Аркадий Федорович
АНИСИМОВ

АКАДЕМИЯ НАУК СССР
МИНИСТЕРСТВО КУЛЬТУРЫ РСФСР
Музей истории религии и атеизма
А. Ф. АНИСИМОВ
ИСТОРИЧЕСКИЕ
ОСОБЕННОСТИ
ПЕРВОБЫТНОГО
МЫШЛЕНИЯ
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
Ленинградское отделение
ЛЕНИНГРАД • 1971

Редакционная коллегия:
член-корреспондент В. А АВРОРИН,
доктора исторических наук Я. С. ВДОВИН, Н. Н. ГУРИНА,
С. Л. ИВАНОВ
и доктор философских наук Л/. И. ШАХНОВИЧ
Аркадий Федорович Аннеи
ИСТОРИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ
ПЕРВОБЫТНОГО МЫШЛЕНИИ
Утверждено к печати
Музеем истории религии и атеизма
Редакторы издательства
К. И. Кочергин и Э. А. Г у т н и к о в а
Художник
Я. В. Таубвурцель
Технический редактор
И. М. Кашеварова
Корректор
В. В. Аствацатурова
Сдано в набор 20/Х 1970 г. Подписало к печати 12/Ѵ
1971 г. Формат бумаги 84 X 108*/^. Бум. л. 25/зг. Печ.
л. 41/* + 1 вкл. (Vie) = 7.25 уел. печ. л. Уч.-изд. л. 7.62.
Изд. № 4192. Тип. зак. № 1177. М-36143. Тираж 6000.
Бумага JVa 2. £/ема 46 коп.
Ленинградское отделение издательства «Наука>>
Ленинград, В-164, Менделеевская лин., д. 1
1-5-8	:
	 1-я тип. издательства «Наука»
95—71 (I)	Ленинград, В-34, 9 линия, д. 12

ОТ РЕДАКЦИИ
Предлагаемая вниманию читателя книга написана круп¬
ным советским этнографом и историком религии доктором
исторических наук Аркадием Федоровичем Анисимовым
в самом конце его жизненного пути. Он скончался
9 марта 1968 г. на 59-м году жизни в расцвете творческих
сил, не успев завершить даже малой доли своих замыслов.
А. Ф. Анисимов принадлежит к числу наиболее ярких
представителей созданного профессорами Л. Я. Штерн¬
бергом и В. Г. Богоразом направления полевой этногра¬
фии. Если создатели этого направления еще с 20-х годов
нашего века шли сложным, не всегда прямым путем от
идеалистического эволюционизма на сближение с марк¬
сизмом, то А. Ф. Анисимов, как и другие представители
молодого поколения, уже в самых ранних своих исследова¬
ниях совершенно сознательно и твердо стоял на позициях
диалектического материализма. Позднее, в послевоенный
период, увлекшись проблемами первобытного мировоззре¬
ния, он, не порывая прочных связей с полевой этногра¬
фией, примкнул к сложившемуся у нас направлению марк¬
систской истории религии, которое возглавлялось акаде¬
миком Г. П. Францовым.
Еще в студенческие годы А. Ф. Анисимов впервые
близко познакомился с жизнью и бытом малых народов
Крайнего Севера, разностороннему изучению которых он
в первую очередь посвятил всю свою дальнейшую науч¬
ную деятельность. По совету своего ближайшего учителя
профессора В. Г. Богораза он в 1929 г. выехал на дли¬
тельную практику к эвенкам Подкаменной Тунгуски, где
3

прожил более двух лет. С принявшими его по-родствен-
ному в свою среду эвенками он делил все тяготы кочевой
жизни в суровых условиях приполярной тайги, не раз
подвергался смертельной опасности во время зимнего про¬
мысла зверя. Приходилось ему и замерзать в пургу, и го¬
лодать. Он жил с эвенками в их прокопченных дымом
тесных чумах, делил с ними беды и радости. Все это по¬
зволило ему познать сокровенные, недоступные посторон¬
нему тонкости труда, быта и социальных отношений, овла¬
деть языком и глубоко проникнуть в тайники души
народа, который к тому времени еще не освободился от
значительных пережитков патриархально-родового строя.
Именно это позволило накопить бесценный материал по
этнографии и фольклору эвенков, послуживший фунда¬
ментом дальнейших исследований.
Помня девиз своего учителя «изучая, помогай»,
А. Ф. Анисимов основал первую у этой группы эвенков
школу, которая сначала была кочевой, а затем переросла
в стационарную школу-интернат при фактории Байкит.
До сих пор многие жители Эвенкийского национального
округа тепло и почтительно вспоминают своего первого,
тогда еще совсем юного учителя, столь же тепло и почти¬
тельно, как и сам А. Ф. Анисимов всегда вспоминал своих
верных друзей-эвенков.
Вернувшись в Ленинград и окончив университет, а за¬
тем аспирантуру Института народов Севера, он успешно
защитил кандидатскую диссертацию, посвященную родо¬
вому строю у эвенков. После этого А. Ф. Анисимов был
оставлен на работе в институте, где занимал ответствен¬
ные посты в Научно-исследовательской ассоциации — сна¬
чала заведующего Историко-этнографической секцией,
а затем ученого секретаря. В Институте народов Севера
он ведет не только научно-организационную, но и интен¬
сивную исследовательскую работу. Кроме того, он читает
курсы по истории и этнографии для студентов и тем са¬
мым активно участвует в подготовке национальных кадров
для Крайнего Севера: учителей, советских и хозяйствен¬
ных работников.
В 1937 г. представилась возможность возобновить
полевые исследования, и он снова у эвенков, теперь уже
в составе научной экспедиции. И снова, на сей раз в те¬
чение более короткого времени, сбор этнографического ма¬
териала, которого накапливается все больше и больше.
4

В первые дни Великой Отечественной войны
А. Ф. Анисимов уходит добровольцем в Армию народ¬
ного ополчения, но уже в феврале 1942 г. резко обост¬
рившаяся болезнь приводит к демобилизации и срочной
эвакуации в тяжелом состоянии из Ленинграда в Омск.
Там — работа референтом Облисполкома и преподавание
в Педагогическом институте.
По окончании войны — возвращение в Ленинград.
Сначала работа в Государственном музее этнографии, где
создается новая экспозиция материалов по народам Се¬
вера. Через год — приглашение на работу в Институт
языка и мышления АН СССР. Здесь в течение трех лет
A.	Ф. Анисимов ведет работу в двух направлениях:
а) изучение связей между языком и мышлением на ран¬
них этапах человеческой истории и б) изучение этногра¬
фического наследия В. Г. Богораза по архивным источни¬
кам. Родившийся много ранее интерес к проблемам перво¬
бытной религии повлек за собой необходимость более
близкого знакомства с развитием мыслительных способ¬
ностей человека. Позднее эта тема становится одной из
ведущих в творчестве А. Ф. Анисимова, но именно здесь,
в значительной мере под влиянием близкого общения
с такими выдающимися учеными, как И. И. Мещанинов
и Д. В. Бубрих, интерес к проблемам мышления оконча¬
тельно закрепляется. По той же причине в научном твор¬
честве все чаще и чаще используется лингвистическая
аргументация, связанная прежде всего с этимологическим
анализом лексики эвенкийского языка. В 1948 г. успешно
прошла защита докторской диссертации, посвященной ре¬
лигиозным воззрениям эвенков.
А. Ф. Анисимов всегда считал себя прежде всего этно¬
графом. Поэтому, когда представилась к тому реальная
возможность, он перешел на работу в Институт этногра¬
фии АН СССР, где в течение ряда лет руководил секто¬
ром Сибири. За это время им было опубликовано не¬
сколько ценных исследований, в которых на богатом фак¬
тическом материале интересно и оригинально решаются
вопросы, связанные с ранними формами религии.
Еще до войны А. Ф. Анисимов установил прочные
связи с ленинградским Музеем истории религии и ате¬
изма, который был создан при ближайшем участии
B.	Г. Богораза и возглавлялся сначала им, а после его
смерти — Г. П. Францовым. Видимо, здесь под непосред¬
5

ственным влиянием этих двух крупнейших специалистов
и зародилось желание серьезно заняться изучением на¬
чальных этапов развития религиозного мировоззрения.
В формировании взглядов автора по этим проблемам
большую роль сыграли беседы с Г. П. Францовым, гото¬
вившим тогда к изданию свою известную работу о фети¬
шизме. Его влияние плодотворно сказалось на многих
исследованиях А. Ф. Анисимова, прежде всего на его
много позднее опубликованной статье об эвенкийских
«шингкэнах» (фетишах, используемых в охотничьей
магии).
Интерес к истории развития общественного сознания и
религии как особой иррациональной его форме постепенно
возрастал, и это послужило одним из главных поводов
к переходу А. Ф. Анисимова на работу в Музей истории
религии и атеизма, где он плодотворно трудился послед¬
ние тринадцать лет своей жизни. Именно в этот период
была написана и опубликована большая часть его самых
крупных и зрелых исследований. Основные положения
одного из них, посвященного выявлению этапов развития
первобытной религии, послужили теоретическим фунда¬
ментом для разработанной им совместно с М. С. Бутино-
вой и Н. Н. Гревенс экспозиции «Происхождение рели¬
гии» — одного из важнейших разделов музея.
С 1961 г. А. Ф. Анисимов был тяжело болен. Тем не
менее болезнь не прервала его научной деятельности.
Напротив, именно за последние шесть-семь лет жизни
были опубликованы наиболее значительные его исследо¬
вания.
Научные труды А. Ф. Анисимова составляют замет¬
ный вклад в марксистскую науку о человеческом обществе
и его развитии. Они затрагивают широкий круг связан¬
ных с этим проблем и, что очень существенно, основы¬
ваются на богатом и вполне достоверном фактическом
материале, в значительной своей части собранном самим
автором в условиях полевой работы. Включение этого све¬
жего, мало кому известного, а порой и вовсе незнакомого
материала в оборот науки уже само по себе представляет
исключительную ценность. Кроме того, А. Ф. Анисимова
отличала широкая эрудиция и постоянное стремление
обильно привлекать достоверные наблюдения и выводы
других исследователей, не только близких к нему по своим
научным интересам, но порой, казалось бы, и далеких.
6

Он внимательно штудировал работы не только этногра¬
фов, не только историков религии, не только специалистов
по истории мышления, но и археологов, антропологов, фи¬
лософов, психологов, зоопсихологов, физиологов, фолькло¬
ристов, языковедов, и прежде и больше всего — труды
основоположников марксизма-ленинизма — К. Маркса,
Ф. Энгельса и В. И. Ленина. Все это получило положи¬
тельное отражение в его собственных исследованиях.
Среди опубликованных работ А. Ф. Анисимова мы
встречаем больше всего таких, которые связаны с изуче¬
нием первобытных религиозных воззрений и обрядов.
Наряду с ними есть работы, посвященные проблемам
истории общественного сознания и мышления, социаль¬
ному строю, мифологии и фольклору. В отношении рели¬
гии его занимала не только чисто научная сторона дела, но
и в известном смысле практическая. Следствием этого яви¬
лись работы активно атеистического направления, вскры¬
вающие задачи и пути преодоления религиозных пережит¬
ков, в частности шаманизма, у народов нашего Севера.
В своих исследованиях А. Ф. Анисимов исходил прежде
всего из наиболее знакомого ему, в значительной части
лично им собранного эвенкийского материала. Характери¬
стика особенностей социальной и духовной жизни эвен¬
кийского общества, естественно, составляла основной стер¬
жень большинства его работ. Однако это вовсе не озна¬
чало стремления замкнуться в рамках узконациональной
специфики. Привлекая в сравнительном плане аналогич¬
ный этнографический материал по другим народам СССР,
по народам Австралии, Океании, Северной Америки,
Гренландии, а также богатый и разнообразный археологи¬
ческий материал, почерпнутый из специальной литера¬
туры, А. Ф. Анисимов, прочно стоя на позиции монизма,
делает немало убедительных выводов исторического зна¬
чения.
Щепетильность, порой даже излишняя, в использова¬
нии материала, наблюдений и мыслей других авторов,
опасение при свободном переложении чужого текста
хотя бы в малейшей степени исказить его содержание при¬
водили нередко к перегрузке работ А. Ф. Анисимова ци¬
татами. Но вызвано это было побуждениями, бесспорно
заслуживающими понимания.
Публикуемое в этой книге исследование А. Ф. Аниси¬
мова является логическим завершением развития взглядов
7

автора относительно ранних этапов религии и человече¬
ского мышления. Она венчает цикл ранее изданных работ.
Автор не считает нужным, как он сам об этом пишет,
перегружать работу повторением всего того, что было на
соответствующие темы опубликовано им прежде. Он пре¬
дупреждает читателя, что общее, более или менее полное
представление о системе его взглядов, связанных с обсу¬
ждаемыми в книге проблемами, можно составить только
после ознакомления не только с этой, но и с другими его
работами: «Религия эвенков в историко-генетическом изу¬
чении» (1958), «Космологические представления народов
Севера» (1959), «Духовная жизнь первобытного обще¬
ства» (1966), «Этапы развития первобытной религии»
(1967).
Книга издается посмертно. Это налагает на редакторов
особую ответственность. Редакционная коллегия, едино¬
душно признавая высокую научную ценность публикуе¬
мого исследования и вместе с тем понимая, что не все в нем
одинаково убедительно аргументировано, не все исклю¬
чает возможность споров и возражений, поставила своей
задачей донести до читателя все мысли и наблюдения
автора, весь привлекаемый им фактический материал, раз¬
решив себе произвести стилистическую правку, устранение
очевидных повторений, изъятие заведомо излишних цитат,
сокращение и изложение некоторых цитат, не имеющих
принципиального значения, и приведение датировок архео¬
логического материала в соответствие с более новыми дан¬
ными.
Друзья и сослуживцы А. Ф. Анисимова хранят в па¬
мяти образ этого талантливого, неутомимого и честного
труженика науки. Думается, что и у незнакомого с ним
лично читателя после прочтения книги сложится о ее ав¬
торе такое же представление.

ПРЕДИСЛОВИЕ
В литературе неоднократно и справедливо подчеркивалось,
что без разрешения вопросов, связанных с первобытным
мышлением, разобраться в характере древнейших религи¬
озных верований трудно.1 Но при всем том следует ска¬
зать, что в исследовательском плане эти весьма важные
в методологическом отношении вопросы разработаны далеко
не достаточно, а в нашей советской литературе после из¬
вестной критики идей Н. Я. Марра их исследовательское
освещение на длительное время было прекращено. Нельзя
не согласиться с Б. Ф. Поршневым, который пишет: «К со¬
жалению, в последнее время наши ученые, пуще огня опа¬
саясь влияния Леви-Брюля и Марра, не ставят вопроса
о качественных модификациях второй сигнальной системы.
Между тем эти изменения, очевидно, составляют картину
как бы скользящей шкалы со времени возникновения речи
до наших дней. По всей вероятности, закономерность каче¬
ственного преобразования входит в самую сущность, в са¬
мое определение природы речи — мышления».1 2
Леви-Брюль, как известно, сделал попытку охаракте¬
ризовать на конкретном языковом и этнографическом ма¬
териале специфические особенности первобытного мышле¬
ния, но исследовал преимущественно лишь вопросы психо¬
логии первобытного мышления, которые под воздействием
идеалистической установки были сведены им к проблеме
1	Г. П. Ф р а н ц о в. У истоков религии и свободомыслия.
М.—Л., 1959, стр. 183. Из более ранних работ см.: В. А. Васи¬
ленко. Некоторые вопросы первобытной религии. «Труды Военно¬
политической академии Красной Армии им. В. И. Ленина», М., 1940.
2	Б. Ф. Поршнев Пограничные проблемы биологических и
исторических наук. ВФ, 1962, № 5, стр. 120.
9

психологии религиозного мышления, выражаемого веро¬
ваниями и соответствующими обычаями и обрядами пер¬
вобытного общества. Поэтому религия и первобытное
мышление оказались в его трактовке одинаковыми по сво¬
ему характеру: мистическими и прелогическими, чуждыми
данным опыта и подчиненными мистическому закону пар-
тиципации, или сопричастия. Эти односторонние оценки и
определенный подбор фактического материала привели
Леви-Брюля к явно мистическому пониманию проблемы
исторических особенностей первобытного мышления. Тем
не менее собранный им громадный фактический материал
и детально исследованная проблема психологии первобыт¬
ного религиозного мышления, так же как и сама поста¬
новка вопроса о специфических особенностях первобыт¬
ного мышления, остаются неотъемлемой заслугой этого
выдающегося французского психолога и этнолога.
Односторонность и антиисторизм были свойственны,
как известно, и противоположному лагерю этнологов и
психологов, которые пытались решить вопросы истории
первобытного мышления с позиций психологического эво¬
люционизма. Г. Спенсер и Э. Тэйлор, Д. Фрэзер и Ф. Боас,
а в нашей стране — Л. Я. Штернберг и В. Г. Богораз,
хотя и по-разному подходили к изучению первобытного
мышления, но при всех своих разногласиях склонны были
видеть в развитии мышления лишь количественные изме¬
нения, обусловленные изменением объема опыта. Если
Леви-Брюль в корне противопоставлял первобытное мыш¬
ление современному, разрывая тем самым единство истори¬
ческого процесса, то сторонники анимистической школы и
психологического эволюционизма склонны были думать, что
первобытное мышление ничем не отличается от мышления
современного человека, и тем впадали в антиисторизм, но,
так сказать, с другого конца, хотя виной тому была одна и
та же общеметодологическая (идеалистическая) посылка.
Как Леви-Брюль и его последователи, так и противо¬
положный им лагерь — представители анимистической
школы и психологического эволюционизма, не смогли
избежать в своих трудах односторонности и ошибок, но
все сделанное обоими направлениями в плане конкретных
научных разработок (языков, мифологии, этнографии)
заслуживает глубокого внимания со стороны историков-
марксистов, ибо эти исследования проведены с привлече¬
нием огромного фактического материала, с такой после¬
10

довательностью и широтой, с какой у нас до сих пор
в этой области еще ничего подобного не делалось. По¬
этому их книги надолго останутся настольными для спе-
циалистов-исследователей, даже вовсе не приемлющих их
общих выводов, так как в этих фундаментальных работах
всегда найдется материал для новых идей и тонкие
наблюдения, побуждающие к размышлениям.
В рамках краткого предисловия нет возможности из¬
ложить всю историю изучения интересующих нас проблем,
и если здесь не упоминаются имена многих других уче¬
ных, которые немало поработали в указанной выше об¬
ласти научного знания, то именно потому, что ни преди¬
словие, ни само исследование не ставят перед собой целей
историографического, а тем более полемического характера.
Вместе с тем их труды, как всякий научный поиск, не могут
выпасть из поля зрения любого специалиста в этой об¬
ласти. Важно только, чтобы он оказался способным трезво
оценивать взгляды, отличные от его собственных.
Что касается задач настоящей книги, то уместно
прежде всего оговориться, что она своим заглавием, воз¬
можно, обещает больше, чем может дать своим содержа¬
нием по существу, ибо исследование исторических особен¬
ностей первобытного мышления является одной из наибо¬
лее сложных и трудных задач первобытной истории, ре¬
шение которых возможно лишь путем кооперирования
целого комплекса смежных наук (сравнительная физиоло¬
гия и психология, палеоантропология и археология, исто¬
рия языка и мифология, этнография и философия с та¬
кими ее разделами, как логика, теория познания и учение
об общественном сознании). Только таким комплексным
путем можно выявить генезис первобытного мышления и
общественно-исторические пути его развития, определить
исторические особенности первобытного мышления и при¬
чины, их породившие, установить исторические связи и
соотношения первобытного мышления с современным.
Опираясь на материалы истории первобытного обще¬
ства, хотелось бы исследовать интересующую нас проб¬
лему прежде всего в двух аспектах: во-первых, с точки
зрения зависимости развития мышления от трудовой дея¬
тельности людей, связанной с определенными условиями
материальной жизни общества, и, во-вторых, с точки зре¬
ния структуры общественного сознания, отражающей
специфику развития первобытного человека.
11

Основное внимание хотелось бы уделить анализу ар¬
хеологических и этнографических материалов, отражаю¬
щих те явления культурной жизни, которые позволяют
ближе подойти к первобытному состоянию человечества,
проникнуть в истоки человеческой культуры. При этом
необходимо отметить, что этнографический материал
позволяет реконструировать многое из того, что было
раньше в социально-культурной истории народов и в раз¬
витии форм общественного сознания. И если это прибли¬
жение к исходному пункту развития человеческой куль¬
туры нередко носит характер лишь более или менее
допустимых гипотез, то виной тому не возможности этно¬
графического материала, а его поистине трагическая
фрагментарность. Слишком поздно наука оценила палео¬
историческое значение этнографических памятников чело¬
веческой культуры и слишком мало, непростительно мало
сделала в отношении собирания этих памятников куль¬
туры, способных пролить свет на скрытую от нас «седую
древность» истории.
Конечно, этнографические материалы, как правило, не
старше XVII—XVIII вв., но эти памятники способны
представлять, и при том во всех стадиях развития, дале¬
кую от нас «первобытность». Л. Г. Морган это доказал
своими блестящими исследованиями, открывшими новую
эпоху в разработке первобытной истории, но этнографи¬
ческая наука лишь много лет спустя смогла приступить
с той же тщательностью к историко-генетическому изуче¬
нию этнографического материала. За это время большая
часть исторически уникального материала исчезла из этно¬
графического бытования, и последующие научные попытки
выявления исходных пунктов развития человечества стали
возможны во многом лишь в форме рабочих гипотез, бо¬
лее или менее удачно приближающих к пониманию скры¬
той от нас в веках первобытности.
Споры по тем или иным проблемам, связанным со
столь сложными явлениями, становятся в этом случае со¬
вершенно естественными, и эти споры будут продолжаться
с тем меньшей безнадежностью, чем больше будет появ¬
ляться по этим вопросам конкретно-исторических разра¬
боток. Автор был бы рад, если бы его исследование по¬
могло творческому обмену мнениями, а изложенные в ис¬
следовании соображения оказались небесполезными.

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Историческое развитие
первобытного сознания
и проблема стадиальности
в развитии мышления и речи
Обобщая выводы передовой науки, марксизм-ленинизм
в своем философском учении о материи исходит, как изве¬
стно, из признания первичности материи и вторичности
сознания. В самой общей форме сознание определяется
при этом как свойство особым образом организованной ма¬
терии — деятельность человеческого мозга, связанного со
сложным комплексом органов чувств, — и рассматривается
со стороны своего содержания как отражение внешнего
мира, который и составляет, следовательно, материальную
основу сознания. Этому соответствует, как отметил
Г. М. Гак, двойное определение ощущения, даваемое в фи¬
лософских работах В. И. Ленина: 1) ощущение есть пре¬
вращение энергии внешнего раздражения в факт созна¬
ния; 2) ощущение есть субъективный обргсз объективного
мира.1
Высшая нервная деятельность, лежащая в основании
человеческого сознания, — деятельность рефлекторная,
имеющая сигнальное значение для организма, т. е. значе¬
ние ориентировки живых организмов в окружающей среде
и приспособления их к условиям внешней среды. Этот
сигнальный характер отражения действительности имеет
у человека общие основания с нервной деятельностью жи¬
вотных, иначе говоря, является общим на всех этапах раз¬
вития нервной системы. То, что составляет специфическое
для деятельности человеческого мозга, есть результат
1	Г. М Гак. Учение об общественном сознании в свете теории
отражения М, 1960, .стр 12
13

общественной жизни человека и связано с деятельностью
второй сигнальной системы, на основе которой разви¬
ваются человеческое мышление и речь. «Слово, — говорит
И. П. Павлов, — составило вторую, специально нашу сиг¬
нальную систему действительности, будучи сигналом пер¬
вых сигналов. Многочисленные раздражения словом,
с одной стороны, удалили нас от действительности, и по¬
этому мы постоянно должны помнить это, чтобы не иска¬
зить наши отношения к действительности. С другой сто¬
роны, именно слово сделало нас людьми. .. Однако не под¬
лежит сомнению, что основные законы, установленные
в работе первой сигнальной системы, должны также
управлять и второй, потому что это работа все той же
нервной ткани».2
В процессе труда и связанной с ним познавательной
деятельности осуществляется взаимодействие первой и
второй сигнальных систем, ибо труд представляет по
своей природе целеполагающую деятельность, преднаме¬
ренно ориентированную на выполнение заранее поставлен¬
ной цели, а познавательная деятельность, которая начи¬
нается, как известно, с ощущения, представляет собой
опосредствованное словом человеческое мышление — ору¬
дие высшей ориентировки человека в окружающей среде и
субъективной стороны поведения человека. Формируясь на
основе социально организованного труда и в связи с ним,
«сознание» и «познание» имеют, следовательно, одно
и то же содержание в смысле их гносеологической сущ¬
ности. «Способ, каким существует сознание и каким нечто
существует для него, это — знание».3 В. И. Ленин, как
известно, вкладывал в эти два термина одно и то же со¬
держание. Он не видел разницы в двух таких утвержде¬
ниях: 1) общественное сознание отражает общественное
бытие 4 и 2) общественное познание отражает общест¬
венное бытие.5 Целенаправленная деятельность выделяет
человека из остальной природы и в форме социально орга¬
низованного воздействия на природу, т. е. в форме труда,
противопоставляет человека остальной природе.
2	И. П. Павлов, Поли. собр. соч., т. III, кн. 2, М.—Л., 1951,
стр. 336.
3	К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М.,
1956, стр. 635.
4	В. И. Л е н и н, Поли. собр. соч., т. 18, стр. 343.
5	Там же, т. 23, стр. 43—44.
14

Труд — главное видовое
отличие человека
В отличие от животных человек соотносится с природой
не путем пассивного биологического приспособления, а пу¬
тем активного воздействия на природу, осуществляемого
в форме общественного труда, производства, и с помощью
специфически человеческих средств воздействия на при¬
роду — орудий труда и других средств производства. По-
этому-то его познавательная деятельность, хотя она и
рефлекторна по своей природе, значительно отличается от
высшей нервной деятельности животных, и даже наиболее
развитых из них — высших обезьян.
Изучая конструктивную и орудийную деятельность выс¬
ших обезьян, Н. Н. Ладыгина-Котс убедительно доказала,
что эта деятельность, филогенетически более новая по
сравнению с другими формами поведения антропоидов,
качественно отличается от трудовой деятельности людей.
Более сложная сравнительно с обычными формами дея¬
тельности высших обезьян, она все же не идет дальше
установления пространственно-временных отношений
между видами и может составлять лишь биологическую
предпосылку для возникновения животнообразных форм
труда у формирующихся исторических людей.6
Имея в виду выводы фундаментальных исследований
этого автора, А. А. Леонтьев справедливо отмечает, что
в отличие от человеческих «трудовые действия» живот¬
ного, построенные на основе цепочки условных рефлексов,
ограничены рамками индивидуального опыта, опираются
на качественно иной уровень мыслительной деятельности
и не могут стать частью видового опыта. Вне эксперимента
подобные условные рефлексы у антропоидов никогда не
образуются.7 Шимпанзе доступна целесообразная дея¬
тельность. И когда мы говорим об этом, то отчетливо
противополагаем друг другу цель и способ ее достижения.
Но сам шимпанзе выделить в «трудовом действии» при¬
чину и следствие, цель и способ не может. Он обычно
«запоминает» трудовую ситуацию как единое целое, как
нерасчленимую цепь условных рефлексов. Не способен
6	Н. Н. Ладыгина-Котс. Конструктивная и орудийная
деятельность обезьян (шимпанзе). М., 1959, стр. 129, 152.
7	А. А. Леонтьев. Возникновение и первоначальное развитие
языка. М, 1963, стр. 23.
15

он и предвидеть результат действия, если оно совершается
впервые. Он, по выражению Н. Н. Ладыгиной-Котс, «кре¬
пок задним умом»: лишь на практике испытав пути реше¬
ния, он начинает применять их правильно.8 Пока труд
остается актом непосредственного биологического приспо¬
собления, пока орудие труда — только случайное, подсоб¬
ное средство, качественный скачок в развитии труда, де¬
лающий его общественным трудом, а человека — господи¬
ном природы, невозможен.9
Труд и мысль — явления социальные
Мышление гоминид даже в самых сложных формах
орудийной деятельности остается качественно отличным
от человеческого. По справедливому утверждению В. В. Бу¬
нака, мыслительная деятельность антропоидов «состав¬
ляет не качественно новый этап в развитии интеллекта,
а лишь дальнейшее обогащение общих для обезьян актов
поведения, коренящихся в условиях существования напо¬
ловину двуруких животных».10
Высшая нервная деятельность антропоидов — явление
биологическое, а труд и мышление человека — явления со¬
циальные, возникшие на основе качественно иного отно¬
шения к среде — не пассивного биологического приспособ¬
ления, а активного воздействия на природу посредством
орудий труда. С этой точки зрения особенный интерес
представляет изучение психологического рубежа, разде¬
ляющего типы мышления и, соответственно, уровни интел¬
лекта антропоидов и человека.
«Шимпанзе, — пишет М. С. Войно, — может решить
сложную задачу, требующую большого умственного на¬
пряжения, если необходимый для этого предмет доступен
воздействию природных органов животного: его рукам,
ногтям, зубам, пальцам ног. Как только объект не под¬
дается прямой обработке, а требует дополнительного опо¬
средствующего звена — орудия для изготовления ору¬
дия,— задача оказывается непосильной; наступает запре¬
дельное торможение либо состояние, близкое к нервной
8	Там же, стр. 22.
9	Там же, стр. 24.
10	В. В. Бунак. Происхождение речи по данным антропологии.
В сб.: Происхождение человека и древнее расселение человечества,
ТИЭ, т. XVI, М.-Л, 1951, стр. 43.
16

сшибке. .. Принципиальное качественное отличие орудий¬
ной деятельности самых высших животных от трудовой
деятельности людей раскрывает прежде всего глубокий
психологический рубеж между интеллектуальными возмож¬
ностями первых и мыслительными способностями вторых,
т. е. та высшая ступень абстракции, которая присуща че¬
ловеческому мышлению, его понятийность, обусловленная
необходимостью трудовых операций и общения на основе
производственной деятельности, антропоидам недо¬
ступна».11
Признаком этой более высокой ступени развития пси¬
хического является целенаправленная деятельность —
труд, на основе которого строится взаимоотношение чело¬
века с естественной средой и формируется способность
предвидения, т. е. причинно-следственное мышление, без
которого невозможно создание и использование орудий
труда. Чтобы действовать целенаправленно, т. е. совер¬
шать процесс труда, ставя перед собой определенную
цель, необходимо заранее, на основе внутреннего процесса,
предвидеть результаты своих действий, а для этого необ¬
ходимо понимание причинно-следственной связи между
явлениями, практическое умение по одному явлению пред¬
видеть другое. Объективным условием, при котором воз¬
никает это новое качество психического, является, следо¬
вательно, труд, изначально составляющий основное содер¬
жание всех связей и взаимоотношений человека с естест¬
венной средой.
Чтобы присвоить вещество природы в известной форме,
пригодной для человеческой жизни, человек изменяет
форму того, что дано природой, приспособляя предметы
природы для удовлетворения своих потребностей.11 12 Видо¬
изменяя и приспосабливая предметы природы, человек
активно воздействует на окружающий мир, и его деятель¬
ность в этом направлении носит характер преднамеренно
целесообразный. «Человек не только изменяет форму того,
что дано природой;—говорит К. Маркс, — в том, что
дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою со¬
знательную цель, которая как закон определяет способ и
11	М. С. Вой но Речь как одна из важнейших специфических
человеческих особенностей. В сб.: У истоков человечества, М., 1964,
стр. 256.
12	К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 23, стр. 188.
2 А Ф. Анисимов
17

характер его действий и которой он должен подчинять
свою волю».13 Труд, следовательно, является изначально
не только условием существования человека, но и его
исключительным достоянием.14
Сознание с самого начала непосредственно вплетено
в материальную деятельность человека, и эта непосред¬
ственная связь сознания с процессом труда является
изначально непременным условием материальной жизни.
Пассивное приспособление к природе свойственно всем
организмам без исключения, активное приспособление и
употребление готовых орудий присуще не только человеку,
но и некоторым другим существам, особенно приматам, но
только один человек способен планомерно изготовлять
орудия, и опять-таки именно потому, что основным содер¬
жанием взаимоотношений человека с природой являются
процессы труда.
Употребление и создание орудий труда составляет спе¬
цифически характерную черту человеческой деятельности.
В процессе труда человек производит заранее намеченное
изменение предмета труда, чтобы удовлетворить свои че¬
ловеческие потребности. Это заранее намеченное изменение
предмета труда человек производит с помощью орудий
труда, которые человек помещает между собой и предме¬
том труда, используя их в качестве средства своей целе¬
направленной деятельности. Предмет, данный самой при¬
родой, удлиняет руку человека и тем самым расширяет
поле его деятельности.15
Использование предметов природы в качестве орудий
труда, а затем создание устойчивых, наиболее рациональ¬
ных форм этих орудий явилось исторической необходи¬
мостью для предков современного человека, ибо только
при этом непременном условии они могли биологически
выжить на земле.
Создавая орудия труда и применяя их в процессе про¬
изводства материальной жизни, человек через практику
теоретически познает мир и практически утверждает свое
господство над природой. «Он пользуется, — писал
К. Маркс, — механическими, физическими, химическими
свойствами вещей для того, чтобы в соответствии со своей
13	Там же, стр. 189.
14	Там же.
15	Там же, стр. 190—191.
18

целью применить их как орудия воздействия на другие
вещи».16
Поэтому степень развития средств труда объективно
является показателем исторического развития человека,
общества.
Возникая в процессе труда, человеческое мышление
развивается поступательно, по мере развития обществен¬
но-исторической трудовой практики людей, ибо труд из¬
начально является основой развития человеческого мыш¬
ления, а мышление — не чем иным, как опосредствован¬
ной формой отражения объективного мира в человече¬
ской голове. Эта присущая только человеку форма отра¬
жения объективной действительности исторически связана
с развитием звуковой речи—специфически человеческого
средства общения, возникающего с необходимостью из
общественного характера труда. Общественный, обяза¬
тельный как условие продолжения жизни и невозможный
без участия всего коллектива характер человеческого
труда создает естественную потребность в этом средстве
общения для координации трудовых действий коллектива,
а также для закрепления и обобщения его трудовых на¬
выков и опыта, умножения их в преемственной смене по¬
колений. «Язык, — по словам К. Маркса и Ф. Энгельса, —
так же древен, как и сознание; язык есть практическое,
существующее и для других людей и лишь тем самым
существующее также и для меня самого, действительное
сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из
потребности, из настоятельной необходимости общения
с другими людьми».17
Мышление и речь — диалектическое единство
Возникая исторически в процессе социального общения
людей и в результате настоятельной потребности общест¬
венной жизни, речь вместе с тем изначально являлась опо¬
рой для мыслительного процесса у человека, составляя ка¬
чественную особенность его условнорефлекторной деятель¬
ности.
«Особенность рефлекторных процессов, в которых
осуществляется мышление, состоит в том, — говорит
16	Там же, стр. 190.
17	Там же, т. 3, стр. 29.
2*
19

E. А. Будилова, — что на высшей ступени их аналитико¬
синтетическая деятельность совершается на основе речи —
речевых рефлексов. По характеристике Сеченова, мышле¬
ние — продолженный анализ, продолженный синтез,
продолженное обобщение „чувственных конкретовм, но
анализ, синтез и обобщение переходят на абстракты, вопло¬
щенные в словесные образы. Слово включается в рефлек¬
торный процесс подобно всем внешним чувственным воз¬
действиям. Речевые рефлексы подчиняются общим зако¬
номерностям рефлекторной деятельности. Значение слова
в рефлекторном процессе состоит в том, что оно придает
„образ и форму" отвлеченному мышлению».18
Речь служит не только средством материального выра¬
жения мысли, но и необходимым условием ее абстрагиро¬
вания, «отделения предмета сознанием от отношения
к нему, оформления отношения как такового. Без языко¬
вой основы невозможны ни существование мысли, ни
передача ее одним человеком другому».19
Благодаря этой чрезвычайной, по словам И. П. Пав¬
лова, прибавке к нервной системе, которой обладает
только человек, он получает возможность выражать весь
многогранный процесс сознания, включающий различные
виды психической деятельности: ощущения, представле¬
ния, понятия, чувства и образы фантазии, возникающие
на основе работы воображения. Речь облекает отражаемую
действительность в такую форму, при которой наши
душевные состояния делаются доступными для других.
Данные физиологии подтверждают, следовательно, изве¬
стное положение марксизма, которое для нас является
отправным:	«Язык есть непосредственная действитель¬
ность мысли» (К. Маркс).
Словесные обозначения чувственных образов и связей
объективного мира, возникающие на почве сигналов пер¬
вого рода, выражают разные степени обобщения этих чув¬
ственных данных действительности, отражая при этом ле¬
жащий в их основе познавательный процесс: отвлечение и
обобщение, в которых мысль человеческая, идя от чувст¬
18	Е. А. Будилова. Рефлекторная теория мышления И. М. Се¬
ченова. В сб.: Исследования мышления в советской психологии, М.,
1966, стр. 45.
19	Е. В. Шорохова. Учение И. П. Павлова о высшей нервной
деятельности и его значение для психологии мышления. В сб.: Ис¬
следования мышления в советской психологии, стр. 102—103.
20

венного к логическому, соответственно законам мышления,
отражает в исторически доступной форме характер объек¬
тивной связи единичного и общего, явления и сущности.
Говоря о познании природы как о процессе отражения
мыслью человека объективной действительности, В. И. Ле¬
нин писал: «Познание есть отражение человеком природы.
Но это не простое, не непосредственное, не цельное отра¬
жение, а процесс ряда абстракций, формирования, образо¬
вания понятий, законов etc., каковые понятия, законы etc.
(мышление, наука = „логическая идея*) и охватывают
условно, приблизительно универсальную закономерность
вечно движущейся и развивающейся природы. Тут дейст¬
вительно, объективно три члена: 1) природа; 2) позна¬
ние человека, = м о з г человека (как высший продукт
той же природы) и 3) форма отражения природы в по¬
знании человека, эта форма и есть понятия, законы, кате¬
гории etc. Человек не может охватить = отразить =
отобразить природы всей, полностью, ее „непосредствен¬
ной цельности*, он может лишь вечно приближаться
к этому, создавая абстракции, понятия, законы, научную
картину мира и т. д. и т. п.».20 В этом вечном процессе
движения — бесконечного приближения мышления к объ¬
екту, возникновения противоречий и разрешения их.21
«Мысль человека, — говорит В. И. Ленин, — бесконечно
углубляется от явления к сущности, от сущности первого,
так сказать, порядка, к сущности второго порядка и т. д.
без конца».22
Обобщающая роль слова способствует этому процессу
перехода познания от единичного (отражения чувственного
многообразия действительности) к общему (познанию ее
сущности, общей закономерности), потому что речевое
общение человека основывается на понятийном мышлении.
В этом смысле «всякое слово (речь) уже обобщает».23
Объективная необходимость познания внешнего мира
в свою очередь определяется сущностью процесса труда,
ибо законы внешнего мира, природы являются, как ука¬
зывает В. И. Ленин, основой трудовой деятельности чело¬
века,24 а труд — основой существования и развития обще¬
20	В. И. Ленин, Поли. собр. соч , т 29, стр. 163—164.
21	Там же, стр. 177.
22	Там же, стр. 227.
23	Там же, стр. 246.
24	Там же, стр. 169—170.
21

ства. Эти две стороны объективной действительности —
природа, с которой имеет дело в своей практической дея¬
тельности человек, и целенаправленная деятельность, т. е.
труд, определяют историческое содержание мышления и
обусловливают его развитие общественной практикой.
Исторический путь развития мышления
и речи
Для развития человека за пределы животного состояния
потребовалось, как известно, поистине огромное время,
почти весь четвертичный период и значительная часть
третичного.25 К рубежу третичного и четвертичного пе¬
риодов относятся первые обнаруженные наукой достовер¬
ные данные о наших отдаленных предках — обезьяно-лю-
дях, известных в науке под названием «архантропов»
(древнейших людей). Современной науке известно также
несколько подвидов архантропов: яванский питекантроп,
синантроп (китайский питекантроп), гейдельбергский че¬
ловек, атлантроп мавританский. Следующая стадия антро¬
погенеза — «палеантропы» (древние люди). К ним отно¬
сится несколько подвидов неандертальского человека: ев¬
ропейский, африканский, или родезиец, яванский, или
явантроп, которые отстоят от нас по времени на сотни
тысяч лет. Лишь только «неоантроп» (новый человек), под
которым подразумевается Homo sapiens — ископаемый че¬
ловек современного физического типа отделен от нас
сравнительно небольшим промежутком времени (10—
40 тысяч лет), если иметь в виду, что вся история че¬
ловечества насчитывает около двух миллионов лет.
Изучение костных останков наших ископаемых предков
раскрыло многое в процессе формирования и последую¬
щего развития человека, а сделанные на основе этих
останков реконструкции ископаемых обезьяно-людей и
первых людей, из которых развился Homo sapiens, дали
наглядное представление об основных стадиях антропоге¬
неза. Но эти данные палеоантропологии, весьма важные
для изучения мышления и речи наших ископаемых пред¬
ков, не могут, разумеется, прямым путем воспроизвести
25	М. Ф. Ы е с т у р х. Происхождение человека. М.,	1958;
П. П. Ефименко. Первобытное общество. Киев, 1953; П. И. Б о-
рисковский. Древнейшее прошлое человечества. М.—Л., 1957;
М. М. Герасимов. Люди каменного века. М., 1964.
22

этот отдаленный уровень мыслительной деятельности и
речевого общения ископаемых людей и обезьянолюдей.
Здесь возможны лишь гипотезы, для которых непремен¬
ным условием должно быть максимально широкое привле¬
чение и всесторонний анализ материала всех смежных
с палеоантропологией дисциплин, особенно данных палео¬
археологии. Такие попытки неоднократно предпринима¬
лись советскими антропологами, археологами, лингви¬
стами, психологами, философами и этнографами, и многое
в этом направлении уже сделано.20 Наша попытка кос¬
нуться данной проблемы в аспекте историческом, есте¬
ственно, опирается на результаты исследований предше¬
ственников, и наши суждения исходят, в сущности, из
того же фактического материала.
Открытием архантропа наука обязана, как известно,
самоотверженному труду и научной интуиции Э. Дюбуа,
доцента Амстердамского университета, который в 1891 —
1892 гг. вел архелогические раскопки на о. Ява и на глу¬
бине 15 м в нижнечетвертичном геологическом слое обна¬
ружил кости самого отдаленного из наших ископаемых
предков. Уже по первым находкам Э. Дюбуа (части че¬
репа, несколько зубов и части бедренных костей) было
ясно, что эти останки характеризуют древнейшую стадию
человечества — обезьяно-людей. За ними в науке закрепи¬
лось название «питекантропус эректус» (обезьяно-человек 2626	В. В. Бунак. 1) Начальные этапы развития мышления и
речи. СЭ, 1951, № 3; 2) Происхождение речи по данным антропо¬
логии; М. С. Вой но. Речь как одна из важнейших специфических
человеческих особенностей; В. И. Кочеткова. Эволюция специ¬
фически человеческих областей коры мозга гоминид. В сб.: У исто¬
ков человечества; Д. В. Б у б р и х. Происхождение мышления и
речи. «Научный бюллетень ЛГУ», 1946, № 7; А. П. Поцелуев-
с к и й. К вопросу о древнейшем типе звуковой речи. Ашхабад, 1944,
В. 3. П а н ф и л о в. К вопросу о соотношении языка и мышления.
В сб.: Мышление и язык, М., 1957; А. А. Леонтьев. Возникно¬
вение и первоначальное развитие языка; Л. Резников. К во¬
просу о генезисе человеческого мышления. «Ученые записки Ростов-
ского-на-Дону государственного университета», т. VI, вып. 3, 1945;
А. Г. С п и р к и н. 1) Происхождение языка и его роль в формиро¬
вании мышления. В сб.: Мышление и язык; 2) Происхождение со¬
знания. М., 1960; П. Ф. П р о т а с е н я. Проблемы общения и
мышления первобытных людей. Минск, 1961; Б. И. Ш а р е в с к а я.
Проблемы первобытной религии в трудах современных буржуазных
ученых. ТИЭ, т. 51, 1959; А. Ф. Анисимов. Духовная жизнь
первобытного общества. — Список опубликованных трудов А. Ф. Ани¬
симова помещен в конце книги. (Рсд.).
23

прямостоящий), и все последующие исследователи при¬
няли это наименование.
Следующими за Э. Дюбуа исследователями были
открыты в аналогичных геологических условиях останки
нескольких особей питекантропа, а в другом месте на
том же о. Ява — грубые каменные орудия, изготовление
которых было приписано обезьяно-людям. К сожалению,
этот аспект проблемы питекантропа — первой ступени
в процессе становления человека — оставался продолжи¬
тельное время лишь в рамках гипотезы, так как найден¬
ные орудия имели иное геологическое залегание:	они
обнаружены в слоях с более поздней фауной.
Открытие костных останков атлантропа мавританского
окончательно решило этот вопрос. Кости атлантропа были
найдены вместе с каменным инвентарем, представленным
классическими формами двусторонне оббитых миндалевид¬
ных рубил и крупных отщепов клектонского типа. По мне¬
нию археологов, рубила атлантропа типологически близки
к позднешелльским, а найденные тут же многочисленные
кости животных со следами искусственного раскола для
добывания костного мозга указывают с несомненностью
на активный характер связи атлантропа с естественной
средой, осуществлявшейся с помощью данных орудий.
Историческое значение этой связи как основной дви¬
жущей силы процесса очеловечения подчеркивается осо¬
бенностями строения костей яванского питекантропа: по
строению бедра питекантроп стоит гораздо ближе к совре¬
менному человеку, чем по строению черепа. Только в ре¬
зультате дифференциации функций рук и ног и связан¬
ного с этим перехода к прямохождению мог осущест¬
вляться процесс трудового воздействия на природу.
С другой стороны, всякая начальная попытка установле¬
ния этой формы связи с природой сама по себе неизбежно
должна была вести к специализации функций конечностей,
а затем и к переходу на прямую походку. Но это опере¬
жающее развитие конечностей, обусловленное начальными
процессами труда, шло не в отрыве от развития интел¬
лекта, а параллельно с ним, потому что труд по своей
природе является целенаправленной деятельностью, не¬
возможной без определенного уровня развития мышления,
и эта непосредственная связь сознания с процессом труда
является изначально непременным условием производства
материальной жизни. Вот почему мозг питекантропа
24

в полтора раза превосходит по объему мозг наиболее вы¬
сокоорганизованных животных — антропоидов (имеется
в виду горилла). Это значит, что в процессе очеловечения
животным предкам питекантропа (типа южноафрикан¬
ских австралопитеков, прямохождение которых считается
доказанным) приходилось не только все более «выпрям¬
ляться», но и последовательно все более «умудряться».
Сравнительное изучение полостей черепных коробок
архантропа, палеантропа и неоантропа наглядно доказало
эволюцию специфически человеческих областей коры голов¬
ного мозга, которые формировались по мере развития тру¬
довых процессов и становления человеческого общества.
Об усложнении труда и связанных с этим все большей
специализацией рук и преимущественной приспособлен¬
ностью для этой цели правой руки свидетельствуют нара¬
стающие следы праворукости (асимметрии головного
мозга). О формировании общественных связей на базе
процессов труда говорят с такой же наглядностью при¬
знаки развития членораздельной речи (различия передней
ветви нижней лобной борозды, развитой у неоантропа,
слабее развитой у палеантропа и еле заметной у архан¬
тропа). Следовательно, мышление, детерминированное
трудовой деятельностью, выполняло в соответствии с об¬
щественной природой производства материальной жизни
не только познавательную, но и коммуникативную функ¬
цию, осуществлявшуюся с помощью речи и для общества
столь же необходимую, как и единый в своем поступа¬
тельном движении познавательный процесс.
Об этом единстве познавательного процесса убеди¬
тельно свидетельствуют памятники палеолитических куль¬
тур: дошелльской, шелльской, ашельской, мустьерской и
позднепалеолитической.
Орудия дошелльской культуры представляют осколки
камня со следами преднамеренных ударов одного камня
о другой.27 Судя по всему, человек ощупью, через прак¬
тику использования камня искал пути к производству ис¬
кусственных орудий труда. Для этого необходимо было
избрать наиболее пригодный материал, найти через массу
27	О развитии орудий труда в палеолите см.: С. А. Семе¬
нов. 1) Первобытная техника. МИА, № 54, 1957; 2) Значение
тРУДа для развития интеллекта в антропогенезе. СА, № 2; 1959;
3) Очерк развития материальной культуры и хозяйства палеолита.
В сб.: У истоков человечества.
25

проб и ошибок первичные приемы его обработки й про¬
стейшую рациональную форму орудия. Эти жизненно
важные задачи, диктовавшиеся потребностями производ¬
ства материальной жизни, были решены человечеством
только в шелльское время: памятники шелльской культуры
связаны с появлением так называемых ручных рубил и
грубых рубящих орудий (чопперы), которые наряду с от-
щепами камня и примитивными ядрищами (нуклеусами)
были основным видом человеческих изделий той поры.
Продолжительность шелльской культуры красноречиво
свидетельствует о крайне медленном протекании социаль¬
ного прогресса на начальных ступенях развития общества,
где сколько-нибудь заметные качественные изменения
в технике растягивались хронологически на сотни лет.
На первый взгляд эти изменения кажутся совсем незна¬
чительными, а новые завоевания — весьма примитивными,
но такая оценка не соответствует их историческому зна¬
чению. Нашему отдаленному предку — архантропу — по¬
требовалось свыше миллиона лет, чтобы достигнуть
уровня техники шелльской культуры. Ведь условия су¬
ществования человека не были заранее даны природой
в готовом виде, они должны были создаваться в ходе
исторического прогресса.
На самом же деле приобретенные человеком историче¬
ские достижения в этой области являлись поистине гран¬
диозными, и найденное человеком правильное решение
жизненно важных для него задач закреплялось на многие
столетия в практике последующих поколений. На это ука¬
зывает устойчивость шелльской формы орудий, воспроиз¬
водившейся без Каких-либо существенных изменений на
протяжении весьма длительного времени. Широкое рас¬
пространение этой формы орудий и в Южной Европе, и
в Африке, и на южных окраинах Азии, иначе говоря,
всюду, где в настоящее время известны следы палеолита,28
столь же наглядно доказывает, что человек шел к реше¬
нию данной задачи одним и тем же общественно-истори¬
ческим путем.
Условия находок шелльских орудий указывают на
большую подвижность человеческих коллективов того вре¬
мени и крайнюю, видимо, их малочисленность. Частые пе¬
редвижения этих небольших групп в условиях теплого и
28	П. П. Ефименко. Первобытное общество, стр. 117.
26

влажного климата, обильной теплолюбивой растительности
и соответствующего этому животного мира были связаны
с примитивными формами хозяйственной деятельности —
охотой и собирательством. Условия географической среды
благоприятствовали такому образу жизни, как бы компен¬
сируя несовершенство средств человеческого труда.
Ашельская культура связывается с древним ископае¬
мым человеком, морфологически близким типу питекан¬
тропа, так как найденные с костями атлантропа орудия
типологически относятся к позднешелльскому или ранне*
ашельскому времени. «Видимо, в раннюю эпоху на севере
Африки жили группы атлантропов, в Европе — люди
штейнгейского типа, в Азии — синантропы. Территория
расселения человека ашельской культуры перекрывает тер¬
риторию расселения шелльского человека и нередко выхо¬
дит за ее пределы».29
Весьма интенсивная морфологическая эволюция древ¬
них гоминид при очень медленном развитии техники 30 не
менее определенно указывает на то, что выделившиеся из
царства животных люди создавали условия своего суще¬
ствования, воздействовали на внешний мир, а вместе с тем
изменяли и свою собственную природу.31 Развитие охоты,
требовавшей значительного и крепко спаянного коллектива,
способствовало расширению границ производственной
деятельности, усложнению и активизации форм труда,
росту общественных связей и все большему вытеснению
зоологических черт и животных побуждений, а в соответ¬
ствии со всем этим — развитию в конечном итоге созна¬
ния и речевой коммуникации.
Как справедливо отмечал в свое время И. И. Мещани¬
нов, говоря о самых начальных этапах человеческой исто¬
рии, охотник на мелкую дичь был, по существу, скорее
собирателем. Он брал то, что могла взять его рука, и
едва ли чувствовал большую потребность в совместной
с другими людьми работе. Орудия, которые он стал изго¬
товлять из камня путем сколов, были доступны каждому
его современнику и не требовали для своего изготовления
особых, даже самых примитивных мастерских. Хозяйст¬
венной необходимости в больших объединениях еще не
29	М. М. Герасимов. Люди каменного века, стр 42.
30	См.: Я. Я. Р о г и н с к и й и М. Г. Л е в и н. Основы антро¬
пологии. М., 1955, стр 314.
31	К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с, Соч., т. 23, стр. 188.
27

возникало. Собиратель мог добывать себе пищу без по¬
стоянной помощи других людей. В связи с этим едва ли
можно говорить и о потребностях собирателя в развитых
формах общения. Он, вероятно, довольствовался услов¬
ными сигналами жестов и мимики, иногда сопровождаемых
еще не вполне расчлененными выкриками. Но он уже из¬
готовлял орудия, хотя бы и самые примитивные, следо¬
вательно, был уже в известной степени разумным суще¬
ством.32
Памятники стоянки Торральба в Испании, относя¬
щиеся к концу шелльского времени, красноречиво' указы¬
вают, с какой формой материальной деятельности были
связаны прогрессивные сдвиги в развитии средств труда
древнего человека и в возникающих на этой основе обще¬
ственных отношениях. Обнаруженные на стоянке орудия
залегали вместе с многочисленными костями крупных жи¬
вотных. Судя по характеру находок, охота на таких жи¬
вотных в то время уже становилась все более важным
источником средств существования древнего человека.
Возникшая тогда простая кооперация труда в охоте на
крупных животных делала осуществимыми и те мероприя¬
тия, которые были не под силу одному человеку. Только
опираясь на коллективный труд как на основную и ре¬
шающую силу первобытного производства, человек мог
добывать таких животных, как древний слон, носорог,
дикий бык, лошадь, кости которых как раз и были обнару¬
жены вместе с позднешелльскими орудиями на этой
стоянке.
Судя по ручным рубилам, грубым рубящим орудиям и
отщепам — наиболее примитивным и аморфным из всех
устойчивых форм орудий палеолитического человека, —
материальное производство шелльцев не знало еще раз¬
деления труда. Человеческий труд не сразу мог освобо¬
диться от своей исходной примитивно-инстинктивной
формы,33 а такая форма труда обусловливала стадный ха¬
32	И. И. Мещанинов. К вопросу о стадиальности в письме
и языке. ИГАИМК, 1931, стр. 17; А. П. Окладников. Возник¬
новение человеческого общества. В кн.: Всемирная история в десяти
томах, т. I. М., 1955, стр. 36—37; М. М. Герасимов. Люди ка¬
менного века, стр. 33.
33	О начальной форме труда примитивно-инстинктивной по
своему характеру см.; К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 23,
стр. 189.
28

рактер отношений и связей между людьми. Начальную
ступень исторического развития общества В. И. Ленин
называл первобытным стадом.34 Те же черты примитив¬
ности, стадности, инстинктивности подчеркивали К. Маркс
и Ф. Энгельс, говоря и о начальных этапах развития об¬
щественного сознания.35
Стадный характер общественной жизни сохранялся,
судя по всему, и в позднейшее, ашельское, время. Медлен¬
ное развитие производства сопровождалось столь же мед¬
ленным, постепенным превращением первобытного чело¬
веческого стада в первобытную общину, или первобытную
коммуну, как ее назвал В. И. Ленин в известном письме
к М. Горькому, говоря об этапах обуздания обществом
зоологического индивидуализма.36
Дальнейшее развитие в ашельское время охоты на
крупных животных сопровождалось совершенствованием
орудий и, судя по всему, общественной формы производ¬
ства, т. е. тех общественных отношений, при которых со¬
вершается труд. Ашельские рубила по сравнению с шелль-
скими постепенно становятся более совершенными, лучше
оббитыми, более легкими. Разнообразные по форме —
овальные, круглые, дисковидные, — они имеют иногда
вытянутый ножевидный конец или острый режущий край.
Это указывает на расширяющийся круг применения ру¬
бил, что свидетельствует в свою очередь о развитии и
усложнении материального производства.
Процесс становления первых устойчивых форм обще-
ственых отношений нашел свое завершение лишь в после¬
дующую мустьерскую эпоху, с которой, видимо, истори¬
чески связано окончательное сложение естественного раз¬
деления труда.
Характерная для ранних стадий ашельской культуры
теплолюбивая фауна сменяется в конце ашеля ледниковой
фауной, связанной с наступлением великого рисского оле¬
денения. При таком резком изменении условий матери¬
альной жизни человек мог исторически выжить только
путем дальнейшего развития общественного производства.
Памятники мустьерской культуры указывают на это со
всей определенностью.
3* В. И. Л е н и н, Поли. собр. соч., т. 48, стр. 232.
35	К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 3, стр. 30.
36	В. И. Л е н и н, Поли. собр. соч., т. 48, стр. 232.
29

В мустьерское время охота на крупных животных
(мамонтов, диких быков, пещерных медведей и др.) зани¬
мает значительно большее место, чем раньше, и соответ¬
ственно этому происходят существенные изменения в тех¬
нике обработки камня. К началу мустьерской эпохи начи¬
нает широко применяться техника скалывания кремневых
пластин с предварительно обработанного дисковид¬
ного кремневого ядрища. Из этих пластин, полу¬
ченных в результате ударов каменным отбойником по
краю ядрища, легче было изготовить более совершенное
режущее и колющее охотничье оружие, в частности раз¬
нообразные формы остроконечников, служивших преиму¬
щественно в качестве наконечников копий. Судя по ма¬
териалам мустьерской стоянки Ла Кина во Франции,
таким копьем охотник мог поражать зверя столь сильно,
что наконечник копья проникал глубоко в кость живот¬
ного.
Хотя копье с кремневым наконечником и было весьма
совершенным для того времени охотничьим оружием,
однако добывать крупных животных с его помощью чело¬
век мог только при организованной охоте. По находкам
костей животных видно, что главным объектом охоты того
времени был мамонт. Требовались усилия всего коллек¬
тива, участие многих людей, чтобы добыть такого гиганта,
загнав его к обрыву, в трясину, в болото и потом добивая
издыхающее животное копьями. На это указывает харак¬
тер расположения мустьерских стоянок. Они найдены
в большинстве случаев в местах, где имеются наиболее
подходящие условия для облав и загона зверя. Облавный
способ охоты посредством загона предполагал определен¬
ную организацию, опыт и навыки, необходимые для по¬
исков зверя, выслеживания, скрадывания, загона и по¬
следующего добивания животных на дне обрыва или
в трясине болота. Ведущая роль в этом деле мужчин, не
связанных в своих передвижениях потомством и физи¬
чески более сильных, представляется совершенно естест¬
венной. Для такой, более совершенной, чем раньше, коопе¬
рации охотничьего промысла выдвижение на первый план
мужчин, а затем и специализация их в этой отрасли
труда явились такой же естественной необходимостью, как
и создание специализированного охотничьего оружия.
С другой стороны, обработка все более возраставшей
продукции охоты при естественном стремлении к более
30

совершенному ее использованию требовало в свою оче¬
редь опыта и знаний, которые могли преемственно за¬
крепляться в поколениях только в форме естественного
разделения труда. Появление в мустьерское время скребла,
служившего, вероятно, специфически женским орудием,
указывает на это с подчеркнутой выразительностью.
Его назначение легко расшифровывается этнографиче¬
скими параллелями, например эскимосскими. В этногра¬
фическом бытовании подобные скребла являются специ¬
фически женским орудием, с помощью которого женщины
обрабатывают все, что добывается на охоте мужчинами.
Возникновение устойчивой формы естественного разде¬
ления труда, ставшего одним из решающих условий по¬
следующего развития общественного производства, зна¬
меновало одновременно и становление качественно иной,
чем в первобытном стаде, общественной жизни людей.
О значении указанных выше преобразований, соединявших
дееспособность индивида с организованной силой коллек¬
тива, наглядно свидетельствуют находимые во многих
мустьерских стоянках большие скопления костей круп¬
ных животных. Так, например, в пещере Петерсгеле были
обнаружены останки нескольких сот пещерных медведей,
в Вильдкирхли — нескольких тысяч.
Люди позднеашельского и мустьерского времени пред¬
ставляли последующую за архантропом стадию развития
физической организации человека, морфологически выде¬
ляемую в науке под общим наименованием «палеоан¬
троп».
Палеоантропы, обитавшие на обширных пространствах
'Старого Света на протяжении очень длительного времени,
исчисляемого в несколько сот тысяч лет, от миндель-рис-
ской межледниковой эпохи до первой фазы вюрмского
оледенения, по мнению М. И. Урысона, испытали на себе
действие самых разнообразных климатических, ландшафт¬
ных и иных природных факторов и потому представляли
собой как в морфологическом, так и в хронологическом
отношении далеко не однородный тип ископаемых гоми-
нид. В более благоприятных условиях для эволюции в на¬
правлении Homo sapiens оказались, по-видимому, прежде
всего те группы палеоантропов, которые, «с одной сто¬
роны, были более древними по своему геологическому воз¬
расту, т. е. имели больший запас времени необходимого
для преодоления морфологического и культурного барьера,
31

отделяющего палеоантропов от неоантропов, а с другой —
обладали более генерализованным, малоспециализирован¬
ным типом морфологической структуры с некоторыми са-
пиентными особенностями». Именно они могут рассмат¬
риваться как исходные формы для развития более про¬
грессивных типов гоминид.37
Прогрессивная эволюция физического типа человека
была исторически детерминирована расширением и
усложнением форм труда и социальной жизни. Вне учета
этой социально-исторической основы эволюционного про¬
цесса не может быть и речи о действительном приближе¬
нии к проблеме происхождения Homo sapiens, появивше¬
гося на рубеже перехода от среднего мустье к верхнему,
или позднему, палеолиту.
Уже в начале верхнего палеолита возникают такие
специализированные формы орудий труда, как резцы,
сверла, скребла и другие мелкие кремневые орудия,
предназначенные, судя по всему, для обработки дерева
(древков для копий и пр.), а также для разделки туш
животных и подготовки шкур к дальнейшему хозяйствен¬
ному использованию. Обнаруженные в ориньякском слое
стоянки Солютре (Франция) свыше 35 тысяч каменных
орудий и костные останки большого количества (свыше
100 тысяч) диких лошадей — коллективной добычи оби¬
тателей стоянки — служат наглядным доказательством
того, что общественные группы того времени были уже
более устойчивыми в хозяйственном и общественном отно¬
шениях, имели постоянные и временные поселения.
Перечисленный выше фактический материал приводит
к выводу, что этот многогранный прогресс предполагал
и не мог не предполагать необходимость развития позна¬
вательной деятельности человека, его мышления. Эту
познавательную деятельность в ее исторической перспек¬
тиве мы видим в преемственном развитии орудий труда,
в совершенствовании каждого отдельного их вида.
Неоантроп, возникший на основе эволюции палеоант¬
ропа, представляет во всех отношениях современный фи¬
зический тип человека, и мозг кроманьонца ничем суще¬
ственно не отличается от нашего.
37	М. И. Урысо н. Начальные этапы становления человека.
В сб.: У истоков человечества, стр. 145.
32

Эволюция Homo sapiens в социальной среде
«В орудиях труда, — писал Г. В. Плеханов, — человек
приобретает как бы новые органы, изменяющие его ана¬
томическое строение. С того времени, как он возвысился
до их употребления, он придает совершенно новый вид
истории своего развития: прежде она, как у всех осталь¬
ных животных, сводилась к видоизменениям его естест
венных органов; теперь она становится прежде всего
историей усовершенствования его искусственных орга¬
нов».38
Развивая эту важную мысль Г. В. Плеханова, совет¬
ский языковед А. А. Леонтьев весьма убедительно до¬
казывает, что эволюция вида Homo sapiens протекала не
в биологической, а в социальной сфере.39 За несколько
десятков тысяч лет своего существования, продолжает
тот же автор, современный человек так далеко ушел по
сравнению с первобытным, что эту эволюцию невоз¬
можно даже сравнивать с эволюцией в мире животных.
И вместе с тем биологические особенности человека, его
видовые морфологические признаки по существу не изме¬
нились. А это значит, что эволюция вида Homo sapiens
протекала не в его биологической природе, накопление ви¬
довых признаков, видового опыта, происходило не
в сфере морфологических изменений, а в сфере социаль¬
ной жизни путем закрепления достижений человеческой
деятельности в общественно-историческом опыте челове¬
чества. Если до кроманьонца эволюция строения руки
человека была последовательной и отчетливой, то на
этом новом этапе видовой опыт отражается уже не в из¬
менениях самой руки, а в изменении того орудия, кото¬
рым рука действует. Каждое новое поколение получало
в наследство от предыдущих уже не только окружающую
среду и обусловленные ею безусловные рефлексы, но
также и созданные предшественниками орудия, приспо¬
сабливаясь к которым люди вместе с тем вырабатывали
у себя соответствующую новую систему условных реф¬
лексов.40
38	Г. В. Плеханов,
т. I. М., 1956, стр. 610.
39	А. А. Леонтьев,
тие языка, стр. 25 и сл.
40	Там же, стр. 25—26.
Избранные философские произведения,
Возникновение и первоначальное разви-
3 А. Ф. Анисимов
33

По мере того как человек, эволюционируя в направ¬
лении Homo sapiens, достигал современного физического
типа, мозг его становился морфологически тождественным
мозгу современного человека. Об этом отчетливо свиде¬
тельствует значительно большее разнообразие и слож¬
ность форм орудий труда верхнего палеолита по сравне¬
нию с орудиями предшествующего периода. При этом
нужно иметь в виду, что первая часть эволюции (до по¬
явления Homo sapiens) имеет продолжительность по¬
истине огромную, свыше миллиона лет, тогда как вторая
умещается в рамках относительной хронологии позднего
палеолита, т. е. не более 40—10 тысяч лет. Дистанции
эволюционного развития, как мы видим, несоизмеримые,
но именно эти дистанции разделяют одновременно и
рубежи эволюционного развития мозга, а также его
функции — мышления.
Значение такого развития функции головного мозга,
т. е. мышления человека, с полной очевидностью выяв¬
ляется при изучении памятников позднего палеолита.
Дошедшие до нас от той эпохи многочисленные специа¬
лизированные формы орудий труда свидетельствуют
о расширении поля производственной деятельности,
о дальнейшей дифференциации общественного производ¬
ства, о развитии и усложнении познавательной деятель¬
ности человека. Так как охота оставалась для чело¬
века основным источником средств существования, все
более разносторонне удовлетворявшим потребности обще¬
ства, естественно, что главное внимание человека сосре¬
доточивалось на совершенствовании важных элементов
охотничьего вооружения — кремневых наконечников. Они
приобретают все более правильные формы, становятся
легче, тоньше, острее.
Решающей предпосылкой для такого усовершенство¬
вания орудий труда явилось создание новой, более высо¬
кой техники обработки камня. С массивных дисковидных
ядрищ мустьерского типа можно было скалывать лишь
грубые толстые пластины, малопригодные для производ¬
ства тонких, узких, острых форм орудий. Поэтому люди
стали придавать нуклеусу правильную призматическую
форму. Это дало возможность при помощи точных уда¬
ров отбойником по ударной верхней плоскости нуклеуса
получать тонкие, узкие, ножевидные сколы. Из таких ско¬
лов (пластинок) уже можно было создавать разнообраз¬
34

ные формы более совершенного колющего, режущего и
других видов охотничьего оружия.
Дальнейшим усовершенствованием технических прие¬
мов обработки камня явилась так называемая отжимная
техника — замена скалывания пластин с нуклеуса особым
способом отжима их с помощью костяного или рогового
инструмента. На этой основе были созданы наиболее
эффективные позднепалеолитические кремневые охот¬
ничьи орудия:	наконечники с черешком и выемкой,
а также листовидные формы, изготовленные с помощью
отжимной ретуши — последующей обработки ножевид¬
ных пластин по краям более тонкими приемами отжима.
В дальнейшем кость и рог становятся основным материа¬
лом для производства охотничьего оружия, а мало усту¬
пающий по твердости алмазу, но хрупкий кремень начи¬
нает использоваться для их обработки. Вязкость и пла¬
стичность кости и рога давали возможность рационали¬
зировать форму орудия, изготовляя его из нового, более
пригодного материала. Появление действенного охот¬
ничьего оружия из кости и рога (костяных наконечников
копий, дротиков) и замечательного для того времени
оружия — гарпуна — служит наглядным тому свиде¬
тельством. Изобретение в конце позднего палеолита
копьеметалки, позволявшей бросать дротики и гарпуны
дальше, поражать ими цель точнее, а удар наносить не¬
сравненно более сильный, завершает процесс техниче¬
ского развития метательного оружия. В азильско-тарде-
нуазскую эпоху технический прогресс метательного ору¬
жия достигает еще более высокой ступени: появляется
двуручное охотничье оружие — лук и стрелы.
Изготовление высокосовершенных форм кремневого,
а затем и костяного охотничьего оружия предполагало за¬
крепление этих трудовых процессов за наиболее опытной
в этом отношении частью населения — охотниками. Чтобы
изготовить из кремневого валуна призматический нук¬
леус, надо было тщательно обработать валун точно рас¬
считанными ударами, придав ему правильную призматиче¬
скую форму. При сколе и отжиме от нуклеуса ножевид-
иых пластин и последующей обработке их способом
двусторонней ретуши понадобилась еще большая точность
глаза и четкость работающей руки, что могло быть до¬
стигнуто лишь в результате длительного накопления
опыта и систематической тренировки. Такая сложная и 353*
35

трудоемкая форма деятельности, требовавшая больших
практических знаний, навыка и сноровки, могла успешно
развиваться только при специализации на ней наиболее
опытных охотников, старших по возрасту. Известные этно¬
графии формы подобного естественного разделения труда
у австралийцев дают основание считать такое предполо¬
жение вполне обоснованным.
С другой стороны, чтобы пользоваться метательным
оружием — дротиками, гарпунами и копьеметалкой — ну¬
жен был также довольно большой опыт и тренировка,
возможные только при условии специальной выучки. Эта
выучка становилась особенно необходимой при охоте на
крупных, трудно настигаемых животных — диких лоша¬
дей, оленей и пр., — на которых в позднепалеолитическое
время люди, вероятно, умели охотиться уже и на откры¬
той местности, без загона добычи к обрывам, ущельям и
болотам.
Потребность в предварительной выучке, опыте и зна¬
ниях, а затем в передаче их последующему поколению
закрепляла возрастную дифференциацию населения: выде¬
ление слоя стариков — хранителей общественного и тру¬
дового опыта, слоя взрослых, наиболее многочисленного,
составлявшего основную производящую силу общества,
и, наконец, подрастающего молодого поколения, еще не
вступившего ввиду физической незрелости и отсутствия
опыта в разряд полноценных взрослых людей. Эта диф¬
ференциация, определявшая место и роль отдельных воз¬
растных групп в общественном производстве, была даль¬
нейшим развитием ранее возникшего естественного раз¬
деления труда. Подтверждающими аналогиями этому
служат известные факты существования половозрастного
разделения труда и характерных для него общественных
и
связей, как они представлены, например, материалами
австралийской этнографии.
Прослеживаемый по памятникам верхнего палеолита
резкий сдвиг в развитии производительных сил приво¬
дит, таким образом, к расширению и усложнению всей
производственной деятельности людей, а это в свою оче¬
редь ведет к прогрессивному преобразованию их отноше¬
ний друг к другу. Начиная с мустье, эти отношения,
как мы видели выше, развивались в направлении все
большего вытеснения стадных черт общественной жизни
и соответственно этому формирования и развития устой-
36

чивой структуры общественно организованной деятель¬
ности людей.
В области производства процесс был ознаменован
появлением в мустьерскую эпоху охоты с характерным
для того времени естественным разделением труда по
полу. Половое разделение труда определяло место и роль
индивидов в производстве, а тем самым и характер их
отношений в общественной жизни. Последующее разви¬
тие начальной общественной структуры первобытного
производства в свою очередь приводит по необходимости
к возрастной дифференциации общества, о которой было
сказано выше.
Разделение на три возрастных слоя, соответствующее
месту и роли индивида в усложнившемся общественном
производстве, представляет структурную аналогию отно¬
шениям так называемой кровнородственной семьи с ха¬
рактерным для нее делением на старшее (восходящее) и
младшее (нисходящее) поколения. Дальнейшее развитие
такой структуры связи приводит, как известно, к уста¬
новлению родового строя — основной структурной формы
последующего развития первобытного общества. Судя по
этнографическим материалам, отражающим социальную
организацию австралийцев и других культурно отсталых
в прошлом племен, этот переход к роду исторически свя¬
зан с возникновением дуально-экзогамных форм органи¬
зации общества.
Как показали более тщательные раскопки позднепа¬
леолитических стоянок на территории СССР — Тельмин-
ской, Гагарина, Бурети, Мальты и многих других, люди
того времени жили в искусственно сооружаемых жили¬
щах, представляющих собой легкие наземные сооруже¬
ния, подобные передвижным жилищам народов Крайнего
Севера, и в более капитальных постройках типа полу¬
землянок. Эти жилища с их хозяйственным окружением
располагались стойбищами, что свидетельствует о вполне
определенном устойчивом укладе жизни, общинном по
своему характеру, при котором ведение домашнего хозяй¬
ства составляло, судя по всему, специфически женскую
область деятельности. Найденные на позднепалеолитиче¬
ских стоянках орудия женского собирательства (земле¬
копалки из кости и рога), а также многочисленные иные
бытовые орудия (разнообразные по форме и назначению
скребки, ножи, острия, шилья, иглы и т. д.), указывают,
37

насколько сложной областью деятельности было в то
время ведение общинного домохозяйства.
Собирание растительной пищи, обработка продукции
охоты и ее практическое использование в разнообразных
формах — все это входило в обязанности женщин, со¬
ставлявших основное цементирующее ядро матриархаль¬
ного рода. Эта высокая общественная роль, естественно
вытекавшая из самой сущности матриархальных обще¬
ственных связей и отношений, исчисление родства и ро¬
довой принадлежности по материнской линии предпола¬
гали как логически, так и исторически матрилокальный
характер поселений. Вот почему образ женщины-матери
с подчеркнутыми в его изображениях чертами материн¬
ства становится в центре общественного внимания и по¬
лучает столь выразительное отображение в искусстве того
времени.
Появление в начале позднего палеолита бесспорных
памятников первобытного искусства и первобытной ре¬
лигии указывает на возникновение специфически отлич¬
ных друг от друга форм общественного сознания. Мно¬
гообразные виды реалистического искусства (скульптура,
горельеф, рисунок, живопись), а рядом с этим — разно¬
образные предметы и украшения (браслеты, кольца, рако¬
вины, янтарь, агат, свидетельствующие о развитии эсте¬
тического чувства), указывают не только на замечатель¬
ное художественное чутье, но и на высокое умственное
развитие людей того времени.
Поразительный по своей силе реализм позднепалео¬
литического искусства служит ярким выражением объек¬
тивного начала в познании человеком действительности и
познавательной роли искусства как формы обществен¬
ного сознания. В этом легко убедиться, сравнивая друг
с другом, скажем, позднепалеолитические изображения
бизонов, раскрывающие в художественной манере трак¬
товки животных тонкую наблюдательность первобытного
охотника, богатство его трудового опыта, способность
обобщения до уровня типического, а следовательно, и до¬
статочно развитую способность к абстракции и умоза¬
ключению.41
41	Подробное о памятниках позднего палеолита см.: П. П. Е ф и-
м е н к о. Первобытное общество; 3. А. Абрамова. 1) Палео¬
литическое искусство на территории СССР. Л., 1962; 2) Изображе¬
ние человека в палеолитическом искусстве Евразии. М.—Л., 1966;
38

Имея в виду поздний палеолит, мы можем с полным
основанием сказать вслед за Н. Кастере: «Нет никакого
сомнения, что интеллектуально доисторический человек
ушел на столетия вперед по сравнению со своим мате¬
риальным состоянием, и, если бы это было не так, он,
вероятно, никогда бы из него не вышел».42
К этому следует добавить, что верхнепалеолитические
культуры отчетливо делятся на определенные территори¬
ально-археологические провинции с характерными для
каждой из них локальными формами индустрии. Разли¬
чия между ними настолько значительны, что не раз слу¬
жили поводом к утверждению о полицентричности про¬
исхождения человеческих рас.43
Человек на ранних этапах формирования Homo sa¬
piens в какой-то мере включал в себя элементы различных
расовых типов, но в последующем, по мере расселения
по айкумене, малодифференцированный в расовом отно¬
шении верхнепалеолитический человек приобретает в ре¬
зультате адаптации черты какого-то определенного расо¬
вого типа. Единство видового происхождения рас подчер¬
кивается тем фактом, что все расы верхнего палеолита
почти в одинаковой степени утрачивают примитивные
черты неандертальцев.44
Объем мозга и динамические структуры
Почему объем мозга неандартальца так велик, иногда
даже превышая объем мозга современного человека, и
почему между черепами неандертальцед, найденными
в разных местах, имеются большие различия? Отвечая
на эти вопросы, А. А. Леонтьев пишет, что до появления
у человека специальных функциональных мозговых систем,
взявших на себя усвоение видового, общественно-истори¬
ческого опыта, все необходимые для первобытного чело¬
А. Д. Столяр. 1) О первых этапах изобразительной деятельности
в культуре европейского палеолита. «Сообщения Государственного
Эрмитажа», т. XXVII, Л., 1966; 2) О роли «натурального макета»
как исходной формы изобразительного творчества. Археологический
сборник Государственного Эрмитажа, вып. 6, Л., 1964; 3) О про¬
исхождении искусства как конкретном историческом процессе. «Сооб¬
щения Государственного Эрмитажа», т. XXV, Л., 1964.
42	Н. Кастере. Десять лет под землей. М., 1956, стр. 165.
43	М. М. Гера симов. Люди каменного века, стр. 111.
44	Там же, стр. 110, 111.
39

века способности закреплялись в виде определенных осо¬
бенностей строения мозга, варьировавшихся у разных
территориальных разновидностей человека. У одной из
разновидностей неандартальца в силу каких-то причин
развитие пошло таким образом, что стало возможным
объединение различных участков коры головного мозга
в единую функциональную систему, с успехом заменив¬
шую работу нескольких изолированных областей коры.
Естественно, что дальнейшая морфологическая эволю¬
ция мозга оказалась ненужной, во всяком случае в той
сфере, которая обслуживалась функциональной системой.
Эта разновидность оказалась жизнеспособной, потому
что у нее были потенциальные возможности для дальней¬
шего развития в нужном направлении. Другая же разно¬
видность, напротив, стала развиваться в сторону все
большего усложнения структуры мозга при тех же прин¬
ципах его работы. Размеры мозга все росли, пока мозг
не достиг объема, мешающего нормальной жизнедеятель¬
ности человека. Согласно закону естественного отбора
эта разновидность должна была вымереть. Жизнеспособ¬
ная разновидность — это так называемые атипичные не¬
андертальцы, в особенности неандертальцы из Палестины
и Северной Африки, а вымирающая разновидность —
это «типичные» неандертальцы из Мустье, Ла-Шапелль
и некоторых других находок. Это был, справедливо за¬
ключает А. А. Леонтьев, тупиковый путь антропоге¬
неза.45
Принципиальное теоретическое значение этого нового
взгляда на проблему главного направления в антропоге¬
незе подчеркивается результатами изучения вопросов
развития сознания современного человека. Совершенно
очевидно, говорит А. Р. Лурия, что в мозгу, представ¬
ляющем собой сложнейшее дифференцированное целое,
не может быть постоянных органов для осуществления
сложных функциональных систем. На смену узкому ло-
кализму должны прийти новые концепции, отвечающие
нашим знаниям о социальном происхождении и систем¬
ном строении форм психической деятельности человека:
представления о динамической системной локализации
функций в головном мозгу, «динамических структурах»,
45	А. А. Леонтьев. Возникновение и первоначальное разви¬
тие языка, стр. 74—75.
40

или «рабочих конотелляциях», позволяющих отдельным
группам нейронов включаться в разные функциональные
системы, а мозгу в целом осуществлять сложные формы
психической деятельности.46
Одним из самых перспективных подходов к изучению
проблем мышления являются попытки кибернетического
анализа работы человеческого сознания. «В развитии
сознания современного человека, — говорит А. Н. Кол¬
могоров, — аппарат формального мышления не занимает
центрального положения. Это скорее некое „вспомога¬
тельное вычислительное устройство*, запускаемое в ход
по мере необходимости. Так как, с другой стороны, обыч¬
ные схемы теории условных рефлексов дают очень мало
для понимания высших разделов, эмоциональной жизни
человека или, скажем, творческой интуиции ученого, то
следует признать, что кибернетический анализ работы
развитого человеческого сознания в его взаимодействии
с подсознательной сферой еще не начат».47 А между тем
взаимодействие сознания с подсознанием имеет весьма
важное значение, особенно на начальных этапах челове¬
ческой истории.
Эта связь сознания с подсознательной сферой, лежа¬
щая в основе высших разделов эмоциональной жизни че¬
ловека — его творчества, потому так важна, пишет
А. Илиади, что человек воспринимает мир и осуществ¬
ляет свои активные связи с ним как общественно-истори¬
ческое существо, т. е. не только на фундаменте представ¬
лений своей эпохи, но и предшествующих ему поколений.48
Раскрывая в этой связи проблему творческого восприя¬
тия мира и выражения человеком своего отношения
к нему и своего мнения о нем, А. Илиади говорит, что
клетки коры головного мозга хранят в себе бесконечное
число событий. Их наличие создает резерв нашей интуи¬
ции, ибо включение в рефлекторное кольцо звена «раз¬
дражение—ячейка памяти» может осуществляться в под¬
корковых формациях, минуя порог ясного сознания. На¬
46	А. Р. Л у р и я. Мозг человека и психические процессы Веб.:
Философские вопросы физиологии высшей нервной деятельности,
М., 1963, стр. 234.
47	А. Н. Колмогоров. Жизнь и мышление с точки зрения
кибернетики. Доклады на теоретической конференции философских
семинаров научных учреждений АН СССР, М., 1962, стр. 7.
48	А. Илиади. Природа художественного таланта. М., 1965,
стр. 71,
41

копление информации в отделах долгосрочной памяти
есть результат чувственных восприятий, полученных в че¬
ловеческой практике и поэтому опосредствованных ду¬
ховной интеллектуальной деятельностью. Знание только
тогда становится подсознательным, интуитивным, когда
оно пройдет бессчетное число раз через сознание и,
будучи опосредствовано второй сигнальной системой, по¬
падет в долгосрочные архивы памяти. При этом А. Или-
ади особо подчеркивает общественный характер индиви¬
дуального интуитивного опыта, в основе которого лежит
главным образом общественный характер практики.
Поэтому то, что у индивида выступает как первичное,
непосредственное знание, для коллектива представляет
знание, опосредствованное опытом поколений с исполь¬
зованием всего аппарата познания, имеющегося в руках
человечества.49
В шутливой форме А. Н. Колмогоров говорит, что
если задаться целью построить автомат, способный пи¬
сать стихи на уровне больших поэтов, то такой авто¬
мат «нельзя построить проще, чем промоделировать все
развитие культурной жизни того общества, в котором
поэты реально развиваются».50
В связи с этим следует сказать, что и научная по¬
пытка воссоздания психологии мышления применительно
к его различным уровням или типам может носить лишь
характер известной интерполяции, способной претендо¬
вать не больше как на роль гипотезы, поскольку пря¬
мому воспроизведению эти процессы в большинстве слу¬
чаев не поддаются.
Интерполяция мышления и речи
ископаемых людей
В общей форме принято считать, что орудийной и конст¬
руктивной деятельности антропоидов соответствуют
сложные виды условнорефлекторных связей, перерастаю¬
щие в зачатки сознательного отношения к своим дейст¬
виям, но еще весьма неустойчивого по возможностям их
логического программирования, а труду современных лю¬
дей — абстрактное мышление как высшая форма психиче¬
49	Там же, стр. 61.
50	А. Н. Колмогоров. Жизнь и мышление с точки зрения
кибернетики, стр. 11.
42

ской деятельности человека.51 В этой дистанции от шим¬
панзе до современного человека развитие форм психиче¬
ской деятельности проявилось как непосредственно —
в совершенствовании строения головного мозга, так и кос¬
венно — в анатомо-физиологической приспособленности
тела к реализации этой деятельности и прежде всего
общественно-исторической основы ее, т. е. процессов
труда в их исторической перспективе.52 И на всем этом
историческом пути громадной, почти в миллион лет, про¬
тяженности ориентация поведения на основе образа со¬
ставляла психологическую сущность мышления, а после¬
довательный переход от оперирования единичными пред¬
метами к использованию образов все более высокого
уровня обобщения и столь же обобщенных связей со¬
ставлял основное направление в развитии мышления.53
П. Я. Гальперин приводит объяснение разумного ре¬
шения задач у шимпанзе, даваемое К. Бюлером, считая
его наиболее правдоподобным. Обезьяны в естественных
условиях часто подтягивают ветки, на которых вне пря¬
мой досягаемости висят плоды. Эта же ситуация с при¬
манкой вне прямой досягаемости и заменяющей ветку
палкой внутри клетки воспроизводится в условиях опыта.
Животное должно лишь соединить приманку с палкой
по образцу соединения плода и ветки. Вспоминая о сход¬
ных ситуациях, оно находит модель решения задачи.
На первый взгляд такое объяснение кажется вполне
психологическим. Однако на самом деле ни сами ситуа¬
ции, ни действия в них не представляют собой ничего
психологического.
«Что касается механизмов, — продолжает П. Я. Галь¬
перин, то если воспоминание не случайно, оно воспроиз¬
водится потому, что основная схема наличной задачи по¬
вторяет отношения, на которые отзывается определенная
часть прошлого опыта ... По содержанию — это „вещь"
логическая. А напряжение, которое позволяет этой си¬
стеме действовать „самостоятельно", есть доминантное
51	С. И. Успенский. О некоторых биологических предпо¬
сылках очеловечения обезьян. В сб :	У истоков человечества,
стр. 35.
52	Там же.
53	П. Я. Гальперин. Психология мышления и учение о по¬
этапном формировании умственных действий. В сб.: Исследования
мышления в советской психологии, стр. 238—244; А. А. Люблин¬
ская. Развитие форм мышления ребенка. Там же, стр. 337—338.
43

возбуждение, свойства которого хорошо объясняют тон¬
кую отзывчивость доминанты на „родственные" раздра¬
жения. Но доминанта — „вещь" физиологическая. Логи¬
ческое, с одной стороны, физиологическое, — с другой,
а где же в разумном решении задач, в этом характерней¬
шем психологическом решении, собственно психологиче¬
ское содержание? .. Мышление является формой ориен¬
тировки, к которой прибегаем мы, когда другие ее формы
недостаточны . . . Ориентировка поведения (выполняемого
или намечаемого) на основе образа и есть та специфиче¬
ская „сторона" деятельности человека и животных, кото¬
рая является предметом психологии».54
Лишь с переходом к трудовой деятельности, связанной
с производством орудий труда и развитием способности
организма к планомерному регулированию своих взаимо¬
отношений с естественной средой, которая все более усло¬
жнялась по мере развития этой деятельности, ставившей
все более сложные задачи перед мышлением, могло
произойти это, как выражаются психологи, «свертывание»
внешнего действия и превращение его в действие умствен¬
ное, крутой качественный поворот в развитии психиче¬
ского.55
Создание орудий труда означало превращение приспо¬
собительной деятельности в деятельность орудийную, став¬
шую по необходимости общественно-трудовой. Вместе
с тем возникавшие на основе этой деятельности чувст¬
венные образы предметов, представления и способность
целеполагающего выбора поведения означали зарождение
специфически человеческих черт мышления:	способности
предвидения на основе оперирования конкретными еди¬
ничными предметами и их образами, что было, вероятно,
первой ступенью в развитии причинно-следственного
мышления.
В познавательном отношении создание орудий труда
было связано с решением двух жизненно важных для
первобытного человека задач: выбора наиболее пригод¬
ного материала и рациональной формы орудий труда.
54	П. Я. Гальперин. Психология мышления и учение о по¬
этапном формировании умственных действий, стр 238—244.
55	Л. С. Выгодский. Развитие высших психических функ¬
ций. М., 1960; Ю. И. Семенов. Возникновение и основные этапы
развития труда, «Ученые записки Красноярского педагогического
института», т. VI, вып. 2, 1956.
44

Ископаемый человек к решению этих задач шел мед¬
ленно, но упорно, сначала просто используя разные
формы и породы камня, а затем преднамеренно раскалы¬
вая и оббивая их для придания им наиболее целесообраз¬
ной формы.
Испробовав разные породы камня, человек, наконец,
практически познал полезные свойства кремня и отдал ему
предпочтение перед любым иным материалом. Об этом
красноречиво свидетельствует повсеместное распростране¬
ние кремневых орудий на земном шаре. Там, где в при¬
роде не было кремня, человек остановил свой выбор на
сходных с ним по качеству породах. Сообщения археоло¬
гов об использовании в эпоху палеолита полезных свойств
кремня доказывают рациональность, правильность выбора
человеком материала для орудий труда.
Как свидетельствует развитие палеолитической тех¬
ники, полезные свойства кремня были открыты и освоены
человеком не сразу. На первых порах он научился лишь
оббивать крупными сколами кремневый валун. Путем
двусторонней оббивки и была, как известно, создана че¬
ловеком первая устойчивая форма орудия труда — шелль-
ское ручное рубило. «Шелльские рубила, — говорит
П. П. Ефименко, — всегда имеют в своем основании,
обычно несколько сбоку, так называемую пятку — глад¬
кую площадку, явно предназначенную для того, чтобы
при сильном ударе орудие не могло поранить руку».
Форма рубила оказалась вполне рациональной. «Для по¬
добного назначения, действительно, трудно было бы бо¬
лее целесообразно использовать кремневый желвак».56 57
В этом разумном решении задачи отчетливо раскры¬
вается соотношение сознания человека и его деятельности.
Только активное отражение в сознании человека трудо¬
вой практики позволило ему познать условия, дающие
практически полезные результаты и, познав, воспроизво¬
дить их преднамеренно, чтобы получать орудия желаемой
формы. Следовательно, человек должен был представлять
себе результат труда до начала его процесса. Такая
способность отвлечения и обобщения и связанная с ней
способность предугадывать и заглядывать вперед, подчи¬
няя этому свое поведение, и составляет опосредствован¬
56	П. П. Ефименко. Первобытное общество, стр. 116.
57	Там же.
45

ную трудом форму человеческого мышления как процесса
отражения внешнего мира. А это означает, с другой сто¬
роны, что так же опосредствованными становятся и пси¬
хические процессы.
Поскольку труд является непременным условием су¬
ществования людей, их чувственные восприятия — ощуще¬
ния, непосредственно связывающие сознание с внешним
миром, — неразрывно сопряжены с трудовой практикой.
А так как практика связана с изменениехм предметов окру¬
жающего мира, чувственное познание носит у человека
всегда действенный характер. Объективное содержание
этой деятельности толкает сознание человека к соответ¬
ствующей переработке чувственных восприятий, получае¬
мых на основе развития труда: к выделению и обобще¬
нию, анализу и синтезу. С другой стороны, общественный
контакт, на основе которого формировались и развивались
трудовые процессы, требовал общественной согласован¬
ности действий, выработки, закрепления и передачи на¬
выков к труду. А это не могло быть осуществлено без
специфически человеческих средств общения, без развития
коммуникативной функции мышления.
Запечатленные в орудиях труда следы этих процессов
достаточно отчетливы. Если бы связь человека с приро¬
дой не осуществлялась повсюду в одной и той же специ¬
фической для человека форме, т. е. в форме процессов
труда, то не могло бы быть и повсеместного единства
функций у однотипных орудий. Наконец, если бы пред¬
ставления первобытного человека о полезных свойствах
вещей и результатах его действий не были бы объективно
правильными, то не могли бы столь широко распростра¬
ниться разительно однообразные по форме ручные ру¬
била. Широкое распространение этой формы орудий
в южной Европе, в Африке и на южных окраинах Азии,
т. е. всюду, где в настоящее время известны следы палео¬
лита,58 59 столь же наглядно доказывает, что человек шел
к решению данных задач одним и тем же общественно¬
историческим путем.
«Оббивая клинок своего каменного топора, человек
в то же самое время оттачивал и лезвие своих способно¬
стей»,69— справедливо отмечает А. Крофорд.
58	Там же, стр. 117.
59	А. Крофорд. Человек и его прошлое. Л., 1924, стр. 36.
46

Человеческое мышление есть, следовательно, продукт
развития материальной жизни. Задача состоит в том,
чтобы понять, каким образом эта внешняя материальная
деятельность преобразуется во внутреннюю деятельность
сознания.60 Основное в этом направлении выявляется при
анализе древнейших форм орудий труда, запечатленных
в них отчетливых следов познавательной деятельности че¬
ловека и опосредствующих эту деятельность психических
процессов.
Как справедливо отмечает Е. В. Шорохова, главное
в этой проблеме — вопрос о специфическом способе объек¬
тивизации образов отражения. «Единственным способом
объективизации образов отражения действительности
у животных является их непосредственное практическое
взаимодействие с внешним миром. У человека образы от¬
ражения объективизируются в слове, речи».61
Слово, речь — главное орудие психической деятельно¬
сти человека. И, подобно мышлению, речь, разумеется, не
была одинаковой на всем протяжении истории, потому что
не одинаковыми были структура и содержание психиче¬
ских процессов, равно как и анатомо-физиологические воз¬
можности их реализации. Поэтому мышление и речь
имели различные уровни развития, сменяющие или пере¬
крывающие в историческом развитии друг друга, и вы¬
явление характера и последовательности этого поэтапного
развития мышления и речи, естественно, представляет
большой интерес для очень широкого круга общественных
и естественных наук.
На поэтапность развития указывает прежде всего раз¬
личие уровней в развитии членораздельности и артикуля¬
ции, отчетливо фиксируемых палеоантропологическим ма¬
териалом.62 Известно, что у древнейших ископаемых лю¬
60	Е. А. Будилова. Развитие теоретических принципов со¬
ветской психологии и проблема мышления. В сб.: Исследования мы¬
шления в советской психологии, стр. 27; А. Н. Леонтьев,
А. Р. Л у р и я, Б. М. Т е п л о в а. Предисловие к кн.: Л. С. Вы¬
годский. Развитие высших психических функций, стр. 5.
61	Е. В. Шорохова. Учение И. П. Павлова о высшей нерв¬
ной деятельности и его значение для психологии мышления,
стр. 102—103.
62	М. Ф. Н е с т у р х. Происхождение человека; М. М. Гера¬
симов. 1) Восстановление лица по черепу. М., 1955; 2) Люди
каменного века; В. В. Б у н а к. 1) Начальные этапы развития мы¬
шления и речи; 2) Происхождение речи по данным антропологии;
47

дей не было подбородочного выступа и предъязычной
кости, что не могло не отражаться существенным образом
на возможностях развития членораздельной речи. Весьма
существенным условием для развития членораздельной
речи является, как известно, постепенная редукция жева¬
тельных мышц, выполняющих также и речевую функцию.
Мощная мускулатура массивной нижней челюсти, обла¬
дающая большой инерцией, не способна к такой скорости
движения, какой требует современная звуковая речь. Судя
по данным исследований В. В. Бунака,03 подобная редук¬
ция жевательных мышц, обеспечивающая членораздель¬
ность современной речи, завершилась лишь у неоантропа
(кроманьонца). Такие важные условия развития звуковой
членораздельной речи, как укорочение ротовой полости,
опущение гортани, более четкая дифференциация ротового
и носового резонаторов, гортанных мускулов и уплотнение
свободного края голосовых связок тоже произошли не
вдруг, а представляли собой процесс анатомо-физиологиче¬
ской приспособляемости тела, головы, конечностей к тру¬
довым операциям и к формирующимся на их основе фор¬
мам речевой связи людей. Следовательно, на протяжении
многих сотен тысяч лет шел процесс дифференциации и
синтеза функций различных мышц речевого аппарата и
одновременно соответствующей перестройки слуховых ана¬
лизаторов, различавших социальное содержание звуковых
единиц речи и превращавших их во внутреннюю деятель¬
ность мозга, в факт процесса мышления. «Происходил, —
отмечает А. Г. Спиркин, — постепенный процесс выкри-
сталлизовывания определенных устойчивых фонетических
единиц, которые становились носителями определенных
функциональных отношений в системе речи. Фонемы на
начальной ступени формирования членораздельной речи
были, по-видимому, структурно менее дифференцирован¬
ными, чем в современных языках».* 64
Подобно этим материальным (звуковым) и функцио¬
нальным (имеющим общественно-историческую значи¬
А. Г. Спиркин. Происхождение языка и его роль в формировании
мышления; М. С. В ой но. Речь как одна из важнейших специфи¬
ческих человеческих особенностей.
03 В. В. Бунак. Происхождение речи по данным антропологии,
стр. 221.
64	А. Г. Спиркин. Происхождение языка и его роль в форми¬
ровании мышления, стр. 47.
48

мость) единицам речи, «из которых строятся и при по¬
мощи которых различаются структурно более сложные
смысловые единицы речи — слова»,65 последние тоже, по-
видимому, проходили аналогичный процесс кристаллиза¬
ции и в своих ранних формах были менее дифференциро¬
ванными. Отчетливыми следами этого в языках этногра¬
фически известной первобытности (т. е. у народов, кото¬
рых наука застала на различных стадиях родового быта)
служат, судя по всему, явления древнего полисемантизма.
«Есть все основания думать, — продолжает А. Г. Спир-
кин, — что исторически возникающие слова первоначально
были неизменяемыми. Они не имели никаких формальных
показателей: ни рода, ни числа, ни падежа, ни лица, ни
части речи... Это состояние речи пережиточно и уже
в переосмысленном виде сохранялось у некоторых отста¬
лых народов. Так, в языке североамериканских индейцев
имеет место слитное восприятие некоторых форм. Одна
и та же форма может служить и именем, и глаголом,
и прилагательным, выражая те понятия, которые в разви¬
тых языках оформляются в соответствующие грамматиче¬
ские категории».66
Известный советский лингвист Д. В. Бубрих, много
сделавший в области изучения финно-угорских языков и
вопросов общего языкознания, предпринял в свое время
смелую попытку дать периодизацию развития человече¬
ского мышления и речи. Начальную стадию Д. В. Бубрих
представлял себе как нечто, доступное лишь непосред¬
ственному видению, слуху, осязанию и поглощаемое цели¬
ком эмоционально-волевыми переживаниями. Над этой
стадией, лежащей на рубеже животного и человеческого,
возвышаются три уровня мышления и речи, различаю¬
щиеся по степени совершенства и перерастающие в ходе
развития один в другой. Первый из этих уровней харак¬
теризуется наглядно-действенным мышлением и сигналь¬
ной речью, базирующейся на «отметинах вещей». Мышле¬
ние при этом опирается на восприятие переживаемой
ситуации, а исходящая из «отметин вещей» речь обслужи¬
вает эту ситуацию. Такой уровень мышления и речи был,
по мнению Д. В. Бубриха, свойствен ископаемым людям
нижнего палеолита, т. е. архантропам, жившим в условиях
65	Там же, стр. 46.
66	Там же, стр. 52.
4 А. Ф. Анисимов
49

первобытного стада с хозяйством «на сегодняшний день»
и коллективными формами труда в форме «скопа».
Для второго уровня мышления и речи характерны, как
утверждает Д. В. Бубрих, такие качественно новые явле¬
ния, как наглядно-образное мышление и выражающая его
изобразительная речь. Опираясь на изобразительное от¬
ражение вещей и явлений действительности, это мышление
выходило за рамки переживаемой ситуации и в своей ком¬
муникативной функции было способно обслуживать соци¬
альные потребности людей эпохи среднего палеолита, т. е.
палеантропов, с их сравнительно высокими формами
познавательной деятельности (изобретение искусственных
способов добывания огня, новой техники производства ка¬
менных орудий и др.), а также с более сложными формами
материального производства и социального общежития
(организованные формы коллективной охоты на крупного
зверя, естественное разделение труда по полу и пр.).
К эпохе верхнего палеолита, с которой связано появле¬
ние современного вида человека (Homo sapiens), относится
возникновение третьего уровня мышления и речи, который
хотя и не был во всем тождествен современному, но типо¬
логически был с ним весьма сходен (собственно мышле¬
ние, опирающееся на понятия, и собственно речь, опери¬
рующая названиями вещей).67
Эта периодизация уровней развития мышления и речи,
где каждая последующая стадия рассматривается как
определенная трансформация предыдущей, возвышаю¬
щаяся над нею в результате усложнения форм мыслитель¬
ного процесса и нарастания в соответствии с этим звуко¬
вой дифференциации и организованности речевой цепи,
представляется и сейчас наиболее перспективной в науч¬
ном отношении. Остается вслед за Н. Ф. Протасеней68
пожалеть, что Д. В. Бубрих не успел в нужной мере аргу¬
ментировать свои тезисы, но при этом нельзя не согла¬
ситься также и с тем, что в таком сложнейшем вопросе
трудно требовать сразу многого. Нужно сказать, что по¬
следующие исследования прямо или косвенно подтверж¬
дают научную правомерность гипотезы Д. В. Бубриха, ра¬
ботавшего много лет над изучением этого круга вопросов
67	Д. В. Бубрих. Происхождение мышления и речи,
стр. 37—39.
68	Н Ф. Протасеня. Проблема общения и мышления перво¬
бытных людей, стр. 32.
50

на широком сравнительно-лингвистическом и историче¬
ском материале. Прежде всего необходимо напомнить
о наиболее интересной и содержательной из этого цикла
исследований известной статье В. В. Бунака «Происхож¬
дение речи по данным антропологии», в которой каче¬
ственно различаются стадия доречевого развития интел¬
лекта, свойственная переходным формам антропоидов,
и две стадии речевые, из них первая охватывает весь пе¬
риод нижнего и среднего палеолита, а вторая, свойствен¬
ная человеку современного физического типа, начинается
с эпохи верхнего палеолита. Применительно к этапам раз¬
вития общества и трудовой деятельности человека первая
речевая стадия разделяется В. В. Бунаком на три этапа:
1) орудия без закрепленной формы; начальные понятия,
выкрики-призывы; дошелльская эпоха; 2) первые офор¬
мленные орудия, слабо обработанные кремневые пластины
и ядрища; понятия об основных видах деятельности, не¬
многочисленные многозначные слова-предложения; шелль-
ская эпоха; 3) первые дифференцированные орудия
(остроконечники и скребла); более дифференцированные
69
понятия и слова-предложения; мустьерская эпоха.
Потребуется еще большой фактический материал, раз¬
носторонне освещающий этот круг серьезных теоретиче¬
ских вопросов, и умение разобраться в этом материале
без субъективизма и предвзятости, чтобы в изучении
этих вопросов удалось продвинуться сколько-нибудь зна¬
чительно вперед. То, что сделано в этой области
Д. В. Бубрихом, проявившим здесь незаурядную творче¬
скую интуицию, остается для нас и до сих пор основными
отправными пунктами. Лежащая в основе предложенной
им схемы идея поэтапного развития мышления и речи, вы¬
ступающего как единый процесс, детерминированный фор¬
мами трудовой и познавательной деятельности, развитием
социального бытия и форм социального общения, наиболее
полно соответствует существу научного подхода к этим
вопросам, а раскрываемая им картина развития мышле¬
ния и речи вполне согласуется с основными указаниями
источников.
Здесь уместно напомнить известное мнение академика
А. Н. Колмогорова о соотношении языка и формально- 6969	В. В. Бунак. Происхождение речи по данным антропологии,
стр. 280.
4*
51

логического мышления, изложенное им в статье «Авто¬
маты и жизнь». Рассматривая проблемы математической
лингвистики и касаясь в связи с этим вопросов возникно¬
вения ранней логики, А. Н. Колмогоров говорит: «Язык
возник значительно раньше формально-логического мы¬
шления ... До настоящего, формально-логического, мы¬
шления мысли возникали не формализованные в понятия,
а как комбинирование слов, которые ведут за собой дру¬
гие слова, как попытка непосредственно зафиксировать
проходящий перед нашим сознанием поток образов
и т. д.».70
Языковые свидетельства о стадиальности
в развитии первобытного мышления
Имея в виду единство мышления и речи и общую их гно¬
сеологическую сущность, естественно предположить, что
отложившиеся в языке многочисленные следы истори¬
ческого прошлого — социальной истории и этногенетиче-
ских процессов, культурных связей, исторических взаимо¬
влияний и т. п. — сохранили и «отметины» уровней раз¬
вития мышления. Если судить по следам, оставленным
в языке этногенетическими и культурно-историческими
процессами, то такой ретроспективный взгляд может глу¬
боко проникать в «седую древность» истории. В этом нас
убеждает обращение к материалам конкретных языков на¬
родов Сибири, значительная часть которых вплоть до
советской эпохи находилась на стадии разложения родо¬
вого строя.
Из литературы известно, например, что суффиксы, об¬
разующие в маньчжурском и эвенкийском языках родо¬
вые названия, нередко совпадают с суффиксами, образу¬
ющими в этих же языках названия животных, а послед¬
ние в свою очередь — с суффиксами, оформляющими
терминологию родства.71 Следовательно, основная линия
развития, судя по этим фактам, шла от нерасчлененных
представлений к выделению однозначных частей, ранее
воспринимавшихся в единстве, и это невыделение челове¬
ком себя из природы отмечалось в сознании и выражалось
70	А. Н. Колмогоров. Автоматы и жизнь В сб.: Возможное
и невозможное в кибернетике, М., 1963, стр. 26—27.
71	Е. П. Лебедева. Лингвистический анализ родовых назва¬
ний маньчжуров. ВЯ, 1958, № 3.
52

в речи одной общей материальной формой. Отмеченное
совпадение словообразующих суффиксов в родовых назва¬
ниях маньчжуров и эвенков указывает, что эти сходства
развились на почве языковой общности, когда нынешние
тунгусо-маньчжурские народности представляли собой
единую в языковом отношении группу родов.
О том же свидетельствует и факт наличия суффиксов
ка^кэ^ко в качестве первичного словообразовательного
форманта эвенкийских родовых названий, на которых
позднее наслоился суффикс гир, объединяющий большин¬
ство таких названий.
Его более позднее появление, по-видимому, связано
с процессом выделения из древней тунгусо-маньчжурской
общности собственно тунгусских родов. Об этом выделе¬
нии свидетельствует также и относящаяся к тайге лексика,
общая для всех тунгусоязычных групп и отличная от
языка маньчжурского. Название древнего орудия охоты,
употреблявшегося, возможно, еще с эпохи позднего палео¬
лита, ланг II нанг (охотничья ловушка) является для всех
генетически связанных между собой тунгусских языков,
т. е. языков так называемой «северной» их ветви, а назва¬
ние хуркэ II уркэ (охотничья ловушка-петля), однотипно
отложившееся не только в языках тунгусо-маньчжурской
группы, но также в монгольской и тюркской группах язы¬
ков, указывают на широту границ исходного субстрата, на
базе которого шло формирование последующих языковых
и этнических общностей.
Эти древние отложения в языках народов Сибири,
убедительно подтверждаемые этногенетически, побуждают
с большим вниманием относиться к тому, что несут в себе
эти языки из глубин истории.
По свидетельству В. Г. Богораза, в эскимосском языке
один и тот же по своему происхождению термин приме¬
няется к различным животным, отмечая их общее назна¬
чение как источников пищи, добычи: tatlanim — «кит»,
а tatlanginik — «северный олень», eqluwgak — «лось», но
в разных диалектах с небольшими изменениями употреб¬
ляется как специальное название различных промысловых
рыб.72 По поводу архаических элементов в лексике юка¬
гирского языка В. И. Иохельсон писал: «... надо теперь
означает „птица", но в старину слово это имело более
72 Архив АН СССР, ф. 250, оп. 1, № 10.
53

широкое значение, им называли животных вообще — зве¬
рей и птиц. Впрочем, и теперь в языке надо употребляется
еще в смысле „зверь”, как понхо-надо (белый зверь) —
„росомаха”».73
В селькупском языке, сообщает Е. Д. Прокофьева,
слово суруп употребляется для обозначения зверя,
а также рыб и птиц, т. е. добычи вообще. Селькупское
ут курытыль суруп Е. Д. Прокофьева расшифровывает
как «в воде плавающий зверь-добыча», т. е. «рыба», для
обозначения которой в современном языке имеется слово
узлы. Селькупское тымпытыль суруп ею же расшифровы¬
вается как «летающий зверь-добыча», т. е. «птица».74
В диалектах эвенкийского языка слово бэюн сохранило
ряд значений: 1) копытный зверь, 2) крупный (добычли¬
вый) зверь, 3) лось (частное название моты), 4) дикий
олень (частное название багдака), 5) кабарга (частное
название микчан). Солонское бэюни, негидальское и эвен¬
ское бую, орочское и удэгейское буй^бую — бою означают
«копытный зверь», «крупный зверь», «медведь»; орокское
бую — «медведь»; нанайское бэюн — «крупный копытный
зверь»; ульчское бую — «медведь». Таким образом, слово
бэюн~~бою~~бую — буй в тунгусо-маньчжурских языках
означает то лося, то дикого оленя, то кабаргу, то мед¬
ведя, то вообще любого крупного копытного зверя.
Эти объективные памятники истории мышления и
языка с предельной определенностью, как мы видим, ука¬
зывают на то, что первоначально не было частных назва¬
ний даже для промысловых животных. Мышление, опери¬
ровавшее понятиями-суждениями, охватывало их одним
общим понятием «зверь-добыча», отражая их основное
значение как объектов охоты и главных источников суще¬
ствования. Это подтверждает мысль К. Маркса о том, что
люди, приписывая предмету характер полезности, давали
первоначально отдельные наименования целым классам
предметов; названия эти должны были означать, что
люди на практике употребляют эти продукты, что они им
полезны.75 То, что не могло служить объектом промысла
73	В. И. Иохельсон. Материалы по изучению юкагирского
языка и фольклора. «Труды Якутской экспедиции», отд. III, т. IX,
ч. III, СПб., 1880, стр. 91, прим. 1.
74	Е. Д. П р о к о ф ь е в а. О социальной организации селькупов.
Сибирский этнографический сборник, ТИЭ, т. XVIII, 1952, стр. 97.
70 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 19, стр. 377—378.
54

и не имело непосредственного значения для жизни, мало
интересовало первобытного человека. Свидетельством
этого служит тот факт, что даже такой сравнительно раз¬
витый язык, как эскимосский, не имеет, по утверждению
В. Г. Богораза, особых названий для непромысловых
мелких животных, птиц и т. п.76
Этот древнейший полисемантизм слов, однако, вовсе
не означает отсутствия способности к обобщениям, а зна¬
менует собой определенную ступень исторического разви¬
тия обобщения, ибо уже самые первые наименования
требуют интегральной мыслительной деятельности. Объеди¬
няя в одном понятии и называя одним словом разнообраз¬
ных в видовом отношении животных, древний человек,
как мы видим, абстрагировался от непосредственно дан¬
ного, единичного и путем обобщения открывал то общее,
что свойственно практически полезным животным, способ¬
ным служить для человека пищей, быть его добычей. Вы¬
ражая эти общие, наиболее существенные, с его точки
зрения, признаки предметов и явлений природы, он созда¬
вал определенный умственный их образ, качественно
отличный от восприятия и представления. Несмотря на
существенные различия, эти животные представлялись че¬
ловеку сходными в том важнейшем отношении, что спо¬
собны были служить ему добычей.
К тому, что было сказано выше о слове бэюн, доба¬
вим, что в диалектах эвенкийского языка это слово, точ¬
нее— его основа, сохраняет все значения, выражающие
комплексное представление «зверь-добыча», «охотиться»,
«охотник», а глагол с корнем ва- «убивать» относится
в том же языке как к охоте, так и к рыболовству, выра¬
жая общее понятие «поймать», «добыть», «упромыслить»,
«убить».
Это доказывает, что словесные обозначения объектов
и отношений субъекта к ним, отражаемых сознанием, на
этом уровне развития мышления и речи носило характер
широкого полисемантизма. В форме этих нерасчлененных
или малорасчлененных образований, обусловленных сте¬
пенью развития мышления и языка, детерминированных
в свою очередь социально, осуществлялись не только сам
акт мышления — отделение предмета сознания от отноше¬
ния к нему, но и коммуникативная функция мышления —
76 Архив АН СССР, ф. 250, оп. 1, Ne 10.
55

речь, объективно необходимая для процессов материаль¬
ного производства и социального общения.
Если обратить ретроспективный взгляд в «седую
древность» с этой опорной точки нашего наблюдения, то
придется с полным основанием признать, что понятие
«наглядно-действенное мышление» как этап в развитии
сознания человека вполне заслуживает научного призна¬
ния в качестве выражения древнейшего уровня, или типа,
первобытного мышления. Приведенные выше языковые
материалы характеризуют этот уровень мышления и речи
как наиболее архаический по своему существу. Такая ха¬
рактеристика убеждает нас в том, что это мышление опи¬
ралось на восприятие переживаемой ситуации, ибо при
столь диффузном полисемантизме речевых средств без
опоры на действенную ситуацию невозможно было ориен¬
тироваться в словесных обозначениях, отражаемых созна¬
нием объектов и отношений к ним субъекта. Это значит,
что коммуникативная функция этого мышления имела ха¬
рактер сигнальной речи, опиравшейся на «отметины ве¬
щей». Следовательно, в своей первичной функции она
была ориентирована на обслуживание переживаемой си¬
туации, прямо или косвенно связанной с процессом про¬
изводства материальной жизни, прежде всего с охотой,
как на это убедительно указывают архаические эле¬
менты лексики, сохранившиеся в языках народов Си¬
бири.
Есть все основания думать, что переход от этого
уровня мышления и речи, т. е. наглядно-действенного мы¬
шления и сигнальной речи, к использованию образов
более высокого уровня обобщения и соответственно этому
более глубокого и разностороннего понимания связей, про¬
исходил исторически на базе дифференциации понятий и
вычленения однозначных речевых образований, которые
можно было соединять на основании все более сложных
законов речевого мышления, законов формирования обоб¬
щенного понятийного отражения действительности, исхо¬
дящего из общественно-исторической практики людей.
Еще Л. Науре справедливо указывал, что предметы
входят в поле зрения человека лишь в той мере, в какой
они подвергаются его воздействию, и лишь соответственно
с этим получают свои обозначения, т. е. имена.77 А ведь
77	L. Noire. Der Ursprung der Sprache. Mainz, 1877, S. 343.
56

каждая вещь, как говорил К. Маркс, «есть совокупность
многих свойств и поэтому может быть полезна различ¬
ными своими сторонами. Открыть эти различные стороны,
а следовательно, и многообразные способы употребления
вещей, есть дело исторического развития».78
Рост общественного производства расширял, как мы
видели выше, сферу трудовой деятельности человека.
Вместе с этим расширялись и крепли общественные связи
людей, развивались сознание и речь, перед которыми
общественная жизнь людей ставила все более сложные за¬
дачи. Расширялся также круг вовлекаемых в производство
предметов, все более многосторонним становилось их ис¬
пользование, более разветвленным становился учет усло¬
вий, имеющих непосредственное отношение к трудовой
практике. Возникновение дифференцированных понятий
было естественной необходимостью. Известное представ¬
ление о характере и действенной направленности этих по¬
нятий дают дошедшие до нас архаические элементы
в лексике тех же народов северной Сибири.
В эвенкийском языке слово сингилгэн означает «снег»,
но параллельно с ним существует ряд других названий,
обозначающих качественно различные состояния снего¬
вого покрова: ливгэ — «первый пушистый снег», луне —
«первый мокрый снег», бутадяри — «снег-крупа», багу-
рин — «мелкий снег осенью», чингирдери — «пушистый
снег большими хлопьями», хингикса — «зернистый снег
на поверхности наста».79 Слово удя означает «след»,
сломо — «след на снегу», хэлки — «свежий снег на снегу»,
тунэ — «след на траве», веломо — «новый след» 80 и т. д.
Слово багдака означает «дикий олень», минигэн — «одно¬
годовалый дикий олень», алакачан — «двухгодовалый»,
гэрбичэн — «трехгодовалый», амаркан — «четырехгодова¬
лый», дипкэ — «пятигодовалый», имурэгды — «шестигодо¬
валый».81 Слово нанна означает «шкура (вообще)»,
мета — «шкура, снятая с головы», мука — «шкура с шеи»,
оса — «шкура с нижней части ног», самнган — «шкура
78	К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 23, стр. 43—44.
79	Г. М. Василевич. Русско-эвенкийский (русско-тунгусский)
словарь. Л., 1948, стр. 276.
80	Там же, стр. 273.
81	Г. М. Василевич. Учебник эвенкийского (тунгусского)
языка. М., 1934, стр. 11.
57

с верхней части ног», хема— «шкура из-под копыт», 6о-
коли — «шкура с боков», ирэксэ — «шкура с туши».82
Обозначение «шкуры» восемью разными словами было
обусловлено практически важными для таежного жителя
качествами шкуры, по-разному используемыми им в хо¬
зяйстве: шкура с туши наиболее пригодна для спинки
и пол меховой одежды, шкура с боков — для рукавов,
шкура с нижней части ног — для подклейки к лыжам,
с верхней части — для зимней обуви, шкура из-под ко¬
пыт— для подошвы к обуви и т. д. Такой же основанный
на практике характер имеет обилие приведенных частных
понятий для различных состояний снегового покрова, по-
разному влияющих на производственную деятельность
таежного охотника. Практический смысл имела также и
возрастная дифференциация названий лося, дикого оленя
и других животных тайги, что и получило отражение
в лексике.
Материалы эвенкийского языка показывают, что от¬
влечение, характерное для процесса образования понятий,
не является абсолютным. С помощью понятий человек
стремился в наглядной форме раскрыть окружающий его
мир, отмечая типическое и характерное в его объективных
свойствах и отношениях. Эвенкийское ту раки — «ворона»
дословно означает «рот открывающая» (от тура-ми — «ра¬
зинуть, раскрыть» и суффикса -ки, служащего для образо¬
вания от глагольных основ названий животных и людей
по характеру их действий), дянтаки — «росомаха» до¬
словно означает «ходящая по одной тропе» (от дянта-
ми — «ходить по одной и той же тропе»), бадялаки —
«лягушка» (от бадярга-ми — «раскорячиться»), хороки —
«тетерев» (от хоро-го-ми — «клохтать, токовать»). Судя
по этим и многочисленным другим примерам лексики, свя¬
занной с названиями животных и птиц, понятия создава¬
лись как впечатляющий образ, отражающий наиболее ти¬
пические черты предметов реального мира. По тому же
пути создания впечатляющего образа шло и образование
понятий, отражающих разнообразные явления природы.
Формируясь на базе наглядных образов предметного
мира, понятия лишь постепенно освобождаются от чув¬
ственного восприятия (наглядного мышления), прини-
82	Г. М. Василевич. Очерк грамматики эвенкийского (тун¬
гусского) языка. М., 1940, стр. 173.
58

мают все более обобщенную, абстрактную форму — форму
умственных образов предметов и явлений. На это указы¬
вал В. И. Ленин:	«Чувства показывают реальность;
мысль и слово — общее».83 «Всякое слово (речь) уже
обобщает», — подчеркивал он.84
В этом движении сознания от нерасчлененных или
малорасчлененных образований к использованию образов
все более высокого уровня обобщения особенный интерес
для нас представляют элементы наглядно-образного мы¬
шления и изобразительной речи, отраженные в лексике
того же эвенкийского языка. Судя по этим данным, при¬
веденным нами выше, наглядно-образное мышление и свя¬
занная с ним изобразительная речь явились естественным
продолжением предшествующих типов или уровней мы¬
шления и речи. Если представить описанные архаические
элементы лексики ретроспективно, то, в сущности говоря,
мы будем иметь картину, очень близкую к той характери¬
стике, которая дана Д. В. Бубрихом для второй стадии
мышления и речи. Этот уровень их развития Д. В. Буб-
рих, как упоминалось, называл наглядно-образным мы¬
шлением, способным сравнительно далеко выходить за
рамки переживаемой ситуации, а соответствующий ему
тип речи — изобразительной речью, опирающейся на
условное изображение отражаемых сознанием вещей. Нам
представляется, что такой тип мышления и речи, вернее —
уровень их развития, является научной реальностью,
а данная им Д. В. Бубрихом характеристика весьма точно
и выразительно раскрывает его качественное своеобразие.
Так как на уровне наглядно-образного мышления и
изобразительной речи можно было воспринимать и выра¬
жать лишь внешние, в большинстве случаев частные при¬
знаки вещей и явлений, последовавший затем переход
мышления к образам более обобщенного уровня и к более
обобщенным связям был не только естественным, но и на¬
сущно необходимым. В процессе образования этих обоб¬
щенных образов человек должен был с помощью абстрак¬
ции и творческого воображения создавать из множества
восприятий умственный образ для целой группы предме¬
тов. Отвлечение и обобщение, будучи ступеньками движе¬
ния познания вширь и вглубь, опирались на воображение
83	В. И. Л е н и н, Поли. собр. соч., т. 29, стр. 246.
S4 Там же.
59

и фантазию как толчок к работе творческой мысли —
активному отражению действительности в представлениях
и понятиях людей. «Образование (абстрактных) поня¬
тий,— писал В. И. Ленин, — и операции с ними уже
включают в себе представление, убеждение, сознание
закономерности объективной связи мира».85
Указывая на сложность и противоречивость этого про¬
цесса, В. И. Ленин говорит: «Подход ума (человека) к от¬
дельной вещи, снятие слепка (=понятия) с нее не есть
простой, непосредственный, зеркально-мертвый акт,
а сложный, раздвоенный, зигзагообразный, включающий
в себя возможность отлета фантазии от жизни».86 По его
мнению: «... и в самом простом обобщении, в элементар¬
нейшей общей идее („стол“ вообще) есть известный
кусочек фантазии».87
Со всем этим человек сталкивался уже на третьем
уровне развития мышления и речи, начало которого
Д. В. Бубрих справедливо относит к эпохе верхнего пале¬
олита— времени появления Homo sapiens. Для этого
уровня мышления, отражающего действительность
в сложных формах, включающего элементы раздвоенности
и зигзагообразности познавательного процесса, особое
значение имеют вопросы психологии познания и мировоз¬
зренческие основы самого мышления. Эти два важных
аспекта проблемы исторических особенностей первобыт¬
ного мышления нам и хотелось бы исследовать в следу¬
ющих главах работы.
85	Там же, стр. 160.
86	Там же, стр. 330.
87	Там же.

ГЛ АВА ВТОРАЯ
Психология религии
и ее влияние
на первобытное мышление
Наука не располагает, к сожалению, данными, по которым
можно было бы непосредственно судить о психических
процессах у древних ископаемых людей эпохи раннего,
или нижнего, палеолита. Орудия труда, дошедшие до нас
от этой отдаленнейшей эпохи, разумеется, не дают воз¬
можности говорить с какой-либо определенностью об ощу¬
щениях, восприятиях, представлениях и чувствах людей
того времени. Ни о свойствах личности, ни о формах по¬
ведения, в которых реализуется общественная психология
и психология личности, эти ранние памятники человече¬
ской истории непосредственно ничего не говорят. Судя по
найденным орудиям труда и реконструированной с их по¬
мощью познавательной деятельности, можно лишь с уве¬
ренностью говорить о том, что их мыслительный процесс
направлялся формами трудового взаимодействия с при¬
родой, а развивавшаяся на этой основе психика человека
едва ли выходила сколько-нибудь далеко за границы вос¬
приятий переживаемой ситуации. Лишь только в эпоху
среднего палеолита (мустье) начинают проступать еле за¬
метными следами первые проявления общественной пси¬
хологии.1 С обзора этих памятников мы и начнем наше
исследование по данному кругу вопросов. 11	См.: П. И. Борисковский. Древнейшее прошлое человече¬
ства. Л.—М., 1957; А. П. Окладников. О значении захороне¬
ний неандертальцев для истории первобытной культуры. СЭ, 1952,
Лг2 3; В. Ф. 3 ы б к о в е ц. Человек без религии. М., 1967.
61

Памятники первых проявлений
религиозной психологии
Появление в начале верхнего палеолита первых бесспор¬
ных памятников изобразительного искусства и религии
указывает на возникновение в то время в обществе специ¬
фически отличных друг от друга форм общественного соз¬
нания людей, а вместе с этим и определенных видов пси¬
хической деятельности человека: эстетического чувства и
соответствующей ему художественной традиции, обычаев
и привычек, в которых проявляется общественная психо¬
логия вкусов и интересов, настроений и помыслов, психо¬
логически отражающих общественное бытие, и связанных
с ними общественных взглядов и предрассудков, иллюзий
и фантазии, основанных на воображении и подчиненных
в конечном счете потребностям и характеру общественного
бытия.2
Это не означает, конечно, что общественное сознание
отсутствовало до того времени вообще. Создание орудий
2	О памятниках среднего (мустье) и верхнего палеолита, свиде¬
тельствующих о развитии общественной психологии, см.: П. П. Е ф и-
м е н к о. 1) Первобытное общество. Киев, 1953; 2) Костенка I.
М.—Л., 1957; ГТ. И. Борисковский. 1) Древнейшее прошлое
человечества; 2) Палеолит Украины М.—Л., 1953; А. Н. Рога¬
чев. 1) Костенки IV — поселение древне-каменного века на Дону.
МИА, вып. 45, М.—Л., 1955; 2) Позднепалеолитическое поселение
на Среднем Дону. В сб.: Природа и развитие первобытного обще¬
ства, М., 1966; 3) Значение и роль социальной среды в развитии
культуры первобытного общества. Там же; 4) Многослойные стоянки
Костенко-Боршевского района на Дону и проблема развития куль¬
туры в эпоху верхнего палеолита на Русской равнине. МИА,
вып. 59, 1957; Н. Кастере. Десять лет под землей. М., 1956;
А. Г. Бонч-Осмоловский. Грот Киик-Коба. Палеолит Крыма,
вып. I. М.—Л., 1940; А. П. Окладников. 1) Исследование му-
стьерской стоянки и погребения неандертальца в гроте Ташик-Таш.
В кн.: Ташик-Таш. Палеолитический человек. М., 1949; 2) Палео¬
литические жилища в Бурети. КСИИМК, вып. X, 1941; В. П. Лю¬
бин. Высокогорная пещерная стоянка Кударо. ИВГО, т. 91, 1959;
А. А. Фо р м о з о в. Пещерная стоянка Староселье и ее место в па¬
леолите. М., 1958; С. Н. 3 а м я т н и н. 1) Раскопки у с. Гагарино.
ИГАИМК, вып. 118, Л, 1935; 2) Очерки по палеолиту. М.—Л.,
1961; М. М. Герасимов. 1) Мальта — палеолитическая стоянка.
Иркутск, 1931; 2) Палеолитическая стоянка Мальта. СЭ, 1958,
JNTff 3; Г. П. С о с н о в с к и й. Поселение на Афонтовой горе.
ИГАИМК, вып. 118, Л., 1935; П. Г. Ш о в к о п л я с. Мезинская
стоянка. Киев, 1965; Н. А Береговая. Палеолитические место¬
нахождения СССР. М., 1960.
62

труда и активное воздействие с их помощью на природу
предполагают одновременное развитие сознания, ибо труд
по самой сущности своей есть целенаправленная деятель¬
ность.
Общественный характер труда вызывает необходи¬
мость определенных связей и отношений людей в произ¬
водстве,3 что предполагает в свою очередь наличие у ин¬
дивидов определенных общественных представлений, отра¬
жающих через сознание данные связи и отношения и
ориентирующих в этом направлении сознательную дея¬
тельность людей. Производительные силы общества были
до того врегиени крайне ничтожными, а общественная
форма их развития примитивной, поэтому и общественное
сознание было столь же примитивным, недифференциро¬
ванным, ибо сознание всегда и при всех условиях является
отражением общественного бытия. Только в начале позд¬
него палеолита, как позволяет судить об этом появление
в ту пору памятников изобразительного искусства, возни¬
кают дифференцированные формы общественного созна¬
ния людей.
Зачатки такой дифференциации исторически подготав¬
ливались в ходе развития общества. Они улавливаются
до некоторой степени в тех эмбриональных формах изо¬
бразительной деятельности первобытного человека, кото¬
рые дошли до нас в памятниках мустьерского времени.
Этих памятников пока что известно весьма ограниченное
количество: искусственно нанесенные парные углубления
на камне, преднамеренно нанесенное на камень пятно
охры, искусственные углубления на каменной плите, рас¬
положенные в определенной композиции. В них трудно,
разумеется, видеть привычные для нас образы изобрази¬
тельного искусства. И тем не менее они, несомненно, гене¬
тически связаны с развитием изобразительной деятель¬
ности людей. По-видимому, здесь мы имеем дело с на¬
чальным этапом процесса формирования такой деятель¬
ности, носившей тогда эмбриональный характер: человек
словно ощупью искал пути в этом направлении. Средства
эмоционального воздействия на сознание были еще крайне
несовершенны и могли вызывать лишь сравнительно не¬
сложные отклики сознания.
3	К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 6, стр. 441.
63

Такой же эмбриональный характер имели, судя по
всему, и зарождавшиеся в ту пору религиозные верова¬
ния. Особенности погребения неандертальцев из Тешик-
Таш, Киик-Коба и др., а также специфически отличное от
других скоплений положение костей пещерного медведя на
стоянке Драхенлох (Швейцария) указывают на это с оче¬
видной определенностью.
Отсутствие среди неандертальских погребений доста¬
точно устойчивых форм захоронения свидетельствует, ду¬
мается нам, что зачатки религии в эпоху мустье не смогли
еще оформиться в определенную систему культа и свя¬
занных с ним представлений. Зачатки представлений
о сверхъестественном, улавливаемые по памятникам мусть-
ерской эпохи и подтверждаемые ретроспективным анали¬
зом этнографического материала,4 получают дальнейшее
развитие в позднем палеолите. Именно на их основе, все
более развиваясь и усложняясь, создаются в позднепалео¬
литическое время устойчивые формы религиозных обря¬
дов: обряд магического овладения добычей, с одной сто¬
роны, и погребальный обряд — с другой. В мустьерское
время эти обряды имели еще зачаточный характер, а свя¬
занные с ними представления о сверхъестественном, пред¬
метные еще и нерасчлененные, диффузные, напоминали
в этом отношении примитивные памятники изобразитель¬
ного искусства той эпохи.
Как справедливо отмечал В. А. Василенко, обстановка
мустьерских погребений свидетельствует об отношении
к мертвому как к живому, а наряду с этим тогда же были
налицо признаки различного к ним отношения и связан¬
ных с этим восприятий и представлений. Обращаясь
к этнографической литературе, В. А. Василенко не без
основания замечает, что аналогичные или близкие пред¬
ставления пережиточно широко сохранялись в этнографи¬
ческом бытовании и были зарегистрированы обширной
этнографической литературой, посвященной «живым по¬
койникам».5 6К этому следует добавить, что развитым формам ани¬
мизма, в частности представлениям о душе, предшество¬
4	А. Ф. Анисимов. Религия эвенков в историко-генетиче¬
ском изучении, стр. 40—41, 60, 86—87.
6	В. А. В а с и л е н к о. Некоторые вопросы первобытной рели¬
гии. «Труды Военно-политической академии Красной Армии
им. В. И. Ленина», М., 1940, стр. 59.
64

вали более архаические формы, предметные по своей
сущности. Наглядным свидетельством этому служат пред¬
ставления о так называемой «телесной душе», в отличие
от других видов душ неотделимой от тела человека. Тща¬
тельное изучение исторических напластований и их
анализ в связи с развитием общественного бытия и со¬
знания первобытного общества приводят к очевидному
выводу о том, что подобные представления следует при¬
знать древнейшими.6
К числу археологических памятников, свидетельствую¬
щих о первых проявлениях религиозности, относятся, как
известно, весьма примечательные находки в пещерах Дра-
хенлох и Петерсгеле, открытые археологами Э. Бехле-
ром и К. Германом. Обе стоянки принадлежат к мустьер-
скому времени, а их обитатели — к горным охотникам на
пещерного медведя, поселившимся на высоте почти двух
с половиной тысяч метров над уровнем моря.6 7
Швейцарский археолог Э. Бехлер, открывший в 1917 г.
пещеру Драхенлох в Швейцарских Альпах, обнаружил
вдоль стен этой пещеры отгороженное плитами известняка
пространство 40—60 см ширины и 80 см высоты. Отго¬
роженное пространство было заполнено костями пещер¬
ного медведя, главным образом медвежьими черепами и
костями конечностей. Подобные скопления костей пещер¬
ного медведя, обнаруженные в первом помещении пещеры,
повторились в аналогичном расположении во втором по¬
мещении ее, а при входе в третье Э. Бехлер обнаружил
шесть прямоугольных ящиков, также заполненных чере¬
пами и костями конечностей пещерного медведя. У зад¬
ней стены помещения, где в нишах находились медвежьи
черепа, Э. Бехлер нашел отдельно расположенный и пол¬
ностью сохранившийся череп, который имел крайне при¬
мечательную деталь: он был окружен по контуру неболь¬
шими камнями, указывающими на обрядовое отношение
к нему со стороны обитателей пещеры. С другой стороны,
6	А. Ф. Анисимов. Религия эвенков в историко-генетиче¬
ском изучении.
7	Описание находок в пещерах Драхенлох и Петерсгеле см.:
Б. Л. Богаевский. Магия и религия. «Воинствующий атеист»,
1931, № 12, стр. 40; П. П. Ефименко. Первобытное общество,
стр. 234—237; В. К. Никольский. Начало религии. «Ученые
записки Московского областного педагогического института», т. XIV,
М., 1930, стр. 70—71; Ю. И. Семенов. Как возникло человече¬
ство. М., 1966, стр. 449—430.
5 А. Ф. Анисимов
65

наличие в пещере очажной ямы красноречиво указывает на
использование пещеры под жилье, а не в качестве склад¬
ского помещения. Преднамеренный отбор лишь черепов и
костей конечностей, их расположение в определенном по¬
рядке, а главное — особое положение черепа, окруженного
по контуру мелкими камнями, — подчеркивают культовый
характер этих элементов памятника, близких, судя по
всему, к обрядам охотничьей магии.
В пещере Петерсгеле в аналогичных условиях были
обнаружены останки нескольких сотен пещерных медведей
и, что поразило К. Германа, открывшего в 1926 г. в Ба¬
варии эту пещеру, среди костей не оказалось ни одного
целого скелета, а были почти исключительно кости чере¬
пов и конечностей. Черепа располагались по углам и ни¬
шам пещеры, а один из них, осыпанный углем и окружен¬
ный камнями, по-видимому, играл ту же обрядовую роль,
что и череп из пещеры Драхенлох.
Г. П. Францов и Ю. И. Семенов справедливо подчер¬
кивают, что находки в Драхенлох и Петерсгеле не яв¬
ляются единичными исключениями. К среднему палеолиту
относятся находки в пещере Ла-Ферраси костей быка,
а в пещере Шапель-о-Сен костей бизонов, представляю¬
щих известную аналогию находкам в Драхенлох и Петерс¬
геле.8 Особенно примечательны в этом отношении находки
А. В. Добровольского в пещере возле с. Ильинки Одес¬
ской области. Как и в Драхенлох, в Ильинке кости мед¬
ведя (836 костей) залегали между стеной пещеры и огра¬
ждавшими их плитками известняка, а один череп медведя
также был обложен камнями.9 Обнаруженное В. А. Го-
родцовым на стоянке в Ильской особое положение костей
зубра (бизона) с подчеркнутым обрамлением черепа кам¬
нями имеет, по-видимому, аналогичное остальным мусть-
ерским находкам значение.10 По мнению Ю. И. Семенова,
находки в Ильинке, в Ильской, а также в пещере Схул,
где было открыто преднамеренное захоронение головы
быка, обнаруживают явную аналогию находкам Драхен¬
лох и Петерсгеле, а этнографическими параллелями к этим
8	Г. П. Фра н ц о в. У истоков религии и свободомыслия
М.—Л., 1939, стр. 223.
9	А. В. Добровольский. Печера коло с. Іллінки, Одеськоі
обл. «Археология», т. IV, Киев, 1950, стр. 153.
10	В. А. Гор о д ц о в. Результаты исследования Ильской палео¬
литической стоянки. МИ А, вып. 2, 1941, стр. 22—23.
66

находкам является ритуальная забота о костях медведя,
особенно о черепах и лапах, известные по широкому кругу
этнографической литературы.11
В одной из своих работ, посвященных проблемам пер¬
вобытной религии,11 12 мы имели возможность показать, что
древние магические обряды овладения добычей и умноже¬
ния пищи были генетически связаны с наиболее архаиче¬
скими представлениями о сверхъестественном, согласно ко¬
торым обрядовое умножение представлялось равносильным
реальному увеличению источников пищи, а обрядовое
убиение зверя мыслилось тождественным реальному овла¬
дению им. Частые неудачи и поражения, неуверенность
в исходе предстоящего промысла, страх перед голодной
смертью, если добыча исчезала, толкали сознание чело¬
века, ориентированное изначально на практическую дея¬
тельность, в сторону возникновения представлений
о сверхъестественном. Эти представления возникали
в грубо натуральной, предметной форме, неразрывно свя¬
занной с образами реальной добычи — пищи. Мысленный
образ желаемой добычи отождествлялся с объектами ри¬
туального действия — частями тела животного.
«Пещерный медведь, — говорит Н. Кастере,«— дости¬
гал величины быка, но по сравнению с его костями кости
быка выглядят хрупкими. Его мускулы, судя по местам их
прикрепления к костям, должны быть огромными, а клыки
достигали величины банана. При полном росте он имел
в длину 10 футов, в высоту 5 футов до плеча, а густая
шерсть делала его еце больше».13
Промысел такого могучего зверя средствами мустьер-
ской техники, разумеется, был нелегким делом, а поэтому
и заканчивался далеко не всегда успешно, что было при
тех условиях вполне естественным. К этому следует доба¬
вить, что время развитого мустье в Европе совпадало
с вюрмским оледенением, еще более осложнявшим жизнь
древнего человека.14 Чтобы выжить в этих трудных усло¬
виях, человек должен был не только биологически приспо¬
11	ІО. И. Семенов. Как возникло человечество, стр. 416—417.
12	А. Ф. Анисимов. Религия эвенков в историко-генетиче¬
ском изучении, гл. I.
13	Н. Кастере. Десять лет под землей, стр. 177.
14	П. П. Е Ф и м ея к о. Первобытное общество; П. И. Б о р ис¬
ков с к и й. Древнейшее прошлое человечества; М. М. Гераси¬
мов. Люди каменного века. М., 1964.
5*
67

сабливаться к среде, эволюционируя в направлении Homo
sapiens, но и развивать средства активного воздействия на
природу, в том числе и духовную культуру, основанную
на познавательной деятельности. «Совершенно несом¬
ненно,— пишет М. М. Герасимов, — что эти примитивные
люди — неандертальцы — не только знали огонь, но и
умели его поддерживать, а позже — добывать. Каменная
индустрия свидетельствует о том, что они умели обрабаты¬
вать дерево, широко используя его для изготовления ду¬
бин, копий, рогатин и при строительстве жилищ. Источ¬
ники существования — прежде всего охота на крупного и
мелкого зверя и, конечно, собирательство. Мороз застав¬
лял человека кутаться в шкуры — первый прототип
одежды. Зимою он принужден был селиться по преиму¬
ществу в пещерах и гротах, в летнее же время переходил
на открытые места на берега рек и водоемов».15 Но самым
ценным приобретением людей мустьерской эпохи было уме¬
ние действовать сплоченным коллективом при естествен¬
ном разделении труда.16 Только в этой, более прогрессив¬
ной форме кооперации труда человек смог преодолеть
огромные трудности в охоте за крупным зверем, и только
благодаря своим культурным завоеваниям выстоять в су¬
ровой борьбе за существование при столь резком измене¬
нии условий жизни.17
Памятники позднего палеолита — о характере
связи идеологических форм
Дифференцированные по материалу и технике изготовле¬
ния многочисленные орудия ориньякской культуры — это
не только накопленные труд и знания предшествующих
поколений, но и очевидное доказательство всепобеждаю¬
щей силы труда. Носители этой культуры — ископаемые
люди современного вида — пришли на смену неандерталь¬
цам в суровое ледниковое время, и трудности их сущест¬
вования нельзя не учитывать, когда речь идет о высоком
развитии позднепалеолитического общества. Как справед¬
ливо подметил Н. Кастере, периоды резкого похолодания
15	М. М. Герасимов. Люди каменного века, стр. 52.
16	В. А. Василенко. Некоторые вопросы первобытной рели¬
гии, стр. 90.
17	Г. А. Шмидт. Проблема отбора в антропогенезе. «Ученые
записки МГУ», вып. 115, 1948, стр. 104.
68

сопровождались массовой миграцией бизона, лошади и
оленя, а следовательно, и жестоким голодом.18 Эти труд¬
ности, подавлявшие человеческую психику, создавали бла¬
гоприятные условия для возникновения иллюзорных пред¬
ставлений, отлета фантазии от жизни, возникновения ир¬
рациональных образов. Свидетельства на сей счет поздне¬
палеолитических памятников весьма выразительны.
Прогресс, о котором говорилось выше применительно
к орудиям труда, производству и социальной жизни по¬
зднепалеолитического общества, предполагал, естественно,
необходимость развития познавательной деятельности че¬
ловека, его мышления. В преемственном развитии труда
мы видели эту познавательную деятельность в ее истори¬
ческой перспективе: на каждой из форм орудий труда за¬
печатлены отчетливые следы ее поступательного движения.
На основе развития процессов труда, познавательной
деятельности и усложнения р расширения форм социаль¬
ной связи, социального общежития людей изменялась,
естественно, и структура психических процессов, развива¬
лась и обогащалась психика людей. Об этом наглядно сви¬
детельствуют памятники позднепалеолитического изобра¬
зительного искусства.
Общеизвестно, что самые ранние памятники этого ис¬
кусства чаще всего реалистически воспроизводят ка¬
кую-нибудь одну характерную часть животного, но не жи¬
вотное в целом. Художественное мышление, т. е. процесс
отражения и выражения действительности в форме чувст¬
венно воспринимаемого образа, было, по-видимому, не на¬
столько еще развито, чтобы человек мог изображать явле¬
ния во всей их полноте. Средства изобразительного воз¬
действия были еще несовершенны и могли вызвать лишь
сравнительно несложные отклики сознания на воспроизво¬
димый образ. Изображение той или иной части животного
только указывало на объект изображения, который зри¬
телю надлежало мысленно воссоздать как целое.
Эта ограниченность рамками отдельной детали образа
исторически преодолевалась человеком в ходе дальней¬
шего развития общества, и на смену частичным образам
приходят целостные реалистические изображения, безраз¬
личные к отдельным деталям, но ярко передающие образ
животного в целом. Человек постепенно научился мыс¬
18	Н. Кастере. Десять лет под землей, стр. 162.
69

ленно схватывать и передавать образ явления во всей его
цельности. Свидетельством этого служит динамичность
позы, поведение и характер животного на фресках из
Альтамирской пещеры в Испании и более ранних из пе¬
щеры Фон-де-Гом во Франции.
Поразительное по своей выразительности позднепалео¬
литическое искусство, раскрывающее в трактовке образов
животных пытливую наблюдательность охотника, его бо¬
гатый разносторонний опыт, указывает на общественно¬
трудовую практику человека как основу развития его ху¬
дожественного мышления.
Возникая и развиваясь как реалистическое искусство,
живопись и скульптура в позднюю пору палеолита со вре¬
менем начинают все более заметно испытывать на себе
влияние религиозной идеологии. На это указывает вся
обстановка пещер, характер воспроизводимых обрядовых
действий. Изображения на стенах пещер,"' как правило,
расположены не там, где они могли бы быть легко обо¬
зримы, а в самых темных и малодоступных галереях, куда
даже нынешние исследователи добираются с трудом. Сами
изображения, живописные и скульптурные, представлены
исключительно образами полезных для человека живот¬
ных, служивших ему объектом охоты. Это была его же¬
ланная добыча, основной источник существования и одно¬
временно источник постоянных забот и мечтаний, связан¬
ных с потребностью обладания добычей и страхом потерять
ее и тем самым оказаться перед лицом лишений, а воз¬
можно, и голодной смерти. В художественных образах пе¬
щерного искусства заветная мечта охотников овладеть
добычей дана в форме воспроизведения желаемого как
реально совершившегося. В выразительных по художе¬
ственной трактовке образах подчеркиваются моменты воз¬
можного при охоте состояния и поведения животных. Жи¬
вотные изображаются то мирно пасущимися, не подо¬
зревающими приближения охотников, то настороженно
встревоженными. Изображения животных предельно дина¬
мичны. Они то отчаянно защищаются, то мчатся от пре¬
следования охотников. Таковы упомянутые выше изобра¬
жения бизонов из Альтамирской пещеры.
Совершавшиеся в тайниках пещер обряды имели целью
превратить магическим путем эту возможную добычу в ре¬
альность, желаемое — в действительное. На стенах пещер
это отражалось в образах искусства, на полу пещер —
70

fi следах магических обрядовых действий, а также в раз¬
бросанных скульптурных изображениях животных со сле¬
дами преднамеренных ударов копьями и дротиками.
В пещере Монтеспан (Франция) найдены скульптурные
изображения медведя и других животных, а на полу пе¬
щеры — отпечатки человеческих ног, сохранившиеся бла¬
годаря сталактитовой корке. В пещере Тюк д’Одубер
в аналогичных условиях обнаружены два глиняных бизона.
Н. Кастере, сделавший удивительные открытия в пе¬
щере Монтеспан (1923 г., Верхняя Гарона во Франции),
достиг этого благодаря своей исключительной смелости.
Он нырнул в затопленную до потолка пещеру, в полной
темноте проплыл по подземной реке и вступил в совер¬
шенно неизвестный тоннель.19 Этот чрезвычайно риско¬
ванный прием впоследствии стал одним из его обычных
рабочих методов.20
«Наиболее важные животные эпохи, — пишет Н. Ка¬
стере об открытых им в пещере Монтеспан изображе¬
ниях,— выгравированы на камне: мамонт, лошадь, бизон,
благородный олень, джигетан (Equus hemionus — родствен¬
ник осла), дикий осел, горная антилопа, гиена. Все живот¬
ные изображены искусно и с поразительным реализмом,
всегда отличающим работы доисторического человека, его
способность к изображению животных изумительна. Неко¬
торые детали поражают ісвоей оригинальностью, другие
вызывают интерес непонятностью замысла. Например, на
одной лошади видна рука с растопыренными пальцами,
глубоко врезанная в ее плечо... На некоторых животных
видны раны, стрелы и непонятные символы... Как ни
интересны эти рисунки, все же главную достопримечатель¬
ность этой пещеры составляют образцы глиняной скульп¬
туры».21
Описывая скульптурные памятники пещеры Монтес¬
пан, Н. Кастере далее говорит, что на одном из поворотов
галереи расположены друг за другом три частично раз¬
валившиеся скульптуры, изображающие львов. Первая
из них сохранилась лучше, но и у нее шея и грудь бук¬
вально испещрены следами дротиков и копий. Видимо, и
две другие скульптуры львов, пострадавшие еще больше,
19	Эдуард-Альфред Мартель. Предисловие к кн.: Н. К а-
стере. Десять лет под землей, стр. 3.
Там же, стр. 6.
21	Н. Кастере. Десять лет под землей, стр. 138—139.
п

были разбиты также дротиками и копьями. Дальше по га¬
лерее, где она расширяется и образует комнату с низким
потолком, располагается целый музей доисторической
скульптуры. Самая большая — медведь без головы, кото¬
рой, по-видимому, никогда не было, так как срез шеи
покрыт таким же налетом, как и весь корпус. На шее нет
следов ударов. Но туловище изрешечено круглыми дыр¬
ками, как бы проделанными дротиками, с силой метавши¬
мися в наиболее уязвимые части тела. Между передними
лапами на полу лежит череп молодого медведя, соответст¬
вующий размеру скульптуры. Он был укреплен на фигуре
деревянным колышком и упал, когда дерево разрушилось
от времени и сырости. Значит первоначально глиняная
скульптура была увенчана головой настоящего медведя.22 23Пол в «зале медведя» покрыт 30 горельефами, к со¬
жалению, в значительной мере стертыми водой. Но в не-
затопленных местах видно, что это табун лошадей.
В той же пещере были обнаружены во множестве отпе-
и	OQ
чатки лап медведей и голых человеческих ног.
Здесь все говорит о том, что забота об удаче в охоте
была для человека того времени наиболее острой, наибо¬
лее волновавшей его чувства и разум. И это понятно: от
охоты зависело все существование человека, все его бла¬
гополучие. Удовлетворять жизненные потребности и про¬
должать свое существование человек мог только при бла¬
гоприятной охоте. Его естественное желание обеспечить
себе в этом деле успех закреплялось в соединении труда
и познания, в передовой по тому времени технике. Но мир
животных был для человека одновременно и миром
борьбы, борьбы напряженной, опасной, требовавшей мо¬
билизации всех его физических и духовных сил. И часто
ни изумительные для того времени изобретения, ни опыт,
ни знания не приносили ему удачи, ибо слишком большой
была зависимость его производства (охоты) от природы,
от условий местности, от состояния погоды, от наличия
зверя и т. д. и т. п. Все рациональное, что было свойст¬
венно человеку, — техника, знания, опыт и собственные
усилия — очень часто оказывалось бессильным, чтобы
вырвать у природы необходимую добычу. Естественно
возникавшее на этой основе чувство бессилия порождало
22	Там же, стр. 140.
23	Там же, стр. 141 —142.
72

двойственное отношение человека к природе: не только
рациональное, стихийно-материалистическое, но также и
первобытно-идеалистическое.
Относящиеся к концу позднего палеолита многочис¬
ленные изображения существ двойной — полуживотной,
получеловеческой — природы (изображения из пещер
Абри-Меж, Комбарель, Альтамира и особенно красочные
изображения человека-зверя из пещеры «Трех Братьев»)
указывают с полной определенностью на процесс форми¬
рования тотемических представлений, таких, которые из¬
вестны по материалам этнографии австралийских племен.
Вся обстановка свидетельствует, что пещеры типа
Монтеспан и Тюк д’Одубер были для позднепалеолити¬
ческого человека постоянным местом культа, которое охра¬
нялось и укрывалось от посторонних с величайшими предо¬
сторожностями. Эти культовые пещеры, подчеркивает
Н. Кастере, «хорошо скрыты или имеют трудный и опас¬
ный доступ. Кроме того, все изображения — принадлеж¬
ности церемоний — находятся далеко (иногда очень да¬
леко) от дневного света и в большинстве случаев в наибо¬
лее скрытых местах пещеры».24 Чтобы добраться до «зала
бизонов» пещеры Тюк д’Одубер, где расположена глиня¬
ная фигура самки бизона, преследуемой быком, припод¬
нявшимся на задние ноги для спаривания, т. е. в позе,
символизирующей плодородие, надо было передвигаться
вплавь по подземной реке, пользоваться лестницами и
пробираться низкими коридорами.25
Меры предосторожности, связанные с охраной культо¬
вых мест, разъясняются этнографическими материалами,
в частности австралийскими. По этнографической литера¬
туре хорошо известны меры исключительной предосто¬
рожности австралийских племен в отношении их тотеми¬
ческих центров, постоянных мест тотемического культа.
* Эта аналогия австралийскому материалу становится
еще более оправданной, когда исследователь обращается
к характеру следов человеческих ног на известковом полу
пещеры Тюк д’Одубер. Многочисленные следы идут
вокруг глиняных изображений бизонов, что подчеркивает
ритуальное значение действия и его смысловую связь
с фигурами животных. Отчетливо тяжелый приступ на
24	Там же, стр. 160.
25	Там же, стр. 133.
73

пятку указывает на ритуальный характер движения, та¬
кой же, как при тотемических танцах-пантомимах, широко
известных по австралийскому этнографическому мате¬
риалу. Если в австралийских тотемических церемониях
танцы-пантомимы обращены всегда к тотему как реальному
действующему лицу обряда, то и здесь в центре образ
животного, бывшего, судя по всему, также тотемом. По¬
скольку большая часть следов принадлежит подросткам
в возрасте 10—12 лет, обряд, надо полагать, был близок
по функции к австралийским обрядам инициации.
Аналогичная картина обрядового действия запечатлена
и в памятниках пещеры Монтеспан. Это подчеркивает рас¬
пространенность в то время подобных обрядов, что
вполне согласуется с общим характером тотемических ве¬
рований, в которых обряды «посвящения» (типа инициа¬
ции) и «размножения» тотема (типа австралийских обря¬
дов интичиума) составляют основную часть тотемического
культа.
С австралийским материалом мы входим уже в об¬
ласть этнографически бытующей современности и можем
с большим основанием судить о психической деятельности
человека и влиянии этой деятельности на его мыслитель¬
ный процесс.
Своеобразие установки в проблемной
ситуации и роль эмоционального в развитии
иррациональных представлений
Как мы видели выше при анализе памятников палеолита,
в ходе общественной практики человек познает окружаю¬
щий объективный мир, отражает и запечатлевает его
в своем мозгу.
Отражая в представлениях, понятиях и суждениях вне¬
шний мир, он активно воздействует на него, исходя из
потребностей процесса производства материальной жизни
Так как теоретическому отношению к внешнему миру
всегда предшествует практическое, человеческий процесс
познания нс может не зависеть от развития общественно¬
исторической трудовой практики людей. Ограниченность
познания степенью развития труда, т. е. практического
господства над природой, преодолевается в ходе разви¬
тия общественно-трудовой практики. Первобытное по¬
знание нельзя, следовательно, рассматривать метафизи-
74

чески, вне движения, ибо оно, так же как и наше позна¬
ние, говоря словами В. И. Ленина, не абстрактно, не без
движения, а является изначально процессом, непрерывным
движением через противоречия и преодоление их.26
Поскольку труд — непременное условие существования
людей, их чувственные восприятия, которые непосред¬
ственно связывают сознание с внешним миром, неразрывны
с практикой, а так как практика человека предпо¬
лагает изменение предметов окружающего мира, чувствен¬
ное познание носит у человека всегда действенный харак¬
тер. Объективное содержание этой деятельности толкает
сознание человека к соответствующей переработке мате¬
риала чувственных восприятий, получаемых на основе раз¬
вития труда: выделению и обобщению, анализу и син¬
тезу. Только на основе активного отражения в сознании
трудовой практики человек мог познать условия получе¬
ния практически полезных результатов своей деятельности,
а познав, воспроизводить их преднамеренно, чтобы полу¬
чать орудия желаемой формы. Прослеживаемый по памят¬
никам позднего палеолита переход от немногочисленных,
недифференцированных, к многочисленным, специализиро¬
ванным формам орудий труда является показательным не
только для развития производительных сил, но и для раз¬
вития мышления человека. Замечая и выделяя в сознании
практически полезное, человек, как мы видели выше, рас¬
ценивал его с позиции задач материальной жизни, на ре¬
шение которых мобилизовались вся его воля, внимание,
работа мысли. Подключение абстракции и умозаключения,
означавшие переход сознания на более высокую ступень,
являлось естественной необходимостью. Изобретая копье-
металку, человек позднего палеолита понимал, что даль¬
ность полета и сила удара метательного орудия зависят
от размаха мечущего рычага, иначе ему незачем было бы
удлинять искусственно свою руку, создавая копьеметалку.
Сделав вывод о необходимости удлинения искусственным
путем руки, мечущей орудие, человек положил древко ору¬
дия на костяной стержень, плотно прижал конец древка
к выступу стержня и, захватив весь снаряд у противо¬
положного конца стержня-копьеметалки, увеличил тем са¬
мым почти вдвое размах руки.
2С В. И. Л е н и н, Поли. собр. соч., т. 29, стр. 177.
75

Во всем своем культурно-историческом продвижении
вперед человек «стоял на плечах» предшествующих поко¬
лений, используя их достижения и опираясь на завоева¬
ния их коллективного труда. С другой стороны, решая
выдвигаемые жизнью новые задачи, человек всегда ока¬
зывался в положении проблемной ситуации, в которой
субъективным фактором установки выступает гностиче¬
ская потребность — намерение субъекта решить данную
задачу, а объективным фактором — сама ситуация, проб¬
лемная для субъекта, т. е. требующая мыслительной
активности субъекта для творческого ее решения.27 Рас¬
крывая психологию познавательной деятельности субъ¬
екта, т. е. процесс овладения ситуацией, Н. Л. Элиава
пишет, что установка как определенно психическое состоя¬
ние характерна не только для человека, но и для
животных. Но если деятельность животного служит удов¬
летворению лишь биологических потребностей, то для че¬
ловека специфична социально детерминированная деятель¬
ность. Осознание объективной действительности и себя
как ее субъекта, взаимодействующего с ней, выделение из
общей связи с реальным миром своих поступков и тех
условий, в которых они протекают, — вот в чем состоит
специфическая особенность человеческой психики. К про¬
тивопоставлению своих действий и их условий, себя и
этих действий человек обычно прибегает в тех случаях,
когда его деятельность встречает препятствие. Тогда
субъект приостанавливает свое поведение, чтобы осознать,
как и при каких условиях он действовал. Приостановив
деятельность и выделив из нее вызывающее задержку
звено, он делает его объектом познания. Субъект пы¬
тается осознать и всесторонне изучить его, чтобы про¬
должить прерванную деятельность. Н. Л. Элиава считает,
что этот специфический акт объективизации, по терми-
ногии Д. Н. Узнадзе, знаменует новый, второй план пси¬
хической деятельности.28
А как осуществляется овладение ситуацией, когда
в ней преобладают отрицательные эмоции, особенно аф¬
27	О мыслительной деятельности и установке см.: Д. Н. У з-
надзе. Экспериментальные основы психологии установки. Ташкент,
1961; Н. Л. Элиава. Мыслительная деятельность и установка.
В сб.: Исследование мышления в советской психологии. М., 1966.
28	Н. Л. Элиава. Мыслительная деятельность и установка,
стр. 181—183.
76

фекты, когда в этой ситуации то, что не дано полностью,
составляет проблему и должно быть познавательно решено
субъектом, относится к разрушительным силам природы,
господству случая и другим объективным возбудителям
чувства бессилия, многообразным по своим конкретным
формам выражения? Памятники палеолитического искус¬
ства убедительно показывают, что формой овладения по¬
добной ситуацией были обряды и связанные с ними
представления, смысл которых достаточно полно раскры¬
вается характером этих памятников и прямыми анало¬
гиями им в этнографическом материале. Стремление до¬
стигнуть успеха в охоте путем совершения обрядов, в ко¬
торых желаемое изображалось как реально совершив¬
шееся, отчетливо прослеживается во всех памятниках
пещерного искусства. «Этим объясняются, — по мнению
Н. Кастере, — знаки, дыры, стрелы, топоры, дубины, ви¬
димые на многих рисунках животных. Иногда намерение
охотника выражено еще более определенно: животное по¬
казано в западне, ловушке или побиваемое камнями. Мад-
ленцы. .. верили в свою власть влиять на размножение
животных, дававших им средства к существованию. .. Так,
некоторые из животных имеют большие отвислые животы.
Подчеркнутое преувеличение имело целью представить
.	29
самку с приплодом».
Судя по этнографическим материалам, которые с пол¬
ным основанием можно считать прямыми аналогиями па¬
мятникам культовых пещер палеолита, обряды магиче¬
ского умножения пищи-добычи (размножения, позднее —
плодородия) и обряды магического овладения добычей
(обеспечения успеха в охоте) составляли в древности один
цикл обрядов охотничьей магии.29 30
Этнографические материалы дают возможность пред¬
ставить в такой же степени и ту обстановку подобной
проблемной ситуации, в которой отрицательные эмоции
столь же иллюзорно ориентируют познавательный про¬
цесс.
Северный олень, как известно, был главным объектом
охоты в эпоху мадлена. Охота носила сезонный характер,
и жизнь мадленцев проходила в постоянных перекочев-
29	Н. Кастере. Десять лет под землей, стр. 162.
30	А. Ф. Анисимов. Религия эвенков в историко-генетиче¬
ском изучении, гл. I.
77

ках по определенному годичному кругу в зависимости от
сезонной миграции северного оленя и других животных.
На это указывали еще Г. и А. Мортилье 31 и единодушно
подтверждали последующие исследователи, в частности
П. П. Ефименко и С. Н. Замятнин. И хотя человек
к этому времени был уже искусным звероловом, все же
охотничье счастье и для него было непостоянным и
крайне изменчивым, так как в охоте удача зависит от
массы случайностей, предусмотреть и изменить которые
не в его силах (например, состояние погоды, количество
промыслового зверя, поведение зверей).
Прямым подтверждением этому служит следующий,
хотя и значительно более поздний факт, приводимый
Ф. Врангелем. Описывая сибирскую «поколюгу» — кол¬
лективную охоту на диких оленей при их сезонных пере¬
правах через сибирские реки, Ф. Врангель свидетельст¬
вует, что в случае успеха такая охота давала большую до¬
бычу, но успех в этой прибыльной во всех отношениях
охоте зависел от массы случайностей. «В продолжение
нашего здесь пребывания приход оленей, — пишет
Ф. Врангель, — был единственным предметом всех раз¬
говоров. Наконец, 12-го сентября, на правом берегу реки,
против Лабазного, показалась отрада и спасение тузем¬
цев — бесчисленный табун оленей покрыл все прибреж¬
ные возвышения. Ветвистые рога их колыхались как будто
огромные полосы сухого кустарника. Все пришло в движе¬
ние. Со всех сторон устремились якуты, чуванцы, ламуты,
тунгусы пешком и в лодках, в надежде счастливой охотой
положить предел своим бедствиям. Радостное ожидание
оживило все лица и все предсказывало обильный промы¬
сел. Но к ужасу всех внезапно раздалось горестное, ро¬
ковое известие: „Олень пошатнулся!“. Действительно, мы
увидели, что весь табун, вероятно, устрашенный множе¬
ством охотников, отошел от берега и скрылся в горах.
Отчаяние заступило место радостных надежд. Сердце раз¬
рывалось при виде народа, внезапно лишенного всех
средств поддерживать свое бедственное существование.
Ужасна была картина всеобщего уныния и отчаяния.
Женщины и дети стонали громко, ломая руки; другие
бросались на землю и с воплями взрывали снег и землю,
как будто приготовляя себе могилу. Старшины и отцы
31	Г. и А. де Мортилье. Доисторическая жизнь. СПб., 1903.
78

семейств стояли молча, неподвижно, устремивши безжиз¬
ненные взоры на те возвышения, за которыми исчезла их
надежда. . .».32
Если в доступной этнографическому изучению перво¬
бытности могли иметь место такие драматические собы¬
тия, то можно себе представить те трудности, которые пе¬
реживал первобытный ископаемый человек: частые пере¬
ходы от удач к неудачам, от обилия пищи к длительным
голодовкам, создававшим атмосферу страха и тревоги,
неуверенности в своих силах. В этих ситуациях страх и
надежда, ужас и радость перемежались в сознании чело¬
века, придавая образам реального мира иррациональные
черты. Они объективизируют в психике человека его отри¬
цательные эмоции, которые своим материальным возбуди¬
телем имеют бессилие в борьбе с природой, зависимость
первобытного человека от ее разрушительных сил, случай¬
ностей и стихийных бедствий.
В эпоху позднего палеолита при организованных фор¬
мах коллективной охоты и социального общежития люди,
по-видимому, умели охотиться и в одиночку, добывая
в условиях открытой местности трудно настигаемых жи¬
вотных, таких, например, как олень. Опытные и изощ¬
ренные, способные подолгу, с выдержкой хищного зверя,
скрадывать свою добычу, они весь свой опыт и знания,
тренированную силу тела и остроту ума вкладывали
в охотничий промысел, но тем не менее нередко, надо по¬
лагать, возвращались на стойбище без добычи. Познава¬
тельное содержание их трудового опыта было таково, что
объективной причинной связи между природой и собы¬
тиями своей жизни: удачами, с одной стороны, и пораже¬
ниями в борьбе с природой — с другой, они обнаружить
не могли. Эта историческая ограниченность критерия их
практики способствовала иллюзорному овладению столь
остро переживаемой проблемной ситуацией, а овладение
в этой форме ситуацией превращало иллюзорные пред¬
ставления в психологическую опору для напуганного во¬
ображения, и всякий успех или неудачу охотник, естест¬
венно, связывал с действием иррациональных сил.
Этнографические материалы, раскрывающие психо¬
логию иррационального мышления, дают до известной
32	Ф. Врангель. Путешествие по северным берегам Сибири
и по Ледовитому морю, ч. II. СПб., 1841, стр. 105—106.
79

степени возможность представить в первобытном бытова¬
нии этот процесс иллюзорного овладения проблемной си¬
туацией. «Долганин или нганасан, — сообщает о своих
наблюдениях А. А. Попов, — отнюдь не склонен обвинять
себя в крупных неудачах, происшедших по собственной
вине, и всячески старается найти иное, объективное осно¬
вание. Если, например, он не убил зверя из ружья по¬
тому, что дрогнула рука, или пуля по другой причине про¬
летела мимо, или ружье дало осечку и т. д., он... умозри¬
тельно начинает доискиваться — не нарушил ли ка¬
кого-либо запрета, не осквернил ли духа охоты» и т. д.33
Далее тот же исследователь рассказывает: «Я имел не¬
счастье похвалить одного удачливого охотника, а он после
этого перестал убивать оленей. Вина за это пала на меня:
„Если бы не похвалил его, он не перестал бы добывать
оленей". Тогда я, желая исправить свою ошибку, пожелал
успеха охотнику. Он после этого не добыл оленя. И в этом
случае я оказался виновным: „Если бы ты ему не поже¬
лал успеха, может, он сегодня и добыл бы оленя. Ты уж,
пожалуйста, не хвали его и не желай ему успеха"».34 Инте¬
ресно в этом плане и еще одно сообщение. Пожалев уста¬
лого и огорченного охотника, расстрелявшего за день
заряды и не убившего ими ничего, А. А. Попов взялся
отливать ему пули. «На другой день, — говорит
А. А. Попов, — сын Портовой добыл этими пулями дикого
оленя. Удача была приписана не ему, а мне. Я оказался
человеком, обладающим счастьем-удачей, которое переда¬
лось охотнику вместе с пулями».35
При наличии у субъекта потребности в мыслитель¬
ном овладении проблемной ситуацией, где он подвержен
власти случая и не зависящих от его воли обстоятельств,
такая подвижность установки в направлении иллюзорных
форм познавательной деятельности субъекта представ¬
ляется совершенно естественной. «При многократном
удовлетворении одной и той же потребности в одних и
тех же конкретных условиях соответствующая уста¬
новка, — говорит Н. Л. Элиава, — может стать фикси¬
рованной и в силу этого возникает быстрее и легче. Она
33	А. А Попов. Пережитки древних дорелигиозных воззре¬
ний долган на природу. СЭ, 1958, № 2, стр. 96
34	Там же, стр. 97.
35	Там же.
30

может возникать и в несоответствующих условиях, про¬
воцируя поведение, неадекватное данным объективным
условиям, что иногда ведет к иллюзиям, ошибкам, не-
доразумениям».
Смешение объективных явлений
с субъективными как результат
исторической ограниченности критерия
практики
На первый взгляд кажутся удивительными эти наивные
и вместе с тем настойчивые попытки субъекта овладеть
в иллюзорной форме проблемной ситуацией, где господ¬
ствует воля случая и не подвластные человеку условия,
а его установка на преодоление задержки в деятельности
принимает характер не прямых и не реальных воздей¬
ствий. Но это потому, что нам не приходилось быть
в «положении судьбы» и «гадательной ситуации» перво¬
бытного человека и мы не можем, естественно, предста¬
вить себе всей психологической остроты и потрясающего
жизненного драматизма подобных ситуаций. Лишь иссле¬
дователи, прожившие долгое время среди этнографически
бытующей первобытности и стремившиеся войти в ее
духовный мир и образ мышления, побуждают нас глубже
об этом задуматься. К числу таких исследователей отно¬
сится прежде всего Кнуд Расмуссен, который родился и
вырос в эскимосской среде и свободно говорил по-эски-
мосски. Свидетельства этого автора об этнографической
первобытности наиболее авторитетны. В его описаниях
первобытная жизнь полна многообразных ситуаций на¬
пряженности, обусловленных низким уровнем историче¬
ского развития, и прежде всего превратностей процесса
производства материальной жизни.
«Вдобавок, — рассказывала К. Расмуссену старая
эскимоска, — случилось еще одно несчастье: росомаха ра¬
зорила все наши склады с олениной. Целые два месяца
в самое холодное время года мой новый муж не спал почти
ни одной ночи в жилье, но все время проводил на охоте за
тюленями, и только подремлет, бывало, немного под снеж¬
ным навесиком, которым прикрывал тюленьи отдушины. 3636	Н. Л. Э л и а в а. Мыслительная деятельность и установка,
стр. 280.
6 А Ф. Анисимов
81

Мы тогда чуть не умерли с голоду: ведь за все время он
добыл лишь двух тюленей. Больно смотреть было, как он,
иззябший, голодный, напрасно бьется на охоте днем и
ночью во всякую погоду, видеть, как он все худеет и сла¬
беет ... О-о, это было ужасно».37
А вот свидетельство другого, столь же тонкого наблю¬
дателя Ф. Врангеля: «Трудно себе представить, до какой
степени достигает голод среди здешних народов, сущест¬
вование которых зависит единственно от случая. Часто
с половины лета люди питаются уже древесною корою и
шкурами, до того служившими им постелями и одеждою.
Случайно пойманый или убитый олень делится поровну
между членами целого рода и съедается, в полном смысле
слова, с костями и шкурою. Все, даже внутренности и
толченые рога и кости, употребляется в пищу, потому что
надобно чем-нибудь наполнить терзаехмый голодоіи же¬
лудок».38
Той же напряженностью взаимоотношений человека
с естественной средой веет от мрачных названий неко¬
торых месяцев алеутского календаря, таких как март и
апрель:	март — «время, в которое по нужде гложут
ремни»; апрель — в «последний раз ремни едят».39
У Ф. Нансена мы читаем: «Целый ряд случайностей: по¬
года, ветер, обилие рыбы — все это зависит от таких
обстоятельств, которые в общей сложности называются
удачей или неудачей. От последних часто зависит не
только благосостояние человека, но и сама его жизнь. По¬
стоянные опасности, которым эскимос подвергается на
своем бушующем море среди плавучих льдов, должны
были воспитать в нем чувство суеверия».40
Если мы обратимся к этнографическому материалу,
раскрывающему первобытное понимание явлений удачи и
неудачи (а в более поздней, по-видимому, форме —
счастья и несчастья), то увидим что в иррациональном
осмыслении понятие это, с одной стороны, необычайно
37	К. Расмуссен. Великий санный путь Л., 1935, стр 122.
38	Ф. Врангель. Путешествие по северным берегам Сибири
и по Ледовитому морю, ч. II, стр. 107.
39	И. Вениаминов. Записки об островах Уналашкинского
отдела, ч. II. СПб., 1840, стр. 256. — Названия приводятся здесь
в этимологической расшифровке на русском языке.
40	Ф. Нансен. На Крайнем Севере Жизнь эскимосов. М.—Л ,
1926, стр. 71.
82

широко объективизируется в явлениях и предметах окру¬
жающего мира, так что любой из них может быть носи¬
телем возможного альтернативного исхода, а с другой —
имеет всегда конкретные формы этой объективизации,
обусловленные тем, на что падает в той или иной ситуации
религиозный выбор сознания. При этом важно отметить,
что такая иллюзорная форма отражения условий и исхода
ситуации, определяющая религиозный выбор, наблю¬
дается лишь в тех областях и тогда, где и когда предви¬
деть результат заранее нельзя, и человек не властен
изменить стечение обстоятельств. Следовательно, иллю¬
зорные связи и отношения не распространяются цели¬
ком на весь опыт, не поглощают все его рациональ¬
ное содержание; они охватывают своим эмоциональным
потоком лишь определенную часть этого опыта, по¬
ставленного в позицию проблемной ситуации, а по¬
тому локализуются вокруг определенных объектов и эле¬
ментов действия.
Говоря о строении поля сознания при этих процессах,
т. е. о механизме мысли при магическом способе мышле¬
ния, К. Р. Мегрелидзе писал, что в подобных случаях
человеку кажется, будто события, в которых он заинтере¬
сован, протекают независимо от него, он не хозяин своей
удачи и своей судьбы. События складываются помимо
него, чуждыми силами и навязываются ему. Он не знает,
какие из частных данных (вещей, фактов, происшествий)
и какое имеют отношение к желаемому результату, как они
влияют на него. Поэтому все данные для него равноценны.
Любое из них может играть роль всякого другого. В этом
случае отсутствует грань между реальными и мнимыми
отношениями. Свобода допущений здесь не ограничена,
так как опыт по своему объективному строению не спосо¬
бен опровергнуть ни одно из допущений, равно как и под¬
твердить какое-нибудь из них. Когда сознание вынуждено
осмысливать объективно бессмысленный комплекс, свя¬
зывать и сопоставлять факты, объективно не стоящие
в прочных и проверенных отношениях, тогда единственной
возможной оказывается произвольно устанавливаемая
связь. «Следовательно, — заключает К. Р. Мегрелидзе, —
мышление здесь есть мышление произвольное, не считаю¬
щееся с реальными и объективными данными вещей не
потому, что будто бы тип мышления сам по себе таков
(т. е. мышление мистично), как это думает Леви-Брюль,
6*
83

а потому, что строение опыта таково, что реальных связей
между вещами и событиями не обнаруживает».41
Все это вместе взятое приводило в конечном итоге
к тому, что сознание теряло свою целостность, неизбежно
раздваивалось, становилось внутренне противоречивым.
Обобощая данные трудового опыта, достижения общест¬
венно-исторической практики, человек все шире и глубже
познавал мир, и эти положительные знания все более
успешно творчески применял в ходе решения жизненно
важных задач (совершенствования и создания новых ти¬
пов орудий труда, одежды, жилища, разнообразных спо¬
собов добывания средств для продолжения жизни и т. п.).
Рядом с этим рациональным началом, которое первобыт¬
ный человек извлекал из опыта своей трудовой жизни,
возникал мир иррациональных образов, представлений и
чувств, отражавших его зависимость от природы. Так как
содержание опыта, историческая ограниченность критерия
практики не могли опровергнуть иллюзорные представле¬
ния полностью, эти два пути, или начала, существовали
в первобытном сознании рядом, переплетаясь во взаимо¬
влияниях и борьбе идеологических форм. Поэтому прав
был В. А. Василенко, говоря, что «явной односторон¬
ностью в оценке фактического материала является утвер¬
ждение Леви-Брюля о том, что естественное и сверхъесте¬
ственное в сознании дикаря слиты во всех вещах и явле¬
ниях. . . На самом деле в первобытном сознании нет
полной слитности, вещи делятся на естественные и сверхъ¬
естественные, на обыденные и священные, оставаясь до¬
статочно устойчивыми в этих своих качествах. Другое
дело, что все вещи и явления природы могут быть на¬
делены сверхъестественными свойствами, но для этого
нужно, чтобы на вещь или явление пал религиозный
выбор, а это возможно только в состоянии аффекта, по¬
рождаемого реальным бессилием».42
При всей легкости, с которой иррациональное созна¬
ние способно ставить в иллюзорную связь любые вещи
и явления, эта связь, как правило, ограничивается опреде¬
41	К. Р. М е г р е л и д з е. О ходячих суевериях и «пралогиче-
ском» способе мышления. В кн.: Академия наук СССР — акаде¬
мику Н. Я. Марру. М.—Л., 1935, стр. 169—170.
42	В. А. Василенко. Некоторые вопросы первобытной рели¬
гии, стр. 63—64.
84

ленным кругом предметов и областей деятельности чело¬
века. У долган, например, считалось, что охотничье
счастье-удача «находится в определенных частях тела жи¬
вотных или в животном в целом. Так, счастье-удача ди¬
кого оленя находится в его голове, и охотник никому не
отдавал ее, чтобы не лишиться счастья-удачи. В прежнее
время долганы, продавая шкурки песцов, отрезали у них
носы и хранили их у себя, нанизав на нитку, так как в них
находилось счастье-удача. Отдавая домашнего оленя на
сторону, хозяин выдергивал у него несколько подшейных
волосков и оставлял их у себя, так как в них якобы за¬
ключалось счастье — плодородие оленя».43
Представление об источнике счастья-удачи в оленевод¬
стве связывалось, свидетельствует А. А. Попов, с обра¬
зом «счастливого оленя». «Стадо, в котором он находится,
быстро (по мнению долган, — А.	А.) размножалось.
Когда отделялось новое самостоятельное хозяйство,
теленка (бычка или важенку), родившегося весною пер¬
вым, очень берегли, никому не отдавали, считая его оле¬
нем, приносящим счастье-плодородие. Если этот теленок
пропадал, его заменяли теленком, родившимся первым
следующей весной».44
Подобным свойством, по мнению долган, обладают не
только живые существа, но и неодушевленные предметы,
например промысловые снаряды. «Долганы считали, — со¬
общает А. А. Попов, — что счастье находится также
в частях промысловых снарядов. Снаряды эти „добы¬
вали" (т. е. в них попадала добыча) именно потому, что
в некоторых частях их находилось счастье-удача. Если
давали на сторону рыболовную сеть, отдавший, чтобы не
ушло счастье, оставлял у себя нижнюю тетиву сети».45
Таким образом, иррациональные свойства вещей и яв¬
лений — это религиозный выбор, выделяющий их из ряда
обыденных, выбор, подсказанный состоянием аффекта,
возникающим на почве реального бессилия. Мир сверхъ¬
естественного возникает, следовательно, в натуральной
форме, и представления об этом мире возникают изна¬
чально в чувственной, предметной форме, т. е. в той, с ко-
43	А. А. Попов. Пережитки древних дорелигиозных воззре
ний долган на природ у, стр. 93.
44	Там же.
45	Там же.
85

торой субъект имеет Дело в своей материальной деятель¬
ности. И хотя в активные отношения с действительностью
вступает непосредственно сам субъект, а не отдельные
акты его психическом деятельности, 0 в религиозном
аспекте мышления они смешиваются, как правило, до не¬
различимого сходства. Этот аспект мышления, говоря сло¬
вами Г. В. Плеханова, «смешивает объективные явления
с субъективными».46 47 48 49 Г. В. Плеханов считал, что магия
основывается «на недостаточно ясном различении между
тем, что происходит в голове человека, и тем, что совер-
о	48
шается в действительности».
В реальной действительности отдельная мысль как яв¬
ление психическое представляет собой предметное дейст¬
вие, перенесенное во внутренний, умственный план и став-
и	40
шее внутренней речью, а в иррациональном аспекте мыш¬
ления нет объективного мира как чего-то отличного от
субъективных процессов, нет разделения на объективное
и субъективное. Приписывая вещам и явлениям способ¬
ности удовлетворять желания субъекта, а субъекту —
пользоваться этой способностью путем воспроизведения
в обряде желаемого как реально совершившегося, магиче¬
ский аспект мышления смешивает объективные явления
с субъективными и продукту деятельности мозга придает
не свойственное ему бытие. У долган, например, образы-
понятия обозначались тем же термином, что и тень —
кюлюк. При «поколке» — широко распространенном в про¬
шлом способе добычи диких оленей — охотники затыкали
себе рот пучком травы, чтобы их мысли об овладении до¬
бычей не испугали оленей. Если бы охотники не прибе¬
гали к этой мере предосторожности, их чувства и мысли,
связанные с желанием овладения добычей, шли бы на¬
встречу оленям и тем, полагали долганы, могли помешать
промыслу: предупредить оленей о засаде охотников и на¬
править их в другую сторону. На том же основании вес¬
ной, во время прилета гусей и уток, долганы не рассказы¬
46	Д. Н. Узнадзе. Экспериментальные основы психологии
установки, стр. 166; Н. Л. Э л и а в а. Мыслительная деятельность
и установка, стр. 278.
47	Г. В. Плеханов. О религии и церкви. М., 1957, стр. 265
48	Там же.
49	П. Я. Гальперин. Психология мышления и учение о по¬
этапном формировании умственных действий. В сб.: Исследования
мышления в советской психологии, стр. 236.
86

вали сказок и былин, боясь что образы повествований
распугают птиц, и они пролетят мимо. Принеся в чум
тушку убитого песца, клали ее головой в противополож¬
ную от входа сторону, чтобы мысли песца не могли уйти
через дверь и предупредить живых песцов об ожидающей
их опасности стать добычей охотников.50
При таком смешении объективных явлений с субъек¬
тивными люди могут находить любые нереальные связи и
придавать случайным связям определяющее значение,
а культовый объект мог выступать не только в роли ви¬
новника удачи и неудачи, но и психологической опоры
придавленного астеническими чувствами51 сознания. Имея
в виду человеческую склонность к суггестии (внушению),
особенно значительную у народов, живущих в условиях
этнографической первобытности, мы считаем полезным ис¬
следовать этот аспект проблемы особо и по возможности
в историческом плане.
Суггестия и ее влияние на процессы
первобытного мышления
В этнографической литературе, посвященной изучению
первобытных верований, неоднократно отмечалась повы¬
шенная импульсивность так называемых первобытных на¬
родов и присущее их психике единство мысли и дейст¬
вия.52 С другой стороны, не менее часто указывалось на
большую роль для их психики внушения, особенно замет¬
ного в области культа и религиозной психологии. Наибо¬
лее выразительные свидетельства на сей счет приводят
Л. Я. Штернберг и В. Г. Богораз.53
«Надеюсь, — писал Л. Я. Штернберг,—что никто не
50	А. А. Попов. Пережитки древних дорелигиоэных воззре¬
ний долган на природу, стр. 89.
51	Под астеническими чувствами подразумеваются чувства страха,
растерянности, неуверенности и пр.
^ Л. Я. Штернберг. Первобытная религия в свете этногра¬
фии. Л., 1936, стр. 28, 46, 57, 250, 276 и др.; В. Г. Богораз.
1) Чукчи, ч. II. Л., 1939, стр. 106—116; 2) Прежде на Севере.
В кн.: Советский Север, М., 1930, стр. 58; 3) К психологии ша¬
манства у народов Северо-Восточной Азии. В кн.: Этнографиче¬
ское обозрение, 1910, стр. 8 и др.
53	См. перечисленные в предыдущей сноске работы, а также:
Л. Я. Штернберг. Гиляки, орочи, гольды, негидальцы, айны.
Хабаровск, 1933.
87

заподозрит меня в пристрастии к шаманам, и я могу спо¬
койно засвидетельствовать, что в моем присутствии экстаз
шамана и таинственная обстановка, при которой метался
и вопил исступленный избранник, приводили гиляков
а такое состояние, что они галлюцинировали и видели
все то, что видел в трансе сам шаман».54 В другом месте
он же сообщает, что ему неоднократно приходилось стал¬
киваться в практике полевых этнографических исследова¬
ний с фактами самогипноза, создававшими у изучаемых
народов впечатление реальной значимости совершаемых
ими обрядов. При самогипнозе, естественном в условиях
большой эмоциональной насыщенности религиозных пред¬
ставлений и особенно обрядового действия, вполне могло
создаваться то настроение уверенности, на основе кото¬
рого затем возникали иллюзии «реальных» результатов
самого обряда.
Раскрывая физиологический механизм подобных явле¬
ний, способствовавших поддержанию наивных первобыт¬
ных верований, С. Н. Давиденков писал: «В самом деле,
что делает с точки зрения динамики корковых процессов
тот самый спешащий домой австралиец, который обламы¬
вает ветку дерева, чтобы остановить солнце? Он находится
в состоянии тревоги вследствие застойной и аффектно
окрашенной работы определенных кортикальных комплек¬
сов, эта тревога его мучает и ему мешает; гипертрофи¬
руясь, она начинает приобретать черты абсессии, и тогда
человек создает в коре своего мозга новый пункт концен¬
трации раздражительного процесса (все равно какой,
лишь бы был условно и иногда чисто случайно связан
с основным перераздраженным пунктом и сам обладал до¬
статочно эффектной окраской, чтобы сделаться для пер¬
вого пункта источником внешнего торможения) и исполь¬
зует отрицательную индукцию из этого второго очага,
чтобы успокоить остальную кору мозга. Тем самым он
уничтожает чувство мешающей ему тревоги и, стало быть,
лучше может руководить своими действиями и, конечно,
получает больше шансов попасть домой до захода
солнца».55
54	Л. Я. Штернберг. Первобытная религия в свете этно¬
графии, стр. 46.
55	С. Н. Давиденков. Эволюционно-генетические проблемы
в невропатологии. Л., 1947, стр. 138.
88

Это объясняет нам роль чувства в развитии и под¬
держании первобытных верований, причины и физиологи¬
ческий механизм возникновения у первобытного человека
иллюзии о практической действительности того, что со¬
вершается в религиозных обрядах. Многочисленные
факты этнографических наблюдений, указывающих на
роль чувства в первобытных религиозных верованиях, до¬
статочно широко известны. Л. Я. Штернберг, имея в виду
австралийцев и меланезийцев, пишет, например, что «че¬
ловеку достаточно только подумать, заподозрить, что тот
или иной субъект его околдовал или даже, что он только
замышляет против него убийство посредством колдовства,
чтобы в определенный срок, иногда через какие-нибудь
24 часа, этот человек действительно умер. И, наоборот,
угроза околдования может быть парализована одним обе¬
щанием другого колдуна снять это колдовство; угрожае¬
мый сейчас же успокаивается под влиянием этого нового
ощущения и уже не испытывает никакого страха. Анало¬
гичное явление мы видим в области табу, т. е. известных
религиозных запретов. Примитивный человек очень бо¬
ится нарушить табу, ибо за это последует наказание со
стороны духов. И бывает, что достаточно даже непроиз¬
вольно нарушить тот или другой запрет, чтобы человек
от одного страха за это нарушение умер».56 57Современные исследования в области гипнотической
*
роли слова как физиологического и лечебного фактора ‘
позволяют объективно, на научной основе подойти к изу¬
чению роли эмоций в первобытном сознании и особенно
аффективности религиозного чувства, на которое настой¬
чиво обращал в свое время внимание исследователей
Л. Леви-Брюль. «Первобытный человек, — писал он, —
чувствуя себя постоянно под угрозой опасности, ни харак¬
тера, ни источника которой он не знает, совершенно есте¬
ственно находится всегда начеку, внимательно и тревожно
ища хотя бы малейшего знака, который позволил бы ему
предусмотреть и, быть может, предупредить дурное влия¬
ние, которого он боится, не зная его... Его привержен¬
66 Л. Я. Штернберг. Первобытная религия в свете этно¬
графии, стр. 260.
57 К. И. Платонов. Слово как физиологический и лечебный
фактор. М, 1957; В. Н. Куликов. Вопросы психологии внуше¬
ния в общественной жизни. В сб.: Проблемы общественной психо¬
логии, М., 1965.
89

ность к гаданию, имеющему столь разнообразные формы,
в огромной мере вытекает из этой повелительной потреб¬
ности».58 Придавая большое значение аффективности ре¬
лигиозного чувства первобытных людей, Леви-Брюль, как
известно, ввел особое понятие «аффективной категории
сверхъестественного», посредством которого пытался рас¬
крыть и обосновать решающую роль эмоций в формиро¬
вании первобытных верований. Опираясь на огромный
этнографический материал, Леви-Брюль не без основания
утверждал, что «преобладающее место в представлениях
о невидимых силах занимает обычно тревожное ожидание,
совокупность эмоциональных элементов, которые сами
первобытные люди характеризуют словом страх».59
Ограниченность власти человека над природой неиз¬
бежно приводила к тому, что психика и сознание чело¬
века оказывались целиком во власти надежды или страха.
А это наиболее благоприятная почва для повышенной вну¬
шаемости, ибо страх, растерянность, неуверенность и дру¬
гие астенические чувства снижают тонус коры головного
мозга, не говоря уже о том, что неизбежные спутники
этих ситуаций — голод, усталость, истощение — ведут
к тому же результату с еще большей неотвратимостью.
Остроту и силу этих чувств, способствующих повыше¬
нию внушаемости людей, нельзя недооценивать.
Судя по характеру религиозных памятников позднего
палеолита, религиозные обряды того времени носили
столь же эмоционально напряженный характер, как и по¬
родившие их причины. Как отмечалось выше, совершав¬
шиеся в тайниках пещер магические обряды имели своей
целью превратить возможную добычу в реальную. Если
судить по изображенным на стенах пещер человеческим фи¬
гурам (пещеры «Трех Братьев», Абри-Меж, Камборель,
Альтамира и др.), то можно предположить, что обрядо¬
вый танец исполнялся охотниками, маскированными лод
животных. К этому следует добавить, что пещеры,
служившие местом исполнения этих обрядов, были трудно¬
доступными, чаще всего лабиринтами, по которым прихо¬
дилось ходить с факелами. Разрисовка пещер и соверше¬
ние в них обрядов возможны были лишь при искусствен¬
58 Л. Леви-Брюль. Сверхъестественное в первобытном мыш¬
лении. М., 1935, стр. 37.
69 Там же, стр. 26.
90

ном освещении, что создавало у людей особое настроение.
Да и сами изображения, выразительные и впечатляющие,
не могли не действовать на участников обряда. Изображе¬
ние «доисторического колдуна», открытое Бегуэном и его
сыновьями в пещере «Трех Братьев» близ Сент-Жирона
во Франции, выгравировано и раскрашено в ритуальные
красный и черный цвета. Колдун иэюбражен в ритуальном
танце, голым. Вот как Бегуэн описывает его: «... он всу¬
нул руки в лапы медведя с острыми когтями; он скрыт за
маской с бородой бизона, клювом орла, глазами совы,
ушами волка и рогами оленя. Внизу спины он привязал
лошадиный хвост». И еще одна красноречивая деталь:
«Изображение „колдуна*, выгравированное на высоте
10 футов над полом в конце зала, находящегося на рас¬
стоянии 1625 футов от дневного света, занимает почетное
место в естественном амфитеатре: у его ног длинная про¬
цессия животных, выгравированных на камне — львы,
тигры, северный олень, бизон, медведи, джигетан, носящие
следы стрел, дубинок, одним словом, весь ассортимент
охотничьего колдовства».60
Проникать в такие пещеры — постоянные места
культа — представляло немало трудностей. «В глубокую
галерею с цветными фресками, изображающими северного
оленя, бизона и носорога в пещере Фон-де-Гом, можно по¬
пасть, только протиснувшись сквозь узкое отверстие, по¬
лучившее название Рубикон. В Камбореле есть длинный
узкий коридор, где приходится нагибаться или ползти на
коленях, и, только пройдя полдороги вглубь, можно уви¬
деть гравировки. В Ля Мут пришлось расширить трубу,
прежде чем найти на потолке рисунки, где до них надо до¬
бираться только ползком. В пещере Нис декорированный
зал находится в полумиле от входа. Пещера „Трех
Братьев“ представляет бесконечный ряд коридоров и ком¬
нат, а разрисованные стены находятся в полумиле ходьбы
под землей».61 В испанскую пещеру Тасейга проникали
через узкий крутой колодец, в пещеру Пиндал (тоже
в Испании)—через обрывистый береговой утес, где на¬
ходился вход, и т. д. О трудностях проникновения в пе¬
щеры Монтеспан и Тюк д’Одубер уже говорилось ранее.
Они наряду с таинственной обстановкой пещер давали
60	Н. Кастере. Десять лет под землей, стр. 171.
61	Там же, стр. 161.
91

определенную эмоциональную зарядку всем, кто туда при¬
ходил.
Особенно сильное, гипнотизирующее действие на
участников обрядов должны были производить сами оше¬
ломляющие по своей выразительности изображения.
По поводу изображения льва из грота Лябастид Н. Ка¬
стере пишет: «Прямо над головой я увидел несколько про¬
царапанных линий... Вдруг они сложились в очертания
поразительно реалистического изображения головы реву¬
щего льва. Голова (больше натуральной величины) пере¬
дана с поражающей выразительностью, морда наморщи¬
лась, а нижняя челюсть огромной открытой пасти
придает изображению свирепость, подчеркнутую трехдюй¬
мовыми клыками, глаз прищурен. Человеку, великому
художнику, нацарапавшему этот шедевр острым камнем
на шероховатой поверхности потолка, удалось правдо¬
подобно и с ошеломляющей силой воспроизвести столк¬
новение лицом к лицу со зверем».62
Нетрудно понять, насколько впечатляющим было для
людей позднего палеолита обрядовое действие, совершае¬
мое в такой обстановке, насколько сильные эмоции вызы¬
вал акт обрядового действия, какое значение это могло
иметь для формирования религиозных верований, на¬
сколько мощное и глубокое влияние все это оказывало на
психику человека. Вызывая на основе этой обстановки
специфическое настроение, обряд создавал иллюзию ма¬
гического эффекта и тем самым способствовал утвержде¬
нию иррационального аспекта мышления.
Такие обряды и условия их совершения приводили че¬
ловека в особое состояние восприимчивости, близкое, по
мнению Леви-Брюля, к экстазу, и оказывали весьма силь¬
ное влияние на психику.63 Известно, что сила внушения и
самовнушения способна свести в могилу или вывести на
путь выздоровления. При этом «необходимо, — говорил
В. М. Бехтерев, — иметь в виду, что вопреки словесному
убеждению, обыкновенно действующему на другое лицо
силой своей логики и непреложными доказательствами,
внушение действует путем непосредственного прививания
психических состояний, т. е. идей, чувствований, ощуще¬
62	Там же, стр. 147.
63	Л. Леви-Брюль,
стр. 240.
92
Первобытное мышление. М.,	1930,

ний, не требуя вообще никаких доказательств и не нуж¬
даясь в логике».64
Большая сила воздействия, присущая внушению, и не
фиксируемый по существу сознанием сам акт внушае¬
мости, особенно при формах непроизвольного внушения,
т. е. восприятия человеком от других людей определенных
качественных состояний — образа мыслей, чувств, настро¬
ений и т. п., что совершается несметно для самого субъ¬
екта в процессе общения его с другими людьми, в значи¬
тельной степени способствовали укоренению представлений
об эффективности массового обрядового действия типа
магических обрядов овладения добычей и ее умножения,
ставших позднее тотемическими обрядами интичиума и
инициации. Это объясняет нам, почему первобытный чело¬
век, двойственно относившийся к окружающему миру, не
видел явного противоречия в этом дуализме, не замечал
того, что совершаемые обряды не могли дать реальных
результатов, что они построены на ложных предпосылках.
Подобным образом действовали и акты самовнушения,
основанные на внутренней речи и связанные с мыслен¬
ным, познавательным овладением специфическими усло¬
виями проблемной ситуации (многочисленными конкрет¬
ными формами проявления бессилия человека в борьбе
с природой). Настойчивое желание понять не контроли¬
руемые человеком связи и отношения в конце концов за¬
ставляют человека поверить в реальность иррациональ¬
ных связей между явлениями и вещами. Переходя затем
из сознания в подсознание и уже автоматически влияя
на чувства, представления и поведение субъекта, эта спе¬
цифическая установка познавательного процесса создает
определенную склонность и вместе с тем готовность со¬
знания решать подобные ситуации жизни в иррациональ¬
ных формах мышления, во всех многообразных проявле¬
ниях человеческого бессилия, в частых и резких коле¬
баниях от удач к неудачам, видеть проявление иррацио¬
нальных связей и действие сверхъестественных сил.
Большая, почти неодолимая сила внушения как раз¬
дражителя 65 в религиозном сознании всегда связана
в той или иной степени с астеническими чувствами — стра¬
64	В. М. Бехтерев. Роль внушения в общественной жизни.
СПб., 1898, стр. 3.
65	И. П. Павлов, Поли. собр. соч., т. IV, М., 1951, стр. 429.
93

хом, растерянностью, неуверенностью, подавленностью,
в которых психологически проявляются поражения чело¬
века в борьбе с природой. С этой точки зрения особенный
интерес представляют нижеследующие полевые наблюде¬
ния Л. Я. Штернберга и В. К. Арсеньева: «Если погода
хороша, если охота удачна, — говорит Л. Я. Штернберг, —
гиляк сыт, весел и здоров. Но бывает, что охота
неудачна, провизия вышла, задувают бураны, продол¬
жающиеся днями, в течение которых на несколько шагов
удалиться от балагана невозможно, не рискуя погиб¬
нуть».60 В такую погоду, при таких неудачах, истощенный
голодом и лишениями, охотник должен был проявлять
необычайное напряжение физических и духовных сил,
чтобы выйти из создавшегося положения победителем.
«Днем он обходит свои ловушки и западни, попутно стре¬
ляя птицу и всякого попадающего зверя, а на ночь заби¬
рается в балаганчик. В этом балаганчике приходится ему
переживать тяжелые минуты. Здесь, в дикой тайге, среди
мрака ночи, безмолвия пустыни или гула пурги, одино¬
кому дикарю, ютящемуся около своего крошечного очага
или тщетно пытающемуся согреться при температуре за¬
мерзания ртути, всякий шорох, всякий странный звук,
треск дерева, вой ветра, стон ночной птицы, наконец, гал¬
люцинации его собственного напуганного воображения
рисуют во всей их страшной реальности все ужасы ги¬
ляцкой демонологии. Черти и людоеды всех стихий
в образе гиляка являются к нему, чтобы причинить ему
гибель. А тут страшное изнурение после трудов, недостаток
провизии — все это усугубляет ужас положения, принося
болезни, а иногда и смерть».* * 67 В. К. Арсеньев, описывая
подобные ситуации напряженности в промысловой жизни
удэхейцев, замечает: «Вот почему удэхе всегда имеет при
себе привязанных к поясу „севохи“ (божков, которые мо¬
гут оградить его от происков черта)».68 В этих условиях,
толкающих сознание в сторону иррациональных пред¬
ставлений, культовый объект — «севохи» — становился
своего рода психологической опорой для напуганного во-
Сб Л. Я. Штернберг. Материалы по изучению гиляцкого
языка и фольклора, т. I. СПб., 1908, стр. 191, прим. 5
67 Л. Я. Штернберг. Гиляки, орочи, гольды, негидальцы,
айны, стр. 26—27.
68	В. Арсеньев, Соч., т. V, Владивосток, 1948, стр. 94.
94

ображения, и всякую удачу охотник, естественно, связы¬
вал с ним.
Как справедливо замечает Г. П. Францов, заслуга
Леви-Брюля состоит в том, что он подчеркнул значение
эмоций в древнейших религиозных верованиях, попытался
подойти к анализу представлений о сверхъестественном
у первобытного человека исторически, показал их прямую
зависимость от аффекта и говорил даже об особой «аффек¬
тивной категории сверхъестественного». Вместе с тем
Леви-Брюль пытался доказать, что древнейшая форма ре¬
лигиозных верований есть вера в единую безликую силу69
типа мана, оренда, ваканда, а это явно не соответствует
действительности и является лишь данью времени и при¬
верженности теории преанимизма.
Как отражение общественного бытия, проявляющееся
в сознании отдельных личностей, психология первобыт¬
ного человека, есть представления либо о естественной
среде (окружающей человека природе), либо о самом
себе (своей собственной природе), либо об отношениях
с другими людьми (природе своей социальной жизни).
Общественная психология, в частности религиозные чув¬
ства и представления, т. е. психологический аспект рели¬
гии, выступают как ингредиенты общественных отноше¬
ний, детерминированных условиями материальной жизни
общества.
В этих чувствах и представлениях вопросы внушения
и внушаемости, т. е. предрасположенности человека
к внушению и восприятию этого внушения, имеют, как
мы видели выше, важнейшее значение. На обширном
этнографическом материале Леви-Брюль показал, что
«коллективными представлениями», проявляющимися в об¬
ряде инициации (т. е. произвольными и непроизвольными
формами внушения), индивид в первобытном обществе
прежде всего обязан тому, что он сам, не замечая этого,
приобретает определенный образ мыслей, чувств и пред¬
ставлений, которые в последующем начинают определять
все его поведение. Правильно указывая на решающую
роль эмоций в первобытном религиозном сознании и осо¬
бенно на аффективность чувств первобытных людей,
Леви-Брюль вместе с тем, как справедливо замечает
69	Г. П. Францов. У истоков религии и свободомыслия,
стр. 189.
95

В. А. Василенко, «отрывает религиозный аффект от его
питательной основы (бессилия в борьбе с природой) и от
связи с интеллектом (т. е. фантастическими представле¬
ниями о предметах и явлениях природы), не видит в ре¬
лигии ничего, кроме аффекта, и возбудителем последнего
считает извечную преанимистическую безликую силу.
Таким образом, Леви-Брюль (как и Тейлор, против ко¬
торого он боролся) приходит к спиритуализации первобыт¬
ной религии, ее подчистке. И если Тейлор возвел в абсо¬
лют религиозные представления, то Леви-Брюль, как
антиинтеллектуалист, возвел в абсолют религиозные
чувства».70
Как указывал в свое время Г. В. Плеханов, три
части — представления, чувства и культ, — составляющие
единое целое религии, всегда органически взаимосвязаны
и не могут рассматриваться в отрыве одна от другой. Из
всех импульсивных эмоциональных состояний субъекта
религиозные чувства и настроения в наибольшей степени
влияют на его представления и понятия, на весь познава¬
тельный процесс, влияют заразительно и динамично.
О значении этих чувств и настроений как звена в пере¬
стройке внутреннего мира человека говорят данные со¬
циальной психологии. По свидетельству В. Р. Букина, «все
психические процессы личности, подверженной религиоз¬
ному влиянию, получают специфически религиозную на¬
правленность, окрашиваются религиозно. . . Она (рели¬
гия,— А. А.) затрагивает его представления и понятия,
вносит специфику в проявление эмоций и накладывает
отпечаток на волевую деятельность. Характерной чертой
религии является вера в сверхъестественное. Это и опреде¬
ляет характер протекания всех психических процессов
у верующих».71
Самовнушение и внушение играют огромную роль
в формировании структуры религиозной психологии, на
основе которой религиозные переживания становятся
субъективной потребностью верующего. Кнуд Расмуссен
так описывает искус эскимосского заклинателя, свиде¬
тельствующий о силе религиозного чувства у людей этно¬
графической первобытности. Молодой эскимос Игью-
70	В. А. Василенко. Некоторые вопросы первобытной рели¬
гии, стр. 63.
71	В. Р. Букин. Социальная психология и религия. В сб.: Проб¬
лемы общественной психологии, стр. 363.
96

гарьюк часто видел необычные сны. С ним говорили
страшные существа, и он видел их настолько реалисти¬
чески, что после пробуждения мог описать во всех под¬
робностях. Когда всем стало ясно, что ему предназна¬
чено стать заклинателем, старик по имени Перканаок стал
его обучать. В самое холодное зимнее время он увез
Игьюгарьюка на санках далеко от стойбища и сложил
для него небольшую снежную хижину, где можно поме¬
ститься, только сидя на корточках. Несмотря на сильный
мороз, он не снабдил Игьюгарьюка теплой постелью, дал
лишь небольшую шкуру, на которой тот мог сидеть.
И пищи ему никакой не оставил, сказав, чтобы его подо¬
печный думал только о великом духе и о том духе-помощ-
нике, который ему вскоре явится. Затем старик оставил
Игьюгарьюка одного. Только через пять дней старик
вернулся и принес ему немного теплой воды. Проголодав
еще пятнадцать дней, Игыогарьюк опять получил немного
теплой воды и крохотный кусочек мяса, а потом снова го¬
лодал десять дней и тогда увидел то, что внушал ему
старик. На атом кончилась первая часть его испытания.72
Не зная, понятно, ничего о природе направленного
самовнушения, первобытные люди, оказывается, умели
широко пользоваться его мощным влиянием на психику,
добиваясь, подобно современным йогам, поразительных
результатов. Эту силу, которая с глубокой древности
была всегда, так сказать, «под рукой у человека», они
научились использовать также и для своих религиозных
задач, и она, порождая «очевидные чудеса», во многом спо¬
собствовала укреплению иррациональных представлений и
настроений, ориентировавших процесс познания в сто¬
рону сверхъестественного.
Физиологами установлено, что самовнушение — это
влияние коры головного мозга человека на функции его
организма. «Этот высшей отдел (имеются в виду боль¬
шие полушария, — А. А.) держит, — по утверждению
И. П. Павлова, — в своем ведении все явления, происхо¬
дящие в теле. Это уже давно было отмечено в явлениях
гипнотического внушения и самовнушения. С другой сто¬
роны, известен такой случай, как симптом мнимой бере¬
менности. При нем происходит вступление в деятельное
состояние молочных желез и отложение жира в брюшных
72	К. Расмуссен. Великий санный путь, стр. 93.
*/2 7 А. Ф. Анисимов
97

стенках, что симулирует беременность. И это происходит
из головы, из ваших мыслей, из ваших слов, из больших
полушарий для того, чтобы влиять на такой тихий,
истинно вегетативный процесс, как увеличение жировой
ткани».73
Можно представить себе действие этой силы, когда че¬
ловек подчинен такому астеническому чувству, как чувство
бессилия в борьбе с природой, и когда возникающие на
почве этого аффективного состояния, особенно в условиях
обрядовых церемоний, контакты людей приобретают ха¬
рактер бури страстей, а их поведение подчиняется «закону
духовного единства толпы», как называл закон коллектив¬
ной психологии Л. Войтоловский.74 При подобных состоя¬
ниях личное и социальное сливаются, и общественное наст¬
роение, духовно подчиняющее личность, становится осо¬
бенно властным.
Возникающее на этой основе психическое состояние, как
известный итог всех переживаний личности, как результат
борьбы разнообразных чувств,75 безусловно накладывало
весьма заметный отпечаток на познавательный процесс, и
естественным основанием для иррационального аспекта
мышления оказывалось то, что Леви-Брюль формулировал
как «любая причина может вызвать любое следствие».
А поскольку устанавливаемые, согласно этой формуле,
иррациональные связи и отношения не контролировались
объективными событиями, получалось, что первобытное
сознание остается равнодушным к опыту, не различает
в восприятиях и представлениях естественного и сверхъ¬
естественного, игнорирует очевидность противоречия, и
ставя в связь любые явления, даже не имеющие друг
к другу никакого реального отношения, оказывается пре-
логическим (дологическим) по своему характеру. Челове¬
ческое сознание, материалистически ориентированное
практикой, теряло в этом случае свою предметную на¬
правленность, а представления людей приобретали ирра¬
циональные черты.
73	И. П. Павлов, Поли. собр. соч., т. III, кн. 2, М.—Л., 1951,
стр. 410.
74	Л. В"о йтоловский. Очерки коллективной психологии.
М.—Л., 1925, стр. 28.
75	Б. Д. П а р ы г и и. Общественное настроение, его природа
и динамика. В сб.: Проблемы общественной психологии, стр. 301.
98

Эмоции (возбуждение, волнение, душевное пережива¬
ние) не только стимулировали и обостряли работу вооб¬
ражения, но и придавали ей определенное направление.
Эмоции могли, кроме того, поднимать со дна памяти кар¬
тины пережитого и тем самым еще более усиливать ост¬
роту переживаемого момента. Достигая состояния аффекта,
при котором нервно-психическое возбуждение ведет уже
к утрате волевого начала, эмоции могли коренным обра¬
зом изменять направление познавательного процесса, что
и создавало впечатление тотальной мистичности первобыт¬
ного сознания. Вместе с тем общеизвестно, что предметы
и явления становятся носителями этих мистических связей
и свойств только в определенных случаях и при опреде¬
ленных обстоятельствах. Человек не мог не знать, что
в одних случаях над водой совершают обряд, в других —
ее просто пьют.
Следует учитывать и то, что религиозные представле¬
ния, чувства и культ связаны с эмоциями не только реак¬
цией, но и «эмоциональными выходами», «рассасыванием
эмоций». Аккумулированные в религиозном чувстве отри¬
цательные эмоции получают в религиозном обряде свою
естественную разрядку, которая, получая форму религи¬
озной установки и выражения, приводит в конечном итоге
к тому, что субъект достигает смягчения потрясших его
отрицательных эмоций и освобождается от их разруши¬
тельной силы.76 Это в свою очередь также создает впе¬
чатление объективной действенности обряда и способст-
ствует укреплению в сознании иррационального аспекта
мышления.
76	Подробнее об эмоциональных выходах см.:
стон. Психология как наука о поведении. М.—Л.,
203.
Джон Б. У р т-
1926, стр. 202—
7*

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Концептуальный характер
религиозной идеологии
в первобытном обществе
и проблема «мистичности»
и «прелогизма»
первобытного мышления
Изучая действия, посредством которых общественный
коллектив добывает себе пищу, Леви-Брюль 1 фактически
столкнулся не с дологическим и мистическим по своему
характеру мышлением первобытного человека, а с двумя
аспектами первобытного мышления, детерминированными
исторически: аспектом рационального мышления, обуслов¬
ленного процессами труда и связанной с ними познава¬
тельной деятельности, и аспектом иррационального мыш¬
ления, порождаемого чувством бессилия человека в борьбе
с природой. Исходя из фактического материала, Леви-
Брюль писал: «Успех зависит здесь (в охоте и рыболов¬
стве, — А. А.) от известного количества объективных
условий, от наличия дичи или рыбы в определенном месте,
от предосторожностей, которые дают возможность не
вспугнуть их при приближении, от силков и западней,
расставленных для поимки, от метательных снарядов
и т. д. Для мышления низших обществ, однако, эти
условия, будучи необходимыми, не являются достаточ¬
ными. Требуется наличие еще и других условий. Если
последние не будут соблюдены, то пущенные в ход сред¬
ства и приемы не достигнут цели, какова бы ни была
ловкость охотника или рыболова. . . В отношении охоты
первым условием является выполнение над дичью магиче-
1	Л. Леви-Брюль. Первобытное мышление. М, 1930,
стр. 149 и сл.
100

ского действия, которое обеспечивает наличие этой дичи,
независимо от ее воли. . .».2
Хочет того Лейи-Брюль или не хочет, но фактически
он ведет речь о проблеме соотношения рационального и
иллюзорного, стихийно-материалистического и идеалисти¬
ческого в первобытном мышлении и о социально-историче¬
ских причинах, порождающих эти два аспекта мыслитель¬
ной деятельности первобытного человека. К этому в сущ¬
ности и приводит Леви-Брюля фактический материал,
хотя он сам и толкует его односторонне идеалистически.
Он обращается к «бизоньей пляске» манданов, описанной
Кетлином,3 но упускает из виду те конкретные ситуации
производства материальной жизни, которые порождают
чувство бессилия, а на его основе — религиозные пред¬
ставления и соответствующий им указанный обряд.
У манданов этот танец устраивался тогда, когда бизоньи
стада удалялись от стойбищ индейцев, и имел целью ма¬
гическим путем вернуть добычу, обеспечив успех в охоте.
Бизоны обычно перекочевывали по степям с востока на
запад и с севера на юг, но при определенном стечении
обстоятельств могли изменять маршрут миграций, остав¬
ляя манданов без пропитания. Поэтому-то их магический
охотничий обряд, известный в литературе под именем
«бизоньей пляски», и представлял, по меткому определе¬
нию Леви-Брюля, своего рода драму или вернее панто¬
миму, изображающую «дичь и участь, которой последняя
подвергается, когда она попадает в руки индейцев».4 Этот
танец, исполнявшийся, как говорит Кетлин, «с целью за¬
ставить бизонов появиться»,5 во многих отношениях
весьма примечателен, и Леви-Брюль приводит его подроб¬
ное описание, цитируя указанную работу Кетлина.
В каждом туре пляски участвует от пяти до пятнадцати
манданов. На головах у них — шкуры с голов бизонов или
заменяющие их маски с рогами. В руках — оружие, кото¬
рым обычно пользуются при охоте на бизонов. Танец со
сменяющимися группами танцоров длится непрерывно до
гех пор, пока не появятся бизоны, — иногда две, а то и
три недели. Он изображает охоту. Когда кто-либо из тан¬
2	Там же, стр. 149.
3	G. С а t I і n. The North American indians, I. Edinburgh, 1903,
p. 149 and oth.
4	Л. Леви-Брюль. Первобытное мышление, стр. 150.
5	G. С а 11 і n. The North American indians, p. 144.
101

цующих устает, он имитирует падение. Тогда в него пу¬
скают стрелу с затупленным наконечником. Он падает,
подражая бизону. Присутствующие оттаскивают упавшего
за ноги из круга, копируя свежевание бизона. Потом его
отпускают, а освободившееся место в кругу занимает кто-
нибудь другой.6 У Кетлина же Леви-Брюль находит и ана¬
логию этому обряду в «медвежьей пляске» сиуксов, кото¬
рая длится в течение нескольких дней перед отправлением
на охоту. Пляска сопровождается хоровой песней, обращен¬
ной к духу медведей с целью расположить его к себе. Это
считается непременным условием удачной охоты. Один из
главных колдунов одевается в шкуру медведя, а многие
другие участники пляски надевают на лицо маски, изго¬
товленные из шкур с голов медведей. Танцоры точно
имитируют движения медведя, когда он сидит на задних
лапах и настороженно оглядывается по сторонам.7
Уместно подчеркнуть, что нарисованные Кетлином
картины обрядовых действий сиуксов и манданов удиви¬
тельно напоминают то, что говорят нам памятники позд¬
него палеолита. Медвежий танец сиуксов составляет пря¬
мую аналогию обрядам, совершавшимся в «зале медведя»
пещеры Монтеспан, а «бизонья пляска» манданов — та¬
кую же аналогию обрядам в «зале бизонов» пещеры Тюк
д’Одубер. В генетическом плане охотничьи обряды индей¬
цев и обряды охотничьей магии эпохи позднего палеолита,
равно как и условия совершения тех и других, во многом
тождественны друг другу. В палеолитическое время огром¬
ные стада бизонов тоже кочевали с места на место в за¬
висимости от времени года, и удача в охоте в такой же
мере зависела от массы случайностей, которые человек не
всегда мог предвидеть, а тем более предупредить. Это
единство указанных обрядов и лежит в основе отражаю¬
щихся в них концептуальных представлений.
Концептуальный характер идеологии
и проблема влияния религиозной идеологии
на процессы первобытного мышления
Корни рассмотренных двух видов обряда, хронологически
отстоящих друг от друга на огромном расстоянии, как мы
6	Там же.
7	Там же, стр. 275.
102

видим, идентичны и имеют в равной мере социальный ха¬
рактер. Они связаны исторически с определенными, кон¬
кретными проявлениями бессилия человека в борьбе с при¬
родой. Но Леви-Брюля это мало интересует, и он не скло¬
нен придавать этому значение. Его внимание привлекает
только формальная сторона этих обрядов и представле¬
ний, указывающая на кардинальное будто бы несовпаде¬
ние между нашим и первобытным мышлением. Поэтому-то
в своей попытке охарактеризовать качественное своеобра¬
зие первобытного мышления, проявляющего себя в опи¬
санных Кетлином обрядах, Леви-Брюль и говорит: «Для
прелогического мышления нет простого изображения, так
как изображение сопричастно подлиннику и, наоборот,
оригинал сопричастен изображению; поэтому для индейца
обладать изображением означает в известной мере обеспе¬
чить себе обладание оригиналом. Мистическая партици-
пация и придает силу и смысл описанным выше дейст¬
виям».8
Рассматривая односторонне, только с этой позиции
проблему первобытного мышления, Леви-Брюль отожде¬
ствляет с этим аспектом мыслительной деятельности пер¬
вобытного человека все содержание мышления, а затем и
сознания примитивного общества. На основе такого одно¬
стороннего преувеличения иррационального аспекта, за¬
слоняющего собой все остальное, и возникает известная
характеристика первобытного мышления как прелогиче-
ческого (prelogique). На том же конструируется Леви-
Брюлем и основной закон этого мышления — закон ми¬
стической партиципации (сопричастности) всего, что дано
в представлении. Качественное своеобразие, отличающее
первобытное мышление от нашего, приобретает вид непро¬
ходимой пропасти, хотя сам Леви-Брюль это и оспари¬
вает,9 а вопрос о генетической связи одного с другим на¬
чисто снимается. В самом деле, если в основе наших пред¬
ставлений и понятий лежит объективная реальность
внешнего мира, а первобытное мышление этого лишено
полностью, не имеет под собой решительно никакой объ¬
ективной основы, то спрашивается, в чем же можно видеть
преемственность общественной практики человека, а сле¬
довательно, и поступательное развитие общества?
8	Л. Леви-Брюль. Первобытное мышление, стр. 150.
9	Там же, стр. 3—4.
103

Вот здесь-то и возникает роковой для всей концепции
Леви-Брюля вопрос: как может существовать и разви¬
ваться общество, если для него опыт как объективная
реальность не существует, не имеет никакого значения?
Мнение Леви-Брюля о том, что «мышление первобыт¬
ных людей непроницаемо для опыта» и «опыт не в со¬
стоянии их ни разуверить, ни научить чему-нибудь»,10 11
может относиться, как мы видели выше, лишь к одному
аспекту мышления — иррациональному, а вовсе не ко
всему мышлению в целом, и потому оно, вполне естест¬
венно, не соответствует данным истории материальной
культуры и общественно-исторического развития мыш¬
ления.
Поступательное развитие общества, его материальная
и духовная культура опирались и не могли не опираться
на опыт, на общественно-историческую практику людей,
а опыт и практика исходили из логики объективного мира,
из объективных свойств и отношений действительности,
т. е. предметов и явлений окружающего мира. Леви-Брюль
и его последователи упускают из виду это обстоятельство,
а оно, как мы видели выше, является решающим для на¬
учного познания проблемы первобытного мышления.11
10	Там же, стр. 47.
11	На это указывалось неоднократно в критических разборах
теории Леви-Брюля советскими исследователями. См., например:
Р. Выдра. 1) Объективный момент в парциальном мышлении.
«Под знаменем марксизма», 1924, № 12; 2) Загадки первобытного
мышления и их разгадка. «Под знаменем марксизма», 1925, № 7;
Ф. Месин. Леви-Брюль и его теория прелогизма. «Научное слово»,
1929, № 9; В. М а м л я е в. Проблема первобытной примитивной
психики. «Антирелигиозник», 1930, J\h№ 5, 6; А. Кол б и н. Кри¬
тика идеалистической концепции Леви-Брюля о первобытном мыш¬
лении. «Антирелигиозник», 1932, №№ 15, 16; К. Р М е г ре¬
ли д з е. О ходячих суевериях и «пралогическом» способе мышле¬
ния. В кн.: Академия наук СССР — академику Н. Я. Марру. М.—Л.,
1935; В. А. Василенко. Некоторые вопросы первобытной рели¬
гии. «Труды Военно-политической академии Красной Армии
им. В. И. Ленина», М., 1940. Г. П. Ф р а н ц о в. 1) Фетишизм
и проблема происхождения религии. М., 1940; 2) У истоков рели¬
гии и свободомыслия. М.—Л., 1959; Б. И. Ш а р с в с к а я. 1) Про¬
тив антимарксистских извращений в освещении вопросов перво¬
бытного мышления и первобытной религии. СЭ, 1953, № 3; 2) О ме¬
тодологической и терминологической путанице в вопросах первобыт¬
ного мышления. СЭ, 1958, Nfl 6; М. И. Ш а х н о в и ч. О психо¬
аналитическом методе изучения первобытной религии. СЭ, 1958;
№ 5; Н. Ф. Протасеня. Проблемы общения и мышления пер¬
вобытных людей. Минск, 1961.
104

Так как в основе практической деятельности людей
лежат изначально потребности материальной жизни,
а производство материальной жизни всегда и при всех
условиях является общественным производством, то и
человеческое мышление, как мы видели выше, есть с са¬
мого начала социально обусловленный процесс, а его ра¬
циональная основа отражает структуру физического мира
и целенаправленную трудовую связь человека с естествен¬
ной средой. Леви-Брюль, как и все прочие исследователи
домарксистского периода, совершенно пренебрегает влия¬
нием деятельности человека на его мышление. Имея в виду
такого рода исследователей, Ф. Энгельс писал:	«Они
знают, с одной стороны, только природу, а с другой —
только мысль. Но существеннейшей и ближайшей основой
человеческого мышления является как раз изменение при¬
роды человеком, а не одна природа как таковая, и разум
человека развивался соответственно тому, как человек на¬
учался изменять природу».12 Подвергая анализу процесс
общественно-исторического развития мышления, мы это
старались показать выше на материалах палеоантрополо¬
гии и палеоархеологии. О том же свидетельствуют этно¬
графические, фольклорные и языковые материалы.13
Природа и труд человека определяют логический ха¬
рактер развития мышления, ибо законы внешнего мира,
как отмечал В. И. Ленин, суть основы целесообразной
деятельности человека.14 «Человек, — указывает он, —
в своей практической деятельности имеет перед собой
объективный мир, зависит от него, им определяет свою
деятельность».15 Труд и жизнь были бы невозможны,
если бы мышление человека не отражало естественных
свойств и отношений внешнего мира, закономерностей
природы. Техника потому и служит целям человека, под¬
черкивал В. И. Ленин, что ее характер, состав соответст¬
вуют внешним условиям — законам природы.16
Ставя перед познанием определенные жизненно важ¬
ные задачи, практика подсказывала людям и конкретные,
12	К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 20, стр. 545.
13	Об этом см.: Л Ф. Анисимов. 1) Космологические пред¬
ставления народов Севера; 2) Духовная жизнь первобытного обще¬
ства.
14	В. И. Лени н, Поли. собр. соч., т. 29, стр. 169.
15	Там же, стр. 169—170.
16	Там же, стр. 170.
3 А. Ф. Анисимов
105

как мы видели выше, возможности решения этих задач.
Проверяя на практике правильность результатов позна¬
ния, человек отбрасывал нерациональное, сохранял и раз¬
вивал все практически полезное. В этом диалектическом
единстве труда и познания зарождалась и развивалась
материальная и духовная культура человеческого обще¬
ства.17 18 «Господство над природой, проявляющее себя
в практике человечества, — читаем мы у В. И. Ленина, —
есть результат объективно-верного отражения в голове че¬
ловека явлений и процессов природы, есть доказательство
того, что это отражение (в пределах того, что показывает
нам практика) есть объективная, абсолютная, вечная
1 о
истина».
В попытках понять смысл реально данного первобыт¬
ный человек не без трудностей и противоречий, ощупью
и догадкой вынужден был на первых порах преодолевать
узость границ своего трудового опыта, опираясь на кото¬
рый он с помощью воображения «домысливал» по-своему
природу, ставя на место реальных связей воображаемые,
искал причинную связь, исходя из своих исторически
ограниченных познаний, и добивался объяснения цепи
причин, основываясь на своей реальной общественной
жизни.
Опыт в тех условиях не мог еще предотвратить уста¬
новление сознанием случайных и нереальных связей, по¬
этому наличие наряду с реалистическими представлениями
также и представлений фантастических было для того вре¬
мени вполне закономерным. Как показывают материалы
этнографии и фольклора, первоначально реалистическое и
фантастическое были объединены в познании одним общим
стремлением уловить объективную связь отношений и
свойств окружающего мира.19 В этих попытках заглянуть
за пределы опыта человек опирался на реальные процессы
жизни, ибо воображение создает только то, что ему под¬
сказывает действительность, а сознание никогда не может
быть чем-либо иным, как только осознанным бытием.20
Поскольку бытие людей есть реальный процесс их жизни,
17	Подробнее по этому поводу см.: А. Ф. Анисимов. Духов¬
ная жизнь первобытного общества.
18	В. И. Л е н и н, Поли. собр. соч., т. 18, стр. 198.
19	Подробнее об этом см.: А. Ф. Анисимов. Об истинном
и иллюзорном в первобытных воззрениях на природу.
20	К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 3, стр. 29.
106

а сознание развивается изначально как осознание бли¬
жайшей чувственной среды и органической связи с дру¬
гими лицами и вещами, представления человека об этой
связи могли развиваться первоначально лишь в форме
отождествления природы и человека. На это указывали
К. Маркс и Ф. Энгельс. «Здесь, как и повсюду, — пи¬
сали они, — тождество природы и человека обнаружи¬
вается также и в том, что ограниченное отношение людей
к природе обусловливает их ограниченное отношение
друг к другу, а их ограниченное отношение друг к другу —
их ограниченное отношение к природе, и именно потому,
что природа еще почти не видоизменена ходом истории; но
с другой стороны, сознание необходимости вступить
в сношения с окружающими индивидами является нача¬
лом осознания того, что человек вообще живет в обще-
21
стве».
Возникающие на этой первичной основе представления
человека об окружающей и своей собственной природе,
а также о природе своего социального бытия, своих свя¬
зей и отношений с другими индивидами, принимают по¬
степенно характер систематизированного отражения обще¬
ственного бытия в форме определенных концептуальных
представлений и понятий, выражающих восприятие чело¬
веком мира, его этические, эстетические и религиозные
воззрения. В этом дифференцированном отражении обще¬
ственного бытия каждая из форм общественного сознания
специфически отличается от любой другой по способам,
средствам или формам такого отражения, а ее историче¬
ское содержание всегда носит концептуальный характер,
т. е. характер определенной идеологии.21 22
«Идеология, — утверждает Г. М. Гак, — как показы¬
вает само название, имеет дело с идеями, с мыслями.
В отличие от психологии идеология — это только процесс
мыслительный, отличающийся притом своей целенаправ¬
ленностью. Это общий формальный признак всякой идео¬
логии — как научной, направленной на познание истины и
на служение общественному прогрессу, так и антинауч¬
ной, фальсифицирующей действительность. Другим фор¬
21	Там же, стр. 29—30.
22	Подробнее об этом см.: А. Ф. Анисимов 1) Космологи¬
ческие представления народов Севера; 2) Духовная жизнь перво¬
бытного общества; 3) Религия эвенков в историко-генетическом
изучении.
8*
107

мальным признаком всякой идеологии является ее кон¬
цептуальный характер. Идеология может быть монистиче¬
ской и эклектической. Но, независимо от всего этого, если
рассматривать идеологию лишь со стороны формы, то она
выступает в виде концепции или теории».23
Идеологии принадлежит ведущая роль в формирова¬
нии общественного сознания. Но она может выполнить
эту роль лишь в том случае, если опирается на социаль¬
ную психологию.24 25 В этом мы уже имели возможность
убедиться на примере религиозной идеологии, от которой
не имеют в этом смысле существенных отличий и другие
формы общественного сознания. «Все формы обществен¬
ного сознания: мораль, религия, философия и искусство —
проявляются прежде всего через социальную психоло-
95	и	о
гию», в которой на первый план выступают «такие пси¬
хические явления, как психическое „заражение4*, подража¬
ние, внушение, эмоциональное сопереживание и другие
виды психических контактов, какие недоступны одной
личности».26 Чувства и настроения, потребности и инте¬
ресы, помыслы и фантазии, иллюзии и предрассудки —
все это психологические формы отражения общественного
бытия, в которые идеология как мыслительный процесс,
имеющий концептуальный характер, вносит определенную
целенаправленность, обусловленную характером общест¬
венного бытия. В живой ткани общественной жизни со¬
циальная психология и идеология всегда связаны между
собой, а мыслительный процесс, на основе которого фор¬
мируются понятийные категории идеологии, является лишь
одним из видов психической деятельности человека. Как
справедливо подчеркивает А. Буров, «без человека нет ни
истины, ни заблуждений, ни красоты, ни безобразия, ибо
нет сознания».27
Заслуга Леви-Брюля, как уже было сказано, состоит
в том, что он подчеркнул своими исследованиями значение
психологической стороны первобытного сознания, в част¬
ности значение аффекта, эмоций в первобытных верова¬
23	Г. М. Г а к. Учение об общественном сознании в свете тео¬
рии отражения. М., 1960, стр. 45.
24	Проблемы общественной психологии. М., 1965, стр. 3.
25	Там же, стр. 6.
26	Там же.
27	А. Буров. Эстетическая сущность искусства М., 1956,
стр. 187.
108

ниях, но он при этом мистифицировал мышление, а вместе
с ним и все сознание первобытного человека, отождествляя
их целиком с иррациональным аспектом чувств, представ¬
лений и понятий первобытных людей. «Согласно теории
Леви-Брюля, — справедливо указывал В. А. Василенко, —
первобытное мышление и первобытная религия одинаково
характеризуются магическими и дологическими коллектив¬
ными представлениями, подчиненными закону партиципа-
ции (сопричастия) . . . Коллективные представления выра¬
жаются, по мнению Леви-Брюля, в языке, обычаях,
верованиях. Они создаются не отдельной личностью, а обще¬
ством, имеют эмоциональную основу, передаются из поко¬
ления в поколение в готовом виде и обладают такой при¬
нудительной силой, что отдельный индивид находится
целиком в их власти. Мистичность коллективных пред¬
ставлений заключается в том, что мир воспринимается как
сплошное целое, где все вещи наделены одновременно есте¬
ственными и сверхъестественными, обыденными и мисти¬
ческими свойствами, неразрывно слитыми между собой;
первобытное мышление не различает естественного от
сверхъестественного, оно даже безразлично в отношении
естественных причин, непроницаемо для данных повсе¬
дневного опыта. Дологичность коллективных представле¬
ний, по мнению Леви-Брюля, указывает на безразличие
первобытного мышления к противоречию, на игнорирова¬
ние им закона противоречия, формальной логики. Коллек¬
тивные представления связываются между собой по за¬
кону партиципации (сопричастия), т. е. на основании
общности мистических свойств между самыми различ¬
ными, зачастую друг друга исключающими представле¬
ниями и явлениями».28 И можно вполне согласиться
с В. А. Василенко, что сконструированный Леви-Брюлем
закон мистической сопричастности, на который опирается
первобытное мышление, равно как и вывод о тотальной
мистичности коллективных представлений, являются
лишь идеалистической интерпретацией фактов первобыт¬
ного сознания в духе преанимистического учения об изна¬
чальной безликой силе, господствующей над индивидом
в первобытном обществе и определяющей якобы дологи¬
ческий и мистический характер первобытного мышления.29
28	В. А. Василенко Некоторые вопросы первобытной рели¬
гии, стр. 62—63.
29	Там же, стр. 64.
109

Но в том, что коллективные, т. е. общественные, пред¬
ставления создаются не отдельной личностью, а общест¬
вом в целом, что они составляют неотъемлемый элемент
всякого восприятия первобытного человека и получаются
им преемственно по цепи поколений, в этом Леви-Брюль,
безусловно, прав, а попытка изучения этих вопросов на
широком этнографическом материале составляет наиболее
интересную часть его исследований.
Формирование мышления и знания на основе
достижений предшествующих поколений
Подчеркивая значение общественно-исторической пре¬
емственности в опыте человечества, К. А. Тимирязев го¬
ворил: «Если заурядный, но получивший современное
образование человек обладает в наше время сведениями
о природе, которым позавидовал бы Аристотель, то при¬
чина тому лежит не в исключительном каком-нибудь умст¬
венном превосходстве, даже не в том, что непосредственно
окружало его в период его личного развития, а, конечно,
в тех двадцати двух веках, которые недаром же прожило
ол
с тех пор человечество».
А мы знаем, что человек, как это неоднократно подчер¬
кивал еще К. Маркс, по самой своей природе является
существом общественным, и поэтому любое проявление
его индивидуальной жизни в конечном счете оказывается
проявлением общественной жизни.
Субъективное есть, следовательно, не только и не
столько индивидуальный опыт, сколько общественно-исто¬
рический опыт человечества, преемственно унаследованный
субъектом и объективизированный в его мозгу. В этом
смысле субъект как социальная личность как бы стоит на
плечах предшествующих поколений, а его представления и
понятия, так же, как и все другие виды психической дея¬
тельности, оказываются опосредствованными всей суммой
духовных и материальных благ, завоеванных человечест¬
вом в его общественно-исторической практике.
Говоря об общественно-историческом опыте человече¬
ства, А. Н. Леонтьев отмечает: «Люди каждого после¬
дующего поколения начинают свою жизнь в мире предме¬
тов и явлений, созданных предшествующими поколениями. 3030	К. А. Тимирязев, Избр соч , т. Ill, М, 1952, стр. 406.
110

Участвуя в труде, производстве и различных формах
общественной деятельности, они усваивают богатства
этого мира и таким образом развивают в себе те человече¬
ские способности, которые в этом мире кристаллизованы,
воплощены. Так же обстоит дело и с развитием их мыш¬
ления и приобретением знаний. Никакой личный опыт
человека, как бы богат он ни был, не может, конечно,
привести к тому, что у него сформируется отвлеченное
логическое или математическое мышление и самостоя¬
тельно сложится система понятий. Для этого потребова¬
лись бы не одна, а тысяча жизней. В действительности
мышление и знания у людей каждого последующего поко¬
ления формируются на основе усвоения ими уже достиг¬
нутых успехов познавательной деятельности прежних по¬
колений».31
Условия социальной среды таковы, что человек с дет¬
ских лет окружен многовековой человеческой культурой, и,
по словам Сеченова, «ему преподносят и делом и словом
готовые формы чужого опыта, снимая с его слабых плеч
тяжелый труд дознавания собственным умом».32
Развивая эти мысли И. М. Сеченова, Е. А. Будилова
особое внимание обращает на роль языка, посредством ко¬
торого передается и воспринимается опыт предшествую¬
щих поколений, завоевания общественно-трудовой прак¬
тики человечества. «С того момента, — пишет она, — как
ребенок овладеет речью, происходит величайший перелом
в его жизни. В языке он находит закрепленную опытом
прошлых поколений людей систему общественного отра¬
жения внешнего мира. Язык удовлетворяет требованиям
развивающейся мысли ребенка к абстрагированию и обоб¬
щению чувственных данных. Будучи средством „умствен¬
ного общения", речь позволяет человеку уже с детских лет
усваивать знания, накопленные человечеством».33
Мы уже писали выше о том, что, начиная с первых
шагов человеческой истории, передача опыта по цепи по¬
колений, его расширение и обогащение проходят красной
нитью через все памятники истории и особенно ярко и
убедительно отражаются в развитии орудий труда. Уже
31	А. Н. Леонтьев. Человек и культура. М., 1961, стр. 7.
32	И. М. Сеченов. Элементы мысли. М.—Л., 1943, стр. 153.
33	Е. А. Будилова. Рефлекторная теория мышления
И. М. Сеченова. В сб.: Исследования мышления в советской пси¬
хологии. М., 1966, стр. 46.
Ill

на шелльском ручном рубиле отчетливо видны следы пре¬
емственности опыта. На это указывает устойчивый харак¬
тер этой формы орудий труда, воспроизводившейся без
каких-либо существенных изменений на протяжении мно¬
гих веков.
Создание специализированных орудий охоты было,
судя по всему, одной из наиболее важных задач для людей
мустьерского времени. Поиски в этом направлении чело¬
век начал еще с ашельской эпохи, когда охота на крупных
животных, ставших основным источником существования
человека, потребовала, естественно, более совершенного
оружия. Осмысляя отдельные практически полезные на¬
блюдения, в частности зависимость характера сколов от
формы кремневого желвака, от направления и силы удара
по нему отбойником, человек эпохи мустье, как уже отме¬
чалось выше, пришел к правильному выводу о необходи¬
мости предварительной обработки желвака для удобства
последующего скалывания с него имеющих более правиль¬
ную форму кремневых пластин. Человеку в конце кон¬
цов удалось найти рациональную форму для первичной
заготовки — так называемый мустьерский дисковидный
нуклеус. После этого появилась возможность создания
первых специализированных орудий:	остроконечника —
колюще-режущего орудия, использовавшегося преимуще¬
ственно в качестве наконечника для копья, и скребла,
предназначенного для обработки продукции охоты, прежде
всего шкур животных.
Исчерпав рациональные возможности мустьерской тех¬
ники, люди начали поиски еще более совершенных
приемов производства каменных орудий и, как мы уже
говорили, достигли в этом больших успехов, освоив тех¬
нику отжима тонких, удлиненных пластин и изготовления
из них наконечников различной формы.
Узкий и тонкий наконечник наиболее удобен для по¬
ражения зверя. Однако, передавая свой опыт из поколе¬
ния в поколение, люди не могли не заметить, что эта
форма наконечника, рациональная в одном отношении,
оказывается неудобной в другом: тонкие кремневые на¬
конечники легко ломались, о чем свидетельствуют много¬
численные находки ломаных наконечников на стоянках
того времени. Поскольку кремень был недостаточно пла¬
стичным, тогда как форма орудий оказалась наиболее
целесообразной, возникла необходимость замены кремня
112

менее хрупким материалом. Убедившись на опыте многих
поколений, что недостатки кремня могут быть преодолены
использованием рога и кости, человек уже с ориньякской
эпохи начал все чаще и чаще прибегать к этому новому
материалу. Завоевывая все более прочные позиции, рог и
кость в мадленскую эпоху становятся основным материа¬
лом для производства орудий.34
Если мы вспомним, сколько тысячелетий отделяет мад¬
ленскую культуру от шелльской, то легко представим
себе, какое огромное время занял охарактеризованный
выше путь накопления трудового опыта и обусловленных
им развития мышления и обогащения положительных зна¬
ний. За это время успело смениться бесчисленное мно¬
жество поколений людей, последовательно передававших
свои достижения друг другу.
Выше уже говорилось также о том, что прогресс в тех¬
нике изготовления орудий труда повлек за собой обще¬
ственное разделение труда с основанной на нем половоз¬
растной дифференциацией населения. Эта дифференциа¬
ция, определяющая место и роль в общественной жизни
отдельных возрастных и половых групп, оформлялась осо¬
быми посвятительными обрядами, известными в литера¬
туре под названием инициации.
Обряды «посвящения» и мировоззренческое
значение религиозной идеологии
Обряды инициации, отражающие и идеологически закреп¬
ляющие отношения раннеродового общества, отчетливо
фиксируются памятниками позднего палеолита. На это
указывают некоторые детали обрядовых действий того
времени, остатки которых были обнаружены в пещерах
Тюк д’Одубер и Монтеспан.
О генетической связи между обрядами, отраженными
в упомянутых пещерах и обрядами инициации, писал
в свое время Штрелов, исследуя австралийские тотемиче-
34	О технике производства каменных и костяных орудий в па¬
леолите см : П. П. Ефименко. Первобытное общество. Киев,
1953; П. И. Борисковский. Древнейшее прошлое человече¬
ства. Л.—М., 1957; С. А. Семенов. Первобытная техника. М.—Л.,
1957.
113

ские мифы и связанную с ними процедуру обрядового
действия.30 Доказательство того же можно найти и в ком¬
плексе памятников пещеры Монтеспан.
Леви-Брюль справедливо поставил эти обряды в связь
с коллективными представлениями, т. е. формами общест¬
венного сознания, но сами коллективные представления он
ограничил, к сожалению, лишь областью религии и по¬
тому его общие выводы получили явно односторонний
характер. Но в рамках чисто религиозного аспекта мышле¬
ния отмеченные им на этнографическом материале состоя¬
ния первобытной психики, безусловно, представляют боль¬
шую научную ценность. Он справедливо отмечает, что
в этих состояниях первобытной психики элементы позна¬
вательный и эмоциональный настолько сливаются, что
идеи и образы предметов становятся неотделимыми от
чувств, эмоций, страстей, которые этими идеями и обра¬
зами предметов вызываются. А так как им в религиозном
мышлении приписываются мистические свойства, то все
это — и идеи, и чувства — приобретает в сознании пер¬
вобытного человека императивный характер. Вот что пи¬
сал Леви-Брюль по этому поводу: «. .. коллективные пред¬
ставления достаточно часто получаются индивидом при
обстоятельствах, способных произвести глубочайшее впе¬
чатление на сферу его чувств. Это верно, в частности, от¬
носительно тех представлений, которые передаются члену
первобытного общества в тот момент, когда он становится
мужчиной, сознательным членом социальной группы,
когда церемонии „посвящения* заставляют его пережить
новое рождение, когда ему, подчас среди пыток, служа¬
щих суровым испытанием его нервам, открываются
тайны, от которых зависит сама жизнь данной общест¬
венной группы. Трудно преувеличить эмоциональную силу
этих представлений. Объект их не просто воспринимается
сознанием в форме идеи или образа. Сообразно обстоя¬
тельствам теснейшим образом перемешиваются страх,
надежда, религиозный ужас, пламенное желание и острая
потребность слиться воедино с „общим началом*, страст¬
ный призыв к охраняющей силе; все это составляет душу
этих представлений, делая их одновременно дорогими,
страшными и в точном смысле священными для тех, кто *85 С. S t г e h 1 о w. Die Aranda und Loritja — Stamme in Zentral
Australien, Bd. III. Frankfurt-am-Main, 1910, S. 1.
114

получает посвящение. Прибавьте к этому церемонии, в ко¬
торых эти представления периодически, так сказать, дра¬
матизируются, присоедините к этому также хорошо изве¬
стный эффект эмоционального заражения, происходящего
при виде движений, выражающих эти представления, то
крайне нервное возбуждение, которое вызывается пере¬
утомлением, пляской, явлениями экстаза и одержимости,
все то, что обостряет, усиливает эмоциональный характер
коллективных представлений: когда в перерывах между
этими церемониями объект одного из этих представлений
выплывает в сознании первобытного человека, то объект
этот никогда, даже если человек в этот момент один и
совершенно спокоен, не представится ему в форме бес¬
цветного и безразличного образа. В нем сейчас же под¬
нимется эмоциональная волна, менее бурная, без сомне¬
ния, чем во время церемонии, но достаточно сильная для
того, чтобы познавательный феномен почти потонул
в эмоциях, которые его окутывают».36
У Спенсера и Гиллена эти сложные церемонии приоб¬
щения индивида к тотемической группе описаны подробно,
со всеми деталями обрядового действия.37 Начиная с 10—
12-летнего возраста мальчики у австралийских аборигенов
оставляли стан матери и переходили в ведение мужчин.
Их дальнейшее воспитание и обучение становится обще¬
ственным делом и целиком подчиняется задаче подготовки
будущих охотников, составляющих основное ядро муж¬
ской половины общественной группы. Социальное «рож¬
дение», связанное с приобщением к тотемической группе,
регламентируется определенными трудовыми навыками и
общественными нормами поведения. Чтобы мужчина мог
занять в обществе равное с другими положение, одного
физического рождения оказывается недостаточно. Родив¬
шись физически, он должен достичь состояния возмужа¬
лости и всем своим поведением доказать, что может быть
во всех отношениях полноценным членом общества: вы¬
носливым и умелым охотником, мужественным и стойким
при любых обстоятельствах, дисциплинированным в обще¬
ственном быту, способным пойти на необходимые само¬
ограничения. Эти социальные требования к индивиду рег¬
36	Л. Леви-Брюль Первобытное Мышление, стр. 20
37	В. Spencer and F. Gillen The native tribes of Central
Australia. London, 1899, p 218 and oth
115

ламентируют его поведение в обществе и подчиняют
воспитание молодежи потребностям общественной жизни.
В этих требованиях и самом процессе социального и тру¬
дового воспитания аккумулируются все рациональные
стороны мировоззрения первобытного общества: знания,
опыт, мораль и пр.
Установление определенных правил перехода в возра¬
стную категорию взрослых являлось, следовательно, для
первобытного общества естественной необходимостью.
Выполнение этих правил было как бы проверкой готов¬
ности индивида, а сам переход — своего рода приобще¬
нием к тотемической группе. В рамках тотемического ми¬
ровоззрения приобщение может мыслиться только через
посредство тотема. С этими представлениями связывается
вся обрядовая сторона инициации, в них отражаются и
идеологически закрепляются отношения реальной жизни,
характерные для раннеродового общества. С соблюдением
требований мифологической интерпретации кровнородст¬
венной структуры тотемической группы и характерных для
нее общественных отношений посвящаемому сообщается
все необходимое об установлениях жизни, к активному
участию в которой он призывается, переходя отныне
в число взрослых мужчин. Отношения реальной жизни,
проецируемые через мифологию во времена первопредков-
тотемов, как бы снова возвращаются через обряд к ре¬
альной жизни, освящая и закрепляя существующий в об¬
ществе порядок.
Изложение тотемической мифологии и иллюстрирую¬
щие содержание мифов пантомимы длятся на протяжении
многих дней, чередуясь с рядом других деталей обрядо¬
вого ритуала. Пение и пляски, дополняемые многими дру¬
гими элементами сложного ритуала, постепенно прибли¬
жают посвящаемого к решающей части церемонии —
обряду обрезания. Великий дух Тванирика должен
«унести» посвящаемого и совершить над ним операцию
обрезания. Раздается голос приближающегося Твани¬
рика — страшный шум и рев, издаваемый деревянными
гуделками-ревунами, — и все женщины и непосвященные
прячутся в шалашах. Вой ревунов становится все сильнее,
приближаясь из темноты ночи к посвящаемому. На месте
посвящения вспыхивают ярким пламенем подожженные
загородки. Посвящаемый со стоическим спокойствием
ждет страшного духа, который идет к нему, возвещая
116

о своем приближении нагоняющим ужас голосом и пла¬
менем загоревшихся загородок.
Если в обстановке оглушающего воя ревунов, мрачной
темноты ночи и полыхающего пламени посвящаемый стоит
безмолвно, как велено ему старшими, и взрослые муж¬
чины видят, что мужество и выдержка его остались до
конца инициации ничем не поколебленными, считается,
что юноша достоин вступить в число взрослых. Его несут
к оператору, который оттягивает у посвящаемого край¬
нюю плоть и отрезает ее небольшим кремневым ножом.
Физическое и духовное испытание, которым подвер¬
гается посвящаемый, обреченный в период инициации на
продолжительный пост, доводит его до такого состояния
прострации, из которого возвращение к жизни выглядит
как своего рода воскресение из мертвых. В тотемической
интерпретации посвящения это так и воспринимается:
прежняя сущность посвящаемого умирает, а его воскресе¬
ние после посвящения считается актом вселения в него
тотема.
Обряды инициации, которыми оформляется переход
молодых в разряд взрослых полноправных членов тоте¬
мической группы, справляются раздельно для каждого по¬
лового подразделения тотемической группы. Мужчины не
могут касаться тайн посвящения в женской половине
группы, а женщины — в мужской. Религиозные санкции
в этом отношении настолько строги, что о попытках их на¬
рушения не может быть и речи.
Половозрастное разделение исторически связано с эко¬
номической необходимостью для данного общества есте¬
ственного разделения труда. Формы разделения труда по
полу и возрасту являются для австралийцев объективно
необходимым условием развития общественного произ¬
водства. В этом легко убедиться по той картине кочевой
жизни австралийских аборигенов, которую так обстоя¬
тельно описали Б. Спенсер и Ф. Гиллен. Сложные пред¬
ставления о приобщении к тотему и связанная с этими
представлениями обрядовая сторона отражают и закреп¬
ляют идеологически отношения реальной жизни, стади¬
ально характерные для раннеродового общества.
Рациональные знания и опыт, полученные на основе
трудового воспитания, приобретают под влиянием обрядов
«посвящения», а затем и всех других религиозных обря¬
дов, к участию в которых посвященный систематически
117

привлекается, определенную мировоззренческую окраску.
Как господствующая форма идеологии, религия в перво¬
бытном обществе пронизывает все содержание, все виды
психической деятельности человека, а императивный ха¬
рактер ее представлений ориентирует определенным обра¬
зом мыслительный процесс, который протекает в дальней¬
шем под постоянным корректирующим воздействием этой
идеологии.
Мировоззренческое содержание
первобытного мышления, отражающее
специфику исторического развития
Субъективная сторона поведения человека объективно де¬
терминирована, как мы видели выше, общественно-исто¬
рическим процессом. Она возникает и развивается на
основе труда и связанной с ним познавательной деятель¬
ности, потому что труд является по самой своей сущности
целеполагающей деятельностью, а общественная природа
труда предполагает закрепленную опытом предшеству¬
ющих поколений систему поведения и отражения внеш¬
него мира. Поэтому познавательная деятельность инди¬
вида всегда исходит из достигнутого уровня обществен¬
ного сознания, который является для него исторической
предпосылкой. Выйти за эти рамки, подняться в познава¬
тельном процессе над своей эпохой он не может. Препят¬
ствием этому служит степень развития труда и обще¬
ственного сознания. Исторические завоевания трудовой
практики постепенно расширяли границы господства лю¬
дей над природой, а вместе с тем расширялись рациональ¬
ное основание и содержание первобытного сознания.
Историческая ограниченность общественно-трудового
опыта составляла почву для иллюзорного аспекта созна¬
ния, который тоже развивался исторически, потому что
был в конечном итоге отражением общественного бытия.
«Уже верное отражение природы, — указывал Ф. Эн¬
гельс,— дело трудное, продукт длительной истории
опыта».38 И далее: «В сфере общественных явлений отра¬
жение еще более трудное дело» 39
38	К Маркс и Ф. Энгельс, Соч, т 20, стр 639.
39	Там же, стр 640
118

Еще задолго до возникновения религиозных заблуж¬
дений в сознании людей под влиянием исторической огра¬
ниченности их опыта сложилось представление об отсут¬
ствии в природе границ между одушевленным и неодуше¬
вленным. Это оживотворение человеком всего сущего по
аналогии с самим собой и своей собственной жизнью со¬
ставляло, судя по всему, неотъемлемую часть любого
процесса восприятия, в том числе и религиозного.
Об этом убедительно говорит тот огромный этнографиче¬
ский и фольклорный материал, который представлен
в специальной литературе, где он определяется как про¬
явления аниматизма, ассимилятивизма, антропоморфизма
и первобытного пантеизма. В курсе лекций по эволюции
религиозных верований Л. Я. Штернберг приводит об¬
ширный сравнительный материал, характеризующий су¬
щество этих представлений, предшествующих, по его сло-
40
вам, анимизму.
То, что фиксировалось исследователями в этнографи¬
ческом бытовании, было, разумеется, лишь пережитком
этих древнейших воззрений на мир, но пережитком та¬
ким же стойким, как и сюжеты фольклорных повествова¬
ний, в которых вещи действуют сообразно своей «воле» и
своим «чувствам».
«Чукчи считают, — писал В. Г. Богораз, — что вся
природа — живая и каждый материальный предмет может
действовать, двигаясь по своей воле».40 41 Их фольклор —
объективный памятник мировоззренческой истории на¬
рода — целиком исходит из общего взгляда на мир, не
составляя в этом отношении чего-либо особенного, отлич¬
ного от фольклора других народов.42 Фольклор других
народов рисует ту же картину всеобщего оживотворения
природы. Те же пережитки этих воззрений отмечаются
исследователями и в народном быту.43
40	Л. Я. Штернберг. Первобытная религия в свете этно¬
графии. Л., 1936, стр. 231—232, 277, 365—368.
41	В. Г. Б о г о р а з. Чукчи, ч. II. Л., 1939, стр. 4.
42	В. Г. Богораз. Материалы по изучению чукотского языка
и фольклора. Тр. Якутской экспедиции, отд. III, т. XI, ч. III. СПб.,
1900.
43	Сошлемся в подтверждение на богатый материал, опублико¬
ванный по фольклору народов Севера — юкагиров, нивхов (гиля¬
ков), эскимосов, эвенков, долган, орочей, нанайцев, ненцев и др.:
В. И. Иохельсон. Материалы по изучению юкагирского языка
и фольклора. Тр. Якутской экспедиции, отд. III, т. IX, ч. III.
119

В мировоззрении древних людей грань между одушев¬
ленным и неодушевленным стиралась, и все элементы ре¬
ального мира воспринимались как подобные людям суще¬
ства: им приписывались помыслы и чувства, воля и соз¬
нание, а во многом и поведение, свойственные людям.
Человек пытался понять этот мир, перенося на него при¬
вычные представления о человеческой жизни. И это ха¬
рактерно не только для фольклора, но и для этнографи¬
ческой действительности, когда подобные мировоззрен¬
ческие представления составляли реальный аспект
мыслительного процесса. Известный советский этнограф
А. А. Попов сообщает, например, такой крайне примеча¬
тельный в этом отношении факт: «Искусный охотник на
диких оленей пришел однажды без добычи, израсходовав
все бывшие при нем ружейные заряды. Мать обратилась
к нему со следующими словами: „Твое ружье нганасан¬
ское, взятое у нганасана Ураанника. Почему же ты, как
и сами нганасаны, застрелив дикого оленя, не вырезаешь
у него глаз. Нганасанское ружье приучено к этому, раз
ты не вырезаешь глаз у убитого тобой оленя, оно и не
попадает*».44 И далее. «Убив дикого оленя, охотник „кор-
СПб., 1880; Л. Я. Штернберг. Материалы по изучению гиляц¬
кого языка и фольклора, т. III, ч. I. СПб., 1908; Е. С. Рубцова.
Материалы по изучению языка и фольклора эскимосов, т. I. М.—Л.,
1954; Г. А. Меновщиков. Чукотские, эскимосские, корякские
сказки. Хабаровск, 1950; М. О ш а р о в. Северные сказки. Ново¬
сибирск, 1935; Г. М. Василевич. Материалы по эвенкийскому
(тунгусскому) фольклору. Л., 1934; А. А. Попов. Долганский
фольклор. Л., 1937; В. А. Аврорин и Е. П. Лебедева. Ороч-
ские сказки и мифы. Новосибирск, 1966; М. А. Каплан. Нанай
нингмансални. Нанайские сказки. Л., 1956; В. Тонков. Ненецкие
сказки. Архангельск, 1936; Н. М. Терещенко. Ненэца вадако.
Ненецкие сказки. М.—Л., 1954; 3. Н. Куприянова. Эпические
песни ненцев. М., 1965; Б. О. Долгих. Мифологические сказки
и исторические предания ненцев. ТИЭ, т. XVI, М., 1961; М. Г. В о-
скобойников и Г. А. Меновщиков. Сказки народов Се¬
вера. М.—Л., 1951 и др. — Аналогичные представления засвиде¬
тельствованы материалами фольклора и этнографии других народов
Сибири. В подтверждение сошлемся на материалы известной ис¬
следовательницы тюркояэычных народов Сибири Н. П. Дыренко-
вой, в частности, на ее материалы по шорскому фольклору:
Н. П. Дыренкова. Шорский фольклор. М.—Л., 1940; а также
на этнографические материалы по охотничьим легендам кумандин-
цев: Н. П. Дыренкова. Охотничьи легенды кумандинцев. Сб.
МАЭ, т. XI, Л., 1949.
44	А. А. Попов. Пережитки древних дорелигиозных воззрений
долган на природу, СЭ, 1958, № 2, стр. 84,
120

мил” свое ружье, обмазывая его жиром и кровью. В неко¬
торых случаях ружье якобы переставало попадать в цель,
потому что „стыдилось" (haahap); для того чтобы ружье
перестало „стыдиться", охотник перед выстрелом затыкал
дуло листком растения. В тех случаях, когда ружье
упорно „не желало" попадать в зверя, его обманывали—"
перед выстрелом отверстие дула затыкали комочком земли
и стреляли, говоря:	„Взрой землю" (Буору табый).
Ружье думало, что стреляет в землю, и попадало
в зверя».45
Исходя из тех же представлений, долганы считали, что
петь при осмотре ловушек-пастей нельзя, иначе после
ухода охотника пасти, в подражание ему, начинают будто бы
и сами распевать и тем самым отпугивают песцов.46 Когда
в ловушки-пасти продолжительное время песцы не попа¬
дали, совершался фиктивный раздел ловушек в надежде,
что у нового хозяина они будут ловить лучше.47 Когда
«кормили» огонь, бросая в очаг кусочки жира, то не за¬
бывали и очажный крюк: его тоже «кормили», чтобы он
«не сердился и не обиделся». При изготовлении нового
очажного крюка его обмазывали жиром дикого оленя, го¬
воря: «Котел, который будет на тебе висеть, в продолже¬
ние всего твоего существования пусть будет с содержи¬
мым, будь счастливым крюком».48 О счастье-удаче дол¬
ганы рассуждали как о реальном живом существе и пола¬
гали, что оно тоже может обидеться и уйти от охотника.49
По-видимому, еще до возникновения каких бы то ни
было религиозных идей у первобытного человека сложи¬
лось представление о двух категориях явлений, проявляю¬
щих себя в его повседневном опыте: одних благоприят¬
ных и полезных, других — вредных и губительных.50 Эти
древние представления о природе зафиксированы исследо¬
вателями в различных формах своего проявления, одина¬
ково мало связанных как с религиозными понятиями
о духах и божествах, так и с магическими и тотемическими
представлениями. Лучше всего это иллюстрируется тем,
45	Там же.
46	Там же, стр. 83.
47	Там же, стр. 93.
48	Там же, стр. 83—84.
49	Там же, стр. 95.
50	Л. Я. Штернберг. Первобытная религия в свете этно¬
графии, стр. 219.
9 А. Ф Анисимов
121

что даже изготовленные самим человеком и служащие ему
для повседневного употребления предметы становятся
в зависимости от обстоятельств то благодетельными, то
опасными. «Факт этот, — по словам Леви-Брюля, — был
вскрыт удивительным наблюдателем, Кэшингом, который
жил среди зуньи, который был усыновлен ими и которому
необычайная умственная гибкость позволила в конце
концов мыслить подобно им».51 Леви-Брюль видит в этом
проявление мистических свойств и отношений вещей и пы¬
тается на основе этих и большого количества других
сходных фактов доказать, что древнейшая форма рели¬
гии представляла собой веру в «единую безликую силу»
типа мана, оренда и ваканда. Однако, как справедливо
заметил Г. П. Францов, «даже протестантский богослов
Аллье все же в первую очередь отмечает как первое зна¬
чение слова мана: „сила колдуна", „колдовские качества
вещи"; он указывает, что мана обозначает „магическое,
религиозное и социальное значение вещей и людей". Если
расшифровать это указание, то получается, что понятие
мана появилось тогда, когда в первобытном обществе уже
появились люди, выделяющиеся из общей массы, когда
началась социальная дифференциация».52
То, что возникает в религии на основе описанных
выше дорелигиозных представлений, раскрывается такими
памятниками первобытной истории, как описанные выше
комплексы позднепалеолитических пещер Монтеспан и
Тюк д’Одубер и еще более ранние — мустьерские, обна¬
руженные в пещерах Драхенлох и Петерсгеле. Указанные
памятники палеолита дают основание утверждать, что
древние магические обряды овладения добычей и маги¬
ческого умножения пищи были связаны с наиболее архаи¬
ческой формой представлений человека о сверхъестествен¬
ном, согласно которым обрядовое умножение представля¬
лось равносильным реальному увеличению источников
пищи, равно как и обрядовое убиение зверя мыслилось
равносильным реальному. Эти представления возникали
в грубо натуральной, предметной форме. Мысленный
образ желанной добычи отождествлялся с объектами ри¬
туального действия — частями тела животного.
51	Л. Л е в и - Б р ю л ь. Первобытное мышление, стр. 23.
52	Г. П. Фра н ц о в. У истоков религии и свободомыслия,
стр. 192.
122

Постоянные неудачи и поражения, пугающая неуверен¬
ность в исходе предстоящего промысла, ужас перед голод¬
ной смертью, если добыча исчезала, толкали сознание че¬
ловека к вере в сверхъестественное. Распаленная чув¬
ством бессилия, фантазия человека приписывала пред¬
мету, выступавшему «заместителем» реального зверя —
той или иной части тела или изображению животного —
способность удовлетворять желания людей, обеспечивать
добычу. Отсюда — магический обряд, воспроизводящий
в ритуальном действии желаемое как реально соверша¬
ющееся.
Памятники палеолита наглядно свидетельствуют,
что в центре обрядов того времени всегда стоял образ ре¬
ального зверя-добычи, который в обрядовом действии за¬
мещался то пластическим изображением, дополняемым ре¬
альными частями тела животного (пещера Монтеспан),
то сюжетным изображением на плоскости, воспризводя-
щим будущую добычу и желанный акт овладения ею
(рельефы на известковых плитах, найденные на поздне-
ориньякской стоянке Лоссель близ Лез Эйзи во Фран¬
ции). Поражение добычи, овладение ею проходят красной
нитью через содержание всей пещерной живописи позд¬
него палеолита и особенно отчетливо выявляются в сле¬
дах обрядовых церемоний, сохранившихся в позднепалео¬
литических пещерах.
Упомянутые архаические представления о сверхъесте¬
ственном были, судя по всему, той начальной стадией ре¬
лигиозных представлений и культа, из которых развились
более обобщенные и отвлеченные формы тотемических ве¬
рований раннеродового общества. Центральная идея
тотемизма, идея группового кровного родства людей с то¬
темом как реальным представителем животного или расти¬
тельного царства исторически связана уже с родовой
организацией. Образ зверя — центральной фигуры маги¬
ческого обряда — постепенно усложняется в тотемических
верованиях, превращаясь в более отвлеченное понятие
«тотем». Тотемы образуют мир имеющих полуживотную,
получеловеческую природу мифических первопредков об¬
щественных групп (родов). Образ тотемического перво¬
предка возникает как религиозное отражение реальной
общественной структуры, которая в родовом обществе
строилась по принципу генеалогического древа. Прежний
магический обряд приобретает более обобщенную форму и
9*
123

превращается в тотемическую церемонию интичиума, из-
о	t\Q
вестную нам по верованиям австралийцев.
Забота о пище-добыче составляет, как можно думать,
основной мотив церемонии интичиума. Но в тотемической
мифологии этот мотив, составляющий исходную почву
магического обряда, дается не прямо, а опосредствованно,
с позиций раннеродового тотемического мировоззрения.
В нем связанность отношений людей как друг к другу, так
и к природе, характерная для ранних стадий производ¬
ства, отражается в виде связи по крови, в форме представ¬
лений о групповом родстве людей с животными и расте¬
ниями — тотемами общественных групп. Поэтому в центре
церемонии интичиума стоит образ мифического перво¬
предка— тотема как действующего лица обряда.
Тотемическая мифология австралийцев построена, как
мы знаем, на идее существования мифических первопред-
ков — алчерингов, и вся совокупность обрядовых действий
связывается в той или иной степени с их образами. Слова
и подражательные действия адресуются первопредку, они
выливаются в длительное пение священных мифов, сопро¬
вождаемое мимико-пластическими ритуальными пантоми¬
мами. Об этом свидетельствуют ритуальные тексты и
австралийские мифы, записанные и комментированные
Штреловым, а также его описания тотемических церемо¬
ний, у арунта и лориджа. О том же говорят и более ран¬
ние описания аналогичных церемоний, опубликованные
Спенсером и Гилленом.
Установление тотемических верований как господству¬
ющей формы идеологии, естественно, повлекло за собой
целый ряд чрезвычайно важных последствий. С позиций
этих верований осмысливалось отношение людей к при¬
роде, отношение друг к другу и отношение к своей соб¬
ственной природе, т. е. представления человека о самом
себе. С тех же позиций осмысливались в раннеродовом
тотемическом обществе отношения общественных групп
(тотемических родов) внутри племени и отношения род¬
ственных племен между собой. Все эти отношения рас¬
сматривались в аспекте тотемического мировоззрения, по¬
скольку отдельный индивид в этом случае, как и в других
подобных, являясь сыном своего времени, неизбежно ока- 5353	В. Spencer and F. Gillen. The native tribes of Central
Australia, p. 203 and oth.
124

зывался в рамках исторически определенного состояния
общественного сознания, определенной системы господ¬
ствующих в обществе идей, которыми он и руководство¬
вался в процессе своего индивидуального познания.
В раннеродовом обществе тотемические представления
определяли собой всю картину мира, и мифология как
этногоническая, так и космогоническая, была построена
целиком на тотемических образах. На основе этих образов
создавалась характерная для тотемического мировоззре¬
ния классификация всех объектов реального мира. Люди
с вполне здравым рассудком всерьез считали себя одно¬
временно людьми и животными (или растениями). О лю¬
дях тотемической группы (рода) кенгуру и их мифиче¬
ском первопредке-тотеме говорят с одинаковым основа¬
нием и как о кенгуру-человеке, и как о человеке-кенгуру.
И это не только в Австралии, откуда заимствован данный
пример, но и повсюду, где зафиксированы хотя бы в виде
пережитков тотемические верования. Фон-ден-Штейнен
с удивлением писал, что бороро считают себя красными
арара (попугаями) и арара являются для них теми же
бороро, потому достойны соответствующего обращения.
Для него оставалось непостижимым, как они могут счи¬
тать себя одновременно человеческими существами и пти¬
цами. Однако тупаи (соседнее племя, обитающее в Север¬
ной Бразилии) с тем же основанием утверждают, что
они — водяные животные. Подобные отождествления де¬
лались представителями всех тотемических групп (родов),
ибо это соответствовало господствующей форме идеоло¬
гии раннеродового общества.
Тотемическая система религиозной идеологии, концеп¬
туальная по своему характеру, не была, разумеется, про¬
явлением алогического мышления, а люди, разделявшие
эти воззрения, вовсе не обладали поврежденным рассуд¬
ком. Как и другие формы общественного сознания, тоте¬
мические верования были детерминированы определен¬
ными условиями общественного бытия.54
Тотемические верования не были особым, алогическим,
способом мышления, так же как не были им и предше¬
ствующие формы иллюзорного сознания — магия, фети¬
шизм, аниматизм или всеобщее «оживление» природы,
54	А. Ф. Анисимов. Об исторических истоках и социальной
основе тотемических верований.
125

хотя на наш современный взгляд они, может быть, и ка¬
жутся алогичными. Мэри Кингели, автор монографии
о народах Западной Экваториальной Африки, сообщает,
что в районе Камеруна туземцы на ее глазах разнесли
в щепы хорошую лодку и объяснили это тем, что лодка
имела обыкновение отвязываться и плыть вниз по реке,
где ее кто-нибудь останавливал и приводил обратно,
а хозяину приходилось расплачиваться за это. Иногда эта
лодка срывала чужие сети. Тогда приходилось платить
хозяину сетей. Лодку сломали из опасения, что она может
совсем разорить своего хозяина.
Если иметь в виду концептуальный характер анимати-
ческих представлений, то описанные выше «поступки»
лодки и вызванное ими ответное поведение людей отнюдь
не будут выглядеть алогичными. Напротив, они логиче¬
ски вытекали из аниматических представлений как опре¬
деленного логического постулата.
О концептуальном характере аниматических представ¬
лений, на базе которых формировались, судя по всему, ре¬
лигиозные верования, свидетельствует богатый этногра¬
фический материал, во многом хорошо известный широ¬
кому кругу читателей. Напомним известный разговор
В. К. Арсеньева с охотником-нанайцем Дерсу Узала. «Ве¬
чером,— рассказывает В. К. Арсеньев, — Марченко и
Оленьев (спутники В. К. Арсеньева, — А. А.) улеглись
спать раньше нас, а мы с Дерсу, по обыкновению, сидели
и разговаривали. Забытый на огне чайник настойчиво на¬
поминал о себе шипением. Дерсу отставил его немного, но
чайник продолжал гудеть. Дерсу отставил его еще
дальше. Тогда чайник запел тоненьким голоском.
—	Как его кричи!—сказал Дерсу. — Худой люди! —
Он вскочил и вылил горячую воду на землю.
—	Как „люди"?—спросил я его в недоумении.
—	Вода, — отвечал он просто. — Его могу кричи, могу
плакать, могу тоже играй.
Долго мне говорил этот первобытный человек о своем
мировоззрении. Он видел живую силу в воде, видел ее
тихое течение и слышал ее рев во время наводнений».50
В воззрениях Дерсу на природу, говорит В. К. Арсеньев,
«все было живым, как люди».55 56
55	В. К. Арсеньев. По Уссурийскому краю. М.,	I960,
стр. 33—34.
56	Там же, стр. 167.
126

«Меня поразило, — пишет В. К. Арсеньев, — что
Дерсу кабанов называет „людьми". Я спросил его об
этом.
— Его все равно люди, — подтвердил он, — только ру¬
башка другая. Обмани понимай, сердись понимай, кругом
понимай! Все равно люди!».57
Как норма действующего мировоззрения, определя¬
ющая общий взгляд человека на мир, эти представления
при определенных обстоятельствах автоматически сраба¬
тывают в сознании человека, определяя план его поведе¬
ния. Напомним примечательный с этой точки зрения раз¬
говор Дерсу Узала с тигром: «Что ходишь сзади? Что
нужно тебе, Амба? Наша дорога ходи, тебе мешай нету.
Как твоя сзади ходи? Неужели в тайге места мало?»,58 59 —
говорил возмущенно проводник-нанаец, обращаясь к пре¬
следовавшему его тигру. Даже предубежденному читателю
должно быть ясным, что если человек в минуты огромной
опасности поступает так, как поступил в этом случае
Дерсу Узала, то представления, лежащие в основе такого
поведения, далеко не художественная метафора.
Объясняя Кнуду Расмуссену причину, по которой
эскимосы не любят оставаться на ночлег в лесу, эскимос
Игьюгарьюк сказал: «Мы верим, что деревья в лесу жи¬
вые, и потому не любим ночевать между ними. Тот, кому
редкий раз приходится поневоле сделать это, может рас¬
сказать, как они ночью шепчутся и стонут на языке, не-
KQ
понятном для человека».
Если при аниматизме все в природе мыслится как жи¬
вое, то при любых формах анимизма в природе все имеет
душу, своего духа, все имеет внутреннюю суть, все оду¬
хотворено. Тождество природы и человека начинает мыс¬
литься все более как психическое и представляется
в форме способности предметов и явлений природы при¬
нимать иной облик: все может превращаться в людей,
а люди — в животных и в другие предметы внешнего
мира. Тотемизм — одно из характерных и, судя по всему,
наиболее древних явлений этого типа, на что указывают
с достаточной определенностью памятники позднего палео¬
лита, о которых говорилось выше. С другой стороны, об¬
57	Там же, стр. 21.
58	Там же.
59	К. Р асмуссен. Великий санный путь. Л., 1935, стр. 60.
127

становка позднепалеолитических погребений и связанные
с ней представления о загробной жизни умершего указы¬
вают с неменьшей определенностью на перенесение тех же
представлений на жизнь и смерть человека, на его тело,
на качественно различные его состояния.
Последующее развитие анимизма через культ природы
к ранним формам политеизма дает уже более сложную
картину этой иррациональной связи и выражающих ее
религиозных верований. Природа оказывается населенной
множеством духов, живущих, подобно человеку, родами и
племенами, и в полной зависимости от воли этих мифи¬
ческих хозяев явлений и предметов природы находятся
судьбы людей. Духи соответственно этому разделяются
на добрых, благожелательно и даже покровительственно
относящихся к людям, и злых, причиняющих различные
беды, болезни и смерть. Одноплановый в прежних пред¬
ставлениях мир становится многоплановым: миры распо¬
лагаются кверху и книзу от занимаемой человеком земли
и называются соответственно верхним и нижним. Верхний
мир становится обиталищем добрых духов и божеств,
нижний — злых.60
Так исторически возникает как продукт идеологии та
якобы всеобщая мистичность и мистическая сопричаст¬
ность, которую Леви-Брюль односторонне, в гипертрофи¬
рованном виде выдает за основное содержание первобыт¬
ного сознания, а характерные для нее черты психологии
мышления — за основные законы и типы ассоциаций пер¬
вобытного мышления. «Первобытное мышление, если рас¬
сматривать его с точки зрения содержания представле¬
ний, должно быть названо, — как думает Леви-Брюль, —
мистическим, оно должно быть названо прелогическим,
если рассматривать его с точки зрения ассоциаций».61
Что же представляет собой, по мнению Леви-Брюля, пер¬
вобытное мировоззрение? Он пишет, что нельзя найти
ни одного животного, даже насекомого, которому люди
в своих мифах не приписали бы самых необыкновенных
мистических свойств. Эти ирреальные свойства животных
находят свое отражение также в магических и искупитель¬
60	Подробнее по этому поводу см.: А Ф. Анисимов. 1) Ре¬
лигия эвенков в историко-генетическом изучении; 2) Космологиче¬
ские представления народов Севера; 3) Этапы развития первобыт¬
ной религии.
Л. Леви-Брюль Первобытное мышление, стр 49.
128

ных обрядах. То же относится и к растениям, о чем сви¬
детельствуют хотя бы церемонии «интичиума», а также
развитие аграрных обрядов везде, где средства к суще¬
ствованию добываются обработкой почвы. Имеет свое ми¬
стическое значение и любой орган тела. Сердцу, печени,
почкам, глазам, жиру, костному мозгу приписывается
способность так или иначе воздействовать на тех, кто их
ест. Отверстия тела, волосы, обрезки ногтей, детское
место, пуповина, кровь, экскременты тоже наделяются ми¬
стическими свойствами. С этим связано огромное число
поверий и обрядов, распространенных повсеместно. Все
существующее имеет мистические свойства, и эти свойства
по своей природе более важны, чем те, которые познаются
нами через органы чувств, поэтому различение живого и
неживого не имеет для мышления первобытных людей
такого значения, как для нашего. Первобытное мышление
весьма часто пренебрегает этим различением.62
Конечно, религиозные представления как господству¬
ющая форма идеологии первобытного общества оказали
большое влияние не только на чувственное познание, на
ощущения, восприятия, представления, но также и на ло¬
гическое познание первобытного человека, на его поня¬
тия, суждения, умозаключения. И Леви-Брюль прав,
когда говорит, что первобытные люди смотрят теми же
глазами, что и мы, но видят и воспринимают мир по-
иному.63 Однако всякая попытка объявить на этом осно¬
вании концептуальное влияние религии основным содер¬
жанием первобытного сознания, безусловно, является
ошибочной. На это указывали в свое время даже те из
критиков Леви-Брюля, которые в целом принимали его
точку зрения. Р. Выдра, например, очень много сделал
для того, чтобы найти объективные моменты в парциаль¬
ном мышлении и раскрыть «загадку» первобытного мы¬
шления вообще, но и он не мог принять той всеобщей
мистичности, которую приписывает первобытному созна¬
нию теория Леви-Брюля. «Если объективные и „коллек-
тивные“ свойства животных, растений и прочих предме¬
тов мира, — пишет Р. Выдра, — не отличаются друг от
друга в восприятии первобытного сознания, то каков же
смысл объекта? Где его независимое существование и дей¬
62	Там же, стр. 21—22.
63	Там же, стр. 25.
129

ствие, которыми он отличается от всякого рода фанта¬
стики, будь она коллективной или индивидуальной? Для
Леви-Брюля этот вопрос возникает мимоходом и так и не
получает ответа. Он лишь указывает, что объект неразли¬
чимо присутствует в коллективных представлениях.
Между тем совершенно ясно, что подобно тому, как сред¬
ние века не могли питаться католицизмом, точно так же
и первобытные племена вряд ли могли насытиться своими
коллективными представлениями. И здесь-то обнаружи¬
вается основной недостаток Леви-Брюля. Перейдя на
историческую и качественную точку зрения в развитии
формального мышления, Леви-Брюль останавливается на
полпути. Он со всей тщательностью вскрывает процесс
образования индивидуального мышления под воздей¬
ствием всего коллектива, забывая, что последний имеет
свою историю, что сложность коллективных представле¬
ний в свою очередь есть результат длительного обще¬
ственного развития».64
Вопрос сводится, следовательно, к неоднородности пер¬
вобытного мышления, к тому, что так называемое парци¬
альное мышление, мистическое по своему содержанию и
прелогическое по типу ассоциаций, характерно лишь для
религиозной формы отражения внешнего мира, что эта
идеологическая форма составляет всего лишь часть, лишь
одну сторону первобытного сознания, а ее влияние на
процессы познавательной деятельности человека обуслов¬
лены концептуальным характером религиозной идеологии
и составляют всего лишь определенный аспект первобыт¬
ного мышления, в целом ориентированного практикой ра¬
ционалистически. Если бы первобытное сознание действи¬
тельно было чуждо данным опыта, оставалось безразлич¬
ным и даже глухим к выводам общественно-исторической
трудовой практики, то невозможен был бы процесс про¬
изводства материальной жизни, а следовательно, и жизнь
людей.
Можно согласиться с выводами Леви-Брюля, что
иррациональные представления, возникающие на основе
парциального мышления, точнее парциального типа ассо¬
циаций, обволакивают, как ядро оболочкой, каждый пред¬
мет. Но нельзя согласиться с той расширительной трак¬
64	Р. Выдр а. Объективный момент в парциальном мышлении,
стр. 120.
130

товкой, которую он пытается придать этой формуле.
Первобытному сознанию известны, как мы видели выше,
реальные свойства и отношения объектов, ибо на основе
именно их учета строится его общественно-историческая
практика, осуществляется производство материальной
жизни.
Разумеется, эти реальные свойства и отношения стано¬
вятся известными людям в той мере, в какой позволяет
развитие их общественного производства, реального гос¬
подства человека над природой. На это Леви-Брюль не об¬
ратил внимания. Но он не заметил и другого, более важ¬
ного для данного случая обстоятельства, того, что иллю¬
зорная оболочка вовсе не поглощает полностью реального
ядра и эти две мыслительные структуры, или два типа
ассоциаций, никогда не сливаются вместе и не переходят
один в другой. «Между ними, — справедливо замечает
К. Р. Мегрелидзе, — нет постоянного перехода, эволюции
одного типа в другой, одно не составляет продолжения и
развития другого».65
Каждая из этих мыслительных структур по-своему со-
циально-детерминирована:	рациональное, стихийно-мате¬
риалистическое в первобытном мышлении выражает
завоевания общественно-исторической практики человека,
а иррациональное — его поражения в борьбе с природой.
Именно последнее — чувство бессилия—порождает иллю¬
зорный взгляд на природу, который в силу господствую¬
щего положения религиозной идеологии постепенно при¬
обретает мировоззренческий, концептуальный характер
и тем ориентирует соответствующим образом мыслитель¬
ный процесс.
Ограниченный по своим возможностям процесс позна¬
ния первобытного человека, определяемый его обще¬
ственно-трудовой практикой, не мог охватить всей
природы в ее непосредственной цельности, не мог рас¬
крыть причинную связь явлений, равно как и избежать
возможности ошибок и заблуждений. А между тем по¬
требность понять объективную цепь причин, улавливае¬
мую путем житейского опыта, понять окружающий мир
в его цельности становилась все более насущной для че¬
ловека, потому что природа всегда и при всех условиях
65	К. Р. Мегрелидзе. О ходячих суевериях и «пралогиче-
ском» способе мышления, стр. 484.
131

была непосредственным полем его производственной дея¬
тельности. Эта потребность вела к развитию определен¬
ных мировоззренческих представлений о природе, истори¬
чески определенной системы взглядов первобытного чело¬
века на мир.
В попытках представить себе природу как понятную
картину жизни, познание первобытного человека неиз¬
бежно должно было выходить далеко за рамки доступ¬
ного опыту, ставя на место реальных причин воображае¬
мые. Под влиянием чувства бессилия перед природой
воображение первобытного человека неизбежно должно
было отклоняться в сторону иллюзорных обобщений, на¬
деляя объективный мир сверхъестественными свойствами
и наполняя природу воображаемым миром духов, которые
рассматривались в качестве мифических первопричин и
сверхъестественных деятелей природы.
Как процесс идеологического отражения общественного
бытия, эти мифологические попытки первобытного чело¬
века познать мир во всей его полноте, представить его
себе как нечто знакомое и понятное, естественно, не могли
не соответствовать степени исторического развития обще¬
ства. Отражая поступательное движение общества, они
развивались исторически, т. е. «в связи со всей совокуп¬
ностью существующих представлений, подвергая их даль¬
нейшей переработке».66
Этой теме — научной реконструкции первобытного
мировоззрения — посвящена отдельная книга, которая со¬
ставляет логическое продолжение данной.67 Она освобож¬
дает от необходимости подробнее касаться этого круга во¬
просов в настоящем исследовании.
Проблема взаимовлияния форм идеологии в первобыт¬
ном обществе и связанный с нею вопрос о соотношении
рационального и иллюзорного в первобытном мышлении
исследованы в другой книге.68 Повторять здесь все то,
что уже опубликовано ранее, едва ли целесообразно. Чи¬
тателю же следует иметь в виду, что две упомянутые
книги вместе с предлагаемой составляют единое целое.
Поэтому полное представление о взглядах автора по во¬
66	К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 21, стр. 313.
67	А. Ф. Анисимов. Космологические представления наро¬
дов Севера.
68	А. Ф. Анисимов. Духовная жизнь первобытного обще¬
ства.
132

просам первобытного мышления могут дать только все они
вместе взятые. Кроме того, социальная эволюция перво¬
бытных верований, исследована автором применительно
к конкретному обществу эвенков (тунгусов) 69 и особо —
в связи с последовательными стадиальными структурами
первобытного общества.70 Учет и этих двух работ, в ко¬
торых раскрывается общественно-исторический путь раз¬
вития первобытных верований, а тем самым и их подлин¬
ная роль в истории первобытного сознания, также пред¬
ставляется полезным.
Опутывая человеческую практику паутиной суеверий
и обрядов, иллюзорная форма отражения природы и об¬
щества тормозила ее развитие, ориентируя людей на пас¬
сивное отношение к природе. Но как ни велика была
власть суеверий, трудовой опыт и связанные с ним поло¬
жительные знания неизменно оставались основой практи¬
ческого господства человека над природой. Совершая об¬
ряды и отдавая дань суеверию, человек никогда не пола¬
гался на «силу» только одних колдовских заклинаний.
Собираясь на промысел, он тщательно готовил свое охот¬
ничье снаряжение, изготовляя орудия, исходил из опыта
предыдущих поколений, улучшая и изобретая новые ору¬
дия труда, обобщал познавательные достижения трудо¬
вой практики. При таком взаимодействии труда и позна¬
ния человек медленно, ощупью, но с каждым шагом все
настойчивее и решительнее двигался вперед, подгоняемый
насущными потребностями развития общественного про¬
изводства.
Проблема происхождения и развития сознания отно¬
сится не только к материалистической философии, но и
к широкому кругу других естественно-исторических и об¬
щественно-исторических наук. Без исторического аспекта
изучение этой проблемы просто немыслимо. В частности,
весьма существенное значение для ее разработки имеют
данные истории первобытного общества, которые, к сожа¬
лению, не всегда и не в достаточной мере используются
в общетеоретических исследованиях. Это в значительной
степени объясняется тем, что вопросы исторического раз¬
вития сознания очень мало занимают представителей кон¬
69	А. Ф. Анисимов. Религия эвенков в историко-генетиче¬
ском изучении.
70	Д. ф. А н и с и м о в. Этапы развития первобытной религии.
133

кретных исторических дисциплин, связанных с изучением
первобытного общества. Стало своего рода дурной тради¬
цией обходить стороной эти глубокие и сложные вопросы,
ограничиваясь темами эмпирического характера, дабы из¬
бежать нежелательных влияний и не допустить ошибок.
Идеи Марра, Леви-Брюля и прочие подобные им «под¬
водные камни» не должны пугать исследовательскую
мысль по той простой причине, что все методологически
и конкретно-исторически неприемлемое в них давно уже
критически преодолено наукой, а здравого и достоверного
опасаться нет оснований. Желание во что бы то ни стало
уйти от риска ошибок, вполне возможных при разработке
больших и сложных вопросов, способно превратить науку
в эмпирическое коллекционирование фактов, при котором
за деревьями не будет видно леса, не будет видна и инте¬
ресующая нас проблема исторического развития сознания.
А ведь это, по существу, означало бы переход в методо¬
логическом отношении на позиции идеализма, ибо для по¬
следнего по самой его природе такой проблемы не суще¬
ствует, поскольку идеализм постулирует первичность,
неизменность и вечность сознания. Мы не должны усту¬
пать идеализму разработку проблем сознания, ссылаясь
на трудность их конкретно-исторического изучения и риск
впасть в те или иные ошибки.
Не свободно, вероятно, от ошибок и наше исследова¬
ние, посвященное историческому изучению этой сложной
теоретической проблемы. Оно лишь в самой небольшой
степени может претендовать на законченное решение по¬
ставленных вопросов, которые должны решаться сов¬
местными усилиями целого ряда наук.
В заключение автор хотел бы сказать, что своими
главными задачами он считал неуклонно следовать уче¬
нию марксизма-ленинизма и строить выводы с учетом
известного ему материала по первобытной истории. Автор
будет рад, если другие исследователи активно продолжат
работу в этом направлении и добьются лучших разульта-
тов, чем удалось ему самому. Сложность и актуальность
затронутых здесь вопросов повелительно требуют все
большего и большего расширения и углубления исследо¬
ваний с привлечением самого широкого круга факти¬
ческого материала и освещением его с позиций диалек¬
тического материализма.

Список опубликованных
трудов А. Ф. Анисимова
1.	О социально-экономических отношениях в охотохозяйстве
эвенков. «Советский Север», № 5, М., 1933.
2.	Родовое общество эвенков (тунгусов). Изд. Инст. народов
Севера им. П. Г. Смидовича, Л., 1936.
3.	Против шаманства. Учпедгиз, Л., 1940.
4.	К вопросу об аниматизме и антропоморфизме. Краткие
сообщения Инст. этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. Изд.
АН СССР, М.-Л., 1949.
5.	Представления эвенков о шингкэн ах и проблема происхож¬
дения первобытной религии. Сб. Музея антропологии и этнографии,
вып. XII, Изд. АН СССР, М.—Л., 1949.
6.	Культ медведя у эвенков и проблема эволюции тотемисти¬
ческих верований. В сб.: Вопросы истории религии и атеизма,
Изд. АН СССР, М., 1950.
7.	Семейные охранители у эвенков и проблема генезиса культа
предков. СЗ, № 3, 1950.
8.	Представления эвенков о душе и проблема происхождения
анимизма. «Труды Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Мак¬
лая», новая серия, т. XIV, Изд. АН СССР, М., 1951.
9.	Шаманские духи по воззрениям эвенков и тотемические
истоки идеологии шаманства. Сб. Музея антропологии и этнографии,
вып. XIII, Изд. АН СССР, М.-Л., 1951.
10.	Шаманский чум у эвенков и проблема происхождения ша¬
манского обряда. «Труды Института этнографии им. Н. Н. Мик¬
лухо-Маклая», новая серия, т. XVIII, Изд. АН СССР, М.—Л,
1952.
11.	Природа и общество в отражении сказки и мифа. (К во¬
просу об исторических истоках и соотношении сказки и мифа).
«Ежегодник Музея истории религии и атеизма», вып.- I, Изд.
АН СССР, М.-Л., 1957.
12.	Религия эпохи расцвета матриархата. «Ежегодник Музея
истории религии и атеизма», вып. II, Изд. АН СССР, М.—Л., 1958.
13.	Об истинном и иллюзорном в первобытных воззрениях
на природу (этнографический очерк). В сб.: Вопросы истории ре¬
лигии и атеизма, вып. V, Изд. АН СССР, М., 1958.
135

14.	Религия эвенков в историко-генетическом изучении. (Проб¬
лемы происхождения первобытных верований). Изд. АН СССР,
М.-Л., 1958.
15.	О наивном реализме первобытных людей. (Об исторических
истоках и социальной основе стихийно-материалистического отноше¬
ния первобытного человека к природе). «Ежегодник Музея истории
религии и атеизма», вып. III, Изд. АН СССР, М.—Л, 1959.
16.	Космологические представления народов Севера. Изд. АН
СССР, М.—Л., 1959.
17.	Об исторических истоках и социальной основе тотемических
верований. В сб.: Вопросы истории религии и атеизма, вып. VIII,
Изд. АН СССР, М., 1960.
18.	Процесс преодоления религиозных верований у народов со¬
ветского Севера. «Ежегодник Музея истории религии и атеизма»,
вып. V, Изд. АН СССР, М.—Л., 1961.
19.	О строе военной демократии и начальных формах поли¬
теизма (у хантов и манси). «Ежегодник Музея истории религии
и атеизма», вып. VI, Изд. АН СССР, М.—Л., 1962.
20.	Проблема эмоционального в первобытной религии. (К во¬
просу о роли эмоций и аффекта в формировании и развитии пер¬
вобытных верований). В сб.:	Философские проблемы атеизма,
Изд. АН СССР, М., 1963.
21. Духовная жизнь первобытного общества. Изд. «Наука»,
М.—Л, 1966.
22. Этапы развития первобытной религии. Изд. «Наука»,
М.-Л., 1967.
23.	Общее и особенное в развитии общества и религии наро¬
дов Сибири. Изд. «Наука», М.—Л., 1969.
Список сокращений
ВФ
вя
ДАН
ИАН
ИВГО
ИГАИМК
ксиимк
ксиэ
МИА
Сб. МАЭ
СА
СЭ
тиэ
—	Вопросы философии.
—	Вопросы языкознания.
—	Доклады Академии наук СССР.
—	Известия Академии наук СССР.
—	Известия Всесоюзного географического общества.
—	Известия Государственной академии истории мате¬
риальной культуры.
—	Краткие сообщения Института истории материаль¬
ной культуры.
—	Краткие сообщения Института этнографии АН СССР.
—	Материалы и исследования по археологии СССР.
—	Сборник Музея антропологии и этнографии АН
СССР.
—	Советская археология.
—	Советская этнография.
—	Труды Института этнографии АН СССР.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Стр
От редакции
Предисловие
Глава первая
Историческое развитие первобытного
и проблема стадиальности в развитии
и речи
Глава вторая
Психология ре\игни и ее влияние на
ное мышление
Глава третья
Концептуальный характер религиозной идеолоіии
в первобытном обществе и проблема «мистично
сти» и «прелогизма» первобытного мышления ЮО
Список опубликованных трудов А Ф Аниси
мова	135
136
3
9
сознания
мыш \ения
13
первобыт
61
Список сокращении

ИЗДАТЕЛЬСТВО
«НАУК А»
ЛЕНИНГРАДСКОЕ
ОТДЕЛЕНИЕ