Крупицы познания исторической России в свете Православной веры / Русским о России / Г.А. Знаменский
1. Жизнь и деятельность профессора Георгия Александровича Знаменского
2. От редактора
3. От редактора настоящего издания
4. От автора
5. Историческая Россия и Святая Русь
6. Дело Богомудрой и Великой княгини Ольги, предрассветной зари восходящего солнца Христовой веры на Руси
7. Святой Равноапостольный Великий князь Владимир и первые продолжатели его дела на Руси
8. Святой благоверный и Великий князь Александр Невский — архистратиг Земли Русской
9. Преподобный Сергий Радонежский — игумен Земли Русской
10. Роль Московских князей и образование единого Православного Царства Московского
11. Подвиг Троицко-Сергиевской Лавры в смутное время. Дело Святейшего Патриарха Гермогена. Избрание на Российский Престол М.Ф. Романова
12. Жемчужины российской словесности
13. Начало письменности на Руси
14. Монгольское иго на Руси
15. Дело Петра Великого — первого единодержавного Императора Всероссийского и его сподвижников
16. Век слепого, рабского подражания Западу
17. Денис Иванович Фонвизин
18. Александр Сергеевич Грибоедов. От подражания к оригинальной классической литературе
19. Иван Андреевич Крылов
20. Николай Михайлович Карамзин. Сентиментальное направление в русской литературе
21. Василий Андреевич Жуковский. Западно-европейский романтизм
22. Александр Сергеевич Пушкин. Христианская эстетика в творчестве Пушкина. Начало Золотого века в русской литературе
23. Михаил Юрьевич Лермонтов
24. Николай Васильевич Гоголь. Отличительные особенности его литературного гения
25. Иван Сергеевич Тургенев. В свете русской и иностранной критики
26. Заблуждения Льва Толстого
27. Фёдор Михайлович Достоевский. Величие православного пророка
28. Вклад русского гения в мировую культуру
29. Вклад России в мировую науку
30. Завершение идеала святости на Руси во дни батюшки Серафима, Саровского чудотворца. Величие православного русского гения в XIX веке. Начало мирового кризиса после крушения России, стоявшей на страже мирового равновесия
31. Святая Русь и её грядущее возрождение
Содержание
Русское просветительское общество им. Императора Александра III
Некоторые книги нашего издательства
Text
                    Крупицы познания
исторической России
в свете Православной веры
Г.А. Знаменский
Под редакцией П.Р. Ваулина и В.И. Марченко
“Традиция”
Москва, 2018 г.


УДК 82 ББК 84(2Рос-Рус)6 Г.А. Знаменский. Крупицы познания исторической России в свете Православной веры. -М. : ООО «Традиция», 2018. - 264 с. Книга заслуженного профессора Георгия Александровича Знаменского «Крупицы познания исторической России» представляет великую ценность, особенно для людей, изучающих русскую историю и русскую культуру, а также характер и сущность русского православного народа. Редкое соединение в одном авторе двух дополняющих друг друга качеств - ученого литератора и выдающегося Богослова, а также талантливого писателя-стилиста определили глубокий профессионализм и христианское мировоззрение книги и придали ей высокие эстетические качества. Читая эту книгу, русский человек проникается русским духом, утверждается в вере православной и как бы возвращается в свою историческую Родину и становится членом единой российской семьи, начинает понимать, насколько трагична история Российского государства и как велик национальный дух русского народа, выстоявшего все исторические ураганы и создавшего на основе своей Православной веры величайшую и гуманнейшую русскую культуру - литературу, иконопись, зодчество, живопись, музыку, фольклор. И все это сотворил благодаря своей простоте, христианскому смирению, доходящему до грани юродства. Всякий читающий эту книгу не только обогатит свои познания, но и укрепит свою веру в грядущее воскресение России. © Знаменский Г.А., 2018
ЖИЗНЬ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ профессора Георгия Александровича Знаменского Георгий Александрович Знаменский родился в духовной семье 28 марта 1890 года в хуторе Тиховском Мигулинской станицы Донской области. По окончании местной приходской школы учился в Духовном училище Усть- Медведицкой станицы, а после - в Новочеркасской Духовной семинарии, которую окончил первым. В 1916 году блестяще окончил Императорскую Киевскую Духовную академию, в которой получил образование за казенный счет. Получив звание магистранта Богословских наук, поступил преподавателем в мужскую гимназию в Калаче-на-Дону, где вскоре женился на Ольге Яковлевне Зиновьевой. В 1917 году, когда революционные волнения расшатали дисциплину и некоторые преподаватели и директор вынуждены были покинуть свои посты, Георгий Александрович, будучи человеком мягкого характера и любимым как учениками, так и родителями их не только был оставлен при гимназии, но, имея от роду всего 27 лет, единогласно был избран и утвержден Донским правительством директором гимназии. Вскоре, когда проводились выборы в Донской Войсковой круг, он был избран в члены круга от станицы Мигулинской и переехал на жительство в город Новочеркасск. Когда революционный угар докатился до столицы Донской области, Георгий Александрович с женой, ребенком и племянницей эвакуировался сперва в Екатеринодар, где они похоронили свою дочь Нину, потом - в Новороссийск, а после - в Крым и дальше - в Константинополь. В Константинополе, при посредстве владыки Анастасия (Грибановского), принял участие в организации средней русской школы-лицея, в котором обучалась наша молодежь. Здесь Георгий Александрович был одним из преподавателей. По закрытии этой школы, из-за отсутствия средств, он был назначен директором и преподавателем школы, подобной лицею, на острове Халки, вблизи Константинополя. В течение трехлетнего пребывания в Турции Георгий Александрович вел интенсивную работу в деле просвещения русского юношества, держа тесный
контакт с владыкой митрополитом Анастасием, который очень любил и ценил его. В 1923 году он переезжает в США. Нелегко было поначалу без знания языка устроиться на службу. Знаменским пришлось сперва заняться, если не чисто физическим, то «полу-физическим» трудом. В дальнейшем, подучив английский язык, Георгий Александрович поступает в один из лучших университетов - в городе Бостоне, Гарвардский и получает ученую степень магистра педагогических наук и психологии. Спустя некоторое время, с появлением интереса к русскому языку, начинается его научная и педагогическая деятельность в США. Георгий Александрович преподавал в Гарвардском университете, в Массачусетском Технологическом институте, Браунском университете, Симмонс колледже, в Бостонском университете и в других. Он часто выезжал с докладами в окрестности Бостона и выступал с просветительными лекциями и докладами в русских организациях. Георгий Александрович написал немало научных трудов и учебников как по русскому языку, так и по техническим наукам, и многие его книги пользовались в свое время особенной популярностью и несколько раз переиздавались. Круг научно-педагогической деятельности Георгия Александровича не ограничился Америкой. Его приглашали в Канаду, в Саскачеванский университет, где он организовал факультет русского языка и вернулся в США со званием профессора и опять занял свой пост в Массачусетском Технологическом институте, в котором получил звание заслуженного профессора. Несмотря на свои научно-педагогические успехи, Георгий Александрович, будучи по происхождению донским казаком, никогда не забывал, что он русский, верный и преданный сын России и Русской Православной Соборной Церкви. Он был близким другом покойного митрополита Анастасия, архиепископа Виталия (Максименко) и других наших архипастырей. Он принимал большое участие в постройке храма-памятника святому Владимиру на ферме Рова и в основании Богоявленского прихода в Бостоне. Поддерживая дух строителей и жертвователей своими пламенными статьями и личными пожертвованиями, Георгий Александрович умел кратко и ясно излагать свои патриотические мысли как в своих речах, так и в печати. В течение двадцати пяти лет он был сотрудником русской национальной газеты «РОССИЯ» и другом ее редактора-издателя Н.П. Рыбакова, всегда с нетерпением ожидавшего статей профессора Знаменского. Много лет его серьезные статьи на религиозные и философские темы печатались в любимом им журнале «Православная Русь». Жизнь проходит, и многое забывается, но хотелось бы еще напомнить, что при горячем участии Георгия Александровича было создано популярное в свое время «Общество Защиты и Помощи Русским», возглавляемое князем С.С. Белосельским-Белозерским, где за особо неоценимую работу Георгий Александрович был избран, в числе немногих, почетным членом этого Общества. В сочельник Рождества Христова, 6 января 1975 года, Георгий Александрович Знаменский ушел в лучший мир, а мы потеряли большого русского патриота, крепко стоявшего в вере Православной и верного защитника Христовой Правды. Царствие ему Небесное. Согласно его воле, тело его нашло вечный покой в Свято-Троицком монастыре - в обители, которую он так горячо любил.
ОТ РЕДАКТОРА Книга заслуженного профессора Георгия Александровича Знаменского «Крупицы познания исторической России» представляет великую ценность, особенно для людей, изучающих русскую историю и русскую культуру, а также характер и сущность русского православного народа. Редкое соединение в одном авторе двух дополняющих друг друга качеств - ученого литератора и выдающегося Богослова, а также талантливого писателя-стилиста определили глубокий профессионализм и христианское мировоззрение книги и придали ей высокие эстетические качества. Читая эту книгу, русский человек проникается русским духом, утверждается в вере православной и как бы возвращается в свою историческую Родину и становится членом единой российской семьи, начинает понимать, насколько трагична история Российского государства и как велик национальный дух русского народа, выстоявшего все исторические ураганы и создавшего на основе своей Православной веры величайшую и гуманнейшую русскую культуру - литературу, иконопись, зодчество, живопись, музыку, фольклор. И все это сотворил благодаря своей простоте, христианскому смирению, доходящему до грани юродства. Всякий читающий эту книгу не только обогатит свои познания, но и укрепит свою веру в грядущее воскресение России. Что касается моей работы над этой книгой как редактора, то она свелась в основном к окончательной сверке многочисленных цитат, главным образом из русских авторов. И поскольку эта книга является как бы «сводом» отдельных «крупиц» - глав, каждая из которых могла быть напечатана отдельной статьей, и некоторые из них действительно были напечатаны в разных газетах и журналах, то в целях соединения этих «крупиц» в одно целое иногда необходимо было исключить из рукописи повторяющиеся мысли, которые в отдельных статьях были необходимы, а в составе книги стали излишними. Подведя язык и стиль текста статей к некоему единому «общему знаменателю», изредка необходимо было осторожно, чтобы не испортить богатого, узорчатого стиля автора, чуть упростить классическое изящество изысканного языка и стиля автора, прошедшего хорошую старую школу - это делалось только в тех случаях, когда, как мне казалось, затруднялось до некоторой степени понимание предложений современным читателем, приучившемся к бедности и даже примитивности современного языка. И самая незначительная часть работы заключалась в «переводе» всей книги на новую, современную орфографию. Работа над этой книгой была для редактора большим удовольствием. Он не только освежал в памяти свои скромные познания, но и учился у автора этой книги - учился, главным образом, хорошему русскому языку, который в наши времена, как и все другие культурные ценности, сильно огрубел и испортился. Поэтому, печатая «Крупицы познания Исторической России», редактор уверен, что читатели тоже получат много хорошего и полезного из этой книги. Особенно же эта книга рекомендуется для чтения молодому поколению. Приготовляя к печати эту книгу, я часто вспоминал ее автора. Мы с Георгием Александровичем несколько лет преподавали вместе в Бостонском университете, вместе вели там Русский радиочас - получасовые радиопрограммы, оба одновременно писали для газеты «Россия» еще задолго до того, как познакомились лично, и оба мы состояли в одном, Богоявленском, приходе в городе Бостоне - до того, как я уехал в Алабаму в 1967 году. П.Р. Ваулин, Алабамский университет
ОТ РЕДАКТОРА НАСТОЯЩЕГО ИЗДАНИЯ Книга профессора Г.А. Знаменского «Крупицы познания исторической России в свете Православной веры» впервые выходит в России. Этот труд Георгия Александровича - неоценимый его вклад в сокровищницу русской культуры, за обретение которого из-под спуда мы должны благодарить Господа. Выражаем благодарность ее первому редактору, трудами которого книга обрела свой настоящий вид, но при этом, мы должны были сделать настоящему изданию небольшую правку. Хотелось обратить ее в первую очередь к современному читателю в России, а не к русской эмиграции, как было первоначально. Вслед за П.Р. Ваулиным, имевшем счастье лично знать Георгия Александровича, хочется и мне сказать о своем близком отношении к этому автору. Мои предки-казаки жили в тех же местах и в то же время, где жил и учился в молодые годы Георгий Александрович. С большой вероятностью не ошибиться можно сказать, что он был знаком с моими дедом и прадедом. А учитывая то, что девичья фамилия моей бабушки, как и его супруги - Зиновьева, можно предположить между нами и близкие родственные отношения. Точных свидетельств у меня нет, но душою это чувствуется. По крайней мере, о родстве душевном можно говорить твердо. И думаю, что можно и не упоминать о том, с каким особенным чувством и с какой молитвенной любовью работалось мне над этим текстом. Кроме того, у профессора Г.А. Знаменского лично довелось учиться в молодые годы дорогому и близкому мне батюшке - игумену Герману (Подмошенскому). А близкий друг Григория Александровича митрополит Анастасий (Грибановский), Предстоятель Русской Православной Зарубежной Церкви, был до революции настоятелем Московского Свято-Даниилова монастыря, близкого и дорогого и для меня. Вот поэтому я и дерзнул внести в книгу некоторую свою (небольшую) правку и уточнения - как в труд близкого мне человека. Не искажая его, а стараясь улучшить. Верю, что в будущей жизни при личной встрече с Георгием Александровичем, он не будет недоволен моим вмешательством. Прошу читателей, обретающих сокровища познания исторической России на этих страницах, помолиться о упокоении души раба Божия Георгия в Царствии Небесном. В.И. Марченко
ОТ АВТОРА Охватить и истолковать в одном труде великую Россию, с ее одиннадцативековым культурно-историческим развитием просто невозможно. Вот почему, скромно назвав свой труд «Крупицами познания», мы защитили себя от возможных упреков читателей в том, что автор не коснулся тех или других вопросов, исторических лиц и важных событий. В собранных нами за много лет драгоценных для русского сердца «Крупицах» мы постарались как можно ярче и глубже проанализировать изумительное, поистине чудесное национальное, государственное и культурное развитие исторической России, преодолевшей огромные препятствия на своем историческом пути развития, и гением и жертвенностью народа создавшей могущественное континентальное государство, достойно величаемое Великой Россией, которая стояла на страже мирового равновесия и международных прав и справедливости, неисповедимыми путями Промысла Божия призванной быть истинным оплотом и защитницей Вселенского Православия. Разбором этих «Крупиц» мы надеемся подогреть патриотические чувства и веру в возрождение исторической России у полоненного, но не сдавшегося врагам народа русского и особенно у нашей молодежи, вселить надежду на новый взлет обновленной и во всем Христу Истинному послушной матушки России. Разбором этих «Крупиц» мы надеемся воскресить в памяти читателей миссию русского народа-Богоносца, его всемирную роль - но роль не для господства над другими народами, а для христианского братства по закону Христова Евангелия. Через все эти «Крупицы» золотой нитью будет проходить и светиться спасительная и животворящая сила нашего лучезарного Вселенского Православия как краеугольного камня исторической России, долженствующего быть положенным во главу угла и при закладке нового величественного здания возрожденной России. Этими «Крупицами» мы надеемся осудить, обличить и отвергнуть абсолютно ложное и невежественное или сознательно злобное утверждение врагов Святой Руси, что будто бы Восточное Вселенское Православие «помешало» культурно-историческому развитию дореволюционной России. Путем добросовестного и объективно-научного подхода к действительной роли Православия на Руси мы убеждаемся в обратном - всеобъемлющий русско-славянский гений нашего народа никогда не достиг бы такого взлета и такого широкого горизонта в своем творчестве, если бы этот гений не был согрет дыханием Вселенского Древле-Апостольского Православия. В нашем труде мы будем касаться главным образом положительных сторон культурно-исторического развития России, останавливаясь на заслуженной славе Руси Святой в ее лучшие, светлые моменты развития и процветания. Мы знаем и не скрываем, что бывали у нас недостойные люди; были самозванцы и Гришки Отрепьевы, и разбойничьи шайки Стеньки Разина да Емельки Пугачева. Но не на них стояла Русская Земля и не на них мы будем останавливаться, познавая Русь. Об отрицательных сторонах жизни исторической России были написаны многие томы. Их авторы по злобе к России и по невежеству своему проглядели объективную правду о величии России, не заметили ее добра и красоты. Мы вынуждены выступить в защиту положительных и светлых сторон России еще и потому, что враги России, в припадке ненависти и зависти к России ставили ее в культурном отношении на уровень развития африканских дикарей.
Напомним же нашим врагам о том, что это они оказались на уровне дикарей по сравнению с нашими учеными, композиторами, артистами, художниками, певцами - когда те покинули Россию, погубленную врагами, и оказались на Западе. Вся книга состоит из отдельных законченных статей, органически связанных между собой единой конечной целью - показать читателю, что историческая РОССИЯ переживала самые лучшие моменты своего творчества в государственном строительстве и культурном развитии только тогда, когда она оставалась верной заветам русской святости и древлерусского благочестия. Поистине, чудом была история развития Православного Царства Российского, неисповедимыми путями Промысла Божия избранного стать оплотом Вселенского Православия. Читая наши «Крупицы», перенесемся, дорогие читатели, в глубину веков седой старины. Пусть пройдет перед нашим мысленным взором вся тысячелетняя история Руси былой, Руси Святой, Руси Царской и Императорской. Да укрепится в нас вера в грядущее возвращение Руси из невидимого ныне Града Китежа на широкие просторы нового процветания. И если знакомство с этой книгой вызовет у читателя желание к более тщательному изучению истории России, это и будет высшей наградой для нас за понесенные труды по долголетнему собиранию этих «Крупиц» - драгоценных жемчужин, в которых, «как солнце в малых каплях вод», отражена и сияет на весь мир былая слава и величие нашей дорогой Родины - России. Профессор Г.А. Знаменский
ИСТОРИЧЕСКАЯ РОССИЯ И СВЯТАЯ РУСЬ ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ Приступая к изложению наших скромных «Крупиц познания», прежде всего остановимся на возможно более точном определении смысла выражений «Историческая Россия» и «Святая Русь», которыми мы привыкли величать нашу многострадальную матушку Россию. Историческая Россия - это огромная континентальная страна, истинное благополучие которой и процветание зависело от плодотворного свободного труда могучего чудо-богатыря, русского Микулы Селяниновича, богатыря-пахаря, олицетворявшего собой силы народные в оседлый период, когда наши предки занялись земледелием. Историческая Россия, будучи «житницей Европы» в прошлом, при правильном развитии земледелия могла бы стать и уже постепенно становилась «житницей всего мира». Историческая Россия - это страна неограниченных и неистощимых естественных богатств, с огромным запасом здоровой человеческой силы, с неистощимой, солнечной жизнерадостностью. В древний период своего развития историческая Россия представляла собой бесконечные пространства с редким населением, подверженным постоянным нападениям диких монгольских племен Центральной Азии. По словам историка В.О. Ключевского, «Судьба поставила Русь в восточных воротах Европы, чтобы охранять культурную Европу от разрушительных набегов диких племен Азии. К сожалению, эта великая служба России, не получив должной оценки в просвещенной Европе, скоро была забыта». Историческая Россия, отдававшая все свои физические и умственные силы на борьбу с наседающими на нее внешними врагами, не была, однако, никогда варварской страной. Трагический гений нашего народа проснулся очень рано, на самой заре его исторического бытия. Устное народное творчество, дошедшее до нас от самых отдаленных предков, красноречиво подчеркивает природный ум и богатое воображение русского народа. Будучи сначала язычниками, наши предки, как и все народы арийского происхождения, поклонялись внешним силам природы, особенно же солнцу, грозе и ветру, столь необходимым для согревания и орошения кормилицы земли. В конце десятого века, после крещения Руси в 988 году, одаренный Богом народ русский стал постепенно согреваться и просвещаться благотворным дыханием Вселенского Православия. В конце XII века русский православный гений подарил нам литературный памятник красоты неописуемой, шедевр не только русской, но и мировой литературы - «Слово о полку Игореве». Нашествие монгольской орды в начале тринадцатого века и почти трехсотлетнее монгольское иго на Руси разрушило богатые зачатки русского творчества и надолго остановило свободное культурное развитие страны. Сбросивши с себя в конце XV века ненавистное иго, медленно приходила в себя Русь, как после продолжительной и тяжкой болезни. Неудивительно поэтому, что когда Петр Великий, по выражению Пушкина, «прорубил окно в Европу», русские люди сразу заметили, как Отечество
наше отстало от Запада, особенно в области развившейся там науки и культуры. Девизом Петра и его сподвижников стало: учиться у Запада! И поднятая на дыбы Петром Русь идет на выучку к Западной Европе. Наступает, по выражению Грибоедова, век «слепого, рабского, пустого подражанья» России Западу, и на русскую культурно-общественную почву, к сожалению, пересаживается не только полезное для России, но и то, что вредно для нее. Однако вышедшая на широкие просторы своего самостоятельного творческого развития Россия поражает вскоре весь мир вкладом в мировую сокровищницу истины, добра и красоты, выдвинув из своей среды великих ученых с мировыми именами в области изобретений и открытий в теоретических и прикладных науках. Русская культура XIX века поразила мир своей многогранной силой и красотой. Душа богато одаренного Богом народа, удерживаемая до поры обстоятельствами, вышла, наконец, на широкие просторы свободного творчества и стала являть чудеса. Историческая Россия географически является не менее азиатской, чем европейской страной. Неисповедимыми путями Промысла Божия Русь была поставлена в восточных воротах Европы. Многому научила Русь проживавшие в пределах ее и по соседству с нею восточные племена, но и немало ценного сама узнала от них. И если одним из чаяний современного человечества является стремление к мирному содружеству народов, то не только нравственный идеал исторической России, но и ее географическое положение посредине двух цивилизаций Востока и Запада, могли бы сыграть великую роль в осуществлении истинного содружества племен и народов. Достоевский указывал, что русский идеалист, мечтатель о мировой гармонии духа, никогда не удовлетворится счастьем и процветанием только одного своего народа. Ему подавай общечеловеческое счастье. Иначе он не успокоится. Историческая Россия - все еще мало понятая и нелюбимая страна. В течение многих веков историческая Россия сознательно держалась сильными мира сего в «замороженном» ложном представлении среди народов мира, как страна отсталая, некультурная, а то и просто варварская, где в городах и столицах даже днем по улицам бродят волки да медведи. Подобное мнение о «варварстве» и «дикости» России умышленно насаждалось врагами России и Христианства. Историческая Россия для внешнего мира все еще страна, сотканная из крайностей, противоречий, глубоко вкоренившихся предрассудков, грубых суеверий и полного невежества. Однако для более вдумчивых иностранцев историческая Россия - это величайшая страна неистощимых богатств и возможностей. Для нас же историческая Россия - это все еще спящий крепким богатырским сном, еще не сказавший своего последнего слова, могучий гигант духа и тела, ожидающий благоприятного момента для нового взлета. Тысяча лет исторического развития России - это только младенческий период бытия России. Страна, на кресте распятая, при своем крутом повороте к утраченной духовности имеет полное нравственное право снова стать на страже мирового равновесия и утраченных в наши дни прав справедливости. Русский идеал вселенского содружества народов всегда был и останется не экономическим, не политическим и не научным, а нравственным идеалом содружества народов по Закону Христова Евангелия. Согласно христианской идеологии, постоянная неудача в
осуществлении человечеством истинного братства народов коренится не столько в незнании основ христианской морали, сколько в игнорировании нерушимых основ Христовой Любви и Правды. Все люди, сохраняя свои индивидуальные и национальные особенности, могли бы по-братски объединиться на возвышенных основах взаимного уважения, любви, искреннего сострадания и взаимной помощи друг другу, исполняя от чистого сердца золотое житейское правило Божественного Учителя Христа: «Все, что ты хотел бы, чтобы тебе делали другие, делай и ты другим то же самое». И как бы ни казалось странным, эту историческую Россию, жившую по Христовой Правде и Любви, никто никогда не любил, но все боялись и называли ее злобной кличкой «жандарма Европы». И горьким, но справедливым упреком всему человечеству прозвучали однажды слова Императора Александра III, поднявшего бокал за маленькую Черногорию - единственного друга Великой России. Всеми нелюбимая, через длинный ряд веков пронесла историческая Россия свою загадочную, мало понятную человечеству миссию служения истинному братству народов. Во многом Россия не была страной с постоянным и непрерывным процессом развития, как это мы наблюдаем в развитии других стран. Россия - это страна чудес и великих сюрпризов, неожиданных приливов и отливов, скачков и молниеносных взлетов. В грозе и буре современных мировых потрясений, нравственного банкротства зашедшего в тупик человечества, в безумном устроении жизни без Бога, с погибельным девизом «все дозволено», грядет омытая в крови и слезах голгофских страданий, чистая, во всем Христу Истинному послушная и дивная во святых своих, восьмиконечным православным крестом осиянная, возрожденная историческая Россия, допивающая последние капли горькой чаши искупительных страданий за свои грехи и ошибки в прошлом. И не к погребению распятой на кресте матери нашей России должны мы готовиться, а к радостному снятию ее со креста и достойному поклонению ее светлому во Христе воскресению! Веруем, что возродится историческая Россия. И пусть на фоне этой животворящей веры в грядущую обновленную Россию радостно отзовутся в наших исстрадавшихся сердцах слова поэта Тютчева: Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить. У ней особенная стать: В Россию можно только верить. Историческая Россия всегда согревалась, вдохновлялась и просвещалась идеалами русской святости и древлерусского благочестия, объединяемых единым славным именем - Святая Русь. Святая Русь - это не иллюзия, не сладкая мечта, не благоуханная легенда, подобная легенде о Граде Китеже. Святая Русь - это прежде всего идеал, взлелеянный нашими славными предками для создания русского общества, основанного на Любви и Правде Христовой. И хотя идеал, в лучшем его понимании, является образом, возможным только в представлениях человека, однако, будучи неосуществимым во всей своей полноте, идеал может частично осуществляться в бесконечном к нему приближении. Вот почему «Святая Русь» есть не только идеал, но и частично осуществленная и постоянно осуществляемая живая реальность исторической России. В сердцах и делах русских людей этот идеал всегда был альфой и омегой в их государственной и культурно-общественной работе.
Весьма знаменательно, что иностранцы первыми назвали Россию Святой Русью. Побывав в Москве, где к концу XIX века, при населении в полмиллиона жителей, было триста благолепных храмов и великое множество церквушек да еще двадцать белокаменных, златоглавых монастырей, иностранцы в восхищении называли отечество наше Святой Русью. Святая Русь жила в бесстрашных словах патриарха Гермогена, говорившего полякам: «Единого Бога, сущего на Небесах, боюсь. Вы мне сулите злую смерть, а я через нее надеюсь получить венец Небесный и давно желаю пострадать за правду». И подобно тому как солнце, отражаясь в мутной воде, не загрязняется ею, так и Святая Русь как живая реальность, постепенно осуществляющая идеал святости, никогда не теряла этой «особенной стати», терпела в своей среде всех предателей, разбойников, врагов Родины и Церкви, часто объединяемых одним общим наименованием «окаянной неруси», присосавшейся ко здоровому и светлому организму Святой Руси. Это вынужденное близкое соприкосновение Святой Руси с «окаянной нерусью» прекрасно изобразил живописец А.Н. Новосильцев: «Последние минуты митрополита Филиппа». В келии монастыря в убогом монашеском одеянии перед образом Спаса Христа, стоя пред лампадою, молится митрополит Филипп. Это ли не отражение лика Святой Руси! И тут же, в дверях монастыря, видна фигура спускающегося в подземелье Малюты Скуратова, медвежья лапа которого готова лишить жизни подлинного носителя идеала русской святости - митрополита Филиппа. Это ли не отражение «окаянной неруси»! На этом мрачном фоне «окаянной неруси» еще ярче сияла Русь Святая - подлинная душа и главный жизненный нерв исторической России, призванной быть оплотом Вселенского Православия. Это из сильной и здоровой духовно и физически, во всем Христу Истинному послушной Святой Руси постепенно родился оправославленный быт исторической России. Это она, наша Русь Святая, писала «Домострой», строила кремли, монастыри с толстыми стенами для обороны от «соловьев-разбойников», создавала архитектурную сказку - храм Василия Блаженного, воспитывала чудо-богатырей, рубивших головы орде неистовой. В постоянной борьбе с врагами внутренними, с «окаянной нерусью» крепко держала Святая Русь в своих могучих руках историческую нить собирания и строительства единой, неделимой Христовой Руси. Начало этой исторической нити пошло от Ольги Богомудрой и Равноапостольного Крестителя Руси и было продолжено Ярославом Мудрым, Владимиром Мономахом, благоверным князем святым Александром Невским, игуменом всея Руси Сергием Радонежским и всеми последующими стоятелями за Святую Русь Державную, нашу Родину Православную. И хотя во дни «падения в бездну» исторической России эта историческая нить оборвалась, однако Святая Русь осталась жива и теперь, хотя и венцом терновым увенчана и в багряницу облечена. Руки ее, язвами гвоздинными израненные, высоко и широко распростерты на кресте, как бы желая призвать к себе и обнять весь еще свободный мир. Это со креста на голгофе России слышен клич. То кличет Русская Земля: «Помогите нам, и мы вам поможем спастись от погибели»! Молчит обманутый свободный мир. Сдает свои позиции воинственному безбожию. Но жива Святая Русь! В страданиях очищенная, она готова снова
стать на страже пробуждающейся, возрождающейся исторической России. Дивная красота древнего лика Святой Руси бессмертна! И невольно вспоминаются бодрящие слова унесшего с собой в лучший мир непоколебимую веру в возрождение России великого патриота русского Ивана Сергеевича Шмелева: «Нет народа с таким тяжким историческим бременем, но и нет народа с такой мощью духовной, как российский народ. Не смеет никто судить временно, через планетарный обман, павшего под тяжестью креста народа-мученика, выстрадавшего в себе дар и право незримо возрождаться в зримом умирании. Да славится в нем Воскресение Христово»! Да, Святая Русь - это не только идеал и живая реальность славного прошлого. Святая Русь живет и теперь - подспудно, тайно, в потаенных чертогах, в недоступных врагу лабиринтах и нетронутых святилищах оправославленного русского сердца! Да будет стыдно всем маловерам, навеки похоронившим в своих огрубелых сердцах и в больном воображении Святую Русь! Ведь даже безбожники веруют во Святую Русь как живую реальность наших дней. Веруют и трепещут, ибо Святая Русь, как Дамоклов меч, висит над ними и держит их в постоянном страхе как несокрушимая угроза их существованию. Вера в животворящую и чудодейственную силу Святой Руси настолько велика у нынешних управителей России, что во время второй мировой войны они вынуждены были прибегнуть к помощи Святой Руси как к последнему верному средству для отпора подходившим к Москве победоносным немецким силам. Сталин, уже убежавший из Москвы в Самару, вспомнил о Святой Руси и понял, что только она, загнанная им в катакомбы, может остановить и изгнать врага. И что же? Как затравленный зверь, со скрежетом зубовным, он прибегает к помощи Святой Руси. Открываются двери некоторых еще уцелевших храмов. Возвращаются разграбленные иконы и ризы и еще нераспроданные за границей церковные книги и утварь. Зазвонили над Россией немногие уцелевшие колокола, созывая Русь крещеную на молебны о спасении России. Сталин не ошибся. Чудо совершилось. Угнетенная Россия расправила свои крылья могучие, почуяла силу богатырскую. С верою в победу над внутренним врагом, поднялся русский богатырь Илья Муромец и сокрушил врага внешнего, посягнувшего на родные земли исторической России. А что было до этого? Миллионные армии, полные лютой ненависти к безбожникам «окаянной неруси», бросали советское оружие и сдавались в плен. Это не единственный пример восстания Святой Руси. Российские солдаты, посланные на усмирение венгерского народа, переходили на сторону восставших венгров. Только верные коммунизму части КГБ расправились с восставшими венграми и перешедшими на их сторону русскими солдатами. Вот что писал по этому поводу аргентинец Сеньор Фалерони: «Не СССР, заливший кровью героическую Венгрию в кровавые дни 1956 года, протянул якобы руку помощи Венгрии, а Россия святого Владимира да Александра Невского, незримо живущая в сердцах подневольных солдат и офицеров, вырвавшихся на свободу, пыталась подать руку помощи героической Венгрии в ее борьбе за независимость». Испанец Сальвадор Мадариаг бросает упрек свободному миру: «Никто не может больше заклеймить поведение Запада, как тот факт, что единственными добровольцами в борьбе за свободу Венгрии оказались перешедшие на сторону венгров и вместе с ними погибшие за независимость Венгрии некоторые части русских войск».
И пусть нас, верующих во Святую Русь как живую реальность называют слащавыми певцами-лириками давно не существующей Святой Руси, мы твердо веруем и во всеуслышание исповедаем: «Жива Святая Русь, неуязвимо и тайно живущая в угнетенной России, всегда готовая к новому взлету, когда придет срок освобождения и возрождения исторической России. Чтобы подогреть нашу веру, что Святая Русь как душа и главный жизненный нерв исторической России будет жить и впредь, мы приведем бодрящие слова воссиявшего в Валаамской обители отца игумена Филимона, вспыхнувшего однажды изумительной, огненно-пламенной верой во Святую Русь прошлого, настоящего и светлого грядущего. Вот драгоценные слова этого чудного панегирика и истинного шедевра славословия Святой Руси: «Русь родимая; колыбель моя, звезда моя! Ты не умерла; Святая и вечная, ты только временно сокрылась с глаз наших... Но ты жива! И тебе ли сгинуть, тебе ли пропасть, Святая! Не Сама ли Богородица невидимо осеняла тебя Своим Покровом! Радовалась твоею радостью. В скорбях с тобой лила слезы горькие и молилась пред Сыном Своим. С лона твоего, родимая Святая Русь, молчаливой молитвою возносились к небу неисчислимые храмы, обители древние, где покоились святые твои. Как воскреснут тела их обновленные, сияющие красотою небесною, при звуке архангеловой трубы, так и ты не умрешь, не сгинешь! Ты ждешь потрясающего трубного гласа, Божьего веления: «Да воскреснет!» - Чтобы встать обновленной, прекрасной, сияющей на весь мир Святою Русью»! ДЕЛО БОГОМУДРОЙ И ВЕЛИКОЙ КНЯГИНИ ОЛЬГИ, ПРЕДРАССВЕТНОЙ ЗАРИ ВОСХОДЯЩЕГО СОЛНЦА ХРИСТОВОЙ ВЕРЫ НА РУСИ. Хотя наши предки-язычники отличались незаурядным природным умом и богатым воображением и еще до принятия Христианства украсили зарождающуюся русскую культуру неисчерпаемым сокровищем своего устного творчества, однако этот природный русско-славянский гений нашего народа никогда бы не достиг такой глубины и широты творческого размаха и такого взлета в области Истины, Добра и Красоты, если бы он не был согрет вселенским дыханием нашего лучезарного Вселенского Православия. Внимательно читая страницы нашей многовековой истории, мы благоговейно преклоняемся пред неисповедимыми путями Промысла Божия, избравшего наш народ быть оплотом чистоты Вселенского Православия и на самой заре Христианской эры на Руси даровавшего нам Ангела-Хранителя и первого русского Апостола Православия в лице Премудрой Великой княгини Российской Ольги. В истории России сохранились записи единичных случаев крещения еще до княжения св. Ольги. Были небольшие группы христиан, имевших даже свою соборную церковь св. Пророка Илии. Однако все эти единичные и групповые случаи крещения или так называемое «Первое Крещение Киевской Руси» под водительством Аскольда и Дира после их неудачного похода на Константинополь в 860 году, обрываются в княжении ярого язычника - Олега. И только при княжении Ольги, «Праматери России», Христианство становится светлой реальностью для зарождающейся будущей Православной
исторической России. «Мудрейшая всех человек», Великая княгиня Ольга интуицией своего чуткого сердца уразумела необходимость Православия для зарождающегося Государства Российского, приняла сама святое крещение и вразумила внука своего Владимира насадить Православие в Киевской Руси, которое стало постепенно превращаться в государственную религию всей Свято-Русской Земли. Внимательно присматриваясь к возвышенной жизни небольших христианских групп ее подданных, резко отличавшихся от язычников, Ольга решила посетить столицу Византии Константинополь, где была глубоко потрясена мудростью Православного вероучения и Богослужебного чина. Сердце княгини Ольги разгорелось пламенной любовью ко Христу, и в 957 году она приняла святое крещение от самого Константинопольского Патриарха Полиекта. Крестным ее отцом или восприемником от купели был Византийский Император Константин Багрянородный. Уже само наречение во святом крещении Ольги - Еленою, в честь св. Равноапостольной Елены, матери Царя Константина Великого, при котором восторжествовало Христианство в Римской Империи, как бы пророчески предзнаменовало ту великую роль, которую сыграла св. княгиня Ольга в постепенном преобразовании Руси языческой, поганой - в Русь Православную, Святую. Какими чудными словами приветствовал новокрещенную Елену Патриарх после причастия Святых Таин Тела и Крови Христовых: «Благословенна ты среди жен российских, ибо ты, оставив тьму, взыскала истинного света; возненавидев идольское многобожие, ты возлюбила Единого Истинного Бога; ты избежала вечной смерти, обручившись жизни бессмертной. Отныне тебя будут ублажать сыны Российской Земли». Перенесемся же в глубь веков нашей седой старины и вспомним, как воссияла на Руси св. Равноапостольная и Великая Российская княгиня Ольга и почему русский народ так возлюбил ее? Природная славянка из-под Пскова по имени Прекраса, получившая это имя за свою красоту души и тела, в одежде юноши, она переправила однажды на другую сторону реки Великой охотившегося в лесу князя Игоря, сына Рюрика, и сделалась его женой. Имя Ольги она получила от опекуна князя Игоря - Олега, выдавшего Прекрасу замуж за своего племянника - князя Игоря. Происходя из племени кривичей, сохранивших в себе наибольшую арийскую чистоту и воздержание во всех отношениях, княгиня Ольга внесла свежую, облагораживающую струю в жизнь наших предков - славян, страдавших ужасными пороками - пьянством, обжорством, развратом и звериным образом жизни. Премудрая Ольга всем существом своим уразумела, что Православие, проповедующее воздержание, необходимо для ее подданных, как вода и воздух, как самая здоровая реакция против нравственной анархии и верное средство для сохранения славяно-русской расы. Придавая исключительно важное значение государственному гению и прозрению св. Ольги, знаменитый публицист М.О. Меньшиков называет княгиню Ольгу «Русским Колумбом», при этом он смело и авторитетно заявляет, что «не будь Ольги, не было бы ни оправославленной русской культуры, ни русской истории, ни русского государства, ибо славяно-русское племя, захваченное хазарами и другими варварами, потеряло бы свои народные черты, язык и свою нацию. Не сложись, благодаря Ольге, русская династия, наша едва завязавшаяся Монархия рассосалась бы под натиском дикарей». Мать великого и неукротимого князя Святослава, родоначальница великих Государей из обеих династий на протяжении десяти столетий, княгиня
Ольга была родоначальницей Феодора Никитича Романова по женской линии в восемнадцатом колене, а Государя Николая Александровича в двадцать девятом колене. Дав начало изумительному потомству великих Государей, княгиня Ольга в то же время была и Праматерью воссиявших на Руси святых угодников Божиих. По точному выражению акафиста св. Ольге, она «первее всех россиян заблуждение свое узнала и сделалась первоугодницей и первоучительницей, всем христианам наставницей в вере». Впервые водрузив православный крест на севере России, на берегу реки Великой, на высоте старого Псковского кремля, св. Ольга тем самым подала мудрый пример для своего гениального внука Владимира, оценившего ее подвиги и насадившего Православную веру на Руси. Только премудрая и храбрая, сильная волей княгиня Ольга смогла в самом корне подавить начавшуюся анархию и спасти хрупкое русское Великое Княжество, стоявшее на краю погибели, от которой не мог спасти зарождающееся государство даже ее муж Игорь, суровый и могучий варяг, перед которым трепетала даже непобедимая в то время Византия. Недаром историк Карамзин назвал св. Ольгу «Великим Мужем». Двенадцать лет после своего крещения св. Ольга как истинная христианка, горячо ревновавшая о распространении Христовой веры на Руси, и за свою апостольскую деятельность была названа не только «блаженной», как ее величают в церковном уставе, но и «равноапостольной». Поистине, никто из последующих возглавителей Русского Государства не пользовался таким обилием почетных званий, каким вполне заслуженно величается св. княгиня Ольга - за правильное воспитание своего внука Владимира, Крестителя Руси, княгиню Ольгу Святая Церковь причислила к лику святых, назвав ее равноапостольной; за ее национально-государственные заслуги в спасении зарождавшегося государства и Династии княгине Ольге был дан редкий в истории почетный титул «Российской». Другие ее титулы - Предрассветная заря восходящего солнца Христовой веры на Руси; Начальница Православия на Русской Земле; Матерь князей русских, из России дьявола прогнавшая; Первая из правителей на Руси, в Царство Небесное взошедшая; Виновница нашего спасения; Звезда утренняя, предварившая солнце - ее Богомудрого внука св. Владимира; Звезда утренняя, предварившая дневной свет воссиявшего Православия на Руси; Светило небесное, подобно полной луне блистающее между неверными и в ночной тьме царящего на Руси идолопоклонства. Для более подробной характеристики заслуг св. княгини Ольги смотри «Повесть временных лет, откуда есть пошла Русская Земля» благочестивого русского летописца преподобного Нестора. А как высоко ценил русский народ заслуги пред Отечеством глубокочтимой им княгини Ольги! Даже в самом имени ее «Ольга» русский народ видел что-то символическое, знаменательное, скрывающее в себе величайшее религиозно-национальное и пророческое указание на роль св. княгини Ольги в судьбах исторической России. Благороднейшее из русских имен, имя Ольги в народном произношении и в летописях звучит - то как великая река Волга, то как один из славных героев богатырского эпоса Больга (Святославич). «Волга», говорит Меньшиков - сокращенное Волога (влага). Влага есть не только вода, но и жидкость вообще, увлажняющая нечто твердое. Какую влагу любит земля? Насыщенную грозами, прошедшую сквозь молнии и грозы, влагу небесную. Такая влага дает земле жизнь. И вот, образно выражаясь, такой небесною влагою, упавшей с небес на плодородную русскую почву, была св. княгиня Ольга, положившая начало Вселенскому Православию на Руси.
Княгиня Ольга - это воплощенный идеал лучших русских женщин, образец и светлая надежда для русских девушек, долженствующих сыграть важную роль в возрождении России. Княгиня Ольга - исполин духа и тела, первый русский богатырь и «великий муж», по выражению Карамзина. По силе исключительной изворотливости и сообразительности не найти женщин, подобных Премудрой княгине Ольге. Не желая вступать в брак с шестидесятилетним Императором Константином Багрянородным, но и не желая сразу отказать ему и тем обидеть его, Ольга дала согласие на бракосочетание с Императором, но сказала, что ему не приличествует жениться на язычнице. Тогда Император не только способствовал крещению Ольги самим Патриархом Константинопольским, но и сам согласился быть ее крестным отцом, по настойчивой просьбе Ольги. Когда же после крещения Император заговорил о браке, Ольга ответила: «Разве можно по закону Христову крестному отцу жениться на крестной дочери?» - «Переклюкала мя еси Ольга», - сказал удивленный премудростью Император и уж больше не заводил разговора о браке. То, с чем не мог справиться суровый варяг, муж Ольги князь Игорь в страшные времена анархии в хрупком зарождающемся Русском государстве, с тем безбоязненно справилась славянка Ольга, взяв бразды правления в свои руки и заставив трепетать пред нею всех бывших врагов, включая и непобедимую тогда Византию. Объединив враждующие племена, Ольга водворила мир на Руси. Ни Церковь, ни государство, ни народ не осудили Ольгу за вынужденную страшную месть врагам, чтобы обезопасить Русь. Мудрая и храбрая Ольга спасала Русь от наседавших врагов в своей молодости; спасла она ее и будучи восьмидесятилетней старухой, в качестве регентши за малолетством внука своего Владимира, отстояв и защитив Киев от несметных полчищ печенегов. Особой популярности и обаянию личности Ольги среди русского народа много способствовало ее происхождение из самой толщи народной - славянского племени. В лице св. Ольги народ видел родную власть, своего человека. И если пришельцами на Русскую Землю, князьями Рюриком, Олегом и Игорем, взявшими народ в «ежовы рукавицы», русский народ не всегда был доволен, хотя и сам, в силу необходимости, призвал их «княжити и володети», то своей, родной по крови Ольге русский народ всегда прощал самые крутые меры, глубоко веруя в правоту и мудрость ее дела на Руси для общегосударственного блага и процветания. Нетленные мощи блаженно почившей в 969 году княгини Ольги ее внук, св. князь Владимир распорядился перенести в созданную им так называемую Десятинную Церковь в Киеве, и многие, с верою приходящие к этим святым мощам, получали исцеления от различных недугов своих. Будем же слезно молить нашу мудрейшую из людей, нашу Печальницу за Русь и Праматерь Российского Государства, над которым ныне опустилась еще худшая тьма, чем тьма языческая - мрачная и зловещая тьма лютого воинствующего богоборчества, да озарит она светом своей мудрости плененный, но не сдавшийся врагам родной наш народ и да укажет ему верный путь «переклюкать» и сокрушить заклятого врага Бога, России и всего, еще не совсем утратившего образа и подобия Божьего, человечества с его немеркнущим идеалом истинного братства народов по закону Христова Евангелия! Премудрая родоначальница тысячелетней славы исторической России, Премудрая Ольга, верни нам нашу славу народа-Богоносца и потерянное духовное единство в жертвенном служении Родине!
Благослови и воодушеви соборный гений твоего родного народа на новые творческие деяния в процветании оправославленной русской культуры, и пусть зашагает он снова широкими шагами богатырскими по проложенной тобою и достойным внуком твоим дороженьке прямоезжей ко Христу и Правде Его! Святая блаженная Равноапостольная Великая княгиня Российская Ольга, моли Бога о нас! СВЯТОЙ РАВНОАПОСТОЛЬНЫЙ ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ВЛАДИМИР И ПЕРВЫЕ ПРОДОЛЖАТЕЛИ ЕГО ДЕЛА НА РУСИ. Уже вместе с крещением княгини Ольги - премудрой бабки князя Владимира, неисповедимыми путями Промысла Божия вводится в русскую жизнь смягчающее и увлажняющее русскую душу семя Христовой веры. Это семя Божественной озаренностью князя Владимира претворяется в религию всей Земли Русской. Выражаясь образно словами летописца, св. Владимир, подобно пахарю, вспахал Русскую Землю и посеял на ее плодородной почве семена Вселенского Православия, и благодарный русский народ обильно жал на этой пашне драгоценный плод мудрого посева нашего праотца и основоположника Православия на Руси, трогательно величая его Владимиром - Красным Солнышком. Это он, равноапостольный светильник веры Христовой и креститель Руси, в познании Правды и Истины Христовой русский народ объединил, школами церковными просветил и великой Державе Российской начало положил. И загоревшееся во стольном граде Киеве, матери городов русских, Вселенское Православие разлилось по всей Русской Земле, обратив Русь поганую и языческую в Третий Рим, во Святую Русь, в Дом Пресвятой Богородицы. И от священных стен кремля через все тысячелетие исторической России струилась и текла в народную душу эта облагораживающая, Божественным Светом просвещающая и духовно преображающая великая сила лучезарного, трисиятельного древле-апостольского Вселенского Православия. Это он, истинный патриарх всех великих сынов России, помог нашей Матушке России развернуться во всю ширь и мощь и создать нашу несравненную русскую православную культуру. Это он, наш великий государственный муж, сумел положить прочное начало преобразованию слабых, невежественных, неорганизованных славянских языческих племен в великую государством единую Державу Российскую с Единым Истинным Богом, с единой Православной Церковью. А следствием этого у нас зародилась религиозная живопись и иконопись, церковное зодчество, звон колокольный, полное лиризма и небесной гармонии умилительное церковное пение и богатейшая религиозная литература, воплотившая в себе высший идеал христианской жизни. Это из его корня произошла наша своеобразная оправославленная русская культура - сердце духовной культуры всего человечества. В церковных истоках Православия заложены семена величия и глубины нашей культуры, нашей идеологии и житейской мудрости. Вникая в сложную ткань русской культуры, мы не находим в ней ни одной нити, которая не исходила бы из Православия. А какие великие препятствия на пути своего исторического развития преодолела Русь! Ни монгольское иго, расхищавшее материальные богатства России, ни рати тевтонских и ливонских рыцарей-меченосцев, несших на остриях своих
мечей духовное иго католицизма, чуждого самой сущности русской души, ни извращенные последствия петровских, пусть во многом и благодетельных реформ - ничто не сломило русского православного мировоззрения, прочно укрепившегося в сознании русского народа, интуицией своего сердца рано уразумевшего свою миссию народа-Богоносца, избранного Богом быть главным оплотом чистоты Вселенского Православия, Но не все гладко шло. Начатая Премудрой Ольгой и князем Владимиром нить государственного и культурного развития Руси после смерти св. Владимира чуть было не оборвалась во дни княжеских междоусобиц. Эта нить исторической миссии молодого Государства Российского своевременно была подхвачена и удержана в крепких руках одного из сыновей св. Владимира - Ярослава, получившего прозвище Мудрого за его начитанность и незаурядный ум. Восстановив пошатнувшееся было единовластие на Руси, Великий князь Ярослав Мудрый сделался также ревностным просветителем молодого православного Русского Великого Княжества. Открываются школы, сооружаются благолепные храмы в Киеве и Новгороде, организуется большое книгохранилище - библиотека при храме Святой Софии, Премудрости Божией. Грозный защитник своей Родины, именем которого половцы даже пугали своих детей, Ярослав Мудрый был в то же время и выдающимся государственным деятелем, незаурядным дипломатом того времени. Женившись сам на шведской королевне Ирине, женив трех своих сыновей на дочерях Германских владетельных лиц, а четвертого сына - на родственнице Византийского Императора Константина, выдав трех своих дочерей замуж за Королей Французского, Венгерского и Норвежского - Ярослав Мудрый фактически включил Древнюю Русь в состав европейских государств, а город Киев сделал одним из крупных европейских центров того времени. Ярославу Мудрому принадлежит первый сборник законов на Руси, который он назвал не русским правом, а «Русской Правдой». В 1054 году умирает Ярослав Мудрый. Снова временно нарушается единовластие на Руси. Но и на этот раз строительство Российской Державы берет в свои твердые руки Великий князь Киевский Владимир Мономах, приглашенный киевлянами на Киевский престол в 1113 году. Благороднейший из всех князей той эпохи, ревностный защитник единства Руси, Владимир Мономах прославился своим «Поучением», посвященном сыновьям, но высоко полезным и для всего народа. Поучая своих детей быть истинными христианами, Владимир Мономах умоляет их положить в основу их личной, государственной и общественной жизни честный труд, миролюбие и защиту слабых и обездоленных. Сам воспитанный на душеспасительной церковной литературе, Мономах считает необходимым для истинных христиан каждодневное посещение всех церковных служб, совершение поклонов во время ночных молитв и пребывание в беспрестанной молитве, даже в походе, ограничиваясь хотя бы повторением в трудных случаях слов «Господи, помилуй»! Весьма интересно отметить, что Мономах несколько раз в своем «Поучении» подчеркивает необходимость Страха Божия в сердце каждого человека. Здесь же он призывает всех к неустанному и честному труду, не за страх, а за совесть, для пользы Церкви и Отечества. Над всеми истинными печальниками и молитвенниками за Русь Владимир Мономах особенно возвышал высокополезную деятельность иноков-аскетов. В «Поучении» объясняется и высший идеал княжеского служения, которое должно быть самоотверженным, деятельным, правосудным и милосердным ко всем людям, без различия их звания и состояния. В качестве доброго образца
Мономах приводит достойный подражания пример своего отца, князя Всеволода, который, сидя дома, изучил пять иностранных языков. «За то и честь ему была в других странах», - говорит Мономах. Призывая всех не бояться смерти, Мономах пишет: «Пока Бог не повелит, никто вам не повредит, никто вас не убьет; а повелит Он - никто вас не спасет, ибо «блюдение Божие лепнее (надежнее) человеческого». Из своеобразно переплетающихся в «Поучении» элементов духовного и светского характера мы ясно видим, какое огромное воспитательное значение имело семя Православной веры, посеянное св. князем Владимиром на Руси. Приходится удивляться и радоваться - как скоро и глубоко проникло Православие в души лучших русских князей, сумевших гармонически сочетать в себе увлечение военным и охотничьим подвигом с глубоким религиозным чувством, широкой гуманностью и самоотверженным служением Родине. К концу XII века, когда падение столицы, Киева, стало очевидным, историческое развитие Руси было перенесено на окраины Русской Земли, с тремя центрами - Господином Великим Новгородом, ставшим самостоятельным и обособленным государством; новым городом Владимиром в Ростово-Суздальской Земле; и Галичем на Днестре. И опять нить культурно-исторического и государственного развития оправославленной России была удержана в твердых руках возглавителей Владимиро-Суздальской Руси, с городом Владимиром как центром объединения северо-русских племен. Во Владимиро-Суздальской Руси снова стала крепнуть единодержавная княжеская власть и постепенное образование Великороссийской народности - в те критические времена, когда в XIII веке стали угрожать Киевской Руси новые враги, дотоле неслыханные монголы. До нашествия орды киевские князья мало интересовались своим Суздальским владением. Владимир Мономах бывал там только наездом. Сын его Юрий Долгорукий, хотя и считался первым князем Суздальской Руси, однако больше интересовался Киевом, где и умер в 1157 году, во дни усобиц южных князей за великое княжение в Киеве. Вот почему истинным продолжателем дела св. Владимира, Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха и истинным поборником единства исторической России следует считать не Юрия Долгорукого, а сына его, Андрея Боголюбского, получившего такое прозвище от села Боголюбова, недалеко от города Владимира, где князь Андрей любил жить. Это Андрей Боголюбский, проживая во Владимире на Клязьме, соединил под своей властью всю Суздальскую область, заслуженно получив за это от сторонников единодержавной власти почетное звание «Идеального Русского Государя». Это Андрей Боголюбский расширил и укрепил город Владимир, соорудил несколько великолепных храмов, свидетельствующих о высоком художественном вкусе наших князей в XII и XIII веках. Он же перенес во Владимир великую святыню - чудотворную икону Божией Матери, написанную, по преданию, апостолом и евангелистом Лукой. В 1395 году эта святая икона была перенесена в Московский Успенский Собор. После смерти князя Андрея Юрьевича Боголюбского в 1175 году в борьбе за власть победил младший брат Андрея - Всеволод Юрьевич - Большое Гнездо. Старшинство Всеволода Юрьевича было признано во всех краях Русской Земли. Наступило время наибольшего расцвета Суздальского княжества. В разгар ордынского ига историческую нить спасения и развития России Бог судил взять в надежные руки святому благоверному и Великому князю Александру Невскому. Этому выдающемуся князю будет посвящена отдельная глава этой книги, а теперь, заканчивая краткий обзор первых продолжателей
дела св. Владимира на Руси, отметим, что развитию Русского государства помогали не только выдающиеся и дальновидные князья, но и первые светильники веры Христовой и столпы Православия из православного духовенства. Это они вступали почти в каждый спор князей, своим образованием, мудростью и авторитетом внося примирение в эти споры. Это они разъясняли князьям и народу благотворное значение новой веры для развития и процветания Святой Руси. Это они своим примером христианского благочестия действовали благотворно на нравы бывших язычников и на учреждения Руси. С высоты церковных амвонов они проповедовали, как нужно жить по-христиански. Огромную роль играла Церковь и в поднятии авторитета княжеской власти и в достижении единства власти на Руси. Много помогала Церковь и в делах милосердия - опекала и питала тех, кто был не в состоянии себя прокормить, давала приют и покровительство всем так называемым изгоям, то есть находившимся в бедственном положении. Рабы, подаренные Церкви, становились свободными, ибо в Церкви не существовало рабства. Под влиянием Церкви светские общества становились более гуманными, семейные отношения улучшались нравственно. Церковное единовластие подавало добрый пример князьям, которые в единовластии все больше и больше видели залог процветания и могущества Русского Государства. Одним из самых красноречивых церковных ораторов того времени был первый русский митрополит Иларион (1051-1055), избранный из русских кандидатов и посвященный в этот высокий сан Собором Русских Епископов в 1051 году в храме Святой Софии в Киеве. До митрополита Илариона все его предшественники избирались и поставлялись Константинопольским Патриархом. В своем знаменитом «Слове о Законе и Благодати» митрополит Иларион сравнивал Владимира Святого с Константином Великим, называл его мудрейшим князем, вырвавшим «поганую» Русь (языческую) из тьмы бесовского служения, из идольского мрака и явившего России зарю благочестия о воссиявшем на Руси Солнце Евангельском. Распространяясь по всей вселенной, вера Православная дошла и до нашего народа. Озеро Закона (ветхозаветного учения) высохло. Источник Евангельский исполнился водой живою, покрыл всю землю и пролился до нас. Благой Бог восхотел спасти нас. Мы были слепы, заблуждаясь в облаках язычества. Бог нас помиловал и воссиял на нас Свет Разума. В заключительной части «Слова о Законе и Благодати» митрополит Иларион обращается ко святому князю Владимиру, как к живому, с глубоко прочувствованными словами и говорит: «Встань от гроба твоего, честная главо! Встань, отряси сон, ибо не умер, но спишь до общего всем восстания! Не дано умереть тебе, уверовавшему во Христа - Жизнь всего мира. Встань и возведи очи твои и посмотри, как Господь, сподобив тебя почестей небесных, не оставил тебя без памяти и на земле. Встань, посмотри на сына твоего Георгия; посмотри на кровного твоего, на возлюбленного твоего!.. Встань, посмотри на внуков и правнуков твоих, как Господь их хранит и как они содержат благоверие, тобою завещанное, как часто посещают святые храмы, как славят Христа, как поклоняются Его Имени. Посмотри на город, сияющий величием, на процветающие церкви, на возрастающее Христианство; посмотри на город, освещаемый и блистающий иконами святых, благоухающий фимиамом и оглашаемый святыми и Божественными песнопениями. И видев сие все, возрадуйся, возвеселися и восхвали благого Бога, строящего все сие... Тобою бо прозрехом на Свет тресолнечного Божества». Считая христианское просвещение самым дорогим на свете, митрополит
Иларион подчеркивает особое значение св. князя Владимира и Ярослава Мудрого в распространении Христовой веры на Руси. Как истинный патриот митрополит Иларион горячо отстаивает право Руси на национальную самостоятельность Русской Церкви, долженствующей сыграть роль первостепенной важности в деле роста и процветания молодого Православного Царства Российского. В лоне Православной Русской Церкви молодого государства воссиял и другой крупный представитель торжественной проповеди в XII веке св. епископ Кирилл Туровский, прозванный Русским Златоустом, потому что он позаимствовал у св. Иоанна Златоуста его лиризм, наглядность сравнений и глубокую искренность чувства. К сожалению, епископ Кирилл увлекся витиеватостью, изысканностью и схоластической искусственностью позднейших византийских проповедников, что часто лишало его проповеди внутренней цельности и делало их мало понятными для простого народа. Но, несмотря на эти недостатки, его проповеди пользовались успехом в последующих поколениях, называвших его учителем и вторым «Златоустом», просветившим своим учением все концы России. Из одиннадцати его проповедей на Господские праздники самым популярным было его «Слово на новую неделю по Пасхе», в котором посредством богатых образов и сравнений рисуется возрождение природы, воскресение Христа и радостное настроение людей в светлый праздник Святой Пасхи. Вот некоторые выдержки из этого прекрасного «Слова»: «Ныне Солнце, красуясь, на высоту восходит и, радуясь, землю согревает. Так взошло Праведное Солнце из гроба - Христос - и всех верующих в Него спасает. Ныне луна, сойдя с высшей ступени, большему светилу честь воздает. Так Ветхий Завет прекратился со своими субботами, и Церковь чтит законы Христовы и день воскресный. Ныне зима греховная удалена покаянием, и лед греховный растаял от благомыслия. Зима идолопоклонства удалена учением апостольским и верою Христовой, и лед Фомина неверия растаял при виде ребр Христовых. Красуется весна, оживляя земную природу, и буйные ветры, тихо повевая, умножают плоды, и земля, питая семена, рождает зеленую траву. Весна красная - это Христова вера, крещением возрождающая человеческую природу, буйные ветры - это греховные помыслы, через покаяние претворяющиеся в добрые дела и умножающие душевные плоды. Земля же - это душа человеческая, которая, приняв слово Божие, как семя, и всегда исполненная страха Божия, рождает дух спасения». Даже целому ряду образов из мира окружающей природы - веселому молодому скоту, только что выпущенному на волю на освободившиеся от снежного покрова зеленые луга, игре пастухов на свирелях, распускающимся деревцам, благоуханию весенних цветов св. епископ Кирилл придает иносказательное значение применительно к основной теме проповеди - описанию пасхальной радости, которой наполнены сердца верующих в день Светлого Христова Воскресения. СВЯТОЙ БЛАГОВЕРНЫЙ И ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ - АРХИСТРАТИГ ЗЕМЛИ РУССКОЙ. Едва успела Русь Православная выйти на широкие просторы исторического развития, как с Востока и Запада стали нападать на нее сильные враги, из которых одни, монголы, стремились к ее физическому порабощению, а другие, окатоличенные народы запада, пытались сломить на Руси уже довольно окрепшее Православие.
В этой неимоверно трудной борьбе с наседавшими на Русь врагами сыграл свою исключительно выдающуюся и благородную роль св. князь Александр Невский, которого наш Блаженнейший митрополит Анастасий величал Архистратигом Земли Русской. Чтобы достойно оценить православно-патриотический подвиг мудрого князя Александра, мы должны глубоко вникнуть в те исключительно тяжелые условия, в которых находилась тогда наша Родина. Это было лютое время полного торжества на Руси злой монголыцины, завоевавшей почти всю Русь, когда даже уцелевшие от разгрома северные земли вынуждены были считаться с властью монгольских завоевателей и платить им дань. Взирая на эти лежащие в развалинах города и села, покинутые загнанным в леса, горы и степи населением, казалось, что молодому, только что ставшему на ноги государству пришел конец. Этим беспомощным положением полоненной Руси решили воспользоваться наши пограничные враги, мечтавшие о завоевании наших северных земель и о насаждении на Святой Руси, с благословения римского папы, католичества, столь чуждого самой сущности оправославленной русской души и русского самосознания. Считая православных русских людей «неверными» россиянами, еретиками и все еще чуть ли не язычниками, якобы нуждающимися в новом крещении, римские папы призывали своих «Божьих дворян», рыцарей, на крестовые походы против русских. К числу этих рыцарей примыкали и жалкие остатки крестоносцев, или международного ополчения, в свое время созданного римским двором для завоевания Святой Земли. В эту многонациональную папскую гвардию входили немцы, шведы, французы, итальянцы и мелкие народцы Прибалтики. От этого рабства, не столько физически страшного, сколько духовно неприемлемого, которое несли на остриях своих мечей шведы и рати тевтонских и ливонских рыцарей, спас нашу Русь св. Александр Невский. Прильнув ухом, образно выражаясь, к родной земле, к живым истокам народных чаяний, мудрый князь заключил нестрашный для духовной жизни русских людей союз с монгольской ордой и отразил страшного по духу противника, с его ядом воинствующего латинства, торжество которого могло в корне изменить самую суть Православного Царства Российского. Это на реке Неве, в победе над шведами, желавшими поработить русский народ римскому папскому престолу, в 1240 году, да на льду Чудского озера в 1242 году, в победе над ливонскими и тевтонскими рыцарями-меченосцами, да в победе над грабительскими ратями диких литовцев в 1245 году родилась и воссияла на Руси всенародная и немеркнущая слава нашей светозарной Звезды Северной, Архистратига Земли Русской - святого и благоверного князя Александра Невского, истинного «Солнца Земли Русской», как величал его митрополит Владимирский Кирилл. С тех пор осталось навсегда за князем Александром почетное звание Невского. Позже этот страдалец, подвижник и печальник за Русь Православную нашей Церковью был причислен к лику святых. Со вступлением на великокняжеский престол в 1252 году, Александр Невский из ограниченного круга новгородских интересов выходит на широкие просторы национальной русскости и православной церковности всей Земли Русской. Будучи истинным воплощением государственности исторической России, Александр Невский всегда был бесстрашным исповедником, самоотверженным и доблестным защитником Православия на Родной Земле. Отличаясь исключительным благородством, этот идеальный вождь-правитель с детски чистой
душой всегда мужественно обнажал свой меч в защиту поруганной веры. Твердо веруя, что «не в силе Бог, а в правде», Александр Невский побеждал даже тогда, когда победа казалась невозможной. Однако как дальновидный и мудрый правитель Александр Невский никогда необдуманно не обнажал меча и не пролизал крови зря. Учитывая силу монголыцины, дальновидный князь держался политики мирного и внешне доброжелательного отношения к монголам, терпеливо перенося все незаслуженные упреки со стороны тех россиян, которые хотели бы видеть в Александре Невском небесного посланника, который бы немедленно освободил их от монгольского ига. С какой болью в сердце, с каким нравственным мучением «усмирял» князь, то есть успокаивал и вразумлял этих «кипятков самоваровичей», прытких не по разуму, горячих патриотов, часто необдуманно и рискованно бунтовавших против орды! Сколько требовалось такта, авторитета, мудрости, силы воли и понимания, чтобы привести этих неразумных бунтовщиков к временно вынужденной покорности хану! Вымаливая для неосторожных россиян прощение у обиженного и разозленного хана, Великий князь Александр не раз удачно разряжал страшную грозу, висевшую над головами этих не по разуму ревнителей преждевременной и рискованной попытки освобождения России от страшного ига монголыцины. Успокаивая одних и спасая других, Александр Невский в то же самое время постепенно закреплял положение церковной иерархии и великокняжеской власти. Несомненная мудрость и дальновидность князя, соединенная с глубокой верой в то, что только терпеливая выдержка является единственным залогом для грядущих поколений выпрямиться во весь рост и сбросить ненавистное иго, как известно, вполне оправдалась. Правнук Александра князь Дмитрий Иванович Донской впервые дерзнул организованно выступить против орды и разбил их на Куликовом поле в 1380 году, а правнук Дмитрия Донского Иван Васильевич III разорвал и растоптал ханскую басму и окончательно освободил Россию от монгольского ига в 1480 году. Позже, по неисповедимым путям Промысла Божия, России суждено было сделаться главным оплотом Православия, или Третьим Римом. Еще до крещения Руси под ударами врагов пали православная Антиохия в 637 году, православная Александрия в 641 году, а позже Иерусалим окончательно попал в руки неверных - в 1448 году, а православная Византия была завоевана турками в 1453 году. Православная Россия, отвергнув Флорентийскую унию, заключенную между католичеством и православной Византией в 1439 году и провозгласив свою верность Православию, сделалась единственной из всего плененного неверными Православного Востока сильной защитницей Православных Восточных Патриархов и единоверных славян. Вот по какому премудрому пути направил и повел историческую Россию князь Александр Невский, отстоявший самобытность древней Руси от наседавшего католичества, сохраняя должное достоинство и авторитет в своих отношениях к полонившим Святую Русь монголам. В Монголии князь с таким умом и достоинством защищал права Руси, что даже сам хан Батый в восторге воскликнул: «Истину мне сказывают, яко нет подобна князю сему». Вся жизнь Александра Невского, имевшего всегда пред очами своими Господа и творившего все во славу Божию, служила примером для будущих князей, Царей и Императоров - достойных собирателей Святой Руси. Весь облик Александра Невского, с его постоянным стремлением к религиозной жизни, его
умение вовремя уступить, выгодно отличает его от надменных, похваляющихся средневековых рыцарей Европы. Александр Невский - не только Православный Государь, он - основоположник идеи Православного Российского Царства, в котором все функции жизни и деятельности согласованы, одухотворены и неразрывно связаны с Православной Церковью. Именно этой силой внутреннего христианского света побеждал Александр Невский, казалось, «непобедимого» врага в такое время, когда вся государственная сила молодого Отечества была подорвана и не оставалось никакой надежды на спасение. Александр Невский был первым истолкователем Православия на Руси как великой и могучей государственной силы. Это он своими подвигами и трудами наметил пути и традиции русской Церкви, которая в последующие семь веков, до самого падения России в бездну, была главным жизненным нервом, источником красоты духа и чести русского человека и которая не раз подымала нашу Родину из плена после исторических бедствий и потрясений. Мудрый князь научил нас, что единственный путь исторического развития и процветания России - это путь православный, ибо красоты и глубины нашей веры не найти ни в холодной расчетливости католицизма, ни в сухости протестантизма. Сила русская - в мудрости ее оправославленного сердца. Собираясь в поход, Александр Невский иногда воодушевлял себя, обращаясь к самому себе со словами: «Пойди на них, Александр, в ярости мужества своего, уповая на Святую Троицу»! Пользуясь туманом, он подошел вплотную к шведам и уничтожил их многочисленное полчище. В смелом поединке с полководцем Биргером князь хватил его острием копья по лицу, как выражается бытописатель, «возложил ему печать на лицо». Ту же тактику применял князь и к ливонским рыцарям. Перед битвой, горячо помолившись в Новгородском храме Святой Софии, получив благословение от архиепископа Спиридона и увидев врагов, он воздел руки к небу и громко воскликнул: «Рассуди, Боже, спор мой с этим высокомерным народом»! Увидя похваляющихся меченосцев, князь встретил их на русском берегу замерзшего Чудского озера. Когда построившиеся клином меченосцы начали рубить русских, князь, взяв резервный полк, ударил с тыла по незащищенной стороне клина. С треском ломались копья. В упорной и жестокой битве лед побагровел от крови, потрескался от тяжести, и меченосцы начали тонуть. Рядом с Александром - победителем, возвращавшимся во Псков, вели знатных рыцарей, а за ними толпу простых пленников. Вся история борьбы Александра Невского с армиями папы римского в лице прибалтийских немцев, датчан, шведов и других народностей неопровержимо свидетельствует, что в эти дни истории молодого Православного Русского Царства война была не на живот, а на смерть между Православием и католицизмом. Александр Невский знал, что он идет воевать за чистоту Христовой веры, за правое русское дело, за Дом Пресвятой Богородицы на Руси. Эта пламенная вера истинного Архистратига Русской Земли воодушевляла и воспламеняла патриотическим огнем мужества и храбрости все его Христолюбивое воинство. В наше время из глубины седой старины несется к нам пламенный клич святого благоверного Александра Невского: «Сыны мои милые! Поднимите позорно порванную во время революции нить исторического строительства Великой России! Возьмите в ваши богатырские руки знамя Православия и Русскости! Окружите все живой оградой, непроницаемым кольцом верности наше Святое Святых - Россию! Выходите на освященный веками «Всероссийский шлях» единения, труда и славы великих славянских предков! Дальше отойдите, родные, от
политического и церковного сепаратизма, от упадочного и вредного «удельновечевого» уклада вашего бытия, от погибельного для души и тела соскальзывания в сторону, влекущую в бездну антихристову»! Слышишь ли ты этот вещий клич, Россия! ПРЕПОДОБНЫЙ СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ - ИГУМЕН ЗЕМЛИ РУССКОЙ (1314- 1392). На фоне борьбы удельных князей за власть, когда вместо мудрого завета св. Александра Невского «Не в силе Бог, а в Правде», всюду царило право сильного, в самый разгар монголыцины на Руси в XIV веке появился великий подвижник и печальник за Русь преподобный Сергий Радонежский, прозванный «Игуменом всея Руси». В тихом мерцании неугасимой лампады, теплившейся в келии преподобного подвижника и богатыря духа, по бедности из деревянной чаши причащавшего потянувшуюся к нему за помощью и утешением Матушку Русь, нашел свое завершение идеал святости древней Руси. Преподобный Сергий поистине был одним из достойнейших продолжателей дела своих великих предшественников. Семилетним мальчиком Варфоломей, будущий св. Сергий, поступил в школу. Поначалу он учился с трудом. Но после того как он однажды повстречал старца, который помолился за него и дал ему частицу просфоры со словами: «Съешь и будешь хорошо понимать грамоту и Священное Писание», Варфоломей стал удивлять родителей хорошим чтением псалмов. Старец же предсказал, что Варфоломей будет сосудом Святого Духа и служителем Пресвятой Троицы. По достижении двадцати лет Варфоломей попросил родителей благословить его для пострижения в евангельский чин инока, на что родители ответили согласием, при условии, что он отложит свое пострижение до их смерти. Похоронив своих родителей и отказавшись от наследства имущества в пользу братьев, Варфоломей поселился в десяти верстах от Радонежа и в дремучем лесу построил себе келию, а позже - маленькую деревянную церквушку во имя Пресвятой Троицы, которая и была освящена священником из Радонежа. На 23-ем году Варфоломей был пострижен игуменом Митрофаном в иноческий чин, с именем Сергия. После пострига инок Сергий семь дней не выходил из храма и каждый день причащался Святых Таин Христовых у жившего там игумена Митрофана. Весть о подвижнике разнеслась далеко за пределы Радонежа. Под руководством Сергия было выстроено еще 12 келий для пришедших к нему других двенадцати иноков. Так было положено начало будущему рассаднику духовного просвещения - Троицко-Сергиевской лавре. Приняв сан игумена, Сергий еще строже стал относиться к себе, носил воду из источника под горой, рубил дрова, пек хлеб, шил одежду, подавая добрый пример и другим инокам по завету Христа: «Первый да будет всем слугою». Взирая на великого постника Сергия, всегда бодрого духом и телом, иноки старались подражать во всем своему начальнику. Благодаря пожертвованию архимандрита Симона из Смоленска Сергий построил просторный Храм Живоначальной Троицы, он получил от Бога дар чудес. Когда стало недоставать воды для растущего числа братии, недалеко от монастыря, по молитвам Сергия, забил фонтаном ключ воды, названный иноками «Сергиевым». «Не я вам дал воду, а Господь! Не называйте источник Сергиевым»!
Многие считали Сергия за пророка. Другие приравнивали его к древним отцам Церкви. Самого игумена Сергия, в одеянии из грубой ткани, сшитом им самим, паломники не узнавали и принимали за монастырского служку. Но весть о великом праведнике дошла до Константинопольского Патриарха Филофея, который воскликнул: «Как может в сих странах такой светильник явиться»! Патриарх вместе с большими дарами прислал в обитель общежительный устав, по которому насельники получают все необходимое от монастыря, не имея права на приобретение личного имущества. Восходила слава Свято-Троицкой лавры, из которой вышел целый ряд просвещенных игуменов - основателей обителей по всей Святой Руси. Из ее Духовной академии по всей России разошлись многие ученые монахи, пастыри, иерархи, профессора, которые, как яркие звезды, засияли и понесли свет Православного просвещения. Сам же основатель обители, подвизаясь в добрых делах, стяжал себе ангелоподобную жизнь. Недаром сохранилось предание о том, что в церковных службах ангелы сослужили ему. На предложение Московского митрополита Алексия занять его кафедру после его смерти, Сергий ответил: «От юности я не был златоносцем, в старости тем более желаю пребывать в нищете» и, считая выше своих сил и достоинства быть митрополитом, отказался даже от награды золотым крестом. Митрополит оставил Сергия в покое. Вскоре после этого свершилось чудо: подвижника Сергия в его убогой келии посетила Сама Царица Небесная. Услыша глас: «Се грядет Пречистая», Сергий вышел в сени для встречи Владычицы и в свете яркого сияния узрел Пречистую, сопровождаемую апостолами Петром и Иоанном. От необычайного сияния святой Подвижник пал ниц. Пречистая, коснувшись руками Сергия, сказала: «Не ужасайся, избранник Мой! Ни при жизни твоей на земле, ни при отшествии твоем ко Господу Я никогда не оставлю места сего». После этих слов Богоматерь стала невидима. Лицо же Сергия все еще сияло от неописуемого ликования. Тут же лежавшему от страха ученику своему Михею Сергий только и мог промолвить: «Чадо! Помедли немного, ибо и во мне от чудного видения трепещет душа». Собрав всех иноков, пришедший в себя Сергий рассказывал им, как он видел Пречистую и что Она поведала ему. Дожил преподобный Сергий до 78 лет. Передав управление своему возлюбленному ученику Никону Радонежскому, преподобный Сергий стал благоговейно готовиться к смерти. Поддерживаемый учениками, преподобный Сергий встал и на своих ногах последний раз вкусил Святых Таин Тела и Крови Христовых. С воздетыми к небу руками и с молитвой на устах он предал Господу свою душу 25 сентября 1392 года. Казалось, почивший не умер, а уснул глубоким мирным сном. Лицо его сияло небесным блаженством. Преподобный Сергий был погребен в церкви Животворящей Троицы. Через тридцать лет после его кончины состоялось открытие мощей и прославление угодника Божия Сергия. Весть об этом облетела всю Русскую Землю. Ликованию не было конца. На открытие мощей прибыл сын Дмитрия Донского князь Юрий Дмитриевич, считавший Сергия своим крестным отцом. Открывши гроб, все узрели, что не только тело преподобного сохранилось целым и невредимым, но тление не коснулось даже его одеяния. Празднование открытия мощей Сергия Радонежского установлено Церковью 5-го июля. Огромную, неоценимую услугу исторической России оказал преподобный Сергий во дни монгольского ига, благословив князя Димитрия Ивановича
Донского на первую организованную битву русских с погаными полчищами орды неистовой, лютой и жестокой, которая во дни Сергия уже до полутораста лет тяготела над полоненной ею Россией. Во дни преподобного Сергия хан Мамай с несметными полчищами наступал на Россию, чтобы окончательно поработить ее. Князь Димитрий отправился к преподобному Сергию за советом. Святой старец пригласил князя отстоять литургию, а после этого на трапезе сообщил ему радостную весть, что с Божией помощью он победит Мамая и что сам князь останется жив, а многим из его соратников уже уготованы венцы в Царстве Небесном. Затем, осенив князя честным крестом и окропив святой водой, преподобный добавил: «Уповай на Господа и на Пречистую Богоматерь! Иди, господин, безбоязненно! Бог поможет тебе! Победишь врагов своих»! Прослезившийся от умиления князь попросил Сергия отпустить в помощь ему двух воинов-иноков, опытных в ратных делах Александра Пересвета и Андрея Ослябя. Преподобный, возложив на них особое одеяние строго монастырского подвига - схиму с изображением Креста Христова, благословил их на бой с басурманами и сказал: «Вот вам, чада, оружие непобедимое. Да будет оно вам вместо шлема и щитов бранных». До самых врат обители проводил Сергий князя и двух иноков. В самый день Куликовской битвы 8 сентября 1380 года, в день Рождества Пресвятой Богородицы, преподобный отслужил литургию и послал князю просфору, снова утешая его победой над монголами. Подобно метеору небесному пронеслась среди воинов Димитрия эта весть прозорливого Старца о грядущей победе. С готовностью умереть за веру и Родную Землю смело пошли воины на решительный бой, богатырский бой с дерзкими врагами. Перед началом боя из рядов ордынских полчищ выступил вперед огромного роста ордынец. Подобно древне-библейскому Голиафу, которого поразил слабый телом, но богатырь духом Давид. Стал этот монгол-великан важно прогуливаться по полю, вызывая на поединок любого русского воина. Страшен был вид этого великана! Но не оскудела и Русская Земля своими молодцами, чудо- богатырями. Из расступившихся рядов войска выступил Александр Пересвет. С копьем в руках бросился этот доблестный воин на великана. Со страшной силой сшиблись они, и сразу же оба пали мертвыми. Началась страшная сеча, какой еще не бывало на Руси. От множества трупов всадники не могли двигаться вперед на своих конях. Кровь лилась потоками на протяжении десяти верст. Битва кончилась полным поражением ордынцев. Дрогнувшая орда обратилась в бегство. Сам хан Мамай едва унес свои ноги, окруженный дружиной верных ему воинов. Святая Русь была спасена. Читатель спросит, а что же творилось в это время в Троицко-Сергиевской лавре, в обители преподобного Сергия. Все время молившийся в храме прозорливец Сергий своим духовным взором ясно видел, что происходило на Куликовом поле. К великому удивлению иноков, Сергий называл павших воинов по именам и молился о упокоении их в Царстве Небесном. Сражавшийся в первых рядах князь остался жив, как предсказал ему прозорливец Сергий, и за одержанную победу получил звание Донского, так как битва происходила недалеко от реки Дона, на Куликовом поле. Эта первая организованная победа русских над ордынцами не была окончательной победой. После Куликовской битвы прошло еще сто лет, пока, наконец, при Иване III, в 1480 году Русь окончательно сбросила с себя ненавистное монгольское иго. Огромное историческое значение этой битвы заключалось в том, что она разрушила полное отчаяния убеждение русских, что будто бы
победить орду вообще нельзя. Русские теперь увидели, что они ошибались, и что никакая басурманская сила не может устоять против непобедимой и непостижимой силы Креста Христова, да молитвенно накопленной нравственной силы русского народа. Позднее, в статье о Смутном времени, мы остановимся на описании той роли, которую сыграла Троицко-Сергиевская лавра в спасении Святой Руси от поляков. А теперь закончим описание деяний Преподобного выражением нашей великой веры, что там, в подспудно тайной жизни нашего народа, в духовных, недоступных для врагов глубинах исстрадавшегося русского сердца бьется живой пульс прошедших веков наших славных предков, из рядов которых вышел великий печальник за Русь старец Сергий. Веруем, что уже давно в полоненной России накапливается неведомыми нами подвижниками та чудодейственная нравственная сила, которую они передадут новому Избраннику Божию и будущему спасителю нашего Отечества со словами, которые услышал когда-то Димитрий Донской из уст преподобного Сергия: «Безо всякого сомнения, господине, со дерзновением пойди противу свирепства их, никако же ужасатися: всяко поможет ти Бог»! РОЛЬ МОСКОВСКИХ КНЯЗЕЙ В ОБРАЗОВАНИИ ЕДИНОГО ПРАВОСЛАВНОГО ЦАРСТВА МОСКОВСКОГО Со дня смерти возглавителя Великого княжества Владимирского святого и благоверного князя Александра Невского среди князей не нашлось достойных продолжателей дела этого премудрого князя. В бесконечной борьбе за власть князья утвердили удельный порядок и заботились только о своем уделе. Среди политической неурядицы царило право сильного. Был забыт завет Александра Невского: «Не в силе Бог, а в Правде». И вот, в этот критический момент Провидению угодно было устроить так, что продолжению государственного объединения начало помогать возвышение Московского удельного княжества. Основанная в 1147 году князем Юрием Долгоруким Москва представляла собою маленький городок, который редко посещал даже сам основатель его князь Юрий Долгорукий. Когда же Александр Невский посадил на княжение в Москве своего младшего сына Даниила, Москва стала процветать под мудрым управлением этого князя. Много помогало возвышению и быстрому росту Московского княжества выгодное географическое положение Москвы на пересечении дорог, ведущих из Южной Руси в Северную Русь, а из Новгородских земель в Рязанские земли. Многие из переселенцев оседали вокруг Москвы. В княжение сына князя Даниила Ивана Даниловича, прозванного «Калитой» или Собирателем Руси Московское княжество настолько увеличилось в своих владениях, что Иван Калита впервые на Руси стал величаться Великим князем Московским. Мудрый и дальновидный Иван Калита добился права доставлять дань хану своими средствами и силами, без въезда ордынских сборщиков в русские земли, что способствовало водворению тишины и мира среди народа. Перенесение кафедры русского митрополита при Иване Калите из Владимира в Москву сделало Москву центром объединения всего православного русского народа, а Великого князя Московского - общенациональным Русским Государем. Так как сыновья Ивана Калиты умерли молодыми, то великое княжение чуть было не
перешло из Москвы ко Владимиро-Суздальскому князю. Но Московский митрополит Алексий благословил внука Ивана Калиты - Димитрия Ивановича (впоследствии - Донского) на борьбу со всеми претендентами на великокняжеский престол, и Московское Велико-княжество окончательно восторжествовало над княжествами Владимиро-Суздальской Руси, Рязани, Новгорода и Твери. При сыне князя Димитрия Ивановича Донского - Василии I Дмитриевиче (1389-1425) много потрясений пережила объединяемая Русь и от ордынских разрушительных набегов и особенно от Литвы, которая стремилась захватить некоторые русские области в верховьях Днепра и Западной Двины - это несмотря на то, что князь Василий I Дмитриевич был женат на дочери великого князя Литовского Витовта Софии. Много пришлось потрудиться для сохранения великого княжения за Москвой и при сыне Василия I, Василии II Васильевиче, прозванном Темным (1425-1462). Междоусобица княжеская тянулась двадцать лет, однако историческая нить законного наследования Московского Великого княжеского престола не оборвалась. Огромное большинство народа, духовенство, боярство дружно поддержали Василия II, провозгласившего семейное наследование великокняжеского престола - вместо рядового наследования престола со старшинством дядей над племянниками, к чему особенно стремился дядя Василия I удельный князь Галича Юрий Димитриевич, не желавший признать маленького племянника Василия II Великим князем Московским. Василий II много помог возвышению Древней Руси как оплота чистоты и неповрежденности Вселенского Православия. Во дни княжения Василия II Московское государство, не признавшее Флорентийской унии 1439 года между Византией и Римом, решило отделиться от Константинопольского Патриарха, предавшего Православие папе римскому и постановило впредь самим ставить митрополитов из русских кандидатов по избранию Собора Православных Русских епископов, на котором вместо митрополита Исидора, ученого грека и ставленника Константинопольского Патриарха, признавшего Унию, был поставлен в митрополиты Рязанский епископ Иона. Сын Василия II Иван III (1440-1505) вполне оправдал возложенные на него надежды дальновидного отца. Закончив собирание великих русских земель под властью Москвы, Иван III провозгласил себя Единым Государем Единого Русского Государства. Свершилось превращение некогда слабого удельного князя Московского в Единодержавного и Самодержавного Государя Всея Руси. Дело, успешно начатое при Димитрии Донском, триумфально закончилось при Иване III, присоединившем к Московскому Государству Великий Новгород и получившем право величаться Создателем Православного Русского Единого Государства. Во время княжения Ивана III свершились и другие дела огромной исторической важности. Отметим из них следующие: 1. Свержение монгольского ига в 1480 году, после которого ордынца все еще нападали то там, то тут на русские окраинные земли. 2. Переход в Московское Великокняжество князей Литовско-Русского княжества, под защиту Великого князя, присоединивших свои земли к Москве. Этот переход от католического государя Литвы к православному Великому князю Святой Руси дал право Московским князьям величать себя государями всей Русской Земли. 3. Было установлено культурное общение Московского Государства со странами Западной Европы.
4. При Иване III был взят турками Царьград, или Константинополь в 1453 году. А так как другие православные страны были завоеваны «безбожными агарянами» еще раньше - Антиохия в 637 году, Александрия в 641 году, Иерусалим окончательно перешел в руки неверных в 1448 году, то таким образом на Востоке не осталось ни одного православного свободного государства, и на защиту всей совокупности Православных стран, вместо Византийского Императора, или Цесаря, естественно стал Иван III, который женился на греческой царевне Софии Палеолог и усвоил себе греческий герб и другие атрибуты Царского достоинства. 5. Полоненные турками славяне также увидели в Московских князьях единственных защитников Православия и прямых наследников Православных Византийских императоров. 6. Завещая свой Великокняжеский Престол старшему сыну Василию III Ивановичу (1479-1533), Иван III младших своих сыновей назвал подданными Единодержавного и Самодержавного Государя Московского и всея Руси. Вступив на Великокняжеский Престол, Василий III уничтожил вече во Пскове; присоединил Рязанскую область к Москве; упразднил остававшиеся уделы князей, ушедших при его отце от Литовского Великого князя и присоединил их земли к Москве; отобрал у литовцев крепость Смоленск, имевшую важное военное значение. Во время княжения Василия III появилась на Руси идея «Третьего Рима», очень важная для роста национального и государственного самосознания у русского народа как хранителя древле-апостольского Вселенского Православия. Мысль о переходе в Москву из Царьграда защиты Вселенского Православия многими подтверждалась чудесным перенесением Чудотворной Тихвинской иконы Божией Матери из Византии в Россию, а также преданием о посещении Русской Земли святым апостолом Андреем Первозванным, предсказавшим, что истинное Божественное Учение Христово воссияет на Руси. И действительно, неисповедимым путям Промысла Божия угодно было, чтобы Поместная Церковь Российская сделалась носительницей авторитета и защитницей всех Православных Восточных Патриаршеств, находящихся в плену у иноверных завоевателей. При Иване IV Грозном (1530-1584), с завоеванием Казанского (в 1553 году) и Астраханского (в 1556 году) магометанских татарских ханств и с приобретением огромных земельных пространств, открывавших путь за Урал, свершилось огромной важности первое торжество Христианства над исламом, или учением Магомета, возникшем в 622 году по Рождестве Христовом и изложенном в Коране. Магометанам туркам, попущением Божиим, удалось завоевать весь Православный Восток, а русским Бог помог дать первый отпор исламу при завоевании этих татарских ханств, а несколько позднее - при завоевании Сибири Ермаком Тимофеевичем. Следующее огромной исторической важности событие в росте авторитета нашей Поместной Российской Церкви свершилось в Царствование Бориса Годунова, когда стараниями его в 1589 году было учреждено и Собором Восточных Патриархов утверждено Патриаршество на Руси, вместо Московской Автокефальной Митрополии, и когда первым Патриархом на Руси был избран Московский митрополит Иов. О том, как во время страшной смуты на Руси (1603-1613), чудом Промысла Божия, нить исторического развития России не оборвалась, но мудро и дальновидно была подхвачена русскими государственно мыслящими патриотами, крепко удержана и передана в твердые руки законно избранного Царя из
Династии Романовых Михаила Федоровича в 1613 году, будет рассказано в следующей главе. ПОДВИГ ТРОИЦКО-СЕРГИЕВСКОЙ ЛАВРЫ В СМУТНОЕ ВРЕМЯ ДЕЛО СВЯТЕЙШЕГО ПАТРИАРХА ГЕРМОГЕНА (1603-1613) ИЗБРАНИЕ НА РОССИЙСКИЙ ПРЕСТОЛ М.Ф. РОМАНОВА Прежде чем перейти к описанию героических подвигов Троицко-Сергиевской лавры во дни Смутного времени на Руси, скажем сначала, что такое Смутное время, чуть было не погубившее нашу Родину. Со смертью Царя Феодора Иоанновича (1598) и загадочной смертью Царевича Димитрия в Угличе (1591), по инициативе Патриарха Иова Земский Собор избрал регентом, временным правителем России Бориса Годунова, шурина Царя Феодора. Властолюбивый Борис сослал всех знатных князей-рюриковичей в опалу и практически сделался единодержавным правителем государства, стараясь во всем угодить народу. Народ же не любил Бориса, веруя, что Царевич Димитрий был убит с согласия Бориса. Производивший следствие в Угличе князь Василий Шуйский распустил слух, что будто бы Царевич чудесно остался жив и теперь идет на Москву. Это был фактически первый Самозванец Лже-Димитрий, про которого народ говорил: «Заквашен в Москве врагами Бориса Годунова, а испечен в Польше врагами Руси». Во время борьбы с первым Самозванцем Царь Борис скончался в 1605 году. Все самозванцы принимали католическую веру и за поддержку их поляками обещали окатоличить всю Россию. Поляки верили, что наступил самый благоприятный момент завоевать Россию и положить конец Православию на Руси, а поэтому очень усердно и щедро помогали самозванцам и войском, и деньгами. Первому Самозванцу поляки дали в жены католичку Марину Мнишек. Этим первым Самозванцем, возможно, был Гришка Отрепьев - беглый монах из Чудова монастыря. Самозванцу сначала повезло. Уверовав, что к Москве подходит Царевич Димитрий, москвичи свергли и убили сына Бориса и мать его Царицу Ирину, а Ксению, сестру Бориса, заточили в монастырь. Вступив в Москву, Самозванец короновался в 1605 году и попросил у Патриарха Иова благословения на Царство. Но Патриарх грубо ему ответил: «По ватаге - атаман, по овцам - пастух», подразумевая под пастухом архиепископа Игнатия - прокатолика, которого Лже-Димитрий назначил Патриархом вместо Патриарха Иова. Хитрый самозванец, женившись на католичке Марине Мнишек, везде выдавал себя за православного и убеждал народ, что не намерен вводить католичество в России. Но народ и бояре не взлюбили самозванца. В организованном Василием Шуйским восстании самозванец был убит 19 мая 1606 года, а князь Шуйский «криком толпы» был избран Царем. Спустя некоторое время, снова поползли слухи, что Царевич Димитрий под видом первого Самозванца не был убит, а бежал за границу из Москвы. Таким образом, появляется второй Самозванец, прозванный Тушинским вором, по имени села Тушино, близ Москвы. Жена первого Самозванца Марина Мнишек признала Лже-Димитрия 2-го за своего спасшегося мужа. Лже-Димитрий 2-ой осадил Москву. Но при подходе к Троицко-Сергиевской лавре, превратившейся в надежную крепость, встретил сильный отпор. Шестнадцать месяцев отбивалась Троицко-Сергиевская лавра, окруженная толстой каменной стеной, от
тушинских воров-разбойников, с сентября 1608 по январь 1610 года. Когда Царь Василий Шуйский собрал войско, пригласив шведов на помощь, пообещав им вернуть землю, завоеванную Иваном Грозным, тогда тушинцы испугались и ушли, а Лже-Димитрий 2-ой был убит. Был и третий Самозванец (Сидорка), который овладел Псковом, но скоро был схвачен и казнен в 1613 году. Шведы воспользовались тяжелым положением истощившихся русских войск и напали на Россию с помощью польского короля Сигизмунда. Положение России было тяжелым. Было решено пойти даже на такой риск и унижение, чтобы пригласить на русский престол польского королевича Владислава, при обязательстве принятия им Православия. Когда же король Сигизмунд захотел сам сесть на московский престол, Россия категорически отказалась подчиниться этому ярому фанатику-католику. Немедленно было приступлено к организации грозного Ополчения русского войска для борьбы со шведами и Сигизмундом. К несчастью, из-за внутренних раздоров и разногласий в рядах Первого Ополчения, враги стали занимать русские города один за другим. Народ рыдал. Казалось, что пришел конец Православному Русскому Царству. Но на защиту Родины и Православия встало на этот раз мощное, дружное, объединенное пламенным горением сокрушить врагов Второе Ополчение во главе с человеком гениального ума и железной воли, простым мясником в Нижнем Новгороде Кузьмой Мининым Сухоруким как собирателем и хранителем казны Ополчения и князем Димитрием Михайловичем Пожарским как командующим войсками Ополчения. Дело пошло так хорошо, что это Ополчение, организованное в ноябре 1611 года, все время удачно сражаясь с врагами, выбросило их за пределы Русской Земли в октябре 1612 года. Истощенные голодом, дошедшие до людоедства, окруженные со всех сторон грозным ополчением, поляки не могли более сопротивляться и сдались. Избранием Михаила Федоровича Романова на Царский Престол 21 февраля 1613 года был положен конец Смутному времени, длившемуся десять лет (1603-1613). Святая Русь была спасена. В эти тяжелые годы Троицко-Сергиевская лавра сыграла главную роль в спасении Православного Отечества. Своим изумительным подвигом храбрости, выносливости и жертвенности, преодолев неимоверные трудности во дни смуты, Троицко-Сергиевская лавра доказала, что в этой лавре продолжала жить непобедимая нравственная сила, накопленная долгим молитвенным подвигом и постом преподобного Сергия Радонежского. Благодаря этой духовной мощи лавра выдержала шестнадцатимесячную страшную и непрерывную осаду, окруженная пятнадцатитысячным отборным войском поляков, с сентября 1608 года по январь 1610 года громивших из своих орудий эту духовную твердыню Святой Руси, за крепкими и толстыми стенами которой укрывалось только 2400 защитников, включая монахов. Героическая лавра, отвлекшая на себя 15 тысяч войска, значительно ослабила всю вражескую армию, замедлила натиск врага и помогла Василию Шуйскому собрать большое войско для победы над поляками. Поляки спешили как можно скорее взять приступом лавру, подорвать дух и веру в народе падением этой великой духовной твердыни - оплота Русского Православия и после этого одним сжатым кулаком объединенной армии сокрушить русские силы. Поляки, во избежание жертв в борьбе с защитниками лавры, настойчиво хотели заключить мир путем добровольной сдачи лавры, обещая за это богатые подарки и всякие блага монахам. Но иноки им отвечали: «Даже богатства всего мира не
возьмем за нарушение крестного целования и присяги защищать от осквернения гробницу Преподобного и чистоту Православия». Осада лавры началась 23 сентября 1608 года. В день памяти преподобного Сергия, 25 сентября, монахи с плачем и рыданием совершили всенощное бдение. В эту же ночь иноку Пимену явился преподобный Сергий и просил передать братии, что он молится за них у Престола Всевышнего. Не успел преподобный Сергий кончить эти слова, как над главным храмом Живоначальной Троицы, где при жизни Сергия Божия Матерь посетила его, пообещав никогда не оставлять эту Святыню, появился столб огненный, возносившийся к небесам. Свидетели этого чуда говорили, что столб, спускаясь вниз, свился огненным облаком и вошел во Храм Троицы через окно над входом в храм. Между тем, поляки стреляли без конца во двор лавры из своих орудий, но ядра падали то на пустые места, то в пруды и никого не убили и не причинили особого вреда. Последовало новое явление Сергия - пономарю Иринарху: по ограде ходил Сергий и кропил ее святой водой, предупреждая, что готовится страшное нападение на лавру. Воодушевленные этим видением, защитники святыни отбили и этот страшный натиск врага. Скоро осажденные узнали, что поляки ведут подкоп под лавру. В это время архимандриту Иоасафу, задремавшему после молитвы, явился Преподобный и возвестил великую радость, что Господь спасет их. Вскоре осажденные узнали, в каком направлении ведется подкоп. Нашлись монахи, сделавшие прорыв подкопа под монастырской стеной, взорвав который, они погибли вместе с поляками. Тогда явился Преподобный польским военачальникам Сапеге и Лисовскому и предсказал им скорую погибель, что и случилось. Дивное видение было запорожским казакам, бывшим на стороне поляков: преподобный Сергий ходил по стенам и кадил, а преподобный Никон кропил святой водой. Пораженные видением, казаки отказались служить полякам, дав присягу никогда больше не подымать оружия против православных. Началась новая беда. От дурной пищи осажденные в лавре заболели цынгой. Силы лавры заметно таяли. Иеромонахи не успевали отпевать умерших. Осталось защитников меньше тысячи. У некоторых слабодушных явилась даже мысль сдаться врагу добровольно... Но явившийся пономарю Иринарху Сергий сказал: «Я посылаю в Москву, в Дом Пресвятой Богородицы, трех своих учеников - Михея, Варфоломея и Наума. Поляки их увидят на тех слепых лошаденках, которых вы выпустили из монастыря за недостатком корма. Поляки будут за ними гоняться и стрелять, но не смогут догнать их. Это чудо приведет их в смятение и растерянность. В страхе поляки скоро дрогнут и уйдут из Москвы». Так и случилось. Под напором армии Шуйского поляки оставили лавру и Москву 12 февраля 1610 года. Сказание об осаде Троицко-Сергиевской лавры было написано келарем Авраамием Палицыным со слов одного защитника лавры, так как сам Палицын во время осады был в Москве. Если при втором Самозванце лавра была превращена в осажденную крепость, будучи окружена поляками, то во дни Второго Ополчения лавра, будучи свободна, сделалась домом милосердия - собирала раненых по дорогам, ухаживала за ними, а убитых воинов отпевала по церковному чину. На содержание бедных, сирот и больных лавра тратила последние суммы денег из своей казны. Неоценимый патриотический подвиг Троицко-Сергиевская лавра совершила также рассылкой грамот во все концы России с призывом бороться до победного конца со всякими самозванцами и с поляками, несущими на остриях
своих мечей не только завоевание Русской Земли, но и чуждое православному народу католичество. Сначала рассылкой этих грамот с пламенным призывом постоять за Родину, за Дом Пресвятой Богородицы и очистить Отечество от «непрошенных гостей», занимался Патриарх Гермоген, избранный после Патриарха Иова вторым Патриархом всея Руси в 1607 году. Призывы Святейшего Патриарха Гермогена так подействовали на Прокопия Ляпунова, что он с огромными силами своего войска перешел на сторону русских войск и разбил поляков под Москвой. Несмотря на угрозы поляков за распространение грамот строго наказать Патриарха, Святейший продолжал рассылать эти грамоты. Даже будучи заключенным в подвал Чудова монастыря в 1611 году, Патриарх Гермоген успел послать благословение Второму Ополчению, окончательно освободившему Русь от поляков. Скажем теперь несколько подробнее о главном вдохновителе, духовном руководителе русского народа в Смутное время, о Святейшем Патриархе Гермогене. По неисповедимым путям Промысла Божия патриаршество на Руси было учреждено в 1589 году, то есть как раз в такое время, когда историческая нить Царского законного престолонаследия на Руси готова была оборваться и когда за отсутствием Царя Патриарх играл главную роль в спасении Отечества от врагов внешних и внутренних. Недаром в народном сознании во дни междуцарствования Патриарх являлся «начальным человеком Земли Русской». И вот, на фоне беспросветной тьмы и анархии, когда Русь погибала, воссиял Богом благословенный Светильник Православия, пламенный патриот и печальник за Русь Патриарх Гермоген, дело которого всегда будет храниться в русских сердцах наравне с делом таких светочей Православия, как св. Ольга, св. Владимир, св. Александр Невский и св. Сергий Радонежский. Еще в бытность простым священником при Церкви святителя Николая в Казани, будущий Патриарх Гермоген удостоился особой милости Божией, подтверждающей, что он - избранник Божий для спасения России. Священник Гермоген был свидетелем совершившегося чуда явления и обретения чудотворной иконы Казанской Божией Матери, каковую в своих руках он отнес в храм святителя Николая. Будучи митрополитом Казанским, святитель Гермоген проявил себя смелым и грозным защитником Православия от надвигавшегося на Русь католичества вместе с самозванцами, как тогда говорили - «испеченными в польско-католической печке». Избранный же в Патриархи в 1607 году Святейший Гермоген рассылал пламенные грамоты, гремевшие на все Московское Государство и будившие народную совесть и готовность постоять за Русь Православную. Обычно эти Патриаршие грамоты, изложенные в Царских грамотах, читались народу с высоты церковного амвона. Всем истинно кающимся в измене и временном увлечении самозванщиной в этих грамотах обещалось прощение и призыв искупить свои грехи перед Отечеством и Церковью воинским подвигом в борьбе с самозванцами. «Вас, бывших наших братьев, теперь мы и не знаем, как назвать, потому что дела ваши в нашем уме не вмещаются, уши наши никогда прежде о таких делах не слыхивали», - писал Гермоген. При появлении второго Самозванца - Тушинского вора, Патриарх так пламенно призвал всех не бояться смерти и постоять за веру отцов своих, что раскаявшийся в измене Прокопий Ляпунов, весьма храбрый воин, возглавил народное ополчение и двинул свои войска к Москве. Тогда озлобленные поляки в
январе 1611 года напали на двор Патриарха Гермогена и разграбили все имущество. Но грамоты сделали уже свое дело. Зная, что душой всего этого патриотического дела был Гермоген, поляки стали требовать: «Отпиши им, чтобы остановились»! На это требование Патриарх ответил: «Если все вы, поляки и русские изменники, выйдете из Москвы, тогда я отпишу своим, чтобы вернулись. Если же вы останетесь, то все Ополчение благословляю умереть за Православную веру, ибо вижу ее поругание; вижу разорение святых церквей; слышу в кремле латынское пение и не могу терпеть». В ответ на угрозу Гонсевского: «Ты главный заводчик сего возмущения! Тебе не пройдет даром! Не думай, что тебя охранит твой сан»! Святейший ответил: «Боюсь Бога единого, живущего на Небесах. Вы мне сулите злую смерть, а я через нее надеюсь получить венец Небесный и давно жажду пострадать за правду». Как уже было отмечено, находясь в заключении в подвале Чудова монастыря, Гермоген через пробравшегося к нему Родиона Моисеева послал грамоту в августе 1611 года нижегородцам, формировавшим Второе Народное Ополчение. Вместе с грамотой Святейший послал свое благословение посылать во все города послов и говорить везде от его Патриаршего имени. 17-го февраля 1612 года Патриарх Гермоген скончался от голода. В 1613 году состоялось его прославление. Ниже мы приводим одно из воззваний Святейшего Гермогена. Вдумайся, читатель, какой любовью к Отечеству, какой безысходной тоской и скорбью за Русь поруганную дышит это воззвание! «Обращаюсь к вам, бывшим православным христианам, ибо вы отступили от Бога, забыли заветы веры вашей, крестное целование, преступили и клятву стоять до смерти за Дом Пресвятой Богородицы (Успенский Собор в кремле) и за Московское Государство... И пристали вы к ложно-мнимому вашему царику. Болит моя душа, болезнует сердце. Я с плачем и рыданием вопию: посмотрите, как наше Отечество расхищается и разоряется чужими! Как проливается кровь неповинных, вопиющих к Богу! Пришли последние времена... Заклинаю вас Именем Господа Бога! Отстаньте от своего начинания, пока есть время, чтобы не погибнуть вам до конца! Бог Судия вам, а мы с радостью и любовью вас восприимем. И не будем карать вас за вашу измену, ибо един Бог без греха». После мученической кончины Патриарха Гермогена дело Святейшего в рассылке пламенных грамот взял на себя архимандрит Троицко-Сергиевской лавры Дионисий. В августе 1612 года освободительная борьба за Веру, Царя и Отечество завершилась полной победой над поляками, и русский народ призвал на Российский Престол достойнейшего «из великих московских родов» Михаила Феодоровича Романова. Огромную роль в избрании первого Царя из Дома Романовых сыграло Донское казачество, положившее конец ссорам да интригам бояр на Земском Всероссийском Соборе. Среди донских казаков выдвинулся атаман Межаков. Он указал, по какому пути должно идти строительство Великой России, обличив бояр такими простыми словами: «Это по вашей нелюбви и раздорам Московскому Государству пагуба бывает». Межаков подошел к столу и положил записочку. На вопрос князя Пожарского: «Это какое же писание ты подал, атаман?» Межаков ответил: «О природном Царе Михаиле Феодоровиче». «И прочетше писание атаманское, - пишет летописец, - бысть у всех согласен и единомыслен совет». И на место пресекшегося на Руси рода Рюриковичей была избрана династия дома Романовых. Молодой князь Михаил Феодорович, скрывавшийся от поляков в
Ипатьевском монастыре, в Костроме, не сразу согласился на главу свою возложить Шапку Мономаха и принять трудную ответственность управления потрясенной и ослабленной смутой страною. Только после долгих уговоров послы Собора получили согласие от матери Михаила старицы Марфы дать благословение своему сыну, и 21-го февраля 1613 года Михаил Федорович был провозглашен Царем, и тогда же ему принесли присягу члены Собора и вся Москва. На место умершего Патриарха Гермогена был избран отец Михаила Федоровича митрополит Филарет (Феодор Никитич Романов), получивший при возведении на Патриарший Престол самый почетный титул «Великого Государя», которым величались только Русские Цари. Превосходя своего сына твердой волей, опытом в делах, Патриарх Филарет помогал молодому Царю во всех сложных и трудных делах управления потрясенным великой смутой государством. Историческая нить развития Русского Государства была передана в твердые руки первого из Дома Романовых, законно избранного Царя Михаила Феодоровича Романова (1613—1645). Началась новая эпоха в Московском Государстве. Царь Михаил решил управлять страной с постоянной помощью Земского Собора, от имени которого рассылались указы, одинаковые с Царскими указами. Сильное войско продолжало очищать государство от дерзких врагов и тысячами захватывало их в плен, всевозможных «воров», обнаглевших во время смуты. Пришлось воевать и со шведами, все еще державшими в своей власти Новгород и Финское побережье, уступленные им при Василии Шуйском. Занявший после смерти Михаила Феодоровича Царский Престол его единственный сын, шестнадцатилетний Царевич Алексей Михайлович (1645-1676), отличался недюжинным умом, душевной мягкостью, религиозностью и добротой и был прозван «Тишайшим». К числу заслуг Царя относится «Соборное Уложение», систематический сборник законов, утвержденный Земским Собором в 1649 году. По идее Царя, «Уложение» должно было представлять не простой свод старого законодательства, а систематический кодекс действовавшего права, обнимавшего частное и публичное право Московской Руси. Влияние «Уложения» было настолько велико, что, несмотря на реформы Петра Великого, оно сохранило свои корни в действующем законодательстве дореволюционной исторической России. Царствование «Тишайшего» Царя, к сожалению, омрачилось мятежами во Пскове, Новгороде, войной с «Речью Посполитою» (Польско-Литовским королевством, существовавшим с 1569 по 1795) и восстанием Стеньки Разина, бунт которого, начавшийся в 1670 году, был подавлен только в 1671 году, когда Стенька Разин был схвачен, доставлен в Москву и там казнен. При Царе Алексее Михайловиче важные и тревожные события произошли в церковной жизни, связанные с деятельностью Патриарха Никона, избранного на Патриарший Престол в 1652 году. Пользуясь неограниченным доверием и любовью Царя, Патриарх сосредоточил в своих руках не только церковные, но и государственные дела. Пользуясь почетным титулом «Великого Государя», который получил еще Патриарх Филарет, Патриарх Никон, считая себя «соправителем» Царя, назвал свое правление «державой», а свою власть сравнял с государевой властью. По словам современников, «стоявший высоко и ездивший широко», Патриарх Никон стал вызывать возмущение превышением патриаршей власти у Царя, у бояр, у народа и у духовенства. В 1658 году Патриарх получил упрек от Царя за самовластие. Не сняв с себя патриаршего сана, Патриарх
удалился в Воскресенский монастырь, в сорока милях от Москвы, созданный на средства Патриарха и называвшийся «Новым Иерусалимом». Церковь не решилась обратиться к Патриарху с просьбой снять с себя патриарший сан и не находила возможным избирать нового Патриарха при наличии старого, не снявшего с себя патриаршего сана. Решено было обратиться за советом к авторитету Восточных Патриархов, как канонически правильно разрешить этот вопрос. При участии Александрийского и Антиохийского и при представителях Патриархов Константинопольского и Иерусалимского состоялся в 1666 году Великий Московский Собор, на котором Патриарх Никон был единогласно лишен патриаршего сана и священства, при поддержке этого постановления тридцатью архиереями от всех главных церквей Православного Востока, присутствовавшими на Соборе. Интересно познакомиться со взглядами Патриарха Никона на значение церковной власти и взаимоотношение Царя с Патриархом. «Священство выше Царства; священство от Бога; Помазание же на Царство - от священства. Господь, когда сотворил Землю, повелел двум светилам светить Земле - солнцу и месяцу - и через них показал нам власть архиерейскую и Царскую. Солнце - власть архиерейская; месяц - власть Царская. В вещах мирских Царь и архиерей не выше один другого; в вещах же духовных архиерейская власть выше Царской». Так как на Руси духовенство никогда не ставило себя выше князей и Царей и не искало себе мирской власти и прямого влияния на государственные дела, то поэтому своеобразная Богословствующая мысль Патриарха Никона не встретила тогда сочувствия ни в светском обществе, ни среди церковных кругов. ЖЕМЧУЖИНЫ РОССИЙСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ Драгоценнейшие жемчужины русского народного творчества являются выражением народного гения, определяют характер нашего самосознания, которое было поставлено во главу угла при закладке величественного здания Святой Руси. Лучшие представители литературно-музыкального творчества всегда высоко ценили эти жемчужины, в которых так прекрасно и полно отразился творческий гений и истинный характер народа с незапамятных дней. Величие русской культуры, музыки и балета коренится глубоко в народном творчестве, обнимающем собою все области жизни великого народа в целом. Русские поэты и композиторы всегда внимательно прислушивались к первоисточникам духовного богатства родной земли и обогащали себя этим сокровищем для своего классического творчества. «Не мы, а народ есть подлинный творец», - говорил Михаил Иванович Глинка, основатель русской национальной классической музыки. Как известно, древние народные песни с красочным музыкальным обрядом проводов масленицы сделались украшением опер «Майская ночь» и «Снегурочка» у Римского-Корсакова. Зная, как трудно теперь найти словесные памятники Древней Руси, чтобы приобщить нашу молодежь к правильной оценке этого сокровища, мы сочли своим долгом изложить это словесное богатство наших предков и показать, чем жила, укреплялась и развивалась наша исторически славная и великая Россия. Устное творчество появилось в те далекие времена, когда русский народ
не умел ни читать, ни писать. Все это богатство поэтического творчества распространялось и передавалось из уст в уста, из поколения к поколению. Наши предки отличались хорошей памятью. Они запоминали наизусть пословицы, поговорки, былины, сказки, поверья, песни, загадки, в которых так ясно отразились и богатое воображение, и ум, и практическая мудрость народа. В процессе устной передачи многое забывалось, опускалось, переиначивалось на новый лад. При устной передаче в былинах появлялись и сохранялись исторические неточности. Владимир Святой, например, сражается с ордынцами, которые пришли на Русь через два века после него. Владимиру помогает его племянник Ермак, покоритель Сибири XVI века. Подобные исторические неточности называются анахронизмами. Другой отличительной чертой устного творчества является его безымянность; имена авторов никому никогда не известны. Коллективным автором устной поэзии является народ. Не всяк человек мог красочно передать услышанное. Для этого нужны были одаренные люди, певцы и рассказчики. Каждый из них вносил в былину или в сказку нечто свое, новое, индивидуальное, часто передавал свои личные мысли, чувства, верования, знания, основанные на его личном жизненном опыте. Но все индивидуальное постепенно стушевывалось и становилось общим творчеством народа, Каким образом зарождались произведения устного творчества? Очевидно, всякое отдельное произведение имеет своего первоначального автора, который самый первый рассказал его или пропел другим под завывание зимней метели. Потом слышавшие передали это другим, другие - третьим и так без конца. При передаче из уст в уста, из поколения в поколение устное произведение каждый раз менялось в какой-то степени, рождались новые, лучшие варианты. Позднее, с введением письменности на Руси, а затем и печатного дела, личное творчество отдельных авторов стало закрепляться в письме и в печати. Это личное книжное творчество получило название литературы. Устная народная поэзия иногда называлась также безыскусственным творчеством, потому что это творчество проще, иногда беднее литературного, но зато в народном творчестве есть своеобразная красота детски наивной, чистой свежести, непосредственности и богатого воображения. На устное творчество обратили внимание представители художественного слова, и это творчество постепенно было записано в дошедшем до нас содержании. Наши писатели и композиторы искали в народном творчестве обновления, свежести, самобытности и оригинальности русского духа. Сказки в обработке Пушкина, басни Крылова, «Песня про купца Калашникова» Лермонтова, песни Кольцова - многое в русской литературе взято из устного творчества народа. Все это культурное богатство создавалось и зрело веками в борьбе народа против внешних врагов, в ходе всего исторического развития Святой Руси. Теперь рассмотрим некоторые виды устного творчества. Сначала остановимся на народно-обрядовой и бытовой лирике, сложившейся у наших предков еще до принятия христианской религии. Этой религиозно-обрядовой лирикой сопровождалась вся жизнь наших предков-язычников. Все праздники разделялись на веселые, в честь весны и солнца после весеннего равноденствия, с поворотом на лето, и на грустные праздники, после осеннего равноденствия, с поворотом на зиму.
С принятием Христианства все эти языческие праздники были весьма удачно приспособлены к христианским праздникам, так как они приблизительно совпадали с праздниками Рождества Христова, Крещения, Благовещения, Пасхи, Святой Троицы - по времени. Как ни боролась Православная Церковь с остатками язычества, проникшие в христианские праздники, народная лирика сохранила в себе языческо-христианское двоеверие до наших дней. Вот яркий пример: со среды масленицы в Церкви уже читается покаянная молитва «Господи и Владыко живота моего», а вне Церкви шумно и весело празднуется широкая масленица с блинами, этим языческим символом солнца, в честь возрастающей его силы. С принятием Христианской веры русские люди от языческих обрядов похорон зимы и рождения солнца физического легко перешли к празднованию рождения Солнца Духовного, воссиявшего надо всей вселенной Солнца Правды - Спасителя Мира. И хотя в церковную службу бывшие язычники ничего внести не могли, однако в домашнем праздновании Рождества Христова они удержали некоторые языческие обряды и обычаи в так называемых колядках и в подблюдных песнях при гаданиях, где часто фигурировало блюдо. Эти гадания приспособлены к Новому году. Полное пробуждение солнца после зимнего сна наши предки воспевали в так называемых веснянках или в песнях весны. Эти песни принадлежат к наиболее красивым произведениям народной поэзии, где воспевался расцвет жизни, любви и молодости. Эти праздники приблизительно совпадали с нашей сырной или мясопустной неделей, то есть масленицей и с Благовещением. В языческие времена именно около 25 марта обычно с утра до позднего вечера девушки «закликали весну». Девичьи хоры от села до села перекликались своими веснянками. С принятием Христианства им легче было переключиться к светлому празднованию голубого праздника - Благовещения. Радость воспевания и прославления весны в веснянках была заменена духовной радостью Благовещения, начала духовной весны и возрождения человечества через долженствующего родиться Спасителя мира. Органически слились и переплелись в сознании наших предков, сперва язычников, а потом христиан и «Красная горка», и «Радуница», то есть веселые поминки умерших, поздравление их с оживлением после зимы, и «Навий день» (от слова «навье», что значит душа, тень умирающих), когда поминались родные и близкие покойники. Тем же двоеверием сопровождались обрядовые песни «Русальной или Зеленой недели», праздновавшейся около Троицына дня и Семик, седьмой четверг после Пасхи, посвященный поминовению усопших и русалкам. Языческое веселие на кладбищах проходило с таким увлечением, что Стоглавый Собор XVI века вынужден был вынести самое строгое порицание и запрещение этого чисто языческого обычая поминовения с «кричанием и скаканием» скоморохов, когда люди переставали плакать по умершим и начинали скакать и плясать на кладбище, бить в ладоши и петь «сотонинские» песни, слушая скоморохов, этих обманщиков и мошенников. С тех пор наши предки перестали справлять языческую тризну на кладбищах. Важным моментом языческого календаря был так называемый «Брак солнца с землей», после летнего солнцеворота на осень и зиму. С принятием Христианства это празднование было легко переключено на празднование Рождества Иоанна Крестителя (7 июля).
Праздник Рождества Иоанна Крестителя по-народному называется праздником Ивана Купала. Художественное воспроизведение купальских обрядов древности мы находим у Гоголя в повести «Вечер накануне Ивана Купала». Венки, хороводы, купанье, прыжки через костры и поиски чудодейственных трав (цвет папоротника), а также скатывание под гору зажженного колеса в воду - вот обычные купальские обряды. Для очистки скота от всяких болезней его прогоняли через пылающие костры. В жизни русских людей всегда имел большое значение урожай, жатва хлеба, сопровождавшаяся «жатвенными» обрядами и песнями с прославлением первого колоса. Первый сноп ставили под образа, в передний угол. Праздновались «зажинки», «обжинки», «дожинки», первому снопу поклонялись, называя его «именинником». В конце страды по традиции всегда оставляли недожатой горсть яровых «козлу на бородку». Так как во время страды люди работали «от зори до зори», то жатвенные песни были беднее по содержанию, чем другие, летние и осенние. Первого июля скромно праздновалась «Макушка лета». Только на Ильин день водили хороводы, да в конце сентября праздновали рубку капусты. Все рубили сечками «Матушку капусту», припевая да притопывая. Народно-обрядовой лирикой сопровождались и все важные моменты в жизни человека, от рождения до кончины. Особенно красочны и богаты были свадебные песни, в которых ярко отразились три периода общественно-бытового и правового положения женщины в древние времена - умыкание или кража невесты; купля-продажа невесты; добровольный привод невесты, по взаимному соглашению. В зависимости от периода, в песнях свадебного цикла слышится то ропот девушки на отца и мать, выдавших ее замуж против воли за «неровню»; то трогательное и печальное прощание девушки «с вольною волюшкою», с родным садиком, с соловушкой, с милыми подружками. В песнях первого периода, с умыканием или похищением невест, родительский дом, «родная сторонушка» противопоставляются чужедальней сторонушке, куда увезли невесту против ее воли. Эта сторонушка горем вся засеяна, слезами полита. Родимому батюшке и родимой матушке в песнях этого цикла противопоставляется свекор и свекровь - «ведмедь с ведмедицею», у которых без огня сердце разгорается, без смолы гнев раскаляется. Родимым братцам и сестрицам противопоставляются деверья - шпицы колючие, да золовки - крапива жгучая. Да и сам жених, похитивший или купивший себе жену, является для нее не любимым существом, а «погубителем», «разорителем» ее маленького светлого девичьего счастия. В первые два периода общественно-семейного положения женщины ее жизнь в семье мужа сравнивалась с положением «утушки» во стаде диких гусей: «стали утушку щипати, стала утушка кликати, горько рыдати». Свекор бил молодую плеткой-семихвосткой. «Плеткой ударит - тела убавит; в щеку ударит - румянцу не станет». Выданная насильно замуж девушка жалуется: «Я батюшке говорила: не давай меня, батюшка, за неравного, не мечись ты за большим богатством, не гляди на высоки хоромы! Не с богатым мне жить, а с человеком! Не в хоромах нужда, а в любви да в совете». Совсем другое настроение у девушки, которая выходит замуж по любви. Такой брак называется «желанным». С вечера невеста поет и кормит лошадей отборным зерном и просит их отвезти ее завтра «раньше-пораньше к любимому жениху, дальше-подальше от батюшки, ближе-поближе ко свекору на двор». Однако и добровольно покидающая родительский дом девушка, по обычаю
старины, должна была плакать, чтобы не обидеть родителей, чтобы они не подумали, что она рада от них уехать. Сложный свадебный обряд состоял из сватовства, сговора, девичника и самой свадьбы. Во сваты выбирались лица, хорошо знавшие свадебный «чин». Свита жениха называлась дружками, а подруги невесты - подружье. Одна из подруг, которая запевала свадебные плачи, называлась плачеей. Старший из дружек назывался тысяцким. Сваты, явившись как бы «случайно» в дом невесты, не называли вещи своими именами, а вели какие-то таинственные и символические речи, называя себя «охотниками» или «купцами», а невесту - «куницей» или «товаром». Обсудив приданое невесты, устанавливают день свадьбы. Накануне, во время девичника, оплакивают девичью волю невесты и ее косу. Свадебный поезд для поездки в церковь для венчания и из церкви в дом жениха обставлялся разными обрядностями: осыпание хлебными зернами, поклонами «молодой» печи в доме мужа. При этом молодая клала на печь хлеб или связку баранок или пояс. Это означало, что она просит защиты у предков мужа, вступая в новый род. Кое-где существовал обычай, требовавший от новобрачной в знак ее полного подчинения мужу снимать мужу сапоги. Отец новобрачной передавал зятю плетку, ударив ею символически дочь, и этим действием власть отца передавал мужу над женой. Смерть как заключительный акт человеческой жизни тоже была обставлена похоронными обрядами и оплакиванием покойника. Это оплакивание постепенно облекалось в поэтическую форму похоронных песен и причитаний, обязательных при погребении. А так как не все обладали способностью импровизировать и сочинять причитания, то появились особые плакальщицы или «вопельницы» или еще «плачеи», которые нанимались родственниками покойника или покойницы. Причитания северной Руси отличались богатым художественным содержанием, описанием места пребывания души, судьбы, горя осиротевшей семьи, а также описание земной жизни умершего, с перечислением его добродетелей. Сама смерть изображалась «злодейкой», которая в окошечко не стучалась, а подходила потихоньку, а иногда черным вороном в окошко залетала. Веру свою в силу слова русский народ выражал в заговорах и заклинаниях, изложенных в поэтических формах. Народ глубоко верил в магическую силу заговоров, но при условии, чтобы все подробности заговоров исполнялись точно и в строгой последовательности. В противном случае теряется их сила. Поэтому заговоры не изменялись, точно передавались из поколения в поколение и являлись более устойчивой формой народной поэзии. Как ни боролась с этими остатками язычества Церковь, люди прибегали к этим заговорам очень часто. Стараясь примирить старую языческую и новую Христианскую веры, в своем двоеверии предки наши вводили христианские имена вместо языческих в свои заговоры, но исполняли все согласно заговорам. Любимым развлечением на Руси были загадки, которые облекались в ритмическую и художественную форму. Вот некоторые из них: Кабы я встала - до неба достала, кабы могла бы - все бы рассказала (дорога). Узловат Кузьма - развязать нельзя (цепь). Не рубашка, а сшита; не дерево, а с листьями; не человек, а рассказывает (книга). За бабушкиной избушкой висит хлебушка краюшка (месяц). Сидит красная девица в темной темнице, коса на улице (морковь).
Рассыпался горох на тысячу дорог (звезды). Маленький, удаленький, сквозь землю прошел, красну шапочку нашел (гриб). Русская сказка занимает одно из самых важных мест в устном народном творчестве. На заре своего развития народ понимал сказки буквально, как их понимают дети, и сказка в древние времена имела гораздо большее значение, чем ныне. Безграничная человеческая фантазия всегда находила в сказке такие же безграничные горизонты поэтической красоты. Хотя и говорилось в народе, что «Сказка складка, а песня быль», но что из того, ежели сказка складывается из отдельных элементов реальной жизни, и действуют в ней реальные герои. И серый волк, и баба яга, и кощей бессмертный были настолько всем знакомы, что стали как бы существующими, даже почти необходимыми в настоящей жизни. Сказки слагались еще в те времена, когда народ одухотворял всю окружающую природу. С древнейших времен сохранились до наших дней сказки мифические. Народ верил в превращение человека в деревья, растения и в другие неодушевленные предметы, верил народ и в существование живой воды. Животных первобытный человек идеализировал, преувеличивал их силу и мудрость. Животный эпос сохраняется у нас и поныне в сказках для детей. Самыми популярными животными в этих сказках являются медведь, лиса, серый волк, помогающий Ивану Царевичу, Сивка Бурка - вещий Каурка, белые лебеди, собачка Пустолайка. Каждое животное имеет свой определенный характер и исполняет свою определенную роль. Человеческими качествами обладает не только животный мир, но и вся природа. Солнце красное, месяц ясный, ветер буйный, мороз лютый являются в человеческом образе, женятся на земных девушках, живут в простых избах и даже ссорятся и соперничают. В сказке о Василисе Прекрасной день сменяется ночью в виде бега белого, красного, черного всадников на белом, на красном и на черном конях. Водяной и леший, будучи духами воды и леса, имеют свои семьи, живут в избах или в палатках. Баба яга - костяная нога живет в избушке на курьей ножке и отличается способностью обращать людей в животных. Обычно пожирая людей, баба яга вынуждена иногда помогать людям и давать героям сказок сверхъестественную силу, чтобы они могли уйти от беды с помощью ковра-самолета или сапогов-скороходов, или же меча-самосека. В более поздние времена сказки начали давать нравоучение слушателям - «добру молодцу урок». В нравоучительных сказках симпатия народа всегда на стороне униженных, смиренных и слабых, на Иванушке Дурачке да на нелюбимой падчерице. Иванушка в сказках всегда умнее и честнее своих братьев- умников, которые являются злыми, себялюбивыми, трусливыми и нечестными. Сказочный мир всегда более интересен, прекрасен и справедлив. Свою практическую, житейскую мудрость русский народ выразил в пословицах и поговорках. В этом жанре отразилась не только русская, но и общечеловеческая мудрость. Вера в мудрость пословицы выражена такой поговоркой: «Пословица вовек не сломится». Пословица всегда была и есть правда жизни нашего народа. Русская житейская и практическая мудрость остроумно распутывает сложнейшие вопросы несколькими правдивыми и простыми словами. Если бы наши ученые «печальники» за простой народ пошли в народ не поучать его, а поучиться у него житейской мудрости, не было бы у нас катастрофы, ибо «наш народ сер, да ум у него не волк съел». В русских поговорках тоже отразился поучительный характер житейской
народной мудрости, хотя и не так сильно и авторитетно, как в пословицах. Вот почему народ говорит, что поговорка - цветочек, а пословица - ягодка. К устному народному творчеству относятся также и былины или героические песни о подвигах русских богатырей. Освобождаясь от страха перед окружающей средой, наш народ постепенно стал замечать в себе силу и могущество. Вместо прославления природы, народ славит свои подвиги. Под видом подвигов богатырей, национальных героев, он прославляет подвиги всей своей нации. Интересно отметить, что слово «богатырь» произошло от «богатый», от которого произошло у нас и определение высшего духовного Начала и Творца вселенной - Бога. Едва ли есть на других языках более глубокое определение высшего Начала добра и истины. Русские народные герои как олицетворение лучших качеств народа в целом, будучи лицами идеальными, отличаясь не только физической силой, но также умственной и нравственной красотой, как великие охранители и защитники Русской Земли, получили название богатырей и сделались теми эпическими национальными героями, которые у других народов почитались полубогами. Чем древнее богатыри, тем больше они наделяются чертами мифическими. Их рост - «повыше леса стоячего, пониже облака ходячего». Когда старший богатырь Вольга говорит, то будто «гром гремит», а когда он едет - «колеблется мать сыра земля, шатаются темны лесушки». В руках у богатыря палица (дубина) «в сорок пуд», а иногда и «в триста пуд». Когда богатырь пускает стрелу, то дуб разлетается «в черенья ножевые» (на кусочки). Старший богатырь Вольга Святославич отличается хитростью, «щукой рыбой ходит в глубоких морях», птицею соколом летает «под облакы». Добрыня Никитич, младший богатырь, отличается вежливостью. Он знает, как с богатырем съехаться, как богатырю честь отдать. Младший богатырь Алеша Попович, представитель духовного сословия, отличается храбростью, но в нравственном отношении далеко не идеален. Все былины про младших богатырей разделяются на Киевские и Новгородские. Центральным лицом, вокруг которого собираются богатыри Земли Русской, является великий князь Владимир - Красно Солнышко. Он не совершает подвигов сам, не выезжает из своего стольного града Киева. Он является нравственным центром, воплощенной народной совестью, а вокруг него стоят святорусские богатыри, сберегатели Православного Царства. Илья Муромец, олицетворяющий самый могущественный класс России - крестьянство, является самым любимым богатырем. Он наделен всеми светлыми чертами русского народа. Он обладает духовно-нравственной и телесной красотой. Он сильнее и храбрее других богатырей. Будучи кристально чистым, честным, благородным, сердечным, он является постоянным защитником вдов и сирот. Почтительный сын своих родителей, на свой богатырский подвиг он берет благословение у родителей со смирением и кротостью: «Не сырой дуб к земле клонится, расстилается сын перед батюшкой. Он просит себе благословеньица». Илья Муромец - великий патриот. Трех побежденных царей он милостиво отпускает на волю с тем условием, чтобы они разнесли по всему свету славу Русской Земли: «Вы поедете по своим местам, вы чините везде такую славу, что Святая Русь не пуста стоит. На Святой Руси есть сильны богатыри». Преклоняясь перед своим любимым богатырем, наш народ развивал в себе любовь к отечеству и национальную гордость, или сознание достоинства, а не гордыни, которая была чужда православному народу. Наш народ понимал, что
без сознания своего достоинства и национального чувства не может стоять русское государство. Согласно народному верованию, силу богатырскую Илья получил чудесным образом от слепцов, странствующих по святым местам, от певцов духовных стихов, или «калик перехожих». До тридцати лет и трех годов Илья «сиднем сидел», не владея ногами. Илья хорошо помнит завет отца высоко ценить человеческое достоинство в каждом человеке: «Не помысли злом на татарина, не убей в чистом поле христианина». Илья никогда не проливал напрасно человеческую кровь, а только защищая или защищаясь, а не нападая на мирных людей. Вместо пролития крови Илья часто наводил страх на «станишников» или разбойников ударом стрелы, которая расщепляла кряковистый дуб в черенья ножевые. Не прельщался Илья ни властью, которую ему предлагали в других странах, ни богатым выкупом за пленных. Если же и попадался ему в руки золотой клад, то он сразу же тратил его на церкви Божии. Отдавая себя служению Родине, Илья совершал свои подвиги всегда только для «бережения» родной Русской Земли. Помощником у Ильи был Добрыня Никитич, который называется порою «под-атаманом» Ильи Муромца и его заместителем. Как представитель княжеского сословия, Добрыня Никитич иногда называется племянником князя Владимира. Вежливый, благовоспитанный, честный и храбрый, Добрыня Никитич по поручению князя Владимира «очищает дороги прямоезжие» от врагов. Главный подвиг Добрыни - победа над змеем Горынычем и освобождение племянницы князя Владимира Забавы Путятишны и с нею сорока царей и царевичей, королей королевичей. Змеем Горынычем в былинах и в сказках назывался чудовищный крылатый змей, похищавший женщин. Во время длительного отсутствия Добрыни Никитича Алеша Попович сватает его жену Настасью Никулишну и говорит ей, что Добрыня убит. Так как сватом был сам князь Владимир, то Настасья Никулишна согласилась было выйти замуж за Алешу Поповича. Но во время свадебного пира неожиданно явился Добрыня, переодевшись скоморохом гусляром. В нужный момент Алеша Попович неожиданно получил от Добрыни «поучение шалыгой подорожной». «Всяк-то, братцы, на веку женится, а не дай Бог женитьбы той Алешиной». Алеша Попович храбр не менее Ильи Муромца и называется его «эсаулом». Иногда Алеша берет хитростью. Он заставил оглянуться Тугарина Змеевича и в тот момент срубил ему голову, которая упала на сыру землю, как «пивной котел». У Алеши отмечается много отрицательных сторон: «Глаза завидущие, руки загребущие». Иногда он бывает очень грубым и злым. Он бросает нож в Илью Муромца за то, что князь Владимир посадил Илью на первое место. По христианскому пониманию, богатыри перевелись на Руси за свою гордыню. Недаром Пушкин уразумел, что правда русская - в смирении: «Смирись, гордый человек, сломи свою гордыню. Тогда спасешься сам и спасешь других». По народному верованию однажды после победы над татарами, богатыри стали хвастаться, что они могут справиться с кем угодно, даже с силой «нездешней». Тогда избитые татары воскресли и появилась «сила небесная». Богатыри испугались и убежали в киевские пещеры и там «окаменели». Новгородские былины отражают жизнь «Господина Великого Новгорода». Олицетворением купечества является Садко «Богатый гость», чудный гусляр, увеселявший не только новгородцев на пирах, но и морского царя. Скопив «несметную казну», Садко скупает все товары в Новгороде, до черепков от битых
горшков. По другим вариантам он не смог скупить все товары. Хотя он и очень богат, но «побогаче его славный Новгород». Василий Буслаевич, или просто Васька Буслаев, был олицетворением новгородской вольницы и молодечества. Без него, удалого молодца, не обходилась ни одна драка. На своих легких лодочках - ушкуях грабил он торговые караваны по северным рекам. Еще будучи молодым, он отличался разгульной жизнью и великой силой: «кого за руку держит - рука с плеча. Кого за ногу держит - нога с колен. Кого за голову - голова долой...» Со своей дружиной таких же удалых молодцев Васька вызывает на «драку великую» весь Новгород и многих побивает. Единственным авторитетом для Васьки является его мать. Только мать могла остановить «свое чадо милое», посадить его в глубокий погреб и запереть замками крепкими. Разбив эти замки, Васька продолжает драку великую со всем Новгородом и даже убивает своего крестного отца, «Старчище Пилигримище», в тот момент, когда тот хотел успокоить разгулявшегося крестника. Васька признает только грубую физическую силу. По народным былинам, Киевские богатыри лучше новгородских. Они служат общему русскому делу, оберегают Родину от внешних и от внутренних врагов. Новгородские же - преследуют свои личные интересы и даже вступают в борьбу со своим родным народом. Дошли до нас и былины про старших богатырей. Старшими они называются потому, что они превосходят всех других богатырей своей величиной и силой. Эти былины были составлены нашим народом еще в те времена, когда русский народ не отделял себя от природы и не замечал еще своих личных духовных и физических достоинств. Старшие богатыри - это олицетворение мощи земли, ее первозданного величия. Вот Святогор богатырь. Он так тяжел, что «земля на себе через силу его носит». Он живет на Святых Горах, потому и прозывается Святогором. Он выезжает на исполинском коне, «головой упираясь под облако ходячее». Мать сыра земля под ним колеблется. Леса падают, реки выливаются из крутых берегов. Удары сильного Ильи Муромца ему кажутся «укусами комариными». Святогор кладет Илью Муромца в карман. Святогор - воплощение первобытной, стихийной мощи, лишенной всего духовного. Святогор сам не рад, что он такой. Ему самому «грузно от силушки» как от тяжелого бремени. Он не знает, как применить ему эту силушку, как от нее избавиться. Погиб Святогор от своей гордости. Стал он хвалиться: «Кабы я тягу нашел, то я бы всю землю поднял». Вот и находит он в поле «маленькую сумочку переметную». В ней была «тяга земная». Подымая ее, Святогор ушел в землю по колени, потом и весь ушел. «Тут ему и было кончание». По другим былинам, он нашел каменную гробницу, лег в нее и закрылся крышкой, но поднять ее уже не мог. Он просил богатыря Илью, с которым подрался, разбить крышку мечом, но после каждого удара Ильи крышка не разбивалась, а вырастал новый железный обруч и еще туже затягивал гроб. Передав часть силушки богатырской и свой меч Илье, он умирает. Другим старшим богатырем был Микула Селянинович - олицетворение народной силы в оседлый период жизни русского народа, когда он занимался земледельческим трудом. Он является представителем крестьянского сословия, как и Илья Муромец. Микула - богатырь-пахарь. Его мы видим все время на пахоте с его неразлучной сошкой и «кобылой соловоей» (светло-желтой масти и белогривой).
Шел раз Микула Селянинович «пехотой» (пешком) со своей сумочкой переметной, а Святогор гнался за ним на коне и никак не мог догнать его. Тогда Святогор крикнул, чтобы Микула подождал его. Микула остановился и положил сумочку на землю. «Что у тебя в сумочке?» - спрашивает Святогор. «А вот, подыми ее», - говорит Микула. Но Святогор не мог сдвинуть ее с места. Чем больше делал он усилий, тем глубже сам уходил в землю. В этой сумочке, которую так легко носил Микула, была вся «тяга земная», которую русский народ мог поднять только в тот период, когда он стал землю пахать и сделался более могущественным и страшным для врагов. Святогор был олицетворением слепой могучей силы доисторических времен, когда народ вел кочевой образ жизни. Микула же, который представлял земледельческий, оседлый период, оказался способным не только поднять, но и носить «тягу земную». Не мог поднять этой сумочки и другой старший богатырь, Вольга Святославич (Волх Всеславич). Сумочка с тягой земной является символом тяжелого земледельческого труда, на котором покоилось и процветало все благосостояние народа. Старший богатырь Вольга Святославич, древне-языческий князь, набирал себе «дружинушку хоробрую» и занимался с нею «охотой-ловитвой», делая набеги на соседние страны, с которых он брал «дани-выходы». Вольгу Святославича народ наделил чудодейственными способностями оборачиваться в разных зверей, щукой-рыбой ходить во глубоких морях, серым волком рыскать во чистых полях. При завоевании Индийского царства, а позднее - «Турец-земли» Вольга превращает себя, всю дружину в «мурашков» и проникает через неприступную стену царства и выкатывает оттуда горы злата да серебра, выгоняет коней и коров целые табуны, так что каждому дружиннику при дележе добычи достается «по сту тысячей». Хотя Православие озарило душу народа новым светом, внесло в его младенческое мировоззрение идеалы Божественной любви, веры, самоотречения, однако долго еще народ сохранял пережитки старых языческих верований, оставался двоеверным. Это двоеверие он отразил в так называемых духовных стихах, для содержания которых он брал материал из Священного Писания, житий святых, из благочестивых легенд и апокрифов, дошедших до нас из Византии и от южных славян. Этот материал народ дополнял своей богатой фантазией, часто искажая события и имена. Пророка Давида он называет Евсеевичем; гонителя христиан, римского императора Диоклетиана - Демьянищем да Грубиянищем; Георгия Победоносца - Егорием Храбрым, изображая его былинным героем. При всех этих исторических погрешностях, духовные стихи отличаются своей поэтической прелестью и наивным, детским верованием во все написанное. Составлялись и пелись эти стихи духовными лицами да каликами перехожими. Духовные стихи стали особенно распространяться на Святой Руси при Царе Алексее Михайловиче, после того как он принял жестокие меры против светских народных песен и скоморохов. Алексей Михайлович охотно слушал духовные стихи. В них рассказывалось о начале и конце мира, о судьбе души в загробной жизни и о происхождении всех вещей в мире. Самым распространенным был стих о Голубиной Книге. В этой огромной
книге, упавшей с неба, дается ответ на все мировые тайны. Длиной эта книга «сорок локоть». Поперек - «тридцать локоть». В толщину - «девять локоть». По содержанию Голубиная Книга так богата и глубокомысленна, что ее нам «умом не обозрети». Писал эту книгу Исаия пророк, читал ее Иван Богослов. Читал он ровно три года, но прочитал только три листа. У съехавшихся к этой книге «сорока царей, цесаревичей» завязался разговор о происхождении вещей. Давид отвечает на вопросы по памяти, как по грамоте, а потом раскрыл и начал читать. От чего начался белый свет, солнце красное, млад светел месяц? - От лица Божия. Звезды частые? - От риз Божиих. Зори? - От очей Божиих. Дребень дождик? - От слез Христовых. Телеса? - От земли. Кости? - От камня. Какой Царь над царями Царь? - Сам Господь. Какой город - городам отец? - Иерусалим. Какая земля всем землям мать? - Святая Русская Земля всем землям земля, потому что изукрашена церквами Божиими. Какое дерево всем деревьям дерево? - Кипарисово, ибо из него сделан Животворящий Крест. Какая рыба всем рыбам мать? - Кит. На трех китах земля стоит. Когда спрашивали: а киты на чем держатся? - На трех столбах. А столбы на чем? - На трех мужиках. А мужики на чем? - Тут терпение отвечающего иссякало, и он отвечал: на трех дураках - таких, как вы. Заканчивается Голубиная Книга притчею о Правде и Кривде. Кривда Правду переспорила, и Правда пошла на Небеса, к Богу. Кривда же пошла у нас по всей земле, и от нее стал народ «неправильный да злопамятный». Голубиная Книга, будучи древней по происхождению, была популярна на Руси. Много духовных стихов посвящено концу мира и Страшному Суду. Из ветхозаветных стихов любимым был «Плач Адама», где Адам жалуется на потерю Рая: «Раю мой, Раю, прекрасный Раю. Мене ради сотворен бысть, а Евы ради заключен бысть». Из новозаветных стихов известны о Рождестве Христове, о страстях, о Вознесении. Особенной любовью пользовались стихи о Хождении Богородицы по мукам, а также о Богатом и Лазаре. Стих о Богатом и Лазаре был настолько популярен, что вообще петь духовные стихи называлось «петь Лазаря». Весьма популярен был стих об Алексее, человеке Божием. Все калики перехожие знали этот стих. Отказ Алексея от роскоши в отцовском доме считался каликами недосягаемо высоким идеалом. В духовных стихах о Вознесении нищая братия оплакивает возносящегося Христа и вопрошает: «Чем мы будем питаться?» Христос хочет оставить им гору золотую да реку медвяную. Но Иоанн Златоуст просит Спасителя оставить им Имя Христово, потому что золото у них отымут богатые и сильные. Христос за такую просьбу мудрую дает ему золотые уста. Наличие многих вариантов указывает на то, что этот стих был очень популярен. Особо славился стих о Егории Храбром. Вот его сказочный вид: «По колена ноги в чистом серебре.
По локоть руки в красном золоте. Голова у Егория вся жемчужная. По всему Егорию часты звезды». Возможно, на создание этого образа повлияли украшения на иконе Георгия Победоносца. Царище Демьянище, пленивший Иерусалим, требует, чтобы Егорий поклонился идолам. Егорий отказывается. Его мучают и сажают в глубокие погреба. Народ в скорби восклицает: «Не бывать Егорию на Святой Руси; не видать Егорию света белого; не слыхать Егорию звона колокольного; не слыхать Егорию пения церковного». Но по Божьему повелению мученик освобождается и идет «по Земле Русской утверждать веру Христианскую». Изображение Георгия воином повлияло на его былинный характер. У него богатырский конь, сбруя - как у Ильи Муромца. Егорий очистил христианскую землю, утвердил веру Христову, убил Демьянище, освободил сестер. Как былинный соловей разбойник, Демьянище кричит по-звериному. Но Егорий не устрашился и отсек ему голову. Певали наши предки стихи и о русских святых - Борисе и Глебе, о замученных ордой князьях Михаиле и Феодоре Черниговских. Были составлены стихи о Дмитриевской (родительской) субботе, когда поминаются воины, павшие в Куликовской битве. Лирические духовные стихи посвящены вопросам смерти и загробной жизни. Сознание греховности, жажда покаяния охватывает человека перед лицом смерти. «Человече, почто ради тело твое обмывать хотят? Не обмывался ты слезами перед Господом. Человече, почто ради на тебя ризу надевать хотят? Не уготовал себе ризы духовные. Человече, почто ради свечи перед тобой возжигают? Не возжег ты светильника усердна перед Господом». В стихах о покаянии душа упрекается за то, что «среды и пятницы не пащивалась, великого говления не гавливала, по воскресеньям обедни прогуливала, по игрищам душа много хаживала, под игры много плясывала да сатану воспотешивала». Осуждается душа и за то, что «чужую полоску позакашивала, в соломах заломы заламливала» (чтобы погубить чужой урожай). В этих стихах отразилась вера в колдовство и заговоры, в порчу «молодых», проповедуются мотивы «праведного жития», смирения, терпения, милосердия для получения блаженства. Духовные стихи часто были основаны на благочестивых легендах и апокрифах. В основу стиха о Хождении Богородицы по мукам был положен один из самых интересных апокрифов. Согласно этому апокрифу, Богородица молилась и просила архангела Михаила показать ей адские муки. Тогда ад разверзся, и Богородица увидела, как мучаются грешники. Народная фантазия рассказывает об этих мучениях с наивными подробностями. После всего увиденного Богородица стала просить Своего Сына о том, чтобы грешники имели покой день и ночь и не мучились от Четверга Страстной Седмицы до Святой Троицы. Бог Отец ради молитв Богородицы послал Сына облегчить адские муки грешников со дня Пасхи до Троицы. Уже во дни начавшейся на Руси письменности народ все еще продолжал свое устное творчество и составил несколько исторических песен. В песне про Ксению Годунову народ всецело на стороне несчастной девушки Ксении, лишенной «царского жития за матушкино немоление». Любил народ идеализировать в своих песнях Иоанна Грозного как защитника народа от бояр, которые плохо относились к народу. Даже в убийстве Иоанном своего сына народ старался
обвинить во всем Малюту Скуратова. Даже на грехи Грозного народ смотрел снисходительно, приписывая себе вину за грехи Грозного: «По грехам нашим наказал нас Господь, послал Грозного Царя, Ивана Васильевича». Осуждал народ в исторических песнях «Гришку-растрижку и еретицу Маринку Мнишку», зато любил князя Пожарского, Скопина Шуйского, который умер загадочной смертью в 1610 году. Личность Петра Великого не могла не поразить народное воображение. В своих песнях о Петре Великом народ отметил его простоту и назвал его «Плотничек-Работничек Царь». Однако недолюбливает народ Петра за то, что он веры нынешней, а не стародавней. Сына же Петра, Алексея, приговоренного Петром к смертной казни за бегство за границу, народ любит как защитника веры старинной. Народ стоит за древлее благочестие, которое нарушил Петр своими реформами, уничтожив патриаршество. Заканчивая краткий обзор устного народного творчества, скажем несколько слов о красоте языка устной народной поэзии. Недаром наши поэты и писатели жадно черпали из этой сокровищницы народного языка. Наш народный язык прежде всего богат эпитетами. Князь Владимир всегда называется ласковым; казак Илья Муромец - старый казак; девица - красная; поле - чистое; море - синее; дуб - сырой; молодец - веселый, удалой, добрый; солнце - красное; месяц - ясный; плечи - могучие; щеки - алые; брови - черные, соболиные. Повторение тоже вносит своеобразную красоту в народное творчество: сослужить службу верную; думать думу великую; кликнуть клич; волюшка вольная. Часто повторяются предлоги: «Под славным под городом под Киевом На тех стенах на царскиих Стояла застава богатырская». Любили наши предки украшать свою речь отрицательными сравнениями: «Не бела заря занималася, Не красно солнышко выкатывалося - Выезжал тут добрый молодец, Добрый молодец - Илья Муромец. Русский народный фольклор - это «мать сыра земля», на которой выросли наши великие творцы - Крыловы и Гоголи, Пушкины и Достоевские. На фольклоре выросли Глинки и Чайковские, Васнецовы и Суриковы. Русский фольклор, рождавшийся вместе с нашим великим народом, еще в дохристианские времена был настолько человеколюбивым и прекрасным, что с приходом Христианства на Русь он врос в Христианство. Он настолько «оправославился», что стал основанием Православной русской культуры. Через красоту несказанную русского народного фольклора мы видим красоту несказанную всего русского народа. НАЧАЛО ПИСЬМЕННОСТИ НА РУСИ Переход устного народного коллективного творчества к индивидуальному письменному творчеству совершался медленно вместе с ростом личного самосознания русского человека. В письме, потом в печати, стало закрепляться это личное творчество отдельных авторов, произведения которых назывались
литературой. Название «словесность» стало вытесняться другим названием - «литература», хотя и теперь курс истории литературы можно называть курсом истории словесности, если в этот курс включается изучение устного или словесного творчества Древней Руси. В развитии письменности русский народ был поставлен в менее благоприятные условия, чем другие, родственные ему племена. Жизнь на открытой со всех сторон равнине делала русский народ постоянной жертвой азиатских кочевников. Изолированность от морей и наиболее просвещенных центров Европы задерживала экономическое развитие, рост материального благосостояния и просвещения страны. Суровость климата на севере России, разбросанность и разобщенность населения, местами бедность природы осложняли борьбу за существование и процветание древней Руси. Относительно счастливыми по своему географическому положению были Новгородская и Киевская Русь. Киевская Русь ближе стояла к Византии, к южным славянам и народам Востока, а Новгородская Русь, на заре своего зарождения, вошла в торговый (Ганзейский) союз северо-германских народов и быстро подняла уровень духовной и материальной культуры. В общем же, нашим предкам нужно было проходить ступени культурного развития, которые уже давно были пройдены в южной и западной Европе. Письменность на Руси стала появляться под влиянием образцов соседних южных славян и Византии, давших нам христианское православное просвещение. Православие, то есть учение Древле-Апостольской Церкви, которое мы стали называть в отличие от католичества Православным после отпадения от Церкви католичества в 1054 году, помогло нам быстрее усвоить грамотность и литературное творчество и приобщить Русь к культурной Византии и южным славянам. Огромную роль в просвещении славян сыграли причисленные к лику святых братья Кирилл и Мефодий, жившие в девятом веке. Так как их отец Лев, грек по происхождению, занимал военную должность в Македонии, в городе Солуни, то и братья Кирилл и Мефодий с детства сжились со славянами. За изобретение двух славянских азбук - кириллицы и глаголицы, положивших начало христианскому просвещению славян, братья Кирилл и Мефодий были причислены к лику святых и стали величаться первоучителями (апостолами) славянскими. Азбука глаголица как наиболее сложная и трудная по начертанию скоро была вытеснена из употребления кириллицей, которой и стали пользоваться при переводе церковных книг с греческого на славянский язык. Грубая речь славян-язычников, которою они долго пользовались для выражения своих простых духовных потребностей, стала теперь обогащаться новыми, возвышенными словами для выражения религиозных православных идей. В девятом и десятом веках все славянские языки были настолько близки друг ко другу, что понимание болгарского наречия и развившегося на его основе древнего церковно-славянского языка, на который Кирилл и Мефодий переводили церковные Богослужебные книги с греческого языка, не были затруднительными и для русских православных христиан. Вращавшаяся в кругу исключительно религиозно-церковных вопросов письменность древней Руси сначала была переводной с греческих источников, за неимением оригинальных письменных произведений. В порядке хронологическом переводились - чтения из Библии для церковного годового круга, полное Четвероевангелие, Откровение Иоанна Богослова (Апокалипсис), Псалтырь,
книга Притчей Соломоновых, Премудрости Соломона, Экклезиаст или проповедник, книга Иисуса сына Сирахова, литургия, минеи, или службы на весь год по месяцам, согласно церковному календарю. Эти церковные Богослужебные книги, которые читались и в домах, являлись главным источником грамотности и просвещения. Из Отцов Церкви переводились св. Иоанн Златоуст - образец духовного красноречия и св. Иоанн Дамаскин - учитель нравственности и творец Богословских сочинений и церковных песнопений. Дальше следовали Палея, или изложение священной истории Ветхого и Нового Завета; Пролог - собрание религиозных чтений на каждый день; Пчела - сборник изречений из Священного Писания и творений Отцов Церкви; жития святых греческих, а позже и русских; Шестоднев - толкование на шесть дней творения мира Василия Великого; Физиолог - описание животных, упоминаемых в Библии и в церковных книгах; Христианская топография Козьмы Индикопулова (плававшего в Индию) об устройстве вселенной. Согласно этой примитивной космографии земля считается утвержденной на недвижимом небесном столпе. Вокруг земли движутся по своим орбитам (кругам) солнце, звезды, луна и другие планеты. В конце Топографии приводятся сведения о разных фантастических животных - слоне, носороге, онагре (разновидность осла), верблюде, единороге, водном коне (гиппопотаме). С большим интересом читали наши предки легендарное сказание или переводную повесть «Александрия», где дается идеал Государя - правителя Александра Македонского. Повесть «Девгениево деяние» очень повлияла на русскую народную поэзию, которую народ читал на заре письменности. В этой повести Византийский витязь Дигенис Аникит выводится в образе Аники Воина и в сказках, и в духовных песнях русской народной поэзии. Детство и юность Аники изображается в сказочных тонах: на четырнадцатом году он руками разрывал медведя, убил четырехглавого змея. За горделивый спор Аники со смертью он наказывается погибелью. Из дошедших до нас поздних списков, оригиналы которых погибли во дни монгольского ига, необходимо упомянуть Остромирово Евангелие в списке 1057 года и Изборник Святослава. Остромирово Евангелие списано диаконом Григорием в Новгороде для посадника Остромира и является лучшим образцом древне-славянского языка в XI веке. Переписчик Евангелия бессознательно внес в болгарский, древне-церковный текст ряд слов уже развившегося тогда живого русского языка, что является драгоценным источником для изучения истории развития русского языка в XI веке. Этот драгоценный памятник хранился в Императорской Публичной библиотеке в Петербурге. Орнаменты Остромирова Евангелия ценны для истории древнего русского искусства. Изборник Святослава в списке 1076 года переписан был для черниговского князя Святослава. Здесь даются отрывки из святоотеческой литературы, религиозно-нравственные статьи, по которым мы можем судить, как тогда писались книги и рукописи, заронившие свет христианского просвещения на Руси. Рукописи писались гусиными перьями, сначала уставом, круглыми большими, отдельно стоящими буквами; позже полууставом, со значительно меньшими буквами; и скорописью. На письмо уставом и полууставом требовалось много времени. Кроме того, писали тогда на дорогом материале - на пергаменте из телячьей кожи. Отсюда существовало выражение: «грамота на телятине». Бумагу стали употреблять только с XIV века. Чернила в древности были крепкого и клейкого состава. Заглавные буквы красиво вырисовывались яркими красными
красками - киноварью. Книги украшались звериным орнаментом, геометрическими фигурами и узорами разных растений. Они считались большой роскошью и стоили очень дорого. Переписка книг считалась Богоугодным делом, и ею занимались особые писцы - духовенство, монахи, а иногда и князья. Описания путешествий в Святую Землю назывались «хождениями». Наряду с безыскусственной проповедью рано появились проповеди торжественные, или риторические. Сохранились проповеди первого по происхождению русского митрополита Киевского Илариона, которые не уступают лучшим образцам Византийского проповедничества, и русского Златоуста, проповедника и писателя XII века Кирилла, епископа Туровского. Огромную роль в религиозном просвещении русского народа играла основанная в середине XI в. Киево-Печерская лавра. В течение двух веков, до начала татарского ига, лавра была главной рассадницей просвещения и воспитательницей русского ученого монашества. Это в стенах лавры появился первый сборник житий русских святых - Печерский патерик, литературный памятник Киевской Руси. Особой популярностью пользовалось «Житие святых Бориса и Глеба», написанное Иаковом Мнихом в XI веке. Рассказ об убиении двух братьев, Бориса и Глеба, полон драматизмами. Доверчивый ребенок Глеб, увидев издали убийц, тянется к ним, приказывает грести к ним лодку и ждет от них «целования» (приветствия). Когда же Глеб увидел, что его собираются убить, он посмотрел на убийц умиленными очами и «весь слезами разливаясь», жалобно вопиял: «Не губите меня, братья милые и дорогие. Не пожинайте колоса, еще не зрелого, не режьте лозы, еще не выросшей». В оригинальной религиозной письменности Древней Руси сохранилось «Житие и хождение Даниила - игумена Русския Земли» в XII веке (1106-1108). Даниила народ почитал святым, а его хождение «Житием». Хождение написано простым языком, отличается точностью описания Святой Земли. Где бы Даниил ни был, он везде молился за русских князей и за всю Землю Русскую, скорбя за тех, кто по нужде и другим причинам не мог посетить святые места. Даниил описывал то, что сам видел и то, что ему другие рассказывали. Он относился ко всему с доверием и не отличал канонического от легендарного или апокрифического. Как образцовый русский патриот, Даниил возжигает у Гроба Господня «кандило» (кадило) за вся князи и за всю Русскую Землю. У Даниила очень сильно развито сознание единства Русского Государства как залог процветания его Родины. Это драгоценное сознание не всем было доступно и часто даже чуждо для русских князей. Только такие поборники единения и единства, как св. князь Владимир да Владимир Мономах, да неизвестный автор «Слова о Полку Игореве» ясно понимали вред княжеских крамол и междоусобиц. «Хождение» Даниила удостоилось высокой оценки со стороны западной литературной критики, ибо ни один из западных паломников того времени не дал таких точных и всесторонних сведений о Святой Земле, какие дал наш игумен Даниил. Образцом переходной формы от литературы духовной к литературе светской являются летописи - погодные записи важнейших исторических событий в хронологическом порядке. Главная цель летописей - сохранить в памяти потомства наиболее важные события прошлого, без всякой критики и оценки, без установления причинной связи событий. Летописи образовались от пасхальных таблиц, в которых на многие годы вперед были вычислены дни Святой Пасхи.
В эти таблицы грамотные люди вносили заметки о важных событиях в жизни народа и государства. Иногда выпадали годы богатые событиями, и записи невозможно было поместить на страницах пасхалий. Тогда стали записывать эти события на отдельных листах. Понятно, что летописи могли появиться не раньше возникновения письменности на Руси. Самая форма летописей была позаимствована из византийских и южно-славянских «хроник» и «хронографов». Вопрос об авторах летописных записей не решен окончательно и теряется в догадках и предположениях. Исследователи летописных сводов Бестужев- Рюмин, Сухомлинов, академик Шахматов пришли к заключению, что первый летописный свод, Киевский, возник в 1039 году, а Новгородский свод в 1050 году. По переходе летописания в Киево-Печерскую лавру появилось два Киево- Печерских свода в 1073 году и в 1095 году и, наконец, древнейшая из дошедших до нас летописная переработка «Повесть временных лет» (1113-1116). Позже, при переписывании древних списков получились такие огромные труды, как Ипатьевский список до 1292 года и Лаврентьевский список до 1305 года. До 1110 года текст этих двух списков очень сходен, ибо он восходит к одному источнику - «Повести временных лет», которая имела следующее длинное название: «Се повести временных лет, откуда есть пошла Русская Земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуда Русская Земля стала есть». Уже само название летописи указывает на обдуманность ее плана и на рост национального самосознания и сознания необходимости единства Руси. Долгое время автором этой летописи считали преподобного Нестора, монаха Киево-Печерского монастыря, жившего в конце XI и в начале XII веков (1054-1114). Нестор, несомненно, был летописцем, но его оригинальный труд до нас не дошел. Кто же тогда написал «Повесть временных лет»? В «Повести» под 1110 годом указано имя игумена Михайловского монастыря под Киевом Сильвестра, который и считается настоящим автором или составителем «Повести». Автор состоял в духовном чине. Он был осведомлен в исторических событиях Русской Земли и знаком с современной переводной и оригинальной письменностью, преданиями, легендами, с исторической Палеей, Византийской хроникой Георгия Амартолы, житием святых Кирилла и Мефодия и другими источниками, включая рассказы современников. Автор «Повести» на все события смотрел исключительно с религиозной точки зрения, приписывая все доброе и полезное в жизни русского народа Божественному Промыслу, а плохое и вредное рассматривал как наказание Божие за грехи, «пронырство» дьявола и его «соблажения» (соблазны). Отдавая дань народным суевериям, летописец склонен рассматривать затмение солнца и луны, появление кометы как знамения, предвещающие народные бедствия. Во вступлении к летописи автор говорит о расселении народов после всемирного потопа, о столпотворении Вавилонском и разделении «языков», одним из которых стал «язык словенск», от племени Афета, сына Ноя. Автор подробно описывает, где жили первоначально славяне (на Дунае); перечисляются славянские племена и народности, их вера, язык, нравы. Как государственно-мыслящий человек летописец ставит в заслугу славянским племенам сохранившееся у них сознание славянского единства, при всем их племенном различии. Вполне естественно, что автор более подробно останавливается на восточных славянах, вошедших в состав Древней Руси. Говоря об их обычаях, образе жизни, семейном и родовом быте, брачных и похоронных обрядах, автор коснулся даже обычая наших предков париться в бане, как русские бьют себя вениками,
окачиваются холодной водой «И творят это всякий день, никем же не мучимые, но сами себя мучат, и то совершают омовение себе, а не мучение». С особым уважением относится автор к славянскому племени полян, в области которых возник Киев. Полянам как мужам мудрым, кротким и тихим летописец противопоставляет древлян, ведущих звериный образ жизни, с которыми полянам пришлось вести долгую борьбу. В «Повесть» вошли изустные народные сказания о призвании варягов, о смерти Олега, на чем основана пушкинская «Песнь о Вещем Олеге», о мести Ольги древлянам, об основании Киева тремя легендарными братьями - Кием, Щеком и Хоревом и их сестрой - Лыбедью. В ней слышатся отголоски древней дружинной поэзии о походах Олега и Святополка, о пирах Владимира, о княжеских крамолах и бедствиях народных. Через всю «Повесть» золотой нитью проходит православное мировоззрение, согретое глубоким религиозным чувством и сознанием необходимости единения как главным залогом благоденствия Руси. Самая жизнь русского народа представляется летописцу находящейся под особым покровительством Промысла Божия, помогающего новоизбранному народу русскому в непрестанной борьбе Божественного начала с бесовским наваждением. «Повесть» является ценным письменным памятникам истории развитая русского языка. Написана она церковно-славянским языком, с примесью живой русской речи того времени. Она стоит между духовной и светской оригинальной письменностью Древней Руси. Вторым памятником оригинальной светской письменности на Руси было «Поучение Владимира Мономаха», о котором мы уже говорили в статье о св. Владимире и его первых продолжателях. Перейдем теперь к разбору самого знаменитого памятника оригинальной светской письменности XII века - «Слова о полку Игореве». «Слово» было найдено графом Мусиным-Пушкиным в одной старинной рукописи XV века и издано в 1800 году. Хорошо сделал граф, что с найденной им рукописи он сделал копию. Когда рукопись сгорела во время московского пожара 1812 года, копия была найдена в бумагах Екатерины II и стала единственным списком этого памятника. Несомненно, что в Древней Руси существовало целое литературное направление в духе «Слова», но другие произведения не дошли до наших времен. Вот почему «Слово» для нас так дорого как памятник древнерусской светской оригинальной письменности, отличающийся красотой неописуемой и являющийся шедевром не только русской, но и мировой литературы. Мы видим через «Слово», как на корнях народно-устной поэзии стало выростать индивидуальное литературно-художественное творчество русского гения. Автором «Слова» считается неизвестный дружинник XII века, несомненный участник неудачного похода Северских князей Ольговичей во главе с Новгород-Северским князем Игорем Святославичем против половцев в 1185 году. Автор «Слова» - поистине достойный русский Гомер XII века, достигший в своем гениальном творчестве изумительной изобразительности языка, силы и красноречия. Как великого мастера автора «Слова» сравнивают с Пушкиным. Автор «Слова», живший на рубеже перехода устной народной поэзии к поэзии письменной, для своего капитального труда воспользовался всем неограниченным сокровищем устной народной поэзии и всеми методами народного творчества. Это единственное в своем роде творческое чудо нельзя назвать ни лирикой,
ни эпосом, ни поэтическим ораторским красноречием. Ни в одном произведении мировой литературы так органически тесно не соединяется народная поэзия с личным гениальным художественным творчеством, как это мы видим в «Слове». Вчитываясь внимательно в это «Слово», мы чувствуем, как автор сначала хотел ограничиться описанием одних исторических фактов неудачного похода князя Игоря против половцев. Изображая это событие «по былинам того времени», автор сначала старался не подражать поэтическому замыслу знаменитого поэта древности - Бояна - не хотел петь «по замышлению Бояню». Когда же он погрузился в свое творчество, то в порыве вдохновения он почувствовал, как трудно ему отрешиться от родной старины, чтобы не вернуться «к старым словесам» и преданиям родной старины, которые повеяли на него живительной струей и поэтическим вдохновением древнего народного эпоса. И вместо того, чтобы вести свое «Слово» по исторической колее фактов, автор почувствовал, что никак не может он отказаться от чарующего обаяния народного творчества, от прекрасных старых словес, от цветущего «замышления Бояня». И, погрузившись в это сокровище, стал он неудержимо черпать из него и постоянные эпитеты (серый волк, чисто поле, синий Дон), и повторения, и сравнения битвы с «посевом», с «брачным пиром», на котором «кровавого вина не доста», как «ту пир докончаше храбри русичи», как они своею кровью «сваты напоиша» а «сами полегоша за Землю Русскую». Точно из рога изобилия полились из-под вдохновенного пера автора символы, в духе устной народной поэзии: «Два солнца померкли (князья Игорь и Всеволод), а с ними «два месяца» (младшие князья, Владимир и Святослав). Отдал дань подражанья автор «Слова» и народным параллелизмам: «Солнце светится на небеси - Игорь князь в Русской Земле». Туг же и любимая народная тавтология - «трубы трубят», «мосты мостят», «мыслию мыслит», «думою думает». Сливаются в «Слове» и черты двоеверия из языческой старины и Христианства; упоминаются языческие боги; жива еще вера в оборотничество. Князь Полоцкий Всеслав оборачивается лютым зверем; с другой стороны, упоминаются киевские святыни (Святая София), христиане и поганые язычники. Переносит нас автор и в тот младенческий период наших предков, когда одухотворялась вся природа, когда человек не отделялся от природы. Этот отголос древней анимистической или одушевляющей всю природу веры народной так прекрасен, что он встречается порою и в современной художественной литературе. Как истинный дружинник тонко чувствует автор и всю прелесть поэзии степи, где клекочут орлы, на водах плавают лебеди, носятся чайки, воют волки по оврагам, лают лисицы, стелется ковыль-трава и далеко разносится скрип неподмазанных телег. Чуткому слуху и воображению автора доступны шум и крики боя. Особенно ясно он мысленно слышит плач Ярославны - жены Игоря, облекая в поэтическую форму ее переживания и причитания русских жен, оплакивающих своих милых. Автор слышит издалека и напевы девушек на «Дунай» (то есть на лугах, а не на реке Дунае, конечно, как это истолковывают буквально все), приветствующих возвращающегося из плена князя Игоря. Широта исторического кругозора, глубина скорбного патриотического чувства, чуткое понимание природы, богатство художественных образов - все это вместе взятое сделали «Слово» прекрасным памятником древнерусской
литературы, в котором находим правдивое отражение просвещения, политического роста и национального самосознания. Единство Руси - вот главная, основная идея всего «Слова». Эту, казалось бы, такую простую идею, к сожалению, часто не понимали князья. Конечно, кроме «Слова» был написан целый ряд подобных литературных жемчужин рано проснувшегося русского народного гения, но все они погибли во дни злой монголыцины. Но даже и это, единственное дошедшее до нас творение, красноречиво свидетельствует о том, как быстро стал развиваться государственный и художественный гений народа под благотворным влиянием воссиявшего на Руси Православия. Нельзя обойти молчанием хотя бы самое краткое содержание «Слова», состоящее из вступления и изложения событий, разделенного на четыре главных момента. Во вступлении автор знакомит нас, как Боян, отрываясь от исторической действительности, любил на крыльях фантазии и богатого воображения то «растекаться мыслию по древу», то «рыскать серым волком по земли», то «сизым орлом летать под облаками». В первой части «Слова» - поход Игоря против половцев и его неудачи - автор описывает сбор русских князей в поход, затмение солнца как зловещее знамение, бесстрашный прорыв Игоря в глубь половецкой степи с готовностью сложить голову или же «испити шеломом Дону», прогнав оттуда половцев. Упоенные первой победой, бойцы Игоря отдыхают. Во второй битве наступает роковой момент поражения: «земля дрожит, реки мутно текут, пыль покрывает поля, знамена трепещут...» Князь попадает в плен. Отступив от изложения похода, автор переходит к описанию тяжелого положения Русской Земли, с которой собирают дань половцы, воодушевленные поражением Ольговичей. Во второй части - скорбь Великого князя Киевского Святослава. Автор переносит читателя в палаты Великого князя, где Святослав рассказывает своей дружине вещий сон о поражении Игоря, упрекая князей, что они не помогли Игорю. Великий князь просит автора «Слова» обратиться к наиболее влиятельным князьям с просьбой отомстить половцам «за обиду Земли Русской, за раны Игоревы». В третьей части описывается плач Ярославны, жены Игоря, тоскующей на городской стене в городе Путивле. Княгиня упрекает ветер, солнце, что они сгубили ее мужа, просит реку Днепр прилелеять к ней князя. Сама Ярославна в духе народной поэзии сравнивается с «зегзицею» (кукушкой) как олицетворением тоскующей женщины. Плач Ярославны считается одним из самых художественных мест в «Слове», проникнутый безысходной скорбью. Четвертая часть - бегство Игоря из плена. Она написана в радостно-восторженных словах и светлых тонах. Глубоко взволнованный автор впадает в так называемый лирический беспорядок, имеющий своеобразную красоту: краткие фразы стремительно следуют одна за другой без особой связи и, будучи краткими и неоконченными, нарушают прежнюю плавность повествования. По словам автора, Игорю помогает в бегстве природа, Дон с его притоком Донцом, укрывая Игоря на своих берегах. Вороны и сороки молчат, а дятлы «тактом (криком) путь к реце кажут, соловии веселыми песньми свет поведают». Радость всей Земли Русской по случаю возвращения Игоря автор выражает классическим изречением Бояна: «Тяжко голове без плеч; тяжело и телу без головы. Солнце светится на небеси, Игорь князь в Русской Земли».
«Слово» заканчивается славой князьям и дружине: «Да здравы будут князья и дружина, поборая за христиан против поганых полков. Князьям слава и дружине»! МОНГОЛЬСКОЕ ИГО НА РУСИ (XIII-XV века) Одним из самых мрачных периодов въ истории культурного развития России был монгольский период, когда грозная волна ордынского нашествия сразу снесла весь сложившийся государственный и общественный уклад жизни, все плоды русской культуры. Под страхом монголыцины всюду царила подавленность духа. Умственная жизнь почти замерла. Нравственный уровень понизился, появилось у многих раболепие перед завоевателями и даже религиозное чувство заметно огрубело, выродившись въ обрядовый формализм. Однако по неисповедимым путям Промысла Божия историческая нить собирания и культурного развития нашей Родины не оборвалась даже во дни монгольского ига. Достигнутые Киевской Русью результаты культурного развития и национального самосознания в домонгольский период, слава Богу, не исчезли бесследно и в медленном, затянувшемся на несколько столетий процессе перешли на север, в Московское княжество, которое постепенно собирает всю русскую нацию в единое Московское государство, и это государство при Иване III свергает монгольское иго в 1480 году. Северо-русские литературные памятники, написанные во дни монгольского ига, как и следовало ожидать, отразили в себе ужасы ордынщины и явили красочную обработку Куликовской битвы, которая ярко отразилась во многих литературных творениях. 1. «Плач Земли». Рисуется душераздирающая картина, как сама чадолюбивая Мать-Сыра Земля восплакалась, возопила человеческим голосом и стонала: «О, сыны русские, о, любимые дети мои, прогневавшие Господа! Вижу вас, оторванных от груди моей и Судом Божиим в поганые руки, в рабство татарского ига отданных. И стала я, Земля, бедная вдова, думать: о ком же я буду сетовать, о муже или о любимых чадах? Вдовство мое - запустение монастырей, святых церквей, и многих городов! Боже! Прости беззаконие людей Своих, милосердно помилуй и утоли праведный гнев Свой»! 2. «Задонщина». Если «Плач Земли» дает жуткую картину состояния русского народа вообще, то другие сказания рассказывают о том, какие ужасы на орду навела Куликовская битва. В «Задонщине» читаем мы, как много храбрых воинов пало за Землю Русскую, за обиду, нанесенную ордынцами князю Димитрию. Как монголы, побежав, приговаривали: «Уже нам в земле своей не бывать и детей своих не видать, и на Руси больше не хаживать». Здесь говорится, что трупы христиан лежали у Дона, как сенные стоги, и Дон-река три дня кровью текла. А князья и воеводы после битвы и победы над монголами стояли на костях, ибо не было в поле такого места, где бы горой не возвышались тела воинов. 3. «Мамаево побоище». Это сказание описывает страшную картину битвы русских с монголами. 4. «Слово о погибели Русской Земли». Неизвестный автор этого сказания, живший в северном Переяславском княжестве в начале XIII века, противопоставляет все ужасы монгольского ига прежней счастливой жизни и благоденствию богатой Киевской Руси, особенно во дни Владимира Мономаха, в эпоху
славы и расцвета. «Слово» по своему достоинству приближается к «Слову о полку Игореве», но только часть его дошла до нас. 5. «Сказание о святом Меркурии». Рассказывается в нем о спасителе Смоленска от нашествия орды. Когда хан Батый наступал на Смоленск, Меркурию явилась Богородица и сказала ему: «Чадо Меркурие, избранниче Мой! Ступай, победи злочестивого царя Батыя и все войско его. Потом к тебе придет человек, прекрасный лицом. Отдай ему в руки оружие свое, и он отсечет тебе главу. Ты же возьми ее в руку свою и ступай в свой город. Там ты примешь кончину, и положено будет тело твое в Моей Церкви». Около церкви Меркурий увидел прекрасного коня, сел на него и пошел против орды. Как орел, носился он среди врагов, избивая их и освобождая пленных. Когда Батый убежал с войском, прекрасный воин отсек Меркурию голову. Меркурий взял в одну руку голову, в другую повод коня и, будучи обезглавлен, въехал в город. Сама Богородица с архистратигами Михаилом и Гавриилом погребли его в церкви Пресвятой Богородицы... Исторически известно, что хан Батый при наступлении неожиданно повернул в сторону от Смоленска. Объяснив это чудесным спасением, народ дал полный простор своему воображению и красочной обработке этого сказания о подвиге Меркурия. 6. «Повесть о приходе Батыевой рати на Рязань» в 1237 году. В ней рассказывается, как Рязанский князь Юрий послал своего сына с богатыми подарками просить Батыя пощадить их город. Батый узнал о необыкновенной красоте жены князя Евпраксии и потребовал ее себе в жены. Князь отказал. Батый убил князя, отдав тело его на съедение зверям. Евпраксия, узнав, что муж ее любимый убит, «наполнилась слез и горести и ринулась с превысокого храма вместе с сыном, князем Иваном. 7. «Проповеди епископа Серапиона». С высоты церковного амвона епископ Серапион Владимирский умолял всех русских людей покаяться, чтобы гнев Божий за их грехи сменился на милость Божию. Дошедшие до нас пять поучительных проповедей владыки Серапиона «О гневе Божием», «О покаянии», «О казнях Божиих», «О грубых суевериях и поганских обычаях», «О маловерии» по своей простоте, глубине и задушевности принадлежат к лучшим образцам проповедничества Древней Руси. Касаясь народных страданий под игом монголыцины, владыка Серапион в духе народных сказаний красочно изображает эти бедствия родного народа: «Тогда наведе на ны язык немилостив, язык лют, не щадящий красы юной, немощи старцев, младости детей... Разрушены Божественные церкви; осквернены сосуды церковные; потоптана быша святая; тела преподобных монахов птицам на снедь повержены быша. Земля наша иноплеменникам в достояние бысть»... Заканчивая обзор монгольского периода на Руси, мы должны отметить, что XIV и XV века, при общем упадке просвещения, были в то же самое время золотым периодом в развитии религиозной живописи и иконописи. Именно в это тяжелое время на Руси складывается своеобразная сущность православной народной культуры. Самым ярким выразителем национального сознания Святой Руси в религиозном искусстве был Андрей Рублев; его имя ставилось в пример другим иконописцам на Стоглавом Соборе 1551 года в Москве. Иконы Андрея Рублева русский народ так ценил, что вести о гибели его икон заносились в летописи. Написанная Андреем Рублевым «Троица» во дни междоусобных распрей, общей растерянности, неверия в победу над ордынцами и полного отчаяния, согрела Русь верой в себя и прозвучала бодрящим голосом лучших сынов Руси,
призывавших Русь крещеную к миру, единению, которыми, по словам преподобного Сергия Радонежского, «побеждается страх ненавистной розни мира сего». Именно гением чернеца Андрея Рублева религиозная иконопись XV века была возведена на Руси в ранг величайших творений культурного Запада в этой области. Русский народ даже во дни монгольского ига показал глубину духовного прозрения и в своей одухотворенной иконописи воплотил вечные основы великой классической живописательной религиозной культуры. С завоеванием Киевской Руси монголами в XIII веке историческая нить развития России не обрывается, но подхватывается надежными собирателями единой Руси на севере. Как это было отмечено раньше, Куликовская битва и победа Димитрия Донского над монголами сильно способствовали росту национального самосознания у русского народа, который стал смотреть на себя как на защитника Православия, перед которым не может устоять никакая иноверная басурманская сила. Куликовская битва подняла значение Московского княжества, дотоле мало известного и заметного на Руси. Результаты Куликовской битвы и победа были настолько важны для всей будущей Руси, что даже в литературных обработках многочисленных сказаний о «Мамаевом побоище» появилось указание, что будто бы в Куликовском сражении участвовали такие княжества, которые не имели никакого отношения к этой битве, например, Новгород. Делалось это для того, чтобы победу Московского князя превратить в сознании народном в общее русское дело для установления единовластия на Руси и скорейшего образования единого Православного Русского Царства. Весьма знаменательно, что Куликовская победа совпала с завоеванием турками православных стран Сербии и Болгарии в Косовской битве в 1389 году. Это дало основание думать, что победа Димитрия Донского - это особая милость Божия, дарованная русскому народу как оплоту Вселенского Православия. Когда же Византия стала терять свои азиатские и европейские владения под напором турок, она запросила защиты у католического Запада, заключив с Римом унию (соединение церквей) на так называемом «богоотметном» (богоотступническом) соборе во Флоренции в 1439 году. Православная Русь с ужасом стала думать о неминуемом грядущем наказании Божием Византии за измену Православию. И ждать долго не пришлось: Константинополь пал под напором турок в 1453 году. Россия же, почти освободившаяся от монгольско-магометанского ига, стала единственным сильным оплотом Православия в лице объединенного Московскими князьями Царства Русского. Власть московских государей как достойных преемников византийских кесарей стала слагаться под сильным влиянием Византийского Самодержавия, особенно со времени бракосочетания Иоанна III с Софией Палеолог - родственницей Византийских Императоров. Укреплению идеи о законном преемничестве Московскими князьями не только власти византийской, но и власти Римских Императоров, помогали слагавшиеся на Руси легенды и сказания. Например, из «Сказания о белом клобуке» мы узнаем, что этот клобук был прислан Константинопольским Патриархом Новгородскому архиепископу Василию. Согласно сказанию, клобук сначала находился в Риме. Когда же Рим впал в ересь, клобук перешел к Византии. Когда в Византии умножилось беззаконие и измена вере Православной, этот клобук, присланный в Новгород, позже был перенесен в Москву. Народное «Сказание о Вавилонском Царстве» идет еще далее, во глубины
дохристианской древности, доказывая, что знаки Царского достоинства пришли в Россию от самого «Царя Вавилонского и всея Вселенныя» через Византийского Императора Льва, получившего венцы Вавилонского Царя Навуходоносора и позже передавшего их Киевскому князю Владимиру Мономаху, которые были присланы в особой «сердоликовой крабице» (шкатулке) из драгоценнейшего камня красного цвета, и Шапку Мономахову Императора Константина IX, взятую когда-то из Вавилона. Согласно «Сказанию о князьях Владимирских», составленному Пахомием Сербом (Логофетом), русские князья происходят от Римского Императора Августа Пруса. Князь Рюрик величается «сущим от рода Римского Августа Царя». В этом же сказании говорится, что после Императора Константина Мономаха князю Владимиру, прозванному тоже Мономахом, принесли Царский венец, святые бармы (оплечья, надеваемые поверх царских одежд при венчании российских Царей до Петра I) и другие богатые дары. Испрашивая у русского князя Владимира Мономаха мира и любви, послы Византийского Императора Константина Мономаха при этом пророчествовали, что «все Православие в покое пребудет под властью Русского Царства и полного Самодержавия великой России с Боговенчанным Русским Царем». Все эти загадочные легенды и сказания постепенно, но глубоко внедряли в сознание народа идею законности Московских князей как преемников Римских и Византийских Императоров и идею избранничества России в деле стояния за Вселенское Православие. Исходя из мысли об установленном Самим Богом единстве истинного Христианства, Псковский инок Елеазарова монастыря старец Филофей написал князю Василию Третьему послание, в котором он доказывал, что «изначала» мировым центром был Рим, а затем Новый Рим - Константинополь или Царь- град. В последнее же время воссиял Третий Рим и последний - Москва. Мысль о всемирной роли Москвы как Третьего Рима Филофей выразил классической фразой: «Два Рима падоша, Третий Рим стоит, а четвертому не быти». «Во всей поднебесной осталось только одно свободное и верное Христу Истинному Православное Царство Московское, один Царь всего Православия, браздодержатель Святых Божиих престолов Вселенской Церкви - Московский Государь и Соборная Апостольская Церковь Нового Третьего Рима с Московским Государем, которая светится паче солнца на всю поднебесную». Эта идея Третьего Рима сильно помогла собирателям России победить всякого рода удельно вечевые традиции других князей. Когда же консервативно настроенные защитники старины начали волноваться, как бы принесенные в Московское государство «новшества», погубившие Рим и Византию, не погубили бы и Москву, на защиту древлерусского благочестия выступил преподобный Иосиф Волоцкий со своими учениками и последователями. Отрицая свободу мнений и критики в делах Церкви и прадедней веры, считая Церковь главной опорой растущего Московского Самодержавия, иосифляне стали ревностно защищать церковные и монастырские имущества как базу Церкви и важное подспорье для Церкви в ее служении государству. Несмотря на протесты «Заволжских старцев» во главе с преподобным Нилом Сорским против придания Церкви характера государственного учреждения, иосифляне восторжествовали, выдвинув из своих рядов энергичного митрополита Макария, с именем которого связано открытие первой русской типографии при Иване Грозном в 1553 году.
Интересно отметить, что первая попытка книгопечатания была сделана Иваном Третьим, который выписал из-за границы Фарфоломея Готова, от которого научились этому искусству печатники при Иване Грозном - Иван Федоров и Петр Мстиславец. Под надзором датчанина Миссенгейма в 1564 году была напечатана первая книга - «Деяния и послания апостольские», а через год - «Часовник». К сожалению, невежественные люди восстали против книгопечатания. Федоров и Мстиславец бежали в Литву. Позже Федоров перешел ко князю Константину Острожскому и напечатал в 1581 году полную славянскую Библию, под именем Острожской. Возобновилось книгопечатание и в Москве. В 1568 году был напечатан Псалтырь. Много потрудился Митрополит Макарий и на Стоглавом Соборе, в 1551 году, названном так по числу ста глав, на которые разделены постановления Собора. Главную цель Собора Иван IV определил так: «Прежние обычаи поисшатались, в самовластии все учинено по своим волям и прежние законы нарушены; нужно утвердить предание Христианской истинной веры нашей». Митрополиту Макарию принадлежит также инициатива канонизации русских святых. Им же были составлены «Четьи Минеи», или жития святых, расположенные в календарном порядке по месяцам. Ему же принадлежит переделка «Степенной книги», или выписки из летописей русских по княжениям и царствованиям. «Степенная книга» была написана переселившимся в Москву Пахомием Сербом Логофетом. По настоянию митрополита Макария Иван Грозный принял титул Царя - Москва делается Царством, Третьим Римом. Как ни старались консервативно настроенные ревнители древлерусского благочестия охранять Московское государство от всякого рода новшеств, западно-европейское влияние на русское просвещение проникло в Россию, особенно в XVI веке, когда в Москве выросла обширная «Немецкая Слобода», переполненная иностранными купцами, ремесленниками и другими специалистами, которых Московское правительство вынуждено было выписывать из-за границы за недостатком русских специалистов. Близкое общение с иностранцами, конечно, не могло остаться без влияния на жизнь московского общества. Ревнители старины опять стали бить тревогу, и начавшаяся борьба с идеями и обычаями иноверного и инославного мира нашла свое отражение в полемической литературе духовных и светских авторов. Среди духовных писателей особенно выделялся преподобный Максим Грек - Альбанский грек (1480-1556), которого пригласили в Москву с Афона для разбора великокняжеской библиотеки и перевода греческих книг на русский язык. Воспитанный в Италии во время расцвета «Возрождения наук и искусств», с широким умственным кругозором, Максим Грек не утратил своего глубокого православного духа. Сознавая культурную отсталость Москвы, Максим Грек в то же время боялся и влияния Запада, и «земской мудрости латынян» на Православие. Полемические сочинения Максима Грека были направлены против ереси жидовствующих, отвергавшей Божественную природу Христа и почитание икон. В Россию эту ересь занес медик Великого князя Василия III Николай Немчин, проповедовавший в России католицизм и соединение церквей. Основателем ереси был еврей Схария. Боролся Максим Грек в России и с увлечением астрологией, мнимой наукой предсказания судьбы человека и событий по звездам, выступил против суеверий, апокрифов и нарушения монашеских обетов и крайнего увлечения обрядовым благочестием.
Упорная внутренняя борьба между идеалами московской государственности и отживающими, вредными для блага единой России удельно-вечевыми порядками и традициями также нашли свое отражение в литературных памятниках XVI века. На защиту единовластия Московских князей выступили преподобный Иосиф Волоколамский и Иван Пересветов, советуя Царскому Самодержавию опереться на служилое дворянство и на пользующееся правами и личной свободой воинство, веруя, что «порабощенные воины не храбры, в бою не смелы, срама не боятся, честью не интересуются, потому что холоп холопом и остается». Самым рельефным отражением борьбы Самодержавия с удельно-вечевым укладом мы находим в «Переписке Ивана Грозного с князем Андреем Курбским», в которой Грозный доказывает, что Самодержавие на Руси является «изначальным», то есть основой образования Русского государства. Самое рельефное изображение жизни и быта русских людей в XVI веке мы находим в так называемом «Домострое», или книге, «имеющей в себе вещи зело полезные в научение и наказание всякому христианину, мужу, жене, чадам и рабам и рабыням». «Домострой» сохранился в двух редакциях - ранней, или краткой, составленной в начале XVI века и поздней, или пространной, написанной в конце XVI века. Золотой нитью проходит через весь «Домострой» призыв быть послушным во всем Христианскому закону и пребывать всегда в страхе Божием. Первые 15 глав посвящены вопросам «О духовном строения» или о религиозно-нравственных и гражданских обязанностях. 14 следующих глав (16-29) - «О мирском или семейно-общественном строении». Главы 30-63 - «О домовом строении», или о ведении хозяйства. В дополнительной 64-ой главе - «Послание и наказание (наказ) отца к сыну», принадлежащее перу знаменитого духовника Ивана Грозного Сильвестра; вкратце излагаются основные поучения всего Домостроя; называется это «Послание» «Малым домостроем». В религиозных наставлениях после краткого изложения духовного смысла нашей веры даются подробные ответы, как нужно вести себя перед Святым Причащением Таин Христовых, целованием креста, мощей, как нужно относиться к святительскому и монашескому чину, «повинуясь им в Бозе» как слугам и «молебникам Небесного Царя». Домострой предупреждает, что погубит Господь «вся глаголющая лжу Царю, князю, вельможе». Связывая воедино семью, Церковь и государство, Домострой видит смысл жизни в угождении Богу. Путем одного личного совершенствования люди не могут осуществить идеал «жить по Боге». Им необходимо сдерживающее начало, Царь Православный - видимый образ невидимого Царя Небесного. Глава семьи (отец или муж) - полновластный господин, или государь семьи, так как идеал семейного воспитания совпадает с идеалом Церкви и Государства. Глава семьи поэтому имеет право в крайних случаях «раны возлагати», или «плетью постегати» членов семьи. При физическом наказании не рекомендуется бить «по видению» (по глазам). Лучше всего «вежливенько побить, за руку держа. Будет и разумно, и больно, и страшно, и здорово». Полезность физического наказания подтверждает опыт: «казни сына твоего от юности его, и покоит тя на старость твою, и даст красоту душе твоей», ибо «бия по телу, душу его избавляешь от смерти». Не упоминая об обучении детей грамоте, Домострой рекомендует мальчиков обучать ремеслу, а девочек - рукоделию, чтобы скопить для них «наделок», или приданое. Заведующая хозяйством мать, будучи «государыней» семьи, должна быть
для всех членов семьи образцом - рано вставать, позже всех ложиться спать. Интересы «государыни семьи» не должны переходить за пределы хозяйства да бесед о христианском житии. На все другие вопросы жена или мать должна отвечать: «Не ведаю аз ничего того и не слыхала, и сама о подобном не спрашиваю». Дав строгий наказ слугам «дома не сказывати, что видели в людях и что дома делается - того бы в людях не сказывали», Домострой дает подробные наставления, как слуги должны себя вести, подходя и войдя в дом - у ворот легко поколотить, у сеней, избы или келий ноги грязные отерети, нос высморкати, прокашляться, молитву искусно сотворити и ждать «аминя»; войдя в дом, святым иконам поклониться и от государя (хозяина) получить разрешение говорить, зачем послан. Многому полезному в области экономии можно научиться жене в Домострое, полном подробных мелочей, как нужно вести хозяйство, сохранять копейки и остатки провизии. Лучше всего иметь все свое, а если придется покупать, то оптом, а не в розницу. Некоторые критики находят, что идеал Домостроя значительно ниже идеала, который отражен в «Поучении Владимира Мономаха» и в «Слове о полку Игореве». Это свидетельствует о том, что уровень культуры, упавший при монголах, не достиг еще в XVI веке уровня домонгольского периода. Что касается культуры России в XVII веке, то она нашла отражение в литературных памятниках так называемого переходного периода - от Древней Руси к эпохе Петра Великого. Вся письменность этого периода вращается вокруг зарождения и распространения новой образованности и просвещения в юго-западной России с центром в Киеве и перехода этой образованности в Москву. С присоединением юго-западной Руси к Польше, при короле Сигизмунде и при попытке католиков уничтожить Православную веру, русский язык и русскую народность, у русских людей явилось желание дать сильный отпор, который сопровождался казацкими кровавыми войнами за освобождение этой части Руси от Польши и поднять уровень образования для защиты Православия от наседавшего католичества и ученых иезуитов. Филантропические Братства здесь открывали школы с преподаванием славянского, греческого, латинского и польского языков - во Львове, Бресте, Минске, Могилеве и Киеве, в которых изучались также грамматика, риторика, пиитика, диалектика (логика), а главное - Богословие. Очень важную роль играла Братская школа при Богоявленском монастыре, называемая «Школой эллино-славяно-латино-польского письма». Под мудрым водительством Петра Могилы, получившего образование в высших заграничных школах и позже бывшего митрополитом Киевским, это Братское училище было преобразовано в 1631 году в Киево-Могилянскую коллегию, а при Петре Великом в 1701 году - в Киевскую Духовную академию. Из Академии вышли Богословы, готовые вступить в ученую полемику с иезуитами на латинском языке. Стали появляться полемические сочинения против католичества, например, сочинения ректора Киевской коллегии Иоанникия Голятовского, Мелетия Смотрицкого и архиепископа Черниговского Лазаря (Барановича). Обстоятельства заставляли православных проповедников прибегать даже к чуждым православному духу театральным декламациям, игре слов, что делали польские проповедники. И только «Духовный регламент» 1730 года запретил православным проповедникам «шататися вельми, будто в судне веслом гребет, руками сплескивать, в бока упираться, подскакивать, смеяться, рыдать», как это делали польские проповедники.
Борьба с католичеством способствовала развитию духовного красноречия и появлению Богословских и других трудов. Вот некоторые из них: «Зерцало Богословия» Кирилла Транквилиана; «О начале славяно-российского народа и князей Богоспасаемого града Киева» Иннокентия Гизеля; Первая Славянская грамматика Лаврентия Зизания (1596 г.); Грамматика Мелетия Смотрицкого (1619 г.), по которой учился первый светский русский ученый М.В. Ломоносов; Толковый словарь славяно-русский иеромонаха Киево-Печерского монастыря Памвы Берынды (1627 г.). Появились также «Школьные драмы» на Библейские темы: «Жалостная комедия об Адаме и Еве»; «Иосиф, сын Израилев»; «Алексей - Божий человек». С присоединением Малороссии к Московскому государству южнорусские ученые стали переселяться в Москву. По ходатайству одного из них, Симеона Полоцкого, Царь Феодор Алексеевич открыл в Москве, при Заиконоспасском монастыре, высшее Богословское училище (1679 г.), носившее разные названия: Славяно-греко-латинская академия до 1814 года; позднее - Московская Духовная академия, которая сыграла на севере России такую же важную роль, какую играла на юге России Киевская Духовная академия. Устав этой академии написал Симеон Полоцкий. Кроме Симеона Полоцкого, важную роль играли Епифаний Славинецкий, по поручению патриарха Никона исправлявший книги, и св. Димитрий Ростовский, составивший малые четьи минеи и написавший «Розыск о раскольнической Брынской вере» и школьные драмы: «Рождество Христово», «Жалобная комедия об Адаме и Еве». Наибольшей известностью среди юго-западных ученых пользовался Симеон Полоцкий - инициатор основания Московской Духовной академии. Его перу принадлежат: первый стройный труд по Догматическому Богословию; Сборник проповедей «Обед душевный» и «Вечеря душевная»; Энциклопедический сборник нравоучительного характера «Вертоград многоцветный» и сборник стихов «Рифмологион». Симеон Полоцкий написал также драму о Царе Навуходоносоре «Пещное действо». К светским литературным трудам XVII века относят сатирические повести «О Шемякиной суде», сделавшимся нарицательным для всякого неправильного, корыстного суда и «О Ерше Ершовиче», где описан ябедник или клеветник, смеющийся над судом. Книга «О России в Царствование Алексея Михайловича» Григория Котошихина ставит в вину Московскому государству культурную отсталость, невежество бояр, которые в думе «брады свои уставя, ничего не отвечают», потому что не разбираются в государственных делах и выбраны в бояры «не по разуму, но по велицей их природе», без всякого образования. Котошихин выдвигает тип «нового человека», каковым был Петр Великий. Проживавший в Москве хорват Юрий Крыжанич проповедывал всеславянское объединение под покровительством России. Протест его против рабского подражания Западу можно только приветствовать. Обличая «чужебесие» и «чужевладство», проповедуя духовную независимость от иноземного влияния, Крыжанич в своих «Политических думах» писал Царю Алексею Михайловичу: «В твоих руках, Царь, чудодейственный жезл Моисеев, которым ты можешь творить дивные чудеса; в твоих руках Самодержавие - совершенная покорность и послушание подданных». Но так как Крыжанич был католическим священником, приехавшим в Москву с целью пропаганды унии, то он не встретил сочувствия православных людей.
Самое сильное влияние на русскую жизнь в XVII веке оказало возникновение театра, который считался любимым развлечением и назывался тогда «народной школой». Еще до начала письменности на Руси в примитивных театрах ставились сценки наивного содержания. Еще во дни язычества на Руси так называемые «запевалы» и хор разыгрывали маленькие сценки религиозно-языческого содержания. С принятием Христианства эти сценки, потеряв свой религиозный смысл, стали разыгрываться бродячими скоморохами для развлечения народа. В свадебных обрядах, в хороводных играх можно проследить зачатки драматического или комедийного элемента. При сватовстве, сговорах, девичниках, свадебном «чине» обрядовые действия исполнялись несколькими лицами, говорившими или певшими традиционные речи или напевы. Артистами при этом были жених, невеста, сваты, девушки, подружки невесты, дружки и другие. Монологи сменялись диалогами, пение - разговорами. К древнему драматическому творчеству относятся «кукольный театр» и «Петрушка» в Великороссии и «вертепные драмы» - в Малороссии. Для первой большой пьесы «Алексей - человек Божий» нужна была настоящая сцена из трех ярусов: верхний - небо, средний - земля и нижний - ад. Вот краткое содержание этой душеполезной драмы. На небе архангел Рафаил говорит народу, что его обязанность - следить за пристойным для православных людей устройством земных браков. Но он смущен тем, что на земле завелись девственники, как, например, Алексей, и он не знает, что ему делать с такими людьми. Является архангел Гавриил, успокаивает Рафаила, а появившегося на земле Алексея убеждает сохранить чистоту девственность до смерти. Алексей, обращаясь к зрителям, жалуется, что его хотят женить, а он хочет уйти от суеты житейской и служить только Богу. Явившаяся Юнона, супруга языческого бога Юпитера, уговаривает Алексея жениться и наслаждаться земной жизнью. Архангел Михаил просит Алексея отказать родителям в их просьбе. На сцене идет подготовка к женитьбе Алексея: играют цимбалы и скрипки, гости танцуют, пьют вино стаканами, а потом прямо из ведра. Алексей покидает родительский дом, совершает добрые подвиги. Он возвращается домой под видом нищего. Слуги издеваются над ним. Но Алексей слышит с неба: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вы». Написав свое «Житие», Алексей умирает. После смерти он блаженствует в Раю. Во дворцы Царей и князей проникали и светские «потехи», о которых послы доносили Московскому двору из других стран. В Москву приглашаются фокусники, канатные плясуны, музыканты, фигляры или скоморохи. Уже не довольствуется Алексей Михайлович постановкой школьных драм с религиозным содержанием, которые устраивает Симеон Полоцкий во дворце. В 1660 году Царь просит англичанина Гебдона привезти из Германии «мастеров комедию делать». В 1672 году приглашаются заграничным агентом Стаденом по приказу Царя немецкие актеры. Но те отказались приехать из боязни, как бы их не задержали в Москве навсегда. Тогда из немецкой слободы под Москвой пригласили пастора Грегори организовать придворный театр - «учинить комедию», а на комедии «действовать из Библии книгу Есфирь». Первая постановка «Есфири» очень понравилась Алексею Михайловичу, и он щедро наградил актеров. Не раз делались попытки открыть постоянный народный театр. Но все они были неудачны. Честь открытия постоянного народного театра принадлежит
ярославскому купцу Федору Волкову, который, побывав в Петербурге на представлении военных кадет, решил открыть в Ярославле свой театр в кожевенном заводе. Слава об успехах театра дошла до Императрицы Елизаветы Петровны. Волкова с его труппой пригласили в Петербург в 1752 году, и он поставил там очень успешно драму Димитрия Ростовского «О покаянии грешного человека». Волков с его актерами был устроен в Кадетском корпусе для изучения разных языков и получил звание «отца русского театра». С развитием русской литературы, когда был написан целый ряд драм и комедий, русский театр завоевал себе почетное место среди мирового театрального искусства, особенно после основания Московского Художественного академического театра в 1898 году. Уже в Киевский период лучшие люди начали сознавать свое племенное по крови и православное по духу родство и почувствовали необходимость единства для общего блага. Это самосознание нашло свое отражение в «Поучении Владимира Мономаха», в древних летописных сводах и особенно - в «Слове о полку Игореве». С возвышением Москвы Русь XIV-XVII веков является яркой выразительницей уже вполне сложившегося русского государственного единства как верного залога мощи и процветания Исторической России. Такому постепенному росту русского сознания своего единства способствовали следующие обстоятельства: традиционная политика Московских князей как «собирателей Руси»; перенесение Митрополии в Москву; уничтожение междоусобиц среди удельных княжеств; освобождение от монгольского ига; централизация государственной власти; отказ Москвы принять Флорентийскую унию Византии с Римом; фактическая роль Москвы как Третьего Рима. С падением Константинополя в 1453 году Византия окончательно потеряла свой авторитет в сознании преданного Православию Русского народа. Византийский Император, единственный дотоле Православный Царь во вселенной, перестал существовать. Его достойным преемником стал могущественный Великий князь Московский. Так стали смотреть на Московского Великого князя все южные славяне и весь Православный Восток, пребывавший в руках турок. Все Христианские Царства сошлись под защиту единого Российского Царства Православного. Великие Московские князья, а затем Цари, стали называться едиными князьями-Царями православными. Неисповедимыми путями Промысла Божия Московское государство было возвеличено и в церковном, и в государственно-политическом отношениях. А всемирно-исторические события возвысили авторитет Московского Патриарха и Московской Митрополии до мировой вселенской роли в защите чистоты Вселенского Православия. Постепенно стало развиваться у народа национальное самосознание, согретое верой в Богоизбранничество русского народа, верою всей Русской Земли во Святую Русь. Все больше и больше Церковь наша втягивается в государственную жизнь. В Русскую Церковь и в Русское государство вносится идеал Самодержавия, Православия и народности. На этих трех китах стояла Русская Земля. ДЕЛО ПЕТРА ВЕЛИКОГО - ПЕРВОГО ЕДИНОДЕРЖАВНОГО ИМПЕРАТОРА ВСЕРОССИЙСКОГО И ЕГО СПОДВИЖНИКОВ Приступая к описанию многогранной деятельности Петра Великого, остановимся сначала на общей характеристике личности Петра как всеобъемлющего гения и преобразователя России.
И по своему гигантскому росту и по своим незаурядным качествам, и по своему оригинальному поведению в частной и государственной жизни Петр Великий носил на себе отпечаток изумительного величия. Образец строжайшей умеренности в частной жизни, но щедрый в заслуженных награждениях своих сотрудников, Петр Великий показывал чрезвычайную бережливость во всем, что касалось его самого: «Мне мотать нечего, жалованья заслуженного у меня немного, а с государственными доходами надлежит поступать осторожно, я в них должен отдать отчет Богу». Неудивительно, что он часто ходил в башмаках, им самим залатанных, в чулках, штопанных его супругой. И вот еще пример экономии и бережливости Петра. В день перед коронованием, получив от своей супруги Екатерины в подарок «гродетуровый» кафтан, шитый серебром самой Государыней, Петр тряхнул этим кафтаном, отчего несколько нитей канители осыпалось на пол. «Смотри, Катюша», сказал Петр, указывая на упавшие блестки. Слуга сметет это вместе с сором, а ведь здесь слишком дневное жалованье солдата». Отменив правило для подданных падать на колени при встрече с Царем, заметив, как один прохожий упал перед ним на колени, Петр сказал: «У тебя, брат, свои дела, а у меня свои. Ступай своей дорогой». Вот расписание на каждый день редкого в мире Царя-Работника: ложился в ю, вставал в 3 утра, читал Петербургские ведомости, просматривал разные переводы, прекрасно владея немецким, латинским, польским и голландским языками. В 4 утра, без чаю и кофе, выпив рюмку анисовой водки, Петр, с тростью в одной руке и записной книжкой в другой, шел осматривать работы в мастерских Петербурга. Очевидно, следуя примеру Царя-Работника, все вставали и тоже начинали работать очень рано. В седьмом часу утра Петр отправлялся в Сенат или в одну из правительственных Коллегий, где оставался до 11 часов. От 11 до 12 дня, выпив опять рюмочку анисовой водки и закусив кренделем, принимал просителей всех чинов и званий, до простого крестьянина, тут же давая им свои решения. В 12 дня обедал в своем семействе. Обед состоял из самых простых блюд. Петр избегал многочисленной прислуги, называя их шпионами: «Худо слышат, а еще хуже расскажут слышанное». Читая после обеда иностранные газеты, Петр отмечал красным карандашом, что нужно перевести для русских ведомостей и затем уходил в стоявшую перед дворцом яхту, где отдыхал час или два, потом шел в токарную или в кабинет и там работал до позднего вечера. И так каждый день. По безграничной любви к полезному трудно найти подобного Петру неутомимого работника, старавшегося своим примером воодушевить всех трудиться на пользу Отечества. «Я - Царь ваш, а у меня мозоли на руках; а все для того, чтобы показать вам пример и хотя бы под старость увидеть достойных мне помощников и слуг Отечеству». В небольшом домике Петра находились математические инструменты, образцы разных материалов, физический и анатомический кабинеты, токарный станок, модели различных машин, плотницкий, столярный и слесарные инструменты, медные листы, приборы для резания и гравирования на меди. Невозможно перечислить все роды занятий Петра. Он ткал полотно, ковал железо на заводе, работал слесарем, стекольщиком, увлекался токарным искусством и вырезыванием из меди. Море - самая любимая стихия Петра, считавшего морской воздух самым лучшим лекарством для человека. Петр всегда присутствовал при спусках кораблей и любил под видом простого рабочего встречать подходящие к гавани иностранные суда и в качестве искусного лоцмана вводил их в гавань, получая за это от хозяев по талеру или по кроне.
Никогда ни один народ не совершал такого великого подвига, какой был совершен в первой четверти 18 века нашим дотоле малоизвестным народом, не принимавшим участия в общеевропейской жизни. Петр подал русскому народу свою мощную руку и необычайной силой своей воли дал направление движению всех его многочисленных реформ и нововведений, осуществленных в самое короткое время. Неимоверными усилиями жертвенного служения Родине Петр без всяких завоевательных стремлений дал все необходимое для внешнего ограждения России от всех ее врагов и для внутреннего ее процветания. Гений Петра проявился в глубоком понимании народных чаяний и его собственного назначения как вождя русской молодой Империи. Трудность своей миссии Петр особенно ясно увидел по возвращении из-за границы. Сравнив виденное и слышанное на Западе с тем, что было в России, которая встретила его Стрелецким бунтом, Петр испытал страшное беспокойство, сомнение, но в конце вышел победителем, уверовав в нравственные и умственные силы народа и показывая сам пример во всем. Он призвал народ к великому подвигу, к лишениям и жертвенности, к готовности работать от зари до зари на благо молодой Российской Империи. Призывая иностранцев на русскую службу, отдавая на выучку свой народ, Петр старался уравновесить это положение глубокой верой в великое будущее России. Стараясь как можно скорее сделать русских мастерами во всех областях, Петр назначал своих на все высшие и ответственные места. За эту любовь к России, за веру в свой народ Петр был награжден блестящими результатами своих нововведений. Сфера деятельности Петра, этого «на троне вечного работника», была всеобъемлюща. По широте размаха, умственного кругозора, богатого воображения и интуиции сердца, Петр во всем был похож на древнего русского богатыря. Разница была только в том, что те любили широту и просторы степей, а Петр любил бесконечные просторы морей. Недаром он с первых же дней Царствования стал бороться за выход России к морским просторам. По словам историка Соловьева, «сознание ответственности перед Богом, глубокое религиозное чувство постоянно поднимали дух Петра в его бедах и неудачах и не давали ему «заноситься» в счастьи и успехах. Необыкновенное величие, соединенное с сознанием ничтожества всех умов человеческих, строгое требование исполнения своего долга, умение выслушивать терпеливо все самые резкие возражения, чрезвычайная простота, общительность и благодушие - все это вместе взятое сильно привлекало к Петру лучших людей России, имевших счастливый случай сблизиться с ним». Особенно ярко проявилась готовность Петра отдать всего себя на благо России в его приказе перед Полтавским сражением: «Пришел час решить судьбу Отечества. Вы не должны помышлять, что сражаетесь за Петра, но за Отечество, Православную веру и Церковь, а о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, жила бы только Россия во славе и благоденствии». Наш Пушкин увидел в Петре Великом идеал истинного Монарха, всю жизнь трудившегося для России. В своем стихотворении «В надежде славы и добра», Пушкин, восхищаясь личностью Петра, умевшего правдой привлекать сердца, а наукой укрощать грубые нравы людей, с восторгом восклицает: Самодержавною рукой Он смело сеял просвещенье, Не презирал страны родной: Он знал ее предназначенье. То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник, Он всеобъемлющей душой На Троне вечный был работник. Делая все для России и ничего для себя, Петр не жалел себя, готовый «душу свою положить за други своя». Это с ним и случилось осенью 1724 года, когда во время морского шторма, спасая тонувших матросов, он простудился в ледяной воде и умер в январе 1725 года, в возрасте 52 лет, еще полный сил и готовности служения дорогой ему Родине. Начавшееся еще в XVII веке сближение России с Западной Европой при Петре принимает решительный и стремительный характер. Еще в Немецкой слободе, по словам историка Соловьева «аванпосте европейского просвещения в Московском государстве», Петр научился ценить европейскую образованность. Огромную роль в подготовке Петра к реформам и нововведениям на Руси сыграло его путешествие за границу и учреждение посольств в Голландии, Англии, Германии и Венеции. В 1697 году вместе с русскими послами и свитой в несколько сот человек Петр сам уехал за границу под именем урядника Преображенского полка Петра Михайлова. Пребывание за границей в течение полутора лет помогло Петру получить много полезных знаний, привыкнуть к культурной жизни, умственно созреть и стать европейцем по духу. Прибыв в Голландию, Петр поступил простым плотником на верфях сначала в Саардаме, потом переехал в Амстердам, где дело пошло успешнее. Купив пару сапог на заработанные «потом на лбу» деньги, Петр был очень счастлив. Особенно же он гордился тем, что своими трудами и мастерством он построил корабль и спустил его на воду. Для более обстоятельного изучения теории кораблестроения Петр отправился в Англию и, как сам он писал, «через четыре месяца оную науку изучил». В Пруссии Петр изучал артиллерийское дело. Проживая за границей, Петр также интересовался музеями, фабриками, учился литейному делу, гравированию, изучал анатомию, естествознание, математику. В общем, ни одна наука или ремесло не ускользнули от любознательности Петра, жадно поглощавшего своим всеобъемлющим умом все полезные знания для своей Родины. Собирался Петр поехать в Венецию для изучения мореплавания, но известие из Москвы о бунте стрельцов заставило его вернуться в Россию. Но и тут, по дороге в Россию через Польшу, Петр извлек пользу, сговорившись с польским королем Августом II о совместном действии против Швеции. Петр сперва мечтал о Христианском Союзе с европейскими державами против Турции, но, проживая за границей, он узнал о далеко недружественных отношениях между державами. Оставив тогда мысль о борьбе с турками, легко схватил новую идею - о борьбе со шведами за Балтийское побережье, и с этой идеей вернулся в Москву. Искоренив стрелецкое войско, семя зла и раздора, Петр приступил к формированию регулярной русской армии. Была введена всеобщая воинская повинность. Результаты военных преобразований были внушительны. К концу Царствования Петра Россия имела армию в 200 тысяч регулярного войска, 75 тысяч казачьих войск, а во флоте считалось 28 тысяч человек, 48 кораблей и до восьмидесяти мелких судов. Необходимость завоевания Балтийского побережья для выхода России к морю уже давно сознавалась Московскими Царями. Потерянные при Иване Грозном русские земли на морском берегу были возвращены Москве при Царе Феодоре Иоанновиче, но при Василии Шуйском опять были потеряны, и только Петр, «прорубивший окно в Европу», открыл России возможность
непосредственного культурного общения с Западом, а выходом к Балтийскому морю он положил начало непосредственного сношения со Средней Европой и тем самым осуществил долгожданное, жизненно необходимое стремление России к выходу на широкие морские просторы. Продолжавшаяся 21 год война со Швецией была блестяще окончена в 1721 году. Истощенная Швеция уступила навсегда Лифляндию с Ригой, Эстляндию с Ревелем и Нарвой, Ингрию (Ижорскую землю, ставшую Петербургской губернией) и часть Карелии с Выборгом. Отобрав у шведов Шлиссельбургскую крепость, Петр основал новую столицу - Санкт Петербург в устье реки Невы. Сокрушив могущество Швеции, преобразовав Московское государство в сильную европейскую державу, Петр «прежния великия государства Российского Царствия превратил во Всероссийскую Империю». Сенат же наименовал Петра за все его заслуги титулом «Всероссийского Императора и Великим Отцом Отечества». Позже, взятием турецкой крепости Азова, Петр получил ключ свободного выхода к Азовскому и Черному морям, что было необходимо для торговли с иностранными державами и для политического могущества России. После этого Россия сразу выросла в глазах плененного турками Православного Славянства, которое с верой и надеждой стало смотреть на Россию как на будущую освободительницу и защитницу славян от турок. Петр удачно торговал с Западом морем из Архангельска, сухим путем через Малороссию и Польшу, так что к концу его Царствования вывоз из России разных товаров был на 2 400 ооо рублей, а ввоз всего лишь на 1 600 000. В это же время было положено начало чеканке серебряных рублей, золотых червонцев и мелкой серебряной и медной монеты. Еще более красочной, содержательной и многогранной была внутренняя политика Петра, направленная к великим преобразованиям и нововведениям во всех отраслях науки, просвещения, административной, законодательной, церковной, общественной и семейной жизни. Девизом Петра и его сподвижников было - учиться всему необходимому и полезному у Запада. Петр начал свои преобразования с изменения внешних признаков, отличавших русских людей от европейцев. На другой же день по возвращению из-за границы Петр собственноручно отрезал бороды у представлявшихся ему бояр и приказал им обрядиться в короткое немецкое платье, распространив это строгое приказание и на все классы общества, за исключением духовенства и крестьян. Горожанам разрешалось носить бороду и длинное платье только за известную пошлину в тощую казну, и тогда им для ношения бороды выдавался особый «бородовый знак». Было введено новое летоисчисление - не от сотворения мира по Библейскому счету, а от Рождества Христова. Отпраздновав 1-го сентября 1699 года новый наступающий 7208 год, Петр приказал 1-го января праздновать новый 1700-ый год от Рождества Христова, как и в других христианских странах. В наших «Крупицах познания» мы коснемся некоторых самых главных преобразований Петра. 1. Законодательно-административное управление. В Московской Руси Боярская Дума и при Царе, и без него одинаково слушала дела, выносила постановление, которое «по государеву указу» принимало силу закона. Петр перестал созывать Боярскую Думу. Все важнейшие дела и законы он обсуждал сам, в собственном «кабинете» с доверенными лицами. Считалось, что всякий закон исходит от лица Государя. Для руководства всем
управлением и для Высшего Суда Петр учредил Правительствующий Сенат в 1711 году. Сенат, состоящий из небольшого числа членов, назначенных Государем, не мог издавать законы, а только обнародовать данные Сенату Государем законы и указы. Во время частых отлучек Петра из столицы Сенат занимал его место, и все лица и учреждения должны были подчиняться Сенату, как самому Царю. Сенат следил за правильными действиями административных властей и разбирал их дела по жалобам. «Государевым оком» в Сенате был генерал-прокурор, который все уклонения от закона доносил Сенату; если же Сенат не слушал его, то самому Государю. Сенат выбирал «обер фискала» — человека «умного и доброго» для тайного надсмотра за управлением разных должностных лиц. Вместо «приказов», подчиненных Боярской Думе в Московской Руси, Петр в 1719 году учредил 12 коллегий-министерств. В 1708 году Петр ввел деление страны на губернии, состоящие из нескольких провинций, которые в свою очередь делились на несколько уездов. Как и до Петра, так и при Петре государство управлялось вверху назначенными чиновниками (губернаторами, воеводами), а внизу выборными властями в уездных городах. 2. Сословные реформы. До Петра в Московском государстве люди занимали высокие места по знатности происхождения. При Петре в основу продвижения по службе было положено ревностное служение по способностям каждого. Все дворяне были разделены на 14 классов военных и гражданских чинов, согласно Табеля о рангах 1722 года. Доступ во дворянство был открыт для всех сословий. Всякий человек из низшего сословия, получивший на военной службе офицерский чин или достигший чина восьмого класса в гражданской службе, делался потомственным дворянином. Уничтожив старые служебные порядки и записав всех дворян в регулярные полки, Петр сделал положение дворян более тяжелым. Петр потребовал, чтобы все дворяне учились грамоте, арифметике и геометрии, а необученных этим наукам лишал права жениться и получать офицерский чин. Награду поместьями дворянам Петр заменил денежным жалованьем и особым указом «о майорате» запретил дворянам, владевшим поместьями, дробить их, передавая по завещанию поместья целиком одному из сыновей. Городское сословие, «посадские люди», законом 1649 года было выделено в особое сословие из общей массы податного народа. Считая, что торгово-промышленники являются главным источником благосостояния страны, Петр решил эту «рассыпанную храмину» отделить от других классов населения и разделить на «регулярных» и «нерегулярных» граждан. Регулярные в свою очередь делились на две гильдии: а) представители капитала и интеллигенция и б) мелкие торговцы и ремесленники, с подразделением на «цехи» по ремеслам. Нерегулярными гражданами считались все чернорабочие. Крестьянство при Петре пережило очень крупную реформу. Издавна на Руси подать платилась с недвижимого имущества, с «паханной земли», или «от сохи», или «со двора». Петр решил брать подушную подать, то есть с людей, «с голов». В общем, сословные реформы при Петре сводились к тому, что каждый класс должен был жить не для себя, а для развития и процветания державы. Сам Император не только словом, но и делом был образцовым примером жертвенного служения любимому им Отечеству. Жизнь сословий определялась их повинностью, а не правом.
3. Военное устройство. Регулярная армия Петра пополнялась «рекрутскими наборами» с податных сословий и всей дворянской молодежи. Только семьи духовенства были избавлены от солдатчины. К регулярной армии были присоединены казачьи войска. Все, даже потомственные дворяне, должны были начинать службу с простого солдата. Каждый солдат имел право мечтать об офицерском чине, дворянстве и даже стать титулованной особой. Как известно, взятый Петром в денщики мальчик Меньшиков дослужился до фельдмаршала, князя Священной Римской Империи, Светлейшего князя и Андреевского ордена кавалера. Меньшиков отличился в Азовском походе, сопровождал Петра в заграничном путешествии, участвовал в Северной войне между Швецией и Россией, был одним из главных генералов в Полтавском бою и затем много потрудился на гражданском поприще. 4. Дела церковные. Со смертью последнего Патриарха Адриана в 1700 году, который был противником петровских новшеств, Петр не назначил выборов преемника ему. Боясь встретить в лице патриаршей власти сильного защитника старины, Петр поручил заведывание делами Церкви Рязанскому архиепископу Стефану (Яворскому), с титулом Блюстителя Патриаршего Престола, а в 1721 году положил начало коллегиальному управлению Церковью в лице учрежденного им Святейшего Правительствующего Синода. Название «Святейший» было символом патриаршего достоинства Синода, а посему Восточные Патриархи признали за Синодом ту же высшую власть и те же права, какие имеют Патриархи. Кроме духовных лиц в Синоде присутствует обер-прокурор (очи Государя), назначенный Государем из светских лиц. В основу управления Синодом был положен духовный Регламент, совокупность законов и инструкций, составленный по поручению Петра архиепископом Феофаном (Прокоповичем). Как литературный памятник регламент разбирается в отделе литературы Петровской эпохи. Увлекаясь светскими реформами, Петр высоко ценил религиозное воспитание граждан России. Он возобновил указ своего отца, чтобы православные люди ходили по праздникам в церковь и однажды в году исповедывались и причащались. Иностранцам разрешалось свободно отправлять богослужение по-своему. Раскольникам, число которых увеличилось при Петре, разрешалось свободно совершать церковные службы по-своему, но только при условии, что они не будут уклоняться от воинской и государственной службы и не будут распространять свое учение. 5. Просвещение. Медленно проникавшее в древнюю Русь европейское просвещение через Польшу, при Петре полилось сильной струей непосредственно из Европы в виде первоисточника, а не в польской переработке, как это было до конца семнадцатого века. Вместо схоластической, уже давно изжитой на Западе науки, в Россию стала проникать новая, живая наука и светское образование. Только при Петре стали открываться настоящие светские учебные заведения - элементарные или цифирные школы чтения, письма, арифметики и геометрии; школы для детей
духовенства при архиерейских домах; Навигационная школа в Москве; Морская академия; Инженерная, Артиллерийская, Хирургическая, Медицинская школы в Петербурге; два горных училища на Урале; математические школы для интенсивного курса «матемацких наук» и для изучения иностранных языков. Для создания будущего флота и для изучения тяжелой неведомой тогда «навигационной науки» Петр послал 50 человек за границу из придворной рядовой молодежи. Петр также составил проект для открытия Академии наук, которая была открыта уже после смерти Петра его женой, Императрицей Екатериной I в 1725 году. Члены Академии наук должны были заниматься учеными исследованиями, обучать молодых людей наукам в «их современном состоянии» и готовить своих преподавателей, профессоров и ученых для замены ими иностранных ученых, которых Петр вынужден был вызвать из-за границы в первые годы насаждения в России европейской культуры Еще будучи в Голландии, Петр составил гражданский алфавит русского языка и приказал отлить новый «гражданский шрифт». Оставив кириллицу (церковно-славянский шрифт) для печатания книг церковно-религиозного содержания, Петр приказал пользоваться гражданским шрифтом для печатания всех светских книг. Первой книгой, напечатанной гражданским шрифтом, была «Геометрия, словеньски - Землемерие» в 1708 году. Уже при Петре гражданским же шрифтом были напечатаны грамматика, лексиконы, календари, учебники, приветствия и поздравительные речи Петру. Вместо «курантов» или рукописных листов из иностранных газет, которые посылались прямо во дворец, оставаясь тайной для публики, Петр положил начало первой русской газете под названием: «Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти; то есть газета для распространения сведений о том, что делается в чужих, заморских землях и для чтения этих газет всеми русскими людьми». Первый номер Ведомостей вышел 2 января 1703 года. Поощряя грамотность среди всего населения России, Петр сделал обязательным обучение грамоте всех дворян и подьячих, канцелярских чиновников. Все, не получившие свидетельства об окончании школы, числились в «недорослях» (недоучках), забирались в армию простыми солдатами без права получить офицерский чин и не имели права жениться. Однако, несмотря на такие строгости, желая избавиться от обучения грамоте, многие были в «бегах» или в «нетех», в отсутствии. Для развития торговли и промышленности тоже требовалось образование. Желая как можно скорее избавиться от иностранных специалистов, Петр посылал молодых людей за границу учиться всем наукам - для развития русской промышленности и народного хозяйства. Поощряя добывание металлов, минералов, из которых золото и серебро должны были продаваться только в государственную казну, Петр поднял промышленность страны. Мануфактурная промышленность, горное дело и другие отрасли, влачившие до Петра жалкое существование, стали постепенно развиваться, и уже при Петре в России было более 200 фабрик и заводов. Переходя теперь к общей характеристике просвещения в Петровскую эпоху, мы должны отметить, что просвещение и образование носили чисто утилитарный или практический характер. Это не значит, что Петр не ценил и не интересовался гуманитарным образованием русского общества. Петр, видя как его Отечество отстало от Запада, прежде всего нуждался в практических деятелях и помощниках при осуществлении его реформ и нововведений. Отсюда и вся
литература, переводная и оригинальная, в Петровскую эпоху тоже носила практический, и не общеобразовательный характер. Но надо отметить, что Петр делал все возможное и для общего воспитания своего народа. Нравы и обычаи при Петре значительно изменились к лучшему. Петр положил конец затворничеству женщин, запретил родителям принуждать детей к браку, завел и поощрял общественные собрания, или «ассамблеи» - не только для забавы, но и для развития и осведомления собравшихся о том, что делается в России и в чужих странах. Ассамблеи могли посещать все, от высших чинов до обер-офицеров, дворян, знатных купцов, начальных мастеров и знатных приказных или чиновников разных учреждений. Каждый мог привести на собрание свою жену и детей. Здесь танцевали, беседовали, играли в шахматы, закусывали и пили, что было приготовлено. Сам Петр с Императрицей Екатериной посещал ассамблеи и поощрял знакомство мужчин с женщинами. Ассамблеи происходили между пятью и десятью часами вечера и объявлялись барабанным боем на площади. Чтобы доставить здоровое зрелище народу, на улицах устраивались концерты, маскарады. Для привития русскому обществу светских обычаев, правил приличия и хороших манер, по распоряжению Петра был переведен немецкий учебник светских приличий и манер, под заглавием «Юности честное зерцало» с изложением новых в то время правил, как держать себя в обществе, как сидеть за столом, «как поступать с вилкой и ножом», «как обращаться с носовым платком», как кланяться при встрече со знакомыми и как обращаться с родителями, друзьями и слугами. Вот некоторые из этих наставлений: «У родителей речи не перебивай и не прекословь. Нужно говорить: что изволите, государь батюшка, государыня матушка. Когда сидишь с другими за столом, то обрежь свои ногти, да не явится, яко бы оные бархатом обшиты. Умой руки и сиди благочинно, сиди прямо, не хватай первым блюдо, не жри, как свинья, не дуй на ушное (уху, суп), чтобы не брызгало; не сопи, егда яси; яждь, сколько тебе потребно. Когда пьешь, не утирай рта или губ рукою, но полотенцем, и не пей, пока пищи не проглотил. Не грызи ногтей, но обрежь ножом. Зубов ножом не чисти, но зубочисткою, и одной рукой прикрой рот, когда чистишь зубы. Ешь, что перед тобой стоит или лежит; над едой головы не чеши; не проглотя куска не говори. Не замарай скатерти и не облизывай перстов; около своей тарелки не делай забора из костей, корок хлеба и прочего. Когда перестанешь есть, возблагодари Бога, умой руки и лицо и выполощи рот...» С немецкого языка были переведены «Приклады, како пишутся письма и комплименты разные». Это сборник писем на разные случаи в витиеватых выражениях. До Петра в письмах крайне превозносились лица, которым писали и неимоверно унижали себя пишущие эти письма. Жена воеводы Голицына подписывала свои письма мужу таким образом: «Женишка твоя Дунька много челом бьет до лица земного». В «Прикладах» уже нет унижения пишущих, ни возвышения тех, кому пишут. Согласно европейским обычаям, вводится «вы» вместо «ты». Переводились с немецкого книги для ознакомления русского общества с политическим, правовым и законодательным устройством в Европе и для привития русскому обществу понятий о гражданских правах. Отдав свой народ на выучку европейцам в области практических наук, Петр старался по мере возможности знакомить русское общество с гуманитарным образованием того времени. Царствование Петра вызвало ряд интересных записок о личности Петра
и его реформах. В записках государственного деятеля И.И. Неплюева читаем: «Сей Монарх Отечество наше привел в сравнение с прочими иностранными государствами; научил иностранцев узнавать, что и мы люди. На что в России ни взгляни, все его началом имеет, и что бы впредь ни делалось, от сего источника черпать будут». Действительно, за короткое время своего Царствования Петр совершил больше, чем другие правители могли бы сделать за целый век. Он сделал гораздо больше бы, если бы на его пути не стояли многочисленные противники. Справедливо писал Посошков: «Видим мы, как великий Монарх трудится, да ни в чем не успевает, ибо пособников по его желанию не так много; он на гору за десятерых тянет, да под гору миллионы тянут, то какое дело споро будет?» И действительно, в каждом сословии русского народа были противники Петра. Вызывали ропот среди крайних приверженцев старины поездки молодых людей за границу для образования, а еще более вызывали ропот поездки самого Петра в чужие земли. Распространялись слухи, что Петр хочет ввести новую веру и выдавать замуж русских девиц за немцев. Поведение Петра, мало похожее на «прежний Царский чин» вызывало ропот, что Государь «уклонился в потехи». Старое родовитое боярство было недовольно, что Петр возвышал в чинах и привилегиях не по знатности, а по способностям. Служилые люди жаловались на обременительную и долголетнюю службу и на долгие тягостные походы. Духовенство было недовольно уничтожением Патриаршества, упразднением многих монастырей, умалением прежнего влияния духовенства на государственные дела. Посадское городское сословие и крестьяне роптали на тяжелые подати, на суровую рекрутчину. Ревнители древнего благочестия порицали вторжение в Православную Русь порядков и обычаев еретического Запада, ломавших весь строй и устои старинной русской жизни и ведущих к нарушению веками сложившихся русских обычаев, обрядов, традиций. Недовольство врагов реформ вызвало естественную реакцию со стороны защитников реформ и нововведений Петра. Они создали ряд литературных памятников в защиту петровских нововведений. Из духовных лиц самым ревностным защитником и помощником Петра во всех его преобразованиях был Псковский архиепископ Феофан (Прокопович). Выдающийся ученый того времени, окончивший Киевскую Духовную академию, учившийся в Риме, Феофан (Прокопович) при посещении Петром Киева в 1706 году, в качестве профессора Киевской Духовной академии, произнес чудную речь - похвальное слово великому преобразователю. Еще более сильное слово Прокопович сказал в 1709 году, отметив заслуги Петра в Полтавской победе над Шведами. Петр Великий пригласил Прокоповича в столицу, где он был посвящен в сан архиепископа и назначен членом Святейшего Синода. В своих проповедях Прокопович старался убедить народ в необходимости реформ для процветания России и говорил, что реформы не противоречат Слову Божию. Его проповеди отличались простотою изложения, сильной убедительностью, стройностью мыслей и своевременностью. Свое преклонение перед заслугами Петра он выразил в погребальном слове любимому Императору. Потрясенный глубокой скорбью, он старался внушить слушателям, насколько велика утрата для России в смерти Петра. Вот выдержки из этого слова с сохранением точной своеобразности языка того времени: «Что се есть? До чего дожили, о россияне! Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем! Не мечтание ли се? Не сонное ли нам привидение? Ах,
какая истинная печаль! Ах, какое известное наше злоключение! Виновник бесчисленных благополучий наших и радостей, воскресивший аки от мертвых Россию и воздвигший в толикую силу и славу, отечествия своего отец, которому по его достоинству добрые люди российские сыновне безсмертну быти желали, по летам же многолетно еще жити имущего все надеялись, противно желанию и чаянию скончал жизнь! Тогда жизнь скончал, когда по трудах, беспокойствах, печалех, бедствиях, по многих и многообразных смертех, жить нечто начинал. Кого бо мы и какого и коликого лишились? Се оный твой, Россие, Самсон - застал он в тебе силу слабую и сделал по имени своему каменную, адамантову; застал воинство в дому вредне и в поле некрепкое, от супостат ругаемое и ввел отечеству полезное, врагом страшное, всюду громкое и славное. Когда Отечество свое защищал, купно и возвращение отъятых земель дополнил, и новых провинций приобретением умножил. Се твой первый, Россие, Иафет, неслыханное от века дело сотворивший, строение и плавание корабельное - новый в свете флот и отверзе тебе путь во вся концы земли... власть же твоея державы прежде даже и на земле зыблющуюся, ныне и на море крепкую и постоянную сотвори. Се Моисей твой, о Россие! Не суть ли законы его яко крепкая забрала (ограда) правды и яко нерушимые оковы злодеяния? Се твой, Россие, Соломон, приемый от Господа смысл и мудрость многу зело... Се же твой, о Церкве Российская, Константин: его дело - правительство синодальное; его попечение - пишемая и глаголемая наставления ... Петр оставил нас, но не нищих и убогих. Безмерное богатство и силы и славы его пред нас есть. Какову он Россию свою сделал, такова и будет: добрым - любимую; врагам - страшную; на весь мир славную; и славною быть не перестанет. Оставя нам разрушение тела своего, дух свой оставил нам, о Россие! Видя, кто и каковой тебя оставил, виждь и какову (Россию) оставил тебе»! Архиепископ Феофан (Прокопович) прославился и составлением законодательного памятника - Духовного Регламента (1720 г.) для коллегиального управления Церковью через Святейший Правительствующий Синод вместо Патриарха как административного главы Церкви. Регламент состоит из трех частей: 1. О причинах учреждения Синода и о преимуществах коллегиального управления; 2. О делах, подлежащих коллегиальному управлению; 3. Об обязанностях Правительствующего Синода. Как литературный памятник «Регламент» описывает темные стороны жизни и светлые идеи просвещения. Феофан (Прокопович) был покровителем науки и ученых. В его доме собирались передовые люди того времени, среди них писатель сатирик - князь Антиох Кантемир, который ратовал прорыв невежества старины и защищал дело обновления России. Белинский назвал Кантемира «первым сподвижникам Петра Великого на поприще литературы». Это Кантемир в своей лучшей сатире «К уму своему», или «На хулящих учение» высмеял крайних ненавистников просвещения и осудил тех, кто воспринял только внешнюю сторону европейской культуры: костюмы, прическу, манеры, а в умственном и нравственном отношениях остался на нисшей ступени развития, предпочитая фунт доброй пудры римскому философу Сенеке, а модного портного или сапожника ставя выше Цицерона и Виргилия.
Много помогали популяризации петровских реформ описания путешествий по Европе таких лиц, которые интересовались плодами европейского просвещения. Сюда относятся описания путешествий по Европе Шереметьева, Матвеева, заключившего торговый договор с Францией. Самым же замечательным светским литературным произведением Петровской эпохи является книга «О скудости и богатстве» (1724)», которую написал простой зажиточный крестьянин Иван Посошков (1670-1726), очень начитанный и мудрый житейской мудростью. Он первым из простых людей откликнулся на призыв Петра и послал своего сына за границу. В сочинении Посошкова мы находим целый ряд проектов для реформ в разных отраслях государственного управления. Горячий патриот, Посошков, подмечая темные стороны жизни своей Родины и улавливая главное зло, от которого страдает Россия, в своих советах и суждениях ушел так далеко, что его глубокие мысли проводились в жизнь не только при Петре, но и в позднейшие периоды истории. В основу жизни Посошков ставит нравственность и проповедует необходимость воспитания народа в истинной вере и благочестии. Придавая огромное значение духовенству в христианском воспитании народа, Посошков рекомендует поднять прежде всего образование духовенства через открытие пасторских курсов, во главе с «академией, всех наук исполненной» рекомендует Посошков также позаботиться и о материальном положении духовенства, чтобы оно думало о пастве, а не о пашне и советует восстановить старый обычай церковной десятины, то есть жертвования десятой части дохода на церковные нужды. В главе о правосудии Посошков говорит, что Уложение Царя Алексея Михайловича устарело и что для составления полного Уложения надо призвать выборных лиц от всех сословий и сделать Суд одинаковый для всех сословий - скорый, прямой и правый. Интересно ответить, что любовь Посошкова к точным правилам, к строгому их исполнению, а в случае неисполнения - к жестокому наказанию, целиком совпадает с таким же рассуждением Петра Великого, веровавшего в чудодейственную силу строгости в нужных случаях. В главе о купечестве Посошков советует заниматься этим делом таким людям, которые подчиняются и выполняют требование этики, обязательной для всех, и аккуратно платят подать своему Государю - товары должны быть добрые, продаваться по справедливой цене, а за обман купцы должны подвергаться строгому наказанию, штрафу и даже физическому наказанию батогами и плетьми. В главе о крестьянстве Посошков видит причину их скудости в невежестве и призывает к обязательному обучению грамоте их детей. Не худо бы крестьян и поневолить, чтобы они детей своих отдавали дьячкам в научение грамоте и, научая грамоте, учили бы их писать, а кто не будет учить детей, на тех налагать «страхование» (штраф). Сочувствуя крестьянам и защищая их от произвола помещиков, налагающих на них «бремена неудобоносимые», Посошков не возражает против существования крепостного права, однако замечает, что «крестьянам помещик не вековечный владелец; прямой их владелец - Всероссийский Самодержец». За злоупотребление своими правами помещик должен быть лишен земли - «отписать ее Государю». Но и ленивых крестьян тоже надо жестоко наказывать. Посошков - этот «простец», как он сам себя называет, является типичным представителем переходной эпохи от XVII века к Петровской эпохе. В политической и общественно-просветительной жизни Посошков - сторонник Петра. В религиозных же и нравственных отношениях он - консерватор, убежденный
приверженец старины. Природный здравый смысл предохранил Посошкова от крайностей новшеств и от излишнего увлечения стариной. В сочинении «О скудости и Богатстве» Посошков изображает жизнь главным образом с отрицательной стороны. В другом своем сочинении «Завещание отеческое к своему сыну» Посошков дает положительный идеал образцовой христианской жизни: покорность неисповедимым путям Промысла Божия; неуклонное исполнение долга; постоянное Богомыслие; любовь ко всему живущему. Однако в своем идеале благочестия Посошков впадает в крайность преувеличенного значения обрядности. Посошкову глубоко нравится и древлерусский идеал аскетической жизни. Советы Посошкова для частной жизни часто напоминают правила Домостроя. Но по сравнению с Домостроем Посошков сделал шаг вперед от патриархальной грубости к гуманному взгляду на женщину как помощницу и советницу мужу. Посошков против обычая сразу свататься за несколько невест, ибо невеста «девица такой же человек, яко ты, а не лошадь». В воспитании детей он придает большое значение внедрению в чистые души детей страха Божия и почтительного отношения к старшим и советует детей «держать в грозе так, чтобы и взгляда вашего боялись. И аще в Божьем вашем страхе возрастут, то они добрые люди будут». Посошков рекомендует не удовлетворяться только славянской грамматикой, но обучать детей иностранным языкам - латинскому, греческому, польскому и приучать их к чтению всех книг, кроме еретических и душевредных». Ярким представителем нового светского миросозерцания в Петровскую эпоху был образованный человек того времени Василий Никитич Татищев (1686-1750). В сочинении Татищева «Духовная» даются религиозно-нравственные и практические советы молодым дворянам, вступающим в свет, которые должны читать Священное Писание и Отцов Церкви и «Юности честное зерцало». До 18 лет молодой человек должен учиться; с 18 до 50 - службы военная или гражданская; после 50 лет - сельское хозяйство в своем имении. Татищеву принадлежит первый в России пятитомный труд Русской Истории, представляющий собой скорее летописный свод событий, доведенный до Царствования Феодора Иоанновича. Этим ценным материалом воспользовались наши первые историки при составлении уже настоящих трудов по истории Государства Российского - Ломоносов и Карамзин. К числу наиболее видных критиков петровских реформ относится ученый того времени, проповедник, питомец Киевской Духовной академии, первый председатель Святейшего Синода, митрополит Рязанский Стефан (Яворский). Не будучи крайним приверженцем старины, одобряя реформы и нововведения Петра и перенесение столицы России из Москвы в Петербург, Стефан (Яворский), однако, видел опасность, грозящую вере Православной и Русской Поместной Церкви от начавшегося при Петре слишком тесного общения с иностранным миром. Боясь, что многие россияне, узрев чужие земли, могут отойти от своей веры, Стефан (Яворский) был больше на стороне Царевича Алексея Петровича, называя его «Хранителем Закона Божия». Охрана чистоты Православия изложена Яворским в его сочинении «Камень веры». В заключение нашего обзора Петровской эпохи коснемся вопроса оценки Синодального периода в истории Русской Поместной Церкви. Среди многих русских утвердилось отрицательное мнение о Синодальном периоде в Русской Церкви, якобы лишенной всякой свободы. Но так ли это? Конечно, никто не может сказать, что было бы при патриаршем управлении Церковью. Но можно сказать, что в Синодальный период Православная Церковь поднялась на большую
высоту во всех областях своей деятельности. Профессор церковной истории Е.Е. Голубинский в предисловии к первому тому своих трудов писал: «Текущий период Петербургский есть период водворения у нас настоящего просвещения, а вместе с сим и более совершенного понимания Христианства». Русская Церковь в раннюю пору своего существования, при всем наличии могучих сил христианского подвига и святости, Богословски была в младенческом состоянии. Это в Синодальный период Церковь овладела научно-Богословскими знаниями и стала возглавительницей всего Восточного Православия, способной состязаться в Богословских познаниях с западными христианскими церквами, дотоле гордившимися своим научно-Богословским превосходством. До синодального периода на Руси православные собратья греки, славяне, арабы учились у западных иноверцев, главным образом у протестантов. В синодальный же период количество «восточников», прошедших через русские духовные академии, постоянно возростало. Весьма отрадно отметить, что профессор А.В. Карташев в своих «Очерках по истории Русской Церкви» тоже подверг критике крайне отрицательный взгляд на Синодальный период Русской Церкви. Считая аргументацию профессора Карташева в защиту Синодального периода вполне основательной, остановимся кратко на ней. По мнению профессора Карташева, слишком крутые, до болезненности, реформы Петра для Русской Церкви явились «благодетельным страданием». Перефразируя классическое изречение «Петр бросил вызов России, а она ему ответила Пушкиным», Карташев прибавил: «а в Церкви - явлением Филарета». И как за спиной Пушкина мыслим весь Олимп русской литературы, так и за спиной Московского митрополита Филарета «высится иконостас блестящих иерархических светил, Богословов, проповедников и церковных писателей XVIII— XIX веков на Руси. В Синодальный период, говорит Карташев, проникновение в глубинные основы Православия, кроме профессиональных представителей Богословствующей мысли, проявили русские миряне, представители светской культуры - славянофилы Хомяков, братья Аксаковы и многие другие Богословы и философы. «Христианское дыхание нашей литературы на весь мир есть прямое детище тысячелетнего воспитательного воздействия нашей Церкви». От самой своей колыбели Русская Церковь была ревнительницей в прославлении собственных святых, оправдывая свое высокое звание Святой Руси. Несмотря на стеснительный контроль Петровского законодательства, временно остановившего эту щедрую канонизацию святых, все же Церковь прославила до конца Синодального периода десять новых святых. Однако частные опыты собирания сведений, например, Е. Поселянина, а также данные церковных журналов выявляют более ста новых имен для заслуженной канонизации. Если к ним, утверждает Карташев, присоединить сотни, а мы добавили бы тысячи, вспоенных и вскормленных духовно Русской Церковью в Синодальный период избранников, принявших мученический венец исповедников во дни начавшихся гонений на Руси, то свидетельство о богатстве скопившейся святости в Русской Церкви Синодального периода будет бесспорным. Каталогу в 500 чтимых имен за первые 700 лет истории России Русская Церковь смело может противопоставить свой новейший месяцеслов и матрилог за 250 лет неизмеримо больше прежнего, да еще под героическим и неувядаемым венцом мученичества за веру Христову. Другим наглядным доказательством обилия святости на Руси, давшей
основание величать Святой Русью нашу Родину и в Синодальный период Русской Церкви, профессор Карташев считает широкое разлитие по лицу Русской Земли монашества и монастырей. Секуляризационное давление правительства, с отобранием земельных владений у монастырей, только еще раз ярко подчеркнуло живучесть русского монашества и его новый расцвет. Пробудив в монашестве неистощимую энергию для трудового приспособления к существованию, отобрание земель и закрытие части монастырей послужило толчком к духовному его возрождению в форме Православного старчества. Перефразируя слова: «Петр бросил вызов русскому монашеству», профессор добавляет: а через 50 лет монашество ответило ему явлением св. Тихона Задонского, старца Паисия (Величковского), а через новые 50 лет - св. Серафима Саровского; через новые 50 лет - святителей Феофана Затворника, старца Амвросия Оптинского и целого сонма иных подвижников. На основании такого подхода к объективной оценке Синодального периода, с точки зрения идеалов русской святости и древлерусского благочестия, давших обильные плоды и в Синодальный период нашей Поместной Русской Церкви, Карташев приходит к заключению, что пора дать отставку «устаревшей односторонней пессимистической оценке Синодального периода и увидеть в нем высшее исторически восходящее проявление духовных сил и достижений Русской Церкви». Русская Церковь не только в Древней Руси, но и на протяжении многих веков нашей дореволюционной России выявила столько творческих ценностей в иконописи, в религиозной музыке, в церковном зодчестве и в культуре вообще, что Православное излучение Русской Церкви играет первенствующую роль в жизни всех православных Восточных церквей и всего Православного Славянства. Поэтому пора нам отказаться от «европеизма» и ощутить в себе живую и глубокую веру в великое призвание Исторической России занять равноправное место на мировом фронте общечеловеческого просвещения. Пора нам приникнуть к нашей славной отечественной истории всем нашим патриотически любящим сердцем и умом, умудренным трагическим опытом революции. Вот к какой бодрящей и светлой оценке величия нашего государства и Церкви не только в Древний период, но и в Синодальный период их бытия пришел профессор Карташев после трагических событий на нашей Родине, проанализировав и уразумев истинное величие нашей Поместной Российской Церкви. ВЕК СЛЕПОГО, РАБСКОГО ПОДРАЖАНИЯ ЗАПАДУ Отданный Петром на выучку Западу, русский народ в лице передового общества слишком перестарался, впал в слепое, рабское подражание Западу и вместе с покроем платья стал без разбора пересаживать на русскую почву не только нужное и полезное, но и вредное для дальнейшего развития своей страны. Если на Западе такие литературные явления как ложноклассицизм, сентиментализм, романтизм, байронизм имели под собой корни, то нам, русским, они были совершенно чужды и только задерживали развитие самобытной русской литературы и национальной культуры. Ложноклассицизм на Западе появился в средине XVIII века, когда кончился во Франции золотой век французского классицизма или «Великий век» Корнеля, Расина, Мольера, создавших национальную литературу, и когда менее
талантливые писатели, увлеченные правилами классицизма, впали в ложноклассицизм, в котором отразился упадок литературного вкуса. К чести наших писателей, писавших в духе ложноклассицизма, надо сказать, что, отдавая дань этому направлению и соблюдая все правила ложноклассической теории, эти писатели вносили свежие струи русского реализма и самобытности в эти произведения, благодаря чему избегали крайности слепого подражания этим европейским образцам. Одним из выдающихся творцов ложноклассических торжественных од в России был Михаил Васильевич Ломоносов (1711-1765). Торжественные оды, или лирические стихотворения, в XVIII веке считались необходимой принадлежностью придворных празднеств на Руси. Способность Ломоносова в подборе удачных гипербол, изображении исполинских образов, высокий стиль и торжественность поэтического вдохновения, которые требовались теорией ложноклассицизма, придавали одам Ломоносова отпечаток высокопарности, отвечающей господствующему вкусу того времени. Не даром Ломоносова прозвали «Российским Пиндаром», по имени гениального лирического поэта древней Греции, заслужившего имя короля лириков. Лирика Ломоносова, согретая любовью к Родине, особенно ярко отразилась в его оде «Надень восшествия на престол Императрицы Елизаветы Петровны». В этой оде Ломоносов воздает заслуженную славу Императрице, даровавшей новый устав Академии наук. Подчеркивая миролюбие Императрицы, поэт называет ее «Царей и Царств отрадой и возлюбленной тишиной». Главным героем своих од Ломоносов избрал Петра Великого и за это получил почетное звание «Певца Петра Великого». Восторженный поклонник великих преобразований Петра, Ломоносов величает его «национальным героем и творцом Императорской России». Придавая Петру титанические размеры, сверхчеловеческие силы, Ломоносов восклицает: Он бог; он бог твой был, Россия! Он члены взял в тебе плотские, Сошел к тебе от горних мест; Он ныне в вечности сияет, Среди героев выше звезд. Сказанное Ломоносовым в 1755 году «Похвальное слово Петру», считается образцом ораторского красноречия того времени. Ломоносов изображает в этом «Слове» могучий образ «чудотворца исполина» и «Царя трудолюбца». Принимая во внимание, что и сам Ломоносов был «созданием новой России» и носителем европейской культуры и науки, Белинский назвал Ломоносова «Сотрудником Петра Великого на поприще литературы». Как православный сын России Ломоносов читал Священное Писание, увлекся мощным, величественным и образным языком Славянской Библии и написал несколько религиозных, или духовных од, которые стоят значительно выше его торжественных од по своей художественной красоте. Изучая природу, увлекаясь красотами Божьего мира, называя природу «Евангелием», неумолчно благовествующим творческую силу Создателя видимого мира, Ломоносов воздал похвалу величеству и всемогуществу Божию в своих двух одах - «Утреннего и вечернего размышления о Божьем величестве». Прекрасна и его ода, написанная «При случае великого северного сияния». Как уроженца севера это величественное явление занимало ум и воображение Ломоносова с детства. Созерцая картины звездного неба и чувствуя при этом свое ничтожество, Ломоносов пишет:
Открылась бездна, звезд полна, Звездам числа нет, бездне - дна. Песчинка как в морских волнах, Как мала искра в вечном льде, Как в сильном вихре тонкой прах, Так я, в сей бездне углублен, Теряюсь, мыслью утомлен! Размышляя об ограниченности человеческого познания мировых загадок вселенной, Ломоносов восклицает: Скажите ж, коль велик Творец! Теряясь в научных теориях того времени, безсильных объяснить тайну северного сияния, Ломоносов пишет: Но где ж, натура, твой закон? С полночных стран встает заря! Не солнце ль ставит там свой трон? Не льдисты ль мещут огнь моря? Се хладный пламень нас покрыл! Се в ночь на землю день вступил! Как мы видим из его реалистических картин, Ломоносов, отдавая дань моде и пользуясь ложноклассической теорией, не впал в слепое, рабское подражание этому чуждому направлению и внес в свои произведения живую струю русскости и оригинальности, заслужив почетное звание создателя и преобразователя русского литературного языка, который в XVIII веке находился в хаотическом состоянии. В это время старинный церковно-славянский язык, создавший богатую духовную литературу, отошел далеко от разговорной русской речи. Для новых понятий и идей при Петре вводились иностранные слова или варваризмы из латинского, немецкого, голландского и других языков. При буквальном переводе с иностранных языков портился русский язык. И вот, за трудно разрешимую задачу усовершенствования и очистки языка взялся Ломоносов. В своем рассуждении «О пользе книг церковных в Российском языке» Ломоносов высказал правильный взгляд, что русский литературный язык должен развиваться на своей исторической основе церковно-славянского языка, из которого он вырос, и из разговорной речи. При этом в своей «Теории трех штилей» Ломоносов все славянское богатство русского языка разделил на три категории: 1. Высокий стиль, с примесью славянского языка. На нем должно писать произведения важные и торжественные - героические поэмы, трагедии, похвальные оды и речи о важных материях. 2. Средний стиль. Язык театральных сочинений, сатир, элегий, идиллий, дружеских писем - без высокопарных выражений. 3. Низкий стиль - комедии, песни, эпиграммы и житейские дела. В области поэзии Ломоносов оказал огромную услугу стихосложению. Вместо силлабического стиха с одинаковым количеством слогов, Ломоносов вслед за Тредьяковским ввел тоническое стихосложение, основанное на правильном ритмическом чередовании ударений, что вполне соответствует природе русского языка. Литературный язык Ломоносова, излишне высокопарный, страдающий латино-немецкой конструкцией, был далек еще от совершенства, поэтому писатели после Ломоносова позаботились о его упрощении и сближении с богатой народной речью.
XVIII век подражания Западу был также и просвещенным веком Екатерины Великой (1729-1796). Впитав в себя мудрость европейского просвещения и не желая отстать от «просвещенного абсолютизма XVIII века», Екатерина вела переписку с выдающимися писателями и философами того времени - Дидро, Монтескье, Даламбер, Кондильяк. Особенно под влиянием Вольтера Императрица сделалась ревностной поклонницей французской литературы и рационалистической философии. Столица России Санкт-Петербург при Екатерине стала французской во всех отношениях - язык, манеры, наряды, вина и даже французская кухня стали неотъемлемой принадлежностью русского высшего общества. Если при Петре Великом царило немецкое влияние, с преобладанием технического, практического образования, то при Екатерине Великой царило французское влияние, с преобладанием либерально-гуманитарного образования и заботой об общем развитии человеческой личности. По образному выражению поэта Хераскова, «Петр дал России тело, а Екатерина - душу». Заботясь о нравственном воспитании или, как тогда выражались, «о благонравии», Екатерина Великая поручила президенту Академии Художеств Бецкому выработать план воспитания детей. Исходя из того, что в семье главное влияние на детей имеет мать, было решено позаботиться о женском образовании и воспитании. В результате были основаны школа для благородных девиц дворянства при Вознесенском (Смольном) монастыре и школа для девиц среднего класса. В «Инструкции князю Салтыкову» Императрица указывала на необходимость воспитания здорового тела и «умонаклонения к добру». В «Наказе 1767 года», написанном Императрицей для «Комиссии по составлению Свода законов», вместо устаревшего «Уложения Царя Алексея Михайловича», проповедуются идеи веротерпимости для разноплеменного населения России и отмена жестоких наказаний с пытками. Либеральные и гуманные идеи Императрицы в ее «Наказе» привели в восторг Вольтера, и он написал даже оду в честь Екатерины, назвав ее «Зарею просвещения, идущего с Севера». Императрица была популярна и среди русского народа. Эта популярность нередко переходила в пламенное обожание «Матушки Екатерины». Либеральная Императрица под страхом французской революции и казни Людовика XVI в 1793 году стала более консервативной и узрела опасность для государства в чрезмерном свободомыслии. Не любила Государыня всяких мистиков, масонских тайных лож, откровенно заявляя: «Если хотите делать добро людям, не окружайте себя таинственностью и мраком. Делайте добро без всяких фокусов. Вам никто не мешает». Императрицу Екатерину, сделавшую Россию первенствующей европейской державой, положившую начало «новой породе людей», президент Академии наук Бецкий приветствовал так: «Петр создал в России людей, а Ваше Величество вложили в них душу», а историк Ключевский писал о величии Екатерининского века: «Екатерина всем стилем своего пышного и красочного Царствования, громом побед Российского воинства, широтой и размахом государственной деятельности сумела показать русским людям, дотоле в известной мере душевно приниженным, на что они способны, чего они на самом деле стоят и какова на деле русская национальная сущность, не только равная, но и во многом превышающая сущность других наций». Век Екатерины Великой дал крупного поэта величавого стиля поэзии XVIII века - Гавриила Романовича Державина (1743-1816), который своим безбоязненным нарушением строгих правил ложноклассической теории через введение
в свое творчество простоты и естественности, близкой к действительной жизни, соединением возвышенного тона с шутливым употреблением слов из народного языка, впервые поколебал на Руси господство ложноклассицизма и низвел его с мнимо-олимпийской высоты. Как Ломоносов был «певцом Петра», так Державин, гений которого прогремел на всю Россию, был «певцом всего просвещенного Екатерининского века, во главе с Императрицей». Державин был проповедником благонравия и гуманности, которые Императрица поставила в основу воспитания молодежи. Державин в своей оде «На Рождение на Севере Порфирородного Отрока» (1779) призывает его «быть на троне человеком», что вполне оправдалось на Царственном отроке, внуке Екатерины - Александре Павловиче. Державина невозможно было втиснуть в узкие рамки ложноклассицизма. Державин рвался на свободу со своим оригинальным творчеством, согретым искренним чувством и потребностью изображать русскую действительность в духе реализма - отражения не только достоинства, но и недостатков изображаемых лиц и событий. Вот почему в знаменитой оде «К Фелице», восхваляя Императрицу Екатерину II за ее простоту, добродушие, трудолюбие, презрение к праздным развлечениям, поэт тут же бичует немилосердно вельмож, их безумную роскошь, корыстолюбие, пышный и праздный образ жизни, полный гордости и мелочного тщеславия. Правда, добродушный Державин клеймит окружение Императрицы «без всякого злоречия, хотя и с довольной издевкой и с шалостью». Державин еще не дорос до истинно высокого назначения поэзии, которая, по словам Пушкина, должна «глаголом жечь сердца людей». Он все еще разделяет с современными ему поэтами взгляд на поэзию как на приятное развлечение, а посему ставит в заслугу Императрице Екатерине в оде «К Фелице» ее взгляд на поэзию как на украшение жизни и развлечение: «Поэзия тебе любезна, приятна, сладостна, полезна, как летом сладкий лимонад». В стремлении к народности Державин в оде «На взятие Варшавы» изображает Суворова в духе и стиле древнерусского былинного эпоса: Вихрь полуночный - летит богатырь! Тьма от чела его, с посвиста пыль. Молньи от взоров бегут впереди. Дубы грядою лежат позади. Ступит на горы - горы трещат. Ляжет на воды - бездны кипят. Граду коснется - град упадает. Башни рукою за облак кидает. И современники Державина, и он сам постигали важность в поэзии жизненности и искренности, столь чуждой сухому формализму. В стихотворении «Памятник» (1779) Державин смело заявляет: Как из безвестности я тем известен стал, Что первым я дерзнул в забавном русском слоге О добродетелях Фелицы возгласить, В сердечной простоте беседовать о Боге И истину Царям с улыбкой говорить. Могучий, гиперболический язык Державина при воспевании русских героев, «Екатерининских орлов», не является слепым подражанием напыщенной высокопарности ложно-классических од. Это - подлинное и искреннее изображение действительно существовавшей «величавости» и «величественности»
Екатерининского века. По авторитетному свидетельству Пушкина, воспевание военной доблести в державинской поэзии заключает в себе нечто «громадное смелостью воображения, ошеломляющим богатством и нагромождением красок и образов, которыми Державин прекрасно послужил той самой идее Российского Великодержавия, которую внесла в русскую жизнь тех времен Великая Императрица». Гоголь же, преклоняясь перед исполинской и парящей высотой поэзии Державина, находит, что все поэты того времени по сравнению с великаном Державиным кажутся пигмеями. И действительно, кто мог дерзнуть писать так: Везувий пламя изрыгает; Столб огненный во тьме стоит; Багрово зарево сияет; Дым черный клубом вверх летит. Краснеет Понт, ревет гром ярый; Ударам вслед звучат удары. Дрожит земля, дождь искр течет; Клокочут реки рдяной лавы. О, Росс! Таков твой образ славы, Что зрел пред Измаилом свет. Вспомним переход чудо-богатырей Суворова через Альпы, где зияющие пропасти могли поглотить их! Вспомним разрушенный врагами Чертов мост, через который бесстрашный Суворов вел своих орлов, которым приходилось тут же выбивать своих врагов, прятавшихся в неприступных ущельях. Вспомним всю немыслимую, уму непостижимую сказочно-былинную доблесть воинов Исторической России, и тогда не покажется напыщенным и искусственным гиперболический язык Державина. Гоголь, восхищаясь гениальным певцом величия России, говорит: «У Державина всюду истинно правдивое величие. Все у него величаво: величав образ Екатерины, величава Россия, созерцающая себя в осьми морях своих, величавы полководцы-орлы и их воины». Как бы подслушав незаслуженные упреки критиков в лести Екатерине, певец Екатерины в оде «Видение мурзы» написал: Не лесть я пел и не мечты, А то, чему весь мир свидетель... Как солнце, как луну поставлю Твой образ будущим векам; Превознесу тебя, прославлю; Тобой безсмертен буду сам. Глубина державинского гения помогла ему создать две религиозно-философские оды «На смерть князя Мещерского» и «Бог». В первой оде Державин выразил идею ничтожности всего земного, изображая вельможу-эпикурейца, утопавшего в роскоши и земных удовольствиях. Вслушиваясь в бой часов, в этот «глагол времен, металла звон», Державин говорит, что с каждым часом человеческая жизнь приближается к неизбежной кончине, поражающей монарха и простого смертного. Обращаясь к другу, князю Мещерскому-Перфильеву, поэт призывает его примириться с мыслью о неизбежном: Сей день иль завтра умереть, Перфильев, должно нам, конечно. Почто ж терзаться и скорбеть,
Что смертный друг твой жил не вечно?... Благословляй небес удар! Красочно изображено всемогущество всепоглощающей смерти: Ничто от роковых когтей, Никая тварь не убегает: Монарх и узник - снедь червей, Гробницы злость стихий снедает... Глотает царства алчна смерть... Приемлем с жизнью смерть свою, На то, чтоб умереть, родимся... В 1784 голу Державин написал единственную в своем роде безсмертную оду «Бог», переведенную на все культурные языки. В своей дерзновенной попытке хотя бы приблизительно постичь непостижимую сущность Божества Державин подарил миру глубочайшее творение. Оду «Бог» он начал писать в 1780 году, под живым впечатлением и переживанием Пасхальной заутрени, когда он, вернувшись домой, сразу же набросал несколько первых строф. Отвлекаемый делами, Державин закончил эту оду в 1784 году. Философское рассуждение о природе Божества, об отношении человека к Богу облечено в этой оде в такую яркую, образную и красочную форму, проникнуто таким глубоким чувством религиозного умиления и восторга, что эта ода вдохновенного автора производит впечатление религиозного художественного гимна Богу и Творцу мира. Перечислив свойства Единого по Существу, но Троичного в Лицах Бога, Державин сознает полное свое бессилие проникнуть в тайну Божественной природы, в самую сущность Божества и в смиренном сознании ограниченности человеческого разума переходит к посильному изображению величия Божия, перед которым вся вселенная с неисчислимыми мирами представляется поэту каким-то вихрем ничтожных пылинок: В воздушном океане оном Миры умножа миллионом Стократ других миров - и то, Когда дерзну сравнить с Тобою, Лишь будет точкою одною. А я перед Тобой - ничто. Во второй половине оды поэт размышляет о назначении человека на земле стремиться ввысь, к небесному, вечному, ибо в человеке отражается Бог, «как солнце в малой капле вод»: Ничто! Но Ты во мне сияешь Величеством Твоих доброт; Во мне Себя изображаешь, Как Солнце в малой капле вод. Ничто! Но жизнь я ощущаю... Я есть - конечно, есть и Ты! Удивительно точно Державин определяет сущность человеческого существа, воплощая это определение в сжатом, но сильном противопоставлении качеств человеческой природы: Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю; Я царь - я раб, я червь - я Бог.
Заканчивает свою безсмертную оду Державин глубоким умилением пред благостью любвеобильного Творца, вызвавшего человека из небытия к бытию и через «смертну бездну» ведущей его к безсмертию. Твое созданье я, Создатель! Твоей премудрости я тварь! Источник жизни, благ Податель, Душа души моей и Царь! Твоей то правде нужно было, Чтоб смертну бездну преходило Мое безсмертно бытие; Чтоб дух мой в смертность облачился, И чтоб чрез смерть я возвратился, Отец, в безсмертие Твое! ДЕНИС ИВАНОВИЧ ФОНВИЗИН (1744-1792) С легкой руки Державина, внесшего в русское литературное творчество ценные элементы самобытности, естественности и народности, Фонвизин сделал большой шаг вперед в сближении литературы с действительной жизнью народа. Являясь ревностным поборником идеала, положенного в основу воспитания Екатериной II, стремившейся создать «новую породу людей», отличающихся «благонравием», Фонвизин решил написать бытовую комедию «Недоросль». В этой комедии он показал, как далеко было русское общество от идеала Императрицы и обличил русское общество в «злонравии» и в других пороках, связанных с неправильным воспитанием. Комедия «Недоросль» целиком взята из жизни как художественное обобщение этой жизни, полной отрицательных сторон. Успеху комедии помогли чисто народные выражения, выхваченные Фонвизиным из живой разговорной речи, подслушанной им на базарах и на прогулках по московским улицам. И неудивительно поэтому, что до появления безсмертной комедии Грибоедова «Горе от ума» русский театр не знал другой равноценной комедии. Главным действующим лицом в комедии «Недоросль» является госпожа Простакова, вся несложная жизнь которой раскрыта автором с полнотой и яркостью, с большим художественным искусством и в то же время без всяких карикатурных преувеличений. Автор показал, как сложился и в силу каких причин характер Простаковой принял такие уродливые формы. Полное невежество с детства окружало Простакову. Она сама в комедии рассказывает, как с ранних лет вкореняли в детей ненависть к познаниям, к науке, к просвещению: «Прокляну ребенку, - говорил отец Простаковой Скотинин, - если что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет»! Эту животную вражду ко всякого рода просвещению унаследовала Простакова от своего отца. В припадке своего невежества она говорит: «Без науки жили люди и живут». Простакова возмущается, что ее воспитанница Софья грамотная и может письма читать: «Вот, до чего дожили! К девушкам письма пишут! Девушка грамоте умеет! Я благодаря Бога не так воспитана; я могу письма получать, а читать их всегда велю другому». Будучи самодуркой, Простакова не считает своих крепостных крестьян за людей: «Все сама делаю. С утра до вечера, как за язык повешена: то бранюсь, то дерусь; тем и дом держится». Сына своего
Митрофанушку Простакова любит не человеческой, а животной любовью. Она свою любовь к сыну сравнивает с привязанностью собаки к щенку: «Слыханое ли дело, чтобы собака своих щенят выдавала»! И действительно, вся воспитательная система сына сводится у нее к одному питанию физическому, к кормлению Митрофанушки и заботам о его материальном благополучии. Если Простакова и дает некоторое подобие образования сыну, то только в силу необходимости, потому что без этого нельзя поступить на службу и выйти в люди. Презирая всякого рода образование, Простакова соблюдает внешний обряд учения: нанимает учителей «числом поболее, ценою подешевле» и всецело потворствует лени Митрофанушки, боясь переутомить его наукой. Отсутствием воспитания Митрофанушки Простакова сама приготовила себе заслуженное наказание. В последнем действии комедии, лишенная власти и силы, Простакова надеется найти себе поддержку у сына и бросается к нему на шею: «Один ты у меня остался, мой сердечный друг, Митрофанушка»! И что же слышит мать в ответ на эти слова от избалованного сына: «Да отвяжись, матушка, как навязалась». Один из положительных героев комедии, Стародум, суммирует всю глубину трагедии материнского сердца Простаковой такими словами: «Вот злонравия достойные плоды»! И хотя по словам одного из учителей Митрофанушки, Вральмана, голова у этого избалованного маменькина сыночка «была слабее брюха», однако на самом деле Митрофанушка не был от природы глупым, и хотя мать называла его в шестнадцать лет все еще «ребенком», у Митрофанушки мысли были уже не детские: «Не хочу учиться - хочу жениться»! Злоупотребляя любовью матери, этот притворный детина часто жалуется матери на свою болезнь и усталость, чтобы избавиться от уроков. Когда же взволнованная мать предлагает послать за доктором, Митрофанушка возражает: «Нет, нет, матушка. Я лучше сам выздоровею». В буквальном смысле недорослями в то время назывались дворянские дети, не достигшие еще двадцатилетнего возраста для военной службы. Но в этой комедии под словом «недоросль» следует понимать умственную незрелость и невежество молодого человека без воспитания и образования. Как видно из этой комедии, Митрофанушка, питая отвращение к учению, предпочитал проводить свое время в девичьей комнате или на голубятне. Не желая проходить новые уроки, любил он повторять, «зубрить зады». Мать свою он держал всегда в страхе и чтобы добиться своего, настоять на своем, пугает ее самоубийством: «нырну в воду». Желая подчеркнуть свою любовь к матери, Митрофанушка рассказывает сон о том, как «матушка колотила» его батюшку и как жаль ему стало матушку, которая «устала, колотя батюшку». Нравственная грубость Митрофанушки сказывается в его отношении к людям. Оскорбляя одного из своих учителей, отставного солдата Цыфиркина, Митрофанушка называет его «гарнизонной крысой». Преданной и доброй служанке Еремеевне он грозит пожаловаться матери, и она, говорит Митрофанушка, «изволит дать тебе таску по-вчерашнему». Не так полно и красочно обрисованы другие отрицательные герои комедии. Господин Простаков, отец Митрофанушки - забитый, обезличенный своей супругой муж, «рохля», который «смирен, как теленок». Рассказывая про себя Стародуму, Простаков называет себя: «Я - женин муж», а жене своей откровенно заявляет: «При твоих глазах мои ничего не видят». Еще более карикатурен Скотинин, отец Простаковой, гордящийся своей
любовью к «свинкам». Скотинин с особой важностью заявляет, что все Скотинины «крепкоголовые». Один из них хотел проехать верхом на лошади через низкие ворота, да забыл пригнуться. Он страшно ударился лбом о ворота, но остался жив и только спросил: «Целы ли ворота?» Кратко, живо, правдоподобно описаны типы тогдашних воспитателей и учителей: «Убоявшийся бездны премудрости», недоучившийся семинарист Кутейкин; гарнизонный солдат Цыфиркин; немец Вральман, променявший «кучерские козла» на указку педагога. Прекрасно изображена и нянька Еремеевна, типичная представительница преданных своим господам крепостных слуг. Что касается положительных героев комедии, то они в художественном отношении обрисованы бледнее и не так живо, как отрицательные герои. Положительные герои - это не живые лица, а олицетворения добродетелей и взглядов Фонвизина на правильное воспитание в духе благонравия. Лучше всех героев Стародум, придававший громадное значение достоинству человека: «Имей сердце, имей душу - и будешь человек во всякое время». На все же прочее - мода: «на умы, на знания, как на пряжки да на пуговицы». Считая благонравие выше всех познаний человека, Стародум рассуждает: «Без души просвещеннейшая умница - жалкая тварь, ибо ценность человеческой личности определяется не чинами, не происхождением, а добродетелью». Стародум говорит: я желал бы, «чтобы при всех науках не забывалась главная цель всех знаний человека - благонравие. Наука в развращенном человеке есть лютое оружие делать зло». АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ ГРИБОЕДОВ От подражания к оригинальной классической литературе В век подражания наших писателей литературным образцам европейских писателей уже прибавились свежие струи наростающей потребности к оригинальности и самобытности. Однако русская литература не сразу вышла на самобытную дорогу отражения русской жизни. Потребовалась переходная эпоха в истории русской литературы, представителями которой были Александр Сергеевич Грибоедов (1795-1829) и Иван Андреевич Крылов (1768-1844). Грибоедов - сын богатых и просвещенных родителей, получил хорошее образование и в возрасте пятнадцати лет уже свободно говорил на семи иностранных языках. После пробы своего пера на остроумных комедиях, он серьезно принялся за свою бессмертную комедию «Горе от ума», истинный шедевр русско-славянской и мировой литературы. В этой комедии Грибоедов, прозванный Предтечей Пушкина, дает нам правдивую сатирическую картину жизни московского общества в двадцатых годах XIX века. Он бичует это общество за то, что его «трудно было даже крепкой вожжей удержать от жалкой тошноты по стороне чужой». Свое чувство негодования против забывших «и нравы, и язык и старину святую» Грибоедов выражает так: Ах, если рождены мы все перенимать, Хоть у китайцев бы нам несколько занять Премудрого у них незнанья иноземцев! Воскреснем ли когда от чужевластья мод, Чтоб умный, добрый наш народ
Хотя по языку нас не считал за немцев! Целью Грибоедова является показать недостатки русского общества - отсутствие высших интересов и идеалов, праздная и бесполезная жизнь, нравственная беспринципность. Страдавший подобными недостатками Фамусов приглашает всех к обеду: «Хоть честный человек, хоть нет - для всех равнехонько, про всех готов обед». И, что всего хуже, Фамусов ставил в заслугу эту нравственную неразборчивость, не делая никакого различия между хорошими и плохими людьми, лишь бы они были в чем-нибудь полезны ему для достижения эгоистических целей в его мещанском благополучии. Фамусов был типичным представителем московского барства той эпохи. Самое главное в жизни, по мнению Фамусова, это - деньги, знатное происхождение и высокий чин. Он и дочери своей, Софии, желает жениха, а себе зятя «с звездами и чинами»: «Кто беден - тот тебе не пара». Поэтому он прочит в женихи Софии полковника Скалозуба: «Не нынче - завтра генерал». Да и на общественную службу он смотрит как на добывание денег. Отсюда ясно, почему Фамусов возненавидел положительного героя комедии Чацкого, который в ответ на предложение Фамусова о службе отвечает: «Служить бы рад - прислуживаться тошно». Чацкий считает долгом «служить делу, а не лицам». Фамусов говорит, что таких как Чацкий не следует «на выстрел подпускать к столицам». Служебные обязанности Фамусов сводит к подписи бумаг; он даже цинично хвастает об этом: А у меня, что дело, что не дело, Обычай мой такой: подписано - и с плечь долой. Фамусов в восторге от своего дядюшки Максима Петровича, потому что он, когда надо подслужиться и обратить на себя внимание, «сгибался в перегиб», готов был разыграть шутовскую роль, чтобы рассмешить начальство, забывая и свой возраст, и «надменный нрав». Особенно возмущает автора комедии взгляд Фамусова на образование как на зло в общественной жизни. Когда Софья сказала, что Чацкий ездил за границу «ума искать», Фамусов взбесился и начал ругать образование как главную причину вредного вольнодумства. Убежденный, что «в чтеньи прок не велик», Фамусов предлагает дочери «не портить глаз над книгами напрасно», потому что Ученье - вот чума, ученость - вот причина, Что нынче пуще, чем когда Безумных развелось людей и дел и мнений... Уж коли зло пресечь - забрать все книги бы да сжечь! Однако Фамусов вынужден дать своей дочери светское воспитание, подчиняясь обычаю набирать учителей полки «числом поболее - ценою подешевле». Как боязливый раб общественного мнения Фамусов подчиняется традициям и требованиям общества. Ругая иностранное воспитание, моды, шляпки, шпильки, булавки, книжные и бисквитные лавки, он мирится со всем этим, потому что боится, «что станет говорить княгиня Марья Алексеевна», являющаяся олицетворением общественного мнения. И только ради этого доброго о нем мнения Фамусов подчиняется всему модному, и дом его открыт «для званых и незваных, особенно из иностранных». Искренно восхищается Фамусов только внешним лоском воспитания в московских барышнях, которые «словечка в простоте не скажут, все с ужимкой.» Фамусов находит вполне естественным давать чины и награды по службе своим родственникам:
Как станешь представлять к крестишку иль местечку, Ну как не порадеть родному человечку! Прекрасно нарисован Грибоедовым Молчалин - истинный кандидат в Фамусовы. Продвигаясь по службе лестью, низкопоклонством, умением всем угождать, Молчалин говорит, что его правилом является - Чтоб угождать всем людям без изъятья: Хозяину, где доведется жить, Начальнику, с кем буду я служить, Слуге его, который чистит платья, Швейцару, дворнику, для избежанья зла, Собаке дворника, чтоб ласкова была». У Молчалина, как и у Фамусова, слабо развито чувство собственного достоинства. Его нравственная низость ярко сказывается в отношении к Софье. Молчалин любит Лизу, а за Софьей ухаживает «по должности», надеясь через нее получить у ее отца повышение. Молчалин живет по принципу «чин чина почитай» и говорит: «В мои лета не должно сметь свое суждение иметь». Он удивляется смелости и независимости взглядов Чацкого, иронизирующего над умственной и нравственной нищетой Молчалина. Полковник Скалозуб - тип военного служаки, придающего особую важность внешней выправке солдат и шагистике, не заботящегося о воспитании их в патриотическом духе. Умственную ограниченность Скалозуба подметили и Софья, и служанка Лиза. Что же касается Фамусова, то он ухаживает за Скалозубом, потому что он «и золотой мешок, и метит в генералы». Софья стоит выше окружающей среды и не боится высказывать свое суждение. Фамусов совершенно утратил свое влияние на Софью, воспитание которой он поручил старушке француженке. В полной беспомощности влиять на дочь, Фамусов восклицает: «Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом!» Софью с детства связывала дружба с Чацким; но самолюбивой Софье не нравилось, что Чацкий уехал за границу: «Если любит кто кого, зачем ума искать и ездить за границу?» Не нравится Софье гордость Чацкого, который никогда и ни о ком не отзывался добрым словом. Не поняв Чацкого, смешав его сознание собственного достоинства с гордостью, Софья не понимает и Молчалина. Восхищаясь его скромностью, Софья ошибочно идеализирует Молчалина, не подозревая его притворства и двуличности. Заметное прислужничество и низкопоклонство Молчалина Софья объясняет его душевной добротой. На черном фоне ряда отрицательных героев комедии Грибоедов выводит светлый образ положительного героя - умного, благородного, просвещенного, смелого, независимого Чацкого, за личностью которого скрывается сам Грибоедов. Чацкий с детства воспитывался в доме Фамусовых вместе с Софьей под руководством иностранных гувернеров, из которых запомнились ему один немец педант и Гильоме француз, «подбитый ветерком». Потом он провел три года за границей и вернулся на родину вполне зрелым и просвещенным человеком. В свете возвышенных интересов и идеалов Чацкому московская жизнь кажется скучной, пустой по сравнению с Европой, а так как сдержанность была не в его натуре, то он начал беспощадно бичевать ту часть общества Москвы, которая усвоила «философию жизни» самого Фамусова.
Если бы у Чацкого была равнодушная натура раннего Онегина или бессердечная и холодная рассудительность Печорина с перевесом ума над сердцем или безвольная робость и нерешительность Рудина, тогда у него не случилось бы горя от ума. Но не таков был Чацкий. Трагедия его незаурядной личности была в том, что у него «ум с сердцем не в ладу» и не в его натуре было «сгибаться в перегиб» перед московским обществом. Он «рассудку вопреки, наперекор стихиям» громит ту среду, жертвой которой стала Софья; которая отечески лелеет «прошедшего житья подлейшие черты». Беда и значение Чацкого в том, что он поднял восстание один против всех. Пусть он еще не победил, но сам-то он не будет побежденным. Чацкий, как молодой весны гонец, сделался первой ласточкой начавшихся новых веяний в России, которые должны были положить конец той России, которой управляли Фамусовы и Молчалины. Чацкий никогда не был революционером. Чистейший аристократ, он разумно любил Россию, потому и не мог мириться с прототипами общечеловеческой пошлости. Ведь не заподозрили же мы Гоголя в бунтарстве за создание пародии на Фамусова в лице Сквозника-Дмухановского в комедии «Ревизор» и за потрясающую картину России в «Мертвых душах». Веровавший в постепенное обновление России, Чацкий с презрением относится к «прогрессивной» вздорной болтовне Репетилова - этого «беспозвоночного идеолога духовного мещанства». Клеймит он беспощадно и верного подголоска Репетилова - Антона Загорецкого - проныру и «мошенника и плута». Это ведь Загорецкий подобострастно заверяет Репетилова в своей с ним солидарности: «Такой же я, как вы, ужасный либерал». Горе у Чацкого не только от ума, не только от неразделенной любви, но и от идейного и нравственного одиночества. Свидетель всей закулисной мерзости и грязи, гнездившейся в фамусовском и подобных ему домах, Чацкий в отчаянии восклицает: С кем быть? Куда меня закинула судьба? Все гонят. Все клянут. Мучителей толпа. В любви - предателей. В вражде - неутомимых Рассказчиков неукротимых. Нескладных умников, лукавых простаков, Старух зловещих, стариков, Дряхлеющих над выдумками, вздором, Безумным вы меня прославили всем хором. Вы правы: из огня тот выйдет невредим, Кто с вами день пробыть сумеет, Подышит воздухом одним, И в ком рассудок уцелеет. Вот почему Чацкому ничего больше не остается, как бежать без оглядки «вон из Москвы»! И он уходит искать по свету, «где оскорбленному есть чувству уголок». И все-таки победителем оказался убежавший Чацкий, а не те, от которых он убежал. Теперь все маски сорваны. Дело не в том, что Фамусов служанку Лизу пошлет «за птицами ходить», а Софью отправит «в деревню, в тетке, в глушь, в Саратов». Главное - это скандал, который потушить нельзя и о котором станет теперь говорить «княгиня Марья Алексевна», а за нею и все кумушки... Права Лиза, говоря: «Грех - не беда, молва не хороша». Чацкий и подобные «рыцари без страха и упрека» подготовили в России
эпоху великих реформ, которые обновили русский государственный строй. Однако Чацкий был и общечеловеческим типом, воплощением благородных идей, при помощи которых двигается общечеловеческий прогресс в мире. Чацкие живут везде и всегда. Роль Чацких неизменна при каждой смене одного века другим. «Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого», - писал Гончаров в своем критическом разборе комедии, под заглавием «Миллион терзаний». Нам необходимы Чацкие, потому что очень уж много в мире Молчалиных, озабоченных только своим мещанским благополучием. И Чацкие, и Молчалины стали нарицательными именами. Бичуя русское общество за слепое, рабское подражание Западу, за усвоение только внешних форм европеизма, Чацкий относится с уважением к сущности истинной европейской культуры. Европейское образование не превратило его в безродного космополита, но сделало его любовь к Родине более глубокой и осмысленной и лучше показало ему недостатки русского общества, которые причинили ему глубокую скорбь и «миллион терзаний». Умом Чацкий порицает пороки, а сердцем глубоко страдает за Родину, поэтому «ум у него был с сердцем не в ладу, и смех его - не веселый смех». В этом разладе между беспощадно бичующим умом и любящим сердцем и заключается смысл названия самой комедии. «Горе от ума» принадлежит к тем немногим произведениям мирового литературного искусства, которые не теряют мирового значения, но как бы набирают новую силу от эпохи к эпохе. В этих произведениях идея текущего времени обладает свойством развития и устремления в далекое будущее. Будучи выражением национальной культуры, эти литературные шедевры становятся достоянием всех людей в разные эпохи. Едва ли когда-либо состарится общечеловеческий тип Чацкого, а поэтому едва ли когда-либо потеряет общечеловеческое значение и Грибоедовская комедия «Горе от ума». Крестовый поход Чацкого и подобных ему против пошлости, где бы она ни встречалась, продолжается. Все достойные борцы за вечные, высшие духовные ценности человечества никогда не заключат мира с той пошлостью, против которой боролся Чацкий. Комедия «Горе от ума» сыграла важную роль в нашей отечественной литературе. Если комедии Фонвизина были не столько художественными, сколько поучительными, то эта комедия Грибоедова с поучительной моралью соединила эстетическую, художественную и самодовлеющую ценность. Здесь едкая сатира на московское общество гармонически сочеталась с личной драмой Чацкого. Здесь мы находим жизнь, органически слившуюся с моралью. В комедиях же Екатерининской эпохи мораль была оторвана от жизни; резонеры Фонвизина, будучи олицетворением добродетелей, не живут, а только обличают; Чацкий же как живая личность не только обличает, но и живет. Есть гении, художественный пафос которых воплощается только в одном из творений, но воистину прекрасном и бессмертном. Данте весь - в своей «Божественной комедии». Сервантес - в своем «Дон Кихоте». Так и Грибоедов. Он весь - в своем «Горе от ума». По этой комедии мы все учились русскому языку. Из безсмертной комедии Грибоедова передаются из поколения в поколение остроты, меткие поговорки. Словно жемчугом пересыпана каждая строчка комедии, в которой каждый штрих, каждая деталь и даже каждое междометие имеют глубокий смысл. Здесь каждая черточка вырастает в характеристику; каждое лицо рождает длинную галерию типов, а каждый тип, в свою очередь, намекает на целую эпоху. Здесь
широкой полосой, от Екатерины Второй до Николая Первого, смелой кистью художника слова очерчена наша отечественная история. Здесь дана критика на жизнь Московского общества в двадцатых годах девятнадцатого столетия с его пустым, рабским подражанием Западу и «смешеньем языков французского с нижегородским». В лице Чацкого и его философии впервые засияли на Руси идеи всемирного общечеловеческого значения как проповедника благородных идей и истинного, нелицемерного глашатая духа недовольства, благородного негодования; как защитника ценности и достоинства человеческой личности. Вот почему едва ли когда-либо состарится Грибоедовский Чацкий, а с ним и вся безсмертная комедия великого Грибоедова. ИВАН АНДРЕЕВИЧ КРЫЛОВ Отдавая должную дань признания нашему знаменитому баснописцу, дедушке Крылову, надо отметить, что басня как литературная форма является одной из самых редких и трудных проявлений творчества. Настоящих баснописцев во всем мире очень мало. Басни писались уже в глубокой древности. Известны персидские сборники басен «Гитопадеса». У греков был баснописец Эзоп, живший за шесть веков до Рождества Христова. Но все эти басни мало чем отличались от сказок о животных. В баснях под видом событий из жизни животных изображается жизнь человеческая, где в художественной стихотворной форме обличаются индивидуальные или общечеловеческие недостатки и пороки. Настоящие басни во всей их поэтической красоте писали француз Лафонтен (1759-1831) и наш дедушка Крылов. Отрадно отметить, что по авторитетному свидетельству английского переводчика басен и Лафонтена, и Крылова М. Гаррисона, басни Крылова по своей художественной форме и глубине содержания и по духу народности стоят выше басен Лафонтена. В истории русской литературы были попытки наших поэтов Кантемира, Тредьяковского, Сумарокова, Хемницера, Дмитриева сочинять басни, но их попытки не увенчались успехом и померкли в лучах истинного творчества нашего дедушки Крылова. Иван Андреевич Крылов родился в Москве 2 февраля 1768 года. Отец Крылова Андрей Прохорович, человек необразованный, но начитанный, будучи армейским офицером, храбро защищал Яицкую крепость от Пугачева. Пушкин в своей «Истории Пугачевского бунта» похвально отозвался об отце Крылова. Мать Крылова, Мария Алексеевна, была неграмотная, но с добрым сердцем и с большим природным умом. Условия образования будущего баснописца были крайне неблагоприятными. После подавления пугачевщины отца Крылова часто переводили с места на место, и вся семья с ним исколесила всю Россию. В 1775 году отец Крылова умер, и, вместо того чтобы учиться, девятилетний Иван должен был помогать матери, оставшейся без средств с двумя детьми. В детском возрасте Крылов поступил подканцеляристом (помощником писаря) в Тверской губернский магистрат, с жалованием два рубля в месяц. Не получив систематического образования, будущий баснописец усердно принялся за чтение книг, оставшихся от его отца, и изучил несколько иностранных языков. Подобно Пушкину, для изучения родного языка Крылов посещал ярмарки, народные гуляния и прислушивался к говору простого народа,
стараясь запоминать шутки, рассказы, поговорки, обогащая этим свой язык и познавая ближе свой родной народ. В 1793 году умерла его мать. Оставшись сиротой, Крылов давал частные уроки и вел скитальческую жизнь. До сорока лет Крылов не мог уловить в себе талант баснописца. Он пробовал свое перо в сочинении комедий и трагедий. Но образованному обществу того времени, «танцующему на задних лапках перед всем иностранным и презирающему все родное, русское», не нравились произведения, в которых Крылов изображал в смешном виде слепое, рабское подражание Западу. Полной неудачей окончилась попытка Крылова стать журналистом, опять же потому что он высмеивал увлечение общества всем французским. Уже будучи сорока лет, Крылов, наконец, уловил в себе Богом данный ему талант баснописца; поэтому о нем говорили, что он как баснописец «родился в сорок лет». По свидетельству академика Грота, Крылов написал не менее 200 басен, из которых 137 сам сочинил, а идеи остальных позаимствовал у Эзопа и Лафонтена и сделал их лучше оригинальных и вложил в них русский дух. И кто может подумать, что наши басни «Ворона и лисица», «Стрекоза и муравей», «Волк и журавль», «Лисица и виноград» являются только гениальной переделкой басен Лафонтена! Будучи добродушным по природе, Крылов и басни писал в добродушном тоне, безо всякой злобной и язвительной насмешки. Скрывая тонкую, лукавую насмешку на фоне шутливой иронии, Крылов говорил: «Зачем обижать людей, зачем подчеркивать их недостатки? Лучше осторожно, наполовину приоткрыть истину. Тогда она не обидит человека. Горькая истина сноснее вполуоткрыта. И какие только людские недостатки не осмеивал в своих баснях Крылов! В басне «Лягушка и Юпитер» он обличает эгоистов, готовых пожертвовать чем угодно, но только не своим, а чужим. Лентяйке лягушке, не желающей спуститься с горы в болото, Юпитер отвечает, что он не находит разумным удовлетворить ее просьбу: затопить водой всю землю, чтобы ей, не двигаясь с места, очутиться в воде и советует: «Не лучше ль вниз тебе стащиться до болота, чем мне перетопить людей». В басне «Волк и журавль» осуждается грубый эгоизм волка, который не нашел нужным отблагодарить журавля, спасшего ему жизнь, вынув кость из его горла. Черной неблагодарностью звучат слова волка, говорящего, что не он должен благодарить журавля, а журавль его за то, «что свой ты долгий нос и с глупой головой из горла цел унес». В баснях «Мартышка и очки», «Свинья под дубом» Крылов бичует человеческую глупость, черную неблагодарность, или же попросту сказать, свинство. Глупость недогадливых, у кого смекалки не хватает, Крылов осмеял в басне «Ларчик», который «просто открывался». В лице «Любопытного», который «слона не приметил», Крылов осмеял всех, подмечающих всякие мелочи, а главного и важного не замечающих или не придающих ему значения. Людей с большим самомнением Крылов уподобил скворцу, задумавшему в своем пении сравняться с соловьем и синице хвастунье, которая хотела даже «море сжечь», но «море не зажгла». В басне «Гуси», которые хвастались, что «наши предки Рим спасли», Крылов обличает тех, кто присваивает себе чужую, незаслуженную славу, и на требование гусей, чтобы их тоже уважали и почитали, как их славных предков, отвечает: «А вы, друзья, лишь годны на жаркое». Хорошо высмеял Крылов лентяев и бездельников, которые, подлизываясь
к начальству, хотят легко сделать себе карьеру. В басне «Две собаки» верный дворовый пес терпит холод, голод, а иногда и побои, строго исполняя свою сторожевую службу, а кудрявая болонка Жужу сидит на мягкой подушке, ест на серебре, резвится с барином, валяется по коврам и мягкому дивану. За что же ей такие почести? «На задних лапках я хожу». Людей легкомысленных и праздных, не думающих о завтрашнем дне, Крылов уподобляет стрекозе, которую обличает трудолюбивый муравей: «Ты все пела - это дело! Так поди же попляши»! Хорошо Крылов высмеял неправосудие и взяточничество в баснях «Крестьянин и овца», «Щука» и «Слон на воеводстве». В первых двух баснях в качестве судьи выступает лиса, которая выносит решения всегда в свою пользу: «мясо в суд отдать», то есть - лисе, «а шкуру взять истцу». Или вот другой приговор лисы о щуке: «так утопить ее в реке»! Эта щука «лисаньке снабжала рыбный стол». В третьей басне добрый, но не умный слон-судья разрешил волкам к зиме на тулупы с овец «по шкурке снять», но не больше! «Кто знатен и силен, да не умен, так худо, ежели и с добрым сердцем он». Особенно глубоко возмущало баснописца неправильное и вредное воспитание русских детей иностранцами. В басне «Кукушка и горлинка», на жалобу кукушки, что дети ее покинули ее, что она не видит детской приветливости, умная горлинка отвечает ей, что она сама виновата, что вверила воспитание деток «наемничьи рукам», и после этого, «какой же хочешь ты и ласки от детей?» В басне «Червонец» Крылов уподобил необразованное молодое поколение с неотшлифованным, но полноценным червонцем. Когда же этот червонец отшлифовали песком и дресвой, и мелом, и толченым кирпичей, «червонец заиграл», «да только стало в нем весу мало, и цену прежнюю червонец потерял». Похоже на нынешнее образование. О худых последствиях вредного образования рассказывает басня «Бочка»: в бочку налили вина на два дня, и она успела пропитаться его запахом навеки и стала негодна для воды: Ученьем вредным с юных дней Нам стоит раз лишь напитаться; А там во всех твоих поступках и делах, Каков ни будь ты на словах, А все им будешь отзываться. В 1813 году, когда ненависть к французам и вообще к иностранцам, стала всеобщей, Крылов написал басню «Крестьянин и змея», в которой ярко вскрыл вред воспитания наших детей недостойными иностранцами, которые у себя на родине были «артистами карманных дел», жуликами, а в России проникли в барские дома. По замыслу Крылова, «змея к крестьянину пришла проситься в дом не попустому жить без дела, а няньчить у него детей она хотела». Змея клянется, что она не похожа на других змей, заслуживших худую славу, что она никогда никого не кусала и «жало у себя я вырвать бы дала, когда бы знала, что жить могу без жала. На это умный крестьянин ответил змее: Коль это и не ложно, все мне принять тебя не можно: Когда пример такой у нас полюбят, Тогда вползут сюда за доброю змеей одной Сто злых и всех детей здесь перегубят. Из исторических басен Крылова особенно замечательны «Волк на псарне», где под волком разумеется Наполеон; «Обоз», где Крылов оправдывает
разумную медлительность Кутузова в войне с Наполеоном; «Щука и кот», где под щукой разумеется адмирал Чичагов, прозевавший переправу французов через реку Березину и потерявший часть обоза: «И крысы хвост у ней (у щуки) отъели»; «Воспитание льва», где Крылов отметил недовольство русских воспитателем Александра I швейцарцем Лагарпом, который не мог научить Наследника Престола тому, что «важнейшая наука для Царей - знать свой народ да выгоды земли своей»; «Квартет», где Крылов высмеял начавшиеся споры после преобразования Государственного Совета в 1810 году; «Обезьяны», где посылается упрек графу Сперанскому и его сотрудникам за то, что они слишком много собезьянничали из Французского законодательства при составлении Свода Законов Российской Империи; «Демьянова уха», где изображается стихотворец граф Хвостов, надоедавший своим знакомым чтением своих стихов; «Кукушка и петух», где осмеиваются два журналиста Греч и Булгарин, превозносившие в печати один другого; «Музыканты», где оценивается здравый смысл народа и прощаются недостатки: «По мне уж лучше пей, да дело разумей»; «Лягушка и вол», где советуется всякому выбирать себе дело по плечу и не уподобляться той лягушке, которая «с натуги лопнула и околела»; «Сочинитель и разбойник», где осмеивается увлечение русского общества французской философией XVIII века, особенно Вольтером - безбожником и вольнодумцем: разбойник страдает меньше в аду, чем Вольтер, потому что сочинитель разливал яд, «был, как сирена, сладкогласен и, как сирена, был опасен», причинив большой вред Франции в подготовке революции; эти же идеи развиваются в баснях «Безбожник» и «Конь и всадник». Как истинный патриот Крылов правильно рассуждал, что крестьянство для России - это корни, питающие дерево, то есть все государство. Эти мысли выражены в басне «Листы и корни». Зная, что военные смотрят свысока на гражданских чиновников и желая доказать, что военные и гражданские власти одинаково важны для государства, Крылов написал басню «Пушки и паруса», разумея под парусами гражданскую власть: Держава всякая славна, Когда устроены в ней все премудро части: Оружием - врагам она грозна, А паруса - гражданские в ней власти. В басне «Пруд и река» Крылов призывает людей к постоянной деятельности на пользу государства, дабы таланты наши не увяли и не заросли бурьяном, как это случилось с прудом со стоячею водою. О важности единения для всех для процветания державы Крылов рассказал словами известной басни «Лебедь, Щука и Рак». Как истинный предтеча Пушкина, Крылов вместе с Грибоедовым подготовили благоприятную почву для выхода русской литературы на широкие просторы самобытного развития. Из-под бойкого пера Крылова посыпались жемчужины сильных и красочных народных выражений: «Сыр выпал - с ним была плутовка такова»; «На ту беду лиса близехонько бежала»; «Из кожи лезут вон». Множество уменьшительных, ласкательных слов ввел Крылов в литературный язык: «Спой, светик, не стыдись»; «Ох, мой голубчик куманек»; «Рыльце у тебя в пушку». Это из басен Крылова мы взяли такие выражения, ставшие поговорками: «А вы, друзья, как ни садитесь, все в музыканты не годитесь»; «Запели молодцы, кто в лес, кто по дрова»; «Услужливый дурак опаснее врага»; «Беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник»...
Существует немало шуток о неряшливости, рассеянности и чудачествах дедушки Крылова, что нисколько не унижало его в глазах горячо любившего его русского народа. Крылов носил старый халат, в дырах и лохмотьях. Когда ему советовали купить или сшить новый, он отвечал: «Легко сказать: сшить. А хлопот- то сколько! Толковать с портным. Мерить. Это даже удобно, что в халате дырки: где хочешь, там и застегнешь». Сохранились рассказы и про волчий аппетит Крылова. Пригласила его Императрица Мария Феодоровна во дворец. Уговорили его друзья купить новый мундир. Каждая пуговица мундира была завернута в бумагу. И рассеянный Крылов чуть не ушел во дворец с завернутыми в бумагу пуговицами. Хорошо, что друзья заметили. Жена его друга Оленина называла Крылова уменьшительно-ласкательным именем «Крылышко». «Крылышко, а носовой платок взял?» Крылов запускал руку в карман и вытягивал оттуда то чулок, то чепчик. За обедом во дворце, как всегда, усердно ел. Императрица пыталась несколько раз что- нибудь ему предложить, но не успевала. Крылов не пропускал ни одного блюда. Когда сидевший против него Нелединский заметил ему: «Да пропусти, Иван Андреевич, хоть одно блюдо, дай Императрице попотчевать тебя; видишь, она на тебя смотрит», Крылов с деланным испугом ответил: «Ну, а как не попотчует?! Нет, уж лучше я сам поем». Бывали случаи, когда по рассеянности Крылов являлся на званые обеды в одном фраке, забыв надеть жилет. Один раз он ухитрился даже потерять жилет. Однажды актер Дмитриевский пригласил Крылова на обед: «Приходи, Иван Андреевич! Накормлю тебя щами, кулебякой, поросенком под хреном, гусем с груздями и кашей. Чудо будет обед! А главное, одеваться не надо. Приходи в халате»! В назначенный день приходит Крылов на званый обед к другу. «Барина дома нет», - говорит ему какой-то незнакомый человек. «Ничего, братец, подождем», - отвечает Крылов, проходит приемную, кабинет, добирается до спальни, раздевается и засыпает в ожидании хозяина. Возвращаются хозяева. В спальню входит дама и с ужасом видит на кровати дюжего незнакомого мужчину. На крик ее прибегает муж. «Милостивый государь! Что вам у нас угодно?» - Спрашивает хозяин. Неуклюжий Крылов медленно просыпается, смотрит осовелыми глазами то на хозяйку, то на хозяина и спрашивает: «А Дмитриевский разве не здесь?..» Застенчивый Крылов не помнит, как он ретировался. Оказалось, что Дмитриевский уже давно съехал с этой квартиры. Ни один русский писатель не пользовался такой всеобщей любовью народа, как Крылов. Простая, живая форма его басен доступна каждому малограмотному крестьянину. Главный же смысл каждой басни заставлял задумываться самого умного и ученого человека. Дети при встрече с любимым дедушкой отвечали на его вопросы выдержками из его же басен. Взрослые и маленькие, знакомые и незнакомые при встрече с Крыловым на улице снимали шляпы и кланялись. Однажды неподвижный и тяжелый на подъем Крылов по настойчивому требованию врача совершал прогулку. Пройдя мимо дома, где шумели и веселились дети, Крылов остановился и оглянулся. И что же он увидел? Мать поочередно подымала детей, чтобы они могли взглянуть на любимого дедушку, которого они знали по заученным ими басням. У сердечного добряка Крылова сжалось сердце, и слезы брызнули из глаз от волнения. 2 февраля 1838 года отмечалось пятидесятилетие литературной деятельности Крылова. Все писатели и представители знати решили дать торжественный обед в зале дворянского собрания. Посыпался ряд приветствий, которыми
был очень тронут Крылов. Министр народного просвещения прочел Императорский Рескрипт на имя юбиляра, возложив и украсив мундир Крылова звездою Станислава и провел его в особую залу, где юбиляра ожидали приехавшие поздравить его князья Николай и Михаил Николаевичи. Слезы умиления лились из глаз растроганного старика. Заиграл оркестр. Сели за стол. Обед начался Демьяновой ухой и любимой Крыловым кулебякой. Против Крылова, на другой стороне залы, стоял стол, на котором стоял ярко освещенный и убранный цветами бюст Крылова. Главный распорядитель торжества - друг Крылова А.Н. Оленин провозгласил первый тост за здоровье Государя. Второй тост был предложен министром народного Просвещения за здравие «Великого Народного Поэта». Знаменитый певец Петров пропел стихи князя Вяземского, переложенные на музыку Внельгорским. Чествование вечного холостяка Крылова князь Вяземский весьма ловко обратил... в золотую свадьбу Крылова, который пятьдесят лет назад повенчался с Музой - богиней поэзии и изящных искусств. Здесь с Музой свадьбу золотую Сегодня празднует Крылов... И не к чему таить вину, Мы... влюблены в его жену. Поэт Жуковский в своем задушевном приветствии провозглашает Крылова «Патриархом наших писателей». Пожелав юбиляру цветущей старости, Жуковский предсказал, что для творческого ума Крылова никогда не будет старости, ибо его поэтические произведения никогда не потеряют силы и свежести, обратившись в народные пословицы, которые живут в народе, от поколения к поколению. Дамы, присутствовавшие на торжестве, во время обеда сидели на хорах. Когда мужчины встали из-за стола, дамы подошли к перилам с рюмками шампанского. Крылов подошел к ним. На юбиляра посыпались цветы и упал лавровый венок. Иван Андреевич, растроганный до глубины души, не успевал утирать слезы. Когда молодые литераторы обступили его, седовласый старик отрывал по листку от лаврового венка и раздавал им, радушно улыбаясь. В честь знаменитого юбиляра выбили специальные медали с портретом Крылова и открыли подписку на Крыловскую стипендию. Император Николай I осыпал Крылова своими Монаршими милостями. Когда в 1841 году Крылов оставил службу в Императорской библиотеке, в которой он служил с 1812 года, Государь приказал выдавать ему по 5 700 рублей пенсии в год, да из Его Величества кабинета отпускали еще 6 тысяч в год. Заслужил Крылов не только русскую славу, но и всемирную. Его баснями, имеющими общечеловеческое значение, заинтересовались и начали переводить иностранцы. Он переведен на все европейские и некоторые азиатские языки, в том числе на арабский. Неправильно называют Крылова лентяем. Он был тяжел на подъем, любил сидячий образ жизни. Лень у него была чисто физическая, а не умственная. Ум его отличался необыкновенной творческой силой, ясностью и глубиной до конца его жизни. Уже на смертном одре, зная, что он скоро умрет, Крылов рассказывал сидевшему у него Ростовцеву про мужика, который вез сушеную рыбу на своей слабенькой измученной лошаденке. Мужик думал, что сушеная рыба легкая и навалил ее на повозку, сколько можно было увязать. И непомерная тяжесть сушеной рыбы свалила бедную лошаденку. Вот и со мной случилось то же самое, продолжал говорить умирающий Крылов. Я не ожидал, что рябчики
могут так обременить мой желудок. Ведь они же были протертые... Как известно, Крылов умер от несварения желудка, объевшись каши из протертых рябчиков, обильно полив эту кашу маслом. Конечно, кашу он не испортил, но себя погубил. Крылов умер о ноября 1844 года, прожив 76 лет, 9 месяцев и семь дней. Перед смертью он поисповедался, причастился и, сказав «Господи, прости меня грешного», отдал Богу душу. На торжественное погребение Государь отпустил 9 тысяч рублей. Первые сановники государства несли его гроб. Студенты несли ордена покойного. Невский проспект был заполнен народом. Отпевали его в Александро-Невской лавре. На голове у Крылова был лавровый венок, которым увенчали его в день юбилея, а на груди лежали цветы от Императрицы. Погребен Крылов на кладбище Александро-Невской лавры, возле Гнедича, недалеко от Карамзина. На другой день, согласно завещанию Ивана Андреевича, более тысячи человек в Петербурге получили в траурной обертке по экземпляру его басен. На заглавном листе было напечатано: «Приношение в память об Иване Андреевиче Крылове», с датой его смерти. На деньги, собранные по всей России, в Петербурге воздвигнут памятник Крылову - колоссальная бронзовая статуя на черном гранитном пьедестале, окруженная изображениями его басенных друзей - вот мартышка из «Квартета» со скрипкою, осел с виолончелью и косолапый Мишка с контробасом. Там же и Фока, «схватив в охапку кушак и шапку», бежит от Демьяновой ухи. Здесь же на дереве ворона с сыром, «позавтракать совсем уж было собралась», а внизу под деревом - лиса «с вороны глаз не сводит». Памятник стоит на поляне Летнего Сада, возле главной аллеи, где любят гулять все, и взрослые и дети. План памятника составил барон Клодт. При жизни Крылова дети знали своего любимого дедушку в лицо. После его смерти они любят играть в Летнем Саду около его памятника. Крылов в домашнем сюртуке сидит на камне с карандашом в руке и с записной книжкой - точно как при жизни ходил он в Летний Сад, садился где-нибудь в сторонке и обдумывал будущие свои басни. Крылова прозвали дедушкой не потому, что он был так стар, но потому, что русский народ любит его за его великую мудрость, как любят своего доброго дедушку все благородные и благодарные внуки. НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ КАРАМЗИН (1766-1826) Сентиментальное направление в русской литературе Заплатив дань ложноклассическому направлению, русская литература долго находилась под влиянием сентиментализма, который постепенно начал проникать в нашу литературу уже в конце Царствования Екатерины Великой и пришелся по сердцу нашим писателям как естественная реакция против холодного, рассудочного и высокопарного псевдоклассицизма. Сентиментализм зародился в Англии в средине XVIII века, быстро охватил Европу и проник в русскую литературу. Чувствительность и жизнерадостность романов действовали на нравственное чувство читателей, которые называли писателей-сентименталистов певцами действительной жизни. Лирика с ее анализом внутренней жизни человеческой личности сделалась более искренней и задушевной. Так как сострадание или сочувствие страданию личности часто переходит в меланхолию,
то возлюбленной формой лирики становится элегия с ее мечтательной грустью, воспоминанием о светлом прошлом, чувством одиночества и грустными мыслями о непрочности человеческого счастья на земле. Эпоха сентиментализма в России неразрывно связана с Карамзиным - блестящим представителем этого направления. С этим литературным направлением Карамзин познакомился во время своего путешествия по Германии, Швейцарии, Франции и Англии. Совершить путешествие по культурным странам Европы в то время означало «окончить университет». В своем дневнике, под живым впечатлением, Карамзин во время путешествия записывал все интересное. В результате этих записок у него получилось литературное произведение «Письма русского путешественника». Сентиментализм Карамзина сказался в описании величественной природы Швейцарии, созерцая которую Карамзин, по его собственному выражению, «выскочил из кареты, упал на цветущий берег Рейна и готов был в восторге целовать землю». Карамзин восклицает: «Счастливые швейцарцы! Всякий ли час благодарите вы Небо за свое счастье, живучи в объятьях прелестной натуры под благодетельными законами братского союза, в простоте нравов и служа одному Богу...» «Письма» Карамзина не исчерпываются только излиянием чувств. В них Карамзин останавливается на общественной и политической жизни в разных странах, на народном характере, театрах, искусствах, науке, музеях, учебных и благотворительных учреждениях. Будучи патриотом своей Родины, Карамзин при каждом подходящем случае обращается к своему «любезному Отечеству». В размышлениях о французской революции Карамзин осуждает насильственные потрясения и поучает своих соотечественников, что «прогресс совершается неприметным действием времени, посредством медленных, но верных и безопасных успехов разума, просвещения и воспитания добрых нравов». Сентиментализм Карамзина особенно ярко выразился в его повести «Бедная Лиза» (1792), которая глубоко пришлась по душе русскому народу. Над страницами «Бедной Лизы» проливались искренние слезы, а к Симонову монастырю и к пруду, где утопилась Лиза совершались целые паломничества чувствительными читателями этой повести. Один остряк даже написал там добродушную эпиграмму: Здесь в воду бросилась Эрастова невеста. Топитесь, девушки. В пруду довольно места. Своей «Бедной Лизой» Карамзин произвел целый переворот в русской литературе. Избрав впервые своей героиней крестьянскую девушку, он перенес действие повести в среду низшего класса, чего не допускалось в ложноклассической литературе. Доказав простую, но новую мысль, что и «крестьянки чувствовать умеют», Карамзин положил начало филантропическому направлению в русской литературе, которое очень помогло ей сделаться величайшей и гуманнейшей литературой в мире. Сочувствие всем униженным и оскорбленным нашло почетное место в творчестве всех наших великих писателей XIX века. По образному выражению Достоевского, из гоголевской «Шинели» вышли все наши писатели, но первым звеном в этой галерее была «Бедная Лиза» Карамзина. На светлом фоне чистой и глубокой любви Лизы ярко вырисовывается темная личность ветреного Эраста - этого первого в русской литературе «разочарованного» человека - праотца так называемых «лишних людей», которыми так изобилует наша литература.
Начитавшись сентиментальных романов и идиллий о счастливой жизни на лоне природы, Эраст, встретив крестьянскую девушку Лизу, стал мечтать о пастушеской идиллии с нею. Однако чувство любви у него скоро остыло, пастушеская идиллия потеряла прелесть новизны, и Эраст, бросив Лизу, спокойно вернулся к привычной жизни. Искренно же и глубоко полюбившая его Лиза погибает. Отдав должную дань сентиментализму, Карамзин посвятил второй период своей литературной деятельности изучению русской истории, результатом которого был его капитальный труд «История государства Российского». По глубокому убеждению Карамзина, чтение истории, кроме пользы, должно доставлять читателю и удовольствие. Поэтому историк должен быть не только ученым, но и художником слова, оставаясь в пределах строгой, объективной истины. Историк должен быть истинным патриотом, воодушевленным искренней и глубокой любовью к Родине, которая «дает его кисти жар, силу и прелесть, ибо где нет любви, там нет и души». В предисловии к своему труду Карамзин с высоким подъемом говорит: «История в некотором смысле есть священная книга народов - главная и необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков потомству». Как научный труд «История государства Российского» имела важное значение для того времени. Это был знаменательный труд первой полной истории России, начиная с IX века, основанный на исследовании и изучении всех доступных тогда источников - византийских и западных хроник, летописей, грамот, житий святых, записей иностранных путешественников, сказаний и так далее. Являясь убежденным сторонником необходимости единодержавия для России, Карамзин сделал Иоанна III излюбленным и центральным лицом своей истории как «творца новой России», свергнувшего монгольское иго и утвердившего Самодержавие на Руси. Карамзин поставил Иоанна III выше Петра Великого, потому что Петр был лишь «преобразователем», а Иоанн «создателем» государственного могущества России. Карамзиным, говорит Пушкин, «была найдена Древняя Русь, как Америка Колумбом». Из истории Карамзина стали заимствовать сюжеты русские писатели, в том числе и сам Пушкин. Труд Карамзина никогда не устареет по своим высоконравственным и патриотическим чувствам, вложенным автором в историю его возлюбленного Отечества. Продолжая дело развития русской литературы, Карамзин сделал ее более человеколюбивой, возвысил ее эстетический вкус, обогатил русский язык новыми словами для выражения новых понятий и очистил литературный язык от длинных предложений с нерусской расстановкой слов. Благодаря Карамзину у нас появился легкий и гибкий язык. Благодаря Карамзину, как писал Грот в своей статье о роли Карамзина в истории русского языка, «появилась у нас проза ровная, чистая, блестящая и музыкальная, в выразительности и изяществе не уступающая прозе самых богатых литератур Европы». Следует заметить, что Карамзин был далеко не одинок в деле создания новой эпохи в развитии русской литературы. Если Карамзин преобразовал русскую прозу, то его талантливый современник и можно сказать «сотрудник» поэт Иван Иванович Дмитриев (1760-1837) сделал то же самое в стихосложении. Другой современник Карамзина, Владислав Александрович Озеров (1770- 1816), оставаясь в своих драмах еще на ложноклассических позициях, улучшил
язык русской сцены и обеспечил блестящий успех рождавшемуся тогда русскому театру. Все они вместе подготовили пьедестал для появления Пушкина, который завершил их труды и увенчал их венцом неувядаемой славы и открыл Золотой век в истории русской литературы. ВАСИЛИЙ АНДРЕЕВИЧ ЖУКОВСКИЙ (1782-1852) Западноевропейский романтизм Романтизм как порыв земного к небесному доступен всем людям, кроме тех, которые утратили потребность стремления к возвышенному. Романтизм - это внутренний мир души человека, сокровенная жизнь сердца, стремление к высшему. По словам Апполона Григорьева, романтизм - это тревожное, вечно недовольное настоящим чувство человека, рвущееся на простор. По словам профессора Незеленова, романтизм - это стремление к неопределенному, неясному, но возвышенному идеалу. Романтическая вспышка свойственна не только отдельным лицам, но и целому народу. Эта вспышка настроения души случилась в средние века у романских народов, населявших запад и юг Европы. Отсюда этот возвышенный порыв у романских народов и стал называться «романтизмом» и под этим названием перешел в Германию, а позже и к нам, в Россию. Существуют две формы романтизма - средневековый рыцарский, или «ранний романтизм» и новый романтизм, возникший во второй половине XVIII века как реакция протеста против крайне материалистической философии, восставшей против старых идеалов. Крайности этой французской философии вызвали стремление к идеализации и прославлению средних веков. Так как это стремление романтизма особенно пришлось по сердцу Германии, стремившейся к национальной независимости и призывавшей лучших немецких писателей к поднятию народного духа, то это новое течение было названо «немецким романтизмом». И вот этот немецкий романтизм и пришел в Россию и отразился в гениальном творчестве поэта Жуковского. По своей душевной организации и мировоззрению Жуковский - великий идеалист, оптимист и глубоко религиозный человек, имел все данные к восприятию нового немецкого романтизма. По словам Тютчева, Жуковский «как голубь, чист и цел духом был и хотя мудрости змеиной он не презирал и понять ее умел, однако веял в нем дух чисто голубиный». Будучи наделен необычайной мягкостью, любвеобильным сердцем, в котором светилась трогательно нежная врожденная грусть, гармонировавшая с его «вечной тоской по идеалу», Жуковский от природы был наделен редкой у людей гармонией духа, благообразием, миром душевным и примиренностью со всеми выпавшими на его долю невзгодами. Его редкое спокойствие и глубокая вера в Бога никогда не нарушались никакими сомнениями, которые не чужды были иногда нашим великим писателям. Как однажды выразился Б.К. Зайцев, близкий по своей душевной организации к Жуковскому: «Свет всегда жил в Жуковском». Чуждый всяких политических увлечений, всецело преданный сложившемуся на Руси государственному быту, традиционному монархизму и патриотизму, Жуковский считал заговор декабристов преступлением безумцев. И по своей христианской любви к ближнему, пользуясь близостью к Царской Семье, дерзнул ходатайствовать за декабристов и многим помог в смягчении наказания.
Покорное преклонение перед неисповедимыми путями Промысла Божия, глубокая религиозность и христианское смирение помогли Жуковскому выработать в себе с трудом дающееся обыкновенному человеку благороднейшее чувство сорадования успехам и счастью ближних. В стихотворении «Песнь бедняка» бедный сорадуется богатому, не завидует никому, утешая себя тем, что в храме Божием все равны, «там буду праздновать и я, там место есть и мне». Певец чистой мечты, идеалист Жуковский говорит о себе, что «в тридцать слишком лет я все дитя, и буду вечно я дитя, жилец земли безпечный». Отличаясь редким в мире чувством сорадования, Жуковский не стал завидовать пышно расцветавшему гению Пушкина, но трогательно сорадуясь ему, подарил ему свой портрет со словами: «Ученику победителю от побежденного учителя». Село Мишенское Тульской губернии, где родился Жуковский, красота мирного сельского пейзажа способствовали развитию в поэте «чувства природы», любовью к которой проникнуты его произведения. Прекрасная усадьба с прудами, садами, дубовой рощей, долиной и чистыми речками, дивный вид на отдаленные луга, поля и нивы - все это помогло ему стать поэтом и полюбить родные места, ощутить дыхание Божие в этом величии природы, где «и небеса и воды ясны, а песни птичек сладкогласны». Вкусив сладость бытия в раннем детстве, среди родных полей и родного неба, позже в своем стихотворении «Певец в стане русских воинов», поэт восклицает: «О, Родина Святая! Какое сердце не дрожит, тебя благословляя»! Сначала Жуковский развивал свой литературный дар на сентиментализме и позже перешел к романтизму. Ни сентиментализм, ни романтизм Жуковского не были рабским подражанием западным литературным образцам; они были искренним отражением его внутренней жизни, ибо для него «Жизнь и поэзия - одно». Эта глубокая задушевность в передаче чувств автора придавала поэзии Жуковского большое обаяние и привлекала читателя. Оптимистическая философия жизни поэта дала ему дар помнить и воспевать «святое прежде», которое для сердца вечно, и о былом всегда говорить не с тоскою - «его нет», а с благодарностию: «Было», и в этом «было» веровать, что «былое сбудется опять». Это вечно живущее в сознании поэта светлое прошлое озаряло ему потемки жизни. В этом озарении жила светлая и радостная надежда на грядущую жизнь и радостную встречу с любимыми существами в лучшем мире - это было самым излюбленным мотивом его поэзии. В свете христианской философии смирения Жуковский находил оправдание земным страданиям человека, которые в конечном итоге направлены Божественным Провидением ко всеобщему благу. Земная жизнь - школа смирения. Главная наука в этой школе - терпение, а великий учитель жизни - несчастие. Богатую пищу для лирики Жуковского дала его чистая и глубокая любовь к Марии Протасовой, также любившей Жуковского. Но после троекратного предложения и отказа ее матери выдать за Жуковского свою дочь, светлый и радостный аккорд поэзии Жуковского перешел на грустный и жалобный, и поэт в своих элегиях заявляет, что истинное счастье человека возможно только по возвращении его на свою Небесную Родину, в истинный «Отеческий Дом». Поэт вверяет себя целиком Промыслу Божию и утешается сознанием, что «и без счастья много есть хорошего в жизни». Мария Протасова по совету матери вышла замуж за другого, но жила недолго и унесла в могилу свою любовь к Жуковскому с верою встретиться с ним в
загробной жизни, как она писала ему в своем последнем письме. Жуковский по поводу ее смерти писал: Ты удалилась, как тихий ангел; Твоя могила, как Рай, спокойна. Там все земные воспоминанья, Там все святые о небе мысли. Звезды небес! Тихая ночь! Своему душевному настроению Жуковский посвятил много лирических стихотворений как своих, так и переводных. Еще в одном из ранних его стихотворений пламенеет надежда на встречу с любимым существом: «Прости - слово святое! Оно не значит - розно жить. Прости! - святое завещание быть вместе даже и вдали! Прости! - лишь знак переселенья в тот край, где о «прости» уже и помина нет». В «Послании к Батюшкову» (1812) Жуковский снова говорит о святости любви и советует поэту «буйностью развратной испорченных сердец не осквернять свой непорочный жар... Любовь есть неба дар, в ней жизни цвет хранится; Кто любит, тот душой, как день весенний, ясен! Его мечтой весь мир пред ним прекрасен». В переведенном из Шиллера стихотворении «Голос с того света» Жуковский слышит голос Марии Протасовой: «Не унывай: минувшее с тобой; незрима я, но в мире мы одном; будь верен мне прекрасною душой; сверши один начатое вдвоем». Поэт временами слышит шепот души, и зримым становится незримое. Тогда он в умилении говорит: О, милый гость, святое прежде, зачем в мою теснишься грудь? Могу ль сказать: живи - надежде? Скажу ль тому, что было: будь! В благоуханьи упоительной весны поэтом овладевает несказанное волнение и тоска, и сердце его слышит, как зовет его какой-то голос («Тоска», 1827). В маленьком стихотворении «Утешение» поэт подбадривает себя словами: Слезы свои осуши, проясни омраченное сердце; К небу глаза подымы: там Утешитель Отец. Если же силу души потеряешь в страданьи и страхе, К небу глаза подними: силу Он новую даст. Вера поэта в лучший мир не только не покидала его никогда, но еще при жизни переселила его туда: Есть лучший мир; там мы любить свободны; Туда душа моя уж все перенесла. Туда влечет меня всечасное желанье: Там свидимся опять; там наше воздаянье; Сей верой сладкою полна в разлуке будь - Меня, мой друг, не позабудь»! Святое святых светлой души поэта во всей полноте его миросозерцания раскрывается в переводном стихотворении: «Теон и Эсхин». Теон, за которым стоит сам Жуковский, говорит Эсхину, разочарованному в погоне за счастьем, которое от него убегало: То, что может разрушить в минуту судьба, То на свете не наше; наше - сердца нетленные блага: Любовь и сладость возвышенных мыслей. Теон рассказывает Эсхину, что он любил, был счастлив и верил, что путь его лежит на земле к прекрасной возвышенной цели. «Но, увы! Кого любил, ее
уж нет. Но счастливых дней никогда не погибнет след, ибо для сердца прошедшее вечно. И страданье в разлуке есть та же любовь. И жизнь мне земная священна... Сей гроб - затворенная дверь к счастью - отворится. Там ждет меня спутник, на миг явившийся в жизни»! Теон умоляет озлобленного Эсхина «с природой и жизнью опять примириться»; он говорит: «О! верь мне, прекрасна вселенна! Все в жизни - к великому средство; и горе и радость - все к цели одной: хвала жизнодавцу Зевесу». Примирившемуся с тяжелой долей несбывшегося семейного счастья Жуковскому Бог послал великое утешение в интересной и полезной работе на пользу Отечества. Будучи чтецом литературных произведений Императрице Марии Феодоровне с 1815 года, а позже преподавателем Великой княгине Александре Феодоровне, в 1826 году Жуковский был выбран Николаем I в наставники Наследнику Цесаревичу - будущему Императору Александру II, Царю Освободителю. Весьма знаменательно, что Николай I, не колеблясь, передал столь ответственное воспитание своего Царственного сына в руки человека без высокого общественного положения. Государь показал великую проницательность в оценке людей, угадав редкие нравственные качества поэта. Взволнованный монаршим вниманием, Жуковский всем сердцем и душой старался оправдать доверие к нему Государя. Жуковский совершил заграничное путешествие для изучения существующих систем и теорий воспитания и для личного знакомства с выдающимися иностранными педагогами. По возвращению в Россию он составил подробный план на 12 лет для воспитания Наследника. Жуковский тщательно отбирал специалистов по разным предметам, оставил за собой общий надзор за воспитанием и преподавание русского языка. В основу воспитания Наследника были положены те пожелания, которые Жуковский высказал в оде на день рождения Великого князя, когда он еще не знал, что будет его воспитателем. Будущий Государь не должен забывать «святейшего из званий - человек, и в голосе Отечества свободном с смирением дела свои читать...» С глубоким уважением относился Царственный воспитанник к своему наставнику и до конца жизни находился с ним в переписке. Жуковский сопровождал будущего Императора в двух путешествиях - по России в 1837 году и за границу в 1841 году. По окончании своего учения Великий князь Александр Николаевич, щедро наградив, отпустил своего возлюбленного воспитателя. Если в лирике Жуковский был ярким представителем сентиментализма- романтизма, то в эпических произведениях он сделался проводником романтического направления, с излюбленной формой - балладой. Жуковский так прекрасно перерабатывал иностранные баллады и эпические произведения с фантастическим, сказочным оттенком, придавая им чисто русский дух, что даже сам назвал себя в шутку «дядей всех немецких и английских чертей и ведьм на русской почве». Жуковскому очень понравилась героиня баллады немецкого поэта Бюргера «Леонора» за то, что она безропотно подчинялась Провидению. Назвав свою героиню Людмилой, Жуковский решил изобразить ее погибшей за ропот на Бога как усомнившуюся в Божественной благости. Людмилу, оплакивающую умершего жениха, покойник унес к себе в могилу. Превратив Бюргеровскую Леонору в славянскую девушку Людмилу, Жуковский перенес действие этой баллады в Московское Царство. Еще ярче отразился русский национальный характер уже в самобытной
балладе Жуковского «Светлана», начинающейся чудным описанием деревенского гаданья на Руси: Раз в крещенский вечерок девушки гадали: За ворота башмачек, сняв с ноги, бросали... Все ужасы, которые переживала Людмила как бы наяву, Светлана переживает во сне... В действительности баллада заканчивается благополучным приездом жениха и приготовлением ко свадьбе, что вполне соответствовало оптимизму Жуковского - вере в конечное торжество светлого будущего. Лучший друг нам в жизни сей - Вера в Провиденье. Благ Зиждителя закон: Здесь несчастье - лживый сон, Счастье - пробужденье. Тему для самой большой баллады «Двенадцать спящих дев» Жуковский взял из древнего народного предания о грешнике, продавшем душу дьяволу за земные блага. Грешник Громовой десять лет наслаждается всеми благами жизни и похищает двенадцать девушек, от которых у него рождаются двенадцать прекрасных дочерей. Желая получить отсрочку от предстоящих мук, Громовой за каждую проданную душу дочери получает еще двенадцать лет свободы. Громовой решил спасти свою душу покаянием, посещает церковь. По молитвам святителя Николая Громовой покаянием и страданием спасает свою душу. Дочери погружаются в глубокий сон и вместе с отцом ожидают избавителя от дьявола в лице чистого душой Вадима, напоминающего сказочного богатыря, или средневекового рыцаря, являющегося олицетворением весеннего солнца, который, подобно сказочному герою Ивану Царевичу, может разбудить дочерей. В лице одной из 12 сестер Вадим находит воплощение своего идеала и вместе с Громобоем освобождает от дьявола всех его дочерей. Как переводчик стихов Жуковский не имеет себе равного - во всей мировой литературе. Он изумительно схватывает дух и сущность иностранного произведения и затем передает его в русской стихотворной форме. Свой взгляд на роль переводчика Жуковский выразил так: «Переводчик в прозе есть раб, а переводчик в стихах - соперник. Я соперник». Действительно, его переводы соперничают с оригинальными произведениями Шиллера и Гете. Благодаря гению Жуковского, любимый в России немецкий поэт Шиллер «в душу русскую всосался», а его пламенная любовь к добру глубоко пришлась по сердцу переводчику Жуковскому. Нельзя обойти молчанием заслуг Жуковского в истории развития русского языка. Его гибкий, звучный, простой стих ярко засиял на фоне тяжеловесной, высокопарной и напыщенной речи стихотворцев XVIII века. Открывая для русской поэзии доступ во внутреннюю и интимную жизнь человеческой души, Жуковский сделался русским лириком, в собственном смысле этого слова. Великое спасибо Жуковскому и за установление нового, высокого взгляда на значение и назначение поэзии, на которую в XVIII веке смотрели, как на игрушку, под которую приятно прыгать и плясать; как на средство развлечения; как на сладкий лимонад после сытного обеда. Согласно Жуковскому, истинная поэзия должна отличаться благородством содержания, будить в человеке лучшие и возвышенные нежные чувства и задушевность. Поэзия как носительница высоких нравственных идеалов должна, по словам Жуковского, быть
добродетелью, «религии небесной - сестрой земной» и как бы «Богом во святых мечтах земли». Высоко ценил поэзию Жуковского и Пушкин, прозванный «Солнцем русской национальной поэзии». Это Пушкин предсказал, что поэзия Жуковского никогда не утратит своего облагораживающего и воспитательного значения для тех, кому близки и дороги взлелеянные Жуковским идеалы истинного смысла и конечной цели человеческой жизни на земле. Эти стихи Пушкина высечены на памятнике Жуковскому: Его стихов пленительная сладость Пройдет веков завистливую даль, И, внемля им, вздохнет о славе младость, Утешится безмолвная печаль, И резвая задумается радость. Что же касается возрожденной средневековой романтической поэзии с ее идеалом прославления старины, которой отдал свою дань признания и наш Жуковский, то необходимо отметить, что эта поэзия возродила у русских любовь к драгоценнейшим памятникам народного творчества, находившегося в полном пренебрежении в эпоху псевдоклассицизма. Сказки, легенды, предания, баллады с отражением в них народных верований и взглядов на национальных героев - весь этот драгоценный материал, все эти забытые «жемчужины» народного творчества во дни торжества холодного ложноклассицизма, считавшего народное творчество пережитком «варварства» и невежества, снова получили заслуженную оценку в эпоху романтизма. Из народного творчества стали поэты заимствовать темы для своих элегий в области лирики и для своих баллад в области эпической поэзии. Вместо царившего во дни ложноклассицизма так называемого космополитизма восторжествовало здоровое стремление к народности, к отражению национального уклада жизни. Вырвавшись на свободу из стеснительных, строго формальных и сухих требований ложноклассицизма, романтические поэты стали стремиться к естественности в изображении жизни. Осуждая все плохие, отрицательные стороны культуры и цивилизации как орудие разрушения и источник страдания, романтики стали прославлять вечно юную, красою вечною сияющую природу-мать как драгоценный источник отрады и утешения для их мятущегося, вечно ищущего и страждущего сердца в тоске по идеалу, что глубоко пришлось по сердцу и нашему идеалисту-мечтателю Василию Андреевичу Жуковскому. АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ ПУШКИН (1799-1837) Христианская эстетика в творчестве Пушкина Начало Золотого века в русской литературе Имея за собой более девяти веков исторического развития, русская литература завоевала почетное место в пантеоне мировых литературных классиков только в девятнадцатом веке, когда пышным цветом расцвел могучий литературно-художественный гений А.С. Пушкина. В течение всего XVIII века русские писатели и поэты вынуждены были отдавать дань рабского подражания западно-европейским литературным образцам. Русское общество, разбуженное от спячки Петром, перестаралось в своем подражании Западу до потери веры в свои собственные таланты. Не вникая в красоту и величие своего родного
языка, высшее русское общество предпочитало «свистеть» по-французски или по- немецки, нежели говорить по-русски, считая русский язык языком крестьян, кухарок, торговок. Но еще до Пушкина Александр Сергеевич Грибоедов, истинный предтеча Пушкина, уже начал бичевать утратившее свою русскость передовое общество, забывшее «и нравы, и язык, и старину святую». И, слава Богу, ждать долго не пришлось, чтобы рассеять преклонение русского общества перед всем иностранным. На Святой Руси воссияло незакатное солнце самобытной национальной литературы - Пушкин, доказавший, что «все лучшее национально-русское поставить в параллель с лучшим европейским не только можно, но и заслуженно должно». И стал этот данный нам Богом избранник звать русское общество не к подражанию, а к соперничеству с иностранным. Как перед восходом солнца луна теряет свет, так в лучах восходящего солнца - отца нашей самобытной русской литературы, Пушкина, померкли все малые и великие кумиры с рабским подражанием Западу, а наша оригинальная русская литература, поставленная Пушкиным на рельсы реализма и отражения русской действительности, стала дарить человечеству бессмертные литературные памятники. Казалось, будто душа русской нации, в течение веков лишенная возможности развернуться во всю свою ширь и мощь, вышла наконец на широкие просторы свободного и самобытного творчества. Весьма знаменательно, что Пушкин, как и позже Достоевский, подошел к родному народу не как гордый и высокомерный учитель и наставник, а как равный к равным, с открытой душой, не учить, а учиться у народа веками накопленной мудрости и самобытности народной. Пушкин полюбил Россию всем своим существом, принял ее целиком, без остатка, со всей ее пленительной красотой, трудной и нерадостной историей, с кротостью и смирением, с безудержной удалью и храбростью в деле стояния за Правду Божию. Всем сердцем и душой полюбил Пушкин и родную русскую речь. Вопреки неразумной близорукости русского общества в должной оценке величия и значения для России нашего красочного, богатого и точного языка, Пушкин уже в раннем детстве впитал в себя вместе с русскими сказками, рассказанными ему няней Ариной Родионовной, родную русскую речь и полюбил ее. Он понял, какое огромное значение этот язык должен иметь в культурном развитии русского народа. Говорят, Пушкин, проживая в селе Михайловском, одетый в костюм простолюдина, посещал базары, народные гуляния и прислушивался к говору своих соотечественников. Когда в произведениях Пушкина наряду с отражением местной русской жизни засияли идеи всемирные, общечеловеческие, когда творчеством Пушкина заинтересовались иностранные литературные классики, тогда и русское общество стало больше уделять внимания русскому языку, способному нашу отечественную литературу сделать классической, общемировой. В 1820 году Пушкин закончил свою игривую веселую поэму «Руслан и Людмила» и прочел ее Жуковскому, который пришел в неописуемый восторг и подарил Пушкину свой портрет с трогательной надписью: «Победителю ученику от побежденного учителя». Пушкин, еще в лицее прославленный Державиным, получил теперь такую же оценку и от Жуковского. Гении никогда не завидуют один другому. Вот почему и Державин, и Батюшков, и Жуковский искренно порадовались восходящему солнцу русской литературы - Пушкину, а его поэму «Руслан и Людмила» стали считать началом Золотого века в истории развития русской литературы, который закончился только со смертью двух гигантов -
Достоевского и Тургенева. Правда, Толстой еще продолжал жить, но, предав Православную веру и Россию, он причинил огромный вред нашему Отечеству. Зато Пушкин оставался верным сыном Православной Церкви до конца своей жизни. Его воспитали в русском духе две славных бабушки - родная бабушка Мария Алексеевна да неграмотная, но умная нянюшка Арина Родионовна. От них Пушкин впервые услышал русские народные сказки, научился молиться и креститься, молитвой и крестом отгоняя от себя всю нечистую силу, упоминаемую в сказках. В стихотворении «Сон» мы читаем трогательную признательность поэта своей «мамушке», под которой можно подразумевать и бабушку, и няню: Ах! Умолчу ль о мамушке моей, О прелести таинственных ночей, Когда в чепце, в старинном одеяньи Она, духов молитвой уклоня, С усердием перекрестит меня И шепотом рассказывать мне станет О мертвецах, о подвигах Бовы... За первые, ранние семена православного воспитания, посеянные в чуткую душу будущего поэта, Пушкин навеки прославил свою няню: Подруга дней моих суровых, Голубка дряхлая моя! Одна в глуши лесов сосновых Давно, давно ты ждешь меня. («Няне»). В стихотворении «Зимний вечер» Пушкин опять в трогательных и простых словах обращается к своей милой няне: Что же ты, моя старушка, Приумолкла у окна? В стихотворении «На Родине» в 1835 году поэт вспоминает уже умершую тогда няню: Вот опальный домик, Где жил я с бедной нянею моей. Ты, детскую качая колыбель, Мой слабый ум напевами пленяла... Арина Родионовна вдохнула в чуткую, впечатлительную младенческую душу будущего поэта первые, самые важные в этот период жизни, семена религиозного воспитания в духе Православия. Она, как Ангел Хранитель чистоты детской души Пушкина, послужила живым связующим звеном между мудростью русского народа в его целом и личным гением Пушкина. Глубоко врастая в сущность народной души и извлекая оттуда всю чарующую силу и красоту русской поэтической народной речи, Пушкин претворил ее в перлы своего художественного создания, в ритмы и напевность своего изумительного музыкального языка. Прекрасное знание родной русской речи помогло Пушкину глубоко проникнуть в русскую народную душу и подметить в ней чудные качества - равнодушие к суетным земным благам, тоску по иному, лучшему «Граду Вышнему», неутомимую жажду правды Божией, острое чувство «правды и кривды», широкое любвеобильное сердце, готовое утопить всю мировую скорбь, все общечеловеческое горе, светлый взгляд на жизнь как на данный от Бога дар, примиренное и спокойное отношение к смерти, гармоническое сочетание необыкновенно чуткой совести с цельностью всего нравственного существа. Постигнув всем существом своим, что правда русского народа в смирении,
в преклонении пред неисповедимыми путями Промысла Божия, избранник Божий Пушкин неудержимо рвался ввысь к Небу, в ту заоблачную келью, «в соседство Бога Самого», откуда, по точному выражению Пушкина, он «занес несколько райских песен на землю», отраженных в его творчестве. Благодаря православному гению Пушкина, поэзия его часто звучит религиозным аккордом, восторгом и слезами умиления и благоговейной благодарности Богу за дарованную ему власть над умами читателей и за способность чувствовать «гармонию миров». Верный сын Православной Церкви, Пушкин и свою музу подчинил «веленью Божию», зовущему поэта в небесные высоты. По словам глубокомысленного истолкователя сущности поэзии Пушкина митрополита Анастасия (Грибановского), Пушкин в минуты поэтического озарения и вдохновения улавливал «сладкие звуки небес», созерцал сияние вечной Божественной красоты и в минуты творчества подлинно молился и радовался своему духовному полету, возносившему его над миром. Пушкин сравнивал свое поэтическое призвание с пророческим служением («Пророк»). По мудрому заключению Пушкина, поэт должен быть оружием воли Божией («Исполнись волею Моей»!) и силою своего вдохновения «глаголом жечь сердца людей». При таком высоком взгляде на призвание поэта как пророка, Пушкин на первое место ставил художественную правду и потом - красоту. Эту особенность пушкинской поэзии подметил большой ценитель и знаток нашего поэта французский писатель Проспер Мериме: «Западные поэты больше заботятся об эффектах, остроумии и блеске, а правдоподобие берут в придачу. У Пушкина - наоборот, правда кладется в основу, а красота приходит сама собой». По словам вдумчивых иностранных критиков, «русские поэты, когда творят, то не пьют, а причащаются от истоков разлитой в мире Божественной красоты, и не красоту ищут, а правду по дорожкам, усеянным красотой». Живя в селе Михайловском, Пушкин подогрел там свою Православную веру благодаря общению с братией Святогорского монастыря, среди которой особенно выделялся святостью своей жизни монах-подвижник и настоятель обители игумен Иона. Чуткий ум Пушкина уразумел, что монашество есть высший идеал православной русской души. Под сводами Святогорской обители Пушкин задумал написать «самый зрелый плод своего творчества» - трагедию «Борис Годунов», хотя тогда ему было всего лишь 25 лет. Всю силу своего могучего гения вложил Пушкин в образ «смиренного, величавого Пимена, создав образ которого, поэт сам «пленился его духовной красотой». Никогда еще в нашей литературе так выпукло и правдиво не изображался православный подвижник-монах. Недаром Достоевский заметил, что о пушкинском Пимене можно написать целые темы. Как истинно религиозный и церковный человек Пушкин аккуратно посещал Святогорский монастырь, не пропускал ни одной всенощной, любил православное Богослужение, знал наизусть почти все молитвы, из которых особенно пришлись ему по сердцу молитва Господня и молитва Ефрема Сирина (Господи и Владыко живота моего). Переложение этих молитв на стихи стяжало Пушкину почетное звание великого и вдохновенного певца покаяния. Услаждая себя чтением Святого Евангелия на церковнославянском языке, Пушкин мечтал обучать своих детей этому языку. Как истинно сознательный и убежденный православный христианин, Пушкин утверждал, что Христианство есть самая великая духовная и политическая основа человеческого общества и что заслуги нашей Церкви и православного духовенства в истории русского народа огромны.
К сожалению, у многих, даже благосклонно настроенных по отношению к Пушкину читателей, запечатлелся не этот подлинный, православный великий поэт, а только легкий его силуэт как беспечного лицеиста, молодого повесы, зачинщика школьных проказ, с вечной улыбкой на устах, все смешное встречавшего своей хохотуньей эпиграммой. Но даже этот образ Пушкина обаятелен и дорог нам. Да, Пушкин - незрелый и импульсивный, прыткий и неугомонный мальчик, а позже как молодой человек действительно был таким, каким изобразил он себя в восьмой главе «Евгения Онегина». Однако не долго оставался Пушкин таким, каким остался его герой Онегин. За внешней оболочкой неистощимого юмора и остроумия Пушкина постоянно проявлялась бездонная глубина его проницательности не только в русскую, но и в общечеловеческую душу. У Пушкина в молодости был период нравственного падения, но чуткая душа поэта нашла в себе силы преодолеть пороки и выйти победительницей из этого болота бурной легкомысленной молодости. Об этом свидетельствует стихотворение «Возрождение» (1819): Художник варвар кистью сонной Картину гения чернит И свой рисунок беззаконный На ней бессмысленно чертит. Но краски чуждые с летами Спадают ветхой чешуей - Созданье гения пред нами Выходит с прежней красотой. Так исчезают заблужденья С измученной души моей, И возникают в ней виденья Первоначальных чистых дней. Так глубоко запали в душу поэта семена религиозного воспитания, полученного им от двух ангелов хранителей: бабушки Марии Алексеевны и нянюшки Арины Родионовны. Не только в процессе нравственного возрождения, но и после он всегда помнил этот «длинный свиток» своих прегрешений. В стихотворении «Воспоминание» (1828) поэт писал: Воспоминание безмолвно предо мной Свой длинный развивает свиток - И с отвращением читая жизнь мою, Я трепещу и проклинаю, И горько жалуюсь и горько слезы лью, Но строк печальных не смываю. Правда и то, что, подражая в молодости бесстыдным авторам Парни и Вольтеру, Пушкин написал несколько недостойных сочинений, но позже он с мучительным стыдом и омерзением назвал их «звуками безумства, лени и страстей». Пушкин мог погибнуть и как человек, и как поэт, но его спасли драгоценные семена, посеянные в детстве в его чуткую душу. Некоторые критики допускают, что в душе поэта жило некое «юродство» в смысле притворной порочности, в подражание притворной порочности у Байрона, о которой знал Пушкин. Возможно, что Пушкин не хотел казаться «святошей» среди своих плохих товарищей, чтобы они не издевались над ним, а посему
он не хотел казаться лучше других и выделяться среди легкомысленных друзей. Конечно, чувствительный, пылкий, с абиссинской кровью, поэт временами был «зол на весь мир», и тогда он писал язвительные эпиграммы на врагов своих. Но это мальчишеское творчество, как небо от земли, отличается от действительно озлобленного кощунства закоренелых безбожников, к которым враги Пушкина причисляют и его. По словам Ходасевича, шуточно-добродушные «стрелы Пушкина не были язвительными и глубоко не ранили». И хотя за этим поэтом «с пылом африканских страстей и гнался грех алчный по пятам», но с каждым годом умственной зрелости, здравого смысла и нравственной чуткости у Пушкина его начинало тянуть все больше в горний, идеальный мир, к небесным высотам, к прославлению всего великого и прекрасного в русской действительности. Глубоко обоснованное и авторитетное оправдание религиозной и нравственной жизни Пушкина мы находим у наших видных иерархов Православной Церкви. Довольно строгую, но объективную критику личности Пушкина дает архиепископ Херсонский Никанор: «Пушкин, особенно любимый сын Отца Небесного, всецело пребывал в доме Отца Небесного во дни своего чистого, невинного детства. С удалением из дома отеческого в лицей Пушкин удалился и из дома Отца Небесного и начал расточать природные дары Отца Небесного на служение похоти плотской, похоти очес, да гордыни житейской. Измученный легкомысленной светской жизнью, Пушкин решил исправиться. И полились тогда возвышенные создания его поэзии. Безумный расточитель и блудный сын, Пушкин вернулся в обитель Отца Небесного, главой поник и горько зарыдал. И стал он проклинать поступки преступной юности своей, когда «бывало, лире я моей / вверял изнеженные звуки / безумства, лени и страстей». Однако грех тянул его на старую греховную стезю к погибели. Но Провидению угодно было спасти и исторгнуть великую душу от конечного растерзания. Любимый сын Отца Небесного умер христианином, примирившись со Христом и Церковью». По словам митрополита Антония, христианский моралист Пушкин, стремившийся к нравственному совершенству, горько оплакивавший свои падения, всегда заботился о жизненной правде. Падения его не шли дальше романтических увлечений его героя Онегина. Такого рода падения в совести других людей часто не оставляют глубоких следов раскаяния, а нередко даже вызывают у них хвастливые воспоминания своего бывшего молодечества. Пушкин сделался жертвой укоренившегося на Руси европейского предрассудка, унаследованного от эпохи рыцарства, защищать честь дуэлью. Однако Господь сподобил его предсмертного покаяния и Причащения, ибо ведал сердцеведец Господь, что не так думал кончить свою земную жизнь поэт, судя по его стихотворению «Монастырь на Казбеке», которое оканчивалось словами: «Туда б, в заоблачную келью, / в соседство Бога скрыться мне». Митрополит Анастасий в своем труде «Пушкин в его отношении к религии и Православной Церкви» говорит, что если бы можно было разложить наш внутренний мир на составные части, то в этой сложной психологической ткани мы нашли бы много золотых нитей, которые были вплетены в нее пушкинским гением и составляют неотъемлемую часть нашего духовного существа. На вершинах своего творчества Пушкин подлинно был религиозен. Его творчество опиралось не только на художественную, но и нравственную правду. Но иногда, спускаясь с горних высот творчества и погружаясь в заботы «суетного дня», поэт утрачивал свой дар вдохновения и духовного прозрения. Его
обезкрыленный ум, в юности отравленный ядом безумного вольнодумства, не мог тогда осмыслить и понять сложные загадки мирового бытия. Выходу Пушкина на истинный путь препятствовали и «африканских страстей пыл», и враждебная критика, и разногласия с правительством Александра I, и даже иногда неважное материальное положение. Отсюда становится понятным, почему его светлый гений в минуты раздражения как бы затмевался и его лира начинала издавать диссонирующие звуки, превращаясь в язвительные политические памфлеты, жгучие эпиграммы и кощунственные стихи, за которые так крепко ухватились все тенденциозно настроенные враги России, желая унизить Пушкина и без всякого основания записать его в свои единомышленники и чуть ли не в безбожники и революционеры. Но не таков подлинный и сложный духовный облик Пушкина как глубоко нравственного человека. Редко кто из русских и мировых классиков так глубоко сознавал и чувствовал грани, отделяющие добро от зла; редко кто мог так возвышать добродетель и порицать пороки с такою ясностью и точностью, как Пушкин. Конечно, Пушкин не был ангелом во плоти. Спускаясь с горних высот своего поэтического вдохновения, Пушкин был в жизни простым человеком, и ничто человеческое ему не было чуждо, особенно в годы юношеской беспечной и веселой жизни. Но справедливость требует отметить, что даже в минуты обыкновенной жизни в глубине своего духа Пушкин таил здоровые ростки благородства как святое святых его светлой души. Боясь прослыть «святошей» или ханжой и лицемером среди легкомысленных товарищей, Пушкин надевал на себя личину показного легковерия, дабы скрыть свои подлинные нравственно здоровые переживания, которыми он, по какому-то целомудренному внутреннему чувству, не хотел делиться с товарищами. Казалось, Пушкин домогался того, чтобы другие люди думали о нем хуже, чем он есть на самом деле, стараясь скрыть «высокий ум под легким покрывалом шалости безумной». Жалкими потугами являются старания врагов представить Пушкина безбожником, когда подсовывают неискушенному читателю стишки, которых он или никогда не писал, или, если написал, то выбросил их из сокровищницы своего возвышенного творчества, проникнутого духом Православия. Не будучи глубоко верующим, разве мог бы Пушкин создать своего «Пророка» и нарисовать картину перерождения обыкновенного человека в орудие Божественной воли, с религиозным вдохновением и озарением начавшего «глаголом жечь сердца людей»? Не сам ли автор «Пророка» был именно этим Божиим избранником, подчинившим свою музу «веленью Божию» как верховному для истинного поэта авторитету. Пророческое вдохновение зовет Пушкина ввысь, в «соседство Бога», откуда он «занес на землю несколько райских песен». Пушкин смотрел на грехи как на «одержимость», как на закон «тела», вступающего в борьбу с законом «ума». Под влиянием чтения Свяого Евангелия Пушкин почувствовал неотразимую потребность в Божественной помощи для своего озарения, вдохновения и духовного перерождения. Помощь эта от Бога явилась: И Бога глас к нему воззвал: Восстань, пророк, и виждь, и внемли, Исполнись волею Моей, И, обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей. Поэт А.Н. Майков, читая Пушкина, уловил в его поэзии преображение всего земного в небесное:
Как бы влиясь в его бессмертный стих, Земное все - восторги, страсти, муки - В небесное преобразилось в них. Пушкинская поэзия - это пламенное служение триединому идеалу вечной истины, добра и красоты. Всепрощающая христианская любовь Пушкина не только к ближнему, но даже к его личным врагам и глубокая вера в Бога особенно ярко вспыхнула в сердце поэта на смертном одре, озарив ему путь в вечную жизнь и сделав его неумирающим духовным образцом и наставником для грядущих поколений. Кончина Пушкина - это венец его славной жизни: в день смерти совершилось его рождение в бессмертие не только на Небе, но и на земле. Во дни его праведной кончины смолкли все враги, завидовавшие его растущей славе. Вся Россия и высшее общество только теперь оценили и полюбили Пушкина как никогда раньше, оправдав слова самого поэта, вложенные в уста его героя Бориса Годунова: «Они любить умеют только мертвых». О Пушкине заговорили как об исключительном, единственном и чрезвычайном явлении в русской и мировой литературе. Умер Пушкин глубоко верующим православным христианином. Священник, исповедывавший и причащавший Александра Сергеевича, выйдя из комнаты умирающего, со слезами сказал: «Я стар. Для себя желаю такого конца, который он имел, с изумительным благоговением и смирением исполнив свой долг христианина перед его праведной кончиной». На третий день после дуэли догорал последний елей в его сердце. Умирающий поэт сказал: «Смерть идет! Перекрестите меня»! «Отходит», - тихо шепнул стоявший у смертного одра умирающего Даль доктору Арендту. Пушкин, подавая руку Далю, проговорил: «Ну, подымай! Пойдем! Пойдем! Да выше, выше! Ну, пойдем»! В самый момент разлучения души с телом умирающий промолвил: «Кончена жизнь». Несколько спустя, повторил: «Жизнь кончена». И, осенив себя крестным знамением, произнес: «Господи, Иисусе Христе»! Никто не заметил последнего вздоха его. Так тихо, так спокойно оставила бессмертная душа бренное тело поэта. Все молча стояли над ним, не шевелясь, не смея нарушить великого таинства смерти. Отцу покойного, Сергею Львовичу Пушкину, писал потом Жуковский: «Все обратили внимание на особенное выражение лица почившего. Это не был ни сон, ни покой. Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу. Нет. Какая-то глубокая, важная, удивительная мысль разлилась на его лице в нечто похожее на видение, на какое-то полное, удовлетворенное знание. Так и хотелось сказать: «Что видишь, друг?» Очевидно, очищенная и просветленная душа поэта, отделившись от своей бренной телесной оболочки, оставила на лице покойного свою печать - печать видения и ведения чего-то нового, не земного...» Глубокой, безысходной скорбью отозвалась безвременная смерть Пушкина в сердцах русского народа. Находившийся в это время за границей Гоголь, узнав о смерти любимого поэта, воскликнул: «Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним. Когда я творил, я всегда видел пред собой Пушкина. Ничто мне были все толки; мне дорого было его вечное и непреложное слово. Ничего не писал я без его совета. Ни одна строка не писалась без того, чтобы он не являлся в то время очам моим... О, Пушкин! Пушкин!.. Какой прекрасный сон удалось мне видеть в жизни! И как печально мое пробуждение»! Тютчев на кончину Пушкина написал «29 января 1837»: И сею кровью благородной
Ты жажду чести утолил - И, осененный, опочил Хоругвью горести народной. Вражду твою пусть Тот рассудит, Кто слышит пролитую кровь... Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет! А.А. Краевский в прибавлении к «Русскому Инвалиду» за 1837 год написал: «Солнце нашей поэзии закатилось во цвете лет. Всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, всякое русское сердце будет растерзано. Неужели в самом деле у нас нет уже Пушкина - нашей радости, нашей народной славы? К этой мысли нельзя привыкнуть. 1837 года, 29 января, 2 часа, 45 минут по полудни». Роковой выстрел, «свинцом смертельным поэту сердце растерзавший», всколыхнул и разбудил спящую совесть лучших представителей русского общества. Этот выстрел поднял на Святой Руси священное знамя пушкинской лирики, эпоса и драмы и был дружно подхвачен достойными продолжателями литературного дела Пушкина на Руси -писателями и поэтами сороковых и шестидесятых годов XIX века. Смерть овладела только телом Пушкина, душа же его бессмертная не только отошла ко Господу, но и живет среди нас, как он сам предсказал: Нет, весь я не умру: душа в заветной лире Мой прах переживет и тленья убежит, И славен буду я, доколь в подлунном мире Жив будет хоть один пиит. В Пушкине мы должны видеть прообраз грядущего воскресения нашей полоненной, но не сдавшейся врагу России. Россия возродится, если она твердыми ногами станет на почву здоровой пушкинской поэзии, основанной на его мудрости, смирении и жертвенном подчинении личного блага государственному. На фундаменте православной церковности и национальной русскости стояла вся творческая жизнь Пушкина. Пушкин умел сочетать в себе законное стремление к личной свободе и счастью с уважением порядка, жертвенности и дисциплины, российского законодательства и преданности лучшим традициям и государственным основам Исторической России. Пушкин для нас не только символ здоровой и мудрой государственности, но и яркая путеводная звезда, указующая нам верный путь в обетованную Русскую Землю. Есть у нас Пушкин; есть у нас величайшая русская культура. Будет у нас снова и Святая Православная Русь! Пушкин был вдумчивый национальный русский патриот. Он мудро и всецело проникся консервативной идеологией на все основные и важнейшие исторические вопросы и поражал современников глубиной мысли в высказывании своих политических взглядов. По словам великого польского поэта Адама Мицкевича, в вопросах внешней и отечественной политики Пушкин производил впечатление опытного в государственных делах человека. Преданный сын России, Пушкин смело и авторитетно опровергал все лживые и предвзятые взгляды, касающиеся его Родины. Это он написал «отрицателю России» Чаадаеву, нападавшему в своем «Философском письме» на Православие и самобытность России: «Клянусь вам честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории моих предков - такой, какую нам дал Бог».
Достойную отповедь дал Пушкин и автору сочинения «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищеву, назвав его представителем полупросвещенного невежества, презирающего славное прошлое России. Возмущаясь описанием у Радищева русской избы в слишком сгущенных мрачных красках, Пушкин с восторгом отзывается о духовных качествах простого народа: «Взгляните на русского крестьянина! Есть ли рабское унижение в его поступи и речи? Смелость, смышленость, проворство и ловкость у него удивительные! В России нет человека, у которого не было бы своей избы, собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях». Дельвиг, друг Пушкина с лицейских лет, пишет: «Гениальный по уму, младенец по сердцу, великан по духу, малое дитя Пушкин целиком принадлежал России и никогда не опьянялся революционным хмелем». Хотя в молодости волновали его «вольнолюбивые мечты», но Пушкин по свойствам своего характера не мог увлечься революционными принципами декабристов. Это хорошо знали его друзья, будущие декабристы, поэтому они не нашли даже возможным посвятить поэта в тайну их безумного заговора. Презирая всякий безумный бунт и революцию, Пушкин писал Жуковскому: «Какой бы ни был мой политический образ мыслей, я храню его про себя и не намерен противоречить общему порядку необходимости». По словам Тырковой-Вильямс, автора капитального труда «Жизнь Пушкина», у нашего поэта не было двойной морали, применяющей разные мерки к разным классам общества. В стихотворении «Вольность» (1817) Пушкин, воспевая свободу, выносит одинаково суровый приговор всем - и пренебрегающим законом Монархам, обращающим свою власть в жестокую тиранию, и их врагам, подымающим руку на Монархов. Таких революционеров Пушкин считает «стыдом и ужасом» наших дней. Разоблачая ложь и обман французской революции, Пушкин устами А. Шенье, казненного во дни этой революции, выражает свое отвращение ко всякого рода революционным проявлениям в таких словах: ...Закон, На вольность опершись, провозгласил равенство. И мы воскликнули: блаженство! О, горе! О, безумный сон! Над нами Единый властвует топор. Мы свергнули Царей. Убийцу с палачами Избрали мы в цари. О, ужас! О, позор! Напрасно преступники революционеры стараются из Пушкина сделать себе единомышленника. Если Пушкин не хотел простить французской революции за умученного молодого поэта Шенье, то разве простил бы он «русским» революционерам истребление многих миллионов русских людей всех классов и состояний, начиная от Царя и кончая самыми бедными крестьянами. Весьма знаменательно, что Пушкин, как бы провидя грядущую кровавую революцию на Руси, пророчески предостерегал нас от этого ужаса в «Капитанской дочке»: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Враг всякого произвола, революции, анархии, «безумного бунта», Пушкин верил только в разумную эволюцию в государстве для блага всего народа в целом. Вечный религиозно-нравственный закон должен быть для всех выше всего. В стихотворении «Вольность» Пушкин говорит: Владыки! Вам венец и трон
Дает Закон, а не природа; Стоите выше вы народа, Но вечный выше вас Закон. И горе, горе племенам, Где дремлет он [Закон] неосторожно, Где иль народу, иль Царям Законом властвовать возможно! Призывая владык мира показывать пример добросовестного исполнения вечного закона, Пушкин говорит: Склонитесь первые главой Под сень надежную Закона, И станут вечной стражей трона Народов вольность и покой. Будучи противником крепостного права и осуждая его, Пушкин был в то же самое время и противником всякого насилия и бунтарства для устранения крепостного права. В своем стихотворении «Деревня» (1819) поэт выражает надежду, что освобождение крестьян произойдет не насилием со стороны народа, а по свободной воле Царя: Увижу ль я, друзья, народ неугнетенный И рабство, падшее по манию Царя? В 1861 году исполнилось пожелание поэта. Именно по мановению руки Царя крепостное крестьянство сделалось свободным. Но как бы теперь страдал Пушкин, увидев, что не крепостное право, а полное бесправие и небывалое в мире рабство сковало наш народ под диктатурой нового ига, худшего ордынского. Защитив Пушкина от обвинений чуть ли не в большевизме, перейдем теперь к самому главному - к изложению отличительных достоинств литературно-художественного творчества Пушкина. Гений Пушкина прежде всего поражает нас разнообразием литературных форм, которыми пользовался поэт и писатель в своем творчестве - от сказки до трагедии включительно. Пушкин был одинаково велик и в эпосе, и в лирике, и в драме. Редко кто из поэтов так легко и свободно владел стихом, который лился у него и легко, и естественно неистощимой и благодатной симфонией. Давай мне мысль, какую хочешь. Ее с конца я завострю, Летучей рифмой оперю. Конечно, приходилось и Пушкину переживать трудности творчества и затруднения в подыскивании нужных слов и выражений. Когда он писал свою «Полтаву», он хотел одним словом выразить внезапность начавшегося полтавского боя. Во время прогулки с друзьями он шел задумчивым, сосредоточенным и вдруг воскликнул: «Нашел! Нашел»! На вопрос удивленных друзей, Пушкин радостно ответил: «Слово нашел!.. И грянул бой, полтавский бой»! Легкость владения стихом сливается у Пушкина с поразительной многогранностью в оттенках поэтической красоты. В его поэзии гармонически сливаются в своеобразную пушкинскую живую струю и величавая мощь стихов Державина, и пленительная сладость стихов Жуковского, и краткость народных выражений Крылова, и пластичность стихов Батюшкова. Кроме того, у Пушкина всегда чувствуется художественная мера, поразительная способность сказать все,
но без единого лишнего слова. Его стихи, выражаясь словами самого же Пушкина, «Горели и текли, как поцелуи молодые; все в неге, в пламенной любви, как закипевшего аи струи и брызги золотые». В минуты творческого вдохновения Пушкин даже мыслил музыкально, чаруя слух наш дивной музыкой его граненых рифм, пленяя воображение наше и волнуя душу нашу этой своеобразной и изумительной музыкальностью. По словам литературных критиков, хотя у Лермонтова огненные стихи были ярче, думы Тютчева глубже, лирика Фета тоньше, проза Льва Толстого, уступая классической ясности Пушкина, отличалась более жизненным богатством, однако Пушкин всех их перещеголял широтой размаха, силою ума и равновесием в одаренности. Ни у одного из русских поэтов не было в стихах столько таинственной магии, неуловимых магнитных токов, исходящих из человека, как это мы чувствуем в стихах Пушкина. Проспер Мэриме, переведший на французский язык «Цыган», «Пиковую даму», «Пророка», писал, что образы, созданные Пушкиным, всегда полны правды и жизненности; эти образы скорее намечены, чем развиты, и что все это исполнено с истинным эллинским вкусом древнегреческих классических писателей. Выражаясь образно, язык Пушкина как бы высечен из дотоле бесформенной, драгоценной мраморной глыбы устной народной речи, которую Пушкин претворил в перл создания, в ритмы и напевы своего неувядаемого стиха. По красоте и силе логики его язык приравнивается к древнегреческому языку Гомера. По всеобъемлющей мощи художественного дарования, по благоухающей красоте, гибкости и выразительности нет в мире языка, равного языку Пушкина. Выдающийся знаток и глубокий ценитель пушкинского творчества митрополит Анастасий сравнивает поэзию Пушкина с «царской одеждой, блистающей чистым золотом и самоцветными камнями русского народного духа. Благовонная поэзия у Пушкина лилась через край, как благовонное масло из переполненного сосуда». По словам Белинского «античная пластика, строгая простота сочетались у Пушкина с игрой романтической рифмы, и все акустическое богатство, вся сила русского языка явились у Пушкина в удивительной полноте. Язык его нежен, сладостен и мягок, как ропот волны; тягуч и густ, как смола; ярок, как молния; прозрачен и чист, как кристалл; душист и благовонен, как весна; крепок и могуч, как удар меча в руке богатыря» По словам ценителя Пушкина Б.Л. Бразоля, «пушкинский язык, как червонное золото, пленяет наш слух, радует наше сердце и волнует наше воображение то женственной грацией и негой, то алмазной твердостью и мощью, то кристальной ясностью и чистотой». Истинное величие творчества Пушкина замечается не только во всеобъемлющей полноте, исключительной глубине, неувядаемой свежести и изумительной красоте его творчества, но и в самой сущности единственного в своем роде гения Пушкина. Пушкин неудержимо зовет ввысь, к Небу, в заоблачную келью, «в соседство Бога Самого», откуда Пушкин «занес несколько райских песен на землю», которые постоянно волнуют и согревают душу читателя. Его восторг и слезы умиления часто сопровождаются благоговейной благодарностью Богу за дарованную ему «власть над умами читателей и способность ощущать гармонию миров». В религиозно-нравственном укладе личности Пушкина есть одно ему
только свойственное удивительное равновесие, исключительное спокойствие и неистощимая солнечная жизнерадостность, которыми, согласно греческой мифологии, обладали только боги на Олимпе. По толкованию Бразоля, пушкинское равновесие и спокойствие - не броня бездушного эгоизма, не змеиная мудрость Гете как плод его отвлеченных выкладок логического мышления; это - не холодное олимпийское спокойствие. Это - внутренняя душевная тишина и та солнечность души, которая ставит нашего поэта выше таких гигантов художественного слова, как Гомер, Дантэ и Шекспир. Пушкин подходит к центральным проблемам человеческой жизни со стоическим мужеством, но согретым христианским смирением, душевной тишиной, пламенем любви и всепрощения. В то время как пытливый ум человеческий с незапамятных времен запутался в двух противоположных идеях и мировых загадках между законами или тайнами жизни и смерти; в то время, как другого гиганта художественного слова Л. Толстого идея смерти приводила в состояние исступленного ужаса, Пушкина мысль о смерти совершенно не пугала и разрешалась в его сознании мягким примирительным аккордом. «Как древний эллин, влюбленный в сверкающую лазурь моря, в беспредельное сияние неба, в мраморных богинь, купающихся в полуденных лучах аттического солнца, Пушкин, - говорит Бразоль, - один из всех поэтов нашего времени преодолел страх смерти, несмотря на то, что от колыбели и до могилы Пушкин ясно сознавал, что за ним неотступно следует тень смерти». Своим православным духом Пушкин преклонился пред неисповедимыми путями Промысла Божия и в этом нашел свое безграничное спокойствие и безграничное всепрощение. Для Пушкина Прав судьбы закон... Благословен и день забот. Благословен и тьмы приход. В этих строках весь Пушкин, умственно и духовно созревший, прошедший через горнило тяжких дум, житейских испытаний и горестных забот, закаливший свой гений в медленном огне глубокого размышления; но, конечно, не юных дней Пушкин, когда им правил «страстей единый произвол», когда он был безотчетлив и не в меру весел, как «молодого дня за рощей первое сиянье». Пушкин поражает нас своей исключительной по силе и размаху неистощимой солнечной жизнерадостностью. Когда по морщинистому лицу дряхлой старушки Европы, разочарованной в старых и не нашедшей еще новых идеалов и путей жизни, прокатилась черная меланхолия и безысходная тоска, которую гениальный Байрон подхватил и, как погребальный заунывный звон колокола, художественно отразил в своем творчестве, в это время Пушкин, отдавший Байрону известную долю подражания в молодости, стал на реальную бытовую русскую почву и стал согревать нас своей музой торжествующей радости жизни и сладости бытия: Умножайте шум и радость! Пойте песни в добрый час!.. Да здравствует солнце! Да скроется тьма! Вот те светлые аккорды, которыми начала вдохновлять и согревать нас жизнерадостная муза гениального художника слова и мысли! Конечно, Пушкину не чужды были и аккорды грусти, но они, как малые капли воды, растворялись в океане его солнечной, неистощимой жизнерадостности. Как бы предчувствуя скорую кончину, Пушкин думал о смерти при созерцании таких вещей, которые казалось бы больше должны были внушать ему мысли о жизни:
Гляжу ль на дуб уединенный, Я мыслю: патриарх лесов Переживет мой век забвенный, Коль пережил он век отцов. Младенца ль милого ласкаю, Уже я думаю: прости! Тебе я место уступаю: Мне время тлеть, тебе - цвести! И вдруг после такой грусти снова вспыхивает врожденное Пушкину пламя торжествующей солнечной жизнерадостности: И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть, И равнодушная природа Красою вечною сиять! У Пушкина даже грустный пейзаж осени с тихо падающими и шуршащими листьями как-то растворяется в светлом аккорде: унылая пора осени превращается в прощальную красоту «очей очарованья», со светлым дыханием ветерка, с первыми утренними морозами, с которыми Пушкин как бы снова расцветал. Даже в самых тяжелых переживаниях у Пушкина торжествовала солнечная радость. Она заливала светом сладость бытия и вызывала жажду деятельности. Но не хочу, о други, умирать! Я жить хочу, чтобы мыслить и страдать!.. И, может быть, на мой закат печальный Блеснет любовь улыбкою прощальной. Весьма отрадно отметить, что иностранные литературные критики ставят в особую заслугу Пушкину подчинение его поэтической эстетики художественной правде. Эту особенность подметил Проспер Мериме: «Западные поэты всегда заботятся больше об эффектах, остроумии, блеске и красоте в своем творчестве, а правдоподобие берут в придачу. У Пушкина наоборот, правда ставится на первое место и кладется в основу творчества, а красота у него как-то приходит сама собой». По словам иностранных критиков, русские поэты «не пьют, а причащаются от истоков разлитой в мире поэтической красоты и подобно Пушкину, поставив художественную правду на первое место, ищут эту правду по дорожкам, усеянным красотой». Пушкин - национальный русский поэт и писатель. Там, где он касается русской действительности, поистине: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет». Не даром Белинский назвал роман «Евгений Онегин» «энциклопедией русской жизни». Особенно много бытовых черт изображает Пушкин в жизни семьи Лариных. Они Хранили в жизни мирной Привычки милой старины. У них на масленице жирной Водились русские блины. Два раза в год они говели, Любили круглые качели. Им квас, как воздух, был потребен, И за столом у них гостям Носили блюда по чинам». Пушкин подметил даже надпись на могиле Ларина:
Господний раб и бригадир Под камнем сим вкушает мир. Пушкин - часть нашей духовной жизни. Он является духовно присутствующим членом каждой русской семьи. Он идет рядом с каждым русским человеком всю его жизнь, начиная со школьного возраста. По словам Гоголя, у Пушкина «природа, русский язык, русский характер, заветы милой старины отразились в той же чистоте, в такой же очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла». Как национальный поэт Пушкин постиг истинную причину трагедии русского интеллигента - этого несчастного страдальца, желающего своему народу блага, но исторически оторванного от народа и не понимающего истинных чаяний родного народа. Эти интеллигенты, мечтатели о «мировой гармонии духа», общечеловеческом счастьи, на деле оказались неудачниками не только в создании счастья народа, но и виновниками своего собственного несчастья. Уже в одной из первых поэм «Цыганы» в лице Алеко Пушкин рисует типичного интеллигента-неудачника, тоскующего о потерянной кем-то и где-то правде, которую он никак не может найти и страдает поэтому глубоко и искренно. Эту правду Алеко ищет среди людей без закона и цивилизации и пристает к цыганскому табору. Дикая женщина Земфира кажется ему той, которая может избавить его от тоски и дать ему счастливую жизнь среди этих детей природы - цыган. И что же в результате? При первом же столкновении с условиями новой жизни Алеко, разочарованный в жизни русского общества, сразу же обагряет свои руки кровью и вместо «мировой гармонии» вносит диссонанс и нарушает счастливую жизнь свободных цыган. Гордый, самоуверенный, считающий себя неотразимым красавцем, Алеко даже не подумал о том, что у Земфиры уже есть цыган, которого она любит. Алеко убивает соперника. На это цыгане говорят ему: Оставь нас, гордый человек! Мы дики, нет у нас законов. Мы не терзаем, не казним! Итак, гордый человек! Вот причина неудачи идеалиста, русского мечтателя. Смирись, гордый человек! Вот в чем правда. Вот отправная точка и разумное начало для искателей «мировой гармонии духа», своего личного счастья и блага народного. Вся трагедия русского интеллигента и мечтателя в том, что он ищет потерянную правду вне себя, а она внутри него! «Смирись, гордый человек! Подчини себя самому себе! Овладей собой! Спустись с высоты сознания своего мнимого превосходства перед родным народом! Сломи свою гордыню и потрудись на ниве нелицемерного служения своему народу. Тогда и народ твой поймет тебя, уверует в тебя и пойдет за тобою, и ты узришь правду» (из Пушкинской речи Достоевского). Еще яснее и глубже решается вопрос о неудачнике-интеллигенте в романе Пушкина «Евгений Онегин». Онегин - страдалец и вздыхатель по мировому идеалу, хранил в себе «дух святого недовольства», искренно мечтал о всемирном счастье людей. А что вышло? От хандры, мучительной тоски по мировому идеалу этот «благожелатель», подобно Алеко, тоже проливает кровь невинную и убивает Ленского на дуэли. Желая окончательно развенчать этот народившийся на Руси тип интеллигента-неудачника, Пушкин выводит положительный тип, обретавшийся в недрах народных, чуждый всякой наносной лжи. Это - идеальная русская женщина Татьяна Ларина. Твердо, обеими ногами стоит она на своей родной почве,
уразумевшая правду русскую и общечеловеческую. Эту правду как залог личного и общечеловеческого блага Татьяна высказывает в конце романа. Манера зазнавшегося русского интеллигента, привыкшего на все смотреть сверху вниз, помешала Онегину понять и оценить духовную красоту скромной Тани. Эту красоту не понял Онегин ни при первой встрече в деревне, ни при последней встрече в Петербурге, когда Татьяна только внешне стала знатной дамой, а в душе оставалась прежней Таней. «Если бы в тот момент, когда Онегин только знакомился с Таней, прибыл бы из Англии Чайльд Гарольд или сам лорд Байрон и, заметив робкую красоту и прелесть Тани, указал бы на нее Онегину, конечно, тогда бы он обратил на нее внимание, ибо у этих мировых страдальцев, вздыхающих о вселенском счастье и мировой гармонии духа, часто бывает много лакейства духовного» (Достоевский). Но этого не случилось. Онегин не понял Татьяну. Он дал ей «отеческое» наставление: «Учитесь властвовать собой! Не всякий вас, как я, поймет», и снова отправился странствовать в поисках идеала, с мировой тоской в сердце своем и с пролитой на руках кровью в глупой дуэли с Ленским. Но русская душой Татьяна хорошо поняла Онегина. Посетив его пустой дом, посмотрев его книги, она подумала: «Уж не пародия ли он?» Когда же она стала знатной дамой и Онегин обратил на нее внимание потому только, что ей кланяется теперь весь высший свет, она увидела все его тщеславие. Только теперь он увидел, что проглядел свое счастье, которое «было так близко, так возможно». Татьяна ясно увидела, что он любит не ее, а какую-то мечту; да и сам он - какая-то фантазия, былинка, колеблемая ветром, без всякой твердой почвы под ногами. По замыслу Пушкина, Татьяна - идеальная русская женщина, олицетворение долга. Осознав всё душой и сердцем, что она умерла для личного счастья, Татьяна не растерялась, не пришла в отчаяние. Она живет воспоминаниями светлого детства, родного дома, деревни, «где нынче крест и тень ветвей над бедной нянею моей». Татьяна нашла личное счастье в верности нравственному долгу: Я вас люблю (к чему лукавить?), Но я другому отдана И буду век ему верна. Эти слова Татьяна сказала Онегину как идеальная женщина, всем существом своим уразумевшая, что правда русская в смирении, в подчинении личного счастья общему благу и долгу. На примере своей героини Пушкин показал нам, - говорит Достоевский, - что «не в европейской цивилизации Пушкин видит русскую правду, а в духе народном, воспитанном на началах Христовой Правды». Смирись, гордый интеллигент с пошатнувшейся, а то и совсем забытой верой в Бога! Врачу, исцелися сам! Усмири себя и станешь свободным, как никогда и не воображал себе! Тогда ты начнешь великое дело! Поймешь народ и святую правду его. Ибо тот, кто сам злобен и горд, не может мечтать о мировой гармонии духа. Как национально и государственно мыслящий патриот Пушкин глубоко проник в душу великого преобразователя России Петра Великого, динамической силой и могучим гением которого ... наша двинулась земля, Кто придал бодрый бег державный Корме родного корабля.
В поэме «Медный всадник» не только консервативная неподвижная допетровская Московская Русь, но даже слепая безличная стихийная сила природы уступает титанической воле Петра. В этой поэме мы находим чудную высокохудожественную обрисовку победы Петра над природой. Из тьмы лесов, из топи блат Вознесся пышно, горделиво град Петра, к богатым пристаням которого, стремятся «все флаги». В гранит оделася Нева, Мосты повисли над водами, Темно-зелеными садами Ее покрылись острова. Но ярость стихии не может поколебать разумной воли Петра. И когда, спустя сто лет, случилось страшное наводнение, когда из скорбных уст Императора Александра I вырвалось беспомощное признание, что «с Божией стихией Царям не совладеть», Петр Великий не сдается: В неколебимой вышине Над возмущенною Невою Стоит с простертою рукою Кумир на бронзовом коне. Только когда обезумевший от страха Евгений, олицетворение совсем другой страшной стихии - безличной и серой человеческой массы - пригрозил Петру: «Ужо, тебе»!, фигура Царя содрогнулась, возгорелась гневом, и доселе неподвижный «Державец полумира» сошел с пьедестала и погнался за Евгением «на звонко скачущем коне». Весьма знаменательно, что Пушкин пророчески предвидел, что эта безличная человеческая масса является самой страшной угрозой, способной пошатнуть даже гранитные устои могущественного Русского государства. Из века в век по адресу Императорской России, выкованной Петром, неслась эта бессвязная угроза подонков русских и иностранцев: «Ужо тебе»! Именно эти разбушевавшиеся волны революции заставили «Кумира на бронзовом коне» - великую Историческую Россию поникнуть головою перед страшной стихией. Пушкин всецело стоит на стороне дела Петра Великого - дальновидного творца блистательного Санкт-Петербурга, географическое положение которого превратило Московскую Русь в Императорскую великую державу, с выходом на все моря и океаны. Сочувствуя несчастию Евгения и множеству погибших при наводнении, Пушкин остается на подчинении личных интересов погибших общему благу государства. Восторгаясь государственным гением Петра, Пушкин не пожалел красок для его прославления: Ужасен он в окрестной мгле! Какая дума на челе! Какая сила в нем сокрыта! А в сем коне какой огонь! Куда ты скачешь, гордый конь, И где опустишь ты копыта? О, мощный властелин судьбы! Не так ли ты над самой бездной, На высоте, уздой железной Россию поднял на дыбы!
Сверхчеловеческой силой и железной волей наделяет Пушкин Петра и в поэме «Полтава». С шекспировской глубиной и ясностью рисует Пушкин образ Петра на мрачном фоне эгоиста Мазепы. То страшный, то обаятельный; то пугающий, то манящий - первый Император Всероссийский проходит, как живой, перед воображением читателя поэмы: ...Выходит Петр. Его глаза Сияют. Лик его ужасен! Движенья быстры. Он прекрасен! Он весь, как Божия гроза. Да и саму полтавскую победу Пушкин заслуженно величает не иначе как великим историческим днем, величайшим торжеством молодой Императорской России, которая В бореньях силы напрягая, Мужала с гением Петра. Будучи великим знатоком русской души и национальным поэтом и писателем, Пушкин гармонически сочетал в себе и почетное звание «всероссийского человека», он обладал изумительной способностью проникновения в самые сокровенные тайны человеческого духа всех народов мира. Эту исключительную, совершенно уникальную способность всепонимания и перевоплощения в чужие нации Пушкин особенно ярко отразил в своих маленьких трагедиях. В «Скупом рыцаре» он дает неподражаемый общечеловеческий тип скряги, гораздо более глубокий и идейно более сложный, чем родственный ему тип Плюшкина у Гоголя. В трагедии «Моцарт и Сальери» дается глубокий психологический анализ действия зависти на душу Сальери, которому гений Моцарта не давал покоя. Сальери является едва ли не единственным в мировой литературе первообразом художественного воспроизведения завистника. Моцарт как гений никогда никому не завидовал и не замечал своей гениальности, что особенно бесило Сальери. Задумав отравить Моцарта, Сальери говорит: Как некий херувим, Он несколько занес нам песен райских, Чтоб, возмутив бескрылое желанье В нас, чадах праха, после улететь! Так улетай же! Чем скорей, тем лучше. В «Каменном госте» мы встречаем общечеловеческого обольстителя и любовника Дон Жуана - виртуоза в «науке страсти нежной». Эти маленькие трагедии являются совершенным созданием своеобразного гения Пушкина. Здесь краткость художественного изложения доведена до последних возможных пределов, не причинив вреда ясности и полноте содержания. Здесь наш русский Шекспир, Пушкин, заглянул в сокровенные тайны человеческой души глубже Шекспира и поэтому заслуживает признания быть непревзойденным гением мировой литературы. Известный литературовед, академик Д.Н. Овсянико-Куликовский, разбирая «Моцарта и Сальери», говорит, что «приходится удивляться, как Пушкин, уменьшая объем художественного произведения по числу страниц, смог сделать его все богаче и богаче по содержанию как совершеннейшее создание его гения». По словам академика Потебни, «сгущение мысли в слове должно быть признано одним из самых истинно гениальных откровений Пушкина как всечеловека». Сценка из «Фауста» у Пушкина была таким ясным и ярким резюме всего «Фауста», что когда она дошла в немецком переводе до Гете, то он, преклоняясь
перед сжатостью мысли в слове, каковой не было у самого Гете, прислал Пушкину в подарок свое перо. Всепонятность общечеловеческих типов достигла своего совершенства у Пушкина благодаря еще более изумительной его способности к всемирной отзывчивости. Образно выражаясь, Пушкин как бы перевоплощался и проникал в души других народов с помощью какой-то чудодейственной, ему одному свойственной художественной интуиции. Такой силой всемирной отзывчивости, перевоплощения и проникновения в самую сердцевину «особенной стати» каждой нации, каждой народности не отличались даже самые величайшие мировые гении. У Шекспира, например, его итальянцы - те же англичане; его Отелло не имеет местной национальной окраски венецианского мавра и скорее похож на англичанина. Когда же Пушкин силою своей гениальной художественной интуиции проникал в духовную суть других национальностей, то не их заставлял думать и чувствовать по-русски, по-пушкински, а сам как бы перевоплощался в испанца, англичанина, мусульманина, грека или даже древнего египтянина. Достоевский пишет: «Вспомните «Дон Жуана». Если бы не было надписи Пушкина над этим произведением, вы никогда бы не узнали, что это писал не испанец, а Пушкин. Вспомните «Подражание Корану». Разве тут не чувствуете вы дух Корана и меч его, грозную силу мусульманской веры? А «Египетские ночи»! Разве не переносят вас в древний мир, где вы видите земных богов, презирающих гений народный; богов уединившихся и предающихся фантастическим зверино-чувственным удовольствиям? Возьмите пушкинскую фантастическую обработку «Пир во время чумы»! Разве не слышится здесь гений Англии, дух века реформ, воинственный огонь протестантизма?» И вот, глубоко вдумываясь в эту всемирную всепонятливость, отзывчивость, перевоплощаемость и проникновение пушкинского гения в дух, в самую суть иных народов, русские и иностранные критики во главе с Достоевским утверждают, что именно в этой всепонятливости, отзывчивости и перевоплощаемости Пушкина в суть духа народов мира и заключался, и выражался в самой высшей степени истинно национальный дух русского народа, постигнутый гением Пушкина и прежде всего максимально в нем самом отразившийся. Русский национализм - не местный, не узко русский, а общечеловеческий, а поэтому русский православный гений по сущности широты и глубины духа не может успокоиться и удовлетвориться счастьем только своего народа; он неудержимо и совершенно искренно тянется ко всемирному человеческому счастью. Иначе он никак не успокоится. Пушкин постиг, что согласно православной идеологии всеобъемлющая душа русская уразумела, что стать вполне русским - значит быть братом всех людей по Закону Христова Евангелия. Быть русским значит быть «всечеловеком» и уметь изречь окончательное слово об истинном содружестве народов и истинном мире, по которому истосковалась человеческая душа. Пушкин, по выражению Апполона Григорьева, «наше все», будучи «всероссийским человеком» и гармонически соединив в себе всечеловеческую способность перевоплощаться в гении других народов, пророчески указал, что воспитанный на началах Вселенского Православия русский народ наиболее из всех народов способен вместить в себе идеал всечеловеческого единения, вселенскости и истинного братства народов - не иначе как только по Закону Христова Евангелия. Говоря об изумительном гармоническом примирении в Пушкине
«всероссийского человека» с «всечеловеком», Достоевский вовсе не хочет умалить мировое значение таких гигантов художественного слова, как Шекспир, Сервантес, Шиллер, Гете, Данте, Гомер. Вот глубокомысленные слова Достоевского: «Всемирная всепонятность и неисследимая глубина мировых типов, созданных Шекспиром, Шиллером и другими гениями на веки веков, не подвергаются сомнению. Не на мировое значение Шекспиров и шиллеров хочу я посягнуть, обозначая гениальнейшую способность Пушкина перевоплощаться в гении чужих наций, а желаю лишь в этой способности отметить великое и пророческое для нас указание, что способность эта всецело принадлежит русскому народному гению, а Пушкин делит эту способность со всем народом нашим, являясь только совершеннейшим выразителем этой народной способности в своем художественном творчестве. Нищая земля наша, а в конце концов скажет новое слово миру, ибо, как говорит Тютчев, Всю тебя, земля родная, В рабском виде Царь Небесный Исходил, благословляя. Не экономически, не научно русская душа наиболее способна из всех народов вмещать в себе идею всечеловеческого единения, братской любви; нет, это не экономическая, не научная черта, а нравственная черта русского духа» (речь 8 июня 1880 года). Каков взгляд Пушкина на воспитательное значение поэзии? В восемнадцатом веке на поэзию смотрели как на легкое развлечение и на поэта - порою, как на шута. Вспомним горемычную долю Василия Кирилловича Тредьяковского, получавшего даже «всемилостивейшие оплеушины», вплоть до избиения палкой, когда не нравились его стихи. А ведь он был на почетном положении придворного поэта. Державин первым оценил значение поэзии более серьезно, ибо он уже «в сердечной простоте беседовал о Боге и истину Царям с улыбкой говорил». Строго говоря, первый взгляд на воспитательное значение поэзии высказал Карамзин, который в «Московском журнале» за 1792 год писал: «Во всех странах поэзия наставницей людям была, везде сердца людей любовью согревала», а в статье «Что нужно автору?» Карамзин определяет высокое значение поэта: «Питать в себе святое желание всеобщего блага». Жуковский пошел еще далее и глубже заглянул в назначение поэзии. По его определению, «поэзия - это Бог во святых мечтах земли»; поэзия есть небесной религии сестра земная; поэзия - светильник, Самим Создателем зажженный, чтобы озарять нам путь». Пушкин, водружая знамя национально-самобытной русской поэзии, окончательно утвердил высокое назначение поэзии: «сердца тревожить»; «восславлять свободу и милость к падшим призывать»; «глаголом жечь сердца людей». По словам Пушкина, роль поэта подобна эху, откликающееся на все звуки общественной и государственной жизни осуждением зла и пороков и с одобрением всего доброго и прекрасного. Поэт - избранник Божий, неудержимо рвущийся в горний мир, а поэтому и поэзия его должна быть согрета возвышенным идеалом и звучать религиозным аккордом. Муза поэта, будучи подчиненной «веленью Божию», возлагает на поэта высочайшую миссию пророка, ответственного только перед Богом. И Бога глас ко мне воззвал: Восстань, пророк, и виждь и внемли,
Исполнись волею Моей, И обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей». Поэт Майков в своем стихотворении «Перечитывая Пушкина» писал о его стихах, что они земное преображают в небесное: Не здешними мне кажутся их звуки, Как бы влиясь в его бессмертный стих, Земное все - восторги, страсти, муки В небесное преображалось в них. Пушкинская поэзия - это прекрасное отражение внутренней гармонии равномерно развитых духовных сил поэта. Из внутренней гармонии и целостности душевной организации Пушкина вытекает бодрящий свет и жизнерадостный подход поэта к людям и природе. Проникая в высший идеальный мир художественной интуицией своего сердца, Пушкин дорожил и всеми видимыми красотами Божьего мира. Пушкин уловил золотую середину между религиозными, мистическими порывами ввысь, к Небу и реалистическим изображением красоты и величия действительной жизни и природы на земле. Пушкину чужды были какие-то «мысленные подобия и соответствия в природе» «поэтов»-символистов. Поэт прекрасной действительности, Пушкин старался показать, что земные цветы хороши сами по себе, как мы их воспринимаем, с их лепестками, благоуханием и разнообразием красок и оттенков. Не были чужды пушкинской поэзии и маленькие житейские радости, и он призывает всех поэтов, которые или впали в мистицизм, или слишком погрузились в материализм, к здоровому национальному чувству и жертвенному служению народу, в благоухающие вечной красотой сады классической поэзии, где можно отдохнуть, освободившись от «суетного света». В течение всего XIX века с легкой руки Пушкина лучшие поэты находили для своего вдохновения материал и темы в истоках вечной поэтической красоты, разлитой во всем мире, бившей ключом из самых недр народной души, и изображали эту красоту в своем творчестве, оставаясь верными заветам пушкинской поэзии. К великому прискорбию, более поздние поэты не удержались на высоте пушкинской эстетики и обратили поэзию в служанку социальных и партийных идей. Отвергнув пушкинские заветы, поэты нового времени отказались от эстетической и самодовлеющей ценности художественной формы в поэзии. Они превратили врожденную человеческую элементарную эстетику в чудовищно уродливую форму. Символисты школы Брюсова стали проповедывать «Юному поэту»: не живи настоящим. Только грядущее - область поэта. Никому не сочувствуй. Самого себя полюби беспредельно. Поклоняйся искусству безрассудно, бесцельно. Вместо волевого начала и жертвенного служения ближнему символисты стали воспевать «больные души, спящие в гробу усталости своей» (Минский) или «спящие на дне между подводных стеблей (Бальмонт). На смену пушкинской солнечной жизнерадостности, сладости здорового бытия, послышались призывы к смерти, напуганности жизнью, к воспеванию страха перед жизнью, скуки, ничтожества, полного бессилия любить и молиться. В так называемом «футуризме» еще больше подверглась русская классическая поэзия страшному глумлению и унижению. Маяковский, Игорь
Северянин и другие гордились тем, что они дали «пощечину общественному вкусу и буржуазной эстетике, а сами провозгласили заумный язык с произвольно выдуманными словами, засоряя прекрасный, пушкинский язык русского народа несусветным хламом. Однако, подобная «поэзия» пришлась не ко двору русскому народу, воспитанному на возвышенной эстетике Пушкина. Уже давно наблюдается поворот современной литературы к заветам Пушкина. Сквозь гнет чудовищной цензуры всходят свежие ростки тайных духовных запросов. Давно уже поняли проснувшиеся от кошмарного дурмана «пролетарской поэзии» новые поэты и писатели, что литературное творчество не может развиваться в узких рамках партийной цензуры и следовать готовому шаблону, по которому можно делать только фабричные изделия. Скованный жестокой партийной цензурой, литературный гений русского народа не только жил, но все время рвался на волю. На фоне пресмыкающихся перед жестоким режимом советских писателей и поэтов все ярче выделялись писатели - защитники заветов свободного творчества, выступавшие за подлинное литературное творчество, без безбожной идеологии. Этот постоянный конфликт противоположных направлений литературной мысли внушает нам надежды на грядущий взлет и проявление возрожденного свободного литературного гения в возрожденной России. Хочется верить, что будущие поэты и писатели, воодушевленные славным прошлым Исторической России, чувствуя над собой духовное и эстетическое величие Пушкина выведут русскую литературу на новый широкий и свободный путь дальнейшего процветания и совершенства. Величайшим из людей смерть кладет начало их бессмертию. Смерть явилась началом бессмертия и для Пушкина, ибо истинный гений не знает закона давности и забвения. Пушкин живет в каждом из нас. На нем исполнилось его же собственное предсказание, что весь он не умрет; к нему не зарастет народная тропа; слава его вознесется выше Александрийского столпа. Каждый великий народ имеет своего представителя в литературном пантеоне мировых гениев художественного слова. Такого великого человека Провидение послало нам в лице Пушкина. Как великан духа по своей всеобъемлющей силе дарования, по благоухающей красоте поэзии, по богатству, гибкости и выразительности его державного языка и по тонкому чувству меры и гармонии, Пушкин возвышается над всеми нашими последующими поэтами и писателями. Вслед за ним русские люди увидели целый ряд гигантов литературно-художественного слова, и «к нам, еще так недавно робко учившимся у европейцев, пришли, как мы говорим, эти самые европейцы за словом утешения и надежды» (Лев Шестов). В гоголевском смехе, в огромном пророческом дыхании Достоевского кроются все семена, из которых наша художественная литература постепенно разрослась в огромное дерево познания русско-мировой человеческой души. Но ведь и Гоголь, и Достоевский в свою очередь выросли из Пушкина как из общего корня, и ни один из них не мог существовать без Пушкина. И Гоголь, и Достоевский в своей интуитивной философии проникли в самые глубинные и сокровенные тайны человеческой души, в которые никто еще не дерзнул заглянуть так глубоко. Однако нерушимая гармония Пушкина у них теряется в непримиримых конфликтах болезненных разногласий и трагических контрастов, несмотря на красочный и блистательный юмор Гоголя; несмотря на ясновидящую интуицию Достоевского, ни тот, ни другой не могли подняться к вершинам
пушкинской мудрости, где нет ни страха жизни, ни ужаса смерти, а царит равновесие и спокойное созерцание жизни и смерти, нашедшее примирение в стоическом мужестве да в христианском смирении поэта. Как истинное солнце самобытной русской литературы Пушкин рано освободился от всех литературных кумиров Запада, показавшихся нашему гению слишком высокопарными, неестественными и чуждыми его художественному вкусу. Правда, Пушкин одно время увлекался британскою музою Байрона; но даже во дни самого пылкого увлечения не был слепым рабским подражателем. Мрачная, сильная поэзия Байрона в молодости очень захватывала Пушкина и послужила переходной ступенью от его веселых игривых грез лицейского творчества к мудрым думам о смысле жизни, о вечных законах человеческого духа. Байронические мотивы мировой скорби нашли некоторые отклики в сердце поэта и вызвали желание отдать известную дань подражания Байрону своими созвучными аккордами, ибо это настроение не было чуждо мятущейся душе Пушкина, начавшей тяготиться великосветской бурной жизнью, «мишурой» роскошной обстановки без внутреннего содержания жизни. Очутившись на Кавказе, созерцая грандиозную панораму вечно покрытого снегами Кавказа, со знойными долинами, с вольной жизнью дерзких и храбрых горцев, Пушкин начал художественно перевоплощать и изображать эту новую для него и очаровавшую его жизнь. В музыкальных его стихах зазвучали новые напевы. Вошедший в душу Пушкина могучий гений Байрона, преисполнейший гнева и печали, хорошо изученный Пушкиным на Кавказе, где он занялся серьезным изучением английского языка, заставил Пушкина глубже заглянуть в свою душу, в свой сокровенный мир. И двадцатилетний юноша-поэт в 1821 году в письме к Чаадаеву признается, как ему противна стала теперь великосветская жизнь в столице и как теперь, наслаждаясь в уединении красотой природы, он познал радость тихого труда; жажду размышлений и в объятиях свободы вознаграждает «мятежной мудростью утраченные годы, дабы в просвещении стать с веком наравне». Конечно, Пушкин не мог отдаться всецело увлечению Байроном. Их разделяла глубокая борозда не столько умозрительных и эстетических противоречий, сколько эмоционально-нравственные различия. Если Байрон, будучи слишком мятежным, не мог сделаться свободным, то слишком свободный Пушкин не мог сделаться мятежным. Байрон - воплощение позы, притворства. Пушкин - воплощение естественности и классической простоты. Если Байрон притворяется, что презирает жизнь, то Пушкин радуется и благословляет ее. Пушкин не может быть космолитом байроновского склада; он убежденный и просвещенный русский человек - патриот, преклоняющийся перед своим государственным правовым порядком, певец русской славы, давший достойный отпор всем хулителям и «клеветникам России». Пушкин взял от Байрона только то, что было великим и вечным у него. Что же касается беспочвенной хандры и напускного негативизма Байрона, то они были отвергнуты жизнерадостным Пушкиным, который хандру считал хуже холеры, ибо она убивает душу. Вот почему Пушкин не любил и своих байронических героев - от Кавказского пленника до Евгения Онегина - этих родоначальников, «зачинателей» длинной галереи «лишних людей», которыми так изобиловала наша отечественная литература XIX века. Борис Львович Бразоль в своей глубоко продуманной статье «Байронизм
Пушкина», желая доказать, почему духовно растущий Пушкин не мог долго оставаться с Байроном, пишет: «В беспрестанных поисках новых мировых и умственных путей расцветший гений Пушкина таинственно впитал в себя и в непостижимом синтезе примирил в себе вдохновение всемирных поэтов. Изучая всемирное литературное сокровище гигантов художественного слова, наш баян Земли Русской в каждом из них улавливал дотоле неосознанную новую черту своего «я», тончайшую нить-паутинку, соединяющую его с безконечным космосом мироздания. Вот и у Байрона он взял не все, а только то, что нашел великим и вечным. Светлое и радостное миросозерцание Пушкина, с его мудрым подходом к мировым проблемам, тяготившим общечеловеческую совесть, как воздух, необходимо было во дни как раз начавшегося снижения европейской культуры. Накануне шопенгауэровского философского пессимизма, экономического материализма Маркса, флоберовского эстетического нигилизма, толстовского буддийского квиэтизма или всеобщего покоя и мятежного анархизма Ницше, когда по морщинистому лицу дряхлой старушки Европы быстро прокатились волны черной меланхолии, разочарования в старых идеалах; когда люди утратили Божественный дар здорового наслаждения радостью бытия - на Святой Руси воссиял наш Пушкин, из всех мировых властителей дум человечества единственный избежавший эпидемию развивавшейся в мире тлетворной тоски. Это пушкинские бодрые, полные золотых грез стихи-песни стали звучать радостным аккордом на мрачном фоне заунывных мелодий западного декадентства, провозгласившего, что будто бы смысл и радость жизни и жизненная правда не обязательны для поэзии. Это он, наш солнечный, жизнерадостный Пушкин, чуждый духу унылой праздности и всеобщего разочарования в старых идеалах, стал согревать мятущиеся души человечества драгоценным богатством радости, света, изящества, благородной простоты, щедро рассыпал словесные перлы своего несравненного державного языка» (Бразоль). Неисчерпаемый океан правды и мудрости русской, таящийся в неувядаемом творчестве Пушкина, едва ли будет когда-либо изучен и понят во всей полноте и глубине. В Пушкина мы постепенно врастаем, или вернее, дорастаем и так далеки от того, чтобы перерасти его. Возможно, Пушкин навеки останется неразгаданным до конца сфинксом, ибо слишком рано он ушел от нас. За три месяца до смерти Пушкин писал своему другу: «Душа моя расширилась. Я чувствую, что теперь могу творить». Но как жестока судьба! В это время уже была отлита пуля, которая скоро смертельно ранит нашего избранника, успевшего оставить нам сокровище художественного слова, которое вечно будет волновать культурное человечество. В неразгаданности Пушкина до конца навеки осталась своеобразная свежесть и привлекательная сила чудесной личности поэта. А как высоко ценили Пушкина и его бесподобную музу при жизни Пушкина те благородные представители русского общества, которые способны были понимать его и сорадоваться ему в его успехах! Император Николай Павлович величал Пушкина самым замечательным и самым умнейшим человеком России. Литературный критик Аполлон Григорьев в восторге восклицал: «Пушкин - наше все»! Жуковский, заметив однажды, как Гоголь жадно вслушивается в речи Пушкина, сказал ему: «Ты прекрасно делаешь, записывая, что говорит Пушкин. Каждое слово его драгоценно».
Французский посол при Русском Императорском Дворе Барант, человек тонкой культуры, восхищался огромными познаниями Пушкина в Священном Писании и особенно в Евангелии. В 1832 году Гоголь писал: «Пушкин - это образ русского человека, каким он может явиться в своем развитии через двести лет. В Пушкине русская природа, душа, язык, характер отразились в такой же чистоте и красоте, в какой отражаются ландшафты на выпуклой поверхности оптического стекла». Критик Белинский в Пушкине и в самом его бытии чувствовал элементы какой-то непреложной правды и высшей справедливости. Достоевский указал, что наиболее ярким показателем глубокой мудрости Пушкина нужно считать изумительное свойство поэта вмещать в себе и художественно воплощать в произведениях дух каждого народа и индивидуальные черты быта каждой нации. Достоевский преклоняется перед всечеловеческим кругозором Пушкина, с помощью которого поэт запечатлевал и истолковывал самые сокровенные чаяния человеческого сердца, самые тайные движения души. На Пушкине сбылось вещее предсказание Тютчева, что его, «как первую любовь, России сердце не забудет». Пушкин живет в нас не только первой любовью, но и последней надеждой, ибо он для нас не только вдохновенный певец величия исторической России, но и залог грядущего возрождения России. Пушкин - истинный прообраз России исторической и России грядущей, возрожденной. В судьбе Пушкина имеется некоторая параллель с судьбой России - Пушкин принял смерть от иностранца, хотя фактически в его гибели не менее виновато и русское общество, которое отравило последние мгновения поэта своими сплетнями и «коварным шепотом бесчувственных невежд»; смерть овладела только телом поэта, безсмертная душа его не только отошла ко Господу, но и живет среди нас, как сам он предсказал: Нет, весь я не умру: душа в заветной лире Мой прах переживет и тленья убежит, И славен буду я, доколь в подлунном мире Жив будет хоть один пиит. В Пушкине мы должны видеть прообраз будущего преодоления смерти нашей полоненной, но не сдавшейся врагу духовно России. Она воскреснет, если станет на твердую почву Пушкинской мудрости и русской правды, основанной на смирении и жертвенности, на незыблемом фундаменте православной церковности и национальной русскости. Пушкин для нас не только символ мудрой русской государственности, но и путеводная звезда в Обетованную Землю Русскую. Пушкин - не только один из лучших и великих сынов России, которых у нас было много. Пушкин есть истинный отец возрожденной русской культуры. Напрасно беспокоятся некоторые россияне, что будто бы называя Пушкина отцом русской православной культуры, мы унижаем святого и равноапостольного князя Владимира, который был отцом православной церковности и национальной русскости, на которых и покоится истинная русская культура. Но ведь и в истории домостроительства спасения рода человеческого говорится не только об отцах, но и о праотцах. Вот и у нас есть основание успокоить напрасно беспокоящихся об унижении великого Крестителя Руси, называя Пушкина отцом возрождения русской культуры. Если мы проследим историю развития русской культуры, то увидим, что русское общество однажды согрешило великим грехом перед Родиной, потеряв русскость и самобытность русской культуры,
основоположником которой был св. князь Владимир. Весь XVIII век был веком слепого рабского подражания Западу, изменой и отказом русского общества от своей исконной и подлинной культуры, основоположником которой был св. князь Владимир. Вспомним, как истинный предтеча Пушкина Грибоедов обличал русское общество, что оно забыло «и нравы, и язык, и старину святую»; что в русском обществе ни звука русского, ни лица русского не встретишь, и что русское общество трудно было «даже крепкою вожжей удержать от тошноты по стороне чужой»; он умолял устами Чацкого не свистеть по-французски и не лаять по-немецки, а «хоть у китайцев бы нам несколько занять премудрого незнанья иноземцев» и перестать пресмыкаться перед всем иностранным, оставляя, в забвении православную русскую культуру Владимира Святого. Потребовался могучий гений Пушкина, чтобы указать снова русскому обществу на величие русского языка и русской культуры и доказать, что «все русское старое, лучшее не только можно, но и должно поставить в параллель с лучшим европейским». Вот почему, преклоняясь перед нашим истинным духовным отцом святым Владимиром, «Красным Солнышком», величая его праотцем и патриархом нашей православной русской культуры, мы почитаем за долг величать и наше незакатное солнце земли русской - Пушкина не только одним из лучших и великих сыновей России, но и истинным отцом возрожденной им русской культуры, чуть было не погасшей во дни слепого и рабского подражания Западу. Наш единственный неподражаемый Пушкин оставил нам непреложный завет духовного обновления России. Этот драгоценный завет, как безконечно далекая, но близкая нашему сердцу, надежная лучезарная звезда, освещает нам верный путь в Обетованную, временно полоненную, но не сдавшуюся врагам Великую Историческую Россию: Ты, Солнце Святое, гори! Как эта лампада бледнеет Пред ясным восходом зари, Так ложная мудрость мерцает и тлеет Пред солнцем безсмертным ума. Да здравствует солнце! Да скроется тьма! Род Пушкиных ведет свое начало от Григория Пушки, который жил в конце XIV и в начале XV века. Предки Пушкина сначала жили в Новгороде, а при Иване Грозном переселились в Москву, и при первых трех царях Дома Романовых занимали ряд важных должностей. О своих предках поэт Пушкин писал: Они и в войске, и в совете... Служили доблестно Царям. В Царствование Алексея Михайловича в Москве проживал ближайший предок Пушкина - Петр Петрович Пушкин. У него было несколько сыновей. От старшего сына Александра родился Лев Александрович, будущий дедушка поэта. У Льва Александровича родился сын Сергей Львович - отец поэта Пушкина. Очень интересно проследить родословную поэта по материнской линии. По матери Пушкин происходил от арапа Петра Великого, генерала Абрама Петровича Ганнибала. Откуда же взялась такая фамилия у прадедушки Пушкина? Фамилию Ганнибала или Аннибала носил знаменитый карфагенский полководец - завоеватель Испании, живший в Африке в третьем веке до Рождества Христова. Как попал в Россию абиссинец-эфиоп, ставший прадедушкой Пушкина? А вышло это вот как. В Константинополе у турецкого султана в качестве заложника одного африканского князька жил мальчик эфиоп, лет восьми, по
имени Ибрагим (Абрам). Русский посланник в Константинополе купил у султана этого мальчика и послал его в подарок Петру Великому. Заметив, что Ибрагим умный мальчик, Петр Великий полюбил его, крестил его в православную веру, и сам стал крестным отцом при его крещении и назвал его по отчеству Петровичем, а фамилию дал ему Ганнибал. Своего крестника Абрама Петровича Ганнибала Петр приказал воспитывать при Дворе. Когда ему исполнилось 18 лет, Петр послал его во Францию учиться на инженера. По возвращении его из Франции, Петр произвел его в чин инженера-поручика и определил в самый почетный Преображенский полк. Когда Петр Великий умер, при дворе вошел в силу граф Бирон, который при Императрице Анне Иоанновне сделался настоящим диктатором России. Ганнибал, в венах которого текла горячая африканская кровь, поссорился с Бироном, и тот сослал его в Сибирь «измерять Китайскую стену». При дочери Петра Елизавете Петровне Ганнибал вернулся в Петербург и два раза был женат. От этого брака у него родился сын Осип Абрамович Ганнибал, который женился на дочери тамбовского офицера Марии Алексеевне, происходившей от отдаленного рода Петра Петровича Пушкина. У Осипа Абрамовича и его супруги Марии Алексеевны родилась дочь Надежда Осиповна, не очень черная, но довольно темная, с прекрасной наружностью очаровательной креолки. Надежду Осиповну выдали замуж за Сергея Львовича Пушкина - отца будущего поэта. Александр Сергеевич Пушкин родился 26 мая (6 июня) 1799 года. Весьма знаменательно, что Пушкин родился в сердце России - Москве в двунадесятый праздник Вознесения Господня и этим как бы нарочито предназначался быть сердцем православной русской культуры, которую он вознес до небес. Всю биографию Пушкина можно разделить на пять периодов. 1. Детство Пушкина, до поступления в лицей (1799-1811). В детстве Саша не предвещал ничего особенного. Неповоротливый, неуклюжий и нелюдимый, он избегал играть с товарищами. Когда мать начинала ругать его за что-нибудь, он убегал к бабушке и прятался у нее в огромной рабочей корзине, и уж тут никто его не беспокоил. Золотое детство прошло у Пушкина без ласки и внимания родителей. Но Бог послал ему двух ангелов-хранителей - бабушку Марию Алексеевну и нянюшку Арину Родионовну, заронивших в его впечатлительную душу глубокие семена Православия и величия родной русской речи. Что же касается неудачно подобранных гувернеров и гувернанток, не понимавших и не ценивших развивающегося незаурядного, с острым умом и богатым воображением будущего поэта, то от них он не научился ничему полезному для души. Из иностранных языков Пушкин изучил в совершенстве один французский язык. По-английски он плохо учился, а немецким совсем не хотел заниматься. На русском языке ему преподавали Закон Божий, русскую грамматику, историю и географию. К счастью, в доме отца Пушкина часто собирались Карамзин, Жуковский, Батюшков и другие писатели. Любознательный мальчик внимательно прислушивался к их разговору на литературные темы и с детства развивал свой литературно-художественный вкус. Лето проводил Пушкин в селе Захарьеве, недалеко от Москвы, в обществе нянюшки, освежая в своей памяти еще в раннем детстве рассказанные ему русские сказки и слушая песни молодежи в деревне. 2. Лицейский период (1811-1817). Двенадцати лет Пушкин поступил в только что открывшийся Царско-Сельский лицей. Шестилетнее пребывание в лицее было счастливым временем для Пушкина. Учился Пушкин неважно. Несмотря на блестящие природные способности, он окончил лицей по второму разряду.
Уже в лицее, по словам Пушкина, его стала «посещать Муза», богиня поэтического вдохновения и творчества, это явление Музы он вспоминал позже, в восьмой главе «Евгения Онегина»: Весной, при кликах лебединых Близ вод, сиявших в тишине, Являться Муза стала мне. Моя студенческая келья Вдруг озарилась: Муза в ней Открыла пир младых затей, Воспела детские веселья, И славу нашей старины, И сердца трепетные сны. И свет ее с улыбкой встретил; Успех нас первый окрылил; Старик Державин нас заметил И, в гроб сходя, благословил. Среди веселых лицейских стихов, превратившихся в лирическое воспоминание и исповедь недостатков и пороков юного поэта, пожинавшего сладкие на вкус, но горькие по существу плоды его порочной наследственности и плохого семейного воспитания, были у него и грустные стихи под влиянием элегий Жуковского. Смешно читать, как веселый, жизнерадостный лицеист пишет об «увядшем сердце» и о «слезах страданья», отдавая дань подражаний литературному вкусу того времени, когда сентиментализм Карамзина и романтизм Жуковского были в моде. Уже при переходе на старший курс в 1815 году на лицейском акте Пушкин читал свое стихотворение «Воспоминание в Царском Селе» - с таким подъемом, что присутствовавший на акте поэт Державин со слезами на глазах бросился обнимать Пушкина. По другой вариации, когда Пушкин, стоя в двух шагах от Державина, дошел до слов: Державин и Петров героям песнь бряцали Струнами громозвучных лир, его отроческий голос зазвенел, сердце забилось с упоительным восторгом. Он дочитал и убежал. Державин в восхищении хотел обнять Пушкина. Его искали, но не нашли. Пушкин очень любил свой лицей, всегда вспоминал его с восторгом. В 1825 году поэт писал: Все те же мы; нам целый мир - чужбина. Отечество нам - Царское Село. По окончании лицея в 1817 году Пушкин устроился на службу чиновником в министерство Иностранных дел. В Петербурге началась у него веселая, полная бурных и разнообразных развлечений жизнь. Соединяя служебные обязанности чиновника с непрерывными увеселениями, Пушкин так переутомил себя, что два раза был при смерти. Вращаясь в кругу либеральных гвардейских офицеров, устроивших позднее «восстание декабристов», Пушкин сам ни в какие политические кружки не вступал. В 1817 году Пушкин начал писать свою веселую, игривую поэму «Руслан и Людмила», которую закончил в 1820 году. Выход в свет этой поэмы принято считать началом Золотого века в русской литературе. Поэт Жуковский признал автора этой поэмы самым великим русским поэтом. Батюшков тоже,
почувствовав превосходство над собою Пушкина, воскликнул в восторге: «Злодей! Как он стал писать»! 3. Третий период - Пушкин на юге (1820-1824). Не была еще напечатана поэма «Руслан и Людмила», когда над ее автором разразилась страшная гроза. За колкие насмешки над высокопоставленными лицами Пушкина хотели сослать в Сибирь... Но благодаря заступничеству Жуковского да директора лицея Энгельгардта Пушкину смягчили наказание, сослав его на юг России. Эта ссылка оказалось скорее наградой для поэта. Путешествие по чудным местам Крыма, Кавказа, Бессарабии помогло впечатлительному и гениальному художнику слова впитать в свою душу красоты этих мест, которые и нашли почетное место в его творчестве. На юге, имея много свободного времени, Пушкин погрузился в чтение и восполнял недостатки поверхностного образования в лицее. Дабы прочесть в оригинале Байрона, Пушкин хорошо изучил английский язык, которым раньше мало интересовался. Проведя целых четыре года на юге, Пушкин был переведен ближе к столице - в родное село Михайловское, где он попал в объятия своей нянюшки Арины Родионовны. Кажется, при этой встрече между ними произошел не особо лестный, но добродушно-остроумный обмен «комплиментами». На замечание Пушкина: «Как ты, нянюшка, постарела!» - Находчивая и умная Арина Родионовна ответила: «А как вы-то, барин, подурнели»! 4. Село Михайловское и «Новый Пушкин» (1824-1830). Пребывание в селе Михайловском для Пушкина оказалось наиболее плодотворным для его литературной деятельности и полного расцвета его гения. Поистине, не было бы счастья, да несчастье помогло. Лишенный всяких развлечений, в любимом селе, где тишь да гладь, да Божья благодать, Пушкин засел, как никогда раньше, за чтение книг, которые ему присылал его брат. В долгие зимние вечера Пушкин все еще продолжал услаждать себя слушанием русских народных сказок в красочном и умелом изложении Арины Родионовны. Только теперь Пушкин оценил истинное значение этого народного устного сокровища. В письме брату своему Льву Сергеевичу Пушкин сообщал: «До обеда пишу записки; после обеда езжу верхом; вечером слушаю сказки и тем восполняю и вознаграждаю недостатки своего проклятого воспитания в лицее. Что за прелесть эти сказки! Каждая из них есть поэма»! Только теперь Пушкин всем сердцем и умом уразумел все величие, богатство и очарование народного устного творчества наших славных предков и всю красоту русской народной речи, которая должна быть положена во главу угла художественного слова. В костюме простого крестьянина посещая базары, народные гуляния, как бы припав ухом к родной земле и прислушиваясь к меткой и сильной речи простого народа, с глубоким благоговением впитывал в себя Пушкин это сокровище, облекая его потом в высокохудожественную литературную форму. В Михайловском Пушкин погрузился в чтение Шекспира в оригинале. Изучив Шекспира, он задумал написать трагедию «Борис Годунов» в духе шекспировских трагедий... За два года пребывания в селе Михайловском Пушкин написал «Бориса Годунова», несколько глав «Евгения Онегина», закончил поэму «Цыганы», начал писать «Арапа Петра Великого» и создал много стихотворений. Наконец, Пушкину изрядно надоело сидеть в глуши, хотя и любимого им села Михайловского. Поэт в начале 1826 года обратился к Императору Николаю
Павловичу с просьбой разрешить ему вернуться в Петербург. Государь в это время был в Москве и пригласил Пушкина к себе. Из откровенного разговора выяснилось, что у Пушкина теперь осталось только одно искреннее желание - быть полезным любезному своему Отечеству и Государю. Почувствовав глубокую искренность в словах гениального поэта, Государь сказал: «Мы ссориться не будем. Я сам буду твоим цензором». Выйдя из кабинета вместе с поэтом, Государь представил его присутствовавшим: «Господа, вот вам новый Пушкин»! В тот же день вечером на балу у французского посла Государь обратился к графу Блудову, будущему президенту Академии наук: «Знаешь, я нынче долго говорил с умнейшим человеком России». На вопрос Блудова: «Кто он?» Государь ответил: «Это был Пушкин». Живя в Москве, Пушкин прочитал друзьям рукопись трагедии «Борис Годунов». Сначала все слушали тихо, спокойно. Когда же Пушкин дошел до сцены разговора летописца Пимена с Григорием, сцена эта всех ошеломила, казалось, будто сам летописец Нестор поднялся из могилы и говорит устами Пимена о посещении Кириллова монастыря Иоанном Грозным, где монахи этого монастыря молились за Царя: «Да ниспошлет Господь покой его душе, страждущей и бурной», все присутствовавшие как будто потеряли свою память. Кого бросило в жар, кого - в озноб... Кончилось чтение. Все смотрели друг на друга долго, потом бросились к Пушкину и начали его обнимать и целовать. Присутствовавший на этом собрании польский поэт Мицкевич воскликнул: «Ты будешь Шекспиром, если позволит судьба»! Не судьба, а благоволение Господне к Его избраннику помогло Пушкину в некотором отношении стать выше Шекспира. Конец этого периода в жизни Пушкина (1827-1830 годы) принес поэту много душевных бурь. И хотя слава его уже гремела на всю Россию, в страшное уныние и депрессию впал Пушкин от пережитых прежде потрясений и интриг со стороны завистливых врагов. В день своего рождения, 26 мая 1828 года, Пушкин написал: Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана? И тут же сам ответил на этот вопрос безнадежно и грустно: Цели нет передо мною, Пусто сердце, празден ум, И томит меня тоскою Однозвучный жизни шум. Когда митрополит Филарет, любивший Пушкина, прочел эти полные отчаяния стихи, он ответил поэту: Не напрасно, не случайно Жизнь от Бога нам дана. Растроганный своим «духовным врачом», как он называл митрополита Филарета, Пушкин с глубоким покаянным подъемом стал каяться в своих прегрешениях и явил себя истинным христианином в одном из чудеснейших своих стихотворений, как бы отвечая Митрополиту: В часы забав иль праздной скуки, Бывало, лире я моей Вверял изнеженные звуки Безумства, лени и страстей. Но и тогда струны лукавой Невольно звон я прерывал,
Когда твой голос величавый Меня внезапно поражал. Я лил потоки слез нежданных, И ранам совести моей Твоих речей благоуханных Отраден чистый был елей. И ныне с высоты духовной Мне руку простираешь ты, И силой кроткой и любовной Смиряешь буйные мечты. Твоим огнем душа палима Отвергла мрак земных сует, И внемлет арфе серафима В священном ужасе поэт. Проходит некоторое время, и Пушкин снова впадает в уныние, граничащее с отчаянием. В стихотворении «Три ключа» поэт объясняет, что усладу жизни может дать ему «не ключ юности» и не «кастальский ключ» поэтических вдохновений, а только «последний ключ - холодный ключ забвенья». Временами стремительно пробуждалось вдохновение, и тогда он спешил творить и удивительно скоро, в три дня, написал свою знаменитую поэму «Полтава». Побывав еще раз на Кавказе, Пушкин решил положить начало семейной жизни. Он делает предложение первой красавице - Наталии Николаевне Гончаровой, к которой уже давно был неравнодушен. Но родители ее отказывают ему, ссылаясь на молодость дочери. В 1830 году принимается второе предложение. Будучи женихом, Пушкин уезжает по делам в имение отца, село Болдино, чтобы осмотреть его и вернуться к невесте. Но и тут ему не повезло. По случаю эпидемии холеры везде был поставлен карантин, и поэту пришлось прожить всю осень в Болдине. Находясь в веселом и бодром настроении, Пушкин создает там «Моцарта и Сальери», «Дон Жуана» и «Повести Белкина», а также несколько стихотворений, навеянных осенью в деревне «Осень», «Бесы»; там же кончает роман «Евгений Онегин» и только в декабре возвращается в Москву к своей невесте... 18-го февраля 1831 года в Вознесенской церкви состоялось бракосочетание Пушкина с Наталией Гончаровой. 5. Пятый период - семейная жизнь и кончина поэта (1831-1837). Пушкин с женой переехал в Петербург. Жуковский вызывает Пушкина на соревнование: кто лучше напишет сказку. Пушкин соглашается и, припомнив рассказанные ему Ариной Родионовной сказки, пишет «Сказку о Царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди», получает пальму первенства и с увлечением пишет сказки «О рыбаке и рыбке» (1831), «О мертвой Царевне и семи богатырях» и «О золотом петушке» - за три года до смерти. Таким образом, впитав с раннего детства русские сказки, Пушкин сказками и закончил свое литературное творчество. В последние годы жизни у Пушкина с особенной силой развивается религиозное чувство. Присутствуя на погребении матери в Святогорском монастыре в 1836 году, Пушкин покупает и себе могилу. В 1836 году, в октябре, Пушкин последний раз присутствует на годовом празднике в лицее. Он начал читать стихотворение и так был растроган, глядя на своих товарищей, что не мог кончить чтение, слезы брызнули из его глаз, и стихотворение было дочитано одним из его товарищей.
В Петербурге уже давно раздражал Пушкина усердный поклонник его жены, приемный сын голландского посланника барона Геккера, блестящий молодой офицер-кавалергард, барон Жорж Дантес. 27 января 1837 года состоялась дуэль, и барон смертельно ранил Пушкина, а 29 января 1837 года отошла ко Господу светлая, примиренная душа великого избранника Русской Земли Александра Сергеевича Пушкина. МИХАИЛ ЮРЬЕВИЧ ЛЕРМОНТОВ (1814-1841) В конце 1812 года пал могучий и непобедимый Наполеон. Только в 1814 году русские победоносные войска, гнавшиеся за отступающей армией Наполеона, возвращались из-за границы в спаленную пожаром Москву. Военные оркестры играли веселые марши, и развевались в воздухе простреленные в битвах русские знамена. Сияли восторгом русские солдаты, украшенные медалями да крестами за свои боевые заслуги. Народ стоял стеной вдоль улиц Москвы. Над Москвою гремело могучее несмолкаемое «Ура»! Под звуки этого всеобщего ликования Москвы Белокаменной в ночь на третье октября 1814 года у Марии Михайловны и отставного пехотного капитана Юрия Петровича Лермонтовых родился сын Михаил. Мать Михаила Лермонтова - дочь помещицы Елизаветы Алексеевны Арсеньевой (до замужества Столыпиной) умерла от туберкулеза, когда будущему поэту не было еще трех лет. Богатая бабушка не хотела, чтобы ее любимый внук жил у отца, бедного и довольно легкомысленного человека. Она откупилась от своего зятя, часто занимавшего у нее деньги «в долг без отдачи», и хотя Юрий Петрович любил своего сына, но вынужден был отпустить его к бабушке. Таким образом, Лермонтов рос круглым сиротой при живом отце. Миша одинаково любил и отца, и бабушку и тяжело переносил разлуку с отцом. После смерти отца Лермонтов как любящий сын писал в 1831 году: Ужасная судьба отца и сына Жить розно и в разлуке умереть... Не мне судить, виновен ты иль нет. Для бабушки, потерявшей и мужа, и единственную дочь, мать поэта, единственной отрадой в жизни остался внук Миша. Не жалея денег, она решила дать своему внуку блестящее образование. От своей кормилицы крепостной крестьянки Лукерьи Лермонтов наслушался страшных рассказов об Иване Грозном, про волжских разбойников да про самозванца Емельку Пугачева, а от бонны немки Христины Осиповны Ремер - о средневековых рыцарях и их подвигах. Эти рассказы не дали Лермонтову того, что дала Пушкину умная няня Арина Родионовна, заложившая прочный фундамент религиозно-нравственного воспитания в чистую душу Пушкина. Этот пробел глубоко чувствовал Лермонтов и с досадой говорил: «Как жаль, что я не слыхал сказок народных». Слабое здоровье унаследовал Лермонтов от своей матери. После перенесенной им кори в тяжелой форме он совсем сделался слабым ребенком, и в 1818 году бабушка поехала с ним на Кавказ, чтобы подкрепить его здоровье. После этого они побывали на Кавказе еще дважды, когда Михаилу было 5 и 9 лет. Во время третьей поездки девятилетний отрок Лермонтов пережил первую чистую и глубокую любовь, влюбившись по-детски в девятилетнюю девочку,
приезжавшую к его кузинам на Кавказ с одной дамой. Позже он писал об этом: «Кто мне поверит, что я знал любовь, не имея десяти лет от роду?» Всю жизнь хранил Лермонтов образ этой девочки в своем сердце. Описывая красоты Кавказа в 1830 году, Лермонтов замечает: Там видел я пару божественных глаз. Люблю я Кавказ! Кавказ - богатейший источник поэтического вдохновения для поэта, колыбель поэзии Лермонтова. Обращаясь к горам, Лермонтов восклицает: «Синие горы Кавказа! Вы взлелеяли детство мое! Вы носили меня на своих одичалых хребтах! Облаками меня одевали вы. К небу меня приучили. И я с тех пор все мечтаю о вас да о Небе». На Кавказе бабушка с Мишей обыкновенно жили в Пятигорске, который в то время назывался Горячеводском. Разъезжая по всему Кавказу, они любовались и широкой рекой Тереком, и вершинами белоснежного красавца Кавказа - «сурового царя земной красоты». До 13 лет Лермонтов жил у бабушки в имении Тарханы, где не было школы. Бабушка организовала школу и пригласила в нее детей дальних родственников, чтобы не расставаться с внуком. Но время шло. Мише нужно было готовиться для поступления в университет, и бабушка поехала с ним в 1827 году в Москву. При университете был Благородный пансион - подобие Царско-Сельского лицея. Преподавали в пансионе профессора Московского университета. Лермонтов так хорошо был подготовлен в домашней школе своей бабушки, что в Москве он начал готовиться у частных преподавателей сразу в четвертый класс Благородного пансиона, куда и принят был в 1828 году, когда ему было 14 лет. Воспитанники Пансиона носили красивую форму - синие мундиры с малиновыми воротниками и золочеными петлицами. Учился Лермонтов очень хорошо - шел вторым учеником и получал награды. Не удовлетворяясь тем, что давал ему пансион, Лермонтов занимался самообразованием и рано прочел всех русских классиков, из которых особенно полюбил Пушкина и считал его своим любимым учителем. К сожалению, в пансионе была плохая дисциплина. Слух об этом дошел до Императора Николая Павловича, и он неожиданно для начальства посетил пансион. Однажды, когда воспитанники с шумом бегали по классу, вдруг вошел какой-то высокий генерал, которого они никогда не видели в Москве. Один из мальчиков, учившийся раньше в Царско-Сельском лицее, узнал Государя и громко воскликнул: «Здравия желаем, Ваше Величество»! Другие воспитанники начали смеяться над мальчиком. Кончилось тем, что Государь приказал закрыть Благородный пансион и открыть на его месте обыкновенную гимназию. Осенью 1830 года Лермонтов поступил в Московский университет, сначала на нравственно-политическое отделение, а потом перевелся на словесное отделение. Студенты не любили профессора Малова, который часто смеялся над ними. Они отомстили ему тем, что выгнали его из аудитории. В этом заговоре против профессора участвовал и Лермонтов и вместе с другими бунтовщиками был исключен из университета. Так как Петербургский университет отказал Лермонтову в приеме, то он поступил в Петербургскую Школу гвардейских офицеров. Легкомысленная и веселая жизнь юнкеров не нравилась Лермонтову, но, не желая казаться лучше других и обращать на себя внимание, он тоже участвовал в кутежах. По выходе из училища, пребывание свое там он называл не иначе как «два страшных года».
Будучи 17-летним юношей, Лермонтов в 1832 году написал стихотворение «Ангел», удивив все культурное русское общество. Это была одна из самых чудесных поэтических вспышек Лермонтова. Четыре четверостишия «Ангела» - это такая дивная музыкально поэтическая красота вдохновенного юноши, которая навсегда останется лучшим украшением нашей несравненной литературы. Именно такие жемчужины русского творчества дают право назвать нашу отечественную литературу сердцем духовной культуры и литературы всего человечества. Никто и никогда в мире так глубоко не изображал трагедию человеческой души, сходящей с неба на землю, в этот мир печали и слез, при рождении всякого человека. Будучи прикована к земле, эта душа с одной стороны все больше погружается в заботы суетного мира и увлекается земными благами, а с другой - она все время тоскует по своей настоящей родине - Небу, ибо самые прекрасные песни земли не могут заменить ей однажды услышанных дивных «звуков Небес» постоянно звучащих в созданной по образу и подобию человеческой душе. Пропетые ангелом дивные небесные звуки постоянно будят в душе человека возвышенные мысли. Но кроме души у человека есть и тело, которое тоже предъявляет свои требования и тянет человека к земным, часто низменным и греховным удовольствиям. И вот в этом раздвоении человеческого существа и надо искать всю трагедию человеческой жизни на земле. Это раздвоение глубоко чувствовал и остро переживал поэт Лермонтов. Еще до появления «Ангела» в одном из стихотворений 1831 года Лермонтов писал, что ангелы и демоны не страдают от такого раздвоения противоречивых запросов Неба и земли, как от них страдает человек, потому что «в ангелах все чисто, а в демонах все зло»: Лишь в человеке встретиться могло Священное с порочным. В стихотворении «Ангел», шедевре романтической лирики, Лермонтов в изумительной поэтической форме показал, что истинной родиной человеческой души является Небо, духовный мир. Как духовному существу человеку свойственно стремиться ко всему возвышенному и идеальному. Человек должен раздувать в себе искру Божию в священное пламя Небесного огня. Возогревая в себе ангельскую песнь «о блаженстве безгрешных духов / под кущами райских садов», прикованная к временной земной жизни человеческая душа томится в этом мире и все время рвется к небу, «желанием чудным полна», ибо скучные песни земли не могут заменить ей тех «звуков Небес», которые услышала она от ангела, когда тот «душу младую в объятиях нес / для мира печали и слез». Лермонтов говорит про себя, что он с детства был полон каких-то исканий, сильного желания разгадать тайны Божьего мироздания. В его душе все время жило воспоминание о какой-то забытой мелодии, которую напевала ему любящая мать: «Моя душа, я помню, с детских лет чудесного искала, и о земле я часто забывал,» - писал семнадцатилетний Лермонтов в 1831 году, за год до «Ангела». Стихотворение «Ангел» является главным ключем к истине в понимании чудесной и сложной личности Лермонтова. По выходе из военной школы в 1834 году, в чине корнета Гусарского гвардейского полка, Лермонтов написал драму «Маскарад», в духе комедии Грибоедова «Горе от ума». Лермонтов очень тяготился участием в веселой светской жизни с кутежами, называя ее «пустыней света». Вот почему в драме «Маскарад» Лермонтов обрушился на бессодержательную жизнь светского общества, у
которого под маской на маскараде скрывается благородное приличие и выступают наружу все низменные страсти: Под маской все чины равны, У масок ни души, ни званья нет - есть тело. И если маскою черты утаены, То маску с чувств снимают смело. Три раза цензура просила автора переделать драму. Лермонтов ее исправлял и смягчал, но поставить ее на сцене так и не удалось. Особую популярность Лермонтов приобрел, когда с быстротою молнии было разослано по всей России его стихотворение «На смерть Поэта». Когда же разнеслась по столице весть о злорадстве великосветской черни, Лермонтов к первой части стихов добавил еще 16 строчек гневного протеста: его до глубины души возмутило сочувствие некоторых кругов не Пушкину и его семье, а бесчувственному и пустому убийце Пушкина Дантесу. Лучшее русское общество негодовало против этого иностранца, не понимавшего, на кого он руку подымал в этой дуэли. Написанное кровью и слезами, исполненное любви к Пушкину и яростного негодования к великосветской черни, стихотворение не имеет себе подобного. Особой силой дышат последние 16 строчек. Важно отметить, что свое негодование Лермонтов выразил в духе религиозного и нравственного пафоса, а вовсе не в смысле политической пропаганды, как утверждают враги России. Из записок фрейлины А.О. Смирновой, которая знала истинное отношение Николая I к этому стихотворению, мы видим, что Император понимал, что лично к нему это стихотворение не относится и что по мнению Государя за эти прекрасные и правдивые стихи можно простить Лермонтову все бывшее в нем безумство. Да и сам автор стихов для защиты себя от клеветы написал эпиграф к стихотворению: Отмщенье, Государь, отмщенье! Паду к ногам твоим: Будь справедлив и накажи убийцу! Твой правосудный суд потомству возвестит, Чтоб видели злодеи в нем пример. Вот последние 8 строк этого гневного стихотворения: Но есть, есть Божий Суд, наперстники разврата! Есть грозный Судия! Он ждет. Он не доступен звону злата, И мысли и дела Он знает наперед. Тогда напрасно вы прибегнете к злословью - Оно вам не поможет вновь, И вы не смоете всей вашей черной кровью Поэта праведную кровь! 8 февраля 1837 года Лермонтова арестовали. Враги ждали наказания Лермонтова. Но все наказание по повелению Императора свелось к переводу поэта из лейб-гвардии Гусарского полка в Нижегородский Драгунский полк, который находился на Кавказе. В четвертый раз Лермонтов отправляется на Кавказ, но по совету врачей попадает в хорошо ему знакомый Пятигорск. «Теперь на водах, пью, купаюсь, веду жизнь настоящей утки», - писал Лермонтов Марии Алексеевне Лопухиной. По выздоровлении, отправляясь в полк, он проехал по красивой Военно-грузинской дороге, любовался Дарьяльским ущельем, где яростно клубится, кипит и хлещет свирепый Терек, полюбовался красавцем Казбеком.
В общем, это получилось не наказание, а награда для поэтического обогащения поэта. «Для меня горный воздух - это бальзам. Хандра - к черту! Сердце бьется, грудь высоко дышит. Так бы и сидел здесь, да смотрел целую жизнь»! - Писал Лермонтов другу Раевскому. По просьбе бабушки и Жуковского Высочайшим приказом Лермонтов опять был переведен в гвардию, в Гусарско-Гродненский полк, а через несколько месяцев в Лейб-Гусарский полк, стоявший в Царском Селе. Получив полное прощение за стихотворение на смерть Пушкина, Лермонтов вернулся в столицу, в любимый им блистательный Санкт-Петербург. При всякой возможности Лермонтов всегда отдавался литературному труду. Даже будучи арестованным за стихотворение в 1837 году и сидя в офицерской тюрьме, он написал два чудных стихотворения: «Когда волнуется желтеющая нива» и «Молитву» (Я, Матерь Божия, ныне с молитвою). Теперь же он задумал написать роман «Герой нашего времени» и уже в восьмой раз переработал поэму «Демон». Но тут опять стряслась беда. 16 февраля 1840 года в доме графини Лаваль Лермонтов поссорился с сыном посла Эрнестом де Барантом из-за княжны Марии Алексевны Щербатовой, за которой оба ухаживали. Состоялась дуэль в Петербурге, за Черной речкой, недалеко от того места, где дрался на дуэли Пушкин. За эту дуэль Лермонтов был переведен в Теньгинский пехотный полк, стоявший на Кавказе. В пятый раз отправляется Лермонтов на Кавказ. По дороге он останавливается в Москве и посещает здесь Гоголя, который устраивал в это время шикарный прием у себя литературных светил. На приеме Лермонтов прочел отрывки из поэмы «Мцыри». Присутствовавший на приеме поэт А. С Хомяков, услышав, что Лермонтов едет на войну, воскликнул: «Боже, не убили бы! Ведь, пуля - дура, а он истинный талант и в поэзии, и в прозе». Гоголь ответил на это: «Правильно! Никто еще не писал в России такой прекрасной, благоуханной прозой, как Лермонтов». Действительно, его роман «Герой нашего времени» расходился в это время среди читающей публики с необыкновенной быстротой. Как известно, когда Лермонтов был в Петербургской тюрьме, посетивший его критик Белинский провел с ним четыре часа, а позже в беседе с друзьями воскликнул по адресу Лермонтова: «Какой могучий и глубокий дух гения! Как он верно смотрит на литературное искусство! Какой у него чистый вкус изящного! О, это будет русский поэт роста с Ивана Великого! Да, это поэт с колокольню Ивана Великого»! В 1841 году, опять по просьбе бабушки Лермонтов получил отпуск и приехал с Кавказа в Петербург. Он привез с собой окончательную редакцию поэмы «Демон», над которой работал с четырнадцати лет и переделывал восемь раз. Быстро пролетел отпуск. Бедная бабушка не успела наглядеться на своего любимого внучка, как Лермонтову нужно было возвращаться на Кавказ. Слава его была в зените. «Герой нашего времени» выходил вторым изданием. Вернувшись на Кавказ и получив медицинское свидетельство, он опять жил на водах. На Кавказе в скором времени у Лермонтова произошло столкновение со старым товарищем - пустым и вечно озлобленным Мартыновым. Лермонтов был силен, вынослив, крепко сидел на коне, хорошо фехтовал на саблях. Вместе с Мартыновым Лермонтов учился, когда они были юнкерами. Мартынов всегда пытался «блистать» в дамском обществе, а Лермонтов часто над ним добродушно подшучивал, посмеивался, будучи очень остроумным в шутках. И Мартынов,
как говорится, «закусил на него удила» и ждал удобного случая отомстить Лермонтову. Когда враги Лермонтова пустили слух, что будто бы он плохо отзывается о семье Мартынова, тот пришел в бешенство и вызвал Лермонтова на дуэль, которая и состоялась 15 июля 1841 года у подножия горы Машук. Лермонтов не хотел убивать своего врага, доказывая Мартынову, что ему никогда даже в голову не приходило обижать его семью. Мартынов настаивал на дуэли. В ответ на слова Лермонтова, что у него рука не подымется на своего бывшего товарища по школе, Мартынов ответил: «Пусть твоя рука не подымется, а моя подымется», подошел к Лермонтову и выстрелил ему прямо в сердце. По правилам дуэли Мартынов был убийцей как выстреливший в человека, разрядившего свой пистолет выстрелом в воздух. В момент дуэли над горой Машуком разразилась страшная гроза, пошел проливной дождь и казалось, точно сама природа оплакивала кончину гениального поэта, которому не было еще 27 лет от роду. Покинутое всеми тело Лермонтова в эту ужасную погоду долго лежало на месте дуэли. Погребенное сначала на Кавказе «без отпевания», тело Лермонтова было перевезено на фамильное кладбище в селе Тарханы и погребено по православному уставу, с преданием земле. Это разрешение выхлопотала убитая горем и ослепшая от слез бабушка гениального поэта. Хотя в наши «Крупицы познания» не входит разбор всех произведений авторов, однако мы приведем наиболее гениальные из них. Выхожу один я на дорогу; Сквозь туман кремнистый путь блестит. Ночь тиха; долина внемлет Богу, И звезда с звездою говорит. В небесах торжественно и чудно, Спит земля в сиянье голубом. Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? Жалею ли о чем? Уж не жду от жизни ничего я, И не жаль мне прошлого ничуть; Я ищу свободы и покоя. Я б хотел забыться и заснуть. Но не тем холодным сном могилы... Я б желал навеки так заснуть, Чтоб в груди дремали жизни силы, Чтоб дыша, вздымалась тихо грудь; Чтоб всю ночь, весь день, мой слух лелея, Про любовь мне сладкий голос пел; Надо мной чтоб, вечно зеленея, Темный дуб склонялся и шумел». Это стихотворение после «Ангела» является вторым бессмертным шедевром. По словам литературных критиков, если бы Лермонтов написал одно это стихотворение, то уже заслужил бы себе право величаться литературным гением. Есть у Пушкина такие слова: «На свете счастья нет, а есть покой и воля», то есть свобода нравственная. И Пушкин, и Лермонтов созрели рано, и мятежная юность у обоих быстро минула, и смысл жизни у обоих выражался этими двумя
словами: покой и воля. В 1832 году, когда Лермонтов был еще молод и не мечтал о покое, он написал стихотворение «Парус», в котором уподоблял себя парусу: Под ним струя светлей лазури, Над ним луч солнца золотой, А он, мятежный, просит бури, Как будто в бурях есть покой. В стихотворении же «Выхожу один я на дорогу», написанном в 1841 году, в год его смерти, Лермонтов заговорил о покое, который он хотел найти в тихой семейной жизни, о которой он сладостно мечтал, но так и погиб холостяком. Воинствующие безбожники, изображая Лермонтова своим единомышленником, не нашли нужным выпустить это стихотворение, где поэт упоминает о Боге, а стихотворение «Ангел» не включили в избранные произведения, изданные ими в 1953 году. Но зато в этом же издании мы находим стихотворение, которое если и было написано им в минуту раздражения, то Лермонтов позже сожалел о нем. Прощай, немытая Россия, Страна рабов, страна господ. И вы, мундиры голубые, И ты, им преданный народ. Быть может, за стеной Кавказа Сокроюсь я от всех пашей И от всевидящего глаза, И от всеслышащих ушей.* * Здесь мы должны сделать сноску со ссылкой на публикацию Г. Клечёнова в «Литературной России» (1994, 18.02.94 г.): «Неорганичность для всего творчества М.Ю. Лермонтова приписываемого ему и настойчиво навязываемого даже в школьных учебниках стихотворения «Прощай, немытая Россия» давно уже вызывала сомнения в его подлинности. Но так обычно бывает, что если ложь повторяется много раз, то к ней привыкают и она уже кажется правдой. Так и с этим стихотворением. Его на протяжении нескольких поколений заставляли заучивать в школе, и всем уже стало казаться, что авторство Лермонтова здесь несомненно. От этого навязанного предубеждения очень трудно отвлечься. А ведь, казалось бы, достаточно было просто положить его рядом с другими стихами - и грубость, топорность строк сразу же бросилась бы в глаза. Да и сама история появления этого стихотворения - спустя много лет после смерти «автора» - весьма странная. И надо было очень захотеть, чтобы все же приписать это стихотворение Лермонтову, включить в разряд несомненно авторских, сделать одним из немногих обязательных для изучения в школе. И если бы его не приписали Лермонтову, то уж наверняка бы Пушкину. А.С. Пушкин: К МОРЮ Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной Ты катишь волны голубые И блещешь гордою красой. Обычно литературная мистификация, в отличие от злоумышленной подделки, являющаяся просто веселым розыгрышем, использует в качестве
оригинала легко узнаваемое произведение, первые строки которого подвергаются лишь незначительному изменению. Этот прием широко используется также и в жанре пародии, в отличие от которой мистификация все же предполагает элемент лукавого обмана, чужой подписи. В последующих строчках автор пародии или литературной мистификации, как правило, далеко отходит от оригинала и поэтому вторые строфы двух стихотворений практически уже не совпадают: Как друга ропот заунывный, Как зов его в прощальный час, Твой грустный шум, твой шум призывный Услышал я в последний раз (Пушкин) Быть может, за стеной Кавказа Сокроюсь я среди пашей, От их всевидящего глаза, От их всеслышащих ушей... В XIX веке литературные мистификации были широко распространены и представляли собой модную салонную игру. Выдавать свое оригинальное произведение или стилизацию за чье-то чужое или неведомого автора было веселым писательским розыгрышем. Именно таким было приписывание М.Ю. Лермонтову этого стихотворения. Но впоследствии оно было широко распропагандировано уже в совершенно других целях русофобскими идеологами и из мистификации превратилось в фальсификацию на заданную тему». Добавление от редакции «Литературной России»: «Стихотворение «Прощай, немытая Россия» впервые всплыло в письме П.И. Бартенева к П.А. Ефремову 9 марта 1873 года с примечанием - «списано с подлинника». В 1955 году было опубликовано письмо того же Бартенева к Н.В. Путяте, написанное не позднее 1877 года (год смерти Путяты) с аналогичной припиской: «с подлинника руки Лермонтова». В 1890 году тот же Бартенев публикует еще один вариант этого стихотворения (во всех трех случаях есть разночтения) в издаваемом им журнале «Русский архив» с примечанием на этот раз - «записано со слов поэта современником». За три года до этого П. Висковатов опубликовал в журнале «Русская старина» без указания на источник эту же бартеневскую версию с изменением лишь одного слова - «вождей» (№ 12, 1887). Автограф, на который ссылался в письмах Бартенев, разумеется, не сохранился. Более того, профессиональный историк, археограф и библиограф потому-то так ничего и не сообщил нигде об этом автографе: где он его видел, у кого он хранится и т.д. Для человека, посвятившего всю жизнь отысканию и публикации неизвестных материалов и литературно-биографических документов о русских писателях, такое непрофессиональное умалчивание адреса источника - «подлинника, руки Лермонтова» - вещь просто загадочная. Таким образом, во всех случаях, кроме одного, где источник не назван, мы имеем дело с одним и тем же человеком - П.И. Бартеневым. И каждый раз мы встречаем серьезные противоречия: в письмах он ссылается на неведомый автограф, а в публикации уже более осторожно указывает на «феноменальную память» неведомого современника, спустя полвека позволившую воспроизвести этот «неведомый шедевр». Логично поинтересоваться: кто же он, этот единственный источник вдруг всплывшего спустя десятилетия после гибели поэта странного стихотворения!
Бартенев Петр Иванович родился в октябре 1829 года, и в момент убийства Лермонтова ему было всего 11 лет. Среди его сочинений ряд книг и статей о Пушкине («Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П.И.Бартеневым в 1851-1860 гг.» и др.) В 1858 году именно он передал А.И. Герцену сенсационные «Записки Екатерины II», опубликованные последним в Лондоне в 1859 году. С 1863 года он издает в течение полувека журнал «Русский архив», специализируясь на публикации неизвестных документов о русских писателях. Однако по отзыву «Краткой литературной энциклопедии», «многочисленные публикации Бартенева в археографическом и текстологическом отношении стояли на недостаточно высоком уровне». И это еще мягко сказано. Сотрудничество с Герценом и его бесцензурной прессой характеризует общественно-политическую позицию П. Бартенева. Накал политических страстей и потребностей поры на авторитет признанных всем обществом национальных поэтов требовал именно таких разоблачительных документов. А спрос, как известно, рождает предложение, и если у профессионального публикатора, посвятившего жизнь изданию специализированного для этих целей журнала, нет под рукой нужного материала, то для поддержания интереса к своему журнала, для спасения тиража чего не сделаешь? Бартенев был хорошо знаком с творчеством Пушкина, симпатизировал разоблачительной пропаганде, набил руку на «сенсационных открытиях» и на публикации их. Написал восемь дубоватых строчек, хоть и с трудом, с помощью заимствований у Пушкина, - это было ему вполне по силам. А риска не было никакого. Разоблаченная, такая грубая мистификация не грозила ему ничем, кроме смеха и общественного внимания. Но вряд ли сам Бартенев ожидал, что этот розыгрыш будет иметь такие последствия. Интересно, что составители собрания сочинений М.Ю. Лермонтова (1961 год) довольно остроумно прокомментировали это стихотворение. Не имея возможности (по понятным причинам) открыто разоблачить эту мистификацию, превращенную спекулянтами в фальшивку, они в комментарии к нему вклеили факсимиле подлинника М.Ю. Лермонтова «Родина» (т. 1, стр. 706). И в самом деле, ничто лучше не разоблачает подделку, чем сопоставление ее с подлинником. Однако, если очень нужно, то можно и не видеть подлинника и упрямо твердить бездарную подделку. Хотя даже непрофессионалу ясно, что Лермонтов и эта подражательная мазня ничего общего не имеют». Лермонтов был небольшого роста, широкоплечий, с гордой осанкой. Лицо у него было бледно смуглое, чуть скуластое, с коротким вздернутым носом, с огромными, полными мысли, глазами, пламенными и грустными. Черные ресницы делали эти глаза еще глубже. У него был большой открытый лоб и темные волосы. Когда Лермонтов улыбался, открывая свои пухлые, красиво очерченные губы, у него открывался ряд красивых зубов - белых и ровных. У него были красивые и нежные руки. Отличаясь редкой музыкальностью, Лермонтов играл на скрипке и на рояле. Он сам положил на ноты свою знаменитую «Казачью колыбельную песню», но музыка этой песни, к сожалению, не дошла до нас. Лермонтов хорошо рисовал акварелью, писал масляными красками, решал труднейшие математические задачи, был хорошим шахматистом и не только гениальным поэтом и писателем, но очень умным и образованным человеком, прекрасно владея несколькими новыми языками. В своих увлечениях прекрасным полом и в своем искреннем желании жениться по любви Лермонтов был неудачником. Не считая раннего детского
увлечения, первым серьезным увлечением поэта была Екатерина Сушкова. Это ей, любимой «Катишь», как он ее называл, Лермонтов посвятил свое стихотворение «Нищий», написанное в 1830 году. Катишь Сушкова была старше, смеялась над ним, считая его еще мальчиком, а поэзией его она не интересовалась. Под «нищим» Лермонтов изобразил себя, когда Катишь не ответила ему взаимностью. Подобно нищему, которому вместо хлеба кто-то положил камень в его протянутую руку, «так и я молил твоей любви, со слезами горькими, с тоскою; так чувства лучшие мои обмануты навек тобою». Вторым увлечением была Наталия Федоровна Иванова, не разделенную любовь с которой Лермонтов описал в стихотворении 1832 года: «Я не люблю тебя. Страстей и мук умчался прежний сон. Но образ твой в душе моей все жив, хотя бессилен он. Другим предавшися мечтам, я все забыть его не мог. Так храм оставленный - все храм. Кумир поверженный - все бог». Третьим, самым сильным увлечением Лермонтова была Варенька Лопухина, которая как будто бы тоже была не равнодушна к Лермонтову. И когда Варенька прочла письмо поэта к Наталии Ивановой, она очень огорчилась; в ней заговорила ревность. Варвара Александровна Лопухина была пылкой, восторженной и необычайно симпатичной барышней. Она интересовалась поэзией Лермонтова и когда прочла «Ангела», то воскликнула в восхищении: «О, Мишель, вы не знаете, как это прекрасно»! Но кончилось все тем, что Лермонтов уехал из Москвы в Петербург учиться. В разлуке его любовь к Вареньке еще больше возросла, но по настоянию родителей, Варенька вышла замуж за Н.Ф. Бахметева. Критики говорят, что в неудачной любви Демона к Тамаре нашла свое отражение неудачная любовь Лермонтова к Вареньке Лопухиной. Любовь поэта к Вареньке была настолько глубокой, что и после выхода ее замуж Лермонтов посвятил ей «Забывчивой», но не забываемой, предисловие к поэме «Демон». Стихи, посвященные Вареньке, резко отличаются от стихов, посвященных им другим женщинам. Любовь к Вареньке духовно возродила гордую, мятущуюся душу Лермонтова. Примирившись со своей судьбой, под влиянием всегда жившей в нем чистой любви к Вареньке, Лермонтов испытал новое чувство духовной любви к своему идеалу. И эта духовная любовь продиктовала гениальному поэту ряд прекраснейших стихов, сделавшихся лучшим украшением его творчества. Это Вареньке Лермонтов посвятил два чудеснейших стихотворения: «Ребенку» и «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою». Самой Заступнице рода христианского отдает он под верную защиту свою святыню, свой идеал. Лермонтов был одним из самых ярких представителей байронического направления в русской литературе, названного так по имени английского поэта Байрона (1788-1824). Идеалом английского романтизма, или байронизма, является освобождение личности от всякой тирании. Максимальное ударение делается на ценности человеческой личности. Протест против обыкновенной жизни, желание совершить героические подвиги - вот девиз байронизма. Сладостно-тревожная мечтательность немецкого романтизма в байронизме заменяется мрачной тревожностью. На место культа природы романтизма в байронизме ставится культ сильной личности, культ героев. Так как в байронизме преобладает культ личности, личное вдохновение, сильные эмоциональные внутренние, или субъективные, переживания человека, то излюбленной поэтической формой байронизма была лирика.
Байронизм с его разочарованностью в жизни, недовольство людьми; с его идеалом гордой человеческой личности, наделенной сильной и непреложной волей; с его идеалом демонической натуры, всех презирающей, разочарованной, озлобленной и страдающей, глубоко запал в душу Лермонтова, нашел там отклик в душевной организации поэта и в полном смысле слова сделался «властителем дум» гениального поэта. Пушкин отдал известную дань подражания Байрону в ранних произведениях, но скоро сдал его в архив забвения. Лермонтов оставался под его влиянием до конца жизни. Теперь мы познакомимся с некоторыми байроническими поэмами. «Измаил Бей» (1832). Кавказский князь Измаил - настоящий байронический тип - гордый, ненавидящий культурное общество, старается найти счастье среди диких племен и возвращается в родные горы. Однако от соприкосновения с европейской культурой душа его уже заражена «ядом просвещения» и потому на родине, среди дикой и свободной жизни, он не находит счастья, чувствует себя «лишним» меж людей, и ему места в мире нет. По замыслу Лермонтова, Измаил был создан для великих страстей, обладал «пылающей душою», но, потеряв веру в правду и добро среди просвещенных людей, влачит жалкое существование и погибает от черкесской пули, всеми покинутый и одинокий. «Боярин Орша» (1835). Такой же разочарованный горький страдалец, по имени Арсений. Рядом с ним стоит герой поэмы «Мцыри» - послушник в грузинском монастыре, мальчик-черкес, которому душно стало в келье. Вспомнив свободу в Кавказских горах, он убегает из монастыря накануне пострижения в монахи, во время страшной ночной бури, когда все монахи в ужасе молились. Три дня скитался Мцыри, много пережил, но только в эти три дня он будто бы по-настоящему жил, в полном смысле слова. Драма «Маскарад». Главный герой - Арбенин. Он сам свидетельствует о своем байронизме: ...Я все видел. Все перечувствовал, все понял, все узнал. Любил я часто, чаще ненавидел, И более всего страдал. Сначала все хотел, потом все презирал я; То сам себя не понимал я; То мир меня не понимал. На жизни я своей узнал печать проклятья, И холодно закрыл объятья Для чувств и счастия земли. Единственная у Арбенина была радость - любовь к жене. Но один из врагов возбудил к жене ревность. Арбенин отравляет любимую жену. Но узнав позже о ее невиновности, сходит с ума. «Демон». Это наиболее байроническая поэма из всех. Приходится удивляться, как мог Лермонтов задумать такую трудную вещь, будучи еще пятнадцатилетним мальчиком. Откуда взял он образ своего героя демона, который вовсе не похож на библейского классического демона, идеалом которого является делать только зло и которому даже на ум не должна приходить мысль о своем возрождении - как абсолютному злу. Трудно понять, из каких тайников души Лермонтова мог выйти этот не настоящий, а облагороженный демон? Библейский демон наслаждается только злом, будучи сам абсолютным злом, а лермонтовский демон «сеет зло без наслажденья» и даже задумал возродиться
нравственно через любовь чистой девушки. Такого демона, якобы «с душой, открытой для добра», до Лермонтова никто не знал. Был один «учитель» Церкви - Ориген, который в развитии своей логической концепции о конечной мировой гармонии додумался до того, что должно прийти время, когда и дьявол спасется. Вселенская Христова Церковь отвергла это частное дерзновенное мнение Оригена, веруя, что в самом начале, после падения ангела, была еще возможность для него покаяться и возродиться; теперь же этот падший ангел-диавол так закоренел во зле, что уже никогда не возродится. Лермонтовский демон - это какой-то «опереточный» демон. Неудивительно поэтому, что поэма «Демон» была переделана в оперу в виртуозной обработке Рубинштейна. Лермонтовскому демону «делать зло наскучило»; он «сеет зло без наслажденья»; летает по миру «без цели и приюта»; верит, что через любовь девушки «с душою чистой и святой» он может переродиться в доброго ангела. Лермонтовский демон «с душой открытой для добра» искренно верит, что новой жизни «пришла желанная пора». Верит в это и Тамара, вспоминая старинное поверье, что чистая девушка может вернуть к добру даже злого духа. Тамара просит демона дать клятву отречься от зла. Сожаление девушки демон посчитал первым шагом к окончательной победе над Тамарой. Тамара, растроганная речами демона, готова полюбить его при условии полного его примирения с Богом и с Небом. Клянися мне, от злых стяжаний Отречься ныне дай обет! Демон клянется «паденья горькой мукой и вечной правды торжеством» и говорит: «Хочу я с Небом примириться, хочу любить, хочу молиться, хочу я веровать добру». Но при всей своей искренности (если не притворности) демон с Небом не может примириться, не может исполниться любовью к Богу, ибо по своей закоренелости во зле он не способен переродиться нравственно. Тамара умирает. Демон предъявляет свои права на ее душу, но ангел отстраняет его, говоря: «Она страдала и любила, и Рай открылся для нее». И проклял демон побежденный Мечты безумные свои, И вновь остался он, надменный, Один, как прежде, во вселенной Без упованья и любви. Центральное место среди байронических героев Лермонтова занимает «Герой нашего времени» - Печорин. У самовлюбленного и гордого Печорина «ум и воля перевешивали над сердцем», а поэтому он не мог полюбить глубоко и искренно. С опустошенным сердцем жил он, как потухший вулкан, временами ярко вспыхивая пламенной лавой сильных и мимолетных увлечений. Сам он называл себя «нравственным калекой», у которого одна половина души высохла, и он отрезал ее, а другая жила, шевелилась к услугам каждого. В беседе с княжной Мэри Печорин говорит: «Моя бесцветная молодость протекла в борьбе с собою и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца; они так и умерли. Я сделался нравственным калекой». Как все байронические герои, Печорин думал найти спасенье в любви дикарки, не отравленной «ядом культуры» - черкешенки Бэлы. Но и тут он скоро понял, что это было только очередное удовлетворение ненасытной гордости, ибо быть причиной страданий своих жертв, подчинить их своей воле - было главным источником счастья у байронических героев.
Не даром художник Врубель сделал набросок отдыхающего, задумчиво лежащего Печорина, придав ему выражение и позу демона. В этом наброске вы видите не Печорина, а настоящего духа зла. Подобно демону, Печорин томится жаждой любви, но не может найти в любви счастья для своей «насыщенной гордостью» души, ибо любовь он понимает только как порабощение чужой личности своей воле; он ищет в любви лишь эгоистического наслаждения, но сам не хочет пожертвовать ничем для взаимной любви и ревниво охраняет свою полную свободу. Вот почему его любовь приносит одно страдание и гибель тем, на кого такая странная любовь обращена. Чрезвычайно женственная, нежная и непосредственная княжна Мэри правильно понимает «мужское хищничество этого бессердечного комедианта». Страстная, покорная и безответная Вера изобличает в Печорине грубо чувственного самца, способного даже на истерический приступ слез от досады и нетерпения. Цельная, простая, естественная, как сама природа, Бэла служит минутной забавой пресыщенного любовника, способного на тупой и отвратительный смех по поводу трагической смерти своей надоевшей ему любовницы. Печорин остроумный, умный, «но его ум более остер, чем глубок, бесплоден и не цельный. Гоголь называет такого человека «без Царя в голове». Печоринская демоническая сила была неотразима для некоторых женщин. Нечто демонически-гордое и таинственное в его голосе делало его властным, побеждающим. Уверенный и наглый взгляд Печорина привлекал, гипнотизировал и обещал блаженство. Печорин сам цинично заявляет: «Возбуждать к себе чувство любви, преданности, страха, быть для кого-нибудь причиной страданий и радости, не есть ли самая сладкая пища для бесконечного насыщения ненасытной человеческой гордыни?» По словам Белинского, Печорин отталкивает от себя бездонной пустотой своего демонического духа. Что может быть более отвратительным и омерзительным, как не этот пустой, тупой и отвратительный смех Печорина в ответ на трагическую смерть цельной, простой, но благородной, не утратившей в своем вынужденном унижении и оскорблении личного достоинства дочери князя - бедной и беспомощной пленницы Бэлы? Глубокой грустью проникнуты размышления Печорина о смысле и цели его жизни перед дуэлью, перед лицом угрожающей смерти, когда люди бывают особенно искренни: «Пробегаю я в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? Для какой цели родился? А верно она существовала, и верно было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные. Но я увлекся приманками страстей пустых... утратил навеки пыл благородных стремлений - лучший цвет жизни... Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил. И нет на земле ни одного существа, которое бы меня поняло совершенно. Одни скажут: он был добрый малый; другие - мерзавец. И то, и другое будет ложно». Печорин - типичный представитель того поколения русской молодежи, которую осудил Лермонтов в своей «Думе» (1838), охарактеризовав это поколение как олицетворение аморального эгоцентрического эгоизма. Постыдно равнодушное к добру и злу, это общество ведет пустую жизнь без возвышенных идеалов. Переходя к дальнейшему разбору творчества Лермонтова, мы должны отметить, что он не был только однобоким байроническим поэтом. Да он и сам говорит:
Нет, я не Байрон; я другой Еще неведомый избранник. Как он, гонимый миром странник, Но только с русскою душой. Лермонтов написал много глубоко патриотических стихотворений, свидетельствующих о том, что его гений глубоко проник в русскую жизнь, впитал дух Древней Руси, уловил ее нравы, традиции, обычаи и народную речь того времени и написал знаменитую балладу «Песнь про Ивана Васильевича Грозного, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Его «Два великана», «Спор», «Родина», «Бородино» дышат пламенным патриотизмом. Оказался Лермонтов и настоящим провидцем разразившейся над Россией великой трагедии и написал страшное «Предсказание» (1830), которое во всех деталях исполнилось на наших глазах: Настанет год, России черный год, Когда Царей корона упадет, Забудет чернь к ним прежнюю любовь, И пища многих будет смерть и кровь; Когда детей, когда невинных жен Низвергнутый не защитит закон. Отличаясь исполинским дарованием, мелькнув ослепительно ярким метеором на фоне русской культурно-общественной жизни, Лермонтов исчез на двадцать седьмом году своей жизни. У каждого поэта бывает свой учитель. Потом наступает момент, когда, словно оперившийся птенчик, поэт выпархивает из гнезда всех влияний, подражаний и, взмахивая своими крыльями, вылетает в мир своего самобытного оригинального творчества. Пушкин рано вылетел из гнезда подражания Байрону и другим литературным кумирам русским и иностранным. Лермонтов же всю жизнь совмещал свою русскость с байроническим настроением, сродным его душевной организации. Но, конечно, главным своим учителем Лермонтов считал не Байрона, а Пушкина. Кажется, никто так не любил Пушкина, как Лермонтов. Он один, без всякой поддержки со стороны других писателей, взял на себя смелость по заслугам отомстить виновникам безвременной гибели Пушкина. Это от Пушкина Лермонтов взял и беспредельную ясность, и неподражаемую простоту литературной формы. Однако по своей душевной организации не мог Лермонтов взять от Пушкина его спокойное равновесие и солнечную жизнерадостность. До сих пор Лермонтов остается не вполне разгаданным, непонятным сфинксом в русской литературе, вызывая многочисленные разноречивые суждения о его творчестве. Лермонтов был единственным писателем, у которого не было последователей. Ему некому было оставить свое литературное наследие, ибо никто не пытался подражать ему. Огненно-пламенная поэзия Лермонтова, как расплавленная лава вулкана, сметает на пути все обычное и привычное для нас, все спокойное и застывшее в нашей жизни. Как только не величали, как только не называли Лермонтова наши критики этого действительно загадочного, своеобразного гения, окончившего свою красочную и содержательную жизнь в таком возрасте, когда другие эту жизнь созревшего гения только начинают. В области прозы Гоголь ставил Лермонтова даже выше Пушкина. Лев Толстой назвал его «Тамань» высшим произведением русской прозы. Чехов писал: «Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова». «Мы преклоняемся перед «Молитвой» Пушкина, где великопостная
молитва св. Ефрема Сирина все-таки духовно опустошилась. Мы преклоняемся перед самой глубокой во всей мировой литературе философско-религиозной одой Державина «Бог». Сколько там глубины Богопознания! Но самой-то молитвы в этой оде нет. Правда, у Лермонтова в его молитве «В минуту жизни трудную» тоже нет самой молитвы, есть только речь о молитве. Но говорится о молитве так, что мы постигаем дух молитвы. Как в стихотворении «Ангел», так и в стихотворении «Молитва» Лермонтова, мы упиваемся не только чудными поэтическими словами, но и самой изумительной и дивной музыкой этих слов, которые глубоко проникают в самое сердце. И мы невольно преклоняемся перед таким озарением духа, которое вырывается как-то естественно и с глубокой искренностью из души гениального творца. Удивительно, как этот избалованный барин и блестящий гвардейский офицер Императорской России достиг такой духовной силы, такой глубины мысли своего незаурядного ума и изумительной интуиции сердца» (архимандрит Константин). Однако Лермонтов много написал и такого, за что был награжден самыми нелестными, доходящими до негодования и возмущения отзывами о его творчестве. Одни называли его гордецом и назойливым насмешником (Спасовский); другие говорили, что Лермонтову можно только удивляться, а любить его невозможно (Котляревский); третьи даже в его наружности улавливали что-то «зловеще-трагическое». Тургенев, встретивший Лермонтова в 1839 году на одном из великосветских собраний, заметил, что от смуглого лица Лермонтова, от его больших неподвижно-темных глаз веяло какой-то задумчивой презрительностью и страстью, сумрачной и недоброй силой. Но присущую Лермонтову мощь сознавал всякий. Блестящий переводчик лермонтовских произведений Фридрих Боденштедт не хотел сойтись ближе с Лермонтовым, потому что весь разговор Лермонтова «звенел у него в ушах, как будто бы кто-то скреб по стеклу». Даже наш добрейший и милосерднейший из русских философов Владимир Соловьев под впечатлениями некоторых дерзновенных и страшных стихов Лермонтова пришел в негодование и в припадке гнева не постеснялся обозвать часть лермонтовского творчества «навозной кучей свинства». Ни один русский писатель не вызывал таких радикально и диаметрально противоположных мнений о себе - от благоговения и преклонения до возмущения и озлобления - как наш многогранный, загадочный, непонятный и до сих пор все еще не понятый Лермонтов. Недаром Мережковский однажды шутливо заметил, что когда он попадет на тот свет, то прежде всего спросит: «Где Лермонтов?» В чем же можно найти разгадку такого отношения к Лермонтову? По словам Гоголя, читатель всегда инстинктивно и настойчиво требует от писателей, чтобы они их «потчивали» и услаждали чем-то «примиряющим» с жизнью. Граф А.К. Толстой говорит, что читатель просто требует от автора: «Ты свой чудесный елей в наши раны излей, в наши многие раны сердечные». За то и любили Пушкина, что он своей солнечной жизнерадостностью звал нас если не к полному миру с жизнью, то хотя бы к примирению с нею. Своей журчащей, как ручеек, музыкальной мелодией стиха Пушкин звал нас не унывать, не заниматься бесполезной критикой не нами, а Богом созданного мира, не вносить в мироздание Творца своих «поправок», а преклоняться перед неисповедимыми путями Промысла Божия. Такой родной и такой понятный певец прекрасной русской действительности, Пушкин призывает нас «умножать шум и радость» невинных здоровых развлечений и «петь песни в добрый час»! Вот
почему не только Державин, в гроб сходя, благословил Пушкина. Пушкина горячо полюбила и навеки благословила вся Россия. К примирению с жизнью, с Богом призывали нас все истинно русские писатели и поэты. Только Лермонтов часто не хотел примириться с этим миром, в котором он своим слишком требовательным и слишком заостренным чувством замечал только печаль и слезы. В своей бесстрашной и буйной, непокоренной и дерзновенной поэзии Лермонтов бросал упреки, вносил поправки в существующее мироздание и делал временами гордый вызов не только земле, но и Небу, не только твари, но и Творцу. Устами героя поэмы «Люди и страсти» Юрия Волина Лермонтов даже бросает упреки Самому Богу: «Ты Сам нестерпимой пыткой вымучил у меня хулы на Тебя. Ты дал мне огненное сердце любить и ненавидеть безгранично». «Почему Ты дал ангелу огненную бушующую душу, а потом Сам же наказал его?» - Говорит Арбенин в «Маскараде». В стихотворении «Благодарность» (1840) Лермонтов не только иронически, но саркастически «благодарит» Создателя за жизнь с мучениями и разочарованиями. Называя земную жизнь «томительной пустыней», в которой пропадают лучшие порывы души, Лермонтов считает лучшим выходом из этой жизни смерть, как единственную «награду» за все пережитое. Вот его «Благодарность»: За все, за все Тебя благодарю я: За тайные мучения страстей, За горечь слез, отраву поцелуя, За месть врагов и клевету друзей; За жар души, растраченный в пустыне, За все, чем я обманут в жизни был. Устрой лишь так, чтобы Тебя отныне Не долго я еще благодарил. Очень знаменательно, что после этой «благодарности» поэт прожил меньше года. Он выпросил себе смерть. Удивительное, непонятное дело! Пятнадцатилетний Лермонтов в стихотворении «Молитва» просит Бога простить его за то, что у него «редко в душу входит живых речей Твоих струя; за то, что в заблужденьи бродит Мой ум далеко от Тебя; за то, что мир земли мне тесен. К Тебе ж приникнуть я боюсь, И часто звуком грешных песен Я, Боже, не Тебе молюсь». Лермонтов, как падший ангел, которого в поэме «Демон» хотела через чистую любовь спасти Тамара, вместо смирения и примирения, к которым зовет нас пушкинская муза, Лермонтов с безумной отвагой вступает в борьбу с Предвечным Духом за то, что Тот якобы обрек его на земное изгнание, на блуждание в потемках, на жизнь, лишенную внутреннего смысла. Марксисты и безбожники считают поэтому Лермонтова своим, как «безбожника» и «богоборца». Ленин считал Лермонтова своим любимым поэтом и часто читал его стихи в ссылке, а большевицкое «правительство» переименовало имение бабушки Лермонтова, село Тарханы, в село Лермонтово. Однако заблуждаются безбожники, называя Лермонтова своим единомышленником. Поэзию Лермонтова в целом никак нельзя считать апофеозом зла. Лермонтов не знал Божественного Откровения, как знал Пушкин. В своих протестах против царящего в мире зла, против неустранимого и вечного сосуществования зла и добра, разлада между Божественной Правдой и земной ложью, которую сеет дьявол, будучи сам ложь и отец лжи, Лермонтов запутался, потому
что он не знал так хорошо, как Пушкин, что зла Бог не творил, что зло вошло в мир в результате злоупотребления свободной волей одного из высших ангелов, павшего через свое безумное и горделивое желание сравниться с Самим Богом. И если Пушкин не блуждал в таких потемках, Лермонтову это вечное противоречие двух неустранимых и непреложных начал добра и зла, света и тьмы буквально не давало покоя. Мятущейся и мятежной душе Лермонтова - этому, по словам Мережковского, «сверхчеловеку» или доницшеанскому Зараустре, все время было тесно в здешнем мире. Душа его все время горела «желанием чудным полна» и тоской воспоминания чего-то такого, что было, когда его не было. Лермонтову все время страстно хотелось проникнуть в тайны бытия, приподнять завесу скрытых тайн мироздания. Кажется, никто и никогда из поэтов так настойчиво и усердно не старался проникнуть в эту безмолвную, как могила, тайну прошлого, вечного и превечного, овеянного, как холодом межпланетных пространств, теряющегося в бесконечности... Эта отчужденность Лермонтова от земного бытия, его презрительное отношение к земной жизни, как к «пустой и глупой шутке», и сделала Лермонтова таким одиноким, непонятным поэтом. Люди часто боялись какого-то патологического, болезненного тяготения Лермонтова ко всему безмолвно тайному и скрытому от нас. Это пугало людей. И одинокий Лермонтов, чувствуя свою душевную пустоту, написал исполненное безграничной грусти стихотворение: И скучно, и грустно! И некому руку подать В минуту душевной невзгоды... Желанья? Что пользы напрасно и вечно желать? А годы проходят - все лучшие годы! Любить? Но кого же? На время не стоит труда. А вечно любить невозможно. В себе ли заглянешь? Там прошлого нет и следа. И радость и муки, и все так ничтожно. Что страсти? Ведь рано иль поздно их сладкий недуг Исчезнет при слове рассудка; И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, Такая пустая и глупая шутка. Прекрасная в художественном отношении, лирика Лермонтова прозвучала одиноким, хотя и мощным аккордом, обращенным в пустоту. Она не встретила сочувственных откликов у наших классиков. Как преступник перед казнью, искал Лермонтов кругом души родной, которая могла бы понять его и поддержать его. Таких людей не нашлось. Всему чуждый и всем чужой, влачил поэт свое жалкое, одинокое существование на земле и, как беззаконная комета среди небесных бесчисленных светил, быстро угас. Теперь скажем несколько слов об использовании лермонтовских произведений в русской музыке. Как известно, между музыкой слова и музыкой звуков, между гармонией ритмов и узорами красок существует какая-то таинственная, но несомненная связь. Все выразители так называемых изящных искусств - музыканты, скульпторы, художники, поэты являются между собой родными по духу братьями как служители разлитой в мире многогранной красоты. Резец у скульптора, кисть у художника, смычок у музыканта и рифма у поэта являются средствами или орудиями для воплощения этой многогранной красоты. Вот почему и русская музыка всегда воодушевлялась художественными произведениями наших классиков, черпала у них вдохновение и темы для своих музыкальных
произведений. Пушкин как-то особенно пришелся по сердцу нашим композиторам, которые почти целиком переложили его литературные труды на музыку. Не говоря о таких операх как «Русалка», «Руслан и Людмила», «Борис Годунов», «Евгений Онегин», «Пиковая дама», более восьмидесяти мелких музыкальных произведений (романсов) были написаны на слова пушкинского творчества такими корифеями музыкальной гармонии, как Балакирев, Чайковский, Рахманинов, Бородин. Лермонтов же, будучи одиноким в литературе, остался таковым и в музыке. Из многочисленных его поэм одна только поэма «Демон» сделалась оперой в виртуозной обработке Рубинштейна. Были неудачные попытки переложить на музыку и другие поэмы Лермонтова - «Боярин Орша», «Арбенин», «Ангел смерти» и даже «Песнь про купца Калашникова». Но все эти попытки остались совершенно забытыми. Весьма интересно отметить, что в Нью-Йорке, когда праздновался столетний юбилей со дня смерти Лермонтова, в 1941 году, молодая тогда талантливая композиторша Ариадна Микешина написала прекрасную музыку на одно из самых глубоких и трудно поддающихся музыкальной передаче творений Лермонтова - музыку на его поэму «Мцыри». Справедливость требует отметить, что если наши композиторы не интересовались обработкой поэм Лермонтова, то его лирические произведения привлекли внимание таких мастеров гармонии, как Балакирев, Рахманинов, Глинка, Римский-Корсаков, Аренский, Бородин и Кюи. Отдельные стихотворения Лермонтова, как например «Утес», «Расстались мы», «Молитва», «Нет, не тебя так пылко я любил» и другие были переложены на музыку и заняли почетное место среди шедевров русского романса. Переходя к несомненной религиозности Лермонтова, часто оспариваемой левыми критиками и современными воинствующими безбожниками, мы должны сказать, что вся эта кажущаяся «тяжба» у Лермонтова с Богом есть только «ребяческое противоборчество», как говорит Мережковский. А историк Ключевский, считая Лермонтова глубоко, сознательно и твердо верующим в Бога, добавляет, «что царящая в сердце поэта лирическая грусть тесно связана с русско-национальной грустью, которая у Лермонтова, как и у русского Богобоязненного религиозного народа вытекала из глубокого религиозного смирения перед Богом, которое кратко можно выразить словами: «Да будет воля Твоя»! Критик С.А. Андреевский в статье «Литературные очерки» утверждает, что нет другого поэта, который бы так ясно и искренно считал «Небо своей родиной». Пылкой душе Лермонтова, спустившейся с Неба в земной мир печали и слез, всегда было и скучно и грустно на земле. Только поэтому Лермонтов земную жизнь считал «пустой и глупой шуткой», не дорожил ею, охотно подставляя свою грудь под пули других, а сам стрелял в воздух. Овсянников-Куликовский считает Лермонтова не столько мистиком и религиозным созерцателем, сколько чадом Небес, заблудившимся на этой грешной планете. Страдая на земле, Лермонтов неудержимо рвется к Небу, пока что еще ему недоступному. Безбожник не может верить в безсмертие души, а Лермонтов называет человеческую душу бессмертной («Сон»). Разве мог Лермонтов, будучи безбожником, создать такие жемчужины, согретые пламенным религиозным чувством, как, например: «Ангел», «Ветка Палестины», две «Молитвы», «В минуту жизни трудную», «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою» и другие! В стихотворении «Ветка Палестины» под влиянием созерцания пальмовой ветки, привезенной Лермонтову из Святой Земли Муравьевым, Лермонтов с
благоговением религиозного человека молитвенно обращается к ветке, и слово его дышит благодатным спокойствием сердца, веянием светлой теплой молитвы, особенно в конце стихотворения: Прозрачный сумрак, луч лампады, Кивот и крест - символ святой... Все полно мира и отрады Вокруг тебя и над тобой. Напрасно однобокие, пристрастные критики замечают в бездонной душе Лермонтова только леденящие и безотрадные звуки. Поэту не чужды были и теплые молитвенные мелодии веры, надежды и примирения с жизнью. В стихотворении «В минуту жизни трудную» (1839) из часто мятежной души поэта вырываются успокоительные слова: С души как бремя скатится. Сомненье далеко. И верится, и плачется. И так легко, легко. Вопреки неправильному утверждению безбожников, что будто бы Лермонтов детскую веру в зрелом возрасте променял на безверие, то было как раз наоборот. Детская вера вспыхнула в зрелом возрасте у поэта новым огнем в целом ряде его произведений. В стихотворении «Когда волнуется желтеющая нива» (1837) Лермонтов настолько проникся красотой природы, что у него смирилась души тревога, разошлись морщины на челе, и, постигая счастье на земле, в Небесах растроганный поэт ясно увидел и почувствовал Бога, Которого безбожники яростно стараются вырвать из сердца поэта. За год до смерти, в 1840 году, в одном из самых замечательных шедевров его гениального творчества «Выхожу один я на дорогу» Лермонтов говорит, что при созерцании красот звездного неба и земли в сияньи голубом, в тихую чудную ночь, не только разумный человек, но даже «пустыня внемлет Богу». Только истинно религиозный поэт мог написать и знаменитую «Казачью колыбельную песню» (1840). Под эту бессмертную песню Лермонтова миллионы русских младенцев засыпали у тех матерей, которые не утратили своей православной русскости. С этой чудной песней Лермонтова может конкурировать только «Колыбельная» Моцарта «Спи, моя радость, усни». Эта дивная песня заканчивается чудными словами: Дам тебе я на дорогу Образок святой. Ты его, моляся Богу, Ставь перед собой. По тщательному подсчету профессора Р.В. Плетнева, религиозные мотивы в поэзии Лермонтова росли с годами, а религиозное чувство крепло. Профессор П. Пагануци говорит, что до 1831 года поэт не написал ни одного религиозного стиха. В 1831 году появился его «Ангел». После 1837 года Лермонтов создал многие шедевры религиозного содержания: «Когда волнуется желтеющая нива» (1837), «Колыбельная песня» (1840), «Ребенку» (1840), «Марии Щербатовой» (1840) и, наконец, «Выхожу один я на дорогу» и «Пророк» - в последний год жизни. Как известно, Пушкин часто скрывал свой ум высокий и свою религиозность «безумной шалости легким покрывалом». Так и Лермонтов был одним, а казался другим. У него было два лица - внешнее и внутреннее. Непонятный, загадочный, одних он отпугивал, других удивлял или забавлял; иных интересовал, многих раздражал. Проф. Р.В. Плетнев в своих очерках по русской
литературе XVIII-XIX веков говорит, что Лермонтов, увлекаясь байронизмом, увлекся и горделивой личностью сатаны. Эти увлечения с годами прошли. У Лермонтова силы света всегда были сильнее «духовной тьмы». Религиозное чувство с годами не слабело, а крепло. В глубине своего сердца Лермонтов трогательно-стыдливо, чисто по-детски, всегда был религиозен. Подобно Пушкину, он надевал на себя личину притворной порочности, чтобы скрыть свои подлинно глубокие и чистые душевные переживания. Он, как и Пушкин, хотел вести так, чтобы другие люди думали о нем хуже, чем он есть, дабы товарищи не посчитали его святошей, который живым лезет на Небо. Пушкин был не только вообще религиозным, но и убежденным православным христианином и церковным человеком. Лермонтов же был хотя и религиозным, но не таким церковным христианином. Пушкин, любуясь природой, укреплялся в вере в Бога. Лермонтов в вере во «всебожие» видел в самой природе Бога, слившегося с природой. Некоторые, как Владимир Соловьев, осуждали Лермонтова за то, что иногда он уж слишком смело и дерзновенно роптал на Бога, вносил свои «поправки» в мироздание, в припадке посещавшей его демонической злобы. Но в этом отношении на защиту Лермонтова выступил Мережковский, доказывая, что «тяжба с Богом», откровенно бесстрашная и тайная беседа с Богом есть один из путей человека, истинно ищущего Бога. В Священном Писании, говорит Мережковский, Иов Многострадальный пугал многих своим, как им казалось, богоборчеством, восставая против Неба; но Господь сердцеведец знал, что творится в душе Иова: «Горит гнев Мой на то, что вы говорили обо Мне не так верно, как раб Мой Иов». Лермонтов был отравлен излишней критической мечтательностью - ее у поэта не было конца. На крыльях этой мечтательности, подогретой гордыней, он возносился над всей вселенной и с горделивой высоты начинал судить вселенную, внося свои «поправки» в Божественное мироздание. Когда же он спускался с высоты своей критической мечтательности, он создавал поэтические жемчужины, озаренные светом его души. Не отказался он и от Православной Церкви, как Лев Толстой. Хоть он и не был церковным человеком в духе Пушкина, хоть он и не чувствовал личной любви ко Христу, которая спасла Достоевского, но он всегда оставался религиозным человеком и сознавал блаженство Богообщения. Он не кощунствовал и не творил хулы на Бога. Он признается в одном из своих ранних стихотворений, что хотел изречь хулу на Бога: «Хотел сказать... но голос замер мой, и я проснулся». Основным, преобладающим мотивом лермонтовской лирики была или грусть, или «мятежная кручина». Грусть у Лермонтова вызывала пустота и бездушие великосветского общества, которому в стихотворении «Первое января» (1840) он бросает дерзко в глаза свой «железный стих, облитый горечью и злостью». Вызывает у Лермонтова грусть и грубая, черная неблагодарность, и эгоизм человека, который часто, прикасаясь к природе, губит все прекрасное на земле. В стихотворении «Три пальмы» поэт возмущается, что путешественники, воспользовавшись радушием и гостеприимством трех пальм, отдохнув под их тенью, потом их сожгли: Но только что сумрак на землю упал, По корням упругим топор застучал - И пали без жизни питомцы столетий. Одежды их сорвали малые дети,
Изрублены были тела их потом, И медленно жгли их до утра огнем. До слез грустно читать стихотворение «Дубовый листок оторвался от ветки родимой» (1841) - особенно изгнанникам, вдали от родины. Оторвавшийся от ветки дубовый листок, от холода, от зноя «ищет приюта у чинары молодой, на берегу Черного моря. Но что же он слышит в ответ? «Ты пылен и желт и сынам моим свежим не пара. Иди себе дальше, о странник! Тебя я не знаю...» Лермонтов не был только певцом грусти. Его многогранному гению не чужды были и нежные движения сердца. Когда один из немногих друзей поэта А.И. Одоевский, деливший с ним тоску изгнания на Кавказе, умер, Лермонтов, вернувшись в Петербург, в своем стихотворении «Память Одоевскому» (1839) писал: Мир сердцу твоему, мой милый Саша! Покрытое землей чужих полей, Пусть тело тихо спит, как дружба наша В немом кладбище памяти моей. Сидя на гауптвахте, арестованный за стихи на смерть Пушкина, Лермонтов услышал печальную, тоской наполненную песню своего соседа, звуки которой тихо лились, как слезы. Лермонтов написал под этим впечатлением стихотворение «Сосед» (1837), в котором мысль поэта уносится куда-то далеко: И лучших лет надежды и любовь В груди моей все оживают вновь, И мысли далеко несутся. И полон ум желаний и страстей, И кровь кипит, и слезы из очей, Как звуки, друг за другом льются. Каким светлым аккордом звучит трогательная «Молитва» Лермонтова, обращенная к теплой Заступнице мира холодного. В этой молитве поэт молит Божью Матерь не за себя, странника в свете безродного, а за деву невинную и просит окружить ее «счастием, счастья достойную». Лермонтов до конца жизни был русским патриотом. Его «Бородино», «Два великана», «Спор», «Родина» насыщены светлой любовью к России. Поэт говорит, что сам не знает, за что так люблю Россию, «ее степей холодное молчанье, ее лесов безбрежных колыханье, разливы рек, подобные морям...» Проселочным путем люблю скакать в телеге И взором медленным пронзая ночи тень, Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге, Дрожащие огни печальных деревень. Люблю дымок спаленной жнивы, В степи ночующий обоз И на холме средь желтой нивы Чету белеющих берез. Пламенно и нежно любил поэт наш родной московский кремль. Когда французы вошли в Москву, стоило только кремлю слегка вздохнуть, как от этого вздоха сразу же упал непобедимый Наполеон! Глубоко проник национальный поэт Лермонтов в старину святую. Он уловил ее нравы и традиции, полюбил народную речь. В стиле и духе старины он написал свою лучшую балладу «Песнь про Ивана Васильевича Грозного, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Как драгоценными камнями,
разукрашена эта баллада эпитетами, сравнениями, повторениями - лучшими украшениями устной народной поэзии: Повалился он на холодный снег, На холодный снег, будто сосенка, Будто сосенка во сыром бору, Под смолистый под корень подрубленная. 15 июля 1841 года Лермонтов был убит наповал на дуэли. Видимо, Сам Господь сжалился над этой ищущей, протестующей, страдающей и опустошенной душой гениального поэта, всю жизнь тосковавшей по Небу и в то же время так привязанной к земле и не нашедшей на ней счастья. Господь послал ему смерть мгновенную, без страданий, когда он, улыбаясь, смотрел в последний раз на любимые им Кавказские горы, да на Небо, где он видел Бога и безмолвно молился Ему своим тоскующим сердцем. Об этой молитве свидетельствуют найденные у Лермонтова в его жилище и упомянутые в официальной описи его вещей четыре образа, или иконы, серебряный, вызолоченный крестик, частица святых мощей. Одна из икон - святого Иоанна Воина - благословение любящей и любимой им родной бабушки. Ценители несравненной русской литературы до сих пор задают вопрос: почему не уберегли Лермонтова от пули? Почему беспечность, проявленная перед дуэлью Пушкина, не послужила уроком для сохранения жизни другого великого поэта Русской Земли? Воистину, как это обидно! На протяжении десятка лет мы потеряли трех молодых гениев! В 1829 году, на 34 году жизни в Персии был убит Грибоедов, защищавший интересы России в качестве ее посланника. Семью годами позже был убит Пушкин, когда ему не было еще и 37 лет от роду. Потом - Лермонтов, погибший так же глупо и случайно, не дожив даже до 27 лет. Все они погибли в солнечном зените их литературного гения. Эти три небесные пальмы, подрубленные во цвете лет, не служат ли они всем нам горьким укором и уроком для Исторической России! НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ ГОГОЛЬ (1809-1852) Отличительные особенности его литературного гения Главная заслуга Николая Васильевича Гоголя заключается в том, что он окончательно утвердил в русской литературе реализм Пушкина, направившего нашу отечественную литературу по исторически славному руслу ее самобытного и национального развития. Гоголь, заслуженно величаемый певцом поэтической души русского народа, подчеркнул в своих произведениях органическое единение в русской нации двух главных ветвей: великорусской и малорусской и, будучи малороссом по происхождению, счел за благо все свои гениальные произведения написать на русском классическом языке как языке более совершенном, чем язык малорусской ветви. Реализм Гоголя проникнут прочувствованной действительностью и освещен гуманной субъективностью, мягким светом своеобразного гоголевского юмора, «видимого смеха сквозь невидимые слезы». На всеобщее осмеяние Гоголь выставляет «пошлость пошлого человека» и своими поучительными и моральными идеями старается пробудить в обществе спящие нравственные силы для его духовного обновления. Кроме того, широта
обобщений в созданных им художественных типах придает этим типам не только чисто русское, но и общечеловеческое значение. Пушкин в своих творениях изображал главным образом положительные стороны русской жизни, за что и получил звание «певца прекрасной русской действительности». Гоголь же, будучи по природе юмористом и сатириком, имел исключительный дар замечать темные, отрицательные стороны жизни. По выражению Гоголя, он видел свою миссию в том, чтобы своим горьким смехом юмориста «вызывать наружу все, чего не зрят равнодушные очи обыкновенных людей... вскрывать всю тину мелочей, окутавших нашу жизнь». И даже такая смешная и забавная «Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» имела своей целью подчеркнуть «пошлость пошлого человека», готового из-за пустяков, из-за «гусака» нарушить трогательную дружбу. Изобразив мелкое себялюбие, смешное сутяжничество героев повести, Гоголь с горечью восклицает: «Скучно на этом свете, господа»! Говорят, что крайности часто сходятся. Справедливость этого отразилась на Гоголе в его знакомстве с Пушкиным, от которого по своему художественному дарованию и по своей душевной организации резко отличался Гоголь. Неизвестно, что вышло бы из Гоголя, если бы само Провидение не устроило знакомства не уверенного в своих способностях Гоголя с Пушкиным. Только знакомство с Пушкиным спасло для России этого литературного гения. Пушкин уяснил Гоголю сущность его дарования, указал дорогу его таланту, столь великому для изображения будничной, серенькой русской жизни во всех ее мелочах и особенно отрицательных сторонах ее. Уверовав в подлинную миссию своего литературного творчества, Гоголь с радостью стал творить, ничего не предпринимая без ведома Пушкина. Пушкин дал Гоголю сюжеты для его лучших произведений. Пушкин ободрил Гоголя после выхода первого тома «Вечеров на хуторе близ Диканьки», вышедших в 1831 году, радостным для Гоголя отзывом: «Вот истинная веселость, искренняя, без жеманства и чопорности! И местами какая поэзия!..» Воодушевленный отзывом Пушкина, Гоголь со всем пылом своего творческого воображения пишет и в 1835 году издает второй том рассказов под заглавием «Миргород», где была помещена историческая повесть «Тарас Бульба». Эта повесть считается редким вкладом не только в сокровищницу славяно-русской, но и всемирной литературы. Точно руководимый самим Провидением, Гоголь раздумал издавать многотомную историю Малороссии и средних веков, а решил обратить этот материал в краткую историческую повесть. «Тарас Бульба» по широте захвата не уступает «Войне и миру» Толстого, а по красоте и силе стоит выше «Войны и мира». Американский профессор Фелпс говорит: «Широта и необъятность в русском романе должна измеряться не количеством страниц, а качеством его содержания. Возьмите «Войну и мир» Толстого и чуть ли самое краткое произведение во всей славяно-русской литературе - «Тараса Бульбу» Гоголя. Впечатление широты захвата и необъятности то же самое». Влюбленный в эту эпическую поэму, написанную в духе Гомера и Шекспира, проф. Фелпс восклицает: «Из огромного материала Гоголь создал короткую повесть «Тарас Бульба», которую называют эпической поэмой на манер Гомера и исторической драмой на манер Шекспира. Удивительно, что такое небольшое произведение может иметь такую колоссальную физическую, умственную и религиозную мощь. Это произведение стоит одиноко во всей литературе по своей уникальности и духовной мощи».
Иностранную критику поражает, как мог силой своего художественного гения Гоголь так живо изобразить подлинно воскресшее под его вдохновенным пером казачество XVI века. Ведь вся эта повесть - сплошное ликование истинных детей вольных степей, с их непосредственным смехом, абсолютной беспечностью и бесстрашием в битве. Как живые, проходят они перед читателем, как на параде, во всем величии их страсти, увлечения непрерывными битвами с врагами веры Христовой, веры Православной. В самом центре всей повести стоит гигантская фигура Тараса Бульбы - этого типичного воплощения казачества с его пламенным патриотизмом и глубоким чувством товарищества - «лыцарства». Вы видите, как пируют, едят и пьют казаки столько, сколько могли выдержать казачьи желудки. Вы видите среди них Тараса, который ценит в казаках не столько силу физическую, подлинно казацкую, сколько безграничную преданность своей Родине и Вере Православной. С риском для жизни Тарас проникает к месту казни старшего своего сына Остапа и с чувством особой гордости и благоговения перед его верностью казацкому долгу зорко следит, не отрывая глаз, как мужественно и безмолвно в страшной агонии умирает за Родину и веру Православную этот истинный казак, богатырь духа. Особенно же поражают иностранных студентов те слова Гоголя, которыми он «закрывает глаза» своего любимого героя Тараса, в страшных муках тоже умирающего в плену: «Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу»! Ответ совершенно ясен: нет такой силы, которая была бы пламеннее русского горения и которая могла бы победить нашу русскую богатырскую силу. В мире нет больше такой силы, потому, что «так любить, как русская душа: всем, что ни есть в тебе. Нет! Так любить никто не может», - говорит Гоголь. Пушкин, рассказав Гоголю, как однажды его приняли в Нижнем Новгороде за важного чиновника, посоветовал ему использовать этот рассказ. И Гоголь написал свою бессмертную комедию «Ревизор», в 1835 году. Эта комедия до сих пор остается лучшим украшением театров в Европе и в Америке. Ярко блеснувший гений великого сатирика и юмориста Гоголя заставил громко и искренне смеяться весь мир. В этой комедии Гоголь вынес обвинительный приговор не только испорченному чиновничеству, но и всем общечеловеческим порокам. Никогда еще Гоголь так громко не смеялся своим «видимым смехом сквозь незримые миру слезы», как в этой комедии. Правда, основная черта и потребность смеха уже заметно выступает в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», но там был беззаботный юношеский смех. В «Миргороде» Гоголь начинает смеяться более горьким смехом юмориста, так хорошо улавливающего «пошлость пошлого человека и вызывающего наружу все, чего не зрят равнодушные очи обыкновенных людей». Предоставив полный простор своему обличительному смеху в комедии «Ревизор», Гоголь глубоко задел за живое русское порочное чиновничество. В письме знаменитому московскому комическому артисту Щепкину, исполнявшему роль городничего, Гоголь писал: «Все против меня; все кричат, что для меня нет ничего святого. Полицейские, купцы против меня. Бранят и ходят на пьесу. На четвертое представление нельзя достать билета... Теперь я знаю, что значит быть комическим писателем. Малейший признак истины - и против тебя восстают целые сословия». Историку Погодину Гоголь писал: «Еду за границу размыкать тоску, которую наносят мне мои соотечественники. Комический писатель нравов должен быть подальше от своей Родины. Пророку нет славы в своем Отечестве».
Кажется, трудно поверить, чтобы на Руси после подавления декабристского бунта было возможно напечатать и поставить на сцене такую комедию. Но вот рукопись комедии представлена и прочитана Николаю I. Государь разразился искренним смехом, приказал поставить комедию на сцене, сам присутствовал на первом представлении в 1836 году, искренно и громко смеялся, аплодировал и послал денежный подарок талантливому драматургу, с просьбой не говорить Гоголю, от кого подарок, дабы автор комедии не чувствовал себя обязанным писать в желательном для Государя тоне. Лучшая из всех комедий, «Ревизор» на сцене далеко не исчерпывается. В последней, «немой» сцене застывших в своих позах, точно окаменевших чиновников, вы чувствуете, что настоящая развязка только начинается. Зрители уходят домой с целым роем идей в их воспламененном уме и воображении, а главное - с искренним желанием никогда в жизни не быть похожими на гоголевских чиновников, в их худшем отборе. Когда почтмейстер с распечатанным в его руках письмом сообщает, что Хлестаков вовсе не ревизор, «не особа», а так - «ни се, ни то, черт знает, что такое», а жандарм в это самое время приносит известие о приезде настоящего ревизора, это известие, как гром, поражает чиновников, которые застыли в своих позах на несколько секунд. Именно эта немая сцена является лучшим заключительным аккордом бессмертной комедии гениального художника слова. «Ревизор» считается комедией мировой славы, потому что в ней элемент русский имеет общечеловеческое значение и является живым отображением общечеловеческих недостатков, обличение которых есть необходимая обязанность моралиста-сатирика. Вот почему так глубоко оскорбило Гоголя, когда враги его назвали комедию «Ревизор» побасенкой. В ответ на это Гоголь с чувством негодования писал: «Мир задремал бы без этих побасенок. Обмелела бы жизнь. Плесенью и тиной покрылись бы души...» В «Ревизоре» Гоголь собрал все дурное, какое только он знал и за одним разом посмеяться так, чтобы задеть за живое тех, у кого совесть была нечиста, а порядочных людей удержать на высоте их благородства и побудить к дальнейшему нравственному совершенствованию. Комедия произвела потрясающее впечатление на зрителей. Буря восторга с одной стороны и буря негодования - с другой. Гоголь увидел, что ни те, ни другие не вполне поняли истинный смысл его комедии и старался разъяснить ее сущность в написанном им «Театральном разъезде» и в «Развязке Ревизора». Город, где происходит действие, символизирует человеческую душу, а чиновники - символы человеческих страстей и недостатков. Если вдуматься глубоко в эту комедию, то она превратится в трагедию, скрывающую в себе глубокий религиозно-нравственный смысл. Интересно отметить, что в книге Ивана Щеглова, написанной в 1909 году, ко дню столетия со дня рождения Гоголя, под заглавием «Подвижник слова», в специальной главе «Полунощный Ревизор» описывается постановка «Ревизора» в одной глухой провинции, ночью, для монахов одного монастыря. После окончания этого своеобразного спектакля, игумен монастыря сказал режиссеру Блажевичу: «Сын мой, в сердце своем «Полунощного Ревизора» памятуй и благоустрояй душевный град свой, ибо никто не ведает, когда Он -Небесный Ревизор - грядет взыскать содеянное». Даже при самом поверхностном анализе комедии, читатель или зритель на сцене этой комедии замечает отсутствие положительных типов. Но сам Гоголь
считал, что в его комедии есть одно положительное, благородное лицо - это смех как главный герой, за которым скрывается сам автор комедии, выставивший на всеобщее осмеяние всех своих неприглядных и мелочных героев. В самом конце комедии одураченный Городничий в сердцах искренне признается, что больше всего он боится «попасть в посмешище», когда все будут скалить зубы и бить в ладоши? Чтобы остановить гомерический, несмолкаемый, раскатистый смех, которым некогда смеялись только гомеровские боги и богини на Олимпе, городничий стучит со злости ногами и кричит на весь мир: «Чему смеетесь? Над собой смеетесь»! И тем самым, по смыслу автора, внушает зрителям, что главным и единственным положительным героем в комедии является смех, направленный к обличению, вразумлению и возрождению общества. Для тех, кто еще не понял воспитательного значения смеха Гоголь в особой своей пьесе «Театральный разъезд после представления новой комедии» с большим воодушевлением высказывает свои взгляды на значение смеха и на роль писателя юмориста: «Смех не праздная забава в комедии. Смех есть могучая сила: он углубляет то ничтожное и презренное, что могло бы проскользнуть мимо человека, что проходит он равнодушно всякий день. Смех заставляет человека оглянуться на себя и осмеять свои пороки. Отсюда, юморист-сатирик, осмеивая порок, выдвигает идеал добродетели, врачует общественные недостатки. В глубине холодного смеха могут отыскаться горячие искры вечной, могучей любви, и кто льет часто душевные слезы, тот кажется, более всех смеется на свете. В октябре 1835 года Гоголь начал писать поэму «Мертвые души», сюжет которой, как и сюжет «Ревизора», был дан ему Пушкиным. По первому замыслу Гоголя, в этой поэме он «хотел показать хотя бы с одного боку всю Русь». Как только написал Гоголь несколько начальных глав своей поэмы, он поспешил прочесть их своему единственному и самому авторитетному для него критику и другу, Пушкину. По свидетельству самого Гоголя, Пушкин сперва очень смеялся, затем глубоко задумался, сделался мрачен и, когда чтение кончилось, произнес с тоскою: «Боже, как грустна наша Россия»! Этим восклицанием он как бы подчеркнул глубокое значение этого комического произведения, почуяв в нем «незримые слезы сквозь видимый смех». Воодушевленный Пушкиным, Гоголь всецело отдался этому произведению, сделав его главным трудом своей жизни. Первоначальный его скромный план - «показать с одного боку всю Россию» - стал постепенно разрастаться, и Гоголь задумал изобразить русскую жизнь со всех сторон. По замыслу Гоголя, его поэма должна была обнимать три тома: в первом - изображение отрицательных типов и сторон жизни; во втором - люди и жизнь в процессе их исправления; в третьем - идеальных людей, идеальную жизнь. Интересно отметить, что план третьего тома уже был виден мысленному взору автора еще в первом томе, где Гоголь мечтал о том, как его поэма примет «величавое лирическое течение, заиграют иные струны, предстанет несомненное богатство русского духа, пройдет муж, одаренный Божескими доблестями, или чудная райская девушка, какой не сыскать нигде в мире, со своей красотой женской души, великодушного стремления и самопожертвования. Мечты об этом на последней странице первого тома Гоголь сравнивал с русской тройкой, необычайной тройкой, мчавшейся вперед, оставляя позади себя другие народы и государства. Первый том, который Гоголь в письме к Жуковскому назвал только «скромным крыльцом к величественному зданию», вышел в Москве в 1842 году,
создав бессмертную славу автору. По преимуществу сатирическое дарование и гениальная способность Гоголя изображать типы отрицательные блеснули здесь во всю ширь и мощь. В этой первой в истории русской литературы поэме в прозе, написанной в духе русского реализма, предстала целая галерея отрицательных типов во главе с Павлом Ивановичем Чичиковым - этим плутоватым «приобретателем», человеком редкой силы воли и настойчивости, который мог бы много сделать добра для России, если бы можно было направить его волю и способности на честный труд. Как живые, стоят перед нами герои поэмы. Вот - человек без определенной физиономии, Манилов. У всякого есть свое, а у Манилова - ничего; он сидит у окна и мечтает о том, как хорошо бы было построить мост через пруд или башню, с которой была бы видна Москва. Мужики его бездельничают и пьянствуют, глядя на своего помещика - мечтателя, у которого книга давно развернута на четырнадцатой странице, которую он никак не может дочитать. Собакевич - полная противоположность Манилову. Он грубый, жадный до еды и очень практичный. Он похож на медведя средней величины. Он перехитрил даже Чичикова, продав ему Елизавету Воробей вместо крестьянина, искусно подменив букву «а» твердым знаком, потому что Чичиков душами умерших крестьянок совершенно не интересовался. Вот проходит перед читателем не столько практичная, сколько домовитая и подозрительная помещица Коробочка. Она не верит никому и собирается ехать в город узнавать, «почем ходят мертвые души», боясь, как бы Чичиков ее не обманул. А вот - «широкая натура», Ноздрев, «исторический человек», в том смысле, что без него не обходится ни одна «история» - или он бьет, или его бьют, особенно за плутовство в карточной игре. Потом появляется перед взорами читателя Плюшкин - во всем величии своего безобразия, олицетворение неразумной скупости, раб страсти к собиранию старых подошв, гвоздей и подков на улице, в то время как зерно гниет у него в амбарах. Плюшкин - не человек, а «прореха на человечестве», по образному выражению Гоголя. Эти господа были подлинно «мертвыми душами», хотя Чичиков скупал у них умерших крестьян, числящихся до новой ревизии в списках живых. Все эти типы опять же не местные, а общечеловеческие. Собирательная сила и широта обобщения созданных Гоголем типов является характерной особенностью гоголевского творчества, соединенного с моральной тенденцией. Гоголь как бы подставляет зеркало перед каждым человеком, приглашая вглядеться в себя, нет ли в нем подобных недостатков, над которыми он только что смеялся, подметив их в других. Охарактеризовав Чичикова, Гоголь прямо и настойчиво требует от нас: «А кто из вас, полный христианского смирения... в минуту уединенных бесед с самим собою, углубит во внутрь собственной души сей тяжелый вопрос: нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?» Закончив характеристику Плюшкина, общечеловеческого типа, Гоголь задает вопрос: похоже ли это на правду? И тут же сам отвечает прекрасным лирическим отступлением: «Все похоже на правду; все может статься с человеком. Нынешний юноша отскочил бы с ужасом, если бы показать ему его портрет в старости. Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое, ожесточенное мужество, все человеческие движения, не оставляйте их на дороге: не подымите потом»! Что может быть лучше и полезнее этого
прекрасного нравственного урока и предупреждения, данного нам гениальным моралистом-сатириком, дабы и мы задумались, заглянули в себя и проверили: а нет ли и в нас зарождающихся признаков хотя бы самой малой частички безобразного типа этого Плюшкина? Получив упрек за первый том «Мертвых душ», в котором он вывел лишь «бедность и несовершенство русского народа», Гоголь, горячо любя Россию и глубоко веруя в духовные силы русского народа в его подавляющем лучшем отборе, принимается за второй том своей поэмы с искренним намерением вывести положительные типы и идеальные образы русских людей, художественно и красочно представив «несметное богатство русского духа». Однако по природе своей, по своему психологическому складу гениальный сатирик-моралист и юморист Гоголь отличался способностью замечать главным образом комические или отрицательные стороны. Идеальные образы выходили у него безжизненными, словно голые идеи, не облеченные живою плотью. Над продолжением «Мертвых душ» Гоголь трудился всю жизнь, почти до самой смерти, переделывая и перерабатывая свою поэму. Но как мы уже отметили, по преимуществу сатирическое дарование Гоголя было более приспособлено к изображению отрицательных, а не положительных типов. Кроме того, болезнь постепенно подтачивала здоровье Гоголя и ослабляла его творческие способности. В письмах к своим друзьям Гоголь жаловался на «душевное одеревянение», на отсутствие мыслей. Мало помогали и освежали Гоголя и его неоднократные поездки за границу. Недовольный медленной работой над «Мертвыми душами», Гоголь решил иначе послужить русскому народу, подействовать на народ путем непосредственных нравственных поучений. Человек глубоко религиозный, сам проникнутый стремлением к нравственному совершенствованию, Гоголь издал в 1847 году собрание статей религиозно-нравственного и общественного содержания под заглавием «Выбранные места из переписки с друзьями». Огромные надежды возлагал Гоголь на эту книгу, искренно веруя, что она произведет переворот в убеждениях общества, откроет глаза на долг и истину и примирит враждующие партии. К сожаление, общее мнение даже близких друзей об этой книге сводилось к тому, что Гоголь взялся не за свое дело, не был сам достаточно подготовлен к решению сложных и запутанных вопросов. Справедливость же требует отметить, что Гоголь мог бы принести обществу великую нравственную пользу, если бы критики глубже вникли в оценку его книги, проповедующей вековечные истины. Самое главное в жизни, по глубокому убеждению Гоголя, есть «душа и дело душевное» в приготовлении человека к загробной жизни. Земная жизнь есть школа для жизни вечной. Нравственному совершенствованию должны быть подчинены все остальные цели земного существования. Проникнутое аскетическим характером, миросозерцание Гоголя ставит во главу угла человеческой жизни морально-религиозные цели как «единое на потребу» в нравственном воспитании человека и в его душевном спасении. Отдохнув на «Избранных местах из переписки с друзьями» и убедившись на основании критики его труда, что разбор морально-философских и религиозных вопросов, очевидно, не является настоящим его призванием, Гоголь опять возвращается к литературно-художественной деятельности - к продолжению «Мертвых душ». Летом 1851 года уже был готов для печати этот капитальный труд, и для издания второго тома своей поэмы Гоголь приехал в Москву, чтобы следить за печатанием; но вдруг почему-то отложил это дело до следующего года, продолжая обработку своей поэмы, а также усиленно работая над
«Размышлениями о Божественной литургии» - своим заветным сочинением, над которым он работал с 1845 года до конца 1851 года и которое мечтал издать анонимно дешевым изданием для широкого распространения среди русского народа. «Размышления» поистине являются одним из самых вдохновенных толкований православной литургии. Какова же была судьба второй части «Мертвых душ» Гоголя? В ночь с 11 на 12 февраля 1852 года Гоголь сжигает свое любимое детище, завершенный и вполне отшлифованный для издания плод многолетнего труда, от которого сохранились лишь некоторые отрывки, найденные уже после кончины Гоголя в его черновых бумагах. Вот как описывает М.П. Погодин это печальное событие: «С вечера Гоголь долго молился в своей комнате. В три часа утра призвал своего слугу мальчика и сказал ему: пойдем, мне нужно распорядиться. Со свечей в руках, крестясь во всех комнатах, через которые он проходил, Гоголь пришел в комнату, где была печь, велел мальчику открыть трубу как можно тише, чтобы никого не разбудить, а потом подать ему из шкафа портфель. Когда портфель был принесен, Гоголь вынул оттуда связку тетрадей, перевязанных тесемкой, положил эту связку в печь и зажег свечой из своих рук. На слова мальчика: «Барин, что Вы это?» - Гоголь ответил: «Не твое дело. Молись»! После того как углы у тетрадей обгорели и огонь стал угасать, Гоголь вынул связку из печи, развязал тесемку и, уложив листы так, чтобы легче было разгореться огню, опять зажег и сел на стул перед огнем, ожидая пока все сгорит и истлеет. Когда огонь потух, Гоголь, перекрестясь, воротился в прежнюю комнату, поцеловал мальчика, лег на диван и заснул». Это точное, с массой драгоценных деталей описание красноречиво свидетельствует, что Гоголь совершил сожжение «Мертвых душ» в полном и ясном сознании, а не в каком-то невменяемом и подавленном душевном расстройстве, как полагают некоторые из толкователей причины сожжения «Мертвых душ». Надо отметить, что к сожжению своих сочинений Гоголь уже не раз прибегал в своей жизни: сжег он свою первинку творчества - «Ганс Кюхельгартен» (1829), встреченную суровой критикой; сжег он первый раз в 1845 году написанные главы второй части своей поэмы. Чем же можно объяснить сожжение вполне законченного труда, тетради которого аккуратно складывал и любовно перевязывал тесемкой автор? Почему Гоголь сжег труд, которым как будто сам был доволен и за который получил высокую похвалу со стороны многих компетентных лиц, обладавших большим художественным вкусом? Все лица, которым Гоголь читал законченные главы второй части поэмы (С.Т. Аксаков, А.О. Смирнова, Арнольди, Максимович, князь Д.А. Оболенский) - все эти «взыскательные критики» дали свои восторженные отзывы, особенно С.Т. Аксаков, по словам которого - «такого искусства показывать в человеке пошлом высокую человеческую сторону нигде нельзя найти, кроме Гомера». И еще: «Прав был Гоголь, который уверял нас еще в первом томе, что «много должно сгореть жизни в горниле, из которого истекает золото». Не вдаваясь в подробный анализ возможных причин уничтожения Гоголем второй части «Мертвых душ», отметим только мнение некоторых из биографов Гоголя по данному вопросу. Гоголь сжег свой ценный труд по ошибке, вместо других предполагаемых к сожжению бумаг. Записано, что на другой день Гоголь сказал графу А.П. Толстому: «Вообрази же, как силен злой дух!! Я хотел сжечь бумаги, давно уже на то определенные, а сжег главы «Мертвых душ», которые хотел оставить друзьям на память после своей смерти».
За последнее время стали высказывать оригинальное толкование, что Гоголь решил как бы в жертву принести свой труд Самому Господу Богу, а не оставлять его людям. Сторонники такого толкования прежде всего основываются на объяснении самого Гоголя, почему он первый раз (в 1845 году) сжег написанные главы второй части «Мертвых душ»: «Не легко было сжечь пятилетний труд, производимый с таким болезненным напряжением, где было много такого, что составляло мои лучшие помышления и занимало мою душу. Все было сожжено... Благодарю Бога, что дал мне силу это сделать. Как только пламя унесло последние листы моей книги, ее содержание вдруг воскресло в очищенном и светлом виде, подобно фениксу из костра, и я вдруг увидел, в каком еще беспорядке было все то, что я считал уже порядочным и стройным. Появление второго тома в том виде, в каком он был, произвело бы скорее вред, нежели пользу...» И снова принимается Гоголь за более углубленную работу над своим трудом, заканчивает его и... сжигает. Некоторый свет на причину второго сожжения уже вполне законченного второго тома «Мертвых душ» Гоголь проливает в «Авторской исповеди», написанной им после «Выбранных мест из переписки с друзьями». Углубляя мысль, высказанную еще в 1846 году в письме по поводу « Мертвых душ», что он «рожден не для того, чтобы произвести эпоху в области литературной, а для того, чтобы подумать о душе и прочном деле жизни», Гоголь в своей «Исповеди» еще серьезнее заговорил об «отказе от писательского пути своего во имя высшего подвига», несмотря на то, что ему трудно было отказаться от писательства, ради которого он оставил все приманки жизни и, несмотря на то, что «высшее из наслаждений он видел в наслаждении творить». И хотя для Гоголя «не писать значило бы то же, что не жить», Гоголь заявляет, что он «должен положить перо». Из этой мысли, как из малого семени, с годами неуклонного духовного роста и выросло решение сжечь свой последний, законченный труд и замолчать. Веруя, что «молчание есть таинство будущего века», перед смертью Гоголь это до конца понял - сжег написанное и умолк, а потом умер. Скончался Гоголь 21 февраля 1852 года. Более подробно о причине всесожжения и принесения Богу в жертву второго тома «Мертвых душ» можно прочитать у профессора И.М. Андреева «Религиозное лицо Гоголя». Не претендуя на бесспорность высказываемого нами предположения о причине сожжения Гоголем капитального труда, мы хотели бы обратить внимание читателя на следующий подход к этому вопросу. Познакомившись с Пушкиным в 1831 году, Гоголь уверовал в свое дарование и ничего не предпринимал и не писал без одобрения Пушкина. С 1831 года до смерти Пушкина в 1837 году был поистине золотой период в творчестве Гоголя, торжествовал его гений, и все шло идеально. Воодушевленный Пушкиным, которому Гоголь читал первые главы своей поэмы «Мертвые души», ревностно продолжал он писать первый том со страстным желанием показать «Русь в дальнейшем своем развитии этой поэмы уже не «с одного боку, а со всех сторон». Но умирает Пушкин в 1837 году. Из уст Гоголя вырываются слова безысходной горечи и скорби: «Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним. Когда я творил, я видел перед собой только Пушкина. Ничто мне были все толки; мне дорого было его вечное и непреложное слово. И теперешний труд мой («Мертвые души») есть его создание. Он взял с меня клятву, чтобы я не предпринимал, ничего не писал без его совета. Все, что есть во мне хорошего, всем этим я обязан ему. О, Пушкин! Какой прекрасный сон удалось мне видеть в жизни, и как печально было мое пробуждение»!
Итак, не стало у Гоголя единственного для него авторитета, и заглушенная было Пушкиным природная неуверенность в себе снова стала проявляться у Гоголя. В 1845 году Гоголь сжигает написанные главы второй части «Мертвых душ», которые он уже не мог показать Пушкину для одобрения. Снова принимается Гоголь за второй том «Мертвых душ», заканчивает его - и что же? Несмотря на самые лестные отзывы целого ряда «чутких в эстетическом отношении взыскательных критиков», уверявших Гоголя, что перед вторым томом его поэмы совершенно побледнел первый том и что во втором томе «юмор возведен в высшую степень художественности, соединившись с пафосом, от которого захватывает дух», Гоголь сжигает это сокровище, оправдываясь какими-то не совсем ясными доводами, почему он должен был «отказаться от писательского пути своего, сжечь последний законченный капитальный труд свой и... замолчать». Невольно напрашивается мысль: может быть, Гоголь не сделал бы этого, если бы жив был Пушкин, взявший с него клятву ничего не писать без его совета. С благословения же и одобрения Пушкина вполне возможно, что и этот прекрасный вклад в русскую литературу увидел бы свет. Тогда не ломали бы критики и биографы себе голову над тайною истинной причины сожжения второго тома. Величие литературно-художественного гения Гоголя не было бы вполне оценено, если бы мы обошли молчанием его повесть «Шинель», которой Гоголь положил начало филантропическому направлению в русской литературе, которое сделалось излюбленным мотивом в творчестве всех великих писателей. Едва ли Лев Толстой написал бы так хорошо свою повесть «Казаки», если бы он не был знаком с повестью «Тарас Бульба» Гоголя. Тургенев в своем романе «Новь» написал одну из лучших глав, позаимствовав материал из «Старосветских помещиков» Гоголя. Первое произведение Достоевского «Бедные люди» во многих местах является подражанием «Шинели» Гоголя, хотя личность героя этой повести, Макара Девушкина, подвергнута более глубокому анализу у Достоевского, чем личность Акакия Акакиевича у Гоголя. Огромное влияние гения Гоголя на всех последующих русских писателей Достоевский выразил в сжатой, но сильной формуле: «Мы все вышли из гоголевской шинели». Мы должны быть глубоко признательны Гоголю за то, что он как православный гений имел огромное и светлое значение в истории нашей Церкви. Гоголь, как и другие великие православные мыслители (Иван Киреевский, Хомяков, Константин Леонтьев), глубоко понял первенствующее значение Русской Православной Церкви в истории русской духовной культуры и готов был всецело посвятить себя служению Церкви. С раннего детства у Гоголя появляется повышенная моральная самокритика и необычайно чуткая совесть, с сознанием ответственности и долга отдать свое дарование на службу любимого Отечества. После смерти отца шестнадцатилетний Гоголь как-то сразу духовно вырос, и пошлость окружающей его жизни, раньше дававшая ему только повод к смеху, стала теперь глубоко тревожить его мысль и совесть как опасное и вредное явление. Худых людей Гоголь теперь называет не живущими достойной человеческому званию жизнью, а прозябающими на земле какими-то «существователями, задавившими корой своей земности и ничтожного самодовольствия высокое назначение человека». Вместе с этим анализом недостойной человеческого звания жизни у самого Гоголя зарождается искреннее стремление вырваться «из низкой неизвестности» и послужить на пользу русского общества и чем-нибудь хорошим «обозначить свое существование в мире». Как известно, лучшие страницы книги «Выбранные места из переписки с
друзьями» Гоголь посвятил горячему призыву «жить в Церкви». Никто еще из русских писателей не высказывал такой искренней сыновней любви к Матери Церкви, такого благоговения и почтительности к ней и такого глубокого проникновенного понимания Православия в целом и малейших деталей всей нашей церковной обрядности, как Гоголь. Автор «Выбранных мест» старается убедить всех, что самое важное в жизни человека есть «душа и душевное дело», состоящее в приготовлении человека к небесной жизни. По Гоголю, жизнь земная - школа воспитания. Воспитание должно быть направлено к нравственному совершенствованию. Зависимость всего в жизни от морально-религиозного принципа придает и всему миросозерцанию Гоголя аскетический характер, делая личное спасение для вечной блаженной жизни «единым на потребу» стремлением человека. Страницы, посвященные у Гоголя Церкви - это лучшие страницы его книги: «Церковь наша должна святиться в нас, а не в словах наших. Но мы шли все время мимо нашей Церкви и едва знаем ее даже теперь. Мы владеем сокровищем, которому цены нет, но не знаем даже, где положили его. Эта Церковь, как целомудренная дева, сохранилась одна от времен апостольских в непорочной первоначальной чистоте своей; она одна в силах разрешить все вопросы наши и произвести неслыханное чудо в виду всей Европы, дать силу России, изумить весь мир. Эта Церковь своими глубокими догматами и малейшими обрядами наружными как бы снесена прямо с неба для русского народа, которая одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши. И эта Церковь нами не знаема! И эту Церковь, созданную для жизни, мы до сих пор не ввели в нашу жизнь! Жизнью нашей мы должны защищать нашу Церковь, которая вся есть жизнь! Благоуханием душ наших должны мы возвестить ее Истину»! Необыкновенно трогательны были последние дни земной жизни этого необыкновенного человека - гениального писателя и верного сына Православной Церкви. За несколько дней до смерти Гоголь с большим усилием пишет слабой рукой: «Аще не будете малы, как дети, не внидите в Царствие Небесное. Помилуй меня грешного, прости Господи! Свяжи вновь сатану таинственною силою неисповедимого креста...» Очевидно, Гоголь полагал, что мы уже живем в начавшейся апостасии или отступления от Христа, считая сатану уже «развязанным». По словам Шевырева, последними словами Гоголя были: «Как сладко умирать». По свидетельству доктора А.Т. Тарасенкова, за несколько часов до смерти Гоголь бормотал, как во сне: «Давай! Давай... лестницу, поскорей давай лестницу»! В этом крике, как нельзя лучше символизирующем душевные переживания Гоголя в предсмертный час, было ярко подчеркнуто непрестанное стремление души великого писателя ввысь, горе, к Небу, ко Христу, проникнутое его непрестанным «желанием быть лучше», за что этот безропотный писатель-страдалец и был удостоен поистине христианской кончины. Сказав перед смертью, когда он еще был в полном сознании: «Как сладко умирать», Гоголь скончался 21 февраля 1852 года. На могильной плите его, в Даниловском монастыре, высечено: «Горьким словам моим посмеюся». ИВАН СЕРГЕЕВИЧ ТУРГЕНЕВ (1818-1883) В свете русской и иностранной критики Литературное наследие И.С. Тургенева так велико, что все уже написанные
тома критического анализа его произведений еще не сказали своего заключительного слова. Оставаясь до сих пор неразгаданным сфинксом мирового пантеона классических гигантов художественного слова, Тургенев до сих пор волнует сердца вдумчивых читателей своеобразной красотой, свежестью и блеском своей художественной формы, живым содержанием творчества, согретого мягким светом гуманных идей, трогательной задушевностью и человечностью. Он поставил на высокий пьедестал нашу отечественную литературу на Западе и включил ее в семью всемирной классической литературы. То, что не смогли или не успели сделать наши первые три гиганта художественного слова - Пушкин, Лермонтов и Гоголь вследствие чисто русского содержания их творчества или же преобладания стихотворной формы, мало понятной иностранцам, то совершил наш Тургенев - один из самых образованных представителей русского общества, познакомивший европейцев с нашим великим литературным сокровищем, дотоле мало известным на Западе. Как личность Тургенев отличался глубоким анализирующим умом, отчасти скептическим, с широтой захвата и глубокой вдумчивостью. Ум Тургенева, в оценке иностранной критики, был всегда открыт для новых идей, имел необыкновенный дар наблюдательности. Жизненная правда для Тургенева была превыше всего. Необычная способность Тургенева к созерцательной отвлеченной работе давала ему возможность подняться на высоту общечеловеческих принципов, делая его духовно свободным художником слова. Нельзя, однако, забывать, что как бы высоко ни ценил Тургенев ум человеческий в своем творчестве, на первое место он ставил в человеке его задушевность, искренность и простоту сердечную. Гуманный певец задушевной простоты сердечной, Тургенев своим произведениям всегда сообщал колорит необычайной человечности. Чтение тургеневских произведений доставляет нам не только умственное наслаждение, оно очищает и облагораживает наши сердца. Сливаясь в единую чарующую и задушевную гармонию, истина и красота, вложенные в его творчество, наполняют наши сердца возвышенным чувством, иногда сопровождаемым появлением слез у читателя, или, как говорит американский профессор Фелпс, чарующая красота художественного слова Тургенева расширяет наши сердца и увлажняет наши глаза. Как художник Тургенев был чистый реалист. По словам Белинского, Тургеневу трудно было бы создать тип или героя, характер которого он не встречал в действительности. Не был Тургенев и эгоцентриком, как Гоголь, Лев Толстой, Достоевский. В своем творчестве Тургенев всегда исходил не от идеи, а от живого лица и больше имел дело с душами своих героев, а не с их телами. Да и сложное чувство любви, развивающееся в его героях, Тургенев изображал всегда во всем величии ее умственно-духовной красоты, а не в ее телесно-чувственном проявлении. Поставив правильный диагноз в установлении существенной разницы между реализмом и натурализмом, Тургенев проанализировал чувство любви так глубоко, как ни один другой писатель в мире, всегда интересуясь ростом и развитием любви в уме, а не в ее телесном проявлении. Тургенев был поэт по своей природе. Помимо правды, в его творчестве всегда чувствовалась таинственно-непостижимая, чарующая красота мистической музыки его поэзии. Чистый объективный художник слова, Тургенев не был учителем, как Толстой, Достоевский, Гоголь и другие моралисты. Благодаря художественному гению Тургенева русская литература достигла кульминационного развития в области прозы и современного романа.
Иностранцы были буквально влюблены и во внешнюю красоту и величие самого Тургенева - крепкого и сильного, с волосами и бородой цвета русской зимы. В своем творчестве Тургенев никому не подражал, и никто другой не мог ему подражать. Тургенева ненавидели все политические партии, и сам он не принадлежал ни к одной из них. Широкий умственный кругозор Тургенева не мог вместиться в узкие рамки какой-либо односторонней идеи. Истинное и по возможности полное изображение жизни было главной целью его творчества. Будучи богатым человеком, Тургенев ни в ком не нуждался, ни от кого не зависел, тщательно обрабатывал свои произведения и не смотрел на свое творчество как на средство и заработок для существования. Отличаясь необыкновенной способностью к сжатости и краткости в своем творчестве, Тургенев в то же время умел больше сказать о человеческой природе своих героев, чем другие писатели. Все рассказы Тургенева - это история характеров, а не случаев. Все герои у Тургенева индивидуальны, но в то же время и типичны. Возьмем для примера одного героя из «Дворянского гнезда» - Паншина, типичного представителя множества молодых людей, которых можно встретить в любом европейском городе. Хорошо образован, поет довольно хорошо, рисует, прекрасный наездник, интересный и всегда готовый к разговору собеседник. Однако под поверхностным украшением и блеском этого человека скрывается низменная, вульгарная натура, к которому инстинктивно почувствовала отвращение кристально чистая душа Лизы. Тургенев был достойным продолжателем филантропического направления в русской литературе, начало которому положил Гоголь. Тургенев чарующим духом человечности и задушевной сердечности согрел свою повесть «Муму» с немым Герасимом, лишенным последней и единственной радости по капризу барыни, будучи вынужден утопить любимую собаку. Из-под его пера вышел глубоко симпатичный образ крестьянина Акима в повести «Постоялый двор» как воплощение христианского всепрощения и незлобливости. В этих и, как увидим дальше, многих других филантропических рассказах, написанных в духе гоголевской «Шинели» и «Бедных людей» Достоевского, великий учитель гуманности и справедливости Тургенев сдержал «Аннибалову клятву» силою художественного слова обличать творящиеся в мире зло и несправедливость. Тургенев искал героев среди простой, неграмотной крестьянской среды, показывая духовную красоту и поэтическую даровитость, которые таятся в нашем простом народе. Будучи проповедником гуманности, мира и любви, Тургенев начал свою литературную миссию с ружьем в руках. Страстный охотник, Тургенев в этом отношении был больше англичанин, чем сами англичане. Он и Англию посещал только для того, чтобы поохотиться там. Во время охоты дома он имел возможность познакомиться с простыми русскими крестьянами и изучить их жизнь. Когда появилась его первая книга «Записки охотника», то все сразу увидели, что на русском литературном горизонте засияла новая звезда первой величины. В этой книге на фоне раболепных и льстивых дворовых и крепостных слуг Тургенев создал целую галерею прекрасных положительных типов из крестьянской среды. При всем разнообразии личных качеств у каждого из его крестьянских героев Тургенев уловил в них присущую им особенность - простоту и естественность в словах и поступках, лишенную всякой рисовки и фразерства.
Владея одним общим национальным достоинством, каждый из положительных героев-крестьян имел свою отличительную черту характера. Здесь мы находим и религиозное чувство с ангельским терпением и смирением Лукерьи («Живые мощи»), и находчивость охотника Ермолая, и всепроникающее чувство долга Бирюка, и ум энергичного Хоря, и нравственную чуткость, врожденное стремление к добру и правде Касьяна, и кроткость Калиныча. Как живой, стоит перед читателем «Записок охотника» «Касьян с Красивой Мечи» с его поэтической душой и мистической боязнью крови, особенно же пролития ее. Проповедник жизни «по правде, как Бог велит», Касьян в поисках этой правды исколесил всю Россию, где он повстречал много таких же крестьян, как и он, которые «в лаптях по миру бродят, правды ищут...» Прекрасен трогательный образ Лукерьи, которая с потерей необыкновенной физической красоты духовно стала чище и возвышеннее. Это яркий пример православной души, очищенной страданиями. Это воплощенное терпение, смирение, основанное на глубоком религиозном чувстве, которое помогло Лукерье сохранить спокойствие, ясность души, светлый примиренный взгляд на жизнь, изумительную отзывчивость к чужому горю, при полном забвении своего несчастья и выброшенности из круга жизни других. Не озлобило, а смягчило несчастье душу Лукерьи. Крест свой она несет не только безропотно, но и радостно. Она наслаждается пением птичек, пробуждением весны. Не утратила она и способности пошутить. Рассказывает Лукерья, как к ней в сарайчик, где она теперь живет, забежал зайчик и доставил ей несколько минут радости: «Все носом водил и усами дергал - настоящий офицер», - шутила Лукерья. На свои страдания смотрит Лукерья как на средство искупления своих и чужих грехов, ссылаясь на терпение угодников Божиих, на самоотверженный подвиг девы - освободительницы своей родины, Жанны д’Арк. Совершенно отрешившись от своих личных забот и желаний, не осмеливаясь «наскучивать» Богу просьбами о себе, потому что Бог лучше знает, кто в чем нуждается, Лукерья вовсе не завидует чужому счастью и без всякого даже намека на то, какая она хорошая христианка, в своей простоте сердечной, с наивной детской уверенностью как бы в шутку заявляет: «От меня грех отошел». Однако, совершенно отрешившись от самых насущных запросов для себя, Лукерья заботится о своих ближних - братьях, крестьянах и просит Тургенева снять с них оброк, облегчить подать. Очарователен до глубины души идеалист-мечтатель Калиныч, эта воплощенная кротость, очень напоминающий Касьяна с «Красивой Мечи». Преисполненный младенческой ясности души, Калиныч, как редко кто из людей, глубоко проникает в красоты Божьего мира, буквально сливаясь с ним. Чувство уважения вызывает у читателя и хороший хозяин, трудолюбивый, настойчивый, домовитый реалист-практик и честный труженик крестьянин Хорь, у которого дом - «полная чаша». Хорь, будучи патриархально настроен в своих взглядах на все, слепо не привязан к старине, чтобы идеализировать все только потому, что оно старинное. Рассуждения Хоря о том, что на Святой Руси «пошло бы и что не пошло бы» - так разумны и обоснованы, что Тургенев в восторге сравнивает Хоря с Петром Великим. С 1852 года Тургенев всецело посвящает себя художественному воспроизведению жизни русской интеллигенции и дворянства. Как и Гоголь, Тургенев из-за границы, из «прекрасного далека» созерцал свою родину и в своих романах изображал жизнь русского общества с его достоинствами и недостатками.
Каждый год приезжал Тургенев в Россию на несколько месяцев. Жил он в мировых литературных столицах того времени - в Германии, в Италии и во Франции. За рубежами родной земли, среди мировых «львов» художественного слова, Тургенев высоко держал знамя Исторической России и родной культуры, пользуясь почетом и преклонением пред ним мировых светил художественного слова. Проживая за границей, он уловил появление нового литературного таланта - Льва Толстого. Прочитав «Севастопольские рассказы», Тургенев от чистого сердца воскликнул «ура»! и выпил за здоровье и успехи новой восходящей звезды на литературном горизонте нашего народа. К сожалению, у Тургенева с Толстым дружба часто нарушалась. Толстому не понравилось, когда Тургенев стал отрицать ценность нравственных поучительных рассказов Толстого, превратившегося из художника слова в ревностного проповедника своих, часто вредных идей, но получавшего особую похвалу от либералов инославного мира, наделившего Толстого особым почетным званием великого учителя-моралиста, что очень нравилось Толстому и окончательно побудило его отказаться от литературного творчества. Очень был огорчен Тургенев и непонятным поступком Толстого - его отсутствием на Пушкинских торжествах в 1880 году в Москве. Уже на смертном одре, в своем последнем обращении к Толстому, Тургенев умолял Толстого вернуться к литературному творчеству и не размениваться на маленькие поучительные рассказы. В этом обращении Тургенев умоляет Толстого: «Друг мой, вернитесь к литературной деятельности! Друг мой, великий писатель русской земли, внемлите моей просьбе»! Толстой не внял. Тургенев не отличался особой религиозностью и не был церковным православным человеком, как другие гиганты русской литературы. Он откровенно признается, что у него не было определенной веры, но созданные его художественным воображением идеальные и религиозные героини романов были беззаветно преданы Церкви. Созданные Тургеневым чисто христианские типы, чуть ли не подвижники, как Лукерья и Лиза Калитина, которая «любила всех людей как детей Единого Бога, но никого в особенности. Только одного Бога она любила восторженно, робко и нежно», дает нам право верить, что Тургенев, сам того не замечая, как гений интуицией своего сердца уловил величие и духовную красоту своих любимых героев и героинь, согретых дыханием Вселенского Православия. К числу достоинств литературного творчества Тургенева относится также его редкая способность схватывать быстро новые типы в русском обществе, за что он получил заслуженное звание «ловца момента». Тургенев не анализирует критически своих героев, как это делали Толстой и Достоевский. Тургенев только сообщает своим героям ту атмосферу, в которой они живут и действуют. Разделяя своих героев на обыкновенных смертных и на избранных, идеальных, Тургенев даже в изображении отрицательных типов далек от гоголевских преувеличений и забавных карикатур. Ирония у Тургенева всегда утонченная. Избранные его герои всегда отличаются высшими духовными достоинствами. Особенно удачно получается у Тургенева прекрасный пол. Его женщины высоко держат нравственность, они смелы и дерзновенны. До какой степени тургеневские девушки отличаются от американских девушек XX века, говорит проф. Фелпс: у Тургенева девушки как будто никогда не веселятся. Американские же писатели изображают своих героинь, говорит Фелпс, живущими в прекрасных садах, в которые садовниками служат красавцы
- молодые люди. Тургеневские женщины печальны, серьезны, религиозны, согреты особым очарованием женственности. У них огромная сила воли соединена с крепким, как нерушимая стена, характером. Первым по времени типом, который сразу схватил «ловец момента» Тургенев, был тип «лишнего человека» в русском обществе, созданный историческими условиями тридцатых и сороковых годов XIX столетия. Среди образованных людей того времени стали появляться углубляющиеся в себя, «разъедаемые рефлексией и самоанализом или разработкой своей личности» типы. Бичуя свои недостатки, чувствуя в то же самое время свою неподготовленность и непригодность к практической полезной общественной деятельности, эти непривычные к систематическому труду лица сами стали считать и называть себя «лишними, сверхштатными», ни к чему полезному не приспособленными «никудышниками». Вот примеры. «Да помилуйте, - говорит «Гамлет Щигровского уезда», - где же нашему брату изучать то, что еще ни один умница в книгу не вписал. Я бы рад брать уроки у русской жизни, да молчит она, моя голубушка-то»! Оглядываясь на прошлое, Гамлет - этот первый родоначальник целой галереи тургеневских лишних типов - видит только ошибки и свои заблуждения в жизни: «Детство прошло глупо, вяло, словно под периной... Изучал Гегеля, немецкого философа, который ничего общего с русской жизнью не имеет... Так зачем же ты (Гамлет говорит про себя во втором лице) таскался за границу? Зачем не сидел дома, да не изучал окружающей тебя русской жизни на месте?» Герой «Дневника лишнего человека» Чулкатурин прямо и откровенно заявляет: «Про меня ничего другого и сказать нельзя: лишний да и только. Сверхштатный человек - вот и все». Умирая, Чулкатурин говорит: «Маленькая комедия разыграна, занавес падает». Он даже как бы радуется своей смерти, утешая себя мыслию, что, «уничтожаясь», он перестает быть лишним. С каждым новым произведением Тургенев все глубже проникает в сущность складывающегося на Руси типа «лишнего человека». В романе «Рудин» герой его Рудин - уже развернувшийся во всю, вполне сложившийся тип «лишнего человека» - прогрессивно-либерального идеалиста сороковых годов ХIХ-го столетия. Одни критики считают Рудина переходным типом; другие же считают его постоянным славяно-русским типом. «Рудины есть и ныне, как были в 1855 году» (год издания романа «Рудин»), - сказал критик Степняк в 1894 году. Когда Чехова спросили, что он желает русскому человеку, Чехов ответил: «Силу характера». Эту пассивность и славянскую распущенность рудиных Тургенев особенно ярко подчеркнул в рассказе «Ася», где молодой художник Гагин, человек талантливый, но не окончивший ни одного учебного заведения, говорит, что когда он «мечтает о деле, чувствует себя орлом. Кажется, что мог бы даже самую землю с места сдвинуть, а в исполнении - руки отваливаются, и томит меня эта проклятая славянская распущенность». У лишних типов были некоторые положительные черты - искренние желания блага народу, честность, глубокий идеализм, умение блистать музыкой красноречия. Вот как отзывается о кружке московского студенчества, где был и Рудин, другой герой этого же романа - Лежнев: «Вы представьте! Одна сальная свечка горит, чай подается прескверный и сухари к нему тоже старые-престарые, а посмотрели бы вы на все наши лица, послушали бы речи наши! ... В глазах у каждого восторг, щеки пылают, сердце бьется, и говорим мы о Боге, о правде,
о будущности человечества, о поэзии. А ночь летит тихо и плавно, как на крыльях. Вот уже утро сереет, и мы расходимся, тронутые, веселые, честные, трезвые (вина у нас и в помине не было). И даже на звезды как-то доверчивее глядишь - словно они ближе стали и понятнее...» И вот, на удочку этого сладкого рудинского красноречия и поймалась в одно мгновение при встрече с Рудиным Наталия Алексеевна - героиня этого романа, ибо ничто так быстро не гипнотизирует чистую женскую душу и доброе сердце, как красноречие благородного молодого оратора. Широко была открыта чистая, доверчивая душа Наталии, чтобы выслушать объяснение в любви Рудина. Однако скоро, к ее невыразимому удивлению, она заметила, что у ее великого оратора только «голос, и ничего больше». Только звук без всякого смысла. И когда она спросила Рудина, какие же у него планы и цели в жизни, Рудин ответил: «Какой же совет я могу дать вам, Наталия Алексеевна?» Когда же она сказала: «Вы - мужчина. Я до сих пор верила Вам, буду полагаться и надеяться на Вас до конца моей жизни. Итак, скажите мне, какие у Вас планы? Что мы должны делать?» Рудин ответили «Мои планы! Ваша мама уж наверно выгонит меня из дома». - «Может быть», - сказала Наташа. - «Но Вы еще не ответили на мой вопрос? «Конечно, подчиниться», - ответил Рудин. «Подчиниться?» - Повторила Наташа, и губы ее побелели. - «Да, подчиниться судьбе. Что же еще можно сделать?» В этот момент появляется Лежнев; он старается оправдать покорного судьбе неудачника Рудина, произносит похвальную речь в защиту Рудина, у которого нет жизненного опыта; но красноречие этого «человека слова, а не дела» может заронить хорошие семена в сердце молодых людей: «Нам нужны Рудины! Я пью за коллегу моих лучших лет; я пью за молодость, за ее надежды, стремления, ее чистоту - за все то, что заставляет наши сердца биться в двадцать лет! Я пью за здоровье Рудина!..» Однако Рудин и ему подобные - это только «прекрасные ножны без меча». Ум Рудина украшен художественным вкусом, музыкой красноречия, философией культуры, глубиной отвлеченного мышления; но он не умеет воспользоваться этими драгоценными качествами; у него нет плана в жизни, подготовленности к систематическому, настойчивому труду для достижения намеченной цели жизни. В «Дворянском гнезде» - романе, написанном в 1858 году, точно на огромном холсте, натянутом для огромной исторической картины, художественно изображается жизнь нескольких поколений провинциального дворянства конца XVIII и начала XIX века. Как живой, стоит перед читателем отец Лаврецкого - типичный представитель напускного европеизма. В отца Лаврецкого была «влита целиком» вся премудрость энциклопедистов XVIII века. Позже отец Лаврецкого делается ярым англоманом - только по внешности: костюмы, манеры, привычки. С этим напускным англоманством отца совпадает и воспитание его сына, главного героя романа - Лаврецкого; он изучает естественные науки, международное право, математику, столярное ремесло, даже геральдику, занимается гимнастикой; но это образование его сбило с толку, «вывихнуло» духовно, и он жалуется, что он совершенно не знает жизни, потому что отец держал его в «искусственном уединении». Однако по сравнению с Рудиным Лаврецкий ушел вперед. Под старость он трудился для себя и для крестьян, сделавшись хорошим хозяином, хотя и не было у него строгого продуманного плана, а были только «мечты», а не «думы».
Чувствуя себя далеким от настоящего «дела», то есть лишним человеком, Лаврецкий, будучи тридцати лет, воскликнул: «Здравствуй, одинокая старость! Догорай, бесполезная жизнь»! Ничего не упускающий из своего кругозора как «ловец момента» Тургенев, так сказать, спрятавшись за спину славянофила Лаврецкого, отразил в этом романе два общественных поля на Руси: западничество и славянофильство. Тургенев громит беспощадно и на всех пунктах и разбивает ярого западника Паншина, проповедующего, что мы очень отстали от Запада; что у нас изобретательности нет; что мы больны, потому что только наполовину сделались европейцами и так далее. Славянофил же Лаврецкий стоит за молодую самостоятельную Россию, за медленное, постепенное развитие, доказывая невозможность скачков в культурно-историческом развитии государства. Лаврецкий призывает признать народную правду и полное смирение пред этою правдою - «то смирение, без которого и смелость против лжи невозможна». И когда разгоряченный в споре западник Паншин спросил Лаврецкого, что же он думает делать, то Лаврецкий ответил: «Пахать землю и стараться... лучше пахать». Истинным украшением романа «Дворянское гнездо» является идеальная девушка Лиза Калитина, которая по возвышенности духовной красоты не имеет себе равных в русской и мировой литературе. По утверждению иностранных критиков, Лиза будет оставаться идеальным типом, не превзойденным в мировой литературе, до тех пор, пока чистота духовная, скромность и благородство будут считаться в мире привлекательными в женщине. По строгому чувству долга к Лизе очень приближается пушкинская Татьяна. Однако натура Лизы гораздо глубже, ее стремления идут дальше. Лиза поражает читателя необыкновенной цельностью своей душевной организации; она никогда не испытывала разлада и внутренних противоречий, которыми так полна жизнь обыкновеннейших смертных. Ничто, чуждое ее натуре, не привилось к ней - ни легкомысленный дешевый скептицизм француженки-гувернантки, ни слащавая сентиментальность матери. Лиза, говорит Тургенев, «шла своей дорогой». Уже с детства она жила как бы в своем духовном монастыре своими мыслями. Сквозь сдержанность и затаенность души Лизы обаяние ее светлой личности было так велико, что этому чарующему обаянию невольно подчинились не только Лемм и Лаврецкий, но и сухой, эгоистичный Паншин. Краеугольными камнями, на которых зиждилось и развивалось духовное величие Лизы, были две органически и гармонически связанные и друг друга дополняющие характерные черты: глубокая религиозность и нравственная чистота. Как ни велико было религиозное влияние няни Агафьи на Лизу, неясные порывы и задатки религиозности уже лежали в самой натуре этой девочки. Тургенев ставит в заслугу няне Агафье не самый процесс насаждения религиозности в душу Лизы, а только дальнейшее развитие в ней этой врожденной религиозности. Слово и живой пример Агафьи пали на плодотворную почву. Врожденная религиозность будущей идеальной девушки сразу приобрела определенную форму, вылившуюся в ее изумительную, глубоко мистическую любовь к Богу. И когда Лиза слушала рассказы Агафьи о Пречистой Деве, отшельниках и угодниках Божиих, «Образ Всевышнего и Всеведующего Бога с какой-то сладкой силой вливался в душу Лизы, наполняя ее чистым, благоговейным страхом, а Христос становился ей кем-то близким, знакомым, чуть не родным». Чувствуя незримое вездесущее присутствие Бога, Лиза во всех случаях жизни молилась. Например,
после объяснения с Лаврецким в саду Калитинского дома, когда Лаврецкий, счастливый, влюбленный, упивался волшебной музыкой Лемма, «Лиза тоже не спала. Она молилась». С раннего детства Лиза научилась с «наслаждением», с каким-то «сдержанным и стыдливым порывом» молиться Богу. По словам Овсянико-Куликовского: «У каждого религиозного человека бывают религиозные будни, а Лиза всегда находилась в праздничном религиозном настроении. Это было неотъемлемой частью ее существа». Нужно было видеть, с какой сосредоточенностью слушала Лиза рассказы Агафьи и с какой легкостью внедрялись в душу ее повествования о подвижниках, как они жили в пустынях, спасались, голод терпели, царей не страшились, Христа исповедывали и кровь проливали, и как на тех местах, где кровь их падала на землю, цветы вырастали. Часто брала с собой Агафья впечатлительную Лизу к заутрени. «Лиза шла за ней на цыпочках, едва дыша; холод и полусвет утра, свежесть и пустота церкви, самая таинственность этих неожиданных отлучек - вся эта смесь запрещенного, страшного и святого потрясала девочку, проникала в самую глубь ее существа». Позже, когда подросла Лиза, она стала проникаться высоким смыслом православного Богослужения. Вникая в слова литургии, она все свое несложное Богословствующее миросозерцание свела к одной доминирующей мысли о Вечном. Лиза не боялась смерти и смотрела на нее как на переход к настоящей, лучшей и вечной жизни, как на конечное соединение с Богом, Которого она любила нежно и восторженно. Боялась она только возмездия за гробом за грехи и старалась построить свою жизнь так, чтобы избежать вечного наказания. Она и Лаврецкого убеждала быть христианином не для того, чтобы познавать небесное и земное, а для того, что каждый человек должен умереть и готовиться к вечной жизни. Из глубокого религиозного чувства Лизы вытекает ее изумительная, поражающая читателя нравственная чистота. Ее зоркая, чуткая, неподкупная совесть с непреложной верностью руководит каждым ее шагом, каждым поступком на ее жизненном пути. Вся проникнутая и пламенеющая чувством долга по отношению к Богу и ближним, Лиза любила всех и «никого в особенности; она любила всецело своим добрым сердцем только одного Бога восторженно, робко и нежно». В свете своей нравственной чистоты Лиза инстинктивно чувствует царящие в мире зло и неправду, сторонится от такой жизни и уже давно живет уединенно, затворившись в своей духовной келье. Позже она уходит в монастырь, чтобы без всякой помехи и рассеяния молиться за себя и за грехи всех: «Я все знаю, и свои грехи, и чужие и как папенька богатство нажил. Все отмолить надо». Будучи «русскою душою», Лиза была проникнута чувством любви к простому народу, ценила в нем ум и без «всякого барского снисхождения» любила беседовать, «как с ровней», со старостой материнского имения. При столкновении славянофила Лаврецкого с западником Паншиным, Лиза была всецело на стороне Лаврецкого как защитника русской самобытности, и ей было очень приятно, что Лаврецкий и она «любят и не любят одно и то же». Лиза «не от мира сего», она не думала о себе. Рассматривая личную жизнь свою в свете мистической любви к Богу, Лиза на первый план ставила чувство долга «жить так, чтобы никому не причинять зла», не быть виновницей несчастья других и не строить свое личное счастье на несчастии других. Стремление к личному счастью Лиза считала греховным искушением и преградой к подчинению Провидению и общему благу. Подчиняя чувство личности временного и земного счастья вечному спасению, Лиза обнимала своим альтруистическим
чувством всех и вся в одинаковой степени. Но вот появился Лаврецкий, и она почувствовала в нем родственную душу. Доселе спавшее в ней чувство личного счастья сразу нарушило ее тихую, гармонически цельную жизнь. Смущением и тревогой наполнилось ее сердце. Не зная, как разобраться в своем еще не испытанном и сложном душевном состоянии, Лиза избегает встречи с Лаврецким и обращается к молитве, а тетке своей жалуется, что «сердце у нее щемило». Самое чистое стремление к личному счастью кажемся Лизе греховным, изменой единой, всепоглощающей любви к Богу и общему благу. Разбитые надежды на взаимное счастье с Лаврецким считает наказанием Божиим за ее грехи: «скоро была наказана». В бесповоротном решении Лизы уйти в монастырь, чтобы «молитвенно служить этому греховному миру», во всем величии была явлена миру неимоверная сила воли и твердость этой праведницы, девственно чистый, нежный, кроткий и строгий лик которой всегда будет облагораживать души русских и иностранных читателей. Не отличаясь красотой, остроумием и образованностью, Лиза сияла неотразимым очарованием молодости, не думающей о своем личном счастье. Лиза была привлекательна для всех. В нее были влюблены представители двух крайностей - Лаврецкий и Паншин. Когда Лиза появляется на сцене, кажется, самые страницы романа озаряются особым светом, а улыбка Лизы является особым благоволением. Потрясающее впечатление произвело на иностранных читателей «Дворянского гнезда» описание объяснения в любви Лаврецкого с Лизой в саду. Никто еще из литературных гениев не описывал так прекрасно и возвышенно проявление «экстаза» любви в ее целомудренной красоте слов и выражений, как Тургенев. Читатель описания этой встречи в саду чувствует себя даже каким-то ненужным и нескромным наблюдателем, святотатственно врывающимся в эту чистую, интимную встречу и близость взаимно влюбленных. Отсюда понятно, почему гениальный художник слова не нашел слов даже в нашем, самом совершенном для выражения самых тонких нюансов человеческого чувства, русском языке, а выразил самую высочайшую вершину любви чарующими и дивными звуками музыки Лемма. И погруженный в глубокий сон маленький городок, где происходило это объяснение, оглашается дивными звуками, Божественно прекрасной и торжествующей музыки... Неудачный для России конец Крымской войны (1855) ясно обнаружил важные недостатки государственного и общественного состояния России. Дремавшие русские силы проснулись. Начались реформы. На смену людей рудинского типа пришли энергичные люди дела, а не слова, знакомые с действительностью русской жизни. Тургенев как «ловец момента» сразу подметил нарождающийся новый тип широкой практической деятельности, изобразив людей дела в романе «Накануне», написанном в 1859 году. Завязка романа основана на историческом факте, относящемся к освобождению болгар от турок, поэтому героем романа является проживающий в России болгарин Инсаров. Вообще же название романа можно отнести к России, которая была накануне широких общественно-государственных реформ. Центральным лицом романа является Елена - тип русской женщины с общественными интересами, с готовностью к самопожертвованию во имя настоящего, нужного для России, живого дела. В семье дома Елена росла одиноко и самостоятельно, подобно Лизе. Своей абсолютной цельностью Елена напоминала Лизу. Только в характере Елены не было тех нежности, мягкости, кротости и
очарования, которыми отличалась так выгодно Лиза. По словам проф. Фелпса, «агрессивно настойчивые, самостоятельные и решительные женщины, к которым принадлежала и Елена, всегда теряют столь привлекательную в женщине неотразимую и чарующую женственность». Лиза, говорят иностранные критики, была «статической», а Елена «динамической». Идеал Лизы был «быть доброй», а идеал Елены был «делать добро». Вот почему русский идеалист-мечтатель ставит выше Лизу, а практик-американец - Елену, воплощение могучей силы воли, не знающей границ в преодолении всех преград на пути к достижению живого дела. Жажда подвига проникает все существо Елены. Услышав от Берсенева об Инсарове, идущем воевать за освобождение своей родины (Болгарии) от турок, Елена полюбила Инсарова как человека живого дела. Проникающая все существо Инсарова идея освобождения родины точно магнитом сразу привлекла к себе жаждущую живого дела Елену: «Освободить свою Родину! Эти слова даже выговорить страшно, так они велики»! Слившись в едином патриотическом порыве с Инсаровым, Елена даже после смерти Инсарова не вернулась в Россию, а продолжала живое дело любимого мужа в Болгарии, потому что ей, жаждущей подвига на благо России, к великому ее разочарованию, никто из русских мужчин не указал правильную дорогу для жертвенного служения родному народу. И когда Шубин, жалуясь «черноземной силе», или «стихийному человеку» - Увару Ивановичу, что у нас нет людей, и что если бы были путные люди, то не ушла бы от нас эта девушка (Елена); эта чуткая душа, не ускользнула бы, как рыба в воду», задал вопрос: «Что же это, Увар Иванович? Когда же наша придет пора? Когда у нас народятся люди, подобные Инсарову?» Увар Иванович, олицетворяющий собою дремлющую, могучую и грядущую Россию, ответил: «Дай срок - будут!..» Со времени выхода в свет «Мертвых душ» Гоголя ни одно литературное произведение в России не вызвало такого шума, такого потрясающего впечатления, таких жарких споров и настоящего хаоса в умах запутавшейся в противоречивых толках журнальной критики, как напечатанный в 1862 году роман «Отцы и дети» Тургенева. С шумом точно разорвавшейся бомбы, нарушившей тихое и мирное благоденствие Святой Руси, встречен был этот новый роман «ловца момента» Тургенева. По адресу автора посыпались с одной стороны оскорбительные кривотолки и осуждения, а с другой стороны - слишком преувеличенные комплименты, но никто не дал правильной оценки истинной сути романа, что очень огорчило автора. Одни смотрели на роман как на панегирик, как на похвалу «отцам» и беспощадную критику «детей». Другие же, наоборот, думали, что здесь опозорены «отцы» в самых благородных их чувствах и превознесено до небес молодое поколение. Диаметрально противоположные мнения высказывались и относительно художественной и общественной ценности романа. Одним он казался шедевром, в котором великий художник слова показал «зарю» восходящего солнца над просторами России, появление чего-то великого и важного, что в предыдущем романе «Накануне» было только неясно намечено. Другие же, отрицая всякую художественную ценность романа, считали его чисто философским трудом, в котором подверглось сокрушительной критике молодое поколение в его худшем отборе как воплощение деморализации, пустоты и ничтожности и ярко выраженного цинизма. Третьи узрели здесь художественное воспроизведение начавшейся борьбы между отживающим свой век дворянством и новыми,
начавшимися после освобождения крестьян общественно-государственными реформами. Главным виновником всей этой «неразберихи» в умах и сердцах разгоряченного общества был загадочный тип героя этого романа - Базарова. Представители радикальной критики и левой общественно-политической мысли как бы инстинктивно почувствовали в Базарове «своего человека», истинного и долгожданного предтечу и буревестника грядущей революции. Полюбили радикалы Базарова не за то, что он был ярким представителем начавшегося в России научного развития, а за то, что в нем они узрели типичного проповедника воинствующего, протестующего крайнего материализма, подтачивавшего основы древлерусского благочестия на Святой Руси и, в конце концов, бросившего нашу Родину в пучину воинствующего безбожия, основанного на диалектическом материализме. Отсюда становится понятным, почему левые радикалы сочли Базарова за «перл создания», за первого мужественного, волевого, нового «сверхчеловека», прототипа воцаряющегося нигилизма, сдавшего в архив, предварительно плюнув на них, все духовные ценности, веками накопленные и выстраданные человечеством. Базаров, говорили радикалы, есть долгожданный тип героя, достойный стать рядом с тургеневскими нарочито избранными героинями. Базаров - это самый сильный мужской характер, выше которого художникам слова якобы нельзя постигнуть умом и воображением. Бедный Тургенев! Никогда в жизни не чувствовал он так глубоко остроту боли и справедливости русской поговорки: «Услужливый дурак опаснее врага». Поистине, медвежью услугу оказали Тургеневу все горячие поклонники Базарова. Не даром же он после таких «дифирамбов» хотел было, подобно крыловскому соловью, «вспорхнуть и улететь за тридевять земель» и уже никогда больше не возвращаться к литературному творчеству. Но - вернулся. Об этом речь будет позже. Что же касается большинства критиков, то они увидели в Базарове просто карикатуру на молодое поколение, с его уродливым пониманием и преувеличением истинной ценности научных достижений. В этом романе, говорят сторонники этого мнения, Тургенев хотел художественно изобразить роковую ошибку детей, которые, увлекаясь изучением бессознательной природы, забыли о ценности человеческой личности. Такой взгляд на ценность человеческой личности, сведенной к нулю, с полным отрицанием всех духовных и идеальных стремлений, привел в отчаяние самих сбившихся с толку «детей». Как жаль, скажем мы по адресу Базарова, запутавшегося в своих противоречивых мудрствованиях, лукавых и горделивых, что он не припомнил мудрую религиозно-философскую оду Державина «Бог», так убедительно определяющую истинное место человека во вселенной, в которой затерялся и растерялся Базаров! Как было бы хорошо, если бы Базаров вспомнил эту прекрасную оду! Тогда бы не отчаянием своей выброшенности в бесконечную пустоту вселенной, а великой, неизреченной радостью наполнилось бы сердце Базарова! Где же, наконец, правильный выход из тупика, в который завел своим Базаровым озадаченное русское общество автор романа «Отцы и дети»? Правильно понять героя романа мы можем только в свете самой сущности своеобразного тургеневского творчества. Тургенев, как уже было сказано, никогда не создавал такого героя, какого он сам не наблюдал в действительности. Откуда же Тургенев выкопал Базарова? Оказывается, Базаров тоже был взят из
жизни и изображен Тургеневым на основании рассказа одного провинциального доктора. Как же народился на Руси этот тип? После Крымской войны начинается «освободительное движение». Севастопольское поражение, как гром, разбудило русское общество. Молодые люди со всем пылом юношеской души погружаются везде в чтение критических статей, где обсуждались все ошибки прошлого, особенно же крепостное право. Как раз с Запада пришли к нам новые идеи материалистической философии на смену идеалистической, царившей в России в сороковых и пятидесятых годах XIX столетия. Начинается эпидемия всеобщего отрицания, или нигилизма. Чуткий «ловец момента», Тургенев подхватывает нарождающийся тип русского нигилиста и художественно воспроизводит его в романе «Отцы и дети». Базаров - это типичный нигилист шестидесятых годов. Он говорит: «Ваш брат, дворянин, дальше благородного кипения пойти не может, а это - пустяки. Наша пыль тебе глаза выест, наша грязь тебя замарает... Ты славный малый, но либеральный барич». Базаров - это доходящее до крайности отрицание всего прошлого, всех авторитетов, традиций и привычек «отцов», полное отрицание всего хорошего и плохого прошлого. В то время как Рудины и Лаврецкие любили обсуждать отвлеченные вопросы и принципы, для Базарова «вообще нет принципов, а есть только ощущения». Для Базарова любовь, даже любовь к родителям, дружба, искусство, музыка - все это «романтизм, чепуха, гниль, а Рафаэль гроша медного не стоит». Крайний материалист Базаров отрицает всякую ценность и достоинство человеческой личности: «Все люди одинаковы. Зачем же тогда изучать каждого человека в отдельности? Ведь не станет же ботаник изучать все березы». Чем-то уродливым, напускным, болезненно фальшивым веет от нигилизма Базарова. Тургенев, осуждая нигилизм как нечто противоречащее самой природе человека, совершенно разоблачает запутавшегося в противоречиях Базарова. На словах Базаров отрицает «принципы», а на деле признает их, когда говорит: «Мы действуем в силу того, что признано полезным», а это обобщение и есть самый настоящей принцип. Отрицая любовь, Базаров рассуждает так: «Если женщина не отвечает взаимностью, нужно ее сейчас же оставить, потому что «земля не сошлась клином на этой женщине»; а на деле Базаров не мог заглушить и скрыть от других свое чувство к Одинцевой, несмотря на ее полное к нему равнодушие. Базаров старается ей понравиться, хорошо одевается, а перед смертью посылает за ней, желая в последнюю минуту взглянуть на нее. Не мог Базаров заглушить и своей любви к родителям. Умирая, он просит окружающих его: «Если отец будет вам говорить, что вот, мол, какого человека Россия теряет, то не разуверяйте старика. Это чепуха, конечно; но вы знаете, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. И мать приласкайте». Как видим, и Базарову вовсе не чужда была та, по его словам, «белиберда», традиции и чувство «отцов», над которой он смеялся, называя все это «романтической чепухой». Подобно Раскольникову, мечтавшему о своем «сверхчеловечестве», но на деле расписавшемуся в полном бессилии упразднить извечный нравственный закон и доказать, что будто бы «цель оправдывает все средства», и нигилист Базаров не выдержал экзамена на «сверхчеловека». Настоящие «нигилисты» пришли позднее и уже не по-базаровски, а по-сатанински утвердили на Святой Руси полное безбожное рабство. И каким ничтожно маленьким мальчиком выглядит Базаров по сравнению с «нигилистами» и безбожниками большевицкого нигилизма. А ведь началось все это безбожие именно с нигилистов типа Базарова. Развенчивая крайности «детей», Тургенев не становится всецело на
сторону «отцов»; он симпатизирует лучшим из «детей», которые не заражены базаровским заблуждением. В одном из своих писем вскоре после выхода этого романа Тургенев говорит, что Базаров - лицо трагическое, но «я его не жалел. Тут было не до нежностей». В общем, народился новый тип, а Тургенев поспешил представить его читающей публике и вывел его в романе. Можно сказать с полной уверенностью, что никогда бы и в голову не пришло Тургеневу писать столь чуждый его душевному складу роман «Дым», если бы журнальная и общественная критика справедливо и благосклонно отнеслась к его роману «Отцы и дети». Написав очерк «Довольно» в 1863 году, Тургенев хотел прекратить свое творчество, но мадам Виардо, с авторитетом которой считался Тургенев, убедила его, что этих критиков надо проучить и обличить несостоятельность их суждений. И вот, в 1867 году в Баден-Бадене появляется роман Тургенева «Дым», который, при всем своем великолепии, во многих отношениях был чужд сущности всегда своеобразного и возвышенного, спокойно-благородного объективного творчества Тургенева. Слово «дым» удачно было подобрано, чтобы всю эту общественную пустую болтовню и политическую тарабарщину, все эти бесцельные и смелые, но ни на чем не основанные нападки критиков уподобить расходящемуся в разные стороны и бесследно исчезающему дыму. Всегда скромный и гуманный, Тургенев не смог сдержать в себе разгоревшийся пламень благородного негодования. Досталось тут всем по заслугам - и крайним славянофилам, отрицающим полезность западной культуры для России, и высшему петербургскому обществу в его худшем отборе, по своему умственному развитию стоящему чуть выше гримасничающих человекообезьян, а по нравственному облику гораздо ниже их и многим другим. Эта безпощадная сатира наполнена изображением целого ряда карикатурных лиц. Тут и бесконечно болтливый, уже не молодой человек, с отвислым носом, мягкими, точно сваренными, щеками, грязными распущенными волосами, вечно нуждающийся в деньгах Ростислав Бамбаев, бесцельно, но восторженно странствующий по лицу многострадальной матушки России. Тут и другой портрет, Пищалкин, по внешности напоминающий мудреца древних времен, с лысиной на макушке, с торжественно застывшим на его полном лице выражением высокомерия. Чтобы излить всю желчь и всю досаду на всех, будь то славянофил или поклонник Запада, Тургенев выставил старика Потугина, только что вернувшегося с Лондонской международной выставки с упреком, что там не было ни одной вещи, изобретенной русским народом, тогда как даже Сандвичевы острова выставили кое-что из своих изделий. Потугин жалуется, что купленная его отцом русская молотилка провалялась пять лет без употребления как негодная в сарае и пришлось купить хорошую американскую. Этим Тургенев хотел уколоть и привести в ярость крайних славянофилов, бойкотировавших ввоз в Россию иностранных изделий, а равно и иностранных идей. Здесь выведен положительный тип героя Литвинова, который, будучи сам обыкновенным человеком, но весьма толковым и практичным, является образцом людей нужных России. Тургенев знакомит Литвинова с двумя совершенно разными по своей душевной организации женщинами. Одна из них, молодая девушка Ирина, чуть не погубила Литвинова. Другая, не блещущая особым умом, скромная, благоразумная и искренно любящая Литвинова Таня похожа на Лизу. При встрече Ирина и Таня инстинктивно чувствуют контраст в их душевной организации. Знаток прекрасного пола, Тургенев изображает этих двух женщин в борьбе за обладание
Литвиновым. Читатель ясно видит душевную борьбу Литвинова, с трудом разбирающегося в сложности своих переживаний. Страстно любя Ирину, он продолжает любить Таню любовью более чистой и святой. Ирина - это фейерверк. Но ведь даже самый большой горящий метеор, освещающий своим пламенем небесный свод, не может затемнить или скрыть Таню, эту горящую постоянным светом звезду, каковой была скромная Таня. Освободившись в романе «Дым» от накопившегося чувства гнева и раздражения по адресу критиков, Тургенев оставляет изображение общественно-политического движения в России и в своем новом романе «Вешние воды» (1874), всецело посвящает себя изображению человеческой природы в ее вечном аспекте выявления со всех точек зрения. Так как сюжет был взят из итальянской жизни, то поэтому этот роман мало привлекал внимание русских читателей и литературной критики. Однако это труд огромной мощи в тургеневском творчестве, описывающем скоро преходящую юность. Здесь дается любопытная критика жизни итальянской семьи, попавшей в Германию. Мы находим интересный анализ русского, немецкого и итальянского темпераментов в чисто эмоциональном отношении. Три самых зловещих и ужасных женщины находим мы в творчестве Тургенева - Варвару Павловну в «Дворянском гнезде», Ирину в романе «Дым» и Марию Николаевну в «Вешних водах». Все они богатые, любят роскошь, являясь в то же самое время губителями мужчин. Все зло, которое они причиняют мужчинам, развивается у них скорее под влиянием их абсолютного себялюбия и гордыни, чем под влиянием их чувства любви. Ни одна из них не может быть спасена ни с помощью самого прекрасного мужчины, ни с помощью дисциплины или образования и воспитания. Если Варвара очень легкомысленна, а Ирина бессердечна, то героиня «Вешних вод» Мария - «сверхженщина». Мария бьется об заклад, что может увлечь любого мужчину. Каждому из побежденных мужчин она дает железное кольцо - символ рабства. После того как Мария загипнотизировала Санина и взяла с него слово отказаться от любимой им девушки, ее большие ясные глаза сделались почти белыми, в которых отражался восторг «победы и полная безжалостность по отношению к новой жертве». На фоне этих порочных женщин, способных творить великое зло в общественно-семейной жизни, еще ярче сияют своим величием благородства, скромности, женственности и религиозно-нравственной твердости идеальные женщины - избранницы, играющие главные роли в романах Тургенева. Когда читатель знакомится с Тургеневскими женщинами, то они быстро захватывают его или своим очарованием, или же своей пошлостью. Когда представительница порочных женщин, Мария, появляется на страницах романа «Вешние воды», читатель сразу же чувствует в ней яркое воплощение злого гения, злого начала. Читатель чувствует, что если бы сам сатана заговорил с нею, то и его Мария легко победила бы, и отец лжи, дьявол, навеки бы потерял репутацию самого хитрого и искусного соблазнителя и губителя душ человеческих. Во второй половине шестидесятых годов XIX столетия и позднее в русской жизни заметно определяются два явления: кающийся дворянин с его «хождением в народ» и социалист, проповедник экономического и общественного равенства. Народившийся еще в сороковых годах тип «кающегося дворянина» с особой силой проявляется именно в эти годы. Краткая философия его такова: «Сознание общечеловеческой правды и идеалов далось нам благодаря вековым страданиям народа. Мы не виноваты в этих страданиях и в том, что воспитывались на счет народа, как не виноват ароматный цветок в том, что он поглощает
лучшие соки своего растения. Однако, мы не хотим быть в роли цветка в будущем, оставаясь должниками народа. Мы должны отдать этот долг народу». Эти эксперименты часто лицемерного и неудачного «хождения в народ» крайних народников, этих своего рода «Пугачевых с университетским образованием», чувствовавших свое «превосходство» над «темным» народом, Тургенев сразу же уловил и воплотил в несколько ироническом и карикатурном, но близком к действительности романе «Новь» (1867), выдвинув на фоне этих неудачных народников тип положительного народника в лице Соломина - крепкого, простого и спокойного, без громких фраз, человека, работающего на пользу Родины. Идеальный народник Соломин наделен всеми положительными качествами, редко наблюдаемыми в жизни. Ум его ясный, трезвый, практический. Сердце - мягкое и доброе. Воля - сильная. Нервы - крепкие. Соломин «умен, как день, здоров, как рыба». Это человек «с идеалом и себе на уме». Соломин, за которым прячется сам Тургенев, не верил в пользу революции, в устройство «водевилей с переодеванием в одежду простого народа и хождением в народ с наивной целью крайних народников одним ударом революции исправить дело веков». У эволюциониста Соломина своя программа служения Родине через осуществление «маленьких дел», полезных дел для народного процветания и благосостояния Русского государства. Еще Рудины и Лаврецкие в душе своей сознавали, что истинное «дело» - это неустанная, систематическая культурнообщественная работа, на которую сами они не были способны как люди слова, а не дела. Еще до создания героя Соломина Тургенев в частном письме подчеркивал, что России нужны люди не столько таланта и большого ума, сколько люди трудолюбия и терпения, способные без «всякого блеску и треску» не гнушаться мелкой полезной работы в жертвенном служении родному народу. По замыслу Тургенева, Соломин получился у него таким совершенным, что он сразу побеждает веками сложившееся недоверие простого русского народа к своей интеллигенции. «Что Василий Федорович (Соломин) сказал, то уж свято, потому что нет такого англичанина, которого бы он за пояс не заткнул», - говорили рабочие. Объективный художник Тургенев во время создания типа Соломина еще сам не знал подробностей действительной программы этого положительного типа, нарождающегося на Руси. Так как он никогда не любил догадываться и писал только то, что наблюдал в действительности, то поэтому Тургенев восприял Соломина незаконченным, то есть таким, каким он был, как только что нарождающийся на Руси тип. Принимая во внимание, что Россия нуждалась в таких людях, на которых можно было бы вполне положиться, как на каменную гору, Тургенев, даже в ущерб жизненной и художественной правде, не пожалел красок для обрисовки нарождающегося типа - проповедника «малых дел», который глубоко пришелся ему по сердцу. Как бы желая показать, по какому пути должны идти лучшие идеальные женщины, жаждущие подвига и самопожертвования для блага народа, Тургенев в конце романа знакомит Соломина с Марианной, которая по замыслу автора должна быть ступенью выше других идеальных героинь и являться как бы завершением целой галереи тургеневских идеальных русских избранниц, уже нашедших себе место в русской жизни и знающих, в чем должна заключаться их деятельность. Марианна, несомненно, одной ступенью выше Елены, героини романа «Накануне». У Елены главным стимулом ее жертвенного подвига была все-таки любовь к Инсарову, личное чувство, индивидуальный интерес. Только когда
Инсаров указал ей поле деятельной любви в служении народу и только когда она полюбила его как человека дела, готового отдать жизнь свою на алтарь спасения Родины, тогда только Елена тоже с радостью отдала и себя на служение Родине (Болгарии) ее любимого мужа. Не такова Марианна, проникнутая до такой степени чувством правды и долга, что осуществление этого долга ее только удовлетворяет, потому что это не есть какая-то «сверхдолжная заслуга», а вполне естественное проявление потребности для истинного и великого назначения человека на земле, не требующее награды. Марианна любимую идею жертвенного служения на благо родному народу и всему человечеству ставит выше всего, выше личной любви. За эту идею общественного служения ближнему она готова отдать все, даже пожертвовать своей жизнью. Любовь Марианны к Нежданову не опьяняет ее настолько, чтобы занять в ее сознании господствующее место, как это мы видим в Елене. Нежданов для Марианны только близкий, дорогой человек, с которым она счастлива пойти рука об руку для осуществления жертвенного служения на благо Родины. Не об узком эгоистическом счастье с любимым человеком мечтает Марианна, а о том, как они вместе будут жертвенно служить и осуществлять любимое дело. К сожалению, Нежданов не оказался на высоте взлелеянного Марианной идеала. И великий художник слова знакомит Марианну со своим любимым героем - Соломиным, желая показать, по какой дороге жаждет пойти эта прекрасная девушка. То, что для Наташи в романе «Рудин» было неясно, а для Лизы невозможно осуществить, то для Марианны стало ясно - отдать все свои помыслы, все свои силы без остатка и даже жизнь на служение обездоленному родному народу, перед которым русское образованное общество состоит в неоплатном долгу. Марианна жаждет «творить добро во имя добра», не думая о награде. В этом отношении она являет редкий пример глубокого, чисто православного понимания идеала жертвенной любви, не имеющей права требовать награды за ее осуществление. Марианна поступает по слову Божию, может быть и не зная текста этого слова: «Егда сотворите вся повеленная вам, глаголите, яко раби неключими есмы: яко, еже должни бехом сотворити, сотворихом» (Лк. 17, 10). Православная Церковь никогда не знала «сверхдолжных» заслуг перед Господом. Творящая добро во имя добра Марианна не ждала похвал от тех, кому она хотела жертвенно послужить. И вот когда чуткая, светлая душа Марианны, сгораемая от сознания, что она является неоплатным должником и перед Богом, и перед русским народом, готовится без остатка пожертвовать себя на служение ее родному народу, Тургенев знакомит ее с Соломиным, дабы он указал ей настоящую дорогу и спас ее, не учитывающую всей тяжести креста, который она так жаждет взять на себя, как самая благороднейшая мечтательница о благе народа. Соломин объясняет Марианне, что подвиг надо начинать с «малых дел», не гнушаясь мелкой полезной жизненной работы для блага ближнего. Когда Марианна заявила Соломину о своей готовности пожертвовать собой, если нужно, для блага народного, Соломин ей ответил: «Не баррикады же вам строить со знаменем на верху: Ура! За республику!!! Не женское это дело. А вот какую-нибудь Лукерью доброму научить, ребеночка помыть, азбуку показать, больному лекарство подать - вот это уже и начало». Когда же разочарованная Марианна сказала: «Я о другом мечтала», Соломин еще раз ей объяснил, что «шелудивому мальчику волосы расчесать есть жертва, и большая жертва, на которую не очень многие способны из всех вздыхателей и мечтателей о великих подвигах и мировой гармонии...» Марианна
появляется на сцене всего лишь два-три раза, но является вполне законченным типом тургеневской героини. Это еще раз говорит о таланте автора, способного в нескольких словах обрисовать с абсолютной законченностью всех выводимых им в романах героинь. Интересно отметить, что целую главу в этом романе автор посвящает трогательной парочке - Фомушке и Фенюшке, в духе «Старосветских помещиков», которые живут вдали от всех этих Базаровых и прочих нигилистов и революционеров XIX столетия. В своей жизни они узрели, оценили и наслаждаются маленькими радостями своего тихого, безмятежного бытия, являясь как бы символом или же олицетворением вечного спокойствия души. Великий учитель гуманности, самый образованный романист того времени во всей мировой литературе, Тургенев хотел еще раз подметить, что простота сердца, скромность и смирение в человеке неизмеримо выше стоят, чем самые совершенные достижения, блистательные познания ума и всех ценностей современной культуры и цивилизации. В высшей степени интересно сравнение наших «великих трех» - Льва Толстого, Тургенева и Достоевского в иностранной критике. И Тургеневу, и Толстому они ставят в заслугу то, что оба они истинное величие человека видели не в славе, не в титулах, не в государственных или научных заслугах, а в простоте и чистоте сердечной. Считая Толстого таким же мастером психологических романов, как Достоевский, вдумчивые иностранные критики видят разницу между Толстым и Достоевским в их подходе к решению основных вопросов, вечно волнующих пытливый ум человеческий о Боге, о смысле жизни, о конечной цели человеческой жизни на земле и существования всей вселенной, о примирении страданий, особенно незаслуженных страданий невинных детей с промыслительной деятельностью в мире Всеблагого Творца вселенной. Критики, восхищаясь повышенной чувствительностью Достоевского к идеям о Боге, о добре и зле, о смысле страданий, считают его приближающимся к таким пламенным ревнителям этих вопросов, как апостол Павел и блаженный Августин. Иностранного читателя особенно поражает неограниченная ничем, беззаветная преданность Достоевского Христу, у Которого он нашел успокоение своему, по выражению Мережковского, мучительно жестокому гению, и единственно правильный ответ на все свои животрепещущие религиозно-философские вопросы. Еще из Сибири Достоевский писал, что «Если Христос не вся правда, то я предпочту быть со Христом против правды, чем с правдой против Христа». Сравнивая Тургенева с Толстым и Достоевским, иностранные критики считают, что в сияющем на весь мир созвездии этих гигантов художественного слова Тургенев занимает исключительное место. Если романы Толстого и Достоевского были скорее энциклопедией, словарем изображаемой в них человеческой жизни, то романы Тургенева являются образцом совершенного художественного искусства. Неудивительно поэтому, что Тургенев не только способствовал популяризации русской литературы за границей, но и оказал значительное влияние на многих писателей на Западе. Романы Тургенева немедленно переводились на иностранные языки во Франции, в Германии, в Англии, в Италии и с увлечением читались в этих странах так же, как и в России. Повесть Тургенева «Муму» превозносится до небес и считается единственной в своем роде во всей мировой литературе. Никто и никогда так художественно и волнующе не изображал протест против тиранической жестокости, как наш Тургенев. Как жаль, что нет у нас теперь подобных Тургеневу гениев художественного слова, которые могли
бы с такой же силою художественной правды ярко отразить в своем творчестве доселе неслыханную над землей царящую ныне жестокость распинателей Исторической России и всех полоненных ими народов мира... Вернее сказать, потому их и нет, что они при первом зачаточном проявлении своего гения были распяты вместе с Россией. Знаменитая французская писательница и романистка Амантина Аврора Дюпен, баронесса Дюдеван (1804-1876), писавшая под псевдонимом Жорж Санд, преклоняясь перед художественно объективным, артистическим и реалистическим мастерством Тургенева, в восторге восклицает: «Учитель! Все мы должны пройти вашу школу»! В 1880 году Тургенев участвовал в торжествах при открытии памятника Пушкину в Москве и вместе с Достоевским произнес свою речь о национальном значении Пушкина. Московский университет избрал Тургенева почетным членом. Будучи за границей, в конце 1881 года Тургенев заболел. Упорная и мучительная болезнь постепенно разрушала его могучий организм, не поддаваясь лечению парижских медицинских знаменитостей. В 1883 году, 22 августа Тургенев скончался в Буживале, близ Парижа. Тело его было перевезено в Петербург и похоронено на Волховом кладбище. Похороны отличались необыкновенной торжественностью. Многочисленные почитатели и депутации от разных общественных, учебно-просветительных организаций и от печати провожали до могилы тело писателя. Растянувшаяся на две версты погребальная процессия, масса венков - все это представляло внушительную манифестацию, красноречиво свидетельствовавшую о той любви, которую питало русское общество к великому писателю. ЗАБЛУЖДЕНИЯ ЛЬВА ТОЛСТОГО (1828-1910) Своими литературными произведениями Лев Толстой заслужил мировую славу. Как религиозный мыслитесь, к великому прискорбию, Лев Толстой впал в большие заблуждения и не только сделался виновником своей собственной трагедии, но и виновником трагедии России. Толстой, не удовольствуясь заслуженным званием великого писателя, решил сделаться религиозным реформатором, или основателем новой религиозной системы и прославиться наподобие Будды, Конфуция, Лютера и других родоначальников новых религий. В своей дерзновенной попытке внести поправки в истинное православное мировоззрение русского народа Толстой так исказил и так унизил Православие, что через свои горделивые суждения сделался виновником и своей собственной душевной трагедии. Сам того не ведая, Толстой причинил огромный вред вспоившему и вскормившему его Отечеству, сделавшись предтечей и соучастником сознательных врагов России, через великие потрясения подготовивших страшное падение в бездну нашего Отечества. Говоря о Толстом как о великом реалисте-художнике, мы не должны забывать, что Толстой с объективностью своего творчества гармонически соединял и способность субъективного творчества. В творчестве Толстого очень много элемента субъективного, с ярким отражением интереса автора к собственной личности и внутренним переживаниям, особенно в его автобиографических произведениях. Под именем Николеньки в «Детстве» и «Отрочестве», и «Утре
помещика», Оленина - в повести «Казаки» и Левина - в «Анне Каренине» читатель видит самого автора. Однако этот эгоцентризм Толстого нисколько не помешал ему создавать объективно яркие, живые фигуры героев, не имеющих никаких точек соприкосновения с личностью самого автора. Как субъективный писатель Толстой начал свою литературную деятельность с автобиографических произведений. Под именем Николеньки Иртеньева Толстой фактически дает психологический анализ своей собственной души в повести «Детство и отрочество». Отличаясь необыкновенной склонностью к самоанализу, Николенька внимательно наблюдает за собой, старается дать отчет в своих мыслях и чувствах. Анализируя себя, Николенька замечает, что он страдает вечными колебаниями, сомнениями, неуверенностью в себе и отсутствием душевной цельности и самособранности в своем характере. Самолюбивые заботы о себе не оставляют его даже во время похорон матери, и он внимательно следит за тем впечатлением, которое производит он на других. Раннее развитие мечтательности, эстетического чувства и незаурядного ума способствуют возникновению в нем религиозно-философских вопросов, в решении которых ему никто не помогает, а посему со страшной путаницей в голове, с создавшимися противоречиями в суждениях и с глубоким внутренним страданием вступает Николенька в отрочество. Из этого тупика, из этой «пустыньки его умствований» о Боге, о цели жизни и назначении человека на земле выводит герой повести «Отрочество» князь Нехлюдов, под влиянием которого Николенька приходит к выводу, что верховная цель человеческой жизни на земле и залог истинного счастья нужно искать в идее личного нравственного совершенствования. Первую попытку осуществления этой идеи Толстой изображает в незаконченной им повести «Юность». В «Юности» Николенька сделал некое «моральное открытие», что будто бы нравственное совершенствование легко, возможно и вечно. И мы видим, как «восторженное обожание идеала добродетели» делается характерной чертой его юности. Николенька с наслаждением помогает работнику при выставлении оконной рамы, едет в монастырь к духовнику, чтобы покаяться в одном грехе, о котором он забыл на исповеди. Позже Николенька начинает увлекаться так называемой «комильфотностью», основанной на заботах о внешних манерах, одежде, как держать себя. Это новое временное увлечение нарушило душевную гармонию Николеньки, основанную на выработке им идеала внутреннего самоусовершенствования. Однако неудача на экзаменах в университете, уязвившая самолюбие Николеньки, помогла ему снова испытать «свет морального порыва» к хорошо знакомым ему мечтам нравственного совершенствования. Наступает вторая половина счастливой юности Николеньки, но на этом повесть обрывается... Эту взлелеянную Толстым историю нравственного развития Николеньки мы находим в рассказе «Утро помещика», где моральный порыв с сознанием, что «любить добро есть счастье» снова пробуждается в сознании Толстого, и он устами князя Нехлюдова говорит о его священной обязанности заботиться о счастье крестьян, за которых должен будет отдать ответ Богу. Тут же он жалуется, что крестьяне не хотят воспользоваться его заботой о них, не хотят переселяться из своих изб в каменные дома; просят освободить их детей от посещения школы, ибо кроме детей некому «хозяйству пособлять»; предпочитают верить знахарям и неохотно идут в больницу; от души смеются над модной молотилкой, которая «только свистит, а не молотит»...
Отличился художник Толстой в правдивом, красочном изображении героев «Севастопольской эпопеи», героем которой был русский народ, проникнутый пламенным патриотизмом, верой в свои нравственные силы для борьбы с врагами Отечества. Трогательно изображает Толстой свое преклонение перед русскими солдатами, их кротостью и смирением, перед подвигами, совершая которые, солдаты даже как будто стыдятся собственных подвигов, ибо считают их естественными и необходимыми. В повести «Казаки» мы видим самого Толстого в лице Оленина, очень похожего на Николеньку Иртеньева и князя Нехлюдова. Под влиянием красот Кавказа Оленин уловил смысл жизни в любви ко всем как залог истинного счастья. Повесть эту Толстой написал в то время, когда он в круговороте общечеловеческой жизни почувствовал свою ничтожность, осознав всю пошлость и никчемность прежних эгоистических желаний, и когда «новый свет открылся перед ним как свет счастья жизни для других». В лице Оленина моральный порыв, ранее намеченный и пережитый Николенькой и князем Нехлюдовым, с новой силой углубляет в сознании Толстого потребность следовать заповеди любви к ближнему и самоотречения. В лице Оленина Толстой дает нам ясно почувствовать его преклонение перед целостными и сильными натурами и перед простым народом, в котором он нашел нечто новое, неизведанное. В дяде Ерошке, в его своеобразной, подчас детски наивной «философии», в удальстве Лукашки и в гордой красавице Марьяне для Толстого открылся новый человеческий мир. Мы чувствуем, с каким искренним желанием старается научить нас Толстой жить так, как живет природа, как живет казачка Марьяна - эта величавая, счастливая женщина, как природа «ровная и спокойная и сама в себе». В Марьяне Оленин видит всем существом олицетворение всего прекрасного в природе. Оленин любит Марьяну всем существом своим, как какую-то стихийную силу, через которую он полюбил Божий мир. Конечно, Оленин так же, как и сам Толстой, поймал себя на внутреннем противоречии между его мечтами о любви, в которой выражаются лучшие стороны нравственного закона, и действительным строем жизни, лишенной морального содержания; полуживотной, первобытной жизни, без всяких умственных интересов и с самыми примитивными нравственными понятиями Лукашки, который прежде чем выстрелить в чеченца, творит молитву, а, выстрелив, восклицает: «Ну, слава Тебе, Господи, кажется, убил». В повести «Казаки» впервые выступает один из самых характерных элементов миросозерцания Толстого - стремление к опрощению и отрицательное отношение к современной культуре, не в меру развивающейся, которую Толстой называет «вонючей». И если у Оленина в основе опрощения лежал чисто евдемонистический мотив, или стремление к личному счастью, то в последующих произведениях Толстого («Война и мир», «Анна Каренина») мечты об опрощении получают более возвышенный характер и в их основу кладется моральный порыв, понятия нравственного долга, требования совести и неумолимого врожденного нравственного закона, ставящего самопожертвование и самоотречение для общего блага выше личных, эгоистических стремлений к личному счастью. Бессмертное произведение «Война и мир» явилось результатом усиленной работы Толстого с 1864 по 1867 год. Начало этому труду Толстой положил после женитьбы в 1862 году, когда он, наслаждаясь тихим семейным счастьем в Ясной Поляне, мог жить в спокойной обстановке, в которой только и могло быть
создано это колоссальное произведение с великим множеством крупных и малых героев, изображенных с изумительной одинаковой жизненностью. Здесь на фоне картины Отечественной войны 1812 года разворачивается русская жизнь во всем разнообразии ее бытовых, общественных, политических и психологических элементов, с одинаково правдивым отражением всего трагического и обыденного, всего великого и мелочного: в жизни русского народа в целом. В художественном отношении эта историческая эпопея Великой России является величайшим произведением мировой литературы. Здесь во всем величии и полноте отразились все характерные особенности литературно-художественного творчества Толстого: глубокая жизненная правда, наблюдательность, изумительная живость и яркость; жизненная полнота; сила изобразительности; острота зрения, от которой не укрылась ни одна подробность, за что Мережковский называет Толстого «ясновидцем плоти»; число выведенных лиц является едва ли не самым большим во всемирной литературе для отдельного произведения. Здесь имеется около семидесяти героев с подробной характеристикой, не считая массы народных и других, мимоходом, но ясно охарактеризованных лиц. Здесь богатейшая панорама жизни русского народа в целом, начиная от мужиков и кончая высшими государственными сановниками. Все главные и второстепенные герои изображены более жизненно, чем Александр I и Наполеон. Через всю эту эпопею русской жизни золотою нитью проходит главная идея автора, что истинное «человеческое величие не в славе или гордости, а в простоте чистого сердца». Особенно ярко отразился художественный талант Толстого в тонком психологическом анализе героев с наиболее сложной душевной организацией, как, например, князь Андрей и Пьер Безухов. Шаг за шагом следит Толстой за их душевным развитием, за сменой их глубоких и разнообразных чувств, страданий, раскрывая глубинные и сокровенные внутренние мотивы их поступков, увлечений, столкновений с действительной жизнью. Показал себя Толстой великим мастером художественного слова и в изображении переживаний и настроений толпы, массы народной, то есть знатоком коллективной психологии крестьян, солдат, городской черни. «Войну и мир» нельзя назвать романом в узком смысле слова, где нити рассказа связаны с судьбой одного или двух главных героев. «Войну и мир» лучше всего назвать «семейной хроникой», в которой раскрывается жизнь и судьба двух семейств - Ростовых и Болконских, а так как здесь выведено еще великое множество и разных других лиц, то «Войну и мир» литературные критики справедливо называют «национальной исторической эпопеей», где героем выступает русский народ в его целом на фоне величайшего события Отечественной войны 1812 года. В нравственном отношении народные типы у Толстого стоят выше великих и знатных типов. Толстой восхищается простым народом, потому что русский народ естественно подчиняется некоей верховной воле, объединяющей его в одно гигантское органически целое. У простого народа отсутствует забота о своей личности, желание выдвинуться из общей, «роевой» жизни, о чем так заботятся высшие классы. Когда Толстой познакомил Пьера Безухова с Платоном Каратаевым, истинным воплощением «всего русского, доброго, круглого», у Пьера на всю жизнь осталось весьма отрадное и сильное впечатление от этого знакомства. Для Каратаева личная жизнь не имеет никакого смысла как отдельная
жизнь; он постоянно чувствует себя частицей целого, бессознательного, инстинктивно ценит в людях их человечность. По отсутствию чувства личности Каратаев очень напоминает Тургеневских героев Касьяна из «Красивой Мечи» и Лукерью, «Живые мощи», с их полным отсутствием заботы о своем личном благополучии. Все несложное мировоззрение Каратаева проникнуто каким-то светлым фатализмом, верой в неизбежное торжество правды. Каратаеву нравятся такие рассказы о случаях в жизни, в которых наглядно проявляется внутреннее благообразие и соответствие деятельности человека с нравственным законом. Светлый постоянный фатализм и помог Каратаеву не утратить бодрость и веселое настроение духа даже в тяжелых условиях жизни в плену. Духом простоты и правды проникнуты у Толстого многие другие типы и даже сам Кутузов, который был встречен войсками как желанный главнокомандующий, как народный избранник: «Идет Кутузов бить французов»! - говорили солдаты, уверовав в несомненную победу России над Наполеоном. Кутузов никогда не говорил о минувших веках, смотрящих с высоты пирамид, о жертвах, которые он принесет на алтарь спасения Отечества; он не любил говорить блестящих речей; он вообще ничего не говорил о себе, о своей роли в Отечественной войне, считая себя обыкновенным смертным человеком. В этом отношении, по словам Толстого, Кутузов стоит неизмеримо выше гордого, влюбленного в свое величие Наполеона, вообразившего, что это он руководит судьбой миллионов людей, а на деле являющегося только слепым орудием исторической необходимости, только сопутствующий явлением передвижения исторической стрелки на циферблате человеческой истории. Не вдаваясь в подробную характеристику даже самых главных героев «Войны и мира», мы остановимся только на двух главных героях: князе Андрее Болконском и Пьере Безуховом. Князь Андрей - натура сильная, энергичная, настойчивая, с широтой взглядов, с ясным умом и твердой волей; он стоит головой выше окружающего его общества. Неудивительно поэтому, что бессодержательная, пустая светская жизнь не удовлетворяет Андрея, и только ради жены, недалекой женщины, он вынужден был сидеть и скучать в салонах этого общества. «Жизнь, которую я веду, не по мне», жаловался Андрей Пьеру. Дабы избавиться от такой жизни, Андрей уезжает на войну с Наполеоном. Все мышление Андрея, все его взгляды и убеждения являются выводом из фактов, на которых и зиждется вся его практическая деятельность. Андрей легко устраивает свои дела по улучшению быта его крестьян. Сила воли помогает Андрею подчинять все свои душевные движения строгому внутреннему контролю. После измены Наташи Ростовой глубокое нравственное потрясение пережил князь Андрей. Однако даже после потери надежды на личное счастье Андрей сохранил в себе полное самообладание и спокойствие, которое удивило всех. Эта же сила воли помогала Андрею подчинять себе солдат как командиру полка. Энергично работая по улучшению боеспособности своего полка, Андрей заслужил полное уважение офицеров и солдат. У князя Андрея было сильно развито чувство личности. Он всегда стоял в центре своих интересов. Однако, несмотря на личную славу и возвышение по службе, ход войны не оправдал его надежд, подорвал его веру в силу и значение личности как исторического фактора. Здесь Толстой устами Андрея выражает свое давно взлелеянное убеждение, что успех дела зависит не от единичных личностей, а от общего духа войск. У Андрея прошла жажда личной славы, и у
раненого под Аустерлицким небом Андрея открылась «тайна вечности», по сравнению с которой бессмысленным и ничтожным показалось ему прежнее стремление к личной славе, о которой он перестал теперь мечтать: «Все пустяки, все обман, кроме этого бесконечного неба, ничего, ничего нет, кроме него. Но и его нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения». По возвращении в Россию Андрей покидает военную службу и поселяется в своем имении. Однако молодость и запас сил мешают Андрею все время отдаваться мрачному и безотрадному пессимизму. Жажда жизни, жажда деятельности снова пробуждается в нем. Пробует Андрей заняться широкой общественной деятельностью под руководством Сперанского; но разочарованный в отвлеченном проекте Сперанского, оставляет эту службу и отправляется на войну. От смертельной раны, полученной под Бородино, медленно умирает Андрей. Предсмертное свидание с Наташей, с существом, навсегда разбившим его надежды на семейное счастье, углубляет и просветляет его мысль, и перед лицом надвигающейся смерти открывается ему, наконец, истинный смысл жизни, который он всю жизнь искал. Этот смысл жизни он увидел теперь в бескорыстной любви, в подчинении ей всей своей личности, в отказе от всякого эгоизма. «Да, любовь, - думал он с совершенной ясностью, - но не та любовь, которая любит за что-нибудь или почему-нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидел своего врага и все-таки полюбил его, испытав блаженное чувство любви. Любить человека дорогого можно человеческой любовью, но врага можно любить только Божеской любовью. Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти, но Божеская любовь не может измениться. Ничто, ни самая смерть не может разрушить ее. Она есть сущность души. Любовь есть жизнь. Любовь есть Бог, и умереть - значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному Источнику». Но поняв отвлеченно, в теории, открывшуюся ему истину, Андрей практически оказался не в состоянии воспринять ее настолько, чтобы побороть упорство и гордость его самолюбивой натуры, что так ясно сказалось в его предсмертные минуты, когда он проявил холодное чувство к самым близким ему лицам - княжне Марье, Наташе и сыну. Это настроение умирающего особенно ужаснуло проницательную Наташу. Особенно же ее ужаснуло и причинило ей страдания то, что «в его холодном, чуждом, почти враждебном взгляде на нее она инстинктивно угадала наступление страшного конца, но, увы, не с всепрощающей Божеской любовью, которую не может разрушить даже сама смерть, а с победой над ним смерти над жизнью». Вся трагедия князя Андрея, по замыслу Толстого, была в том, что он даже на смертном одре не мог преодолеть горделивое чувство личности, которое взяло перевес над его просветленным было сознанием того, что только всепрощающая небесная любовь является источником счастья и истинного смысла человеческой жизни на земле. Князь Андрей ушел из этого мира таким, каким он был - одиноким, гордым и непримиримым, не ощутив в своем сердце сладости и блаженства истинной, всепрощающей Божественной любви. Если у Андрея ум отличался строго реалистическим складом, то ум Пьера больше был склонен к мечтательному философствованию. Если у Андрея в основе характера была центростремительная сила, делавшая его замкнутым, сосредоточенным на себе самом, то у Пьера в основе характера была центробежная сила, делавшая его экспансивным и общительным в жизни. Если Андрею врожденная проницательность в души людей помогла правильно оценивать людей, то Пьеру, благодаря его наивности и доброте, часто
приходилось в людях ошибаться. У Андрея была сильная воля; у Пьера - слабоволие. Андрей - личность исключительная, героическая. Пьер - личность более типичная. У Андрея ум и воля заслонили проявление чувства, а у Пьера, как натуры повышенно эмоциональной, чувство играло первенствующую роль в его жизни. Однако, при всем различии характеров Андрея и Пьера, была у них одна общая черта - сознательное, серьезное отношение к жизни, на которую оба они смотрели как на сложную моральную проблему. В этом отношении они оказались оба похожими на прежних героев в ранних произведениях Толстого: Николеньку Иртеньева, князя Нехлюдова и Оленина. На Пьера очень благотворное влияние оказало его знакомство с народной стихией на поле Бородинского сражения. В стремлении помочь народу Пьер даже доходит до мысли о самопожертвовании и составляет план убийства Наполеона. Мечты убийства Наполеона не сбылись. Однако Пьеру пришлось пережить все ужасы московского пожара, плена, военного суда, ожидания смертного приговора, а главное - личное присутствие при казни действительных и мнимых поджигателей Москвы. Все эти впечатления потрясающе подействовали на Пьера: «С той поры в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, а теперь завалилось в кучу бессмысленного сора... В нем уничтожилась вера в благообразие мира и в человека, и в свою душу, и в Бога. Прежде, когда находили такого рода сомнения, источником этих сомнений Пьер считал самого себя, и спасение от этих сомнений он находил в самом себе. Теперь он почувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались только одни бессмысленные развалины. Пьер почувствовал, что возврат к вере в жизнь не в его власти». К счастью, за этим душевным кризисом наступил нравственный перелом у Пьера, вернувший ему веру в жизнь под влиянием сближения с Платоном Каратаевым. От него Пьер узнал о таинственном мире жизни простого русского народа. Отсутствие чувства личности, светлый фатализм, вера в нравственное благообразие жизни, которую не могут подорвать никакие испытания у людей, как Каратаев - вот что особенно поразило Пьера. Он теперь перестал задавать вопросы о цели и смысле жизни. Эти вопросы заменились у него глубокой верой в жизнь, которой руководит Божий Промысл, ведущий человека ко благу и истине. Подчинение человека воле высшего руководящего Начала, отказ от самочинного умствования с подчинением личного общему и высшему - вот где теперь нашел он нравственное удовлетворение и душевное успокоение, которое не мог он найти «путем мысли» ни в филантропии, ни в удовольствиях светской жизни, ни в подвигах самопожертвования, ни в романической любви к Наташе. И только знакомство с Каратаевым помогло ему перестать задавать вопросы о цели и смысле жизни. Теперь он вспомнил и понял, что уже давно говорила ему нянюшка, что «Бог - вот Он тут, везде». Раньше Пьер вооружался умственной зрительной трубой и смотрел вдаль - туда, где в туманной дали всего житейского и мелочного скрывалось великое, бесконечное. Теперь он бросил умозрительную трубу и выучился видеть великое вечное и бесконечное во всем. На вопрос: «Зачем?» - У него есть теперь такой простой ответ: «Затем, что есть Бог, без воли Которого не спадает волос с головы человека». Мы видим, что Пьер делится теперь своим оптимистическим взглядом на человеческую судьбу и с другими. При встрече с княжной Марьей после московского пожара Пьер говорит: «Пока есть жизнь, есть и счастье». Оптимизм его оправдался и в достижении личного
и семейного счастья, о котором он раньше не решался даже мечтать. В эпилоге романа изображается счастливая семейная жизнь Пьера с Наташей. Из героинь романа мы остановимся только на краткой характеристике княжны Марьи и Наташи Ростовой. Некрасивая по внешности, княжна Марья производила глубокое отрадное впечатление духовной красоты. Подобно тургеневской Лизе, вся она была проникнута возвышенной поэзией христианского миросозерцания и нравственной чистоты. На жизнь она смотрела как на выполнение долга, возложенного на нее Богом, с полной готовностью выполнить его безропотно и покорно. И вот в этой покорности, смирении и терпении и выражалась вся сила и духовная красота ее характера. Подчиняясь во всем строгому отцу, княжна Марья в одной только области религиозной сохранила свою полную самостоятельность. В этом отношении она, преодолев страх перед отцом, не подчинялась запрещению отца принимать у себя нищих и принимала этих «Божьих людей», слушая их бесхитростные рассказы благочестивого и поучительного характера, и сама мечтала о возможности сделаться странницей. В богатом своем воображении она уже видела себя вместе со странницей Федосьюшкой, в грубом рубище шагающей с палочкой по пыльной дороге на поклонение угодникам Божиим. В княжне Марье нет даже намека на эгоизм. Служение ближнему, с детских лет доставлявшее ей наслаждение, превратилось в духовную потребность ее светлой души. Все сложные законы человечества сливались у нее в законе любви и самопожертвования Тому, Кто с любовью страдал за человечество. Любя и прощая всех, княжна и других учила «понять счастье прощать». Однако, объективный художник слова, Толстой, дабы не превратить образ своей героини в отвлеченное, безжизненное олицетворение христианских добродетелей, не идеализирует княжну Марью, желая придать жизненность ее изображению как человеку, а не воплощению добродетелей. Толстой повествует, что княжна мечтала и о земном личном счастье, и нашла себе преданного и любящего мужа в лице Николая Ростова. Однако и после замужества душа графини Марьи Ростовой тянулась к бесконечному, вечному и совершенному. И поэтому ее чуткая душевная организация не могла удовлетвориться только семейной, хотя и счастливой жизнью. Вот почему на лице ее часто выступало строгое выражение затаенного страдания души, что смущало ее мужа. Подобно тургеневской Лизе Калитиной, она принадлежала к числу тех натур, с нежной и чуткой душой, о которых Лермонтов сказал: Творец из лучшего эфира Соткал живые струны их. Они не созданы для мира, И мир был создан не для них. Если княжна Марья была «не от мира сего», то Наташа Ростова всецело принадлежала этому земному миру. Ей чужды были порывы ввысь, идеалистическая мечтательность, идеалы смирения, покорности и самоотречения. Как натура чрезвычайно богатая и даровитая, с избытком жизненной энергии, Наташа пением своим приводила в восторг музыкальных людей; в танцах привлекала всеобщее внимание своей грацией. Наташа любила жизнь и наслаждение жизнию. Однако в ее увлечениях скорее сказывался избыток жизненных сил, неопытность, но никак не отсутствие нравственного сознания своих ошибок, которые она искупала муками раскаяния, страдания. Уразумев серьезный взгляд на жизнь, Наташа начинала понимать всю духовную красоту личности княжны Марьи, от которой она раньше отворачивалась.
При отъезде Ростовых из Москвы Наташа проявила глубокое чувство сострадания и благородный порыв, когда по ее настойчивому требованию были сняты их вещи с подвод, на которые погрузили раненых солдат. Глубокое чувство сказалось в ней при разрыве с князем Андреем и при его смерти. Только забота о больной матери, обезумевшей от известия о смерти ее сына Андрея, возвратила Наташу к жизни, «освободила ее от запрета жизни». Когда Андрей умер на ее руках, Наташа утратила всякий интерес к жизни. Ухаживая за больной матерью Андрея, Наташа забыла свое собственное горе, и ее душевная рана постепенно зарастала. В роли любящей жены Пьера, а потом в роли матери Наташа доказала, что сущность ее жизни - любовь - еще жива в ней. Проснулась любовь, проснулась и жажда жизни в ней. Ради семьи она отказывается от всего того, что прежде составляло ее обаяние как женщины. Самоотверженная заботливость о муже и детях красноречиво свидетельствует о глубине чувства и строгого сознания долга у Наташи. Что касается главной идеи романа «Война и мир», то к критическому разбору ее мы вернемся, когда будем анализировать мировоззрение Толстого как религиозного мыслителя и философа. Теперь же мы только изложим эту идею так, как понимал ее сам автор. Главная идея этого бессмертного произведения - религиозно-философская. Человек должен подчиняться высшему руководящему Началу Божественного Провидения, ведущего людей к неведомым им путям, к определенной цели. Благо человека зависит от сознательного или бессознательного подчинения этому высшему руководящему Началу. Этот светлый фатализм Толстого усваивают себе Пьер Безухов и Платон Каратаев, отказавшиеся от самочинных «исканий», от назойливого вопроса «зачем?» Теперь они знают, что они живут затем, что есть Бог - Тот Бог, без воли Которого не спадет волос с головы человека. Толстой зовет своих героев к установленному, устойчивому равновесию между жизнью личности и жизнью общей, «роевой» В поисках этого устойчивого гармонического внутреннего равновесия между личной и «роевой» жизнью и заключается весь смысл душевных исканий Пьера и князя Андрея. На примере Андрея Толстой показал, к каким печальным результатам приводит человека исключительное утверждение своей личности как главного источника тяжелых внутренних страданий. На примере Пьера, после его сближения с Платоном Каратаевым, Толстой показал, как отрицание личности, заменяемой слиянием с общей, роевой жизнью, вносит спокойствие, уравновешенность, веру в нравственное благообразие жизни, согретой светлым фатализмом, или верой в неизбежные предопределения судьбы. По мнению Толстого, индивидуальный разум только запутается в противоречиях, окажется бессильным в понимании сложных проблем жизни, и только коллективный разум воплощается в народную мудрость, способную разрешить высшие вопросы нравственного бытия человека. История человечества на земле есть выражение безотчетной, общей, роевой жизни человечества. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большим числом людей он сталкивается, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка. Сердце Царево в Руце Божией. Царь есть раб истории. Отрицая роль личности в истории человечества, Толстой приходит к смелому заключению, что все выдающиеся люди - Цари, министры, полководцы, законодатели, реформаторы - суть только ярлыки, дающие наименование событиям и никакого влияния на неумолимый ход истории не имеют. Роль
Наполеона в событиях совершенно ничтожна. Исход сражения зависит исключительно от настроения масс, от общего духа войск. Никакой гениальности в Наполеоне нет. Это - слепое орудие судьбы. «Наполеон был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит». Отрицая свободу воли в человеке, считая ее лишь иллюзией, Толстой неизбежно должен был прийти к полному фатализму, хотя его фатализм носит религиозно-нравственную окраску и тесно связан с идеей Провидения. Последние строчки романа «Война и мир» Толстой посвящает критическому разбору свободы воли и окончательно приходит к сознанию необходимости отказа от несуществующей свободы к признанию неощущаемой нами зависимости. Огромную роль в личной трагедии Толстого как религиозного мыслителя, несомненно, сыграло его воспитание, вернее - полное отсутствие религиозно-нравственного воспитания. Его мать, от которой он мог бы получить много доброго, религиозного и светлого и которую он позже изобразил под именем глубоко религиозной княжны Марьи, к сожалению, умерла, когда ему не было двух лет. Малообразованный отец Толстого умер, когда Льву было девять лет. Не получил Толстой ничего хорошего по наследству и от легкомысленного деда по отцу, и от гордого, своевольного и деспотичного деда по матери, разве только предрасположение к гордости, которая с годами перешла у него в горделивое пустомыслие. Не было у Толстого и таких нянюшек, которые могли бы в его детскую душу заронить прочные семена православного воспитания. Оставшись на попечении своих не отличавшихся религиозностью тетушек, Толстой, говорит батюшка св. Иоанн Кронштадтский, «по своей невоспитанности с детства в вере и благочестии, сделался совершенным дикарем и относительно Церкви». Сам Толстой в своих «Философских размышлениях» писал, что он «из своего воспитания в юности ничего не вынес, кроме изворотливости ума да привычки к постоянному самоанализу, уничтожившему в нем свежесть чувства и ясность рассудка. Я часто воображал себя великим человеком, открывающим для блага человечества новые истины; и я с гордостью сознания своего достоинства смотрел на остальных». Эта воображаемая мания величия постепенно перешла в убеждение, что ему действительно предстоит какая-то великая миссия открыть человечеству новые религиозно-нравственные и философские истины, а вышло так, что, запутавшись в противоречиях, Толстой много принес вреда России. Толстой не получил и систематического высшего образования для осуществления воображаемого им какого-то «избранничества». Провалившись на первом курсе на экзамене факультета восточных языков Казанского университета, Толстой перешел на юридический факультет и с переходом на второй курс решил оставить университет, чтобы заниматься самообразованием, читая книги по своему выбору и вкусу. Оставшись дилетантом на всю жизнь во всех областях человеческого ведения, Толстой, пользуясь полученным им от Бога природным талантом, занялся литературным творчеством. Однако даже в самом гениальном художественном произведении «Война и мир» Толстой обнаружил свою слабость в религиозно-философском мышлении и начавшемся складываться у него своеобразном мировоззрении. По утверждении многих критиков, самым слабым местом в «Войне и мире» являются спорные, мало обоснованные теоретические рассуждения Толстого о фатализме, о предопределении, о взгляде на свободу воли человека и о роли отдельных людей в ходе исторических событий. Отрицая исключительную роль отдельных личностей в исторических событиях, Толстой фактически ломился в открытую дверь, ибо в то время ни один ученый исследователь не мыслил иначе.
Однако совершенно невозможно отрицать известную роль отдельных личностей в военных действиях, которые, по Толстому, зависят исключительно от духа войск. За примером не надо далеко ходить. Разве можно согласиться, что героический и небывалый в истории человечества переход через Альпы был всецело обязан только духу суворовских богатырей и что военный гений и дух самого полководца Суворова не имел никакого значения и влияния на исход сего богатырского подвига его прославленных войск? Увлечения Толстого исключительной ролью бессознательной «роевой» или общей жизни человечества, отрицание свободной воли в человеке, считающее эту волю «иллюзией сознания», учение о предопределении судьбы каждого человека, являющейся непроизвольным слепым орудием выполнения предначертаний царящей в мире необходимости - все это сложилось у Толстого под влиянием совершенно несостоятельной философской системы «пантеизма» или всебожия, отрицающего существование Личного Сознательного Бога и считающего, что Бог и материальный мир тождественны. К такому заключению пришел Толстой, как мы видим из его «Исповеди», потому что в пятнадцать лет у него исчезло сообщенное ему православное вероучение, а в восемнадцать лет он уже не верил ни во что из того, чему его учили раньше. В сочинении «В чем моя вера?» Толстой пишет: «Я прожил 55 лет на свете и, за исключением 14-15 лет детских, 35 лет прожил нигилистом, в смысле отсутствия всякой веры». Позже, разочарованный во всем, Толстой, будучи накануне самоубийства, пробовал «формально» стать православным; он ходил в церковь, крестился, постился, исполнял обряды. Однако без искренней веры в Христа Спасителя и Святую Церковь все эти порывы у Толстого были только сплошным и бездушным кощунством. В «Исповеди» Толстой признается: «Никогда не забуду тот день, когда я причащался в первый раз после многих лет. Когда священник заставил меня повторять, что верую, что то, что буду глотать, есть истинное Тело и Кровь, меня резануло по сердцу». Вот до какой степени было уже притуплено сознание Толстого пред лицом Евхаристии - этого духовного ядра всего подлинного Христианства, принесенного на землю и установленного на вечные времена Тем, Кто есть «Путь и Истина и Жизнь». Уже в эти дни Толстой был настолько духовно глух, что уже не звучали в нем драгоценнейшие слова Спасителя: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день». И еще: «Если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни». В той же «Исповеди» Толстой признается, что его истинная вера сначала была в стремлении к нравственному совершенствованию, а позже перешла в желание быть лучше не перед собою и не перед Богом, а пред людьми; желание быть сильнее других людей. В 1905 году, когда Толстому было 77 лет, он писал, что с пятнадцати лет он носил на шее медальон Руссо вместо нательного креста. Это Жан Жак Руссо и был его настоящим учителем и идолом для поклонения. Ведь не даром же при названии двух самых дорогих для него книг Толстой на первом месте поставил произведения Руссо, а на втором месте Святое Евангелие, каковое дерзнул позже по-своему истолковать. Именно знакомство Толстого с западными безбожными писателями сделало его безбожником и себялюбом. Уже 5 марта 1855 года Толстой, сидя под Севастополем в лагере на
Бельбеке во время Крымской войны, после кутежа записал в своем дневнике «Разговор о Божестве и вере навел меня на великую, громадную мысль. Мысль эта - основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры в таинственность, религии практической, не обещающей будущего блаженства, но дающей блаженство на земле...» Позже Толстой стал отрицать действительное по плоти воскресение Христово. Считая Спасителя мира, Господа нашего Иисуса Христа только одним из великих учителей народов в мире, Толстой дерзнул утверждать, что миссия пришедшего на землю Христа человека закончилась Его словом со креста: «Свершилось»! Тем новое нравственное учение возвещено человечеству. Евангельское же повествование о воскресении Спасителя, по утверждению Толстого, надо понимать как-то символично, в том смысле что учение Христа, так сказать, воскреснет в умах и сердцах христиан. Вся последующая жизнь Толстого была наполнена непрерывным переживанием этой ужасной мысли, отрицающей основную Истину Христова Воскресения. Для истинных последователей Христа отказаться от Истины действительного по плоти Воскресения Спасителя мира и по искупительным Его заслугам грядущего воскресения мертвых - это все равно, что если из живого человеческого организма выкачать всю кровь и превратить этот организм в бездыханное мертвое тело. Подобно огню, которым проникается накаленное железо, Истина Христова Воскресения проходит через весь Новый Завет как главный жизненный нерв всего Священного Писания: «Если Христос не воскрес, то вера наша тщетна. Если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков... Христос Воскрес из мертвых. Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут». Вот почему Отец наш св. Иоанн Кронштадтский так чрезвычайно резко восстал против Толстого, называя его служителем сатаны, львом рыкающим, Иудой предателем, для которого совершенно невозможно обращение к Свету Истины. В своем ответе на «Обращение Толстого к духовенству» отец Иоанн Кронштадтский писал в 1902 году: «Толстой извратил свою нравственную личность до уродливости, до омерзения; сам он сделался дикарем относительно веры и Церкви. Думаю, что если бы Толстому с юности настоящим образом вложено было в ум и сердце Христово учение, которое внушается нам всем с самого раннего детства, то из него не вышел бы дерзкий, отъявленный безбожник, подобный Иуде предателю. На все мысли Толстого отвечать не стоит - так они явно нелепы, богохульны и нестерпимы для христианского чувства и слуха; так они противоречивы и бьют сами себя и окончательно убили душу самого Толстого». В 1906-1907 годах отец Иоанн Кронштадтский в своем «Созерцательном дневнике» взывал: «Святое воинство Небесного Царя! Ополчись, ополчись за Церковь Божию, на земле сущую: бедствует она, возлюбленная Невеста Христова; нападения лютые терпит от безбожного Льва Толстого». У Толстого бывали иногда минуты просветления, и он чувствовал, в какой тупик заблуждений он зашел. Еще в июне 1885 года у мечтателя о новой «религии» вдруг из уст вырывается такое выражение: «Я потерял ту нить, которая дана мне Богом для руководства в этой жизни. Я путаюсь, желаю умереть, приходят планы убежать, или воспользоваться своим положением и перевернуть всю жизнь». Но это настроение скоро проходило, и Толстой продолжал скатываться вниз по наклонной плоскости своих кощунственных, еретических заблуждений.
Потеряв веру в Личного Бога, Толстой вспомнил идола, которого он обожал и боготворил еще с детства. Этим идолом для него с пятнадцати лет был один из творцов французской революции, враг Христианской веры и Церкви - Жан Жак Руссо. Свою открытую антицерковную деятельность Толстой начал в конце семидесятых годов прошлого столетия, написав «Исповедь» и «Критику догматического богословия». Не трудно понять, какой соблазн стал вносить Толстой в души и сердца верующего православного народа. Толстой подрывал ту основу, на которой держалась и процветала Святая Русь. Великое горе вспоившей и вскормившей его Родине! Забыл он или никогда не знал грозное предупреждение Слова Божия: «Если кто соблазнит единого от малых сих, верующих в Меня, то лучше было бы тому, если бы повесить мельничный жернов на шею его и потопить в пучине морской». Нелегко было на душе у начавшего отрываться от родного корня Православной церковности Толстого. В декабре 1885 года супруга его Софья Андреевна записала в своем дневнике: «Левочка в крайне нервном и мрачном настроении. Вижу - входит. Лицо страшное. Начались истерические рыдания - ужас просто. Всего трясет и дергает от рыданий». О тяжелом личном настроении несчастного Толстого, искателя счастья для других, говорит тот факт, что никогда не имевший душевного покоя Толстой тридцать лет мучился то вопросом об уходе из дому, то соблазном о самоубийстве. Казалось бы, Толстой не должен был зарывать Богом ему данный талант. Но не таким оказался Толстой. Звание писателя уже не удовлетворяло его больше. В основатели новой религии метил Толстой! Мечтал он стяжать себе мировую славу в области религиозно-нравственного творчества, наподобие великих религиозных мыслителей Будды и Конфуция. И стал он все больше осуждать себя за то, что «слишком предался писательству и напрасно потратил столько времени на второстепенное дело литературного творчества». И стал он заглушать в себе Богом данную природную способность и переключаться в область религиозно-нравственного и философского мышления, на что у него не было ни дарования, ни соответствующего систематического образования, ни терпеливой глубокой вдумчивости и осторожности подхода в решении этих трудных вопросов. Читая книги по своему личному вкусу и выбору, Толстой впал в великие противоречия, зашел в тупик и, как он сам писал, «потерял ту нить, которая дана ему Богом для руководства в этой жизни». Не захотел смириться Толстой и признать свою полную несостоятельность в этой области. Дерзновенно внося поправки в подлинное Христово учение, в Православии сохранившееся, начал он переделывать на свой лад даже Святое Евангелие. И что всего возмутительнее, Толстой не ограничился спокойной критикой и искажением Православного вероучения, но в припадке обуявшей его ненависти и злобы он стал издеваться, саркастически смеяться над всеми благочестивыми, веками освященными обычаями, ритуалом и даже святыми таинствами Православной Церкви. Мнимый, возгордившийся религиозный реформатор, очевидно, не знал даже такой простой истины, что не приличествует просвещенному человеку осмеивать все то, что свято в глазах других. И стал подозрительно относиться русский народ к кощунственным издевательствам Толстого над прадедней верой нашей. Не поверил народ в опрощение Толстого и стал сомневаться в искренности его любви к народу. Инстинктивно чувствуя, что под искусственным опрощением Толстого скрыто его неизжитое чувство превосходства над невежественным, неграмотным русским мужиком,
народ говорил: «Ишь ты! Барин-то наш дурака валяет, смеется над нами, в мужицкую рубаху да в сапоги обрядился...» Действительно, трудно было «проповеднику христианского учения», а на деле страдавшему отсутствием христианских добродетелей - кротости, смирения, мягкости, сорадования талантам других - завоевать себе признание среди православного русского народа. Глубоко искренним ценителем литературно-художественного гения Толстого был И.С. Тургенев. Он умолял Толстого вернуться к литературной деятельности. Но не внял Толстой этой искренней просьбе Тургенева. В это время Толстой как моралист-философ, посягнувший на издевательство над Вселенской Православной Церковью, уже упивался завоеванной себе гораздо большей славой, чем слава художника слова. Весь безбожный Запад, все ненавистники Православной России, все левые партии и наши русские недоумки готовы были на руках носить Толстого за то, что он, сам не ведая того, помогал им в подготовке будущей безбожной, кровавой революции в России, посягнув на чистоту Вселенского Православия. Да и трудно было Толстому внять мудрому совету Тургенева в это время, когда его славили и превозносили все безбожники и ненавистники Православной России. Потеряв веру в Личного Бога, Толстой увлекся философией Спинозы, создавшего философскую систему пантеизма, согласно которой Бог и мир - только две формы проявления одной бесконечной и бессознательной субстанции, или сущности как основы и источника всего существующего; Бог и мир тождественны по своему существу; мир не сотворен Богом, а «истекает» из Бога, а посему в мире все Божественно. Тогда как, по учению Православной Церкви, Личный, Сознательный, Превечный, то есть до начала веков существовавший Бог как абсолютное Духовное Начало, вызвал из небытия к бытию мир духовный и материальный. Промышляя о созданном Им мире, Бог никогда не оставляет этот мир, заботится о нем, живет в нем (Имманентность Божества); но живя в созданном Им мире, Бог никогда не смешивается с ним (Трансцендентность Божества). Попытки Высшей Церковной власти в России, умолявшей Толстого опомниться и хотя бы перестать оскорблять и насмехаться над вероучением Православной Церкви, не увенчались успехом. Бесповоротно уверовавший в свой, как ему казалось, всеобъемлющий разум и свою непогрешимую разумность, упиваясь похвалой и преклонением перед его новым, толстовским «откровением» всего безбожного Запада, Толстой все больше углублялся в смертный и смертоносный грех хулы на Духа Святого, который, по учению Православной Церкви, «не отпустится человеку ни в сем веке, ни в будущем». Постоянные, все более и более кощунственные выпады Толстого против Церкви стали вызывать у верующего русского народа ропот на излишнюю терпимость Церкви по отношению к великому еретику и богохульнику Толстому. Когда же в марте 1899 года в журнале «Нива» было положено начало печатанию последнего романа Толстого «Воскресение», с кощунственным глумлением над Честным и Животворящим Крестом Христовым, а также глумления над святыми таинствами и особенно над Евхаристией, или Причащением Святых Таин Христовых, чаша терпения у Святейшего Правительствующего Синода переполнилась, и был поставлен вопрос об отлучении от Церкви закоренелого еретика Толстого. 28 февраля 1901 года состоялось Определение Синода об официальном церковном отлучении уже давно себя отлучившего от Церкви еретика - за
то, что он в прельщении гордого ума своего дерзко восстал на Господа и на Христа Его и пред всеми отрекся от вскормившей его Матери-Церкви Православной, посвятив данный ему талант от Бога на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры Православной, которою держалась и крепла Русь Святая; за то, что с ревностью фанатика Толстой старался тщетно ниспровергнуть все догматы Церкви, самую сущность веры Христовой; за то, что отвергает Личного Живого Бога, в Святых Таинствах славимого Создателя и Промыслителя всей вселенной; за то, что отрицает Господа Иисуса Христа как Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира; за то, что отрицает Его светлое по плоти Воскресение, Божественное зачатие Его по человечеству; отрицает девство до Рождества и по Рождестве Пресвятой Богородицы Приснодевы Марии; не признает загробной жизни, отвергает все таинства, подвергнув глумлению величайшее из таинств, Святую Евхаристию; надругался над всеми священными предметами веры Православной, благоговейными обрядами и ритуалом. Так как все попытки Церкви к его вразумлению не увенчались успехом, то посему Церковь не считает его своим членом, о чем свидетельствует перед всей Церковью к утверждению правостоящих и ко вразумлению самого Толстого, да подаст ему Господь покаяние в разум истины прийти. Определение было скреплено подписью членов Синода - трех митрополитов и четырех епископов. Однако, отлучив великого богохульника Толстого за его заблуждения, Православная Русская Церковь всячески умоляла Толстого до самой его смерти раскаяться и воссоединиться с Церковью. Но Толстой в своем «Ответе Синоду» написал: «Это совершенно справедливо, что я отвергаю все таинства. Я верю, что воля Бога яснее открыта в учении человека - Христа, Которого понимать Богом и Которому молиться считаю величайшим кощунством». Но, несмотря на такой ответ, Церковь продолжала делать усиленные попытки вернуть Толстого в Церковь. Но Толстой был безнадежно неумолим в своем упорстве. Св. отец Иоанн Кронштадтский в своем Дневнике за 1902 год записал: «Пред нами софист, несведующий в истинной вере, не испытавший на себе спасительной веры Христовой. Под живым впечатлением отлучения от Церкви, он решил забросать грязью и Церковь, и Священное Писание, и все Богословие, и все таинства, искажая смысл Евангелия, изображая все в насмешливом тоне. Он говорит: «Были ли еще в мире такие вредные книги, наделавшие столько зла, как Ветхий и Новый Завет Церкви». Вот почему, говорит батюшка отец Иоанн Кронштадтский, «Толстой для Церкви опаснее Бюхнера - столпа материализма, Шопенгауэра - неисправимого пессимиста, и Вольтера - вольнодумца». Неисправимый Толстой сам хвастался, как к нему через несколько лет после отлучения, 4-го января 1908 года приезжал в Ясную Поляну священник Троицкий и при беседе с ним о значении обрядов Церкви сказал: «Церковные обряды - это скорлупа на яйце. Если преждевременно сколупнуть скорлупу, то цыпленок не выведется». А я, говорит Толстой, ему ответил: «Скорлупа - это тело, цыпленок - дух, а ваше учение - дерьмо на скорлупе». За месяц до своей кончины в беседе с писателем Наживиным Толстой сказал: «Я готов скорее отдать трупы моих детей, всех моих ближних на растерзание голодным собакам, чем привозить каких-то особенных лиц для совершения над их телами религиозных обрядов». Боясь, как бы представители Церкви не стали уверять народ, что он покаялся, Толстой во всеуслышание заявил: «Возвратиться к Церкви, причаститься перед смертью так же не могу, как не могу перед смертью говорить похабные слова или смотреть похабные картины. Все, что будут говорить о моем предсмертном покаянии - ложь».
Несмотря на такие дерзкие заявления Толстого в ответ на предложение Церкви покаяться, когда в Петербурге были получены сведения о прибытии тяжко больного графа на станцию Астапово 31 октября 1910 года, Святейший Синод принял самые решительные меры для примирения Толстого с Церковью. Через митрополита Антония и Оптинских старцев Церковь старалась вызвать у умирающего Толстого только одно слово: «Каюсь»!, чтобы все простить и принять его в любвеобильное лоно Церкви. 4-го ноября митрополит Антоний послал ему телеграмму: «Молюсь о возвращении Вас к Церкви. Умоляю, примиритесь с Церковью и с православным русским народом»! Седьмого ноября, по личному желанию Государя, Святейший Синод командировал на станцию Астапово Тульского епископа Парфения вызвать желание у умирающего покаяться. Попытка была безуспешна. Узнать точно, как реагировал на все эти заботы сам Толстой, было невозможно по той простой причине, что окружение больного никого из духовенства не допускало к умирающему графу, не пустили к умирающему и начальника скита Оптиной пустыни, игумена Варсонофия, хотя он обещал окружению Толстого, что не будет волновать больного разговорами на религиозные темы, а желал только увидеть, благословить и причастить привезенными Святыми Дарами, если Толстой произнесет одно слово: «Каюсь»! Помимо окружения, охватившего железным кольцом комнату умирающего, много мешали попыткам примирения с Церковью Толстого нападки левых кругов общества, обвинявших Церковь сначала в жестокости, не замечая ни мягкости, ни скорби, ни молитв Церкви о возможности покаяния, а позже, когда Церковь попыталась спасти душу умирающего, левая печать и либеральные круги завопили, что будто бы Церковь «подлизывается» к графу, чтобы реабилитировать себя перед мировым общественном мнением. Стали раздаваться голоса, чтобы со всех концов России народ требовал снятия отлучения с Толстого. Раздавались даже истерические вопли немедленного причисления Толстого к лику святых, а во Франции вышла книга, в которой доказывалось, что сущность христианства определяется тремя именами: Христос, Франциск Ассизский и Лев Толстой. Итак, никто из представителей Церкви не был допущен к умирающему графу. Когда после смерти Толстого корреспонденты окружили игумена Варсонофия и спросили: «Ваше интервью, батюшка»! Игумен Варсонофий ответил: «Вот мое интервью, так и напишите! Хоть он и Лев, но не мог разорвать кольца той цепи, которою сковал его сатана». Глубокое огорчение принесло Государю Императору Николаю Александровичу известие о смерти Толстого без покаяния: «Душевно сожалею о кончине великого писателя, воплотившего во времена расцвета своего дарования в творениях своих родные образы одной из самых славных годин русской жизни. Господь Бог да будет ему милостивым Судией...» Не сладка была духовная жизнь утратившего веру отцов Толстого и до, и после отлучения от Церкви. В письме своей сестре Татьяне 22 апреля 1881 года Софья Андреевна Толстая жаловалась: «У нас часто бывают маленькие стычки, я даже хотела уехать из дома. Верно, это потому, что «по-христиански» жить стали. Прежде, без такого «христианства» (своеобразного, толстовского) мне было лучше». С подозрением относилась Софья Андреевна и к своеобразному учению своего мужа об общечеловеческой любви: «Не по душе мне его отвлеченная любовь ко всему миру. Мы простые смертные, не хотим себя уродовать и оправдывать свою нелюбовь к ближним какою-то любовью ко всему миру».
В Дневнике от 14 декабря 1890 года Софья Андреевна с возмущением записала философское размышление Толстого о сущности любви: «Левочка говорит, что любви нет. Есть плотская потребность общения и разумная потребность в подруге жизни. Да если бы я это его убеждение прочла 29 лет тому назад, я ни за что не вышла бы замуж за него». По мнению некоторых критиков, через всю жизнь Толстого проходит красной нитью какая-то отвлеченная «любовь к любви». Любя любовь, он сам никого не любит. Только сама идея любви и ее проявление в жизни других его умиляла. А ведь было золотое, счастливое время, когда Толстой, свободный от своих заблуждений, так прекрасно понимал и глубокомысленно излагал сущность всепрощающей Божественной любви как источника истинного счастья и смысла человеческой жизни на земле. Это он вложил в уста князя Андрея чудное размышление об истинной любви, которую Андрей понял, наконец, перед лицом смерти: «Да, любовь - это не та любовь, которая любит за что-то или почему-то; но та любовь, которую я испытал, умирая, когда увидел своего врага и полюбил его, испытав блаженное чувство любви. Дорогого человека можно любить человеческой любовью, но врага можно любить только Божескою любовью. Человеческая любовь может перейти к ненависти, но Божеская любовь не может измениться. Божескую любовь ничто не может разрушить, даже сама смерть; она - сущность души. Любовь есть жизнь. Любовь есть Бог, и умереть - значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному Источнику»... Думал ли тогда, когда писал эти слова, Толстой, что и ему не придется пережить на деле эту всепрощающую Божескую любовь на смертном одре. Толстой, как его герой князь Андрей, оказался неспособным преодолеть страшно развитое в нем горделивое чувство, озлобление, непримиримость с Церковью и со всеми инакомыслящими. Одиноким, непримиримым, гордым, не ощутив в своем сердце сладости и блаженства всепрощающей любви, умер и сам Толстой. И страшной и странной загадкой навсегда осталось, почему такой пламенный проповедник любви Божеской, всепрощающей, утверждавший, что любовь есть жизнь, что любовь есть Бог под конец своей жизни стал утверждать, что «Бог не есть любовь». Из книги Александры Львовны Толстой «Отец» мы узнаем, кто когда больного ее отца поместили в доме начальника станции Ивана Ивановича Озолина на станции Астапово, Толстой продиктовал Александре Львовне: «Бог есть неограниченное все; человек есть только ограниченное проявление Его... Бог не есть любовь; но чем больше любви, тем больше человек проявляет Бога, тем больше истинно существует». Думается нам, что, утопив Личного Бога в пантеизме, Толстой запутался и в своем учении о любви. В Дневнике от 2-го марта 1891 года С.А. Толстая записала: «Когда я спросила, почему ты грустен, Левочка ответил: «Не идет писание о непротивлении злу». Еще бы шло! Этот вопрос всем и ему самому оскомину набил, обсужден со всех сторон. Ему надо художественной работы! Как попрет из него поток правдивого художественного творчества, его уже не остановить. А приступить трудно». От себя добавим: заделался Толстой моралистом-философом; занялся тем, на что не получил от Бога природного дарования. Вот и тоскует, сдав в архив свой литературный гений. Насмехаясь над всем православным, русским Толстой написал в 1902 году легенду «Разрушение ада и восстановление его» и стал читать вслух семье это, по словам Софьи Андреевны, «пропитанное истинно дьявольским духом
отрицания, злобы, глумления надо всем на свете, начиная с Церкви. Дети вторили адским смехом злорадствующему смеху отца, а мне хотелось рыдать...» За две недели до ухода из дому Толстого Софья Андреевна говорила мужу: «Ты, Левочка, ходишь молиться на прогулке. Помолись, подумай хорошенько о том, что ты делаешь под давлением этого злодея - доктора Черткова. Потуши зло, пробуди свое сердце к любви и добру, а не к злобе и к дурным поступкам. Забудь тщеславие и гордость, потуши ненависть ко мне как к человеку, который отдал тебе всю жизнь и любовь. Разбуди и смягчи свое гордое сердце, разбуди в нем Бога и любовь, о которых так громко гласишь людям». Вот поистине классические слова, в которых самый близкий к Толстому человек и знаток его душевной трагедии Софья Андреевна как нельзя лучше отражает все недостатки своего любимого, сбившегося с праведного пути мужа. А вот еще знаменательные слова сестры Толстого - матушки Шамординского монастыря монахини Марии, сказанные ей в беседе с сестрой русского профессора и философа Л.М. Лопатина: «Ведь Левочка какой человек-то был! Совершенно замечательный! И как интересно писал! А вот теперь, как засел за свои толкования Евангелия, сил никаких нет! Верно, всегда был в нем бес». Лопатина же от себя прибавила: «Я в этом никогда не сомневалась». Сестра Толстого матушка Мария в 1904 году сподобилась видения относительно тяжкого духовного плена, в котором находился ее брат Лев Толстой: «Ночь. Рабочий кабинет Льва Николаевича. За письменным столом, облокотившись, сидит он, а на лице его - отпечаток такого тяжелого раздумья, такого отчаяния, какого еще никогда я у него не видала... В кабинете непроницаемый мрак. Освещено только место на столе и на лице Толстого, на которое падает свет лампы. Вижу, раскрывается потолок кабинета, и оттуда, с высоты льется такой чудесный свет, какого нет на земле и не будет подобия; и в свете этом является Господь Иисус Христос и Его пречистые руки распростерты в воздухе над Львом Николаевичем. На него льется свет неизобразимый, но он как будто не видит его. И вдруг сзади Льва Николаевича с ужасом вижу из самой гущины мрака начинает вырисовываться и выделяться фигура - страшная, жестокая, трепет наводящая; и фигура эта простирает сзади обе свои руки на глаза Льва Николаевича, закрывает от них свет тот дивный. Вижу, Лев Николаевич делает отчаянные усилия, чтобы отстранить от себя эти жестокие, безжалостные руки... На этом я очнулась, и как бы внутри себя услышала голос: «Свет Христов просвещает всех». Есть правдивая русская поговорка: «От себя никуда не убежишь». Потребностью бежать куда-то страдают люди, у которых или совесть не чиста, или в человеке какой-то сумбур, хаос, беспорядок, или, как говорят, ум за разум заходит, будучи обременен неразрешимыми вопросами, которые не дают покоя вопрошающему. Этим страшным недугом бежать куда-то без оглядки страдал и Толстой. Уход из Ясной Поляны подготовлялся Толстым много лет, начиная с 1884 года, пока не осуществился в ночь на 28 октября 1910 года и не закончился смертью графа Толстого на станции Астапово 7-го ноября 1910 года. Да и в предсмертном бреду, по словам присутствовавшего там Ильи Львовича, умирающий до последнего вздоха, в мучительной душевной агонии борьбы организма со смертью, все повторял: «Бежать! Бежать и бежать»! Поистине, загадкой останется навсегда, почему этот измученный, больной физически и нравственно старик, без определенной цели, без заранее намеченного направления, только для того, чтобы
куда-нибудь скрыться и отдохнуть от тяжких нравственных пыток, сделавшихся уже невыносимыми, покинул свое насиженное, любимое им гнездо - Ясную Поляну? Загадочный уход Толстого не к «своим», темным, как их называла Софья Андреевна, толстовцам, где он мог бы в почете зажить, как он сам писал, «по- своему», а в Оптину пустынь, где он несколько раз, как бы преодолевая некую невидимую темную силу, пытался зайти к старцам; но, сделав шаг вперед, отступал назад - навеки останется тайной, унесенной Толстым в могилу. Мы совершенно согласны с биографами и знатоками жизни Толстого, что он при жизни неоднократно во всеуслышание заявлял, что абсолютно никто и никогда не вернет его в Церковь. Но нельзя забывать, что окружение ни одному представителю Церкви не позволило проникнуть к умирающему в комнату, а посему мы никогда не узнаем, не зашевелилась ли, не ожила ли у Толстого в предсмертные минуты искра Божия, тлевшая под хламом и гнетом накопившихся горделивых заблуждений? Кто знает, не происходила ли в душе Толстого страшная борьба в эти предсмертные минуты между желанием вернуться в лоно поруганной им Церкви и сознанием того смертоносного удара, которым он поразил бы всех почитателей, расписавшись в полной несостоятельности своего мировоззрения? Бывали случаи, когда человек духовно оживал в предсмертный час. Например, разбойник благочестивый ожил уже на кресте. А Ирод - властолюбивец, Пилат - политикан, Иуда - предатель - все они умерли и не ожили, хотя для Иуды еще оставалась возможность спасительного покаяния. Владыка Виталий рассказывал, как один его совершенно сбившийся с праведного пути и впавший в богохульство товарищ по Духовной академии в предсмертные часы со слезами умиления вспоминал и говорил посетившему его владыке Виталию, как они вместе проповедывали Слово Божие, будучи студентами, и как в конце беседы этот отчаянный богохульник выразил сильное желание покаяться и причаститься Святыми запасными Дарами из рук Владыки. Не этим ли опасением, как бы Толстой в последнюю минуту жизни не сказал: «Каюсь»! - был встревожен весь либерально-прогрессивный и безбожный мир? Не даром же ближайшие к умирающему почитатели так плотно, железным кольцом сомкнули свои ряды у одра Толстого и совершенно изолировали своего учителя от общения с внешним миром, и особенно с представителями Церкви! Ответить да или нет на этот вопрос никто не может. Откажись Толстой от своего безбожного, кощунственного злоучения, вернись в лоно Церкви перед смертью - и этим он не только молниеносно поразил бы своих поклонников и обезвредил бы Западный мир от увлеченного им в прелесть и пагубу полсвета, но и спас бы, возродил бы отторгнутую им едва ли не третью часть русской левой интеллигенции, сыгравшей пагубную роль в подготовке воцарившегося ныне на Руси безбожия. Не была бы тогда сброшена в пропасть великая нация; не посмели бы тогда враги России сорвать с нее все величие, всю красоту; не загубили бы они мощь Руси былой, Руси Святой, Руси Царской и Императорской. Тогда бы подошла Святая Русь-Матушка к таким высотам религиозно-нравственного бытия, с вершин которых поистине могла бы изречь свое веское, окончательное слово о действительном вселенском братстве народов по Закону Христова Евангелия — для установления всеми нами чаемого прочного мира во всем мире.
ФЕОДОР МИХАЙЛОВИЧ ДОСТОЕВСКИЙ (1821-1881) Величие православного пророка Воссиявшее на Руси Вселенское Православие сыграло самую благотворную роль в развитии русской культуры, многими не без основания называемой сердцем духовной культуры человечества. Хотя наши предки-язычники, пользуясь богатым воображением, создали в дохристианский период неисчерпаемое драгоценное сокровище устного народного творчества, однако природный ум славян никогда не достиг бы широты горизонта и высоты духовного взлета в своем творчестве, если бы он не был одухотворен дыханием древлеапостольского лучезарного Православия. Это православное миросозерцание помогло нашим гигантам литературно-художественного слова - Пушкину, Лермонтову, Гоголю и Достоевскому победить тлетворное влияние на них порочной и вредной среды. Пушкина спасло Православие, по его выражению, от развращающего влияния «проклятого влияния в лицее»; заложенные с детства семена Православия его бабушкой помогли Лермонтову в шестнадцать лет создать изумительной красоты и глубины стихотворение «Ангел», стяжавшее ему бессмертие в пантеоне мировой классической литературы; глубокое понимание первенствующего значения Православной Церкви помогло Гоголю стяжать заслуженную славу писателя мировой величины. Это же Вселенское Православие помогло Достоевскому вырасти в величайшего в мире литературного колосса и самого глубокого из всех когда-либо ходивших по Земле писателей с изумительным даром пророчества. Первые семена Православия заронила в душу Феди Достоевского его мать, Мария Феодоровна, учившая детей русскому чтению по рассказам из Священного Писания Ветхого и Нового Завета, с картинками. Повезло Достоевскому, как и Пушкину, с добрыми нянями, из которых одна (Лукерья) ввела его в волшебный мир наших русских сказок, с прекрасными релиозно-нравственными поучениями, а другая няня (Алена) учила трехлетнего Федю Богородичным молитвам. По словам самого Достоевского, с раннего детства он заучил и любил читать молитву: «Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, сохрани мя под кровом Твоим». Весьма благотворное влияние на впечатлительного и вдумчивого мальчика Федю имели также ежегодные поездки всею семьею на Богомолье в Троице-Сергиеву лавру. В молодости многие религиозно воспитанные в детстве люди часто переживают период критического пересмотря своей детской веры - для укрепления в ней. В этом периоде некоторые переживают иногда даже временный отход от своей веры, что случилось и с Достоевским, когда он, по его словам, «утратил Христа». Это продолжалось около года, в 1845-1846 годах, во время общения с Белинским, когда, как мы видим из «Дневника писателя», Достоевский нашел Белинского «страшным социалистом, который начал разговор прямо с атеизма». Достоевский откровенно признавался в своих колебаниях, называя себя: «дитя века, дитя неверия и сомнений». Однако добрые семена православного воспитания глубого коренились в колеблющемся писателе, и Достоевский, по доброй привычке с детства, даже во дни посещения кружка социалистов Петрашевцев, продолжал говеть и причащаться Святых Таин Христовых. Процесс окончательного укрепления в Православии был довольно продолжительным у Достоевского. Недаром же он сам любил повторять: «Моя осанна
через многие горнила прошла». До каторги Достоевский ощущал на себе влияние социалистов в кружке Петрашевского. Очутившись в Сибири, 27-летний Достоевский был скорее набожным, чем церковным человекам; в храм почти не ходил, но о Христе всегда говорил с восторгом. Жизнь на каторге не умертвила, а укрепила в душе Достоевского веру в Бога и в человека. Постоянно читая Святое Евангелие, подаренное ему женой декабриста Н.Д. Фонвизиной, Достоевский черпал в нем духовные силы для терпеливого перенесения всех тягостей каторжной жизни. Здесь у него началось близкое знакомство с русским народам в лице его товарищей по каторге. Отличаясь природной душевной чуткостью и проницательностью, уменьем найти в существе жалком и забитом, даже падшем, черты человечности, великий сердцеведец стал постепенно открывать черты высокой человечности, привязанности в дружбе, чуткости, душевного богатства даже у самых заклейменных и ошельмованных каторжников. За эти постоянные благородные поиски «искры Божией» в сердцах людей Достоевский заслужил столь почетное звание «великого искателя душевных кладов». Достоевский никогда не впадал в крайность хвалить всех и вся и не страдал так называемой нравственной неразборчивостью в отношении ко всем людям. Идеализируя одних по заслугам, он с полной правдивостью вскрывал все омерзительные, отталкивающие недостатки и пороки других, дабы предупредить в своем творчестве еще не сбившихся с праведного пути людей. Живя на каторге среди закоренелых преступников и отличаясь евангельской особенностью прощать «до семидесяти семи седьмин», Достоевский глубоко сострадал падшим, но не оправдывал их падения и не щадил самых жутких слов для изображения всех потрясающих озлоблений и заблуждений падших своих товарищей по каторге и с глубоким прискорбием писал: «Ни один зверь не может быть так жесток, как человек». В «Записках из подполья» он нарисовал трагическую картину живых примеров человеческого падения и с мучительным страданием в своем сердце глубоко и искренно жалел всех этих великих и малых грешников и, называя их несчастными, никогда не оправдывал их. Спасла самого Достоевского от неверия и сомнений не умирающая в нем с детства беспредельная любовь ко Христу. Уже в первую каторжную ночь, в страшные минуты полного отчаяния, Достоевский вспомнил Христа и, обращаясь к Нему с просьбой о спасении, открыл Святое Евангелие и прочел на первой попавшейся ему странице: «И они, вышедши, пошли в стадо свиное. И вот, все стадо свиней бросилось с крутизны в море и погибло в воде» (Мф. 8, 32). Глубоко задумался над этими словами Достоевский, а через двадцать лет из-под его пера вышел один из самых выдающихся и потрясающих идеологических романов - «Бесы». Уже после освобождения из каторжной тюрьмы Достоевский писал выше упомянутой Н.Д. Фонвизиной: «Я сложил себе символ веры в Христа. Этот символ не простой. Вот он: «Верить, что нет ничего прекраснее, глубже, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа и не только нет, но и с ревностью любви говорю, что и не может быть. Если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, то мне лучше бы хотелось остаться со Христом, нежели с истиной». Из этих слов Достоевского видно, что в то время он веровал во Христа как только идеального человека, а посему мог бессознательно допустить столь кощунственную мысль о возможности существования Истины вне Христа. Но даже такая глубокая вера во Христа - идеального человека помогала Достоевскому
противопоставлять христианский гуманизм атеистическому социалистическому гуманизму, на удочку которого во дни общения с Белинским и Петрашевским Достоевский чуть было не попал безвозвратно. Позже Достоевский обрел Христа Истинного как Богочеловека, путь к которому, по словам его, был не так легок; много мук перенес Достоевский и буквально выстрадал Его. В письме к племяннице С.И. Ивановой в 1868 году Достоевский писал: «На свете есть только одно совершенно прекрасное Лицо - Христос; но явление этого безмерно, бесконечно прекрасного Лица уж, конечно, есть чудо. Все Евангелие от Иоанна в этом смысле - Евангелие все чудо находит в воплощении Бога». Беспредельная любовь к Богочеловеку Христу доходит у Достоевского до готовности на все страдания как истинный путь ко Христу, памятуя слова Спасителя: «В мире скорбни будете, но дерзайте, яко Аз победих мир» (Ин. 16, 33). Или: «Печаль ваша в радость будет» (Ин. 16, 20). Путь ко Христу через страдания для Достоевского есть радостный путь к Невечернему Свету Того, иго Которого есть благо, и бремя Которого легко есть (Мф. 11, 30). Любовь ко Христу у Достоевского доходит до исступления или экстаза. Для него поистине «Жизнь есть Христос, и смерть - приобретение» (Фил. 1, 21). Через Христа Истинного, Который есть Путь, и Истина, и Жизнь, и слово Которого есть абсолютная Истина, Достоевский обрел и Истинную Православную Церковь Христову. Христа же Истинного Достоевский принял в душу от родного русского народа: «От народа я принял вновь в мою душу Христа, Которого узнал в родительском доме еще ребенком и Которого утратил было, когда превратился в европейского либерала» (Дневник писателя). Вот почему Достоевского всегда до глубины души трогала вера христолюбивого русского народа, возлюбившего Христа до сострадания Ему, до сораспинания с Ним. Вот почему уже незадолго до смерти, в 1881 году, Достоевский писал: «Я за народ стою, в его великие силы, которых никто не знает во всем объеме и величии их, я, как в святыню, верую» (Дневник писателя, 1880). Великий христолюбец и человеколюбец, Достоевский принял Русскую Православную Церковь так, как принимает ее народ, стараясь выполнять все предписания Ее и выражая искреннее желание «жить для бессмертия, и половинного компромисса не принимать». Достоевский говорил: напрасно некоторые думают, что народ интересуется только церковной обрядностью. Даже самые простые, неграмотные люди инстинктивно, интуицией своего чуткого сердца понимают истинное Православие глубже и лучше образованного общества. Окончательное, бесповоротное на всю жизнь возвращение в русскую Православную Церковь у Достоевского совершилось в шестидесятых годах, когда он, не обинуясь, стал называть себя «ревностным сыном Православной Церкви». С этого времени во всем творчестве его золотою нитью стало проходить вполне сложившееся православное мировоззрение, в свете которого он стал подходить к оценке своих героев. Сделавшись церковным человеком, Достоевский, по словам жены его Анны Григорьевны, аккуратно посещал храм Божий и особенно любил Страстную седмицу, говел с семьей, бывал на утренних и вечерних службах, готовясь к святым таинствам покаяния и причастия Святых Таин Христовых. Перед сном всегда приходил в детскую, благословлял детей, читал с ними «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся» и свою любимую с младенческого возраста молитву: «Все упование мое на Тя возлагаю». Чувствуя великую силу молитвы во время утешения в горе, Достоевский любил молиться и за заведомых грешников. Он
вложил в уста своего героя в романе «Подросток» Макара Ивановича молитву: «Помилуй, Господи Иисусе, и всех тех, за кого некому помолиться», а устами старца Зосимы, в «Братьях Карамазовых» Достоевский поучает, что «послушание, пост и молитва ведут к истинной свободе». Подобно Пушкину, Достоевский был потрясен содержанием великопостной молитвы: «Господи и Владыко живота моего», улавливая в ней всю суть христианского нравоучения. У русского народа научился Достоевский, как нужно каяться во грехах: «Натура моя подлая и слишком страстная; везде и во всем я дохожу до последнего предела», - так писал Достоевский своему другу Майкову. Глубина и искренность покаяния у него приближается к покаянию благоразумного разбойника на кресте. Как бичевал себя Достоевский в письмах к друзьям, к брату Михаилу и в разговорах с женой, ударяя себя в голову, проклиная все свои гнусные развлечения и увлечение азартными играми. Душа этого грешника в святые минуты покаяния горела такой подкупающей искренностью, - говорят критики, - что если бы Достоевский жил только этими искренними намерениями «быть лучше», то и тогда он приближался бы к святости. Ведь Бог и «намерения целует», - по словам святителя Иоанна Златоуста. Как истинный сын Православной Церкви Достоевский никогда не впадал в отчаяние. Он знал, что только хула на Духа Святого не отпустятся человеку ни в сем веке, ни в будущем. Грехи же воли, по слабости человеческой совершаемые, прощаются при искреннем покаянии. Как церковный человек, часто посещавший службы, Достоевский не раз слышал и бодрящие слова песнопения: «В бездне греховной валяяся, неисследную милосердия Твоего призываю бездну». В центре православного мировоззрения Достоевского стоит Бог, нерушимый, обязательный для всех нравственный закон, вера в загробную жизнь и бессмертие человеческой души. На своих отрицательных героях, дерзнувших сделать безумную попытку внести «поправки» в нравственный закон, или же заменить его другим, Достоевский показал, что этих зарвавшихся гордецов, переоценивших границы познавательных способностей рассудка и разума, ждет неминуемая физическая и духовная смерть - помрачение разума (Иван Карамазов) или же самоубийство (Кириллов в «Бесах»). Вскрывая безумие бунта человеческой мысли против установленного Творцом порядка в мироздании, указав при этом на пагубную роль модной философии: «Все дозволено», Достоевский гораздо глубже, чем его герои, заглянул в причины всех несовершенств в жизни людей, и он понял, что человечество все еще находится во власти первобытного эгоизма и борьбы за существование и тщетно стремится создать свое счастье посредством кровавой борьбы и права сильного. Достоевский зовет человечество прислушаться к внутреннему голосу совести нравственного закона, перешагнув который, человек физически и духовно погибает в борьбе всех против всех. Стоит только человеку нарушить в себе нравственный закон, и тут же сдерживаемый религиозно-нравственным воспитанием «зверь» в человеке убивает в нем все святыни его души, а пустое место заполняет дьявольской горделивой философией: «Все дозволено! Вы сами будете Боги»! Достоевский понял, что моральный постулат не есть изобретение человеческого разума, как думали его отрицательные герои, от которых он отказался. Конечная санкция этического импульса есть Истина Божественного Промысла, помогающая человеку отличать добро от зла и правду от неправды. Нравственный закон не является продуктом логических выводов человека. Он - продукт высшей мистической силы, лежащей выше границы познания человеческого
«умозрительного разума», Так учили и все верующие в Бога философы, начиная от Сократа. Философ Кант рассуждал так: откуда у человека взялась совесть? Ведь во внешнем мире нет ни свободы, ни различия между добром и злом. Может быть, от человека? Но веления совести часто враждебны низменным человеческим желаниям. Очевидно, эти веления совести идут от Верховного Законодателя и Судии мира - Бога. В земной жизни больше торжествует порок, и человек не может соединить доброделание со счастьем. Следовательно, должно быть такое Существо, Которое хочет и может где-то и как-то наградить добродетель достойным ее счастьем. Православная Церковь учит, что местом для полного и справедливого вознаграждения является Царство Небесное для бессмертной человеческой души в загробной жизни. Только глубокое проникновение в сущность православного вероучения помогло Достоевскому, как увидим дальше, разумно разрешить труднейшие религиозно-нравственные проблемы, в которых запутались впавшие в гордыню и переоценку своих познавательных способностей его отрицательные герои, зашедшие в такой страшный тупик противоречий, который привел их к неизбежному концу или самоубийства, или же помрачения их разума. Если природа дала Достоевскому исключительно гениальную способность безбоязненно и дерзновенно заглядывать в самые сокровенные тайники и лабиринты человеческой души, то Православие послужило для него светом Божественной озаренности, с помощью которой он нашел посильные, самые лучшие ответы на все вековечные вопросы религиозно-нравственного и философского содержания, которые с незапамятных времен волновали пытливый ум человеческий. В основу самого правильного подхода ко всем этим вопросам Достоевский поставил глубокую веру в безсмертие души. «Идея бессмертия, по словам Достоевского, есть сама жизнь, живая жизнь, ее окончательная форма и главный источник Истины». Только в свете Истины бессмертия, по Достоевскому, можно разрешить те проблемы, над которыми ломали голову подобные Ивану Карамазову «мудрецы и великие логики», метившие в «человекобоги» и кончившие в припадке полного отчаяния помрачением разума. Только глубокое проникновение в Православное вероучение помогло Достоевскому разумно разрешить одну из самых трудных религиозно-нравственных проблем об искупительном смысле страданий и о примирении страданий невинных людей, особенно детей, с понятием о Боге как Всеблагом и Вселюбящем Творце вселенной. Для предупреждения нас, как опасно для человека подходить к решению этой проблемы только с помощью ограниченного человеческого разума, Достоевский в романе «Братья Карамазовы» выводит художественный образец «великого логика» Ивана Карамазова, чересчур положившегося на свой, как ему казалось, сверхчеловеческий разум и зашедшего в тупик и дебри неразрешимых противоречий. Начал Иван с протеста против существования в мире зла, а дошел до метафизического восстания против Самого Бога и вечной мировой гармонии. Зарвавшийся в своих мудрствованиях, непосильных для человеческого разума, Иван никак не мог найти пути к «снятию ответственности с Бога за существующее в мире зло». Углубляясь в несовместимость Божественной справедливости и вечной гармонии с существованием потрясающих примеров страданий невинных детей, Иван пришел к заключению, что мир стоит «на нелепостях». Великому «логику» зло, допускаемое Богом в мире, уже само по себе становится «атрибутом», естественной принадлежностью Самого Божества, и Бог в
понятии запутавшегося логика теряет Свою абсолютную ценность. Протестуя против всех сверхъестественных объяснений и метафизических «утешений» в решении мучившей его, так называемой «теодицеи», или оправдания Бога и Его справедливости с существованием зла и страданий в мире, Иван приходит к своего рода «антроподицее», или оправданию человека во всех его поступках, с возведением в ранг «человекобога». Страшные душевные муки переживает Иван, запутавшийся в своих суждениях и выводах, но остановиться уже не может, стараясь, во что бы то ни стало, «мысль разрешить» до конца, ибо, по остроумному замечанию Алеши Карамазова, «ум у Ивана в плену этой мысли». Алеша удивляет и даже раздражает Ивана своими простыми, исходящими из глубины души этого «младенца веры» рассуждениями. В идеологической борьбе с Алешей страшно горячится Иван, приводит ему потрясающие случаи страданий невинных детей, младенцев и с великой горечью в своем исстрадавшемся сердце и воспаленном мозгу говорит Алеше: «Не Бога я не принимаю, Алеша! Я только билет почтительнейше Ему возвращаю в мировую гармонию. Я не против существования Бога, а против мироздания с существованием невинных страдальцев». Алеша в ответ не успел рассказать Ивану о добровольных страданиях Христа, как из уст Ивана полилась «Легенда о Великом Инквизиторе», выслушав которую, Алеша опять с присущей ему кротостью и искренностью заметил: «Это Рим, а не Христианство! Твой Инквизитор не верит в Бога. Вот и весь секрет». Не пошел сам Достоевский за своим героем Иваном Карамазовым в его размышлениях о невозможности оправдания и примирения страданий с благой волей Божества. Просвещенный мудростью евангельской, Достоевский сразу же нашел оправдание невинных страданий в сораспинании Христу Невинному невинных детей. Как бы ни страшны были жертвы и кровь замученных невинных младенцев, но разве крестные страдания невинного Христа-Спасителя за грехи всего мира не являются еще более страшной жертвой? Несомненным главным камнем преткновения Ивана в решении вопроса о смысле страданий Достоевский видит в полном отсутствии у Ивана веры в бессмертие человеческой души и ее небесную жизнь, где всем сораспинаемым со Христом невинным страдальцам обещана вечная награда. Вот почему Достоевский так ценил высшую идею веры в бессмертие души, называя эту идею «живой жизнью, ее окончательной формой и главным источником истины», в свете которой должны разрешаться все религиозно-философские проблемы о смысле жизни и конечной цели существования человека на земле. Работая над темой страданий, Достоевский, несомненно, много почерпнул ценного для себя из книги Многострадального праведного Иова, о котором он узнал еще в детстве, читая с матерью рассказы из Священной Истории Ветхого Завета. Личность Многострадального праведного Иова так потрясла Достоевского, что он перечитывал книгу Иова много раз. Уже на старости лет, в 1875 году, в письме своей жене Достоевский пишет: «Читаю книгу Иова, и она приводит меня в болезненный восторг. Бросаю читать и хожу по часу в комнате, чуть не плачу. Эта книга, Аня, одна из первых поразивших меня в жизни, когда я был почти младенцем». По окончательном укреплении в Православии, вдумываясь в содержание книги Иова, Достоевский понял, что страдания посылаются Богом иногда совершенно невинным - для испытания их верности Богу и для представления их во всем величии их праведности, как это было с многострадальным и праведным Иовом. Преклоняясь пред неисповедимыми путями Промысла Божия и памятуя
мудрые слова Священного Писания, что для человека, сотворенного Богом, так же неразумно спорить с Богом, как горшку обижаться на горшечника - Достоевский воспринял христианское смирение своего положительного героя старца Зосимы и не пошел за безумствующим Иваном и навсегда остался на стороне Бога и Премудрости Его. В озарении лучей света Христовой веры Достоевский в корне изменил и свою концепцию политического социализма. В юности своей, постепенно переходя от идеализма Шиллера к увлечению идеями французского утопического социализма, Достоевский представлял рождающийся социализм в розовом цвете, сравнивал его с Христианством и принимал его лишь за «поправку» к Христианству - так писал Достоевский в «Дневнике писателя» за 1873 год, когда он уже разочаровался в политическом социализме. От социализма спасла Достоевского неумирающая в нем беспредельная любовь ко Христу, и он со всей искренностью бросился в объятия Православия, каясь в своих заблуждениях. Устами подпольного человека Достоевский совершенно отрекается от атеистического гуманистического социализма, покупаемого, как он говорит, ценою рабства и превращения людей в рабочий скот. Ненависть Достоевского к социализму доходит до крайних пределов. Решающим фактором в политической жизни всех народов Достоевский считает религию, а у нас на Руси - идеал Православия. Если спросить, в какой социализм верит русский народ, он, не задумываясь, ответит: «Вселенская Церковь - вот наш социализм»! Устами своих героев поучает нас Достоевский, что ни один народ не создал своего счастья на началах только науки и разума, без религии. А так как социализм по существу своему есть движение атеистическое, то никогда ему не создать общечеловеческого благополучия на земле. Социализм чужд самой сущности православного русского самосознания, как движение для России наносное, выросшее на Западе на почве борьбы между буржуями и пролетариями, утратившими веру в высшие духовные ценности и скатившимися к мещанскому благополучию, с древне-языческим лозунгом «Хлеба и зрелищ». По замыслу Достоевского, типичным социалистом является страдающий безверием и злой волей нравственный урод, создатель «новой системы устроения мира» Шигалев, который, выходя из безграничной свободы, пришел к необходимости безграничного деспотизма. Все, что было раньше, для Шигалева глупо. По учению Шигалева, для достижения настоящего счастья народа нужно разделить все человечество на две неравных части: девять десятых человечества должны быть превращены в послушное стадо; одна десятая человечества должна иметь свободу личности и безграничные права. В эту систему Шигалева входит шпионаж с обязательным доносом. Все рабы, и в рабстве все равны. Шигалев говорит: «Я сосчитал и нашел, что нас много! Учитель, смеющийся с детьми над Богом; адвокат, защищающий образованного убийцу; прокурор, трепещущий на суде, что он недостаточно либерален - все наши». Живя в Женеве, Достоевский посетил там Международный Конгресс Мира, где встретил крупных идеологов социализма и с большим возмущением прослушал речь Бакунина и его призыв «огнем и мечом все ниспровергнуть и начать строить новую мировую жизнь в царстве осуществленного социализма». Много уделил внимания Достоевский анализу потенциальных духовных способностей, живущих в тайниках ума и сердца русского народа. Главным мерилом для определения годности или никчемности народов является присутствие
или отсутствие у того или другого народа чувства сознания своей греховности и угрызения совести. Пропащий тот народ и обречен на неминуемую погибель и исчезновение с лица земли, если этот народ грешит и не чувствует, что грешит, а думает, что так и надо поступать. Тот же народ, который сознает и искренно кается в своих грехах, тот имеет под собою прочный духовный фундамент для своего процветания. Подходя с таким мерилом к народу русскому, гениальный «искатель человеческих кладов» подметил и оценил в русском народе способность искренно каяться в своей греховности и ошибках: хотя наш народ пакостит ежедневно, но в лучшие минуты, во Христовы минуты, он никогда в правде не ошибается; судить русский народ мы должны не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем светлым вещам, по которым он в самой мерзости своей вздыхает; если народ и падает и безобразничает, то ведь о нравственной силе народной нужно судить не по размерам его падения, не по силе безобразия, а по той высоте духа, на которую он в состоянии подняться, когда придет тому срок; наш народ грешит, говорит Достоевский устами Старца Зосимы, но он сознает свой грех, сокрушается, раскаивается; не бойтесь греха людей, любите человека во грехе, осуждая его грех; русский народ никогда не был рабом в душе, и чем беднее он, тем боголепнее правда в нем, внутренняя свобода, послушание внешней зависимости и безграничное сострадание; сердце русского человека всегда имеет в себе великую жажду благообразия, совмещает горячий русский патриотизм с космополитизмом, ибо идеал русского народа - благо всего человечества: подавай ему вселенское счастье, иначе он не успокоится; русский народ жаждет участия в общечеловеческой духовной жизни и цивилизации, но без отрицания элемента национальной самобытности и православного духа у народа; все национальности должны быть живыми, всеми цветами радуги сияющими народностями и ни в коем случае не должны быть сведены к одной бесцветной мертвой космополитической абстракции безличного и отвлеченного понятия человечества; всякий народ до тех пор народ, пока ищет своего Бога, веруя, что только своим Богом он победит; это не потому, что Бог русский, а потому, что русский Бог Истинный, поэтому атеисты и неправославные не могут быть настоящими русскими; русский народ весь - в Православии. Русская вера, русское Православие - это единственная народа нашего святыня; в ней его идеал, вся правда и цель жизни. Русский народ никогда не согласится, чтобы зло было нормальным состоянием людей. Тот, кто не понимает Православия, тот никогда и ничего не поймет в русском народе. Не менее велик был и пророческий гений Достоевского. Современники его плохо прислушивались к пророческим словам его, но для нас, свидетелей исполнившихся предсказаний, слова его - Божественное откровение. Впечатление получается такое, что его пророческие вещания о судьбах России и всего мира как будто были им списаны с русской и мировой трагедии наших дней. И снова волнует нас и удивляет Достоевский своей изумительной прозорливостью о той страшной бездне падения, в которую погрузился человек. Проникая в сокровенные тайники человеческой души, Достоевский, подобно Дантэ,
дал нам потрясающую картину человеческих страданий на земле. В этом смысле Достоевский, со своей погруженностью в неразгаданные тайны человеческой души и с редкой в мире способностью улавливать будущие судьбы России и всего человечества, действительно вполне заслуженно величается непревзойденным мировым гением. Бесы и бесенята, о которых пророчествовал Достоевский, целыми легионами спустились на залитую кровью нашу грешную землю. Эти бесы правят ныне свой сатанинский бал среди зашедшего в тупик и нравственно обанкротившегося человечества, очутившегося на огненном вулкане и ожидающего своей физической гибели. Уже не гиперболой, а страшной правдой звучат пророческие слова Достоевского: «Ни один зверь не может быть так жесток, так артистически художественно жесток, как человек». Бледнеют перед современными убийцами максимально отрицательные герои в творчестве Достоевского. В наш безбожный и безумный век народились убийцы, совершающие уже не индивидуальные убийства, а истребление целых народов во имя тех же бесовских идей «всеобщего блага народного» и «мировой гармонии». Что всего ужаснее, эти убийства миллионов жертв в наш безумный век являются уже не стихийными убийствами в революциях и гражданских войнах, а сатанинской системой и дьявольским планом, возведенными в «закон» убийства - в закон, основанный на философии злодейства, с безумным лозунгом «Все дозволено»! Упивается своими победами над расчеловеченными, забывшими Бога, совесть и страх убийцами исконный враг рода человеческого дьявол - сам ложь и отец лжи. Какое изумительное пророческое предвосхищение нашей безбожной эпохи улавливал интуицией своего чуткого сердца и прозорливого ума Достоевский, когда он был еще на каторге. Позже в «Записках из мертвого дома» он выразил это пророчество таким образом: «Если вы думаете, что вы видите перед собой человека, уже достигшего предела своего падения, вы ошибаетесь! Бездна человеческого падения не имеет пределов». Потрясающе точны и глубокомысленны предсказания Достоевского о грядущей революции в России! В революцию русский народ будет втравлен путем народного развращения и насилия. Хотя европейская революция начнется в России, не встретив должного отпора, но не в одной России ей пановать; ее подлинное место в Европе, где зарождается бесовская зараза. В России же, если и заведут парламент, то в нем только все переругаются. Устами героев романа «Бесы» Достоевский подробно предсказывает, как будут готовиться к революции враги России - все эти левые и безбожные интеллигенты, «умственные пролетарии и беспочвенные межеумки». «Надо одно, два поколения развращенного, неслыханно подленького, чтобы обратить человека в гадкую, трусливую, себялюбивую мразь... Мы пустим в народ сначала смуты, неслыханный разврат! Мы всякого гения потушим во младенчестве! Мы провозгласим разрушение, пустим пожары! Тут каждая шелудивая кучка пригодится. Ну, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видывал! Замутится Русь, заплачет земля по старым богам». Достоевский бьет тревогу. Безбожный анархизм близок. Наши дети увидят его. Интернационал распорядится, чтобы европейская революция началась в России, где начнут строить Вавилонскую башню, а кончат антропофагией (людоедством). Революция в России будет не столько экономическим движением и
даже не политическим, сколько противорелигиозным, противонародным, противорусским, потому что революция будет зверской, и кончится она тем, что зальют весь мир кровью, разрушат святыни, а потом испугаются. Предсказание Достоевского о грядущем людоедстве и об осквернении святынь полностью исполнилось. Во время великих голодовок на советской Руси после гражданской войны и в период коллективизации было множество случаев людоедства. «Начнут разрушать храмы, осквернять святыни, а потом испугаются», - писал Достоевский. И это предсказание исполнилось. Сначала разрушали великолепные храмы, оскверняли святыни, грабили и продавали церковные ценности, а потом, как бы испугавшись, начали восстанавливать некоторые из разрушенных и оскверненных храмов - не для молитвы, а для развлечения туристов. Прозорливое предвидение Достоевским тяжких испытаний, обрушившихся в наши дни на русский народ и на все человечество, не затуманило в нем светлого оптимизма и веры в грядущее торжество Правды Божией на Святой Руси. Для осуществления этого, всеми нами чаямого возрождения Исторической России, Достоевский зовет нас на путь Евангельский, на самый близкий контакт с Новым Заветом, где только и можно найти ответы на все религиозные и нравственные, философские и общественные, даже политические и экономические вопросы. За самое подробное предсказание всех этих грядущих, а ныне уже сбывшихся страданий русского народа, Достоевского заслуженно называют новозаветным пророком. И если первая половина предсказаний Достоевского о величайшей трагедии России уже исполнилась или продолжает исполняться - не только в предсказанных им деталях, но часто даже в буквальных выражениях, то невольно крепнет наша вера и в осуществление всех других его пророчеств, особенно же о грядущем светлом возрождении во всем Христу Истинному послушной Исторической России. На фоне гениального творчества Достоевского точно золотыми россыпями и драгоценными камнями горят и светятся бодрящие мысли пророка о возрождении нашей не просто многострадальной Матушки России, а Великомученицы и Молчальницы. Вот некоторые из пророчеств Достоевского о возрождении России, которые он дает нам на мрачном фоне страшных испытаний: 1. Хотя бунт на Руси начнется с атеизма, грабежей всех сокровищ, низложения религии, разрушения храмов и обращения их в казармы и стойла, однако, эта революция против Бога кончится тем, что один гад пожрет другого гада, и Бог воскресит Россию! 2. Все эти жестокие мучения человеческие от безбожного хаоса обязательно приблизят нас снова к Богу, ибо у многих почувствуется невыносимая тоска без Бога. Религиозность поднимется на небывалую высоту. И для нас, русских, вечно останется религия и Россия как одно целое. Русский национализм - это Православие, ибо без Православия мы превратимся в рабов. 3. Русская нация никогда не допустит себя до окончательного истребления. Русские и все славяне подымутся духом в страдании, укрепятся политически в угнетении, а главное - среди рабства и угнетения русские объединяются в любви и Христовой Истине. Спасла нас религия от монгольского ига и от Смутного времени. Придет через нее и победа над сатанистами, обязательно придет! 4. От инока придет спасение России! Из русской хаотической стихии образуется дивный космос: Русский Бог, Русский Христос, Который обновит все
человечество, воскресение которого возможно только русской мыслью, русской верой. «Не оживет, аще не умрет». Вот и Россия должна пройти путем зерна. Беснование русской стихии должно дойти до предела, до полного выявления всего адского, а затем бесы должны войти в стадо свиней и ввергнутся в бездну, а из ожившего семени вырастет перед изумленным миром исполин - могучий, праведный, мудрый, кроткий. 5. Не отчаивайтесь! Когда начнет просветлевать у нас помутившийся ум, никто не захочет стать за идею о необходимости озверения. 6. Предвидится страшная, колоссальная, стихийная революция, которая потрясет все царства мира, с изменением лика мира сего. Весь мир будет залит кровью. Однако и весь европейский бунт окончится торжеством Христианства, особенно же Православия. Незадолго до смерти Достоевский писал: «Я за народ стою, в его великие силы, которых еще никто не знает во всем объеме и величии их, я как во святыню верую». «Неверующий деятель у нас в России ничего не сделает, даже будь он искренен и гениален! Это помните! Из народа выйдет спасение, из веры и смирения его! Народ встретит атеиста, поборет его, и станет снова единая Православная Россия»! Оставаясь ревностным православным христианином до последних дней своей жизни, Достоевский сподобился истинно христианской кончины. За три дня до смерти по приглашению больного Феодора Михайловича священник отец Мегорский поисповедывал и причастил его Святых Таин Христовых. В самый день смерти Достоевский попросил подать ему Евангелие и по привычке, установившейся еще в Сибири, на каторге, открыл Евангелие наугад и попросил жену читать открытое место из Евангелия от Матфея (3, 14-15): «Иоанн же удерживал Его и говорил: мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: оставь теперь (не удерживай!), ибо так надлежит нам исполнить всякую правду». «Ты слышишь? И ты меня не удерживай! Значит, я сегодня умру», - сказал Достоевский и закрыл Евангелие, которое он весь день то читал, то прикладывал к своему сердцу и только к вечеру отдал его сыну и тихо скончался 28 января 1881 года. Никогда еще ни Петербург, ни другой какой-либо русский город не видывали таких торжественных, величественных и умилительных похорон. До тридцати тысяч почитателей, представлявших все сословия русского народа, провожали гроб, в котором лежал величайший колосс русской литературы, занявший самое почетное место «среди верховных небожителей в пантеоне классиков всего культурного мира». Постоянно сменявшиеся почитатели на руках несли гроб, в котором лежал благороднейший великан духа, с широким и любвеобильным сердцем, готовым утопить в себе всю мировую скорбь страждущего человечества. Это Великая Россия несла смертные останки родившегося в безсмертие великого сына своего, мудрого учителя, вдохновенного пророка, мысли которого, подобно горным вершинам, были всегда обращены ввысь, к небу, заставляя и читателей «горняя мыслить, а не земная». В гробу лежал тот, кто дерзновенно проникал в самые сокровенные тайники и лабиринты мятущегося человеческого ума и сердца. Семьдесят две делегации от культурно-общественных организаций несли венки. За гробом шли многие из тех, кого он возродил духовно силою своей проницательности и величием своего гения. Печальная весть о светлой кончине
Достоевского молниеносно пронеслась по всем отдаленнейшим уголкам Матушки России, и из глубины миллионов опечаленных сердец вырывались молитвенные вздохи о вечном и светлом упокоении в Царстве Небесном того, кому так мучительно скупо и редко улыбалось счастье на земле. Чудное заупокойное православное пение, умилительно трогательное и гармонически примиряющее оставшуюся позади печаль земную с радостью торжества вечной жизни над смертью разливалось из уст лучших певцов пятнадцати столичных хоров и возносилось на небеса, сливаясь с торжественным перезвоном колоколов Александро-Невской лавры, встречавшей останки новопреставленного раба Божия Феодора для погребения их в уготованной могиле, в церкви Святого Духа. Погребен Достоевский 1 февраля 1881 года. Да будет ведомо всем, что все самое великое, самое глубокое и гениальное, потрясшее весь мир литературное сокровище Достоевского вышло из-под его пера после окончательного укрепления его в Православии. Достоевский был ревностный сын Православной Церкви, с непоколебимым желанием жить для бессмертия. Хотя творчеству Достоевского не чужды были и положительные типы прекрасных людей, однако любвеобильный, добрый и сердечный врач, как бы памятуя слова Священного Писания, «не здоровые нуждаются во враче, но больные», Достоевский спешил как можно глубже понять и отразить в своем творчестве прежде всего самых несчастных, надорванных, заблудших, падших и одержимых этих максимально отрицательных жертв обуявшей их дьявольской гордыни и преклонения пред «сверхчеловеческим», как им казалось, «всемогущим разумом». Нас поражает монументальный труд Достоевского «Братья Карамазовы», с отрицательным героем Иваном. Для автора этот роман был только введением к более важному роману с положительным и идеальным героем Алешей. К сожалению, ранняя смерть помешала Достоевскому осуществить этот замысел. Однако уже в «Братьях Карамазовых» был намечен тип Алеши, жаждущего узнать и понять Правду Божию, всегда со вниманием слушающего Старца Зосиму и уже начавшего беспокоиться за своего брата Ивана. Лаконически спокойные и неожиданные замечания Алеши по поводу сказанного Иваном буквально ставили в тупик или приводили в ярость влюбленного в свою «премудрость» и «непогрешимость» старшего брата Ивана. Желая убедить Алешу в правоте своего протеста против существующей мировой гармонии, разгоряченный Иван приводит потрясающие примеры страданий невинных младенцев, что по его крайнему разумению никак нельзя примириться с Божественной Справедливостью Всеблагого Творца вселенной. Как же реагирует на это «не мудрствующий лукаво» Алеша? Услышав слова Ивана о почтительнейшем возвращении им билета в мировую гармонию, Алеша, потупившись, произносит только два слова: «Это бунт»! Заметив, что Ивану не понравилось слово «бунт», Алеша начинает говорить об искупительных страданиях невинного Христа за грехи мира, а Иван перебивает его своей длинной «Легендой о Великом Инквизиторе», выслушав которую, Алеша разбивает всю эту «грандиозную» философию неправославного христианина двумя умными замечаниями: «Это Рим, а не Христианство»; «Инквизитор твой не верует в Бога Истинного, вот и весь секрет». Словами Старца Зосимы Достоевский намечает художественный образ героя будущего романа - Алеши. Алеша благословляется Зосимой на «иночество в миру», на женитьбу и жизнь в мире для неустанной борьбы за торжество в
человеческой жизни «приматства, или первенства духовного начала», долженствующего быть положенным во главу угла истинно человеческой жизни на земле. К этому трудному жизненному подвигу уже начинает готовиться Алеша. Другой положительный герой, князь Мышкин в «Идиоте» - смиренный, беззлобный человек «не от мира сего», по отзывам литературной критики, буквально затмил все предыдущие попытки во всей мировой литературе создать художественный образ положительного, прекрасного человека, хотя по утверждению самого Достоевского, он в созданном образе не выразил и десятой доли того, что хотел в смысле глубины изображения христолюбия, сострадания, всепрощения, самоотвержения, мудрости, юродства и особенно - полного христианского смирения, самой великой силы, какая только может существовать на свете. Не желая сделать из князя Мышкина абстрактный и безжизненный тип, олицетворение «идеального человека», Достоевский наделяет своего героя человеческими слабостями - непрактичностью, нетактичностью, наивностью и беспомощностью в борьбе со злом. Будучи человеком «не от мира сего», князь Мышкин, как выражается Аглая, «по своему главному уму лучше всех, ибо главный ум у князя лучше, чем у всех; такой даже, какой им и не снился». Уделяя меньше всего внимания положительным типам, Достоевский с исключительной страстью и пламенным творческим горением отдавался изображению максимально отрицательных типов, погружаясь в самый страшный, мало исследованный мир самых несчастных, одержимых гордыней сатанистов, возомнивших себя сверхчеловеками и даже человекобогами, которым все дозволено, и среди которых поэтому не может быть виновных. Не стесняясь величать себя даже «интеллектуальными фельдмаршалами», громят эти бунтовщики Божественный порядок в мире, дерзновенно внося свои смелые «поправки» в Божественное мироздание. Они отрицают вложенный в самую душу человека нравственный Божественный Закон и в своем безумии доходят даже до отрицания самого Божества: «Рече безумец в сердце своем: несть Бог». Некоторые из бесноватых или одержимых бунтовщиков доходят до того, что «начинают считать самой высшей идеей в мире идею, что «Бога нет». «Ну а если Бога нет, значит, я сам бог», - говорит Кирилов в «Бесах». Желая доказать на деле, что он сам, и больше ни кто иной, есть хозяин его судьбы, Кириллов кончает свою жизнь самоубийством, ибо чтобы стать «человекобогом», надо побороть в себе страх смерти. По мысли Кириллова, все несчастье человека - в его стремлении к обещанному Христом и Его учениками бессмертию человека и будущей загробной жизни. Преклоняясь перед всепоглощающей смертью, не пощадившей даже Христа, Этого, по словам Кириллова «высшего Человека на земле и чуда, которое никогда больше не повторится», Кириллов рассуждает: «Бог необходим, а посему Он должен быть». Но рационалистическая мысль приводит к выводу, что Бога нет и что не может быть Бога. С такого рода двумя противоречивыми, но разумом допускаемыми идеями, человеку жить нельзя, и в припадке отчаяния окончательно запутавшийся в своих умствованиях и выводах Кириллов лишает себя жизни. На примере Кириллова Достоевский учит нас, что в мире, лишенном идеи бытия Божия и веры в бессмертие души человеческой, жить невозможно. На Кириллове Достоевский окончательно развенчал безумную идею сверхчеловечества, задолго до возникновения этой идеи у Ницше. Кириллов, утративший веру в Бога и в бессмертие, хочет отомстить кому-то и в припадке страшного
озлобления совершает, так сказать, логическое убийство. Сам же Достоевский в свете Православия окончательно постигает идею безсмертия как живую идею сущности жизни, как окончательную форму и главный источник Истины и высшего смысла человеческой жизни на земле. Далеко ушел в область своей погибели Иван Карамазов, откровенно заявляющий, что если бы человек был уверен, что Бога нет, тогда сам человек мог бы ввести новый закон «утилитарной нравственности» под лозунгом: «Все дозволено, а посему нет виновных»! Но сам он продолжал верить в Абсолютное Начало, ему только не нравится порядок в мироздании. Кириллов шагнул еще дальше: он отверг не только Бога, но и самый принцип бытия Божия, внутренний смысл самой возможности существования Божества. Все эти обезумевшие, падшие и одержимые суть не вымышленные только идеи и олицетворения пороков и заблуждений. Они - живые человеческие личности, к которым духовный врач Достоевский подходит со свойственной ему жалостью и состраданием, желая даже в них, под хламом заблуждений обуявшей их дьявольской гордыни и крайней самовлюбленности во всемогущую силу разума, найти хотя бы самую маленькую искорку человечности. На своих отрицательных героях, переоценивших границы познавательных способностей человеческого разума и впавших в гордыню, Достоевский наглядно подтвердил справедливость мудрой народной поговорки, что «лбом стенки не прошибешь» и что всех этих безумцев ожидает трагическая участь крыловской лягушки, захотевшей сравняться с волом и с натуги лопнувшей и околевшей. Пустив под откос физической и духовной погибели Ивана Карамазова, ужасного предтечу философа Ницше, тоже кончившего умопомрачением, самоубийцу Кириллова и подобных им одержимых, сам Достоевский остался на стороне Бога, на нерушимой скале Православия, непоколебимо веруя, что только «чистые сердцем Бога узрят» и что высшая ступень познания достигается не умом, а сердцем, и что Правда ближе к сердцу, чем к разуму. Необыкновенная сила мысли, внутреннего анализа и безподобного мастерства особенно ярко отразилась в драматической мистерии Достоевского «Великий Инквизитор». Таких бессмертных страниц, как в этой легенде, по их потрясающему драматизму и глубокому проникновению, в мировой литературе больше нигде не найти. Указав на три отвергнутых Спасителем совета диавола в пустыне, как можно привлечь к себе все народа мира - превращением раскаленных камней пустыни в хлебы; чудесным низвержением с крыши храма; поклонением диаволу для завоевания всех царств мира, Достоевский раскрывает великую трагедию инквизитора, попавшего на эту приманку дьявола. Инквизитор полностью отверг практическую ценность для этой победы ответов Спасителя диаволу - не одним хлебом будет жить человек, но и всяким словом, исходящим из уст Божиих; не искушай Господа Бога твоего; отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи». Приведем суть этой легенды. По милосердию своему Христос обходит землю в образе человеческом, в котором однажды ходил по земле пятнадцать веков назад. Встреча Христа с Инквизитором происходит в южном городке испанской провинции Севильи, где накануне совершилось сожжение около ста еретиков в присутствии короля, двора, рыцарей, дам и кардиналов Великим Инквизитором - будто бы во славу Бога. С тихой улыбкой сострадания молчаливо проходит Христос. Солнце
любви горит в Его сердце. Лучи света, прощения и силы текут из его очей. Народ устремляется к Нему, только что воскресившему из мертвых дочь знатного гражданина. Появляется девяностолетний Инквизитор, не в кардинальском одеянии, как вчера, а в грубой монашеской рясе. Зловещим огнем сверкают его глаза, видевшие все совершившееся. Толпа молча склоняется до земли перед Инквизитором, а на Христа накладываются руки и ведут Его в тюрьму, в здании судилища, куда входит и Инквизитор. ...Зачем пришел нам мешать? Завтра же сожгу Тебя на костре - как злейшего еретика, а народ, целовавший Твои ноги, по одному моему мановению бросится подгребать к Твоему костру угли. Ты все передал папе, и все теперь у папы. Пятнадцать веков мы мучились с данной Тобой свободой. Теперь кончено. Принесшие к нашим ногам свободу ныне счастливы. Не отнять Тебе данного нам права связывать и развязывать. Ты отверг умного духа в пустыне, с мудростью которого нельзя сравнить всю премудрость земли. Мы накормим хлебом людей во имя Твое и солжем, что во имя Твое. Мы им скажем, что послушны Тебе. Мы их обманем, но Тебя не пустим к себе... Ты гордишься избранными, а мы успокоим всех, и у нас все будут счастливы. Мы разрешим им грешить и скажем, что грехи с нашего позволения будут искуплены. Все будут счастливы, кроме тысяч управляющих ими, ибо только мы, хранящие тайну, что солгали во имя Твое, будем несчастны. Тихо будут умирать все верные нам, и за гробом обрящут лишь смерть, хотя мы будем их манить к себе вечной небесной наградой... Зачем же Ты пришел мешать? Я ли скрою от Тебя тайну нашу? Может быть, Ты хочешь услышать ее из уст моих, так слушай же: мы уже давно не с Тобой, а с ним, искушавшим Тебя в пустыне. Мы взяли от него то, что Ты отверг. Я примкнул к сонму тех, которые исправили подвиг Твой... Завтра же Ты увидишь наше послушное стадо, которое бросится подгребать угли к костру Твоему, на котором сожгу Тебя за то, что пришел нам мешать, ибо кто более всех заслужил наш костер, так это Ты!... Завтра сожгу Тебя. Узник все время слушал Инквизитора проникновенно, тихо смотря ему прямо в глаза, не желая возражать. Инквизитору хотелось услышать от Христа что-нибудь горькое, страшное. Пленник же молча приблизился к старику и тихо поцеловал его в бескровные девяностолетние уста. Вот и весь ответ. Вздрагивает старик... Что-то шевельнулось в конце губ его. Он отворяет дверь тюрьмы и говорит Ему: «Ступай и не приходи более, не приходи вовсе. Никогда! Никогда»! Пленник уходит. А старик? Поцелуй горит на его сердце, но он остается в прежней идее. Не под силу Инквизитору идеал Христа - быть совершенным, как Отец Небесный совершен есть. Не хотел Инквизитор понять, что чем выше идеал, тем труднее приближение к нему. Какова была цель этой пламенной легенды, вложенной в уста Карамазова Ивана? Чтобы показать величие Православия. Достоевский дает возможность Ивану высказаться до конца, излить всю желчь и всю досаду на Православие, веру в которое он хотел подорвать в по-детски чистой душе Алеши. Добился своей цели Иван? Нет. Словами, вложенными в уста Алеши, Достоевский сокрушает весь религиозно-философский балаган Ивана: «Но это нелепость! - вскричал Алеша, краснея. - Поэма твоя есть хвала Иисусу, а не хула, как ты хотел того. Это Рим, да и Рим не весь. Это неправда - это худшие из католичества инквизиторы, иезуиты. Какие это грехи людей берет на себя Инквизитор? Какое это проклятие берет он на себя для счастья людей? Твой страдающий Инквизитор, может быть, и в Бога не верует. Не может быть
такого фантастического лица, как твой Инквизитор. Это одна фантазия... Ты, может быть, сам не веришь в Бога», - с чрезвычайной скорбью вырвалось вдруг у Алеши. Со свойственной Достоевскому гениальностью и потрясающей художественной силой был изображен и кошмар Ивана Карамазова. Про Достоевского говорят, что его гений особенно был поразителен в анализе героев его романов, стоящих на границе между нормальностью и ненормальностью их душевной организации. В кошмаре Ивана Достоевский блеснул и своим глубоким проникновением в полную ненормальность окончательно спятившего с ума Ивана. Накануне белой горячки ужасным напряжением воли Иван всячески отдалял свое окончательное умопомешательство. Наконец, пошел к доктору и узнал, что у него расстройство в мозгу и начало галлюцинаций. У отказавшегося лечиться Ивана начался бред, или развитие болезненных ненормальных представлений и раздвоение личности на двух Иванов - вопрошающего и отвечающего на самые ехидные, дьявольски хитрые «проклятые вопросы», засевшие навеки в его больном мозгу. Самая мучительная трагедия Ивана в том, что он никак не может дать себе ясного отчета: «Что это, я сам говорю, это моя галлюцинация, воплощение меня самого, только с одной моей стороны, или же это сидит на диване гость, какой-то реальный «джентльмен», без конца задающий мне мучительные вопросы?» Иван прикладывает мокрое полотенце к голове, надеясь, что его «гость» испарится. Когда же тот выразил удовольствие, что Иван с ним на «ты», Иван воскликнул: «Дурак! Что же я «вы» что ли буду тебе говорить! Но я тебя не принимаю за реальную правду. Ты ложь, болезнь моя, ты призрак... Молчи! Иначе я тебе пинков надаю»! «Моя цель достигнута! - воскликнул гость. - Раз ты бранишься и собираешься надавать мне пинков, значит веришь в мой реализм». На это Иван ответил: «Браня тебя - себя браню! Ты - я сам, только с другой рожей... Ты не сам по себе; ты - я, и более ничего! Ты дрянь, моя фантазия». Особенно взбесило Ивана, когда гость, по точному выражению самого Ивана, начал подносить ему, как какую-то новость, все давно пережитое, перемолотое в уме его, давно отброшенное. Но гость не унимался. Он продолжал напоминать Ивану все мучительно трудные вопросы о Боге, бессмертии, о новой нравственности, с уничтожением нравственной преграды, когда человеку будет «все дозволено», о явлении в мир гордого «человекобога». Но Ивана особенно задело за живое, когда гость заговорил о «молодом мыслителе и авторе поэмы «Великий Инквизитор»: «Я запрещаю тебе говорить о «Великом Инквизиторе», - воскликнул Иван, весь покраснев от стыда. Но гость продолжал: «Вот ты говоришь: «все дозволено»! и шабаш. Все это очень мило. Захотел мошенничать, зачем бы еще кажется санкция истины! Но уж таков современный русский человек: без санкции и смошенничать не решится, до того уж истину возлюбил». Гость все больше увлекался своим красноречием, насмешливо поглядывая на Ивана, который не выдержал, схватил со стола стакан и с размаху пустил в оратора. Смахивая с себя брызги чаю, гость саркастически воскликнул: «Сам же меня считает за сон и кидается стаканами в сон. Это по-женски. Я подозревал, что ты делал только вид, что заткнул свои уши, а ты слушал»... Некоторые из отрицательных героев Достоевского не погибли, потому что они каялись в своих горделивых заблуждениях и в попытках разрешить
непосильное для человеческого разума и, осознав ограниченность познавательных способностей, смирялись и спасались. Так случилось с юношей Раскольниковым в романе «Преступление и наказание». Жертва утилитарной морали, допускающей убийство «для блага общества», Раскольников убил, как ему казалось, никому ненужную старуху во исполнение гуманного долга перед человечеством. Однако, совершив преступление, Раскольников, метивший в «Наполеоны» стал испытывать угрызения совести, осознал невозможность изменить Высший Нравственный Закон, вложенный в человека, раскаялся в заблуждении и почувствовал неумолимую потребность «загладить грех» великими страданиями, заслуженным наказанием. Мы видим, как Достоевский сводит две одиноких души: одержимого идеей убийства «для общего блага» Раскольникова и блудницу поневоле Соню Мармеладову. Эти две падших души через глубочайшие сострадания друг ко другу обретают светлую жизнь и полное примирение со своей страданиями успокоенной и удовлетворенной совестью. Святая грешница Соня, умиравшая физически для спасения семьи от голода и возраставшая духовно, художественным гением Достоевского рисуется точно сошедшей со страниц Нового Завета и делается величайшей и самой лучшей из всех женщин в его творчестве. Соня спасает Раскольникова, воспитывает его в Православии и, спасая его, спасается сама. Сцена, где эти две возрождающихся души вместе читают о воскрешении Лазаря, беседуют о Боге и Христианской религии, подчеркивает истинное величие православного гения Достоевского и его духовную силу в самом ярком свете. На каторге Соня делается не только спасительницей Раскольникова, но и ангелом хранителем для всех каторжан в Сибири, куда Соня и Раскольников были сосланы. Каторжники обожали Соню, при встрече со своей матушкой Софьей Семеновной снимали шапки и низко кланялись. Бегло обозрев главнейшие моменты в творчестве великого писателя, мы упомянем о его блестящем выступлении на торжествах по случаю открытия в Москве памятника Пушкину. Промыслу Божиему угодно было, чтобы наш избранник, уже давно заслуживший себе славу мирового классика, на закате своей земной жизни, за семь месяцев до кончины, смог еще раз блеснуть на весь мир своим гением, достигнувшим высочайшей точки своего величия. Мы имеем в виду его знаменитую речь, произнесенную в Обществе любителей русской словесности на пушкинских торжествах в Москве 8-го июня 1880 года. В эту речь Достоевский вложил весь свой гений, весь свой жизненный опыт и все ценные обобщения его многолетнего и вдумчивого анализа сущности русской Правды и исторической миссии России в ее служении общечеловеческому братству народов. Эта речь Достоевского, сказанная в преддверии близкой его кончины, поистине прозвучала как лебединая песнь мудрого учителя истинной человечности и заступничества за всех униженных и оскорбленных. В этой пламенной речи вспышка могучего гения Достоевского, достигнув апогея своего величия, стала подлинным апофеозом великого ума и сердца нашего избранника. В этой вдохновенной речи Достоевский со всей силой убедительности доказал, что ни один русский писатель не понимал так глубоко, как Пушкин, в чем заключается Правда Русская. Достоевский призвал русское общество стать на единый спасительный путь слияния со всем русским народом: «Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве... Не вне тебя правда, а в тебе самом;
найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой, - и узришь правду. Не в вещах эта правда, не вне тебя и не за морем где-нибудь, а прежде всего в твоем собственном труде над собою. Победишь себя, усмиришь себя - и станешь свободен, как никогда и не воображал себе, и начнешь великое дело, и других свободными сделаешь, и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя и поймешь, наконец, народ свой и святую правду его». Далее Достоевский говорит о значении Пушкина: «Положительно можно сказать: не было бы Пушкина, не было бы и последовавших за ним талантов... Но не в поэзии лишь одной дело, не в художественном лишь творчестве: не было бы Пушкина, не определилась бы, может быть, с такою непоколебимою силой наша вера в нашу русскую самостоятельность, наша сознательная уже теперь надежда на наши народные силы, а затем и вера в грядущее самостоятельное назначение в семье европейских народов. ...В европейских литературах были громадной величины художественные гении - Шекспир, Сервантес, Шиллер. Но укажите хоть на одного из этих великих гениев, который бы обладал такою способностью всемирной отзывчивости, как наш Пушкин. И эту способность, главнейшую способность нашей национальности, он именно разделяет с нашим народом и тем, главнейше, он и народный поэт. Самые величайшие из европейских поэтов никогда не могли воплотить в себе с такой силой гений чужого, соседнего, может быть, с ним народа, дух его, всю затаенную глубину этого духа и всю тоску его призвания, как мог это проявлять Пушкин. Напротив, обращаясь к чужим народностям, европейские поэты чаще всего перевоплощали их в свою же национальность и понимали по-своему. Даже у Шекспира, его итальянцы, например, почти сплошь те же англичане. Пушкин лишь один изо всех мировых поэтов обладает свойством перевоплощаться вполне в чужую национальность. Вот сцены из «Фауста», вот «Скупой рыцарь» и баллада «Жил на свете рыцарь бедный». Перечтите «Дон Жуана», и если бы не было подписи Пушкина, вы бы никогда не узнали, что это написал не испанец. ...Не было поэта с такою всемирною отзывчивостью, как Пушкин, и не в одной только отзывчивости тут дело, а в изумляющей глубине ее, а в перевоплощении своего духа в дух чужих народов, перевоплощении почти совершенном, а потому и чудесном, потому что нигде ни в каком поэте целого мира такого явления не повторилось. Это только у Пушкина, и в этом смысле, повторяю, он явление невиданное и неслыханное, а по-нашему, и пророческое, ибо... Ибо что такое сила духа русской народности, как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечности? Став вполне народным поэтом, Пушкин тот час же, как только прикоснулся к силе народной, так уже и предчувствует великое грядущее назначение этой силы. Тут он угадчик, тут он пророк». И, наконец, Достоевский говорит о назначении русского человека: «Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только... стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите... Стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и всесоединяющей, вместить в нее с братскою любовью всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову Евангельскому Закону!
Пусть наша земля нищая, но эту нищую землю «в рабском виде исходил благословляя Христос». Почему же нам не вместить последнего слова Его?» Сутуловатый, небольшого роста, обыкновенно с опущенной головой, усталыми глазами и тихим голосом, Достоевский совершенно преобразился, произнося речь. На эстраде он точно вырос, гордо поднял голову, глаза на бледном от волнения лице заблистали, голос окреп и зазвучал с огромной силой, а жесты стали энергичными и повелительными. Сдержанное волнение в зале все росло и росло. Когда же Федор Михайлович кончил свою речь, бурная овация прорвалась с неслыханным и невиданным в жизни восторгом. Речь Достоевского поразила даже иностранцев. Профессор русской литературы в Парижском университете Луи Лежэ, приехавший специально на пушкинские торжества, был совершенно поражен блеском и силой речи Достоевского. Находясь под обаянием этой речи, он заявил, что хотел бы передать свои впечатления Виктору Гюго, в таланте которого он видел много общего с дарованием Достоевского. Тургенев со слезами обнимал своего старого врага. Иван Аксаков заявил, что он не будет говорить после такой речи, назвав ее событием в русской литературе. Победоносцев в письменном приветствии благодарил Достоевского, что ему удалось «отодвинуть назад безумную волну», которая готовилась захлестнуть памятник Пушкина. От русских женщин Достоевский получил огромный лавровый венок, который он после праздника привез к памятнику Пушкина и возложил его к ногам своего учителя. Вернувшись с праздника, Достоевский писал жене: «Когда я провозгласил в конце о всемирном единении людей, зала была как в истерике... люди плакали, рыдали, незнакомые обнимали друг друга и клялись быть лучшими и любить друг друга». В заключение скажем, что о Достоевском написано больше, чем он сам написал. Приведем несколько отзывов о нем разных авторов. «Достоевский указал мировой литературе новый подход, самое тщательное проникновение в сокровенные тайны и движения человеческого духа, куда ни один из мировых писателей не дерзнул заглянуть так глубоко». (Бернард Герни, «Сокровище русской литературы»). «Достоевский - никем еще не превзойденный гений по глубине сочувствия общечеловеческому горю. Едва ли жил когда-либо на земле другой писатель с такой готовностью утопить в своем широком и любвеобильном сердце всю мировую скорбь мятущегося и страждущего человечества» (Морис Бэринг, «Обзор русской литературы»). «Это не в «Фаусте» Гете, но в «Преступлении и наказании» Достоевского так потрясает нас вся глубина скорби в человечестве» (проф. Брюкнер). «Я по совести не могу допустить, чтобы до сих пор культурные люди не начали искать встречи с душой, из которой вышли волнующие страницы романов «Преступление и наказание», «Бесы», «Идиот» и другие. Как можно забыть этого колосса в литературе; этот величайший из всех великих шедевр любви и сострадания человечеству» (Джованни Папини, подражатель Ф.М. Достоевского, прозванный итальянским Достоевским). «Достоевский, возможно, единственный человек, который простил бы всем и вся до семижды семидесяти раз... Он верил, что Христианство является единственным решением всех загадок бытия и наилучшим законом в повседневной жизни... Достоевский - пророк Христианского Возрождения» (Проф. Фелпс, Йельский Университет).
ВКЛАД РУССКОГО ГЕНИЯ В МИРОВУЮ КУЛЬТУРУ С незапамятных времен древности все великие и просвещенные народы мира вносили свою долю в храм общечеловеческой культуры. В этом величественном храме собраны все наилучшие достижения человеческого гения - плоды вдохновенного творчества народов. И как жалок тот народ, который только раболепно усвоил богатство общемировой культуры, а сам не вложил в ее сокровищницу ничего своего нового, индивидуального и ценного. Истинная и полноценная культура человечества есть не что иное как многогранное проявление творческой деятельности человеческого духа и мастерства в пяти изящных искусствах - архитектуре, искусстве зодчества; в скульптуре - искусстве изображать красоту объемных форм в статуях; музыке - гармонии звуков; живописи - искусстве изображения видимого и невидимого мира; литературе - искусстве описания окружающего мира и происходящих в нем событий, воспоминаний, чувств, предчувствий. Сравнивая эти изящные искусства, мы находим, что скульптура в изображении красоты форм и оттенков мысли и чувства схватывает только один момент мысли, чувства; только одно положение тела. Живописи более доступен внутренний мир человека, чем скульптуре; но и живопись схватывает изображаемое только в один момент времени. Музыка, хотя и выражает самые разнообразные душевные состояния и чувства и производит сильное впечатление на душу человека, однако ничего ясного, определенного не дает уму и сердцу слушателя. И только литература, изображая бесконечное богатство человеческого духа в разные моменты жизни посредством слова, в то же самое время есть и звук, и картина, и определенная, ясно выраженная мысль. Русский народ, вступив в семью просвещенных народов мира, не остался в долгу у человечества, и в храм мировой культуры вошел не учеником, не слепым подражателем, а даровитым творцом своей, воссиявшей на весь мир, самобытной, своеобразной православной культуры. Охватив своим всеобъемлющим гением всю глубину и ценность мировой мысли, всю широту и разнообразие культурных достижений, всю полноту красоты и гармонии во всех пяти изящных искусствах, русский народ весь этот запас мировой культуры не только усвоил, но и украсил, осветил, обогатил, согрел глубоким чувством своего широкого любвеобильного сердца и внес в эту сокровищницу живую струю своего национального, индивидуального и оригинального творчества. Выражаясь словами большого знатока и ценителя отечественной культуры Г.В. Голохвастова, «в мировую христианскую культуру нашей эры влилась живая струя культуры русской, православной в самой ее сущности. И как могучее горячее течение Гольфштрема, извиваясь в водах необъятных океанов, приносит живительное тепло и расцвет природы тем берегам, мимо которых оно проходит, так и творческая стихия русской народной души явно оказывает неотразимое, изумительно благотворное влияние свое на склад и развитие мировой культуры, многими не без основания заслуженно называемой сердцем духовной культуры всего мира». Уже давно просвещенные страны почтили нашу культуру искренним преклонением, изумляясь ее титаническому росту и едва ли не единственному в своем роде величию и своеобразной красоте. Для иностранного мира русская литература «прозвучала голосом гиганта мысли и духа, проснувшегося от глубокого сна. И то, что он сказал, наконец, всему миру, вполне заслуживает того, что мир
тысячу лет терпеливо ждал, пока заговорит этот гигант литературно-художественного слова» (проф. Фелпс). Называя наших классиков «верховными небожителями в пантеоне литературных классиков всего мира», иностранцы восхищаются и преклоняются перед духовной силой и художественным совершенством нашей классической литературы. Бернард Герни говорит: «Шестьдесят веков цивилизации подарили миру три самых совершенных литературы: греческую, английскую и русскую. Русская литература, будучи самой молодой из этих трех совершенных литератур, производит величайшее впечатление самой полной зрелости». Русская литература есть продукт «вечного духовного начала, парящего и царящего над всеми ничтожно мелочными изменениями в политической и общественной жизни народов мира». Иностранцы узрели в русской литературе новый подход «к вечным вопросам философии жизни, тщательное проникновение в самые сокровенные тайны и движения человеческой души, куда другие представители литературы боялись и боятся заглянуть». По словам английского литературного критика Мориса Бэринга, у заглянувших в самую глубину сложных лабиринтов человеческого сердца бесстрашных русских писателей «самое широкое сочувствие общечеловеческой скорби исходит из глубины широкого русского сердца, способного обнять и утопить в себе всю мировую скорбь мятущегося и страждущего человечества». Все больше начинают ценить иностранцы не столько малодоступную им в переводе поэтическую и эстетическую красоту русского художественного слова, сколько общечеловеческие идеи, согретые редким в мире выражением трогательно искренней человечности или вселенскости. Именно это глубоко искреннее филантропическое направление в русской литературе, согретое дыханием лучезарного Православия, и сделало нашу литературу общемировой привлекательной и притягательной силой для иностранцев. Простота, прямота, задушевная и искренняя непосредственность, честность и редкая способность наших художников слова кристаллизовать и отшлифовывать в художественную форму общенародные чаяния и мысли страждущего человечества и придают нашей литературе характер вселенскости или универсальности, что составляет основную черту русского национального гения, нашей идеологии и нашей «особенной стати». Нравится иностранцам наша литература еще и потому, что идеи всемирного значения русские писатели предлагают не в сухих, догматических наставлениях, а в живой форме их изумительно яркого художественного совершенства. Затрагиваемые в русской литературе вопросы по широте, глубине и захвату в них интересов общечеловеческого значения часто так же необъятны, как и весь мир. Освежающая оригинальность и проницательность героев в русских романах и их вечно волнующие человечество религиозно-философские и общественные вопросы часто бывают полезны и приятны иностранному читателю, как свежий ветерок, пронесшийся через широкие степные просторы. Причем эта широта и необъятность русского романа измеряется не количеством страниц, а качеством содержания. Глубокие и оригинальные мысли наших писателей, подобно золотым россыпям и алмазным камням, радуют просвещенное человечество то своей своеобразной красотой, то счастливыми находками новых душевных качеств в сложных лабиринтах человеческого сердца, то новым бесстрашным и смелым проникновением в глубинные тайны человеческой души, то сбывшимся пророчеством таких провидцев, как великий Достоевский.
По словам иностранцев, ум русских писателей с объективной точностью фотографического аппарата и с реалистической верностью воспроизводит все переживания героев романов. Русский писатель с пером в руке является самым правдивым человеком на земле. В галерее русской славы светят на весь мир и удивляют всех наши мастера слова гармоническим сочетанием национально индивидуального русского с лучшим мировым и общечеловеческим наследием всех времен и народов. Нашим писателям оказалось по плечу сочетать в себе светлый дух и спокойную мудрость Гете; широту суждений и смелых заключений французских энциклопедистов; вольное дерзание мысли и свободолюбие Байрона; шекспировскую проникновенность в тайники человеческого сердца; волшебную, таинственную и единственную в мировой литературе способность Пушкина, образно выражаясь, перевоплощаться в другие нации с чудодейственной способностью проникать в тайны душ других народов с такою точностью и правдивостью, как будто бы Пушкин сам являлся представителем этих народов. В этом отношении Пушкин оказался непревзойденным никем, даже по сравнению с такими колоссами, как Шиллер, Сервантес, Шекспир. Русская культура, заняв самое почетное место в пантеоне мировой литературы, прославилась на весь мир и бессмертной чарующей музыкальной красотой народной песенной стихии. До небес превозносится везде вышедшая на широкие просторы всего мира и благолепная красота православного церковного пения, и классическая светская музыка наших композиторов, и народная русская песня. Гоголь говорит: «Покажите мне другой народ, у которого было бы столько чудных песен. У русского народа песней сопровождается каждый шаг жизни, от рождения до смерти. С песнею пеленают ребенка. С песней работают в поле. С песнею провожают солдат на военную службу. С песнею венчают и хоронят людей». И когда Россия созрела для культурного развития своего музыкального гения, истинным композиторам классической музыки оставалось только спуститься в это народное сокровище, в эти глубокие «молодцы» народного творчества и наполнить сосуды свои этим народным сокровищем и пленять весь мир сладчайшими симфониями. «Не мы, а народ истинный творец русского слова, музыки и пения», - говорил Михаил Иванович Глинка. Подобно Пушкину, Глинка тоже припал ухом к родной земле, к живым истокам, бившим ключом из недр народной души и напоенный соками древнерусской безыскусной песенной стихии, стал являть миру свое стройное, классическое музыкальное творчество и тем водрузил над русскими просторами знамя самобытной национальной музыки, которая стала мировой музыкой. Кажется, не найти ныне на всем белом свете такого уголка, куда бы не заносилась русская музыка. Соперничая с мировыми музыкальными творениями других стран, русская музыка сделалась лучшим и постоянным украшением всех симфонических концертов, радиопрограмм и телевизорных передач во всех странах мира. И кто ныне не слыхал чарующих гармоний отца русской национальной музыки М.И. Глинки? Подобно тому как все выдающиеся писатели вышли из гоголевской «Шинели», так и все великие композиторы вышли из оперы Глинки «Жизнь за Царя». Да, все началось с Глинки - и эпическое дыхание Бородина, и музыкальный натурализм Мусоргского, и лирическая чарующая грусть Чайковского, и классический монументализм Глазунова, и сказочно волшебная русская песенность Римского-Корсакова.
Неудивительно поэтому, что когда «настал России черный год», наша чарующая русская национальная музыка покинула пределы родной земли и пошла странствовать по белу свету, вызывая у всех народов то искренние слезы, то восхищение неслыханной красотой. Надо видеть, как в переполненных театрах, залах, аудиториях рукоплещут все нации, все народы бессмертной русской музыке. Надо видеть, как озаряются сердца слушателей светлой радостью и счастьем, чтобы убедиться, как глубоко задевает за душу иностранцев эта дивная и пленительная красота свято-церковной и светской песенной стихии, сотворенной многими поколениями тысячелетней Великой России. И покатилось по всему миру проникновенное, благолепное церковное пение и русская песня чародеев певцов квартета Н.Н. Кедрова. С затаенным дыханием слушали американские студенты казаков Донского хора С.А. Жарова; сибирских певцов под управлением Васильева; казаков-платовцев Кострикова. Восемь тысяч восторженных любителей церковного пения, заполнив до предела Собор Парижской Богоматери, слушали хор Афонского с солистом Шаляпиным - «Сугубую ектению», «Покаяния отверзи», «Разбойника благоразумного». Понеслось русское пение по всему свету белому, по далекой Австралии, по пустынной Африке. Возили на слонах по Индии нашу славную музыку донцы-казаки Кострюкова, певцы Платовцы. С материка на материк летает пленивший весь мир Донской Казачий хор под управлением С.А. Жарова. Где же кроется ключ к пониманию этой красоты русской народной песенной стихии? На этот вопрос дают ответ сами же иностранцы в своих газетных рецензиях. Секрет мирового отклика на нашу русскую музыку и пение коренится в самом характере автора этого музыкального сокровища - самого русского народа в целом. Русская чуткая, правдивая и добрая душа народа звучит, светится и отражается в русском пении и музыке, хватающая всех за сердце. Глубокое страдание за поруганную Правду Божию, простота, прямота и доходящая до детской наивности непосредственность, врожденная универсальность, широта умственного кругозора у русского народа, ищущего вселенской гармонии и благообразия в мире - вот что так чувствуется в русской песенной стихии и волнует человечество, которое через свое прикосновение к этому музыкальному сокровищу невольно притягивается к нему. Прославилась Историческая Россия и своей живописью. Весь мир знает и ценит картины И.Е. Репина (Бурлаки, Крестный ход в Курской губернии, Смерть Царевича Иоанна, Запорожцы, пишущие грамоту султану). Все восхищаются картинами И.К. Айвазовского, чародея маринной живописи, которого так восхищало море. Никому не подражая, он не имел соперников в своем творчестве. На его полотнах запечатлелась неиссякаемая красота моря, то ласково плещущегося, то могущественного и грозного (Черное море, Прибой, Морской берег, Прощание, Перед бурей, Гроза, Корабельное крушение, Всемирный потоп, Сотворение мира). Дороги русскому сердцу и труды В.В. Верещагина (На Шипке все спокойно, Панихида по убитым). Прославился и В.М. Васнецов (Богоматерь, Иконы в Киевском Владимирском соборе, Богатыри). Любят русские И.И. Шишкина, пейзажиста (Рубка леса, Сосновый лес, Лесная глушь, Рожь). Захватывают внимание картины С. Судейкина (Масленица); Нестерова (Святая Русь, где среди пейзажа русской зимы стоит Христос с сонмом святых, а к Нему стекаются труждающиеся и обремененные); В.И. Сурикова (Боярыня Морозова, Утро стрелецкой казни). Славилась Святая Русь особенно своею религиозною живописью, или
иконографией, особенно же иконографией Божией Матери. Не было ни одной большой церкви, где бы не имелось чудотворной иконы Божией Матери, или копии с такой иконы. Где же теперь эти святые иконы, украшенные драгоценными камнями, золотыми и серебряными ризами, согретые миллионами жарких свечей, перед которыми проливали слезы матери-страдалицы - наши Марфы да Аграфены, на копеечных воску ярого свечах которых прочно покоилась наша Русь державная, наша Родина Православная? Где теперь миллионы других чтимых икон, бывших неотъемлемой частью изящного искусства живописи на Святой Руси? Ответ очень ясный, но скорбный до глубины души. Если не все, то великое множество этих икон, украшенных бриллиантами, в золотых и серебряных ризах, предварительно ограбленных и оскверненных нечестивыми управителями России после революции, было распродано на торжищах мирового рынка. И без неугасимых лампад горят немеркнущим светом дивные лики этих святых икон в частных домах и в музеях по всему миру, удивляя человечество изумительной светозарной красотой красок, художественным совершенством, наипаче же частыми обновлениями и источаемыми от них чудесами. Выдвинула Русь из своего народа и выдающихся скульпторов. Ф.И. Шубин - известный ваятель статуи Екатерины II и бюстов Румянцева и графа Шереметева; С.С. Пименов - профессор скульптуры, создатель колесницы в четыре лошади над фронтоном Александрийского театра; сын его, Н.С. Пименов - создатель известной статуи Русского парня, играющего в бабки и Мальчика, кормящего птичку; ему же принадлежат: Воскресение Христово и Преображение Господне - в Исаакиевском соборе; прославился П.П. Трубецкой, скульптор- реалист, своей конной статуей Александра III в Петербурге, которую красные варвары назвали «Пугалом» и сняли; М.М. Антокольский создал статуи Ивана Грозного, Петра Великого (в Петергофском парке), Летописца Нестора, Христа перед судом. Умирающего Сократа, Ермака, Спинозы, Ярослава Мудрого и другие. Может похвалиться Святая Русь и архитектурным искусством. Русские зодчие достигли высокого совершенства еще в XVI веке. Постников и Барма соорудили Храм Василия Блаженного в Москве в ознаменование покорения Казанского ханства Иваном Грозным. Зодчие подарили России столько великолепных архитектурных памятников, что потребовалось бы много страниц для одного их перечисления. Среди них - Храм Христа Спасителя в Москве, разрушенный коммунистами, Исаакиевский собор в Петербурге, оскверненный и переделанный в антирелигиозный музей, и бесчисленное множество других соборов, храмов, часовенок и милых русскому сердцу маленьких церквушек - жемчужин древнерусского зодчества. О врожденном чувстве красоты и любви русского народа ко всему прекрасному красноречиво свидетельствуют также созданные на Руси Императорский Фарфоровый завод и Императорская гранильная фабрика в Петербурге. Фарфоровые изделия Императорского завода всегда конкурировали своим изяществом и изысканной тонкостью красоты с известными иностранными заводами - Севрским под Парижем и Мейсенским под Дрезденом. Знаменитая Императорская Гранильная фабрика явила беспримерное совершенство в шлифовке мрамора, драгоценных и полудрагоценных камней, удивляя иностранцев своими изделиями на всемирных выставках в Лондоне, Вене, Париже и Чикаго. Императорская Гранильная фабрика украсила чудной мозаикой полы в Петербургском Императорском Эрмитаже, облицевала
мозаикой стены Исаакиевского собора, отшлифовала восемь малахитовых колонн в Зимнем Дворце и два величественных саркофага над гробницами Императора Александра II и его супруги Императрицы Марии Александровны в Петропавловском соборе. О величии и совершенстве творческих изящных достижений этой гранильной фабрики свидетельствует роскошная, гигантских размеров, ваза из орлеца, минерала розового цвета, добываемого на Урале. Эта ваза хранится в Ватиканской библиотеке как дар Императора Николая Первого. Для лиц, интересующихся нашей архитектурой, скульптурой, светской живописью и иконографией, существуют дореволюционные роскошные сборники и альбомы, хранящиеся в университетских и публичных библиотеках культурных стран. Да и нынешние управители России, разбазарившие и уничтожившие огромную часть ценных памятников русского искусства, поняли, наконец, что именно эти памятники несравненной русской культуры и были всегда главным магнитом для привлечения туристов в Россию, а посему в спешном порядке взялись они за приведение в порядок и реставрацию уцелевших памятников русского искусства. Научным исследовательским учреждениям, музеям архитектуры приказано заняться составлением альбомов русского деревянного зодчества и реставрацией светской и церковной живописи в полуразрушенных и забытых храмах, малых церквушках, часовенках и вообще навести порядок во всем, что еще не разрушено, не уничтожено и чудом уцелело из богатейшего когда-то искусства Исторической России. Если ко всем уже перечисленным отраслям изящных искусств мы добавим наш классический Русский Императорский балет, никем еще не превзойденный на балетных сценах всего мира (Анна Павлова, Карсавина, Кшесинская, Нижинский); если мы вспомним оперного артиста самородка из крестьянской семьи, Федора Ивановича Шаляпина, с которым никто из оперных мировых певцов не мог соперничать; если мы примем во внимание, что наши знаменитые актеры (Щепкин, Мочалов, Ермолова, Федотова, Савина и другие) по артистическим достоинствам не уступали таким мировым светилам драматического искусства, как лондонские актеры Эдмунд Кин и Давид Гаррик и французские актрисы Елизавета Рашель и Сара Бернард; если вспомним, какую славу приобрели себе наши драматические театры - Александринский в Петербурге, Императорский Малый в Москве и Московский Художественный театр Станиславского и Немировича-Данченко; если мы напомним читателю об одном из великолепнейших художественных центров в мире - Императорском Эрмитаже в Петербурге, с его роскошной, богатейшей картинной галереей и нумизматической коллекцией и собранием разных реликвий баснословной ценности, а также Третьяковскую Картинную галерею в Москве, по преимуществу состоящую из картин русских художников, и целый ряд Императорских музеев, по богатству коллекций занимающих почетное место среди музеев мира - после всего этого легко будет понять и убедиться, какой громадный и ценный вклад внесла Историческая Россия в артистическую и художественную часть мировой культуры. Не осталась в долгу наша Историческая Россия у просвещенных стран и в области научных достижений, о которых в этой книге будет дана особая статья - «Вклад Исторической России в мировую науку». При знакомстве с культурным вкладом русского гения в мировую культуру невольно возникают вопросы, в чем загадка колоссального успеха нашей культуры? Где нужно искать корень такого ее расцвета? Как могли воссиять на весь мир наши гениальные самородки, творцы культуры, вышедшие из глубинных недр русского народа?
На эти вопросы с полной уверенностью можно ответить, что краеугольным камнем, на котором прочно зиждется наша многогранная культура, было воссиявшее на Руси Вселенское Православие. Правда, наши предки-язычники, отличаясь умом, талантами и богатым воображением, еще в дохристианский период украсили зарождающуюся тогда русскую культуру неисчерпаемыми сокровищами устного творчества, спускаясь в глубокие недра которого, наши композиторы и писатели наполняли свои сосуды живительной влагой от неисчерпаемых истоков народной мудрости, фантазии, красоты. Однако, вдумываясь в историю развития нашей культуры, мы ясно видим, что русско-славянский гений никогда не достиг бы такой глубины и широты творческого размаха, если бы он не был одухотворен вселенским дыханием нашего лучезарного Православия. «Православие оплодотворило духовно нашу культуру, и язык Церкви стал языком народа. Церковь создала единство Русской Земли» (Хомяков). «Монастыри и места уединения отшельников стали духовными академиями родного народа; пастыри и иноки - его профессорами. В полумраке келий Киево-Печерской лавры стараниями летописца Нестора начала писаться русская история. Неуклюжие переплеты церковной Псалтири породили Ломоносова, и вышло так, что читавший эту Псалтирь на клиросе «архангельский мужик стал разумен и велик» именно благодаря Церкви» (И. Константинов). По словам писателя-философа В.В. Розанова, Православие есть не только корень русской культуры, но и вершина этой величайшей в мире культуры, потому что у русских народ и его Церковь едины. По словам чешского писателя В.Я. Клофача, кладезь истинной человеческой культуры находится в России, где культура воссияла в Русской Церкви, давшей миру неведомую до того литературу и искусство. По словам английского мыслителя Джоржа Уишборна, Запад не сумел создать настоящей христианской цивилизации, потому что латинская и немецкая расы превознесли вещественное над духовным и сотворили себе бога из мамоны. Приход новой, свежей силы, принципы истинного братства и Царства Христианского на земле, развитие лучшей цивилизации, чем на Западе, принесет будущий русско-славянский век. Французский писатель-историк Вогюэ говорит, что русские писатели, без ведома их самих, в самых затаенных уголках своего сердца всегда остаются христианами. Евангелие - вот книга, которая символизирует и их самих, и их дух. «Промысл Божий устроил так, что мы получили Православие уже облеченным в славянскую речь. Из кирилло-мефодиевского Боговдохновенного дела выросла Историческая Россия. Эта Россия, став православной, стала всецело православной. В этом - промыслительное своеобразие России. Народное умоначертание слилось с Православием нераздельно» (архимандрит Константин). В «Очерках по истории Русской Литературы XIX века» проф. И.М. Андреев дает ключ к объективно-научному пониманию литературного сокровища, созданного православным гением наших классиков. В этих «Очерках» ясно и убедительно подчеркивается, как заложенные с детства семена Православия парализовали тлетворное влияние порочного наследства и развращающего сердце и ум светского воспитания творцов нашей литературы. Под сводами Святогорского монастыря у Пушкина зародилась идея написать трагедию «Борис Годунов». Пушкин вложил всю мощь своего
православного гения в летописца Пимена, создав которого, он сам «пленился духовной красотой» своего героя. Православие сделало Пушкина величайшим в мире «Певцом покаяния», воплотившим в художественную форму чудную великопостную молитву Ефрема Сирина. Воспитанный религиозной бабушкой, Лермонтов в шестнадцать лет пережил одну из самых возвышенных вспышек одухотворенного творчества в стихотворении «Ангел». В Православии почерпнул источник для своего творчествам Н.В. Гоголь. В свете Православия Достоевский истолковал труднейший вопрос примирения страданий, особенно невинных младенцев, со Всеблагим Творцом. Десять веков, камень за камнем, возводился величественный и лучезарный храм Православной культуры. Православие одухотворило народное сознание животворящим сиянием святости, благообразия, благочестия вечной Правды Христовой. Православие дало русскому народу ясное, живое чувство совести, мечту о справедливости, остроту чувства «Правды и кривды», верное сознание силы греха. Чуждый презрения к падшим, русский народ даже величайших грешников называл «несчастными», осуждая в них грех, самих же их жалея искренно и беспредельно. По замыслу наших художников слова, создаваемые ими образы идеальных русских женщин возводились до высоты евангельской любви, самопожертвования, самоотречения и стремления к вечному и совершенному как истинной реальности. То, что не под силу было понять «мудрым и премудрым мира сего», русский народ в православном мироощущении положил в основу безропотного оправдания даже незаслуженных младенческих мук пример Безгрешного Сына Божия, Которому сораспинаются младенцы, получающие нетленные венцы неизреченной славы и радости. В «Очерках» Профессора И.М. Андреева говорится, что подход Достоевского к оправданию страданий вполне совпадает со «Сказанием о невидимом Граде Китеже», где примиренное с высшим смыслом страданий православное сознание народа видит невинно замученных младенцев в вечном Царстве Небесном, где душа их Светлой радугой опоясана, С неба звездами разукрашена, Сзади - крылья тихой радости, На челе - напрасных мук венец. Даже далеко не церковно настроенный, но глубоко проникший в душу русского народа Тургенев дает нам таких чудных идеалистов-мечтателей, с поэтической жилкой чувства красоты Божьего мира, как Калиныч в «Записках Охотника», с евангельской кротостью, младенческой ясностью души и глубокой любовью к природе; Касьяна с «Красивой Мечи» - человека «не от мира сего», с его поэтическим созерцанием Божьего мира и бесцельным странствованием по родному краю, уподобляясь многим из тех, кто ходит по свету белому, правды ищет». Любя людей всей душой, помогая им, Касьян не любит быть среди людей, не находя среди них справедливости. В беспредельной любви ко всему слабому и беззащитному Касьян смело обличает даже барина-охотника, убившего «пташку малую ради потехи». В Лукерье, «Живые мощи», светится евангельская чистота, кротость и необыкновенная сила терпения при абсолютном отсутствии эгоизма. Всеми покинутая в сарае, Лукерья проводит время в созерцании
природы и сорадовании другим в их счастье. На вопрос Тургенева, «не нуждается ли она в чем?» Лукерья отвечает: «Всем довольна, слава Богу»! И тут же просит барина снять или уменьшить оброк крестьян. Вся духовная красота и величие Лизы Калитиной разворачивается у Тургенева на фоне глубокой религиозности. Всякое стремление к личному счастью кажется греховным Лизе, как бы изменой ее единой любви к Богу. Глубоко проник в душу простого русского народа и Лев Толстой, подметив в ней глубокое нравственное чувство долга, забвение своего «я» и беспредельное стремление к служению ближнему и Родине. В «Севастопольских рассказах» Толстой преклоняется перед русскими солдатами, способными не только «забывать свое геройство», но даже «стыдиться своего подвига» в присутствии тех, которые говорят о нем. В простоте героизма Толстой видит истинное величие Христолюбивого русского воинства. Когда заграница познакомилась с этими своеобразными «не от мира сего», православными типами русских героев, не следившие за развитием нашей литературы иностранцы ахнули, пораженные неслыханным успехом, сделанным в «варварской» стране. Как? В этой варварской стране, где даже днем по улицам ходят волки да медведи, вдруг такой прогресс, такая литература! Быстро восставший после крещения Руси наш русский народ уже в двенадцатом веке подарил миру памятник красоты неописуемой и неподражаемой - «Слово о полку Игореве», переведенный ныне на языки всех культурных стран мира. Однако, заторможенный почти на триста лет монгольским игом, русский гений отстал в своем развитии от Запада на несколько столетий и даже после свержения этого ига, как после тяжелой болезни, долго еще приходил в себя и собирался с новыми силами. Однако отсталая от Запада Россия поразила потом весь мир необыкновенной быстротой своего культурного развития. Монгольское иго, расхищавшее материальные богатства России, мало тронуло душу народа и не сломило ее православного мировоззрения. Унося с собой с разрушенных набегами орды родных пепелищ свои духовные ценности, передвигалась Русь с Киевских холмов к озерам Новгорода, к тихим заводям Владимира и Суздаля, в дремучие леса севера. И искал себе единственное утешение русский творческий гений в благородных декоративных формах храмового строительства, в православной иконописи, в создании своего национального стиля в живописи, отвечающего родному ландшафту, связывающему человека с Богом и родной природой. Мудростью Александра Невского, прильнувшего к родной земле и услышавшего сокровенные чаяния народа, спасается чистота Православия. И, заключив нестрашный для духа союз с ордой, святой благоверный Князь Александр Невский отражает страшный по духу натиск Тевтонских и Ливонских рыцарей. В самый разгар монгольского произвола на Руси блеснул своей святостью преподобный Сергий Радонежский - основатель Троице-Сергиевской лавры, благословивший Димитрия Донского на первую хорошо организованную схватку русского войска с ордой в Куликовской битве в 1380 году. Этой первой крупной победой над монголами преподобный Сергий вселил веру в народную душу, что придет и конечное, полное освобождение России от орды, каковое и совершилось через сто лет после Куликовской битвы. Преподобный Сергий подогрел в наших предках веру Православную, и «народ, привыкший дрожать при одном имени татарина, собрался с духом и пошел искать татарских полчищ в открытой степи и там навалился на врагов несокрушимой силой, похоронив их под своими многочисленными костями» (Ключевский).
И в конце XV века, освободившись от лютых и заклятых врагов, стал постепенно, точно после тяжкой болезни, разворачиваться во всю свою мощь гений русского народа. И снова начинается культурный разлив, новый взлет России. Русская душа знакомится с иноземным просвещением и претворяет его в свои национальные формы. Выковывается постепенно идеал не права, а русской правды, проникнутой православным духом. С падением Константинополя создается идеал Москвы - Третьего Рима как оплота пошатнувшегося во всех Православных Патриархиях Вселенского Православия. Утверждается Богопомазанность Царя, сердце которого «в руце Божией». Руками малообразованных, не знавших мудрости геометрических форм, Бармой и Постниковым, возводится архитектурная сказка - храм Василия Блаженного в Москве. Гением чернеца Андрея Рублева скромная религиозная живопись XV века превзошла величайшие творения Запада в этой области. Древний период культурно-исторического развития России находит свое завершение в светлом и тихом мерцании неугасимой лампады перед гробницей преподобного Сергия Радонежского. Даже усиленная материализация и цивилизация Петра I, ударившая по самой сущности древлерусского благочестия и быта, не заглушает в народной душе давно сложившегося идеала русской святости и заставляет русский народ искать новые пути развития православной культуры на исконных началах Владимирова наследия. Избранники наши опускаются в недра преданий родной старины, в потаенные источники сокровищ ушедших веков и извлекают оттуда и древний эпос, и житейскую мудрость в пословицах и поговорках, и родную сказку с богатым воображением народа. Литература, поэзия, музыка, зодчество и даже кустарное декоративное искусство - все начинает литься по русскому национальному руслу. И снова победно шествует, разливается широким потоком, цветет и радует сердце наша родная православная культура. И что всего удивительнее и отраднее, опять, как и в древний период, идеал русской святости находит свое завершение в тихой лампаде перед гробницей преподобного чудотворца батюшки Серафима Саровского. Наступает период «Возрождения сороковых годов». Льются живые струи «Золотого века» в развитии русской литературы. Замечается все больше и больше стремление русского общества не столько к техническому и практическому знанию эпохи Петра Великого, не столько к энциклопедическому рационализму Екатерининских времен, сколько неудержимое влечение к христианской гуманности и человечности. Гением литературных гигантов художественного слова русская литература окончательно приобретает мировое значение и становится защитницей справедливости, гуманности и общечеловеческого счастья. На знамени русской литературы во второй половине XIX века обновляется старый, еще Гоголем положенный в основу нашей литературы, филантропический, сделавший нашу литературу всемирной, лозунг: «Иди к униженным, иди к обиженным и будь им братом». И просиявшая на весь мир русская культура разворачивается во всю свою многогранную мощь с небывалой быстротой, силой и блеском. Казалось, словно душа гениальной нации, удерживаемая разными историческими препятствиями от присущих ей свойств развития, вышла, наконец, на широкие мировые просторы своего свободного творчества, вдохнула в себя светлую струю свежего воздуха и стала являть всему миру чудеса своего неистощимого творческого гения, с
сущностью которого мы и стараемся познакомить читателя в наших «Крупицах познания Исторической России». Пусть наша молодежь знакомится с этими «Крупицами» неисчерпаемого русского сокровища, с чувством благодарности своим предкам - творцам культуры Великой Исторической России. ВКЛАД РОССИИ В МИРОВУЮ НАУКУ Хотя ученые хорошо знают и ценят вклад русской мысли в мировую науку, однако многие до сих пор еще считают, что Россия не сумела создать своей науки и что все научные познания Исторической России были заимствованы ею от других, более просвещенных народов. Не претендуя на полноту изложения истории независимой научной мысли в России, мы надеемся рассеять эту вопиющую неправду и доказать, что научная мысль Исторической России в своих открытиях и изобретениях не только не отстала от наиболее просвещенных стран, но часто шла впереди этих стран. Утверждение первого русского ученого Михайлы Васильевича Ломоносова (1711-1765), что может собственных Платонов и ньютонов Российская Земля рождать, нашло свое подтверждение уже во многогранной научной деятельности самого же автора этих знаменательных слов. Без преувеличения можно сказать, что нет в мире такой области человеческого ведения, которая не интересовала бы пытливый ум нашего «отца всех наук» на Святой Руси - Ломоносова. Недаром Пушкин, образно выражаясь, назвал Ломоносова «первым русским университетом», а наш народ величал Ломоносова «ходячей энциклопедией». Подобно греческому всеобъемлющему гению и отцу древнеклассической мудрости и науки Аристотелю, основоположнику реалистической философии и логики, родоначальнику естественных наук, Ломоносову, нашему русскому Аристотелю, не чужды были все эти науки. Известный немецкий философ Брюкнер, считая Ломоносова отцом независимой русской научной мысли, так определяет всеобъемлющий гений Ломоносова в своей книге «История русской литературы»: «Ломоносов - металлург, геолог, химик, электротехник, астроном, политико-экономист, статистик, географ, историк, филолог, критик, поэт». Действительно, над чем только не работал наш неутомимый и гениальный самородок Ломоносов! Ломоносов изобрел трубы смотреть ночью и под водой; изобрел приборы для определения преломления жидкостей; изобрел приборы для определения земного тяготения; изобрел приборы для определения яркости небесных светов; разработал методы и технологию производства цветного стекла; нашел пути определения вязкости жидких тел; нашел признаки предсказания погоды; создал машины для испытания твердости и прочности металлов; построил машины для раздавливания и сжимания физических тел; спроектировал коленчатые валы водяных колес и лесопилок; создал гидроустановку для производства цветного стекла; построил первый громоотвод у себя на крыше дома; сконструировал токарный станок;
изобрел универсальный барометр - не для измерения атмосферного давления, а для обнаружения изменений силы земного тяготения; производил опыты с кальцированием металлов; усовершенствовал существовавшие тогда термометры; доказал, что температура тела зависит от скорости движения входящих в тело частиц, то есть постиг известную теперь молекулярно-кинетическую теорию строения тела; работал по изучению прикладных наук: атмосферного электричества, навигации, геологии и горной промышленности; объяснил происхождение окаменелостей в разные эпохи истории земли; первым объяснил, что молния есть результат электрической разрядки; определил объем разных газов; при анализе структуры атома предсказал, что атом можно расщепить; во дни Ломоносова ученым во всем мире не был известен спектральный анализ для определения состава планет и солнца; Ломоносов интуитивно постиг и в стихах описал, что происходит на солнце: Горящий вечно океан, Там огненны валы стремятся И не находят берегов, Там вихри пламенны кружатся, Борющись множество веков, Там камни, как вода, кипят, Горящи там дожди шумят. Даже самые просвещенные астрономы того времени имели наивное представление о солнце, думая, что там не жарко, а тепло и даже есть жизнь. Ломоносов считал хвост кометы и северное сияние электрическими явлениями. Его вычисления расстояния полярного сияния от Земли и установленный им круг дуги полярного сияния в 420 верст приближается к точным вычислениям наших дней, а Ломоносов сделал это вычисление в 1753 году. Ломоносов 26 мая 1761 года, наблюдая прохождение Венеры через солнечный диск, обнаружил, что Венера окружена значительной воздушной атмосферой, рассеивающей солнечные лучи. Ломоносов написал целый ряд научных диссертаций о мореплавании, о градусах тепла и стужи, о твердости и жидкости тел, о замерзании ртути, курс истинной физики и химии, первые основные учебники металлургии по анализу и получению металла. Хотя за 200 лет до Ломоносова Коперник научно обосновал гелиоцентрическую систему вращения Земли вокруг Солнца, однако сторонники Птоломеевой системы, или геоцентрической системы вращения солнца и планет вокруг неподвижной Земли, все еще отвергали гелиоцентрическую систему Коперника и предпочитали слушать ученых, высказывавших сомнения против Коперниковской системы. Ломоносов же окончательно утвердил систему Коперника в русской науке. Не лишенный остроумия и юмора, Ломоносов говорил: «Признавать систему Птоломея - это все равно, что допустить, что повар вертит не жаркое вокруг очага, а очаг вертится вокруг жаркого». Ревнителям не по разуму геоцентрической системы, называвших глубоко верующего Коперника «Богусоперником», Ломоносов добродушно заявлял: «К ученьям, правду физическую проповедующим и защищающим, не привязывайтесь, особливо же не ругайтесь»!
Составитель первого труда по русской грамматике и русской истории, блестящий представитель ложно-классического направления или псевдоклассицизма в русской литературе, Ломоносов является творцом духовных од - «Утреннего размышления о Божием Величестве» и «Вечернего размышления о Божием Величестве по случаю великого северного сияния». Он разработал устав первого русского университета - Московского, основанного в 1755 году и сделался центральной фигурой и движущим нервом в культурном и научном развитии Великой России, хорошо уже оправившейся от монгольского ига и вышедшей на широкие просторы развития при Ломоносове. Самым же главным вкладом Ломоносова в мировую науку являются открытые им и впервые сформулированные два закона: 1. Постоянство масс, или закон сохранения вещества, и 2. Закон сохранения энергии. Первый закон сохранения вещества Ломоносов постиг за 40 лет до ученого физика Лавуазье, окончательно утвердившего этот закон в науке. Углубляясь в законе сохранения вещества, Ломоносов постиг закон сохранения энергии, который только через сто лет был окончательно сформулирован немецким физиком Мейером. Пример Ломоносова пробудил природную любознательность русского народа, и из недр его стали выходить один за другим светила науки первой величины. Николай Иванович Лобачевский (1793-1856), выдающийся математик, по словам английского математика Клиффорда, сделал такой же переворот в геометрии, какой Коперник в астрономии. До Лобачевского весь ученый мир пользовался геометрией Евклида, которая существовала более двух тысяч лет и считалась единственной возможной геометрией. Однако этой геометрией нельзя пользоваться теперь для вычислений в космическом мире огромных масс и скоростей, а также и в мире внутриатомном. Неизвестно, что делали бы ученые в наш век, если бы на помощь им не пришла новая геометрия Лобачевского, которую немецкий ученый Гаусс назвал «неевклидовой геометрией», а сам Лобачевский величал свою геометрию «воображаемой». Гаусс, прочитав труды Лобачевского в немецком переводе, так заинтересовался ими, что решил изучить русский язык для того только, чтобы прочесть труды Лобачевского в русском оригинале. Удивлял иностранных ученых и наш математик М.В. Остроградский (1801- 1861). Не подписав своего имени и дав адрес для ответа своего друга, Остроградский послал во Французскую академию наук решение одной труднейшей задачи для проверки. По указанному адресу академия ответила, что эту задачу может решить только один ученый - проф. Остроградский. Он живет в Петербурге, к нему обратитесь. Наша Софья Васильевна Ковалевская (1850-1891) - первая в мировой истории женщина-профессор математики Стокгольмского Университета - решила труднейшую задачу о вращении твердого тела вокруг неподвижной точки на острие своей оси. Для решения этой задачи она взяла волчок как самое устойчивое тело, несмотря на то, что он кружится на острие своей оси. Так как все быстро вращающиеся тела - солнце, планеты, снаряды, пули, колеса обладают свойством волчка, то все вычисления Ковалевской были признаны очень ценными. За решение этой, считавшейся неразрешимой, задачи Ковалевская получила две премии от Парижской академии наук и сделалась первой в истории женщиной почетным членом Российской академии наук.
Иностранные ученые знают и высоко ценят и нашего знаменитого математика Пафнутия Львовича Чебышева (1821-1894), прославившегося своими опытами элементарного анализа теории вероятностей и теории сравнений. Его труды помещались в иностранных математических журналах и в журналах Российской академии наук. Основоположником труднейшей науки о движении ракет в космосе явился тоже русский ученый - Константин Эдуардович Циолковский (1857-1935), который пытался с 1895 года заглянуть в тайны завоевания космоса, которые были разрешены только во второй половине XX столетия. Свои смелые научные мысли по этому вопросу Циолковский изложил в своих трудах: «Грезы о земле и небе», «Вне земли», «Аэроплан или птицеподобная летательная машина», «Исследование мировых пространств с реактивным прибором», «Космический корабль» и другие. За свои фантастические и научные труды прозванный русским Жюль Верном, Циолковский по богатству воображения и научному мышлению стоял выше Жюль Верна. Объекты его любознательности были часто диаметрально противоположны таковым Жюль Верна. Циолковский интересовался не тайнами, скрытыми под водой, не путешествиями к центру земли; его тянуло только ввысь, к небу, в безвоздушные пространства вселенной, к звездам. В начале XX столетия Циолковский писал редактору журнала «Вестник воздухоплавания» В.Н. Воробьеву: «Человечество не останется вечно на земле! В погоне за светом и пространством сначала робко проникает оно за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство». Циолковский первый заговорил более чем полвека тому назад о постройке внеземных орбитальных станций, создаваемых из отдельных частей ракет, запущенных с Земли и вращающихся вокруг Земли со скоростью восьми километров в секунду, сделавшись спутниками Земли, или ее искусственными лунами, являющимися «пересадочными пунктами» для межпланетных путешествий. Циолковский так далеко ушел в описаниях подробностей этих внеземных станций, что даже в наши дни увлечения полетами в космосе эти подробности Циолковского удивляют ученых. Он подробно описывает условия жизни на этих станциях, их связь с Землей, обеспечение энергией и даже устройство оранжерей с растениями для очистки воздуха в помещениях этих искусственных планет - станций. В статье «Вне земли», написанной до революции, но изданной в 1920 году, Циолковский описывает, как на эти внеземные станции будут прибывать с Земли партии ракет, собираться и снаряжаться новые ракеты для дальнейших следований в космос. Всеми математическими выкладками Циолковского широко воспользовались нынешние ракетостроители для ускорения запуска первого искусственного спутника Земли в 1957 году, что совпало со столетием со дня рождения Циолковского. Сейчас делаются попытки среди иностранных ученых собрать сумму денег на сооружение в Америке «института» или музея имени Циолковского. С успехами Циолковского в области аэродинамики и ракетодинамики тесно связана научная деятельность Н.Е. Жуковского (1847-1921), работавшего в области дозвуковых, околозвуковых и сверхзвуковых скоростей, развиваемых летательными аппаратами. Жуковский открыл тайну крыла и объяснил, какая сила удерживает крыло в воздухе. Строитель целой эскадры воздушных гигантов в Америке, Игорь Иванович Сикорский, тоже вышел из старой дореволюционной России. Будучи студентом Политехнического института в Киеве, Сикорский уже в 1912 году получил первую награду на конкурсе одиннадцати аэропланов известных европейских
фирм. Неожиданным успехом молодого изобретателя заинтересовался директор Русско-Балтийского завода, давший Сикорскому средства и возможности на постройку многомоторных аэропланов. На построенном в шесть месяцев первом в мире четырехмоторном биплане - великане того времени, названном «Русский Витязь», Сикорский совершил над Петербургом первый в истории мировой авиации удачный полет. Как известно, строители аэропланов в европейских странах в то время разочаровались неудачными полетами и отказались строить большие аэропланы. Сикорский же в мае 1913 года легко оторвался от земли, сделал несколько кругов в воздухе и плавно спустился при бурном ликовании народа, одержав первую крупную победу над самой неустойчивой стихией - воздухом. Позже на своем «Илье Муромце Киевском», поднявшись на высоту 2000 метров, Сикорский 29 июля 1914 года совершил восьмичасовой перелет из Петербурга в Киев, покрыв расстояние в 1200 верст, с одной остановкой для пополнения бензином, имея экипаж в четыре человека, с нагрузкой в 100 пудов, с первым в истории человечества завтраком в воздухе. Один из моторов испортился. Спустившись на трех моторах, «Муромец» впервые доказал преимущество многомоторных аэропланов. После триумфальной встречи летчиков, «Муромец» в тот же день прилетел обратно в Петербург. Это был мировой рекорд, удививший просвещенную заграницу. Сам Государь Николай Александрович, прибывший осмотреть этот «ковер-самолет», наградил двадцатичетырехлетнего студента Сикорского Владимиром IV степени, золотыми часами с вензелем и освободил его от воинской повинности. Киевский Политехнический институт поднес ему диплом, а Государственная Дума постановила выдать юоооо рублей на усовершенствование воздушных кораблей Сикорского. Был построен второй «Илья Муромец». Успехи Сикорского знаменовали начало новой эры в развитии авиации во всем мире. Но грянула Первая мировая война, и «Муромцы» Игоря Ивановича Сикорского пригодились на войне. Они совершили 400 военных полетов, бомбардируя тылы германских позиций. В свое время в Европе произвело сенсацию изобретение Гауссом телеграфного аппарата. Но мало кто из иностранных ученых знал, что первый телеграфный аппарат изобрел в России физик Павел Львович Шиллинг (1786-1837). По приказу Николая I была построена телеграфная линия для передачи сигнала при помощи электрического тока между Зимним дворцом и Министерством Путей сообщения. В 1833 году уже началась работа по соединению телеграфной линией Петербурга с Кронштадтом, но Шиллинг скоро умер, а через несколько месяцев после его смерти в Европе заговорили о телефонном аппарате Гаусса, который был подобием аппарата Шиллинга. Известный всему миру изобретатель Эдисон (1847-1931) впервые на Рождество 1878 года осветил свою лабораторию электрической лампочкой, известной под именем «Эдисоновой груши». Однако мало кто знает, что русский инженер А.Н. Лодыгин (1847-1923) изобрел радиоантенну и электрическую лампочку на пять лет раньше Эдисона. На долю Лодыгина да электротехника Павла Николаевича Яблочкова (1847-1894), изобретателя «электрической свечи», выпала честь создания новой эры электрического освещения для массового использования. Они были пионерами идеи трансформации переменного тока, пользуясь высоким напряжением которого, можно передавать большое количество электричества на значительное расстояние. Яблочков сразу превращал энергию топлива в электрический ток без паровой машины и генератора для получения электричества более дешевым и простым способом. Лодыгин же, испробовав
разные материалы для накаливания нити в электрической лампочке, остановился на вольфраме, который и в наши дни применяется для производства электрических лампочек. Электрические фонари, освещавшие улицы европейских столиц в семидесятых годах девятнадцатого столетия, получили название «русского солнца» или «русского света». Интересно отметить, что на матовых колпаках уличных фонарей в Париже было написано: «Ля люмьер рюсс». Всему миру известно имя итальянского инженера-электрика Маркони, изобретателя радиотелеграфа, или беспроволочного телеграфа. Однако мало кто знает, что пальма первенства в этом изобретении принадлежит Александру Степановичу Попову (1859-1905), осуществившему первую в мире радиотелеграфную связь в Кронштадте в 1895 году. Долго итальянцы настаивали, что беспроволочный телеграф изобрел Маркони. Англичане приписывали это изобретение своему Лоджу, а французы - Браили. Когда же Браили на страницах «Фигаро» заявил, что он не приписывает себе изобретение беспроволочного телеграфа, но что этой идеей мы обязаны Попову, тогда спор прекратился. Академик Б.С. Якоби в 1834 году изобрел первый в мире электродвигатель, и с сентября 1838 года по реке Неве поплыл первый в мире электроход Якоби. На год раньше Морзе, в 1839 году Якоби изобрел электромагнитный самопишущий аппарат, установив связь между Зимним Дворцом и Главным Военным штабом. Не с чувством горделивого самовосхваления, что «мы лучше всех», а с благородным негодованием против тех, кто утверждает, что Россия всегда училась у более мудрых иностранцев, напомним читателю следующие факты: В 1763 году, то есть раньше Джеймса Уатта, английского изобретателя, наш русский Ползунов изобрел паровую, или как ее называли, «огненную» машину. В 1760 году, то есть за десять лет до механической прялки Аркрайта в Англии, в России была построена первая в мире механическая прялка Родиона Глинкова. Как известно, американец Дрэй пробуравил нефтяную скважину на большую глубину в 1859 году, а техник русский Семенов, пробуравил первую в мире скважину на берегу Каспийского моря гораздо раньше - в 1848 году, а в 1855 году промышленник Сидоров пробуравил вторую нефтяную скважину на Ухте. Кто разрешил первым труднейшую мировую проблему смазывания машин? Опять русский - проф. Николаевской Инженерной академии и Петербургского Технологического института Николай Павлович Петров, в 1882 году создавший основу математической теории смазки и выпустивший труд «Трение в машинах и влияние на него смазывающей жидкости». Другой Петров, Василий Владимирович, в 1802 году первым в мире изобрел электрическую дугу, за восемь лет до открытия этого явления английским химиком Деви. В 1903 году в Петербурге на Выборгской стороне был спущен первый корабль «Вандал», приводимый в движение дизельными моторами. Это был первый теплоход в мире. Эти теплоходы теперь строятся на верфях всего мира, но Родина их - Россия. Наш Димитрий Иванович Менделеев (1834-1907) является отцом новой эпохи в развитии химии. Его главная заслуга в том, что он не только открыл периодический закон химических элементов, распределив их по атомному весу, но и постиг эту систему классификации химических элементов как неизменный закон, опираясь на который, можно предсказывать новые факты и делать новые ценные открытия в научной химии. И неудивительно поэтому, что Менделеев не
только предсказал существование в природе еще не открытых химических элементов, но и точно определил существенные свойства этих элементов, указав их точный атомный вес. По инициативе директора прикладной физики русского профессора Ядова ученые физики всего мира единогласно постановили назвать 101-ый, наиболее тяжелый трансурановый атом именем величайшего русского химика XIX века - «менделевиум». Интересно отметить, что открытие разительных свойств грибка, из которого делается теперь пенициллин, было сделано доктором А.Г. Полетебневым и физиологом В.А. Манасеиным. В номерах 34-52 еженедельной русской газеты «Медицинский вестник» 1872 года была напечатана статья о том, что грибок зеленой плесени, или «кистевик» по народному названию, помогает быстрому заживанию гнойных ран. Культуру сей зеленой плесени эти ученые выращивали на апельсиновой корке и очень успешно применяли при лечении сифилитических язв у солдат. Этот «кистевик» и есть тот грибок, который в научной терминологии называется пенициллином, открытым в 1929 году английским ученым врачом Флемингом. Открытие же русских докторов кануло в бездну забвения. После Великого Исхода из России многочисленных ученых многие из них потрудились на пользу приютивших их стран мира. В калейдоскопе рассеянных по всему миру эмигрантов известны на весь мир таланты выносливых, терпеливых, находчивых и изобретательных русских самородков, вынужденных покинуть свою Родину. Несмотря на вопиющую нужду, на непривычный труд в борьбе за существование, не распылился и не погиб на чужбине могучий русский гений за рубежами родной земли. Нет на земном шаре такой точки, куда бы не проникла русская культура и наука, созданная животворящими силами тысячелетней Исторической России. Ученые доктора медицины разъехались по самым отдаленным уголкам света белого и работали на самых опасных для жизни местах. По назначению Пастеровского института в Париже д-р А.Т. Васильев уехал в Тунис, где изучал животных и насекомых - переносчиков чумы. В Судане, Французской колонии, в сопровождении своей бесстрашной жены, д-р Попов боролся с проказой, где два его помощника, доктора Естифьев и Габер-Волынский умерли от проказы. В Индокитае д-р К. Н. Давыдов работал по эмбриологии. Известный в России венеролог В.И. Зарубин заведывал в Югославии венерическим городским отделом. Знаменитый хирург проф. И.П. Алексинский работал в Париже. Д-р Маршак стал директором туберкулезной санатории в Болгарии. Бывший директор Бестужевских курсов, д-р С.И. Метальников работал в Пастеровском институте в Париже по изучению растений и микробов, вызывающих болезни вредных насекомых. Д-р М. Туманов заведовал отделением Пастеровского Института в Индокитае. Д-р Юревич в Сайгоне работал по эмбриологии и вакцинациям. Д-р В.А. Болдырев заведовал физиологическим институтом при санатории д-ра Келлога в Америке. С легкой руки д-ра Ильи Ильича Мечникова, заведовавшего отделением Пастеровского Института в Париже, целый ряд русских биологов и бактериологов (доктора А.М. Безбородко, Л.И. Кепинов, С.Н. Виноградский) продолжали работу Мечникова в Пастеровском институте, разработали новые методы по
вакцинациям против тифа, холеры, змеиных ядов, а проф. Виноградский, кроме того, открыл микроб, играющий важную роль в жизни растений, а также открыл бактерии, поглощающие азот в воздухе и переносящие этот азот в почву; Доктор Н.А. Добровольская работала в Африке по исследованию раковых заболеваний. Имена русских ученых, сделавших ценные открытия и изобретения за рубежами родной земли, прогремели на весь мир: Д-р Раевский изобрел аппарат, регистрирующий излучения, исходящие из земли. Эти излучения приводят в движение стрелки чувствительного аппарата, издающего звуки, которые можно слышать через громкоговоритель, то есть слышать, как растут растения. Ученый Грапов изобрел азбуку и написал словарь для чтения и толкования Египетской мудрости - иероглифов, и все письмена немой египетской древности заговорили о своих сокрытых тайнах. Ботанику В.В. Лепешкину, учитывая ценность его лекций, В Нью-Йорке построили специальную лабораторию, стоившую по тем временам более 60 тысяч долларов. Наш проф. Четыркин прославился по исследованию морского дна и собрал богатейшую в мире коллекцию морских чудовищ. Весь иностранный мир с великим уважением относился к нашему прославленному в области археологии профессору Ростовцеву, прозванному «царем раскопок древности». По одному мановению руки профессора Ростовцева в музеях немедленно переставляли с места на место памятники древности, согласно их принадлежности. Наш ученый Иван Махонин, проживая во Франции, особым процессом превращал растительные и минеральные масла в продукт, заменяющий собою бензин. Эксплуатацию этого продукта, названного «жидким золотом» за его ценность, Махонин безвозмездно передал приютившей его стране. Франция, страдающая от недостатка горючего, вынужденная ввозить миллионы тонн горючего, с благодарностью приняла ценный подарок русского самородка. Русский химик и физик проф. П. Капица прославился в Англии своими аппаратами, производившими электрические токи неслыханной силы, с невероятными температурами выше и ниже нуля. Его поразительные аппараты в одну сотую долю секунды отмечали все изменения, происходящие в ядре атома. По чертежам нашего инженера В.И. Юркевича был построен самый большой в то время пароход «Нормандия» - чудо XX века, целый плавучий город. Русский астроном Отто Струве поразил мировую астрономию открытием и вычислением самой крупной из известных тогда звезд - звезду «Эпсилон Ауриге»; диаметр нашего солнца в три тысячи раз меньше этой звезды. Потребовалось бы 27 миллиардов наших солнц, чтобы образовать массу этой звезды. Если смотреть на нее невооруженным глазом, ее яркость не превышает яркости звезд третьей величины, потому что она слишком удалена от нас. Русского профессора С.П. Тимошенко, с мировым именем в области прикладной математики, теоретической и прикладной механики, теории упругости и сопротивления материалов, автора сотни научных трудов, Станфордский университет в Калифорнии пожаловал почетным правом продолжать работу в университете без ограничения возраста. Владимир Николаевич Ипатьев (1867-1952) - величайший ученый химик с мировым именем особенно был известен среди ученых в индустриальной
химии. Проф. Франк Уитимор так оценил Ипатьева: «Из всех русских ученых химиков самыми выдающимися были Ломоносов, Менделеев и Ипатьев». Однако Ипатьев имел гораздо больше влияния на научную химию, чем два его предшественника. Пионер новейшей химии, Ипатьев написал более трехсот работ, получил более ста патентов на свои открытия и изобретения. Еще в 1900 году он открыл новый способ разложения органических составных веществ при высоких температурах посредством особых катализов и свою любимую книгу «Каталические реакции при высоких температурах» назвал своей химической биографией. Он прославился своими открытиями в области производства синтетической резины. Он открыл метод добывания чудодейственного горючего, так называемого высокооктанного газолина высшего качества для автомобилей и аэропланов. Он основал науку о диссоциациях металлических растворов под действием компрессированного водорода, что дает возможность получить абсолютно чистый металл не только в лаборатории, но и в промышленном масштабе. Благодаря совету проф. Ипатьева, на мою долю выпала честь сделаться пионером научного русского языка в Америке. Он посоветовал мне написать первый в изучении научного языка в Америке учебник. Благодаря его авторитетной оценке и рекомендации моего учебника по научному русскому языку, этот учебник сразу же был принят к печати. Сотни студентов прослушали мои патриотические лекции о всеобъемлющем русско-народном гении и о культурном и научном вкладе русских ученых в мировую сокровищницу человеческого ведения, наградив меня за это званием «культурного посланника Исторической неведомой им России» и «главным архитектором курсов по научному русскому языку». Заканчивая сей краткий обзор, мы не можем не сказать и о том, что в изобретении модуля, на котором спустились на луну американские астронавты, русский гений не остался в долгу, ибо первым изобретателем прототипа модуля был русский механик самоучка Юрий Кондратюк. По заявлению американского изобретателя доктора Ивана Хауболта (см. «Лайф», 14 марта 1969, стр. 20- 23), Юрий Кондратюк около пятидесяти лет назад вычислил модуль, подобную модулю доктора Хауболта, но советское правительство почему-то не обратило внимания на это изобретение, и Кондратюк умер в 1952 году в полной неизвестности. Доктор Хауболт говорит: «Когда я присутствовал на запуске «Аполло-9», на котором впервые поднималось и мое детище - пробный модуль, я вспомнил, с какими затруднениями он была принят. Вспомнил я и бедного Кондратюка, которому не суждено было пережить ту радость, с которой я взирал на свое детище, поднимающееся в космос вместе с «Аполло-9» для пробы, и на котором астронавты на «Аполло-11» осуществили первое в истории человечества водворение человека на Луну...» Теперь постараемся ответить на часто задаваемый иностранцами вопрос: «Почему до революции заграница так мало или совсем не знала русских ученых? Международное сообщение для связи и обмена идей между учеными было долго в примитивном состоянии. Даже в XVIII веке, когда Ломоносов сделал ценное открытие в атмосферном электричестве, он не подозревал даже, что в далекой от России Америке в то же самое время, но совершенно независимо от Ломоносова, то же самое сделал Веньямин Франклин. Большой секрет успеха для реализации всякого открытия и изобретения заключается в умении схватить благоприятный момент, когда государство нуждается в них. Когда А.С. Попов изобрел беспроволочный телеграф, Россия не была готова к использованию этого изобретения в широком масштабе. По
свидетельству профессора Ипатьева, пионер радиотелеграфа Попов с 1895 по 1897 так усовершенствовал свой беспроволочный телеграф, что мог делать радиопередачи на расстояние до пяти километров. Но промышленные круги и государство мало этим интересовались. Что же касается усовершенствованного радиотелеграфа Маркони, то это изобретение встретило поддержку в промышленных кругах Италии и в других странах, где сразу же начали утилизировать это изобретение. И в то время, когда в России об изобретении Попова позабыли, о Маркони заговорил весь свет как о первом изобретателе радиотелеграфа. На деле же, как мы отмечали, пальма первенства в этом изобретении принадлежит Александру Степановичу Попову, о всех опытах которого знал Маркони. Попов же, к несчастью, в разгар своей работы над аппаратом умер от порока сердца. Так как независимая научная мысль русских гениев часто шла на много лет впереди экономического и промышленного развития страны, то государство и общество в России не поощряли и не поддерживали морально и материально открытия и изобретения, в которых они пока что не нуждались. Проф. Ипатьев писал, что бедному Попову приходилось немало обивать пороги власть имущих и богатых людей, чтобы получить 5000 рублей для установки радиопередачи между Петербургом и Кронштадтом. Не только в России, но и в других странах часто молва, а за нею и официальная история несправедливо закрепляют всю честь открытия или изобретения за одним счастливцем, оставляя других, кому по справедливости принадлежит пальма первенства, в тени и полной неизвестности. Как истинные гении, русские ученые в старое доброе время особенно отличались природной скромностью, страхом перед рекламой. Не будучи жадными материалистами, не думая о выгодной продаже своих научных секретов и о получении патентов на них, они охотно делились своими успехами с каждым. Вот пример. А.Н. Лодыгин изобрел электрическую лампочку накаливания в 1873 году. В 1877 году его друг лейтенант Хотинский, командированный в Америку для приема крейсера, увез с собой лампочку Лодыгина, которую показал Эдисону. Эдисон, как известно, впервые осветил электричеством свою лабораторию на Рождество в 1878 году. Кто знает, может быть показанная лампочка Лодыгина помогла великому изобретателю Эдисону в известной степени усовершенствовать его лампочку, прозванную «Эдисоновой грушей». Весь мир знает знаменитого изобретателя Эдисона. А кто в мире знает Лодыгина, когда мало кто из русских людей даже слышал о нем. Чрезмерное поклонение русского общества перед всем иностранным, подобострастное и молчаливое признание превосходства во всем заграницы также мешало нам говорить о величии и изобретательности русского гения, а иностранцам узнавать о подлинно великой, но все еще неведомой им России. Совсем другое дело теперь. Не в пример скромной, молчаливой Исторической России, о великих достижениях хотя и подневольных, но все же опять-таки русских гениальных самородков и ученых, в области всех наук и по завоеванию космоса в наши дни не стесняются теперь громко кричать на весь мир новые правители России. И не удивительно поэтому, что заграница теперь может назвать имена всех современных ученых в России. Мы же и впредь будем высоко держать знамя подлинных неисчислимых заслуг всеобъемлющего гения дореволюционной Исторической России во всех областях человеческого ведения и воспитывать чувство любви к великому Отечеству нашему, особенно у нашей молодежи, чтобы она явилась достойной
преемницей своих предков - творцов Исторической России, не оставшейся в долгу у других просвещенных народов в области истины, добра и красоты - этих краеугольных камней истинного человеческого прогресса на Земле. ЗАВЕРШЕНИЕ ИДЕАЛА СВЯТОСТИ НА РУСИ ВО ДНИ БАТЮШКИ СЕРАФИМА, САРОВСКОГО ЧУДОТВОРЦА. Величие православного русского гения в XIX веке. Начало мирового кризиса после крушения России, стоявшей на страже мирового равновесия На протяжении трехсот страниц наших «Крупиц познания», скользнув только по поверхности зарождавшейся и развивавшейся Исторической России, мы имели возможность проследить, как загоревшееся в 988 году во стольном граде Киеве, Матери городов русских, Вселенское Восточное Православие мощным потоком стало разливаться по всем необъятным просторам Русской Земли, превращая Русь языческую в Русь Православную, в Третий Рим, во Святую Русь, в Дом Пресвятой Богородицы. Мы наблюдали, как Православие, освящающее и облагораживающее наш народ, струилось в русскую душу, объединяя разные враждующие славянские племена в единый русский народ; как духовно оплодотворенный Православием русский творческий гений стал славен своими достижениями в области истины, добра и красоты. Мы удивлялись, какие страшные препятствия преодолевала Русь на своем пути собирания Руси, борясь против монгольского ига и тевтонских и ливонских рыцарей. Унося бережно с разрушенных набегами орды родных пепелищ свои духовные ценности, передвигалась Русь с Киевских холмов к озерам Новгорода, к тихим заводям Владимира и Суздаля, в дремучие леса севера. Искал тогда русский творческий гений утешение в благородных декоративных формах храмового строительства, в иконописи, создавая свой национальный стиль, соответствующий ландшафту и природе Русской Земли, связывающей русского человека с его Божественным Покровителем через святое Православие. Заторможенный на триста лет монгольским игом, православный гений по освобождении от орды стал снова воскресать. Идеал русской святости Древней Руси нашел свое завершение в светлой неугасимой лампаде преподобного Сергия, Радонежского Чудотворца. Даже материализация и модернизация Петра Великого, ударившая по самой сути православной русской души, не заглушила русского православного духа, но заставила русских людей искать новые пути развития на незыблемых основах древлерусского благочестия. И в золотой век развития нашей культуры созревший национальный гений удивил весь мир своими достижениями. В этот период идеал русской святости нашел свое завершение в тихом мерцании неугасимой лампады нашего праведника и молитвенника за Русь батюшки Серафима, Саровского Чудотворца, воссиявшего из глубины народа-Богоносца в лесной глуши нашей матушки России. Дивное сокровище обрела тогда Святая Русь в лице преподобного подвижника Серафима! Долго готовился будущий светильник веры к иноческому подвигу, перенося на скрижали своего сердца Святое Евангелие и загораясь огнем той любви, которую принес на землю Христос. Начав свой подвиг поклонением Киево-Печерским угодникам и
чудотворцам, в 1786 году постригается он в монахи, а в 1793 году инок Серафим возводится в сан иеромонаха. Закрыв временно глаза на грешный мир, удаляется наш подвижник в пустыню - не для того, чтобы заботиться только о своем спасении, а для того, чтобы получить духовное прозрение в очистительном подвиге, глубже воспринять Бога, яснее увидеть весь лежащий во зле человеческий мир и только тогда уже начать свою помощь ближнему, чтобы, как говорил сам батюшка Серафим, «управлять душами человеческими». Стяжав себе блаженное безстрастие в дремучих девственных лесах Сарова, прозрел духовно и стал хорошо понимать батюшка Серафим всех приходящих к нему. Любвеобильный и кроткий, чудный и благодатный, наш подвижник стал хорошо видеть во всяком грешнике сквозь осевшую на нем пыль мира сего того «золотого человека», о котором позже заговорил наш «искатель душевных кладов» в человеке провидец Достоевский. Наш батюшка Серафим, истинная радость и духовное сокровище Святой Руси, в каждом грешнике видел частицу Божественного создания! И стряхнув с души каждого приходящего к нему греховную пыль мира сего, отпускал он всех новыми, сияющими, духовно примиренными и обновленными существами. Вместе с «фунтиком серафимовских сухариков», подарком Батюшки, уносили все от него исцеление, ибо верил народ, что для Батюшки Серафима все возможно. Омочив палец в неугасимой лампаде перед образом Царицы Небесной «Умиление», успокаивал Батюшка физическую боль. Дав приложиться к образу Царицы Небесной, исцелял он больного, у которого стихали душевные и телесные страдания. «Что ты унываешь, радость моя! Нет причин унывать: Христос Воскресе»! - Вот какими бодрящими словами торжествующей небесной радости с победой жизни над смертью круглый год встречал приходящих к нему Батюшка Серафим! Что же стало твориться на Святой Руси? В широко открытые двери его келий пошла, потянулась вся Матушка Россия! Знатные вельможи и бедные крестьяне, дети и взрослые, праведники и грешники - все потянулись к Старцу, чтобы только взглянуть на него и услышать от него душу и сердце согревающее, отечески ласковое слово утешения. И поднималась из-за бревен избушки или грядок «с лучком для дорогих гостей» белая, согбенная фигурка в суконном подряснике, опирающаяся на топор или на мотыжку, которою он полол сорную траву в его грядах с овощами. И весь год навстречу каждому неслось с его праведных уст победно-радостное приветствие: «Христос Воскресе, радость моя»! Особенно горячо любил Батюшка маленьких детей. Прижимал их ко своей худенькой груди, не иначе называл он детей, как «сокровища»! Да и сам он, ласкаясь с детьми, из старика превращался в малое дитя. И дети, воспринимая своим чутким сердцем эту ласку Праведника, глубоко любили своего друга - святого подвижника. В тяжкие судьбоносные для России дни начал свой подвиг батюшка Серафим, когда гордость и самолюбие, принесенные на Русь с «дванадесятью языками» во дни нашествия Наполеона, могли поколебать веру Православную и в корне изменить направление Исторической России. Дожил батюшка Серафим и до радостного избавления России от нашествия Наполеона, укрепляя народ в вере Православной после великих потрясений Отечественной войны. Это он
зажег своей пламенной верой, молитвой, любовью и примером равноангельского жития всю нашу Православную Русь. Это во дни его земной жизни Русь украсилась небывалым взлетом духовной силы. Свершал русский народ в простоте сердечной, не мудрствуя лукаво, подвиг своего душевного спасения и жертвенного плодотворного служения Богу и Родине с радостной готовностью даже «душу свою положить за други своя». То, что так часто было скрыто от «мудрых и премудрых мира сего», для нашего младенца веры, русского народа, все было ясно, просто и понятно. Не даром же простой народ часто добродушно смеялся над своими неверующими «просветителями», над их лицемерным «опрощением», ряжением в мужицкую одежду и так называемым «хождением в народ». Не удалось этим сбившимся с правильной русской дороги «благодетелям», а вернее - разбойникам с университетским образованием подточить и сломить глубоко укоренившиеся основы Православия в народном самосознании. Крепла и быстро развивалась Русь Матушка на радость себе и на зависть и удивление всех народов мира. Благоговея перед богатырями духа и тела древних времен, которые стояли на страже Свято-Русской Земли, сражались с «соловьями-разбойниками», истребляли «идолище поганое», рубили головы орде неистовой, народ считал их истинными носителями совести и чести, и силы всей русской нации, как бы олицетворением духовно-физического облика народа в целом. И подтягивался наш народ - творил, строил, крепил, развивал в себе совесть, честь, сознание человеческого достоинства, дабы «не ударить в грязь лицом» и не отстать от своих древних предков чудо-богатырей Свято-Русских. Во дни Руси Царской, Императорской народ перенес идеальные черты богатырей на своих Помазанников Божиих - Царей и Императоров, являвшихся олицетворением совести, славы и мощи всего народа в целом, в его святых чаяниях и идеалах строительства родной земли на исконных началах православной церковности и национальной русскости. «Под большим шатром голубых небес» своей необъятной Родины твердо шествовал русский народ по освященной веками, богатырями святого Владимира проложенной, исторически славной дороженьке прямоезжей. Во дни великих потрясений, нашествия иноплеменников раздавался мощный «народной веры глас», который поистине являлся «гласом Божиим». Интуицией своего чуткого сердца избирал народ себе вождей. «Иди! Спасай»! И они шли и спасали Отечество. И возненавидел сатана, исконный враг рода человеческого, нравственно- религиозную Россию. Мобилизовал безликий хам все подонки русских и интернациональных проходимцев. Все силы ада пустил в ход сатана. И началась дотоле небывалая в мире страшная трагедия духовного убийства и физического истребления величайшей в мире нации. От яда безбожия, вливаемого в чистый, духовно здоровый организм народа русского, затуманилась, закружилась голова у русского богатыря Ильи Муромца. Поначалу противный и противоестественный, и чуждый православной русской душе яд безбожия стал постепенно казаться увлекательным. Недаром же сказал Достоевский: «Подлец человек. Ко всему привыкает». И зашаталась Свято-Русская Земля, оторвавшись от вековых истоков Христова учения и от своих исторических устоев Православной церковности и национальной русскости. Новым, бесноватым властителям в России страшной угрозой показался носитель совести, чести и славы великой Исторической России
русский Монарх. Испугались непрошенные безбожные вершители судеб России, как бы не узрел в Царе народ снова самого себя в своей исторически славной перспективе великого прошлого. И по малодушному попустительству одних, по растерянности других, под шум разгулявшейся толпы убивают Царя. На пропятие ведут Отечество. И сбрасывается великая нация в пропасть; срывается с нее вся красота и величие Руси былой, Руси Святой, Руси Царской и Императорской. И выпадает из ослабевших рук Ильи Муромца его «палица в триста пуд». Заколебалась русской кровушкой пропитанная мать сыра земля Российская. Зашатались от ужаса «темны лесушки» и, переполнены до краев слезами, стали выливаться «из берегов крутых быстры реченьки». И потухли все неугасимые лампады в храмах и монастырях, перед гробницами угодников Божиих. И сбылось предсказание батюшки Серафима: «Скорбь на Руси будет такая, какой от начала мира не было на земле. Время придет такое, когда ангелы не будут поспевать принимать души покойников»! И побледнел перед нынешним океаном русского горя даже плач Русской Земли во дни монгольского ига, когда, по словам бытописателя тех лютых дней, «восплакалась сама Земля, вопияла, голосом своим стонала». И увидели мы воочию, как исполнилось предсказание великого нашего провидца батюшки Серафима о небывалой от начала мира скорби не только на Руси, но и во всем мире зашедшего в страшный тупик, нравственно обанкротившегося человечества в наши дни, после выхода из строя великих держав нашей Исторической России, стоявшей на страже мирового равновесия, международных прав и справедливости. Разве плач Русской Земли не разливается ныне воплем и рыданием по всей Земле? Разве лицемерный призыв к «миру во всем мире» не сопровождается потоками человеческой крови, льющейся на всех материках в эти безумные дни войны «всех против всех»? Не легче и не лучше обстоит дело и со сладкой мечтой о мировом единении народов под единым мировым правительством. Согласно православной русской идеологии, всемирное единение с единым мировым правительством является совершенно неприемлемой и опасной утопией, чуждой чаяниям отдельных стран и народов. Только здоровое, честное содружество или братство народов, положившее «во главу угла» золотое житейское правило Христа Спасителя: все, что вы хотели бы, чтобы другие для вас делали, то и вы делайте для других - может гарантировать каждой отдельной стране и всякой отдельной личности в стране право разумной свободы, инициативы творчества в духе национального характера каждой страны. Для сохранения национальной самобытной культуры, чаяний и бытовых особенностей отдельных народов, живущих в содружестве, необходимо всегда пользоваться разумным содружеством или братством народов, с сохранением за каждым народом его индивидуальной «особенной стати». Тогда живущие в содружестве народы мира, поистине могут уподобиться, образно выражаясь, красивому цветнику с самыми разнообразными цветами и их оттенками, то есть с самыми разнообразными вкладами индивидуальных культур народов в общемировую сокровищницу духовных ценностей всего человечества. Только тогда народы мира не попадутся в ловушку своего обезличения и не будут сведены к мертвящему монотонному однообразию загнанных, как стадо животных, в мировую тюрьму народов, превращенных в бездушное, безымянное, безличное и отвлеченное наименование - человечество, состоящее из пронумерованных и прошнурованных, навеки порабощенных и утративших свои индивидуальные особенности полулюдей-полускотов.
Только сохранение индивидуальных прав, особенностей, чаяний, творческого гения каждой нацией, живущей в содружестве и братском согласии народов, может дать разумное мировое объединение с подлинным миром во всем мире, о котором ныне так бесплодно говорят и пишут в наши дни. При создавшемся религиозно-нравственном банкротстве человечества о мире всего мира даже и мечтать бесполезно. И невольно вспоминается предупреждение св. Григория Богослова: «Не всяким миром надо дорожить, ибо есть прекрасное разногласие и пагубное единогласие». Вот почему как от чумы мы должны бежать от того «единогласия», которое несет нам на своем ядовитом языке воинствующее безбожие, загоняющее одну свободную страну за другой во всемирную тюрьму духовного рабства. По мнению истинных мыслителей, не может быть такого кризиса в человеческом мире, которого бы нельзя было разрешить мирным и справедливым путем. Наши неудачи в осуществлении истинного содружества народов для жизни в мире и согласии, великая катастрофа наших дней объясняется не столько незнанием, сколько пренебрежением вековечных принципов христианской справедливости, которыми мы не привыкли пользоваться в должной мере в наших международных отношениях. Православная русская идеология учит нас о том, что здоровое братство народов является не экономическим, не политическим, не научным, а нравственным братством во Христе. Но вернемся опять к трагедии мирового кризиса наших дней и посмотрим, как далеко отстоит от идеалов действительная жизнь зашедшего в тупик современного человечества. Неужели здравомыслящим людям все еще непонятно, что человеческий мир, по отречении от Бога и правды Его, уже давно вступил в самый страшный, самый погибельный и безумный век, оправдав слова псалмопевца Давида: «Сказал безумец в сердце своем: несть Бог». Как неимоверно быстро расползается по свету эта моровая духовная проказа воинствующего безбожия с лозунгом: все дозволено! Наступил век не только экономического кризиса во всем мире, век ползущей по всему миру денежной инфляции, угрожающей финансовым крахом во всем мире, а гораздо худшее - наступил век погибельной духовной инфляции в опустошенных душах расчеловеченного, нравственно обанкротившегося человечества. Поистине, наступил век второго грехопадения человечества, вкушающего ныне плоды уже не от запрещенного древа познания добра и зла, а жадно глотающего смертоносный для души и тела яд от древа познания абсолютного зла, разжигаемого ныне в людях «зверем», вышедшим из бездны и правящим свой сатанинский бал над залитой кровью и слезами нашей планетой - Землей. Наступил век безумного изгнания Бога из школ, со строгим запрещением называть Бога даже таким, приемлемым для детей всех религий именем, как Высшее Начало или Провидение. И что же мы наблюдаем? Будущая радость и надежда человечества - дети превращаются в диких, непослушных и озлобленных зверенышей без всякого страха Божия в сердце своем, без сознания какой- либо ответственности перед Ним. Лишенная домашней, самой главной школы воспитания, без всякого надзора над ними со стороны слишком занятых своими делами родителей, получают эти дети «аттестат зрелости» от других детей улицы, часто испорченных и уже вкусивших «сладость» наркотиков, особенно распространяемых ныне среди детей и молодежи.
Наступил век не столько даже богоборчества, циничного богоотступничества, как какой-то боязни у молодежи задуматься над вопросом о Боге, дабы не нарушить угара взнузданного веселия, точно «пира во время чумы». И гибнет ныне все святое, возвышенное, еще так недавно считавшееся ценным, как духовный бриллиант и жизненно необходимый, прочный, как гранит, как основа всего истинно человеческого. В духовно опустошенные умы и сердца подрастающих поколений, без Христа в мыслях, без религиозно нравственного чувства и сознания ответственности перед Богом, легко, без всякого сопротивления вливается духовный яд воинствующего безбожия служителями грядущего антихриста. И снижается ныне при таких условиях воспитания молодежи общий уровень культурной жизни, подтверждая давно доказанную истину, что никакой прогресс в науках и искусствах не принесет истинного счастья человечеству без нравственного совершенствования, без религиозного воспитания молодежи. Могильной плитой придавлен дух, инициатива, личное творчество в жизни многих культурных стран, сделавшихся жертвой новой, ползущей по лицу всего мира «философии жизни». Переполненная до краев «чаша вселенского горя» вливается в безбрежный океан русского горя. Перед утратившим стыд, совесть, честь и ответственность перед Богом современного человечества бледнеет ныне даже нравственная распущенность когда-то истребленных Богом нечестивых городов Содома и Гоморры. Даже ужасы засыпанных когда-то пеплом, при извержения Везувия, Геркулана и Помпеи померкли ныне перед катастрофой засыпаемого ныне песком духовной пустыни, зашедшего в тупик и нравственно обанкротившегося человечества. К великому нашему прискорбию, духовно-нравственное самоубийство в человеческом мире тесно связано ныне с надвигающейся физической погибелью человечества. Сдвинув с вековых основ Заповеди Господни, которые нельзя нарушать, человечество нарушило и законы природы. Горящее с двух концов, как свеча, человечество приближается ныне и к физической погибели через свое горделивое и неразумное вмешательство в установленные Творцом законы природы. Не в меру развитая цивилизация со своими смертоносными отбросами, радиацией, загрязнением воды, воздуха и почвы, угрожает уничтожением на нашей, Богом нам данной лучезарной планете - Земле, не только всего человечества, но и всего органического мира. И по какой-то неумолимой ассоциации вспоминаются ныне прозрения некоторых вдумчивых иностранцев, которые еще в первой половине двадцатого столетия подняли тревогу, что со дня падения Римской Империи человеческий мир никогда еще не заходил в такой страшный тупик, в который он зашел в наши апокалиптические дни. Вот глубокомысленное прозрение этих провидцев мирового кризиса наших дней: «Корабль нашей цивилизации тонет» (Уэллс). «Шаг за шагом мы идем назад к язычеству» (историк Ферреро). «Мы являемся свидетелями самоубийства общественного порядка, и следующие за нами поколения будут удивляться нашему безумству» (Дин Инге). «Будущие историки напишут, что последняя и самая высоко развитая цивилизация преднамеренно покончила самоубийством» (Францис Гриббл). Одновременно, настойчиво, как никогда, Церковь и наука бьют тревогу в наши дни о кончине мира. Церковь, основываясь на признаках Второго и Славного пришествия Спасителя на землю для Страшного и Праведного Суда над
человечеством, зовет верных чад своих к утраченной духовности, к достойной встрече Спасителя. Вдумчивые светские ученые твердят о возможном в скором времени исчезновении не только органической жизни на Земле, но и о гибели самой планеты. Со дня Апокалипсиса, или Откровения святого Иоанна Богослова, говорят ученые, никогда еще с такой тревогой не поднимался вопрос о скором разрушении Земли, как в наши дни. Вот почему эсхатологическое учение о кончине мира составляет теперь центральную тему для вдумчивых религиозных мыслителей наших дней. Мир человеческий, говорят они, стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездной своей погибели. История нормального развития человечества кончилась, говорят наиболее пессимистически настроенные из них. Обезумевший человеческий мир докатился до самой страшной и острой вершины своего заблуждения, в дьявольской гордыне уверовавший в свое «человекобожество». Человечество стоит над самым краем бездны! Дальше идти некуда! У стоящего над пропастью человечества единственно возможный теперь спасительный выход в мыслях о крыльях, о мистическом полете ввысь, к Богу, о сверхъестественном пути, о религии... Пришло неотложное время решить: Христос или хаос. Истинный Христос - Путь, Истина, Жизнь, дисциплина, разумная свобода и страх Божий, всеобщее покаяние и нравственное обновление; или идущий против Христа антихрист - полная растерянность, духовно-нравственное разложение, анархия, тупик, духовная и физическая погибель человечества. Или то. Или другое. Третьего выбора нет и не может быть! При громе и молнии, в грозе и буре всегда совершались исторические акты спасения человечества от гибели. При громе и молнии Грозный Судия мира дал Закон Справедливости ветхозаветному народу на горе Синае. При страшных раскатах грома, при содроганиях земли приносилась Голгофская Жертва за грехи рода человеческого Спасителем мира, углубившим Ветхозаветный Закон Справедливости Своей всепрощающей Божественной Любовью. В грозе и буре современного эпидемического массового измельчания человеческой личности и воцарившейся среди людей дьявольской гордыни, на Голгофе России приносится ныне новая искупительная жертва русского народа - первая жертва ползущего ныне по всему миру воинствующего безбожия. При страшных раскатах небывалых потрясений среди нравственно обанкротившегося человечества, очутившегося на огнедышащем действующем вулкане возможной погибели в наши дни затянувшегося процесса банкротства мировой совести, грядет омытая кровью и слезами, дивная во святых своих многомиллионных новомучениках и проповедниках, осиянная восьмиконечным православным крестом Христовым Великая Россия! Жива Святая Русь! Веруем, восстанет она в великой славе своей под скипетром Белого Царя Православного, наша Родина Православная! Ему ли, безумному воинствующему безбожию, срубившему только верхушки Руси Святой, будет под силу выкорчевать корни светозарной Православной русскости? Нет и нет! В глубокие корни столетий вросла прадедная вера наша, и питают Святую Русь эти живительные первоисточники воды живой из самых глубин нетронутых святилищ русского сердца. Не погиб основной массив здоровой Руси! Христова Русь тайно, как и во времена Нерона и Диоклетиана, в двадцатом
веке рыцарски и безстрашно совершает службы Божии в потаенных местах, наипаче же в чертогах и лабиринтах своего одухотворенного сердца. И наполняются наши исстрадавшиеся сердца просветленной надеждой, что если в точности исполнились предсказания батюшки Серафима о грядущих великих страданиях русского народа, то должно исполниться полностью и другое его, бодрящее наши души, радостное предсказание: «Терпите, терпите ради Господа все болезни и скорби! У вас будет такая радость, что среди лета запоете Пасху»! СВЯТАЯ РУСЬ И ЕЕ ГРЯДУЩЕЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ Эти бедные селенья, Эта скудная природа, Край родной долготерпенья, Край ты русского народа; Не поймет и не оценит Гордый взор иноплеменный, Что сквозит и тайно светит В наготе твоей смиренной. Удрученный ношей крестной, Всю тебя, Земля Родная, В рабском виде Царь Небесный Исходил, благословляя. Тютчев. Отчизне кубок мой, друзья! Страна, где мы впервые Вкусили сладость бытия, Поля, холмы родные, Родного неба милый свет, Знакомые потоки, Златые игры первых лет И первые уроки, Что вашу прелесть заменит? О, Родина святая! Какое сердце не дрожит, Тебя благословляя! Жуковский. Я ношу в своем сердце образ Святой Руси, величие духовной красоты которой не в силах заглушить все ухищрения зла, все заушения и оплевания взбунтовавшихся врагов нашей великой страны. Я ношу в своем сердце образ Святой Руси, который, как чудотворную икону, унесли мы с собой в нашей исторической памяти. Я ношу в своем сердце образ униженной, но и в унижении своем Великой России, стоявшей на грани двух миров - культурной Европы и дикой Азии, жертвенной кровью своей, широкой грудью богатырской защищавшей культурную Европу от натиска и разрушительных набегов диких орд Азии, а в награду получившей от Европы злобную кличку «жандарма Европы».
Я храню в сердце своем лик Древней Руси, воспитавшей богатырей русских, что заставами стояли на страже по всем рубежам нашей Свято-Русской Земли и сражались с соловьями-разбойниками. Перед моим мысленным взором проходит ярко выраженное грозное и могучее лицо Императорской России, перед государственным гением которой преклонялись многие мыслители, не обинуясь свидетельствовавшие, что историческая Россия Самим Богом управлялась. Сын гордого Альбиона профессор Эдинбургского университета Чарлз Саролз, проживший два года в России в Царствование Императора Николая Александровича, в 1909 году писал: «Русская Монархия по всей вероятности - самое прогрессивное правительство в Европе. Россия - на гребне реформ и экономического процветания. Я нашел в России чудесное развитие страны, гигантскую земельную реформу, скачками растущую промышленность, приток капиталов, обильные бюджетные излишки, прирост населения на 3 миллиона в год...» Никто в мире не предвидел так ясно назревающие грозные потрясения, которые мы ныне переживаем, как историческая Россия. Наш Царь Николай Александрович задолго до Первой Мировой войны пытался предотвратить мировую катастрофу наших дней. По его мудрой и дальновидной инициативе на Гаагской Конференции мира в 1899 году впервые заговорили о мире всего мира, о сокращении вооруженных сил в каждой стране, об учреждении постоянного Третейского суда, о признании неприкосновенности частной собственности. Но это дышащее Божьей Правдой обращение Государя нашего не нашло тогда должного отклика у народов мира сего, утопавших в «материалистической правде» своих эгоистических узких интересов, доведших человечество до катастрофы наших дней. На фоне незаслуженных нападок на историческую Россию грозным упреком всем ее ненавистникам звучат ныне авторитетные слова в защиту истинно миролюбивой России итальянского историка Г. Ферреро: «Только благодаря России Европа могла так пышно распуститься во всех областях жизни, охраняемая широкой спиной России от страшных призраков Азии. Теперь эти призраки проснулись и с вожделением смотрят на нас. Европа мечется в поисках мира. Неисчислимые беды грозят нам со всех сторон. Почему? Потому что нет теперь Царской России, а без нее нет мира, который она только одна несла всему миру. Россия после победы над Наполеоном всецело отдала себя культу мира. И глубокой тайной надо признать это удивительное стремление России поддерживать и охранять мир во что бы то ни стало, и при том совершенно бескорыстно. Не наступит в мире равновесие, и не избежать нам кризисов до тех пор, пока Россия не встанет во всем своем величии...» Мало кто знал и понимал настоящую историческую Россию, но все ее боялись. Страшной, странной и непонятной загадкой прошла она над миром через длинный ряд веков, пронесшая свою загадочную миссию устроения истинного братства по Закону Христова Евангелия. Наседка неустанная, собирала Русь под свои могучие крылья и своих, и чужих пришельцев-птенцов. И поила, и кормила их всех, отдавая чужим лакомые кусочки. И восстали все против своей Матери. И отдали они ее злым ворогам на поругание. И все радовались, смеялись и веселились, точно пьяные и безумные! И вот теперь томится она - наша Мать родная, на кресте распятая! Холодеет мозг от ужаса, и тоска невыразимая хватает за сердце. И любовь сыновняя,
затерявшаяся где-то на дне души, под хламом рутины жизненной, временами растет у сынов ее милых, и море горьких тайных и явных русских слез орошает землю. И вот уже долгие десятилетия на весь мир слышится со креста скорбный, умоляющий зов распятой России: «Снимите с меня со креста, и я спасу весь мир от погибели! Спасите меня, и я снова стану на страже международных прав и мирового равновесия». Но молчит обманутый, запуганный и зашедший в тупик мир человеческий, и пока что на океан русского горя все еще равнодушно зрят очи мира. И горькой правдой благородного негодования звучит призыв поэтессы Е.М. Журавской, женским отзывчивым сердцем уразумевшей и восприявшей в свою душу всю глубину страданий Матери-России: Он страшен нам, как гнев небес, Вещая смерть и горе - Призыв последний Эс - О - Эс Тонущих в бурном море. Но слышишь ты? Не с корабля Несется вопль, а с суши. То кличет Русская Земля: Спасите наши души! Однако напоминаем мы эту великую трагедию русскую не как погребальный и заунывный звон по якобы уже умершей навсегда России, а как бодрящий мотив для возгревания в нас непоколебимой веры в грядущее возрождение России. И хоть Русь распятая все еще томится на кресте, мы веруем, что «желанный час настанет. Он неминуемо ликующий придет. Чтоб ни было, Русь путы смерти разорвет и к жизни радостной, великая, могучая, дивная во святых своих восстанет!» Когда из недр народной души несокрушимым потоком вырвется воля новой жизни и радости свободного бытия, тогда не остановить врагам океан русского гнева, как нельзя остановить во дни весеннего разлива потоков бурлящей воды, с шумом бегущих с гор и рвущих ледяные оковы побеждаемой зимы. Веруем, в неведомом врагам Граде Китеже, в глубоких лабиринтах русского сердца хранится чистое и неповрежденное Святое Святых России! Веруем, что в физической слабости невинных и полоненных, но не сдавшихся врагу россиян куется могучая нравственная сила, от которой цепи рабства разорвутся. Гибель миллионов невинных мучеников и исповедников принесет радость победы и воскресения всему народу. Над поруганными и вновь сооружаемыми Божьими храмами уже вновь сияют восьмиконечные кресты - символы непобедимой и несокрушимой силы Честного и Животворящего Креста Христова! И в первую же, новую Пасху возрожденной России, как и встарь, за Иваном Великим в пасхальную ночь снова загудят колокольным звоном все «сорока сороков» Москвы Белокаменной, а за ними начнут вторить дружно колокола всей необъятной Матушки России. И в чарующие дни единственной в мире дружной весны понесется к высокому синему небу победно-радостное: Христос Воскресе! Возликует тогда Русская Земля и прославит Христа Жизнодавца, обновившего и воскресившего, как четверодневного Лазаря, родной наш народ. И будет тогда перекликаться через реки и озера, из края в край необъятных просторов своей Родины наша нарядная, торжествующая, сияющая счастьем и восторгом своего освобождения и обновления Святая Русь. И потянутся тогда со всех концов света белого к возрожденной, как Феникс из пепла, искони доброй и
отзывчивой на людское горе России за спасением от планетарного обмана и воцарившегося у них рабства все народы мира. Возродится и вздохнет свободно историческая Россия! Изломаны кости ее, но жива душа России. Окован железными цепями со всех сторон русский дух, но он не сломлен! Разбиты стены народной крепости, но в цитадели ее, в самой сердцевине народной души остался несокрушимый дух! Срублены верхушки Исторической России, но корни ее православные остались! И питаются эти корни первоисточниками воды живой, бьющей неистощимыми потоками из самых сокровенных недр русской души, из недоступных для врагов нетронутых святилищ русского сердца! И несмотря на то, что на родимых просторах Свято-Русской Земли все еще «паки Голгофа и Крест, паки гроб и Плащаница!» (теперь так называемой демократии) - глубокая вера народная в возрождение Самодержавной Православной России, как «Неопалимая Купина, горит и не сгорает» в исстрадавшихся и опустошенных сердцах родного народа, подкрепляемая и возгреваемая бодрящими пророческими прозрениями в грядущее светлое России наших великих сынов России и истинных провидцев грядущих судеб нашей Родины! На пророческих прозрениях трех наших избранников мы остановимся. Исполнились буквально страшные, душу раздирающие слова прозорливого старца преподобного Серафима, Саровского Чудотворца: «Скорбь на Руси будет такая, какой от начала мира не было на земле. Время придет такое, когда ангелы не будут поспевать принимать души покойников». Но «терпите, терпите ради Господа все болезни и скорби! У вас будет такая радость, что среди лета запоете Пасху!» Если с точностью во всех деталях исполнились прозрения нашего новозаветного пророка и провидца Достоевского о великих страданиях и всемирной трагедии человечества в наши дни, то с полным доверием мы должны прислушиваться и к авторитетному пророчеству его о несомненном возрождении Великой России на основе нашего лучезарного Восточного Вселенского Православия, вырвать которое из сердца народного оказалось совершенно не под силу нынешним управителям полоненной России. С новой силой звучат добрящие слова Достоевского: «Неверующий деятель у нас, в России, ничего не сделает, даже будь он искренен и гениален. Это помните. Из народа выйдет спасение, из веры и смирения его. Народ встретит атеиста и поборет его! И станет снова единая Православная Русь!» Пламенные слова глубокого знатока русских народных чаяний и освященных веками обычаев Ивана Сергеевича Шмелева, пылавшего непоколебимой верой в грядущее светлое России, являются драгоценным подтверждением пророческих прозрений батюшки Серафима и Достоевского. Вот эти строчки И.С. Шмелева: «Незыблемая вера в Святую Русь и в русского человека-Богоносца и его спасение чудом Божиим не вытравили из русской души многолетние потуги коммунистов. Тяга к родному, подлинно русскому и светлому, красота древнего лика России бессмертна! Тянется народ к светлому творчеству Древней Руси, мастерами которой были чистые, с открытым сердцем, как дети, наши предки. Ключ к умиротворенному русскому пейзажу - это наши церквушки с высокими стройными колокольнями, поднимающимися к единому небу. Звон вечерний, который плыл над домами, над полем, над лесом, напоминал, что нужно покинуть мелкие земные дела, отдав хоть на час свои мысли вечности. Этот звон в
его старом напеве поднимал людей от того, чтобы не опуститься на четыре ноги по-звериному». «Нет народа с таким тяжким историческим бременем, с такою мощью духовной, как русский народ! Не смеет никто судить временно павшего под крестом мученика, выстрадавшего в себе дар незримо возрождаться в зримом умирании - да славится в нем Воскресение Христово!» «Глядите, жива Россия! О, чудо! Наш народ, без вождей, в ярме отстоял свое, самое главное, без чего не мог бы жить: Бога, Церковь, землю! Жив русский крестьянин, как ни старались голодом ввести его в ярмо и обратить в скотину. Сохранил крестьянин и свой национальный священный лик, даже не зная о нем, но чуя его и нося его в себе. Глядите! Подспудно жива Россия! Разъедающий коммунизм только оцарапал великана духа и тела. Народ заживит царапины. Он все может! Он горы сдвинет! И будет тот же двухсотмиллионный великий русский народ! Он все воздвигнет, воскресит и вернет человечеству Россию гениев!» Господи! Умножь и нашу веру! Оправдай и наши надежды! Пробави милость Твою ведущим Тя! Страждущее Отечество наше и весь зашедший в страшный тупик человеческий мир не предаждь, Господи: не погибнуть, но спастися.
СОДЕРЖАНИЕ 1. Жизнь и деятельность профессора Георгия Александровича Знаменского...3 2. От редактора 5 3. От редактора настоящего издания 6 4. От автора 7 5. Историческая Россия и Святая Русь 9 6. Дело Богомудрой и Великой княгини Ольги, предрассветной зари восходящего солнца Христовой веры на Руси 14 7. Святой Равноапостольный Великий князь Владимир и первые продолжатели его дела на Руси 18 8. Святой благоверный и Великий князь Александр Невский - архистратиг Земли Русской 22 9. Преподобный Сергий Радонежский - игумен Земли Русской 26 10. Роль Московских князей и образование единого Православного Царства Московского 29 11. Подвиг Троицко-Сергиевской лавры в смутное время. Дело Святейшего Патриарха Гермогена. Избрание на Российский Престол М.Ф. Романова 32 12. Жемчужины российской словесности 38 13. Начало письменности на Руси 50 14. Монгольское иго на Руси 58 15. Дело Петра Великого - первого единодержавного Императора Всероссийского и его сподвижников 67 16. Век слепого, рабского подражания Западу 81 17. Денис Иванович Фонвизин 88 18. Александр Сергеевич Грибоедов. От подражания к оригинальной классической литературе 90 19. Иван Андреевич Крылов 95 20. Николай Михайлович Карамзин. Сентиментальное направление в русской литературе 101 21. Василий Андреевич Жуковский. Западно-европейский романтизм 104 22. Александр Сергеевич Пушкин. Христианская эстетика в творчестве Пушкина. Начало Золотого века в русской литературе 109 23. Михаил Юрьевич Лермонтов 140 24. Николай Васильевич Гоголь. Отличительные особенности его литературного гения 161 25. Иван Сергеевич Тургенев. В свете русской и иностранной критики 171 26. Заблуждения Льва Толстого 189 27. Федор Михайлович Достоевский. Величие православного пророка 208 28. Вклад русского гения в мировую культуру 227 29. Вклад России в мировую науку 237 30. Завершение идеала святости на Руси во дни батюшки Серафима, Саровского чудотворца. Величие православного русского гения в XIX веке. Начало мирового кризиса после крушения России, стоявшей на страже мирового равновесия...247 31. Святая Русь и ее грядущее возрождение 254
Русское просветительское общество им. Императора Александра III Основано 19 августа 2018 г. РУКОВОДСТВО ОБЩЕСТВА ПОПЕЧИТЕЛЬСКИЙ СОВЕТ Игорь Вячеславович ОГУРЦОВ - основатель Всероссийского Социал-Христианского Союза Освобождения Народа (ВСХСОН) Виктор Сергеевич ПРАВДЮК - режиссёр-кинодокументалист, историк Степан Харланович КАРПЕНКОВ - профессор, доктор технических наук, лауреат Государственной премии и премий Правительства России Игорь Борисович ИВАНОВ - историк, председатель Русского Обще-Воинского Союза (РОВС) Михаил Викторович НАЗАРОВ - писатель, руководитель изд-ва «Русская Идея» Станислав Александрович СМИРНОВ - публицист, член Союза журналистов России Дмитрий Валерьевич КУЗНЕЦОВ - поэт, журналист, лауреат премии им. П.Н. Врангеля за 2018 г. Дмитрий Витальевич СОКОЛОВ - общественный деятель, публицист, краевед Фёдор Фёдорович ВОРОНОВ - кандидат физ.-мат. наук, постоянный сотрудник Манчестерского университета в Англии, публицист Георгий Михайлович СОЛДАТОВ - общественный и религиозный деятель Русского Зарубежья, редактор издания Общества ревнителей памяти Блаж. митр. Антоний (Храповицкого) «Верность» ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ СЕКРЕТАРЬ Елена Владимировна СЕМЁНОВА - писатель, редактор журнала «Голос Эпохи» и портала «Русская Стратегия» Е-мэйл: rvs-arhipelag@yandex.ru Сайт: http://rys-strategia.ru/index/0-2
НЕКОТОРЫЕ КНИГИ НАШЕГО ИЗДАТЕЛЬСТВА Серия Библиотека журнала «Голос Эпохи» Алексей Мозговой. Свобода и Совесть (Стихотворения, интервью и биография легендарного Комбрига) Е.В. Семенова. Добровольцы. Век XXI (битва за Новороссию в портретах ее героев) На переднем крае. Битва за Новороссию в мемуарах ее защитников Е.В. Семенова. Украина: русофобия, репрессии, геноцид. Материалы для будущего трибунала Е.В. Семенова. Русский Жребий (Новороссийская повесть) Ю. Горошко. Исповедь российского добровольца И.М. Друзь. Мы - русская контрреволюция. Советник Игоря Стрелкова о демонах Евромайдана и донбасской весне Святой Руси Евромайдан и Русская Весна: история, факты, аналитика (И. Михеев, В. Башлачев, Л. Фионова, Ю. Лисовский, А. Самарин, Е. Семенова, А. Жучковский, М. Назаров, Е. Чудинова, Д. Соколов) И. Васильев. Украинский национализм, украинизация и украинское культурное движение на Кубани Е.В. Семенова. Без Христа или Порабощение Разума. Цели, методы, следствия (к истории вопроса) И.Б. Иванов. Русское подполье. Пути и судьбы социал-христианского движения. А.Л. Марков. Записки о прошлом (1893 - 1920) Е.В. Семенова. Честь - никому! (Док. роман о Белом Движении, 2-е издание) Е.В. Семенова. Претерпевшие до конца (роман-хроника 1914-1956гг. в 2 томах) И.С. Попов, А.И. Попов. Ложь. Записки кулака Е.В. Семенова. Русское Дело и Белая Идея. На пороге новой Смуты: чем и как спасется Россия? И.Н. Михеев. Пути Русские. Книга I. В поисках русской идеи И.Н. Михеев. Пути Русские. Книга II. Россия: между Сциллой и Харибдой И.Н. Михеев. Антисистемы и Этнохимеры. Что стоит за гибелью народов и государств? Е.В. Семенова. Во имя Чести и России A.Б. Можаев. Верноподданные России Е.В. Семенова. Пророчества и указания (П. Вяземский, Н. Гоголь, Ф. Достоевский) Е.В. Семенова. Литературные портреты (А. Солженицын, Б. Можаев, К. Воробьев) С. Н. Новохатский. Приговор либерализму Е.В. Семенова. Хроники Великого Провала (2008-2010гг.) B.C. Михановский. Сибирские этюды А.Б. Можаев. Поперек времени А.Б. Можаев. Глаголы прошедшего времени A.Н. Башкиров. Непобежденная любовь. Николай Рубцов Н.А. Толстиков. Пожинатели плодов (избранная проза) Л. Цаголова. Высший русский пилотаж (поэма памяти Сергея Есенина) Ф. Дашлай. Лики Кавказа (история Кавказа в портретах его главных деятелей) Е.В. Семенова. Лики Дома Романовых Г. Галкин. «Я не уйду с твоих путей, Россия...» (стихотворения) Н.А. Толстиков. Без креста (повести и рассказы) B.Е. Бородин. Казаки в Большой Игре А.Н. Башкиров. Душа России (Пушкин и Рубцов: православный взгляд) А.А. Цыганов. Портрет Императора (современные повести)
А.Б. Можаев. Самая дорогая сердцу сказка (были и небыли моей Москвы) С. Резниченко. Репортаж с тонущей Атлантиды. Конец нашей цивилизации С. Резниченко. Неофеодализм А.Н. Башкиров. «Из пламя и света рожденное слово...» (Лермонтов и Рубцов - поэты православного народа) А.Н. Башкиров. Под трепетом ангельских крыл. Поэты С.А. Есенин и Н.М. Рубцов - продолжатели великой поэзии А.С. Пушкина С. Резниченко. Русские коллективы выживания. В чем наше спасение? А.Н. Башкиров. «Не изменяй себе, Великая Россия!» (Ф. Тютчев и Н. Рубцов - поэты Святой Руси) С. Резниченко. Опыт скептического консерватизма или самопоедание цивилизации А.В. Шахматов. Вселенная Россия А.Н. Башкиров. Человек есть будущее. А. Блок и Н. Рубцов - вестники Небесной Любви Е.В. Семенова. Старомосковские детективы Е. Гостева. Срекозка Горгона А.Н. Башкиров. «И лиру, и себя поверг пред красотой». К.Н. Батюшков и Н.М. Рубцов - крестный путь русской поэзии. А.Н. Башкиров. Неувядаемая нива Журнал «Голос Эпохи » (№1 (2010г.) - №3(2018г.)) АРХИВ РОВС И.А. Эйхенбаум. Сражатели (Записки пехотного офицера) Белая Борьба. На Родине и на чужбине... А.А. фон Лампе. Пути верных Русские Добровольцы Белой Испании Первые начавшие (к 100-летию 1-го Кубанского (Ледяного) похода П.Н. Врангель (1878-1928). Юбилейный сборник И.Б. Иванов. Под Русским Знаменем. Белое Дело между прошлым и будущим Врангелевская премия Белый Сборник (к 100-летию Белой Борьбы) К.Ю. Фролов. Мы - Русские! Д.В. Кузнецов. Империя Россия без большевизма Т.К. Чугунов. Деревня на Голгофе A. Клигер. Архим. Феодосий Алмазов. Соловецкий крест С.В. Марков. Покинутая Царская Семья Миссия России B.В. Аксючиц. Русский Характер В.В. Аксючиц. В тисках идеала и реальности. Коллизии Русской истории В.В. Аксючиц. Идеократия в России
Русский взгляд Что значит быть русским. К 100-летию А.И. Солженицына B.Г. Чичерюкин-Мейнгардт. Вернуться из РФ в Россию (очерки разных лет) Е.В. Семёнова, Г.П. Ф-в, И.Н. Михеев. Точки дестабилизации (угрозы национальной безопасности и пути их преодоления) C.Х. Карпенков. Стратегия спасения. Из бездны большевизма к Великой России B.К. Невярович. Россия как Атлантида C.А. Смирнов. В плену у красного молоха Русская традиция К.П. Победоносцев. Дела и дни Внесерийные издания В.А. Башлачев. Русское крестьянство в зеркале демографии «Я имею две ценности в жизни - Православие и Русскость» (Последний Первоиерарх РПЦЗ Блаженнейший митрополит Виталий (Устинов)) Русское Просвещение То, что имеешь, держи. Православие и католицизм в трудах русских святых и церковных мыслителей Прп. Иустин (Попович). Достоевский о Европе и славянстве Книги можно приобрести на портале журнала «Голос Эпохи» www.golos-epohi.ru тел.: +7(910) 412-71-64, +7(909) 626-81-86
Г.А. Знаменский КРУПИЦЫ ПОЗНАНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ РОССИИ В СВЕТЕ ПРАВОСЛАВНОЙ ВЕРЫ Под редакцией П.Р. Ваулина и В.И. Марченко Дизайн, верстка - Е.В. Семёнова Печать ООО «Традиция», Москва E-mail: orders@traditciya.ru Подписано в печать 03.11.2018 г. Формат 60x90/16 Уcл. п. л. 16,5