Диалектическая логика. Том 3. Формы и методы познания - Абдильдин Ж.М.

Раздел I. Логические формы мышления
Глава 1. Суждение

Раздел II. Методы познания
Глава 1. Анализ и синтез

Глава 5. Восхождение от абстрактного к конкретному

Author: Абдильдин Ж.М.

Tags: логика диалектическая логика

Year: 1987

Similar

Методы и формы научного познания

Элементы диалектической логики

Диалектическая логика. Том 2. Категории сферы сущности и целостности - 1987

Диалектическая логика. Том 1. Общие проблемы. Категории сфер непосредственного

Text

АКАДЕМИЯ НАУК КАЗАХСКОЙ ССР
ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ И ПРАВА
*

ДиааектШеская
JOrMKA
Й4 S$& £&
у£? «ф? «X?
Под руководством и общей редакцией
академика АН КазССР
Ж. М. АБДИЛЬДИНА
Редакционная коллегия:
Л. К. НАУМЕНКО, доктор философских наук
Е. П. СИТКОВСКИЙ, доктор философских наук
А. Н. НЫСАНБАЕВ, доктор философских наук
К. А. АБИШЕВ, доктор философских наук
М. С. САБИТОВ, кандидат философских наук
Издательство «НАУКА»
Казахской ССР

ФОРМЫ
И МЕТОДЫ
ПОЗНАНИЯ
АЛ М A-AT А-198 7

Диалектическая логика: Формы и методы познания.— Алма-
Ата: Наука, 1987. —408 с.
Последовательно раскрывается гносеологическая функция
материалистической диалектики, исследуются такие формы, методы и
принципы научно-теоретического познания, как идея, теория,
индукция и дедукция, анализ и синтез, эксперимент, модель и
моделирование, восхождение от абстрактного к конкретному, принципы
конкретности, развития, историзма и др. Авторы показывают
внутреннюю связь форм и методов научного познания, их
логико-гносеологическую роль в современной науке, эвристические возможности.
Позитивное изложение органически увязано с критикой
метафизических, антидиалектических концепций современной буржуазной
философии.
Для научных работников, преподавателей, аспирантов и
студентов.
Авторский коллектив:
М. С. Орынбеков (предисловие); М. И. Баканидзе (раздел I, гл. 1,
2); Г. В. Лобастое (раздел I, гл. 3); И. Е. Ергалиев (раздел I, гл. 4);
Л. Г. Косиченко, А. Н. Нысанбаев (раздел I, гл. 5); Ж. М. Абдиль-
дин (раздел I, гл. 6; раздел II, гл. 5); В. И. Ротницкий (раздел I,
гл. 7); Т. Лешкевич, А. Н. Нысанбаев, Г. Г. Шляхин (раздел II,
гл. 1); С. Н. Мареев (раздел II, гл. 2, 6); В. Д. Рута (раздел II,
гл. 3); Р. К. Кадыржанов, А. Н. Нысанбаев (раздел II, гл. 4);
В. П. Кохановский (раздел II, гл. 7).
0302020100—140
Д 407(05)—87 8'87
©Издательство «Наука» Казахской ССР, 1987

ПРЕДИСЛОВИЕ
В новой редакции Программы КПСС, принятой на
XXVII съезде КПСС, отмечается необходимость
дальнейшего творческого развития диалектико-материалистиче-
ской методологии, которая была и остается
«принципиальной, выверенной основой естественнонаучного и
социального познания»1. Характерным для этой
методологии является понимание теоретического знания как
отражения сущности исследуемых процессов и явлений в
дифференцированной, внутренне взаимосвязанной и
целостной форме.
В настоящей работе (третья книга серии
«Диалектическая логика») исследованы имманентные формы мысли
и принципы познания, сами ставшие предметом
исследования. В ней рассмотрены устойчивые структуры
мышления, преобразованные формы мысли, которыми являются
суждение, умозаключение, понятие, идея, гипотеза,
теория и т. д., принципы теоретического познания
(восхождение от абстрактного к конкретному, историческое и
логическое и т. д.), а также такие методы познания, как
анализ и синтез, индукция, эксперимент, моделирование
и т. п.
На первый план в диалектической логике выходят
принципы и закономерности построения нового знания
(в чем проявляется творческая сущность диалектики),
проблемы формирования, изменения и развития
последнего. Проблема истины занимает центральное место в
этом разделе диалектической логики, потому что здесь
1 Материалы XXVII съезда Коммунистической партии
Советского Союза. М., 1986. С. 167.
5

раскрывается в аспекте логических форм мышления
процесс его движения к истине, а это является отражением
в мышлении объективной диалектики развития природы
и общества. Адекватное описание форм мышления,
путей и способов постижения истины достигается на
основе целостного понимания процесса научного
исследования, его компонентов и элементов.
Специальное рассмотрение логических форм и
принципов познавательной деятельности вызвано тем, что
особое место в диалектической логике занимают жесткие
структурные образования, которые присущи процессу
мышления и познания, а также принципы творчески
познающего мышления.
Специфику диалектического анализа логических форм
и принципов познания составляет то, что здесь,
во-первых, обнаруживаются такие логические формы, которые
не были предметом рассмотрения в традиционной логике
(например, идея, гипотеза и теория), и, во-вторых,
инвариантные структуры мышления (суждение,
умозаключение, понятие) диалектическая логика интерпретирует
по-своему — в аспекте развития, перехода от одних форм
к другим, т. е. формообразования. Данные образования,
которые, как известно, не существуют в объективной
действительности и характеризуют область логических
форм и принципов, в материалистической диалектике
изучаются и представлены на основе обобщения истории
материальной и духовной культуры человечества.
В. И. Ленин писал: «Понятие (познание) в бытии
(в непосредственных явлениях) открывает сущность
(закон причины, тождества, различия etc.)—таков
действительно общий ход всего человеческого познания
(всей науки) вообще. Таков ход и естествознания
и политической экономии [и истории]»2.
Логическое постижение действительности вовсе не
элиминирует внутренние взаимосвязи мышления, его
инварианты, которые являются действенным аппаратом познания,
однако в диалектике все они подчиняются задачам
освоения объективной действительности, несут объективное
значение и смысл, отражая объективные связи и
развитие, т. е. функционируют в аспекте взаимоперехода,
движения от элементарного к более развитому и т. д.
Анализ таких форм «субъективной диалектики», как суж-
2 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 298.
6

дение, умозаключение или понятие, в диалектической
логике не может быть оторван от исследования
объективной реальности, уровня человеческого освоения ее,
подведения материала созерцания и чувственности под
категории и логические формы.
Переход от сферы сущности и целостности к области
познания основан именно на понимании взаимосвязи
категорий и суждений, что было известно уже во времена
Аристотеля, у которого учение о категориях
(предикатах) было взаимосвязано с классификацией предикатов,
оформленных как термины суждений. Этот подход
получил в дальнейшем свое развитие, особенно у Канта. Он
прямо утверждает, что условиями возможности
априорных синтетических суждений оказываются 12 категорий,
расчлененных на четыре группы. Отсюда анализ
суждения как исходного пункта логического в диалектике
должен быть сопряжен с духовным освоением предметного
содержания познания, его категориальной обработкой,
что позволяет квалифицировать суждения как
превращенную форму логических категорий. Отражение в
суждениях синтеза категорий мышления и чувственного
многообразия, предметного содержания позволяет найти
переход, «мостик» между сферами сущности и познания,
целостности и арсеналом форм и методов постижения
объективной действительности.
Особенностью диалектики выступает исследование
познания с точки зрения движения и развития, где
важно выявить внутренний стимул развития, его источник и
движущее начало, т. е. внутренние противоречия,
заключенные в этом процессе. Если целью познания является
выработка понятия об объекте исследования, взятого в
широком смысле, т. е. теории о нем, то внутренним
«импульсом» движения оказывается несоответствие
внутри суждения логической формы выражения и
предметного содержания, что порождает движение к
умозаключению, где общая тенденция вычленения понятия
уже ставится опосредствованным образом, посредством
синтеза различных умозаключений и т. д.
В этом аспекте последовательное углубление и
расширение исследования форм мысли сопряжено с
анализом умозаключения и понятия, где в свою очередь
выявляются противоречия, стимулирующие движение от
содержания к содержанию, от одной логической формы
к другой, более высокой. Выработка понятия как формы
7

движения сущности исследуемого явления необходимо
приводит к изучению идеи как формы знания,
отражающей суть напряженного противоречия, гипотезы как
формы развивающегося знания, теории (совокупности
понятий), в которой целостным образом представлены
различные факторы, позволяющие адекватно оценить
существо вещей, процессов и явлений. Здесь внимание
исследователя направлено на вычленение
диалектических противоречий, которые имеют место как в самом
объекте исследования, так и в субъект-объектном
взаимодействии и в самом процессе познания (особенно в
процессах изменения содержания знания, выдвижения
гипотез, перехода от одних теорий к другим, т. е. таких
логических форм, как гипотеза и теория).
Такое понимание характерно и для диалектической
методологии познания, где центральное место занимает
восхождение от абстрактного к конкретному, приводящее
к полному, всестороннему и целостному
воспроизведению предмета. Сторонами этого всеобщего способа
воспроизведения объективной действительности выступают
анализ и синтез, индукция и дедукция, эксперимент,
моделирование, историческое и логическое. Марксова
методология познания, сформулированная в данном
методе, представляет собой содержательное
рассмотрение процесса развития теоретической мысли,
характеризующееся конструктивностью, синтетичностью,
обращением к реальной конкретности, раскрывающее богатство
связей со всеми своими компонентами и элементами.
Диалектическая методология науки занимается
творческими процессами постигающего мышления, а это
связано не только с изучением форм знания в
конкретных науках, но и с овладением способами
революционного преобразования действительности. Этот подход,
будучи основанным на началах теории научного
коммунизма, по-новому ставит вопрос о месте и роли практики
в познании, о соотношении диалектики как теории и
метода, диалектике общественной жизни, проблематике
соотношения исторического и логического, вычленении
противоречий процесса развития во всех сферах
социальной реальности, историзма как такового.
Материалистическая диалектика как методология
представляет собой всеобщий метод познания и
преобразования мира, внутри которого логико-методологические
аспекты органически увязаны с мировоззренческими и
8

ценностными функциями диалектики. Специфика
диалектической методологии поэтому связана с генезисом и
развитием содержания знания, направлена на творческие
конструктивные акты познания, формирование нового
мысленного содержания, что достигается в процессе
разворачивания иерархической системы понятий,
образцом чего является логика «Капитала» К. Маркса.

Раздел I
ЛОГИЧЕСКИЕ ФОРМЫ МЫШЛЕНИЯ
Глава 1
СУЖДЕНИЕ
Исследование мышления в его определенности как
идеальной формы деятельности позволит фиксировать
проблему соотношения логических форм в адекватной
(соответствующей природе самого мышления) форме,
поскольку само отношение логических форм в качестве
элементов определенной логической структуры получает
рациональное объяснение как функциональная (а
потому и деятельная) связь «органов» этой системы.
Процесс мышления обнаруживает определенную
закономерную последовательность (имеющую ярко
выраженный системный характер) в развертывании своих
формообразований. Логика этого движения вполне
объективна и имеет свое основание в вещно-предметной
логике. Она представляет собой форму предметного
движения, превращенную в способ и форму познания.
Объективность и адекватность познания целиком
определяется тем, насколько оно способно двигаться по
параметрам вещной логики: данному уровню развития
объекта, составляющему фиксированный пласт (или,
точнее, определенность) объекта, соответствует
известная форма мышления, выражающая истину
определенного типа и также составляющая фиксированный уровень
в процессе познания.
Рассмотренные с этой стороны логические формы
оказываются далеко не «равноценными», каждая из них
имеет свои специфические возможности и функции,
которые и определяют их место в системе
логического.
В процессе познания как целесообразной отражатель-
10

ной деятельности «понятие» получает определенность
цели познания и обусловливает весь его ход. В начальной
стадии понятие формируется как теоретическая задача,
проблема. А деятельность, направленная на реализацию
этой цели, выступает как разрешающая деятельность.
Реализация цели, т. е. разрешение мыслительной задачи
происходит не в непосредственной форме интуитивного
усмотрения (как это представляется интуитивистам
Бергсону, Гуссерлю и др.), а путем разворачивания в
сложную систему опосредствовании, которая осуществляется
через логические операции. Понятие объекта как цель
этого движения дано еще в форме простого
долженствования, как импульс и побуждение и в этом отношении
составляет логический мотив деятельности. Весь процесс
духовного постижения сущности объекта (логически
адекватную форму которой составляет понятие)
принимает определенность процесса понятия.
Любой познавательный акт, начиная с элементарных
форм и кончая самыми развитыми — теорией и наукой —
со стороны его содержания и цели есть процесс
духовного освоения сущности. Эксплицитную форму ее
логического выражения представляет логическая форма
понятия. В этом смысле процесс познания, в особенности же
теоретического познания, есть процесс экспликации
понятия. Этот момент в характеристике познавательной
деятельности обычно не вызывает спора у
представителей различных концепций логики. Расхождения во
мнениях начинаются сразу же, как только дело коснется
интерпретации внутреннего механизма генезиса понятия.
Если исходным пунктом его считать опять понятие, то
процесс мышления в лучшем случае следует понимать
как уточнение содержания и объема исходного понятия.
И вопрос о природе генезиса нового понятия
подменяется вопросом формальной экспликации старого понятия.
Однако поставив подобный вопрос относительно
«старого» (исходного) понятия, мы окажемся перед фактом
регресса в бесконечность. Поэтому, видимо, следует
вопрос поставить сразу же в соответствующей плоскости,
не «дожидаясь» конца бесконечного регресса.
Оперативное участие наличной системы знания в формировании
понятия не меняет существа дела, поскольку в данном
случае речь идет о новом понятии и условиях его
включения в систему знания. Спору нет, понятие не появляется
на голом месте, а несет отпечаток наличной системы
11

знания, внутри которой оно формируется. Бесспорно
также и то, что оно не появляется сразу, в готовом и
завершенном виде. И даже если речь идет о сугубо
методологической функции понятия в системе теории (в процессе
ее построения), то не следует думать, будто вопрос о его
генезисе отодвигается при этом на задний план.
Построение новой теории (равно как и переход от старой теории
к новой) связано с переосмыслением и уточнением
существующих абстракций (понятий, законов и т. д.).
Вовлечение же новых аспектов, определенностей, сторон
исследуемой предметной области приводит к необходимости
формирования соответствующих логических средств
выражения, и теоретик в ответе за их адекватность и
оперативность.
Теоретическая система, подлежащая построению,
даже в том случае, когда основные абстракции
«заготовлены» на эмпирическом уровне, должна показать
необходимость содержания всех понятий, их взаимные
переходы и превращения, а не постулировать их в форме
простого заверения. Все понятия, входящие в состав
теории, должны быть дедуцированы или, точнее,
продуцированы, как необходимое и логически обоснованное
следствие систематической демонстрации. Процесс
развертывания определений понятий и является процессом
логической предикации, процессом суждения, в котором
шаг за шагом, в систематической форме происходит
логическая актуализация и экспликация содержания
понятия. Переход от одной определенности объекта
(составляющего предмет мысли) к другой происходит в
форме опосредствования, в котором актуализируется
логически необходимая связь различных суждений.
Система адекватных природе объекта опосредствовании и
реализует полный понятийный смысл, или само понятие
отображаемого объекта.
Итак, вопрос об исходном пункте логической системы
получает антиномическую формулировку: им должно
быть понятие и им же не должно быть понятие. В самом
исходном пункте системы антиномия неразрешима, она
лишь.возникает в форме проблемы, адекватным
решением которой является вся система от начала до конца.
Истинным началом, так же, как и концом ее, является
понятие, которое в начале (в исходном пункте)
выступает в -неадекватной его природе форме — в форме
суждения. С последнего как простейшей и односторонней
12

формы истины и «начинается» понятие как истина более
«полная и конкретная»1.
Все мыслимые в системе определенности,
развернутые в систематически доказуемой форме, по существу,
есть определенности одного субъекта (предмета) теории,
представленного в форме относительно замкнутой
системы. Процесс теоретической дедукции поэтому есть
процесс конкретизации или предикации субъекта, данного в
начале со стороны его абстрактнейшей определенности
(предиката). Исходный пункт представляет собой первое
расчленение, раздвоение (или, по Гегелю, перводеление)
субъекта, а стало быть и суждение. Без этого раздвоения
(суждения) субъект относится к сфере представления и
и созерцания и вообще не представляет предмета
мышления (логики).
Ближайшую предпосылку этого процесса образуют
два следующих противостоящих друг другу момента:
чувственный образ объекта, данный в целостном виде
как чувственная конкретность (в форме которой объект
оказывается неусвояемым для мышления), и система
категорий, образующая имманентное содержание
логических форм. Процесс духовной деятельности поэтому
квалифицируется как подведение материала
чувственного созерцания под категории (логические формы), т. е.
процесс категориальной обработки этого материала.
На этом пути мышление встречает известные
затруднения. Дело в том, что чувственный образ (конкретно-
ситуативный слепок) объекта в своей непосредственной
форме оказывается малопригодным материалом для
непосредственного подведения под категориальные
определения мышления. Чувственный образ представляет
созерцание «вот этого» объекта «здесь и теперь» и
образует истину чувственной наглядности. Для того чтобы он
стал доступным мышлению, требуется видоизменить его
форму. Неадекватность образной формы выражения
целям мышления выражается и в том, что данный образ
всего лишь представляет символическую форму его
выражения. Оперировать им поэтому весьма
затруднительно.
Переход от чувственного созерцания к рационально-
1 В И. Ленин, читая рассуждения Гегеля о начале, сделал такую
пометку: «...истина лежит не в начале, а в конце, вернее в
продолжении. Истина не есть начальное впечатление» (Ленин В. И. Поли,
собр. соч. Т. 29. С. 153).
13

му мышлению означает переход от косной символической
формы выражения объекта к знаковой форме,
представляющей систему всеобщих значений, «языковое» бытие
категорий. «Образные представления вещей и
ситуаций,— пишет по этому поводу К. Мегрелидзе,— в
большинстве случаев настолько прочны и негибки, что
расстроить их или иначе перегруппировать представляет для
умственной операции громадные трудности. Располагая
же языковыми знаками в широком смысле (или
семантическими средствами субституции), нам часто совсем не
требуется восстанавливать наглядные образы вещей; мы
оперируем их смысловой заменой, непосредственно
относя наши интеллектуальные операции к самим вещам и не
проводя всего этого через аппарат образных
представлений»2.
Начальный этап познавательной деятельности
характеризуется выделением и закреплением в абстракции
единичного, наблюдаемого в чувственном созерцании
эмпирического свойства, исследуемого объекта. Тот факт,
что духовное усвоение объекта, вовлеченного в сферу
человеческой жизнедеятельности и практически уже
освоенного, происходит под знаком его категориальной
обработки, в данном случае не меняет существа дела,
поскольку категориальность выступает как
характеристика той формы и того идеального способа, с помощью
которых и происходит «обработка». Поэтому
всеобщность (как категориальная характеристика) относится на
счет той логической формы, внутри и посредством
которой происходит духовное освоение предметного
содержания, вовлеченного в этот процесс со стороны его
единичного определения.
Именно это обстоятельство имел в виду В. И. Ленин,
когда он советовал начинать «с самого простого,
обычного, массовидного etc., с предложения любого: листья
дерева зелены; Иван есть человек; Жучка есть собака
и т. п. Уже здесь (как гениально заметил Гегель) есть
диалектика: отдельное есть общее»3.
Суждение и образует ту специфическую логическую
форму, которая составляет исходный пункт,
элементарную «клеточку». Оно поэтому в имплицитной форме
содержит возможность всех развитых форм: «... В любом
2 Мегрелидзе К. Основные проблемы социологии мышления.
Тбилиси, 1965. С. 112.
3 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 318.
14

предложении можно (и должно), как в «ячейке»
(«клеточке»), вскрыть зачатки всех элементов диалектики,
показав таким образом, что всему познанию человека
вообще свойственна диалектика»4.
Простейшие формы абстракции, составляющие
исходный пункт научно-теоретического мышления,
закрепляются в логической форме суждения, а не понятия.
«Приоритет» формы суждения перед остальными
заключается не только в том, что суждение является логически
первым, не опирающимся на смысл других форм5, но и,
главное, в том, что оно есть первое в познании и именно
благодаря этому приобретает определенность первого в
логической иеархии форм мышления.
Определенность исходного пункта или элементарной
клеточки научно-теоретического мышления суждение
сохраняет не только в составе развитого конкретного
целого, но и в онтогенезе человеческого мышления, где
выступает как исторически наипростейшее логическое
формообразование. «В логике,— писал В. И. Ленин,—
история мысли должна, в общем и целом, совпадать с
законами мышления»6. Очень интересны наблюдения
И. М. Сеченова по этому вопросу: «У всех народов, всех
веков, всех племен и всех степеней умственного развития
словесный образ мысли в наипростейшем (! — М. Б.)
виде сводится на наше трехчленное предложение.
Благодаря именно этому мы одинаково легко понимаем мысль
древнего человека, оставленную в письменных
памятниках, мысль дикаря и мысль современника»7.
Не подлежит сомнению тот факт, что начальной
формой духовного освоения предметной реальности
выступает именно субъектно-предикатная форма суждения.
Результаты первичной обработки, анализа и синтеза
материала чувственного созерцания (восприятий и
представлений), мыслительного разложения образа, выделе-
4 Там же. С. 321.
5 «Поскольку понятие имеет признаки (содержание),— пишет
С. Б. Церетели по этому поводу,— приписание же признака к чему-
либо есть суждение, постольку на основе суждения создается
понятие, т. е. суждение первично по отношению к понятию и, конечно,
умозаключению. Простейшая форма мысли есть суждение, которое
и представляет собой начало системы логики» (Церетели С. Б.
Диалектическая логика. Тбилиси, 1956. С. 779).
6 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 298.
7 Сеченов И. М. Избранные философские и психологические
произведения. М., 1947. С. 376.
15

ние признаков и закрепление их за некоторым
субъектом,— словом, вся начальная стадия духовной
деятельности человека протекает в форме акта суждения и
закрепляется в нем.
В исходном пункте освоения предметности суждение
выступает не только как результирующая форма его, в
которой запечатлен процесс духовного выражения
предметного содержания, но и как средство, орудие, которым
пользуются при анализе материала чувственного
созерцания. Рассмотренное с этой стороны, суждение является
первой формой наличного бытия логического, начальной
определенностью его «реальности», первичным средством
перевода предметного содержания из плана
чувственного его выражения в план логического или
универсального измерения.
Суждение приобретает определенность исходного
пункта не потому, что оно есть форма логического, в
которой процесс ее движения угасает, сворачивается в
виде некоторой определенности и замыкается в себе как
особая структура субъектно-предикатных отношений,
обладающая изоморфностью строения (в силу общности
его формы), а, скорее, потому, что оно является
процессом в себе незавершенным, беспокойным единством
своих моментов. Ведь как в его форме, так и в процессе
(акт суждения) не достигается цель
универсально-всеобщего выражения объекта. Несоответствие этой формы
логического выражения своему предметному
содержанию образует его внутреннее противоречие, которое
«выталкивает» его из себя, не давая ему застыть и
окостенеть, заставляет вечно двигаться, стремиться дорасти
до собственного содержания и выразить его
соответственно его сущности и всеобщности.
Почти все традиционные определения суждения
отправляются от ставшего каноном (и, надо полагать, не
без основания) аристотелевского определения. Как
известно, с точки зрения Аристотеля высказывающей
является лишь та речь, которая выражает истину или
ложь; причем высказывание определяется как
выступающее в качестве посылки умозаключения.
Аристотелевское определение носит номинальный
характер и осуществляется через перечисление видов
суждения (утвердительное и отрицательное). На первый
взгляд подобное определение кажется довольно
некорректным, ибо нарушается принцип целостности (единого)
16

выражения единой сущности определяемого объекта
(в данном случае суждения). Однако к этому
обстоятельству следует присмотреться ближе, поскольку речь
идет об объекте особого рода, «сущность» и
«специфическая природа» которого обусловливается чем-то другим,
данным внутри и через них, но никоим образом не
зависящим от них. Формально-логические теории суждения в
основном ориентируются на «особенность» логической
формы суждения, на его специфическую структуру, т. е.
на моменты, которые, согласно их установкам,
выполняют формально-демаркационную функцию при
выделении (отграничении) суждения из совокупности других
форм. При определении суждения и на самом деле
приходится акцентировать момент его «особенности». Но
при этом необходимо помнить, что основание последней,
равно как и всех форм логического, лежит не в нем
самом (хотя именно суждение отличают от других
форм!), а в той форме определенности предметного
содержания, отражением которой оно и является. И тогда
окажется, что суждение (и вообще мышление) лишено
всякой особенности и целиком приемлет определения
предметного содержания, освоенные практической
деятельностью. Это обстоятельство лишний раз показывает,
что лишь диалектическая концепция конкретного
тождества мышления и бытия является верной в исследовании
природы логических форм. Единственной гарантией
объективности и адекватности логической формы суждения
(и мышления в целом) служит «существование» такого
содержания в мысли, которое не зависит от нее (хотя и
существует в ней). Таким содержанием в его
категориальном (универсальном) выражении выступает
предметная определенность, «пересаженная в человеческую
голову и преобразованная в ней».
Начиная с элеатов (традицию которых развил
Аристотель), определенность понималась как синоним
конечности, как форма успокоенного бытия единичного
предмета. Наличие определенности, безусловно, означает
различимость данного объекта, и формальная логика
(вкупе с эмпирическими теориями познания) основной
акцент делает именно на этом моменте и игнорирует
другой, противоположный — момент всеобщности.
Гегелевская диалектика показала, что определенность
(квалифицируемая даже так узко, как конечность) есть
внутри себя противоречивое тождество положительного,
2-140
17

конечного и бесконечного, относительного и абсолютного
и т. д. В. И. Ленин, читая соответствующие места в
«Логике» Гегеля, пересказывает следующее определение
последнего: «Нечто, взятое с точки зрения его
имманентной границы, — с точки зрения его противоречия с
самим собой, каковое противоречие толкает его [это
нечто] и выводит его дальше своих пределов, есть
конечное»*.
Задача познания, стало быть, состоит не только в том,
чтобы зафиксировать определенность как «имманентную
границу» предмета, но и в том (и это главное!), чтобы
показать, как и каким образом данная определенность в
себе и для себя тождественна своей противоположности,
в которую она превращается. Диалектическое мышление
поэтому обязано исходить из того положения, что
рассматриваемая определенность есть тождество себя и
своего другого (противоположности).
Между тем познавательные возможности суждения
как такового9 ограничиваются способностью выразить
одну определенность предмета в форме
непосредственного тождества или различия. Ведь положение (Satz)
суждения гласит, что «единичное есть общее»
(«единичное не есть общее»), а для эксплицитного выражения
сущности как единства противоположностей требуется
такой синтез двух контрарных суждений в едином
логическом выражении, который позволит в явной и
расчлененной форме высказать оба момента
противоположности в их тождестве (превращении).
Существует точка зрения, усматривающая
противоречие в традиционных определениях, где суждение
разделяется на утверждение и отрицание (в форме
дизъюнкции «или—или»). Но при этом упускается из виду, что в
форме суждения неосуществимо полное понятийное
выражение единой и неделимой сущности предмета
(объекта), его содержательной общности, которая
«распадается» на внеположные моменты, не осуществимые в
едином высказывании в форме суждения. Если в содер-
8 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 98.
9 Когда мы говорим о суждении как таковом, то под этим
подразумеваем простое суждение, выраженное в соответствующей
языковой форме, т. е. как высказывание одной определенности
(предикат) предмета (субъект). Сложные суждения, собственно, не
всегда являются суждениями; необходимая опосредственная связь
суждений, например, уже является умозаключением. Об этом
подробно речь пойдет ниже.
18

жании суждения явно высказывается момент тождества,
то различие в лучшем случае всего лишь
подразумевается, т. е. «высказывается» односторонне. И пока мы
остаемся в сфере суждения, неадекватность форм
выражения сущности объекта остается неустранимой. Суждение
ставит проблему противоречия, но оно не в состоянии
разрешить его. (Дальнейшее развертывание форм
движения логического и покажет, в каких формах и какими
средствами оно разрешается).
Эту цель суждение достигает ценой собственного
самоотрицания и перехода в другие, более адекватные
формы, которые им «пользуются» как орудием и в
которых оно теряет самостоятельность своего логического
бытия и принимает определенность момента
«вызванных» им же к жизни форм. Процессуальность своей
формы, ее пластичность и текучесть суждение обнаруживает
не только в том, что имеет внутри себя свое противоречие
с собственным содержанием, которое принуждает
познающее мышление «покинуть» форму его
определенности и перейти в нечто другое, в понятие, но и в том, что
формы собственной предикации оно актуализирует не
сразу, а разворачивает их в виде систематических
ступеней движения от единичной формы к
универсально-всеобщей.
Формы движения суждения. Идею субординации
форм суждения по принципу их гносеологической и
логической ценности высказал Гегель: «Различные виды
суждения должны рассматриваться не как стоящие
рядом друг с другом, не как обладающие одинаковой
ценностью, а наоборот, как последовательный ряд
ступеней, и различие между ними зависит от логического
значения предиката»10.
Задача, поставленная Гегелем перед диалектической
логикой, ясна: ограниченность формально-логического
способа координации логических форм, не позволяющего
раскрыть внутреннюю связь и закономерность перехода
от одних форм суждения к другим, очевидна. Но
принцип этого перехода, выработанный Гегелем как
основание логического движения и развития в форме суждения,
представленный с точки зрения лишь одного момента
суждения предиката, сделал эту глубоко диалектическую
попытку классификации форм суждений в некоторой
10 Гегель. Соч. М.; Л., 1929. Т. 1. С. 278.

мере односторонней. Но, несмотря на это, именно эта
попытка положила начало диалектическому принципу
рассмотрения логического вообще и суждения в
частности. «Итак, то, что у Гегеля является развитием
мыслительной формы, суждения как такового, выступает здесь
перед нами как развитие наших, покоящихся на
эмпирической основе, теоретических знаний о природе движения
вообще. А ведь это показывает, что законы мышления и
законы природы необходимо согласуются между
собой, если только они надлежащим образом
познаны»11.
Спору нет, предикат имеет существенное значение
для предицирования форм суждения: поскольку именно
он является выражением субъекта, определенность он
высказывает в акте суждения12. Но в такой же мере
верно и то, что последовательный ряд форм суждения
отражает и движение самого субъекта от единичной
формы его выражения через особенное ко всеобщему.
Поэтому сама попытка положить в основу различения
форм суждения только лишь предикат страдает той же
половинчатостью и абстрактностью, в которой Гегель
обвинял формальную логику.
Акт суждения, как мы указывали выше, начинает
собой логический процесс (мышление) выделением
некоторого признака (свойства, отношения, определенности
вообще) представляемого или созерцаемого предмета.
Это, так сказать, одна сторона гносеологического
содержания процесса суждения. Вторая заключается в
закреплении выделенного свойства предмета как признака за
субъектом. Собственно она (эта сторона) и образует
логический аспект процесса.
Первая сторона аналитична по своей природе,
поскольку состоит в рассечении представляемого целого,
в разложении образа и выделении признака в виде
некоторой абстракции. Она и есть предикативное выражение
субъекта-предмета, хотя и не способна понятийно его
выразить. Вторая сторона имеет синтетическую
определенность. В ней признак логически сращивается со своим
«субстратом» как некоторый предикат со своим
субъектом. Предикат непосредственным образом выражает то,
11 Маркс. К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 539—540.
12 Под термином «акт суждения» мы здесь и ниже
подразумеваем не психический поток мышления, а логический процесс
предицирования, логическую форму этого движения.
20

что из себя представляет субъект на данном уровне его
логического развития.
Рассмотренное со стороны логической формы
суждение есть способ связи субъекта и предиката. Сама
связка представляет форму выражения способа
предицирования субъекта и вовсе не является нейтральным
грамматическим компонентом13. Формальная логика низвела
связки в суждении до формы простого отрицания или
утверждения. Подобная трактовка логической функции
связки соответствует ставшему классическим
аристотелевскому определению суждения как «утверждающей
или отрицающей мысли». Между тем
отрицательно-утвердительному, категорическому или аподиктическому
выражению способа предицирования предшествуют менее
развитые формы — вопросительная14, вероятностная,
гипотетическая и другие формы связи субъекта и
предиката, которые, «не осмеливаясь» быть утвердительными
или отрицательными видами суждения, все же остаются
суждениями. Связка, стало быть, выражает степень и
форму отражения субъекта в предикате. Из функции
непосредственного удовлетворения связка в дальнейшем
процессе логического развития вырастает в особое и
сложное образование — средний термин, который
опосредствованно, через другого, удостоверяет,
обосновывает и опосредствует мыслимое содержание, данное
непосредственно.
Формально-логическая теория суждения не в
состоянии продвинуться дальше того примитивизированного
понимания роли связки, которое эта теория предлагает.
Она явно противоречит своим основополагающим
принципам. Поэтому для того, чтобы создать хоть
какую-нибудь видимость логической согласованности принципов
13 Обстоятельный анализ структурных компонентов суждения
см.: Церетели С. Б. Диалектическая логика. Тбилиси, 1965. С. 235—
305; Копнин П. В. Диалектика как логика. Киев. 1961. С. 247—287.
14 Вопрос о мыслительной форме в нашей философской
литературе впервые был поставлен для обсуждения П. В. Копниным. Им
же высказаны некоторые интересные соображения по этому поводу
(См. его статью в кн.: Мышление и язык. М., 1957). Между тем
такие важные аспекты исследования в указанном направлении, как
соотношение субъективных и объективных (целевых и предметных)
моментов в процессе формирования вопроса, переход от побудитель-
нон формы вопрошения к проблемной постановке вопроса,
соотношение эмпирического и теоретического уровней в процессе его
пост? но ки и решения и т. п., на наш взгляд, еще нуждаются в
д~.ль;;е;">шем освещении.
'/I

и логических фактов, задним числом «исправляют»
факты синтеза.
Единство моментов суждения как непреложный
логический факт говорит о том, что субъект столь же
единичен, сколь и всеобщ. Смысл любого утвердительного
суждения (в силу наличия в нем логической связки
«есть») заключается именно в утверждении всеобщности
(предиката) единичного субъекта. В силу этих
обстоятельств формальная логика должна была бы признать
факт непосредственного совпадения противоположностей,
хотя бы в формально-языковом отношении, поскольку
ею уже заранее квалифицированы формальная
(категориальная) единичность субъекта и всеобщность
предиката, о которых положение суждения гласит, что
субъект есть предикат.
Формально-логический принцип тождества в сфере
суждения не позволяет справиться и с другими
трудностями. Поскольку емкость суждения не позволяет
выразить больше одной определенности вещи, то, по принципу
тождества, мы окажемся перед фактом сведения многих
определенностей вещи к одной определенности, которую
предикат утверждает о субъекте и с которой его
отождествляет. Субъектно-предикатное отношение так же
малообъяснимо из закона тождества, как и из одного
лишь принципа различия (в понимании Лейбница).
Диалектико-логический принцип объяснения, этого
отношения состоит в признании конкретного тождества
как тождества различного, противоположного.
Традиционные формально-логические концепции
ограничивались лишь формальным анализом отношения субъекта и
предиката, в силу чего между ними усматривалось лишь
объемное отношение. Предикат квалифицировался как
некоторый класс, в объем которого «входит» субъект в
качестве его вида как отдельного, единичного, частного.
В таком понимании это отношение принимает
единственно возможную (с этой точки зрения) определенность
объемного соподчинения и формального подведения
субъекта под предикат. Рассмотренный с этой стороны акт
суждения состоит в субсумции классов и их объемном
соподчинении, причем таким образом, что именно
предикат как формально-доминантный момент, поглощающий
в своем объеме субъект, в качестве своего отдельного
возможного значения присваивает себе определенность
субъекта. Субъект же превращается в «растворенный»
22

в объеме предиката экземпляр, потерявший
самостоятельность своего бытия. Поэтому его квалифицируют как
нечто логически лишь возможное, тогда как всю полноту
логической реальности отводят предикату.
И в самом деле, если предположить, что формально-
объемная характеристика субъектно-предикатного*
отношения исчерпывает природу этой связи как связи
единичного и общего, то логически действительным окажется
только предикат, а субъект — всего лишь чем-то
возможным наряду с бесчисленными экземплярами
соответствующего класса, над которым предикат как всеобщая
определенность осуществляет свою «верховную власть».
Реализация или актуализация субъекта, извлеченного
из объема предиката, в этом случае означает акт преди-
цирования, обнаружения всеобщности (понимаемой
формально-номиналистически) единичного. Формализм
указанной характеристики субъектно-предикатного
отношения заключается в том, что она выражает «точку зрения»
рассуждающего сознания,, которое рассматривает
отношение субъекта и предиката со стороны его наличного
бытия или, точнее, кажимости.
Субсумция, или подведение субъекта как чего-то
единичного под более общее (предикат), составляет
формальную сторону этого отношения, поскольку
предикат именно с этой точки зрения обладает всеобщностью
в отличие от единичности субъекта.
Но отношение единичного и всеобщего сразу же
«переворачивается» при содержательной интерпретации.
Субъект, рассмотренный с точки зрения его содержания,
представляет собой нечто конкретное, тотальность
многочисленных определенностей, субстанцию своих
бесконечных отношений и связей. Предикат суждения как
предикат некоторого субъекта выражает всего лишь его
определенность, которая сращена с многочисленными
другими и посредством которой судят о субъекте..
Внутреннее содержание субъекта, выступающего в процессе
суждения со стороны его одной определенности,
высказанной в предикате, выражено односторонне и потому
абстрактно, независимо от того, какую
субстанциональную определенность отражает предикат.
Формы суждения, рассмотренные в их соотношении с
содержанием (с тем, что они выражают), образуют
последовательный ряд закономерно связанных ступеней,
расположенных по степени их адекватности, соответст-
23

вия своему содержанию. Но предел развития логических
ступеней форм суждения ограничивается его
познавательным «потолком». Роль суждения заключается в
выражении одной определенности, и это (в то же время)
устанавливает его формальные или логические границы
как особой логической структуры. Положение суждения
«субъект есть предикат» указывает именно на его
конечность и ограниченность как с содержательной
(гносеологической), так и с формальной (логической) стороны.
Выше мы указали на несоответствие логического
факта суждения формально-логическому принципу, исходя
из которого хотят этот факт объяснить. Вместо
выполнения требования совпадения субъекта и предиката
получается логически неразрешимая ситуация, ибо тождество
на языке субъекта (или на его основе) означает, что
«единичное (субъект) есть единичное», а на языке
предиката —«всеобщее (предикат) есть всеобщее». В
полученном расхождении определений субъекта и предиката
элиминировано само тождество.
Различение форм суждения в генетическом или
гносеологическом ряду происходит по принципу
адекватности выражения содержания субъекта. Первую, или
начальную, форму движения логического на уровне
суждений, как и вообще начальную форму любого
движения, образует единичная форма.
Единичность как с объективной, так и с субъективной
стороны, т. е. и как форма бытия, и как форма
логического выражения, составляет находящуюся в единстве со
своей противоположностью (которая определена как
всеобщность) универсальную категориальную
определенность. Являясь формой с самой собой соотносящейся
определенности (по Гегелю) объекта, единичность
отличает диссонирующий или демаркационный момент, в силу
чего исследуемый предмет перед познающим мышлением
выступает первоначально именно с этой, выделяющей
его из совокупности бесконечного числа других единич-
ностей, стороны. Единичность составляет основание
отдельного от других форм бытия определенного предмета
и в качестве такового противостоит другой, «роднящей»
его с другими формами определенности как форме
общности.
Эта противоположность была квалифицирована
метафизикой как вечная полярность. Между тем диалектика
обнаружила их взаимный переход друг в друга и уста-
24

новила, что единичность составляет исторически
необходимую исходную форму, способ существования
возникающей (из совокупности измененных условий) новой
закономерности. Новое, прежде чем стать
господствующим, первоначально выступает как форма случайного,
не вытекающего, на первый взгляд, из основной
устоявшейся закономерности. Но его превращение из формы
случайного отклонения в форму всеобщности и
закономерности доказывает, что именно через нее и в ней
существует общее (по В. И. Ленину).
Развитие мышления не является исключением в этом
отношении: оно движется от единичного через особенное
ко всеобщему, что и составляет основание логической
субординации видов суждения. Формы и виды суждения
внутри собственной определенности содержат
возможность всех видов и модусов развитых логических форм,
поскольку в нем в имплицитной форме воспроизводятся
все моменты развития логического вообще — от
единичного через особенное к общему.
Исходную определенность системы субординации
форм суждения составляет гносеологически (и
генетически) предшествующая другим единичная форма,
суждение единичности. Субъект этого суждения выражен в
предикате со стороны его случайной определенности:
«роза красна», «человек двуног». В указанной форме
суждения, как видно, отражается отношение «вещь —
свойство» в форме отношения субъекта и предиката.
Основание единства последних составляет наличие
известного свойства вещи. Случайность определения
субъекта в данном случае означает, что предикат (свойство)
не есть его существенная необходимость: субъект может
быть определен и иначе, поскольку вещь, которая в нем
выражена, в такой определенности не обнаруживает
свою субстанциональную власть: суждение «роза красна»
истинно, поскольку именно данная роза оказалась
красной, подобно тому, как истинность суждения «человек
красив» сохраняется для определенного, наблюдаемого
факта, который мог и не иметь места.
Субъект составляет единство многообразных опреде-
ленностей. Предикат выделяет из них лишь одну и тем
самым низводит форму его конкретного содержания до
формы абстрактной единичности. Единичная форма
выражения предметного содержания в суждении наличного
бытия образует начало, исходный пункт, «нижний порог»
95

движения логического вообще. Возможность
дальнейшего развития последнего связана с необходимостью
решения противоречия между партикулярной формой и
предметным содержанием, на духовное освоение
которого направлен весь логический процесс.
Неадекватность единичной формы суждения
обнаруживается в том, что для выражения предмета ее
средствами приходится «привести» в соответствие с нею сам
предмет, расчленяя его на отдельные свойства и
отношения. На этих отдельных признаках предмета
построены отдельные суждения. Вещь как тотальность своих
свойств, их субстанция остается вне поля рассмотрения.
Если бы можно было собрать все бесконечное число
наличных или потенциальных суждений и объединить их
каким-либо способом, то было бы напрасно искать в них
утерянный в партикулярности отдельных свойств
предмет — субстанцию этих отношений.
Путь разрешения этого противоречия представители
«логики отношений» видят в устранении субъектно-пре-
дикатной формы суждения, вместо которой предлагают
реляционные формы высказывания. Один из крупнейших
представителей этой теории логики Шарль Серрюс15
отказывается от задачи выражения предмета как
субстанции своих отношений, поскольку он объявляется
логически и гносеологически непостигаемым, вечным
«в себе бытием». Это, конечно, не решение противоречия
единичной формы суждения и выражаемого предметного
содержания.
Характерной чертой понимания структуры и функции
суждения в современной математической
(символической) логике является перенесение точки тождества в
знаковую плоскость. Суждение понимается как частное
значение пропозициональной (предположительной)
функции Р(х). Согласно точке зрения А. Черча,16
повествовательное предложение является простым выражением в
естественном (обыденном) языке. Оно представляет
собой сочетание слов, выражающее законченную
(завершенную) мысль. Предложение понимается как «частный
случай» имени. Пропозициональная форма Р(х) сама по
себе, без указания отдельных значений представляет
15 Серрюс Ш. Опыт исследования значения логики. М., 1948.
16 Черч А. Введение в математическую логику. М., 1960. Т. 1.
С. 29—35, 61—62.
26

собой лишь схему17. Переход от схемы (общей формулы)
к предложению (т. е. к частному значению) становится
возможным при условии: 1) замены неопределенной
перемены именем индивидуального предмета (замена
происходит согласно неформализуемому правилу
подстановки), удовлетворяющего принципу принадлежности к
предметной области (выделенной также
предварительно); 2) интерпретации константы Р как определенного
свойства указанной предметной области. Когда в
качестве объекта предметной области выступает не
индивидуальный предмет, а класс (множество), то возникает
надобность внесения соответствующего квантора
общности, указывающего на выполнимость «свойства» (Р) для
всей совокупности индивидуумов, рассматриваемой как
особый класс. Совместимость (или несовместимость)
функции и аргумента выражается, как правило, в виде
импликации, «заменяющей» традиционную связку в
суждениях. Единственным критерием, которому должны
удовлетворять все высказывания, является функция
истинности. Выражение, которое лишено какого-либо
значения истинности, вообще не является суждением.
Суждение истинно, если оно имеет истинностное
значение «истинно», и ложно, если обладает истинностным
значением «ложно». Поэтому проблема совместимости
или несовместимости аргумента и функции решается в
зависимости от того, принимает или нет заданная
функция значение истинности для данного аргумента.
Следует отметить, что в подобном понимании
суждение отождествляется с языковой формой его выражения,
с повествовательным предложением, для которого
истина выступает как некоторая внешняя характеристика.
Ограниченность ракурса видения предмета в
единичной форме суждения заключается не только и не столько
в том, что предмет «показывается» познающему
мышлению с его единичной, столь не соответствующей цели
познания, стороны, а, скорее, в том, что она выражает
ограниченность и неуниверсальность его чувственно-
практического, реального освоения. Поскольку в
начальной стадии чувственно-практического освоения предмета
он вовлекается в сферу практической деятельности лишь
со стороны отдельного свойства как носитель этого
свойства, на присвоение которого направлена практиче-
17 Другие аспекты взаимоотношения пропозициональной
функции и высказывания нуждаются в дальнейшем исследовании.
27

екая деятельность человека, то это свойство и
закрепляется в единичной форме суждения. Сам же предмет
как носитель других свойств и определенностей пока
остается вне поля зрения познающего субъекта. Но
изолировать свойство от других многочисленных свойств и
от самого предмета, с которым оно органически сращено,
оказывается возможным подчас всего лишь в голове
познающего субъекта, в форме его субъективной цели и
желания, которым в этой определенности не всегда
суждено осуществиться.
В процессе практического опосредствования
субъективной цели человеку приходится переориентироваться
от своей цели к самому объективному содержанию и
сообразовать с ним свою цель, так как изолированное
освоение отдельного свойства предмета практически
просто невозможно. Субъекту приходится
сообразовывать свою деятельность с другими существенными опре-
деленностями предмета и учитывать их природу, строить
свое практическое взаимодействие с ними на более
фундаментальной почве, чем отдельное свойство. Эта
переориентация от субъективной цели к самому предмету
означает преодоление единичной формы суждения и
переход к более высокому уровню суждения — к суждению
особенного. Но этот аспект — задача специального
анализа, мы же ограничимся логическим аспектом
вопроса. Укажем только, что чередование форм логического
выражения предметного содержания, их движение (от
формы единичности через особенное ко всеобщему)
является всего лишь отражением и идеальной формой
развития реальной истории практически-чувственного
освоения его. И поэтому каждая определенная логическая
форма вырастает в конечном счете из определенных
способов и этапов реально-практической деятельности
человека в качестве их идеальных моделей, планов
и т. д.
Движение предметного содержания от формы
единичного выражения к форме особенности не только означает
изменение предиката, в котором «светится» субъект, но
есть и отражение движения самого субъекта. В форме
особенности последний сбрасывает ограничивающую его
определенность единичности и выступает в форме своих
видовых определенностей. В суждении «механическое
движение переходит в теплоту» субъект из формы
единичности переходит в форму особенности. Вместе с тем,
28

например, в дизъюнктивном суждении предикат уже
обозначает видовую определенность субъекта и
составляет его существенный признак. Выраженная в
предикате определенность субъекта противостоит не другим его
определенностям, а субъектам того же рода и вида.
Особенное как некоторое множество является не
простым умножением единичного, а составляет новое
качественное образование связи единичных (математика
такое множество обозначает понятием подкласса,
находящегося внутри некоторого общего класса наряду с
другими подклассами). Теперь уже субъект выступает в
форме случайной определенности по отношению к
предикату, поскольку, с формальной точки зрения, он как
акциденция или вид не в состоянии выразить
необходимость своего рода.
Но формальность означенной точки зрения
заключается именно в том, что род обнаруживает себя только
через свои виды, и именно в них он обретает реальность.
Когда абсолютизируются результаты данного уровня
познания, что присуще формально-логической точке
зрения, то рассматриваемое множество формообразований
«распадается» перед сознанием на отдельные виды и
индивидуумы. Теряется из поля исследования сам род,
связь между видами последнего и другими
формообразованиями, поскольку их выключили из целого (рода!),
которое является их единством. Род низводится до
степени своего вида и отождествляется с ним.
Формула данного суждения такова: нечто,
определенное субстанционально, род А есть или В (вид) или С,
или Д (и т. д.) в соответствии с тем, сколько видов
установлено внутри исследуемого рода. Поскольку виды
составляют особенные формы или «модусы»
существования рода, выражающего их всеобщую определенность,
то положение суждения как логической формы
выражения отношения указанного порядка формулируется так:
всеобщее (род) есть особенное (вид).
Но форма выражения родовой определенности в
суждении данного уровня представлена с объемной стороны,
и поэтому отношение всеобщего и особенного,
обнаруженное в отношении рода и вида, уже принимает форму
объемного «вхождения» или соподчинения: род
поглощает вид. Но род как единство всех своих видов, как
некоторые «все» представляет собой не чистое
количество, а количество, осуществленное «вширь» и «вглубь»,
29

экстенсивно и интенсивно реализовавшее в своем
наличном бытии свою сущность, как свое качество и
исчерпывающее себя в нем. Род как эксплицитная форма такого
множества выступает как класс, наполненный
собственным особенным содержанием, видами и подклассами.
Невзирая на факт логической данности единства
рода и вида, всеобщего и особенного в суждении
особенного, в частности в разделительном суждении,
формальная логика упорно продолжает игнорировать его,
квалифицирует это отношение как отношение голого
отрицания возможности «третьего». Точка зрения
«исключенного третьего» приводит к отождествлению
всеобщего с его отдельной, особенной определенностью и
тем самым сводит всеобщее к единичному.
Следовательно, если род в качестве субъекта определен как нечто Л,
составляющее его особенное содержание или вид, то
остальные видовые или особенные определенности рода
как противоположные данному уже исключаются.
Поэтому положение указанного вида суждения в данной
его квалификации гласит: человек есть или краснокожий,
или белокожий, или желтокожий. Таким образом, если
установлена его принадлежность к одному из указанных
видов, то остальное исключается как логически
невозможное.
Но в такой интерпретации разделительного суждения
забывают о главном, а именно: субъект суждения
выражает род, а предикат — вид. И поэтому, когда
утверждают, что S есть Р, тем самым из содержания субъекта
выделяют определенную часть, к которой приравнивают
или с которой отождествляют предикат. Это уже
означает, что род выражен здесь лишь со стороны одной его
определенности и потому не полно. Форма логического
выражения содержания оказывается неадекватной, ибо
она не в состоянии полно выявить отражаемое
содержание.
Как мы отмечали выше, форма выражения отношения
рода и вида выделяет одну особенную форму бытия
рода, противопоставляя ее остальным особенным
формам, и отождествляет род с ней. Между тем со стороны
содержания, на отражение которого направлена форма,
род есть единство своих видов и реализует себя лишь в
них. Противоположность видов имеет смысл лишь в
пределах рода, который образует разумное основание
единства их противоположности; поэтому субъект со
30

стороны своего содержания есть как А, так и В, и С, т. е.
положительное тождество особенных (видов) со
всеобщими. В своем стремлении описать все особенные формы
и образования формальная логика представляет собой
способ культивирования результатов данного уровня
развития логического как средства выражения
собственного содержания. Мы выше указали на
несостоятельность такого подхода, который приводит к утере
главного — рода.
Необходимость разрешения противоречия,
проявляющегося в несоответствии между общностью содержания
и единичностью формы его логического выражения
(в суждении наличного бытия), вызвала к жизни
суждение особенности как форму решения противоречия между
единичным субъектом и всеобщим предикатом (что
является формальной стороной их отношения) и между
общностью содержания субъекта и содержательной
частностью предиката. В этом стремлении — решить
указанное противоречие — логическое движение
переросло в противоположную (единичной форме) особенную
форму суждения. Специфика последней заключается в
том, что субъект в ней положен как обособленное внутри
рода определенное содержание — вид, которому
противостоит предикат, выражающий его родовую
определенность. Форма несоответствия субъекта и предиката
суждения наличного бытия в «особенном суждении»
преодолевается следующим образом: субъект из формы
единичности возвышается до особенной формы выражения,
предикат поэтому обозначает его родовую
определенность и не составляет случайной формы определенности
его бытия.
Как нетрудно убедиться, данный уровень познания
выгодно отличается от суждения наличного бытия
глубиной погружения в предмет познания, относительной
адекватностью выявления содержания. Суждение
«механическое движение переходит в теплоту» отражает одну
из существенных определенностей механического
движения, тогда как суждение наличного бытия фиксирует
первый попавшийся «модус» бытия предмета,
чувственно наблюдаемое его свойство.
Тем не менее ограниченность особенной формы
логического выражения предметного содержания
обнаруживается уже в том, что субъект суждения не в состоянии
подчинить себе предикат ни с формальной, ни с содержа-
31

тельной стороны. С формальной стороны это
несоответствие означает, что субъект представляет всего лишь
одну, ограниченную форму существования рода наряду с
многочисленными другими и поэтому «подчиняется» ему.
Логическую форму подчинения в данном случае
выражает «включение» или вхождение субъекта в предикат.
С содержательной же стороны субъект как субстанция
своих определений еще не выявлен полно, и поэтому не
до конца раскрыта особенность его содержания.
Предикат выражает только форму его родовой общности и
поэтому основание его истинной особенности остается не
выявленным.
Решение указанного противоречия между логической
формой выражения и содержанием означает
сбрасывание формы особенности и переход к форме общности или,
точнее, всеобщности. Данная форма суждения
квалифицируется как суждение, раскрывающее содержание
понятия, или просто «суждение понятия»15.
Однако неадекватность такого способа выражения
достигнутого уровня логического движения термином
«суждение понятия» заключается в том, что при этом
отождествляются различные формы логического —
суждение и понятие. Каждое из них теряет свою особенность,
превращаясь в нечто среднее, в котором исчезает
определенность и затушевывается противоположность одного
другому.
Высмеивая Гегеля, который именно подобным
образом квалифицировал роль среднего, К. Маркс указал,
что как момент определенного развития оно вовсе не
является логически нейтральным, в котором стерто
отношение различия, а представляет единство различных как
именно различных, сохранивших собственную
определенность и функционирующих относительно самостоятельно.
Формально-логическая точка зрения (и, к сожалению, не
только она!), отождествляющая с понятием форму
суждения общего, опирается на своеобразное
номиналистическое толкование природы общего. Понятие при этом
квалифицируется как форма абстрактной, чистой
общности, которая отгорожена от единичного и особенного. На
18 Суждение общего выражает соответствие (несоответствие)
субъекта своей сущности. Гегель квалифицирует его как суждение
понятия и объединяет в эту группу ассерторические,
проблематические и аподиктические суждения.
32

несостоятельность подобной трактовки общего мы
указывали раньше19.
Мы уже знаем, что ограниченная
логико-гносеологическая емкость суждения позволяет ему высказать лишь
одну определенность вещи. Суждение само по себе не в
состоянии вместить в себя больше содержания, чем одна
определенность вещи. На последней ступени его
развития, в форме суждения общего, выражается всеобщая
необходимость и существенная определенность вещи. Но
цель познания заключается в выражении не одной
определенности, которая всегда остается односторонней и
абстрактной, какую бы существенную определенность
она ни представляла, а сущности в ее логически полной
и развернутой форме,— а это неосуществимо на уровне
суждения. Несоответствие логической формы выражения
выражаемому содержанию, их несоизмеримость и
противоречие характеризует суждение; противоречие одной
формы разрешается в последующей, но разрешенное
противоречие само предицирует себя как новое
противоречие и т. д. Поскольку суждение представляет собой
предикатную форму выражения субъекта (т. е.
выражает всего одну определенность вещи) и поскольку такая
форма предикации является неустранимой на данном
уровне развития (что составляет возможность суждения
как особой формы логического), то неустранимо и
несоответствие между формой и содержанием, целью
познания и наличной формой ее реализации на данном уровне.
Вещь как конкретная целостность, как единство
многочисленных определенностей остается логически не
освоенной в суждении, поскольку оно оказалось
неспособным полно выразить ее. Необходимость решения
противоречия между логической формой выражения и
предметным содержанием, целью познания (содержательно
адекватного и формально полного выявления всех
определений предмета) и наличной формой ее
реализации требует перехода к адекватной (соответствующей
цели познания) форме, способной наиболее полно
выразить сущность познаваемого предмета; это
необходимость понятийного уровня развития логического. В
логической форме суждения это невозможно потому, что для
выполнения такой задачи пришлось бы осуществить
систематическую связь с бесконечным множеством суж-
19 Проблемы логики и диалектики познания. Алма-Ата, 1963.
С. 301—339.
3-140
.33

дений, могущих быть высказанными о бесчисленных
отношениях и свойствах предмета, и синтезировать их в
единое целое, что, конечно, невыполнимо. В самой
задаче количественного синтеза бесконечного числа
суждений содержится элемент неразрешимости, так как при
этом предполагается учет всех элементов бесконечного.
Естественный и разумный выход из создавшегося
положения был найден мышлением в такой форме синтеза
суждений, когда их количественно ограниченная связь
(синтез) образует новую, качественно иную форму
определенности логического — понятие.
Однако этот переход к понятию не осуществляется в
непосредственной форме, а представляет собой процесс
опосредствования, т. е. умозаключение, которое
надлежит исследовать специально.

Глава 2
УМОЗАКЛЮЧЕНИЕ
Анализ логической формы суждения показал, что оно
содержит внутри себя неразрешимое противоречие.
Даже в своем понятии суждение распадается на две
противоположные друг другу формы — утверждение и
отрицание, поскольку оно оказалось неспособным вместить в
себя свои противостоящие друг другу определения. Если
суждение утверждает, что «единичное есть общее»
(S есть Р), то тем самым в имплицитной форме оно
выражает противоположное своему основному смыслу
положение—«единичное не есть общее» (поскольку
единичное как категориальное определение есть нечто
противоположное общему). Оформление указанной
негативной связи единичного и общего в данном
высказывании с положительным (в форме суждения) оказывается
принципиально невозможным. Оно требует
самостоятельной и притом противоречащей смыслу первого
положения суждения формы —«единичное не есть общее» (S
не есть Р). Это расхождение определений суждения
оказывается непреодолимым и кладет предел его
познавательным возможностям. Имеются и два других
аспекта проблемы.
Первый аспект касается вопроса о том, каким
образом и в какой логической форме происходит
обосновывающее движение мышления, раскрывающего основание
совместимости (или несовместимости) противоположных
моментов суждения субъекта и предиката. Указанный
аспект представляет собой первую попытку решения
противоречия, возникающего внутри логической формы
суждения.
Второй аспект охватывает круг вопросов, связанных
35

между собой: возможен ли переход от одного суждения
к другому; если возможен, то каков его внутренний
механизм; имеет ли подобный переход логически
необходимую (закономерную) форму и представляет ли связь
синтезируемых суждений аддитивное образование или
актуализирует нечто «большее», чем простая
арифметическая сумма слагаемых?
Факт выведения логически нового знания из
необходимой связи суждений говорит о том, что суждение
само'по себе, без связи с другими суждениями, без
«своего другого», как сказал бы Гегель, не способно
выразить в эксплицитной форме то предметное
содержание, которое оно «захватывает» в своем процессе.
Умозаключение наглядно показывает, что в содержании
суждения в скрытой форме существуют такие логические
(познавательные) возможности, которые,
актуализируясь в процессе опосредствования, реализуются в
форме нового (отличного от исходного содержания) знания.
Как нетрудно убедиться, оба аспекта взаимно
связаны между собой и имеют прямое отношение к проблеме
суждения. Первый фиксирует проблему связи
внутренних моментов суждения; во втором «центр тяжести»
переносится на связь между различными суждениями и
ставится задача исследования природы механизмов
логического перехода от одних форм суждения к другим.
Типология связей моментов суждения отображает
различные уровни предицирования, в которых исходным
моментом (и в этом смысле основанием) является
субъект суждения; предикат же выступает как некоторым
образом обособившееся следствие. Однако не все
формы суждения оказываются равноценными в смысле
реализации осново-следственного отношения. Степень
«способности» экспликации осново-следственной связи
возрастает в прямой зависимости от места, занимаемого
определенной формой суждения в логической иерархии
(в системе субординации). И, наконец, условное
суждение прямо и непосредственно реализует основной: смысл
этой связи: «если S, то Р», где. субъект суждения
представляет основание, а предикат —г следствие.
Поскольку логическое отношение основания и
следствия выражает всеобщую закономерную связь между
обусловленным и обусловливающим в действительности,
то понятно, что только те формы суждения,. которые
отображают существенные (закономерные) связи и огтре-
36

деленности предметов, и будут составлять осново-след-
ственное отношение. Кант их выделил в особую группу
аналитических суждений1, основанных на принципах
тождества и противоречия, и предполагал, что нашел
логически необходимую форму связи между субъектом и
предикатом.
Отвергая кантовский принцип деления суждений на
аналитические и синтетические, мы признаем, что Кант
правильно угадал познавательную и логическую
неравноценность различных форм суждения и что
определенные формы суждения с большой адекватностью
выражают логическую необходимость связи субъекта и
предиката. По этой причине и по сей день остается в силе
необходимость исследования связей субъекта и
предиката с точки зрения их осново-следственной (логической)
зависимости, ибо именно она определяет наиболее
важные аспекты не только непосредственных, но и
опосредствованных форм движения логического.
Непосредственные умозаключения возможны лишь
при выявлении закономерностей, отраженных в
логической зависимости между субъектом и предикатом.
Выведение как переход от смысла (значения) одного
высказывания к другому в непосредственной форме
имеет место лишь при непременном условии обратимости
осново-следственной связи субъекта (единичного) и
предиката (общего).
Те формы непосредственных выводов, которые
изучались в формальной логике, в основном носят
тавтологический характер, так как, скорее, описывают форму
превращения языковой «материи» суждения, чем
выведение нового знания из наличного, поскольку основной
смысл суждения как в антецеденте, так и консеквенге
остается неизменным (тождественным). Метаморфоза
языковой формы выражения идеального содержания,
однако, не проходит совершенно бесследно. Она влечет
за собой некоторые изменения и уточнения в самом
содержании. И если бы между языком и мыслью
существовало однозначное соответствие, то любая языковая
операция- автоматически (однозначно) отражала бы
соответствующие формы движения в плане мыслитель-
1 Неоднозначность, а порою противоречивость принципов
выделения аналитических суждений были отмечены Файхингером (см.:
Vaihinger. Commentar zu Kants Critik der reinen Vernunft. Bd. 1.
Stuttgart, 1881. S. 258.
37

ном. Развитая и адекватная система языковых средств
в математической науке в этом отношении создает
надежные перспективы. Правда, в математических
системах исчислений не учитывается специфика содержания,
например в исчислении предложений осново-следствен-
ное отношение как содержательная форма логического
движения почти целиком игнорируется, что вполне
оправдано при изучении математических объектов, но
вряд ли правомерно для логики.
В отличие от традиционного понимания
непосредственных умозаключений как выведения одного суждения
(следствия) из другого суждения (основания) в
математической логике непосредственное умозаключение
понимается как простая операция однократного применения
одного из правил вывода2. При этом «вывод» означает
не форму движения (переход), а известную
математическую фигуру3 (которую, конечно, можно преобразовать).
Правила, регулирующие логическое движение внутри
системы, составляют метасистемные образования и не
подлежат в ней изучению.
Истинность непосредственного вывода, понятого как
сложное высказывание, зависит от истинности составных
(простых) высказываний. Форма объединения последних
регулируется союзами — конъюнкцией, дизъюнкцией,
импликацией, отрицанием и т. д., каждый из которых
имеет определенное (постоянное) значение.
Истинность импликации, например, зависит от
функции истинности как антецедента, так и консеквента. Из
четырех возможных значений истинности импликация
оказывается верной для трех. Она истинна, когда:
1) истинны и антецедент и консеквент (если 2X2=4, то
снег бел); 2) антецедент истинен (если 2X2 = 5, то снег
бел); 3) антецедент и консеквент ложны (если 2X2 = 5,
то снег черен). И лишь в случае истинности антецедента
и ложности консеквента (если 2X2 = 4, то снег черен)
импликация оказывается ложной. Все указанные
модификации выполнялись и в традиционной формальной
логике при интерпретации отношения как осново-следст-
венной связи и были известны еще Аристотелю. Легко
заметить, что в приведенных примерах не выполняется
2 Черч Л. Введение в математическую логику. М., 1960. Т. 1.
С. 372.
3 Такую точку зрения развивает, например, Д. Гильберт (См.:
Он же. Основания геометрии. М., 1948. С. 366).
38

основной смысл осново-следственного отношения, так как
«следствие» лишь формальным (внешним) образом
связано с «основанием» и не выводится из него.
В традиционной формальной логике
непосредственные умозаключения все же понимаются как форма
движения от основания к следствию и даже при тавтоло-
гичности (т. е. повторении основного смысла исходного
суждения) отмечается перемещение логического акцента
(ударения) с одного момента на другой. Например, при
обращении (conversio) суждения «все люди смертны»
происходит взаимоперестановка субъекта и предиката;
и при соответствующем ограничении их объемов оно
принимает форму: «некоторые смертные суть люди».
В случае превращения (obversio) экспликация
содержания исходного суждения совершается через отрицание —
из суждения «человек смертен», так что последняя форма
непосредственного умозаключения, скорее, представляет
собой образец сохранения тождества мысли при
преобразовании языковой формы ее выражения, нежели
выведение новой мысли из смысла исходного знания.
Категориальный смысл отрицания, на которое
опирается превращение (obversio), как способа перехода от
положительной формы к отрицательной требует
реализации той логической необходимости, которая и
выражает смысл логического синтеза противоречивых
высказываний. Выполнение этого требования, собственно,
означает переход к опосредствованному умозаключению.
«В конечных опосредствованных умозаключениях,—
пишет С. Б. Церетели по этому поводу,— оправдываются
непосредственные умозаключения, поскольку нечто
переходит в другое или противоположное посредством
«третьего», связь совершается посредством «третьего».
Такими являются, например, категорический силлогизм
(и другие формально-логические опосредствованные
умозаключения) и связи категорий, именно единичного,
особенного и общего (например, рассмотренные в
.гегелевской «Логике» умозаключения)»4.
Гегель на двойственную природу
осново-следственного отношения обратил внимание впервые. «Оно
(основание.— М. £.),— пишет он,— делает себя положенным и
благодаря этому становится основанием чего-то, т. е. оно
имеется в этом движении и как положенное и как
основание, и притом лишь в этом движении оно впервые
4 Церетели С. Б. Диалектическая логика. Тбилиси, 1965. С. 781.
39

становится основанием. Основанием того факта, что есть
основание, служит положенное и, наоборот, этим самым
основание оказывается чем-то положенным»5.
В силу рефлективного характера обосновывающего
логического движения обосновывается не только
следствие, но и само основание. Процесс принимает форму
негативного отношения основания к самому себе: для
«самополагания» (т. е. утверждения себя в качестве
основания) основанию приходится отрицать себя и
перейти в нечто другое (в следствие) и в своем отрицании
(в «своем другом») сохранить себя.
Формальная логика оперирует понятием
аналитического основания, и поэтому оба момента осново-следст-
венного отношения (как основание, так и следствие) она
рассматривает как тождественное и по форме и по
содержанию. «Положение» опосредствованного познания
поэтому принимает следующую форму: ничего нет в
основании, чего нет в обоснованном; в силу тавтологично-
сти это положение обратимо.
Культивирование указанной точки зрения в практике
научного мышления ведет к тривиальным тавтологиям.
Гегель приводит характерный пример: при объяснении
движения планет вокруг Солнца в качестве основания
указывают на взаимное притяжение планет и Солнца.
Но ведь в этом ответе не учтен тот факт, что притяжение
и есть движение планет, и именно оно требует
объяснения. «Посредством такого формализма,— возмущается
Гегель,— нечто объясняется столь же мало, как мало
познается природа какого-нибудь растения, если я
скажу, что оно есть растение»6.
Задача научного обоснования состоит в том, чтобы
опосредствовать данное содержание логически
адекватным способом, т. е. рассмотреть данное явление на фоне
и в системе более глубоких связей и «дедуцировать» его
из них.
Процесс обоснования (как тот, который исходит из
основания, и направлен на следствие, так и тот, который
«возвращает или редуцирует» следствие в свое
основание) носит не тавтологический, а синтетический
характер. Если бы для доказательства данного положения не
требовалось бы некоторого другого, отличного от него
положения (основания), то не возникала бы сама задача
5 Гегель. Соч.: В 14 т. М; Л., 1937. Т. 5. С. 543.
6 Там же. С. 545.
40

его доказательства; достаточно было бы того, что оно
дано. Если тождество Л и В не усматривается
непосредственно, т. е. требует доказательства, то кроме А и В
требуется еще другое, отличное от них основание, в
котором А и В совпадают. И это означает, что переход от
основания к следствию есть синтетическая и необходимая
связь различных. Непонимание этого факта присуще
софистике и эклектике, за основание принимающих
первое оказавшееся под рукой определение, «которых в
каждой вещи имеется множество» (Гегель). Когда в
качестве основания рассматривают нечто лишь возможное, а
не необходимое во всей его полноте, т. е. сущность, то,
естественно, противоположное основание приобретает
равную с ним логическую силу и вместо обоснованного
(объективного) доказательства получается
разглагольствование по данному поводу.
Требуется, однако, «небольшое усилие», один шаг —
от признания неустранимости противоречий сделать
вывод о тождестве (совпадении) противоположностей.
Диалектик Гегель делает этот шаг, который в корне
изменил весь уклад старого мышления. Логика вступила
в новую — диалектическую полосу своего развития.
Процесс взаимного перехода противоположностей,
согласно этой логике, и есть обнаружение момента их
тождества (совпадения), которое и есть их общее
основание. Гегель фигурально выражает этот процесс как
«погружение» в основание: «Основание есть единство
тождества и различия, оно есть истина того, чем
оказалось различие и тождество, рефлексия внутрь себя,
которая есть столь же рефлексия в иное, и наоборот.
Оно есть сущность, положенная как целостность»7.
Формальная логика не способна различать
внутреннее и внешнее в основании. Это приводит к отрицанию
возможности умозаключения в условно-категорическом
силлогизме. В данном вопросе господствует
метафизическая концепция причинности, где нет критерия для
различения повода и причины, условия и причины, внешней
причины и внутренней. Для нее все моменты отношения
причинности равносильны и неразличимы. Поэтому
формальная логика пришла к «теории многопричинности»,
что и привело ее к отрицанию возможности
умозаключения, от наличия следствия к наличию основания и от
отсутствия основания к отсутствию следствия.
7 Гегель. Соч. Т. 1. С. 207.
41

Узость принципов формальной логики в понимании
природы связи основания и следствия обнаруживается в
том, что они не позволяют охватывать все стороны
диалектического единства основания и следствия.
Формальная логика признает правомерность лишь однозначного
перехода от основания к следствию. Между тем
реальные модели осново-следственного отношения не имеют
подобного ограничения.
Основание и следствие в реальных процессах
(соответственно и в логическом) совершают недозволенную
перестановку (меняются модели), вследствие чего
происходит реальное «оборачивание основания». Следует
полагать, что подобное «оборачивание основания»
является всеобщим законом развития, где происходит
воспроизводство собственного основания в качестве
результата этого движения. «Если в развитой буржуазной
системе... — читаем в «Очерках критики политической
экономии» К. Маркса,— каждое полагаемое есть
одновременно предполагаемое, то это имеет место в любой
органической системе»8.
Именно указанный аспект позволяет различать
внутреннее и внешнее основание. Под внутренним
основанием марксистская диалектическая логика понимает те
и только те формы и моменты, которые, составляя
условия и предпосылку становления рассматриваемой
целостной системы, в дальнейшем функционировании целого
систематически воспроизводятся в качестве результатов
этого движения, с тем чтобы в обновленном цикле
процесса снова быть положенными в качестве его
основания.
Стало быть, внутренним основанием являются лишь
те формообразования, которые способны превратиться в
следствие своего следствия. Внешними же основаниями,
соответственно, являются те факторы, которые,
сопутствуя процессам, взаимодействуют с ними и влияют на них
определенным образом, но не воспроизводятся в их
движении. Они поэтому безразличны к специфическим
особенностям процесса.
Умозаключения от наличия следствия к наличию
причины (основания) и от отсутствия причины к отсутствию
следствия в сфере сущности полностью реализуют
логическую необходимость. Например, если существуют два
8 Marx К. Grundrisse der Critik der politischen Okonmie. Moskau,
1939. S. 594.
42

взаимоисключающих следствия — буржуазия и
пролетариат, то существует и основание, единый способ
производства— капитализм. Если существует капитализм, то
существуют и буржуазия и пролетариат. Если же нет
буржуазии и пролетариата, то нет и капиталистического
способа производства. И, наконец, если нет
капиталистического способа производства, то нет и буржуазии и
пролетариата. Как видно, все четыре модуса условно-
категорического силлогизма оправданы, сохраняются и
оба его «правильных» модуса.
Общий смысл марксова положения о диалектике
производства и его моментов позволяет вывести принцип,
оправдывающий условно-категорическое
умозаключение9. Производство как таковое, как целое, как единство
собственных моментов есть общее основание своих
моментов: но моменты производства есть его собственные
существенные моменты и поэтому без них как его
существенных определений (и в этом смысле — оснований)
нет и производства. Отсюда принцип
условно-категорического силлогизма можно сформулировать так: если есть
основание (единство), есть и его следствие, если есть
следствие, есть и основание; если нет основания, нет и
следствия, если нет следствия, нет и основания. Или:
если есть общее (целое), есть и единичное (множество);
если есть единичное, есть и общее; если нет общего, нет
и единичного, если же нет единичного, нет и общего.
Из анализа марксового положения о диалектике
части и целого, кроме тех непосредственных выводов, о
которых говорилось выше, вытекает еще один вывод,
имеющий весьма важное значение для теории логики.
Диалектика взаимопереходов взаимодействующих
моментов внутри целого раскрывается как необходимость,
обладающая синтетической определенностью. Переход
одного момента в свою противоположность вопреки
формально-логической концепции о следовании не означает
аналитического выделения части из целого. Становится
очевидным, что диалектическое учение о логических
связях позволяет охватить все существенные стороны
сложного механизма логического опосредствования.
Отношение основания и следствия Лейбниц и Кант
истолковали как отношение части и целого. «Выведение»
9 Подобная попытка впервые была предпринята С. Б. Церетели
(См.: Церетели С. Б. О диалектической природе логической связи.
Тбилиси, 1956).
43

части из целого, согласно этой точке зрения, принимает
форму экспликации следствия, уже содержащегося в
имплицитной форме в основании. Логическое следование,
соответственно этому, понимается как чисто
аналитический процесс «высвобождения». Синтетические формы
связи основания и следствия и в особенности самая
развитая ее форма — единство противоположностей — не
только «выпадает» из поля зрения формальной логики,
но и объявляется нелогической ситуацией. Странно, что
именно те формы связи, которые, несмотря на
динамичность, отличаются наибольшей устойчивостью, остались
вне поля зрения традиционной формальной логики.
Между тем именно противоречие как самая развитая
форма связи и позволяет рационально объяснить
«следование» как необходимость перехода данной
определенности в нечто другое, а именно — в свою
противоположность.
Попытка формального обоснования вывода
исключительно лишь из аналитического основания является
самообманом, поскольку следствие заранее
предполагается в основании, а видимость его выведения ничуть не
объясняет этого «нахождения» в основании. Оно
остается неясным даже в том случае, когда следствие
понимается как часть целого. Если целое уже дано и
логически зафиксировано, то выведение части, естественно, уже
не составляет особой трудности. Но как выработать само
понятие основания (целого)? В формальной логике этот
процесс осуществляется все тем же способом, ведущим
в «дурную» бесконечность. В начало доказательства
кладется самоочевидное, не требующее другого
основания положение — аксиома, из которой, согласно
правилам вывода, дедуцируется все содержание.
Особую важность при таком способе доказательства
приобретает не предметная отнесенность, а «правильное
построение» формулы и вообще чисто формальные
аспекты доказательства. «Конечная
последовательность,— пишет А. Черч,— состоящая из одной или
большего числа правильно построенных формул, называется
доказательством, если каждая правильно построенная
формула в последовательности либо является аксиомой,
либо непосредственно выводится по одному из правил
вывода из предыдущих правильно построенных формул
последовательности. Доказательство называется
доказательством последней формулы в последовательности
44

правильно построенных формул, теоремами логической
системы называются те правильно построенные
формулы, для которых существуют доказательства. В
частности, всякая аксиома системы является теоремой,
доказательство которой состоит из единственной правильно
построенной формулы — самой аксиомы. Только
описанная схема, а именно исходные символы логической
системы, правила, в соответствии с которыми некоторые
формулы объявляются правильно построенными (следуя
Карнапу, мы будем называть их правилами построения
системы), правила вывода и аксиомы, называются
исходным базисом логической системы»10.
Аксиомы суть формообразования, лишенные
логического характера, они — интуитивно (!) самоочевидное
положение (указание Черча на доказуемость или
теоретичность аксиомы весьма наивно, ибо это
доказательство им «обосновано» аппеляцией к самой же аксиоме).
И вся трудность заключается в том, каким образом
осуществить логический переход от нелогического
основания (аксиомы или системы аксиом, металогических
правил) к самой логической системе. Если система,
которая подлежит построению, является логической
системой, то метасистема, на базе которой она должна быть
построена, с точки зрения этой концепции, лишена
определенности логического.
Согласно Р. Карнапу, правила, в соответствии с
которыми должны быть построены формулы, не
обосновываются, а всего лишь постулируются. Единственный
критерий, которому они должны удовлетворять,— это
«требование эффективности». Но до применения правила
невозможно определить его эффективность: нет такого
логического способа, который заранее гарантировал бы
оперативную эффективность правил. Подобное же
требование эффективности предъявляется и к системе аксиом,
к первичным символам и к методам определения
правильности построения формул.
В обобщенной форме требование эффективности
выглядит примерно так: доказательство эффективно тогда
и,только тогда, когда при наличии конечной
последовательности правильно построенных формул возможно
эффективно установить, представляет ли собой данная
последовательность формул доказательство или нет.
10 Черч А. Введение в математическую логику. М., 1960. Ч. 1.
С. 49—50.
45

Но вся трудность заключается в том, что не
существует формально-логического метода, позволяющего
установить различие между доказательством и
бессмысленной последовательностью формул. Прав был М. Борн,
когда писал, что «логическая последовательность есть
чисто отрицательный критерий; без него не может быть
принята ни одна система, но никакая система не
приемлема только в силу того, что она логически
непротиворечива»11.
Главная трудность, именуемая проблемой
разрешения, которая возникает на пути построения
формализованной системы, заключается в том, чтобы доказать,
возможен ли такой метод, который позволил бы для
любого выражения данной теории конечным числом
действий удостовериться в его истинности или ложности.
Исследования Геделя, Сколема, Черча показывают, что
данная проблема неразрешима.
В конструктивной математике (соответственно и
конструктивной логике) эта проблема формулируется как
проблема выводимости. Некая формула Р выводима,
если для нее существует такой вывод, для которого она
является последней формулой. Решение указанной
проблемы непосредственно связано с задачей нахождения
однозначного указания различия между выводимой и
невыводимой формулами. Но доказать — вовсе не
означает обосновать что-либо. Немецкий математик П. Ло-
ренцен, выступая против принципа аксиоматического
построения логики, писал: «С помощью подходящих
аксиом можно, правда, все, что угодно, доказать, но
ничего нельзя обосновать»12.
Современные буржуазные теории логики заменяют
понятие истинности понятием выводимости
(правильности). Как известно, такая тенденция имеется и в
традиционной логике. Современный формализм довел ее до
логического конца. Так, О. Нейрат пишет: «Определение
истинности предложения постоянно приводит к
сопоставлению предложения с системой других предложений с
целью выяснения, совместимо оно с ним или
несовместимо, а не к сопоставлению высказывания с
действительностью. Понятие логической непротиворечивости должно
11 Борн М. Физическая реальность//Успехи физической науки.
1957. № 2. Вып. 2.
12 Lorenzen P. Die widersprechsfreiheit der klassischen
Analysis//Mathematische Zeitschrift. Bd. 54. H. 1, 1954. S. 1.
46

раз и навсегда заменить отношение высказывания к чему-
то данному»13.
Выводимость суждения не есть критерий истинности
(это прекрасно знал даже Аристотель), ибо истинность
заключается в соответствии понятия и объекта, модели
и реальности. Формализм принципиально против
предметного критерия истинности. Для него логическое
должно быть внутри себя замкнутой системой, со своими
имманентными импликациями. Ян Лукасевич поэтому
полагает, что «выводы и следствия, не будучи
предложениями, не истинны и не ложны, так как истинность и
ложность является признаком лишь предложений. То же
самое следует сказать и о традиционном силлогизме. Не
будучи предложением, традиционный силлогизм не
истинен и не ложен, он лишь может быть правильным или
неправильным»14.
Современная символическая логика, представляя
крайне выраженную точку зрения концептуализма,
процесс выведения заменяет «разыгрыванием» выведения.
Аксиоматика в логике означает отказ от синтетического
логического и по сути дела есть формализм, ибо в
аксиомах уже заключается все: в них закодировано все
содержание, которое должно быть выведено с помощью
общих правил.
Разделение форм силлогизма в формальной логике
на категорические и условно-категорические основано на
том, что осуществляемая или представляемая ими
логическая связь должна быть безусловной. По существу же,
категорический силлогизм, не доказывая истинности
своих посылок, условно берет их за истинные и
осуществляет поэтому вывод и в том случае, если даже посылки
ложны. Но возможность вывода актуализируется не
потому, что сам процесс выведения безразлично
относится к истинности посылок, а потому, что сами посылки
условно берутся как истинные. Этот факт еще раз
доказывает неустранимость истины в умозаключении, хотя
истина в данном случае выступает в качестве внешней
этикетки, которая «прикладывается» к мысли так, будто
бы она не составляла единственную функциональную и
13 Цит. по кн.: Клаус Г. Введение в формальную логику. М.,
1960. С. 385.
14 Лукасевич Я. Аристотелевская силлогистика с точки зрения
современной формальной логики. М., 1959. С. 59.
47

существенную определенность мысли, придающей-смысл
и значение всем формам движения логического.
Умозаключение, если оно осуществляет логическую
необходимость во всей ее полноте,, по существу, является
доказательством, но в дедуктивно-логическом
односторонне представляется логическое: логическая
необходимость отождествляется с выводимостью или
«правильностью». Превращение условного (правильности
следования) в абсолютный принцип логики означает
релятивизм и субъективизм. «Здесь субъективизм состоит
в том, что посылки условно считаются истинными
положениями, т. е. вывод оправдан с определенной точки
зрения. Если мы ложное принимаем за истинное, то
оправдание чего-либо, с этой точки зрения, опирается
только на точку зрения, объективность которой только
принята и вовсе не доказана»15.
В связи с аксиоматическим построением логической
системы возникает парадоксальное положение: правила
вывода (для их внесения в логическую систему) требуют
определенного способа логического рассуждения,
умозаключения и вывода, словом, логического способа
введения. И это на языке логики означает, что для и до
введения правил вывода мы уже имплицитно ввели их и
уже успели опереться на их смысл.
Задача особого внесения правил ввода в логическую
систему и в самом деле требует особого обоснования и
оправдания, раз она возникает в практике научного
исследования математического мышления. Но само
наличие такой задачи, кроме своей неразрешимости на
почве и средствами формальной логики, говорит о
порочности самого подхода. В связи с задачей обоснований
правил вывода возникает еще одна трудность. Она
эквивалентна вышеуказанной проблеме и формулируется
лишь в несколько отличном методологическом плане.
«Вопрос о том,— пишет С. К. Клини по этому поводу,—
не приводят ли к противоречию те методы, которые были
формализованы, а также другие вопросы о действии
этих методов должны изучаться в метатеории
посредством методов, не подверженных тем же сомнениям, что и
методы первоначальной теории»16. Неубедительность
приведенной аргументации Клини станет сразу же оче-
15 Церетели С. Б. О диалектической природе логической связи.
С. 523—524.
16 Клини С. К. Введение в математику. М., 1957. С. 61;-
48

видна, как только мы поставим вопрос в несколько
другой плоскости: кем доказаны объективность и
непогрешимость тех методов математики, с помощью которых хотят
ввести методы формализуемые (методы «предметной
теории»). Компетенцию какой науки составляют они?
Где критерий и гарантия того, что они адекватны и
объективны, пока мы их не применили на практике?
Вопросы эти остаются в формальной логике без ответа. И
средствами науки математики нельзя их решить.
В связи с задачей формализации силлогистики
возникло стремление «построить» ее систему, не
предполагающую в явном виде в качестве предшествующей теории
исчисление высказываний. Но эта попытка сразу
натолкнулась на логическую трудность. Когда возникает цель
построить теорию силлогистики в качестве первичной
логической системы, не предполагающей
предшествующей системы исчисления высказываний, то особенно
остро ставится вопрос о внесении правил вывода в
логическую систему. Поскольку логическое доказательство
этих правил означает привлечение логических средств
доказательства (которых, кстати, еще нет, так как
система еще не построена), то возникает естественная
надобность доказывания этих правил металогическими
средствами. Но, строго говоря, формализму
принципиально противопоказано обращаться к несобственным,
металогическим элементам в процессе доказательства,
ибо это противоречит его основополагающим принципам.
И в самой попытке обращения к металогическим
средствам доказательства выявляется порочность стремления к
аксиоматическому построению науки логики,
несостоятельность логического формализма вообще как
общелогического метода.
Следует отметить, что логический формализм впадает
в неразрешимое противоречие: с одной стороны,
правила вывода оцениваются как один из основополагающих
моментов логической системы, что, конечно, отражает
реальный логический факт (логическое по своей природе
является выводом, чем-то опосредствованным), ас
другой — при этом возникает необходимость рассматривать
их как металогические, алогические элементы по
отношению к определенной логической системе, вывести из
логической системы ее собственный элемент и
предпослать его всей системе в качестве нелогического,
металогического элемента.
4-140
49

Итак, проблема получает
парадоксально-антиномическую характеристику. Правила вывода, являясь
собственным элементом логической системы, относятся
имманентным образом к ней и составляют ее
фундаментальное «свойство». Правила вывода образуют чуждый для
логической системы металогический (точнее,
алогический) элемент и в качестве такового исключаются из
логической системы как нечто неоднородное с
«объектами» предметной области, поскольку «логическое» на
«языке» формализма означает «данное внутри и
посредством системы».
Но способ решения проблемы путем
переквалификации правил вывода в нечто металогическое (и поэтому
не логическое) мстит тем, что воспроизводит трудность
в методологическом и мировоззренческом плане и
вынуждает понимать их в качестве логических моментов,
т. е. вернуть тот статус и определенность, в которых
вначале приходилось им отказывать.
Поскольку правила вывода объявлены
металогическими элементами, то в связи с их внесением или
введением в систему возникла особая задача — обосновать и
доказать адекватность и объективность средств данной
логической системы. Но сама форма возникновения (или
постановки) подобной задачи естественно указывает ча
необходимость признания предшествовавшей ей
(подлежащей построению) системы, средствами и методами
которой осуществляется соответствующая оценка и
обоснование средств новой системы. Но ложность подобной
позиции обнаруживается сразу же, как только задаются
целью построить первичную логическую систему, не
основанную на возможности предшествующей.
Логика не вправе предаваться иллюзии возможности
решения проблемы путем апелляции к предшествующей
системе логики, поскольку эта последняя суть тоже
«логика», и ложность ситуации создается в связи с
«расслоением» логики, ее распадом на внеположное
множество отдельных логик, в которых она потеряла свое
единство.
Так, если в случае построения «сложных» логических
систем исчислений, скажем исчисления предикатов,
ссылаются на исчисление высказываний как на
фундаментальную систему, на базе которой можно строить
исчисление предикатов, то в случае построения
первичной системы логики такая возможность отсутствует: ибо
50

нет предшествующей системы, и поэтому ее
конструирование означает попытку построения логики на голом
месте. Само построение первичной логической системы
означает построение его первичных средств построения,
конструирование первичных терминов, правил вывода
системы аксиоматики. Но такая процедура
конструирования, определения, отбора и т. д. уже, собственно, и есть
использование логической ситуации. И прежде чем
приступить к применению этих средств определенным
путем следует освободиться от них: но освобождение от
них уже означает освобождение от логики вообще.
Когда процедуру доказательства правил ввода
силлогистики (квалифицированной в качестве первичной
логической системы) расценивают как что-то вполне
возможное, то, видимо, при этом забывают о самом
малом — о том, что доказательство правил первичной
логической системы, собственно, уже есть доказательство с
помощью того, что подлежит доказыванию, и поэтому
выступает как доказательство доказательства.
Отрицание практики как нелогического критерия
истинности доказательства принуждает встать на точку
зрения конвенционализма и релятивизма. А
единственный разумный выход при рассмотрении истинности
исходных положений состоит в том, чтобы покинуть сферу
логики и обратиться к практике, которая только и может
подтвердить их истинность. «Вопрос о том,— пишет
К. Маркс,— обладает ли человеческое мышление
предметной истинностью,— вовсе не вопрос теории, а
практический вопрос. В практике должен доказать человек
истинность, т. е. действительность и мощь,
посюсторонность своего мышления. Спор о действительности или
недействительности мышления, изолирующегося от
практики, есть чисто схоластический вопрос»17. Если сущность
и назначение доказательства заключаются в
установлении объективного содержания познаваемого объекта, то
последнее «слово» остается не за словами (т. е. логикой),
а за практикой, где происходит реальное освоение
предметного содержания, которое в субъективном плане
надлежит особым образом «обосновывать» и
«доказывать».
Процедура логического доказательства занимает
определенное место в системе объективно-предметного,
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 1—2.
51

деятельного доказательства. Оно является мысленным
соотнесением данной идеальной модели объекта, его
субъективного образа с теми исторически
выработанными и общественно культивируемыми средствами, через и
посредством которых происходит духовное овладение
объектом. Процедура логического доказательства
выступает как «проверка словом», которая сама нуждается
в проверке делом.
Деятельность объективно-предметного
доказательства, происходящего в процессе чувственно-практического
взаимодействия объекта и субъекта, отталкивается от
той теоретической модели объекта, которая была «снята»
в прошедшем процессе деятельности. При несовпадении
логической модели и ее чувственного десигната
деятельность, построенная на этой модели, терпит неудачу.
Субъекту деятельности поэтому приходится уточнять образ
объекта в соответствии с теми коррективами, которые
были «внесены» деятельностью, и снова вовлекать эту
модель в сферу своей жизнедеятельности. Практика как
определенный способ последней непосредственно
врывается в логику, «размыкает» ее замкнутую систему и
заставляет ее функционировать по ритму вещной логики.
Однако «указание» на практике не является deus ex
machina. Оно не заменяет логического доказательства
(тогда отпала бы нужда в науке), а коррегирует,
направляет и обогащает его. Сами фигуры, формы и модусы
обосновывающего опосредствованного движения
мышления обнаруживают свою «акцидентальность» в том, что
они суть реальные «фигуры»— способы и формы —
практической, предметной деятельности человека, всеобщие
образы познанного, превращенные в образ и способ
познания.
Гегель первый предпринял попытку изобразить
систему классификации логических форм по
содержательному принципу и показал, что необходимость их
движения, перехода одних в другие заключается не в экстен-
сионале, т. е. не в том, сколько предметов мыслится в
рассматриваемой форме, а в том, как он выражен в этих
формах и соответствуют ли они отображаемому
содержанию. В таком понимании иерархия логических форм
от единичного к особенному и всеобщему принимает
форму движения от единичных его определений к
особенным и отсюда ко всеобщим определенностям. «При
этом восхождение от единичного к особенному и от
52

особенного к всеобщему совершается не одним, а
многими способами, и Гегель довольно часто иллюстрирует
это на примере восхождения от индивида к виду и
роду»18.
Развитие логической формы умозаключения в
неразрывном единстве с движением того предметного
содержания, идеальным выражением которого оно является,
происходит в форме движения от единичного к
особенному и отсюда ко всеобщему.
Мы выше пытались показать, что умозаключение,
являясь более развитым и сложным логическим
образованием, чем суждение, «вырастает» как необходимая
связь суждений. Мы тогда ограничивались указанием на
интегрирующую роль умозаключения, подчинившего
себе суждение в качестве своего момента — посылки. Но
отношение логических форм внутри этой
опосредствованной формы имеет еще и другую сторону. В результате
«вхождения» суждения в умозаключение последнее
получает обратное воздействие своих моментов и
принимает определение различных модусов, форм и видов в
зависимости от занимаемого ими в его системе места и
той функции, которую они выполняют в процессе его
движения. Но поскольку сущность умозаключения
состоит в опосредствовании связи своих моментов
(суждений и понятий), систему которых оно представляет,
через то «среднее», которое осуществляет подведение
суждений и понятий под определение посылок и
терминов и смыкает их вывод, то форма его определенности
(как форма явления своей сущности) целиком и
полностью детерминируется природой опосредующего
среднего момента.
Среднее умозаключение как его логическая связка в
отличие от «среднего» суждения, в качестве которого там
выступала связка (copula), есть понятие,
осуществленное как единство своих моментов — единичности,
особенности и всеобщности, восстановивших свою целостность
из разрозненных, противостоящих друг другу внешним
образом элементов.
Среднее, определенное таким образом, выступает как
основание процесса логического движения, в котором
обосновывают себя крайности (погружаясь в него как в
момент своего совпадения со своей
противоположностью). Роль среднего термина в формальной логике
li Парке К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 540.
53

была низведена до «объемного среднего» между
крайними терминами, т. е. была истолкована в соответствии с
теми критериями, которые она выработала для
определения общего. И поэтому в качестве среднего термина
формальная логика часто представляла собой
несодержательный, абстрактный признак предмета,
удовлетворяющий «критерию присутствия». «Частность образует
ближайшим образом,— писал Гегель,— средний термин
постольку, поскольку она соединяет в себе
непосредственно оба момента единичности и общности»19.
Гегель метко охарактеризовал место и роль
особенного в умозаключении, которое по отношению к
единичному выступает как предикат (общее), по отношению к
всеобщему — как субъект, т. е. единичное. Это
положение о двойственном характере и двухопределенности
среднего, выступающего то в роли общего, то в роли
единичного в зависимости от «места», занимаемого в
системе умозаключения, разрушает
формально-логический принцип абсолютного тождества терминов в
умозаключении.
Исходную форму развития умозаключения, его
первую логическую ступень составляет тот способ
опосредствования крайних членов умозаключения, который
совершается через единичное. Единичная форма
умозаключения выражает тот факт начала логического
движения, который отличается крайней неадекватностью
выражения предметного содержания. Среднее, в котором
должны себя обосновать крайние термины, само
является чем-то безразличным по отношению к ним. Гегель дал
исчерпывающую характеристику подобного способа
опосредствования. Он писал по этому поводу:
«...Опосредование формального умозаключения со стороны
содержания... случайно. Непосредственное единичное имеет в
лице своих определенностей неопределимое множество
средних терминов, а последние, в свою очередь, имеют
столь же много определенностей вообще, так что всецело
от внешнего произвола или вообще от некоторого
внешнего обстоятельства и случайного определения завислт
то, с каким всеобщим следует смыкать субъект
умозаключения. Опосредствование не есть поэтому по своему
содержанию ни нечто необходимое, ни всеобщее, оно
не имеет своего основания в понятии предмета: основа-
19 Гегель. Соч. Т. 6. С. 72.
54

нием умозаключения служит, напротив, то, что внешне
в предмете, т. е. непосредственное, но непосредственным
служит среди определенностей понятий единичное»20.
Формальная точка зрения приводит к устранению
объективного критерия (принципа), по которому
предметное содержание вводится в логическое. Формализм
указанной стадии развития в процессе логического
освоения предметного содержания заключается в его
неумении выделить содержательно-общее, составляющее
реальную основу единства крайних в признании
равноправия всех определенностей предмета, которым нет
счета. Не находя всеобщего и необходимого выражения
в своем предикате, субъект умозаключения
опосредуется чем-то случайным, формальным и безразличным к его
имманентному содержанию. Опосредующее звено,
понятие выступает в данном процессе с его единичной
определенностью, и поэтому форма его наличного бытия не
соответствует его сущности, которая должна быть
выражена сполна в форме содержательной всеобщности.
Это несоответствие средств выражения (единичной
формы) и того, что должно быть выражено, постоянно
принуждает опосредствовать данное содержание чем-то
более адекватным. Но форма, к которой обращаются
для преодоления указанного несоответствия, со своей
стороны возвращает нас к той логически драматической
ситуации, от которой хотят избавиться и которая
постоянно воспроизводится, если мышление будет
двигаться в указанном направлении. Это «вечное проклятие»—
мера наказания мышления за его увлечение
формализмом.
Случайность и неадекватность логически
опосредствующих средств является всего лишь духовной
репродукцией и повторением неадекватного, случайного и
партикулярного способа практического освоения
предметного содержания. Реальное среднее, орудие, которым
видоизменяет человек предмет труда, приводит его в
соответствие со своей субъективной целью, равно как и
сама субъективная цель не является выражением
фундаментальных свойств объекта. Начальные этапы любой
формы движения, как реального, так и идеального,
отличаются случайным и партикулярным способом
опосредствования.
Гегель. Соч. Т. 6. С. 117—118.
55

Случайная форма опосредствования предметного
содержания путем разрешения противоречия между
формой выражения и содержанием устраняется путем
установления «особенного умозаключения» или
особенной формы такового. Специфика последнего
заключается в том, что форма выражения опосредствуемого
содержания сбросила определенность единичности;
опосредствуется оно уже через особенное содержание,
соответствующее природе уровня его определенности.
Указанная форма является наиболее соответствующей
природе умозаключения, поскольку особенное выступает
в роли и функции обосновывающего, таковым является
не только по своей логической форме, но и по
содержанию.
Но цель умозаключения состоит не только в том,
чтобы выразить средний термин согласно его природе,
т. е. понятию, но и в том, и это главное, чтобы через это
опосредствующее звено полно и адекватно выразить
новое содержание, которое еще не нашло полного
выражения в форме особенности, поскольку момент
особенности отгораживает и отделяет его от того, с чем оно
совпадает, противопоставляет его другим видам своего
рода. Результат данного уровня опосредствованного
движения логического заключается в том, что: 1)
случайность единичной формы выражения
опосредствуемого материала преодолена; 2) доказана возможность
и необходимость его отличия от других содержаний, но
теперь возникает задача обнаружения необходимой
связи этих форм с другими, дополняющими его до полного
единства, нахождения содержательной основы его
целостности, в рамках которой его обособление будет
рационально объяснено. Задача выполнения этой цели
познающего мышления и вызвала к жизни всеобщую
форму умозаключения, самую адекватную и
универсальную форму выражения предметного содержания.
В отличие от предыдущих форм отношение моментов
умозаключения всеобщего есть отношение
опосредствованных: каждый момент внутри себя завершен и
целостен. Содержание полностью выявило себя и показало
свое тождество, совпадение с содержаниями других
моментов. Субъект, по существу, есть предикат, их
различие заключается в форме их внешнего выражения.
Эта определенность умозаключения, видимо, составляет
высший и разумный предел опосредствованного движе-
56

ния мышления, его целостность в той ее форме, в
которой она способна выступать в данной мыслительной
ситуации, в которой она выражена сполна.
Формула этого умозаключения такова: единичность
через свою особенность есть всеобщее, или же индивид
(особь, экземпляр), благодаря своей видовой
особенности (определенности) есть род. Это категорическая
(относительно безусловная) форма умозаключения.
Категоричность и безусловность являющейся формы
состоит в простом и вместе с тем доказательном
утверждении тождества содержаний соотносящихся.
Как нетрудно убедиться, в первой или начальной
определенности этой формы умозаключения субъект
умозаключений представляется в форме единичности,
поэтому форма его выражения еще партикулярна и
случайна: логическая необходимость, которая все-таки
фигурирует как гарант движения, составляет
определенность всеобщности — рода, которому подчинен индивид
(через свой вид). Выбор или данность индивида,
представляющего род и всеобщность, зависит от случая
(воли). И поэтому один индивид, представляющий род,
вполне заменим другим и т. п. В этом процессе
необходимость рода осуществляется в полной совокупности
единичных. И если дано все множество экземпляров
класса, то общность выражена (формально) полно. Род
дан постольку, поскольку даны единичные
(экземпляры), и поэтому эта связь принимает форму
обусловленности одного через другое. Если есть А (единично), есть
и В (общее). Наличие А выступает как форма
необходимости наличия отличного от него В, составляющего с
ним неразрывное единство. Раскрытие этой
относительной стороны связи единичного и общего составило
основу условно-категорических силлогизмов, для двух
модусов которых в формальной логике не нашлось места.
Чтобы выйти из создавшегося положения, обычно
указывают на то, что процесс умозаключения состоит в
выведении новой связи, опосредствованно выявленной в
результате процесса умозаключения. Но не является
выходом и эта апелляция к опосредствованию, ибо связь
крайних терминов в посылках действительно
опосредствована средним. И это, конечно, единственный момент,
который вывод делает вообще возможным.
Опосредствование дается в самих посылках, в основании, а не в
выводе или следствии. Опосредствующий момент (сред-
57

нее) в результате процесса, в выводе утерян. Вывод
содержит в непосредственной форме то, что в посылках
или основании было опосредствованно. Процесс
логического движения как именно специфически логического
способа движения познания представляет собой форму
опосредствованного движения. Умозаключение является
логической формой, непосредственно совпадающей с
процессом опосредствованного движения логического.
Его цель — опосредствовать и доказать все содержание
логического, все, что дано непосредственным образом,
налаживать систематическую связь между различными
формами и выявлять необходимость этих переходов. По
своему гносеологическому назначению умозаключение
есть процесс постижения нового значения из системы
наличного («готового») знания.
Анализ формально-логической теории
умозаключения показывает ее ограниченность и односторонность.
Развитие практики теоретического мышления уже не
может обойтись ограниченным аппаратом формальной
логики, основанным на объемно-номиналистической
интерпретации природы общего.
Вовлечение в круг научного исследования «новых»
объектов, принципиально не поддающихся
формальнологической обработке и требующих
конкретно-целостного, диалектического подхода к ним настоятельно требует
внесения (и внедрения) содержательного конкретного
общего в логическую проблематику и, в первую очередь,
в теорию умозаключения.

Глава 3
ПОНЯТИЕ
Развернуть теоретические определения понятия
представляется возможным лишь через предварительный
анализ той основы, из которой оно генетически
происходит. Поскольку понятие представляет собой основную
форму развитого мышления как идеальной формы
деятельности общественно-исторического человека,
постольку проблема понятия связана с проблемой
возникновения идеальных форм из движения и развития форм
материальной действительности. Но генезисом
мышления здесь дело не ограничивается — в данном случае
необходимо показать, с чем связано становление его
понятийной формы, следовательно, выявить специфику
понятия относительно других форм мыслительной
деятельности. И вполне естественно, что понятие в этом
теоретическом рассмотрении должно получить
«спецификацию» по отношению к своему предмету, хотя именно
понятие более всего претендует на полноту
воспроизведения действительности, т. е. на истинность. Проблема
тождества (единства) понятия и предмета здесь поэтому
также оказывается одной из центральных.
Задача воспроизведения понятия отличается от
теоретического воспроизведения любой предметной
действительности (т. е. формирования понятий о ней,
достижения ее понимания) только тем, что ее разрешение
связано с анализом того всеобщего основания, на базе
которого возникает любое понятие, того всеобщего,
которое в качестве момента содержится в понятии
любого предмета. Предмет, следовательно, здесь берется
лишь в его всеобщей форме, анализ выявляет всеобщую
форму постижения любой особенной реальности. Вне
59

момента всеобщности нет понятия, любое особенное
содержание постигается только в его отношении со
всеобщим, которое является условием особенного и в
форме объективного бытия, и в форме понятия,
одновременно всеобщее есть генетическая основа и способ
бытия особенного.
Всеобщее в диалектике понимается как
существующее через особенное и в форме особенного. Это значит,
что для анализа его необходимо исследовать такое
особенное, которое представляет собой генетически
исходный пункт и всеобщую форму связи особенных явлений,
представляющих собой взаимосвязанное определенное
целое, конкретность, особое качественное бытие, особую
сущность. Формирование понятия какой-либо
конкретности и есть воспроизведение ее в необходимых
внутренних связях логики ее исторического развития,
теоретическое движение от анализа условий и всеобщего начала
ее возникновения через прослеживание конкретных
форм развития всеобщего в особенном, его формах и
связях к выявлению внутренней противоречивости этой
конкретности, несущей в себе ее собственное отрицание
с необходимым переходом ее в другое.
Отличительная особенность формирования понятия
о понятии заключается в том, что если в вышеуказанном
случае развитие конкретности из ее основания, ее
возникновение и отрицание есть движение и переход внутри
«однородного», материального объективного бытия, то
в случае с понятием с необходимостью имеет место
анализ перехода материального в идеальное и идеального
в материальное. Вне этого перехода исследование
обязательно застревает в рамках категории субъективного,
в рамках анализа форм сознания и мышления. Такое
исследование характера связи форм сознания и
мышления (например, представления и понятия, ощущения и
восприятия и т. д.) преследует благородную цель
представить жизнь духа в его конкретности, понять
особенные проявления его в качестве различных, но
однородных и внутри себя взаимосвязанных явлений, сущносгь
которых едина. Но именно эту задачу и нельзя
объективно теоретически разрешить, не выявив всеобщей формы
существования и движения особенных форм
субъективной сознательной деятельности, их единого
порождающего и организующего начала. Такое начало не может
быть обнаружено внутри самого сознания. Ощущением,
60

например, нельзя объяснить даже восприятие, не говоря
уже о более высоких и сложных формах познавательной
деятельности, если при этом не обозначить способ
синтеза различных ощущений в восприятии. Простая сумма
ощущений никогда не дает образа предмета в
восприятии, наоборот, образ предмета, его восприятие могут
объяснить нам место и роль различных ощущений в его
составе. Узко сенсуалистические установки
созерцательного материализма если и создают видимость
объяснения связи и развития так называемых чувственных форм
познания, то переход от представления к понятию для
него оказывается камнем преткновения. Именно здесь и
обнаруживается со всей отчетливостью слабость этих
концепций, которая неминуемо оборачивается
дуализмом чувственного и рационального. Объяснение
источника и взаимосвязи форм сознания здесь оказывается
задачей неразрешимой, несмотря на то, что вполне
справедливо ощущение им понимается как естественно-
природная предпосылка и исходный «элемент» образа
действительности. Не лучше дело обстоит и в том
случае, когда особенные формы сознания и их связь
объясняются из высших разумных форм, как это делает
объективный идеализм. И хотя высшим низшее в
принципе объясняется, не объясненным здесь остается лишь
само сознание, которое и постулируется в качестве
субстанции всего сущего.
В обоих случаях та форма, которая берется за
исходное (ощущение или разум), остается вне объяснения:
ощущение понимается как результат
естественно-природного развития, эволюционного по своему характеру,
т. е. вне принципа перехода от бытия к своеобразию
человеческой чувственности и сознания вообще. Именно
это обстоятельство делает возможным мыслить
ощущение только как факт и форму сознания, вне связи его с
бытием, потому что в таком понимании столь же мало
заложен принцип перехода от сознания к бытию:
крайний сенсуализм потому легко и уживается как в рамках
материализма, так и идеализма. Разум же при этом
(любая его форма) как исходное остается вне
объяснения только потому, что не выводится из бытия, а
полагается в качестве субстанции, принцип перехода которой
в бытие просто постулируется.
Поэтому там, где нет принципиального объяснения
перехода материального в идеальное и идеального в ма-
61

териальное, не получают объяснения ни мышление, ни
чувственность, ни их формы, ни взаимосвязи последних.
Форму, лежащую в основании происхождения и
внутренней организации человеческой духовной деятельности,
следовательно, надо искать в бытии. Но это должна
быть вполне определенная, особенная форма бытия,
которая есть одновременно всеобщее начало и
всеобщая форма связи особенных явлений, вырастающих из
ее движения.
В качестве такой особенной формы бытия, которая
представляет собой одновременно всеобщее начало и
всеобщую форму всех духовных феноменов человеческой
действительности, должна быть взята
чувственно-предметная практическая деятельность
общественно-исторического человека.
Она определяет собой все особенные формы
человеческой чувственности, посредством которых
осуществляет себя мышление — необходимый момент, идеальный
«орган» исторической практики человека. И само
мышление определяется общественно-практической
деятельностью, с необходимостью возникая внутри нее. Поэтому
чувственное предшествует возникновению
рационального лишь в том смысле, что оно есть единственная
естественно-природная связь индивида с окружающим миром,
предпосылка и необходимое условие существования всех
форм сознания и мышления человека. Однако форма
чувственности и сама чувствующая способность
развиваются вместе с развитием мышления — именно потому,
что в основе того и другого лежит единая субстанция,
полагающая развитие чувственности и мышления в
единой функции активного условия ее собственного
самодвижения.
Материалистический сенсуализм в его крайнем
выражении видит, с одной стороны, лишь природу, а с
другой — чувственность, которая через форму
эмпирического индуктивного обобщения «развивается» в мышление.
В то время как «существеннейшей и ближайшей основой
человеческого мышления является как раз изменение
природы человеком, а не одна природа как таковая»1.
Мышление развивается из материально-преобразующей
деятельности человека, а не из его чувственности.
Последняя сама, несмотря на то, что она является естест-
1 Маркс /(., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 545.
62

венной по природе, качественно преобразована и
определена культурно-исторической общественной
деятельностью.
Поэтому отношение между чувственным и
рациональным выглядит в своей основе несколько иначе, чем на
поверхности. Поверхностное, чисто эмпирическое,
описательное исследование особенных форм духовной,
познавательной деятельности приводит к выводу, что понятие
есть обобщение и выделение общих признаков предметов
определенного класса, данных в чувственных формах, в
первую очередь, в представлении. Дело выглядит иначе,
если исходить из того, что понятие есть не «тощая»
абстракция, полученная путем выделения сходного в
различном, а идеальная форма деятельности
общественного человека, снятая с формы чувственного
материально-практического процесса.
В психологии существует понятие разделенного
предметного действия, отражающее такой способ усвоения
внешнего предметного действия, при котором
выполнение действия первоначально производится ребенком
вместе со взрослым, а с определенного момента ребенок
осуществляет его самостоятельно. Здесь сама форма
действия, выражающая определенное рациональное
содержание, дана в чувственной форме его самого, а не в
форме некоторого отвлеченного сигнала, некоторой
определенной потребности, словесного выражения или в
самостоятельной деятельности органов чувств — в форме
чувственного созерцания. Это значит, что рациональное
содержание существует непосредственно в форме
чувственного действия и что чувственное представлено также
непосредственно в форме рационального. Чувственное и
рациональное здесь непосредственно тождественны, т. е.
единство их не дано рефлективным образом.
Такой способ освоения человеческой предметной
действительности является генетически исходной формой.
Лишь позже вычленяется как относительно
самостоятельная деятельность органов чувств по восприятию
предметов объективной действительности и мышление
как специфическая способность идеального
воспроизведения этой действительности в формах
предметно-практической деятельности.
Органы чувств человеческого индивида несут в себе
от природы лишь возможность человеческим образом
воспринимать мир. Эта способность становится дейст-
63

вительной только в процессе (подобно тому, как это
происходило в историческом становлении человека)2
практически чувственного освоения человеческой
действительности. Т. е. только при согласованной работе
органов внешнего действия индивида и его органов
чувств — той активности, которая положена
первичными естественными потребностями организма ребенка и
сознательно направлена взрослым в определенные
предметные условия ее протекания — внешний мир, данный
новорожденному непосредственно и как в
пространственных, так и в звуковых, осязательных и прочих
чувственных характеристиках недифференцированно,
«отодвигается» от ребенка и постепенно выступает в своих
объективных, различных свойствах. Вначале
деятельность органов чувств при восприятии вплетена в весь
комплекс активного отношения индивида к
действительности, и лишь позже она приобретает относительную
самостоятельность и начинает подчиняться только
своему предмету. Адекватное восприятие предмета,
следовательно, опосредствуется материально-практической
деятельностью с ним.
Одновременно с основанием формы деятельности с
предметом активно развернутая деятельность органов
чувств сворачивается, а предметная форма деятельности
предстает как знание предмета. Восприятие и знание
взаимно опосредствуют друг друга и фактически друг от
друга тут еще не отделены. Их совпадение, тождество
означает, что форма (способ) действия, его
рациональное содержание воспроизводится идеально, т. е. как
мысль, лишь при наличии всех внешних условий
практического действия. Но коль скоро деятельность
восприятия становится подчиненной своему предмету и только
потому относительно самостоятельной, она обособляется
от чувственных условий протекания практической
деятельности — своей собственной основы. Она осваивает
теперь любой объект в его отдельности и
обособленности. Объект как бы «вынимается» из контекста
практической общественно-исторической деятельности и
созерцается «сам по себе», в его абсолютно независимом
образе. Поэтому и возникает иллюзия независимости
2 В связи с этим Маркс писал: «Глаз стал человеческим глазом
точно так же, как его объект стал общественным, человеческим
объектом, созданным человеком для человека» (Маркс К., Энгельс Ф.
Соч. Т. 42. С. 120).
64

восприятия от форм общественно-исторической,
чувственно-предметной деятельности, представление о
чувственном созерцании как естественно-природной
способности человеческого индивида.
Относительно самостоятельная деятельность органов
чувств, чувственное созерцание вне
предметно-практического действия возможны потому, что форма этого
действия оказалась снятой в знании: предмет
воспринимается только таким, каким он обнаружил себя в формах
деятельности, и само восприятие предмета
обеспечивается именно этими формами деятельности, снятыми в
знании, выступает как результат идеального движения
этих форм. Способность восприятия оказалась
удаленной от ее собственного основания —
чувственно-предметной деятельности, но связанной с ней и определенной ею
через внечувственную идеальную форму. А поскольку
форма деятельности обусловлена объективным составом
ее условий и предмета, постольку способ и содержание
восприятия определяются содержанием самой
предметной действительности.
Итак, первоначальное непосредственное тождество
чувственного и рационального, представленное в
чувственно-предметной деятельности, в ее формах, в
дальнейшем распадается. Обособление их происходит по мере
того, как вообще появляется возможность и способность
удержания предметных условий бытия идеальным
образом, в форме идеального. Предметно-практическая
деятельность, следовательно, помимо своего
непосредственного продукта производит чувственную форму
восприятия и идеальную (внечувственную) форму мышления
как свои необходимые моменты, которые теперь
опосредствуют друг друга и единство которых определено их
положившей практической деятельностью. И это
единство является принципиальным условием осуществления
любой формы человеческого бытия.
В развитых формах человеческое мышление (в
первую очередь, теоретическая форма его) теряет
непосредственную связь с чувственностью своего предмета
(предмет теоретического мышления вообще представлен
в форме понятия), но оно остается связанным с
чувственными специфическими средствами своего
осуществления, которые в конечном счете снимают в себе всеобщие
результаты практической деятельности человечества.
Идеальное вообще существует только внутри и посредст-
5-140
66

вом материальных вещей и процессов. Как форма
деятельности оно возникает и реализуется в специфических
условиях общественной практической деятельности
человека. В условиях коллективного производства
индивидами своей жизни, в акте снятия любой потребности,
имеющей место в данных общественных условиях,
происходит специфический разрыв деятельности во времени
и пространстве,— поскольку в нее включены действия
других индивидов и те объекты, которые
непосредственно не могут удовлетворить наличную потребность. Этот
разрыв чувственного процесса требует особой формы
удержания единства своих объективно различенных и
разведенных во времени и пространстве моментов, что и
может быть сделано лишь идеальным образом в формах
самого этого чувственного процесса. Идеальная форма
деятельности, будучи порожденной общественными
условиями производства индивидом себя, выступает, таким
образом, в своей функции как средство осуществления
практических потребностей, позволяющее внечувствен-
ное соотнесение моментов практической деятельности и
полагающей ее потребности. Тем самым идеальная
деятельность оказывается и средством и самим процессом
определения предмета потребности, т. е. целеполагания,
и способа движения практической деятельности, формой,
опосредствующей материально-практическое бытие
человека.
Порождая идеальную форму,
общественно-историческая деятельность человека создает и специфическое
материальное средство ее осуществления — язык, в
котором фиксируются объективные результаты
деятельности. Наличие собственных материальных средств
делает идеальную, теоретическую деятельность
относительно независимой от материальной деятельности, она
осуществляется в языке, чувственный состав которого не
имеет ничего общего с представляемым в нем
чувственным содержанием реальной материальной деятельности.
Идеальным же средством осуществления мышления
является понятие.
Но понятие в функции средства, скорее, определено
как абстракция, односторонне фиксирующая одну из
определенностей конкретного. И в качестве такового оно
есть предпосылка процесса мышления, которая
переходит во внутреннее условие и содержание мышления.
Процесс же мышления объективно определен в своей продук-
66

тивной (истинной) форме как процесс развития понятия,
понимания своего предмета. Мышление, следовательно,
есть движение понятия, начальная и конечная формы
которого, сколь бы они ни различались по содержанию
и в каком бы отношении друг к другу ни находились,
определены как понятие. Причем это не просто
абстрактная фиксация понятийной формы мышления, указание
на некоторую идеальную форму, имеющую место в
начале и конце определенного мыслительного процесса, а
выражение понятия в его сути, ибо это одно и то же
понятие, развернутое в процессе, в движении его
собственных имманентных определений. Одновременно это
движение есть объективное движение определений
предмета этого понятия, а не просто абстрактное движение
логических определений — всеобщего, особенного и
единичного в форме суждения и умозаключения. Понятие,
поскольку оно есть понятие своего предмета, всегда
объективно определено, содержание его есть содержание
объекта. Выразить предмет в понятии поэтому и
означает воспроизвести его в его объективно-закономерном
движении. Форма понятия, следовательно, столь же
объективна, сколь и его содержание.
Постичь понятие как идеальную логическую форму и
как идеальную форму отражения действительности —
это и значит в первую очередь понять предметную
действительность в формах практики, в формах
человеческой общественной деятельности.
Природная вещь, подвергаясь деятельности и тем
самым меняя форму своего движения, сохраняет свое
бытие в качестве природной лишь в подчиненных цели
деятельности определениях. Это уже преобразованная
вещь, и новый образ (форма) ее более или менее
адекватно соответствует ее идеальному образу,
представленному, в потребности (цели). И лишь в этом образе
природная вещь, оформленная по логике потребности, может
эту потребность — как определенное противоречие
субъекта — разрешить.
Преобразованный объект как чувственный
общественно-исторический человеческий предмет, а не просто
природная данность, и есть в первую очередь то
объективное, которое в полной мере определяет способ и
содержание человеческого бытия, формы его сознания и
мышления. Этот предмет как устойчивая форма снятых
определений человеческой субъективности есть основа и
67

условие движения практики и познания как развития
самих предметных форм и действительного человека.
Определения, которые получает деятельность со
стороны внешних — материальных — вещей (т. е. со
стороны объекта как такового) суть одновременно
определения этих вещей деятельностью. Это значит, что
деятельность рассматривает эти материальные объекты как
свой предмет и средство, а последние в качестве
объектных определенностей, т. е. в качестве безразличной
материальной данности, определяют способ
деятельности. Но обусловливая таким образом деятельность,
материальная вещь выступает уже не просто как таковая, а
как предмет или средство, иначе говоря в качестве таких
определений, которые одновременно есть определения
деятельности.
Поэтому предметные формы культуры общественно-
исторического человека и определяют и материально-
практическую, и теоретическую деятельность. Это такие
объективные предпосылки, которые должны быть
освоены деятельностью индивидуального человека и
оказаться ее внутренними условиями, которые,
следовательно, должны быть снятыми в знании
предметно-практически действующего человека. А основная форма
знания и есть понятие. Именно поэтому анализ предмета и
должен привести к пониманию понятия.
Материальный предмет человеческой культуры во
всех его формах наличного существования и
определения в актуальной деятельности содержит в себе
субъективные определения общественно-исторического
человека. Имея объективную определенность, он не тождествен
по своему содержанию лишь объектной данности,
наоборот, специфическое его содержание, внутренняя форма
его, его логика есть логика особенных (специфических)
определений его объективного содержания в
деятельности. Но это есть не что иное, как выявленные в
общественно-исторической практической деятельности
объективные определения природы и в чувственной форме
различенные в ее предметной сфере — т. е.
преобразованная природа в логике самой этой деятельности.
Поэтому человеческий индивид в своей чувственной
активности имеет дело с этими различными и
абстрагированными в формах самих материальных предметов
культуры свойствами объективного мира, которые
отождествлены с особенными определениями их в деятельно-
68

сти. Тем самым объективный мир сразу дается индивиду
в абстрактном выражении его свойств. Но это не есть
абстракции непосредственной данности объекта, его
внешних, чувственно данных свойств, а абстракции,
производимые самой логикой социального бытия
человека и имеющие свое собственное, определенное
социальной действительностью содержательное движение по
объективной логике общественно-исторической
действительности. Эти абстракции объективны и имеют
чувственную форму бытия в образе предметов материальной
культуры. Именно поэтому этот объективный мир
оказывается способным специализировать, уподоблять и
формировать органы и функции организма человеческого
индивида как органы и функции социального существа.
И поэтому же созерцание и мышление человека
оформляются этой предметной деятельностью; абстракции
мышления суть абстракции самой данной в формах
общественно-практической деятельности предметной
действительности, а логика этого мышления, взаимосвязь
абстракций в составе мыслительной деятельности есгь
логика, взаимосвязь этой объективной предметной
действительности как она себя обнаружила через формы и
в формах человеческой деятельности. Лишь постольку,
поскольку абстракция есть результат материальной
деятельности, а не продукт субъективной деятельности
сознания, абстракции, посредством которых
осуществляется мышление, можно и нужно понять как отражение.
Чувственность, абсолютизированная и положенная в
основание познавательных концепций, потому и не
объясняет понятия, что понимает его лишь как абстракцию,
осуществляющуюся через субъективную чувственность,
а потому и пребывающую только в формах ее и в
формах основанного на этой базе рассудка. Объективное
существование ее здесь не допускается. Чувственная
различенность внешности объекта, расчлененность его
внешних свойств понимается лишь в качестве прообраза
абстракции, ее возможности, но возможности чисто
субъективной, потому что свойства эти не мыслятся как
способные к объективному обособлению и чувственно-
обособленному предметному существованию. Любое
отвлечение тут понимается как мысленное.
Деятельность движется по форме предметов, она
определена материальной «оболочкой» опредмеченных
способностей человека. Материальный предмет как обла-
fi9

дающий сам по себе объективной определенностью
может получить в логике деятельности различные
определения — эта возможность заключена во множестве его
объективных свойств. Поэтому сам по себе предмет вне
этой деятельности не есть абстракция: в нем
одновременно представлены и сращены многие объективные
свойства. Он как единство многообразного конкретен. Но в
деятельности он соотносится с другими вещами так, что
обнаруживает и реализует лишь одно особенное
объективное свое определение, субъективно, логикой
деятельности, целью «вынутое» из многообразия его
определений. Чтобы цель деятельности была осуществлена,
предмет, включенный в ее движение, сколь бы сложен и
богат внутренними определениями он ни был, должен
осуществить движение, взаимодействие с другими
вещами лишь в логике этого одного своего определения.
Деятельность определяет способ движения вещей внутри
себя, но сама она определена их объективными
свойствами.
И если бы не было объективной рефлексии,
обособления свойств и способностей вещи в других вещах, не
было бы возможности и отразить эти определения вещей
в сознании. Отражение в сознании — это всегда
вторичное отражение. Вещь обнаруживает свои свойства для
сознания только потому, что она обнаруживает их для
других вещей. Деятельность человека поэтому и есть та
форма, в которой вещи соотнесены друг с другом, так
как они не соотносятся в стихии природного бытия,
доступного наблюдению,— и только потому эта форма
позволяет обнаружить «сверхчувственные», сущностные
определения вещей. Теоретический анализ и есть анализ
рефлективных взаимоопределений вещи. Последняя
поэтому понимается не как одна в ряду многих,
обладающих одинаковыми чувственно-эмпирическими
характеристиками, а как особенное воплощение и выражение
всеобщего, всеобщей взаимосвязи вещей внутри
определенной конкретности. Совокупность этих взаимосвязей
внутри целого, их ансамбль и определяет место и
функцию каждой вещи, ее особую сущность внутри этой
системы вещей. Измененная, преобразованная в
результате деятельности форма объекта и есть объективное
бытие субъективного определения. Поэтому деятельность
с этим предметом, осуществляясь по логике его
объективного определения, снимает заключенные в ней опре-
70

деления субъективные — представления и потребности
общественно-исторического человека. А потому и
понятие об этом предмете никоим образом не может быть
получено в качестве того или иного слепка с его натуры.
Единственный способ образовать это понятие —
совершить деятельность, адекватную снятым в предмете
всеобщим его субъективным и объективным определениям.
Противоречивое единство субъективного и
объективного в предмете (их конкретное тождество) и есть
понятие предмета, т. е. предмет есть тождество субъективного
и объективного определений деятельности. Содержание
предмета тождественно тому содержанию объекта,
которое представлено субъекту в деятельности. «Мой
предмет,— пишет К. Маркс,— может быть только
утверждением одной из моих сущностных сил, т. е. он может
существовать для меня только так, как существует для
меня моя сущностная сила в качестве субъективной
способности, потому что смысл какого-нибудь предмета для
меня (он имеет смысл лишь для соответствующего ему
чувства) простирается ровно настолько, насколько
простирается мое чувство»3.
Предмет поэтому есть форма данности объекта
субъекту и как таковой есть одновременно знание объекта.
Предмет есть знание потому, что субъективная его
определенность отождествлена в формах деятельности с его
объективной определенностью. Форма деятельности
воспроизводит и выраж-ает логику объекта.
Предположенное (т. е. знание как оно дано первоначально со стороны
субъекта) выступает в положенное™, в результате
деятельности тем, чем оно может быть в данных
объективных условиях. Знание определилось в его истине и
одновременно получило выражение через свою
противоположность— через объективное бытие предмета,
продукта деятельности. Но и наоборот, поскольку
объективное отождествилось с субъективным в формах
деятельности и ее продукте, оно представлено в субъективном,
субъективное есть знание объекта, объект представлен
через противоположную себе форму.
Процесс отождествления объективного с
субъективным есть поэтому процесс противоположения предмета
и его мышления; причем каждый из полюсов представ-
3 Маркс /С, Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 122. См. также: Там же.
С. 121.
71

лен как единство, тождество субъективного и
объективного— в этом выражается тот факт, что знание,
мышление есть отражение.
Тождество субъективного и объективного, таким
образом, проявляется в двух формах: в форме
чувственно преобразованного объекта и в форме знания его. Обе
формы есть результат деятельности: чувственный
материальный продукт создается в силу потребности в нем,
а знание — в силу противоречивости его производства.
И обе формы в качестве результата снимают в себе свое
становление — деятельность. Логика деятельности
поэтому есть логика знания предмета. Знание приобретает
логическую характеристику и определения самой
предметной действительности — оно снимает ее объективные
и субъективные определения. И в этой форме знание
есть понятие. Оно отражает предмет лишь так, как он
определен в деятельности, поэтому оно отражает его
только в формах деятельности4 и, следовательно,
снимает в себе все ее существенные определения —
субъективное и объективное, абстрактное и конкретное, всеобщее
и особенное, возможное и действительное.
Сказать, что понятие субъективно потому, что его
адекватное себе бытие идеально и наличествует лишь в
сознании субъекта, было бы неверно. Неверно также
утверждать, что оно субъективно по форме и
объективно по содержанию. Содержание и форма его столь же
субъективны, сколь и объективны, понятие есть предмет
в единстве его субъективных и объективных
определений, данный идеально. Форма есть форма деятельности,
которой снимаются и отождествляются объективные и
субъективные определения. А поскольку понятие по
4 «Понятие выступает ... как такая форма мыслительной
деятельности, посредством которой воспроизводится идеализированный
предмет и система его связей, отражающих в своем единстве
всеобщность, сущность движения материального объекта, и как
средство его мыслительного воспроизведения, построения, т. е. как особое
мыслительное действие. Первый момент позволяет человеку
сознавать в процессе мышления независимое от него существование
объекта, который дан как предпосылка деятельности. Эта
предпосылка придает понятию момент пассивности, созерцательности,
зависимости от объективного содержания. И вместе с тем имегь
понятие о данном предмете, объекте — это значит мысленно
воспроизводить, строить его. Такое действие построения и преобразования
мыслительного предмета является актом его понимания и
объяснения, раскрытия его сущности» (Давыдов В. В. Виды обобщения в
обучении. М., 1972. С. 263—269).
72

своей форме есть идеальная деятельность, отличная и
отвлеченная от материального процесса как его
генетического начала, постольку понятие есть процесс,
воспроизводящий полноту определений предмета вне его
самого, через состав других чувственно-материальных
образований. В этом процессе воссоздается и субъективная
определенность предмета, а это значит, что понятие
всегда рефлективно, снимает не только объективные
определения предмета, но через них и выраженные в них
свои собственные определения.
Однако понятие не есть простое воспроизведение
своего собственного содержания, представленного в
предмете общественно-исторической человеческой культуры.
Существование понятия в предметных формах культуры,
где оно определено и выражено объективно, есть основа
формирования и существования адекватной ему формы
понятия — идеальной формы, выражаемой посредством
языка и функционирующей по логике всеобщих
закономерностей предметной действительности, выявленных и
фиксированных в формах общественно-исторической
деятельности человека. Но даже ив этом процессе — в
процессе образования, который направлен на
репродукцию исторически сложившихся понятий и форм его
движения, понятие определено как продуктивное; продуктом
движения понятия здесь оказываются не его
предметные воплощения, а его собственное бытие в качестве
субъекта. Там же, где понятие формирует себя из
состава объективных определений предмета природы, его
отрицательность к своему собственному содержанию
наиболее выражена, потому что она получает
одновременно предметно-культурное движение. Форму развития
предметов культуры понятие имеет и там, где оно
отражает субъективную определенность
общественно-исторического бытия.
Предмет (а соответственно, и его понятие), получая
независимое объективное существование, проявляет себя
в общественно-исторической деятельности далеко не
только по логике субъективного определения,
положившего его особенное содержание. Имманентные всеобщие
закономерности того целого, той действительности,
которая лежит в основании производства любого предмета и
в которую он погружается, и задают любой вещи форму
объективного движения, уже вычитываемую не через
анализ особенной деятельности (непосредственным про-
73

дуктом которой она оказалась), а через исследование
всеобщих условий и форм движения этой общественно-
исторической человеческой действительности. Предмет
выражает теперь не только особенные формы его
производства, но и способ его реального функционирования
в условиях многообразного человеческого бытия,
внутреннюю взаимосвязанность его с этим бытием, а потому
и его всеобщее содержание. Предмет выступает теперь
как нечто самостоятельное, как человеческое понятие,
вобравшее в себя человеческую деятельность. Эта
объективная функция предмета в составе общественного
целого, выявляющая его свойства и возможности, и
отражается актуально понятием. Несовпадение цели и
результата, лежащее в основании этого явления,
выступает поэтому как объективный процесс развития
понятия.
И именно поэтому понятие — подобно его предмету —
должно быть многократно и многообразно
опосредствовано различными особенными формами своего
проявления в общественно-исторической деятельности, чтобы
стать понятием, действительно отражающим всеобщее и
необходимое. А в качестве такового оно опосредствует
любую соответствующую особенную единичную
деятельность.
Из этого вытекает, что тождество субъективного и
объективного в чувственном предмете отлично от его
идеальной формы в понятии. В чувственно-предметной
форме продукт деятельности имеет единичное особенное
выражение, снявшее в себе особенности определений
конкретной деятельности и воплотившее в себе понятие
результата (цели); речь идет о всеобщем, получившем
свое единичное материальное воплощение. В понятии же
эти определения единичного (предмета) — особенное и
всеобщее — представлены в единстве и удержаны во
всеобщей форме. Тем самым и тождество субъективного и
объективного в понятии имеет характер не единичного и
особенного, а снявшую их форму всеобщего и
необходимого.
В этом заключается различие понятия и предмета.
Оно состоит не в том, что одно есть форма идеального,
а другое — форма материального. Просто чувственно-
материальная форма предмета не является собственно
предметом понятия, она лишь выражает, обнаруживает
этот предмет. Непосредственно чувственно-предметная
74

форма продукта деятельности является (со стороны
гносеологической) предметом чувственного созерцания;
чувственность потому-то и становится человеческой
чувственностью, что имеет дело с этим особым предметом,
содержащим в себе объективные и субъективные
определения общественно-исторической деятельности человека.
Предметом же понятия выступают определения более
широкой действительности, нежели непосредственно
данный в созерцании предмет, те определения, которые
этот предмет порождают, формируют и задают ему
способ бытия внутри этой действительности; определения,
которые, следовательно, в созерцании даны быть не
могут, но которые сняты и обособлены в наличном
чувственном предмете. Поскольку эти определения актуально
наличны, развернуты во взаимосвязь лишь в формах
общественно-исторической деятельности, человеческого
бытия, постольку и в сознании они удерживаются в тех
же формах. Понятие поэтому разворачивает внутренние,
сущностные определения предмета в логике всеобщих
форм общественно-исторической деятельности, т. е. во
взаимосвязях всех категорий объективного бытия,
выявленных человеческой практикой. Вне идеального
удержания полноты предметного содержания в
обработанных формах мысли — категориях, которые суть
одновременно всеобщие формы бытия, выявленные и
представленные в формах и движении общественно-исторической
практической деятельности — вне этого удержания нет
понятия, понимания предмета.
Удержать это содержание можно только идеально,
потому что определения этого содержания, предмета
понятия действительны только во взаимодействии вещей
внутри пространства и времени
общественно-исторической деятельности, лишь здесь предмет представлен в
реальной объективной развернутости своих свойств и
характеристик; в любой же точке пространства и
времени, взятой отдельно, в любом акте особенной
деятельности он определен односторонне, абстрактно. И в этой
абстрактности он идеально соотнесен со своим собствен-
ным конкретным содержанием, представленным вне его
самого — в составе, формах и способах
общественно-исторической деятельности.
Движение этого идеального соотношения вещей в
составе человеческой общественной жизнедеятельности
возникает совершенно независимо от сознания человека
75

как производный момент (как функция) общественно-
исторической деятельности, возникающий тогда, когда
определения предмета обнаруживают себя через
единичные вещи в различных точках пространства и времени
общественного бытия человека и увязываются в
целостную конкретность через формы и в формах деятельности.
Идеальное отношение вещей — это необходимая
объективная связь, порождаемая общественным бытием
(например, отношение стоимости в определенных условиях
этого бытия). Одна вещь здесь оказывается образом
другой вещи. И вне этой категории идеального,
представленной в формах деятельности как необходимый момент
взаимосвязи общественного целого, невозможны не
только целостное бытие общественного организма, но и
единичные акты человеческой деятельности, ибо идеальное
положено только составом взаимосвязей объективного
общественного бытия, а совсем не потому, что оно
представлено в сознании.
Осознание продуктов деятельности возникает сразу
же, как только возникает сама продуктивная
деятельность, в том числе и идеальный продукт ее. Но
деятельность определяется не этим сознанием, а в первую
очередь своими объективными результатами, получающими
независящее от человеческого сознания бытие,
определяющее как формы деятельности с ними и посредством
них, так и способы осознания индивидами самих себя.
Сознание есть осознанное бытие, говорит К. Маркс. И в
таком определении оно есть необходимое условие
общественного бытия, ибо дает возможность
целенаправленной, выдержанной в логике этого осознанного бытия
целесообразной деятельности.
Понятие и есть форма сознания. В этой форме
сознание удерживает «чувственно-сверхчувственный» состав
предметной действительности, данный в рамках
общественно-исторической деятельности, и удерживает во
всеобщей и необходимой (логической) форме его
объективного возникновения и бытия. Эта всеобщая и
необходимая форма бытия обнаруживает себя через деятельность
общественно-исторического человека и осуществляется в
ней в качестве познанной в форме понятия. В последнем
поэтому идеально представлен категориальный состав
предметной действительности, категории мысли в нем
свернуты (сняты), понятие выступает как результат их
движения в деятельности, которая в своем материальном
76

процессе объективно истинно определила и предмет его.
Понятие поэтому-то и отражает предмет так, как он
выявил себя в рамках общественно-исторической
деятельности с ним.
Понятый предмет, следовательно, выступает в
сознании в единстве всех его снятых существенных
определений. «...Единство исчерпывающих определенностей
содержания,— говорит Гегель,— равно понятию»5.
Объективно-реально определения, которые отражены,
представлены в понятии, удерживаются во
взаимосвязанном единстве только в системе
общественно-исторической деятельности. В понятии же они и их единство даны
идеально; пространственно-временные характеристики
бытия здесь оказываются снятыми, понятие
развертывает определения предмета во всеобщей логике его
объективного бытия внутри общественно-исторической
деятельности, в движении специфических средств,
порождаемых самой коллективной практической деятельностью —
в языке. Последний есть специализированное средство
выражения и идеального удержания объективной
предметной действительности. Как таковое он универсален,
т. е. имманентные закономерности языка способны своим
движением в своем специфическом материале выразить
любое содержание любой воспроизводимой посредством
языка действительности. Универсальность языка связана
в первую очередь с тем обстоятельством, что «элемент»
его, знак независим в своем бытии от природы
обозначаемого предметного содержания, в своем движении
подчиняется закономерностям языка, а не
закономерностям обозначаемого предмета. Знак и может что-то
обозначить только через систему языка, в составе
которого представлено фиксированное всем опытом
практической деятельности человека объективное значение
обозначаемого предмета. В языке, через язык,
следовательно, представлено все содержание знания,
определенного общественно-исторической деятельностью
человечества.
Понятие фиксировано в языке и с помощью его
удержано в относительно независимой от материальных
практических процессов, в относительно самостоятельной
форме. Это обеспечивает возможность теоретического
(идеального) развития содержания понятия — до и вне
5 Гегель. Наука логики. М, 1972. Т. 3. С. 270.
77

реального изменения, развития его предмета. Истина
этого процесса выявляется, однако, лишь в реальном,
практическом взаимодействии с предметом. В
результате практической деятельности понятие не только
определяется объективно истинно, но и получает свою
другую, противоположную, предметную форму фиксации.
Фиксированное бытие понятия — специфическое в
языке и неспецифическое в предмете — суть лишь
неадекватные формы его. Его истинное бытие и движение имеет
место только в составе общественно-исторической
деятельности, в актах перехода всеобщего в особенное и
единичное и единичного в особенное и всеобщее.
Понимать предмет — значит уметь его воспроизвести, и
воспроизвести не просто в составе языка (это лишь
исчезающий момент), а в объективных процессах
взаимодействующих внутри деятельности вещей. Именно это
предполагает выражение особенного через всеобщее, а
всеобщего — в особенном. Здесь понятие объективно
совпадает с формой деятельности. Его субъективное и
идеальное воспроизведение в сознании есть лишь
отражение этого объективного процесса
общественно-исторической деятельности. В чем бы понятие ни было
зафиксировано, посредством чего оно ни было бы удержано,
единственный способ развернуть его в сознании — это
осуществить с его предметом идеальную деятельность,
воспроизводящую всеобщую форму материальной
деятельности с ним. И только поэтому оно выступает
образом действительности, а не образом материала,
посредством которого выражается.

Глава 4
ИДЕЯ
Проблема идеи возникает при исследовании самых
различных сфер человеческой деятельности: как в
понимании природы мира и человека, так и способов их
постижения. Она постоянно актуализируется в
философии, науке, искусстве и нравственном становлении
личности тогда, когда эти формы человеческой
жизнедеятельности сталкиваются с необходимостью освоения и
осмысления нового: в философии — это поиски
предельных оснований бытия и мышления, в науке — основных
принципов теоретических построений, в сфере
нравственности образцов человеческого поведения.
Вопросы, связанные с идеей, особенно социального
развития и переустройства действительности, стали
ареной борьбы между представителями различных
классов, партий и школ, привлекают внимание как
идеологов-теоретиков, так и представителей различных слоев
социально-практического, общественного и
индивидуального действия. Одни истолковывают идею как
представление или понятие лишь субъекта, как выражение
имманентной активности разума, отрицая ее объективный
характер, другие, в особенности идеологи так
называемого «гуманного» социализма, метафизически понимая
единство идеи и реальности, пытаются доказать, что
реальный социализм не соответствует-де идеям,
разработанным основоположниками марксизма. Если
заблуждения и ошибки первого понимания можно и следует
доказывать теоретически, опираясь на
историко-философскую традицию, то для опровержения второго
утверждения необходимы наглядные факты, конкретные
действия социальных масс, слоев, групп, индивидов, на
79

практике доказывающих осуществление революционных
идей марксизма.
Однако, в любом случае верное решение этих и иных
противоречивых утверждений нуждается в
категориальной разработке проблемы идеи, зависит от выявления
природы идеи и механизма ее воздействия на
многообразные сферы действительности. Чрезвычайно важен
вопрос о том, как возникает новое в науке и для самой
науки. Долгое время господствовавший в методологии
научного познания гипотетико-дедуктивный подход
подвергается ныне критике с позиции концепции логики
открытия. От откровенно позитивистского признания за
философией функции обоснования теоретического знания
к призыву разрабатывать методологию научного
открытия — такова генеральная линия современной
европейской научной мысли. В нашей социальной практике,
научной и философской среде остро ощущается
потребность в исследовании места и роли новых идей в
перестройке социально-экономического развития и ускорении
научно-технического прогресса. Роль плодотворных идей
и открытий в этих условиях неизмеримо возрастает.
Но, как показывает история развития философского
и научного познания мира, разрешить проблему идеи, ее
взаимосвязи с действительностью невозможно, находясь
на позиции специализированного научного
(теоретического) знания и формализованной логики. Поиск ответа
на эти вопросы может быть плодотворным лишь с
позиции материалистической диалектики, или
диалектической логики. В главе предпринята попытка, не
претендуя на всесторонность и исчерпанность анализа, дать
абрисное решение вопросов, связанных с категорией
«идея»1, ее месте в системе философских категорий и
основных функциях.
Для того, чтобы разобраться в этих вопросах,
надлежит бросить взгляд на историю философии, где
ставилась и решалась проблема идеи. Историко-философский
экскурс позволяет вычленить те рациональные моменты,
которые были затем восприняты марксизмом и включе-
1 Предваряя дальнейший ход изложения, следует указать, что
категория эта, несмотря на свою фундаментальность, не была в
достаточной мере разработана. Здесь можно указать в связи с этим
только на две работы: Копнин П. В. Идея как форма мышления.
Киев, 1963; Роль категории «идея» в научном познании. Алма-Ага,
1979.
80

ны в его понимание проблемы идеи. Вкратце можно
отметить следующие положительные моменты.
Для античной философии идея есть образ, внешний
вид, наружность — эйдос. Мыслители античности не
разделяют еще эйдос от самой вещи как самостоятельную
реальность. Идея растворена в предмете, в
действительности; она и есть образ действительных вещей и
предметов, процессов и явлений; она составляет суть вещей,
существо, сущность предмета.
Наиболее глубокое учение об идее было разработано
Платоном. Попытки предшественников, в особенности
Демокрита (впервые употребившего этот термин),
представить идею как первоэлемент, первоэлемент всеобщий
и вещественный не удовлетворили Платона. Идеи он
понимает как объективно существующие
сверхчувственные первосущности, первосущности умопостигаемые,
которым соответствуют реальные вещи. Идеи есть
всеобщее, и только благодаря им существуют отдельные
вещи. Но такое разделение идей и конкретных вещей,
как заметил Аристотель, подвергший критике в этом
пункте Платона, ведет к удвоению мира.
Анализируя понимание идеи в античности как
первосущности, сущности мира, многие исследователи
заключают, что идея не есть понятие, и что в античности
нельзя идею рассматривать как понятие. На это можно
ответить и утвердительно, и отрицательно.
Утвердительно, потому что действительно античности неведом тот
смысл понятия, который вкладывают в него мыслители
Нового времени, когда понятие выступает как нечто
противоположное реальности, как некая абстракция. Для
античных мыслителей не существует такого
расщепления, разделения предмета и его понятия. Как известно,
такое понимание природы идеального является
достоянием науки Нового времени, именно
научно-теоретического понимания. Новое время отделяет предмет от его
сущности, а сущность предмета от его функции и
оперирует понятием (абстракцией предмета) как
самостоятельной реальностью. И на данный вопрос можно ответить
отрицательно постольку, поскольку для античности вещь,
предмет слит со своим образом, со своим эйдосом.
Предмет и эйдос — одно и то же, они равнозначны.
Античность еще не расчленяет, не умерщвляет предмет, а
рассматривает вещь как живое целое, как целостность,
обладающую в себе своей сущностью и определяющую
6-140
81

свою функцию. В эйдосе заложено все дальнейшее
развитие; все возможные моменты развития находятся в
нем же самом. Поэтому эйдос предмета есть и понятие
его, и образ, и идеальность, мыслимость, и
материальность, телесность2. А если понятие рассматривать как
форму мышления, отражающую существенные свойства,
связи и отношения предметов и явлений в их
противоречии и развитии (каковое и есть понятие), то такое
понимание не противоречит античному; и это, в свою очередь,
подтверждает верность утверждения, что в античности
идея существует в форме понятия.
В средневековье проблема идеи не выпадает из поля
зрения теософии3, а гипертрофируется, сливаясь то с
понятием Бога, то с мистикой, тайной как атрибутами
религиозного сознания . Когда идея отождествляется с
Богом, то она сохраняет еще родственность с
платоновской идеей, когда же она мистифицируется, то тут
налицо момент вычленения из предметного мира функции
предмета, сущность коих не понята и не раскрыта,
осталась тайной за семью печатями. Тем самым дуализм
в учении Платона об идее в средневековой философии
не только не преодолевается, а напротив, схоластически
закрепляется. Наиболее крупная фигура европейской
средневековой мысли Фома Аквинский приложил много
сил для такого обоснования природы идеи.
Второе понимание (вернее, непонимание) привело в
Новое время к попытке объяснить ее природу, исходя из
опыта, из чувственных данных индивида. И это
стремление найти материальную основу идеи было новым
поворотом старой проблемы. И поэтому нам кажется, что
бытующее в нашей литературе представление о том, что
в учение об идее Новое время не только не внесло ничего
положительного, а явилось лишь шагом назад, является
неверным: для Нового времени идея есть представление.
Но в пред-ставлении идея продолжает сохранять
«пуповину», связывающую ее с античным пониманием. И в то
же время пытается раскрыть и механизм формирования
идеи. А это уже новое в постановке проблемы идеи.
2 В таком понимании еще сохраняется мифологичность
мировосприятия античности, но это следы мифологии уже
трансформированной.
3 Поскольку философия приняла преимущественно форму
теологическую, то применение этого понятия, на наш взгляд, больше
соответствует определенному этапу истории европейской мысли.
82

И именно в этой попытке объяснить природу идеи
оформляется отделение идеи-абстракции от
действительности. А отделившись, эта абстракция живет
самостоятельной жизнью, отличной от самого предмета,
представлением или образом которого сама является. Причем,
если реальная действительность, образом которой
является идея, подвижна, изменчива, то идея-представлен.че
устойчива, неизменна, постоянна. И она оказывается
абстрактно общим многим вещам и предметам, будучи
отвлечением от различных вещей. Идея в Новое время
есть общее и представление. И такое понимание
природы ее характерно для
материалистически-сенсуалистической философии.
Несколько иначе решали эту же проблему идеалисты.
Кант, поставивший задачу логического обоснования
философского знания вообще, в проблеме идеи обратил
внимание на дальнейшее развитие идеи из
представления, т. е. начал с того самого момента, на котором
остановился материализм. По Канту, связь образа с идеей,
скорее, генетическая, нежели реальная в ставшем
состоянии, фактическая. Он пытается впервые проследить
эволюцию идеи: образ — представление — понятие —
понятие понятия. Но поскольку она оторвана от
реального вещного мира, то выступает лишь как принцип, как
идеальное стремление, как идеал, а не как реальное
положение вещей. Поэтому-то идея обладает только
регулятивной функцией4 и может служить лишь принципом
конструирования, но не продуктивным принципом. И идея
основывается лишь на позитивном — на пред-ставлении,
на продуктивном воображении, которое связано с
эмпирическим и находит в нем свое обоснование.
Задавшись целью возродить платоновское понимание
идеи, Кант не пошел дальше и вынужден был признать
идею фантомом, недостижимым и неосуществимым
идеалом. И, пожалуй, одним из существенных моментов
философии Канта, превративших идею в фантом,
является, в первую очередь, субъективизм ее.
Субъективность, доведенная до крайности, помешала увидеть ему
положительное в идее, или положительность идеи. Для
Канта в силу субъективизма его позиции (и она
наиболее ярко в теории познания проявила себя в вопросе
4 Различение (пусть даже несколько в схематизированном и не
вполне развитом виде) функций идеи в познавательном процессе
является одним из достижений Канта.
&3

о природе и функции идеи) идея не находит в эмипири-
ческом опыте предметного аналога. И потому идеи
Канта есть заблуждения, не имеющие объективного5
содержания. А идеи, не доведенные до объективности,
естественно, не могут быть воплощены в
действительности, не могут быть реализованы.
Гегель выступил с той же самой задачей, что и Кант,
однако путь решения ее избрал иной. Не выводить, а
постулировать — вот что отличает Идею Гегеля. Идея
для Гегеля, пожалуй, то же самое, что и для Платона6.
Идея положена в основание всего мироздания. И весь
миропорядок объясняется как развитие, развертывание,
точнее, саморазвертывание абсолютной идеи, которая
существовала и существует до возникновения
человеческого общества. Но признав идею началом, постулировав
ее, Гегель не останавливается на этом, а
систематизирует ее и прослеживает весь путь самодвижения ее от
тощей абстракции до полной конкретности. Если идея в
философии Нового времени есть абстракция, которая
не развивается и остается неизменной на все времена,
то идея Гегеля обладает саморазвитием. Идея в этом
движении, преодолевая односторонность, обретает
полноту. И наибольшей полноты и конкретности достигает
она, воплотившись, реализовав себя в окружающем мире
и в сознании индивида.
В философии Гегеля идея выступает понятием,
тождественным разуму. Пожалуй, впервые в истории
философии эти два понятия не просто употребляются как
синонимы, но и доказывается необходимость такого
понимания, их взаимопревращение. Привлечение для
доказательства этого тезиса многообразных категорий
логики — это не просто панлогизм Гегеля, а оно прямо
сэязано с существом понимания им места идеи в
действительности.
Идея и действительность в философии Гегеля
существуют в единстве и взаимопревращаются. Если учесть
общеизвестные диалектические моменты гегелевской
философии: все, что действительно — разумно, все разум-
рое— действительно, то такое взаимопревращение не-
5 Идея не обладает объективностью даже в кантовском
понимании, т. е. всеобщностью и необходимостью.
6 Кстати, этот момент был намечен и в философии Канта, но не
был развит. Момент этот есть не что иное, как отождествление идеи
с вещью в себе.
84

трудно допустить. Действительностью обладает идея
( = разум). И для идеи, которая сама себя порождает,
себя движет и развивает, взаимопревращение есть условие
жизни, жизненности. Если все в мире есть не что иное,
как различные состояния идеи, инобытие идеи, то и
действительность как бытие и как существование будет ни
чем иным, как той же самой идеей в одном из ее
проявлений. Идея здесь выступает прообразом
действительности. И тут мы снова сталкиваемся с пониманием,
родственным античному. А именно: идея и есть образец,
первообраз; идея есть образ действительности. Второй
момент роднит с марксистским пониманием природы
идеи. Об этом будет сказано дальше. Здесь же мы
должны очистить гегелевское понимание идеи, отделить
шелуху от рациональных зерен.
И в плане исследуемой здесь проблемы наибольший
интерес представляет рассмотрение им идеи как образа
действительности. Вопрос о гегелевском понимании
природы идеи и ее связи с другими понятиями достаточно
освещен в литературе, поэтому мы коснемся лишь пони-1
мания Гегелем идеи как образа действительности и
попытаемся, выделив рациональное, связать его с
марксистской критикой и ленинским анализом гегелевской
логики и материалистическим обоснованием
взаимопревращения идей и действительности.
В гегелевском понимании взаимосвязи идеи
рациональное зерно заключается прежде всего не в моменте
гипертрофирования идеи, а в зависимости идеи от уровня
развития действительности. Правда, у самого Гегеля и
то и другое представляет преимущественно сферу духа;
но если перевернуть и поставить проблему с головы на
ноги, то даже в этом идеалистическом решении можно
выявить реальную проблему взаимосвязи идеи и дейст*
вительности, понимаемой расширительно как
социальное и природное, так и индивидуальное бытие.
Эту работу с логикой Гегеля собственно и произвел
Маркс, выявив рациональные ее моменты. И тогда
обнаружилось, что за мистификацией гегелевской логики
скрывается реальная проблема.
Маркс не ставил задачи специального анализа про:
блемы идеи. Но, как говорил Ленин, если Маркс не
оставил Логики, то он оставил логику. «Капитала»7, сле-
7 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 301.
85

дуя которой можно вычленить его критику гегелевской
логики, а отсюда сделать шаг к выявлению его
понимания природы идеи.
Этот момент мы и рассмотрим. Маркс не приемлет
концепцию самопорождения, саморазвертывания
реальности идеей. Идеи сами по себе, по мнению Маркса,
ничего не порождают и не выходят за пределы реальных
отношений, а являются лишь теоретическим духовным
условием для практического, социального движения:
«Идеи никогда не могут выводить за пределы старого
мирового порядка: во всех случаях они могут выводить
только за пределы идей старого мирового порядка. Идеи
вообще ничего не могут осуществить. Для
осуществления идей требуются люди, которые должны употребить
практическую силу»8.
Претворяют идеи в реальность определенные
социальные силы, классы, вооруженные этими идеями. Маркс
к пониманию этой истины пришел не сразу. Он, пытаясь
разрешить противоречия между существовавшими
философскими системами, теориями и реальными событиями,
фактами, приходит к критике оснований этих
теоретических построений — идей, так как, вооруженный их
методами, «субъект ходит вокруг да около вещи, рассуждает
так и сяк, а сама вещь не формируется в нечто
многосторонне развертывающееся, живое»9.
А чтобы выразить эту «живую материю», социальные
явления, нужно внимательно всматриваться в самый
объект в его развитии, ведь «разум самой вещи должен
здесь развертываться как нечто в себе противоречивое и
находить в себе свое единство»10. Этот подход
характерен для исследования Марксом пролетариата как
саморазвивающегося социального организма, а позднее и
идеи его исторической миссии.
В ранних своих статьях К. Маркс, критически
анализируя реальные проблемы прусской жизни, исходил еще
из гегелевского понимания государства, основной
функцией которого является защита интересов человеческой
свободы. Да и будучи редактором «Рейнской газеты»,
разоблачая антигуманность прусской монархии, он еще
считал, что конструкции государства исходят из идеи
целого и государство есть «великий организм, в котором
8 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 132.
9 Там же. Т. 40. С. 10.
10 Там же.
86

должны осуществиться правовая, нравственная и
политическая свобода...»11. Но проблемы реальной жизни
показали, что действительность живет по своим законам,
не совпадающим с требованиями абсолютного разума,
и источником развития действительности является не
самодвижение разума, а самодвижение самой
действительности; пружина этого движения усматривается им в
действии объективных противоречий, присущих самой
реальной жизни.
К. Маркс приходит к выводу, что идея социального
переустройства, того или иного направления
общественного развития рождается в реальном социальном
движении, из его потребности в головах теоретиков как
обобщенный образ, как общая схема, контур будущего
этого движения.
В противоположность Гегелю, рассматривавшему
идею как субстанцию, как начало и конец всего цикла
развития духовной сущности, для Маркса идея не
является ни началом, ни самоцелью человеческой
познавательной деятельности, а выступает лишь
опосредствующим звеном в действительном, практическом движении
общественного человека. Маркса прежде всего
интересуют не теоретические, а практические материальные
отношения, господствующие в обществе. Имея в виду
эту противоположность понимания сущности духовного
у Маркса в отличие от Гегеля, Э. В. Ильенков пишет:
«История «духа» и начинается в лоне
чувственно-предметной деятельности, и завершается в нем же, а «чистое»
(теоретическое) мышление выступает как
«опосредствующая» середина»12.
Предметное содержание идеи К. Марксом выводится
из феномена человеческой культуры —
предметно-практической деятельности и из общественных форм сознания
(которые анализировались и прежними философами,
особенно Гегелем). Но в диалектико-материалистическом
понимании идея выступает не имманентным
порождением разума, духа или некоего абсолютного мышления,
как понимал объективный идеализм, не
механистическим отражением вещей и явлений, как представлял
дело метафизический материализм, а является
продуктом практически-преобразовательной деятельности.
Только в таком понимании раскрывается действительное
и Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 112.
12 Ильенков Э. В. К вопросу о природе мышления: Дисс. ...докт.
филос. наук. М., 1968. С. 25.
87

место и функция идеи в социальном движении, в
творчески-преобразовательном процессе, в практическом,
революционно-критическом изменении эпохи. Важное место в
становлении такого понимания занимала категория
практики, на которую обратил внимание Маркс уже в
своих ранних «Экономическо-философских рукописях».
Эта категория в «Логике» Гегеля играла роль только
«посредника». Иное, материалистическое понимание
практики Маркс выразил впервые в «Тезисах о
Фейербахе», где четко определил свою позицию по отношению
не только к материализму Фейербаха, но и к
гегелевскому идеализму. Отмечая созерцательность фейербаховско-
го понимания и односторонность идеалистической
трактовки, К. Маркс писал: «...Деятельная сторона, в
противоположность материализму, развивалась идеализмом13,
но только абстрактно, так как идеализм, конечно, не
знает действительной, чувственной деятельности как
таковой»14. Вместе с тем он указывает путь преодоления
мистицизма гегелевской философии: «Всякая
общественная жизнь является по существу практической. Все
мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят свое
рациональное разрешение в человеческой практике и в
понимании этой практики»15.
Введение в философию категории практики и
признание практической значимости философии является одним
из центральных звеньев философской концепции
К. Маркса. Именно изучение социальных проблем
современной ему действительности ускорило становление
Маркса-материалиста и его учения об идее. Причем с
самого начала возникновения это учение было не
простым теоретизированием, а решением практических задач.
К. Маркс еще в конце 1842 г. не признавал «даже
теоретической реальности за коммунистическими
идеями в их теперешней форме»16, а следовательно, еще
менее мог «желать их практического осуществления»,
критиковал «практические опыты» реализации этих идей,
но был убежден, что идеи, «которые овладевают нашей
мыслью, подчиняют себе наши убеждения и к которым
разум приковывает нашу совесть,— это узы, из которых
13 Здесь Маркс прежде всего имеет в виду идеализм Гегеля
(Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 1.).
14 Там же.
15 Там же. Т. 42. С. 263.
16 Там же, Т. 1. С. 117—118.
88

нельзя вырваться, не разорвав своего сердца, это
демоны, которых человек может победить, лишь
подчинившись им». Этот самый Маркс вскоре и сам обращается
к теоретическому обоснованию коммунистических идей17.
Идея Марксом и рассматривалась как продукт
человеческой предметной деятельности, как форма
преобразования объективной действительности. «Производство
идей, представлений, сознания,— писал К. Маркс,—
первоначально непосредственно вплетено в материальную
деятельность...»18. Только исходя из практической
деятельности можно последовательно объяснить
происхождение идеи и указать на ее действительное место в
системе теоретического знания и практического действия.
Да и вообще идеи каждого исторического периода
объясняются экономическими условиями общества и
общественными и политическими отношениями19. Говоря о
буржуазных представлениях Маркс и Энгельс пишут:
«Ваши идеи сами являются продуктом буржуазных
производственных отношений и буржуазных отношений
собственности»20. Мало того, Маркс прямо указывает на
зависимость идей от материального производства и их
исторически преходящий характер: «...Люди, которые
устанавливают общественные отношения соответственно
развитию их материального производства, создают
также принципы, идеи и категории соответственно своим
общественным отношениям»,— и они «столь же мало
вечны, как и выражаемые ими отношения»21.
Выведение идеи из объективной
предметно-преобразовательной деятельности, из общественных отношений
показывает и реальную зависимость возникновения идеи
от действительности, помогает понять и преобразующую
роль идеи в изменении самой действительности. В
марксистской и в самой марксовой философии применение
принципа предметно-деятельностной обусловленности
познавательных форм позволяет найти конкретное место
идеи в системе универсальных форм мышления.
Будучи выражением объективной потребности и
выступая теоретической формой, в которой идеально
выражается реальный способ разрешения объективно сущест-
17 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 118.
18 Там же. Т. 3. С. 24.
19 Там же. Т. 19. С. 112.
20 Там же. Т. 4. С. 443.
21 Там же. С. 133.
89

вующих противоречий действительности (в познании
природы, общественного развития, обретении
теоретических знаний), идея как понятие не только объективна,
но и субъективна. «Человеческие понятия субъективны в
своей абстрактности, оторванности,— писал В. И.
Ленин,— но объективны в целом, в процессе, в итоге, в
тенденции, в источнике»22. В идее находит разрешение
эта противоречивость объективного и субъективного.
Идея снимает это противоречие. Объективная реальность
не просто отображается в идее, а мысленно
достраивается. А потому идея представляет собой скачок в
многообразных способах освоения действительности.
Идея возникает из потребности познать предметную
область (целое) исходя из единого основания.
Появившаяся на этой ступени идея очерчивает контуры
предметной области, контуры этой целостности.
В поисках сущности идеи, при выявлении источника
ее происхождения, невозможно пройти мимо
высказывания Ф. Энгельса: «Все идеи извлечены из опыта, они —
отражения действительности, верные или искаженные»^3.
Более того, это исходное положение марксистского
учения об идее наряду с принципом предметной
деятельности становится одним из основополагающих
методологических требований в исследовании вопроса о
происхождении идеи. В этом высказывании Ф. Энгельса нашли
рациональное истолкование, разрешение
противоположные положения предшествующей философии24:
утверждение сенсуализма и эмпиризма об опытном характере
наших знаний и утверждение рационализма о
сверхчувственности идеи как понятия; преемственная связь и с
философской традицией, рассматривавшей идею как
копию, слепок действительности, и с той, которая
видела в идее активное начало. В положении Ф. Энгельса
находят также материалистическое обоснование и
рациональные моменты гегелевского понимания идеи как
прообраза действительности. Но, назвав этот образ
отражением, Ф. Энгельс ставит проблему идеи на материали-
22 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 190.
23 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 629. Ф. Энгельс, впервые
четко сформулировавший эту мысль в афористической форме,
указывает на связь возникновения идеи с практической деятельностью,
а не просто с созерцанием, как пытаются представить дело
некоторые «критики» марксизма.
24 Этот момент был в свое время отмечен П. В. Копниным
(Он же. Идея как форма мышления. Киев, 1963).
90

стическую почву: он указывает на объективный
источник происхождения идеи.
Ф. Энгельс не просто отмечает опытный характер
происхождения идеи, но и ведет к пониманию
объективности содержания идеи как процесса. Ибо только
мышление, рассматриваемое в движении, в развитии, может
верно отражать действительность, соответствовать этой
действительности. Отсюда: идеи бывают как истинные,
так и неистинные, т. е. отражающие или превратно
представляющие действительность.
Только та идея может быть плодотворной, которая
верно отражает действительность. Идея же, на первый
взгляд, логически бесспорная, но не адекватная
действительности, иллюзорна, бессодержательна и
неплодотворна. Идея как иллюзия также вырастает из благого
стремления разума, но поскольку ей в действительности
ничто не соответствует, то она не только не разрешает
противоречий разума, а, напротив, порождает новые
неразрешимые противоречия — антиномии. Как мы
указывали, этот момент был замечен и отмечен еще Кантом.
Маркс в своем стремлении «искать идеи в самой
действительности» дал сокрушительную критику как
буржуазной действительности, так и ее иллюзий, поставив и
разработав проблемы диалектики по-новому — диалек-
тико-материалистически.
К ложным, иллюзорным идеям ведет всякий
односторонний подход к анализу сложных явлений. И от этого
можно освободиться только в том случае, если
познавательный процесс или социальное явление
рассматриваются не просто как сложные явления, но как процесс,
имеющий единое основание, т. е. монистически. И здесь,
пожалуй, следует отметить, что признания идеи как
отражающей действительность еще недостаточно для
того, чтобы разрешить трудности «всех течений
буржуазной философии»25, так как и домарксовские буржуазные
философы-материалисты признавали «отражательный»
характер идеи.
В. И. Ленин не только принимал деятельностный
принцип и принцип отражения за исходное в
материалистической переработке всей предшествующей К. Марксу
философии, но и применял его в дальнейшей творческой
разработке материалистической диалектики (образцом
25 Копнин П. В. Философские идеи Ленина и логика. М., 1969.
С. 429—430.
91

применения этого принципа является
материалистическое прочтение Лениным гегелевской «Науки логики»).
В. И. Ленин вслед за Марксом и Энгельсом
показывает, что исходным материалом и источником для
познания может служить лишь предметная практическая
деятельность общественного человека.
Для буржуазных интерпретаторов Маркса
неразрешимую загадку представляет вопрос об отражении
действительности и активности субъекта в познании. Они
никак не могут соединить эти два, на их взгляд,
несовместимые положения марксистской теории познания.
Для Ленина, как и для Маркса и Энгельса, отражение
и активность — внутренне связанные понятия, потому
что без предметно-преобразовательной,
активно-практической деятельности ни о каком истинном осмыслении
закономерностей объективного мира, социальной
действительности говорить не приходится.
Как действительность сама по себе автоматически не
порождает идеи без активности субъекта (в этом
диалектический материализм противоположен прежнему
материализму, включая и фейербаховский), так и
отражения нет без изменения, преобразования
действительности. Идея рождается из действительности, в процессе
предметно-практической деятельности по
преобразованию действительности, изменению окружающего мира и
преодолению его сопротивления этому активному
процессу переделки.
Между преобразующей деятельностью субъекта и
наличной действительностью возникает противоречие,
разрешить которое можно только тогда, когда
осознается необходимость дальнейшего изменения объективной
реальности, достраивания ее сообразно человеческим
целям. И такое осознание первоначально возникает
перед мысленным взором, как правило, в образной форме,
где обрисовываются контуры целого, в котором
выражаются общественно-исторические и научные потребности
времени.
И идея, и образ являются отражением
действительности. И здесь встает задача рассмотреть тот первый
образ, образ восприятия, без которого вообще
немыслимо человеческое познание, невозможно возникновение
нового, появление идеи.
Образ восприятия чувственно определен.
Воспринятый эмоционально (ощущаемый как конкретный пред-
92

мет) этот образ в нашем представлении и памяти
сохраняется вместе с определенной эмоцией. В дальнейшем
воспроизведение этого образа (в пред-ставлении)
вызывается как самим предметом, вещью, явлением, образ
которого сохранился в нас, так и определенным
ощущением, эмоциональным переживанием, которые
сопровождали наше прежнее восприятие.
В этом заключается двойственное единство природы
образа: он и общезначим, так как вызывается ранее
воспринятым предметом как своей копией, и единичен,
индивидуален, неповторим, так как эмоционально
определенен. И каждое новое условие может порождать в
образе новое эмоциональное и смысловое поле. В
художественном образе интеллектуальное и эмоциональное
слиты воедино, т. е. в единстве даны в нем и чувственная
данность предмета и его идеальность.
В отличие от единичных предметов, вещей и явлений,
ощущаемых, чувственно-воспринимаемых в образе, эта
чувственная данность при помощи воображения
преобразуется в идеальное и существует как особенное,
заключающее в себе и единичность чувственно данного и
всеобщность идеального как понятия, мысли, схемы.
Образ есть как бы синтез чувственно
воспринимаемой внешней формы предмета с сущностью этого
предмета, т. е. внутренне устойчивого, постоянного во всех
внешних изменениях предмета. Постигается образ не
столько теоретическим размышлением, сколько
чувственно целостным восприятием — воображением. Как для
создания художественного образа, так и для
возникновения идеи необходимо развитое воображение.
Но как соотносится идея с образом: она содержится
в самом образе или же вносится в него нашим
теоретическим мышлением? Образ ли формирует в себе идею
как схему, как обобщенное, как мысль или же в схеме
зреют, накопляясь чувственностью образы?
Понять природу идеи, как и, собственно, любого
другого духовного образования, можно только тогда,
когда мы ее рассмотрим в исторически развивающемся
процессе постижения мира. А выявив ее в общем виде,
можно в дальнейшем анализировать, рассматривать ее
специфику в различной сфере человеческой духовной
деятельности; ибо она, являясь продуктом духовной
деятельности, только в ней и живет своей собственной,
соответствующей ее природе, жизнью.
93

Уже отмечалось, что идея имеет опытный характер,
она есть отражение действительности, т. е. на первый
взгляд представляет собой сферу эмпирических знаний,
и в то же время наличие идеи свидетельствует об
определенном теоретическом уровне знания. Как совместить
эти противоречивые положения?
Именно в этой противоречивости и находит
разрешение реальное движение знания, тут и совершается
восхождение от одного уровня его к другому. Противоречия,
в результате которых рождаются идеи, возникают в
самой действительности, пришедшей в соприкосновение
с преобразующей деятельностью субъекта. Потому
можно сказать, что идея есть форма разрешения
противоречия или противоречий, возникающих в общественной
деятельности и познании. Идея появляется только там, где
есть не просто изменение, а есть развитие, творчество,
переход к новому.
Идея как способ разрешения противоречия между
эмпирическими фактами и теоретическим способом
обобщения, господствовавшим в прежней системе знаний,
возникает в науке тогда, когда появляется
необходимость нахождения единого основания, могущего
объяснить новые научные факты с иной, нетрадиционной
позиции. Эта идея (служащая основанием для
систематизации знаний, исходя из единого принципа) приводит к
возникновению гипотезы, которая в процессе
дальнейшего развертывания знания уточняется и затем либо
отвергается как не соответствующая фактам науки, либо
принимается для дальнейшего обоснования и
доказательства. Идея же, являющаяся основанием этой
гипотезы, менее подвижна, менее подвержена изменениям,
более устойчива по сравнению с гипотезой.
Логика развития идеи подчинена ритму восхождения
от абстрактного к конкретному — того самого пути,
который, по мысли К. Маркса, есть не только движение
в сфере «чистого понятия», а процесс, «переработка
созерцания и представления в понятия»26. Движенле
идеи воспроизводит в движении понятий форму развития
действительности. Ведь идея в отличие от теории есть
конкретно-целостное воспроизведение реальности в
перспективе ее дальнейшего развертывания, проект
будущего развития действительности. Идея есть конкретно-все-
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 38.
94

общее понятие, формирующееся в целеполагающей
деятельности человека и схватывающее условие и
перспективу целого.
Идея и есть то развивающееся целое, в котором, по
выражению Гегеля, «результат содержит свое начало»'27.
И развитая идея, если говорить о науке, реализуется в
теории, входит в теорию, «существует в теории и
раскрывается в ней»28. Воплощение идеи в теории или в
теориях — процесс не односторонний: не только без идеи
не формируется теория, но и без солидной теоретической
базы (развитой системы знания) невозможно
возникновение новой идеи. Так, в связи с этим Эйнштейн и
Инфельд писали: «В создании физической теории
существенную роль играют фундаментальные идеи.
Физические книги полны сложных математических формул, но
началом каждой физической теории являются мысли и
идеи, а не формулы. Идеи должны позднее принять
математическую форму количественной теории, сделать
возможным сравнение с экспериментом»29.
При исследовании идеи и ее природы
основоположники марксизма-ленинизма исходили из диалектики
этого сложного процесса познания, из противоречивости
постижения объективной реальности. А последняя не
усматривается непосредственно: для обнаружения
противоречий действительности необходимо включить
объективную реальность в преобразовательную
деятельность человека, предметно изменить ее, переделать,
вовлечь в практическую человеческую
жизнедеятельность. Только в этом процессе человеческая практика
представляет собой не только материальную основу,
источник возникновения идей, но и критерий их
истинности. Но роль предметной деятельности не сводится к
рассмотрению практики как только проверочной
инстанции разумности мышления. В подобном случае наше
понимание практики ничем не отличалось бы от
гегелевского, т. е. объективно-идеалистического понимания ее,
а идея, как и любое другое понятие, рассматривалась бы
только как осуществление целевой сознательной дея-
27 Гегель. Наука логики. Т. 3. М., 1972. С. 306.
28 Копнин П. В. Диалектика как логика и теория познания. М.,
1973. С. 280.
29 Эйнштейн А., Инфельд Л. Эволюция физики. М., 1965. С. 225.
95

тельности субъекта, а само происхождение идеи не
находило бы объяснения.
А между тем, следуя мысли, высказанной самим же
Гегелем, истина не есть голый результат, истина есть
процесс, развитие. Но для Гегеля развивающейся
является идея, она же субъект всего существующего. При
такой логике оказывается, что «все результаты
практической деятельности людей — вещи, созданные трудом
человека, и исторические события с их последствиями —
также принимаются в расчет лишь постольку, поскольку
в них опредмечены те или иные мысли»30, и они носят
подчиненный характер. А вопрос о происхождении идеи
снимается как излишне схоластический. И это
совершенно естественно с позиции объективного идеализма,
который за основание всей логики берет саму идею.
Основание становится и критерием, потому что оно
есть и обоснование; стало быть, оно и задает смысл и
само находит реализацию. Так, у Гегеля исходный пункт
движения познания и конечный результат его
совпадают — это идея.
К. Маркс обнажает корни подобной мистификации31.
Он выявляет механизм формирования идеального32.
И если, согласно Марксу, «потребление полагает
предмет производства идеально, как внутренний образ, как
потребность, как влечение и как цель»33, то механизм,
вызывающий к жизни идею, в принципе тот же самый:
те же самые общественные отношения, которые
приводят к жизни идеальное, как абстракцию, порождают и
идею «как теоретическое выражение... материальных
отношений»34, т. е. как потребность (разумеется, в
зависимости от объекта, от предметного поля сами эти
отношения специфичны, постоянно оставаясь при этом
отношениями реальными, действительно существующие
30 Ильенков Э. В. Диалектическая логика. М., 1974. С. 170.
31 Об этом см.: Ильенков Э. В. Диалектическая логика. С. 168—
169, 171—173 и др.
32 Ведя речь об идее, мы здесь вынуждены обратиться к
происхождению идеального, потому что, не решив этого вопроса, нельзя
понять и формирования идеи, ибо формирование идеального есть
ключ к формированию человеческого мышления вообще,
познавательной способности человека. Об этом подробно см.: Ильенков Э. В.
Идеальное//Философская энциклопедия. М., 1962. Т. 2.; Он же.
Проблема идеального//Вопросы философии. 1979. №6, 7.
33 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 28.
34 Там же. С. 108.
96

ми). Только такое понимание дает возможность
раскрыть сущность, истинное содержание идеи. Так
понятая идея и выступает идеальным образом этих
отношений, такая идея является внутренним образом
действительности, задает и способ собственной реализации,
а потому может называться адекватной. Идея возможна
только тогда, когда идеальное осмыслено. Идеальное
может существовать и существует, не будучи
осознанным, еще не будучи вовлеченным в теоретическую сферу
(это возможно лишь тогда, когда идеальное
рассматривается не как субъективно-психологический феномен, а
как объективно-существующая реальность, могущая
принять и принявшая субъективную форму)35. Идея же
всегда предстает как осознанно-целенаправленный акт
деятельности. Это уже рефлектированное идеальное,
идеальное в своем разумном бытии.
До этого мы говорили об общих моментах,
связывающих идею и идеальное. Теперь рассмотрим, в чем состоит
их различие. Э. В. Ильенков, исследуя природу
идеального, писал: «Идеальное полагание, или полагайте
реального продукта как идеального образа другого
продукта совершается в процессе обращения товарных масс.
Оно возникает как средство разрешения противоречий,
вызревших в ходе процесса обращения, внутри него
(а не внутри головы, хотя и не без помощи головы), как
средство удовлетворения потребности, назревшей в
товарном кругообороте»36. В отличие от идеального идея
возникает как осознание, осмысление реально
существующих отношений, но возникает именно в голове;
правда, не как психофизиологический феномен, а как
феномен общественно, социально обусловленный. Э. В.
Ильенков пишет: «Идея — это есть «придуманный»,
«увиденный (т. е. найденный пока лишь в сознании), возможный
выход за пределы сложившейся противоречивой
ситуации — за рамки существующего положения вещей и
выражающих его понятий»37. Таким образом, идея
является тем объединяющим разрозненные факты в единое
целое, в систему началом, которое обеспечивает дальней-
35 Э. В. Ильенков как пример такого феномена у Маркса
рассматривает цену (См.: Ильенков Э. В. Диалектическая логика.
С. 194—195).
36 Там же. С. 196.
37 Ильенков Э. В. Противоречия мнимые и реальные/АДиалоги.
М., 1979. С. 118. . '
7-14Q
97

шее движение познания, намечает путь, выводящий
наличное знание из тупикового (застойного) или
кризисного состояния.
Идея, как и всякое идеальное, рождается, как мы
уже отмечали, в предметно-практической деятельности
и выражает реально складывающиеся отношения.
Неумение же, неспособность видеть эту деятельностную
основу жизни идеи может привести к фетишизации идеи
и нередко в истории философии приводило к ней.
Собственно вся история гипертрофирования идеи в
идеалистической философии служит наглядным подтверждением
этому.
Гносеологический корень всякой фетишизации
кроется в этой беспомощности найти реальный предметный
аналог идеальных отношений. Кант, как известно,
вообще считал невозможным найти для идеи такой аналог,
а потому признал идею химерой, иллюзией,
порождаемой стремлением мышления познать безусловное.
Философия Платона и Гегеля также не смогла понять
природу идеального. Правда, это не помешало Гегелю в
диалектике понятий угадать диалектику вещей. Но, как
пишет В. И. Ленин, Гегель «именно угадал, не
больше»38. Увидеть большее ему помешало то, что «любая
разновидность фетишизации словесно-символического
существования идеального не схватывает самого
идеального как такового. Она фиксирует результаты
человеческой деятельности, но не самую деятельность
человека»39.
В связи с этим необходимо указать на еще один факт
совпадения идеального и идеи. Имеется в виду то
известное высказывание К. Маркса, которое часто цитируется,
когда хотят указать на отличие мышления животного
от человеческого мышления, включающего в себя
существенным моментом идеальное.
Прежде чем действовать, субъект действия должен
построить идеальный образ объекта действия40. Этот
идеальный план как проекция будущего на реальность
и есть идея, включающая в себя момент осознания
идеального, верного отражения действительности. На
возможность такого поворота проблемы идеального на
проблему идеи указывает и К. Маркс: «Человек не толь-
38 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 179.
39 Ильенков Э. В. Диалектическая логика. С. 201.
40 Маркс Л'., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 189.
98

ко изменяет форму того, что дано природой; в том, что
дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою
сознательную цель, которая как закон определяет способ
и характер его действий и которой он должен подчинить
свою волю»41. Это указывает на различие идеи и
идеального. Идея (в отличие от идеального) и служит законом,
определяющим способ и характер действий человека,
она и есть контур будущей теории или принцип ее
построения, принцип переживания прекрасного или
безобразного, принцип поведения, или поступка.
В активной преобразующей деятельности человека
рождается идея, которая сама, в свою очередь, заряжена
этой активностью, ибо она, будучи продуктом этой
активной деятельности, определяет направление дальнейшего
развития.
Идея в науке как исходное для исследования понятие
становится активным орудием понимания самих
исследуемых фактов, воссоздает целостность
действительности и придает движению мысли целенаправленность. Эта
особенность идеи как понятия ясно выявляется в марк-
совом анализе понятия стоимости, которое «становится
теоретическим критерием для дальнейшего движения
познания — позволяет в более конкретных образованиях
(в «деньгах», в «капитале» и др.) активно выделить в
качестве существенных именно те характеристики,
которые действительно полагаются саморазвитием данной
конкретной системы, данного „единства в
многообразии"»42, позволяет выявить «те и только те
характеристики, которые принадлежат к составу данной
«саморазвивающейся» системы явлений и выступают как
определения данной конкретной системы»43.
Для более полной характеристики идеи простого
признания ее как отражения действительности
недостаточно,— отражают действительность и другие
мыслительные формы. Однако идея отражает действительность
в перспективе ее дальнейшего развития, или
«действительность не просто в ее существовании, а в
необходимости и возможности», «не только сущее, но и должное»44
в развитии действительности. Этот момент отличает
41 Та*м же.
42 Ильенков Э. В. Проблема абстрактного и конкретного в свете
«Капитала» Маркса//«Капитал» Маркса, философия и современность.
М., 1962. С. 210.
43 Там же. С. 211.
44 Копнин П. В. Философские идеи В. И. Ленина и логика. С. 432.
99

идею от иных форм мышления, ибо это существо ее
функции как формы мыслительной деятельности. Дело
тут вовсе не в том, что в идее действительность
отражается наиболее полно, а в том, что идея вбирает в себя
не только действительное развитие объективной
реальности, но и включает в себя перспективу ее изменения,
т. е. идея как понятие воспроизводит логику предметного
мира не только актуально, но и потенциально,
проецирует эту логику на отдаленное будущее, исходя из
логики дела, показывает перспективу ее дальнейшего
развертывания. Поэтому можно определить идею как
конкретно-всеобщее понятие, воспроизводящее действительность
в перспективе ее дальнейшего развития.
Понятие отражает сущность, существующее и сущее,
идея же «творит», достраивает сущее до должного.
В идее находит отражение потребность, стремление,
желание человека, общества. Если способность отражать
действительность в ее необходимости делает идею
конкретно-всеобщим понятием, то функция как постижения
действительности в перспективе ее дальнейшего
развития возводит ее в ранг гносеологического идеала. В этой
роли идея функционирует как форма теоретического
освоения действительности. У Гегеля В. И. Ленин
выделяет именно этот пункт: «Begriff еще не высшее понятие:
еще выше и д е я=единство Begriff а с реальностью»45.
В марксистской философии проблема единства идеи
и реальности решается на основе принципа отражения.
При этом, как мы уже отмечали, отражение
действительности в идее понимается не метафизически, не
зеркально-мертво, а диалектически, противоречиво.
«Отражение природы в мысли человека надо понимать не
«мертво», не «абстрактно», не без движения, не
без противоречий, а в вечном прогрессе движения,
возникновения противоречий и разрешения их»46.
Действительно, идеи, выражая определенные
социальные потребности, непосредственно не совпадают с
предметом, с реальностью. Только в ходе развития,
45 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 151. В другом месте
Ленин уточняет эти моменты: «Идея... есть совпадение (согласие)
понятия и объективности («общее»). Это — во-1-х. Во-2-х, идея—есть
отношение для себя сущей ( = якобы самостоятельной)
субъективности ( = человека) к отличной (от этой идеи) объективности...»
(С. 176).
45 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 177.
100

конкретизации они способны полнее познать
окружающую действительность, хотя и здесь не осуществляется
абсолютное тождество между идеей и реальностью,
действительностью. «По той причине,— писал по этому
поводу Ф. Энгельс,— что понятие имеет свою
сущностную природу, что оно, следовательно, не совпадает
прямо... с действительностью, из которой только оно и
может быть выведено, по этой причине оно всегда все
же больше, чем фикция; разве что Вы объявите все
результаты мышления фикциями, потому что
действительность соответствует им лишь весьма косвенно, да и
то лишь в асимптотическом приближении»47.
Поскольку идея является лишь звеном в социальной
деятельности, в практическом преобразовании
действительности, постольку отражение идеей объекта,
предмета выступает лишь аспектом, стороной рассматриваемой
проблемы единства идеи и действительности, другой
стороной которой является превращение идеи в
действительность. Это понятно, так как формирование идеи
вовсе не является самодовлеющим фактом, оно служит
практической задаче по совершенствованию самой
действительности, выступает опосредствующим моментом в
развитии общественно-исторических отношений. Поэтому
после формирования идей сразу встает следующая зада*
ча — воплощение идеи в действительность.
Возникает резонный вопрос: какова же судьба
«трансформировавшейся» идеи? Во что она превращается?
Верно, что для осуществления идеи требуются
практические действия людей48. Однако этот ответ нуждается в
конкретизации, невозможен без учета того, о реализации
какой идеи идет речь: о научной, художественной или
социально-нравственной, ибо пути реализации их
различны. Одно дело идея научная или художественная,
основой их реализации выступает теоретическая, творческая
деятельность, и совершенно другое дело — идея
социальная, для осуществления которой необходима
преобразующая деятельность, действия, претворяющие ее в
материальную действительность, в общественные
отношения и формы общения. Еще в «Экономическо-фило-
софских рукописях 1844 года» Маркс писал: «Для
уничтожения идеи частной собственности вполне достаточно
47 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 39. С. 354.
48 Там же. Т. 2. С. 132.
101

идеи коммунизма. Для уничтожения же частной
собственности в реальной действительности требуется
действительное коммунистическое действие...»49.
Давайте теперь вкратце остановимся на этих
способах реализации идеи, воплощения ее в действительность.
Если говорить о реализации теоретической, научной
идеи, то она должна в конечном счете, воплотившись в
теорию, перейти затем, когда созреют для этого условия,
в материальную действительность. При этом, как
утверждается в литературе, идея выполняет в развитии
теоретико-познавательного процесса синтезирующую
функцию. На вопрос о том, почему, в силу какой особенности
своей природы она выполняет такую роль, П. В. Копнин
отвечает: потому, что «она сама является своеобразным
синтезом»50.
Но мы считаем, что искать природу этой функции
надо, видимо, не столько в «синтетическом»
происхождении ее, сколько в категориальном характере идеи.
Иными словами, идея не на любой стадии, а только на
ступени конкретно-всеобщего понятия может выполнить эту
функцию. И вообще, на наш взгляд, наиболее
плодотворным в исследовании идеи представляется
рассмотрение не просто ставшей идеи (значение и правомерность
такого рассмотрения идеи вовсе не отрицается), а идеи
как результата с учетом всего пути ее развития,
развертывания.
И не только этим плодотворно такое понимание связи
идеи с данным способом теоретического постижения
действительности, но и тем, что позволяет перекинуть
мостик от идеи к теории, указывает на связь между
ними.
Во многих случаях, как отмечает М. Н. Андрющенко,
идея является формой «предположения о природе
наблюдаемых эмпирических явлений», а «ее выдвижение
есть скачок, переход от эмпирического к
рациональному»51.
Но, хотя эмпирические факты и питают идею и без
них она не возникает, все же возникновение идеи
(научной) связано прежде всего со ступенью теоретического
49 Там же. Т. 42. С. 136.
50 Копнин /7. В. Философские идеи В. И. Ленина и логика. С. 436.
51 Андрющенко М. Н. Идея как специфический объект
диалектической логики//Актуальные проблемы диалектической логики. Алма-
Ата, 1971. С. 183.
102

мышления. Ибо задача теоретического знания, науки, по
словам К. Маркса, заключается в том, чтобы «видимое,
лишь выступающее в явлении движение свести к
действительному внутреннему движению»52, т. е. к сущности,
поскольку только с проникновением в сущность предмета
возникает и потребность в целостном раскрытии
предмета.
А удовлетворение этой потребности в целостности
возможно лишь через идею на основе категориального
синтеза. Идея в этом случае представляет собой не что
иное, как отражение сущности в первом приближении,
и потому может быть названа абстрактной идеей.
Возникает последняя как разрешение проблемной ситуации,
т. е. такой ситуации, при которой новые научные факты
не укладываются в рамки старой теории и появляется
потребность в теоретическом объяснении этих знаний.
Идея возникает как способ разрешения этого
противоречия. И если проблема есть переходная форма от
эмпирического уровня знаний к теоретическому, то способом
осуществления такого перехода и выступает идея.
Где нет проблемы, требующей выхода за рамки
прежнего знания, там не может быть речи о зарождении
новой идеи. Проблема задает ту предметную область,
в которой формируется гипотеза, доказательство
научной состоятельности которой в дальнейшем невозможно
без идеи, перерастающей в своем развертывании в
теорию.
Будучи способом разрешения противоречивой
проблемной ситуации, идея и в теории играет роль
синтезирующего начала. Однако идея и на абстрактной ступени
своего формирования от эмпирических понятий, носящих
абстрактный характер, отличается тем, что развивается
в конкретное, проникая в сущность предмета, и в
дальнейшем своем развитии воссоздает реальность как
единое целое, как единство многообразного.
Идея не может выполнять своей синтезирующей
функции (а следовательно, не может быть и идеей),
если не выражает субстанционального отношения
определенной предметной области. Именно благодаря тому,
что идея является выражением субстанциального
отношения противоположных сторон, она носит и целостный
характер, и именно поэтому идея содержит в себе схему
52 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 25, ч. 1. С. 343.
103

собственной реализации. Это понимал и И. Кант, хотя
природу схемы выводил a priori. «Идея,— считал Кант,—
нуждается для своего осуществления в схеме, т. е. в
a priori, определенном из принципа цели существенном
многообразии и порядке частей. Схема, начерченная не
согласно идее, дает техническое единство, а схема,
построенная согласно идее, создает архитектоническое
единство»53.
Эта субстанциальная основа, содержащаяся в идее,
позволяет объединить многообразные знания в единое
целое, выступает принципом объяснения эмпирических
знаний, служит ориентиром в построении теории. Теория
же есть конкретизация идеи. Стало быть, конкретизация
идеи есть одновременно и становление теории, создание
образующей ее системы понятий, «функция которых
состоит в раскрытии идеи»54. В этом смысле можно
говорить об идее как контуре, зародыше теории. И Н. К. Вах-
томин совершенно справедливо считает, что «идея
представляет собой теоретическое знание, еще не ставшее
теорией»55.
Но в то же время трудно согласиться с ним, когда он
ограничивает сферу идеи только теорией. Принять идею
за «элемент теории», хотя и «составляющий ее основу»,
значит вольно или невольно умалить роль и значение
идей, свести ее к одному из ее проявлений.
Более того, Н. К. Вахтомин утверждает, что «теория
включает в себя как идею, так и другие понятия, из нее
выведенные»56, в результате чего теория предстает как
система знаний более высшего порядка, нежели идея.
Мы же полагаем, что хотя теория как момент
реализации идеи выше идеи, но сама идея не ограничивается
этим моментом. Она глубже и шире этого своего
«высшего момента» в другом: она может служить основой и для
синтеза ряда теоретических положений в систему
знания — в отрасль дисциплинарного знания, в
самостоятельную научную область; помимо теоретической
реализации идея включает в себя возможность еще и
практически-материального воплощения.
Идея в некотором смысле развитее, полнее не только
53 Кант И. Соч.: В 6 т. М., 1964. Т. 3. С. 680—681.
54 Копнин П. В. Диалектика как логика и теория познания.
С. 280.
55 Вахтомин И. К. Генезис научного знания. М., 1973. С. 218.
56 Там же.
104

понятия, но и теории, ибо задачи теории, как и
понятия — воспроизведение действительности такой, какова
она есть. Идея же, опираясь на сущность, идет дальше,
доводит ее до логической и предметной завершенности,
проецирует, достраивает сущее до должного. Иначе
говоря, не просто фиксирует действительность, а и
полагает способ действования с этой действительностью,
способ ее изменения. Она выступает методом
преобразования действительности.
Идея, рассмотренная нами, есть идея теоретического
мышления или теоретического разума. Но помимо этой
идеи Кант и Гегель рассматривали и другие идеи, вернее,
действие, или осуществление идеи в других сферах
человеческой жизнедеятельности. Так, Кант идее
теоретического разума противопоставил эстетическую идею,
связывая ее с целесообразностью. Эстетическая идея, по
его утверждению, есть представление воображения как
продуктивной способности познания, побуждающее к
размышлению, не будучи определяемо адекватно
никаким понятием. Сравнивая ее с теоретической идеей, Качт
указывает, что идеями представления воображения
можно назвать потому, что они тоже «стремятся к чему-то,
лежащему за пределами опыта», и еще потому, что «им
как внутренним созерцаниям не может быть полностью
адекватным никакое понятие»57. Общим же и для
интеллектуальных идей и для идей суждений вкуса является
то, что с их помощью невозможно познание.
Преимущественно субъективный подход в постановке
проблемы эстетических идей не позволил Канту
перекинуть мост в мир всеобщего и необходимого, т. е. в
объективный мир. Однако в стремлении отличить суждение о
приятном от суждения вкуса и в признании возможности
основания последнего на понятиях (как общей
платформе для спора) заключена попытка разрыва узкого круга
эстетического субъективизма.
Гегель в своих «Лекциях по эстетике» подробно
рассматривает соотношение идеи эстетической с
художественным образом58. И поскольку такое рассмотрение нам
представляется весьма плодотворным, то мы вкратце
коснемся лишь некоторых моментов такого
взаимоотношения. Идея в художественном произведении воплощает-
57 Кант И. Соч. М., 1965. Т. 6. С. 331.
58 Гегель Г. В. Ф. Эстетика: В 4 т. М., 1968—1973.
105

ся в образной форме. Идея и образ в своем развитии
вступают друг с другом в различные отношения, которые
Гегель называет символическими, классическими и
романтическими. Сообразно им Гегель делит и формы
искусства. Хотя в таком делении немало искусственного,
тем не менее тут есть и рациональные моменты, к
которым следует присмотреться пристальнее.
Гегель указывает, что идея не сразу обретает
соответствующую ей образность. Движение художественной
идеи и есть ее стремление воплотиться в соразмерном
себе образе. И в этом своем движении она проходит
несколько ступеней.
Первая ступень движения (развития) идеи связана
с возникновением идеи как неопределенной, неясной.
Она еще не обладает индивидуальностью, абстрактно-
одностороння. Потому и образ, в который она пытается
воплотить себя и выразить, случаен, преходящ,
многообразен (множествен). Здесь образ живет своей
самостоятельной, чувственной жизнью, не пронизанной идеей;
а идея также не находит в образе адекватного себе
воплощения и существует как бы сама по себе как нечто
абстрактно отвлеченное. В образы восприятия или в
образы воспринимаемого мира природы вкладывается
смысл, который в вещах и явлениях самих по себе
отсутствует. И тогда образ получает символическое значение,
но значение и сам образ не тождественны, они насильно
(внешне) привязаны друг к другу. Так, осел
олицетворяет глупость, а лисица — хитрость, лев выступает
воплощением силы, власти, аист возвещает семейный уют
и благое спокойствие, голубь — мир и т. п. Но такого
рода символизация есть не что иное, как аллегория.
Образы здесь существуют лишь как иллюстрация идеи.
Самостоятельно, сами по себе образы могут быть и очень
художественны. Однако тут нет совпадения идеи с
образом. Это только начало движения идеи к образу, но еще
абстрактная ступень в их взаимоотношении.
Идея здесь выступает как чуждая явлению природы,
но в то же время, не найдя для себя адекватного
выражения в чувственно данных образах, она вкладывает в
них смысл, не содержащийся в их природе. Идея в них
есть нечто привнесенное, и в то же время расширяющее
смысловое значение этих образов. Но широта их смысла
делает эти образы неопределенно безмерными, потому то
значение, которое вкладывает в этот образ художник,
106

требует пояснения. И поэтому смысл аллегории не носит
всеобщего характера, а определен исторически
конкретной ситуацией. Близка по значению к аллегории, а
нередко сливается с ней в единое метафора. Но и она еще
чужда идее. Подтверждает это и тот факт, что метафора
национальна. Поэтому разные народы могут вкладывать
различный смысл в одну и ту же метафору. Естественно,
эти исторически складывающиеся рамки смысловых
значений подвижны и могут через обмен культурами стать
общим достоянием. Но это отнюдь не отменяет природы
метафоры, а следовательно, не сказывается на
характере взаимоотношений ее с идеей.
Идея, пытающаяся воплотиться в аллегории и
метафоре, неопределенна, в то время как и аллегория и
метафора в своей образности предметно конкретны,
вполне определенны. Идея и образ несоизмеримы друг
другу. Первая как всеобщее, как его олицетворение в
предметности аллегории и метафоры не может
соединиться с особенным. Идея в данном случае, пытаясь
подчинить себе образы, не сообразуясь с их природой,
совершает насилие над ними. Но это насилие оборачивается
ей же во вред: она в этих образах не может реализовать
полностью свой смысл и вынуждена поэтому выражать
себя в нехудожественной форме как довесок к образам
(такова мораль в баснях).
Следующая ступень приближения идеи к образу есть
стадия художественного развития, называемая Гегелем
классическим искусством. Не разделяя с ним такого
деления искусств (искусственность и формальность,
подчиненность которых философской системе мыслителя
налицо), тем не менее и здесь мы находим гениальные
догадки, прозрения.
Если на предыдущей (символической) ступени образ
не достигал совершенства, понимаемого как
гармоническое единство или тождество, а обладал собственной,
относительно самостоятельной жизнью и находился с
идеей в абстрактном единении, то на этом этапе идея в
образе находит адекватное свое воплощение. Образ
соответствует понятию, и такое единство Гегель
рассматривает как идеал. И соответствие идеи с образом — не
внешнее совпадение, не случайность и не формальность.
Идея находит такой образ, который адекватен ее
природе. Но поскольку человеческие идеи (или идея) есть
осмысление, осознание, или нечто духовное, постольку и
107

образ должен иметь ту же самую природу. Иначе говоря,
художественная идея адекватное себе воплощение
находит лишь в очеловеченном, в одухотворенном, т. е. и
образ, соответствующий идее, должен происходить из
человеческой культуры, быть образом, окультуренным
человеческими чувствами, очеловеченным образом. Идея
в своем поиске возвращается в свою же сферу, ибо
только тут она и может найти себе соразмерное, с собой
соизмеримое, сопоставимо-сравнимое, внутренне
присущее себе. И здесь, по Гегелю, идея не столько даже
находит себя, сколько изобретает образ для воплощения
своей духовности. Но творит не произвольно, не
самовольно, а сообразно природе своей духовности.
Казалось бы, что еще нужно: идея нашла, сотворила
себе тождественный образ — остается лишь
наслаждаться этой гармонией. Однако человека (под человеком
разумеем и человеческое общество) не удовлетворяет и
этот идеал, который является человеческим образом,
ибо нет ничего в цивилизации как культурном теле
человечества совершеннее самого человека, соразмерного
духу, духовности. Идея становится конкретным образом,
а образ одухотворенной идеей. Всеобщее и единичное
тождественны друг другу. Но это означает, что любое
чувственно воспринимаемое тело, человеческий лик
должен в самом себе, не выходя за себя, за пределы своей
чувственности и телесности быть олицетворением мысли,
духовности, духа; единичное должно быть в то же время
и всеобщим. Но человеческое чувственное тело как образ
не признается более только чувственным бытием, а
рассматривается как образ всеобщего (идеи), стало быть,
оно освобождается от всех случайностей и выступает как
бесконечное. Образ освобождается от случайностей
чувственного, единичного, а идея полностью выражает себя,
многообразие своего внутреннего богатства в этом
единичном чувственном образе. Но это означает, что дух,
всеобщность (идея) в образе определяет себя как
частное, что не соответствует действительности. Это
приводит к разложению классического искусства.
На третьей ступени развития идеи (романтической),
по мнению Гегеля, снимается единство идеи и образа, и
они предстают как различные, ибо идея не может быть
представлена полностью в единичном,
чувственно-конкретном образе. Здесь Гегель указывает на ту
особенность художественного творчества, что образ как вопло-
108

щение идеи есть процесс, и как всякий процесс
подвержен изменению. Постоянно меняющийся, предметно
осязаемый, чувственный образ не может быть всегда
тождествен идее. Тождественность их друг другу есть
лишь момент в их сложном развитии. Идея не может
свободно развернуться, пока телесное воплощение ее
(образ) остается адекватной формой ее существования.
Поэтому романтическое искусство нарушает единство,
достигнутое на предыдущей — классической — стадии
развития, так как идея его выходит за пределы
классической художественной формы и ее способа
выражения — за пределы идеала.
В классическом искусстве конкретное содержание
(идея) предстает как в себе единство человеческой
(индивидуальной) и общественной (идеала как
совершенства) природы, «единство, которое именно потому, что
оно существует лишь непосредственно и в себе,
достигает адекватного проявления также непосредственным и
чувственным образом»59. И в качестве иллюстрации
Гегель рассматривает понятие бога в греческом
(классическом) и христианском (романтическом) искусствах.
Греческого бога можно чувственно воспринимать и
созерцать, так как его формой является телесный
человеческий облик. Но более высокую ступень представляет,
по Гегелю, «знание этого в себе существующего
единства, которое классическая форма искусства имеет своим
содержанием, получающем завершенность в телесном
воплощении»60. Но это как раз и выводит искусство на
ступень романтическую, где идея как самосознательное
знание, рефлектирующее знание переходит из
непосредственного в сознательное единство, и истинной стихией
для реальности этого содержания является уже не
телесное, а самосознательная внутренняя жизнь.
Идея и образ снова оказываются, как и в
символическом искусстве, неадекватными друг другу,
несоизмеримыми. Но если в символическом искусстве
несоразмерность их была вызвана абстрактностью идеи, то в
романтическом искусстве идея совершенна в себе и
завершена внутри себя и поэтому во внешнем мире не
может найти адекватного себе образа. Она ищет и
порождает свою истинную реальность и явление лишь
внутри себя самой.
59 Гегель Г. В. Ф. Эстетика. М., 1968. Т. 1. С. 85.
60 Там же.
109

Все эти художественные формы представляют собой
три разных вида отношения между идеей и образом в
области искусства. Стремление к идеалу как истинной
идее прекрасного, достижение этого идеала и выход за
пределы его — вот основные вехи их взаимоотношения.
Им (по Гегелю) соответствуют и свои виды искусств:
символической форме — архитектура, классической —
скульптура, а романтической — живопись, музыка и
поэзия.
За внешне кажущейся мистической формой здесь
скрывается рациональное зерно — действительно, вопло-
щенность идеи в разных видах искусства неодинакова:
соотношение идеи и образа в скульптуре другое, нежели
в живописи, оно различно в музыке и в поэзии. И еще:
идея не задается как нечто самостоятельно постоянное,
она развивается и это развитие неразрывно связано с ее
образным миром. Развитие образа совершается вместе с
развитием идеи, и развитие идеи немыслимо без
воплощающего изменения мира образов.
Мы так подробно остановились на взглядах Гегеля
о соотношении идеи и образа потому, что эта связь-^
одна из кардинальнейших — в нашей философской и
эстетической литературе недостаточно исследована.
А, как известно, марксистская трактовка опирается во
многих пунктах именно на гегелевскую философию,
материалистически ее переработав.
Теперь коротко остановимся на особенностях
проявления идей в сфере нравственности. И здесь нам лучше
всего обратиться к опыту Канта. Теория познания Канга
служила не только введению теоретических и
эстетических идей, но прежде всего должна была подготовить
почву для практического разума. Превращение (в
мысли) материально обусловленных определений реальной
воли исторического человека в априорные определения
и постулаты разума лучше всего демонстрирует кантоз-
ское понятие нравственного закона — категорический
императив. Этот закон требует: «поступай только
согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же
время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим
законом»61.
Формула нравственного закона, по Канту, должна
быть бессодержательной, формальной. Если бы в фор-
61 Кант И. Соч. Т. 4, ч. 1. М., 1965. С. 260.
ПО

мулировку закона входило указание на содержание
моральных действий, то он никогда не мог бы получить,
безусловно, всеобщего и необходимого значения и
оказался бы зависящим от постоянно изменяющихся
условий. Предписание такого закона было бы всего лишь
условным, гипотетическим, а не категорическим.
Непостижимые в теоретической деятельности идеи
свободы, бессмертия и бога (служившие лишь
субъективным принципом) в практической деятельности (через
признание категорического императива объективным
принципом) оказываются не только осуществимыми, но
и необходимыми и всеобщими. Нравственный принцип у
Канта соединяется с целью практического разума. Такая
«идея практического разума всегда может быть дана
in concreto ...более того, она — необходимое условие
всякого практического применения разума»62.
Признав познаваемость идей в практической
деятельности, Кант вынужден принять точку зрения
объективного идеализма, рассматривающего идею как идеальную
сущность. Это свидетельствует о неустойчивости и
двойственности позиции Канта, который колебался не только
между материализмом и идеализмом, но и внутри
идеализма между субъективным и объективным, и в
конечном счете предпочел субъективизм. А идея, понятая с
позиции объективного идеализма, способна схватывать
и указывать на тенденцию развития явлений. Если же
этот рациональный момент перевернуть
материалистически, то прав Ю. М. Бородай, полагающий, что идеальное
понятие есть схема нашей же целесообразной
деятельности, «и оно способно отражать вне и независимо
существующую вещь, т. е. стать истинным понятием, лишь
поскольку (и насколько) оно реализуется в самой
практической деятельности»63. Данную позицию Канта в этом
пункте разделяет и марксизм.
Если в кантовской философии идея имеет выход в
мир лишь в практическом разуме, то мы выше показала,
что марксизм признает осуществимость идеи во всех
сферах человеческой жизнедеятельности. Следовательно,
идея имеет выход и в мир
практически-преобразовательной деятельности. Появившись в лоне этой деятельности,
она, как бы совершив круг, возвращается к ней. Огра-
62 Кант И. Соч. Т. 3. С. 359.
63 Бородай Ю. М. Воображение и теория познания. М., 1966.
С. 112-113.
111

ничение же идеи областью теории, скорее, относится
лишь к одной из характеристик идеи, а именно к
проявлению идеи как принципа64, ибо принцип в теории есгь
высший (стержневой) элемент, «выступает верхней
границей обобщения в данной системе (теории)»65.
Нестрогость в разграничении принципа и идеи — частое
явление не только в теоретических исследованиях
представителей частных наук, но и в работах философских.
Порой наблюдается даже их отождествление из-за того,
что как в первоначальном определении, так и в развитом
уже состоянии идея проявляет себя через регулятивный
принцип. И все же различать их можно и нужно. В
отличие от принципа, который можно использовать как на
теоретическом, так и на эмпирическом уровнях
познания, идея работает лишь на теоретическом уровне.
Попытка применить идею к эмпирическому материалу
приводит к тому, что идея теряет собственную природу
и выступает в роли принципа, организующего материал,
систематизирующего и поднимающего этот материал до
уровня обобщения — до теории.
Идея наиболее полно выражает творчески
преобразующий характер мышления. Будучи формой
развертывания мышления, она не только отражает
действительность, но и духовно изменяет ее; тем самым способствуя
переходу знания в действие. «Идея есть познание и
стремление (хотение) [человека]... Процесс
(переходящего, конечного, ограниченного) познания и действия
превращает абстрактные понятия в законченную
объективность»66. Это высказывание В. И. Ленина как раз
характеризует эту особенность идеи, которая, возникая
в преобразовательной деятельности, формируясь в ней,
сама, в свою очередь, сформировавшись, служит ей,
служит способом, контуром преобразования, изменения
действительности. Она указывает путь практической
переделки, переустройства действительности, достраивает
ее по законам разума, красоты и добра.
В заключение несколько слов об идее как идеале.
П. В. Копнин, впервые рассмотревший идею как гносео-
64 На наш взгляд, И. Д. Андреев идею и принцип неправомерно
рассматривает лишь как однопорядковые (Андреев И. Д. Теория
как форма организации научного знания. М., 1979).
65 Копнин П. В. Диалектика как логика и теория познания.
С. 281.
66 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 177.
112

логический идеал, считает, что «идея выступает
гносеологическим идеалом (в развитии знания в какой-либо
области), потому, что, во-первых, объективность
содержания знания достигает в ней наивысшей ступени (на
данном уровне развития науки); во-вторых, идея как
высший уровень полноты и объективности познания (на
данной стадии) внутри себя содержит стремление к
практической реализации (к материальному
воплощению посредством практики)»67. Он прав, утверждая, что
идея стремится достичь объективности и полноты
знания. Но, на наш взгляд, не это делает идею
гносеологическим идеалом, а то, что она не просто констатирует
эту полноту и объективность, а на основе достигнутого
уровня знания создает образ, цель деятельности до ее
практической реализации: планирует, предсказывает
дальнейший ход движения объекта, выступает моментом
сознательного, целенаправленного изменения
действительности. Потому-то она и функционирует в роли
гносеологического идеала, предвосхищающего движение
общественно-исторического развития. В этом смысле мы
и говорим об идее коммунизма как идеале общественной
организации, которая обеспечит условия для свободного
развития личности. А эта свобода личности
предполагает всесторонность и гармоничность развития личности
или создание реальных условий для ее развития. Стало
быть, так понятая идея раскрывает контуры будущего,
а соответственно с этим и формирует цель
научно-теоретической и общественно-практической деятельности.
П. В. Копнин правильно отметил, что идея как
«форма постижения в мысли явлений объективной
реальности, включающая в себя сознание цели и проекции
дальнейшего познания и практического преобразования
мира... является активным, посредствующим звеном в
развитии действительности, в процессе практической
деятельности человека, создающей новые, ранее не
существовавшие формы реальности»68.
Идея, будучи объективным и полным отражением
действительности, потому и есть идеал, что включает в
себя стремление к совершенству; она не только сама
является процессом, но включает в себя этот момент
как существенное свое определение. Идея как гносеоло-
67 Копнин П. В. Философские идеи В. И. Ленина и логика.
С. 434.
68 Копнин П. В. Идея//БСЭ. М., 1972. Т. 10. С. 41.
8-140
ИЗ

гический идеал (и не просто гносеологический, а идеал
вообще) есть идеальный «образ, определяющий способ
мышления и деятельности человека или общественного
класса», «образ цели деятельности до ее фактического
осуществления»69.
Разумеется, это не означает, что идея есть идеал
недосягаемый. Идея как идеал тоже исторична.
Развивающаяся общественная потребность порождает новую
идею (идеал), сообразующуюся с этим исходным
уровнем, но в то же время и выходящую за пределы
наличной действительности. Идея как идеал, таким образом,
служит стимулом бесконечного совершенствования
общества и человека.
69 Ильенков Э. В. Идеал//БСЭ. М., 1972. Т. 10. С. 34.

Глава 5
ГИПОТЕЗА
Деятельности человека по освоению окружающего
его мира уже на самых ранних этапах общественного
развития органично присущи идеальные формы.
Историческое обособление последних послужило источником
теоретического постижения действительности как
относительно самостоятельного способа отношения к миру.
Идеальное предвосхищение будущего, являясь
обязательным компонентом деятельности человека, получает
в сфере теоретического познания особое значение. Если в
рамках непосредственной трудовой деятельности
ожидаемый ее результат достаточно быстро подтверждается
или отрицается, то идеальное предвосхищение в сфере
деятельности познания может длительное время носить
гипотетический характер.
Гипотетическое как момент идеальной формы
освоения действительности развивается вместе с развитием
этой формы. В познавательной деятельности
гипотетическое развивается от спорадической догадки (на
ранних этапах познания) до уровня научной гипотезы,
которого оно достигает в сфере науки. «Формой
развития естествознания, поскольку оно мыслит, является
гипотеза»,1 — писал Ф. Энгельс, подчеркивая значение
гипотезы не только для естествознания, но и для
научного познания в целом. В форме научной гипотезы
гипотетическое становится адекватным своему понятию,
обретает статус всеобщей формы развития познания и
мышления вообще. Как таковая гипотеза выступает
конкретным моментом в движении мышления,
представляя собой не ставшую определенность, но процесс.
1 Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 555.
115

Исторические формы гипотетического. Гипотеза (от
греч. основание, предположение) обычно понимается
как система знания, основанного на предположительном
суждении, вероятностном утверждении. Не
останавливаясь сейчас на анализе этой дефиниции (она вполне
удовлетворительна на этом этапе исследования),
рассмотрим гипотезу в ее историческом развитии в
соотношении с познавательно-культурной ориентацией ряда
эпох.
Античность на ранних этапах ее развития обладает
представлениями, носящими нерасчлененный, аморфный
характер. Отдельные положения не
противопоставляются друг другу, но образуют целостную систему, не
знающую противоречий, как бы глубоки они объективно не
были. Непосредственная вплетенность познания в
реальную деятельность придает мыслительным формам
предметное содержание, делает мышление грубо телесным.
Здесь нет разведения на составные части, нет
противопоставления. Гипотетические формы не существуют,
потому что все существующее реально, действенно,
равно важно.
Наличие всеобщих связей всего со всем,
свойственное мифологии, в составе которых можно было бы
ожидать каких-то параллелей с причинно-следственной
связью (а уже в рамках последней — гипотетических
предположений), в силу аморфности этих связей не
позволяет выделиться вероятностным предположениям.
«Глобальный детерминизм мифологического мышления
по принципу «из всего все» на деле не объясняет ничего,
а соотношение «объясняемого» события с божественной
силой, ответственной за его появление, есть по существу
тавтология, не выводящая за пределы семантической
системы мифа»2. В рамках мифа, таким образом, нет
места гипотезе, даже в самых примитивных ее формах.
С зарождением философии и начал научных знаний
некоторое значение приобретает опыт, наблюдение, в
составе которого начинает присутствовать догадка,
ожидание как исторически первые теоретические формы
■гипотетического высказывания. Античная философия
может быть понята как сплошь состоящая из догадок,
Озарений, предположений и т. д. Натурфилософия Дрез-
йей Греции носит умопостигаемый характер, т. е. на-
2 Богомолов А. С, Ойзерман Т. И. Основы теории
историко-философского процесса. М., 1933. С. 111.
116

сквозь предположительна, гипотетична. Глобальная
гипотетичность сочетается с отсутствием элементарной
доказательности выдвинутых предположений, что и
понятно — натурфилософия не нуждается в
доказательствах, почерпнутых в повседневном опыте, ибо этот опыт
иного свойства, нежели ее утверждения.
Систематического же опыта, подобного эксперименту, не существует
И, наконец, основное — умопостигаемое, «созерцаемое
умом» принадлежит иной природе, иной сфере и в
принципе не может быть подтверждено опытом (отсюда и
очень редкие, спорадические опыты, которые можно
рассматривать, скорее, как нарушение традиции)3.
Культура Средних веков в целом и отдельные ее
моменты могут быть поняты только в органической связи
с христианством как доминирующим мировоззрением
этого периода исторического развития общества. Бог как
творящий, организующий и определяющий принцип
всякого бытия является последней причиной всего сущего.
Этот момент мировоззрения, господствующего в течение
Средних веков, определяет содержание и характер
идеальных планов бытия человека в целом, в том числе
и теоретических форм отображения окружающего
человека мира. Творец являет себя в своих произведениях,
явление это открыто, но таковым оно предстает только
негреховному человеку. С падением человека все вокруг
него становится ему посторонним, неявным, чуждым,
нуждающимся в постижении. Однако отпадение
человека от Бога не окончательно, не завершено вполне и не
необратимо.
Эти характеристики духовного состояния человека
средневековья определили смысл бытия его.
Воссоединение человека с Богом — вот центральное устремление
его. И всеобъятный символизм Средних веков как
доминирующее мироощущение средневекового человека имеет
источником такое самосознание человека, когда все
вокруг него и он сам еще удерживает в себе следы
творения Богом и постольку и является символом Бога.
3 Именно такую «практику» и такую «эмпирию» натурфилософии
имел в виду К. Маркс, когда отмечал, что «для Демокрита атом
есть только общее объективное выражение эмпирического
исследования природы вообще. Атом для него остается поэтому чистой и
абстрактной категорией, гипотезой...» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
Т. 40. С. 197). И гипотеза Демокрита — это гипотеза
натурфилософии, не требующая доказательства средствами «грубой
действительности».
117

Отсюда становится понятным, что познание всего
наличного имеет тенденцию к снятию кажимости,
внешности, внеположенности и прорыв к духовной сущности
всех элементов бытия. Теоретическое отображение мира
превращается в постижение этой духовной сущности,
данной не вне и не за предметом, как это
преимущественно понимается, но именно в содержании предмета.
Поэтому идеальное отображение действительности
человеком средневековья и по содержанию форм и по самой
своей структуре существенно иное, нежели до и — еще
в большей степени — после этой эпохи. Мы не можем
вычленить в такой структуре гипотезу потому, что она
там не существует ни как догадка, ни как аналогия,
ни тем более как вероятностное предположение, т. е. ни
в одной из гипотетических форм развитых до и после
Средних веков.
Раннее средневековье, выдвигая свой идеал учености,
знания, смысла познания вообще, определяет в его кок-
тексте и свое отношение к предположительному знанию,
знанию не достоверному, достигнутому человеком
самостоятельно. И отношение это резко отрицательно. По
мнению Тертуллиана, с приходом Христа все
философские поиски истины теряют свой смысл: в Христе истина
явила себя4. «Вся мудрость человеческая заключена в
одном — познавать и почитать бога...»5. Человек не
способен достигнуть истину самостоятельно, такие его
знания носят предположительный характер и не имеют
никакой ценности. Цель познания человека средневековья —
в отыскании Бога через постижение символа, поэтому
«задача познающего субъекта сводится к раскрытию их
(символов.— А. К.у А. Н.) истинного смысла»6. С
помощью же предположений и догадок нельзя открыть
«причин естественных вещей»7, т. е. постижение символа
невозможно на пути предположительного знания.
Итак, смысложизненная ориентация человека
средневековья на воссоединение с Богом превращала
собственно познавательное отношение к миру в соподчиненный
момент сакрализованного бытия человека. Мир как
таковой, сам по себе не имеет никакого смысла и, вооб-
4 Бычков В. В. Эстетика поздней античности. М., 1981. С. 96.
5 Цит. по: Там же. С. 94.
6 Бицилли П. Элементы средневековой культуры. Одесса, 1919.
7 Бычков В. В. Эстетика поздней античности. С. 88.
118

ще говоря, в принципе не может восприниматься как
самостоятельный. «Все существующее восходит к
центральному регулятивному принципу, включается в
стройную иерархию и находится в гармоническом отношении
с другими элементами космоса»8. Поэтому познание
мира, взятого отдельно от Бога, бессмысленно; творца
же нельзя познать,— отсюда познавательное отношение,
если и не полностью элиминируется, то во всяком случае
является исчезающе малой частью «целостного»
отношения к миру. «Мир этот не нуждался в объяснении,— он
непосредственно воспринимался. Этот способ духовного
освоения действительности и связей ее во многом
мистичен. Но мистика и логика не противопоставлялись одна
другой: логика служила мистическому раскрытию
«тайны божией»— устройства вселенной и места,
занимаемого в ней человеком»9. Истина при этом становилась
неким мистическим откровением, рациональные
элементы познания сводились на нет. В составе такого знания
не остается места не только рациональному содержанию
гипотетического, но и гипотетическому вообще, так как
откровение устраняет возможность гипотетического
предсказания.
Фома Аквинский, а впоследствии и Оккам в связи с
усилением рационального момента в их системах уже
нуждаются в обосновании известной самостоятельности
знания. Объяснение возможности общих понятий
(«универсалий») из наблюдения единичных вещей приводит
к пониманию идеальных аспектов познания,
гипотетического в том числе. В этом смысле позднее средневековье
готовит почву для культуры Ренессанса, в которой
человек осознает собственное значение и в которой
существенно изменяется цель, смысл и содержание познания
человеком действительного мира.
Культура Ренессанса развивается в обстановке
глубочайшего «раскрепощения сознания от средневековых
догм и догматического образа мышления»10.
Расширяются пределы разума. Нет заданной истины, вообще нет
абсолютной истины, она многогранна, неоднозначна.
Возрождение разрушило схоластическую традицию в мыш-
8 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972.
С. 262.
9 Там же. С. 268.
10 Лазарев В. В. Ренессансное мышление и его
особенности/Философия эпохи ранних буржуазных революции. М., 1983. С. 112.
119

лении, не заменив ее никакой системой; рационализм
Ренессанса соседствует с мистицизмом, доверие к
разуму сменяется его отрицанием.
В эпоху Ренессанса разум «опьянен» своими
возможностями, своей беспредельностью, многоликостью, он
принципиально не сводим к системе. Нельзя как-то
однозначно определить и формы мышления, характер
гипотетического знания в том числе. Строятся всевозможные
гипотезы, предположения, но не делается попытка их
обоснования; складывается впечатление, что главное
для ренессансного мыслителя — предположить и
высказать возможность чего-либо, и самая эта возможность
уже достаточна для обоснования. Гипотеза
высказывается безапелляционно как одна из многих истин, причем
их автора не беспокоит наличие в его рассуждениях
прямо противоположных утверждений (вспомним —
истина многогранна).
И Бэкон, и Декарт, стоящие у истоков философии
науки Нового времени, ограничили предмет философии
достаточно узким, в сравнении с .ренессансным, кругом
дисциплин и вопросов. Впрочем, кажется весьма
естественным, что апофеоз «безмерного» разума эпохи
Ренессанса повлек за собой желание достигнуть пусть и
ограниченных, но вполне определенных результатов в
развитии мышления, какого-то устойчивого, бесспорного
основания, начиная с которого можно было бы шаг за
шагом расширять сферу истинного знания. Вот почему
на первый план выдвигаются проблемы метода
философии, методология. Вот почему и Бэкон, и Декарт
совершенно единодушны в отрицании правомерности в
философии вероятностных суждений, ибо они, эти
гипотетические допущения в своей совокупности способны внозь
ввергнуть философию в хаос идей и представлений.
Бэкон развивает свой строго индуктивный метод, как
нельзя лучше соответствующий этим устремлениям.
В рамках него гипотетическим рассуждениям места нет.
И в истинности именно такого понимания научного
метода Бэкон уверен настолько, что ставит его выше
логики, имманентной предмету той или иной науки.
«Истинная логика (метод.— А. К., А. #.),— пишет он,—
должна войти в области отдельных наук с большей
властью, чем та, которая принадлежит их собственным
началам...»11. Отметим попутно, что таким образом и
п Бэкон Ф. Соч.: В 2 т. М., 1977. Т. 1. С. 72.
120

поступает формальная логика, претендующая на право
быть единой методологической основой науки.
Столь же категоричен в отношении гипотез в научном
методе и Декарт. Во втором «Правиле для руководства
ума» он, в частности, пишет: «...Мы отвергаем настоящим
правилом все познания, являющиеся только вероятными,
и полагаем, что можно доверять только совершенно
достоверным и не допускающим никакого сомнения»12.
Однако под вероятными Декарт понимал знания,
касающиеся столь трудных предметов, что относительно них
мы, «будучи не в силах отличить в них истинное от
ложного... вынуждены допускать в качестве достоверного
(курсив наш.— А. К., А. Н.) сомнительное...»13. В том же
случае, когда мы не «допускаем в качестве достоверного
сомнительное», а имеем возможность проверить эту
достоверность, она имеет право на существование.
В «Началах философии» Декарт, говоря о
предпочтительности одних способов описания перед другими
(а способы описания соответствуют способам бытия
явлений), отмечает, что «мы вольны предположить любые
способы, лишь бы все вытекающее из них вполне
согласовалось с опытом»14.
Итак, если методология науки Нового времени в лице
Бэкона ратует за чисто индуктивный способ развития
познания, то Декарт, как методолог разделяя это
устремление, как ученый вынужден отступать в своих
практических, частно-научных исследованиях от принципа
индуктивности и развивать, а затем и доказывать,
обосновывать гипотезы.
Это отступление было очевидно уже современникам
Декарта, и Лейбниц в одном из писем отмечает: «Что
касается меня, то я менее всего признаю себя
картезианцем... У Декарта я согласен только с его методом, ибо,
как только дело дошло до приложения последнего,
Декарт совершенно позабыл все свою строгость и сразу
запутался в каких-то странных... гипотезах...»15. Этот же
момент отмечает и А. Койре, соглашаясь с вольтеровской
оценкой Декарта. А. Койре пишет, что «Декарт,
начавший с чисто рациональной физической программы
(«в моей физике нет ничего, чего не имелось бы уже в
12 Декарт Р. Избранные произведения. М, 1950. С. 81.
13 Там же.
14 Там же. С. 511.
15 Лейбниц Г. В. Соч.: В 4 т. М., 1982. Т. 1. С. 86.
121

геометрии»,— писал он Мерсенну), кончает созданием
чисто воображаемой физики, неким философским
романом как назовут его творение Гюйгенс и Лейбниц»16.
Можно задаться вопросом: почему Декарт отступил
от «чисто рациональной физической программы»?
По-видимому, потому, что программа Бэкона «навязать»
логику всеобщенаучного метода всякому научному
исследованию безотносительно к его предмету оказалась
невыполнимой. Объективная логика предмета,
воссоздаваемая в познавательном процессе, не может не
прорывать даже и самых широких формально-логических
границ, которые неизбежно ставит «чисто рациональная
программа».
Помимо этого неизбежность обращения Декарта к
гипотетическим предположениям диктовалась
закономерностями научного постижения действительности, в
которых гипотеза является всеобщей формой движения
теоретического познания. Есть какая-то историческая
ирония в том, что методологи зарождающейся науки
Нового времени сами столкнулись с ограниченностью
своих методов, как только приступили к их
осуществлению в рамках конкретных наук. Уже первое обращение
к конкретно-научному познанию продемонстрировало
необходимость гипотетических предположений для его
развития.
Если в античности гениальные догадки
натурфилософов являлись именно догадками, а знание Средних
веков отрицало гипотезу как форму приближения к
истине, то Новое время открывает гипотезу как всеобщую
форму научного познания. Обнаруживается также, что
идеальные формы отображения действительности,
являющиеся внутренним моментом движения всякого
познания, содержат в себе элемент гипотетического, и
следовательно, гипотеза есть всеобщая форма
мышления вообще.
Гипотеза в контексте физического познания. Наука
Нового времени как особая форма деятельности
возникает вместе с товарно-капиталистическим способом
производства и потому детерминируется последним в самых
существенных своих моментах. Она рассматривает
природу как самостоятельную, объективную, ни от чего не
зависящую сущность, обладающую своими собственны-
16 Койре Л. Очерки истории философской мысли. М., 1985.
С. 209.
122

ми законами. Познать эти законы и есть цель науки.
Самая возможность познания законов природы имеет
основание в объективности этих законов и в их
принципиальной познаваемости. Явления и процессы природы
причинно связаны, знание явлений позволяет постигнуть
и причины их. Такую ориентацию науки отмечал
А. Эйнштейн, подчеркивая, что «Основой для всей
научной работы служит убеждение, что мир
представляет собой упорядоченную и познаваемую
сущность»17.
Объективность причинно-следственных связей и
возможность их отображения в теории — один из
центральных моментов в науке Нового времени, который особо
существен для нашего исследования: только
методология, исходящая из всеобщности причинно-следственных
отношений превращает гипотетическое высказывание в
гипотезу, как таковую.
Сфера науки и есть, таким образом, именно та сфера,
где гипотеза, достигая уровня научной гипотезы,
существует в адекватной себе форме. Поэтому именно в
контексте развития научного познания и возможно понять
гипотезу как особую форму движения познания,
проследить ее генезис и вычленить ее всеобщие характеристики.
При этом гипотеза, играя вполне определенную роль на
том или ином уровне развития науки, должна быть
понята в своей исторической конкретности. Последнее
предполагает обращение к истории науки и к анализу
отдельных аспектов развития ее методологии.
История развития физической науки достаточно
содержательна и может служить предметным основанием
рассмотрения генезиса гипотезы в науке. Анализ ряда
гипотез в физике, взятых в исторической
последовательности, позволит, как нам думается, вскрыть наиболее
существенные определенности гипотезы и приблизиться
к пониманию ее как всеобщей формы развития
познания.
Этот анализ мы начнем с галилеевского этапа
развития физики и постараемся связать его с содержанием
научного метода Галилея, рассматривая гипотезу в кок-
тексте этого метода. Обозначив взаимную связь
гипотезы и метода у Галилея, мы в дальнейшем исследовании
не будем столь подробно останавливаться на рассмотре-
17 Эйнштейн Л. Собр. научн. трудов. Т. 4. С. 142.
123

нии зависимости гипотезы от того или иного метода в
физике, а также от общекультурного «фона» развития
физики. Однако, следует помнить, что гипотеза
детерминируется уровнем познавательной культуры и изменяет
свой характер с развитием последней.
Галилей, как известно, большое внимание уделял
вопросам методологии науки. Уже в самом начале своей
деятельности, определяя предмет исследования, он
пишет: «Либо мы станем пытаться проникнуть во
внутреннюю и истинную сущность субстанций природы, либо
удовлетворимся познанием некоторых их эмпирических
признаков. Первую попытку я считаю напрасным и
тщетным усилием...»18. Означает ли такой подход отказ
от познания сущности явлений природы?
Именно так и понял Галилея Декарт: «Галилей, не
стараясь проникнуть в первые причины природы, искал
лишь объяснения некоторых действий и строил таким
образом без фундамента. Все сказанное им
относительно скорости тел, падающих в пустом пространстве,
лишено основания. Ему следовало бы прежде всего
определить природу тяжести...»19. Декарту, который
предпринял попытку очистить разум от заблуждений и который
считал единственно правильным научным методом
восхождение от абсолютной истины бытия мыслящего
человека, безусловно был чужд галилеевский подход к
науке. Декарт исходил из субстанции, доводя ее до
эмпирически данных явлений, Галилей же делал
предметом анализа как раз явления, не заботясь об их
субстанции.
Но это вовсе не означало, что Галилей только
областью явлений и ограничивал науку. «Напрасным и
тщетным усилием» Галилей назвал не стремление к
постижению сущности, а попытку познания сущности до
исследования явлений. Да, Галилей изучал эмпирически
конкретные явления, подчеркнуто отказываясь
измышлять что-либо о сущностях этих явлений, но не потому,
что оставлял сущность за порогом науки, а потому, что
постижение сущности связывал со знанием ее в
явлениях. Знание же явлений, считал Галилей, «может
послужить средством для достижения более глубокого
18 Цит. по: Васильев С. Предисловие ЦОлыики Л. История
научной литературы на новых языках. М.; Л., 1933. Т. 3. С. 17.
19 Цит. по: Розенбергер Ф. История физики. М.; Л., 1933. Ч. 2.
С. 128—129.
124

знания в других спорных вопросах естествознания»20.
Следовательно, Галилей не строит гипотез
относительно сущности процессов природы, считая это
«тщетным усилием». Но как же он познает явления? Галилей
исходит из «способности разума мысленно выделить
(курсив наш.— А. К., А. Н.) отдельные моменты
конкретного процесса или явления и затем представить их в
чистом виде...»21. В таком «элементарном» мысленном
выделении присутствует предварительное понимание
конкретного явления как целостного, такое выделение
уже предполагает некое знание существенного в
явлении, иначе как же осуществить это мысленное
выделение, ведь при этом обязательно надо абстрагироваться
от несущественного в явлении; эта операция еще более
необходима для представления явления в «чистом виде».
Итак, программа исследования Галилея такова:
1) мысленно выделить отдельные моменты явления,
2) представить их в чистом виде, 3) исследовать эти
моменты эмпирически. Какими же средствами, по
Галилею, эта программа могла быть осуществлена? Как
отмечает Л. Ольшки, таковыми для Галилея явились
эксперимент и математика: «Эксперимент — это
очищенный от всех ошибок и заблуждений опыт; математика с
ее объективными утверждениями должна занять место
логических умозаключений...»,— и далее: «То, что нельзя
выяснить и подтвердить с помощью эксперимента, то,
чего нельзя доказать или вычислить при помощи
математики, выходит за подлинные задачи науки»22.
Мы согласны в целом с немецким исследователем
творчества Галилея, отметим только, что Л. Ольшки
несколько преувеличивает значение математики для
него. Галилей действительно стремится к
математической строгости изложения (и это существенно новый
момент в развитии науки), многие закономерности
механических явлений он переводит на язык математики, и
все же математизация, скорее, потенция современной
Галилею науки, чем ее реальность. Л. Ольшки прав,
когда пишет, что «перенесение математических методов
мышления (курсив наш.— А. К., А. Я.) на исследование
20 Васильев С. Предисловие// Ольшки Л. История научной
литературы на новых языках. М.; Л. 1933. Т. 3. С. 17.
21 Там же. С. 15.
22 Ольшки Л. История научной литературы на новых языках.
М.; Л. 1933. Т. 3. С. 83.
125

явлений природы подняло и расширило сферу
познаваемости абсолютных истин...»23, но такое перенесение было
осуществлено лишь в постгалилеевскую эпоху, а у
Галилея присутствовало в зачаточном состоянии.
Помимо этого эксперимент и математика как
средства выполнения галилеевской научной программы не
обеспечивают осуществления первого ее пункта —
мысленного выделения отдельных моментов явления. Мы
уже говорили, почему этого не может осуществить
математика. Что же касается эксперимента, то
«экспериментальные методы, которыми располагал Галилей, были
столь несовершенны, что только с помощью чистого
мышления можно было свести их в единое целое»24.
Что же получается? Сначала мы утверждали, что
эксперимент и математика — исследовательские
средства Галилея, а теперь мы отказываемся признать их
действенными. Не ясно также, какими средствами возможно
«мысленное выделение отдельных моментов явления»?
Здесь мы подошли к реальным и глубоким
противоречиям научной концепции Галилея, которые имеют тот же
смысл, на который указывал В. С. Библер в своем
анализе «галилеевского понимания исходных начал
истинного необходимого познания», когда, с одной стороны,
Галилей в качестве таких начал рассматривал «природу,
чувство, опыт», а с другой—«разум, зрение очами
разума, разумную память об истинном знании»25.
Основной смысл глубоких (диалектических)
противоречий галилеевской научной концепции состоит в
попытке примирить эмпирически-конкретную реальность,
единичность налично-данного как исходного момента
механики Галилея с глобальным, всеобщим характером тех
природных процессов, которые только посредством этой
налично-данной единичности нам и даны. Последующее
развитие диалектической мысли разрешило это
противоречие в особенном как единстве всеобщего и единичного,
но логика Галилея еще не ведала путей к разрешению
его. Вот и возникла чудовищная, громоздкая,
полиморфная логика доказательств Галилея, которую не просто
даже и обнаружить, не то что двигаться по ней.
Но такая форма логического освоения действительно-
23 Там же. С. 241.
24 Эйнштейн А. Собр. научн. трудов. Т. 4. С. 342.
25 Библер Б. С. Галилей и логика мышления Нового времени//
//Механика и цивилизация XVII—XIX вв. М., 1979. С. 455.
126

сти имеет историческое оправдание — в «Диалогах» и
«Беседах» Галилей не только исследовал механические
закономерности, он вырабатывал логические основания
науки Нового времени, он создавал логику нового
мышления. Если участники диалогов начинали их как
представители различных стилей мышления, то в ходе бесед
они обретали, а вместе с ними и читатели, новую логику,
вырабатывали новый стиль мышления.
Что касается конкретного разрешения отмеченного
противоречия всеобщего и единичного, то Галилей
разрешил его созданием так называемого
идеализированного объекта, который мог быть соотнесен с единичными
проявлениями всеобщего содержания, за ним стоящего.
Идеализированный объект насквозь гипотетичен — это
идея, обретшая форму. Вот откуда антиномичность
исходных начал Галилея (природа — разум):
идеализированный объект замещает реальный и происходит от
него — первичен опыт, но действия с
идеализированными объектами предшествуют пониманию действий с
реальными объектами — это и есть «зрение очами
разума, диктат разума».
Но стоило Галилею ввести идеализированный объект,
как тотчас же реальный эксперимент оказался заменен
экспериментом мысленным. Так же как реальный объект
преобразуется в идеализированный, так и реальный
эксперимент превращается в мысленный. Нам теперь ясно,
что в сфере мысленного эксперимента с
идеализированным объектом осуществляется снятие конечности
ограниченного опыта и превращение его во всеобщую
закономерность, т. е. имеет место процесс, в котором, как
говорил Галилей, коперниканцы «произвели такое
насилие над собственными чувствами, что смогли предпочесть
то, что было продиктовано им разумом, явно
противоречившим показаниям чувственного опыта...»26. Вот откуда
ощущение, что Галилей не выходит из круга
теоретических рассуждений, мысленных экспериментов и т. п.— он
предварительно создал этот мыслимый мир из
существующего.
Гипотеза играет громадную роль как в создании
такого мира, так и в изучении его. Процесс воссоздания
реального мира в мыслимом предполагает определенную
26 Галилей Г. Избранные труды в двух томах. М., 1964. Т. 1.
С. 423.
127

мировоззренческую и методологическую концепцию. Это
признание реальности мира, его объективности; это
возможность изучения мира; это способность человека к
такому изучению. Из этих предпосылок исходит
методология науки Нового времени, таков подход и Галилея.
Галилей не строит догадок о первых причинах,
сущности явлений, ибо понимает, что наука его времени не
в силах научно что-либо здесь доказать. «Мне
думается,— говорит Сальвиати,— что сейчас неподходящее
время для занятий вопросом о причинах ускорения
естественного движения тел...»27. Гипотеза Галилея не
носит глобального характера (имеется в виду гипотеза
в механике в отличие от методологической гипотезы),
она всегда включается в состав мысленного
эксперимента, она организует содержание его. Галилей зачастую
выстраивает гипотезу за гипотезой (как в беседе о виде
мира из глубокого колодца), конструируя из этих
гипотез мысленный эксперимент, и лишь опосредствованно,
косвенно сравнивает его результаты с имеющимися
данными.
Синтетический характер мысленных экспериментов
Галилея, когда в них сочетаются элементы эмпирии и
теории, накладывает свой отпечаток и на содержание
гипотезы. В ней также есть экспериментальные и
теоретические (последние часто имеют характер догадок,
аналогий и т. д.) аспекты. Гипотеза Галилея глубоко
синтетична, она же и аморфна. Как правило, гипотеза
потенциально богаче ее конкретных следствий; многое
из содержания гипотезы остается Галилеем
нераскрытым, неразвитым. Это понятно: экспликация гипотезы
требует развитого предметного содержания и
устоявшихся теоретических приемов — всего этого еще нет в
механике Галилея. По тем же причинам гипотезы, как
правило, не развертываются в теоретические схемы, не
развиваются в теории. Таков статус гипотез у Галилея.
Дальнейшее развитие физического познания
приводит к обогащению всех форм, в которых это познание
движется; гипотеза не остается вне этого процесса.
Ньютоновский этап развития механики характерен во
многих отношениях. Само название основной работы
Ньютона—«Математические начала натуральной
философии»— очень характерно. Уже в нем можно увидеть
27 Там же. Т. 2. С. 243.
128

попытку Ньютона рассмотреть начала —«два, три общих
принципа движения, выведенных из явлений»,—
натуральной, т. е. ограниченной опытом и наблюдениями
философии строго математически (наподобие
геометрических построений). Идеал науки Нового времени —
количественное описание разнокачественных явлений
природы — находит у Ньютона дальнейшее (в сравнении
с Галилеем) развитие. Эти «два, три принципа»,
положенные в основу всей механики Ньютона, очень
интересны в логическом отношении. Их анализ многое
проясняет в методологии Ньютона и в понимании ньютоновской
гипотезы. Эти принципы Ньютона подобны аксиомам
геометрии: они происходят из опыта, являются
обобщением опыта; логическое же их обоснование может и
отсутствовать. Здесь Ньютон близок к научному методу
Бэкона, к его индуктивному обобщению фактов. Но
Ньютон ошибался, полагая, что общие принципы могут
быть выведены непосредственно из явлений, взятых как
факты опыта. Во всяком обобщении есть идеальный
момент, момент неустранимой гипотетичности. И
оказывается, что ньютонов метод принципов не столь «строг»
и не опирается только на явления, но имманентно
гипотетичен.
Здесь мы подходим к вопросу, по которому имеется
большая литература,— отношение Ньютона к гипотезе.
«Главная обязанность натуральной философии,— пишет
он,— делать заключения из явлений, не измышляя
гипотез, и выводить причины из действий до тех пор, пока мы
не придем к самой первой причине...»28. Итак, главное —
не измышлять гипотез, а делать заключения из явлений.
Но гипотеза как раз и есть форма такого заключения,
причем форма принципиально необходимая, так как
явление хотя и обладает истиной непосредственного
бытия, однако для своего теоретического воспроизведения
требует выхода за границы непосредственного, что и
осуществляется уже в сфере теоретического
исследования.
Но что такое гипотеза по Ньютону? «Все, что не
выводится из явлений, должно называться гипотезою,
гипотезам же метафизическим, физическим,
механическим, скрытым свойствам, не место в экспериментальной
28 Ньютон И. Оптика. М., 1954. С. 280.
9-140 129

философии»29. В пятом неопубликованном «Правиле
философских умозаключений» Ньютон уточняет: «Все
то, что не проистекает из самих вещей, либо через
посредство внешних чувств, либо через восприятие
размышлений, должно рассматриваться как гипотезы»30.
В письме к иезуиту Пардису Ньютон утверждает: «Ведь
самым лучшим и надежным методом в исследовании
природы служит прежде всего открытие и установление
опытами свойств этих явлений, а гипотезы относительно
их (т. е. явлений.— А. К., А. Н.) возникновения можно
отложить на второй план. Эти гипотезы должны
подчиняться природе явлений, а не пытаться подчинять ее
себе, минуя опытные доказательства»31.
Эти программные заявления Ньютона позволяют
сделать вывод, что Ньютон вполне допускал гипотезу, но
только как «восприятие размышлений», посредством
которых мы восходим к «вещам»; здесь «гипотезы
должны подчиняться природе явлений, а не подчинять ее
себе». Но при этом «в противоположность ряду опытов
не следует измышлять на авось каких-либо бредней»32.
И «знаменитое hypotheses non fingo Ньютона означало
не отказ от гипотезы вообще, а единственно отказ от
фиктивной гипотезы, т. е. от фикции»33.
Итак, казалось бы, все ясно. Ньютон был не против
гипотез (его «Оптика» полна ими), но гипотез,
удовлетворяющих требованиям научности. Согласно ему,
гипотезы должны быть выведены из явлений или из
размышлений над явлениями и обладать опытной
достоверностью. Но ведь это вполне распространенное понимание
гипотезы. Против чего же восставал Ньютон? Вряд ли
весь его пафос сводился к борьбе за чистоту термина.
Можно попытаться объяснить негативное отношение
Ньютона к «гипотезам» как «скрытым свойствам».
Наконец, можно объяснить эту неприязнь желанием проти-
29 Ньютон И. Математические начала натуральной философии//
Крылов Л. Н. Собр. трудов. М.; Л., 1936. Т. 7. С. 662.
30 Цит. по: Койре А. Очерки истории философской мысли. М.,
1985. С. 244.
31 Цит. по: Вавилов С. И. Исаак Ньютон//Он же. Собр. соч.
М., 1956. Т. 3. С. 344.
32 Ньютон И. Математические начала натуральной философии//
Известия Николаевской морской академии. Петроград, 1916. Вып. 5.
С. 450.
33 Спекторский Е. Проблема социальной физики в XVII
столетии. Киев, 1917. Т. 2. С. 182.
130

вопоставить свою «натуральную философию» как
истинную науку иным, не столь строгим научным концепциям
(и в механике, и в оптике), которые построены на
произвольных предположениях, никак не подтвержденных
опытом во времена Ньютона (например, волновая
механика Гюйгенса). Это не лишено оснований. Но мы хотели
бы обратить внимание на один аспект мировоззрения
Ньютона и именно с ним связать его критику гипотез.
Ньютон был, как известно, глубоко религиозным
человеком. Идея первого толчка (однократного, но
глобального участия Бога в устроении природы) позволяла
ему изучать природу как объективно данную, как
развивающуюся по своим собственным законам, ибо творец,
создав ее, более не вмешивался в ход вещей. И в этом
Ньютон кардинальным образом противостоит Декарту
с его идеей непрерывного творения. Поэтому Ньютон так
настойчив в требовании соответствия теоретических
положений опыту, ведь явления сохраняют, несут в себе
законы первотолчка, и их-то и надо изучать, в них
истина. Измена явлениям, которую Ньютон видит в
«произвольных предположениях», есть измена истине,
данной в явлениях, а следовательно, и отказ от
возможности познать природу в ее адекватности. Если же,
выдвигая какое-либо предположение, мы не изменяем
явлениям, но следуем им, то такая гипотеза вполне
допустима. И «он действительно выдвигал гипотезы,—
пишет Н. Хенсон в статье «Гипотезы измышляю»,— да
так, как мало кто из ученых был способен это сделать.
Он был одним из величайших гигантов среди не столь
уж многочисленного отряда изобретателей гипотез. Но
он действительно не измышлял гипотез (т. е.
безосновательных спекуляций и непроверяемых мнений)»34.
В некотором отношении мы можем отождествить
Ньютона, «не измышляющего гипотез», не относящихся
к явлениям, и Галилея, «не пытающегося проникнуть в
истинную сущность субстанций» и удовлетворяющегося
«знанием некоторых их эмпирических признаков». Они
оба убеждены, что познание явлений ведет к знанию
сущности, и постигают сущность посредством изучения
явлений. Только в этих пределах и применима для них
гипотеза.
Разработка адекватного предмету механики матема-
34 Цит. по: Современные историко-научные исследования:
(Ньютон). М, 1984. С. 130.
131

тического формализма позволила Ньютону представить
механику как стройную систему знания, в которой
законы механики имели точное количественное выражение.
Тем самым Ньютон завершил построение механики, свел
воедино самые различные (как казалось до него) в
качественном отношении механические процессы природы.
Его системой были «порабощены» отдельные
теоретические схемы, покоящиеся на иных принципах, в том числе
имеющие в основании «произвольные предположения».
Механика Ньютона обрела статус классической теории.
И вот с этого-то момента гипотеза выступает в
привычных для нас формах: в дальнейшем гипотеза
преимущественно понимается как необходимый момент
развития знания, разрешающий противоречие между новой
эмпирией и старой теорией. Так как до механики
Ньютона не существовало физической теории (в современном
ее понимании), то и гипотезы в вышеотмеченном смысле
быть не могло. У Ньютона же гипотеза играла роль,
скорее, организующего начала, позволяющего
теоретически отобразить некоторую область явлений природы.
Электрические и магнитные явления длительное
время осваивались в контексте механической
интерпретации всех процессов природы. Этому способствовали
два обстоятельства. Первое — слишком буквальное,
формальное понимание единства мира, при котором
вследствие единства материального мира вся материя может
существовать только в форме тела, вещества; механика
в этом случае описывает такой мир полностью. Второе —
явления электромагнетизма исторически выступали как
разрозненные, несвязанные; отдельные группы таких
явлений значительно легче было объединить с тем или
иным механическим процессом, чем увидеть нечто общее,
(что позволило бы выделить электромагнитные явления в
самостоятельную сферу, в единую предметную область.
Это последнее обстоятельство не должно нас удивлять,
ибо увидеть целое в беспорядочно зафиксированных
единичных явлениях и есть цель науки, и достигается
рна на достаточно развитых уровнях познания,
связанных с теоретическим отображением действительности.
/В основу своего учения Фарадей положил понятие
деформации среды вокруг электрического заряда. Таким
же образом деформирует у него среду и магнит. В связи
с этим он развил представление о магнитных свойствах
силовых линий как о линиях, по направлению которых
1.32

действуют магнитные силы на тело, помещенное в
область вблизи магнита. В докладе «Гипотезы о
магнетизме» Фарадей останавливается на трех следующих
наиболее значительных гипотезах, объясняющих
электромагнитные явления (обратим внимание — Фарадей
говорит об объяснительной функции гипотезы): «первая
гипотеза эфира..., затем имеется гипотеза двух
магнитных жидкостей..., наконец, есть гипотеза Ампера,
которая предполагает существование электрических токов
вокруг частиц магнита»35.
Гипотезы эти сформулированы в новых,
немеханических понятиях, но характер связи данных понятий
прежний, механический. Следует, однако, обратить
внимание именно на новизну понятий. В понятиях науки как
идеальных формах, в которых отображается реальное
движение предметного содержания той или иной
области исследования, необходимым и объективным образом
фиксируется содержание предмета. Поэтому все стрем-
ления физиков сблизить понятия электромагнетизма с
механическими, растворить первые во вторых — что
отвечало бы стремлению свести электромагнетизм к
механике — не могли увенчаться успехом.
Из трех высказанных гипотез Фарадей тяготеет к
первой, но уточняет: «Моя гипотеза принимает магнит
за центр действия, окруженный силовыми линиями ...она
рассматривает эти линии как физические линии
силы...»36. Коль скоро в области вокруг магнита на тело
действуют реальные силы (а не фиктивные, не условные
силовые линии), то вблизи магнита, следовательно,
возникает некая деформация, которая и приводит к
образованию этих сил. Таким образом, Фарадей неявно
сформулировал концепцию поля. Вспомним, что физика до
Фарадея знала взаимодействие только соприкасающихся
тел (и даже теория тяготения Ньютона, которая сейчас
понимается как полевая, исходила отнюдь не из полевой
концепции). Поэтому представление о некой среде, в
которой распространяется взаимодействие (и не
фиктивной среде, к которой прибегал уже и Френель, а вполне
реальной), явилось результатом смелой научной
фантазии Фарадея.
Фантазия вообще чрезвычайно существенна в про-
35 Фарадей М. Экспериментальные исследования по
электричеству. М., 1959. Т. 3. С. 720.
36 Там же.
133

цессе выдвижения гипотез. Способность увидеть границы
прежнего способа объяснения явления, понять, что этот
способ тождествен только вполне определенной группе
явлений и теряет смысл вне ее, совершенно необходима
для исследователя. Она вынуждает его выходить за
границы прежнего способа описания и изобретать новые
методы теоретического освоения процесса природы.
В этом процессе велика роль воображения. Ведь
представить себе некую среду в виде упругого тела, в
котором распространяется силовое действие, а затем
устранить это упругое тело и оставить только его образ,
играющий ту же роль, что и само тело,— а именно так
поступил Фарадей — нелегко. Творческое, продуктивное
воображение, материалистически понятое, и означает
способность человека идеально воспроизводить движение
предмета в его существенных характеристиках. Эта
способность есть результат и условие деятельностного
освоения мира человеком; отсюда воображение не есгь
некая изначально данная, неизменная способность к
произвольному (и однако почему-то совпадающему с
опытом) конструированию теории предмета. Способность
воображения исторически развивается, имеет
устоявшиеся стереотипы в пределах различных культур,
преодолевает их с развитием деятельности и т. д.
История физики может быть представлена как
непрерывное преодоление воображением ученых
ограниченного понимания физических явлений и процессов. При этом
воображение нередко мистифицируется, выдается за
что-то никак не связанное с практикой науки, с логикой
ее развития. Кант, много занимавшийся вопросами
продуктивного воображения, предостерегал от попыток
представить разум, способным к чисто категориальному
(т. е. априорному у него) освоению мира. Вне опыта
«они (понятия разума.— А. К., А. Н.) суть пустые
порождения мысли, возможность которых недоказуема и
которые поэтому не могут быть положены в основу
объяснения действительных явлений посредством
гипотез»37. Воображение имеет в качестве своего основания
практику человека и развивается сообразно ее развитию.
Фарадей выдвинул некий прообраз понятия
электромагнитного поля, казалось бы, совершенно неожиданно.
Но более внимательный взгляд позволяет увидеть, чго
37 Кант И. Соч. в шести томах. М., 1964. Т. 3. С. 638.
134

Фарадей (в контексте своей задачи — ив этом его
заслуга) «подсмотрел» этот образ у Ньютона. На Фара-
дея, по его признанию, огромное влияние оказало
«твердое убеждение, высказанное сэром Исааком Ньютоном,
что нельзя возложить и на тяготение передачу действия
на расстоянии без всякого посредствующего агента,
удовлетворяющего (и это особенно важно для Фара-
дея.— А. К., А. Я.) условиям физической силовой
линии»38. Вот этот-то «посредствующий агент» и есть
электромагнитное поле. Тем самым концепция среды,
передающей взаимодействие, существовала и до Фара-
дея, но, скорее, как возможность, как потенция. И
только новая предметность — явления электродинамики —
позволила актуализировать эту потенцию, так как
оказалось, что содержание новой предметной области имеет
в концепции поля свою адекватную форму.
И сама гипотеза электромагнитного поля явилась
результатом развития целого ряда сложносопряженных
гипотез относительно этой предметной области. Поэтому,
признавая эту гипотезу основной и с ее развитием
связывая возникновение теории электромагнитного поля,
следует помнить, что исторически она сосуществовала с
большим числом иных гипотез. Мы увидим ниже, что
такое обилие последних связано с неадекватностью
отображения преимущественно средствами механики
уже принципиально новой предметной области —
явлений электромагнетизма. «Можно полагать,— писал
Фарадей,— что большое разнообразие таких гипотез и их
быстрая смена служат доказательством, скорее,
слабости, чем силы в этой области физической науки»,— и
поэтому,—«надо приветствовать ту сдержанность умов,
которая отводит гипотезе подобающее ей место и готова
отбросить ее, если она перестает быть
удовлетворительной»39. Гипотеза электромагнитного поля синтезировала
в себе отдельные положения многих гипотез и
превратилась в теорию электромагнитного поля, но уже в трудах
Максвелла.
Максвелл (а с ним и Бетти, и Риман, и Герц)
продолжает попытки придать целостный характер всей
совокупности электромагнитных явлений. И если
Фарадей, не владея математическими приемами, исследовал
38 Фарадей М. Экспериментальные исследования по
электричеству. С. 724.
39 Там же. С. 718.
135

эти процессы на качественном уровне, то Максвелл
сознательно ищет математический формализм,
удовлетворяющий содержанию явлений. Максвелл использовал
метод, который позже был назван методом
математической гипотезы и который состоит в экстраполяции
математического аппарата из одной предметной области на
смежную с ней40. Вопрос правомерности такого приема
решается соответствием его результата опыту. В
методологическом отношении интересны вопросы
адекватности привнесенного математического формализма новой
предметной области и предела аналогий, к которым при
этом методе обращаются исследователи. «Все аналогии
такого рода,— писал Максвелл,— основаны на
значительно более глубоких принципах...»41. И если бы
имелась некая таблица соответствия математических
аппаратов отдельным областям явлений, прогресс науки, по
Максвеллу, мог быть более значительным.
Мы уже отмечали, что аналогия является методом,
исторически предшествующим научной гипотезе,
поэтому аналогия очень часто выступает первоначальным
этапом процесса выдвижения гипотезы и ее
дальнейшего развития. Наиболее характерно это для
математической гипотезы.
По причинам, о которых мы говорили выше,
электромагнитные явления исследовались с помощью
механических аналогий. Так, Фарадей воспринимал область
вокруг магнита «как состояния механического
натяжения среды... подобно (курсив наш.— Л. /С, А. Н.)
состояниям натяжения в упруго-растянутом теле»42. Максвелл
же использовал представления о несжимаемой
жидкости (аналог магнитным силовым линиям). Для лучшего
понимания характера аналогии как формы развития
физических знаний обратимся к разъяснениям
Максвелла но этому поводу. «Субстанции, о которой здесь идет
речь, не должно приписывать ни одного свойства
действительной жидкости, кроме способности к движению и
сопротивлению сжатию. На эту субстанцию не следует
смотреть так же, как на гипотетическую жидкость в
смысле, который допускался старыми теориями для объ-
40 О методе математической гипотезы см.: Вавилов С. И. Собр.
соч. М., 1956. Т. 3. С. 79. Кузнецов И. В. О математической гипоте-
зе//Вопросы философии. 1962. № 10. С. 82—93.
41 Максвелл Дж. Статьи и речи. М., 1968. С. 38.
42 Эйнштейн Л. Собр. науч. трудов. Т. 4. С. 232.
136

яснения явлений. Она представляет собой
исключительно совокупность фиктивных свойств, составленную с
целью представить некоторые теоремы чистой
математики в форме, более наглядной и с большей легкостью
применимой к физическим задачам, чем форма,
использующая чисто алгебраические символы»43.
В этой механической аналогии поражает ее, на
первый взгляд, полная бессмысленность: казалось бы, коль
скоро мы прибегаем к аналогии с жидкостью, то это
должно быть оправдано соответствием жидкости новому
предмету исследования, а здесь жидкость эта
—«совокупность фиктивных свойств». Но тут-то и вскрывается
содержательная проблема аналогии и гипотезы вообще.
Новая предметная область исследования потому и
является новой, что ученый не знает ее объективных законов,
эта область не задана исследователю как некоторая
целостность, как единство многообразного, она
«рассыпана» перед ним, и только контуры намечают путь к ее
освоению. Поэтому попытка представить новый предмет
как в некотором отношении подобный прежнему, уже
известному является единственно возможным способом
постижения нового предмета. При этом, как правило,
создается некоторая приближенная модель, которая
соответствует тем немногим, на первых порах, требованиям
новой предметности, и характеристики этой модели
рассматриваются по аналогии с уже известными свойствами
прежнего предмета. Следующим этапом исследования
является наделение этой аналогии свойствами нового
предмета — и вот здесь и образуются познавательные
монстры того свойства, о которых говорит Максвелл.
Это уже и не прежний предмет, и еще не новый
предмет— это «совокупность фиктивных свойств». Но чго
всего удивительней, так это то, что именно эти монстры
и являются точками роста нового знания. Эти в
некотором отношении идеальные объекты способны к любым
деформациям, к которым их вынуждают новые факты,
новые знания об изучаемом предмете. Они обрастают
новыми характеристиками, свойствами и, предельно
аморфные вначале, обретают вполне конкретное
содержание, превращаясь в теоретическое отображение
нового предмета, в новую теорию. Рассмотрим некоторые
аспекты этого процесса.
43 Максвелл Дж. Избранные сочинения но теории
электромагнитного поля. М., 1954. С. 18.
137

Тем математическим формализмом, который был
заимствован из механики, стали для области
электромагнитных явлений уравнения механики сплошных сред
и гидродинамики. Метод математической гипотезы
предполагает «использование математических структур и
понятий уже сложившихся теорий в качестве средств для
построения новой теории»44. И соответственно этому
методу вместо математических символов, имеющих
механический характер, следует, сохраняя общий вид
уравнений, подставить символы, отображающие явления
электромагнетизма. Так и поступает Максвелл. Но
«немеханический характер физического содержания
электродинамики становится очевидным, как только
Максвелл начинает применять этот метод»45. Очевидным
становится, однако, только немеханический характер
нового предметного содержания; что же касается
правомерности заимствованных уравнений, то она не
подвергается сомнению.
В уравнения подставляются члены, выражающие
новые для механики понятия: заряд, электрический ток,
диэлектрическая проницаемость среды и т. д. Уравнения
механики сплошных сред получают новое предметное
содержание, сохраняя прежнюю форму. Но впоследствии
изменяется и форма уравнений: скаляры заменяются
векторами и тензорами и т. п. Результаты решений этих
уравнений требуют содержательной интерпретации,
должны быть поставлены в контекст новой
действительности. Здесь физика впервые столкнулась с
неоднозначностью интерпретаций, с образованием сложных
понятий, совсем не поддающихся интерпретации.
Но нас интересуют, в первую очередь, аспекты
развития знания, связанные с гипотезой. Обнаружилось,
что, несмотря на во многом формальный характер
развития концепции Максвелла средствами математической
гипотезы, предметное содержание электромагнитных
явлений удерживается внешними этому предмету
уравнениями (следует иметь в виду, что и сами уравнения
изменились). Здесь не место подробнее рассматривать
этот аспект, лишь отметим, что Максвелл в ряде работ
специально исследовал предметное происхождение поня-
44 Стенин В. С. Диалектика генезиса и функционирования
научной теории//Вопросы философии. 1984. № 3. С. 34.
45 Кузнецов В. Г. Развитие физических идей от Галилея до
Эйнштейна. М., 1966. С. 305.
138

тий электродинамики и условия их развития. Мы же
обратим внимание на соответствие понятийного
аппарата гипотезы и понятийного строя теории, развитой из
этой гипотезы. В самом деле, «если гипотеза и теория
относятся к одному и тому же фрагменту
действительности, т. е. имеют одно и то же объективное содержание, го
они необходимо должны согласовываться между собой
и в своем понятийном аппарате»46.
Теория электромагнитного поля оперирует теми же
понятиями, в каких были сформулированы гипотезы Фа-
радея, Герца, Римана, Гаусса, Максвелла, приведшие к
этой теории. Следовательно, можно утверждать, что в
гипотезе было верно схвачено содержание предмета, на
который она направлена. И развитие гипотезы в теорию
(а такое развитие и есть развитие понятий, в
абстрактной форме присутствующих в гипотезе, до определенного
уровня конкретности их в теории) подтверждает это
предположение.
Это обстоятельство остается вне поля зрения
философов и методологов науки, считающих гипотезу
полезным, но искусственным приспособлением, хотя и
двигающим науку вперед, но не имеющим никакого отношения
к объективному содержанию предмета науки47. Однако
преемственность понятийного строя гипотезы и теории,
а также соответствие этих понятий объективной
действительности, выражающееся в адекватности описания
теорией своего предмета, убедительно опровергает такое
понимание гипотезы.
Отмеченное соответствие является общим для
научных гипотез самого разного уровня, но особо оно
характерно для наиболее значительных, глобальных гипотез,
которые впоследствии эксплицируются в теории. Это и
понятно, ведь формирование таких гипотез «всегда
связано с установлением существенных связей между
исследуемыми явлениями и образованием новых
теоретических понятий»48.
46 Режабек Е. #. Некоторые вопросы теории гипотезы.
Ростов-на-Дону, 1968. С. 19.
47 «...Наши гипотезы,— пишет, например, Дюгем,— вовсе не
являются допущениями касательно самой природы материальных
вещей» (Дюгем П. Физическая теория: Ее цель и строение. СПб.,
1910. С. 262).
48 Рузавин Г. И. Диалектика развития познания от гипотезы к
теории//Материалистическая диалектика как общая теория
развития: Диалектика развития научного знания. М., 1982. С. 326.
139

С соответствием гипотезы объективному содержанию
своей конкретности связан и другой интересный аспект
гипотетической формы развития знания. Метод
математической гипотезы посредством математического
формализма некоторым образом совмещает разные
предметные области. Допустимо ли такое соотнесение, и как
разрешается противоречие между математическим
аппаратом, развитым на основе старого предмета, и
содержанием исследуемой группы явлений, образующей новую
предметность? Если предметные области близки, то
особых проблем здесь нет, однако, когда они так отстоят
друг от друга, как механика и электромагнетизм, то
характер математической гипотезы усложняется.
Вообще вся познавательная ситуация в
электродинамике максвелловского периода была предельно
обострена. Механика, до сих пор демонстрировавшая
преимущества своих принципов, основ, всей методологии (что и
позволяло сводить к механическому основанию
практически всю совокупность физических явлений), с большим
трудом объясняла явления электромагнетизма и
испытывала все возрастающие трудности по мере углубления
в сущность этих явлений. В такой ситуации Максвелл
превратил механические основания своей концепции в
динамическую конструкцию, не сводимую ни к какой
конкретной механической системе или механической
интерпретации. Здесь монстры, о которых мы говорили
выше, принимают чудовищные размеры; обращает на
себя внимание их условность и искусственность.
Причиной же, порождающей эти сложные гипотетические
конструкции, явилась принципиальная несводимость
сущности электродинамических явлений к механике. А именно
попытки такого сведения и вынуждали Максвелла
оперировать механическими моделями, так как физика еще не
имела иной методологии, кроме механической.
Искусственность объяснения электродинамических явлений мз-
ханическими моделями была вызвана противоречием
сущности этих новых явлений их механическим
интерпретациям.
Прорыв к пониманию этих явлений в их целостности
осуществляется гипотезой об электромагнитном поле как
субстанции электромагнетизма. Таким образом,
гипотеза предстает как разрешение противоречия нового
содержания и старой, уже не адекватной ему формы. Но
такова только форма, в которой гипотеза обнаруживает
140

себя, ее основания лежат значительно глубже.
«Гипотеза о новой сущности объективно детерминирована
конкретным содержанием предметного противоречия,
возникшего и развившегося в старой теории...»49. Поэтому
лежащее на поверхности противоречие между
механической формой описания явлений электродинамики и их
содержанием есть не более чем форма, в которой
выступают противоречия предметного движения собственно
электромагнетизма. Гипотеза и есть способ выражения
именно этого глубоко содержательного противоречия,
однако ее форма не может соответствовать такому
содержанию, так как еще не развит понятийный аппарат,
который бы мог отображать противоречия нового
предмета. Поэтому гипотеза и предстает в форме внешнего
противоречия.
Ученый же осознает эту ситуацию как общую
проблему познания новых явлений. Отобразить сущность
нового предмета, выявить закономерности новой
предметной области — вот содержание данной проблемы.
Она выступает как задача его деятельности. Тем самым
деятельность познания находит цель в разрешении
проблемы. Ряд исследователей вполне справедливо считают
проблему исходным пунктом гипотезы. Последняя
выдвигается для разрешения рассмотренного нами
противоречия, имеющего форму проблемы.
Содержание проблемы не совпадает с ее объектным
содержанием, не сводится только к объекту,
являющемуся ее предметом. Проблема как задача предполагает
активное участие субъекта в ее формировании. Уже на
стадии формирования проблемы определяются ее
предметная область, возможные направления разрешения
проблемы и даже отдельные способы такого разрешения.
Но самое удивительное, что сформулированная
проблема уже содержит в себе свое решение, конечно же,
отнюдь не в явном виде. Здесь следует подчеркнуть, что
грамотно сформулированная проблема есть некоторая
целостность, а содержание проблемы, средства ее
разрешения, контуры самого решения — все это моменты
этой целостности. Поэтому решение проблемы
имплицитным образом присутствует в адекватно поставленной
проблеме. Гипотеза и выступает формой экспликации
такого решения и потому может быть понята только в
49 Арсеньев А. С. Переход от старой теории к новой как
превращение понятия//Анализ развивающегося понятия. М., 1967. С. 215.
141

контексте проблемы как в известной мере
предшествующего ей момента в едином процессе познания.
Максвелл сформулировал свою проблему так: найти
единое основание всем явлениям электродинамики, из
которого эти явления получали бы полное объяснение,
причем данное основание должно иметь механическую
интерпретацию. Эту проблему Максвелл превратил в
программу. Трудности механического описания нового
предмета, которых мы уже касались, есть лишь
результат реализации этой программы.
Итак, в результате огромной работы Максвелл сумел
выразить практически все электромагнитные явления
средствами механики, правда, с помощью громоздких и
искусственных конструкций. Но различные группы
явлений при этом были представлены совершенно
различными механическими интерпретациями. Их единства
достигнуть не удавалось, а ведь именно выявление такого
единства и было задачей Максвелла. И здесь идея
Гаусса о том, что все электродинамические взаимодействия
должны быть рассмотрены как протекающие во времени,
привела Максвелла к концепции поля. «Мы не в
состоянии,— пишет Максвелл,— понимать распространение во
времени иначе, как только двумя способами: или как
полет материальной субстанции через пространство, или
как распространение состояния движения или
напряжений в среде, уже существующей в пространстве»50.
И вот эта-то субстанция-среда и явилась тем единым
основанием, в котором все электромагнитные явления
обрели свое единство. Но Максвелл достаточно долго
искал такое основание для того, чтобы понять его
только лишь как субстрат. В понятии субстанции-среды он
увидел новый для физики (и всего естествознания)
принцип организации явлений (не механическое мгновенное
взаимодействие на расстоянии, но электромагнитное,
положенное во времени, взаимодействие полей), который
лег в основание новой физики, значительно расширив
тем самым ее методологию. Максвелл сформулировал
его так: «Каким бы способом энергия не передавалась от
одного тела к другому во времени, должна быть среда
или субстанция, в которой энергия существует после
того, как она оставила одно тело и еще не достигла дру-
50 Максвелл Дж. Избранные сочинения по теории
электромагнитного поля. М., 1954. С. 631.
142

того... И если мы примем эту среду в качестве гипотезы,
я считаю, что она должна занимать выдающееся место в
наших исследованиях и что нам следовало бы
попытаться сконструировать рациональное представление о всех
деталях ее действия»51. После того как была
сформулирована эта гипотеза о субстанции-среде, превращение
гипотезы в теорию электромагнитного поля явилось не
более, чем ее экспликацией, или, по терминологии
Максвелла, «конструированием рационального представления
о всех деталях ее действия».
Гипотеза Максвелла одна из крупнейших в физике.
Ее итогом явилась не только теория электромагнитного
поля, но и глобальная концепция полевого
взаимодействия. Более того, она способствовала трансформации
научной картины мира от механической к
электродинамической. По методологическим последствиям эта
гипотеза не имеет себе равных в физике.
Теория электромагнитного поля Максвелла легла в
основу полевой концепции материи. Теперь все новые
факты физики стали осмысливаться в понятиях поля.
Произошла переориентация мышления ученых: если
ранее все многообразие явлений сводилось к
дискретному описанию средствами механики, то с созданием
полевой концепции все явления стали получать
определенность в континуальном смысле.
Гипотеза, как и другие формы развития научного
познания, определяется доминирующей картиной мира
как целым, в контексте которого она и получает
определенность. Требования к содержанию научной гипотезы,
критерии ее истинности, эвристическая ценность и даже
принципиальная возможность гипотезы в пределах
данного периода развития науки — все это определяется
господствующей научной концепцией. Физика, открыв
для себя полевую форму материи, именно с этой формой
связала идеалы научности; теперь всякая физическая
гипотеза должна была исходить из полевой концепции
как своего основания.
Такова гипотеза Лоренца, в которой делалась
попытка сохранить концепцию эфира после известных опытов
Майкельсона—Морли, экспериментально не
подтвердивших наличие эфира, увлекаемого движением Земли.
Лоренц предположил, что ожидаемого эффекта не было,
51 Там же. С. ^
143

потому что скорость света различна в системах,
движущихся относительно друг друга и что последнее не может
наблюдаться вследствие сокращения тел в направлении
их движения. Затем он вывел формулу этого
сокращения и тем самым «спас» концепцию эфира. Гипотеза
Лоренца (подобное предположение сделал и
Фитцджеральд) интересна как пример ложного предположения,
которое, однако, исходит из истинных
экспериментальных посылок, и вполне удовлетворительна в
теоретическом отношении. Более того, если бы можно было
осуществить ее экспериментальную проверку (например,
того, существует ли факт сокращения тел в направлении
их движения), то оказалось бы, что эта гипотеза была
бы подтверждена и экспериментально.
Мы должны констатировать, что ставшее
традиционным понимание научной гипотезы как достоверного
предположения, способного развиться в научную теорию,
экспериментальные следствия из которой
подтверждают или опровергают гипотезу, нуждается в дополнении.
В самом деле, гипотеза Лоренца удовлетворяет всем
этим требованиям. Следовательно, как гипотеза она
вполне удовлетворительна. Кроме тоге (и это самое
главное для всякого гипотетического предположения),
гипотеза Лоренца лежит в русле господствующей
научной традиции; она спасает эфир, и ей «прощается» ее
экстравагантность — предположение сокращения тел в
направлении движения (а также замедление времени
вследствие движения этого тела). Определение
научной гипотезы, таким образом, нуждается в
уточнении.
Во-первых, необходимо уточнить понятие «нового
факта». Таковым является, как правило, факт, который
не укладывается в существующую концепцию,
противоречит ей. Для этого новый факт должен быть
качественно новым, иначе он может быть поглощен прежним
пониманием, интерпретирован в старых понятиях, «подогнан»
под существующую теорию и тем самым устранен.
Познавательные традиции инертны не в меньшей степени,
чем иные. Анализируя этот аспект познания, Энгельс
писал: «Даже экспериментально установленные факты
связываются у нее (господствующей традиции.— А. К.,
А. Н.) с соответствующими традиционными
толкованиями их... Эта эмпирия уже не в состоянии правильно изо-
144

бражать факты, ибо в изображение их у нее
прокрадывается традиционное толкование этих фактов»52.
Итак, факт должен быть достаточно новым для того,
чтобы обратить на себя внимание исследователя; он
должен быть принципиально новым и вместе с тем
лежать близко к предмету исследования (имеется в виду
познавательная близость, когда запредельный данному
предмету факт вдруг обнаруживает свою
гносеологическую общность этому предмету). Но такой новый факт
уже не принадлежит данной предметной области
исследования, он выводит ученого в новую предметность.
И гипотеза есть отображение этой новой предметности,
отображение во многом абстрактное, неразвитое, однако
схватившее существенные стороны нового предмета.
Во-вторых, для лучшего понимания особенностей
научной гипотезы следует обратить внимание на процесс
превращения гипотезы в теорию. Нередко в физике (так
было, например, при изучении явлений
электромагнетизма) гипотеза, прежде чем превратиться в теорию,
длительное время развивается, оставаясь гипотетической
формой знания, т. е. собственно гипотезой. При этом то
абстрактное содержание гипотезы, о котором мы
упоминали, конкретизируется: отдельные стороны
гипотетического предположения могут быть соотнесены с новыми
экспериментальными данными, подвергнуться прямой и
косвенной опытной проверке. Это способствует
возрастанию статуса данной гипотезы, ее внутренней ценности,
обогащению ее содержания. Именно так обстояло дело с
гипотезой Фарадея в электродинамике; анализ каждого
нового явления в области электричества укреплял
положение этой гипотезы. Однако, как бы гипотеза ни
развивалась на своей собственной основе, все же
«систематизирующее начало ее остается положением, истинность
которого не доказана»53. Здесь мы хотели бы
подчеркнуть, что гипотеза получает свое окончательное
доказательство в практически истинной теории, развитой из
данной гипотезы; и научная практика только тогда
доказывает окончательную истинность гипотезы, когда
этой истинностью обладает теория. Иначе говоря,
гипотеза посредством своей будущности — теории оправды-
52 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 456.
53 Копнин П. В. Диалектика как логика и теория познания. М.,
1973. С. 248.
10-140
145

вает себя постфактум, оставаясь до тех пор
проблематичной.
Оба рассмотренных аспекта научной гипотезы:
содержание «нового факта» и окончательное доказательство
гипотезы — посредством практической истинности
развитой из нее теории—несколько уточняют наше понимание
гипотезы. Вместе с тем, являясь формой развития
знания, гипотеза может быть понята только в своем
движении в составе этого знания, т. е. сущностью гипотезы
является ее историческое бытие как развивающейся
логической формы, получающей конкретную целостность
в контексте каждого этапа развития научного познания.
Поэтому еще раз подчеркнем, что выделение в структуре
научного познания тех или иных моментов, связанных с
возникновением гипотезы, ее формулировкой, развитием,
доказательством и т. д., имеет только исторически
оправданное значение и ни в коем случае не может быть ни
окончательным, ни всеобщим.
Научная гипотеза имеет тенденцию к усложнению.
Практически все процессы, которые происходят в
научном познании в целом (дифференциация и интеграция,
возрастание роли субъекта научного познания,
математизация знания, уменьшение наглядности и т. п.),
отражаются на содержании гипотезы — она воспроизводит
уже в своем составе все эти моменты, причем организует
их сообразно своей цели и задаче, своей логике.
Так, специальная теория относительности, исходя из
двух положений (постоянство скорости света и
независимость законов природы от выбора инерциальной
системы) делает своей логической основой совместимость
этих положений, которая означает «не просто условный
шаг, но заключает в себе определенные гипотезы о
действительном поведении движущихся масштабов и
часов — гипотезы, которые могут быть подтверждены или
же опровергнуты на опыте»54. Следовательно, здесь
гипотеза не носит характер какого-то частного
высказывания относительно отдельного фрагмента
действительности.
Гипотеза в развитой науке столь сложно
опосредствует эмпирическую основу теории и ее логику, обладает
таким богатым содержанием, что фактически совпадает
с теорией, превращая свое содержание в основу теории
Эйнштейн А. Собр. научн. трудов. Т. 4. С. 279.
146

вообще. Этот процесс особо характерен для
теоретической физики в ее развитом состоянии, когда способность
исследователя выдвигать гипотезы, облекать их
адекватным формализмом становится движущей силой науки.
С нарастанием такого процесса научная гипотеза может
оторваться от эмпирической основы, может быть
построена чисто теоретическими средствами и оставаться
целиком в пределах теоретического освоения
действительности. Как никогда ранее возрастает при этом значение
математических методов в физике. Гипотеза (хотя она
уже не сводится вся к математической гипотезе), имея
предметом физическую реальность, облекается сложной
математической символикой, высказывается на языке
математики. У ученых складывается впечатление, что
математика заключает в себе истину о природе и что
«природа представляет собой реализацию простейших
математических мыслимых элементов»55. «Я убежден,—
продолжает в связи с этим А. Эйнштейн,— что
посредством чисто математических конструкций мы можем найти
те понятия и закономерные связи между ними, которые
дадут нам ключ к пониманию явлений природы...
настоящее творческое начало присуще именно
математике»56.
Сведение творчества только лишь к математическому,
является следствием ошибки, когда активное и
продуктивное оперирование математическими методами
принимается за смысл познавательного процесса. Да,
математика способна вычленять существенные закономерности
природы, но не сама по себе, а лишь только потому, что
она является адекватной формой, в которой
развертывается предметное содержание той или иной науки.
И гипотеза, сформулированная на языке математики,
остается все же гипотезой о содержании
конкретно-научного предмета, а не абстрактной истиной, имеющей
всеобщий характер. И только адекватность предмету
делает продуктивной и практически-истинной
математическую форму, в какой гипотеза развивается в сфере
высокоразвитой в теоретическом отношении науки.
В этих науках начинают формироваться такие
критерии истинности теории и гипотезы, которые еще недавно
никак не могли бы выступать в роли критерия
научности: например, критерий красоты теории, ее простоты
55 Эйнштейн Л. Собр. научн. трудов. Т. 4. С. 184.
56 Там же.
147

и т. д. И дело здесь не только в том, что
непосредственная экспериментальная проверка каких-либо положений,
гипотез, да и теории в целом сталкивается с очень
большими трудностями, с опосредствованием и тому
подобными процедурами. Обнаруживается,— и это очень
хорошо понимали и Эйнштейн57, и Бор, и Гейзенберг,
и другие крупные ученые,— что критерии глубоко
человеческие, носящие нравственный смысл «вдруг»
оказываются действительно научно состоятельными,
приводящими к тем же результатам, что и поставленные с
большим трудом эксперименты.
К. Маркс, анализируя способы отношения человека к
миру, показал, что освоение человеком природы есть
одновременно полагание себя в природе. Наука как
всеобщий труд, несмотря на и в ней господствующее
разделение деятельности, сохраняет все же относительно
целостное отношение ученого к действительности в
познавательном процессе. И эта целостность является
основанием и содержанием знания такого рода, когда
критериями научности выступают и критерии иных форм
деятельности человека — искусства,
практически-духовного способа отношения к миру, а «проблемы познания,
истины, открывающейся в познании, выступают не как
обособленный гносеологический аспект изолированно
взятого отношения человека к бытию»58, но берутся в
контексте целостного отношения человека к миру. В
таком понимании соотношения человека и мира и кроется
исток и объяснение вненаучных критериев истинности
знания.
Способность человека целостно относиться к миру
(ее неразвитые формы можно наблюдать на ранних
этапах исторического развития общества)59 одними
формами общества развивается, другими, напротив, угнетается,
но принципиально не может быть устранена. Творчестзо
крупнейших ученых, их способность к «прорывам»
устоявшегося видения мира, которую они демонстрируют,
57 А. Эйнштейн, в частности, отмечал по этому поводу:
«Особенно важным я считаю совместное использование самых
разнообразных способов постижения истины. Под этим я понимаю, что наши
моральные наклонности и вкусы, наше чувство прекрасного и
религиозные инстинкты вносят свой вклад, помогая нашей мыслительной
способности прийти к ее наивысшим достижениям» (Там же. G. 116).
58 Рубинштейн С. Л. Человек и мир//0« же. Проблемы общей
психологии. М., 1976. С. 329.
69 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 105.
148

выдвигая глобальные научные гипотезы, убедительно
свидетельствует, что научное познание является сферой,
где вполне возможно целостное отношение к
действительности.
Как таковое, познавательное отношение человека к
миру и в его составе научное познание не ведет с
неизбежностью к утрате органической связи человека и мира
и к разрушению целостных отношений. Но наука Нового
времени с ее ориентацией на промышленную утилизацию
знаний превратила в свой преимущественный метод
расчленение природных взаимосвязей и изучение этих
частей в их абстрактной независимости. Так, научный метод,
который есть не более чем прием, направленный на
природу с целью ее познания, превратился в смысл
познания, подменил собой цель его и стал основным
содержанием научного исследования. В этом пункте возникает
возможность утраты целостного отношения к природе,
возможность эта превращается в действительность — и
вот перед ученым уже специфически его «реальность», к
которой и сводится для него вся природа.
Реальная практика ученого еще в большей степени
закрепляет такое видение мира. Каждая частная наука
имеет свою «реальность», обладает своими
специфическими способами ее постижения, наращивает свое
«предметное тело» и все более и более специализируется. При
этом возникает парадоксальная ситуация, когда
развитое «предметное тело» науки, т. е. все ее предметное
содержание, способы и методы, ее внутренняя логика и
структура,— все это начинает тормозить дальнейшее
развитие науки, она обретает инерцию, косность,
утрачивает способность к творческому саморазвитию.
История физики показывает, что, как правило, выход
из такой кризисной ситуации возможен на пути
творческого переосмысления основ науки, когда исследователь
возвращается к начальному этапу, к периоду
становления науки, к анализу решающих, поворотных моментов
ее генезиса. Но это как раз и означает определенное
воссоздание науки в ее изначальном отношении к природе,
при этом восстанавливается многообразие предметных
связей науки с действительностью (которые обрели
опосредствованный характер в процессе развития науки) и
высвечивается предметное содержание, скрытое под
формализующими его структурами теории. Здесь
исследователь воссоздает творческий процесс развития науки
149

и отдельных ее теорий, но взятый в обратной
перспективе и превращает в узловые этапы развития науки как
раз творческие «скачки», перерывы постепенного
развития науки, и по ним восстанавливает образ последней.
При этом он целостно схватывает науку в ее отношении
к действительности, открывая перед собой возможности
ее дальнейшего творческого развития, и реализует эти
возможности, делая познавательный процесс адекватным
своему понятию. Мы считаем, что научная гипотеза как
непреложный, обязательный для научного познания
момент его развития и возможна вообще как акт такой
деятельности. Таковы гипотезы, имеющие глобальное,
основополагающее значение в истории науки.
Такая оценка научной гипотезы может показаться
несколько завышенной. Ведь в составе научного знания
имеются гипотезы, не вырастающие до уровня теории,
гипотезы, объясняющие какую-то небольшую
совокупность фактов, и цель которых состоит именно в
объяснении этих фактов в рамках существующей теории. Есть
«рабочие гипотезы», носящие предварительный
характер, имеющие целью поиск наиболее плодотворных путей
развития науки — они тоже играют подчиненную роль и
существенно ограничены. Наконец, развитие науки
изобилует и ошибочными гипотезами, которые не приводят
науку к истинным теориям своим собственным
развитием, но косвенно способствуют выбору правильного
пути. Все эти виды гипотезы имеют место в науке, но
понятию «научной гипотезы» соответствуют не они, а
гипотезы в определенном выше смысле.
К последним относится гипотеза квантов М. Планка.
Эксперименты по изучению и поглощению энергии
телами потребовали их объяснения в контексте классической
теории излучения. Это, как мы уже убедились, всеобщий
момент в развитии науки. Планк и выдвинул гипотезу,
которая удовлетворила этому требованию. Тем самым,
казалось, было снято противоречие между новой
эмпирией и прежней теорией. Как всегда и здесь за этим
внешним противоречием стояло объективное
противоречие предмета.
В действительности же в данном случае физическое
познание впервые встретилось с качественно новым
предметным противоречием. Как это стало понятным
впоследствии, Планк столкнулся с особой формой, в
какой выступили перед физической наукой явления прин-
150

ципиально новой области — области микромира. Но
предстали эти явления как противоречие классической
физики, и в таком их качестве они и были разрешены
Планком. Однако, это решение оказалось, по существу,
не адекватным содержанию микропроцессов. И гипотеза
Планка так и осталась бы гипотезой ad hoc (она и
осталась такой в рамках классической физики), если бы не
развитие квантовой механики, уже в связи с которой
гипотеза Планка и была осознана во всем своем
значении. Гипотеза квантов Планка оказалась
принадлежащей и классической механике и квантовой механике, но
в их рамках эта гипотеза имеет совершенно различный
смысл, она обладает иным содержанием и уровнем
общности.
Эта особенность данной гипотезы носит всеобщий
характер: она присуща гипотезам, выдвигаемым в
период коренной ломки господствующих научных
традиций, в эпохи научных революций. Одной своей стороной
такие гипотезы принадлежат прошлой традиции, они
сформулированы в русле старой научной картины мира
с целью сохранения этой картины. Но эти гипотезы
одновременно принадлежат уже и новой научной тенденции;
более того, таковые и формируют ее содержание, новые
устремления и приводят к новому пониманию
реальности.
Следовательно, такие гипотезы являются не только
формой развития научного знания, осуществляемого как
переход от теории к теории, но и формой перехода к
качественно новому уровню научного познания. Переход же
на качественно иной уровень, возможность которого
содержалась в гипотезе Планка, есть «перерыв
постепенности» в значительно большей мере, нежели в случае
«скачка» от теории к теории. Поэтому такие гипотезы
несравненно более содержательны, чем гипотезы
меньшего уровня общности. Но это, так сказать,
потенциальное богатство, которое эксплицируется только в
контексте научной революции. В период же высказывания
гипотезы оно далеко не очевидно; и потенции его состоят в
органическом единстве логики гипотезы с
развивающееся предметностью новой картины мира.
Гипотеза Планка, как уже сказано, была выдвинута
в качестве объяснительной гипотезы, но глубочайшее
внутреннее противоречие этой гипотезы (которое и
сделало гипотезу квантов столь значимой) проявилось в
151

том, что она объясняла классический характер
излучения его квантовой природой. Гипотеза квантов
разрешала противоречие между классической теорией излучения
и данными эксперимента чуждым классической физике
приемом — введением понятия дискретности излучения.
Понятие кванта излучения — нонсенс в рамках
классической физики. Сам Планк считал это понятие не более,
чем искусственным, временным приемом, который
впоследствии будет заменен уточненным классическим
законом излучения. Однако «делались самые
разнообразные попытки примирить этот факт (квант энергии.—
А. /(., А. Н.) с классической теорией, но всякий раз
оказывалось, что противоречие так глубоко затрагивает
самые основы теории (курсив наш.— А. К., А. #.), что ее
никак нельзя оставить неприкосновенной. Поэтому
ничего другого не остается, как пересмотреть основные
положения теории»60. Пересмотр же их затянулся, хогя
в разных областях физики и были обнаружены явления,
которые находили объяснения в гипотезе квантов.
Длительное время (более двадцати лет) «физики
безуспешно пытались найти единую интерпретацию этого
квантового характера определенных групп явлений»61, и только
с развитием теории Бора, а затем и квантовой механики
эта задача оказалось выполненной. Все это время
гипотеза квантов оставалась лишь гипотезой и более того —
гипотезой с неопределенным статусом.
Гипотеза, особенно глобальная гипотеза, коренным
образом изменяющая научную картину мира и даже
общее мировоззрение науки, вообще длительное время
может не быть обоснованной в должной мере. Ф.
Энгельс писал по поводу гелиоцентрической системы
Коперника: «Солнечная система Коперника в течение
трехсот лет оставалась гипотезой, в высшей степени
вероятной, но все-таки гипотезой. Когда же Леверье на
основании данных этой системы не только доказал, что
должна существовать еще одна, неизвестная до тех пор,
планета, но и определил посредством вычисления место,
занимаемое ею в небесном пространстве, и когда после
этого Галле действительно нашел эту планету, система
Коперника была доказана»62.
60 Планк М. Единство физической картины мира. М., 1966.
С. 78.
61 Эйнштейн Л. Собр. научн. трудов. Т. 4. С. 219.
62 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 284.
152

Следует добавить, что эта планета должна была бы
быть найдена, открытие ее ожидалось господствующим
мировоззрением в науке63. Еще Галилей в письме к
Кеплеру писал, отмечая ту же связь господствующего
мировоззрения с формами научной деятельности:
«Посмеемся, Кеплер, великой глупости людей. Что сказать
о главных философах здешнего университета, которые с
каким-то аспидским упорством, несмотря на тысячекрат-
нейшие приглашения, не хотели даже взглянуть ни на
планеты, ни на Луну, ни на телескоп. Поистине, как у
аспида нет ушей, так и у этих ученых глаза закрыты для
света истины»64.
Гипотеза же как теоретическая форма развития
знания еще глубже связана с мировоззрением ученого.
Планк, например, сформулировав свою гипотезу с целью
обоснования классического характера изучения,
впоследствии усиленно пытался удержать ее в рамках
классической физики, понимая, что «гипотеза может получить
широкое применение и способствовать правильной
постановке вопросов только благодаря целесообразному
физическому мировоззрению»65. Но гипотеза Планка
уже не принадлежала классическому естествознанию и
соответствующему ему мировоззрению, а была нацелена
в будущее и активно это будущее формировала.
Квантовая механика как целостная теория, в которой гипотеза
Планка получает адекватное содержание, привела к
окончательному отказу от классической картины мира и
способствовала глубоким изменениям в мировоззрении и
методологии науки.
Современный уровень физической науки
характеризуется относительно самостоятельным развитием
теоретической физики. Правда, в рамках ее теорий в
некоторой степени разрабатываются интерпретации, имеющие
практический выход, так что теория все же обращается
к эксперименту. Но существенно изменилось и понятие
эксперимента. С утратой физикой наглядности — утрата
же эта в свою очередь связана с обращением физики к
предметным областям, недоступным непосредственному
63 А. Эйнштейн отмечал по аналогичному поводу: «Когда в
1919 году солнечное затмение подтвердило мою догадку, я не был
ничуть удивлен. Я был бы изумлен, если бы этого не случилось»
(Эйнштейн А. Собр. науч. трудов. Т. 4. С. 142).
64 Цит. по: Кузнецов Б. Г. Развитие физических идей от Галилея
до Эйнштейна. С. 45.
65 Планк М. Единство физической картины мира. С. 52.
153

чувственному опыту — роль теоретического познания
настолько возрастает, что под экспериментальной
проверкой какой-либо теории зачастую понимается
соответствие ее каким-то другим теориям, в свое время
имеющим выход на практику, т. е. осуществляется косвенная,
опосредствованная проверка.
Мы должны считаться с реальной практикой науки,
а практика науки такова, что теоретическое освоение
физической реальности существенно обособилось и
развивается на своей собственной основе. Как следствие
такого состояния наблюдается определенная
деформация рассмотренных нами форм научного познания и в
первую очередь — размывание границ между гипотезой
и теорией. Современные теоретики терминологически
почти не различают гипотезу от теории. Так, в
современнейшей физической теории суперструн все теоретическое
построение носит наименование теории. Однако при
этом открытым «остается вопрос, описывает ли она (эта
теория.— Л. К., А. Н.) нашу Вселенную или же есть
лишь любопытное теоретическое построение»66; в
последнем случае эта теория может оказаться не более чем
гипотетическим предположением. Один из создателей
этой теории среди прочих ее достоинств отмечает: «В
отличие от известных ранее теорий в теории суперструн
отсутствует возможность подгонки параметров для
согласования с экспериментом»67.
Иные теории имеют, следовательно, такую
возможность. Но в таком случае существенно изменяется роль
эксперимента: если подгонкой параметров можно
привести теорию в соответствие с экспериментом, то
утрачивается смысл эксперимента как критерия истинности
теории. Поэтому современная физика уже не двучленна
(теория—эксперимент); она полиструктурна и полифо-
нична.
Но не следует думать, что если методология этой
науки не сводится к классической или постклассической,
то она порочна. Она такова, какова она есть. Здесь все
же можно проследить определенную преемственность
развития метода модельной гипотезы; его форма
чрезвычайно отошла от классической, когда модели имели
непосредственное наглядное значение, но при этом
сохранился общий подход, в котором модель выступает ана-
66 Успехи физических наук. 1986. Т. 150. Вып. 4. С. 579.
67 Там же. С. 578.
154

логией. Значительно возрастает роль математической
гипотезы, но тоже в форме далекой от традиционной:
заимствуется даже не столько форма уравнений, сколько
тот же математический формализм (если учесть, что
математическая физика обладает обширнейшим
арсеналом, то какая-то определенность в выборе формализма
уже кое-что значит). Свое дальнейшее развитие получает
гипотетико-дедуктивный метод68.
Таким образом, развитие современной физики в
самых передовых ее областях носит глубоко
гипотетическое содержание, при этом гипотезы часто выступают
как обобщение предшествующих теорий, т. е. мы имеем
на этом уровне развития науки новую форму гипотезы,
осуществляющей в себе синтез ряда физических теорий.
Гипотеза как творчество. Проведенный нами анализ
ряда физических концепций свидетельствует о
громадной роли гипотезы в развитии научного познания.
В процессе развития науки гипотеза также развивается,
меняет свою форму, соотносясь всякий раз с
содержанием предмета, который она отображает. Гипотеза
проходит ступени аналогии, догадки, научной фантазии,
воображения; в одних случаях гипотеза играет роль
вероятностного суждения, в других — объяснительную
роль; наконец, в своей развитой форме — научной
гипотезе — она достигает соответствия своему понятию и,
развиваясь, обогащаясь новой предметностью,
превращается в научную теорию. Но во всех этих случаях
гипотеза остается глубоко творческим моментом
развития познания, неким «прорывом» в новое, ранее
неизвестное. Как возможна гипотеза как таковая, что в
объективной реальности или в деятельности познающего
субъекта делает ее возможной?
Объективным основанием гипотезы выступает
противоречие, имеющее своим содержанием отношение
человека к миру. Познание, являясь одной из форм деятель-
ностного овладения действительностью, движется в
направлении все большего освоения предметного мира
08 Об этом аспекте развития гипотетической формы познания
см.: Меркулов И. П. Метод гипотез в истории научного познания.
М., 1984; Раджабов У. Л. Эволюция гипотетико-дедуктивного
подхода к научному знанию//Вопросы философии. 1985. № 11. С. 61—70;
Швырев В. С. Теоретическое и эмпирическое в научном познании.
М., 1978; Рузавин Г. И. Гипотетико-дедуктивный метод//Логика и
эмпирическое познание. N\.y 1972 С. 86—113; Он же. Научный поиск,
эвристика и диалектика//Философские науки. 1987. № 5. С. 28—35.
155

человеком. Уже отсюда становится понятным, что
теоретические способы отображения этого живого, реального
процесса есть идеальные его формы и, как таковые,
воссоздают в себе его противоречия. Осваиваемая
человеком объективная реальность, ставшая предметностью
для человека, отображается во всеобщих логических
формах как идеальных способах деятельностного
овладения действительностью. Такова объективная основа
логического строя мышления человека вообще, таково
происхождение и отдельных его форм.
Таким образом, предмет не дан человеку сразу, во
всем богатстве его отношений, целостно, но раскрытие
его содержания происходит в процессе освоения
предметности человеком доступными ему средствами. Освоенная
предметность превращается в достояние человека, и ее
определения становятся логическими определениями
мышления.
Когда исследователи понимают гипотезу как
противоречие между новой предметностью и прежней формой
теоретического освоения предмета, то они правы, но
правы не до конца. За пределами такого понимания
гипотезы остается то обстоятельство, что формы
теоретического освоения действительности есть идеальные
формы деятельности человека, направленной на
природу, и определяются они объективными закономерностями
природного мира69. Отсюда следует, что гипотеза
разрешает противоречие не между «новыми фактами» и
старой теорией, но между освоенной и неосвоенной
предметностью, и противоречие это глубоко объективно. В
объективности этого противоречия коренится и
объективность гипотезы как его формы.
Между освоенной и неосвоенной предметностью нет
непроходимой границы (этой «границей» является
актуальная деятельность человека), и субъект познания
усматривает нечто новое, неизведанное именно в этой
пограничной области. Внешне этот момент проявляется,
например, в научном познании как открытие «новых
фактов», с одной стороны, как бы принадлежащих старой
69 Э. В. Ильенков неоднократно подчеркивал, что «законы
человеческой деятельности и есть прежде всего законы того
вещественного материала, из которого построено неорганическое тело
человека...». Или: «Всеобщие законы изменения природы человеком — это
и есть всеобщие законы природы, в согласии с которыми человек
только и может успешно ее изменять» (Ильенков Э. В.
Диалектическая логика. М., 1984. С. 187).
156

области исследования, а с другой — как бы уже и
выходящих за пределы этой области в новую. И вот эту-то
странную, то ли старую, то ли новую предметность и
схватывает в теоретической форме гипотеза. Так как
процесс освоения новой предметности объективен, а
гипотеза является его адекватной теоретической формой,
то гипотеза носит совершенно необходимый характер,
она принципиально неустранима из процесса познания и
есть всеобщая форма его развития.
Уточняя, далее, характер предметности, объективно
порождающей гипотезу, следует отметить, что
предметность эта существенно нова. Но так как вначале новый
предмет исследуется прежним теоретическим способом
(а в способе этом, как мы помним, отображена именно
прежняя предметность), то создается впечатление
наличия в ее содержании прежнего предмета.
Итак, внутреннее содержание гипотезы таково: она
в теоретической форме отображает переход от старой
предметности к новой, она схватывает эту новую
предметность, трансформирует наличный теоретический
способ освоения предмета. Наиболее загадочной в
гипотезе является ее способность схватывать новую
предметность. Теоретическое отображение нового предмета не
может быть осуществлено средствами старой
теоретической формы — она была адекватна старому предмету,
новый же предмет требует адекватности себе. Именно с
этим моментом гипотезы и связаны все
мистифицирующие гипотезу концепции.
В самом деле гипотезу нельзя логически обосновать.
П. В. Копнин справедливо назвал ее «логическим
преступлением»70. Гипотеза действительно невыразима
логическими средствами, но средствами логики,
предшествующей гипотезе, и только с позиции этой логики
гипотеза есть «логическое преступление». Но после того,
как гипотеза выдвинута, обоснована, и тем более
доказана, она обретает удивительную логичность с позиции
новой теории. Что же происходит в акте познавательной
деятельности человека, называемом гипотезой?
Гипотезу действительно нельзя обосновать в старой,
предшествующей гипотезе логической форме, но иных
логических средств в «догипотетическии» период просто
нет, и следовательно, гипотезу нельзя обосновать только
70 Копнин П. В. Гипотеза и познание действительности. Киев,
1962. С. 158.
157

логически. Гипотезу можно понять только как момент
деятельности человека, его свободной деятельности как
такого процесса «который сам себя обусловливает, сам
делает своей логикой имманентную логику предметов
(курсив наш.— А. /С, А. Я.)»71. В этом процессе
человек творит себя, воспроизводит себя как существо
универсальное, и как таковой, человек способен делагь
«своим предметом род — как свой собственный, так и
прочих вещей»72.
Гипотеза есть творчество универсального человека,
способного «прилагать к предмету присущую мерку»73,
выходить за свои пределы и в этом смысле, находясь в
настоящем, быть вместе с тем в будущем, как сфере
целеполагаиия, которой и детерминируется настоящее.
Этим моментом и объясняется идеальное
предвосхищение логики будущей теории в гипотезе. Гипотеза
прорывает прежнюю меру действительности и творит новую
меру новой действительности человека. Эта новая мера
«безмерна», абсурдна с позиции прежней меры, и
поэтому гипотеза остается непонятой, необъясненной с
позиции старой меры; гипотеза «алогична» с точки зрения
прежней логики и принципиально невыразима в ее
средствах. Таким образом, «гипотеза... представляется
движением от одной меры к другой, новой, через
противоречие, прорвавшее границы старой меры, ставшее
всеобщим, т. е. безмерным воплощением предметного
теоретического материала»74. Последующая
экспликация логики гипотезы в развитую теорию совершается
уже в рамках новой меры, присущими ей логическими
средствами.
Гипотеза как творчество человека есть разрешение
противоречия между жесткой каузальностью природных
связей, природной необходимостью как содержанием
предметности75 и свободным самополаганием челове-
71 Батищев Г. С. Деятельностная сущность человека как
философский принцип//Проблема человека в современной философии. М.,.
1969. С. 88.
72 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 92.
73 Там же. С. 94.
74 Арсеньев А. С. Переход от старой теории к новой как
превращение понятия//Анализ развивающегося понятия. М., 1967.
С. 281.
75 «Специфический характер включенности человека в
каузальность природы определяется такой ее сущностной характеристикой,,
как универсальность» (Давыдова Г. Л. Творчество и диалектика*
М., 1976. С. 148).
158

ка76. Это противоречие носит глобальный характер,
имеет основанием отношение человека и мира, и в гипотезе
отображается только в теоретической форме, представая
как собственное, внутреннее противоречие движения
познания. Разрешается же это противоречие в реальной
практике человека, а для гипотезы—в практике науки.
Отсюда столь существенна роль практики, эксперимента
для подтверждения гипотезы. Так как научная теория
может быть понята как будущее гипотезы, как ее
развитое конкретное, то последним, решающим экспериментом
(о котором так много спорят исследователи) в пользу
гипотезы выступает именно практически-истинная
теория, и достигнув уровня такой теории, гипотеза
осуществляет все свои потенции.
76 В связи с этим 10. М. Бородай пишет: «Целенаправленно
созидающий по меркам любого вида, а тем самым самосознающий...
человек является тем полюсом, в котором, выражаясь словами
Гегеля, природа приходит к самосознанию» (Бородай Ю. М.
Воображение и теория познания. М., 1966. С. 64).

Глава 6
ТЕОРИЯ
Теория является сложной и развитой формой
логического мышления, в которой наиболее полно
реализуется знание о предмете. Традиционная логика совсем не
исследовала логическую природу теории, она в основном
ограничивалась анализом таких логических форм, как
суждение, умозаключение и методы познания.
В старой логике неразработанность теории как
формы мышления связана с тем, что тогда не были развиты
наука и научное мышление. Подобно тому, как куча
кирпичей не составляет дома, так и разрозненные
понятия, суждения, умозаключения сами по себе еще не
дают систематического знания. Теоретическое познание
(теорию) образует только единство, внутренняя
взаимосвязь этих форм мышления, поэтому теория и есть
реальное единство многочисленных суждений,
умозаключений, понятий и т. п.
Важнейшей задачей диалектической логики как
науки является раскрытие сущности теории1. Однако
невозможно познать ее посредством описания, сравнения,
эмпирического обобщения. Многие попытки объяснить,
что такое теория, и в настоящее время чаще всего не
1 О проблеме теории, ее сущности и структуре см.: Копнин П. В.
Диалектика как логика и теория познания: Опыт
логико-гносеологических исследований. М., 1973; Абдильдин Ж. М., Нысанбаев А. Н.
Диалектико-логические принципы построения теории. Алма-Ата,
1973; Степан В. С. Становление научной теории: содержательные
аспекты строения и генезиса теоретических знаний физики. Минск.
1976; Мамчур Е. А. Проблема выбора теории: К анализу
переходной ситуации в развитии физического знания. М., 1975; Рузавин Г. И.
Научная теория: Логико-методологический анализ. М., 1978. В
данной главе мы рассматриваем в основном всеобщее условие
формирования теории.
160

выходят за рамки эмпирического способа рассмотрения.
Авторы этих исследований в основном сравнивают одну
теорию с другой, стараясь выделить нечто общее для
них, и приходят к выводу, что для теории необходимы
три группы понятий: исходная система понятий, выводы
и связывающая группа понятий и т. п. Описав эти
понятия, авторы в дальнейшем переходят к рассмотрению
отношения теории к эксперименту, исследуют проблемы
интерпретации и т. д., опираясь на высказывания
ученых-естественников (Эйнштейна, Дирака,
Мандельштама и др.).
Недостаток такого рассмотрения заключается в том,
что при этом не раскрывается сущность,
субстанциональная определенность теории и остается в тени связь
теоретических представлений с предметной, практической
деятельностью человека, поскольку описать отдельные
элементы теории — не означает дать ее понятие,
раскрыть ее сущность. Это возможно сделать только в том
случае, когда даны всеобщие определенности теории,
способ ее реального формирования. Согласно
ленинскому методологическому принципу, чтобы понять какой-
нибудь предмет, необходимо его исследовать в
возникновении, развитии, не ограничиваясь при этом
формальным перечислением признаков. «Логика формальная,—
писал В. И. Ленин,— ...берет формальные определения,
руководствуясь тем, что наиболее обычно или что чаще
всего бросается в глаза, и ограничивается этим...
Логика диалектическая требует того, чтобы мы шли
дальше. Чтобы действительно знать предмет, надо
охватить, изучить все его стороны, все связи и
„опосредствования'4»2. В качестве отличительных черт
диалектического рассмотрения В. И. Ленин отмечает исследование
его в развитии, «самодвижении», включение
общественной практики и принципа конкретности истины.
Эти ленинские идеи дают реальную возможность
всесторонне понять такую сложную форму мышления,
как теория, которая, по существу, является адекватной
формой бытия науки.
Основоположники марксизма-ленинизма не
ограничивались описанием теории, а стремились раскрыть ее
сущность, субстанциональные определения. Особое
внимание они обращали на связь теории с предметной дея-
2 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 42. С. 289.
11-140
161

тельностью человека. Не отрицая внутреннюю логику
в развитии научно-теоретического познания, главную
причину перехода от одних форм теоретических
представлений к другим они видели в изменении и развитии
практической деятельности общества. «И в самом
деле,— писали они — низвержение метафизики XVII
века может быть объяснено влиянием
материалистической теории XVIII века лишь постольку, поскольку
само это теоретическое движение находит себе
объяснение в практическом характере тогдашней французской
жизни. Жизнь эта была направлена на
непосредственную действительность, на мирские наслаждения и
мирские интересы, на земной мир. Ее антитеологической,
антиметафизической, материалистической практике
должны были соответствовать антитеологические,
антиметафизические, материалистические теории.
Метафизика практически потеряла всякое доверие»3.
В другом месте, подчеркивая связь философии,
философской теории с практической деятельностью общества,
Маркс и Энгельс писали: «Мнение, что философия есть
абстрактное выражение существующего положения
вещей, принадлежит... Фейербаху, который впервые
охарактеризовал философию как спекулятивную и
мистическую эмпирию и доказал это... В действительности же
дело обстоит скорее так, что философия именно потому,
что она была только трансцендентным, абстрактным
выражением существующего положения вещей,
вследствие этой своей трансцендентности и абстрактности,
вследствие своего мнимого отличия от мира, должна
была вообразить, что она оставила глубоко под собой
существующее положение вещей и действительных
людей. С другой стороны, так как философия в
действительности не отличалась от мира, то она и не могла
произнести над ним никакого действительного приговора, не
могла приложить к нему никакой реальной силы
различения, не могла, значит, практически вмешаться в ход
вещей, и в лучшем случае ей приходилось
довольствоваться практикой in abstracto»4.
Если философская теория является
абстрактно-теоретическим способом выражения действительности,
общественных отношений, то такая неразрывная связь с
жизнью, производством и предметной человеческой дея-
3 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 140—141.
4 Там же. Т. 2. С. 43.
162

тельностью еще больше характерна для всех других
научных теорий. Все научные теории выступают как
идеальное выражение эмпирии, эксперимента и общих
условий производственной деятельности. И невозможно
сформулировать понятие теории как формы мышления,
отвлекаясь от этой ее реальной связи с
действительностью, жизнью. Сущностью теории поэтому является
не то абстрактно-общее, что проясняется при
теоретическом сравнении одних теорий с другими, сущность и
субстанцию теории можно раскрыть лишь в составе
более широкого целого, в ее подключенности к
человеческой практической и духовной деятельности.
Итак, что есть теория? Какую развитую форму
человеческого мышления мы можем определить как теорию?
В диалектико-материалистической логике под теорией
понимают такую сложную форму мышления, в которой
духовно воспроизводится природа объективного,
конкретного целого. Поскольку целостность прежде всего
дается в человеческой предметной практической
деятельности, постольку основой теории является внутренне
замкнутая, внутренне завершенная целостная
предметная деятельность. А завершенной считается такая
практическая деятельность человека, в результате которой он
может целостно формировать некоторую предметную
реальность. Например, строитель может считать
завершенной свою деятельность, когда он построил дом. То,
что на стороне строителя выступает как реальный дом,
на стороне проектных организаций представлено лишь
как идеальное (теоретическое) бытие. Таким образом,
теория — форма целостной деятельности. В теории
какое-либо целостное явление воспроизводится
всесторонне — от начала до конца.
При этом надо иметь в виду, что не всякая практика,
не всякое социокультурное условие порождает
потребность в теории, в научно-теоретическом воспроизведении
действительности, а только историческая особая
практика, целостная предметная деятельность, возникшая со
времени возникновения капиталистического
производства, которая ориентирована не на вещную, натуральную
форму предметов, а на преобразование процессов, их
всеобщих определений, внутренних взаимосвязей,
обусловливающих вещественное и телесное существование
предметов природы. Для практики этого времени уже
было характерно универсальное отношение к природе,
163

усвоение силы природы всеобщим образом, превращение
локальной истории разных континентов и народов в
единую целостную историю развивающегося человечества.
С Нового времени предметная деятельность (труд)
все больше принимает обобщенную форму. Если во всех
прежних способах производства один какой-нибудь вид
труда, например, земледельческий, являлся
определяющим для всех остальных, то буржуазное общество
постепенно превращает все формы деятельности в
разновидность труда промышленного. Развитая система
разделения труда при капитализме, когда товарный обмен
становится всеохватывающим, приводит к тому, что
целью производства выступает производство
абстрактного богатства. Капиталистическое богатство есть
постоянно переходящая из одной формы в другую стоимость,
ставшая капиталом, который может сохранить себя
только посредством непрерывного самовозрастания.
Богатство, т. е. исторически накопленный труд в его
конкретной форме, здесь достигает своей всеобщности
как средство эксплуатации, ибо любой товар может
стать и становится его мимолетной формой
существования. И любой вид труда становится трудом,
производящим абстрактное богатство, а следовательно, трудом
вообще. При таких условиях впервые возникает
безразличие к определенности труда5. Вместе с тем именно в
эпоху капитализма создается реальное условие не
только для постижения всеобщих определений труда, но
также для формирования такой особой формы
мышления, как теория. Однако отчужденный характер
предметной деятельности, труда, общественных отношений в
буржуазной системе производства не только извращает,
гасит всеобщую сущность труда в образе абстрактного
богатства, но также не дает понять истинную сущность
научной теории, извращает ее отношение к абстрактным
объектам и объективной действительности. Поэтому
только критика системы отчужденных отношений
создает условие для рационального познания как содержания
предметной деятельности, так и природы теории.
Природная целостность таким образом
воспроизводится или преобразуется в форме практической
деятельности. Касаясь этого аспекта проблемы, Ф. Энгельс
писал: «Но мы находим не только то, что за известным
5 Диалектическая логика. Алма-Ата, 1986. Т. 1. С. 176.
164

движением следует другое движение, мы находим
также, что мы в состоянии вызвать определенное движение,
создав те условия, при которых оно происходит в
природе; мы находим даже, что в состоянии вызвать такие
движения, которые вовсе не встречаются в природе
(промышленность),— по крайней мере не встречаются в
таком виде,— что мы можем придать этим движениям
определенные заранее направление и размеры»6.
В теории человек схватывает идеально общее условие
этого движения. Если в процессе построения теории
осуществляется превращение материального в
идеальное, то в ходе реально-практическбго движения —
идеального в материальное. Правда, этот процесс
превращения есть не простой факт, а сложное диалектическое
движение, в котором обе стороны противоположностей
взаимно обогащаются. Так, например, в ходе
превращения теории в практически-предметную реальность
происходит не только подтверждение теории, но и ее
обогащение. И, наоборот, в ходе духовного освоения
практически-предметной деятельности в теории дело не
завершается познанием (отражением), а имеет место
углубление и обобщение предметной деятельности.
Кроме того, не следует забывать, что как практическая
деятельность, так и теория имеют внутреннюю логику
своего развития, внутренний импульс и противоречие.
Поэтому причиной развития как предметной
деятельности, так и теории являются внутренние диалектические
противоречия всего целостного процесса. Только
учитывая все их вместе, в целостности, можно говорить о
развитии предметной деятельности и познания7.
6 Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 544—545.
7 В постпозитивистской литературе нет единого мнения о
развитии идей, теорий. Согласно сторонникам одной точки зрения (К. Поп-
пер, И. Лакатос, Дж. Агасси, Е. Захар, Л. Лаудан и др.), причину
развития идей, теорий необходимо искать во внутренних, когнитивных
факторах. Другие ученые (Т. Кун, М. Малкей, С. Тулмин, П. Фейе-
рабенд и др.) исходят из того, что в развитии идей, теорий
детерминирующее значение имеют социальные факторы. В советской
философской литературе анализ этих направлений дан в следующих
работах: Микулинский С. Р. Современное состояние и теоретические
проблемы истории естествознания как науки// Вопр. философии.
1976. № 6; Петров В. В. Особенности социологического аспекта
развития в современной буржуазной философии//Методологические
проблемы науки. Новосибирск, 1973. Вып. 1; Ракитов А. И.
Философские проблемы науки: системный подход. М., 1977; Мамчур Е. А.
Социальная детерминация научного познания//Вопр. философии,
11*87, ЛЬ 7.
165

Поскольку все находится в постоянном
универсальном развитии, постольку и человеческая предметная
деятельность непрерывно изменяется, причем изменение
это не только количественное, но и качественное. Хотя
все ступени развития внутренне связаны, они имеют
свои собственные основы не сводимые к
предшествующим ступеням, что, в свою очередь, отражается в
теориях, качественно отличных друг от друга. Примером
такого рода может быть отношение квантовой механики
к классической. Эти теории в своих основах имеют
качественно различные формы предметной деятельности,
эксперимента. Таким образом, изменение логики теории
обусловливается изменением логики (принципа)
предметной деятельности. В истории познания различные
ступени развития человеческого мышления, понимания
категорий есть результат отражения изменений,
происходящих в практической деятельности. Хотя общие
условия человеческой деятельности в основном оставались
одними и теми же, но в историческом процессе они
претерпевали различные формообразования. Этот процесс,
несомненно, отразился и в человеческом мышлении.
В теории идеально дано общее условие
формирования и функционирования целостности, хотя отношение
между теорией и объективной предметной
действительностью не непосредственное. Притом объективная
действительность опосредствована не созерцанием, а
предметно-практической деятельностью. Поэтому, перефразируя
известное положение Маркса о понятии, можно сказать:
теория есть не что иное, как материальное,
пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней.
Функция преобразования материального в идеальное
осуществляется в ходе практической деятельности
человека.
Теория поэтому выступает именно как форма
практической деятельности8. Правда, первоначально мы
8 Марксистская концепция о фундаментальной роли практики,
предметной деятельности в формировании и развитии идей, теорий
только на первый взгляд напоминает идеи таких социологистов, как
Т. Кун, С. Тулмин, П. Фейерабенд, так как на самом деле между ними
есть принципиальное отличие. Сама социологическая идея в
постпозитивистской философии науки возникла, во-первых, под влиянием
марксизма, во-вторых, понятие «социологический фактор» социоло-
гистами рассматривается расплывчато: под этим термином
объединяется весьма широкий круг общественных явлений (например,
интеллектуальное окружение, общественная атмосфера, социальная
психология и т. п.).
ififi

имеем дело с предметной областью, целостным
предметом. Однако его нельзя рассматривать вне человеческого
общества, вне предметной деятельности. Все отношения
человека с природой, внешним миром опосредствованы
обществом, общественными отношениями. Критикуя
созерцательность отношения Фейербаха к миру, К. Маркс
и Ф. Энгельс писали: «Он не замечает, что
окружающий его чувственный мир вовсе не есть некая
непосредственно от века данная, всегда равная себе вещь, а что он
есть продукт промышленности и общественного
состояния, притом в том смысле, что это — исторический
продукт, результат деятельности целого ряда поколений,
каждое из которых стояло на плечах предшествующего,
продолжало развивать его промышленность и его способ
общения и видоизменяло в соответствии с
изменившимися потребностями его социальный строй. Даже предметы
простейшей «чувственной достоверности» даны ему
только благодаря общественному развитию, благодаря
промышленности и торговым сношениям. Вишневое дерево,
подобно почти всем плодовым деревьям, появилось, как
известно, в нашем поясе лишь несколько веков тому
назад благодаря торговле, и, таким образом, оно дано
«чувственной достоверности» Фейербаха только
благодаря этому действию определенного общества в
определенное время»9.
В нижеследующем тексте они отмечают, что единство
человека с природой «всегда имело место в
промышленности, видоизменяясь в каждую эпоху в зависимости от
большего или меньшего развития промышленности,
точно так же, как и «борьба» человека с природой,
приводящая к развитию его производительных сил на
соответствующем базисе ...Фейербах говорит особенно о
созерцании естествознания, упоминает о тайнах, которые
доступны только глазу физика и химика, но чем было бы
естествознание без промышленности и торговли? Даже
это «чистое» естествознание получает свою цель, равно
как и свой материал, лишь благодаря торговле и
промышленности, благодаря чувственной деятельности
людей. Эта деятельность, этот непрерывный чувственный
труд и созидание, это производство служит настолько
глубокой основой всего чувственного мира, как он теперь
существует, что если бы оно прекратилось хотя бы лишь
9 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 42.
167

на один год, то Фейербах увидел бы огромные изменения
не только в мире природы,— очень скоро не стало бы и
всего человеческого мира...»10.
Следовательно, рассматривая такой сложный вопрос,
как понятие теории, мы не можем отвлечься от
фундаментального вопроса о чувственно-предметной
обусловленности человеческого отношения к природе. Человек
прежде относился к природе практически, предметно,
лишь позже он стал понимать ее внутренние законы,
стал осваивать ее и теоретически. В ходе своей борьбы
человек целесообразно изменяет природу,
приспосабливает ее формы к своим потребностям. В процессе
производственной деятельности вещества природы, ее
различные элементы принимают определенную целесообразную
форму. «Труд есть прежде всего процесс,— писал
Маркс,— совершающийся между человеком и природой,
процесс, в котором человек своей собственной
деятельностью опосредствует, регулирует и контролирует обмен
веществ между собой и природой. Веществу природы он
сам противостоит как сила природы. Для того чтобы
присвоить вещество природы в форме, пригодной для
его собственной жизни, он приводит в движение
принадлежащие его телу естественные силы: руки и ноги,
голову и пальцы. Воздействуя посредством этого движения
на внешнюю природу и изменяя ее, он в то же время
изменяет свою собственную природу. Он развивает
дремлющие в ней силы и подчиняет игру этих сил своей
собственной власти»11.
Производительный труд с самого начала является
целесообразной деятельностью, т. е. «в процессе труда
деятельность человека при помощи средства труда
вызывает заранее намеченное изменение предмета труда.
Процесс угасает в продукте. Продукт процесса труда
есть потребительная стоимость, вещество природы,
приспособленное к человеческим потребностям посредством
изменения формы. Труд соединился с предметом труда.
Труд овеществлен в предмете, а предмет обработан. То,
что на стороне рабочего проявлялось в форме
деятельности... теперь на стороне продукта выступает в форме
покоящегося свойства... в форме бытия»12.
10 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 43.
11 Там же. Т. 23. С. 188.
12 Там же. С. 191 — 192.
168

Как известно, невозможно целесообразно, в нужном
направлении изменить форму предмета посредством
нецелесообразной, хаотической деятельности.
Человекообразная деятельность животных подсказана
инстинктом. Человек же действует целенаправленно. Это не
врожденное его свойство, а продукт истории, в процессе
которой человек стал человеком, окончательно
отделившись от мира животных.
Природа подчиняется своим закономерностям, ей
присуще качественное развитие, формообразование.
В процессе трудовой деятельности человек
целесообразно изменяет форму предметов природы,
целенаправленно приспосабливает их к своим потребностям.
Спрашивается, почему это движение, являясь как бы внешним
по отношению к предмету, приводит все-таки к нужной
цели. Здесь, разумеется, нет никакой тайны. Дело в том,
что человеческая предметная деятельность в
сокращенном виде как бы воспроизводит закономерности самой
природы. При этом ни один результат человеческой
деятельности не является окончательным. Человек снова и
снова вовлекает их в деятельность, оживляет и вдыхает
в них «душу». Всеобщей формой человеческой
деятельности является диалектика опредмечивания и
распредмечивания. «Живой труд должен охватить эти вещи,—
писал Маркс,— воскресить их из мертвых, превратить их
из только возможных в действительные и действующие
потребительные стоимости. Охваченные пламенем труда,
который ассимилирует их как свое тело, призванные в
процессе труда к функциям, соответствующим их идее
и назначению, они хотя и потребляются, но
потребляются целесообразно, как элементы для создания новых
потребительных стоимостей <•••>.
Труд потребляет свои вещественные элементы, свой
предмет и свои средства, пожирает их, а потому
является процессом потребления»13.
Производство, предметная деятельность есть
всеобщее условие человеческой жизни. «Процесс труда,—
писал Маркс,— как мы изобразили его в простых и
абстрактных его моментах, есть целесообразная деятельность
для созидания потребительных стоимостей, присвоение
данного природой для человеческих потребностей,
всеобщее условие обмена веществ между человеком и приро-
13 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 194—195.
169

дой, вечное естественное условие человеческой жизни, и
потому он не зависим от какой бы то ни было формы
этой жизни, а, напротив, одинаково общ всем ее
общественным формам»14.
Хотя каждый предмет производится в результате
особого движения, но существует и всеобщая форма
производства каждой конкретной вещи, каждого
целостного предмета. Процесс труда, который состоит из
целесообразной деятельности, предмета труда и средств
труда, и есть всеобщая форма производства предмета,
потребительных стоимостей. Теория как форма
логического мышления является идеальной формой целостного
процесса труда, целостной предметной деятельности.
Если в процессе труда, целенаправленной деятельности
новая потребительная стоимость (законченная вещь)
создается реально, то в теории мы имеем идеальную
форму этого процесса. Если процесс труда угасает в
продукте, который в свернутом виде содержит весь
предшествующий процесс деятельности, то понятия, теории
аккумулируют в себе в такой же мере весь
предшествующий процесс их формирования. Подобно тому, как
посредством простого созерцания готового предмета
нельзя понять способ формирования этой вещи, так и
посредством сравнения одной теории с другой нельзя выявить
сущность теории, всеобщее условие ее возможности.
Понять теорию возможно только тогда, когда мы
раскрываем всеобщие условия ее существования.
В процессе человеческого постижения мира теория
выступает как идеальная форма целостной
действительности, которая в формировании теоретического знания
имеет особое значение. В теории дается идеально
всеобщее условие существования, возможность и
действительность конкретной, целостной реальности. Характеризуя
специфику человеческого отношения к миру, К. Маркс
писал: «Паук совершает операции, напоминающие
операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек
посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый
плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала
отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из
воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса
труда получается результат, который уже в начале этого
процесса имелся в представлении человека, т. е идеаль-
14 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 195.
170

но. Человек не только изменяет форму того, что дано
природой; в том, что дано природой, он осуществляет
вместе с тем и свою сознательную цель, которая как
закон определяет способ и характер его действий и
которой он должен подчинять свою волю»15. Хотя
исторически это идеальное представление (теория) архитектора
о будущем доме являлось продуктом человеческого
общества и формировалось в процессе предметной
деятельности, но, сформировавшись, оно предшествует
всякой конкретной деятельности, совершаемой
конкретной личностью. То же самое можно сказать и о других
теориях. Например, «Капитал» Маркса является теорией
капитализма, вскрывающей всеобщие условия
существования и функционирования капиталистического
производства.
К. Марксом были открыты внутренние противоречия
капитализма и намечены те исторические и
экономические тенденции, которые должны были привести к
гибели капитализма и к победе диктатуры пролетариата.
В отличие от социалистов-утопистов Маркс и Энгельс
не исходили из представления об идеальном мире, а
лишь выражали в своих теориях тенденцию
экономического развития капитализма. Вот почему В. И. Ленин
писал, что в марксизме нет ни грани этики. Маркс и
Энгельс критиковали капитализм вовсе не потому, что
последний не соответствовал представлению о вечной
справедливости, человечности или добрым чувствам
основоположников научного коммунизма, а потому что
капиталистические производственные отношения из
формы развития производительных сил превратились в их
оковы.
В книге «Империализм как высшая стадия
капитализма» В. И. Ленин изложил разработанную им теорию
империализма, раскрыл всеобщие условия его
функционирования и доказал неизбежность пролетарской
революции. После ее свершения в нашей стране В. И. Ленин
тщательно разработал законы построения социализма и
коммунизма.
В своей практической и теоретической деятельности
КПСС руководствуется ленинской теорией построения
социалистического общества и творчески развивает ее.
Ярким примером творческого отношения к марксистской
15 Маркс Д\, Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 189.
171

теории являются материалы XXVII съезда КПСС и
последующих пленумов ЦК КПСС, в которых всесторонне
разработаны принципиальные и стратегические
проблемы социально-экономического ускорения, определены
пути революционной перестройки всех сфер жизни
советского общества. Партия глубоко обосновала, что
всеобщим методом перестройки является революционная
диалектика, коренное изменение мышления, гласность,
всестороннее развитие демократии. Перестройка
предполагает решительное обновление всего общества, она
несовместима с догматизмом, бюрократизмом,
формализмом и т. п.
В естественно-научных теориях также идеально
выражается всеобщее условие конкретного целого,
воспроизводимое в конкретных экспериментах. Так, в теории
относительности закономерности электромагнитных
явлений в движущих системах объясняются исходя из
общих условий. Здесь теоретически раскрыты всеобщие
условия опыта Майкельсона.
Таким образом, теория выражает условие
возможности и действительности, в себе и для себя бытие
предметной, практической деятельности. В предисловии к
«Капиталу» К. Маркс проиллюстрировал это положение
следующим образом: «Физик или наблюдает процессы
природы там, где они проявляются в наиболее
отчетливой форме и наименее затемняются нарушающими их
влияниями, или же, если это возможно, производит
эксперимент при условиях, обеспечивающих ход
процесса в чистом виде. Предметом моего исследования в
настоящей работе является капиталистический способ
производства и соответствующие ему отношения
производства и обмена. Классической страной этого способа
производства является до сих пор Англия. В этом
причина, почему она служит главной иллюстрацией для
моих теоретических выводов»16.
При построении теории всегда исходят из
определенных фактов. Обычно теории предшествует определенная
система фактов, хотя еще Эйнштейн считал, что для
построения новой теории вполне достаточно одного
факта. Например, он справедливо полагал, что нужно было
думать о необходимости принципиально новой теории
(теории элементарных частиц) уже со времени открытия
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 6.
172

электрона, так как электрон был принципиально новым
объектом, выпадающим из класса всей прежней
реальности. Действительно, наличие множества фактов ни о
чем еще не говорит: еще Сади Карно заметил, что
тысяча машин доказывает закон сохранения не более
убедительно, чем одна машина. Кроме того, теория выражает
не просто общее множествам фактов, а есть всеобщее
условие существования и функционирования этих
фактов.
В теории факты и эмпирические закономерности
выводятся из единого принципа, всеобщих условий
объективного конкретного целого. Касаясь этой стороны
теории, А. Эйнштейн указывал на необходимость: «1.
Охватить по возможности все явления и их взаимосвязи
(полнота). 2. Добиваться этого, взяв за основу как
можно меньше логически взаимозависимых понятий и
произвольно установленных соотношений между ними
(основных законов или аксиом). Эту цель я буду
называть „логической единственностью"»17.
В физике принято считать специальную и общую
теории относительности образцами теории, в которой
принцип «логической единственности» проведен
последовательно. В своих теоретических построениях Эйнштейн
обращал глубокое внимание на всеобщее условие
системы. Он всегда размышлял, почему именно конкретное
целое существует в такой, а не иной форме. «Мы хотим
не только знать,— писал А. Эйнштейн,— как устроена
природа (и как происходят природные явления), но и по
возможности достичь цели, может быть, утопической и
дерзкой на вид,— узнать, почему именно такой, а не
другой»18.
Поскольку важнейшей чертой теории является
сведение многообразного к единому, выявление всеобщих
условий конкретной целостности, постольку в теории
придается важнейшее значение исходным понятием, так
как дальнейшее развитие теории, по существу,
опирается на них. Поэтому в ней наибольшие трудности
возникают вокруг этих понятий. Например, в политической
экономии было много споров и трудностей вокруг
понятий стоимости, прибавочной стоимости, ибо эти понятия
являлись наиболее фундаментальными. В экономических
17 Эйнштейн А. Собр. научн. трудов. М, 1966. Т. 2. С. 244—245.
18 Там же. С. 245.
173

исследованиях были попытки трактовать их как
субъективные творения ума. П. В. Струве, например, назвал
понятие стоимости средневековым «фантомом». На самом
деле, теория капитализма выступает как система
внутренне связанных понятий, причем все они имеют различные
уровни общности. Если такие фундаментальные понятия,
как стоимость, прибавочная стоимость, обладают
субстанциональным значением (они выступают как
теоретические понятия), то прибыль, процент, рента и т. п.
являются формами проявления (эмпирические понятия).
Эти две стороны теории внутренне связаны, хотя и нет
непосредственного совпадения сущности с формами
проявления. Большое значение принадлежит в теории и
опосредствующим звеньям.
Таким образом, теория состоит из всеобщих условий,
системы особых понятий и эмпирических фактов.
Однако простое описание различных признаков теории
еще не является ее понятием, ибо не дает представлений
о сущности теории. Как известно, важнейшей
характеристикой теории является целостное воспроизведение
предмета, поэтому необходимо проанализировать те
всеобщие условия (принципы), которые обеспечивают
механизм формирования научной теории.
Важнейшее значение диалектико-материалистической
логики состоит также в том, что в ней всесторонне
разработаны продуктивные логические принципы
построения теоретического знания. Прежде всего речь идет
о методе восхождения от абстрактного к конкретному,
о дедукции Маркса, об исследовании сущности
независимо от форм проявления и о диалектическом принципе
противоречия в теории. Восхождение от абстрактного к
конкретному охватывает всю логику теории и выступает
как универсальный метод научно-теоретического
познания. Важнейшими моментами этого метода являются
определение предметной области и теоретический «:e
анализ, выявление исходного принципа, прослеживание
движения теории от всеобщего к особенному и
единичному и т. п.
В отличие от формальных методов, в которых
охватывается лишь одна сторона конкретного целого, диа-
лектико-логический метод — это наиболее развитый и
целостный метод, адекватно отражающий
реально-исторический процесс возникновения и развития объективно-
174

го конкретного. Поэтому в ходе диалектического
воспроизведения действительности находятся в единстве
индукция и дедукция, анализ и синтез, сведение и
выведение. В силу своей конкретности такой метод
принципиально превосходит как индуктивные, так и формально-
дедуктивные методы познания предмета.
В силу того что теория является наиболее развитой,
сложной формой мышления, в ее структуре содержатся
все другие формы мышления, как-то: понятие, идея,
суждение, умозаключение и т. п. Правда, в структуре
теории все эти логические формы, понятия существуют
не самостоятельно, а как моменты развивающегося
целостного знания. Иными словами, все они подчинены
теории, пронизаны сквозной идеей, функционируют как
ступени в процессе построения теоретического знания.
В процессе формирования теории все эти логические
элементы выполняют различные функции. Так, в форме
идеи разрешается напряженное противоречие в развитии
человеческого познания. В исходном понятии познается
всеобщее условие функционирования развивающегося
предмета. В форме основного понятия постигается
сущность, противоречие исследуемой предметной области
и т. д. Поэтому целостная теория существует только как
синтез, как внутренняя взаимосвязь понятий, идей,
законов, заключений на основе определенного уровня
практической деятельности19.
Все это можно проследить на примере таких
развитых научных теорий, как «Капитал» Маркса и теория
относительности. Если вести речь о «Капитале»
Маркса, то он в качестве научной теории капиталистических
производственных отношений выступает как единство
следующих многочисленных понятий: товар, стоимость,
деньги, прибавочная стоимость, прибыль, процент, рента
и т. д. Притом теория Маркса не является внешним,
механическим синтезом этих понятий. В составе
«Капитала» они занимают определенное место, выполняют
определенную функцию. Кроме того, их внутренняя
взаимосвязь, в которой отражаются капиталистические
производственные отношения, подчиняется методу
восхождения от абстрактного к конкретному.
Действительно, К. Маркс в ходе построения своей
19 Об этом подробнее см.: Диалектическая логика. Алма-Ата,
1985. Т. 4; Абдильдин Ж. М. Нысанбаев А. Н. Диалектико-логические
принципы построения теории. Алма-Ата, 1973.
175

теории капиталистической формации сначала выделяет
первоначальное целое, т. е. объект, теоретический
анализ которого дает возможность выявить начало,
всеобщее условие функционирования системы
капиталистических отношений. Он четко устанавливает, что
капитализм,— это огромное скопление товаров, и все его
экономические отношения, стало быть, опосредствованы
товаром, являющимся элементарной клеточкой
капитализма.
Внимательный анализ Марксом товарных отношений,
простого обмена привел к открытию закона стоимости.
В последующем Маркс глубоко обосновывает
происхождение денег, раскрывает их различные функции в
процессе обмена.
Кроме того, в своей теории Маркс исследовал
возникновение прибавочной стоимости, т. е. определил
последнюю как такое особое в товарно-капиталистическом
производстве, что возникает как бы в процессе
самодвижения стоимости. «Стоимость становится, таким образом,—
пишет Маркс,— самодвижущейся стоимостью,
самодвижущимися деньгами, и как таковая она — капитал»20.
«Вместо того чтобы выражать собой отношение товаров,
она теперь вступает, так сказать, в частное отношение к
самой себе. Она отличает себя как первоначальную
стоимость от себя самой как прибавочной стоимости...»21.
До Маркса было тайной превращение формул
товарного обращения в формулы капитала. Более того,
возможность прибавочной стоимости противоречила закону
стоимости, обмену эквивалентов. Лишь Маркс разрешил
эту тайну посредством открытия рабочей силы как
товара. Для возникновения капитала недостаточно наличия
простого товарного производства, а необходимо его
развитие. В. И. Ленин охарактеризовал капитализм как
товарное производство на той стадии его развития, когда
и рабочая сила становится товаром.
В «Капитале» Маркс не ограничился раскрытием
сущности капитализма, обоснованием его основного
понятия, а в дальнейшем дал целостную картину
капиталистических общественных отношений, выявил связь
сущности (прибавочной стоимости) с формами
проявления, т. е. с прибылью, процентом и рентой. При этом
20 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 166.
21 Там же. С. 165.
176

рационально разрешил все те противоречия, которые
возникали между прибавочной стоимостью и
превращенными ее формами.
Именно Марксу удалось создать цельную научную
теорию капиталистической общественно-экономической
формации: он в отличие от классиков английской
политической экономии рассматривал капитализм не в форме
объекта, не как отношение вещей, а как отношение
людей, экономическое отношение индивидуальных
производителей. Иными словами, он реализовал деятельную
концепцию в исследовании предмета, раскрыл сущность
капиталистических общественных отношений, которые
обнаруживают себя на поверхности как отношение
вещей.
То же самое имеет место в специальной теории
относительности Эйнштейна, в которой функционируют такие
понятия, как постоянство скорости света, принцип
относительности, относительности одновременности,
преобразование Лоренца, пространство и время, масса и
энергия и т. п.
Во второй половине прошлого века в исследовании
физических процессов на первое место выдвинулось
изучение электромагнитных явлений в движущихся
средах. Специальная теория относительности возникла в
результате теоретического осмысления этого процесса.
В основе теории относительности, как известно,
лежит наряду с принципом относительности принцип
постоянства скорости света. Обычно при такой
констатации создается впечатление, что эти два принципа играют
одинаковую роль и в этом смысле будто они равноценны.
На самом деле, в структуре теории принцип
относительности выполняет функцию всеобщего основания, от
которого зависят все другие определения теории.
В то время физикам казалось, что принцип
постоянства скорости света и принцип относительности
несовместим. Эйнштейн же доказал обратное: он преодолел
противоречие между принципом относительности и
постоянством скорости света. Правда, принцип
относительности у Эйнштейна не тождествен таковому Галилея.
Первый существенно обогатил этот принцип,
распространив его на электромагнитные явления. Кроме того,
заслуга Эйнштейна состоит в том, что он открыл то
особое явление, при помощи которого связал принцип
относительности с постоянством скорости света (т. е; от-
12-140
177

носительность одновременности), и определил ее роль в
преобразовании Лоренца,
В теории относительности исключительно важное
значение также имеют преобразования Лоренца. Однако
их роль и место в теории несколько иные, чем исходные
положения теории относительности, из которых
генетически вытекают все другие определенности теории.
Поэтому преобразования Лоренца не могут быть исходным
пунктом теории относительности, они представляют более
сложную категорию теории.
В процессе развития практики постоянно
развиваются человеческое познание, теории, совершается переход
от одних теорий к другим. Внутренним ритмом этого
процесса также является противоречие, возникающее в
ходе развития теоретического познания. Поскольку все
развивается, постольку в постоянном изменении и
развитии находится человеческая практика, эксперимент и
познание. Когда теория в основном соответствует
уровню практики, эксперимента, то она переживает в своей
истории этап плавного совершенствования. Однако такое
соответствие в истории науки не бывает
продолжительным в силу того, что диалектична, противоречива сама
человеческая практика. Поэтому в дальнейшем развитии
возникают новые факты, экспериментальные результаты,
которые принципиально противоречат существующей
теории и выходят за пределы ее возможностей. Ученые
первоначально делают все, чтобы объяснить их
посредством существующей теории (так, поступали, например,
представители классической физики).
В ходе дальнейшего развития науки противоречия
между теорией и фактами, как правило, углубляются.
Поскольку локальные попытки преодоления трудностей
существующей теории ничего не дают, постольку в
развитии познания, теоретических представлений возникают
острые противоречия, проблемная ситуация, которая
свидетельствует о принципиальной неспособности
существующей теории удовлетворительно объяснить новые
факты, экспериментальные результаты. Так, например,
было в истории физики, когда опыт Майкельсона, его
многочисленное повторение показали неспособность
прежней теории объяснить электродинамические
процессы в движущихся системах. То же самое имело место при
объяснении процессов излучения абсолютно черного
тела. Все попытки объяснить этот процесс в пределах
178

существующей теории, как известно, не привели ни. к
каким результатам. Поэтому начались поиски нового
способа решения этой проблемы посредством открытия
новых фундаментальных принципов.
Развитие практики (эксперимента), возникновение
фактов имеет фундаментальное значение в движении
теории, в процессе перехода от одних научных теорий
к другим, притом проблемную ситуацию создает не
количество новых фактов, а их фундаментальность. В данном
случае интересен следующий рассказ И. Е. Тамма о
позиции Эйнштейна по этому вопросу. Он вспоминает,
что у него с Эйнштейном был «разговор о том, что в
связи с открытием большого числа элементарных частиц, в
частности, мезонов, назрела проблема построения
элементарных частиц. Эйнштейн всегда считал, что уже
электрон — атом электричества — является чужеземцем
в стране классической электродинамики. В этом...
разговоре он сказал, что, казалось бы, уже факт
существования электрона должен был быть достаточным для
построения основ общей теории элементарных частиц»22.
Видимо, Эйнштейн действительно преувеличивал
значение электрона в создании общей теории, но сама
постановка вопроса, поиски чего-то единичного, в котором
выражается природа всеобщего, характерны для него.
В связи с этим И. Е. Тамм продолжает: «Это,
несомненно, гипербола, но она очень характерна для Эйнштейна,
и поучительно противопоставить ее и широко
распространенной точке зрения, что решению фундаментальных
проблем науки необходимо должно предшествовать
накопление огромного количества экспериментальных
данных. В действительности пример как специальной, так, в
особенности, общей теории относительности показывает,
что решающую роль в построении фундаментальной
теории играет глубокий логический анализ узловых
опытных факторов. Конечно, следствия из теории должны
быть проверены затем на максимально обширном
опытном материале»23.
Разрешение противоречия теории и практики,
проблемной ситуации имеет важное значение в прогрессе
человеческого познания, в развитии теории, в переходе от
одних теорий к другим. Правда, в истории науки суще-
22 Цит. по: Эйнштейн и современная физика. М., 1956. С. 90.
23 Там же.
179

ствуют различные попытки уйти от решения проблемной
ситуации в развитии теории. Иногда в подобных
ситуациях стремились разрешить проблему без серьезного
развития теории, без глубокого анализа фактов,
проблемной ситуации. В этом отношении ярким примером
является попытка Лоренца и Фицджеральда объяснить
опыт Майкельсона посредством гипотезы продольного
сокращения. Здесь противоречие, по существу, не
разрешалось, а только отодвигалось, создавалась только
некоторая видимость его разрешения.
В отличие от таких способов решения проблемной
ситуации научный подход к проблеме прежде всего
предполагает анализ всех условий возникновения
противоречия и проблемной ситуации, притом реальный факт,
противоречие осмысливается на основе глубоких
принципов и фундаментальных идей. В этом отношении
замечательным примером может служить специальная
теория относительности. Здесь противоречие, проблемная
ситуация, возникшая в электродинамике движущихся
сред в связи с результатом опыта Майкельсона,
осмысливается и разрешается на основе таких глубоких и
фундаментальных принципов, как принцип
относительности, постоянство скорости света, а также посредством
принципиального изменения старого представления о
пространстве и времени. Вот почему специальная теория
относительности имеет огромное значение в развитии
культуры. В форме этой теории не только разрешены
противоречие, проблемы электродинамики движущихся
сред, но она оказала* существенное влияние на
физическое познание, на стиль мышления физиков XX века.
То же самое можно сказать о квантовой механике.
В ходе теоретического осмысления излучения абсолютно
черного тела в классической физике возникло
противоречие, проблемная ситуация. Все попытки решения
проблемы в пределах классической теории, как известно,
завершались неудачей. Тогда М. Планк выдвинул идею
кванта, с помощью которой пытался осмыслить
проблему, притом эта идея принципиально выходила за
пределы теоретических представлений классической физики.
Идея кванта оказалась фундаментальной идеей. Она
нашла широкое подтверждение в дальнейшем развитии
физики, в осмыслении новых фундаментальных фактов.
Благодаря деятельности таких выдающихся физиков,
как Планк, Эйнштейн, Луи де Бройль, Н. Бор, Шредин-
180

гер, Гейзенберг, она превратилась в сложно
расчлененную физическую теорию — в квантовую механику, в
которой продуктивно разрешены все противоречия,
возникшие в ходе осмысления этой проблемы24.
В процессе развития теоретического познания на
основе практической деятельности, посредством
образования понятий, идей, гипотез, научных теорий человек,
как известно, глубоко познает развивающуюся
действительность, объективную истину.
24 О формировании квантовой механики см.: Диалектическая
логика. Т. 4.

Глава 7
ИСТИНА
Проблема истины столь же древня, как и основной
вопрос философии в единстве двух его сторон,— так
традиционно пишут в философской литературе и тем
самым не только констатируют почтенный возраст
названной проблемы, но и, что называется, очерчивают te
параметры. Таким образом, сама философия, согласно
данной традиции, предстает как только объяснение мира,
проблема же истины, соответственно, оказывается
проблемой сугубо гносеологической. А это означает, чго
такая традиция есть не что иное, как эмпирический
способ осмысления общественного разделения труда,
особенно — отделения и отчуждения умственного труда
(теории) от физического (практики), способ, имеющий в
качестве своего вывода утверждение о необходимости
финального объединения этих внешних
противоположностей; т. е. перед нами — все та же традиция
самосознания отчужденного, частичного человека.
Конечно, проблема истины — выделение и осознание
сформированной развивающейся
предметно-практической деятельностью познавательной потребности —
явилась следствием отделения умственного труда от
физического, но это же обстоятельство послужило вместе с тем
и причиной гипертрофированного представления о самой
этой потребности: она истолковывалась
домарксистскими и, в особенности, буржуазными философами (вплоть
до XX века, когда в работах последних наметилась
тенденция преуменьшения и дискредитации проблемы
истины) как цель и смысл человеческой жизнедеятельности.
В действительности же познавательная потребность
была и остается внутренним элементом и средством
182

прогрессирующей предметно-практической деятельности,
понимаемой как органическая система. Говоря
конкретнее, «устойчивый интерес к истине всегда был обусловлен
стремлением выработать и реализовать идеал истинно
справедливого социального устройства, основанного на
принципах совершенствования — и общества, и
индивида в нем,— т. е. на принципах гуманизма, соединяющего
идеал красоты, нравственного совершенства и
разумности бытия человека»1.
Очевидно, что это уже принципиально иная
постановка проблемы истины, диалектико-логическая, требующая
ее «передачи» из «ведомства» традиционно понимаемой
гносеологии в компетенцию диалектической логики,
единственно способной задать верное направление в
исследовании данной проблемы; это требование
современного уровня подхода к решению всех проблем, в том
числе научных и философских.
В нашей же философской литературе положение о
единстве диалектики, логики и теории познания
понимается преимущественно как единство частей
диалектического материализма, а не как единство
взаимопроникающих функций единой материалистической
диалектики. Согласно привычному подходу, однозначно
определяются и разделяются роли каждой из трех
названных частей: диалектика изучает всеобщие' законы
природы, общества и мышления; теория познания —
познавательный процесс; логика
(формальная!)—формы, в которых осуществляется мышление, познание
объектов любого содержания (а потому, понятно, сама эта
логика должна быть свободна от какого бы то ни было
предметного содержания). Соответственно этому,
взаимодействие, скажем, теории познания и диалектики
понимается как требование применения диалектики в
качестве методологии исследования познавательного
процесса, а именно: познание должно рассматриваться
как процесс, развивающийся от низшего к высшему
(например, от истины относительной к истине абсолютной),
источником развития познавательного процесса
являются его внутренние противоречия и т. д. и т. п. А в итоге
получается вполне привычная картина, в которой все
выглядит естественно и логично, а следовательно, верно.
1 Андрос Е. И. Истина как проблема познания и мировоззрения.
Киев, 1984. С. 22.
183

Все, кроме одного, причем главного: кроме правильно
избранного субстанциального начала.
Существо дела в том, что внутренним источником
развития располагает лишь нечто
целостно-самостоятельное; сознание же, по Марксу, обладает только
видимостью самостоятельности, а не действительной
самостоятельностью2: оно является продуктом социального
процесса, и материальное производство — средоточие
целостности этого процесса — определяет и сущность, и
историю, и тенденции развития сознания. Более того, не
только законы мышления (познания), но и всеобщие
законы материальной субстанции объективно
проецируются и открываются человеку только через посредство
всеобщих схем материально-практической деятельности;
последняя в силу этого и является предметной областью
исследования проблемы истины.
А это, как было сказано выше, уже сфера
компетентности диалектической логики как более высокого, чем
методологическое приложение диалектики к анализу
познания, современного уровня развития самой
материалистической диалектики. Ибо, как мы полагаем,
диалектическая логика — это не просто один из «срезов» или
одна из функций диалектики (наряду с ее
онтологической и гносеологической функциями), но вместе с тем и
тот уровень ее развития, на котором всеобщие
определения объективной действительности получают свое
адекватное отражение в идеальной — представляющей
систему всеобщих схем универсальной практической
деятельности — форме, а именно — в форме системы
категорий материалистической диалектики.
Из всего вышесказанного, наконец, следует, что диа-
лектико-логический подход к проблеме истины означает
рассмотрение истины не как сугубо гносеологического
феномена, а как феномена социального, каковым она в
действительности и является.
Ограниченность же традиционно-гносеологического
подхода обнаруживается уже в тех дефинициях истины,
которые стали общим местом в нашей философской
литературе. Разумеется, всегда надо помнить мысль
Ф. Энгельса о весьма относительной ценности
афористически лаконичных определений, чтобы не требовать от
них слишком многого. Однако принципиально верное
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 25.
184

представление об определяемом предмете они все-таки
должны давать — если они есть, так сказать,
квинтэссенция принципиально верной теории предмета. Но
именно концептуальную ограниченность аккумулируют в себе
традиционные определения истины, общее содержание
которых (при всех их частных различиях) сводится к
следующему. Истина — это: 1) отражение в сознании
человека предметов, явлений и закономерностей
объективной действительности такими, как они существуют
сами по себе, вне и независимо от человека и его
сознания; 2) объективность, соответствие содержания
человеческих ощущений, эмпирического опыта, понятий,
суждений, умозаключений, теорий и т. д. объекту; 3) процесс
бесконечной связи и последовательности результатов
познания бесконечно развивающегося мира; 4)
критерием истины является общественная практика3.
В этих дефинициях обращает на себя внимание
прежде всего субъект истины, который выступает в них под
именем «человека с его сознанием», а в концепциях,
раскрывающих содержание данных дефиниций,
трактуется как человеческий индивид с его, соответственно,
индивидуальным сознанием. Причем такой выбор начала
нередко обосновывается ссылкой на мысль К. Маркса
о необходимости начинать всякое социальное
исследование с действительных предпосылок социального
процесса, а именно — с действительных человеческих
индивидов. Однако, во-первых, эта мысль была высказана
К. Марксом в полемике с Гегелем, подменявшим
действительную человеческую историю мистической Историей
с большой буквы (т. е. все той же абсолютной идеей); и
потому в этом контексте К. Маркс делал акцент не на
индивидах, а на том, что сами эти индивиды должны
пониматься как «их деятельность и материальные
условия их жизни, как те, которые они находят уже
готовыми, так и те, которые созданы их собственной
деятельностью», и что лишь как таковые «предпосылки эти
можно установить чисто эмпирическим путем»4. Поэтому
же, во-вторых, для К. Маркса «сущность человека не
есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей
действительности она есть совокупность всех обществен-
3 См., например: Философская энциклопедия. М., 1962. Т. 2.
С. 345; Кондаков Н. И. Логический словарь-справочник. М., 1975.
С. 218; Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 226.
4 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 18.
185

ных отношений»5. «Руководствуясь именно такой
логикой,— пишет Э. В. Ильенков,— К. Маркс ставил и решал
вопрос о «сущности человека»— о конкретно-всеобщем
определении человеческого индивида, личности, как
совокупности всех общественных отношений. В оригинале
сказано еще выразительнее — ансамбль, т. е. не
механическая сумма одинаковых единиц, а представленное в
единстве многообразие всех социальных отношений»6.
Такого человеческого индивида в рассматриваемых
концепциях фактически нет: все ссылки на К. Маркса
остаются в них чисто вербальным приемом, не
затрагивающим их внутренней логики, построенной на субъекте
познания как мыслящем индивиде.
Сочетание гносеологизма с психологической
(индивид) теорией сознания ведет сторонников анализируемых
концепций, когда дело доходит до необходимости
раскрыть «секрет» возникновения образов сознания в их
соответствии познаваемым объектам, проторенной
дорогой — прямо в лабиринты структуры человеческого
мозга,— для того, чтобы сделать тавтологический (но,
конечно, оснащенный всеми последними данными
психофизиологических лабораторных исследований) и опять-
таки чисто вербальный вывод о способности вещества
мозга (материальное) продуцировать идеальные копии
объектов.
Само идеальное, объясняемое в таких случаях как
внутреннее, психологическое состояние индивидов, или
как специфическое свойство сознания, оказывается чем-
то мистически-неуловимым. Тут не до
аргументированной критики субъективного идеализма с его солипсист-
ской крайностью — тут самому бы уберечься от другой
крайности — считать не-мое (а всякого другого
индивида) сознание материальным, поскольку оно существует
объективно, т. е. вне и независимо от моего сознания.
Факты, однако, свидетельствуют, что уберечься от такой
крайности удается далеко не всегда7.
Оборотной стороной гносеологизма является
созерцательность в реализации такого качества истины, как
объективность, т. е. отражение мира в ней таким, как он
5 Там же. Т. 42. С. 265.
6 Ильенков Э. В. Что же такое личность?//С чего начинается
личность. М., 1979. С. 188.
7 См., например: Мелюхин С. Т. Материя в ее единстве,
бесконечности и развитии. М., 1966. С. 54.
186

есть сам по себе независимо от человека с его сознанием.
Что одно человеческое сознание само по себе не
способно поставить мир в какую бы то ни было зависимость от
себя — не требует доказательства, но и
несостоятельность тезиса о независимости мира от человека как
указание на необходимое условие достижения объективной
истины не менее очевидна. Где же выход?
Выхода нет, отвечают на этот вопрос субъективные
идеалисты разного толка: на пути к такой истине,
разъясняют они, между человеком и миром непреодолимой
преградой встают приборы, инструменты, орудия,
соображения полезности, наконец — сама деятельность по
реализации соображений полезности, совокупность
которых не оставляет мир таким, каков он был до такого
вмешательства в него,— так что остается считать
истинной саму эту полезность. В этом случае, правда, нет
истины одной, как говорится, на всех, общей и
общезначимой, а у каждого — своя истина, измеряемая степенью
индивидуальной выгоды, например, выгодой от продажи
наркотиков либо оружия, хотя это и противоречит
истинной человечности, истинной природе человека.
Сторонники абсолютизации познавательного
отношения фактически оставляют этот вопрос открытым,
поскольку признание принципиальной способности
человеческого познания достигать абсолютной истины,
подкрепляемое впечатляющими примерами из истории
познания, и, наконец, ссылки на работы
основоположников научной философии полностью утрачивают свою
плодотворную силу, падая на скудную почву
имманентно-сущего познавательного процесса, поскольку
изначально был допущен просчет с выбором предметной
области исследования проблемы истины.
Здесь, кроме всего прочего, сказывается сила (и
коварство) традиций, конкретно — традиции философской
созерцательности. Вовсе не случайно, что в нашей
философской литературе домарксистский, созерцательный
материализм сплошь и рядом получает положительную
оценку — от начала своего развития и почти до конца.
Почти — потому что здесь, как правило,
воспроизводится привычное клише об исторической ограниченности
старого материализма, которая, в свою очередь,
истолковывается в русле эмпирического представления о
диалектике абсолютной и относительной истины, т. е. в
плане установления арифметических пропорций «больше»—
187

меньше», «выше—ниже» и т. п. Сами же основы
домарксистских материалистических систем при этом
принимаются, как простая эстафетная палочка многоэтапного
интеллектуального «забега».
Но ведь известно, что домарксистская философия
коренилась в отчуждении умственного труда от
физического и была самовыражением первого. Когда же
предпринимались (например, Гегелем)8 попытки осмысления
физического труда, они оказывались не чем иным, как
внешней рефлексией над ним. Как таковая она,
следовательно, имела дело не с процессом труда, а только с его
продуктами, которые (именно потому, что процесс труда
при этом элиминировался) представали как объекты,
вполне доступные интеллектуальному созерцанию. В
силу этого же обстоятельства такая логика — логика
потребления, а не производства^.)9— подняться выше
уровня интеллектуального созерцания объекта была в
принципе неспособна.
Таким образом, ограниченность, созерцательность
домарксистского материализма есть явление не
гносеологическое, а социально-историческое. Чем же в таком
случае объясняется живучесть созерцательных
концепций в условиях социалистического общества: остатками
отчуждения умственного труда (например, в форме
бюрократизма) или силою инерции идей, позволяющей
им в почти неизменном виде «мигрировать» из одной
общественно-экономической формации в другую? Ответы
на этот вопрос можно давать самые разные —
очевидным останется одно: ни один из них не отменит (в
лучшем случае — лишь объяснит) факта ограниченности,
несостоятельности созерцательных концепций познания,
которая дает о себе знать, кроме вышесказанного, и еще
в одном принципиальной важности аспекте.
Признавая, что познание есть процесс, даже —
деятельность, современные преемники созерцательной
традиции понимают саму эту деятельность — а соответственно
8 Кстати, в работах, продолжающих в нашей литературе
созерцательную традицию, Гегелю уделяется меньше внимания, чем,
например, Фейербаху, хотя от Гегеля традиция гносеологизма идет,
пожалуй, в разной с домарксистскими материалистами мере. Такое
отношение к Гегелю объясняется, наверно, тем, что у него имеются
и такие — диалектические — идеи, которые в корне подрывают его
гносеологистские и панлогические исходные позиции.
9 Элез Я. Истина как исторический процесс//Диалектика и
практика. М., 1984. С. 22—23.
188

и ее продукты (истину)—как только интеллектуальную,
а потому, как принято считать в подобных случаях,—
субъективную. Правда, в некоторых работах до сих пор
слышны отзвуки древнего утверждения, что истина
принадлежит самим объектам и что знания — это
конденсация «истечений» объективной истины в мозгу
человека. Но преобладающей является все-таки
убежденность в том, что «нет столов истинных или ложных, а
есть столы письменные и столовые, школьные и
канцелярские» и что, следовательно, «понятие истины
распространяется только на мысли, которые действительно
могут быть или истинными, или ложными»10.
Иначе говоря, при таком подходе истина понимается
как одно-единственное отношение — отношение
соответствия знания (образа, понятия) объекту; причем такое
понимание принято считать настолько естественным и
само собою разумеющимся, что даже возможность чего
бы то ни было иного исключается абсолютно. И стоит
лишь упомянуть, например, имя Гегеля, полагавшего
обязательным условием действительного определения
истины не одно названное выше отношение, но его
единство с еще одним отношением — отношением
соответствия объекта его понятию,— как незамедлительно на
крупнейшего представителя немецкой классической
философии обрушивается град критических стрел, которые,
справедливости ради надо сказать, все попадают в одну,
действительно «больную» точку его философии — в
мистическую абсолютную идею.
Гегелевская абсолютная идея, однако,
мистифицировала собой фундаментальные закономерности
социальной, в том числе — познавательной, деятельности, все-
таки уловленные мыслителем, хотя и выраженные им в
неадекватной форме. Именно поэтому, кстати, В. И.
Ленин считал необходимым для философов-марксистов
материалистическое прочтение Гегеля. Последний, в
частности, не просто называл познание деятельностью —
он глубоко понимал ее в качестве таковой, понимал и
неизбежность, закономерность одного особого ее
результата. «Если познание,— писал он,— есть орудие для
овладения абсолютной сущностью, то сразу же
бросается в глаза, что применение орудия к какой-нибудь вещи
не оставляет ее в том виде, в каком она есть для себя,
Кондаков Н. И. Логический словарь-справочник. С. 218.
189

а, напротив, формирует и изменяет ее. Или, если
познание не есть орудие нашей деятельности, а как бы
пассивная среда, сквозь которую проникает к нам свет истины,
то и в этом случае мы получаем истину не в том виде, в
каком она есть в себе, а в том, в каком она есть
благодаря этой среде и в этой среде. В обоих случаях мы
пускаем в ход средство, которым непосредственно
порождается то, что противоположно его цели; или нелепость
заключается в том, что мы вообще пользуемся каким-
либо средством»11.
Стало быть, человеческая познавательная
деятельность, по Гегелю, имеет своим ближайшим результатом
изменение объекта, результатом и целью, находящимися
вне человеческого познания, используя самого человека
в качестве своего средства. Не составляет труда
зафиксировать здесь все тот же мистицизм гегелевской логики:
согласно Гегелю, цели человеческому познанию
предписывает сверхъестественная абсолютная идея, имеющая
своим объектом познания самое себя и избирающая
человека с его познанием в качестве средства своего
осуществления; тем самым человеческое познание —
именно как средство самопознания абсолютной идеи —
и оказывается ступенью самоизменения последней; но
ведь это одна видимость изменения познанием своего
объекта — с точки зрения реальной человеческой
деятельности и здравого рассудка, или это — самоизменение,
развитие все того же познания (образов, понятий и т. п.).
Все это верно, однако надо видеть и другой факт: в
свою феноменологию духа (ее можно назвать
эквивалентом «гносеологической части» материалистических
философских систем) Гегель «ввел» реального человека с его
реальной деятельностью — трудом, в котором он видел
не внешнее условие (оно, как таковое, может оказаться
и препятствием) познавательного процесса, а условие
внутреннее, т. е. необходимое для успешного
превращения возможности истины в реальную истину12. Конечно,,
и в этом пункте Гегель признает человеческую
практическую деятельность только фрагментом самопознания
абсолютной идеи. Но не менее достоверный факт при
этом, что именно Гегель первым увидел в практике, в
изменении природы человеком имманентное условие и
средство раскрытия ее сущности для человека. В свете:
"Гегель. Соч. М., 1959. Т. 2. С. 41.
12 Там же. Т. 8. С. 22.
190

этого как упрек современным материалистам, сводящим
процесс постижения истины к чисто мыслительной, не
затрагивающей бытия объекта деятельности, звучит
мысль Ф. Энгельса, высказанная им по адресу
мыслителей предшествующих эпох, которые «знают, с одной
стороны, только природу, а с другой — только мысль. Но
существеннейшей и ближайшей основой человеческого
мышления является как раз изменение природы
человеком, а не одна природа как таковая, и разум человека
развивался соответственно тому, как человек научался
изменять природу»13.
Изложенные выше соображения, как это видно,
представляют собой развертывание и конкретизацию
первого отношения, т. е. отношения, в котором истина
выступает в аспекте соответствия понятия объекту
(предмету). И это неслучайно, поскольку второе
отношение — отношение соответствия объекта своему
понятию— обнаруживает себя и раскрывает свое
содержание как развитие содержания первого отношения до его
логического завершения, но только при одном
непременном условии — при правильном выборе предметного
начала. Таким началом является общественная
практика, в которой еще Гегель разглядел, как уже было
сказано, условие адекватности, соответствия понятия
объекту. Гегель первым выявил и второе отношение —
хотя опять-таки на свой идеалистический лад: в его
системе природа есть не что иное, как порождение
абсолютной идеи, ее инобытие, несущее в себе — в силу
такого генетического единства — идеальную сущность
своего творца, а потому, когда природа выступает как
объект рефлексии, сам этот процесс рефлексирования
оказывается простым обнаружением априорной
идеальной сущности, или автоматическим (К. Маркс)
соответствием объекта своему понятию, т. е. абсолютной идее.
Одной из причин и этой мистификации является
ограниченное представление Гегеля о практике.
Разглядев в практике имманентное условие раскрытия
сущности объекта, Гегель оказался не в состоянии понять
(прямое следствие отчуждения интеллектуального труда,
с позиций которого выступал Гегель), что этим роль
практики не исчерпывается, что в практике — и именно
в ней — формируется также идеал истинной действитель-
13,Маркс- К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 545.
191

ности, продуцирование которого он считал привилегией
абсолютной идеи, а следовательно, сам этот идеал
представил в виде априорной модели должного устройства
общества. Нетрудно разглядеть в этом своеобразный
(наряду с натуралистическими концепциями
домарксистских материалистов) вариант созерцательности
мировоззренческой позиции Гегеля, его некритический
позитивизм (К. Маркс) по отношению к современной ему
социальной действительности.
В свете этого двусмысленна позиция современных
сторонников чисто гносеологической (связанной с
признанием только первого отношения) концепции истины,
третирующих Гегеля: их собственное представление о
практике, по существу, недалеко отстоит от гегелевского,
а в чем-то и не поднимается до его уровня. В самом
деле: называя практику источником познания, они
фактически уподобляют ее не источнику, а сосуду с
драгоценной жидкостью (истиной), а их главная забота — не
допустить диффузирования одного в другое.
Но такого разделения одного от другого и такой
бесстрастности ради объективности истины можно
достигнуть только мысленно, в собственном воображении.
В действительном познавательном процессе все
выглядит иначе: рожденный предметно-практической
деятельностью, он несет в себе все ее родовые признаки.
Практике, т. е. и действительным человеческим
индивидам с их вожделениями (Гегель), потребностями и
интересами, мало созерцания наличного бытия
объектов — она присваивает и их сущность, придавая ей
идеальное бытие, в том числе в форме понятия,— и все это
для того, чтобы изменить, достроить, доразвить наличное
бытие (существование, объективную возможность) этих
объектов (не только бытие природных объектов, но и
само социальное бытие) до их тождества, абсолютного
соответствия их собственной сущности (т. е. и понятию,
как форме, в которой присваивается их сущность),— ибо,
наконец, только в этом вечном движении может
происходить и действительно происходит удовлетворение
развивающихся человеческих потребностей. Это и есть
истина: и путь к ней, и само ее реальное бытие14!
14 А коли истина такова, то и ее понимание невозможно в
форме чисто интеллектуального процесса (как простой итог безупречно
осуществленных формально-логических операций),— здесь
необходима действительная перестройка: необходимо по-настоящему почув-
192

Такой подход к проблеме истины позволяет, в
частности, обнаружить, что и заключительный пункт
традиционных определений, сводящий участие практики в
познавательном процессе к роли внешнего критерия
истины, научно несостоятелен. В самом деле: исходить
из предпосылки, что познание и практика суть два
изначально специфичных процесса, каждый из которых
осуществляется по имманентным, присущим только ему
з'аконам,— значит, прежде всего, разрывать реальную
связь познания с его предметом. Вследствие этого
остается без ответа вопрос о принципиальной возможности
изоморфизма, соответствия форм, в которых происходит
процесс познания, общим свойствам объектов.
Существует, правда, молчаливое признание такого
изоморфизма, однако это еще не есть научно обоснованное
положение, но как раз размежевание познания и практики
исключает всякую возможность научного обоснования.
И вот, наконец, результаты имманентно-сущего
процесса познания, объективированные в соответственно
специфичной форме, представляются на суд практики.
Но может ли практика удостоверить истинность
результатов познавательного процесса, если и она, согласно
тем же концепциям, тоже функционирует по
имманентным ей законам, которыми определяется также особая
специфичность ее продуктов? Конечно же, нет. Здесь
требуется вмешательство посредника, который бы
привел к общему знаменателю эти «крайние члены», прежде
чем избрать один из них в качестве единицы измерения
другого, и которого Гегель, например, нашел в своей
пресловутой абсолютной идее. Гегелевский вариант,
понятно, не может быть принят материалистическими
концепциями, всевозможные позитивистские
варианты — тоже, но и ничего своего, что удовлетворяло бы
требованиям научности, традиционный подход
предложить не в силах.
И вообще, надо сказать, искусственное разделение
единой философии марксизма на «диалектический
материализм» и «исторический материализм», а внутри «диа-
ствовать живой процесс общественной практики, ощутить свою
причастность к нему, т. е. реально включиться в него свойственным
марксистской философии способом изменения мира — и предметно
(практика развивающегося социалистического общества как
«матрица» системы категорий материалистической диалектики), и
содержательно, и мировоззренчески.
13-140
193

лектического материализма»— разграничения между
«учением о бытии», «теорией познания», «категориями»
и т. д. приводят к искажениям и сильно обедняют
содержание категории «истина» потому, что обедняют ее
отношения с другими категориями материалистической
диалектики. «Истину» обычно соотносят с
«гносеологическими» категориями («относительное»—«абсолютное»,
«эмпирическое»—«теоретическое», «анализ»—«синтез»
и т. п.); считается, что категории «возможность» и
«действительность», «противоречие» и «развитие», «сущность»
и «существование», «потребность» и «цель», «интерес»,
и «идеал» и т. п. непосредственно с «истиной» не
соотносятся, что и приводит к обеднению содержания этой
категории.
И только диалектическая логика, будучи идеальной
моделью целостной предметно-практической
деятельности, включает категорию истины в универсальное
взаимодействие со всей системой (и внутри этой системы)
категорий материалистической диалектики, и тем самым
только диалектическая логика способна дать
действительно научную теорию истины15.
Откуда следует также, что центральным звеном и
условием правильной постановки и результативного
исследования проблемы истины является диалектико-
логически трактуемая категория практики.
Для понимания существа дела многое дает уже
генезис предметно-практической деятельности,
представлявший собой объективный процесс возникновения и
разрешения противоречия между человеком и природой,
где витальные потребности человека, унаследованные им
от человекоподобных предков (животных), стали
удовлетворяться новым — орудийным — способом.
Систематическое применение орудий имело своим закономерным
последствием переход от простого присвоения объектов
природы к их воспроизводству и изменению, но
прежде — к производству самих орудий, с чего и начинается
собственно становление человека и общества16.
15 См.: Ильенков Э. В. Диалектика абстрактного и конкретного
в «Капитале» К. Маркса. М., 1960; Он же. Диалектическая логика:
Очерки истории и теории. М., 1974; Копнин П. В. Диалектика как
логика и теория познания. М., 1973; Абдильдин Ж- М. Проблема
начала в теоретическом познании. Алма-Ата, 1967; Элез И. Истина
как социальный процесс//Диалектика и практика. М., 1984.
16 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 23.
194

Это был уже более высокий уровень разрешения
названного противоречия, связанный как с
преобразованием, гуманизацией витальных потребностей, так и с
формированием новых, в том числе познавательной,
потребностей, ибо в процессе производства человек может
действовать «лишь так, как действует сама природа»17,
т. е. в соответствии с общими свойствами,
законосообразностью, сущностью природных объектов; а поскольку
существование объектов непосредственно не совпадает с
их сущностью, постольку и возникает необходимость в
ее выделении, присвоении в качестве еще одного орудия
производственной деятельности.
Собственно, присвоение сущности объектов
происходило уже в самой практической деятельности и ее
продуктах (в идеальной, т. е. именно представленной,
отделенной от самих объектов форме)18. Но не надо
забывать, что практическая деятельность изначально носила
коллективный, общественный характер, и это
обстоятельство послужило причиной возникновения еще одной
формы идеального, представлявшей предметное
содержание деятельности и призванной выполнять
императивную и координирующую функцию — функцию
организации коллективной жизнедеятельности; этой формой
идеального явилось сознание (и познание).
Период становления предметно-практической
деятельности показателен и еще в одном отношении. Он
обнаруживает органическое единство, живое,
непосредственное тождество познавательной потребности с целе-
полаганием: каждый феномен сознания был
одновременно и образом объективной действительности, и
прообразом потребного будущего (на том уровне — еще только в
форме простого продукта трудового процесса), и
волевым импульсом, и самим трудовым процессом, где все
было в движении, изменении — и человек, и объект
человеческой деятельности, и образ этого объекта. В
движении в такой степени, что остановка этого процесса, его
превращение в абсолютный результат было равнозначчо
его полному распаду — возвращению самого человека
17 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 51—52.
18 «Идеальная форма — это форма вещи, но вне этой вещи, а
именно в человеке, в виде формы его активной жизнедеятельности,
в виде цели и потребности. Или наоборот, это форма активной
жизнедеятельности человека, но вне человека, а именно в виде формы
созданной им вещи» (Ильенков Э. В. Проблема идеального//Вопросы
философии. 1979. № 7. С. 158).
195

в досоциальное состояние, а продуктов его материальной
деятельности и овеществленных, объективированных
продуктов деятельности интеллектуальной — под власть
чисто природных закономерностей.
Иными словами, практика с самого начала была и
порождающей причиной, и целью, и «средой» (Гегель),
в которой совершался процесс постижения истины, и
центральным звеном этого процесса, и, наконец,
критерием истины. Именно в таком контексте, на наш взгляд,
следует понимать мысль В. И. Ленина о том, что «вся
человеческая практика должна войти в полное
«определение» предмета и как критерий истины и как
практический определитель связи предмета с тем, что нужно
человеку»19.
Только с позиции практики можно, в частности,
понять, почему на этапе становления истории для
человека еще не существовало вопроса об истине, ставшего
предметом мучительных размышлений и острейшей
идеологической борьбы в последующие времена.
Объяснясь этот факт интеллектуальной незрелостью
первобытного человека — значит опять-таки сбиваться на путь
гносеологизма и ставить себя перед 'необходимостью
отвечать на следующий вопрос — о причинах самой этой
незрелости, ответить на который посредством
«гносеологических» аргументов также невозможно. Круг
размыкается — если считать истину явлением не чисто
гносеологическим, а социальным и, значит, объяснять данный
факт незрелостью самого того времени. А именно: у
истоков истории проблемы истины как соответствия
понятия объекту не возникало потому, что в то время
еще не назрела необходимость (потребность) для ее
постановки в аспекте соответствия объекта своему
понятию.
Непосредственная вплетенность сознания
первобытного человека в материальный процесс его
жизнедеятельности (К. Маркс) как бы молчаливо
свидетельствовала о его прочной, субстанциальной согласованности,
адекватности объективным условиям существования
общины. Мыслители последующих эпох открыли и
обосновали, что так оно в принципе и было. Первобытная
община действительно несла в себе субстанциальное
начало человеческой истории: будучи высшим звеном
19 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 42. С. 290.
196

саморазвития всеобщей субстанции, материи, община
аккумулировала в себе принципиальную,
детерминированную всеобщими законами и конкретными условиями
эволюции жизни на Земле возможность своего
существования и развития — именно за счет такой «вписанности»
в условия своей жизнедеятельности.
Первобытная община, таким образом, была
нормальным, здоровым началом человеческой истории, в котором
уже были заключены всеобщие тенденции развития
последней; и нерефлектированность свойства
объективности истины в сознании первобытного человека,
следовательно, объяснялась как раз тем, что его
инстинктивное20 сознание функционировало как органический,
внутренний компонент целостного процесса
жизнедеятельности общины, в конечном счете — тем, что сам этот
человек субстанциально, т. е. именно в своей
практической деятельности, еще только начинал выделяться из
природы и соответственно этому самоопределяться
внутри социума. «Перед человеком,— писал В. И. Ленин,—
сеть явлений природы. Инстинктивный человек, дикарь,
не выделяет себя из природы. Сознательный человек
выделяет, категории (т. е. и категория истины! — В. Р.)
суть ступеньки выделения, т. е. познания мира, узловые
пункты в сети, помогающие познавать ее и овладевать
ею»21.
Вопросом о соотношении объективности познания и
его общезначимости (детерминированности
человеческими целями, потребностями, интересами,
непосредственно, практически совпадавшими для первобытного
человека) люди задались в последующие времена. Но,
как верно замечает Н. Б. Шулевский, «соотношение
истины и пользы даже для Аристотеля еще не
составляло проблемы. Истина легко «переводилась» на язык
пользы и наоборот», хотя «с возникновением частной
собственности и развитием классовых противоречий (т. е.
и уже во времена Аристотеля.— В. Р.) это
непосредственное единство истины и пользы разрывается»22.
Причина такой легкости коренится в своеобразии
этапа развития рабовладельческого общества,
современного Аристотелю. Как известно, отделение умственного
20 Маркс /(., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 30.
21 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 85.
22 Шулевский Н. Б. Принцип объективности познания:
предметное содержание и логические функции. М., 1985. С. ПО.
197

труда от физического проходило не просто
одновременно с разложением первобытной общины и
возникновением классово-антагонистического общества. По сути,
это был единый процесс, конкретно-историческим
содержанием которого было становление интересов
рабовладельческого класса как всеобщих интересов, которые в
качестве таковых необходимо было утверждать не
только экономически и политически (посредством грубой
силы), но и идеологически.
Это был, таким образом, один из тех исторических
периодов, когда «развитие способностей рода
«человек»... совершается за счет большинства человеческих
индивидов и даже целых человеческих классов»23. А его
своеобразие целиком подпадает под классическое
определение раба как говорящего орудия, причем в
аристотелевские времена его голос не очень был слышен: раб
еще по-настоящему не заговорил голосом реальной
борьбы и тем более его интересы не могли быть
представлены идеологически. Но само наличие такого орудия, с
одной стороны, уже породило проблему истины, а с
другой — этот вопрос (поскольку рабы еще оставались
классом «в себе») господствующий класс обращал к
самому себе: а не нарушает ли это нетрадиционное
орудие естественного порядка вещей?— и обнаруживал, что
все идет так, как и должно идти.
В этих рассуждениях еще не ощущается
беспокойства за будущее: последнее еще гарантированно заключено
в настоящем, в естественном порядке вещей. Так,
античное миросозерцание, питаемое пусть даже неосознанно
классовым оптимизмом, породило, как известно,
соответствующую форму диалектики, а в ней — представление
о развитии как о вечном круговороте вещей с их
возвращением в единое основание (огонь, атом, нус и т. п.).
Таким образом, в античных представлениях об истинной
социальной действительности еще сильна была инерция
первобытного миросозерцания: представления о ней у
античных мыслителей почти совпадали с образом
естественного, натурального, идущего от природы порядка дел
общественных.
А все это в совокупности находило свое отражение в
своеобразной постановке проблемы истины: она
ставилась в рамках первого отношения (отношения соответсг-
23 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 26, ч. 2. С. 123.
198

вия понятия объекту), содержание которого уже было
развито философами античности до экспликации
второго отношения (отношения соответствия объекта своему
понятию), но последнее еще не обособилось, не встало в
оппозицию к первому отношению.
В последующие времена обособление отношений, в
которых выступает истина, привело к их
антагонистическому противопоставлению, из чего возникли два
философских направления, каждое из которых
абсолютизировало одно из этих отношений. Одно направление,
связанное с абсолютизацией первого отношения,
отстаивало тезис о принципиальной способности человеческого
сознания достигать абсолютной истины; другое —
отвергало само определение истины как соответствия понятия
объекту, обрекая себя тем самым на колебания между
крайностью унылого солипсизма и волюнтаристскими
иллюзиями, питаемыми ближайшими положительными
эффектами деловой предприимчивости.
Видеть за этой борьбой направлений в философии
чисто идейный спор, объясняемый имманентной
противоречивостью и сложностью познавательного процесса,—
значит следовать колеей давно скомпрометировавшего
себя гносеологизма. Борьба названных философских
направлений была и остается (открытие этого всемирно-
исторического значения факта — целиком заслуга исто-
рико-материалистической концепции марксизма) борьбой
идеологической, отражающей и выражающей однажды
происшедшее расщепление внутри единой предметно-
практической деятельности.
Само ее единство таким расщеплением аннулировано
не было, но, начиная с этого момента, оно утратило свою
непосредственность и стало проявляться — за счет анта- *
гонистических форм — лишь в конечном счете, как
тенденция, за спиной людей, принимая то видимость
вмешательства сверхъестественных сил в человеческую
историю, то — видимость абсолютного социального
релятивизма и плюрализма.
Сохраняясь при всех метаморфозах
конкретно-исторических форм социального процесса, эта целостность,
опосредуемая кротовой (К. Маркс) «работой» всеобщих
законов, заложенных в самой субстанции предметно-
практической деятельности, сказывается в неотвратимом
поступательном движении последней. А потому, наконец,
верная постановка проблемы истины возможна только
199

в контексте историко-материалистического соотнесения
категории «истина» (как это делается, например, в
глубокой и содержательной работе И. Элеза), прежде всего,
с категориями «практика» и «развитие», где развитие
выступает атрибутом практики24.
Из этого категориального «ядра» (практика —
развитие— истина) и вырастает второе отношение внутри
проблемы истины — отношение соответствия объекта
своему понятию. Здесь логика — логика практической
деятельности как логика познания! — такова.
Генетически практика есть материальная
деятельность по изменению природных объектов с целью
«использования» их в качестве непосредственного предмета
удовлетворения человеческих потребностей. Причем
практика не может ни отменить, ни изменить
объективных законов существования и самоизменения природных
объектов — она изменяет только формы существования
последних (К. Маркс), но опять-таки в соответствии с
объективными законами, сущностью объектов.
Вместе с тем их наличное бытие непосредственно с их
сущностью не совпадает; вследствие этого
начинающийся уже в непосредственном орудийном воздействии на
объекты процесс выявления их сущности перерастает по
необходимости в деятельность по нахождению и
конструированию классической формы объектов (по Марксу),
представляющей реальное развитие реальных объектов
(ибо по отношению к иллюзорным объектам возможна
только иллюзорно-практическая деятельность,
например — религиозная), но на высшей — самой богатой
содержанием и реализующей все потенции — ступени их
развития.
Однако в лоне непосредственного воздействия на
объекты — начало деятельности по «уловлению» их
сущности — здесь главным образом создается сам предмет
для деятельности познания, обладающего в этом
отношении значительно большими возможностями: полное
отделение сущности объектов от самих объектов в сфере
познания предоставляет большую свободу
экспериментирования с этой сущностью, не вызывая непосредственно
тех негативных последствий, к которым привело бы
неудачное «манипулирование» с объектами в собственно
материальном процессе социальной жизнедеятельности.
24 См.: Элез И. Истина как социальный процесс. С. 8—71.
200

Так создается понятие, или сущность, объекта в
идеальной форме ее бытия. Материалистически
переосмысливая Гегеля, В. И. Ленин по этому поводу писал:
«Понятие не есть «только вещь сознания», но понятие есть
сущность предмет а... есть нечто... „само по себе"»25.
Как таковое, понятие воплощает в себе единство
настоящего и будущего. В свое время К. Маркс и Ф.
Энгельс писали, что коммунизм для них не идеал, а
действительное движение. Но было бы грубейшей ошибкой
видеть в этом высказывании абсолютное
противопоставление идеала (понятия) и действительности. Это
высказывание было сделано в контексте иного
противопоставления — противопоставления научной теории коммунизма
всем вариантам утопического коммунистического идеала,
представлявшего собой кабинетную конструкцию,
рисовавшую образ общества будущего в весьма слабой связи
с реальной действительностью, и вследствие этого
предлагавшего столь же нереальные пути движения к нему,
о чем свидетельствует крушение всех попыток
организации локальных коммунистических общин, ферм и т. п.26
В противоположность идеологам утопического
коммунизма К. Маркс и Ф. Энгельс «выводили»
неизбежность коммунизма из объективных тенденций развития и
самоотрицания капиталистического общества, в недрах
которого ими был также открыт — в лице
революционного пролетариата — действительный субъект
коммунистического переустройства общества, который
нуждался в строго научной теории истинной социальной
действительности — как раз для того, чтобы своей
революционной практикой привести объект (социальный процесс)
в соответствие с его понятием (сущностью). Такую
теорию он нашел в марксизме, и с тех пор коммунизм
для пролетариев стал также идеалом, рисовавшим перед
их мысленным взором реальные перспективы их борьбы,
вдохновлявшим их, сплачивавшим их ряды. В тем
большей степени коммунизм становится идеалом для
трудящихся в наше время, когда советским народом и
народами других социалистических стран достигнуты
убедительные практические результаты в строительстве
общества истинной человечности, совпадающей с
коренными интересами трудящихся.
25 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 253.
26 Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 34, 69, 282; Т. 4. С. 281
и др.
201

«Понятие как сущность»— этот тезис, таким образом,
оказывается также принципом самого понятия истины,
принципом, порожденным практической потребностью в
понятии истинной социальной действительности. Или:
истина, в свете этого, есть социальный процесс, слитый с
единым потоком созидания истинно человеческого
будущего, т. е., наконец, истина, согласно своему понятию,—
это процесс живой, человеческий, человечный.
Причем гуманизация социальной действительности
относится не только к сфере субъект-субъектных
отношений. В нашей литературе намечается тенденция к
абсолютизации этих отношений, а это означает
недооценку того обстоятельства, что, скажем,
коммунистический принцип распределения по потребностям реально
осуществим только на определенном уровне развития
производства, который предполагает соответствующий
уровень овладения природой, ее очеловечения.
В самом общем смысле это означает, что природные
объекты не просто изменяются в процессе материально-
практической деятельности, но вместе с тем включаются
в социальный процесс в качестве его внутренних
элементов, приобретая социальную форму своего
существования (или: это сама материальная субстанция в процессе
саморазвития «поднимается» на социальный уровень
своего бытия). А следовательно, проблему истины по
отношению к этим объектам нельзя решать абстрактно,
без учета их включенности в социальную
действительность, а точнее — без учета степени истинности той
социальной действительности, внутри которой они
функционируют в качестве ее элементов.
Любителям упражняться в определении истинности
или ложности отдельных ощущений, представлений,
понятий и т. п. и в наше время достаточно, например,
элементарного суждения «лес полезен человеку» для
того, чтобы сразу перейти к перечислению тех сотен и
сотен предметов удовлетворения человеческих
потребностей, которые можно изготовить из древесины. Но эта
захватывающая картина будет не чем иным, как
отголоском тех беззаботных времен, когда человек только
потреблял лес, работу же по восстановлению природы
предоставлял самой природе, а у нее еще были силы на
восстановление наносимого ей человеком ущерба. Но с
тех пор, как человек практически доказал свои
способности неограниченного потребления (особенно в процессе
202

прагматически-хищнического способа ведения хозяйства
в капиталистическом обществе), вопрос об истинности
суждения о полезности леса перерос в глобальную
экологическую проблему, практическое разрешение которой
человечеством уже не терпит отлагательства. Только в
этом контексте, как мы полагаем, следует решать (или
перерешать) вопрос об истинности того же, казалось бы,
самоочевидного суждения о полезности леса.
Действительное осознание современной экологической ситуации
принадлежит социализму, и инициатива в ее
практическом разрешении исходит от него, и это не случайно,
поскольку социализм как первая фаза коммунистической
формации имеет своим понятием полный коммунизм, или
истинную социальную действительность, которая не
разрушает нижестоящие формы движения материи, а
вбирает их в их целостности в себя как реальную
предпосылку и внутреннее условие своего развития. В этом —
высший гуманизм коммунистического подхода и ко всем
другим проблемам, встающим перед современным
человечеством. Именно поэтому этот подход способен
опосредствовать принципиально верное разрешение всей
проблематики истины, и прежде всего вопроса о ее
субъекте, которого традиционно-гносеологический
подход видит в человеке с его сознанием, в мыслящем
индивиде. Против этого трудно было бы спорить, если бы при
этом, как было сказано выше, историческое обособление
умственного труда не принималось за непосредственно
сущностную, а не антагонистическую форму
интеллектуального развития человечества, т. е. если бы процесс
познания не автономизировался, не вырывался из
единого процесса предметно-практической деятельности.
Мыслящим индивидом был и первобытный человек,
но он при этом был «более полным» индивидом — и
«именно потому, что он еще не выработал всю полноту
своих отношений и не противопоставил их себе в
качестве независимых от него общественных сил и
отношений»27, а конкретнее: он в отличие от индивидов
последующих эпох еще не стал фрагментом
антагонистического расщепления предметно-практической
деятельности; вследствие этого он был субъектом прежде всего
практическим28.
За утерей такой полноты индивидами более поздних
27 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 105.
28 Там же. Т. 19. С. 377.
203

эпох (частичный человек) только эмпирическое
мышление усматривает полную «эмансипацию» познания от
практики. В действительности же на протяжении всей
истории практическая «детерминанта» вопреки
непосредственным формам своего проявления (например,
форме антагонистического разделения труда) подспудно
действует как всеобщий закон, имея одной из своих
тенденций, как мы полагаем, целостного индивида, ибо в
последнем воплощается понятие истинного человека
(субстанциальным, так сказать, эскизом которого был
первобытный человек).
С последующим за разложением первобытно-общи.ч-
ного строя расщеплением предметно-практической
деятельности, как и самих человеческих индивидов,
неразрывно связаны и неистинные формы истины (К. Маркс),
когда неистинными были также пути к истине, когда
социальный прогресс совершался посредством именно
антагонизмов и отчуждения человеческой сущности.
Неистинные формы истины — это и своекорыстный
цинизм частного предпринимательства, и революционные
движения под чужими лозунгами, и профессиональный
кретинизм (К. Маркс), и близорукое потребительство
природы и человеческих способностей, оснащенное всеми
достижениями естествознания и техники, и т. д. и т. п.
Только в социалистическом обществе истина
начинает «возвращаться к себе», обретать свою адекватную
форму — в процессе становления истинного социального
бытия и формирования человеческого индивида,
воплощающего в себе понятие человека. Процесс этот, как
свидетельствует история реального социализма,
длителен, сложен и имеет ступенчатый характер. Так,
своеобразие нынешнего этапа развития советского общества,
выявленное и обоснованное апрельским (1985 г.)
Пленумом ЦК КПСС и XXVII съездом КПСС, состоит в
необходимости такой перестройки социально-экономической,
политической и духовной областей, которая бы
непосредственно совпадала с коренными интересами
трудящихся и тем самым явилась бы гарантированным
источником их активной, творческой работы во всех этих
областях— и, следовательно, источником подъема всего
социалистического общества на более высокую ступень
его развития.
Очевиден глубокий гуманистический смысл
перестройки: непосредственное совпадение программы соци-
204

ально-экономических и политических преобразований с
повседневными и стратегическими интересами
трудящихся, формирующее внутренние стимулы широкой (как в
профессиональной, так и в гражданской сферах)
активной деятельности,— это есть одновременно процесс
интенсивного формирования не какой-либо одной, а
разнообразных, многих способностей индивидов, в конечном
счете — воспитания гармонически развитой, целостной
личности.
Гносеологу все это покажется, понятно, далеким от
собственной проблематики истины, а главное — от
самого способа исследования проблемы истины, поскольку он
привычно представляет истину в виде отложившихся в
вербальной форме результатов чисто интеллектуального
процесса. Но если истина есть процесс социальный, то
перестройка — это как раз тот социальный поток, в
котором и происходит движение истины к ее истинной
форме, форме сознательного массового творчества
трудящихся по созданию истинной человеческой
действительности, коммунистического общества.
Такое толкование истинной формы истины, на наш
взгляд, является центральным принципом,
концентрирующим в себе весь смысл и всю императивность
марксистской концепции истины, высвечивающей, в
частности, несостоятельность идущей от Гегеля традиции
сводить форму бытия истины к научной системе.
Устами Гегеля в данном случае заявлял о себе все
тот же отчужденный умственный труд, принимавший как
должное буржуазную действительность, где наука носит
объектный характер, выступая в виде внешней силы по
отношению к человеку, непосредственно еще не ставшему
субъектом исторического процесса. Но и на этот раз
отчужденный дух впал в заблуждение на собственный
счет, ибо «принимать одну основу для жизни, другую
для науки — это значит с самого начала допускать
ложь»29.
Только на первый взгляд может показаться
странным, что «живучести» гегелевской традиции в настоящее
время способствует НТР. На самом деле все объясняется
в принципе просто: применительно к Западу — фактом
превращения науки в руках господствующего класса в
демоническую силу, уничтожающую духовность челове-
29 Маркс /(., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 124.
205

ка и способную уничтожить земную цивилизацию;
применительно к социализму — успехами практического
применения науки в сочетании с не преодоленным до
конца разделением умственного и физического труда.
Как бы то ни было, а наука, вырванная из
социального контекста, тем самым сводится к чисто знаковой
системе, лишенной качества истинности. И, наоборот,
только в живом процессе предметно-практической
деятельности человека, а следовательно, и в самом
человеке научная истина обретает свое реальное бытие.
Поскольку же сущность человека есть совокупность
общественных отношений, постольку и истина выступает в
качестве общественного отношения — как в объективном
плане, во внешней деятельности, так и в плане
субъективном, личностном, т. е. не только в виде образа
объекта, а в нерасторжимом единстве этого образа с
потребностями, целями, идеалами человека, в единстве его
жизненной позиции.
А это, в свою очередь, предполагает иное понимание
единства истины, добра и красоты, чем то, которое
предлагается чисто гносеологическим подходом к толкованию
истины, представляющим их единство в виде суммы
автономно сформированных феноменов. Согласно
традиционному подходу, например, медицинская истина есть
адекватное отражение своего предмета и
объективирование этого образа в вербальной форме; или, в частном
случае, это — верная постановка диагноза и, невзирая на
конкретное содержание его, обязательное доведение сего
факта до сведения больного (ибо умолчание было бы
неправдой, т. е. искажением адекватно поставленного
диагноза). Все вроде бы здесь логично, но это была бы
логика профессионального кретинизма, внутри которой
нравственная инфантильность врача неизбежно
приводит и* к элементарному чисто профессиональному
невежеству. В действительности же медицинская истина —
это истина врача и больного, их совместная
деятельность, имеющая своим мотивом, целью, содержанием и
продуктом излечение больного, а постановка диагноза,
умолчание (из психотерапевтических соображений)
и пр.— это только внутренние элементы единой
деятельности излечения больного.
Таково, если переходить к общему смыслу
интерпретированного факта, действительное, по своему понятию,
соотношение истины и добра (нравственного); таково
206

же, соответственно, и соотношение истины и красоты
(эстетического), а еще точнее — таково их
нерасторжимое триединство, диалектическое тождество, которое
первично по отношению к каждой из трех своих «граней»
и, как целостный духовный мир личности, формируется
системой общественных отношений. Все же конкретные
варианты их единства (а следовательно, и противоречия,
даже антагонизмы)—адекватные либо превращенные
формы, детерминируемые противоречивым содержанием
конкретных этапов целостного социального процесса в
его объективном движении к коммунизму, где наука,
нравственность и красота в тенденции совпадают по
своей сути, потому что эту суть и выражают30. Так что,
наконец, научная форма истины — это объективная
абстракция от реального бытия истины, заключенного в
единстве истины, добра и красоты, единстве,
детерминированном целостностью предметно-практической
деятельности.
«Научная форма истины», «истина как система»,
«диалектика абсолютной и относительной истины»,
«конкретность истины», «эмпирическое и
теоретическое»— вся эта традиционная проблематика истины
может получить адекватное понимание, если только
подходить к ней не традиционно-догматически, а диалекти-
ко-логически. В этом можно, в частности, убедиться на
примере того, как привычно толкуется и как должна
толковаться диалектика абсолютной и относительной
истины.
Суть традиционного подхода сводится к следующему:
абсолютная истина как предельно полное и достоверное
знание об объекте есть процесс бесконечного
приближения к такому знанию, поскольку бесконечна по своему
содержанию и развитию действительность (объект
познания), т. е. абсолютная истина складывается из суммы
относительных истин, хотя в этом процессе достигаются
и «частички» абсолютной истины (в качестве таковых
называются «истины-факты»). Исторические рамки
абсолютной истины то сужаются, то расширяются
(взаимопревращение абсолютной и относительной истины) и т. д.
Однако упоминание об «исторических рамках», под-
30 Ильенков Э. В. Гуманизм и наука//Наука и нравственность.
М., 1971. С. 405—439; Он же. Искусство и коммунистический идеал.
М., 1984. С. 327—328, 332; Дробницкий О. Г. Научная истина и
моральное добро//Наука и нравственность. М., 1971. С. 285, 311—312.
207

крепляемое обычно ссылкой на соответствующую мысль
В. И. Ленина, не отменяет в целом плоского
представления о познании как процессе простого, совершающегося
во времени приращения знания, поскольку упоминаемые
«исторические рамки» оказываются рамками чисто
гносеологического процесса. В. И. Ленин же понимал
«исторические рамки» как именно историю, как целостный
социальный процесс. Поэтому, связывая абсолютную
истину с истиной объективной, он говорил о пределах,
которые история «накладывает» на способность
определенных социальных групп, классов в их движении к
объективной истине. Так, сравнивая творческий
потенциал (в области социально-экономической, а потому
соответственно и в области духовной) молодого
социалистического общества с потенциалом общества
буржуазного, В. И. Ленин писал: «Наш расчет, в большом
масштабе взятый, оказывается более правильным, чем
их расчет. И не потому, что у них нет людей, которые
умеют правильно рассчитывать,— наоборот, у них их
больше, чем у нас,— а потому, что нельзя рассчитывать
правильно, когда стоишь на пути к гибели»31.
В так понимаемой историчности, социальности сама
суть познавательного процесса, а следовательно, и ключ
к действительному исследованию проблемы истины,
исследованию, которое должно осуществляться по
«модели» диалектической логики, трактующей истину как
внутренний момент развивающейся органической
системы — предметно-практической деятельности.
31 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 44. С. 303.

Раздел II
МЕТОДЫ ПОЗНАНИЯ
Глава 1
АНАЛИЗ И СИНТЕЗ
Среди методологической и теоретико-познавательной
литературы трудно найти источник, который в той или
иной степени не затрагивал бы проблему анализа и
синтеза. И это не случайно, ибо «соединение анализа и
синтеза»,— по определению В. И. Ленина,— один из
элементов диалектического метода1.
Многочисленные исследователи данной проблемы в
большинстве своем отталкиваются от этимологической
трактовки рассматриваемых методов («анализ»
произошел от греч. analysis расчленение, разъединение,
разбор", «синтез» — от synthesis Соединение, составление,
сочетание"). Так истолкованные методы анализа и
синтеза разработаны достаточно полно и всесторонне. Они
имеют многовековую историю, которая берет начало от
Платона. Обсуждая проблему философского метода в
таких диалогах, как «Федр» и «Софист», Платон
говорит о наличии двух природных способностей —«synago-
ge» (соединение) и «diairesis» (разделение). Первая —
«это способность, охватывая все общим взглядом,
возводить к единой идее то, что повсюду разрозненно, чтобы,
давая определения каждому, сделать ясным предмет
поучения»; вторая —«это, наоборот, способность
разделять все на виды, на естественные составные части,
стараясь при этом не раздробить ни одной из них...»2.
Ведущей стороной при этом оказывается способность к
расчленению, благодаря чему создается некая новая
целостность. Не случайно, характеризуя диалектику,
1 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 202.
2 Платон. Соч. М., 1970. Т. 2. С. 205.
14-140
209

Платон называет ее умением «различать все по родам,
не принимать один и тот же вид за иной»3 и ничего не
говорит о соединении, синтезе. Синтез, таким образом,
оказывается у Платона аналитическим. Аналитический
интеллект разделяет роды на виды и четко отличает
один вид от других. (Так, набор фруктов
распределяется по сортам и т. п.). Даже если речь идет о более
сложных объектах (искусство, наука), применяется та же
процедура. Используя обыденное знание, представление
о видовых отличиях, мы разделяем множество на части.
Набор таких сведений на каждой стадии расчленения
считается более или менее очевидным, в то время как
последний шаг в анализе — результатом применения
метода.
Особенности употребления сюнагоге у Платона
связаны с тем, что он до некоторой степени как бы
изначально знает тот высший род, то всеобщее, под которое
и пытается затем подвести многообразное. Создается
впечатление, что стержнем, основой сюнагоге
оказывается свернутый и во многом интуитивный акт познающего
мышления, задающего исходную целостность,
разворачивание и обоснование которой осуществляется в ходе
диерезы. Этот до некоторой степени определенный
произвол платоновской концепции не остается
незамеченным. Аристотель подчеркивает, что у Платона общее не
необходимо обосновано, а просто постулируется.
«Между тем, это как раз то, что,— по мнению Аристотеля,—
должно быть выведено»4.
Уже здесь видна основная трудность разделительно-
собирательной процедуры: абстрактные операции
расчленения и соединения, лишенные генерирующей идеи
и системообразующего принципа, не могут привести к
успеху. Специфика сложных целостных объектов не
может быть определена свойствами их простых частей.
Так понятый метод анализа оказывается под
всеобъемлющим влиянием операций счета и измерения и не
может претендовать на вскрытие сущности объекта.
Равным образом и при синтезе в большинстве
случаев соединение простых составных частей объекта не
определяет собой закономерностей существования и не
высвечивает перспективы его развития. Степень и фор-
3 Платон. Соч. Т. 2. С. 376.
4 Аристотель. Вторая аналитика//Соч: В 4 т. М., 1978. Т. 2.
С. 183.
210

мы подчинения частей целому не остаются неизменными
в процессе развития объекта. Интенсивность
взаимодействия элементов и сторон целого может быть различной.
В тех случаях, когда связь между частями оказывается
слабой (как правило, это относится к явлениям
неорганической природы), ею можно пренебречь. Подобного
рода системы выступают как разложимые. В других же
случаях ни часть, ни совокупность частей, вычлененных
из целостного органического единства, не в состоянии
прояснить принцип и закон функционирования этого
целого, выявить спектр возможных его изменений. Здесь
возникает принципиально иная установка,
ориентирующая не на расчленение как таковое, а на поиск и
выделение особенных субстратных, структурных единиц,
обладающих максимальной всеобщностью и постоянной
воспроизводимостью.
Не случайно, поэтому уже в Новое время возникла
резкая оппозиция этимологической традиции. Локк,
например, пытаясь избежать неопределенности
разделительной процедуры, отличает различение от разделения,
считая, что «первое есть восприятие различия между
вещами, установленного природой; второе — наше
собственное действие деления, проводимого там, где его еще
нет»5. Он полагал, что «разделение же, если им
злоупотребляют, служит лишь к тому, чтобы запутывать и
смущать разум... (если вещи измельчены в пыль,
бесполезно создавать — или делать вид, что создаешь,— в них
порядок и ожидать какой-либо ясности»)6.
Об отрицательных последствиях произвольного
употребления аналитики как метода расчленения говорил и
Кант: «...Из простого злоупотребления аналитикой
возникает логика видимости, поскольку по одной логической
форме создается видимость истинного знания»7.
Гегель показывал, что этимологическое понимание
анализа ограничено: оно связано лишь с уровнем
ознакомления, а не познания. Гегель резко критикует
понимание анализа как разложения, расчленения, говоря, что
такой анализ ничего общего с процессом познания не
имеет: «Анализ предмета не может состоять в том, что
его просто разлагают на те особенные представления,
которые он, возможно, содержит; такого рода разложе-
5 Локк Дж. Соч.: В 3 т. М., 1985. Т. 2. С. 252—254.
6 Там же.
7 Кант И. Трактаты и письма. М., 1980. С. 324.
211

ние и его постижение есть дело, не относящееся к
познанию, а касающееся лишь более подробного
ознакомления...»8.
Этимологическая характеристика охватывает хотя и
важный, но ограниченный аспект сложного
познавательного процесса. Она улавливает лишь одно из возможных
значений этих методов, причем наименее интересное.
Энгельс писал: «Нам общи с животными все виды
рассудочной деятельности: индукция, дедукция,
следовательно, также абстрагирование.., анализ незнакомых
предметов (уже разбивание ореха есть начало анализа),
синтез (в случае хитрых проделок у животных) и, в
качестве соединения обоих, эксперимент (в случае новых
препятствий и при затруднительных положениях)»0.
Здесь речь идет о рассудочном уровне, о рассудочной
деятельности, присущей как человеку, так и высшим
животным. Для человека же за операциями
расчленения и соединения стоит нечто иное, более глубинное, а
сами эти операции — лишь феноменологический, внешне
четко фиксируемый признак, а не суть данных методов.
И беда состоит не в том, что анализ и синтез
объясняются на основе отличительных признаков, признаков
разъединения и соединения, а в том, что за этими
признаками не видят основного содержательного принципа
и масштаба данных процессов. Не на рассудочном
уровне, а на уровне разума появляются новые моменты,
указывающие на специфику анализа и синтеза.
В. И. Ленин главное в анализе связывает с вскрытием
всех противоречий в явлении, а не с расчленением как
таковым. В «Философских тетрадях» во фрагменте «К
вопросу о диалектике» Ленин пишет: «Анализ вскрывает в
этом простейшем явлении (в этой «клеточке»
буржуазного общества) все противоречия (respective зародыши
всех противоречий) современного общества»10.
Таким образом, суть анализа и синтеза не может
быть сведена только к расчленению и соединению.
Необходимость исследования и организации сложных
системных образований, учет действия многочисленных их
компонентов и разнообразных параметров их
функционирования предполагает не простое расчленение, а
выделение ядра, основного и ведущего в них начала. И этот
8 Гегель Г. В. Ф. Наука логики. М., 1972. Т. 3. С. 247.
9 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 537.
10 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 318.
212

сдвиг на поиск либо построение основополагающего
системообразующего принципа, координирующего
внутренние зависимости и внешние детерминанты, является
специфической особенностью современного этапа развл-
тия методологии, наиболее полно обеспечивающего
возможность монистического взгляда на развивающееся
явление.
Важно отметить, что многие советские авторы,
соглашаясь с традиционной трактовкой методов анализа и
синтеза, тем не менее в ходе своих рассуждений зачастую
преодолевают ее. Так, Бабосов Е. М., отмечая, что
«гносеологическая роль анализа состоит в том, что он
логически расчленяет целостную связь явлений
действительности, отделяет их друг от друга и рассматривает
каждое в отдельности»11, в дальнейшем решает эту
проблему под принципиально иным углом зрения.
«Основная познавательная задача диалектического анализа,—
подчеркивает автор,— заключается в том, чтобы
обнаружить основу, связывающую все стороны и свойства
предмета в единую целостность, и вывести из этой основы
закономерности развивающегося целого»12. Здесь мы
уже сталкиваемся с попыткой представить интересующие
нас методы познания действительности не просто как
операциональные средства познания, а как способы
движения мышления в определенном содержании,
соответствующие логике развития исследуемой целостности.
Недостаточность традиционного этимологического
понимания анализа и синтеза ныне становится все более
очевидной. По мнению В. Л. Алтухова, именно «история
теорий различных классов показывает, что сколь
многократно и изощренно не расчленялось целое на части и
не производился синтез частей в новую целостность, в
итоге всегда остается некоторый неделимый, не
разложимый далее этим способом остаток, в котором
заключены едва ли не самые глубокие и существенные
стороны анализируемого целого, в том числе и
противоположные, взаимоисключающие тенденции его развития»13.
Этот автор предельно проблемно формулирует вопрос:
«делима ли на части сущность расчленяемого на части
11 Бабосов Е. М. Диалектика анализа и синтеза. Минск. 1963.
С. 297.
12 Там же. С. 302.
13 Алтухов В. Л. Высшие формы развития — ключ к пониманию
других его форм//Вопросы философии. 1986. № 3. С. 10.
213

целого?»14. Как не вспомнить здесь слова великого Гете,
высказанные им два века назад в трагедии «Фауст»:
«Живой предмет желая изучить, чтоб ясное о нем
познанье получить, Ученый прежде душу изгоняет, затем
предмет на части расчленяет. И видит их, да жаль:
духовная их связь тем временем исчезла, унеслась»15.
Действительно, уйти от фиксации неоднозначности и
удержаться в рамках этимологического толкования
данных методов трудно. Подчас эту неоднозначность
переосмысливают как наличие определенных принципов
анализа и синтеза. Так, В. Г. Афанасьев отмечает, что в
одном случае исследование стремиться установить
генетическую связь различных компонентов целого, в
другом — координацию и субординацию частей целого, в
третьем — взаимодействие данного целого с другими
целостными образованиями. Отсюда и различные
принципы анализа и синтеза16.
Этимологическое понимание, характеризующее эти
методы со стороны противоположно направленных
процедур, оставляет открытым вопрос об основаниях
детерминации расчленения и соединения, о соответствии этих
операций структуре и особенностям исследуемой
целостности. Сама процедура выступает либо как некоторая
неопределенность, которая может привести к никак
непрогнозируемым результатам, либо как переменная,
находящаяся в зависимости от многочисленного ряда
факторов (исходной познавательной ситуации,
активности субъекта, установок на поиск простого, исходной
клеточки, первопричины, основания и т. д. и т. п.), т. е.
подчиняемая большому количеству заданных
ограничений. Выражение С. Л. Рубинштейна «анализ через
синтез» как раз и фиксирует такую ситуацию, когда анализ
осуществляется с точки зрения цели, которая должна
быть достигнута.
Для неопозитивизма, аналитической философии
характерно рассмотрение анализа как чистой техники, не
ограниченной какими-либо формами, связанными с
концептуализацией знания. Марксистская философия не
может согласиться с таким односторонним, чисто
инструментальным пониманием анализа и синтеза, и считает
14 Алтухов В. Л. Высшие формы развития... С. 10.
15 Гете И. В. Собр. соч. в 10 т. М., 1976. Т. 2.
16 Афанасьев В. Г. Проблема целостности в философии и
биологии. М., 1968. С. 198.
214

§го недостаточным. Формальный перенос техники и
приемов анализа и синтеза одного явления на другое не
может привести к желаемым результатам. Нельзя
игнорировать специфику объекта и подходить к
принципиально различным системам с одними и теми же мерками.
Принимая во внимание операциональность данных
методов, марксистская философия рассматривает их
прежде всего как способы движения мышления в
определенном содержании, как правила и регулятивы
действия, ориентирующиеся на определенную природу
объекта, развивающиеся строго в соответствии с ее
спецификой. Анализ и синтез выступают составляющими единого
диалектического метода развития. Своим
противоречивым взаимодействием они определяют внутренний
источник развития диалектического метода — метода
революционного преобразования действительности. Движение
мышления в структуре уже данного содержания, знание
свойств имеющейся в наличии целостности есть
фундамент и основание разворачивания содержания иным
многообразием, не сводимым к реализованным формам
бытия процессов, объектов и явлений.
Этимологическое понимание методов анализа и
синтеза не является единственным. Так, одно из самых
ранних употреблений термина «анализ», которое мы
находим в «Никомаховой этике» Аристотеля, связано с
движением познания к первопричинам, но никак не с
разложением целого на части17.
Возникновение и развитие методов анализа и синтеза
осуществлялось на широком фоне как философских, так
и собственно математических исследований, что в
определенной мере обусловило особенности их интерпретаций.
В древнегреческой математике анализ и синтез
различали по направлению движения мысли в процессе
доказательства теории или построения геометрических фигур.
При анализе исходили из положений, которые требуется
доказать, и показывали, что выведенные из них
следствия согласуются с положениями, принятыми за
истинные. При синтезе, наоборот, исходили из принятых за
истинные положения и показывали, что следствия из них
приводят к тому, что требуется доказать.
Совершенно ясно, что тот и другой метод позволяет
17 Аристотель. Соч. Т. 4. С. 102—103. Интересно отметить, что
Аристотель пользуется термином «анализ», но не «синтез», говоря
вместо этого о «возникновении».
215

доказывать только то, что уже известно: с их помощью
нельзя открыть новые истины. Аналитический метод
ничего не утверждает об истинности вспомогательных
промежуточных положений. Иначе обстоит дело при
применении синтетического метода: правильно выбрав
отправной пункт, истинность которого бесспорна, мы
выводим из него ряд также бесспорных положений,
последнее из которых и является целью всего
доказательства. Доказательство, проведенное аналитическим
методом, приобретает силу лишь в том случае, когда оно
обратимо, т. е. когда оно может быть заменено
синтетическим доказательством. Анализ был поэтому менее
надежен и менее пригоден, чем синтез.
Такое «векторное» понимание анализа и синтеза
содержится уже в «Началах» Евклида18. Однако
наиболее обширное из дошедших до нас древнегреческих
описаний этих методов принадлежит Паппу
Александрийскому, который помимо всего различал еще
теоретический и проблематический анализ по аналогии с
различением теорем и проблем. Если целью первых является
познать, то целью вторых — сделать. Теоретический
анализ «имеет целью доказательство истины», а
проблематический —«разрешение предложенной вещи»19.
«В проблематическом анализе мы рассматриваем
сделанным то, что требуется еще сделать, и по следствиям,
которые из этого выводятся, стараемся достичь чего-либо
известного. Если эта вещь возможна и выполнима, что
геометрами называется дана, то предложенное будет
также дано и доказательство будет в порядке, обратном
анализу»20.
Метод геометрического анализа и синтеза постепенно
был распространен на исследование физических и
астрономических объектов. Под анализом стали понимать
поиск пути от следствия к причине, от явления к
сущности, а под синтезом — противоположное движение мысли.
Такая трактовка анализа и синтеза была
преобладающей в Средние века. И только Кант, введя понятие
аналитических и синтетических суждений, впервые
заявил об отказе от подобных «классических» представле-
18 Начала Евклида. М.; Л., 1950. Кн. 11 — 15. С. 292.
19 Цнт по: Зеленогорский Ф. А. О математическом,
метафизическом, индуктивном и критическом методах исследования и
доказательства. Харьков, 1877. С. 16.
20 Там же. С. 16.
216

ний, предложив вообще не употреблять по отношению к
ним термины «анализ» и «синтез», а говорить о
регрессивном и прогрессивном методах21.
В математической практике древних греков
сформировалась и иная интерпретация методов анализа и
синтеза. Она хотя и не отказалась полностью от «векторных
представлений», но связана была в первую очередь с
переносом центра тяжести на решение вопроса
используются ли в данном методе геометрические построения
или нет? Анализ связывается с рассмотрением свойств
чего-то уже данного, готовой конструкции или фигуры,
синтез — с осуществлением дополнительных построений,
с введением новых объектов. Если в процессе
доказательства, согласно этому воззрению, производятся
дополнительные построения так, что в заключение
рассматривается больше объектов, чем в посылке, то здесь
налицо синтез. В противном случае процесс
доказательства будет носить аналитический характер.
Подобную трактовку анализа и синтеза развивают
Я. Хинтикка и У. Ремес22. Причем они считают, что
действительные тексты античных геометров неадекватны
«направленческой» интерпретации. Думается, что при
этом игнорируются основательные изменения смысла
античных понятий «анализ» и «синтез» в ходе их
многовекового развития. Можно определить анализ и синтез в
двух смыслах: «по направлению» и «по использованию
построений». В первом случае анализ трактуется в
терминах дедуктивных отношений между высказываниями,
во втором анализ рассматривается как «анализ фигур»,
т. е. как изучение отношений между геометрическими
объектами.
Метод, которыми пользовались античные геометры,
имел значение не только в истории математики. Он
послужил концептуальной моделью при формировании
методологических принципов пионеров современной
науки — Галилея и Ньютона. Именно Галилей одним из
первых установил тесную связь между математикой и
физикой. Через математику в экспериментальную науку
проникли представления древних о геометрическом
анализе и синтезе. Для Ньютона также характерно
постоянное подчеркивание сходства между математической
21 Кант И. Соч. М., 1965. Т. 4, ч. 1. С. 91.
22 Hintikka /., Rentes U. The method analysis. Dordrecht—Boston,
Reidel, 1974.
217

методикой и методикой естественных наук. В
заключительном комментарии к «Оптике» он пишет: «Как в
математике, так и в натуральной философии исследование
•грудных предметов методом анализа всегда должно
предшествовать методу соединения»23. Причем анализ у
Ньютона включал производство экспериментов и
наблюдений, вывод из них путем индукции общих сведений.
Когда такие заключения были получены, их можно было
применять дедуктивно к новым эмпирическим ситуациям,
которые часто являлись более сложными, чем те, из
которых общие положения были первоначально
выведены.
Когда Э. Кассирер провел сравнение между
геометрическим методом анализа и методами первых крупных
ученых Нового времени, он имел в виду именно
аналогию между экспериментальным «анализом» данной
физической конфигурации и анализом соотношений
между различными частями геометрической фигуры24,
аналогию, которая, по существу, была одной из основных
методологических идей таких ученых, как Галилей и
Ньютон.
И, наконец, необходимо отметить еще одно
толкование методов анализа и синтеза, сформировавшееся в
последнее время. Оно возникло как своеобразная
«методологическая» реакция на увеличение роли
искусственной среды в жизни современного человека. Один из
представителей этого направления Г. Саймон под
анализом понимает процесс исследования природных
явлений, реализующийся в естествознании, а под синтезом —
конструктивные процессы по созданию искусственных
объектов в инженерной деятельности. «К инженерной
области мы относим задачи «синтез», в то время как
наука занимается анализом»,— утверждает Г. Саймон25.
Этой позиции в определенной мере созвучны и
мнения некоторых советских исследователей. Так,
И. Н. Бродский приходит к выводу, что задача
различных разделов естествознания (физики, химии, биологии
и др.)—получить информацию о свойствах, причинных
связях, структурных образованиях и законах движения
материальных объектов. Техническое же знание направ-
23 Ньютон И. Оптика. М., 1954. С. 306.
24 Cassirer E. Galileo's Platonism //Studeis and Essays in the
History of Science. New York, 1944. P. 277—297.
25 Саймон Г. Науки об искусственном. М., 1972. С. 13.
218

лено не на открытие, а на изобретение, не на анализ, а
на синтез26.
Иногда попытки ввести значения понятий анализа и
синтеза, отличные от общепризнанных, встречают
возражение. Так, В. П. Кузьмин, рассматривая саймоновскую
интерпретацию, указывает в качестве ее недостатка на
предельно широкий и нетрадиционный смысл изучаемых
понятий, который, по его мнению, нельзя применять
вместо обычного понимания анализа и синтеза27.
Думается, что проделанный выше краткий экскурс в историю
возникновения и развития нетрадиционных
интерпретаций анализа и синтеза показывает их фундаментальный
и всеобщий характер. При исследовании специфики
методов анализа и синтеза ни в коем случае нельзя
пренебрегать этими значениями.
Внимательное исследование историко-философского
и историко-научного материала показывает, что центр
тяжести в понимании методов анализа и синтеза всегда
смещался с процедур разложения и соединения на
процедуры усмотрения свойств чего-то уже данного, с одной
стороны, и созидания, построения того, чего до сих пор
еще не было, с другой. Даже если отталкиваться от
этимологической интерпретации, все же можно увидеть,
что, осуществляя операцию расчленения, мы имеем дело
с некоторой уже готовой, данной нам целостностью и как
бы вычерпываем ее внутренние потенции, делаем явным
то, что в ней неявно содержалось. В случае же
соединения, объединения мы создаем новый объект. Эти
характеристики и являются наиболее важными и значимыми
при рассмотрении сущности анализа и синтеза. Такое
понимание этих методов включает в себя как момент и
сторону все прочие их интерпретации.
Анализ и синтез представляют собой сложные
теоретические методы исследования, включающие в себя
совокупность самых разнообразных логических процедур
и операций. Научный анализ представляет собой такой
способ движения мышления и действия, в результате
которого обнаруживаются характеристики, имплицитно
существующие в наличной целостности. При анализе мы
26 Бродский И. Н. Технические знания и конструктивные процес-
сы/'/Творческая природа научного познания. М., 1984. С. 224.
27 Кузьмин В. П. Различные направления разработки системного
подхода и их гносеологические основания//Вопросы философии. 1983.
№ 3.
219

ищем то, что актуально или потенциально существует,
но скрыто от нас. В этом плане совершенно справедливо
представление об анализе как об открытии. Анализ —
это открытие свойств, характеристик, особенностей
изучаемого предмета безотносительно к тому, с естественной
или же искусственной средой имеет дело ученый.
Именно поэтому научный анализ может осуществляться не
только путем расчленения объекта, но и путем
наблюдения, эксперимента, извлечения из опыта индуктивных
следствий и т. д.
Синтетический метод служит средством
преобразования данной системы в другую. Он предполагает выход за
рамки имеющейся в наличии содержательной основы,
генерирование качественно новых элементов, которые не
имеют место в рамках наличной целостности. Синтез
ориентирует исследователя на нахождение и
использование таких детерминант, которые как бы со стороны
определяют суть и особенности функционирования
предмета. Синтетический метод позволяет конструктивно
воссоздать объект посредством обращения к широкой и
многообразной системе взаимодействий.
Хотелось бы особо подчеркнуть, что синтез — это не
только и не столько мыслительная операция, связанная
с объединением в целое уже полученных при анализе
элементов, сколько еще и созидание предмета, его
построение. Он может осуществляться путем выбора ало-
тернатив и их проверки относительно совокупности
условий.
Было бы неверно считать процессы анализа и синтеза
только лишь логическими формами освоения
действительности. Анализ и синтез представляют собой
практически применяемые принципы материальной
деятельности. Такое их понимание делает отчетливой связь
способов познания с их генетической основой. Осмысление
анализа и синтеза как регулятивов человеческой
деятельности позволяет понять их возрастающую
актуальность и значимость на современном этапе общественного
развития, связанном с ускоренным, революционным
преобразованием действительности.
Не всякое действие по расчленению либо соединению
можно признать анализом или синтезом взятых
предметов и явлений. Многочисленные обыденные и бытовые
процедуры, направленные на разложение и соединение,
весьма далеки от целей научного анализа и синтеза.
220

Однако различать анализ и синтез как практические
приемы деятельности, опирающиеся в
экспериментальных и теоретических исследованиях на отработанную
методику, от любых других действий человека по
разъединению и соединению необходимо. В литературе же,
как правило, такое различение проводится не всегда.
И именно тот факт, что не всякое разделение и
сочетание выступает как анализ и синтез, также
свидетельствует о том, что сами методы по своему содержанию есть
нечто большее, чем простое разложение либо
объединение.
С точки зрения такого понимания анализа и синтеза
становятся ясны основания широко распространенного
отождествления анализа и аналитического, синтеза и
синтетического. В самом понятии «синтетическое» как бы
подразумевается, что речь идет о чем-то созданном, о
результате человеческой целеполагающей деятельности.
В соответствии с историко-философской традицией
аналитическое понимается как поясняющее, выводимое
из предшествующего, а синтетическое — как
расширяющее, конструирующее новое. Осознать многообразие,
зафиксировать его свойства, выявить имплицитно
содержащееся суть аналитического; создать, вложить в
некоторый идеальный объект регулятив его действия,
показать проявление закономерности путем построения,
конструирования нового объекта — синтетического.
Понятия «аналитическое» и «синтетическое» широко
используются в естественнонаучном и философском
знании. В сфере конкретно-научных, формально-логических
исследований проблематика аналитического и
синтетического приобретает самостоятельный статус. Здесь очи
интерпретируются как характеристики истин, суждений,
предложений. Конкретно-логический подход связан
прежде всего с дальнейшей экспликацией терминов,
выражающих эти понятия. В литературе порой проходят
острые дискуссии о критериях деления суждений на
аналитические и синтетические и о правомерности самой
этой классификации. Не отрицая важности разработки
проблемы аналитического и синтетического в собственно
логическом ключе, нельзя вместе с тем согласиться с
использованием содержательного объема обсуждаемых
понятий исключительно как средства и способа
исследования языковых структур.
С точки зрения общефилософского подхода наиболее
221

плодотворным и эвристически значимым представляется
соотношение обсуждаемых пар понятий по типу
«процесс — результат». Аналитическое и синтетическое
обозначают то, к чему пришли в результате анализа и
соответственно синтеза. Рассматриваемое соотношение
по типу «процесс — результат» имеет преимущество,
состоящее в том, что характеристики процесса
переносятся на результат. Тем самым различие в
содержательном плане методов анализа и синтеза имплицитно
заключено в характеристике результата — аналитического
либо синтетического. Такой тип связи фиксирует также и
отличие друг от друга двух ее компонентов: операцио-
нальность методов анализа и синтеза, их заданность и
зависимость извне, субстанциональность результата —
аналитического или синтетического, отражение в нем
специфики полученной структуры.
Таким образом, понятия «аналитическое» и
«синтетическое», вбирая в себя характеристики методов их
получения, только к ним не сводятся, а включают в объем
своего содержания определение специфики и
закономерностей развития целостности. В основу выделения и
противопоставления аналитического и синтетического
положены различные способы развития целостных
систем. Именно этот момент сугубо важен. Такой ракурс
исследуемой проблемы предполагает выход на более
широкое поле исследования, где может быть решен
вопрос об основаниях детерминации как самого метода,
так и его результата, выделены объективные критерии
типологии аналитических и синтетических приемов
исследования.
Системы, выступающие результатом собственного
саморазвития, содержащие внутри себя регулятивы
своего функционирования, зародыши будущих
состояний, предполагают исследование своих закономерностей
путем вскрытия и обнаружения того, что в них
имплицитно заложено.
Такое исследование будет аналитическим, потому что
он сделает явным то, что неявно уже содержалось в
своей основе. Целостность иного типа, не являющаяся
продуктом собственного саморазвития, а выступающая
результатом осуществления внеположенных
человеческих целей, обнаруживает необходимость иного пути
своего возникновения — синтетического. Синтетический
способ развития придает природным объектам свойства,
222

которые не могут возникнуть в результате их
внутреннего саморазвития. Развивающееся явление не содержит
в себе в готовом виде формы будущих состояний, а
получает их извне. Они вносятся как продукты человеческой
деятельности. В этом плане значимо замечание Гегеля,
который подчеркивал, что применение аналитического и
синтетического метода зависит не от нашего произвола,
а от формы самих подлежащих познанию предметов28.
Исследование соотношения анализа и синтеза и диа-
лектико-логических понятий «аналитическое» и
«синтетическое» играет важную роль и в прослеживании
процесса развития собственно философского знания,
возникновения и становления философских понятий.
Исследование обозначенного понятийного гнезда дает
возможность вычленить реально происходящий процесс
превращения операциональных по своей природе
общенаучных методов в сложные теоретические методы,
увидеть их последующее перерастание в категориально
значимые образования, позволяющие судить о двух
сторонах диалектического процесса развития и познания.
Естественно-исторический процесс развития может быть
понят как имманентное саморазвертывание и выявление
имплицитно содержащегося в своей основе, как переход
от зародышевых фаз к зрелым состояниям, с одной
стороны, и как конструктивное видоизменение исходного
материала, выход за пределы наличного состояния,
созидание объектов, не имеющих природных аналогов, с
другой. Маркс и Энгельс указывали на наличие такого
рода движения, которое не содержит изначально в
неразвитом виде, «в себе» то, что могло бы затем
выявиться новой целостностью.
Хотя каждая система является подсистемой более
общей системы, а элемент системы может быть
рассмотрен с системных позиций, все же имеет смысл говорить
о некоторых внесистемных характеристиках не только в
относительном, но и в абсолютном смысле. Это означает
принципиальную неустранимость внешних по
отношению к данной системе проблем, которые не могут быть
решены в ее рамках, возможную и полную замену
оснований.
Поясним сказанное на примере. Всегда существуют
вопросы, которые образуют внешний по отношению к
28 Гегель Г. В. Ф. Наука логики//Энциклопедия философских
наук. М., 1974. Т. 1. С. 41.
223

данной формальной системе контекст. Причем речь в
данном случае не идет об ограничениях типа теоремы
Геделя о неполноте достаточно богатых
формализованных систем. Такого рода ограничения всегда могут быть
преодолены путем построения более мощных
формальных систем, в рамках которых доказываются
утверждения, не выводимые в «слабых» формальных системах.
Речь идет в данном случае о том, что формальные
методы неприменимы, например, к открытию или выбору
самих формальных правил или аксиом, а также к
основным фундаментальным понятиям (таким, как понятие
множества и др.)- Если даже признать возможность
точного, строгого рассмотрения подобных вопросов в
рамках таких направлений, как «неформальная
строгость», «второпорядковая логика» и др., то очевидно,
что теория, построенная на такой основе, будет
типологически совершенно иной по сравнению с
существующими типами теорий.
Этимологическое понимание анализа и синтеза лежит
в основе различения элементаризма и целостности,
редукционизма и органицизма и т. д. Нетрадиционное
истолкование этих понятий позволяет выявить несколько
иные методологические установки. Первая из них
связана с выявлением системообразующих механизмов и
выделением эпицентров устойчивости и преемственности
системы. Идеальным воплощением такой тенденции
была бы система, которую некоторые авторы называют
системой со «встроенными» конечными целями29.
Системная целостность такого рода эволюционирует,
благодаря развитию своих внутренних потенций. Характерным
для нее является признак самодостаточности,
проявляющийся в том, что формы предшествующих состояний
обусловливают и порождают основания последующих
форм, задавая тем самым направления развития.
Внешние условия, среда также оказывают влияние на систему,
но именно как внешние и второстепенные
характеристики.
Для второй методологической установки основной
является ориентация на внесистемные образования. На
передний план здесь выступает не совершенствование
наличного состояния, а типологическая замена, когда на
место, занятое определенной целостностью, начинают
29 Петров М. К. Системные характеристики научно-технической
деятельности//Системные исследования: Ежегодник. М, 1972.
224

претендовать новые типы целостности, принципиально
не выводимые из традиционных на феноменологическом
уровне. Нельзя, например, не прибегая к внесистемным
характеристикам, объяснить типологическую цепочку:
парусный корабль, пароход, теплоход. Преемственность
на уровне схемы деятельности здесь отсутствует и в
поисках непрерывного основания связи мы вынуждены
выйти в какую-то новую независимую от типа
деятельности область, например объединить эти типы на основе
выполняемых функций.
Сохранение целостности предполагает исключение
вариантов. Обновление же невозможно без наличия
альтернатив, между которыми требуется осуществить
выбор. В первом из рассматриваемых случаев
обновление идет за счет саморазвития изначально
содержащихся в системе состояний, которые снимают выбор и
направляют движение системы к реализации этих
состояний примерно по той же схеме, по которой
наследственный код предопределяет развитие биологической
области. Во втором случае средства, необходимые для
осуществления акта выбора, лежат за пределами целостности
и выбор не может основываться только на ее системных
значениях. Поэтому формы будущих состояний такая
целостность получает извне, они есть продукты
деятельности, происходящей за ее рамками, на ее границах.
Трудность состоит в том, что для отбора альтернатив
необходимо опираться на определенные данные. Однако,
поскольку акт выбора и реализация выбранной
альтернативы разделены во времени, всегда существует
ситуация неопределенности, связанная с моральным
старением исходных данных, необходимых для решения
поставленных задач.
Возрастающая роль конструктивных процессов,
резко усиливающееся вмешательство человеческой целепо-
лагающей деятельности в ход и течение природных
закономерностей приводят к необходимости
категориального осмысления логики синтеза, понятой как логика
соединения, сопряжения, перекрещивания,
генерирования, конструирования. С методологической точки зрения
этот синтез предполагает включение объекта в более
широкую систему детерминирующих факторов, в
контекст неактуализированных еще возможностей. Он
реализует себя как эффект от перекрещивания вступающих
во взаимодействие сторон, их сцепление и трансформа-
15-140
925

цию, приводящие к появлению новообразований. Его
аспектами выступают не только процессы
конструирования, но и моменты, связанные с осознанием таких
факторов, как побочный продукт взаимодействия,
нежелательные последствия целенаправленной деятельности.
Итак, следует особо подчеркнуть, что методы
анализа и синтеза имеют собственную смысловую структуру,
основой которой выступает определенная типологичность
развития объектов. В зависимости от этого объективно
существующего онтологического основания должна быть
иерархизирована и определенным образом построена и
совокупность мыслительных операций. Первоначально
анализ выступает как необходимая процедура,
предваряющая возможность проникновения в сущность
объекта, объяснения его принципа. Он указывает на то, что
с достоверностью относится к данному предмету. Анализ
фиксирует собой как бы начальный этап, «посредством
которого можно подготовить себя к усвоению настоящей
теории, но не само объяснение принципа»30. Методы
анализа и синтеза, направленные на восхождение от
части к целому и от целого к его частям, еще не
определяют качественную специфику полученного содержания,
не отражают собой принцип, определяющий динамику
его развития. Здесь они являются операциональными
средствами познания. Тем не менее они указывают на
первоначальные и необходимые действия исследователя,
что также важно, не случайно столь прочно и
закрепилась за ними этимологическая характеристика.
Следующий пласт, в большей мере отражающий
собственную специфику научного анализа и синтеза,
сопряжен либо с выявлением принципов некоторого уже
данного образования и прояснением его сути, либо с
дальнейшим продвижением вперед и построением нового
теоретического объекта, выступающего предметом
познания. Именно эту мысль подчеркивал Кант, когда
говорил, что «Пролегомены» были написаны с
использованием аналитического способа исследования в силу
того, что опирались на уже существующую работу —
«Критику чистого разума», в которой он «приступил к
делу синтетически»31. Для «Пролегоменов» был
составлен план уже после окончания последней; он был по-
30 Кант И. Соч.: В 6 т. М., 1963. Т. 1. С. 422.
31 Там же. Т. 4. ч. 1. С. 89.
226

строен по аналитическому методу, тогда как сам труд
должен был быть написан по синтетическому способу32.
Кант соотносит аналитическое с устоявшимся объемом
целостности, развивающей из своего содержания
подчиненные ей моменты, а синтетическое — с созиданием
нового, ранее не существовавшего, связывая с
последним активность познающего мышления. «Соединение мы
не можем воспринимать как нечто данное, мы должны
соединять, если хотим представить себе нечто как
соединенное (даже если это пространство и время)»33.
Синтетический подход в процессе познания и
практики предполагает умение построить в каждом конкретном
случае целостный образ, модель конечной цели,
предусмотреть эффект его воздействия; аналитический же
метод требует выделения промежуточных этапов,
разбивку конечной цели на ряд частных, соподчиненных
моментов, выбор оптимальных вариантов,
способствующих успешному ее достижению. Выведение
формулировок частных целей и поэтапов делает решаемой задачу,
которую с первого взгляда решить было не просто.
Аналитический метод направлен на выявление
внутренних тенденций и возможностей развития объекта. Его
можно рассматривать как инструмент пристального
исследования особенностей и специфики внутрикомпо-
нентного взаимодействия. Он включает в себя
результаты абстрагирования, упрощения, формализации.
Существенным в рассмотрении анализа остается
понимание его как способа движения мышления в
определенном конкретном содержании, вычленение присущих
ему характеристик. Эта особенность анализа
неоднократно подчеркивалась классиками марксизма. Маркс
отмечал, что научный анализ исходит из «готовых
результатов процесса развития»34. Энгельс подчеркивал:
«...Анализ обнаруживает один полюс уже как
наличествующий in nuce (в зародыше — Ред.) в другом...»35.
Отсюда следует, что необходимым условием
применения анализа является фиксация определенной сферы
или фрагмента действительности в качестве данного.
Принятие тех или иных ограничений в области точных
наук влечет за собой сложные и громоздкие математиче-
32 Кант И. Соч. Т. 4, ч. 1. С. 78.
33 Кант И. Трактаты и письма. М., 1982. С. 594.
34 Маркс К-, Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. «5.
35 Там же. Т. 20. С. 516—519.
227

ские обоснования как самой необходимости выделения
того или иного фрагмента в качестве заданного, так и
способа принятия определенных условий как краевых,
непосредственно очерчивающих границы подлежащей
рассмотрению системы36. Следствием громоздкости этих
процедур и оказывается порой негативная оценка
аналитического метода. Она связывается либо с
неэффективностью его применения, либо с определенным
произволом при установлении краевых условий37.
Однако отмеченные черты аналитического метода
являются не его недостатками, а, скорее, особенностями.
Чтобы подвергнуть изучению реальный, а не
видоизмененный в результате абстрагирующей деятельности
мышления процесс, в выделенной структуре необходимо
сохранить ту иерархию и соподчиненность элементов,
которой они обладали в ходе естественного
взаимодействия и функционирования. Поэтому столь важен при
аналитическом способе исследования принцип
однозначности в установлении связей между элементами
системы.
Встречающаяся негативная оценка аналитического
метода обусловлена и рядом иных обстоятельств. Одним
из них является, на наш взгляд, критическое отношение
к имеющему место в философской доктрине позитивизма
пониманию аналитического как чисто умозрительного,
тавтологичного. Аналитичность жестко и однозначно
связывается с установкой на недопустимость при
достижении истины выхода за пределы логических терминов,
зафиксированных в языке, и в принципе растворена в
представлениях об онтологической бесплодности
теоретического знания. Однако различение аналитического и
синтетического с необходимостью учитывает отношение
языка к выражаемому им содержанию действительности.
И аналитическое, и синтетическое связано с
рассмотрением отношений реальной действительности. Критика
дихотомии аналитического и синтетического Куйаном,
Уайтом, а также рядом советских исследователей была
правильной в том отношении, что фактически была
направлена против мнения, связывающего
аналитическое только с умозрительным, логическим, синтетиче-
36 Грушко И. М., Сиденко В. М. Основы научных исследований.
Харьков, 1983. С. 65.
37 Архангельский С. И. Учебный процесс в высшей школе, его
закономерные основы и методы. М., 1980. С. 146.
-228

ское — с эмпирическим, сферой практического действо-
вания. Куайн считает ложной установку, отстаивающую
независимость аналитических высказываний от
эмпирического знания. Никакие высказывания, по Куайну, не
могут обладать иммунитетом к опыту, и потому
выделение аналитических высказываний по данному
принципу на самом деле является одной из догм логического
позитивизма38.
Негативная оценка аналитического метода
основывается и на том, что аналитический метод — это метод,
которым пользовались буржуазные политэкономы.
Однако буржуазные политэкономические учения
несостоятельны не из-за применяемого в них аналитического
метода, а по той причине, что идеологи
капиталистического производства ориентировались лишь на логику
видимости, на кажущиеся, а не действительные
закономерности развития. Маркс отличал классическую
буржуазную политэкономию, имевшую определенные
достижения в изучении экономических отношений общества,
от вульгарной политэкономии. Однако вульгарный
элемент, связанный с подменой внутренних связей и
особенностей системы внешними ее проявлениями, имел
место и у представителей классической буржуазной
политэкономии. От научной политэкономии, отмечал
Маркс, «отделяется, как особый вид политической
экономии, тот элемент в ней, который есть всего лишь
воспроизведение внешнего явления в качестве представления о
нем,— отделяется ее вульгарный элемент»39. Однако
недостаток теоретического понимания, по мнению
Маркса, остается правилом для всей буржуазной
политэкономии40. «В головах агентов капиталистического
производства и обращения,— отмечал Маркс,— должны
получаться такие представления о законах производства,
которые совершенно отклоняются от этих законов и суть
лишь выражение в сознании движения, каким оно
кажется»41. Аналитический метод облачается в
буржуазном обществе в извращенную, апологетическую форму.
Доказывая необходимость данного ряда фактов,
буржуазный идеолог встает на точку зрения апологета этих
фактов. Затушевываются реальные конфликты, замал-
38 Quine W. van О. Forms Logical Point of View. Gambrige, 1964.
39 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 26, ч. 3. С. 526.
40 Там же. Т. 26, ч. 1. С. 68.
41 Там же. С. 343.
229

чиваются источники острых социальных противоречий,
создается мнимая, иллюзорная реальность, такая «псев-
до-конкретность», которая служит преградой трезвому,
теоретико-критическому пониманию происходящего.
Очень часто буржуазные идеологи прибегают к
приему ложного обобщения, в котором делается акцент на
определенным образом отобранные детали и частности,
дающие сфокусированное определенным образом
изображение действительности. В этих условиях
аналитический метод используется для обоснования «пригнаннэ-
сти» буржуазной теории запросам социальной практики,
способствует выработке конформистского типа
мышления и социально выгодной программы поведения.
Однако неверное использование буржуазными
идеологами аналитического метода отнюдь не
свидетельствует о порочности его. Маркс высоко оценивал точный
аналитический метод и подчеркивал его огромную
эвристическую роль в диалектико-материалистическом
постижении закономерностей общественного развития и
познания.
Обострение идеологической борьбы на современной
международной арене требует принципиальной
марксистской критики буржуазной идеологии по всем
направлениям. Сложившаяся на Западе своеобразная
индустрия сознания, изощренно навязывая представителям
различных поколений определенные шаблоны и оценки
происходящего, деформирует аналитический способ
познания окружающей действительности. Особые
социально психологические образования, стереотипы сознания,
сменяющие друг друга образцы для подражания
затрудняют аналитическую работу мысли, постоянно
преломляя ее сквозь призму готовых мнений, выгодных данному
строю предрассудков. В этих условиях возрастает
ответственность научной марксистской философии в деле,
воспитания культуры мышления, «методологической
дисциплины мысли», позволяющей чутко и трезво
ориентироваться в реальных событиях современности, вести
аргументированную полемику с любым идейным
противником.
В этой связи проблема, связанная с выяснением
особенностей марксова метода исследования, является одной
из существенных проблем диалектико-материалистиче-
ской методологии. Как отмечает В. П. Кузьмин, «у
исследования проблем марксовой методологии есть своя
230

специфика и свои дополнительные трудности. Его
методология скрыта от непосредственного наблюдения, а се
применение еще более «закодировано» процессом полит-
экономического исследования»42. Существует
литература, посвященная марксову наследию с точки зрения
выявления особенностей и характеристик диалектики
аналитичности и синтетичности. Но вопрос о том,
является ли Марксов метод аналитическим, до сих пор один
из наиболее дискуссионных. Трудно переоценить
идеологическую значимость его.
В замечаниях на книгу Адольфа Вагнера «Учебник
политической экономии» Маркс отмечал: «Мой метод
аналитический». В буквальном ли смысле следует
понимать это высказывание? В советской философской
литературе нет однозначного ответа на этот вопрос. С одной
стороны, есть мнение, что Маркс использовал выражение
«метод анализа» или «метод исследования» как синоним
теоретического метода вообще43. Фраза «meine anali-
tische Method» в принципе может быть переведена
двояко: и как «мой аналитический метод», и (с
определенными допущениями) как «мой метод анализа». На наш
взгляд, правомерно допустить действительную
возможность употребления Марксом этого наименования в
отношении собственного метода. Положительной чертой
аналитического метода является обращение к
эмпирически данному, фактическому материалу, его детальное
изучение и выявление существенных свойств и
отношений, что органично для диалектического метода. Многие
современники Маркса и Ланге в том числе удивлялись
тому, как свободно Маркс ориентируется в
эмпирическом материале. Можно сослаться на замечание К.
Маркса в адрес Ланге: «Ланге пренаивно говорит, что в
эмпирическом материале я «двигаюсь на редкость
свободно». Ему и в голову не приходит, что это «свободное
движение в материале» есть не что иное, как парафраз
определенного метода изучения материала — именно
диалектического метода»44. Ряд советских
исследователей— Э. В. Ильенков, Г. А. Багатурия, В. С. Выготский.
42 Кузьмин В. П. Принцип системности в теории и методологии
К. Маркса. М, 1980. С. 9.
43 Об этом см.: Мальцев В. И. Можно ли метод К. Маркса
называть аналитическим?//Философские науки. 1961. № 1. С. 149;
Розенталь М. М. Диалектика «Капитала» К. Маркса. М., 1967. С. 111.
44 Маркс /(., Энгельс Ф. Соч. Т. 32. С. 571—572.
231

В. В. Агудов полагают, что Маркс, по достоинству
оценивая истинный смысл аналитичности, называет свой
метод аналитическим. Г. А. Багатурия и В. С. Выготский
отмечают, что «теория Маркса представляет собой
непосредственное продолжение и дальнейшее развитие
теории классиков буржуазной политической экономии
также и в отношении метода исследования. Классики
применяли аналитический метод, посредством которого
им удалось, например, свести различные формы
прибавочной стоимости к их внутреннему единству»45. В. В.
Агудов приходит к выводу о том, что «К. Маркс называл
иногда свой метод восхождения «аналитическим»,
считая, что он позволяет обеспечить всесторонний анализ
исследуемых объектов»46. В. И. Мальцев, напротив,
утверждает, что Маркс выражал неодобрение, когда его
метод называли аналитическим47. Тексты К. Маркса
помогут найти ответ на этот вопрос.
В предисловии ко второму изданию «Капитала»
Маркс пишет: «Метод, примененный в «Капитале», был
плохо понят, что доказывается уже противоречащими
друг другу характеристиками его.
Так, парижский журнал «Revue Positiviste»
упрекает меня, с одной стороны, в том, что я рассматриваю
политическую экономию метафизически, а с другой
стороны — отгадайте-ка, в чем?— в том, что я
ограничиваюсь критическим расчленением данного, а не сочиняю
рецептов... для кухни будущего»48. Итак, обвинение в
том, что автор «Капитала» ограничился «критическим
расчленением данного», для Маркса вовсе не обвинение,
а достоинство, позитивный момент исследования. В то
время как второе — сетования по поводу «сочинения
рецептов для кухни будущего»— явно содержит
саркастический оттенок. Известно, как скептически относился
Маркс к немецко-профессорскому методу соединения
понятий. «Словами диспуты ведутся, из слов системы
создаются»,— так, используя рифмы Гете, иронизирует
45 Багатурия Г. Л., Выготский В. С. Экономическое учение
К. Маркса. М., 1977. С. 256—257.
46 Материалистическая диалектика как общая теория развития.
М., 1982. С. 210.
47 Мальцев В. И. Можно ли метод Маркса назвать
аналитическим... С. 149.
48 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 19.
232

Маркс над магистрами наук, обремененными пустым
мудрствованием по поводу слов и терминов49.
Интересны дальнейшие рассуждения К. Маркса:
«Г-н М. Блок в статье 1872 г. открывает, что мой метод
аналитический, и говорит между прочим: ,,Этой работой
г-н Маркс доказал, что он является одним из самых
выдающихся аналитических умов"»50. То есть, спустя
пять лет после того как 14 сентября 1867 года в
Гамбурге вышел в свет I том «Капитала», М. Блок делает свое
«открытие» и здесь Маркс со скрытой иронией пишет об
этом.
Для Маркса подходить аналитически — значит
исследовать («критически расчленять») экономически данный
общественный период, прослеживать внутреннюю связь.
Эту особенность марксова метода исследования отмечал
В. И. Ленин. Критикуя метод субъективных социологов,
он писал: «Маркс заботится об одном: показать точным
научным исследованием необходимость данных
порядков общественных отношений, констатируя со всей
возможной полнотой те факты, которые служат для него
исходными и опорными пунктами»51.
Такой подход не требует исследования всего
комплекса связанных с вмешательством опосредствующих,
внешних для данного процесса факторов. Именно
фиксация некоторой исходной данности в виде
определенного ограничения поля исследования и направленность чг
выявление имплицитно присущих этой целостности
характеристик — суть аналитического метода. В работах
Маркса он применен эффективно. Процессы
происхождения денег, превращения денег в капитал, процессы
самовозрастания стоимости «исследуются Марксом
исключительно как объективные, как совершающиеся
независимо от государства и права»52. В. И. Ленин
отмечает: «В первой главе «Капитала» ни о какой политике,
ни о какой политической форме, ни о каких «социальных
категориях» вообще нет и речи: анализ берет только
экономическое, обмен товаров, развитие обмена
товаров»53.
49 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 386.
50 Там же. Т. 23. С. 19.
51 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 1. С. 166.
52 Метод «Капитала» и вопросы политической экономии
социализма. М., 1968. С. 55.
53 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 30. С. 91—92.
233

Вместе с тем совокупность внешних, воздействующих
извне факторов и сопутствующих изучаемому явлению
процессов также подвергается рассмотрению. Маркс
постоянно подчеркивает то большое значение, которое
они приобретают на определенных этапах естественно-
исторического процесса развития. Так, например,
исследуя процессы первоначального накопления, он показал,
какое определяющее место заняли в процессе
разложения предшествующего феодального и становления
нового общественного организма такие в принципе внешние,
не экономические факторы, как насильственные рычаги
правового и государственного принуждения.
Таким образом, Маркс, сделавший предметом
специального рассмотрения «экономически данный
общественный период»— капиталистическую формацию,
закономерности ее возникновения, функционирования и
развития, выступил великим аналитиком. Он проник в суть
своего предмета, проанализировав его «изнутри», выявил
источники движения и особенности функционирования
этого организма. Однако Маркс не ограничился
имманентным анализом, и показал и иной способ развития,
который «уничтожает теперешнее состояние»54,
осуществляя тем самым «выход за пределы исходного пункта»,
указывая на новообразование принципиально иной
структуры и иного типа функционирования.
В марксовой методологии очень сильны
синтетические, конструктивные тенденции. В первом программном
документе —«Манифесте Коммунистической партии»
была подчеркнута идея социалистического
преобразования общества. Тезис Маркса о том, что «философы лишь
различным образом объясняли мир, но дело заключается
в том, чтобы изменить его»,— указывает на
необходимость практически-деятельностного творческого
отношения к развитию социальной действительности55. Как
пишет В. С. -Швырев, «можно с полным правом
утверждать, что марксизм выступил исторически первым
образцом современного проективно-конструктивного
стиля научного мышления применительно к обществу»56.
Материалистическое понимание истории —
величайшее завоевание марксизма — явилось не просто формой
54 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 34.
• 55 Там же. Соч. Т. 42. С. 263.
56 Швырев В. С. Научное познание как деятельность. М., 1984.
С. 10.
234

объединения достижений человеческой мысли, но
синтетическим, концептуальным движением, имевшим своим
результатом качественно новое и теоретически верное
отражение закономерностей общественного развития.
Смысл и значимость конструктивно-синтетических
тенденций методологии состоит в создании таких
теоретических моделей и концепций, которые, согласуясь с
объективной общественно-исторической закономерностью,
опережали бы существующее практическое
взаимодействие человека с миром. Маркс показал, что движение
к новому нельзя обосновать и объяснить, ограничиваясь
лишь анализом идей и высказываний философов,
историков, политэкономов. Нужно обратиться к самой
действительности, найти в ней реальную движущую силу,
нужно прежде всего понять, что сознание развивается
под воздействием общественного бытия.
Именно с этих позиций Маркс противопоставляет
классическому рационализму, полагающему сознание
основанием для собственного познания, иной метод, при
котором изучение форм сознания предполагает точку
отсчета вне сознания, за его пределами. Он показывает,
что в границах уже очерченной целостности, каковой
выступает сознание конкретно-исторического субъекга,
мы не можем познать его природу, раскрыть
закономерности его функционирования. Позиция Маркса и
Энгельса основывается на логике, требующей выхода за
пределы знания и сознания, объяснения этих феноменов не из
них же самих, а из общественного бытия, предметно-
практической деятельности.
Уже исследование гегелевской философии права дало
возможность автору «Капитала» прийти к тому
результату, что «правовые отношения, так же точно как и
формы государства, не могут быть поняты ни из самих себя,
ни из так называемого общего развития человеческого
духа, что, наоборот, они коренятся в материальных
жизненных отношениях... что анатомию гражданского
общества следует искать в политической экономии»57. Маркс
и Энгельс ставят себе цель — развенчать философскую
0орьбу с тенями действительности (так, согласно
фантазиям младогегельянцев, все отношения людей, все их
действия, все их поведение являются продуктами их
сознания)58. Выход за рамки заданной структуры и
57 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 6.
58 Там же. С. 16, 21.
235

присоединение к ней извне тех образований, которые
определяют собой эффект действия системы,—
существенная характеристика марксова метода.
Фундаментальное положение марксизма — бытие определяет
сознание — с методологической точки зрения есть не что иное,
как отражение того факта, что выяснение сути феномена
(здесь сознания) невозможно сугубо из него самого,
необходим выход за его пределы. Тот же
методологический подход реализован и в марксовом определении
сущности человека как совокупности всех общественных
отношений.
В сфере познания конструктивные, синтетические
импульсы марксовой философии нашли отражение в
указании на необходимость преодоления
абстрактно-созерцательного отношения к миру, включения и
привнесения в состав теоретического знания
предметно-практических смыслов. Уже в ранних работах Маркс и Энгельс
неоднократно подчеркивали необходимость такого
взгляда на вещи, который учитывал бы целый монблан
фактического материала, воздействующего извне и
детерминирующего мыслительный процесс. Они постоянно
обращали внимание на необходимость поиска и изучения
существующих реально вне умозрительных конструкций
причин и зависимостей, определяющих и
видоизменяющих систему. Анализируя способы и приемы мышления
критической критики в работе «Святое семейство»,
Маркс и Энгельс отмечали: «Подобно тому как
абсолютное мышление считает себя всей реальностью, так всей
реальностью считает себя и критическая критика.
Поэтому вне себя она не усматривает никакого содержания...
Она сама создает предмет, она — абсолютный субъект-
объект «<•••>» спиритуалистический властелин, чистая
самопроизвольность actus purus (чистая деятельность.—
Ред.), она нетерпима ко всякому воздействию извне»59.
Основоположники марксизма направили острие своей
критики против спекулятивных философов,
игнорирующих особенности действительных предметов. Они
вскрыли тайну мистической спекуляции. Выведенные
критическими критиками абстрактные представления, например
«плод вообще», полагались некоей существующей вне их
сущностной субстанцией единичных вещей. Но этот
изначальный момент движения спекулятивного мышле-
59 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 160, 176.
236

ния не исчерпывал всех его мистических обращений. Ведь
главную задачу спекулятивные философы видели в том,
чтобы из недействительных рассудочных сущностей
произвести существование конкретных единичностей,
объективных предметов, самой природы. Как же, не
исследуя и не признавая конкретного многообразия реальных
предметов, перейти от абстракции «плод вообще» к
различиям яблок, груш, миндаля, о которых
свидетельствует «конечный», с точки зрения критиков, рассудок,
находящий себе поддержку в чувствах60? Ответ на этот
вопрос прост. Нужно всего навсего принять допущение,
что «„плод вообще",— не мертвая, лишенная различий,
покоящаяся сущность, а сущность живая, себя в себе
различающая, подвижная»61.
Подобные приемы рассуждения присущи и Прудону.
Как нечто самостоятельное, независимо существующее и
обладающее внутренним импульсом развития выступает
у Прудона экономическая категория. Он видит в
действительных отношениях лишь воплощение абстракций —
экономических категорий. Разрешение современных
проблем заключается не в общественном действии, а в
диалектическом кругообороте, совершающемся в голове.
Для Прудона именно категории являются движущими
силами62.
Порочность и пагубность такого мышления очевидна.
Одно дело, прослеживать процесс развития предмета и
отражать этот процесс в понятиях, другое —
произвольно приписывать понятию роль «системообразующего
принципа» и видеть в нем источник развития и
многообразия реально существующих вещей. По этому поводу
Энгельс писал, что следует «выводить не из головы, а
только при помощи головы из действительного мира»63.
Маркс не умаляет роли непосредственной
чувственной данности в процессе мышления. Так, он отмечает,
что само конкретное (реально существующее
чувственное данное) есть «действительный исходный пункт и,
вследствие этого, также исходный пункт созерцания и
представления»64. Маркс подчеркивает, что реальная
конкретность должна «постоянно витать» перед нашим
60 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 63, 64.
61 Там же. С. 64.
62 Там же. Т. 27. С. 555.
63 Там же. Соч. Т. 20. С. 35.
64 Там же. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 37.
237

представлением. Он каждый раз ищет те пункты, где
отношения кажутся именно тем, что они представляют
собой на самом деле.
Однако сложное и дифференцированное понимание
сущности объекта не дано непосредственно эмпирически,
оно должно быть добыто и разработано теоретическим
мышлением. И этот способ, «при помощи которого
мышление усваивает себе конкретное, воспроизводит его как
духовно конкретное»65,— способ восхождения от
абстрактного к конкретному — есть диалектическое единство
аналитического и синтетического моментов познания.
Маркс подчеркивает, что «конкретная целостность, в
качестве мысленной целостности, мысленной
конкретности... ни в коем случае не продукт понятия,
порождающего само себя и размышляющего вне созерцания и
представления, а переработка созерцания и
представления в понятие»66. И эта сложно детерминированная
переработка созерцаний и представлений в понятия, в
свою очередь, предполагает как аналитические, так и
синтетические ходы исследовательской мысли.
Аналитические моменты связаны с разворачиванием, раскрытием
заложенных в исходной основе элементов. Фиксация и
выделение существенных свойств и характеристик
объекта — необходимое условие дальнейшего
концептуального постижения предмета. Открытость теории по
отношению к неухваченным ранее проявлениям
действительности, ее постоянное обогащение и преобразование
является особенностью конструктивно-синтетической
стороны марксова метода.
Таким образом, можно сделать вывод, что Марксов
метод предполагает не только выявление свойств и
особенностей, присущих данному, конкретному предмету
исследования, но и выход за рамки имеющейся основы,,
обращение к детерминирующим извне факторам,
генерирование качественно новых целостных образований.
И в этом смысле диалектический метод Маркса столь
же аналитичен, сколь и синтетичен. Единство анализа и
синтеза естъ один из основополагающих принципов
марксова метода исследования.
Анализ и синтез выступают как существенные
составляющие диалектического метода. Именно этот смысл-
вкладывал в них В. И. Ленин. Выписывая в «Философ-
65 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 37—38.
66 Там же. С. 38.
238

ских тетрадях» гегелевский тезис об аналитичности и
синтетичности диалектического метода, В. И. Ленин
отметил, что это есть «одно из определений
диалектики»67.
Действенность и эффективность анализа Ленин
связывал с тем, что он направлен на исследование
существующего практического опыта, на изучение того, «чго
наука нам уже дала»68, «внимательное и всестороннее
освещение и изучение... практического опыта мест и
центра»69. Синтез — это новый результат, утверждение,
которое снова становится источником дальнейшего
анализа70. Отличительным при определении синтеза
является то, что этот метод реализует себя, выходя за рамки
имеющейся основы.
Как составляющие диалектического метода анализ и
синтез фиксируют собой два диалектически
противоположных и взаимопредполагающих этапа в процессе
развития научного познания. Современной гносеологией
выделяются такие области, где развитие протекает по
аналитическому типу на основе дальнейшего
развертывания исходных основоположений уже ставшей теории и
выступает как выводное, имманентное развитие того,
что неявно содержалось в своей основе. Здесь
происходит дальнейшая детализация и расчленение выявленной
закономерности и реализуется связь особенного с общим
строго определенного типа при условии, что общее уже
дано.
Отмечаются также и области, где осуществляется
прерыв постепенности; выход за пределы наличного
знания. Новая теория в этом случае, опрокидывая
имеющиеся логические каноны, возводится на принципиально
иной конструктивной основе. Всеобщее здесь «надлежит
еще вывести... при помощи целого ряда посредствующих
звеньев,— выведение, весьма отличное от простого
подведения под закон...»71. Конструктивное
видоизменение наблюдаемых условий, полагание новых
идеализации, созидание иной научной предметности, не
встречающейся в готовом виде, интегративное перекрещивание
67 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 201. См.: Там же.
С. 202—203.
68 Там же. Т. 42. С. 347.
69 Там же. Т. 43. С. 335.
70 Там же. Т. 29. С. 211.
71 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 26, ч. 2. С. 187—188.
239

форм освоения окружающей действительности — таковы
особенности синтетического способа развития научного
знания. Революционизирующие открытия, приводящие к
решению теоретико-познавательной или практической
проблемы, происходят, как правило, на стыках наук,
казавшихся весьма отдаленными и не связанными друг
с другом. В силу этого обстоятельства новое
(синтетическое) знание приобретает еще большую универсальность
и эвристическую значимость.
Концептуальное осмысление схемы будущего и, как
правило, лабильного основания системы, разработка
операций и приемов стратегии исследовательского
процесса, активное и конструктивное использование средств
проникновения в структуру объекта и расширение их
арсенала — вот с чем связана синтетическая функция
диалектического метода.
Подобного рода зависимости можно зафиксировать
не только в гносеологии. Общетеоретическое осмысление
функционирования культуры как целостной системы
позволяет выделить два неоднородных, диалектически
соотнесенных друг с другом способа ее трансляции. С одной
стороны, необходимость сохранения и наследования
наличного совокупного потенциала культуры
предполагает такую логику преемственности, при которой каждое
последующее состояние и объяснимо из
предшествующего и вытекает из него. Здесь преследуется цель —
перенести уже найденное и имеющееся на формы будущих
состояний посредством приобщения последующих
поколений к опыту предшествующих.
Конкретно-исторический индивид усваивает сложившуюся и
детерминирующую его деятельность совокупность приемов, знаний и
навыков, позволяющих ему установленным и
традиционным образом оперировать с предметами,
ориентироваться в окружающей действительности. Наиболее
показателен этот аспект в процессе обучения и просвещения72.
Таким образом, специфичным для аналитического типа
является реализация традиционного способа общения,
связанного с передачей принятых и устоявшихся норм.
72 Так например, Галилей, начавший свой самостоятельный путь,
исходя из критики основных положений физики и механики
Аристотеля, и вошедший в историю открытием совершенно иных принципов
объяснения природы движения, был вынужден тем не менее вести
свою преподавательскую работу в Пизанском и Падуанском
университетах общепринятым тогда методом, т. е. «по Аристотелю»
(Кирилин В. Л. Страницы истории науки и техники. М., 1986. С. 135).
240

С другой стороны, очевиден и иной способ трансляции
культуры. Он не ограничивается репродуцированием
накопленного опыта и проявляется и в присоединении к
унаследованной культуре некоторого нового творческого
результата, а также учитывает своеобразие
индивидуальности и личностного видения мира. Синтетический
способ трансляции культуры связан с конструированием
новых параметров и способов деятельности, которые
возможны в силу универсальности деятельных
способностей индивида, и отвечает потребностям
целесообразного осмысления и очеловечивания окружающей
действительности. Он опирается на чрезвычайно динамичные
компоненты и ориентиры, связанные прежде всего с
истинно гуманистическим видением мира, возможностью
его постоянного совершенствования и преобразования
с точки зрения высоких идеалов общественного
прогресса, освоения действительности по меркам человеческого
рода, а следовательно, и «по законам красоты» (по
Марксу); способностью возведения в ранг всеобщего
неповторимых ценностно значимых ситуаций. Результат
синтетического способа — созидание нового, уникального.
Аналитический и синтетический способы имеют
существенное различие в структуре порождающей основы.
Аналитический тип предполагает, что направление
развития задается имеющейся целостностью. Здесь
доминирующим регулятивом (при наличии многих внешних
воздействий и сопутствующих факторов) выступает
принцип внутреннего саморазвития. Аналитический тип
также предполагает некоторые инновации, но не
затрагивающие и не изменяющие коренным образом
существующего стереотипа и основы. Здесь возможно
возникновение нового, но в уже очерченных и как бы
первоначально регламентированных ограниченностью самого
данного объекта границах. В этой связи достаточно
традиционное представление о том, что возникновение
нового связано лишь с синтезом, не может оставаться
без уточнения. Бесспорно, именно синтетическое
движение предполагает формирование новых теоретических
смыслов, типов предметного содержания, новых
горизонтов, нового слоя реальности. Синтетическое—это новое,
связанное с конструированием качественно иной,
отличной от преднайденной и имеющейся в наличии основы.
Становящаяся теория уподобляется, используя образное
выражение Маркса, построению отдельного этажа зда-
16-140
241

ния до того, как заложен его фундамент. «...Наука не
только рисует воздушные замки, но и возводит
отдельные жилые этажи здания, прежде чем заложить его
фундамент»,— подчеркивая качественное своеобразие
нового, отмечает Маркс73. Анализ же предполагает
такое движение к новому, которое имеет своим
результатом выявление элементов предшествующей основы,
ранее не известных, но принадлежащих данной
структуре. В связи с этим вспоминается образное изречение
Галилея: «Вы сами не знаете, что Вы это уже знаете, но
мы сейчас выволочем Ваше знание наружу, логически
переформулируем его»74.
Своеобразный характер этого аналитического нового
зафиксирован в советской философской литературе.
А. Ф. Лосев отмечает: «Сущность аналитического
отрицания заключается в том, что оно нечто прибавляет к
неподвижной дискретности. Прибавление это, правда,
очень мало: на первых порах оно близко к нулю. Но оно
ни в коем случае не есть нуль. Вся новизна
аналитического отрицания заключается в том, что оно указывает
на некоторого рода сдвиг, как бы он ни был мал и
близок к нулю. Но если аналитическое отрицание,
будучи непрерывным становлением, все же указывает на
какой-то сдвиг постоянно устойчивой величины, то оно
свидетельствует и о некоторого рода приращении к этой
величине»75.
Аналитическая форма получения нового знания
фиксирует новые связи и отношения предметов, уже
включенных в сферу практической деятельности человека.
Она тесно связана с дедуктивным выводом и
рассмотрением полученных следствий. Одним из примеров
аналитического приращения знания выступает предсказание
новых химических элементов в рамках периодической
таблицы Д. И. Менделеева.
Синтетический подход связан с выделением объекта
или его структурных компонентов из сформировавшейся
в определенных условиях существования системы связей
и зависимостей и с последующей его перестройкой или
же наделением иной функциональной значимостью
73 Маркс /(., Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 43.
74 Галилей Г. Диалоги: Избранные труды в 2 т. М., 1964. Т. 1. С.
186.
75 Лосев А. Ф, Типы отрицания//Диалектика отрицания
отрицания. М., 1983. С. 154.
242

вследствие ориентации на типологически несводимую к
прежней ситуацию. При синтетическом способе
порождающая основа перекрывает две области: сферу,
связанную с полаганием определенных целей, отличных от
цепочки непрерывной преемственности в развитии
потенций основания, выявлением конструктивной роли
субъективности, и область материального как совокупности
средств и компонентов будущей системы (конструкции).
С логико-методологической точки зрения, синтетическое
понимается как отрицание непосредственного
определения сущности предмета из самого себя, включение его в
более широкую систему социальных смыслов и
детерминирующих факторов. На наш взгляд, такая
направленность исследований различных проблем имеет своим
источником проявление в категориальном строе
мышления двух магистральных составляющих всеобщего
диалектического метода: аналитического (имманентного) и
синтетического (конструктивного).
Именно поэтому аналитичность и синтетичность, с
нашей точки зрения, фиксируют собой существенные
моменты как теоретического, так и эмпирического
уровней развития знания. Иными словами, и теоретическая,
и эмпирическая деятельность может быть реализована в
русле аналитического либо синтетического подходов.
При гносеологическом анализе научных теорий
весьма важно учитывать феномен двойственности, который
сыграл огромную роль в марксовых исследованиях и
является методологической особенностью системного
метода Маркса. «Самое лучшее в моей книге,— пишет
К. Маркс,— 1) подчеркнутый уже в первой главе
двойственный характер труда, смотря по тому, выражается
ли он в потребительной или в меновой стоимости (на
этом основывается все понимание фактов)»76.
Эмпирическое исследование реализует
аналитическую схему в том случае, если осуществляется как
деятельность по применению исходно взятого
концептуального каркаса к эмпирическому, чувственно-данному
материалу. То есть имеющаяся определенная
концептуальная модель выступает пусковым механизмом
эмпирического исследования, очерчивая собой в общих
чертах предполагаемое поисковое поле. Она оказывает
76 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 31. С. 277. Об этом см. также:
Там же. Т. 23. С. 50.
243

организующее влияние на отбор тех или иных
существенных фактов, формулировку операциональных
действий с ними. Ученый-экспериментатор выстраивает
полученные данные в определенном порядке согласно
принятым за исходное концептуальным идеям и положениям.
Вместе с тем фиксация бесспорного факта
генетической первичности эмпирического исследования («все
знания из опыта, из ощущений, из восприятий»77)
подчеркивает относительную независимость эмпирии от
теории и нацеливает на осознание иного, синтетического
типа эмпирического исследования. В предельно
широком смысле эмпирия предстает в виде процесса и
результата непосредственно чувственно-практического
освоения мира. Эмпирический уровень характеризует
познавательный процесс со стороны преобладания реального
и наглядного чувственного контакта с объектом, а также
как результат такого взаимодействия в виде единства
знаний и навыков. При синтетическом подходе в
эмпирическом исследовании акцентируется явная
неоднозначность факта, осмысление и интерпретация которого
несовместимы с прежним составом знания, выходят за
его рамки.
Подобным образом и на теоретическом уровне
изменения могут происходить благодаря уточнению и
детализации исходных принципов теории, выведению и
развертыванию следствий из так называемого
«концептуального ядра», в чем и проявляется аналитический
способ развития. Синтетическое же движение связано с
радикальным изменением теории, перестройкой ее
основных положений, начал и принципов. Это с
неизбежностью предполагает соотнесение имеющейся
содержательной области с ранее невключенными и оставленными
за ее рамками фактами эмпирии либо с новыми
теоретическими объектами — мыслительными
концептуальными образованиями, выступающими прообразами
теоретической идеи.
Кантовская схема получения нового знания
постулирует такую процедуру, как «присоединение извне».
С позиций современного методологического анализа этот
терминологический оборот представляется абстрактным,
требующим предварительной расшифровки. Вместе с тем
и он может быть включен в арсенал средств, очерчиваю-
77 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 18. С. 129.
244

щих контуры проблемы синтетического. Кант,
подчеркивая возможность объединения разделенных структур
и процессов, указывал тем самым на значимость извне
идущего отношения. Гегель критиковал Канта за такое
понимание синтеза, считая его представлением о
некотором внешнем единстве. «Уже выражение «синтез»,—
отмечал Гегель,— легко приводит вновь к
представлению о некотором внешнем единстве и простом сочетании
таких (моментов), которые сами по себе разделены»73.
Однако в условиях современного развития интегральные
тенденции, охватившие весь комплекс научных
дисциплин, заставляют принять во внимание исходный
стратегический тезис об изучении способов сочетания именно
разделенных, существующих относительно независимо
самостоятельных единиц в целостные структуры,
приобретающие специфические особенности
функционирования. А это значит, что целенаправленное объединение
разрозненных элементов выступает одним из
источников возникновения новообразований. Поэтому в кантов-
ском «присоединении извне» следует видеть, на наш
взгляд, такой регулятив изучения явлений, который
связан с отправной установкой на исходную сложность
системы.
Гегелевской методологией освоены те аспекты
познавательного процесса, которые, отвлекаясь от способов
построения и происхождения предмета, преследуют
лишь одну цель — получения знания о нем с наибольшей
степенью полноты. Для Гегеля аналитическое и
синтетическое представляют собой иерархию мыслительных
действий, выстроенных в направлении от простого
схватывания, не различающего многообразия свойств и
сторон предмета, а вычленяющего только его данность,
к постижению богатейшего спектра разнообразных
тенденций и сил. Они выявляют спектр свойств и отношений
некоторой целостности, фактически уже заданной
логикой всепорождающего понятия79. Все новое у Гегеля —
следствие саморазвивающегося всеобъемлющего
понятия. Именно поэтому Гегель отрицательно относится к
такому развитию, которое не содержит изначально в
неразвитом виде формы и идеалы своих будущих
состояний и полагает в качестве заданной ту целостность, в
которой как в зародыше содержится последующее ее
78 Гегель Г. В. Ф. Наука логики. М., 1972. Т. 3. С. 23.
79 Там же. С. 25.
245

становление. Его схема «в себе» и «для себя»
однозначно указывает на направленность к выявлению
содержащихся внутри некоего основания характеристик. Однако
только к этому не могут быть сведены все сложности и
коллизии познавательного процесса. В частности, уже
Кант видит свою задачу в том, чтобы показать, каким
образом нам дан предмет познания, как может быть
расширено наше знание за счет осознания способов
построения предметности, введения в сферу «чистого
мышления» индивидов новых идеализированных объектов.
Прочитывая тезис о «присоединении извне», можно
заключить, что он предполагает, во-первых,
констатацию роли и значимости общекультурного климата эпохи,
социальной и исторической обусловленности развития
познания, факторов мировоззренческого,
идеологического, этического, аксеологического характера как
потенциала новообразований в процессе формирования
научной теории. Во-вторых, «присоединение извне» может
быть понято как интеграция в одну дисциплину
установок и принципов другой. В-третьих, немаловажным, но
зачастую выпадающим из поля зрения компонентом
этого синтетического процесса «присоединения извнг»
является учет при изучении тех или иных объектов
влияния периферийных связей и взаимодействий и так
называемых побочных продуктов.
Проблема выявления принципов и механизмов
возникновения нового знания — комплексная, остро
актуальная. Существует большая литература по этому
вопросу. Научно-познавательный процесс,
реализующийся в развитую теорию как определенную форму
целостности и схему практической деятельности, может быть
адекватно понят и достаточно детально описан
посредством обращения к взаимодействию двух составляющих:
аналитического (имманентного) и синтетического
(конструктивного).
Теория познания диалектического материализма —
творческое, развивающееся учение, постоянно
обновляющее и совершенствующее свой логико-методологический
арсенал. Философско-методологическое исследование
специфики и роли анализа и синтеза служит дальнейшей
разработке принципов диалектического метода —
всеобщего метода научного познания и революционной
перестройки всех сторон общественной жизни и
ускорения социально-экономического развития страны.

Глава 2
индукция и дедукция
«Методологическая асимметрия» индукции и
дедукции. Традиционные представления об индукции и
дедукции покоятся на традиционном же понимании всеобщего
и особенного (или частного, поскольку недиалектическая
философия не знает особенного как такового). Индукция
есть движение от частного к общему, дедукция,
наоборот,— от общего к частному. Эти два движения, таким
образом, противоположно направлены. В литературе
существует точка зрения, рассматривающая дедукцию
как достоверный вывод, не обязательно связанный с
представлением о движении от общего к частному, а
индуктивный вывод — как вероятный вывод.
Хотя последнее в определенном отношении и верно,
но для наших целей это несущественно. Для нас важно
то, что в любом случае сохраняется противоположность
между индуктивным и дедуктивным движением. В
первом случае это противоположность по направлению, во
втором — по качеству: вероятное и достоверное
знания — противоположные качества знания.
Противоположность индуктивного и дедуктивного
движения может быть выражена и в иной форме — в
форме, где эта противоположность уже переходит в
противоречие. Дело в том, что всякая формальная
дедуктивная система предполагает некоторое число
недоказуемых положений, которые носят название аксиом
или постулатов. Причем они должны иметь всеобщий
характер, иначе говоря, быть верными для бесконечного
числа состояний, а всякая индукция ограничена только
247

конечным числом случаев1. Так, например, Б. Рассел
замечает, что «проблема индукции через простое
перечисление остается нерешенной и по сей день»2. Но
данная проблема, так, как она ставится индуктивистами,
т. е. проблема получения с помощью индукции
всеобщего и необходимого (аподиктически достоверного, как
говорил Кант) вывода, в принципе неразрешима, как
неразрешима «проблема» вечного двигателя: невозможно
пробежать бесконечный ряд состояний и также
невозможна работа без затраты энергии. Иначе говоря,
индукция не может непосредственно перейти в свою
собственную противоположность — дедукцию. Здесь
нужны какие-то опосредствующие звенья.
Так или иначе проблема индукции и дедукции не
может быть решена путем снятия указанной
противоположности с помощью придания одной из сторон этой
противоположности такого формального значения,
которое, по существу, уничтожает ее, ибо существо
индукции заключается в том, что она противоположна
дедукции, и наоборот. Об этом и свидетельствует опыт
многовековых усилий логиков и философов, когда всякая
попытка сознательно культивировать или индукцию (как
это было у Ф. Бэкона и позднейших индуктивистов), или
дедукцию (как это было у Р. Декарта и позднейших
метафизических рационалистов) всегда порождала на
другом полюсе противоположную тенденцию. И не
случайно данная проблема была решена именно в той
философской традиции, которая в обнаруживающейся
противоположности сознательно усматривала
кроющееся за ней противоречие и более глубокое содержание.
Это решение прежде всего связано с поиском механизма
разрешения и осуществления противоречия, а тем самым
и проблемы, которая всякий раз возникает заново и
заново решается, ибо решается она каждый раз на почве
определенного содержания, в каждом живом
познавательном акте.
Но прежде чем приступить непосредственно к
рассмотрению нашей проблемы, остановимся еще на одном
пропедевтическом соображении, которое должно помочь
разобраться в характере диалектики индукции и
дедукции. О единстве индукции и дедукции в логике «Капита-
1 Здесь не рассматривается специальный случай так называемой
индукции, которая не является формальной индукцией.
2 Рассел Б. История западной философии. М., 1959. С. 564.
248

ла» писалось в литературе неоднократно. Но часто в
понимании этого единства проскальзывает
представление о некоторой «мере»: якобы у теоретиков до Маркса
преобладала индукция или дедукция, а Маркс не
пренебрегал ни тем, ни другим и нашел некоторое удачное
сочетание того и другого. Вопрос, таким образом,
сводится к разнице по степени, а не по качеству. Но тогда,
во-первых, вопрос о единстве индукции и дедукции был
бы не теоретическим вопросом марксистской логики и
методологии, а относился к творческой индивидуальной
манере Маркса. Во-вторых, при таком понимании
диалектика была бы сведена к весьма распространенной
житейской мудрости: избегай крайностей, соблюдай меру
во всем. Мера здесь понимается не как закон (как
понимали эту категорию древние), а как сочетание, степень,
«умеренность».
Относительно противоположности, имеющей
характер необходимой и закономерной связи, это было бы
равносильно тому, что сказать: «немножко северного
полюса и немножко южного», «немножко
положительного электричества и немножко отрицательного». Мера
здесь понималась бы как количественная мера, которая
действительно имеет место и дает новое качество там,
где наблюдается различие по интенсивности (например,
в музыкальной гармонии, где сочетание высоких и
низких тонов рождает новое качество). Но последнее не
есть противоположность, различие по качеству даже там,
где речь идет о высоких и низких тонах, а оно является
различием по количеству. Если же меру индукции и
дедукции понимать как количественную, то такая «мера»
просто превратила бы то и другое в ничто, так же как
в ничто превращается мера положительного и
отрицательного электричества: одно просто нейтрализует
другое.
Если единство индукции и дедукции понимается
таким образом, что нет одного без другого и что наука
должна пользоваться и тем и другим, то в этом еще нет
ничего специфически диалектического, и такое единство
признает любой здравомыслящий человек. Его,
например, по-своему признает А. Пуанкаре, который весьма и
весьма далек от диалектики как логики и теории
познания. «Какова природа умозаключения в математике?—
пишет он. — Действительно ли она дедуктивна, как
думают обыкновенно? Более глубокий анализ показыва-
•?49

ет нам, что это не так,— что в известной мере ей
свойственна природа индуктивного умозаключения и потому-
то она столь плодотворна»3. То есть Пуанкаре считает,
что в математике пользуются и индукцией и дедукцией.
Часто можно встретить в марксистской литературе
сочинения на тему единства индукции и дедукции, в
которых традиционные и формальные представления о
том и другом не преодолены.
Когда же речь идет о единстве индукции и дедукции
у Маркса (и у Гегеля), то мера должна быть понята
иначе, а именно как закон, как механизм осуществления
этого единства, причем эта мера качественно изменяет и
индукцию и дедукцию. Когда Маркс ведет речь о
последних в их единстве, то он имеет в виду уже не
формальную индукцию и не формальную дедукцию, а дедукцию
содержательную, у которой есть закон своего движения.
И это закон организации самого содержания, а не
внешнее правило перехода от одного содержания к
другому (наподобие силлогистических правил
умозаключения у Аристотеля).
Это качество дедукция получает благодаря единству
индукции и дедукции. Но если попытаться привести их
к единству в старом формальном смысле, то ничего не
получится: они взаимно отталкиваются друг от друга.
Поэтому невозможна простая и легко осуществимая на
первый взгляд схема развития настоящей темы:
рассмотреть сначала традиционную индукцию, а потом
традиционную дедукцию, или наоборот, а уже потом их
единство. Анализ сразу должен начаться с единства,
причем в наиболее общей и абстрактной форме его
выражения — с абстрактного тождества того и другого.
Индукция и дедукция (каждая обособленно) могут
быть поняты только после того, как будет рассмотрено
их единство, так как обособление индукции и дедукции
есть результат исторического и логического движения,
а не его предпосылка. Умозаключение, по Ф. Энгельсу,
поляризуется на индукцию и дедукцию4. Вот и надо
прежде понять, что есть умозаключение до его
поляризации, и разобраться в процессе поляризации.
«Нельзя вполне понять «Капитала» Маркса и
особенно его 1 главы, не проштудировав и не поняв всей Логи-
3 Пуанкаре А. О науке. М., 1983. С. 8.
4 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20, С. 541.
250

ки Гегеля»5. Эта истина относится и к пониманию
диалектики индукции и дедукции. Уже было сказано,
что традиционные представления об индукции и
дедукции покоятся на традиционном же понимании всеобщего
и особенного. Это понимание впервые дал Гегель. На
основе этого он и смог разрешить противоположность
индукции и дедукции.
Согласно Гегелю, философские учения становятся
односторонними тогда, когда «познана лишь
необходимость единого принципа», «но тем самым этот принцип
встает перед нами как формальный и абстрактный и
особенное еще не дедуцируется из него, а всеобщее лишь
применяют к особенному и ищут правила этого
применения... Чтобы идея была подлинно конкретна,
следовало бы развить из нее конкретное»6. Т. е. конкретное
знание мы получаем на путях именно развития единого
принципа, а не формального дедуцирования из него
отдельных частных случаев.
«Другим отношением было бы лишь подведение
особенного под всеобщее,— продолжает Гегель,— так что
они оказываются отличными друг от друга. В этом
случае всеобщее является лишь некоим формальным
принципом, и такая философия именно поэтому одностороння.
Но истинная задача заключается в том, чтобы эти две
операции, развитие особенного из идеи и подведение
особенного под всеобщее, встретились»7.
По существу, эту задачу (соединение процесса
развития особенного из «идеи» и процесса подведения
особенного под всеобщее) и выполнил Маркс в
«Капитале». Благодаря этому соединению и снимается видимое
противоречие, когда Маркс в одном месте утверждает,
что «всеобщие абстрактные определения» должны быть
помещены в начале исследования8, а в другом месте,—
на первый взгляд, обратное: «Читатель, который вообще
захочет следовать за мной, должен решиться восходить
от частного к общему»9.
По Гегелю, индукция и дедукция, которые с
формальной стороны всегда противоположно направлены,
совпадают. И совпадают они тогда, когда в основание поло-
5 Ленин В. И. Соч. Т. 29. С. 162.
6 Гегель. Сочинения. Т. 10. С. 321—322.
7 Там же. С. 322.
8 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 45.
9 Там же. Т. 13. С. 5.
251

жено такое особенное, которое обладает достоинством
всеобщего; поэтому оно не может быть получено путем
простой индукции, через перечисление, т. е. таким же
образом, как и формально-всеобщее. Оно не может быть
получено также путем формальной дедукции, ибо оно
должно быть положено в основание всякого логического
развернутого рассмотрения. Пути разрешения этой
трудности составляют основное содержание проблемы
индукции и дедукции.
Диалектика индукции и дедукции является моментом
диалектики абстрактного и конкретного, т. е. всего пути
движения от незнания к знанию. И если сама она может
быть понята только в составе этого целого, так и целое
(восхождение от абстрактного к конкретному) может
быть понято как ряд соподчиненных друг другу и
определенным образом организованных «частей». Здесь, с
одной стороны, предполагается общее понимание
характера конкретно-всеобщего, а с другой — само развитие
диалектики индукции и дедукции является не только
особенным моментом, но и частным случаем проявления
диалектики абстрактного и конкретного. Поэтому она и
требует знания последней в общих чертах и
конкретизирует это знание одновременно.
Совпадение всеобщего и особенного при условии,
если всеобщее выступает только как общее для массы
«случаев», есть абстрактное тождество всеобщего и
особенного. Например, акт простого товарного обмена,
не получивший значения основания более развитой
конкретности—капитала, есть просто особенный случай
отношения между людьми, хотя и массовидный. Этот
всеобщий характер товара есть еще только абстрактно-
или формально-всеобщий и является одновременно и
тождественным особенному определению товарной
сделки, и безразличным ему. Один кусок глины говорит обо
всей глине не меньше, чем вся глина. Абстрактная
множественность тождественна по сути столь же
абстрактной единичности.
Это абстрактное тождество всеобщего и особенного,
где поэтому особенное и выступает в качестве всего лишь
частного случая некоторой абстрактной
множественности, «класса», «множества» и т. д., проиллюстрировано
Гегелем. «Лев, слон и т. д.,— пишет он,— составляют
род четвероногих животных; различие, состоящее в том,
что одно и то же содержание в одном случае положено в
252

единичности, а в другом — во всеобщности, есть тем
самым безразличное определение формы,— безразличие,
которое положено здесь равенством объемов как
результат формального умозаключения, положенный в
рефлективном умозаключении»10.
Это различие формально, потому что, как это имеет
место в примере с четвероногими, знание еще одного
четвероногого ничего не прибавляет к знанию
всеобщего —«четвероногости», так же как факт смертности еще
одного Кая ничего не прибавляет к знанию общего —
«человек смертен», а только еще раз напоминает нам об
этом.
Тот же факт безразличия особенного к форме
абстрактно-всеобщего выражен и в известном примере
Энгельса: «Паровая машина явилась убедительнейшим
доказательством того, что из теплоты можно получить
механическое движение. 100 000 паровых машин
доказывали это не более убедительно, чем одна машина, они
только все более и более заставляли физиков заняться
объяснением этого»11.
Абстрактно-всеобщее — это своего рода сокращение
множества случаев и не более. И эти сокращения
образуют почву или формальные условия познавательной
деятельности, хотя сами являются результатом
некоторого познания. Однако речь идет прежде всего о том,
чтобы отличить внутреннее движение познания от
простой вербализации эмпирического опыта, которая не
характеризует научное познание специфически.
Поскольку абстрактно-всеобщее и
абстрактно-единичное имеют одно и то же содержание, постольку под
углом зрения анализа этого содержания различие между
всеобщим и особенным совершенно исчезает. А это
абстрактное и безразличное тождество всеобщего и
особенного образует почву для столь же абстрактного
тождества индукции и дедукции.
Абстрактное тождество индукции и дедукции.
Движение познания от особенного содержания,
безразличного к своей абстрактно-всеобщей форме, к другому
особенному содержанию, также безразличному к своей
абстрактно-всеобщей форме, не может быть
охарактеризовано с формальной стороны ни как дедукция, ни как
10 Гегель. Наука логики. М., 1982. Т. 3. С. 136.
11 Маркс /(., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 543.
253

индукция, поскольку и та и другая предполагают
формальное различение всеобщего и особенного,
абстрактной всеобщности и абстрактной единичности, «класса» и
«индивида». С точки зрения регулярного
познавательного процесса такое движение невозможно, оно может
быть только случайным схватыванием определенной
связи между двумя содержаниями. А поскольку оно все-
таки происходит, то всякая формалистическая
концепция логического предполагает рядом с собой своего рода
вечного антагониста —«интуицию»— совершенно для нее
непонятную способность, потому что она служила
своеобразным вместилищем всего того, что никак не
умещается в узких и тесных рамках формальных правил
умозаключения, формальной дедукции и столь же
формальной индукции.
Если же рассмотреть это движение со стороны
абстрактно-всеобщей формы особенного содержания, то
окажется, что особенное содержание, которое полагается
в качестве основания движения, характеризует также и
то содержание, к которому приходит движение, но с его
абстрактно-всеобщей стороны. Так, например, товар,
рассматриваемый Марксом в качестве основания
движения к капиталу как особенному содержанию,
характеризует последнее с его формальной стороны: «только на
поверхности капиталистического производства товар
выступает как элементарная форма богатства»12. Го
определение, которое характеризует продукт труда в
докапиталистических формах производства с его
особенной стороны, характеризует капитал специфически (при
этом его специфика еще только должна быть
определена). Но это абстрактно-всеобщее определение
(абстрактно-всеобщее потому, что оно только характерно, но не
специфично) дает возможность движения от товара к
капиталу, хотя в этом еще нет никакой необходимости
ибо характерно для капитала не только то, что он
обладает товарной формой, но и ряд других его черт,
например машинное производство, развитый кредит и т. д.
С этой стороны движение происходит от общего к
частному: капитал со стороны его товарной формы
является частным видом товара. Стало быть, с этой стороны
данное познавательное движение есть дедукция.
Но оно может столь же успешно рассматриваться и
12 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 47. С. 71.
254

как индукция, поскольку товарная форма капитала есть
его частное определение. Если движение от товара к
капиталу брать со стороны всеобщего определения
товара, то оно с формальной стороны — дедукция, если же
брать его со стороны отношения частного определения
капитала к его всеобщему определению, то оно с
формальной стороны есть индукция.
Товар, капитал, деньги и т. д. не всегда, к сожалению,
оказываются подходящей материей для объяснения
логических переходов. Но если искать более простую
модель, то в качестве таковой мог бы послужить
известный библейский сюжет с возникновением рода
человеческого, который в то же время является и логической
моделью порождения «идеи» человека.
Как известно, по Библии, бог создал человека по
образу и подобию своему. Но создал его в единственном
числе — в виде Адама, что по-древнееврейски означает
«человек». Здесь имя отдельного человека и имя рода
Человек совпадают, и не только по звучанию, но и по
сути. Ведь Адам не просто отдельный человек, он
особенный, единственный в своем роде человек, особенность
которого как раз в том и состоит, что он дал начало роду
человеческому, а потому весь род человеческий вполне
законно носит его имя, как вполне законно каждый сын
носит имя (фамилию) своего отца.
При этом следует выделить один важный момент: в
данном случае мы имеем всеобщую модель тождества
всеобщего и особенного, рода и родоначальника. Но
здесь следует учесть еще одно соображение: по
библейскому сюжету, бог вложил в человека определенную
идею, идею Человека. В чем состоит эта идея, это уже
другой вопрос, но важно то, что эта идея, как и всякая
другая, есть, по определению, общее, всеобщее. И с этой
стороны Адам опять-таки есть тождество всеобщего и
особенного.
Если же мы, приняв во внимание высказанные
соображения, рассмотрим процесс движения от Адама к
остальным людям, то это будет и дедукцией и
индукцией. Если это движение понимать как движение от
общей идеи (которая была у бога), воплощенной в
Адаме, к отдельным людям, то это, по определению,
дедукция. Движение же от отдельного Адама к
абстрактному роду людей предстает как индукция. Это
абстрактные моменты одного и того же движения, которые пре-
255

вращаются в отдельные и несовместимые движения, как
только мы абстрагируемся от особенного, в данном
случае от особенного Адама, и предметом анализа
выбираем абстрактно-единичного человека, а всеобщее
понимаем не в виде той конкретной идеи, которая была
воплощена в Адаме, а в форме абстрактно-всеобщего
представления, не несущего в себе никакого иного
содержания, кроме того, которое мы можем обнаружить
и в каждом отдельном.
Всякое исчерпывающее познание, по Энгельсу,
заключается в том, что мы поднимаем единичное до
особенного, а особенное до всеобщего13. Действительно,
познание всегда направлено на познание особенного,
соединяющего в себе противоположные моменты
абстрактно-единичного и абстрактно-всеобщего. И именно
поэтому обособление формальной индукции от столь же
формальной дедукции, их противопоставление и
возникающая при этом проблема, как их совместить,— все это
представляется, на первый взгляд, искусственным и
излишним. На самом же деле этот шаг продиктован
требованием теоретического анализа; необходимость
обособления формальной дедукции и формальной индукции
вытекает из необходимости выделить особенное, на почве
которого они соединяются, становятся содержательной
дедукцией или восхождением к конкретному.
И экономические тексты Маркса подтверждают
сказанное. Так, например, Маркс проводит предварительный
индуктивный анализ при решении проблемы, с чего
начать, из чего выводить, дедуцировать капитал. В
результате он приходит к следующему выводу: «Для того,
чтобы развить понятие капитала, нужно исходить не из
труда, а из стоимости, и притом из меновой стоимости,
уже развитой в движении обращения. Перейти от труда
прямо к капиталу столь же невозможно, сколь
невозможно от различия человеческих рас перейти к банкиру
или от природы — к паровой машине»14. Маркс,
рассмотрев природу труда, сделал вывод, что от последнего
нельзя перейти прямо к капиталу, так как «сам процесс
труда, с точки зрения его всеобщей формы, еще не
выступает... ни в какой особой экономической
определенности. В нем не выражено никакого определенного исто-
13 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 548.
14 Там же. Т. 47. С. 15.
256

рического (общественного) производственного
отношения, в которое люди вступают в производстве их
общественной жизни, напротив, в нем выражена та всеобщая
форма и те всеобщие элементы, на которые во всех
общественных способах производства одинаково должен
разлагаться труд, чтобы действовать в качестве труда»15.
Стало быть, труд как таковой не является
собственно экономической категорией: со стороны своей
определенной общественной формы он обусловлен не
содержанием самого труда, а его общественной экономической
формой. «Капитал,— пишет Маркс,— рассматривался с
его вещественной стороны как простой процесс
производства, как процесс труда. Однако со стороны
определения формы этот процесс представляет собой процесс
самовозрастания стоимости»16. Следовательно, не
капитал создан трудом, но определенная форма труда, а
именно наемный труд,— капиталом. Сам же капитал
создан не трудом вообще, а опять-таки определенной
исторической формой труда — трудом, создающим
меновые стоимости, т. е. трудом в условиях простого
товарного производства. Субъектом капитала оказывается не
труд, а стоимость. «Она претерпевает изменения формы,
в процессе которых, однако, сохраняет себя и поэтому
выступает их субъектом. Смена этих форм предстает
поэтому как ее собственный процесс, иными словами,
стоимость, как она здесь представляется, является
стоимостью, совершающей процесс, субъектом процесса»17.
Стоимость, понятая не только как субстанция, но и
как субъект,— одна из самых специфических черт марк-
совой теорий стоимости, в этом заключается прежде
всего ее отличие от рикардианской трудовой теории
стоимости. Именно такое начало может дать
возможность содержательной дедукции, т. е. прослеживания
процесса самопорождения и самоопределения
исследуемой конкретности. Индуктивный же процесс в качестве
условия такого движения уже есть процесс выделения
путем сравнения не общего, одинакового, а наоборот —
особенного.
Но такое особенное, которое есть субстанция и
субъект всего процесса, является истинно всеобщим. Поэтому
15 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 47. С. 64—65.
16 Там же. С. 72.
17 Там же. С. 7.
17-140
257

процесс воспроизведения развитой конкретности как
тотальности из ее же собственного элементарного
проявления есть дедукция по сути, хотя по внешней форме она
индукция, ибо если особенное не понято как неразвитое
всеобщее, а всеобщим оно становится путем порождения
из себя других особенных определений, то весь процесс
выглядит как движение от частного к общему. Так, на
поверхности явлений стоимостное определение капитала
выступает как одно из его частных определений. «Мы
исходили,— отмечает Маркс,— из товара в том виде, в
каком он выступает на поверхности буржуазного
общества, выступает как простейшее экономическое
отношение, как элемент буржуазного богатства»18.
В качестве всеобщего это особенное определение
существует в процессе порождения из него других
особенных определений, причем процессе собственном,
имманентном, а не процессе формальной дедукции,
которая имеет в качестве принципа движения правило,
внешнее содержание. Поэтому этот процесс с полным
правом может быть назван содержательной дедукцией.
Содержательная дедукция может быть
охарактеризована как прослеживание мыслью процесса
самоопределения изучаемой конкретности, при котором ее
определения извлекаются из этого процесса ошорасчленения,
а не задаются предмету познающим субъектом (факт
присутствия последнего, наоборот, максимально
нейтрализуется). Против такого понимания метода научного
познания было в Старое и Новое время высказано
немало критических замечаний. Главное из них
заключается в том, что оно лишает познающего субъекта
инструментария, с помощью которого он может активно
воздействовать на предмет познания, и обрекает его на
пассивное созерцание совершающегося процесса.
Очевидно, во-первых, что подобный упрек может
основываться только на недостаточном знакомстве с (по
Гегелю) объективным или имманентным методом: этот
метод требует не только активности познающего
субъекта в направлении объекта, но активности, направленной
против самого себя, т. е. против субъективизма и
произвола, чтобы не принять определения субъективной
рассудочной формы за определения самой вещи. Во-вторых,
этот процесс выступает как результат, в котором истинно
18 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 47. С. 35—36.
258

не только содержание, но и форма, т. е. форма движения
познающего мышления совпадает с формой самого
содержания, самого предмета. В связи с этим Маркс писал:
«Конечно, способ изложения не может с формальной
стороны не отличаться от способа исследования.
Исследование должно детально освоиться с материалом,
проанализировать различные формы его развития,
проследить их внутреннюю связь. Лишь после того как эта
работа закончена, может быть надлежащим образом
изображено действительное движение. Раз это удалось,
и жизнь материала получила свое идеальное отражение,
то может показаться, что перед нами априорная
конструкция»19.
С внешней стороны приведенное положение Маркса
можно интерпретировать следующим образом: «метод»
изложения — это нечто иное, нежели «метод»
исследования. Но задача заключается в том, чтобы изобразить
действительное движение. И трудно себе представить,
чтобы «метод» исследования, по форме своего движения
совершенно отличный от формы действительного
движения исследуемой конкретности, дал адекватное
изображение такового. Поэтому Маркс и говорит об отличии
«с формальной стороны», но не по сути. По сути же
движение познающего мышления детерминировано
разумной целью (изобразить действительное движение) и
целым как расчлененной в себе тотальностью. То есть
там, где «способ исследования» отличается «с
формальной стороны» от «способа изложения», это отличие
должно быть понято не только как простое отличие, но
и как противоположность. И лишь тогда может быть
выявлена между ними необходимая и закономерная
связь: «способ изложения» это не что иное, как
достигший своего максимально адекватного выражения
«способ исследования». Маркс, исследуя определенный
предмет, всегда двигался по контурам развития самого
предмета, а не излагал результаты исследования по
поводу последнего.
Так, определив, что «деньги и являются первой
формой, в которой меновая стоимость доходит до
определения капитала», являясь в то же время «исторически
первой формой проявления капитала»20, он обнаружил,,
19 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 21.
20 Там же. Т. 47. С. 15.
259

что в форме Д—Т—Д движение стоимости отрицает свое
собственное движение в форме, подчиненной простому
товарному обращению, в форме Т—Д—Т. «Прежде
всего,— пишет Маркс,— мы рассмотрели капитал в той
форме, в которой он выступает и непосредственно
доступен наблюдению. Однако можно легко обнаружить, что
форма Д—Т—Д — форма стоимости, снова вступающей
в обращение, сохраняющейся и увеличивающейся в
нем, — кажется совершенно несовместимой с природой
денег, товара, стоимости и самого обращения»21.
«Кажется»— потому что все-таки совмещается,
поскольку это эмпирически наблюдаемый факт. Но это не
означает, что сама противоположность здесь только
кажущаяся, а не действительная. Мы уже видели, что
формальным условием познающего движения от товара
к капиталу выступало их формальное, безразличное
тождество как тождество всеобщего и особенного. Теперь
оказывается, что в своей особенной форме, в форме
Д—Т—Д, движение стоимости отрицает свою всеобщую
форму. Если бы это было не так, то движение было бы
чисто формальным: нельзя же в самом деле говорить о
действительном переходе от стола «вообще», этой
формальной абстракции, к определенному конкретному
столу. Этот переход в действительности может
совершаться только там, где всеобщее определено как
особенное, как форма, существующая в действительности
наряду с другими особенными формами. И он может
совершаться только как переход в противоположное,
иначе особенная форма всеобщего была бы только
безразличной, частной формой его проявления, т. е.
особенность товарной формы в случае перехода товара в
капитал не имела бы никакого отношения к сути дела.
Капитал уже с формальной стороны (а в форме
Д—Т—Д капитал только формально капитал)
противоречит товару, общей формой движения которого
является форма Т—Д—Т. Поэтому переход товара в капитал
есть переход в свою собственную противоположность, в
которой он сохраняет себя в своем элементарном
всеобщем определении, что служит только формальным
основанием перехода. И поэтому же содержательная
дедукция не может быть сведена ни к какому виду простой
21 Там же. С. 16.
260

формальной дедукции, она имеет последнюю в качестве
своей формальной предпосылки и ее же отрицает22.
Это и есть собственно диалектическое движение,
основным специфическим признаком которого является
переход в противоположность (то, что Гегель называет
отрицательностью). Другим признаком этого движения
является наличие в его основании формы
опосредствования, соответствующей самой сути дела, совпадающей с
формой самого содержания. И потому это движение
обнаруживает противоположность и противоречие в
содержании, хотя сначала эти формы содержания
выступают как формальная противоположность и формальное
противоречие, т. е. как противоречие по форме.
Поскольку диалектически воспитанный ум видит основание
формального противоречия не в субъективном
заблуждении, а в самой сути дела, то он и направляет свои
усилия на то, чтобы отыскать в самом содержании форму
осуществления и разрешения противоречия, а не
пытается устранить его, как писал Маркс, «с помощью
словесной фикции путем изменения vera rerum vocabula
(правильных наименований вещей)»23. Действительные
противоречия, наоборот, обнаруживаются там, где вещи
названы своими именами.
Маркс разработал метод разрешения действительных
противоречий. Этот метод им применялся как в логико-
методологических рассуждениях, так и (что особенно
важно) в реальной научной практике по исследованию
закономерностей экономики буржуазного общества. Так,
в «Капитале» он писал: «Мы видели, что процесс обмена
товаров заключает в себе противоречащие и
исключающие друг друга отношения. Развитие товара не снимает
этих противоречий, но создает форму для их движения.
Таков и вообще тот метод, при помощи которого
разрешаются действительные противоречия. Так, например, в
том, что одно тело непрерывно падает на другое и
непрерывно же удаляется от последнего, заключается
противоречие. Эллипсис есть одна из форм движения, в
22 Гегель поэтому очень низко ценил этот вид дедукции, отмечая,
что она «немногим лучше, чем перебирание палочек разной длины
для сортирования их по величине или чем детская игра, состоящая
в подборе подгоняемых друг к другу частей различным образом
разрезанных картинок. Поэтому не без основания приравнивали это
мышление к счету и, в свою очередь, счет — к этому мышлению»
(Гегель. Паука логики. М., 1970. Т. 1. С. 106).
23 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 26, ч. 3. С. 85.
261

которой это противоречие одновременно и
осуществляется и разрешается»24.
Теоретическое разрешение противоречий
соответствует тому способу, каким разрешаются действительные
противоречия предметов. Если противоречие падения и
удаления друг относительно друга двух материальных
тел разрешается в форме эллипса, то методом
разрешения этого противоречия является рациональное
выражение этой формы с помощью движения по этой же форме,
хотя средства выражения здесь могут и должны быть
формальными (в частности, аппарат математики).
Нельзя, однако, путать метод познания с формальными
средствами выражения и формальными условиями движения
познания (к которым относятся и специальный
математический аппарат и обыкновенный человеческий язык,
имеющие свою собственную форму). Нечеткость
границы между ними не позволяет позитивно решить споры о
том, что же такое форма мышления как содержательная
форма.
Какова форма разрешения противоречия между
формой простого товарного обращения Т—Д—Т и формой
капитала Д—Т—Д? Этой формой является особенный
товар — рабочая сила, замыкающая противоположные
звенья в единую цепь Т—Д—Т—Д—Т—Д. Это
единственно возможная форма, в которой это противоречие
разрешается, а потому она является и единственно
возможной формой мысли, с помощью которой оно может
быть разрешено и адекватно выражено. И никакая
форма внешней рефлексии здесь помочь не может, потому
что она имеет в своем основании собственный закон
своего движения — непротиворечивость.
Но существенная трудность заключается в том, что
собственная форма вещи, имманентный закон самого
содержания может быть формой движения познающего
мышления только тогда, когда эта форма уже известна.
Однако известна она может быть только вместе со своим
собственным содержанием, потому что она — форма
данного содержания. Это и образует противоречие, из-за
которого диалектическое движение постоянно
выталкивает из себя и вбирает снова в себя формальные
условия своего движения, в которых оно выступает как иное
и противоположное по отношению к самому себе. Если
24 Маркс К.г Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 113—114.
262

формальное движение не понято в качестве
обособившегося момента диалектического движения, то оно
выступает в качестве безразличной или враждебной
противоположности этого движения. Вся проблема заключается
в том, чтобы понять внешнюю противоположность
формального и диалектического движения как проявление
внутреннего противоречия диалектического движения, в
котором эта противоположность имеет свое
основание.
Эта трудность осложняется кроме всего прочего тем,
что диалектическое движение, достигшее своего
адекватного выражения, есть движение от содержания к
содержанию и формальная сторона дела может быть
выделена только с помощью специального логического анализа.
Например, движение «товар — капитал» с формальной
стороны может рассматриваться как формальная
дедукция, если отвлечься от специфической природы товара,
применяемого капиталом для увеличения авансируемой
стоимости, от купли — продажи рабочей силы. Этот
процесс будет выглядеть как простой перенос всеобщих
свойств товара на частный вид товара (именно частный
вид, потому что особенная природа этого товара
отрицает его абстрактно-всеобщую природу): для всякого
товара верно то, что он продается по стоимости,
следовательно, товар — рабочая сила — должен продаваться
по стоимости. Это чисто формальное
(формально-дедуктивное) умозаключение, которое нигде в таком
развернутом виде у Маркса не выступает, потому что оно
только формально преобразует то, что положено в
определении товара. Точно так же умозаключение «все люди
смертны, Кай — человек, следовательно, Кай смертен»
только формально разворачивает то, что положено в
определении Человека. Если бы в результате этого
формального движения было получено нечто, что не
содержалось в определении, то утверждение «все» было бы
неверным: утверждение «все люди смертны» может быть
верным только при предположении, что не найдется ни
одного такого Кая, который был бы человеком и в то же
время бессмертным.
Капиталиста интересует особенная природа товара —
рабочая сила, которая из абстрактно-всеобщей природы
товара вообще не вытекает, следовательно, не может
быть из нее формально выведена, так же как из.
абстрактно-всеобщей природы человека не может быть'выве-
263

дена особенная природа Кая, тем более если таковая
отрицает абстрактно-всеобщую природу человека.
Описав процесс получения прибавочной стоимости,
Маркс ставит вопрос: «не противоречит ли этот процесс
первоначально предпосланному закону, что товары
обмениваются как эквиваленты, т. е. по их меновым
стоимостям, стало быть, тому закону, согласно которому
обмениваются товары?»25. И отвечает на него: «Он не
противоречит ему по двум причинам. Во-первых, потому,
что деньги этот специфический предмет, живую рабочую
силу, находит как товар на рынке, в обращении.
Во-вторых, из-за специфической природы этого
товара»26.
Специфическая природа рабочей силы как товара
состоит в том, что потребительная стоимость рабочей
силы, как отмечает Маркс, «сама в свою очередь
представляет собой труд, субстанцию, создающую меновую
стоимость»27. И потому «закону товарного обмена никоим
образом не противоречит то обстоятельство, что
действительное потребление рабочей силы, ее действительное
использование как потребительной стоимости создает
больше труда, воплощается в большом количестве
овеществленного труда, чем его содержится в ней самой как
в меновой стоимости»28.
Увеличение авансируемой стоимости происходит при
потреблении этого товара, т. е. вне сферы простого
товарного обращения, поэтому закон прибавочной
стоимости не противоречит закону стоимости — закону
товарного обращения. Но в то же время он и противоречит
этому закону, поскольку прибавочная стоимость
реализует себя в обращении: прибавочный продукт должен
быть реализован по стоимости. Капиталист «выгадывает
не потому, что продает новый товар выше его стоимости,
а потому, что продает его по его стоимости, превращает
всю стоимость в деньги»29. О подобных случаях говорят
иногда, что здесь нет противоречия, поскольку-де оно
имеет место «в разных отношениях». Но, по-первых,
если подойти с формальной стороны (если
абстрагироваться от специфики товара «рабочая сила», т. е. рас-
25 Маркс Д'., Энгельс Ф. Соч. Т. 47. С. 91.
26 Там же.
27 Там же. С. 92.
28 Там же.
29 Там же. С. 96.
264

сматривать ее как обычный товар), то получится
противоречие «в одном и том же отношении». Во-вторых, если
рассматривать вопрос по существу, то окажется, что
ситуация «в разных отношениях» вытекает из
внутреннего противоречия специфического товара — рабочей силы,
которое является противоречием «в одном и том же
отношении»; внешнее противоречие обусловлено
внутренним и последним объясняется.
Поэтому Маркс и писал: «Насколько этот процесс
прост, настолько мало он до сих пор понят. Экономисты
никогда не могли примирить прибавочную стоимость с
установленным ими самими законом эквивалентности.
Социалисты всегда цеплялись за это противоречие и
постоянно к нему возвращались, вместо того чтобы
разобраться в специфической природе этого товара,
рабочей силы, потребительная стоимость которого сама
представляет собой деятельность, создающую меновую
стоимость»30.
Вместе с тем с формальной стороны движение
товар — капитал может рассматриваться и как индукция,
поскольку товарное определение приписывается
капиталу как одно из его частных свойств, которое относится к
системе подчиненных ему отношений. Но это имеет столь
же формальное и безразличное отношение к
действительному выражению действительной связи товара и
капитала, как и формальная дедукция, когда эта
необходимая связь уже вскрыта и выражена. Это полное
совпадение двух противоположных движений.
«В материалистической диалектике,— отмечал в
связи с этим Э. В. Ильенков,— рационально «снята» старая
противоположность дедукции и индукции. Дедукция
перестает быть способом формального выведения
определений, заключенных a priori в понятии, и превращается
в способ действительного развития знаний о фактах в их
движении, в их внутреннем взаимодействии. Такая
дедукция органически включает в себя эмпирический
момент — она совершается именно через строжайший
анализ эмпирических фактов, через индукцию. Но в
данном случае названия «дедукция» и «индукция»
выражают лишь внешнее, формальное сходство метода
материалистической диалектики с соответствующими методами
рассудочной логики. На самом деле это и не индукция,
30 Там же. С. 94.
265

и не дедукция, а нечто третье, заключающее в себе как
свои «снятые моменты» и то и другое. Здесь они
осуществляются одновременно, как взаимно предполагающие
противоположности, которые именно своим
взаимодействием образуют новую, более высокую форму логического
развития»31.
Это «третье» не может быть понято и осмыслено в
рамках традиционных представлений об индукции и
дедукции. Наоборот — традиционная индукция и
традиционная дедукция в своем обособлении могут быть
поняты только с точки зрения их единства, их синтеза в
том «третьем», которое представляет собой высшую
форму проявления научного метода.
Это органическое совпадение индукции и дедукции
Гегель обнаружил уже в формальном составе суждения.
По своей внешней форме суждение есть «не обогащенное
опосредствованием» приписывание абстрактной
всеобщности абстрактной же единичности32. «Поэтому чистым
выражением положительного суждения служит прежде
всего предложение: „Единичное всеобще"»33. Однако со
стороны своих особенных определений всеобщее
«раскрывается, чтобы стать единичным»34. «Это
раскрытие находит свое выражение в обратном
предложении: „Всеобщее единично"»35. Но это уже не
приписывание субъекту как некоторой единичности некоторого
абстрактно-всеобщего свойства, а выявление целокупно-
сти определений субъекта, и здесь субъекту
приписывается лишь один момент этой целокупности.
«Например,— пишет Гегель,— в предложении «Роза
благоуханна» предикат выражает лишь одно из многих свойств
розы; он отъединяет это свойство, которое в субъекте
сращено с другими, подобно тому как при разложении
вещи присущие ей многообразные свойства
отъединяются, становясь самостоятельными материями»36.
Эти две противоположные формы не являются
противоположностями «в одном и том же отношении».
И Гегель отмечает это: «Из указанных двух предложе-
31 Ильенков Э. В. Диалектика абстрактного и конкретного в
«Капитале» Маркса. М., 1960. С. 142.
32 Гегель. Наука логики. Т. 3. С. 69.
33 Там же. С. 70.
3< Там же. С. 71.
35 Там же.
36 Там же.
266

ний одно —«Всеобщее единично»— выражает суждение
по его содержанию, которое в предикате есть порознен-
ное определение, а в субъекте — целокупность
определений; другое же предложение —«Единичное всеобще»—
выражает форму, которая непосредственно указана
самим предложением»37. Это существенно. Но Гегель,
правда, не отмечает здесь еще одной существенной
детали. А именно, если в предложении «всеобщее единично»
содержится суждение по его содержанию, то в данном
случае надо иметь в виду эмпирическое содержание.
Суждение «роза благоуханна» со стороны его
содержания выражает одно из состава всей целокупности свойств
розы, которое непосредственно доступно. Так же как в
суждении «Иван человек» со стороны содержания могут
быть отражены только внешние эмпирические признаки
рода Homo sapiens, ибо в противном случае это суждение
было бы не положительным суждением наличного бытия,
непосредственным суждением, но уже результатом
рефлексии, благодаря которой предикат «быть
человеком» приписывается «Ивану» как субъекту через
некоторое особенное определение «Ивана».
Предложение «единичное всеобще» может также
выражать только внешнюю эмпирическую форму, облик,
по которому мы в данном предмете (Иване) узнаем его
некоторое всеобщее определение (быть человеком).
Иначе, если бы это суждение вытекало не из понимания
более глубокой природы Человека, оно не было бы
непосредственным положительным суждением
наличного бытия.
Содержание и форма в суждении наличного бытия
являются эмпирическими даже согласно гегелевской
концепции. И данный момент вытекает из того, чго
внутреннее содержание и внутренняя форма как способ
существования этого содержания могут быть постигнуты
только посредством имманентной дедукции, которая, по
Гегелю, содержит генезис содержания38.
В простом положительном суждении наличного бытия
37 Гегель. Наука логики. Т. 3. С. 72.
38 Гегель. Наука логики. Т. 3. С. 16. По существу, имманентную,
или содержательную, дедукцию определял уже предшественник
Гегеля Шеллинг. «Задача всей науки,— писал он,— состоит в том,
чтобы конструировать возникновение фиксированного продукта»
(Цит. по: Лазарев В. В. Шеллинг. М., 1976. С. 59).
267

содержание и форма, единичное и всеобщее даны все-
таки на крайних полюсах, между которыми лежит
«пустое пространство». Эта связь еще не опосредствована
особенным определением, и поэтому она только внешняя
и формальная. В особенном определении это внешнее
противостояние всеобщего и единичного снимается.
Через особенное определение единичный «Иван»
воспроизводит в себе и возвращает, а тем самым и проявляет
свое общечеловеческое содержание, происходит
«рефлексия в основание». И в этой вторичной рефлексии
основание только и выступает как основание. Если «Иван» и
имеет такие особенные определения, как «быть
столяром», «быть художником», «быть философом» и т. д., то
сразу становится ясно, что человек вообще есть не
абстракт, выделенный путем сравнения между отдельными
«Иванами», «Петрами» и т. д., а определенная
специфически человеческая способность. Если капитал в
положительном суждении наличного бытия «капитал есть
товар» столь же безразличен этому всеобщему
определению, как и это всеобщее определение, в свою очередь,
ему, то в качестве своего основания капитал выявляет
товар только тогда, когда он сам начинает
воспроизводить товарную форму в расширенном масштабе. Как
отмечал Маркс, «правильным является то, что только
капиталистическое производство является товарным
производством в наиболее широком объеме, т. е. что
здесь совершенно исчезает производство для
собственного потребления, а элементы производства, даже в
земледелии, все в большей и большей мере вступают в процесс
производства уже как товары»39.
Капитал к этому процессу подключается через свое
особенное определение, через такой товар, который сам
производит товары — через рабочую силу. В этом
особенном определении снимается непосредственное
противостояние товара как абстрактно-всеобщей
характеристики капитала, такой же, как и всякого другого товара,
и абстрактно-единичного капитала как частной
разновидности товара вообще. Это особенное определение
обладает как характеристикой товара — рабочая сила
покупается и продается, как всякий другой товар, — так
и характеристикой капитала, поскольку капитал только
через этот особенный товар может увеличивать
авансируемую стоимость, т. е. становится капиталом.
39 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 47. С. 103.
268

С точки зрения традиционных представлений, в
диалектике индукции и дедукции важным является то, что
формальная дедукция (к которой и сводились
традиционные взгляды на дедукцию и которая определялась
как вывод с необходимостью) здесь получает только
проблематически условное значение, а индукция,
которая с формальной стороны есть всего лишь
вероятностный или проблематический вывод,— значение
необходимого вывода. Так, например, движение от товара к
капиталу как движение со стороны
абстрактно-всеобщего определения к частному случаю и простой
перенос этого определения на этот частный случай
является всего лишь условием, хотя и необходимым, для
выявления действительной и необходимой связи
капитала с простым товарным производством как своей
исторической и логической основой. Тот факт, что это движение
только проблематичное, проявляется в том, что капитал
по своим частным определениям может рассматриваться
и как частный случай производства «вообще», и как
орудие труда, и как накопленный труд и т. д.
Как действительное основание по отношению к
капиталу товар проявляет себя только в «рефлексии в
основание». Поэтому условный характер формальной
дедукции снимается лишь в результате всего движения.
Это, однако, не значит, что формальный дедуктивный
вывод не является в себе необходимым. Он необходим
со стороны формального правила, но он возможен со
стороны содержания. Там же, где формальная дедукция
берется в качестве абстракции от всякого содержания
(как это делается в формальной логике), это различение
теряет всякий смысл, и говорить здесь о дедукции как о
проблематичном выводе — это такая же нелепость, как
«круглый квадрат» и т. д. Различие между формальной
правильностью и содержательной истинностью примерно
такое же, как между быть правым формально и быть
правым по существу.
Вместе с тем то, что с формальной стороны выглядит
как индукция, как движение от частного к общему,
имеющее только проблематический характер, становится
на почве определенного содержания (того содержания,
которое определено) имманентной дедукцией, имеющей
необходимый характер. Но это уже не логическая
необходимость в формальном смысле, а собственная
необходимая связь внутри расчлененной в себе тотальности.
269

И если всеобщее определено как тотальность, т. е.
качественно, то регресс в бесконечность, который имеет место
в простой формальной индукции через перечисление,
здесь замыкается тем специфическим определением,
которое делает всякую вещь, попавшую в сферу этого
специфического определения, именно тем, чем она
должна быть согласно имманентной же логике тотальности.
Уже тот факт (установленный в рамках
традиционной логики), что логическая возможность шире, чем
физическая (в широком смысле слова), а логическая
необходимость уже всякой физической необходимости,
говорит о том, что логически возможное не всегда
выходит за рамки логической необходимости. А это уже
признание некоторой асимметрии между последней и
«физическим» следованием. Это, правда, не препятствует
еще такому представлению, что логика может
бесконечно распространять свою экспансию на всякую
«физическую» связь, для этого необходимо признание не только
упомянутой асимметрии, но также противоположности и
противоречия между формальной и содержательной
дедукцией.
Согласно традиционным представлениям, индукция
всегда первична по отношению к дедукции. Сферой
применения дедукции является всеобщее, которое должно
быть выявлено, а это возможно только индуктивным
путем. И это действительно так, если брать индукцию и
дедукцию в виде абстракций, приемов и способов
рассуждения, которые не специфицированы никаким
определенным содержанием. В диалектическом же движении
эти роли оборачиваются: дедукция с формальной
стороны здесь становится условием индуктивного, если само
это движение взято лишь со своей формальной стороны.
Но это только с формальной стороны. По существу
же, диалектическое движение есть движение от
содержания к содержанию, от более бедного и абстрактного к
более богатому и конкретному, оно есть восхождение от
абстрактного к конкретному. «Это движение вперед,—
писал Гегель в том месте своей «Науки логики»,
которое В. И. Ленин охарактеризовал как прекрасное
изложение диалектического метода40,— определяет себя
прежде всего таким образом, что оно начинает с простых
40 Ленин В. В. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 215.
270

определенностей и что следующие за ними
определенности становятся все богаче и конкретнее. Ибо результат
содержит свое начало, и движение этого начала
обогатило его новой определенностью. Всеобщее составляет
основу; поэтому движение вперед не следует принимать
за процесс, протекающий от чего-то иного к чему-то
иному. В абсолютном методе понятие сохраняется в
своем инобытии, всеобщее — в своем обособлении, в
суждении и реальности; и на каждой ступени
дальнейшего определения всеобщее поднимает всю массу своего
предыдущего содержания и не только ничего не теряет от
своего диалектического движения вперед, не только
ничего не оставляет позади себя, но несет с собой все
приобретенное и обогащается и сгущается внутри
себя»41.
Единство индукции и дедукции у Маркса в
«Капитале»— это не есть нечто «среднее арифметическое» от
индуктивизма А. Смита и дедуктивизма Д. Рикардо —
его теоретических предшественников (так вообще нельзя
понимать диалектическое единство). Оно включает в
себя взаимопроникновение на основе
противоположности и противоречия, что дает совершенно новое качество,
которое (и это существенно) включает в себя индукцию
и дедукцию в их традиционном качестве — как
обособившиеся противоположности. И главное заключается в
том, чтобы понять необходимость этого обособления в
логике, что может дать ключ к пониманию этого
обособления в истории методологии и науки. Можно сказать,
что и А. Смит с его преобладающим индуктивным
методом, и Д. Рикардо с его преобладающим дедуктивным
методом могут быть полностью поняты, исходя из метода
Маркса, но не наоборот. Содержательная дедукция
Маркса не может быть полностью понята как индукти-
визм А. Смита плюс дедуктивизм Д. Рикардо, это нечто
более высокое и более сложное, нежели простая сумма
того и другого.
При этом необходимо принять во внимание, что
противоположность может быть понята из внутреннего
противоречия, но не наоборот. Трудность здесь
заключается в том, что основание, из-за которого индукция и
дедукция исторически обособляются как
противоположности и обособляются настолько, что противостоят друг
41 Гегель. Наука логики. Т. 3. С. 306—307.
271

другу в качестве самостоятельных «методов» и^
«методологий», имеющих своих полномочных представителей,
появляется как бы исторически позднее. Все дело в том,
что ни Гегель, ни Маркс не «изобретали» диалектику в
качестве методологии. Научное познание, сознательно
руководствующееся диалектикой,— это познание
вообще, развитое до полного значения.
И поэтому те познавательные моменты, которые
органически слиты в сознательном диалектическом
движении и поняты диалектически как моменты единого
целого, сначала выступают как простые элементы,
положенные рядом как результат первоначального анализа
мышления. Первоначальный анализ всегда есть
разложение, выделение отдельных элементов, которые еще не
знают, как «собрать». Здесь происходит нечто
аналогичное тому, что произошло в науке политической экономии
и о чем писал Маркс как о «двух путях» ее развития:
«Первый путь — это тот путь, цо которому политическая
экономия исторически следовала в период своего
возникновения. Например, экономисты XVII столетия всегда
начинают с живого целого, с населения, нации,
государства, нескольких государств и т. д., но они всегда
заканчивают тем, что путем анализа выделяют некоторые
определяющие абстрактные всеобщие отношения,
такие, как разделение труда, деньги, стоимость и т. д.
Как только эти отдельные моменты были более или
менее зафиксированы и абстрагированы, стали
возникать экономические системы, восходившие от
простейшего труда, разделения труда, потребности, меловой
стоимости и т. д.— к государству, международному
обмену и мировому рынку»42.
Методология тоже должна была неизбежно пройти
свой исторический путь расчленения целого на
отдельные простейшие абстракции, для которого характерны
односторонняя аналитичность и индуктивизм, а затем
более сложный путь синтеза целого, воспроизведения
расчлененной внутри себя конкретности путем
восхождения от тех простейших абстракций, которые были
выделены на первом пути. И здесь необходимо подчеркнуть
два существенных момента. Во-первых, логика
познающего мышления как расчлененная в себе конкретность
есть тотальность, единство во многообразии, где каждый
42 Маркс /(., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 37.
272

из моментов этого целого неизбежно теряет в своем
качестве, будучи выделенным, абстрагированным из
системы целого. Вследствие этого рациональное
воспроизведение целого не может быть простым механическим
соединением исходных абстракций, последние должны
быть существенно переработаны, причем эта
переработка не может быть произведена заранее, она происходит
в процессе самого синтеза. Поэтому этот путь сложнее и
представляет собой более высокую ступень познания не
только исторически, но и логически, по качеству. И, во-
вторых, второй путь органически связан с самим
научным движением; для того чтобы произошел синтез
метода, необходимо должен произойти синтез науки. Иными
словами, синтез метода может осуществиться только на
почве зрелой науки, ибо он необходимо связан с
движением внутренней формы определенного содержания.
Поэтому не только незрелость представлений
теоретиков в специальной области знания, например в
политической экономии, объясняется методологической
незрелостью,— методологическая незрелость должна быть
объяснена незрелостью науки. В этом смысле Гегель со
своим синтезом метода в определенной степени опередил
свое время и остался почти не понятым современными
ему учеными и естествоиспытателями.
Показательно в этом отношении письмо Энгельса
Марксу по поводу замысла «Диалектики природы»
(вернее было бы сказать — диалектики естествознания)
от 30 мая 1873 г. После механики и физики Энгельс
предполагает рассмотреть химию: «Химия. При
исследовании указанных выше форм движения (механической и
физической.— С. М.) было более или менее безразлично,
производилось ли оно над одушевленными или
неодушевленными телами. Неодушевленные тела даже
показывают эти явления в их наибольшей чистоте. Напротив,
химия может познать химическую природу важнейших
тел только на таких веществах, которые возникают из
процесса жизни; главной задачей химии все более и
более становится искусственное изготовление этих
веществ. Она образует переход к науке об организме, но
диалектический переход может быть установлен только
тогда, когда химия совершит этот действительный
переход или будет близка к этому»43.
43 Маркс /(., Энгельс Ф. Соч. Т. 33. С. 68—71.
18-140
273

Рядом с этим текстом на полях — пометка немецкого
химика-органика Карла Шорлеммера, которому Маркс
давал смотреть это письмо: «В этом-то и суть»44. Возле
слов Энгельса: «организм — здесь я пока не пускаюсь
ни в какую диалектику»45— Шорлеммер приписывает:
«Я тоже. К. Ш.»46.
Суть дела совершенно ясна: ни один сложный
переход не может быть изображен диалектически до того,
как этот переход совершит наука (и в этом согласны и
серьезный диалектик, и серьезный химик). Означает ли
это, что диалектика обречена на то, чтобы вечно
тащиться в «хвосте» науки? На это можно ответить только
отрицательно. Диалектика способна опережать науку и
оказывать ей существенную пользу, и так было
исторически, но только в качестве метода. А в этом случае она
уже имеет своим предметом одну-единственную форму
движения, которую не изучает больше никакая другая
наука, — мышление, познание.
Но где бы и как бы ни произошел синтез метода,
понимание его отдельных «составляющих», хотя они
исторически и предшествовали целому, может быть
достигнуто только на основе понимания целого. Это
касается также индукции и дедукции.
Индукция А. Смита и дедукция Д. Рикардо.
«Огромным шагом вперед Адама Смита,— писал Маркс,—
явилось то, что он отбросил всякую определенность
деятельности, создающей богатство; у него фигурирует
просто труд, не мануфактурный, не коммерческий, не
земледельческий труд, а как тот, так и другой.
Вместе с абстрактной всеобщностью деятельности,
создающей богатство, признается также и всеобщность
предмета, определяемого как богатство; это продукт
вообще или опять-таки труд вообще, но уже как
прошлый, овеществленный труд. Как труден и велик был
этот переход, видно из того, что Адам Смит сам еще
время от времени скатывается назад к физиократической
системе»47.
Труд вообще, то одинаковое, что содержится в самых
разнообразных формах конкретного труда, могло быть
и было до появления капитала абстрактно-всеобщим со-
44 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 33. С. 71.
45 Там же.
46 Там же.
47 Там же. Т. 46, ч. 1. С. 40—41.
274

держанием трудовой деятельности, выделенным путем
сравнения и сопоставления — чисто индуктивным путем.
Это была реально и формально universalia post rem, а не
universalia ante rem. Труд вообще или абстрактный труд
не создавал никакого богатства; богатство создавал
только конкретный труд, ибо богатство обществ, имеющих в
качестве своей основы не капиталистический, а какой-то
иной способ производства, было богатством в его
натуральной форме, в форме потребительных стоимостей,
которые создает не труд вообще, а конкретный труд.
Труд вообще, абстрактный труд приобретает
экономическое значение только при способе производства,
базирующемся на капитале, как труд, создающий меновую
стоимость. Здесь труд вообще или абстрактный труд
становится universalia ante rem, т. е. всеобщим, которое,
с одной стороны, само создает и порождает вещи, а с
другой — в своей овеществленной форме, в форме
капитала создает самое себя.
Как пишет Маркс, «безразличие по отношению к
особому содержанию труда является не только такой
абстракцией, которую осуществляет капитал и которая
существенным образом относится к характеристике
капитала»48.
Реальная абстракция труда становится возможной
только тогда, когда она происходит реально, т. е. только
тогда, когда возникает способ производства, при котором
труд вообще приобретает экономическое значение. Но
выделенная и зафиксированная в голове теоретика, эта
абстракция только потенциально, только «в себе»
является реальной абстракцией, для нас она формальна,
ничем не лучше и не хуже, чем любая абстракция типа
«стол вообще», «животное вообще» и т. д. Для нас она
становится реальной абстракцией только тогда, когда из
нее рационально развернута и воспроизведена,
дедуцирована исследуемая конкретность49. Поэтому понимание
48 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 47. С. 55.
49 Характерно в этом отношении замечание Маркса, сделанное
Рикардо. «Его следует,— пишет Маркс,— упрекнуть, с одной
стороны, в том, что он проводит абстракцию недостаточно далеко,
недостаточно полно, так что, когда он, например, рассматривает
стоимость товара, он уже с самого начала поддается определяющему
влиянию также и всякого рода конкретных отношений; с другой
стороны — в том, что он форму проявления понимает как
непосредственное, прямое подтверждение или выражение всеобщих законов;
он никак не раскрывает развития этой формы. В отношении первого
275

абстракции Марксом включает в себя и существование
только в голове и существование в действительности и
понимание этого существования в отрыве от живой
взаимосвязи, и существование любого теоретического
определения или представления отдельно от других
определений, как положенного только наряду с другими.
Сама по себе абстракция не имеет на себе таблички
с надписью «формальная» или «реальная», это различие
возможно только на основе того, позволяет эта
абстракция воспроизвести в теории всю развитую конкретность
или не позволяет, что возможно только посредством
содержательной дедукции. А поскольку всякая
абстракция для нас непосредственно только абстракция и не
более, т. е. только формальная абстракция, то первой
попыткой дедукции из нее прочих определений развитой
конкретности и должна быть формальная дедукция.
Давид Рикардо был первым, кто попытался
последовательно и до конца осуществить такую дедукцию
категорий политической экономии капитализма.
Теории не рождаются сразу готовыми, а проходят
путь своего становления, отсюда естественно, что
распадение содержательной дедукции, или собственно
диалектического движения, на формальную индукцию и
столь же формальную дедукцию исторически и
логически является столь же неизбежным, как и их
последующий синтез для полного выражения уже вполне
развивающейся конкретности.
Важным следствием такого понимания является то,
что диалектический принцип единства индукции и
дедукции невозможен как принцип, противостоящий самой
«материи» познания, он осуществляется только в
движении познающего мышления в определенном предмете,
в определенном содержании. Нельзя синтезировать
метод до всякого познания. Но понимание этого синтеза
должно предшествовать познаванию, иначе всякий
принцип будет пониматься только как формальный принцип.
В свете этой антиномии и проявляется то неоценимое
значение, которое имело для Маркса как создателя
«Капитала» знакомство с гегелевской диалектикой. Но
никакая диалектика не может помочь, если нет
развитого профессионализма, развитой профессиональной куль-
из этих моментов его абстракция является неполной, в отношении
второго она — абстракция формальная, ложная сама по себе»
(Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 2. С. 111).
276

туры, которые воспитываются прежде всего на усвоении
лучших достижений теоретических предшественников.
Науку никогда не делает один человек, даже тогда, когда
он мастерски владеет диалектикой: Маркс без Рикардо
и Смита так же был бы невозможен, как и без Гегеля.
Насколько индукция и дедукция в их единстве
являются необходимыми моментами диалектического
движения, настолько же они не могут существовать в
обособлении друг от друга. Иначе говоря, индукция и
дедукция могут быть поняты из диалектики, но диалектика не
может быть понята из них.
Пример Рикардо показывает, что одной научной
частности и добросовестности оказывается отнюдь
недостаточно там, где возникают трудности на пути
движения в материале, которые могут быть преодолены при
условии сознательного усвоения диалектики.
Взгляд Рикардо на природу научного исследования в
значительной мере напоминает спинозовский. И здесь
у Рикардо проявляется та же слабость: основание
(субстанция) понимается им как реальное основание, а
характер выведения — формальный, «геометрический».
Именно за это Гегель и критиковал Спинозу. И
поскольку это критика формализма вообще, то она имеет прямое
отношение к пониманию критики Марксом методологии
Рикардо. И на ней поэтому стоит остановиться особо.
«Порядок и связь идей те же, что порядок и связь
вещей»— таков основной принцип логики и теории
познания Спинозы50. Но что из этого должно следовать в
отношении логического характера способа выражения
сути дела? Если субстанция положена как causa sui, т. е.
как субъект, и имеет причину себя внутри себя, то
способом ее философского изображения должно быть
имманентное разворачивание ее собственных
определений. Но этого-то как раз и не происходит у Спинозы при
его «геометрическом способе». «Спинозизм,— отмечает
Гегель,— неудовлетворительная философия потому, что
рефлексия и ее многообразный процесс определения есть
(в нем) внешнее мышление». И чуть ниже он пишет:
«...познание оказывается внешней рефлексией, которая
постигает и выводит то, что являет себя как конечное,—
определенность атрибута и модус, равно как и вообще
самое себя,— не из субстанции, а действует как внеш-
Спиноза. Избранные произведения. М., 1957. Т. 1. С. 407.
277

ний рассудок, принимает определения как данные и
сводит их к абсолютному, вместо того чтобы начинать с
него»51. «...Понятие абсолютного не нуждается в понятии
чего-либо иного, из которого оно должно было бы быть
образовано»52.
По аналогии сразу же вспоминается отповедь
Энгельса Дюрингу. Если бытие едино и абсолютно, то его
понятие не нуждается в понятии чего-то иного. Причина
его единства в нем самом, в его материальности, которая
доказывается не «парой фокуснических фраз, а длинным
и трудным развитием философии и естествознания»53.
Если субстанция уже по определению есть causa sui,
то этим уже все сказано: «Нет такой определенности,
которая не содержалась бы в этом абсолютном и не
была бы растворена в нем»54. Абсолютное должно быть
обосновано из своего особенного определения, через
которое оно осуществляет себя как абсолютное, а не из
дефиниции. Определения, которые Спиноза дает
субстанции, замечает Гегель, «как бы глубоки и правильны они
ни были, суть дефиниции, непосредственно принимаемые
в науке с самого начала. Математика и другие
подчиненные науки должны начинать с предпосылок, которые
составляют их стихию и положительную основу. Но
абсолютное не может быть чем-то первым,
непосредственным, а есть по своему существу свой (собственный)
результат»55.
Самое интересное заключается в том, что Гегель,
выступая против спинозизма, фактически выступил
против основного принципа рационализма, принципа
тождества бытия и мышления («порядок и связь идей те же,
что порядок и связь вещей»). Гегель выступил именно
против формы; понятия спинозовской философии он
считает глубокими и правильными, но они не истинны по
форме своего выражения. Субстанция, лишенная
самодвижения, не может быть вполне субстанцией. Если же
субстанция понята как субъект, то такое понимание не
может быть ничем иным, как мысленным
прослеживанием ее самопорождения, полагания ею своих собствен-
51 Гегель. Наука логики. М., 1971. Т. 2. С. 180.
52 Там же. С. 181.
53 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 43.
54 Гегель. Наука логики. Т. 2. С. 180—181.
55 Там же. С. 181.
278

ных определений, условий ее собственного
осуществления.
Рикардо приблизился к пониманию стоимости как
субстанции капитала. Однако дедукция носит у Рикардо
формальный характер. Он обусловлен не только тем, что
другого в то время не существовало, но и тем, что в
самой науке Рикардо не продвинулся дальше субстра-
тивного понимания субстанции.
Конкретный историзм как необходимое условие
снятия «методологической асимметрии» индукции и
дедукции. «Когда деньги выступают как такая меновая
стоимость,— пишет Маркс,— которая не только
приобретает самостоятельность по отношению к обращению (как
это имеет место при образовании сокровищ), но и
сохраняет себя в нем, то это уже не деньги — ибо деньги как
таковые не выходят за пределы отрицательного
определения,— а капитал. Поэтому деньги и являются первой
формой, в которой меновая стоимость доходит до
определения капитала; являясь исторически первой формой
проявления капитала, деньги поэтому также исторически
смешиваются с самим капиталом»56.
Процесс содержательной дедукции совпадает с
реальным историческим процессом — вот что прежде всего
характеризует ее и отличает от всех прочих ее
формальных разновидностей. Но вопрос о марксовом историзме
был бы слишком прост, если бы это положение
выражало всю его суть. На самом деле все выглядит намного
сложнее. И эта сложность обнаруживается тотчас же,
как только оказывается, что те формы капитала,
которые являются исторически непосредственно первыми,—
торговый капитал и капитал, приносящий проценты,—
«ближе всего отвечающие обычному представлению о
капитале», являются всего лишь особенными формами
капитала, и там, где «речь идет о капитале как таковом,
совершенно не принимаются в расчет, а должны быть
исследованы позднее как производные вторичные формы
капитала»57.
Проблема окончательно запутывается, если эта
эмпирически обнаруживаемая противоположность
истолковывается или как «непоследовательность», или как
«частичное несовпадение исторического и логического».
Согласно же методу, приобретенному самим Марксом,
56 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 47. С. 15.
57 Там же.
279

всякая противоположность, которая эмпирически
обнаруживает себя, должна быть сведена к более глубокому
и существенному основанию — противоречию в сущности
самого предмета. При более глубоком рассмотрении
самого предмета оказывается, что не только логически, но
и реально-исторически предмет получает свое
собственное основание позже, чем он возникает как таковой. Эта
сложная диалектика процесса становления исследуемой
конкретности и порождает все трудности и коллизии в
его теоретическом осмыслении. Методом, с помощью
которого разрешаются эти трудности, является
диалектика логического и исторического, что и составляет сугь
Марксова историзма. Поэтому историзм Маркса
конкретен, он сам представляет собой вполне определенную
расчлененную внутри себя конкретность, и здесь мы
возвращаемся к тому, о чем мы уже говорили. Остается
лишь показать, каким образом диалектика логического
и исторического необходимо связана с диалектикой
индукции и дедукции.
Уже было показано, что абстрактная
противоположность индукции и дедукции покоится на абстрактной
противоположности особенного и всеобщего, которая
снимается в особенном, понятом как всеобщее. Но
особенное формально не выводится ни из
абстрактно-единичного, ни из абстрактно-всеобщего — его находят в
действительной истории. Конкретный историзм, таким
образом, является средством разрешения
«методологической асимметрии» индукции и дедукции.
Но как только мы встали на точку зрения особенного,
мы уже можем продвигаться в материале только в его
собственном «ритме», согласно его собственной логике —
логике развития. Поэтому, как отмечал Энгельс, вся
классификация, например организмов, «благодаря
успехам теории развития отнята у индукции и сведена к
«дедукции», к учению о происхождении — какой-нибудь
вид буквально дедуцируется из другого путем
установления его происхождения,— а доказать теорию развития
при помощи одной только индукции невозможно, так как
она целиком антииндуктивна»58.
Однако условием определения особенного является
абстрактно-всеобщее. Оно является формальным
условием, но тем не менее необходимым. А абстрактно-всеоб-
58 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 542.
280

щие определения могут быть получены простым
индуктивным обобщением из абстрактно-единичного путем
сравнения и выделения одинакового, того, на что, по
словам Гегеля, «прежде всего набредает рефлексия».
Содержательная дедукция, лишенная историзма,
необходимо распадается на свои формальные и абстрактные
моменты — на формальную дедукцию и столь же
формальную индукцию. Как единство индукции и дедукции
логически осуществляется на почве историзма, так и
историческое осуществление этого единства есть
исторический процесс становления науки. Ключ к пониманию
именно такого характера исторического процесса
становления науки лежит в Логике. Гегель поэтому не
случайно понял историю науки, которая для него была
историей философии, как осуществление логической идеи. Но
одно дело действительная история, другое — процесс ее
теоретического осмысления. Корни этой мистификации
вскрыты Марксом.
В то же время анализ и синтез, индукция и
дедукция как методы познания раскрывают новые аспекты в
процессах эксперимента и моделирования.

Глава 3
ЭКСПЕРИМЕНТ
Эксперимент как форма познания и одновременно
как форма практического действия имеет огромное
значение и широчайшее распространение. Вряд ли сегодня
можно указать науку, в которой экспериментальное
познание не имело бы определенного значения. Ввиду
чрезвычайного многообразия экспериментов очень
трудно дать единое его определение. Тем не менее именно
такова цель диалектической логики — дать
исчерпывающее понятие экспериментального познания и
эксперимента как формы практики. Задача состоит в том, чтобы
выявить всеобщее и необходимое содержание
эксперимента. Сделать это можно главным образом путем
анализа природы знания, которое получается
посредством осуществления последнего. Обладает ли знание,
полученное экспериментальным путем, всеобщностью и
необходимостью или же эксперимент дает лишь
приблизительное, вероятностное и прочее знание,— в этом
заключается основной вопрос в исследовании данной
проблемы.
История науки убедительно свидетельствует о
постоянном возрастании роли эксперимента в развитии
научного познания. Как справедливо отмечают В. А.Лек-
торский и В. С. Швырев, «обращение к опыту, к
эксперименту и наблюдению отнюдь не является
прерогативой Нового времени — оно известно, во всяком случае
со времени Аристотеля»1. В Новое время значение
эксперимента настолько резко возрастает, что создается
1 Лекторский В. Л., Швырев В. С. Диалектика практики и
теории/Вопросы философии. 1981. № 11. С. 18.
282

видимость, будто эксперимент вообще возникает лишь в
эпоху возрождения наук. В XIX веке Ф. Энгельс имел
полное основание указать, что гипотеза и эксперимент
являются главными формами познания в естествознании2.
В настоящее время в условиях резкого возрастания
удельного веса теоретического знания в науке роль
эксперимента усиливается. Так, в квантовой механике,
где, по единодушному мнению ее создателей,
исследователь имеет дело с ненаблюдаемыми объектами, наука не
может сделать ни шагу вперед без проведения
экспериментов. «...Мы,— писал, например, В. Гейзенберг,—
систематически проводим эксперименты и принимаем теории
только тогда, когда они действительно отображают
эксперименты во всех частностях»3.
Философское понятие эксперимента, как и понятие
любого явления вообще, невозможно получить путем
формальной абстракции или путем чисто эмпирического
обобщения. Ведь в этом случае нам пришлось бы иметь
дело с таким обилием внешне различных и даже
противоположных познавательных приемов и практических
действий, соперничать по численности с которыми может
лишь множество представлений о том, что такое
эксперимент. Целесообразнее поэтому выдвинуть в этой связи
гипотезу, предвосхитить заранее такое определение,
которое впоследствии можно было бы эксплицировать
как необходимое. Последним могло бы служить
определение эксперимента как средства и способа к
установлению теоретического закона. Эксперименту, как видно,
присуще немало различных свойств, однако то, что он
приводит к установлению объективно-всеобщего знания,
знания в форме закона,— это, по-видимому, и есть
субстанциональное свойство эксперимента. В этом, как мы
попытаемся показать ниже, состоит всеобщее и
одновременно специфическое содержание его.
Однако эксперимент является средством лишь
относительно закона, поскольку последний уже установлен.
Вместе с тем эксперимент имеет и самостоятельное
эвристическое значение как наблюдение и практическое
действие, совершаемое в соответствии с лежащей в его
основании теорией, которую принято называть гипотезой.
В сферу исследования эксперимента следует включить
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 555.
3 Гейзенберг В. Открытие Планка и философские вопросы
учения об атомах//Вопросы философии. 1985. № И. С. 68.
283

поэтому вопросы обоснования гипотезы, превращения ее
в закон и анализ сущности закона, поскольку последний
выступает в качестве всеобщего и необходимого
результата эксперимента.
В исследовании эксперимента как формы познания и
формы деятельности решающее значение имеет вопрос
об отношении субъекта и объекта. В теоретическом
исследовании, пишет Ж. М. Абдильдин, «понимание
объекта (предмета) предполагает предметную деятельность
субъекта. Поэтому при определении предметной области
исследования необходимо учитывать и по возможности
точно формулировать диалектическое отношение
предмета (объекта) и субъекта»; в познании объекта «с самого
начала подчеркивается активность познающего
субъекта, учитываются его потребности, его конкретное
отношение к объекту»4. В эксперименте, в частности, важно
знать, какое понятие о себе, о природе и возможностях
своей познавательной деятельности имеется у субъекта.
Какой результат и в какой форме субъект планирует
получить, насколько эти планы оправдываются по
завершении (успешном) эксперимента, как изменяется в ходе
его понятие субъекта о своих познавательных средствах.
Активность субъекта в эксперименте характеризуется
четкой установкой на определенную познавательную
деятельность. Эксперимент отличается от стихийного
опыта и пассивного восприятия сознательной
целенаправленностью. В ходе его исследователь рассчитывает
получить из объекта знание, тождественное тому,
которое у него имеется в виде ли догадки и предположения
или. же в форме гипотезы. «Всякий физический опыт,
если он тщателен, имеет самостоятельную ценность,—
писал С. И. Вавилов.— Но к опыту редко обращаются
наудачу, в поисках новых, неожиданных явлений.
В большинстве случаев опыт ставят для суждения о
правильности или ошибочности определенных
теоретических построений»5. В ходе эксперимента, конечно,
нередко получают новые очень глубокие знания, однако по
своему понятию он призван давать не новые знания, а
подтвердить объективность уже имеющегося в гипотети-
4 Абдильдин Ж- М. Роль универсальных логических категорий в
построении и развитии научной теории //Философские науки. 1968.
№ 4. С. 126.
5 Вавилов С. В. Экспериментальные основания теории
относительности. М.; Л., 1928. С. 16—17.
284

ческой форме «старого» знания. Предметное
«дополнение», проверка на объективность и всеобщность
сформулированного в виде гипотезы знания составляет главную
цель субъекта в эксперименте.
Но так как знание, которое имеет значение всеобщего
и вместе с тем объективного, существует в виде закона,
то можно сказать, что субъект экспериментального
познания ориентирован на поиск закона. Именно последний
представляет собой идеальную цель теоретического
познания. «Поскольку по самой своей природе наука
признает объяснение найденным и достаточным лишь
тогда,— пишут Л. Б. Баженов и П. X. Смородинский,—
когда сформулирован закон, постольку (чтобы наука
сама о себе не думала в то или иное время) каждый ее
практический шаг есть движение за пределы наличного
опыта, есть стремление преодолеть чувственно
достоверное, эмпирическое наблюдение, экспериментально
найденное»6.
В эксперименте субъект ориентирован на познание
законов, однако последнее столь решительное действие
возможно лишь потому, что в результате
предшествующей познавательной деятельности субъекту удается
получить такие важные результаты, как знание в форме
гипотезы. В процессе получения гипотез активность
субъекта проявляется прежде всего в том, что он
пользуется заранее выработанными формами познания в
виде описания своих объектов посредством различных
свойств и признаков. Наблюдающий природу субъект
применяет готовые устойчивые формы познания
объектов, истинность которых для него может выступить лишь
в виде совокупности свойств или существенных
признаков. Занимаясь описанием признаков предмета, субъект
неизбежно приходит к усмотрению и фиксированию
столкновений и противоречий между ними, в результате
он ставит проблемы и формулирует гипотезы о
глубинной, выступающей через противоречие сущности
объекта. В эксперименте субъект осуществляет конкретный
синтез противоположностей, превращая гипотезу в
закон.
В описании объектов посредством выявления
признаков, ставя проблемы и формулируя гипотезы, проверяя и
6 Баженов Л. Б., Смородинский П. X. О роли опыта и
логического мышления в построении научного познания //Вопросы
философии. 1976. № 6. С. 97.
285

выводя законы, субъект каждый раз предстает в новом
качестве, соответственно этому меняется объект
экспериментального познания. Так, если в описании свойств
объект выступает совокупностью свойств или признаков,
то в гипотезе — в виде сущности, охваченной и
«пронизанной противоречием» (по Марксу). Представленный
же посредством закона, объект сливается со своей
собственной сущностью и становится всеобщим, одной
стороне которого противостоит тот же объект, но уже
как единичное явление. Так, например, положение «все
физические тела включают в себя электроны» один и тот
же объект содержит, с одной стороны, как единичное
физическое тело, а с другой — как всеобщую сущность
последнего, ибо электрон — это элементарная или
всеобщая форма физического тела.
Описание объекта посредством выделения в нем
признаков. Активный, целенаправленный характер
деятельности субъекта в описании проявляется прежде
всего в том, что он применяет к объекту твердо
установленные формы познания, свойства и признаки. Так, если
в непосредственном восприятии ощущение и по форме и
по содержанию впервые определяется предметом и
выступает как готовая форма лишь при повторной
перцепции, то при наблюдении предметы описания
разлагаются на совокупность признаков в соответствии с уже
ставшими познавательными формами.
Описание представляет собой, по существу, анализ,
который, по меткому определению Гегеля, состоит
«в разложении данного конкретного предмета,
обособлении его различий и сообщении им формы абстрактной
всеобщности»7. Описание по преимуществу аналитично,
но это, конечно, не означает, что здесь полностью
отсутствует синтез. «Хотя этот последний,— подчеркивает
Б. М. Кедров,— на аналитической стадии выступает как
подчиненный момент, но все же он присутствует всегда.
Соответственно своему подчиненному характеру на
ступени анализа синтез носит характер внешнего
соположения (связывания) друг с другом частей, на которые
целое (объект исследования) было разложено»8.
Синтез здесь абстрактен и выступает просто как рядо-
положенность признаков, как необходимость движения
7 Гегель. Соч. М., 1929. Т. 1. С. 332.
8 Кедров Б. М. Противоречивость познания и познание
противоречия //Диалектическое противоречие. М., 1979. С. 17.
286

описания «вдоль» совокупности свойств объекта.
Разложение предмета на признаки есть вместе с тем
обособление каждого из них в виде абстрактной всеобщности,
в чем также проявляется синтезирующая и
рефлектирующая деятельность субъекта, занятого описанием.
8 описании не ставится задача постижения предмета
как целостности, как развитого единства многообразных
определений (Маркс), нет еще возможности познания
единой сущности объекта. Результатом описания
является так называемая феноменологическая теория. Под
последней «понимают такую формулировку
закономерностей в области наблюдаемых физических явлений, в
которых не делается попытка свести описываемые
явления связи к лежащим в их основе общим законам
природы, через которые они могли бы быть понятыми»9.
Однако рано или поздно проблема познания явлений
в единстве всех их определений становится
актуальной — такова имманентная цель познания, его
«конечная» задача. В этой связи встает вопрос, возможно ли
свести воедино определения предмета непосредственно
в форме признаков. В формальной логике проблема
единства разрешается путем выделения существенных и
несущественных признаков — метод, который порождает
больше проблем, чем разрешает. В действительности
признаки не сводимы к единству ни путем слияния, ни
путем указания так называемого общего признака.
Э. В. Ильенков убедительно показал, что истинно
всеобщее вообще не может быть каким-то общим признаком.
«...Конкретное (эмпирически очевидное) существо связи,
объединяющей различных индивидов в некоторое
«одно», в общее множество, полагается и выражается
отнюдь не в абстрактном — всеобщем для них признаке,
не в том определении, которое свойственно и тому
и другому. Скорее, такое единство (или общность)
создается тем признаком, которым один индивид
обладает, а другой — нет»10.
Сам по себе взятый признак никогда не указывает на
связь с другим признаком, в этом смысле каждый
признак абсолютен и неизменен. «То, что называется
существенными признаками,— писал Гегель,— суть по-
9 Гейаенберг В. Роль феноменологических теорий в системе
теоретической физики//Успехи физических наук. М.; Л., 1967. Т. 91.
Вып. 4. С. 732.
10 Ильенков Э. В. Диалектическая логика. М., 1974. С. 253.
287

коящиеся определенности, которые в том виде, в котором
они выражаются и понимаются в качестве простых
существенных определенностеи, не показывают то, что
составляет их природу — быть исчезающими моментами
движения принимающего себя обратно в себя»11.
Естествознание XVII—XVIII веков, отождествляя материю с
веществом, характеризовало последнее через некоторые
«абсолютные» свойства — атомарная структура,
неделимость атома, неизменность массы и протяженности и т. д.
Последовавшие в XIX — начале XX века открытия
делимости атома, зависимости массы и протяженности
от скорости движения доказывали относительность
также и этих существенных свойств всеобщего объекта —
материи. Как известно, был даже сделан вывод о том,
что вместе с исчезновением абсолютности свойств будто
бы исчезает и сам объект.
Вместо того чтобы сделать вывод, что в объекте все
относительно и, следовательно, необходимо изменить
метод мышления, по-новому оценить содержание
признака, релятивисты скатились на позиции идеализма. По
этому поводу В. И. Ленин писал: «„Материя исчезает"—
это значит исчезает тот предел, до которого мы знали
материю до сих пор...»12. Познание посредством
неизменных, изолированных (абсолютных) признаков
обнаружило свою ограниченность. В свете
методологического кризиса физики в начале XX века стала особенно
очевидной истинность указания Ф. Энгельса на то, что
с каждым составляющим эпоху открытием в
естествознании материализм меняет свою форму.
Признак непосредственно противоречив: с одной
стороны, признак — всеобщая определенность, с другой
же — это партикулярная, ограниченная определенность
вещи. Признак, далее, есть прежде всего «метка» для
познания. Однако он должен быть определением самой
вещи. Поскольку признак является собственным
определением вещи, постольку вещь эта полагается им в виде
некоей особой и одновременно всеобщей материи. Так,
выделение существенного признака тел быть теплыми
или холодными в свое время привело к предположению
о существовании особой тепловой материи — теплорода.
Представления о флогистоне, электрической материи,
эфире и т. п. возникают на основе заключения от всеоб-
11 Гегель. Соч. М, 1959. Т. 4. С. 134.
12 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 18. С. 275.
288

щего свойства к всеобщему бытию. Причем, несмотря
на ненаблюдаемость таких материй, они долгое время
признаются чем-то вполне реальным.
Признак как форма устойчивого и обособленного
знания обнаруживает внутреннее противоречие при
классификации чувственных явлений, которые не строго
подчиняются установленному в признаке всеобщему
различию. Одни явления смыкаются с другими, что
необъяснимо с точки зрения обособленности признака.
Но именно переходы и связи в пограничных ситуациях
составляют всеобщее. «Hard and fast lines,— писал
Ф. Энгельс,— несовместимы с теорией развития. Даже
разграничительная линия между позвоночными и
беспозвоночными уже более не безусловна, точно так же
между рыбами и амфибиями; а граница между птицами
и пресмыкающимися с каждым днем все более и более
исчезает... Диалектика, которая точно так же не зназт
hard and fast lines и безусловного, пригодного повсюду
«или—или», которая переводит друг в друга
неподвижные метафизические различия, признает в надлежащих
случаях наряду с «или—или» также «как то, так и
другое» и опосредствует противоположности...»13.
Развитие науки показывает, что признак не сам по
себе, а лишь в соотношении со своим другим и, в
конечном счете, в соотношении со своей противоположностью
способен отразить объективную истину. Именно
введение в науку форм познания, включающих в себя
единство противоположных определений, придает ее понятиям
всеобщее и необходимое содержание.
В объектах познания выделяется исходное
отношение противоположных сторон как двух выражений
субстанции предмета. Выделение субстанционального
отношения объекта Ф. Кумпф и 3. Оруджев вполне
справедливо рассматривают как завершающий шаг на пути
перехода от эмпирического познания к теоретическому.
«Дальнейшее изучение предмета,— пишут указанные
авторы,— заключается в исследовании связи, отношения
между исходными противоположными сторонами,
очертившими с самого начала крайние точки, границы
предмета»14.
Уровень познания, в котором предмет отражается в
13 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 527, 528.
14 Кумпф Ф., Оруджев 3. Диалектическая логика. М., 1979.
С. 119, 120.
19-140
289

виде явного или скрытого антиномического суждения о
его сущности, является проблематическим по существу
и в зависимости от предметной области исследования
подлежит экспериментальной проверке. Так, например,
обстоит дело с корпускулярно-волновым дуализмом и
многими другими проблемами современной науки. При
этом хотя эксперимент предпринимается чаще всего с
целью разрешить дилемму, в действительности
результат всегда отличается от указанного намерения. В ходе
эксперимента в таких ситуациях отбрасывается лишь
представление об обособленности одинаково
существенных для предмета противоположностей, и они
синтезируются в каких-то новых понятиях и законах.
Самостоятельность сторон, их изолированное существование
в эксперименте преодолевается, и они низводятся до
моментов единства всеобщего или закона. Так, вначале
положительное и отрицательное электричество связыва-
.лось с отдельными самостоятельными телами, что,
однако, не подтвердилось: тела исчезли, осталось лишь
соотношение моментов в единой сфере электричества.
Гипотеза как форма познания объективной истины.
Переход от формы познания через описание признаков
к понятию и форме закона включает в себя момент
отрицания и снятие признака как формы познания вообще, з
результате возникает ситуация неопределенности, так
как признак, с одной стороны, все еще сохраняет
значение единственной формы выражения определенности
предмета, а с другой как обособленная определенность
имеет значение не через самого себя, а лишь в
соотношении с другим, исключающим его и противоположным
ему признаком. На почве указанной неопределенности
возникает проблема.
Проблема в «узко» философском значении этого
термина является выражением указанного еще не
завершенного и потому одностороннего отрицания формы
признака в его собственной границе. Проблема по
своему всеобщему содержанию состоит не столько в
выявлении, какой же из противоположных признаков
должен быть признан в качестве истинного, сколько в
том, что под сомнение ставится вообще способность
признака выражать субстанциональную природу
предмета. Познание уже испытывает потребность в знании
субстанционального в явлениях, а познавательные
средства этой потребности уже не удовлетворяют. Каж-
290

дая наука в познании объектов неизбежно сталкивается
с проблемой в этом всеобщем, хотя и абстрактном,
смысле. Например, в биологии в свое время возникла
проблема в связи с механическим пониманием
зависимости организма от внешней среды и механическим
пониманием свободы от такового влияния. Ни то, ни другое
представление, разумеется, не соответствует
диалектически понятой сущности органического.
Сомнение в возможности познания сущности
предмета исходя из признаков последнего при возникновении
проблемы еще, однако, не означает безусловного отказа
от формы признака вообще. Отрицание и утверждение
указанной формы в проблеме как самостоятельной
ступени познания еще не разделены. Проблематическое
суждение, по мнению Гегеля, есть ассерторическое
суждение, поскольку последнее должно быть взято и как
положительное и как отрицательное. Причем в первую
очередь является проблематичным лишь то, должен ли
предикат быть связан с известным субъектом или не
должен, поскольку неопределенность имеет место в
связке15.
Проблема выражает «замешательство» познания,
идущего впереди путем фиксирования признаков
предмета, от столкновения с противоречием. В отличие от
гипотезы, однако, проблемная ситуация еще не чревата
никакими идеями относительно путей разрешения
указанного противоречия. Гипотеза, наоборот,
ориентирована на разрешение противоречия путем
экспериментальной проверки. Формально гипотеза нуждается в проверке
исключающих друг друга суждений о присущности и
неприсущности данного определения объекту, т. е.
суждений о выразимости и невыразимости сущности
объекта через приписываемый ему предикат, поэтому кажется,
что в гипотезе содержится требование возврата к
познанию в форме признака. Однако именно необходимость
проверки знания как раз и является тем новым
содержанием в гипотезе, которое отсутствовало в описаний
признаков предмета.
В гипотезе-антиномии разрешение противоречия
может принимать такую форму, что один признак
относится к сущности объекта, а другой, ему
противоположный,— к явлению. Такое разрешение своих антиномий
15 Гегель. Соч. М., 1939. Т. 46, ч. 1. С. 101, 102.
291

давал, например, И. Кант. Нечто подобное имеет место
Э общих представлениях о противоречиях в квантовой
механике. Противоречие между квантовомеханическими
понятиями и представлениями классической физики
объясняется различием уровней структурной организации
материального мира.
Гипотеза имеет важное эвристическое значение.
Независимо от того, превратится ли гипотеза в закон, она
составляет самостоятельный положительный актив
познания, так как содержит в себе элемент абсолютной
истины. Гипотеза отображает существенность явлений в
форме скрытой или явной противоречивости их
субстанциональных свойств. Субъективные идеалисты и
смыкающиеся с ними «плоские» эмпирики отрицают
объективность содержащегося в гипотезе знания. При этом
опираются на формальную абстракцию, которая
действительно не дает завершенной формы всеобщности и
ведет к произвольному толкованию гипотезы. «Наши
-физические теории,— писал, например, Дюгем,— вовсе
не стремятся быть объяснениями; наши гипотезы вовсе
не являются допущениями касательно самой природы
материальных вещей»16.
Одни гипотезы прямо ведут к установлению закона,
другие являются таковыми лишь по названию. Весь
вопрос в том, «идет ли развитие мысли в гипотезе по
пути достижения объективного содержания или сами
гипотезы и их смена находятся в стороне от постижения
мыслью объекта»,— писал П. В. Копнин17. Он считал, что
«гипотеза, лишенная всякого достоверного и
доказанного знания, не имеет научной ценности. Гипотеза как
предположение лишь тогда выполняет свою функцию, когда
поставлена в связь с достоверно установленным
предшествующим знанием и теми выводами, которые
следуют из него»18. Связь с «достоверно установленным
предшествующим знанием», по-видимому, не понимается в
смысле дедукции, иначе гипотеза перестала бы быть
таковой и не нуждалась бы в экспериментальной
проверке. Эту связь необходимо понимать в смысле
объективности и всеобщности установленной в гипотезе проти-
16 Дюгем П. Физическая теория: Ее цель и строение. СПб., 1910.
G. 262.
17 Копнин П. В. Диалектика как логика и теория познания. М.,
1972. С. 217.
18 Там же. С. 214.
592

воположности существенных определений предмета.
Гипотеза дает объективное знание, однако не в форме
однозначной необходимости, а в форме
проблематического и гипотетического суждений. Гипотетическое
суждение, как отмечает Гегель, состоит в том, что оно
выражает отрицание самостоятельности и
обособленности бытия явлений, которые в действительности друг
друга обусловливают. «...Гипотетическое суждение не
означает, что А есть или что В есть, а лишь то, что если
есть одно из них, то есть и другое; в качестве сущей
положена лишь взаимосвязь крайних членов, а не они
сами»19. Неопределенность гипотетического суждения
состоит, таким образом, в том, что объекты, между
которыми установлена необходимая связь в гипотезе, сами
по себе проблематичны; нельзя сказать, что вопрос об их
существовании решен так же однозначно, как и вопрос о
необходимой связи между ними.
Так, на основе закономерностей изменения веса
химических элементов Д. И. Менделеев предположил
существование неизвестных в то время элементов.
Существование новых элементов вытекает из закономерности, т. е.
из необходимой связи их по атомному весу, однако это
существование гипотетично. Как только последнее будет
твердо установлено в качестве объективного факта, что
обычно достигается посредством эксперимента, гипотеза
превращается в закон. Столь же очевидным образом
сущность гипотезы обнажена в работах по созданию
новых искусственных элементов и материалов.
Итак, критерием истинности гипотезы служит
наличие необходимой связи между объектами, причем
наиболее глубокой формой необходимости является
отношение противоположностей. «Неистинность» же гипотезы,
проблематичность этой формы знания состоит в
недоказанности объективного (независимого) существования
необходимо связанных объектов или же их
субстанциональных свойств. Все так называемые искусственные,
рабочие и другие гипотезы отличаются от гипотез в
истинном смысле слова отсутствием в них выражения
необходимой связи объектов. В том случае, когда
гипотеза не подтверждается, т. е. когда при проверке не
оказывается в объективной реальности тех объектов или
свойств, существование которых вытекает как вероятное
19 Гегель. Соч. М., 1939. Т. 6. С. 92.
293

из необходимости связи этих объектов, обычно
проверяется истинность, логическая обоснованность указанной
необходимой связи. Однако этот процесс не имеет
отношения к сути гипотезы и лишь характеризует историю
либо процесс познания в какой-то конкретной
предметной области.
Диалектика определений объекта
экспериментального познания. Развитие познания в любой его форме
осуществляется как диалектика отношений субъекта и
объекта. В ходе экспериментального познания объект
приобретает различные значения для изменяющегося
субъекта. Прежде всего последний наблюдает
непосредственно данный объект, применяя к нему категории
свойства и признака. Объект опосредствуется через
указанные категории и теперь уже определяется как
совокупность признаков или свойств. «Совокупность»
представляет собой несовершенную форму целостности
предмета, синтез многообразных определений, проведенный
под преобладающим влиянием анализа,— абстрактный
синтез. Стремление к более глубокому конкретному
синтезу выражается прежде всего в выделении из всего
многообразия свойств существенных признаков, которые,
как оказывается, с необходимостью друг другу
противоречат и друг друга исключают. Многообразие свойств
объекта «сжимается» в простую определенность, в
простейшее субстанциональное отношение объекта.
Противоречивое отношение моментов его сущности
«распадается» для субъекта на самостоятельные объекты или
стороны. Вместе с тем существование этих объектов для
познающего субъекта представляется проблематичным.
Если в описании объект непосредственно дан, то теперь
речь идет уже о поиске средств доказательства
существования объекта или объектов, и именно такое
доказательство призван представить эксперимент.
Получается, что объект, определенный как
необходимая связь или единство противоположностей, утрачивает
качество непосредственной наблюдаемости. Так, самые
совершенные средства наблюдения не в состоянии дать
нам созерцания света в виде одновременного восприятия
волны и корпускулы, хотя именно о единстве этих
определений в объекте говорит современная теория и, в
частности, гипотеза о двойственной форме
существования не только света, но и материи вообще. Объекты
квантовой механики непосредственно не наблюдаемы, в
294

эксперименте же о их существовании выносят суждения
на основе проявления активности этих объектов в
наблюдаемой среде.
«В наиболее развитых областях теоретического
естествознания,— справедливо отмечают Л. Б. Баженов
и П. X. Смородинский,— уже совершенно очевидно, что
именно из теории следует, какие события должны стать
объектом того или иного конкретного опыта, именно
теория определяет, какие параметры этих объектов
должны быть измерены и в каких условиях должен
протекать эксперимент, именно теория, наконец,
подсказывает опыту пределы тех значений величины, которые
могут быть получены в эксперименте»20.
Опосредствующее влияние теории, а конкретнее — влияние субъекта,
применяющего познавательную форму признака, в
экспериментальном познании проявляется, как видно из
приведенного высказывания, в разложении
непосредственно наблюдаемого предмета на совокупность
абстрактно-всеобщих определений, каждое из которых может
быть рассмотрено в качестве отражения некоторой
всеобщей предметности, в виде самостоятельного
идеализированного объекта. Так что чувственно
воспринимаемые явления, будучи рассматриваемы через призму
признака, предстают перед исследователем в форме
абстрактно-всеобщих существований или объектов.
Единый предмет наблюдений распадается на
неопределенное множество объектов — процесс, который, как
нам кажется, должен в конце концов завершиться
познанием конкретного единства, так что наблюдение
единого предмета не должно оказаться видимостью.
«Многогранность объекта биологического
исследования,— пишет по этому поводу И. Н. Смирнов,—
породила множество научных дисциплин, с точки зрения
которых подлежат анализу различные стороны и
закономерности этого объекта. В то же время сложность его
выступает пока что непреодолимым препятствием в деле
интеграции получаемых при этом знаний в рамках общей
науки о жизни, определяемых ее единством»21. Пока
указанное единство не постигнуто, следует говорить не
20 Баженов Л. Б., Смородинский П. X. О роли опыта и
логического мышления в построении научного знания //Вопросы философии.
1975. № 6. С. 99.
21 Смирнов И. И. Проблема интеграции знания в современной
биологии//Вопросы философии. 1981. № И. С. 41, 49.
295

столько об особенностях объекта, сколько о
«многообразии биологических объектов».
Размышление о природе признака как формы
познания, об его объективном содержании приводит к вопросу
о том, существует ли тот идеализированный объект, о
котором мы заключаем из признака или же он является
плодом рефлексии мышления в самое себя, выводом от
всеобщего свойства ко всеобщему бытию.
Окончательный ответ на этот вопрос может дать лишь проведение
соответствующих экспериментов. Проблематичность
существования объекта составляет специфику научной
гипотезы. Объект случаен, так как он может как
существовать, так и не существовать в том виде, в каком он
полагается гипотезой. Проблематичность относится как
к факту бытия объекта вообще, так и к факту бытия
объекта, определенного как единство противоположных
определений. Ведь такой объект, как свидетельствует,
например, современная квантовая механика,
непосредственно не наблюдаем. Надо признать, однако, что физика
совершенно объективно определяет известную
ограниченность своих собственных неорганических объектов.
Указанной ограниченности лишены объекты биологии и
психологии, законы психики человека.
Объекты этих наук и еще в большей степени объекты
таких наук, как социология, экономика и т. п., в самом
непосредственном наблюдении, в качестве чувственного
объекта раскрывают свою сущность в виде необходимой
связи и единства противоположных определений. Так,
определение внешнего как проявления внутреннего в
организме или определение сущности психического через
деятельность преобразования внешней реальности суть
процессы вполне наблюдаемые, если в основу их
наблюдения кладется диалектико-материалистическая
методология. Особый интерес проблема объекта вызывает в
связи с той ролью, которую играет объект в процессе
превращения гипотезы в закон. Этот процесс
осуществляется, как правило, в виде эксперимента, в ходе
которого объект подвергается значительным преобразованиям.
Эксперимент и превращение гипотетического знания
в закон. Обычным препятствием на пути понимания
закона в качестве всеобщей и необходимой связи
служило и служит представление о том, что в-себе-всеобщее
положение, каковым является гипотеза, не может стать
объективно-всеобщим законом только на основании
296

проверки и подтверждения посредством единичных
фактов или посредством единичных объектов. В
классической форме подобное возражение против закона было
представлено Юмом, основные идеи которого постоянно
воспроизводятся современными представителями
эмпиризма и субъективного идеализма. Кант соглашался с
Юмом в том, что в опыте закон не дан и поэтому
опытным путем не может быть установлен. Однако, принимая
закон в качестве лишь привычки человека заключать по
аналогии или отождествлять временную
последовательность с последовательностью в силу причины, Кант дает
иное обоснование закона.
Важно то, что Кант признает форму закона в
качестве всеобщей и необходимой связи, однако эту связь он
объявляет априорной. В основе юмо-кантовой критики
опыта, в основе отказа последнему в способности давать
законы лежит понимание опыта как стихийного
наблюдения и описания явлений. Критикуя «некритичность»
стихийного опыта, Кант фактически подошел к
пониманию сути эксперимента, предпосылку которого
составляет гипотеза. Однако для Канта опосредствование
бессодержательно, ибо априорная схема теоретического
разума не приобретает никакого нового качества в
результате применения к опыту, а сам опыт не
обогащается путем усвоения теории. В действительности, однако,
опыт в форме эксперимента ведет к получению и
обоснованию объективно-всеобщих и необходимых законов.
Ключом к пониманию закона служит преобразование
объекта в процессе формулирования гипотез и
эксперимента. Чем глубже мы проникаем в объект, тем в
большей степени в этом познании его внутренней сущности
мы отдаляемся от того образа объекта, который дан в
непосредственном наблюдении. Уже познание предмета
как совокупности свойств отделяется от него как от
некоторой целостности, воспринимаемой в наблюдении.
Еще в большей степени мы отдаляемся от указанного
образа в знании противоречия предмета как его
внутренней сущности. Естественно поэтому возникает вопрос
о соответствии этой сущности прежнему образу
предмета. Стихийно-материалистическая точка зрения состоит
в простой уверенности, что истинное познание в своем
движении не отходит от предмета и что предмет всегда
как раз и есть это знание. Это глубоко верное
положение, однако, на определенном уровне развития нуждае-
297

ется в доказательстве. Последнее, по существу, дается
в эксперименте, и состоит оно в установлении
соответствия между всеобщей сущностью объекта и новым
образом его объективного существования и наблюдения.
В эксперименте объект рассматривается в «чистом»
виде, т. е. в форме всеобщности. Так что гипотеза
становится законом в результате проверки не на примере
отдельного случайного явления, а на всеобщем объекте.
После этого закон приобретает не «универсальность»
или, по терминологии Гегеля, не эмпирическую
всеобщность, а форму завершенной всеобщности, форму
объективно-всеобщей необходимости. Всеобщность объекта
избавляет исследователя от необходимости бесконечного
повторения опыта. Если обратиться к объектам
современной физики, то нетрудно заметить, что такие
объекты, как атом, электрон и другие элементарные
частицы,— отнюдь не простые единичные предметы.
Элементарные частицы в логическом отношении можно
рассматривать в качестве результата применения принципа
дискретности к различным абстрактно-всеобщим формам
предметности — электричество, поле, вещество,
энергия и др.
Так что указанные идеализированные объекты если
и можно назвать единичными по отношению к гипотезам
объектами, то только с учетом их опосредствованное™
всеобщим, поэтому они суть единичности всеобщие.
Идеализация объекта исследования начинается уже
в процессе формулирования гипотезы, в эксперименте
же идеализация завершается возведением единичности
объекта в форму всеобщности. С помощью эксперимента
выявляются «чистые» условия существования явления,
что означает абстрагирование от всех связей последнего
с другими явлениями путем строгого учета и
определения всех этих связей. Взять объект в «чистом» виде —
это не просто отвлечься от всего иного: для этого
необходимо выяснить, что относится к объекту самому по
себе, а что — к субъективным определениям.
Эксперимент дает возможность повторения опыта;
это необходимо для «чистоты» опыта с тем, чтобы
определить влияние всех связанных с данным явлением
факторов в рамках и на базе данной теории. Кроме того,
в возможности повторения (потенциально бесконечном)
объект уже возведен в форму всеобщности. Однако
разложение объекта в эксперименте на элементы само-
298

обусловленности и обусловленности извне само по себе
еще не дает закона. Имеется,, таким образом, лишь
материал, в котором еще должна быть осуществлена
необходимая связь. Экспериментальный материал приведет
к установлению закона лишь в том случае, если удастся
определить единство самоопределения объекта и его
определенности извне. Так, например, в области
органического важным законом является положение:
«внешнее есть выражение внутреннего».
А. Эйнштейн отметил, что классическая механика
констатировала, но не «истолковала» положения о
равенстве тяжелой и инертной массы:
«Удовлетворительное истолкование можно дать в следующей форме: в
зависимости от обстоятельств одно и то же качество
тела проявляется либо как ,,инерция" либо как
„тяжесть"»22. Отношение к центру земли — тяжесть — и
некоторое объективное свойство самого тела —
инерция — в их единстве образуют важнейший закон
естествознания. Эксперимент является формой и способом
обнаружения внутреннего единства явлений, которые
для чувственного наблюдения выступают независимыми
и обособленными, однако в эксперименте обнаруживают
себя в качестве всего лишь моментов единой
целостности.
Эксперимент, справедливо замечает И. 3. Налетов,
«проводится, как правило, тогда, когда ученый уже
более или менее убежден в существовании той или иной
зависимости и надлежит установить ее необходимый
характер»23. В эксперименте закон приобретает
объективность, и именно это делает его законом. В законе же
преодолена противоположность сущности и явления,
единичности и всеобщности объекта, противоположность
бытия закона в качестве мысли в сознании и его бытия
в качестве объективно существующей связи. Закон есть
форма идеального, существующего в голове, но не вне
объекта.
В эксперименте опыт получает относительное
завершение, так как результатом эксперимента является
«завершенная» форма всеобщности, «завершенная
бесконечность» (Г. Кантор), или закон. Эксперимент, который
22 Цит. по: О мель яновский М. Э. Эксперимент, теория и
диалектика в физической науке//Вопросы философии. 1976. № 10. С. 39.
23 Налетов И. 3. Необходимость и универсальность как основные
критерии научного закона//Вопросы философии. 1980. № 12. С. 70.
299

окончательно приводит к установлению закона,
является решающим, так как в последнем предварительное
выяснение всех связей и отношений исследуемого
объекта получает окончательное подтверждение. Как только
появляется полная уверенность относительно учета всех
влияний и отношений, эксперимент становится
решающим. Ж. Абдильдин и А. Нысанбаев справедливо
отмечают, что «в создании теории относительности
Эйнштейна опыт Майкельсона следует считать решающим
экспериментом»24.
Отношение гипотезы и закона, которое практически
реализуется в эксперименте, является решающим для
понимания как гипотезы, так и закона. На
непосредственную связь гипотезы и закона в развитии познания
вполне определенно указывает Ф. Энгельс: «Дальнейший
опытный материал приводит к очищению... гипотез,
устраняет одни из них, исправляет другие, пока, наконец,
не будет установлен в чистом виде закон»25. Отработка
истинной формулировки гипотезы, с одной стороны, и
проведение вариаций эксперимента — с другой
проводятся до тех пор, пока «материал будет готов в чистом
виде для закона»26. Эксперимент, таким образом,
опосредствует превращение гипотезы в закон путем
«очищения» объекта, путем возведения последнего в форму,
адекватную всеобщему и необходимому отношению,
содержащемуся в гипотезе. Эта форма объекта есть
всеобщая форма. Тождество объекта, взятого в этой
форме, адекватной всеобщему и необходимому
отношению моментов его сущности, представленному гипотезой,
как раз и составляет содержание закона. Когда говорят,
что объект должен быть готовым для установления
закона, то имеют в виду такое преобразование объекта,
в результате которого он становится тождественным
теоретическому содержанию гипотезы.
Только к идеализированному всеобщему объекту
применим столь же всеобщий закон. И, наоборот,
возведение объекта в форму всеобщности, выявление связи
между всеобщей и единичной природой объекта ведет
к установлению закона. Так, открытие электрона следует
рассматривать как установление закона, ведь заключение
24 Абдильдин Ж., Нысанбаев А. Диалектико-логические
принципы построения теории. Алма-Ата, 1973. С. 204.
25 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 555.
26 Там же.
300

от единичного ко всеобщему (все состоит из атомов,
включающих в себя электроны) есть формулировка
закона. В этой связи может возникнуть вопрос, может ли
гипотеза превратиться в закон помимо всякого
эксперимента. Думается, что в принципе ответ должен быть
отрицательным, поскольку речь идет о законах явлений
природы и материальных явлений общественной жизни.
Даже мысленный эксперимент в этом деле не может
заменить реального эксперимента, реального
образования материальных объектов.
Закон качественно отличается от гипотезы, и формой
преодоления этого качественного различия, равно как и
формой создания такового является эксперимент. В этом
состоит всеобщее понятие и идеальная цель
эксперимента. С внешней стороны указанное качественное различие
(а именно: различие в форме всеобщности и
необходимости, закона и гипотезы) прослеживается уже в том,
что, если гипотеза абсолютно, по своему понятию
нуждается в проверке27, которой она подвергается в
эксперименте, то закон, как только подтверждается
экспериментальными данными, не нуждается более в
эксперименте и отныне ведет самостоятельное существование,
существует как самостоятельный результат научного
познания без видимой связи со своим собственным
становлением.
Сходную мысль в отношении доказательства любого
предложения высказал Б. Н. Пятницын: «...после
завершения экспериментального доказательства данного
предложения, т. е. доказательства того, что оно как
эмпирически истинное принадлежит данному множеству
У, само это экспериментальное доказательство вместе
со всеми использованными в нем посылками становится
для доказываемого предложения ненужным»28. В еще
большей степени сказанное применимо по отношению к
закону.
В экспериментально установленном законе
достигается устойчивое тождество субъекта и объекта, поэтому
здесь не стоит проблема, получившая такую
заостренную форму в квантовой механике,— проблема о некор-
27 «Любая гипотеза претендует на доказательство и
превращение в достоверную научную теорию» (Копнин П. В. Диалектика как
логика и теория познания. М., 1973. С. 245).
28 Пятницын Б. Н. Диалектика проблемы доказательства, и
подтверждения гипотез//Вопросы философии. 1975. № 11. С. 96.
301

ректируемом «вмешательстве» применяемого субъектом
прибора в теоретические представления об объекте.
Закон остается «глух» к указанному «вмешательству»
используемых в эксперименте приборов и не включает в
свое содержание никаких сведений о них. Н. Бор
указал, что «согласно квантовому постулату, всякое
наблюдение атомных явлений включает такое
взаимодействие последних со средствами наблюдения, которым
нельзя пренебречь. Соответственно этому невозможно
приписать самостоятельную реальность в обычном
физическом смысле ни явлению, ни средствам
наблюдения»29. Согласно приведенному взгляду, физическая
реальность есть некоторый синтез «деятельности»
объекта и прибора. Однако обращает на себя внимание тот
факт, что, как отмечает В. А. Фок, квантовая механика
допускает «введение величин, характеризующих самый
объект независимо от прибора (заряд, массу, спин,
частицы, а также другие свойства, описываемые квантовыми
операторами), но в то же время допускает
разносторонний подход к объектам; объект может характеризоваться
с той его стороны (например, корпускулярной или
волновой), проявление которой обусловлено устройством
прибора и создаваемыми им внешними условиями»30.
Речь, по-видимому, идет о действительно важном
различии свойств, одни из которых стоят по форме своей
определенности на уровне закона, другие же не
обобщены и рассматриваются фактически под формой
признака.
На это существенное различие обратил внимание
также М. А. Марков: «Многие характеристики
электрона не связаны с тем или иным классом
макроскопического прибора: заряд электрона, например, его масса,
подчинение статистике Ферма, а не Бозе и др. Но
положение электрона и его импульс действительно лишены в
указанном смысле однозначной макроскопической
определенности»31. Неопределенность связи импульса и
пространственного положения свидетельствует,
по-видимому, о еще не получившем выражения единстве этих
моментов движения. Когда указанное единство получит
экспериментальным путем соответствующее теоретиче-
29 Цит. по: Марков М. А. О природе материи. М., 1976. С. 31.
30 Фок В. А. Квантовая физика и философские проблемы/7
В. И. Ленин и современное естествознание. М., 1969. С. 194.
31 Марков М. А. О природе материи. С. 47.
302

ское выражение, приборы перестанут «вмешиваться», как
они не «вмешиваются» в те отношения, которые
выражены в законах.
Прибор сам по себе ничего нового не вносит в
эксперимент кроме методологической деятельности субъекта.
Прибор есть материализованный метод познания. По
своему методологическому значению прибор полностью
«укладывается» в логическую схему описания. Именно
в описании и признаке как форме познания не
разрешена дилемма о том, что принадлежит самому объекту и
что — различающему признаки субъекту познания.
Интересную мысль о различии свойств объектов
квантовой механики высказал Ю. Б. Молчанов, который
проводит аналогию между новейшим вопросом
квантовой механики и старым философским вопросом о
«первичных» и «вторичных» качествах. «Однако,—
подчеркивает Ю. Б. Молчанов,— в области квантовой физики
речь идет, говоря старой терминологией, уже не о
«вторичных» качествах объекта, а о «первичных» качествах
объекта, о его пространственно-временных и импульс-
но-энергетических характеристиках»32. Первичные
качества не надо, конечно, связывать только с
пространственно-временными характеристиками вещей, хотя они и
представляют всеобщие формы существования
последних. Дело не в каких-то «диковинных» свойствах
пространства и времени, открытие которых нам будто бы
позволит преодолеть рецидивы агностицизма и в физике.
В действительности под «первичными» качествами
понималось бытие вещей самих в себе, а под «вторичными»—
обусловленность вещей извне. Этот дуализм познания
преодолевается в открытии и установлении законов.
Спецификой научного познания, как верно подчеркивал
В. А. Лекторский, является воспроизведение «объекта
без всяких посторонних прибавлений, а не в том виде, в
каком он выступает в зависимости от... частной цели
или задачи действующего субъекта»33. Указанная цель
получения объективного знания полнее всего
реализуется в теоретических законах, устанавливаемых
посредством экспериментов.
32 Молчанов Ю. Б. Проблема субъекта (наблюдателя) в
современной физике//Вопросы философии. 1981. № 7. С. 61.
33 Лекторский В. А. Принципы воспроизведения объекта в
знании //Вопросы философии. 1967. № 4. С. 49.

Глава 4
МОДЕЛЬ
Разработка темы модели имеет важное значение для
диалектической логики. Исследование общих
закономерностей построения моделей, их места и роли в процессе
познавательной и практической деятельности общества
позволяет глубже и конкретнее понять ее внутреннюю
логику и диалектику.
В философской литературе сложилась определенная
традиция исследования понятия модели1. Для этой
традиции характерен прежде всего гносеологический подход
к модели как средству научного познания. В рамках
этого подхода проанализированы функции,
классификации моделей, их связь с экспериментом, гипотезой,
теорией и другими формами научного познания.
Однако, рассматривая указанную традицию
исследования понятия модели с точки зрения выявления
сущности его, мы хотим обратить внимание на
принципиальную недостаточность и ограниченность этой традиции.
Во-первых, модели имеют не только познавательное
значение и потому применение их нельзя сводить только
лишь к получению информации о моделируемом объекте.
Во-вторых, и это главное, само познание
принципиально невозможно объяснить из него самого: для этого
1 О различных логико-гносеологических вопросах понятия
модели и метода моделирования см.: Глинский Б. А. и др. Моделирование
как метод научного исследования. М., 1965; Новик И. Б. О
моделировании сложных систем. М., 1965; Штофф В. А. Моделирование и
философия. М.; Л., 1966; Уемов А. И. Логические основы метода
моделирования. М., 1971; Моделирование и познание. Минск, 1974;
Эксперимент, модель, теория. Москва; Берлин, 1982; Лукашевич В. К.
Модели и метод моделирования в человеческой деятельности.
Минск, 1983; Неуймин #. Г. Модели в науке и технике. Л., 1984 и др.
304

необходимо выйти из сферы познания в сферу
общественно-практической деятельности. Тем самым и понятие
модели может быть правильно понято лишь в широком,
целостном контексте общественно-исторической
практики.
Несмотря на многозначность термина «модель», в
рамках гносеологического подхода к понятию модели
сложилось понимание ее как объекта, посредника,
замещающего другой объект, «оригинал», на исследование
которого с помощью модели направлена познавательная
деятельность. Отношение между моделью и
«оригиналом» предстает здесь как отношение аналогии, сходства,
подобия, на основе которого оказывается возможным
перенос знания с модели на «оригинал». Так, Б. А.
Глинский пишет: «В процессе моделирования мы от
установления отношений сходства между одними элементами
модели и оригинала переходим к установлению
отношений сходства между другими элементами оригинала и
модели»2.
Здесь само отношение аналогии берется как данное
и анализируется процедура переноса свойств с одного
объекта на другой. Этот анализ осуществляется в
терминах изоморфизма и гомоморфизма, т. е. путем логико-
алгебраического установления сходства, идентичности
форм, структур объектов3.
Налицо, таким образом, тенденция к формализации
анализа понятия модели. Она становится возможной
потому, что отношение аналогии, лежащее в основании
узкогносеологического подхода, имеет абстрактно-общий
характер. На этой основе к понятию модели
оказываются применимыми формально-логические операции, в
частности классификация, определение и др.
Классификация имеет целью охватить все возможные виды и типы
моделей по различным признакам: субстрату, функциям
и т. д. Путем классификации предпринимаются попытки
определения понятия модели.
Узкогносеологический, формально-логический подход
позволяет дать различные дефиниции модели, однако
выявить ее сущность посредством выделения абстрактно-
2 Глинский Б. А. и др. Моделирование как метод научного
исследования. М., 1965. С. 20—21.
3 О таком подходе к исследованию понятия модели см.: Гас-
тев Ю. А. Гомоморфизмы и модели: Логико-алгебраические аспекты
моделирования. М., 1975; Уемов А. И. Логические основы метода
моделирования.
20-140
305

общего в различных типах моделей невозможно. На это
же указывает В. К. Лукашевич: «Анализ самых
распространенных определений «охватывающего» понятия
модели показал, что на пути построения наиболее общего
понятия, отражающего данный феномен, достигнуты
существенные результаты. Тем не менее ни одно из них
не является достаточно полным для того, чтобы
выразить многогранную сущность модели»4.
Для постижения сущности понятия модели требуется
совершенно иной подход — диалектико-логический на
основе деятельностной концепции. При таком подходе
исследование сущности понятия модели предполагает
выявление ее общественно-практической природы как
формы активного отношения человека к природе.
Определенная таким образом сущность понятия модели
станет принципиальной основой раскрытия логической
функции модели в научном познании.
Деятельностная природа модели. Тот факт, что
модели все шире и активнее применяются в различных
областях познавательной и практической деятельности
современного общества, стал общепризнанным. Но
является ли широкая распространенность моделей
достаточным логическим основанием всеобщности и
необходимости понятия модели? Иначе говоря, достаточно ли
этой общезначимости для утверждения и определения
логического статуса данного понятия и тем самым
выявления его сущности? С точки зрения
диалектической логики этого недостаточно.
Разумеется, подобная общезначимость является
своего рода индикатором всеобщности понятия модели.
Свою же достаточность для утверждения всеобщности
это понятие может получить, будучи рассмотрено в
контексте предметной деятельности сквозь призму
логических категорий.
Таким образом, понимание сущности понятия модели
предполагает отношение к модели как необходимому
элементу системы предметной деятельности,
материального производства. Важной характеристикой предметной
деятельности является постоянно воспроизводимое в ней
преобразование материального в идеальное и наоборот.
Отношение мышления к бытию, материального к идеаль-
4 Лукашевич В. К. Модели и метод моделирования в
человеческой деятельности. Минск, 1983. С. 84.
306

ному является подлинно всеобщим отношением.
«Всеобщее,— отмечают Ж- М. Абдильдин и К. А. Абишев,—
потому, что все остальные виды отношения человека к
миру (виды освоения своего объекта) выступают как
социальные, ибо ни одна другая наука не изучает и не
выявляет того, какие всеобщие законы практики, их
внутренние механизмы порождают форму идеального,
мышления и сознания, их внутренних структур,
логических категорий и т. п.»5.
Следовательно, мы определим логический статус
понятия модели, ее сущность, если рассмотрим ее в
структуре отношения материального и идеального как
необходимый внутренний механизм перехода одного в
другое. Задача поэтому состоит в том, чтобы раскрыть
содержание этого механизма, выяснить, каким образом
он способствуют преобразованию материального в
идеальное. При этом мы исходим из известного определения
категории материи, данного В. И. Лениным, в котором
понятие материи содержит в себе всеобщую
определенность всего многообразия природно-общественного
бытия6.
Диалектико-материалистическое понятие материи
нельзя отождествлять с природой, вообще
вещественностью, что характерно для взгляда на действительность
только как на объект, а не на практику. Это понятие
носит деятельностный, общественно-практический
характер и свое всеобщее, конкретное содержание раскрывает
на уровне социальной формы движения материи.
«Социальная форма движения и развития материи,—
отмечают Ж. М. Абдильдин и К. А. Абишев,—впервые в
самом объективном процессе обнаруживает, что
глубинной, существенной характеристикой материи является
способ ее самоформирования, самодвижения,
самосозидания, а не форма вещественности, вещной
оформленное™»7.
Материальное, основывающееся на его диалектико-
материалистическом, деятельностном понимании, логич-
5 Абдильдин Ж. М.г Абишев К. А. Последовательное проведение
материалистического мировоззрения: Конкретно-всеобщее понятие
материи как начала диалектической логики//Диалектическая логика:
Общие проблемы. Категории сферы непосредственного. Алма-Ата.
1986. С. 152.
6 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 18. С. 131.
7 Абдильдин Ж- М., Абишев К. А. Последовательное проведение
материалистического мировоззрения... С. 150.
307

но приводит к своей противоположности — идеальному,
поскольку самодвижение, самоформирование
социальной формы движения материи необходимо предполагает
идеальное. Последнее возникает в процессе
материального производства как его внутренний момент, как образ
создаваемого объекта, выступая в форме потребности
субъекта. «И если ясно,— подчеркивает К. Маркс,— что
производство доставляет потреблению предмет в его
внешней форме, то столь же ясно, что потребление
полагает предмет производства идеально, как
внутренний образ, как потребность, как влечение и как цель»8.
Возникающее и существующее в
общественно-практическом производстве идеальное, так же как и
материальное, должно быть понимаемо в деятельностном смысле —
как активно-творческая сторона производства.
«Идеальное,— пишет Э. В. Ильенков,— есть... не что иное, как
форма вещи, но вне вещи, а именно в человеке, в форме
его активной деятельности существующая,
общественно-определенная форма активности человеческого
существа»9.
Именно такое понимание материального и
идеального дает ключ к объяснению их диалектики, перехода их
друг в друга. Этот переход осуществляется в лоне
общественно-исторической практики в формах, выработанных
человеческим обществом в процессе длительного
исторического развития. В этом процессе принципиальное
значение имеет воспроизведение идеального с помощью
указанных форм, к которым относятся и модели.
Раскрывая логический механизм перехода
материального в идеальное, когда (если перефразировать
Маркса) «материальное пересаживается в человеческую
голову и преобразовывается в ней», Э. В. Ильенков
отмечает: «Материальное действительно
«пересаживается» в человеческую голову, а не просто в мозг как орган
тела индивида, во-первых, лишь в том случае, если оно
выражено в непосредственно общезначимых формах
языка (понимаемого в широком смысле слова, включая
язык чертежей, схем, моделей и пр.), и, во-вторых, если
оно преобразовано в активную форму деятельности
человека с реальным предметом»10.
8 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 28.
9 Ильенков Э. Я. Диалектическая логика: Очерки истории и
теории. М., 1974. С. 189.
10 Там же. С. 191.
308

Отметим сразу же, что в приведенном высказывании
его автор от «моделей» отделяет «чертежи, схемы», под
«моделями» подразумевая, видимо, макеты, образцы,
эталоны и т. п., которые получившая наибольшее
распространение в литературе классификация моделей относит
к «материальным». Мы опираемся здесь на понятие
модели в широком смысле, которым охватываются и
«чертежи», и «схемы», и т. д. (последние,
согласно указанной классификации, относятся к
«идеальным»).
Все эти вещи — модели — имеют целью с помощью
общественно выработанных средств человеческого
общения и коммуникации воспроизвести в себе объект
производства. Модель представляет собой вещественно-
предметную объективацию идеального, образа объекта,
который предстоит создать.
Идеальный образ объекта определяется теми его
свойствами, которые составляют существо потребности
субъекта. Поэтому модель выбирается и строится в
соответствии с этим образом объекта. Вне этой потребности,
этого отношения модели нет. В модели, таким образом,
объективируется форма вещи, но вне этой вещи. Эго
становится возможным потому, что модель, фиксируя,
запечатлевая на каком-то этапе производства в себе
идеальное, образ объекта, целостности, выступает
моментом опредмечивания этого образа.
В модели выражается активное отношение человека
к природе, объекту. Как известно, производство создает
удовлетворяющие потребности человека вещи, которых
нет в природе, и тем самым как бы достраивает
природу. Это достраивание природы включает в качестве
своего необходимого момента не только применение, но
и разработку моделей.
Так, прежде чем строители приступят к делу, у
архитектора должен сложиться образ здания. Этот
образ определяет целесообразный характер деятельности
человека в процессе строительства здания, на что
указывал К. Маркс в своем сравнении «самого плохого
архитектора» с «наилучшей пчелою»11.
Воплощение замысла здания невозможно без
проекта, чертежа здания. Чертеж, воспроизведя своими
11 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 189.
309

средствами будущее здание, является его моделью12.
Вообще любой вид деятельности предполагает ряд
моментов, промежуточных этапов воспроизведения целого.
Одним из главных способов этого воспроизведения в
вещественно-телесной форме и есть модели. Применение
моделей — это одно из differentia specifica, отличающих
сознательную, целенаправленную деятельность человека
от инстинктивного поведения животных.
Идеальное есть не только представление, образ
объекта, но, главное, схема предметной деятельности,
формирующей этот объект. Эта схема деятельности
материализуется, воплощается в чертежах, графиках,
картах, макетах и др. пока не получает своего
окончательного, завершенного вида в готовом продукте
производства. Так, чертеж не только демонстрирует
пространственные формы и конструктивные детали здания, по
существу, в нем уже содержится программа действий
строителя но возведению здания.
Модель, представляя собой форму материальной
объективации идеального, выступает как способ
установления единства субъекта и объекта. Субъект не находит
модель в готовом виде в природе. Ее надо создать,
руководствуясь тем, что модель должна быть
тождественна объекту. При этом это тождество является
диалектическим, включающим в себя различие.
На разных этапах производства создаются разные
модели, на своем уровне воспроизводящие сущность,
законы существования и функционирования
создаваемых вещей. Этим моделям соответствуют различные
уровни конкретности освоения объекта. Например, в
строительном производстве связь макета со зданием
будет более абстрактной, чем связь чертежа со
зданием.
Тождествеными могут быть форма,
пространственные отношения, функции, структуры модели и объекта.
Воспроизведение пространственных отношений и форм
12 Отметим, что первоначальное значение слова «модель» было
связано со строительным искусством, и почти во всех европейских
языках оно употреблялось для обозначения образца, прообраза или
вещи, сходной в каком-то отношении с другой вещью. Слово
«модель» имеет своим корнем латинское слово «modus, modulus», что
означает «мера, образ, способ» (Штофф В. Л. Моделирование и
философия. М.; Л., 1966. С. 7.) Следовательно, даже этимология слова
«модель» указывает на воспроизводяще-деятельностную природу
модели.
310

является наиболее простым и распространенным. «Не
случайно,— пишет Б. А. Глинский,— этот тип
воспроизведения явился генетически первым в истории науки и
техники»13.
Более высокий уровень применения моделей в
практической деятельности связан с воспроизведением
функций, принципов действия, структуры объекта.
«Используемые в технических системах модели,— замечает
В. К. Лукашевич,— помимо функционального сходства с
оригиналом обладают сходством в принципе действия
(перцептрон, оптические реле и датчики уровня, в
которых воспроизводятся определенные стороны механизма
зрительного восприятия человека), а в конечном счете
структурным сходством»14.
Понимание активно-творческого характера
моделирования в предметной деятельности человека помогает
уяснить смысл отношения аналогии, сходства, подобия в
моделировании. Аналогия объектов в каком-либо
отношении есть внешняя, предметная форма отношения
воспроизведения. Воспроизведение в подлинном смысле
слова может существовать только в контексте
предметной деятельности как момент перехода материального
в идеальное и наоборот.
Если же рассматривать модель и объект как
завершенные производством вещи, как готовые продукты
деятельности, то отношение между ними выступает как
аналогия, сходство. Аналогия, таким образом, выражает
видимые отношения объектов. Однако эта форма
отношения является производной от первичной формы —
отношения воспроизведения, осуществляющейся в
материальном производстве.
Выше мы уже говорили, что с отношением аналогии,
сходства и основанным на нем умозаключении по
аналогии связан известный узкогносеологический подход в
изучении понятия модели. Теперь ясно, что этот подход
исследует понятие модели на определенном уровне, а
именно на уровне явления, видимости.
В этом случае, естественно, модель выступает только
как заместитель моделируемого объекта и,
следовательно, сужается область ее функционирования. «Модель
13 Глинский Б. А. и др. Моделирование как метод научного
исследования. М., 1965. С. 10.
14 Лукашевич В. К. Модели и метод моделирования в
человеческой деятельности. С. 33. -
311

выполняет свою роль,— пишет Б. А. Глинский,—
замещая в исследовании материальный объект тогда и
постольку, когда и поскольку непосредственное
получение данных (т. е. образов) об интересующей нас стороне
объекта не представляется возможным. Иначе говоря,
мы прибегаем к помощи модели в тех случаях, когда мы
не имеем образа этой стороны объекта»15.
Вещное, созерцательное понимание категорий
материального, идеального, отношения воспроизведения
приводит, таким образом, к сужению этого отношения,
пониманию его как аналогии, сходства. Но тем самым
такое понимание отношения воспроизведения ведет к
отрицанию его универсальности, что влечет за собой
отрицание универсальности модели как средства
материальной объективации идеального образа объекта в
практической деятельности.
В этой связи обратимся к широко распространенной
в литературе классификации моделей на «идеальные» и
«материальные», о которой мы уже упоминали. К
«идеальным моделям» В. А. Штофф относит, например,
схемы, графы, карты, формулы химии, чертежи, графики
и т. д. К «материальным моделям» он относит макеты,,
компоновки, муляжи, кибернетические устройства,
цифровые машины и т. д.16
По существу, здесь принципом деления моделей
является их субстрат. На это, собственно, указывает
Б. С. Грязное: «Характерная особенность материальных
моделей состоит в том, что они сами функционируют по
естественным законам своего природного бытия и в силу
этого — независимо от деятельности человека»17.
А что собой представляют «идеальные модели»?
«Идеальные модели, напротив, существуют лишь в
деятельности людей и функционируют по законам логихи
(формальной.— Р. К., А. #.). Идеальные модели
объективны только по своему содержанию (как отражение
закономерностей реальной действительности), но
субъективны по своей форме и не могут существовать вне
этой субъективной формы»18.
15 Глинский Б. А. и др. Моделирование как метод научного
исследования. С. 29.
16 Штофф В. А. Моделирование и философия. С. 34.
17 Глинский Б. А. и др. Моделирование как метод научного
исследования. С. 72.
18 Там же.
312

И здесь мы сталкиваемся с вещным пониманием
материального, а идеальное соответственно предстает в
субъективно-психологическом плане. Поэтому деление
моделей на «материальные» и «идеальные», исходящее
из подобного логического основания, нам представляется
неправильным. Во-первых, «идеальные» модели
обладают вполне материальной, вещественно-предметной
формой выражения, которая имеет к тому же общезначимый
(а не «субъективный») характер, например средства
языка, грамматики и т. д. Во-вторых, «материальные»
модели, имеющие природное бытие, имеют в то же время,
как это ни покажется парадоксальным, идеальный
характер. Идеальность «материальной» (как и
«идеальной») модели заключена в том что она представляет,
репрезентирует не себя, а другой объект. Модель,
оставаясь самой собою, в то же время оказывается, будучи
тождественна в существенных свойствах, определениях,
функциях моделируемому объекту, внешним
воплощением его идеального образа.
В логическом плане здесь та же ситуация, что и с
денежной формой стоимости в товарном обмене, которая
была подробно проанализирована К. Марксом.
Известно, что деньги, золото, несмотря на свои природные,
физико-химические качества, оказываются формой
существования другого — стоимости. Поэтому
«функциональное бытие» золота полностью поглощает, как
выразился К. Маркс, его «материальное бытие»19.
То же самое можно сказать и о модели, сущность
которой заключена не в ней самой как материальном
предмете, а в той системе отношений, в которой она
воспроизводит созидаемый объект. Если же модель
изъять, исключить из этой системы, то она теряет свой
смысл и вновь возвращается к своему «природному
бытию». Таким образом, в той системе отношений, в
которой существует воспроизведение объекта, модель
выступает как инобытие этого объекта и постольку она
выполняет свою роль способа материальной
объективации идеального образа объекта. Поэтому исследование и
построение модели оказывается исследованием и
построением моделируемого объекта.
Логическая функция модели как метода познания.
19 Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 140.
313

Мы уже писали о том, что в философской литературе
понятие модели в основном изучено в познавательном
плане, главным образом как средство научного
познания. Во многом это связано с тем, что именно в науке
модели и метод моделирования получили широкое
распространение. Отсюда широкий спектр изучаемых в
связи с понятием модели вопросов.
В этом многообразии вопросов необходимо
рассмотреть самый главный, дающий объяснение другим, вопрос
о логической функции модели в научном познании. Он
связан с выявлением сущности модели как формы
развития, а с ним соотносится определение универсальности
и необходимости модели в последнем.
Постановка и решение вопроса о логической функции
модели в научном познании детерминируются
постановкой и решением вопроса о логической функции модели
в предметно-практической деятельности. Содержание
этой функции определяется тем, что модель есть
предмет, реализующий способность субъекта к
воспроизведению объекта производства, его идеального образа,
опираясь на средства коммуникации и общения в
человеческом обществе с последующей материальной
деятельностью по созданию этого объекта.
При постановке и решении вопроса о логической
функции модели в научном познании необходимо,
разумеется, учитывать специфику последнего как формы
духовного производства. В научном познании
воспроизведение и воссоздание его объекта имеет свою
принципиальную особенность, поскольку и объект, и само
познание существуют и функционируют в сфере
идеального.
Правильное понимание природы воспроизведения в
сфере идеального должно исходить из диалектико-мате-
риалистического, деятельностного понимания категорий
материального, идеального, единства практики и теории.
Особую важность здесь приобретает осознание
социально-практической природы науки, теории.
Наука, теория есть момент единой, целостной
предметно-практической деятельности. В общественном
производстве именно наука берет на себя функцию
выработки идеального образа предмета деятельности.
«Человеческая деятельность,— пишет М. Б. Туровский,—
на всех этапах ее развития нуждается в выявлении
обобщенных характеристик предмета, которые затем
314

полагаются идеально в цели действия ...Теория есть
обобщенная форма практики»20.
Содержанием теории является практика, точнее, ее
определенный срез, взятый в его всеобщем аспекте.
Сама же теория есть обобщенная, идеальная форма
освоения этого содержания. По мере развития теории ее
связь с практикой все более усложняется и
опосредствуется. Чем более высокий уровень приобретают понятия
теории, тем менее очевидной и наглядной становится ее
связь с эмпирией.
На ранних ступенях развития науки практическая
природа ее понятий выглядит более осязаемой,
интуитивно ясной. По мере развития понятий, их
проникновения в сущность объекта критерий практической
приложимости усложняется. Теория все чаще начинает
выступать в глазах профессионала-ученого как «чистое
знание».
Наука создает, строит свой объект во всеобщей
форме. Всеобщность теории означает общезначимость
деятельности с фрагментом объективной реальности.
Всеобщее содержание объекта теории может
существовать только в идеальной форме. Поэтому наука,
производящая всеобщее в идеальной форме, есть вид
духовного производства. Но это идеальное есть отражение
материального, и потому логическая структура
духовного производства является отражением логической
структуры материального производства. Следовательно,
если в материальном производстве для воспроизведения
образа предмета деятельности требуются
соответствующие средства, в частности модели, то такие же средства
требуются и в духовном производстве, в том числе в
научном познании.
Таким образом, логическая функция модели в
научном познании состоит в воспроизведении объекта науки
с целью его последующего построения. Научная
деятельность, осуществляющаяся в сфере идеального, носит
рефлектированный характер. Здесь образ предмета
деятельности есть идеальный образ идеального предмета.
Поэтому модель является необходимым моментом
перехода от идеального образа идеального предмета науки к
самому идеальному предмету. Однако этот переход
20 Туровский М. Б. Диалектика как метод построения теории//
Вопросы философии. 1965. № 2. С. 51.
315

подчиняется логике перехода от материального к
идеальному и наоборот.
Воспроизведение образа идеального предмета науки
требует соответствующих средств. Таковыми в сфере
научного производства являются абстрактные объекты,
идеализации, математический аппарат, формулы и т. д.
Построение моделей в науке невозможно без
использования этих инструментов теоретического познания.
Умелое применение их в науке показывает высшую
активность субъекта познания.
Особенно отчетливо, выпукло логическая функция
моделей в научном познании, активность субъекта в
процессе построения моделей выражается при переходе
с эмпирического на теоретический уровень познания.
Становление и развитие научной теории происходит
в рамках субъект-объектного отношения, истинную,
практическую природу которого впервые раскрыла
марксистская философия. Выделение в деятельности
ученого предметной области теории является
важнейшим моментом ее становления, решающим условием
перехода с эмпирического на теоретический уровень
развития науки. «Теоретическое познание должно дагь
объект в его необходимости, в его всесторонних
отношениях»21.
Определенная форма предметной деятельности
создает практические предпосылки для выделения предмета
науки. Так, благодаря деятельности измерения,
отождествления субъект практически входит в предметную
область математики — область количественных
отношений действительного мира.
Однако возникающие таким образом знания о
свойствах выделенного в практической деятельности человека
фрагмента природы носят первоначально эмпирический
характер. Эти знания возникают в результате
чувственно-практического взаимодействия с природой,
эксперимента, наблюдения, созерцания исходя из аналогий,
соображений «здравого смысла» и т. д. В результате
перед ученым вырастает множество отрывочных, порой
не связанных между собой фактов, которые дают
первоначальное, весьма расплывчатое, абстрактное
представление о предметной области науки. Соответствуют этому
пониманию предмета науки и методы его постижения.
21 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 193.
316

Они не вытекают из природы, сущности объекта и
потому выступают как внешние, противопоставленные
предмету.
Разделение и противопоставление метода и предмета,
пишет М. И. Баканидзе, есть выражение точки зрения
внешней рефлексии формальной методологии,
соответствующей нетеоретическому, эмпирическому уровню
познания, когда еще не вскрыты внутренняя связь и единство
множества предметов (явлений, процессов) и метод
познания полагается как некоторое внешнее к ним
средство, реализующее «точку зрения», т. е. целевые, а
иногда и волевые установки познающего субъекта,
вынужденного двигаться по внешним, порою
несущественным параметрам видимого движения предмета, не
только не соответствующим законам действительного
движения, но подчас противоречащим им»22.
Задача познания законов действительного движения
предмета науки встает перед теоретиком как задача
систематизации, упорядочения неорганизованной,
эмпирической массы фактов. При этом факты
систематизированы таким образом, что, как пишет Л. К. Науменко,
«все остальные факты, в том числе и наглядные образы,
принимаются в рассмотрение лишь постольку, поскольку
их свойства можно вывести из данной закономерности и
отнести к данной внутренне связанной системе»23.
Эмпирический и теоретический уровни познания
отличаются друг от друга степенью овладения предметом
познания. Эмпирическому уровню не хватает
определенности, четкости границ, адекватности. Поэтому вполне
может случиться так, что, казалось бы, родственные и
близкие с точки зрения эмпирического наблюдения
факты на самом деле оказываются фактами совершенно
разных наук. Так, например, закономерности,
выведенные из анализа пространственных вещей, в одном случае
могут носить физический характер, а в другом —
геометрический.
Переход на теоретический уровень познания есть
процесс выделения предметной области теории, опреде-
22 Баканидзе М. И. Противоречие как принцип и проблема
социального познания //Цринцип противоречия в социальном познании.
Алма-Ата, 1982. С. 22—23.
23 Абдильдин Ж. М., Баканидзе М. #., Касымжанов А. X.,
Науменко Л. К. Проблемы логики и диалектики познания. Алма-Ата,
1963. С. 134.
317

ления и ограничения ее пределов. Теоретик отдает себе
отчет в том, что далеко не на всех из имеющихся перед
ним эмпирических фактах может быть построена теория.
Многие из них вообще не войдут в создаваемую им
теорию, поскольку фигурирующие в фактах объекты не
являются элементами предметной области теории.
Предметная область теории, выражая логику
движения объекта, выступает его инобытием, представляет его
в сфере познания. Поэтому предметную область теории
можно рассматривать как модель познаваемого объекта.
«Всякая организация знаний в теоретическую систему,—
пишет В. С. Степин,— предполагает, что должна быть
создана особая идеальная модель, которая осознается
как представитель и заместитель изучаемого объекта
действительности и проецируется на него, получая таким
образом онтологическую значимость. Стягивая вокруг
себя понятия и высказывания данной системы знаний,
она как бы очерчивает предметную область,
относительно которой такие высказывания имеют смысл»24.
Итак, предметная область теории есть модель, способ
объяснения круга явлений, охватываемых этой областью.
С другой стороны, модель в соответствии со своей
логической функцией только воспроизводит объект теории,
не совпадая с ним. Нет ли здесь противоречия в
понимании модели и объекта теории?
Если исходить из вещественного, онтологического
понимания объекта теории как внешней, противостоящей
субъекту природной данности, то противоречие между
понятиями модели и объекта налицо: модель не может,
воспроизводя объект, совпадать с ним. Согласно же
диалектико-материалистическому пониманию
материального, его глубинной, сущностной основой является не
вещественность, а способ его самоформирования,
самодвижения, т. е. предметно-практическая деятельность
людей и их отношения в этой деятельности.
Объект науки при таком подходе понимается как
специфическая реальность, возникающая как результат
активности субъекта. Объект науки есть взятый во
всеобщей форме способ преобразования определенного
среза природы. Иначе говоря, он, взятый субъективно,
как субъективная деятельность, отражает различного
рода формы деятельности и отношений.
24 Степин В. С. Генезис теоретических моделей науки//Философ-
ские науки. 1971. № 3. С. 51.
318

Так, объект математики выражает деятельность
измерения, отождествления и отношения людей по
освоению количественной стороны мира. Это обстоятельство
нашло свое отражение в известном определении
объекта математики, данном Ф. Энгельсом в работе «Анти-
Дюринг»: «Чистая математика имеет своим объектом
пространственные формы и количественные отношения
действительного мира»25. Будучи выражено в
категориальной форме, это определение отражает всеобщий
аспект объекта, предмета математики как той
объективно существующей области материальной
действительности, которая задает всеобщие пределы бытия
математики как науки.
В своем всеобщем содержании как срез объективной
реальности, как отношение объект науки в мышлении
теоретика, ученого-профессионала, как правило, не
фигурирует. Он имеет дело с особенной, специально-
научной формой выражения предмета, определенным
концептуальным образованием, на познание которого
непосредственно направлена деятельность теоретика.
Если речь идет о математике, то такими концептуальны-
ми образованиями являются уравнения, функции,
пространства, группы, матрицы и т. д.
Эта конкретно-историческая, особенная форма
предмета, объекта науки является его моделью. Она
представляет объект науки, воспроизводя в особенной,
исторически-ограниченной форме логику его движения.
«Всякий физический объект,— пишет М. А. Марков,—
приблизительно соответствует объективной реальности:
он — ее отражение в науке сегодняшнего дня, если
угодно, ее модель»26.
Особенные формы предмета науки возникают из его
всеобщей формы как результат разрешения ее
внутреннего противоречия. Это противоречие движет развитие
науки, составляя ее сущность. Всеобщее, диалектическое,
логическое противоречие предмета науки разрешается в
специальной науке всегда в особенной,
конкретно-исторической форме, которая и составляет непосредственный
предмет исследования теоретика. Именно с этим
противоречием во всем его логическом объеме сталкивается
ученый в кризиснее периоды развития своей науки.
25 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 37.
26 Марков М. А. О природе материи. М., 1976. С. 32.
319

Энгельсовское определение предмета математики в
имплицитном виде содержит всеобщее противоречие,
источник собственного развития. Действительно,
количественные отношения есть результат разрешения
противоречия качества и количества. Разрешается это
противоречие в деятельности измерения, отождествления,
которая унифицирует качество и выделяет
количественную определенность вещей. Эта деятельность, носящая
конкретно-исторический характер, определяет конкретно-
исторические способы своего обобщения. Не случайно
поэтому древнегреческая математика выступала в
форме геометрии, математика Нового времени — в форме
дифференциального и интегрального исчисления, а
современная математика — как учение об абстрактных
структурах и алгебраических категориях.
То же самое справедливо и для механики. Ее
предметом, объектом является механическое движение.
Всеобщее противоречие механического движения, по мнению
В. С. Библера, выражается апориями Зенона. «Развитие
механики (от Архимеда до наших дней),— пишет
В. С. Библер,— опирается на какое-то разрешение тех
реальных логических трудностей, которые впервые были
сформулированы Зеноном Элейским... Именно в качестве
проблемы ответ на трудности Зенона функционировал
как научное понятие, т. е. выступал тождеством
противоположных определений, был моментом и средоточием
развивающейся теории движения. Введение апории
движения не кончается у порога механики, оно «вводит» в
каждое понятие, позволяет понять его изнутри,
позволяет осмыслить, содержательно интерпретировать все
узлы и все сдвиги реального движения науки»27.
Развитие науки характеризуется тем, что в ней
периодически возникают и преодолеваются кризисные
ситуации. Это преодоление связано с разрешением
всеобщего противоречия предмета науки и выдвижением
на теоретическую авансцену новой его особенной формы.
Последняя, как мы писали об этом выше, является
моделью объекта науки, воспроизводящей сущность
объекта на новом этапе его исторического развития.
Модель, таким образом, выступает как способ, момент
развития науки при переходе с эмпирического на
теоретический уровень познания, либо при создании новой
27 Арсеньев А. С, Библер В. С, Кедров Б. М. Анализ
развивающегося понятия. М., 1967. С. 119—120.
$20

теории, когда в старой невозможно разрешить
антиномии, парадоксы и т. д.
Ученый может не отдавать себе отчета в том, что,
пытаясь теоретически объяснить определенный круг
явлений, он разрешает тем самым всеобщее
противоречие объекта науки. Перед ним непосредственно сточт
задача выбора критериев и признаков упорядочения и
систематизации огромной массы эмпирических фактов с
тем, чтобы свести их к единому для данного круга
явлений субстанциальному основанию. Решение этой
задачи ученый ищет на пути создания моделей, с
помощью которых описывается рассматриваемый круг
явлений.
Модель понимается ученым как прообраз
создаваемой им теории. Однако далеко не всякая выдвигаемая
ученым модель объекта является адекватной
предметной области теории. Многие модели не полностью, а
только частично воспроизводят логику движения
объекта теории. Например, в современной физике существует
несколько десятков моделей, направленных на
объяснение природы такого явления, как тяготение. Однако ни
одна из этих моделей не может полностью удовлетворить
физиков, поскольку, объясняя различные аспекты и
стороны явления тяготения, они не могут вывести все
многообразие этих аспектов и сторон из единого
основания.
Вообще такая ситуация является весьма
распространенной в современном естествознании. Она выдвигает
перед учеными реальную и сложную проблему: какой
теории, точнее ее модели, отдать предпочтение, если их
много и все они претендуют на объяснение
определенного класса явлений, чтобы затем на основе этого
объяснения выделить предметную область теории? Пытаясь
решить эту проблему, ученые предлагают критерии
«красоты», «простоты», «внутреннего совершенства» теории
и др. при отборе альтернативных теорий (моделей).
Однако указанные эмпирические приемы не
являются в подлинном смысле слова критериями, гарантами
правильности выбора теории, т. е. ее истинности.
Только лишь логическая обоснованность теории, выделен-
ность предметной области, выведение теоретического
знания из единого основания дают ученым веру в
истинность теории. Истинной может быть логически
обоснованная теория, что означает наличие связи, соответствия
21-140
321

между знанием и практикой, которую эта теория
обобщает. На поверхности, в сфере научного знания, эта
связь выглядит как соответствие между логическим
базисом теории и возводимым на нем корпусом знания.
Подлинное разрешение всеобщего противоречия
объекта науки, приводящее к выделению адекватной
предметной области теории, предполагает распредмечивание
всеобщего содержания объекта. Это распредмечивание
означает освоение конкретно-исторического содержания
категорий, описывающих всеобщее содержание
предмета науки. Распредметив, освоив это содержание, ученый
должен последнее спроецировать на предметную область
теории. Таков в общих чертах логический механизм
активно-творческого процесса создания модели объекта
науки.
В этой гносеологической ситуации исследователь
объективно становится на позицию подлинного,
общественно-исторического субъекта. Поэтому мышление
теоретика объективно подчиняется диалектическим
закономерностям, протекает диалектически. Будучи
объективно логикой теоретического мышления, диалектическая
логика выступает как всеобщая методология.
Подчиняясь поэтому требованиям диалектической логики, т. е.
мысля диалектически, теоретик обретает всеобщие
принципы осмысления и формирования предмета своей
науки. «Диалектическая логика,— подчеркивает М. Б.
Туровский,— выявляет самые принципы
конкретно-научного полагания предмета, его определения, исходя из
которого только и можно разработать конкретные
методы исследования»28.
В истории естествознания содержится немало
примеров, когда ученые в своей творческой деятельности,
разрешая всеобщее противоречие предмета своей наукя,
одновременно выступали и как теоретики и как
методологи. Творцы классического, механико-математического
естествознания — Галилей, Декарт, Паскаль, Ньютон,
Лейбниц и др.,— будучи крупнейшими математиками
XVII в., являлись в то же время классиками
философской мысли.
Формирование новой математики выступает у Р.
Декарта одновременно как развитие выработанной им
28 Туровский М. Б. Диалектика как метод построения теории.
С. 55.
322

гносеологической концепции, в которой особое место
занимает пространство как протяженная субстанция.
Творчество Декарта в период создания им
аналитической геометрии наглядно демонстрирует, что построение
модели как способа разрешения всеобщего противоречия
объекта науки необходимо предполагает обращение к
философии, методологии. Без этого обращения
невозможно проникновение в сущность теории.
В своей философской системе, в форме поиска
несомненных и достоверных начал познания, в понимании
протяженности как сущности материи Декарт, по
существу, осмысливает, распредмечивает содержание
категории количества — центральной в мировоззрении и
практике XVII в. В «Правилах для руководства ума» он
связывает это содержание с деятельностью измерения и
предметом математики. Декарт пишет: «Способ
образования чисел является, собственно говоря, особым видом
измерения»,— а также: «Предметом нашего
исследования являются только величины вообще»29. В этой работе
последовательное проведение измерения как принципа
познания приводит Декарта к идее алгебраического
метода как адекватного новой науке.
Решающими предметно-содержательными
факторами, предпосылками создания аналитической геометрии
были кинематический (от точки к точке) образ
движения и алгебраический аппарат. Выдающаяся роль
Декарта в создании новой науки состоит в том, что в своей
«Геометрии» он соединяет эти предпосылки, т. е.
осуществляет их теоретический синтез. Формой этого
синтеза оказывается прямолинейная система координат,
посредством которой становится возможной
классификация геометрических кривых и, более того, изучение
(моделирование) движения посредством математики.
Если принимать кривую как совокупность
составляющих ее точек, то благодаря системе координат, она
выступает как совокупность пар чисел, которые как бы
нумеруют эти точки. Но эту же кривую можно
представить как траекторию перемещения одной точки,
которая постепенно переходит через все точки кривой.
В этом случае кривая может быть выражена
уравнением, решениями которого оказывается вся совокупность
29 Декарт Р. Правила для руководства ума. М., 1936. С. 149,
141.
323

пар чисел, являющихся координатами точек кривой.
Уравнение кривой, описывая движение точки,
оказывается выражением переменной величины.
Указанный способ изучения механического движения,
являющегося главным объектом классического
естествознания XVII—XIX вв., получил название механической
модели движения. Движение в этой модели
интерпретируется как перемещение, как траектория движения
объекта в пространственно-временных координатах.
Последнее оказывается возможным как следствие определенной
идеализации, позволяющей рассматривать время как
снятое, отнесенное только к прошлому, в результате чего
движение предстает как непосредственное тождество
пространства и времени в пройденном пути, а время как
бы растворяется в пространстве. Таким способом в
механической модели движения находит свое разрешение
всеобщее противоречие механического движения. Это
противоречие выражается, как говорилось выше, с
помощью апорий Зенона.
Выражение движения через переменную величину
приводит к тому, что качество (механическое) оказалось
полностью снятым в его количестве, вследствие чего
теоретическая механика свелась к математике.
«Физическое движение,— пишет К. Маркс,— приносится в
жертву механическому или математическому движению;
геометрия провозглашается главной наукой»30.
Это «подчинение» является основой всеобщей
математизации классического естествознания. В отличие от
современного, изучающего более сложные формы
движения, классическое естествознание является
математизированным. При этом основные понятия исчисления
бесконечно малых — функциональной зависимости,
производной, дифференциала, интеграла, предела и т. д.,
посредством которых осуществляется математизация
классической науки, представляют собой экспликации
предметно-познавательного содержания переменной
величины.
Математизация классического естествознания ведет
к тому, что познание движения заменяется измерением
его количественной определенности. Познание любого
движения, в том числе механического, должно ответить
на вопрос, как возможно это движение, обнаружить его
30 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 143.
324

сущностное противоречие. Классическое естествознание,
его механическая модель как особенная форма
существования всеобщего содержания предмета механики не
отвечает этим требованиям. Оно ограничивается в
исследовании механического движения только лишь
этапом его количественного анализа.
Таким образом, смысл механической модели
движения состоит в том, чтобы рассмотреть и
проинтерпретировать изучаемое явление как механическое, а затем
описать его с помощью дифференциальных уравнений.
Эта модель стала важнейшим познавательным методом
науки Нового времени, поскольку ее ориентация на
математизацию позволяла делать достоверные
предсказания.
Большинство ученых этой эпохи считало, что понять
какое-либо явление можно только лишь построив его
механическую модель. «Я никогда не чувствую себя
удовлетворенным,— писал один из крупнейших физиков
XIX в. В. В. Томсон (Кельвин),— до тех пор, пока не
смогу построить механическую модель изучаемой вещи.
Если я могу построить ее механическую модель, я ее
понимаю. До тех пор пока я не могу построить ее
механическую модель, я ее не понимаю в течение всего этого
времени; вот почему я не понимаю электромагнитной
теории»31.
Достоинство механической модели состоит в ее
наглядности, доступности органам чувств, поскольку любая
форма движения в этой модели представляется как
перемещение. «Такое представление,— пишет М. А.
Марков,— было вполне закономерно и исторически
неизбежно, так как наши органы чувств «не знают» никаких
взаимодействий, кроме механических, которые давали
бы ощущение усилия, силы»32.
Но в этом же достоинстве механической модели
движения заключен и ее коренной недостаток, поскольку
механическая модель, воспроизводя количественную
определенность объекта, игнорирует, по существу, его
качественную специфику. В механической модели
движения сама объективная действительность предстает
однокачественной. Вполне естественно в этом случае,
что моделью, способом воспроизведения и познания
движения является переменная величина.
31 Цит. по.: Штофф В. А. Моделирование и философия. С. 40.
32 Марков М. А. О природе материи. С. 30—31.
325

В глазах ученых XVII—XVIII вв.
математизированной выглядит сама действительность. Мир, согласно их
воззрениям, подчиняется математическим законам. Такое
представление имеет под собой социальное основание,
связанное с развитием буржуазных общественных
отношений. В основе этих отношений лежит обмен товарами,
который выражается на чисто количественном языке.
Формально-вещный характер деятельности Нового
времени приводит к тому, что особенная ее форма —
деятельность измерения — приобретает всеобщее значение.
Наука оказывается вовлеченной в систему
отношений полезности, в которой приобретает прагматическую
направленность. Механическая модель движения как
важнейшее познавательное средство науки Нового
времени реализует эту направленность науки. Однако
прагматическая направленность классического
естествознания обусловливает его ограниченность.
Следовательно, ограниченность механической модели движения,
воспроизводящей только одну сторону объекта —
количественную, обусловлена социально-исторически.
Изменение места и роли науки в составе культуры,
происшедшее после первой промышленной революции,
ведет к появлению новых форм моделей, способов их
применения в научном познании. Капитал, обретающий
в крупном машинном производстве адекватный себе
технический базис, стремящийся к расширенному
воспроизводству капиталистических отношений, активно и
в широком масштабе вовлекает в производство науку.
В процессе сращения науки с производством
существенно расширяется предметная область науки,
поскольку производство включает в число сознательно
применяемых сил природы такие, которые выходят за рамки
классического естествознания (например, упругость
пара). В XIX в. обнаруживается принципиальная несв>
димость физической формы движения материи к
механической. Тем самым механическая модель движения
утратила свое значение универсального метода
познания.
Вслед за физической формой движения материи
определяют свою качественную специфику химическая
и биологическая формы. На место однокачественного
классического естествознания приходит новое,
многокачественное естествознание. Все это требует
формирования нового типа моделей, которые могли бы воспроизво-
326

дить качественную природу объектов новой науки, а не
ограничиваться только лишь количественными
отношениями.
Начиная с середины XIX в. в физике, химии, биологии
наблюдается постепенный отход от механистических
моделей. В биологии, например, около 300 лет
господствовала механистическая модель, сравнивавшая живой
организм с техническим механизмом. В определенных
границах эта модель имела положительное значение для
биологии, позволив объяснить ей ряд явлений, в
частности нервно-мышечную систему.
В то же время многие явления из области
взаимодействия живых существ с окружающим миром в этой
модели своего научного, материалистического
объяснения не получали. «Но активный характер отражения,—
пишет Е. В. Петушкова,— его относительная
автономность по отношению к внешним воздействиям в
механистической модели «схвачены» не были. Ощущения,
восприятия, чувства в модель отражения не включались.
Считалось, что они управляются сознанием, которое не
подвластно ни причинному объяснению, ни
экспериментальной интерпретации»33.
Развитие биологии подошло к той черте, за которой
познание своего главного объекта — живого — должно
было основываться на качественной специфике этого
объекта. Здесь требовались модели, в которых были бы
воспроизведены сущностные определения живого. Такая
модель была предложена в эволюционной теории Ч.
Дарвина. Модель естественного отбора дала ключ к
объяснению важнейшего определения живого —
целесообразности, дала возможность понять многообразие живого из
единого основания. Как отмечает Э. Майр,
«многообразие животного и растительного мира, сходство и
различие между отдельными группами живых организмов,
характер распределения и поведения, взаимодействия и
адаптации — все это ставило исследователей в тупик до
тех пор, пока эволюционная теория не придала этим
явлениям определенный смысл»34. В дальнейшем на
основе эволюционной теории Ч. Дарвина возникли
рефлекторная модель1 И. М. Сеченова, условно-рефлекторная
модель И. П. Павлова, системно-функциональная модель
33 Петушкова Е. В. Отражение в живой природе: Динамика
теоретических моделей. Минск, 1983. С. 38—39.
34 Майр Э. Популяции, виды и эволюция. М., 1974. С. 9.
327

П. К. Анохина и др., сыгравшие важную роль в
исследовании природы живого.
Вместе с моделями, основывающимися на
качественной природе объекта, в современной науке активно
применяются математические модели. Тот факт, что
современная химия, биология, экономика, психология,
технические науки все чаще обращаются к математике,
математическим моделям, говорит о том, что развитие
этих наук по пути исследования своего качества
достигло достаточно высокого уровня развития и теперь они
испытывают определенную потребность в
количественной конкретизации.
Как известно, установлением качественной
определенности объектов окружающего мира познание че
исчерпывает своих целей. Скорее, это общее
установление представляет собой первый, начальный этап
познания, на смену которому должно прийти
количественное исследование предметов и явлений. Это
количественное исследование является углублением,
конкретизацией познания объектов, представляя собой этап более
полного и глубокого понимания сущности объектов.
Активное применение математических моделей
связано также с использованием ЭВМ. Математическая
модель, как и всякая другая, имеет целью
воспроизведение объекта науки. И здесь мы должны отметить, что
далеко не все математические модели, применяемые в
современной науке, успешно воспроизводят сущность
объекта. Так, применение математических моделей в
химии, биологии, социальных, технических науках, ряде
разделов современной физики приводит к решению
отдельных, частных, единичных задач. Здесь применение
математических моделей соответствует, по существу,
эмпирическому уровню познания.
В то же время в механике, большинстве физических
дисциплин математические модели помогают решать
целые классы задач, выявлять фундаментальные законы
этих наук, совершая открытия «на кончике пера»,
которые впоследствии находят свое подтверждение с
помощью экспериментальных методов. В этом случае
математика оказывается адекватным методом познания
этих наук, а математическая модель — адекватной
предметной областью. В этих науках математические модели
применяются на теоретическом уровне познания объекта.
Так, в ряде разделов современной физики, особенно в
328

области микромира, где наглядные механические
модели не могут помочь в исследовании объекта теории,
именно «математика становится все более и более
необходимым инструментом познания»35. Более того.
Применение математических моделей в этих науках «приводит
к таким выводам, которые «здравому смыслу» кажутся
абсурдными; кажется, что эти выводы противоречат
даже физическим представлениям, лежащим в основе
математических уравнений. Но всегда, если «соблюдены
правила игры», т. е. если не сделано математических
ошибок, математика оказывается правой, оказывается
«умнее», как в таких случаях, не переставая удивляться,
с уважением говорят физики»36.
Подводя краткий итог сказанному, отметим, что
мы не стремились рассмотреть понятие модели во всем
его объеме и многообразии. Нам важно было понять
природу модели как метода познания. С этой целью
модель была рассмотрена во всеобщем контексте
предметно-практической деятельности и понята как предмет,
реализующий способность субъекта воспроизводить
объект производства, его идеальный образ и
опредмечивать этот образ. Понятые таким образом место и роль
модели в предметно-практической деятельности
определяют место и роль, логическую функцию модели в
научном познании. Здесь логическая функция модели также
связана со способностью субъекта воспроизводить объехт
познания. В науке, теоретическом познании модель
воспроизводит его объект как способ разрешения
всеобщего противоречия этого объекта, реализуемый в виде
особенной формы существования всеобщего содержания
объекта науки. Обращение к истории науки позволило
проанализировать развитие понятия модели как метода
познания, исторические формы реализации логической
функции модели в научном познании. Дальнейшие
исследования понятия модели на основе диалектико-логи-
ческой методологии должны углубить и расширить наше
понимание диалектической природы деятельности и
познания.
Марков М. А. О природе материи. С. 36.
Там же.

Глава 5
ВОСХОЖДЕНИЕ ОТ АБСТРАКТНОГО
К КОНКРЕТНОМУ
Восхождение от абстрактного к конкретному — метод
диалектической логики, посредством которого
действительность теоретически воспроизводится систематически
и целостно. Поэтому такие логические методы и
средства, как анализ и синтез, обобщение, индукция и
дедукция, эксперимент, моделирование в процессе
теоретического познания выступают как моменты этого
целостного метода. О значении последнего К. Маркс писал, что
он «есть, очевидно, правильный в научном отношении»1.
В диалектико-материалистической логике глубоко и
всесторонне раскрывается диалектика категорий
абстрактного и конкретного, хотя они исследовались и в
традиционной философии и логике. Согласно старой
логике, абстрактное рассматривается как синоним
мыслимого, разумного, а конкретное — как чувственное,
наглядное. Отсюда закономерно абстрактное мышление
трактовалось как сложная форма духовной
деятельности, которая присуща развитому образованному
человеку, а наглядное, конкретное рассуждение — это более
простая форма, присущая человеку, не склонному к
умственной деятельности. В качестве доказательства
обычно ссылались на детей и на дикарей, которые якобы
еще не поднялись в своем развитии до ступени
абстрактного мышления.
Принципиально по-новому по сравнению со старой
логикой понимал взаимоотношения абстрактного и
конкретного Гегель. Еще в работе «Кто мыслит абстрактно»
философ глубоко обосновал, что категории абстрактно-
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 37.
330

го и конкретного не только регулируют
взаимоотношение чувственного и мышления, но также применимы к
развитию самого мышления, понятия. Абстрактное, в
понимании Гегеля, есть нечто одностороннее, а
конкретное — единство многочисленных определений,
целостность, тотальность мышления. Поэтому абстрактно
мыслит человек недостаточно развитый, который еще не
умеет рассматривать предмет во всесторонней связи,
целостности. Напротив, конкретное мышление — это
синоним целостного, многостороннего рассмотрения
предмета.
В своей философии и логике Гегель не ограничивался
анализом соотношения категорий абстрактного и
конкретного. Он глубоко разработал метод восхождения от
абстрактного к конкретному, посредством которого
пытался осмыслить развитие сознания, идеи, духа, истории,
права и т. п. Правда, метод восхождения от
абстрактного к конкретному Гегель понимал идеалистически.
В силу этого движение мысли от абстрактного к
конкретному он трактовал не как теоретический способ
воспроизведения действительности, а как порождение
объективного конкретного в ходе саморазвития,
самодвижения мышления, понятия.
Тайну гегелевского метода восхождения, его способа
образования понятия К. Маркс глубоко
проанализировал в «Святом семействе». Исходное понятие
гегелевского способа восхождения, по К. Марксу, абстрагировано
от реальных, конкретных, конечных предметов.
Сформулировав, например, понятие «плод» посредством
абстракций от конечных, конкретных плодов, Гегель кладет
эту абстракцию в основу теоретического осмысления
всех конкретных особых плодов. Правда,
предварительно наделяет исходное всеобщее понятие способностью к
деятельности, саморазвитию.
В противоположность Гегелю в своей философии
Маркс материалистически обосновал метод восхождения
от абстрактного 1 к конкретному. Согласно концепции
Маркса, в ходе движения мысли от абстрактного к
конкретному вовсе не рождается объективное конкретное,
а оно только духовно-теоретически осваивается и
воспроизводится посредством мышления. Иными словамл,
восхождение от абстрактного к конкретному, по Марксу,
является лишь методом, при помощи которого духовно-
теоретически постигается объективное конкретное, «Ге-
331

гель.-, впал в иллюзию,— писал Маркс,— понимая
реальное как результат себя в себе синтезирующего, в себя
углубляющегося и из самого себя развивающегося
мышления, между тем как метод восхождения от
абстрактного к конкретному есть лишь способ, при помощи
которого мышление усваивает себе конкретное,
воспроизводит его как духовно конкретное. Однако это ни в
коем случае не есть процесс возникновения самого
конкретного»2.
Маркс с позиции материализма также всесторонне
проанализировал логическую природу категорий
абстрактного и конкретного. Согласно ему, абстрактное и
конкретное — не только определения мысли, прежде
всего они имеют предметные определения. Так, под
конкретным понимается объективная взаимосвязь, единство
многочисленных сторон, аспектов и связей исторически
развивающегося предмета объективной реальности.
Иными словами, конкретное — это «внутренне
расчлененное единство различных форм существования
предмета», единство многочисленных определенностей. Диа-
лектико-материалистическое понимание единства,
конкретное тождество противоположно абстрактному
тождеству старой, недиалектической логики. Например,
биологический вид, элементарные частицы, современная
эпоха — все это внутри себя расчлененные, внутренне
связанные системы, каждая из которых есть не просто
механический агрегат различных признаков, а единство
различных определенностей.
По 'своей природе конкретным предметом, сложно
расчлененной системой являются и общество, и человек,
и нация и т. п. Касаясь этого вопроса, К. Маркс писал:
«Конкретное потому конкретно, что оно есть синтез
многих определений, следовательно, единство
многообразного. В мышлении оно поэтому выступает как
процесс синтеза, как результат, а не как исходный пункт,
хотя оно представляет собой действительный исходный
пункт и, вследствие этого, также исходный пункт
созерцания и представления»3.
В свою очередь, абстрактное также трактуется
Марксом как отражение предметной характеристики
объективной реальности. Если конкретное выражает
внутреннюю взаимосвязь, целостность предмета, то абстракт-
2 Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 12. С. 727.
3 Там же.
332

ное — сторону, аспект, момент развивающегося
конкретного целого. Поэтому под абстрактным понимается не
только умственное отвлечение, результат духовной
деятельности, а также своеобразная функция отдельного,
индивидуального внутри развивающейся системы.
Следовательно, в диалектико-материалистической логике
признается существование не только духовных
абстракций как результата активности человеческого познания,
но и реальных абстракций, являющихся моментом
саморазвития объективной конкретности. Так, например,
когда Маркс в «Капитале» говорит об абстрактном
труде, то здесь речь идет о реальной абстракции, т. е. о той
объективной форме, которую принимает человеческий
труд в условиях товарно-капиталистического
производства.
В разработке метода восхождения от абстрактного к
конкретному К. Маркс прежде всего исходил из того,
что объективная материальная действительность сама
по себе конкретна, она есть единство многих связей и
отношений. А задача познания состоит в теоретическом
воспроизведении объективного конкретного во всех его
связях и опосредствованиях. Чтобы познать предмет
конкретно, т. е. таким, каким он является в объективной
реальности, недостаточно выявить его отдельные
стороны, а необходимо теоретически воспроизвести объект в
его живой, конкретной целостности. Такое познание
является сложным диалектическим процессом, в ходе
которого постоянно происходит диалектическое
превращение конкретного в абстрактное, абстрактного в
конкретное.
Всякое познание, осуществляемое общественным
человеком, начинается с чувственного конкретного, еще
не осмысленного, не проанализированного посредством
мышления. Поскольку объективное конкретное уже
выделено в процессе практики и познания, постольку люди
первоначально о нем имеют только некоторое целостное
представление.
Однако такое чувственно-конкретное представление
о целом, о рассматриваемом объекте, по Марксу, есть
неполное, так как оно еще не проанализировано,
важнейшие аспекты, элементы, определенности конкретного
еще не выделены. Поэтому на этой ступени познания
об объекте существует только поверхностное,
«хаотическое представление» о целом. «Кажется правильным,—
333

писал К. Маркс,— начинать с реального и конкретного,
с действительных предпосылок, следовательно, например
в политической экономии, с населения, которое есть
основа и субъект всего общественного процесса
производства. Между тем при ближайшем рассмотрении это
оказывается ошибочным. Население — это абстракция,
если я оставляю в стороне, например, классы, из которых
оно состоит. Эти классы опять-таки пустой звук, если
я не знаю основ, на которых они покоятся, например,
наемного труда, капитала и т. д. Эти последние
предполагают обмен, разделение труда, цены и т. д.»4 Поэтому
не только в истории политической экономии, но и в
истории всех других наук существует так называемый
эмпирический, односторонне-аналитический этап, когда
происходит движение познания от
чувственно-конкретного к абстрактному. Такое движение познания
является необходимой ступенью человеческого познания. В
связи с этим В. И. Ленин писал: «От живого созерцания к
абстрактному мышлению и от него к практике — таков
диалектический путь познания...»5.
В процессе движения от конкретного к абстрактному
происходит реальное углубление человеческого
познания, отделение общего от отдельного, внутреннего от
внешнего, существенного от несущественного. На этом
этапе особенно большое значение имеет аналитическая
деятельность познания, посредством которой
выделяются структурные элементы, аспекты, моменты
объективного конкретного. Важнейшим моментом движения
познания от конкретного к абстрактному является также
образование отдельных понятий, абстракций, законов; в
результате познание все больше и больше углубляется
в существенное содержание исследуемого конкретного.
«Образование (абстрактных) понятий и операции с
ними,— писал В. И. Ленин,— уже включают в себе
представление, убеждение, сознание закономерности
объективной связи мира»6. Или: «Абстракция материи,
закона природы, абстракция стоимости и т. д., одним словом,
все научные (правильные, серьезные, не вздорные)
абстракции отражают природу глубже, вернее, пол-
н е е»7.
4 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 12. С. 726.
5 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 152—153.
6 Там же. С. 160.
7 Там же. С. 152.
334

В ходе движения познания от конкретного к
абстрактному первоначально создается впечатление об
отходе познания от предмета, хотя на самом деле происходит
реальное углубление человеческого познания в
действительность. По этому поводу В. И. Ленин говорил:
«Представление ближе к реальности, чем мышление? И да,
и нет. Представление не может схватить движения в
целом... а мышление схватывает и должно схватить»8.
Только тогда, когда аналитический этап познания
достиг своей зрелости, т. е. когда достаточно выделены
элементы, множество связей развивающегося
конкретного, наступает пора теоретического познания
действительности, т. е. движение познания от абстрактного к
конкретному. На этом этапе познания осуществляется
синтез выделенных определений, т. е. объективное
конкретное постигается конкретным мышлением, конкретным
понятием как единством многочисленных определений.
Конкретное в мышлении, являющееся результатом
восхождения от абстрактного к конкретному, и есть та
«естественная форма», в которой реализуется истина.
Каждое определение, входящее в систему теоретических
определений, схватывает одну сторону предмета: взятое
изолированно, оно является абстрактным, а их связь,
синтез образует целостное теоретическое знание о
предмете. Конкретное в мышлении, таким образом,
реализуется через абстрактное. В свою очередь абстрактное,
вступая в связь с другими абстракциями, утрачивает
свою абстрактность, односторонность.
В процессе восхождения от абстрактного, к
конкретному не просто механически соединяются выделенные
абстракции, а происходит их синтез: сначала
выявляются именно те абстракции, которые имеют всеобщее
значение в данной системе, будучи началом, исходным
пунктом конкретного целого, а затем — все более
сложные и конкретные связи и определения исследуемого
предмета.
В ходе познавательной деятельности движение
познания от конкретного к абстрактному функционирует в
двух известных формах. С одной стороны, это та ступень,
которая предшествует методу восхождения от
абстрактного к конкретному, т. е. тот этап познания, который в
основном напоминает эмпирический. Теоретическое по-
8 Там же. С. 209.
335

знание объекта невозможно без этого этапа. Движение
познания от конкретного к абстрактному имеет и другую
сторону, а именно: оно является органическим моментом
самого метода восхождения от абстрактного к
конкретному. И действительно, восхождение от абстрактного к
конкретному не просто, не механически соединяет
выделенные абстракции, а пытается выявить всеобщее
определение, клеточку системы, от которой только и
возможно осуществить теоретическое восхождение к
конкретному.
Поскольку предыдущий этап движения от
конкретного к абстрактному осуществляется в рамках и в
контексте эмпирического познания действительности,
постольку невозможно просто синтезировать эти
абстракции в дальнейшем познании исследуемого объекта.
В противном случае не было бы необходимости в особой
теоретической ступени познания, ибо такое
теоретическое познание в действительности ничего бы не
добавляло к эмпирической, аналитической деятельности
познания, а лишь пассивно, монотонно соединяло бы,
синтезировало бы то, что уже выделено и проанализировано.
В трактовке Маркса теоретический этап познания —
это качественно новый этап в познавательной
деятельности, когда ставится задача на основе достижений
предыдущего уровня познания воспроизвести предмет как
живое, конкретное целое. В силу этого здесь не просто
соединяют, синтезируют прежние абстракции, а заново,
правда кратким путем, снова движутся от конкретного
к абстрактному. В данном случае движение познания
от конкретного к абстрактному не представляет
самостоятельного значения, а является лишь моментом,
аспектом принципа восхождения от абстрактного к
конкретному, цель которого — целостное воспроизведение
исторически развивающегося объекта.
Итак, на этапе теоретического познания предмета,
т. е. в процессе восхождения от абстрактного к
конкретному, снова возникает некоторая аналитическая задача,
т. е. необходимость еще раз проанализировать исходный
предмет, предметную область. Правда, этот анализ как
момент теоретического познания действительности
принципиально отличается от эмпирического анализа,
который является составной частью эмпирического этапа
познания. Если при эмпирическом анализе предмет
расчленяется просто, задача сводится к выявлению все
336

большего числа элементов, абстракций, то при
теоретическом анализе, являющемся моментом принципа
восхождения от абстрактного к конкретному, с самого
начала ставится задача выявить всеобщее определение
предмета, его исходный пункт и постоянно имеется в
виду, удерживается в голове природа целого. Иными
словами, в отличие от эмпирического анализа здесь
предмет анализируется не сколько угодно), а до того
предела, до тех исходных абстракций, опираясь на
которые возможно теоретически воспроизвести данное,
конкретное целое.
В этом отношении замечательным примером является
«Капитал» К. Маркса, в котором теоретически
воспроизведены капиталистические общественные отношения
посредством метода восхождения от абстрактного к
конкретному. Здесь К. Маркс не просто соединил,
синтезировал данные прежней политической экономии, а
заново осуществил движение от конкретного к абстракг-
ному в качестве момента метода восхождения от
абстрактного к конкретному.
В «Капитале» К. Маркс сначала целостно
рассматривает капиталистическую систему производственных
отношений и затем подвергает ее теоретическому
анализу. В результате он выделяет наиболее всеобщие,
элементарные определения, «клеточку» этого исторически
развивающегося целого, исходя из которой создается
возможность восходить ко все более конкретным
определениям капиталистического способа производства.
Маркс сразу выявляет всеобщее определение
указанного способа производства: «Богатство обществ, в которых
господствует капиталистический способ производства,
выступает как ,,огромное скопление товаров", а
отдельный товар — как элементарная форма этого богатства.
Наше исследование начинается поэтому анализом
товара»9.
Данное заключение (товар есть элементарная
конкретность, всеобщее определение буржуазного способа
производства) является результатом глубокого
теоретического анализа капиталистической системы,
результатом движения познания от конкретного к абстрактному.
Именно с этого момента, с выявления исходной
абстракции капиталистической системы создается реальная
9 Маркс /(., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 43.
22-140
337

возможность теоретически воспроизводить буржуазный
способ производства, осуществить метод восхождения от
абстрактного к конкретному.
Метод теоретического анализа в целях выявления
исходного пункта конкретного целого успешно применен
и в других науках10. Выявление исходного начала имеет
фундаментальное значение в теоретическом познании
объективной действительности. Метод восхождения ог
абстрактного к конкретному является монистическим
теоретическим методом и поэтому ничего общего не
имеет с таким по сути антидиалектическим методом, как
эклектическое соединение различных определений
предмета.
На самом деле, целью познания является
теоретическое воспроизведение конкретного предмета, его
сущности, внутренних связей. Сущность предмета, как
известно, есть не абстрактно-общее, не совокупность факторов,
а их взаимосвязь, своеобразное сочетание в контексте
развивающегося конкретного целого, которое духовно-
теоретически воспроизводится в форме метода
восхождения от абстрактного к конкретному.
Когда процесс познания предмета сводится к
различным факторам, к эклектическому соединению внешних
определений его, то сущность предмета, его внутренняя
взаимосвязь выпадает из поля зрения исследователя.
В результате этого конкретное познание конкретной
действительности подменяется отвлеченным,
абстрактным эклектическим рассуждением. Примером здесь
может послужить критика В. И. Ленина эклектического
подхода Бухарина к вопросу о профсоюзах, который,
претендуя на всестороннее рассмотрение этого вопроса,
пытался эклектически соединить различные точки
зрения на этот счет: он утверждал, что профсоюзы, с одной
стороны, есть школа коммунизма, а с другой — аппарат
управления производством.
В. И. Ленин вскрыл эклектичность, абстрактность
бухаринского рассуждения. Диалектика требует
всестороннего учета соотношений в их конкретном развитии,
она не односторонне соединяет одно с другим. По буха-
ринской концепции, профсоюзы как школа коммунизма
10 См.: Диалектическая логика. Т. 4. Диалектическая логика как
методология современного естествознания. Алма-Ата, 1985.
338

и как аппарат управления производством существуют
рядом друг с другом. Он просто соединяет эти моменты
без раскрытия их внутренней необходимой связи. Для
такого эклектического соединения не требуется
конкретно-научного анализа действительности. Другое дело
диалектическое, конкретное рассмотрение данного
вопроса. В ленинском понимании профсоюзы есть школа
коммунизма. Здесь из всех определений профсоюзов в эпоху
строительства социализма выделяется такое, которое
является всеобщим условием, основанием для всех
других определений.
Против принципа восхождения от абстрактного к
конкретному, против марксистского монистического
способа познания часто выступает современная
буржуазная философия, которая пытается доказать его
односторонность, архаичность. Согласно этим воззрениям,
марксистская монистическая концепция конкретного
познания конкретной действительности якобы не учитывает
всей сложности, многосторонности и запутанности
исследуемого предмета. С их точки зрения, якобы не
приемлемо для познания сложного, многостороннего
явления само требование монистического способа
познания рассматривать многообразные определения
предмета на основе единого принципа, всеобщего основания
исследуемого предмета.
В связи с этим характерно рассуждение К. Поппера,
согласно которому историческое развитие можно
интерпретировать то как продукт деятельности ' великих
людей, то как результат экономических процессов, то как
следствие изменений в религиозных чувствах. Один из
основоположников социометрии Морено также пытается
обвинить Маркса и Энгельса в односторонности. Касаясь
марксистской теории прибавочной стоимости, Морено
пишет, что в ней не учитываются многие факторы: 1)
естественные ресурсы — горы, реки (они были до того, как
их коснулся труд; они будут, даже если человечество
перестанет существовать); 2) творческая идея как
источник всех технических и социальных изобретений;
3) спонтанность — вездесущий пластический элемент,
который разогревает наше воображение, как только
соприкасаются естественные ресурсы и творческие идеи.
Эти три явления, по мнению Морено, предшествуют
трудовому процессу и обусловливают его. Они не
принадлежат ни одному классу, являются универсальными.
339

В марксистской концепции, дескать, упущены из виду
«более глубокие силы, без которых сам трудовой
процесс не мог быть осуществлен»11.
На первый взгляд, требование Морено содержит
рациональный момент, так как он выступает как бы
сторонником учета всех связей предметов и явлений. Но
при таком подходе невозможно конкретно понять
объект: ведь любое явление бесконечно связано с любым
другим. В силу этого так называемая многосторонность
рассмотрения все же должна с чего-то начать. И
постольку данная концепция игнорирует диалектику,
поскольку она выбирает начало теоретического познания
просто произвольно.
Между тем каждая конкретная система
общественных отношений возникает и постоянно себя
воспроизводит на основе определенной субстанции, от которой
зависят и на базе которой формируются другие связи и
отношения. Если обратимся к нашему примеру, то речь
идет не о продукте производства вообще, а о таком
продукте, который производится при
товарно-капиталистической форме. Следовательно, для понимания
сущности продуктов при капитализме вовсе не обязательно
исследовать все внешние связи данных общественных
отношений. Напротив, к важнейшему условию
конкретного понимания этого объекта относится абстракция,
сознательное отвлечение от его внешних, привходящих
отношений.
Внутренними связями предмета являются такие
связи, которые им постоянно воспроизводятся в ходе его
движения как важнейшее условие его существования.
В своем развитии капитализм постоянно воспроизводит
прибавочную стоимость, рабочую силу как товар. Но,
как известно, он не создает ни естественных ресурсов,
ни творческих идей. Для того чтобы понять природу
капитализма, вовсе не нужен анализ естественных
ресурсов и творческих идей. Естественные ресурсы и
творческие идеи не только не являются теми глубокими
силами, которые «забыл» проанализировать Маркс, а есть
внешние связи для буржуазного общества, исследование
которых ничего не дает для понимания продукта при
капитализме.
Морено Дж. Л. Социометрия. М., 1958. С. 3.
340

Таким образом, марксистский метод познания
предмета ничего общего не имеет с абстрактным
рассуждением о необходимости познать все стороны, все связи
предметов и явлений. Дело в том, что при абстрактном
подходе каждый предмет связан со всеми, т. е. со всей
вселенной. Но ведь никакая наука, никакое познание не
в состоянии познать все связи предметов и явлений.
Марксизм в этом вопросе придерживается позиции
конкретности и диалектики. Иными словами, конкретное
познание прежде всего означает не абстрактное
познание всех определений предметов, всех его связей, а
рассмотрение предмета конкретно, в контексте
определенного конкретно-исторического целого.
Каждый предмет не только связан со всеми, а имеет
также свои внутренние связи, обусловленные его
реальным местом внутри развивающегося
общественно-исторического целого. При этом он не только существует и
развивается, но также постоянно воспроизводит
всеобщие условия своего существования. Так, например, в
ходе развития капиталистического способа производства
такие определения его, как товар, рабочая сила как
товар, не только являются его всеобщими условиями, но
одновременно следствием буржуазной системы
хозяйства.
Выявление начала, как видим, имеет
фундаментальное значение в теоретическом познании предмета.
Однако нельзя преувеличивать его значения. Начало
называется началом, «элементарной клеткой» -системы
потому, что оно является наиболее абстрактной, бедной
определенностью системы в построении теоретического
знания. Восхождение от абстрактного к конкретному, в
процессе которого формируется теория предмета,
выступает как развитие, углубление, формообразование
исходных определений теоретического знания. Поэтому
возникает вопрос о следующем этапе теоретического
воспроизведения предмета.
Речь идет об обосновании фундаментальных
принципов теории. Действительно, если в результате выявления
и анализа исходного пункта объективного конкретного
делается первый шаг в теоретическом воспроизведении
предмета, то путем обоснования всеобщего принципа
теории делается следующий крупный шаг в
научно-теоретическом познании действительности. На этом уровне
научно-теоретического познания вся задача теории кон-
341

центрируется вокруг правильного понимания и
обоснования фундаментального принципа теоретического
познания действительности. Так, в «Капитале» Маркс начал
с анализа товара, простых товарных отношений, и это
дало ему возможность определить понятие стоимости,
которое является субстанцией, всеобщим принципом
буржуазного способа производства.
При этом мы не можем не заметить некоторые
моменты начала логического восхождения от абстрактного
к конкретному. Здесь, на этом этапе познание все время
как бы идет вглубь, выявляет все более и более высокие
абстракции, которые затем должны служить
предпосылкой для дальнейшего теоретического воспроизведения
действительности. На самом деле, в ходе дальнейшего
восхождения от абстрактного к конкретному
подвергается анализу исходное всеобщее, «элементарная
клеточка» исследуемого целого, в результате чего выявляется
всеобщий принцип данной теоретической области. При
этом такое углубление познания, повышение уровня
абстракции является не самоцелью, а средством
адекватного теоретического воспроизведения конкретного.
Стало быть, абстрактное, выявление начала, всеобщего
принципа служит конкретному, выступает логическим
средством для постижения объективного конкретного.
Касаясь этой стороны проблемы, В. И. Ленин писал:
«Значение общего противоречиво: оно мертво, оно
нечисто, неполно etc. etc., но оно только и есть ступень к
познанию конкретного, ибо мы никогда не познаем
конкретного полностью. Бесконечная сумма общих
понятий, законов etc. дает конкретное в его полноте»12.
Таким образом, невозможно понять,
духовно-теоретически воспроизвести конкретное без абстрактного.
Притом процесс теоретического воспроизведения
конкретного, объективно развивающегося предмета возможен,
как было уже отмечено, не посредством простого
соединения эмпирически выделенных абстракций, а только в
процессе сложного, диалектического развития понятий
по методу восхождения от абстрактного к конкретному,
в ходе которого на каждом этапе возникают
противоречия, проблемные ситуации, разрешаемые в процессе
теоретического познания действительности.
В обосновании всеобщего принципа теоретического
Ленин Б. И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 252.
342

познания предмета также четко выявляется коренное
отличие диалектико-логического принципа от
формальных и эмпирических методов построения теоретического
знания. Действительно, невозможно эффективно и
продуктивно обосновать всеобщий принцип теории, если не
с позиции материалистической диалектики применять
такие фундаментальные категории, как «субстанция» и
«всеобщее», «понятие», «развитие» и т. п., которые, по
существу, являются всеобщими условиями
формирования всеобщего принципа теории. При формальном,
недиалектическом понимании этих категорий возникают
серьезные трудности на пути развивающегося знания.
Так, например, вследствие непонимания диалектики
субстанции, всеобщего в теоретическом познании возникает
ряд односторонних подходов к исследуемому предмету.
Одни с целью понять предмет просто редуцируют его
сложные определения к более простым и абстрактным
формам выражения и тем самым серьезно затрудняют
теоретическое и конкретное познание объекта, другие
при столкновении с теоретическими трудностями
(противоречиями) объявляют новую форму самостоятельной
реальностью, самостоятельным объектом, хотя в
действительности это не так. Поэтому только метод
восхождения от абстрактного к конкретному позволяет
действительно преодолевать трудности, проблемные ситуации,
возникающие в познании, только он является той
логической продуктивной формой, в которой постигается
исторически развивающийся конкретный предмет. Вот
почему Маркс и Ленин постоянно подчеркивали
универсальность этого метода.
Универсальный характер последнего проявляется уже
в обосновании всеобщего принципа теории, являющегося
моментом принципа диалектического восхождения от
абстрактного к конкретному. Действительно, в отличие
от формальных методов здесь исходный принцип
рассматривается не как абстрактно-общее всем развитым и
содержательным формам развивающегося предмета, а
трактуется как всеобщее, генетически первичное по
сравнению с другими определениями. Следовательно,
эти первичные формы, абстрактные характеристики
конкретного целого и существовали раньше сложных и
конкретных форм, хотя последние возникли из развития
абстрактного. Поэтому всеобщий принцип теории
вырабатывался Марксом не в результате абстракций от
343

конкретных и содержательных определений системы, а
при тщательном анализе простейших форм системы.
Как известно, товарное производство существовало
до капиталистической системы, и оно приняло статус
всеобщего отношения только при буржуазном обществе,
когда и рабочая сила становится товаром. Все
отношения при капитализме опосредствованы через товарное
отношение. Чтобы выработать всеобщие принципы
товарных отношений, вполне естественно анализировать
простой товарный обмен, из развития которого
исторически возникло капиталистическое товарное
производство. В таком понимании восхождение от абстрактного к
конкретному выступает не как искусственный прием
познания, а как логическая форма, в которой духовно-
теоретически воспроизводится само развитие конкретной
действительности от простого к сложному. В силу этого
последовательное движение понятий, законов не
принимает мистическую форму, а функционирует как момент
духовно-теоретического воспроизведения исторически
развивающегося предмета.
В ходе обоснования метода восхождения от
абстрактного к конкретному, его исходного понятия К. Маркс
проводил диалектико-материалистическое понимание
категории всеобщего, субстанции, развития и т. п. Только
такое рассмотрение дало ему возможность глубоко
осмыслить экономические факты, раскрыть объективную
сущность предмета и разрешить те противоречия и
трудности, которые были камнем преткновения для его
предшественников.
К. Маркс высоко оценивал труды классиков
английской политической экономии, которые поставили
политэкономию на научную основу, выработав трудовую
теорию стоимости. В их понимании стоимость, труд с
самого начала выступает не как абстрактно-общее, а
как всеобщее (субстанция), исходя из которого можно
понять всю систему капиталистических экономических
отношений.
Исходные идеи английской политической экономии
коренным образом отличаются от
теоретико-познавательной концепции Локка, Гоббса, Юма. Если Локк и
Юм принципиально отрицали какое-либо объективное
содержание за категориями субстанции, причинности, го
в трудовой теории стоимости присутствует не
абстрактное понимание общего, а понимание его как всеобщего,
344

как субстанции. Без такого глубокого понимания они не
смогли бы определить всеобщий принцип,
фундаментальное понятие политической экономии. Итак,
выработав научное понятие стоимости и поднявшись выше
обычного (эмпирического) понимания общего, классики
английской политической экономии смогли
продемонстрировать превосходство своего теоретического
мышления по сравнению с тогдашней эмпирической
философией и логикой. Сила их состояла в том, что они в ходе
анализа фактов, в аргументации исходного принципа
основывались на более глубоком понимании категории
общего, всеобщего, субстанции.
Однако классики английской политической экономии
не всегда были последовательны в своих теоретических
размышлениях, в чем и проявилась теоретическая
слабость их концепций. Так, А. Смит и Д. Рикардо не всегда
последовательно, во-первых, применяли свое понимание
исходного принципа, всеобщего, во-вторых, допускали
недиалектическое, антиисторическое понимание
всеобщего, субстанции. Поэтому они часто отступали от
первоначальной идеи, делали уступку традиционной логике.
Сказанное прежде всего характерно для А. Смита,
который обосновывал свою трудовую теорию стоимости
исходя из определенного понимания всеобщего,
субстанции. Но в последующей своей теоретической
деятельности он отходит от этого понимания, тем самым
показывая, что необходимость последнего не была им
осознана глубоко.
В отличие от А. Смита Д. Рикардо был более
последователен. Он принципиально проводил исходные идеи
теории, при анализе экономических категорий строго
руководствовался требованиями принципа стоимости,
сознательно понимал субстанциальность ее содержания.
Однако в теоретической концепции Рикардо также
содержались недостатки: он метафизически понимал
исходное всеобщее, категорию субстанции. В силу этого
он был не в состоянии разрешить противоречия, которые
возникали между нормой прибавочной стоимости и
нормой прибыли.
Все проблемы и трудности прежней политической
экономии впервые всесторонне были разрешены К.
Марксом, который сознательно ориентировался на
диалектику, на диалектическое понимание всеобщего, субстанции
и их роли в научно-теоретическом познании.
345

В «Капитале» К. Маркс исходит прежде всего из
конкретного понятия всеобщего, субстанции, которое
лежит в основе его понимания стоимости. В своей теории
он не просто сводил многообразные формы буржуазного
богатства к некоторому единому началу, как это делали
его предшественники, а стремился вывести их из
развития субстанции. При этом многообразные формы
буржуазного богатства выступают как саморазвитие,
саморасчленение, формообразование единой субстанции.
Каждое формообразование, являясь ступенью развития
единой субстанции, в то же время имеет свою сущность,
которая есть не абсолютно другая по отношению ко
всеобщему, субстанции, но ее особая форма
существования. В своей теоретической деятельности Маркс
показывал несостоятельность редукционизма, который сводит
сложное к абстрактной форме выражения и не может
понять сложное, конкретное как реальное развитие и
формообразование абстрактного. «Это все равно,—
писал Маркс,— как если бы кто-нибудь захотел
утверждать, что не существует никакого различия, а тем более
противоположности и противоречия между природными
телами, потому что они, будучи взяты, например, в
определении тяжести, все имеют тяжесть и потому
одинаковы; или одинаковы потому, что все они существуют в
пространстве трех измерений. Саму меновую стоимость
здесь также фиксируют в ее простой определенности, в
противовес ее более развитым антагонистическим
формам»13.
Как видим, редукция, сведение конкретного
(сложного) к абстрактному искажает объективную картину
целого. Опираясь на эту порочную методологию,
апологеты буржуазии пытались доказать, что в сфере меновых
отношений якобы господствуют свобода и равенство,
которые впоследствии искажаются посредством денег,
капитала и т. п.
Такая абстрактная трактовка товарного
производства не имеет ничего общего с истиной. Противоречия и
антиномии существуют уже в сфере простых товарных
отношений, которые в процессе дальнейшего развития
лишь получают более развитую форму. В отличие от
буржуазных экономистов К. Маркс, анализируя простой
товарный обмен, вскрыл возможность всех противоре-
Маркс Л'., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 194.
346

чий капиталистического общества: «...В простом
определении меновой стоимости и денег в скрытом виде
содержится противоположность заработной платы и капитала
и т. д. Таким образом, вся эта премудрость [буржуазных
апологетов] сводится к тому, чтобы застрять на
простейших экономических отношениях, которые, будучи взяты
самостоятельно, представляют собой чистые абстракции,
а в реальной действительности, напротив,
опосредствуются глубочайшими противоположностями и
отражают только ту сторону действительности, в которой
выражение этих противоположностей затушевано»14.
В реальной действительности конкретное
действительно возникает из развития абстрактного-, хотя и
нельзя свести сложное, конкретное просто к абстрактному.
Дело в том, что условия существования абстрактного и
конкретного существенно отличаются друг от друга,
хотя они и связаны между собой. Так, если условием
простого товарного производства является обмен
эквивалентов, то условием капиталистического товарного
производства — производство прибавочной стоимости.
Касаясь этой стороны вопроса, К. Маркс писал: «Если
я скажу... что капитал есть сумма стоимостей, то этим я
скажу только, что капитал равен меновой стоимости.
Всякая сумма стоимостей есть определенная меновая
стоимость, и всякая меновая стоимость есть некоторая
сумма стоимостей. Путем простого сложения я не могу
от меновой стоимости прийти к капиталу. В простом
накоплении денег, как мы видели, еще нет отношения
капитализации»15.
Действительно, более сложное, конкретное целое
вырастает из более абстрактного, простого отношения.
Однако конкретное целое не есть механическая сумма
простейших отношений, хотя оно и возникает из
развития последних. При этом также нельзя забывать и то, что
существование простейших форм в чистом виде
предполагает существование сложных и конкретных форм,
абстрактным выражением которых являются
абстрактные отношения.
В развитии теоретического познания также имеет
фундаментальное значение обоснование основного
понятия теории, которое выступает важнейшим моментом
14 Маркс К-, Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 195.
15 Там же. С. 198.
347

метода восхождения от абстрактного к конкретному,
охватывающим всю целостную логику
научно-теоретического познания. Например, исследование капитализма
не завершается с обоснованием понятия стоимости, а
необходимо предполагает дальнейшее движение
теоретической мысли, т. е. образование понятия прибавочной
стоимости, выявление сущности, раскрытие связи
сущности с формами проявления. Только в результате
такого целостного развития теоретической мысли в полной
мере осуществляется задача теории, наша мысль об
объекте становится все содержательнее и
содержательнее.
Как известно, рассмотрение товара и открытие
стоимости было осуществлено классиками английской
политической экономии. Теоретическая заслуга К. Маркса
состоит в том, что он, с одной стороны, в понимании
товара, стоимости пошел значительно дальше по сравнению
с предшественниками, а с другой — раскрыл глубокую
связь исходной категории с прибавочной стоимостью,
которая непосредственно не вытекает из стоимости.
В «Капитале» Маркс исследовал сначала прибавочную
стоимость в чистом виде, т. е. обосновал развитие
понятия стоимости в прибавочную стоимость, открыв
существование особого товара — рабочей силы, а затем
теоретически показал связь прибавочной стоимости с
превращенными формами ее проявления.
В трактовке Маркса такое развитие теоретической
мысли, восхождение от абстрактного к конкретному
выступает как духовная форма развития предмета, как
содержательное познание развивающейся
действительности. Поэтому по своему логическому содержанию
оно принципиально отличается от обычного
дедуктивного способа познания, который возникает на
определенной ступени развития науки, когда появляется
потребность в теоретическом познании предмета.
Принципиальное отличие метода восхождения от дедукции в том, что
он является целостным, содержательным теоретическим
методом, который содержит в себе индукцию и
дедукцию, обобщение, абстрагирование и тому подобное как
свои моменты.
В области политической экономии до Маркса, как
известно, достиг больших теоретических результатов
Д. Рикардо. Все экономические явления он пытался
вывести из единого основания — из трудовой теории стои-
348

мости. Такое развитие мысли действительно было
большим достижением по сравнению с предшествующей
политической экономией, так как здесь последовательно
проведена идея происхождения всех форм буржуазного
богатства из развития стоимости. По своему логическому
содержанию метод Д. Рикардо более соответствовал
традиционной дедукции, нежели принципу восхождения
от абстрактного к конкретному. Дело в том, что Д.
Рикардо, подобно А. Смиту, смотрел на буржуазный способ
производства как на вечную и естественную форму
общественных отношений. Он не воспринимал его как
развивающуюся систему и, следовательно, не видел
необходимости в преобразовании традиционного способа
теоретического познания предмета. Поэтому в
построении своей экономической теории он в полном согласии
с традиционной дедукцией внимание концентрирует на
исходном понятии, трудовой теории стоимости. Все
дальнейшее развитие понимается им как простое
подведение единичного и особенного под это всеобщее
определение предмета.
Однако такое понимание предмета, попытка вывести
все сложные и конкретные определения буржуазного
способа производства непосредственно из понятия
стоимости встретили серьезные теоретические трудности.
Иными словами, в процессе выведения из понятия
стоимости таких более сложных экономических категорий,
как прибыль, рента и др., обнаружились следующие
противоречия: в одном отношении эти сложные
экономические категории можно подвести под понятия стоимости,
а в другом этого сделать принципиально
невозможно.
Согласно традиционной дедукции, такое положение
просто недопустимо в истинной теории, когда исходный
принцип теории противоречит его же следствиям.
Заслуга Д. Рикардо состоит в том, что он не пошел по
линии исправления исходного теоретического принципа,
хотя видел наличие противоречия и на это указывали
его теоретические противники.
Когда же ученики Д. Рикардо якобы разрешили
противоречия теории не на пути ее развития, а посредством
формального исправления исходного начала теории, то
этим самым, по мнению Маркса, они перечеркнули
теоретическое понимание сложных экономических явлений
и положили начало так называемой вульгарной полити-
349

ческой экономии, подменившей теоретическое познание
предмета беспринципной эклектикой.
Все противоречия и трудности, возникшие в ходе
теоретического познания экономических явлений, были
всесторонне разрешены К. Марксом в процессе
последовательного применения метода восхождения от
абстрактного к конкретному. В отличие от дедукции Рикардо,
которая только внешне напоминала развитие предмета,
метод восхождения Маркса являлся логической формой
развития объекта. Поэтому в экономической теории
Маркса такие сложные экономические категории, как
прибыль, процент, рента и т. п., не просто подводятся
под понятие стоимости, а выводятся из развития
исходного принципа, исходных отношений.
Маркс — материалист, поэтому он снова и снова
обращается к реальному процессу, процессу развития
товарных отношений, чтобы там найти реальное
основание для развития понятия стоимости.
Согласно Марксу, понятие стоимости отражает
всеобщее условие развития простых товарных отношений,
для которых характерен обмен эквивалентов. Для того
чтобы доказать возникновение прибавочной стоимости,
Маркс индуктивным путем снова обращается к
товарным отношениям, их развитию от простой формы к
капиталистической, для которых характерна продажа
рабочей силы как товара. Капиталистическое товарное
производство, следовательно, есть всеобщее условие
развития понятия стоимости, причина возникновения
прибавочной стоимости.
При капитализме все продается и покупается по
стоимости. Спрашивается, откуда возникает прибавочная
стоимость? К. Маркс всесторонне обосновал этот вопрос,
открыв существование при капитализме особого
товара—рабочей силы, потребление которого есть
одновременно созидание стоимости.
Как видно, в отличие от Рикардо Маркс не просто
выводит из общего принципа более конкретные
категории буржуазного общества, а всесторонне и глубоко
развивает сам всеобщий принцип, понятие стоимости в
ходе восхождения от абстрактного к конкретному.
Никто из экономистов до Маркса не смог обосновать
понятие прибавочной стоимости и поэтому раскрыть
сущность капиталистического способа производства.
Всестороннее обоснование понятия прибавочной стои-
350

мости и восхождение от него к более конкретным
категориям капиталистической экономики является главным
содержанием «Капитала» Маркса. Отмечая то главное,
что сделано им в теоретическом понимании
капиталистической экономики, К. Маркс писал, что «это прежде
всего обоснование двойственного характера труда и
рассмотрение прибавочной стоимости независимо от форм
проявления»16. На самом деле К. Маркс существенно
углубился в познание сущности буржуазного способа
производства. Если А. Смит и Д. Рикардо ограничились
выработкой и обоснованием понятия стоимости и от него
прямо и непосредственно хотели вывести и объяснить
прибыль, ренту и др., то Маркс в своем исследовании
вскрыл субстанциальные определения буржуазного
производства. Поскольку Рикардо в своей теоретической
деятельности не поднялся до анализа сущности
капиталистической экономики, не выработал и не обосновал
понятие прибавочной стоимости, постольку он
встретился в процессе теоретического познания с неразрешимыми
противоречиями. В своей теоретической деятельности
Маркс поступал по-другому. Он, теоретически развив
понятие стоимости до прибавочной стоимости, получил
реальную возможность теоретически восходить от
абстрактного к конкретному, решить все те противоречия,
которые возникали в теоретическом познании
конкретной действительности.
Предшественники Маркса понятие прибавочной
стоимости отождествляли с особыми формами (прибыль,
рента, процент), потому что исходили из эмпирического,
ограниченного представления о сущности. В их
понимании сущность — это нечто сходное для данного класса
явлений. Поэтому, чтобы выработать понятие
прибавочной стоимости, они брали за основу или
эмпирическое общее, или просто описывали какую-либо частную
форму. Даже понятие стоимости они трактовали как
абстрактно-общее, из которого непосредственно
пытались вывести особые, более развитые формы.
В ходе обоснования понятия прибавочной стоимости
Маркс реализовал принципиально иное понимание
сущности. По его трактовке, сущность — это не элемент, не
абстракт, а та особая форма развития субстанции,
которая имеет всеобщее значение в данной системе. В пони-
16 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 31. С. 277.
351

мании Маркса сущность выступает как особый «эфир»,
который определяет удельный вес всего существа, в нем
находящегося.
В таком понимании сущность, разумеется, не
покоится в эмпирической структуре отдельного предмета, а
реально существует в тех особых связях и отношениях,
которые этот предмет имеет внутри некоторого целого.
Таким образом, выявив природу прибавочной
стоимости и разрешив возникающие при этом противоречия,
Маркс получил реальную возможность теоретически
осмыслить всю целостность и конкретность, т. е. он
восходит от понятия прибавочной стоимости к таким особым
и превращенным формам, как прибыль, процент, ренга
и т. п. Правда, такой процесс теоретического
восхождения от понятия прибавочной стоимости к превращенным
формам вовсе не являлся легкой, формальной
процедурой выведения. В ходе этого теоретического развития
также возникали трудности, противоречия, которые были
продуктивно разрешены Марксом. Так, например,
норма прибавочной стоимости (утверждающая, что, чем
больше живого труда, тем больше прибавочной
стоимости) прямо противоречит норме прибыли, согласно
которой прибыль производства выше, если высок в нем
органический состав капитала, т. е. меньше удельный
вес живого труда. Величие Маркса состоит в том, что он
разрешил противоречия между нормой прибавочной
стоимости и нормой прибыли и тем самым дал
теоретическое и рациональное объяснение всем экономическим
явлениям.
После опубликования третьего тома «Капитала»
буржуазные экономисты обвинили Маркса в том, что он-де
не выполнил своего обещания, но эти «обвинения»
свидетельствовали лишь о том, что они никакого понятия не
имеют о диалектическом, теоретическом познании
предмета. В то время как в теоретическом познании объекта
всегда возникает реальное противоречие, которое можно
разрешить лишь посредством действительного развития
теории.
В этой связи возникает вопрос, какие
логико-теоретические условия (принципы) дали возможность Марксу
успешно развить теорию и разрешить те противоречия,
которые были камнем преткновения для всей
предшествующей политэкономии? К ним относится, во-первых,
глубокое понимание развития, историчности сущности,
352

последовательное проведение диалектики сущности и
явления. Если при абстрактном рассмотрении явления
просто противопоставляются сущности, то
диалектическое, конкретное исследование трактует их как единство
противоположностей, вскрывает их внутренние связи.
Отдельные явления непосредственно не совпадают с
сущностью, могут отклоняться от нее, но в совокупности
они совпадают с требованием, направлением сущности.
Во-вторых, в процессе развития теории всесторонне
проанализированы и применены такие важные диалектико-
логические принципы теоретического знания, как
возможность и действительность, внутреннее и внешнее,
закон и закономерность и т. п., которые дали
возможность успешно проследить развитие сущности, раскрыть
ее связь с формами проявления и осуществить целостное,
диалектическое познание объективной действительности.
На самом деле, невозможно завершить научную теорию
без конкретного, диалектического понимания этих
категорий. В-третьих, в развитии теории и в разрешении ее
противоречий важное место уделяется понятию особого,
опосредствующего, промежуточного звена, в котором
разрешается противоречие сущности с эмпирическими
формами. В научном познании действительно создается
такая ситуация, когда эмпирические факты невозможно
непосредственно понять из сущности, а необходимо
выявить такие опосредствующие, промежуточные звенья,
которые дают возможность определить связи сущности
с формами проявления. Только такая теоретическая
работа позволяет охватить целостную природу предмета,
в котором эмпирические формы выступают как
собственные формы развития сущности, ее формообразования.
В этом отношении «Капитал» является классической
формой научной теории. Здесь все эмпирические факты,
особые формы глубоко объяснены как собственные
формы развития прибавочной стоимости, превращенные
формы ее существования17. В результате такой
теоретической деятельности «Капитал» выступает внутренне
17 В теории К. Маркса большое значение отводится понятию
«превращенные формы». В нашей философской литературе
отношение сущности к превращенным формам содержательно
проанализировано в следующих работах: Розенталь М. М. Диалектика
«Капитала» К. Маркса. М., 1967; Сорокин Л. А. Категория сущности в
диалектике К. Маркса: (на материале «Капитала»): Автореф. дис.
•..канд. филос. наук. М., 1970.
23-140
353

завершенной теорией, являющейся единством внутренне
связанных понятий (категорий), в форме которых
отражается реальная закономерность
товарно-капиталистического производства. Если в первом томе глубоко
проанализированы понятия стоимости, прибавочной
стоимости, то в последующих томах этого труда буржуазные
производственные отношения исследуются и
раскрываются во всей их сложности. Оценивая значение III тома
«Капитала» в построении экономической теории
Маркса, Ф. Энгельс писал: «Это — великолепное
произведение, затмевающее в научном отношении даже первый
том»18. Или: «Это действительно неслыханный переворот
во всей старой политической экономии. Только
благодаря этому наша теория приобретает несокрушимый
фундамент, и мы сможем победоносно выступать на всех
фронтах»19.
В этих отзывах Ф. Энгельсом подчеркнуто значение
целостного охвата предмета в построении теории.
Действительно, теория становится теорией, выполняет свою
функцию систематического знания только тогда, когда
предмет постигается во всей сложности и целостности.
«Я буду, конечно, очень рад,— писал он,— когда смогу
выпустить третий том, потому что... только тогда вся
система автора будет окончательно понятна и многие
глупые возражения, выдвигаемые против нее теперь,
совершенно отпадут»20. «После такого ясного
изложения,— продолжал Ф. Энгельс,— никакие прямые
возражения уже невозможны. Самые трудные вопросы
разъяснены и распутаны с такой легкостью, будто это просто
детская игра, и вся система приобретает новый и
простой вид»21.
«Капитал» является результатом долгой и
титанической работы мысли по раскрытию внутренних
закономерностей предметов и явлений. В нем достигнут истинный
результат, полно и всесторонне охвачен исследуемый
предмет.
В «Капитале» Маркс показал образец
диалектического, конкретного воспроизведения действительности в
научной теории. По этому поводу В. И. Ленин писал, что
если Маркс не оставил Логики с большой буквы, то он
18 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 36. С. 281.
19 Там же. С. 252—253.
20 Там же. С. 480.
21 Там же. С. 258—259.
354

оставил логику «Капитала». Маркс теоретически
воспроизводит производственные отношения
капиталистического общества, начиная с самого простого отношения — с
отношения товаров и кончая сложными —
экономическими отношениями.
В ходе теоретического познания буржуазного
общества Маркс применял все богатство материалистической
диалектики, ее методов и принципов, среди которых
большое продуктивное значение имеет метод
восхождения от абстрактного к конкретному, который свое
дальнейшее обоснование и определение находит в
диалектике исторического и логического.

Глава 6
ИСТОРИЧЕСКОЕ И ЛОГИЧЕСКОЕ
Диалектика логического и исторического есть
необходимая форма, в которой осуществляется восхождение
от абстрактного к конкретному. Без нее это восхождение
выхолащивается и превращается по сути в свою
собственную противоположность — сухой формализм (что,
например, происходит, когда восхождение пытаются
отождествлять с так называемым гипотетико-дедуктив-
ным методом и пр.). Без конкретного историзма нет
диалектического метода вообще, ибо конкретное
синтезируется не из «чистых абстракций» в голове, а из
абстракций «практически истинных», т. е. таких
образований, которые сами являются результатом реального
исторического процесса.
Таким образом, вопрос о единстве исторического и
логического есть прежде всего вопрос об историзме
логического процесса восхождения от абстрактного к
конкретному и имеет самое прямое отношение к
материалистическому обоснованию логики и метода научного
исследования. «Вопрос об отношении логического к
историческому, или, как он сформулирован у Маркса, об
отношении научного развития к действительному
развитию,— писал Э. В. Ильенков,— был непосредственно
связан с необходимостью материалистически обосновать
способ восхождения от абстрактного к конкретному»1.
Но речь должна идти о материалистическом
обосновании не только данного метода понимания и
теоретического изображения некоторого конкретного предмета,
1 История марксистской диалектики: От возникновения
марксизма до ленинского этапа. М., 1971. С. 265.
356

но и самой логики человеческого мышления, или, иными
словами, об историзме логики2.
Историзм логики человеческого мышления
заключается в том, что мозг человека (подобно всей остальной
его биологической организации в том виде, как она
сформировалась в процессе природной эволюции)
является лишь предпосылкой исторического развития
человека, его мышления, его сознания. Такая трактовка
логических форм мышления, когда они в качестве
объективных мыслительных форм подменяются
психологическими, субъективными формами, обычно
характеризуется как психологизм в логике и теории познания. И этот
психологизм, или даже физиологизм, в принципе
неизбежен, если мы в логике и теории познания
абстрагируемся от истории. История, таким образом, позволяет
нам четко выделить и определить предмет логики.
Логика в этом смысле и есть та же самая история развития
человеческого мышления, взятая в ее необходимом и
всеобщем выражении. Она «есть учение... о законах
развития «всех материальных, природных и духовных
вещей», т. е. развития всего конкретного содержания мира
и познания его, т. е. итог, сумма, вывод истории
познания мира»3.
В этом совпадении логики с законами развития «всех
материальных, природных и духовных вещей» и
проявляется прежде всего единство логического и
исторического. Это единство состоит во взаимопроникновении
логики и истории как социальной истории, как развития
человеческого общества. В то время как абстрактный
буржуазный историзм доходит до параллелизма
логического и исторического в форме так называемого гене-
тизма (в частности, генетического структурализма
Ж. Пиаже).
Внутренний историзм логики противостоит историзму
формы, сведению его к так называемому историческому
методу. Но он, как и логический метод,— это только
форма проявления единства логического и
исторического, но не само это единство. «Противники всякого
историзма,— отмечал Тодор Павлов,— смешивают
последний с грубым эмпиризмом — субъективизмом и реляти-
2 Подробно см.: Сорокин Л. А. Историзм логической культуры
мышления//Сознание как общественно-историческая форма
отражения действительности. М., 1985. С. 3—26.
3 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 84.
357

визмом, уничтожают историзм не только формы, но и
содержания»4.
Противникам историзма действительно выгодно
подчеркивать историзм формы, сводить историзм сути
материалистической диалектики к исторической форме
изложения — так легче расправиться с ним. И как
отмечал Тодор Павлов, «к сожалению, все еще находятся
авторы (и среди них некоторые марксисты),
усматривающие историзм научного мышления только или главным
образом в обилии исторических экскурсов и
естественно-научных и других примеров. Конкретность мышления
они ищут и находят только или главным образом в этих
исторических экскурсах, в иллюстрациях п примерах, не
видя и не понимая, что иллюстрации и примеры сами по
себе далеко еще не есть доказательство логической
конкретности мышления»5.
Логическая конкретность мышления проявляется как
синтез многих определений, как органический синтез
противоположностей: логического и исторического,
индукции и дедукции, анализа и синтеза и т. д. Единство
противоположностей логического и исторического, как и
всякое единство противоположностей, заключается в их
взаимопереходе и взаимопроникновении, а не просто во
внешнем соответствии или внешнем чередовании
исторического и логического способов. Главная проблема
диалектики логического и исторического состоит в
выявлении тех условий, при которых конкретное историческое
исследование приобретает логически необходимый
характер, а абстрактный логический анализ наполняется
конкретным историческим содержанием.
Иначе говоря, единство логического и исторического
должно быть понято как процесс, как процесс
совпадения того и другого, который проходит различные стадии
и формы своего осуществления. Ту форму единства
логического и исторического, в которой различие их еще
не выступило как существенное различие и в силу этого
не проявилось как единство, а только как абстрактная
одинаковость, можно назвать абстрактным тождеством
логического и исторического. Это тождество, которым
часто ограничиваются при рассмотрении единства
логического и исторического, является всего лишь формой
4 Лосев (Павлов) Т. Теория отражения: Основные вопросы
теории познания диалектического материализма. М., 1949. С. 256.
5 Там же. С. 259.
358

проявления и условием конкретного единства
логического и исторического, которое основано уже на
существенном различии того и другого — противоположности
логики и истории.
Тождество, одинаковость логики и истории
проявляется, в частности, в том, что (по Гегелю)
«последовательность систем в истории та же самая, что и
последовательность в выведении логических определений идеи»6,
или в том, что, как писал Маркс, если мы «образованию
капитала теоретически предпосылаем обращение и
поэтому исходим из денег^ то это соответствует также и
историческому процессу»7. Поэтому «изучение истории
философии есть изучение самой философии»8, изучение
истории капитала — изучение самого капитала. Можно
также сказать, что изучение истории математики есть
изучение самой математики, и этот ряд можно
продолжить. Но проясняется ли при этом суть дела? Вот в чем
вопрос. Ведь история несет в себе нечто такое, что имеет
существенное значение.
Существо марксистского понимания единства
логического и исторического заключается в следующем: эти
методы совпадают, когда исторический анализ
оказывается высшей формой логического анализа, когда
историческое оказывается не просто иллюстрацией, не просто
историческим экскурсом и дополнением. В такой форме
«единство» логического и исторического не отрицается и
буржуазной методологией. «Метафизики,— отмечал в
этой связи Э. В. Ильенков,— всегда много и охотно
рассуждают о необходимости „исторического подхода" к
явлениям, совершают экскурсы в историю предмета,
подводят „исторические обоснования" под свои
теоретические построения. И отличить конкретный историзм
метода материалистической диалектики от абстрактного
историзма метафизиков не так-то легко, как может
показаться на первый взгляд»9.
Конкретность историзма метода материалистической
диалектики заключается не в богатстве конкретного
исторического материала, хотя наличие такового и
предполагается, а в органическом, конкретном единстве
6 Гегель. Сочинения. М.; Л., 1958. Т. 9. С. 34.
7 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 47. С. 71.
8 Гегель. Сочинения. Т. 9. С. 35.
9 Ильенков Э. В. Диалектика абстрактного и конкретного в
«Капитале» Маркса. М„ 1960. С. 197—198.
359

конкретного исторического факта и логики, благодаря
чему собственно конкретный исторический факт и
становится конкретным. Наоборот, данный исторический факт,
взятый вне органической связи с другими историческими
фактами, остается абстрактным и характеризует
абстрактную форму историзма.
Конкретное единство логического и исторического,
единство, переходящее в тождество, заключается в том,
что логическое есть выражение внутренней
необходимости реального исторического процесса, а конкретный
исторический факт непосредственно во всей своей
конкретности благодаря ей поднимается до своего
логического значения.
Как известно, каждая наука имеет свою историю.
И потому единство логического и исторического,
выступающее в форме отношения логики той или иной науки
к ее собственной истории, имеет всеобщее значение. Но
пока это всеобщее выступает лишь как
абстрактно-всеобщее и подвержено столкновению со всякого рода
instantia contradictora, противоречащими инстанциями.
Ведь могут сказать, что любая наука имеет свою
историю только тогда, когда она ее имеет, т. е. когда
проходит какой-то период времени с момента ее
возникновения. Но как быть с логикой той науки, у которой еще нет
истории?
Нельзя дать науку раньше науки, отмечал К. Маркс.
Нельзя показать действительно всеобщий и
необходимый характер единства логического и исторического до
момента нахождения для этого единства не только
формы абстрактно-всеобщего, но и формы особенного, а
поэтому и конкретно- или реально-всеобщего. А что же
является той всеобщей и вместе с тем конкретной
исторической реальностью, которая позволила бы нам
конкретно и в то же время во всеобщей форме
изобразить диалектику логического и исторического?
Такая всеобщая форма есть история развития самого
человеческого мышления, которая концентрируется и
резюмируется в истории философии. В этой связи
В. И. Ленин писал о необходимости истории мысли с
точки зрения развития и применения общих понятий и
категорий логики10. Здесь полнее и конкретнее всего
проявляется единство логического и исторического как
Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 159.
360

таковых, тогда как, например, в «Капитале» Маркса оно
выступает в форме единства логического и исторического
методов исследования. Причем второе является формой
проявления первого. И поэтому те исследователи, кто
сводит анализ диалектики логического и исторического
к анализу логики «Капитала» (а это относится в
особенности к экономистам, занимающимся методологией),
держат в поле своего внимания одну лишь форму
проявления, а тем самым — видимость диалектики
логического и исторического, не проникая в существо дела,
которое в полной мере выявляется только тогда, когда
открывается более широкий исторический горизонт —
история философии. Мы поэтому попытаемся раскрыть
единство логического и исторического в двух
последовательных формах — в форме единства Логики и истории
философии и в форме единства логического и
исторического, как оно проявляется в методологии «Капитала»
Маркса.
Единство логического и исторического как единство
Логики и истории философии. Ближайшим образом
единство Логики и истории философии проявляется как
необходимый и закономерный характер последней, как
ее «логичность», которую необходимо постичь прежде
всего. «Задача философской историографии,— писал
Маркс,— заключается не в том, чтобы представить
личность философа, хотя бы и духовную, так сказать, как
фокус и образ его системы, еще менее в том, чтобы
предаваться психологическому крохоборству и
мудрствованиям. История философии должна выделить в
каждой системе определяющие мотивы, подлинные
кристаллизации, проходящие через всю систему, и отделить их
от доказательств, оправдания в виде диалогов, от
изложения их у философов, поскольку эти последние
осознали себя. Она должна отделить бесшумно
продвигающегося вперед крота подлинно философского знания от
многословного, экзотерического, принимающего
разнообразный вид, феноменологического сознания субъекта,
которое является вместилищем и двигательной силой
этих рассуждений»11.
Если бы сущность и явление непосредственно
совпадали, говорил Маркс, то не было бы необходимости ни
в какой науке. Гегель потому и является основополож-
11 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 40. С. 136.
361

ником науки истории философии, что он впервые
выделил (хотя и на свой идеалистический манер), с одной
стороны, явление, историческую форму и, с другой —
сущность историко-философского процесса.
Часто говорят при этом, что в истории философии,
как и в истории вообще, явление тоже существенно.
И это действительно так. Но вопрос состоит в том, чго
собой представляет это «тоже».
Ответ на этот вопрос подразумевает обыкновенную
эклектику, если здесь имеется в виду, что
несущественные факты излагаются наряду с существенными, пусть
и с добавлением того, что именно существенно, а что
несущественно. Содержательный подход, по Марксу,
предполагает выявление в этом разделении единства,
взаимной обусловленности. И именно это дает
возможность подвергнуть любую историческую форму
философии, любую философскую систему критике, которая, в
свою очередь, обусловливает единство сущности и
явления. «Этот критический момент при изложении
философской системы, имеющей историческое значение,— пишет
Маркс,— безусловно необходим для того, чтобы
привести научное изложение системы в связь с ее историческим
существованием,— в связь, которую нельзя игнорировать
именно потому, что это существование является
историческим»12.
Иначе говоря, имманентная критика возможна
только лишь при сопоставлении сущности той или иной
философской системы с ее историческим существованием,
при обнаружении несоответствия, противоречия между
тем и другим, которое и выводит эту философскую,
систему за ее собственные границы, за границы ее
исторического существования. Поэтому, кстати, в отношении
исторической преемственности оказываются не только,
так сказать, родственные системы, но и
противоположные, по внешней форме несовместимые,—
идеалистические и материалистические, метафизические и
диалектические и т. д. Они не совместимы именно для
феноменологического сознания, не идущего дальше явления,
внешней формы.
История философии предстает прежде всего как ряд
последовательно возникающих философских систем.
Эмпирическим фактом является также то, что
выдающиеся философские учения отрицают друг друга. «Это
12 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 40. С. 136.
362

отрицание может быть абстрактным, метафизическим
или же конкретным, диалектическим, но именно оно,
отрицание, характеризует каждую философскую
систему, а следовательно, и специфику философии, несмотря
на то, что непосредственно оно указывает лишь на
отличие одних философских систем от других»13.
Один и тот же эмпирический факт приводил к
совершенно противоположным выводам при различных его
интерпретациях. Если история философии — это война
всех против всех, заключали скептики, это значит,
нет объективной почвы для единой, обязательной для
всех философии, и она в принципе невозможна. Но здесь
совершенно противоположный вывод сделал Гегель.
Если все философские системы отрицают друг друга,
рассуждал он, то это может означать только то, что они
имеют общее поле для борьбы, с которого они и
стремятся вытеснить друг друга. Если бы такового не было,
то и не было бы причин для борьбы, для отрицания и
критики. Эту общую почву для всех философских систем
Гегель усмотрел в Разуме: «Есть лишь один разум,
поэтому и философия только одна и лишь одной быть
может»14.
Все различия между философскими системами
относятся к различным «моментам» одной и той же
философии. И если они отрицают друг друга, то это означает,
что отрицательность не есть нечто только негативное по
отношению к разуму, а представляет собой его
существенный момент, а следовательно, и существенный момент
самой философии. То есть сущность философии есть
диалектика. Она представляет собой ее differentia specifi-
са, и с точки зрения этой специфики история философии
может рассматриваться как закономерный и
необходимый процесс. Не случайно именно Гегель во всей полноте
выдвинул идею, что историко-философское развитие
имеет совершенно необходимый и закономерный
характер.
Здесь мы имеем тот случай, когда логическая
differentia specifica дает ключ к пониманию исторического
развития. Но сама она также представляет собой итог
некоторого исторического развития. И в этом
заключается противоречие, которое разрешается в форме ряда
13 Ойзерман Т. И. Проблемы историко-философской науки. М.,
1969. С. 54.
14 Гегель. Работы разных лет. М., 1970. Т. 1. С. 270.
363

следующих друг за другом философских систем, т. е.
формой его разрешения является сама история
философии со всеми своими индивидуальными, неповторимыми
формами, уникальными личностями. Если мы от этой
формы абстрагируемся, то никогда не сумеем объяснить,
каким образом может быть разрешено противоречие
между сущностью и существованием философии. А в
лице диалектики философия действительно приходит в
соответствие со своей сущностью, и в этом смысле с
появлением научной диалектики завершается
определенный цикл философского развития.
Гегель ошибался относительно сроков наступления
конца определенного периода в развитии философии —
понадобились серьезные коррективы, внесенные в
гегелевскую диалектику Марксом, чтобы этот период
завершить. Но само предвидение того, что с появлением
научной диалектики данный период историко-философского
развития завершается, является гениальным. «Гегелем
вообще завершится философия, — писал Энгельс, — с
одной стороны, потому, что его система представляет
собой величественный итог всего предыдущего развития
философии, а с другой — потому, что он сам, хотя и
бессознательно, указывает нам путь, ведущий из этого
лабиринта систем к действительному положительному
познанию мира»15.
Завершение каждого подобного периода отмечено
определенным возвратом к его началу, и вместе с этим
отчетливо выступает спиралевидная форма этого
движения: у истоков философского развития, приведшего к
научной диалектике, лежит стихийная диалектика
древних, у истоков общественного развития, которое должно
привести к коммунизму,— первобытный коммунизм.
И только тогда, когда определенный период развития
завершится, отчетливо предстанут пройденный путь и его
действительная «траектория».
«Разгадка» истории философии приходит только с
появлением материалистической диалектики, подобно
тому как «разгадка» человеческой истории вообще, как
считал молодой Маркс, приходит с наступлением
коммунизма16.
Отсюда понятно, что диалектика есть единственная
15 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 278—279.
16 Там же. Т. 42. С. 116.
364

методология научной истории философии. Диалектика
составляет внутренний стержень историко-философского
развития, она поэтому есть итог этого развития, его
обобщение, истинный предмет философии даже в том
случае, когда она явным образом не имеется в виду. Но
такое обобщение возможно, когда диалектика
становится методом обобщения истории философии. Если же мы
положим в основу обобщения иной принцип — принцип
формальной логики, которая в силу особенности своего
метода исключает противоположности в истории
философии, то и результат будет иной: поскольку этот способ
обобщения основан на «одинаковости» (Гегель), то за
вычетом противоположности, а следовательно, и
особенности философских систем в философии останется
весьма абстрактное и неопределенное содержание.
Исторически к определению предмета философии
пытался подойти В. Дильтей. «Задача определения
сущности философии,— пишет он,— которое сделало бы
ясным ее название и понятия, существующие о ней у
различных философов, необходимо ведет от
систематической точки зрения к исторической. Необходимо
определить не то, что здесь или теперь считается философией,
а то, что постоянно и всегда составляет ее
содержание»17. Дильтей предлагал абстрагироваться от
особенностей, которые характеризуют ту или иную исторически
определенную форму философии, и выделить то, что
пронизывает собой всю историю философии. Ну а если
две философские системы отличаются между собой не в
частностях, а в существенном и главном? Что же тогда
будет общим? Если одна философия утверждает, что
бытие первично, а «дух», сознание вторичны, а
другая — наоборот, то общее, очевидно, надо искать между
бытием и сознанием, духом и природой. Но что между
ними может быть общего, если они исключают друг
друга по определению? Поэтому Дильтей при своем
абстрактно-историческом подходе не смог ухватить подлинно
всеобщее, определяющее специфику философии.
Сущность философии, считал он, состоит в исторической
относительности всех философских понятий и
представлений. Эта относительность и преходящесть
противоречат стремлению к абсолютному и вечному, которое
17 Дильтей В. Сущность философии//Философия в
систематическом изложении. Спб., 1909. С. 23.
365

сопровождает всякое философское творчество. «Это
противоречие,— пишет Дильтей,— составляет
интимнейшее, молчаливо переносимое страдание современной
философии»18.
Между тем подлинно всеобщее — это и есть
отношение между бытием и мышлением. Как всякое подлинно
всеобщее, оно содержит в себе противоречие. Именно это-
то отношение и составляет «великий основной вопрос
всей, в особенности новейшей, философии»19.
Сущностью философии, и по Дильтею, является
диалектика, но диалектика, понятая как внутреннее
томление и страдание, как переживание противоречия между
неизбежным стремлением к вечному и сознанием тщеты
всякого человеческого стремления и действия. И
поскольку нет ничего устойчивого, объективного в истории
философии, то историзм Дильтея лишает философию
объективности: «она не выносит никаких строгих
ограничений определенным предметом и определенным
методом»20.
Таким образом, исторический подход к определению
логического сам предполагает определенную логику.
Результатом исторического определения логического
является диалектика, имеющая объективное значение,
а это значит, что историзм плодотворен только тогда,
когда он применяется в единстве с диалектической
логикой как ее элемент и принцип. Иными словами,
последовательный и конкретный историзм — это всегда
диалектико-материалистический историзм.
Единство логики и истории, как мы видели,
предполагает взаимопроникновение одного в другое.
Применительно к истории философии и самой философии это
означает, что первая проникнута логикой, в свете
которой она только и может быть понята, а сущность второй
может быть определена только исторически. Это, по
существу, совершенно меняет характер самого
философствования: вместо того чтобы конструировать некоторую
идеальную действительность, чем по преимуществу
занималась «прежняя метафизика» (Гегель), философ
должен внимательно исследовать историю философии и
выявить, как и к чему она сама себя определила. Это и
18 Там же. С. 23—24.
19 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 282.
20 Дильтей В. Сущность философии//Философия в
систематическом изложении. С. 25.
366

есть диалектическое требование рассматривать предмет
в его самодвижении и самоопределении применительно
к самой философии.
Исторически философия определила себя к тому,
чтобы быть Логикой, диалектикой, всеобщим методом
теоретического и практического освоения человеком
окружающей действительности, как природной, так и
своей собственной, социальной и духовной. «Но это
понимание,— как отмечал Энгельс (и это констатация уже
совершившегося во многом реального исторического
факта),— наносит философии смертельный удар в области
истории точно так же, как диалектическое понимание
природы делает ненужной и невозможной всякую
натурфилософию. Теперь задача в той и в другой области
заключается не в том, чтобы придумывать связи из
головы, а в том, чтобы открывать их в самих фактах. За
философией, изгнанной из природы и из истории,
остается, таким образом, еще только царство чистой мысли,
поскольку оно еще остается: учение о законах самого
процесса мышления, логика и диалектика»21.
Точка зрения единства логического и исторического
неразрывно связана с объективным подходом к
философии, к определению ее предмета, характера и задач:
история философии и есть объективно представшая
Философия, всеобщая Логика, которая, хотя и
осуществлялась отдельными философствующими субъектами, в
целом представляет собой нечто большее, чем простая
сумма субъективных мнений отдельных философов.
Итак, предмет Логики — это развитие человеческого
мышления, которое в своей истине может быть понято
только как историческое развитие. Логика и есть
теоретическое изображение этой истории. Но «пробиться» к
последней можно только через такие ее проявления, как
история языка, отдельных наук, техники и технологии и,
наконец, история философии, т. е. историю развития
мышления можно изучать через ее отражение в истории
материальной и духовной культуры человечества.
Диалектическая логика есть обобщение истории
мысли, нашедшей свое выражение прежде всего в
истории философии, но к последней нельзя относиться
некритически. «В логике,— писал В. И. Ленин,— история
мысли должна, в общем и целом, совпадать с законами
21 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 316.
367

мышления»22. Он делает акцент на слове «должна», ибо
к этому совпадению еще надо идти и идти.
«Продолжение дела Гегеля и Маркса должно состоять в
диалектической обработке истории человеческой мысли,
науки и техники»23. Это долгий и сложный процесс,
обязательно включающий в себя взаимную коррекцию —
проверку Логики историей, а истории, в свою очередь,
Логикой. И о богатстве Логики можно легко судить но
богатству того исторического содержания, которое она в
себя вбирает.
Таким образом, в основе определения всеобщего
предмета философии должен лежать конкретный
историзм. Следовательно, предмет философии в ее
историческом развитии совпадает с предметом
марксистско-ленинской философии,, которая поэтому является
результатом всего предшествующего историко-философского
развития. Марксистская философия в этом отношении
разделяет общий характер всего марксистского учения,
которое «возникло как прямое и непосредственное
продолжение учения величайших представителей
философии, политической экономии и социализма»24.
Единство логического и исторического в его всеобщей
и конкретной форме, как мы видели, проявляется как
единство истории философии и диалектики, понятой как
логика и теория познания марксизма. Именно поэтому
диалектика есть наиболее адекватная форма проявления
конкретного историзма. Между тем, как известно,
логика резюмируется в методе. И в этом диалектическом
методе единство логического и исторического, или
конкретный историзм, проявляется как единство
логического и исторического методов. Такое рассмотрение этого
единства является наиболее распространенным. Но в
своей истине это единство может быть понято только
как единство в логике. Дальнейшее развитие темы с
необходимостью требует перехода к рассмотрению
историзма метода материалистической диалектики, который
есть не что иное, как результат логического развития.
«Итог и резюме, последнее слово и суть логики Гегеля,—
отмечал В. И. Ленин,— есть диалектический метод...»25.
То, что явилось результатом, становится предпосыл-
22 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 298.
23 Там же. С. 131.
24 Там же. Т. 23. С. 40.
25 Там же. Т. 29. С. 215.
368

кой дальнейшего движения, которое заключается в
применении диалектического метода к анализу особенного
предмета — капитала, где единство логического и
исторического принимает особенную форму. Но единая
линия развития позволяет и эту особенную диалектику
логического и исторического назвать диалектикой
логического и исторического.
Единство логического и исторического в «Капитале»
Маркса. В логике «Капитала» имеются все те формы
проявления диалектики логического и исторического,
которые уже в общей форме наметились: это суть
абстрактное тождество логического и исторического, их
совпадение, одинаковость, абстрактная противоположность
и их конкретное единство как тождество
противоположностей.
Абстрактное тождество логического и исторического
проявляется прежде всего в том, что «ход абстрактного
мышления, восходящего от простейшего к сложному,
соответствует действительному историческому
процессу»26. Иначе говоря, когда мы пытаемся логически
проанализировать капитал как уже ставшую и развившуюся
целостность и при этом находим тот порядок следования
логических определений капитала, который
соответствует его действительному движению, то при этом мы
неизбежно воспроизводим также историческое
становление и развитие капитала. Деньги, например, являются
исходным пунктом движения капитала. Оно начинается
с авансирования определенной суммы. «Также и
исторически,— отмечает в связи с этим Маркс,— образование
капитала всюду исходит из денежного имущества, и
первое понимание капитала заключается в том, что он
представляет собой деньги...»27
Деньги, таким образом, и логически и исторически
предшествуют капиталу. Точно так же ему предшествует
товар, историческое развитие которого породило деньги.
Таким образом, движение товар->-деньги->капитал
выражает и действительное историческое движение, и
логическое воспроизведение этого действительного движения.
Абстрактная простота этого совпадения вместе с тем
порождает также иногда значительные трудности в его
понимании и, в частности, в связи с тем, что в самом
26 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 39.
27 Там же. Т. 47. С. 10.
24-140
369

начале своего труда Маркс пишет следующее:
«Богатство обществ, в которых господствует капиталистический
способ производства, выступает как «огромное
скопление товаров», а отдельный товар — как элементарная
форма этого богатства», и исследование капитализма
«начинается поэтому анализом товара»28. Исходя из
этого иногда говорят, что Маркс начинает свой анализ
не с исторически предшествующего капиталу товара, а с
«капиталистического» товара. Так с чего же начинается
анализ капитала: с «исторического» или с
«капиталистического» товара?
Но все дело в том, что здесь нет никакого
исключающего «или»: анализ начинается с тех определений
товара, а затем денег, которые одинаково характеризуют
любой товар, любые деньги и т. д., а потому они
характеризуют товар и во времена египетских фараонов, и во
времена, от нас не столь отдаленные. Поэтому В. И.
Ленин, спустя значительное время после написания
«Капитала», мог сказать: «Конечно, вполне развитое товарное
производство возможно только в капиталистическом
обществе, но «товарное производство» вообще есть и
логически и исторически prius (предшествующее,
первичное.— Ред.) по отношению к капитализму»29.
Трудность основана здесь на недостаточной «силе
абстракции». Ведь абстракция выражает прежде всего
одинаковое, сходное. А сходны между собой не только
современные товары, но и товары, произведенные сто,
двести, две тысячи лет назад. Они, разумеется,
отличались и отличаются по своему натуральному виду. Но не
конкретные потребительские, натуральные свойства
продукта делают его товаром, а то, что этот продукт
обменивается на другие, покупается и продается. И ничего
другого поэтому в самое абстрактное определение
товара не входит.
Таким образом, по существу, всякая абстракция
является абстракцией не только по «горизонтали», но и
по «вертикали», выражает не только «синхронный» срез,
но и «диахронный» (если воспользоваться этой
структуралистской терминологией). И это относится и к
товару, и к деньгам, и к капиталу, и к труду. «Сам процесс
труда,— отмечает в этой связи Маркс,— с точки зрения
28 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 43.
29 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 6. С. 221.
370

его всеобщей формы, еще не выступает... ни в какой
особой экономической определенности. В нем не
выражено никакого определенного исторического
(общественного) производственного отношения, в которые люди
вступают в производстве их общественной жизни,
напротив, в нем выражена та всеобщая форма и те
всеобщие элементы, на которые во всех общественных
способах производства одинаково должен разлагаться труд,
чтобы действовать в качестве труда»30.
Всякая формальная абстракция есть, следовательно,
абстракция от времени. А под это абстрактное
определение сразу же пытаются подвести какое-то конкретное
историческое представление, до которого еще нужно
дойти путем развития исходного абстрактного
определения. И тогда получается полная несовместимость товара
«докапиталистического» и товара «капиталистического».
Это одна трудность, которая связана с пониманием
абстрактного тождества логического и исторического.
Другая состоит в том, что логическое рассмотрение, но
сути, совпадает с историей, тогда как, на первый взгляд,
все выглядит наоборот. «Капитал,— пишет Маркс,—
кажется правильным начинать с реального и
конкретного, с действительных предпосылок, следовательно,
например в политической экономии, с населения, которое
есть основа и субъект всего общественного процесса
производства. Однако при ближайшем рассмотрении эго
оказывается ошибочным»31.
Дело в том, что само население (народонаселение)
как нечто более или менее конкретное может быть
понято только из соответствующего конкретного
исторического способа материального производства, каковым, в
частности, является капитал, который мы еще только
собираемся проанализировать. Таким образом,
действительный ход исторического развития, как и
соответствующий последнему ход логического развития,
оказывается обратным видимому эмпирическому развитию.
То же самое наблюдаем и с рентой. «Например,—
пишет Маркс,— ничто не кажется более естественным,
как начать с земельной ренты, с земельной
собственности, так как ведь она связана с землей, этим источником
всякого производства и всякого существования, и с зем-
30 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 47. С. 64—65.
31 Там же. Т. 46, ч. 1. С. 36.
371

леделием, этой самой первой формой производства во
всех сколько-нибудь прочно сложившихся обществах.
Однако нет ничего более ошибочного. Каждая форма
общества имеет определенное производство, которое
определяет место и влияние всех остальных производств
и отношения которого поэтому точно так же определяют
место и влияние всех остальных отношений. Это — то
общее освещение, в сферу действия которого попали в:е
другие цвета и которое модифицирует их в их
особенностях. Это — тот особый эфир, который определяет
удельный вес всего того, что в нем имеется»32.
То есть способ производства опять-таки определяет
все остальные «цвета», в том числе и ренту. Если мы
имеем дело с капиталистическим способом производства,
то это будет капиталистическая рента, при феодальном
способе производства это будет феодальная рента. И по
сути они различаются между собой, тогда как по
видимости это одно и то же. Поэтому, на поверхностный взгляд,
рента предшествует капиталу, по сути же она является
производной от него.
Сама по себе эмпирическая история не дает
указаний относительно того, где начинается собственная
история интересующего нас предмета. С чего
исторически начинается капитал: с дубинки дикаря, с населения
или с денег? На этот вопрос мы не ответим до тех пор,
пока не найдем ответа на другой вопрос: а что такое
собственно капитал? Маркс считал, что «необходимо
точно развить понятие капитала, так как оно является
основным понятием современной политической
экономии, подобно тому как сам капитал, абстрактным
отображением которого служит его понятие,— является
основой буржуазного общества. Из четкого понимания
основной предпосылки (капиталистического) отношения
должны выявиться все противоречия буржуазного
производства, так же, как и та граница, достигая которую
это отношение гонит буржуазное производство к выходу
за свои собственные пределы»33.
Таким образом, исторические пределы буржуазного
производства, его действительная история определяются
из понятия капитала. А определение понятия капитала
предполагает указание на его специфику. «Указание на
32 Маркс К-, Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 43.
33 Там же.
372

differentia specifica,— как отмечает Маркс,— является
здесь как логическим развитием темы, так и ключом к
пониманию исторического развития»34.
Получается, что ключ к пониманию исторического
развития лежит в логике, но сама логика есть не что
иное, как абстрактное выражение исторического
развития. В этом состоит противоречие, от которого нельзя
просто избавиться, но которое преодолевается в
процессе реального исследования. Совпадение логического и
исторического есть результат, а не предпосылка
исследования. Предпосылкой (методологической) это
совпадение является только в качестве долженствования.
Единство логического и исторического в качестве метода
оказывается не только внешним по отношению к
содержанию, но и, как говорил Гегель, «душой этого
содержания».
Прежде чем перейти к новому этапу развития
проблемы, необходимо отметить, что указанное выше
противоречие и обусловливает отличие формы
исследования от формы изложения, о котором пишет и сам
Маркс35.
Но в приведенных словах речь идет не о
принципиальном отличии способа исследования от способа
изложения, а лишь о формальном. Во-первых, потому что
изложение, по существу, так или иначе выражает не
только результат исследования, но и путь, ведущий к
нему. Во-вторых (и это дает нам возможность перейти к
следующему этапу развития темы), единство
логического и исторического в форме абстрактного тождества
является, как уже было сказано, не только результатом
исследования, но и предпосылкой дальнейшего
движения в материале. Этот результат дает нам ключ к
пониманию исторических предпосылок становления
исследуемой конкретности. И здесь важно различать прежде
всего два рода предпосылок вообще.
«Если в законченной буржуазной системе,— говорит
Маркс,—каждое экономическое отношение предполагает
другое в буржуазно-экономической форме и таким
образом каждое положенное есть вместе с тем и
предпосылка, то это имеет место в любой органической системе»36.
Логическое движение, вопроизводящее эту целостность,
34 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 2. С. 180.
35 Там же. Т. 23. С. 21.
36 Там же. Т. 46, ч. 1. С. 229.
373

также не нуждается ни в каких специальных
предпосылках, потому что в конце мы получаем с «приращением»
то, с чего мы начали. Основанное на разуме познание и
состоит, по Гегелю, в том, чтобы «удержать
положительное в его отрицательном, содержание предпосылки —
в ее результате»37.
Но, с другой стороны, замечает Маркс, сама
органическая система «как совокупное целое имеет свои
предпосылки, и ее развитие в направлении целостности
состоит в том, чтобы подчинить себе все элементы
общества или создать из него еще не достающие ей
органы»38.
Есть предпосылки и предпосылки. Есть предпосылки
существования капитала, вопроизводящиеся им
ежедневно и ежечасно, и есть исторические предпосылки его
возникновения, которые, по словам Маркса, «не
относятся к сфере того способа производства, предпосылкой
которого является капитал, а пройдены капиталом как
предварительные исторические этапы его становления,
подобно тому как те процессы, посредством которых
Земля из состояния огненного и парообразного моря
перешла в свою теперешнюю форму, находятся за
пределами жизни сформировавшейся Земли»39.
И именно эти предпосылки, которые принадлежат
уже только истории, должен вскрыть исторический
анализ. Но это не есть беспредпосылочный анализ: мы
должны знать точно характер тех предпосылок, которые
мы ищем, и тот исторический период, в пределах
которого мы их можем найти. Вот здесь-то и проявляется
собственно методологическое значение простого
совпадения, абстрактного тождества логики и истории.
«...Наш метод,— пишет Маркс,— показывает те пункты,
где должно быть включено историческое рассмотрение
предмета, то есть те пункты, где буржуазная экономика,
являющаяся всего лишь исторической формой процесса
производства, содержит выходящие за ее пределы
указания на более ранние исторические способы
производства»40.
Представляющее собой определенный результат
логического анализа истории является предпосылкой,
37 Гегель. Наука логики. Т. 3. С. 299.
38 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 229.
39 Там же. С. 448—449.
40 Там же. С. 449.
374

методом дальнейшего исторического анализа.
Происходит то, что Маркс в иной связи называл оборачиванием
метода (Umschlag in der Methode), когда определенный
результат некоторого теоретического движения
становится условием следующего этапа теоретического
движения как бы на новом витке спирали. Иными словами,
есть предварительные абстракции, являющиеся
результатом анализа, значение которых как раз состоит в том,
что они являются инструментами дальнейшего анализа,
хотя это вовсе не означает, что они не имеют никакого
объективного значения.
Именно в этом качестве и выступает
материалистическое понимание истории, которое для Маркса и
Энгельса имело значение не как результат и не как некая
философия истории или общесоциологическая теория, но
как предпосылка, метод анализа и понимания
действительной истории. «Изображение действительности,—
писали они,— лишает самостоятельную философию ее
жизненной среды. В лучшем случае ее может заменить
сведение воедино наиболее общих результатов,
абстрагируемых из рассмотрения исторического развития
людей. Абстракции эти сами по себе, в отрыве от реальной
истории, не имеют ровно никакой ценности. Они могут
пригодиться лишь для того, чтобы облегчить
упорядочение исторического материала, наметить
последовательность отдельных его слоев. Но, в отличие от философии,
эти абстракции отнюдь не дают рецепта или схемы, под
которые можно подогнать исторические эпохи. Наоборот,
трудности только тогда и начинаются, когда приступают
к рассмотрению и упорядочению материала — относится
ли он к минувшей эпохе или к современности,— когда
принимаются за его действительное изображение.
Устранение этих трудностей обусловлено предпосылками,
которые отнюдь не могут быть даны здесь, а
проистекают лишь из изучения реального жизненного процесса и
деятельности индивидов каждой отдельной эпохи»41.
Иными словами, есть трудности, которые не может
разрешить априори никакая теория и которые
начинаются как раз тогда, когда мы отказываемся от чисто
теоретической точки зрения на действительность, на
историческую действительность и становимся на точку
зрения самой действительности, самой истории. Тогда
41 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 26.
375

дело останавливается на извлечении из материала
истории некоторых абстрактов (этим исчерпывает свое
назначение история у позитивистов и структуралистов),
а оно только тогда и начинается, когда мы с помощью
этих абстрактов пытаемся понять и осмыслить
конкретные исторические эпохи, конкретные исторические фа*-
ты. В этом и состоит противоречивая роль абстракций в
научном познании: без них обойтись невозможно, но на
них нельзя и остановиться, так как познание снова
должно вернуться к конкретному и дать его конкретное
изображение. «Есть определения, общие всем ступеням
производства,— пишет по этому поводу Маркс,—
которые фиксируются мышлением как всеобщие: однако так
называемые всеобщие условия всякого производства
суть не что иное, как эти абстрактные моменты, с
помощью которых нельзя понять ни одной действительной
исторической ступени производства»42.
«Применение» этих абстракций есть дальнейшее
научное исследование, которое, собственно, только с
этого и начинается. В этом состоит особенность
«применения» диалектико-материалистического метода
вообще — оно реализуется только в форме конкретного
научного исследования как его специальный случай — в
качестве единства логического и исторического; он не
только не освобождает от необходимости конкретного
исторического анализа, а наоборот, именно этого
требует, именно это и предполагает. Поэтому конкретное
изложение этого метода совпадает с его применением.
Но единство логического и исторического не сводится
к абстрактному тождеству, к простой одинаковости.
Такая одинаковость, например, имеет место в
эмбриологии, когда зародыш в своем развитии повторяет
основные этапы эволюции вида. Однако здесь еще не встает
проблема единства логического и исторического как
специальная проблема. Здесь вообще нет ни логического,
ни исторического — и то, и другое появляется только
вместе с появлением общественного человека,
завершающего чисто природную эволюцию и представляющего ее
«тупик», но именно поэтому полагающего качественно
новый, исторический цикл развития. Здесь есть пока что
только онтогенез и филогенез.
С формальной точки зрения можно и общественные
42 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 24.
376

явления характеризовать в категориях онтогенеза и
филогенеза. Это происходит с каждым отдельным
индивидуальным капиталом и каждым отдельным
человеческим индивидом, который, по словам Гегеля, должен
«пройти ступени образования всеобщего духа, но как
формы, уже оставленные духом, как этапы пути, уже
разработанного и выравненного»43. Но это еще не
выражает специфики проблемы единства логического и
исторического. В чем же проявляется, собственно, это
единство в отличие от совпадения онтогенеза с
филогенезом? На этот вопрос может помочь нам дать ответ
следующий текст из «Диалектики природы» Энгельса.
«Развитие какого-нибудь понятия или отношения
понятий...— писал он,— в истории мышления так относится
к развитию его в голове отдельного диалектика, как
развитие какого-нибудь организма в палеонтологии — к
развитию его в эмбриологии (или, лучше сказать, в
истории и в отдельном зародыше). Что это так, было
открыто по отношению к понятиям впервые Гегелем»44.
Гегелем было открыт'о не просто то же самое, только
применительно к понятиям, но нечто всеобщее. Всеобщее
не потому, что оно есть одинаковое для всех подобного
рода случаев, а потому, что, во-первых, только в понятии
схваченный онтогенез дает ключ к пониманию
филогенеза и, во-вторых, отношение развития понятия в голове
отдельного индивида выражает его развитие в истории
данной науки, совпадает с последней по существу, а
человеческая история богаче и конкретнее, чем любой
естественно-природный генезис. Таким образом,
совпадение логики и истории представляет собой в любом
случае не только более всеобщий, но и более конкретный
случай, чем совпадение онтогенеза и филогенеза.
Но с этим связан еще один существенный момент.
Он соотносится со спецификой исторического процесса
как общественно-исторического процесса. И если в
филогенезе мы имеем дело с необходимостью,
пробивающей себе дорогу через случайность, то историческая
необходимость осуществляет себя через свободную
деятельность преследующих свои цели людей. Таково одно
из центральных положений марксистской исторической
концепции. «Эта концепция,— писали Маркс и Эн-
43 Гегель. Сочинения. Т. 4. С. 15.
44 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 537.
377

гельс,— показывает, таким образом, что обстоятельства
в такой же мере творят людей, в какой люди творят
обстоятельства»45.
Этот диалектический характер*исторического
процесса и порождает каждый раз проблемы, которые могут
быть разрешены только путем установления
исторического факта. Аналогичную проблему Маркс и фиксирует
в форме логического противоречия или «порочного
круга», как он сам выражается, при переходе к
историческому исследованию и описанию так называемого
первоначального накопления капитала, т. е.
исторического возникновения предпосылок появления капитала,
которые сами еще не могут быть результатом
капиталистического производства. «Мы видели,— пишет он,— как
деньги превращаются в капитал, как капитал
производит прибавочную стоимость и как за счет прибавочной
стоимости увеличивается капитал. Между тем
накопление капитала предполагает прибавочную стоимость,
прибавочная стоимость — капиталистическое
производство, а это последнее — наличие значительных масс
капитала и рабочей силы в руках товаропроизводителей.
Таким образом, все это движение вращается,
по-видимому, в порочном кругу, из которого мы не можем
выбраться иначе, как предположив, что капиталистическому
накоплению предшествовало накопление
«первоначальное» («previous accumulation» по А.
Смиту),—накопление, являющееся не результатом капиталистического
способа производства, а его исходным пунктом»46.
Первоначальное накопление капитала — это
результат свободной деятельности людей, преследующих свои
цели, т. е. результат собственно исторического процесса
и сам этот процесс, тогда как, например, история
происхождения живого есть история в том смысле, который ей
придавался первоначально, когда историей называлось
всякое описание любых реальных процессов в терминах
наблюдения в противоположность теории. Сходство
здесь в том, что в обоих случаях происходит переход от
абстрактно-всеобщего выражения необходимости к
случайной и неповторимой форме ее проявления. Но
историческая необходимость включает в себя, как было уже
сказано, процесс ее созидания — это сама себя созидаю-
45 Там же. Т. 3. С. 37.
46 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 725.
378

щая необходимость, или необходимость, включающая в
себя свободу. Как только мы абстрагируемся от момента
свободного волевого действия в историческом процессе,
то историческая необходимость становится полностью
тождественной естественно-природной необходимости.
Органическое единство логического и исторического
проявляется в форме единства логического и
исторического способов анализа и описания исследуемой
конкретности. Но это опять же только форма проявления
единства логического и исторического, которое перестает быть
органическим единством, как только мы перестаем
видеть сущность, заключенную в форме и
представляющую собой внутренний механизм перехода от
логического анализа к историческому описанию и наоборот
(а это, собственно, и представляет собой
действительную проблему).
Ведь переход от логического способа к
историческому должен быть понят, с одной стороны, как
необходимый, как вынужденный переход (что именно вынуждает
переходить от одного к другому мы показали на примере
перехода Маркса к историческому описанию
первоначального накопления капитала), с другой — этот переход
может быть осуществлен только тогда, когда он
возможен. А это связано, по Марксу, с тем, что его метод
«показывает те пункты, в которых должно быть
включено историческое рассмотрение предмета». Но метод
может «показывать эти пункты» только потому, чтр
логический анализ воспроизводит историю возникновения
и развития исследуемой конкретности. А «логическое
развитие темы» может давать ключ к пониманию
исторического развития только потому, что оно является
определенной формой проявления единства логического
и исторического — той формой, когда историческое и
логическое полностью совпадают и полностью
безразличны друг к другу, т. е., так сказать, абстрактно
тождественны. Следовательно, переход от логического способа
к историческому способу есть переход от одной формы
проявления единства логического и исторического к
другой форме, а само единство логического и исторического
как конкретное единство может быть понято только как
динамическое единство, т. е. проявляющееся в форме
перехода от одной формы своего проявления к другой,
ни одна из которых не выражает его полностью и во всей
его истинности.
379

Только правильно понятая специфика предмета дает
ключ к его историческому рассмотрению, показывает те
пункты, где должно начаться (и кончиться)
историческое рассмотрение. Если мы определяем человека как
животное, производящее орудия труда, то этим сразу
же выбираем определенный угол зрения, под которым
рассматривается вопрос исторического развития
человека. Если же мы определим человека как существо
двуногое и от природы без перьев (следуя за Платоном), то
это ничего нам не даст для понимания человеческой
истории.
Аналогично этому, если рассматривать капитал как
определенное отношение, основанное на
купле-продаже рабочей силы, то при этом будут точно определены
исторические границы существования данного предмета.
Если же капитал понимать как накопленный труд (как
это делали буржуазные экономисты), то вся история
человечества оказывается историей капитала, причем не
только прошлая, но и будущая. И этот взгляд
оказывается не только по существу неверным, но и буржуазно-
апологетическим. Буржуазная политическая экономия в
принципе неспособна правильно определить специфику
капиталистического способа производства: ведь это
означает одновременно и определение исторических
границ существования данного способа производства, а
тем самым и вынесение ему смертного приговора.
Дело здесь состоит не в том, что буржуазные
экономисты, буржуазные философы отказываются от
исторического подхода к рассмотрению предмета. Если человек
гуляет свободно по безбрежному морю историческлх
фактов безо всякой руководящей идеи, которая сама
имеет исторически оправданный характер, то это будет
проявлением абстрактного буржуазного историзма, хотя
по своей внешней форме он совершенно конкретен.
(Здесь опять-таки хочется напомнить о различении
историзма формы и историзма сущности.) Конкретный
историзм материалистической диалектики состоит в
неразрывном единстве логического и исторического. Он
конкретен тогда, когда конкретное историческое
исследование обусловлено определенной логикой и само, в
свою очередь, решает определенную логическую
проблему, которая фиксируется в форме «порочного», т. е.
замкнутого круга, а выйти из него можно только с помощью
конкретного исторического анализа.
380

Таким образом, выявились две формы и две
соответствующие фазы развития единства логического и
исторического, которые на поверхности научного
исследования, научного текста проявляют себя соответственно как
логический и как исторический способы. На первой фазе
происходит обобщение фактов, на второй — обобщение
фактом. Иначе говоря, не только теория объясняет
факты, но и факты объясняют теорию, достраивают ее до ее
конкретного выражения. Примером последнего могли бы
послужить не только исторические изыскания Маркса в
его «Капитале», но и его исторические работы (такие,
например, как «Восемнадцатое брюмера Луи
Бонапарта», в которой применен тот же самый метод, что и в
«Капитале»). Здесь налицо единство метода, который
проявляет себя в разных формах: в форме логического
метода и в форме исторического метода. Точно так же
совершенно безосновательны попытки противопоставить
метод Ленина методу Маркса: последний якобы
шел от абстрактного к конкретному, а первый —
наоборот.
Диалектически понятое единство исторического и
логического противостоит одновременно двум
крайностям, которые, по существу, сходятся,— историческому
эмпиризму (отказ от всякой логики, от всякого
логического метода) и формальному конструированию
действительной истории из «идеи» при помощи одной только
абстрактной и формальной логики. Этим двум
крайностям соответствуют две формы абстрактного
буржуазного историзма в противоположность марксистскому
конкретному историзму, который стоит на точке зрения
единства логического и исторического.
Но сказанным еще не исчерпывается все богатство
форм диалектики логического и исторического. Следует
отметить еще один важный момент. Если, как было
показано, единство логического и исторического в
форме абстрактного тождества является предпосылкой,
а тем самым и методом конкретного единства
логического и исторического, то каким же образом достигается
абстрактное тождество логического и исторического?
Если «ход абстрактного мышления, восходящего от
простейшего к сложному, соответствует действительному
историческому процессу»47, то что же при этом является
47 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 39.
381

простейшим и что сложным, и что соответствует
действительному историческому процессу?
При конкретном подходе к этому вопросу нельзя
забывать, что сама наука имеет историческое измерение.
Любое научное исследование покоится на массе
известных фактов, положений, определений и т. д. Отношение
логики к известному есть отношение к теоретическим
предшественникам. Поэтому проблема соотношения
логического и исторического непосредственно выступает
как проблема способа критики теоретических
предшественников. «Так как в истории,— писал Энгельс,— как и
в ее литературном отражении, развитие в общем и целом
происходит также от простейших отношений к более
сложным, то историческое развитие
политико-экономической литературы давало естественную руководящую
нить, которой могла придерживаться критика: при этом
экономические категории в общем и целом появлялись
бы в той же последовательности, как и в логическом
развитии. Эта форма на первый взгляд имеет
преимущество большей ясности, так как тут прослеживается
действительное развитие, но на самом деле она была бы в
лучшем случае только более популярной»48.
Общую руководящую нить, таким образом, дает
существующая литература, но только в том случае, если
к ней относиться критически. А это возможно только
тогда, когда она сопоставляется не с теми фактами,
которые она отражает, а с той исторической тенденцией,
которую они скрывают. «Марксистско-ленинская
методология предвидения будущего исходит из того, что теория
обобщает не просто опыт, а исторический опыт,
историческую общественную практику»49. Иначе говоря, здесь
предполагается революционно-критическое отношение к
самой действительности в противоположность
буржуазно-объективистской точке зрения, которая принимает
существующую действительность не только как сущую,
но и как должную, как «разумную». Вот почему
определенная классовая партийная позиция является не
внешней по отношению к науке и научному методу, как
считают позитивисты, а относится к числу необходимых
методологических предпосылок правильного понимания
48 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 497.
49 Крупнейшее достижение современной марксистско-ленинской
мысли//Коммунист. 1986. № 7. С. 4.
382

действительности. Марксизм стоит на точке зрения
единства метода и мировоззрения.
Но действительную общезначимую критику
существующей литературы можно дать только тогда, когда уже
сформирована своя логика, своя теория. Поэтому если
непосредственно критика, критический анализ
существующей литературы выступает в качестве предпосылки,
то уже в ставшей теории литературно-критическая часть
отходит на второй план. Происходит то же самое
оборачивание метода: то, что было условием, становится
обусловленным. «В действительности, для себя,— писал
Маркс,— я начал «Капитал» как раз в обратном порядке
по сравнению с тем, как он предстанет перед публикой
(начав работу с третьей, исторической, части)...»50 Под
последней Маркс имел в виду ту часть, что позднее
вышла четвертым томом «Капитала», где Маркс
критикует своих теоретических предшественников,
представителей классической буржуазной политэкономии и
позднейших вульгарных экономистов.
Таким образом, критика существующей литературы
есть необходимая форма разрешения
противоположности и противоречия логического и исторического. Но
критика является здесь не только отрицанием, а также
формой удержания положительного, без чего нет
действительного научного развития. Диалектика соединяет
в себе критичность и преемственность. И именно эга
черта диалектики проявляется в том, что Маркс,
противопоставляя свой метод методу Гегеля, находит
необходимым заявить: «Гегель — мой учитель, и болтовня
умничающих эпигонов, полагающих, что они покончили
с этим выдающимся мыслителем, мне просто смешна»51.
Но эту истину нельзя применять бесконтрольно, т. е.
брать ее в ее абстрактной форме и переносить на совсем
другие вещи, а именно на современную буржуазную
философию, в которой, как считают иногда, тоже надо
искать «рациональные зерна». Современная буржуазная
философия отказалась от прогрессивных тенденций своих
классических предшественников. «...Здесь,— как
отмечал Энгельс,— вместе с классической философией совсем
исчез старый дух ни перед чем не останавливающегося
теоретического исследования. Его место заняли скудо-
50 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 34. С. 238.
51 Там же. Т. 50. С. 34.
383

умный эклектизм, боязливая забота о местечке и
доходах, вплоть до самого низкопробного карьеризма.
Официальные представители этой науки стали откровенными
идеологами буржуазии и существующего государства,
но в такое время, когда оба открыто враждебны
рабочему классу»52.
Конкретное единство логического и исторического
возможно только в органическом единстве с
пролетарской партийностью, что как раз и характеризует
марксистский принцип конкретного историзма.
52 Маркс~К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 316—317.

Глава 7
ИСТОРИЗМ
В системе законов и принципов диалектической
логики одно из центральных мест занимает принцип
историзма. В связи с этим В. И. Ленин писал, что
«диалектика включает историчность»1. Историзм является
важнейшей характеристикой, неотъемлемой стороной,
моментом диалектики как наиболее полного, глубокого
и всестороннего учения о развитии.
Принцип историзма (историзм, конкретный историзм,
исторический подход) есть отражение развития
материальных систем преимущественно в плане одной из
существенных характеристик этого процесса — его
направленности по оси времени в виде целостного,
неразрывного единства таких состояний («временных
периодов»), как прошлое (генезис и этапы развития предмета),
настоящее и будущее. При этом понимании принцип
историзма не совпадает полностью с «учением о
развитии» (принципом развития), ибо последнее кроме
историзма выражается также принципами объективности,
всесторонности, конкретности и рядом других, которые
(наряду с обще- и частнонаучными приемами и
методами) являются основными условиями реализации
историзма на протяжении всего исследования истории тех или
иных явлений.
Отдельные моменты действительного историзма
содержались в домарксистской философии (особенно в
учении Гегеля), однако два основных недостатка этой
1 Ленинский сборник. М.; Л., 1931. Вып. 11. С. 384. См. также:
Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 39. С. 67; Т. 42. С. 290; Т. 13. С. 28;
Т. 26. С. 77—78; Т. 36. С. 47; Т. 29. С. 201 и др.
25-140
385

философии — идеализм и метафизичность — не
позволили ее представителям создать целостную,
последовательно научную концепцию историзма. Подлинно
научное понимание историзма сформулировано было
К. Марксом и Ф. Энгельсом на основе открытия ими
материалистического понимания истории. Поэтому диа-
лектико-материалистический историзм есть не простое
продолжение предшествующих концепций, а качественно
новый принцип, коренным образом отличающийся от
всех своих более ранних исторических форм.
Эти основные отличия заключаются в следующем.
В марксистско-ленинской философии принцип историзма
разрабатывается на основании признания решающей
роли чувственно-материальной деятельности людей,
общественной практики в познании и преобразовании
объективной действительности. Саморазвитие имеет
место прежде всего в самом материальном мире,
который представляет собой непрерывный процесс возних-
новения и уничтожения, бесконечное восхождение от
низшего к высшему. Обнаруживающееся в природе и
истории диалектическое развитие — это «причинная
связь того поступательного движения, которое сквозь
все зигзаги и сквозь все временные попятные шаги
прокладывает себе путь от низшего к высшему»2,
находя свое отражение в диалектике понятий. Субстратом,
«носителем» развития, самодвижения являются
определенные материальные системы. Наиболее полно
развитие выражено в системах взаимодействующих явлений,
сторон, связей и т. д., выступающих как органическое
целое, т. е. такое целое, которое воспроизводит все
необходимые условия своего саморазвития (именно
органические системы и являются прежде всего
предметом нашего рассмотрения). Кроме того, саморазвитие
материальных систем, их история как целостное
единство их прошлого, настоящего и будущего невозможны
вне времени, которое является «основным условием
всякого развития» (Ф. Энгельс).
Исследование истории предмета в целом —
необходимый момент для более полного, всестороннего
понимания существенных особенностей данного предмета,
его специфики и т. п. Историзм, будучи всеобщим
логическим принципом, имеющим универсальное значение,
2 Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 301.
386

требует изучать не только историю данного предмета, но
и историю отражающих ее понятий. Эти две стороны
принципа историзма неразрывно связаны и немыслимы
друг без друга. Здесь марксистско-ленинский историзм
противостоит как вульгарному эмпиризму, для которого
история является только собранием единичных, притом
«мертвых, застывших» фактов без их обобщения, так и
схоластике, которая дает лишь историю представлений,
оторванную от реальных фактов.
Исходя из того, что история предмета есть целостное
единство определенных его временных состояний,
логическую структуру историзма можно представить в виде
системы следующих основных компонентов: 1)
настоящее (ключ к прошлому и будущему)—исходный пункт
исторического рассмотрения исследуемого предмета;
2) генезис предмета — выявление взаимосвязи его
предпосылок (условий возникновения), начала и
становления; 3) этапы развития предмета — выделение
необходимых фаз, основных периодов его истории, установление
их естественной последовательности и анализ
диалектики общего и единичного в этом процессе; 4) будущее как
необходимый результат прошлого и настоящего;
предвидение будущего, основных тенденций развития
предмета — завершающий момент исторического рассмотрения.
Хотя действительное историческое развитие идет от
прошлого к настоящему и далее к будущему, однако
теоретическое рассмотрение реальной истории,
«размышление над формами человеческой жизни, а
следовательно, и научный анализ этих форм вообще избирает путь,
противоположный их действительному развитию. Оно
начинается post festum (задним числом), т. е. исходит из
готовых результатов процесса развития»3. А последние
выступают перед исследователем прежде всего в форме
настоящего, которое и является поэтому исходным
пунктом исторического рассмотрения. Предмет как он дан
нам «теперь», в его современном состоянии, позволяет
открыть «тайну» его прошлого и выяснить тенденции его
развития вследствие того, что настоящее есть результат
всей предшествующей истории, ее «снятие» и содержит в
себе «зародыши» будущего.
Анализ современного состояния предмета с тех
позиций, что оно есть сложное противоречивое единство
3 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 85.
387

прошлого и будущего, позволяет сформулировать
предварительные, наиболее общие абстрактные и
схематические представления об этом предмете, о его важнейших
свойствах, функциях и т. п., без которых невозможно
изучить историю данного предмета. Настоящее является
ключом к прошлому, а не самим прошлым, которое с
помощью этого ключа надо исследовать.
Настоящее в целом генетически обусловлено
прошлым, представляет собой «сумму», «спектр» многих
событий, процессов и т. п., которые, находясь в рамках
современности, все же разновременны, так как не
осуществляются все сразу, а располагаются в определенном
порядке, будучи связанными и в пространстве и во
времени, имея ту или иную продолжительность своего
существования. Поскольку настоящее — это все же не
«нулевая длительность», то следует улавливать не только
сходство, но и различия между современностью и
прошлым, четко видеть дистанцию между ними, а также
между настоящим и будущим, не «сближать» или,
наоборот, не «раздвигать» их.
Характерная черта марксистско-ленинской
диалектики заключается в том, что исторический, а значит,
творчески-критический, конструктивный подход
осуществляется здесь в первую очередь по отношению к
современности, к настоящему, ибо без этого не может быть
объективного, подлинно-научного рассмотрения ни
прошлого, ни будущего. Только критический анализ
настоящего, взятого не как законченный итог, «мертвый
результат», а как одна из ступеней исторического развития
(в том числе и с преходящей его стороны), является
единственно научным, плодотворным и в полной мере
конкретно-историческим.
Истинность и глубина, содержательность наших
знаний об истории предмета во многом определяются
также и тем, какова степень зрелости современного
состояния этого предмета. Поэтому совершенно
естественно, что, во-первых, «современное»— еще не значит
«развитое», а во-вторых, чем более зрелым будет
настоящее, тем (при прочих равных условиях) более полными,
глубокими и содержательными будут наши знания о
прошлом, тем точнее мы сможем предвидеть будущее.
Каждое новое явление в природе, обществе и
мышлении не начинается на пустом месте, не развивается из
ничего, а подготовлено всем предшествующим разви-
388

тием, т. е. определенными условиями возникновения.
Предпосылки предмета образуются в недрах
предшествующего ему явления, т. е. существуют до него и
независимо от него. Тем самым предпосылки (условия
возникновения) явления составляют его предысторию, его
«пролог». Они находятся вне того пункта, с которого
начинается действительная история предмета как
целого. Последний появляется только тогда, когда имеются
налицо все его предпосылки, и возникает как
качественно своеобразный продукт их взаимодействия.
Среди весьма разнообразных и многочисленных
условий возникновения того или иного явления не все
играют одинаковую роль в его возникновении. Одни из этих
предпосылок являются непосредственным «строительным
материалом» для предмета, после появления которого
они в преобразованном, «снятом» виде входят в его
состав, в его содержание и становятся
взаимодействующими сторонами его как единого целого, моментами его
движения. Предпосылки другой группы только
содействуют возникновению данного конкретного явления, не
входя непосредственно в его содержание, или, наоборот,
препятствуют этому возникновению, или даже делают
последнее невозможным; они образуют ту среду, ту
обстановку, на фоне которой предмет возникает, а потом
в которой он существует и развивается. Различие между
этими группами предпосылок относительно.
Вновь возникшее явление ассимилирует
(специфически в каждом конкретном случае) свои предпосылки,
переплавляет их, строит из них и при помощи их свое
тело, преобразует их сообразно своей собственной
природе, подчиняет их своим требованиям и законам.
Возникнув из своих предпосылок, данное явление затем
своим собственным развитием воспроизводит свои
необходимые предпосылки (которые теперь становятся его
постоянными продуктами) и, как правило, в непрерывно
растущих масштабах, и во все более соответствующих
его природе формах. При этом каждая новая
историческая форма «погружает в реку времени» все те
«обломки», которые не были абсолютно необходимыми
предпосылками ее рождения. Преобразуя и воспроизводя
свои предпосылки (ставшие теперь его элементами),
явление в то же время вырабатывает внутренние
условия своего исчезновения, которые одновременно есть
условия возникновения другого, следующего за ним по
389

линии восхождения явления. Таким образом, условия
существования возникшего предмета включают в себя
не только «снятые» его предпосылки, но и те условия,
которые создаются саморазвитием этого явления в его
собственных рамках.
При рассмотрении возникновения предмета из его
предпосылок необходимо исходить из того, что любое
явление рождается из «своего» предшествующего как
продукт созревания, обострения и разрешения определенных
противоречий. Само развитие и обострение
противоречий данного явления подготавливают разрешение этих
противоречий и создают тем самым предпосылки для
своего диалектического отрицания и возникновения
нового явления.
Подлинно научное конкретно-историческое
понимание предмета исследования может быть достигнуто,
очевидно, только тогда, когда будет верно решен вопрос
об отношении этого предмета к своим предпосылкам и
правильно определено его начало—исходная отправная
точка развития предмета, тот пункт, с которого
начинается его действительная история. (Именно об этом
аспекте категории «начало» и идет главным образом у
нас речь.) Требование диалектической логики
рассматривать предмет в его движении как будто бы
предполагает, на первый взгляд, тот факт (и это кажется
совершенно естественным), что если необходимо понять
явление исторически, то нужно изучить всю историю
этого явления с самого начала. Но тут сразу же
возникает принципиальное затруднение: а с какого же именно
момента кончается предыстория и начинается история
данного предмета и каковы критерии этого начала?
Поскольку данный предмет имеет позади себя
бесконечное множество явлений и процессов (хотя бы каким-
то образом причастных к его возникновению), то
стремление понять этот предмет «исторически», путем анализа
последних неизбежно ведет в «дурную» бесконечность.
Предмет исследования при этом оказывается утерянным,
так как его история растворяется во множестве
предшествующих ему явлений (его предпосылок), что,
конечно, не позволяет найти подлинное начало и,
следовательно, понять его действенную сущность. Правильно
установить начало каждого конкретного предмета может
лишь исследование, сознательно выполняющее все
требования диалектической логики и руководствующееся
390

определенными объективными критериями. Понимание
же возникновения предмета зависит от того, как
понимается сам он, его специфика, его качественная
определенность.
Можно сформулировать следующие критерии начала
предмета, явления. Явление ведет свою историю с того
момента, когда оно: а) возникает как целое, хотя еще
и не законченное, не завершенное, как внутренне
самостоятельная, качественно своеобразная система всех
своих «снятых» предпосылок, ставших ее элементами
(объединенных в целое главным элементом), хотя эта
система еще полностью не оформлена, не развита;
б) встречается не спорадически, эпизодически, как
аномалия, не в виде исключения, а систематически,
регулярно; приобретает определенную прочность,
известную устойчивость и достаточную широту
распространения; однажды возникнув, появившись где-либо,
уже не исчезает, а развивается вширь и вглубь на основе
своего собственного внутреннего источника (основного
противоречия), т. е. когда имеется в виду дальнейшее
поступательное движение, в процессе которого данное
явление успевает ц определенной мере развернуть свою
сущность.
Названные критерии характеризуют начало прежде
всего и главным образом со стороны качества, хотя,
несомненно, каждый из них (и все они в целом) имеет и
количественную сторону, но она здесь не является
определяющей. Указанные критерии начала предмета
должны применяться все вместе, одновременно, в единстве,
иначе они не «сработают» правильно, не окажутся
полезными для познания.
Вследствие того, что любое конкретное явление имеет
временные рамки своего бытия, для научного
исследования весьма важно установить время возникновения того
или иного явления, т. е. начало явления с
количественной стороны (которая на данном этапе познания
выдвигается на первый план), его возраст (относительный и
абсолютный) и продолжительность существования з
единицах времени.
Основные искажения диалектики начала
выражаются в следующем: а) предпосылки и законы
первоначального возникновения явления как такового смешиваются
с предпосылками и законами появления более поздних
по времени его конкретных форм; б) отдельные элемен-
391

ты, моменты, части явления выдаются за все явления в
целом, история и законы предпосылок отождествляются
с историей и законами самого явления; в)
недооцениваются или совсем отвергаются предпосылки явления.
Только возникшее новое явление хотя уже и
представляет собой некоторое целое, определенную систему, но
эта система выступает как незрелое целое, не
развернувшее все свои свойства и моменты, не расчлененное
внутри себя на составные части. Оно не выявило еще
всей глубины и богатства, многообразия и специфики
своего содержания, ибо последнее еще полностью не
не сформировалось. Поэтому вновь возникшая система
проходит период «становления целостностью». Указывая
на это обстоятельство, Маркс при рассмотрении одного
из конкретных и характерных случаев становления —
становления капитализма — писал: «Эта органическая
система как совокупное целое имеет свои предпосылки,
и ее развитие в направлении целостности состоит именно
в том, чтобы подчинить себе все элементы общества или
создать из него еще недостающие ей органы. Таким
путем система в ходе исторического развития
превращается в целостность. Становление системы такой
целостностью образуют момент ее, системы, процесса, ее
развития (курсив мой.— В. /С.)»4.
Таким образом, становление системы целостностью
представляет собой один из существенных и важных
этапов истории предмета, особую стадию его развития,
закономерности которой нельзя распространять
механически на весь предмет в целом, на всю его историю.
Становление как «первоначальное формирование»
начавшегося предмета есть сложный и конкретный
процесс, представляющий собой единство возникновения и
уничтожения, бытия и небытия, «кусочков» старого и
нового, однако при этом происходит именно переход от
старого к новому, рост этого нового (которое здесь
является ведущей противоположностью), его упрочение
и утверждение. Поэтому становление предмета означает,
что он приобрел уже определенное направление своего
развития. В период становления начинают действовать
новые законы, свойственные возникшему новому
явлению, и вместе с тем еще сохраняют действие некоторые
из законов предшествующего ему старого явления. Про-
4 Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 229.
392

явление тех и других законов осуществляется в форме
борьбы противоположных сил. Поэтому характерная
особенность становления — это множество различных
противоречий, их сочетание и взаимодействие,
непосредственный процесс разрешения старых противоречий и
одновременно — процесс постоянного возникновения и
развертывания новых, которые рождаются с новым
предметом и есть источник его саморазвития.
В результате процесса становления явление,
возникнув как незавершенная, нерасчлененная система,
превращается в целостную, в основном сформировавшуюся,
дифференцированную систему, начинает развиваться на
своей собственной основе, продолжая свое всестороннее
совершенствование уже на базе предпосылок, созданных
в процессе становления.
Исследуя историю возникшего явления, необходимо
иметь в виду, что это сложный диалектический
поступательный процесс «появления различий», включающий в
себя ряд качественно своеобразных этапов, фаз и т. п.
Поэтому задача познания состоит в том, чтобы выявить
действительный исторический процесс в его различных
фазах, установить их специфику, их границы и связь
между ними. Каждую из этих ступеней, фаз следует
рассматривать как некоторую целостность, как
качественно определенную систему, имеющую свою
специфическую структуру, свои «составлящие», свои элементы,
связи и т. п. Хотя границы между этапами истории
предмета гибки и подвижны, их правильное проведение в
соответствии с объективной природой самих предметов
служит важнейшим условием успешного исследования.
Причем следует стремиться к изучению всех ступеней
развития предмета, всех фаз его истории (основных и
неосновных, существенных и несущественных и т. п.) с
тем, чтобы затем выделить среди них главные,
необходимые, «узловые».
Существуют два основных вида периодизации —
формальный, когда в основу деления истории предмета
на соответствующие ступени кладется тот или иной
отдельный «признак» (или их группа), и
диалектический, когда основой (критерием) этого деления
становится основное противоречие исследуемого предмета,
которое необходимо выделить из всех других противоречий
последнего.
Формальная периодизация широко применяется,
26-140
393

особенно на начальных этапах исследования истории
предмета, т. е. на эмпирической ступени, на уровне
«явления», и поэтому ее нельзя, разумеется, недооценивать
или тем более полностью отвергать. Вместе с тем
значение этого вида периодизации нельзя преувеличивать,
абсолютизировать его возможности. Переход в
исследовании на ступень познания «сущности» предмета,
определения его противоречий и их развития означает, что
периодизация истории предмета должна уже
осуществляться с точки зрения не формальной, а диалектической
логики. На этом уровне предмет необходимо изобразить
как «совершающее процесс противоречие» (по Марксу).
Главные формы, ступени развертывания этого
противоречия (прежде всего основного) и будут главными
этапами развития предмета.
Таким образом, развитие, история предмета, его
переходы от одного закона к другому есть в конечном
счете не что иное, как развертывание основного,
фундаментального противоречия. Эволюция основного
противоречия — это процесс возрастания не только количества
посредствующих, промежуточных звеньев, но и их
качественных различий, выражающих специфику каждого
главного этапа истории предмета.
При переходе к диалектическому способу
периодизации формальный способ не отбрасывается полностью, а
сохраняется, «снимается» в качестве абстрактного,
подчиненного момента. Выделение главных периодов
истории предмета как главных этапов развертывания его
основного противоречия должно сопровождаться также
выявлением тех «признаков», совокупность которых
определяет специфику именно данного перехода и
отличает его от предшествующих и последующих
исторических фаз. Здесь «признаки» фиксируются и
группируются не произвольно, не по принципу координации (как в
случае чисто формальной периодизации), а в их
субординации, которая и определяется их местом на «линии
развертывания» основного противоречия предмета.
После своего возникновения предмет хотя и
изменяется, преобразовывается, все же вместе с тем в основных
своих чертах остается одним и тем же, сохраняет свои
самые характерные черты, наиболее существенные свои
стороны, связи и т. п. Диалектико-материалистический
историзм требует изучать не историю «вообще», а
конкретную историю данного предмета и понимать разви-
394

тие, историю последнего не как плавный постепенный
процесс, а как ряд сменяющих друг друга качественно
своеобразных ступеней со своими
конкретно-историческими условиями, специфическими закономерностями.
Принцип конкретного историзма обязывает подмечать в
первую очередь именно то, что характерно для данной
ступени развития явления (и прежде всего ее законы),
поскольку именно в специфическом различии этих
ступеней и заключается развитие, и не забывать
существенные отличия каждой из них как от того общего, что
лежит в их основе, так и друг от друга.
В материалистической диалектике всеобщее это не
только и не столько «абстрактно-общий признак», но
прежде всего конкретно-общее (сущность, принцип,
закон существования и развития многообразных единичных
явлений в рамках некоторой материальной системы),
которое «воплощает» в себе все богатство особенного и
отдельного (по В. И. Ленину). Тем самым конкретно-
общее представляет собой тождество
противоположностей— общего и,единичного, сущности и ее
модификаций, закона и форм его проявления и т. д.; оно
выступает в качестве основания, субстанции-субъекта всей
конкретной системы взаимодействующих элементов данного
целого и развертывания, развития этой целостной
системы. Конкретно-историческое мышление должно не
просто зафиксировать, с одной стороны, общие
(свойственные всем ступеням), с другой — единичные
(свойственные одной из ступеней) определения, но найти особенное,
вскрыть их глубокую имманентную диалектику,
определить всю цепь посредствующих звеньев, через которые
осуществляется взаимопереход общего и единичного и
разрешается противоречие между ними.
При этом надо исходить из того, что будучи основой
единства различных конкретных ступеней истории
предмета (тех или иных его порядков, уровней), общие
закономерности последней специфически проявляются на
каждой из них, действуют через посредство
специфических закономерностей данных ступеней, в неразрывной
связи с этими закономерностями, видоизменяются в
зависимости от условий своего действия. Недопустимо как
«растворять» общие закономерности в частных, сводить
первые без остатка ко вторым, так и «разводить» их на
разные полюсы как существующие совершенно
самостоятельно, изолированно друг от друга. В связи с этим
395

необходимо назвать следующие основные искажения
диалектики общего и единичного при прослеживании
основных этапов истории предмета (на материале критики
К. Марксом взглядов представителей буржуазной
политэкономии).
1. Закономерности высших (конкретных) ступеней
истории предмета сводятся к закономерностям более
низких (абстрактных) ступеней. Это характерный прием
методологии редукционизма, представители которого
вместо генетического выведения сложного, высшего из
простого, низшего рассматривают последнее как
всеобщий закон, а первое — как нарушение, отклонение от
этого «закона», извращая тем самым понимание как
низших, так и высших этапов развития.
Вместе с тем нельзя также при исследовании низших
фаз развития «приплетать» определения, свойственные
высшим фазам. Между тем именно такую ошибку
допускает Рикардо, который «в том месте, где ему надо было
развить лишь «стоимость», т. е. где он имеет перед собой
еще только «товар», приплел общую норму прибыли и
все предпосылки, проистекающие из более развитых
капиталистических производственных отношений» 5.
Хотя, по словам Маркса, «более развитая
конкретность сохраняет более простую категорию как
подчиненное отношение» и эта категория выступает «как более
простое отношение развившегося организма», это не дает
основания для того, чтобы прямо и непосредственно
закономерности высших ступеней истории предмета
переносить на низшие. Как отмечал в рецензии на первый том
«Капитала» Ф. Энгельс, с выходом в свет этой книги
«нельзя будет законы, действительные для современной
крупной промышленности, которая характеризуется
свободной конкуренцией, без дальнейших околичностей
переносить на отношения древности или на
средневековые цехи или, если эти современные законы не подходят
к прежним отношениям, просто объявлять эти последние
еретическими» б.
Рассматривая капитал антиисторически, с точки
зрения «общества вообще», а не с точки зрения некоторой
исторической формы общества, буржуазные экономисты
(Прудон, Бастиа, Мак-Куллох и др.) упускают из виду
5 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 26, ч. 2. С. 225.
6 Там же. Т. 16. С. 222—223.
396

именно те различия, которые как раз и выражают обще*
ственные отношения буржуазного общества. Они
объясняют капитал посредством тех процессов, которые
делают невозможным его существование. Как говорит
Маркс, вместо демонстрации капитала буржуазные
экономисты демонстрируют отсутствие капитала. «Для того
чтобы спасти производство, основанное на капитале,
отвлекаются от всех его специфических свойств, от
определений его понятия и рассматривают его, наоборот, как
простое производство ради непосредственной потреби-
тельной стоимости. Полностью абстрагируются от суще^
ственных отношений. В самом деле, для того, чтобы
капиталистическое производство очистить от противоречий,
его существование прямо-таки отбрасывают и
отрицают» 7.
Маркс квалифицирует эти действия как «пошлятину»,
которая получается «оттого, что ее авторы в тех случаях,
когда в экономических отношениях выражена
противоположность, возвращаются от этих отношений к таким
отношениям, в которых эта противоположность заложена еще
только в скрытом виде и затушевана»8. Такой
антиисторический подход был характерен, в частности, для Сис-
монди, который, по словам Маркса, ищет спасения в
возврате к устаревшим формам антагонизма, чтобы
избавиться от него в его острой форме, а также для Бас-
тиа — этого проповедника гармонии и апологета по
профессии.
2. Припципы низших фаз развития механически
переносятся на высшие, закономерности вторых
объясняются закономерностями первых. Рассматриваемый прием
лежит в основе заблуждений вульгарных экономистов,
которые, например, «отношение собственности, или
правовое отношение, в том виде, в каком оно соответствует
простому обмену, хотят в качестве масштаба применить
к отношению собственности и правовому отношению на
более высокой ступени развития меновой стоимости»9.
Применение к более развитым производственным
отношениям и их антагонизмам наиболее поверхностных и
наиболее абстрактных положений как истину первых
Маркс расценивает как «пошлую манеру» проповедни-
7 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 388—389.
8 Там же. С. 197.
9 Там же. Т. 46, ч. 1. С. 273.
397

ков экономической гармонии (Бастиа, Кэри, Прудо-
на и др.).
3. Закономерности одной ступени развития предмета
распространяются на всю его историю. Эта ошибка была
свойственна всем буржуазным экономистам, которые,
объявляя капитал всеобщим, вечным, естественным
отношением, тем самым, как говорит Маркс, смазывают все
исторические различия и во всех формах общества видят
формы буржуазные. Абстрактное отождествление одной
{буржуазной) ступени развития общества со всеми его
ступенями проистекает, следовательно, из непонимания
специфики капитала, его отличия от всех
предшествующих ему фаз общественного развития 10. Эта ошибка
имеет место и у Рикардо, который, по обыкновению полити-
ко-экономов, «превращает историческое явление в
вечный закон» и рассматривает капиталистический способ
производства как самый выгодный для производства
вообще, объявляя его «абсолютной формой
производства».
Таким образом, буржуазные экономисты, будучи
всецело ограничены горизонтом капиталистического
производства, не смогли проводить принцип исторического
подхода, хотя некоторые из них частично пытались это
сделать. Так, Маркс отмечает, что только в
единственном месте у Рикардо «есть намек на историческую
природу буржуазных экономических законов». Наличие
элементов понимания исторического различия способов
производства фиксирует Маркс у Ричарда Джонсона,
который «отнюдь не разделяет той иллюзии, что капитал
существует с начала мира» и т. п.
4. Закономерности, присущие всей истории предмета,
т. е. свойственные всем ступеням его развития,
распространяют на какую-либо одну из его ступеней и,
ограничиваясь только ими, отбрасывают специфические
закономерности последней.
Как пишет Маркс во «Введении» к «Экономическим
рукописям 1857—1859 годов», вывод буржуазных
экономистов о том, что капитал есть всеобщее, вечное,
естественное отношение, получается потому, что они
отбрасывают как раз то специфическое, что одно только и
делает «орудие производства», ^накопленный труд»
капиталом, и оставляют, следовательно, только то, что
свойственно всем ступеням общественного производства.
10 Маркс K.t Энгельс Ф. Соч. Т. 26, ч. 1. С. 12.
398

Между тем, подчеркивает Маркс, «с самого начала
должно быть ясно, что, каким бы различным ни было
распределение на различных ступенях общественного развития,
в нем, так же как и в производстве, могут быть выделены
общие определения, и все исторические различия точно
таким же образом могут быть смешаны и стерты в
общечеловеческих законах» п. Следовательно, нужно
выделять не только общие определения, свойственные всем
ступеням развития, но и их специфические отличия, «не
стирая» вторые в первых.
5. Фиксируется, с одной стороны, общее, с другой —
единичное, но не вскрывается их единство — особенное,
не анализируются посредствующие звенья, связывающие
общее и единичное; смешиваются периоды разных
уровней, разных порядков. Именно так поступали все
буржуазные экономисты (А. Смит, Д. Рикардо, Дж. Милль
и др.), отождествлявшие товарное производство вообще
с одной из его ступеней — с капиталистическим
производством и не сумевшие разрешить противоречие между
одним законом ^ более развитыми конкретными
отношениями.
Задача познания как раз состоит в том, чтобы
исследовать не только общие закономерности, свойственные
всем этапам истории предмета, но и присущие
отдельным фазам этой истории специфические особенности, а
также, что особенно важно, связывать последние
«посредством целого ряда промежуточных звеньев с общими
законами»12. Только тогда и будут понятны как общее,
так и единичное, а также связь между ними — особенное.
Не с одной стороны — общее, а с другой — единичное, а
процесс их взаимопревращения через посредствующие
звенья.
При воспроизведении этапов развития исследуемого
предмета в теории логическое развитие понятий не
должно слепо, некритически следовать за так
называемой естественной, т. е. поверхностно наблюдаемой
последовательностью событий во времени, ибо это внешняя,
лишь кажущаяся последовательность. Логика должна,
конечно, в общем и целом, следовать за историей, но при
этом она должна ориентироваться не на внешний, а на
внутренний «порядок» явлений в историческом развитии,
11 Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1. С. 23.
12 Там же. Т. 26, ч. 2. С. 472.
399

выявлять внутреннее за внешним, сущность за
видимостью, необходимое за массой случайностей. Только в
этом случае будет обнаружена действительная историче*
екая последовательность (подлинные законы истории),
а не только та последовательность исторического
развития, которая лишь кажется, представляется
естественной, но на самом деле не является таковой.
Обосновывая необходимость исчезновения, смены,
перерастания каждой «осуществленной формы»,
диалектика должна вместе с тем представлять себе ту новую
форму (ступень, фазу и т. п.), в которую превратится
вследствие своего саморазвития предшествующая ей
старая форма. А это неизбежно предполагает выяснение
главного направления, основной тенденции дальнейшего
развития предмета, т. е. предвидение будущего,
представляющее собой третье звено в цепи логической
операции, два предшествующих звена которой составляют
анализ настоящего и исследование прошлого. Точность и
достоверность предвидения и определяются прежде
всего тем, насколько глубоко и всесторонне изучены как
предшествующее и современное состояние предмета
исследования, так и закономерности его изменения. Без
знания этих двух важнейших моментов в их единстве
невозможно и само научное предвидение как
таковое.
Хотя «механизм» превращения прошлого в настоящее
и настоящего в будущее в принципе одинаков, однако
с точки зрения познающего эти процессы мышления
здесь имеется существенное различие. Последнее
заключается в том, что если в первом случае познание имеет
дело с тем, что уже было и прошло, то во втором — с
тем, чего еще не было и что может только произойти.
Первый путь — это реконструкция прошлого по его
«обломкам» в настоящем, второй путь —
конструирование будущего по его «зародышу» в нем же.
Понимание сущности предмета и тенденций его
дальнейшего развития предполагает выявление и раскрытие
всей совокупности его противоречий, прежде всего
внутренних (а среди них основного). Исследование
основного противоречия предмета и его эволюции имеет
первостепенное значение для теоретического обоснования
той будущей новой формы, в которую превратится
данный предмет вследствие разрешения этого и других
противоречий. При таком подходе каждый этап развл-
400

тия любого предмета берется в неразрывном единстве с
его собственными, внутренне присущими ему
противоречиями, которые возникают одновременно с этим этапом,
существуют и исчезают вместе с ним. Только
такой подход является действительно конкретно-истори^
ческим.
Осуществление именно такого подхода оказалось
невозможным, как показал К. Маркс, для вульгарных
буржуазных экономистов, которые в угоду классовым
интересам буржуазии стремились скрыть объективно
существующие противоречия капитализма. Ими
противоречия отвергались, они предполагались
несуществующими. Таким образом, ликвидация реальных противоречий
происходила лишь в воображении, при помощи
«схоластически-нелепых» определений; единство
противоположностей превращалось в их непосредственное
(абстрактное) тождество, исключающее их различие и тем
самым противоречие благополучно «удалялось» как из
теории, так и из реальной действительности; при этом
сохранялись «хорошие» стороны противоречий, а
устранялись «дурные», что означало уничтожение
противоречий как таковых, как «живого единства»
противоположностей.
Существенная особенность марксистско-ленинского
историзма состоит в том, что он органически связан с
практикой, с революционной деятельностью народных
масс по преобразованию мира в соответствии с
закономерными объективными тенденциями исторического
процесса. Теоретической основой этой деятельности
является строго научный анализ действительности, который
исходит из того, что в процессе развития одна
конкретно-историческая система взаимодействия — настоящее —
превращается в другую систему исторической
конкретности — в будущее; и те элементы, которые в первой
системе были единичными, подчиненными, но соответствовали
общей основной тенденции развития, во второй системе
становятся всеобщими, определяющими «лицо» данной
системы.
Таким образом, научное предвидение в своей
сущности сводится к тому, чтобы мысленно, в самом общем
виде, в соответствии с выявленными законами
сконструировать «модель» будущего по тем его единичным
фрагментам, которые существуют сегодня. А для этого нужно
уметь найти эти фрагменты и выделить их из огромного
числа других единичностей, так как они станут впослед-
401

ствии элементами будущей конкретно-исторической
целостности.
Когда осуществляется предвидение событий, еще не
имеющих места в действительности, то на основе уже
известных законов и теорий происходит экстраполяция
на будущее процессов настоящего и прошлого. При
данной экстраполяции учитываются допустимые пределы, в
рамках которых можно проецировать в будущее
закономерные тенденции, выявленные в настоящем,
возможность изменения данных пределов и данных тенденций
и т. д.
Любое научное предвидение, каким бы точным оно
ни было, всегда неизбежно ограничено, имеет свои
пределы, за которыми оно превращается в утопию, в пустую
беспочвенную фантазию. В науке очень важно знать
также и то, чего принципиально никогда, ни при каких
условиях быть не может. По мере развития практики и
самого познания предвидение становится все более
точным и достоверным, одни его элементы не
подтверждаются и отбрасываются, другие находят свою
реализацию. Предвидение в целом развивается,
конкретизируется, наполняется более глубоким содержанием.
Итак, основными ступенями восхождения при
последовательном проведении исторического подхода
являются: анализ настоящего; изучение прошлого — генезиса и
главных ступеней развития предмета; выявление
тенденций развития исследуемого предмета, предвидение
будущего.
Первая из этих ступеней — начало, исходный пункт
всего исторического рассмотрения, где формируется
предварительное представление о предмете, которое
носит схематический, довольно общий, абстрактный
характер. Объективной основой этого первоначального
представления, которое служит «руководящей идеей»
для дальнейшего движения мысли, является целостный
образ настоящего, выступающего как единство
«моментов» прошлого, современности и будущего.
Вторая ступень — отрицание и «снятие» первой
ступени. Зная в общих чертах сущность, специфику
изучаемого предмета, выявленную на первой ступени,
исследователь начинает мысленно движение от настоящего к
прошлому. Здесь настоящее рассматривается, главным
образом, как «снятое» прошлое, и основное внимание
(особенно в начале этого пути восхождения) обращает-
402

ся именно на «следы» прошлого, по которым и
осуществляется реконструкция истории. Познание возникновения
предмета и этапов его развития становится
содержательнее, богаче, конкретнее, история представляется все
более «живой» и «полнокровной». Первоначальное
представление о предмете «обрастает» знаниями
исторических деталей, подробностей и т. п., становясь глубже,
всестороннее и точнее. В определенный момент
преобладающим направлением движения познания
становится движение от прошлого к настоящему, вернувшись к
которому оно поднимается на новый, более
высокий этап.
Третья ступень — отрицание отрицания, «снятие»
двух первых ступеней, возврат познания на новой основе
к настоящему — возврат, обогащенный знанием всей
предшествующей истории. На этой ступени в результате
такого спиралевидного движения имеет место синтез
знаний о настоящем и прошлом и только на базе этого
глубокого и богатого содержанием знания возможно
определение — с той или иной степенью достоверности —
перспектив дальнейшего развития предмета,
предвидение будущего.
На этой третьей ступени знания о настоящем имеют
лишь формальное сходство с аналогичными знаниями,
полученными на первой ступени (ибо и те и другие —
знания о настоящем), но отличаются от них по глубине
и полноте содержания. Здесь имеет место
воспроизводство знаний о настоящем, которые были добыты на
первой, исходной ступени, но на новой основе: прежде всего,
во-первых, на базе тех понятий, теорий, законов и т. п.,
которые были получены при изучении прошлого и,
во-вторых, на основе новых фактов о самом настоящем.
При этом сохраняются, удерживаются те знания,
которые прошли проверку историей, и отбрасываются,
уничтожаются те, которые оказались неверными, не
подтвердились рассмотрением прошлого. Одновременно
осуществляются переработка сохраненных знаний, их
преобразование и углубление, наполнение новым содержанием.
Тем самым происходит не только простое дублирование
двух предыдущих ступеней, не только повторение их
«известных черт», а существенное приращение знаний о
настоящем, которые, развиваясь уже на новой основе,
в новых условиях, углубляются и расширяются, все более
адекватно совпадая с реальной историей.
403

На третьей ступени настоящее рассматривается
прежде всего с точки зрения тех «зародышей» будущего
(и условий их осуществления), которые порождены всем
предшествующим развитием и служат объективной ос*
новой построения тех или иных «моделей» этого
будущего. Иными словами, на данной ступени исследования
теоретический образ настоящего «разворачивается» не к
прошлому, а ориентируется на будущее, предвидение
которого становится здесь главной задачей познания.
Тем самым, во-первых, настоящее понимается теперь не
столько как результат, итог всей прошлой истории*
сколько как основа, начало дальнейшего движения но
направлению к будущему, которое является
неизбежным, закономерным продолжением прошлого и
настоящего, во-вторых, последнее трактуется более полно и
глубоко, так как становятся известными тенденции его
развития.
Таким образом, принцип историзма может быть
реализован во всем объеме только тогда, когда познание
прошло все три рассмотренные ступени и завершилось
обнаружением основных тенденций развития
исследуемого объекта, его будущего. Данная схема
развертывания исторического подхода является именно схемой и
не более того, поскольку реальный процесс познания
истории тех или иных объектов не может быть,
разумеется, втиснут в жесткие рамки этой схемы, а имеет
множество «вариаций и градаций». Кроме того,
завершение цикла «настоящее—прошлое—будущее» не
означает завершения исторического рассмотрения как
такового. Последнее есть бесконечный процесс восхождения,
углубления, развития знаний о данном предмете и его
истории, а указанный цикл (спираль)—лишь одна из
ступеней этого процесса.
В своем полном объеме и во всех своих аспектах
принцип историзма может существовать лишь в «чистом
виде», ибо в реальном научном исследовании в
зависимости от тех или иных конкретных условий (особенности
изучаемого объекта, цель исследования, характер
решаемых задач и т. д.) он соответствующим образом
«преломляется», приобретает специфическую форму
своего существования. Так, в одном случае на первый
план может быть выдвинута задача исследования
настоящего, в другом акцент делается на выявлении
тенденций развития предмета, его будущего, в третьем
404

главным становится анализ прошлого, где, в свою
очередь, исследователя может интересовать
преимущественно либо генезис предмета, либо, главным образом,
этапы его истории.
Кроме того, в одних условиях, для одних наук
наиболее важным является «конкретно-хронологический»
компонент историзма. Это, по Ф. Энгельсу,
«исторический способ рассмотрения», который обязательно
следует за всеми зигзагами, скачками и отступлениями
истории и принимает во внимание «много материала
незначительной важности». При иных обстоятельствах
для других наук наиболее важным становится
«абстрактно-теоретический» компонент историзма. Это, по
Ф. Энгельсу, «логический метод исследования», который,
в сущности, есть тот же исторический способ, только
освобожденный от его исторической формы и от
мешающих случайностей 13.
Различие этих двух форм историзма не означает, что
первый из них — чисто эмпирический, а второй — чисто
теоретический способ постижения истории. Речь идет
именно о преобладании того или другого компонента.
Так, в «Капитале» применен преимущественно
«логический метод», но наряду с этим анализируется огромный
«монблан фактов» и т. п.
Вместе с тем следует отметить, что при
осуществлении требований принципа историзма в целом (и
каждого из его элементов) познание проходит два
относительно самостоятельных этапа: эмпирический и
теоретический. На первом из этих этапов преобладают такие
операции, как отбор и систематизация фактов,
наблюдение, эксперимент и моделирование, описание фактов,
их первичное обобщение и классификация на основе
определенного концептуального аппарата и т. п. На
втором этапе основной задачей становится выявление
сущности, законов, построение теории с помощью таких
логических средств, как абстрагирование, идеализация,
мысленный эксперимент и т. п. Большое значение на
13 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 497. Более подробно об
этих формах историзма см., например: Добриянов В. С.
Методологические проблемы теоретического и исторического познания. М., 1968;
Гриценко И. И. Историческое и логическое в марксистской
философии. Ростов, 1969; Столяоов В. И. Исторический метод познания в
современной науке. М., 1973; Оруджев 3. М. Логическое и
историческое в «Капитале»//«Капитал» Маркса, философия и
современность. М., 1968.
405

этом этапе приобретает исследование самих понятий,
категорий и методологических принципов, обнаружение
противоречий «в самой сущности предметов»,
прослеживание развития и разрешения этих противоречий.
Подчеркнем, что действительная конкретность
историзма реализуется именно на теоретической, а не на
эмпирической ступени познания (как может показаться
на первый взгляд), ибо «общие законы» развития,
изменения, которые тут открываючхя, гораздо
конкретнее, чем каждый отдельный «конкретный» пример этого
(Ф. Энгельс), и только «бесконечная сумма общих
понятий, законов» (а не сумма отдельных примеров и
фактов) «дает конкретное в его полноте» (по В. И. Ленину).
Однако «преломление» принципа историзма в виде
его модификаций и форм не означает недооценку или
тем более игнорирование обще- и частнонаучных
способов и приемов познания, которые должны соотноситься
с историзмом (и другими универсальными принципами)
в плане диалектики общего, особенного и единичного.
В какой бы форме ни выступал историзм в той или иной
конкретной познавательной ситуации, нельзя при этом
забывать и полностью отвлекаться от тех элементов
этого принципа, которые не «работают» в данный
момент, ибо так или иначе они в «снятом» виде
присутствуют в любом исследовании и их всегда необходимо
иметь в виду.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие 5
Раздел I
ЛОГИЧЕСКИЕ ФОРМЫ МЫШЛЕНИЯ
Глава 1. Суждение 10
Глава 2. Умозаключение 35
Глава 3. Понятие 59
Глава 4. Идея 79
Глава 5. Гипотеза 115
Глава 6. Теория 160
Глава 7. Истина 182
Раздел II
МЕТОДЫ ПОЗНАНИЯ
Глава 1. Анализ и синтез 209
Глава 2. Индукция и дедукция 247
Глава 3. Эксперимент 282
Глава 4. Модель 304
Глава 5. Восхождение от абстрактного к
конкретному 330
Глава 6. Историческое и логическое .... 356
Глава 7. Историзм 385

ДИАЛЕКТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА:
Формы и методы познания
Утверждено к печати Ученым советом
Института философии и права
Академии наук Казахской ССР
Рецензенты: доктора философских наук А. С. Балгимбае
М. М. С у ж и к о в
Редактор Г. М. Ким
Художественный редактор В. М. Грущаков
Оформление художника Л. И. Матвеева
Технический редактор В. К Горячкина
Корректор К И. Касымжанова
ИБ № 2329
Сдано в набор 14.07.87. Подписано в печать 08.10.87. УГ12148.
Формат 84ХЮ87з2. Бум. тип. № 1. Литературная гарнитура.
Высокая печать. Усл. п. л. 21,49. Усл. кр.-отт. 21,84. Уч.-йзд. л. 22,9
Тираж 2000. Заказ 140. Цена 2 р. 60 к.
Издательство «Наука» Казахской ССР
480100, Алма-Ата, ул. Пушкина, 111/113
Типография издательства «Наука» Казахской ССР
480021, Алма-Ата, ул. Шевченко, 28