ТЕНДАЛЬ
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
В ПЯТНАДЦАТИ
ТОМАХ
‘пятый
БИБЛИОТЕКА «ОГОНЕК»
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРАВДА»
МОСКВА • 19 5 9
Издание выхолит
под обшей редакцией
Б Г. Ре и зова
ТАЛЬЯНСКИЕ
ХРОНИКИ,
о ПОВЕСТИ
2 # НОВЕЛЛЫ
Переводы
II И Немчиновой, К. С. К с а н к н о й,
Д. Г. Л и в ш и ц, А. А. П о л я к
под редакцией
А. А. Смирнов а.
Итальянские хроники
ВАНИНА ВАНИНИ
или
НЕКОТОРЫЕ ПОДРОБНОСТИ О ПОСЛЕДНЕЙ ВЕНТЕ КАРБОНАРИЕВ,
раскрытой в папской области
Это случилось весенним вечером 182... года. Весь
Рим был охвачен волнением, пресловутый банкир гер-
цог де Б... давал бал в новом своем дворце на Ве-
нецианской площади. В убранстве этого дворца соче-
тались все великолепие искусства Италии и все
ухищрения лондонской и парижской роскоши. Съеха-
лось множество гостей. Английские аристократки —
чопорные белокурые красавицы — сочли за честь по-
явиться на балу у банкира. Они слетелись целым роем.
Красивейшие женщины Рима соперничали с ними
прелестью.
В залу вошла под руку с отцом молодая девушка:
сверкающие глаза и волосы, черные, как вороново
крыло, изобличали в ней римлянку; все взгляды устре-
мились на нее. В каждом ее движении сквозила необы-
чайная гордость.
Гостей-иностранцев поражала пышность этого ба-
ла «Никакие празднества монархов Европы не могут
с ним сравниться»,— говорили они.
У монархов Европы нет дворцов, созданных италь-
янским зодчеством; они вынуждены приглашать своих
придворных дам, между тем как герцог де Б... при-
глашал только красивых женщин. В этот вечер его
выбор оказался особенно удачен: мужчины были
5
ослеплены. Собралось столько пленительных женщин,
что трудно было решить, кому отдать пальму первен-
ства, но после недолгих колебаний царицей бала еди-
нодушно провозгласили княжну Ванину Ванини, чер-
новолосую девушку с огненным взором. Тотчас же
иностранцы и молодые римляне, покинув гостиные,
столпились в бальной зале.
Отец девушки, князь Лздрубале Ванини, пожелал,
чтобы она прежде всего протанцевала с двумя — тре-
мя немецкими владетельными принцами. Затем она
приняла приглашение нескольких англичан, весьма
красивых и весьма знатных, но их накрахмаленный
вид наскучил ей. Больше удовольствия ей, казалось,
доставляло мучить молодого Ливио Савслли, по-видп-
мому, страстно в нее влюбленного. Ливио был одним
из самых блестящих молодых людей в римском об-
ществе и тоже носил княжеский титул; но, если б ему
дали почитать какой-нибудь роман, он на двадцатой
странице отбросил бы книгу, заявив, что у пего разбо-
лелась голова; в глазах Ванины это было большим
недостатком.
Около полуночи на балу распространилась но-
вость, которая вызвала много разговоров. В этот са-
мый вечер из крепости Святого Ангела бежал, пере-
рядившись, содержавшийся в заключении молодой
карбонарий; уже достигнув последних ворот тюрьмы,
он в пылу романической отваги напал с кинжалом на
солдат охраны, но его самого тоже ранили. Сбиры
гонятся за пим по кровавым следам и надеются пой-
мать его.
Пока все толковали об этом побеге, дон Ливио
Савелли, восхищенный прелестью и успехом Ванини,
почти обезумев от любви, воскликнул, провожая ее
к креслу после танцев:
— Но скажите, бога ради, кто мог бы понравить-
ся вам?
— Молодой карбонарий, бежавший сегодня из кре-
пости. По крайней мерс он что-то совершил, а не толь-
ко дал себе труд родиться.
Князь Лздрубале подошел к дочери. Этот богач
уже двадцать лет не требовал отчета от своего упра-
вителя, а тот давал ему в долг под весьма высокие
проценты его же собственные деньги. Встретив князя
на улице, вы приняли бы его за старого актера; вы
даже не заметили бы, что пальцы у него унизаны
массивными перстнями с очень крупными бриллиан-
тами. Оба его сына вступили в орден иезуитов, затем
сошли с ума и умерли. Он забыл их, а па свою един-
ственную дочь Ванину гневался за то, что она не вы-
ходит замуж. Девушке уже девятнадцать лет, а она
отвергает самые блестящие партии. В чем тут причи-
на? Причина была та же самая, которая побудила
Суллу отречься от власти: презрение к. римлянам.
Наутро после бала Ванина заметила, что ее отец,
человек на редкость беззаботный, никогда в жизни
не бравший в руки ключа, чрезвычайно старательно
запер дверь на узкую лесенку, которая вела в комна-
ты, расположенные на четвертом этаже дворца. Окна
этих комнат выходили на террасу, заставленную
апельсиновыми деревцами в кадках.
Ванина отправилась в город с визитами; когда она
возвратилась, парадный подъезд был загроможден
сооружениями для иллюминации, и карета въехала че-
рез задний двор. Ванина подняла глаза и к удивлению
своему увидела, что в одной из комнат, которые так
тщательно запер ее отец, отворено окно. Отделавшись
от своей компаньонки, она поднялась на чердак и,
поискав, нашла там забранное решеткой окошечко
напротив террасы с апельсиновыми деревьями. Рас-
крытое окно, заинтриговавшее ее, было в двух шагах.
В комнате, очевидно, кто-то поселился. Но кто?
На следующий день Ванине удалось достать ключ
от дверцы, которая вела па террасу с апельсиновыми
деревьями. Крадучись, она подошла к окну — оно все
еще было открыто. Ваш.па спряталась за решетчатым
ставнем. У задней стены комнаты она увидела кро-
вать. Кто-то лежал па ней. Ванина смутилась, хотела
убежать, но вдруг заметила женское платье, брошен-
ное на стул. Присмотревшись, она различила на по-
душке белокурую голову; лицо показалось ей совсем
юным. Теперь она уже не сомневалась, что это жен-
щина. Платье, брошенное на стул, было все в крови;
кровь запеклась и на женских туфлях, стоявших на
столе. Незнакомка пошевелилась, и тогда Ванина за-
7
метила, что она ранена: грудь ей стягивала полотня-
ная повязка, на которой расплылось кровавое пятно;
повязку придерживали какие-то тесемки — видно бы-
ло, что она сделана отнюдь не руками хирурга.
Ванина стала замечать, что теперь ее отец еже-
дневно около четырех часов дня запирается в своих
комнатах, а затем идет навещать незнакомку; он оста-
вался у нее очень недолго, а возвратившись, тотчас
же садился в карету и отправлялся к графине Вител-
лески. Как только он уезжал, Ванина поднималась на
маленькую террасу и наблюдала за незнакомкой. Она
чувствовала глубокую жалость и симпатию к столь
юной, столь несчастной женщине и пыталась разга-
дать ее историю. Окровавленное платье, брошенное
на стул, казалось, было изодрано ударами кинжала.
Ванина могла сосчитать на нем дыры.
Однажды она более отчетливо разглядела незна-
комку: та лежала неподвижно, устремив в небо голу-
бые глаза, словно молилась, и вдруг ее прекрасные
глаза наполнились слезами. В эту минуту княжна едва
удержалась, чтобы не заговорить с нею.
На следующий день Ванина решилась спрятаться
на террасе перед появлением отца. Она видела, как
дон Аздрубале вошел к незнакомке; он нес в руке
корзиночку с провизией. Князь явно был встревожен,
говорил мало и так тихо, что Ванина ничего не рас-
слышала, хотя он не притворил застекленную дверь.
Он вскоре ушел.
«Должно быть, у этой бедняжки очень опасные вра-
ги,— подумала Ванина,— раз мой отец, человек такой
беспечный, не смеет никому довериться и ежедневно
сам поднимается сюда по крутой лестнице в сто два-
дцать ступеней».
Однажды вечером, когда Ванина, осторожно при-
близившись, заглянула в окно, взгляд ее встретился
со взглядом незнакомки, и все открылось. Ванина
бросилась на колени и воскликнула:
— Я люблю вас, я ваш друг!
Незнакомка жестом попросила ее войти.
— Простите меня, простите, пожалуйста! — твер-
дила Ванина.— Наверно, мое глупое любопытство ка-
жется вам оскорбительным. Клянусь, я все сохраню
в тайне, а если вы пожелаете, я больше никогда не
приду.
— Для кого не было бы счастьем видеть вас! —
сказала незнакомка,— Вы живете здесь, в этом
дворце?
— Конечно,—ответила Ванина,—Но вы, по-види-
мому, не знаете меня: я Ванина, дочь князя Аздру-
бале.
Незнакомка удивленно взглянула на нее и, густо
покраснев, добавила:
— Позвольте мне надеяться, что вы будете при-
ходить каждый день, но я не хотела бы, чтобы князь
знал о ваших посещениях.
Сердце у Ванины сильно билось; все манеры незна-
комки казались ей исполненными достоинства. Эта
несчастная молодая женщина, вероятно, оскорбила к?
кое-то могущественное лицо, а может быть, в порыве
ревности убила своего возлюбленного. Ванина и мысли
не допускала, чтобы причина ее несчастий могла быть
заурядной. Незнакомка сказала, чю она ранена в пле-
чо и в грудь и ей очень больно. Часто у нее идет гор-
лом кровь.
— И к вам не пригласили хирурга? — воскликнула
Ванина.
— Вы же знаете, что в Риме,—сказала незнаком-
ка,— хирурги обязаны немедленно сообщать в поли-
цию о всех раненых, которых они лечат. Князь так
милостив, что сам перевязывает мне раны вот этим
полотном.
Незнакомка с благородной сдержанностью избе-
гала сетовать на свои несчастья. Ванина была без
ума от нее. Только одно очень удивляло княжну: она
не раз замечала, что во время этого серьезного разго-
вора незнакомка сдерживала внезапное желание за-
смеяться.
— Мне хотелось бы знать ваше имя,— сказала
княжна.
— Меня зовут Клементина.
— Так вот, дорогая Клементина, завтра в пять ча-
сов я приду навестить вас.
На следующий день Вапина увидела, что ее новой
подруге стало хуже.
9
— Я позову к вам хирурга,— сказала Ванина, це-
луя се.
— Нет, лучше умереть' — возразила незнаком-
ка,— Я ни за что не соглашусь повредить своим благо-
детелям.
— Подождите! Хирург монсиньора Савелли-Ка-
танцара, губернатора Рима,— сып одного из наших
слуг,—торопливо заговорила Ванина — Он привязан
к нам, а благодаря своему положению может никого
не бояться. Напрасно мой отец не доверяет его предан-
ности. Я сейчас пошлю за ним.
— Не надо, пе надо! — воскликнула незнакомка с
волнением, удивившим Ванину.— Приходите навещать
меня, а если бог призовет меня к себе, я буду счастли-
ва умереть на ваших руках.
На другой день незнакомке стало совсем плохо.
— Если вы любите меня,— сказала ей Ванина на
прощание,— согласитесь принять хирурга.
— Если он придет, счастье мое рухнет.
— Я пошлю за хирургом,— настаивала Ванина.
Незнакомка, нс отвечая, удержала се н приникла
губами к се руке. Наступило долгое молчание; у незна-
комки слезы навернулись на глаза. Наконец опа вы-
пустила руку Ванины и с таким видом, будто шла на
смерть, сказала:
— Я должна вам создаться: позавчера я солгала,
назвав себя Клементиной. Я — несчастный карбо-
нарий-
Ванина удивленно взглянула на нее, отодвинулась
и встала со стула.
— Чувствую,— продолжал карбонарий,— что этим
признанием я лишил себя единственной отрады, кото-
рая еще привязывает меня к жизни. Но я не хочу об-
манывать вас, это недостойно меня. Мое имя — Пьет-
ро Мнсснрилли, мне девятнадцать лет: мой отец —
бедный хирург в Сант-Анджело-ин-Вадо; я карбона-
рий. Нашу венту раскрыли. Меня в оковах привезли
нз Романьи в Рим, бросили в темный каземат, днем
и ночью освещенный лишь маленькой лампочкой; там
я провел тринадцать месяцев. Одной сострадательной
душе явилась мысль спасти меня. Меня переодели в
женское платье. Когда я вышел из тюрьмы и уже до-
10
стиг последних ворот, один из караульных гнусно по-
носил карбонариев; я дал ему пощечину. Уверяю вас,
я это сделал не из бесцельной удали — я просто за-
былся. Из-за этой моей опрометчивости за мной по-
гнались по улицам Рима, и вот, в ночной темноте, ра-
ненный штыками, теряя силы от потери крови, я бро-
сился в открытую дверь чьего-то дома. Слышу, солда-
ты бегут по лестнице за мною. Я прыгнул из окна в
сад и упал в нескольких шагах от какой-то женщины,
которая прогуливалась по аллее.
— Графиня Вителлески? Приятельница моего от-
ца?— сказала Ванина.
— Как! Разве опа вам говорила? — воскликнул
Мнсснриллн.— Кто бы пи была эта дама, она спасла
мне жизнь; имя се никогда не надо произносить. Ко-
гда солдаты ворвались к пей, чтобы схватить меня,
ваш отец уже увозил меня в своей карете... Мне пло-
хо, очень плохо: вот уже несколько дней штыковая
рана в плече не дает мне дышать. Я скоро умру и умру
в отчаянии, оттого что больше не увижу вас...
Ванина слушала его нетерпеливо и поспешила уй-
ти; Миссирплли не увидел в ее прекрасных глазах ни
тени сострадания, а только оскорбленную гордость.
Ночью к нему явился хирург; он пришел одни. Мис-
сирилли был в отчаянии: он боялся, что больше нико-
гда не увидит Ванину. Он стал расспрашивать хирур-
га; тот пустил ему кровь, ио на вопросы ничего не
отвечал. То же молчание и в следующие дни. Пьетро
не сводил глаз с застекленной двери, в которую обыч-
но входила с террасы Ванина. Он чувствовал себя
глубоко несчастным. Однажды, около полуночи, ему
показалось, что кто-то стоит в темноте на террасе.
Неужели Ванина?
Ванина приходила каждую ночь и, приникнув к
застекленной двери, смотрела па него.
«Если я заговорю с ним,— думала она,— я погиб-
ла! Нет, я больше никогда не должна его видеть».
Но, вопреки своему решению, Ванина невольно
вспоминала, какую дружбу она чувствовала к этому
юноше, когда так простодушно считала его женщи-
ной. И после столь задушевной близости позабыть его?
В минуты благоразумия Ванину пугало, что все для
11
нее как-то странно изменилось с тех пор, как Мисси-
риллн открыл свое имя,— все, о чем она прежде дума-
ла, все, что постоянно видела вокруг, отошло куда-то,
заволоклось туманом.
Не прошло и педели, как Ванина, бледная, дрожа-
щая, вошла вместе с хирургом в комнату карбонария.
Она явилась сказать, что надо уговорить кпязя, что-
бы он передал уход за больным кому-нибудь из слуг.
Она пробыла только минуту, но несколько дней спустя
опять пришла вместе с хирургом — из чувства чело-
веколюбия. Однажды вечером, хотя Миссирилли ста-
ло уже гораздо лучше и у Ванины больше не было
оснований бояться за его жизнь, она дерзнула прийтп
одна. Увидев ее, Миссирилли почувствовал себя па
верху блаженства, но постарался скрыть свою лю-
бовь: прежде всего он не желал уронить свое достоин-
ство, как и подобает мужчине. Ванина вошла к нему в
комнату, сгорая от стыда, боясь услышать любовные
речи, и была очень опечалена, что он встретил ее сло-
вами дружбы, благородной, преданной дружбы, но
без единой искры нежности. Когда она собралась ухо-
дить, Пьетро даже не пытался удержать ее.
Через несколько дней она пришла опять. Встреча
была точно такая же: те же почтительные уверения в
преданности и вечной признательности. Ванина теперь
совсем не стремилась охладить восторги юного кар-
бонария: напротив, она боялась, что он не разделяет
ее любви. Девушка, прежде столь гордая, с горечью
почувствовала, как велико ее безумство. Она стара-
лась казаться веселой, даже равнодушной, стала бы-
вать реже, но никак не могла решиться совсем отка-
заться от посещений больного.
Миссирилли горел любовью, по, помня о своем
низком происхождении и оберегая свое достоинство,
решил, что позволит себе заговорить о любви лишь в
том случае, если целую неделю не увидит Ванины.
Гордая княжна оборонялась стойко.
«Ну что ж! — сказала она себе наконец.— Я наве-
шаю его, мне это приятно, но я никогда не признаюсь
ему в своих чувствах».
Она подолгу засиживалась у больного, а он раз-
говаривал с нею так, словно их слушали двадцать че-
12
ловек. Однажды вечером, после того, как Ванина весь
день ненавидела его и давала себе обещание дер-
жаться с ним еще холоднее, еще суровее, чем обычно,
она вдруг сказала ему, что любит его. Вскоре они
всецело отдались своему чувству.
Итак, безумство Ванины оказалось безмерным, но,
надо признаться, она была совершенно счастлива.
Миссирилли уже не старался оберегать свое мужское
достоинство: он любил, как любят первой любовью в
девятнадцать лет, как любят в Италии. С чистосер-
дечием беззаветной страсти он даже признался гордой
княжне, какую тактику применил, чтобы добиться ее
взаимности. Он был счастлив и сам дивился, что мож-
но быть таким счастливым.
Четыре месяца пролетели незаметно. И вот настал
день, когда хирург возвратил больному свободу.
«Что мне теперь делать? — думал Миссирилли.—
По-прежнему скрываться у одной из красивейших в
Риме женщин? Л подлые тираны, державшие меня
тринадцать месяцев в темнице, где я не видел солнеч-
ного света, подумают, что они сломили меня. Италия,
ты поистине несчастна, если твои сыны способны так
легко покинуть тебя!»
Ванина не сомневалась, что для Пьетро будет ве-
личайшим счастьем навсегда остаться с нею: он и в
самом деле казался вполне счастливым. Но злая шут-
ка генерала Бонапарта горьким упреком звучала в
душе этого юноши и влияла на его отношение к жен-
щинам. В 1796 году, когда генерал Бонапарт покидал
Брешию, городские власти, провожавшие его до заста-
вы, сказали ему, что жители Брешии чтят свободу
больше, чем все остальные итальянцы.
— Да,— ответил ои,— они любят разглагольство-
вать о ней со своими возлюбленными.
Пьетро несколько смущенно сказал Ванине:
— Сегодня, как только стемнеет, мне надо вы-
браться отсюда.
— Постарайся, пожалуйста, вернуться до рассвета.
Я буду ждать тебя.
— На рассвете я уже буду в нескольких милях от
Рима.
13
— Вот как! — холодно сказала Ванина.— А куда
же вы пойдете?
— В Романью, отомстить за себя.
— Я богата,— продолжала Ваннна самым спокой-
ным тоном,— Надеюсь, вы примете от меня оружие и
деньги.
Миссирнлли несколько мгновений пристально
смотрел ей в глаза н вдруг сжал ее в обьятиях.
— Моя душа, жизнь моя! Ты все заставишь меня
позабыть, даже мой долг,—сказал он.—По ведь у
тебя такое благородное сердце, ты должна понять
меня.
Ванина пролила много слез, и было решено, что
он уйдет из Рима только через день.
— Пьетро,—сказала опа па следующий день,—
вы часто говорили мне, что человек с именем — ну,
например, римский князь — и к тому же располагаю-
щий большим состоянием, мог бы оказать делу свобо-
ды большие услуги, если когда-либо Австрия вступит
в серьезную войну вдали от наших границ.
— Разумеется,— удивленно сказал Пьетро.
— Ну так вот! Вы отважный человек, вам недо-
стает только высокого положения: я вам предлагаю
свою руку и двести тысяч ливров дохода. Согласия
отца я добьюсь.
Пьетро бросился к ее ногам. Ванина вся сияла от
радости.
— Я люблю вас страстно,— сказал он,— но я бед-
няк и я слуга своей родины. Чем несчастнее Италия,
тем больше должен я хранить верность ей. Чтобы до-
биться согласия дона Аздрубале, мне пришлось бы
несколько лет играть жалкую роль. Ванина, я отка-
зываюсь от тебя!
Миссирнлли спешил связать себя этими словами:
мужество его ослабевало.
— На свою беду,— воскликнул он,— я люблю тебя
больше жизни, и покинуть Рим для меня страшнее
пытки! Ах, зачем Италия еще не избавлена от варва-
ров! С какой радостью я уехал бы с тобою в Америку!
Ванина вся похолодела. Ес руку отвергли! Гор-
дость ее была уязвлена. Но через минуту опа броси-
лась в объятия Миссирнлли.
— Никогда еше ты не был мне так дорог! — вос-
кликнула она.—Да, я твоя навеки... Милый мой
деревенский лекарь, ты велик, как наши древние
римляне!
Все заботы о будущем, все унылые советы благо-
разумия позабылись. Это было мгновение чистой люб-
ви. И, когда они уже были в состоянии говорить рас-
судительно, Ванина сказала:
— Я приеду в Романью почти одновременно с то-
бою. Я прикажу прописать мне лечение па водах в
Поретто. Остановлюсь я в нашем замке Саи-Николо,
близ Форли...
— И там жизнь моя соединится с твоею! — вос-
кликнул Миссирилли.
— Отныне мой удел на все дерзать,— со вздохом
сказала Ванина.— Я погублю свою честь ради тебя,
по все равно... Будешь ли ты любить опозоренную
девушку?
— Разве ты не жена мне? — воскликнул Миссирил-
ли.— Обожаемая жена! Я вечно буду тебя любить и
сумею постоять за тебя.
Ванине нужно было ехать в гости. Едва Миссирил-
ли остался один, как его поведение показалось ему
варварским. «Что такое родина? — спрашивал он се-
бя.— Ведь это не какое-нибудь живое существо, к
которому мы обязаны питать признательность за бла-
годеяния и которое станет несчастным и будет прокли-
нать нас, если мы изменим ему. Нет, родина и свобо-
да — это как мой плащ: полезная одежда, которую
я должен купить, если только не получил ее в наслед-
ство от отца. В сущности, я люблю родину и свободу
потому, что они миг полезны. А если они мне не нуж-
ны, если они для меня как теплый плащ в летнюю
жару, зачем мне покупать их, да еще за столь дорогую
цену? Ванина гак хороша и так необычайна! За ней
будут ухаживать, она позабудет меня. У какой жен-
щины бывает в жизни только один возлюбленный?
Как гражданин, я презираю всех этих римских кня-
зей, ио у них столько преимуществ передо мною! Они,
должно быть, неотразимы! Да, если я уйду, она поза-
будет меня, и я навсегда ее потеряю».
Ночью Ванина пришла навестить его. Пьетро рас-
15
сказал ей о своих колебаниях и о том, как под влия-
нием любви к ней в душе его возник странный спор о
великом слове родина. Ванина ликовала.
«Если ему придется выбирать между мной и роди-
ной,— думала она,— он отдаст предпочтение мне».
На соседней колокольне пробило три часа. Наста-
ла минута последнего прощания. Пьетро вырвался из
объятий своей подруги. Он уже стал спускаться по
лестнице, как вдруг Ванина, сдерживая слезы, сказала
ему с улыбкой:
— Послушай, если бы во время твоей болезни о
тебе заботилась какая-нибудь деревенская женщина,
разве ты ничем не отблагодарил бы ее? Разве не по-
старался бы заплатить ей? Будущее так неверно! Ты
уходишь, в пути вокруг тебя будет столько врагов!
Подари мне три дня, заплати мне за мои заботы, как
будто я бедная крестьянка.
Миссирилли остался. Наконец он покинул Рим и
благодаря паспорту, купленному в иностранном по-
сольстве, достиг родительского дома. Это была для
семьи великая радость: его уже считали умершим.
Друзья хотели отпраздновать его благополучное воз-
вращение, убив двух — трех карабинеров (так в Пап-
ской области называются жандармы).
— Не будем без крайней нужды убивать итальян-
цев, умеющих владеть оружием,— возразил им Мисси-
рилли.— Наша родина не остров, как счастливица
Англия; чтобы сопротивляться вторжению европей-
ских монархов, нам понадобятся солдаты.
Спустя некоторое время Миссирилли, спасаясь от
погони, убил двух карабинеров из пистолетов, пода-
ренных ему Ваниной. За его голову назначили на-
граду.
Ванина все не приезжала в Романью. Миссирилли
решил, что он забыт. Самолюбие его было задето;
он часто думал теперь о том, что разница в обще-
ственном положении воздвигла преграду между ним
и его возлюбленной. Однажды, в минуту горьких
сожалений о былом счастье, ему пришло в голову
вернуться в Рим, узнать, что делает Ванина. Эта сума-
сбродная мысль едва не взяла верх над сознанием
долга, но вдруг как-то в сумерки церковный колокол
16
зазвонил в горах к вечерне и так странно, будто на
звонаря напала рассеянность. Это был сигнал к собра-
нию венты, в которую Миссирнлли вступил, лишь толь-
ко вернулся в Романью. В ту же ночь все карбонарии
встретились в лесу, в обители двух отшельников. Оба
они спали крепким сном под действием опиума и да-
же не подозревали, для каких целей воспользовались
их хижиной. Миссирнлли пришел очень грустный, и
тут ему сказали, что глава венты арестован и что
своим новым главой карбонарии решили избрать его,
Пьетро, двадцатилетнего юношу, хотя среди них были
и пятидесятилетние старики, люди, участвовавшие в
заговорах со времен похода Мюрата в 1815 году. При-
нимая эту нежданную честь, Пьетро почувствовал, как
забилось у него сердце. Лишь только он остался один,
он принял решение не думать больше о молодой рим-
лянке, так скоро забывшей его, и все свои помыслы
отдать долгу освобождения Италии от варваров ’.
Два дня спустя Миссирнлли в списке прибывших и
выехавших лиц, который ему доставляли как главе
венты, прочел, что княжна Ванина прибыла в свой
замок Сан-Николд. Имя это внесло в его душу ра-
дость и смятение. Напрасно он ради преданности ро-
дине подавил желание в тот же вечер помчаться в
замок Сан-Николд— мысли о Ванине, которой он пре-
небрег, не давали ему сосредоточиться на своих обя-
занностях. На следующий день они встретились; Ва-
нина любила его все так же. Задержалась она в Риме
оттого, что отец, желая выдать ее замуж, не отпускал
ее. Она привезла с собой две тысячи цехинов. Эта
неожиданная поддержка очень помогла Миссирнлли
достойно выполнить его новые почетные обязанности.
На острове Корфу заказали кинжалы, подкупили лич-
ного секретаря легата, руководившего преследования-
ми карбонариев, и таким путем достали список свя-
щенников, состоявших шпионами правительства.
Как раз в это время подготовлялся заговор —
один из наименее безрассудных, когда-либо возникав-
ших в многострадальной Италии. Я не буду входить
1 Liberar 1'Italia del baibari — боевой клич Петрарки в
1350 году, повторенный затем Юлием II, Макьявелли и графом
Альфьерн.
2. Стендаль. Т. V.	17
в излишние подробности; скажу только, что если б он
увенчался успехом, Миссирилли досталась бы немалая
доля славы. Благодаря ему несколько тысяч повстан-
цев поднялись- бы по данному сигналу с оружием в
руках и ждали бы прибытия предводителей. Прибли-
жалась решительная минута, и вдруг, как это всегда
бывает, заговор провалился из-за ареста руководи-
телей.
Лишь только Ванина приехала в Романью, ей по-
казалось, что любовь к родине затмила в сердце Мис-
сирнлли всякую иную страсть. Гордость молодой рим-
лянки была возмущена. Напрасно она старалась об-
разумить себя — мрачная тоска томила ее, и она лови-
ла себя на том, что проклинает свободу. Однажды,
приехав в Форлн повидаться с Миссирилли, опа не
могла совладать с собой, хотя до тех пор гордость
всегда помогала ей скрывать свое горе.
— Вы и в самом деле любите меня, как муж,—
сказала опа.—Я не этого ждала.
Она разразилась слезами, по плакала опа только
от стыда, что унизилась до упреков. Миссирилли уте-
шал се; однако видно было, что он занят своими за-
ботами. И вдруг Ванине пришла в голову мысль бро-
сить его и вернуться в Рим. Опа с жестокой радостью
подумала, что это будет ей наказанием за слабость:
к чему было жаловаться! В минуту молчания намере-
ние ее окрепло, и теперь Ванина сочла бы себя недо-
стойной Миссирилли, если б не бросила его. Она с
наслаждением думала о его горестном удивлении,
когда он будет напрасно ждать, искать ее тут. Но
вскоре ее глубоко взволновала мысль, что опа не суме-
ла сохранить любовь этого человека, ради которого
совершила столько безумств. Прервав молчание, она
заговорила с ним. Опа всеми силами добивалась хоть
одного слова любви. Пьетро отвечал си ласково, неж-
но, но так рассеянно... Зато какое глубокое чувство
прозвучало в его голосе, когда, коснувшись своих по-
литических замыслов, он скорбно воскликнул:
— Ах, если нас опять постигнет неудача, если и
этот заговор раскроют, я уеду из Италии!
Ванина замерла: с каждой минутой ее все силь-
нее терзал страх, что опа видит любимого в послед-
18
ний раз. Слова его заронили роковую искру в ее
мысли.
«Карбонарии получили от меня несколько тысяч
цехинов. Никто не может сомневаться в моем сочув-
ствии заговору...» — Прервав свое раздумье, она ска-
зала Пьетро:
— Прошу тебя, поедем со мной в Сан-Николо,
только на одни сутки! Сегодня вечером тебе нет необ-
ходимости присутствовать на собрании венты. Л завт-
ра утром мы уже будем в Сан-Николо, будем бродить
по полям; ты отдохнешь, успокоишься, а тебе так
нужны все твои силы и самообладание: ведь близятся
великие события.
Пьетро согласился.
Ванина ушла от него, чтобы приготовиться к путе-
шествию, и, как обычно, заперла на ключ ту комна-
ту, где прятала его. Опа поспешила к бывшей своей
горничной, которая вышла замуж и теперь держала
лавочку в Форли. Прибежав к этой женщине, Ванина
торопливо написала па полях часослова, оказавшегося
в комнате, несколько строк, точно указав место, где
должна была собраться ночью вента карбонариев. Опа
закончила донос следующими словами: «Вента состо-
ит из девятнадцати человек; вот их имена и адреса».
Составив полный список, где отсутствовало только имя
Миссирилли, она сказала этой женщине, пользовав-
шейся се доверием:
— Отнеси кишу кардиналу-легату. Пусть он про-
чтет то, что паписано на полях, и вернет ее тебе. Вот
возьми десять цехинов. Если когда-нибудь легат про-
изнесет твое имя, тебе не миновать смерти; по если
ты заставишь его прочесть исписанную страницу, ты
спасешь мне жизнь.
Все удалось превосходно. Легат так перепугался,
что утратил всю свою вельможную важность. Он раз-
решил простолюдинке, желавшей поговорить с ним по
секретному делу, не снимать маску, но приказал свя-
зать ей руки. В таком виде лавочница и появилась
перед этим высоким сановником; он не решился выйти
из-за огромного стола, покрытого зеленым сукном.
Легат прочел исписанную страницу, держа часо-
слов очень далеко от себя, из опасения, что книга про-
19
питана каким-нибудь ядом. Затем он возвратил часо-
слов лавочнице и даже не послал шпионов по ее сле-
дам. Не прошло и сорока минут с тех пор. как Ванииа
ушла из дому, а она уже повидалась с возвратившей-
ся горничной и побежала к Миссирнлли, твердо веря,
что отныне он всецело принадлежит ей. Она сказала
ему, что в городе необыкновенное движение, везде
ходят патрули, даже по таким улицам, где их никогда
не видели.
— Послушайся меня,—добавила она,— уедем сей-
час же в Сан-Николд.
Миссирнлли согласился. Они вышли пешком из го-
рода; неподалеку от заставы Ванину поджидала ка-
рета, где сидела ее компаньонка, молчаливая и щедро
оплачиваемая наперсница. По приезде в Сан-Николд
Ванина, в смятении от своего чудовищного поступка, с
нежностью льнула к Пьетро. Но когда она говорила
ему слова любви, ей казалось, что опа разыгрывает
комедию. Накануне, совершая предательство, она за-
была об угрызениях совести. Обнимая возлюбленного,
она думала: «Стоит теперь кому-нибудь сказать Пьет-
ро одно слово, одно только слово,— и он навеки воз-
ненавидит меня».
Глубокой ночью в спальню вошел один из слуг
Ванины. Человек этот был карбонарий, о чем она и не
подозревала. Значит, у Миссирнлли были тайны от
нее даже в этом? Она содрогнулась. Слуга пришел
предупредить Миссирнлли, что в эту ночь в Форли
оцепили дома девятнадцати карбонариев, а их самих
арестовали, когда они возвращались с собрания вен-
ты. На них напали врасплох, но все же девяти карбо-
нариям удалось бежать. Десять остальных карабинеры
отвели в крепость. Войдя на тюремный двор, один из
арестованных бросился в глубокий колодец и разбил-
ся насмерть. Ванина переменилась в лице; к счастью
для нее, Пьетро этого не заметил: он мог бы про-
честь в ее глазах совершенное ею преступление...
— Солдаты гарнизона,— добавил слуга,— оцепили
уже все улицы в Форли. Они стоят так близко друг от
друга, что могут переговариваться. Жителям разре-
шают переходить через улицу только в том месте, где
стоит офицер.
20
Когда слуга вышел, Пьетро задумался.
— Сейчас ничего нельзя сделать,— сказал он на-
конец.
Ванина была ни жива ни мертва; она вздрагивала
от каждого взгляда возлюбленного.
— Что с вами, Ванина? Вы какая-то странная се-
годня,— сказал он.
Потом стал думать о другом и отвел от нее взгляд.
Днем она осмелилась сказать ему:
— Вот еще одна вента раскрыта. Мне думается,
вы некоторое время будете жить спокойно.
— Очень спокойно,— промолвил Миссирилли с
усмешкой, от которой она затрепетала.
Ванина решила отправиться в деревню Сан-Нико-
лб к священнику, состоявшему, возможно, шпионом
иезуитов. К обеду, в семь часов, она вернулась и уви-
дела, что комната, где она спрятала возлюбленного,
опустела. Не помня себя, она бросилась искать его по
всему дому, но нигде не нашла. В потом отчаянии
она вернулась в комнату и только тогда заметила на
столе записку. Она прочла:
«Я ухожу, чтобы отдать себя в руки легата. Я по-
терял веру в успех нашего дела: само небо против
нас. Кто нас выдал? Должно быть, гот негодяй, кото-
рый бросился в колодец. Жизнь моя теперь не нужна
несчастной Италии, и я не хочу, чтобы товарищи, видя,
что только одного меня не арестовали, могли поду-
мать, будто я их предал. Прощайте! Если вы любите
меня, приложите все силы, чтобы отомстить за нас.
Покарайте, уничтожьте подлого предателя, будь это
даже мой отец!»
Ванииа упала на стул почти в беспамятстве,
терзаясь жестокой мукой. Она не могла произнес-
ти ии слова, не уронила ни одной слезы; глаза ее
горели.
Наконец она бросилась на колени.
— Боже великий! — воскликнула она,— Прими мой
обет. Да, я покараю подлого предателя! Но помоги
мне сначала вернуть свободу Пьетро.
Час спустя она уже ехала в Рим. Отец давно торо-
пил ее вернуться. В отсутствие дочери он обещал ее
руку князю Ливио Савеллн. Как только Ванина при-
21
ехала, отец боязливо заговорил с ней об этом. К вели-
кому его удивлению, она сразу согласилась. В тот же
вечер в гостиной графини Вителлески отец почти офи-
циально представил ей дона Ливио как жениха; она
долго беседовала с ним. Молодой князь был образцом
элегантности, держал великолепных лошадей, в обще-
стве его считали весьма остроумным, но очень ветре-
ным; он не мог возбуждать никаких подозрений у пра-
вительства. Ванина решила, что, вскружив ему голо-
ву, она сделает его исполнителем ее планов. Она рас-
считывала, что шпионы не осмелятся следить за пле-
мянником мопсиньора Савелли-Катанцара, римского
губернатора и министра полиции.
В течение нескольких дней опа дарила благосклон-
ным вниманием любезного дона Ливио, а затем объ-
явила ему, что никогда не будет его женой: по ее
мнению, у него слишком легкомысленный ум.
— Не будь вы ребенком,— сказала она,— подчи-
ненные вашего дядюшки не имели бы ог вас тайн. На-
пример, что собираются сделать с теми карбонариями,
которых недавно арестовали в Форлн.
Через два дня Ливио пришел сообщить ей, что все
арестованные в Форлн карбонарии бежали.
С презрительной и горькой улыбкой она останови-
ла на нем взгляд своих огромных черных глаз и за
весь вечер не удостоила его ни одним словом.
Через день дон Ливио, краснея, признался ей, что
его обманули.
— Но я достал ключ от кабинета дядюшки,— до-
бавил оп,— порылся там в бумагах и знаю теперь,
что назначена конгрегация, то есть комиссия, состав-
ленная из самых влиятельных кардиналов и прела-
тов; на днях она соберется в величайшей тайне и
решит вопрос, где судить этих карбонариев — в Ра-
венне или в Риме. В настоящее время все девять аре-
стованных карбонариев и их вожак, некий Миссирил-
ли, который по глупости добровольно отдался в руки
властей, содержатся в замке Сап-Леоне ’.
При слове «глупость» Ванина больно ущипнула
князя Ливио.
1 Близ Римини, в Романье. В этом замке погиб знаменитый
Калиостро; местные жители рассказывают, что его там задушили.
22
— Я сама хочу проникнуть вместе с вами в каби-
нет вашего дядюшки,— сказала она,— и собственными
глазами увидеть эти бумаги. Вы, наверно, плохо
прочли.
Услышав такие слова, Ливио испугался: Ванина
требовала от него почти невозможного; но своенравие
этой девушки только усиливало его любовь. Несколько
дней спустя Ванина, переодевшись в красивую лив-
рею, какую носили слуги дома Савеллн, провела пол-
часа в кабинете министра полиции за чтением секрет-
нейших документов. Она вся встрепенулась от радо-
сти, найдя среди них «дневник донесений о подсуди-
мом Пьетро Миссирнлли». У нее дрожали руки, ко-
гда она держала эти бумаги. Опа еще раз перечла
его имя и едва не лишилась чувств. Выходя из губер-
наторского дворца, Ванина позволила Ливио поце-
ловать ее.
— Вы прекрасно выдерживаете испытания, кото-
рым я решила подвергнуть вас.
После такой похвалы молодой князь в угоду Ва-
нине готов был поджечь Ватикан.
В тот вечер давали бал во французском посоль-
стве. Ванина много танцевала, и почти все время с
Ливио. Он опьянел от счастья,— надо было не давать
ему опомниться.
— У моего отца бывают иногда странности,— ска-
зала ему однажды Ванина,— Сегодня утром он про-
гнал двух слуг, и они пришли ко мне плакаться. Один
из них просил, чтобы я устроила его на службу к гу-
бернатору, а другой, отставной солдат, служивший в
артиллерии при французах, хотел бы получить место в
крепости Святого Ангела.
— Я их обоих возьму к себе на службу,— быстро
ответил молодой князь.
— А разве я прошу вас об этом? — надменно воз-
разила Ванина.— Я вам в точности передала просьбу
этих несчастных людей. Оба должны получить именно
то, что они просят.
Ничего не могло быть труднее. Монсиньор Ка-
тапцара отнюдь не отличался доверчивостью и до-
пускал в свой дом только людей, хорошо ему извест-
ных.
23
Внешне жизнь Ванины по-прежнему была запол-
нена всевозможными удовольствиями, но ее мучило
раскаяние, и она была очень несчастна. Медлитель-
ность событии убивала ее. Поверенный отца достал ей
денег. Что делать? Уйти из отцовского дома, поехать
в Романью и попытаться устроить побег Пьетро?
Мысль безрассудная, но Ванина уже готова была осу-
ществить ее, как вдруг случай сжалился над нею.
Дон Ливио сказал он:
— Скоро в Рим привезут десять карбонариев
венты Миссирилли, а если им вынесут смертный при-
говор, казнь произойдет в Романье. Мой дядя добил-
ся этого от папы нынче вечером. Во всем Риме
только мы с вами знаем эту тайпу. Вы довольны
мной?
— Вы становитесь настоящим мужчиной,—отве-
тила Ванина,— Подарите мне ваш портрет.
Накануне того дня, когда Миссирилли должны бы-
ли привезти в Рим, Ванина придумала предлог, чтобы
приехать в Читта-Кастеллана. В тюрьме этого города
поместили на ночлег карбонариев, которых пересы-
лали из Романьи в Рим. Утром, когда их отправляли
из тюрьмы, она увидела Миссирилли: его везли в те-
лежке одного, закованного в цепи; он был очень бле-
ден, но, казалось, нисколько не пал духом. Какая-то
старушка бросила ему букет фиалок. Миссирилли с
улыбкой поблагодарил ее.
Ванина увидела возлюбленного и как будто воз-
родилась, почувствовала прилив мужества. Задолго
до этой встречи она добилась повышения в должности
для аббата Кари, состоявшего экономом в крепости
Святого Ангела, куда должны были заключить Мис-
сирилли; опа взяла этого добросердечного священни-
ка себе в духовники. А в Риме немало веса придает
положение духовника княжны, племянницы губер-
натора.
Процесс форлийских карбонариев не затянулся.
Партия ультраконсерваторов не могла помешать, что-
бы он состоялся в Риме, но в отместку за это добилась
назначения в судебную комиссию самых честолюби-
вых прелатов. Поедседателем комиссии был министр
полиции.
21
Закон против карбонариев совершенно ясен. Фор-
лийские заговорщики не могли питать никакой
надежды, но они держались мужественно и весьма
искусно защищали свою жизнь. Тем не менее их не
только приговорили к смертной казни, но некоторые
судьи даже требовали жестоких пыток, четвертования,
отсечения рук и так далее. Министр полиции уже со-
ставил себе карьеру (с этого поста прямой путь к
красной шапке кардинала), и поэтому у него не было
нужды отсекать карбонариям руки; представив при-
говор на утверждение, он уговорил папу заменить
осужденным смертную казнь долголетним тюремным
заключением. Только для Пьетро Миссирилли приго-
вор оставили в силе. Министр видел в нем опасного
фанатика, и к тому же Миссирилли уже ранее был
приговорен к смерти за убийство двух карабинеров, о
котором мы упоминали. Ванина узнала о приговоре
и помиловании через несколько минут после того, как
министр вернулся от папы.
На другой день монсиньор Катанцара возвратился
домой около полуночи и нигде не мог найти своего
камердинера; весьма удивляясь этому, он позвонил
несколько раз. Наконец на звонки явился дряхлый и
выживший из ума слуга; министр потерял терпение
и решил раздеться сам. Было очень жарко; заперев
дверь на ключ, он сбросил с себя платье и, скомкав
его, швырнул па стул. Платье было брошено с такой
силой, что перелетело через стул, задело за муслино-
вую гардину, и позади нее обрисовалась человеческая
фигура. Министр кинулся к постели и схватил писто-
лет. Когда он подошел к окну, из-за гардины выступил
юноша в лакейской ливрее и шагнул к нему с писто-
летом в руке. Увидев это, министр прицелился
и уже хотел выстрелить, но юноша сказал ему,
смеясь:
— Как, монсиньор! Вы не узнали Ванину Ваниии?
— Что означает эта глупая шутка? — гневно спро-
сил министр.
— Поговорим хладнокровно,— сказала Ванина.—
Во-первых, ваш пистолет не заряжен.
Министр, к удивлению своему, убедился, что это
25
верно. Тогда он вытащил из жилетного кармана кин-
жал 1.
Ванина сказала ему очаровательно-властным
топом:
— Сядем, монсиньор.
И преспокойно опустилась на диван.
— Вы одна по крайней мере? — спросил министр.
— Совершенно одна, клянусь вам! — воскликнула
Ванина.
Министр поспешил проверить это заявление: он
обошел всю комнату, заглянул повсюду. Затем уселся
на стул в трех шагах от Ванины.
— Ну, для чего мне,— сказала Ванина спокойно и
мягко,— посягать на жизнь благоразумного правите-
ля, на смену которому придет, вероятно, какой-нибудь
слабый человек с горячей головой, способный только
погубить себя и других?
— Так что же вам угодно, сударыпя? — досадливо
спросил министр.— Прошу вас кончить как можно ско-
рее эту неподобающую сцену.
— То, что я сейчас скажу,— высокомерно произ-
несла Ванина, сразу оставив любезный тон,— для вас
важнее, чем для меня. Есть люди, которые желают,
чтобы Миссирнлли сохранили жизнь; если его казнят,
вы после этого не проживете и недели. Мне судьба его
безразлична; сумасбродную выходку, на которую вы
жалуетесь, я позволила себе, во-первых, для забавы,
а во-вторых, ради одной из своих подруг. Я хотела
также,— продолжала Ванина, возвращаясь к тону
светской дамы,— оказать услугу умному человеку, ко-
торый вскоре будет моим дядей и, по всей видимости,
прославит свой род.
Министр сразу смягчился — красота Ванины нема-
1 Римский прелат, конечно, не мог бы доблестно командовать
армейским корпусом, как это не раз делал дивизионный генерал,
бывший министром в Париже, когда Малле пытался поднять мя-
теж, но он никогда не дал бы так легко арестовать себя дома.
Он побоялся бы насмешек своих коллег. Римлянин, знающий, что
его ненавидят, всегда хорошо вооружен Автор не считал необ-
ходимым объяснять ряд других мелких различий в поведении и
речах парижан и римлян. Он не хотел сглаживать эти различия
и считал нужным смело описать их. Римляне, изображенные ав-
тором, не имеют чести быть французами.
26
ло способствовала этой внезапной перемене. В Риме
известна была слабость монсиньора Катанцара к кра-
сивым женщинам, а Ванина была прелестна с писто-
летом в руке, в костюме выездного лакея дома Савел-
ли — в шелковых, туго натянутых чулках, красном
камзоле и голубом кафтане, обшитом серебряным по-
зументом.
— Будущая моя племянница,— сказал министр,
развеселившись,— вы действительно позволили себе
сумасбродную выходку, и, вероятно, не последнюю.
— Надеюсь, что такой благоразумный человек, как
вы, сохранит ее в тайне от всех, особенно от Ливио;
а чтобы побудить вас к этому, я вас поцелую, если
вы подарите жизнь карбонарию, которому покрови-
тельствует моя подруга.
Беседа продолжалась в том же полушутливом то-
пе, каким знатные римлянки умеют обсуждать важ-
ные дела, и Ванине удалось придать этой встрече,
начавшейся с угрозы пистолетом, характер визита бу-
дущей княгини Савелли к ее дяде, римскому губер-
натору.
Вскоре монсииьор Катанцара, надменно отбросив
всякую мысль, что его припугнули, уже рассказывал
племяннице, какие препятствия его ожидают, если он
решит спасти жизнь Миссирилли. Говоря об этом, он
ходил вместе с нею по комнате; остановившись на
минуту, он взял с камина графин и налил из него
в хрустальный стакан лимонаду; когда он уже поднес
его к губам, Ванина завладела этим стаканом, подер-
жала в руке и, словно нечаянно, уронила его в сад.
Через минуту министр взял из бомбоньерки шоко-
ладную конфету. Ванина отняла ее и сказала, смеясь:
— Берегитесь! У вас здесь все отравлено: вас хо-
тели умертвить. А я добилась помилования своего
будущего дяди, чтобы не войти в семейство Савелли
с пустыми руками.
Монсииьор Катанцара удивленно поблагодарил
племянницу и подал ей большие надежды на помило-
вание Миссирилли.
— Итак, мы заключили сделку, и в подтверждение
ее вот вам награда,— сказала Ванина, целуя его.
Министр принял награду.
27
— Надо вам сказать, дорогая Ванина,— заметил
он,— что я сам не люблю крови. И к тому же я еще
молод, хотя вам, вероятно, кажусь стариком. Я, по-
жалуй, доживу до такого времени, когда кровь, про-
литая сегодня, выступит позорным пятном.
Пробило уже два часа ночи, когда монсиньор Ка-
танцара проводил Ванину до калитки своего сада.
Через день министр явился к папе, весьма смущен-
ный тем шагом, который ему предстояло сделать, и
вдруг его святейшество сказал ему:
— Прежде всего я хочу воззвать к вашему мило-
сердию. Одному из форлийских карбонариев приговор
не смягчен, и мысль об этом лишила меня сна. Надо
спасти этого человека.
Министр, видя, что папа опередил его, представил
множество возражений и в конце концов написал указ
motu proprio *, который папа подписал сам, вопреки
обычаю.
Ванина думала, что она, может быть, и добьется
помилования своего возлюбленного, но его постарают-
ся отравить. Еще накануне папского указа Миссирил-
ли получил от аббата Кари, духовника Ванины, не-
сколько пакетов с морскими сухарями и предупрежде-
ние не притрагиваться к казенной пище.
Затем Ванина узнала, что форлийских карбона-
риев переводят в крепость Сан-Леоне, и решила во
что бы то ни стало увидеться с Миссирилли на этапе
в Читта-Кастеллана. Она приехала в этот город за
сутки до прибытия узников. Там она встретилась с
аббатом Кари, который прибыл раньше ее на несколь-
ко дней. Он убедил смотрителя тюрьмы разрешить
Миссирилли присутствовать на полуночной службе в
тюремной часовне. И даже больше: если Миссирилли
согласится, чтобы ему надели цепи на руки и на ноги,
смотритель обещал отойти к дверям часовни — тогда
он не упустит из виду узника, за которого несет ответ-
ственность, но не будет прислушиваться к разговору.
Настал наконец день, когда должна была решить-
ся судьба Ванины. Уже с утра она заперлась в тюрем-
* По собственному побуждению (лат.).— Здесь н далее приме-
чания редакции обозначены*.
2R
ной часовне. Кто скажет, какие мысли волновали ее
весь этот долгий день! Любит ли ее Пьетро настолько,
что все простит? Она выдала венту, но ему она спасла
жизнь. Когда голос рассудка брал верх над смятением
души, Ванина надеялась, что Пьетро согласится поки-
нуть Италию, уехать вместе с нею,— ведь она согре-
шила только от избытка любви. Пробило четыре ча-
са. Она услышала вдалеке стук конских копыт: в го-
род въехал конвой карабинеров. Каждый звук отда-
вался в ее сердце. Вскоре загрохотали телеги: везли
осужденных. Они остановились на маленькой площади
перед тюрьмой. Ванина видела, как два карабинера
приподняли Миссирнлли,— он ехал один, скованный
цепями, и не мог пошевелиться.
— Но все-таки он жив! — шептала она со слезами
на глазах.— Они еще не отравили его.
Этот вечер был пыткой. Высоко над алтарем горе-
ла одинокая лампада, в которую тюремщик скупо на-
ливал масла, и свет ее чуть брезжил в темной часов-
не. Ванина окидывала взглядом гробницы средневеко-
вых вельмож, умерших в соседней тюрьме. Их камен-
ные изваяния, казалось, злобно смотрели на нее.
Все уже давно затихло. Ванина ждала, погрузив-
шись в мрачные мысли. Пробило полночь, и вскоре
послышался какой-то шелест, словно летучая мышь
пролетела. Ванина повернулась, хотела шагнуть и
почти без чувств поникла на балюстраду, отделявшую
алтарь. В то же мгновение два призрака неслышно
выросли перед ней. Это были тюремщик и Миссирил-
ли, весь опутанный цепями. Тюремщик открыл дверцу
фонаря и поставил его на столбик решетки рядом с
Ваниной, чтобы свет падал на узника, затем отошел
к дверям. Едва тюремщик удалился, Ванина бросилась
Миссирнлли па грудь, сжала его в объятиях и ощу-
тила холодные острые грани цепей. «Кто его зако-
вал?»—думала она. Объятие было безрадостным.
А вслед за этим ее пронзила жестокая боль: ей пока-
залось вдруг, что Миссирнлли знает о ее преступле-
нии,— гак холодно он встретил ее.
— Дорогой друг,— сказал он наконец.— Я глубо-
ко сожалею, что вы полюбили меня. Не вижу в себе
достоинств, которыми я мог бы заслужить такую лю-
29
бовь. И поверьте, лучше нам обратиться к другим,
более священным чувствам. Оставим заблуждения,
когда-то ослеплявшие нас. Я не могу принадлежать
вам. Постоянные неудачи преследовали все мои на-
чинания — быть может, оттого, что я находился во
власти смертного греха. Ведь если внять хотя бы
только голос}' здравого рассудка, так почему я не был
арестован вместе со всеми моими товарищами в ту
роковую ночь? Почему в минуту опасности я покинул
свой пост? Почему мое отсутствие дало повод к ужас-
нейшим подозрениям? Не одну лишь свободу Италии
возлюбил я — мною владела иная страсть.
Ванина не могла прийти в себя от изумления. Как
переменился Миссирилли! Он пе очень исхудал, но на
вид ему можно было дать лет тридцать. Ванина поду-
мала, что виною этому мучения, перенесенные им в
тюрьме, и заплакала.
— Ах,— воскликнула опа,— ведь тюремщики обе-
щали мне пе обращаться с тобою жестоко!
Она нс знала, что близость смерти пробудила в
душе юного карбонария все те религиозные чувства,
какие только могли сочетаться с его служением свобо-
де Италии. Но мало-помалу Ванина поняла, что рази-
тельная перемена в се возлюбленном вызвана нрав-
ственными причинами, а вовсе не физическими стра-
даниями. И горе ее, казалось, уже достигшее послед-
него предела, возросло еще больше.
Миссирилли молчал. Ванина задыхалась от рыда-
ний. Он и сам был немного взволнован и сказал:
— Если я и любил кого-нибудь в целом мире, то
только вас, Ванина. Но благодаря богу у меня теперь
лишь одна цель в жизни, и я умру в тюрьме или по-
гибну в борьбе за свободу Италии.
Опять настало молчание. Ванина пыталась сказать
хоть слово и не могла. Миссирилли добавил:
— Требования долга суровы, мой друг, но, если бы
их легко было выполнить, в чем же заключался бы ге-
роизм? Дайте мне слово, что вы больше пе будете
искать встречи со мной. — И, насколько позволяли це-
пи, он пошевелил рукой и попытался протянуть ее
Ванине. — Позвольте человеку, который когда-то был
для вас дорог, дать вам благоразумный совет: отец
зо
нашел для вас достойного жениха — выходите за него.
Не делайте ему тягостных признаний, но не ищите
больше и встречи со мною. Будем отныне чужими друг
другу. Вы пожертвовали немалые деньги на дело ос-
вобождения родины. Если когда-нибудь она будет из-
бавлена от тиранов, эти деньги вам возвратят пол-
ностью из национального имущества.
Ванина была потрясена: за все время разговора
взгляд Пьетро заблестел только в то мгновение, когда
оп произнес слово «родина».
Наконец гордость пришла па помощь княжне. Она
ничего не ответила Миссирилли, только протянула
ему бриллианты и маленькие пилки, которые принес-
ла с собою.
— Я обязан принять их,— сказал он,— Мой
долг — попытаться бежать. Но, невзирая на новое ва-
ше благодеяние, я больше никогда не увижу вас —
клянусь в этом! Прощайте, Ванина! Дайте слово ни-
когда не писать мне, никогда не искать свидания со
мной. Отныне я всецело принадлежу родине. Я умер
для вас. Прощайте!
— Нет! — исступленно воскликнула Ванина,— По-
дожди. Я хочу, чтобы ты узнал, что я сделала из люб-
ви к тебе.
И тут она рассказала о всех своих стараниях спа-
сти его, с того дня как он ушел из замка Сан-Николд
и отдал себя в руки легата. Закончив этот рассказ,
она шепнула:
— Но все это еще такая малость! Я сделала боль-
ше из любви к тебе.
И она рассказала о своем предательстве.
— О чудовище! — в ярости крикнул Пьетро и бро-
сился к ней, пытаясь убить ее своими цепями.
И он убил бы ее, если бы на крик не прибежал тю-
ремщик. Он схватил Миссирилли.
— Возьми, чудовище! Я не хочу ничем быть тебе
обязанным! — воскликнул Миссирилли.
Насколько позволяли цепи, он швырнул Ванине
алмазы и пилки и быстро вышел.
Ванина была совершенно уничтожена. Она воз-
вратилась в Рим; вскоре газеты сообщили о ее брако-
сочетании с князем Ливио Савелли.
31
ВИТТОРИЯ АККОРАМБОНИ,
ГЕРЦОГИНЯ ДИ БРАЧЧАНО
К несчастью для меня, равно как и для читателя,
это отнюдь не роман, а точный перевод правдивого
повествования, написанного в Падуе в декабре
1585 года.
Несколько лет назад, находясь в Мантуе, я разы-
скивал там эскизы и небольшие картины, которые бы-
ли бы мне по средствам, ио больше всего мне хотелось
иметь произведения художников, живших до 1600 го-
да: к этому времени окончательно умерла самобыт-
ность итальянского гения, подорванная еще в 1530 го-
ду, когда пала Флоренция.
Вместо картин один старый патриций, богатый и
скупой, предложил мне купить у него, по весьма доро-
гой цене, несколько старых, пожелтевших от времени
рукописей. Я попросил разрешения бегло их просмот-
реть; он дал свое согласие, добавив, что полагается на
мою порядочность и просит забыть прочитанные мною
занимательные истории в случае, если я не куплю ру-
кописей.
Условие это пришлось мне по вкусу, и я пробежал,
к немалому ущербу для глаз, триста или четыреста
тетрадок, в которых два — три века назад были бес-
порядочно собраны описания трагических происше-
ствий, письма с вызовами на дуэль, мирные договоры
между соседними вельможами, размышления на все-
возможные темы, и т. д., и т. д. Престарелый владелец
запросил за все это огромные деньги. После длитель-
32
ных переговоров я приобрел за весьма значительную
сумму право переписать некоторые поправившиеся
мне истории, рисующие итальянские нравы эпохи око-
ло 1500 года. У меня есть теперь двадцать две тетра-
ди in folio * таких рассказов, и читатель прочтет здесь
точный перевод одного из них, если только он обла-
дает терпением. Я знаком с историей XVI века в Ита-
лии и думаю, что предлагаемая мною повесть без-
условно достоверна. Мне пришлось немало потрудить-
ся над тем, чтобы передача старинного итальянского
стиля, торжественного, безыскусственного, неясного и
переполненного намеками на события и идеи, занимав-
шие общество во времена понтификата Сикста V
(в 1585 г.), не носила никаких следов влияния повой
литературы и идей нашего века, чуждого предрас-
судков.
Неизвестный автор рукописи — человек осторож-
ный: он никогда не рассуждает о событии, никогда
его не приукрашивает; единственная его забота — прав-
дивое повествование. Если порой, сам того не созна-
вая, он бывает красноречив, то только потому, что
в 1585 году тщеславие не окружало все человеческие
поступки ореолом аффектации; люди думали, что воз-
действовать на соседа можно лишь одним путем —
выражая свои мысли как можно яснее. В 1585 году
никто, за исключением придворных шутов или поэтов,
не помышлял о том, чтобы пленять искусством речи.
Тогда не восклицали еще: «Я умру у ног вашего ве-
личества»,— предварительно послав за почтовыми ло-
шадьми и собираясь бежать; это единственный вид
предательства, который, пожалуй, тогда еще не был
изобретен. Говорили мало, и каждый относился к сло-
вам, обращенным к нему, с чрезвычайным вниманием.
Итак, благосклонный читатель, не вздумайте искать
здесь стиль острый, живой, блещущий злободневными
намеками на модные мысли и чувства, а главное —
не ждите увлекательных переживаний, присущих ро-
манам Жорж Санд; этот великий писатель создал бы
из жизни и несчастий Виттории Лккорамбони настоя-
щий шедевр. Правдивое повествование, которое я вам
♦ Форматом в лист (итал ).
3. Стендаль. Т. V	33
предлагаю, может иметь лишь более скромные пре-
имущества — преимущества истории. Если когда-ни-
будь, в суМерках, одиноко сидя в почтовой карете,
вам случится задуматься о великом искусстве позна-
ния человеческого сердца, то за основу своих сужде-
ний вы сможете взять обстоятельства нижеследующей
повести. Автор рассказывает обо всем, объясняет все,
не оставляет воображению читателя никакой работы;
он писал эту повесть через двенадцать дней после
смерти героини.
Виттория Аккорамбопи родилась в весьма знатной
семье, в маленьком городке герцогства Урбино, нося-
щем название Агубьо. Она с детства обращала на
себя всеобщее внимание своей исключительной, ред-
кой красотой, но эта красота являлась далеко не глав-
ным ее очарованием: в Виттории было все, чем можно
восхищаться в девушке благородного происхождения.
И все же среди стольких необыкновенных качеств
ничто не было в ней так замечательно, можно ска-
зать, так чудесно, как своеобразная прелесть, которая
с первого взгляда покоряла сердце и волю каждого.
Простота Виттории, придававшая обаяние каждому
ее слову, не допускала пи малейшего сомнения в ее
йскренности; эга девушка, одаренная столь исклю-
чительной красотой, сразу внушала вам доверие. Вы
могли бы, пожалуй, сделав над собой усилие, устоять
против этих чар, если бы вам пришлось только видеть
ее, по стоило вам услышать ее голос, стоило вам по-
беседовать с ней, и вы неизбежно подпадали под
власть ее удивительного очарования.
Ее руки добивались многие знатные кавалеры го-
рода Рима, где в палаццо на площади Рустикуччи,
около собора св. Петра, жил отец Виттории. Было
немало ссор, вызванных ревностью и соперничеством,
но наконец родители девушки отдали предпочтение
Феличе Перетти, племяннику кардинала Монтальто,
ставшего впоследствии папой Сикстом V, благополуч-
но правящим и поныне.
Феличе, сын Камиллы Перетти, сестры кардинала,
носил раньше имя Франческо Миньуччи; он назвался
34
Феличе Перетти после того, как был торжественно
усыновлен дядей.
Войдя в дом Перетти, Виттория, сама того не ве-
дая, и там внушила уважение к себе своими достоин-
ствами, которые были для нее роковыми и ставили ее
на первое место всюду, где она появлялась. Можно
сказать одно: чтобы ей ие поклоняться, надо было ни-
когда ее не видеть *. Любовь, которую питал к ней
муж, поистине граничила с безумием; свекровь Витто-
рии Камилла и даже сам кардинал Монтальто, каза-
лось, только и думали о том, чтобы угадывать ее же-
лания, и старались немедленно их удовлетворять.
Весь Рим изумлялся, наблюдая, как этот кардинал,
известный скром'Ностью своих средств и отвращением
ко всякого рода роскоши, с неизменным удовольстви-
ем предупреждает все прихоти Виттории. Молодая,
блистающая красотой, окруженная всеобщим покло-
нением, она порой позволяла себе весьма дорогие при-
чуды. От своих новых родственников Виттория полу-
чала самые замечательные драгоценности, жемчуга —
словом, все самое редкостное, что появлялось в юве-
лирных лавках Рима, в то время весьма богатых.
Из любви к прелестной племяннице кардинал Мон-
тальто, столь известный своей суровостью, обращался
с братьями Виттории так, словно они были его род-
ными племянниками. Едва достигнув тридцатилетие!^
возраста, Оттавио Аккорамбони был, по ходатайству
кардинала Монтальто, назначен герцогом Урбинским
на пост епископа Фоссомбронского и утвержден в этом
сане папой Григорием XIII. Марчелло Аккорамбони,
юноша безудержно смелый, обвинявшийся в несколь-
ких преступлениях, с большим трудом спасся от упор-
ного преследования со стороны corte1 2, которое могло
1 Насколько я помню, в Милане, в Амброзпанской библио-
теке, хранятся изящные, исполненные чувства сонеты и другие
стихотворения, сочиненные Витторией Аккорамбони. Впоследствии
по поводу ее необычайной участи были написаны недурные со
неты. По-видимому, ее ум равнялся ее обаянию и ее красоте.
2 Так назывался вооруженный отряд, обязанный следить за
общественной безопасностью,— жандармы и полицейские агенты
1580 года. Ими командовал начальник, называвшийся барджел-
ло, который нес личную ответственность за выполнение прика-
зов монсиньора римского губернатора (префекта полиции).
35
стоить ему жизни. Удостоенный покровительства кар-
динала, он смог обрести относительное спокойствие.
Третий брат Виттории, Джулио Аккорамбони, был
по просьбе кардинала Монтальто допущен кардина-
лом Алессандро Сфорца к высшим должностям его
двора.
Словом, если бы люди умели измерять свое счастье
не безмерной ненасытностью собственных желаний, а
теми благами, которыми они обладают на деле, то
брак Виттории с племянником кардинала Монтальто
мог бы показаться семье Аккорамбони пределом че-
ловеческого благополучия. Однако неразумная жаж-
да безграничных, но ненадежных преимуществ может
внушить людям, осыпанным величайшими милостями
фортуны, мысли странные и чреватые опасностями.
Не подлежит сомнению, что если один из родствен-
ников Виттории, движимый жаждой добиться более
высокого положения, и способствовал тому, чтобы из-
бавить ее от мужа — как это многие подозревали в
Риме,— то вскоре он получил возможность убедиться,
насколько благоразумнее было бы довольствоваться
умеренными благами скромного положения, которое
в ближайшем будущем должно было достигнуть вер-
шины честолюбивых желаний человека.
Итак, Виттория жила королевой в своем доме.
Однажды вечером, вскоре после того, как Фелпче
Перетти лег с женой в постель, некая женщина, по
имени Катарина, уроженка Болоньи и служанка Вит-
тории, вручила ему письмо. Письмо это было прине-
сено братом Катарины, Доменико д’Аквавива, про-
званным Мапчино (Левшой), Человек этот был из-
гнан из Рима за несколько преступлений, но, по
просьбе Катарины, Феличе добился для него могу-
щественного покровительства своего дяди кардинала,
и теперь Манчино часто приходил в дом Фелпче,
вполне ему доверявшего.
Письмо, о котором идет речь, было подписано
именем Марчелло Аккорамбони, того из братьев Вит-
тории, которого особенно любил ее муж. Чаще всего
Марчелло скрывался вне Рима, но иногда все же ре-
шался заходить в город и в этих случаях искал убе-
жища в доме Феличе.
36
В письме, переданном в столь неурочный час, Мар-
челло обращался к своему зятю Феличе Перетти, за-
клиная его прийти к нему на помощь, и добавлял, что
ждет его около палаццо Монтекавалло, чтобы пере-
говорить о крайне срочном деле.
Феличе поделился с женой содержанием этого
странного письма, затем оделся, но не взял с собой
никакого оружия, кроме шпаги. В сопровождении
одного только слуги, несшего зажженный факел, он
уже собирался выйти, как вдруг ему преградили путь
мать его Камилла и другие женщины, жившие в доме,
среди них сама Виттория; все они с величайшей на-
стойчивостью умоляли его не выходить из дому в столь
поздний час. Так как он не уступал их мольбам, они
упали на колени и со слезами на глазах заклинали
его выслушать их.
Женщины эти, и в особенности Камилла, были на-
пуганы рассказами об ужасных происшествиях, ко-
торые случались ежедневно и оставались безнаказан-
ными в те времена — в годы понтификата Григо-
рия ХШ, полные неслыханных смут и злодеяний Кро-
ме того, их поразило одно обстоятельство в тех слу-
чаях, когда Марчелло дерзал проникать в Рим, он
никогда не имел обыкновения вызывать Феличе из
дому, и такая просьба, особенно в столь поздний час,
показалась им крайне подозрительной
Исполненный юношеской отваги, Феличе не захо-
тел уступить доводам, подсказанным чувством стра-
ха. Когда же он узнал, что письмо принес Маичино,
человек, которого он очень любил и которому не раз
оказывал услуги, ничто не могло его остановить, и он
вышел из дому.
Как уже было сказано, впереди него шел один
лишь слуга, несший зажженный факел. Едва успел
несчастный молодой человек сделать несколько шагов
по плошади Монтекавалло, как упал, сраженный тре-
мя выстрелами из аркебузов. Увидя, что Феличе ле-
жит на земле, убийцы кинулись к нему и стали колоть
его кинжалами до тех пор, пока не убедились, что он
действительно мертв. Роковая весть была немедлен-
но сообщена матери и жене Феличе, а через них до-
шла до его дяди кардинала.
37
Не изменившись в лице и не выказав ни малей-
шего волнения, кардинал тотчас же велел подать себе
облачение, а затем поручил богу себя и бедную душу,
отлетевшую столь неожиданно. Потом он отправился
к своей племяннице и, сохраняя величавое спокой-
ствие, положил конец женскому плачу и крикам, уже
оглашавшим весь дом. Его влияние на этих женщин
оказалось так велико, что, начиная с этой минуты и
вплоть до того мгновения, когда труп выносили из
дому, никто не увидел и не услышал с их стороны
ничего такого, что хоть сколько-нибудь отклонялось
бы от обычного поведения самых благовоспитанных
семей в случаях чьей-либо давно ожидавшейся смер-
ти. Что касается самого кардинала Монтальто, никому
не удалось подметить в нем даже слабых признаков
скорби; ничто не изменилось в распорядке и во внеш-
них проявлениях его жизни. Рим, со свойственным
ему любопытством наблюдавший за самыми мелкими
поступками этого столь глубоко оскорбленного чело-
века, вскоре в этом убедился.
Случилось так, что на следующий же день после
убийства Феличе в Ватикане была созвана консисто-
рия кардиналов. Весь город был уверен в том, что,
по крайней мере, в первый день кардинал Монтальто
уклонится от исполнения своих обязанностей — ведь
ему надо было предстать там перед взорами стольких
свидетелей, и притом таких любопытных! Все стали бы
наблюдать за мельчайшими проявлениями его слабо-
сти, вполне естественной, но которую, разумеется,
приличнее скрывать особе, занимающей столь высо-
кую должность и домогающейся еще более высокого
положения; ибо каждый согласится с тем, что чело-
век, стремящийся возвыситься над всеми остальными
людьми, не должен показывать, что он ничем от них
не отличается.
Однако лица, рассуждавшие так, ошиблись вдвой-
не, ибо, во-первых, кардинал Монтальто, по своему
обыкновению, одним из первых появился в зале засе-
даний, и, во-вторых, самым проницательным взглядам
не удалось обнаружить в нем ни малейшего признака
человеческой чувствительности. Напротив, отвечая тем
из своих собратьев, которые попытались обратиться к
38
нему со словами утешения по поводу ужасного собы-
тия, он сумел поразить и удивить всех присутствую-
щих. Твердость и видимое бесстрастие его души в ми-
нуту столь ужасного несчастья сейчас же стали пред-
метом городских толков.
Правда, некоторые лица, присутствовавшие в этой
консистории, более опытные в искусстве придворной
жизни, приписали это внешнее спокойствие не недо-
статку чувствительности, а умению ее скрывать, и
вскоре к этому мнению присоединилось большинство
придворных, ибо всегда следует делать вид, что ты
не слишком задет оскорблением, нанесенным, по-видп-
мому, лицом могущественным и, пожалуй, способным
впоследствии преградить тебе путь к высшему сану.
Какова бы ии была причина этой полнейшей ви-
димой бесчувственности, достоверно одно—что она
поразила весь Рим и двор Григория XIII. Но вернем-
ся к описанию консистории. Когда все кардиналы
были в сборе, в зал вошел папа; он сразу же обратил
взор на кардинала Монтальто, и на лице его святей-
шества все увидели слезы; что касается кардинала, то
его черты не утратили своей обычной бесстрастности.
Всеобщее изумление еще усилилось, когда в том
же собрании кардинал Монтальто, вслед за другими
кардиналами, опустился на колени перед престолом его
святейшества, чтобы отдать отчет в возложенных на
него поручениях, и папа, не дав ему начать, разразился
рыданиями. Наконец, овладев собой, его святейшество
попытался утешить кардинала, обещая быстрый и
строгий суд за столь безмерное преступление. Одна-
ко кардинал, весьма смиренно поблагодарив папу, обра-
тился к нему с просьбой ие назначать расследования по
поводу случившегося, уверяя, что он, со своей стороны,
от чистого сердца прощает виновника, кто бы он ни
был. И немедленно после этой просьбы, выраженной
в весьма немногих словах, кардинал перешел к докла-
ду о возложенных на него поручениях, как будто не
произошло ничего особенного.
Взоры всех кардиналов, присутствовавших в кон-
систории, были устремлены на папу и на Монтальто,
и хотя далеко не легко обмануть опытный глаз при-
дворных, однако никто не мог бы утверждать, что на лп-
39
це кардинала Монтальто отразилось хотя бы малейшее
волнение при виде слез его святейшества, который, ска-
зать правду, совершенно потерял власть над собой.
Удивительное хладнокровие кардинала Монтальто не
изменило ему в продолжение всего времени, пока он
делал доклад его святейшеству. Оно было так велико,
что даже сам папа был поражен и пе мог удержаться,
чтобы по окончании консистории не сказать своему лю-
бимому племяннику, кардиналу Сан-Систо: «Veramente,
costui ё un gran frale!» («Поистине, это великий мо-
нах!») \
Поведение кардинала Монтальто нисколько не ме-
нялось в течение всех последующих дней. Согласно
обычаю, он принимал кардиналов, прелатов и римских
князей, приносивших ему свои соболезнования, и ни с
кем из них, даже с самыми близкими друзьями, он пи
разу ие позволил себе забыться и не произнес ни одно-
го слова, выражающего жалобу или скорбь. После
кратких рассуждений о бренности всего земного, под-
тверждаемых и подкрепляемых изречениями и текстами
из священного писания или отцов церкви, он спешил
переменить тему и начинал говорить о городских но-
востях пли о частных делах своего собеседника, словно
желая утешить своих утешителей.
Рим с особенным любопытством ждал встречи кар-
динала с князем Паоло Джордано Орсини, герцогом
ди Браччано, которому молва приписывала смерть Фе-
личе Переттн. Все полагали, что кардинал Монтальто
пе в состоянии будет, находясь лицом к лицу с князем
и беседуя с ним с глазу на глаз, не обнаружить при
этом каких-нибудь признаков волнующих его чувств.
Когда князь вошел в дом кардинала, на улице и
возле дверей собралось множество народа; многочис-
ленные придворные заполняли все комнаты дома —
так велико было всеобщее желание наблюдать за ли-
цами обоих собеседников. Однако пикому не удалось
подметить что-либо особенное ни у того, пи у другого.
1 Намек на лицемерие, которое злые языки приписывают .мо-
нахам. Сикст V был нищенствующим монахом и подвергался пре-
следованию в своем ордене. См. его жизнь, описанную Грегорио
Лети, занимательным историком, который лжет не больше, чем
всякий другой Феличе Переттн был убит в 1680 году; его дядя
был избран папой в 1585 году.
40
Кардинал Монтальто не нарушил пи одного правила
придворного этикета; он придал своему лицу самое
веселое выражение и говорил с князем весьма при-
ветливо.
Минуту спустя, садясь в карету и оказавшись на-
едине со своими приближенными, князь Паоло не мог
удержаться, чтобы не сказать со смехом: «In fatto, ё
vero che costui ё un gran frate!» («Да, черт возьми, че-
ловек этот действительно велнкпй монах!»),— словно
желая подтвердить справедливость слов, вырвавшихся
у папы несколько дней назад.
Люди проницательные полагали, что поведение кар-
динала Монтальто в этом деле расчистило ему путь к
папскому престолу, ибо многие возымели о нем такое
мнение, что по природному ли благодушию или из бла-
гочестия, но он не умел или не хотел вредить кому бы
то ни было даже и тогда, когда у него были серьезные
основания для гнева.
Феличе Перетти не оставил никакого письменного
распоряжения относительно своей жены; вследствие
этого она вынуждена была вернуться в родительский
дом. По приказанию кардинала Монтальто перед отъ-
ездом ей были отданы платья, драгоценности — сло-
вом, все подарки, которые она получила, будучи женой
его племянника.
На третий день после смерти Феличе Перетти Вит-
тория вместе со своей матерью переселилась в палаццо
князя Орсини. Одни говорили, что женщин толкнула
на этот шаг забота об их личной безопасности, так
как, по слухам, corte 1 угрожала им, обвиняя в согла-
сии па совершение убийства пли, во всяком случае,
в том, что оно было совершено с их ведома; другие по-
лагали (п дальнейшие события, по-видимому, подтверж-
дают эту догадку), что их толкнуло на этот шаг жела-
ние осуществить брак Виттории с князем, ибо тот обе-
щал Виттории жениться на ней, как только она овдо-
веет.
Как бы то ни было, но ни тогда, ни впоследствии,
несмотря на то, что все подозревали друг друга, никто
1 Corte » не осмеливалась проникать в палаццо князей.
* Судебно-полицейская власть в Риме (итал.).
41
так и не узнал, кто был истинным виновником смерти
Феличе. Большинство, однако, приписывало эту смерть
князю Орсини. Все знали, что он был влюблен в Вит-
торию: он давал тому недвусмысленные доказатель-
ства,— н самой веской уликой явился последовавший
за убийством брак, ибо по своему положению эта жен-
щина стояла настолько ниже князя, что только непре-
одолимое могущество страсти могло заставить его же-
ниться на ней \ Адресованное римскому губернатору
письмо, слух о котором распространился через не-
сколько дней после события, отнюдь не побудило народ
отказаться от этого предположения. Оно было подписа-
но именем Чезаре Палантьери, юноши весьма необуз-
данного, изгнанного из Рима.
В этом письме Палантьери сообщал, что его светло-
сти правителю города незачем затруднять себя розыс-
ками виновника смерти Феличе Перетти, так как это
он. Палантьери, подослал к молодому человеку убийц
после ссоры, происшедшей между ними несколько вре-
мени тому назад.
Многие считали, что убийство это произошло не без
согласия семейства Аккорамбони; подозревали брать-
ев Виттории, которых могло соблазнить честолюбивое
желание породниться со столь могущественным и бога-
тым князем. Подозрение падало главным образом на
Марчелло, так как письмо, побудившее несчастного
Феличе выйти из дому, являлось тяжкой уликой. Нача-
ли дурно отзываться и о самой Виттории, когда она
так быстро после смерти мужа согласилась поселиться
в палаццо Орсини в качестве будущей супруги князя.
Трудно поверить, говорили все, чтобы можно было
мгновенно перейти к коротким клинкам, не испробовав
сначала длинных * 2.
По распоряжению Григория ХШ мопсиньор Пор-
тичи, римский губернатор, произвел расследование
убийства. Из дознания видно только, что упомянутый
* Первой женой князя Орсипн, от которой он имел сына по
имени Вирджинио, была сестра Франциска I, великого repuoia
Тосканского, и кардинала Фернандо Медичи. С согласия ее брать-
ев ои лишил ее жизни за супружескую неверность. Таковы были
законы чести, занесенные в Италию испанцами. Измена жены
оскорбляла ее братьев в такой же мере, как и мужа.
2 Намек на обычай драться шпагой и кинжалом.
42
Доменико, по прозванию Манчино, арестованный corte,
сознался прежде, чем его подвергли пытке (tormen-
tato), и на вторичном допросе, 24 февраля 1582 года,
показал следующее:
«Что виновницей всего была мать Виттории и что
ей помогала cameriera * из Болоньи, немедленно после
убийства укрывшаяся в крепости Браччано (крепости,
принадлежавшей князю Орсини, куда corte не осмели-
валась проникать), а исполнителями преступления бы-
ли Макьоне из Губбио и Паоло Барка из Браччано,
lancie spezzate (солдаты) некоего синьора, чье имя не
приводится по уважительным причинам».
К этим уважительным причинам присоединились,
как я думаю, просьбы кардинала Монтальто, который
настоял на прекращении следствия; и действительно,
о судебном процессе больше разговоров не было. Ман-
чнно был выпущен из тюрьмы с precetto (приказом)
немедленно вернуться на родину и под угрозой смерт-
ной казни не выезжать оттуда без особого разрешения.
Освобождение этого человека состоялось в 1583 году,
в день св. Людовика; день этот был также днем рож-
дения кардинала Монтальто, и это обстоятельство еще
больше убеждает меня в том, что дело кончилось так
по просьбе последнего. Во время правления слабоволь-
ного Григория XIII подобный процесс мог иметь весьма
неприятные последствия и не дал бы никаких положи-
тельных результатов.
Действия corte были таким образом приостановле-
ны, но, тем не менее, папа Григорий XIII не пожелал
дать согласия на брак князя Паоло Орсини, герцога
ди Браччано, со вдовой Аккорамбони. Подвергнув
последнюю особого рода тюремному заключению, его
святейшество отдал киязю и вдове приказ не заклю-
чать брака без специального па то разрешения его
самого или его преемников.
Григорий XIII умер в начале 1585 года, и после того
как запрошенные князем Паоло Орсини ученые-законо-
веды заявили, что, по их мнению, приказ утратил силу
вместе со смертью издавшего его правителя, киязь ре-
шил жениться на Виттории, не дожидаясь избрания
нового папы. Однако брак не мог состояться так скоро,
* Горничная (итал ),
43
как этого желал князь,— отчасти потому, что ему хоте-
лось получить согласие братьев Виттории (а между
тем Оттавио Аккорамбони, епископ Фоссомброны, наот-
рез отказал ему), отчасти же потому, что избра-
ние преемника Григория XIII произошло быстрее, чем
этого можно было ожидать. Так или иначе, но брако-
сочетание состоялось в тот самый день, когда папой
был избран имевший такое близкое касательство к это-
му делу кардинал Монтальто, то есть 24 апреля
1585 года; быть может, это произошло случайно, а
быть может, князю угодно было показать, что и при
новом папе он не больше боится corte, чем при Гри-
гории XIII.
Этот брак глубоко оскорбил Сикста V (ибо таково
было имя, принятое кардиналом Монтальто); он уже
расстался с образом мыслей, подобающим монаху, и
возвысился душою в соответствии с саном, которым
облек его господь.
Папа, правда, не выказал никаких признаков гнева,
но когда князь Орсини вместе с толпой знатных рим-
ских синьоров явился к святейшему отцу в день его
избрания, чтобы облобызать ему ногу и с тайным на-
мерением попытаться прочесть на лице этого человека,
чей характер был до сих пор столь мало известен, чего
ему следует ожидать и чего опасаться, он понял, что
время шуток прошло. Как-то странно посмотрев па кня-
зя, новый папа ни слова не ответил на его приветствие,
и князь Орсини принял решение немедленно выяснить
намерения святейшего отца на его счет.
Через посредство Фернандо, кардинала Медичи
(брата своей первой жены) и испанского посланника
он испросил и получил у папы аудиенцию в его покоях;
здесь он обратился к святейшему отцу с заранее под-
готовленной речью, в которой, не упоминая о прошлом,
выразил радость по поводу его нового сана, после чего
предложил ему, в качестве верноподданного и слуги, все
свое имущество и всё свои войска.
Папа 1 выслушал его с чрезвычайной серьезностью
и наконец ответил, что он больше, чем кто-либо, же-
• Сикст V, который был избран папой в 1585 году, ко(да ему
было шестьдесят восемь лет, правил пять лет и четыре месяца;
у-него было много общего с Наполеоном.
44
лает, чтобы жизнь и поступки Паоло Джордано Орси-
ни стали в будущем достойными рода Орсини и истинно
христианского рыцаря; что, если коснуться вопроса
о том, чем был князь в прошлом по отношению к пап-
скому престолу и по отношению к нему, папе, то об
этом лучше всего знает его, князя, собственная со-
весть; что, тем не менее, он, князь, может быть уверен
в одной вещи, а именно — что если ему охотно про-
щается все, что он мог сделать против Феличе Перетти
и против Феличе, кардинала Монтальто, то он, папа,
никогда не простит ему ничего, что он сделал бы в бу-
дущем против папы Сикста, и что вследствие этого он,
папа, предлагает князю немедленно удалить из своего
дома и своих владений всех бродяг (изгнанников) и
злодеев, которые находят там убежище до сих пор.
Сикст V всегда умел придавать своему голосу лю-
бую интонацию, чрезвычайно сильно действовавшую на
собеседника; когда же он бывал разгневан и угрожал,
то глаза его, казалось, метали молнии. Так или ина-
че, но после такого ответа папы — никто и никогда не
разговаривал с ним так на протяжении тринадцати лет—
князь Паоло Орсини, привыкший внушать страх всем
папам, теперь вынужден был призадуматься и сразу
же по выходе из дворца его святейшества поспешил к
кардиналу Медичи, чтобы рассказать ему обо всем слу-
чившемся. По совету кардинала князь решил немедлен-
но удалить преступников, укрывавшихся в его палаццо
и владениях, и постараться как можно скорее найти
благовидный предлог, чтобы покинуть страну, нахо-
дящуюся под властью столь решительного первосвя-
щенника.
Надо сказать, что к этому времени князь Паоло
Орсини сделался необычайно тучен; его ноги были
толще туловища обыкновенного человека, и одна из
этих чудовищных ног была поражена болезнью, именуе-
мой lupa (волчанкой); болезнь эта названа так пото-
му, что ее надо питать огромным количеством сырого
мяса, прикладывая его к пораженной части тела: в
противном случае дурная жидкость начинает разъ-
едать живое тело, окружающее язву.
Под предлогом этой болезни князь отправился на
знаменитые воды Альбано, города близ Падуи, под-
45
властного Венецианской республике; он уехал вместе
со своей повой супругой в середине июня. Альбано
являлся для пего вполне надежным убежищем, так как
дом Орсини и Венецианская республика были в тече-
ние многих лет связаны взаимными услугами.
Приехав в эти места, сулившие ему полную безопас-
ность, князь стал думать лишь об удовольствиях, свя-
занных с пребыванием в различных резиденциях.
С этой целью он нанял три великолепных палаццо: один
в Венеции — палаццо Дапдоло на улице Зекка; второй
в Падуе — палаццо Фоскарнии, па великолепной пло-
щади под названием Арена; третий он выбрал в Сало,
на восхитительном берегу озера Гарда: этот палаццо
принадлежал некогда роду Сфорца Паллавичини.
Венецианские сенаторы (правительство Венециан-
ской республики) обрадовались, узнав о прибытии в ее
владения столь знатного князя, и тотчас же предложили
ему весьма крупную condotta (то есть значительную,
ежегодно выплачиваемую сумму денег, которою он дол-
жен был употребить на то, чтобы набрать отряд в две
или три тысячи человек и принять над ним начальство).
Князь ловко уклонился от этого предложения: он от-
ветил сенаторам, что в силу природной и наследствен-
ной в его семье склонности он готов был бы всем серд-
цем служить светлейшей республике, но считает неудоб-
ным принимать на себя еще одно обязательство, так
как уже состоит на службе у католического короля.
Столь решительный ответ несколько охладил сенаторов.
Сначала они собирались устроить князю, по прибы-
тии его в Венецию, публичную, весьма торжественную
встречу, но после его ответа решили, чю он может при-
ехать, как всякое друюе частное лицо.
Извещенный обо всем этом, князь Орсини принял
решение совсем по заезжать в Венецию. Находясь уже
в окрестностях Падуи, он объехал эту очаровательную
местность и со всей своей свитой направился в дом,
приготовленный для него в Сало, на берегу озера Гар-
да Там он провел все лето в приятных и разнообраз-
ных развлечениях.
Koi да нас i ало время переменить резиденцию, князь
совершил несколько небольших путешествий, показав-
ших ему, что он уже не может переносить усталость
46
так, как переносил ее прежде; у него появились опасе-
ния по поводу своего здоровья. Тем не менее он поду-
мывал о том, чтобы съездить па несколько дней в Ве-
нецию, но жена его, Виттория, отговорила его и убедила
остаться в Сало.
Некоторые считали, что Виттория Аккорамбони за-
метила опасность, угрожавшую жизни князя, ее мужа,
и убедила его остаться в Сало единственно с той целью,
чтобы впоследствии увезти его из Италии в один из
вольных городов Швейцарии; таким способом она хо-
тела, в случае смерти князя, обезопасить и себя и свое
личное состояние.
Неизвестно, насколько основательно было это пред-
положение, но только все произошло иначе, так как у
князя 10 ноября случился в Сало новый приступ бо-
лезни, и у него сразу же явилось предчувствие того,
что его ожидало.
Ему стало жаль свою бедную жену; в полном рас-
цвете молодости ей предстояло после его смерти остать-
ся одной без доброго имени и без состояния, ненавиди-
мой всеми государями Италии, не пользующейся особой
любовью семьи Орсини и не имеющей никакой надежды
па новый брак. Будучи человеком великодушным и
благородным, он по собственному побуждению составил
завещание, которым хотел обеспечить судьбу несчаст-
ной женщины. Он оставил ей в драгоценностях и на-
личных деньгах крупную сумму в сто тысяч пиастров х,
не считая лошадей, экипажей и прочего движимого
имущества, которым он пользовался во время этого
путешествия. Весь остаток своего состояния князь за-
вещал Вирджинно Орсини, своему единственному сыну
от первой жены, сестры Франциска I, великого герцога
Тосканского (той, которую он убил с согласия ее
братьев за супружескую неверность).
Но сколь ненадежны все замыслы человека! Те са-
мые распоряжения Паоло Орсини, с помощью которых
он думал обеспечить спокойную жизнь своей злосчаст-
ной молодой жене, явились причиной ее несчастий и
гибели.
12 ноября, подписав завещание, князь почувствовал
1 Около 2 000 000 франков в 1837 году.
47
себя несколько лучше. Утром 13-го ему пустили кровь,
и врачи, возлагая надежды лишь на самую строгую
диету, предписали не давать князю никакой пищи.
Но, как только они вышли из комнаты, князь потре-
бовал, чтобы ему подали обед; никто не осмелился
противоречить ему, и он ел и пил, как обычно. Едва
успел он закончить обед, как потерял сознание и за
два часа до захода солнца скончался.
После этой внезапной смерти Виттория Аккорамбо-
ни в сопровождении своего брата Марчелло и всего
двора покойного князя отправилась в Падую и посе-
лилась в палаццо Фоскарини, находившемся близ
Арены,— в том самом, который был нанят князем
Орсини.
Вскоре к ней приехал ее брат Фламинио, пользо-
вавшийся большим расположением кардинала Фарне-
зе Тогда она начала предпринимать шаги, необходи-
мые. чтобы добиться выплаты сумм, завещанных ей
мужем и достигавших шестидесяти тысяч пиастров,
которые должны были быть выплачены ей наличными
деньгами в двухгодичный срок. Кроме того, она
должна была вступить во владение своим приданым,
движимым имуществом и всеми своими драгоценностя-
ми. Князь Орсини распорядился в своем завещании,
чтобы в Риме или в любом другом городе, по выбору
герцогини, ей был куплен палаццо стоимостью в десять
тысяч пиастров и виноградник (загородный дом)
стоимостью в шесть тысяч. Он указал также, что ее
стол и ее прислуга должны соответствовать ее поло-
жению. В ее распоряжении должны были находиться
сорок человек и такое же количество лошадей.
Синьора Виттория возлагала большие надежды на
покровительство властителей Феррары, Флоренции и
Урбино, а также на попечение кардиналов Фарнезе
и Медичи, которых покойный князь назначил своими
душеприказчиками. Надо заметить, что завещание бы-
ло составлено в Падуе и передано на рассмотрение
достопочтенных господ Париццоло и Меноккьо, луч-
ших профессоров Падуанского университета, ныне зна-
менитых юрисконсультов.
Князь Лодовико Орсини прибыл в Падую, чтобы
исполнить свои обязанности по отношению к покойно-
48
му герцогу и его вдове и вернуться затем на остров
Корфу, губернатором которого его назначило прави-
тельство Венецианской республики.
Первое недоразумение между синьорой Витторией
и князем Лодовико возникло по поводу лошадей покой-
ного герцога, которые, по мнению князя, не могли счи-
таться движимым имуществом в обычном смысле этого
слова; однако герцогиня доказала, что их следует рас-
сматривать именно как движимое имущество, и было
решено, что она будет продолжать пользоваться ими
впредь до окончательного постановления; своим поручи-
телем она выставила синьора Соарди из Бергамо,
кондотьера Венецианской республики, очень богатого
дворянина, одного из лучших граждан своей родины.
Второе столкновение произошло из-за серебряной
посуды, в качестве залога отданной покойным герцо-
гом князю Лодовико, который в свое время ссудил ему
некоторую сумму денег. Все было решено законным
путем, ибо светлейший герцог Феррарский постарался
в точности выполнить завещание покойного князя Ор-
сини.
Это второе дело было решено 23 декабря, в воскре-
сенье.
В ночь на понедельник сорок человек вошли в дом
Виттории Аккорамбони. На них были полотняные одея-
ния странного покроя, скрывавшие их лица, вследствие
чего узнать их было невозможно, разве только по голо-
су; переговариваясь между собой, они употребляли
прозвища.
Прежде всего они начали искать герцогиню, и когда
нашли ее, один из них сказал:
— Сейчас вы умрете.
И, не подарив ей ни одной минуты, не вняв ее прось-
бе дать ей помолиться, он вонзил узкий кинжал под ее
левую грудь. Поворачивая кинжал в разных направ-
лениях, злодей несколько раз просил несчастную ска-
зать ему, коснулся ли кинжал ее сердца. Наконец она
испустила дух. В это время другие искали братьев гер-
цогини; одного из них, Марчелло, не оказалось в доме,
и таким образом он спас свою жизнь; другого же они
закололи кинжалами. Весь дом огласился плачем и
криками. Оставив мертвых распростертыми па земле,
4. Стендаль. Т. V.	49
убийцы ушли, захватив шкатулку с драгоценностями
и деньгами.
Весть об этом быстро дошла до падуанских властей.
Они велели освидетельствовать трупы и отправили
донесение в Венецию.
В течение всего понедельника народ толпами сте-
кался в палаццо Фоскарппи и в церковь Отшельников,
чтобы взглянуть па трупы. Зрители были охвачены
состраданием, особенно при виде красавицы-герцогини;
они оплакивали ее гибель et dentibus fremebant (и скре-
жетали зубами), говоря об убийцах; но имена их были
еще не известны.
На основании весьма серьезных улик corte заподо-
зрила, что преступление было совершено по приказанию
или по крайней мере с согласия вышеназванного князя
Лодовико, и вызвала его, но так как князь хотел войти
in corte (в здание суда), где находился сиятельнейший
капитан, вместе с сорока вооруженными людьми, то
ему преградили путь, сказав, чтобы он вошел только с
тремя или четырьмя. Однако в то мгновение, когда
проходили эти трое, остальные бросились вслед за ни-
ми, оттолкнули стражу, и таким образом в здание про-
никли все.
Оказавшись перед начальником стражи, князь Ло-
довико пожаловался па такое оскорбление, утверждая,
что ни один владетельный князь не обходился с ним
подобным образом. На вопрос светлейшего капитана,
известно ли ему что-нибудь относительно смерти
синьоры Виттории и событий минувшей ночи, он отве-
тил, что известно и что он уже отдал распоряжение,
чтобы об этом было сообщено правосудию. Ему пред-
ложили записать его показание, но он сказал, что лю-
ди его звания не обязаны соблюдать такие формаль-
ности, тач же как и вообще пе должны подвергаться
допросу.
Князь Лодовико попросил разрешения отправить во
Флоренцию гонца к князю Вирджииио Орсини с пись-
мом, в котором он сообщал о совершенном преступле-
нии и судебном разбирательстве. Вместо настоящего
письма он показал подложное и получил согласие вла-
стей.
Но за городской стеной гонец был задержан и под-
50
вергнут тщательному обыску; кроме письма, показан-
ного князем Лодовико, нашли еще другое, спрятанное
в сапоге гонца. Это второе письмо было следующего
содержания:
«Синьору Вирджинио Орсини.
Достопочтенный синьор,
Мы привели в исполнение то, что было условлено
между нами, и при этом одурачили почтенного Тоидиии
(очевидно, имя начальника corte, допрашивавшего
князя) так ловко, что меня считают здесь самым
порядочным человеком в мире. Я выполнил все
собственноручно Не медлите же прислать известных
вам людей».
Письмо это привело членов суда в сильнейшее него-
дование. Они поспешили переслать его в Венецию; по
их приказанию городские ворота были заперты, и сол-
датам велено было ни днем, ни ночью не покидать го-
родских стен. Был издан приказ, грозивший суровой
карой всем гражданам, которые, зная убийц, ие сооб-
щат о них правосудию. Тем из убийц, которые донесли
бы па кого-нибудь из сообщников, было обещало по-
милование и даже денежная награда. Но накануне
рождества (24 декабря), около семи часов вечера, из
Венеции прибыл Алоизио Брагадин с широкими полно-
мочиями от сената и с приказом во что бы то ни стало
задержать живым или мертвым вышеназванного князя
Лодовико и всех его приближенных.
Синьор авогадор Брагадин, начальник стражи н по-
деста собрались в крепости.
Под угрозой виселицы (della forca) всему пешему
и конному ополчению велено было в полном вооруже-
нии окружить дом вышеназванного князя Лодовико,
находившийся по соседству с крепостью и примыкав-
ший к церкви св. Августина на Арене.
На следующий день (день рождества) в городе был
расклеен указ, призывавший сынов св. Марка поспе-
шить с оружием в руках к дому синьора Лодовико.
Лица, не имевшие оружия, приглашались в крепость,
где оно выдавалось в любом количестве. Указ этот
обещал вознаграждение в две тысячи дукатов тому,
кто доставит в corte живым или мертвым синьора Ло-
51
довико, и по пятьсот дукатов за каждого из его людей.
Безоружным запрещалось приближаться к дому князя,
чтобы они не помешали дерущимся в случае, если бы
люди князя решились сделать вылазку.
Одновременно с этим на старых крепостных стенах,
напротив дома, занимаемого князем, разместили пища-
ли, мортиры и тяжелую артиллерию; столько же ору-
дий поставили и на новых крепостных стенах, с кото-
рых видна была задняя сторона вышеупомянутого дома.
С той же стороны расположили конницу с таким рас-
четом, чтобы она имела возможность свободно передви-
гаться в случае, если бы в ней оказалась нужда. На бе-
регу реки нагромоздили скамьи, шкапы, повозки и
другие предметы, которые могли бы послужить
брустверами. Таким путем предполагали помешать
движению осажденных, если бы те вздумали двинуть-
ся на толпу сомкнутыми рядами. Эти брустверы дол-
жны были также защищать пушкарей и солдат от пи-
щалей осажденных.
Наконец, на реке, напротив дома князя и по обеим
сторонам от него, разместили лодки с людьми, воору-
женными мушкетонами и иного рода оружием, кото-
рым можно было бы спугнуть врага, если бы он попы-
тался сделать вылазку; одновременно с этим на всех
улицах устроены были заграждения.
Пока шли эти приготовления, от кпязя было достав-
лено письмо, в котором он в весьма учтивых выраже-
ниях сетовал на то, что его считают преступником и
обращаются с ним, как с врагом и даже как с мятеж-
ником, не расследовав предварительно дела. Письмо
это было составлено Ливеротто.
27 декабря три дворянина из числа местной знати
были посланы городскими властями к синьору Лодо-
вико, в чьем доме находилось сорок бывших солдат,
весьма опытных в военном деле. Когда посланцы при-
шли, солдаты были заняты тем, что из досок и мокрых
матрацев устраивали брустверы и готовили свои пи-
щали.
Эти три дворянина объявили князю решение город-
ских властей захватить его силой. Они убеждали его
сдаться, добавляя, что, пока не дошло до военных дей-
ствий, он может еще рассчитывать на некоторое снис-
52
хождение. На это синьор Лодовико ответил, что если
будет снята стража, стоящая вокруг дома, он готов
явиться к городским властям с двумя или тремя из
своих людей, чтобы обсудить дело, но лишь с тем усло-
вием, что он сохранит право вернуться домой, когда
ему будет угодно.
Посланцы взяли эти предложения, изложенные
князем письменно, и вернулись к членам суда, которые
отвергли условия князя, особенно после того, как по-
советовались с достойнейшим Пием-Энеем и другими
знатными людьми. Посланцы вернулись к князю и за-
явили ему, что если он не сдастся без всяких оговорок,
то его дом будет снесен артиллерией до основания; на
это князь ответил, что скорее умрет, чем подчинится.
Городские власти дали знак к бою. Однако, несмот-
ря на то, что легко было разрушить дом почти до
основания одним залпом, они решили сначала дей-
ствовать осторожно, в надежде, что осажденные, быть
может, сдадутся.
Это мнение восторжествовало, и таким образом
удалось сохранить св. Марку большие деньги, кото-
рые пришлось бы потратить на восстановление раз-
рушенных частей осажденного палаццо; тем не ме-
нее план этот был одобрен не всеми. Если бы люди
синьора Лодовико, не колеблясь, сделали вылазку,
исход сражения мог быть весьма сомнителен. Это бы-
ли старые солдаты; они обладали и боевыми припа-
сами, и снаряжением, и мужеством, а главное, все
они были крайне заинтересованы в том, чтобы побе-
дить: не лучше ли было для них, даже в случае пора-
жения, умереть от выстрела из пищали, нежели от
руки палача? К тому же с кем они сражались? С жал-
кими осаждающими, неопытными в военном деле. Лег-
ко могло случиться, что властям пришлось бы рас-
каяться в своем милосердии и доброте.
Итак, осаждающие начали обстреливать колонна-
ду палаццо, затем, целясь выше, постепенно разруши-
ли находившуюся за нею стену фасада. Между тем
люди, бывшие в доме, неустанно стреляли из пища-
лей, но в результате их выстрелов был ранен в плечо
лишь какой-то простолюдин.
Синьор Лодовико кричал с величайшей горяч-
53
ностыо: «Бей! Бей их! Война! Война!» Он усердно лил
пули из оловянных блюд и свинцовых переплетов окон.
Он угрожал вылазкой, но осаждающие приняли новые
меры: выдвинули орудия более крупного калибра.
При первом же залпе обрушилась значительная
часть здания, и некий Пандольфо Леупратти из Ка-
мерино упал вместе с обломками. Это был очень
храбрый человек, всем известный бродяга. Он был
изгнан из папских владений, и голова его была оце-
нена почтенным синьором Вителлн в четыреста пиа-
стров за убийство Виченцо Вителли, который под-
вергся нападению вышеназванного Пандольфо и
его друзей в то время, как ехал в своей карете, и
по приказанию князя Лодовико Орсини был убит вы-
стрелами из пищалей и кинжалами. Ошеломлен-
ный падением, Пандольфо не в силах был поше-
вельнуться; один из слуг сената, Канди Листа, воору-
женный коротким кинжалом, бросился к нему и лов-
ко отрубил ему голову, которую поспешил затем от-
нести в крепость и поднести властям.
Вскоре второй пушечный залп разрушил другую
часть стены, и вместе с нею упал граф ди Монтеме-
лино из Перуджиа, который погиб среди развалин, изу-
рудованный ядром.
После этого из дому вышел некий полковник Ло-
ренцо, дворянин из Камерино, человек весьма 6oia-
тый, который не раз давал доказательства своего му-
жества и пользовался большим уважением князя. Он
решил, что не умрет, не отомстив за себя; он хо-
тел выстрелить из пищали, но хотя он и привел ее
в действие, однако — быть может, на то была воля
божья — пищаль дала осечку, и в то же мгновение
его самого сразила пуля. Выстрел этот был сде-
лан бедняком, школьным учителем из Саи-Микеле.
Но в то же время как последний направлялся к уби-
тому, чтобы отрубить ему голову, в надежде получить
за нее обещанную награду, его опередили другие,
более проворные, а главное, более сильные, чем он.
Они схватили кошелек, пояс, ружье, деньги и перстни
полковника и отрубили ему голову.
Когда умерли эти люди, на которых князь Ло-
довико больше всего полагался, он пал духом, и стало
54
ясно, что он совершенно перестал действовать. Си-
ньор Филенфи, его домоправитель и секретарь, одетый
в штатское платье, махнул с балкона белым платком
в знак того, что сдается. Он вышел на улицу, и, со-
гласно военным обычаям, Ансельмо Суардо, воена-
чальник городских властей, под руку отвел его в кре-
пость. Будучи немедленно подвергнут допросу, синьор
Филенфи сказал, что нисколько не виноват во всем
случившемся, так как только в канун рождества вер-
нулся из Венеции, где его задержали на несколько
дней дела князя.
Его спросили, сколько людей находится при князе.
— Человек двадцать или тридцать,— сказал он.
На требование назвать их имена он ответил, что
человек девять или десять из них —лица знатного
происхождения,—так же как и он, обедали за столом
князя, а потому имена их ему известны, но что осталь-
ных людей — бродяг, лишь недавно прибывших к кня-
зю, он совершенно не знает
Он назвал тринадцать человек, включая брата пол-
ковника Ливеротто.
Вскоре загрохотали пушки, установленные на го-
родских стенах. Чтобы помешать людям князя усколь-
знуть. солдаты разместились в соседних домах. Выше-
названный князь, подвергавшийся такой же опас-
ности, как и те трое, смерть которых мы описали,
сказал окружавшим его людям, чтобы они держались,
пока не получат написанного его рукой письма с
условным знаком; а затем он сдался тому самому Ан-
сельмо Суардо, о котором мы уже упоминали. И так
как из-за огромной толпы народа и воздвигнутых на
улицах заграждений нельзя было везти его в карете,
как было приказано, то решили, что он пойдет пешком.
Он шагал, окруженный людьми Марчелло Акко-
рамбони; по бокам его шли синьоры condottieri *, Ан-
сельмо Суардо, другие военачальники и дворяне го-
рода, все хорошо вооруженные. За ними следовал
многочисленный отряд вооруженных горожан и сол-
дат. Князь Лодовико шел в темной одежде; сбоку у
него висел стилет, плащ был перекинут через плечо
с большим изяществом. Презрительно улыбаясь, он
* Начальники наемных военных отрядов (итал.).
55
сказал: «Если бы только я захотел сражаться!»,—
словно желая дать попять, что победа была бы за
ним. Оказавшись перед городскими властями, он сна-
чала поклонился им, а затем сказал:
— Синьоры, я пленник этого дворянина (при
этом он указал на синьора Ансельмо), и мне
очень неприятно все то, что произошло, но это слу-
чилось не по моей вине.
Начальник стражи приказал отнять у князя стилет,
висевший у него сбоку; тогда, облокотившись на окон-
ную решетку, князь начал стричь себе ногти ма-
ленькими ножницами, которые нашел на подо-
коннике.
Его спросили, что за люди были с ним в доме;
в числе прочих он назвал полковника Ливеротто
и графа ди Монтемелнно, о которых уже было ска-
зано выше, добавив при этом, что за выкуп пер-
вого из них он дал бы десять тысяч пиастров, а за
второго отдал бы свою кровь. Он потребовал, чтобы
ему отвели помещение, подобающее человеку его зва-
ния. Получив согласие, он собственноручно напи-
сал своим людям, приказывая нм сдаться, и в каче-
стве условного знака приложил к письму свой пер-
стень. Он сказал синьору Ансельмо, что дарит ему
свою пищаль и шпагу, и попросил, чтобы, найдя в
доме это оружие, он сам воспользовался им из любви
к нему, ибо это оружие дворянина, а не простого
солдата.
Солдаты вошли в лом и тщательно его обы-
скали. После переклички люди князя — их оказа-
лось тридцать четыре — были попарно отведены в
дворцовую тюрьму. Убитых оставили па съедение
псам, а затем поспешили сообщить обо всем в
Венецию.
Многие из солдат князя Лодовико, соучастники
преступления, успели скрыться. Под угрозой разруше-
ния домов и конфискации имущества было запреще-
но давать им убежище. За выдачу каждого бежав-
шего было обещано пятьдесят пиастров. Таким пу-
тем удалось нескольких найти.
Из Венеции к синьору Латино Орсини был отправ-
лен в Кандию фрегат с приказом немедленно явить-
56
ся по весьма важному делу; полагают, что он ли-
шится своей должности.
Вчера утром, в день св. Стефана, все ожидали уви-
деть казнь упомянутого князя Лодовико или услышать,
что он задушен в тюрьме; и все были удивлены, уз-
нав, что этого не случилось, ибо такую птицу нельзя
долго держать в клетке. Но в следующую ночь
состоялся суд, и в день св. Иоанна, незадолго до рас-
света, стало известно, что упомянутый синьор был за-
душен и что он умер, должным образом приготовив-
шись к смерти. Его тело было немедленно перенесе-
но в собор в сопровождении духовенства этой церкви
и отцов иезуитов. Целый день труп лежал на столе
посреди церкви, служа зрелищем для народа и при-
мером для людей неопытных.
На следующий день, согласно завещанию князя,
тело его было перевезено в Венецию и там предано
земле.
В субботу были повешены двое из его людей;
первый, Фурио Савориьяно, был значительной особой,
второй—человеком низкого звания.
В понедельник, предпоследний день того же го-
да, повесили тринадцать человек, причем в числе их
было несколько очень знатных. Еще двоих — капитана
Сплендиано и графа Паганелло — провели через пло-
щадь, пытая раскаленными клещами; когда они при-
были на место казни, их жестоко избили, проломи-
ли им черепа и затем четвертовали, почти еще жи-
вых. Это были люди знатного присхождения; перед
тем как предаться злу, они были очень богаты. Го-
ворят, что именно граф Паганелло был убийцей
синьоры Виттории Аккорамбони и проявил жесто-
кость, о которой говорилось выше. Некоторые воз-
ражают на это, что в своем письме князь Лодовико
утверждал, что убийство было совершено им собст-
венноручно; но возможно, что он заявил это из тще-
славия, подобного тому, какое он выказал в Риме, при-
казав убить Вителли, а может быть, для того, чтобы
заслужить еще большее расположение князя Вирд-
жипио Орсини.
Прежде чем нанести графу Паганелло смертель-
ный удар, его несколько раз кололи под левую грудь,
57
чтобы коснуться сердца, как он сам делал это с
несчастной синьорой Витторией. Вследствие этого из
его груди хлынул целый поток крови. Ко всеобщему
удивлению, он все же прожил после этого больше по-
лучаса. Это был человек сорока пяти лет, обладав-
ший, по-видимому, большой силой.
Виселицы все еще стоят, так как в первый же
день после праздника должна совершиться казнь
остальных девятнадцати. Но ввиду того, что палач
страшно устал, а народ, насмотревшись на столько
смертей, до крайности угнетен, казнь откладывается
на два дня. Едва ли кому-нибудь из виновных будет
дарована жизнь. Может быть, исключение будет сде-
лано только для одного из приближенных князя Ло-
довико — для синьора Филенфи, его домоправителя, ко-
торый выбивается из сил — и это вполне попятно,—
стараясь доказать, что не принимал никакого уча-
стия в том, что произошло.
Даже самые престарелые жители Падуи не при-
помнят, чтобы когда-либо был вынесен более справед-
ливый приговор, осуждающий на смерть стольких
людей одновременно. И эти синьоры (венецианские)
снискали себе доброе имя и славу у самых цивили-
зованных наций.
Добавлено другим почерком:
Франческо Филенфи, секретарь и maestro di casa *,
был приговорен к пятнадцати годам тюрьмы. Кравчий
(coppiere) Онорио Адами да Фермо и двое других—
к одному году тюрьмы; семеро были отправлены на
галеры в ножных кандалах, и, наконец, семеро были
отпущены на свободу.
* Домоправитель (итал ).
СЕМЬЯ ЧЕНЧИ
1599
Дон Жуан Мольера, разумеется, волокита, но преж-
де всего он светский человек; раньше чем отдаться
непреодолимой страсти, которая влечет его к краси-
вым женщинам, он стремится уподобиться некоему
идеальному образцу; он хочет, чтобы нм восхища-
лись при дворе молодого короля, галантного и остро-
умного.
Дон Жуан Моцарта ближе к природе; в нем уже
меньше французского духа: он не так озабочен мне-
нием окружающих; он не стремится прежде всего ка-
заться, как барон де Фенест д’Обинье. Мы имеем
лишь два портрета итальянского Дон Жуана, того
Дон Жуана, который должен был появиться в этой
прекрасной стране в XVI веке, в начале эпохи Возрож-
дения.
Я лишен возможности рассказать о первом из них:
наш век слишком уж застегнут на все пуговицы; мне
вспоминаются меткие слова, которые я не раз слышал
из уст лорда Байрона: this age of cant*. Это скучное,
никого пе обманывающее лицемерие имеет лишь то пре-
имущество, что дает возможность и дуракам вста-
вить свое словцо: они, видите ли, шокированы тем,
что кто-то осмелился высказать такую-то мысль, а
другой позволил себе насмехаться над тем-то и тем-
то. Отсюда отрицательная сторона лицемерия — оно
крайне суживает область исторического повествования.
* Наш ханжеский век (англ.).
59
С любезного разрешения читателя яосмелюсьпред-
ложнть ему историческую заметку о втором из этих
Дон Жуанов, о котором можно рассказывать в 1835 го-
ду; его звали Франческо Ченчи
В обществе, чуждом лицемерия, Дон Жуан вряд ли
мог появиться. В античном мире Дои Жуан не имел бы
под собой почвы. Религия была праздником, она при-
зывала людей к наслаждению; так могла ли она клей-
мить позором тех, кто делает один из видов наслаж-
дения единственной целью своей жизни? В те време-
на только государственная власть предписывала
воздержание; она запрещала то, что могло
нанести ущерб отечеству, то есть интересам всего
общества, а не то, что вредоносно для отдельных
лиц.
Всякий, кто любил женщин и имел много денег,
мог быть Дон Жуаном в Афинах. Никто не пропове-
довал, что наша жизнь —это юдоль слез и что страда-
ние есть заслуга
Не думаю, чтобы афинский Дон Жуан так скоро
дошел до преступления, как Дои Жуан современных
монархий. Для последнего немалая доля наслажде-
ния заключается в том, чтобы бросать вызов общест-
венному мнению, и в юности, на первых порах,
он воображает, что восстает только против лице-
мерия.
Нарушать законы в монархии Людовика XV, на-
пример, выстрелить в кровельщика и смотреть, как
он падает с крыши, служило доказательством того,
что вы принадлежите к числу приближенных госу-
даря и смеетесь над судьей. Смеяться над судья-
ми — не есть ли это первый этап, первая проба для
всякого начинающего Доп Жуана?
Во Франции женщины теперь не в моде, поэтому
Дон Жуаны в наше время редкость; но когда они у нас
были, они всеша начинали с самых естественных
наслаждений, пренебрегая тем, что считали неразум-
ным в религии своих современников; и лишь позже,
когда Дон Жуан становится распутником, он находит
утонченное удовольствие в том, чтобы преступать те
законы, которые он сам в душе считает справедливыми
и разумными.
60
У древних такой переход был бы почти невозмо-
жен, и только при римских императорах, после Ти-
берия и Капреи, появляются распутники, которые лю-
бят разврат ради разврата, то есть ради удоволь-
ствия бросать вызов общепринятым взглядам.
Таким образом, я считаю, что лишь христианская
религия придала Дон Жуану нечто сатанинское. Это
та самая религия, которая возвестила миру, что бед-
ный раб-гладиатор обладает душой, равной по своим
достоинствам и ценности душе самого Цезаря; поэтому
мы должны быть ей благодарны за появление гуман-
ных чувств. Нет сомнения, что райо или поздно
эти чувства должны были восторжествовать среди
народов. «Энеида» уже значительно мягче, чем
«Илиада».
Воззрения Иисуса совпадали с воззрениями
современных ему арабских философов; единственным
новшеством, возникшим в результате принципов, кото-
рые проповедовал св. Павел, является сословие свя-
щенников, отделенное от всех остальных граждан и
имеющее даже противоположные нм интересы1.
Это сословие своей единственной задачей постави-
ло развитие и укрепление религиозного чувства; оно
создало пышные и таинственные обряды, способные
волновать воображение всех слоев общества, начиная
от неграмотного пастуха и кончая старым пресыщен-
ным царедворцем; оно сумело связать религию с вос-
хитительными воспоминаниями раннего детства; оно
пользовалось каждой эпидемией, каждым народным
бедствием, чтобы усилить страх перед богом и воспла-
менить религиозное чувство или, по крайней мере,
построить хорошую церковь, вроде Салуте в Вене-
ции.
Существование этого сословия сделало возможным
следующий удивительный факт: папа Лев Святой, не
располагая необходимыми силами, все же успешно
отразил нападение свирепого Аттилы с его полчищами
варваров, устрашавших Китай, Персию и Галлию.
Таким образом, религия, так же как и абсолютизм,
ограниченный властью песен, иначе говоря — фраицуз-
1 См .Мо*’1е*льс «Политика римлян в вопросах религии*,
61
ская монархия, вызвали к жизни примечательные яв-
ления, которых, быть может, не существовало бы в
мире, если бы не эти две силы.
К этим вещам, хорошим или плохим, но, во вся-
ком случае, любопытным и удивительным, которые вы-
звали бы изумление Аристотеля, Полибия, Августа
и других умов древнего мира, я, не колеблясь, при-
числяю вполне современный характер Дои Жуана.
По моему мнению, это результат аскетических устрем-
лений пап, появившихся после Лютера, ибо Лев X
и его двор (1506) следовали в религии почти тем же
принципам, что и афиняне.
Дои Жуан Мольера был поставлен на сцене в на-
чале царствования Людовика XIV, 15 февраля 1665 го-
да; король этот еще не успел тогда сделаться свя-
тошей, и все же духовная цензура вычеркнула сцену
с бедняком в лесу. Стремясь усилить свое влияние,
она старалась убедить молодого, беспримерно неве-
жественного монарха в том, что слово «яисеиист»—
синоним слова «республиканец» \
Первая пьеса на эту тему была написана испан-
цем Тирео де Молиной 1 2; переработка ее была постав-
лена в 1664 году в Париже одной итальянской труп-
пой и произвела фурор. Вероятно, ист на свете ко-
медии, которая ставилась бы чаще, чем эта. Причина
та, что в пьесе есть и дьявол, и любовь, и страх пе-
ред адом, и экзальтированная страсть к женщине, то
есть самое ужасное и самое сладостное, что только су-
ществует для людей, едва вышедших из состоя-
ния варварства.
Нет ничего удивительного в том, что образ Дон
Жуана был введен в литературу испанским поэтом.
Любовь занимает большое место в жизни этого на-
рода; там это серьезная страсть, которая подчиняет
себе все остальные и даже — кто бы этому поверил? —
1 Сеп-Снмон «Записки аббата Блата».
2 Это псевдоним монаха Габриэля Тельеса, человека весьма
неглупого Он принадлежал к ордену Милосердия и оставил нам
множество пьес, в том числе несколько весьма замечательных,
как, например, «ЗастеичнвыГ| во дворце» Тельес написал всего
триста комедий, из которых до пас дошло шестьдесят пли во-
семьдесят. Он умер около 1610 года.
62
тщеславие! Так же дело обстоит в Германии и в
Италии. В сущности говоря, Франция — единственная
страна, свободная от этой страсти, заставляющей
иностранцев совершать столько безумств: например,
жениться на бедной девушке по той причине, что
она красива и внушает к себе любовь.
Во Франции девушки, которым недостает красоты,
не испытывают недостатка в поклонниках; мы люди
благоразумные. В других местах им приходится по-
стригаться в монахини: вот почему в Испании необхо-
димы монастыри. Девушки в этой стране ие полу-
чают приданого, и этот обычай обеспечивает там тор-
жество любви. Разве во Франции любовь не загнана
в мансарды, где живут девушки, выходящие замуж без
посредничества домашнего нотариуса?
Не стоит говорить о Дон Жуане лорда Байрона;
это скорее Фоблаз, красивый, но незначительный моло-
дой человек, на которого сыплются самые невероят-
ные блага.
Итак, именно в Италии и именно в XVI веке дол-
жен был появиться впервые этот удивительный ха-
рактер. В Италии в XVII веке одна принцесса гово-
рила, глотая мороженое вечером, после жаркого дня:
«Как жаль, что это не смертный грех».
Это чувство составляет, по-моему, основу характе-
ра Дон Жуана, а оно, как мы видели, немыслимо без
христианской религии.
Об этом говорит один неаполитанский автор:
«Разве это пустяк — бросить вызов небу, веря, что оно
может в ту же минуту испепелить вас? Этим, гово-
рят, и объясняется острое наслаждение, доставляе-
мое любовью монахини, притом монахини, полной бла-
гочестия, знающей, что она грешит, и умоляющей бо-
га о прощении греха с такой же страстью, с ка-
кой опа предается ему» *.
Вообразим себе христианина, чрезвычайно из-
вращенного, родившегося в Риме в тот момент, когда
суровый Пий V возродил и даже умножил мелочные
ритуальные предписания, совершенно чуждые естест-
венной морали, которая называет добродетелью то,
1 Д. До.меннко Пальетта.
63
что полезно людям. Это было время, когда усилилась,
наводя на всех ужас, беспощадная инквизиция1, на-
столько неумолимая, что она недолго удержалась в
Италии и должна была перекочевать в Испанию. В те-
чение нескольких лет жестоко каралось неисполнение
или публично высказанное пренебрежение даже к са-
мым мелким обрядам, возведенным в степень священ-
нейших религиозных обязанностей; наш извращен-
ный римлянин пожал бы плечами, видя, как все тре-
пещут перед суровыми законами инквизиции. «Отлич-
но.— сказал бы он себе.— Я самый богатый человек
в Риме, столице мира. Почему бы мне не быть и са-
мым смелым? Я стану открыто издеваться над всем,
что эти люди уважают и что так мало достойно ува-
жения». Ибо для того, чтобы сделаться Дон Жуаном,
надо быть человеком с душой и обладать живым
умом, который ясно разбирается в мотивах человече-
ских поступков.
Франческо Чеичи должен был сказать себе: «Ка-
ким необыкновенным поступком я, римлянин, родив-
шийся в Риме в 1527 году, в то самое время, когда
лютеранские солдаты коннетабля Бурбона в течение
шести месяцев безнаказанно оскверняли самым ужас-
ным образом наши святыни,— каким поступком мог
бы я проявить свое мужество, бросая в то же время
вызов общественному мнению и испытывая при этом
глубочайшее удовлетворение? Чем мог бы я удивить
моих глупцов-современников? Каким образом мог бы
я доставить себе острое удовольствие быть отличным от
всей этой черни?»
Римлянину, а тем более римлянину средневековья,
не могла прийти мысль ограничиться одними словами.
Нет другой страны, в которой смелые слова так
мало ценились бы, как в Италии.
1 Св. Пий V Гисльери, уроженец Пьемонта, худощавое и стро-
гое лицо которого можно видеть на гробнице Сикста V, в церкви
Санта-Мария-Маджоре был великим инквизитором, когда его
возвели па престол св Петра в 1566 году. Он управлял церковью
шесть лет и двадцать четыре дня. См. его письма, опубликован-
ные г-ном Поттером, единственным человеком у пас, который
знает эту область истории Труд г-на Поттера, обширный свод
фактов, явился результатом четырнадцатилетнего кропотливого
труда в библиотеках Флоренции, Венеции и Рима
61

Человека, который мог рассуждать вышеуказан-
ным образом, звали Франческо Ченчи; он был убит на
глазах своей дочери и жены 15 сентября 1598 года.
В этом Дон Жуане нет ничего для нас прият-
ного, его характер не смягчен и не ослаблен, как
у мольеровского Дон Жуана, желанием быть прежде
всего человеком хорошего общества. Он думал о дру-
гих людях только для того, чтобы показать свое пре-
восходство над ними, воспользоваться ими в своих
целях или ненавидеть их. Этот Дон Жуан не знает
радостей, рождаемых сочувствием, сладкими грезами
или иллюзиями нежного сердца. Ему нужны прежде
всего наслаждения, имеющие характер триумфов, ко-
торые всякий может видеть и никто не может отри-
цать; ему нужен список, который дерзкий Лепорелло
разворачивает перед глазами печальной Эльвиры.
Римский Доп Жуан не был настолько неловок, что-
бы дать ключ к пониманию своего характера и, по-
добно мо'льеровскому Дон Жуану, поверять свои тай-
ны слуге. Он обходился без поверенных и говорил
только то, что было необходимо для выполнения его
намерений. В нем никто не заметил бы признаков
искренней нежности или очаровательной веселости,
которые заставляют многое прощать Дои Жуану Мо-
царта; одним словом, портрет, который я собираюсь
вам нарисовать, ужасен.
Если бы мне предоставили выбор, я никогда не
стал бы описывать этот характер и ограничился бы
только его изучением, потому что он скорее вызывает
отвращение, чем любопытство. Но должен признать-
ся, что меня просили об этом мои товарищи по пу-
тешествию, которым я не мог ни в чем отказать.
В 1823 году я имел счастье путешествовать по Италии
в обществе очаровательных людей, которых я никогда
пе забуду; я был, так же как и они, восхищен портре-
том Беатриче Ченчи, который можно видеть в Риме,
во дворце Барберини.
Картинная галерея этого дворца состоит сейчас
всего из семи или восьми картин, но четыре из них —
шедевры. Это прежде всего портрет знаменитой Фор-
нарины, возлюбленной Рафаэля, написанный им са-
мим. Портрет этот, в подлинности которого не может
5. Стендаль. Т. V.	65
быть никакого сомнения, ибо существуют копии, сде-
ланные с него в ту же эпоху, сильно отличается от
портрета флорентийской галереи, с которого сделал
гравюру Морген. Флорентийский портрет вовсе не на-
писан Рафаэлем. Надеюсь, читатель простит мне ради
великого имени это маленькое отступление.
Второй знаменитый портрет галереи Барберини
принадлежит кисти Гвидо. Это портрет Беатриче Чен-
чи, с которого сделано множество плохих гравюр. Ве-
ликий художник прикрыл шею Беатриче куском ма-
терии и надел ей на голову тюрбан; он побоялся по-
казать правду во всем ее ужасе, нарисовав в точно-
сти костюм, в котором Беатриче пошла на казнь, и изо-
бразив разметавшиеся волосы шестнадцатилетней де-
вушки, охваченной отчаянием. Лицо ее нежно и пре-
красно, взгляд больших глаз исполнен кротости; в
них — удивленное выражение человека, застигнутого
в момент, когда он горько плачет. У нее прекрасные
белокурые волосы. В чертах нет ни тени римбкой над-
менности или сознания собственного величия, которое
зачастую сквозит в уверенном взгляде дочери Тибра,
di una figlia del Tevere, как они сами с гордостью
называют себя. К сожалению, полутона этого порт-
рета приобрели красно-кпрпнчный оттенок за двести
тридцать восемь лет, отделяющих нас от катастрофы,
рассказ о которой будет приведен ниже.
Третья картина галереи Барберини — это портрет
Лукреции Петрони, мачехи Беатриче, казненной вме-
сте с нею. Это тип римской матроны, во всей ее гор-
деливой и величественной красоте *. У нее крупные
черты лица, кожа ослепительной белизны, черные,
резко очерченные брови. Взгляд властный и вместе с
тем исполненный страсти. Лицо Лукреции составляет
полный контраст с нежным, скромным, почти немец-
ким по типу лицом ее падчерицы.
Четвертый портрет, блещущий правдивостью и яр-
костью красок, является шедевром Тициана; это гре-
ческая рабыня, любовница знаменитого дожа Барба-
риго.
1 Гордость эта проистекает отнюдь не от занимаемого в об-
ществе положения, как на портретах Ван-Дейка.
бб
Почти все иностранцы, прибывающие в Рим, преж-
де всего устремляются в галерею Барберини; их, в
особенности женщин, привлекают портреты Беатриче
Ченчи и ее мачехи. Я, как и все, отдал дань любо-
пытству; затем по примеру других я постарался полу-
чить доступ к документам, касающимся этого знаме-
нитого процесса. Если вы ознакомитесь с ними, то вас
очень удивит, что в этих документах, написан-
ных по-латыни, за исключением ответов подсудимых,
почти нет изложения фактов. Объясняется это тем,
что в Риме в 1599 году факты эти были всем извест-
ны. Уплатив некоторую сумму денег, я получил раз-
решение переписать рассказ одного современника; у
меня мелькнула мысль, что его можно перевести и
что он не оскорбит ничьей скромности; во всяком
случае, этот перевод можно было бы прочесть вслух
в присутствии дам в 1823 году. Само собой понятно,
что переводчик отступает от оригинала, когда счи-
тает невозможным следовать ему, из боязни, что от-
вращение у читателя может взять верх над любопыт-
ством.
Печальная роль истинного Дон Жуана (который
не стремится подражать какому-нибудь идеалу и инте-
ресуется мнением общества лишь постольку, посколь-
ку может его оскорблять) вырисовывается здесь во
всем своем отталкивающем безобразии. Его преступ-
ления вынудили двух несчастных женщин обратить-
ся к помощи убийц, прикончивших его у них на гла-
зах. Из этих женщин одна была его супругой, дру-
гая— дочерью. Пусть читатель судит сам, виновны ли
они. Современники считали, что их не следовало каз-
нить.
Я убежден, что трагедия Галеотто Манфреди, уби-
того своей женой (сюжет, обработанный великим
поэтом Монти), и многие другие семейные трагедии
XV века, менее известные, о которых глухо упоми-
нается в хрониках отдельных итальянских городов, за-
кончились сценой, подобной той, какая разыгралась
в замке Петрелла. Вот перевод этого рассказа, остав-
ленного нам современником. Он написан 14 сентября
1599 года на том итальянском языке, каким говорят в
Риме.
67
ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ
смерти Джакомо и Беатриче Ченчи и их матери Лукреции Пет-
рони Ченчи. казненных за убийство отца и мужа в субботу
11 сентября 1599 года, во время правления святейшего папы
Климента VIII Альдобрандини.
Мерзостная жизнь, которую всегда вел Франческо
Ченчи, уроженец Рима, один нз наших наиболее бога-
тых граждан, привела его к гибели. Он был виновни-
ком преждевременной смерти своих сыновей, юношей,
полных сил и мужества, и дочери Беатриче, которая,
несмотря на то, что пошла на казнь, едва достигши
шестнадцатилетнего возраста (это произошло четыре
дня тому назад), считалась самой красивой женщиной
во владениях папы и даже во всей Италии. Ходят
слухи, что синьор Гвидо Рени, один из учеников зна-
менитой Болонской школы, намеревался написать
портрет несчастной Беатриче в пятницу, то есть нака-
нуне дня казни. Если великий художник выполнил
свою задачу столь же успешно, как и тогда, когда он
писал другие картины в нашем городе, то потомство
будет иметь представление о красоте этой прелестной
девушки. Для того, чтобы оно могло также сохранить
память о ее беспримерных несчастиях и об удивительной
силе, которую эта поистине римская душа проявила,
борясь с ними, я решил описать все, что узнал о ее по-
ступке, приведшем ее к смерти, и то, чему я сам был
свидетелем в день ее мученической кончины.
Лица, сообщавшие мне эти сведения, благодаря
своему положению знали все мельчайшие подробности,
неизвестные широкой публике, хотя вот уже шесть не-
дель, как в Риме только и говорят, что о процессе Чен-
чи. Я буду писать свободно, так как уверен, что мне
удастся спрятать свои записки в падежное хранилище,
откуда они будут извлечены только после моей смерти.
Меня огорчает лишь то, что я должен признать винов-
ной (этого требует истина) бедную Беатриче Ченчи,
которую все знавшие ее любили и чтили настолько же,
насколько ненавидели и презирали ее отвратительного
отца.
Никто не может отрицать, что человека этого небо
наделило удивительной проницательностью и своенра-
вием; он был сыном мопсиньора Ченчи, который при
папе Пне V (Гпсльери) возвысился до чипа казначея
68
(министра финансов). Святой папа, занятый, как всем
известно, искоренением пагубной ереси и восстановле-
нием своей достойной восхищения инквизиции, пре-
небрегал делами управления, вследствие чего мон-
синьор Ченчи, бывший в течение нескольких лет, до
1572 года, казначеем, мог оставить ужасному челове-
ку, своему сыну и отцу Беатриче, ежегодный доход в
сто шестьдесят тысяч пиастров (в 1837 году примерно
два с половиной миллиона франков).
Франческо Ченчи был известен не только как обла-
датель крупного состояния; он славился в молодые го-
ды также своей храбростью и осмотрительностью, ко-
торыми превосходил всех других римлян своего возра-
ста. Благодаря этой репутации он пользовался боль-
шим влиянием при папском дворе и среди народа, тем
более, что проступки, которые рке начали к тому вре-
мени ему приписывать, были из числа тех, что легко
прощаются. Многие римляне с горьким сожалением
вспоминали о свободе мысли п действий, которой они
пользовались во времена Льва X, почившего в 1513 го-
ду, и Павла III, умершего в 1549 году. Уже при
этом последнем папе начали поговаривать о молодом
Франческо Ченчи по поводу некоторых не вполне
обычных его любовных похождений, а также тех
еще более необычных способов, какими он добивался
успеха.
При Павле III, когда еще можно было высказы-
ваться без большой опаски, многие говорили, что Фран-
ческо Ченчи ищет главным образом необычайных при-
ключений, способных доставить ему новые и острые
ощущения — peripezie di nuova idea. Говорящие так
основываются на записях такого, например, содержа-
ния, найденных в его приходо-расходных книгах:
«На похождения и peripezie в Тосканелле — три
тысячи пятьсот пиастров (в 1837 году — около шести-
десяти тысяч франков) е поп (и саго (и это еще не
слишком дорого)».
В других городах Италии, может быть, нс знают,
что наша судьба и наш образ жизни в Риме зависят от
характера папы, в данное время занимающего престол.
Так, в течение трех лет, при добром папе Григории XIII
(Буопкомпаньн), все было дозволено в Риме; всякий
G9
мог при желании заколоть кинжалом своего врага и не
подвергался за это преследованию, если только дей-
ствовал осторожно. За этим периодом снисходительно-
сти последовал пятилетний период чрезмерной строго-
сти при папе Сиксте V, о котором, как об императоре
Августе, можно сказать, что ему следовало или никогда
не появляться или же оставаться вечно. При нем нача-
лись казни за совершенные десять лет назад, всеми за-
бытые убийства и отравления, о которых несчастные
преступники в свое время неосторожно рассказали на
исповеди кардиналу Монтальто, ставшему впослед-
ствии папой Сикстом V.
О Франческо Ченчи стали много толковать глав-
ным образом при Григории ХШ; он женился на очень
богатой женщине, вполне достойной столь влиятельно-
го синьора; она умерла, родив ему семерых детей.
Вскоре после ее смерти он снова женился, на Лукреции
Петрони, женщине редкой красоты, особенно славив-
шейся белизной кожи, по несколько полной, что яв-
ляется, впрочем, обычным недостатком римлянок. От
Лукреции у него не было детей.
Наименьшим пороком, за который можно было
упрекнуть Франческо Ченчи, была склонность к низ-
менным любовным похождениям, наибольшим — его
неверие в бога. Никто не видел, чтобы он когда-нибудь
вошел в церковь.
Будучи трижды заключен в тюрьму за свои раз-
вратные дела, он каждый раз выходил, истратив в об-
щей сложности двести тысяч пиастров на подкуп лю-
бимцев тех двенадцати пап, которые сменились на его
веку (двести тысяч пиастров — это приблизительно
пять миллионов в 1837 году).
Впервые я увидел Франческо Ченчи, когда у него
уже начали седеть волосы, при папе Буонкомпаньи,
при котором все было дозволено тому, кто был доста-
точно смел. Это был мужчина ростом в пять футов че-
тыре дюйма, великолепно сложенный, хотя и слишком
худой. Он славился своей силой, но возможно, что он
сам распространял о себе такие слухи. У него были
большие выразительные глаза, но с чересчур нависши-
ми веками, крупный нос, сильно выдающийся вперед,
тонкие губы и улыбка, полная очарования; эта улыбка
70
становилась страшной, когда он устремлял свой взор
на врага. При малейшем волнении или раздражении
он начинал сильно дрожать, что было тягостно ему са-
мому. Я был еще юношей, когда впервые увидел его:
он ехал верхом из Рима в Неаполь, должно быть, на
какое-нибудь любовное свидание; он проезжал через
леса Сан-Джермано и Фаджола, ничуть не опасаясь
разбойников; говорят, что он покрывал это расстояние
менее чем в двадцать часов. Путешествовал ои всегда
один, никого не предупреждая; когда его лошадь уста-
вала, он покупал или похищал другую. При малейшем
сопротивлении ои, не колеблясь, пускал в ход кинжал,
Правда, надо сказать, что в годы моей юности, то есть
когда ему было лет сорок восемь или пятьдесят, никто
не дерзал противоречить ему. Самым большим удо-
вольствием для него было издеваться над своими вра-
гами.
Его хорошо знали на всех дорогах папских владе-
ний; он щедро платил, но был способен спустя три
месяца после нанесенного ему оскорбления подослать
наемного убийцу для расправы с оскорбившим его
лицом.
Единственным благочестивым делом за всю его дол-
гую жизнь была постройка в обширном дворе его зам-
ка у Тибра церкви, посвященной св. Фоме, да и то его
склонило к этому праведному делу желание иметь пе-
ред глазами могилы своих детей ', к которым он питал
беспредельную и противоестественную ненависть с са-
мого раннего возраста, когда оии еще ничем ие могли
его оскорбить. «Я хочу всех их уложить туда», часто
говорил он со злой усмешкой рабочим, строившим эту
церковь.
Трех старших сыновей, Джакомо, Кристофоро и
Рокко, он послал учиться в Испанию, в Саламаикский
университет. Когда они очутились в этой далекой стра-
не, ои, чтобы доставить себе злобное удовольствие, пе-
рестал высылать им деньги, и несчастные юноши после
бесчисленных писем, оставшихся без ответа, вынужде-
ны были вернуться иа родину, занимая по пути мелкие
суммы денег или попросту выпрашивая милостыню.
1 В Риме хоронят под церквами.
71
В Риме они нашли отца еще более суровым, стро-
гим и скупым, чем раньше; несмотря на свое огромное
богатство, он не хотел давать денег сыновьям ни на
отежду, ни на покупку хотя бы самой простой пищи.
Несчастные были вынуждены обратиться к папе, кото-
рый заставил Франческо Чеичи выдавать им неболь-
шую сумму денег. Получив эту скромную помощь, они
поселились отдельно от отца.
Несколько времени спустя Франческо за свои гряз-
ные любовные похождения был заключен в тюрьму в
третий и последний раз; тогда сыновья его испросили
аудиенцию у его святейшества, ныне правящего папы,
и единодушно обратились к нему, умоляя вынести
Франческо смертный приговор, так как он бесчестит
их семью. Климент VIII и сам склонялся к тому же, но
счел невозможным исполнить просьбу этих выродков
и, отказавшись от своего первоначального намерения,
прогнал их с позором.
Отец, как мы уже говорили, вышел из тюрьмы,
уплатив крупную сумму лицам, от которых это зависе-
ло. Легко понять, что необыкновенное ходатайство трех
старших сыновей должно было еще усилить ненависть,
которую он питал к своим детям. С утра до вечера
проклинал он пх, взрослых и малолетних, и нещадно
избивал палками двух своих несчастных дочерей, кото-
рые жили с ним во дворце.
Старшей из них, несмотря на неослабный надзор,
удалось передать папе прошение, в котором она закли-
нала его святейшество либо выдать ее замуж, либо по-
местить в монастырь. Климент VIII сжалился над пей
и выдал ее замуж за Карло Габриэллн, принадлежав-
шего к одной из благороднейших фамилий Губбио; его
святейшество заставил Ченчи дать за дочерью бога-
тое приданое.
От этого неожиданного удара Франческо Ченчи
пришел в неописуемую ярость, и, чтобы воспрепятство-
вать Беатриче, когда опа подрастет, последовать при-
меру сестры, он запер ее в одной из комнат своего
дворца. Здесь никто ие должен был видеть девушку,
красота которой, хотя ей едва минуло четырнадцать
лет, уже достигла полного расцвета. Она отличалась
веселостью, простодушием и каким-то особенным
72
юмором, подобного которому я не встречал больше ни
у кого. Франческо Ченчи сам приносил ей еду. Надо
думать, что именно тогда-то это чудовище влюбилось
в нее или притворилось влюбленным, чтобы обречь
свою дочь иа мучительную пытку. Он часто говорил ей
о кознях старшей сестры и, распаляясь от собственных
слов, начинал бить Беатриче.
Между тем сын его Рокко был убит каким-то мяс-
ником, а год спустя Кристофоро Ченчи погиб от руки
колбасника Паоло Корсо из Массы. По этому случаю
Франческо обнаружил свое мерзкое безбожие, не по-
желав истратить ни одного байоко на покупку свечей.
Узнав о смерти своего сына Кристофоро, он восклик-
нул, что будет счастлив только тогда, когда все его де-
ти будут погребены, а после того, как последний из них
умрет, он от радости подожжет свой дворец. Рим был
удивлен этими словами, но все считали, что можно
ожидать чего угодно от человека, который единствен-
ное удовлетворение находит в том, чтобы бросать вызов
всем в мире и даже самому папе.
(Здесь становится совершенно невозможным следо-
вать за римским рассказчиком, который крайне неяс-
но повествует о странных поступках, которыми Фран-
ческо Чеичи хотел удивить своих современников. По
всей видимости, жертвами его гнусных замыслов яви-
лись его несчастные жена и дочь.)
Всего этого ему было мало. Он пытался при по-
мощи угроз и прямого насилия овладеть своей до-
черью, которая была уже тогда взрослой и красивой
девушкой; он не стыдился совершенно голым ло-
житься в ее постель или же прогуливался с пей в подоб-
ном же виде по своему дворцу и затем укладывал
ее в постель своей жены, чтобы бедная Лукреция
могла видеть при свете ламп, что он проделывает
с Беатриче.
Он внушал этой бедной девушке ужасную ересь,
которую я едва решаюсь здесь изложить, а именно,
что когда отец познает свою дочь, то дети, которые у
них родятся, становятся обязательно святыми и что все
наиболее чтимые церковью святые родились таким об-
разом, то есть что их дедушка с материнской стороны
был вместе с тем их отцом.
73
Когда Беатриче противилась его гнусным желани-
ям, он жестоко бил ее, в результате чего несчастная
девушка, не будучи в силах выносить такую ужасную
жизнь, решила последовать примеру старшей сестры.
Она обратилась к папе с таким же ходатайством, как
и та, но надо думать, что Франческо Ченчи принял
должные меры: ходатайство не попало в руки его свя-
тейшества; по крайней мере его не удалось обнаружить
среди папских memoriali, когда защитнику Беатриче,
находившейся в тюрьме, понадобился этот документ:
он мог бы до некоторой степени свидетельствовать о
том, какие неслыханные преступления творились в
замке Петрелла. Разве он не доказал бы с очевид-
ностью, что Беатриче лишь воспользовалась законным
правом самозащиты? Ее прошение было подписано
также Лукрецией, мачехой Беатриче.
Франческо Ченчи узнал об этой попытке и, как лег-
ко себе представить, с еще большей жестокостью стал
преследовать несчастных женщин.
Жизнь их стала совершенно невыносимой, и тогда,
видя, что им нечего надеяться на справедливость госу-
даря, приближенные которого были подкуплены бога-
тыми дарами Франческо, оии решились иа крайнюю
меру, которая их погубила, но все же положила конец
их земным мучениям.
Надо сказать, что частым гостем во дворце Ченчи
был знаменитый монсиньор Гверра. Он был высок ро-
стом и обладал весьма красивой наружностью; судьба
наградила его редким даром: достигать успеха во вся-
ком деле, за какое бы он ни брался. Предполагали,
что он любил Беатриче и имел намерение снять с себя
mantelletta * и жениться на ней Хотя он тщательно
скрывал свои чувства, Франческо Ченчи ненавидел его
и обвинял в том, что он потакает во всем его детям. Ко-
гда монсиньору становилось известно, что синьора Чен-
чи иет во дворце, он заходил в помещение обеих дам
и часами просиживал там, выслушивая их жалобы иа
жестокое обращение с ними. Кажется, Беатриче пер-
* Короткий плащ, который носят лица духовного звания
(итал.).
1 Большей частью monsignori не связаны монашеским обетом
и могут жениться.
74
вая решилась сказать монсиньору Гверре о созревшем
у них замысле. Некоторое время спустя он обещал им
свое содействие. По настоянию Беатриче он согласил-
ся наконец сообщить об этом необычайном замысле
Джакомо Ченчи, без согласия которого ничего нельзя
было предпринять, так как он был старшим братом
и главой семьи после Франческо.
Джакомо было очень легко втянуть в заговор, так
как отец обращался с ним чрезвычайно плохо и не
оказывал ему никакой помощи, что было особенно чув-
ствительно для Джакомо, который был женат и имел
шестерых детей. Чтобы решить вопрос о том, каким
способом умертвить Франческо Ченчи, назначили
встречу в доме монсиньора Гверры. Дело обсуждалось
с соблюдением всех необходимых формальностей, и по
каждому вопросу было получено согласие молодой де-
вушки и ее мачехи. Когда наконец решение было при-
нято, для выполнения плана избрали двух вассалов
Франческо Ченчи, которые его смертельно ненавидели.
Одного из них звали Марцио; это был человек муже-
ственный и любил детей Франческо; ради них он со-
гласился принять участие в преступлении. Второй,
Олимпио, был в свое время назначен князем Колонной
на пост коменданта крепости Петрелла, в Неаполитан-
ском королевстве; но затем, по настоянию Франческо
Ченчи, имевшего па него огромное влияние, князь сме-
стил Олимпио с этой должности.
С двумя этими людьми договорились обо всем. Так
как Франческо Ченчи объявил, что он проведет лето
в крепости Петрелла, чтобы отдохнуть от римской ду-
хоты, то явилась мысль привлечь к этому делу десяток
неаполитанских бандитов. Олимпио взялся нанять их.
Решили сделать так: бандиты спрячутся в лесах, окру-
жающих Петреллу; их предупредят, когда Франческо
Ченчи надумает выехать из замка; они его похитят в
пути и потребуют с семьи большой выкуп; дети будут
вынуждены поехать в Рим, чтобы достать эти деньги,
но сделают вид, что не могут собрать так быстро
требуемую сумму, и тогда бандиты, не получая денег,
выполнят свою угрозу и убьют Франческо Ченчи. Та-
ким образом, никто не догадается, кто истинные
виновники его смерти.
75
Но когда с наступлением лета Франческо Ченчи
выехал из Рима в Петреллу, шпион, который должен
был известить бандитов об этом, запоздал, и те не успе-
ли выйти из леса на большую дорогу. Ченчи благопо-
лучно добрался до Петреллы, а бандиты, которым на-
доело ждать сомнительной добычи, ушли грабить в
другое место.
Живя в Петрелле, Ченчи, старик осторожный и по-
дозрительный, никогда не выезжал из крепости одни.
Так как немощи, связанные с возрастом и невыноси-
мые для него, увеличивали его раздражительность, ол
стал еще более жестоко обращаться с несчастными
женщинами, утверждая, что они радуются его сла-
бости.
Беатриче, доведенная до крайности унижениями,
которым отец ее подвергал, велела позвать к стенам
крепости Марцпо и Олимпио. Ночью, когда отец спал,
опа переговорила с ними через слуховое окошко и пе-
редала письмо монсиньору Гверре.
В этом письме опа просила монсиньора Гверру обе-
щать Марцио и Олимпио тысячу пиастров, если они
возьмутся убить сами Франческо Ченчи. Треть этой
суммы должна была быть выплачена им монсиньором
Гверрой в Риме до убийства, а остальные две трети —
Лукрецией и Беатриче после убийства, когда они за-
владеют казной Франческо Ченчи.
Было, кроме того, условлено, что убийство будет
совершено в день рождества богоматери, и с этой
целью оба бандита были тайком впущены в крепость.
Но Лукрецию остановило уважение к празднику бого-
матери, и она упросила Беатриче отложить убийство
на один день для того, чтобы не совершить двойного
греха.
9 сентября 1598 года вечером жена и дочь весьма
ловко подбавили опиума в питье Франческо Ченчи, ко-
торого вообще трудно было обмануть, и он погрузился
в глубокий сон.
Около полуночи Беатриче самолично впустила Мар-
цпо и Олимпио в крепость, а затем вместе с Лукрецией
провела их в комнату крепко спящего старика. Там их
оставили, чтобы они выполнили все, как было условле-
но, а сами женщины ушли ждать в соседнюю комнату.
76
Вдруг они увидели перед собой обоих бандитов с блед-
ными и искаженными лицами.
— Что случилось? — воскликнули женщины.
— А то, что это низко и позорно, — ответили они, —
убивать спящего старика. Жалость помешала нам по-
сягнуть иа него.
При этих словах Беатриче охватил гнев, и она об-
рушилась на них с такими словами:
— Значит, у вас, двоих мужчин, не хватило муже-
ства убить спящего, хотя вы отлично знали, на какое
дело идете! Вы, конечно, не посмеете даже взглянуть
ему в лицо, когда он проснется! И вы за это осмеливае-
тесь брать деньги! Ну что ж, раз ваша трусость за-
ставляет меня это сделать, я сама убью своего отца.
Но и зам тогда недолго придется жить!
Воодушевленные этими пламенными словами и бо-
ясь, что им меньше заплатят, убийцы решительно во-
шли в комнату спящего, куда последовали за ними обе
женщины. У одного из бандитов был большой гвоздь,
который он приставил к глазу спящего старика, а дру-
гой ударом молотка вогнал этот гвоздь в голову. Та-
ким же порядком они вбили второй гвоздь в горло, и
несчастная душа Ченчи, отягощенная свежими греха-
ми, была немедленно унесена дьяволом в то время, как
тело еще пыталось тщетно сопротивляться.
После этого молодая девушка дала Олпмпио тол-
стый кошелек, набитый монетами, а Марцно — при-
надлежавший ее отцу суконный плащ, обшитый золо-
тым галуном, и отослала обоих.
Оставшись одни, женщины первым делом вытащи-
ли большие гвозди, вбитые в голову и горло покойного,
а затем, завернув тело в простыню, они протащили его
через ряд комнат до галереи, выходившей в маленький
заброшенный садик. Оттуда они сбросили тело на боль-
шой куст бузины, росшей в этом уединенном месте.
Так как в конце галереи находились отхожие места, то
они надеялись, что, когда на следующее утро найдут
труп старика, упавший в куст, все подумают, что он
оступился, направляясь туда.
Все случилось в точноститак, как они предполага-
ли. Когда утром иашли труп, крепость огласилась воп-
лями. Обе женщины поспешили тоже поднять громкий
крик, оплакивая внезапную смерть отца и супруга. Но
юная Беатриче, имевшая смелость отомстить за пору-
ганную честь, не обладала осторожностью, необходи-
мой в жизненных делах: на другой день утром она от-
дала женщине, стиравшей в крепости белье, окро-
вавленную простыню, сказав при этом, чтобы та не
удивлялась такому обилию крови: у нее, мол, ночью
сделалось сильное кровотечение; таким образом, пока
что все обошлось благополучно.
Франческо Ченчи похоронили с почестями, а обе
женщины вернулись в Рим для того, чтобы наконец
насладиться покоем, которого они так долго были
лишены. Они полагали, что счастье их будет вечным,
ибо не знали о том, что в это время происходило
в Неаполе.
Правосудие божие не допустило, чтобы столь же-
стокое отцеубийство осталось безнаказанным: как
только в Неаполе узнали о случившемся в крепости
Петрелла, оно внушило главному судье сомнение; он
послал королевского комиссара с поручением осмот-
реть тело и арестовать тех, на кого падет подозренье
в убийстве.
Королевский комиссар велел арестовать всех живу-
щих в крепости. Они все были отправлены в Неаполь,
закованные в цепи; в их показаниях не было обнаруже-
но ничего подозрительного, если не считать сообщения
прачки о том, что она получила от Беатриче окровав-
ленную простыню. Ее спросили, пыталась ли Беатриче
объяснить ей, почему на простыне были такие большие
пятна крови. Она ответила, что Беатриче говорила ей
о своем обычном женском недомогании. Ее спросили,
могут ли от него быть пятна такой величины; опа отве-
тила, что иет и что пятна были слишком яркого цвета.
Эти сведения были немедленно посланы в Рим, и
все же прошло несколько месяцев, прежде чем власти
подумали об аресте детей Франческо Ченчи. Лукреция,
Беатриче и Джакомо имели возможность тысячу раз
спастись, уехав, например, во Флоренцию под предло-
гом паломничества или сев на корабль, отходивший из
Чизита-Веккьи, но бог не внушил им этой спаситель-
ной мысли.
Узнав о том. что происходит в Неаполе, монсиньор
78
Гверра тотчас же нанял убийц, поручив им прикончить
Марцио и Олимпио. Но убить удалось в Терни только
одного Олимпио; что же касается Марцио, то он был
схвачен неаполитанскими властями и препровожден
в Неаполь, где сознался во всем.
Это роковое показание было немедленно отослано
в Рим, где наконец решились арестовать и заключить
в тюрьму Корте-Савелла Джакомо и Бернардо Ченчи,
единственных оставшихся в живых сыновей Франческо,
а также Лукрецию, его вдову; Беатриче же оставили
во дворце ее отца под охраной большого отряда сби-
ров. Марцио был привезен из Неаполя и также заклю-
чен в тюрьму Савелла. Там ему устроили очную став-
ку с обеими женщинами, которые решительно все от-
рицали; особенное упорство проявила Беатриче, ни за
что не пожелавшая признать обшитый галуном плащ,
который она подарила Марцио. Этот бандит, внезапно
восхитившись поразительной красотой девушки и не-
обыкновенным красноречием, с каким она отвечала на
вопросы судей, отказался от всех своих показаний, дан-
ных в Неаполе. Его подвергли пытке, и он предпочел
умереть на дыбе, не признавшись ни в чем: это был до-
стойный дар красоте Беатриче.
После смерти этого человека, ввиду того, что обви-
нение не было доказано, судьи решили, что нет доста-
точных оснований для того, чтобы подвергать пытке
сыновей Ченчи или обеих женщин. Их перевели, всех
четверых, в замок Святого Ангела, где они прожили
спокойно несколько месяцев.
Казалось, опасность миновала, и никто в Риме
больше не сомневался, что прекрасная и столь муже-
ственная девушка, внушавшая всем сочувствие к себе,
будет вскоре выпущена на свободу, когда, по не-
счастью, в руки судебных властей попал бандит, кото-
рый убил в Терни Олимпио. Привезенный в Рим, этот
человек во всем сознался.
Монсиньор Гверра, скомпрометированный призна-
нием бандита, был немедленно вызван в суд. Ему не
избежать было тюрьмы, а также, весьма вероятно, и
смертной казни. Но этот удивительный человек, кото-
рый во всех своих делах пользовался особым покрови-
тельством судьбы, спасся почти чудом. Он считался
79
первым красавцем при папском дворе и был слишком
хорошо известен в Риме, чтобы незаметно скрыться;
к тому же у всех застав города была поставлена уси-
ленная охрана, а дом его с момента вызова в суд, не-
сомненно, все время находился под наблюдением. На-
до сказать, что он был высок ростом, отличался белиз-
ной кожи и имел красивую белокурую бородку и пре-
красные волосы того же цвета.
С непостижимой быстротой он сговорился с каким-
то угольщиком, переоделся в его платье, сбрил свои
кудри и бороду, вымазал лицо сажей, купил пару ос-
лов и стал, прихрамывая, ходить по улицам Рима, про-
давая уголь. Ои весьма искусно изображал грубого и
глуповатого человека; набив себе рот хлебом и луком,
он выкрикивал в разных частях города свой товар, в то
время как сотни сбиров искали его не только в Риме,
но и по всем дорогам. Наконец, когда лицо его при-
мелькалось большинству сбиров, он решился выйти
из Рима, все еще погоняя двух ослов, нагруженных
углем. Он повстречал несколько отрядов сбиров, кото-
рым и в голову не пришло его арестовать. После этого
от него было получено только одно письмо: мать по-
слала ему в Марсель денег, и здесь полагают, что он
вступил в войска и сейчас сражается где-нибудь
во Франции.
Признание убийцы из Терни и бегство монсиньора
Гверры, повергнувшие весь Рим в изумление, настоль-
ко усилили подозрение и даже улики против Ченчи,
что из замка Святого Ангела их перевели снова в тюрь-
му Савелла.
Оба брата, подвергнутые пытке, далеко по обнару-
жили того величия духа, какое проявил разбойник
Марцио; они малодушно сознались во всем. Синьора
Лукреция Петрони, привыкшая к удобствам и роско-
ши и будучи к тому же по своему сложению довольно
тучной, не могла вынести пытки на дыбе и рассказала
все, что ей было известно.
Совсем иначе держалась Беатриче Ченчи, поразив-
шая всех силой характера и твердостью духа. Ни уго-
воры, ни угрозы судьи Москатти не достигли своей це-
ли. Она вынесла пытку на дыбе с неслыханным муже-
ством, не проявив ни малейшей слабости. Судьям ни
80
разу не удалось вырвать у нее показание, которое хотя
бы в малейшей степени компрометировало ее; более
того, своими остроумными ответами она часто приводи-
ла в замешательство знаменитого Улисса Москатти, ко-
торый вел допрос. Он был настолько удивлен поведе-
нием молодой девушки, что счел необходимым довести
об этом до сведения его святейшества папы Климента
VIII, ныне благополучно правящего.
Его святейшество заинтересовался процессом и за-
требовал к себе все дело. Он заподозрил Улисса Мо-
скаттп, столь знаменитого своими глубокими позна-
ниями и редкой проницательностью ума, в том, что тот
подпал под обаяние красоты Беатриче и щадит ее при
допросах. Следствием было то, что его святейшество
передал дело в руки другого, более строгого судьи.
Действительно, этот варвар предал прекрасное тело
пытке ad torturam capillarum (то есть Беатриче Ченчи
допрашивали, подвесив ее за волосы)
Когда она была поднята на дыбу, новый судья
велел привести к Беатриче ее мачеху и братьев. Как
только Джакомо и Лукреция увидели ее, оии вос-
кликнули:
— Грех совершен, и теперь надо покаяться! Не-
зачем позволять терзать свое тело из-за ненужного
упорства.
— Вы хотите покрыть наш дом позором и умереть
в бесчестии! — вскричала молодая девушка. — Вы со-
вершаете большую ошибку, но раз вы этого хотите,
пусть будет так.
Повернув голову к сбирам, она сказала:
— Развяжите меня: пусть мне прочтут показания
моей матери, чтобы я могла подтвердить то, что дол-
жно быть подтверждено, и отвергнуть то, что должно
быть отвергнуто.
Так и было сделано; она подтвердила то, что в по-
казаниях соответствовало истине1 2. Тотчас же со всех
1 См. трактат «De suppliciis» Фарнначчн, знаменитого зако-
новеда топ эпохи. Вы найдете там подробное описание ужасных
пыток, о которых нам, чувствительным людям XIX века, даже
читать невыносимо; однако же их твердо перенесла шестнадца-
тнлетняя римлянка, покинутая своим возлюбленным.
2 У Фарнначчн приведено несколько фраз из показаний Беат-
риче. Они трогательны своей простотой.
6. Стендаль. T. V.	81
них сняли цепи; Беатриче, не видевшая братьев в тече-
ние пяти месяцев, захотела пообедать вместе с ними, и
они провели весь день очень весело.
Но иа следующее утро их снова разлучили; обоих
братьев перевели в тюрьму Тординона, а женщин оста-
вили в тюрьме Савелла. Святейший отец, прочитав про-
токол, содержавший их показания, велел немедленно
же привязать их к хвостам необъезженных лошадей и
предать таким образом смерти.
Рим содрогнулся, услышав об этом суровом приго-
воре. Многие кардиналы и князья бросились к ногам
папы, умоляя его разрешить этим несчастным защи-
щаться перед его святейшеством.
— А разве оии дали возможность своему старому
отцу защищаться? — воскликнул папа в негодовании.
Наконец в виде особой милости папа согласился на
то, чтобы казнь была отложена на двадцать пять дней.
Тотчас же лучшие адвокаты Рима принялись сочинять
защитительные речи по этому делу, которое привело
весь город в смятение и наполнило сердца жалостью.
На двадцать пятый день защитники предстали перед
его святейшеством. Первым заговорил Николо де Ан-
галис; но не успел он прочесть и двух строчек из своей
речи, как Климент VIII прервал его.
— Значит, — воскликнул он, — в Риме можно найти
людей, которые убивают своих отцов, и адвокатов, ко-
торые их защищают?
Все молчали; один Фариначчи осмелился загово-
рить.
— Святой отец, — сказал он, — мы пришли сюда не
для того, чтобы оправдывать преступление, а для того,
чтобы доказать, если это в наших силах, что некоторые
из этих несчастных, или, во всяком случае, один из них,
невиновны в преступлении.
Папа знаком разрешил ему говорить, и он говорил
целых три часа, после чего папа взял у всех приготов-
ленные речи и велел им удалиться. Когда они уходи-
ли, Альтьери несколько задержался; опасаясь гнева
его святейшества, он опустился перед ним на колени
и сказал:
— Как защитник несчастных, я не мог не принять
участия в этом деле.
82
На что папа ответил:
— Я дивлюсь не вам, а другим.
Папа не захотел ложиться в постель и всю ночь на-
пролет читал речи адвокатов; ему помогал в этой рабо-
те кардинал Саи-Марчелло. Его святейшество до того
был растроган, что многие возымели надежду на спа-
сение жизни несчастных. Чтобы спасти сыновей Фран-
ческо, адвокаты возложили всю вину на Беатриче. Так
как во время процесса было доказано, что отец по от-
ношению к ней несколько раз пытался применить на-
силие, то адвокаты надеялись, что ей простят убий-
ство, поскольку она прибегала к законной самозащите;
а при таких условиях если бы главной виновнице
убийства была дарована жизнь, то разве могли бы
осудить на смерть ее братьев, действовавших по ее на-
ущению?
После этой ночи, посвященной обязанностям судьи,
Климент VIII приказал отвести обвиняемых в тюрьму
и поместить каждого из них отдельно. Это обстоятель-
ство пробудило большие надежды у жителей Рима, ко-
торых во всем этом деле интересовала только судьба
Беатриче. Все знали, что она любила монсиньора Твер-
ру, но никогда пи в чем не погрешила против доброде-
тели; как же, не нарушая справедливости, можно было
обвинить ее в чудовищном преступлении и казнить за
то, что она воспользовалась законным правом самоза-
щиты? Значит, лучше было бы, если бы она согласи-
лась? Неужели людское правосудие должно было усу-
губить страдания этого прелестного существа, столь
достойного сострадания и уже столь несчастного?
После унылой жизни, полной всевозможных страда-
ний, выпавших на ее долю, когда она еще не достигла
шестнадцати лет, не имела ли она права на немногие
менее ужасные дни? В Риме, казалось, все были за-
няты ее защитой. Разве ее не оправдали бы, если бы
она поразила кинжалом Франческо Ченчи, когда он в
первый раз посягнул на ее честь?
Папа Климент VIII был добр и милосерден. Мы
уже начали надеяться, что, устыдившись своей вспыш-
ки накануне, когда он прервал защитительные речи ад-
вокатов, он простит ту, которая па насилие ответила
насилием, правда, не в самую минуту первого покуше-
83
нпя, а при повторных попытках совершить преступле-
ние. Весь Рим был в тревоге, когда вдруг папе было до-
ложено о насильственной смерти маркизы Констанцы
Санта-Кроче. Ее сын, Паоло Санта-Кроче, убил кинжа-
лом свою шестидесятилетнюю мать за то, что она не хо-
тела объявить его своим единственным наследником.
В докладе, представленном папе, сообщалось, что Сан-
та-Кроче убежал и что не было никакой надежды на то,
что удастся поймать его. Папа вспомнил о братоубий-
стве Массини, совершенном незадолго до этого. Встре-
воженный частыми случаями убийства близкими
родственниками, его святейшество счел себя не
вправе проявить милосердие. При получении роко-
вого донесения о Санта-Кроче папа находился в па-
лаццо Монте-Кавалло, где он провел весь день 6 сен-
тября для того, чтобы быть ближе к церкви Санта
Мария-дельп-Анджели, где на следующий день он
должен был возвести в сан епископа какого-то немец-
кого кардинала.
В пятницу в двадцать два часа (четыре часа по-
полудни) ои велел позвать к себе римского губерна-
тора Ферранте Таверну и сказал ему в точности сле-
дующее:
— Мы поручаем вам дело Ченчи для того, чтобы
вы без промедления позаботились о торжестве право*
судия.
Губернатор вернулся в свой дворец, взволнованный
этим приказанием. Он вынес тотчас же смертный при-
говор и создал совет, чтобы обсудить вопрос о способе
казни.
В субботу утром 11 сентября 1599 года знатнейшие
вельможи Рима, члены братства Confortatori * направи-
лись в обе тюрьмы — в Корте-Савелла, где находились
Беатриче и ее мачеха, и в Тординону, где были заклю-
чены Джакомо и Бернардо Ченчи. Всю ночь с пятницы
на субботу римские вельможи, которые были посвяще-
ны в обстоятельства дела, только и делали, что бегали
от палаццо Монте-Кавалло к дворцам важнейших кар-
диналов, стараясь добиться, чтобы женщин по крайней
1 Утешители (итал ) В обязанность их входило проводить с
осужденными последние часы перед казнью и давать им религиоз-
ное утешение.
8-1
мере казнили внутри тюрьмы, а не иа позорном эшафо-
те и чтобы был помилован юный Бернардо Ченчи, ко-
торый явно не мог участвовать ни в каком заговоре,
так как ему едва исполнилось пятнадцать лет. Особен-
ное усердие проявил в эту ночь благородный кардинал
Сфорца; ио, несмотря на все свое могущество, этот
вельможа ничего не мог добиться. Преступление Сан-
та-Кроче, говорил он, было гнусным преступлением,
совершенным ради денег, между тем как Беатриче со-
вершила преступление для того, чтобы спасти свою
честь.
В то время, как самые могущественные кардиналы
теряли понапрасну время, Фарииаччи, нашему велико-
му законоведу, удалось проникнуть к самому папе;
представ перед его святейшеством, этот замечательный
человек сумел своим красноречием тронуть сердце па-
пы и благодаря своей настойчивости добился помило-
вания Бернарю Ченчи.
Когда папа произнес эти милостивые слова, было
уже, вероятно, четыре часа утра (была суббота 11 сен-
тября). Всю ночь на площади у моста Святого Ангела
шли работы, необходимые для завершения этой мрач-
ной трагедии. Между тем все бумаги, относившиеся к
смертному приговору, могли быть изготовлены только
к пяти часам утра, вследствие чего роковая весть была
сообщена спокойно спавшим несчастным узникам лишь
в шесть часов. В первые минуты молодая девушка бы-
ла не в силах одеться. Она долго испускала душераз-
дирающие крики, предаваясь самому безудержному
отчаянию.
— О боже, возможно ли, что я должна так неожи-
данно умереть?
Лукреция Петрони, наоборот, не произнесла ни од-
ного лишнего слова; прежде всего она опустилась на
колени, чтобы помолиться, а затем спокойно предложи-
ла своей па июрице пойти с ней в капеллу, где обе
должны были приготовиться к великому переходу от
жизни к смерти.
Ее слова вернули спокойствие Беатриче; насколько
вначале она была полна возмущения и необузданного
гнева, настолько же стала спокойна и рассудительна
после того, как мачеха напомнила этой великой душе
85
о ее достоинстве. С этой минуты она хранила до конца
полное самообладание, которое привело в изумление
весь Рим.
Она попросила, чтобы ей прислали нотариуса для
составления завещания, и просьба ее была уважена.
Она велела похоронить ее в церкви Сан-Пьетро-ин-
Монторио и завещала триста тысяч франков женскому
монастырю Стимате (в честь стигматов святого Фран-
циска): эта сумма должна была пойти на приданое
пятидесяти бедным девушкам. Под влиянием этого
примера растроганная синьора Лукреция тоже соста-
вила завещание, согласно которому ее тело должно
быть погребено в церкви Сан-Джорджо; она завещала
этой церкви пятьсот тысяч франков на раздачу мило-
стыни и сделала еще много других благочестивых по-
жертвований.
В восемь часов они исповедались, прослушали
мессу и причастились. Но, прежде чем пойти к мессе,
Беатриче подумала, что будет нехорошо, если она
взойдет на эшафот перед всем народом в богатой
одежде, которая была на ней. Опа велела принести два
платья, одно для себя, другое для мачехи. Они были
такие же, как у монахинь, без украшений на груди н
на плечах, со складками и широкими рукавами. Платье
мачехи было из черной материи, платье молодой де-
вушки— из голубой тафты, с толстой веревкой вместо
пояса.
Когда принесли платья, синьора Беатриче, стояв-
шая на коленях, встала и сказала синьоре Лукреции:
— Матушка, час наших страданий приближается;
нам надо приготовиться, переменить платья и в послед-
ний раз помочь друг другу.
На площади у моста Святого Ангела был сооружен
большой эшафот, на котором возвышалась mannaia
(нечто вроде гильотины). В тринадцать часов (восемь
часов утра) члены братства милосердия принесли к
дверям тюрьмы свое большое распятие. Первым вы-
шел из тюрьмы Джакомо Ченчи; он с благоговением
опустился в дверях на колени, сотворил молитву и
приложился к святым язвам Христа; за ним следовал
его младший брат, Бернардо Ченчи, тоже со связан-
ными руками и с дощечкой перед глазами. Собралась
86
огромная толпа народа, и в это мгновение произошла
давка оттого, что из окна почти прямо на голову од-
ного из кающихся братьев, державшего зажженный
факел рядом с хоругвью, свалился сосуд.
Все взоры были устремлены на обоих братьев, ко-
гда вдруг к ним подошел римский фискал и объявил:
— Синьор Бернардо, господь дарует вам жизнь;
сопровождайте ваших родственников и молитесь за
них.
Тотчас же два confortatori сняли дощечку, висев-
шую перед его глазами. Палач усадил на тележку
Джакомо Ченчи и снял с него одежду для того, чтобы
публично пытать его раскаленными щипцами. Когда
палач подошел к Бернардо, он проверил подпись под
актом помилования, развязал юношу, снял с него руч-
ные кандалы, и так как в виду предстоящей пытки он
тоже был раздет, то палач накинул на него роскош-
ный плащ с золотым галуном (говорят, это был тот
самый плащ, который Беатриче отдала Марцио как
плату за убийство в крепости Петрелла). Огромную
толпу, собравшуюся на улицах, у окон и иа крышах,
охватило волнение, послышался неясный гул, все по-
вторяли друг другу, что этому мальчику дарована
жизнь.
Раздалось пение псалмов, и процессия медленно
двинулась через площадь Навоне к тюрьме Савелла.
У тюрьмы процессия остановилась, из дверей вышли
обе женщины, опустились на колени перед святым рас-
пятием, затем двинулись пешком, одна вслед за дру-
гой. Они были одеты, как описано выше: с головы их
до самого пояса спускались покрывала из тафты.
У синьоры Лукреции, как у вдовы, было черное по-
крывало, на ногах — черные бархатные туфли без каб-
луков, согласно обычаю. Покрывало девушки было из
голубой тафты, так же как и ее платье; кроме того, на
плечи был накинут плащ из серебряной парчи; на ней
была юбка фиолетового сукна и белые бархатные туф-
ли, изящно зашнурованные малиновыми шнурками.
Когда она ступала в этих одеждах, все ее движения
были исполнены необычайной грации, и слезы неволь-
но навертывались на глаза всех, кто видел, как она
медленно шла в последних рядах процессии.
87
У обеих женщин руки были привязаны к туловищу
выше локтя, но кисти рук были свободны, так что они
могли нести распятие, которое держали прямо пе-
ред глазами. Рукава их платьев были настолько ши-
роки, что можно было видеть их руки, стянутые у ки-
сти рукавом рубашки по здешней моде.
Синьора Лукреция, отличавшаяся менее твердым
характером, почти все время плакала. Юная Беатриче,
напротив, вела себя мужественно: перед каждой цер-
ковью, мимо которой проходила процессия, она опу-
скалась на колени и, устремив на нее взор, твердым
голосом говорила: «Adoramus tc, Christe!» *.
В это время несчастного Джакомо Ченчи пытали па
тележке раскаленными щипцами; он стойко переносил
страдания.
Процессия с трудом пересекла площадь у моста
Святого Ангела: так много там скопилось карет и так
велико было стечение народа. Женщин сейчас же уве-
ли в заранее приготовленную капеллу; вскоре туда же
привели и Джакомо Ченчи.
Юного Бернардо в плаще с золотым галуном пове-
ли прямо на эшафот; все подумали, что его собираются
казнить и что он вовсе не был помилован. Бедный
мальчик был так напуган, что упал в обморок, едва
ступив на доски эшафота. Его привели в чувство,
обрызгав холодной водой, и усадили напротив man-
naia.
Палач пошел за синьорой Лукрецией Петрони; ее
руки были связаны за спиной, и на плечах уже не было
плаща. Опа появилась на площади в сопровождении
хоругви, причем голова ее была закутана в черное по-
крывало. Здесь произошло ее примирение с богом, и
опа облобызала святые язвы. Ей велели оставить туф-
ли на мостовой; из-за тучности ей было трудно
взобраться на помост. Когда она взошла на него и с
нее сняли черное покрывало, ей было мучительно стыд-
но стоять на виду у всех с открытыми плечами и
грудью. Опа оглядела себя, потом посмотрела на
mannaia и в знак покорности медленно подняла
* «Поклоняемся тебе, Христос!» (лат).
88
плечи. Слезы выступили у нее на глазах, и она
сказала:
— О боже! Братья, молитесь за меня!
Не зная, как ей дальше быть, она спросила у глав-
ного палача Алессандро, что ей делать дальше. Он ве-
лел ей сесть верхом на доску. Но это движение оскорб-
ляло ее скромность, и прошло много времени, прежде
чем она решилась его сделать. (Подробности, которые
следуют в описании, предназначены для итальянцев,
которым нужны самые точные сведения. Французскому
читателю достаточно знать, что стыдливость привела
лишь к тому, что эта бедная женщина поранила себе
грудь.) Палач показал ее голову пароду, а затем за-
вернул в покрывало из черной тафты.
Пока приготовляли mannaia для молодой девушки,
один из помостов, переполненных любопытными, обру-
шился, причем много люден погибло. Таким образом,
они предстали перед господом раньше Беатриче. Когда
Беатриче увидела, как хоругвь возвращается за ней к
капелле, она с живостью спросила:
— Матушка уже умерла?
Ей ответили утвердительно; она стала на колени
перед распятием и с жаром помолилась за упокой ее
души; затем долго говорила вслух, обращаясь к рас-
пятию:
— Господи, ты принял смерть ради меня, н я с ра-
достью последую за тобой, веруя, что в своем безгра-
ничном милосердии ты простишь мне мой смертный
грех,— и т. д.
Затем она прочитала несколько псалмов и молитв
во славу божию. Когда наконец перед ней появился
палач с веревкой, она сказала:
— Свяжи это тело, которое должно быть казнено,
и освободи душу, которая сподобится бессмертия и веч-
ной славы.
Затем она встала, сотворила молитву, оставила свои
туфли внизу лестницы, взошла на эшафот, ловко пере-
кинула ногу через доску, положила голову под mannaia
и сама заняла нужное положение, чтобы избежать при-
косновения палача. Благодаря быстроте ее движений
ей удалось в тот момент, когда с нее сняли покрывало
из тафты, скрыть от взоров толпы свои обнаженные
89
плечи и грудь. Удара сразу не последовало, так как
произошла какая-то заминка. Все это время она гром-
ким голосом призывала Иисуса Христа и пресвятую
деву *. Бедный Бернардо Ченчи, который тоже нахо-
дился на эшафоте, снова упал в обморок, и его confor-
tatori понадобилось добрых полчаса, чтобы привести
его в чувство. Затем на эшафоте появился Джакома
Ченчи. Но здесь следует снова опустить слишком тя-
гостные подробности. Джакомо был убит ударами ду-
бины (mazzolato).
Бернардо сразу же отвели обратно в тюрьму; егС
трясла лихорадка, и ему пустили кровь.
Что касается несчастных женщин, их тела положи-'
ли в гробы, которые поставили в нескольких шагах от
эшафота, около статуи св. Павла, первой справа на мо-
сту Святого Ангела. Там они оставались до четырех с
четвертью пополудни. Вокруг каждого гроба горели че-
тыре белых восковых свечи.
Затем вместе с останками Джакомо Ченчи они бы-
ли перенесены во дворец флорентийского консула. В
девять с четвертью вечера1 2 тело молодой девушки, об-
лаченное в ее одежды и покрытое грудой цветов, было
отнесено в церковь Сан-Пьетро-ин-Монторио. Она бы-
ла поразительно хороша; можно было подумать, что
она спит. Ее похоронили перед главным алтарем и
«Преображением» Рафаэля да Урбино. Все римские
францисканцы с пятьюдесятью зажженными свечами
сопровождали ее гроб.
Лукрецию Петрони в десять часов вечера отнесли в
1 Один современный автор рассказывает, что Климент VIII
был очень озабочен спасением души Беатриче; так как он знал,
что опа считает себя несправедливо осужденной, он боялся ка-
кой-нибудь выходки с ее стороны. В тот момент, когда она по-
ложила свою голову под нож, из крепости Святого Ангела, отку-
да mannaia была хорошо видна, был дан пушечный выстрел. Па-
па, который в это время молился, ожидая этого сигнала, тотчас
же дал ей папское отпущение грехов in articulo mortis
(в смертный час). Отсюда задержка в этот роковой момент, о
которой говорит хронист.
2 Это часы, отведенные в Римс для погребения князей. Похо-
роны горожан происходят при закате солнца. Тела мелких дво-
рян переносятся в час ночи, а кардиналов п князей в два с поло-
виной часа ночи, что 11 сентября соответствовало трем четвер-
тям десятого.
90
церковь св. Георгия. При всей этой трагедии присут-
ствовала огромная толпа; насколько видно было глазу,
все улицы были запружены каретами и людьми; кры-
ши домов, окна и помосты были усеяны любопытными.
Солнце жгло в этот день так немилосердно, что многим
становилось дурно. Множество людей заболело лихо-
радкой. Когда же в девятнадцать часов (без четверти
два) все кончилось и толпа стала расходиться, па пло-
щади осталось много задавленных и затоптанных ло-
шадьми. Вообще в этот день погибло немало людей.
Синьора Лукреция была невысокого роста, н, хотя
ей уже исполнилось пятьдесят лет, она еще сохранила
следы красоты. У нее были прелестные черты лица, ма-
ленький нос, черные глаза и очень белое лицо с чудес-
ным румянцем; ее редкие волосы были каштанового
цвета.
Беатриче Ченчи, которая будет вечно вызывать со-
жаления, было ровно шестнадцать лет; она была ма-
ленького роста, приятной полноты, с ямочками на ще-
ках, так что, даже мертвая, усыпанная цветами, она,
казалось, спала и как будто смеялась, как бывало при
жизни. У нее был маленький рот н белокурые вьющие-
ся от природы волосы. Когда она всходила на эшафот,
ее светлые локоны падали ей на глаза, и это придавало
ей особенную прелесть и вызывало к ней сострадание.
Джакомо Ченчи был человек небольшого роста,
полный, с белым лицом и черной бородой; ему было
около двадцати шести лет, когда он умер.
Бернардо Ченчи очень походил на сестру, он носил
длинные волосы, и, когда он взошел на эшафот, многие
приняли его за Беатриче.
Солнце жгло в тот день так сильно, что некоторые
нз присутствовавших на казни ночью умерли, в их чис-
ле Убальдино Убальдини, молодой человек редкой кра-
соты, отличавшийся до тех пор прекрасным здоровьем.
Это был брат синьора Ренци, известного всему Риму.
Таким образом, тени Ченчи перешли в иной мир в со-
провождении многочисленных спутников.
Вчера, во вторник 14 сентября 1599 года, кающиеся
монахи Сан-Марчелло по случаю праздника святого
креста воспользовались своей привилегией, чтобы осво-
бодить нз тюрьмы синьора Бернардо Ченчи, который
91
обязался внести в течение года четыреста тысяч фран-
ков в пользу церкви св. Троицы у моста Сикста.
(Дальше прибавлено другой рукой.)
От него происходят Франческо н Бернардо Ченчи,
ныне живущие.
Знаменитый Фариначчи, благодаря своей настойчи-
вости спасший жизнь молодому Ченчи, опубликовал
свои речи. Он приводит лишь отрывок нз речи № 66,
произнесенной им перед Климентом VIII в защиту чле-
нов семьи Ченчи. Эта речь, составленная на латинском
языке, занимает шесть больших страниц, и потому я,
к сожалению, не могу привести ее здесь. Она может
служить образцом того, как рассуждали в 1599 году,
и кажется мне весьма логичной. Много лет спустя Фа-
риначчи, посылая свои речи в типографию, сделал к
той, которую он произнес в защиту несчастных Ченчи,
следующую приписку: «Omnes fuerunt ultimo supplicio
effecti, excepto Bernardo qui ad triremes cum bonorum
confiscatione condemnatus fuit, ac etiam ad inleressen-
dum aliorum morti prout interfuit» *. Конец этой латин-
ской заметки трогателен, но я полагаю, что столь длин-
ная история уже утомила читателя.
* Все были подвергнуты смертной казни, за исключением
Бернардо, который был приговорен к галерам с конфискацией
имущества и даже к тому, чтобы присутствовать при казни осталь-
ных, что он и выполнил (лат.).
ГЕРЦОГИНЯ ДИ ПАЛЛИАНО
Палермо, 22 июля 1838 г.
Я отнюдь не натуралист, греческий язык я знаю
весьма посредственно; основная моя цель, когда я
предпринял путешествие по Сицилии, заключалась во-
все не в том, чтобы наблюдать извержение Этны или
чтобы уяснить самому себе и сделать понятным для
других все то, что древнегреческие авторы писали о
Сицилии. Нет, прежде всего я искал наслаждения для
глаз, а его так много в этой своеобразной стране. Гово-
рят, она напоминает Африку; для меня несомненно од-
но: что Италию она напоминает только своими всепо-
глощающими страстями. Именно о жителях Сицилии
хочется сказать, что слово невозможно перестает для
них существовать с той минуты, как они воспламеняют-
ся любовью или ненавистью, а ненависть в этой пре-
красной стране никогда не бывает следствием денеж-
ных интересов.
Я заметил, что в Англии и в особенности во Фран-
ции часто говорят об итальянской страсти, необуздан-
ной страсти, которую можно было наблюдать в Италии
шестнадцатого и семнадцатого веков. В наши дни эта
прекрасная страсть угасла, совсем угасла в тех слоях
общества, которые издавна были заражены подража-
нием французским нравам н обычаям, модным в Па-
риже или в Лондоне.
Я знаю, мне могут возразить, что начиная со вре-
мен Карла I (1530) Неаполь, Флоренция и даже Рим
слегка подражали испанским нравам. Но разве нс бы-
93
ли общественные навыки, исполненные такого бла-
городства,— разве не были они основаны на бесконеч-
ном уважении к движениям своей души, на уважении,
какое должно быть свойственно каждому человеку, до-
стойному имени человека? Нисколько не умаляя зна-
чения энергии, они, напротив, даже преувеличивали
его, тогда как около 1760 года основное правило фатов,
подражавших герцогу де Ришелье, состояло в том, что-
бы казаться равнодушным ко всему на свете. И разве
правило английских денди — а им подражают сейчас
в Неаполе, предпочитая их фатам французским,— не
состоит в том, чтобы казаться людьми, которым все на-
доело, которые на все смотрят сверху вниз?
Итак, вот уже целое столетне, как итальянская
страсть не наблюдается более в хорошем обществе этой
страны.
Чтобы получить некоторое представление о той
итальянской страсти, которую с такой смелостью опи-
сывают романисты, я был вынужден обратиться к ис-
тории. Но опять-таки История с большой буквы, напи-
санная талантливыми людьми и подчас слишком тор-
жественная, почти не упоминает о таких мелочах. Она
удостаивает отмечать безумства лишь в тех случаях,
когда они совершаются королями или князьями. Я об-
ратился было к истории отдельных городов, но меня
испугало обилие материала. Какой-нибудь маленький
городок гордо предлагает вам свою историю в трех или
четырех печатных томах in quarto и в семи — восьми
рукописных. Последние почти совершенно неразборчи-
вы, изобилуют сокращениями, отличаются странной
формой букв и в самых интересных местах пересыпаны
выражениями, принятыми в данной местности, но непо-
нятными уже на расстоянии двадцати лье. Ибо во всей
этой прекрасной Италии, где любовь породила такое
множество трагических происшествий, только три го-
рода: Флоренция, Сьена и Рим — говорят приблизи-
тельно так, как пишут; во всех остальных местах пись-
менная речь отстоит на сто лье от устной.
Так называемая итальянская страсть, то есть
страсть, которая стремится к удовлетворению, а не к
тому, чтобы вызвать восторженное изумление окружа-
ющих, начинается в эпоху возрождения общества, в
94
XII веке, и исчезает — по крайней мере у людей хоро-
шего тона — около 1734 года. В эту эпоху в Неаполе
восходят на престол Бурбоны в лице дон Карлоса, сы-
на одной из Фарнезе, которая вторым браком вышла
замуж за Филиппа V, этого мрачного внука Людовика
XIV, бесстрашного среди свиста пуль, вечно скучав-
шего и страстно влюбленного в музыку. Известно, что
знаменитый кастрат Фаринелли в течение двадцати че-
тырех лет ежедневно пел ему три любимые арии, все-
гда одни и те же.
Философски настроенный ум может заинтересовать-
ся характером той страсти, какую можно встретить в
Риме или в Неаполе, но, признаюсь, нет ничего неле-
пее романов, герои которых носят итальянские имена.
Разве не установлено, что страсть изменяется через
каждые сто лье по мере приближения к северу? Разве
в Марселе любят так же, как в Париже? Самое боль-
шее, что можно утверждать, это то, что общественные
нравы в странах, долгое время имевших одинаковый
образ правления, обладают некоторым внешним сход-
ством.
Пейзажи, так же как страсти, как музыка, тоже
меняются, едва вы на три — четыре градуса продвине-
тесь к северу. Неаполитанский пейзаж показался бы
нелепым в Венеции, если бы даже и в самой Италии
не было принято восхищаться прекрасной неаполитан-
ской природой. В Париже, напротив, мы считаем, что
леса и возделанные равнины Неаполя ничем не отли-
чаются от лесов и равнин во владениях Венеции, и нам
бы хотелось, чтобы, к примеру сказать, Каналлетто
употреблял совершенно такие же краски, как и Саль-
ватор Роза.
На мой взгляд, очень смешно, когда англичанка,
одаренная всеми совершенствами, свойственными оби-
тательницам ее острова, но неспособная, даже по мне-
нию своих соотечественников, описать ненависть и лю-
бовь — я говорю о г-же Анне Редклнф,— наделяет ге-
роев своего знаменитого романа «Исповедальня чер-
ных кающихся» итальянскими именами и сильными
страстями.
Я не стану смягчать простоту и местами даже раз-
дражающую грубость чрезмерно правдивого повество-
95
вания, которое хочу предложить снисходительному чи-
тателю. Так, например, я дословно перевожу ответ гер-
цогини дн Паллиано на любовное признание ее кузена
Марчелло Капечче. Эта семейная хроника помещена
почему-то в конце второй тетради рукописной истории
Палермо, о которой я не могу сообщить никаких по-
дробностей.
Повесть, которую я, к большому моему сожалению,
сильно сократил (я выпустил множество характерных
подробностей), содержит не столько интересную исто-
рию одной страсти, сколько описание последних собы-
тий, происшедших в несчастной семье Караффа. Лите-
ратурное тщеславие говорит мне, что, пожалуй, я мог
бы сделать некоторые моменты рассказа более занима-
тельными, раскрыв перед читателем — другими слова-
ми, разгадав и подробно описав — переживания глав-
ных действующих лиц. Но как я, молодой француз, ро-
дившийся на севере, в Париже, могу быть уверен в том,
что правильно разгадал чувства итальянцев, живших в
1559 году? В лучшем случае я мог бы только угадать,
что именно может показаться изящным и острым фран-
цузскому читателю 1838 года.
Пылкие страсти, царившие в Италии около 1559 го-
да, требовали действий, а не слов. Поэтому в последу-
ющих рассказах читатель найдет очень мало диало-
гов. Для предлагаемого перевода это невыгодно: ведь
мы так привыкли к длинным диалогам героев француз-
ских романов: для них диалог —это сражение. Ниже-
приведенный рассказ, для которого я прошу у читателя
величайшего снисхождения, рисует одну характерную
особенность итальянских нравов, занесенную в Италию
испанцами. Я не вышел из роли переводчика. Точное
воспроизведение чувств, царивших в XVI столетии, и
даже литературной манеры самого историка, который,
по всей видимости, принадлежал ко двору несчастной
герцогини ди Паллнано, составляет, па мой взгляд,
основное достоинство этой трагической истории, если
только в ней вообще есть какие-либо достоинства.
Строжайший испанский этикет господствовал при
дворе герцога ди Паллиано. Заметьте, что каждый кар-
динал, каждый римский князь имел такой же двор, и
вы поймете, что представляла собой цивилизация горо-
96

да Рима в 1559 году. Не забывайте, что то было время,
когда король Филипп II, нуждаясь для осуществления
одной из своих интриг в голосах двух кардиналов, да-
вал им ежегодно по двести тысяч ливров церковными
бенефициями. Рим, даже и не обладая грозной армией,
был столицей мира. Париж в 1559 году был городом
варваров, правда, довольно привлекательных.
ТОЧНЫЙ ПЕРЕВОД СТАРИННОГО РАССКАЗА.
НАПИСАННОГО ОКОЛО 1566 ГОДА
Джованни Пьетро Караффа, отпрыск одной из знат-
нейших фамилий неаполитанского королевства, отли-
чался такой резкостью, грубостью и заносчивостью, что
его вполне можно было принять за какого-нибудь па-
стуха. Он надел длинное одеяние (сутану) и еще в
молодые годы отправился в Рим, где ему*оказал по-
кровительство его двоюродный брат Уливьеро Караф-
фа, кардинал н архиепископ неаполитанский. Але-
ксандр VI, великий человек, который все знал и все
мог, сделал его своим cameriere * (теперь мы сказали
бы адъютантом). Юлий II назначил его архиепископом
Кьети; папа Павел сделал его кардиналом, и, наконец,
23 мая 1555 года после ожесточенных споров и интриг
запершихся в конклаве кардиналов он был избран па-
пой под именем Павла IV. Ему было тогда семьдесят
восемь лет. По прошествии некоторого времени те са-
мые люди, которые посадили его на престол св. Петра,
не могли думать без содрогания о суровости и о свире-
пом, неумолимом благочестии избранного ими пастыря.
Весть об этом неожиданном избрании произвела
переворот в Неаполе и Палермо. В скором времени в
Рим прибыло множество членов прославленной семьи
Караффа. Все они получили должности, но, как и сле-
довало ожидать, папа выказал особое расположение
трем племянникам, сыновьям графа ди Монторио, свое-
го брата.
Старший, дон Хуан, уже женатый, был сделан гер-
цогом дн Паллиано. Это герцогство, отнятое у Марк-
Антонио Колонны, которому оно принадлежало ранее,
* Камердинер (итал ).
7. Стендаль. Т, V.	97
состояло из множества селений и небольших городов.
Дон Карлос, второй племянник его святейшества, был
рыцарем Мальтийского ордена и прежде участвовал в
походах; он был назначен кардиналом, легатом Бо-
лоньи и первым министром. Это был человек весьма
решительный; верный традициям своей семьи, он имел
смелость ненавидеть самого могущественного в мире
короля (Филиппа II, короля Испании п Вест-Индии) и
сумел доказать свою ненависть на деле. Что касается
третьего племянника нового папы, дона Антонио Ка-
раффа, то папа сделал его маркизом ди Монтебелло,
так как он был уже женат. И, наконец, он задумал же-
нить Франциска, дофина Франции, сына короля Ген-
риха II, на дочери своего брата от второго брака; в
приданое ей Павел IV намеревался дать неаполитан-
ское королевство, которое он надеялся отнять у Филип-
па II, короля Испании. Семья Караффа ненавидела
этого могущественного короля, который впоследствии,
как вы увидите дальше, воспользовался ошибками
семьи Караффа и истребил ее.
После вступления на престол св. Петра, могуще-
ственнейший в мире и затмевавший в те времена даже
престол прославленного монарха Испании, Павел IV,
как и большинство его преемников, являл собой пример
всех добродетелен. Это был великий папа и великий
святой. Он старался искоренить церковные злоупотреб-
ления и такпм путем отдалить созыв вселенского собо-
ра, допустить который было бы неблагоразумно, хотя
все этого требовали от римского двора.
По забытым в паши дни обычаям того времени, не
позволявшим государю доверять людям, которые могли
иметь другие интересы, кроме его собственных, владе-
ния его святейшества деспотически управлялись его
тремя племянниками. Кардинал был первым мини-
стром и делал от имени своего дяди все, что ему оыло
угодно; герцог ди Паллиано был назначен командую-
щим папскими войсками, а маркиз ди Монтебелло,
ставший начальником дворцовой стражи, пропускал во
дворец лишь тех, кто был ему по душе. Вскоре эти мо-
лодые люди стали совершать величайшие беззакония.
Они начали присваивать имущество семейств, недо-
вольных их управлением. Население не знало, где пс-
98
кать правосудия. Людям приходилось опасаться не
только за свое имущество, но даже — как ужасно гово-
рить об этом на родине целомудренной Лукреции!—
даже честь их жен и дочерей не была больше в без-
опасности. Герцог ди Паллиано п его братья похищали
самых красивых женщин — достаточно было иметь не-
счастье им понравиться. Ко всеобщему изумлению, они
не выказывали никакого уважения к знати; более того,
даже священная ограда монастырей не удерживала их.
Доведенное до отчаяния население не знало, где искать
защиты,—так велик был ужас, который три брата вну-
шали всем, кто хотел приблизиться к папе; они прояв-
ляли дерзость даже по отношению к посланникам.
Еще до возвышения своего дяди герцог женился на
Виоланте ди Кардоне, по происхождению испанке; в
Неаполе она принадлежала к высшей знати.
Ее имя значилось в Seggio di nido.
Виоланта, славившаяся своей изумительной красо-
той и чарующей прелестью, которую она умела себе
придать, когда хотела нравиться, была еще более из-
вестна своей безумной гордостью. Однако надо быть
справедливым: трудно было обнаружить большую си-
лу духа, нежели та, которую опа проявила, когда пе-
ред смертью ни в чем не созналась исповедовавшему
ее монаху-капуцину. Она знала наизусть и бесподобно
декламировала изумительного «Роланда» мессера
Ариосто, большую часть сонетов божественного Пет-
рарки, новеллы «Пекороне» и т. д. Но еще более пле-
нительной бывала она, когда удостаивала поделиться с
собеседниками оригинальными мыслями, возникавши-
ми в ее уме.
У нее родился сын, которому был пожалован титул
герцога де Кави. Привлеченный высоким положением
своих зятьев, брат Виоланты дон Ферранте, rpaQ)
д’Алнффе приехал в Рим.
Герцог ди Паллиано держал пышный двор; моло-
дежь лучших домов Неаполя домогалась чести принад-
лежать к нему. Среди тех, кто был наиболее дорог гер-
цогу, Рим особенно восхищался Марчелло Капечче
(из Seggio di nido), молодым дворянином, чей ум сла-
вился в Неаполе не менее, чем божественная красота,
дарованная ему небом.
99
У герцогини была любимица Диаиа Бранкаччо,
близкая родственница маркизы ди Монтебелло, ее зо-
ловки; в то время Диане было тридцать лет. В Риме го-
ворили, что ради этой любимицы герцогиня забывала
свою надменность, она поверяла ей все свои тайны. Но
тайны эти касались лишь политики: возбуждая страсть
в других, герцогиня никогда не испытывала ее сама.
По совету кардинала Караффа папа начал войну с
королем Испании, и французский король послал в по-
мощь его святейшеству войско под начальством герцога
де Гиза.
Однако не будем отклоняться от событий, происхо-
дивших при дворе герцога ди Паллиано.
Капечче давно уже словно потерял рассудок п со-
вершал самые странные поступки. Дело в 'гом, что не-
счастный юноша страстно влюбился в герцогиню, свою
госпожу, но не решался открыть ей свое чувство. Одна-
ко он не терял надежду достичь цели, так как видел,
что герцогиня очень раздражена против мужа, прене-
брегавшего ею. Герцог ди Паллиано был в Риме всемо-
гущ, и герцогиня не могла не знать о том, что самые
прославленные римские красавицы почти ежедневно
посещают ее мужа в ее собственном палаццо; это бы-
ло оскорбление, с которым она не могла примириться.
Среди капелланов святого папы Павла IV был не-
кий почтенный монах, с которым он совершал богослу-
жения. Этот человек, рискуя себя погубить и. быть мо-
жет, под влиянием испанского посла, осмелился од-
нажды открыть папе все злодеяния его племянников.
Святой папа заболел от огорчения; он не хотел верить,
но веские доказательства приходили со всех сторон.
И вот в начале 1559 года произошло событие, которое
подтвердило все подозрения папы и, быть может, по-
будило его святейшество принять решение. В день сре-
тения господня—обстоятельство, значительно усугу-
бившее вниу в глазах столь благочестивого владыки,—
Андреа Ланфранки, секретарь герцога ди Паллиано,
устроил в честь кардинала Караффа великолепный
ужин и, желая к наслаждениям чревоугодия присоеди-
нить наслаждения сладострастия, пригласил на этот
ужин Мартуччу, одну из самых красивых, знаменитых
и богатых куртизанок благородного города Рима.
J00
Судьбе было угодно, чтобы любимец герцога Капечче,
тот самый человек, который был тайно влюблен в гер-
цогиню и считался самым красивым юношей столицы
мира, стал с некоторых пор волочиться за Мартуччей.
В этот вечер он искал девушку всюду, где можно было
бы ее встретить. Нигде не находя ее и узнав об ужине
в доме Ланфранки, он сообразил, в чем дело, и около
полуночи явился к Ланфранки в сопровождении мно-
жества вооруженных людей.
Его впустили, предложили ему сесть и принять уча-
стие в пиршестве, ио после нескольких довольно натя-
нутых фраз юноша знаком указал Мартучче, чтобы она
встала и вышла вместе с ним. Сильно смущенная, она
колебалась, ибо предвидела последствия такого по-
ступка. Тогда Капечче встал со своего места, подошел
к куртизанке и взял ее за руку, пытаясь увести с собой.
Кардинал, ради которого она пришла, резко воспроти-
вился ее уходу. Капечче настаивал и силился увлечь
Мартуччу из зала.
Кардинал, первый министр, надевший в этот ве-
чер платье, не имевшее ничего общего с одеждой, по-
добавшей его высокому сану, схватил шпагу и с силой
и мужеством, признанными за ним всем Римом, вос-
противился уходу Мартуччи. Вне себя от гнева, Мар-
челло приказал своим людям войти в дом. Но в боль-
шинстве своем это были неаполитанцы. Увидев снача-
ла секретаря герцога, а затем и кардинала, которого
они в первое мгновение не узнали из-за его необычной
одежды, они вложили шпаги в ножны, отказались
драться и попытались уладить ссору.
Во время этой суматохи Мартучче, которую окру-
жала толпа и которую левой рукой удерживал Мар-
челло Капечче, удалось вырваться н убежать. Как
только Марчелло заметил ее исчезновение, он бросился
вслед за нею, и все его люди последовали за ним.
Ночной мрак способствовал возникновению самых
странных слухов, и утром 2 января в столице только
п было разговоров, что об опасном поединке, который
якобы имел место между племянником папы — карди-
налом и Марчелло Капечче. Герцог ди Паллиано,
командующий папскими войсками, счел происшествие
более серьезным, чем оно было в действительности, и
101
так как он был не в ладах со своим братом министром,
то в ту же ночь велел арестовать Ланфранки; а на сле-
дующий день рано утром был заключен в тюрьму и
Марчелло. Вскоре выяснилось, что никто не был убит и
что эти аресты только раздули скандал, весь позор ко-
торого падал на кардинала. Заключенных поспешили
освободить, и три брата пустили в ход всю свою огром-
ную власть, чтобы замять дело. Сначала они надеялись
на успех, но на третий день слух о происшедшем дошел
до папы. Он призвал к себе обоих племянников и ска-
зал нм то, что должен был сказать столь благочести-
вый и столь глубоко оскорбленный государь.
В пятый день января, когда на конгрегации святей-
шего судилища собралось множество кардиналов, свя-
той отец сам заговорил об этом ужасном бесчинстве и
спросил присутствующих кардиналов, как они осмели-
лись не донести ему о случившемся.
— Вы молчите? А между тем позор пятнает высо-
кий сан, которым вы облечены! Кардинал Караффа
осмелился появиться на улице в мирской одежде, с об-
наженной шпагой в руке! И с какой целью? Чтобы пой-
мать непотребную куртизанку!
Можете себе представить мертвую тишину, царив-
шую среди придворных во время жестокого выговора,
обращенного к первому министру! Восьмидесятилетний
старик разгневался па любимого племянника, чьи же-
лания до сих пор были для него законом Исполненный
негодования, папа заявил, что хочет лишить его карди-
нальского сана.
Гнев папы еще более разжег посланник великого
герцога Тосканского, который пожаловался на одну
недавнюю дерзость кардинала-министра. И вот, когда
этот кардинал, еще недавно столь могущественный,
явился к его святейшеству для обычных занятий, папа
заставил его целых четыре часа прождать в передней
на глазах у всех, а затем отослал, так и не соизволив
дать ему аудиенцию. Можно себе представить, как
должна была страдать непомерная гордость министра.
Кардинал был раздражен, но не смирился; он полагал,
что дряхлый старик, всю жизнь посвятивший любимой
семье и не имеющий опыта в управлении мирскими де-
лами, в конце концов вынужден будет обратиться к не-
102
му за помощью. Но добродетель папы одержала верх.
Он созвал кардиналов, долго смотрел на них, не гово-
ря ни слова, и наконец, разразившись слезами, нашел
в себе мужество обратиться к ним с покаянной речью.
— Старческая немощь,— сказал он,— и заботы о
делах церкви, где, как вам известно, я стремлюсь иско-
ренить всякие злоупотребления, побудили меня дове-
рить мирскую власть моим трем племянникам. Они зло-
употребили сю, и я изгоняю их навсегда.
Вслед за тем была прочитана булла, согласно кото-
рой племянники лишались всех должностей и ссыла-
лись в глухие деревушки. Кардинал — первый ми-
нистр изгонялся в Чнвита-Лавинию, герцог ди Пал-
лиано — в Сорьяно, а маркиз — в Монтебелло. Соглас-
но этой булле, герцог лишался своего жалованья, до-
стигавшего семидесяти двух тысяч пиастров (более
миллиона франков в 1838 году).
О неповиновении этим суровым приказам не могло
быть и речи: члены семьи Караффа имели врагов и со-
глядатаев в лице всего римского народа, который их
ненавидел.
Герцог ди Паллиано вместе с графом д’Алиффе, сво-
им шурином, и с Леонардо дель Кардине поселился в
небольшом местечке Сорьяно, а герцогиня и ее све-
кровь — в Галлезе, убогом поселке в двух лье ат
Сорьяно.
Местность там очаровательна, но это была ссылка,
а ведь они былй изгнаны из Рима, того Рима, где дерз-
ко царили еще так недавно.
Марчелло Капечче вместе с другими придворными
последовал за своей госпожой в жалкую деревушку, ку-
да она была сослана. Привыкшая к изъявлениям глу-
бокой почтительности со стороны всего Рима, эта жен-
щина, пользовавшаяся несколько дней назад таким мо-
гуществом и наслаждавшаяся своим положением со
всем упоением гордости, теперь видела вокруг себя од-
них лишь крестьян, самое удивление которых напоми-
нало ей о ее падении. У нее не оставалось никаких
надежд. Дядя ее был так стар, что, по всей вероятно-
сти, смерть должна была застигнуть его прежде, чем он
прпзвал бы обратно своих племянников, и в доверше-
ние несчастий три брата ненавидели друг друга. Гово-
103
рпли даже, что герцог и маркиз, пе наделенные бурны-
ми страстями кардинала п испуганные его необуздан-
ностью, дошли до того, что донесли на него папе, свое-
му дяде.
Среди ужасов этой опалы произошло событие, ко-
торое, к великому несчастью герцогини и самого Ка-
печче, показало, что не истинная страсть заставляла
его в Риме ухаживать за Мартуччей.
Однажды, когда герцогиня позвала его, чтобы от-
дать какое-то приказание, он оказался наедине с нею,—
второго такого случая, пожалуй, пе представилось бы
в течение целого года. Увидев, что в комнате, где при-
нимала герцогиня, никого больше нет, Капечче замер в
молчании. Затем он подошел к двери, желая убедиться,
что никто не может их подслушать из соседней комна-
ты, и наконец осмелился заговорить.
— Синьора,— сказал он,— не смущайтесь и не гне-
вайтесь, когда вы услышите необычные слова, которые
я сейчас дерзну произнести. Уже давно я люблю вас
больше жизни. Если я был так безрассуден, что отва-
жился взглянуть на вашу божественную красоту глаза-
ми влюбленного, то вы должны вменить это в вину не
мне, а той сверхчеловеческой силе, которая толкает и
волнует меня. Я невыносимо терзаюсь, я сгораю, но не
прошу утолить пламя, которое меня пожирает: я прошу
вас лишь об одном — проявить великодушие и сжа-
литься над слугой, полным робости и смирения.
Герцогиня, по-видимому, была удивлена и еще бо-
лее разгневана.
— Марчелло,— сказала она ему,— что в моем по-
ведении могло придать тебе смелости просить меня о
любви? Разве моя жизнь и мое обращение с людьми
настолько далеки от правил приличия, что ты мог по-
зволить себе подобную дерзость? Как смел ты поду-
мать, что я могу отдаться тебе или какому-нибудь дру-
гому мужчине, за исключением моего мужа и госпо-
дина? Я прощаю тебе твои слова, так как думаю, что
ты повредился в уме, но остерегись совершить еще раз
подобную ошибку, или, клянусь тебе, я велю тебя на-
казать и за первую и за вторую дерзость сразу.
Герцогиня удалилась, донельзя разгневанная, н
действительно, Капечче перешел границы благоразу-
104
мия: надо было лишь слегка намекнуть на владевшее
им чувство, а не говорить о нем прямо. Он был полон
смущения и сильно опасался, как бы герцогиня не рас-
сказала обо всем мужу.
Однако дальнейшее показало, что его страхи были
напрасны. В одиночестве деревни надменная герцоги-
ня не удержалась и открыла то, что осмелился ей ска-
зать Марчелло, своей любимой придворной даме Диане
Бранкаччо. Это была тридцатилетняя женщина, обуре-
ваемая пылкими страстями. У нее были рыжие волосы
(рассказчик неоднократно возвращается к этой по-
дробности, которая, по его мнению, объясняет все бе-
зумства Дианы Бранкаччо). Она страстно любила До-
мициано Форнари, дворянина, состоявшего на службе
у маркиза ди Монтебелло. Она хотела выйти за него
замуж, но разве маркиз и его жена, с которыми она
имела честь быть связанной узами крови, когда-ни-
будь согласились бы видеть ее замужем за человеком,
состоящим у них на службе? Это препятствие было не-
преодолимо или, во всяком случае, казалось таким.
Существовал лишь один способ добиться успеха:
надо было заручиться поддержкой герцога ди Паллиа-
но, старшего брата маркиза, и тут у Дианы были кое-
какие надежды. Герцог обращался с ней скорее как с
родственницей, нежели как со служанкой. Это был че-
ловек, не лишенный простосердечия и доброты, и он
далеко не так строго, как его братья, придерживался
правил строгого этикета. Пользуясь преимуществами
своего высокого положения со всем легкомыслием мо-
лодости и отнюдь не храпя верности жене, герцог все
же нежно любил ее и, по всей видимости, не мог бы
отказать ей в одолжении, если бы она попросила его
с известной настойчивостью.
Признание, которое Капечче осмелился сделать гер-
цогине, показалось угрюмой Диане неожиданным
счастьем. До сих пор ее госпожа отличалась твердока-
менной добродетелью; если бы она могла почувство-
вать страсть, если бы она согрешила, то Диана сде-
лалась бы необходима ей каждую минуту, а от жен-
щины, чьи тайны были бы ей известны, ее наперсница
могла надеяться получить все, что угодно.
Вместе того, чтобы прежде всего напомнить герцо-
105
гине о ее долге и затем указать на страшные опасно-
сти, которым она могла подвергнуться среди столь про-
ницательных придворных, Диана, увлеченная безумием
собственной страсти, начала говорить со своей госпо-
жой о Марчелло Капсчче с таким же восторгом, с ка-
ким говорила сама с собой о Домициано Форнари.
В длинных беседах, которые они вели между собой в
своем уединении, опа ежедневно находила способ на-
помнить герцогине о достоинствах и красоте бедного
Марчелло, казавшегося таким грустным; подобно гер-
цогине, он принадлежал к одному из лучших родов
Неаполя; его манеры были так же благородны, как его
кровь, и чтобы быть во всех отношениях равным жен-
щине, которую он осмеливался любить, ему недоста-
вало лишь тех благ, какие каждый день мог принести
мимолетный каприз судьбы.
Диана с радостью заметила, что первым следствием
этих разговоров явилось удвоенное доверие к ней гер-
цогини.
Она не преминула сообщить Марчелло Капсчче о
том, что происходило. В это знойное лето герцогиня
часто прогуливалась в лесах, окружавших Галлезе. По
вечерам опа ждала дуновения морского ветерка па
прелестных холмах, с вершины которых, на расстоянии
двух лье, виднелось море.
Не нарушая строгих правил этикета, Марчелло мог
тоже бывать в этих лесах. Говорят, он прятался там и
имел осторожность не показываться герцогине на гла-
за до тех пор, пока благодаря речам Дианы Бранкаччо
она не приходила в соответствующее расположение ду-
ха. Тогда Диана подавала знак Марчелло.
Видя, что герцогиня готова покориться роковой
страсти, которую она зажгла в ее сердце, Диана и сама
уступила своей пламенной любви к Домициано Фор-
нари. Теперь она была уверена в том, что сможет вый-
ти за пего замуж. Однако молодой Домициано был че-
ловек благоразумный, осторожный и холодный;
безумства его пылкой любовницы вместо того, чтобы
привязать его к ней, вскоре стали его тяготить.
Диана Бранкаччо была близкой родственницей семьи
Караффа; Домициано не сомневался, что будет зако-
лот кинжалом, как только о его любовных делах ста-
106
нет известно грозному кардиналу Караффа, который,
хотя и был моложе герцога ди Паллиано, в действи-
тельности являлся главой семьи.
В один прекрасный день, вскоре после того, как гер-
цогиня уступила страсти Капечче, Домициано Форна-
ри не оказалось в деревне, куда был сослан двор мар-
киза ди Монтебелло. Он исчез. Впоследствии стало из-
вестно, что он сел на корабль в маленьком портовом
городке Неттуно; как видно, он переменил имя, так
как больше о нем не было никаких известий.
Кто бы мог описать отчаяние Дианы? Сначала гер-
цогиня ди Паллиано с участием выслушивала жалобы
молодой женщины на свою судьбу, но настал день,
когда она дала понять Диане, что эта тема кажется ей
исчерпанной. Диана поняла, что любовник бросил ее;
сердце ее готово было разорваться. Минутная досада,
которую проявила герцогиня, выслушивая ее вечные
жалобы, заставила Диану сделать самые странные вы-
воды. Она убедила себя, что именно герцогиня угово-
рила Домициано Форнари навсегда ее покинуть и,
больше того, что это она дала ему денег на дорогу.
Эта безумная мысль основывалась лишь на несколь-
ких предостережениях, некогда высказанных герцоги-
ней. Вскоре за подозрениями последовала месть. Диа-
на попросила у герцога аудиенции и рассказала ему
обо всем, что происходило между его женой и Мар-
челло. Герцог отказался этому верить.
— Подумайте,— сказал он,—ведь за все пятна-
дцать лет нашего брака у меня не было ни одного слу-
чая сделать герцогине хотя бы малейший упрек; она
устояла против всех соблазнов двора и всех искуше-
ний, связанных с высоким положением, которое мы за-
нимали в Риме. Самые блестящие князья и даже гер-
цог де Гиз, главнокомандующий французской армией,
потерпели у нее поражение, а вы хотите меня уверить,
что она могла уступить мелкому дворянину.
К несчастью, герцог очень скучал в Сорьяно. Дере-
вушка эта, куда он был сослан, находилась всего в
двух лье от той, где жила его жена, и Диана имела
возможность получить у него целый ряд аудиенций, о
которых герцогиня ничего не знала. У Дианы был уди-
вительно сильный характер; страсть сделала ее красно-
107
речивой. Она приводила герцогу множество подробно-
стей; месть стала единственной ее радостью. Она по-
вторяла ему, что Капечче почти каждый день про-
никает в спальню герцогини около одиннадцати часов
вечера и выходит оттуда не раньше двух или трех ча-
сов ночн. Вначале эти речи производили на герцога та-
кое слабое впечатление, что он даже не хотел дать себе
труд проехать в полночь два лье, отделяющие его от
Галлезе, чтобы неожиданно войти в спальню своей
жены.
Но однажды вечером, когда он находился в Галле-
зе—солнце уже закатилось, однако было еще свет-
ло,—Диана с разметавшимися волосами вбежала в
комнату, где сидел герцог. Все удалились; она заявила
ему, что Марчелло Капечче только что вошел в спаль-
ню герцогини. Герцог, по-видимому, находившийся в
эту минуту в дурном расположении духа, схватил кин-
жал и побежал в спальню жены, куда проник через
потайную дверь. Он нашел там Марчелло Капечче.
Правда, любовники, увидев герцога, изменились в ли-
це, но в их позах не было ничего предосудительного.
Герцогиня, лежа в постели, записывала какой-то не-
большой расход, сделанный ею в течение дня; в ком-
нате была камеристка; Марчелло стоял в трех шагах
от постели.
Герцог с яростью схватил Марчелло за горло, вта-
щил в соседнюю комнату и приказал юноше бросить
на землю кинжал и кортик, которыми тот был воору-
жен. После этого герцог призвал стражу, и та немед-
ленно отвела Марчелло в тюрьму Сорьяно.
Герцогиня была оставлена в своем палаццо, но под
строгим надзором.
Герцог вовсе не был жесток; по-видимому, чтобы
не быть вынужденным прибегнуть к крайним мерам,
которых требовали от него законы чести, он решил
скрыть свой позор. Ему хотелось, чтобы все считали,
будто Марчелло заключен в тюрьму за какой-то дру-
гой проступок, и, воспользовавшись тем, что за два
или за три месяца перед тем Марчелло купил за боль-
шие деньги несколько огромных жаб, он распростра-
нил слух, что этот молодой человек пытался его отра-
зить. Однако действительное преступление было слиш-
108
ком хорошо известно, и кардинал велел спросить своего
брата герцога, когда он предполагает смыть кровью
виновных оскорбление, которое они осмелились нане-
сти их семье.
Герцог призвал брата своей жены графа д’Алиффе
и друга семьи Антонио Торандо. Образовав втроем
нечто вроде судилища, они обвинили Марчелло Ка-
печче в любовной связи с герцогиней и подвергли
его суду.
В силу превратностей судьбы папа Пий IV, преем-
ник Павла IV, оказался сторонником испанской пар-
ши. Он ни в чем не мог отказать королю Филиппу II,
а тот потребовал смерти кардинала и герцога ди Пал-
лиано. Оба брата предстали перед местным трибуна-
лом, и из отчетов об их процессе нам стали известны
все подробности смерти Марчелло Капечче.
Один из многочисленных свидетелей показал на до-
просе следующее:
— Мы были в Сорьяно. Герцог, мой господин, дол-
го беседовал с графом д’Алиффе... Вечером, очень
поздно, мы спустились в подвал, где по приказанию
герцога были приготовлены веревки для пытки обви-
няемого. Там находились герцог, граф д’Алиффе,
синьор Антонио Торандо и я.
Первым был вызван на допрос близкий друг Ка-
печче капитан Камилло Гриффоне, которому тот по-
верял все свои тайны. Герцог сказал ему:
— Друг мой, скажи правду, знаешь ты, зачем при-
ходил Марчелло в спальню герцогини?
— Я ничего не знаю: вот уже больше двадцати
дней, как я в ссоре с Марчелло.
Так как он упорно не желал сказать что-либо еще,
герцог позвал несколько человек из своей стражи, на-
ходившихся снаружи. Подеста местечка Сорьяно свя-
зал Гриффоне веревкой. Солдаты потянули веревку и
подняли виновного на четыре пальца от земли. Про-
висев так добрую четверть часа, капитан сказал:
— Спустите меня, я скажу то, что знаю.
Спустив его на землю, стража удалилась, и мы
остались с ним одни.
— Я действительно несколько раз провожал Мар-
челло до спальни герцогини,—сказал капитан,—но
109
больше я ничего не знаю, потому что я ждал его в со-
седнем дворе до часу ночи.
Тотчас же была снова позвана стража, и по при-
казанию герцога капитан был опять поднят на веревке
таким образом, что ноги его не касались земли. Вско-
ре он закричал:
— Спустите меня, я скажу правду... Действитель-
но,— продолжал он,—вот уже несколько месяцев, как
я заметил, что Марчелло состоит в любовной связи с
герцогиней, и собирался сообщить об этом вашей свет-
лости нли же дону Леонардо. Герцогиня каждое утро
справлялась о Марчелло. Она делала ему небольшие
подарки и, между прочим, дарила ему варенье, очень
дорогое и весьма искусно приготовленное. Я видел на
Марчелло маленькие золотые цепочки чудесной рабо-
ты. Очевидно, они тоже были получены им от гер-
цогини.
После этого показания капитан был снова отправ-
лен в тюрьму. Привели привратника герцогини, кото-
рый сказал, что ничего не знает. Его связали, и он был
поднят на воздух. Через полчаса он сказал:
— Спустите меня, я скажу то, чго знаю.
Очутившись на земле, он заявил, что ничего не
знает; его снова подняли на воздух. Через полчаса его
спустили; он объявил, чю лишь недавно поступил на
службу к герцогине. Так как этот человек мог дей-
ствительно ничего не знать, его снова отправили в
тюрьму. Все это заняло много времени, так как солдат
каждый раз удаляли из помещения. Их хотели убедить
в том, что речь идет о попытке отравления ядом, добы-
тым из жаб.
Была уже глубокая ночь, когда герцог велел при-
вести Марчелло Капечче. Приказав страже выйти и
тщательно заперев дверь на ключ, герцог спросил:
— Что вы делали в спальне герцогини, когда оста-
вались там до часу или до двух часов ночи, а иногда и
до четырех часов утра?
Марчелло отрицал все. Позвали солдат, и он был
подвешен. Веревка выворачивала ему руки; будучи пе
в силах переносить боль, он попросил, чтобы его спу-
стили. Его посадили на стул, но, начав говорить, он
сразу запутался и как будто пе отдавал отчета в своих
ПО
словах. Позвали стражу, и его снова подвесили; про-
шло много времени, прежде чем он попросил, чтобы
его спустили.
— Я действительно входил в спальню герцогини в
неурочные часы,— сказал он,—но я состоял в любов-
ных отношениях с синьорой Дианой Бранкаччо, одной
из придворных дам ее светлости. Я обещал жениться
на ней, и она позволила мне все, за исключением того,
что противно честн.
Марчелло снова отвели в тюрьму, где ему дали
очную ставку с капитаном и с Дианой, которая все
отрицала.
Затем Марчелло опять повели в подземелье. Когда
мы подошли к двери, он сказал:
— Ваша светлость, вспомните, что вы обещали со-
хранить мне жизнь, если я скажу всю правду. Нет на-
добности снова прибегать к веревке, я скажу все.
Тут он приблизился к герцогу и дрожащим, едва
слышным голосом сказал ему, что действительно до-
бился благосклонности герцогини. При этих словах гер-
цог бросился на Марчелло и укусил его в щеку. Затем
он выхватил кинжал, и я увидел, что он хочет ударить
им виновного. Тогда я сказал, что хорошо было бы,
если бы Марчелло написал своей рукой то, в чем он
признался, и что эта бумага послужила бы оправда-
нием для его светлости. Мы вошли в подвал, где были
принадлежности для письма, но веревка так намяла
Марчелло плечо и кисть руки, что он мог написать
лишь несколько слов: «Да, я изменил моему господи-
ну, да, я обесчестил его!».
По мере того как Марчелло писал, герцог читал на-
писанное. Когда Марчелло кончил, герцог бросился на
него и нанес ему три удара кинжалом, отнявшие у него
жизнь. Диана Бранкаччо стояла тут же, в трех шагах,
полумертвая от страха, и, должно быть, жестоко рас-
каивалась в том, что сделала.
— Женщина, недостойная своего благородного
происхождения! — вскричал герцог.— Единственная
причина моего позора! Ты способствовала ему, чтобы
иметь возможность предаваться своим непристойным
наслаждениям! Ты должна получить возмездие за все
твои предательства!
J11
С этими словами он схватил се за волосы и пере-
резал ей ножом горло. Кровь хлынула ручьем, и не-
счастная упала мертвой.
Герцог приказал бросить оба трупа в яму для не-
чистот, находившуюся рядом с тюрьмой.
Молодой кардинал Альфонсо Караффа, сын мар-
киза ди Монтебелло, единственный член семьи, которо-
го Павел IV оставил при себе, счел долгом рассказать
ему об этом происшествии. Папа ответил лишь сле-
дующими словами:
— А что же сделали с герцогиней?
Все в Риме считали, что эти слова должны были
повлечь за собой смерть несчастной женщины. Однако
герцог не мог решиться на эту страшную казнь, быть
может, потому, что герцогиня была беременна, а быть
может, по причине глубокой нежности, которую он пи-
тал к ней когда-то.
Через три месяца после великого подвига доброде-
тели, который совершил папа Павел IV, расставшись
со своей семьей, он заболел, а еще через три месяца
скончался; это случилось 18 августа 1559 года.
Кардинал Карло Караффа посылал герцогу ди
Паллиано письмо за письмом, без конца повторяя ему,
что честь их требует смерти герцогини. Теперь, после
смерти дяди, не зная, как посмотрит на дело новый
папа, которого должны были избрать, он хотел, чтобы
все было окончено в самый короткий срок.
Герцог, человек простой, добрый и гораздо менее
щепетильный в вопросах чести, нежели кардинал, не
мог решиться на ужасный поступок, которого от него
требовали. Он говорил себе, что сам много раз изме-
нял герцогине, нимало не пытаясь скрывать от нее свои
измены, и что, быть может, именно эти измены могли
побудить к мести столь самолюбивую женщину. Перед
тем как войти в конклав, кардинал, прослушав мессу
и причастившись святых тайн, еще раз написал герцо-
гу, что он не в силах терпеть дольше эти постоянные
отсрочки. Если герцог не решится наконец на то, чего
требует честь их дома, заявил он, он перестанет забо-
титься о его делах и не будет больше защищать его
интересы ни в конклаве, ни перед новым папой. Одна-
ко причина, побудившая герцога принять окончатель-
112
ное решение, не имела ничего общего с вопросами
чести. Несмотря на строгий надзор, герцогиня, как го-
ворят, нашла способ сообщить Марк-Антонио Колонне,
смертельному врагу герцога, отнявшего у пего герцог-
ство Паллиано, что если Марк-Антонио найдет сред-
ство спасти ей жизнь и освободить ее, она со своей
стороны поможет ему овладеть крепостью Паллиано,
комендантом которой состоял преданный ей человек.
28 августа 1559 года герцог послал в Галлезе два
отряда солдат. 30-го дон Леонардо дель Кардине, род-
ственник герцога, и дон Ферранте, граф д’Алиффе,
брат герцогини, прибыли в Галлезе и вошли в покои
герцогини, чтобы лишить ее жизни. Они объявили ей,
что она должна умереть. Она приняла это известие,
нисколько не изменившись в лице, но пожелала сна-
чала исповедаться и прослушать мессу. Затем, когда
эти два синьора приблизились к ней. она заметила, что
между ними не было полного единодушия. Она спро-
сила, есть ли у них приказ герцога, ее мужа, на то,
чтобы предать ее смерти.
— Да, синьора,—ответил дон Леонардо.
Герцогиня пожелала видеть этот приказ. Дон Фер-
ранте показал его ей.
(В отчетах о процессе герцога ди Паллиано я на-
шел свидетельские показания монахов, присутствовав-
ших при этом ужасном событии. Показания эти го-
раздо точнее показаний других свидетелей. Мне кажет-
ся, причина в том, что монахи говорили перед судом
без страха, тогда как остальные свидетели в большей
или меньшей степени являлись сообщниками своего
господина.)
Капуцин брат Антоний из Павии дал следующие
показания:
— После мессы, во время которой она с благого-
вением причастилась святых тайн, мы пытались обод-
рить ее, но тут граф д’Алиффе, брат герцогини, вошел
в комнату с веревкой и с ореховой палкой в большой
палец толщиной, в пол-локтя длиной. Взяв платок, он
завязал герцогине глаза, и она совершенно хладно-
кровно опустила платок пониже, чтобы не видеть гра-
фа. Граф накинул ей веревку на шею; но так как ве-
ревка была коротка, он снял ее и отошел от гсрцоги-
В. Стендаль. Т. V.	ИЗ
ни. Услышав его шаги, герцогиня приподняла платок и
спросила:
— В чем дело? Что вас задерживает?
Граф ответил:
— Эта веревка не годится. Я возьму другую, чтобы
не заставлять вас страдать.
С этими словами он вышел; немного спустя он вер-
нулся в комнату с другой веревкой, снова завязал гер-
цогине глаза, накинул ей на шею веревку и, продев в
узел палку, стал поворачивать ее до тех пор, пока не
задушил герцогиню. Почти до самого конца герцогиня
разговаривала самым обычным тоном.
Другой капуцин, брат Антоний из Саладзаро, закон-
чил свое показание такими словами:
— Мучимый угрызениями совести, я хотел было
выйти из комнаты, чтобы не видеть смерти герцогини,
но она сказала мне: «Ради бога, не уходи отсюда».
(Далее монах описывает подробности смерти точ-
но так же, как мы только что их передали.) Он добав-
ляет:
— Она умерла, как добрая христианка, повто-
ряя: «Я верую, я верую».
Оба монаха, очевидно, получившие от своих на-
стоятелей необходимое на то разрешение, повто-
ряют в своих показаниях, что герцогиня неизменно
заявляла о своей полной невинности во всех беседах
с ними, на всех исповедях и даже на исповеди, пред-
шествовавшей мессе, во время которой она прича-
стилась святых тайн. Если она была виновна, то
своей гордыней она обрекла себя на муки ада.
На очной ставке капуцина брата Антония из Па-
вии с доном Леонардо дель Кардине монах сказал:
— Мой спутник сказал графу, что следовало бы
подождать, пока герцогиня родит. «Она на седьмом
месяце беременности,— добавил он,—не следует гу-
бить душу бедного младенца, которого она носит во
чреве, надо иметь возможность окрестить его».
На это граф д’Алиффе ответил:
— Вы же знаете, что я должен ехать в Рим, а я
не хочу показываться там с этим пятном на лице
(с этим неотомщенным оскорблением).
После того как герцогиня умерла, оба капуцина
114
настаивали, чтобы ее немедленно вскрыли, так как
они хотели окрестить младенца, но граф и доп Лео-
нардо пе вняли их просьбам.
На следующий день герцогиня была торжествен-
но погребена в местной церкви (я читал протокол).
Это событие тотчас стало известно, но не произвело
особого впечатления, так как его давно ожидали: в
Галлезе и в Риме уже не раз распространялся слух
о смерти герцогини. К тому же убийство вне города
и в такое время, когда папский престол был не занят,
не представляло ничего исключительного. Конклав,
собравшийся после смерти Павла IV, был очень бур-
ным и продолжался не менее четырех месяцев.
26 декабря 1559 года бедный кардинал Карло
Караффа вынужден был принять участие в избра-
нии папы, который был предложен Испанией и, следо-
вательно, не мог отказать Филиппу П, какого бы су-
рового приговора тот ни потребовал по отношению
к нему, кардиналу Караффе. Вновь избранный папа
принял имя Пия IV.
Если бы в момент смерти своего дяди кардинал
не находился в изгнании, он был бы в состоянии по-
влиять на исход выборов или хотя бы воспрепятство-
вать избранию своего врага.
Вскоре после этого и кардинал и герцог были
арестованы. Очевидно, Филипп II приказал не вы-
пускать их живыми; им было предъявлено обвинение
по четырнадцати пунктам. Были допрошены все ли-
ца, чьи показания могли пролить свет на эти четыр-
надцать пунктов. Протоколы процесса, прекрасно
составленные, образуют два тома in folio; я прочел
их с большим интересом, ибо там на каждой страни-
це встречаются любопытные подробности, рисующие
нравы, но в глазах историков, как видно, недостой-
ные того, чтобы войти в историю. Я нашел там чрез-
вычайно живописный рассказ о покушении испанской
партии па жизнь кардинала Караффы в то время,
когда тот был еще всемогущим министром.
В сущности говоря, и кардинал и его брат были
осуждены за преступления, которые не были бы соч-
тены таковыми, будь они совершены кем-либо дру-
гим,— за то, например, что они убили любовника не-
115
верной жены и эту жену. Несколько лет спустя князь
Орсини женился на сестре великого герцога' Тоскан-
ского; решив, что она изменила ему, он велел ее
отравить в самой Тоскане с согласия великого гер-
цога, ее брата, н впоследствии этот поступок никогда
не вменялся ему в вину. Несколько княгинь из рода
Медичи умерли таким же образом.
Когда процесс обоих Караффа закончился, был
составлен подробный отчет о нем, и конгрегации
кардиналов неоднократно его рассматривали. Было
слишком очевидно, чго раз уж решили покарать
смертью убийцу, отомстившего за прелюбодеяние,—
а за такое убийство никогда пе предавали суду,—
то кардинал был виновен в том, что побуждал свое-
го брата к этому преступлению, а герцог—в том, что
совершил его.
3 марта 1561 года папа Пий IV созвал консисто-
рию, заседавшую восемь часов, и в заключение про-
изнес над братьями Караффа приговор, гласивший
следующее: Prout in schedule (да поступят с ними так,
как надлежит).
Следующей ночью фискал послал в замок св. Ан-
гела начальника стражи, чтобы привести в исполне-
ние смертный приговор над двумя братьями: Карло,
кардиналом Караффа, и Хуаном, герцогом ди Пал-
лиано. Так и было сделано. Сначала занялись гер-
цогом. Его перевели из замка св. Ангела в тюрьму
Тординоне, где все было приготовлено. Здесь были
обезглавлены герцог, граф д’Алиффе и дон Леонар-
до дель Кардине.
Герцог перенес эту ужасную минуту не только
как дворянин высокого происхождения, но и как хри-
стианин, готовый все претерпеть из любви к богу.
Желая приготовить двух своих спутников к смерти,
он обратился к ним с прекрасным напутственным
словом; затем он написал письмо своему сыну ’.
Начальник стражи вернулся в замок св. Ангела и
* Ученейший г-н Сисмонди путает всю эту историю. См. ста-
тью «Караффа» в биографии Мишо, он утверждает, что это гра-
фу ди Монторио отрубили голову в день смерти кардинала.
Граф был отцом кардинала и герцога ди Паллиано. Ученый ис-
торик принимает отца за сына.
116
объявил смертный приговор кардиналу Караффа,
причем дал ему на приготовление к смерти только
час. Кардинал обнаружил еще большее величие ду-
ха, чем его брат, он произнес меньше слов, а слова
всегда являются опорой, которую ищут вне своего я.
Услышав ужасную весть, он только прошептал:
— Мне умереть! О папа Пий! О король Филипп!
Оп исповедался, прочитал семь покаянных
псалмов, затем сел на стул и сказал палачу:
— Делай свое дело.
Палач начал душить его шелковым шнуром;
шнур лопнул; пришлось начинать сызнова. Карди-
нал взглянул на палача, не удостоив его ни одним
словом.
Приписка, добавленная впоследствии
Через несколько лет святейший папа Пий V велел
пересмотреть процесс, и приговор был отменен; кар-
динал и его брат были восстановлены во всех своих
правах, а главный прокурор, который больше дру-
гих способствовал их смерти, был повешен. Пий V
приказал уничтожить отчет о процессе; все копии
его, находившиеся в библиотеках, были сожжены;
хранить их запрещалось под страхом отлучения от
церкви. Но папа не знал о том, что одна копия отче-
та осталась в его собственной библиотеке, и именно
с этой копии были сняты все существующие ныне.
АББАТИСА ИЗ КАСТРО
I
В мелодрамах так часто изображались итальян-
ские разбойники XVI века, и так много писали об
этих разбойниках люди, не имевшие о них никакого
понятия, что у нас теперь существуют на этот счет
совершенно ложные представления. Вообще можно
сказать, что разбойники представляли собою оп-
позицию тем жестоким правительствам, которые в
Италии пришли на смену средневековым республи-
кам. Властителем-тираном обычно становился са-
мый богатый гражданин бывшей республики. Для
того, чтобы подкупить народ, он украшал город рос-
кошными церквами н прекрасными картинами. Так
поступали в Равенне—Полентипи, в Фаэнце—Манфре-
ди, в Имоле — Риарпо, в Вероне — Кане, в Болонье —
Бсптивельо, в Милане — Висконти и, наконец, во Фло-
ренции наименее воинственные и наиболее лицемерные
из всех—Медичи. Среди историков этих мелких госу-
дарств не нашлось пи одного, кто осмелился бы рас-
сказать о бесчисленных отравлениях и убийствах,
совершенных по приказу этих мелких тиранов, по-
стоянно терзаемых страхом. Почтенные историки
состояли у них на жалованье.
Если учесть, что каждый из этих тиранов лично
знал ненавидевших его республиканцев (например,
великий герцог Тосканский Козимо был лично зна-
ком со Строцци), что многие из этих тиранов были
умерщвлены, то легко будет объяснить чувство глубо-
118
коп ненависти и постоянное недоверие, которые от-
точили ум, развили храбрость у итальянцев XVI ве-
ка и наделили столь яркими талантами художников
того времени. Заметьте, чго эти глубокие страсти
препятствовали возникновению весьма смешного
предрассудка, который во времена г-жи де Севинье
назывался честью; он заключался в том, что люди
жертвовали своей жизнью, чтобы угодить королю,
подданными которого они являлись, и завоевать бла-
госклонность дам. В XVI веке во Франции подлин-
ная ценность человека, способная вызвать восхище-
ние общества, измерялась его храбростью па поле
брани и в поединках; и так как женщины ценят
храбрость, а тем более огвагу, то именно они стали
высшими судьями достоинств мужчин. Тогда-то и
родился дух галантности, подготовивший постепен-
ное уничтожение всех страстей, и даже любви, ра-
ди нового жестокого тирана, которому послушны
все мы, п чье имя — тщеславие. Короли оказыва-
ли — и не без основания — покровительство этой
новой страсти; отсюда возникла власть орденов
и отличий.
В Италии, наоборот, человек мог выдвинуться в
любой области — как мастерским ударом шпаги, так
и изучением старинных рукописей: возьмите хотя бы
Петрарку, кумира своего века. В Италии в XVI сто-
летии женщины отличали мужчин, знающих грече-
ский язык, так же и даже больше, чем прославив-
шихся воинской доблестью. Там существовали ис-
тинные страсти, а не одна лишь галантность. Вот
в чем разница между Италией и Францией; вот по-
чему в Италии рождались Рафаэли, Джорджоне,
Тицианы, Корреджо, а во Франции — никому не
известные ныне полководцы, убившие великое мно-
жество врагов.
Прошу извинить меня за эту суровую истину. Как
бы то ни было, жестокая и неизбежная месть мелких
тиранов итальянского средневековья привлекла к
разбойникам сердца народа. Разбойников ненавиде-
ли, когда они крали лошадей, хлеб, деньги — сло-
вом, то, что необходимо для жизни; но в глубине ду-
ши народ был на их стороне, и деревенские красави-
119
цы из всех претендентов отдавали предпочтение то-
му молодцу, который хоть раз в жизни принужден был
andar alia macchia, то есть бежать в леса и скрывать-
ся у разбойников в результате какого-нибудь слиш-
ком неосторожного поступка.
И в наши дни все, конечно, боятся встречи с ры-
царями большой дороги, но когда разбойников по-
стигает кара, их жалеют. Объясняется это тем, что
тонко чувствующий, насмешливый итальянский на-
род, издевающийся над всем, что печатается с раз-
решения властей, охотно читает небольшие поэмы,
воспевающие жизнь знаменитых разбойников. То
героическое, что он находит в этих историях, дейст-
вует па художественную восприимчивость, всегда
живущую в душе низших классов; к тому же ему на-
столько приелись казенные славословия по адресу
одних и тех же лиц, что он с восторгом воспринимает
все, на чем нет печати цензора. Надо сказать,
что низшие слои населения в Италии страдали от не-
которых явлений, ускользавших от внимания путе-
шественника, хотя бы он десять лет прожил в этих
краях. Например, лет пятнадцать тому назад, еще
до того, как мудрые правительства покончили с раз-
бойниками ', эти последние очень часто являлись
мстителями за беззакония, совершаемые правителя-
ми мелких городов. Правители эти, обладавшие не-
ограниченной властью и получавшие нищенское жа-
лованье, не превышающее двадцати экю в месяц,
поневоле оказывались в полном подчинении у самой
богатой семьи в округе, которая таким простым спо-
собом расправлялась со своими врагами. Если раз-
бойникам не всегда удавалось карать этих мелких
деспотов, то они, по крайней мере, осыпали их на-
смешками и вели себя вызывающе, что уже много
значит в глазах этого остроумного и живого народа.
Сатирический сонет утешает его во всех его бедах,
1 Гаспарове, последний разбойник, вступил в переговоры с
правительством в 1826 году; в настоящее время он с тридцатью
двумя своими товарищами находится в заключении в крепости
Чивпта-Веккьн. Сдаться его заставил недостаток воды на вер-
шинах Апеннин, где он скрывался от преследования. Это доволь-
но умный человек, приятной внешности.
120
но он никогда нс забывает оскорбления. Вот еще од-
на немаловажная черта, отличающая итальянцев от
французов.
В XVI веке, когда правитель городка осуждал на
смерть какого-нибудь беднягу, явившегося жертвой
ненависти могущественной семьи, разбойники иног-
да нападали на тюрьму и пытались освободить за-
ключенного. Со своей стороны, влиятельные семьи,
не слишком полагаясь на десяток правительственных
солдат, охранявших тюрьму, нанимали на свой счет
отряд вооруженных людей, так называемых bravi;
они располагались лагерем вокруг тюрьмы, чтобы
сопровождать до места казни несчастного, смерть
которого была оплачена. Если среди членов этой
могущественной семьи находился молодой человек,
он становился во главе этого импровизированного
отряда.
Такой порядок вещей оскорбляет наше нравст-
венное чувство, не спорю. Теперь у пас есть дуэль,
сплин и неподкупные судьи; но названные обычаи
XVI века необыкновенно способствовали появлению
людей, достойных называться людьми.
Многие историки, еще и сейчас высоко оценивае-
мые шаблонной академической литературой, стара-
лись при описании своей эпохи не останавливаться
па этих обычаях, но именно благодаря им в Италии
того времени было так много сильных характеров.
Конечно, осторожная ложь этих историков была воз-
награждена всеми почестями, какими располагали
флорентийские Медичи, феррарские д’Эсте, неапо-
литанские вице-короли и прочие. Один злополучный
историк по имени Джаннопе захотел приподнять
край этой завесы, но так как он осмелился выска-
зать лишь очень небольшую долю правды н к то-
му же облек ее в двусмысленную и мало вразуми-
тельную форму, то сочинение его оказалось весьма
скучным; это не помешало ему окончить жизнь
в тюрьме 7 марта 1758 года, в возрасте восьмидесяти
двух лет.
Чтобы знать историю Италии, нужно прежде всего
не читать сочинений, пользующихся официальным при-
121
знанием: ни в какой другой стране так хорошо не зна-
ли цепу лжи, и нигде ее так щедро не оплачивали *.
В первых исторических сборниках, выпущенных
в Италии после варварства IX века, уже упоминается
о разбойниках, при эюм в таком тоне, будто они су-
ществовали с незапамятных времен (см. сборник Му-
ратори). Когда, к несчастью для общественного благо-
получия, для законности и для хорошего управления,
но к счастью для искусства, средневековые республики
были уничтожены, наиболее энергичные республикан-
цы, любившие свободу больше, чем остальные их со-
граждане, бежали в леса. Само собой попятно, что
народ, угнетаемый Бальони, Малатсста, Бептнвольо,
Медичи и другими, любил и чтил их врагов.
Жестокость мелких тиранов, унаследовавших
власть первых узурпаторов, например жестокость Ко-
зимо, великого герцога Флоренции, подсылавшего
убийц к республиканцам, нашедшим убежище в Вене-
ции и даже в Париже, умножила ряды этих разбойни-
ков. В частности, в годы, близкие к тому времени, ког-
да жила наша героиня, то есть около 1550 года, в
окрестностях Альбано с большим успехом орудовали
вооруженные шайки под начальством Альфонсо Пикко-
ломини, герцога Мойте Мариано и Марко Шарры;
шайки эти не боялись папских солдат, в то время отли-
чавшихся храбростью. Область действия этих знамени-
тых атаманов, которые и по сие время вызывают вос-
хищение народа, простиралась от По и Равспских
болот до лесов, которые тогда покрывали Везувий. Про-
славившийся их подвигами Фаджольский лес, распо-
ложенный в пяти лье от Рима по дороге в Неаполь,
был штаб-квартирой Шарры, который в годы понти-
фиката Григория XIII собирал иногда под своими зна-
менами несколько тысяч солдат. Подробная история
1 Паоло Джовпо — епископ КомскнП, Ареппю и другие ме-
нее интересные авторы, которых спасла от бесславия лишь невы-
носимая скука, отличающая их книги, Робертсон, Роско —на-
сквозь пропитаны ложью. Гвиччардини продался Кбзимо I, кото-
рый посмеялся иад ним В наше время лишь Коллетта и Пннь-
отти осмелились написать правду; последний боялся все же по-
терять службу, хотя и не думал при жизни печатать свои сочи-
нения.
122
этого знаменитого разбойника покажется невероятной
современному человеку, в глазах которого мотивы,
руководившие его действиями, будут совершенно непо-
нятны. Он был побежден только в 1592 году. Убедив-
шись, что дела его безнадежно плохи, он заключил до-
говор с Венецианской республикой и перешел к ней
на службу с наиболее преданными ему, или, если хоти-
те, наиболее виновными солдатами. По требованию
Рима венецианское правительство, имевшее договор с
Шаррой, подослало к нему убийц, а храбрых его солдат
послало на остров Кандию воевать с турками. Хитрые
венецианцы отлично знали, что в Кандии свирепствует
чума: через несколько дней из пятисот солдат, которых
Шарра доставил республике, осталось всего шесть-
десят семь. Фаджольский лес, гигантские деревья ко-
торого покрывают склоны угасшего вулкана, был по-
следней ареной подвигов Марко Шарры. Все путеше-
ственники единодушно утверждают, что это — одно из
самых живописных мест прекрасной римской Кам-
паньи: мрачная равнина как бы создана для трагедии.
Темная зелень леса покрывает вершины Монте-Альбано.
Великолепная гора эта обязана своим существова-
нием вулканическому извержению, случившемуся за-
долго до основания Рима. В далекую, доисторическую
эпоху она внезапно поднялась посреди обширной рав-
нины, простиравшейся когда-то между Апеннинами и
морем. Монте-Кави, окруженная темной зеленью Фад-
жолы, является ее высшей точкой; она видна отовсю-
ду— из Террачино и Остии, из Рима и Тиволи; именно
Монте-Альбано, покрытая теперь дворцами, украшает
с южной стороны столь прославленную путешественни-
ками панораму, открывающуюся из Рима. Монастырь
черных капуцинов заменил на вершине Монте-Кави
храм Юпитера Феретрийского, куда стекались латин-
ские народы для общих жертвоприношений и для
укрепления уз некоего религиозного союза. Защищен-
ный тенью великолепных каштанов, путешественник
за несколько часов добирается до мраморных громад
разрушенного храма Юпитера. Но, находясь под сенью
густой листвы, столь сладостной в этих краях, путник
даже и в паши дни с беспокойством вглядывается
в глубь леса: он боится разбойников. Добвавшись до
123
вершины Монте-Кави, путники разводят в развалинах
храма огонь для приготовления пищи. С этого пункта,
господствующего над всей римской равниной, можно
увидеть на западе море, лежащее как на ладони, хотя
па самом деле до него не менее трех —четырех миль;
на нем можно различить самые мелкие суда; даже при
помощи слабой подзорной трубы можно сосчитать лю-
дей на пароходах, идущих в Неаполь. Во всех осталь-
ных направлениях раскинулась великолепная равнина,
ограниченная с востока, над Палестриной — Апенни-
нами, а с севера — собором св. Петра и другими мону-
ментальными зданиями Рима. Так как Монте-Кави не
очень высока, то можно охватить взором малейшие
подробности этого величественного края, который был
бы прекрасен и без исторических воспоминаний; а
между тем каждая рощица, каждый обломок разва-
лившейся стены, уцелевшей па равнине или на склонах
горы, напоминают о битвах, замечательных патрио-
тизмом и мужеством их участников, битвах, о которых
рассказывает Тит Ливий. Еще в наши дни можно доб-
раться до развалин храма Юпитера Феретрийского
(камни которого были использованы монахами для ог-
рады их сада) по триумфальной дороге, по которой
некогда шествовали первые римские цари. Она вымо-
щена хорошо обтесанными каменными плитами; в глу-
бине Фаджольского леса часто встречаются отдель-
ные участки этой дороги.
У края потухшего кратера, наполненного сейчас
прозрачной водой и образующего прелестное озеро
Альбано в пять — шесть миль окружностью, глубоко
лежащее среди вулканических скал, была когда-то
расположена Альба, мать Рима,— городок, разрушен-
ный из политических соображений еще во времена пер-
вых царей. Развалины его сохранились до наших дней.
Несколько веков спустя в четверти лье от Альбы, на
склоне горы, обращенном к морю, возник современный
Альбано, отделенный от озера рядом скал. Если смот-
реть с равнины, то белые здания города резко выделя-
ются на темно-зеленом фоне покрывающего эту вулка-
ническую гору леса, столь дорогого разбойникам и
столь прославленного ими.
Альбано, насчитывающий ныне около шести тысяч
124
жителей, имел их всего три тысячи в 1540 году, когда
среди знатнейшего дворянства страны процветала мо-
гущественная фамилия Кампиреали, грустный конец
которой послужил темой нашего повествования.
История эта заключена в двух объемистых рукопи-
сях— римской и флорентийской. При переводе я пы-
тался с большим для себя риском сохранить их стиль,
напоминающий стиль наших старинных легенд. Тонкий
и сдержанный язык современности кажется мне мало
пригодным для передачи излагаемых событий и в осо-
бенности размышлений авторов. Они писали около
1598 года. Я прошу снисхождения читателя для них,
как и для себя.
II
«Записав столько трагических историй,—говорит
автор флорентийской рукописи,— я приступаю к по-
следней, самой горестной из всех. Я расскажу о знаме-
нитой аббатисе монастыря Визнтацноне в Кастро,
о Елене де Кампиреали, судебный процесс и смерть ко-
торой вызвали столько толков среди высшего общест-
ва Рима и всей Италии.
Уже около 1555 года разбойники были хозяевами
положения в окрестностях Рима. Городские власти на-
ходились в полном подчинении у богатых фамилий.
В 1572 году, то есть в год этого процесса, па престол
св. Петра взошел Григорий ХШ Буонкомпаньи. Этот
святой отец отличался всеми апостольскими доброде-
телями, но как правителя его можно было упрекнуть в
слабости. Он не сумел пи поставить честных судей, ни
подавить разбойников. Глубоко скорбя о преступлени-
ях, он пе умел карать нх. Ему казалось, что, осуждая
кого-нибудь на смертную казнь, он берет на себя тяж-
кую ответственность. Следствием такой политики бы-
ло то, что все дороги, ведущие к Вечному городу, киш-
мя кишели разбойниками. Для того, чтобы передви-
гаться сколько-нибудь безопасно, надо было поддер-
живать с ними хорошие отношения. Фаджольский лес.
господствующий над дорогой в Неаполь через Альба-
но, был уже издавна штаб-квартирой правительств?,
враждебного его святейшеству; Рим был вынужден
несколько раз, как равный с равным, вести переговоры
125
с Марко Шаррой, одним из властителей леса. Силу
разбойников составляла любовь, которою они пользо-
вались у жителей окрестных деревень.
«В упомянутом живописном городке Альбано, рас-
положенном поблизости от главной квартиры разбой-
ников, родилась в 1542 году Елена де Кампиреали. Ее
отец считался самым богатым патрицием в округе; он
женился па Виттории Караффа, владевшей огромными
поместьями в Неаполитанском королевстве. Я мог бы
назвать нескольких стариков, здравствующих и по-
ныне, которые хорошо знали Витторию Караффа и ее
дочь. Виттория была образцом ума и благоразумия и
все же, несмотря на это, не смогла предотвратить ги-
бель своей семьи. Странное дело! Ужасные несчастья,
которые составляют печальную тему моего повество-
вания, не могут, как мне кажется, быть поставлены в
вину ни одному из действующих лиц; я вижу несчаст-
ных, ио не могу найти виновных. Необычайная красота
Елены, ее нежная душа таили в себе великую опас-
ность для нее и могли служить оправданием для Джу-
лио Бранчифорте, ее возлюбленного, так же как пол-
нейшее отсутствие ума у монсиньора Читтадинн, епи-
скопа Кастро, тоже до некоторой степени смягчает его
вину. Своим быстрым продвижением по церковной
иерархической лестнице он был обязан своей честно-
сти и порядочности, а в особенности благородному вы-
ражению своего красивого лица, отличавшегося уди-
вительно правильными чертами. Я читал о том, что
один вид его внушал к нему любовь.
«Далекий от всякого пристрастия, я не скрою, что
один святой монах из монастыря Монте-Кави, которо-
го часто, как святого Павла, заставали в келье при-
поднятым па несколько футов над землей единственно
лишь силой божественной благодати, поддерживавшей
его в таком необычайном положении,1 предсказал еннь-
1 Еще и теперь такое неестественное положение рассматри-
вается жителями римской Кампаньи, как несомненный признак
святости В 1826 году говорили, что одни монах нз Альбано при-
поднимался несколько раз над землей силой божьей благодати.
Ему приписывали множество чудес, к нему сбегались за благо-
словением со всей округи за двадцать лье; женщины, принадле-
жавшие к высшим классам общества, видели его в келье припод-
нятым на три фута над полом. Однажды он внезапно исчез.
126
ору Кампиреали, что его род прекратится вместе с ним
и что у него будет только двое детей, которые погиб-
нут насильственной смертью. Именно благодаря этому
предсказанию он не мог найти себе жену в своих кра-
ях и отправился искать счастья в Неаполь, где ему уда-
лось заполучить и большое богатство и жену, духов-
ные качества которой могли, казалось, изменить его
злосчастную судьбу, если бы такая вещь вообще была
возможна. Синьор Кампиреали считался человеком
весьма добродетельным; он щедро раздавал милосты-
ню. Не обладая достаточно тонким умом, чтобы под-
визаться при дворе, он начал все реже наезжать в Рим
и в конце концов стал жить в своем дворце в Альбано
почти безвыездно. Он целиком отдался заботам о сво-
их землях, расположенных в плодородной равнине
между городом и морем. По настоянию жены он дал
самое блестящее образование сыну Фабио, чрезвычай-
но гордившемуся своим происхождением, и дочери
Елене, которая была чудом красоты, в чем можно убе-
диться по портрету, находящемуся в коллекции Фар-
незе. Начав писать ее историю, я побывал в палаццо
Фарнезе, чтобы посмотреть иа смертную оболочку, ко-
торую небо даровало этой женщине, чья несчастная
судьба наделала столько шуму в свое время и продол-
жает занимать умы людей и по сей день. Удлиненный
овал лица, очень высокий лоб, каштановые волосы, вы-
ражение скорее веселое; большие глубокие глаза; тем-
ные брови над ними, образующие две совершенные ду-
ги; тонкие губы, словно нарисованные знаменитым
художником Корреджо. Среди других портретов,
окружающих ее в галерее Фарнезе, она кажется ко-
ролевой. Редко можно встретить подобное сочетание
веселости и величия.
«Пробыв восемь лет воспитанницей разрушенного
теперь монастыря Визитационе в городе Кастро, куда
в те времена посылали своих дочерей римские вель-
можи, Елена вернулась домой, подарив на прощание
монастырю великолепную чашу для главного алтаря
его церкви. Как только она возвратилась в Альбано,
отец за большое вознаграждение пригласил из Рима
знаменитого поэта Чеккино, в то время уже достиг-
шего преклонного возраста. Он обогатил память Еле-
127
ни лучшими стихами божественного Вергилия, а так-
же Петрарки, Ариосто и Дайте, его великих учеников».
Здесь переводчик принужден выпустить длинней-
шие рассуждения об оценке, дававшейся в XVI веке
этим знаменитым поэтам. Елена, по-видимому, знала
латынь. Стихи, которые ее заставляли заучивать, гово-
рили о любви, но о любви, которая нам, живущим в
1839 году, показалась бы смешной; я хочу сказать о
любви страстной, питаемой великими жертвами, мо-
гущей существовать только в атмосфере тайны и всег-
да граничащей с самыми ужасными несчастьями.
Такова была любовь, которую сумел внушить Еле-
не4 едва достигшей семнадцати лет, Джулио Брапчи-
форте. Это был один из ее соседей, бедный молодой че-
ловек, живший в небольшом домике на горе, в четвер-
ти лье от города, посреди развалин Альбы, па берегу
поросшей густой зелепыо пропасти в сто пятьдесят фу-
тов, на дне которой лежит озеро. Домик этот, располо-
женный у края величественного и мрачного Фаджоль-
ского леса, был впоследствии разрушен при постройке
монастыря Палаццуола.
Единственным достоянием молодого Джулио Бран-
чифорте были его живая, открытая натура и непод-
дельная беспечность, с которой он переносил свою бед-
ность. Его выразительное, хотя и некрасивое лицо то-
же говорило в его пользу. Ходили слухи, что он храбро
сражался под знаменами князя Колонны в рядах его
bravi и принимал участие в двух или трех весьма опас-
ных набегах. Не отличаясь ни богатством, пи красотой,
он все же, по мнению молодых девушек Альбано, об-
ладал сердцем, которое каждой из них было бы ле-
стно завоевать. Встречая всюду хороший прием, Джу-
лио Брапчнфорте до момента возвращения Елены из
Кастро довольствовался легкими победами.
Когда, несколько времени спустя, из Рима во дворец
Кампиреали приехал великий поэт Чеккино, чтобы обу-
чить молодую девушку изящной литературе, Джулио,
который был с ним знаком, обратился к нему со стихо-
творным посланием на латинском языке, где говори-
лось о счастье, озарившем старость поэта,— видеть
устремленные на него прекрасные глаза Елены и чи-
тать в ее чистой душе непритворную радость, когда ее
<128
мысли, рожденные поэзией, находили с его стороны
одобрение. Ревность и досада молодых девушек, кото-
рым Джулио Бранчифорте до приезда Елены уделял
внимание, сделали совершенно бесполезными все пре-
досторожности, которые он принимал, чтобы скрыть
зарождавшуюся страсть. Надо признать, что эта лю-
бовь между двадцатидвухлетиим молодым человеком
и семнадцатилетней девушкой приняла характер, не
отвечающий требованиям осторожности. Не прошло и
трех месяцев, как синьор Кампиреали заметил, что
Джулио Бранчифорте слишком часто проходит под ок-
нами его палаццо (это палаццо еще и сейчас можно
видеть на середине улицы, ведущей к озеру).
В первом же поступке синьора де Кампиреали про-
явились вся его резкость и непосредственность — есте-
ственные следствия свободы, которую допускает рес-
публика, и привычки к откровенному проявлению
страсти, не подавленной еще нравами монархии. В тот
день, когда его внимание привлекли слишком частые
прогулки молодого Бранчифорте под окнами палаццо,
ои обратился к нему со следующими грубыми словами:
— Как смеешь ты шататься перед моим домом и
бросать дерзкие взгляды на окна моей дочери, ты, у
которого иет даже приличной одежды? Если бы я не
боялся, что мой поступок будет ложно истолкован со-
седями, я подарил бы тебе три золотых цехина, чтобы
ты съездил в Рим и купил себе более приличную одеж-
ду. По крайней мере вид твоих лохмотьев не оскорблял
бы так часто мои глаза и глаза моей дочери.
Отец Елены, без сомнения, преувеличивал: платье
молодого Бранчифорте совсем не было похоже на лох-
мотья; оно просто было сшито из грубой ткани и силь-
но поношено, но имело опрятный вид и говорило о
близком знакомстве со щеткой. Джулио был так оскор-
блен грубыми упреками синьора де Кампиреали, что
не появлялся больше днем перед его окнами.
Как мы уже сказали, две аркады, остатки старин-
ного акведука, послужившие в качестве капитальных
стен для дома, построенного отцом Бранчифорте и
оставленного им в наследство своему сыну, находились
всего в пяти- или шестистах шагах от Альбано. Чтобы
спуститься с этого возвышенного места в город, Джу-
9. Стендаль Т. V.	129
лио необходимо было пройти мимо палаццо Кампире-
али. Елена тотчас же заметила отсутствие странного
молодого человека, который, по рассказам ее подруг,
порвал всякие отношения с другими девушками и по-
святил себя исключительно счастью созерцать ее.
Однажды летним вечером, около полуночи, сидя у
открытого окна, Елена вдыхала морской ветерок, кото-
рый доходит до холма Альбано, несмотря на то, что он
отделен от моря равниной в три лье. Ночь была тем-
ная и тишина настолько глубокая, что можно было
слышать, как падают листья. Елена, опершись на подо-
конник, думала, быть может, о Джулио, когда вдруг
заметила что-то вроде крыла ночной птицы, бесшумно
пролетевшей у самого окна. Испугавшись, она отошла
вглубь. Ей и в голову не пришло, что это может быть
делом рук какого-нибудь прохожего: третий этаж па-
лаццо, где было ее окно, находился иа высоте более
пятидесяти футов от земли. Внезапно она увидела, что
темный предмет, который неслышно колыхался перед
ее окном, был ие что иное, как букет цветов. Ее сердце
забилось; букет этот, как ей показалось, был привя-
зан к концу двух или трех стеблей тростника, похоже-
го на бамбук, который растет в окрестностях Рима и
достигает длины в двадцать — тридцать футов. Хруп-
кость стеблей и довольно сильный ветер были причи-
ной того, что Джулио не удавалось удержать букет
как раз напротив окна, у которого, по его предполо-
жению, находилась Елена; к тому же ночь была на-
столько темна, что с улицы на таком расстоянии ниче-
го нельзя было разглядеть. Стоя неподвижно у окна,
Елена испытывала сильнейшее волнение. Если она
возьмет букет, не будет ли это признанием? Впрочем,
у нее не возникало ни одного из тех чувств, которые
в наши дни вызывает у девушки из высшего общества
приключение подобного рода. Так как отец и брат
Елены были дома, первой мыслью ее было, что малей-
ший шум повлечет за собой выстрел из аркебузы, на-
правленный в Джулио; ей стало жаль несчастного мо-
лодого человека, подвергавшегося опасности. Второю
была мысль, что, хотя она и знала его еще очень мало,
все же он был самым близким ей после родных чело-
веком на свете. Наконец после нескольких минут ко-
130
лебания, она взяла букет и, коснувшись в темноте цве-
тов, заметила, что к их стеблям было привязано пись-
мо; она выбежала на широкую лестницу, чтобы прочи-
тать его при свете лампады, горевшей перед образом
Мадонны. «Несчастная! — воскликнула она мысленно,
в то время как краска счастья при первых же строках
письма разлилась по ее лицу.— Если меня заметят, я
пропала и мои родные на всю жизнь станут врагами
этого бедного юноши!» Она вернулась в комнату и
зажгла лампу. Это был счастливый момент для Джу-
лио, который, стыдясь своего поступка и как бы желая
укрыться во мраке ночи, прижался к огромному ство-
лу одного из зеленых дубов причудливой формы, кото-
рые еще по сей день стоят против палаццо Кампи-
реали.
В письме Джулио простодушно приводил оскорби-
тельные слова, сказанные ему отцом Елены. «Я беден,
это правда,— продолжал он далее,— и вы с трудом мо-
жете себе представить всю глубину моей бедности.
У меня ничего нет, кроме домика, который вы, быть
может, заметили у развалин акведука Альбы. Около
дома находится огород, который я обрабатываю сам
и плодами которого я питаюсь. Есть у меня еще вино-
градник, который я сдаю в аренду за тридцать экю в
год. Не знаю, к чему приведет моя любовь; не могу же
я предложить вам разделить мою нищету. А между
тем если вы не любите меня, то жизнь не имеет для
меня никакой цены. Бесполезно говорить, что я тысячу
раз отдал бы ее за вас. До вашего возвращения из мо-
настыря жизнь мою нельзя было назвать несчастной.
Напротив, она была полна самых блестящих мечта-
ний. Я могу сказать, что видение счастья сделало меня
несчастным. Никто в мире не осмелился бы сказать
мне слова, которыми оскорбил меня ваш отец: мой кин-
жал быстро отомстил бы за меня. Сильный своей от-
вагой и оружием, я считал себя равным всем; я не чув-
ствовал ни в чем недостатка. Теперь все переменилось:
я познал страх. Довольно признаний! Быть может, вы
презираете меня. Если же, несмотря на мою поношен-
ную одежду, вы чувствуете ко мне хоть каплю состра-
дания, запомните, что каждый вечер, когда в монасты-
ре капуцинов, на вершине холма, бьет полночь, я
131
стою, прячась под дубом, против окна, на которое я
смотрю беспрестанно, так как предполагаю, что это
окно вашей комнаты. Если вы не презираете меня, как
ваш отец, бросьте один из цветков букета, ио поста-
райтесь, чтобы он не упал па какой-нибудь балкон или
карниз вашего палаццо».
Письмо это Елена перечла несколько раз; мало-по-
малу глаза ее наполнились слезами; она с умилением
смотрела на прекрасный букет, перевязанный крепкой
шелковой ниткой. Елена попыталась вырвать один цве-
ток, но не смогла; затем ее охватили сомнения. У рим-
ских девушек существует примета: вырвать цветок и»
букета, являющегося залогом любви, или каким-ни-
будь образом испортить его — значит погубить самую
любовь. Опа боялась, что Джулио потеряет терпение,
подбежала к окну, но тут же сообразила, что оказа-
лась слишком на виду, так как комната была ярко
освещена. Елена не могла решить, какой знак она мо-
жет себе позволить; любой казался ей слишком мно-
гозначительным.
В смущении она вернулась к себе в комнату. Вре-
мя, однако, шло; вдруг ей пришла в голову мысль, ко-
торая повергла ее в сильнейшее смятение: Джулио по-
думает, что она, как ее отец, презирает его за бед-
ность. Взгляд ее упал на образчик драгоценного мра-
мора, лежащий на столе; она завязала его в платок и
бросила к подножию дуба против окна. Затем сдела-
ла знак, чтобы Джулио ушел. Она слышала, как он
удалялся, так как, уходя, он не счел нужным скрывать
шум своих шагов. Достигнув вершины скалистого хреб-
та, отделяющего озеро от последних домов Альбано,
он запел; она разобрала слова любви и послала ему
вслед прощальное приветствие, уже менее робкое; за-
тем принялась вновь перечитывать письмо.
Назавтра и в следующие дни были такие же пись-
ма и такие же свидания, но трудно скрыть что-нибудь
в итальянской деревне, тем более, что Елена была са-
мой богатой невестой в округе. Синьору де Камппреа-
ли донесли, что каждый вечер после полуночи в ком-
нате его дочери виден свет; что еще более странно,
окно бывает открыто, и Елена стоит в освещенной
комнате, не боясь zinzare (род очень назойливых ко-
132
маров, которые отравляют прекрасные вечера рим-
ской Кампаньи. Здесь я должен снова обратиться к
снисходительности читателя. Кто хочет изучить обычаи
чужой страны, должен быть готов к тому, чтобы на-
толкнуться на самые неожиданные понятия, не похо-
жие на наши). Синьор де Кампиреали зарядил арке-
бузу своего сына и свою. Вечером, за четверть часа
до полуночи, оба, стараясь производить возможно
меньше шума, пробрались на большой каменный
балкон, расположенный во втором этаже палаццо, под
окном Елены. Массивные столбы каменной балюстра-
ды защищали их до пояса от выстрелов извне. Проби-
ло полночь; отец и сын, правда, услышали какой-то
легкий шум под деревьями, окаймлявшими улицу про-
тив их палаццо, однако, к их удивлению, в окне Елены
свет не появлялся. Девушка эта, всегда столь просто-
душная, казавшаяся ребенком, совершенно перемени-
лась с тех пор, как полюбила. Она знала, что малей-
шая неосторожность угрожает смертельной опас-
ностью ее возлюбленному; если такой важный синьор,
как ее отец, убьет бедняка вроде Джулио Бранчифор-
те, то ему в худшем случае придется скрыться на неко-
торое время, например, уехать на три месяца в Неа-
поль. В течение этого времени его друзья в Риме
успеют замять это дело, и все кончится приношением
на алтарь наиболее чтимой в то время мадонны сереб-
ряной лампады стоимостью в несколько сот экю.
Утром за завтраком Елена заметила по лицу отца,
что он чем-то сильно разгневан, и по тому выражению,
с каким он смотрел на иее, когда думал, что никто это-
го не замечает, она поняла, что является главной при-
чиной его гнева. Она сейчас же поспешила в комнату
отца и посыпала тонким слоем порошка пять велико-
лепных аркебуз, висевших над его кроватью. Точно
так же она покрыла порошком его кинжалы и шпаги.
Весь день она была чрезвычайно возбуждена и бес-
престанно бегала по всем этажам дома; она ежеминут-
но подбегала к окнам, намереваясь подать Джулио
знак, чтобы он ие приходил вечером. Но ей не посча-
стливилось его увидеть: бедняга так был оскорблен
словами богача Кампиреали, что днем он никогда не
появлялся в Альбано; только чувство долга заставляло
133
его являться туда каждое воскресенье к мессе своего
прихода. Мать Елены, боготворившая ее и не отка«'
зывавшая ей ни в чем, три раза выходила с ней на
прогулку в этот день, но все было напрасно: Елена
не встретила Джулио. Она была в отчаянии. Каково
же было ее волнение, когда вечером, войдя в комнату
отца, она увидела, что две аркебузы были заряжены
и что чьи-то руки перебирали почти все кинжалы
и шпаги, находившиеся там! Единственное, что се
немного отвлекло от смертельной тревоги, была необ-
ходимость держаться так, как будто она ничего не по-
дозревает. Уйдя в десять часов к себе, она заперла на
ключ дверь своей комнаты, сообщавшейся с передней
ее матери, и затем легла на полу у окна так, чтобы ее
нельзя было заметить снаружи. Представьте себе, с ка-
ким беспокойством она прислушивалась к бою часов;
опа позабыла об упреках, которыми осыпала себя за то,
что так быстро привязалась к Джулио, ибо, по ее мне-
нию, это должно было уронить ее в его глазах. Один
этот день содействовал успеху Джулио больше, чем
шесть месяцев постоянства и клятв. «К чему лгать? —
говорила себе Елена.— Ведь я люблю его всей душой».
В половине двенадцатого она заметила, что отец
и брат устроили засаду на каменном балконе под
ее окном. Через две минуты после того, как в монасты-
ре капуцинов пробило полночь, она отчетливо услыша-
ла шаги своего возлюбленного и заметила с радостью,
что ни отец, ни брат ничего не слышали. Нужна была
вся тревога любви, чтобы услышать такой легкий шум.
«Теперь,— говорила она себе, —они меня убыот; по
необходимо во что бы то ни стало, чтобы они не пере-
хватили сегодняшнего письма: они будут преследовать
бедного Джулио всю жизнь». Она перекрестилась и,
держась одной рукой за железный балкончик перед
своим окном, высунулась, насколько было возможно,
на улицу. Не прошло и четверти минуты, как букет,
привязанный, как всегда, к длинной жерди, ударил ее
по руке. Она схватила букет, но из-за стремительности,
с какой опа сорвала его, жердь ударилась о каменный
балкон. Сразу же раздались два выстрела, после кото-
рых наступила глубокая тишина. Ее брат Фабио,
пе разобрав в темноте, что за предмет стукнулся о бал-
134
кон, решил, что это веревка, по которой Джулио
спускался из комнаты сестры, и выстрелил в направ-
лении балкона; на следующий день она заметила след
пули, которая расплющилась, ударившись о железо.
Что касается синьора де Кампиреали, то он выстрелил
на улицу, под каменный балкон, так как Джулио про-
извел шум, стараясь удержать падающую жердь.
Джулио, услышав шум над своей головой, понял, в чем
дело, и спрятался под выступом балкона.
Фабио быстро зарядил свою аркебузу н, не слушая
отца, побежал в сад, бесшумно открыл маленькую ка-
литку, выходившую в соседнюю улицу, подкрался к
главной улице и начал внимательно разглядывать
прохожих, прогуливавшихся под балконом палаццо.
Между тем Джулио, которого в эту ночь сопровожда-
ло несколько человек, стоял в двадцати шагах от него,
прижавшись к дереву. Елена, дрожавшая за жизнь
своего возлюбленного, перегнулась через перила бал-
кона и тотчас же громко заговорила с братом, стояв-
шим на улице. Она спросила у него, убиты ли воры.
— Не воображай, что ты обманешь меня своими
мерзкими хитростями! — воскликнул тот, бегая взад и
вперед по улице.— Приготовься лучше лить слезы, по-
тому что я убыо дерзкого негодяя, осмелившегося ша-
таться под твоим окном.
Едва он произнес эти слова, как мать Елены посту-
чала в дверь ее комнаты.
Елена поспешила открыть, сказав, что не понимает
сама, почему дверь оказалась запертой.
— Не играй со мной комедии, ангел мой,— сказа-
ла ей мать,— твой отец в бешенстве и может убить те-
бя. Пойдем, ложись со мной, в мою постель, и если у
тебя есть письмо, дай мне, я спрячу его.
Елена ответила:
— Вот букет, письмо внутри
Не успели мать и дочь улечься в постель, как в
комнату вошел синьор де Кампиреали. Он пришел из
своей молельни, где в бешенстве перевернул все вверх
дном. Больше всего поразило Елену то, что отец, блед-
ный, как привидение, действовал с медлительностью
человека, принявшего определенное решение. «Он
убьет меня!» — подумала Елена.
135
— Мы радуемся, когда имеем детей,— сказал он,
направляясь в комнату дочери (он весь дрожал от
ярости, по старался сохранить хладнокровие).—Мы
радуемся, когда имеем детей, а должны были бы про-
ливать кровавые слезы, когда эти дети — девочки. Бо-
же милосердный! Возможно ли это! Их легкомыслие
может обесчестить человека, который в течение шести-
десяти лет ничем не запятнал себя!
С этими словами он вошел в комнату дочери.
— Я пропала,— шепнула Елена матери,— письма
находятся под распятием около окна...
Мать тотчас же вскочила с кровати и побежала за
мужем; она начала громко спорить с ним, чтобы дать
прорваться его злобе. Это ей удалось. Старик в бешен-
стве стал ломать все, что попадалось ему под руку; тем
временем матери удалось незаметно забрать письма.
Час спустя, когда синьор де Кампиреали ушел в свою
комнату, находившуюся рядом со спальней жены, и
все в доме успокоились, мать сказала дочери:
— Вот твои письма, я не хочу читать их; ты сама
видела, какой опасности они нас подвергли! На твоем
месте я бы их сожгла. Спокойной ночи. Поцелуй меня.
Елена ушла в свою комнату, обливаясь слезами; ей
казалось, что после слов матери она больше не любит
Джулио. Затем она решила сжечь письма; но прежде
чем уничтожить, ей захотелось еще раз перечесть их.
Она читала так долго, что солнце поднялось уже высо-
ко, когда она решилась наконец последовать спаси-
тельному совету матери.
На следующий день, в воскресенье, Елена вместе
с матерью отправилась в церковь; к счастью, отец
не сопровождал их. Первый, кого она увидела в церк-
ви, был Джулио Бранчифорте. Едва взглянув на него,
она убедилась, что он не ранен. Ее счастью не было
границ; все события прошлой ночи испарились из ее
памяти. Она приготовила пять или шесть маленьких
записочек на грязных, влажных клочках бумаги, какие
всегда валяются на папертях церквей. Содержание
всех этих записок было одно и то же: «Все раскрыто,
за исключением его имени. Пусть он больше не появ-
ляется на улице; сюда будут часто приходить».
Елена уронила па пол один из этих клочков бумаги.
136
посмотрев при этом па Джулио, который понял ее, бы-
стро поднял бумажку и скрылся. Возвращаясь к себе
час спустя, она заметила на главной лестнице дворца
клочок бумаги, привлекший ее внимание полнейшим
сходством с записочкой, оброненной ею утром. Она так
быстро подняла бумажку, что даже мать ничего не заме-
тила, и прочла: «Через три дня он вернется из Рима,
куда ему нужно съездить. В базарные дни, среди рыноч-
ного шума, она услышит громкое пение около десяти
часов».
Этот отъезд в Рим показался Елене очень странным.
«Неужели он боится выстрелов моего брата?» — печаль-
но повторяла она. Любовь прощает все, за исключени-
ем добровольного отсутствия, ибо оно представляет со-
бой мучительнейшую из пыток. Вместо сладких мечта-
ний и размышлений о том, почему и за что любишь че-
ловека, душу охватывают жестокие сомнения. «Может
ли быть, что он разлюбил меня?» — спрашивала себя
Елена в течение трех долгих дней его отсутствия. И
вдруг ее печаль сменилась безумной радостью: на тре-
тий день она увидела его среди бела дня, прогуливаю-
щегося перед их палаццо. На нем было новое, почти
роскошное платье. Никогда еще благородство его по-
ходки, веселое и мужественное выражение лица не
проявлялись с таким блеском, и никогда еще до этого
дня в Альбано не говорили так много о его бедности.
Это жестокое слово повторяли главным образом муж-
чины, в особенности молодые; ,что касается женщин и
девушек, то они не переставали восхищаться его пре-
красной наружностью.
Джулио весь день прогуливался по городу: казалось,
он хотел вознаградить себя за те месяцы заключения, на
которое обрекала его бедность. Как подобает влюблен-
ному, Джулио был хорошо вооружен. Кроме стилета и
кинжала, у него под новым камзолом был надет giacco
(длинный жилет из железных колец, очень неудобный,
но излечивавший итальянские сердца от свирепствовав-
шей в этом веке болезни, я хочу сказать, от боязни быть
убитым из-за угла кем-нибудь из врагов). В этот день
Джулио надеялся увидеть Елену; кроме того, ему не хо-
телось оставаться наедине с собой в своем скромном жи-
лище, и вот по какой причине: Рануччо. старый солдат,
137
служивший под начальством его отца и проделавший с
ним десять походов в войсках различных кондотьеров,
а в последнее время в войсках Марко Шарры, последо-
вал за своим капитаном, когда раны принудили пос-
леднего отказаться от военных дел. Капитан Бранчи-
форте имел веские основания не жить в Риме: там ему
грозила опасность встречи с сыновьями убитых им лю-
дей, да и в Альбано он вовсе не собирался идти на по-
клон к местным властям. Вместо того, чтобы купить или
снять дом в городе, он предпочел построить себе жили-
ще в таком месте, откуда легко было видеть прибли-
жающихся к нему посетителей. Развалины Альбы
представляли собой великолепную позицию. Оттуда
можно было, незаметно для нескромных пришельцев,
укрыться в лесу, где царил его старинный друг и по-
кровитель, князь Фабрицио Колонна. Капитан Бранчи-
форте мало думал о будущности своего сына. Когда
он, всего лишь пятидесяти лет от роду, но со следами
многочисленных ран, ушел в отставку, то рассчитывал,
что протянет еще какой-нибудь десяток лет, и потому,
построив дом, стал ежегодно проживать десятую часть
добра, добытого им при грабежах городов и деревень,
в которых он принимал участие.
Он купил виноградник, приносивший тридцать
экю дохода, и предоставил его в распоряжение сына,
но приобрел он его, собственно, в ответ на злую
шутку одного из альбанских горожан, сказавшего од-
нажды, когда Бранчифорте горячо отстаивал честь
и интересы города, что он, как богатейший землевла-
делец их округа, конечно, вправе давать советы ста-
рикам— уроженцам Альбано. Капитан купил вино-
градник и заявил, что собирается купить их еще
несколько; встретив, однако же, спустя некоторое
время шутника в уединенном месте, он убил его вы-
стрелом из пистолета.
Прожив так восемь лет, капитан умер. Его адъю-
тант Рануччо обожал Джулио; однако, томясь без-
дельем, он снова поступил на службу в отряд
князя Колонны. Он часто навещал своего сына
Джулио — такой называл его—и накануне одного
опасного штурма, который князь должен был вы-
держать в своей крепости Петрелла, он увел Джу-
138
лио с собой, склонив его к участию в этом деле. Ви-
дя его храбрость, Рануччо сказал ему:
— Надо быть безумцем и вдобавок дураком,
чтобы жить в Альбано, как самый последний и са-
мый бедный из его обитателей, в то время как с
твоим мужеством и нося имя твоего отца, ты мог
бы стать одним из самых блестящих наших кон-
дотьеров и, кроме того, завоевать себе богатство.
Джулио был задет этими словами; он знал не-
много по-латыни, которой обучил его один монах;
но так как отец его смеялся — за исключением ла-
тыни — надо всем тем, что говорил моиах, то иа этом
его образование и закончилось. Живя уединенно в
своем домике, презираемый всеми за бедность, он
взамен знаний приобрел здравый смысл и незави-
симость суждений, которые могли бы удивить лю-
бого ученого. Еще до встречи с Еленой он, любя
войну, чувствовал отвращение к разбою, который
в глазах его отца и Рануччо был вроде тех ма-
леньких водевилей, что исполняются для развлече-
ния публики вслед за возвышенной трагедией.
С того дня, как Джулио полюбил Елену, этот здра-
вый смысл, приобретенный им в уединенных раз-
мышлениях, стал для него источником сильнейших
страданий. Некогда беззаботный, он теперь изнемогал
под бременем сомнений, не зная никого, кто мог бы
их разрешить; страсть, горе терзали его душу.
Что скажет синьор де Кампиреали, когда уз-
нает, что Джулио — простой разбойник? Вот тогда
он с полным основанием сможет осыпать его уп-
реками. Джулио всегда рассчитывал на ремесло
солдата, которое даст ему средства к жизни, ко-
гда будут прожиты последние деньги, вырученные
от продажи золотых цепочек и других драгоцен-
ностей, найденных им в железной шкатулке от-
ца. Если Джулио не тревожили сомнения насчет
того, имеет ли ои право при своей бедности увез-
ти дочь богатого синьора, то это объяснялось обы-
чаями того времени; синьор де Кампиреали при
всем своем богатстве мог в конце концов оставить
дочери в наследство какую-нибудь тысячу экю,
так как родители располагали своим имуществом,
139
как им заблагорассудится. Другие заботы занима-
ли мысли Джулио: во-первых, в каком городе посе-
лится он с Еленой после того, как похитит ее и
женится на ней, и, во-вторых, па какие средства
они будут жить?
Когда синьор де Кампиреали обратился к нему
с оскорбительными словами, которые так уязви-
ли его, Джулио два дня не находил себе места
от ярости и душевной муки. Он не мог решить-
ся ни убить заносчивого старика, ни оставить его
в живых. Он плакал ночи напролет. Наконец
он решил спросить совета у своего единственного
друга — Рануччо. Но поймет ли его этот друг?
Тщетно искал он Рануччо по всему Фаджольско-
му лесу,— ему пришлось выйти на дорогу в Неаполь
у Веллетри, где Рануччо сидел со своим отрядом
в засаде: там он ждал с многочисленными това-
рищами испанского военачальника Руиса де Ава-
лос, который намеревался отправиться в Рим сухо-
путным путем, забыв, видимо, о том, что когда-
то в большом обществе он с презрением отозвал-
ся о солдатах князя Колонны. Его духовник вовремя
напомнил ему об этом, и Руис де Авалос решил
снарядить судно и отправиться в Рим морем.
Выслушав рассказ Джулио, капитан Рануччо
сказал-
— Опиши мне точно наружность этого синьора
де Кампиреали для того, чтобы его неосторожность
не стоила жизни какому-нибудь ни в чем не по-
винному жителю Альбано. Как только дело, задер-
живающее нас тут, будет так или иначе закончено,
ты уедешь в Рим, где будешь часто появляться в
тавернах и других людных местах во всякое время
дня; раз ты любишь девушку, не надо, чтобы тебя
могли заподозрить в этом убийстве.
Джулио стоило большого труда успокоить гнев
старого друга своего отца. Под конец он даже
рассердился.
— Что ты думаешь, мне нужна твоя шпага?—
спросил он в сердцах.— Как будто у меня само-
го ее иет! Дай мне мудрый совет — вот о чем я
прошу тебя.
140
Но Рануччо упрямо твердил свое:
— Ты молод, у тебя еще нет ран; оскорбле-
ние было нанесено при людях, знай же, что даже
женщины презирают человека, не сумевшего постоять
за свою честь.
Джулио сказал, что хочет еще поразмыслить
над тем, чего жаждет его сердце, и, несмот-
ря на настойчивые приглашения Рануччо принять
участие в нападении на эскорт испанского военачаль-
ника, сулившем, по его словам, немалую славу, не
считая дублонов, он вернулся в свой домик. Накануне
того дня, когда синьор де Кампиреали выстрелил в
Джулио из аркебузы, Рануччо со своим капралом,
возвращавшиеся из окрестностей Веллетри, посетили
Джулио. Рануччо пришлось применить силу, чтобы
ознакомиться с содержимым железной шкатулки, где
капитан Бранчифорте хранил в былое время золотые
цепочки и другие драгоценности, которые он по-
каким-либо соображениям не растрачивал сразу
же после своих удачных экспедиций, доставивших
ему их.
Рануччо нашел там всего два экю.
— Я советую тебе сделаться монахом,— сказал
он Джулио,— у тебя есть все необходимые для это-
го качества. Любовь к бедности налицо. Есть
и смирение: ты позволяешь оскорблять себя публич-
но какому-то богачу из Альбано. Не хватает толь-
ко лицемерия и чревоугодия.
Рануччо насильно положил в шкатулку пятьде-
сят дублонов.
— Даю тебе слово, — сказал он Джулио,— что
если через месяц синьор де Кампиреали не будет по-
хоронен со всеми почестями, приличествующими его
положению и богатству, то мой капрал, здесь присут-
ствующий, придет с тридцатью солдатами, чтобы раз-
рушить твой дом и сжечь твою рухлядь. Не пристало
сыну капитана Бранчифорте из-за любви играть жал-
кую роль в этом мире.
Когда синьор де Кампиреали и его сын стре-
ляли из аркебуз, Рануччо и капрал находились под
каменным балконом, н Джулио стоило большого труда
помешать им убить Фабио или хотя бы похитить его,
141
когда тот неосторожно вышел из сада, как уже
было рассказано выше. Рануччо удалось успокоить
только одним доводом: пе следует убивать молодо-
го человека, который еще может выйти в люди и
принести пользу, в то время как имеется старый
грешник, более, чем он, виновный и не пригодный ни
иа что другое, как только лечь в гроб.
На следующий день после этой встречи Рануч-
чо ушел в лес, а Джулио отправился в Рим. Ра-
дость его от покупки нового платья на дублоны,
полученные от Рануччо, омрачалась мыслью, не-
обычайной для того времени; вот, быть может,
в чем разгадка того, что впоследствии он занял столь
высокое положение. Он говорил себе: «Елена должна
знать, кто я такой». Всякий другой человек его возра-
ста и его эпохи думал бы лишь о том, как похитить
Елену и насладиться ее любовью, не тревожа себя
мыслью о том, что с ней будет через полгода и какого
она будет о нем мнения.
Вернувшись в Альбано, Джулио под вечер то-
го самого дня, когда он щеголял в новой одежде,
купленной в Риме, узнал от своего старого прия-
теля Скотти, что Фабио отправился из города вер-
хом в поместье своего отца, находившееся на бе-
регу моря, в трех лье от Альбапо. Немного спу-
стя он увидел, как синьор де Кампиреали вместе
с двумя священниками проехал по великолепной
аллее из зеленых дубов, опоясывающей кратер, в
глубине которого лежит озеро Альбано. Десять минут
спустя в палаццо Кампиреали смело проникла старая
торговка, предлагавшая фрукты. Первое лицо, кото-
рое она встретила, была Мариетта, камеристка Еле-
ны,— преданный друг и наперсница своей госпожи.
Елена покраснела до ушей, когда женщина вручила ей
прекрасный букет. В нем было спрятано длиннейшее
послание: Джулио рассказывал все, что он испытал со
времени той ночи, когда в него стреляли из аркебуз,
но из непонятной скромности умолчал о том, что
составило бы предмет гордости любого молодого
человека его времени, а именно — что он сын ка-
питана, знаменитого своими приключениями, и что
сам он уже успел отличиться в целом ряде сражений.
142
Ему представлялось все время, что он слышит реп-
лики старика Кампиреали на этот счет. Надо
помнить, что в XVI веке молодые девушки, отли-
чавшиеся здравым республиканским смыслом, бо-
лее ценили человека за его собственные дела, чем за
богатство или подвиги его отца. Но так рассуждали
главным образом девушки из народа. Другие же,
принадлежавшие к знатному и богатому сословию,
испытывали страх перед разбойниками и, что вполне
естественно, весьма почитали знатность и богатство.
Джулио кончал свое письмо следующими словами:
«Нс знаю, сможет ли приличная одежда, приобретен-
ная мною в Риме, заставить вас забыть то жестокое
оскорбление, которое нанесло мне уважаемое вами
лицо и причиной которого был мой более чем скром-
ный вид; я мог бы отомстить, я должен был это сде-
лать, честь моя этого требовала, но я отказался от
мести, чтобы не видеть слез на обожаемых мною гла-
зах. Пусть это послужит доказательством того,—
если, к моему несчастью, вы в этом еще сомневае-
тесь,— что можно быть очень бедным и иметь благо-
родные чувства. Я должен открыть вам ужасную тай-
пу, меня бы ничуть не затруднило сообщить ее любой
женщине, но я дрожу, сам не знаю, почему, от одной
мысли, что вы узнаете се; она может в один миг убить
любовь, которую вы чувствуете ко мне. Никакие ва-
ши уверения не убедят меня в противном. Ответ
па мое признание я хочу прочитать в ваших гла-
зах. В один из ближайших дней, с наступлением ночи,
я должен вас видеть в саду, позади палаццо. В этот
день Фабио и отец ваш будут отсутствовать; когда
я буду уверен, что, несмотря на все их презрение к
плохо одетому человеку, они не смогут отнять у нас
час свидания, под окнами вашего палаццо появится
человек, который будет показывать детям прирученную
лисицу; несколько позже, когда прозвонит вечер-
ний благовест, вы услышите вдали выстрел из
аркебузы; подойдите тогда к садовой ограде и, если
вы будете не одна, напевайте что-нибудь; если же бу-
дет тишина, то ваш раб появится у ваших ног и, дро-
жа, поведает вам вещи, которые, быть может, вас
ужаснут. В ожидании этого решительного и страшного
ИЗ
для меня дня я не буду больше рисковать и приносить
вам ночью букеты; но сегодня около двух часов ночи
я пройду с песней мимо вашего палаццо, и, быть мо-
жет, вы сбросите мне с каменного балкона сорванный
вами в саду цветок. Как знать, не будет ли это
последним знаком дружеского расположения, кото-
рым вы одарите несчастного Джулио».
Три дня спустя отец и брат Елены уехали верхом
в свое поместье на берегу моря. Они должны были
выехать незадолго до захода солнца, так, чтобы вер-
нуться домой к двум часам пополуночи. Но в ту ми-
нуту, когда им надо было ехать обратно, оказалось,
что исчезли не только их лошади, но и вообще все
лошади на ферме. Чрезвычайно изумленные этой
кражей, они приказали разыскать коней, но их на-
шли лишь на следующий день в густом лесу на бере-
гу моря. Оба Кампиреали, отец и сын, вынуждены бы-
ли вернуться в Альбано в телеге, запряженной во-
лами.
Был поздний вечер, вернее, ночь, когда Джу-
лио очутился у ног Елены; бедная девушка была
очень рада темноте, ибо она в первый раз встреча-
лась наедине с человеком, которого нежно любила
(он знал это), но с которым ни разу еще нс разгова-
ривала.
Одно наблюдение, сделанное ею, придало ей
немного мужества: Джулио был еще более бле-
ден и еще сильнее дрожал, чем она. Она виде-
ла его у своих ног. «Верьте мне, я не в силах гово-
рить»,— сказал он. Прошло несколько счастливых
мгновений; они смотрели друг на друга, будучи не в со-
стоянии вымолвить ни слова, похожие на живую скуль-
птурную группу, говорящую без слов. Джулио стоял на
коленях, держа руку Елены; она же, склонив голову,
внимательно смотрела на него.
Джулио отлично знал, что, по рецепту его
приятелей, молодых римских повес, ему следовало
проявить предприимчивость, но одна мысль об этом
приводила его в содрогание. Из состояния экстаза и,
быть может, высшего счастья, какое может дать лю-
бовь, его вывела следующая мысль: время быстро
летит, и Кампиреали приближаются к палаццо. Он
144
понимал, что, обладай столь чувствительной душой,
он не в состоянии будет обрести длительное счастье,
пока не откроет Елене свою ужасную тайпу (хотя
это показалось бы его римским друзьям верхом
глупости).
— Я писал вам о признании, которое мне, быть
может, и не следовало бы делать,— сказал он нако-
нец Елене.
Сильно побледнев, с трудом, прерывающимся
от волнения голосом он продолжал:
— Быть может, это убьет в вас чувства, надеж-
да на которые заполняет всю мою жизнь. Вы ду-
маете, что я только бедняк, но это еще не все- я
разбойник и сын разбойника.
При этих словах Елена, дочь богача, разде-
лявшая все предрассудки своей касты, едва не лиши-
лась чувств; ей казалось, что она сейчас упадет, но
тут же у нее мелькнула мысль: «Это огорчит бедного
Джулио: он подумает, что я его презираю». Джулио
был у ее ног. Чтобы не упасть, она оперлась на него
и мгновение спустя упала в его объятия, словно по-
теряв сознание. Как видит читатель, в XVI веке в лю-
бовных историях ценили точность. Объясняется это
тем, что эти истории обращались не к уму, а к вообра-
жению читателя, всей душой разделявшего чувства
героев. В обеих рукописях, по которым мы воспроиз-
водим этот рассказ, и особенно в той из них, где имеют-
ся обороты, свойственные флорентийскому диалек-
ту, приводится подробное описание всех свиданий,
которые последовали за этим. Пред лицом опас-
ности, которой оба они подвергались, в молодой де-
вушке умолкал голос совести, а опасность бы-
вала очень велика, и она только воспламеняла эти
сердца, для которых всякое ощущение, связанное с их
любовью, казалось счастьем. Несколько раз их чуть
было не застигли отец и Фабио. Они были в ярости,
считая, что над ними издеваются; по слухам, доходив-
шим до них, Джулио был любовником Елены, а меж-
ду тем они не могли в этом убедиться. Фабио, моло-
дой человек пылкого нрава, гордившийся своим про-
исхождением, несколько раз предлагал отцу убить
Джулио.
10. Стендаль. T. V.	145
— Пока мы не покончим с ним, жизни моей
сестры будет угрожать величайшая опасность. Мож-
но ли быть уверенным, что в один прекрасный
день наша честь не заставит нас обагрить руки в
крови этой упрямицы? Опа дошла до такой сте-
пени дерзости, что уже не отрицает своей любви;
вы видели, что на ваши упреки она ответила угрю-
мым молчанием; так вот, это молчание — смерт-
ный приговор для Джулио Бранчифорте.
— Вспомни, кто был его отец,— отвечал синьор
де Кампиреали.— Нам, конечно, нетрудно уехать
в Рим на полгода, в течение которых Бранчифорте
исчезнет. Но кто поручится, что у его отца, который,
несмотря на все свои преступления, был храбр и ве-
ликодушен до такой степени, что, обогатив многих из
своих солдат, сам остался бедняком,— кто поручит-
ся, что у него не осталось друзей, в войсках ли герцо-
га Монте-Мариано или в отряде Колонны, которые
часто располагаются лагерем в Фаджольском лесу,
на расстоянии полулье от нас? В таком случае все
мы будем убиты без пощады — ты, я и с нами, быть
может, твоя несчастная мать.
Эти часто повторяющиеся разговоры между отцом
и сыном не оставались тайной для Виттории Ка-
раффа, матери Елены, и приводили се в отчаяние.
В результате этих совещаний между Фабио и его
отцом было решено, что честь не позволяет им
более сносить распространяемые о них в Альбано
толки. Так как из соображений осторожности нель-
зя было убить молодого Бранчифорте, который с
каждым днем становился все смелее и, одетый те-
перь в роскошную одежду, простирал свою дер-
зость до того, что в общественных местах загова-
ривал с Фабио или с самим синьором де Кампиреа-
ли, то оставалось принять одно из двух решений
или, пожалуй, оба вместе: нужно было всю семью
перевезти в Рим, а Елену поместить в монастырь
Визитационе в Кастро, где она должна была оста-
ваться, пока ей не подыщут подходящего жениха.
Елена никогда не говорила с матерью о своей
любви; мать и дочь питали нежную привязанность
друг к другу, они постоянно бывали вместе, и, од-
П6
нако, между ними ие было сказано ни одного слова
иа тему, почти одинаково волновавшую их обеих.
В первый раз они заговорили о деле, которое едва ли
ие целиком занимало все их мысли, когда мать рас-
сказала дочери о предполагаемом переезде семьи в
Рим и о том, что Елену собираются снова отправить
на несколько лет в монастырь Кастро.
Этот разговор был явной неосторожностью со
стороны Виттории Караффа, и он может быть объяс-
нен только безумной любовью, которую она питала
к дочери. Елена, охваченная страстью, решила дока-
зать своему возлюбленному, что она не стыдится его
бедности и безгранично верит в его благородство.
«Кто мог бы подумать,— восклицает флорентийский
автор,— что после стольких смелых свиданий, связан-
ных со смертельной опасностью, происходивших в са-
ду и даже один или два раза в комнате Елены, она
оставалась невинной! Сильная своей чистотой, она
предложила своему возлюбленному выйти около по-
луночи из палаццо через сад и провести остаток но-
чи в его домике, построенном на развалинах Альбы,
в четверти лье от палаццо. Они переоделись монаха-
ми-францисканцами. Елена обладала стройной фигу-
рой и в сутане походила на молодого послушника лет
двадцати. Благодаря удивительной случайности, сви-
детельствующей о промысле божьем, на узкой, про-
ложенной в скале тропинке, которая и сейчас про-
ходит мимо стены монастыря капуцинов, Джулио и
его возлюбленная встретились с синьором де Кам-
пиреали и Фабио, которые в сопровождении четы-
рех хорошо вооруженных слуг и пажа, несшего
зажженный факел, возвращались из Кастель-Ган-
дольфо, местечка, расположенного на берегу озе-
ра, неподалеку от этих мест. Чтобы пропустить мо-
нахов, оба Кампиреали и их слуги стали по обе
стороны дороги, пробитой в скале и имевшей в шири-
ну не более восьми футов. Насколько лучше было бы
для Елены, если бы ее узнали в эту минуту! Она была
бы убита выстрелом из пистолета отцом или братом,
и ее страдания длились бы лишь одно мгновение.
Но небо судило иначе (superis aliter visum).
Передают еще одно обстоятельство этой уди-
147
витсльной встречи, о которой рассказывала синьора
Кампиреали, достигшая глубокой старости, неко-
торым из своих почтенных знакомых, таким же
глубоким старикам, как и она. Я сам это слышал,
когда, подстрекаемый своим ненасытным любопыт-
ством, расспрашивал их об этом эпизоде, как и
о многих других.
Фабио де Кампиреали, юноша горячий и высо-
комерный, заметив, что старший из монахов, про-
ходя мимо них, не поклонился ни отцу, ни ему,
воскликнул:
— Какая спесь у этого проходимца-монаха! Бог
знает, зачем он и его спутник находятся вне стен
монастыря в этот неурочный час! Не знаю, что
удерживает меня от того, чтобы приподнять их ка-
пюшоны н посмотреть на их физиономии.
При этих словах Джулио под своей монаше-
ской одеждой схватился за кинжал и стал меж-
ду Фабио и Еленой. В этот момент он находился на
расстоянии не более, одного фута от Фабио. Но небо
судило иначе и чудом успокоило ярость обоих моло-
дых людей, которым в ближайшем будущем предстоя-
ло встретиться на поединке».
Впоследствии, на процессе Елены де Кампиреали,
эта прогулка приводилась как доказательство пороч-
ности молодой девушки. В действительности же это
было безумством молодого сердца, горевшего страст-
ной любовью, но сердце это было чисто.
Ш
В это же время случилось так, что Орсипн, искон-
ные враги князей Колонна, всемогущие тогда в де-
ревнях, расположенных вокруг Рима, заставили пра-
вительственный суд приговорить к смерти зажиточ-
ного крестьянина из Петреллы по имени Бальдас-
саре Бандини. Было бы слишком долго перечислять
все то, в чем обвинялся Бандини: большинство его
проступков в паше время считалось бы преступления-
ми, ио в 1559 году их нельзя было судить так строго.
Бандини находился в заключении в замке, припалле-
148
жавшем Орсини, в горах около Вальмонтоне, в ше-
сти лье от Альбано. Он обратился в Рим с жалобою
на вынесенный ему смертный приговор; в ответ на
нее вскоре по большой дороге ночью прошел со ста
пятьюдесятью сбирами посланный из Рима barigel-
1о *; он имел приказание перевести Бандипи в тюрьму
Тординона в Риме. Бандини, как мы уже сказали,
был уроженцем Петреллы, крепости, принадлежав-
шей князю Колонне; жена Бандини открыто обрати-
лась к Фабрицио Колонне, находившемуся тогда в
Петрелле, с просьбой заступиться за мужа.
— Неужели вы оставите без защиты вашего
верного слугу?
Колонна ответил:
— Я поступил бы против божьей воли, если
бы не оказал должного уважения решению су-
да папы, моего повелителя!
Однако солдатам сейчас же были отданы
нужные распоряжения, и все приверженцы Фаб-
рицио Колонны получили от него приказ быть нагото-
ве. Местом сбора были указаны окрестности Вальмон-
тоне, маленького городка, приютившегося на вершине
невысокого холма и защищенного пропастью глуби-
ной от шестидесяти до восьмидесяти футов. Из этого
городка, принадлежавшего папе, должны были пере-
везти заключенного приверженцы Орсини и сбиры
правительства. Самыми горячими сторонниками пра-
вительственной власти считались синьор де Кампире-
алн и его сын Фабио, дальние родственники Орсини;
наоборот, Джулио Бранчифорте и его отец были все-
гда приверженцами князя Колонны.
Когда партии Колонны неудобно было высту-
пать открыто, она прибегала к очень простому при-
ему: большинство богатых римских крестьян то-
гда, как и теперь, принадлежало к разным брат-
ствам кающихся. Кающиеся появлялись публично,
только прикрыв лицо холщовым мешком, в кото-
ром были прорезаны отверстия для глаз. Когда
Колонна хотел хранить в тайне какую-нибудь экспе-
дицию, он предупреждал своих сторонников, чтобы те
явились в одеянии кающихся.
* Капитан стражи (итал.).
Н9
После длительных приготовлений перевод Бан-
дини, составлявший в течение двух недель злобу
дня, был назначен на воскресенье. В этот день, в
два часа ночи, по распоряжению губернатора Валь-
монтоне, ударили в набат во всех деревнях, располо-
женных вокруг Фаджолы. Из деревень потянулось
множество крестьян. (Благодаря порядкам средневеко-
вых республик, где граждане силой добывали себе
права, крестьяне отличались храбростью; в наши дни
никто не тронулся бы с места.)
Внимательный наблюдатель мог бы заметить
странную вещь: по мере того, как группа воору-
женных крестьян, выйдя из деревни, углублялась в
лес, она таяла почти наполовину. Приверженцы Фаб-
рицио Колонны направлялись к месту, которое он им
указал. Их начальники, казалось, были убеждены, что
в этот день сражения не будет,— они получили приказ
распространять такой слух. Фабрицио разъезжал по
лесу в сопровождении самых надежных своих привер-
женцев, которых он посадил на молодых полудиких
скакунов из своего табуна. Он устроил как бы смотр
отрядам крестьян, но ничего им не говорил: каж-
дое слово могло его выдать. Фабрицио был высо-
кий худощавый человек, необычайно ловкий и силь-
ный; хотя ему едва минуло сорок пять лет, у не-
го были совершенно седые усы и волосы, что силь-
но удручало его, так как по этим приметам его легко
можно было узнать там, где он предпочел бы остать-
ся незамеченным. При виде его крестьяне кричали:
«Да здравствует Колонна!» — и надвигали па головы
свои холщовые капюшоны; у князя тоже был спущен-
ный па грудь капюшон, который он мог надвинуть па
голову при первом появлении неприятеля.
Последний не заставил себя ждать; не успе-
ло взойти солнце, как отряд приверженцев Орсини,
состоявший примерно из тысячи человек, появился со
стороны Вальмонтоне и углубился в лес; он прошел
на расстоянии не более трехсот шагов от людей Фаб-
рицио Колонны, которым тот приказал лечь на землю.
Через несколько минут после того, как прошли по-
следние ряды авангарда Орсини, князь велел своим
людям двинуться вперед: он решил напасть на эскорт
150
Бандини через четверть часа после того, как тот
углубится в лес. В этом месте лес усеян небольшими
скалами высотой в пятнадцать — двадцать футов; это
остатки древних извержений лавы, на которых густо
разрослись каштаны, почти не пропускающие солнеч-
ного света. Эти скалы, более или менее изъеденные
временем, делали почву неровной, и потому, чтобы из-
бавить путников от множества подъемов и спусков,
дорогу пробили в самой лаве; тропинка во многих ме-
стах находилась на три —четыре фута ниже леса.
У места нападения, выбранного Фабрицио, на-
ходилась поросшая травой поляна, перерезанная
с одного края большой дорогой, которая затем опять
поворачивала в лес, совершенно непроходимый в этом
месте из-за густых зарослей терновника. Фабрицио
расположил своих пехотинцев по обеим сторонам до-
роги, на сто шагов в глубь леса По знаку князя все
крестьяне спустили капюшоны и, взяв в руки аркебу-
зы, заняли позицию, прячась за каштанами. Солдаты
князя расположились у деревьев, стоявших ближе к
дороге. Крестьяне получили приказ не стрелять рань-
ше солдат. Последние должны были открыть огонь
только тогда, когда неприятель окажется в двадца-
ти шагах. Фабрицио велел быстро срубить два десят-
ка деревьев и бросить их поперек довольно узкой в
этом месте дороги, проложенной на три фута ниже
уровня почвы; таким образом, деревья с сучьями со-
вершенно преграждали путь. Капитан Рануччо с
пятьюстами солдат следовал за авангардом; он по-
лучил приказ атаковать только тогда, когда разда-
дутся первые выстрелы в том месте, где была устрое-
на баррикада. Когда Фабрицио Колонна проверил по-
зиции своих солдат и приверженцев, притаившихся
за деревьями, вполне готовых к бою, он ускакал га-
лопом в сопровождении своей свиты, в рядах ко-
торой можно было заметить и Джулио Бранчифорте.
Князь поехал по тропинке, идущей вправо от большой
дороги.
Едва только князь отъехал, как со стороны Валь-
монтоне показалась большая группа всадников;
это были сбиры во главе с barigello, сопровождавшие
Бандини, и кавалерия Орсини. Между ними находил-
151
ся закованный в цепи сам Бальдассаре Бандини, окру-
женный четырьмя палачами, одетыми в красное. Они
получили приказание привести в исполнение приговор
суда и прикончить Бандини, если будет грозить опас-
ность нападения со стороны приверженцев Колонны.
Едва всадники князя Колонны достигли края поля-
ны, наиболее удаленного от дороги, они услышали
первые выстрелы засады, расположенной впереди бар-
рикады. Князь тотчас же пустил свою кавалерию в га-
лоп и напал на четырех окружавших Бандини палачей,
одетых в красное.
Мы не будем передавать подробности этой схват-
ки, длившейся не более трех четвертей часа. При-
верженцы Орсини, захваченные врасплох, разбежались
во все стороны, но в авангарде был убит храбрый ка-
питан Рануччо, что впоследствии печальным образом
отразилось на судьбе Бранчифорте. Едва Джулио
успел взмахнуть несколько раз саблей, устремляясь к
палачам, как перед ним, лицом к лицу, очутился Фа-
био де Кампиреали, который скакал на горячем коне,
одетый в золоченую кольчугу.
—: Кто эти замаскированные негодяи? — восклик-
нул Фабио.— Сорвем с них маски ударом сабли! Вот
как это делается!
Почти в то же мгновение Джулио Бранчифор-
те получил от него удар саблей по лбу. Удар был на-
несен так ловко, что мешок, скрывавший его лицо,
упал, и глаза Бранчифорте были залиты кровью, хлы-
нувшей из раны, впрочем, неопасной. Джулио отвел
свою лошадь для того, чтобы перевести дух и выте-
реть лицо. Он ни за что не хотел драться с братом
Елены; лошадь его была уже в четырех шагах от
Фабио, когда он получил в грудь новый, очень силь-
ный удар саблей, которая не проникла в тело толь-
ко благодаря giacco; у него на мгновение захватило
дыхание. В тот же момент он услышал над самым
ухом крик:
— Ti conosco, рогсо! Я узнал тебя, бродяга! Вот
как ты добываешь деньги, чтобы сменить свои лох-
мотья.
Джулио, глубоко оскорбленный, позабыл свое пер-
воначальное решение и ринулся на Фабио.
152
— Ed in mal punto tu venisti! В дурную минуту
ты явился сюда! — воскликнул он.
После нескольких сабельных ударов одежда, на-
детая поверх кольчуг, оказалась разорванной в
клочья. На Фабио была великолепная золоченая коль-
чуга, а па Джулио—самая обыкновенная.
— В какой мусорной яме подобрал ты свой giac-
со? — крикнул Фабио.
В то же мгновение Джулио представился случай,
которого он искал уже несколько секунд: роскошная
кольчуга Фабио неплотно прилегала к шее, и Джулио
нанес удачный удар острием. Шпага вошла на полфу-
та в шею Фабио, из которой фонтаном хлынула кровь.
— Наглец! — крикнул при этом Джулио.
Он поскакал к одетым в красное палачам, из кото-
рых двое в ста шагах от него еще держались в седле.
В то время, как он приближался, один из них свалился
с лошади. Когда Джулио уже почти настигал послед-
него палача, тот, видя себя окруженным десятком
всадников, в упор выстрелил в несчастного Бальдас-
саре Бандини, который упал на землю.
— Друзья,— воскликнул Бранчифорте,— нам здесь
нечего больше делать! Рубите этих подлых сбиров, ко-
торые улепетывают во все стороны.
Все последовали за ним.
Когда, полчаса спустя, Джулио возвратился к
Фабрицио Колонне, тот заговорил с ним первый раз в
жизни. Колонна был вне себя от гнева; Джулио, наобо-
рот, ожидал, что найдет его упоенным радостью по
случаю блестящей победы, которой он был обязан
исключительно своему хорошему командованию: у Ор-
сини было около трех тысяч человек, тогда как Фаб-
рицио собрал едва полторы тысячи.
— Мы потеряли нашего храброго Рануччо! — вос-
кликнул князь, обращаясь к Джулио.— Я только что
видел его тело, оно уже похолодело. Бедняга Бальдас-
саре Бандини смертельно ранен. Словом, дело не уда-
лось! Но тень Рануччо предстанет перед Плутоном с
изрядной свитой. Я приказал повесить здесь же на де-
ревьях всех этих мерзавцев пленных. Не забудьте это
сделать! — прибавил он, возвысив голос.
Он поскакал к тому месту, где раньше сражался
153
авангард. Джулио был старшим командиром после
Рануччо; он последовал за князем, который, еще раз
соскочив с лошади у тела храброго воина, окруженно-
го более чем пятыодесятуо неприятельскими трупами,
взял его руку и крепко сжал ее. Джулио последовал
его примеру; он плакал.
— Ты еще молод,— обратился князь к Джулио,—
по я вижу, чго ты покрыт кровью; твой отец был храб-
рый солдат, получивший более двадцати ран на служ-
бе у Колонны. Прими командование над отрядом Ра-
нуччо и отвези его тело в нашу церковь в Петреллу;
имей в виду, что по дороге на тебя может быть напа-
дение.
Нападения не произошло, но Джулио пришлось
убить ударом шпаги одного из своих солдат, который
осмелился сказать, что Джулио слишком молод для
того, чтобы быть командиром. Этот неосторожный по-
ступок сошел благополучно, потому что Джулио был
еще покрыт кровью Фабио. Вдоль всего пути попада-
лись деревья с повешенными на них пленными. Это
отвратительное зрелище, смерть Рануччо и в особенно-
сти убийство Фабио сводили Джулио с ума. Его един-
ственной надеждой было, что никто не узнает имени
убийцы Фабио.
Мы опускаем военные подробности. Лишь через три
дня после боя Джулио счел возможным появиться в
Альбано и провести там несколько часов.
Он рассказывал своим знакомым, что жестокий
приступ лихорадки задержал его в Римс, где он целую
педелю был прикован к постели.
Однако всюду его встречали с видимым уважением.
Самые именитые люди города первые здоровались с
ним, некоторые неосторожные горожане даже называ-
ли его «синьор капитапо». Он несколько раз прошелся
мимо палаццо Кампиреали, который оказался со всех
сторон запертым, а так как новый капитан был чрез-
вычайно робок, когда дело касалось некоторых вопро-
сов, то только в середине дня он решился спросить у
Скотти, старика, с которым он всегда обращался очень
ласково:
— Где же Кампиреали? Я вижу, их палаццо на
замке.
154
— Друг мой,— сказал Скотти печально,— тебе не
следует произносить это имя. Твои друзья убеждены,
что он первый напал на тебя, и они будут повсюду это
утверждать. Но все же ведь он был главным препятст-
вием к вашему браку, и с его смертью все огромное бо-
гатство его переходит к сестре, которая любит тебя.
Можно даже добавить (нескромность является добро-
детелью в данном случае), что она тебя любит до такой
степени, что ночью приходила к тебе в твой домик в
Альбе. Таким образом, все считают, что вы были му-
жем и женой до роковой битвы у Чампи (так в округе
назвали битву, которую мы описали выше).
Старик прервал свою речь, заметив, что Джулио
залился слезами.
— Зайдем в харчевню,— сказал Джулио.
Скотти последовал за ним; им предоставили от-
дельную комнату, в которой они заперлись на ключ, и
Джулио попросил у старика позволения рассказать
ему все, что произошло за последнюю неделю. Выслу-
шав его, старик сказал:
— Я вижу по твоим слезам, что убийство не было
преднамеренным. Тем не менее смерть Фабио — очень
прискорбное для тебя событие. Елена во чтобы то ни
стало должна заявить своей матери, что она уже давно
твоя жена.
Джулио ничего не ответил, и старик приписал его
молчание похвальной скромности.
Поглощенный своими мыслями, Джулио задавал
себе вопрос, оценит ли Елена, расстроенная убийством
брата, его деликатность. Он жалел о том, что произо-
шло. Затем, по просьбе Джулио, старик рассказал ему
подробно обо всем происшедшем в Альбано в день
битвы. Фабио был убит в половине седьмого утра в ше-
сти лье от Альбано, и — неслыханная вещь! — уже в
девять часов разнесся слух о его смерти. В полдень ви-
дели, как старик Кампиреали в слезах направился
в монастырь капуцинов, поддерживаемый своими слу-
гами. Немного спустя трое преподобных отцов верхом
на лучших лошадях де Кампиреали в сопровождении
большого количества слуг направились по дороге в де-
ревню Чампи, близ которой произошла битва. Старик
Кампиреали хотел во что бы то ни стало ехать с
155
ними, но его удалось отговорить: ведь Фабрицио Ко-
лонна был в ярости (не знали точно, почему) и мог
бы обойтись с ним весьма сурово, если бы де Кампи-
реали попался ему в руки.
С наступлением ночи Фаджольский лес осветился
огнями: все монахи и все нищие Альбано вышли с заж-
женными свечами в руках встречать тело молодого
Фабио.
— Я не скрою от тебя,— продолжал старик, по-
низив голос, точно боясь, что его услышат,— го-
ворят...
— Что говорят? — воскликнул Джулио.
— ...говорят, что, когда несли труп Фабио мимо
твоего дома, из страшной раны на его шее хлынула
кровь.
— Какой ужас! — воскликнул Джулио, вскочив с
места.
— Спокойнее, друг мой,—сказал старик.—Ты дол-
жен все знать. Теперь ты понимаешь, что твое появле-
ние здесь сегодня несколько преждевременно. Если
капитан удостоит меня чести спросить моего совета, то
я скажу, что ему не следует показываться в Альбано
раньше чем через месяц. Излишне также предупреж-
дать его о том, что было бы неосторожностью с его
стороны показываться сейчас в Риме. Неизвестно, как
отнесется папа к князю Колонне; возможно, что его
святейшество поверит заявлению Фабрицио о том, что
он узнал о битве при Чампи только с чужих слов. Но
губернатор Рима, приверженец Орсини, взбешен и с
наслаждением повесит кого-нибудь из храбрых солдат
Фабрицио, на что Колонна не сможет даже пожало-
ваться, так как он клянется, что не присутствовал при
сражении. Больше того, хотя ты меня и не спраши-
ваешь, я беру на себя смелость дать тебе дельный со-
вет: тебя любят в Альбано, иначе ты не был бы здесь
в безопасности. Подумай, однако,— ты уже несколько
часов прогуливаешься один по городу, и какой-нибудь
из приверженцев Орсини может вообразить, что ты
бросаешь им вызов, или же соблазнится большой на-
градой: старик Кампиреали тысячу раз повторял,
что отдаст свой лучший участок земли тому, кто тебя
убьет. Тебе следовало бы взять с собой в Альбано не-
156
сколько вооруженных людей из отряда, который нахо-
дится у тебя в доме.
— У меня в доме нет вооруженных людей.
— Но это безумие, капитан! При этой харчевне
есть сад, мы пройдем садом и дальше — виноградни-
ками. Я пойду с тобой; хотя я стар и не имею при се-
бе оружия, но при встрече с этими господами я заго-
ворю с ними и дам тебе возможность выиграть время.
Джулио был глубоко опечален. Сказать ли вам,
какое желание овладело им? Как только он узнал, что
палаццо Кам.шреали заперто и все обитатели его уеха-
ли в Рим, ему захотелось повидать сад, в котором он
так часто встречался с Еленой. Он надеялся даже уви-
деть ее комнату, где она однажды приняла его, когда
матери не было дома. Ему нужно было воскресить в
памяти места, где она была так нежна с ним, чтобы
внутренне оправдать себя перед ней.
Бранчифорте и великодушный старик никого не
встретили на узеньких тропинках, ведущих через ви-
ноградники к озеру.
Джулио попросил еще раз рассказать ему со всеми
подробностями о похоронах Фабио. Тело храброго юно-
ши, сопровождаемое толпой священников, было отве-
зено в Рим и погребено в фамильном склепе, в мона-
стыре св. Онуфрия, на вершине Яннкула. Многими
было отмечено то странное обстоятельство, что нака-
нуне церемонии Елена была отвезена отцом в мона-
стырь Визитационе в Кастро; это только подтвердило
слух о том, что она состоит в тайном браке с кон-
дотьером, имевшим несчастье убить се брата.
Подходя к дому, Джулио увидел своего капрала с
четырьмя солдатами. Они заметили ему, что их преж-
ний командир никогда не удалялся из леса, не имея
при себе нескольких солдат. Князь не раз говорил, что
если кто-нибудь из его солдат захочет рисковать своей
жизнью, пусть он раньше подаст в отставку, чтобы
князю не пришлось потом мстить за убитого.
Джулио Бранчифорте признал справедливость этих
соображений, которые до тех пор были ему совершен-
но чужды. Он раньше полагал — так думают все на-
роды в своем младенчестве,— что война заклю-
чается только в том, чтобы храбро сражаться. Он
157
немедленно последовал указаниям князя, задержав-
шись лишь для того, чтобы расцеловать умного стари-
ка, не побоявшегося проводить его до самого дома.
Но несколько дней спустя Джулио в припадке то-
ски снова вернулся, чтобы взглянуть на палаццо Кам-
пиреали. С наступлением ночи он и трое его солдат,
переодевшись неаполитанскими торговцами, проникли
в Альбано. В дом к своему приятелю Скотти он при-
шел один; здесь он узнал, что Елена все еще находит-
ся в монастыре в Кастро. Ее отец, думая, что она тай-
но обвенчана с тем, кого он называл уб’ йцей своего
сына, поклялся, что никогда больше не увидится с нею.
Даже отвозя ее в монастырь, он не смотрел на нее;
зато нежность ее матери удвоилась, и она часто при-
езжала из Рима, чтобы день или два провести со своей
дочерью.
IV
«Если я не оправдаюсь перед Еленой,— говорил
себе Джулио, возвращаясь ночью в лес, к месту рас-
положения своего отряда,— она в конце концов по-
верит, что я убийца. Бог знает, каких только ужа-
сов ей не наговорили об этой роковой битве при
Чампи!»
Явившись за распоряжениями к князю в его кре-
пость Петреллу, Джулио попросил у него разреше-
ния поехать в Кастро. Фабрицио Колонна нахму-
рился.
— Дело об этой маленькой стычке еще не ула-
жено с его святейшеством. Имей в виду, что я ска-
зал всю правду, а именно, что я совершенно не при-
частен к этому делу, о котором узнал только на
следующий день здесь, в замке Петрелле. Я скло-
нен думать, что его святейшество в конце концов по-
верит моему правдивому рассказу. Но Орсинн мо-
гущественны — это во-первых, а во-вторых, все го-
ворят, что ты отличился в этой стычке. Орсини
утверждает даже, что несколько человек пленных
были повешены на суках деревьев. Ты знаешь, на-
сколько это утверждение лживо. Но, во всяком
случае, мы можем ожидать с их стороны ответных
действий.
158
Глубокое изумление, сквозившее в наивном взгля-
де молодого капитана, забавляло князя; при виде та-
кого простодушия он счел нужным выразиться не-
сколько яснее:
— Ты, как я вижу, отличаешься той же безгра-
ничной отвагой, которая прославила твоего отца по
всей Италии. Надеюсь, ты и по отношению к мое-
му дому выкажешь преданность, которую я так вы-
соко ценил в капитане Бранчифорте; я хотел бы
вознаградить ее в твоем лице. Вот правило поведе-
ния, принятое у нас: не говорить ни слова правды
о том, что касается меня и моих солдат. Если да-
же тебе покажется, что ложь в данный момент не
принесет никакой пользы, лги на всякий случай и
остерегайся, как смертного греха, малейшего наме-
ка на истину. Ты понимаешь, что в совокупности
с другими сведениями она может раскрыть мои пла-
ны. Я знаю, впрочем, что у тебя есть какая-то
интрижка в монастыре Визитационе в Кастро. Мо-
жешь пошататься две недели в этом городишке,
где у Орсини есть не только друзья, но и прямые
агенты. Пройди к моему дворецкому, он выдаст те-
бе двести цехинов. Дружба к твоему отцу,— приба-
вил князь, улыбаясь,— склоняет меня дать тебе не-
сколько советов, как успешно провести это любов-
ное и вместе с тем военное предприятие. Ты и
трое твоих солдат переоденетесь торговцами; вы
должны всюду выражать неудовольствие одним из
ваших спутников, который будет играть роль пья-
ницы и приобретет себе много друзей, угощая вином
всех бездельников Кастро... Если же ты будешь
захвачен приверженцами Орсини,— тут князь пе-
ременил топ,— не открывай ни своего настоящего
имени, ни того, что ты служишь у меня; излиш-
не говорить, что ты должен всегда идти обход-
ным путем и входить в город со стороны, противо-
положной той, откуда пришел.
Джулио был растроган этими отеческими со-
ветами, исходившими от человека, обычно крайне
сурового. Сначала князь усмехнулся при виде слез,
навернувшихся на глаза молодого человека, но
затем его голос тоже дрогнул. Он снял один из много-
159
численных своих перстней; принимая его, Джулио
почтительно поцеловал руку, прославленную многими
доблестными делами.
— Никогда родной отец не был так добр ко мне! —
восторженно воскликнул молодой человек.
Два дня спустя, незадолго до восхода солнца,
он пробрался в городок Кастро; пятеро солдат, пе-
реодетых, как и он, следовали за ним; двое шли
отдельно и делали вид, будто не знают ни его, ни трех
остальных. Еще до того, как войти в город, Джулио
увидел монастырь Визитационе, обширное здание, об-
несенное черными стенами и весьма похожее на кре-
пость. Он поспешил в церковь; она была великолепна.
Монахини, большею частью принадлежавшие к бога-
тым дворянским семьям, соперничали друг с другом
в украшении этой церкви, единственной части мона-
стыря, доступной взору посторонних. В монастыре
был обычай, согласно которому та из монахинь, кото-
рую папа назначал аббатисой из числа трех кандида-
ток, представленных на его утверждение кардиналом,
покровителем ордена Визитационе, приносила мо-
настырю богатый дар и этим увековечивала свое имя.
Аббатиса, дар которой уступал по богатству приноше-
нию' ее предшественницы, становилась — так же как
и ее семья — предметом некоторого презрения.
Джулио с трепетом вошел в это здание, блещу-
щее мрамором и позолотой. По правде говоря, он
обратил мало внимания на все это великолепие; ему
казалось, что на него устремлен взгляд Елены.
Главный алтарь, сказали ему, стоит больше восьми-
сот тысяч франков, но взоры его, минуя пышное
убранство алтаря, обращались к золоченой решет-
ке высотою в сорок футов, разделенной па три части
двумя мраморными пилястрами. Эта решетка, своей
массивностью производившая гнетущее впечатле-
ние, стояла за алтарем и отделяла хоры для мона-
хинь от остальной части церкви, открытой для всех
верующих.
Джулио подумал, что во время служб за этой ре-
шеткой находятся, должно быть, монахини и вос-
питанницы монастыря. В эту внутреннюю церковь
каждая монахиня или воспитанница могла прихо-
160
дить молиться в любой час дня; на этом-то всем из-
вестном обстоятельстве и строил свои надежды не-
счастный Джулио.
Правда, с внутренней стороны решетка закрыва-
лась огромной черной занавесью; «но эта занавесь,—
рассуждал Джулио,— не должна мешать воспитанни-
цам видеть людей, находящихся в церкви, так же
как я, находясь на весьма далеком расстоянии от
занавеси, все же хорошо внжу сквозь нее окна, осве-
щающие хоры, и могу различить мельчайшие дета-
ли их архитектуры». Каждый прут этой великолепной
золоченой решетки заканчивался внушительным ост-
рием, направленным к посетителям церкви.
Джулио выбрал открытое место против левой сто-
роны решетки, в самой освещенной части церкви.
Тут он проводил целые дни, слушая мессы; так как
его окружали одни лишь крестьяне, то он надеял-
ся, что его заметят. Впервые в жизни этот скромный
по натуре человек старался произвести впечатление;
он был одет изысканно; входя в церковь и выходя
из нее, он щедро раздавал милостыню. Его люди
и сам он всячески старались задобрить рабочих и
мелких поставщиков, имевших какое-либо отношение
к монастырю. Но лишь на третий день у него по-
явилась надежда передать письмо Елене. По прика-
занию Джулио его люди устроили настоящую слеж-
ку за двумя монахинями-хозяйками, которым поруча-
ли закупку продуктов для монастыря; одна из них
была близка с мелким торговцем. Солдат из отряда
Джулио, бывший монах, подружился с этим торгов-
цем и обещал ему цехин за каждое письмо, которое
будет доставлено воспитаннице монастыря Елене де
Кампиреали.
— Как! — воскликнул торговец при первой же по-
пытке вовлечь его в это дело.— Письмо жене раз-
бойника!
Это прозвище уже утвердилось за ней в городке,
хотя Елена пробыла в Кастро всего две недели; все,
что дает пищу воображению, быстро переходит из
уст в уста у этого народа, жадно впитывающего
все, что его интересует, со всеми подробностями.
Торговец добавил:
11 Стендаль. T. V.	161
— Эта-то хоть замужем. А сколько есть других
особ в монастыре, которые, не имея такого оправда-
ния, позволяют себе пе только переписку, но и мно-
гое другое.
В первом письме Джулио с бесконечными по-
дробностями рассказывал все, что произошло в тот
роковой день, который был отмечен смертью Фабио;
заканчивал он свое письмо вопросом: «Ненавидите
ли вы меня?»
Елена ответила двумя строчками: не питая ни к
кому ненависти, она употребит остаток своей жизни
на то, чтобы постараться забыть виновника гибели
ее брата.
Джулио поспешил ответить; начав с горьких жа-
лоб на судьбу в манере, заимствованной у Платона
и бывшей тогда в моде, он продолжал:
«Ты, видно, хочешь предать забвению слово божье,
переданное нам священным писанием? Господь по-
велел: жена да покинет семью и родителей своих и да
последует за мужем. Осмелишься ли ты утверждать,
что ты мне не жена? Вспомни ночь накануне дня
св. Петра. Когда заря занялась над вершиной Мон-
те-Кави, ты упала передо мной на колени; я пре-
возмог себя1 Ты стала бы моей, если бы я этого
захотел, ты не могла противиться любви, которую
тогда чувствовала ко мне. Вдруг мне пришло в го-
лову, что на все мои заверения о том, что я по-
святил бы тебе всю свою жизнь и все, что у ме-
ня есть дорогого на свете, ты могла бы ответить,
хотя ни разу этого пе сделала, что все эти жерт-
вы, не претворись в действие, существуют лишь
как плод моего воображения. Меня озарила мысль,
жестокая по отношению к самому себе, но правиль-
ная по существу. Я подумал, что недаром судьба пре-
доставляет мне случай пожертвовать для тебя наи-
большим блаженством, о котором я только мог ме-
чтать. Помнишь, ты лежала в моих объятиях, не
имея сил защищаться, и твои губы не могли проти-
виться моим. В это мгновение из монастыря Монте-Ка-
ви каким-то чудом донеслись до нашего слуха звуки
утреннего благовеста. Ты сказала мне: «Принеси эту
жертву святой мадонне, покровительнице невипно-
162
сти». У меня самого возникла мысль об этой высшей
жертве, единственной, которую я мог принести тебе.
Мне показалось удивительным, что та же мысль воз-
никла и у тебя. Признаюсь, меня растрогал отда-
ленный звук, н я уступил твоей просьбе. Жертва не
была целиком принесена тебе одной. Мне казалось,
что этим самым я поручаю наш будущий союз по-
кровительству мадонны. Тогда я думал, что нам
будет ставить препятствия твоя знатная и богатая
семья, но не ты, неверная. Если бы не вмешатель-
ство сверхъестественных сил,— каким образом мог бы
долететь звук этого отдаленного благовеста до нашего
слуха через верхушки деревьев огромного леса, шу-
мящего от предрассветного ветра? Тогда, помнишь,
ты упала передо мной на колени, я же встал, снял
с груди крест, которого никогда не снимаю, и
ты поклялась на этом кресге, который и сейчас со
мной, поклялась своим вечным спасением, что, где бы
ты ни находилась, что бы с тобой ни случилось, по
первому моему зову ты станешь моею, как это было
в момент, когда нам послышались звуки молитвы с
Монте-Кави. А затем мы благочестиво дважды про-
читали «Дева Мария» и «Отче наш». Так вот, во
имя любви, которую ты тогда питала ко мне, или
же — если верны мои опасения и ты утратила ее —
во имя твоего вечного спасения я требую, чтобы ты
приняла меня сегодня ночью в твоей комнате или в
монастырском саду».
Итальянский автор приводит текст многих про-
странных писем Джулио Бранчифорте, посланных
вслед за этим, но он дает только выдержки из ответов
Елены де Кампиреали. С тех пор прошло двести
семьдесят восемь лет, и мы так далеки от религиоз-
ных и любовных чувств того времени, что я не при-
вожу здесь этих писем из опасения, что они пока-
жутся слишком скучными.
Из этих писем можно заключить, что Елена в кон-
це концов исполнила требование, содержавшееся
в письме, которое мы привели здесь в сокращенном
виде. Джулио нашел способ проникнуть в мона-
стырь; как видно по одному намеку, содержащемуся
в этих письмах, он переоделся в женское платье.
163
Елена приняла его, но только у решетки окна ниж-
него этажа, выходящего в сад. К своему чрезвы-
чайному огорчению, Джулио убедился, что эта девуш-
ка, раньше столь нежная и даже страстная, вела
себя с ним почти как чужая; в ее обращении с ним
сквозила теперь вежливость. Она допустила его в сад
только потому, что чувствовала себя связанной клят-
вою. Свидание было кратким; через несколько ми-
нут гордость Джулио, уязвленная событиями послед-
них двух недель, взяла верх над его глубокой
скорбью. «Я вижу перед собой,— подумал он,— лишь
тень той Елены, которая в Альбано поклялась быть
моей навеки».
Главной заботой Джулио было скрыть слезы, ко-
торые обильно текли по его лицу в ответ на веж-
ливые фразы Елены. Когда она кончила говорить,
объяснив происшедшую в ней столь естественную,
по ее словам, перемену смертью брата, Джулио заго-
ворил медленно, отчеканивая слова:
— Вы не сдержали вашей клятвы, вы не прини-
маете меня в саду и не стоите передо мною на
коленях, как было тогда, когда мы услышали доно-
сившийся с Монте-Кави вечерний благовест. За-
будьте вашу клятву, если можете; что касается ме-
ня, я ничего не забываю. Да хранит вас господь!
С этими словами Джулио отошел от закрытого ре-
шеткой окна, у которого мог оставаться еще около
часа. Кто сказал бы минутой раньше, что он добро-
вольно сократит столь страстно ожидаемое свидание!
От этой жертвы сердце его разрывалось на части, но
он подумал, что заслужил бы презрение самой
Елены, если бы ответил на ее холодную вежливость
иначе, чем оставив ее наедине с ее совестью.
Солнце еще не взошло, когда Джулио вышел из
монастыря. Он тотчас же вскочил на коня и при-
казал своим солдатам ждать его неделю в Кастро, а
затем вернуться в лес. Он был в отчаянии. Сна-
чала он поехал по направлению к Риму. «Увы! Я
удаляюсь от нее,— повторял он ежеминутно.— Увы!
Мы стали чужими друг другу. Фабио, о как ты ото-
мщен!»
Вид людей, попадавшихся ему на пути, только
164
усиливал его гнев; он свернул с дороги и пустил ло-
шадь прямо через поля, направляясь к пустынному
и дикому в этих местах морскому побережью. Ко-
гда его перестали раздражать встречи с невозмути-
мыми крестьянами, судьбе которых он завидовал, он
вздохнул свободней: эти дикие места гармонирова-
ли с его отчаянием и успокаивали его гнев; он мог
предаться размышлениям о своей несчастной судь-
бе. Он думал: «В моем возрасте остается лишь одно:
полюбить другую женщину».
Но от этой печальной мысли его отчаяние еще уси-
лилось: он почувствовал, что для него существует
лишь одна женщина в мире. Он представлял себе,
какой пыткой было бы для него произнести слова
любви всякой другой женщине, кроме Елены; мысль
эта его терзала.
Он горько рассмеялся. «Я похож,— подумал он,—
на тех героев Ариосто, которые странствуют оди-
ноко в пустыне, стараясь забыть о том, что застали
свою неверную возлюбленную в объятиях другого...
Она все же не так виновна,— тут же подумал он,
заливаясь слезами после приступа безумного сме-
ха,— ее неверность не простирается до того, чтобы
полюбить другого. Эта живая и чистая душа была
введена в заблуждение рассказами о моей жестоко-
сти; без сомнения, ей изобразили дело таким обра-
зом, будто я взялся за оружие только в тайной
надежде, что мне представится случай убить ее брата.
Быть может, не ограничившись этим, мне припи-
сали еще гнусный расчет,— ведь со смертью брата
она становится единственной наследницей огром-
ных богатств. А я имел глупость на целые две неде-
ли оставить ее под влиянием моих врагов. Надо со-
знаться, что если я так несчастен, то лишь потому,
что небо лишило меня разума, который помог бы
мне управлять моими поступками. Я жалкое, презрен-
ное существо! Моя жизнь не принесла никому поль-
зы и менее всего — мне самому».
В это мгновение у молодого Бранчифорте яви-
лась мысль, весьма необычная для его века; лошадь
его шла по краю берега, и ноги ее иногда заливале
волной,— у него возникло желание направить ее в
165
море и таким образом покончить счеты со своей го-
рестной жизнью. Что остается ему делать теперь, ко-
гда единственное существо в мире, которое дало ему
почувствовать, что счастье существует на земле, по-
кинуло его?
Неожиданная мысль остановила его: «Что значат
испытываемые мною страдания по сравнению с те-
ми, которые будут меня терзать, если я покончу со
своей несчастной жизнью? Елена будет по отно-
шению ко мне не просто безразличной, как теперь; я
буду видеть ее в объятиях соперника, какого-нибудь
молодого римского синьора, богатого и высокопостав-
ленного; ведь для того, чтобы сильнее терзать мою
душу, дьявол будет вызывать передо мной, как по-
лагается, самые жестокие видения. Таким образом,
я не смогу забыть Елену даже после моей смер-
ти; наоборот, моя страсть к ней усилится, и это
лучший способ для всемогущего наказать меня за
смертный грех, который я готов совершить».
Чтоб окончательно преодолеть искушение, Джу-
лио принялся набожно повторять «Дева Мария». Ведь
звуки именно этой молитвы, посвященной мадон-
не, побудили его совершить великодушный поступок,
который он сейчас рассматривал как самую непро-
стительную в своей жизни ошибку. Но привычное
уважение к мадонне помешало ему идти дальше в
своем рассуждении и выразить отчетливо мысль, за-
владевшую всем его существом. «Если, поддавшись
внушению мадонны, я совершил роковую ошибку,
то она же, по своей бесконечной благости, долж-
на вернуть мне счастье».
Эта мысль о справедливости мадонны мало-пома-
лу рассеяла его отчаяние. Он поднял голову и увидел
перед собой, позади Альбано и леса, темно-зеленую
вершину Монте-Кави и на ней святой монастырь, от-
куда донеслась до него утренняя молитва, явившая-
ся причиной благородного поступка, который он
считал теперь величайшей ошибкой в своей жизни.
Неожиданно открывшийся его взору вид этого свя-
щенного места утешил его.
— Нет,— воскликнул он,— не может быть, что-
бы мадонна меня покинула! Если бы Елена стала
166
моей женой, как того требовало мое мужское до-
стоинство и как допускала ее любовь ко мне, изве-
стие о смерти брата натолкнулось бы в ее душе на
воспоминание об узах, соединивших ее со мной. Она
подумала бы о том, что принадлежала мне еще
задолго до того рокового момента, когда случаю бы-
ло угодно столкнуть меня на поле битвы с Фабио.
Он был на два года старше меня, более искусен
в обращении с оружием и, безусловно, сильнее, чем
я. Тысяча доводов убедили бы мою жену в том, что
я не искал этого поединка. Она вспомнила бы, что
я не испытывал никакой ненависти к ее брату
даже после того, как он выстрелил в меня из арке-
бузы. Я помню, что при первом нашем свидании то-
гда, после моего возвращения из Рима, я ей гово-
рил: «Что поделаешь, этого требовала честь! Я не
могу за это осуждать твоего брата».
Благоговейное чувство к мадонне вернуло Джу-
лио надежду. Он погнал свою лошадь и через не-
сколько часов прибыл в расположение своего отря-
да. Его люди вооружались, готовясь двинуться
по дороге из Неаполя в Рим, через Монте-Кас-
енно. Молодой капитан сменил лошадь и встал во
главе своих солдат. В этот день сражения не про-
изошло. Джулио не спрашивал о цели этого по-
хода,— все было ему безразлично. В тот момент,
когда он занял свое место во главе отряда, все пред-
ставилось ему вдруг в новом свете. «Я просто глу-
пец,— подумал он,— мне не следовало уезжать из
Кастро. Елена, конечно, менее виновна, чем это по-
казалось мне, ослепленному гневом. Нет, не мо-
жет быть, чтобы эта чистая, наивная душа, в ко-
торой я вызвал первые порывы любви, перестала
принадлежать мне. Ее страсть ко мне была такой
искренней! Не она ли несколько раз предлагала
мне, бедняку, бежать вместе с ней и венчаться у
какого-нибудь монаха с Монте-Кави? В Кастро мне
надо было прежде всего добиться еще одного свида-
ния и уговорить ее. Но страсть заставляет меня по-
ступать по-детски. Боже, почему у меня нет дру-
га, к которому я мог бы обратиться за советом!
Поступок, который только что казался мне замеча-
167
тельным, через две минуты представляется мне
нелепым!
Вечером того же дня, когда они свернули с боль-
шой дороги, чтобы углубиться в лес, Джулио при-
близился к князю и спросил у него, может ли он
остаться еще на несколько дней в известном ему
месте.
— Убирайся ко всем чертям! — крикнул ему Фаб-
рицио.— Неужели ты думаешь, что у меня нет дру-
гих дел, как заниматься такими глупостями?
Час спустя Джулио уехал в Кастро. Он там на-
шел своих людей, но не знал, как обратиться к Еле-
не, после того как расстался с нею так высо-
комерно. Его первое письмо содержало только
следующие строки: «Согласны ли вы принять меня
сегодня ночью?» Ответ был столь же лаконичен:
«Можете прийти».
После отъезда Джулио Елена решила, что он
покинул ее навсегда. Только тогда она поняла всю
справедливость доводов несчастного молодого чело-
века: она была его женой до того, как он имел несча-
стье столкнуться с ее братом на поле битвы.
На этот раз Джулио не был встречен с той холод-
ной вежливостью, которая так жестоко обидела его
при первом свидании. И в самом деле, Елена только
внешне отгородилась от него решеткой окна; она вся
трепетала, а так как Джулио был очень сдержан и
обороты его речи 1 были так холодны, как если бы
они предназначались для посторонней женщины, то
Елена почувствовала, сколько жестокости кроется
в официальном тоне, когда он приходит на смену ин-
тимности. Джулио, боявшийся главным образом
услышать какое-нибудь холодное слово, вырвавшееся
из сердца Елены, говорил тоном адвоката, стараясь
напомнить Елене, что она была его женой задолго
до рокового поединка. Елена не прерывала его, так
как боялась, что разразится слезами, если будет от-
вечать иначе, чем короткими репликами. Наконец,
1 В Италии обращение на <ты» или на «вы» указывает иа
степень близости людей. Обращение па <ты», остаток латинской
речи, менее принято, чем у нас.
16S
чувствуя, что легко может выдать себя, она попросила
своего друга прийти на следующий день. В эту ночь,
совпавшую с кануном большого праздника, первая
месса начиналась очень рано, и они могли быть за-
стигнуты врасплох. Джулио, рассуждавший, как влюб-
ленный, вышел из сада в глубокой задумчивости; он
никак не мог решить, был ли он принят хорошо или
плохо. В его голове зарождались всевозможные воен-
ные планы под впечатлением постоянных разговоров
с товарищами по отряду, и он стал склоняться к сле-
дующей мысли: «В конце концов, пожалуй, придется
похитить Елену».
Он начал обдумывать, каким образом можно бы-
ло бы силой проникнуть в сад. Монастырь был очень
богат и представлял собою соблазнительную добычу;
он содержал для своей охраны множество слуг, в
большинстве бывших солдат; они помещались в
казарме, решетчатые окна которой выходили на уз-
кий проход, ведущий от наружных ворот монасты-
ря, пробитых в черной стене, высотою более чем
в восемьдесят футов, к внутренней калитке, охраняе-
мой сестрой-привратницей. Казарма стояла с ле-
вой стороны этого прохода, с правой подымалась са-
довая ограда высотой в тридцать футов. Фасад
.монастыря, выходивший на площадь, представлял
собой толстую стену, почерневшую от времени; она
имела только одни наружные ворота и небольшое
окно, через которое солдаты держали под наблю-
дением окрестности. Можете себе представить, ка-
кое мрачное впечатление производила эта черная сте-
на, имевшая только два отверстия: ворота, обитые тол-
стыми железными листами при помощи огромных
гвоздей, и маленькое окошечко в четыре фута высоты
и восемнадцать дюймов ширины.
Мы не последуем за автором подлинника, про-
странно повествующим о дальнейших свиданиях,
которых Джулио добился от Елены. Постепенно тон,
установившийся между любовниками, стал таким
же задушевным, каким он был когда-то в саду Аль-
бано. Однако Елена ни за что не соглашалась вый-
ти в сад.
Как-то ночью Джулио застал ее в глубокой за-
1G9
думчивости: ее мать приехала из Рима повидаться с
нею и остановилась на несколько дней в монастыре.
Мать ее была так нежна, она всегда с такой де-
ликатностью относилась к чувствам дочери, о которых
догадывалась, что Елена, вынужденная обманывать
ее, испытывала сильные угрызения совести. Она ни-
когда не решилась бы сказать матери, что встре-
чается с человеком, отнявшим у нее сына. Елепа от-
кровенно призналась Джулио, что если ее мать, ко-
торая так добра к ней, станет ее настойчиво рас-
спрашивать, она расскажет ей всю правду. Джулио
сразу почувствовал опасность своего положения;
его судьба зависела от случая, который мог подска-
зать синьоре Кампиреали то или другое слово. На
следующую ночь он сказал Елепе решительным
тоном:
— Завтра я приду сюда пораньше, сломаю один из
прутьев этой решетки; вы выйдете в сад, и мы вме-
сте пойдем в одну из городских церквей, где рас-
положенный ко мне священник обвенчает нас. Вы
успеете вернуться в монастырь еще до рассвета. Раз
вы будете моей женой, мне нечего больше опа-
саться, и, если ваша магь потребует искупления
ужасного несчастья, о котором мы все одинаково
скорбим, я соглашусь на все, даже на то, чтобы не
видеть вас в течение нескольких месяцев.
Так как Елена совсем растерялась от его пред-
ложения, то он прибавил:
— Князь призывает меня к себе; моя честь и дру-
гие соображения заставляют меня уехать. То, что я
вам сказал,— единственный выход, который может
устроить пашу судьбу; если вы не согласны, расста-
немся сразу же, сейчас и навсегда. Я уеду, оплаки-
вая свою ошибку. Я доверился вашему честному сло-
ву, но вы преступили самую священную клятву, и я
надеюсь, что презрение, которое должно во мне вы-
звать ваше легкомыслие, излечит меня рано или
поздно от любви, уже давно составляющей несчастье
моей жизни.
Елена залилась слезами.
— Боже мои' — воскликнула она.— Какой это бу-
дет ужас для моей матери1
170
Все же опа в конце концов согласилась на его тре-
бование.
— Однако,—добавила она,—нас могут встретить,
когда мы будем выходить из монастыря или воз-
вращаться. Подумайте, какой это будет скандал, в
каком положении очутится моя мать; дождемся ее
отъезда; она уедет через несколько дней.
— Вы добились того, что я стал сомневаться в са-
мом священном и дорогом для меня,— в вашем слове.
Либо мы обвенчаемся завтра вечером, либо мы сей-
час видимся с вами последний раз на земле.
Бедная Елена могла ответить только слезами; осо-
бенно ужасал ее решительный и суровый тон Джу-
лио. Действительно ли она заслужила его презре-
ние? Она не узнавала в нем прежнего возлюблен-
ного, нежного и покорного. Наконец она согласи-
лась на все, чего он от нее требовал. Джулио
ушел. С этой минуты Елена стала ждать следующей
ночи, раздираемая ужасными сомнениями. Если бы
опа готовилась к верной смерти, то и тогда ее стра-
дания не были бы так ужасны: опа могла бы най-
ти утешение в мысли о любви Джулио и в нежной
привязанности к ней матери. Остаток ночи Елена
провела в смятении, то принимая, то отвергая са-
мые различные решения. Были минуты, когда она
готова была во всем признаться матери. На сле-
дующий день, придя к синьоре Кампиреали, она
была так бледна, что та, забыв свои благоразум-
ные решения, бросилась к дочери.
— Что с тобой, боже великий? — воскликнула
опа.— Скажи, что ты сделала или что собираешься
сделать? Если бы ты вонзила мне в сердце кинжал, я
страдала бы меньше, чем от жестокого молчания, ко-
торое ты упорно хранишь!
Глубокая нежность матери была так ясна, и Еле-
па так хорошо понимала, что мать не только не
преувеличивает свои чувства, но, напротив, старает-
ся смягчить их проявление, что, наконец, девуш-
ка не выдержала и упала к ногам матери. Когда та,
стараясь узнать роковую тайпу, воскликнула, что
Елена уклоняется от встреч с нею, Елена ответила,
что завтрашний день и все следующие она проведет
171
вместе с нею, и умоляла мать пи о чем больше ее не
спрашивать.
Эти неосторожные слова повлекли за собой пол-
ное признание. Синьора де Кампиреали с ужасом уз-
нала, как близко от нее находится убийца ее сына.
Но эта боль сменилась живой и чистой радостью.
Можно представить ее восторг, когда опа узнала,
что дочь ее не погрешила против девичьей чести!
Такое открытие сразу же изменило все планы этой
осмотрительной матери: опа решила, что может
прибегнуть к хитрости по отношению к человеку, ко-
торый ровно ничего для нее не значил. Сердце Елены
было истерзано порывами мучительной страсти, ис-
кренность ее признаний была беспредельна; ее изму-
ченной душе необходимо было излиться. Синьора де
Кампиреали, решившая теперь, что все средства хо-
роши, придумала целый ряд доводов, приводить ко-
торые здесь было бы слишком долго. Она без тру-
да убедила свою несчастную дочь, что вместо тай-
ного брака, который всегда оставляет пятно на
жизни женщины, она сможет вступить в брак от-
крыто и честно, если только на педелю отложить
го, Что требует ее великодушный возлюбленный. Опа,
синьора де Кампиреали, поедет в Рим и расскажет
мужу, что еще задолго до роковой битвы при Чам-
пи Елена тайно обвенчалась с Джулио. Венчание про-
изошло якобы в ту ночь, когда она, переодетая мо-
нахом, встретила своего отца и брата на берегу
озера, на проложенной в скале тропинке, идущей
вдоль стен монастыря капуцинов. Мать, конечно, не
расставалась со своей дочерью весь день, и только
к вечеру Елена смогла написать своему возлюбленно-
му наивное и крайне трогательное, па наш взгляд,
письмо, в котором она рассказывала ему о борьбе,
происходившей в ее сердце. В конце письма она на
коленях умоляла его дать ей неделю отсрочки. «По-
сылаю тебе это письмо через слугу моей матери; мне
кажется, что я все-таки совершила большую ошибку,
рассказав ей все. Я вижу, как ты сердишься, как
твои глаза гневно смотрят на меня; сердце мое тер-
зают жестокие сомнения. Ты скажешь, что у меня
слабый, ничтожный характер, достойный презрения;
172
я согласна с тобою, мой ангел. Но вообрази себе
такое зрелище: мать, обливаясь слезами, почти па-
дает передо мной на колени. Я была вынуждена ска-
зать ей, что по некоторым причинам не могу испол-
нить ее желание; но как только я имела слабость
произнести эти неосторожные слова, со мной сде-
лалось что-то ужасное, и я не могла удержаться,
чтобы не рассказать ей все, что было между нами.
Насколько могу припомнить, мне кажется, что душа
моя, совсем обессиленная, жаждала получить от кого-
нибудь совет. Мне думалось, я смогу получить его от
матери... Но я совсем забыла, друг мой, что мать,
столь любимая мною, преследует цели, которые
противоположны твоим. Я забыла о своем главном
долге — повиноваться тебе; видно, я не в состоянии
испытывать настоящую любовь, которая, говорят, по-
беждает все препятствия. Презирай меня, Джулио,
но, ради бога, люби меня. Увези меня, если хочешь,
но поверь, что если бы моя мать не находилась сей-
час в монастыре, то величайшие опасности, даже
позор, не могли бы помешать мне повиноваться
тебе. Но мать так добра, так разумна, так велико-
душна! Вспомни, что я тебе как-то рассказывала:
когда отец вошел тогда в мою комнату, она спа-
сла твои письма, которые мне некуда было спрятать,
а когда миновала опасность, она вернула их мне,
не попытавшись даже прочесть их и не промолвив ни
слова упрека! Знай, что всю жизнь она обращалась
со мной так же, как в ту незабываемую минуту. Ты
понимаешь, как я должна ее любить, а между тем
в то время, как я пишу тебе это, мне кажется
(страшно сказать!), что я ее ненавижу. Она сказа-
ла, что в комнате ей душно и она хочет провести ночь
в саду, под навесом. Я сейчас слышу удары молот-
ка; это устраивают для пее палатку. Нам нельзя бу-
дет увидеться этой ночью. Я боюсь даже, что дор-
туар монастырских воспитанниц будет заперт на
ключ, как и обе двери, выходящие на винтовую лест-
ницу, хотя раньше никогда этого не делали. Эти ме-
ры предосторожности помешают мне выйти в сад,
хотя я знаю, что это могло бы несколько смягчить
твой гнев. О, с каким восторгом я стала бы сейчас
173
твоею, если бы могла! Как помчалась бы я в цер-
ковь, чтобы обвенчаться с тобой!»
Письмо заканчивалось двумя страницами, полны-
ми безумных слов, среди которых попадались страст-
ные рассуждения, словно заимствованные из филосо-
фии Платона. Я опустил несколько изящных фраз
такого рода в письме, которое перевел вам.
Джулио Бранчифорте был поражен, получив это
письмо за час до вечерней молитвы; он только что
закончил переговоры со священником. Его охватил не-
вероятный гнев. «Я не стану даже разговаривать с
этой ничтожной, слабовольной девушкой, я просто
похищу ее!»
И он тотчас же поскакал в Фаджольский лес.
Теперь вернемся к синьоре де Кампиреали. Ее
муж медленно умирал, прикованный к постели; не-
возможность отомстить Бранчифорте за смерть сына
убивала его. Тщетно предлагал он крупные суммы
римским bravi: никто из них не соглашался напасть
на одного из «капралов» (как их называли) князя
Колонны; каждый был твердо уверен, что за это
жестоко поплатится не только он сам, но и его семья.
Еще года не прошло с того дня, как была сожже-
на целая деревня в отместку за смерть одного из
солдат Колонны; все помнили, как ее жители, муж-
чины и женщины, пытавшиеся бежать, были схва-
чены и со связанными руками и ногами брошены в
пламя горящих домов.
Синьора де Кампиреали владела обширными по-
местьями в Неаполитанском королевстве; ее муж при-
казал ей подыскать там наемных убийц, но она по-
виновалась только для вида. Считая, что ее дочь
навеки связана с Бранчифорте, она подумала о том,
что Джулио должен принять участие в одном или
двух походах испанских войск, которые сражались во
Фландрии, охваченной тогда восстанием. Если его
не убьют, то это будет знаком того, что бог не
осудил брак Джулио с Еленой, и в таком случае она
даст в приданое за дочерью свои неаполитанские по-
местья; Джулио Бранчифорте, получив новое имя от
названия одного из этих поместий, вместе с женой
уедет на несколько лет в Испанию. После всех этих
174
испытаний, она, быть может, найдет в сеое силы вы-
носить его присутствие. Но все это изменилось по-
сле признания, которое сделала ее дочь; брак уже
не представлялся ей необходимостью,— наоборот. И в
то время, как Елена писала своему возлюбленному
приведенные нами строки, синьора де Кампиреали
строчила письмо своим арендаторам в Пескаре и в
Кьети, приказывая им прислать ей в Кастро людей
надежных и решительных. Она не скрыла от них, что
речь идет о мщении за смерть Фабио, их молодо-
го господина. Гонец, которому были доверены эти
письма, выехал в тот же день.
V
Уже через два дня Джулио снова вернулся в Каст-
ро; он привел с собой восьмерых солдат из своего
отряда, которые согласились последовать за ним,
рискуя навлечь на себя гнев князя Колонны, ино-
гда каравшего смертью такое ослушание. В Кастро
у Джулио уже было пять человек, к которым те-
перь прибавилось еще восемь; однако и четырна-
дцати даже самых храбрых солдат было, по мнению
Джулио, недостаточно для успеха предприятия, ибо
монастырь представлял собой настоящую крепость.
Надо было силой или хитростью проникнуть в
первые ворота монастыря, а затем пройти коридор
длиной более чем в пятьдесят футов. С левой сто-
роны, как уже было сказано, находились решетча-
тые окна казармы, где помещались тридцать или
сорок монастырских слуг, бывших солдат. При пер-
вой же тревоге из этих окон можно было открыть
сильный огонь.
Аббатиса, женщина умная, боялась появления Ор-
сини, киязя Колонны, Марко Шарры и других ата-
манов, хозяйничавших в этих краях. Нелегко сопротив-
ляться восьми сотням отважных людей, если они
захватят внезапно маленький городишко вроде Ка-
стро в уверенности, что монастырь битком набит
золотом.
Обычно монастырь Кастро охранялся отрядом из
пятнадцати или двадцати bravi, помещавшихся в
175
казарме по левую сторону коридора, ведущего ко вто-
рым монастырским воротам. С правой стороны ко-
ридора была толстая стена, которую невозможно
было пробить; коридор упирался в железные воро-
та, ведущие в вестибюль с колоннами, а за вести-
бюлем находился большой монастырский двор, спра-
ва от которого был сад. Железные ворота охраня-
лись сестрой-привратницей.
Джулио в сопровождении восьми солдат остано-
вился в трех лье от Кастро в отдаленной харчевне,
чтобы переждать там самые жаркие часы дня. Толь-
ко теперь он объяснил им цель предприятия и на-
рисовал на песке двора план монастыря, на ко-
торый предстояло совершить набег.
— В девять часов вечера,— сказал он своим лю-
дям,— мы поужинаем за городом, а в полночь вой-
дем в город; у монастыря мы встретимся с пятью
нашими товарищами, которые нас ждут. Один из
них, верховой, должен будет разыграть роль гон-
ца из Рима; он вызовет синьору де Кампиреали
к умирающему мужу. Мы постараемся без шума
войти в первые монастырские ворота, вот здесь, по-
средине казармы,—добавил он, указывая на план,—
Если мы начнем бой сразу же у ворот, то мона-
стырские bravi легко расстреляют нас из своих ар-
кебуз, пока мы будем находиться па этой малень-
кой площадке перед монастырем или проходить по
узкому коридору, ведущему от первых ворот ко вто-
рым. От вторых ворот у меня есть ключ. Правда, эти
ворота снабжены огромными железными засовами,
уходящими одним концом в стену; когда эти за-
совы задвинуты, они не дают воротам раскрыться. Но
так как эти железные болты слишком тяжелы для
сестры-привратницы, то я еще ни разу пе видел, что-
бы они были на месте. А я проходил через эти во-
рота не менее десяти раз. Думаю, что и сегодня ве-
чером мы пройдем без препятствий. Вы сами по-
нимаете, что в монастыре у меня есть сообщники. Моя
цель — похитить одну воспитанницу, а не монахиню.
Мы пустим в ход оружие только в самом крайнем слу-
чае; если придется прибегнуть к нему раньше, чем
мы доберемся до вторых ворот, сестра-привратница
176
позовет к себе на помощь двух семидесятилетних са-
довников, живущих внутри монастыря, и они задви-
нут засовы, о которых я говорил. Если случится та-
кая беда, нам придется ломать стену, что займет де-
сять минут. Впрочем, я первый подойду к этим воро-
там. Один из садовников подкуплен мною, но, ко-
нечно, я не сказал ему о своем намерении. Когда
мы пройдем вторые ворота, то повернем направо и
попадем в сад; очутившись там, мы начнем бой и
будем уничтожать всех, кто окажет нам сопротивле-
ние. Вы, разумеется, будете действовать только шпа-
гами и кинжалами: первый же выстрел из аркебузы
подымет на ноги весь город, и при выходе на нас
могут напасть. С такими тринадцатью молодцами,
как вы, я легко пройду через город; никто не по-
смеет высунуть нос на улицу, но некоторые горо-
жане имеют аркебузы и будут стрелять из окон,
а потому’ примите за правило, что нужно держать-
ся ближе к стенам. Очутившись в саду, вы долж-
ны тихо предупреждать всех, кто попадется вам на-
встречу: «Уходите отсюда»,— и убивать кинжалом тех,
кто не выполнит приказания. Я войду в монастырь
через садовую калитку с теми из вас, кто будет
около меня; через три минуты я выйду с одной или
двумя женщинами, которых мы вынесем на руках.
Мы тотчас же быстро уйдем из монастыря и города.
Я оставлю у ворот двоих из наших людей, которые бу-
дут время от времени постреливать, чтобы пугать
горожан и держать их на расстоянии.
Джулио два раза повторил это наставление.
— Хорошо ли вы все поняли? — спросил он своих
солдат.— В вестибюле будет темно; направо — сад,
налево — двор; смотрите не ошибитесь.
— Можете положиться на нас! — вскричали сол-
даты.
Затем они пошли пить; но капрал остался и по-
просил разрешения поговорить с капитаном.
— Нет ничего проще, чем план вашей милости. Я
уже два раза в жизни штурмовал монастыри, это
будет третий; но нас слишком мало. Если нам придет-
ся ломать стену у вторых ворот, то не думайте,
что bravi будут сидеть в казарме сложа руки. Они
12. Стендаль. Т. V.	177
убыот семь — восемь наших людей из аркебуз, и
тогда при выходе у нас могут отбить женщину. Так
случилось однажды с нами при нападении на мона-
стырь близ Болоньи: у нас было убито пятеро, сами
мы убили восемь человек, но начальнику все же не
удалось похитить женщину. Я хочу предложить ва-
шей милости две вещи: я знаю четырех крестьян,
живхщих поблизости от этой харчевни; они храбро
служили Шарре и за цехин будут всю ночь сра-
жаться как львы. Быть может, они и украдут кой-
какие серебряные вещи в монастыре, но это не долж-
но вас тревожить,— грех падет па них; вы им пла-
тите только за то, что они помогают вам похитить
женщину, вот и все. Мое второе предложение сле-
дующее: Угоне — человек очень ловкий и смышле-
ный; ои когда-то был лекарем, но затем убил сво-
его шурина и убежал к нам в лес. Вы можете с на-
ступлением ночи послать его в монастырь; он попро-
сится на работу и добьется, что его впустят в
казарму. Там он подпоит монастырских слуг, а, кро-
ме того, быть может, сумеет подмочить труты у их
аркебуз.
На свою беду, Джулио принял предложение
капрала. Последний, уходя, добавил:
— Мы собираемся напасть на монастырь. За это
нас ждет большое отлучение от церкви, тем более
что этот монастырь находится под особым покро-
вительством Мадонны.
— Я тебя понял! — воскликнул Джулио, словно
пробужденный этими словами.— Останься со мной.
Капрал закрыл дверь и начал читать молитвы вме-
сте с Джулио. Молитвы эти заняли у них целый
час. Ночью двинулись в путь.
Когда пробило полночь, Джулио, который около
одиннадцати часов вечера вошел в город один,
явился за своими людьми к городским воротам. Их
было восемь человек, к которым присоединились трое
хорошо вооруженных крестьян. Вместе с пятью сол-
датами, оставшимися в городе, у него образовался
отряд из шестнадцати смельчаков; двое из иих бы-
ли переодеты слугами: они надели поверх кольчуг
черные блузы, а па головы — шляпы без перьев.
178
В половине первого Джулио, взявший на себя
роль гонца, подскакал галопом к воротам монасты-
ря и стал шумно требовать, чтобы немедленно от-
крыли ворота гонцу, посланному кардиналом. Он
с удовольствием заметил, что солдаты, отвечавшие
ему через окошко, находившееся рядом с первыми
воротами, были наполовину пьяны. Согласно обычаю,
он написал свое имя на клочке бумаги. Один из солдат
отнес эту записку прнврагнице, которая хранила у се-
бя ключ от вторых ворот и имела право будить аб-
батису в особо важных случаях. Ответа пришлось
ждать добрых три четверти часа; в течение этого
времени Джулио стоило большого труда поддержи-
вать тишину в своем отряде; горожане кой-где уже
начали робко выглядывать из окон, когда от аббати-
сы пришел утвердительный ответ. Джулио поднялся в
помещение охраны по висячей лестнице длиною в
пять—шесть футов, спущенной из окошка, так как
монастырские bravi поленились открыть большие
ворота. Джулио взобрался по ней в сопровожде-
нии двух солдат, переодетых слугами. Спрыгнув с
подоконника, Джулио встретился глазами с Угоне;
вся охрана благодаря его стараниям была пьяна.
Джулио сказал начальнику охраны, что трое слуг
из дома Кампиреали, которых он вооружил для того,
чтобы они сопровождали его, раздобыли хорошей
водки и просят разрешения войти в помещение, так
как им скучно ждать одним на площади; разреше-
ние было дано немедленно. Что касается его, то в
сопровождении двух своих людей он прошел по лест-
нице, ведущей из помещения охраны в коридор.
— Постарайся отворить большие ворота,— сказал
ои мимоходом Угоне.
Он благополучно дошел до железных ворот, где
стояла привратница, и та заявила ему, что если
он проникнет в монастырь в такое время, после полу-
ночи, то аббатиса будет вынуждена написать об
этом епископу; а потому привратница просит его
передать свои бумаги монахине, высланной для этой
цели аббатисой. Джулио ответил, что из-за суматохи,
которая возникла вследствие неожиданно наступив-
шей агонии синьора де Кампиреали, ему удалось за-
179
хватить с собой только простую справку от лекаря и
что он должен лично передать все подробности же-
не умирающего и его дочери, если эти особы еще на-
ходятся в монастыре, а в противном случае самой
аббатисе. Привратница снова ушла, чтобы передать
его слова, и у ворот осталась только молодая мона-
хиня, посланная аббатисой. Джулио, болтая и шу-
тя с нею, просунул руки сквозь толстые прутья ре-
шетки и попытался, словно в шутку, отворить ворота.
Сестра, женщина робкая, испугалась и сразу насто-
рожилась; тогда Джулио, видя, что время уходит,
предложил ей горсть цехинов, прося ее открыть во-
рота, так как он очень устал. Он сразу понял, что
сделал глупость, как сообщает нам автор рукописи:
надо было действовать железом, а не золотом. Но
у него не хватило для этого мужества. Не было ни-
чего легче, как схватить рукою монахиню, стоявшую
на расстоянии всего одного фута по ту сторону ре-
шетки. Когда он предложил ей цехины, она подняла
тревогу. После она рассказывала, что по тону, ка-
ким Джулио предлагал ей деньги, она догадалась,
что это не гонец, а какой-нибудь поклонник одной из
монахинь, проникший в монастырь для свидания.
Опа была набожна. Охваченная ужасом, она изо всех
сил начала дергать за веревку от колокола, висевше-
го во дворе, и подняла адский шум, который мог бы
разбудить мертвого.
— Бой начинается! — крикнул Джулио своим лю-
дям,— Будьте готовы!
Он взял свой ключ и, просунув руку сквозь желез-
ную решетку, открыл ворота, к полному отчаянию
молодой монахини, которая, упав на колени, стала по-
вторять «Дева Мария» и при этом громко вопить.
Джулио мог бы заставить ее замолчать, по у пего
снова не хватило мужества; один из его людей
схватил девушку и зажал ей рот рукой.
В ту же минуту Джулио услышал выстрел в кори-
доре, позади себя. Угоне открыл первые ворота;
остальные солдаты Джулио вошли без шума, как
вдруг один из монастырских bravi, менее пьяный, чем
его товарищи, подойдя к окну, увидел, что в кори-
доре слишком много народу. Удивившись этому, он,
180
громко ругаясь, приказал им остановиться. Надо бы-
ло не отвечать и идти дальше к железным воро-
там, как и поступили солдаты Джулио, но послед-
ний из отряда, один из вооруженных крестьян, на-
нятых капралом, выстрелил из пистолета и убил
монастырского слугу. Выстрел среди ночи и крик
пьяных солдат, увидевших, как упал их товарищ, раз-
будили остальную часть охраны, которая не была в
наряде; эти солдаты не пили вина Угоне. Человек
десять из них, полураздетые, бросились в коридор
и напали на солдат Бранчифорте.
Как мы уже сказали, шум поднялся в тот момент,
когда Джулио открыл железные ворота. В сопро-
вождении двух своих солдат он бросился в сад и
побежал к двери лестницы, ведущей в дортуар во-
спитанниц. Тут он был встречен пятью или шестью
выстрелами из пистолетов. Оба его солдата упали, а
у него была прострелена правая рука. Выстрелы
эти были произведены людьми синьоры де Кампиреа-
ли, которые по ее приказанию остались на ночь
в монастырском саду, получив на это разрешение
епископа. Джулио один побежал к хорошо знако-
мой ему двери, за которой была лестница воспитан-
ниц. Ои изо всех сил старался ее открыть, но она
была крепко заперта. Он начал искать своих людей,
которые не могли ему ответить: они умирали. В
темноте он наткнулся на трех слуг Кампиреали, от ко-
торых отбился кинжалом.
После этого он побежал к вестибюлю, к желез-
ным воротам, чтобы позвать своих солдат; ворота
уже были закрыты, тяжелые железные засовы были
задвинуты и заперты на замок стариками-садовни-
ками, которых разбудил колокол привратницы. «Я
попал в западню»,— подумал Джулио. Он сказал это
своим людям. Безуспешно пытался он сбить один из
замков запора своей шпагой; если бы ему удалось
это сделать, он мог бы поднять засов и открыть во-
рота. Но его шпага сломалась в дужке замка; в то
же мгновение его ранил в плечо один из слуг Кам-
лиреали, прибежавший из сада; Джулио обернулся
и прижался к железной двери; на него напало не-
сколько человек, он защищался кинжалом. К сча-
181
стью, из-за полного мрака все удары шпагой, на-
носимые ему, попадали в кольчугу. Все же его боль-
но ранили в колено; он бросился на человека, сде-
лавшего слишком большой выпад, убил его ударом
кинжала в лицо и завладел его шпагой. Тогда он
почувствовал себя спасенным; он стал у левой сто-
роны ворот, во дворе. Прибежавшие солдаты Джулио
дали пять — шеоь выстрелов через решетку ворот и
обратили в бегство слуг Кампиреали. Мрак вестибюля
изредка нарушался вспышками пистолетных вы-
стрелов.
— Не стреляйте в мою сторону! — крикнул Джу-
лио своим солдатам.
— Вот вы и попали в мышеловку,— сказал совер-
шенно хладнокровно капрал, находившийся по дру-
гую сторону решетки.— У нас трое убитых. Сейчас
мы разрушим косяк ворот, только пе с той стороны,
где вы находитесь. Не приближайтесь. В нас бу-
дут стрелять; в саду находятся враги.
— Эти мерзавцы — слуги Кампиреали,— сказал
Джулио.
Он еще разговаривал с капралом, когда, услы-
шав шум голосов, неприятель снова начал обстрели-
вать их из части вестибюля, примыкавшей к саду.
Джулио укрылся в каморку привратницы, помещав-
шуюся слева от входа. К своей великой радости, он
нашел там небольшую лампаду, теплившуюся перед
образом Мадонны. Он взял ее с большими предосто-
рожностями, чтобы не погасить, и тут только с огорче-
нием заметил, что весь дрожит. Он рассмотрел свою
рану на колене, которая причиняла ему сильную боль,
Из ноги обильно текла кровь.
Осмотревшись, он с удивлением узнал в женщине,
лежавшей без чувств на деревянном кресле, моло-
денькую Мариэтту, камеристку и наперсницу Елены;
он привел ее в чувство.
— О, синьор Джулио! — воскликнула опа, зали-
ваясь слезами.— Неужели вы хотите убить Мариэтту,
вашего друга?
— Вовсе нет; скажи Елене, что я прошу у нее
прощения за то, что нарушил ее покой; скажи ей,
чтобы опа вспомнила о благовесте с Монте-Кави. Вот
182
букет, который я собрал в ее саду, в Альбано; он
немного запачкан кровью; ополосни его, прежде чем
отдать ей.
В это мгновение он услышал залп из аркебуз в
коридоре; это монастырские bravi напали на его
солдат.
— Скажи мне, где ключ от калитки? — спросил
он у Мариэтты.
— Его здесь нет, но вот ключи от замков на во-
ротах, вы сможете выйти.
Джулио схватил ключи и выбежал из каморки.
— Не ломайте стену,— сказал он своим солда-
там,— у меня есть ключ от ворот.
Наступило молчание, во время которого он пы-
тался открыть замок. Сначала он взял пе гот ключ,
попробовал другой, и наконец ему удалось открыть
дверь, ио в тот момент, когда он поднимал же-
лезный болт, кто-то выстрелил почти в упор в его
правую руку. Он сразу почувствовал, что рука отка-
залась ему служить.
— Подымите железный болт! — крикнул он своим
людям.
Он мог бы этого не говорить. При вспышке пи-
столетного выстрела они увидели, что загнутый ко-
нец железного болта наполовину вышел из гнезда.
Тотчас же три или четыре мускулистые руки под-
няли болт, вытащили его конец из кольца и опусти-
ли вниз. Половина ворот открылась; капрал прошел
внутрь и тихо сказал Джулио:
— Делать тут больше нечего, из наших оста-
лось невредимыми только трое или четверо; пять
человек убито.
— Я потерял много крови и, кажется, сейчас ли-
шусь сознания; велите унести меня.
Не успел Джулио сказать это, как монастырские
солдаты дали по ним еще три —четыре выстрела, и
храбрый капрал упал мертвым. К счастью, Угоне
слышал приказание Джулио и позвал двух солдат,
которые подняли капитана. Находясь еще в сознании,
он велел им отнести себя к калитке в глубине са-
да. У солдат вырвалось проклятие, но все же они
повиновались.
183
— Сго цехинов тому, кто откроет эту калит-
ку! — крикнул Джулио.
Но калитка не поддавалась, несмотря на ярост-
ные усилия трех дюжих солдат. Один из двух ста-
рых садовников, стоявший у окна второго этажа, не-
прерывно стрелял в них из пистолета, но этим толь-
ко освещал им путь.
Безуспешная попытка открыть дверь истощила по-
следние силы Джулио, и он окончательно лишил-
ся чувств. Угоне велел солдатам немедленно уне-
сти капитана, а сам вошел в каморку привратницы,
вытолкал оттуда испуганную Мариэтту и приказал ей
строго-настрого поскорее убираться и никому не
рассказывать, кого из нападавших опа узнала. Он
вытащил солому из матраца, сломал несколько стульев
и поджег каморку. Убедившись, что огонь разгорел-
ся, он быстро выбежал, провожаемый выстрелами
монастырских bravi.
Лишь на расстоянии ста пятидесяти шагов от
монастыря он нагнал потерявшего сознание капи-
тана, которого чуть ли не бегом уносили солдаты.
Через несколько минут они вышли из города. Уго-
не велел им остановиться. С ним было только чет-
веро солдат; двух из них он отослал обратно в го-
род, приказав им стрелять через каждые пять
минут.
— Постарайтесь разыскать ваших раненых то-
варищей,— сказал он,— и уходите из города до вос-
хода солнца. Мы пойдем по тропинке к Кроче Рос-
са Если вам удастся поджечь город, непременно
сделайте это.
Когда Джулио пришел в сознание, они были уже
в трех лье от города, и солнце высоко стояло над
горизонтом. Угоне доложил ему:
— Ваш отряд состоит в настоящее время из пя-
ти человек, из которых трое ранены. Двое крестьян,
оставшихся в живых, получили по два цехина воз-
награждения и убежали; я послал двух солдат, из-
бежавших ранений, в соседний городок за хирур-
гом.
Старик-хирург, дрожавший от страха, приехал
верхом на великолепном осле; для того чтобы за-
181
ставить хирурга двинуться в путь, пришлось при-
грозить ему, что в случае отказа его дом будет со-
жжен. Все же приступить к делу он смог только по-
сле нескольких глотков водки,— до того велик был
его страх. Осмотрев Джулио, он заявил, что ра-
ны его не опасны для жизни.
— Рана в колене не представляет опасности,—
добавил он,— но, если вы не хотите остаться хро-
мым на всю жизнь, вам необходимо в течение двух
или трех недель соблюдать полный покой.
Хирург перевязал также раненых солдат. Угоне
подмигнул Джулио: хирургу выдали в награду два
цехина, что вызвало с его стороны живейшую бла-
годарность; затем, под предлогом, что они хотят
вознаградить его за оказанную услугу, они так
напоили его водкой, что он крепко заснул. Больше ни-
чего и не требовалось. Его отнесли на соседнее по-
ле и сунули ему в карман еще четыре цехина, за-
вернутые в бумажку, в качестве возмещения за
осла, которого они увели с собой. На осла посади-
ли Джулио и одного из солдат, раненного в ногу.
Самые жаркие часы дня они провели среди древних
развалин на берегу какого-то пруда; затем шли
всю ночь, избегая заходить в деревушки, впрочем,
весьма редкие в этой местности. Наконец на тре-
тий день с восходом солнца Джулио очнулся в Фад-
жольском лесу и был отнесен своими людьми на
руках в хижину угольщика, служившую им штаб-
квартирой.
VI
На следующий день после боя монахини, к сво-
ему ужасу, нашли девять трупов в саду и в кори-
доре, соединяющем наружные ворота с внутренними;
восемь из их bravi оказались раненными. Никогда
еще обитательницы монастыря не испытывали та-
кого страха. Иногда монахиням случалось слышать
одиночные выстрелы на площади, но ни разу еще
не бывало такой стрельбы в саду, в центре всех мо-
настырских зданий и под окнами монашеских келий
Бой продолжался полтора часа, и в течение всегс
185
этого времени в монастыре царил невообразимый
хаос. Если бы у Джулио Бранчифорте была хоть одна
сообщница из числа монахинь или воспитанниц, он
достиг бы своей цели: для этого было достаточно,
чтобы ему открыли одну из множества дверей, вы-
ходивших в сад. Но, охваченный возмущением и
негодуя на то, что он считал клятвопреступлением
Елены, ои хотел добиться своего только собст-
венной силой. Он считал недостойным себя откры-
вать свои намерения кому-либо, кто мог бы расска-
зать о них Елене. Одного слова, сказанного малень-
кой Мариэтте, было бы достаточно: опа открыла
бы одну из дверей, ведущих в сад, и мужчина, по-
явившийся в дортуаре, а тем более сопровождаемый
трескотней аркебуз, доносившейся извне, не встре-
тил бы никакого сопротивления. При первом же вы-
стреле Елена испугалась за жизнь своего возлюб-
ленного и думала только о том, как бы бежать с
ним.
Когда Мариэтта рассказала ей об ужасной ране
Джулио, из которой ручьями текла кровь, ее от-
чаянию не было границ. Елена презирала себя за
свою трусость и малодушие. «Я имела слабость ска-
зать одно лишь слово матери, и вот уже пролилась
кровь Джулио; он мог бы потерять жизнь во вре-
мя этого нападения, где во всем блеске проявилось
его мужество».
Bravi, допущенные в приемную монастыря, расска-
зывали жадно слушавшим их монахиням, что в жиз-
ни своей они не были свидетелями такой храбро-
сти, какую проявил переодетый гонцом молодой чело-
век, руководивший действиями разбойников. Если
все слушали эти рассказы с живейшим интересом, то
легко себе представить, с каким страстным любопыт-
ством расспрашивала этих bravi о молодом атамане
разбойников Елена. Под впечатлением подробных рас-
сказов этих солдат и обоих садовников, весьма бес-
пристрастных свидетелей, ей начало казаться, что она
больше не любит свою мать. Между двумя женщи-
нами, так нежно привязанными друг к другу еще на-
кануне этой битвы, произошло резкое объяснение;
синьора де Кампиреали была возмущена тем, что
186
Елена приняла букет, замаранный кровью, и не рас-
ставалась с ним ни на минуту.
— Брось эти цветы, запачканные кровью!
— Я виновница того, что пролилась эта бла-
городная кровь, я, имевшая слабость сказать вам
одно лишнее слово.
— Вы еще любите убийцу вашего брата?
— Я люблю своего супруга, иа которого, к моему
величайшему горю, напал мой брат.
После этого объяснения, в течение трех дней, кото-
рые синьора Кампиреали еще оставалась в монасты-
ре, она не обменялась со своей дочерью ни единым
словом.
На другой день после ее отъезда Елена в сопро-
вождении Мариэтты бежала из монастыря, восполь-
зовавшись суматохой, вызванной тем, что в монастыр-
ском дворе у самых ворот работали каменщики,
возводившие добавочные стены вокруг сада. Обе де-
вушки переоделись рабочими. Но горожане устано-
вили сильные караулы у ворот города; беглянкам уда-
лось выйти лишь с большим трудом.
Тот самый торговец, который передавал ей пись-
ма Бранчифорте, согласился выдать Елену за свою
дочь и проводить ее до Альбано. Там она нашла убе-
жище у своей бывшей кормилицы, которая благо-
даря ее щедрости смогла купить себе маленькую лав-
чонку. Едва прибыв в Альбано, Елена написала Бран-
чифорте, и ее кормилица не без труда нашла че-
ловека, который согласился проникнуть в глубь Фад-
жольского леса, не зная пароля солдат Колонны.
Посланец Елены вернулся через три дня, страш-
но перепуганный; он не мог найти Бранчифорте, а
вопросы, которые он задавал относительно него, вы-
звали такие подозрения, что ему пришлось спасать-
ся бегством.
— Нет никакого сомнения,— решила Елена,— бед-
ного Джулио нет больше в живых, и это я уби-
ла его. Таковы последствия моей гнусной слабости
и малодушия; ему надо было полюбить сильную ду-
хом женщину, дочь какого-либо капитана в войсках
князя Колонны.
Кормилица боялась, что Елена умрет. Она по<
187
шла в монастырь капуцинов, расположенный побли-
зости от дороги, проложенной в скале, где когда-
то темной ночью Фабио и его отец повстречали влюб-
ленных. Кормилица имела долгую беседу со своим
духовником и рассказала ему, словно на исповеди, что
Елена Кампиреали хочет соединиться со своим су-
пругом Джулио Бранчифорте и намерена пожертво-
вать церкви монастыря серебряную лампаду стоимо-
стью в сто испанских пиастров.
— Сто пиастров! — воскликнул в гневе монах.—А
что станет с нашим монастырем, если мы навлечем на
себя гнев синьора де Кампиреали? Он дал нам не
сто, а целую тысячу пиастров, ие считая воска,
когда мы пошли на поиски тела его сына после сра-
жения у Чампи.
К чести монастыря нужно сказать следующее. Два
старых монаха, узнав о местонахождении Елены,
спустились в Альбано и навестили ее, с намерением
отвести ее с ее согласия или насильно в палаццо ее
семьи: они знали, что будут щедро награждены
синьорой де Кампиреали. Весь Альбано был полон
слухами о бегстве Елены и о богатом вознагражде-
нии, которое предлагала ее мать за сведения о ме-
стонахождении дочери. Но монахи были так тро-
нуты отчаянием Елены, считавшей Джулио Бран-
чифорте мертвым, что не только не выдали ее убе-
жища, но даже согласились проводить ее в крепость
Петреллу. Елена и Мариэтта, переодетые рабочи-
ми, отправились ночью пешком к источнику в Фад-
жольском лесу, находящемуся в одном лье от Альба-
но. Монахи привели туда мулов, и на рассвете все
они двинулись в Петреллу. Монахов, которые нахо-
дились под покровительством князя Колонны, почти-
тельно приветствовали попадавшиеся им на пути
солдаты; но не так обстояло дело с их двумя ма-
лорослыми спутниками; солдаты сначала сурово смот-
рели на них, а затем, подойдя поближе, начи-
нали хохотать и поздравлять монахов с такими пре-
лестными погонщиками мулов.
— Молчите, нечестивцы, и знайте, что все это де-
лается по повелению князя Колонны,— отвечали мо-
нахи, продолжая свой путь.
188
Но бедняжке Елене пе повезло: князя не было в
Петрелле; когда он вернулся через три дня, он при-
нял ее, но обошелся с нею весьма сурово.
— Зачем вы явились сюда, синьорина? Что озна-
чает ваш безрассудный поступок? Из-за вашей жен-
ской болтливости погибло семь самых храбрых сол-
дат Италии; ни один здравомыслящий человек ни-
когда не простит вам этого! В этом мире надо хотеть
или не хотеть. Нет сомнения, что из-за вас Джулио
Бранчифорте объявлен святотатцем и приговорен к
пыгке раскаленным железом в течение двух часов, а
затем к сожжению на костре, словно какой-нибудь
еврей,—он, лучший из христиан, каких я когда-ли-
бо знал. Если бы не ваша глупая болтовня, кто бы
придумал такую ложь, что Джулио Бранчифорте
будто бы находился в Кастро в тот день, когда было
совершено нападение на монастырь? Все мои люди
подтвердят вам, что в этот день они видели его
здесь, в Петрелле, и что под вечер я его послал в
Веллетри.
— Но жив ли он? — в десятый раз спросила Еле-
на, заливаясь слезами.
— Для вас он умер,— ответил князь,— вы его ни-
когда больше не увидите. Советую вам вернуться в
ваш монастырь в Кастро; старайтесь больше не бол-
тать лишнего. Приказываю вам в течение часа вы-
ехать из Петреллы. Главное, никому не говорите,
что вы меня видели, не то я сумею вас наказать!
Бедная Елена была уничтожена подобным при-
емом со стороны знаменитого князя Колонны, к ко-
торому Джулио питал глубокое уважение и которо-
го она любила за то, что его любил Джулио.
Что бы пи говорил князь Колонна, поступок Еле-
ны никак нельзя было назвать безрассудным. Если
бы она приехала в Петреллу на три дня рань-
ше, она застала бы там Бранчифорте; рана в коле-
не мешала ему ходить, и князь приказал перевезти
его в неаполитанский городок Авеццано. При пер-
вом же известии о страшном приговоре, вынесенном
Бранчифорте, приговоре, добытом за деньги синьо-
ром де Кампиреали и объявлявшем Бранчифорте свя-
тотатцем, пытавшимся ограбить монастырь, князь по-
189
нял, что, если ему придется защищать Бранчифор-
те, он не сможет рассчитывать даже на четвер-
тую часть своих людей: преступление Бранчифорте
было грехом против Мадонны, на особое покрови-
тельство которой считал себя вправе надеяться каж-
дый разбойник. Если бы у какого-нибудь бариджел-
ло в Риме нашлось смелости для того, чтобы явить-
ся в Фаджольский лес для ареста Бранчифорте, ему
удалось бы это сделать.
Прибыв в Авеццано, Джулио принял имя Фон-
тана. Сопровождавшие его люди не отличались
болтливостью; вернувшись в Петреллу, они с горе-
стью сообщили, что Джулио по дороге умер, и с этой
минуты каждый солдат князя знал, что полечит
удар кинжалом в сердце, если произнесет это роко-
вое имя.
Между тем Елена, возвратившись в Альбано,
тщетно писала письмо за письмом; опа истратила все
цехины, какие были при ней, на то, чтобы пере-
дать весточку Бранчифорте. Старые монахи, ставшие
ее друзьями,— ибо красота, как говорит автор фло-
рентийской хроники, покоряет даже сердца, ожесто-
ченные самым низким себялюбием и лицемерием,—
сказали бедной девушке, что она напрасно ста-
рается переслать письмо Бранчифорте: Колоппа объ-
явил, что он умер, и, очевидно, Джулио вновь по-
явится на свет лишь тогда, когда этого захочет
киязь. Кормилица Елены заявила ей плача, что мать
обнаружила наконец, где ее дочь скрывается, и от-
дала самые строгие приказания перевезти Елену на-
сильно в палаццо Кампиреали, в Альбано. Елена по-
няла, что палаццо превратится для нее в самую
ужасную тюрьму, откуда всякие сношения с внеш-
ним миром будут невозможны, в то время как в мо-
настыре Кастро она сможет получать и посылать пись-
ма, как все остальные монахини. К тому же—и это
окончательно повлияло на ее решение — в саду мо-
настыря Джулио пролил за нее свою кровь; у нее
будет перед глазами деревянное кресло привратни-
цы, на которое он присел, чтобы осмотреть свое
раненое колено; там он передал Мариэтте забрызган-
ный кровью букет, с которым Елена больше не рас-
190
ставалась. С печалью в сердце вернулась она в мо-
настырь, и на этом можно было бы кончить исто-
рию Елены Кампиреали; это было бы лучше для
нее и, быть может, также и для читателя, ибо в
дальнейшем мы будем свидетелями постепенного па-
дения этой благородной и чистой души. Требо-
вания осторожности, лживая цивилизация, которые
теперь обступят ее со всех сторон, заглушат в ней
искренние проявления сильных и естественных стра-
стей. Автор римской хроники вставляет в свой
рассказ следующее наивное рассуждение: «На том
основании, что женщина произвела на свет красиво-
го ребенка, она считает, что обладает достаточны-
ми способностями, чтобы направлять всю его даль-
нейшую жизнь; из того, что шестилетней девочке
она справедливо указывала: «Поправь свой воротни-
чок»,— она по привычке властвовать заключает, что и
тогда, когда этой девочке исполнилось восемна-
дцать лет, она, пятидесягилетняя женщина, вправе
направлять ее жизнь и даже прибегать ко лжи, хо-
тя у этой девушки ума столько же, сколько у ма-
тери, если не больше. Мы увидим из дальнейшего,
что именно Виттория Караффа при помощи искусных,
глубоко обдуманных действий привела к жестокой
смерти свою любимую дочь, после того как в течение
двенадцати лет была причиной ее несчастья; таковы
печальные последствия чрезмерного властолюбия».
Перед смертью синьор де Кампиреали имел удо-
вольствие прочитать опубликованный в Риме приговор,
согласно которому Бранчифорте должен быть под-
вергнут в течение двух часов пытке каленыу же-
лезом на всех главных перекрестках города, за-
тем сожжен па медленном огне, и пепел его дол-
жен быть брошен в Тибр. На фресках монастыря
Санта-Мария-Новелла во Флоренции можно и по сей
день видеть, как выполнялись эти жестокие при-
говоры над святотатцами. Обычно осужденного при-
ходилось охранять с помощью большого отряда стра-
жи, так как возмущенный народ готов был заме-
лить в этом деле палача,— каждый считал себя луч-
шим другом Мадонны. Синьор де Кампиреали неза-
долго до смерти приказал еще раз прочитать ему
191
этот приговор и подарил адвокату, который добил-
ся его, прекрасное имение, расположенное между
Альбано и морем. Адвокат этот был не лишен
таланта. Бранчифорте осудили на эту жестокую
казнь, хотя не было ни одного свидетеля, который
узнал бы его в молодом человеке, выдававшем себя
за гонца и с таким знанием дела руководившем на-
падением на монастырь.
Щедрость этой награды привела в волнение всех
интриганов Рима. В то время при дворе подвизался
некий fratone (монах), человек большого ума и
сильной воли, способный даже у самого папы выпро-
сить для себя кардинальскую шляпу; ои вел дела
князя Колонны и благодаря этому грозному клиен-
ту пользовался особым уважением. Когда Елена
вернулась в Кастро, синьора де Кампиреали при-
звала к себе этого монаха.
— Вы можете, ваше преподобие, рассчитывать
на щедрую награду, если окажете мпе помощь в
одном весьма простом деле, которое я вам сейчас
изложу. Через несколько дней здесь будет опубли-
кован приговор, осуждающий Джулио Бранчифорте
на жестокую казнь; этот приговор вступит в законную
силу также и в Неаполитанском королевстве. Я про-
шу вас, ваше преподобие, прочитать это письмо от
неаполитанского вице-короля, моего дальнего род-
ственника, который сообщает мне эту новость. В какой
стране может Бранчифорте рассчитывать найти се-
бе убежите? Я перешлю пятьдесят тысяч пиастров
князю с просьбой отдать все или часть их Джулио
Бранчифорте с тем условием, что он поступит на
службу к испанскому королю, моему повелителю, и
будет сражаться в его войсках против мятежников
Фландрии. Вице-король даст Бранчифорте чин ка-
питана, а для того чтобы приговор относительно
святотатства, который я постараюсь сделать действи-
тельным также и в Испании, пе помешал дальнейшей
карьере Бранчифорте, он примет имя барона
Лидзары; так называется небольшое поместье в
Абруццах, которое я надеюсь при помощи подстав-
ных лиц передать ему в собственность. Думаю, что
вашему преподобию никогда не приходилось видеть
192

мать, которая так бы обращалась с убийцей своего
сына. За пятьсот пиастров мы давно бы уже могли
избавиться от этого гнусного человека, но мы нс
желаем ссориться с князем Колонной. Благоволи-
те передать, что мое уважение к нему обошлось мне
в сумму от шестидесяти до восьмидесяти тысяч пи-
астров. Я не хочу больше слышать об этом Бранчи-
форте. А засим передайте мое почтение князю.
Монах сказал, что через три дня он отправится
в Остию, и синьора де Кампиреали подарила ему пер-
стень стоимостью в тысячу пиастров.
Через несколько дней монах вернулся в Рим и со-
общил синьоре де Кампиреали, что он ничего ие го-
ворил князю о ее предложении, но что не позже чем
через месяц Бранчифорте уедет в Барселону, где она
сможет передать ему через какого-нибудь тамошнего
банкира пятьдесят тысяч пиастров.
Князю стоило большого труда уговорить Джулио.
Как ни велика была опасность, которой он подвер-
гался в Италии, он ни за что не хотел покинуть
страну, где жила его возлюбленная. Тщетно ука-
зывал ему князь, что синьора де Кампиреали за
это время может умереть, тщетно он обещал юноше,
что, во всяком случае, через три года он вернется в
Италию,—Джулио проливал слезы, но не соглашал-
ся. Князю пришлось просить его об этой поездке,
как о личном одолжении. Джулио не мог отказать
другу отца, но прежде всего он хотел узнать мнение
самой Елены. Князь взялся лично передать ей длин-
ное письмо, больше того, он разрешил Джулио
писать ей из Фландрии раз в месяц. Наконец, не-
счастный влюбленный сел на судно, отплывавшее в
Барселону. Все его письма сжигались князем, кото-
рый не хотел, чтобы Джулио когда-либо возвратил-
ся в Италию. Мы забыли упомянуть, что князь, хо-
тя и далекий от всякого тщеславия, счел полезным
для большего успеха дела сказать Джулио, что не-
большая сумма в пятьдесят тысяч пиастров была его
подарком едппстветпому сыну одного из самых вер-
ных слуг семьи Колонны.
Что касается бедной Елены, то с ней обращались
в монастыре по-княжески. Смерть синьора де Кам-
13 Стендаль Т. V.	193
пиреали сделала ее владелицей огромного состояния.
По случаю кончины отца Елена раздала по пять лок-
тей черного сукна тем из жителей Кастро и его
окрестностей, которые изъявили желание носить траур
по синьору Кампиреали. В первые же дни ее траура
какой-то незнакомец принес Елене письмо от Джу-
лио. Трудно описать ее восторг, когда она вскрыла
письмо, так же как и глубокую печаль, охватившую
Елену по прочтении его. Это был, несомненно, почерк
Джулио (он был подвергнут самому тщательному изу-
чению). Письмо говорило о любви, о самой беззавет-
ной любви! А между тем его сочинила изобретатель-
ная синьора де Кампиреали. Она задумала начать пе-
реписку семью или восемью письмами, дышащими
пылкой любовью, с тем, чтобы в дальнейших письмах
эта любовь постепенно угасала.
Мы не будем подробно рассказывать о следую-
щих десяти годах печальной жизни Елены. Она
считала себя покинутой и все же высокомерно от-
казывала самым знатным римским синьорам, доби-
вавшимся ее руки. Лишь однажды она испытала коле-
бания, когда с ней заговорили о юном Оттавио Ко-
лоппе, старшем сыне Фабрицио, так сурово встре-
тившего ее в Петрелче. Елене казалось, что если уж
необходимо выбрать себе мужа, для того чтобы тот
охранял ее обширные римские и неаполитанские вла-
дения, то ей наименее тяжело было бы носить имя че-
ловека, которого Джулио так любил. Если бы она
согласилась на этот брак, она скоро узнала бы правду
о Джулио Бранчифорте. Старый князь Фабрицио ча-
сто с восторгом рассказывал о невероятной храбрости
полковника Лидзары (Джулио Бранчифорте), ко-
торый, подобно героям старинных романов, старался
подвигами на поле брани заглушить страдания не-
счастной любви, делавшей его равнодушным ко всем
удовольствиям. Он думал, что Елена давно уже
замужем: синьора де Кампиреали и его опутала
сетью лжи.
Елена почти примирилась со своей коварной ма-
терью. Последняя, страстно желая выдать ее замуж,
уговорила своего друга, старого кардинала Сантн-
Кватро, протектора монастыря Визитациоие, рас-
191
пространить среди старших монахинь слух о том,
что его обычное посещение монастыря несколько за-
держивается из-за акта помилования. Добрый папа
Григорий XIII, сообщил он, полный сострадания к
душе некоего разбойника по имени Джулио Бранчи-
форте, некогда пытавшегося осквернить их мона-
стырь, соизволил, узнав о том, что сей преступник убит
в Мексике мятежными дикарями, снять с него обви-
нение в святотатстве, будучи убежден, что душа его
под тяжестью такого обвинения вовеки не могла бы
вырваться из чистилища, если, впрочем, допустить,
что она пошла туда, а не прямо в ад.
Новость эта взволновала весь монастырь и дошла
до Елены, предававшейся тем временем всем безум-
ствам тщеславия, на какие только способны скучаю-
щие люди, тяготящиеся своим богатством. С этого
момента Елена больше не выходила нз своей кельи.
Кстати сказать, для того чтобы перенести свою келью
туда, где была каморка привратницы и куда на
время укрылся Джулио в ночь сражения, она пере-
строила почти половину монастыря. С большим тру-
дом и не без скандала, который нелегко было за-
мять, опа отыскала и взяла к себе на службу трех
bravi, оставшихся в живых из тех пяти, что уце-
лели во время сражения в Кастро. Среди них был
в Угоне, теперь уже старик, покрытый рубцами от
многочисленных ран. Вид этих трех люден долго
вызывал ропот в монастыре, но страх, внушаемый
властным характером Елены, заставлял молчать не-
довольных; каждый день все трое, одетые в ливреи,
появлялись перед наружной решеткой и получали от
Елены приказания, а зачастую подробно отвечали на
ее вопросы, всегда касавшиеся одного и того же
предмета.
После шести месяцев добровольного заключения
и отречения от всех земных дел, последовавших за
известием о смерти Джулио, первым чувством, про-
будившим эту душу, уже разбитую непоправимым
горем и скукой, было чувство тщеславия.
Незадолго до этого умерла аббатиса монастыря.
Согласно обычаю, кардинал Санти-Кватро, который,
несмотря на свои девяносто два года, все еще был
195
протектором монастыря, составил список трех канди-
даток, одну из которых папа должен был назна-
чить аббатисой. Только при наличии особо важных
причин его святейшество прочитывал два последних
имени; обычно он их просто вычеркивал: таким об-
разом происходил выбор.
Однажды Елена сидела у окна бывшей каморки
привратницы, которая теперь помешалась в конце но-
вого здания, выстроенного по ее повелению. Это окно
возвышалось не более чем на два фута над коридо-
ром. где некогда пролилась кровь Джулио. Коридор
теперь отошел под сад. Елена сидела, устремив за-
думчивый взор на землю, когда мимо ее окна про-
шли те три монахини, которые за несколько чагов
до этого были внесены кардиналом в список возмож-
ных преемниц покойной аббатисы. Елена не видела
их и потому не могла им поклониться. Одна из мо-
нахинь, оскорбленная этим, сказала довольно гром-
ко двум остальным:
— Разве это дело, чтобы воспитанницы так вы-
ставляли напоказ свою комнату?
Елена, как бы пробужденная этими словами, под-
няла голову и встретила три злобных взгляда. «От-
лично! — подумала она, закрывая окно и все же не
поклонившись монахиням.— Достаточно долго я была
ягненком в этом монастыре; надо стать волком, хо-
тя бы для того, чтобы доставлять пищу любопыт-
ству наших скучающих горожан».
Час спустя один из се людей был послан гон-
цом к матери, жившей уже десять лет в Риме и
пользовавшейся там большим влиянием, с письмом
нижеследующего содержания:
«Глубокочтимая матушка!
Каждый год ко дню моего ангела ты даришь
мне триста тысяч франков; я их расходую на вся-
кие безумные затеи; они, правда, вполне благо-
пристойны, по все же их нельзя назвать иначе. Хо-
тя ты мпе давно уже не высказывала своих жела-
ний, я знаю, что могу отблагодарить тебя за все твои
добрые намерения в отношении меня двумя спосо-
бами. Я никогда не выйду замуж, но с удовольст-
вием стала бы аббатисой этого монастыря; мысль
J96
эта возникла у меня потому, что все три монахи-
ни, внесенные кардиналом в список для представле-
ния святому отцу,— мои враги, и какая бы из них
ни была избрана, я все равно должна ожидать в
будущем всевозмож1ных оскорблений. Пошли мой
именинный подарок тем лицам, от которых зависит
успех этого дела. Постарайся прежде всего отсро-
чить на полгода назначение новой аббатисы, чему
будет бесконечно рада настоятельница монастыря,
мой близкий друг, которой в данный момент вру-
чены бразды правления. Уже одно это доставит мне
большую радость, а ведь слово «радость» очень
редко применимо к твоей дочери. Я сама нахожу свою
мысль сумасбродной, но если ты считаешь, что есть
хоть какой-нибудь шанс на успех, то через три дня
я постригусь в монахини. Восемь лет в монастыре
без единой ночи, проведенной вне его, дают мне
право ограничить мой искус шестью месяцами. В
этой льготе никому не отказывают, она будет стоить
сорок экю.
Остаюсь уважающая тебя»... и т. д.
Письмо это преисполнило радости синьору де Кам-
пиреали. Она уже стала раскаиваться в том, что со-
общила дочери о смерти Бранчифорте; она не зна-
ла, чем кончится глубокая печаль, в которую погру-
зилась ее дочь, и боялась какого-нибудь безрас-
судного поступка, вплоть до поездки в Мексику, в
те места, где будто бы убили Бранчифорте; в
этом случае, проезжая через Мадрид, она узнала
бы настоящее имя полковника Лидзары. С другой
стороны, то, о чем просила дочь, было самой неве-
роятной вещью в мире. Поставить во главе монасты-
ря, где все римские патриции имели своих родст-
венниц, молодую девушку, даже не монахиню, извест-
ную лишь безрассудной страстью к ней разбойника,
быть может, даже разделенной ею! Но недаром
говорится, подумала синьора де Кампиреали, что
всякое дело можно защищать, а следовательно,
и выиграть. В своем ответе Виттория Караффа обна-
дежила свою дочь, которая часто проявляла безрас-
судные желания, но быстро охладевала к ним. Вече-
ром, собирая сведения обо всем, что могло иметь отно-
197
шение к монастырю Кастро, синьора де Кампиреали
узнала, что ее друг, кардинал Санти-Кватро, уже не-
сколько месяцев испытывал большие денежные за-
труднения. Он хотел выдать свою племянницу за до-
на Оттавио Колонну, старшего сына Фабрицио, о ко-
тором уже не раз упоминалось в этом рассказе. Князь
же предлагал ему своего второго сына, дона Ло-
ренцо, потому что для поправления своих финансов,
сильно поколебленных войной, которую неаполитан-
ский король и папа, наконец объединившись, вели с
разбойниками Фаджольского леса, он хотел, чтобы
жена старшего сына принесла с собой в семью Ко-
лонна приданое в шестьсот тысяч пиастров (три мил-
лиона двести десять тысяч франков). Кардинал же
Санти-Кватро, даже лишив всех своих остальных
родственников наследства, мог бы собрать не боль-
ше трехсот восьмидесяти или четырехсот тысяч экю.
Виттория Караффа потратила весь остаток вече-
ра и часть ночи на совещания с друзьями старого
кардинала, полностью подтвердившими эти факты, а
на следующий день, в семь часов утра, она велела
доложить о себе кардиналу.
— Ваше преосвященство,—сказала опа ему,— мы
оба уже старики, поэтому пе будем обманываться, на-
зывая красивыми именами некрасивые вещи. Я хо-
чу сделать вам одно безрассудное предложение.
Единственное, что я могу сказать в его пользу, эго
то, что его нельзя назвать гпуспым; по, признаюсь,
я сама считаю его чрезвычайно нелепым. Когда об-
суждался вопрос о браке дона Оттавио Колонны с
моей дочерью Еленой, я почувствовала живейшую
симпатию к этому молодому человеку; поэтому в день
его свадьбы я вам передам для него двести тысяч
пиастров землями или деньгами. Но для того, что-
бы бедная вдова, как я, могла принести такую огром-
ную жертву, надо, чтобы моя дочь Елена, которой
сейчас двадцать семь лет и которая с дсвятнадцати-
летнего возраста не провела ни одной ночи вис мо-
настыря, была избрана аббатисой. Для этого не-
обходимо отсрочить выборы на полгода; это не
противоречит уставу.
— Что вы говорите, синьора! — воскликнул карди-
198
пал вне себя от изумления.— Даже его святейшество
нс может разрешить то, о чем вы просите у бедного,
беспомощного старика.
— Я предупредила ваше преосвященство, что де-
ло это не совсем обычное; глупцы скажут даже, что
это безумство. Но люди, хорошо знакомые с тем,
что происходит при дворах, подумают, что наш доб-
рейший государь, папа Григорий Тринадцатый, за-
хотел вознаградить ваше преосвященство за долгую
беспорочную службу и облегчить брак, который, как
эго знает весь Рим, ему угоден. К тому же все это
возможно и нисколько не нарушает устава, я за это
О1вечаю: дочь моя завтра же пострижется в мона-
хини.
— А симония, сударыня!..— воскликнул старец
страшным голосом.
Синьора де Кампиреали, встала, собираясь ухо-
дить.
— Вы оставили какую-то бумагу?
— Это перечисление поместий стоимостью в две-
сти тысяч пиастров, которые я предлагаю, если князь
не захочет наличных денег. Переход их к другому
владельцу может быть сохранен в тайне еще дол-
гое время; можно устроить, например, так: дом Ко-
лонны возбудит против меня судебный процесс, кото-
рый я проиграю...
— Но ведь это симония, сударыня! Ужасная си-
мония!
— Надо начать с того, чтобы отложить выборы
на полгода. Завтра, ваше преосвященство, я явлюсь
к вам за дальнейшими распоряжениями.
Я чувствую, что здесь следует объяснить чита-
телям, родившимся к северу от Альп, почти официаль-
ный тон некоторых мест этого диалога; я напомню,
что в католических странах большинство разговоров
на щекотливые темы в конце концов переносится
в исповедальню, и потому лица, ведущие эти разго-
воры, мало озабочены выбором выражений, приме-
няя часто ироническое слово вместо почтительного.
На следующий день Виттория Караффа узнала,
что назначение аббатисы в монастырь Визитациоио
отложено па полгода, так как в списке кандидаток
199
на это место была допущена крупная ошибка: вто-
рая кандидатка имела в своем роду ренегата; один
из ее внучатных дедов в Удине перешел в проте-
стантство
Синьора де Кампиреали сочла нужным повпда1Ь-
ся с князем Фабрицио Колонной, дому которого она
предлагала передать такое значительное состоя-
ние. После двухдневных усилий ей удалось добить-
ся аудиенции в какой-то деревушке в окрестностях
Рима, по это свидание крайне встревожило ее. Обыч-
но невозмутимый, князь был на этот раз так озабо-
чен военной славой Лидзары (Джулио Бранчифорте),
что она сочла совершенно бесполезным просить его
соблюдать тайну в этом деле. Он относился к пол-
ковнику, как к сыну, или, больше того, как к люби-
мом} ученику. Все свое время князь проводил за
чтением и перечитыванием каких-то писем из Фланд-
рии. Что стало бы с главной целью синьоры де Кам-
пиреали, на осуществление которой она потратила
столько усилий в течение десяти лет, если бы се
дочь узнала о существовании и славе полковника
Лидзары?
Я обойду молчанием целый ряд мелких эпизо-
дов. о которых, хотя они и рис} ют правы той эпохи,
было бы слишком грустно здесь рассказывать. Ав-
тор римской рукописи положил много труда па то,
чтобы установить точные даты событий, которые я
здесь просто опускаю.
Прошло два года со времени свидания синьо-
ры де Кампиреали с князем Колонной. Елена сдела-
лась аббатисой монастыря в Кастро, старый карди-
нал Санти-Кватро умер от огорчения после совершен-
ного им ужасного акта симонии. В это время еписко-
пом в Кастро был назначен самый привлекатель-
ный вельможа папского двора, мовсиньор Франческо
Читтадиви, принадлежавший к миланской знати.
Этот молодой человек, отличавшийся скромными и
вместе с тем полными достоинства манерами, часто
навещал аббатису монастыря Визитационо по делам,
связанным с постройкой новой церкви, которой аб-
батиса хотела украсить монастырь. Двадцатпдевяти-
леишй епископ безумно влюбился в прекрасную аб-
200
батису. Во время судебного процесса, который про-
исходил год спустя, множество монахинь, принимав-
ших участие в процессе в качестве свидетельниц, по-
казали, что епископ пользовался каждым случаем, что-
бы побывать в монастыре, и часто говорил аббатисе:
«В других местах я приказываю, и признаюсь, к
своему стыду, что нахожу в этом удовольствие; здесь
же я повинуюсь, как раб, и это мне приятнее, чем
сознание моей власти. Здесь я нахожусь под влия-
нием высшего существа; если бы я и пытался, я не
мог бы иметь другой воли, кроме вашей, и я предпо-
читаю быть последним из ваших рабов, чем коро-
лем вдали от вас».
Эти же свидетели показали, что аббатиса часто
прерывала его цветистые фразы и жестким, презри-
тельным тоном приказывала ему замолчать.
— По правде говоря, — сказал другой свидетель,—
госпожа аббатиса обращалась с ним, как со слугой;
бедный епископ опускал глаза и начинал плакать, но
не уходил. Он каждый день находил все новые пред-
логи для посещения монастыря, к большому не-
удовольствию монастырских исповедников и врагов
аббатисы. Но ее энергично защищала настоятель-
ница, ее лучшая подруга, которая ведала внутрен-
ними делами монастыря под ее непосредственным ру-
ководством.
— Вы знаете, дорогие сестры,— говорила на-
стоятельница,— что с тех пор, как в ранней своей мо-
лодости наша аббатиса пережила несчастную любовь
к одному солдату-наемнику, она сохранила в своем
характере немало странностей; но вы знаете также,
что она никогда не меняет своего мнения о людях, ко-
торым хоть раз выказала презрение. Так вот, за всю
свою жизнь она, быть может, не произнесла столь-
ко оскорбительных слов, сколько их выпало в нашем
присутствии на долю бедного монсиньора Читтади-
ни. Мы видим, что он каждый день терпит дурное об-
ращение, которое заставляет нас краснеть за его вы-
сокое достоинство.
— Все это так,— отвечали монахини,— по все же
он приходит каждый день; значит, с ним здесь обра-
щаются пе так уж плохо. Во всяком случае, эти от-
201
ношения, очень похожие на любовную интригу, бро-
сают тень на добрую славу нашего ордена.
Самый суровый хозяин не осыпает своего лениво-
го слугу и сотой долей тех бранных слов, какими
высокомерная аббатиса награждала молодого епи-
скопа с вкрадчивыми манерами; но он был влюблен
и руководствовался основным правилом своей стра-
ны: в таких делах, раз начав, надо добиваться цели
и не стесняться в средствах.
— В конце концов,—говорил епископ своему на-
перснику Чезаре дель Бене,— достоин презрения лишь
тот влюбленный, который перестает добиваться своего,
если только он не натолкнулся на совершенно непре-
одолимые препятствия.
Теперь моя печальная задача — перейти к расска-
зу, по необходимости очень краткому и сухому, о су-
дебном процессе, следствием которого явилась смерть
Елены. Процесс этот, с которым я ознакомился в кпи-
юхранилише, о названии коего я должен здесь умол-
чать, занимает восемь томов in folio. Допрос и прения
сторон изложены па латинском языке, ответы допра-
шиваемых — на итальянском.
Из документов видно, что в ноябре 1572 года, око-
ло одиннадцати часов вечера, молодой епископ один
явился к дверям церкви, открытой для верующих це-
лый день; аббатиса сама отворила ему дверь и раз-
решила последовать за нею. Опа приняла его в ком-
нате, которую часто занимала; комната эта сообща-
лась потайной дверью с хорами, расположенными
над притворами церкви. Нс прошло и часа, как епи-
скопу, к его величайшему удивлению, было предло-
жено удалиться; аббатиса сама проводила его до
дверей церкви и произнесла следующие слова:
— Уходите скорее отсюда и возвращайтесь в свой
дворец. Прощайте, монсиньор, вы внушаете мне отвра-
щение; у меня такое чувство, точно я отдалась лакею.
Через три месяца наступило время карнавала.
Кастро славился пышными празднествами, кото-
рые устраивали жители в это время, весь город ки-
пел карнавальным оживлением. Маскарадные про-
цессии проходили мимо маленького окошечка, через
которое вливался скудный свет в конюшню мона-
202
стыря. За три месяца до карнавала эта конюшня бы-
ла переделана в залу и в дни маскарада бывала
переполнена народом. В один из этих дней по ули-
цам, запруженным веселящейся толпой, проезжала
карета епископа; аббатиса едва заметно кивнула
ему, и в следующую ночь, в первом часу, епископ
был у дверей церкви. Он вошел, но меньше чем через
три четверти часа его с гневом прогнали. Начиная с
первого свидания в ноябре он продолжал являться
раз в неделю. На его лице можно было прочесть вы-
ражение самодовольства и глупости, которое не усколь-
зало ни от кого и до крайности оскорбляло высоко-
мерную аббатису. В пасхальный понедельник она
отнеслась к нему с особенным презрением и наго-
ворила ему много оскорбительных вещей, которых не
стерпел бы даже последний монастырский поден-
щик. Все же через несколько дней она снова кивну-
ла ему, и красавец-епископ не преминул в полночь
явиться к церковным дверям. Она позвала его для
того, чтобы сообщить о своей беременности. При
этом известии, сказано в процессе, молодой человек
побледнел и от страха лишился всякого соображе-
ния. У аббатисы сделалась лихорадка; она позва-
ла врача, от которого пе скрыла своего состояния.
Человек этот, зная щедрость аббатисы, обещал спа-
сти ее. Он послал к ней женщину из народа, моло-
дую и красивую, которая, не имея звания повиту-
хи, была все же достаточно сведуща в этом деле.
Муж ее был булочником. Елена успокоилась после
разговора с этой женщиной, заявившей ей, что для
выполнения задуманного плана, при помощи которо-
го она рассчитывала спасти ее, необходимо найти в
монастыре двух женщин, кому можно было бы дове-
рить эту тайну.
— Если это будут женщины вашего сословия, я
согласна, по равным мне я никогда не доверюсь!
Оставьте меня.
Повитуха ушла. Но несколько часов спустя Еле-
на, решив, что женщина эта может погубить ее сво-
ей болтовней, позвала врача, который вторично при-
слал повитуху в монастырь,'“где ее щедро вознагра-
дили. Она поклялась, что, если бы ее даже и не но-
203
звали во второй раз, она пе разгласила бы доверен-
ной ей тайны, но снова подтвердила, что, если в мо-
настыре не будет двух женщин, преданных аббати-
се, она за это дело не возьмется (без сомнения, она
боялась обвинения в детоубийстве). После долгих ко-
лебаний аббатиса решила доверить свою ужасную
тайну синьоре Виттории, настоятельнице монастыря,
принадлежавшей к благородной фамилии герцогов
де К., и синьоре Бернарде, дочери маркизы П. Она за-
ставила их поклясться на евангелии, что они ни слова
ие скажут даже на церковном суде о том, что она
сейчас сообщит им. Монахини похолодели от ужа-
са. На допросе они показали, что, зная надменный
характер аббатисы, они ожидали признания в убий-
стве. Аббатиса сказала им холодно и просто:
— Я нарушила мой обет, я беременна.
Синьора Виттория, настоятельница, глубоко взвол-
нованная и движимая ие простым любопытством, а
чувством дружбы, много лет связывавшей ее с Еле-
ной, воскликнула со слезами на глазах:
— Но кто же этот безумец, который совершил та-
кое преступление?
— Я не открыла этого даже моему духовнику;
судите сами, могу ли я сказать это вам!..
Монахини стали совещаться о том, как скрыть
эту тайну от прочих обитательниц монастыря. Они
решили, что прежде всего надо перенести кровать
аббатисы из кельи, находившейся в центре монасты-
ря, в аптеку, которая помещалась на четвертом эта-
же, в самой отдаленной части огромного здания, вы-
строенного па средства Елены. Там Елена и произ-
вела на свет младенца мужского пола. В течение
трех недель жена булочника скрывалась в покоях
настоятельницы. Когда она быстро шла по двору,
вынося ребенка из монастыря, он закричал, и жен-
щина, перепугавшись, спряталась в погребе. Час
спустя синьоре Бернарде удалось с помощью лека-
ря открыть садовую калитку, и булочница поспешила
удалиться из монастыря, а вскоре затем покинула и
город. Очутившись в пустынной местности и охва-
ченная паническим страхом, она приютилась в пе-
щере, найденной ею среди скал. Аббатиса папнеа-
204
ла Чезаре дель Бене, наперснику и домоправителю
епископа, который поспешил к указанному ему ме-
сту. Он был на коне; взяв ребенка, он поскакал га-
лопом в Монтефьясконе. Ребенка окрестили в церкви
св. Маргариты и назвали Александро. Хозяйка дома,
где они остановились, подыскала кормилицу, кото-
рой Чезаре дал восемь скудо. Женщины, собравшиеся
в церкви во время крещения, громко кричали и требо-
вали, чтобы Чезаре назвал им отца ребенка.
— Это один римский вельможа, соблазнивший бед-
ную крестьянку вроде вас,— ответил он и скрылся.
VII
Пока все шло благополучно. В огромном монасты-
ре, где жило триста любопытных женщин, никто ни-
чего не видел, никто ничего не слышал. Но аббатиса
дала лекарю несколько пригоршней новых цехинов
римской чеканки. Лекарь дал несколько монет жене
булочника. Женщина эта была молода и красива, а
муж ее был ревнив; однажды, роясь в ее сундуке, он
нашел эти сверкающие монеты и, вообразив, что, мо-
жет быть, это плата за супружескую измену, потребо-
вал объяснения, приставив жене нож к горлу. После
некоторых колебаний женщина поведала ему всю
правду, и мир между ними восстановился. Супруги
стали вдвоем обсуждать, на что лучше употребить
эти деньги. Булочница хотела уплатить долги, булоч-
ник же находил, что лучше купить мула, что и было
сделано. Мул этот вызвал много толков у обитателей
квартала, знавших, в какой бедности жила эта чета.
Все кумушки города, друзья и недруги, приходили к
булочнице и допытывались, кто же тот щедрый лю-
бовник, который подарил ей мула. Потеряв терпение,
женщина в своих ответах говорила иной раз словечко
правды. Однажды, когда Чезаре дель Бене, проведав
ребенка, явился затем, чтобы дать отчет о нем, к абба-
тисе, последняя, несмотря па недомогание, доплелась
до решетки и начала осыпать епископского домопра-
вителя упреками за болтливость его людей. Епископ
заболел от страха, он написал в Милан своим братьям
о предъявленном ему несправедливом обвинении и
205
просил их о помощи. Несмотря на свою болезнь, он
все же решил уехать из Кастро, но перед отъездом
написал аббатисе следующее письмо:
«Вы уже знаете, что все раскрылось. Итак, если
вы хотите спасти не только мою репутацию, но, быть
может, и самую жизнь, вы должны, во избежание
еще худшего скандала, обвинить во всем Джованни-
Баттиста Долери, умершего два дня тому назад; ес-
ли таким способом вы и не восстановите своей че-
сти, то моей по крайней мере пе будет угрожать ни-
какая опасность».
Епископ призвал допа Луиджи, исповедника мо-
настыря Кастро.
— Передайте это синьоре аббатисе в собствен-
ные руки.
Последняя, прочитав это бесчестное письмо, гром-
ко воскликнула при всех, находившихся в ее комнате:
— Вот чего заслуживают неразумные девы, пред-
почитающие телесную красоту духовной!
Слух о происшедшем в Кастро быстро достиг
ушей грозного кардинала Фарнезе (он уже несколь-
ко лет. делал все, чтобы заслужить это прозвище, по-
тому что надеялся на предстоящем конклаве полу-
чить поддержку кардиналов Zelanli *).
Он тотчас же отдал подеста в Кастро приказ аресто-
вать епископа Читтадипи. Слуп! последнего, боясь до-
проса, разбежались. Один Чезаре дель Бене остался
серен своему господину и поклялся, что скорее умрет
под пыткой, нежели выдаст его хотя бы одним словом.
Читтадипи, окруженный стражей в своем собственном
дворце, снова написал своим братьям, которые поспе-
шили приехать из Милана. Но опп зашали его уже за-
ключенным в тюрьму Ропчильопе.
Я прочел в протоколах процесса, что па первом
допросе аббатиса, признав себя виноватой, отрица-
ла свою связь с епископом; ее любовником, показа-
ла она, был Джоваипи-Баттпста Долери, монастыр-
ский адвокат.
Девятого сентября 1573 года Григорий XIII прика-
* Ревнители (итал.).— Так назывались в XIX веке сторонни-
ки крайней правой партии в Риме.
20Г.
зал, чтобы с процессом поспешили и чтобы его вели
со всей строгостью. Уголовный судья, фискал и
комиссар отправились в Кастро и в Рончильоне.
Чезаре дель Бене, домоправитель епископа, признал-
ся только в том, что отнес какого-то ребенка к корми-
лице. Его допрашивали в присутствии монахинь Вит-
тории и Бернарды. Два дня его жестоко пытали. Не-
смотря па ужасные муки, он сдержал свое слово
и признался лишь в том, что невозможно было отри-
цать. Ничего больше фискал не мог от него добиться.
Когда дошла очередь до монахинь Виттории и
Бернарды, которые были свидетельницами пытки
Чезаре, они сразу признались во всем. Все монахи-
ни были допрошены относительно имени преступни-
ка. Большинство их ответило, что, по слухам, это был
ецископ. Одна из сторожих привела те оскорбительные
слова, которые аббатиса сказала епископу, выпро-
важивая его из церкви. Она добавила: «Когда муж-
чина и женщина разговаривают в таком тоне, это
значит, что между нпмн давно уже завелась любовь».
И вправду, мопсиньор епископ, всегда такой са-
моуверенный, имел, выходя из церкви, крайне сму-
щенный вид.
Одна монахиня, когда ей пригрозили пыткой, за-
явила, что виновником преступления является кот, ко-
торого аббатиса всегда держала на руках и ласка-
ла. Другая говорила, что виновником может быть ве-
тер, так как в ветреные дни аббатиса всегда быва-
ла в хорошем настроении и выходила на балкон, ко-
торый был специально построен для этой цели: если
в этом месте, бывало, обратишься к ней за какой-ни-
будь милостью, она никогда не отказывала. Булоч-
ница, кормилица, кумушки Моитефьясконс, напуган-
ные пытками, которым подвергли Чезаре, рассказали
правду.
Молодой епископ, содержавшийся в Рончильоне,
был болен или притворился больным, что дало повод
его братьям при помощи могущественной поддержки
синьоры де Кампиреали несколько раз припадать к
стопам папы и просить его отложить суд до выздо-
ровления епископа. В ответ на это грозный карди-
нал Фарнезе усилил охрану тюрьмы, где находил-
207
ся епископ. Так как его нельзя было допросить, то ко-
миссары каждое заседание суда начинали с нового до-
проса аббатисы. В один прекрасный день, когда мать
передала ей просьбу мужаться и продолжать отрицать
свое преступление, она во всем созналась.
— Зачем вы сначала обвинили Джованни-Бат-
тиста Долери?
— Из жалости к малодушному епископу; к то-
му же, если ему удастся спасти свою драгоцен-
ную жизнь, он сможет позаботиться о моем сыне.
После этого аббатису заперли в тюремной каме-
ре монастыря, степы и своды которой были толщи-
ной в восемь футов. Монахини говорили с ужасом
об этой темнице, известной под названием «камеры
монахов». Там аббатису день и ночь стерегли три
женщины.
Когда здоровье епископа несколько улучшилось,
он, в сопровождении отряда из трехсот сбиров, был
перенесен на носилках из Рончильоне в Рим; его по-
местили в тюрьму, называвшуюся Корте-Савелла.
Несколько дней спустя в Рим были доставлены
также и монахини; аббатису поместили в монасты-
ре св. Марты. Кроме нее, обвинялись четыре мона-
хини: синьоры Виттория и Бернарда, сестра-приврат-
ница и церковная сторожиха, которая слышала оскор-
бительные слова, сказанные епископу аббатисой.
Епископа допрашивал аудитор палаты, один из
главных судебных чинов Рима. Несчастного Чезаре
дель Бене снова пытали: он не только ни в чем не со-
знался, но даже произносил слова, наносящие
ущерб авторитету властей, вследствие чего его под-
вергли пытке в третий раз. Предварительной пытке бы-
ли подвергнуты также монахини Виттория и Бернар-
да. Епископ глупо, но с большим упорством отри-
цал все: он очень подробно рассказывал, что делал
в течение вечера, который, как многим было извест-
но, провел с аббатисой.
Наконец устроили очную ставку аббатисы с
епископом, и хотя оиа все время говорила правду,
ее подвергли пытке. Так как она повторяла одно п
то же, начиная со своего первого признания, епис-
коп, верный своей роли, осыпал ее ругательствами.
208
После некоторых других мер судебного воздей-
ствия, справедливых по существу, но отмеченных
печатью той жестокости, которая после царство-
вания Карла V и Филиппа II проникла в итальян-
ские трибуналы, епископ был приговорен к пожиз-
ненному тюремному заключению в замке св. Анге-
ла, аббатиса же должна была окончить свою жизнь
в монастыре св. Марты, где она находилась в по-
следнее время. Но синьора де Кампиреали немед-
ленно приняла меры к спасению своей дочери, при-
казав начать тайно рыть подземный ход. Этот под-
земный ход начинался у одной из сточных труб—
остатков великолепия древнего Рима — и должен
был доходить до глубокого склепа, в котором скла-
дывались останки монахинь. Ход этот, шириной в два
фута, обшивался по мере его прокладки досками,
для того, чтобы земля не осыпалась ни с той, ни с
другой стороны, а свод делался из досок, сложен-
ных под углом наподобие буквы А.
Этот подземный коридор прокладывался на глу-
бине примерно тридцати футов. Самое трудное было
дать ему должное направление; на каждом шагу
остатки старинных колодцев и фундаментов ста-
рых зданий заставляли землекопов отклоняться в
сторону. Другим большим затруднением был вывоз
земли, которую некуда было девать; по ночам ее раз-
брасывали на улицах Рима. Все дивились огромно-
му количеству земли, которая словно падала с неба.
Как ни велики были суммы, которые синьора де
Кампиреали тратила для спасения дочери, все же
подземный ход был бы в конце концов обнаружен. Но
папа Григорий XIII умер в 1585 году, и до избрания
нового папы в Риме воцарился беспорядок.
Елене было очень плохо в монастыре св. Марты.
Легко себе представить, как простые бедные мона-
хини старались унизить богатую аббатису, осуж-
денную за такое преступление. Елена с нетерпением
ожидала результатов работ, предпринятых ее ма-
терью. Но сердцу ее суждено было испытать новые
неожиданные волнения. Прошло уже шесть месяцев
с того времени, как Фабрицио Колонна, будучи ос-
ведомлен о плохом состоянии здоровья Григория
14. Стендаль. Т. V.	209
XIII и стремясь осуществить свои планы во время
междуцарствия, послал одного из своих слуг к
Джулио Бранчифорте, весьма известному теперь в
испанских войсках под именем полковника Лидза-
ры. Князь призывал его в Италию. Джулио и сам
стремился на родину. Он высадился под вымыш-
ленным именем в Пескаре, маленьком порту Адриа-
тического моря, около Кьетты, в области Абруццо, и
через горы добрался до Петреллы. Радость князя по-
разила всех. Он сообщил Джулио, что призвал его
для того, чтобы сделать его своим преемником и по-
ставить во главе своих солдат. Бранчифорте на это
ответил, что с военной точки зрения план князя ни-
куда пе годится: если Испания того пожелает, опа
в полгода уничтожит с легкостью всех наемников
в Италии.
— Но в конце концов,— добавил Бранчифорте,—
раз вы этого хотите, князь, я готов. Вы найдете во мне
заместителя храброго Рануччо, убитого при Чампи.
Накануне приезда Джулио князь приказал, как
он один умел это делать, чтобы никто в Петрелле нс
смел говорить о Кастро и о процессе аббатисы; за
одно лишнее слово болтуна ждала немедленная смерт-
ная казнь. В пылу дружеских излияний он пе позабыл,
однако, сказать Джулио, чтобы тот без него нс ездил
в Альбано; поездка же туда с ним была обставлена
так: город он занял тысячью своих приверженцев, а до-
рогу в Рим — авангардом в тысячу двести человек.
Судите о состоянии бедного Джулио, когда князь
вызвал старого Скотти, который был еще жив, в дом,
служивший им штаб-квартирой, и приказал ввести
его в комнату, где он находился вдвоем с Бранчи-
форте. Как только друзья бросились друг другу в
объятия, князь сказал:
— А теперь, милый мой полковник, приготовься
услышать все, что может быть самого худшего.
Он задул свечу и вышел, заперев за собой дверь
на ключ.
На следующий день Джулио, не пожелавший
выйти из комнаты, послал к князю за разрешением
вернуться в Петреллу и не являться к нему несколь-
ко дней. Но ему сообщили, что князь исчез вместе
210
со своими войсками: ночью он узнал о смерти Гри-
гория XIII и немедленно выступил в поход. У Джу-
лио осталось только около тридцати человек из быв-
шего отряда Рануччо. Известно, что в те времена, по-
куда папский престол оставался незанятым, зако-
ны бездействовали, страсти разгорались, и единст-
венной силой была сила физическая; вот почему
еще до заката солнца князь успел повесить пятьде-
сят своих врагов; что же касается Джулио, то, хотя у
него не было и сорока человек, он двинулся в Рим.
Все слуги аббатисы остались ей верны; они рас-
селились в бедных домишках поблизости от мона-
стыря св. Марты. Агония Григория XIII длилась
больше педели; синьора де Кампиреали с нетерпе-
нием ожидала смуты, которая должна была после-
довать за его смертью, чтобы закончить последние
пятьдесят футов подкопа. Так как надо было пройти
через подвалы нескольких обитаемых домов, она силь-
но опасалась, что не сможет сохранить свое пред-
приятие в тайне.
Через два дня после прибытия Бранчифорте в
Петреллу троих старых bravi Джулио, которых Еле-
на взяла к себе, словно охватило безумие. Хотя все
знали, чго она находится в строжайшем заключении
п охраняется монахинями, ненавидящими ее, одпн
из этих bravi, Угоне, явился к воротам монастыря и
настойчиво потребовал, чтобы его немедленно пусти-
ли к его бывшей госпоже. С ним не стали разговари-
вать и прогнали его. В отчаянии он продолжал стоять
у ворот и стал раздавать каждому входящему и вы-
ходящему из монастыря служителю по мелкой мо-
нете, говоря в точности следующее: «Радуйтесь
вместе со мной, синьор Джулио Бранчифорте вернул-
ся; он жив; передайте это вашим друзьям».
Оба товарища Угоне целый день приносили ему
монеты, и все трое, не переставая, раздавали их день
и ночь, повторяя беспрестанно те же самые слова,
пока ие роздали все, что у них было. По и после это-
го они, сменяя друг друга, все время дежурили у
монастыря и ко всем проходящим обращались с той
же фразой: «Синьор Джулио вернулся...» и т. д.
План этих славных людей удался блестяще: не
прошло и тридцати часов после того, как они дали
первую монетку, как бедная Елена, сидя в своей
темнице, уже знала, что Джулио жив; это известие
едва не свело ее с ума.
— О матушка! — воскликнула она,— Сколько го-
ря вы мне причинили!
Несколько часов спустя удивительную новость
подтвердила ей Мариэтта, которая, пожертвовав
всеми своими драгоценностями, добилась разреше-
ния войти в темницу вместе с сестрой-привратни-
цей, приносившей Елене пищу. Елена бросилась в
ее объятия, плача от радости.
— Все это прекрасно,—сказала она,— но я здесь
долго с тобой ие останусь!
— Само собой понятно! — ответила Мариэтта.—
Я уверена, что новый конклав заменит вам тюрьму
простым изгнанием.
— Ах, моя дорогая, снова увидеть Джулио! Но
увидеть его теперь, когда я так запятнала себя!..
На третью ночь после этого разговора часть по-
ла церкви обрушилась со страшным грохотом; мо-
нахини св. Марты подумали, что монастырь про-
валивается в пропасть. Началась суматоха, все
кричали о землетрясении. Через час после того, как
обрушился мраморный пол церкви, в темпицу че-
рез подкоп вошли три старых bravi, преданные слуги
Елены; они сопровождали синьору де Кампиреали.
— Победа, победа, синьора! — кричали оии.
Елена смертельно испугалась; ей показалось, что
Бранчифорте пришел с ними. Вскоре она успокои-
лась, и лицо ее приняло обычное строгое выражение,
когда она узнала от них, что они сопровождают синь-
ору де Кампиреали и что Джулио находится еще
только в Альбано, куда он вступил с несколькими
тысячами солдат.
Через некоторое время появилась сама синьора
ле Кампиреали; она шла с большим трудом, опира-
ясь на руку своего дворецкого, одетого в парадную
ливрею и со шпагой на боку; его великолепный ко-
стюм был весь вымазан в глине.
— О моя дорогая Елена, я пришла спасти те-
бя! — воскликнула синьора де Кампиреали.
212
— А кто вам сказал, что я ищу спасения?
Синьора де Кампиреали была поражена; крайне
взволнованная, она с изумлением смотрела на дочь.
— Судьба заставляет меня признаться в поступ-
ке, вполне естественном, быть может, после всех не-
счастий, обрушившихся на нашу семью, но в кото-
ром я раскаиваюсь и за который прошу у тебя про-
щения: Джулио Бранчифорте... жив...
— Именно потому, что он жив, я не хочу больше
жить.
Синьора де Кампиреали сначала не поняла слов
своей дочери, затем обратилась к ней с самыми неж-
ными увещеваниями, но не получила ответа. Елена по-
вернулась к распятию и молилась, не слушая ее.
В течение целого часа синьора де Кампиреали тщетно
старалась добиться от дочери хоть одного слова или
взгляда. Наконец Елена с раздражением сказала ей:
— Под мрамором этого распятия были спрятаны
его письма, там, в моей маленькой комнатке, в Альба-
но; лучше было бы, если бы отец заколол меня тогда
кинжалом! Уходите отсюда и оставьте мне золото.
Так как синьора де Кампиреали собиралась про-
должать разговор с дочерью, несмотря на знаки, ко-
торые ей делал испуганный дворецкий, Елена в гне-
ве воскликнула:
— Дайте мне хоть один час свободы; вы отравили
мне жизнь, а теперь хотите отравить и смерть!
— Мы будем хозяевами подземелья еще два — три
часа; я буду надеяться, что за это время ты изме-
нишь свое решение! — воскликнула синьора де Кам-
пиреали, заливаясь слезами.
После этого она удалилась тем же путем, каким
пришла.
— Угоне, останься со мной,— сказала Елена
одному из своих bravi,— и хорошенько вооружись,
так как тебе придется, быть может, защищать меня.
Покажи-ка свою шпагу, нож и кинжал.
Старый солдат показал ей свое оружие, которое
было в полном порядке.
— Стань здесь, у входа в мою темницу; я напишу
Джулио длинное письмо, которое ты сам ему пере-
дашь. Я не хочу, чтобы оно попало в чьи-либо руки,
213
кроме твоих, но мне нечем его запечатать. Ты можешь
прочесть все, что в нем будет сказано. Возьми себе
все золото, которое здесь оставила мать, мне нужно
только пятьдесят цехинов,— положи их на мою по-
стель.
После этого Елена принялась писать:
«Я не сомневаюсь в тебе, мой дорогой Джулио:
если я расстаюсь с жизнью, то только потому, что
умерла бы с горя в твоих объятиях, почувствовав,
как велико могло бы быть мое счастье, если бы я не
совершила этой ошибки. Не думай, что я кого-нибудь
любила после тебя. Напротив, мое сердце было ис-
полнено презрения к человеку, которого я впускала
к себе в спалыпо. То, что случилось, объясняется лишь
скукой, а может быть, и моей порочностью. По-
думай о том, что разум мой, ослабленный со вре-
мени бесплодной попытки, сделанной мной в Петрел-
ле, где князь, уважаемый мною потому, что ты лю-
бил его, так сурово принял меня,— подумай о том,
повторяю я, что разум мой в течение двенадцати лет
находился в сетях лжи. Все, что окружало меня,
было пропитано ложью, и я это знала. Я получила от
тебя около тридцати писем. Суди, с каким восторгом
я вскрывала первые из них и как леденело мое серд-
це, когда я их читала. Я рассматривала этот почерк
и узнавала твою руку, но не сердце. Пойми, что эта
первая ложь разрушила все основание моей жизни
до такой степени, что я без удовольствия вскрывала
письмо, написанное твоей рукой. Страшное известие
о твоей смерти погасило во мне все, что еще остава-
лось от счастливых диен нашей юности. Первое мое
побуждение, как ты сам понимаешь, было ехать в
Мексику и коснуться своими руками того места
на берегу, где, меня уверяли, ты был убит дикаря-
ми; если бы я выполнила это намерение... мы были
бы теперь счастливы, так как в Мадриде, как ни ве-
лики были бы число и ловкость шпионов, которыми
бдительная мать окружила бы меня, я все же, может
быть, узнала бы правду, так как пробудила бы уча-
стие во всех сердцах, в которых сохранилось еще
немного жалости и доброты. Ибо твои подвиги, мой
Джулио, привлекли к тебе внимание всего мира, и
214
возможно, что кое-кто в Мадриде знал, что ты Ьрап-
чифорте. Сказать тебе, что помешало нашему сча-
стью? Прежде всего воспоминание о суровом и уни-
зительном приеме, оказанном мне в Петрелле; сколь-
ко препятствий пришлось бы мне преодолеть по пути
от Кастро до Мексики! Как видишь, моя душа уже ут-
ратила часть своих сил. Затем мною овладело тще-
славие, я построила множество зданий в монастыре
для того, чтобы иметь возможность занять для себя
комнату привратницы, куда ты укрылся в ночь боя!
Однажды я смотрела на эту землю, которую ты ра-
ди меня напоил своей кровью; я услышала слова
презрения, подняла голову и увидела злобные лица.
Чтобы отомстить, я захотела стать аббатисой. Моя
мать, которая отлично знала, что ты жив, сделала
все возможное, чтобы добиться этого необычайного
назначения. Сан этот стал для меня, однако, лишь ис-
точником огорчений: он окончательно развратил мою
душу; я стала находить удовольствие в том, чтобы
показывать свою власть, причиняя страдания дру-
гим; я совершала несправедливости. В тридцать
лет я, по мнению света, была добродетельна, богата,
всеми уважаема, а меж тем я себя чувствовала очень
несчастной. И тогда-то появился этот жалкий чело-
век, который при всей своей доброте был воплоще-
нием глупости. Из-за его глупости я прощала ему
его первые признания. Я была так несчастна со вре-
мени твоего отъезда, что душа моя не могла проти-
виться даже самому легкому искушению. Признать-
ся ли тебе в непристойности? Впрочем, мертвой все
дозволено. Когда ты будешь читать это письмо, чер-
ви уже будут глодать мое казавшееся прекрасным
тело, которое должно было принадлежать только те-
бе одному. Так вот, я сделаю одно тягостное призна-
ние: я не видела причин, почему бы мне не изведать
грубую плотскую любовь, как это делают все рим-
ские дамы; это была развратная мысль, о, я ни ра-
зу не отдавалась этому человеку без того, чтобы не
испытать при этом чувство отвращения, уничтожавшее
всякое наслаждение. Я все время представляла
тебя рядом с собой, в саду нашего палаццо в Аль-
бано, в тот час, когда Мадонна внушила тебе эту
215
благородную, казалось бы, мысль, которая, однако,
в соединении с поступками моей матери, составила
несчастье всей нашей жизни. В моих видениях ты
мне не угрожал, а был добр и нежен, как всегда;
ты смотрел на меня; тогда меня охватывала злоба
против этого человека, и я иногда доходила до
того, что била его изо всех сил. Вот тебе вся правда,
мой дорогой Джулио: я не хотела умереть, не ска-
зав тебе ее. Я думала также, что, быть может, эта бе-
седа отвратит меня от мысли о смерти. Но я только
лучше поняла, как велика была бы радость от
встречи с тобой, если бы я осталась достойной
тебя. Я приказываю тебе жить и продолжать твою
военную карьеру, которая доставила мне огром-
ную радость, когда я узнала о твоих успехах.
Что бы это было, великий боже, если бы я получа-
ла твои письма,— особенно после битвы при
Ахене! Живи и вспоминай часто о Рануччо, убитом при
Чампи, н о Елене, которая умерла в монастыре св. Мар-
ты, чтобы пе видеть упрека в твоих глазах».
Окончив письмо, Елена подошла к старому сол-
дату, которого нашла спящим. Опа тихо сняла с не-
го кинжал, так что он не заметил этого, а затем раз-
будила его.
— Я кончила,— сказала она.—Боюсь, что наши
враги сейчас овладеют подземельем. Иди скорей, пе-
редай ему этот платок и скажи, что я сейчас люб-
лю его не меньше, чем прежде, что любила его всегда,
слышишь? Всегда!
Угоне стоял, не двшаясь с места.
— Иди же!
— Синьора, хорошо ли вы все обдумали? Синьор
Джулио так любит вас!
— Я тоже его люблю; возьми письмо и передай
ему.
— Да благословит вас бог за вашу доброту!
Угоне ушел, но тотчас же вернулся. Он нашел
Елену мертвой; она пронзила себе сердце кинжалом.
САН-ФРАНЧЕСКО-А-РИПА
Арпст и Дора нт излагали этот
сюжет, что навело Эраста иа
мысль изложить его тоже.
30 сентября.
Я даю перевод итальянской хроники, подробно
описывающей любовную связь римской княгини и
француза. То было в 1726 году, в начале прошлого
столетия. Все злоупотребления непотизма процветали
тогда в Риме. Никогда еще этот двор не был столь
блестящим. Царствовал Бенедикт XIII (Орсини), или,
вернее сказать, всеми делами, и большими и малыми,
управлял от имени папы его племянник, князь Кампо-
бассо. Иностранцы отовсюду съезжались в Рим;
итальянские князья, испанские дворяне, еще не рас-
тратившие золота, полученного ими из Нового Света,
стекались туда толпою. Человек богатый и могуще-
ственный чувствовал себя там неподвластным зако-
нам. Волокитство и щегольство составляли, по-види-
мому, главное занятие этого великого множества ино-
странцев и уроженцев Италии.
Две племянницы папы, графиня Орсини и княгиня
Кампобассо, делили между собою могущество их дя-
ди и восхищение всех придворных. Своей красотой
они выделялись бы даже, если бы стояли на самых
низших ступенях общества. Орсини, как запросто го-
ворят в Риме, была весела и disinvolta *. Кампобассо
* С непринужденными манерами (итал.).
217
чувствительна и набожна; но этой чувствительной
душе были свойственны самые бурные порывы.
Ежедневно встречаясь у папы и часто посещая друг
друга, эти две особы, хотя они и не были открытыми
врагами, соперничали во всем: в красоте, влиянии и
богатстве.
У графини Орсини, менее красивой, но обольсти-
тельной, легкомысленной, подвижной и склонной к
интригам, были любовники, которым она уделяла ма-
ло внимания и которые царили один миг. Графиня
находила счастье в том, чтобы принимать в своих го-
стиных двести человек и быть среди них королевой.
Она смеялась над своей кузиной Кампобассо, кото-
рая, после того как опа три года подряд всюду пока-
зывалась с одним испанским герцогом, кончила тем,
что приказала ему покинуть Рим в двадцать четыре
часа, и притом под страхом смертной казни.
— Со времени этого крупного происшествия,— го-
ворила Орсини,— моя величественная кузина ни разу
не улыбнулась. За последние несколько месяцев ста-
ло видно, что эта бедная женщина умирает от скуки
или от любви, а ее муж, человек очень ловкий, выдает
эту скуку нашему дядюшке, папе, за величайшее
благочестие. Я предвижу, что это благочестие заста-
вит княгиню предпринять паломничество в Испанию.
Кампобассо и пе думала сожалеть о своем испан-
це, в продолжение по меньшей мере двух лет наво-
дившем на нее смертельную скуку. Если бы она со-
жалела, то послала бы за ним, ибо она принадлежа-
ла к числу тех непосредственных п страстных натур,
какие нередко можно встретить в Риме. Случалось,
что эта восторженно набожная, хотя едва достигшая
двадцати трех лет и находившаяся в расцвете красоты
женщина кидалась в ноги своему дяде, умоляя дать
ей папское благословение, которое, как мало кому из-
вестно, отпускает, за исключением двух — трех ужас-
ных грехов, все остальные, и даже без исповеди.
Добрый Бенедикт XIII плакал от умиления.
— Встань, племянница,— говорил он ей,— ты не
нуждаешься в моем благословении, ты достойнее ме-
ня перед богом.
В этом папа, несмотря на свою непогрешимость,
218
ошибался, как и весь Рим. Кампобассо была без па-
мяти влюблена, се любовник разделял ее страсть, и,
однако, она была очень несчастна. Уже несколько
месяцев она почти ежедневно виделась с шевалье де
Сенесё, племянником герцога Сент-Эньяна, в то вре-
мя посла Людовика XV в Риме.
Сын одной из любовниц регента Филиппа Орлеан-
ского, юный Сенесё, пользовался во Франции высо-
чайшим покровительством;-давно уже имея чин полков-
ника, хотя ему едва исполнилось двадцать два года,
он обладал фатовскими привычками и теми качества-
ми, которые их оправдывают, но по своему характеру
он все же пе был фатом. Веселость, желание
всегда п всем забавляться, ветреность, доброта и му-
жество составляли наиболее заметные черты этого
своеобразного человека, и в те времена можно было
сказать, в похвалу французской нации, что он был ее
чистейшим образцом. Увидев шевалье, княгиня Кам-
побассо его отличила.
— Но я не доверяю вам,— сказала она,— вы фран-
цуз; предупреждаю вас об одном: в тот день, когда
в Риме узнают, что я иногда тайно вижусь с вами,
мне станет ясно, что это рассказали вы, и я разлюб-
лю вас.
Играя с любовью, Кампобассо вскоре страстно
влюбилась. Сенесё тоже полюбил ее, но их связь про-
должалась уже восемь месяцев, а время, усиливаю-
щее страсть итальянки, убивает чувство француза.
Тщеславие несколько утешало шевалье в его пресы-
щенности; он уже послал в Париж два —три портре-
та Кампобассо. Впрочем, осыпанный, как говорится,
с колыбели всевозможными благами и преимуще-
ствами, он вносил свойственную ему беспечность
даже в интересы тщеславия, обычно поддерживаю-
щего такое беспокойство в сердцах его соотечествен-
ников.
Сенесё совершенно не понимал характера своей
возлюбленной, поэтому его порою забавляли ее стран-
ности. Нередко еще, например, в день св. Бальбипы,
чье имя носила княгиня, ему приходилось побеждать
ее угрызения совести и порывы пылкого и искреннего
благочестия. Она пе забыла ради него религию, как
219
то случается с простыми женщинами Италии; он по-
бедил ее силой, и борьба между ними часто во-
зобновлялась.
Это препятствие, первое, которое встретил в своей
жизни избалованный судьбою юноша, забавляло его
и поддерживало в нем привычку быть нежным и вни-
мательным к княгине; время от времени ои считал сво-
им долгом любить ее. Имелась тут и другая, мало
романическая причина: у Сенесё был только один на-
персник — французский посол, герцог де Сент-Эньян,
которому он оказывал кое-какие услуги с помощью
Кампобассо и который был обо всем осведомлен. Зна-
чение, приобретаемое Сенесё в глазах посла, необы-
чайно льстило молодому человеку.
Кампобассо, нисколько не похожая правом па Се-
несё, оставалась совершенно равнодушной к блестя-
щему положению своего возлюбленного в обществе.
Быть или не быть любимой — в этом заключалось для
нее все.
«Я жертвую ради него моим вечным блажен-
ством,— твердила она мысленно,— он, еретик, француз,
ничего подобного не может принести мне в жертву».
Но шевалье появлялся, и его веселость, такая ми-
лая, неистощимая и вместе с тем непосредственная,
удивляла Кампобассо и пленяла ее. При виде шева-
лье все заранее приготовленные ею слова, все мрач-
ные мысли исчезали. Такое состояние, столь непривыч-
ное для этой гордой натуры, сохранялось еще долго
после ухода Сеиесё. В конце концов княгиня поняла,
что не может жить, не может ни о чем думать вда-
ли от него.
Державшаяся в Риме два столетия подряд мода
на испанцев начинала понемногу сменяться прежней
модой на французов. Стали отчасти понимать этот
тип людей, которые приносят удовольствие и радость
всюду, где они появляются. Такие люди встречались
в те времена только во Франции, а после революции
1789 года не встречаются уже нигде. Ведь неизмен-
ная веселость предполагает беспечность, а во Фран-
ции никто не может быть уверен в своей карьере, да-
же величайший гений. Между людьми круга Сенесё
и остальной частью нации идет открытая война.
220
Рим тоже был в то время далеко не тем, каким мы
видим его теперь. Никто и ие предполагал там в
1726 году того, что должно было произойти шестьде-
сят семь лет спустя, когда народ, подкупленный не-
сколькими священниками, зарезал якобинца Басвиля,
желавшего, как он говорил, просветить столицу хри-
стианского мира.
Благодаря Сеиесё Кампобассо впервые утратила
рассудительность; она чувствовала себя то наверху
блаженства, то беспредельно несчастной из-за вещей,
не одобряемых ее разумом. Как только Сенесё побо-
рол в этой суровой и чистосердечной натуре религию,
которая была для нее гораздо важнее доводов рас-
судка, ее любовь возросла и превратилась в самую
неистовую страсть.
Княгиня в свое время отличила монсиньора Фер-
ратерру и содействовала его карьере. Каково же бы-
ло ее негодование, когда Ферра герра сообщил ей, что
Сенесё не только чаще обычного ездит к Орсини, по
и является виновником того, что графиня недавно по-
рвала со знаменитым кастратом, уже несколько пе-
дель состоявшим другом ее сердца!
Наш рассказ начинается с вечера того дня, когда
Кампобассо получила это роковое известие.
Она неподвижно сидела в огромном кожаном
кресле с позолотой. Две большие серебряные лампы
на высоких подставках, творения знаменитого Бен-
венуто Челлини, стоявшие около нее на столике чер-
ного мрамора, освещали, или, вернее, оттеняли мрак
огромной залы в нижнем этаже ее дворца, украшен-
ной потемневшими от времени картинами, ибо в ту
эпоху великие живописцы уже принадлежали дале-
кому прошлому.
Напротив княгини, у самых ее ног, па низеньком
стулике черного дерева, отделанном массивными зо-
лотыми украшениями, расположился в изящной позе
юный Сенесё. Княгиня молча смотрела на него; ког-
да он вошел в эту залу, она не только не поспешила
ему навстречу и не бросилась в его объятия, но и ие
сказала ему еще ни слова.
В 1726 году Париж был уже законодателем изы-
сканных манер и нарядов. Сенесё постоянно выписы-
221
вал оттуда через курьеров все, что могло усилить
привлекательность одного из самых красивых фран-
цузов, каким он мог считаться. Несмотря иа самоуве-
ренность, столь естественную у человека такого обще-
ственного положения, одержавшего свои первые лю-
бовные победы над красавицами двора регента под
руководством своего дяди, знаменитого Каннльяка,
одного из участников интимных забав этого сеньора,
на лице Сенесё вскоре появились признаки замеша-
тельства. Прекрасные белокурые волосы княгини бы-
ли слегка растрепаны, взгляд ее больших синих глаз
устремлен на Сенесё, выражение их было загадоч-
ное. Задумывала ли она жестокую месть? Или то была
лишь глубокая сосредоточенность страстной любви?
— Итак, вы меня разлюбили? — произнесла она
наконец сдавленным голосом.
За этим объявлением войны последовало долгое
молчание.
Княгине нелегко было отказаться от пленительно-
го изящества Сенесё, который, если бы она не уст-
роила ему сцены, был уже готов наговорить ей мно-
жество прелестных вещей; но она была слишком гор-
да, чтобы откладывать объяснение. Кокетка ревнует
из самолюбия; куртизанка — по привычке; женщина,
любящая искренно и страстно, ревнует потому, что
сознает свои права. Этот особенный взгляд, характер-
ный для римской страсти, очень забавлял Сенесё; он
чувствовал в нем глубину и неуверенность, в нем как
бы выступала обнаженная душа. Орсини не облада-
ла этой особой прелестью.
Однако на этот раз молчание продолжалось уж
слишком долго, и молодой француз, не умевший по-
стигать скрытые чувства итальянского сердца, снова
принял спокойный и рассуди юльный вид, вернувший
ему непринужденность. К тому же в эту минуту он
был огорчен: когда он проходил по подвалам и под-
земным ходам, которые приводили его из дома, смеж-
ного с палаццо Кампобассо, в эту залу, паутина при-
стала к шитью очаровательного платья, доставлен-
ного ему накануне из Парижа. Эта паутина вызывала
в шевалье неприятное чувство, и к тому же пауки вну-
шали ему отвращение.
222
Сенесё показалось, что взгляд княгини стал спо-
койнее, и он хотел избежать сцены, отклонить упрек,
вместо того чтобы на него возражать; но он чувство-
вал досаду, и это настраивало его иа серьезный лад.
«Не представляется ли сейчас удобный случай
приоткрыть ей истину? — подумал он.— Она сама за-
дала сейчас вопрос; вот я уже наполовину избавлен
от этой неприятности. Должно быть, я и впрямь не
создан для любви. Я никогда не видел ничего пре-
краснее этой женщины с се странными глазами. Опа
плохо обращается со мною, заставляет меня лазить
по отвратительным подземельям; но она племянница
государя, ко двору которого я послан королем. Сверх
того, она блондинка; в стране, где все женщины брю-
нетки, это большое преимущество. Я ежедневно слы-
шу, как ее красоту превозносят до небес люди, мне-
ние которых заслуживает доверия и которые очень да-
леки от мысли, что они разговаривают со счастливым
обладателем стольких прелестей. Что же касается
власти, которую мужчина должен иметь над своей
любовницей, то я на этот счет нимало не беспоко-
юсь. Стоит мне только сказать одно слово, и я раз-
лучу княгиню с ее дворцом, с ее золоченой мебелью,
с дядей-монархом, и все это для того, чтобы увезти
ее во Францию, в глушь провинции, где она будет вла-
чить тоскливую жизнь в одном из моих поместий...
Право, картина этого самопожертвования внушает
мне только твердую решимость никогда не требовать
его от княгини. Орсини далеко не так красива: если
она и любит меня, то лишь чуть-чуть побольше, чем
кастрата Бутофако, которого она вчера прогнала ра-
ди меня; но она светская женщина, у нее открытый
дом, к пей можно приезжать в карете. И я вполне
убедился, что она никогда не хстроит сцены; для это-
го она меня недостаточно любит».
Во время долгого молчания княгиня не сводила
пристального взгляда с красивого лица молодого
француза. «Я не увижу его больше»,— подумала
она.
Вдруг она бросилась в объятия Сенесё и покрыла
поцелуями его лицо и глаза, уже не сиявшие от сча-
стья при встрече с нею. Шевалье перестал бы ува-
жать себя, если бы он тотчас не забыл все свои наме-
рения порвать эту связь; но его возлюбленная была
слишком взволнована, чтобы забыть свою ревность.
Мгновение спустя Сенесё с удивлением смотрел
на нее: слезы ярости катились по ее щекам.
— Как! — твердила она вполголоса.—Я пала так
низко, что говорю ему о происшедшей в нем перемене,
я упрекаю его в йен, я, поклявшаяся себе никогда не
замечать ее! И мало этого унижения, надо еще, что-
бы я уступила страсти, которую внушает мне это
очаровательное лицо! Ах, жалкая, жалкая княгиня!..
Надо с этим покончить.
Оиа вытерла слезы и, казалось, снова немного ус-
покоилась.
— Надо с этим покончить, шевалье,—сказала опа
довольно спокойно.— Вы часто бываете у графини...—
Тут она отчаянно побледнела.— Если ты ее любишь,
пусть будет так, езди к ней каждый день, но боль-
ше сюда не являйся...
Княгиня как бы невольно остановилась. Она жда-
ла, что шевалье скажет хоть слово; но он не сказал
ничего. Сделав судорожное движение и словно стис-
нув зубы, опа продолжала:
— Это будет смертным приговором для меня и
для вас.
Ее угроза положила конец колебаниям шевалье,
до тех пор только удивлявшегося этой внезапной
вспышке гнева после такой самозабвенной нежно-
сти. Он рассмеялся. Внезапная краска залила щеки
княгини, и они стали пунцовыми. «Она задохнется
от гнева,— подумал шевалье,— с ней будет удар».
Он подошел, намереваясь расшнуровать ей платье;
она оттолкнула его таким решительным движением и
с такой силой, к каким он не привык. Сенесё припо-
мнил впоследствии, что, когда он пытался заключить
ее в свои объятия, он услышал, как она говорила са-
ма с собою. Он немного отошел,— ненужная скром-
ность, ибо княгиня, казалось, не замечала его больше.
Низким и приглушенным голосом, точно беседуя со
своим духовником, она говорила:
— Он оскорбляет меня, он ведет себя вызываю-
ще. По своей молодости и по свойственной его стране
224

нескромности он, конечно, расскажет Орсини про
все мои унижения... Я не уверена в себе; я даже не
могу поручиться, что устою перед очарованием его
лица.
Тут снова водворилось молчание, показавшееся
шевалье несносным. Княсиия встала наконец, повто-
рив еще более мрачным голосом:
— Надо с этим покончить.
Сенесё, которого примирение заставило забыть,
что он намерен был серьезно объясниться, заговорил
в шутливом тоне об одном любовном похождении, вы-
звавшем много разговоров в Риме.
— Оставьте меня, шевалье,— сказала княгиня,
перебивая его,— мне нездоровится.
«Эта женщина скучает,— подумал Сенесё, спеша
повиноваться,— а ничто так не заразительно, как
скука».
Княгиня проводила его взглядом до конца залы.
«А я собиралась легкомысленно решить мою судь-
бу! — сказала она себе с горькой усмешкой.— К сча-
стью, его неуместные шутки отрезвили меня. Как он
глуп! Как могу я любить человека, который так пло-
хо меня понимает? Он хочет позабавить меня шут-
кой, когда дело идет о его и моей судьбе!.. А! Это та
самая угрюмость, которая составляет мое несча-
стье!—Она в исступлении встала с кресла.—Как
хороши были его глаза, когда он говорил мне это!..
И, сказать правду, у бедного шевалье было любезное
намерение. Он знает злополучное свойство моего нра-
ва; он хотел отвлечь мой ум от волновавшего меня
горя, вместо того чтобы расспрашивать о его причине.
Любезный француз! И в самом деле, разве я знала
счастье, пока не полюбила его?»
Она стала размышлять, и размышлять с наслаж-
дением о совершенствах своего возлюбленного. Ма-
ло-помалу она перешла к мысленному созерцанию
прелестей графини Орсини. Душе ее все начало пред-
ставляться в мрачной свете. Муки жесточайшей рев-
ности овладели ее сердцем. В самом деле, роковое
предчувствие волновало ее вот уже два месяца; един-
ственными приятными для нее мгновениями были те,
которые опа проводила в обществе шевалье; однако,
15. Стендаль Т. V.	225
когда она не покоилась в его объятиях, в ее разго-
воре с ним почти всегда звучала горечь.
Вечер прошел для нее ужасно. Измученная и слов-
но немного успокоенная скорбью, она подумала, что
ей следует поговорить с шевалье. «Ведь он видел
меня разгневанной, но не знает причины моих укоров.
Быть может, он не любит графиню. Быть может, он
бывает у нее только потому, что .путешественник
должен знать светский круг той страны, где он на-
ходится, и особенно должен посещать членов семьи
ее государя. Быть может, если я велю представить
мне Сенесё, если он сможет открыто навещать ме-
ня, он будет проводить здесь целые часы, как у Ор-
сини...»
«Нет! — воскликнула она с яростью.— Я унижу
себя тем, что буду говорить с ним; он станет прези-
рать меня, и это все, чего я добьюсь. Ветреный нрав
Орсини, который я так часто презирала,—как я бы-
ла безрассудна! — действительно приятнее моего,
особенно на взгляд француза. Я же создана для то-
го, чтобы скучать с испанцем. Что может быть не-
лепее, чем вечно быть серьезной, точно житейские
события сами по себе недостаточно серьезны!.. Что
станется со мною, когда у меня не будет больше мое-
го шевалье, чтобы оживлять меня, чтобы зажигать
в моем сердце тот огонь, которого мне недостает?»
Она зелела никого не принимать, но это распоря-
жение не относилось к монсиньору Ферратерре, кото-
рый приехал сообщить ей о том, что делали у Орсини
до часу ночи. До сих пор этот прелат добросовестно
содействовал княгине в ее любовной связи; но с то-
го вечера он не сомневался больше, что Сенесё вскоре
будет с графиней Орсини в наилучших отношениях,
если только это уже не произошло.
«Набожная княгиня,— думал он,— будет мне бо-
лее полезна, чем светская женщина. У той всегда бу-
дет человек, которого она предпочтет мне,— ее любов-
ник; а если когда-нибудь этим любовником окажется
римлянин, у него может найтись дядя, которого по-
требуется сделать кардиналом. Если я сумею обра-
тить княгиню на путь истины, она прежде всего со
всем свойственным ей жаром позаботится о своем
226
духовнике... На что только я не могу надеяться, если
княгиня походатайствует за меня перед своим дя-
дей!»
Честолюбивый прелат погрузился в мечты о вос-
хитительном будущем; он мысленно видел, как княги-
ня бросается к ногам своего дяди и испрашивает пре-
лату сан кардинала. Папа будет очень признателен
ему... Тотчас после раскаяния княгини он предста-
вит папе неопровержимые доказательства ее любов-
ной связи с молодым французом. Его святейшество,
как человек благочестивый, чистосердечный и нена-
видящий французов, будет питать вечную признатель-
ность к тому, кто сумел прекратить столь неприятную
для него связь. Ферратерра принадлежал к высшей
знати Феррары; он был богат, ему шел шестой деся-
ток... Воодушевленный близкой перспективой карди-
нальской шляпы, он совершал чудеса: он осмелился
резко изменить свою роль по отношению к княгине.
В продолжение тех двух месяцев, когда Сенесё явно
пренебрегал ею, прелату казалось опасным нападать
на него, ибо, плохо понимая характер Сенесё, он счи-
тал его тоже честолюбивым.
Читатель нашел бы очень длинным диалог моло-
дой княгини, обезумевшей от любви и ревности, и че-
столюбивого прелата. Ферратерра начал с самого
пространного подтверждения печальной истины. По-
сле такого потрясающего начала ему было нетрудно
пробудить все чувства религиозности и страстного
благочестия, которые были только приглушены в
сердце молодой римлянки, обладавшей искренней
верой.
— Всякая нечестивая страсть должна кончиться
горем и бесчестьем,— твердил ей прелат.
Уже давно рассвело, когда он вышел из палаццо
Кампобассо. Он взял с новообращенной слово, что
она не примет в этот день Сенесё. Княгине было не-
трудно дать это обещание: она считала себя набожной,
а па самом деле боялась своей слабостью внушить ше-
валье презрение.
Ее решение оставалось непоколебимым вплоть до
четырех часов дня: то был момент, когда следовало
ожидать появления шевалье. Он проехал по улице
227
вдоль сада палаццо Кампобассо, увидел условный
знак, извещавший, что свидание невозможно, и, очень
довольный, направился к графине Орсини.
Кампобассо стало казаться, что она теряет рассу-
док. Самые странные мысли и решения быстро сме-
нялись в ее душе. Вдруг она, словно обезумев, спу-
стилась по главной лестнице палаццо и села в карс-
ту, крикнув кучеру:
— В палаццо Орсини!
Беспредельное горе, как бы против се волн, побуж-
дало княгиню увидеть свою кузину. Она застала гра-
финю окруженною полусотней гостей. Все славившие
ся умом люди, все честолюбцы Рима, не получая до-
ступа в палаццо Кампобассо, стекались в палаццо
Орсини. Приезд княгини произвел большое впечатле-
ние; все из почтительности отошли в сторону; княгиня
не обратила на это никакого внимания; она смотре-
ла на свою соперницу, она восхищалась ею. Каждая
привлекательная черта в графине была для Кампо-
бассо словно удар ножа в сердце. После первых при-
ветствий Орсини, видя, что княгиня молчалива и оза-
бочена, возобновила какой-то разговор, блестящий и
disinvolto. «Конечно, ее веселость должна нравиться
шевалье больше, нежели моя безумная и скучная
страсть»,—думала Кампобассо. Движимая неизъяс-
нимым порывом восхищения и ненависти, она кину-
лась на шею графине. Она видела только красоту
своей кузины: и вблизи и издали она казалась ей оди-
наково очаровательной. Она сравнивала ее волосы,
глаза, кожу со своими В итоге этих странных раз-
мышлений она прониклась к себе отвращением и не-
навистью. Все в ее сопернице казалось ей более оча-
ровательным, более прелестным.
Неподвижная и мрачная, Кампобассо была по-
хожа на базальтовую статую среди жестикулирую-
щей и шумной толпы. Гости входили, уходили; вся
эта сутолока тяготила, раздражала Кампобассо. Но
каков был ее ужас, когда она вдруг услышала, что
доложили о приходе де Сенесё. В начале их близо-
сти они условились, что он будет как можно меньше
разговаривать с нею в обществе, и только так, как
приличествует иностранному дипломату, встречающе-
228
му два —три раза в месяц племянницу государя, в
страну которого он послан.
Сенесё поклонился ей, соблюдая обычную почти-
тельность и серьезность; потом, снова подойдя к гра-
фине Орсини, заговорил в том веселом, почти интим-
ном тоне, который устанавливается с остроумной
женщиной, когда она вас хорошо принимает и вы еже-
дневно видитесь с нею. Это сразило Кампобассо.
«Графиня показывает мне, какой бы мне следовало
быть,— подумала она,— Вот как я должна была бы
держать себя, но этого никогда не будет!»
Она уехала в величайшем отчаянии, в какое мо-
жет впасть человеческое существо, и почти реши-
ла принять яд. Все радости, доставленные ей лю-
бовью Сенесё, не могли сравниться с беспредельной
скорбью, в которой она пребывала всю эту долгую
ночь. Можно подумать, что души римлянок обла-
дают для того, чтобы страдать, запасом энергии, не-
ведомым остальным женщинам.
На следующий день Сенесё снова проехал мимо,
увидел знак, воспрещающий ему заходить, и поехал
дальше в веселом расположении духа. Однако он по-
чувствовал себя уязвленным. «Так, значит, позавчера
она дала мне отставку? Мне надо увидеть ее в сле-
зах»,— подсказало ему тщеславие. Он испытывал не-
что похожее на любовь, теряя навсегда такую краси-
вую женщину, племянницу папы. Он вышел из каре-
ты, углубился в грязное подземелье, которое ему так
не нравилось, и распахнул дверь большой залы ниж-
него этажа, где обычно принимала его княгиня.
— Как! Вы осмелились прийти? — удивленно вос-
кликнула княгиня.
«Ее удивление лишено искренности,— подумал мо-
лодой француз,— она бывает в этой зале только в
те часы, когда ждет меня».
Шевалье взял ее за руку; она вздрогнула. Глаза
ее наполнились слезами; она показалась шевалье та-
кой красивой, что на миг в нем шевельнулась любовь.
А она забыла все свои клятвы, которые за последние
два дня приносила богу, и. совершенно счастливая,
кинулась в его объятия: «Вот то счастье, которым
будёт впредь наслаждаться Орсини!..»
229
Сенесё, как всегда плохо понимая душу римской
женщины, вообразил, что княгиня хочет расстаться
с ним дружески, разойтись, соблюдая приличия. «Мне,
человеку, состоящему при королевском посольстве, не
годится иметь смертельного врага (а она могла бы
сделаться им) в лице племянницы государя, при дво-
ре которого я состою». С гордостью думая, что он до-
стиг желательного результата, Сенесё стал уговари-
вать княгиню. Они заживут в самом приятном согла-
сии; почему бы им не быть счастливыми? В чем, в сущ-
ности, можно его упрекнуть? Любовь уступит место
доброй и сердечной дружбе. Он настоятельно просит
позволения приходить время от времени сюда, где они
теперь находятся; их отношения навсегда останут-
ся самыми нежными...
Сначала княгиня не понимала его. Когда же она
поняла, то в ужасе застыла на месте, устремив не-
подвижный взгляд в пространство. Наконец эта по-
следняя капля, упоминание о нежности в их отноше-
ниях, заставила ее прервать речь Сенесё; голосом,
исходившим, казалось, из глубины ее сердца, она мед-
ленно произнесла:
— Иными словами, вы находите меня все же до-
статочно красивой, чтобы быть женщиной, готовой
всегда к вашим услугам?
— Но ведь ваше самолюбие не пострадало, милый
и любезный друг,— возразил Сенесё, в свою очередь,
искренне удивленный.— Разве вы можете в чем-либо
упрекнуть меня? К счастью, иикто никогда не подо-
зревал о нашей близости. Я человек чести; я еще раз
даю вам слово, что никогда ни одно живое существо
не догадается о счастье, которым я наслаждался.
— Даже Орсини? — прибавила она сдержанным
тоном, который опять ввел шевалье в заблуждение.
— Разве я когда-либо называл вам тех женщин,
которых я любил до того, как стал вашим рабом? —
простодушно спросил шевалье.
— Несмотря на все мое уважение к вашему чест-
ному слову, я отнюдь не намерена подвергать себя
этому риску,— сказала княгиня решительным тоном,
который стал наконец удивлять молодого француза.—
Прощайте, шевалье!..— И когда он нерешительно' на-
230
правился к двери, княгиня прибавила:—Поцелуй
меня.
Она была растрогана. Через минуту она сказала
ему твердым голосом:
— Прощайте, шевалье.
Княгиня послала за Фсрратеррой.
— Я хочу отомстить,— пояснила она ему.
Прелат был в восторге: «Она скомпрометирует се-
бя; отныне она в моей власти».
Два дня спустя Сенесё около полуночи поехал по-
дышать свежим воздухом на Корсо, так как стояла
невыносимая жара. Он застал там все римское об-
щество. Когда он хотел снова сесть в карету, его ла-
кей оказался настолько пьян, что едва мог отвечать
ему; кучер исчез; лакей с трудом пролепетал, что ку-
чер повздорил с каким-то врагом.
— А, у моего кучера есть враги\ — смеясь, промол-
вил Сенесё.
И он отправился домой пешком. Едва он отошел
на два или три квартала от Корсо, как заметил, что
его преследуют. Четверо или пятеро мужчин останав-
ливались, когда он останавливался, и снова шли за
ним, когда он шел дальше.
«Я мог бы сделать крюк и вернуться на Корсо по
другой улице,— подумал Сенесё.— Пустяки! Эти
увальни не стоят того; я хорошо вооружен». Он обна-
жил кинжал и крепко сжал его в руке.
Рассуждая так, Сенесё прошел две — три улицы,
расположенные в стороне, и чем дальше, тем более
пустынные. Он услышал, как шедшие за ним люди
ускорили шаги. В эту минуту, подняв глаза, он увидел
прямо перед собой маленькую церковь, бывшую в ве-
дении монахов францисканского ордена; из окон ее
лился необычайно яркий свет. Сенесё бросился
к двери и громко постучал рукояткой кинжала. Лю-
ди, как будто его преследовавшие, находились в пя-
тидесяти шагах от него. Они кинулись к нему бегом.
Какой-то монах отпер дверь; Сенесё ворвался в цер-
ковь; монах задвинул железный засов. В то же мгно-
вение преследователи стали колотить ногами в дверь.
— Нечестивцы! — сказал монах.
Сенесё дал ему цехин.
231
— Несомненно, они хотели напасть на меня,— про-
говорил он.
Церковь была освещена по меньшей мере тыся-
чью свечей.
— Как1 Служба в такой поздний час!— заметил
Сенесё монаху.
— Ваше сиятельство, на это есть особое разреше-
ние его преосвященства кардинала-наместника.
Все узкое пространство перед алтарем маленькой
церкви Сан-Франчсско-а-Рипа было занято роскош-
ным катафалком; служили заупокойную мессу.
— Кто это умер? Какой-нибудь князь?—спросил
Сенесё.
— Надо полагать,— ответил священник,— ибо на
отпевание ничего не пожалели; но все это— зря по-
траченные деньги и воск: отец-настоятель сказал мне,
что усопший так и остался нераскаянным грешником.
Сенесё подошел ближе; он увидел гербовые щиты
французского образца, любопытство его удвоилось;
он подошел вплотную — и узнал свой герб! На ката-
фалке была латинская надпись:
«Nobilis homo Johannes Norbertus Senece eques de-
cessit Romae».
«Знатный дворянин Жан Норбер де Сенесё, умер
в Риме».
«Я первый,— подумал Сенесё,— кому выпала
честь присутствовать на собственных похоронах... На-
сколько мне известно, только Карл V доставил себе
это удовольствие... Но мне что-то не по себе в этой
церкви».
Он дал ключарю второй цехин и сказал:
— Отец мой, выпустите меня через заднюю дверь
вашего монастыря.
— Весьма охотно,— ответил монах.
Едва очнувшись на улице, Сенесё, держа в каж-
дой руке по пистолету, пустило бежать изо всех сил.
Вскоре си услышал позади себя шаги преследовате-
лей. Приближаясь к своему палаццо, Сенесё увидел,
что входная дверь заперта и перед ней стоит какой-то
человек.
«Вот когда произойдет нападение»,— подумал мо-
лодой француз; он уже готовился убить этого чс-
232
ловека из пистолета, но узнал в нем своего камер-
динера.	•
— Отопри дверь! — крикнул он ему.
Дверь была только притворена; они быстро вошли
и заперли ее.
— Ах, сударь, я искал вас повсюду; должен сооб-
щить вам грустное известие: вашего кучера, бедного
Жана, закололи ножами. Убившие его люди яростно
осыпали вас проклятиями... Сударь, на вашу жизнь
покушаются...
В эту минуту восемь выстрелов из мушкетов разом
грянули за окном, выходившим в сад, и уложили Се-
несё наповал рядом с его камердинером; каждый был
прострелен более чем двадцатью пулями.
Два года спустя княгиня Кампобассо почиталась
в Риме как образец величайшего благочестия, а мон-
сииьор Ферратерра уже давно был кардиналом.
Простите автору его ошибки.
.ЧРЕЗМЕРНАЯ БЛАГОСКЛОННОСТЬ
ГУБИТЕЛЬНА
ИСТОРИЯ, СЛУЧИВШАЯСЯ В 1589 ГОДУ
Такое заглавие дал некий испанский драматург
этой истории, которую он переделал в трагедию.
В мои намерения совершенно не входит заимствовать
какую-либо из прикрас, с помощью которых фанта-
зия драматурга-испанца пыталась расцветить это мрач-
ное изображение монастырской жизни; некоторые из
его вымыслов действительно усиливают интерес, но, вер-
ный своему желанию показать простодушных и обуре-
ваемых сильными страстями людей XVI века, от кото-
рых ведет начало современная цивилизация, я привожу
эту историю без всяких прикрас, в том виде, в каком с
помощью некоторой протекции ее можно прочитать в
архивах... епископства, где находятся все подлинные до-
кументы и любопытный рассказ графа Буопдельмоите.
В одном из городов Тосканы, называть который я
не хочу, был в 1589 году и существует еще поныне
мрачный и величественный монастырь. Его темные
стены, высотой по меньшей мере в пятьдесят футов,
наводят уныние на весь квартал; эти стены выходят
на три улицы, а с четвертой стороны тянется мона-
стырский сад, простирающийся до крепостных ва-
лов города. Сад обнесен менее высокой стеной. В это
аббатство — назовем его аббатством Санта-Рипара-
та — принимаются девушки только самого знатного
происхождения. 20 октября 1587 года в аббатстве
234
звонили во все колокола; церковь, открытая для
всех верующих, была убрана великолепными узорча-
тыми шелками красного цвета, украшенными пышной
золотой бахромой. Возлюбленная нового великого
герцога Тосканского Фердинанда I, благочестивая
сестра Виргилия накануне вечером была назначена
аббатисой Санта-Рипарата, и местный епископ со
всем его клиром должен был возвести ее в этот сан.
Весь город был в волнении, а на улицах, прилегаю-
щих к Санта-Рипарата, теснилось такое множество
народа, что невозможно было пройти.
Кардиналу Фердинанду Медичи, только что на-
следовавшему власть после своего брата, герцога
Тосканского Франческо, но не отказавшемуся ради
этого от кардинальского сана, минуло тридцать
шесть лет; он был уже двадцать пять лет кардина-
лом, так как его облекли в этот высокий сан одинна-
дцати лет от роду. Правление Франческо, известного
еще в наше время его любовью к Бьянке Капелло, бы-
ло отмечено всеми безумствами, какие жажда раз-
влечений может внушать государю, не отличающе-
муся силой воли. Фердинанд, в свою очередь, выка-
зывал кое-какие слабости, вроде тех, что были у его
брата; нежные отношения Фердинанда и сестры ор-
дена облатов Виргилии были широко известны в То-
скане, но, надо сказать, больше всего их целомудрием.
В то время как великий герцог Франческо,
мрачный, необузданный и увлекаемый своими стра-
стями, мало заботился о том возмущении, какое вы-
зывала его любовная связь, в стране только и было
разговоров, что о высокой добродетели сестры Вир-
гилии. Так как устав ордена облатов, к которому
она принадлежала, позволял монахиням проводить
около двух третей гола в родительском доме, она
ежедневно виделась с кардиналом Медичи, когда тот
бывал во Флоренции. Два обстоятельства в любов-
ных делах молодого богатого герцога, которому бла-
годаря примеру бргта все было дозволено, вызывали
удивление этого любящего наслаждения города:
сестра Виргилия, тихая, застенчивая и обладав-
шая более чем заурядным умом, не блистала красо-
той, и молодой кардинал ни разу не виделся с нею
235
иначе, как в присутствии двух или трех женщин, на-
ходившихся в дружбе с благородным семейством
Респуччо, к которому принадлежала эта странная
возлюбленная молодого принца крови.
Великий герцог Франческо умер 19 октября 1587 го-
да, под вечер. 20 октября, до полудня, знатнейшие вель-
можи его двора и самые богатые купцы (ибо надо по-
мнить, что Медичи были по происхождению всего лишь
купцами; их родственники и наиболее влиятельные при
дворе лица все еще занимались торговлей, благодаря
чему эти царедворцы были пе такими уж бесполезными,
как вельможи при нынешних дворах) направились в
скромный дом сестры Виргилии, весьма удивленной
таким стечением посетителей.
Новый великий герцог Фердинанд хотел проявить
мудрость и благоразумие, способствовать счастью
своих подданных и, главное, искоренить при дворе
интриги. Принимая бразды правления, он обнаружил,
что в самом богатом женском аббатстве его герцог-
ства, служившем убежищем всем знатным девуш-
кам, которых родители желали принести в жертву
блеску своей семьи, и названном нами аббатством
Санта-Рипарата, не замещена должность аббати-
сы; Фердинанд, не колеблясь, назначил на эту долж-
ность любимую им женщину.
Аббатство Санта-Рипарата принадлежало к ор-
дену св. Бенедикта, устав которого не разрешал мо-
нахиням выходить за ограду монастыря. К великому
удивлению добрых флорентийцев, герцог-кардинал
перестал встречаться с новой аббатисой, но, с дру-
гой стороны, иэ чувства деликатности, отмеченного
и, можно сказать, единодушно порицаемого всеми
придворными дамами, никогда не позволял себе ви-
деться наедине с какой-либо другой женщиной. Ко-
гда твердость его нравственных правил стала для
всех очевидной, любопытство придворных сосредо-
точилось на сестре Виргилии и проникло за стены
монастыря. Было замечено, что, несмотря на свою
чрезвычайную скромность, оиа не осталась равно-
душной к этой единственной форме внимания со
стороны великого герцога, которую ее величайшее цело-
мудрие позволяло ему проявлять.
236
Монастырю Санта-Рипарата часто приходилось
разбирать дела весьма щекотливого свойства. Моло-
дые девушки из самых состоятельных семейств
Флоренции не соглашались безропотно удалиться от
блестящего общества столь богатого города, кото-
рый был в то время центром всей европейской торгов-
ли. Они с сожалением оглядывались на то, с чем
их заставляли расстаться; часто они открыто возму-
щались несправедливостью родных, иногда они иска-
ли утешения в любви, и случалось так, что раздоры
и соперничество в монастыре волновали высшее об-
щество Флоренции. Следствием такого положения ве-
щей было то, что аббатиса Санта-Рипарата полу-
чала довольно частые аудиенции у правившего в то
время великого герцога. Чтобы как можно меньше на-
рушать устав св. Бенедикта, великий герцог посы-
лал за аббатисой одну из своих парадных карет,
в которую садились две придворные дамы, сопровож-
давшие затем аббатису в огромный приемный зал
герцогского дворца иа via Larga. Обе дамы, «свиде-
тельницы соблюдения затворнического обета», как их
называли, усаживались в кресла подле двери, а
аббатиса одна проходила вперед для беседы с гер-
цогом, ожидавшим ее в другом конце зала; таким
образом, дамы-«свидетельницы» не могли ничего рас-
слышать из того, что говорилось во время аудиенции.
В иных случаях герцог приезжал в церковь Сан-
та-Рипарата; перед ним открывали решетку хоров, и
аббатиса приходила беседовать с его высочеством.
Оба эти способа аудиенции были мало подхо-
дящими для великого герцога Фердинанда; они мог-
ли бы, пожалуй, усилить чувство, которое герцог
хотел ослабить. Однако дела довольно щекотливого
свойства ие замедлили возникнуть в монастыре Сан-
та-Рипарата: прихоти сестры Феличе дельи Альмье-
ри нарушили в нем спокойствие. Семейство дельи
Альмьери было одним из самых влиятельных и бога-
тых во Флоренции. Двое из трех братьев, тщеславию
которых принесли в жертву юную Феличе, недавно
умерли, третий был бездетен, и семья вообразила, что
ее постигла небесная кара. Мать и оставший-
ся в живых брат начали под видом подарков воз-
237
вращать Феличе, несмотря на данный ею обет нищеты,
'io имущество, которого ее некогда лишили ради того,
чтобы тщеславие ее братьев могло проявиться в пол-
ном блеске.
В монастыре Санта-Рипарата насчитывалось в то
время сорок три монахини. У каждой из них
имелась своя «благородная камеристка»; то были
молодые девушки из обедневшего дворянства, обе-
давшие за другим столом и получавшие из монастыр-
ской казны по одному скудо в месяц на личные
расходы. Но по странному обычаю, который пе очень-
то благоприятствовал покою в монастыре, благород-
ной камеристкой можно было быть только до три-
дцати лет; достигнув этого возраста, девушки выходили
замуж или поступали монахинями в монастыри низшего
разряда.
Высокородным монахиням Санта-Рипарата раз-
решалось иметь до пяти горничных, а сестра Феличе
дельи Альмьери притязала на восемь. Все монастыр-
ские затворницы, подозреваемые в любовных свя-
зях,— а таких было около пятнадцати — поддержи-
вали притязания Феличе, тогда как остальные два-
дцать шесть монахинь выражали глубокое возмуще-
ние и грозили пожаловаться государю.
Новая аббатиса, добрая сестра Виргилия, от-
нюдь не обладала умом, способным положить конец
этому серьезному разногласию; обе стороны, по-
видимому, добивались от псе, чтобы опа представила
этот спор иа суд государя.
При дворе все друзья семейства Альмьери ста-
ли уже поговаривать, что было бы странно, если бы
девушке такого благородного происхождения, как
Феличе, столь жестоко принесенной в жертву се род-
ней, запрещали пользоваться своим состоянием так,
как ей заблагорассудится, к тому же столь невин-
ным образом. С другой стороны, семьи пожилых йли
менее богатых монахинь ие упускали случая возра-
зить, что по меньшей мере странно видеть монахиню,
давшую обет нищеты и не довольствующуюся услу-
гами пяти горничных.
Великий герцог хотел прекратить эти раздоры, ко-
торые могли взволновать город. Министры настаи-
238
вали иа том, чтобы герцог дал аудиенцию аббатисе
Саита-Рипарата, а так как эта добродетельная, восхи-
тительного характера женщина, вероятно, не со-
благоволит приложить свой ум, всецело поглощен-
ный божественными вещами, к разбирательству столь
ничтожных пререканий, то великому герцогу сле-
дует сообщить ей готовое решение, которое ей оста-
нется только выполнить. «Но как я могу принять ре-
шение,— спрашивал себя этот рассудительный госу-
дарь,— если мне совершенно неизвестны те доводы,
которые могут привести обе стороны?» К тому же ему
вовсе не хотелось без достаточных оснований восста-
навливать против себя могущественную семью Аль-
мьери.
У герцога был близкий друг граф Буопдсльмон-
те; он был годом моложе герцога, иначе говоря, ему
минуло тридцать пять лет. Они знали друг друга с
колыбели, так как у них была одна и та же корми-
лица, богатая и красивая крестьянка из Казентино.
Граф Буондельмонте, очень богатый и знатный, один
из самых красивых мужчин в городе, отличался край-
ним ко всему безразличием и холодностью. Он реши-
тельно отклонил просьбу быть первым министром, с
которой великий герцог Фердинанд обратился к нему
в день своего прибытия во Флоренцию.
— Будь я на вашем месте,— сказал граф,—
я бы тотчас отрекся от престола; судите сами, на-
сколько мне желательно стать министром государя
и возбудить против себя ненависть половины оби-
тателей того города, где я намерен прожить всю
жизнь.
Затруднения, доставляемые великому герцогу раз-
дорами в монастыре Санта-Рипарата, навели его на
мысль прибегнуть к дружеской помощи графа. Граф
жил в своих владениях, которым он уделял много за-
бот. Ежедневно он посвящал два часа охоте или рыб-
ной ловле, смотря по времени года, и никто никогда
не слышал, чтобы у него была любовница. Он был
очень недоволен письмом герцога, вызывавшего его
во Флоренцию; еще больше не понравилось графу,
когда герцог сказал ему, что хочет назначить его по-
печителем благородного монастыря Санта-Рипарата.
239
— Да будет вам известно, ваше высочество,—
ответил граф,— что я, пожалуй, предпочел бы стать
вашим первым министром. Выше всего я ставлю ду-
шевный покой. Что же будет со мною среди взбе-
сившихся овечек?
— Я остановил свой выбор на вас, мой друг, потому,
что ни одна женщина, как всем известно, никогда не
владела в течение целого дня вашей душой; я далек от
такого счастья: если бы я дал себе волю, я повторил бы
все безрассудные поступки, совершенные моим братом
ради Бьянки Капелло.
Тут герцог перешел к интимным признаниям, с по-
мощью которых он рассчитывал уговорить своего
друга.
— Имейте в виду— сказал ои графу,— что, если
я вновь увижу эту прелестную девушку, которую я
назначил аббатисой Санта-Рипарата, я ие смогу
больше отвечать за себя.
— Что же тут дурного? — заметил граф.— Если
вы считаете счастьем иметь возлюбленную, почему
бы вам не завести ее? Если у меня нет возлюб-
ленной, то только потому, что всякая женщина уже
на третий день надоедает мне своей болтовней и ме-
лочностью.
— Но ведь я кардинал,— возразил ему великий
герцог.— Правда, папа, принимая во внимание не-
ожиданно полученную мною корону, разрешил мне
сложить с себя кардинальский сан и жениться, но мне
совсем не хочется гореть в аду, и если я женюсь,
то только на женщине, к которой я не буду чувст-
вовать никакой любви и от которой я потребую на-
следников моего престола, а вовсе не пошлых утех
брака.
— Против этого мне нечего возразить,— ответил
граф,— ибо я не верю в то, что всемогущий бог сни-
сходит до таких пустяков. Сделайте, если можете,
ваших подданных счастливыми и просвещенными людь-
ми, а там заводите себе хоть тридцать шесть лю-
бовниц.
— Я и одной не хочу заводить,—смеясь, ответил
герцог,— а этой опасности я неизбежно подвергнусь,
если снова увижу аббатису Санта-Рипарата. Она,
240
конечно, лучшая женщина в мире, но наименее спо-
собная управлять пе только монастырем, полным мо-
лодых девушек, насильно удаленных от мира, но
даже самым благонравным собранием набожных ста-
рух.
Герцог так боялся увидеть вновь сестру Виргилию,
что это взволновало графа. «Если он нарушит свое-
образный обет, данный им, когда ои получил от папы
разрешение жениться,— подумал граф, размышляя
о герцоге,— ои будет терзаться потом всю свою
жизнь». На следующий день граф отправился в мо-
настырь Санта-Рипарата, где его приняли с величай-
шим любопытством и со всеми почестями, подобаю-
щими представителю государя. Фердинанд I пред-
варительно послал одного из своих министров объ-
явить аббатисе и монахиням, что государственные
дела не позволяют ему уделить внимание их мона-
стырю и что он навсегда передает свою власть в
нем графу Буондельмонте, решения которого б\д\т
считаться окончательными,
Побеседовав с простодушной аббатисой, граф
был возмущен дурным вкусом герцога: она не обна-
руживала ума и вовсе не была хороша собою. Графу
показались очень злыми те монахини, которые хо-
тели помешать Феличе дельи Альмьери нанять еще
двух горничных. Он попросил вызвать Феличе в при-
емную. Она дерзко ответила, что у нее нет времени
для разговора с ним. Это позабавило графа; ему уже
наскучило возложенное на него поручение, и он со-
жалел о любезности, оказанной им герцогу.
Граф заявил, что ему безразлично, будет ли он
говорить с горничными Феличе или с ней самой, и
распорядился, чтобы все пять горничных явились в
приемную. Пришли только три и доложили, по при-
казанию своей госпожи, что она не может обойтись
без двух остальных; на это граф, воспользовавшись
своими правами представителя государя, прика-
зал двум своим слугам войти в монастырь; они при-
вели ему обеих упрямиц, и он в продолжение часа
забавлялся болтовней пяти молодых и красивых деву-
шек, почти всё время говоривших разом. Только те-
перь наместник герцога из того, что эти девушки,
16 Стендаль. Т. V.	241
сами того не замечая, разболтали ему, более или ме-
нее понял, что творится в этом монастыре.
Только пять или шесть монахинь можно было на-
звать пожилыми; около двадцати монахинь, хотя и
молодых, были благочестивы, а остальные, молодые
и красивые, имели любовников в городе. Правда,
они могли видеться с ними очень редко. Но каким об-
разом они виделись? Это было то, о чем граф не хо-
тел расспрашивать горничных Феличе, ио что он ре-
шил вскоре выяснить, расставив вокруг монасты-
ря шпионов.
К своему большому удивлению, он узиал, что не-
которые монахини были очень дружны между собою
и что именно в этом заключалась причина вражды и
раздоров в монастыре. Так, например, закадычной
приятельницей Феличе была Роделиида де П..., по-
другой Челианы, самой красивой после Феличе де-
вушки в монастыре, была юная Фабиана. У каждой
из этих знатных затворниц была благородная ка-
меристка, пользовавшаяся большей или меньшей бла-
госклонностью своей госпожи. Например, Мартона,
благородная камеристка аббатисы, завоевала ее бла-
госклонность тем, что проявляла еще больше благо-
честивого рвения, чем сама аббатиса. Мартона моли-
лась, стоя па коленях рядом с аббатисой, пять —
шесть часов ежедневно, но это время казалось ей, по
словам горничных, очень длинным.
Граф узнал еще, что любовников двух из этих мо-
нахинь, по-видимому, Феличе и Роделинды, зовут
Родерико и Лаичелотто; ио он не хотел задавать на
этот счет прямых вопросов.
Час, проведенный им с этими горничными, отнюдь
ие показался ему длинным; ио он был вечностью для
Феличе, которая считала, что поступок наместника
герцога, разом лишившего ее услуг всех пяти гор-
ничных, унизил ее достоинство. Она не могла боль-
ше сдерживать себя и, услышав издали оживлен-
ный разговор в приемной, ворвалась туда, хотя са-
молюбие подсказывало ей, что такое появление, явно
вызванное нетерпением, могло показаться смешным,
после того как она отказалась при(Гять официаль-
ное приглашение посланца государя. «Но я сумею
242
проучить этого наглеца»,— подумала Феличе, отли-
чавшаяся чрезвычайной надменностью. Итак, она
ворвалась в приемную, едва поздоровалась с по-
сланцем государя и приказала одной из горничных
следовать за ней.
— Сударыня, если эта девушка вас послушается,
я велю моим слугам снова войти в монастырь, и они
тотчас приведут ее ко мне обратно.
— Я возьму ее за руку; осмелятся ли ваши слуги
совершить насилие?
— Они приведут в эту приемную ее и вас, суда-
рыня.
— И меня?
— И вас самих; а если я сочту это нужным, я
велю увезти вас из этого монастыря, и вы отправи-
тесь трудиться дальше над спасением вашей души
в какой-нибудь маленький бедный монастырь па
вершинах Апеннин. Я могу сделать и это и многое
другое.
Граф заметил, -что горничные побледнели; щеки
самой Феличе покрылись бледностью, отчего она ста-
ла еще прекраснее. «Вот, несомненно, самая кра-
сивая женщина, какую мне когда-либо приходилось
видеть,— подумал граф.— Надо продлить эту сцену».
Она действительно продлилась и затянулась почти
иа три четверти часа. Феличе проявила в ией ум
и высокомерный характер, позабавившие герцогского
наместника.
К концу разговора тон собеседников значительно
смягчился, и графу показалось, что Феличе стала
менее красивой. «Надо снова раздразнить ее»,—
подумал он. Граф напомнил Феличе, что она дала
обет послушания и что если она впредь окажет ма-
лейшее сопротивление приказам герцога, которые
он уполномочен передавать монастырю, он сочтет
полезным для спасения ее души сослать ее на пол-
года в самый скучный из апеннинских монасты-
рей.
Услышав эти слова, Феличе вспыхнула. Прекрас-
ная в гневе, она ответила графу, что святые мученицы
еще больше терпели от варварства римских импера-
торов.
213
— Я не император, сударыня, да и мученицы
не приводили все общество в волнение ради того,
чтобы завести себе еще двух горничных, уже имея
пять столь любезных, как эти девушки.
Он очень холодно поклонился и вышел, не дав Фе-
личе времени ответить и оставив ее разъяренной.
Граф не вернулся в свои поместья, а продолжал
жить во Флоренции, так как ему было любопытно
узнать, что же в самом деле происходит в монастыре
Санта-Рипарата. Несколько шпионов, предоставлен-
ных в его распоряжение полицией великого герцога
и размещенных около монастыря и вокруг огромных
монастырских садов подле заставы, у которой на-
чинается дорога в Фьезоле, вскоре сообщили ему
все, что он желал выяснить. Родерико Л., один из
самых богатых и беспутных молодых людей в городе,
был любовником Феличе, а ее закадычная подруга,
кроткая Роделинда, предавалась любовным утехам
с Ланчелотто П., молодым человеком, отличившим-
ся в войне между Флоренцией и Пизой. Этим молодым
людям приходилось преодолевать большие трудно-
сти для того, чтобы проникать в монастырь. Строго-
сти в нем удвоились, или, вернее, прежние вольно-
сти были совершенно изгнаны после вступления на
престол великого герцога Фердинанда. Аббатиса
Виргилия хотела добиться соблюдения устава во
всей его строгости, но качества ее ума и свойства
характера отнюдь пе соответствовали этим добрым
намерениям; шпионы, состоявшие в распоряжении
графа, донесли ему, что почти каждый месяц Роде-
рико, Ланчелотто и два — три других юноши, у которых
были любовные связи в монастыре, видались со
своими возлюбленными. Монастырские сады были
так велики, что епископу приходилось мириться с
существованием двух калиток, выходивших на пу-
стыри позади северного городского вала. Монахини,
верные своему долгу,— а таких было в монастыре
подавляющее большинство — не знали этих подроб-
ностей так хорошо, как их знал теперь граф, но по-
дозревали о них и пользовались этими беззакониями,
чтобы не подчиняться тем распоряжениям аббатисы,
которые были им неприятны.
244
Граф сразу понял, что будет очень нелегко вос-
становить в этом монастыре порядок, пока во главе
его будет стоять столь слабохарактерная женщина,
как аббатиса. Он высказал свое мнение великому
герцогу, который предложил ему проявить вели-
чайшую строгость, ио в то же время, по-видимому, не
намерен был огорчать свою бывшую возлюблен-
ную, переведя ее за беспомощность в другой мона-
стырь.
Граф вернулся в Санта-Рипарата, твердо решив
принять все меры, чтобы как можно скорее освобо-
диться от тягостной обязанности, которую ои так
неосторожно принял на себя. Феличе, все еще
рассерженная тем, как граф разговаривал с нею, в
свою очередь, решила воспользоваться первой же
встречей, чтобы снова усвоить тот тон, который
соответствовал знатности ее семейства и занимаемому
им в свете положению. Приехав в монастырь, граф
тотчас же велел позвать Феличе, чтобы освободить-
ся сначала от самой неприятной части своего по-
ручения. Феличе пришла в приемную, уже пылаю-
щая гневом, но граф нашел ее очень красивой — по
этой части он был большой знаток. «Прежде чем на-
рушить прелесть этого лица,— подумал он,— поста-
раемся вдоволь на него насмотреться». Феличе, в
свою очередь, была очарована благородством и изя-
ществом обращения этого красивого мужчины, про-
изводившего действительно превосходное впечатле-
ние в своем черном платье, которое он считал необхо-
димым носить при исполнении своих обязанностей
в монастыре.
«Я ожидала,— думала Феличе,— что, имея свыше
тридцати пяти лет от роду, ои окажется таким же
смешным стариком, как наши духовники; напротив,
я вижу перед собой мужчину, поистине достойного
так называться. Он, правда, не носит чересчур на-
рядного платья, составляющего одну из главных пре-
лестей Родерико и других молодых людей, которых
я знала; ои намного уступает им в количестве
бархата и золота, украшающего его одежду, но
стоит ему только захотеть, и он может вмиг приобре-
сти такого рода достоинства, тогда как тем молодым
245
людям было бы, я думаю, очень трудно подражать
благоразумной, рассудительной и действительно
увлекательной манере разговора графа Буондель-
монте». Феличе не отдавала себе ясного отчета в том,
что именно сообщало такой своеобразный облик это-
му высокому, одетому в черное бархатное платье че-
ловеку, с которым она уже час беседовала на са-
мые разнообразные темы.
Хотя граф старательно избегал всего, что могло
бы. разгневать Феличе, он все же нисколько не про-
являл готовности во всем уступать ей, подобно дру-
гим мужчинам, встречавшимся с этой красивой и
властной девушкой, у которой, как говорила молва,
были любовники. Ни па что пе притязая, граф держал
себя с Феличе просто и естественно и только избе-
гал сначала разговаривать на такие темы, которые
могли рассердить ее. Но все же, когда речь зашла
о беспорядках в монастыре, пришлось коснуться
притязаний гордой монахини.
— В сущности, причина этих раздоров, сударыня,
заключается в том, что одна из самых замечатель-
ных особ этого монастыря предъявила требование, мо-
жет быть, отчасти даже справедливое, иметь двумя
горничными больше, чем другие монахини.
— Причина этих раздоров заключается в слабо-
характерности аббатисы, желающей обращаться
с нами с неслыханной строгостью, о которой мы
до сих пор пе имели понятия. Возможно, что суще-
ствуют монастыри, где живут девушки в самом
деле набожные, решившиеся удалиться от мира
и действительно имевшие намерение соблюдать обе-
ты нищеты, послушания и тому подобное, которые их
заставили принести в семнадцать лет; что же касает-
ся нас, то наши родители поместили нас сюда для
того, чтобы передать все родовое имущество нашим
братьям. Нами руководило не собственное жела-
ние, а невозможность убежать и жить где-нибудь,
кроме монастыря, поскольку наши отцы не желали
больше оказывать нам приют в своих палаццо. К то-
му же, перед тем как мы дали эти обеты, явно недей-
ствительные с точки зрения здравого смысла, мы все
пробыли здесь год или несколько лет пансионерка-
246
ми; каждая из нас думала, что ей предстоит поль-
зоваться такой же свободой, какой располагали
монахини в те времена. А тогда, заявляю вам, синьор
попечитель, калитка у крепостного вала была откры-
та до рассвета, и каждая из этих особ свободно при-
нимала в саду своих друзей. Никто не думал осу-
ждать такой образ жизни, и все мы полагали, что,
став монахинями, будем обладать той же свобо-
дой и вести такую же счастливую жизнь, как те паши
сестры, которых родители, несмотря на свою ску-
пость, все же выдали замуж. Правда, все измени-
лось с тех пор, как нами правит государь, бывший
двадцать пять лет своей жизни кардиналом. Вы мо-
жете, синьор попечитель, ввести в этот монастырь
солдат или даже слуг, как вы недавно сделали. Они
к нам применят насилие, подобно тому как
ваши слуги насильно заставили подчиниться моих
горничных только на том единственном, но вполне
достаточном основании, что были сильнее их. Но вы
не должны воображать, будто имеете над нами ка-
кую-либо законную власть. Нас силой поместили
в этот монастырь, насильно заставили в шестна-
дцать лет принести клятвы и обеты. Наконец, тот
скучный образ жизни, которому вы желаете нас под-
чинить, совсем не тот, какой вели на наших глазах
монахини, обитавшие в этом монастыре в то время,
когда мы приносили монашеский обет; и если даже
признать этот обет законным, мы обещали, самое
большее, жить так, как они, а вы хотите заставить нас
жить так, как они никогда пе жили. Признаюсь вам,
синьор попечитель, я дорожу именем моих сограж-
дан. Во времена республики такое позорное притес-
нение бедных девушек, не имеющих за собой ни-
какой другой вины, кроме того, что они родились
в богатых семьях и что у них есть братья, было бы
совершенно недопустимо. Я искала случая выска-
зать это всенародно или хотя бы какому-нибудь одно-
му рассудительному человеку. Что же касается числа
моих горничных, то я придаю этому очень мало зна-
чения. Мне вполне было бы достаточно двух, а не то
что пяти или семи; я могла бы настаивать на семи
до тех пор, пока кто-нибудь не взял бы на себя труд
247
разоблачить недостойные проделки, жертвами кото-
рых мы являемся,— кое-какие из них я вам изложи-
ла; по так как ваше черное бархатное платье вам очень
к лицу, синьор попечитель, то я заявляю вам, что от-
казываюсь на этот год от права иметь столько слу-
жанок, сколько я могла бы содержать.
Графа Буондельмонте весьма позабавил такой
способ выражать свое негодование, и он продолжил
этот разговор, приведя несколько возражений, са-
мых нелепых, какие только мог придумать. Феличе
опровергала их с очаровательной живостью и умом.
Граф читал в ее глазах все то недоумение, которое
испытывала эта двадцатилетняя девушка, слыша по-
добные нелепости из уст рассудительного, казалось
бы, человека.
Граф простился с Феличе, вызвал аббатису,
дал ей несколько добрых советов, доложил великому
герцогу, что раздоры в монастыре Санта-Рипарата
улажены, выслушал множество похвал своей вели-
чайшей мудрости и, наконец, вернулся к заботам о
своих владениях. «Ведь вот,— думал он,— эта два-
дцатилетняя девушка слыла бы, пожалуй, первой кра-
савицей, живи она в миру, а рассуждает совсем не так
глупо».
Вскоре в монастыре произошли большие собы-
тия. Не все монахини рассуждали так же здраво,
как Феличе, но большинство тех, что были молоды,
смертельно скучали. Их единственное утешение
состояло в том, чтобы рисовать карикатуры и со-
чинять сатирические сонеты на государя, кото-
рый, пробыв двадцать пять лет кардиналом, не мог
придумать ничего лучшего, когда он достиг власти,
как прекратить свидания со своей возлюбленной
и, назначив ее аббатисой, поручить ей притеснять
бедных молодых девушек, упрятанных в монастырь
из-за скупости их родителей.
Как мы уже упоминали, кроткая Роделипда бы-
ла близкой подругой Феличе. Их дружба стала еще
теснее с тех пор, как Феличе призналась Роделипде,
что после бесед с графом Буондельмонте, пожилым
тридцатишестилетним мужчиной, ее любовник Роде-
рико кажется ей скучным. Короче говоря, Феличе
218
влюбилась в почтенного графа; она постоянно бесе-
довала об этом с Роделиндой иногда до двух, до
грех часов ночи. А по уставу св. Бенедикта, который
аббатиса намерена была восстановить во всей его
строгости, монахини должны были уходить в своп
кельи через час после заката солнца, с первым ударом
колокола, призывающего к вечернему уединению.
Простодушная аббатиса, считая своим долгом
подавать пример монахиням, неизменно запиралась у
себя в келье при звуке этого колокола в бла-
гочестивой уверенности, что все следуют ее примеру.
Среди наиболее красивых и богатых затворниц выде-
лялись девятнадцатилетняя Фабиана, быть может,
самая ветреная девушка в монастыре, и ее подруга
Челиана. Обе были обижены на Феличе за то, что та
пренебрегает ими, как они говорили. Дело в том, что
с тех пор, как у Феличе появился такой интерес-
ный предмет для разговоров с Роделиндой, она с
плохо скрываемым или, вернее, с явным раздраже-
нием переносила общество других монахинь. Она
была красивее, богаче и, конечно, умнее всех. Этого
было более чем достаточно для того, чтобы возбу-
дить сильную ненависть в монастыре, где царила
скука. Фабиана по своему легкомыслию пошла и
рассказала аббатисе, что Феличе и Роделинда ино-
гда остаются в саду до двух часов ночи. Аббатиса
добилась от графа распоряжения поставить часо-
вого из солдат герцога перед калиткой монастырско-
го сада, выходившей на пустырь за северным город-
ским валом. Она велела привесить к этой калитке
огромные замки, и каждый вечер по окончании ра-
бот младший из садовников, шестидесятилетний ста-
рик, приносил аббатисе ключ. Аббатиса тотчас посы-
лала ненавистную монахиням старую привратницу за-
переть второй замок калитки. Несмотря на все эти пре-
досторожности, аббатиса сочла пребывание в саду до
двух часов ночи большим преступлением. Опа приказа-
ла позвать Феличе и обошлась с этой знатной девушкой,
ставшей теперь наследницей своего рода, так высоко-
мерно, как она, пожалуй, не позволила бы себе говорить
с нею, если бы не была уверена в покровительстве гер-
цога. Феличе почувствовала себя тем более оскорблен-
249
ной горькими упреками аббатисы, что со времени зна-
комства с графом она всего только раз пригласила
своего любовника Родерико, и то лишь затем, чтобы
посмеяться над ним. Она была очень красноречива
в своем негодовании, и простодушная аббатиса,
отказавшись назвать доносчицу, вес же рассказа-
ла такие подробности, благодаря которым Феличе
легко догадалась, что она обязана этой неприят-
ностью Фабиане.
Феличе решила отомстить. Это решение вернуло
полное спокойствие ее душе, которой досада прида-
ла силу.
— Знаете ли вы, синьора,—сказала она аббати-
се,— что я достойна некоторого сожаления? Я со-
вершенно утратила душевный покой. Святым Бене-
диктом, основателем нашего ордена, руководила
глубокая мудрость, когда он предписал, чтобы ни
один мужчина моложе шестидесяти лет не имел до-
ступа в наши монастыри. Графу Буондельмонте, на-
местнику великого герцога по управлению монасты-
рем, пришлось вести со мной долгие разговоры для
того, чтобы отговорить меня от безрассудного на-
мерения увеличить число моих горничных. Он бла-
горазумен, и величайшая осмотрительность соче-
тается в нем с удивительным умом. Я очаровалась
больше, чем то подобает слуге господней и святого
Бенедикта, великими достоинствами графа, нашего
наместника. Небу было угодно покарать мою неразум-
ную суетность: я без памяти влюблена в графа; ри-
скуя соблазнить дурным примером мою подругу Ро-
делинду, я призналась ей в этой страсти, столь же
преступной, как и невольной; и вот потому, что она
дает мне советы и утешение, потому, что порой ей
даже удается вдохнуть в меня силу против иску-
шений злого духа, она иногда оставалась со мной
до поздней ночи. Но это всегда бывало по моей прось-
бе; я отлично сознавала, что, как только Роделинда
уйдет от меня, я буду думать о графе.
Аббатиса не преминула обратиться к заблуд-
шей овце с длинным увещанием. Феличе намеренно
высказывала различные мысли, еще более затянув-
шие это поучение. «Теперь,— подумала она,— со-
250
бытия, которые последуют за нашей местью, заста-
вят милого графа снова приехать в монастырь. Так
я исправлю ошибку, которую допустила, слишком бы-
стро уступив в вопросе о горничной. Я невольно под-
далась соблазну блеснуть своей рассудительностью пе-
ред человеком, столь рассудительным. Я упустила из
виду, что лишаю графа всякого повода снова приехать
в паш монастырь в качестве наместника. Вот отчего я
теперь так скучаю. Родерико, это разодетое ничтоже-
ство, иногда забавлявшее меня, теперь мне кажется
смешным, и я сама виновата в том, что не вижу больше
милого графа. Отныне у меня и у Роделинды одна за-
дача — добиться того, чтобы наша месть повлекла за
собой такие беспорядки, которые сделают необходимым
его частые приезды в монастырь. Наша бедная аббати-
са не способна хранить тайну и, весьма вероятно, пред-
ложит ему сократить разговоры, которые я постараюсь
вести с ним; при этом бывшая возлюбленная великого
герцога и кардинала, конечно, передаст этому холодно-
му и столь необыкновенному человеку мое признание в
любви. Произойдет комическая сцена, которая его, по-
жалуй, позабавит; или я очень ошибаюсь, или его не
так-то легко одурачить всеми глупостями, какие нам
проповедуют, чтобы поработить нас; он только не нашел
еще достойной себя женщины, и я буду этой женщиной
или поплачусь жизнью».
С той минуты скуку Феличе и Роделинды развея-
ла мысль о мщении, которою они были всецело погло-
щены. «Фабиана и Челиана не без причины ищут
прохлады в саду в эти жаркие дни; пусть же пер-
вое их свидание с любовниками вызовет такой скан-
дал, который изгладит из памяти степенных монахинь
негодование, вызванное нашими поздними прогул-
ками в саду. В тот вечер, когда Лоренцо и Пьер-Ан-
тонио придут на свидание с Фабианой и Челианой,
Родерико и Ланчелотто спрячутся за каменными
плитами, сложенными на пустыре перед калиткой
сада. Родерико и Ланчелотто не будут убивать лю-
бовников этих особ, они только нанесут им шпага-
ми несколько царапин. Увидев их в крови, любовницы
встревожатся, а поклонникам будет не до того, что-
бы говорить им любезности».
251
Подруги решили, что для устройства засады Ли-
вия, благородная камеристка Роделинды, должна
испросить у аббатисы месячный отпуск. Этой лов-
кой девушке были вручены письма к Родерико и Лан-
челотто. Она отнесла им также деньги, которые они
употребили на то, чтобы окружить шпионами Лорен-
цо Б. и Пьер-Антонио Д. — любовника Челианы.
Оба юноши, принадлежавшие к числу самых знат-
ных в городе и пользовавшиеся большим успехом,
обычно проникали в монастырь вместе. Это стало
гораздо более затруднительным с тех пор, как на пре-
стол вступил герцог-кардинал. В довершение всего
аббатиса Виргилия добилась от графа распоряже-
ния поставить часового перед калиткой, выходившей
на пустырь за северным городским валом.
Благородная камеристка Ливия ежедневно при-
ходила и докладывала Феличе и Роделинде о том,
как подготавливалось нападение на любовников
Челианы и Фабианы. Готовились целых полтора ме-
сяца. Надо было выведать, какую ночь выберут Ло-
ренцо и Пьер-Антонио, чтобы прийти в монастырь,
тем более что с начала нового правления, ознаменовав-
шегося большими строгостями, приходилось быть го-
раздо осторожнее. К тому же Ливия натолкнулась
на большие затруднения в переговорах с Родерико.
Он заметил, что Феличе к нему охладела, и в конце
концов наотрез отказался мстить за нее вмешатель-
ством в любовные дела Фабианы и Челианы, если
только Феличе не согласится приказать ему это лич-
но, во время свидания, которое она ему назначит.
А на свидание с ним Феличе, мысли которой были
всецело заняты графом Буондельмонте, упорно не
соглашалась.
«Я вполне понимаю,— писала она ему со свой-
ственной ей неосторожной откровенностью,— что
можно погубить свою душу ради счастья; но по-
губить ее ради того, чтобы увидеться с бывшим лю-
бовником, власть которого уже кончилась,— на это
я никогда не пойду. Однако я могу согласиться при-
нять вас еше раз ночью для того, чтобы обо всем с
вами поговорить. Я вовсе не прошу вас совершить
преступление. Поэтому вы отнюдь не можете предъяв-
252
лять непомерных притязании и просить награды,
как если бы от вас требовали убить какого-нибудь
наглеца. Будьте осмотрительны и не наносите лю-
бовникам наших врагов настолько тяжелых ран, что-
бы они оказались не в силах войти в сад и выста-
вить себя напоказ тем из наших дам, которых мы
позаботимся там собрать. Этим вы лишите нашу
месть всякой прелести, и я сочту вас только верто-
прахом, недостойным моего доверия. И да будет
вам известно, что по причине именно этого сущест-
венного недостатка вы не заслуживаете больше мо-
ей привязанности».
Наконец настала столь тщательно подготовлен-
ная ночь мести. Родерико и Ланчелотто с помощью
своих людей весь день следили за каждым шагом
Лоренцо и Пьер-Антонио. Благодаря болтливости
этих молодых людей удалось установить, что бли-
жайшей ночью они намереваются перелезть через
стену Санта-Рипарата. Богатый торговец, дом кото-
рого был расположен рядом с караульней, откуда
посылался часовой к калитке монастырского сада,
в тот вечер выдавал свою дочь замуж. Лоренцо и
Пьер-Антонио воспользовались этим обстоятельст-
вом и, переодевшись слугами богатого дома, около
десяти часов вечера поднесли караульным от име-
ни торговца бочонок вина. Солдаты оказали честь
этому угощению. Ночь была очень темная. Лоренио
и Пьер-Антонио собирались перелезть через мона-
стырскую стену около полуночи; притаившись
подле стены уже с одиннадцати часов вечера, Ро-
дерико и Ланчелотто с радостью увидели, что место
сменившегося часового занял изрядно пьяный сол-
дат, который через несколько минут заснул.
Феличе и Роделинда заметили, как Фабиана и
Челиана спрятались в саду под деревьями, близ ка-
менной ограды. Незадолго до полуночи Феличе осме-
лилась пойти и разбудить аббатису, проникнуть
к которой ей стоило немалого труда; еще большего
труда ей стоило уяснить аббатисе возможность
преступления, о котором она явилась донести. На-
конец, потеряв более получаса, причем Феличе все
время дрожала от страха прослыть клеветницей,
253
аббатиса заявила, что если бы даже это и было
правдой, к преступлению не следует прибавлять на-
рушение устава св. Бенедикта. А устав безоговороч-
но запрещал выходить в сад после заката солнца.
К счастью, Феличе вспомнила, что можно, не вы-
ходя в сад, пробраться по внутренним переходам мо-
настыря на плоскую, служившую террасой крышу
маленькой оранжереи, очень низкой и расположен-
ной рядом с калиткой, охраняемой часовым. Пока
Феличе настойчиво убеждала аббатису, Роделинда
разбудила свою тетку, женщи1?у пожилую и очень
набожную, помощницу настоятельницы монастыря.
Хотя аббатиса и позволила привести себя на
крышу оранжереи, она ничуть не верила всему, что
наговорила ей Феличе. Трудно представить себе ее
удивление, негодование и растерянность, когда она
увидела в двенадцати или пятнадцати футах под со-
бой двух монахинь, находившихся в этот неподобаю-
щий час вне своих келий,— в ночной темноте она не
могла сначала распознать Фабиану и Челиану.
— Безбожницы! — воскликнула она голосом, ко-
торому старалась придать внушительность.— Пре-
зренные ветреницы! Так-то вы служите господу богу?
Помните, что святой Бенедикт, ваш покровитель, взи-
рает на вас с высоты небес и содрогается, видя,
как вы оскверняете его устав. Образумьтесь, коло-
кол давно прозвонил к вечернему уединению, а потому
сейчас же возвращайтесь в свои кельи и творите молит-
ву в ожидании епитимьи, которую я наложу на вас
завтра утром.
Кто смог бы описать глубочайшее изумление и горе
Челианы и Фабианы, когда над их головами так близ-
ко от них раздался пронзительный голос разгневанной
аббатисы! Они перестали разговаривать и неподвиж-
но замерли, как вдруг совсем другая неожиданность
поразила их, а также и аббатису. Они услышали в ка-
ких-нибудь восьми или десяти шагах ог себя, по дру-
гую сторону калитки, звон скрестившихся шпаг. Вско-
ре раненые участники боя стали вскрикивать и сто-
нать от боли. Каково было отчаяние Челианы и Фабиа-
ны, когда они узнали голоса Лоренцо и Пьер-Антонио!
У обеих были подобраны ключи от садовой калитки,
254
они ринулись открывать замки, и хотя калитка была
очень тяжела, у них хватило силы повернуть ее на пет-
лях. Челиана, старшая годами и более мужественная,
первая осмелилась выйти из сада. Она вернулась через
несколько мгновений, поддерживая своего любовника
Лоренцо, по-видимому, опасно раненного и едва дер-
жавшегося на ногах. Он стонал при каждом движении,
словно умирающий, и в самом деле, едва сделав шагов
десять по саду, упал, несмотря на усилия Челианы, и
почти тотчас испустил дух. Забыв всякую осторож-
ность, Челиана громко звала его и, убедившись, что он
не отвечает, склонилась над ним и зарыдала.
Все это произошло шагах в двадцати от плоской
крыши маленькой оранжереи. Феличе хорошо поняла,
что Лоренцо умер или умирает, и трудно,было бы опи-
сать овладевшее ею отчаяние. «Это я всему причи-
ной,— говорила она себе мысленно.— Родерико, долж-
но быть, увлекся и убил Лоренцо. Он от природы же-
сток, его тщеславие никогда не прощает нанесенных
ему оскорблений, а на нескольких маскарадах лошади
и ливреи слуг Лоренцо были признаны более красивы-
ми». Феличе поддерживала аббатису, от ужаса почти
лишившуюся чувств.
Через несколько мгновений в сад вошла убитая го-
рем Фабиана, поддерживая своего несчастного любов-
ника Пьер-Антонио, тоже смертельно раненного. Он то-
же вскоре умер, по среди общего молчания, вызванно-
го этой ужасной сценой, прозвучали слова, сказанные
им Фабиане:
— Это мальтийский рыцарь дон Чезаре. Я его от-
лично узнал; он, правда, ранил меня, но я тоже его
отметил.
Дон Чезаре пользовался благосклонностью Фа-
бианы до Пьер-Антонио. Эта юная монахиня, страстно
влюбленная в Пьер-Антонно, казалось, совершенно пе-
рестала заботиться о своей репутации; она громко при-
зывала Мадонну и святую, чье имя она носила, звала
также свою благородную камеристку и нисколько не
опасалась, что разбудит весь монастырь; все это отто-
го, что она действительно была влюблена в Пьер-Анто-
нио. Она пыталась оказать ему помощь, остановить
кровь, перевязать раны. Эта искренняя любовь возбу-
255
дила сострадание у многих монахинь. Они поспешили
за факелами, подошли к раненому; он сидел, присло-
нясь к лавровому дереву. Фабиана, стоя на коленях,
ухаживала за ним. Он говорил внятно, стал снова рас-
сказывать, что его ранил мальтийский рыцарь доп Че-
заре, и вдруг взмахнул руками и умер.
Челиана прервала порывы отчаяния Фабианы. Убе-
дившись, что Лоренцо мертв, она, казалось, забыла о
нем и думала только об опасности, угрожавшей ей и
любимой ею Фабиане, которая упала без чувств на
труп своего любовника. Челиана приподняла ее и силь-
но встряхнула, чтобы привести в себя.
— Наша смерть неминуема, если ты будешь пре-
даваться этой слабости,— тихо сказала она, прильнув
губами к уху Фабианы, чтобы ее не услышала облоко-
тившаяся о перила аббатиса, которую она хорошо
различала в каких-нибудь двенадцати или пятнадца-
ти футах над своей головой.— Опомнись,—продолжа-
ла Челиана,—подумай о своей чести и безопасности!
Тебе предстоят долгие годы заточения в мрачной и
зловонной темнице, если ты сейчас же не перестанешь
предаваться своему горю.
В эту минуту аббатиса, пожелавшая спуститься,
подошла, опираясь на руку Феличе, к несчастным мо-
нахиням.
— Что касается вас,— сказала ей Челиана гордым
и решительным тоном, сильно подействовавшим па аб-
батису,— то если вы стремитесь к спокойствию и если
нам дорога честь этого благородного монастыря, вы
сумеете молчать и не станете тревожить всем этим вели-
кого герцога. Ведь вы тоже любили; все полагают, что
вы вели себя благоразумно, и в этом ваше превосход-
ство над нами; по если вы обмолвитесь перед великим
герцогом хоть одним словом об этом происшествии, то
вскоре в городе только о нем и будут говорить и ска-
жут, что аббатиса Санта-Рипарата, познавшая в дни
юности любовь, не обладает достаточной твердостью
для того, чтобы руководить монахинями своего мона-
стыря. Вы нас погубите, синьора аббатиса, но еще
вернее погубите себя. Согласитесь,—прибавила она,
обращаясь к аббатисе, которая вздыхала и охала,—
256
сейчас вы сами не знаете, что надо предпринять для
вашего спасения и для спасения монастыря!
И так как аббатиса все еще пребывала в пол-
ной растерянности и безмолвствовала, Челиана до-
бавила:
— Прежде всего вам надо молчать, а затем, са-
мое главное, надо немедленно унести отсюда по-
дальше эти два трупа; если их найдут здесь, это
погубит и нас и вас.
Бедная аббатиса глубоко вздыхала и была так
взволнована, что не находила даже ответа. Феличе
уже не было подле нее; подведя аббатису к обеим
несчастным монахиням, она благоразумно удали-
лась, так как больше всего боялась, как бы они ее не
узнали.
— Сестры, делайте все, что вы считаете необхо-
димым, все, что вам покажется уместным,— про-
говорила наконец упавшим голосом несчастная аб-
батиса, содрогаясь при мысли о том, в каком она
оказалась положении.—Я сумею скрыть весь наш по-
зор, но помните, что око небесного правосудия всегда
видит наши грехи.
Челиана не обратила на ее слова никакого вни-
мания.
— Сумейте хранить молчание — это все, что от
вас требуется,— твердила она аббатисе, переби-
вая ее.
Затем она сказала только что появившейся на-
перснице аббатисы Мартоне:
— Помоги мне, милая. Дело идет о чести всего
монастыря, о чести и жизни аббатисы; если она
проговорится, она, несомненно, погубит нас, но наша
знатная родня не даст нам погибнуть неотом-
щеннымн.
Фабиана рыдала, стоя на коленях и опираясь об
оливковое дерево; она была не в силах помочь Че-
лиане.
— Позаботься прежде всего смыть следы крови,
которые могут оказаться на твоей одежде. Через
час я приду плакать с тобою.
Затем Челиана с помощью Мартоны перенесла
сначала труп своего любовника, а затем труп Пьер-
17. Стендаль. Т. V.	257
Антонио на улицу Золотых дел мастеров, располо-
женную более чем в десяти минутах ходьбы от ка-
литки сада. Челиане и ее помощнице посчастливи-
лось: никто не попался им навстречу. По другой сча-
стливой случайности, очень существенной и без
которой их мудрая предосторожность оказалась
эы невозможной, солдат, стоявший на часах перед
садовой калиткой, сел поодаль на камень и, каза-
лось, уснул. Челиана удостоверилась в этом,
прежде чем начала переносить трупы. Возвращаясь
во второй раз, Челиана и ее помощница очень испу-
гались. Ночь стала немного светлее; было уже
два часа; они ясно различили перед садовой ка-
литкой трех солдат, и, что было гораздо хуже, ка-
литка была, по-видимому, заперта.
— Вот первая глупость нашей аббатисы, —
сказала Челиана .Мартоне. — Она, наверно, вспом-
нила, что по уставу святого Бенедикта садовая ка-
литка должна быть заперта. Нам надо бежать к
нашим родным; так как нами правит суровый и мрач-
ный государь, я могу, пожалуй, поплатиться голо-
вой за это дело. Что же касается тебя, Мартона,
ты ни в чем не виновна, по моему приказанию ты по-
могала переносить трупы, присутствие которых в
саду могло обесчестить монастырь. Станем на коле-
ни за этими камнями.
Двое солдат направлялись к ним, возвращаясь от
садовой калитки в караульню. Челиана с радостью
заметила, что они были, по-видимому, совсем пьяны.
Они разговаривали между собой, но солдат, стояв-
ший перед тем на часах и обращавший на себя вни-
мание необычайно высоким ростом, ничего не гово-
рил своему спутнику о ночных происшествиях, и
действительно во время дознания, произведенного
впоследствии, он только показал, что какие-то
вооруженные и хорошо одетые люди пришли и стали
драться в нескольких шагах от него. В темноте он на-
считал человек семь или восемь, но предпочел по
вмешиваться в их схватку; потом все сражавшиеся
вошли в монастырский сад.
Когда солдаты прошли мимо, Челиана и ее по-
мощница подошли к садовой калитке и, к своей вели-
258
кой радости, обнаружили, что она была только при-
творена. Эта благоразумная предосторожность была
делом рук Феличе. Отойдя от аббатисы, чтобы Че-
лиана и Фабиана ее не узнали, Феличе побежала
к калнтке, открытой настежь. Она смертельно боя-
лась, что Родерико, внушавший ей в ту минуту ужас,
попытается, воспользовавшись этим удобным слу-
чаем, войти в сад и добиться свидания. Зная его
безрассудство и смелость и опасаясь, как бы он
нс постарался скомпрометировать ее, чтобы ото-
мстить за замеченное им охлаждение чувств, Фе-
личе притаилась за деревьями возле калитки. Она
слышала все сказанное Челианой аббатисе, а за-
тем Мартоне, и это она притворила калитку, когда
вскоре после того, как Челиана и Мартона вышли,
унося труп, оиа услышала шаги солдат, пришед-
ших сменить часового.
Феличе видела, как Челиана заперла калитку сво-
им ключом и ушла. Только после этого Феличе уда-
лилась из сада. «Вот оно, мщение, сулившее мне та-
кую радость!» — подумала она. Феличе провела
остаток ночи с Роделнндой, стараясь угадать, ка-
кие события могли привести к столь трагическому
исходу.
К счастью, ранним утром вернулась в мона-
стырь благородная камеристка Роделинды и прине-
сла Феличе длинное письмо от Родерико. Как истин-
ные храбрецы, Родерико и Ланчелотто не захотели об-
ратиться к помощи наемных убийц, которых в те
времена было много во Флоренции. Они вдвоем на-
пали на Лоренцо и Пьер-Антонио. Схватка затяну-
лась, ибо, выполняя в точности полученное ими прика-
зание, Родерико и Ланчелотто все время отступали,
желая нанести противникам лишь легкие раны; и
действительно, они только укололи их шпагами в пле-
чо и были совершенно уверены, что противники не
могли умереть от этих ран. Но в эту минуту, когда
они уже собирались уйти, опи увидели, к своему
удивлению, что какой-то бесноватый набросился на
Пьер-Антонио. По тем возгласам, какие издавал напа-
дающий, опи сразу узнали в нем мальтийского ры-
царя допа Чезаре. Тогда, видя, что их трое против
259
двух раненых, они поспешили удалиться. На следую-
щий день жители Флоренции немало удивились, ко-
гда неожиданно были обнаружены трупы юношей,
занимавших видное положение среди самой знатной
и богатой молодежи города. Смерть их обратила
на себя внимание только вследствие их обществен-
ного положения, ибо во времена распутного Фран-
ческо, преемником которого стал строгий Фердинанд,
Тоскана была как бы испанской провинцией, и в
городе каждый год совершалось более сотни
убийств. В высшем обществе, к которому принад-
лежали Лоренцо и Пьер-Антонио, особенно мало спо-
ров вызывал вопрос, дрались ли они на поединке,
или пали жертвой чьей-то мести.
На следующий день после этого события в мо-
настыре царило полное спокойствие. Большинство
монахинь было в полном неведении относительно того,
что произошло. На рассвете, до прихода садовника,
Мартона перекопала землю в тех местах, где она
была залита кровью, и уничтожила все следы про-
исшествия. Эта девушка, сама имевшая любовника,
очень толково, и, главное, ничего не выболтав абба-
тисе, исполнила все приказания Челианы. Челиа-
на подарила ей красивый, усыпанный алмазами
крестик. Мартона, девушка весьма простодушная,
поблагодарила Челиану и сказала:
— Есть вещь, которая была бы мне дороже всех
алмазов. С тех пор как в монастыре появилась эта но-
вая аббатиса, хотя я и унижалась всячески перед
нею, стараясь снискать ее расположение, я ни разу
не могла добиться от нее ни малейшей поблажки, ко-
торая бы позволила мне увидеться с Джулиано Р.,
влюбленным в меня. Эта аббатиса принесет нам
всем несчастье. Ведь прошло более четырех меся-
цев, как я не виделась с Джулиано, и он в конце
концов забудет меня. Ваша подруга синьора Фа-
биана состоит в числе восьми сестер-привратниц.
Услуга за услугу: не может ли синьора Фабиа-
на когда-нибудь, когда она будет сторожить у во-
рот, выпустить меня для свидания с Джулиано
или впустить его?
— Я сделаю все, что могу,— ответила Челиана,—
260
но главная трудность’, на которую укажет мне Фа-
биана, заключается в том, что аббатиса может за-
метить твое отсутствие. Ты слишком приучила ее
постоянно иметь тебя под рукой. Попробуй нена-
долго отлучаться. Я уверена, что, если бы ты при-
служивала любой другой монахине, а не аббатисе,
Фабиане не стоило бы никакого труда исполнить
твою просьбу.
Челиана говорила так не без умысла.
— Ты целыми днями оплакиваешь своего любов-
ника,—сказала она Фабиане,—и не думаешь об
ужасной опасности, которая нам угрожает. Аббатиса
до такой степени не способна молчать, что рано или
поздно все случившееся станет известно нашему
строгому герцогу. Он и на троне ведет себя как че-
ловек, пробывший двадцать пять лет кардиналом.
Наше преступление — одно из величайших с точки
зрения религии; короче говоря, жизнь аббатисы —
наша смерть.
— Что ты хочешь сказать?! — воскликнула Фа-
биана, вытирая слезы.
— Я хочу сказать, что тебе надо упросить твою
подругу Витторию Амманати, чтобы она дала тебе
немного того замечательного перуджийского яда, ко-
торый вручила ей, умирая, ее мать, сама отравлен-
ная своим мужем. Ее болезнь длилась несколько
месяцев, и мало кому пришла мысль о яде; то же
будет и с нашей аббатисой.
— Твой замысел ужасает меня! — воскликну-
ла кроткая Фабиана.
— Я понимаю твой ужас и разделяла бы его,
если бы не была убеждена, что жизнь аббатисы —
смерть Фабианы и Челианы. Подумай вот о чем: аб-
батиса не умеет молчать; одного ее слова доста-
точно, чтобы в чем угодно убедить герцога-карди-
нала, который громогласно ужасается преступле-
ниями, вызванными свободой, царившей прежде в на-
ших несчастных монастырях. Твоя кузина очень
дружна с Мартоной, которая происходит из боковой
ветви ее рода, разоренной банкротствами 158... года.
Мартона безумно влюблена в красавца-ткача, кото-
рого зовут Джулиано; пусть твоя кузина даст ей
261
под видом снотворного средства, которое могло бы
ослабить столь стеснительный надзор аббатисы,
этот перуджийский яд, убивающий через полгода.
Графу Буондельмонте случилось в это время по-
бывать при дворе, и великий герцог Фердинанд по-
здравил его с образцовым спокойствием, воцарив-
шимся в аббатстзе Саша-Рипарата. Слова госуда-
ря побудили графа поехать взглянуть на дело своих
рук. Легко можно представить себе его удивление,
когда аббатиса рассказала ему о двойном убий-
стве, свидетельницей которого она была. Граф ясно
убедился, что аббатиса Виргилия ничего не мо-
жет сообщить ему о причине этого преступления.
«Здесь только Феличе, та умная девушка, чьи до-
воды ставили меня в такое затруднительное поло-
жение полгода назад, во время моего первого по-
сещения монастыря, может пролить свет на это
дело,—подумал он.— Но она до такой степени за-
нята мыслями о несправедливом отношении обще-
ства и родни к монахиням, что едва ли захочет го-
ворить».
Приезд наместника великого герцога доставил
Феличе беспредельную радость. Наконсц-i о она
вновь увидит этого необыкновенного человека, быв-
шего единственной причиной всех ее поступков за
минувшие полгода. На Челиану и ее подругу, юную
Фабиану, появление графа произвело обратное
действие — оно повергло их в величайший ужас.
— Твои колебания погубят пас,—сказала Челиа-
на Фабиане.— Аббатиса настолько слабохарактер-
на, что, конечно, проговорилась. Теперь паша жизнь
в руках графа. У вас два выхода... бежать, по на
какие средства мы будем жить? Наши скупые братья
воспользуются тем, что нас подозревают,в преступ-
лении, и откажут нам в куске хлеба. В старину,
когда Тоскана была нс более как испанской провин-
цией, те несчастные тосканцы, которые подвергались
гонениям, могли находить приют во Франции.
Но герцог-кардинал ищет сближения с этой держа-
вой и хочет сбросить испанское иго. Для нас нигде
нет приюта. Вот, бедняжка, до чего довели нас твои
ребяческие колебания. Мы все-таки вынуждены со-
2G2
вершить преступление, ибо Мартоиа и аббатиса —
единственные опасные свидетельницы всего, что про-
изошло в ту роковую ночь. Тетка Роделинды ничего
не скажет; она не захочет уронить честь этого мо-
настыря, которою она так дорожит; Мартона, дав аб-
батисс снотворное средство, не посмеет ни о чем
рассказывать, когда мы ей откроем, что это был яд.
К тому же она славная девушка и без памяти влюб-
лена в своего Джулиано.
Было бы слишком долго излагать искусную бе-
седу Феличе с графом. Она хорошо помнила ошибку,
которую совершила, слишком быстро уступив в
вопросе о горничных. Следствием этого излишнего чи-
стосердечия было то, что граф полгода не показы-
вался в монастыре. Феличе твердо решила не повто-
рять такой ошибки. Граф с величайшей учтивостью
попросил ее пожаловать для беседы с ним в при-
емную. Феличе была вне себя от радости, получив
это приглашение. Ей понадобилось призвать на
помощь женское достоинство, чтобы отложить на
один день эту беседу. Но, войдя в приемную, где не
было никого, кроме графа, Феличе, хотя ее и
отделяла от него решетка с огромными перекладина-
ми, внезапно почувствовала такую застенчивость, ка-
кой она никогда еще не испытывала, и была крайне
удивлена этим. Она глубоко раскаивалась в умысле,
когда-то показавшемся ей столь ловким и забавным.
Мы имеем в виду признание в любви к графу, сде-
ланное ею аббатисе для того, чтобы та передала
ему об этом. Тогда Феличе любила графа далеко не
так, как теперь. Ей показалось забавным покорить
сердце этого важного человека, которого герцог на-
значил представителем своей власти в монастыре.
Теперь она питала совсем другие чувства: понравить-
ся графу было необходимо для ее счастья; если
это нс удастся, она будет несчастна, и что подумает
такой важный человек о странном сообщении-абба-
тисы? Он может найти его непристойным, и эта
мысль терзала Феличе. Надо было начать разговор.
Граф сидел перед нею с серьезным выражением
лица и восхвалял ее высокий ум. Сказала ли ему аб-
батиса? Все внимание молодой монахини было со-
263
средоточено на этом вопросе. К счастью для нее, она
решила — как это и было на самом деле,— что, ужас-
но испуганная видом двух трупов, представивших-
ся в ту роковую ночь ее взору, аббатиса забыла
столь ничтожную подробность, как безрассудная
любовь, овладевшая молодой монахиней.
Граф, в свою очередь, ясно замечал чрезвычай-
ное смущение этой красивой девушки и не знал, че-
му его приписать-«Не виновна ли она?» — спраши-
вал он себя. Эта мысль волновала графа, обычно
столь рассудительного. Такое подозрение заста-
вило его уделить серьезное и глубокое внимание от-
ветам молодой монахини — честь, которую он давно
уже пе оказывал речам женщины. Граф восхищался
находчивостью Феличе. Она искусно отвечала лестны-
ми для пего словами на все, что он говорил ей отно-
сительно рокового боя у монастырской калитки, но
решительно воздержалась от каких-либо существен-
ных показаний.
После полуторачасовой беседы, в продолжение
которой граф ни минуты не скучал, ои простился с
молодой монахиней, попросив ее через несколько
дней снова удостоить его беседы. Эти слова напол-
нили душу Феличе неизъяснимой радостью.
Граф уехал из аббатства Санта-Рипарата в глу-
боком .раздумье. Он говорил себе: «Долг велит мне,
конечно, доложить герцогу о странных событиях, о
которых я только что узнал. Все герцогство было за-
интересовано странной смертью этих двух бедных
юношей, таких блестящих и богатых. С другой сто-
роны, при том грозном епископе, которого недавно
назначил к нам герцог-кардинал, сказать ему хоть
одно слово о происшедшем— значит навлечь на этот
несчастный монастырь все ужасы испанской
инквизиции. Этот грозный епископ погубит не одну
бедную девушку, а, быть может, пять или шесть;
и кто, как не я. будет виновником их смерти, между
тем как достаточно мне слегка злоупотребить дове-
рием герцога, чтобы этого не произошло? Если гер-
цог уже знает о случившемся и будет упрекать
меня, я скажу ему: меня испугал ваш грозный епи-
скоп».
2G4
Граф не смел до конца признаться себе в при-
чинах, побуждавших его молчать. Ои не был уверен
в невиновности прекрасной Феличе, и ужас охва-
тывал все его существо при одной мысли о том, что
он может подвергнуть опасности жизнь бедной де-
вушки, после того как с нею так жестоко обошлись
ее родные и общество. «Она была бы украшением
Флоренции,— думал он,— если бы ее выдали за-
муж».
Незадолго перед тем граф пригласил на велико-
лепную охоту в мареммах Сьены, половиной которых
он владел, знатнейших придворных и самых богатых
купцов Флоренции. Он извинился перед ними, охота
состоялась без него, и Феличе немало удивилась,
услышав уже через день после первого разговора
нетерпеливый топот графских лошадей на переднем
дворе монастыря. Решив не рассказывать герцогу о
случившемся, его наместник, однако, почувствовал,
что берет на себя обязанность следить в дальнейшем
за спокойствием в монастыре. А чтобы добиться
этого, надо было сначала выяснить, в какой мере обе
монахини, любовники которых погибли, причастны к
их смерти. После долгой беседы с аббатисой граф
приказал позвать десять монахинь, в том числе Фа-
биану и Челиану. К своему величайшему удивле-
нию, он убедился, что восемь из них, как сказала
ему перед тем аббатиса, ничего не знают о событиях
той роковой ночи. Граф задавал прямые вопросы толь-
ко Челиане и Фабиане; они все отрицали, Челиана —
с твердостью духа, стоящей выше величайших не-
счастий, а юная Фабиана — как бедная, впавшая в
отчаяние девушка, которой жестоко напоминают при-
чину всех ее горестей. Она ужасно исхудала, и,
по-видимому, у нее начиналась чахотка; она не могла
утешиться после смерти молодого Лоренцо Б.
— Это я его убила,— говорила она Челиане в дол-
гих беседах с нею.— Мне надо было пощадить само-
любие предшественника Лоренцо, жестокого дона
Чезаре, когда я порывала с ним.
Едва войдя в приемную, Феличе поняла, что
аббатиса имела слабость рассказать наместнику ве-
ликого герцога о ее любви к нему; поэтому поведение
265
благоразумного Буондельмонте совершенно измени-
лось. Сначала это заставило Феличе отчаянно крас-
неть и смущаться. Сама того не замечая, она вела
себя очаровательно во время долгого разговора с гра-
фом, но ни в чем не созналась.
Аббатиса ровно ничего не знала, кроме того, что
сама видела, да и то, судя по всему, видела плохо. Че-
лиана и Фабиана ни в чем не сознавались. Граф был
в большом затруднении. «Если я допрошу,— рассуж-
дал юн,— благородных камеристок и служанок, зто
будет то же, что привлечь к делу епископа. Опи все
расскажут своему духовнику, и в монастырь нагрянет
инквизиция».
Граф, сильно обеспокоенный, ежедневно приез-
жал в Санта-Рипарата. Он решил допросить всех мо-
нахинь, затем всех благородных камеристок и, нако-
нец, всю прислугу. Граф неожиданно для себя уста-
новил все подробности совершенного три года тому
назад детоубийства, донос о котором ему представил
один из членов духовного суда, руководимого еписко-
пом. Но, к своему великому удивлению, граф убедил-
ся, что о случае с двумя умирающими юношами, во-
шедшими в монастырский сад, не знал никто, кроме
аббатисы, Челианы, Фабианы, Феличе и ее подруги
Роделинды. Тетка Роделинды так ловко отвечала на
вопросы, что осталась вне подозрений. Страх, внушае-
мый новым епископом, был столь велик, что за исклю-
чением аббатисы и Феличе все остальные монахини
давали свои показания, явно перемешанные с ложью,
в одних и тех же выражениях. Граф заканчивал каж-
дое свое посещение монастыря долгой беседой с Фе-
личе; эта беседа была для нее счастьем, но, желая
продлить се, она старалась каждый день сообщать
графу только очень небольшую часть того, что знала
о смерти обоих кавалеров. В то же время Феличе про-
являла величайшую откровенность в том, что каса-
лось ее лично. У нее было трое любовников; она рас-
сказала графу, почти ставшему ей другом, историю
всех своих увлечении. Такая откровенность мо-
лодой девушки, столь красивой и умной, заинтересо-
вала графа, не замедлившего ответить на псе вели-
чайшим чистосердечием.
266
— Я не могу отплатить вам такими же интерес-
ными рассказами, как ваши,— говорил он Феличе.—
Осмелюсь ли я вам признаться, что все особы ваше-
го пола, с которыми я встречался в свете, всегда
возбуждали во мне больше презрения к их характеру,
чем восхищения их красотой?
Частые приезды графа лишили Челиану покоя.
Все более погружаясь в свое горе, Фабиана перестала
выказывать отвращение к советам своей подруги.
Когда настала ее очередь сторожить монастырские
ворота, она отперла их и отвернулась, и молодой ткач
Джулиано, друг Мартоны, наперсницы аббатисы,
получил возможность войти в монастырь. Он провел
там целую неделю, до той минуты, когда ворота сно-
ва были оставлены открытыми. По-видимому, к концу
этого длительного пребывания в монастыре своего лю-
бовника Мартона, тронутая жалобами Джулиано, за-
пертого в одиночестве у нее в комнате й смертельно
скучавшего, дала снотворное аббатисе, которая желала
денно и нощно видеть ее подле себя.
Молодая и очень набожная монахиня Джулия,
проходя однажды вечером в общую спальню, услыша-
ла разговор в комнате Мартоны. Она подкралась к
двери, посмотрела в замочную скважину и увидела
красивого молодого человека, который, сидя за сто-
лом, смеялся и ужинал с Мартоной. Джулия по-
стучала в дверь, потом ей пришло в голову, что Мар-
гона может открыть эту дверь, запереть ее, Джулию,
с молодым человеком и донести па нее аббатисе,
которая поверит Мартоне, так как Мартона обычно не
отходит от нее ни на шаг. Молодую монахиню охва-
тила величайшая тревога; она представила себе, как
Мартона, гораздо более сильная, чем она, гонится за
ней по пустынному и темному коридору, где еще не
зажгли лампы. Джулия в смятении кинулась бе-
жать, по, услышав, как Мартона открыла дверь, и
вообразив, что она ее узнала, пошла и рассказала
все аббатисе. Пылая негодованием, аббатиса при-
бежала в комнату Мартоны, где Джулиано уже не
оказалось, так как он скрылся в саду. Но в ту же
ночь, после того как аббатиса сочла за благо, ради
репутации Мартоны, уложить ее спать в своей келье
267
и объявила ей, что утром она сама пойдет, в сопро-
вождении монастырского духовника, отца ***, и нало-
жит печать на дверь комнаты Мартоны, где, как ос-
мелились злостно предположить, был спрятан муж-
чина, Мартона, раздраженная и занятая в это вре-
мя приготовлением шоколада, составлявшего ужин
аббатисы, подмешала в него огромную дозу снотвор-
ного, как ей сказали, средства.
На следующий день аббатиса Виргилия почувство-
вала сильнейшее нервное возбуждение и, взглянув
в зеркало, увидела, как изменилось ее лицо, и сочла
себя при смерти. Первое действие перуджинского яда
заключается в том, что люди, его принявшие, почти
сходят с ума. Виргилия вспомнила, что одной из при-
вилегий аббатис благородного монастыря Санта-Ри-
парата было право получать предсмертное напутствие
от епископа; она написала прелату, и он вскоре явил-
ся в монастырь. Аббатиса рассказала ему пе только
о своей болезни, но и о происшествии с двумя трупа-
ми. Епископ сделал ей строгий выговор за то, что она
не уведомила его о столь необычайном и преступном
событии. Аббатиса ответила, что наместник герцога
граф Буондельмопте усиленно советовал ей избегать
огласки.
— А как смеет этот мирянин называть оглаской
точное выполнение ваших обязанностей?
Узнав, что в монастырь приехал епископ, Челиана
сказала Фабиане:
— Мы погибли. Этот объятый религиозным рве-
нием прелат, желающий во что бы то ни стало ввести
в монастырях своей епархии правила Тридентского со-
бора, отнесется к нам совсем иначе, нежели граф
Буондельмонте.
Фабиана с плачем кинулась в объятия Челианы.
— Смерть не страшит меня; но, умирая, я буду
вдвойне отчаиваться, так как я погублю тебя, но не
спасу этим жизнь несчастной аббатисы.
Фабиана тотчас пошла в келью монахини, которая
в тот вечер должна была стоять у ворот. Не вдаваясь
в дальнейшие подробности, Фабиана сказала ей, что
надо спасти жизнь и честь Мартоны, имевшей неосто-
рожность принять в своей комнате мужчину. После
268
долгих уговоров монахиня согласилась оставить воро-
та незапертыми и на миг отойти от них вскоре после
одиннадцати часов вечера.
Тем временем Челиана велела передать Мартоне,
чтобы она пришла на хоры. То было огромное помеще-
ние, как бы вторая церковь, отделенная от предостав-
ленного публике пространства решеткой; соффнт хо-
ров возвышался на сорок с лишним футов над уров-
нем пола. Мартона стала на колени посредине хоров
так, что, если бы она заговорила вполголоса, никто не
мог бы ее услышать. Челиана опустилась рядом с нею.
— Вот,— сказала она,— кошелек, в нем все день-
ги, какие оказались у меня и Фабианы. Сегодня или
завтра вечером я устрою так, что монастырские воро-
та останутся на миг незапертыми. Вели Джулиано бе-
жать и вскоре после этого скройся сама. Будь уве-
рена, что аббатиса Виргилия все сказала грозному
епископу, чей суд, без сомнения, приговорит тебя к
пятнадцати годам заключения или к смерти.
Мартона сделала движение, желая кинуться Че-
лиане в ноги.
— Что ты делаешь, неосторожная! — воскликнула
Челиана, вовремя удержав ее.—Помни, что Джулиано
и тебя каждую минуту могут схватить. С этого мгно-
вения и до самого побега старайся тщательно от всех
скрываться и особенно внимательно следи за теми, кто
будет входить в приемною аббатисы.
Приехав на следующий день в монастырь, граф
нашел немало перемен. Наперсница аббатисы Мар-
тона ночью исчезла; аббатиса настолько ослабела,
что, перед тем как принять графа, вынуждена была
приказать, чтобы ее в кресле перенесли в приемную.
Она призналась графу в том, что все рассказала епис-
копу.
— Значит, кровь и яд неизбежны! — воскликнул
он...
SUORA SCOLASTICA
ИСТОРИЯ, ВЗВОЛНОВАВШАЯ В 1710 ГОДУ ВЕСЬ НЕАПОЛЬ
ПРЕДИСЛОВИЕ
В Неаполе, где я находился в 1824 году, я слышал,
как в обществе упоминали об истории Suora Scolasti-
са * и каноника Чибо. Я был тогда очень любопытен,
и легко можно представить себе, с какой жадностью
я стал всех об этом расспрашивать. Но никто не захо-
тел мне толком ответить: все боялись себя скомпро-
метировать.
В Неаполе никогда не говорят сколько-нибудь ясно
о политике. Причина этому следующая: неаполитан-
ская семья, состоящая, например, из трех сыновей, до-
чери, отца и матери, принадлежит к трем различным
партиям, которые в Неаполе называются лагерями за-
говорщиков. Так, дочь примыкает к партии ,’своего воз-
любленного; каждый из сыновей принадлежит к ка-
кому-нибудь другому лагерю; отец и мать, вздыхая,
говорят о дворе тою государя, который царствовал,
когда им было двадцать лет. Из-за этой разобщенно-
сти о политике никогда ие разговаривают серьезно.
При малейшем сколько-нибудь резком и выходящем
за пределы общих мест утверждении вы видите, как
лица двух или трех присутствующих начинают блед-
неть.
* Сестра Схоластика (итал.).
270
Так как мои расспросы в обществе по поводу этого
рассказа с причудливым названием остались безус-
пешными, я решил, что история Suora Scolastica на-
поминает какое-нибудь ужасное происшествие, слу-
чившееся, например, в 1820 году.
Одна сорокалетняя вдова, некрасивая, ио очень
славная женщина, сдавала мне половину своего доми-
ка, расположенного в переулке, в ста шагах от оча-
ровательного сада Кьяня, у подножия горы, увенчан-
ной виллой супруги старого короля, княгини Флориды.
Это, пожалуй, единственный более или менее спокой-
ный квартал Неаполя.
У вдовы был старый поклонник, за которым я уха-
живал целую неделю. Однажды, когда мы вместе бро-
дили по городу и он показывал мне те места, где лац-
царони дрались против войск генерала Шампионе, и
перекресток, где заживо сожгли герцога ***, я внезапно
с простодушным видом спросил моего спутника, по-
чему делают такую тайпу из истории Suora Scolasti-
ca и каноника Чибо.
Оп спокойно ответил мне:
— Титулы герцога и князя, которые носили участ-
ники этой истории, носят и в наше время их потомки;
может быть, им будет неприятно видеть свои имена за-
мешанными в столь трагической и прискорбной для
всех истории.
— Разве дело происходило не в 1820 году?
— Как вы сказали? В 1820 году? — воскликнул
мой неаполитанец, расхохотавшись оттого, что я на-
звал столь недавнюю дату.— Как вы сказали? В 1820
I оду? — повторил он с той малоучтивой итальянской
живостью, которая так шокирует парижанина.— Если
уж па то пошло, скажите: в 1745 году, через год после
битвы при Веллетрп, упрочившей за нашим великим
доном Карлосом обладание Неаполем. В этом государ-
стве его называли Карлом VII, а впоследствии, в Испа-
нии, где оп совершил столько великих дел, его имено-
вали Карлом III. Это от пего наш царствующий дом
унаследовал большой нос семьи Фарнезе.
«В паше время предпочли бы не называть настоя-
щим именем архиепископа, который приводил в трепет
всех жителей Неаполя, пока его, в свою очередь, не по-
271
вергло в ужас роковое слово «Веллетри». Немцы, за-
севшие на горе вокруг Веллетри, пытались захватить
врасплох нашего великого дона Карлоса в палаццо
Джинетти, где он жил.
«Считают, что повесть, о которой вы говорите,
написана одним монахом. Молодая послушница,
именуемая Suora Scolaslica, принадлежала к семей-
ству герцога де Бнссиньяно. Сам автор обнаруживает
страстную ненависть к тогдашнему архиепископу,
искусному политику, который поручил все это дело ка-
нонику Чибо. Быть может, этому монаху оказывал по-
кровительство дон Дженнарино из рода маркизов де
Лас-Флорес, о котором ходила молва, что он оспари-
вал сердце Розалинды у самого дона Карлоса, весьма
галантного короля, и у старого герцога Варгаса дель
Пардо, слывшего самым богатым вельможей своего
времени. Рассказ об этих ужасных событиях содер-
жал, наверно, такие подробности, которые могли глу-
боко оскорбить какое-нибудь лицо, еще очень влия-
тельное в 1750 году, когда, как полагают, писал этот
монах, ибо он тщательно избегает ясных выражений.
Его пустословие удивительно; он все время высказы-
вает общие положения, высоконравственные, конечно,
но ничего не говорящие. Часто приходится закрывать
рукопись, чтобы подумать над тем, что же хотел ска-
зать почтенный отец. Так, например, когда он доходит
до описания смерти дона Дженнарино, с трудом мож-
но понять, что он хотел сообщить.
«Может быть, я сумею через несколько дней раз-
добыть вам на время эту рукопись, ибо она до такой
степени невыносима, что я бы не советовал вам поку-
пать ее. Два года назад в конторе нотариуса Б. ее
продавали не дешевле четырех дукатов».
Неделю спустя я получил эту рукопись, пожалуй,
самую невыносимую на свете. Автор поминутно по-
вторяет в других выражениях рассказ, который он
только что окончил, а несчастный читатель думает, что
автор хочет сообщить какие-то новые подробности.
В конце концов получается такая невообразимая пута-
ница, что уже не представляешь себе, о чем идет речь.
Надо иметь в виду, что в 1842 году миланец или
неаполитанец, за всю свою жизнь не произнесший па
272
флорентийском наречии и ста слов подряд, считает
нужным пользоваться этим чужим наречием, когда он
пишет для печати. Почтенный генерал Коллетта, вели-
чайший историк нашего столетия, в известной степени
страдал этой манией, часто мешающей его читателю.
Ужасная рукопись, озаглавленная «Suora Scolasti-
са», содержала не более не менее, как триста де-
сять страниц. Помню, я переписал некоторые стра-
ницы, желая удостовериться в том, что правильно их
понял.
Хорошо ознакомившись с этой историей, я уже
остерегался задавать прямые вопросы. Доказав ту-
манными разглагольствованиями, что я вполне осве-
домлен о каком-нибудь обстоятельстве, я с самым без-
различным видом просил мне что-нибудь разъяснить.
Некоторое время спустя одна высокопоставлен-
ная особа, два месяца назад отказавшаяся ответить
па мои вопросы, достала мне небольшую рукопись
в шестьдесят страниц, которая не дает последователь-
ного изложения этой истории, но приводит красочные
подробности относительно некоторых событий. Эта
рукопись содержит правдивое описание неистовой
ревности.
Из слов своего духовника, подкупленного архи-
епископом, княгиня Фердинанда де Биссиньяно не-
ожиданно узнала, что юный дон Дженнарино влюб-
лен не в нее, а в ее падчерицу Розалинду.
Княгиня думала, что ее соперницу любит король
Карлос, и опа отомстила ей, внушив дону Дженнари-
но де Лас-Флорес жестокую ревность.
21 марта 1842 г.
Вам известно, что в 1700 году Людовик XIV, утра-
тивший всех своих великих сверстников и превра-
щенный в карлика госпожой де Ментенон, в порыве
безрассудной гордости послал царствовать в Испа-
нию ребенка, герцога Анжуйского, ставшего впослед-
ствии Филиппом V, безумцем, храбрецом и свя-
тошей. Было бы лучше, как предлагали иностранные
державы, присоединить к Франции Бельгию и А^илан-
скую область.
Францию постигли несчастья, по ее король, до тех
18. Стендаль. T. V.	273
пор встречавший на своем пути только легкие успехи
и дешево доставшуюся славу, проявил в злоключе-
ниях подлинное величие. Победа при Денене и пресло-
вутый стакан воды, пролитый на платье герцогини
де Мальборо, принесли Франции достаточно почет-
ный мир.
К этому времени Филипп V, по-прежнему царст-
вовавший в Испании, потерял супругу-королеву. Это
событие и монашеская добродетель Филиппа V почти
лишили его рассудка. Находясь в таком состоянии,
он сумел отыскать па чердаке в Парме, доставить в
Испанию и сделать своей женой знаменитую Ели-
завету Фарнезе. Эта великая королева проявила ге-
ниальный ум среди придворной испанской чепухи, ко-
торая с тех пор так прославилась в Европе и под по-
чтенным названием испанского этикета стала предме-
том подражания для всех европейских дворов.
Королева Елизавета Фарнезе посвятила пятна-
дцать лет своей жизни тому, чтобы не оставлять без
присмотра дольше, чем на десять минут в день, своего
безумца-мужа. Этот двор, столь жалкий при всем его
кажущемся величии, нашел своего изобразителя, че-
ловека высокоодаренного, поражающего глубиной
своей критики и вдохновляемого мрачным гением
испанской души, герцога де Сеп-Симопа, единственного
историка, которого произвел до сих пор французский
гений. Он приводит любопытные подробности относи-
тельно всех усилий, направленных королевой Елизаве-
той Фарнезе на то, чтобы как-нибудь двинуть в бой
испанскую армию и завоевать для одного из двух
младших сыновей Филиппа V, рожденных ею, какое-
либо княжество в Италии. Таким способом она могла
бы избежать печальной жизни, ожидающей вдовст-
вующую испанскую королеву, и найти прибежище
после смерти Филиппа V.
Сыновья короля от его первой жены были круглы-
ми дураками, как полагается быть законным принцам,
воспитанным святой инквизицией. Если бы какой-ни-
будь фаворит забрал власть над тем из них, кто стал
бы королем, он мог бы, чего доброго, внушить ему,
что по политическим соображениям необходимо за-
ключить в тюрьму королеву Фарнезе, суровое здраво-
274
мыслив и кипучая деятельность которой возмущачи
испанскую лень.
Дон Карлос, старший сын королевы Елизаветы,
отправился в Италию в 1734 году. Сражение при Бн-
тонто, без труда выигранное, доставило ему неаполи-
танский престол. Но в 1743 году Австрия совершила
на него серьезное нападение. 10 августа 1744 года ко-
роль находился со своей небольшой испанской ар-
мией в городке Веллетри, в двенадцати лье от Рима.
Он стоял у подножия горы Артсмизо, в каких-нибудь
двух лье от австрийской армии, расположенной бо-
лее выгодно, чем его собственная.
14 августа, на рассвете, дон Карлос был застигнут
врасплох в своей спальне австрийским отрядом. Гер-
цог Варгас дель Парло, которого королева, наперекор
стараниям главного придворного священника, приста-
вила к своему сыну, схватил дона Карлоса за ноги
и приподнял его до подоконника, возвышавшегося на
десять футов над полом, в то время как австрийские
гренадеры выламывали дверь прикладами и как мож-
но более почтительно кричали королю, что они умо-
ляют его сдаться.
Варгас выпрыгнул в окно вслед за своим госуда-
рем, отыскал двух лошадей, подсадил короля в седло
н помчался к инфантерии, стоявшей лагерем в чет-
верти лье оттуда.
— Ваш государь погиб,— сказал ои испанцам,—
если вы не вспомните, что вы испанцы. Надо убить две
тысячи этих еретиков-австрийцев, которые собирают-
ся взять в плен сына вашей доброй королевы.
Эти немногие слова пробудили доблесть испанцев.
Они начали с того, что перебили все четыре австрий-
ские роты, возвращавшиеся из Веллетри, где они пы-
тались захватить врасплох короля. К счастью, Вар-
гас нашел одного старого генерала, которому не при-
шла в голову неправильная мысль умерить гнев храб-
рых испанцев, заставив их искусно маневрировать,
хотя он нс отдавал себе отчета в том, насколько нелеп
в 1744 году такой способ ведения войны. Короче гово-
ря, в битве при Веллетри было убито три тысячи сол-
дат австрийской армии.
С тех пор дон Карлос стал по-настоящему коро-
лем Неаполя.
Королева Фарнезе послала одного из своих фавори-
тов сказать дону Карлосу, поглощенному своей
страстью к охоте, что австрийцы особенно невыносимы
для жителей Неаполя своей мелочностью и скупостью.
— Возьмите на несколько миллионов больше того,
чем необходимо, у этих купцов, всегда недоверчивых
и находящихся под впечатлением минуты; развлекай-
те их на их же деньги, но не будьте ничтожным
королем.
Дон Карлос, хотя и воспитанный священниками
по всей строгости этикета, был не лишен ума. Он
собрал вокруг себя блестящий двор, постарался при-
вязать к себе необычайными милостями молодых вель-
мож, которые кончали коллегию во время его пер-
вого появления в Неаполе и которым было не боль-
ше двадцати лет в день битвы при Веллетри. Мно-
гие из этих юношей прн неожиданном нападении ав-
стрийцев пожертвовали на улицах Веллетри жизнью
ради того, чтобы их король, столь же моло-
дой, как и они, не был взят в плен.
Король извлек пользу из всех субсидируемых Ав-
стрией попыток составить против него заговор. Его
судьи объявляли гнусными предателями глупцов,
созданных для того, чтобы быть приверженцами вся-
кой власти, просуществовавшей несколько лет.
Дон Карлос не велел приводить в исполнение ни
одного смертного приговора, но утвердил конфиска-
цию многих прекрасных имений. Характер неаполи-
танцев, питающих врожденную любовь к роскоши
и блеску, подсказал придворным, что для того, чтобы
угодить молодому королю, надо проявлять расточи-
тельность. Король предоставил разоряться всем вель-
можам, на которых его министр Тануччи указал ему
как на тайно преданных австрийскому царствующему
дому. Противодействовал королю только неаполи-
танский архиепископ Аквавива, единственный под-
линно опасный враг, которого доп Карлос встретил в
своем новом королевстве.
Празднества, устроенные доном Карлосом зи-
мою 1745 года, после битвы при Веллетри, были дей-
276
ствительно великолепны и снискали ему расположе-
ние неаполитанцев в той же мере, что и его военные
удачи. Спокойствие и благосостояние восстанавлива-
лись повсюду.
Когда наступил момент официального придворного
торжества и церемоний целования руки, происходив-
ших во дворце по случаю дня рождения короля,
Карлос III роздал прекрасные имения вельможам, ко-
торые, как ему было известно, были ему преданы.
В кругу приближенных лиц дон Карлос, умевший
царствовать, высмеивал любовниц архиепископа и по-
жилых женщин, сожалевших о нелепом правлении Ав-
стрии.
Король роздал два — три герцогских титула моло-
дым дворянам, траты которых превышали их доходы,
ибо дон Карлос, щедрый от природы, терпеть не мог
людей, старавшихся, по примеру австрийцев, копить
деньги.
Молодой король обладал умом, возвышенными чув-
ствами и с большим весом произносил каждое слово.
А простой народ был очень удивлен тем, что прави-
тельство не всегда причиняло ему зло. Народ любил
празднества короля и охотно платил налоги, доход
от которых не пересылался каждые полюда в Мадрид
или в Австрию, а частично раздавался веселив-
шейся молодежи. Напрасно архиепископ Аквавива,
поддерживаемый стариками и старухами, приказывал
вставлять во все проповеди намеки на то, что образ
жизни, принятый при дворе, ведет к ужасающему
разорению. Каждый раз, когда король пли короле-
ва выезжали из дворца, крики радости и приветствен-
ные возгласы народа слышались на целую четверть
лье. Каким образом дать представление о криках
этого народа, от природы шумливого, а в то время
действительно довольного?
В тот год, после битвы при Веллетри, многие фран-
цузские придворные под предлогом расстроенного
здоровья приехали провести зиму в Неаполе. Они бы-
ли желанными гостями во дворце; самые богатые
вельможи считали своим долгом приглашать их на
277
псе празднества. Старинная испанская чопорность и
строгость этикета, совершенно исключавшие утренние
визиты к молодым женщинам и решительно запре-
щавшие им принимать мужчин в отсутствие двух —
трех друзей, избранных мужьями, как будто немно-
го смягчились, отступив перед непринужденностью
французских нравов. Восемь или десять'изумительно
прекрасных женщин делили между собою общее
поклонение; по молодой король, тонкий знаток красо-
ты, утверждал, что лучшим украшением его двора яв-
ляется юная Розалинда, дочь князя де Биссиньяно.
Князь этот, бывший австрийский генерал, человек
весьма мрачный, осторожный п находившийся в тес-
ной дружбе с архиепископом, нс показывался во
дворце в течение всех четырех лет правления дона
Карлоса, предшествовавших битве при Веллетри. Ко-
роль видел князя де Биссиньяно только во время
двух целований рук, а именно: в день рождения ко-
роля и в день его именин, присутствие на которых
вменялось всем вельможам в обязанность. Но чу-
десные празднества, устраиваемые королем, привле-
кали к нему приверженцев даже из числа семейств,
преданных «правам Австрии», как выражались тогда
в Неаполе. Князь де Биссиньяно, нехотя уступая на-
стояниям своей второй жены, дойны Фердинанды,
позволил ей бывать во дворце и брать с собою его
дочь, прекрасную Розалинду, которую король Карлос
провозгласил первой красавицей своего королевства.
У князя де Биссиньяно было от первого брака три
сына, положение которых в свею очень его заботило.
Титулы этих сыновей, герцогские или княжеские, ка-
зались ему слишком громкими для того скромною со-
стояния, которое он мог им оставить. Эти горестные
мысли стали еще более мучительными, когда по слу-
чаю именин королевы король произвел многих моло-
дых людей в чин сублейтенапта своих войск. Сы-
новья князя де Биссиньяно не вошли в их число по
той простой причине, что они ни о чем для себя не
просили; но на следующий день после официального
торжества их сестра юная Розалинда вместе с ма-
чехой явилась с визитом во дворец, и королева, за-
метившая, что, когда при дворе в последний раз игра-
278
ли в салонные игры, у Розалинды не было никакой
вещицы, которую она могла бы отдать в качестве фан-
та, сказала ей:
— Хотя молодые девушки не носят алмазов, я на-
деюсь, что вы согласитесь в залог дружеских чувств
вашей королевы и по моему особому повелению но-
сить это кольцо.
И королева дала ей кольцо, украшенное алмазом
стоимостью в несколько дукатов.
Это кольцо явилось для старого князя де Биссинь-
яно причиной величайшего затруднения: его друг
архиепископ пригрозил ему, что он велит всем свя-
щенникам своей епархии не давать перед пасхой от-
пущения грехов дочери князя Розалинде, если -она
будет носить испанское кольцо. По совету своего ста-
рого духовника князь предложил архиепископу в каче-
стве mezzo termine *, что он прикажет изготовить со-
вершенно такое же кольцо и вставит в него алмаз
из фамильных драгоценностей, которые переходили
из рода в род от одной княгини к другой. Донна Фер-
динанда очень рассердилась.
Разгневанная этим покушением на ее шкатулку
с драгоценностями, она требовала, чтобы отобран-
ный у нее алмаз был заменен кольцом, подаренным
королевой. Князь, подстрекаемый старой дуэньей,
возглавлявшей его домашнюю камарилью, рассудил,
что приобщение кольца Розалинды к фамильным дра-
гоценностям могло бы после его смерти лишить Роза-
линду права собственности на это кольцо, а если бы
королева заметила подмену, отняло бы у нее возмож-
ность поклясться кровью св. Дженнаро в том, что она
по-прежнему владеет им; впрочем, она могла бы это
доказать, сходив за кольцом в палаццо своего отца.
Этот спор, который Розалинда не принимала
близко к сердцу, целые дни волновал весь дом. На-
конец по предложению княжеского духовника кольцо
королевы было отдано на хранение престарелой Литте,
старейшей дуэнье семьи.
Мания знатных неаполитанцев считать себя не-
зависимыми властителями, имеющими каждый свои
* Компромисса (итал.),.
279
особые интересы, приводит к тому, что между братьями
и сестрами не существует никакой привязанности и что
их интересы всегда определяются требованиями стро-
жайше соблюдаемой ими политики.
Князь де Биссиньяно был влюблен в свою жену;
она была очень весела, очень неблагоразумна и к
тому же на тридцать лет моложе его. На велико-
лепных празднествах, последовавших зимой 1745 го-
да за славной победой при Веллетри, княгиня Ферди-
нанда всегда была окружена самой блестящей при-
дворной молодежью. Не скроем, что этим успехом
она была обязана своей юной падчерице, той самой
Розалинде, которую король провозгласил первой кра-
савицей при его дворе. Молодые люди, толпившиеся
вокруг княгини де Биссиньяно, знали, что они окажут-
ся бок о бок с королем и что он даже заговорит с
ними, если они выскажут какую-нибудь интересную
мысль, ибо король, который, желая следовать прика-
заниям королевы-матери и заслужить уважение
испанцев, никогда не вступал в разговоры, забывал
о своем звании, когда находился подле нравившейся
ему женщины, и беседовал почти как всякий дру-
гой человек серьезного склада ума.
Княгиня де Биссиньяно была счастлива совсем не
потому, что в ее обществе появлялся король; ее радо-
вало неизменное внимание юного Дженнарино из
фамилии маркизов де Лас-Флорес. Эти маркизы
были очень знатны, так как принадлежали к роду
Мединасели, одному из самых знатных в Испании, от-
куда они за сто лет до этого переселились в Неа-
поль. Но маркиз, отец дона Дженнарино, считался
самым бедным человеком при дворе. Его сыну едва
минуло двадцать два года; он был изящен, хорош со-
бой, по в выражении его лица была какая-то важ-
ность и надменность, изобличавшая его испанское
происхождение. С тех пор как он решил не пропу-
скать ни одного придворного празднества, эта важ-
ность и надменность стала очень неприятна Розалин-
де, в которую ои был страстно влюблен; однако он
не решался заговорить с ней из боязни, что княгиня,
ее мачеха, перестанет вывозить Розалинду ко двору.
Чтобы предотвратить эту возможность, которая
280
оыла бы гибельна для его любви, Дженнарино
усердно ухаживал за княгиней. Она была женщина
несколько тучная (ей, правда, исполнилось тридцать
четыре года), но ее веселый нрав и способность
всегда чем-пнбудь увлекаться придавали ей моло-
жавость. Ее характер соответствовал намерениям
Дженнарино, который хотел избавиться от своего
надменного и презрительного вида, не ‘нравившегося
Розалинде.
Дженнарино и трех раз не говорил с Розалиндой,
но ни малейшее движение ее души не оставалось для
него тайной; когда он старался подражать веселым,
непринужденным и даже слегка легкомысленным
манерам молодых французских придворных, он заме-
чал в глазах Розалинды выражение удовольствия.
Однажды, рассказывая в присутствии королевы о
каком-то довольно печальном случае, отнюдь не тра-
гическим, а совершенно бесстрастным тоном, как это
сделал бы какой-нибудь француз, Дженнарино за-
метил на лице Розалинды улыбку и явное выраже-
ние сочувствия.
Королева, которой, как и Розалинде, было два-
дцать лет, не могла удержаться, чтобы не похвалить
Дженнарино за отсутствие трагического и испанского
тона в его рассказе. Дженнарино взглянул на Роза-
линду, словно желая сказать ей: «Это я из жела-
ния угодить вам стараюсь избавиться от надменного
вида, свойственного моей семье». Розалинда поняла
его и улыбнулась такой улыбкой, что, если бы Джен-
нарино сам не был без памяти влюблен, он понял
бы, что любим.
Княгиня де Биссиньяно не спускала глаз с кра-
сивого лица Дженнарино, но совершенно не дога-
дывалась о том, что происходит в его душе: она бы-
ла неспособна улавливать такие тонкие веши; кня-
гиня только любовалась изящными чертами лица и
почти женственной грацией всего облика Дженнарино.
Его волосы, длинные, как того требовала мода, при-
везенная доном Карлосом из Испании, были свет-
лые, с золотым отливом, а локоны падали ему
на шею, тонкую и грациозную, как у молодой де-
вушки.
281
В Неаполе можно нередко встретить глаза с ве-
ликолепным разрезом, напоминающим глаза прекрас-
нейших греческих статуй; но глаза эти выражают толь-
ко довольство вполне здорового человека или, самое
большее, какую-то затаенную угрозу; никакой угрозы
не чувствовалось в надменности, от которой Джен-
нарнно все еще не мог избавиться. Когда он позволял
себе долго смотреть на Розалинду, в его глазах появ-
лялось меланхолическое выражение, и тонкий на-
блюдатель мог бы даже заключить, что характер
у него слабовольный и неустойчивый, хотя он и спо-
собен быть преданным до самозабвения. Эту черту
было довольно трудно подметить: густые, длинные
ресницы ослабляли блеск и кроткое выражение его
голубых глаз.
Король, когда он отдавался своему чувству, был
не лишен проницательности; он отлично заметил, как
Розалинда, когда опа думала, что мачеха, которой
она очень боялась, не наблюдает за нею, с удоволь-
ствием задерживала взгляд на красивых волосах
Дженнарино. Она не смела остановить взор на его
голубых глазах, опасаясь, чго ее застигнут врасплох
за этим необычайным занятием-
Король по своему великодушию не питал ревности к
Дженнарино; к тому же он, вероятно, полагал, что
молодой монарх, щедрый и победоносный, может не
бояться соперников. Обычно все восхищались безупреч-
ной красотой Розалинды, которая напоминала пре-
краснейшие изображения на сицилийских монетах;
но тонкий наблюдатель увидел бы в ней другую пре-
лесть: лицо ее было из тех, которые никогда не забы-
ваются. Можно сказать, что на челе Розалинды и
в нежных очертаниях ее необычайно привлекатель-
ного рта отражалась ее душа.
Стан у нее был хрупкий и тонкий, словно она
слишком быстро выросла; в ее движениях, в ее
позах все еще сохранялась какая-то детская грация,
но выражение лица свидетельствовало о живости ума
и, главное, о веселом праве, очень редко встречающем-
ся в сочетании с греческой красотой и предохраняю-
щем от того сосредоточенно-глупого вида, в котором
можно иногда упрекнуть такую красоту. Черные во-
282
лосы Розалинды большими прядями падали ей на
щеки, глаза были окаймлены длинными ресницами;
они-то и пленили короля, который часто восхвалял их.
Дон Дженнарино отличался одним ярко выра-
женным недостатком: он был способен мысленно
преувеличивать преимущества своих соперников и в
таких случаях становился ревнивым до исступления;
он чувствовал ревность к королю дону Карлосу,
хотя Розалинда изо всех сил старалась дать ему по-
нять, что он не должен ревновать к этому могуще-
ственному сопернику. Когда король в присутствии Ро-
залинды говорил какую-нибудь явную любезность,
Дженнарино внезапно бледнел. Все из той же рев-
ности Дженнарино с удовольствием бывал в обще-
стве короля- он изучал характер дона Карлоса и те
признаки любви к Розалинде, которые тот невольно
обнаруживал. Король принял это усердие за выра-
жение преданности и был польщен им.
Дженнарино питал также ревность к старшему
камергеру и фавориту дона Карлоса, герцогу Вар-
гасу дель Пардо, некогда’ оказавшему королю такую
услугу в ночь перед битвой при Веллетри. Герцог счи-
тался самым богатым вельможен прн неаполитан-
ском дворе. Все эти преимущества не искупали его
возраста: ему было шестьдесят восемь лет; этот не-
достаток, однако, не помешал ему влюбиться в пре-
красную Розалинду. Правда, он был человек весьма
представительный, отлично ездил верхом, тратил
деньги без счета и расточал свое состояние с не-
обычайной щедростью. Эта сумасбродная расточитель-
ность, вызвавшая всеобщее удивление, тоже способ-
ствовала тому, что он казался моложе своих лет, и
постоянно поддерживала благосклонность к нему ко-
роля. Герцог намерен был так щедро наделить свою
жену в брачном контракте, который он хотел предло-
жить отцу Розалинды, что князь не смог бы ему от-
казать.	*
Дон Дженнарино, которого называли при дворе il
Francese *, был и в самом деле очень веселым и
очень ветреным молодым человеком и всегда завязы-
Фрапцуч (ита i)
283
вал дружбу с молодыми французскими вельможа-
ми, приезжавшими в Италию. Король отличал Джен-
нарино, ибо этот монарх никогда ие забывал того, что,
если французский двор вдруг откажется от бес-
печного легкомыслия, казалось, руководившего его по-
ступками, он может маленькой демонстрацией на
Рейне привлечь внимание всемогущего царствую-
щего дома Австрии, постоянно угрожавшего поглотить
Неаполь. Не скроем, что уверенность в неизменной
благосклонности короля иногда толкала дона Джен-
нарино на слишком уж легкомысленные поступки.
Однажды, когда он и маркиз де Шаро, два ме-
сяца назад прибывший из Версаля, прогуливались по
мосту Маддалены, по дороге на Везувий, им при-
шла фантазия подняться до Кельн отшельника, кото-
рая виднеется на горе, на полпути от вершины.
Добраться туда пешком было невозможно, так как
уже становилось жарко; послать одного из лакеев за
лошадьми в Неаполь потребовало бы много времени.
В эту минуту дон’ Дже.ннарино увидел шагах в
ста перед ним ехавшего верхом слугу, ливрею
которого он не опознал. Он подошел к ciyre и рас-
хвалил красоту андалузского коня, которого слуга вел
на поводу.
— Кланяйся от меня твоему господину и скажи
ему, чтоб он одолжил мне двух своих лошадей,
добраться до кельи отшельника. Через два часа они
будут во дворце твоего господина; одному из слуг
семейства де Лас-Флорес будет поручено передать
мою глубочайшую благодарность.
Слуга, ехавший верхом, оказался бывшим испан-
ским солдатом; он сердито смотрел на дона Джен-
нарино и не выражал никакой готовности сойти с
лошади. Дон Дженнарино потянул его за полу лив-
реи и придержал за плечо так, чтобы он не свалил-
ся окончательно. Потом д<ш Дженнарино ловко вско-
чил на лошадь, поневоле уступленную слугой в лив-
рее, а великолепного андалузского коня, которого слу-
га вел на поводу, предложил маркизу де Шаро.
В ту минуту, когда маркиз де Шаро садился в
седло, дон Дженнарино, державший коня за узду,
почувствовал холодное прикосновение кинжала к сво-
284
ей левой руке. Это старый слуга испанец пытался
воспротивиться изменению маршрута обеих лошадей.
— Скажи своему господину,—обратился к нему
дон Дженнарино со своей обычной веселостью,—
что я просил передать ему мое почтение и что через
два часа один из конюших маркиза де Лас-Флорес
отведет ему лошадей, которых мы постараемся не
слишком быстро гнать. На этом очаровательном ан-
далузце мой приятель совершит великолепную про-
гулку.
Взбешенный слуга кинулся к дону Дженнарино с
кинжалом, но оба молодых человека с хохотом ум-
чались во весь опор.
Два часа спустя, вернувшись с Везувия, дон Джен-
нарино поручил одному из конюхов своего отца спра-
виться, кому принадлежат лошади, и отвести их
владельцу, выразив ему почтение и благодарность
дона Дженнарино. Через час конюший явился
очень бледный и рассказал Дженнарино, что лошади
принадлежат архиепископу, который велел сказать
ему, что он не принимает изъявления почтительности
от столь дерзкого человека.
Не прошло и трех дней, как это незначительное
происшествие превратилось в целое событие: весь
Неаполь говорил о том, что архиепископ гневается.
Был назначен придворный бал. Дон Дженнарино,
одни нз самых усердных танцоров, явился туда, как
обычно; ведя под руку княгиню де Биссиньяно, он про-
гуливался с нею и с ее падчерицей, донной Розалин-
дой, по гостиным, когда его подозвал король.
— Расскажи мне свою новую проделку и историю
с двумя лошадьми, которых ты взял напрокат у архи-
епископа.
Рассказав в двух словах приключение, изложен-
ное выше, дон Дженнарино прибавил:
— Правда, я не опознал ливреи, но я не сомне-
вался в том, что владелец лошадей —один из
моих приятелей. Я могу доказать, что такие случаи
бывают нередко: на Корсо брали лошадей моего от-
ца, которыми я пользуюсь. В прошлом году я взял
на этой самой дороге на Везувий лошадь, принад-
лежащую барону да Салерно, который, хотя гораздо
285
старше меня, и не подумал рассердиться на эту
шутку, ибо он, как известно вашему величеству, че-
ловек умный и большой философ. Как бы то ни было,
в худшем случае дело идет о том, чтобы на миг скре-
стить шпаги, так как я велел изъявить мое почтение
владельцу лошадей. В сущности, я один могу считать
себя оскорбленным отказом принять это изъявление,
каким мне ответили у архиепископа. Конюший моего
отца утверждает, что эти лошади не принадлежат
преосвященству.
— Я запрещаю тебе давать какой-либо ход
этому делу,— строго заявил король.—Самое боль-
шее, что я разрешаю i обе,—это снова изъявить свое
почтение, если у его преосвященства хватит ума при-
нять его.
Два дня спустя дело приняло гораздо более серьез-
ный оборот: архиепископ утверждал, что король
выражался на его счет в таком тоне, что придворная
молодежь с удовольствием пользовалась случаем на-
нести ему оскорбление. С другой стороны, княгиня де
Биссиньяно во всеуслышание заступалась за краси-
вого юношу, танцевавшего с нею на всех балах. Опа
убедительно доказывала, что он не узнал ливреи слуги,
который вел лошадей. По какой-то необъяснимой
случайности эта ливрея оказалась у одного из ла-
кеев дона Дженнарино и в самом деле была непохожа
на те ливреи, которые носили слуги архиепископа.
К тому же дон Дженнарино отнюдь не отказы-
вался скрестить шпаги со столь неосновательно рас-
сердившимся владельцем лошадей. Дон Дженна-
рино даже готов был явиться к архиепископу и вы-
разить ему свое отчаяние по поводу того, что столь
ловко позаимствованные лошади принадлежали его
преосвященству.
Происшествие, о котором мы рассказываем, серьез-
но обеспокоило короля Карлоса. Стараниями архиепи-
скопа все неаполитанские священники, пользуясь бесе-
дами, которые происходят у них в исповедальнях, рас-
пространяли слух, что придворная молодежь, ведущая
нечестивый образ жизни, ищет случая оскорбиib
ливрею, присвоенную слугам архиепископа.
286
Король рано утром поехал в свой летний дворец
в Портичи. Он приказал тайно пригласить туда са-
мого барона да Салерно, которого назвал дон Джен-
нарино в своем первом разговоре с королем. Барон
да Салерно был очень знатен и богат и считался
самым умным человеком в королевстве. Будучи весь-
ма язвительным, он, казалось, не упускал ни малей-
шего случая позлословить насчет правления короля.
Он выписывал из Парижа «Mercure galant», что
упрочило за ним репутацию умного человека, и на-
ходился в тесной дружбе с архиепископом, соблаго-
волившим даже быть крестным отцом его сына.
(Кстати сказать, этот сын искренне усвоил либераль-
ные взгляды, которыми щеголял его отец, вследствие
чего он в 1792 году был повешен.)
В то время, о котором мы рассказываем, барон
да Салерно в величайшей тайне виделся с королем
Карлосом III и о многом сообщал ему. Король часто
советовался с ним по поводу тех своих поступков, ко-
торые могли живо затронуть высшее общество Неа-
поля. По предложению барона на следующий день
в неаполитанском обществе был пущен слух, что
юный родственник кардинала, живший в архиепископ-
ском дворце, услышал, к своему великому ужасу, раз-
говоры о том, что доп Дженнарино столь же ловок в
обращении с оружием, как и во всех остальных телес-
ных упражнениях, и уже дрался на трех поединках,
окончившихся неблагоприятно для его противников; в
итоге глубоких размышлений о прискорбных истинах,
изложенных выше, этот юный родственник архиепи-
скопа, мужество которого не соответствовало его
знатности, после того как он сначала проявил боль-
шую обидчивость н рассердился, когда у него по-
заимствовали лошадей, благоразумно объявил затем,
что они принадлежат его дяде.
Вечером того же дня дон Дженнарино отправился
к архиепископу и сказал ему, что он был бы глубоко
огорчен, если бы оказалось, что лошади принадле-
жали его преосвященству.
К концу недели родственник архиепископа, имя ко-
торого стало известно, сделался общим посмешищем
и должен был уехать из Неаполя. Месяц спустя дон
287
Дженнарино был произведен в сублейтепанты
1-го лейб-гренадерского полка, и король, сделав вид,
будто он только теперь узнал, что состояние дона
Дженнарино не соответствует его знатному происхож-
дению, послал ему трех великолепных лошадей из
своей конюшни.
Этот знак милости получил необычайную огласку,
ибо король Карлос, щедро всех наделявший, слыл
скупым благодаря слухам, распускаемым духовенст-
вом. В этом случае архиепископ был наказан за рас-
пространяемые им ложные слухи; народ решил, что
поступок дворянина из довольно бедной семьи, дер-
жавшего себя, как говорили, вызывающе по отноше-
нию к архиепископу, настолько соответствовал тайным
замыслам короля, что тот резко изменил своему нраву
и послал ему в подарок трех лошадей замечатель-
ной красоты. Народ отшатнулся от архиепископа,
как от человека, которого постигло несчастье.
Понимая, что все злоключения, какие могут про-
изойти с доном Дженнарино, только создадут ему еще
большую славу, архиепископ решил дождаться бла-
гоприятного случая, чтобы отомстить; но этот пыл-
кий человек не мог жить, не давая выхода раздирав-
шей его неистовой злобе, а потому всем неаполитан-
ским духовникам было приказано распустить слух,
что во время битвы при Веллетри король отнюдь не
проявил мужества; это герцог Варгас дель Пардо ру-
ководил всем и благодаря своему нраву, крутому
и не терпящему возражений, насильно увлекал коро-
ля в те опасные места, где тот появлялся.
Король, который не был героем, почувствовал
себя крайне уязвленным этой новой клеветой, получив-
шей самое широкое распространение в Неаполе. Ми-
лость, в которую недавно вошел у короля дон Джен-
нарино, от этого как будто на миг поколебалась.
Если бы не эта дурацкая проделка — захват чужих
лошадей на проезжей дороге к вершине Везувия, ко-
торый неосторожно позволил себе дон Дженнарино,—
никому не пришло бы в голову распространяться о
подробностях битвы при Веллетри, которую король
вспоминал в своих речах к войскам чаще, чем это
следовало бы делать.
288
Король приказал молодому сублейтенанту дону
Дженнарино осмотреть его конский завод в *** и со-
общить ему число вороных лошадей, которых можно
было бы получигь оттуда для нового эскадрона лег-
кой кавалерии ее величества, формируемого им в то
время.
Домашние раздоры, вызванные в семье князя де
Биссиньяно настойчивым характером донны Ферди-
нанды, приводили в дурное расположение этого ста-
рика, и без того уже раздраженного незавидным об-
щественным положением трех своих сыновей. История
с бриллиантом, взятым из ее шкатулки без всякого
возмещения, тоже сильно омрачила княгиню; она пола-
гала, что ее муж был бы не прочь уверить своих друзей
из числа духовенства, что у него связаны руки чрез-
вычайной благосклонностью, неотступно оказываемой
молодой королевой его жене, и что он хочет извлечь
выгоду из этого обстоятельства и побудить княгиню
испросить должности для ее пасынков. Княгиня вос-
пользовалась первым утренним визитом к ней дона
Дженнарино, тотчас после того, как он узнал о
своем предстоящем отъезде на конский завод в***.
Питая явную слабость к дону Дженнарино, извещен-
ная о том, что несколько дней не увидит его при дво-
ре, она сказалась больной. В ее намерения входило
также досадить мужу, который в истории с коль-
цом, подаренным королевой, принял решение, оказав-
шееся, в сущности, не в пользу дойны Фердинанды;
хотя княгине было тридцать четыре года, иначе го-
воря, на тридцать лет меньше, чем ее супругу, она
могла еще надеяться внушить склонность юному дону
Дженнарино. Несколько тучная, она все еще была
хороша собою; ее нрав особенно способствовал тому,
что ее продолжали считать молодой; она была очень
весела, очень легкомысленна и проявляла большую го-
рячность, когда, по ее мнению, бывало выказано хотя
бы малейшее неуважение к ее родовитости.
На блестящих придворных празднествах, устроен-
ных зимою 1745 года, ее всегда окружала самая бле-
стящая молодежь Неаполя. Она особенно отличала
юного дона Дженнарино, у которого очень благород-
ные и даже слегка надменные, на испанский лад,
19 Стендаль. Т. V.	289
манеры сочетались с самой изящной и приветливой
наружностью. Его исполненное живости и по-фран-
цузски непринужденное обращение казалось донне
Фердинанде особенно восхитительным у потомка одной
из ветвей рода Мединасели, переселившейся в Неа-
поль всего полтораста лет назад.
У Дженнарино были красивые, белокурые волосы,
усы и очень выразительные голубые глаза. Княгиню
особенно пленял этот цвет, казавшийся ей явным до-
казательством готского происхождения. Она часто на-
поминала, что дон Дженнарино, неизменно проявляв-
ший готскую отвагу н доблесть, уже дважды был ра-
нен братьями или супругами из тех семейств, в лоно
которых он вносил смятение. Дженнарино, которого
эти небольшие происшествия сделали осторожным,
очень редко заговаривал с юной Розалиндой, не-
смотря на то, что она беспрестанно находилась подле
мачехи. Хотя Дженнарино ни разу не обращался к
Розалинде в такую минуту, когда ее мачеха не могла
бы ясно слышать его слова, Розалинда была, тем не
менее, уверена, что этот юноша любит ее, и Дженна-
рино питал почти такую же уверенность относитель-
но чувств, какие он внушал Розалинде.
Было бы довольно трудно объяснить французскому
читателю, привыкшему все высмеивать, глубокую и
свято соблюдаемую скрытность чувств в неаполитан-
ском королевстве, подвергавшемся в течение ста де-
сяти лет всем прихотям и тирании испанских вице-ко-
ролей.
Отправляясь на конский завод, Дженнарино ощу-
щал невыносимую печаль оттого, что он не может пере-
молвиться на прощание ни одним словом с Розалин-
дой. Он не только ревновал ее к королю, нисколь-
ко не старавшемуся скрыть свое восхищение ею, но
вдобавок еще, очень часто бывая за последнее время
при дворе, сумел проникнуть в тщательно хранимую
тайну: тот самый герцог Варгас дель Пардо, который
некогда оказал такую большую услугу дону Карлосу
в день сражения при Веллетри, вообразил, что его
всесильное влияние при дворе и огромное состояние,
290
приносившее ему двести тысяч пиастров ежегодного
дохода, могли заставить молодую девушку забыть его
шестьдесят восемь лет и причудливый, крутой нрав.
Герцог задумал просить у князя де Биссиньяно руки
его дочери, обещая при этом взять на себя попече-
ние о судьбе трех своих шуринов. Герцога, очень
подозрительного, как и подобает быть старому
испанцу, останавливала только любовь короля, сила
которой была ему в точности неизвестна. Пожертвует
ли дон Карлос своей любовной прихотью ради того,
чтобы не рассориться навсегда с фаворитом, кото-
рый помогал ему нести бремя государственных дел и
которому он до сих пор без всяких колебаний прино-
сил в жертву всех министров, чем-либо задевших
гордость Варгаса? Или же в сердце этого монарха,
покоренного той тихой меланхолией в сочетании с
долей веселости, которая лежала в основе харак-
тера Розалинды, наконец зародилось настоящее чув-
ство?
Не зная, что думать о любви короля и любви
герцога дель Пардо, Дженнарино, ехавший на кон-
ский завод, впал в такое уныние, подобного которому
он никогда еще не испытывал. Тут только им овла-
дела вся неуверенность настоящей любви; стоило
ему три дня не видеть Розалинду, как он стал под-
вергать сомнению то, в чем считал себя столь уве-
ренным в Неаполе: волнение, которое он, казалось,
читал в глазах Розалинды, когда она его видела, и
явн^ю досаду, охватывавшую ее, когда мачеха че-
ресчур ясно проявляла свою пылкую склонность к
Дженнарино.
Приданое Розалинды было не больше двадцати
тысяч франков, и жизнь не сулила ей ничего, кроме
поступления в аристократический монастырь Сан-
Петито, расположенный в верхней части Толедской
улицы, модный в то время и служивший могилой
для молодых девушек самого знатного происхожде-
ния. И все же она никак не могла решиться на то,
чтобы понять страстные взгляды герцога дель Пардо.
Напротив, она отлично понимала то выражение неж-
291
мости во взоре Дженнарино, с каким он смотрел на
нее, когда за ним не наблюдала княгиня де Бисспнья-
но; неизвестно даже, не отвечала ли иной раз юная Ро-
залинда на взгляды Дженнарино.
Откровенно говоря, эта любовь была нелепостью;
правда, семейство де Лас-Флорес выделялось среди
высшей знати своею родовитостью, но у старого гер-
цога, носившего эту фамилию, отпа дона Дженна-
рино, было трое сыновей, и, согласно местному обы-
чаю, он распорядился так, что старший из них полу-
чал пятнадцать тысяч дукатов (приблизительно пять-
десят тысяч франков) ежегодного дохода, тогда как
оба младших должны были довольствоваться содер-
жанием в размере десяти дукатов ежемесячно и пра-
вом жить в городском и загородном палаццо.
Не сговариваясь, дон Дженнарино и юная Роза-
линда прибегали к всевозможным уловкам, чтобы скры-
вать свои чувства от княгини де Биссиньяно; ее кокет-
ство никогда не простило бы молодому маркизу оши-
бочного мнения, составленного ею.
Ее муж, старый генерал, оказался проницатель-
нее ее; на последнем празднестве, устроенном в ту
зиму королем Карлосом, он отлично понял, чю дон
Дженнарино, уже известный многими похождениями,
задумал понравиться его жене или дочери; и то и
другое ему одинаково не улыбалось.
На следующий день, после завтрака, он велел сво-
ей дочери Розалинде сесть вместе с ним в карету и,
не сказав ей ни слова, отвез ее в благородный мона-
стырь Сан-Петито. У этого монастыря, тогда очень мод-
ного, великолепный фасад, который виден слева в са-
мой возвышенной части Толедской улицы, около вели-
чественного палаццо Студи. Прогуливаясь по плоско-
горью Вомеро, над Аренеллой, долго идешь вдоль стен,
которые тянутся на огромное расстояние. Эти стены
должны скрывать от непосвященных взоров сады Сан- .
Петито.
Князь открыл рот только затем, чтобы предста-
вить дочь своей сестре, строгой донне***. Он сказал
юной Розалинде, как бы осведомляя ее из любез-
ности, за которую ей следовало быть признательной,
что она выйдет из монастыря Сан-Петито только один
292
раз в жизни, накануне того дня, когда примет мона-
шеский обет.
Розалинда нисколько не удивилась тому, что
с нею произошло; она хорошо знала, что ей нечего
надеяться выйти замуж, если только не случится
какое-нибудь чудо, но и в эту минуту ее ужаснула
бы мысль стать женой герцога Варгаса дель Пардо.
К тому же она несколько лет была воспитанницей
монастыря Сан-Петито, куда ее теперь привезли об-
ратно, и все воспоминания, какие она о нем сохрани-
ла, были веселыми и приятными. Поэтому в первый
день она не была очень огорчена своим положением;
но уже на следующий она поняла, что никогда боль-
ше не увидит дона Дженнарино, и, несмотря на
всю свою ребячливость, эта мысль глубоко опечалила
ее. Всегда жизнерадостная и беспечная, она уже через
две недели стала одной из самых непокорных и са-
мых грустных обитательниц монастыря Раз двадцать
в день она вспоминала дона Дженнарино, которого
ей не суждено было больше увидеть, а между тем,
когда она жила в палаццо своего отца, мысль об
этом милом юноше появлялась у нее всего один или
два раза в день.
Через три недели после ее приезда в монастырь
случилось так, что за вечерней молитвой она без еди-
ной ошибки прочла литании богоматери, и надзирав-
шая за послушницами наставница разрешила ей на
следующий день первый раз подняться на бельведер.
Так называется огромная галерея на верхней части
фасада монастыря Сан-Петито. выходящего на То-
ледскую улицу. Эту галерею монахини усердно укра-
шают позолотой и росписью.
Розалинда пришла в восторг, увидев снова двой-
ную вереницу прекрасных экипажей, заполнявших в
час гулянья верхнюю часть Толедской улицы. Она
узнала большинство экипажей и сидевших в них дам.
Это зрелище и развлекало и печалило ее.
Но как описать волнение, овладевшее ею, когда
она узнала молодого человека, остановившегося под
сводом ближайших ворот и оживленно махавшего
великолепным букетом цветов? То был доп Джен-
нарино, который, с тех пор как Розалинду удалили
293
от общества, ежедневно приходил на это место в на-
дежде, что она появится на бельведере благород-
ных монахинь; зная, что она любит цветы, он пред-
усмотрительно запасся самым изысканным букетом,
чтобы привлечь ее взоры и обратить на себя ее
внимание.
Дон Дженнарино почувствовал живейшую радость,
когда увидел, что Розалинда его узнала; вскоре он
стал делать ей знаки, на которые она не осмели-
валась отвечать; потом она подумала, что, согласно
уставу св. Бенедикта, соблюдаемому в монастыре Сап-
Петито, может пройти несколько недель, прежде чем
ей снова разрешат появиться на бельведере. Она за-
стала там целую толпу монахинь, проявлявших боль-
шое оживление; все или почти все делали знаки своим
поклонникам; их, казалось, несколько смущало присут-
ствие этой молодой девушки под белым покрывалом,
которая могла удивиться их малоблагочестивому пове-
дению и рассказать о нем за пределами монастыря.
Надо иметь в виду, что в Неаполе молодые девуш-
ки с раннего детства привыкают изъясняться с по-
мощью пальцев, различные положения которых озна-
чают буквы. Они беседуют таким способом в гости-
ных с молодыми людьми, находящимися в двадцати
шагах от них, в то время как родители разговаривают
вслух.
Дженнарино трепетал при мысли, что Розалинда
искренне готовится принять монашеский обет. Он
несколько отступил в глубь ворот и говорил ей оттуда
языком знаков:
— С тех пор, как я вас больше не вижу, я не-
счастен. Хорошо ли вам живется в монастыре? Дозво-
лено ли вам часто приходить на бельведер? Любите
ли вы по-прежнему цветы?
Розалинда пристально смотрела па него, но
не отвечала. Вдруг она скрылась,— то ли ее позвала
наставница, то ли ее оскорбили те немногие слова,
с которыми обратился к ней дон Дженнарино. Это
его очень опечалило.
Он поднялся в красивую рощу, расположенную
выше Неаполя и называемую Аренелла. Там тянется
стена, окружающая огромный сад монастыря Сан-Пс-
294
тито. Продолжая свою грустную прогулку, Джен-
нарино добрался до плоскогорья Вомеро, расстилаю-
щегося высоко над Неаполем и над морем; пройдя
оттуда еще одно лье, он достиг великолепного зам-
ка герцога Варгаса дель Пардо. Это была средневе-
ковая крепость с темными зубчатыми стенами; замок
славился в Неаполе своей мрачностью и причудой гер-
цога держать там в услужении только уроженцев
Испании, и притом одного с ним возраста. Герцог
говорил, что, когда он находится здесь, он чувствует
себя словно в Испании, и для большей иллюзии он
приказал срубить все окружающие деревья. Каждый
раз, когда королевская служба ему позволяла, он при-
езжал подышать свежим воздухом в свой замок Сан-
Николо.
Это мрачное здание усилило тоску дона Дженнари-
но. Когда он возвращался оттуда, печально шагая
вдоль садовой ограды Сан-Петито, его осенила вне-
запная мысль. «Наверно, она по-прежнему любит цве-
ты,— подумал он.—Монахини, конечно, выращи-
вают их в этом огромном саду; там должны быть са-
довники; мне надо во что бы то ни стало познако-
миться с ними».
В этой пустынной местности была небольшая
osteria (кабачок). Дженнарино вошел туда, но, увле-
ченный своим замыслом, не подумал о том, что одеж-
да его слишком роскошна для этого места, и с огор-
чением убедился, что его присутствие возбуждает удив-
ление, смешанное с недоверием. Тогда он притворился
очень усталым и запросто повел себя с хозяевами
и с простолюдинами, зашедшими выпить несколько
кружек вина. Непринужденное обращение Дженна-
рино заставило забыть о его платье, слишком бога-
том для такого места. Дженнарино не побрезговал
распить с хозяином и его друзьями заказанное им
вино несколько лучшего качества. Наконец, после дол-
гих усилий он заметил, что его присутствие уже не
внушает робости. Начались шутки насчет благород-
ных монахинь Сан-Петито и посетителей, перелезаю-
щих для свиданий с ними через садовую стену.
Дженнарино убедился, что подобные вещи, о ко-
торых ходило много слухов в Неаполе, происходят
295
на самом деле. Простодушные крестьяне из Вомеро
шутили по этому поводу, но не выражали особого
возмущения.
Эти бедные молодые девушки поступают туда не
по душевному влечению, как уверяет наш приход-
ский священник, а потому, что их выгоняют из ро-
дительских палаццо, чтобы отдать все их старшим
братьям; вполне понятно, что они ищут развлечений.
Но это стало трудным делом при нынешней абба-
тисе, матери Анджеле-Марии из рода маркизов де
Кастро Пиньяно, которая вбила себе в голову выслу-
житься перед королем и раздобыть герцогскую корону
для семейства своего племянника, терзая этих бед-
ных молодых девушек, никогда не имевших серьезного
намерения давать обеты богу и Мадонне. Приятно ви-
деть, как весело они резвятся в саду; можно поду-
мать, что это настоящие пансионерки, а не монахини,
которые погубят свою душу, если ие будут заботить-
ся только о соблюдении насильственно принятых обе-
тов. Недавно, чтобы оказать честь особо знатному
происхождению этих девушек, неаполитанский архи-
епископ выхлопотал для них у римской курии приви-
легию принимать монашество не в семнадцать, а
уже в шестнадцать лет, и в монастыре справляли
большое празднество по случаю неслыханной чести,
какую эта привилегия означает для бедных малюток.
— Но вы упомянули о саде,— сказал Дженнари-
но.— По-моему, он очень небольшой.
— Как небольшой! — раздалось несколько голо-
сов.— Сразу видно, что вы никогда не обращали иа пе-
го внимания: там свыше тридцати арпанов, и старший
садовник, маэстро Беппо, иногда держит в услужении
добрый десяток работников.
— А этот старший садовник, должно быть, какой-
нибудь красивый юноша? — со смехом спросил дон
Дженнарино.
— Плохо вы знаете аббатису де Кастро Пинья-
но! — хором ответили ему.— Она не потерпела бы
подобного беззакония! Синьору Беппо пришлось до-
казать. что ему больше семидесяти лет; он служил
прежде у маркиза де Дас-Флореса, которому прина-
длежит прекрасный сад в Чези.
296
Дженнарино подпрыгнул от радости.
— Что с вами? — спросили его новые друзья.
— Ничего; просто я очень устал.
Он догадался, что синьор Беппо — бывший садов-
ник его отца. В тот же вечер он разузнал, где живет
этот старший садовник, синьор Беппо, и каким обра-
зом с ним можно повидаться.
На следующий же день он побывал у него; ста-
рик-садовник заплакал от радости, увидев младшего
из детей своего господина маркиза де Лас-Флореса, ко-
торого он когда-то носил на руках. Он ие смог ни
в чем ему отказать. Дженнарино пожаловался на ску-
пость отца и намекнул па то, что сто дукатов выру-
чили бы его из величайшего затруднения.
Два дня спустя, когда послушница Розалинда,
именуемая теперь сестрой Схоластикой, прогуливалась
одна в прекрасном цветнике, разбитом в правой по-
ловине сада, старый Беппо подошел к ней.
— Я хорошо знал благородное семейство князей де
Биссиньяно,— сказал он.— В молодости я работал в
их саду, и, если вы позволите, синьорина, я подарю
вам красивую розу, которую я завернул в эти вино-
градные листья, но с условием, что вы соблаговолите
развернуть ее, только когда будете одна у себя в ком-
нате.
Розалинда взяла розу, почти не поблагодарив ста-
рика; она положила ее за корсаж и задумчиво на-
правилась в свою келью. Так как Розалинда была
дочерью князя и ей предстояло стать монахиней пер-
вого разряда, у нее была келья из трех комнат.
Едва войдя туда, Розалинда зажгла лампу. Она
хотела вынуть красивую розу из-за корсажа, ио цве-
ток, отломившись от стебля, остался у нее в руке,
и в середине его она нашла спрятанную меж ле-
пестками записку. Сердце Розалинды сильно забилось,
но она, не колеблясь, прочла ее:
«Я, так же как и вы, очень небогат, прекрас-
ная Розалинда, ибо, если вас приносят в жертву
жизненному благополучию ваших братьев,— я тоже,
как вам, можег быть, небезызвестно, всего лишь тре-
тий сын маркиза де Лас-Флореса. После того как
я утратил вас, король произвел меня в чин сублей-
297
тенанта своей гвардии, и по этому случаю отец мой
объявил, что мне, моим слугам и лошадям буд>т
обеспечены кров и пища в фамильном палаццо, а в
остальном мне придется жить на ежемесячное со-
держание в десять дукатов, которое всегда в нашей
семье получали младшие сыновья.
«Итак, милая Розалинда, мы оба одинаково бедны
и не имеем надежды получить когда-либо наследство.
Но думаете ли вы, что наш неизбежный удел — быть
всю жизнь несчастными? Отчаянное положение, в ко-
торое нас ставят, дает мне смелость сказать вам, что
мы любим друг друга и что наша воля отнюдь ие долж-
на быть сообщницей жестокой скупости наших роди-
телей. Когда-нибудь я женюсь .на вас; человек моего
происхождения, конечно, найдет средства к жизни. Я
не боюсь ничего на свете, кроме вашей необычайной
набожности. Не вздумайте, поддерживая со мною пе-
реписку, считать себя монахиней, нарушившей обеты;
напротив, вы молодая женщина, которую хотят разлу-
чить с тем, кого ее сердце избрало супругом. Собла-
говолите иметь мужество и, главное, не гневайтесь
на меня; я отнюдь не проявляю по отношению к вам
непристойной смелости, но сердце мое обливается
кровью при мысли, что я, может быть, целых две не-
дели не увижу вас, а я полон любви. На празднествах,
где мы встречались в то счастливое время моей жиз-
ни, почтение помешало мне столь откровенно вы-
разить мои чувства; но кто знает, представится ли
мне случай написать вам второе письмо. Моя кузина,
сестра ***, которую я навещаю так часто, как только
могу, сказала мне, что пройдет, может быть, две не-
дели, прежде чем вам позволят снова подняться па
бельведер. Ежедневно в этот час я буду стоять па
Толедской улице, быть может, переодетый, ибо меня
могут заметить и высмеять мои новые товарищи, офи-
церы гвардейского полка.
«Если бы вы знали, как переменилась моя жизнь
и какой она стала безрадостной с тех пор, как я вас
утратил! Я танцевал всего один раз, и то потому
только, что княгиня де Биссиньяно сама подошла
ко мне.
«Из-за нашей бедности мы будем нуждаться в
298
помощи; будьте приветливы со всеми слугами и даже
выказывайте к ним дружелюбие. Старик-садовиик
Беппо помог мне единственно потому, что ои двадцать
лет подряд работал в садах моего отца в Чези.
«Не испугает ли вас то, что я вам сейчас ска-
жу? На берегу моря, в Калабрии, в двадцати лье
от Неаполя, у моей матери есть поместье, сдаваемое
в аренду за шестьсот дукатов. Мать любит меня, и,
если я очень ее попрошу, она устроит так, что наш
управляющий сдаст мне в аренду это поместье за
те же шестьсот дукатов в год. Так как мне положили
содержание в размере ста двадцати дукатов, мне при-
дется, следовательно, платить только четыреста во-
семьдесят дукатов ежегодно, и мы бы извлекли при-
быль, какую получает фермер. Правда, такой образ
жизни могут счесть малодостойным, и мне придет-
ся переменить фамилию, заимствовав ее от названия
поместья, именуемого***.
«Но я ие решаюсь продолжать. Замысел, который
я вам сейчас бегло изложил, быть может, возмутит
вас. Как! Навсегда уехать из благородного Неаполя!
С моей стороны было дерзостью даже подумать об
этом. Примите все же во внимание, что я могу так-
же рассчитывать на смерть одного из моих старших
братьев.
«Прощайте, милая Розалинда. Мое письмо пока-
жется вам, пожалуй, чересчур деловым. Вы не мо-
жете себе представить, чего только я не передумал за
те три недели, которые прожил вдали от вас; по-мо-
ему, это даже нельзя назвать жизнью. Как бы то
ни было, простите мне мое безрассудство».
Розалинда ничего не ответила па это первое пись-
мо, за которым последовал ряд других. Самая боль-
шая милость, оказанная ею в то время Дженнарино,
заключалась в том, что опа послала ему цветок через
старого Беппо, ставшего другом сестры Схоластики,
быть может, потому, что он всегда что-нибудь рас-
сказывал ей о детстве Дженнарино.
Между тем Дженнарино целыми днями бродил
вдоль монастырских степ; он не показывался в свете;
299
его видели при дворе только в те часы, когда он нес
там караул; жизнь его была очень печальна, и ему
не пришлось сильно преувеличивать, уверяя сестру
Схоластику, что жаждет смерти.
Чувствуя себя глубоко несчастным из-за необы-
чайной любви, овладевшей его сердцем, он осмелился
написать своей возлюбленной, что столь холодная бесе-
да на бумаге уже не доставляет ему радости. Он дол-
жен побеседовать с ней лично и тут же получить ответ
на множество вопросов. Он предложил своей воз-
любленной, что придет в сопровождении Беппо в мо-
настырский сад под окно ее кельи.
После долгих уговоров Розалинда смягчилась:
Дженнарино был допущен в сад.
Эти свидания таили в себе столько прелести для
влюбленных, что повторялись гораздо чаще, чем то
позволяло благоразумие. Вскоре присутствие старого
Беппо показалось излишним; теперь он оставлял
садовую калитку открытой, и Дженнарино, уходя, за-
пирал ее за собой.
Согласно обычаю, установленному самим св. Бене-
диктом в те смутные времена, когда всем приходилось
быть настороже, монахини, направляясь в три часа
утра на клирос к заутрене, должны были обойти
дозором монастырские дворы и сады. Вот как этот
обычай соблюдался в монастыре Сан-Петито: благо-
родные монахини, конечно, не вставали в три часа ут-
ра, а нанимали бедных девушек, которые выстаивали
вместо них заутреню; тем временем отпиралась дверь
расположенного в саду домика, где жили три ста-
рых солдата, которым перевалило за семьдесят лет.
Им полагалось в полном вооружении расхаживать
по саду, куда они выпускали несколько больших псов,
весь день сидевших на цепи.
Обычно посещения Дженнарино протекали весьма
спокойно; но в одну прекрасную ночь собаки подняли
такой лай, что весь монастырь проснулся. Солдаты,
которые снова улеглись после того, как они спустили
псов, поспешно прибежали, чтобы доказать, что они
находятся там, где им надлежит быть, и несколько
раз выстрелили. Аббатиса испугалась, как бы гер-
цогство пе ускользнуло от ее родных.’
300
Виновником этого переполоха был Дженнарино,
увлекшийся беседой под окном Розалинды; ему стоило
немалого труда скрыться, но так как разъяренные псы
гнались за ним по пятам, он ие успел запереть ка-
литку, и иа следующий день аббатиса Анджела Ку-
стоде пришла в сильнейшее негодование, узнав, что
монастырские собаки обежали все аренельские рощи
и даже часть плоскогорья Вомеро. Ей было ясно, что
в ту минуту, когда псы так громко лаяли, садовая ка-
литка была отворена.
Оберегая честь монастыря, аббатиса объявила,
что по нерадивости старых сторожей в сад забра-
лись воры; она прогнала сторожей и назначила
на их место новых, что было причиной немалых вол-
нений в монастыре, ибо многие монахини жаловались
на эту тираническую меру.
Сад вовсе не был безлюдей ночью; но все ограни-
чивались тем, что проходили по нему, не задержи-
ваясь ни на минуту; один дон Дженнарино, слишком
влюбленный, чтобы попросить у своей возлюбленной
позволения войти к ией в келью, чуть было ие погубил
все любовные связи в монастыре. На следующее же
\тро Он переслал Розалинде длинное письмо, умоляя
о разрешении войти к ней, но добился желаемого Толь-
ко после того, как Розалинда придумала способ смяг-
чить укоры своей совести.
Как мы уже говорили, ее келья, подобно кельям
всех княжеских дочерей, предназначенных стать бла-
городными монахинями первого разряда, состояла
из трех комнат. Последняя из них, в которую никогда
не входили, отделялась от кладовой для белья толь-
ко простой дощатой перегородкой. Дженнарино уда-
лось оторвать одну из досок, имевшую в ширину око-
ло фута; почти каждую ночь, проникнув через сад
в монастырь, он просовывал голову в это подобие
окошечка и вел со своей возлюбленной длинные
беседы.
Это счастье длилось довольно долго, и Дженнарино
уже стал домогаться других, более значительных ми-
лостей, как вдруг две монахини, уже немолодые и то-
же впускавшие к себе из сада своих любовников, пле-
нились приятной внешностью молодого маркиза и ре-
301
шили отбить его у какой-то ничтожной послушницы.
Эти дамы завели разговор с Дженнарино и, желая
придать беседе пристойный вид, начали с того, что
стали упрекать Дженнарино за его обыкновение вхо-
дить в сад и нарушать неприкосновенность затворни-
чества женского монастыря.
Как только Дженнарино понял их желание ему
понравиться, он заявил им, что предается любви не
во искупление грехов, а ради удовольствия, и пото-
му просит их не вмешиваться в его дела.
Этот невежливый ответ, которого в паше время не
позволили бы себе при подобных обстоятельствах,
привел обеих стареющих монахинь в такую ярость,
что, несмотря на неурочное время — было около двух
часов ночи,— они, не задумываясь, пошли и разбуди-
ли аббатису.
К счастью для молодого маркиза, монахини-донос-
чицы его не узнали. Аббатиса была его двоюродной
бабкой, младшей сестрой его деда; но она страстно
мечтала о славе и преуспеянии своего рода и, зная,
что молодой король Карлос 111 — человек мужествен-
ный и стро1ий поборник порядка, способна была бы
донести государю об опасных проделках Дженнарино,
котогрого, вероятно, послали бы на службу в Испа-
нию или, по меньшей мере, в Сицилию.
Монахиням стоило большого труда получить до-
ступ к аббатисе и разбудить ее; но как только эта
набожная и ревностная особа поняла, о каком ужас-
ном преступлении идет речь, она кинулась в келью
сестры Схоластики.
Дженнарино ничего не сказал своей возлюб-
ленной о встрече с двумя монахинями и был занят
спокойной беседой с нею в комнате, примыкающей к
кладовой для белья, как вдруг Схоластика и он услы-
шали, что дверь ее спальни с треском распахнулась.
Влюбленных освещало только сияние звезд; вне-
запно их глаза ослепил резкий свет восьми или де-
сяти ярко горевших ламп, которые несли следом за
аббатисой.
Дженнарино знал, как и все жители Неаполя,
каким величайшим опасностям подвергается мона-
хиня или простая послушница, уличенная в том, что
302
сна принимала мужчину в небольшом помещении, на-
зываемом ее кельей. Он, ие задумываясь, выпрыгнул
в сад через очень высоко расположенное окно кла-
довой.
Преступление было очевидно. Схоластика ничего не
говорила в свое оправдание; аббатиса Анджела Ку-
стоде тотчас же допросила ее. Высокая сорокалетняя
дева, худая и бледная, происходившая из самой
именитой знати Неаполитанского королевства, абба-
тиса обладала всеми нравственными качествами, кото-
рых требовало подобное положение. Ей было в полной
мере свойственно мужество, необходимое для того,
чтобы принудить к строгому соблюдению устава, осо-
бенно с тех пор, как молодой король, разгадавший сек-
рет своего звания самодержца, во всеуслышание объ-
явил, что он во всем требует подчинения закону, и при-
том самого неукоснительного; в довершение всего аб-
батиса Анджела Кустоде принадлежала к роду Кастро
Пиньяно, враждовавшему с родом князя де Биссинья-
но еще с тех времен, когда правил герцог Анжуйский,
брат Людовика Святого.
Застигнутая врасплох среди ночи всеми этими людь-
ми, ослепленная обилием света в то мгновение, когда
она разговаривала в своей комнате с молодым че-
ловеком, бедная Схоластика закрыла лицо руками;
она испытывала такое жгучее чувство стыда, что не
смогла даже в эту первую, решающую для нее ми-
нуту указать на обстоятельства, весьма для нее благо-
приятные. Немногие слова, произнесенные ею, были
совсем пе в се пользу; она дважды повторила:
— Но этот молодой человек — мой супруг!
Эти слова, заставлявшие предположить то, чего ие
было на деле, очень обрадовали двух монахинь-до-
носчиц, и не кто другой, как аббатиса, из чувства
справедливости обратила внимание всех собравших-
ся на то, что, судя по расположению комнат, окаян-
ный распутник, дерзнувший посягнуть на неприкосно-
венность монастырского затворничества, во всяком
случае не находился в той же комнате, что и за-
блудшая послушница. Оп проник только в одну из
кладовых для белья, отодрав доску деревянной пере-
городки, отделявшей эту кладовую от комнаты послуш-
303
ницы Схоластики. Несомненно, он разговаривал с
нею, ио не входил к ней, поскольку в ту минуту, когда
его застигли врасплох и все вошли в помещение, где
находилась Схоластика, они увидели распутника в
кладовой для белья, откуда он и убежал.
Бедная Схоластика до такой степени пала ду-
хом, что безропотно позволила отвести себя в тюрьму,
расположенную почти целиком под землею и принад-
лежавшую к in расе * благородного монастыря;
этот in расе был выдолблен в довольно мягкой скале,
на которой возвышается в наше время великолеп-
ное здание Студи. В тюрьму эту полагалось заклю-
чать только осужденных или застигнутых на месте
ужасного преступления монахинь и послушниц. Об
этом гласила надпись, высеченная над входомчв тем-
ницу. Но с послушницей Схоластикой дело обстояло
совсем иначе. Совершаемое беззаконие не ускользну-
ло от внимания аббатисы, но все полагали, что ко-
роль любит строгость, а аббатиса мечтала о герцог-
стве для своего рода. По ее мнению, она сделала
достаточно в пользу молодой девушки, обратив общее
внимание на то, что Схоластика отнюдь не принимала
в своей комнате гнусного распутника, пытавшегося
обесчестить благородный монастырь.
Схоластику оставили одну в тесном подземелье,
выдолбленном в скале на пять-шесть футов ниже уров-
ня соседней площади, для устройства которой не-
много углубили мягкую каменную породу; когда мо-
лодая девушка оказалась в одиночестве, избавленная
от ослепительно ярких ламп, блеск которых казался
ей нестерпимым укором, опа почувствовала, что с
нее свалилась большая тяжесть.
«А в сущности, кто из этих надменных монахинь
имеет право выказывать по отношению ко мне такую
строгость? — думала она.—Я разговаривала по ночам
с молодым человеком, которого люблю и за которого
надеюсь выйти замуж, но ни разу он не был у меня
* Буквально «в мире» — название подземной монастырской
тюрьмы (лат ).
304
в комнате. Молва утверждает, что многие из этих
дам, связавших себя перед богом обетами, принимают
ночных посетителей, и с тех пор, как я живу в этом мо-
настыре, я подмечала такие вещи, которые заставляют
меня держаться того же мнения.
Эти дамы открыто говорят, что Сан-Петито вовсе
ие монастырь, в том смысле, какой придают этому
слову постановления Тридеитского собора, не место
воздержания и отречения; это просто благопристой-
ное убежище, где можно без больших затрат содер-
жать бедных девушек знатного происхождения, у
которых, к несчастью, есть братья. От них не требуют
ни воздержания, ни отречения, ии душевной скорби,
которая только усилила бы горе, причиняемое отсут-
ствием состояния. Что касается меня, то я, правда,
поступила сюда с намерением повиноваться родите-
лям, ио мы с Дженнарино полюбили друг друга, и хотя
оба мы очень бедны, мы решили обвенчаться и посе-
литься в небольшом селении в двадцати лье от Неа-
поля, на берегу моря, по ту сторону Салерно. Его мать
обещала устроить так, что ему сдадут в аренду это
небольшое поместье, приносящее их семье всего шесть-
сот дукатов ежегодного дохода. Будучи младшим сы-
ном, он получает содержание в размере десяти дука-
тов в месяц; мне, когда я выйду замуж, не смогут
отказать в содержании, которое моя семья предостав-
ляет мне здесь, чтобы от меня избавиться; если даже
я получу его в результате тяжбы, это все же даст
нам еще десять дукатов в месяц. Мы двадцать раз под-
считывали: на эти небольшие деньги мы сможем
жить, правда, без ливрейных лакеев, но вполне без-
бедно, имея все необходимое для существования. Вся
трудность заключается в том, чтобы наши родные из-
за своей гордости не воспротивились нашему намере-
нию жить как простые фермеры. По мнению Джен-
нарино, ему достаточно будет переменить фамилию
на такую, которая никак не была бы связана с име-
нем герцога, его отца, и все препятствия будут устра-
нены».
Эти мысли и другие, подобные им, поддерживали
бедную Схоластику. Но монахини Сан-Петито — их бы-
ло около ста пятидесяти — считали происшествие мн-
20 Стендаль. Т V.	305
нувшей ночи весьма полезным для поддержания доб-
рой славы монастыря. Весь Неаполь утверждал, что
монахини принимают по ночам своих возлюбленных;
так вот здесь дело касается молодой девушки из знат-
ной семьи, которая не умеет отпираться и которую
можно будет осудить по всей строгости устава. Един-
ственная мера предосторожности, которую следует
принять,— это не допускать ее общения с родными
в продолжение всего следствия. А когда будет выне-
сен приговор, как бы ни старались родные, они едва
ли смогут помешать применению суровой кары, кото-
рая восстановит в Неаполе и во всем королевстве
несколько пошатнувшуюся репутацию благородного
монастыря.
На следующий день, когда Схоластика предстала
для первого суда перед «советом старейших», возглав-
ляемым аббатисой, последняя переменила, казалось,
свой взгляд на это дело. Она полагала, что было бы
опасно развлекать придворное общество рассказами о
монастырских бесчинствах.
— Это общество еще, пожалуй, скажет: «Вы ка-
раете любовную связь, обнаруженную благодаря
неловкости виновных, а мы знаем, что существуют
сотни других». Наш молодой король считает себя че-
ловеком с твердым характером и намерен заставить
всех соблюдать законы — нечто совершенно невидан-
ное в этом государстве; мы можем воспользоваться
этим временным положением вещей и добиться того,
что будет для монастыря полезнее торжественного
осуждения десятка бедных монахинь в присутствии
неаполитанского архиепископа и всех каноников, ксг-
торых он созовет, чтобы составить свой трибунал.
Нужно наказать мужчину, осмелившегося проникнуть
в наш монастырь; если одного красивого юношу из
числа придворных посадить на несколько лет в кре-
пость, это произведет более сильное впечатление в
свете, чем осуждение сотни монахинь. К тому же
это будет справедливо: ведь во всем виноваты муж-
чины. Схоластика не принимала этого мужчину в
своей комнате,— дай бог, чтобы все здешние монахини
проявляли столько же благоразумия! Она назовет нам
безрассудного юношу, против которого я должна воз-
зов
будить преследование при дворе, а так как ее вина,
в сущности, очень невелика, то мы приговорим ее к
какому-нибудь легкому наказанию.
Аббатисе стоило большого труда убедить «старей-
ших», чтобы они вняли ее доводам, но в конце кон-
цов она была настолько выше их по своему происхож-
дению и, главное, по своим связям при дворе, что
им пришлось уступить ей. Аббатиса считала, что за-
седание суда будет продолжаться несколько минут. Но
вышло совсем иначе.
После того, как Схоластика, согласно обычаю, ста-
ла на колени перед судьями и прочла молитву, она
промолвила только эти немногие слова:
— Я вовсе не считаю себя монахиней. Я была зна-
кома с этим молодым человеком в свете; хотя мы
очень бедны, мы намерены сочетаться браком.
Эти слова, нарушавшие основную заповедь мона-
стыря, были самыми преступными, какие только мож-
но было вымолвить в благородном аббатстве Сан-
Петито.
— Назови имя! Имя молодого человека! — восклик-
нула аббатиса, с нетерпением прерывая речь, которую,
как оиа полагала, Схоластика собиралась произнести
в защиту брака.
Схоластика ответила:
— Вы никогда не узнаете его имени. Я никогда не
причиню моим словом вреда человеку, который дол-
жен стать моим супругом.
Несмотря на все настояния аббатисы и старейшин,
молодая послушница так и не назвала Дженнарино.
Растерянная аббатиса убеждала ее:
— Все будет прощено тебе, и я тотчас же отправлю
тебя в твою келыо, если ты согласишься сказать одно
слово.
Молодая девушка крестилась, низко кланялась и
показывала знаками, что не скажет больше ни
слова.
Ей было хорошо известно, что Дженнарино—вну-
чатный племянник грозной аббатисы. «Если я назову
его,— думала она,— я получу прощение и помилование,
как уверяют эти дамы; но наименьшее несчастье, ко-
торое может его постигнуть,— эю то, что его вышлют
307
в Сицилию или даже в Испанию, и я никогда больше
его не увижу».
Аббатиса была так разгневана упорным молча-
нием юной Схоластики, что, забыв все свои милости-
вые намерения, поспешила донести неаполитанскому
архиепископу обо всем случившемся в монастыре
в минувшую ночь.
Стараясь угодить королю, желавшему проявлять
строгость, архиепископ принял это дело близко к серд-
цу; однако, несмотря на содействие всех приходских
священников столицы и всех непосредственно под-
чиненных ему шпионов, он ничего не мог обнаружить
и доложил о происшедшем королю, который поспешил
направить это дело к министру полиции. Министр ска-
зал королю:
— Мне думается, что ваше величество сможет, не
прибегая к пролитию крови, вынести устрашающий
приговор, который надолго останется памятным, толь-
ко при том условии, если молодой человек, проник-
ший в бельевую комнату монастыря Сан-Петито, ока-
жется придворным или отпрыском одного из знатней-
ших семейств Неаполя.
Король согласился с этим, и министр представил
ему список двухсот сорока семи человек; каждого из
них можно было с некоторым основанием подозревать
в том, что он в ту ночь пробрался в благородный мо-
настырь.
Неделю спустя Дженнарино был взят под стражу
только потому, что было замечено, что за последние
полгода он стал крайне бережлив и доходил почти
до скупости и что после той ночи, когда было совер-
шено преступление, он, казалось, резко изменил
свой образ жизни.
Чтобы решить, в какой мере следует придавать зна-
чение этой улике, министр известил аббатису, и та ве-
лела привести на минуту сестру Схоластику из под-
земелья, где юная послушница проводила свои дни.
В то время, как аббатиса увещевала ее чистосердеч-
но признаться, министр полиции вошел в приемную и
громшласно сообщил аббатисе в присутствии Схо-
ластики, что Дженнарино де Лас-Флорес только
что убит сбирами, которые его преследовали.
308
Схоластика лишилась чувств.
— Вот нам и доказательство!—торжествующе
воскликнул министр.— После шести слов я узнал боль-
ше, чем вы, ваше преподобие, после шестимесячных
стараний.
Оп был удивлен, однако, той величайшей холод-
ностью, с какой благородная аббатиса встретила его
восклицание.
Этот министр, подобно многим другим министрам
неаполитанского двора, происходил из мелких стряп-
чих, вследствие чего аббатиса считала уместным дер-
жать себя с ним как нельзя более высокомерно. Джен-
нарино приходился ей внучатным племянником, и
она боялась, как бы это обвинение, которое будет до-
ведено до сведения самого короля, не повредило ее
знатному роду.
Министр, знавший, что дворянство гнушается им, и
строивший свое благополучие только на милостивом
отношении к нему короля, стал продолжать розыски
в том же направлении, несмотря на все ходатай-
ства, с какими обращался к нему герцог де Лас-Фло-
рес. Это дело стало возбуждать много толков при дво-
ре; министр, обычно стремившийся избежать огласки,
на этот раз постарался раздуть все случившееся.
Очная ставка между сублейтенантом гвардейского
полка Дженнарино де Лас-Флоресом и юной Розалин-
дой де Биссиньяно, ныне сестрой Схоластикой, по-
слушницей в Сан-Петито, явилась замечательным зре-
лищем, на котором пожелали присутствовать все при-
дворные дамы.
Обе части монастырской церкви, мирская и мо-
нашеская, были великолепно убраны ради такого слу-
чая; министр пригласил дам присутствовать при од-
ном из моментов разбирательства дела сублейтенанта
гвардии Дженнарино де Лас-Флореса, намекнув на
то, что процесс кончится смертной казнью для Джен-
нарино и пожизненным заключением in расе для се-
стры Схоластики. Но все отлично знали, что король
не решится предать смерти за столь незначитель-
ную повинность члена прославленного рода де Лас-
Флорес.
Хоры для монахинь в церкви Сан-Петито были
309
украшены и позолочены с величайшей роскошью. Мно-
гие из благородных монахинь сделались бы к концу
своих дней наследницами всего родового имуще-
ства, если бы не данный ими обет нищеты; в сове-
стливых семействах было в таких случаях принято
в течение всей, обычно не очень долгой, жизни мо-
нахинь уделять им четвертую или шестую долю до-
ходов с того имущества, которое им могло бы до-
статься.
Все эти деньги шли иа украшение мирского отде-
ления церкви и хоров, где монахини молились и вы-
стаивали службы. В Сан-Петито хоры для мона-
хинь были отделены от той части церкви, куда допу-
скалась публика, золоченой решеткой высотой в
шестьдесят футов.
Для церемонии очной ставки была распахнута
огромная дверь этой решетки, которую можно откры-
вать только в присутствии неаполитанского архиепи-
скопа; все титулованные дамы были допущены на хо-
ры; в мирской части церкви было установлено кресло
архиепископа и отведены места для нетитулованных
дворянок и для мужчин, а за цепью, протянутой попе-
рек церкви около дверей,— для всех остальных верую-
щих.
Огромный занавес из зеленого шелка, который за-
крывает всю внутреннюю сторону решетки с огромным
сияющим вензелем Мадонны из золотого шитья шири-
ною в четыре дюйма, был перенесен в глубину
клироса. Там его подвесили к своду и затем подняли.
Аналой, за которым говорила сестра Схоластика, по-
мещался позади той части свода, где был прикреплен
большой занавес, и в ту минуту, когда Схоластика кон-
чила свое весьма краткое показание, этот занавес,
упав сверху, быстро отделил ее от зрителей, что вели-
чественным образом завершило церемонию и оставило
во всех сердцах чувство страха и грусти. Казалось,
молодую девушку навеки разлучили с живыми людьми.
К большому неудовольствию прекрасных дам не-
аполитанского двора, церемония очной ставки продол-
жалась всего один миг. Никогда еще юная Роза-
линда пе была, выражаясь языком придворных дам,
более «эффектна», чем в этой скромной одежде по-
310
слушницы. Она была так же хороша собою, как преж-
де, когда она сопровождала свою мачеху, княгиню де
Биссиньяно, на придворные балы, а лицо ее каза-
лось гораздо более трогательным: она сильно исхуда-
ла и побледнела.
Голос ее прозвучал чуть слышно, когда после Veni
creator * на музыку Перголезе, пропетого всем мо-
настырским хором, Схоластика, упоенная любовью и
счастьем оттого, что она вновь созерцает своего воз-
любленного, с которым она уже почти год не виде-
лась, произнесла следующие слова:
— Я не знаю этого человека, я его никогда не ви-
дела.
Министр полиции пришел в ярость, услышав ее
слова и увидев, как опустился занавес, чем внезап-
но и даже нелепо завершилось внушительное зрели-
ще, которое он хотел устроить придворным. Когда ми-
нистр уезжал из монастыря, у него вырвались страш-
ные угрозы.
Когда дон Дженнарино вернулся в тюрьму, его
осведомили обо всем, что сказал министр. Друзья не
покинули его; но не любовь Дженнарино возвышала
его в их глазах: ведь если мы не верим страстной люб-
ви, о которой сообщает нам под секретом человек на-
шего возраста, мы склонны обвинить его в фатовстве,
а если верим, то мы ему завидуем.
Дон Дженнарино в отчаянии заявил своим друзьям,
что, как человек чести, он обязан спасти сестру Схо-
ластику от опасностей, которые ей грозят; это и про-
извело столь глубокое впечатление на его друзей.
У сторожа тюрьмы, в которую заточили дона Джен-
нарино, была очень красивая жена; она напомнила
покровителю ее мужа, что тот давно уже просил испра-
вить наружные степы тюрьмы. Это обстоятельство
было всем известно и не могло возбудить сомне-
ний.
— Так вот,— прибавила красавица,— ваше сия-
тельство может воспользоваться этим всем известным
обстоятельством и пожаловать нам награду в тысячу
дукатов, которая на всю жизнь сделает нас богача-
• * Приди, создатель (лат.).
31L
ми. Друзья дона Дженнарино де Лас-Флореса, за-
ключенного в тюрьму только по подозрению в том,
что он проник ночью в монастырь Сан-Петито, где,
как всем известно, самые знатные вельможи Неаполя
имеют любовниц, к которым они, можно с уверен-
ностью сказать, прокрадываются по ночам,—друзья
дона Дженнарино, говорю я, предлагают мужу ты-
сячу дукатов, чтобы он дал ему возможность убе-
жать. За это мужа посадят в тюрьму на две недели
или на месяц; мы просим вашего покровительства,
чтобы его не уволили окончательно н вернули ему
через некоторое время его место.
Покровитель нашел удобным такой способ крупно-
го награждения и согласился.
То было не единственное одолжение, оказанное
молодому узнику его друзьями. У всех у них были род-
ственницы в монастыре Сан-Петито; молодые люди
удвоили расположение к ним и превосходно осведомля-
ли дона Дженнарино обо всем, что происходило с сест-
рой Схоластикой.
Следствием их услуг было то, что в одну ненаст-
ную ночь, после двенадцати часов, когда яростный
ветер и проливной дождь оспаривали, казалось, друг
у друга владычество над улицами Неаполя, Джен-
нарино вышел из тюрьмы просто через дверь, а сто-
рож принялся разрушать тюремную террасу, через
которую, как все должны были думать, убежал за-
ключенный.
Дон Дженнарино в сопровождении всего лишь
одного сообщника, испанского дезертира, человека
испытанной храбрости, основным занятием которого
в Неапбле было помогать молодым людям в рискован-
ных предприятиях,— доп Дженнарино, воспользовав-
шись адским шумом ветра и к тому же помощью Беппо,
не изменившего своей привязанности к нему в минуту
опасности, проник в монастырский сад. Несмотря на
ужасающий шум дождя и ветра, монастырские псы
учуяли его и вскоре па него набросились. Наверно,
они преградили бы ему путь, если бы он пришел
один: настолько они были сильны. Но Дженнарино и
Беппо стали спиной к спине, и им удалось убить двух
псов и ранить третьего.
312
На лай собак явился сторож. Тщетно дон Джен-
нарино предлагал ему кошелек, пытаясь уговорить его;
этот человек был набожен, составил себе внушитель-
ное представление о преисподней и не лишен был му-
жества. Обороняясь, он был ранен. Ему заткнули но-
совым платком рот и привязали его к большому олив-
ковому дереву.
Эти две схватки отняли много времени; буря, каза-
лось, немного стихла, а самое трудное было еще впе-
реди: надо было проникнуть в vade in расе.
Оказалось, что двум послушницам, обязанным раз
в сутки относить Схоластике хлеб и кувшин воды, пре-
доставляемые ей монастырем, стало, по-видимому,
страшно в ту ночь, и они заперли на засовы огромные,
обитые железом двери, которые Дженнарино рассчи-
тывал отпереть подобранными ключами пли отмычка-
ми. Испанский дезертир, хорошо умевший лазить по
стенам, помог ему добраться до крыши небольшой по-
стройки, сооруженной над глубокими подземельями,
выдолбленными в скале Аренеллы и составлявшими in
расе монастыря Сан-Петито.
Послушницы еще больше испугались, когда с верх-
него этажа спустились двое покрытых грязью муж-
чин, которые бросились на них и, заткнув им рты, свя-
зали их.
Оставалось проникнуть в in расе, что было нелегко.
Дженнарино, правда, отобрал у послушниц огромную
связку ключей, но там было несколько подземелий,
одинаково закрытых люками, и послушницы упорно пе
соглашались указать, в котором из них находилась се-
стра Схоластика. Испанец уже обнажил кинжал, что-
бы кольнуть им послушниц и заставить -их говорить,
но, зиая необычайно мягкий нрав сестры Схоластики,
Дженнарино побоялся огорчить ее этим насилием. Не
слушая предостережений испанца, твердившего ему:
«Синьор, мы теряем время, и нам тем более придется
пролить кровь»,— Дженнарино упорно продолжал от-
пирать одно за другим подземелья и звать.
Наконец после целого часа бесплодных усилии сла-
бый возглас ответил на его оклики. Дон Дженнарино
кинулся вниз по винтовой лестнице, насчитывавшей
больше восьмидесяти ступеней; высеченные в мягкой
313
породе и сильно истертые, ступени эти почти слипа-
лись в крутую тропу, и спускаться по ним было очень
трудно.
Сестру Схоластику, уже тридцать семь дней —ина-
че говоря, со времени очной ставки с Дженнарино —
не видевшую света, ослепил небольшой фонарь, прине-
сенный испанцем. Она совершенно не понимала, что
с ней происходит; наконец, когда она узнала дона
Дженнарино, покрытого грязью и пятнами крови, опа
бросилась в его объятия и лишилась чувств.
Эта неожиданность привела молодого человека в
крайнее замешательство.
— Время не терпит! — воскликнул более искушен-
ный в таких делах испанец.
Они вдвоем взяли на руки сестру Схоластику,
лежавшую в глубоком обмороке, и с большим тру-
дом вынесли ее наверх по наполовину развалившей-
ся лестнице. Когда они добрались до комнаты, где
жили послушницы, испанцу пришла в голову отлич-
ная мысль завернуть Схоластику, начавшую прихо-
дить в себя, в большой серый плащ, оказавшийся
в комнате.
Они отодвинули засовы двери, выходившей в сад.
Испанец в качестве авангарда вышел первый, со шпа-
гой в руке; Дженнарино последовал за ним, неся Схо-
ластику. Они услышали в саду шум, предвещавший
беду: то были солдаты.
Когда они схватились со сторожем, испанец хотел
убить его, ио Дженнарино с ужасом отверг это пред-
ложение. Испанец говорил:
— Ведь мы святотатцы, ваше сиятельство, по-
скольку нарушили неприкосновенность монастыря, и
за это нас, без сомнения, скорее приговорят к смерти,
чем если бы мы кого-нибудь убили. Этот человек мо-
жет нас погубить, надо уничтожить его.
Никакие доводы не могли убедить Дженнарино.
Сторож, наспех привязанный к дереву, распутал ве-
ревки, разбудил остальных сторожей и сбегал за сол-
датами в караульню, помещавшуюся на Толедской
улице.
— Нам будет нелегко выбраться отсюда,— вос-
кликнул испанец,— а в особенности спасти синьори-
314
ну! Недаром я говорил вашему сиятельству, что нам
надо было бы прийти по меньшей мере втроем.
Как только он произнес эти слова, перед ним вырос-
ли два солдата. Испанец сразил первого острием
шпаги; второй хотел вскинуть ружье, но ветка куста
задержала его на миг, что дало испанцу время прон-
зить его шпагой. Этот солдат не был, однако, убит на-
повал и начал громко стонать.
Дженнарино направлялся к калитке, неся на руках
Схоластику; испанец прикрывал его. Дженнарино бе-
жал, а испанец на ходу наносил удары шпагой тем
солдатам, которые подходили к ним слишком близко.
К счастью, буря, по-видимому, снова усилилась;
проливной дождь благоприятствовал этому необычай-
ному отступлению. Но случилось так, что один сол-
дат, раненный испанцем, выстрелил, и пуля оцарапала
левую руку Дженнарино. На выстрел сбежались че-
ловек десять солдат из отдаленных частей сада.
По правде говоря, если Дженнарино в этом отступ-
лении обнаружил мужество, то военные таланты про-
явил испанский дезертир.
— Против нас двадцать с лишним человек; малей-
шая оплошность — и мы погибли. Синьорину пригово-
рят к отравлению как нашу сообщницу; она никак не
сможет доказать, что не сговаривалась с вашим сия-
тельством. Я знаток в этих делах; надб спрятать синьо-
рину в чаще и положить на землю; мы прикроем ее
плащом. А сами мы покажемся солдатам и отвлечем
их в другой конец сада. Там мы постараемся вну-
шить им уверенность, что мы перелезли через стену
и удрали, потом вернемся сюда и попытаемся спасти
синьорину.
— Мне бы очень хотелось не оставлять тебя,—ска-
зала Схоластика Дженнарино.— Я не боюсь и сочту
для себя счастьем умереть вместе с тобою.
То были первые слова, произнесенные ею.
— Я могу идти сама,— прибавила она.
Ее речь прервал звук выстрела, раздавшегося в
двух шагах от нее, но никого не ранившего. Дженна-
рино снова взял Схоластику на руки; опа была ма-
ленькая, худенькая, и ему не было трудно ее нести.
При свете сверкнувшей молнии он увидел слева от
315
себя двенадцать или пятнадцать солдат. Он ринулся
вправо, и счастье его, что он быстро принял это ре-
шение, ибо почти в тот же миг прогремел десяток вы-
стрелов, и пули изрешетили небольшое оливковое де-
ревцо.
Герцог де Варгас все время думал об исчезновении
несчастной Розалинды. Он предпринял кое-какие шаги,
не увенчавшиеся успехом, так как ему не было из-
вестно, что Розалинда теперь называется сестрой Схо-
ластикой.
Наступил день его именин. В этот день двери его
дворца были широко открыты, и он давал аудиенцию
всем офицерам. Эти военные в полной парадной фор-
ме очень удивились, когда в приемную вошла женщи-
на, показавшаяся им с виду послушницей какого-то
монастыря; к тому же, вероятно, для того, чтобы ее не
узнали по одежде, она была закутана в длинное черное
покрывало, что делало ее похожей на вдову простолю-
дина, выполняющую какой-нибудь обет.
Лакеп герцога стали гнать ее, по она опустилась на
колени, вытащила из кармана длинные четки и приня-
лась бормотать молитвы. Она оставалась в этом поло-
жении до тех пор, пока старший камердинер графа не
подошел к ней и не схватил ее за плечо; тогда сна, не
произнося ни слова, показала ему великолепный брил-
лиант и затем промолвила:
— Клянусь пречистой девой, я не буду просить у
его сиятельства никакой милостыни. Господин гер-
цог узнает по этому алмазу имя особы, по поручению
которой я явилась.
Все это крайне заинтересовало герцога, и он по-
спешил отпустить нескольких высокопоставленных
лиц, находившихся у пего на аудиенции; потом с бла-
городной н подлинно испанской учтивостью попросил
у простых офицеров позволения принять сначала бед-
ную монахиню, совершенно ему незнакомую.
Едва очутившись наедине с герцогом в его каби-
нете, послушница бросилась па колени:
— Бедная сестра Схоластика дошла до крайнего
предела несчастья. Весь мир словно ополчился на нее.
316
Она поручила мне оставить вашему сиятельству это
красивое кольцо. Она говорит, что вы знаете особу, по-
дарившую его ей в более счастливые времена. Вы
могли бы с помощью этой особы добиться для кого-ни-
будь из ваших доверенных лиц дозволения посетить се-
стру Схоластику, но так как опа находится в in расе
della morle, необходимо получить особое разрешение
от монсиньора архиепископа.
Герцог узнал кольцо, и, несмотря на его преклон-
ный возраст, самообладание изменило ему до такой
степени, что он с трудом мог говорить.
— Скажи название... скажи название монастыря,
где заключена Розалинда.
— Сан-Петито.
— Я почтительно повинуюсь приказаниям того, к го
послал тебя.
— Я погибну,— прибавила послушница,— если ду-
ховные власти хотя бы заподозрят о данном мне пору-
чении.
Быстро окинув взглядом свой письменный стол,
герцог взял миниатюру короля, осыпанную алмазами.
— Никогда ие расставайтесь с этим священным
портретом, который дает вам право, что бы ни случи-
лось, получить аудиенцию у его величества. Вот коше-
лек; вручите его особе, называемой вами сестрой Схо-
ластикой. Вот немного денег для вас лично, п что бы
пи приключилось с вами, можете рассчитывать па мое
покровительство.
Когда добрая монахиня остановилась, чтобы пере-
считать на столе находившиеся в кошельке золотые,
герцог прибавил:
— Возвращайтесь как можно скорее к бедной Ро-
залинде. Не считайте денег. Я даже думаю, что вас
необходимо скрыть от посторонних взглядов. Мой ка-
мердинер выпустит вас через калитку сада; одна из
моих карет отвезет вас на противоположный конец го-
рода. Постарайтесь, чтобы вас никто не видел. Прило-
жите все усилия к тому, чтобы прийти в мой Аренель-
ский сад между полуднем и двумя часами. Я уверен
в моих тамошних слугах: они все испанцы.
Мертвенная бледность, покрывавшая лицо герцога,
когда он вновь вышел к офицерам, служила достаточ-
317
ним оправданием тем словам, с которыми он к ним
обратился:
— Одно дело, синьоры, вынуждает меня немедлен-
но выехать. Я смогу принять и поблагодарить вас толь-
ко завтра, в семь часов утра.
Герцог де Варгас кинулся во дворец королевы, ко-
торая залилась слезами, узнав кольцо, подаренное ею
некогда юной Розалинде. Вместе с герцогом де Варга-
сом она поспешила к королю. Расстроенный вид гер-
цога тронул его. Будучи великим государем, король
первый высказал благоразумную мысль:
— Надо позаботиться о том, чтобы пе возбудить
подозрений архиепископа, если только благодаря силе
талисмана, которой обладает мой портрет, бедная по-
слушница сумела ускользнуть от его шпионов. Я по-
нимаю теперь, почему архиепископ переселился пол-
месяца назад в свой сельский домик в
— Если вы позволите, ваше величество, я пошлю
людей в гавань наложить эмбарго на все суда, кото-
рые готовятся отплыть в •**. Всех, кто сел на эти суда,
препроводят в замок Ово, где с ними будут хорошо
обращаться.
— Ступай скорее и возвращайся,— приказал ему
король,—Такие необычайные меры, которые могут
дать повод к разговорам, не во вкусе Тануччи (первого
министра дона Карлоса). Но я ничего не скажу ему об
этом деле; он и без того уже очень зол на архиепи-
скопа.
Герцог де Варгас отдал распоряжение своему
адъютанту и вернулся к королю, который в это время
приводил в чувство королеву, упавшую в обморок. Эта
добрейшая государыня решила, что, если послушницу,
когда опа входила к герцогу, выследили, то Розалинда
сейчас уже, наверное, отравлена. Герцог рассеял опа-
сения королевы.
— К счастью, архиепископа нет в Неаполе, и при
том сильном сирокко, который дует сегодня, понадо-
бится не меньше двух часов, чтобы добраться до ***.
Каноник Чибо, замещающий архиепископа в случае
его отсутствия,— человек суровый до жестокости, по
он побоится казнить кого бы то ни было, не имея на то
ясного приказа своего начальства.
318
— Я расстрою все дела архиепископа,— сказал
король,—тем, что велю позвать сюда во дворец и за-
держу до вечера каноника Чибо, который на воскрес-
ной аудиенции просил меня помиловать его племянни-
ка, недавно убившего крестьянина.
Король пришел в свой кабинет, чтобы отдать необ-
ходимые распоряжения.
— Герцог, уверен ли ты, что спасешь Розалин-
ду? — спросила королева герцога.
— Зная характер архиепископа, ни за что нельзя
поручиться.
— Тануччи, видимо, прав, когда он хочет избавить
нас от этого человека, сделав его кардиналом.
— Да,— сказал герцог,— но, чтобы иам избавиться
от него, пришлось бы оставить его послом в Риме, а
там в этой должности он нам причинит больше непри-
ятностей, нежели здесь.
После того, как они торопливо обменялись этими
репликами, вошел король, и началось продолжитель-
ное совещание, в результате которого герцог де Варгас
получил разрешение немедленно отправиться в мона-
стырь Сан-Петито и осведомиться по поручению ко-
ролевы о здоровье молодой Розалинды из рода де Бис-
синьяно,так как ходят слухи, что она при смерти.
Прежде чем явиться в монастырь, герцог предусмотри-
тельно заехал к донне Фердинанде, чтобы могли поду-
мать, будто он от нее узнал об угрожающем состоя-
нии здоровья ее падчерицы. Владевшая герцогом де
Варгасом тревога не позволила ему продлить в той
мере, в какой это следовало бы, свой визит в палаццо
Биссиньяно.
Герцог заметил в монастыре Сан-Петито какую-то
странную растерянность на лицах всех его обитатель-
ниц, начиная от послушницы, стоявшей у входной две-
ри. Явившись от имени королевы, герцог имел право
быть немедленно принятым аббатисой Анджелой де
Кастро Пиньяпо. Однако его заставили прождать це-
лых двадцать минут. В конце зала виднелось начало
винтовой лестницы, уходившей куда-то глубоко вниз.
Герцог подумал, что он никогда больше не увидит пре-
красную Розалинду.
Наконец появилась аббатиса; у нее был вид чело-
319
пека, потерявшего всякое самообладание. Герцог ре-
шил объяснить свой приход иначе *.
— С князем де Биссиньяно вчера вечером случился
удар. Он чувствует себя очень плохо, непременно хо-
чет увидеть перед смертью свою дочь Розалинду и по-
ручил мне испросить у его величества приказ, необхо-
димый для того, чтобы взять синьору Розалинду из
этого монастыря. В знак уважения к привилегиям это-
го знатного рода король пожелал, чтобы приказ этот
передал не кто иной, как я, его старший камергер.
Услышав эти слова, аббатиса упала к ногам гер-
цога де Варгаса.
— Я сама отдам отчет его величеству в моем кажу-
щемся неповиновении приказам государя. Моя
коленопреклоненная поза, господин герцог, как нельзя
более свидетельствует о моем почтении к вашей особе
и к вашему сану.
— Она мертва! — воскликнул герцог.— Но, клянусь
святым Дженнаро, я ее увижу!
Герцог был настолько вне себя, что обнажил шпагу.
Он открыл дверь и позвал своего адъютанта, остав-
шегося в первой приемной аббатисы.
— Обнажите вашу шпагу, герцог д’Атрй; при-
кажите войти сюда моим двум ординарцам; здесь ре
шается вопрос жизни или смерти. Король поручил мне
взять под стражу молодую княгиню Розалинду.
Аббатиса Анджела поднялась с колен и хотела уда-
литься.
— Нет, госпожа аббатиса!— воскликнул герцог.—
Вы покинете меня только для того, чтобы отправиться
в качестве узницы в замок святого Эльма. Здесь гото-
вится преступление.
В своей смертельной тревоге герцог старался при-
думать причину, которая бы оправдывала нарушение
им неприкосновенности монастыря. Он рассуждал:
«Если аббатиса откажется проводить меня к Роза-
линде, если обнаженные шпаги двух моих драгун не уст-
рашат ее, я заблужусь в этом монастыре, огромном,
как целый мир».
1 Мне думается, что столь возмутительные сиены никогда не
происходили в действительности Я приписываю нх злобе повество-
вателя.
320
По счастью, крепко сжимая руку аббатисы, гер-
цог в то же время зорко следил за тем, куда она на-
мерена повести его за собою; она направилась к широ-
кой лестнице, которая вела в обширное подвальное по-
мещение. Видя, что опа уступила, и сознавая, что у
него только и было свидетелей, что его адъютант герцог
д’Атри и двое драгун, тяжелые сапоги которых сту-
чали у него за спиной по ступеням лестницы, герцог
счел уместным разразиться угрожающими речами.
Наконец он добрался до мрачного помещения, о
котором мы упоминали, освещенного четырьмя го-
ревшими на алтаре свечами. Две монахини, еще моло-
дые, лежали на полу и, по-видимому, умирали в судо-
рогах, вызванных действием яда; ^ри других, находив-
шихся шагах в двадцати дальше, стояли па коленях
перед своими духовниками. Каноник Чибо, сидев-
ший в кресле возле алтаря, казался невозмутимым,
хотя и был очень бледен; двое рослых молодых людей,
стоявших позади него, слегка опустили головы, ста-
раясь не видеть двух лежавших у подножия алтаря
монахинь, чьи длинные, темно-зеленого шелка платья
шевелились, приподнимаемые судорожными движе-
ниями.
Герцог окинул быстрым взглядом всех участников
этой ужасной сцены и пришел в неописуемый во-
сторг, увидев Розалинду, сидевшую на стуле в шести
шагах позади трех духовников. По какой-то весьма
странной неосторожности он подошел к ней и, обра-
щаясь на «ты», спросил:
— Ты приняла яд?
— Нет, и не приму,— ответила опа довольно хлад-
нокровно,— я не хочу подражать этим неразумным де-
вушкам.
— Сударыня, вы спасены; я отвезу вас к королеве.
— Я смею надеяться, господин герцог, что вы не
станете нарушать права судьи монспньора архиеписко-
па,— проговорил аббат Чибо, сидя в кресле.
Понимая, с кем он имеет дело, герцог преклонил ко-
лени перед алтарем и сказал аббату Чибо:
— Господин каноник и старший викарий, согласно
последнему конкордату, подобные приговоры подле-
21. Стендаль. Т. V.	321
жат исполнению лишь в том случае, если король скре-
пил их своей подписью.
Аббат Чпбо тотчас гневно ответил:
— Вы недостаточно обдумали то, что говорите, го-
сподин герцог; присутствующие здесь грешницы бы-
ли законно осуждены, после того как их уличили в
святотатстве; но церковь не наложила на них никакой
кары. Я полагаю, судя по вашим словам и по тем
признакам, которые я только сейчас заметил, что эти
несчастные приняли яд.
Герцог де Варгас только наполовину расслышал
слова аббата Чибо, голос которого заглушался голо-
сом герцога д’Атри, опустившегося на колени перед
двумя монахинями, катавшимися по каменным пли-
там; от жестокой боли они, по-видимому, уже совер-
шенно не отдавали себе отчета в своих движениях. Од-
на из них, казалось, бредившая, была очень красивая
тридцатилетняя женщина. Раздирая на груди платье,
она восклицала:
— Меня! Меня! Женщину моего происхождения!
Герцог де Варгас встал и с той отменной учти-
востью, какую он проявил бы в гостиной королевы,
спросил:
— Возможно ли, сударыня, что ваше здоровье ни-
сколько пе пострадало?
— Я не принимала никакого яда,— ответила Роза-
линда,— но, несмотря на это, господин герцог, я отлич-
но понимаю, что обязана вам жизнью.
— Во всем этом нет ни малейшей моей заслу-
ги,— возразил герцог.— Король, предупрежденный
своими верноподданными, велел меня позвать и ска-
зал мне, что в этом монастыре замышляется преступ-
ление. Надо было опередить заговорщиков. Теперь,—
прибавил он, устремив взгляд на Розалинду,— мне
остается только выслушать ваши приказания. Угодно
вам, синьора, отправиться поблагодарить королеву?
Розалинда встала. Граф предложил ей руку и по-
вел к лестнице. Дойдя до двери, Варгас сказал герцогу
д’Атри:
—Я поручаю вам запереть господина Чибо и этих
двух присутствующих здесь господ каждого в особую
комнату. Заприте также аббатису Анджелу. Спусти-
322
тесь во все темницы и прикажите вывести из монастыря
всех узниц. Заприте в отдельные камеры тех, кто взду-
мает противиться приказаниям его величества, кото-
рые я имею честь вам передать. Его величеству угодно,
чтобы все, кто выразит желание быть допущенным к
нему на аудиенцию, были отправлены во дворец.
Не теряя времени, заприте поодиночке присутствую-
щих здесь лиц. Кроме того, я пришлю вам врачей и
батальон гвардии.
После этого он сделал знак герцогу д’Атри, что хо-
чет говорить с ним. Выйдя на лестницу, он сказал ему:
— Вы, конечно, понимаете, любезный герцог, что
надо помешать Чибо и аббатисе сговориться относи-
тельно их показаний. Через пять минут к вам прибу-
дет батальон гвардии, над которым вы примете коман-
дование. Приставьте часовых ко всем дверям, выходя-
щим на улицу или в сады. Кто захочет, сможет войти,
но не разрешайте никому выходить. Велите обыскать
сады; все заговорщики, включая садовников, будут
посажены в тюрьму, в отдельные камеры. Окажите
помощь несчастным отравленным девушкам.
ПОВЕСТИ И НОВЕЛЛЫ
СУНДУК и ПРИВИДЕНИЕ
ИСПАНСКОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
В одно прекрасное майское утро 182* года доп
Блас Бустос-и-Москера подъезжал в сопровождении
двенадцати всадников к деревне Альколоте, располо-
женной в одном лье от Гранады. При его приближении
крестьяне поспешно прятались по домам и закрывали
двери. Испуганные женщины украдкой поглядывали из
окон на свирепого начальника гранадской полиции. Не-
бо покарало его за жестокость, сделав его лицо отра-
жением души. Этот смуглый человек шести футов роста
и ужасающей худобы был всего лишь начальником по-
лиции, но сам гранадский епископ, не говоря уже о гу-
бернаторе, трепетал перед ним.
Во время героической войны против Наполеона, бла-
годаря которой потомство отведет испанцам XIX века
первое после французов место среди народов Европы,
дон Блас был одним из самых знаменитых предводите-
лей герильеров. В те дни, когда людям его отряда не
удавалось убить хотя бы одного француза, оп не ложил-
ся в постель: таков был данный им обет.
После восстановления на престоле короля Ферди-
нанда дон Блас был сослан на галеры в Сеуту, где про-
вел восемь лет в жестоких страданиях. Его обвинили в
том, что, будучи в юности капуцином, он отрекся затем
от монашеского звапия. Впоследствии ему каким-то об-
разом удалось вновь снискать милость властей. Дон
324
Блас известен теперь своей молчаливостью; он почти
никогда не говорит; но в былые годы насмешки, которы-
ми он осыпал пленных, прежде чем их повесить, созда-
ли ему репутацию остроумного человека; его остроты
повторяла вся испанская армия.
Дон Блас медленно ехал по деревенской улице, по-
глядывая своими рысьими глазками на дома, тянувшие-
ся по обеим ее сторонам. Когда он поравнялся с цер-
ковью, зазвонили к мессе; ои скорее слетел, чем соско-
чил, с коня и на глазах у всех преклонил колена перед
алтарем. Четверо его жандармов тоже опустились на
колени вокруг его молитвенной скамеечки. Когда неко-
торое время спустя он поднял голову, в глазах его уже
не было благочестия. Угрюмый взор начальника поли-
ции был устремлен на молодого человека благородной
осанки, усердно молившегося рядом с ним.
«Как могло случиться,— соображал дон Блас,— что
человек, принадлежащий, судя по наружности, к выс-
шим слоям общества, остался мне неизвестен? Он не
появлялся в Гранаде с того времени, как я живу в этом
городе. Он скрывается!»
Дон Блас наклонился к одному из своих жандар-
мов п отдал приказ арестовать молодого человека, как
только тот выйдет из церкви. За минуту до окончания
мессы он и сам поспешно вышел и направился к постоя-
лому двору, где расположился в общей зале. Вскоре ту-
да привели молодого человека, казавшегося крайне
удивленным.
— Ваше имя?
— Дон Фернандо де Ла-Куэва.
Хмурое лицо дона Бласа еще более помрачнело:
оглядев арестованного, он заметил, что у дона Фернан-
до красивое лицо, светлые волосы и что, несмотря на
опасность, которая ему грозила, черты его выражали
полное спокойствие. Дон Блас задумчиво смотрел на
молодого человека.
— Какую должность занимали вы при кортесах? —
спросил он наконец.
— В тысяча восемьсот двадцать третьем году я
учился в севильской коллегии; мне было тогда пятна-
дцать лет, ведь теперь мне девятнадцать.
— На какие средства вы живете?
325
Молодого человека, видимо, покоробила бесцере-
монность этого вопроса; однако он сдержал себя и от-
ветил:
— Мой отец, бригадир армии дона Карлоса Чет-
вертого (да будет благословенна память этого доброго
короля!), оставил мне небольшое имение поблизости от
этой деревни; оно приносит мне двенадцать тысяч реа-
лов дохода. Обрабатываю землю я сам с помощью трех
слуг.
— Которые, без сомнения, вам очень преданы. На-
стоящий очаг герильи! — прибавил дон Блас с горькой
усмешкой.— В тюрьму, в одиночку! — приказал он сво-
им людям, уходя.
Несколько секунд спустя дон Блас уже сидел за сто-
лом и завтракал. «Шести месяцев тюрьмы,— решил
он,— хватит, чтобы согнать с его лица яркие краски,
свежесть и выражение дерзкой самонадеянности».
Часовой, стоящий у входа в столовую, быстро под-
нял карабин; он преградил дорогу старику, который пы-
тался проникнуть в столовую следом за слугой, пода-
вавшим блюдо. Дон Блас подошел к дверям; позади
старика он увидел девушку, которая заставила его по-
забыть о доне Фернандо.
— Какая наглость врываться ко мне во время зав-
трака! Да войдите же, наконец, и объясните, что вам
угодно,— произнес он.
Дон Блас, не отрываясь, смотрел на девушку; ее
чело и глаза, казалось, излучали ту невинность и не-
бесную благость, которыми дышат изображения пре-
красных мадонн итальянской школы. Дон Блас не слу-
шал старика и забыл о завтраке. Наконец он очнулся от
грез: старик уже в третий или четвертый раз объяснял
ему, что необходимо выпустить на свободу дона Фер-
нандо де Ла-Куэва, который уже давно считается жени-
хом его дочери Инесы, здесь присутствующей, и должен
обвенчаться с нею в ближайшее воскресенье. При этих
словах глаза грозного начальника полиции загорелись
таким мрачным огнем, что ужас охватил не только Ине-
су, но и ее отца.
— Мы постоянно жили в страхе божием; мы ведь
старые христиане,— пробормотал старик,— мой род
очень древний, но я беден, и дон Фернандо — хорошая
326
партия для моей дочери. Я не занимал никакой долж-
ности ни во время нашествия французов, ни до того, ни
после.
Дон Блас не прерывал зловещего молчания.
— Я принадлежу к самой старинной знати Грана-
ды,— продолжал старик,— и до революции,— сказал
он, задохнувшись от гнева,— я отрезал бы уши дерз-
кому монаху, который посмел бы не ответить мне, ко-
гда я к нему обращаюсь.
Глаза старика наполнились слезами. Робкая Инеса
вынула из-за корсажа маленькие четки, освященные
прикосновением к чудотворной статуе Мадонны, и ее
красивые рукн судорожно сжали крест. Страшные гла-
за дона Бласа, не отрываясь, смотрели на эти руки, за-
тем он перевел свой взгляд на стройный, хотя несколь-
ко полный стан молодой девушки. «Черты лица могли
бы быть более правильными,— подумал он,— но нико-
гда еще я пе видел такой небесной грации».
— Ваше имя дон Хайме Арреги? — спросил он
наконец старика.
— Да,— ответил тот, выпрямившись.
— Вам семьдесят лет?
— Шестьдесят девять.
— Да, это вы,— сказал дон Блас, и выражение его
лица немного смягчилось.— Я давно ищу вас. Король,
наш повелитель, соизволил назначить вам ежегодную
пенсию в четыре тысячи реалов. У меня в Гранаде хра-
нится для вас этот королевский подарок за два
года. Я вам вручу его завтра в полдень. Кстати, я
вам докажу, что мой отец был богатым крестьянином
из Старой Кастилии, таким же старым христианином,
как и вы, и что я никогда не был монахом. Итак,
оскорбление, которое вы хотели мне нанести, не попа-
ло в цель.
Старый дворянин не посмел не явиться в назначен-
ное время. Он был вдовцом и жил один с дочерью Ине-
сой. Прежде чем отправиться в Гранаду, от отвел ее
к деревенскому священнику и сделал самые подробные
распоряжения, как будто не надеялся вновь с ней уви-
деться. Блас Бустос встретил его в парадной форме;
через плечо у него была надета орденская лента. Дону
Хайме он показался вежливым старым воякой, который
327
старается придать себе добродушный вит и потому улы-
бается кстати и не кстати.
Если бы дон Хайме посмел, он отказался бы от вось-
ми тысяч реалов, врученных ему доном Бласом, и заод-
но от приглашения отобедать вместе с ним. После обе-
да грозный начальник полиции заставил его прочитать
целый ворох документов, акт о крещении и даже свиде-
тельство об освобождении от галер, из которого явство-
вало, что он никогда не был монахом.
Дон Хайме все время опасался какой-нибудь сквер-
ной шутки с его стороны.
— Мне сорок три года,—сказал наконец дон
Блас,— у меня хорошая должность, приносящая мне
пятьдесят тысяч реалов. Кроме того, я имею еще тыся-
чу унций дохода, получаемых через неаполитанский
банк. Я прошу руки вашей дочери доньи Инесы Арреги.
Дон Хайме побледнел. Наступило короткое молча-
ние. Затем Блас продолжал:
— Не скрою от вас, что дон Фернандо де Ла-Куэва
замешан в нехорошем деле. Его разыскивает министр
полиции, ему угрожает гаррота (особый способ удавле-
ния, применяемый при казни дворян) или, по мень-
шей мере, ссылка на галеры. Я провел там десять лет
и смею вас уверить, что это совсем не весело (при этих
словах он наклонился к уху старика). Через две или
три недели я получу, вероятно, от министра приказ пе-
ревести дона Фернандо из Альколотской тюрьмы в Гра-
наду. Приказ этот будет приведен в исполнение поздно
ночью; если дон Фернандо сумеет в темноте бежать, я
закрою на это глаза из уважения к дружбе, которой вы
удостаивали его. А потом пусть он уезжает па год или
два на Майорку; никто его не тронет.
Старик ничего не ответил; он был подавлен п с тру-
дом добрался до своей деревни. Полученные деньги
жгли ему руки.
«Не есть ли это,— думал он,— плата за кровь моего
друга дона Фернандо, жениха Инесы?»
Дойдя до дома священника, он бросился в объятия
дочери.
— Дитя мое,— воскликнул он,— монах хочет на те-
бе жениться!
Инеса быстро осушила слезы и попросила позволе-
328
пня обратиться за советом к священнику, который был
в это время в церкви, в своей исповедальне. Несмотря
па все бесстрастие старца, объяснявшееся его преклон-
ными годами и саном, он заплакал. После долгого со-
вещания было решено, что девушка либо должна согла-
ситься выйти замуж за дона Бласа, либо этой же ночью
бежать. Донья Ииеса и ее отец как-нибудь доберутся
до Гибралтара, а оттуда уже морем в Англию.
— А на какие средства мы будем там жить? — спро-
сила Инеса.
— Вы можете продать дом и сад.
— Кто их купит? — спросила молодая девушка, за-
ливаясь слезами.
— У меня есть сбережения, около пяти тысяч реа-
лов,— ответил священник,— я с радостью отдам их
вам, дочь моя, если вы считаете, что ие можете выйти
замуж за дона Бустоса.
Две недели спустя сбиры Гранады в парадных мун-
дирах окружили церковь св. Доминика. Под ее мрач-
ными сводами даже в яркий полдень трудно разглядеть
что-нибудь. А в этот день никто, кроме приглашенных,
п не посмел бы войти в нес.
В боковой капелле, где горели сотни свечей, сияние
которых огненным лучом прорезывало сумрак церкви,
можно было издали различить человека, преклонившего
колена на ступеньках алтаря; он был намного выше всех
окружающих. Голова его была благочестиво склонена,
худые руки скрещены на груди. Вскоре он поднялся, и
все увидели его мундир, увешанный орденами. Он вел
под руку молодую девушку, легкая и юная походка ко-
торой составляла резкий контраст с ее печальным ви-
ном. В глазах молодой супруги сверкали слезы; выраже-
ние ее лица, сохранявшего ангельскую доброту, несмот-
ря на терзавшее ее горе, поразило толпившийся у церкви
народ, когда она садилась в карету.
Нужно сказать, что после женитьбы дон Блас стал
менее жесток; казни сделались реже; осужденных не
убивали, как прежде, выстрелом в спину, их просто ве-
шали. Он стал давать приговоренным к смерти разреше-
ние проститься с семьей перед казнью.
Однажды он сказал жене, которую безумно любил:
— Я ревную тебя к Санче.
329
Санча была молочная сестра и подруга Инесы. Опа
жила в доме дона Хайме в качестве горничной его до-
чери и последовала за ней в Гранаду, во дворец, где
теперь поселилась Инеса.
— Когда я ухожу, Инеса,— продолжал дон Блас,—
вы остаетесь с Санчей. Она очень мила, она забавляет
вас; а я всего лишь старый солдат, выполняющий
свой суровый долг. Я не обманываюсь на свой счет: во
мне мало привлекательного. Из-за Санчи с ее смеющим-
ся лицом я кажусь вам еще более старым, чем на самом
деле. Возьмите ключ от моей шкатулки; дайте ей денег,
сколько хотите, но сделайте так, чтобы она уехала,
исчезла, чтобы я не видел ее больше.
Вечером, когда дон Блас вернулся домой, оп сразу
же заметил Санчу, занятую своими обычными делами.
Ярость охватила его; оп быстро подошел к ней; она,
подняв глаза, твердо смотрела на него тем особенным,
свойственным испанкам взглядом, в котором смешаны
страх, мужество и ненависть. Через несколько мгнове-
ний на лице дона Бласа появилась улыбка.
— Дорогая Санча,— промолвил он,— сказала ли
вам донья Инеса, что я дарю вам десять тысяч реалов?
— Я принимаю подарки только от своей госпожи,—
ответила она, не опуская перед ним глаз.
Дон Бустос вошел в комнату жены.
— Сколько заключенных сейчас в тюрьме Торре-
Вьеха? — спросила она у него.
— Тридцать два в одиночках и, кажется, двести
шестьдесят в верхних этажах.
— Дайте им свободу, и я расстанусь с моим един-
ственным другом.
— Не в моей власти исполнить ваше требование,—
ответил дон Блас и за весь вечер не произнес больше ни
слова.
Инеса, вышивавшая у лампы, видела, что кровь то
приливает, то отливает от его лица; она отложила ра-
боту и принялась перебирать четки. Молчание длилось
весь следующий день. Ночью в тюрьме Торре-Вьеха
вспыхнул пожар. Двое заключенных погибли; осталь-
ным, несмотря на бдительность начальника полиции и
его жандармов, удалось бежать.
Инеса пи слова ие сказала дону Бласу, он ей тоже.
ззо
На следующий день, вернувшись домой, дон Блас не
нашел Санчи; он крепко обнял Инесу.
Прошло полтора года со времени пожара в Торре-
Вьеха; запыленный с ног до головы путешественник со-
скочил с коня у дверей убогого постоялого двора в гор-
ной деревушке Суйя, в одном лье к югу от Гранады,
тогда как Альколоте находится к северу от нее.
Это предместье Гранады образует как бы волшеб-
ный оазис среди сожженных солнцем равнин Андалу-
зии. В Испании нет более живописного уголка. Но толь-
ко ли любопытство привлекало сюда путешественника?
По костюму его можно было принять за каталонца. На
его паспорте, выданном на Майорке, действительно бы-
ла виза, проставленная в Барселоне. Хозяин постоялого
двора был очень беден. Передавая ему свой паспорт,
выданный на имя Пабло Родиля, каталонец по-
смотрел ему в глаза.
— Хорошо, сеньор, я вас предупрежу, если гранад-
ская полиция осведомится о вас.
Путешественник заявил, что хочет осмотреть эту
прекрасную местность; он уходил до восхода солнца и
возвращался в полдень, в самую сильную жару, когда
все обедали или отдыхали.
Доп Фернандо целые часы проводил на холме, по-
росшем молодыми пробковыми деревьями. Оттуда был
виден старинный дворец гранадской инквизиции, в ко-
тором жили теперь дон Блас н Инеса. Глаза его не мог-
ли оторваться от почерневших стен дворца, возвышав-
шегося, подобно великану, над городскими домами. По-
кидая Майорку, дон Фернандо дал себе слово не заез-
жать в Гранаду; но однажды он оказался не в силах
противостоять охватившему его порыву; он направил-
ся к узкой улице, па которой высился дворец инкви-
зиции.
Войдя в лавку ремесленника, он под каким-то пред-
логом задержался там и завел разговор с хозяином. Ре-
месленник показал ему окна комнаты доньи Инесы. Эти
окна находились очень высоко, в третьем этаже.
Когда наступил час сиесты, дон Фернандо, терзае-
мый муками ревности, пустился в обратный путь. Ему
хотелось заколоть неверную Инесу, потом себя.
«Слабая, ничтожная душа!—повторял он в бешен-
331
стве.— Она способна его полюбить, если внушит себе,
что так велит ей долг».
На повороте улицы он столкнулся с Санчей.
— Эй, милая! — воскликнул он, не глядя па нее,—
Меня зовут Пабло Родиль, я живу в Суйе на постоялом
дворе под вывеской «Ангел». Можешь ли ты прийти
завтра к большой церкви во время вечерней службы?
— Да,—ответила она, также не глядя на него.
На следующий день дон Фернандо встретился с
Санчей, и, ни слова не говоря, они направились к гости-
нице. Она вошла в его комнату, никем не замеченная.
Фернандо запер дверь.
— Ну как, что с ней? —спросил он со слезами на
глазах.
— Я больше не служу у нее,—ответила Санча,—
Вот уже полтора года, как она отказала мне от места
без всякой причины, даже без объяснения. Я, право, ду-
маю, что она любит дона Бласа.
— Любит дона Бласа! — воскликнул дон Фернандо
и вытер слезы.— Ко всем несчастьям еще это!
— Когда она меня отпускала,— продолжала Сан-
ча,— я бросилась к ее ногам: я умоляла объяснить при-
чину постигшей меня немилости. Она холодно ответила:
«Так хочет муж»,— и больше ни слова. Вы ведь знаете,
она и раньше была набожной, теперь же вся ее
жизнь —одна сплошная молитва.
Желая угодить правящей клике, дон Блас добил-
ся, чтобы половина дворца инквизиции, в котором
он жил, была отдана монахиням ордена св. Клары.
Монахини поселились во дворце и недавно закончили
устройство своей церкви. Донья Инеса целые дни
проводила там. Когда дона Бласа не бывало дома, ее
наверняка можно было застать коленопреклоненной
перед алтарем.
— Она любит дона Бласа,— повторил дон Фернандо.
— Накануне того дня, когда она меня выгнала,
донья Инеса говорила со мной...
— Весела ли она? — прервал ее дон Фернандо.
— Не весела, но всегда в спокойном и ровном рас-
положении духа. Совсем не та, какой вы ее знали. Нет
больше приступов резвости и дурачества, как выражал-
ся наш священник.
332
— Подлая! — воскликнул дон Фернандо, взволно-
ванно расхаживая по комнате.— Вот как она соблю-
дает клятвы, вот как она меня любит! Даже никакой
печали! А я...
— Я уже объясняла вашей милости,—снова начала
Санча,— накануне моего ухода донья Инеса говорила
со мной так же ласково, так же дружески, как в былые
дни в Альколоте. А на следующий день холодные сло-
ва «так хочет муж», вот все, что она мне сказала,
вручая при этом подписанную ею бумагу, по которой
мне назначалась пенсия в восемьсот реалов.
— Ах, дайте мне эту бумагу! —сказал доп Фернан-
до. Он покрыл поцелуями подпись Инесы.
— Говорила ли опа обо мне?
— Никогда,— ответила Санча,— так что старый дон
Хайме однажды в моем присутствии даже упрекнул ее
за то, что она совсем позабыла их милого соседа. Она
побледнела и ничего не ответила. Но, проводив отца до
двери, тотчас же побежала в часовню и заперлась там.
— Я просто дурак, вот и все! — воскликнул доп
Фернандо.— О, как я ее ненавижу! Не будем больше
говорить о ней. Счастье, что я все-таки заглянул в Гра-
паду. Но еще большее счастье, что я встретил тебя...
А ты как живешь?
— Я держу лавочку в деревушке Альбарасене, в
полулье от Гранады. У меня есть прекрасные англий-
ские товары,—продолжала она, понизив голос,— кото-
рые мне приносят контрабандисты из Альпухарры. В
моих сундуках тканей больше чем па десять тысяч ре-
алов. Я счастлива.
— Понимаю,—сказал дои Фернандо,—у тебя воз-
любленный среди этих молодцов из а шпухаррских гор.
Я никогда больше не увижу тебя. Вот возьми па память
эти часы...
Санча собралась уходить; он снова остановил ее.
— А что, если я проникну к пей? — спросил оп.
— Она убежит от вас, хотя бы для этого ей при-
шлось выпрыгнуть в окно. Будьте осторожны,—доба-
вила Санча, приблизившись к Фернандо.— Как бы вы
ни переоделись, сыщики, которые шныряют вокруг
дома, арестуют вас.
Устыдясь своей слабости, Фернандо не произнес
333
больше ни слова. «Завтра же,— решил он,— я уезжаю
обратно на Майорку».
Через неделю он случайно проходил по дере-
вушке Альбарасене. Разбойники только что захватили
капитана о’Доннеля, которого заставили целый час
пролежать па животе в грязи. Дон Фернандо уви-
дел Санчу, которая спешила куда-то с озабоченным
видом.
— Мне некогда с вами разговаривать,— сказала
она.— Идите за мной.
Лавочка Санчи была закрыта. Она торопливо укла-
дывала английские ткани в большой сундук нз черного
дуба.
— Быть может, на нас сегодня ночью будет напа-
дение,— сказала опа Фернапдо.— Атаман разбойни-
ков — личный враг контрабандиста, моего друга, и мою
лавочку они разграбят в первую очередь. Я только что
из Гранады; донья Инеса, которая все же очень добра
ко мне, позволила спрятать в ее спальне самые доро-
гие товары. Дон Блас не увидит этого сундука, набито-
го контрабандой. Если же на беду он и заметит его, то
донья Инеса найдет какое-нибудь объяснение.
Опа торопливо укладывала тюль и шалн. Доп Фер-
нандо смотрел на нее; вдруг он кинулся к сундуку, вы-
бросил из него все шали и залез туда сам.
— Вы с ума сошли! — воскликнула испуганная
Санча.
— Вот тебе пятьдесят унций, и убей меня бог, если
я выйду из этого сундука раньше, чем он очутится во
дворце инквизиции в Гранаде! Я хочу ее видеть!
Доп Фернандо остался глух ко всему, что говорила
перепуганная Санча.
Она еще продолжала уговаривать дона Фернапдо,
когда вошел носильщик Сапга, двоюродный брат Сан-
чи, который должен был на муле отвезти сундук в
Гранаду. Услышав шум приближающихся шагов, дои
Фернапдо быстро захлопнул над собой крышку
сундука. Санча для верности заперла его на ключ.
Оставить сундук открытым было бы слишком неосто-
рожно.
Итак, в прекрасный июньский день, около одинна-
дцати часов утра, дон Фернандо в сундуке, па спине но-
33-1
сильщика, вступил в Гранаду. Он чувствовал, что сей-
час задохнется. Наконец они добрались до дворца ин-
квизиции. Судя по времени, которое Санта употребил,
чтобы подняться по лестнице, дон Фернандо рассчитал,
что сундук внесли на третий этаж и, быть может, по-
ставили в спальне Инесы.
Когда дверь закрылась и шум утих, оп попытался а
помощью кинжала сдвинуть с места язычок замка, за-
пиравшего сундук. Ему это удалось. К своей неопису-
емой радости, он убедился, что действительно находит-
ся в спальне Инесы. Он увидел женские платья и около
кровати — маленькое распятие, которое когда-то висе-
ло в ее комнатке в Альколоте. Однажды, после бурной
сцены, она повела его туда и перед этим распятием по-
клялась ему в вечной любви.
Стояла удушливая жара, в спальне было темно.
Жалюзи были спущены, так же как и длинные зана-
вески из тончайшего индийского муслина, собранного
в складки. Глубокая тишина нарушалась только лег-
ким журчанием струйки воды, бившей па несколько
футов вверх из маленького фонтана в углу комнаты и
стекавшей в черную мраморную раковину.
Слабый звук струящейся воды привел в трепет дона
Фернандо, хотя ему случалось раз двадцать в жизни
проявлять отчаянную храбрость. Очутившись в комна-
те Инесы, он отнюдь не испытывал того блаженства, о
котором так часто мечтал на Майорке, строя всевоз-
можные планы встречи с возлюбленной. Страстная лю-
бовь, дошедшая до безумия от безысходного однооб-
разия тоскливой жизни, заполнила душу дона Фернан-
до, изгнанного, несчастного, разлученного со всеми
близкими.
Теперь единственным чувством, волновавшим его,
был страх вызвать неудовольствие Инесы, чистота и
робость которой были ему хорошо известны.
Если бы я не надеялся, что читатель немного зна-
ком с причудливым и страстным характером южан,
я устыдился бы за своего героя: дон Фернандо едва не
лишился чувств, когда вдруг, вскоре после того как на
монастырских часах пробило два, он услышал легкие
шаги на мраморной лестнице. Они приближались it
дверям спальни; он узнал походку Инесы и, боясь
335
первого взрыва негодования женщины, преданной сво-
ему долгу, спрятался в сундук.
В комнате было жарко н темно. Инеса легла на кро-
вать, и вскоре по ее ровному дыханию дон Фернандо
понял, что она заснула. Тогда только он посмел подой-
ти к ней; оп увидел Инесу, которая в течение несколь-
ких лет была его единственной мечтой. Очутившись
наедине с ней, распростертой перед ним в невинном
сне, он почувствовал страх. Это странное ощущение
еще усилилось, когда он заметил, что за два года раз-
луки ее черты приобрели отпечаток холодного достоин-
ства, которого он раньше никогда в пей не замечал.
И все же, глядя на нее, он проникся нежностью;
легкий беспорядок летней одежды составлял такой оча-
ровательный контраст с полным достоинства, почти
строгим выражением лица!
Он понимал, что первым движением Инесы, когда
она увидит его, будет попытка убежать. Он запер дверь
на ключ и положил его в карман.
Наконец наступил тот миг, от которого зависела
вся его жизнь. Инеса слегка пошевелилась, вот-вот она
должна была проснуться. Его осенила мысль стать
на колени перед распятием, которое в Альколоте ви-
село в ее комнате. Подняв отяжелевшие от сна веки,
Инеса вообразила, что Фернандо умер в изгнании и
что она видит перед собой его призрак.
Она застыла в кровати, выпрямившись и сложив
руки.
— Несчастный,— тихо промолвила она дрожащим
голосом.
Дон Фернандо, недвижно стоя на коленях, впол-
оборота, чтобы видеть ее, указывал протянутой рукою
на распятие; но от волнения он вдруг пошевелился.
Инеса, совсем уже очтувшись от сна, внезапно постигла
истину и кинулась к двери, которая оказалась запертой.
— Какая дерзость! — воскликнула она,— Уходите,
дон Фернандо! — Она отбежала в самый дальний угол
комнаты, к фонтану.— Не подходите, не подходите! —
повторяла она срывающимся голосом.— Уходите от-
сюда!
В ее глазах светилось пламя чистейшего цело-
мудрия.
336
— Нет, я ие уйду, пока ты меня ие выслушаешь.
Вот уже два года я не могу тебя забыть. Всегда,
днем и ночью, твой образ стоит перед моими глазами.
Не ты ли поклялась па этом кресте, что вечно будешь
моей?
— Уходите,—еще раз воскликнула она в гневе,—
или я позову людей, и нас обоих убьют!
Она бросилась к звонку, но дои Фернандо опередил
ее и сжал в своих объятиях. Дон Фернандо дрожал;
Инеса это почувствовала, и силы, которые она черпала
в своем гневе, покинули ее.
Дон Фернандо подавил в себе порыв любви и стра-
сти; он весь проникся сознанием долга.
Он дрожал сильнее, чем Инеса, ибо чувствовал, что
действует по отношению к ней как враг, по в ней он
уже не встречал ни гнева, ни возмущения.
— Значит, ты желаешь гибели моей бессмертной
души? — воскликнула Инеса,— Верь по крайней мере
одному: я тебя боготворю и всегда любила тебя одно-
го. Не было минуты в той ужасной жизни, которую я
веду со времени замужества, когда бы я не дхмала о те-
бе. Это смертный грех. Я делала все, чтобы забыть те-
бя. Напрасно! Не ужасайся моему кощунству, мой
Фернандо. Поверишь ли, в святом распятии, висящем
тут, рядом с моей кроватью, я часто вижу пе лик спа-
сителя, который должен нас судить, а лицо того, кто
напоминает мне клятву, которую я дала тебе, прости-
рая к нему руки в моей комнате в Альколоте. Мы про-
кляты с тобой, прокляты навеки, Фернандо! — восклик-
нула она в порыве внезапного упоения.— Так будем же
счастливы хоть те несколько дней, что нам еще оста-
лось жить.
Эти слова рассеяли все опасения допа Фернандо;
он снова был счастлив.
— Как! Ты меня прощаешь? Ты еще любишь меня?
Часы быстро летели; день близился к концу. Фер-
нандо рассказал Инесе, как ему пришла мысль за-
браться в сундук. Внезапно они очнулись от очарова-
ния, услыхав громкие шаги на лестнице. Это дон Блас
пришел за женой, чтобы отправиться с ней на вечер-
нюю прогулку.
— Скажи ему, что ты почувствовала себя плохо от
22. Стендаль. Т. V.	337
этой невыносимой жары,— прошептал доп Фернапдо
Инесе,— а я спрячусь в сундук. Вот ключ от двери;
притворись, что ты не можешь открыть ее, поворачивай
ключ в другую сторону, пока пе услышишь, как щелк-
нет замок от сундука.
Все сошло как нельзя лучше. Доп Блас поверил
недомоганию, вызванному необычайной жарой.
— Бедняжка! — воскликнул он и попросил проще-
ния за то, что разбудил ее так поспешно.
Он поднял ее на руки и отнес на кровать, осыпая
самыми нежными ласками; вдруг он заметил сундук.
— Что это такое? — спросил он, нахмурив брови.
В нем проснулась душа начальника полиции.
— И это у меня в доме! — повторил он пять
или шесть раз, пока донья Инеса рассказывала
ему про страхи Санчи и про то, как попал сюда
cj ндук.
— Дайте мне ключ,— сказал оп сурово.
— Я не хотела брать ключа,—ответила Инеса,—
Кто-нибудь из слуг мог завладеть им. Мой отказ, по-
видимому, очень обрадовал Санчу.
— Великолепно,—ответил дон Блас,— у меня в
пистолетном ящике найдутся инструменты, которыми
можно открыть любой замок.
Он подошел к изголовью кровати, открыл ящик,
полный оружия, и с целой пачкой английских отмычек
подошел к сундуку. Инеса приподняла жалюзи у одно-
го из окоп и оперлась на подоконник так, чтобы иметь
возможность сразу же выброситься на улицу в тот миг,
когда дон Блас увидит Фернапдо. Но лютая ненависть,
которую питал к дону Бласу доп Фернапдо, вернула
последнему все самообладание; он вставил копчик кин-
жала в замочную скважину, и дон Блас тщетпо сгибал
одну за другой свои отмычки.
— Странно,— сказал дон Блас, подымаясь,— эти
отмычки всегда действовали без отказа.— Дорогая
Инеса, нам придется отложить прогулку; я пе буду сча-
стлив даже рядом с тобой при одной мысли об этом
сундуке, который, быть может, наполнен преступными
бумагами. Можно ли быть уверенным, что во время мо-
его отсутствия ненавидящий меня епископ не устроит
обыск у меня, выманив у короля приказ? Я пойду в кап-
338
целярню и вернусь сеичас же с рабочим, который, на-
верно, окажется искуснее меня.
Ои вышел. Донья Инеса отошла от окна и за-
крыла дверь. Напрасно дон Фернандо умолял ее
бежать с ним.
— Ты не знаешь бдительности страшного дона Бла-
са,— сказала опа.— Он в несколько минут может сне-
стись со своими агентами, находящимися в нескольких
лье от Гранады. Как бы я хотела бежать с тобой в Ан-
глию! Представь себе, этот огромный дом подвергается
каждый депь тщательному осмотру! Я все же постара-
юсь тебя спрятать. Если ты любишь меня, будь осторо-
жен; я не переживу тебя.
Разговор их был прерван стуком в дверь; Фернандо
с кинжалом в руке стал за дверью. К счастью, это была
Санча; ей все рассказали в двух словах.
— Однако, сударыня, как вы не подумали, что если
вы спрячете дона Фернандо, то дон Блас найдет пустой
сундук? Посмотрим, что можно успеть положить туда в
такое короткое время. Ах, я от волнения забыла рас-
сказать вам добрую весть: весь город взбудоражен, и у
дона Бласа дела по горло. Дон Педро Рамос, депутат
кортесов, оскорбленный каким-то роялистом в кафе на
Большой площади, заколол его кинжалом. Я только что
встретила доиа Бласа с его сбирами у Пуэрта дель Соль.
Спрячьте дона Фернандо. Я пойду разыщу Сангу, и он
унесет сундук вместе с доном Фернандо, который снова
заберется в пего. Но хватит ли у нас времени? Прежде
всего перенесите сундук в другое место, чтобы вы могли
ответить па первый вопрос дона Бласа и чтобы он не
убил вас сразу кинжалом; скажите, что это я перенесла
сундук и открыла его. Не будем себя обманывать: если
доп Блас вернется раньше меня, мы погибли.
Опасения Сапчи нимало не взволновали любовни-
ков. Они перенесли сундук в темный коридор и приня-
лись рассказывать друг другу о своей жизни за эти два
года.
— Я пи в чем не буду тебя упрекать,— говорила
Инеса допу Фернандо,— и во всем буду послушна. Меня
томит предчувствие, что нам осталось недолго жить. Ты
пе можешь себе представить, как мало доп Блас ценит
и свою и чужую жизнь; он узнает о нашем свидании и
339
убьет меня. А что ждет меня в той жизни? — прибавила
она после минутного молчания.— Вечные муки!
Затем она бросилась на шею Фернандо.
— Я счастливейшая женщина в мире! Если ты при-
думаешь какой-нибудь способ увидеться со мной, дай
мне знать через Санчу; помни, что у тебя есть раба, ко-
торую зовут Инеса.
Сапга пришел только к вечеру и унес супдук, в ко-
тором находился Фернандо. Несколько раз его останав-
ливали патрули сбиров, которые безуспешно разы-
скивали депутата кортесов. Сангу повсюду пропускали,
когда он отвечал, что сундук принадлежит дону
Бласу.
В последний раз его остановили па пустынной ули-
це, идущей вдоль кладбища. Ее отделяла от кладбища,
расположенного ниже мостовой на двенадцать — пят-
надцать футов, невысокая каменная ограда, к которой
Санга прислонился, когда его расспрашивали сбиры;
сундук он поставил па ограду.
Санга, которого, боясь возвращения дона Бласа, вы-
проводили очень поспешно, взял сундук таким образом,
что дон Фернандо оказался лежащим в нем вниз голо-
вой; боль, испытываемая доном Фернандо в таком поло-
жении, стала наконец невыносимой. Он надеялся скоро
прибыть на место, но, почувствовав, что сундук пере-
стали нести, потерял терпение. На улице царила глубо-
кая тишина. Он рассчитал, что должно было быть де-
вять часов вечера. «Несколько дукатов,— подумал он,—
обеспечат мне молчание Саши». Изнемогая от боли,
он тихо сказал:
— Переверни сундук, я больше не могу терпеть.
Носилыпнк, которому в этот неурочный час, в непо-
средственной близости от кладбища было не по себе, ис-
пугался, услышав голос у самого своего уха. Ему пока-
залось, что с ним говорит привидение, и он кинулся бе-
жать без оглядки. Сундук остался на ограде. Страдания
допа Фернандо все усиливались. Не получая ответа ог
Санги, ои понял, что его бросили. Он решил открыть
сундук, как бы ни была велика опасность; ио от резкого
движения, которое он сделал при этом, супдук свалил-
ся за ограду кладбища.
Оглушенный падением, доп Фернандо очнулся толь-
ко
ко через несколько минут; он увидел над собой сверка-
ющие звезды. Замок сундука сломался при падении,
и дон Фернапдо очутился на свежеразрытой могильной
земле. Он тотчас подумал об опасности, угрожавшей
Инесе, и эта мысль вернула ему силы.
Тело его ныло, он был весь в крови; ему удалось,
однако, встать, а немного погодя — начать передви-
гаться. С трудом перелез он через ограду кладбища и
наконец добрался до жилища Санчи.
Увидев его, залитого кровью, Санча подумала, что
он попался дону Бласу.
— Надо признаться,— сказала она ему, смеясь,
когда узнала, в чем дело,— что вы впуталн нас в пре-
скверную историю.
Они решили, что надо во что бы то пи стало сейчас
же, ночью, унести сундук с кладбища.
— Мы распростимся с жизнью, и донья Инеса и
я,— сказала Санча,— если кто-нибудь из сыщиков дона
Бласа найдет завтра на кладбище этот проклятый
сундук.
— Он, наверно, запачкай кровью,— заметил доп
Фернапдо.
Сапга был единственным человеком, которому мож-
но было доверить это дело. В ту самую минуту, когда
вспомнили о нем, он постучался в дверь. Санча немало
удивила его, сказав:
— Я знаю заранее все, что ты мне скажешь. Ты
бросил мой сундук, и он свалился за ограду кладби-
ща со всеми товарами, какие в нем были. Какой
убыток для меня! А еще вот что получится: дон Блас
вызовет тебя на допрос сегодня же вечером или
завтра утром.
— Я пропал! — вскричал Санга.
— Ты будешь спасен, если скажешь, что, выйдя из
дворца инквизиции, отнес сундук ко мне.
Санге было очень досадно, что он бросил товары
своей кузины, но он боялся привидений; он боялся
также дона Бласа; он перестал понимать самые про-
стые вещи. Санче долго пришлось твердить ему, как он
должен отвечать начальнику полиции, чтобы никого
пе выдать.
— Вот тебе десять дукатов,— сказал внезапно по-
341
явившийся дон Фернандо.— Но если ты не повторишь
в точности то, что тебе сказала Санча, ты умрешь от
этого кинжала.
— А вы кто такой, сеньор? — спросил Сапга.
— Несчастный negro ‘, преследуемый роялистами.
Санга был ошеломлен. Его страх еще больше воз-
рос, когда в комнату неожиданно вошли два сбира
дона Бласа; один из них тотчас же схватил его и по-
вел к своему начальнику. Второй пришел сообщить
Санче, что ее требуют во дворец инквизиции,— ему
было дано не столь грозное приказание.
Санча начала шутить с ним и угостила его превос-
ходным старым вином. Она хотела, чтобы у него раз-
вязался язык и он выболтал бы некоторые сведения,
полезные для дона Фернандо, который мог все слы-
шать из убежища, куда он спрятался.
По словам сбира, Санга, убежав от привидения,
зашел, бледный как смерть, в кабачок, где и расска-
зал о том, что с ним приключилось. Один из сыщиков,
посланный для поимки negro, или либерала, убивше-
го роялиста, случайно находился в этом кабачке; он
немедленно донес обо всем дону Бласу.
— Наш начальник, которого бог умом пе обидел,
сейчас же сказал, что голос, услышанный Сангой, был
голосом negro, спрятавшегося на кладбище, и послал
меня за сундуком. Мы нашли его открытым и запач-
канным кровью. Дон Блас был очень удивлен и пос-
лал меня сюда. Идем!
«Мы погибли, донья Инеса и я,—думала Саича,
шагая рядом со сбиром к дворцу инквизиции.— Дон
Блас узнал сундук. Теперь ему известно, что у пего в
доме был чужой человек».
Ночь была темная; у Санчи на мгновение мельк-
нула мысль о бегстве. «Нет,— решила она,— было бы
бесчестно бросить доныо Инесу, которая так просто-
душна и, наверно, не знает теперь, как отвечать на во-
просы мужа».
Когда они вошли во дворец, она очень удивилась
тому, что ей велели подняться па третий этаж, в спаль-
* Черный (исп ).
342
пю Инесы. Это показалось ей дурным предзнаменова-
нием. Спальня была ярко освещена. Донья Инеса сиде-
ла у стола; рядом с ней, сверкая глазами, стоял доп
Блас; перед ними па полу лежал запачканный кровью
открытый сундук. Когда Санча вошла, доп Блас допра-
шивал Сапгу. Он сейчас же велел ему выйти.
«Неужели Санга выдал нас? — подумала Санча.—
Понял ли он, как ему следует отвечать? Жизнь доньи
Инесы в его руках». Она посмотрела на доныо Инесу,
чтобы ободрить ее, но во взгляде своей госпожи она
прочла спокойствие и твердость, поразившие ее.
«Откуда,— подумала Санча,—у этой робкой жен-
щины столько мужества?»
При первых же вопросах дона Бласа Санча увиде-
ла, что этот человек, обычно так хорошо владеющий
собой, словно обезумел. После нескольких ответов он
сказал про себя:
— Все ясно!
Донья Инеса, наверно, услышала, как и Санча, эти
слова, ибо она очень просто сказала:
— Тут столько зажженных свечей, что стало жар-
ко, как в печке.— С этими словами опа подошла к окну.
Санча знала о том, что собиралась сделать Инеса
несколько часов тому назад; опа поняла ее движение и
тотчас же изобразила сильнейший истерический при-
падок.
— Ах, эти люди хотят убить меня за то, что я спас-
ла дона Педро Рамоса!
При этом она крепко схватила Инесу за руку.
Как бы в истерике, Санча несвязно выкрикивала
слова, из которых можно было понять, что сразу же
посте того, как Санга принес к ней сундук с товаром,
в се комнату ворвался человек, весь окровавленный, с
кинжалом в руке. «Я только что убил роялиста,— ска-
зал он,— друзья убитого гонятся за мной; если вы мне
не поможете, меня убьют на ваших глазах...»
— Ах, смотрите, вот кровь у меня па руках! Они
хотят убить меня!..— кричала Санча, словно потеряв
рассудок.
— Продолжайте,— холодно сказал дон Блас.
— Дон Рамос сказал мне: «Настоятель монастыря
исронимнтов — мой дядя; если я попаду в монастырь,
313
я спасен». Я вся дрожала. Он увидел сундук, из кото-
рого я вынимала английский тюль. Вдруг он кинулся
к сундуку, выбросил остававшиеся еще там ткани, влез
в него и закричал: «Заприте меня на замок и отнесите
немедленно в монастырь иеронпмитов!» Он бросил
мне горсть дукатов, вот они, это плата за грех, они
внушают мне ужас...
— Довольно болтать! — воскликнул дон Блас.
— Я боялась, что он убьет меня, если я ослуша-
юсь,— продолжала Санча.— Он все время держал в ле-
вой руке кинжал, с которого стекала кровь бедного ро-
ялиста. Я испугалась, признаюсь в этом, и позвала
Сайгу, который взял сундук п понес его в мона-
стырь. Я...
— Ни слова больше или я убью тебя! — вскричал
дон Блас, который, видимо, догадался, что она просто
хочет выиграть время.
Дон Блас сделал знак, чтобы привели Сайгу. Санча
заметила, что дон Блас, обычно бесстрастный, оконча-
тельно потерял над собой власть: он начал сомневаться
в той, которую два года считал верной супругой. От не-
выносимой жары он, казалось, совершенно обессилел;
ио когда сбиры ввели Сайгу, он бросился на него н
яростно схватил за плечи. «Роковая минута настала,—
подумала Санча.— От этого человека зависит жизнь
доньи Инесы и моя. Санга мне предан, но сейчас, когда
он напуган привидением и кинжалом дона Фернандо,
один бог знает, что он скажет».
Санга, в которого дон Блас вцепился обеими рука-
ми, смотрел на него со страхом, выпучив глаза и не го-
воря ни слова. «Боже мой! —думала Санча.— Сейчас
его заставят поклясться, что он будет говорить прав-
ду, а он так благочестив, что ни за что не захочет со-
лгать».
По чистой случайности дон Блас, находясь не в
своем трибунале, забыл привести свидетелей к присяге.
Наконец Санга, очнувшись от страха, сознавая край-
нюю опасность и побуждаемый взглядами Санчи, ре-
шился заговорить. По хитрости или от подлинного сму-
щения, рассказ его был очень бессвязен. Он рассказал,
что когда Санча приказала ему вторично взвалить на
себя супдук, принесенный им от господина начальни-
314
ка полиции, ои заметил, что пота стала гораздо тя-
желее.
Устав до изнеможения, он, проходя мимо кладбища,
поставил сундук на ограду. Вдруг он услышал у самого
своего уха какой-то жалобный голос и убежал.
Дон Блас старался утомить его вопросами, но сам
едва держался на ногах от усталости. Поздно ночью
ои прервал допрос и отложил его на следующее утро.
Санга пока еще не дал пи одного противоречивого по-
казания. Саича упросила Инесу позволить ей остаться
в комнатке рядом со спальней, где она раньше ночева-
ла. Дон Блас, вероятно, не расслышал тех немногих
слов, которыми они обменялись. Инеса, дрожавшая за
жизнь допа Фернандо, пришла к Санче.
— Дон Фернандо в безопасности,— сказала ей Сан-
ча,—но, сударыня,—добавила опа,—ваша жизнь и
моя висят на волоске. Дон Блас что-то подозревает,
завтра он по-своему поговорит с Сангой и заставит его
признаться, воздействуя на него через духовника, кото-
рый имеет над Сангой неограниченную власть. Сказка,
которую я сочинила, была годна только для того, чтобы
отвести первый удар.
— Тогда беги, дорогая Санча.— сказала Инеса с
обычной своей мягкостью и как бы ничуть не трево-
жась о том, что ожидает ее самое через несколько ча-
сов,—Дай мне умереть одной. Я умру счастливая, я
унесу с собой образ Фернандо; жизнь — не слишком
дорогая цена за то счастье, которое я испытала, уви-
дев его после двух лет разлуки. Я приказываю тебе не-
медленно уйти. Сойди вниз и притаись около ворот
большого двора; надеюсь, тебе удастся спастись. Про-
шу тебя только об одном: отдай этот крест, усыпан-
ный алмазами, дону Фернандо и скажи ему, что, уми-
рая, я благословляю возникшую у него мысль вернуться
с Майорки.
На рассвете, при первом ударе колокола, донья
Инеса разбудила мужа и сказала ему, что идет к ран-
ней мессе в монастырь святой Клары.
Хотя монастырь находился в этом же доме, доп
Блас, не ответивший на слова, приказал четырем слу-
гам сопровождать жену.
В церкви Инеса подошла к решетке хоров. Минуту
345
спустя стражи, которых дон Блас приставил к жене,
увидели, как решетка раскрылась и донья Инеса вошла
внутрь. Она объявила, что по данному ею тайному обе-
ту становится монахиней и никогда не покинет мона-
стырь. Дон Блас пришел требовать свою жену. Но аб-
батиса уже успела предупредить епископа. Этот прелат
с отеческим видом ответил на угрозы допа Бласа:
— Без сомнения, достойная донья Инеса Бустос-
и-Москера не имела бы права посвятить себя господу,
если бы она была вашей законной супругой; по донья
Инеса утверждает, что при заключении брака были
нарушены некоторые правила.
Несколько дней спустя донья Инеса, которая воз-
будила судебный процесс против мужа, была найдена
в своей постели, заколотая кинжалом, а вскоре затем
отец Инесы и дон Фернандо за участие в заговоре, рас-
крытом доном Бласом, были обезглавлены на городской
площади Гранады.
ЛЮБОВНЫЙ НАПИТОК
(С ИТАЛЬЯНСКОГО. ПОДРАЖАНИЕ СИЛЬВИИ МАЛАПЕРТА)
В одну темную и дождливую ночь лета 182* года
молодой лейтенант 96-го полка, стоявшего гарнизоном
в Бордо, возвращался из кафе, где он только что про-
играл все свои деньги. Он проклинал свою глупость,
так как был беден.
Молча шел он по одной из самых пустынных улиц
Лормондского квартала, как вдруг услыхал крики.
Дверь одного дома с грохотом распахнулась, из нее
выбежал человек и упал у его ног. Было до того темно,
что лишь по шуму можно было судить о том, что
происходило. Преследователи — разглядеть их было
невозможно — остановились на пороге, очевидно, услы-
хав шаги молодого офицера.
С минуту он прислушивался; люди тихо перегова-
ривались между собой, но не подходили ближе. Как ни
велико было отвращение, которое внушала Льевену
эта сцена, он счел своим долгом поднять упавшего че-
ловека.
Он заметил, что человек этот был полураздет; не-
смотря на глубокий мрак —было около двух часов но-
чи,— ему показалось, что он видит длинные, распу-
стившиеся волосы: значит, это была женщина. Такое
открытие не доставило ему ни малейшего удовольст-
вия.
Женщина, видимо, была в таком состоянии, что не
могла идти без посторонней помощи. Чтобы не поки-
347
„уть ее, Льевену пришлось вспомнить о долге, который
предписывает нам человеколюбие.
Он представил себе досадную необходимость явить-
ся иа следующий день к полицейскому комиссару, шут-
ки приятелей, сатирические описания этого случая в
местных газетах. «Посажу ее у дверей какого-нибудь
дома,— решил он,— позвоню и сейчас же уйду».
Льевен уже собирался привести свое намерение в
исполнение, как вдруг женщина с жалобным стоном
прошептала что-то по-испански. Он совершенно не знал
испанского языка. Быть может, именно поэтому два
самых обыкновенных слова, произнесенных Леонорой,
настроили его на романтический лад. Он уже не думал
ни о полицейском комиссаре, ни о проститутке, поби-
той пьяницами; воображение навеяло ему грезы о люб-
ви и необыкновенных приключениях.
Льевен поднял женщину и попытался успокоить ее.
«А что, если она некрасива?» — подумал он внезапно.
Эта мысль вернула ему благоразумие и заставила за-
быть о романических грезах.
Льевен хотел усадить женщину на пороге какой-то
двери, ио она не согласилась.
— Идемте дальше,— сказала она по-французски с
сильным иностранным акцентом.
— Вы боитесь вашего мужа? — спросил Льевен.
— Увы! Я бросила мужа, хотя это был достойней-
ший человек и обожал меня, и ушла к любовнику, а тот
выгнал меня с бесчеловечной жестокостью.
Услышав эту фразу, Льевен забыл о полицейском
комиссаре и о неприятностях, которые могло повлечь
за собой ночное приключение.
— Меня обокрали,— сказала Леонора спустя не-
сколько минут,— но, как я вижу, у меня еще осталось
кольцо с небольшим бриллиантом. Быть может, хозяин
какой-нибудь гостиницы согласится меня приютить. Но,
сударь, я стану всеобщим посмешищем, потому что,
должна вам признаться, я в одной рубашке. Мне надо
бежать, не то я бросилась бы к вашим ногам и стала
бы умолять вас сжалиться надо мной и проводить до
дверей первого попавшегося дома, где я могла бы ку-
пить простое платье у какой-нибудь бедной женщины...
Когда я буду одета,— добавила она, ободренная мол-
348
чанием молодого офицера,— вы сможете довести меня
до первой попавшейся гостиницы. Там я перестану взы-
вать к помощи великодушного человека и попрошу вас
оставить несчастную женщину на произвол судьбы.
Все это, сказанное па скверном французском языке,
произвело на Льевена благоприятное впечатление.
— Сударыня,— ответил он,— я сделаю все, что вы
мне прикажете. Однако сейчас самое существенное
как для вас, так н для меня заключается в том, чтобы
нас не арестовали. Мое имя — Льевен, я лейтенант
96-го полка, если мы повстречаемся с патрулем не мо-
его полка, нас отведут на гауптвахту, где нам придется
провести ночь, а завтра, сударыня, мы станем посмеши-
щем всего Бордо.
Льевен почувствовал, как вздрогнула Леонора, опи-
равшаяся на его руку. «Эта боязнь скандала — хоро-
ший признак»,—подумал он.
— Будьте добры накинуть мой сюртук,—сказал
он даме,— я отведу вас к себе.
— О боже! Сударь!..
— Я не зажгу огня, клянусь вам честью. Моя ком-
ната будет в полном вашем распоряжении, я уйду и
приду снова не раньше завтрашнего утра. Но утром
мне непременно придется прийти, так как в шесть часов
обычно является мой сержант, а он будет стучать до
тех пор, пока ему не отопрут... Вы имеете дело с поря-
дочным человеком.
«Но красива ли она?» — спрашивал себя Льевен.
Он отворил входную дверь своего дома. Незнакомка
чуть пе упала на площадке, запнувшись о первую сту-
пеньку лестницы. Льевен разговаривал с ней шепотом;
она отвечала так же.
— Какое безобразие! Приводить в мой дом жен-
щин! — пронзительным голосом крикнула довольно хо-
рошенькая трактирщица, которая вышла отворить дверь
с маленькой лампой в руке.
Льевен быстро повернулся к незнакомке, увидел
прелестное лицо и задул лампу хозяйки.
— Замолчите, госпожа Сосэд, или я выеду от вас
завтра же утром! Вы полечите десять франков, если
никому ничего не скажете. Эта дама — жена полков-
ника, и я сейчас же снова уйду отсюда.
319
Льевен поднялся на четвертый этаж. Открывая
дверь своей комнаты, он дрожал.
— Входите, сударыня,— сказал он женщине в ру-
башке.— Около стенных часов лежит фосфорное огни-
во. Зажгите свечу, затопите камин и запритесь. Я ува-
жаю вас, как сестру, и не приду до утра; я принесу
платье.
— Jesus Maria! * — вскричала прекрасная испанка.
Когда па следующее утро Льевен стучался в дверь,
он был влюблен до безумия. Чтобы не разбудить незна-
комку слишком рано, оп долго и терпеливо ждал своего
сержанта у дверей, а бумаги подписывал в кафе.
Он успел снять комнату по соседству и теперь принес
незнакомке платье и даже маску.
— Так что, сударыня, если вы этого потребуете, я
не увижу вашего лица,— сказал он, стоя за дверью.
Мысль о маске понравилась молодой испанке и не-
много отвлекла ее от горестных размышлений.
— Вы так великодушны,— сказала она, пе отво-
ряя,— что я беру на себя смелость попросить вас оста-
вить сверток с платьем за дверью. Когда я услышу, что
вы спускаетесь по лестнице, я его возьму.
— Прощайте, сударыня,— сказал Льевен, уходя.
Леонора была настолько очарована его покорно-
стью, что сказала ему дружески и почти нежно:
— Если сможете, сударь, приходите через полчаса.
Вернувшись, Льевен нашел Леонору в маске; но он
увидел прелестные плечн, шею, руки. Он был восхищен.
Льевен был молодой человек из хорошей семьи, и
ему приходилось еще делать над собой усилие, чтобы
быть смелым в обращении с женщинами, которые ему
нравились. Тон его был так почтителен, он так мило и
радушно принимал гостью в своей маленькой, бедной
комнатке, что его ждала награда. Приладив какую-то
ширму и обернувшись, он замер в восхищении: перед
ним стояла прекраснейшая женщина, какую ему когда-
либо приходилось видеть. Молодая испанка сняла ма-
ску; ее черные глаза, казалось, говорили. Быть может,
в условиях обыденной жизни они показались бы суро-
выми из-за выражавшейся в них силы характера. От-
* Иисусе Мария! (исп ).
350
чаяние придало им некоторую мягкость, и можно ска-
зать, что красота Леоноры была совершенна. По мне-
нию Льевена, ей было от восемнадцати до двадцати лет.
Наступила минута молчания. Несмотря на свою глу-
бокую скорбь, Леонора не могла не испытать удоволь-
ствия, заметив восхищение молодого офицера, види-
мо, принадлежавшего к лучшему обществу.
— Вы мой благодетель, — сказала она ему нако-
нец, — и я надеюсь, что, несмотря на мою и вашу моло-
дость, вы будете продолжать вести себя как должно.
Льевен ответил так, как только мог ответить самый
пылкий влюбленный, по он достаточно владел собой,
чтобы отказаться от счастья признаться ей в своей люб-
ви. К тому же в глазах Леоноры было нечто, внушав-
шее такое уважение, и вся ее внешность, несмотря на
убогое платье, которое она надела, была настолько
благородна, что это придало ему силы быть благора-
зумным.
«Уж лучше пусть она сочтет меня за полнейшего
простака», — подумал он.
Итак, он отдался своей застенчивости и райскому
наслаждению безмолвно созерцать Леонору. Это было
лучшее, что он мог сделать. Такое поведение понемногу
успокоило прекрасную испанку. Они были очень забав-
ны, когда сидели так, в молчании глядя друг на друга.
— Я бы хотела достать шляпу простолюдинки, та-
кую, которая закрывала бы все лицо, — сказала она
ему,— ведь не могу же я пользоваться вашей маской
на улице!—добавила она почти весело.
Льевен раздобыл шляпу; затем он проводил Леоно-
ру в комнату, которую снял для нее. Его волнение, по-
чти счастье, еще усилилось, когда она сказала ему:
— Все это может кончиться для меня эшафотом.
— Чтобы оказать вам услугу, — сказал ей Льевен
с величайшей пылкостью, — я готов броситься в огонь.
Эту комнату я снял на имя госпожи Льевен, моей жены.
— Вашей жены? — повторила незнакомка почти с
гневом.
— Надо было либо назвать это имя, либо показать
паспорт, которого у нас нет.
Это «нас» делало его счастливым. Он успел продать
кольцо или, во всяком случае, вручил незнакомке сто
351
франков, являвшиеся его стоимостью. Принесли зав-
трак; незнакомка попросила Льевена сесть.
— Вы проявили величайшее великодушие, — сказа-
ла она ему после завтрака. — Теперь, если хотите,
оставьте меня. Мое сердце сохранит к вам вечную при-
знательность.
— Я повинуюсь! — сказал Льевен, вставая.
Он испытывал смертельное отчаяние. Незнакомка,
по-видимому, глубоко задумалась о чем-то; затем она
сказала:
— Останьтесь. Вы очень молоды, но — что делать?—
я нуждаюсь в поддержке. Как знать, смогу ли я найти
другого человека, столь же великодушного? К тому же,
если бы вы и питали ко мне чувство, на которое я уже
не имею права рассчитывать, то рассказ о моих про-
ступках быстро лишит меня вашего уважения и отнимет
у вас всякий интерес к преступнейшей из женщин. Ибо
я, сударь, во всем виновата сама. Я не могу пожало-
ваться на кого бы то ни было и менее всего на дона
Гутьерре Феррандеса, моего мужа. Это один из тех не-
счастных испанцев, которые два года тому назад нашла
приют во Франции. Оба мы родом из Картахены, но оч
очень богат, а я была очень бедна. «Я на тридцать лет
старше вас, дорогая Леонора, — сказал он мне, отведя
меня в сторону накануне нашей свадьбы, — по у меня
есть несколько миллионов, и я люблю вас до безумия,
так, как никогда еще не любил. Подумайте и сделайте
выбор: если из-за моего возраста брак этот будет для
вас невыносим, я приму на себя перед вашими родите-
лями всю вину». Это было, сударь, четыре года назад.
Мне было пятнадцать лет. В то время я больше всего
страдала от чудовищной бедности, в которую ввергла
мою семью революция кортесов. Я не любила, и все же
я согласилась. Теперь мне необходимы ваши советы, су-
дарь, потому что я ие знаю обычаев этой страны и да-
же, как видите, не знаю вашего языка. Я терзаюсь от
стыда, по не могу обойтись без вашей помощи... Этой
ночью, видя, как меня выгоняли из того жалкого дома,
вы могли подумать, что спасаете женщину дурного по-
ведения. Так знайте же, сударь, я еще хуже. Да, я са-
мая преступная и самая несчастная из женщин, — до-
бавила Леонора, заливаясь слезами. — Быть может, в
352
ближайшие же дни вы увидите меня перед вашим су-
дом, и я буду приговорена к какому-нибудь позорному
наказанию... Сразу же после свадьбы дон Гутьерре на-
чал меня ревновать. О боже, тогда у него не было для
этого причин, по, как видно, он разгадал то дурное, что
во мне таилось! Я имела глупость страшно рассердить-
ся на подозрения м.\жа, самолюбие мое было оскорбле-
но Ах, я несчастная!
— Пусть вы виновны в самых тяжких преступле-
ниях,— сказал Льевен, прерывая ее, — все равно я ос-
танусь предан вам до гробовой доски. Однако, если нам
надо опасаться преследовании жандармов, скажите мне
об этом скорее, чтобы я мог, не теряя времени, устро-
ить ваш побег.
— Бежать? — сказала она ему. — Но разве могла
бы я путешествовать по Франции? Мой испанский ак-
цент, моя молодость, мое смущение выдадут меня пер-
вому же жандарму, который потребует от меня паспорт.
Бордоские жандармы уже, наверно, ищут меня в эту
минуту. Я убеждена, что муж пообещал им груды зо-
лота, только бы они меня нашли. Оставьте меня, су-
дарь, покиньте меня!.. Сейчас я расскажу вам нечто
еще более ужасное. Я обожаю человека, который не
муж мне, и какого человека! Это — чудовище, вы буде-
те презирать его. Так вот, стоит ему обратиться ко мне с
одним словом раскаяния — и я не то что кинусь в его
объятия, я брошусь к его ногам. Я скажу вам еще одну
вещь. Быть может, она будет и неуместной, но, несмо-
тря на бездну позора, в которую я упала, я не хочу
обманывать моего благодетеля. Сударь, вы видите пе-
ред собой несчастную, которая восхищается вами, ко-
торая преисполнена признательности, ио которая ни-
когда не сможет вас полюбить.
Льевепу стало очень грустно.
— Сударыня, — произнес он наконец слабым голо-
сом, — пе примите внезапную печаль, охватившую мое
сердце, за намерение вас покинуть. Я думаю о том, как
избавить вас от жандармов. Пожалуй, безопаснее все-
го будет для вас продолжать скрываться в Бордо. Че-
рез некоторое время я предложу вам сесть на пароход
вместо другой женщины, такой же молодой и такой же
красивой, как вы; билет для нее я закажу заранее.
23. Стендаль. Т. V.	353
Когда Льевен договаривал эту фразу, взор его ка-
зался совершенно угасшим.
— Дон Гутьерре Феррандес, — продолжала Леоно-
ра, — возбудил подозрения партии, тиранически управ-
ляющей Испанией. Мы часто совершали морские про-
гулки. Однажды мы встретили в открытом море не-
большой французский бриг. «Сядем на него, — сказал
мне муж, — бросим все имущество, какое у нас есть в
Картахене». Мы отплыли. Мой муж все еще очень бо-
гат; он снял в Бордо великолепный дом и возобновил
свои торговые дела, но мы живем в полном уединении.
Он не разрешает мне бывать во французском обществе.
Особенно за последний год, ссылаясь на то, что поли-
тические соображения не позволяют ему встречаться с
либералами, он заставил меня все время сидеть дома
взаперти. Я умирала со скуки. Мой муж достоин вся-
ческого уважения, это великодушнейший человек в
мире, но он никому не доверяет и все видит в черном
свете. К несчастью, несколько месяцев назад он усту-
пил моей просьбе и взял ложу в театре. Чтобы скрыть
меня от взглядов местных молодых людей, он выбрал
самую плохую ложу, выходившую прямо на сцену.
Недавно в Бордо прибыла труппа неаполитанских на-
ездников... Ах, сударь, как вы будете меня презирать!
— Сударыня, — ответил Льевен, — я слушаю вас с
большим вниманием, но не перестаю думать о своем не-
счастье. Вы навеки полюбили человека, который сча-
стливее меня.
— Вы, может быть, слыхали о знаменитом ААайра-
ле? — спросила Леонора, опуская глаза.
— Испанском наезднике? Разумеется, — с удивле-
нием ответил Льевен. — Он возбудил интерес всего Бор-
до. Это очень ловкий, очень красивый юноша.
— Увы, сударь, я решила, что это не какой-нибудь
простолюдин. Проделывая свои трюки верхом на лоша-
ди, он непрерывно смотрел на меня. Однажды, проез-
жая под пашей ложей, откуда только что вышел мой
муж, он сказал мне по-каталонски: «Я капитан армии
Маркесито, и я обожаю вас».
Быть любимой циркачом! Какой ужас, сударь! И
еще большим позором было то, что я могла думать об
этом без ужаса. В течение нескольких дней я заставля-
351
ла себя не ездить в театр. Что сказать вам, сударь? Я
чувствовала себя очень несчастной. Однажды моя гор-
ничная шепнула мне: «Господин Феррандес вышел.
Умоляю вас, сударыня, прочтите эту записку»,— и она
убежала, заперев дверь на ключ. Это было любовное
письмо от Майраля. Он рассказывал мне историю своей
жизни, уверял, будто он бедный офицер, которого
только крайняя бедность заставила заняться таким ре-
меслом, и обещал бросить его ради меня. Настоящее
его имя было дон Родриго Пиментель. Я снова пошла
в театр. Мало-помалу я поверила в несчастья Майра-
ля, для меня стало радостью получать его письма.
Увы, в конце концов я стала отвечать ему. Я полюби-
ла его со страстью, с такой страстью,— добавила
донья Леонора, заливаясь слезами,— которую не мог-
ло погасить ничто, даже самые печальные разоблаче-
ния... Я уже готова была уступить его мольбам и те-
перь не меньше, чем он, жаждала встречи. Однако к
этому времени у меня появились кое-какие подозре-
ния. Порой мне казалось, что, быть может, Майраль
вовсе не Пиментель и не офицер из отряда Маркесито.
В нем было недостаточно развито чувство собствен-
ного достоинства, он неоднократно высказывал мне
опасение, что я только д)рач\г его, жалкого наездника
из труппы неаполитанских прыгунов.
Месяца два назад, когда мы с мужем собирались по-
ехать в театр, муж получил извещение, что один из его
кораблей потерпел крушение близ Руайана, где-то в
низовьях реки. Он никогда со мной не разговаривал,
не произносил, бывало, за целый день и десяти слов, а
тут вдруг вскричал: «Придется мне завтра же ехать
туда!» Вечером, в театре, я подала Майралю условный
знак. Увидев, что мой муж находится в ложе, он отпра-
вился за письмом, которое я оставила у привратницы
нашего дома. Когда через некоторое время Майраль
снова появился па сцене, он сиял от радости: я имела
слабость написать ему, что в следующую ночь приму
его в комнате нижнего этажа, выходящей в сад.
Муж мой отплыл после прибытия парижской почты,
в полдень. Погода была прекрасная, стояли очень
жаркие дни. Вечером я сказала, что лягу в спальне му-
жа, находившейся в нижнем этаже и выходившей в сад,
355
чтобы не так страдать от страшной жары. В час ночи,
после того, как я с величайшими предосторожностями
открыла окно и ждала Майраля, за дверью раздался
сильный шум. Это был мой муж: на полпути в Руайап
оп заметил, что его корабль спокойно поднимается
вверх по Жиронде, направляясь в Бордо.
Войдя в спальню, дон Гутьерре совершенно не за-
метил моего ужасного волнения. Он похвалил меня за
удачную мысль —переночевать в прохладной комнате—
и лег рядом со мной.
Вообразите мою тревогу. На беду была светлая, лун-
ная ночь. Не прошло и часа, как я отчетливо увидела
Майраля: он стоял у окна. После возвращения мужа я
не догадалась закрыть выходившую в сад стеклянную
дверь маленькой комнатки, расположенной рядом со
спальней. Она была широко распахнута, так же как и
дверь, которая вела из этой комнаты в спальню.
Тщетно пыталась я движениями головы — это было
все, что я могла себе позволить, находясь рядом со
спавшим возле меня ревнивым мужем,—тщетно пыта-
лась я дать понять Майралю, что с иами случилось не-
счастье. Я услыхала, как оп входит в соседнюю комнат-
ку, и вот оп стоит возле кровати, с топ стороны, где
лежу я. Вообразите мой ужас: было светло, как днем.
К счастью, Майраль пе произнес пи слова.
Я указала ему на спавшего рядом со мной мужа.
Вдруг я увидела, что Майраль вынимает кинжал. Вне
себя от страха я наполовину приподнялась; оп нагнулся
и сказал мне па ухо:
— Это ваш любовник, я понимаю, что пришел не-
кстати. Впрочем, вам, очевидно, показалось забавным
подшутить пад бедным наездником. Так или иначе, но
этому красавчику придется плохо.
— Это мой муж,— шепотом повторяла я ему и удер-
живала его руку изо всех сил.
— Ваш муж, который сегодня в полдень, у меня на
глазах, сел па пароход, отходивший в Руайап? Неапо-
литанский прыгун не так глуп, чтобы этому поверить.
Вставайте; мы поговорим с вами в соседней комнате,
я этого требую, в противном случае я разбужу этого
человека, и, быть может, тогда он назовет свое имя. Я
сильнее, проворнее, я лучше вооружен и, несмотря па
356
свою бедность, сумею доказать ему, что со мной шутки
плохи. Я хочу быть вашим любовником, черт побери!
Тогда в дураках останется он, а не я.
В эту минуту муж проснулся.
— Кто произнес здесь слово «любовник»? — вскри-
чал он в тревоге.
Майраль, который шептал мне па ухо, держа меня
в объятиях, вовремя заметил это неожиданное движе-
ние и успел нагнуться. Я же протянула руку, как буд-
то голос мужа разбудил меня, и сказала ему несколько
слов, которые вполне убедили Майраля в том, что это
был мой муж. Дон Гутьерре решил, что ему это приви-
делось во сне, и заснул снова. Обнаженный кинжал
Майраля все еще поблескивал в лучах луны, которые в
этот момент отвесно падали на постель. Я обещала
Майралю все, чего он желал. Он требовал, чтобы я
прошла вместе с ним в соседнюю комнату.
— Хорошо, пусть это будет ваш муж, по мое поло-
жение от этого не становится менее глупым,— повто-
рял он в гневе.
Наконец, пробыв у меня около часа, он ушел.
Поверите ли вы мне, сударь, если я скажу, что не-
лепое поведение Майраля почти открыло мне глаза, но
ничуть пе уменьшило моей любви к нему?
Муж никогда пе бывал в обществе и почти не раз-
лучался со мной. Устроить второе свидание, которое я
клятвенно обещала подарить Майралю, было неверо-
ятно трудно.
Он писал мне письма, полные упреков; в театре он
делал вид, что пе смотрит на меня. В конце концов моя
роковая любовь перешла все границы.
«Приходите в тот час, когда люди собираются на
бирже, когда вы встретите там моего мужа,— написа-
ла я ему,— и я спрячу вас. Если в течение дня случай
позволят мне, мы повидаемся. Если нам посчастливится
и муж уйдет на биржу п на следующий день, я снова
увижусь с вами; если же нет, вы, по крайней мере, по-
лучите доказательство моей преданности и несправед-
ливости ваших подозрений. Подумайте, какой опасно-
сти я подвергаю себя ради вас».
Это было ответом на его постоянные страхи: он
думал, что я выбрала себе в обществе другого любов-
357
ника и вместе с ним насмехаюсь над бедным неаполи-
танским прыгуном. Один из его приятелей наговорил
ему по этому поводу каких-то нелепостей.
Неделю спустя муж ушел на биржу. Майраль пере-
лез через садовую ограду и вошел ко мне среди белого
дня. Вы видите, чему я себя подвергала! Мы не про-
были вместе и трех минут, как вернулся муж. Майраль
прошел в мою туалетную комнату и спрятался там.
Однако дон Гутьерре вернулся домой лишь для того,
чтобы захватить нужные бумаги. На наше несчастье, у
него был при себе мешочек с португальским золотом.
Поленившись спуститься в кассу, он вошел в мою туа-
летную комнату, положил золото в один из моих шка-
фов, который запер иа ключ, и так как он был очень
подозрителен, то вдобавок ко всем этим предосторож-
ностям унес также и ключ от туалетной комнаты. Вооб-
разите мое огорчение! Майраль был взбешен; я могла
только переговариваться с ним через дверь.
Вскоре муж вернулся. После обеда он почти насиль-
но увел меня на прогулку. Потом ему захотелось пойти
в театр, и, наконец, лишь поздно вечером я смогла вер-
нуться домой. На ночь все двери в доме тщательно за-
пирались, и муж брал к себе все ключи. Лишь совер-
шенно случайно мне удалось, благодаря первому креп-
кому сну дона Гутьерре, выпустить Майраля из туалет-
ной комнаты, где он так долго томился. Я открыла ему
дверь небольшого чердака под крышей, по спуститься
оттуда в сад оказалось невозможным. 1ам были разло-
жены тюки с шерстью, которые охранялись двумя или
тремя носильщиками. Весь следующий день Майраль
провел па чердаке. Можете себе представить, что я вы-
страдала: каждую минуту мне казалось, что вот-вот он
спустится вниз с кинжалом в руке и проложит себе
дорогу, убив моего мужа. Он был способен на все. При
малейшем шуме в доме я вздрагивала.
В довершение несчастья муж не пошел па биржу.
Мне так и не удалось хотя бы минутку поговорить с
Майралем; но я была счастлива уже тем, что наконец
мне удалось разослать с поручениями всех носильщиков
и улучить момент, чтобы выпустить Майраля через сад.
Проходя по гостиной, он разбил рукояткой кинжала
большое зеркало. Он был взбешен.
358
Я знаю, сударь, вы будете презирать меня не ме-
нее, чем я сама себя презираю. С той самой минуты —
теперь я это вижу — Майраль разлюбил меня; он ре-
шил, что я нарочно поставила его в глупое положение.
Муж по-прежнему в меня влюблен; в тот день он мно-
го раз целовал н обнимал меня. Майраль, страдавший
от оскорбленного самолюбия больше, чем от любви,
вообразил, что я спрятала его лишь для того, чтобы
сделать свидетелем этих нежностей.
Он перестал отвечать иа мои письма; во время пред-
ставления он не удостаивал меня теперь даже взглядом.
— Вам, наверно, надоело, сударь, слушать перечис-
ление всех этих мерзостей. Но вот самая безобразная и
самая низкая.
Неделю тому назад труппа неаполитанских наезд-
ников объявила о своем близком отъезде. В прошлый
понедельник, в день святого Августина, обезумев от
любви к человеку, который в течение грех недель после
приключения, пережитого в моем доме, не удостаивал
меня ни взглядом, ни ответом на письма, я убежала из
дома лучшего из мужей. При этом, сударь, я обокрала
его, я, ничего не принесшая ему в приданое, кроме
неверного сердца. Я унесла с собой все подаренные им
бриллианты и взяла из его кассы три или четыре сверт-
ка по пятьсот франков, так как боялась, что Майраль,
продавая бриллианты, может возбудить в Бордо подо-
зрения.
На этом месте своего рассказа донья Леонора силь-
но покраснела. Льевен был бледен и полон отчаяния.
Каждое слово Леоноры пронзало ему сердце, и, тем не
менее, в силу какого-то ужасного извращения чувств,
каждое из этих слов усиливало пылавшую в его сердце
любовь.
Не помня себя, он взял руку доньи Леоноры; она не
отнимала ее. «Как низко с моей стороны,— говорил се-
бе Льевеи,— наслаждаться прикосновением этой руки,
в то время как Леонора откровенно рассказывает мне
о своей любви к другому! Оиа не отнимает руки ис-
ключительно из презрения или же по рассеянности, а
я — самое грубое существо в мире».
— В прошлый понедельник,— продолжала Леоно-
ра,— четыре дня назад, около двух часов ночи, я имела
359
низость усыпить мужа и привратника с помощью опия,
а потом убежала. Я постучалась в дверь того самого
дома, откуда мне с таким трудом удалось выбраться
сегодня ночью как раз тогда, когда вы проходили ми-
мо. Это был дом, где жил Майраль.
— Теперь ты поверишь моей любви к тебе? — спро-
сила я, подойдя к нему.
Я была пьяна от счастья. Он же с первой минуты
показался мне скорее удивленным, нежели любящим.
На следующее утро, когда я отдала ему мои брил-
лианты и золото, он решил покинуть труппу и бежать
со мной в Испанию. Но, боже великий! Его незнание
некоторых обычаев моей родины открыло мне, что оп
не испанец.
— Как видно,— говорила я себе,— я навсегда со-
единила свою судьбу с судьбой простого циркового на-
ездника! Ну что ж, не все ли равно, если оп меня лю-
бит? Я чувствую, что он властелин моей жизни. Я стану
его служанкой, его верной женой. Он будет продолжать
заниматься своим ремеслом. Я молода, если понадо-
бится, я тоже научусь ездить верхом. Если к старости
мы впадем в нищету, чго из того? Через двадцать лет я
умру от нищеты рядом с ним. Обо мне пе придется со-
жалеть: я умру, узиав, что такое счастье!
Какое безумие! Какая испорченность! — вскрича-
ла Леонора, прерывая свой рассказ.
— Надо признать,— сказал Льевен,— что вы уми-
рали от скуки со своим старым мужем: ведь оп держал
вас взаперти. В моих глазах это во многом вас оправ-
дывает. Вам всего девятнадцать лет, а ему пятьдесят
девять. Сколько женщин на моей родине пользуются
уважением в обществе и не испытывают ваших бла-
городных угрызений совести, совершая куда более серь-
езные проступки!
Несколько фраз в этом роде, видимо, сняли с души
Леоноры тяжелое бремя.
— Сударь,— продолжала она,— я провела с Майра-
лем три дня. По вечерам оп уходил от меня в свой
театр. Вчера вечером он сказал мне:
— Полиция может сделать у меня обыск, поэтому я
спрячу ваши бриллианты и деньги у верного друга.
В час ночи, после того как я прождала его гораздо
360
дольше обычного, терзаясь мыслью, что он, может быть,
упал с лошади, он явился, поцеловал меня и снова вы-
шел из комнаты. К счастью, я оставила свет, хотя он
дважды запрещал мне это и хотел даже погасить ноч-
ник. Спустя долгое время — я уже спала — какой-то
мужчина лег ко мне в постель, и я сразу почувствовала,
что это не Майраль.
Я схватила кинжал; негодяй испугался; он упал к
моим погам и стал умолять о пощаде. Я бросилась к не-
му, чтобы убить его.
— Только троные меля, и вы попадете на гильоти-
ну,— сказал он.
Низость этой угрозы вызвала у меня отвращение.
«Вот с какими людьми я опозорила себя!» — поду-
мала я.
У меня хватило присутствия духа сказать этому че-
ловеку, что в Бордо у меня есть покровители и что ге-
неральный прокурор арестует его, если он пе откроет
мне всю правду.
— Хорошо,— ответил он,— знайте же, чго я не при-
нимал участия в краже вашего золота и бриллиантов.
Майраль только что выехал из Бордо. Он отправился в
Париж со своей добычей. Он уехал с женой нашего
директора: двадцать пять из ваших кругленьких луи-
доров он отдал директору за то, что тот уступил ему
свою жену. Л1пе он дал два луидора. Вот они, я готов
возвратить их вам, но, может быть, вы будете настолько
великодушны и оставите их мне? Когда Майраль давал
мне эти деньги, он приказал продержать вас здесь как
можно дольше: ему хотелось выиграть часов двадцать
или тридцать.
— Он испанец? — спросила я.
— Испанец? Какое там! Он родом из Сап-Домппго
п бежал оттуда после того, как обокрал или убил сво-
его хозяина.
— Зачем он приходил сюда сегодня вечером? —
спросила я.— Отвечай, пли мой дядя отправит тебя на
галеры.
— Я нс решался идти сюда сторожить вас. Тогда
Майраль сказал мне, что вы очень красивая женщина.
«Нет ничего легче,— добавил он,—как занять мое ме-
сто рядом с пей. Это будет забавно: когда-то ей взду-
361
мялось одурачить меня, теперь я одурачу ее». Услыхав
это, я согласился. Однако у меня все еще пе хватало
смелости. Тогда он остановил почтовую карету у са-
мых дверей, вошел в дом и поцеловал вас иа моих
глазах; меня он спрятал возле постели.
Тут рыдания снова заглушили голос Леоноры.
— Говоривший со мной молодой прыгун,— продол-
жала она,— был напуган и сообщил мне самые прав-
дивые и самые позорные подробности о Майрале. Я
была в отчаянии.
«Уж не опоил ли оп меня каким-нибудь любовным
зельем? — думала я.— Я не в силах ненавидеть его».
— Да, несмотря па все эти низости, сударь, я не в
силах его ненавидеть; я чувствую, что обожаю его.
Тут донья Леонора умолкла.
«Странное ослепление! — подумал Льевен.— Такая
умная и такая молодая женщина способна верить в кол-
довство!»
— Когда этот человек увидел, что я задумалась,—
продолжала Леонора,— страх его начал проходить.
Внезапно он вышел из комнаты и через час вернулся
с одним нз своих приятелей. Мне пришлось защищать-
ся. Борьба была нелегкой. Быть может, они хотели ли-
шить меня жизни, хотя и делали вид, что добиваются
другого. Они отняли у меня несколько ценных безде-
лушек и кошелек. Наконец мне удалось добраться до
наружной двери, но если бы не вы, сударь, они бы, на-
верно, продолжали преследовать меня даже на улице.
Чем яснее видел Льевен неистовую любовь Леоноры
к Майралю, тем сильнее становилась его страсть. Она
много плакала; оп целовал ее руки.
— Знаете ли вы, мой истинный друг,— сказала
она ему через несколько дней, когда он в туманных
выражениях говорил ей о своей любви,— мне кажет-
ся, сумей я доказать Майралю, что никогда ие пыта-
лась высмеять и одурачить его, быть может, оп и по-
любил бы меня!
— У меня очень мало денег,— ответил Льевен,— от
скуки я сделался игроком. Но, быть может, бордоский
банкир, которому меня рекомендовал мой отец, пе от-
кажет выдать мне пятнадцать или двадцать луидоров,
если я буду умолять его об этом. Я готов на все, даже па
362
подлость; с этими деньгами вы сможете поехать в
Париж.
Леонора бросилась к нему на шею.
— Боже великий! Почему я не могу полюбить вас?
Как! Вы прощаете мне мои ужасные безумства?
— До такой степени, что я бы с восторгом женился
па вас, прожил с вами всю жизнь и считал бы себя
счастливейшим из смертных.
— Но если я снова встречу Майраля, я буду на-
столько безумна и преступна, что покину вас, моего бла-
годетеля, и упаду к его ногам, я это чувствую.
Льевен покраснел от гнева.
— Мне остается лишь одно средство, чтобы изле-
читься,— сказал ои, покрывая ее поцелуями,— убигь
себя.
— Ах, нет, не делан этого, друг мой! — говори-
ла она.
После этого никто больше его пе видел. Леонора
стала монахиней в монастыре урсулинок.
МИППА ФОН ВАНГЕЛЬ
Минна фон Вангель родилась в стране философии и
фантазии, в Кенигсберге. К концу французской кампа-
нии 1814 года прусский генерал граф фон Вангель вне-
запно покинул двор .и армию. Однажды вечером — это
было в Крайпе, в Шампани, после кровопролитного сра-
жения, в котором войска, находившиеся под его на-
чальством, одержали победу—в его душу вдруг закра-
лось сомнение: имеет ли один народ право менять тот
особый порядок, согласно которому хочет устроить
свою материальную и духовную жизнь другой народ?
Генерал дал себе слово больше не обнажать шпагу,
пока он не разрешит этой важной проблемы, очень сю
беспокоившей; он подал в отставку и поселился в сво-
ем имении под Кенигсбергом.
Находясь под строгим надзором берлинской поли-
ции, граф фон Вангель целиком отдался философским
размышлениям и воспитанию своей единственной доче-
ри Минны. Через несколько лет, еще не старым, он
умер, оставив дочери огромное состояние, слабую здо-
ровьем мать и немилость двора, что в надменной Гер-
мании значит немало. Надо тут же сказать, что проти-
воядием от этого несчастья для Минны фон Вангель
служило ее родовое имя, принадлежавшее одной из
самых старинных фамилий Восточной Германии. Ей
было лишь шестнадцать лет; но чувство, которое она
внушала молодым офицерам, составлявшим общество
ее отца, граничило с восторженным поклонением; им
361
нравился ее романический сумрачный характер, време-
нами отражавшийся в ее сверкающем взоре.
Прошел год; траур кончился, но печаль, в которую
ее повергла смерть отца, не уменьшалась. Друзья семьи
фон Вангель, беседуя между собой, уже начинали про-
износить страшное слово «чахотка». Тем не менее, едва
кончился траур, Минне пришлось явиться ко двору од-
ного из государей, которому она приходилась дальней
родственницей. Отправляясь в К., столицу великого гер-
цога, г-жа фон Вангель, обеспокоенная романическими
взглядами своей дочери и ее глубокой печалью, теши-
ла себя надеждой, что достойный ее положения брак,
а может быть, и любовь вернут Миину к мыслям, со-
ответствующим ее возрасту.
— Как бы мне хотелось,— говорила она ей,— ви-
деть тебя замужем здесь, на пашей родине!
— Здесь, в этой неблагодарной стране! — отвечала
ей дочь с задумчивым видом.— В стране, где мой отец
за двадцать лет верной службы и множество ран, полу-
ченных в боях, заслужил только надзор полиции, самой
низкой полиции, какую только можно себе представить!
Нет, скорей я переменю веру и умру монахиней, укрыв-
шись в каком-нибудь католическом монастыре!
Минна знала придворную жизнь лишь по романам
своего соотечественника Августа Лафонтена. Эти карти-
ны в стиле Альбано часто изображают любовные пере-
живания богатой наследницы, которую судьба сталки-
вает с обольстительным молодым полковником, коро-
левским адъютантом, сорвп-головой, но добрым малым.
Подобная любовь, основанная на денежном расчете,
внушала Минне отвращение.
— Что может быть более пошлым и ничтожным,
чем жизнь подобной четы через год после свадьбы,—
говорила она матери,— когда муж благодаря своему
браку стал генерал-майором, а жена — фрейлиной на-
следной принцессы? Что же будет с их счастьем, если
их жизненные планы потерпят неудачу?
Великий герцог К., не помышлявший о препят-
ствиях, таившихся для пего в романах Августа Лафон-
тена, хотел удержать при своем дворе огромное состоя-
ние Минны. К несчастью, один из адъютантов герцога
начал ухаживать за ней, быть может, с высочайшего
365
соизволения. Этого было достаточно, чтобы опа реши-
лась покинуть Германию. Но осуществить это намере-
ние было не так легко.
— Мама, я хочу уехать отсюда,— сказала она од-
нажды матери,— я хочу расстаться с родиной.
— Когда ты так говоришь,—ответила г-жа фон Вал-
гель,— я дрожу от страха; твои глаза напоминают мне
твоего бедного отца. Хорошо, я останусь в стороне и не
воспользуюсь своими материнскими правами, но не
надейся, что я буду просить министров великого гер-
цога о разрешении, необходимом для отъезда за гра-
ницу.
Минна почувствовала себя очень несчастной. Успех,
который ей завоевали большие голубые глаза и неизъ-
яснимая прелесть всего ее облика, сразу испарился, как
только при дворе стало иззестпо, что ее взгляды не-
сколько противоречат взглядам его высочества. Так
прошло больше года; Минна уже ие верила в возмож-
ность получить необходимое разрешение. У нее явилась
мысль переодеться ’мужчиной и пробраться в Англию,
где она рассчитывала прожить на деньги, вырученные
от продажи бриллиантов.
Г-жа фон Вайгель с ужасом заметила, что Минна
старается при помощи каких-то подозрительных сна-
добий изменить цвет своей кожи. Вскоре за тем опа
узнала, что Минна заказала себе мужской костюм.
Девушка стала замечать, что во время верховых про-
гулок она неизменно встречает кого-нибудь из жан-
дармов его высочества; но опа унаследовала от отца
пылкое немецкое воображение, и ее фантастические
затеи казались ей тем более притягательными, чем
больше было препятствий к их осуществлению.
Сама того пе подозревая, опа снискала благосклон-
ность графини Д., фаворитки великого герцога, жен-
щины странной и романической. Однажды во время
верховой прогулки в ее обществе Минна заметила жан-
дарма, который следовал за ними па расстоянии. Раз-
досадованная этим, Минна открыла графине свое на-
мерение бежать. Несколько часов спустя г-жа фон Вай-
гель получила собственноручную записку от великого
герцога, разрешавшую ей уехать па шесть месяцев в
Баньер на воды. Это случилось в девять часов вечера;
366
в десять часов обе дамы были в пути, и на следующий
день, раньше чем министры герцога успели что-либо
заподозрить, они уже переехали границу.
Г-жа фон Вангель и ее дочь прибыли в Париж в
начале зимы 182* года. Минна имела головокружитель-
ный успех на всех дипломатических балах. Говорили,
что члены немецкого посольства получили тайную ин-
струкцию помешать тому, чтобы богатая добыча в не-
сколько миллионов досталась какому-нибудь француз-
скому соблазнителю. В Германии еще думают, что
молодые парижане интересуются женщинами.
Несмотря на всю ее немецкую мечтательность, у
Минны, которой уже исполнилось’ восемнадцать лет,
обнаружились проблески здравого смысла. Она заме-
тила, что пе может подружиться ни с одной из знако-
мых ей француженок. Она восхищалась их необычай-
ной обходительностью, но после шестинедельного зна-
комства оказывалась так же далека от дружбы с ни-
ми, как и в первые дни.
Удрученная этим, Минна решила, что в ее манере
держаться есть нечто неприятное, нелюбезное, что-то
такое, что претит французской изысканности Никогда
еще нравственное превосходство не соединялось с та-
кой скромностью, как у Минны. Смелость и внезапность
ее решений составляли очаровательный контраст с пол-
ным детской наивности прелестным выражением ее ли-
ца; оно и впоследствии пе приобрело той серьезности,
в которой сказывается рассудительность. Рассудитель-
ность, правда, никогда не была се отличительной
чертой.
Несмотря па учтивую неприступность его обитате-
лей, Париж очень понравился Минне. У себя на родине
она испытывала тягостное чувство оттого, что ей кла-
нялись на улице и экипаж ее узнавали; в К. опа считала
сыщиками всех плохо одетых людей, снимавших перед
пей шляпу; возможность сохранять инкогнито в рес-
публике, именуемой Парижем, восхищала эту странную
натуру. Хотя чересчур немецкая душа Минны и жале-
ла об отсутствии уюта, доставляемого кругом друзей,
Минна убедилась, что в Париже каждый вечер при же-
лании можно пойти па бал или посмотреть заниматель-
ный спектакль. Она разыскала дом, о котором часто
367
рассказывал ей отец, живший там в 1814 году. Осво-
бодив этот дом от жильцов и сама поселившись в нем,
фрейлейн фон Вангель перестала чувствовать себя чу-
жой в Париже: все уголки нового жилища казались ей
давно знакомыми.
Несмотря на то, что грудь графа фон Вангеля была
увешана орденами и медалями, он в душе был филосо-
фом-мечтателем вроде Декарта или Спинозы. Миння
любила туманные рассуждения немецкой философии и
благородный стоицизм Фихте, как нежное сердце лю-
бит воспоминания о прекрасном пейзаже. Самые непо-
стижимые термины Канта напоминали ей лишь звук
голоса ее отца, когда он их произносил. Какая филосо-
фия не станет трогательной и даже понятной, если она
имеет такого проводника! Минне удалось добиться от
некоторых выдающихся ученых согласия прочитать у
нее на дому курс философии только для нее и ее ма-
тери.
В этой жизни, посвященной в утренние часы науч-
ным занятиям, а вечерами — посольским балам, любовь
ни разу не затронула сердце богатой наследницы; фран-
цузы только занимали ее, но не трогали.
— Конечно, — говорила она матери, часто хвалив-
шей их, — это самые любезные люди на свете. Я вос-
хищаюсь их блестящим умом; их тонкая ирония посто-
янно удивляет и забавляет меня; но не кажутся ли они
вам смешными и манерными, когда пытаются сделать
вид, будто они взволнованы? Разве они способны на
искреннее чувство?
— К чему эта критика? — отвечала благоразумная
г-жа фон Вангель. — Если Франция тебе не нравится,
вернемся в Кенигсберг; не забывай, однако, что тебе
уже девятнадцать лет и что я могу умереть; пора тебе
выбрать защитника в жизни. Если я умру, — прибави-
ла она с грустной улыбкой, — великий герцог К. вы-
даст тебя замуж за своего адъютанта.
В одни прекрасный летний день г-жа фон Вангель
с дочерью поехали в Компьен посмотреть на королев-
скую охоту. Развалины Пьерфона, внезапно открыв-
шиеся в глубине леса, поразили Минну до глубины
души. Она еще была во власти немецких предрассудков
и считала, что все великие памятники, находящиеся в
368
Париже, «этом новом Вавилоне», носят на себе печать
сухости, насмешливости и злобы.
Развалины Пьерфона тронули ее, напомнив ей pj.i-
ны древних замков на вершинах Брокена. Минна упро-
сила мать остановиться на несколько дней в маленькой
деревенской гостинице в Пьерфоне, где они устроились
очень неудобно. Однажды в дождливый лень Минна,
шаловливая, как двенадцатилетняя девочка, уселась
под воротами гостиницы, чтобы смотреть, как льет
дождь. Она заметила висевшее там объявление о про-
даже поместья, расположенного по соседству. Через
четверть часа она в сопровождении служанки, держав-
шей над ее головой зонтик, явилась к нотариусу, чрез-
вычайноозадаченному тем,что такая молодая и просто
одетая девушка разговаривает с ним о покупке имения
стоимостью в несколько сот тысяч франков. Вслед за
тем она попросила его подписать купчую и принять в
виде задатка несколько тысячефранковых билетов.
Благодаря случаю, который я остерегусь назвать не-
обыкновенным, Минна была лишь слегка обманута в
этом деле.
Имение называлось Пти-Вербери. Владельцем его
был некий граф де Рюпер, известный во всех замках
Пикардии. Это был высокий, очень красивый молодой
человек; с первого взгляда он производил чарующее
впечатление, но спустя некоторое время в нем обнару-
живались грубые и вульгарные черты, отталкивавшие
от него людей. Граф де Рюпер вскоре объявил себя
другом г-жи фон Вапгель; ей он казался забавным.
Быть может, он единственный из молодых людей того
времени напоминал тех очаровательных светских по-
вес, приукрашенный портрет которых мы находим в
мемуарах Лозена и Тнльи. Г-н де Рюпер проматывал
последние остатки своего огромного состояния; оп по-
дражал порокам вельмож века Людовика XV и пе мог
понять, почему Париж не занимается исключительно
его персоной. Разочаровавшись в своих мечтах о сла-
ве, он всей душой полюбил деньги. Сведения, получен-
ные графом из Берлина в ответ на его запрос, разо-
жгли в нем страсть к фрейлейн фон Вапгель. Шесть ме-
сяцев спустя после покупки поместья Минна сказала
матери:
24 Стендаль. T. V.	369
— Действительно, чтобы приобрести друзей, нужно
было обзавестись имением; может быть, мы потеряем
несколько тысяч франков, когда захотим отделаться от
Птн-Вербери, зато теперь мы насчитываем среди наших
близких знакомых множество приятных дам.
Все же Минна не приобрела манер молодой фран-
цуженки. Отдавая должное их обворожительной гра-
ции, она, тем не менее, сохранила естественность и сво-
боду немецкого обращения. Г-жа де Сели, самая близ-
кая из ее новых подруг, говорила, что Минну можно
назвать особенной, но пе странной: ее пленительная гра-
ция заставляла все прощать ей; глядя на нее, нельзя
было угадать, что она обладает миллионным состояни-
ем; в пей была не простота хорошо воспитанного чело-
века, а подлинная непринужденность.
Спокойное течение их жизни было нарушено громо-
вым ударом: Минна потеряла мать. Как только боль
утраты стихла и Минна смогла подумать о своем поло-
жении, обнаружилась вся его затруднительность. Г-жа
де Сели увезла ее в свой замок.
— Надо вернуться в Пруссию,— говорила ее прия-
тельница, молодая, тридцатилетняя женщина,— это
самое разумное решение; или же вам надо выйти
замуж здесь, как только кончится траур, а пока выпи-
сать из Кенигсберга компаньонку, самое лучшее — ко-
го-нибудь из ваших родственниц.
Против этого плана имелось следующее веское
возражение: немки, даже дочери богатых родителей,
считают, что выйти замуж можно лишь за человека,
которого обожаешь. Г-жа де Сели назвала Минне по
крайней мере десяток подходящих кандидатов; но эти
молодые люди, по мнению Минны, были пошловаты,
склонны к иронин, почти злы. Минна пережила самый
тяжелый год своей жизни, здоровье ее пошатнулось,
красота почти пропала. Однажды, когда она пришла к
г-же де Сели, та сообщила ей, что она увидит за обе-
дом знаменитую г-жу де Ларсе, самую богатую и оча-
ровательную женщину в их краях; в обществе часто
восхваляли изысканную роскошь ее балов и ту полную
достоинства, любезную и совершенно свободную от ма-
лейшего налета вульгарности манеру, с которой она
растрачивала свое крупное состояние.
370
Минна была удивлена обыденностью и прозаич-
ностью, сквозившими во всем облике г-жи де Ларсе.
«Вот какой надо быть, чтобы пользоваться любовью в
этой стране!» Огорченная этим, ибо разочарование в
прекрасном причиняет боль немецкому сердцу, Минна
отвела взор от г-жи де Ларсе и из вежливости приня-
лась беседовать с ее мужем. Он держался очень просто:
для его характеристики достаточно сказать, что o:i
состоял пажем при императоре Наполеоне во время
отступления из России и как в этой кампании, так и в
последующих проявил изумительную для столь юного
возраста храбрость. Он очень интересно и без всякой
вычурности рассказал Минне о Греции, где провел два
года, сражаясь на стороне греков. Беседа с ним при-
шлась по душе Минне; он показался ей старым другом,
которого она вновь встретила после долгой разлуки.
По окончании обеда все отправились смотреть жи-
вописные уголки Компьенского леса. Минна несколько
раз порывалась спросить у г-на де Ларсе совета, как
ей поступить в ее затруднительном положении. Эле-
гантный вид графа де Рюпера, гарцевавшего на лошади
рядом с колясками гостей, еще больше оттенял есте-
ственные и даже несколько простые манеры г-на де
Ларсе. Великие события, озарившие начало его жиз-
ни и давшие ему возможность увидеть обнаженными
человеческие сердца, способствовали развитию в нем
твердого, холодного, положительного характера, до-
вольно веселого, ио совершенно лишенного фантазии.
Такие характеры производят особенно сильное впечат-
ление па души, в которых преобладает воображение.
Минна была удивлена тем, чю француз может быть
столь искренним.
Вечером, когда он уехал, Минна почувствовала себя
так, словно рассталась с близким другом, который уже
в течение многих лет был посвящен во все ее тайны.
Все па свете, даже нежная дружба г-жи де Сели, пред-
ставлялось ей теперь пресным и скучным. В разговоре
с новым другом Минне пе приходилось скрывать пи од-
ной своей мысли. Боязнь едкой французской иронии не
принуждала ее, как прежде, ежеминутно набрасывать
покров на свою немецкую бесхитростную мысль. Г-н де
Ларсе обходился без всех тех слов и жестов, которые
371
предписываются хорошим тоном. Это старило его на
вэсемь или десять лет, но именно по этой причине оп
парил в мыслях Минны в течение первого часа после
сзоего отъезда.
На следующий день она принуждена была сделать
I ад собой усилие, чтобы слушать даже г-жу де Сели;
все казалось ей холодным и враждебным. Минна уже
не считала химерическими свои надежды встретить от-
крытое сердце, которое не находило бы поводов для
шутки в каждом простом слове; целый день она прове-
ла в мечтах. Вечером г-жа де Сели в разговоре упомя-
нула имя г-на де Ларсе; Минна вздрогнула и подня-
лась, словно ее позвали; опа сильно покраснела, и ей с
трудом удалось объяснить свое странное движение. Ее
смущение открыло ей самой то, что необходимо было
скрывать от других. Она убежала в свою комнату. «Я
сошла с ума», — повторяла она про себя. С этой мину-
ты началось ее несчастье; оно приближалось гигантски-
ми шагами; через несколько мгновений она уже испы-
тывала угрызения совести. «Я влюбилась, я люблю же-
натого человека!» — вот мысль, терзавшая ее всю ночь.
Г-н де Ларсе, собиравшийся ехать с женой на во-
ды в Экс, в Савойю, забыл у г-жи де Сели географи-
ческую карту, на которой он показывал дамам пред-
полагаемое им небольшое отклонение от обычного
маршрута. Кто-то из детей г-жи де Сели нашел эту
карту; Минна схватила ее и убежала в сад. Она це-
лый час следила по карте за путешествием г-на де
Ларсе. Названия городков, через которые он должен
был проезжать, казались ей необыкновенными и звуч-
ными. Она представляла их себе чрезвычайно живо-
писными; она завидовала счастью тех, кто там жил.
Эго сладостное безумие было так сильно, что заглу-
шило на время угрызения совести. Через несколько
дней в гостиной г-жи де Сели кто-то рассказал, что
супруги де Ларсе уехали в Савойю. Это сообщение
произвело переворот в душе Минны; у нее явилось
сильное желание путешествовать.
Две недели спустя из Женевы в Экс приехала
в наемной карете пожилая немецкая дама. У этой
дамы была горничная, с которой она обращалась так
скверно, что г-жа Туано, хозяйка небольшой гостипи-
372
цы, в которой дама остановилась, была этим возму-
щена. Г-жа Крамер —так звали приезжую немецкую
даму — велела позвать к себе г-жу Туано.
— Я хочу нанять девушку, которая знала бы на-
селение Экса и его окрестностей; на что мне эта ба-
рышня, которую я имела глупость взять с собой? Она
здесь ничего не знает.
— Боже мой, ваша хозяйка, видно, очень сердит-
ся на вас! — сказала г-жа Туано горничной, как толь-
ко опи остались одни.
— И пе говорите,— ответила Апикен со слезами на
глазах,— Зачем только она увезла меня из Франкфур-
та, где у моих родителей большое торговое дело!
У моей матери работают лучшие портные города, ни-
чем не уступающие парижским.
— Ваша хозяйка сказала мне, что даст вам три-
ста франков, если вы согласитесь вернуться домой.
— Меня там плохо примут; мать никогда не по-
верит, что госпожа Крамер отослала меня без всякой
причины.
— Ну что ж, оставайтесь в Эксе; я подышу вам
место. У меня контора по найму прислуги, и я обслу-
живаю всех, кто приезжает на воды. Вам это обойдет-
ся в шестьдесят франков, и у вас от трехсот франков
госпожи Крамер еще останется чистых десять луи-
доров.
— Вы получите не шестьдесят франков, а сто,—
сказала Аникеи,— если найдете мне место у францу-
зов: я хочу научиться хорошо говорить по-француз-
ски и потом поехать в Париж. Я отлично шью и могу
дать моим будущим господам залог в двадцать луидо-
ров, которые я привезла из дому.
Судьба благоприятствовала роману, который уже
обошелся фрейлейн фон Вангель в двести или триста
луидоров.
Супруги де Ларсе остановились в «Савойском кре-
сте» — самой модной гостинице, но г-жа де Ларсе на-
шла, что там слишком шумно, и сняла очарователь-
ный домик на берегу озера. В этом году на водах бы-
ло очень весело; съехалось много богатых людей, один
пышный бал сменялся другим, публика одевалась,
как в Париже, и по вечерам все собирались в «Реду-
373
те». Недовольная местными мастерицами, неискусны-
ми и неаккуратными, г-жа де Ларсе решила нанять
девушку, умеющую шить. Ей посоветовали обратить-
ся в контору г-жи Туано, и та не замедлила привести
к ней нескольких местных уроженок, явно очень не-
умелых. Наконец появилась Аникен. Сто франков, по-
лученных от молодой девушки, удвоили обычную лов-
кость г-жи Туано, а серьезный вид Аникен понравил-
ся г-же де Ларсе, которая оставила ее у себя и по-
слала за ее сундуком.
В тот же вечер, когда господа отправились в «Ре-
дут», Аникен, предаваясь мечтам, прогуливалась в са-
ду на берегу озера.
«Вот я и выполнила свою безумную затею! Что
будет, если кто-нибудь узнает меня? Что скажет гос-
пожа де Сели, которая думает, что я в Кенигсберге?»
Мужество, поддерживавшее Минну, когда надо
было действовать, теперь начало ее покидать. Душа
ее была в смятении, дыхание часто прерывалось. Рас-
каяние и страх попеременно терзали ее. Наконец за
горой От-Комб взошла луна; ее сверкающий диск от-
ражался в водах озера, слегка волнуемых северным
бризом; большие белые облака причудливой формы
быстро проносились перед луной и казались Мипне
чудовищными великанами. «Они мчатся из моей стра-
ны,—говорила она себе,— они хотят видеть меня и
придать мне мужества, чтобы я смогла сыграть до
конца необычайную роль, за которую взялась».
Ее внимательный, страстный взор следил за их
быстрым движением. «Тенн предков,— говорила она
себе,— признаете ли вы во мне вашу кровь? Я так же
мужественна, как вы; не пугайтесь странного наряда,
в котором вы меня видите,— я буду верна своей че-
сти. Тайное пламя чести и доблести, которые вы мне
передали, не находит ничего достойного себя в про-
заическом веке, в котором я живу волею судеб. Бу-
дете ли вы презирать меня за то, что я сама гворю
свою судьбу так, как мне это велит огонь, пылающий
во мне?» Минна уже не чувствовала себя несчастной.
Нежное пение послышалось вдали; голос, очевид-
но, долетал с противоположной стороны озера. Его
заминающие звуки доносились до Минны, которая
374
внимательно к нему прислушивалась. Мысли ее при-
няли другой оборот, и она стала с горечью размыш-
лять о своей участи. «К чему приведут все мои уси-
лия? В лучшем случае я только смогу убедиться, что
в мире действительно существует небесная и чистая
душа, о которой я мечтала. Я всегда буду далека от
нее. Разве я когда-нибудь разговаривала со своей гор-
ничной? Этот злосчастный маскарад приведет лишь
к тому, что я буду вынуждена проводить время в об-
ществе слуг Альфреда. Никогда он не удостоит меня
вниманием». Она горько заплакала. «Но по крайней
мере я буду каждый день видеть его,— вдруг поду-
мала она, несколько ободрившись.— Мне не дано из-
ведать большее счастье... Права была бедная моя
матушка, когда говорила: сколько безумств ты наде-
лаешь, если когда-нибудь случится, что ты влю-
бишься!»
Голос, раздававшийся на озере, зазвучал вновь,
но уже гораздо ближе. Минна поняла, что он доно-
сится с лодки, движение которой передавалось вол-
нам, посеребренным луной. Она различала нежную
мелодию, достойную Моцарта. Через четверть часа
она уже не помнила о тех упреках, с которыми могла
бы обратиться к самой себе, и думала только о сча-
стье видеть Альфреда каждый день. «И разве каждо-
му человеку,— сказала она себе в заключение,— не
предначертан путь, по которому он должен идти? Не-
смотря на счастливое сочетание богатства и высоко-
го происхождения, не мой удел блистать при дворе
и на балах. Там я привлекала к себе взоры, мною вос-
хищались, а между тем скука, которую я испытывала
в свете, доходила до самой мрачной меланхолии. Все
стремились разговаривать со мной, меня же это тяго-
тило. С того времени, как умерли мои родители, един-
ственными мгновениями счастья для меня были те
минуты, когда я, пе имея рядом с собой докучных со-
седей, слушала музыку Моцарта. Моя ли вина, что
стремление к счастью, столь естественное для чело-
века, побудило меня совершить такой странный по-
ступок? По всей вероятности, этот необычайный шаг
обесчестит меня. Ну что ж? Какой-нибудь католиче-
ский монастырь станет моим убежищем».
375
Па деревенской колокольне по ту сторону озера
пробило полночь. Этот торжественный звук заставил
Минну вздрогнуть. Луны больше не было, девушка
вернулась домой. Опершись на балюстраду галереи,
выходящей на озеро и в сад, Минна, скрывавшаяся под
именем Аннкен, ожидала своих хозяев. Музыка вер-
нула ей мужество. «Мои предки,— говорила она се-
бе,— покидали свой великолепный замок в Кенигсбер-
ге н отправлялись в Святую землю. Через несколько
лет онн возвращались оттуда одни, переодетые, как
я, испытав тысячи бедствий. Мужество, воодушевляв-
шее их, толкает и меня в водоворот тех опасностей,
которые в этот ребяческий, ничтожный и пошлый век
единственно доступны моему полу. Если я выйду с
честью из этого испытания, великодушные сердца бу-
дут удивляться моему безумству, но втайне простят
меня».
Дни проходили, н вскоре Минна свыклась со своей
участью. Ей приходилось много шнть; она весело вы-
полняла обязанности, связанные с ее новым положе-
нием. Ей часто казалось, что она играет на сцене; она
сама смеялась над собой, когда ей случалось сделать
жест, нс соответствующий ес роли. Однажды после
обеда, когда господа отправлялись па прогулку и ла-
кей, открыв дверцу коляски, откинул подножку, Мин-
на непроизвольно сделала движение, чтобы ступить
на нее.
— Девушка сошла с ума,—заметила г-жа дс
Ларсе.
Альфред внимательно посмотрел па Минну; она
показалась ему необычайно изящной. Минну ничуть
не волновала мысль о долге пли боязнь показаться
смешной. Соображения человеческого благоразумия
она считала недостойными себя. Если у нее возникали
сомнения, то только при мысли, что ее госпожа может
что-ннбудь заподозрить: ведь прошло едва шесть пе-
дель с того времени, как она в совершенно другой ро-
ли провела с г-жой дс Ларсе целый день.
Каждое утро Минна, встав очепь рано, часа два
проводила за туалетом, чтобы превратить себя в д\р-
иушку. Она обрезала свои прекрасные золотистые во-
лосы, которые, однажды увидев, трудно было забыть,
376
как ей часто говорили в прежнее время; с помощью
какого-то химического состава она придала им некра-
сивый бурый цвет, приближавшийся к темно-русому.
Настойка из остролистника, которой она ежедневно
смачивала свои нежные рукн, делала кожу шерша-
вой. Другое снадобье придавало свежему цвету ее
лица неприятный оттенок, свойственный коже белых
жителей колоний, в жилах которых есть примесь
негритянской крови. Довольная этим превращением,
делавшим ее почти некрасивой, Мннна старалась не
высказывать ни одной незаурядной мысли, чтобы не
выдать себя. Поглощенная своим счастьем, она не
испытывала потребности разговаривать. Сидя у окна
в комнате г-жи де Ларсе н готовя ее вечерние туале-
ты, она много раз на день слышала голос Альфреда
и открывала в нем все новые, восхищавшие ее черты.
Решусь ли сказать (а почему бы и нет, раз мы живо-
писуем немецкое сердце?), она переживала мгнове-
ния блаженства и экстаза, когда доходила до того,
что воображала его существом сверхъестественным.
Искреннее, почти восторженное усердие, с каким Мнн-
на выполняла свои новые обязанности, возымело, как
и можно было ожидать, естественное действие на
г-жу де Ларсе, у которой была заурядная душа: она
стала обращаться с Минной высокомерно, как с бед-
ной девушкой, которая должна быть счастлива тем,
что нашла пристанище.
«Неужели все искреннее и живое считается не-
уместным у этих людей?» — спрашивала себя Мннна.
Она дала понять, что хочет снова заслужить распо-
ложение г-жи Крамер, и чуть ли пе каждый день про-
сила разрешения навестить ее.
Сначала Мннна боялась, как бы се манеры пе воз-
будили подозрений у г-жи де Ларсе; она с удовлетво-
рением убедилась, что г-жа де Ларсе видит в ней
только служанку, менее искусную в шитье, чем гор-
ничная, оставленная ею в Париже. Труднее было с
Дюбуа, камердинером Альфреда. Этот сорокалетний,
всегда тщательно одетый парижанин, счел своим дол-
гом приволокнуться за повой горничной. Аникен вы-
звала его на разговор и к великой своей радости об-
наружила, что его единственной страстью были день-
377
ги; он хотел скопить небольшой капиталец, чтобы иметь
возможность открыть в Париже кафе. Убедившись в
этом, она без всякого стеснения стала делать ему по-
дарки, и скоро Дюбуа начал прислуживать ей с та-
кой же почтительностью, как и г-же де Ларсе.
Альфред подметил, что молодая немка, порой
очень неловкая н застенчивая, не всегда держится
одинаково и что у нее бывают тонкие, верные мысли,
к которым стоит прислушаться. Видя, что Альфред
считается с ней, Минна иногда позволяла себе отве-
тить ему каким-нибудь глубоким и верным замечани-
ем, особенно когда у нее было основание думать, что
г-жа де Ларсе не услышит или не поймет ее.
Если бы в течение первых двух месяцев, которые
фрейлейн фон Бангель прожила в Эксе, какой-нибудь
философ спросил ее, какую цель она преследует сво-
ими действиями, он был бы поражен детской наивно-
стью ее ответа и невольно заподозрил бы ее в лице-
мерии: единственной целью ее жизни было видеть и
слышать человека, которого она безумно любила; она
не желала ничего другого, она была слишком счаст-
лива, чтобы думать о будущем. Если бы этот фило-
соф сказал ей, что любовь ее может утратить свою
чистоту, это скорее вызвало бы ее гнев, нежели удив-
ление. Минна с наслаждением изучала душевный
склад человека, которого обожала. Именно в силу
контраста с высшим обществом, к которому г-н де
Ларсе принадлежал благодаря положению и богат-
ству своего отца, члена верхней палаты, так ярко вы-
делялся весь его благородный облик. Если бы ему при-
шлось жить среди буржуа, его отвращение ко всякой
напыщенности и высокомерию, простота манер доста-
вили бы ему репутацию безнадежной посредственно-
сти. Альфред никогда не старался говорить едко и
многозначительно. Это-то и привлекло к нему с пер-
вого же дня расположение Минны. Она смотрела на
французов сквозь призму предрассудков, распростра-
ненных в ее стране, и считала, что их беседа всегда
напоминает концовку водевильного куплета. Альфред
видел на своем веку немало выдающихся людей и
мог бы блистать остроумием, пользуясь единственно
своей памятью; но он счел бы пошлостью прибегать
378
к метким выражениям, найденным не им самим и не
для данного случая,— выражениям, которые могли
быть известны кому-нибудь из его слушателей i.e
хуже, чем ему самому.
Каждый вечер Альфред провожал жену в «Редут»
и затем возвращался домой, чтобы заниматься бота-
никой; страсть эта зародилась у него благодаря бли-
зости тех мест, где провел свою молодость Жан-Жак
Руссо. Альфред хранил свои альбомы и растения в
гостиной, где работала Аникеи. Каждый вечер они
проводили целые часы в одной комнате, не обмени-
ваясь прн этом ни единым словом. Оба чувствовали
себя смущенными н вместе с тем счастливыми. Ани-
кеи старалась услужить Альфреду лишь одним: она
растворяла для него клей в воде, чтобы он мог на-
клеивать засушенные растения в свой гербарий, да
и то позволяла себе это лишь потому, что такая услу-
га как бы входила в круг ее обязанностей. Когда
Альфреда нс бывало дома, Минна любовалась кра-
сивыми растениями, которые он приносил из своих
прогулок по живописным горам, окружавшим озеро
Бурже. Она искренне заинтересовалась ботаникой.
Вначале это показалось Альфреду очень удобным,
а затем — немного странным. «Он любит меня,— ду-
мала Минна,— но я уже знаю, как мое ревностное
отношение к обязанностям действует на г-жу де
Ларсе».
Г-жа Крамер сказалась больной; Минна получила
разрешение проводить вечера у своей бывшей хозяй-
ки. Альфред с удивлением заметил, что его интерес
к ботанике начал сильно ослабевать и почти совсем
пропал; он оставался по вечерам в «Редуте», и г-жа де
Ларсе посмеивалась над его боязнью одиночества.
Альфред признался самому себе, что ему нравится
молодая девушка. Досадуя на робость, которую он
ощущал в ее присутствии, он, поддавшись на мгнове-
ние фатовству, подумал: «Почему бы мне не посту-
пить так, как поступил бы любой из моих друзей на
моем месте? В конце концов она ведь только горнич-
ная».
Однажды вечером, когда шел дождь, Минна оста-
лась дома. Альфред провел в «Редуте» лишь несколь-
379
ко минут. Возвратившись домой, он притворился удив-
ленным, увидев Минну в гостиной. Эта фальшь, кото-
рую Минна заметила, сразу погасила радостное воз-
буждение, вызванное его приходом. Быть может, по
этой причине Минна с неподдельным негодованием от-
неслась к домогательствам Альфреда. Она убежала
к себе в комнату. «Я ошиблась,— говорила она себе,—
все французы одинаковы».
Всю ночь ее занимала лишь мысль о возвраще-
нии в Париж. На следующий день она смотрела па
Альфреда с непритворным презрением. Он почувство-
вал себя задетым, перестал обращать на нее внима-
ние и проводил все вечера в «Редуте». Сам того не
подозревая, он избрал правильный путь. Его холод-
ность заставила Минну отказаться от мысли об отъ-
езде. «Мне не грозит никакой опасности от этого че-
ловека»,— говорила себе Минна, и не прошло и не-
дели, как она почувствовала, что простила ему его
выходку во французском духе. Со своей стороны
Альфред по той скуке, которую он испытывал в об-
ществе великосветских дам на вечерах в «Редуте»,
понял, что влюблен сильнее, чем ему казалось. Одна-
ко он держался стойко. Взор его с удовольствием
останавливался на Минне, он разговаривал с нею, но
по вечерам уходил из дому. Минна чувствовала себя
несчастной. Сама того не замечая, она перестала так
тщательно гримировать свое лицо, как делала это
раньше. «Неужели это сон? — думал Альфред.— Ани-
кен стала одной из самых красивых женщин, каких
я когда-либо видел».
Случайно вернувшись однажды вечером домой, он
поддался порыву любви и попросил у Аникен проще-
ния за свой легкомысленный поступок.
— Я почувствовал, что ни одна женщина еще не
привлекала меня так, как вы; я испугался и захотел
либо исцелиться, либо поссориться с вами, и теперь
я самый несчастный из людей.
— Ах, Альфред, какое счастье слышать это! —
воскликнула Минна в порыве восторга.
Этот вечер и следующие прошли в страстных при-
знаниях и обоюдных обещаниях оставаться благора-
зумными.
380
Положительный ум Альфреда не поддавался ил-
люзиям. Оп знал, что влюбленные обычно находят у
предмета своей любви самые удивительные достоин-
ства. Сокровища ума и благородства, обнаруженные
нм у Минны, убедили его, что он действительно влюб-
лен. «Возможно лн, что это всего лишь иллюзия?» —
спрашивал он себя ежедневно, мысленно сравнивая то,
чю говорила ему накануне Минна, с болтовней свет-
ских дам в «Редуте». Со своей стороны Минна пони-
мала, что чуть было не потеряла Альфреда. Что ста-
лось бы с ней, если бы он продолжал проводить вече-
ра в «Редуте»? Позабыв о своей роли девушки из
простонародья, она старалась теперь правиться, как
никогда еще в своей жизни.
«Надо лн признаться Альфреду в том, кто я?
В своем глубоком благоразумии он осудит безумство,
лаже совершенное ради него. К тому же,— вздыхала
Минна,— моя судьба должна решиться здесь. Если я
открою ему, чго я фрейлейн фон Вапгель, имение ко-
торой расположено по соседству с его собственным,
он будет уверен, что вновь сможет встретить меня в
Париже. Надо, наоборот, чтобы страх потерять меня
побудил его к тем необычайным поступкам, которые,
\ вы, необходимы для нашего счастья. Иначе как этот
столь благоразумный человек решится переменить ре-
лигию, развестись с женой и приехать в качестве моего
мужа в мое прекрасное поместье в Восточной Прус-
сии?» Ужасное слово «незаконный» не представлялось
в планах Минны непреодолимым препятствием; она
считала, что не отклоняется от добродетели; ведь она,
нс задумываясь, с радостью пожертвовала бы жизнью
для Альфреда.
Мало-помалу в г-же де Ларсе пробудилась рев-
ность. Странная перемена, происшедшая с лицом Ани-
кеи, не ускользнула от ее внимания; она сочла эту
перемену лишь проявлением кокетства. Г-жа де Лар-
се могла бы после некоторой борьбы добиться уда-
ления Аникен, но подруги убедили ее, что не сле-
дует придавать значения прихоти мужа; надо толь-
ко не допускать, чтобы г-н де Ларсе увез Аникен
в Париж.
— Действуйте осмотрительно,— говорили они
381
ей,— и тогда ваше беспокойство кончится вместе с
пребыванием на водах.
Г-жа де Ларсе установила слежку за г-жой Кра-
мер и старалась внушить мужу, что Аникеи — аван-
тюристка, преследуемая венской или берлинской по-
лицией за поступки, порочащие ее в глазах правосу-
дия, и что она скрывается в Эксе, ожидая, по всей ве-
роятности, приезда какого-нибудь мошенника высшей
марки, своего сообщника. Эта мысль, высказанная в
качестве догадки, якобы весьма вероятной, но не за-
служивающей особого внимания, привела в смяте-
ние Альфреда, несмотря на его твердый характер.
Для него было очевидно, что Аникен не горничная;
какие же важные причины заставили ее взять
на себя эту тягостную роль? Несомненно, только
страх.
Минна легко разгадала причину смущения, кото-
рое читала в глазах Альфреда. Однажды вечером опа
имела неосторожность спросить его об этом; Альфред
откровенно высказал все, что думал; Мннпа была
ошеломлена. Альфред был настолько близок к истине,
что ей трудно было защищаться; к тому же мнимая
г-жа Крамер, забыв свою роль, неосторожно дала по-
нять, что денежные вопросы для Аникеи не имеют
никакого значения.
Придя в отчаяние от впечатления, произведенного
на Альфреда словами г-жи Крамер, Минна чуть было
не открылась ему. Ей было ясно, что человек, страст-
но полюбивший Аникен, будет любить также и фрей-
лейн фон Вангель. Но, узнав истину, Альфред будет
уверен, что снова встретит ее в Париже, и тогда она
не сможет склонить его к тем жертвам, которые он
должен принести их любви!
Минна провела весь день в этих мучительных со-
мнениях. Но ей предстоял еще более трудный вечер.
Хватит ли у нее сил остаться твердой и не открыть
тайну, несмотря на печаль, которую она прочтет в
глазах Альфреда, хватит ли сил терпеть, чтобы вполне
естественные подозрения ослабили или даже совсем
рассеяли его любовь? Вечером Альфред проводил
жену в «Редут» и не вернулся оттуда. Там был бал-
маскарад, очень шумный, очень людный; улицы Экса
382
были запружены колясками, принадлежавшими лю-
бопытным, которые съехались из Шамбери и даже из
Женевы. Блеск всеобщего веселья усиливал мрач-
ную меланхолию Минны. Она не в силах была оста-
ваться в гостиной, где уже несколько часов напрасно
ждала любимого человека. Она ушла к своей ком-
паньонке, но там ее тоже подстерегала неудача: эта
женщина холодно попросила у Милны разрешения
уехать, добавив, что хотя она и очень бедна, но не в
силах больше играть ту малопочтенную роль, кото-
рую ей навязали. Минна не принадлежала к тем лю-
дям, которые в затруднительных обстоятельствах уме-
ют выбирать уклончивое решение; ей, наоборот, до-
статочно было одного слова, чтобы сложное сплете-
ние жизненных событий вдруг предстало ей в новом
свете. «В самом деле,—подумала опа, пораженная сло-
вами компаньонки,— мое переодевание никого более
не обманывает; я потеряла честь. Меня, без сомнения,
считают авантюристкой. Раз уж я все потеряла ради
Альфреда,— мысленно добавила она,— было бы глу-
по лишать себя счастья увидеть его. На маскараде я
смогу по крайней мере глядеть на него, сколько мне
захочется, и изучать его душу».
По ее просьбе им принесли маски и домино; из
Парижа она привезла с собой бриллианты, которые
теперь надела — то ли из желания лучше замаски-
роваться и пе быть узнанной Альфредом, то ли для
того, чтобы выделиться из толпы масок и добиться,
чтобы он заговорил с нею. Минна появилась в «Ре-
дуте» под руку со своей компаньонкой, интригуя всех
своим молчанием. Наконец она заметила Альфреда,
который показался ей печальным. Минна следила за
ним взором и чувствовала себя счастливой, когда
вдруг чей-то голос совсем тихо сказал:
— Любовь и под маской узнает фрейлейн фон
Вайгель.
Пораженная, она обернулась: перед ней был граф
де Рюпср. Это была роковая для нее встреча.
— Я узнал ваши бриллианты, оправленные в Бер-
лине,— сказал он,— Я побывал в Теплице, в Спа, в
Бадене; объехал все курорты Европы, стараясь разы-
скать вас.
383
— Если вы скажете еще хоть слово,— промолвила
Минна,— вы больше меня не увидите. Будьте завтра
в семь часов вечера против дома номер семнадцать
на улице Шамбери.
«Как помешать графу де Рюперу выдать мою тай-
ну господину де Ларсе, с которым он часто видится?»—
такова была мысль, которая всю ночь мучила Мин-
ну, приводя ее в отчаяние. Несколько раз она прини-
мала решение потребовать лошадей и немедленно
уехать. «Но Альфред будет тогда думать всю жизнь,
что Аникен, которую он так любил,— бесчестная жен-
щина, скрывавшаяся после какого-нибудь преступле-
ния. Более того, если я скроюсь, не предупредив гос-
подина де Рюпера, он, несмотря на все его почтение
к моему богатству, способен выдать мою тайну. Если
же я останусь, то как мне рассеять его подозрения?
С помощью какой выдумки?»
На том же балу, где произошла эта столь неприят-
ная для Минны встреча, высокопоставленные господа,
не обладающие тонким умом и пе расстающиеся даже
на водах со своей скукой, окружили по обыкновению
г-жу де Ларсе. Не зная, о чем с ней говорить в этот
вечер, так как общие места, подходящие для салонных
разговоров, мало пригодны для маскарада, они нача-
ли болтать о красоте ее горничной немки. Среди них
нашелся дерзкий дурак, позволивший себе несколько
нескромных намеков на ревность, которую должна
испытывать г-жа де Ларсе. Какой-то грубиян в маске
предложил ей обзавестись любовником, чтобы отом-
стить мужу; слова эти, точно взрыв бомбы, потрясли
женщину, всегда благоразумную и привыкшую к по-
стоянной лести, этой 'неизменной спутнице высокого
положения и большого богатства.
На следующий день после маскарада была
устроена прогулка по озеру, и Минна была свободна.
Она ушла к г-же Крамер, у которой приняла графа
де Рюпера, еще не успевшего прийти в себя ог
изумления.
— Большие несчастья, изменившие мое положе-
ние, заставили меня оценить вашу любовь,— сказа-
ла ему Минна.— Согласны ли вы жениться на
вдове?
384
— Как? Вы тайно были замужем? — спросил
граф, бледнея.
— Неужели вы не догадались об этом,— ответила
Минна,— когда я отказывала вам и самым блестящим
женихам Франции?
— У вас необыкновенная, восхитительная душа! —
воскликнул граф, стараясь изгладить невыгодное
впечатление, которое могло произвести его воскли-
цание.
— Я связана с человеком, недостойным меня,—
продолжала фрейлейн фон Вангель,— по я протестант-
ка, и моя религия, приверженцем которой я была бы
счастлива видеть и вас, допускает развод. Не думай-
те, однако, что в настоящее время я могу чувствовать
любовь к кому бы то ни было, даже к человеку, кото-
рый внушает мне глубокое доверие и уважение: я мо-
гу предложить вам только дружбу. Мне очень нравит-
ся Франция; можно ли, узнав ее, забыть о ней? Мне
нужен защитник. Вы умны, у вас знатное имя и все
данные, чтобы занять высокое положение в обществе.
Большое состояние может сделать ваш дом самым бле-
стящим в Париже. Согласны вы повиноваться мне, как
ребенок? Этой ценой, но никак не иначе, вы через гол
сможете получить мою руку.
В течение этого длинного монолога граф де Рю-
пер взвешивал все за и против этого романа, ослож-
ненного таинственными обстоятельствами, но сулив-
шего ему крупное состояние, и притом романа с жен-
щиной, безусловно, привлекательной. Сделав изящный
жест, он поклялся Минне, что будет во всем повино-
ваться ей. Он всеми возможными способами старался
проникнуть в се тайну.
— Все ваши усилия напрасны,— сказала ему Мин-
на, смеясь.— Можете ли вы соединить в себе мужест-
во льва с послушанием ребенка?
— Я ваш раб,— сказал граф.
— Я живу под ч\жпм именем в окрестностях Эк-
са, но знаю все, что здесь происходит. Через восемь
или девять дней посмотрите на озеро в то мгновение,
когда па церковных часах пробьет полночь,— вы
увидите плавающий на волнах кувшин. На следующий
25. Стендаль T. V.	385
день в девять часов вечера я буду здесь; вы можете
прийти. Но стоит вам произнести мое имя или ска-
зать кому-нибудь хоть слово—и вы меня никогда
больше не увидите.
С прогулки по озеру, во время которой пе раз за-
ходил разговор о красоте Аникен, г-жа де Ларсе
вернулась в раздраженном состоянии, несвойственном
ее полному достоинства и умеренности характеру. Опа
сделала Минне несколько резких замечаний, которые
жестоко уязвили молодую немку, так как слова эти
были произнесены в присутствии Альфреда, пе попы-
тавшегося защитить ее. В первый раз за все время
Минна ответила остроумно и колко; г-же де Ларсе
почудилась в ее тоне уверенность женщины, кото-
рая позволила себе забыться, зная, что она любима,
и гнев ее перешел все границы. Она обвинила Минну
в том, что она назначает некоторым лицам свида-
ния у г-жи Крамер, которая, несмотря на якобы
происшедшую между ними размолвку, является се
сообщницей.
«Неужели это чудовище де Рюпср успел предать
меня?» — подумала Мннна. Альфред пристально смот-
рел на нее, как бы стараясь разгадать истину. Пытли-
вость этого взгляда придала ей мужество отчаяния;
она холодно отвергла возведенную на нее клевету и не
прибавила больше ни слова. Г-жа де Ларсе отказала
ей от места. Было два часа ночи, и Минна попросила
верного Дюбуа проводить се к г-же Крамер.
Запершись в своей комнате, она плакала от ярости,
думая о том, что из-за ее ложного положения она даже
не может как следует отомстить. «Не лучше ли бросить
все и вернуться в Париж?—думала она.— Я взяла
на себя непосильную задачу. Но Альфред будет вспо-
минать обо мне с презрением, он будет презирать меня
всю жизнь!» — воскликнула опа, заливаясь слезами.
Она знала, что, находясь во власти этой жестокой мыс-
ли, которая ее уже не оставит, в Париже опа будет
еще несчастнее, чем в Эксе. «Госпожа де Ларсе клеве-
щет на меня. Бог знает, что теперь говорят обо мне
в «Редуте»! Эти сплетни окончательно погубят меня
в глазах Альфреда. Разве может француз нс думать,
как все? Ведь он выслушал все эти обвинения против
386
меня, пе возразив ни единым словом, не утешив меня
хотя бы взглядом. Неужели я все еще люблю его?
Не являются ли ужасные муки, терзающие меня, по-
следними судорогами этой несчастной любви? Будет
низостью, если я не отомщу!» Такова была последняя
мысль Минны.
Как только рассвело, она послала за графом де Рю-
псром. В ожидании его прихода она возбужденно про-
хаживалась по саду; яркое летнее солнце взошло иат
горизонтом и осветило веселые холмы вокруг озера.
Безмятежность окружающей природы удвоила ярость
Минны. Наконец появился г-н де Рюпер. «Фат! — по-
ду мала Минна, глядя, как он приближается.— Придет-
ся сначала целый час слушать его болтовню».
Она приняла г-на де Рюпера в гостиной, и ее мрач-
ный взгляд считал минуты, скользя по стрелке часов.
Граф был в восторге: в первый раз эта маленькая ино-
странка слушала его с тем вниманием, которого заслу-
живала его любезность.
— Верите ли вы моим чувствам? — спросил он
в тот момент, когда стрелка подходила к минуте, ко-
торой заканчивался час терпения.
— Отомстите за меня, и я поверю,— сказала она.
— Что надо сделать?
— Понравиться госпоже де Ларсе и сделать так,
чтобы ее муж знал, что она его обманывает, чтобы
у него пе могло быть на этот счет никаких сомнений,
и тогда оп воздаст ей за все то горе, которое она при-
чиняет мне своей клеветой, отравляющей мне жизнь.
— Ваш план жесток,— заметил граф.
— Скажите лучше, что его трудно выполнить,—
иронически улыбнулась Минна.
— Я не думаю, чтобы эго было трудно,— ответил
граф, задетый за живое,— по ведь ее репутация погиб-
нет,— добавил ои с легкой усмешкой.— Жаль! Она
всегда была достойной женщиной.
— Имейте в виду, сударь, я не требую, чтобы вы
действительно понравились госпоже де Ларсе; нужно
только, чтобы ее муж не сомневался в том, что вы ей
нравитесь.
Граф ушел. Минна почувствовала себя меиее не-
счастной; мстить — значит действовать, а дейсгво-
387
вать — значит надеяться. «Если Альфред умрет,— по-
д\мала она,— я тоже умру».
Она улыбнулась. Счастье, которое охватило ее при
этой мысли, навсегда убило в ней добродетель; испы-
тания последних дней оказались непосильными для ее
души: ее оклеветали в присутствии Альфреда, и он по-
верил клевете. Она была застигнута врасплох этим
ударом. Отныне слово «добродетель» в ее устах должно
было стать пустым звуком; любовь и месть целиком
овладели ее сердцем.
ЛАинна обдумала во всех подробностях план своей
мести. Выполним ли он? Вот единственное, что ее сму-
щало. У нее не было других средств для достижения
цели, кроме кучи денег и преданности дурака.
Г-н де Ларсе пришел к ней.
— Что вам угодно? — высокомерно спросила
Минна.
— Я очень несчастен; я пришел излить свое горе
моему лучшему другу.
— Как! Вашё первое слово не о том, что вы не ве-
рите клевете, направленной против меня? Уходите!
— Когда я говорю,— гордо сказал Альфред,— что
не представляю себе счастья вдали от вас, это уже
ответ на ложные обвинения. Не сердитесь, Аникен,—
добавил он со слезами па глазах.— Найдите какой-ни-
будь разумный способ, как нам соединиться,—я го-
тов на все. Располагайте мной, извлеките меня из про-
пасти, в которую меня бросила судьба. Я сам не нахо-
жу никакого выхода.
— Ваше присутствие здесь подтверждает клевету
госпожи де Ларсе. Оставьте меня, я не хочу вас боль-
ше видеть.
Альфред ушел скорее с гневом, чем с болью в ду-
ше. «Он нс знает, что сказать мне»,— думала Минна;
она была в отчаянии оттого, что вынуждена едва ли
не презирать человека, которого так любила.
Как! Он нс находит способа, чтобы стать к ней бли-
же! И это мужчина, побывавший на войне! Она, мо-
лодая девушка, полюбив его, сразу же нашла способ,
и какой способ! — переодевание, которое могло обесче-
стить ее навсегда, если бы его разгадали! Но Альфред
сказал: «Располагайте мной, найдите какой-нибудь
3.88
разумный выход!...» В душе Минны, очевидно, сохра-
нились еще остатки нежности, так как слова эти се
утешили; значит, она могла действовать.
«Однако,— снова заговорил в ее душе роковой го-
лос,— Альфред не сказал: «Я не верю клевете». На-
прасно мое безумие преувеличивает разницу образа
мыслен в Германии и во Франции. Я не похожа на гор-
ничную, но тогда почему девушка моего возраста едет
переодетая на воды? Каков бы он ни был... я не могу
быть счастлива без него. «Найдите способ, как нам
соединиться,— сказал он,— я готов на все». Он слаб
11 возлагает на меня заботу о нашем счастье. Так я бе-
ру на себя эту заботу! — сказала она, вставая и в
волнении принимаясь расхаживать по комнате,— Убе-
димся сначала, способна ли его страсть устоять
против разлуки; в противном случае этот человек
заслуживает полнейшего презрения, он просто ми-
шень для иронии, и Минне фон Вайгель удастся за-
быть его!»
Час спустя она уехала в Шамбери, местечко, рас-
положенное в двух лье от Экса.
Пе будучи очень религиозным, Альфред, однако,
считал неверие признаком дурного тона. Приехав
в Шамбери, г-жа Крамер предложила молодому же-
невцу, готовившемуся стать пастором, каждый вечер
толковать библию ей и Аникен, которую она, дружески
желая загладить ссору, теперь выдавала за свою пле-
мянницу. Г-жа Крамер поселилась в лучшей гости-
нице, и не было ничего легче, как наблюдать за ее об-
разом жизни. Считая себя больной, она приглашала
к себе лучших врачей Шамбери и щедро платила им.
Пользуясь случаем, Минна иногда обращалась к ним
за советом насчет болезни кожи, которая временами
портила ей цвет лица и делала похожей на кварте-
ронку.
Постепенно компаньонку перестала шокировать
фамилия Крамер, которую ее заставили принять, я
вообще все поведение фрейлейн фон Вангель; она по-
просту считала ее помешанной. Минна сняла для себя
Шармет — сельский домик на склоне холма в полулье
от Шамбери, где Жан-Жак Руссо, по его словам,
провел самые счастливые дни своей жизни. Произ-
389
ведения этого писателя были сейчас единственной ее
отрадой.
В один из следующих дней она пережила момент
величайшего счастья. На повороте тропинки, в кашта-
новой рощице против Шармет, она встретила Альфре-
да. Она не видела его уже две недели. С робостью, вос-
хитившей Минну, он предложил ей бросить службу
у г-жи Крамер и принять от него небольшую ренту.
— У вас будет горничная, вместо того чтобы вам
самой быть горничной, и я клянусь, что буду видеться
с вами только в ее присутствии.
Аникен отвергла это предложение по религиозным
соображениям. Она сказала ему, что г-жа Крамер те-
перь очень хорошо к ней относится и раскаивается
в том, что так плохо обращалась с ней вначале, по
приезде в Экс.
— Я очень хорошо помню,— сказала она в конце
разговора,— как оклеветала меня г-жа де Ларсе, и
поэтому настоятельно прошу вас больше пе появляться
в Шармет.
Несколько дней спустя она поехала в Экс; она оста-
лась очень довольна поведением г-иа де Рюпсра. Г-жа
де Ларсе и ее новые друзья, пользуясь хорошей пого-
дой, предпринимали прогулки в окрестностях Экса.
На одном из пикников, устроенном ими в От-Комб
(аббатство, расположенное по другую сторону озера
Бурже, против Экса, своего рода Сен-Дени савой-
ских герцогов), г-н де Рюпер, который, руковод-
ствуясь наставлениями, полученными от Минны, не
старался быть принятым в круг друзей г-жи дс Ларсе,
устроил так, что все заметили, как он бродит по лесу,
окружающему От-Комб. Друзья г-жи де Ларсе с боль-
шим жаром начали обсуждать проявления робости
у человека, известного всем своей дерзостью. Все еди-
нодушно решили, что граф воспылал страстью к г-же
де Ларсе. Дюбуа передал Минне, что его господин пре-
бывает в мрачной меланхолии.
— Он жалеет о том, что лишился приятного обще-
ства, а кроме того, у него появилась еще другая при-
чина для огорчения. Кто бы мог подумать, что такой
разумный человек ревнует к графу де Pionepyl
Эта ревность весьма забавляла графа.
390
— Разрешите мне,— сказал он фрейлейн фон Ван-
гель,— подстроить так, чтобы этот бедняга де Ларсе
перехватил мое любовное послание к его жене. Как
смешны будут ее уверения в противном, если он решит-
ся заговорить с ней об этом!
— Я согласна,— сказала Минна,— но только не
вздумайте,— добавила она резко,— затеять дуэль
с господином де Ларсе; если он будет убит, я никогда
не выйду за вас замуж.
Она тотчас же пожалела, что говорила с графом
так сурово, и постаралась загладить это, но убедилась,
что г-н де Рюпер даже пе почувствовал жестокости
ее слов; это еще больше отдалило ее от него.
Г-н де Рюпер рассказал ей, что г-жа де Ларсе ока-
залась, быть может, не совсем нечувствительной к его
ухаживанию, по, чтобы позабавиться, он, усердно во-
лочась за нею при всех, говорит с ней наедине только
о самых безразличных вещах и самым равнодушным
тоном.
Минна одобрила его образ действий. По своему ха-
рактеру, который, несмотря па некоторое внешнее бла-
горазумие, отличался свойствами как раз противопо-
ложными, она не умела презирать наполовину. Она без
обиняков попросила у графа де Рюпера совета отно-
сительно вложения крупной суммы во французскую
ренту и дала ему прочесть письма своего кенигсберг-
ского поверенного и своего парижского банкира. Она
убедилась, что эти письма удержали графа от вопроса,
который опа не хотела бы услышать из его уст: каковы
ее отношения с господином де Ларсе?
«Какая разница между ними! — подумала она в то
время, как г-н де Рюпер пространно излагал свои со-
ображения насчет помещения денег.— А ведь есть лю-
ди, которые утверждают, что граф умнее и любез-
нее, чем Альфред! Нация грубых людей! Нация во-
девилистов! Я предпочла бы жить среди моих слав-
ных немцев с их тяжеловесным добродушием, если бы
не печальная необходимость появляться при дворе и
выйти замуж за любимого адъютанта великого
герцога!»
Дюбуа сообщил ей, что Альфред перехватил стран-
ное письмо, написанное графом де Рюпером г-же
391
де Ларсе. Альфред показал его своей жене, которая
стала уверять, что это всего лишь скверная шутка.
Минна не в силах была преодолеть свое беспокойство:
граф де Рюпер мог играть любые роли, за исключе-
нием роли человека, терпеливо сносящего оскорбления.
Она предложила ему провести неделю в Шамбери; он
отнесся к этому предложению без особого восторга.
— Л1не приходится совершать странные поступки:
я пишу письмо, которое может поставить меня в смеш-
ное положение, по по крайней мере я не хочу давать
повода думать, будто я прячусь.
— Но мне именно нужно, чтобы вы спрятались,—
надменно сказала Минна.— Хотте ли вы отомстить
за меня, да или нет? Я вовсе пе желаю, чтобы г-жа
де Ларсе была обязана мне счастьем стать вдовой!
— Держу пари, вы предпочли бы, наоборот, чтобы
ее муж стал вдовцом!
— Какое вам дело до этого? — ответила Минна.
В результате очень резкого разговора граф ушел
взбешенный; одцако, поразмыслив, он решил, что кле-
вета, которой он страшился, его не коснется. Тщесла-
вие напомнило ему, что его храбрость всем известна.
Одним шагом он мог исправить все сумасбродства
своей молодости и мгновенно завоевать блестящее по-
ложение в парижском обществе,— ради этого, пожа-
луй, стоило воздержаться от дуэли.
Г-н де Рюпер был первый, кого Минна увидела
в Шармет на следующий день по возвращении из Экса;
она обрадовалась ему; ио в тог же вечер ее спокой-
ствие было снова нарушено: пришел г-н де Ларсе.
— Я не хочу подыскивать ни предлогов, ни из-
винения,— сказал он просто,— Я не могу жить, не
видя вас, а сегодня уже две недели, как я вас пе
видел.
Минна тоже считала дни; никогда еще ее не тянуло
к Альфреду с такой силой, как сейчас, но она боялась,
как бы у него не вышло дуэли с графом. Она стара-
лась выпытать у него какие-нибудь сведения о пере-
хваченном письме; он ничего не сказал, хотя был явно
озабочен.
— У меня большое огорчение,— признался он на-
конец.— Оно не касается ни моего положения, нн де-
392
пег, и единственный результат постигшей меня непри-
ятности — это то, что моя страстная дружба к вам
возросла еще больше. Меня приводит в отчаяние, что
сознание долга не имеет больше власти над моим серд-
цем: я не могу жить без вас.
— Ия никогда не смог)' жить без вас,— ответила
Минна, беря его руку и осыпая ее поцелуями, но в то
же время защищаясь от его объятий.— Думайте толь-
ко о том, чтобы сохранить свою жизнь, потому что я
ни па час не переживу вас.
— Ах, вы знаете все! — сказал Альфред, делая на^
собой усилие, чтобы не продолжать разговора.
На следующий день после возвращения в Экс
г-н де Ларсе получил еще одно анонимное письмо, в ко-
тором ему сообщали, что, пока он был в горах (на са-
мом деле он был в Шамбери), его жеиа принимала
у себя г-на де Рюпера. Письмо кончалось следующими
словами: «Сегодня в полночь снова ожидается посе-
щение господина де Рюпера... Я знаю, что не могу
внушить вам доверия, по прошу вас, не действуйте
опрометчиво. Дайте волю своему гневу лишь в том
случае, если вы собственными глазами удостоверитесь,
что для этого есть основания. Если я ошибаюсь и вво-
жу вас в заблуждение, все ограничится тем, что вы
проведете одну ночь где-нибудь в потайном месте воз-
ле спальни госпожи де Ларсе».
Это письмо сильно смутило Альфреда. Вслед за
тем он получил несколько строчек от Аникеи: «Мы при-
были в Экс, госпожа Крамер ушла к себе в комнату;
я свободна, приходите».
Г-н де Ларсе решил, что до того, как он устроит
засаду около дома, он успеет еще побьиь минут десять
с Аникеи. Он пришел к ней крайне взволнованный.
Приближалась ночь, которая должна была бьиь ре-
шающей как для Минны, так и для него; но Минна
была спокойна. На все возражения, которые выстав-
лял ее разум, она отвечала одним словом: «смерть».
— Вы молчите,— сказала Минна г-ну де Ларсе,—
с вамп происходит что-то странное; вам не следовало
огорчать меня, явившись в таком состоянии, но раз уж
вы пришли, я хочу, чтобы вы оставались со мной весь
вечер.
393
Против ожидания Альфред сразу согласился; в ре-
шительных обстоятельствах сильные натуры создают
вокруг себя атмосферу великодушия, иначе говоря —
счастья.
— Я собираюсь заняться дурацким ремеслом му-
жа,— открылся ей, наконец, Альфред,— Я решил
спрятаться у себя в саду, это наименее постыдный спо-
соб выйти из позорного положения, в которое меня
поставило анонимное письмо.
И Альфред дал Л1ппие прочесть его.
— Какое право вы имеете позорить госпожу
де Ларсе? — воскликнула Минна.— Разве вы пе нахо-
дитесь фактически в разводе? Вы покинули ее и отка-
зались от всяких прав на ее сердце; вы бездушно пре-
доставили ее одиночеству и связанной с ним скуке,
столь естественной для молодой тридцатилегнеи жен-
щины, богатой и никогда пе знавшей горя. Неужели
она не вправе иметь возле себя человека, который
развлекал бы ее? И вы говорите мне, что любите меня,
вы, более преступный, чем она, ибо вы первый нару-
шили узы, связывающие вас! Безумец, вы хотели
обречь ее па вечную скуку!
Этот образ мыслей был слишком возвышен для
Альфреда, но тон, каким Минна произнесла эти слова,
вдохнул в пего силу. Он сам удивлялся власти, кото-
рую она имела над ним; он был очарован ею.
— Пока вы будете разрешать мне видеться с вами,
я не буду знать той скуки, о которой вы говорите.
В полночь все было спокойно на берегах озера;
тишина была такая, что можно было бы различить
шаги крадущейся кошки. Минна последовала за Аль-
фредом, который укрылся в тени буковой изгороди,
какие еще встречаются в садах Савойи. Вдруг
какой-то человек перепрыгнул через ограду сада.
Альфред хотел броситься к нему, но Минна удер-
жала его.
— Что вы узнаете, убнв его? — сказала она шепо-
том.— Если это просто вор или любовник какой-нибудь
другой женщины, а не вашей жены, как вы будете жа-
леть о том, что сделали!
Альфред узнал графа; он был вне себя от ярости.
Минне стоило большого труда успокоить его. Граф
391
взял лесенку, стоявшую у стены, и приставил ее к де-
ревянной галерее, тянувшейся на высоте десяти футов
вдоль второго этажа дома. Одно из окон г-жи де Лар-
се выходило на эту галерею. Г-н де Рюпер проник
в дом через окно гостиной. Альфред побежал к двери
первого этажа, выходившей в сад. Минна последовала
за ним; она, насколько могла, пыталась оттянуть тот
момент, когда Альфред, достав огниво, станет зажи-
гать свечу; ей удалось отнять у него пистолеты.
— Вы хотите выстрелом разбудить всех, кто жи-
вет в этом доме? Завтра же из этого сделают забав-
ный анекдот! Если уж думать о мести, смешной на
мой взгляд, то не лучше ли, чтобы дрянные бездель-
ники, разносящие сплетни, узнали одновременно об
оскорблении и о мести за него?
Альфред подошел к двери, ведущей в комнату же-
ны. Минна все время следовала за ним.
— Нечего сказать, красиво будет, если у вас хва-
тит решимости оскорбить вашу жену в моем при-
сутствии!
Дойдя до двери, Альфред быстро распахнул ее: он
увидел, как г-н де Рюпер выскочил из-за кровати г-жи
де Ларсе, находившейся в глубине комнаты.
Граф опередил Альфреда на шесть шагов: он успел
открыть окно, выскочить на галерею и оттуда в сад.
Г-н де Ларсе следовал за ним по пятам, но когда он
подбежал к невысокой ограде, отделявшей сад от озе-
ра, лодка, в которую прыгнул г-н де Рюпер, была уже
в пяти — шести туазах от берега.
— До завтра, господин де Рюпер! — крикнул ему
де Ларсе.
Ответа не последовало. Г-и де Ларсе тотчас вер-
нулся наверх; по гостиной, через которую нужно было
пройти, чтобы попасть в спальню, в волнении ходила
Минна. Она остановила Альфреда.
— Что вы намерены сделать? — спросила она.—
Убить госпожу де Ларсе? По какому праву? Я этого
не допущу. Если вы не отдадите мне кинжал, я крикну,
чтобы предупредить ее об опасности. Правда, мое при-
сутствие здесь безнадежно скомпрометирует меня
в глазах ваших слуг.
395
Минна заметила, что эти слова произвели желае-
мое действие.
— Как, вы любите меня и хотите меня опозо-
рить! — прибавила она с живостью.
Г-н де Ларсе бросил ей кинжал и, взбешенный, во-
шел в спальню жены. Произошло резкое объяснение.
Г-жа де Ларсе, ни в чем пе повинная, думала, что ка-
кой-то вор забрался к ней в комнату; она не видела
и не слышала г-на де Рюпера.
— Вы сошли с ума,— сказала она мужу.—Дай
бог, чтобы вы оказались только безумным! Вы, оче-
видно, жаждете свободы; вы получше ее. Имейте по
крайней мере благоразумие ничего не разглашать. Зав-
тра я возвращаюсь в Париж; я скажу, что вы путеше-
ствуете по Италии п что я не захотела поехать с
вами.
— В котором часу вы собираетесь драться
завтра? — спросила фрейлейн фон Вапгель Альфреда,
когда он вернулся к ней.
— Что вы хотите этим сказать? —в свою очередь,
спросил г-н де Ларсе.
— Что со мной Не надо хитрить. Я хочу, чтобы
прежде, чем встретиться с господином де Рюпером,
вы подали мне руку и помогли сесть в лодку; я буду
кататься по озеру. Если вы настолько глупы, что хо-
тите, чтобы вас убили, волны oiepa положат конец
моим страданиям.
— Дорогая Аникен! Сделайте меня счастливым че-
ловеком сегодня же вечером! Завтра, быть может, это
сердце, бьющееся для вас с той минуты, как я вас
увидел, и прелестная рука, которую я прижимаю к
своей груди, будут принадлежать бездыханным телам;
при свете свечей они будут покоиться в мрачной ча-
совне под взорами двух савойских священников. Этот
прекрасный день — вершина нашей жизни, пусть он
будет и самым счастливым из всех!
Минна с большим трудом сдерживала порывы
Альфреда.
— Я буду вашей, если вы останетесь в живых,—
сказала она наконец.— Сейчас жертва была бы слиш-
ком велика; я предпочитаю видеть вас таким, какой вы
теперь.
396
Эют день был самым прекрасным в жизни Минны.
Угроза смерти п величие жертвы, приносимой ею, за-
r.ij шили в ней последние укоры совести.
На следующий день, задолго до восхода солнца,
Альфред пришел к Минне и усадил ее в красивую лод-
ку, предназначенную для прогулок.
— Можно ли мечтать о большем счастье? — гово-
рила она, спускаясь с Альфредом к берегу озера.
— С этой минуты вы принадлежите мне, вы моя
жена,— сказал Альфред.— Я обещаю вам жить, я
приду на берег и позову вас; вы причалите сюда, к это-
му кресту.
Мннна уже готова была открыть Альфреду свое
настоящее имя, когда пробило шесть часов. Она не
хотела отъезжать далеко от берега; гребцы занялись
рыбной ловлей, это было ей удобно, так как избавляло
ее от их взглядов. Когда пробило восемь, Альфред при-
бежал на берег; он был очень бледен. Минна с его
помощью вышла из лодки.
— Он ранен, быть может, опасно,— проговорил
Альфред.
— Садитесь в лодку, друг мой,— сказала ему Мин-
па.— Это происшествие привлечет к нам внимание
местных властей. Вам н\жно исчезнуть дня на два;
уезжайте в Лион, я буду извещать вас обо всем, что
здесь происходит.
Альфред колебался.
— Подумайте, какие пойдут толки средн приез-
жих,—добавила она.
Эти слова заставили г-на де Ларсе решиться. Он
сел в лодку.
На следующий день г-н де Рюпер был вне опасно-
сти, но ему предстояло пролежать в постели месяц
пли два. Минна навещала его поздно вечером, про-
являя к нему большое внимание и дружеское уча-
стие.
— Разве вы пе мой нареченный? — сказала опа с
деланной искренностью.
Опа убедила его принять крупный чек на ее
франкфуртского банкира.
— Мне нужно уехать в Лозанну,— сказала Мин-
на.— Я хочу, чтобы вы до пашей свадьбы выкупили
397
свои прекрасный родовом особняк, с которым вам при-
шлось расстаться из-за безумств вашей молодости;
для этого нужно продать мое поместье под Кюстрином.
Как только вы встанете с постели, поезжайте туда и
продайте его; я пришлю вам доверенность из Лозан-
ны. Соглашайтесь на некоторую уступку, если эю
нужно, или учтите векселя, которые вы за пего полу-
чите. Во всяком случае у вас дотжны быть наличные
деньги. Раз я выхожу замуж за вас, надо, чтобы при
заключении брачного контракта вы были не менее
богаты, чем я.
Граф и ие подозревал, что Мнима обращалась с
ним, как с выполнившим поручение агентом, коюро-
го вознаграждают деньгами.
В Лозанне Минна радовалась письмам Альфреда,
который писал ей с каждой почтой. Г-н де Ларсе на-
чал понимать, насколько дуэль упростила его отноше-
ния с Минной и с женой.
«Она не виновата перед вами,— писала Минна,—
вы первый бросили ее; быть может, она сделала ошиб-
ку, избрав в толпе- поклонников графа де Рюпера, по
в отношении своего материального благополучия гос-
пожа де Ларсе не должна пострадать».
Альфред оставил жене пятьдесят тысяч франков
годового дохода; это было больше половины того, что
он имел. «Мне много и не нужно,— писал он Минне,—
я рассчитываю возвратиться в Париж лишь через
несколько лет, когда эта глупая история будет за-
быта».
«Этого пе следует делать,— ответила Минна.—
Ваше возвращение вызовет слишком много толков.
Вы должны показываться в обществе в течение двух
первых недель, пока оно занято вами. Помните, что
ваша жена ни в чем не виновата».
Через месяц Альфред приехал к Минне в очаро-
вательную деревушку Бельджирато на озере Лаю
Маджоре, в нескольких милях от Борромейских ост-
ровов. Она путешествовала под чужим именем; в по-
рыве любви она сказала Альфреду:
— Если хотите, можете сказать госпоже Крамер,
что вы помолвлены со мной, что вы — мой наречен,-
398
ный, как говорят у нас в Германии. Я буду принимать
вас с великой радостью, но только в присутствии гос-
пожи Крамер.
Г-н де Ларсе чувствовал, что ему чего-то не хва-
тает для полного блаженства, но вряд ли в жизни лю-
бого мужчины найдется время более счастливое, чем
этот сентябрь, который Альфред прожил с Минной па
Лаго Маджоре. Он вел себя так благоразумно, что
Минна перестала приглашать г-жу Крамер участво-
вать в их прогулках.
Однажды во время прогулки на озере Альфред с
веселым смехом спросил Минну:
— Кто же вы все-таки, волшебница? Вы ие уве-
рите меня, что вы горничная госпожи Крамер или да-
же се компаньонка.
— Кем вы хотите, чтобы я была? Актрисой, выиг-
равшей большую сумму в лотерею и пожелавшей
провести несколько лет молодости в сказочном мире,
или, быть может, девицей на содержании, которая
после смерти своего любовника захотела переменить
образ жизни?
— Если бы это было так и даже еще хуже, то
узнай я сегодня о смерти госпожи де Ларсе — завтра
я просил бы вас стать моей женой.
Минна бросилась ему на шею.
— Я — Минна фон Вангель, которую вы видели
у госпожи де Сели. Как это вы меня не узнали! Ах,
любовь слепа! — добавила опа, смеясь.
Как пи счастлив был Альфред, что может отно-
ситься к Минне с полным уважением, Минна была
еще счастливее. Ей не хватало лишь одного — воз-
можности ничего не скрывать от Альфреда; обманы-
вать, когда любишь,— это пытка.
Все же было бы лучше, если бы фрейлейн фон
Вапгель пе открывала г-ну де Ларсе своего настоящего
имени. Через несколько месяцев Минна заметила, что
Альфред загрустил. Они приехали в Неаполь, чтобы
провести там зиму, имея на руках паспорт, удостове-
рявший, что они муж и жена. Минна не скрывала от
него ни одной своей мысли; ее выдающийся ум пугал
его. Ей казалось, что Альфред жалеет о Париже, она
399
умоляла его поехать туда на месяц. Он поклялся eii,
что отнюдь пе желает этого.
Меланхолия его не проходила.
— Я ставлю на карту счастье всей моей жизни,—
сказала ему однажды Минна,— но меланхолия, в ко-
торой вы пребываете, может помешать моим планам.
Альфред не понял, что она хотела этим сказать, но
был вне себя от восторга, когда после полудня Мин-
на заявила ему:
— Повезите меня в Торре дель Греко.
Ей показалось, что она угадала причину грусти
Альфреда, хотя с тех пор, как опа всецело принадле-
жала ему, он был безмерно счастлив. Поглощенная
своей любовью, Минна забыла все былые страхи.
«Приди завтра смерть, даже тысяча смертей,— гово-
рила она себе,— это пе будет слишком дорогой ценой
за то блаженство, которое я испытала с того дня, как
Альфред дрался на дуэли с графом».
Она находила неиссякаемое удовольствие в том,
чтобы делать все, что хотелось Альфреду. Опьяненная
счастьем, она имела,- неосторожность не скрывать тех
мыслей, которые составляли сущность ее характера.
Пути, которыми она искала счастье, должны были не
только казаться необычными банальному уму, по да-
же возмущать его. До сих пор она стремилась щадить
в г-не де Ларсе то, что она называла «французскими
предрассудками»; она старалась объяснить разницей
национальных характеров те черты Альфреда, которы-
ми не могла восхищаться; в этом отношении Минна
чувствовала все слабые стороны того серьезного вос-
питания, которое дал ей отец,— эго воспитание легко
могло сделать ее невыносимой.
В своем упоении опа имела неосторожноегь думать
вслух в присутствии Альфреда. Счастливы те, кто
дойдя до такой грани любви, вызывают в том, кого
любят, жалость, а не зависть. Минна находилась все
время в таком восторженном состоянии, ее возлюб-
ленный до такой степени казался ей образцом всего,
что есть на свете благородного, прекрасного, милого,
приятного, что если бы даже она и хотела, она не
могла бы утаить от него ни одной своей мысли. Умал-
чивать дальше о роковой интриге, которая при-
400
вела к событиям тон ночи в Эксе, бы ю свыше
ее сил.
С той минуты, как чувственное опьянение лишило
Минну возможности что-либо скрывать от г-на де
Ларсе, ее редкие достоинства обернулись против нее
же самой. Минна посмеивалась над его меланхолией.
Любовь, которую он внушал ей, вскоре достигла
последней степени безумия. «Как глупо, что я тре-
вожусь!— говорила она себе.—Я просто люблю
сильнее, чем он. Что за безумие мучить себя тем, что
неизменно сопутствует величайшему иа земле бла-
женству? К несчастью, у меня более беспокойный ха-
рактер, чем у него; и, наконец,— боже праведный! —
добавила она со вздохом (ибо раскаяние часто отрав-
ляло ее счастье с тех пор, как оно достигло верши-
ны),—я сознаю свою вину: ночь в Эксе тяжким бре-
менем лежит у меня на душе».
Мннна привыкла к мысли, что Альфред по своей
натуре любит ее менее страстно, чем она его. «Но будь
он еще менее нежен,—думала она,—все равно моя
судьба — обожать его. Счастье мое, что он не бесче-
стный человек. Я чувствую, что способна была бы на
преступление, если бы он захотел увлечь меня на этот
путь».
Однажды, несмотря на все свои иллюзии, Минна
была поражена мрачным беспокойством, томившим
Альфреда. Уже давно он решил предоставить доходы
со всего своего состояния г-же де Ларсе, стать про-
тестантом и жениться на Минне. В этот день князь
С. давал бал, взбудораживший весь Неаполь. Они,
разумеется, пе были приглашены. Минна подумала,
что ее возлюбленный жалеет о радостях и блеске, свя-
занных с богатством; опа настойчиво стала просить
его немедленно уехать с пен в Кенигсберг. Альфред
опустил глаза и молчал. Наконец он поднял их, по
взор его выражал ие любовь, а тягостное сомнение.
Мннна была поражена.
— Скажите мне одно, Минна. В ту ночь, когда я
застал графа де Репюра у моей жены, знали ли вы о
намерениях графа? Словом, были ли вы с ним в заго-
воре?
— Да,— твердо ответила Мпппа.—Госпожа де
2в. Стендаль. Т. V.	401
Ларсе и не помышляла о графе. Я считала, что вы
принадлежите мне, потому что я любила вас; оба
анонимных письма написаны мною.
— Это подло,— холодно сказал Альфред.— Все
иллюзии кончились, я возвращаюсь к жене; мне жаль
вас, я пе люблю вас больше.
В голосе его слышалось уязвленное самолюбие.
Он вышел. «Вот каким испытаниям подвергаются
сильные души. Но у них есть выход»,— думала Мин-
на, подходя к окну и следя глазами за своим во’
любленным до поворота улицы.
Когда он исчез из виду, она вошла в его ком-
нату и покончила с собой выстрелом из пистолета в
сердце.
Была ли ее жизнь построена на ложном расчете?
Счастье ее длилось восемь месяцев. Это была душа
слишком страстная, чтобы удовлетвориться действи-
тельностью.
ЕВРЕЙ
(FILIPPO EBREO) <
— Я был в то время очень красив...
— Да вы и сейчас недурны собой...
— Большая разница! Мне теперь сорок пять лет,
а тогда было тридцать; это было в 1814 году. Моим
единственным богатством были высокий рост и редкая
красота. Ко всему еще я был еврей, презираемый ва-
ми, христианами, да и евреями тоже, потому что дол-
гое время я был чрезвычайно беден.
— Как люди бывают неправы, когда презирают...
— Не затрудняйте себя любезными фразами; се-
годня вечером я расположен говорить, а уж я таков —
либо молчу, либо говорю все до конца. Наше судчо
идет хорошо, ветер попутный, п завтра утром мы бу-
дем в Венеции... Но, возвращаясь к истории прокля-
тия, о которой мы говорили, и моего путешествия во
Францию, должен вам сказать, чю в 1814 году я очень
любил деньги; это, в сущности, единственная страсть,
которою я когда-либо знал.
Я проводил целые дни на улицах Венеции с ма-
ленькой шкатулкой, в которой были разложены зо-
лотые безделушки, а в потайном ящичке находились
контрабандные товары. Один из моих дядей после
смерти отца и его похорон объявил, что каждому из
нас — а нас было трое — ошается капитал в пять
франков; этот же добрый дядюшка пожаловал мне на-
1 Филипп Еврей (итал.).
403
полеопдор. Ночью моя мать убежала, захватив из мо-
их денег двадцать один франк; у меня осталось толь-
ко четыре. Я украл у соседки футляр для скрипки,
который она вынесла на чердак, и купил па свои день-
ги восемь красных носовых платков. Они стоили по
десять су, я их сбывал по одиннадцать. В первый
день я четыре раза возобновлял фонд моей лавочки.
Свон платки я продавал матросам у Арсенала. Тор-
говец, удивленный моей расторопностью, спросил, по-
чему я не покупаю сразу дюжину платков; от его
лавки до Арсенала было добрых пол-лье. Я признал-
ся ему, что у меня всего-навсего четыре франка, что
моя мать украла у меня двадцать один франк... В от-
вет он вышвырнул меня пинком ноги из лавки.
И все же на другой день в восемь часов утра я
снова пришел к нему: еще вечером я успел продать
последние восемь платков. Было так тепло, что я про-
вел почь под аркадами Прокураций; я прожил день,
пил хиосское вино, и у меня осталось еще пять су
прибыли от торговли за вчерашний день. Вот как я
жил с 1800 по 1814 год. Казалось, па мпе было божье
благословение.
И еврей благоговейно обнажил голову.
— Торговля шла так удачно, что иногда мне слу-
чалось за одни сутки удвоить мой основной капитал.
Часто я брал гондолу и отправлялся продавать чулки
матросам, находившимся на борту кораблей.
Но как только мне удавалось собрать немного де-
нег, мать или сестра под каким-нибудь предлогом
мирились со мной и присваивали себе эти деньги.
Однажды они привели меня к ювелиру, выбрали себе
серьги и ожерелье, вышли из лавки как будто на ми-
нутку п больше не возвращались, оставив меня в каче-
стве залога. Ювелир потребовал с меня пятьдесят
франков. Я заплакал, у меня с собой было только че-
тырнадцать; я ему указал место, где была спрятана
моя шкатулка. Он послал за ней. Но пока я сидел у
ювелира, моя мать успела украсть шкатулку... Юве-
лир крепко отколотил меня.
Когда он устал меня бить, я ему сказал, что если
он вернет мне мои четырнадцать франков п одол-
жит небольшой ящичек, в котором я устрою двойное
404
дно, я буду приносить ему десять су в день. Это усло-
вие я свято выполнял. В конце концов ювелир стал
доверять мне серьги стоимостью до двадцати фран-
ков, но он не давал мне зарабатывать больше, чем по
пять су на каждой паре.
В 1805 году у меня образовался капитал в тыся-
чу франков. Тогда, твердо помня о том, что наш за-
кон предписывает каждому иметь жену, я решил ис-
полнить свой долг. К несчастью, я влюбился в одну де-
вушку, тоже еврейку, по имени Стелла. У нее было
двое братьев — одни служил фурьером во француз-
ских войсках, другой — младшим кассиром у казна-
чея. Нередко они ночью выгоняли ее нз комнаты, в
которой жили все вместе в нижнем этаже дома около
церкви Сан-Паоло. Однажды вечером я встретил
ее всю в слезах. Я принял ее за девушку легкого
поведения; она показалась мне хорошенькой, и я за-
хотел угостить ее хиосским вином за десять су. Она
еще сильнее залилась слезами; я обозвал ее дурой
и ушел.
Но она показалась мне очень хорошенькой! На
следующий день в то же самое время, окончив в десять
часов свою торговлю па площади святого Марка, я
пошел к тому месту, где встретил ее накануне; ее там
пе было. Через три дня я оказался удачливее. Я дол-
го с пей говорил, но она оттолкнута мепя с презре-
нием.
«Она видела,— подымал я,— как я проходил по
улице со своей шкатулкой, наполненной вещами, и, на-
верно, хочег, чтобы я подарил ей ожерелье. Но я это-
го пе сделаю».
Я решил не проходить больше по этой улице. По
против своей воли, не отдавая себе отчета, я пере-
стал пить внно и начал откладывать накопленные
таким образом деньги. Я даже имел глупость не
пускать эти деньги в оборот, а надо вам сказать, су-
чарь, что мой оборотный капитал утраивался каждую
неделю.
Когда я скопил двенадцать франков — столько,
сколько стоило самое простое из моих золотых ожере-
лий,— я несколько раз прошелся по улице, где жила
Сгслла. Наконец я встретил ее; опа с негодованием
405
отвергла мое ухаживание. Но я был самым красивым
юношей в Венеции. Разговаривая с ней, я упомянул,
что уже три месяца не пью вина, чтобы быть в состо-
янии подарить ей ожерелье. Она ничего не ответила,
но попросила, чтобы я дал ей совет в беде, которая
постигла ее с тех пор, как мы с ней познакомились.
Братья ее тайком наживались, подчищая все золо-
тые монеты, какие только проходили через их руки.
(Они погружали цехины и наполеондоры в азотную
кислоту.) Фурьер попал в тюрьму, а брат его, помощ-
ник кассира (pagatore) *, боясь навлечь на себя
подозрение, не предпринимал ничего для освобожде-
ния брата. Стелла не просила меня пойти в крепость; я
сам тоже об этом не заводил разговора, ио предло-
жил ей ждать меня на следующий день к вечеру...
— Однако мы как будто еще далеки от прокля-
тия, жертвой которого вы оказались во Франции,—
заметил я.
— Вы правы,—ответил еврей,— но если вы мне
не позволите досказать в нескольких словах историю
моей женитьбы,— а я обещаю быть кратким,— то я за-
молчу совсем. Не знаю почему, но сегодня мне хочется
говорить о Стелле.
Благодаря моим стараниям мне удалось устроить
фурьеру побег. Братья обещали мне руку сестры и вы-
звали из Инсбрука своего отца, бедного еврея. Я на-
нял квартиру, уплатил за нее вперед и кое-как обста-
вил ее. Мой тесть обошел всех своих родственников в
Венеции и известил их, чго выдает свою дочь замуж...
Наконец, после целого года моих стараний, накануне
свадьбы он сбежал, похитив больше шестисот фран-
ков, собранных им для дочери у родственников. Дело
было так: он с дочерью и я отправились в Мурапо
полакомиться салатом — и тут он внезапно исчез.
В это самое время мои будущие свояки вывезли из
моей комнаты мебель, за которую, к несчастью, еще
не было полностью уплачено.
Я потерял всякий кредит; мои свояки, которых за
последний год всегда видели вместе со мной, рас-
сказали купцам, у которых я забирал товар, что я на-
* Казначей (итал ).
406
ложусь в Кьяцце, где занимаюсь торговлей, и что я
послал их к ним за товаром... Таким образом, путем
мошенничества они присвоили себе более чем па две-
сти франков товара. Я понял, что мне надо бежать
из Венеции; я устроил Стеллу нянькой к тому
самому ювелиру, который давал мне для продажи
ожерелья.
На следующий день рапо утром, закончив свои де-
ла, я отдал Стелле двадцать франков, оставив себе
только шесть, и скрылся. Никогда еще я не впадал
в такую нищету, и вдобавок ко всему меня считали
вором. К счастью, прибыв в Падую, я догадался
написать всю правду тем венецианским купцам,
у которых мои свояки обманным путем выманили то-
вар. На следующий день я узнал, что был отдан при-
каз о моем аресте, а итальянские жандармы шутить
не любят.
Один известный падуанский адвокат ослеп, и ему
понадобился слуга, чтобы водить его. Несчастье сдела-
ло его таким сварливым, что он менял своих поводы-
рей каждый месяц. «Бьюсь об заклад,— сказал я се-
бе,— что меня он не прогонит». Я поступил к нему и
на следующий день, когда он скучал в одиночестве,—
гак как никто не заходил навестить его,— я рассказал
ему историю моей жизни. «Если вы не спасете меня, то
меня па днях арестуют». «Арестовать моего слугу! —
воскликнул он.— Ну, этого-то я пе допущу!» Одним
словом, сударь, я вошел к нему в милость. Он рано
ложился спать, и в скором времени я получил от него
разрешение заниматься торговлей в падуанских кафе
с восьми часов вечера до двух часов ночи, когда бо-
гатые падуанцы расходятся по домам.
За полтора года я скопил двести франков. После
этого я попросил адвоката дать мне расчет. Он отве-
тил, что в своем завещании он оставит мне значитель-
ную сумму денег, но что никогда меня не отпустит.
«Зачем же ты разрешил мне заниматься торгов-
лей?» — подумал я про себя и убежал ог него. Вернув-
шись в Венецию, я уплатил все долги, что достави-
ло мне много чести; я женился па Стелле и научил ее
торговать; теперь она справляется с этим делом луч-
ше, чем я.
407
— Так госпожа Филиппо —это ваша жена?—
воскликнули слушавшие.
— Да. А теперь, господа, я перейду к своим
странствиям и к истории с проклятием.
У меня уже составился капитал более чем в сто
луидоров. Скажу вам, что я помирился с моей ма-
терью, которая после этого снова обобрала меня, а
затем помогла также и сестре обокрасть меня.
Я уехал из Венеции, убедившись, что, пока я буду
жить там, меня будет обирать моя семья, и поселился
в Заре, где дела мои пошли на лад.
Хорватский капшап, которому я поставил часть
обмундирования для его роты, сказал мне однажды:
«Филиппо, хотите разбшатеть? Нас посылают во
Францию. Имейте в виду, что я, хотя никто этого не
подозревает, друг барона Брадаля, нашего полковни-
ка. Поезжайте с нами маркитантом. Вы хорошо зара-
ботаете, по это занятие будет для вас только предло-
гом; полковник, с которым я для вида нахожусь в
натянутых отношениях, па самом деле поручает мне
все поставки для полка; мне нужен толковый человек,
и я остановил свои выбор на вас».
Что делать, господа, я пе любил больше мою
жену!
— Как! — воскликнул я.— Вашу бедную Стеллу,
которая была вам так верна!
— Да, господа, я любил только деньги. И как
я их любил!
Все рассмеялись, столько подлинной страсти было
в восклицании еврея.
— Я был назначен маркитантом и уехал из Зары.
После сорокавосьмидневного перехода мы добрались
до Симплона. Пятьсот франков, которые я взял с со-
бой, превратились в полторы тысячи, и, кроме того, я
приобрел прекрасную крытую повозку и пару лоша-
дей. В Симплоне начались мои несчастья. Я чуть не
погиб: мне пришлось двадцать две ночи провести па
морозе под открытым небом.
— А, вам пришлось жить на бивуаках!
— Я зарабатывал в день пятьдесят или шестьде-
сят франков; но каждую ночь я прямо погибал от хо-
лода. Наконец армия перешла эту ужасную гору. Мы
408
прибыли в Лозанну. Там я вошел в компанию с госпо-
дином Перреном. Славный был человек! Он торговал
водкой. Я умею продавать па шести языках, а он умел
хорошо покупать. Изумительный человек! Но он был
слишком горяч. Когда случалось, что какой-нибудь
казак отказывался уплатить за выпитое и, к его
несчастью, в лавочке никого, кроме иас, не оказыва-
лось, господин Перрен избивал его до полусмер-
ти. «Дорогой друг,— говорил я ему,— мы зараба-
тываем сто франков ежедневно; что за беда, если
какой-нибудь пьяница не уплатит нам два или три
франка?»
«Что поделаешь! Это сильнее меня,—отвечал он,—
я не люблю казаков». «Из-за вас нас обоих когда-ни-
будь прирежут. Я удивляюсь, друг мой, как наше со-
дружество еще пе кончилось».
Французы-маркитанты боялись даже показываться
в лагере: им никогда не платили; у нас же дела шли
великолепно. Когда мы прибыли в Лион, в нашей кас-
се было четырнадцать тысяч франков. Там, из жало-
сти к бедным французским купцам, я занялся контра-
бандой. У них была большая партия табака за Сен-
Клсрскими воротами; они попросили меня доставить
этот табак в город. Я предложил им подождать двое
суток, до того времени, когда командование перейдет
к полковнику, моему другу. После этого я в течение
пяти дней подряд перевозил табак в своей крытой
повозке. Французские таможенники ворчали, но не
смели меня остановить. На пятый день один из них,
будучи пьяным, ударил меня; я хлестнул лошадь и хо-
тел проехать, но другие таможенники, видя, что меня
бьют, задержали меня. Обливаясь кровью, я потребо-
вал, чтобы меня отвели к начальнику ближайшего
поста. Он был из нашего полка, по сделал вид, что
нс узнает меня, и отправил в тюрьму. «А\сю повозку
разграбят, и бедные купцы попадутся»,— подумал я.
По дороге в тюрьму я дал два скудо конвоирам для
того, чтобы они отвели меня к полковнику; в присут-
ствии солдат он обошелся со мной очень сурово и при-
возил, что повесит меня. Но как только мы остались
одни, он сказал: «Не робей! Завтра я назначу другого
начальника заставы у Сеп-Клсрских ворот; вместо
409
одной повозки ты провезешь две». Но я не захотел
этого. Я дал ему двести цехинов, которые пришлись
на его долю. «Как! Ты тратишь столько сил ради та-
ких пустяков!» — сказал он. «Надо же помочь этим
бедным купцам»,— ответил я.
До прибытия в Дижон наши дела с господином
Перреном шли превосходно, но в Дижоне, господа, мы
в одну ночь потеряли больше двенадцати тысяч фран-
ков. В тот день торговля шла великолепно; был смотр
полка, и, кроме нас, других маркитантов не было; мы
заработали больше тысячи франков. В полночь, когда
все уже спали, какой-то проклятый хорват захотел
уйти, не уплатив за выпитое. Господин Перрен, видя,
что хорват один, налетел на него, избил н окровав-
ленного выбросил на улицу. «Ты с ума сошел, Пер-
рен,—сказал я ему.—Правда, он выпил на целых
шесть франков, но если у него хватит силы закричать,
будет пренеприятная история».
На улице хорват вскоре очнулся и принялся кри-
чать. Его услышали солдаты соседних бивуаков; они
пришли на крик и, увидев его, залитого кровью, выса-
дили нашу дверь. Господин Перрен, пытавшийся ока-
зать сопротивление, получил восемь ударов саблей.
Я сказал солдатам: «Я не виноват, это он; отведи-
те меня к начальнику хорватского полка». «Мы не
станем ради тебя будить нашего полковника»,—
ответил один из солдат.
Напрасно я уговаривал их, наш балаган подвергся
нападению трех или четырех тысяч человек. Офицеры
не могли пробраться сквозь толпу, чтобы прекратить
разгром. Я думал, чго господин Перрен убит; сам я
был в жалком состоянии. Одним словом, сударь, нам
нанесли убытку больше чем па двенадцать тысяч
франков; вся водка и вино были выпиты.
На рассвете мне удалось бежать. Полковник дал
мне четырех человек, чтобы я освободил Перрена,
если он еще жив. Я нашел его в кордегардии п повел к
хирургу.
«Нам нужно расстаться, мой друг Перрен. Меня
когда-нибудь убьют из-за тебя».
Он упрекал меня за то, что я хочу покинуть его, и
ва то, что я сказал нападавшим, будто он один во
410
всем виноват. А между тем, по моему мнению, это
был единственный способ остановить грабеж.
Господин Перрен так упорствовал, что в конце
концов мы составили новую компанию. Мы наняли
солдат для охраны кабачка. За два месяца каждый
из нас заработал по двенадцати тысяч франков.
К несчастью, Перрен в драке убил одного из солдат,
охранявших нашу лавку. «Меня убьют из-за тебя»,—
сказал я ему опять и ушел от него. Я вам расскажу
потом, как он умер.
Я поехал в Лион, где начал скупать часы и брил-
лианты, которые тогда были дешевы; ведь я хорошо
разбираюсь во всяких товарах. Оставьте меня в лю-
бой стране с пятьюдесятью франками в кармане, и
через шесть месяцев мой капитал утроится.
Я спрятал бриллианты в потайном месте, в глубине
своей повозки. Полк наш отправился в Баланс и в
Авиньон, и я, задержавшись еще на три дня в Лионе,
последовал за ним.
И вот, сударь, приезжаю я в Баланс в восемь ча-
сов вечера; темно и льет дождь; стучу в дверь гости-
ницы, мне не отвечают, я стучу сильнее; за дверью го-
ворят, что в гостинице нет места для казаков. Я опять
стучу; с третьего этажа в меня кидают камни «Ясно,—
говорю я себе,— мне придется умереть сегодня ночью
в этом проклятом городе». Я не знал, где комендант
юрода, никто не хотел отвечать на мои вопросы, ни-
кто не хотел быть моим проводником. «Комендант
лег спать,— подумал я,— и не захочет меня принять».
Тут я понял, что лучше пожертвовать своим доб-
ром, чем рисковать жизнью; я предложил часовому
стаканчик водки; это был венгр, который, услыхав, что
я говорю по-венгерски, пожалел меня и сказал, чтобы
я подождал, пока он сменится. Я умирал от холода;
наконец пришла его смена. Я угостил капрала и весь
караул. Сержант повел меня к коменданту. Ах, какой
это оказался славный человек! Я его не знал, но он
сейчас же принял меня. Я объяснил ему, что из нена-
висти к королю ни один содержатель гостиницы не хо-
чет пускать меня к себе на ночь, даже за деньги.
«Вот как! В таком случае вы получите бесплатный
ночлег!» — воскликнул он.
411
Он велел выдать мне билет для ночлега на две но-
чи и дал в провожатые четырех солдат. Я вернулся к
гостинице на большой площади, откуда в меня броса-
ли камнями. Я постучал два раза и сказал на фран-
цузском языке, которым хорошо владею, что со мною
четверо солдат и что, если мне не откроют, я взломаю
дверь. Никакого ответа. Тогда мы раздобыли бревно и
начали высаживать дверь. Она была уже наполовину
взломана, как вдруг кто-то быстро открыл ее. Это был
верзила в шесть футов роста; в одной руке он держал
саблю, в другой — зажженную свечу. «Сейчас нач-
нется драка, и моя повозка будет разграблена»,— по-
думал я. Хотя у меня был билет па квартиру, я за-
кричал: «Сударь, я заплачу вам вперед, если хотите».
«Это ты, Филипп! — воскликнул вдруг человек, опу-
ская саблю и кидаясь мне на шею.—Дорогой Филипп,
это ты? Ты не узнаешь Боннара, капрала двенадцато-
го полка?»
Услышав это, я обнял его п отослал солдат. Бон-
нар шесть месяцев жил у моего отца в Виченце. «Я
тебе уступлю кровать»,— сказал он мне. «Я умираю
от голода,— ответил' я ему,— вот уже три часа, как я
шатаюсь по Балансу». «Сейчас я разбужу служанку, и
ты получишь хороший ужин».
Он все обнимал меня, не спуская с меня глаз и
осыпая вопросами. Я отправился с ним в погреб, от-
куда он принес бутылку превосходного вина, хранив-
шуюся там под слоем песка. В то время как мы, в
ожидании ужина, распивали винцо, вошла высокая
красивая девушка лет восемнадцати.
«А, ты встала? — сказал Боннар.— Тем лучше.
Друг мой, это моя сестра, женись на ней; ты славный
малый, я даю за ней в приданое шестьсот франков>.
«Но ведь я женат»,— отвечал я. «Женат? Неправ-
да! — воскликнул он. — А где твоя жена?» «Она в За-
ре, занимается там торговлей». «Пошли ее к черту со
всеми товарами и оставайся во Франции; ты женишь-
ся на моей сестре, самой красивой девушке в этих
краях».
Катрина была действительно очень хороша. Опа
разглядывала меня с большим интересом. «Вы офи-
цер?» — спросила опа наконец, обманутая видом
412
прекрасной шубы, купленной мною в Дижоне во время
смотра. «Нет, мадмуазель, я маркитант генерального
штаба и имею при себе двести луидоров. Смею вас
уверить, что не многие из наших офицеров могут по-
хвастать тем же».
На самом деле у меня было больше шестисот луи-
доров, но осторожность никогда пе мешает.
Словом, что мне вам сказать, сударь? Боннар не
отпустил меня. Он снял для меня маленькую лавочку
рядом с кордегардией, возле ворот, п я по-прежнему
снабжал солдат, хотя и пе следовал больше за армией;
бывали дни, когда я, как и раньше, зарабатывал де-
вять или десять франков. Боинар не переставал твер-
дить: «Женись на моей сестре». Постепенно она при-
выкла приходить ко мне в лавочку п оставалась там на
три — четыре часа. Я без памяти влюбился в нее, она
любила меня еще сильнее; но бог дал нам силы оста-
ваться благоразумными.
«Как я могу жениться на тебе? — говорил я ей.—
Ведь я женат». «Разве ты не оставил жене весь свой
товар? Пусть она живет в Заре, а ты оставайся с нами.
Вступи в компанию с братом или веди торговлю сам.
Твои дела идут хорошо, а потом пойдут еще лучше».
Надо сказать вам, сударь, что я устроил малень-
кий банк в Балансе, покупая векселя на Лион, под-
писанные землевладельцами, которых знал Боннар; иа
одних этих операциях я зарабатывал больше ста
франков в неделю.
Так прожил я в Балансе до осени. Я не знал, как
мне быть дальше; мне очень хотелось жениться на
Катрине; я даже подарил ей платье и шляпу, выписав
их специально из Лиона. Когда мы — я, она и ее
брат — отправлялись вместе гулять, все глядели на
Катрину. Это была действительно самая красивая де-
вушка, какую я когда-либо видел.
«Если ты не хочешь, чтобы я была твоей женой, я
буду твой служанкой; только не покидай меня»,—
часто говорила она. Она приходила в лавку раньше
меня, чтобы открыть ее и избавить меня от этого тр\-
да. Словом, сударь, я был без ума от любви к ней, и
она испытывала те же чувства, но все же мы вели се-
бя благоразумно.
413
Поздней осенью 1814 гола союзники покинули Ба-
ланс. «Трактирщики этого города могуг меня убить,—
сказал я Боннару,— они знают, что я здесь заработал
деньги. «Уезжай, если хочешь,— сказал Боннар со
вздохом,— мы никого не держим насильно. Но если ты
останешься с нами и женишься на сестре, я дам за
нею половину моего состояния; пусть кто-нибудь по-
смеет сказать тебе дерзкое слово,— он будет иметь
дело со мной».
Трижды я откладывал день своего отъезда. Нако-
нец, когда последние части арьергарда были уже в
Лионе, я решил уехать. Всю ночь мы проплакали —
Катрина, ее брат и я. Что вам сказать, сударь? Я упу-
стил свое счастье, не оставшись с этой семьей; 6oi у
пе было угодно, чтобы я был счастлив.
Наконец 7 ноября 1814 года я уехал. Никогда не
забуду этот день: я не мог сам править лошадью, мне
пришлось нанять человека на полдороге из Баланса в
Вьенну.
На третий день после отъезда, запрягая в Вьенне,
на постоялом дворе, свою лошадь, я увидел — угадай-
те кого! Катрину. Она тотчас же бросилась мне на
шею. Ее знали здесь; она сказала, что приехала пови-
даться с теткой, которая жила в Вьенне.
«Я хочу быть твоей служанкой,— повторяла она,
заливаясь слезами,— а если ты этого не желаешь, я
сейчас же брошусь в Рону, не повидав даже своей
тетки». Все постояльцы собрались вокруг нас. Катри-
на, всегда такая сдержанная, обычно не заговаривав-
шая со мной на людях, теперь говорила без умолку,
плакала, ие стесняясь, и обнимала меня при всех. Я
быстро усадил ее в повозку, и мы уехали.
Отъехав на четверть лье от города, я остановил
лошадь. «Здесь мы должны распрощаться»,— ска-
зал я.
Она ничего не сказала, только судорожно обхвати-
ла обеими руками мою голову. Я испугался; я чувст-
вовал, что она действительно бросится в Рону, если я
ее отошлю.
— Ведь я женат,— повторял я ей,— женат перед
богом.
— Я это знаю, я буду твоей служанкой.
414
Я, должно быть, раз десять останавливал свою по-
возку по дороге в Лион; она ни за что ие хотела сой-
ти. «Если я перееду мост через Роиу вместе с ней,—
сказал я себе,— это будет знаком божьей воли».
Наконец, сударь, даже не заметив, по правде ска-
зать, как это произошло, мы переехали через мост
Гильотьер и въехали в Лион. На постоялом дворе нас
приняли за мужа и жену и поместили в одной ком-
нате.
В Лионе было слишком много кабатчиков, и они
дрались за каждого потребителя; я занялся торговлей
часами и бриллиантами, зарабатывая десять франков
в день, из которых, благодаря удивительной бережли-
вости Катрины, мы тратили только четыре. Я снял
квартиру, мы ее хорошо обставили. У меня было тогда
тринадцать тысяч франков, которые приносили мне
дохода на банковских операциях от тысячи пятисот
до тысячи восьмисот франков. Никогда еще я не был
так богат, как в эти полтора года, которые я прожил
с Катриной. Я даже приобрел себе выезд, и мы каждое
воскресенье ездили кататься за город.
Однажды ко мне пришел знакомый еврей и попро-
сил, чтобы я отвез его в своем экипаже куда-то за
два лье от города. Когда мы проехали около двух лье,
оп вдруг сказал мне: «Филипп, у вас есть жена и сын,
они несчастны...» Затем он передал мне письмо от же-
ны и ушел. Я один вернулся в Лион.
Эти два лье показались мне бесконечными. Пись-
мо жены было полно упреков, но они тронули меня
меньше, чем мысль о сыне, которого я покинул. Из
письма жены я заключил, что моя торговля в Заре
идет неплохо. Но мысль о покинутом сыне прямо
убивала меня...
В этот вечер я не в силах был говорить. Катрина
заметила это; но у нее было такое чуткое, такое неж-
ное сердце... Прошло три недели; опа по-прежнему
не спрашивала меня о причине моей печали. Когда
она наконец решилась заговорить, я ей прямо ска-
зал: «У меня есть сын». «Я угадала,— ответила
она.—Поедем в Зару; я буду там твоей служанкой».
«Это невозможно, моя жена все знает, прочти ее
письмо».
415
Брань, которой моя жена осыпала ее в письме, и
презрительный тон, которым она отзывалась о ней,
совершенно ее не зная, заставили Катрину покрас-
неть. Я ее обнимал и старался утешить, как мог. Но чю
поделаешь, сударь, те три месяца, которые я после то-
го еще прожил в Лионе, были сущим адом; я не зиал,
на что решиться.
Однажды ночью я подумал: «А что, если я сейчас
уеду?» Эта мысль пролила как бы целебный бальзам
на мою душу. Катрина спала рядом со мною глубо-
ким сном. «Это пе иначе, как божье указание»,—
сказал я себе. Но когда я посмотрел па Катрину,
то подумал: «Какое безумие! Не надо этого делать».
И тут же божья милость меня покинула; я снова
погрузился в горькую печаль. Сам не зная еще, что я
сделаю, я начал тихонько одеваться, не сводя глаз с
Катрины. Я не решался открыть конторку; все мое
состояние было спрятано в кровати; в комоде лежало
только пятьсот франков, приготовленных для одного
платежа, который Катрина должна была произвести
на следующий день, в мое отсутствие. Я взял эти
деньги, спустился по лестнице, прошел в сарай, где
стояла моя повозка, нанял лошадь и уехал.
Я поминутно оборачивался. «Катрина кинется
вслед,—думал я,—Если я увижу ее, все пропало».
Для большей уверенности я в двух лье от Лиона пе-
ресел в почтовую карету. В волнении я условился с
каким-то извозчиком, что он доставит мою повозку в
Шамбери; по ведь она мне была уже не нужна, и я
не помню, почему я так распорядился. Приехав в
Шамбери, я почувствовал всю горечь моей утраты. Я
пошел к нотариусу и записал все мое имущество, ка-
кое осталось в Лионе, на госпожу Катрину Боннар,
мою жену. Я думал об ее честн и о наших соседях.
Когда я уплатил нотариусу, сколько ему полагает-
ся, и вышел с составленной им бумагой, я почув-
ствовал, что у меня никогда не хватит духу написать
Катрине. Я вернулся к нотариусу, который п написал
ей от моего имени. Один из его писцов прошел со
мной на почту и при мне отправил пакет. В каком-то
захудалом трактире я попросил одного человека на-
писать письмо Боннару в Баланс. Его извещали от мое-
41b
го имени о даре, который доходил по меньшей мере
до четырнадцати тысяч франков. В письме также со-
общалось, что его сестра тяжело больна и ждет его в
Лионе. Это письмо я отправил сам. С тех пор я не
имел о них никаких сведений.
Я нашел свою повозку у подножия Монсениса.
Пе могу сейчас вспомнить, почему я так дорожил
этой повозкой, ставшей, как вы сейчас увидите, непо-
средственной причиной моих несчастий.
Истинной причиной их было, вероятно, ужасное
проклятие, посланное мне вслед Катриной. Должно
быть, голос этой женщины, живой и страстной, мо-
лодой (ей было всего двадцать лет), прекрасной,
чистой (ибо опа принадлежала только мне, которо-
му хотела служить и угождать как своему мужу),
нашел путь к господу и умолил его сурово наказать
меня.
Я купил паспорт н лошадь. Находясь у подножия
Монсениса, не знаю почему, я подумал, что это гра-
ница, и решил па свои пятьсот франков заняться по
пути контрабандой. Я накупил часов, которые спря-
тал в своем потайном ящичке, и с гордо поднятой го-
товой проехал мимо заставы. Таможенные досмотр-
щики крикнули мне, чтобы я остановил лошадь. Я,
столько раз уже провозивший контрабанду, спокойно
вошел в помещение караула. Таможенные досмотр-
щики сразу же направились к повозке: по всей веро-
ятности, меня предал часовщик; они забрали у меня
часы и наложили, кроме того, штраф в сто экю. Я им
дал пятьдесят франков, и они меня отпустили; у ме-
ня оставалось только сто франков.
Это несчастье отрезвило меня. «Как,— думал я,—
в один день, в одну минуту уменьшить капитал с пя-
тисот франков до ста! Я продам, конечно, лошадь и
повозку, но отсюда до .Зары еще далеко».
Пока я предавался этим мрачным мыслям, меня
нагнал таможенник; ои бежал за мной, крича: «Да-
вай скорей двадцать франков, проклятый еврей! Мои
товарищи обманули меня, они дали мне пять фран-
ков вместо десяти, п мне еще пришлось гнаться за
тобой!»
Уже смеркалось. Этот человек был пьян и оскор-
27. Стендаль. T. V.	417
бил меня. «Как,—подумал я,—отдать ему деньги и
еще уменьшить жалкую сумму в сто франков, кото-
рая у меня осталась?» Таможенник схватил меня за
шиворот; дьявол одолел меня: я ударил его ножом и
сбросил в поток, шумевший ниже дороги, футах в
двадцати. Это было первое преступление в моей жиз-
ни. «Я пропал»,—подумал я.
Подъезжая к Сюзе, я услышал позади себя шум.
Я погнал лошадь галопом. Она понесла, я не смог
удержать ее, повозка опрокинулась, и я сломал себе
ногу. «Катрина меня прокляла,— подумал я.— Бог
справедлив. Меня узнают и через два месяца по-
весят».
Ничего этого пе случилось.
ШЕВАЛЬЕ ДЕ СЕНТ-ИМЬЕ
Это было в 1640 году. Ришелье властвовал над
Францией с особенной жестокостью. Железная воля и
своенравие повелителя пытались сломить мятежные
сердца, с одинаковой страстью отдававшиеся войне и
любви. В те времена галантность еще не родилась.
Религиозные войны и бунты, питаемые золотом
мрачного Филиппа II, зажгли в сердцах огонь, кото-
рого пе мог загасить вид падавших по слову Ришелье
голов. В те времена ни крестьянин, ни дворянин, ни
буржуа еще не утратили энергии, которая иссякла во
Франции после се.мидесятндвухлетнего царствования
Людовика XIV. В 1640 году французы еще осмелива-
лись помышлять о решительных действиях, хотя даже
самые храбрые из них побаивались кардинала, зная,
что человек, нанесший ему оскорбление и имевший
неосторожность остаться после этого во Франции, мог
считать себя погибшим.
Вот о чем размышлял шевалье де Сент-Имье, мо-
лодой офицер, принадлежавший к одной из самых
благородных и богатых фамилии в Дофине. В один
прекрасный июньский вечер оп, глубоко задумавшись,
ехал верхом по правому берегу Дордони, мимо живо-
писной деревушки Мулоп, расположенной на другом
ее берегу; его сопровождал лишь один слуга. Шевалье
был уже у самой деревни, по все еще колебался, сто-
ит ли рискнуть заехать в Бордо. Ему сказали, что там
хозяйничает капитан Рошгюд, душой и телом предан-
ный его преосвященству, а Сент-Имье был небезызве-
стен грозному кардиналу. Хотя молодому дворянину
419
исполнилось всего двадцать пять лет, он успел весьма
отличиться во время войн в Германии. Но незадолго
до описываемых событий, находясь в Руане у своей
двоюродной бабушки, которая предполагала сделать
его наследником всего своего крупного состояния, он
поссорился на балу с графом де 1\ле, родственником
президента парламента Нормандии, человека, предан-
ного кардиналу и интриговавшего в его пользу в на-
званном парламенте. Все в Руане знали об этом, и по-
этому президент пользовался там большей властью,
чем сам губернатор. По этой же причине Сент-Имье,
убив графа при свете уличного фонаря в одиннадцать
часов вечера, поспешил покинуть город, ие разрешив
себе даже проститься с теткой.
Добравшись до горы св. Екатерины, он спрятался
в густом лесу, которым тогда была покрыта эта гора.
Он послал встреченного на дороге крестьянина изве-
стить о случившемся своего слугу, й тот доставил
лошадей своему господину и сообщил тетке, что ее
племянник собирается укрыться у одного из своих
друзей, дворянина, живущего в своем поместье под
Орлеаном. Шевалье не прожил там и двух дней,
как некий капуцин, приятель этого дворянина, поль-
зовавшийся покровительством знаменитого отца Жо-
зефа, прислал из Парижа своего слугу, который, за-
гнав нескольких лошадей, привез письмо, содержащее
всего несколько слов: «Не могу поверить тому, что о
вас рассказывают. Ваши враги утверждают, что вы
укрываете у себя бунтовщика, восставшего против его
преосвященства».
Бедный Септ-Имье вынужден был бежать из име-
ния под Орлеаном, так же как ранее бежал из Руана.
Едва только его друг разыскал его па охоте на другом
берегу Луары, чтобы сообщить о полученном им
страшном письме, как шевалье, дружески обняв его
на прощание, поспешил к реке, надеясь раздобыть ка-
кую-нибудь лодку; ему посчастливилось встретить ры-
бака, который, сидя в узком челне, вытаскивал из
воды сети. Шевалье подозвал его:
— Меня преследуют кредиторы; ты получишь пол-
луидора, если будешь грести всю почь и доставишь ме-
ня к моему дому, в полулье от Блуа.
420
Сент-Имье спустился по Луаре доггг, по ночам
огибая пешком встречные города, а днем продвигаясь
вниз по реке то в одной, то в другой рыбачьей лодке.
Слуга с лошадьми нагнал его только в ***, маленькой
деревушке близ города ***. Отсюда шевалье уже
верхом поехал вдоль берега на расстоянии одного лье
от моря; на все вопросы он отвечал, что он дворянин-
гугенот, родственник д’Обннье, и потому спасается от
преследования. Ему посчастливилось без всяких при-
ключений добраться до берегов Дордойи. Довольно
важные обстоятельства призывали его в Бордо, но,
как было упомянуто выше, он боялся, что капитан
Рошпод уже получил приказ арестовать его.
«Кардинал извлекает много денег нз Нормандии,
которая меньше других провинций пострадала от бес-
порядков. Президент Лепуатвен — главное орудие,
при помощи которого взимает налоги; что для него
жизнь бедного дворянина вроде меня, когда государ-
ственные интересы диктуют ему: «Деньги прежде все-
го!» Именно потому, что кардинал меня знает, мое
положение еще опаснее: я пе могу надеяться, что обо
мне забудут».
Между тем дело, побуждавшее Сент-Имье стре-
миться в Бордо, было настолько безотлагательным,
что, продолжая продвигаться по правому берегу Дор-
дони после ее слияния с Гаронной, он прибыл поздней
ночью в ***. Паромщик перевез его вместе со слугой
и лошадьми на левый берег. Здесь Сент-Имье удалось
столковаться с виноторговцами, которые весьма кста-
ти только что купили у капитана Рошгюда разреше-
ние на въезд в Бордо ночью, так как днем от сильной
жары вино могло скиснуть. Шевалье положил шпагу
па одну из их повозок и вошел в Бордо с кнутом в ру-
ке, разговаривая с одним из торговцев. Минуту спу-
стя, сунув экю в руку этого человека, он взял свою
шпагу и скрылся, не говоря ни слова, па повороте
улицы.
Добравшись до церкви св. Михаила, он присел от-
дохнуть под сенью ее портала.
«Вот я и в Бордо. Что я должен ответить, если
патрульные начнут меня допрашивать? Если они ока-
жутся пе столь пьяны, как обычно, вряд ли мне уда-
421
стся их убедить, что я виноторговец. Это могло бы по-
казаться правдоподобным только около повозок, на-
груженных бочками. Раньше чем оставить лошадей,
мне следовало переодеться в платье моего слуги; в
том виде, какой я имею сейчас, всякий признает во
мне дворянина, а раз я дворянин, то тем самым я при-
влеку к себе внимание Рошгюда; он непременно упря-
чет меня в крепость Тромпет, и через два месяца моя
голова скатится с плеч па площади здесь или в Руане.
Захочет ли меня приютить мой осторожный кузен,
маркиз де Миоссап? Если оп не знает о моей дуэли в
Руане, оп вознамерится отметить мой приезд блестя-
щим празднеством; он будет рассказывать всем
гасконцам, что я любимец кардинала. Если же он
знает, что я в опале, то не успокоится, пока пе пошлет
своего секретаря донести на меня Рошгюду. Надо бы
повидаться с доброй маркизой без ведома ее мужа; но
у нее есть любовники, а маркиз, говорят, до того рев-
нив, что даже выписал из Испании дуэний для своей
жены. Многие над ним посмеиваются, говоря, что его
дом в Бордо охраняется не хуже крепости. Но как мне
разыскать их великолепный, как утверждают, особняк,
мне, никогда пе бывавшему в Бордо? Не могу же я
сказать первому встречному: «Покажите мне особняк
де Миоссапа и помогите пробраться в него тайком от
маркиза». Право, это самое глупое, что можно приду-
мать. Но вместе с тем ясно, что если я буду сидеть
здесь, у этих жалких домишек, окружающих церковь,
у меня не останется ни малейшей надежды пайги
прекрасный особняк моего кузена».
На бащпе пробило час.
«Не надо терять времени,— решил шевалье.— Если
я дождусь утра, чтобы укрыться в каком-нибудь доме,
это станет известно Рошгюду. В провинциальных горо-
дах все знают друг друга, особенно люди с положе-
нием».
Бедный шевалье побрел по городу, пе зная, куда де-
ваться и что предпринять. Глубокая тишина царила на
улицах, по которым он проходил. Столь же глубоким
был и мрак вокруг него. «Мне не выпутаться из этой
истории,—думал шевалье.— Завтра я попаду в кре-
пость Тромпет, мие не спастись». Вдруг оп заметил вда-
422
ли дом, окна которого были освещены. «Пусть там ока-
жется хоть сам дьявол, я должен вступить с иим в пе-
реговоры». Из дома доносился сильный шум. Шевалье
тихонько приближался, внимательно прислушиваясь и
стараясь угадать, что бы это значило. Внезапно откры-
лась небольшая дверь, и яркий свет озарил улицу; из
дома выбежал красивый юноша, одетый с изысканной
роскошью, с обнаженной шпагой в руке. Он сердито
чго-то кричал, и лицо его выражало гнев, показавшийся
нашему шевалье наигранным. Окружавшие его люди
были, по-виднмому, ею слугами и старались его успо-
коить. Подойдя поближе, шевалье услышал гневные
выкрики этого щеголя и уговоры его спутников, ста-
равшихся его успокоить и называвших его «господи-
ном графом».
Сент-Имье был еще в двадцати шагах от ярко осве-
щенной двери, когда молодой красавец, с полминуты
уже стоявший на пороге, ринулся на улицу, бешено раз-
махивая шпагой и продолжая кричать, как человек, ко-
торый изображает гнев, чтобы произвести впечатление
на окружающих; за ним следовал другой, почти так же
хорошо одетый мужчина.
Сент-Имье разглядывал незнакомцев, когда вдруг
тот, которого называли графом, заметил его и, изрыгая
проклятия, устремился на Сент-Имье со шпагой в руке,
намереваясь поразить его прямо в лицо. Шевалье не
ожидал такого нападения; наоборот, он обдумывал,
как бы повежливее заговорить с этим изящно одетым
господином, чтобы узнать у него, где находится особняк
де Миоссаиа. Для этого он с притворной веселостью
покачнулся всем телом, как будто успел свести близкое
знакомство с добрым местным винцом. Он решил, что,
притворившись полупьяным, он с большей безопасно-
стью сможет заговорить с незнакомцем. В то время, как
он, сам посмеиваясь над своей игрой, изображал пьяно-
го, он неожиданно чуть не получил в лицо удар шпа-
гой наотмашь; но вся сила удара обрушилась на его
правую руку, которую он поднял, чтобы защитить лицо.
Он отскочил назад.
— Меня ударили! — воскликнул он и, выхватив
шпагу, с яростью бросился на своего оскорби-
теля.
423
— Ага, хочешь, чтобы тебя проучили? — вскричал
граф.— Мне только этого и нужно. Получай же!
И он напал иа Сент-Имье с невероятным пылом и
отвагой.
«Господи помилуй, он хочет убить меня,— подумал
Сент-Имье.— Тут необходимо хладнокровие». Он сде-
лал несколько выпадов, потому что дворянин, следовав-
ший за графом, выхватил свою шпагу и, став справа
от него, тоже старался нанести удар.
«Они непременно убыот меня»,—подумал шевалье.
Он сделал еще один выпад и, воспользовавшись неосто-
рожным движением графа, устремившегося на него, на-
правил шпагу ему в грудь. Граф отбил лезвие вверх, и
острие шпаги вонзилось ему в правый глаз, глубоко
проникнув в голову. Шевалье почувствовал, что шпага
наткнулась на что-то твердое; то была задняя стенка
черепа- Граф упал замертво.
Пораженный тем, что случилось, шевалье не успел
сразу выдернуть свою шпагу. В то же мгновение чело-
век, стоявший позади графа, нанес ему сильный удар
в правую руку. Сент-Имье тотчас же почувствовал, как
по руке потекла горячая струя крови. Ранивший ше-
валье незнакомец стал громко кричать, призывая на
помощь. Человек десять выбежали из гостиницы (ибо
этот дом был самой большой в городе гостиницей).
Сент-Имье заметил, что нс менее половины их были
вооружены. Он бросился бежать со всех ног.
«Я убил человека,— думал он,— и с избытком
отомщен за полученную рану. Впрочем, мне все равно,
арестуют меня или убьюг. Разница только та, что если
я попадусь Рошгюду, то умру не так, как подобает
храброму дворянину: мне с позором отрубят голову на
площади»-
Наш герой бежал без оглядки. Он снова миновал
церковь, потом очутился на широкой и с виду очень
длинной улице. Преследователи, пробежав по ней две-
сти или триста шагов, остановились. Это было очень
кстати для бедного шевалье, потому что он совершенно
выбился из сил. Он тоже остановился и, присев, спря-
тался за столб ограды возле одного дома. Как только
погоня возобновилась, он снова с удвоенной энергией
помчался дальше. Пробежав таким образом еще пз-
421
рядное расстояние, он остановился, услышав звук раз-
меренных шагов.
«Ну вот, я наскочил на дозор»,— подумал он и тот-
час же свернул в узкую боковую уличку. Он кружил по
темным переулкам, останавливаясь через каждые пол-
мпнуты, чтобы прислушаться к погоне. Вначале ему
попадались навстречу только кошки, удиравшие от не-
го в страхе, но, когда он свернул в какой-то совсем ма-
ленький тупичок, он услышал шаги четырех или пяти
человек, которые приближались к нему, о чем-то спо-
койно п неторопливо беседуя
«Черт меня подери,— подумал шевалье,— если это
опять не дозор!» Он находился в эту минуту перед
большой дверью, украшенной тяжелой деревянной
резьбой; но в десяти шагах от нее он заметил другую,
поменьше. Он толкнул ее. Юркнув туда, он спрятался
за нею, затаив дыхание. У него мелькнула мысль, что
люди, приближавшиеся к нему, могли заметить, как он
вошел, и что они, пожалуй, войдут вслед за ним и обна-
ружат его; поэтому оп решил притаиться за дверью
и, как только эти люди пройдут в глубь двора, усажен-
ного высокими деревьями, куда вела эта дверь, выйти
п снова бежать.
Компания, возвращавшаяся с ужина, остановилась
поболтать у самой двери, но никто не вошел. Сент-
Имье, еще нс придя в себя от страха, прошел через
сад, вышел на широкий двор, а затем на маленький
дворик, вымощенный, как ему показалось, мраморными
плитами. Он озирался по сторонам, надеясь увидеть ко-
го-нибудь, к кому можно было бы обратиться с во-
просом.
«Это богатый дом,— решил он.— Мне повезло- Если
я встречу кого-ппб\дь из здешних слуг, я сумею его
задобрить, предложив ему экю, и он укажет мне дом де
Миоссана, а за два экю он, может быть, согласится
спрятать меня на день или на два в своей комнате
и даже станет прислуживать мне. Это, конечно, бы-
ло бы самым лучшим для меня выходом из поло-
жения».
Полный радужных надежд, Сент-Имье прошел даль-
ше и увидел лестницу, ведущую на балкон, куда выхо-
дило окно второго этажа. Оп поднялся по ней. Ше-
425
валье стоял уже на балконе, оглядываясь по сторонам,
когда на лестнице послышался шум. Он сейчас же пе-
релез через перила балкона и спустился на карниз, дер-
жась за деревянный ставень ближайшего окна. Ему
удалось перебраться на соседний балкон, окно которою
было открыто. Он проник внутрь. Перед ним была
узенькая внутренняя лестница, как ему показалось, из
белого мрамора и очень красивая. Поднявшись на тре-
тий этаж, он очутился перед дверью, украшенной зо-
лочеными гвоздями. Он заметил полоску света внизу
и тихонько потянул дверь к себе. За нею была еще од-
на дверь с медными или серебряными украшениями,
так как, несмотря на темноту, она блестела.
Но еще важнее для бедного шевалье было то, что
он заметил луч света, пробивавшийся сквозь замочною
скважину. Он прильнул к ней лицом, но ничего не мог
рассмотреть; ему показалось только, что он различил
портьеру. «Должно быть, это очень богатый дом»,— по-
думал он. Его главной заботой было не шуметь. «В кон-
це концов,— подумал он,— надо же мне найти кого-ни-
будь; и раз уж я заблудился ночью в чужом особняке,
мне лучше было бы объясниться с его владельцем, чем
со слугой. Он скорее поймет, что я не вор».
Придерживая левой рукой первую дверь, он пра-
вой взялся за ручку второй двери, тихонько приоткрыл
ее и сказал как только мог любезнее:
— Разрешите войти, господин граф?
Ответа не последовало. Сент-Имье постоял некото-
рое время в той же позе, положив свою шпагу на пол
между ногами так, чтобы в случае надобности легко
ее схватить; затем еще раз повторил придуманное пм
вежливое обращение:
— Господин граф, разрешите войти?
Никакого ответа. Сент-Имье заметил, что комната
была убрана с необыкновенной роскошью- Стены были
обиты кожей, тисненной золотом. Напротив двери на-
ходился великолепный шкаф черного дерева, украшен-
ный множеством резных колонок с капителями из пер-
ламутра. Справа стояла кровать; полог из красного да-
масского шелка был задернут. Шевалье ие было видно,
лежит ли кто-нибудь на ней; он мог различить только
одну из четырех поддерживающих ее золоченых колонн.
426
Два гения из позолоченном бронзы поддерживали па
вытянутых руках старинный янтарный столик, на кото-
ром стояли два золоченых подсвечника; в одном из них
горела свеча, и, что больше всего встревожило нашего
героя, рядом со свечой лежало пять или шесть брильян-
товых колец. Сент-Имье сделал несколько шагов, повто-
ряя самые изысканные приветствия. Он увидел камин,
украшенный великолепным венецианским зеркалом, за-
тем туалетный столик, покрытый зеленым муаровым
шелком. На этом столике тоже лежали кольца и часы,
усыпанные драгоценными камнями. Тикание этих ча-
сов было единственным звуком, нарушавшим тишину
комнаты.
«Один бог знает,—подумал Сент-Имье,—какой
крик поднимет владелец этих драгоценностей, когда
внезапно проснется и увидит меня; но все равно, на-
до выйти из этого положения. Уже более четверти ча-
са как я тщетно ломаю голову над тем, что надо мне
сделать, чтобы меня не приняли за грабителя!» Ре-
шив идти вперед, он выпустил створку двери, кото-
рую все время придерживал левой рукой. Она повер-
нулась па петлях и захлопнулась с легким шумом.
«Вот я и в плену»,— подумал беглец.
Он сделал инстинктивное движение к двери, но
открыть ее изнутри оказалось невозможным. Раздо-
садованный этим обстоятельством, он решительным
шагом подошел к кровати. Полог был наглухо за-
дернут. Сент-Имье осторожно раздвинул его, принося
тысячу извинений человеку, которого там не оказа-
лось, ибо постель была пуста, по в беспорядке, ука-
зывавшем на то, что еще совсем недавно в ней кто-то
лежал. Простыни из тончайшего полотна были обши-
ты кружевами. Шевалье взял свечу, чтобы лучше
разглядеть все это. Он коснулся рукой постели: она
еще хранила тепло человеческою тела. Шевалье
быстро обошел вокруг комнаты и, к своему неопису-
емому огорчению, убедился, что выйти из нее почти
невозможно. Единственный способ заключался в том,
чтобы разорвать простыни на полосы, свить из них
веревку и спуститься на сорок футов вниз, в темное
пространство за окном. Он тщетно пытался разгля-
деть, что там было внизу: двор или крыша. «Весьма
427
возможно,—подумал он,—что, если даже мне и уда-
стся благополучно спуститься туда, я все же останусь
пленником». Неожиданная мысль вдруг осенила ше-
валье: «В комнате не видно шпаги. Вероятно, слуги
унесли одежду знатного обитателя этой комнаты, но
они должны были оставить ему шпагу. Может быть,
в дом проникли воры, и он, схватив шпагу, выбежал,
чтобы напасть на них? Но неужели у пего одна толь-
ко шпага?»
Шевалье весьма тщательно осмотрел всю комнату
и только тогда заметил на коврике около кровати па-
ру миниатюрных туфелек нз белого атласа и узкие
шелковые чулки.
«Какой я дурак! — воскликнул он.— Ведь я нахо-
жусь в комнате женщины!» Минуту спустя он нашел
подвязки, украшенные серебряным кружевом, а на
кресле обнаружил юбку из розового атласа.
«Это молодая женщина!» — заключил он с востор-
гом. Любопытство Сент-Имье было так возбуждено,
что он совсем забыл о страхе перед грозившей ему
тюрьмой или, иначе говоря, смертью, хотя это чувство
преобладало в нем над всеми остальными с того момен-
та, как он убил па улице молодого человека. Он совер-
шенно забыл о своих опасениях. Прижав к себе обна-
женную шпагу и держа в руке свечу, он стал выдвигать
по очереди все ящички туалета. Он нашел в них мно-
жество драгоценных безделушек, говоривших о тон-
ком вкусе; на некоторых изящных футлярах были
надписи на итальянском языке. «Обитательница
этой комнаты, наверно, бывает при дворе»,— подумал
он. Он нашел очень маленькие, уже бывшие в упо-
треблении перчатки. «У нее очаровательные ручки»,—
решил он. Особенно велика была его радость, когда
он обнаружил письмо.
«Ясно, что эта комната принадлежит молодой и
красивой женщине. Кто-то ухаживает за нею, но не
пользуется взаимностью».
Удовлетворив свое любопытство, наш герой сразу
почувствовал ужасную усталость. Для того чтобы
иметь возможность разглядеть даму, которая войдет
в комнату, он присел в свободном пространстве меж-
ду кроватью и стеной. Он был уверен, что не заснет,
428
пока пе дождется развязки, грозившей ему большими
неприятностями, но сон вскоре сломил его.
Его разбудил стук двери, которую распахнула гор-
ничная особы, обитавшей в этой комнате.
— Можете идти спать,— сказала вошедшая в
комнату молодая дама—Мне ничего не нужно, но
прошу вас сразу же разбудить меня, если матушке
станет хуже.
Внезапно разбуженный, Сент-Имье едва успел рас-
слышать эти слова. Полог кровати раздвинулся, и по-
казалась молодая девушка, которая держала в руке
свечу. Крайний ужас изобразился на ее лице, когда
она увидела на полу возле своей кровати мужчи-
ну в окровавленной одежде. Она слабо вскрикнула и
прислонилась к кровати. Шевалье быстро поднялся,
чтобы поддержать ее. но от этого ужас се еще более
возрос. Опа снова вскрикнула и лишилась чувств;
свеча, выпавшая из ее рук, погасла. Комната погрузи-
лась во мрак. Женщина, лежавшая в обмороке на кро-
вати, соскользнула на пол. Шум от ее падения оконча-
тельно вернул Сент-Имье к действительности. Хотя
он участвовал в четырех или пяти кампаниях и был
свидетелем удивительных происшествий во время не-
мецких войн, отравленных ядом фанатизма, он никогда
еще не находился в таком затруднительном положе-
нии. Проснувшись внезапно и не совсем еще придя в
себя, он не мог сообразить, где находится. Схватив
шпагу, он стал прислушиваться. Кругом царило глу-
бокое молчание. Он прикоснулся к упавшему у его
ног телу. В первый момент оно показалось ему без-
жизненным; нащупав маленькую нежную ручку, он
подумал, что это, может быть, жертва ревности. «Надо
оказать ей помощь»,— решил он.
С этого мгновения к Сент-Имье вернулось все его
хладнокровие. Голова женщины беспомощно опира-
лась о его колено. Он осторожно приподнял ее, что-
бы высвободить свою ногу, и бережно опустил на пол.
Тело было совсем теплое, и он подумал, что, может
быть, женщина только ранена.
У него мелькнула мысль: «Надо как можно ско-
рее бежать отсюда — вряд ли я смогу разубедить ее
ревнивого мужа или взбешенного отца. Убийца не
429
замедлит вернуться, чтобы посмотреть, удалась ли
его месть, или чтобы убрать тело; и если он застанет
меня здесь, забрызганного кровью, неизвестно как по-
павшего в дом, он воспользуется случаем и укажет
на меня как на убийцу. Что бы я ни сказал в спою
защиту, все будет звучать неправдоподобно».
Наш герой встал, стараясь по возможности нс по-
тревожить каким-нибудь неосторожным движением те-
ло жертвы, прижатой к нему в этом тесном простран-
стве; но он нечаянно задел ногой подсвечник, который
с шумом покатился по полу. Шевалье застыл в не-
подвижной позе, сжимая эфес своей шпаги. Но все
было тихо. Тогда он принялся ощупывать концом
шпаги стены комнаты. Тщетно —он не находил ника-
кого выхода. Отворить дверь или хотя бы расшатать
ее было невозможно. Сент-Имье снова открыл окно;
под ним не было ни балкона, ни карниза, которые
могли бы облегчить бегство.
«Право, я не смогу упрекнуть себя в том, что по-
пал на эшафот, желая избежать тюрьмы: я оказал-
ся в западне по .доброй воле».
В этот момент настороженный слух Сент-Имье уло-
вил легкий шорох с той стороны, где стояла кровать.
Он поспешил туда. Молодая женщина, которую он счи-
тал раненой или убитой, пришла в себя от шума, ко-
торый произвел шевалье, пытаясь открыть дверь. Оп
взял незнакомку за руку, и страх окончательно вер-
нул ей сознание. Вдруг она выдернула руку и, резко
оттолкнув шевалье, воскликнула:
— Вы чудовище! Ваше поведение гнусно! Вы хотите
запятнать мою честь и этим принудить меня отдан,
вам мою руку. Но я сумею изобличить все ваши
козни! Если вам удастся опозорить меня в глазах
света, я скорей уйду в монастырь, чем соглашусь
стать маркизой де Бюк.
Шевалье отступил на несколько шагов и перешел
на другую сторону кровати.
— Простите меня, сударыня, за испуг, который я
вам причинил. Прежде всего я должен сообщить вам
приятнейшую новость: я вовсе не маркиз де Бюк, а
шевалье де Сент-Имье, капитан королевского хорват-
ского полка, о котором, я полагаю, вы никогда не
4.30
слыхали. Я прибыл в Бордо в девять часов вечера,
и, в то время как я разыскивал особняк де Миосса-
ла, какой-то полоумный набросился на меня с обнажен-
ной шпагой. Мы стали драться, я его убил. За мной
долго гнались. Я наткнулся на маленькую открытую
дверь. Это была дверь вашего сада. Я поднялся по
лестнице, и, так как мне казалось, что за мной все
еще гонятся, я перелез с одного балкона па другой и
очутился в ваших покоях. Увидев свет под дверью, я
вошел в эту комнату, принося тысячу извинений ее
обитателю, которого ожидал увидеть, и объясняя
свое появление здесь, как делаю это сейчас перед ва-
ми. Я смертельно боялся, что меня примут за вора.
Из-за всех этих церемоний я только через четверть
часа убедился, что кровать пуста. По-вндимому, я
заснул и проснулся оттого, что на меня упало, как
мне показалось, тело убитого человека. Я нащупал
очаровательную женскую ручку и решил, что нахожусь
в брачных покоях какого-нибудь ревнивого вельможи,
так как успел раньше налюбоваться великолепием и
изяществом обстановки. Я подумал: ревнивец скажет,
что это я убил его жену. Тогда, сударыня, я сделал
последнюю попытку выйти из комнаты. Повторяю, что
перед вами порядочный человек. Сегодня в девять
часов вечера я впервые в жизни оказался в Бордо.
Я вас никогда не видел, сударыня, пе знаю вашего име-
ни и в отчаянии, что потревожил вас. Но вы можете
меня пе бояться.
— Я приложу все усилия, чтобы успокоиться,—
сказала молодая особа после минутного молчания.
Ее звали Маргаритой. Она была дочерью княгини
де Фуа и, после того как оба ее брата были убиты
в сражении при ***, осталась единственной наследни-
цей имущества и титула этого знаменитого дома. Это
доставило ей немало неприятностей, так как она стала
предметом домогательства со стороны многих дворян,
искавших ее руки.
— Я верю всему, что вы мне сказали, сударь,—
заговорила она снова,—но жестокий случай, который
привел вас сюда, может погубить мою честь. Я с ва-
ми здесь одна, в темноте, в три часа ночи. Я должна
немедленно позвать сюда горничную.
431
— Простите, сударыня, что я снова говорю о себе.
Капитан Рошпод—мои враг, и в Бордо я прибыл
как беглец, так как меня преследуют за другую
дуэль, в которой, по несчастью, я участвовал некото-
рое время тому назад. Одно ваше слово может отпра-
вить меня в крепость Тромпе!, а так как убитый
мною человек имел могущественных покровителей, то
оттуда я выйду, только чтобы умереть на эшафоте.
— Я буду осторожна,— сказала дама,— но дайте
мне уйти.
Она подбежала к двери, которую открыла каким-
то секретным способом, и снова захлопнула се за со-
бой с громким стуком. Наш герой опять оказался
взаперти, один, в темной комнате.
«Если эта женщина некрасива и, следовательно,
зла,— подумал шевалье,— я погиб Между тем голос
у нее был нежный. На меня, без всякого сомнения, на-
падут слуги. Тут нечего колебаться, мне придется убить
первого, кто появится. Это вызовет замешательство,
во время которого я, быть может, сумею пробраться
на лестницу и оттуда па улицу».
Он услышал на лестнице голоса. «Сейчас все ре-
шится»,— подумал Сент-Имье. Он схватил левой ру-
кой каменную плитку с пола, намереваясь швырнуть
ее в голову человека, который на него нападет, и спря-
тался за пологом кровати.
Дверь отворилась. Он увидел, что вошла довольно
красивая девушка, которая в одной руке держала
свечу, а другой придерживала дверь. Она посмотрела
вокруг и, не увидя никого, сказала:
— Я так и знала, что это шутка; вы просто хо-
тели помешать мне спать, рассказав такую странную
историю.
В то время как она произносила эти слова, в
комнату вошла молодая девушка лет двадцати, не-
обычайной красоты, но с очень серьезным и даже
расстроенным выражением лица. Это была Маргарита
де Фуа. Она захлопнула дверь, не ответив своей ка-
меристке, которая вошла первая, п только с задум-
чивым видом указав ей жестом на альков.
Шевалье, убедившись, что перед ним только две
женщины, вышел из алькова, держа шпагу за острие.
432
По вид обнаженной шпаги и кровавых пятен на его
одежде произвел сильное впечатление па камеристку,
которая страшно побледнела и отошла кокну. Шевалье
не думал больше ни о тюрьме, ни о своих дуэлях: он
любовался изумительной красотой молодой девушки,
стоявшей перед ним в замешательстве. Опа сильно по-
краснела, но смотрела на шевалье с большим любо-
пытством.
«Можно подумать, что опа знает меня,— мелькну-
ло у него в голове. Но вслед за тем он решил: — Мое
платье не пестрит украшениями, как у того молодого
человека, которого я убил, но оно сшито по послед-
ней парижской моде. У нее хороший вкус, и изящ-
ная простота моего костюма нравится ей».
Шевалье проникся глубоким почтением к моло-
дой девушке.
— Сударыня,— сказал он,— темнота благоприят-
ствовала мне. Она позволила мне сохранить все мое
хладнокровие. Позвольте мне еще раз принести изви-
нения за то беспокойство, невольным виновником ко-
торого я оказался по вине преследующей меня судьбы.
— Разрешите ли вы, сударь, чтобы Аликс узнала
о событиях, касающихся вас? Ато особа с большим
здравым смыслом, пользующаяся полным доверием
моей матери, и се советы могут оказаться нам по-
лезны.
Аликс подошла, зажгла несколько свечей и по
знаку Маргариты придвинула второе кресло к тому,
в котором сидела ее госпожа.
Маргарита, недоверие и беспокойство которой, по-
видимому, начали рассеиваться, направила беседу
так, что шевалье пришлось снова рассказать свою
историю.
«Очевидно,— подумал	шевалье,— мадмуазель
Аликс пользуется большим влиянием на мать этот!
красавицы,- которой хочется, чтобы именно от Аликс
почтенная дама узнала обо всех подробностях не-
обычайного ночного приключения».
Одно только беспокоило нашего героя: прелестная
девушка как будто делала какие-то знаки своей ка-
меристке Аликс. «Неужели,—думал шевалье,—они
решили выдать меня и, послав за стражей, задержп-
20 Стендаль T V.	-433
ваютмепя здесь разговорами? Но будь что будет! Я в
жизни своей не видал такой очаровательной женщи-
ны, и к тому же с таким властным выражением лица».
Его подозрения усилились, когда молодая девушка
сказала ему с загадочной улыбкой:
— Не согласитесь ли вы, сударь, последовать за
нами в соседнюю галерею?
«Бог знает,— подумал шевалье,— кто там поджи-
дает меня, в этой галерее. Я думаю, нелишне будет
еще раз напомнить ей, какой опасности я подвергнусь,
если попаду в тюрьму».
Но такая чрезмерная осторожность могла быть
продиктована только сильным страхом, а шевалье не
хотел прочесть презрение в глазах молодой особы с
гордым лицом.
Аликс открыла дверь, и шевалье предложил руку
прелестной и строгой девушке, самое имя которой бы-
ло ему еще неизвестно. Они прошли через площадку
мраморной лестницы. Аликс нажала кнопку, скрытую
в резьбе стены, и они вошли через открывшуюся
потайную дверь в обширную картинную галерею.
Надо сказать, что, входя туда, шевалье крепко
сжал эфес своей шпаги.
— Здесь, сударь,—сказала Маргарита,—я пред-
ложу вам спрятаться, пока моя мать пе узнает об
удивительных происшествиях этой ночи, которые при-
вели вас сюда. Надо вам сказать, сударь, что вы на-
ходитесь у княгини де Фуа. Стража Рошпода не по-
смеет проникнуть в этот дом.
— Сударыня,— сказала Аликс,—я считаю совер-
шенно недопустимым, чтобы наш гость оставался под
одной кровлей с вами. Если об этом узнают, факт
нельзя будет отрицать. Потребуются объяснения, а
всякое объяснение смертельно для репутации молодой
девушки, особенно когда она является самой богатой
наследницей в округе.
— Три года тому назад,— сказала Маргарита на-
шему герою,— в роковой битве при *** я имела не-
счастье потерять обоих братьев. С тех пор моя мать
страдает внезапными и сильными обмороками; одип
из таких припадков случился с ней сегодня ночью.
Я побежала к ней, а в это время вы проникли в мою
434
комнату таким странным образом. В этой галерее,
сударь, имеется несколько любопытных картин. Г1 ро-
шу вас,—добавила она,—взглянуть на некоторые
из них.
Шевалье посмотрел на нее. «Неужели ум се рас-
строен?— подумал он,—Это было бы очень при-
скорбно».
С этой мыслью он последовал за ней.
— Вот молодой воин в доспехах, которые ныне
уже не употребляются; это наряд старинных рыца-
рей. Но портрет ценится очень высоко
Шевалье остолбенел от изумления: перед ним был
его собственный портрет. Он взглянул на Маргариту;
серьезное п благородное выражение се лица не изме-
нилось.
— Мне кажется,— заметил шевалье,— что это слу-
чайное сходство.
— Не знаю,— сказала Маргарита,— ио только это
портрет Ремопа де Сент-Имье, корнета королевской
гвардии; он был приобретен старшим из моих бед-
ных братьев, герцогом де Кандалс.м, который захотел
четыре года тому назад собрать у себя портреты всех
наших родственников, бывших тогда в живых.
Как видите,— обратилась Маргарита к Аликс,—
нет ничего невозможного в том, чтобы моя мать дала
приют одному из наших родственников, господину де
Сент-Имье, которого преследуют за непростительное
преступление — дуэль.
При этих словах лицо Маргариты в первый раз за
все время осветилось чарующей улыбкой.
— Пусть будет так, как вам угодно,—ответила
Аликс,— Конечно, будить княгиню после ужасной
ночи, которую она провела, сейчас невозможно. Умо-
ляю вас об одном: приказывайте мне, но не спраши-
вайте у меня совета.
— Я испорчу себе все удовольствие, которое мне
доставил этот портрет, если допущу, чтобы из за пре-
увеличенного чувства родственных связей, к сожале-
нию, весьма отдаленных, вы предприняли какие-ни-
будь действия, не вызывающие одобрения мадмуа-
зель Аликс.
— Если вы желаете уйти,— сказала Маргарита с
435
невыразимо очаровательной улыбкой,— то я, право, не
знаю, как вам помочь. Особняк охраняется приврат-
ником, бывшим солдатом, который торжественно име-
нуется комендантом; оп каждый вечер обязан класть
себе в изголовье ключи от всех наружных дверей, а
главное, в этот час маленькая дверца, которую вы
нашли только прикрытой, теперь заперта на ключ.
Внутри дома тоже есть привратник, я сама виде-
ла, как вчера в полночь оп принес все ключи моей
матери, которая положила их на маленький мрамор-
ный столик у камина. Может быть, Аликс пойдет и
возьмет на столике ключ, необходимый для того, что-
бы выпустить вас из дома?
— У кровати княгини дежурят четыре пли пять
женщин,—сказала Аликс,— и такой поступок был бы
верхом неосторожности.
— Тогда придумайте сами способ, как выпустить
из дома нашего родственника, господина де Сент-
Имье, здесь присутствующего.
Они долго совещались, по так и не могли ничего
придумать. Аликс, поставленная в тупик возражения-
ми своей госпожи, внесла несколько необдуманное
предложение:
— Вы знаете, сударыня, что в покоях герцога де
Капдаля, оставшихся нетронутыми, лежит шелковая
лестница с деревянными перекладинами, которая, ка-
жется, имеет сорок футов в длину. Она совсем не тя-
жела, и мужчина может без труда поднять ее. По
этой лестнице шевалье спустится в сад. Если его там
и найдут, то это не так уж енлыю вас скомпромети-
рует; ведь в доме столько женщин! Кроме того, в са-
мом конце сада, около церкви Иисуса Христа, есть
место, где стена не выше восьми футов; в саду можно
найти всякого рода лестницы. Шевалье нетрудно бу-
дет взобраться на эту стену, а чтобы спуститься с нее,
ему придется только отрезать кусок шелковой лест-
ницы.
Выслушав этот план военных действий, приду-
манный мудрой Аликс, Маргарита громко рассмеялась.
ФЕДЕР,
пли денежный муж
I
В семнадцать лет Федер, один из дамых элегант-
ных юношей Марселя, был изгнан из родительского
дома; он совершил величайший проступок — женился
на актрисе из Большого театра. Его отец, высоконрав-
ственный немец и богатый негоциант, уже давно
обосновавшийся в Марселе, по двадцать раз на день
принимался проклинать Вольтера и французскую иро-
нию. В странной женитьбе сына его больше всего, по-
жалуй, возмутили кое-какие легкомысленные фразы
во французском духе, с помощью которых юноша пы-
тался оправдаться.
Верный моде, хотя он родился в двухстах лье от
Парижа, Федер повсюду кричал о своем презрении к
торговле,— очевидно, потому, что такова была про-
фессия его отца. Кроме того, потому лишь, что ему нра-
вились несколько хороших старинных картин Марсель-
ского музея и внушала отвращение современная маз-
ня, отправляемая правительством в провинцию, юноша
вообразил, что он художник. На художника он был
похож только одним — презренном к деньгам, да и это
чувство происходило главным образом от его отвра-
щения к работе в конторе и к занятиям отца: он их
стыдился. Мишель Федер, без конца поносивший тще-
славие и легкомыслие французов, никогда не сознал-
ся бы своему сыну в юм, какое райское наслаждение
доставляли его собственному тщеславию похвалы
437
компаньонов, когда те делили с ним прибыли от какой-
нибудь выгодной спекуляции, родившейся в голове
старого немца. Но он возмущался тем, что, несмотря
на все его проповеди нравственности, компаньоны бы-
стро превращали свои прибыли в загородные прогул-
ки, в охоту и прочие здоровые физические наслаж-
дения. Для него же, почти никогда ие покидавшего
задней комнаты своей конторы, все удовольствия за-
ключались в томе Штсдинга и толстой трубке. Так он
скопил миллионы.
Когда Федер влюбился в Амели, молоденькую сем-
надцатилетнюю актрису, только что окончившую теат-
ральную школу и имевшую большой успех в роли
«Маленького матроса», он умел делать только две ве-
ши: ездить верхом и рисовать портреты-миниатюры.
Портреты его отличались поразительным сходством,
в этом достоинстве им нельзя было отказать, но оно
было единственным, которое могло бы оправдать при-
тязания художника. Все портреты были ужасающе
уродливы и достигали сходства лишь путем преувели-
чения недостатков оригинала.
Мишель Федер, всеми уважаемый глава фирмы
«Мишель Федер и К0», по целым дням проповедовал
естественное равенство, но так и не смог простить
своему единственному сыну женитьбу на какой-то акт-
рисе. Тщетно пытался поверенный, которому было по-
ручено опротестовывать адресованные фирме просро-
ченные векселя, обратить внимание старика на то об-
стоятельство, что брачный обряд его сына был совер-
шен лишь испанским капуцином (па юге еще не дали
себе труда понять значение брака, заключенного в
мэрии). Мишель Федер, уроженец Нюрнберга и рьяный
католик,— они все таковы в Баварии — считал нера-
сторжимым всякий брак, к которому примешивалась
святость таинства. Неумеренное тщеславие немецко-
го философа было особенно задето провансальской
прибауткой, которая быстро облетела весь город:
Федер па сына смотрит косо,
В невестки получив матроса.
Оскорбленный этим новым злодеянием француз-
ской иронии, старик объявил, что никогда в жизни
не увидит больше своего сына, и послал ему полторы
438
тысячи франков вместе с приказанием никогда не по-
казываться ему на глаза.
Получив полторы тысячи франков, Федер подско-
чил от радости. С неимоверными трудностями ему уда-
лось и самому собрать почти такую же сумму, и на
следующий день он уехал в Париж, средоточие ума и
цивилизации, вместе со своим «Маленьким матро-
сом», который был в восторге оттого, что снова уви-
дит столицу и подруг по консерватории.
Спустя несколько месяцев Федер потерял жену, ко-
торая умерла, подарив ему малютку дочь. Он счел сво-
им долгом известить отца об Э1 их двух важных событи-
ях, но несколькими днями позже ему стало известно,
что Мишель Федер разорился и бежал. Огромное со-
стояние вскружило голову старому коммерсанту; дви-
жимый тщеславием, он начал мечтать о том,чтобы за-
владеть всем сукном определенного сорта, какое толь-
ко выделывается во Франции. На кромке каждой
штуки сукна он хотел видеть вышитыми слова «Feder
von Deutschland» («Федер из Германии»), а затем
поднять вдвое цену этих сукон, которые, разумеется,
стали бы называться «сукнами Федера», что должно
было его обессмертить. Этот замысел, чисто француз-
ский, повлек за собой полное банкротство, и наш ге-
рой с тысячей франков дол1а и с маленькой дочкой
на руках оказался в Париже, которого он совершенно
не знал и где каждому реальному образу он противо-
поставлял какую-нибудь химеру, плод своей фанта-
зии.
До сих пор Федер был просто фатом, в глубине ду-
ши чрезвычайно гордившимся богатством своего отца.
По, к счастью, намерение стать когда-нибудь знаме-
нитым художником побудило его с увлечением про-
честь Мальвазию, Конднви и других историков, описы-
вающих жизнь великих итальянских живописцев. Поч-
ти все это были люди бедные, отнюдь не склонные
к интригам, не пользовавшиеся благосклонностью
фортуны,— и вот, сам того нс замечая, Федер при-
вык считать почти счастливой жизнь, заполненную
пылкими страстями, и не придавать большого значе-
ния горестям, связанным с отсутствием денег или
платья.
439
Когда умерла его жена, Федер снимал маленькую
меблированную квартирку на пятом этаже у г-на Мар-
тино, сапожника на улице Тебу, который обладал по-
рядочным состоянием и сверх того имел честь быть
капралом национальной гвардии. Природа-мачеха на-
делила г-на Мартино не вполне подходящим для
военного ростом в четыре фута десять дюймов, но, бу-
дучи истинным художником в обувном ремесле, он су-
мел вознаградить себя за этот обидный физический
недостаток: он соорудил себе сапоги с каблуками
в два дюйма, в стиле Людовика XIV, и постоянно хо-
дил в великолепной медвежьей шапке высотою в два
с половиной фута. В таком наряде он имел счастье
быть задетым пулей в плечо во время одного из па-
рижских восстаний. Эта пуля, неизменный пред-
мет размышлений Мартино, преобразияа его харак-
тер и сделала из него человека благородного обра-
за мыслей.
К тому времени как Федер потерял свою жену, он
уже четыре месяца не вносил г-ну Мартино квартир-
ной платы, иначе говоря, задолжал ему триста два-
дцать франков. Сапожник сказал ему:
— У вас горе, я вовсе не хочу притеснять вас. На-
пишите мой портрет в мундире, в солдатской меховой
шапке, и мы будем в расчете.
Портрет этот, до отвращения похожий, возбудил
восторг всех окрестных лавочников. Капрал повесил
его рядом с зеркалом без амальгамы, какие, по англий-
ской моде, обычно вешают при входе в лавку. Вся ро-
та, к которой принадлежал Мартино, пришла полюбо-
ваться картиной, и несколько солдат национальной
гвардии возымели блестящую мысль основать в мэрии
своего округа музей. Музей этот предполагалось со-
ставить из портретов всех тех солдат национальной
гвардии, которым выпала бы честь быть убитыми или
раненными в боях. В роте были еще двое раненых, и
Федер написал их портреты, обладавшие все тем же
чудовищным сходством. Когда же возник вопрос о воз-
награждении, он ответил, что и без того слишком счаст-
лив, воспроизведя черты двух великих граждан. Эта
фраза положила начало его благосостоянию.
Пользуясь преимуществом людей воспитанных, Фе-
440
дер втихомолку подсмеивался над честными граждана-
ми, с которыми беседовал, но ненасытное тщеславие
этих героев принимало все восхваления буквально.
Многие солдаты национальной гвардии из этой роты, а
затем и из батальона сделали следующее умозаклю-
чение: «Меня могут ранить, а так как звук выстрела
действует на меня возбуждающе и внушает мне
отвагу для свершения великих дел, то в один пре-
красный день меня могут убить. Поэтому для прослав-
ления моего имени я должен заранее запастись порт-
ретом, чтобы впоследствии его могли с почетом по-
местить в музее второго легиона».
До разорения своего отца Федер никогда не писал
портретов за деньги. Обеднев, он заявил, что будет
брать за свои портреты по сто франков с обычных за-
казчиков и только по пятьдесят —с храбрых солдат
национальной гвардии. Эго объявление показывает,
что Федер, с тех пор как разорение отца заставило
его отказаться от пустого фатовства художника, при-
обрел некоторую житейскую мудрость. У него были
приятные манеры, и в легионе вошло в моду угощать
молодого живописца обедом в день торжественной де-
монстрации портрета, при помощи которого глава
семьи надеялся получить бессмертие.
У Федера было одно из тех красивых, правильных
и тонких лиц, какие часто встречаются в Марселе
среди грубых физиономии современного Прованса и по
прошествии стольких веков все еще напоминают гре-
ческие черты основателен города — фокейцев. Вскоре
дамам второго легиона стало известно, что молодой
живописец осмелился пренебречь гневом отца, в то
время неимоверно богатого, и жениться на девушке,
не имевшей ничего, кроме красоты. Эта трогательная
история быстро украсилась безумно романическими
подробностями; два — три храбреца из роты Мартино,
оказавшиеся уроженцами Марселя, взяли на себя
труд рассказать всем о поразительных сумасбродст-
вах, на которые толкнула нашего героя доселе неви-
данная любовь, и вот волей-неволей ему пришлось
иметь успех у дам роты, после чего многие дамы ба-
тальона и даже легиона тоже нашли его очень милым.
Ему было в то время девятнадцать лет, по оп уже
сумел с помощью дрянных портретов уплатить долг
г-ну Мартино.
Муж одной из этих особ — Федер обедал у него
чаще, чем у других, по той причине, что давал
уроки рисования двум его дочкам,— был богатым по-
ставщиком Оперного театра; он достал Федеру бес-
платный пропуск на спектакли.
Постепенно Федер перестал подчинять свои поступ-
ки причудам бурного воображения; близкое знаком-
ство с проявлениями тщеславия простолюдинов, гру-
быми и порой непостижимыми, заставило его немного
поумнеть. Он горячо поблагодарил даму, доставив-
шую ему возможность бывать в Онере, по заявил, что,
несмотря на безумную страсть к музыке, не сможет
посещать театр: после перенесенных несчастий (он
часто произносил теперь это слово, одобряемое людь-
ми хорошего тона), то есть после смерти женщины,
на которой он женился по любви, постоянные слезы
ослабили его зрение, и он не в состоянии смотреть на
спектакль из зрительного зала, там чересчур много
света. Это обстоятельство, вызванное столь уважи-
тельной причиной, доставило Федеру, как он того и
ожидал, доступ за кулисы и сверх того еще одно
преимущество: храбрецы второго легиона постепенно
убедились в том, что близкое общение с молодым
художником ничуть не опасно для их жен. Выра-
жаясь языком лавок, наш молодой марселец имел в
то время в кармане несколько пятисотфранковых би-
летов, но успех, которым он пользовался у лавочниц,
сильно ему наскучил. Его воображение, по-прежнему
неудержимое, говорило ему, что счастье находится
близ женщин хорошо воспитанных, то есть близ
таких женщин, у которых прекрасные белые руки,
роскошная квартира во втором этаже и собственный
выезд. Воспламененный этой химерой, заставлявшей
его день и ночь предаваться мечтам, он проводил ве-
чера в Оперс-буфф или в залах Тортони и поселил-
ся в самой фешенебельной части предместья Сент-
Оноре.
Начитавшись литературы, рисующей нравы и обы-
чаи эпохи Людовика XV, Федер знал, что между
крупными знаменитостями Оперы и видными государ-
442
ственпыми деятелями монархии существуют весьма
естественные связи. С другой стороны, он видел, что
между лавочниками и хорошим обществом стоит не-
преодолимая преграда. Попав в Оперу, он стал искать
среди нескольких крупных талантов в области танца
или пения такое лицо, которое могло бы доставить
ему возможность увидеть хорошее общество и проник-
нуть в него. У Розалинды, знаменитой танцовщицы,
было европейское имя. Она, пожалуй, насчитывала
\же тридцать две весны, но была еще очень недурна
собой. Особенно хороша была ее фигура, отличав-
шаяся благородством и изяществом линий,— качество,
которое с каждым днем встречается все реже,—и три
раза в месяц четыре или пять наиболее популярных
газет восхваляли изысканность ее манер. Один фелье-
тон, прекрасно написанный, зато и обошедшийся в
пятьсот франков, определил выбор Федера, которому
смертельно надоел хороший тон разбогатевших лавоч-
ников.
Целый месяц Федер зондировал почву и через по-
средство все тех же солдат национальной гвардии
знакомил кулисы со своими несчастьями. Наконец он
выбрал средство для достижения цели. Однажды
вечером, когда Розалинда танцевала в каком-то мод-
ном балете, Федер, удобно расположившийся за деко-
рацией, изображавшей группу деревьев, упал в обмо-
рок от восхищения в ту самую минуту, когда опускали
занавес. И когда прекрасная Розалинда, провожаемая
аплодисментами, вернулась за кулисы, она застала
там целую толпу. Все хлопотали вокруг известного
своими несчастьями молодого художника, состояние
которого внушало опасения. Своим талантом, поистине
божественным в пантомиме, Розалинда была обязана
впечатлительнейшей душе, какую когда-либо знал
театральный мир. Своими прекрасными манерами она
была обязана пяти или шести знатным господам,
которые были ее первыми друзьями. Ее тронула
участь юноши, уже успевшего испытать столько
горя. Лицо его показалось ей исполненным необычай-
ного благородства, а его история поразила ее вообра-
жение.
— Дайте ему поцеловать вашу руку,— сказала
413
старая статистка, державшая у лица Федера фла-
кон с солями.— Это случилось с ним от любви к вам.
Несчастный молодой человек беден и безумно влюб-
лен: вот в чем незадача!
Розалинда исчезла и вскоре вернулась; руки и
плечи ее были надушены самыми модными в то время
духами. Надо ли говорить, что, очнувшись от своего
глубокого обморока, молодой марселец состроил са-
мую умилительную физиономию? Ему до того надоело
три четверти часа кряду лежать с закрытыми глазами
и молчать посреди всей этой болтовни, что взгляд
его, еще более выразительный, чем обычно, теперь
метал молнии. Розалинда была так растрогана случив-
шимся, что пожелала увезти Федера в своей карете.
Ум Федера не изменил ему в том положении, ко-
торое он сам создал, и меньше чем через месяц по-
сле первой встречи, подстроенной так ловко, страсть
Розалинды сделалась настолько пылкой, что о ней за-
говорили в мелких газетках. Несмотря на свое богат-
ство — занятие искусством уничтожает в женщинах
денежное благоразумие,— Розалинда пожелала об-
венчаться с Федером.
— У вас тридцать, сорок или не знаю уж сколь-
ко тысяч ливров дохода,— сказал Федер своей подру-
ге.— Моя любовь принадлежит вам навеки, по мне
кажется, я поступлю неблагородно, если женюсь на
вас прежде, чем у меня самого не будет хотя бы по-
ловины этой суммы.
— Тебе придется заняться кое-какими мелкими, до-
вольно скучными делами, по это ничего, мой бесцен-
ный ангел. Следуй моим советам, запасись терпе-
нием, и через два года я сделаю тебя модным. Тогда
ты сможешь брать за свои портреты по пятьдесят
луидоров, а там еще несколько лет—и я сделаю тебя
членом Академии. Достигнув этой вершины славы, ты
позволишь мне выбросить твои кисти за окошко,—
ведь все уже будут знать, что у тебя шестьсот луи-
доров дохода. Тогда брак по любви превратится в брак
по расчету, и ты совершенно естественным образом
станешь владельцем двадцати с лишним тысяч экю
годового дохода, потому что ведь и я тоже буду де-
лать сбережения.
444
Федер поклялся, что будет следовать всем ее
советам.
— Но я превращусь в ваших глазах в скучную пе-
дантку, и вы возненавидите меня!
Федер заявил, что его покорность будет равна его
любви, то есть будет бесконечна. Он считал, что тяж-
кий путь, только что начертанный перед ним, был
единственным, который мог привести его к женщинам
большого света, рисовавшимся его воображению об-
ворожительными и божественно прекрасными.
— Итак,— сказала Розалинда со вздохом,— нач-
нем роль педантки. Из всех ролей, какие я когда-
либо играла в своей жизни, для меня это самая опас-
ная. Поклянись же, что ты скажешь мне, когда я те-
бе наскучу.
Федер поклялся с таким видом, что ему нельзя бы-
ло не поверить.
— Так вот,—продолжала Розалинда,—прежде
всего, твоя манера одеваться слишком бросается в гла-
за, ты слишком близко придерживаешься веселой
моды: ты, стало быть, забываешь о своих не-
счастьях? Ты должен постоянно пребывать безутеш-
ным супругом прекрасной Амели, твоей покойной су-
пруги. Если у тебя есть еще мужество поддерживать
существование, то лишь для того, чтобы оставить кусок
хлеба ее живому портрету, тому, который она остави-
ла тебе. Я придумаю для тебя чрезвычайно изыскан-
ный костюм, который приведет в отчаяние наших жо-
кеев, если кому-нибудь из них вздумается тебе подра-
жать. Каждый день, когда ты захочешь выйти из до-
му, я буду делать то же, что делает генерал со свои-
ми солдатами,—я буду делать тебе смотр. Затем я
подпишу тебя rfa «Quotidiennc» п на собрание тво-
рений святых отцов. Твой отец был дворянином, когда
уезжал из Нюрнберга, он был господином фон Феде-
ром. Следовательно, ты тоже дворянин; поэтому будь
верующим. Хотя ты и ведешь беспорядочную жизнь,
тем не менее ты преисполнен высокого благочестия, и
впоследствии именно это ускорит и освятит
наш брак. Если ты готов брать за свои портреты по
пятьдесят луидоров и никогда ни под каким предлогом
не изменять обязанностям христианина, тебя ждет бле-
445
стящее будущее. В ожидании успеха, который
явится непременным следствием этого несколько тоск-
ливого образа жизни—а я берусь заставить тебя ве-
сти его,—я сама, собственными руками, займусь
устройством квартиры, где ты будешь принимать мо-
лодых женщин, и вскоре они начнут оспаривать друг
у друга удовольствие позировать столь оригинальному
и красивому молодому человеку. Приготовься к тому,
что все в этой квартире будет дышать самой суро-
вой печалью; ибо имей в виду, что, если ты не хочешь
быть печальным при посторонних, надо отказаться ре-
шительно от всего и обречь себя на несчастье же-
ниться иа мне сегодня же. Я брошу мою загородную
виллу, мы выберем другую, в двадцати пяти лье от
Парижа, где-нибудь в глуши. Поездки туда и об-
ратно на почтовых обойдутся нам недешево, зато
твоя репутация будет спасена. Там, среди милых со-
седей-провинциалов, ты сможешь проделывать все
безумства, какие необходимы твоей южной натуре, но
в Париже и его окрестностях, хотя ты н живешь с
танцовщицей, ты должен всегда и прежде всего оста-
ваться безутешным супругом, человеком знатного про-
исхождения и христианином, добросовестно выполняю-
щим свои обязанности. Хоть я и некрасива, а твоя
Амели была хороша собой, ты дашь понять, что
если я понравилась тебе, то только потому, что похожа
на нее и что в тот день в Опере (тут Розалинда
бросилась в его объятия) ты потерял сознание оттого,
что в балете, где я играла, я сделала совершенно та-
кой же жест, какой делала Амели в роли «Малень-
кого матроса».
Именно для того, чтобы добиться возможности
услышать подобные вещи, Федер Проскучал целый
час в день своего обморока за кулисами Оперы; но
столь сурового режима он никак не ожидал. Как!
Играть роль меланхолика ему, такому живому,и весе-
лому от природы!
— Обожаемая Розалинда,— сказал он ей,— дай
мне несколько дней на размышление... Что же, сде-
лай меня несчастным,— добавил он,— если тебе
так хочется видеть, как я расхаживаю по бульвару
с печальным видом.
416
— Ты поступишь так, как поступила я в начале
моей карьеры,— ответила ему Розалинда.— В то время
публика была глупа, и мне приходилось показывать
поги. Делая каждый шаг, я должна была думать о сво-
их ногах. Десять минут такой веселенькой прогулки вы-
матывали меня на целую неделю. Так или иначе, а
надо сделать свой выбор. Если ты не погрузишься
с головой в глубокую печаль, если ты не будешь еже-
дневно читать «Quotidienne», и читать так, чтобы
при случае в серьезном разговоре повторить все ее
рассуждения, то ты никогда не станешь академи-
ком, у тебя никогда не будет пятнадцати тысяч лив-
ров ренты, и я зачахну от скорби,— прибавила
она, смеясь,— потому что никогда не стану госпожой
Федер.
После этого наступили два или три тяжелых ме-
сяца; нашему герою пришлось немало потрудиться,
чтобы усвоить меланхолический стиль. Хуже всего для
этой живой и впечатлительной южной натуры было
то, что, изображая грусть, ои становился гру-
стным, и тогда уже ничто не могло послужить ему про-
тивоядием.
Розалинда обожала его. Опа была умна, как бес,
и нашла лекарство. Она купила фрак и две пары
брюк, модные, но сильно поношенные, отдала высти-
рать их и перекрасить; к этому комплекту она доба-
вила часы из поддельного золота, экстравагантную
шляпу и булавку с фальшивым бриллиантом. Нако-
нец. все принадлежности костюма были собраны, и
вот однажды, когда Федер, в течение долгих двух
часов игравший роль меланхолика на бульваре, вер-
нулся в мрачном расположении духа, Розалинда
вскричала с глубокомысленным видом:
— Вот что подсказала мне моя мудрость! Сего-
дня мы пообедаем пораньше, я наряжу тебя писцом
нотариуса и повезу в Шомьер. Там я разрешу тебе
делать все то, что ты проделывал когда-то па дере-
венских балах в окрестностях Марселя. Ты скажешь,
что тебе будет скучно на этом балу в Шомьере.
Но я отвечу, что стоит тебе войти в роль этакого не-
лепого Дешалюмо и потанцевать вприпрыжку, как
это принято у вас па юге, и ты перестанешь скучать.
447
Затем я оставлю тебя в Шомьере, поеду к Сент-Анжу
(речь шла о бывшем танцоре, почтенном пожилом че-
ловеке) и под руку с ним приду наслаждаться твои-
ми проделками. Но я притворюсь, что не знаю тебя —
так будет благоразумнее,— и не заговорю с тобой —
иначе в чем была бы твоя заслуга?— а чтобы не-
много позабавиться самой, я уверю Сент-Анжа, что
мы в ссоре, и посмотрим, сударь, чего только пе наго-
ворит он мне на ваш счет.
Подготовленное таким образом развлечение вполне
удалось. Розалинда скрасила его несколькими забав-
ными эпизодами, напропалую кокетничая с двумя
или тремя молодыми людьми, посетителями Шомьера;
те узнали ее, и она бросала им самые страстные
взгляды.
Эта затея так им понравилась, что они повторили
ее несколько раз. Розалинда, наблюдавшая за пове-
дением Федера, давала ему советы, беспрестанно
повторяя ему, что он веселится по-настоящему только
тогда, когда играет комедию, играет так, словно на-
ходится на сцене; она сумела сделать из него такого
писца, который в своем подражании хорошим мане-
рам бьл гораздо более смешон и карикатурен, чем
всякий другой писец, по и гораздо более забавен.
— Странная вещь,— сказал однажды Федер Ро-
залинде.— После того как я вчера дурачился целый
вечер и проделывал разные штуки, которые меня раз-
влекали, мне было гораздо легче воспроизводить се-
годня на бульваре вялые жесты и равнодушный взгляд
человека, удрученного воспоминаниями о могиле.
— Я в восторге, что ты начал ходить без по-
сторонней помощи. Наконец-то ты дошел до истины,
которую мне хотелось высказать тебе уже двадцать
раз,— в ней основной принцип моего актерского ре-
месла. Но мне гораздо приятнее, что ты дошел до
нее сам. Так вот, дорогой Федер, вы, южане, поже-
лавшие жить в Париже, должны не только играть
комедию меланхолии, вы должны играть ее постоян-
но— так-то, мой милый друг. Свойственный вам вид
веселости и оживления, быстрота ваших ответов оскор-
бляют парижанина, который является по своей на-
туре существом медлительным, ибо душа его пропи-
418

тана туманом. Ваше ликующее настроение раздра-
жает его, оно как бы имеет целью его состарить, а
старость для него ненавистнее всего. Поэтому, что-
бы отомстить, оп объявляет вас людьми толстокожи-
ми, не способными оценить остроумие, а ведь остро-
умие-предмет мучительных вожделений каждого па-
рижанина. Итак, милый мой Федер, если ты хочешь
иметь успех в Париже, то в минуты молчания старайся
напускать па себя такой вид, в котором можно было
бы уловить оттенок скорби, уныния, такой вид, какой
бывает у человека, чувствующего приближение колик.
Погаси свой обычный живой и счастливый взгляд,
который составляет мое счастье. В Париже этот
взгляд опасен, и здесь ты можешь позволить себе его
только наедине с любовницей. Вне дома никогда пе
забывай о начинающихся коликах. Взгляни на свою
картину Рембрандта. Посмотри, как скупо он распре-
деляет свет. Вы, живописцы, уверяете, что именно
этой особенности он и обязан силой своего воздейст-
вия. Так вот, я уже не говорю — чтобы иметь успех
в Париже, по хотя бы для того, чтобы казаться снос-
ным и не позволить общественному мнению в конце
концов вышвырнуть вас, провинциалов, за окно, будь
скуп и не расточай те радостные взгляды, те быстрые
жесты, которые вы вывезли с юга. Помни о Ремб-
рандте.
— Но, ангел мой, мне кажется, я делаю честь
учительнице, которая обучает меня грусти, а сама
дает счастье. Знаешь, что со мной произошло? Я слиш-
ком вошел в роль: у моих несчастных моделей делает-
ся еще более скучающий вид, чем обычно. Моя ме-
ланхолическая беседа наводит на них тоску.
— Да, это правда! — радостно вскричала Ро-
залинда.— Я и забыла тебе сказать: до меня со всех
сторон доходят слухи, что тебя считают слишком
унылым.
— Никто не захочет больше иметь со мной дело.
— Рисуй всех женщин, которым еще нет двадцати
двух лет, такими, какими ты их видишь. Смело изо-
бражай двадцатипятилетними всех тех, кому три-
дцать пять, а добрым седым бабушкам смело давай
глаза и губы тридцатилстних. Мне кажется, что ты
29 Стендаль. Т. V.	449
проявляешь в этом жанре неуместную робость. А меж-
ду тем это азбука твоей профессии. Чудовищно льсти
людям, которые хотят, чтобы их писали, льсти так,
словно ты издеваешься над ними. На прошлой неде<
ле, когда ты рисовал пожилую даму, у которой были
такие хорошенькие левретки, она получилась у тебя
сорокапятилетней, а ведь ей всего лишь шестьдесят
лет. Я отлично видела в маленькое потайное око-
шечко, устроенное в раме твоей картины Рембранд-
та, что она была очень недовольна, и поверь, если
она заставила тебя два раза переделывать прическу,
то это только из-за того, что ты сделал ее сорока-
пятилетней женщиной.
Как-то раз Федер сказал одному из приятелей в
присутствии Розалинды:
— Посмотрите на эти перчатки. Театральный швей-
цар продал мне их за двадцать девять су, а между
тем они нисколько не хуже тех, за которые мы пла-
тим по три франка.
Приятель улыбнулся и ничего не ответил.
— Вы все еще ухитряетесь говорить такие ве-
щи! — вскричала Розалинда, когда приятель отошел
от пих.— Это на три года задержит ваше избрание
в Академию. Вы словно намеренно убиваете уваже-
ние, которое уже готово было родиться! Вас могут за-
подозрить в бедности. Никогда не говорите ничего, что
свидетельствует о привычке к бережливости. Никогда
не говорите о том, что хоть сколько-нибудь интере-
сует вас в данный момент. Эта слабость может иметь
самые пагубные последствия. Разве так уж трудно
постоянно играть комедию? Играйте роль светского
человека и всегда задавайте себе вопрос: «Что может
понравиться чудаку, который сейчас находится передо
мной?» Это правило часто повторял мне князь де
Мора-Флорес, тот, что оставил мне по завещанию
сто тысяч франков. Когда вы жили еще с храбрыми
гвардейцами вашего легиона, вы сразу догадались,
что парижанин, приехав из Сибири, должен уверять,
будто там не очень холодно, а приехав из Сан-До-
минго, заявить, что там, право, не так уж жарко. Сло-
вом, повторяли вы мне, для того, чтобы иметь у нас
успех, надо говорить как раз обратное тому, чего
450
ожидает от вас собеседник. И после этого вы упоми-
наете о такой ничтожной вещи, как цена перчаток!
Ваше ателье обошлось вам в прошлом году почти в
десять тысяч франков. Я убедила нашего друга Валь-
лора — это восьмой по счету биржевой маклер, веду-
щий мои дела,— что после всех издержек у вас оста-
лось в конце года двенадцать тысяч франков, которые
я и положила к нему на особый счет. Милорд Немо-
гумолчать (т,ак прозвали Вальдора) распространил
в нашем кругу слух, что ваше ателье обошлось вам
больше чем в двадцать пять тысяч франков, а вы
только что с восторгом говорили о двадцати девяти
су, заплаченных за пару перчаток!
Федер бросился в ее объятия; это была именно та-
кая подруга, в какой он нуждался.
После успеха, какой Федер в своем поношенном
фраке и поддельных драгоценностях имел на балу в
Шомьере, он отнюдь не перестал бывать в этом уве-
селительном заведении и ему подобных. Розалинда об
этом знала и была в отчаянии. Число друзей, считав-
ших Федера меланхоликом, возрастало с каждым го-
дом; некоторые из них встречали его на балах в
Шомьере; Федер признался им в том, что он необуздан-
ный развратник, что только разврат может отвлечь его
от мысли о его несчастьях. Разврат не так унижает
человека, как веселость. Ему простили, и вскоре
все с восхищением заговорили о сумасбродствах, ко-
торые умел изобрести мрачный Федер по воскресеньям,
чтобы понравиться разным Амандам и Атенаидам,
корпящим в будни над шитьем чепчика или платья у
Делиля или у Викторины.
Однажды Розалинда серьезно рассердилась на
Федера. Его поведение по отношению к ней было
вполне корректным, она не имела повода жаловаться,
хотя нередко плакала из-за него. Но ее обижало, что,
выплачивая ей сумму в триста десять франков семь-
десят пять сантимов, Федер искал в жилетном кармане
эти семьдесят пять сашимов. Дело в том, что, когда
Федер переехал к Розалинде, имевшей великолепную
квартиру на бульваре, рядом с Оперой, было решено,
что Федер будет платить пе половину суммы в восемь
тысяч франков — такова была стоимость квартиры,—
451
а только шестьсот двадцать один франк пятьдесят
саптнмов, то есть столько, сколько ему стоила малень-
кая холостая квартирка па шестом этаже, брошенная
им ради Розалинды. Внося полугодовую плату за эг\
маленькую квартирку, он и проявлял точность, приво-
дивши ю Розалинду в такое отчаяние.
— Право,— говорила она со слезами па глазах,—
вы так аккуратно со мной рассчитываетесь, словно со-
бираетесь завтра же меня покинуть. Я понимаю, вы
хотите иметь возможность сказать своим друзьям:
«Я любил Розалинду»,— а может быть, даже: «Я
прожил с ней три года, я всем ей обязан, она доби-
лась для моих миниатюр лучшего места на выставке,
но все же в денежных делах мы всегда вели себя,
как брат с сестрой».
II
Каждое слово этого обвинения, в схщности спра-
ведливого, прерывалось рыданиями.
Следует заметить, что, как только Федер, чья репу-
тация в качестве художппка-миинатюриста и без-
утешного возлюбленного своей первой жены росла ги-
гантскими шагами, стал обладателем нескольких ты-
сяч франков, в нем проснулся коммерческий д\х.
Еще в ранней юности он научился у отца искусству
спекулировать и вести записи заключенных сделок. Фе-
дер играл на бирже, затем спекулировал на хлопке,
на сахаре, на водке и т. д., он нажил много денег,
но во время американского хлопкового кризиса поте-
рял все, что имел. Словом, в результате трсхлстней
рабопи у нею нс осталось ничего, кроме воспомина-
ния о сильных ощущениях, пережитых им во время
вышрышей и проигрышей па бирже. Эти постоянные
перемены закалили его душу и научили его видеть
себя самого в истинном свете. Однажды на выстав-
ке в Лувре, одетый в черное, как и подобало его серьез-
ному характеру, он смешался с толпой восхищенных
зрителей, остановившихся перед его миниатюрами.
Благодаря ловкости Розалинды его работы получили
блестящие отзывы в семнадцати посвященных вы-
ставке статьях, и знатоки, стоявшие перед его миниа-
452
•порами, точно повторяли фразы из газетных статей,
делая вид, будто только что их придумали. Федер в
такой малой степени был сыном своего века, что это
обстоятельство внушило ему отвращение. Сделав не-
сколько шагов, он оказался перед картинами г-жи де
Мирбель, и тягостное чувство отвращения сменилось
в нем чувством неподдельного восторга. Словно по-
раженный молнией, он замер перед мужским пор-
третом.
«Суть в том,—вскричал он, обращаясь к самому
себе,— что я лишен всякого таланта! Мои портре-
ты — гнусные карикатуры на дефекты, присущие
лицам моих моделей. Мои краски всегда фальшивы.
Если бы у зрителей хватило ума бесхитростно от-
даться своим ощущениям, они сказали бы, что жен-
щины, которых я пишу, сделаны из фарфора».
Перед закрытием выставки Федер, в качестве пер-
воклассного живописца, получил орден Почетного ле-
гиона. Тем не менее открытие, сделанное им относи-
тельно самого себя, продолжало пускать ростки; дру-
гими словами, он убедился и с каждым днем убеждал-
ся все более в его совершенной правильности.
«Если у меня есть какой-нибудь талант,— говорил
он себе,— то скорее талант коммерческий. Я действую
не под влиянием азарта или увлечения, и выводы
моих рассуждений верны даже и в тех случаях, когда
дело не удается. Поэтому из десяти торговых опера-
ций, на которые я решаюсь, семь или восемь оказыва-
ются удачными.
Подобные рассуждения несколько уменьшили го-
речь, сопутствовавшую теперь всем мыслям нашего ге-
роя о живописи.
.С каким-то странным чувством он заметил, что по-
пулярность его увеличилась вдвое после того, как он
получил орден. А ведь именно в этот период он чисто-
сердечно отказался от своих бесконечных усилий
подражать естественным краскам модели. С тех пор,
как он решил придавать телу всех женщин цвет кра-
сивой фарфоровой тарелки, на которую бросили лепе-
сток розы, его работа пошла значительно быстрее.
Огорчение, которое доставляли Федеру мысли о живо-
писи, почти исчезло, и, думая о том. что в течение де-
453
сяти лет своей жизни он мог так ошибаться относи-
тельно своей истинной профессии, он не испытывал
теперь ничего, кроме стыда, когда некто Делангль,
один из крупнейших негоциантов Бордо, чье уваже-
ние и дружбу Федер завоевал во время ликвидации
одного неприятного дела, постучался к нему в дверь.
Стук был так оглушителен, что при этом затряс-
лись все двери великолепного ателье па улице Фоп-
тен-Сен-Жорж. Делангль, еще издали возвестивший
о себе своим громовым голосом, наконец появился в
ателье. Его серая шляпа была сдвинута набекрень и
едва держалась на крупных завитках черных, как
смоль, волос.
— Черт побери,— крикнул он во все горло,— у
меня есть сестра, и она чудо как хороша собой! Ей
всего двадцать два года, но она так не похожа на
других женщин, что ее мужу, господину Буассо, при-
шлось привезти ее в Париж почти насильно. Он при-
ехал, чтобы устроить здесь выставку изделий своей
фабрики. Я хочу иметь ее миниатюру, и никто, кроме
вас, мой друг, не достоин написать такой прелестный
портрет. Но с условием, черт побери! Вы позволите
мне заплатить за него! Я знаю вашу баснословную
щепетильность, но и у меня есть самолюбие. Итак,
либо вы берете деньги, либо я отказываюсь от пор-
трета.
— Друг мой,— ответил Федер простодушным тоном
и со свойственным ему наивным жестом,— даю вам
честное слово: если вы хотите иметь самое лучшее, что
может дать современная живопись, вам следует об-
ратиться к госпоже де Мирбель.
Г-н Делангль запротестовал и наговорил нашему
герою комплиментов, пожалуй, чрезмерно сильных, но
обладавших редким качеством — полнейшей искрен-
ностью.
— Я отлично вижу, дорогой Делангль, что нелегко
будет побороть ваше упорство, но если особа, о кото-
рой вы говорите, действительно так хороша, мне са-
мому хочется, чтобы вы получили портрет, который
изображал бы ее по-настоящему, а не был бы
шаблонным личиком, состряпанным из роз и лилий
и выражающим лишь пошлую сладость, ничего больше.
454
Г-н Делангль снопа начал протестовать.
— Вот что, дорогой друг, чтобы убедить вас, мы
выберем из всех моих работ тот портрет, который по-
нравится вам больше всех остальных, а затем по-
смотрим вместе лучший портрет из работ госпожи де
Мирбель— тех, что она выставила в этом году. Вла-
делец портрета любит искусство и любезно разрешает
мне изредка приходить к нему работать. Правда,
живопись не паша сфера, но в галерее, сравнивая
оба портрета, я докажу вам с совершенной очевид-
ностью, что вы должны обратиться к великой худож-
нице, которую я вам назвал, и ни к кому другому.
— Черт побери! — вскричал Делангль со всей сво-
ей бордосской живостью.— Вы такое чудо честности
в этой архишарлатанской стране, что мне хочется,
чтобы моя сестра, госпожа Буассо, насладилась
всеми странностями вашего характера. Хорошо, черт
возьми, я согласен на необычный просмотр работ
единственного соперника, какого вы можете иметь в
области живописи. Давайте пойдем туда завтра.
На следующий день Федер сказал Розалинде:
— Сегодня утром мне предстоит познакомиться с
одной провинциалкой. По всей вероятности, она очень
смешна. Придумай для меня самый похоронный наряд:
если мне надоест притворяться грустным и почтительно
выслушивать ее глупые замечания, я по крайней мере
буду иметь возможность немного развлечься, играя
и шаржируя свою роль отчаявшегося Вертера. Таким
образом, если я когда-нибудь попаду в Бордо, трога-
тельное представление о моей глубокой печали будет
мне там предшествовать.
На следующий день в два часа Федер, как бы-
ло условлено, явился в одну из лучших гостиниц на
улице Риволи, где остановились супруги Буассо. Не
разобрав, кого именно спрашивал Федер, лакей про-
вел его к человеку высокого роста и очень полному.
Румяное лицо этого существа изобличало возраст, не
превышающий тридцати восьми лет. У него были
большие глаза, довольно красивые, но лишенные како-
го бы то ни было выражения. Гордый обладатель этих
красивых глаз оказался г-ном Буассо. В ночь своего
приезда в Париж он совсем не спал — так велик был
455
его страх показаться смешным. И пот, чтобы помочь
ему начать карьеру на поприще смешного, портной,
по словам хозяина гостиницы, самый модный, через
тридцать часов после приезда провинциала нарядил
его толстую фигуру в преувеличенно изящный кос-
тюм, какой могли носить в то время лишь самые строй-
ные юноши из «Жокей-клуба».
Г-на Буассо отвлекло какое-то неожиданное дело,
и Федер был представлен г-же Буассо своим другом
Деланглем. Не смущаясь присутствием сестры и
желая показаться художнику остроумным, Делангль
сумел в этот день разыграть роль этакого сорока-
летнего гасконца, миллионера и человека с пылкими
страстями. Другими словами, развязность, придава-
емая возрастом и опытностью в делах, а также богат-
ством н привычкой первенствовать в провинции, вдох-
новила его на такие фразы, что Федер с большим
трудом удерживался от смеха. Это не помешало ему
сыграть роль отчаявшегося Вертера с еще большим
блеском, чем обычно.
«Какая жалость,— думал сн,— что нас не видит Ро-
залинда! Она постоянно упрекает меня за то, что я
слишком робок в обществе тех дураков, перед кото-
рыми мне приходится выставлять напоказ мою скорбь.
Пусть бы она посмотрела сейчас, достоин ли я стать
членом Академии».
Молоденькая г-жа Буассо была похожа па девочку,
хотя брат ее беспрестанно повторял, что в день
св. Валентины (14 февраля) ей должно исполниться
двадцать два года; она родилась в этот день, поэтому
ее и назвали Валентиной. Она была высока ростом и
хорошо сложена; лицо ее, почти безупречного англий-
ского типа, могло бы послужить образцом совершенной
красоты, если бы не слишком полные губы, в особен-
ности нижняя. Однако этот недостаток придавал ей
выражение доброты и, если мы решимся выразить
здесь мысль художника, говорил о способности по-
любить страстно, что, кажется, отнюдь не показалось
молодому Вертеру достойным презрения. В этой краси-
вой женщине его поразило одно — линия лба и осно-
вания носа: эта линия выдавала глубокую набожность.
И в самом деле, когда Федер, выходя из кареты
456
перед великолепным особняком обладателя прекрасно-
го портрета кисти г-жи де Мирбель, улучил момент и
спросил у Дслангля: «Нс правда ли, она набожна?»,—
тот воскликнул:
— Право, друг мои, вы такой же великий отгадчик,
как и художник! Сестра! Сестра! Федер угадал,
что ты богомолка, а ведь пусть заберет меня дьявол,
если я когда-нибудь говорил ему об этом. В Бордо
набожность — это большое преимущество, особенно в
соединении с миллионами Буассо: она дает ей
возможность собирать пожертвования в торжествен-
ных случаях. Могу вас уверить, дорогой друг, что моя
сестра просто обворожительна, когда обходит всех при-
сутствующих с красным бархатным кошельком, укра-
шенным золотыми кистями. Я сам подарил ей его
два года назад, приехав из Парижа; это была моя
третья поездка. Ее кавалер — один из ультра на-
шего города; в такие дин он надевает бархатный ко-
стюм французского фасона и привешивает к поясу
шпагу. Великолепное зрелище! Стоит посмотреть на
него в нашем соборе св. Андрея, прекраснейшем из
французских соборов, хотя его и строили англичане.
Слушая пылкую речь брата, г-жа Буассо покрасне-
ла. Было что-то простодушное в ее походке и манере
держаться, когда они проходили по роскошным залам.
Это поразило Федера; в течение целой четверти
часа он пи разу не вспомнил о роли Вертера. Он
стал задумчив по собственному побуждению, и ко-
гда г-н Буассо грубым тоном провинциального богача
крикнул ему: «Итак, моя жена — богомолка! А что же,
по-вашему, представляю собой я?»,— Федер не
нашел в себе остроумия, чтобы посмеяться над ним
и насладиться нелепостью его повеления; он просто
ответил-
— Богатый негоциант, известный своими удачны-
ми спекуляциями.
— Ну нет, господин Федер, вот тут-то вы и ошиб-
лись. Я владелец великолепных виноградников, сын
богатого помещика, и вы непременно отведаете винца,
сделанного еще моим отцом. Но это не все: я слежу
за литературой, и в моей библиотеке имеется Виктор
Гюго в прекрасном переплете.
457
При других обстоятельствах подобная речь никогда
не осталась бы без ответа со стороны Федера, но сей-
час он был занят тем, что робко посматривал на
г-жу Буассо. Она тоже смотрела на него с робостью,
не лишенной известной прелести, и краснела. Дело
в том, что застенчивость этой очаровательной женщи-
ны была просто невероятна; брату и мужу пришлось
устроить ей сцену, чтобы она решилась посмотреть не-
сколько картин в обществе незнакомого художника.
Этого художника, человека весьма почтенного и кава-
лера ордена Почетного легиона, она представляла себе,
если можно так выразиться, настоящим чудовищем. Во-
ображение рисовало ей какого-то краснобая с длин-
ной черной бородой, увешанного золотыми цепочками
и все время осматривающего ее с головы до ног. Ей
казалось, что он должен говорить без умолку и очень
громко, даже позволять себе иногда нескромные сло-
вечки.
Увидев худощавого стройного молодого челове-
ка, одетого в черное, с часами на черной тесемке и
с почти незаметной красной ленточкой, приколо-
той к фраку, человека с самой обыкновенной боро-
дой, она сжала руку мужа, до того велико было ее
удивление.
— Неужели это и есть тог самый знаменитый
художник? — спросила она его.
Она начала уже успокаиваться, когда ее брат
вдруг так грубо назвал ее богомолкой, что выставляло
ее набожность в неблагоприятном свете. Она не реша-
лась посмотреть на молодого художника, боясь
встретить насмешливый взгляд. Однако, успокоен-
ная его скромным и даже грустным тоном, она нако-
нец решилась поднять глаза. Каковы же были ее ра-
дость и удивление, когда она увидела серьезный и
почти взволнованный взгляд художника! Крайняя за-
стенчивость влечет за собой, если она соединена с
умом, способность размышлять о мельчайших жиз-
ненных явлениях со всей проницательностью стра-
сти и расширяет умственный кругозор. Так было с
Валентиной. В результате эпидемии холеры она рано
осиротела, и ее отдали в монастырь, который она оста-
вила только для того, чтобы выйти замуж за г-на
458
Буассо. Последний казался ей таким же чудаком, как
и ее брат, но был лишен веселости и остроумия, де-
лавших приятным общество Делангля, когда он сдер-
живался и переставал думать только о том, чтобы
казаться светским человеком. Валентине внезапно
пришел в голову целый ряд мыслей относительно
знаменитого художника, который оказался столь непо-
хожим на существо, созданное ее воображением. И,
вспомнив о том, что он почти отказался писать ее
портрет, она огорчилась. Следует заметить, что необхо-
димость позировать для портрета, в течение про-
должительного времени выдерживать наблюдательный
взгляд незнакомого человека представлялась ей преж-
де ужасной пыткой. Это было настолько серьезно, что
ей понадобилось, чтобы преодолеть свое нежелание,
вспомнить, как она клялась перед алтарем подчи-
няться мужу во всем, что касалось сколько-нибудь зна-
чительных ее поступков. Брат повторял ей два или
три раза, каждый раз сильно преувеличивая, те до-
воды, которые высказал Федер, чтобы побудить их
предпочесть ему знаменитую художницу — г-жу де
Мирбель.
Когда дело дошло до сравнения обоих портретов,
Валентина была приятно удивлена, увидев, что до-
воды, приведенные Федером с целью избавиться от не-
обходимости писать ее портрет, оказались не столь уж
убедительными. Однако он не мог их не повторить, по-
скольку высказал их накануне в разговоре с Деланг-
лем. Как ни мал был опыт Валентины в подобных
вещах, все же, с присущей умной женщине прони-
цательностью, она заметила, что, сравнивая свою ра-
боту с шедевром, который оии рассматривали, Фе-
дер совершенно преобразился.
Без сомнения, эта чрезмерно выдвигавшаяся впе-
ред нижняя губа являлась погрешностью против кра-
соты, и Федер остро ощущал это, ио она выдавала
какую-то способность любить страстно, способность,
которая, неизвестно почему, в эту минуту чрезвычай-
но его волновала. Он был охвачен непреодолимым
желанием писать портрет Валентины, но, чтобы добить-
ся этого, надо было сказать Дел ан гл ю нечто совершен-
но противоположное тому, что он говорил ему на-
459
кануне. Делангль был не из тех людей, которые зна-
ют меру в своих шутках. Заметь оп перемену в пла-
нах Федера, он мог бы вскричать: «Знаешь что, сест-
ренка, поблагодарим твои красивые глаза — это они
изменили решение знаменитого художника» — и, два-
дцать раз повторив громовым голосом эту фразу со
всяческими вариациями и добавлениями, он причи-
нил бы Федеру невыносимую пытку. Следовательно,
Федеру надо было притвориться, что он сдал-
ся на доводы Делапгля, и если уж отступиться от
своего вчерашнего мнения, то проделать этот столь
нередкий в наш век маневр со всей ловкостью де-
путата, отнюдь не изменяющего своему слову. А глав-
ное, надо было во что бы то ни стало скрыть, что в
действительности он придавал теперь работе над этим
портретом огромное значение.
Чтобы переменить так быстро свое мнение и в
то же время не показаться смешным, Федеру па ми-
нуту понадобился весь его ум. Во время этого манев-
ра он совсем забыл о роли Вертера. Валентина за-
метила происшедшую в нем перемену в тот самый
миг, когда опа совершилась, и была крайне удивлена.
Внимательный взгляд Делапгля становился опасен.
Наименее плоским, что нашел сказать наш герой,
оказалось заявление, будто выражение благочестия
и какой-то ангельской чистоты, присущее модели, одер-
жало верх над ленью... Да, приходилось сознаться, что
лень была единственной причиной его вчерашних от-
казов. Вчера он чувствовал себя очень утомленным
от множества портретов, которые ему пришлось на-
писать после выставки, но так как он намерен пода-
рить изображение Мадонны одному из монастырей
ордена Посещения девой Марией св. Елизаветы, по
отношению к которому у него есть кое-какие обяза-
тельства, то...
— Что же это за монастырь, сударь? — спросила
Валентина.
Это были первые слова, которые она произнесла с
некоторой уверенностью. Благодаря великолепно иллю-
стрированной географической карте, висевшей в тра-
пезной монастыря, где она воспитывалась, ей были
известны названия всех монастырей этого ордена.
460
Столь неожиданный вопрос застенчивой молодой
женщины едва не застиг нашего художника врасплох.
Он ответил г-же Буассо, что, по-видимому, через не-
сколько дней сможет сообщить ей название монасты-
ря, но что в данный момент он еще ие вполне распола-
гает этим секретом. В ответе художника г-жа Буассо
уловила главным образом согласие писать се портрет,
согласие, которого она опасалась не получить. Ибо на-
сколько неприятной казалась ей еще недавно не-
обходимость переносить из-за какого-то портрета
взгляды незнакомого человека, настолько же естест-
венной представлялась ей сейчас мысль о том, что ее
портрет будет писать этот знаменитый художник, та-
кой скромный и такой простой. Таково преимущест-
во людей, обладающих непосредственным характером:
если порой они совершают ужасные неловкости, если
порой в свете они идут навстречу верной гибели, то,
с другой стороны, их влияние на характеры, с ними
сходные, бывает решающим н немедленным. А харак-
тер юной Валентины являлся олицетворением просто-
душия и непосредственности, когда непреодолимая
застенчивость ие замыкала ее уста.
Заканчивая осмотр шедевра современной миниа-
тюры, Федер и Валентина выказали большую холод-
ность,— видимость, во всяком случае, была такова.
Федер удивлялся собственным ощущениям и то и
дело вспоминал о трудной роли, которую взял на
себя, внезапно согласившись в присутствии Делапгля
на ту самую работу, от которой накануне отказался
с такой убедительной настойчивостью. Валентина то-
же была удивлена, сама не зная, почему. Она и не
представляла себе, что в Париже есть такие люди,
как этот господин, который ведет себя совсем просто
и как будто вовсе пе хочет быть приятным в общест-
ве и привлекать всеобщее внимание.
Быть может, читатель, если он парижанин, не
знает, что в провинции «быть приятным в обществе»
значит всецело овладевать разговором, говорить
громко и рассказывать полные неправдоподобных фак-
тов и преувеличенных чувств анекдоты, героем кото-
рых, что совсем уж нелепо, всегда оказывается сам
рассказчик. Со всей своей монастырской наивностью
461
Валентина спрашивала себя: «Да приятен ли в обще-
стве этот господин Федер?» Это свойство — быть при-
ятным в обществе — было неотделимо в ее представле-
нии от громкого голоса и пустой болтовни какого-ни-
будь краснобая. Таково было условие, необходимое для
успеха в обществе за сто лье от Парижа, и это условие
отлично выполняли г-н Буассо, ее муж, и г-н Делангль,
ее брат: они кричали во все горло, то и дело перебивая
друг друга. Они спорили о живописи, и так как ни тот,
ни другой не имели об этой отрасли искусства ни ма-
лейшего представления, то сила их легких щедро воз-
мещала недостаток ясности в мыслях.
Федер и Валентина смотрели друг иа друга, ие об-
ращая ни малейшего внимания на этот ученый спор,
с той, впрочем, разницей, что Валентина, верившая
еще всему, что ей говорили в монастыре и что повто-
ряли при ней в провинциальном обществе, считала
его возвышенным, в то время как Федер думал про
себя: «Если бы я имел глупость привязаться к этой
женщине, то вот какие крики с утра до вечера зве-
нели бы у меня в ушах». Что касается Буассо и Де-
лангля, то они были до такой степени очарованы
глубоким вниманием, какое, как им казалось, уде-
лял их спору о живописи Федер, человек, награ-
жденный орденом, что оба одновременно и от чистого
сердца оглушительными голосами пригласили его
обедать.
Федер, тоже без размышлений и руководствуясь
главным образом ужасной болью в ушах, отказался
от обеда с решительностью, которая показалась бы
оскорбительной любому человеку, кроме двух гаскон-
цев, столь уверенных в своих достоинствах. Федер и
сам удивился горячности своего отказа и, испугав-
шись, что мог обидеть этим г-жу Буассо, в которой он
угадывал более тонкие чувства, поспешил дать кучу
объяснений, принятых Валентиной с полнейшим рав-
нодушием. Ее душа целиком была занята разреше-
нием все того же вопроса: «Приятен ли в обществе
этот господин Федер?» Исходя из того, что он не рас-
сказывал потрясающих анекдотов и не обладал гро-
мовым голосом, она дала па свой вопрос отрицатель-
ный ответ, и ответ этот почему-то доставил ей песом-
462
ненное удовольствие. Молодая женщина инстинктив-
но, сама не зная почему, боялась этого молодого че-
ловека: у него было бледное лицо, тихий голос, но
взгляды его говорили о многом, несмотря на всю их
робость. Когда он отказался от обеда, она почувство-
вала большое облегчение. Правда, решительность от-
каза несколько удивила ее, но у нее не было времени
останавливаться на анализе этого обстоятельства; вся
се душа была занята разрешением следующего за-
труднительного вопроса: «Если Федер не принадле-
жит к числу людей, приятных в обществе, то что
же он такое? Следует ли отнести его к разряду скуч-
ных?» Однако она была слишком умна, чтобы утвер-
дительно ответить на этот вопрос.
Весь остаток дня она провела в размышлениях о
том же самом. Вечером, в театре,— ибо жена г-на
Буассо, вице-президента коммерческого трибунала,
должна была ежедневно бывать в театре,— она пере-
жила приятную минуту: привлекательный актер, испол-
нявший роль влюбленного в пьесе Скрнба, показался
ей в каком-то месте пьесы очень похожим на Федера
и своими манерами и тоном. Валентина, только в девят-
надцать лет вышедшая из монастыря, где она наслу-
шалась таких скучных вещей, вынесла оттуда счастли-
вую способность не обращать нн малейшего внима-
ния на то, что говорилось вокруг нее. Тем не менее
на обратном пути из театра, когда, соблюдая законы
приличий, они ехали к Тортон и есть мороженое, она
услыхала, как кто-то произнес имя Федера, и вздрогну-
ла. Это говорил ее муж:
— Портрет, написанный столичной знаменитостью,
обойдется мне в шестьдесят звонких наполеондоров.
Зато в Бордо он принесет мне почет. Вы его друг и
должны оказать мне услугу: уговорите его поставить
на портрете свое имя, да поразборчивее. Оно слишком
дорого, черт побери, чтобы быть запрятано под ра-
мой. А что, не начал ли он, с тех пор как стал кава-
лером ордена Почетного легиона, рисовать рядом со
своим именем маленький крестик? Я видел такие вещи
в «Королевском альманахе». Если он хоть раз сделал
это, уговорите его нарисовать маленький крестик и на
нашей картине. У этих модных художников есть свои
463
приемы. Маленький крестик может удвоить ценность
портрета и послужить лучшим доказательством того,
что он принадлежит именно его кисти.
Просьба г-на Буассо не была исчерпана в столь
немногих словах: для нее потребовались еще две или
три пространные фразы, доставившие Деланглю жи-
вейшее удовольствие. Он думал: «Вот каковы эти про-
винциалы! Ведь этот Буассо — обладатель прекрасно-
го состояния. Там, у себя, он пользуется почетом, ува-
жением, а здесь несет чепуху. Маленький крестик ря-
дом с именем художника! Боже великий! Что сказали
бы на этот счет в «Charivari»!»
В течение многих лет Делангль недаром половину
своего времени проводил в Париже. Внезапно он
вскричал:
— Да ведь за всеми длинными рассуждениями, ко-
торыми мы пытались сломить сопротивление Федера
и убедить его заняться нашим портретом, мы забыли
о главном: я уверен, что Валентина с ее монастыр-
скими понятиями не согласится ходить в его агелье
на улицу Фонтен-Сен-Жорж.
— Как! Мне придется ходить к господину Феде-
ру? — вскричала Валентина, сразу смутившись.
— Во-первых, это вовсе не значит ходить к нему,
и то место, куда проводит тебя муж, находится в
четверти лье от его квартиры. У него прелестное
ателье, ты в жизни не видела ничего подобного, по
мы с Буассо заняты делами, я хочу помочь ему
оправдать издержки по путешествию в Париж, и
эти долгие сеансы в ателье художника были бы для
нас огромной потерей времени.
— Как,— вскричал Буассо,— мало того, что из мо-
его кармана уплывают шестьдесят звонких наполеон-
доров! Мне, Жану-Тома Буассо, вице-президенту
коммерческого трибунала, придется еще терять время
у этого пачкуна!
Валентина была сильно задета таким отзывом
о г-не Федере. Делангль резко ответил своему зятю:
— Вы что, с луны свалились, черт вас возьми?
Он отказался приходить к княгине N., когда речь шла
о большом, сложном портрете, за который ему, по-
жалуй, заплатили бы тысячи четыре франков. К нему
464
в ателье ходят самые высокопоставленные дамы.
У него даже есть во дворе крытый сарай для доро-
гих лошадей, которые ждут своих хозяек. Но все
это не страшно: как и все гениальные люди, он ори-
гинал, а кроме того, он ко мне расположен. Я
готов рискнуть и поговорить с ним на этот счет. Толь-
ко будьте осторожны, милый зятюшка, не взду-
майте в разговоре с ним употреблять ваши любимые
словечки и шуточки. Он может обидеться, уйти, и
мы останемся ни с чем.
— Что за черт! Такой человек, как я, Жан-Тома
Буассо, станет сдерживать себя, разговаривая с ка-
ким-то мазилкой!
— Ну вот, вот они, ваши грубые, презрительные
клички! Это может сойти с рук в Бордо, где всем,
до последнего уличного мальчишки, известно о ваших
трех миллионах, но поймите, что в Париже, где ни-
кто друг друга не знает, людей судят только по
платью, а ведь на его фраке — извините меня—
имеется украшение, которого еще нет на вашем, го-
сподин вице-президент коммерческого трибунала.
— Ну-ну, довольно говорить мне неприятности,
милейший шурин! Право же, я не понимаю, как мо-
гут давать ордена каким-то босякам. Если правитель-
ство таким путем хочет создать аристократию, то
это большая ошибка. Сначала надо привить пароду
почтение к землевладельцам... Впрочем, вы настоя-
щий флюгер — ведь вчера еще вы возмущались на-
глостью парижских рабочих не меньше, чем я.
Ill
Эти скучные пререкания были лишь пресным и гру-
бым повторением того, что ежедневно происходит в
наиболее изысканных салонах Парижа. Люди с са-
мыми громкими именами нередко надевают на свое
мелочное, эгоистическое тщеславие маску высокой за-
конодательной мудрости. Этот спектакль лицемерия
тянулся бы еще очень долго, но, к счастью, карета
остановилась перед кафе Тортони. Г-жа Буассо, все-
цело погруженная в свои мысли, не захотела выйти
из экипажа.
30. Стендаль. Т. V.	465
— Почему это? — сердито вскричал вице-прези-
дент коммерческого трибунала.
Валентина нашла предлог:
— Моя шляпа недостаточно свежа.
— Так выкиньте вашу шляпу за окошко и купите
себе две новых. Не все лн мне равно, черт побери,
истрачу ли я на эту поездку двадцать тысяч и две-
сти или двадцать тысяч и четыреста франков? У ме-
ня хорошенькая жена, и я хочу иметь возможность
показать ее людям. Такой человек, как я, может по-
зволить себе эту роскошь.
Валентина вышла из экипажа и оперлась на руку
брата.
Федер сразу разгадал замашки украшенного тре-
мя миллионами провинциала, который приехал в Па-
риж, чтобы выставить напоказ свою жену и изделия
своих фабрик. Он присоединился к обществу своих при-
ятелей, богатых людей, и вечером и в полдень запол-
няющих кафе Тортони. Когда он расстался с Вален-
тиной, ему показалось, что крикливый голос ее мужа
и его отвратительные споры с Деланглем вполне воз-
награждаются наивными взглядами молодой женщи-
ны и выражением живого интереса, появлявшегося у
нее всякий раз, когда что-либо ее занимало. Федер,
столь решительно отказавшийся от обеда, говорил се-
бе двумя часами позже: «Я должен разгадать эту
молоденькую женщину! На это потребуется три
дня. Л потом я, как чумы, буду избегать и ее ужас-
ного мужа и ее брата. Удовлетворенное любопытство
даст мне некоторый отдых от жеманных прелестей
моих моделей и от вечно сюсюкающих девиц, с кото-
рыми я танцую по воскресеньям, нарядившись в ко-
стюм прокурорского писца».
Еще через два часа Валентина начала внушать
Федеру какой-то страх, в котором, правду сказать, он
пока еще не признавался самому себе. «Не смогу
же я,— думал он,—привязаться к этой монастырской
питомице! Ведь она едва успела вырваться из своего
л онастыря. После первого обмена любезностями она
сразу начнет удручать меня всевозможными глу-
постями, в сущности нередко злыми, которыми мо-
нахини набивают головы своих воспитанниц. У меня
4 66
нет ни малейшей охоты расчищать ее головку и выкор-
чевывать из нее всякий вздор: это значило бы тру-
диться для моего преемника, какого-нибудь блиста-
тельного бордосского виноторговца. К тому же есть
еще муж! Его ужасный голос разрывает мне барабан-
ную перепонку и действует на нервы. В присутствии
господина Буассо я невольно жду, когда снова за-
звучит его отвратительный бас. В обществе воскрес-
ных девиц мне, по крайней мере, не приходится выно-
сить голоса их мужей. Правда, их чувства вульгар-
ны — бедняжки долго обсуждают цену шляпы или
меню завтрака. Это наводит на меня скуку, но не
раздражает, тогда как при виде грубого чванства и
повелительной надменности этих двух разбогатев-
ших провинциалов я едва сдерживаюсь, чтобы не
выйти из себя. Надо будет при первой же встрече со-
считать, сколько раз муж торжественно скажет: «Я
Жан-Тома Буассо, вице-президент коммерческо-
го трибунала». Любопытно было бы посмотреть,
как ведет себя этот человек в обществе своих приказ-
чиков! В Париже разбогатевшие выскочки хоть от-
части скрывают свое тщеславие и стараются умерить
громовые раскаты своих голосов... Да, при наличии
такого мужа прекрасная Валентина, как ни очарова-
тельно ее лицо, для меня недоступна. Любезности это-
го мужа отлично заменяют тех с детства обезврежен-
ных стражей, которым турки доверяют охрану своих
гаремов. И, наконец, тот вздор, что начнет нести эта
молодая провинциалка, когда придет ко мне в ателье,
быстро разрушит воздушные замки, построенные моим
воображением при виде ее лица. В сущности, в этом
лице есть только две достойные внимания вещи, и жи-
вопись бессильна передать первую из них: выражение
глаз. Моментами оно делается таким глубоким, что при-
дает ее словам совершенно иное, особое значение, со-
всем нс то, какое мы могли бы увидеть в них вначале.
Это мелодия в стиле Моцарта, приспособленная к сло-
вам пошлой песенки. Второе, что привлекает в этой
прелестной головке,— спокойная и даже строгая кра-
сота черт, в особенности очертаний лба, сочетающаяся
с глубоко чувственной линией рта и в особенности ниж-
ней губы. Я не только сделаю для себя копню этого пор-
467
Tpeia, я еще упрошу Эжена Делакруа спрятаться за
ширмой в уголке моего ателье и написать для меня
эпод этой головы: он сможет пригодиться ему для
«Клеопатры», но другой Клеопатры, совершенно не-
похожей на ту, какую он нам показал на последней
выставке. Черт возьми, каким я был дураком, когда
чего-то боялся! Нет, я никоим образом не привяжусь к
молодой женщине, которая находится под надежной
защитой прелестей своего мужа. Я просто отдам долж-
ное необычайной модели, которую случай посылает в
мое ателье».
Погруженный в эти приятные размышления, Федер
не заметил наемного экипажа, остановившегося пе-
ред Тортони. Взгляд художника был привлечен строй-
ной фигурой молодой женщины, легко ступавшей по
каменным ступенькам подъезда. Затем Федер под-
нял глаза к шляпке, и сердце его забилось; он изме-
нился в лице. Его жадный взор перенесся на муж-
чину, который вел даму под руку. Да, это был тот
самый огромный человек, ростом в пять футов шесть
дюймов и чрезмерно толстый, человек, имевший честь
состоять вице-президентом коммерческого трибу-
нала. Федер снова с восторгом перевел взгляд на
молодую женщину, которая вошла в кафе и теперь
поднималась по внутренней лестнице, ведущей в за-
лы второго этажа. Он нашел в ее походке и фигуре
восхитительное изящество, которого не заметил вна-
чале, когда смотрел на нее, еще не узнавая. Он почув-
ствовал себя преисполненным радости.
«Эта провинциалка возвращает мне молодость».
Такие слова уже много значили для нашего худож-
ника, а между тем ему не было еще двадцати ше-
сти лет. Что же делать, такой ценой покупаются
исключительные успехи в мире искусства и литерату-
ры. Всевозможные комедии, которые искусно разыгры-
вал Федер под руководством многоопытной Розалин-
ды, состарили его душу и даже слегка иссушили его
лицо. Бедняга никогда не позволял себе ни одного
жеста, никогда не поднимался со скамьи, чтобы взять
под руку проходившего мимо приятеля, не задав
себе моментально вопроса, в конце концов ставшего
привычным: «А прилично ли это?» Быть может, в пер-
468
вый раз с тех пор, как Розалинда переделала его ха-
рактер, оп пе задал себе этого вопроса, поднимаясь
вприпрыжку по лестнице кафе Тортопи и стараясь до-
гнать прелестную фигурку, промелькнувшую перед его
глазами. Валентина расположилась за одним из даль-
них столиков, в углу зала. «К чему мне выносить голоса
мужчин? — подумал Федер, занимая место, откуда он
мог превосходно видеть молодую провинциалку, в го
время как сам был почти совершенно скрыт шляпами
двух сидевших перед ним дам. Он был погружен в глу-
бокую задумчивость и грустно улыбался своим мыслям;
он говорил себе: «Вот таким я был восемь лет назад,
когда ухаживал за бедным «Маленьким матросом»,—
как вдруг его привел в себя зычный голос, прокричав-
ший очень близко от его уха:
— Ага! Вот и наш друг!
И чья-то лапища опустилась на его плечо.
При этом громком возгласе все дамские шляпы, на-
ходившиеся в зале, заколыхались. То был г-н Буассо,
решивший проявить учтивость по отношению к «дру-
жище Федеру», как он его называл. Федер с улыбкой
подошел к столику Валентины. Однако вскоре —он
и сам этого не заметил — улыбающееся выражение
сменилось у него выражением серьезного и глубокого
внимания. Он всматривался в лицо Валентины, с ко-
торой расстался всего несколько часов назад, и почти
не узнавал его: такие смелые выводы делал он из
каждой его черты. В то время как он мысленно от-
вергал или принимал каждый из этих выводов в от-
дельности, Делангль оглушал его огромным количест-
вом дружеских фраз, которые явным образом должны
были послужить предисловием к какому-то необыч-
ному предложению. «Успею заняться им тогда, когда
он выскажется яснее»,— думал Федер. Пока что он
изощренным взглядом портретиста изучал лицо Ва-
лентины, и оно пугало его. Особенно своеобразна бы-
ла линия лба: такую линию можно иногда встретить
у античных статуй, и она почти всегда является вер-
ным признаком непоколебимости принимаемых чело-
веком решений.
«Брат ее сказал, что она набожна; если я дам < й
понять, что нахожу ее красивой, она способна занре-
469
тить мне видеться с ней и не отступит затем от своего
решения». Эти мысли могли бы внушить некоторый
страх, но они показались Федеру восхитительными, а
главное — совершенно новыми. Его размышления бы-
ли прерваны ясным и точным предложением приходить
писать портрет Валентины (именно так выразился
Делангль) в гостиницу «Терраса», гдечэна останови-
лась. Эта фамильярность так очаровала Федера, что
сначала он согласился. Но, спохватившись, стал бла-
горазумно выдвигать тысячу возражений. Ему хоте-
лось заставить заговорить Валентину, но она была
всецело занята тем, что внимательно его рассматрива-
ла, и он не смог добиться от нее ничего, кроме междо-
метий. Федер был до такой степени поглощен некото-
рыми подробностями, о которых не имел возможности
говорить вслух, что, протестуя против того, чтобы пи-
сать портрет не у себя в ателье, он нечаянно ска-
зал две — три нелепости, не ускользнувшие от внима-
ния Делангля. Тот наклонился к сестре и шеп-
нул ей:
— Он явно рассеян, здесь, в зале, есть кто-то из
его дам.
Любопытный взор молодой провинциалки тотчас
же занялся изучением всех присутствующих женщин.
Одна из них, с крупными чертами лица и пышным
бюстом, каким-то странным взглядом следила за каж-
дым движением нашего героя. Это была всего лишь
немецкая княгиня, портрет которой когда-то написал
Федер; она была задета его манерой никогда не рас-
кланиваться со своими моделями, даже с теми из
них, которые в свое время удостаивали его интим-
ной беседой.
Наконец после долгих пререканий—они тянулись
более трех четвертей часа и благодаря крикливым го-
лосам двух провинциалов доставили развлечение
всем посетителям Тортони, а Федеру составили шум-
ную рекламу — было решено, что супруги Буассо
и Делангль будут говорить всем, будто портрет яв-
ляется результатом пари. Это могло послужить доста-
точным объяснением необычного решения Федера ра-
ботать вне своего ателье.
— Да, чуть было не забыл! — вскричал Федер,
470
внезапно вспомнив о своем намерении воспользовать-
ся любезностью Эжена Делакруа.— У меня есть один
знакомый молодой художник. Судьба наделила его
крупным дарованием, но обязала содержать мать и че-
тырех сестер. Я поклялся себе, что в определенные дни
недели буду давать ему бесплатные уроки. В эти дни
он скромно пишет в уголке моего ателье, а я каждые
четверть часа бросаю беглый взгляд на его работу. Он
молчалив, скромен, и я попрошу у вас разрешения по-
садить его в уголке залы, где буду иметь честь писать
портрет госпожи Буассо.
Первый сеанс состоялся на следующий же день.
Ни у художника, ни у его модели не было желания
разговаривать. У них был предлог смотреть друг на
друга, и они широко воспользовались этой возмож-
ностью. Федер снова отказался от обеда у богатого
провинциала, но вечером в Опере была премьера,
и он принял приглашение в ложу г-жи Буассо.
Во время второго акта, когда все так скучали, как
только можно скучать в Опере, другими словами,
когда скука перешла все границы человеческого терпе-
ния,— в особенности для людей, обладающих некото-
рым умом и некоторой тонкостью воображения,—
Федер и Валентина понемногу разговорились, и
вскоре их беседа сделалась такой живой и такой
естественной, словно они были старыми знакомыми.
Они прерывали и опровергали друг друга, нимало не
заботясь о форме, в которую облекали свои мысли.
К счастью, муж г-жи Буассо и Делангль не принад-
лежали к числу тех, кто мог бы понять, что оба собе-
седника лишь потому разговаривали так непринужден-
но, что были уверены друг в друге. Разумеется, будь у
Валентины хоть малейшее знание жизни, она бы не по-
зволила человеку, с которым была знакома не более
трех дней, принять тон подобной интимности, но весь
ее житейский опыт ограничивался визитами к родствен-
никам мужа да ролью хозяйки дома на десятке зва-
ных обедов и на двух парадных балах, устроенных
г-ном Буассо после свадьбы.
Во время второго сеанса беседа была полна ожив-
ления и величайшей непринужденности. Делангль и
Буассо каждую минуту входили в спальню Валентины,
471
которая была выбрана в качестве ателье, так как
только в этой комнате имелось окно, выходившее на
север, и, следовательно, всегда было одинаковое осве-
щение.
— Между прочим,— сказала Валентина своему
художнику,—как это случилось, чго вы уступили в
вопросе об ателье и согласились nncaib портрет у
меня дома?
— Дело в том, что я вдруг заметил, что люблю
вас.
Лишь дойдя до второй части этой странной фразы,
Федер понял, чем он рискует. «Что ж,— подумал
он,— сейчас она позовет мужа; он больше не оставит
нас наедине, и любезность этого субъекта излечит
меня от нелепой фантазии, которая готовит мне огор-
чение в весьма близком будущем: ведь Валентина
скоро уедет из Парижа».
Услышав странные слова, произнесенные Федером
искренне и нежно, по вместе с тем так непринужденно
и громко, словно он ответил па вопрос: «Поедете ли
вы завтра за город?» — Валентина в первую минуту
почувствовала волнение и беспредельное счастье. Она
смотрела на Федера широко раскрытыми глазами, не
скрывавшими ни одного оттенка ее чувств. Затем
выражение ее глаз внезапно изменилось и стало гнев-
ным. «Каким легким тоном сказал он мне о своей
любви! — подумала она.— А ведь она является дер-
зостью с его стороны! Как видно, мое поведение пока-
залось ему очень легкомысленным, если он мог со-
ставить план подобного признания!.. Составить план!
Нет, этого не может быть!» — возразила она сама
себе, как бы оправдывая его, по тут же забыла об
этом, чтобы обдумать ответ, который ей следовало
дать.
— Прошу вас, сударь, никогда больше не повто-
рять тех слов, которые вы только что произнесли, или
я внезапно заболею,— что, впрочем, и без того может
случиться со мною в результате вашей дерзости,— и
вы никогда больше меня не увидите, а портрет оста-
нется незаконченным. Я попрошу вас сделать мне
одолжение и впредь обращаться ко мне лишь в случае
крайней необходимости.
472
С этими словами Валентина поднялась с места и
подошла к камину, чтобы позвонить горничной. Она
хотела позвать г-на Буассо или Делапгля, своего
брата, с которыми могла бы заговорить о чем-ни-
будь, например, о небольшой загородной прогулке. Ее
рука схватила уже шнур от звонка. «Нет,— подума-
ла она,— они что-нибудь заметят по моим глазам».
Она уже отказалась от мысли окончательно порвать
с Федером.
Последний, со своей стороны, испытывал силь-
ное искушение схватить мяч на лету. «Какой вели-
колепный случай порвать с этой молодой женщи-
ной!—думал он.— Вполне возможно, что я первый
мужчина, посягнувший па ее добродетель. Если так,
она будет вспоминать об этом незаконченном портрете
всю свою жизнь». Как у всех пылких людей, мысли
у Федера бежали быстро. Его охватило бурное иску-
шение возобновить разговор о любви и заставить себя
прогнать. Он уже искал фразу, которая могла бы
оставить в сердце молодой женщины неизгладимое
впечатление и сделаться для нее неиссякаемым источ-
ником переживаний. Следя за ней взглядом, когда
она подходила к камину, он все еще продолжал мыс-
ленно искать свою выспренную фразу и наблюдал, ре-
шится ли она позвонить. Она слегка повернулась, и
он увидел се в профиль; до сих пор он привык ви-
деть ее лицо анфас или в три четверти.
«Какая восхитительно тонкая линия носа!—
подсказал Федеру его' глаз художника.— И какую изу-
мительную способность к безграничной любви изобли-
чает это лицо! — тотчас добавило его сердце влюблен-
ного.— Разумеется, моя фраза оставит в ней дли-
тельное воспоминание, но я потеряю возможность ее
видеть, и, как зпать, может быть, послезавтра это
станет для меня источником большого горя. В таком
случае,— решил оп,— надо припасть к ногам се тще-
славия. Быть может, она считает, что я отношусь к
ней чересчур легко, если иду на риск получить отказ
от дома».
— Я в отчаянии, сударыня, и от глубины души,
смиреннейшим образом прошу у вас прощения за свою
нескромность.
473
При этих словах Валентина быстро обернулась к
нему, и постепенно на ее лице проступило выражение
живейшей радости: она была освобождена от ужасав-
шей ее необходимости прогнать Федера или, по мень-
шей мере, разговаривать с ним отныне лишь в при-
сутствии г-на Буассо или горничной. «С какой бы-
стротой,— думал Федер,— на лице ее отражается
все, что происходит в ее сердце! Это отнюдь не
та провинциальная глупость, которой я ожидал. Мои
извинения по адресу тщеславия имеют успех; удвоим
же дозу».
— Сударыня,— вскричал он с видом самого иск-
реннего раскаяния,— если бы я не боялся, что вы мо-
жете ложно истолковать мой жест и принять его за
дерзость, от которой так далеко мое трепещущее серд-
це, я бросился бы к вашим ногам, чтобы вымолить
прощение за вырвавшиеся у меня чудовищные слона.
Aloe внимание было целиком поглощено работой, и, бе-
седуя с вами, я лишь думал вслух. Бессознательно
я позволил сорваться с моих губ чувству, проявле-
ния которого запрещены мне. Умоляю, благоволите
забыть слова, которые я никогда не должен был
произносить. Еще раз я смиренно прошу у вас про-
щения.
Мы уже сказали, что у Валентины не было ни-
какого житейского опыта. Сверх того, она, на свое не-
счастье, обладала свойством, делающим женщину
столь обворожительной: ее глаза и очертания губ
мгновенно отражали все переживания ее души. Так,
например, в эту минуту лицо ее выразило всю радость
примирения. Этот странный факт отнюдь не усколь-
знул от опытного взгляда Федера. Его радость была
безгранична. «Я признался ей в любви, но это еще
не все,— думал он.— Она любит меня или, во всяком
случае, я необходим для ее счастья, как друг, кото-
рый утешал бы ее и помогал сносить грубость мужа.
Значит, она замечает эту грубость, и это
открытие имеет огромное значение. И, значит,—
подумал он с живейшей радостью,— мне не прихо-
дится презирать ее за чудовищную глупость и гру-
бость, которые возмущают меня в этом провинциаль-
ном колоссе. В ней нет смешных черт, порожденных в
474
ее муже сознанием богатства и тем чувством пре-
восходства, с каким он относится к окружающим,
хотя и не имеет на то никакого права. Моя радость
беспредельна, н я должен использовать это».
— Сударыня,— сказал Федер Валентине,—я был
бы вне себя от счастья, если бы мог питать хоть ма-
лейшую надежду на то, что вы согласитесь забыть
чудовищную глупость, которая побудила меня ду-
мать вслух.
Употребив последнее выражение, Федер чересчур
понадеялся на провинциальную простоту своей мо-
дели. Он ошибся. Валентина была не лишена му-
жества. Она нахмурила брови и сказала ему доволь-
но твердо:
— Прошу вас, сударь, прекратим этот разговор.
IV
Федер тотчас повиновался.
— Будьте добры, сударыня, подвиньтесь чуть пра-
вее. Положите немного ближе ко мне руку, что опи-
рается на кресло. Не наклоняйте голову так низко. Вы
несколько отклонились от позы, в которой был начат
портрет.
Поза была исправлена Валентиной не без некото-
рой холодности, после чего влюбленные постепенно
погрузились в восхитительное молчание, лишь изред-
ка прерываемое словами Федера:
— Прошу вас, сударыня, взгляните на меня.
Федер без колебаний принял приглашение г-на Бу-
ассо на обед. Он принял также приглашение в ложу,
но, улучив момент, сказал Деланглю:
— В Академии должно вскоре освободиться ме-
сто, и я имел слабость рассчитывать на него. Мой при-
ятель позаботился обо мне и поселил своего человека
в одной из комнат седьмого этажа того самого дома,
где третий этаж занимает больной член Акаде-
мии. Так вот, я не могу пожаловаться на академи-
ка: сегодня он совсем плох,— но двое его коллег, кото-
рые прежде обещали свои голоса моему покровителю,
по-видимому, склоняются в пользу нашего соперника,
так как он оказался дальним родственником назна-
ченного вчера министра финансов.
475
— Какая гнусность! — с гневом вскричал Де-
лангль своим зычным голосом.
«Почему же гнусность, дурень ты этакий? — поду-
мал Федер.— Зато теперь я могу мечтать и молчать,
сколько мне вздумается: мое грустное настроение бу-
дет отнесено за счет упущенного места в Академии».
И он снова отдался беспредельному счастью любо-
ваться Валентиной.
Минуту спустя Федер услышал, как Буассо с от-
тенком самой смешной зависти в голосе сказал шу-
рину:
—Черт победи, сделаться кавалером ордена По-
четного легиона и членом Академии в один и тот
же год! Да, этот молодчик пе теряет времени!
Вице-президент коммерческого трибунала думал,
что говорит шепотом, но размышления провинциально-
го колосса не были потеряны для соседних лож. Че-
рез две — три минуты он добавил:
— Правда, портреты, написанные рукой члена
Академии, принесут больше чести тем, кому они буд}т
принадлежать.
Валентина говорила пе больше Федера. Ее взгляд
и голос выдавали глубокую внутреннюю тревогу. Не-
смотря на энергичные опровержения, так быстро по-
следовавшие за оскорбительным признанном, Вален-
тина со вчерашнего дня ие переставала повторять
себе следующие, восхищавшие ее доводы: «Он ска-
зал, что любит меня, не из самомнения и, уж конеч-
но, ие из дерзости; бедняжка сказал это лишь потому,
что это правда». Но тут в ее ушах снова начинали
звучать столь решительные опровержения худож-
ника, и стремление разгадать истинный смысл его
слов целиком поглощало молодую женщину.
Сердце ее учащенно билось; легкие сомнения, еще
не совсем ее покинувшие, мешали ей возмутиться той
ужасной вещью, которую в провинции называют объ-
яснением в любви. И вот Валентине страстно захо-
телось узнать историю Федера. Она припомнила, что,
когда брат заговорил с ней в первый раз о портрете,
он сказал так: «Молодой художник с пирамидаль-
ным талантом. Пользуется огромнейшим успехом в
Опере!» Однако она не решалась снова навести Де-
476
лапгля па эту тему и попросить его рассказать еще
какие-нибудь подробности. Валентина все время
искала теперь общества брата. Без конца обдумывая,
каким бы способом заставить его заговорить об успе-
хах молодого художника, она научилась хитрить.
Г-н Буассо умирал от желания взять на два месяца
лож}' в Опере. Если бы это исполнилось, он устроил
бы в пятницу парадный обед для всех своих земляков,
находившихся в Париже, и в восемь часов, прощаясь
с ними, с гордостью заявил бы: «У меня назначено
деловое свидание в моей ложе в Опере». Валентина,
внезапно воспылавшая страстью к опере, сказала
мужу:
— Ничто так меня не раздражает, как нелепый по-
кровительственный тон, который усвоили по отноше-
нию к нам особы, имеющие в Париже кое-какие сред-
ства. Мы родились в двухстах лье от столицы, но
решительно ни в чем им не уступаем. По-моему, су-
ществует лишь два способа занять место среди этой
дерзкой аристократии: либо надо купить имение в
местности, где находятся несколько красивых вилл
главных сборщиков податей и богатых банкиров, либо
же, если не найдется такого имения, абонировать, по
крайней мере, ложу в Опере. По-моему, ничто так нас
пе унижает, как необходимость менять ложу на каж-
дом спектакле.
Первый раз в жизни Валентина сознательно насме-
халась над мужем или, по меньшей мере, употребля-
ла, чтобы его убедить, фразы, которые сама находи-
ла смешными. Дело в том, что у нее появилось стра-
стное желание иметь ложу: она рассчитывала при-
влечь туда нескольких бордосских друзей, которых
ежедневно влекла в Оперу любовь к балету, а так
как скромность не была преобладающей доброде-
телью этих господ, уроженцев Гасконии, то она надея-
лась узнать от них кое-какие подробности, касающие-
ся успехов Федера.
— Наконец-то,— сказал ей муж, дружески пожи-
мая се руку,— наконец-то вы поняли, какой образ
жизни должен вести такой человек, как я. У нас есть
состояние, а раз это так, то почему бы вице-прези-
денту коммерческого трибунала не стать депутатом?
477
Разве Порталь, Лене, Равез, Мартиньяк и многие дру-
гие начинали иначе? Вы, может быть, заметили, что
на обедах, которые мы даем, я приучаюсь говорить
речи. В глубине души я стою за неограниченную
власть. Это единственная форма правления, дающая
нам те прекрасные периоды спокойствия, во время ко-
торых мы, положительные люди, успеваем нажить со-
стояние. Однако, принимая во внимание, что надо быть
избранным, я бросаю иногда несколько тирад о сво-
боде печати, о выборной реформе и о прочих пустя-
ках... N., пэр Франции, рекомендовал мне молодого
адвоката без практики, и тот два раза в неделю прихо-
дит читать со мной высокопарные речи некоего Бен-
жамена Констана, такого же нищего, как и он сам.
Бедняга умер несколько лет назад, так и пе сумев
стать чем-нибудь, хотя бы членом Академии, что,
быть может, очень скоро удастся нашему молодому
художнику Федеру.
Услышав это имя, г-жа Буассо вздрогнула.
— Кроме того,— продолжал вице-президент,— N.,
пэр Франции, сказал мне, что человек может считать
себя государственным деятелем только тогда, когда
у него создается привычка защищать взгляды, ко-
торых сам он не разделяет. Для начала я постоянно
насмехаюсь над молодым адвокатом, который прихо-
дит преподавать мне «принципы управления Франции
самой Францией». Я делаю вид, что соглашаюсь со
взглядами его Бенжамена Констана (какое-то еврей-
ское имя!) и таким образом оказываюсь умнее это-
го молодого парижанина. Ибо, как говорит опять-
таки N., пэр Франции, «тот, кто обманывает другого,
всегда оказывается умнее его», и т. д., и т. д.
Ложу в Опере нашел Федер, и опа была немед-
ленно абонирована. Если бы Валентина пожелала,
муж тотчас начал бы поиски имения в местности, где
было уже достаточно вилл главных сборщиков пода-
тей и богатых банкиров. Но мнение Валентины на
этот счет еще не сложилось, и она решила посовето-
ваться с Федером. Что касается красноречивых и вы-
разительных выступлений, которыми г-н Буассо тер-
зал своих гостей, то она даже не замечала их. У нее
появилась бессознательная привычка не слушать
478
того, что говорилось в присутствии Федера, а он не-
изменно бывал на ее обедах. Нетрудно было сделать
одно наблюдение, весьма опасное для наших молодых
людей: взгляды, которыми они обменивались, были го-
раздо более интимны, чем их слова. Если бы какой-
нибудь стенограф подслушал и записал их диало-
ги, в них можно было бы обнаружить одну лишь
учтивость, между тем как взгляды их говорили о
многих других вещах, и притом о таких, до которых
было еще очень далеко.
Именно на том обеде, который г-н Буассо устроил
в пятницу, чтобы иметь возможность разразиться сво-
ей великолепной тирадой: «Простите, господа, я вы-
нужден вас покинуть, так. как у меня назначено де-
ловое свидание в моей ложе в Опере»,—двое или трое
из обедающих отлично заметили взгляды, с по-
мощью которых г-жа Буассо ежеминутно справлялась
о мнении Федера по поводу всего того, о чем гово-
рилось за столом. Федер считал, что не нарушает
своей клятвы казаться равнодушным, стараясь на-
учить любимую женщину правильно относиться к раз-
личным явлениям парижской жизни. Ему ни за что на
свете не хотелось бы слышать от нее повторения экс-
центричных или, по меньшей мере, вульгарных мыслей,
которые при всяком удобном случае изрекал г-н
Буассо.
Провинциалы, заметившие взгляды г-жи Буассо
и питавшие бесконечное почтение к ее превосходным
обедам, нс принадлежали к числу людей, боявшихся
оскорбить се тонкие чувства. Поэтому, когда Федер,
видя, что г-н Буассо уходит на свое мнимое деловое
свидание, крикнул ему: «Я попрошу вас завезти ме-
ня в одно место»,— они поспешили заговорить с
г-жой Буассо, осыпая художника неуклюжими похва-
лами, и эта женщина, чей тонкий ум схватывал в об-
ществе малейшее притворство, отнюдь не была
оскорблена похвалами по адресу молодого человека,
хотя эти похвалы были продиктованы исключительно
желанием обеспечить себе несколько хороших обедов.
Один из прихлебателей, особенно отличившийся бес-
стыдством своих комплиментов, был приглашен в
479
ложу Оперы па тот же вечер и сверх того не был забыт
в списке приглашенных на ближайший обед.
Далеко не преувеличивая силы испытываемого им
чувства, Федер, напротив, был склонен, сам того не
замечая, преуменьшать его значение. Он твердо ве-
рил, что скоро возобновит свои набеги на воскресные
балы в окрестных деревушках. После признания, ко-
торое он так смело высказал в беседе с Валентиной,
ни одно слово любви ни разу не сорвалось с его уст.
«Она сама должна попросить меня произнести это
слово!» — сказал он себе вначале, но не это являлось
истинным мотивом его поступков. Он находил величав-
шее наслаждение в чрезвычайной близости, установив-
шейся между ним и Валентиной и распространявшей-
ся на каждую мелочь; он совсем не торопился менять
свою жизнь. «В сущности,— думал он,— она осталась
такой же монастырской воспитанницей, какой была
раньше. Если я сделаю шаг вперед, то этот шаг
должен решить все. Если одержит верх религия —
что очень вероятно,— опа убежит в Бордо, куда я
не могу последовать за ней из соображений прили-
чия, и каждый вечер я буду лишен чудесного часа,
который придает интерес всему остальному дню и со-
ставляет главную радость моей жизни. Если же она
уступит, то будет так, как было со всеми другими:
через месяц—другой я найду одну скуку там, где
искал наслаждения. Пойдут упреки, а вскоре за ни-
ми придет разрыв, и я опять-таки буду лишен чу-
десного вечернего часа, ожидание которого скраши-
вает весь мой день».
Валентина, со своей стороны, ие так ясно разби-
раясь в своих чувствах, как Федер (ей было всего
двадцать два года, и большую часть своей жизни она
провела в монастыре), начинала серьезно упрекать
себя. Она часто повторяла себе: «Но ведь в наших
отношениях нет ничего предосудительного». Затем опа
сделала открытие, что без конца думает о Федере.
Потом, к невыразимому своему стыду, она заметила,
что ее непреодолимо тянет к Федеру, когда его нег
с ней. Она купила банальную литографию, встави-
ла ее в рамку и на высоте четырех футов повесила
над фортепьяно; ей показалось, будто один из изо-
480

браженных на ней мужчин обладал сходством с Фе-
дером. Чтобы оправдать присутствие этой литогра-
фии, она купила семь других. Сидя одна в своей ком-
нате, погруженная в мечты, она нередко осыпала поце-
луями стекло, под которым находилось изображение
походившего на Федера молодого солдата. Как мы уже
сказали, диалоги молодых людей не заслужили бы
упрека со стороны самых почтенных и самых высоко-
нравственных людей, только этим людям не следовало
бы чересчур внимательно следить за их взглядами.
Результатом угрызений совести Валентины и си-
стемы поведения Федера явилось то, что он без
любви совершал поступки, говорившие о самой силь-
ной страсти. Так, например, много времени спустя
после окончания портрета-мпниагюры Валентина по-
желала осмотреть ателье художника. Воспользовав-
шись моментом, когда Делангль и два или три спут-
ника г-жи Буассо рассматривали прекрасную кар-
тину Рембрандта, Федер перевернул одно из полотен,
делавших его ателье неплохой картинной галереей, и
показал Валентине великолепный портрет, написан-
ный масляными красками и изображавший монахиню:
это был превосходный портрет самой Валентины.
Она сильно покраснела, и Федер поспешил присоеди-
ниться к обществу Делангля. Но когда г-жа Буассо
собралась уходить, он сказал ей, казалось бы, с са-
мым равнодушным видом:
— Я взял на себя смелость показать вам портрет
этой монахини не случайно. В моих глазах этой вещи
нет цены, но даю вам слово, что если вы не скажете
сейчас: «Я дарю вам ее»,— я завтра же отнесу эту
картину в лес Монморанси и сожгу ее.
Валентина опустила глаза и произнесла, сильно
покраснев:
— Хорошо, я дарю вам ее.
Нежная дружба, которую Федер не хотел пре-
кращать и которая целиком выражалась во взгля-
дах, могла бы дать повод для сильно компрометирую-
щих догадок, но г-н Буассо был далек от каких-либо
подозрений. Этот человек признавал лишь реальные
факты, и вещи воображаемые или только возможные
для него не существовали. Видя то влияние, которое
31. Стендаль. T. V.	481
оказывали на правительство крупнейшие банкиры
и прочие денежные тузы, он понял, что власть поки-
нула аристократическое Сен-Жерменское предместье
с его громкими именами и перешла в салоны финан-
систов, умевших при случае быть дерзкими с мини-
страми.
— В провинции мы и не подозреваем,— говорил
Буассо жене,— как легко люди вроде нас могут сде-
лать карьеру, и право же, я способен стать кое-чем
получше скромного вице-президента коммерческого
трибунала. Не сочти я уместным, живя в Бордо,
выбросить тысячу луидоров и показать моей молодой
жене Париж, я бы так никогда и не узнал истин-
ного положения вещей. В Бордо я стану привержен-
цем свободы печати и выборной реформы, в Па-
риже произнесу несколько речей в том же духе, но
во всех важных случаях буду всецело подчинять-
ся тому из министров, который окажется на лучшем
счету. Вот так-то люди и становятся главными сбор-
щиками податей, пэрами Франции и даже депутатами.
Если бы я сделался депутатом, мой молоденький ад-
вокат без практики стал бы сочинять для меня пре-
краснейшие речи. Вы очень красивы, чистота вашей
души отражается на вашем лице и придает вам ту
наивную прелесть, какую не часто встретишь в Па-
риже, в особенности у банкирш. (Это наш Федер
научил меня этому дерзкому слову). Словом, вы нака-
нуне величайших успехов, стоит вам только пожелать.
Так вот, умоляю вас на коленях: пожелайте этого.
Я сам, ваш муж, прошу вас быть хоть немного по-
кокетливее. Так, например, на будущую пятницу я
пригласил к обеду двух главных сборщиков податей.
Надо полагать, что у себя дома они имеют возмож-
ность обедать лучше, чем у нас. Постарайтесь же за-
вести с ними оживленный разговор; притворитесь, что
с интересом слушаете их, и, между прочим, упомя-
ните о прелестном английском саде, который я раз-
бил на восхитительных берегах Дордони в десяти
лье от Бордо. Скажите им, что этот участок я купил
исключительно ради тех двух десятков высоких де-
ревьев, что там растут. Если представится подходя-
щий случай, можете добавить, что сад этот — точная
482
копия того, который некогда устроил Поуп в Туикен-
хеме. Затем, если вы захотите сделать мне еще боль-
шее одолжение, то скажете им, что увлеклись кра-
сотой этого очаровательного местечка и уговорили
меня построить там дом, но требуете, чтобы он не по-
ходил на замок, так как вы питаете отвращение ко
всему претендующему на внешний эффект. Для меня
важно покороче познакомиться с обоими сборщиками.
Подобные господа являются естественной нитью, со-
единяющей денежных тузов с министром финансов, а
через этого министра мы доберемся и до других. Кро-
ме того (эту мысль мне подал Федер), хорошо бы
вам сделать вид, будто вы имеете неограниченное
влияние на все мои прихоти и важные решения,— и
вы действительно приобретете это влияние, стоит
вам только пожелать. Для видимости я отдаюсь в
полное распоряжение своих новых друзей. Все это
люди весьма состоятельные, и мое ухаживание за
ними не ограничивается словами. Вы прекрасно пони-
маете, что в этой болтливой стране лесть успела им
прискучить и утомить их. Что касается меня, я ста-
раюсь понравиться им другими средствами: я даю
им долю в весьма выгодных сделках. Однако у ме-
ня есть предохранительный клапан. В том весьма
вероятном случае, если эти господа захотят сорвать с
меня слишком изрядный куш, я сошлюсь на желание
или каприз прелестной женщины, которая так часто
блистала перед ними умом на наших званых обедах
по пятницам, и таким образом сумею защитить свои
деньги, пе вызывая с их стороны особых сомнений
в моей преданности их интересам.
Как явствует из этого разговора, Федер не толь-
ко приучил свои уши выносить громовой голос вице-
президента коммерческого трибунала, но даже сам
искал возможности беседовать с ним и, сумев поль-
стить его безудержному тщеславию, внушил ем> не-
сколько мыслей, необходимых для увеличения его
состояния. Не будучи сам богат, Федер делал вид,
что испытывает безграничное почтение к счастливцам,
обладающим состоянием. Буассо был, видно, твердо
убежден в его уважении, если обращался с ним
так же, как со своими новыми друзьями, набрац-
483
ними им в среде денежных тузов, главных сборщи-
ков податей и т. п. С кажущимся равнодушием (мож-
но себе представить, с каким успехом разыгрывал
кажущееся равнодушие тяжеловесный и алчный
г-н Буассо) он показал художнику различные бумаги,
из которых явствовало, что он, г-н Буассо, унаследо-
вал от отца незаложенное недвижимое имущество
стоимостью по меньшей мере в три миллиона и что
приданое его жены, равнявшееся девятистам пятиде-
сяти тысячам франков, было вложено в разные про-
мышленные предприятия Бордо. Сверх того, у г-жи
Буассо было двое довольно богатых и бездетных
дядей.
Федер с готовностью обсуждал подробности семей-
ной жизни, мало интересные для всякого другого, не
влюбленного человека, и, благодаря этой готовности,
а также многим другим оказываемым им услугам, его
обращение с Валентиной не возбуждало у г-на Буас-
со никаких подозрений. Не так обстояло дело с Де-
ланглем. У этого провинциала были, конечно, свои
смешные стороны. Так, например, он был убежден,
что ведет свои дела с орлиной быстротой и зор-
костью гениального человека; он любил указывать
друзьям на то, что у него нет приказчиков, и все
свои записи он вел па игральных картах. Однако, не-
смотря на эту слабость и многие другие, Делангль
видел вещи в их истинном свете. Шесть лет почти без-
выездного пребывания в Париже открыли ему глаза.
А ведь скучающий вид, появлявшийся у Валентины
среди гостей, приглашенных мужем, сразу же исчезал,
как только в гостиную входил Федер. Ее глубокий
и сдержанно-радостный взгляд следил за каждым
движением молодого художника, и взгляд этот как
бы спрашивал у него совета по любому вопросу. Де-
лангль кое-что замечал, и вполне естественно, что
Федер встречал у своего друга некоторую холод-
ность.
Однажды, когда все общество поехало в Сен-
Грасьен, чтобы осмотреть прелестную виллу по сосед-
ству с маленькой церковью, где покоится прах Ка-
тина, Федер, проходя через сад, на минуту оказался
наедине с г-жой Буассо.
484
— У Делангля,—сказал он ей с улыбкой, отра-
жавшей всю его страсть,— появились подозрения, ра-
зумеется, ни на чем не основанные: он думает, что
мы влюблены друг в друга. Когда мы свернули на
эту тропинку, а все остальные направились к озеру,
Делангль остался в стороне. Держу парн, что он бу-
дет пытаться нас подслушать. Но у меня хорошее
зрение. В тот момент, когда я молча выну часы, это
будет значить, что я увидел, как наш друг укрылся
за каким-нибудь густым кустом, чтобы послушать, о
чем мы беседуем друг с другом, когда остаемся одни.
Итак, прекрасная Валентина,— продолжал Федер,—
мы должны говорить о таких вещах, которые сразу
докажут ему, что я не влюблен в вас.
Можно себе представить, каким тоном была про-
изнесена эта фраза. После искреннего признания, о
котором мы уже говорили выше и которое имело ме-
сто во время второго сеанса, посвященного портрету,
ни одно слово о любви не появлялось в беседах Фе-
дера и Валентины. А между тем они виделись почти
ежедневно, и минута свидания служила для Федера
источником надежд пли воспоминаний в течение всех
остальных часов дня. При первом же слове, с кото-
рым он обратился к Валентине в Сен-Грасьенском
саду, она густо покраснела. Вскоре маленькая веточ-
ка акации, сорванная Федером, выпала нз рук моло-
дой женщины. Федер нагнулся, как бы для того, что-
бы ее поднять, и, выпрямляясь, вынул часы- он ясно
различил Делангля, спрятавшегося за кустом ака-
ции.
— Почему бы вам не отделать одну из гостиных
вашего дома в Бордо, ту, что выходит в сад, совер-
шенно так, как отделана восхитительная гостиная до-
ма, где мы только что с вами были? Это верх со-
вершенства, и я уверен, что нам разрешат снять ее
план. Господин Буассо сможет воспользоваться услу-
гами того самого архитектора, который работает сей-
час над чертежами вашего будущего дома на берегу
Дордони, рядом со знаменитым садом, и т. д.
Выражение лица Валентины во время этого бла-
горазумного разговора стоило того, чтобы его зарисо-
вать. Она пыталась улыбаться, потом вдруг прппима-
485
лась упрекать себя за то, что обманывает брата. Не
преступление ли обманывать человека, который питает
привязанность только к ней одной? Как видно, ее
обычное обращение с Федером было преступно, если
ей приходится прибегать к притворству, чтобы скрыть
его от брата... А ведь ради нее брат отдал бы жизнь,
даже больше того — состояние. С другой стороны,
самая необычность этого притворства навела Вален-
тину на мысль, что, быть может, дальнейшая судьба
ее ежедневных встреч с Федером находится под угро-
зой. «Пожалуй, то, что заставляет меня делать Фе-
дер, не так невинно, как кажется,— подумала она.—
Я вижу это по своему волнению. Быть может, мне не
следовало его слушаться. Как бы поосторожнее спро-
сить об этом моего духовника?»
Как видите, во время этого разговора, который для
парижанки явился бы только развлечением, сколько
трагических опасений боролись в уме юной провин-
циалки. Она была слишком умна, чтобы сказать что-
нибудь, могущее ее скомпрометировать, но волнение
ее голоса было настолько очевидно, что опыт сошел
далеко не так удачно, как на то надеялся Федер.
Безусловно, все сказанные ею слова были чрезвычай-
но благоразумны, но какой дрожащий и полный стра-
сти голос произнес их! После нескольких минут та-
кого диалога Федер вынул свой платок и тотчас уро-
нил его. Валентина вскричала:
— Наши спутники поехали кататься по озеру, да-
вайте поедем и мы1
Придя на пристань, Федер и Валентина не заста-
ли лодок: они уплыли далеко, и их не было видно.
Стена дома укрывала молодых людей от взглядов пуб-
лики, гулявшей в парке. Федер взглянул на Вален-
тину. Он хотел побранить ее: она плохо справи-
лась со своей ролью. Она смотрела на него глазами,
полными слез. Он чуть нс сказал ей одну вещь, одно
слово, которое никогда не должно было срываться
с его уст. Он смотрел на нее молча. Но в тот момент,
когда ему удалось одержать над собой столь трудную
победу и не высказать своих чувств, случилось так,
что. ни о чем не думая, почти бессознательно, он
вдруг прикоснулся губами к шее Валентины.
486
Она едва не упала в обморок. Потом быстро про-
тянула вперед руки. На лице ее выразилось живей-
шее неудовольствие, почти ужас. Она отвернулась.
— Если появится Делангль, я скажу, что вы едва
не упали в озеро.
Федер сделал два шага, вошел в воду и до колен
замочил свои белые брюки. Это странное зрелище не-
сколько отвлекло внимание Валентины от того, что
ему предшествовало, и, к счастью, лицо ее выражало
лишь самое обычное смущение, когда Делангль, весь
запыхавшись, прибежал с криком:
— Я тоже хочу ехать на лодке!
V
Это приключение внушило нашему герою силь-
ную тревогу; подозрения Делапгля далеко не утихли,
а он был не таким человеком, чтобы забыть или оста-
вить без внимания мысль, если уж она засела у
пего в голове. Беспокойство, которое внушало это по-
дозрение молодому художнику, заставило его серьезно
задуматься. Он был вынужден сознаться самому себе,
что если он расстанется с Валентиной, забыть ее, как
забывают на третий день какое-нибудь курортное зна-
комство, было бы для него не так легко. Делангль
мог навсегда закрыть перед ним двери дома Буассо;
при этой мысли Федер задрожал. Затем он рассер-
дился на себя за то, что взволновался так сильно.
Да, оп действительно боялся Делапгля и стыдился
этого страха. Как-то инстинктивно он стал искать
дружбы Буассо. Один из главных сборщиков податей,
умевший как нельзя лучше выставлять напоказ свое
богатство, выехал из красивого загородного дома,
который он снимал в Вирофле. Федер крикнул г-ну
Буассо:
— Берите без колебаний этот дом: лошади тех лю-
дей, с которыми вам надо подружиться, чтобы занять
здесь видное положение, уже привыкли к дороге в
Вирофле. Вы будете давать там обеды, и лошади
вместе с седоками пойдут к вам так же, как шли
487
раньше к главному сборщику податей Бурдуа, пре-
емником которого вы станете.
Не ответив ни слова, чтобы не выказать благо-
дарности, что могло бы повлечь за собой известные
обязательства, Буассо воспользовался советом. Он дал
в Вирофле немалое количество обедов. Однажды,
садясь за стол, Буассо со сладострастным востор-
гом сделал подсчет, показавший, что, хотя приглашен-
ных на этот обед было всего лишь одиннадцать че-
ловек, все они, вместе взятые, обладали суммой в
двадцать шесть миллионов, причем среди пригла-
шенных был один пэр Франции, один главный сбор-
щик податей и два депутата. Федеру, выпупив-
ц ему советчиком в этом деле, было даже полезно то
обстоятельство, что его имущество в общей сумме всех
этих состояний равнялось нулю; больше того, он яв-
лялся единственным представителем этой нулевой ка-
тегории. Один из обедавших, который участвовал в
вышеприведенной сумме цифрой в полтора миллиона,
в это самое утро к\пил прекрасную библиотеку; все
книги ее были в переплетах с золотым обрезом. Этот
господин по имени Бидср был не из тех, кто стал
бы молчать о своем приобретении. С самого утра он
старался выучить наизусть имена наиболее извест-
ных писателей, чьн сочинения имелись в его библио-
теке. Он перечислил их, начав с Дидро и барона
Гольбаха, причем последнее имя он произнес: Голь-
баш.
— Пе Гольбаш, а Гольбах! — вскричал пэр Фран-
ции, гордый недавно приобретенными позна-
ниями.
Все довольно презрительно отозвались об этом
литераторе с варварским именем, по тут Делангль не-
брежно заметил, что’Гольбах был сыном поставщика и
обладал несколькими миллионами. Упоминание о мил-
лионах заставило собрание богачей призадуматься, н
они еще несколько минут говорили о Дидро и о Голь-
бахе. Разговор на эту тему грозил иссякнуть. Видя это,
г-жа Буассо решилась взять слово и робко спросила,
не были ли Дидро и Гольбах повешены вместе с Кар-
тушем и Мандреном. Раздался взрыв хохота, громкий
и дружный. Гости тщетно пытались успокоиться.
488
Мысль о том, что Дидро, любимец императрицы Ека-
терины II, мог быть повешен как сообщник Картуша,
была так забавна, что взрывы смеха не умолкали.
— Что ж, господа,— продолжала г-жа Буассо, ко-
торая тоже безудержно смеялась вместе с остальны-
ми, сама не зная почему,— в монастыре, где я вос-
питывалась, нам никогда как следует не объясняли,
кто такие были эти Мандрены, Картуши, Дидро и
прочие ужасные злодеи. Я всех их считала людьми
одного разряда.
После этого мужественного поступка г-жа Буассо
взглянула на Федера, который сначала пришел в
отчаяние от ее неосторожного взгляда, а затем пре-
дался восхитительным мечтам. Вот эти-то мечты и
заставляли его на целые дни забывать горечь, вы-
званную тем, что в течение десяти лет подряд он
заблуждался относительно своего истинного призва-
ния.
Простодушный ответ Валентины смягчил резкий
и оскорбительный оттенок раскатов смеха; мягкая
улыбка появилась у всех на губах. Затем Делангль,
сильно задетый этой семейной неприятностью, пришел
сестре на выручку и с помощью нескольких забавных
анекдотов возбудил бурную веселость собрания. Од-
нако гость, по дешевке купивший книги с золотым об-
резом, снова заговорил о литературе; он особенно рас-
хваливал великолепный экземпляр Ж.-Ж. Руссо в из-
дании Далибона.
— Достаточно ли крупный в нем шрифт? — вскри-
чал депутат, имевший четыре миллиона.— Я столько
прочитал за свою жизнь, что глаза у меня уже про-
сят пощады. Если шрифт у этого Ж.-Ж. Руссо
крупный, я пришлю за ним, чтобы еще раз перечесть
«Опыт о нравах»: это лучшая историческая книга, ка-
кую я знаю.
Как мы видим, почтенный депутат перепутал
двух великих виновников «преступлений» 1793 года:
Вольтера и Руссо. Делангль расхохотался; все при-
глашенные последовали его примеру. Напрягая свой
и без того грубый голос южанина, Делангль старал-
ся смеяться как можно громче, чтобы заставить за-
быть о взрыве хохога, встретившем невежественное
489
замечание его сестры. И в самом деле, те из гостей,
которые были вполне уверены, что «Опыт о правах»
принадлежит ие Руссо, а Вольтеру, оказались безжало-
стными к бедному депутату, богатому торговцу
шерстью, будто бы испортившему себе глаза усилен-
ным чтением.
Как только обед кончился, Федер счел благоразум-
ным удалиться: он опасался новых взглядов. Во вре-
мя прогулки по королевскому лесу, в который можно
было пройти через садовую калитку, Делангль, еще
не забывший об обидном смехе, улучил удобный мо-
мент и сказал сестре:
— Конечно, твой муж — человек преданный и доб-
рый, но все-таки он человек, и в глубине души он
был бы не прочь найти какую-либо причину, чтобы
не питать к тебе такой уж большой благодарности
за твое приданое в девятьсот пятьдесят тысяч фран-
ков, которое и сделало его вице-президентом коммер-
ческого трибунала. Выразительно пожимая плечами,
он, наверно, даст понять этим господам, что ты ду-
рочка, и они будут долго распространяться о твоем
невежестве именно потому, что, может быть, не про-
шло и полугода с тех пор, как сами они услыхали о
Дидро и о бароне Гольбахе. Забудь же поскорее все
благочестивые бредни, которыми добрые монахини
старались заглушить твой ум, пугавший их. И пе
огорчайся: я дважды был в твоем монастыре, и го-
спожа д’Аше, настоятельница, каждый раз говорила
мне буквально следующее — что твой ум приводит их
в трепет.
Делангль заметил, что его сестра готова рас-
плакаться,— потому-то оп и добавил последнюю
фразу.
— Не говоря ни слова никому, кроме Буассо,—
продолжал он,— ты будешь два раза в неделю ездить
в Париж и брать там уроки истории. Я иайду учи-
тельницу, которая расскажет тебе все, что произошло
за последние сто лет. Это главное, что надо знать в
обществе: там часто делают намеки на события не-
давнего прошлого. Чтобы выбросить из головы мона-
стырские глупости, никогда не ложись спать, не про-
читав одного — двух писем этого самого Вольтера или'
490
же Дидро, который отнюдь не был повешен, как Кар-
туш и Мандрен.
И, невольно рассмеявшись, Делангль простился
с сестрой.
Весь вечер Валентина пребывала в глубокой за-
думчивости. В благородном монастыре *** ум ее ста-
рательно притупляли чтением одобренных газетой
«Quotidienne» учебников, в которых Наполеон имено-
вался господином де Буонапарте. Пожалуй, нам не по-
верят, но, право же, она оказалась бы в очень затруд-
нительном положении, если бы ее спросили, не был
ли когда-то этот маркиз де Буонапарте генералом Лю-
довика XVIII.
К счастью, одна из монахинь, происходившая из
незнатной бедной семьи и не искупавшая этого не-
счастья никаким лицемерием, а потому окруженная
презрением всех остальных, пожалела, а следователь-
но, и полюбила юную Валентину.
Она замечала, как ум Валентины притупляли с
тем большим старанием, что в монастыре постоянно
твердили о ее приданом, которое, по словам монахинь,
доходило до шести миллионов. Какое торжество для
религии, если такая богатая девушка откажется от
мира и пожертвует свои миллионы на постройку мо-
настырей! Г-жа Жерла, та самая бедная монахиня и
к тому же дочь мельника, о чем было известно все-
му монастырю, каждый понедельник заставляла Ва-
лентину переписывать одну главу из «Филотеи» св.
Франциска Сальского, а на следующий день молодая
девушка должна была пересказать эту главу бедной
монахине так, словно последняя не имела понятия,
о чем говорилось в книге. По четвергам Валентина пе-
реписывала главу из «Подражания Христу», которою
должна была таким же образом пересказать на дру-
гой день. И монахиня, которую жизнь, полная не-
счастий, научила понимать истинный смысл слов, не
допускала в изложении молодой девушки ни одного
неясного выражения, ни одного слова, которое не от-
ражало бы в точности мысль или чувство ученицы.
Как монахиня, так и ученица подверглись бы строго-
му наказанию, если бы настоятельница заметила
491
этот способ ведения занятий. Что строже всего запре-
щается в благонамеренных монастырях — это личные
привязанности: они могут придать душам некоторую
энергию
До взрыва смеха, раздавшегося на званом обе-
де и особенно неприятного для Валентины из-за того
значения, какое, по-видимому, придавал ему Де-
лангль, молодая женщина, слыша в обществе разгово-
ры о фактах или об идеях, которые в монастыре вы-
звали бы ужас, а здесь считались общепринятыми, по-
лагала, что надо поставить себе за правило никогда
не думать об этих вещах, чтобы, вращаясь в об-
ществе, сохранить свою веру.
Могут, пожалуй, счесть, что мы слишком подроб-
но распространяемся о смешных сторонах нашей
эпохи, которые через несколько лет могут показать-
ся неправдоподобными, но факт тот, что из всех най-
денных Деланглем учительниц истории ни одна не со-
гласилась обучать этой науке по книгам, не полу-
чившим одобрения «Quotidienne».
— У нас в скором времени не осталось бы пи
одной ученицы,— ответили ему эти учительницы,— да-
же самая наша нравственность могла бы подверг-
нуться нападкам, если бы стало известно, что мы
пользуемся не теми учебниками, по которым ведут-
ся занятия в монастырях Сердца Иисусова.
Наконец Делангль разыскал старого ирландского
священника, почтенного отца Неки, и тот взялся рас-
сказать г-же Буассо обо всем, что произошло в Евро-
пе начиная с 1700 года.
Без всякого злого умысла, исключительно по гру-
бости своей натуры, г-н Буассо несколько раз в тече-
ние вечера намекал на взрыв хохота, которым было
встречено замечание о Дидро и Гольбахе, как о лю-
дях, разделивших участь Картуша и Мапдрена. Буас-
со испытывал тем больший ужас перед этой ошиб-
кой, что он постоянно опасался, как бы самому не
ошибиться подобным же образом. Ведь не прошло и
двух лет с тех пор, как он узнал о существовании
этих причудливых имен—Дидро и Гольбаха. Страх
его особенно’ увеличивало то обстоятельство, что во
время обеда, на котором исторические познания его
492
жены натолкнулись на столь злосчастный подводный
камень, он был убежден, что «Опыт о нравах» при-
надлежит Роллену. Надо ли говорить, что на сле-
дующий же день он заказал в Париже шестьсот
томов с золотым обрезом и выразил непременное
желание отвезти в Вирофле, в собственной карете, ве-
ликолепное издание сочинений Вольтера? Переплет
каждого тома обошелся ему в двадцать франков. До-
ма он тотчас водворил на своем письменном столе,
посреди коммерческой переписки, первый том «Опы-
та о нравах» и раскрыл его на странице сто пятиде-
сятой.
Упреки мужа произвели переворот в душе Вален-
тины. Каждый вечер, перед тем как потушить свечи,
она читала теперь не одно и не два письма Воль-
тера, а по двести или по триста страниц сразу. Ска-
зать правду, многое было ей совершенно непонятно.
Она пожаловалась на это Федеру, и он принес ей
«Словарь этикета» и «Мемуары Данжо» в переложе-
нии г-жи де Жанлис. Кроткая Валентина стала во-
сторженной поклонницей произведений черствой г-жи
де Жанлис; они нравились ей своими недостатками.
Она нуждалась не в переживаниях, а в твердых,
опирающихся на факты сведениях.
Тяжеловесная веселость Буассо, искусство его по-
вара, его старания всегда иметь первые фрукты и
овощи сезона, замечательная красота его жены — все
это создало у людей привычку приезжать обедать в
Вирофле сразу после биржи. Тайное и могуществен-
ное очарование этого дома заключалось для многочи-
сленных денежных тузов, его посещавших, в том, что
здесь ничто не могло задеть их самолюбие. Буассо и
в особенности Делангль имели репутацию людей, пре-
успевающих в искусстве купить какую-либо вещь там,
где она дешева, и быстро перебросить ее туда, где
она дороже. Но, если не считать великого искусства
наживать деньги, невежество Буассо было так велико,
что ничье самолюбие не могло быть уязвлено в его
обществе.
Что касается Валентины, то она остерегалась го-
ворить при гостях о прекрасных вещах, которые каж-
дый день находила в своих книгах: ведь эти люди,
193
чью грубость она начинала уже понимать, могли под-
нять их на смех. Благодаря основательному изучению
в монастырские годы «Филотеи» и «Подражания»
она теперь с восторгом прочла и поняла некоторые
места из «Принцессы Клевской», из «Марианны»
Мариво и из «Новой Элоизы». Все эти книги горделиво
красовались среди томов с золотым обрезом, ежеднев-
но прибывавших в Вирофле из Парижа.
Живя среди богачей, Валентина пришла к следую-
щей мысли, замечательной по своей коммерческой
справедливости: «Мы ежедневно платим восемьдесят
или сто франков за ложу в театре, чтобы получить
удовольствие, которое нередко бывает перемешано
со скукой и длится час или два. Между тем, читая
прекрасные книги, купленные мужем, я испытываю
истинное наслаждение, и кому же я обязана им,
как не доброй монахине, госпоже Жерла? Ведь это
она заставила меня изучать в монастыре великолеп-
ное «Подражание Христу» и прелестную «Филотсю»
св. Франциско Сальского, вместо того чтобы система-
тически притуплять мой ум». На следующий же день
после того, как эта мысль пришла ей в голову, Ва-
лентина, воспользовавшись тем, что ее муж посылал
одного из своих служащих с корреспонденцией в Бор-
до, попросила у брата сто наполеондоров и поручи-
ла служащему вызвать в монастырскую приемную
добрую монахиню, чтобы вручить ей этот подарок: он
должен был помочь ей снискать в монастыре неко-
торое уважение.
Месяц, в течение которого Валентина набиралась
познаний, оказался для нее восхитительным и соста-
вил целую эпоху в ее жизни. Она без всякого
стеснения делилась с Федером всеми мыслями, возни-
кавшими у нее после чтения книг, столь очарователь-
ных для женщины ее лет: «Принцессы Клевской», «Но-
вой Элоизы», «Задига». Она ненавидела иронию, она
с восторженным сочувствием относилась ко всякому
выражению нежных чувств. Можно себе представить
душевное состояние Федера, на котором лежала
обязанность разъяснять подобные вещи этому чистому
сердцу. Он каждую минуту готов был выдать себя,
49»
и ему приходилось делать над собой невероятные
усилия, чтобы не сказать Валентине о своей любвн.
Каждый день давал ему случай восхищаться ее пора-
зительным умом.
Быть может, читатель помнит, что в конце «Но-
вой Элоизы» Сен-Пре приезжает в Париж и расска-
зывает своей подруге о том впечатлении, какое произ-
вел на него этот большой город. Валентина соста-
вила себе о Париже совершенно иное представление.
Федер восхищался точностью и остроумием выводов,
которые она сумела извлечь из небольшой суммы фак-
тов, попавших в поле ее зрения. Даже самые ее за-
блуждения обладали каким-то особенным очаровани-
ем. Так, например, она не могла поверить, что боль-
шинство женщин, проезжающих в красивых колясках
под тенью деревьев Булонского леса, томятся скукой.
Ведь она, Валентина, никогда почти не отправлялась
в Булонский лес без Федера, ехавшего верхом в не-
скольких шагах от ее экипажа.
Она не могла постигнуть, что скука является почти
единственной силой, управляющей людьми, которые
родились в Париже, уже имея лошадей в своей ко-
нюшне.
— Все эти существа, которых толпа считает столь
счастливыми,— добавлял Федер,— воображают, что
у них такие же страсти, как у остальных людей:
любовь, ненависть, дружба и т. д.,— а между тем
их сердце могут взволновать одни только наслажде-
ния тщеславия. Страсти укрываются в Париже лишь
в мансардах, и я готов держать пари,—добавил Фе-
дер,— что на прекрасной улице предместья Сент-Оно-
ре, где вы живете, ни одно нежное, пылкое и велико-
душное чувство никогда не спускалось ниже четверто-
го этажа.
— Нет, вы несправедливы к нам! — вскричала Ва-
лентина, решительно отказываясь допустить существо-
вание таких печальных вещей.
Порой Федер внезапно умолкал. Он упрекал себя
за то, что открывает истину столь молодой женщи-
не: не значило ли это подвергать риску ее счастье?
С другой стороны, он отдавал себе должное. Ведь он
никогда не говорил ей ничего такого, что могло бы
495
помочь осуществлению планов, касающихся его люб-
ви к ней. В сущности, у него и не было никаких
планов. Он просто не мог отказать себе в удоволь-
ствии проводить свою жизнь в самой задушевной бли-
зости с прелестной молодой женщиной, которая, быть
может, его любила. Сам же он дрожал при мысли
связать себя страстью и, конечно, сейчас же покинул
бы Париж, явись у него уверенность в том, чго в конце
концов он страстно полюбит Валентину. Можно с
точностью утверждать, рисуя душевное состояние Фе-
дера, что только мысль об ужасной тоске, которая
должна была охватить его на следующий день после
отъезда, удерживала молодого художника в Париже
и мешала ему со всей серьезностью думать о возмож-
ных последствиях его поведения. «Скоро я и без то-
го вынужден буду перестать видеться с ней. Одно
грубое слово Делангля относительно моего ухажива-
ния за Валентиной — и мне откажут от дома. А как
только эта маленькая монастырская воспитанница пе-
рестанет меня видеть, она перестанет и думать обо
мне, и через полтора месяца после разлуки Валенти-
на будет вспоминать о Федере точно так же, как о
любом своем парижском знакомом».
Однако нашему герою редко случалось так глубоко
задумываться над своим положением. Он был впол-
не убежден в бесспорности следующего правила: «Не
следует любить легкомысленную женщину и ставить
все свое счастье в зависимость от ее каприза». Но он
не желал сделать естественно вытекающий из этого
правила вывод: «Тот. кто не хочет попасть в подоб-
ное положение, столь опасное для человека с серд-
цем, должен уехать».
Чтобы не приходить к этому ужасному заключе-
нию, Федер прибегал к всевозможным софизмам. Так,
например, оставаясь несколько дольше обычного на-
едине с Валентиной, он заставлял себя заниматься
разрешением следующего вопроса: хорошо ли для
счастья этой молодой женщины, что я лишаю ее ил-
люзий, оставшихся у нее после монастыря? Не может
ли это преждевременно ее состарить? Федер совер-
шил в ранней молодости столько безумств, что те-
перь он был не по возрасту рассудителен и с лег-
496
костью пришел к решению разочаровывать Валентину
лишь в тех случаях, когда ее ложные понятия могли
привести ее к неприятным ошибкам. Однако нередко
бывало, что в нужный момент у Федера не оказыва-
лось времени или возможности разъяснить своей юной
подруге все то, что ей следовало бы знать, чтобы
поступить, как должно. Многие необходимые объясне-
ния не могли быть даны с ясностью и откровенностью
в присутствии таких закоснелых в предрассудках про-
винциалов, как господа Делангль и Буассо; их оскор-
било бы каждое слишком искреннее слово. В обще-
стве такого рода людей никогда не следует отступать
от банальных выражений, к которым они привыкли.
Затрудняясь самостоятельно разрешить вопрос о
том, всегда ли следует говорить Валентине правду,
Федер принял странное решение — советоваться с ней
самой. Конечно, такое решение было приятнее всего
для человека, влюбленного так сильно, как был
влюблен наш герой, но надо признать, что в нем
было и нечто ребяческое. Валентина вышла из мона-
стыря, вооруженная пятью или шестью общими
правилами, скорее ошибочными, чем верными, и при-
меняла их ко всему на свете с неустрашимостью,
казавшейся Федеру и очаровательной и забавной: эта
неистовая монашеская неустрашимость составляла
полнейший контраст со справедливым и нежным ха-
рактером Валентины.
— Если я буду и дальше изрекать печальные
истины, которых вы от меня постоянно требуете, вы
можете лишиться самого восхитительного, что есть
в вашем обращении,— сказал ей как-то Федер.— Если
вы перестанете сопровождать смелое высказывание
какого-нибудь нелепейшего афоризма своей чарующей
улыбкой и готовностью отречься от этого афоризма,
как только вам разъяснят его вздорность, вы сразу по-
теряете поразительное и своеобразное превосходство
над всеми женщинами вашего возраста.
— Что ж, если это сделает меня менее привлека-
тельной в ваших глазах, не открывайте мне правду.
Лучше уж я буду говорить в обществе какие-нибудь
глупости, и пусть люди смеются надо мной.
Федер чуть было не взял руку Валентины и не
32. Стендаль. T. V.	497
покрыл ее поцелуями. Желая рассеять это опасное
волнение, он поспешил заговорить:
— Каждый раз, когда вы разговариваете с людь-
ми, которые давно живут в Париже, я замечаю у ваших
собеседников тщеславие и непрестанное внимание к
чужим ошибкам, тогда как у вас нет для самозащи-
ты ничего, кроме доверчивости и доброжелательности,
столь же искренней, сколь и безграничной. Безоруж-
ная, с открытым сердцем, стоите вы перед ними.
А ведь люди прежде всего осторожны и выходят на
арену лишь тогда, когда чувствуют, что на них на-
дета железная броня и когда они уверены в том,
что их тщеславие неуязвимо. Если бы вы не были
так красивы и если бы благодаря мне г-н Буассо
не давал безупречных обедов, над вами стали бы
смеяться.
Эта жизнь казалась восхитительной, и для Феде-
ра она действительно была бы такой, если бы он
питал к Валентине лишь небольшую склонность, в
чем он часто старался себя уверить; но он смертель-
но боялся Делангля, и чем больше смягчало и ра-
довало его сердце это сладостное существование, ли-
шенное всяких треволнений и исполненное прелести
нежнейшей дружбы, тем больше он боялся, что
одно слово грубого человека, который в угоду своему
самолюбию считал нужным все опошлять и обо всем
отзываться в самых сильных выражениях, может опро-
кинуть этот чудесный воздушный замок. «Надо завое-
вать Буассо,— сказал он себе,— а для этого надо сде-
латься ему полезным. Простота моих слов, мои хоро-
шие манеры раздражают, должно быть, этого дика-
ря, в жизни своей не любившего ничего, кроме де-
нег. Следовательно, только какая-нибудь реальная
услуга сможет заставить его простить мне мое па-
рижское обращение, оскорбляющее его грубую энер-
гию. Еще вчера я наблюдал за ним во время про-
гулки, когда к нам присоединился этот лилльский
депутат; стоит кому-нибудь при встрече с ним не за-
кричать во весь голос и ие похлопать его по плечу
в знак дружбы, ему сразу приходит в голову: «Как
видно, этот щеголь презирает меня».
Федеру, основательно изучившему характер Буас-
498
со, показалось, что недавнее назначение в палату
пэров пяти или шести негоциантов с некоторых пор
не дает ему спать спокойно: по-видимому, ненасыт-
ная алчность сменилась в нем честолюбием. Вернув-
шись от нового пэра-шляпника, Буассо за весь вечер
не вымолвил ни слова. На следующий день он при-
казал всем своим слугам надевать после четырех ча-
сов вечера шелковые чулки и попросил у Федера раз-
добыть ему трех новых лакеев.
VI
Эта готовность пойти на расход, который через ме-
сяц после приезда в Париж показался бы г-ну Буас-
со таким нелепым, явилась решающей для Федера,
наблюдавшего и сомневавшегося уже более двух не-
дель. Давать советы провинциальному миллионеру так
опасно! Но, с другой стороны, пагубная мысль, кото-
рую Федер предполагал у Делангля, представляла та-
кую серьезную угрозу!
Чтобы сделать свои советы менее оскорбительны-
ми, Федер решил давать их Буассо грубым тоном.
Так как человек разбогатевший никогда не упустит
случая насладиться тщеславием, Буассо как-то по-
хвастался перед Федером восемьюдесятью новень-
кими томами с золотым обрезом, только что доставлен-
ными ему из Парижа.
— Ошибка,— сказал ему Федер с грозным взгля-
дом,— ошибка, ужасная ошибка! Выбрасывая деньги
на эти книги, вы как будто намеренно разрушаете по-
ложение, которое я хотел было вам создать.
— Что вы хотите сказать этим? — сердито спро-
сил Буассо.
— Да то, что вы разрушаете тот стиль, который я
хотел вам придать. О человеке, подобном вам, облада-
теле такою состояния, могли бы заговорить в свете, по
вы сами этого не хотите. Вы швыряете на землю лест-
ницу, которая могла привести вас на вершину общест-
венного здания. Боже, до чего вы неопытны!
— До сих пор я не считал себя таким уж неопыт-
ным,— возразил Буассо, сдерживая гпев.
И он засунул правую руку в жилетный карман,
499
полный наполеондоров,— жест, к которому он прибе-
гал всегда, когда хотел успокоиться, встретив какое-
нибудь затруднение. Вынув горсть монет, он позвякал
ими, опять опустил в карман, затем резко выхватил
снова: он буквально манипулировал золотом.
— Во-первых, вы покупаете книги! Но известно ли
вам, что книги — это роковое оружие, обоюдоострый
меч, которого надо остерегаться?
— Кто же не знает, что существуют и плохие кни-
ги? — вскричал Буассо тоном самого язвительного
пренебрежения.
Так на свой лад он выразил тревогу, которую воз-
будили в его тщеславной душе советы, высказанные
столь прямолинейно.
— Нет, вы нс знаете всего, что содержится в этих
проклятых книгах,—продолжал Федер со все возра-
стающей энергией дурного тона,— в них сам черт но-
гу сломит. Если человек не пристрастился к чтению
еще с десятилетнего возраста, он никогда не узнает
всего того, что содержится в книгах. А ведь малейшая
ошибка может подвергнуть его язвительным насмеш-
кам, которые навсегда прилипнут к нему. Стоит забыть
одну дату, чтобы возбудить смех всего стола.
Тут Буассо, сделавшийся внимательнее, вынул из
жилетного кармана горсть наполеондоров и нс опу-
стил их обратно: это было у него признаком внима-
ния, переходившего в беспокойство.
— Я знаю, что ваше мощное воображение любит
все чудесное,—так вот, чудесное и поможет мне нари-
совать вам всю опасность, которой вы подвергаетесь.
Предположим, что явится волшебник, что вы вручите
ему десять тысяч франков, а он в совершенстве озна-
комит вас с содержанием произведений Руссо, Воль-
тера и даже всех остальных книг, купленных со свой-
ственной вам расточительностью. Я убежден, что для
вас это была бы невыгодная сделка. Чья благосклон-
ность нужна вам, чтобы выдвинуться в парижском
обществе и с успехом вести дела? Благосклонность
денежных людей, крупных капиталистов, главных
сборщиков податей. Если же вы захотите пойти даль-
ше и попасть в палату пэров, вам понадобится благо-
склонность правительства.
500
Тут внимание Буассо удвоилось. Он напустил на
себя мрачный вид, и рот его сделался щучьим, то есть
углы губ опустились, словно у торговца, потерпевше-
го убыток. При слове «правительство» он испугался,
решил, что Федер разгадал недавно зародившиеся у
него честолюбивые стремления
— Так вот, денежный человек, которого привле-
кают в Вирофле ваши превосходные обеды, видит эти
проклятые, выставленные напоказ книги и, опасаясь,
что вы более начитанны, чем он, настораживается. Что
касается правительства... Разве не очевидно, что вся-
кий человек, имеющий какие-то идеи или на них пре-
тендующий, может быть вовлечен в оппозицию первым
же наглым болтуном, который им завладеет? Следова-
тельно, люди с идеями правительству не нужны. Да уж
одно только чувство собственного достоинства долж-
но было бы побудить вас огослагь все эти книги об-
ратно книгопродавцу. У вас не должно остаться ни
одного тома. В противном случае вы рискуете ока-
заться смешным. Если вы выставляете напоказ кни-
ги, это значит, что вы уважаете ум людей, которые
много читают, и обязаны притворяться, будто тоже чи-
тали их. В обществе будут делать кое-какие намеки, и
вам придется изображать из себя человека, который
в курсе того, о чем идет речь,— что может быть опас-
ней? Презирайте книги открыто, и с этой стороны вы
будете неуязвимы. Пусть какой-нибудь молокосос
заговорит с вами о якобинских книгах Руссо и Воль-
тера,— отвечайте ему с подобающим вашему положе-
нию высокомерием: «Утром я зарабатываю деньги, а
вечер отдаю развлечениям». Развлечения — это не-
что реальное, нечто такое, что в Париже видят все и
что доступно только богатому человеку. Вот в чем ог-
ромная разница между Бордо и Парижем. Место
встречи всех деловых и блестящих людей в Париже—
это Бульвар. Так как же публике Бульвара не пи-
тать уважения к человеку, который в шесть часов ве-
чера подъезжает в великолепном экипаже к «Кафе де
Пари» и садится у окна за столик, уставленный ве-
дерцами со льдом, где замораживаются бутылки шам-
панского? Я говорю вам лишь о самых обычных спо-
собах приобрести уважение и попасть в список, ко-
501
торый пробегает правительство, решая приобщить
двух или трех негоциантов к числу новоиспеченных пэ-
ров. Я убежден, что такой человек, как вы, должен еже-
годно менять коляску, в которой он ездит в Булонский
лес. Если вы появитесь па скачках в Шантильи, то
возьмите лошадь, которую знают все, но поставьте сто
луидоров на ту, от которой явно отказались все зна-
токи. Предложите крупнейшему ученому Парижа про-
делать все это и многое другое,— он не сможет. На-
пример, в феврале, когда только-только появляются
плоды и овощи, вы устраиваете обед, и вам приходит
в голову, что хорошо бы подать молодой зеленый горо-
шек. Вы посылаете на рынок билет в пятьсот франков.
И вот все видят зеленый горошек на вашем столе. Ни
один завистник»— а у такого человека, как вы, в наш
якобинский век их найдется немало —не сможет от-
рицать факт существования этого горошка на вашем
обеде. Между тем первый встречный, которому не по-
нравится какой-нибудь ученый-академик, с успехом
может сказать: «Я читал его труды, он навел на меня
скуку». С тех пор, как в Париже развелось столько
газет, приходится с утра думать о том, чтобы их за-
полнить, и в них подвергается обсуждению решитель-
но все. Но даже ваш злейший враг не станет отрицать,
что зеленый горошек обошелся вам в сто экю. Вы об-
ладаете редким преимуществом, во всем Париже не
найдется и пятисот человек, которые могли бы сопер-
ничать с вами в этом отношении: вы имеете возмож-
ность к каждому вашему обеду подавать на пятьсот,
на тысячу, на полторы тысячи франков ранних ово-
щей. А вы покупаете книги и увлекаетесь дорогими
переплетами, чтобы показать всем, что любите книги,
тогда как вы не знаете их, и здесь самый ничтожный
адвокат может одержать над вами верх. Если же вы
вздумаете упрямиться, он вовлечет вас в спор, все
преимущества будут на его стороне, он окажется
великим человеком, а вы — жалким мальчишкой! Меж-
ду тем, оставшись верным культу физических
наслаждений, вы найдете во всем Париже не более
пятисот соперников, и все они будут свидетелями ва-
ших развлечений, которых жаждут все и отрицать ко-
торые не может никто. Что смогут сказать зависть и
502
злоба после того, как обед на двенадцать персон обой-
дется вам в дне тысячи франков? «Знаменитый Буас-
со, крупнейший бордосский негоциант, ведет такой об-
раз жизни, который не сможет долго продолжаться;
он разоряется», н т. д., и т. д. Но зависть и злоба на
смогут отрицать того, что вы дали обед, стоивший вам
две тысячи франков. Вы купили произведения Русср
и Вольтера. Более того, вы имели неосторожность дер-
жать открытым на своем письменном столе одно из
произведений этих авторов. Первый, кто войдет к вам
в кабинет, скажет: «Страница, которую вы читаете, не-
лепа»,— или, если вы отзоветесь о ней дурно, станет
уверять, что она великолепна. Если вы постараетесь
избежать спора, у вас будет вид человека, который
не понимает того, что читает, или, что еще хуже, чело-
века, который держит на столе открытую книгу, а сам
и не думает ее читать. Предположим, что при этом ока-
жутся два — три свидетеля... Я знаю вас, вы полны
смелости и настойчивости, вам не захочется уступить
жалкому педанту, у которого нет, быть может, и тыся-
чи экю годового дохода. Без сомнения, вы гораздо ум-
нее его, но, быть может, он двадцать раз перечитывал
ту страницу из Руссо, которая открыта здесь, на ва-
шем столе. Если у этого жалкого педанта нет способ-
ности здраво рассуждать, то у него есть память.
Он прочел десяток газетных статен об этом произведе-
нии Жан-Жака и помнит эти статьи. В одном нз тыся-
чи ответов, на который оп вынудит вас, вы употребите
не то слово и, допустим, припишете Руссо антирели-
гиозный памфлет, принадлежащий Вольтеру. Собе-
седник ответит вам едкой шуткой. Это словцо станет
неотделимым от вашего имени, жалкий педант и его
друзья будут повторять его всюду и везде, и вы упо-
добитесь зеленому дереву со сломанной верхушкой—
вы больше не сможете подняться. Когда будут назы-
вать ваше имя, где-нибудь в углу гостиной всегда
найдется дурак, который крикнет: «Ах, это тот самый
наивный торговец, который принимает Руссо за Воль-
тера и думает, что «Человек с сорока экю» принадле-
жит автору «Новой Элоизы»!
Яркая картина, нарисованная Федером, так напу-
гала Буассо, что он бессознательно ринулся к тому
БОЗ
Вольтера, лежавшему открытым па письменном сто-
ле, и швырнул его на дальнее кресло.
— Но что дурного может сказать этот жалкий бол-
тун о вашем обеде на двенадцать персон, об обеде,
который обошелся вам в две тысячи франков? Кто-
нибудь из ваших друзей заявит: «Он говорит так из
зависти. Да этот бедняга никогда не видел подобного
обеда —разве только через замочную скважину!»
Правительство подвергается нападкам целой толпы
адвокатов. Покупая Руссо и Вольтера, вы примыкаете
к партии болтунов и недовольных. Как человек, при-
знающий лишь материальные наслаждения, вы при-
соединяетесь к богатым людям, вы разделяете их ин-
тересы. Они уверены в вас, и правительство тоже в
вас уверено: человек, дающий обеды в две тысячи
франков, должен бояться простонародья.
С этими словами Федер посмотрел на часы и, за-
явив, что забыл о каком-то деле, поспешно простился.
Благодаря этому исчезновению тщеславие Буассо
осталось непотревоженным; толстому торговцу не
пришлось напрягать внимание и подыскивать подхо-
дящие возражения, чтобы опровергнуть приведенные
Федером факты. Теперь он мог заняться серьезным
анализом всего того, что сказал молодой художник.
Федер правдиво передал Валентине все доводы,
выдвинутые им против книг н в защиту культа физи-
ческих наслаждений.
— Если господин Буассо,—добавил он,—будет
устраивать обеды по той программе, которую ему на-
бросаю я, он, может быть, израсходует пятьдесят ты-
сяч франков, зато меньше чем через полгода его буд^т
знать в Опере, на Бульваре, и удовлетворенное тщесла-
вие доставит ему такую радость, что он рассмеется Де-
лапглю прямо в лицо, когда тот скажет ему: «Да раз-
ве вы не видите, что Федер влюблен в Валентину?»
Так беседовала влюбленная пара. Наш герой при-
учил г-жу Буассо к этому языку. Правда, Федер ни-
когда не добавлял- «Да, я люблю вас страстно. Вы
изменили мою жизнь. Неужели вы никогда не ответи-
те па такую любовь?», и т. д., и т. д.
Ни одно слово такого рода ни разу не слетело с
его уст, ио, за исключением слов, все в нем говорило о
504
любви, п Валентина недвусмысленно назначала ему
свидания; другими словами, она с величайшей точ-
ностью сообщала ему часы, когда собиралась при-
ехать из Вирофле в Булонский лес. Там и встреча-
лись наши юные друзья в те дни, когда Федер не при-
езжал в Вирофле. Он сам рекомендовал Буассо кучера
и ливрейных лакеев, стоявших на запятках. Убедив-
шись, что эти слуги не болтают лишнего, Федер под
предлогом моциона для своей лошади постепенно при-
обрел привычку выезжать навстречу г-же Буассо к
мосту Нейи, но никогда не показывался рядом с нею
в Булонском лесу. С Валентиной он говорил обо всем,
только не об этих предосторожностях, которые могли
бы встревожить ее наивную душу.
В течение нескольких дней Буассо не затрагивал
вопроса о книгах. Наконец, не вполне понимая смысл
советов, данных ему Федером, он все же вернулся к
этой теме. Правда, он сделал вид, будто именно он,
Буассо, стремится убедить Федера в том, что в доме
человека, желающего получить доступ в хорошее об-
щество, не должно быть книг. Федер очень обрадовал-
ся, увидев, какой оборот приняло дело, и не позволил
себе ни одного намека, на то, что превосходная мысль
заменить богато переплетенные тома самой дорогой
ранней зеленью принадлежит ему.
В разговоре с женой Буассо приписал себе всю
честь этой великой перемены.
— Люди, которые приходят к нам обедать, никог-
да нс скажут вечером, вернувшись в Париж: «У Бу-
ассо есть Вольтер, и переплет его сделал бы честь
библиотеке самого богатого англичанина». Но в се-
зон ранней зелени они непременно скажут: «Зеле-
ный горошек, который мы ели сегодня у Буассо, уже
вполне созрел и был очень вкусен».
Кто бы предсказал это Федеру несколько месяцев
назад, когда громовой голос г-на Буассо действовал
ему на нервы? К одиннадцати часам утра он ехал на
утренний прием к г-ну де Кюсси, чтобы получить у
него пятнадцатиминутную аудиенцию и обсудить с
этим великим художником меню обеда, который через
три дня собирался устроить Буассо. Мы должны сде-
лать еще более тягостное признание: Федер нередко
505
вставал в шесть часов утра и мчался па рынок, за-
хватив с собой в кабриолете знаменитого повара, ко-
торый под его руководством закупал для обедов в
Вирофле поистине бесподобные вещи.
В течение нескольких месяцев Федер совершал в
этой области истинные чудеса. Буассо никогда не жа-
лел денег на свои обеды, а между тем слава прихо-
дила к нему черепашьим шагом. Угощая гостей ка-
ким-нибудь дорогим блюдом, он краснел, как петух.
Удовлетворенное тщеславие доставляло ему безум-
ную радость, и радость эта производила такое оттал-
кивающее впечатление, что все, словно сговорившись,
ни одним словом не упоминали потом о чудесном блю-
де, которое прославило бы всякий другой обед.
Ко всем уже известным вам прелестям своего ума
Буассо присоединял те неприятные внешние свойства,
которые изобличают недостаток первоначального вос-
питания: он кричал посреди обеда па слуг; браня их.
он напоминал о цене изысканных кушаний, которыми
угощал; сам он ел двойные порции каждого блюда.
И, наконец,— не знаю, как бы это лучше выразить,—
он жевал грузно, производя при этом такой шум,
что его слышно было на дрхгом конце стола. Эти мел-
кие промахи недавно разбогатевшего человека были
на руку грубому тщеславию финансистов, без всякого
восторга поглощавших прекрасные обеды, несмотря
на то, что меню их нередко могло быть названо ше-
девром великого художника.
Вместо того, чтобы рассказать об изумительных
яствах, которыми их угощали, и об остроумном, воз-
буждающем аппетит порядке, в котором подавались
блюда, неотесанные гости богача из Вирофле упоми-
нали вечером в своих разговорах лишь о провинци-
альных глупостях, вырвавшихся из уст их амфитри-
она.
Огорченный тем, что, несмотря на огромные за-
траты, производимые Буассо, слава все еще не шла к
нему, Федер был вынужден прибегнуть к рискованно-
му шагу: он привел в ложу Оперы —с тем, чтобы по-
том устроить им приглашение на обеды в Вирофле,—
двух — трех великосветских гурманов, чье основное за-
нятие— ходить на званые обеды. Правда, нравствен-
506
ность такого рода господ не всегда стоит па уровне
тонкости их гастрономического чутья.
После второго же обеда, на котором присутство-
вали эти господа, слава Буассо разнеслась по всему
Парижу. Эффект получился изумительный: его можно
было сравнить с эффектом одной небезызвестной де-
корации в Опере. Благодарение богу, Буассо вступил
на путь славы; это удивило, восхитило его, и он при-
шел в такой восторг, что обратился к Федеру с не-
сколькими словами, похожими на дружеские излия-
ния. Наконец-то наш бедный герой был вознаграж-
ден за свои длительные хлопоты и мог считать себя
хотя бы некоторое время в безопасности от злых на-
меков Делангля. К счастью, последний был занят вы-
годной спекуляцией с сахаром, совершенно не остав-
лявшей ему свободного времени. Так как Федер ни
за что пе хотел брать денег ни за портрет г-жи Бу-
ассо, ни за портреты Делангля и Буассо, которые он
написал после этого, Делангль выразил непременное
желание выделить ему в удачной операции с сахаром
точно такую долю, какую он предназначил своему зя-
тю, и Федер с восторгом ее принял: ему важно было
прослыть хотя бы до некоторой степени денежным
человеком, а не просто художником, в глазах всех тех
денежных людей, которые составляли теперь обще-
ство г-жи Буассо.
Увлеченные гастрономическими перипетиями на-
шей истории, мы забыли своевременно упомянуть о
громком разрыве Буассо со столь опрометчиво куплен-
ными им книгами, которые непременно свели бы его
с пути истины, если бы не мудрые советы нашего
героя.
На одном из превосходных обедов, достойных са-
мой громкой славы и пока что пользовавшихся ею в
столь малой степени,— печальное следствие отрица-
тельных свойств хозяина и ужасающего, чересчур за-
метного тщеславия, с которым он превозносил свои
дорогие кушанья,— г-н Буассо что-то шепнул за де-
сертом своему камердинеру и через минуту, повысив
голос, сказал гостям:
— Мне надоели книги, они мне больше не нужны
Я велел вынести в прихожую несколько сот томов, в
507
которых нет ничего хорошего, кроме переплетов. Кому
угодно их взять? Прошу вас, господа, увезите их в сво-
их экипажах. Черт меня побери, если за те три ме-
сяца, что они находятся у меня, я прочел хоть три
страницы. Все они сильно напоминают речь одного из
наших либералов в палате, тех, кто потихоньку ста-
рается привести нас обратно к прелестям 1793 года.
Боже меня упаси ввязываться в рассуждения бося-
ков и якобинцев! Однако вчера перед биржей, то
есть в час дня,— так как я выезжаю из Вирофле
только в час дня и не стремлюсь до смерти загнать
своих лошадей,— я заслушался болтовни проклятого
переплетчика, который принес мне сочинения г-на
де Флориана. Это один из придворных герцога де
Пантьевра и, как видно, не якобинец, хотя и совре-
менник Вольтера. Говоря по правде, я не прочел ни
одной строчки из его сочинений и если предлагаю их
вам, то исключительно потому, что переплет каждого
тома обошелся мне в шестнадцать франков. Так или
иначе, но из-за этой проклятой книги я попал на
биржу только в три четверти второго и уже не застал
там людей, с которыми собирался поговорить. Я тер-
петь не могу якобинцев, никогда ничего не читаю, и
лично для меня книги бесполезны. Я не хочу, чтобы
хоть одна из них оставалась у меня в доме, и если вы
заберете не все. я сегодня же вечером отошлю остат-
ки нашему почтенному кюре: пусть продаст их в
пользу бедных.
Не успел он закончить свою речь, как гости вско-
чили из-за стола и ринулись к книгам; переплеты бы-
ли так хороши, что вскоре не осталось ни одного то-
ма, а на следующий день Федер узнал, что ни один
из гостей не получил полного собрания сочинений: в
пылу разграбления каждый отослал в свой экипаж
первые попавшиеся ему под руку тома.
Эта сцена, целиком принадлежащая изобрета-
тельности Буассо, очень возвысила его в глазах Фе-
дера. «Право,—подумал он,—необузданное желание
стать пэром Франции делает этого человека несколько
умнее. Как жаль, что оно не может хоть сколько-ни-
будь улучшить его манеры!»
Федеру помогал случай, что, пожалуй, доказывает,
508
что в затруднительных положениях всегда надо
действовать. Делангль сам пригласил в Париж сво-
его зятя Буассо, познакомил его со своими друзьями,
сделал участником нескольких значительных сделок,
но, разумеется, все это при условии, что Буассо все-
гда будет оставаться на втором плане. Неожиданная
слава, окружившая обеды в Вирофле, внесла в от-
ношения обоих родственников глубокое охлаждение.
Прежде Делангль охотно отдавал должное способ-
ности Буассо устраивать выгодные сделки в таких ме-
стах и при таких ценах, которые, казалось бы, не мог-
ли принести никакой прибыли. Страстно любя день-
ги, Буассо обладал талантом извлекать их из таких
спекуляций, которые на первый взгляд не сулили ни-
чего хорошего.
Но Делангль был убежден, что в салоне он дол-
жен бесконечно превосходить своего зятя, который
был на редкость неуклюж и безобразен. В доверше-
ние беды Буассо, во всем остальном очень скрытный,
не мог удержаться от комических проявлений радо-
сти при малейшем успехе, выпадавшем на долю его
тщеславия. Делангль считал, что может положиться
па все эти изъяны своего друга, становившегося те-
перь его соперником. Вначале великолепие обедов в
Вирофле нимало не беспокоило его; ничто не могло
сравниться с красной физиономией и дрожащим от
счастья голосом Буассо, когда он восхвалял какое-
нибудь блюдо из ранней зелени, стоившее дороже
обычного. Однако, когда Федер решился привести на
превосходные обеды в Вирофле нескольких велико-
светских тунеядцев, когда слава этих обедов внезап-
но прогремела, Делангль был задет за живое. Вме-
сте с соседями по столу оп теперь нередко высмеивал
нелепую привычку Буассо превозносить свои яства,
и Федеру удалось обратить внимание Буассо на пре-
дательство его дражайшего шурина. Однажды эти
два вспыльчивых субъекта почти поссорились посреди
обеда. Началось с того, что Делангль заявил, будто
одно из главных блюд никуда не годится. Буассо с
горячностью выступил на защиту своего блюда, и под
предлогом тесной дружбы спорившие наговорили
друг другу немало обидного. Один из приглашенных,
509
земляк двух соперников, приехавший в Париж всего
несколько дней назад, наивно вскричал, причем го-
лос его раздался на всю столовую:
— Милейший Делангль завидует обедам, кото-
рые дает его любезный зять!
Это простодушное замечание пришлось так кстати,
что все гости дружно расхохотались.
— Да, черт побери, завидую! — вскричал Де-
лангль, дрожа от гнева н еле сдерживаясь.— У меня
нет такой квартирки, как у Буассо, нет и доброго при-
ятеля, который давал бы мне советы, но я приглашаю
всех вас отобедать в «Роше де Канкаль» на следую-
щий вторник, если этот день вам подходит, и мой
обед будет не чета этому.
Обед состоялся, и все нашли, что он, бесспорно,
уступает обедам в Вирофле. Устроить действительно
хороший обед нелегкая вещь, даже в Париже. Готов-
ности сорить деньгами еще недостаточно, и обед может
не удаться даже в лучших кулинарных заведениях.
Так, например, во время обеда Делангля, в зале, где
происходило пиршество, после второй перемены распро-
странился неприятный запах горелого масла, и, несмо-
тря на всю свою доброжелательное гь, г-жа Буассо бы-
ла вынуждена извиниться и на минутку выйти, чтобы
подышать свежим воздухом. После этого многие из
гостей, хотя и привыкшие к всевозможным запахам ка-
бачков, заявили, что запах горелого сильно их беспо-
коит, и конец обеда походил на поражение. Делангль
был в бешенстве, и Буассо сам, без всяких посторон-
них советов, догадался сделать вид, что сочувствует
его несчастью.
Когда все вставали из-за стола, Буассо объявил
сотрапезникам, что «домишко», снятый им в Вироф-
ле, угрожает обрушиться на голову тех, кто делает
ему честь своим посещением, а потому вследствие
ремонта обед, назначенный на ближайший четверг,
откладывается, но он состоится в следующий четверг
ровно в шесть часов вечера.
Буассо воспользовался этими немногими днями
для спешного .сооружения второй столовой. Ему уда-
лось скрыть ее существование, и велико было изумле-
510
ние приглашенных, когда, перед тем как должны бы-
ли подать фрукты, Буассо вскричал:
— Господа, давайте перейдем в другую столовую,
точно такую же, как эта, и пусть каждый займет ме-
сто, соответствующее тому, какое он занимает здесь'
Я для того построил эту столовую, господа, чтобы вас
не беспокоил запах жаркого.
Эта фраза явилась для Делангля ударом кинжала.
Постройка столовой создала между родственниками
глубокую неприязнь, которая дала Федеру повод
думать, что, если Делангль когда-нибудь скажет Бу-
ассо: «Знаешь ли ты, чему следует приписать все зна-
ки внимания Федера? Он ухаживает за твоей же-
ной»,— бордосский коммерсант не придаст этим сло-
вам никакой веры и припишет их намерению поссо-
рить его с человеком, которому он был обязан сво-
ими успехами в Париже.
VII
Однажды, во время пышного обеда в Вирофле, в
конце трапезы, один из приглашенных, который явил-
ся в дом Буассо лишь во второй раз и был мало зна-
ком с его обитателями, начал рассказывать париж-
ские новости — он только что прибыл из Парижа — и
между прочим сказал:
— Сегодня утром состоялась дуэль. Убит молодой
человек, завсегдатай Оперы. Слов нет, красивый юно-
ша, но всегда грустный: как видно, он предчувство-
вал свою судьбу. Это некий господин Федер.
Сосед говорившего с живостью схватил его за ру-
ку и, наклонившись, шепнул ему на ухо несколько
слов. Ни Буассо, ни Делангль не слышали этой ново-
сти, но г-жа Буассо не пропустила ни одного слова.
Ей показалось, что она умирает. Она схватилась за
стол, чтобы не упасть, затем оглянулась, беспокоясь
о том, не заметил ли кто-нибудь ее движения. «Здесь
двадцать пять или тридцать человек I— подумала
опа.— Я подам повод к ужасной сцене. Что будут
говорить обо мне завтра?» Боязнь сплетен придала
ей мужество. Приложив к липу носовой платок, она
знаком показала мужу, что у нее пошла кровь из но-
511
са,— это нередко с ней случалось. Г-н Буассо в не-
скольких словах объяснил гостям уход хозяйки дома,
и никто не обратил на ее отсутствие особою внима-
ния.
Она прошла в свою спальню; здесь она разрази-
лась рыданиями. «Если я сяду,—думала она,—мне
ни за что не подняться. Этот дом так мал, а эти лю-
ди так грубы! Они способны после обеда прийти да-
же сюда... Ах, надо сегодня же вечером уехать в Па-
риж, а завтра в Бордо,— это единственное средство
спасти мою репутацию».
Бедная женщина заливалась слезами; она была
не в состоянии держаться на ногах; ей понадобилось
больше получаса, чтобы, опираясь на мебель, добрать-
ся до оранжереи, находившейся рядом со спальней.
Опираясь на кадки апельсинных деревьев, погибших
прошлой зимой от холода и еще не замененных новы-
ми, она прошла в глубь оранжереи и спряталась за
высоким, в шесть футов, американским тростником с
целой сотней стеблей. Здесь она в первый раз реши-
лась сказать себе: «Он умер! Мои глаза никогда
больше не увидят его!» Она хотела было прислонить-
ся к кадке с американским тростником, но не смогла
удержаться на ногах и, как подкошенная, упала на
землю. Должно быть, именно потому, что она лежала
распростертая на земле, ее и не заметил муж, кото-
рый вскоре после ухода жены из столовой пошел ис-
кать ее, обеспокоенный ее отсутствием.
Придя в себя, она не помнила о том. что ей толь-
ко что сообщили, и очень удивилась, заметив, что ле-
жит в пыли. Затем ужасная истина внезапно пришла
ей на память. Она представила себе мужа, который
сейчас придет к ией с расспросами, пятерых или ше-
стерых человек из числа обедавших — самых близких
ее знакомых, которые придут вслед за ним. «Что де-
лать, что предпринять? — вскричала несчастная жен-
щина, заливаясь слезами.—Сейчас уже все знают
роковую весть. Как смогу я объяснить сколько-нибудь
правдоподобно мое состояние? Через десять минут
я буду не только несчастна, но и обесчещена. Кто по-
верит, что между нами не было ничего, кроме обыкно-
венной дружбы? Еще неделю назад я и сама дума-
512
ла, что питаю к Федеру только дружеское чувство».
Произнеся вслух это имя, она зарыдала еще сильнее;
ее рыдания были теперь так громки и часты, что она
почти задыхалась. «Ах, не все ли равно, что обо мне
скажут? Я навсегда обречена на несчастье. Мне
жаль только бедного мужа: виноват ли он в том, что
не сумел внушить мне то чувство божественного
счастья, то ощущение электрического тока, которое
пронизывало меня с головы до ног, как только в ком-
нату входил Федер?»
Валентине удалось наконец присесть в пыли, и.
прислонив голову к большому цветочному горшку, она
провела в таком положении, с закрытыми глазами, в
полуобморочном состоянии, более получаса. Время от
времени слеза медленно скатывалась по ее щеке, и
она невнятно шептала: «Я больше его не увижу!»
Наконец она сказала себе: «Прежде всего я обязана
спасти честь моего мужа; надо вызвать экипаж и
уехать в Париж так, чтобы никто меня не заметил...
Если хоть один из гостей увидит меня в таком состоя-
нии, мой бедный муж навсегда обесчещен».
Валентина начала сознавать весь ужас этой мыс-
ли, но у нее совершенно не было сил, чтобы пойти
и позвать кучера. Она не могла допустить, чтобы ее
увидел кто-иибудь, кроме этого человека. Он был
очень стар; его прислали вместе с коляской, которую
нанял на время ее муж. «Надо дать ему денег или
переговорить с его хозяином и устроить так, чтобы ни-
когда больше его пе видеть. Если завтра его уже не
будет здесь, то, быть может, он так и не узнает об
ужасном происшествии. Если же меня встретит кто-
нибудь из наших слуг, я погибла навсегда!»
Эта мысль заставила Валентину сделать над со-
бой отчаянное усилие. Держась за край кадки с
апельсинным деревом, она поднялась; затем с неве-
роятным трудом добралась до своей спальни и взяла
там шаль, которую набросила на голову, словно ей
вдруг стало холодно. «Я скажу кучеру, что меня зно-
бит и лихорадит, что я не хочу тревожить мужа н сей-
час же еду в Париж».
Чтобы попасть в каретный сарай, не проходя че-
рез внутренние комнаты дома, Валентина вернулась
33 Стендаль T. V.	513
в оранжерею и открыла одну из стеклянных дверей,
выходивших в сад. Однако усилие, которое она упот-
ребила на то, чтобы открыть ставни, совершенно из-
мучило ее. Она неподвижно стояла на пороге, как
вдруг услышала совсем близко от себя чьи-то тихие и,
как ей показалось, осторожные шаги. Испуг ее был
безграничен. Она закрыла лицо руками и снова во-
шла в оранжерею в тот самый момент, когда муж-
чина, который шел вдоль ограды, оказался напротив
двери. Видя, что дверь не заперта, мужчина отважил-
ся войти. Слегка раздвинув руки, закрывавшие ее ли-
цо, Валентина с гневом взглянула на назойливого
посетителя: это был Федер.
— О, мой единственный друг! — вскричала она,
бросаясь в его объятия.—Так, значит, вы живы?1
(Тут, пожалуй, должна была закончиться эта но-
велла.)
Удивленный и восхищенный этим приемом, Федер
совершенно забыл об осторожности, соблюдать кото-
рую он давал себе клятву столько раз. Он покрыл по-
целуями прелестное лицо Валентины. Вскоре он за-
метил ее чрезвычайное волнение, мокрое от слез ли-
цо. Но Федер, до сих пор такой благоразумный, поте-
рял всякую власть над собой: он осушал эти слезы
губами. Надо сказать, что поведение Валентины вряд
ли могло его образумить. Она отдавалась его ласкам,
судорожно прижимала его к своей груди, и — не
знаю, можно ли в этом сознаться, не нарушая при-
личий,— она несколько раз ответила на его поцелуи.
— Так ты любишь меня? — прерывающимся голо-
сом спрашивал Федер.
— И ты можешь спрашивать об этом? — отвечала
Валентина.
Этот необычный диалог длился уже несколько
минут, как вдруг Валентина поняла, что с ней проис-
ходит. Она поспешно отстранилась от молодого чело-
века, н на лице ее появилось выражение ужаса и
изумления.
— О, господин Федер, вы должны навсегда за-
быть то, что произошло!
514
— Никогда, клянусь, никогда я нс скажу ни одно-
го слова, которое могло бы напомнить вам об этой
минуте высшего блаженства. Налагаемое вами испы-
тание очень тяжело, но надо ли говорить, что в буду-
щем ваше имя никогда не будет произнесено мною,
как оно не было произнесено и в прошлом?
— Я умираю от стыда, когда смотрю на вас. Умо-
ляю, на минуту оставьте меня одну.
Федер отошел; лицо его выражало самое глубокое
уважение.
— Но ведь вы должны считать меня сумасшед-
шей! — вскричала Валентина, подойдя к двери.
Федер тоже сделал несколько шагов и оказался
очень близко от Валентины.
— Мне только что сообщили о вашей смерти,—
сказала она,— мне сказали, будто вы убиты на дуэ-
ли, а вы ведь знаете, что мгновение, разлучающее нас
с истинным другом, всегда сопровождается таким
волнением, за которое... за которое мы не отвечаем...
Было бы несправедливо обвинять нас.
Валентина пыталась оправдаться. Почти офици-
альный тон, который она старалась принять сейчас,
составлял резкий контраст с нежностью и беспомощ-
ностью, звучавшими в ее голосе минуту назад и до-
ставившими такое счастье Федеру, свидетелю и винов-
нику этих чувств.
— Вы стараетесь омрачить самую счастливую ми-
нуту моей жизни,— сказал он, беря ее руку.
Валентина была не в силах притворяться до конца.
— Прошу вас, уходите отсюда, друг мой,— сказа-
ла она, не отнимая руки,— дайте мне оправиться от
этого волнения, от этого безумия. Никогда не напо-
минайте мне о сегодняшнем дне, но знайте, что мои
чувства не переменились. Прощайте, я не хочу лице-
мерить перед вами, но, бога ради, оставьте меня од-
ну! Мне сообщили о вашей смерти, я думала, что
больше не увижу вас. Надеюсь, что вы никогда не
заставите меня раскаяться в том, что я так безумно
о вас сожалела.
Федер повиновался с видом самого глубокого ува-
жения. С одной стороны, Валентина была призна-
тельна ему за это: ведь их могли видеть из двадцати
515
различных мест сада. Однако в глубине души она бы-
ла им недовольна. Ей показалось, что к этому уваже-
нию примешивалась доля лицемерия,—а что сталось
бы с Валентиной, если бы она обнаружила, что Фе-
дер способен на лицемерие по отношению к ней!
Между тем эта чрезвычайная почтительность
действительно была притворной. Федер прекрасно
знал, что именно после того, как женщина особенно
скомпрометировала себя, нужно заставить ее забыть
неслыханное безумство, которое она совершила, уто-
ляя ненасытное тщеславие женской души знаками
самого преувеличенного уважения.
Но одним из самых сладостных и самых необыч-
ных следствий странного чувства, соединявшего Фе-
дера с Валентиной, было, если можно так выразить-
ся, их постоянное стремление поддерживать в обеих
соединенных любовью душах один и тот же уровень
счастья.
Федер отлично заметил оттенок разочарования,
промелькнувший в глазах Валентины при его почти-
тельном поклоне. «Это недовольство,— подумал он,—
приведет ее к недоверию, а завтра оно может ей по-
казаться обыкновенной осторожностью. Возможно
даже, что она станет отрицать передо мной то страст-
ное признание, которое сделала мне после того, как
сочла меня умершим. Победить эту осторожность бу-
дет для меня нелегкой задачей, и вместо того, чтобы
наслаждаться божественным счастьем, на которое
мне позволяют надеяться нежные слова Валентины,
я должен буду прибегать ко всяческим ухищрениям».
Эти размышления быстро сменяли одно другое. «На-
до возбудить в ней беспокойство,— сказал себе Фе-
дер.— Человек лишь тогда видит неудобства, связан-
ные со счастьем, когда он в этом счастье уверен».
Федер подошел к Валентине, вид у него был спо-
койный и холодный, особенно если вспомнить безу-
держный восторг, который был написан на его лице
несколько минут назад. Он взял се руку и, в то вре-
мя как она смотрела на него нерешительно и удив-
ленно, сказал ей рассудительным и сухим тоном:
— Я в большей степени порядочный человек, чем
любовник; я не решаюсь сказать вам, что люблю вас
516
страстно, так как боюсь, что в один прекрасный день
это перестанет быть правдой, а я никоим образом не
хотел бы обмануть друга, который питает ко мне
столь искренние чувства. Быть может, я не прав;
быть может, до сих пор случай не сталкивал меня с
душой, подобной душе Валентины, но до этого часа
мне приходилось наблюдать в женском характере
столько непостоянства и легкомыслия, что я позво-
лю себе страстно любить женщину лишь тогда, ко-
гда она принадлежит мне всецело.
После этих слов, произнесенных самым искрен-
ним и убежденным тоном, Федер дружески покло-
нился Валентине. Она не двигалась с места, глубо-
ко задумавшись. Теперь она уже не упрекала себя
за минуту безумия, бросившую ее в объятия Федера.
Федер присоединился к обществу Буассо и его
гостей и покончил со слухами о своей смерти не-
сколькими рукопожатиями.
— Я был уверен,— сказал ему Буассо,— что вы
не такой человек, чтобы позволить убить себя так
просто.
Прием, оказанный ему Деланглем, был менее дру-
жеским. Федер рассказал, что на него в самом де-
ле напал какой-то сумасшедший, вообразивший, буд-
то он. Федер, смеется над ним, в результате чего ему
пришлось согласиться на небольшую дуэль на шпа-
гах; сумасшедший был ранен в грудь, что умсрилс
его горячность, а в заключение раненому поставили
пиявку. Смех, вызванный этой подробностью, поло-
жил конец недоброжелательному вниманию, с кото-
рым денежные тузы, возбужденные крепкими вина-
ми, отнеслись к приключению Федера. Вскоре он
счел возможным спросить, почему не видно г-жи
Буассо, но оказалось, что муж разрешил ей вер-
нуться в Париж, куда она давно уже уехала.
На следующий день Федер с величайшим хлад-
нокровием пришел справиться о здоровье г-жи Буас-
со. Он застал ее в гостиной под охраной горничной
и двух белошвеек; все они были заняты шитьем зана-
весок. Г-жа Буассо ежеминутно поднималась с ме-
ста, чтобы отмерить и отрезать кусок коленкора;
взгляды ее были так же холодны, как поступки. По-
517
ведение этих двух существ, которые только нака-
нуне, сжимая друг друга в объятиях, со слезами на
глазах обменивались признаниями в любви, очень
удивило бы поверхностного наблюдателя. Валентина
дала себе слово никогда больше не оставаться на-
едине с Федером. А ведь то, что он сказал ей нака-
нуне, а именно, что он может всецело отдаться люб-
ви лишь тогда, когда уверен в ответном чувстве, бы-
ло почти правдой.
Хотя ему едва исполнилось двадцать пять лет, он
отнюдь не верил внешним проявлениям женской люб-
ви. Самое трогательное признание в нежнейшей стра-
сти внушало ему только одну мысль: «Меня хотят
убедить в том, что я страстно любим». Он боялся
самого себя, он вспоминал все странные безумст-
ва, которые совершал ради своей жены, и, по прав-
де говоря, не понимал, для чего он это делал. Остав-
шееся у него воспоминание рисовало перед ним
жизнерадостную девочку, обожавшую тряпки, при-
сылаемые из Парижа, и только. У него не оста-
лось ни одного ясного и отчетливого воспоминания
о чувствах, волновавших его, когда он был влюблен.
Он помнил, что совершал необыкновенные безумства,
но забыл о причинах, побуждавших его совер-
шать их.
Итак, любовь внушала ему чувство страха, и
знай Федер заранее, что влюбится в Валентину, оп,
конечно, уехал бы путешествовать. Он позволил се-
бе усвоить привычку видеть ее ежедневно прежде
всего потому, что она была замечательно хороша со-
бой. В ее лице были черты, которыми он не уставал
любоваться как художник,— например, очертания ее
губ, чуть-чуть полных, но способных выразить са-
мую жгучую страсть и составлявших оригиналь-
ный контраст с безупречной линией носа и с чи-
стым, возвышенным выражением глаз, живой взгляд
которых, казалось, принадлежал какой-то небожи-
тельнице, стоящей выше всех страстей.
Кроме того, Федер позволил себе ежедневно при-
ходить к Валентине потому, что ее общество развле-
кало его. Близ ее он не думал об огорчениях, которые
стала причинять ему живопись с тех пор, как суро-
518
вый здравый смысл внезапно открыл ему, что у не-
го нет никакого таланта в области портрета-миниа-
тюры. Он чувствовал, что должен на что-то ре-
шиться; он испытывал непреодолимое отвращение к
тому, чтобы жить, сознательно совершая дурные по-
ступки. В основе его души лежала пылкая южная
честность, которая сильно рассмешила бы истинного
парижанина. В год, предшествовавший работе над
портретом г-жи Буассо, ателье принесло Федеру восем-
надцать тысяч франков. Несмотря на его открытую
связь с актрисой, он считался весьма благовоспитан-
ным молодым человеком. Все хорошо знали, что Роза-
линда не тратит на него ни одного сантима; однако бла-
годаря житейскому опыту той же Розалинды общество
не ограничивало этим свое хорошее отношение к Феде-
ру. Все видели, что он все еще горько сожалеет о суп-
руге, которую потерял семь лет назад. Это создало ему
репутацию чрезвычайно порядочного человека, и эта
репутация пылкой порядочности начинала доходить до
слуха женщин, имеющих имя и лошадей.
Далее, оказалось, что Федер принадлежит к очень
хорошей семье. Если его отец, человек несколько су-
масбродный, увлекся коммерцией, то его дед зато
был добрым нюрнбергским дворянином, а главное —
чувства Федера были достойны его происхождения.
По своему положению художника Федер никогда не
говорил о политике, но все твердо знали, что он не
читает ни одной газеты, кроме «Gazette de France», а в
кабинете молодого художника-миниатюриста стоя-
ли все творения отцов церкви, незадолго до того вы-
пушенные новым изданием благодаря чьему-то бла-
гочестивому рвению.
Обладая столь блестящей репутацией, Федер мог
рассчитывать на одно из первых вакантных мест в
Академии. Он имел полную возможность жениться
на женщине еще очень красивой, которая принесла
бы ему состояние в восемьдесят с лишним тысяч
ливров годового дохода и которую можно было
упрекнуть лишь в одном недостатке — в том, что ее
страстная любовь возрастала с каждым днеч. Со-
вершенно случайно Федер сделал одно открытие,
сильно не поправившееся ему; чтобы обеспечить на
519
последней выставке успех его миниатюрам, Роза-
линда истратила около четырех тысяч франков на
газетные статьи. С тех пор как Федер установил для
самого себя, что у него нет таланта, успех его на-
чал возрастать. Объясняется это чрезвычайно легко.
Он славился главным образом женскими портрета-
ми. Перестав мучить себя попытками уловить есте-
ственные краски, он начал льстить своим моделям с
бесстыдством, которого у него отнюдь не было преж-
де, когда он делал все возможное в поисках правди-
вых и естественных тонов.
И все же, в сущности говоря, Федер был тем, что
в Париже называют простофилей: достаточно будет
заметить, что, певзнрая па все преимущества, кото-
рыми он обладал и которые мы так долго перечисляли,
он нуждался в развлечениях. Все это объяснялось
тем, что он считал не вполне честным писать портре-
ты, зная, что пишет их плохо, хотя на это слово плохо
можно было бы многое возразить: три четверти па-
рижских художников, пишущих портреты-миниатю-
ры, по таланту стояли значительно ниже Федера.
Его нелепые угрызения совести увеличивало и то об-
стоятельство, что, чистосердечно делясь с Розалин-
дой всеми своими мыслями, он, однако, нс расска-
зал ей о роковом открытии, которым был обязан изу-
чению портретов г-жи де Мирбель.
Мы закончим изображение характера и душевно-
го состояния Федера, если прибавим, что приобре-
тенная им привычка ежедневно бывать у г-жи Буас-
со как бы заморозила все остальные чувства, вол-
новавшие его. До того, как он узнал ее ближе, он
иногда спрашивал себя: «Неужели я буду таким
безумцем, что влюблюсь?» Обычно в такие дни он
принимал решение не ходить к Валентине. Однако
упустить час, который он мог бы провести с ней, бы-
ло для него очень тяжело, и порой он не мог устоять
против искушения: он бежал к ней и нарушал дан-
ное себе слово, испытывая стыд перед самим со-
бой. Однажды, серьезно испугавшись, как бы не
влюбиться, он сел на лошадь и в тот час, когда мог
бы увидеть Валентину, уехал в Триэль, на берегу
Сены, за десять лье от Парижа.
520
Сцена в Вирофле изменила все. Он не мог объяс-
нить притворством то лихорадочное состояние, в ка-
ком видел г-жу Буассо: она действительно думала,
что он умер.
В ночь, последовавшую за этой сценой, Федер по-
нял, что безумно влюблен. «Если я начну совершать
такие же безрассудства, какие совершал тогда, когда
переживал свою первую любовь,— подумал он,—
то окажусь в весьма незавидном положении, придя
в себя... Но на этот раз я ставлю на карту уже не
состояние: чтобы сделать меня несчастным, любви
не придется прибегать ни к чему, кроме самой люб-
ви. Набожность Валентины может проснуться, и в
конце концов она запретит мне видеться с ней. Я знаю
свою слабость: стоит мне страстно чего-нибудь по-
желать, и я становлюсь глупцом. Она набожна и
даже суеверна; я никогда не решусь нарушить ее во-
лю и подвергнуть себя риску внушить ей неприязнь.
Раз так, у меня хватит сил лишь для борьбы с самим
собой и, чтобы вернуть себе мужество, которым дол-
жен обладать мужчина, у меня останется лишь одно
средство — вырвать из сердца владеющую им
страсть».
Весьма напуганный своими размышлениями,
Федер принял твердое решение, чрезвычайно опасное
для Валентины. Страсть, которую она проявила, по-
думал он, не погаснет за несколько дней в такой
искренней и юной душе, а если заставить ее стра-
дать, то чувство ее от этого может только возрасти.
К счастью, во время странной сцены в оранжерее, я,
если хорошенько вдуматься, не проявил никаких
признаков страстной любви. Прелестная женщина,
в полном расцвете юности, с залитым слезами ли-
цом бросается в мои объятия и спрашивает, люб-
лю лн я ее! Какой молодой человек не ответил бы
поцелуями на моем месте? Тем более, что через ми-
нуту здравый смысл возвращается ко мне, и я делаю
свое замечательное заявление: «Я позволяю себе страст-
но любить женщину лишь тогда, когда она принадле-
жит мне всецело». Дело только в настойчивости. Ес-
ли моя неосторожность дойдет до того, что я пожму
ей руку, если я поднесу эту очаровательную руку к
губам, все потеряно, и мне придется прибегнуть к
самым ужасным мерам, например к отъезду.
Во время первого визита к Валентине Федер был
вынужден беспрестанно напоминать себе об этих
грозных доводах. Окруженная белошвейками, опа как
будто была занята исключительно тем, что отмери-
вала и кроила материю для занавесок. Погруженная
в домашние хлопоты, она показалась ему очарова-
тельной. Это была добродетельная немка, всецело
предававшаяся обязанностям хозяйки. Впрочем, за ка-
ким делом она не показалась бы очаровательной и не
дала бы ему новых поводов страстно ее любить?
«Молчание —признак любви»,— подумал Федер.
Поэтому, войдя в столовую, где находилась г-жа
Буассо, он сразу заговорил, и говорил без умолку.
Болтая, он затрагивал темы как нельзя более далекие
от любви и от нежных чувств. В первую минуту
этот поток слов обрадовал Валентину. Наделенная
пылким воображением, она с ужасом представляла
себе, что Федер возобновит разговор, начатый в оран-
жерее. Поэтому она и окружила себя белошвейка-
ми. Спустя несколько минут Валентина успокоилась;
вскоре ее спокойствие стало чрезмерным; видя, что
ум Федера занят вовсе не тем, чем он мог бы быть за-
полнен, она глубоко вздохнула. Ее особенно задела
его веселость. Она посмотрела на него с наивным и
нежным удивлением, которое было божественно.
Федер отдал бы жизнь, чтобы иметь возможность
успокоить ее, бросившись в ее объятия. Искушение
было настолько сильно, что ему пришлось прибег-
нуть к следующему банальному средству: он по-
смотрел на часы и, сделав вид, что опаздывает на де-
ловое свидание, поспешно вышел из комнаты. Прав-
да, на лестнице ему пришлось остановиться: так ве-
лико было его волнение. «Когда-нибудь я выдам себя,
это несомненно»,— говорил он себе, держась за пе-
рила, чтобы не упасть. Удивленный и опечаленный
взгляд, брошенный на него Валентиной, когда она не
нашла любви там, где опасалась найти ее слишком
много, пожалуй, доставил нашему герою больше сча-
стья, чем страстные ласкн, имевшие место накануне.
Это был час прогулок в Булонском лесу. Федер
S92
отправился туда верхом; но, едва въехав в лес, он
чуть не налетел на чьих-то лошадей, а потом чуть не
раздавил какого-то философа, который, желая быть за-
меченным, избрал для своих размышлении именно это
место и читал па ходу.
«Я слишком рассеян, чтобы ездить верхом»,— ре-
шил Федер, поворачивая назад, и пустил лошадь
мелкой рысью, заставляя себя пристально смотреть
перед собой,
VIII
Вечером Федер еще сильнее ощутил, насколько
велико было его безумие. В фойе Оперы он встретил
Делангля. Тот поздоровался с ним, и Федер испытал
внезапное волнение; грубый голос провинциала, со-
зданный совсем не для того, чтобы проникать в чело-
веческие души, отдался, тем не менее, в самых глу-
боких тайниках его души. Делангль сказал ему:
— Не зайдете ли вы к сестре? Она в своей ложе.
Несмотря на принятое решение, Федер уверил себя,
что эти слова обязывают его зайти в ложу г-жи Бу-
ассо. Если он пе покажется там, на это обратят вни-
мание, решил он. Итак, он вошел в ложу. Случай ему
благоприятствовал: он застал там несколько чело-
век. Он был молчалив и неловок до смешного. «Я не
разговариваю,— думал он,— и, следовательно, могу
целиком отдаться своему счастью». Какой-то про-
винциал, недавно приехавший из Тулузы и слышав-
ший, что мужчины иногда носят с собой флакон с
солями, приобрел огромный флакон, похожий на ма-
ленькую бутылку, и велел наполнить его уксусной
солью. Войдя в ложу, он вынул пробку из своего
флакона, распространив при этом сильный запах
уксуса, обеспокоивший всех присутствующих.
— Каково вам, господин Федер? Вы ведь пе выно-
сите никаких запахов!—сказала ему Валентина.
При всем своем уме он не нашел иного ответа,
кроме: «Что ж делать, сударыня?»,— и повторил его
дважды. У него было непреодолимое отвращение ко
тсем запахам, по с этого вечера запах уксуса сде-
лался для пего священным, и всякий раз, когда
523
впоследствии ему приходилось ощущать этот запах,
он испытывал прилив счастья.
Валентина говорила себе: «Еще сегодня утром он
был так разговорчив, рассказывал столько претен-
дующих на остроумие анекдотов, а сейчас так нело-
вок! Что происходит в его сердце? Ответ не вызывал
сомнений, и молодая женщина прошептала с нежным
вздохом: «Он любит меня».
В этот вечер пьеса живо интересовала г-жу Бу-
ассо; все слова, говорившие о любви, шли прямо
к ее сердцу. «Не было ничего пошлого, не было ниче-
го преувеличенного» (Шиллер).
Так прошли целых два месяца. Страстно влюблен-
ный, Федер, тем не менее, ни на йоту не отклонялся
от правил строжайшего благоразумия. Каждая
встреча с художником совершенно меняла мнение о нем
Валентины. В ее характере, таком безыскусствен-
ном и таком скромном, появились теперь самые
удивительные противоречия. Так, например, в нача-
ле своего пребывания в Париже она с явным отвра-
щением слушала рассказы о безумных тратах, ко-
торые позволяли себе жены богачей. Теперь она по-
дражала сумасброднейшим поступкам этих дам.
Однажды муж даже рассердился на нее. За од-
но только утро она послала из Вирофле в Париж че-
тырех слуг: ей надо было получить до обеда какое-то
платье от г-жи Дел иль.
— И главное, мы сегодня никого не ждем к обеду!
Г-н Буассо не принимал в расчет Федера—это
был друг дома,— а Валентина почему-то надеялась,
что в этот вечер он приедет. Платье прибыло в полови-
не шестого, но Федер так и не явился, и Валентина
готова была сойти с ума. Ей трудно было разгадать
мысли и желания, нередко жестокие, властно управ-
лявшие поведением этого любовника, который нико-
гда не говорил о любви.
Розалинда была ревнива, как Отелло. Иногда по
целым дням она не произносила ни слова, иногда же,
несмотря на прекрасные манеры и кроткий характер,
разражалась бурными упреками, и ее поступки со-
ответствовали ее словам. Так, например, она подку-
пала слуг Федера, н во избежание сцен он прогнал
524
своего грума, а также перестал доверять сооствен-
ному камердинеру. Свою лошадь он держал теперь в
конюшне у одного барышника на Елисейских полях,
но, несмотря на все эти и на многие другие скучные
предосторожности, Розалинде удавалось проследить
каждый его шаг. Эта прелестная танцовщица всегда
была набожна. Трудно, не правда ли, поверить в воз-
можность такого свойства у танцовщицы? С тех пор,
как ее сердцем завладела ревность, она стала суе-
верна. Она целые дни проводила в приходской церк-
ви и раздавала большие деньги священникам на цер-
ковные нужды; она заявляла о своем намерении по-
кинуть сцену. Ловкие люди обольщали ее надеждой,
что это поможет ей войти в круг набожных дам, сре-
ди которых имелись и очень громкие имена. Розалин-
да думала, что таким путем побудит Федера женить-
ся на ней еще до того, как он сам приобретет состо-
яние. Все ее раздражающие попытки привели только
к тому, что у Федера возникло желание навсегда
уехать из Парижа. Он содрогался при мысли, что
она может явиться в Вирофле и устроить там сцену.
Как на руку было бы это Деланглю с его подозре-
ниями!
Никогда не говорить г-же Буассо о любви и вме-
сте с тем делать все, что могло довести ее страсть
до предела, если только эта страсть была непри-
творной и истинной,— таков был план поведения, на
котором остановился Федер скорее из робости, неже-
ли из расчета. Ибо если страсть г-жи Буассо была
истинной страстью, то опа могла выдать себя, и это
закрыло бы перед Федером двери ее дома. Своей ро-
бостью, своей боязнью рассердить г-жу Буассо он
хотел заставить се заговорить первой, что неизбежно
привело бы к окончательному решению. Однако Фе-
дер не мог ничего скрывать от Валентины и признал-
ся ей, что страшно боится подозрений Делангля, после
чего между весьма благочестивой двадцатпдвухлетней
женщиной и безумно влюбленным в нее двадцатише-
стилетннм молодым человеком произошел странный
разговор:
— Как быть, если Делангль скажет г-ну Буассо,
525
что все мои старания помочь ему осуществить его
честолюбивые стремления объясняются лишь тем,
что я безумно люблю вас? Что ответить?
— Надо решительно отрицать. Ведь эта страсть
была бы преступной.
— Но если человек, хоть немного разбирающийся
в людях и в страстях, посмотрит на меня, бросит на
меня лишь один взгляд, он сразу увидит, что я люб-
лю. Где набраться бесстыдства, чтобы отрицать ис-
тину, которая так очевидна?
— И все-таки надо отрицать: скоро эта греховная
любовь угаснет.
Однажды на одном из блестящих обедов в Ви-
рофле заговорили о неожиданных успехах м-ль Ра-
шели.
— Эта молоденькая девушка не допускает пре-
увеличений в изображении страсти — вот что мне
особенно в ней нравится. В некоторых местах роли
Эмилии из «Цинны» можно даже подумать, что она
просто читает свою роль. Это тем более приятно, ко-
гда находишься среди людей, которые любят все
преувеличивать. Романисты, серьезные писатели,
поэты, художники — все у нас преувеличивают, что-
бы заставить себя слушать.
Ни один из гостей не ответил на слова Буассо.
Они были настолько для него необычны, что все за-
мерли, пораженные изумлением.
Некоторое время тому назад Федер раздобыл для
своего друга литературного корреспондента; он вы-
брал бедного, удалившегося от дел сочинителя во-
девилей. Двадцать написанных им строчек ежеднев-
но приходили в Вирофле; они заключали в себе мне-
ние, которое следовало высказать о вчерашней
пьесе, о промышленной или художественной выстав-
ке, о смерти черепахи, о процессе Сампайо, и т. д., и
т. д. За каждое из таких писем г-н Буассо согла-
сился платить по десять франков, пе зная, что почти
все они были сочинены Федером. Правда, эти фразы
не вполне гармонировали с обычной манерой разго-
вора миллионера, но внимание людей, к которым он
обращался, было в первую очередь поглощено тем,
чтобы попять их смысл. Забавнее всего было то, что
526
Буассо, ни слова не сказавший Федеру о возникно-
вении переписки, смело выдавал ему за собствен-
ные, экспромтом придуманные идеи те самые мыс-
ли, которые Федер излагал в письме, написанном на-
кануне.
Эти мысли, порой не лишенные тонкости (хотя
Буассо, разумеется, искажал их), составляли стран-
ный контраст со всей совокупностью манер буду-
щего пэра Франции. Так, например, желая скрыть
свою привычку запинаться в разговоре, Буассо, с тех
пор как разбогател, принял за правило выбрасывать
целые потоки слов залпом, а затем делать небольшие
паузы. Этот маневр, постепенно перешедший в при-
вычку, производил в парижских салонах самое
странное впечатление. Слыша грубый голос Буассо,
похожий на голос ломового извозчика, все оборачи-
вались; у каждого возникало впечатление, что кто-
то, рассказывая низкопробный анекдот, подражает
при этом голосу пьяного кучера.
И, тем не менее, Федер, не терпевший даже самых
общепринятых грубостей, задумал ввести этого че-
ловека в салон г-на N., министра торговли. Молодой
человек, которого этот министр, приступив к делам,
назначил на высокую должность начальника своей
личной канцелярии, был племянником г-жи М., при-
влекательной певицы из Королевской Музыкальной
академии. Министр приходил к ней отдохнуть от не-
приятностей утомительнейшего из министерств. Этот
государственный деятель задумал объединить про-
тивоположные и непримиримые интересы. В то время
в его министерстве обсуждался вопрос о сахарных
операциях, которые в довершение трудности были
министру совершенно неизвестны. Как найти в Па-
риже, а главное, в высших правительственных сфе-
рах такого человека, который имел бы возможность
посвятить две недели чтению подлинных документов?
ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНАЯ СПРАВКА
Уже в ранних произведениях Стендаля встречаются образ-
чики новеллистического жанра. Так, например, в «Истории живо-
писи в Италии» (1817) он со свойственным ему мастерством рас-
сказал историю Бьянки Капелло, весьма напоминающую его
«Хроники» более позднего времени. Некоторые наброски, сохра-
нившиеся в рукописях Стендаля («Роман Метнльды», «Дневник
сэра Джона Армитеджа» и др.), датируются началом 1820-х го-
дов. В книге «О любви» (1822), в очерках «Рим, Неаполь н Фло-
ренция» (первое издание 1817 года, второе, расширенное,
1826 года), в «Прогулках по Риму» (1829) встречаются неболь-
шие повествования, которые напоминают крохотные новеллы.
В 1829—1830-е годы Стендаль печатает спои первые настоящие
новеллы—краткие, полные действия и движения, с неожиданным,
быстрым и энергичным концом. Таким образом, он принимает
участие в том возрождении новеллистического жанра, которое во
французской литературе начинается как раз в 1829 году.
Прозаические повествовательные жанры не привлекали вни-
мания классических «законодателей Парнаса» — многочислен-
ных авторов поэтик, трактатов о прекрасном, возвышенном и
смешном, «о том, как писать». Об эпопее было написано много
сочинений и установлены разнообразные правила, но роман казал-
ся теоретикам французского классицизма жанром «легкомыслен-
ным», несерьезным, н они разрешали романистам все что угодно,
лишь бы роман «развлекал» и позволял приятно провести досуг.
Только с середины XVIII века стали появляться романы огром-
ного общественного значения, как, например, «Кларисса Гарлоу»
Ричардсона н «Новая Элоиза» Ж.-Ж. Руссо
Острое чувство жанровых особенностей, характерное для
французского классицизма, не распространялось па прозаические
жанры, а потому и в начале XIX века не очень интересовались
разницей между романом и повестью, повестью н новеллой, но-
веллой и рассказом. Во Франции словом «роман» обозначалось
всякое прозаическое повествование, независимо от его содержа-
ния н размера. Романом назывались крохотные рассказы Воль-
тера и огромные произведения Лесажа и Фильдинга, историче-
ские полотна Вальтера Скотта и небольшие повести Бальзака.
528
Когда у Стендаля возникал замысел нового произведения, он
также не задумывался над тем, будет ли это произведение но-
веллой илн романом. Разрешая эстетические проблемы, возникав-
шие перед ним в процессе творчества, он не затруднял себя
мыслью о том, к какому жанру приспособить пли «подогнать»
создаваемое нм произведение. Ни размеры, ни характер повество-
вания пе определялись какими-либо заранее данными правилами.
Часто, работая над произведением, Стендаль замечал, что оно
перерастало первоначально задуманные размеры и из небольшой
новеллы получалась большая повесть или даже огромный роман.
Так случилось, в частности, с «Пармскнм монастырем», который
был задуман как небольшое повествование вроде «Хроник»; так
случилось с «Минной фон Вангель», которая должна была вы-
расти в роман под названием «Розовое и зеленое». Столь же раз-
лично было и внутреннее строение произведения: оно могло быть
аналитическим и приключенческим, трагическим и смешным, пол-
ным действия н почти лишенным его.
Вот почему классифицировать все эти произведения по ка-
ким-либо внешним жанровым признакам иногда довольно труд-
но, тем более, когда мы имеем дело с незаконченным илн недо-
работанным текстом.
Пожалуй, ближе всего к традиционному понятию новеллы
стоят напечатанные в 1829—1830-х годах «Ванина Ваннни», «Сун-
дук и привидение» и «Любовный напиток». Герои этих трех но-
велл не французы, а итальянцы и испанцы. В 1830 году была на-
писана, но не доработана повесть «Минна фон Вангель», героиня
которой немка. Таким образом, в круг внимания Стендаля-но-
веллиста с самого начала входит по меньшей мере четыре на-
циональности. Через год, в 1831 году, возникает и отрывок «Ев-
рей», в котором дана характеристика еще одного национально-
го типа. Это свидетельствует о том, что Стендаля остро интере-
совала проблема национальных характеров, нз суммы которых
слагалась европейская культура. В этом отношении любопытны
также новеллы, в которых сталкиваются представители различ-
ных национальных культур, например, французы и испанцы в
Италии, как в «Sooia Scolastica» и в «Сан-Франческо-а-Рнпа»,
пли немцы во Франции, как в «Минне фон Вангель» н в
«Федере».
Характеры, изображенные в новеллах, определяют и их внут-
реннюю структуру. В первых новеллах Стендаля, написанных для
только что открытого журнала «Revue de Paris», изображены
непосредственные южные натуры, у которых страсть почти неодо-
лима н мгновенно переходит в действие. Отсюда поразительный
динамизм повествования, в котором почти нет ин объяснений, ни
рассуждений автора. Такая структура характерна и для «Италь-
янских хроник». В «/Минне фон Вангель» картина несколько ме-
няется. Несмотря на энергию главной героини, она размышляет,
ставит перед собой проблемы нравственного характера, проти-
вопоставляет себя среде, а поэтому действие здесь заторможено
почти так же, как и в повестях нз современной французской
жизни.
«Ванина Ванинн», «Сундук н привидение», «Любовный напп-
3-1. Стендаль. Т. V.	529
ток» и «Минна фон Вангель» написаны во время пребывания
Стендаля в Париже, почти одновременно с «Красным н черным».
Вскоре после этого Стендаль отправляется в Италию и там, оче-
видно, в конце 1832 года в какой-то частной библиотеке находит
множество старинных итальянских рукописей XVI—XVIII веков,
в которых излагались события, по тем или иным причинам взвол-
новавшие общество. Это были в большинстве случаев уголовные
истории, таинственные н не решенные до конца судебные про«
цессы с любовью, ревностью и мщением. Средн этих повествова-
ний были н явные памфлеты, направленные против власть иму-
щих, пап, кардиналов или владетельных князей, инспирирован*
ные соперничающими фамилиями нлн враждующими партиями.
Стендаль был уверен в том, что в этих хрониках заключена
чистая правда о событиях, позабытых или искаженных истори-
ками. Писатель увидел в них тот «местный колорит», который оп
вместе с современными ему историками н писателями особенно
высоко ценил. Однако несомненно, что во многих из этих хроник
перепутаны даты, факты и имена и что авторы часто выражают
интересы одной какой-либо стороны, иногда по причинам, о ко-
торых трудно теперь судить. Как бы то ни было, рукописи эти
сыграли большую роль в творчестве Стендаля и послужили ма-
териалом для лучших его произведений. Некоторые из напечатан-
ных нм хроник, как, например, «Виттория Аккорамбонн» и «Гер-
цогиня ди Паллиано», представляют собою довольно точное пе-
реложение этих старинных текстов с кое-какими сокращениями
нлн необходимыми комментариями Стендаля. Другие, как «Абба-
тиса из Кастро», лишь повторяют сюжет, изложенный в хрони-
ках, но в то же время являются совершенно оригинальными про-
изведениями. «Suora Scolastica» и «Чрезмерная благосклонность
губительна» также являются вольной переработкой старых руко-
писей. Отсюда и та разница в повествовании, которая отличает
этн новеллы от «Виттории Аккорамбонн» и от «Герцогини ди
Паллиано» Некоторые нз этих хроник рассказывают о событиях,
которые давно уже были обработаны в художественной литера-
туре, например, убийство в семье Ченчн послужило сюжетом для
многих драм н романов, между прочим, и для известной драмы
П. Б. Шелли, или убийство Виттории Аккорамбонн, историю ко-
торой переложил в драму современник Шекспира английский
драматург Уебстер (1612). Рассказ о событиях в монастыре
Байяно, на мотивы которого написана «Чрезмерная благосклон-
ность губительна», был напечатан во французском переводе в
1829 году. Однако новеллы Стендаля сохраняют всю свою ори-
гинальность даже в тех случаях, когда он как будто строго сле-
дует уже известному сюжету. Особая манера повествования,
стиль, краткие характеристики, одно какое-нибудь слово в этом
бесстрастном, иногда почти протокольном повествовании пред-
ставляют факты в совершенно новом, драматическом, захваты-
вающем освещении.
В январе 1831 года в Триесте, набрасывая новую повесть,
Стендаль сделал запись: «Не имея книг, чтобы читать, я пишу.
Это удовольствие того же рода, только более интенсивное».
Не будет ошибкой сказать, что правило «Нн одного дня без
530
написанной строчки» Стендаль выполнял почти в течение всей
жизни.
Однако далеко не все, над чем он работал, было им закон-
чено. Многие великолепно начатые повести пли романы оставле-
ны навсегда после долгих месяцев работы неизвестно по каким
причинам. Возможно, что иногда, начиная новое произведение,
Стендаль не знал, как его закончить, и в поисках заключения
утрачивал интерес к написанному. Из печатаемых в этом томе
произведений семь не закончены. Можно строить предположения
о том, как пошла бы дальше жизнь героев, какие бедствия еще
обрушились бы на голову Филиппа («Еврей»), удалось ли бы
спасти шевалье де Сент-Имье, попавшего в безвыходное положе-
ние, что сталось бы с сестрой Схоластикой и т. д. Даже тогда,
когда из набросков н планов нам известны намерения Стендаля,
мы не можем ручаться, что он ье изменил бы своих первоначаль-
ных замыслов и не нашел бы иного окончания, более его удовле-
творяющего
Многие из незаконченных произведений Стендали представля-
ют собой первую (и единственную) черновую запись. Это поток
импровизации, вылившийся в нервных, неразборчивых, необра-
ботанных строчках. Иногда Стендаль не писал, а диктовал писцу.
Случалось, что в стремительной работе он путал имена героев,
забывал о первых своих намерениях, избирал пион метод харак-
теристики или путь развития действия. Иногда повествование
переходит в краткую канву, которую Стендаль предполагал
впоследствии расширить, иногда он повторяется.
Стендаль, всегда требовавший простого и ясного языка и с
неодобрением отзывавшийся о чересчур разработанном стиле сво-
их современников, сам довольно внимательно трудился над сти-
лем н, возвращаясь к напечатанным своим произведениям, тща-
тельно исправлял их. В незаконченных произведениях он лишь
в редких случаях имел возможность исправлять написанное. Вот
почему его фразы часто слишком сложны, запутаны, изобилуют
вводными словами и пояснениями, в которых автор пытается
указать оттенки, трудно поддающиеся переводу. Несомненно,
что, подготавливая эти тексты к печати или правя корректуры,
Стендаль довел бы свой стиль до той сжатости н чистоты, ко-
торыми блистают лучшие страницы «Красного и черного» н
«Пармского монастыря». Но и в том виде, в каком дошли до
нас эти наброски, они несут на себе печать этого острого, вечно
ищущего мыслителя, тонкого сердцеведа н взыскательного к себе,
искреннего и смелого художника.
Переводы сделаны с издания «Le Divan», подготовленного
Апрн Мартино: «Chroniques italiennes», 2 т, и «Romans et
nouvclles», 2 т.
ПРИМЕЧАНИЯ
ВАНИНА ВАНИНИ
Впервые напечатано в «Revue tie Paris» за 1829 год, т. IX,
за подписью «Стендаль». Перепечатано в сборнике «Итальянские
хроники» в 1855 году.
Стр. 6. Дал себе труд родиться — слова Фигаро нз комедии
Бомарше «Женитьба Фигаро» (действие V, явление 3-е).
Стр. 7 Сулла (138—78 до н. э.) — вождь аристократиче-
ской партии в Риме, диктатор. По неизвестным причинам от-
рекся от власти. Здесь Стендаль имеет в виду трагедию Э. Жун
«Сулла» (1819), ситуация которой напоминала недавнее собы-
тие — отречение Наполеона
Стр. 17. Мюрат (1771—1815) — маршал Наполеона, с 1808 го-
да Наполеон сделал его неаполитанским королем. В 1814 году
он перешел на сторону союзников, затем после возвращения
Наполеона с острова Эльбы, 16 марта 1815 года, выступил с
войском из Неаполя, призывая население присоединиться к нему
для борьбы за свободу н обещая конституцию Потерпев пора-
жение при Толентино, он вернулся в Неаполь, но на следующий
же день бежал из своей столицы.
Юлий II — папа с 1503 по 1513 юд Сделал попытку расши-
рить папскую область, предполагая объединить Италию под
своей властью.
Макьявелли (1469—1527) — теоретик сильной монархической
власти, оправдывавший любые преступления ради политических
задач. Итальянские либералы считали, что учение Макьявелли
имело своею целью объединение Италии.
Альфьери (1749—1803) — итальянский поэт, драматург, твор-
чество которого посвящено борьбе с тиранией и с монархиче-
ской властью.
Стр. 22. Калиостро (1743—1795) — знаменитый авантюрист;
настоящее его имя — Джузеппе Бальзамо. После ряда крупных
афер он был арестован в Риме ио обвинению в ереси и заключен
в крепость Сан-Леоне, где, по слухам, был задушен.
Стр. 24. Министр полиции уже составил себе карьеру — Со-
532
гласно обычаю папской курни, мини.тр полиции, освобожденный
от этого поста, получал сан кардинала римской церкви
Стр. 25. Малле (1754—1812) — генерал, пытавшийся в 1812 го-
ду свергнуть Наполеона н захватить власть с целью установле-
ния республики. В то время министром полиции был Савари
(герцог Ровнго), дивизионный генерал, ничего не смысливший
в делах вверенного ему министерства, в котором он сменил Фуше.
ВИТТОРИЯ АККОРАМБОНН
Впервые напечатано в «Revue des Deux Mondes* от 1 марта
1837 года. В 1839 году Стендаль перепечатал эту хронику без
изменений в отдельном издании вместе с «Аббатисой из Кастро»,
«Герцогиней ди Паллиано» н «Семьей Ченчн».
Стр. 32. В 1530 году Флоренция, население которой изгнало
правивших там герцогов Медичи, была осаждена войсками импе-
ратора Карла V и, покинутая всеми своими союзниками, при-
нуждена была капитулировать. Республиканский строй был уни-
чтожен, и во главе города-государства поставлен герцог Алес-
сандро Медичи.
Стр. 33. Сикст V — занимал папский престол с 1585 до
1590 года.
Жорж Санд (1804—1876) — известная романистка, в 1830-е
годы пользовавшаяся огромной популярностью, вызывала раздра-
жение Стендаля патетической манерой повествования, в которой
часто психологический анализ заменялся нравственной оценкой
поступков и рассуждениями автора
Стр. 36. Было подписано именем Марчелло..— В итальянской
рукописи, обработанной Стендалем, стоит: «а поте di Marsilio».
Стендаль, затруднившись переводом, записал на полях руко-
писи: «Н а и м я или р у к о й Марснлио Аккорамбонн? Вероят-
но, письмо написал Марснлио, который в таком случае был
сообщником. Блаюдаря прискорбной неясности итальянского
языка написано «а поте»
Стр. 37. Григорий XIII — занимал папский престол с 1572 по
1585 год и был непосредственным предшественником Сикста V.
Стр. 51. Сыны св. Марка —то есть венецианцы. Св. Марк
считался покровителем Венеции.
Стр. 53. Св. Марку — то есть Венеции.
СЕМЬЯ ЧЕНЧИ
Напечатано в «Revue des Deux Mondes» от 1 июля 1837 года
н в отдельном издании вместе <. «Аббатисой из Кастро», «Витто-
рией Аккорамбонн» и «Герцогиней ди Паллиано».
Стр. 59. Д’Обинье, Агриппа (1550—1630) — французский пи-
сатель-протестант, поэт, историк и романист, автор сатирического
романа «Приключения барона де Фепеста». Имя героя по-грече-
ски значит «казаться». Желание во что бы то ни стало «играть
роль» и чем-то «казаться», по мнению Стендаля, было основной
чертой современной ему эпохи
533
Наш ханжеской век — почти те же слова в предисловии Бай-
рона к последним песням «Доп-Жуана». Стендаль цитировал эти
слова уже в «Прогулках по Риму» (запись 4 декабря 1828 года).
Стр. 61. Капрея (теперь Капри) — остров, на котором рим-
ский император Тиберий, отличавшийся развращенностью и же-
стокостью, прожил последние десять лет своей жизни.
Абсолютизм, ограниченный властью песен.— Так, по словам
писателя Шанфора, определил французскую монархию XVIII века
д’Аржансои, министр Людовика XV.
Сочинение Монтескье «Политика римлян в вопросах рели-
гии» было прочитано в Академии Бордо 18 июня 1716 года.
Монтескье рассматривает религию древнего Рима исключитель-
но как средство политического господства над пародом, приду-
манное жрецами ради своих целей
Стр. 62. «Дон-Жуан» — комедия Мольера, поставленная
впервые 15 февраля 1665 года, вызвала яростные нападки кле-
рикальных кругов. Особенно их возмущала сцена с нищим,
которую Мольер был вынужден переработать. Незадолго до пред-
ставления комедии Мольера итальянская труппа ставила подоб-
ною же пьесу, которая представляла собою одну из многочи-
сленных переработок пьесы Тнрсо де Молина «Севильский
озорник»
Сен-Симон (1675—1755)—герцог, государственный деятель,
автор .мемуаров, являющихся богатым источником для изучения
политической и придворной жизни конца XVII н начала
XVIII века
Аббат Блаш (1635—1714) — литературный деятель, боров-
шийся с иезуитами и заключенный за это в Бастилию, где он и
умер. Его «Мемуары» были опубликованы после его смерти.
Стр. 63. Фоблаз— герой большого романа «Приключения ше-
валье де Фоблаза» французского политического деятеля и писа-
теля Луве де Кувре (1760—1797).
Стр. 64. Поттер (1786—1859)—бельгийский политический
деятель и историк, автор обширной «Истории христианства», вы-
шедшей в 1836—1837 годах.
Стр. 66. Картину Гвидо Ренн, находящуюся в галерее Бар-
беринн, в Риме, долго считали портретом Беатриче Ченчи Это
предположение н сделало ее знаменитой. Ее гравировал Кара-
валья
Стр. 67. Галеотто Манфреди — трагедия Винченцо Монти
(1754—1828), вышедшая в 1788 году.
Стр. 81. Фариначчи (1554—1613)—итальянский юрист, за-
нимавший при папской курии видные государственные должно-
сти. Собрание его сочинений было издано впервые в 1620 году
и впоследствии неоднократно переиздавалось.
Стр 86. Она велела похоронить ее в церкви Сан-Пьетро-ин-
Монторио.— В этом месте итальянской рукописи Стендаль за-
писал: «12 мая 1833 года я тщетно искал надписи на плитах
алтаря. Монахи говорили мне, что тело бедной Беатриче погре-
бено у алтаря, ио точное место неизвестно».
В тринадцать часов (восемь часов утра).—В Италии часы
суток отсчитывались от захода солнца, а потому счет времени
534
в Италии Солее или менее расходился со счетом времени,
принятым 6 других странах Европы, в зависимости от
Сезона.
ГЕРЦОГИНЯ ДИ ПАЛЛИАНО
Напечатано в «Revue des Deux Mondesi от 15 августа
1838 года под псевдонимом Ф. де Лажеиеве. Дата, указанная
Стендалем, не соответствует действительности. Стендаль в
1838 году не был в Палермо, где происходит действие. Он стад
диктовать свою повесть в Париже 31 июля 1838 года и неправ-
лял ее — по рукописи пнсца илн в корректурах — 9 августа.
Повесть была перепечатана в сборнике вместе с «Аббатисой нз
Кастро», «Семьей Ченчн» и «Витторией АккорамСонн» в 1839 году.
Стр. 94. Герцог де Ришелье (1696—1788) — политический
деятель, известный своим цинизмом н распущенностью.
Стр. 95. Фаринелли (1705—1782) —один нз самых знамени*
тых певцов-кастратов (сопранн) XVIII века, фаворит испанского
короля Филиппа V. Своим пением Фаринелли излечивал припад-
ки черной .меланхолии, которыми страдал нервнобольной король^
Каналлетто (1697—1768) — псевдоним венецианского худож-
ника Антонио Канале, изображавшего Венецию. Его картины За-
мечательны своим колоритом.
Сальватор Роза (1615—1673) — неаполитанский художник,
имевший склонность к драматическим сюжетам.
Анна Редклиф (1764—1823) — английская писательница, ав-
тор так называемых «страшных», илн «готических», романов. Герои
большинства ее романов — итальянцы Роман, о котором идет
речь, носит название «Итальянец, или Исповедальня черных
кающихся» (1797).
Стр 99. Лукреция — героиня легендарного периода древне-
римской истории. Обесчещенная сыном римского царя Тарквнния,
она лишила себя жизни, что вызвало в Риме восстание и уста-
новление республики (510 год до и. э.).
Seggio di /nrfo — Седжо, илн седжи, назывались в Неаполи-
танском королевстве городские и придворные дворяне, имевшие
земли в городе пли поблизости от него и служившие в государ-
ственных учреждениях или при дворе.
«Пеко'роне» — так назывался сборник новелл итальянского
писателя Джованни Фьорсптнно (1378).
Стр. 116. Сисмонди, Си монд де (1773—1842)—историк и
экономист, автор известной «Истории итальянских республик в
средние века» (1807—1818).
Мишо, Луи-Габриэль (1773—1858) — французский историк,
издатель шромпого биографического словаря (1810—1828).
АББАТИСА ИЗ КАСТРО
Напечатано впервые в «Revue des Deux Mondes» от 1 февра-
ля и 1 марта 1839 года, за подписью Ф. де Лаженевс. Вместе
с «Витторией Аккорамбопп», «Герцогиней ди Паллиано» и «Семьей
535
Ченчи» эта хроника вошла в отдельное издание 1839 года. В руко-
писи первая часть датирована 12—13 сентября 1838 года, вто-
рая — 19—21 февраля 1839 года.
Стр. 121. Джанноне (1676—1748) — неаполитанский исто-
рик, опубликовавший в 1723 году историю Неаполитанского ко-
ролевства, в которой содержатся резкие выпады против свет-
ской власти пап Навлекши па себя гнев папской курни,
Джанноне всю жизнь провел в скитаниях н умер в тюрьме
Турина
Стр. 122 Мцритори (1672—1750) — итальянский историк.
Основной его труд — издание сочинений итальянских средневе-
ковых историков, писавших от V до XV века.
Паоло Джозио (1483—1552)—итальянский историк, автор
сочинения о современных ему событиях от 1494 до 1547 года.
Прославляя одних своих современников и бесчестя других,
Паоло Джовпо занимался вымогательством, требуя денег от
знатных лиц под угрозой дурио отозваться о них в своем со-
чинении.
Аретино (1492—1557) — итальянский сатирический поэт, про-
званный «бичом государей» за сатиры, н которых он покрывал
позором мелких итальянских князьков, если они не откупались
от него подэркэмн Карл V, император германский и король
испанский, н Франциск !, король французский, избежали его
насмешек только благодаря своей щедрости.
Робертсон (1721—1793) — английский историк, автор «Исто-
рии Карла V». в которой дана картина европейской цивилиза-
ции в XVI веке
Роско (1753—1831) — английский историк, автор «Жизни
Лоренцо Великолепного» (1796) и «Жизни папы Льва X» (1805).
Стендаль причислял его и Робертсона к разряду «продавшихся»
историков и считал их «лицемерами», искажающими факты в
угоду правящим классам, потому чго не разделял нх теории
«просвещенного абсолютизма», характерной для многих истори-
ков XVIII века.
Гвиччардини (1482—1540)—итальянский политический дея-
тель и историк, оставивший многотомное сочинение по совре-
менной ему истории Италии и главным образом Флоренции.
Ненавидя республику, он способствовал ниспровержению ее и
назначению в качестве правителя Флоренции сперва Алессан-
дро Медичи, а затем Кбзнмо Медичи, надеясь стать у кормила
правления Но Козимо скоро захватил всю власть в свои
руки и принял звание герцога, после чего Гвиччардини уда-
лился из Флоренции н посвятил себя своему историческому
труду.
Коллетта (1775—1833) — политический деятель и историк,
участник Неаполитанской революции 1820 года. Он написал «Ис-
торию Неаполитанского королевства от Карла VII до Фердинан-
да IV» в довольно прогрессивном духе.
Пиньотти (1739—1812) — поэт и историк, автор обширной
«Истории Тосканы» (1812—1813).
Стр. 199. Симония — продажа церковных должностей, при-
равненная церковью к числу самых тяжких грехов.
536
САН-ФРАНЧЕСКО-А-РИПА
Новелла не закончена. Написана от 28 до 30 сентября и ис-
правлена 30 сентября н 3—4 октября 1831 года. Впервые напе-
чатана после смерти Стендаля в «-Revue des Deux Mondes» от
1 июля 1853 года. Первоначально Стендаль предполагал назвать
ее «Санта-Марня-Романа». Точны» перевод окончательного на-
звания — «Свято» Франциск на Скале»: так называлась цер-
ковь, находившаяся в квартале, расположенном за Тибром.
«Санта-Марня-Романа», несомненно, также название церкви.
Жители той части Рима, которая расположена за Тибром (Тра-
стёвере), отличаются энергией и воинственностью.
Стр. 217. Непотизм,— При папском дворе обычно власть при-
надлежала племянникам папы, которые часто являлись его сы-
новьями
Стр. 220. Герцог де Сент-Эньян (1684—1776) — известен тем,
что нашел на Капитолин акт о передаче Андреем Палеологом
французскому королю Карлу VIII своих прав на Восточную рим-
скую империю.
Стр. 221. Басвиль (1753—1793) — секретарь французского по-
сольства в Неаполе, в качестве представителя Французской рес-
публики был послан в Рим, где и был убит подстрекаемой свя-
щенниками толпой 13 января 1793 года
ЧРЕЗМЕРНАЯ БЛАГОСКЛОННОСТЬ ГУБИТЕЛЬНА
Новелла не закончена. Стендаль работал над ней в пер-
вой половине апреля 1839 года >< прервал работу 15 апреля.
В основу этой новеллы легла история закрытия монастыря в
Байяпо, изложенная в старой итальянской рукописи. Эта история
была известна Стендалю еще в 1829 году, так как он упоминает
о ней в «Прогулках по Риму».
Стендаль предполагал закончить новеллу следующим обра-
зом.
Граф Буондельменте хочет спасти Феличе, но опа не желает
бежать одна, оставив в монастыре Роделннду. Это внушает
графу еще больше уважения к ней. Вскоре Роделнпда умирает
от чахотки, и тогда Феличе бежнг. Граф поселяет ее в Болонье
н с тех пор в течение всей жизни постоянно ездит в Болонью.
История остальных персонажей повторяет события, рассказанные
в хронике «Монастырь в Байяно», которая послужила источни-
ком Стендалю.
Стр. 240. Драматическая история Бьянки Капелло, извест-
ная по ярмарочным изданиям, была рассказана самим Стенда-
лем в «Истории живописи в Италии» (см. т. VI настоящего
издания).
Стр. 268. Тридентский собор —был созван в 1548—1563 годах
для борьбы с реформацией п ересями.
SUORA SCOLAST1CA
Стендаль начал работать над этой повестью в марте
1839 года. В апреле работа была прервана. Стендаль вернулся
537
к ней только через трн года и работал еще 21 марта 1842 года,
за несколько часов до апоплексического удара, унесшего его в
могилу. Повесть осталась незаконченной.
Стр. 270. Стендаль в 1824 году действительно был в Неапо-
ле, по-видимому, в феврале или марте.
Стр. 271. Шампионе (1762—1800) — французский револю-
ционный генерал. В 1799 году он командовал армией, действовав-
шей в Римской области. Выступив против неаполитанской армии,
он разбил ее и занял Неаполь, несмотря на отчаянное сопротив-
ление неаполитанских лаццарони.
Дон Карлос (1716—1788)—сын испанского короля Филип-
па V и Елизаветы Фарнезе. В 1731 году он стал герцогом Пармы
и Пьяченцы, затем захватил Неаполь и после нескольких побед
над австрийскими войсками в 1734 году был признан неаполитан-
ским королем под именем Карла VII. В 1759 году ои занял ис-
панский престол под именем Карла 111.
Стр. 273. Коллетта — см. прим, к стр. 122.
Г-жа де Ментенон (1635—1719) — фаворитка, а затем мор-
ганатическая супруга Людовика XIV, который под ее влиянием
впал в набожность.
Герцог Анжуйский — впоследствии король испанский Фи-
липп V (1683—1746), был внуком Людовика XIV. Согласно за-
вещанию Карла II, он получил в 1700 году испанскую корону.
В издании «Le Divan» в тексте стоит дата 1711, что, очевидно,
является неправильным чтением.
Стр. 274. Герцогиня де Мальборо (1660—1744) — жена гер-
цога Мальборо, английского полководца и политического деятеля,
фаворитка королевы Анны. Она впала в немилость в апреле
1710 года будто бы вследствие того, что, подавая королеве ста-
кан воды, выплеснула его на платье новой фаворитки ее, леди
Машам. Одновременно с опалой герцогини Мальборо, принадле-
жавшей к партии вигов, власть перешла от вигов к тори. Виги
поддерживали длительную войну с Францией, тори требовали
мира. После создания торийского министерства Англия склони-
лась к миру. В 1712 году начались переговоры в Утрехте,
однако военные действия продолжались. Решительное влияние
иа ход переговоров оказала победа, одержанная французскими
войсками под предводительством маршала Виллара над англо-
австрийскими войсками при Денене (23 июля 1712 года). Утрехт-
ский мир был подписан 11 апреля 1713 года.
Стр, 275. Насколько нелеп в 1744 году такой способ ведения
войны. — Намек иа стратегию и тактику маневренной войны, ко-
торую ввел в моду прусский король Фридрих II, занявший пре-
стол в 1740 году: операция имела целью принудить неприятеля
к отступлению, а тактика боя была строго линейная.
Стр. 276. Тануччи (1698—1783) — итальянский политический
деятель. Он более сорока лет был всесильным министром Неапо-
литанского королевства и вел упорную борьбу против светской
власти церкви при королях Карле III и Фердинанде IV.
Стр. 287. «Mercure galant» — французский журнал, основан-
ный под таким названием в 1672 году, а затем в XVIII веке пе-
реименованный в «Mercure de France». В нем печатались всякого
538
рода придворные и политические новости, рассуждения, расска-
зы, анекдоты, стихи и т. д
Стр. 311. Перголезе (1710—1736) — итальянский композитор,
духовная музыка которого славилась так же, как и оперная.
СУНДУК И ПРИВИДЕНИЕ
Напечатано в «.Revue de Paris» за май 1830 года, т. XIV. Пе-
репечатано в «Melanges d'art et de littdrature», 1867 год.
Стр. 342. Negro (черный — ucn.) — прозвище сторонников
кортесов, то есть конституционного правления во время испан-
ской революции 1820 года. «Красными» назывались роялисты по
цвету королевского знамени испанских Бурбонов.
ЛЮБОВНЫЙ НАПИТОК
Напечатано в «Revue de Paris» за 1830 год, т. XV. Перепе-
чатано в «Chroniques et nouvelles», 1855 год. В подзаголовке
Стендаль сообщает, что новелла является подражанием некоей
Сильвии Малаперта. Однако до сих пор источник повести остал-
ся неизвестен. В этой новелле впервые у Стендаля появляется имя
Льевен, которым он в слегка измененном виде назовет впослед-
ствии героя своего большого романа.
Стр. 352. Это один из тех несчастных испанцев, которые два
года тому назад нашли приют во Франции.— В 1823 году фран-
цузские войска вступили на территорию Испании и уничтожили
конституционный образ правления. Тотчас же по восстановле-
нии абсолютизма в Испании начался сильнейший террор, и мно-
гие испанцы, придерживавшиеся либеральных взглядов, бежали
во Францию. Судя по этим словам, действие новеллы происхо-
дит приблизительно в 1825 году
Революция кортесов — то есть революция 1820 года, в ре-
зультате которой было учреждено представительное правление.
МИННА ФОН ВАНГЕЛЬ
Повесть ие доработана. Стендаль начал писать ее в декабре
1829 года. Работа продолжалась до 7 января 1830 года. С 7 ян
варя по 15 января Стендаль правил рукопись. Он перечел ее в
1832 году, а в 1836 году внес некоторые изменения. Напечатана
впервые в «Revue des Deux Mondes» от 1 августа 1853 года, а в
следующем году перепечатана в сборнике «Romans et nouvelles»
Стр. 364. В Кенигсберге, университетском городке Восточной
Пруссии, жил и читал лекции профессор Кенигсбергского универ-
ситета Иммануил Кант.
Стр 365. Август Лафонтен (1758—1831) — немецкий писа-
тель, автор многих идиллических и сентиментальных романов,
пользовавшихся в свое время большим успехом
539
Альбано (или Альбани) (1578—1660) — итальянский живопи-
сец болонской школы, прославившийся главным образом идилли-
ческими картинами на мифологические сюжеты.
Стр. 369. Лозен (1747—1793)—герцог, французский полко-
водец и политический деятель, славившийся своим остроумием,
изящными манерами и многочисленными похождениями.
Тильи (1764—1816) — граф, французский писатель и обще-
ственный деятель, был пажем Марии-Антуанетты, затем офицером
драгунского полка, во время революции стал журналистом край-
ней монархической партии. Его мемуары (1828) живописно изо-
бражают жизнь высшего света в дореволюционную эпоху.
Стр. 379. Жан-Жак Руссо — уроженец Женевы, страстно лю-
бил ботанику, о чем он говорит в своей «Исповеди», и ввел эту
науку в моду во французском обществе XVIII века.
Стр. 389. Шармет — поместье, в начале XVIII века принад-
лежавшее г-же де Варенс. Руссо провел там несколько лет своей
юности. Описанию этого периода жизни Руссо посвящены самые
известные страницы его «Исповеди».
Стр. 390. Сен-Дени — место погребения французских коро-
лей поблизости от Парижа.
ЕВРЕИ
Повесть не закончена Написана в январе 1831 года в Триесте,
где в течение нескольких месяцев Стендаль был французским
консулом. Впервые напечатана в сборнике «Nouveiles incites» в
1855 году.
ШЕВАЛЬЕ ДЕ СЕНТ-ИМЬЕ
Новелла не закончена. Впервые напечатана в «Revue Bleue»
от 7 и 14 декабря 1912 года. На рукописи, написанной рукой пис-
ца, значится только одна дата: 22 апреля 1839 года. Очевидно,
это время, когда Стендаль продиктовал известную нам часть но-
веллы
Стр. 420. Отец Жозеф (1577—1638) — политический деятель,
монах ордена капуцинов, агент Ришелье, прозванный по цвету
одежды и по влиянию, которое он оказывал па государственные
дела, «серым преосвященством».
Стр. 421. Д’Обинье, Агриппа (1550—1630) — см. прим, к
стр. 59.
ФЕДЕР
Дата написания не известна. Судя по замечаниям в тексте,
повесть написана не раньше середины 1839 года и не позже на-
чала 1840 года. Впервые напечатана в «Nouveiles inedites», 1855.
Стр. 438 «Маленький матрос» — «Маленький матрос, или не-
ожиданный брак», одноактная комическая опера, музыка Гаво,
текст Пиго-Лсбрена, представленная впервые в 1796 году.
540
Стр. 439. Мальвазия (1616—1693) — итальянский антикварий
и историк искусства, автор книги о живописцах болонской школы
под названием «Felsina pittrice» (1678).
Кондиви, Асканио (род. в 1520 г.) — один из учеников Ми-
келанджело, автор известной биографии учителя (1553).
Стр. 442. Тортони — знаменитый ресторан в Париже.
Стр. 445. Жокеи — то есть члены модного в то время «Жо-
кей-клуба»
«Quotidienne» — крайне реакционная газета, орган легитими-
стов, распространенный в кругах старой аристократии.
Стр. 451. Делиль и Викторина — владельцы модных в Па-
риже швейных мастерских с большим количеством мастериц.
Стр. 453. Г-жа де Мирбель (1796—1849) — французская
портретистка-миниатюристка, придворный живописец Людови-
ка XVIII и Карла X.
Стр 463. Скриб, Эжен (1791—1861) — французский драма-
тург, прославившийся своими комедиями нз современного ме-
щанского быта.
Стр. 464 «Charivari» — сатирическая газетка оппозиционного
направления, основанная в 1832 году, высмеивавшая политиче-
ских деятелей, правительственных чиновников и «хозяев» эпохи,
представителей крупной буржуазии.
Стр. 468 «Клеопатра», картина крупнейшего художника эпо-
хи Эжена Делакруа (1798—1863), была выставлена в салоне
1839 года под № 524.
Стр. 476 С пирамидальным талантом — Слово «пирамидаль-
ный» было придумаю в романтических кружках 1830 года и ста-
ло чрезвычайно модным в жаргоне парижской артистической
богемы.
Стр. 478 Порталь (1765—1845) — французский политический
деятель, в начале своей карьеры был промышленником, затем
при Империи — рекетмейстером, с 1818 года — депутатом нижней
палаты и, наконец, министром.
Лене (1767—1835) — французский политический деятель, ад-
вокат, в 1816 году был министром, а в 1823 году был назначен
пэром Франции.
Равез (1770—1849) — адвокат в Лионе С началом Реставра-
ции началась его политическая карьера: в 1816 году ои был де-
путатом, в 1829 году получил звание пэра.
Мартиньяк (1776—1832) — министр Карла X, стяжавший в
начале своей деятельности славу красноречивого адвоката.
Бенжамен Констан (1767—1830) — французский писатель и
политический деятель-либерал. Его речи в палате депутатов мно-
гократно издавались и перепечатывались.
Стр. 483. Поуп Александр (1688—1744) — английский поэт-
классик. В 1715 году он приобрел загородный дом в Туикенхеме,
где разбил сад в типично классическом стиле; эта вилла, в ко-
торой Поуп принимал поэтов, людей высшего света и круп-
ных политических деятелей, пользовалась всеобщей извест-
ностью.
Стр 484. Катинй (1637—1712) — маршал времен Людови-
ка XIV, известный своим независимым характером п равполунш-
511
ем к почестям. «Мемуары» Каткий (книга о военном искусстве)
были напечатаны вместе с его письмами в 1819 году.
Стр. 488 Картуш (1693—1721) — главарь шайки воров, про-
славившийся своей ловкостью и изобретательностью.
Мандрен (1724—1755) — знаменитый контрабандист XVIII ве-
ка, вскоре ставший героем народных преданий и типом «благо-
родного разбойника». И Картуш и Мандрен были приговорены
к четвертованию и погибли на эшафоте. В начале прошлого сто-
летня н до последнего времени были популярны дешевые на-
родные книги, рассказывавшие более или менее достоверно их
приключения. В этих романах герои всегда ведут войну против
богатых и злых и покровительствуют слабым и беднякам
Стр. 491. «Quotidienne».— См. прим, к стр. 445.
В период Реставрации в иезуитских коллежах и монастыр-
ских пансионах избегали сообщать воспитанникам историю фран-
цузской революции н даже обходили молчанием самый факт свер-
жения монархии. Наполеона I там называли не иначе как г-н де
Буонапарте, подчеркивая его итальянское происхождение, а в
одном учебнике истории, употреблявшемся в этих заведениях,
его будто бы называли генералиссимусом войск его величества
Людовика XVIII.
Св. Франциск Сальский (1567—1622)—автор нескольких со-
чинений богословского и назидательного характера, к числу ко-
торых принадлежит н упоминаемая книга.
«Подражание Христу» — религиозно-нравственное сочинение
начала XV века. Это наиболее полное выражение христианского
аскетизма; в качестве метода нравственного совершенствования
здесь рекомендуются самонаблюдение и самоуглубление, обнару-
живающие тайные причины чувств п осуществляющие контроль
лад душевными переживаниями.
Стр. 492. Ирландский священник., атец Пеки—реальное ис-
торическое лицо. Он обучал Стендаля английскому языку в
1800-х годах.
Стр. 493. Роллен (1661—1741) — французский историк; неко-
торые из его трудов служили учебными пособиями.
Г-жа де Жанлис (1746—1830) — автор исторических романов
я учебно-педагогических сочинений, проникнутых религиозным и
монархическим духом.
«Словарь этикета» — «Критический и толковый словарь при-
дворного этикета, светских приличий и т. д.», составленный
г жой де Жанлис, вышел в свет в 1818 году.
«Мемуары Данжо» — мемуары маркиза де Данжо, церемо-
ниймейстера Людовика XIV, были опубликованы в сокращенном
виде г-жой де Жанлис в 18)7 году.
Стр. 494. «Принцесса Клевская» — роман г-жн де Лафайет
(1678). Стендаль высоко ценил этот роман, почти лишенный
действия, но полный замечательных психологических де-
талей.
«Марианна» — «Марианна, или приключения графини де’5’»,
психологический роман Мариво, печатавшийся в 1731 — 1741 годах
и оставшийся незаконченным.
«Новая Элоиза» — известный роман Жан-Жака Руссо (1761),
542
«Задиг» — «За лиг, или Судьба» — философская повесть
Вольтера, в первом издании 1747 года называвшаяся «Мемнон».
Стр. 508. Флориан (1755—1794) — французский писатель, ав-
тор многочисленных басен и повестей. Он состоял при герцоге
де Паитьевре сперва в качестве пажа, а затем первого дворянина
(нечто вроде камер-юнкера)
Стр. 519. «Gazette de France» — консервативная газета, вы-
ражавшая мнения правого центра палаты депутатов.
Стр. 526 М-ль Рашель (1821—1858) — французская актриса,
дебютировавшая в Комеди франгез в 1838 году и возродившая
классический репертуар
«Цинна» — трагедия П. Корнеля.
Б. РЕИЗОВ
СОДЕРЖАНИЕ
ИТАЛЬЯНСКИЕ ХРОНИКИ
Ванина Ванини, перевод Н. И. Немчиновой......... 5
Виттория Аккорамбони, перевод Д. Г. Лившиц......32
Семья Ченчи, перевод А. А. Поляк................59
Герцогиня ди Паллиано, перевод Д. Г. Лившиц .... 93
Аббатиса из Кастро, перевод А. А. Поляк........118
Сан-Франческо-а Рила, перевод К. А. Ксаниной .... 217
Чрезмерная благосклонность губительна, перевод К- А. Кса-
ниной ......................................234
Suora Scolastica, перевод К. А. Ксаниной.......270
ПОВЕСТИ И НОВЕЛЛЫ
Сундук и привидение, перевод А А. Поляк........324
Любовный напиток, перевод Д. Г. Лившиц.........347
Минна фон Вангель, перевод А. А. Поляк.........364
Еврей, перевод А. А. Поляк................... .	403
Шевалье де Сент-Имье. перевод	А.	А	Поляк	...	.419
Федер, перевод Д. Г. Лившиц	...........	437
Историко-литературная справка	............. 528
Примечания.....................................532
СТЕНДАЛЬ.
Собрание сочинений
в 15 томах. Том V.
Оформление художника
В. Носкова.
Гравюры на дереве художников
А Д. Гончарова, Н. И. Калиты. В. В. Домогацкого
Технический редактор
Поди, к печ. 277VII 1050 г. Тираж 3.30 400 экз Изд J'S 1100. Зак. 1400.
Форм. бум. 04Х100>/п. Бум. л. 0,5. Печ л. 27,00 4-0 вкл. (0,61 п. л.)
Уч.-изд. л 20.55.
Ордена Ленина типография газеты «Правда» имени И. В Сталина.
Москва, улица «Правды», 24.