/
Tags: журнал домашняя лаборатория
Year: 2015
Text
ИНТЕРНЕТ-ЖУРНАЛ
шж
ЩЩЩ
ИЮНЬ-ИЮЛЬ 2015
\л}' *
ДОМАШНЯЯ
ЛАБОРАТОРИЯ
Научно-практический
и образовательный
интернет-журнал
Адрес редакции:
domlab@ inbox.com
Статьи для журнала
направлять, указывая в теме
письма «For journal».
Журнал содержит материалы
найденные в Интернет или
написанные для Интернет.
Журнал является полностью
некоммерческим. Никакие
гонорары авторам статей не
выплачиваются и никакие
оплаты за рекламу не
принимаются.
Явные рекламные объявления
не принимаются, но скрытая
реклама, содержащаяся в
статьях, допускается и даже
приветствуется.
Редакция занимается только
оформительской
деятельностью и никакой
ответственности за содержание статей
не несет.
Статьи редактируются, но
орфография статей является
делом их авторов.
При использовании
материалов этого журнала, ссылка
на него не является
обязательной, но желательной.
Никакие претензии за
невольный ущерб авторам,
заимствованных в Интернет
статей и произведений, не
принимаются. Произведенный
ущерб считается
компенсированным рекламой авторов и
их произведений.
По всем спорным вопросам
следует обращаться лично в
соответствующие учреждения провинции
Свободное государство (ЮАР).
При себе иметь, заверенные
местным нотариусом, копии всех
необходимых документов на
африкаанс, в том числе,
свидетельства о рождении, диплома об
образовании, справки с места
жительства, справки о здоровье
и справки об авторских правах
(в 2-х экземплярах).
Nft
ЩжШ П-П
- - ^
Июнь-июль 2015
СОДЕРЖАНИЕ
Цивилизация Средневекового Запада
Мир микробов (продолжение)
Пьеса о группах
Учебные опыты по органической химии
Усилитель сигнала термопары
Простые схемы температурных регуляторов
Световая микроскопия
USB-микроскоп из Web-камеры
Микроскоп из цифровой камеры
Ртуть
Бессмертие
На пути к неизбежному
Информационно-кибернетический подход к обучению
Биологически активные растения
В мире насекомых (продолжение)
Кто мы?
История
Ликбез
127
148
Химичка
163
Электроника
174
177
Практика
180
Техника
232
236
Литпортал
240
343
Мышление
346
Разное
461
472
492
517
НА ОБЛОЖКЕ
Микроскопа пушечная проба
Преподносит и тебе микроба.
До сих пор был для тебя потерян
Этот мир, достойный мир бактерий.
До сих пор с тобою, пролетарий,
Мы ходили только в планетарий,
Толковали о движенье в небе
И почти не знали об амебе.
(Нарбут В.И. "Микроскоп")
Ну, про амебу в журнале уже публиковали, про
микроскоп же читайте в номере статью «Световая
микроскопия» .
История
ЦИВИЛИЗАЦИЯ СРЕДНЕВЕКОВОГО ЗАПАДА
Жак Ле Гофф
ГЛАВА VII.
Материальная жизнь
(X - XIII вв.)
Средневековый Запад — бедно оснащенный мир. Хочется сказать «технически
отсталый» . Следует, однако, повторить, что вряд ли допустимо говорить в данном
случае об отсталости и тем более о неразвитости. Ибо если Византия,
мусульманский мир и Китай явно превосходили тогда Запад по степени развития
денежного хозяйства, городской цивилизации и производству предметов роскоши, то и
там технический уровень был весьма невысок. Конечно, Раннее Средневековье
знало даже определенный регресс в этой области по сравнению с Римской
империей . Лишь с XI в. появляются и распространяются важные технологические
достижения . Однако в период между V и XIV вв. изобретательство проявлялось слабо.
Но как бы то ни было, прогресс — в основном скорее количественный, нежели
качественный , — не может не приниматься во внимание. Распространение орудий
труда, механизмов, технических приспособлений, известных с античности, но
остававшихся в большей или меньшей мере редкими исключениями, случайными
находками, а не общими нововведениями, — таков позитивный аспект эволюции на
средневековом Западе.
Из числа собственно «средневековых изобретений» два самых впечатляющих и
революционных восходят в действительности к античности. Но для историка датой
их рождения (то есть временем распространения, а не самого открытия) являются
средние века. Так, водяная мельница была известна в Иллирии со II в. до н.
э., а в Малой Азии с I в. до н. э. Она существовала в римском мире, ее
описывает Витрувий, и его описание показывает, что римляне внесли в устройство
водяных мельниц существенное усовершенствование, заменив горизонтальные колеса
на вертикальные с зубчатой передачей, которая соединяла горизонтальную ось
колеса с вертикальной осью жерновов. И все же правилом оставался ручной
жернов , который вращали рабы или животные. В IX в. мельница уже распространена
на Западе: 59 мельниц упомянуты в полиптихе богатого аббатства Сен-Жермен-де-
Пре. Но еще в X в. «Сен-Бертинские анналы» описывали сооружение аббатом
водяной мельницы близ Сент-Омера как «дивное зрелище нашего времени». Интенсивное
распространение водяных мельниц приходится на XI — XIV вв. Так, в X в. в
одном из кварталов Руана существовали две мельницы, в XII в. появляются пять
новых, в XIII - еще десять, в XIV в. — уже четырнадцать.
Водяная мельница, Бельгия. XII век
Средневековый плуг также почти несомненно происходит от колесного плуга,
описанного еще в I в. Плинием Старшим. Он распространялся и медленно
совершенствовался в Раннее Средневековье. Филологические исследования позволяют
считать весьма правдоподобным распространение плуга в славянских землях — в
Моравии перед вторжением венгров в начале X в. и, может быть, но всех землях
славян до аварского вторжения 568 г., поскольку относящаяся к нему
совокупность терминов является общей для различных славянских ветвей и,
следовательно, предшествующей их разделению, которое последовало за продвижением аваров.
Но еще для IX в. трудно сказать, какому виду орудия соответствовали carrucae,
упоминаемые каролингскими картуляриями и полиптихами. Равным образом среди
мелких орудий труда рубанок, например, изобретение которого часто приписывают
средним векам, был известен с I в.
С другой стороны, правдоподобно, что изрядное число «средневековых
изобретений», которые не являются греко-римским наследием, было заимствовано на
Востоке. Это, вероятно, касается (хотя и не доказано) ветряной мельницы: она
была известна еще в Китае, затем в Персии в VII в., ее знали в арабской
Испании X в., и лишь в конце XII в. она появляется на христианском Западе. Однако
локализация первых ветряных мельниц, былое существование которых
прослеживается ныне в ограниченной зоне вокруг Ла-Манша (Нормандия, Понтье, Англия), а
также типовые различия между восточной мельницей, не имеющей крыльев, но
оборудованной сквозными проемами в стене, которые направляли ветер на большие
вертикальные колеса, западной мельницей с четырьмя длинными крыльями и
мельницей средиземноморского типа с многими треугольными полотнищами, натянутыми
с помощью тросов (как это можно видеть еще и поныне в Микенах и Португалии),
— все это допускает возможность независимого появления ветряной мельницы в
трех названных географических зонах.
Мельница-башня с фиксированной крышей, Испания.
Но какова бы ни была значимость распространения этих технологических
достижений, то, что характеризует, несмотря ни на что, технический универсум
средневекового Запада в большей мере, нежели недостаток изобретательского гения,
так это его рудиментарный характер. Совокупность технических недостатков,
трудностей, узких мест — вот что, прежде всего, держало средневековый Запад в
примитивном состоянии. Совершенно очевидно, что в широком плане
ответственность за эту бедность и технический застой нужно возложить на социальные
структуры и ментальные установки.
Одно лишь господствующее меньшинство светских и церковных сеньоров
испытывало и могло удовлетворять потребности в предметах роскоши, которые, прежде
всего, импортировались из Византии или мусульманского мира (драгоценные
ткани, пряности). Часть сеньориальных потребностей удовлетворялась за счет
продуктов, не требовавших ремесленной или промышленной переработки (охота давала
дичь для питания и меха для одежды). Требовалось лишь небольшое количество
изделий от некоторых категорий специалистов (золотых дел мастеров, кузнецов).
Основная масса населения хотя и не поставляла сеньорам столь дешевую и
пригодную для эксплуатации рабочую силу, как античные рабы, но все же была
довольно многочисленна и достаточно подчинена экономически, чтобы, используя
простейшие орудия труда, содержать господствующие классы и обеспечить
собственное скудное существование. Это, однако, не означает, что господство
светской и духовной аристократии имело одни лишь негативные, тормозящие
последствия для развития техники. В некоторых сферах потребности и вкусы
господствующего класса стимулировали известный прогресс. Так, обязанность для лиц
духовного звания, и особенно для монахов, иметь как можно меньше связей с внешним
миром, включая связи экономические; желание избавиться от материальных забот,
чтобы посвятить себя opus Dei — собственно духовным занятиям (богослужение,
молитвы) , так же как и обет благотворительности, который обязывал их
заботиться об экономических нуждах не только своей многочисленной familia, но и о
пришлых бедняках и нищих путем раздачи продовольствия — все это побуждало их
развивать в какой-то мере техническое оснащение. Идет ли речь о первых
водяных или ветряных мельницах, об усовершенствовании сельскохозяйственной
техники — мы часто видим в авангарде монашеские ордена. Не случайно то тут, то там
в Раннее Средневековье изобретение водяной мельницы приписывали святому,
который поставил ее в данном районе, — например, Оренсу Ошскому, построившему в
IV в. мельницу на озере Изаби, или Цезарию Арелатскому, который в VI в.
соорудил ее в Сен-Габриеле на Дюрансе.
Эволюция вооружения и военного искусства, имевших важнейшее значение для
военной аристократии, способствовала прогрессу металлургии и баллистики.
Церковь, как мы видели, была заинтересована в усовершенствовании измерения
времени для нужд церковного календаря, а также в строительстве храмов —
первых больших зданий Средневековья; она подхлестывала технический прогресс не
только в строительном деле, но и в изготовлении инструментов, средств
транспорта, в прикладных искусствах — таком, как искусство витража.
И все же ментальность господствующих классов оставалась антитехнической. На
протяжении почти всего Средневековья, до XIII в., отчасти и позже, орудие
труда, инструмент, самый труд в своих технических аспектах появлялись в
литературе или искусстве только как символы. Нашим представлениям о мельнице,
винном прессе и двуколке мы обязаны христологическим аллегориям мельницы и
мистического пресса или колеснице Ильи-пророка, которые нам преподносит, в
частности, «Hortus Delicia-rum» XII в. Некоторые орудия труда появляются в
средневековой иконографии лишь как символический атрибут святого. Так,
сапожное шило весьма часто изображается в качестве традиционного орудия пыток,
которым подвергали некоторых мучеников — например, ев. Бенигна Дижонского или
даже самих святых покровителей сапожников Крепина и Крепиниана. Вот особенно
показательный факт. Вплоть до XIV в. ев. Яков Младший изображался с
сукновальным вальком, которым один из палачей проломил ему в Иерусалиме череп.
Позже изображение валька как орудия мученичества исчезает, его заменяет
другой ремесленный инструмент, стальной чесальный гребень: изменилось общество и
его ментальность.
Не существует, вне всяких сомнений, иной сферы средневековой жизни, нежели
техническая, в которой с такой антипрогрессивной силой действовала бы другая
черта ментальности: отвращение к «новшествам». Здесь еще в большей мере, чем
в прочих сферах, нововведение представлялось чудовищным грехом. Оно
подвергало опасности экономическое, социальное и духовное равновесие. Новшества,
обращенные на пользу сеньора, наталкивались, как мы увидим ниже, на яростное
или пассивное сопротивление масс.
Мистический пресс из "Нравоучительной Библии" Филиппа Смелого,
созданной в 15 веке в Провансе.
В течение долгого времени на средневековом Западе не было написано ни
одного трактата по технике; эти вещи казались недостойны пера, или же они
раскрывали бы некий секрет, который не следовало передавать.
Когда в начале XII в. немецкий монах Теофил писал трактат «О различных
ремеслах», то он стремился не столько обучить ремесленников и художников,
сколько показать, что техническое умение есть божий дар. Английские трактаты
по агрикультуре XII в., как и руководства по ведению хозяйства (самое
известное из которых принадлежит Уолтеру Хенли), а также «Флета» — всего лишь еще
сборники практических советов. Только с появлением в начале XIV в. трактата
«О выгодах сельского хозяйства» болонца Пьетро ди Крещенци можно говорить о
возобновлении традиции римских агрономов. Другие так называемые «труды по
технике» — всего лишь эрудитские, часто псевдонаучные компиляции, не имеющие
большого документального значения для истории естественных знаний. Таковы
трактаты «О названиях инструментов» Александра Некхама, «О растениях»
Альберта Великого и даже «Правила для сбережения земель», которые Робер Гросстест
составил в 1240 г. для графини Линкольн.
Слабость технического оснащения в средние века проявилась, прежде всего, в
самых его основах. Это преобладание ручных орудий над механизмами, малая эф-
фективность оборудования, убогое состояние сельскохозяйственного инвентаря и
агротехники, результатом чего были очень низкие урожаи, скудость
энергетического обеспечения, слабое развитие средств транспорта, а также техники
финансовых и коммерческих операций.
Механизация практически не сделала никакого качественного прогресса в
средние века. Почти все употреблявшиеся тогда механизмы были описаны учеными
эллинистической эпохи, главным образом александрийскими, которые нередко
намечали и их научную теорию. Средневековый Запад, в частности, не ввел ничего
нового в системы трансмиссий и преобразования движения. Пять «кинематических
приводов» — винт, колесо, кулачок, стопор, шкив — были известны в античности.
Еще один из таких приводов, кривошип, изобретен, кажется, в средние века. Он
появился в Раннее Средневековье в простых механизмах (таких, как вращающийся
жернов, описанный в утрехтской псалтыри в середине IX в.), но
распространился, по-видимому, лишь к концу средних веков. Во всяком случае, его наиболее
эффективная форма, система шатун-кривошип, появилась только в конце XIV в.
Правда, многие из этих механизмов или тех машин, которые античность знала
часто лишь в качестве курьезных игрушек — таковы александрийские автоматы, —
получили распространение и приобрели реальную эффективность именно в средние
века. Определенное эмпирическое умение средневековых работников позволяло им
также восполнить в той или иной мере недостаток знаний. Так, комбинация
кулачкового вала и пружины, которая позволяла приводить в действие ударные
орудия — такие, как молоты и дробилки (maillets), — заменяла в некоторой степени
неизвестную систему шатун-кривошип.
Можно ли, если не объяснить ментальностью этот застой техники
преобразования движения, то, по меньшей мере, связать его с некоторыми научными и
теологическими концепциями? Несмотря на труды Иордана Неморария и его школы в XIII
в., аристотелева механика не была самым плодотворным научным вкладом
философии, хотя и не следует приписывать Аристотелю, как это делали в средние века,
трактат «О механике», автор которого остается неизвестным. Даже в XIV в.
ученые, которые более или менее решительно критиковали физику и преимущественно
аристотелеву механику — такие, как Бредвардин, Оккам, Буридан, Орем,
теоретики «импульса» (impetus), — оставались, как и сам Аристотель, пленниками
метафизической концепции, которая в корне подрывала их динамику. «Импульс», как и
«запечатленная сила» (virtus impressa), оставался именно «силой», «движущей
способностью» — метафизическим понятием, из которого выводился процесс
движения. Впрочем, в основе этих теорий движения по-прежнему лежали теологические
вопросы.
Показательный пример такого подхода продемонстрировал в 1320 г. Франсуа де
Ла Марш, который задался вопросом, «заключена ли в таинствах некая
сверхъестественная сила, которая им формально присуща». Это побудило его поставить
проблему о том, «может ли в искусственном инструменте находиться (или быть
полученной от внешнего действователя) некая сила, внутренне присущая этому
инструменту». В этой связи он исследовал случай свободно брошенного в воздух
тела и заложил тем самым, как это справедливо было отмечено, основы физики
«импульса».
К этому теологическому и метафизическому затруднению (handicap)
присоединилось определенное безразличие по отношению к движению, которое кажется мне
еще в большей мере, чем безразличие ко времени, характерной чертой
средневековой ментальности, хотя обе эти категории вроде бы связаны, поскольку для
Фомы Аквинского так же, как для Аристотеля, «время есть число движения».
Средневековый человек интересовался не тем, что движется, а тем, что
неподвижно. Он искал покоя — quies. Напротив, все то, что неспокойно,
«искательно», казалось ему суетным — эпитет, обычно прилагаемый к этим словам, — и
немного дьявольским.
Не будем преувеличивать воздействия этих доктрин и экзистенциальных
тенденций на технический застой. В слабом развитии средневековых «машин» проявилось
прежде всего общее технологическое состояние, связанное с определенной
экономической и социальной структурой.
Когда некоторые усовершенствования и появлялись, как, например, в станках с
вращательным движением, то они либо возникали позднее — такова система
вращения посредством кривошипа, применяемая в прялках, появившихся около 1280 г. в
рамках кризиса производства дорогих тканей (речь идет о прялке, приводимой в
действие рукой пряхи, которая чаще всего работала стоя; ножная педаль
появилась только с системой шатун-кривошип), либо же их применение было ограничено
работой с непрочными материалами, что объясняет, почему мы располагаем очень
немногими предметами, выточенными в средние века.
Прялка 1529 г. Левой рукой подаются волокна к острому концу
веретена , правой — прокручивается колесо.
Применение подъемных механизмов было стимулировано быстрым развитием
строительства — особенно церквей и замков. Однако более обычным был, несомненно,
подъем строительных материалов по наклонной плоскости. Подъемные машины,
которые нисколько не отличались (во всяком случае, по принципу) от античных —
простые лебедки с возвратным блоком, краны типа «беличье колесо», —
оставались курьезами или редкостями, и использовать их могли одни лишь князья,
города и некоторые церковные общины. Таков был малоизвестный механизм,
называемый «ваза», которым пользовались в Марселе для спуска на воду кораблей. Монах
Жерве восхищался в конце XII в. талантом архитектора Гильома из Санса,
который доставил из Кана знаменитый камень для реконструкции собора в Кентербери,
уничтоженного пожаром в 1174 г. «Он построил хитроумные машины, чтобы
загружать и разгружать корабли, а также поднимать камни и раствор». Удивление
вызывал также подъемный кран, действовавший по принципу беличьего колеса,
которым оборудовались в XIV в. некоторые порты. Будучи редкостью, он везде
вызывал интерес и поэтому фигурирует на многочисленных картинах. Одним из первых
обзавелся таким краном Брюгге, а в Люнебурге и Гданьске и сегодня еще можно
увидеть его отреставрированные экземпляры. Любопытен также первый домкрат,
известный по рисунку Виллара де Оннекура в первой половине XIII в.
Портовый кран в Люнебурге.
До появления огнестрельного оружия в артиллерийском деле также продолжала
действовать эллинистическая традиция, усовершенствованная римлянами. Предками
средневековых метательных орудий были скорее «скорпион» или «онагр»,
описанные в IV в. Аммиаком Марцеллином, нежели катапульта или баллиста. Одно из
этих орудий, «требюше», метало снаряд поверх высоких стен, тогда как другое,
«мангонно», посылало свои ядра ниже, но дальше; кроме того, его можно было
лучше наводить. Но во всех случаях оставался в силе принцип пращи.
Само слово «машина» прилагалось, впрочем, на средневековом Западе (как и в
Поздней Римской империи, где под mechanic! понимались военные инженеры) лишь
к осадным орудиям, которые, в общем-то, были лишены всякой технической
изобретательности. Такую «машину» описал Сугерий в своем «Жизнеописании Людовика
VI Толстого», рассказывая о штурме королем замка Гурне в 1107 г.:
«Чтобы разрушить замок, изготовляют, не мешкая, военные приспособления.
Воздвигается высокая машина, возвышаясь своими тремя этажами над
сражающимися; нависая над замком, она должна помешать лучникам и арбалетчикам первой
линии передвигаться внутри замка и подниматься на стены. Вследствие этого
осажденные, непрерывно, днем и ночью, стесняемые этими приспособлениями, не
могли больше оставаться на стенах. Они благоразумно старались найти убежище в
подземных норах и, коварно стреляя из луков, опережали смертельную угрозу со
стороны тех, кто возвышался над ними на первом зубчатом ограждении осадной
башни. К этой машине, которая высилась в воздухе, пристроили деревянный мост,
который, достаточно протягиваясь вверх и спускаясь полого к стене, должен был
обеспечить бойцам легкий проход в башню...»
Взятие крепости: требюше — смерть с небес.
Оставалось использование для ремесленных (или, если угодно, промышленных)
нужд водяной мельницы. В этом, наряду с новой системой упряжи, состоял
крупный технический прогресс Средневековья.
Средние века — это мир дерева. Древесина была универсальным материалом.
Часто посредственного качества, ее брусы в любом случае были невелики по
размеру и кое-как обработаны. Большие цельные брусы, которые служили для
постройки зданий, корабельных мачт, несущих конструкций — то, что называлось 1е
merrain, — трудно поддавались рубке и обработке; это были дорогие материалы,
если не предметы роскоши. Сугерий, отыскивая в середине XII в. деревья
достаточно большого диаметра и высоты для остова аббатства Сен-Дени, считал чудом,
что ему удалось найти их в долине Шевреза.
Такое же чудо приписывали в начале XIV в. св. Иву. Лес был такой ценностью,
а высокий ствол — вещью настолько редкой, что требовалось чудо, чтобы не
погубить его небрежной обработкой.
«Святой Ив, увидев, что собор в Трегье грозит обрушиться, отправился к
могущественному и славному сеньору Ростренену и изложил ему нужды церкви.
Сеньор... наряду с другими вещами даровал ему всю необходимую древесину, какую
можно найти в рощах и лесах. Святой послал дровосеков рубить и перевозить лучшие
и желанные деревья. Так был срублен и доставлен строевой лес, потребный для
сего благочестивого и святого дела... Когда приглашенный святым искусный
архитектор определил размеры церкви, он приказал рубить балки, согласно правилам
геометрии, в надлежащих, как ему казалось, пропорциях. Однако скоро он
обнаружил, что балки оказались слишком короткими. И вот с причитаниями он рвет на
себе волосы... и, красный от стыда, берет веревку, идет к святому, падает перед
ним на колени и говорит ему, перемежая речь воплями, слезами и стонами: „Что
мне делать? Как посмею я снова предстать перед тобой? Как смогу пережить та-
кое бесчестие и возместить великий ущерб, что причинил церкви Третье? Вот мое
тело, моя шея, а вот и веревка. Повесь меня, потому что своей оплошностью я
погубил добытые твоими хлопотами лесины, велев укоротить их на две пяди".
Святой, разумеется, его ободряет и удлиняет чудесным образом бревна до
нужного размеру.
Лес, наряду с продуктами земли, являлся в средние века столь драгоценным
материалом, что он стал символом земных благ. «Золотая легенда» называет в
числе душ, которые идут в чистилище, тех, «кто уносит с собой лесину, сено и
солому, то есть тех, кто привязан к земным благам больше, чем к Богу».
Хотя найти высокие стволы было трудно, лес, тем не менее, оставался на
средневековом Западе самым обычным продуктом. В «Романе о Лисе» говорится о
том, что Лис и его товарищи, постоянно рыская в поисках материальных благ,
имеют в избытке один-единственный ресурс — лес. «Они развели большой огонь,
потому что в дровах не было недостатка». Очень рано лес на средневековом
Западе стал одним из главных предметов экспорта. В нем нуждался мусульманский
мир, где деревья (кроме лесов Ливана и Магриба) были, как известно,
редкостью. Лес был самым великим «путешественником» западного Средневековья; его
перевозили на кораблях и сплавляли всюду, где были водные пути.
Другим предметом экспорта на Восток с каролингской эпохи было железо —
вернее, франкские мечи, упоминаниями о которых изобилуют мусульманские источники
Раннего Средневековья. Но в данном случае речь шла о предмете роскоши,
изделии умелых варварских кузнецов, использовавших в технике металлообработки
опыт, пришедший дорогой степей из Центральной Азии, этого мира металлов. Само
же железо в противоположность дереву было на средневековом Западе редкостью.
Франкские мечи.
Не следует удивляться, что в VIII в. оно было еще настолько редко, что сен-
галленский монах-летописец рассказывает о том, как лангобардский король Дези-
дерий, увидев в 773 г. со стен Павии ощетинившуюся железом армию Карла
Великого , вскричал в изумлении и страхе: «О, железо! Увы, железо!» Но даже и в
XIII в. францисканец Варфоломей Английский говорит в своей энциклопедии «De
proprietatibus rebus» о железе как о драгоценном предмете: «Со многих точек
зрения железо более полезно для человека, нежели золото, хотя скаредные души
алкают золота больше, чем железа. Без железа народ не смог бы ни защищаться
от своих недругов, ни поддерживать господство общего права; благодаря железу
обеспечивается защита невинных и карается наглость злых. Точно так же и
всякий ручной труд требует применения железа, без которого нельзя ни обработать
землю, ни построить дом».
Ничто не доказывает ценность железа в средние века лучше, чем то внимание,
которое уделял ему ев. Бенедикт, наставник в средневековой материальной и
духовной жизни. В своем «Уставе» он отвел целую главу, двадцать седьмую,
надлежащей заботе монахов о ferramenta — железных орудиях, которыми владел
монастырь. Аббат должен был доверять их лишь тем монахам, «образ жизни и руки
которых обеспечат им сохранность». Порча или потеря этих инструментов являлись
серьезным нарушением устава и требовали сурового наказания. Среди чудес ев.
Бенедикта, которые поражали душу средневекового человека с тех пор, как
Григорий Великий заповедовал их в качестве фундаментального наставления, есть
одно, о котором сообщает Яков Ворагинский. Оно бросает яркий свет на ценность
железа в средние века. Иногда это чудо приписывали Соломону, в чем нет ничего
удивительного, ибо тот слыл в средние века великим знатоком технических и
научных секретов; в Ветхом завете это чудо уже сотворил Елисей (4 Цар 6,5 — 7).
Прочитаем рассказ «Золотой легенды»:
«Однажды, когда некий человек скашивал с Божьей помощью колючки близ
монастыря, с его косы соскочило лезвие и упало в глубокое озеро, и человек этот
сильно сокрушался. Но святой Бенедикт сунул черенок косы в озеро, и лезвие
тотчас же всплыло и само наделось на рукоять».
В хронике первых нормандских герцогов, написанной в середине IX в. , Дудон
Сен-Кантенский говорит, что эти князья дорожили плугами с железным лемехом и
установили примерные наказания за кражу этих орудий. В своем фаблио «Виллан
из Фарбю» аррасский поэт Жан Бодель в конце XII в. рассказывает о том, как
один кузнец положил у двери кусок раскаленного железа в качестве приманки для
дураков. Проходивший мимо крестьянин велел своему сыну схватить его, потому
что такой кусок — удачная находка. При слабом производстве железа в средние
века большая его часть предназначалась для вооружения. То, что оставалось для
сошников, серпов, кос, лопат и других орудий, составляло лишь небольшую часть
дефицитной продукции — хотя начиная с IX в. она постепенно росла. Но в целом
для средних веков остаются справедливыми указания каролингских описей,
которые, перечислив поименно несколько железных орудий, обо всех остальных
упоминают оптом под рубрикой «Ustensilia lignea ad ministrandum sufficienter»
(«Деревянные орудия в количестве, достаточном для производства работ»).
Следует отметить также, что большая часть железных орудий служила для
обработки дерева: скребки, топоры, буравы, садовые ножи. Не нужно забывать,
наконец, что среди железных орудий преобладали инструменты небольших размеров и
малой эффективности. Главным же орудием не только столяра или плотника, но
даже средневекового дровосека было тесло — очень старый, простой инструмент
типа кирки, орудие великих средневековых расчисток, которые были нацелены
скорее на молодые поросли и кустарники, чем на строевой лес, перед которым
средневековый инвентарь оставался чаще всего бессильным.
Итак, нет ничего удивительного в том, что железо, как мы видели,
пользовалось таким вниманием, что его наделяли чудодейственными свойствами. Ничего
удивительного и в том, что кузнец в Раннее Средневековье представлялся
существом необыкновенным, близким к колдуну. Таким ореолом он, несомненно, был
обязан, прежде всего, своей деятельности как оружейника, умению ковать мечи.
Традиция, которая делала из оружейника, наряду с золотых дел мастером,
сакральное существо, была унаследована средневековым Западом от варварского,
скандинавского и германского общества. Саги прославляют этих могущественных
кузнецов: Альберика, Мима, самого Зигфрида, выковавшего бесподобный меч Нот-
хунг, и Велюнда, которого «Сага о Тидреке» показывает нам в работе:
«Король сказал: „Добрый меч" — и хотел взять его себе. Велюнд же отвечал:
„Он еще недостаточно хорош, нужно, чтобы он стал еще лучше, и я не успокоюсь,
пока не добьюсь этого". Велюнд вернулся в свою кузницу, взял напильник,
сточил меч в мелкую стружку и смешал ее с мукой. Потом он накормил этой смесью
прирученных птиц, которых три дня держал без пищи. Он расплавил птичий помет
в горне, получил железо, очистил его от окалины и снова выковал меч размером
меньше первого. Меч этот хорошо прилегал к руке; первые же изготовленные Ве-
люндом мечи были больше обычных. Король, разыскав Велюнда, похвалил меч и
заверил, что это самый острый и лучший из всех мечей, какие он когда-либо
видел . Они спустились к реке. Велюнд взял клок шерсти толщиной в три пяди и
такой же длины и бросил его в воду. Он спокойно погрузил в реку меч, и лезвие
рассекло шерсть так же легко, как оно рассекало само течение...»
Следует ли искать символику в эволюции образа св. Иосифа, в котором в
Раннее Средневековье склонны были видеть faber ferrarius, кузнеца, и который
затем, в эпоху «деревянного» Средневековья, стал воплощением человеческого
существа — плотником? Или же здесь нужно снова поразмыслить о возможном
воздействии на техническую эволюцию некоей ментальности, связанной с религиозным
символизмом? В иудаистской традиции дерево — это добро, железо — зло; дерево
— животворящее слово, железо — грешная плоть. Железо нельзя употреблять само
по себе, его следует соединять с деревом, которое отнимает у него
вредоносность и заставляет служить добру. Плуг, таким образом, — это символ Христа-
пахаря. Средневековые орудия труда изготовлялись главным образом из дерева и
были, следовательно, малопроизводительными и непрочными.
Впрочем, истинным соперником дерева в средние века было не железо: его
употребляли обычно в небольших количествах и лишь во вспомогательных целях
(для изготовления режущих инструментов, гвоздей, подков, болтов и оттяжек,
которыми укрепляли стены).
Соперником дерева был камень. Эта пара составляла основу средневековой
техники. Архитекторов называли равным образом carpentarii et lapidarii
(плотниками и каменщиками), строительные рабочие часто именовались operarii lignorum
et lapidum (рабочие по дереву и камню).
Долгое время камень по отношению к дереву был роскошью, благородным
материалом. Начавшийся с XI в. мощный подъем строительства — важнейший феномен
экономического развития в средние века — состоял очень часто в замене
деревянной постройки каменной; перестраивались церкви, мосты, дома. Владение
каменным домом — признак богатства и власти. Бог и Церковь, а также сеньоры в
своих замках были первыми обладателями каменных жилищ. Но вскоре это стало
также признаком возвышения наиболее богатых горожан, и городские хроники
старательно упоминали об этом. Не один средневековый хронист повторял слова Све-
тония о том, как гордился Август тем, что он принял Рим кирпичным, а
оставляет мраморным. Прилагая эти слова к великим строителям, аббатам XI и XII вв.,
хронисты заменяли кирпич и мрамор на дерево и камень. Принять деревянную
церковь и оставить ее каменной — успех, честь и подвиг в средние века.
Известно, что одно из крупных достижений в средние века заключалось в том,
что удалось вновь овладеть техникой возведения каменных сводов и изобрести их
новые системы. Но относительно руин некоторых крупных сооружений XI в. по-
прежнему возникает проблема: перешли ли уже тогда от деревянного покрытия к
каменному своду? Так, аббатство Жюмьеж все еще остается с этой точки зрения
загадкой для историков техники и искусства. Даже каменные здания со сводами
сохраняли многие деревянные элементы, прежде всего, стропила. Поэтому они
были уязвимы для огня. Пожар, который в 1174 г. уничтожил собор в Кентербери,
возник на деревянном чердаке. Монах Жерве рассказывает, как огонь, тлевший
под крышей, внезапно вырвался наружу: «Vae, vae, ecclesia ardet!» («Увы, увы,
церковь горит!)», как плавились свинцовые плиты на крыше, обрушивались на
хоры сгоревшие балки, и огонь охватил скамьи. «Пламя, питаемое всей этой массой
дерева, поднимается на пятнадцать локтей, пожирая стены и особенно колонны
церкви». Ученые составили длинный перечень средневековых церквей, сгоревших
из-за деревянных стропил. Жюль Кишера отметил в одной только Северной Франции
кафедральные соборы Байе, Манса, Шартра, Камбре, монастырские церкви в
аббатствах Мон-Сен-Мишель, Сен-Мартен в Туре, Сен-Нааст в Аррасе, Сен-Рикье в Кор-
би и т. д.
Время, которое идеализирует все, идеализирует и материальное прошлое,
оставляя от него лишь долговечное и уничтожая преходящее, то есть почти все.
Средние века для нас — блистательная коллекция камней: соборов и замков. Но
камни эти представляют только ничтожную масть того, что было. Лишь несколько
костей осталось от деревянного тела и от еще более смиренных и обреченных на
гибель материалов: соломы, глины, самана. Ничто не иллюстрирует лучше
фундаментальную веру средних веков в разделение души и тела и загробную жизнь
одной лишь души. Тело Средневековья рассыпалось в прах, но оно оставило нам
свою душу, воплощенную в прочном камне. Но эта иллюзия времени не должна нас
обманывать.
Самый важный аспект слабого технического оснащения обнаруживается в
сельском хозяйстве. В самом деле, земля и аграрная экономика являются основой и
сущностью материальной жизни в средние века и всего того, что она
обуславливала: богатства, социального и политического господства. А средневековая
земля скупа, потому что люди были еще неспособны много извлекать из нее.
Прежде всего, потому, что имели дело с рудиментарным инвентарем. Земля
плохо обрабатывалась. Вспашки были недостаточно глубоки. Долгое время в разных
местах продолжали пользоваться ралом античного типа, приспособленным к
поверхностным почвам и неровной местности средиземноморского региона. Его
сошник симметричной формы, иногда окованный железом, по часто сделанный просто
из затвердевшего в результате обжига дерева, больше царапал землю, чем
рассекал ее. Плуг с асимметричным сошником, отвалом и подвижным передком,
снабженный колесами и влекомый более мощной упряжкой, который медленно
распространялся в течение средних веков, являл собой весьма значительное достижение.
Тем не менее, тяжелые глинистые почвы, плодородие которых зависело от
качества обработки, оказывали средневековым орудиям труда упорное сопротивление.
Интенсификация пахоты в средние века — результат не столько
усовершенствования инвентаря, сколько повторения операции. Распространялась практика
трехкратной пахоты, а на переломе от XIII к XIV в. — четырехкратной. Но
оставались ведь необходимые вспомогательные работы. Часто после первой пахоты комья
разрыхляли руками. Прополку делали не везде, употребляя для удаления
чертополоха и других сорняков простейшие орудия: вилы и насаженный на палку серп.
Борона, одно из первых изображений которой появилось на вышивке конца XI в. ,
известной как «ковер» Байе, получила распространение в XII и XIII вв. Время
от времени приходилось также глубоко вскапывать поле лопатой. В итоге земля —
плохо вскопанная, плохо вспаханная, плохо аэробированная — не могла быстро
восстанавливать свое плодородие.
Это жалкое состояние инвентаря можно было бы в какой-то мере компенсировать
унавоживанием почвы. Однако слабость средневековой агрикультуры была в этой
области еще более очевидной.
Искусственных химических удобрений, разумеется, не существовало. Оставались
естественные удобрения. Они были крайне недостаточны. Главной причиной тому
была нехватка скота, вызванная отчасти второстепенными причинами (например,
эпизоотиями), но прежде всего тем, что луга отходили на второй план по
отношению к пашне, земледелию, потребности в растительной пище, тогда как
источником мяса частично служила дичь. Впрочем, и среди домашних животных наиболее
охотно разводили тех, которые паслись в лесу — свиней и коз — и навоз от
которых большей частью пропадал. Навоз от других животных тщательно собирали —
в той мере, в какой это позволяло делать блуждание стад, которые паслись
обычно на открытом воздухе, и редко запирались в стойла. Бережно
использовался помет голубей. Сеньор подчас облагал держателя тяжелым побором в виде
«горшка навоза». Привилегированные агенты сеньоров получали, напротив, в
качестве жалованья «навоз от одной коровы и ее теленка»; таковы были
пребендарии, управлявшие некоторыми поместьями, например в Мюнвайере в Германии XII
в.
Значительным подспорьем служили удобрения растительного происхождения:
мергель, истлевшие травы и листва, жнивье, оставшееся после пастьбы по нему
животных. По многочисленным миниатюрам и скульптурным изображениям видно, что
злаки срезали серпом почти у самого колоса — во всяком случае, в верхней
части стебля — таким образом, чтобы оставлять как можно большее количество
соломы сперва на корм скоту, а потом для удобрения. Наконец, удобрения
приберегали для прихотливых и прибыльных культур: виноградников и садов. На
средневековом Западе бросался в глаза контраст между огороженными маленькими
парцеллами, отведенными под сады, которые обрабатывались самыми изощренными
методами, и большими пространствами земли, отданной на произвол рудиментарной
технике .
Результат этой убогости инвентаря и нехватки удобрений заключался, прежде
всего, в том, что земледелие носило не интенсивный, но в значительной мере
экстенсивный характер. Даже в тот период, XI — XIII вв., когда
демографический рост повлек за собой увеличение площади обрабатываемой земли посредством
расчисток, средневековая агрикультура была особенно «странствующей», то есть
переложной. К примеру, в 1116 г. жители одной деревни в Иль-де-Франсе
получили разрешение расчистить некоторые части королевского леса, но при условии,
что «они их будут обрабатывать и собирать урожай только в продолжение двух
жатв, а потом отправятся в другие части леса». На бедных почвах было широко
распространено подсечно-огневое земледелие, что подразумевает некий аграрный
номадизм. Сами расчистки зачастую приводили к появлению временных распашек-
заимок, которыми изобилует средневековая топонимика, и которые так часто
встречаются в литературе, когда речь идет о деревне: «Ренар пошел на заимку...»
Плохо обработанная и мало обогащенная земля быстро истощалась. Поэтому ей
нужно было давать частый отдых для восстановления плодородия — отсюда широко
распространенная практика пара. Несомненный прогресс между IX и XIV вв.
состоял в замене тут и там двухпольного севооборота трехпольным, который
приводил к тому, что земля оставалась бесплодной только один год из трех вместо
двух, или, точнее, позволял использовать две трети обрабатываемой поверхности
вместо одной трети. Но трехполье распространялось, по-видимому, более
медленно и не столь повсеместно, как это утверждалось прежде. В средиземноморском
климате на бедных почвах долго держалось двухполье. Автор английского
агрономического трактата «Флета» благоразумно советовал своим читателям
предпочитать один хороший урожай в два года двум посредственным в три. В таком
районе, как Линкошир, нет ни одного достоверного примера применения трехпольного
севооборота до XIV в. В Форэ в конце XIII в. были земли, которые давали
урожай лишь три раза за тридцать лет.
Добавим к этому и другие факторы, которые влияли на слабую
производительность земли. Такова, например, тенденция средневековых хозяйств к автаркии1,
что было одновременным следствием экономических реалий и менталитета.
Прибегать к помощи извне, не производить всего нужного — не только проявление
бессилия, но и бесчестие. Для монастырских владений стремление избежать любого
контакта с внешним миром прямо вытекало из духовного идеала уединения;
экономическая изоляция была условием духовной чистоты. Это рекомендовал даже
умеренный устав ев. Бенедикта. Его LXVI глава гласит: «Монастырь должен,
насколько это возможно, быть организованным таким образом, чтобы производить
все необходимое, иметь воду, мельницу, сад и разные ремесла, дабы монахи не
были вынуждены выходить за его стены, что пагубно для их душ».
Когда цистерцианцы обзавелись мельницами, ев. Бернар угрожал их разрушить,
потому что они представляют собой центры сношений, контактов, сборищ и, хуже
того, проституции. Но эти моральные предубеждения имели под собой
материальную базу. В мире, где средства транспорта были дороги и ненадежны, а денежное
хозяйство, отношения обмена развиты слабо, производить самому все то, в чем
есть нужда, значило следовать здравому экономическому расчету. Вследствие
этого в средневековом сельском хозяйстве господствовала поликультура, а это
означает, что земледелец был вынужден приспосабливаться к любым, даже самым
жестоким географическим, почвенным и климатическим условиям. Виноград,
например, культивировали в самом неблагоприятном климате, далеко на север от его
нынешних границ. Его можно было встретить в Англии: крупным центром виноделия
был парижский район, а Лан мог быть назван в средние века «столицей вина». В
обработку вводили плохие земли и даже непригодную почву заставляли
производить тот или иной продукт.
Результат всего этого — низкая продуктивность сельского хозяйства. В
каролингскую эпоху в королевском поместье Аннап (Франция, департамент Нор)
урожай , по всей видимости, был близким к 1:2 — 2,7, а подчас едва превышал сам-
один, то есть всего-навсего возмещал семена. Заметный прогресс произошел
между XI и XIV вв., но урожайность оставалась низкой. Согласно английским
агрономам XIII в., нормальным урожаем для ячменя следовало считать 1:8, для ржи —
1:7, для бобовых — 1:6, для пшеницы — 1:5, для овса — 1:4. Действительность,
кажется, была не столь блестящей. На хороших землях Винчестерского
епископства урожайность составляла 3,8 для пшеницы и ячменя и 2,4 для овса. Для
пшеницы правилом было, по-видимому, соотношение три или четыре к одному.
Непостоянство урожаев зависело в значительной степени от территории. В
гористой местности их уровень мало отличался от каролингской эпохи (сам-два), в
Провансе он возрастал до сам-три или сам-четыре; в некоторых илистых долинах,
в Артуа например, он мог превышать сам-десять и доходить до восемнадцати, то
есть приближаться к современному урожаю на землях среднего качества. Еще
более важно, что эти колебания могли быть значительными в разные годы. В Роке-
туаре, в Артуа, пшеница давала урожай 1:7,5 в 1319 г. и 1:11,6 в 1321 г.
Наконец, в одном и том же хозяйстве во многом разнилась урожайность отдельных
культур. В маноре аббатства Рамсей урожайность ячменя колебалась между шестью
и одиннадцатью, тогда как овес едва возвращал семена.
В области источников энергии явный прогресс сказывался по мере
распространения мельниц (прежде всего водяной) и различных приложений гидроэнергии: в
сукновальном деле, для обработки конопли, дубления кож, в пивоварении, для
заточки инструментов. Следует, однако, быть осторожным, когда речь заходит о
Автаркия (от др.-греч. — самообеспеченность, самодостаточность) — система
замкнутого воспроизводства сообщества, с минимальной зависимостью от обмена с внешней
средой; экономический режим самообеспечения страны, в котором минимизируется внешний
товарный оборот.
хронологии появления и распространения этих механизмов. Этот процесс проходил
отнюдь не синхронно. Например, что касается сукновальной мельницы, то в XIII
в. во Франции здесь был заметен регресс; Англия переживала подлинный расцвет
лишь с конца XIII в., в этом видят признак самой настоящей «промышленной
революции»; в Италии такая мельница распространилась не сразу и не повсюду.
Флоренция в XIII — XIV вв. отправляла свои сукна на мельницы в Прато; первое
упоминание о сукновальной мельнице в Германии датируется только 1223 г. (в
Шпайере) , и, кажется, это был для XIII в. исключительный случай.
Железоделательные мельницы — самые важные для промышленного развития — появились лишь в
конце нашего периода. До XIII в. такая мельница являлась редкостью;
обнаружение ее в 1104 г. в Каталонии нельзя считать бесспорным, хотя подъем
кузнечного дела в этой провинции во второй половине XII в. и был, возможно, связан с
распространением этих мельниц. Первое надежное упоминание о них датируется
1197 г. для одного монастыря в Швеции. Бумажные мельницы, существовавшие с
1238 г. в Ятове (Испания) , не получили распространения в Италии до конца XIII
в. (Фабриано, 1268 г.); свидетельство о первой французской бумажной мельнице
появилось в 1338 г. (Труа) , немецкой — в 1390 г. (Нюрнберг). Гидравлическая
пила была еще диковиной, корда около 1240 г. Виллар де Оннекур зарисовал ее в
своем альбоме. Водяная мельница по-прежнему применялась главным образом для
помола зерна. Согласно «Книге Страшного суда» (1086 г.), в Англии в конце XI
в. насчитывалось 5624 мельницы.
Несмотря на прогресс в XII и XIII вв. в использовании энергии воды и ветра,
основным источником энергии в средневековой Европе все еще служила мускульная
сила человека и животных. Здесь также появились важные достижения. Наиболее
впечатляющим и самым богатым по последствиям было, безусловно, то из них,
которое вслед за Р. Лефевром де Ноетт и А.-Ж. Орикуром получило название «новая
запряжка». Речь идет о совокупности технических усовершенствований, которые
позволили к началу второго тысячелетия лучше использовать тягловую силу
животных и увеличить производительность их труда. Эти нововведения дали, прежде
всего, возможность применять для перевозок, пахоты и других
сельскохозяйственных работ более быструю, чем вол, лошадь.
Античная запряжка, при которой тяга приходилась на горло, сжимала грудь
животного, затрудняла его дыхание и быстро утомляла. Принцип новой запряжки
заключался в том, что посредством хомута тягловая сила была переложена на
плечи, хомут сочетался с подковами, которые облегчали движение животного и
защищали его ноги, а упряжка цугом позволяла перевозить тяжелые грузы, что имело
основное значение для строительства больших религиозных и гражданских зданий.
Первое бесспорное изображение хомута — решающего элемента новой запряжки —
находится в одной из рукописей муниципальной библиотеки Трира, датируемой
примерно 800 г., однако новая упряжка распространилась только в XI — XII вв.
Не следует также упускать из виду, что средневековый рабочий скот был
низкорослым и слабосильным по сравнению с современными животными. Рабочая лошадь
вообще принадлежала к более мелкой породе, нежели тяжелый боевой конь,
который должен был нести на себе если не конные доспехи, то, по крайней мере,
тяжеловооруженного всадника. Здесь снова обнаруживается примат военного начала
и воина перед экономическим началом и производителем. Вытеснение быка лошадью
не было всеобщим явлением. Преимущества лошади были настолько велики, что
папа Урбан II, провозглашая в Клермоне в 1095 г. ввиду Первого крестового
похода Божий мир, брал под божественное покровительство «лошадей, на которых
пашут и боронят»; превосходство лошади признавалось у славян с XII в. до такой
степени, что, согласно хронике Гельмольда, единицей измерения пашни была
площадь участка, который можно было обработать за день парой быков или одной
лошадью, а в Польше в это же время лошадь стоила вдвое дороже быка, поскольку
производительность ее дневного труда была на 30% выше. Тем не менее, многие
крестьяне и сеньоры отступали перед двумя помехами: высокой номинальной ценой
лошади и тем, что ее нужно было кормить овсом. Уолтер Хенли в своем «Трактате
о ведении хозяйства» рекомендовал предпочитать лошади быка — потому, что его
дешевле прокормить и с него, кроме работы, можно получить мясо.
Хомут и борона в средние века.
В Англии после прогресса в использовании лошади к концу XII в., особенно в
восточных и центрально-восточных графствах, эта тенденция в XIII в., кажется,
застопорилась — возможно, в связи с возвратом к прямой обработке земли самим
феодальным собственником и барщине. В Нормандии в XIII в. пахота на лошадях
была обычным делом: в 1260 г. руанский архиепископ Эд Риго приказал
конфисковать лошадей, обнаружив во время своей инспекторской поездки по диоцезу, что
на них пашут в праздник ев. Матвея. Так же должно было обстоять дело и на
землях сеньоров Оденард, поскольку на иллюстрациях к описи рент («Vieil
Rentier», около 1275 г.) изображается только лошадь. Бык остался владыкой
пашни не только на Юге и в средиземноморских регионах, где овес выращивать
трудно, но в XIII в. его использовали для пахоты также в Бургундии и Бри. О
ценности лошади для крестьянина — даже в привилегированном районе (Артуа,
около 1200 г.) — можно прочесть в фаблио Жана Боделя «Две лошади», где
противопоставляются лошадь, «родная для плуга и бороны», и «тощая кляча».
Не следует пренебрегать и тем обстоятельством, что наряду с лошадью и быком
на сельскохозяйственных работах даже вне средиземноморской зоны использовали
осла. В одном орлеанском документе, где перечислялся рабочий скот, сказано:
«или бык, или лошадь, или осел». Согласно другому документу 1275 г. из Бри,
крестьяне были обязаны отбывать барщину на пахоте со своими быками, лошадьми
и ослами. Вол и осел присутствовали в смиренной реальности Средневековья, как
в евангельской сцене Рождества.
И все же основой всего оставалась человеческая энергия. В сельском
хозяйстве, в ремесле и вплоть до судоходства, где парус служил лишь слабым
подспорьем веслу, ручной труд являлся главным источником энергии.
Однако производительность этих человеческих источников энергии, которые
Карло Чиполла назвал «биологическими преобразователями», была ограничена тем,
что класс производителей, как мы увидим ниже, почти полностью совпадал с
социальной категорией, которая плохо питалась, если не голодала. По расчетам К.
М. Мазера и К. Чиполлы, в средневековом доиндустриальном обществе
«биологические преобразователи» давали минимум 80% энергии; отсюда и слабость энергети-
ческих ресурсов: примерно 10 тыс. калорий в день на человека (в современном
индустриальном обществе 100 тыс.). Не следует удивляться, что человек
представлял для средневековых сеньоров столь ценный капитал, что некоторые из
них, например, в Англии, облагали особым побором молодых неженатых крестьян.
Церковь, вопреки своему традиционному прославлению девственности, делала все
больший акцент на «плодитесь и размножайтесь» — лозунге, который отвечал,
прежде всего, техническим структурам средневекового мира.
Такая же проблема существовала и в области транспорта. Здесь опять-таки не
следует пренебрегать значением физической энергии человека. Разумеется,
барщинные повинности, заключавшиеся в ручной переноске клади — остаток античного
рабства, — становились все менее частыми и, по-видимому, исчезли после XII в.
Но еще в XI в., например, монахи Сен-Ванна требовали от своих сервов, живших
в Лаумесфельде в Лотарингии, чтобы они переносили на плечах мешки с зерном на
расстояние в шесть миль. При постройке соборов работы по переноске тяжестей,
которые возлагались в качестве епитимьи или богоугодного дела на различные
классы общества, имели не только психологический и духовный аспект, но также
техническое и экономическое значение. Взрыв этой своеобразной формы
благочестия произошел в 1145 г. в Нормандии. Среди многочисленных свидетельств
имеется знаменитый рассказ Робера де Ториньи о строительстве кафедрального собора
в Шартре: «В этот год люди принялись тащить на своих плечах телеги, груженные
камнем, лесом, съестными припасами и другими предметами для сооружения
церковных башен... Сначала это происходило в Шартре, а затем почти во всем Иль-де-
Франсе, Нормандии и во многих других местах...» В том же году аббат Эмон
описывает такое же зрелище в Сен-Пьер-сюр-Див, в Нормандии: «Короли, принцы, люди,
могущественные в миру, отягощенные почестями и богатством, мужчины и женщины
знатного происхождения склоняли свои надменные выи и впрягались цугом, на
манер животных, в телеги с вином, пшеницей, маслом, известью, камнем и прочими
продуктами, необходимыми для поддержания жизни или постройки церквей». Такой
же рассказ мы находим в хронике Мон-Сен-Мишеля и руанской хронике. Может
быть, эта кампания 1145 г. по размаху и участию в ней всех классов общества
была исключением. «Кто не видел этих сцен, не увидит никогда ничего
подобного», — пишет Робер де Ториньи. Однако аналогичные сцены — более скромного
масштаба, но не менее впечатляющие по составу актеров — можно было увидеть и
в XIII в. с участием в них Людовика Святого — будь то в Святой земле или в
аббатстве Ройомон, где король со своими братьями (эти последние волей-
неволей) возил строительный материал.
Как бы то ни было, основным способом транспортировки грузов оставалась
переноска тяжестей людьми или животными. Это было следствием плохого состояния
дорог, ограниченного числа телег и повозок, отсутствия удобных приспособлений
— ведь тачка, которая, несомненно, появилась на строительных площадках в XIII
в., распространилась лишь к концу следующего столетия, и с ней, по-видимому,
не все ладилось — и, наконец, дороговизны гужевого транспорта. Миниатюры
показывают нам людей, сгибающихся под тяжестью досок, корзин и заплечных
поклаж. Иногда мы видим тягловых животных в чести — после того, как они
потрудились : таковы каменные изображения быков на башнях соборов в Лане. Животные
вообще играли главную роль в средневековых перевозках. Мул и осел были
незаменимы не только для преодоления гористых участков в средиземноморском
регионе; вьючный транспорт широко применялся и там, где условия рельефа этого,
казалось бы, не требовали. В контрактах, заключенных в 1296 г. на шампанских
ярмарках между итальянскими купцами, покупателями сукон и холстов, и
возчиками, было обговорено, что последние обязуются доставить товары в Ним в течение
22 дней «на своих животных, без телеги»; там же фигурировали «десять тюков
сукна, которые перевозчик должен привезти и доставить в Савон прямой дорогой
без телеги в течение 35 дней».
Жирар из Руссильона. Миниатюра с изображением строительства
двенадцати церквей в честь святых апостолов. Франция, 1448.
Недостаточно был развит и морской транспорт, несмотря на некоторые
технические усовершенствования, которыми не следует пренебрегать. Однако эти
улучшения не произвели еще всего своего эффекта до XIV в. (или позже), да и само их
значение оставалось ограниченным.
Невелик, прежде всего, был тоннаж флотов на христианском Западе. Невелики и
сами суда — даже с увеличением их водоизмещения в XII — XIII вв., особенно на
севере, где корабли предназначались для перевозки объемных грузов, зерна и
леса, и где появилась ганзейская кокка, тогда как на Средиземноморье
венецианцы строили галеры или, точнее, галеасы — торговые галеры более крупных
размеров. О каких величинах можно вести речь? Вместимость свыше 200 тонн кажется
исключением. Невелик также общий тоннаж. Число «больших» кораблей было очень
ограниченно. Конвои, которые Венеция — первая морская держава того времени —
направляла с начала XIV в. один или два раза в год в Англию и во Фландрию,
насчитывали две-три галеры. Общее число «купеческих галер», которые
обслуживали в двадцатых годах XIV в. три главных торговых пути, составляло примерно
25 единиц. В 1328 г., например, восемь кораблей работали на «заморском»
направлении (то есть Кипр и Армения), четыре — на фландрском и десять — на
«романском» (Византийская империя и Черное море). В августе 1315 г., когда
Большой совет, получив тревожные известия, приказал своим кораблям на Средиземном
море сорганизоваться в конвой, он исключил из их числа большие суда, которые
вследствие своей тихоходности были плохо приспособлены для плавания в составе
каравана, — таковых насчитывалось девять. Впрочем, размеры этих кораблей
ограничивались в инструктивном порядке, так как большая величина и тихоходность
не должны были препятствовать их использованию в военных целях. По подсчетам
Фредерика Лайна, общий тоннаж венецианского флота в XIV в. достигал примерно
40 тыс. тонн при среднем водоизмещении судна в 150 тонн.
Внедрение архиштевня, которое прогрессировало в XIII в. и делало корабли
более маневренными, не имело, вероятно, столь большого значения, какое ему
приписывали. Что касается употребления компаса, которое повлекло за собой
составление более точных карт, и позволяло плавать в зимнее время, то оно
распространилось только после 1280 г. Средние века, наконец, не знали квадранта
и морской астролябии — инструментов эпохи Ренессанса.
Недостаточно была развита, наконец, и добыча полезных ископаемых. Слабая
производительность землеройных и подъемных механизмов и отсутствие
приспособлений для откачки воды ограничивали добычу разработкой поверхностных или
неглубоких месторождений. Добывали железо, медь и свинец. Каменный уголь был,
возможно, известен в Англии с IX в.; он недвусмысленно упомянут в Форэ в 1095
г., но его разработка началась по-настоящему лишь в XIII в. К этому же
времени относится начало добычи соли на шахтах Галле (Саксония), а также Велички и
Бохни в Польше. Свинец добывался главным образом в Корнуолле, но о методе его
добычи нам ничего не известно. Производительность золотых и серебряных
рудников вскоре перестала отвечать требованиям развивавшегося денежного хозяйства,
и нехватка драгоценных металлов, несмотря на интенсификацию добычи — особенно
в Центральной Европе (например, в Кутна-Горе в Чехии), — повлекла за собой в
конце средних веков монетный голод, который прекратился лишь в XVI в. с
наплывом американских металлов.
Все эти металлы производились в недостаточном количестве и в большинстве
случаев посредством рудиментарного оборудования и техники. Плавильные печи с
мехами, которые приводились в действие энергией воды, появились в конце XIII
в. в Штирии, а затем, около 1340 г., в районе Льежа. Доменные печи конца
Средневековья не могли тотчас же революционизировать металлургию. Решающие
сдвиги появились, как известно, лишь в XVII в., а их распространение пришлось
на следующее столетие. Речь идет о применении каменного угля при выработке
железа и использовании силы пара для откачки подземных вод.
В результате мы видим, что наиболее значимые технические достижения в
«индустриальной» сфере касались ее отдельных и притом не основных отраслей, а их
распространение датируется к тому же концом Средневековья. Самое впечатляющее
из них — это, несомненно, изобретение пороха и огнестрельного оружия. Однако
их военная эффективность сказалась далеко не сразу; это был медленный
процесс . В течение XIV н. и даже позже первые пушки сеяли страх в рядах
неприятеля скорее благодаря производимому ими грохоту, нежели смертоносному
действию. Их значение будет определяться главным образом тем, что развитие
артиллерии вызовет начиная с XV в. подъем металлургии.
Масляная живопись была известна с XII в., но она сделала решающие успехи
лишь в конце XIV — начале XV в. ; ее применение утвердилось, согласно
традиции, в творчестве братьев Ван Эйк и Антонелло да Миссина, но она, в конечном
счете, революционизировала живопись в меньшей степени, нежели открытие
перспективы .
Производство стекла, известного еще в античности, вновь возродилось лишь в
XIII в., главным образом в Венеции, но приобрело форму промышленного
производства в Италии только в XVI в. Равным образом и бумага одержала триумф лишь
с появлением типографии. Стекло в средние века — это в основном витраж, и
трактат Теофила, написанный в начале XII в., свидетельствует о расцвете этого
искусства в христианском мире.
Кстати, трактат Теофила «О различных ремеслах» («De diversis artibus») —
«первый трактат по средневековой технике» — прекрасно показывает ее
ограниченные пределы.
Прежде всего и главным образом техника служила Богу. Теофил описывает
приемы, которые применялись в монастырских мастерских и предназначались в первую
очередь для постройки и украшения церквей. Первая книга его трактата
посвящена изготовлению красок, то есть миниатюре и побочно фреске; вторая — витражу,
третья — металлургии, преимущественно ювелирному делу.
Затем он описывает технику производства предметов роскоши на примере
текстильного промысла, где одежда в основном шилась на дому, а мастерские
выделывали роскошные ткани.
Техниками и изобретателями в средние века были искусные ремесленники,
владеющие секретами изготовления индивидуальных вещей с помощью простейшего
инвентаря. Это относится и к тем, в ком хотели видеть интеллектуальную элиту: к
итальянским или ганзейским купцам, в связи с которыми говорили, например, о
некой «интеллектуальной супрематии». Однако долгое время главная работа купца
не требовала особой квалификации и состояла в том, чтобы переезжать с места
на место. Купец — лишь один из странников на средневековой дороге. В Англии
его называли piepowder — «пыльноногий», покрытый пылью дорог. Он появился в
литературе — например, в фаблио Жана Боделя «Безумное желание» в конце XII в.
— как человек, который целые месяцы проводит вне дома, «в поисках товара», и
возвращается «радостный и веселый» после долгого пребывания «в дальних
краях». Иногда этот путник, если он достаточно богат, устраивался таким образом,
чтобы провернуть большую часть своих дел на шампанских ярмарках. Но если в
эти дела и вмешивался «интеллектуал» (причем это происходило только в южной
части христианского мира) , то это был нотариус, который составлял для пего,
как правило, очень простые контракты. Даже церковь, которая, осуждая как
ростовщичество любую кредитную операцию, вынуждала тем самым купца прибегать к
более сложным и тонким приемам, не достигла того, чтобы заставить его
усовершенствовать свою технику решающим образом. Два инструмента, которыми был
отмечен определенный, хотя технически и ограниченный прогресс в коммерческой
практике — вексель и двойная бухгалтерия, — получили распространение только с
XIV в. Техника торговых и финансовых сделок представляется даже для средних
веков одной из самых неразвитых. Наиболее важная операция — обмен —
ограничивалась обменом вещей «из рук в руки».
Лишь один представитель мира техники достиг, быть может, высшей ступени:
архитектор. Сфера его деятельности была, безусловно, той единственной
областью , которая имела в средние века неоспоримый промышленный аспект. По правде
говоря, лишь в век готики искусство строить превратилось в науку, а сам
архитектор стал ученым, да и то не во всем христианском мире. Он добился того,
что его величали «мэтром», и пытался даже добиться звания «магистр каменного
строения» («magister lapidum»), как другие носили звания магистров искусств
или докторов права. Производя расчеты по правилам, он противопоставлял себя
архитектору-ремесленнику, применявшему традиционные рецепты, то есть
каменщику. Сосуществование, а иногда и противостояние двух типов строителей длилось,
как известно, до конца средних веков, и на переходе от XIV к XV веку на
строительной площадке миланского собора произошел знаменательный спор между
французским архитектором, для которого «ars sine scientia nihil est» («нет
искусства без науки»), и ломбардскими каменщиками, для которых «scientia sine
arte nihil est» («нет науки без искусства»).
Имеет ли смысл, наконец, напоминать о том, что если средневековые
ремесленники и доказали свою сноровку, смелость и художественный рений (свидетельство
тому — кафедральные соборы, да и не только они; Жуанвиль восхищался крытым
рынком в Сомюре, «построенным на манер клуатров белых монахов1») , то в целом
творения Средневековья были — вопреки тому, как это слишком часто считают, —
скверного качества. В средние века приходилось постоянно что-то
ремонтировать , заменять, переделывать. Нужно было без конца отливать заново колокола.
Часто рушились здания, прежде всего церкви. Обвал в 1284 г. хоров
кафедрального собора Бове вдвойне символичен. Он знаменовал собой прекращение подъема
готики, но еще в большей мере показал общую судьбу многих средневековых
построек. Экспертизы при ремонте церквей, особенно кафедральных соборов, даже
стали для архитекторов с конца XIII в. одним из главных источников средств
существования, и большинство шедевров средневековой архитектуры стоит и
поныне благодаря ремонтам и реставрациям последующих столетий.
Итак, Средневековье мало что само изобрело и мало чем обогатило даже
продовольственную флору. Рожь, например, — главное приобретение средних веков — к
настоящему времени почти исчезла в Европе; это было лишь преходящее
обогащение агрикультуры. И тем не менее, эта эпоха означает определенный этап в
покорении природы человеком с помощью техники. Разумеется, даже самое важное
завоевание — мельница (или, точнее, ибо это главное, ее распространение) —
зависело от капризов природы: мог прекратиться ветер, высохнуть или,
напротив , замерзнуть водный поток. Но вот что говорит по этому поводу Марк Блок:
«Водяные и ветряные мельницы — зерновые, дубильные, сукновальные; мельницы,
приводящие в действие гидравлические пилы и кузнечные молоты; хомут и
подковы, упряжка цугом и, наконец, самопрялка — сколько достижений, которые в
равной мере приводили к более эффективному использованию природных сил,
одушевленных или нет; следовательно — к сбережению человеческого труда или, что
почти то же самое, к росту производительности труда. Почему? Отчасти потому,
что было меньше людей, но прежде всего потому, что господин имел меньше
рабов» .
Некоторые современники осознавали эту прямую связь между человеческой
жизнью и техническим прогрессом — при том, однако, что Средневековье вовсе не
числило технический прогресс в ряду своих ценностей. Были люди, которые его
оплакивали. Так, например, Гийо Провенский в начале XIII в. сожалел о том,
что в его время, даже в военной области, «художники» должны уступать дорогу
«техникам», «рыцари» — «арбалетчикам, саперам, обслуге камнеметов и
инженерам» . Другие, напротив, радовались.
Еще в античный период при появлении первых водяных мельниц одна из эпиграмм
«Антологии» прославляла это достижение: «Поберегите ваши руки, столь
привычные к жернову, о девы, которые еще недавно мололи зерно! Вас ждет отныне
долгий сон, и вы не будете внимать пенью петухов, что приветствуют зарю. Ибо
вашу работу Деметра повелела делать нимфам». В V в. аббат Лоша радовался тому,
что монастырская мельница позволяет «одному брату выполнять работу многих». А
в XIII в. монах из Клерво, описывая промышленные приспособления, сложил
подлинный гимн во славу машин:
«Один из рукавов (реки) Об, протекая через многочисленные мастерские
аббатства, снискал себе повсюду благословения за те услуги, что он оказывает
(обители) . Река принимается здесь за большую работу; и если не вся целиком, то,
по крайней мере, она не остается праздной. Русло, излучины которого разрезают
долину пополам, было прорыто не природой, но сноровкой монахов. И таким путем
река отдает обители половину самой себя, как бы приветствуя монахов и извиня-
1 То есть внутренних дворов цистерцианских монастырей с аркадами. Прим. пер.
ясь, что она не явилась к ним вся целиком, поскольку не смогла найти канал,
достаточно широкий, чтобы ее вместить.
Когда подчас река выходит из берегов и выплескивает за свои обычные пределы
слишком обильную воду, то ее отражает стена, под которой она вынуждена течь.
Тогда она поворачивает вспять, и волна, которую несет с собой прежнее
течение, принимает в своих объятьях отраженную волну. Однако, допущенная в
аббатство — в той мере, в какой ей это позволяет стена, исполняющая роль
привратника, — река бурно устремляется в мельницу, где она сразу же принимается за
дело, приводя в движение (колеса) для того, чтобы молоть тяжелыми жерновами
пшеницу или трясти решето, которое отделяет муку от отрубей.
И вот уже в соседнем здании она наполняет котел (для варки пива) и отдается
огню, который кипятит воду, дабы изготовить напиток для монахов, ежели паче
чаяния виноградник ответил на заботу виноградаря дурным ответом бесплодия или
же кровь грозди оказалась негодной и нужно заменить ее дочерью колоса. Но (и
после этого) река не считает себя свободной. Ее зовут к себе стоящие подле
мельницы сукновальни. Она уже была занята на мельнице приготовлением пищи для
братьев; есть, стало быть, резон потребовать, чтобы она позаботилась и об их
одежде. Она не спорит и ни от чего не отказывается. Она попеременно поднимает
и опускает тяжелые бабы, или, если угодно, молоты, а еще лучше сказать,
деревянные ноги (ибо это слово более точно выражает характер работы сукновалов),
и сберегает сукновалам много сил. О, мой Бог! Какое утешение даруешь Ты своим
бедным слугам, дабы их не угнетала великая печаль! Как облегчаешь Ты муки
детей своих, пребывающих в раскаянии, и как избавляешь их от лишних тягот
труда ! Сколько бы лошадей надрывалось, сколько бы людей утомляли свои руки в
работах, которые делает для нас без всякого труда с нашей стороны эта столь
милостивая река, которой мы обязаны и нашей одеждой, и нашим пропитанием. Она
объединяет свои усилия с нашими и, перенеся все тяготы жаркого дня, ждет от
нас лишь одну награду за свой тяжелый труд: чтобы ей позволили свободно
удалиться после того, как она старательно сделала все, что от нее требовали.
Заставив стремительно вращаться множество быстрых колес, она вся покрывается
пеной, словно ее самую перемололи, и ее течение становится более вялым.
Покинув сукновальню, она устремляется в дубильную мастерскую, где
выказывает столь же живости, сколь и тщания, дабы изготовить материал, необходимый
для обуви братьев. Потом она разделяется на множество мелких рукавов и
посещает в своем услужливом течении различные заведения, проворно разыскивая те,
что имеют в ней нужду. Идет ли речь о том, чтобы печь, просеивать, вращать,
дробить, орошать, поднимать или молоть, — везде она предлагает свою помощь и
никогда в ней не отказывает».
Экономика средневекового Запада имела целью обеспечить людям средства
существования. Дальше этого она не шла. Если кажется, что она переступает грань
удовлетворения минимальной потребности, то это потому, что «существование»
есть, конечно же, понятие социально-экономическое, а не чисто материальное.
Оно варьируется в зависимости от социальных слоев. Для массы достаточно
средств существования в прямом смысле слова, то есть того, с чего жить
физически: прежде всего пищи, затем одежды и жилища. Средневековая экономика
носит главным образом аграрный характер; стало быть, она основана на земле,
которая доставляет все необходимое. Это требование обеспечить средства
существования является до такой степени основой средневековой экономики, что в
Раннее Средневековье, когда она только складывалась, предпринимались попытки
посадить каждую крестьянскую семью — социально-экономическую единицу — на
единообразный участок земли, который должен был обеспечить нормальную жизнь:
манс, terra unius familia, как говорит Беда.
Для высших слоев понятие «существование» предполагало удовлетворение
гораздо больших потребностей; оно должно было позволить им сохранить свой статус,
не опускаться ниже определенного ранга. Средства существования доставлял им в
слабой мере импорт из-за рубежа, а в остальном — труд народной массы. Этот
труд не имел целью экономический прогресс — ни индивидуальный, ни
коллективный. Он предполагал, помимо религиозных и моральных устремлений (избежать
праздности, которая прямиком ведет к дьяволу; искупить, трудясь в поте лица,
первородный грех; смирить плоть), в качестве экономических целей обеспечить
как свое собственное существование, так и поддержать тех бедняков, которые
неспособны сами позаботиться о себе. Еще ев. Фома Аквинский сформулировал эту
мысль в «Своде богословия»: «Труд имеет четыре цели. Прежде всего и главным
образом, он должен дать пропитание; во-вторых, должен изгонять праздность,
источник многих зол; в-третьих, должен обуздывать похоть, умерщвляя плоть; в-
четвертых, он позволяет творить милостыни». Экономическая цель средневекового
Запада — создавать необходимое, necessitas. Это оправдывало деятельность и
влекло за собой даже отступление от некоторых религиозных правил. В случае
necessitas была разрешена обычно запрещенная работа в воскресенье,
дозволялось работать священнику, которому были запрещены многие «ремесла». А
некоторые специалисты по каноническому праву оправдывали необходимостью даже
воровство. Раймон де Пеньяфор писал в своем «Своде» в первой трети XIII в.: «Если
кто-либо украдет по необходимости что-то из пищи, питья или одежды по причине
голода, жажды или холода, совершает ли он в действительности кражу? Нет, он
не совершает ни кражи, ни греха, если речь идет о действительно необходимом».
Но стремиться раздобыть себе большее — это грех гордыни, superbia, одна из
самых тяжких разновидностей греха. Экономический идеал, установленный в
каролингскую эпоху Теодульфом, оставался значимым для всего Средневековья. По его
мнению, следовало напомнить «тем, кто занимается нехюциями и торговлей, что
они не должны желать земных выгод больше, чем жизни вечной... Равным образом и
те, кто тяжко трудится на полях, чтобы приобрести пищу, одежду и другие
необходимые вещи, должны давать десятины и милостыни (...) . В самом деле, Бог1 дал
каждому его ремесло, дабы он имел, с чего жить, и каждый должен извлекать из
своего ремесла не только все необходимое для тела, но также и опору для души,
что еще более необходимо».
Всякий экономический расчет, который пошел бы дальше предвидения
необходимого, сурово осуждался. Разумеется, земельные сеньоры, главным образом и
прежде всего церковные, особенно аббатства, которые располагали персоналом более
высокого интеллектуального уровня, стремились знать, предвидеть и улучшать
производство на своих землях. Этот экономический интерес демонстрируют
капитулярии, полиптихи, императорские или церковные описи каролингской эпохи, из
которых самым известным являлся «Полиптих аббата Ирминона», составленный в
начале IX в. в парижском аббатстве Сен-Жермен-де-Пре. В середине XII в.
сочинение Сугерия об управлении аббатством Сен-Дени изменило эмпирический
характер руководства монастырским хозяйством, а с конца этого столетия управление
крупными, прежде всего церковными, сеньориями перешло в руки специалистов. В
манорах крупнейших английских аббатств крепостной управляющий, reeve, должен
был в Михайлов день предъявлять все счета писцам, которые вносили их в книги
прежде, чем представить для проверки присяжным. Речь идет здесь скорее о том,
чтобы перед лицом надвигающегося кризиса все еще продолжать производить
необходимое, лучше управляя и считая, и противостоять успехам денежного
хозяйства. Недоверие к расчету будет царить еще долго, и, как известно, нужно ждать
XIV в., чтобы увидеть появление подлинного внимания к исчисляемому количеству
— например, еще грубой статистики Джованни Виллани по флорентийской
экономике; внимания, порожденного в конечном итоге и здесь в большей мере кризисом,
который поражает города и обязывает считать, нежели неким влечением к
исчисленному экономическому росту. Знаменитый итальянский сборник новелл,
«Novellino» (середина XIII в.), свидетельствует об этом враждебном учету и
числу состоянии умов:
«Однажды у царя Давида, которого Бог1 своей милостью возвысил из пастухов,
возникло желание подсчитать число своих подданных. То был акт высокомерия, и
он сильно разгневал Бога, который послал ему ангела, повелев сказать так:
„Давид, ты согрешил. Вот что посылает сказать тебе твой Господь: хочешь ли ты
пребывать три года в аду или три месяца в руках твоих врагов либо желаешь
отдаться на суд в руки Господа?ЛЛ И ответил Давид: „В руки Господа моего желаю
отдаться, и пусть он сделает со мной все, что Ему угодноЛЛ. Итак, что же
сделал Бог1? Он покарал его за грех, потому что он возгордился великим числом
(подданных). Случилось так, что, едучи однажды верхом, увидел Давид ангела
Божьего с обнаженным мечом, коим он разил (людей). Давид тотчас спешился и
сказал: „Ради Бога, мессир! Не убивайте невинных; убейте лучше меня, ибо я
виновник". Тогда, снисходя к этим словам, Бог помиловал народ и остановил
избиение» .
Экономический подъем в средневековой Европе, датируемый XI — XII вв., был
лишь результатом демографического роста. Речь шла о том, что нужно было
накормить , одеть и обеспечить жилищем гораздо большее число людей. Основным
средством решения этой проблемы были расчистки и расширение площади пахотных
земель. Повышению урожайности путем интенсификации самого земледелия
(трехполье, удобрения, улучшение инвентаря) заранее отводилась второстепенная роль.
Даже размеры больших романских и готических церквей отвечали сперва простой
необходимости принимать более многочисленный христианский люд. Да и
монастырские хозяйства, проводники и свидетели экономического развития, часто
увеличивают или уменьшают объем производства в зависимости от колебаний населения
обители. В Кентерберийском аббатстве во второй половине XII в. натуральные
оброки с крестьян уменьшались одновременно с сокращением числа монахов.
Было естественно, что это безразличие и даже враждебность по отношению к
экономическому росту отражались в сфере денежного хозяйства и оказывали
сильное сопротивление развитию в этой сфере духа наживы.
Средневековье, как и античность, знало в качестве главной, если не
единственной формы займа потребительский заем, производственного займа почти не
существовало. В среде христиан было запрещено взимание процента с
потребительского займа; это представляло собой осужденное церковью чистейшей воды
ростовщичество. Три библейских текста (Исх. 22, 25; Лев. 25, 35—37; Втор. 23,
19—20) порицали заем под проценты среди евреев, реагируя против влияния
Ассирии и Вавилона, где были очень распространены ссуды зерном. Эти предписания,
хотя и мало соблюдаемые древними евреями, были восприняты церковью, которая
опиралась на слова Христа: «...и взаймы давайте, не ожидая ничего; и будет вам
награда великая...». Таким образом, были оставлены в стороне все пассажи, где
Христос, который лишь указал в этой фразе на идеал для наиболее совершенных
своих учеников, намекнул без осуждения на финансовую практику, заклейменную
церковью как ростовщичество. Все отношение Христа к Матвею, мытарю или
банкиру, во всяком случае, «денежному человеку», должно было бы укрепить
снисходительность христианства к финансам. Но Средневековье почти полностью
игнорировало или обошло молчанием этот аспект. Напротив, средневековое христианство,
осудив потребительские займы между христианами (еще одно доказательство его
определения как замкнутой группы) оставило роль ростовщиков евреям, что не
помешало крупным аббатствам в Раннее Средневековье самим в известной мере
играть роль «кредитных учреждений». Оно долго противилось также
производственному займу, да и вообще осуждало как ростовщичество все формы кредита —
стимула , если не условия, экономического роста. Схоласты — в том числе ев. Фома
Аквинский, мало понимавший, вопреки тому, как это обычно полагают, позицию
купеческой среды и проникнутый идеями мелкого земельного дворянства, из
которого он вышел, — призвали на помощь Аристотеля. Они усвоили его различие меж-
ду автаркической экономикой семейного типа и экономикой торгового типа или,
точнее, между натуральным хозяйством, нацеленным на простое использование
имущества, то есть на поддержание существования, а посему достойным похвалы,
и денежным хозяйством, действующим вопреки природе и, следовательно,
порицаемым. Эти схоласты заимствовали у Аристотеля утверждение, что «деньги не
рождают денег», и долгое время любая кредитная операция, приносящая процент,
наталкивалась на эту догму.
В самом деле, все средневековые социальные категории испытывали на себе
сильное экономическое и психологическое давление, которое имело результатом,
если не целью, противодействие всякому накоплению, способному породить
экономический прогресс. Крестьянская масса была низведена до минимального
жизненного уровня вследствие взиманий части продукта ее труда сеньорами в форме
феодальной ренты и церковью в форме десятин и милостыней. Сама церковь
тратила часть своих богатств на роскошь, окружавшую высшее духовенство —
епископов, аббатов и каноников, омертвляя другую часть к вящей славе Бога в
строительстве и украшении церквей, а также в пышных литургиях, и употребляла
остаток на пропитание бедняков. Что касается светской аристократии, то ее манила
возможность растрачивать свои излишки в дарениях и милостынях, в
демонстрациях великодушия во имя христианского идеала милосердия и рыцарского идеала
щедрости, что оказывало значительное и притом негативное влияние на
экономику. Достоинство и честь сеньоров состояли в том, чтобы тратить, не считая:
потребление и расточительность, свойственные примитивным обществам, почти
полностью поглощали их доходы. Жан де Мен был совершенно прав, когда в
«Романе о Розе» он соединил в пару Щедрость и Бедность и осудил обеих: та и
другая, действуя сообща, парализовывали средневековую экономику. Если, наконец,
и существовало накопление, то это была тезаврация, которая выключала
драгоценные предметы из оборота и имела, кроме функции престижа, лишь одну
несозидательную экономическую функцию. Драгоценная посуда, монетные сокровища,
переплавленные в слитки или пущенные в обращение в момент какой-либо
катастрофы, в случае кризиса, должны были обеспечить только средства существования и
не питали никакую регулярную и продолжительную производственную деятельность.
Слабое развитие техники производства, усиленное ментальными привычками,
обрекало средневековую экономику на стагнацию, одно лишь обеспечение средств
существования и престижных расходов меньшинства. Препятствия на пути
экономического роста порождались, прежде всего, феодальным строем, который сам
зависел, впрочем, от низкого технологического уровня. Конечно, феодальная система
не сводится к домениальной системе, но она покоится на способе экономической
эксплуатации, схема которой при всех географических и хронологических
вариациях остается одной и той же. Феодальная система — это, в сущности,
присвоение сеньориальным классом — церковным и светским — всего сельского
прибавочного продукта, обеспеченного трудом крестьянской массы. Эта эксплуатация
осуществляется в условиях, которые лишают крестьян возможности участвовать в
экономическом прогрессе, — без того, однако, чтобы пользователи системой сами
имели бы гораздо больше возможностей для производительных вложений.
Конечно, как мы видели, феодальная рента, то есть совокупность доходов,
которые сеньориальный класс извлекает из эксплуатации крестьян, не имеет
постоянно ни одинакового состава, ни одинаковой стоимости. В разные эпохи
варьировалось отношение между двумя частями земельной сеньории: доменом, или
резервом, непосредственно эксплуатируемым сеньором благодаря, прежде всего,
барщинам части крестьян, и держаниями, предоставленными вилланам за отработки и
уплату оброков. Равным образом менялась пропорция между отработками и
оброками, между натуральными оброками и денежными. Значительно варьировались также
в зависимости от социальных категорий возможности располагать натуральными
или денежными излишками. Если большинство сеньоров было «богато», то есть
имело чем обеспечить себе и средства существования, и необходимый избыток для
поддержания ранга, то были также и «бедные сеньоры». Об одном из них,
который, кажется, даже не был в состоянии содержать себя и семью, говорит Жуан-
виль: «Тогда прибыл на лодке некий бедный рыцарь с женой и четырьмя детьми. Я
велел их накормить в моем доме. После трапезы я позвал бывших там дворян и
сказал: „Сделаем доброе дело и освободим этого бедного человека от его детей.
Пусть каждый из нас, и я в том числе, возьмет по ребенку"». А вот некий Дю
Клюзель, рыцарь из Форэ, которого обнаружил Эдуард Перруа: он был так беден,
что сделался, чтобы прожить, приходским кюре и нотариусом в своей деревне. И
наоборот, если подавляющее большинство крестьян с трудом обеспечивало себе
жизненный минимум, то некоторые достигали большего достатка. Мы к этому еще
вернемся.
Эти вариации в формах сеньориальной эксплуатации шли в разных направлениях.
Разумеется, барщинные отработки почти повсюду в XII — XIII вв. имели
тенденцию к сокращению и даже к исчезновению. Но это не являлось общим правилом, и,
как известно, на востоке от Эльбы — в Пруссии, Польше и России — в конце
средних веков сложилось «вторичное крепостное право», которое просуществовало
до XIX в. Несомненно также, что в течение тех же XII — XIII вв. все больше
возрастал размер денежных оброков по отношению к натуральным, достигая,
например, в Букингемшире в 1279 г. трех четвертей феодальной ренты. Однако Жорж
Дюби прекрасно показал, что в Клюни, особенно после 1150 г., пропорция
продуктов земли в оброках, получаемых в зависящих от аббатства сеньориях,
напротив , увеличивалась.
Но во всех регионах и во все времена — по крайней мере до XIV в. —
сеньориальный класс поглощал в непроизводительных расходах доходы, которые ему
обеспечивала крестьянская масса, сама едва удовлетворявшая свои основные
потребности .
Безусловно, очень трудно установить типичный бюджет сеньора или
крестьянина. Документы немногочисленны и недостаточны, значительно варьируются
имущественные уровни, нелегко определить методы численной оценки различных
элементов такого бюджета. Тем не менее, мы можем с большим правдоподобием
установить бюджеты нескольких крупных английских вотчин в конце XIII — начале XIV
в. Баланс между расходами (пропитание, военное снаряжение, строительные
работы, траты на предметы роскоши) и доходами едва оставлял для самых богатых из
них возможности инвестиций, которые колеблются в пределах 6 — 10% доходов.
Что касается доходов, то они почти исключительно состояли из феодальной
ренты, то есть взимания с крестьян части труда и продукта. И лишь в конце XIII и
в XIV в. кризис феодальной ренты привел сеньоров, могущих это сделать, к
тому, чтобы искать ресурсы вне реорганизации сеньориальной эксплуатации: во
фьефах, уплачиваемых деньгами («кошельковые» или рентные фьефы), в доходах с
войны (выкупы) , реже — в торговле сельскохозяйственными излишками или в
покупке рент.
Наконец, когда кажется, что сеньоры содействовали экономическому прогрессу,
то это происходило в известной мере вопреки им самим, ибо, оставаясь в логике
феодальной системы, они делали это не с целью экономической выгоды, но ради
фискального взимания, феодального побора. Когда они ставили мельницу,
обзаводились винным прессом и хлебной печью, то делали это для того, чтобы обязать
крестьян пользоваться ими за плату или получить освобождение от этой
обязанности, уплатив определенный побор. Когда они содействовали прокладке дороги
или строительству моста, учреждению рынка или ярмарки, то опять-таки для
того , чтобы взимать пошлины: рыночные, дорожные и т.д. Напротив, крестьянская
масса была лишена избытков, а иногда и части необходимого из-за изъятий в
форме феодальной ренты. Она не только должна была отдавать сеньору
значительную часть плодов своего труда в виде натуральных или денежных оброков, но и
сама ее производительная способность сокращалась из-за вымогательств сеньора,
который облагал барщинами или поборами за освобождение от повинностей,
оставлял себе обычно лучшие земли и большую часть навоза, а также обеспечивал себе
ту малую часть крестьянского бюджета, что предназначалась для развлечения, то
есть посещения деревенской таверны, которая, как и пресс, мельница или печь,
принадлежала сеньору. Майкл Постан подсчитал, что в Англии во второй половине
XII в. феодальная рента изымала из крестьянских доходов половину или немного
больше и что для разряда несвободных держателей это едва позволяло виллану
содержать себя и семью.
Когда какому-нибудь крестьянину удавалось расширить свое держание, то
обычно не для того, чтобы прямо увеличить ресурсы, но чтобы производить
достаточно для пропитания и выплаты феодальной ренты, чтобы уменьшить необходимость
продавать за любую цену часть урожая ради уплаты сеньориальных оброков и
ограничить таким образом свою зависимость от рынка.
Если даже среди крестьян и имелись, как мы увидим ниже, более зажиточные
категории, то не следовало бы полагать, что часть сельского населения — те,
кого называют аллодистами, владельцы свободной земли, «аллода», над которыми
не тяготели ни отработки, ни оброки, — выпадала из экономической феодальной
системы. Верно, что такие аллодисты, владельцы небольшого участка земли, были
в средние века более многочисленными, нежели это часто утверждается. Прежде
всего, большее, чем полагали ранее, число аллодов избежало, по-видимому,
процесса феодализации. Затем крестьянский аллод — кроме Англии, где свободные
держатели, фригольдеры, мало чем, впрочем, отличались от аллодистов, — был
частично восстановлен в XI — XII вв. различными способами: по договору между
крестьянином и сеньором о «совместной посадке» («complant») виноградника,
который становился свободным владением; благодаря присвоению втихомолку из-за
беспечности сеньора и его служащих участка земли, который после нескольких
лет свободного владения получал статус аллода, или благодаря ловкости
некоторых крестьян, которым удавалось основать свободные заимки на обочине
сеньориальных расчисток.
Наконец, если даже для Франции является ложной поговорка «Нет земли без
сеньора», изобретенная скорее юристами-теоретиками, нежели практиками, то это
тем более справедливо для таких регионов, как Италия, где городской
континуитет сохранил в ближайшей округе городов «оазисы независимости» (выражение
Джино Луццато), или как Испания, где благодаря особым условиям Реконкисты
часть отвоеванных земель оказалась вне сеньориальной зависимости, или как
некоторые части Польши и Венгрии, где дезорганизация, вызванная татарским
вторжением 1240 — 1243 гг., позволила освободиться кое-кому из крестьян. Мы
видим, как после этого шторма цистерцианские аббатства не без труда
восстанавливали свои сеньории.
Однако независимость этих аллодистов не должна порождать иллюзию.
Экономически они подвергались господству сеньора, так как над их личностью тяготели
его вымогательства — прямо или косвенно посредством судебных и баналитетных
поборов, которые они должны были платить с продукта своей земли. Еще более
прочно они зависели от сеньора потому, что он господствовал на местном рынке
и, больше того, во всей экономике региона.
Таким образом, аллодисты не избегали экономической эксплуатации со стороны
сеньориального класса. Экономически они почти не отличались от крестьянской
массы, большая часть которой была обречена вследствие взимания феодальной
ренты на бедность, а часто и на нищету, то есть на нехватку самих средств
существования , на голод.
Результатом плохого технического оснащения, связанного с социальной
структурой, которая парализует экономический рост, было то, что средневековый
Запад представлял собой мир, находящийся на крайнем пределе. Он без конца под-
вергался угрозе лишиться средств к существованию. Мир жил в состоянии крайне
неустойчивого равновесия.
Средневековый Запад — это, прежде всего, универсум голода, его терзал страх
голода и слишком часто сам голод. В крестьянском фольклоре особым соблазном
обладали мифы об обильной еде: мечта о стране Кокань, которая позже
вдохновила Брейгеля. Но еще с XIII в. она стала литературной темой как во французском
фаблио «Кокань», так и в английской поэме «Страна Кокань». Воображение
средневекового человека неотступно преследовали библейские чудеса, связанные с
едой, начиная с манны небесной в пустыне и кончая насыщением тысяч людей
несколькими хлебами. Оно воспроизводило их в легенде почти о каждом святом, и
мы читаем о них чуть ли не на любой странице «Золотой легенды».
Чудо ев. Бенедикта очевидно: «Великий голод свирепствовал во всей Кампаньи,
когда однажды в монастыре святого Бенедикта братья обнаружили, что у них
осталось лишь пять хлебов. Но святой Бенедикт, видя, как они удручены, мягко
упрекнул их за малодушие, после чего сказал в утешение: „Как можете вы
пребывать в горести из-за столь ничтожной вещи? Да, сегодня хлеба недостает, но
ничто не доказывает, что завтра вы не будете иметь его в изобилии". И
действительно, назавтра у дверей кельи святого нашли двести мешков муки. Но и
поныне никто не знает, кого послал для этого Господь».
А вот чудо ев. Якова: «Случилось однажды так, что некий паломник родом из
Везеле оказался без гроша. А так как он стыдился просить милостыню, то лег
спать голодным под деревом. Проснувшись, он нашел у себя в котомке хлебец.
Тогда он вспомнил, что видел во сне, как святой Яков обещал позаботиться о
его пропитании. И этим хлебом он жил две недели, пока не вернулся домой. Он
не отказывал себе в том, чтобы утолять голод дважды в день, но назавтра вновь
находил в котомке целый хлебец».
Или чудо ев. Доминика: «Однажды братья, а было их сорок человек, увидели,
что из еды у них остался лишь один маленький хлебец. Святой Доминик приказал
разрезать его на сорок частей. И когда каждый с радостью брал свой кусок, в
рефекторий вошли двое юношей, похожих друг на друга как две капли воды; в
полах плащей они несли хлебы. Они молча положили их на стол и исчезли — так,
что никто не знал, откуда они пришли и каким образом удалились. Тогда святой
Доминик простер руки: „Ну вот, дорогие братья, теперь у вас есть еда!лл».
Объектом всех этих чудес являлся хлеб — не только в память о чудесах
Христа , но и потому, что он был основной пищей масс. Чудо в Кане Галилейской,
хотя в нем также воплотилась власть Христа, не знало столь большого успеха в
обществе, где долгое время одни лишь высшие слои пили много вина. Однако
чудеса, связанные с пищей, могли касаться и других символических в
экономическом плане пищевых продуктов. Таково чудо с единственной коровой бедного
крестьянина. «Когда он (св. Герман) проповедовал в Британии, случилось так, что
король этой страны отказал ему и его спутникам в гостеприимстве. Но некий
свинопас, увидев, как измучены они голодом и холодом, пригласил их к себе и
заколол для них своего единственного теленка. Но после трапезы святой Герман
приказал обернуть кости шкурой, и по его молитве Бог возвратил животному
жизнь».
Когда в поэзии миннезингеров во второй половине XIII в. куртуазное
вдохновение уступило дорогу реалистическому крестьянскому настроению, там
утверждались кулинарные темы, и появился жанр Fresslieder, песен о еде.
Навязчивая мысль о голоде встречалась по контрасту и у богатых, где, как мы
увидим ниже, продовольственная роскошь, хвастовство едой выражали — на этом
фундаментальном уровне — классовое поведение. Проповедники не ошибались,
когда делали из гурманства или, как говорили в средние века, «глотки» (gula)
один из типичных грехов сеньориального класса.
Необычайно интересный документ представляет собой в этом отношении «Роман о
Лисе». Театр, эпопея голода, он показывает нам Лиса, его семейство и
товарищей , постоянно движимых зовом их пустых желудков. Пружина почти всех «ветвей»
цикла, побудительная причина хитрости Лиса — вездесущий и всемогущий голод.
Кража ветчин, сельдей, угрей, сыра, ворона, охота на кур и птиц...
Когда Лис и его товарищи превратились в баронов, они первым делом закатили
пир, и миниатюра обессмертила пиршество животных, ставших сеньорами: «Дама
Эрзан с радостью устраивает им празднество и готовит все, что может: ягненка,
жаркое, каплунов в горшке. Она приносит всего в изобилии, и бароны с избытком
утоляют свой голод».
Миниатюра из книги Роман о Лисе» («Roman de Renard») . Даже в то
религиозное время были сомнения о благочестии высшего духовенства.
Уже в шансон-де-жест фигурировали гиганты с неумеренным аппетитом —
родственники персонажей крестьянского фольклора, предки Пантагрюэля, братья
сказочных людоедов. Самый знаменитый — баснословно прожорливый Ренуар-с-дубиной,
который съедает в один присест целого павлина.
С навязчивой мыслью об обеде мы встречаемся не только в агиографии, но и в
вымышленных королевских генеалогиях. Многие средневековые династии имели
своим предком легендарного короля-крестьянина, добытчика еды, в образе которого
узнается миф об античных царях и героях, кормильцах людей, Триптолеме и Цин-
циннате. Таковы у славян Пшемысел, предок чешских Пшемысловичей, который
прежде, чем стать королем, ходил за плугом (как это показывает фреска начала XII
в. церкви св. Екатерины в Зноймо), или Пяст, от которого пошла первая
польская династия. Хроника Галла Анонима называет его «пахарем», «крестьянином» и
даже «свинопасом», что сближает его с мифическим королем бриттов, о котором
нам говорит «Золотая легенда»: «Святой Герман по Божьему велению приказал,
чтобы к нему привели свинопаса с женой, и, ко всеобщему великому изумлению,
он провозгласил королем сего человека, который оказал ему гостеприимство
(„гостеприимный пахарьлл — говорит также Галл Аноним о Пясте) . И с тех пор
британская нация управляется королями, вышедшими из рода свинопасов». О Карле
Великом в одной поэме IX в. говорилось:
Вот великий император.
Добрый сеятель и жнец
И мудрый земледелец.
Самое, может быть, ужасное в этом царстве голода — то, что его владыка
непредсказуем и неукротим. Непредсказуем, потому что связан с капризами
природы. Непосредственной причиной голода является плохой урожай, то есть сбой в
природном порядке: засуха или наводнение. Не только исключительная суровость
климата порождала время от времени продовольственную катастрофу — голод, но и
повсюду достаточно регулярно недород каждые три-пять лет вызывал голод с
более ограниченными, менее драматическими и впечатляющими, но все же
смертельными последствиями.
В самом деле, при каждом неблагоприятном случае адский цикл разворачивался
заново. Сначала климатическая аномалия и ее следствие — плохой урожай.
Дорожали продукты, увеличивалась нужда бедняков. Те, кто не умирал от голода,
подвергались другим опасностям. Потребление недоброкачественных продуктов —
травы, испорченной муки, вообще негодной пищи, иногда даже земли, не считая
человеческого мяса, упоминания о котором не следует относить на счет фантазии
того или иного хрониста, — влекло за собой болезни, часто смертельные, или
хроническое недоедание, которое подтачивало организм и нередко убивало. Цикл
завершался так: ненастье, голод, рост цен, эпидемия и в любом случае, как
говорили тогда, «мор», то есть резкое увеличение смертности.
То, что придавало капризам природы катастрофический характер, — это, прежде
всего, слабость средневековой техники и экономики и особенно бессилие
государственной власти. Конечно, голод существовал и в античном мире, например в
римском. Там также низкая урожайность объясняла отсутствие или нехватку
излишков, из которых можно было бы создавать запасы для раздачи или продажи во
время недорода. Но муниципальным и государственным властям удалось худо-бедно
поставить на ноги систему заготовки и распределения продовольствия. Вспомним
о роли зернохранилищ, horea, в римских городах и виллах. Хорошее содержание
сети дорог и связи наряду с административным единообразием позволяли также в
некоторой мере доставлять продовольственную помощь из района избытка или
достаточного обеспечения в район, где ощущалась нехватка.
Почти ничего из этого не осталось на средневековом Западе. Нехватка
транспорта и дорог, множественность «таможенных барьеров» — сборов и пошлин,
взимаемых каждым мелким сеньором у каждого моста и пункта обязательного проезда,
не считая разбойников и пиратов, — сколько препятствий к тому, что будет
называться во Франции до 1789 г. «свободная циркуляция зерна»! Конечно, крупные
светские и особенно церковные сеньоры (богатые монастыри), государи, а
начиная с XIII в. и города создавали запасы и во время недорода или голода
осуществляли экстраординарное распределение этих резервов или пытались даже
импортировать продовольствие.
Хронист Гальберт Брюггский рассказывает, как фландрский граф Карл Добрый
старался в 1125 г. бороться с голодом в своих владениях: «Но добрый граф
заботился о том, чтобы всеми средствами помочь беднякам, раздавая милостыни в
городах и селениях лично или через своих должностных лиц. Он кормил в Брюгге
сотню бедных, и от Великого поста до новой жатвы каждый из них ежедневно
получал по большому хлебу. Такие же меры он принял и в своих других городах. В
тот же год сеньор граф постановил, чтобы треть земель была засеяна бобами и
горохом, потому что они созревают раньше, что даст возможность быстрее помочь
беднякам, если голод к тому времени не прекратится. Он упрекал за позорное
поведение горожан Гента, которые позволили бедным людям умирать у дверей их
домов вместо того, чтобы дать им пищу. Он запретил варить ячменное пиво,
чтобы лучше прокормить бедняков. Он приказал также выпекать хлеб из овса, чтобы
бедняки могли бы, по крайней мере, продержаться на хлебе и воде. Он установил
цену вина в шесть су за кварту, чтобы остановить спекуляцию купцов, которые
были вынуждены таким образом обменивать свои запасы вина на другие товары,
что позволило легче прокормить бедняков. Он распорядился также, чтобы каждый
день за его собственный стол садилось тринадцать бедняков».
Этот текст, помимо того, что он показывает нам одну из редких попыток
перейти от простой благотворительности к политике продовольственной помощи,
напоминает также о двух важных фактах. Прежде всего, о страхе перед повторением
плохих урожаев. Продовольственное предвидение не могло никоим образом идти
дальше одного года. Низкая урожайность, медленное внедрение трехпольного
севооборота, который позволял сеять озимый хлеб, несовершенство способов
хранения продуктов — все это в лучшем случае оставляло надежду, что удастся
застраховать себя в промежутке между старым и новым урожаем.
Мы располагаем бесчисленными свидетельствами о плохом хранении продуктов,
их естественной порче и уничтожении животными. И еще полбеды, что в средние
века не умели хорошо сохранять вина, и поэтому приходилось либо пить молодое
вино, либо прибегать к процедурам, которые ухудшали его качество. Это, в
конце концов, дело вкуса, и к тому же вино, несмотря на его большое потребление,
не являлось основным продуктом питания. Вот сетование крупного церковного
сеньора, склонного к аскетизму, Петра Дамиана, который в 1063 г. проезжал
через Францию, чтобы председательствовать в качестве папского легата на
Лимоясском соборе: «Во Франции повсюду царит обычай смолить бочки прежде, чем
наполнять их вином. Французы говорят, что это придает ему цвет, но многих
иностранцев от него тошнит. У нас самих такое вино очень скоро вызвало зуд во
рту». И заметим, что, если проблема питьевой воды и не достигала той остроты,
как в областях полупустыни или в современных больших агломерациях, то и она
вставала иногда на средневековом Западе. Тот же самый Петр Дамиан, питающий
отвращение к французскому вину, прибавляет: «Даже питьевую воду и ту с
большим трудом удается подчас найти в этой стране».
В хрониках и легендах мы встречаем упоминание о вреде, который причиняли
крысы. Базельские анналы отмечают под 1271 г.: «Крысы уничтожают зерно,
сильный голод». История о гамельнском крысолове-флейтисте, который в 1271 г. под
предлогом, что он избавит город от наводнивших его крыс, увел оттуда детей1,
примешивает фольклорный мотив к реальной борьбе против зловредных грызунов.
Хронисты информируют нас в особенности о вреде, который причиняли полям
насекомые: о редких вторжениях саранчи, огромные тучи которой в 873 г.
распространились от Германии до Испании, а осенью 1195 г. появились в Венгрии и
Австрии, как это отмечает клостернебургский анналист; о внезапном размножении
майских жуков, которые, согласно мелькским анналам, в 1309 — 1310 гг.
опустошали в течение двух лет виноградники и фруктовые сады Австрии. Еще больше
страдал от зловредных насекомых урожай, хранившийся в амбарах.
Из текстов, подобных хронике Гальберта Брюггского, мы узнаем также, что
обычными жертвами голода и сопровождающих его эпидемий были низшие слои
населения, бедняки. Они не могли делать запасов, потому что излишки поглощались
вымогательством сеньоров. Не имея денег, даже тогда, когда развивалось
денежное хозяйство, они были лишены возможности покупать продукты питания по
крайне высоким ценам.
Изредка некоторые власти принимали меры для борьбы против скупщиков и
спекулянтов, но эти меры обычно не давали эффекта, в частности потому, что, как
мы видели, трудно было организовать импорт из-за рубежа. Бывало, разумеется,
и иначе. В 1025 г., например, падерборнский епископ Майнверк «во время
великого голода послал закупить пшеницу в Кельне: ее доставили на двух кораблях и
по распоряжению епископа распределили среди жителей округи». Фландрский граф
Карл Добрый должен был строго наказывать клириков, забывших во время голода
1125 г. о своих обязанностях раздавать продуктовые милостыни.
Безусловно, человеку свойственно чувство голода. Оно, как сказано в
«Светильнике», является искуплением за первородный грех:
«Голод — одна из кар за первородный грех. Человек был сотворен, чтобы жить,
не трудясь, пожелай он это. Но после грехопадения он мог искупить свой грех
1 Он увел детей потому, что горожане не заплатили ему обещанное за избавление города
от крыс.
только трудом... Бог1, стало быть, внушил ему чувство голода, дабы он трудился
под принуждением этой необходимости и вновь обратился таким путем к вещам
вечным».
Но подобно тому, как несвобода — другое следствие первородного греха — была
уделом сервов, голод ограничивался исключительно категорией бедных. Эта
социальная дискриминация бедствий, которые поражали бедных и щадили богатых, была
настолько нормальна для Средневековья, что все удивились, когда внезапно
появилась «черная смерть», эпидемия чумы, от которой гибли без разбора и бедные,
и богатые. Лишь в редчайших случаях голод был настолько велик, что он находил
своих жертв во всех классах. Пример этого приводит хронист, монах из Клюни,
Рауль Глабер (1032 г.): «Сие карающее бесплодие зародилось в странах Востока.
Оно опустошило Грецию, достигло Италии, передалось оттуда Галлии, пересекло
эту страну и переправилось к народам Англии. Поскольку нехватка продуктов
поражала целиком всю нацию, то гранды и люди среднего состояния разделяли с
бедняками бледную немочь голода; разбой власть имущих должен был прекратиться
перед всеобщей нуждой».
В замечательной книге Фрица Куршмана о голоде в средние века («Hungersote
im Mittelatter») собраны сотни текстов из хроник вплоть до великого голода
1315 — 1317 гг. В них разворачивается бесконечное траурное шествие стихийных
бедствий, голодных лет и эпидемий с их ужасающими эпизодами, включая
каннибализм, и неизбежной развязкой — мором и традиционными жертвами — бедняками.
Вот знаменитый текст из хроники Рауля Глабера. 1032 — 1034 гг.: «Голод
принялся за свое опустошительное дело, и можно было опасаться, что исчезнет
почти весь человеческий род. Атмосферные условия стали настолько неблагоприятны,
что нельзя было выбрать подходящего дня для сева, но главным образом по
причине наводнений не было никакой возможности убрать хлеб. Продолжительные
дожди пропитали всю землю влагой до такой степени, что в течение трех лет нельзя
было провести борозду, могущую принять семя. А во время жатвы дикие травы и
губительные плевелы покрыли всю поверхность полей. Хорошо, если мюид семян
давал одно сетье урожая1, а с него едва получали пригоршню зерна. Если по
случаю и удавалось найти в продаже что-нибудь из продуктов, то продавец мог
запрашивать любую цену. Когда же съели и диких зверей, и птиц, неутолимый
голод заставил людей подбирать падаль и творить такие вещи, о каких и сказать
страшно. Некоторые, чтобы избежать смерти, ели лесные коренья и траву. Ужас
охватывает меня, когда я перехожу к рассказу об извращениях, которые царили
тогда в роду человеческом. Увы! О горе! Вещь, неслыханная во веки веков:
свирепый голод заставил людей пожирать человеческую плоть. Кто был посильнее,
похищал путника, расчленял тело, варил и поедал. Многие из тех, кого голод
гнал из одного места в другое, находили в пути приют, но ночью с перерезанным
горлом шли в пищу гостеприимным хозяевам. Детям показывали какой-либо плод
или яйцо, а потом их уводили в отдаленное место, там убивали и съедали. Во
многих местностях, чтобы утолить голод, выкапывали из земли трупы.
В округе Макона2 творилось нечто такое, о чем, насколько нам известно, в
других местах и не слыхивали. Многие люди извлекали из почвы белую землю,
похожую на глину, примешивали к ней немного муки или отрубей и пекли из этой
смеси хлеб, полагая, что благодаря этому они не умрут от голода. Но это
принесло им лишь надежду на спасение и обманчивое облегчение. Повсюду видны были
одни лишь бледные, исхудалые лица да вздутые животы, и сам человеческий голос
1 Мюид и сетье — меры емкости сыпучих тел и жидкости в средневековой Франции.
Они варьировались в зависимости от места и времени, но обычно зерновое сетье
было в шесть-семь раз меньше мюида. — Прим. перев.
2 Вблизи этого города находилось аббатство Клюни, где была составлена хроника
Рауля Глабера. — Прим. перев.
становился тонким, подобным слабому крику умирающих птиц. Трупы умерших из-за
их огромного количества приходилось бросать где попало без погребения, и они
служили пищей волкам, которые долго еще потом продолжали искать свою добычу
среди людей. А так как нельзя было, как мы сказали, хоронить каждого отдельно
по причине большого числа смертей, то в некоторых местах люди из страха
Божьего выкапывали то, что обычно называют скотомогильниками, куда бросали по
пятьсот и более трупов, сколько хватало места, вперемешку, полураздетыми, а
то и вовсе без покрова; перекрестки дорог и обочины полей также служили
кладбищами...»
Эта мрачная литания продолжалась даже в XIII в., когда великий голод стал,
кажется, приходить реже. 1221 — 1222 гг.: «В Польше три года подряд лили
проливные дожди и происходили наводнения, результатом чего стал двухлетний
голод, и многие умерли». 1223 г.: «Были сильные заморозки, которые погубили
посевы , от чего последовал великий голод во всей Франции». В том же году:
«Очень жестокий голод в Ливонии — настолько, что люди поедали друг друга и
похищали с виселиц трупы воров, чтобы пожирать их». 1263 г.: «Очень сильный
голод в Моравии и Австрии; многие умерли, ели корни и кору деревьев». 1277
г.: «В Австрии, Иллирии и Каринтии был такой сильный голод, что люди ели
кошек, собак, лошадей и трупы». 1280 г.: «Великая нехватка всех продуктов:
хлеба, мяса, рыбы, сыра, яиц. Дело дошло до того, что в Праге за грош с трудом
можно было купить два куриных яйца — тогда как раньше столько стоило
полсотни. В тот год нельзя было сеять озимые, кроме как в далеких от Праги краях,
да и там сеяли очень мало; и сильный голод ударил по беднякам, и много их от
этого умерло».
Голод и бедняки стали подлинной язвой городов — до такой степени, что
городской фольклор создавал воображаемые сцены «очищения от голодающих». Вот
история, которую можно сравнить — при всем ее реалистическом обличий — с
легендой о гамельнском крысолове.
Итак, согласно сборнику «Новеллино» XIII в., «в Генуе была большая
дороговизна, вызванная нехваткой продуктов, и там собралось великое множество
бродяг. Тогда (городские власти) снарядили несколько галеасов, наняли гребцов, а
затем объявили, что все бедняки должны отправиться на побережье, где они
получат хлеб из общественных запасов. Их пришло столько, что все диву давались...
Всех их погрузили на корабли, гребцы взялись за весла и доставили эту публику
в Сардинию. Там было с чего жить. Их там оставили, и в Генуе таким образом
прекратилась дороговизна».
Не забудем, наконец, что от всех этих бедствий особенно сильно страдал
скот. Жертва бескормиц и своих собственных болезней (бесконечно повторяющихся
эпизоотии) , он, кроме того, во время голода шел под нож: люди хотели сберечь
для себя его корм (в частности, овес) и запастись мясом. Мы видим, кстати
сказать, что в этих случаях церковь дозволяла употребление мяса во время
поста. «В это время (около тысячного года) , — пишет Адемар Шабанский, — среди
жителей Лимузена вспыхнула горячка... Епископ Адуен, видя, как в Великий пост
люди становятся добычей голода, решил, что они могут есть мясо, дабы не дать
им умереть голодной смертью». В 1286 г. Парижский епископ разрешил беднякам
есть мясо во время Великого поста по причине сильного голода. Мир на грани
вечного голода, недоедающий и употребляющий скверную пищу...
Отсюда брала начало череда эпидемий, вызываемых потреблением непригодных в
пищу продуктов. В первую очередь это наиболее впечатляющая эпидемия «горячки»
(mal des ardents), которую вызывала спорынья (возможно, также и другие
злаки) ; эта болезнь появилась в Европе в конце X в.
Как рассказывает хронист Сигеберт Жамблузский, 1090 г. «был годом эпидемии,
особенно в Западной Лотарингии. Многие гнили заживо под действием „священного
огня", который пожирал их нутро, а сожженные члены становились черными, как
уголь. Люди умирали жалкой смертью, а те, кого она пощадила, были обречены на
еще более жалкую жизнь с ампутированными руками и ногами, от которых исходило
зловоние».
Под 1109 г. многие хронисты отмечают, что «огненная чума», «pestilentia
ignearia», «вновь пожирает людскую плоть».
В 1235 г., согласно Винценту из Бове, «великий голод царил во Франции,
особенно в Аквитании, так что люди, словно животные, ели полевую траву. В Пуату
цена сетье зерна поднялась до ста су. И была сильная эпидемия: „священный
огонь" пожирал бедняков в таком большом числе, что церковь Сен-Мэксен была
полна больными».
Горячечная болезнь лежала в основе появления особого культа, который привел
к основанию нового монашеского ордена. Движение отшельничества XI в. ввело,
как мы видели, почитание св. Антония. Отшельники Дофине заявили в 1070 г.,
что они якобы получили из Константинополя мощи святого анахорета. В Дофине
тогда свирепствовала «горячка». Возникло убеждение, что мощи св. Антония
могут ее излечить, и «священный огонь» был назван «антоновым». Аббатство, в
котором хранились мощи, стало называться Сент-Антуан-ан-Вьеннуа и расплодило
свои филиалы вплоть до Венгрии и Святой земли. Антониты (или антонины)
принимали в своих аббатствах-госпиталях больных, и их большой госпиталь в Сент-
Антуан-ан-Вьеннуа получил название госпиталя «увечных». Их парижский
монастырь дал имя знаменитому Сент-Антуанскому предместью. Реформатором (если не
основателем) этого ордена был знаменитый проповедник Фульк из Нейи, который
начал с того, что метал громы и молнии против ростовщиков, скупающих
продовольствие в голодное время, а кончил проповедью крестового похода.
Примечательно, что фанатичными участниками Первого крестового похода 1096 г. были
бедные крестьяне из районов, наиболее сильно пострадавших в 1094 г. от
эпидемии «священного огня» и других бедствий, — Германии, рейнских областей и
восточной Франции.
Появление на Западе спорыньи, частый голод и горячка, вызывающие конвульсии
и галлюцинации, деятельность антонитов, рвение участников народного
крестового похода — здесь целый комплекс, где средневековый мир предстает в тесном
переплетении своих физических, экономических и социальных бед с самыми
неистовыми и одновременно одухотворенными реакциями. Изучая характер питания и
роль чуда в средневековой медицине и духовной жизни, мы каждый раз вновь
обнаруживаем эти сплетения невзгод, необузданности и высоких порывов, из
которых складывалось своеобразие средневекового христианства в глубине его
народных слоев.
Ибо средневековый мир, даже оставляя в стороне периоды чрезвычайных
бедствий, был обречен в целом на множество болезней, которые объединяли физические
несчастья с экономическими трудностями, а также с расстройствами психики и
поведения.
Плохое питание и жалкое состояние медицины, которая не находила себе места
между рецептами знахарки и теориями ученых педантов, порождали страшные
физические страдания и высокую смертность. Средняя продолжительность жизни была
низка, даже если попытаться определить ее, не принимая в расчет ужасающую
детскую смертность и частые выкидыши у женщин, которые плохо питались и были
вынуждены тяжело работать. В современных индустриальных обществах средняя
продолжительность жизни составляет около 70 — 75 лет, тогда как в средние
века она никоим образом не должна была превышать 30 лет. Гильом де Сен-Патю,
перечисляя свидетелей на процессе канонизации Людовика Святого, называет
сорокалетнего мужчину «мужем зрелого возраста», а пятидесятилетнего —
«человеком преклонных лет».
Физические дефекты встречались также в среде знати, особенно в Раннее
Средневековье . На скелетах меровингских воинов были обнаружены тяжелые кариесы —
следствие плохого питания; младенческая и детская смертность не щадила даже
королевские семьи. Людовик Святой потерял несколько детей, умерших в детстве
и юности. Но плохое здоровье и ранняя смерть были, прежде всего, уделом
бедных классов, которых феодальная эксплуатация заставляла жить на крайнем
пределе — так что один плохой урожай низвергал в пучину голода, тем менее
переносимого, чем более уязвимы были организмы. Мы покажем ниже, в главе о
чудесах, роль святых целителей. Набросаем здесь лишь печальную картину самых
серьезных средневековых болезней, связь которых с недостаточным или
некачественным питанием очевидна.
Самой распространенной и смертоносной из эпидемических болезней
Средневековья был, конечно же, туберкулез, соответствующий, вероятно, тому «изнурению»,
«languor», о котором упоминает множество текстов.
Следующее место занимали кожные болезни — прежде всего ужасная проказа, к
которой мы еще вернемся. Но и абсцессы, гангрены, чесотка, язвы, опухоли,
шанкры, экзема (огонь св. Лаврентия), рожистое воспаление (огонь св. Сильвиа-
на) — все выставляется напоказ в миниатюрах и благочестивых текстах. Две
жалостные фигуры постоянно присутствуют в средневековой иконографии: Иов (особо
почитаемый в Венеции, где имеется церковь Сан Джоббе, и в Утрехте, где
построили госпиталь св. Иова), покрытый язвами и выскребывающий их ножом, и
бедный Лазарь, сидящий у дверей дома злого богача со своей собакой, которая
лижет его струпья: образ, где поистине объединены болезнь и нищета.
Миниатюра «Лазарь и богач».
Золотуха, часто туберкулезного происхождения, была настолько характерна для
средневековых болезней, что традиция наделяла французских королей даром ее
исцеления.
Не менее многочисленными являлись болезни, вызванные авитаминозом, а также
уродства. В средневековой Европе было великое множество слепцов с бельмами
или дырами вместо глаз, которые позже будут блуждать на страшной картине
Брейгеля, калек, горбунов, больных базедовой болезнью, хромых, паралитиков.
Другую впечатляющую категорию составляли нервные болезни: эпилепсия (или
болезнь св. Иоанна), танец святого Ги; здесь же приходит на память св. Вил-
либрод, который был в Эхтернахе в XIII в. патроном Springprozession, пляшущей
процессии на грани колдовства, фольклора и извращенной религиозности. С
горячечной болезнью мы глубже проникаем в мир расстройства психики и безумия.
Тихие и яростные безумства лунатиков, буйно помешанных, идиотов — в отношении к
ним Средневековье колебалось между отвращением, которое старались подавить
посредством некоей обрядовой терапии (изгнание бесов из одержимых), и
сочувственной терпимостью, которая вырывалась на свободу в мире придворных (шуты
сеньоров и королей), игры и театра. Праздник дураков подготовил разгул
Ренессанса, где повсюду, от «Корабля дураков» до комедий Шекспира, резвились
безумцы, до тех пор пока в век классицизма на них не обрушились репрессии и они
не оказались в больницах-тюрьмах, в том «великом заточении», которое было
открыто Мишелем Фуко в его «Истории безумия».
А у самых истоков жизни — бесчисленные детские болезни, которые пытались
облегчить множество святых покровителей. Это целый мир детских страданий и
невзгод: острая зубная боль, которую успокаивает св. Агапий; конвульсии,
которые лечат св. Корнелий, св. Жиль и многие другие; рахит, от которого
помогают ев. Обен, ев. Фиакр, ев. Фирмин, ев. Маку; колики, которые также лечит
ев. Агапий в компании со ев. Сиром и ев. Германом Оссерским.
Стоит поразмыслить над этой физической хрупкостью, над этой психологической
почвой, пригодной для того, чтобы на ней внезапно расцветали коллективные
кризисы, произрастали телесные и душевные болезни, религиозные сумасбродства.
Средневековье было по преимуществу временем великих страхов и великих
покаяний — коллективных, публичных и физических. С 1150 г. вереницы людей, несущих
камни для постройки кафедральных соборов, периодически останавливались для
публичной исповеди и взаимного бичевания. Новый кризис в 1260 г. : сначала в
Италии, а затем в остальном христианском мире неожиданно появились толпы
флагеллантов. Наконец, в 1348 г. великая эпидемия чумы. «Черная смерть»,
стимулировала галлюцинирующие процессии, которые будут воссозданы современным
кинематографом в фильме Ингмара Бермана «Седьмая печать». Даже на уровне
повседневной жизни полуголодные, дурно питающиеся люди были предрасположены ко
всем блужданиям разума: снам, галлюцинациям, видениям. Им могли явиться
дьявол, ангелы, святые, Пречистая дева и сам Бог.
Средневековый Запад жил под постоянной угрозой падения в пропасть. Стоило
только чуть отклониться от нормальных условий, так сразу же недостаток
мастерства и оборудования создавал узкие места. В округе Вормса в 1259 г.
исключительно обильный урожай винограда натолкнулся на нехватку сосудов для
хранения вина и «сосуды продавались дороже, чем само вино». В 1304 г. в Эльзасе
необычайно щедрый урожай злаков и винограда вызвал резкое падение, подлинный
обвал местных цен, тем более что реки из-за засухи обмелели, мельницы
бездействовали и выпечка хлеба приостановилась. Стало невозможно транспортировать
вино по Рейну: уровень воды понизился настолько, что во многих местах между
Страсбургом и Базелем реку можно было перейти вброд. Недостаток и дороговизна
сухопутных средств транспорта не позволяли заменить ими водный путь, вышедший
из строя.
Мы уже видели, что, несмотря на прогресс благодаря плугу, трехполью,
многоразовой пахоте и прополке, был скоро достигнут предел плодородия земли, что
урожаи оставались низкими и что люди Средневековья должны были искать
дополнительные ресурсы скорее в увеличении обрабатываемой площади, нежели в
повышении урожайности. Средневековая агрикультура была обречена пребывать
экстенсивной. Но это пожирание пространства было одновременно и уничтожением
богатства. Ибо человек был неспособен восстанавливать уничтожаемые им природные
богатства или ждать, когда они восстановятся естественным образом. Расчистки,
особенно очищение «порушенной целины» от остатков растительности, истощали
земли и, прежде всего, уничтожали, казалось бы, беспредельное богатство
средневекового мира — лес.
Вот один текст среди многих прочих, который показывает, как быстро
средневековая экономика оказывалась бессильной перед лицом природы, ибо ответ
природы на технический прогресс, который ее лишь насиловал, — это истощение,
которое в свою очередь заставляло прогресс идти вспять. На территории Кольмара,
во французских Нижних Альпах, городские консулы постановили в конце XIII в.
уничтожить гидравлические пилы, которые вызывали обезлесение региона. Эта
мера имела то следствие, что леса наводнила толпа «бедных и неимущих людей»,
вооруженных ручными пилами, которые причиняли «ущерба в сто раз больше».
Множились меры, призванные защитить леса, сужение площади или исчезновение
которых влекло за собой не только уменьшение основных ресурсов — дерева, дичи,
меда диких пчел, но и усиливало в некоторых регионах и на некоторых почвах —
особенно в средиземноморских странах — действие процесса обезвоживания,
приобретавшего часто катастрофический характер. На южной кромке Альп, от
Прованса до Словении, была организована начиная с 1300 г. защита рощ и лесов. Общая
ассамблея жителей Фольгары в области Трентино, созванная 30 марта 1315 г. на
городской площади, постановила:
«Если кто-либо будет застигнут на том, что он рубил лес на горе Галилеи до
тропы, которая ведет от Коста до горы, и от вершины до подножия, то заплатит
пять су с каждого пня. Да не смеет никто рубить стволы лиственницы, чтобы
разводить на горе костер, под страхом штрафа в пять су со ствола».
Человек в данном случае был не единственным виновником. Опустошителем
являлся также скот, бродивший по полям и лугам. Поэтому увеличивалось число
«заповедников», где был запрещен выгул или пастьба животных — особенно коз,
этих главных врагов средневековых крестьян.
Например, в Фольгаре: «Если кто-либо будет обнаружен в виноградниках со
стадом коз или овец, то он заплатит двадцать су за все стадо или пять су,
если это произойдет в другом месте. Если обнаружат, что кто-либо поехал на
телеге, запряженной волами или коровами, не по общественной дороге, а пересек
чужой луг, то он заплатит пять су с пары скотов».
Кризис, который был описан как «кризис XIV века», заявил о себе тем, что
забрасывались плохие, второстепенные земли, по которым только что прокатилась
волна расчисток, вызванная демографическим ростом. С конца XIII в., особенно
в Англии, оставлялись земли, которые неспособны были быстро восстановить свое
плодородие. Ими снова овладевали ланды и лесные поросли... Средневековое
человечество не вернулось к отправным основам, но оно не могло расширить, как
того хотело, свои возделанные прогалины. Природа оказывала ему сопротивление, а
подчас и побеждала его. Эта картина наблюдается от Англии до Померании, где
тексты XIV в. говорят нам о «мансах, вновь занесенных песком и поэтому
заброшенных или, во всяком случае, невозделанных». Истощение земли становилось
важнейшей проблемой для средневековой, по преимуществу аграрной экономики.
Но когда начала вырисовываться экспансия денежного хозяйства, она также,
наряду с другими трудностями, скоро наталкивалась на естественное ограничение
— истощение рудников. Несмотря на возобновление в XIII в. чеканки золотых
монет, важную роль играло серебро. Но с конца XIII в. заметен упадок его
традиционной добычи в Дебришире и Девоншире, в Пуату и Центральном Массиве, в
Венгрии и Саксонии. Здесь также узким местом была, прежде всего, техника.
Большинство этих старых разработок достигло такой глубины, где становилась
большой опасность затопления, и рудокоп был бессилен перед водой. Иногда
также рудные жилы просто-напросто истощались.
Альфонс де Пуатье, брат Людовика Святого, озабоченный тем, чтобы скопить
драгоценный металл для крестового похода в Тунис, выговаривал в 1286 г.
своему сенешалю в Руэрге за «столь малую сумму серебра», добытого в руднике Ор-
зеала. Он распорядился установить там все возможное техническое оборудование
— водяную и ветряную мельницы, а при нехватке лошадей и рук увеличить число
рабочих. Напрасно...
Конечно, на смену шли новые рудники в Богемии, Моравии, Трансильвании,
Боснии, Сербии. Но их продукции было недостаточно для нужд христианской Европы в
конце XV в. Христианский мир страдал от «монетного голода». Его утолили в
следующем столетии золото и особенно серебро Америки.
Последнее ограничение — истощение людских ресурсов. Долгое время западная
экономика не страдала от нехватки рабочей силы. Конечно, беглый раб активно
разыскивался хозяином; новые монашеские ордена во главе с цистерцианцами
старались возместить отсутствие сервов введением института конверсов, «мирских
братьев». Но то был поиск наиболее дешевой рабочей силы, а не истинный
недостаток рабочих рук. Число нищих и то уважение, которым они пользовались —
францисканцы и доминиканцы сделали из нищенства духовную ценность, —
свидетельствуют о существовании опекаемой и почитаемой безработицы. Во второй
половине XIII в. у Гильома де Сент-Амура и Жана де Мена появились первые
нападки на здоровых нищих. Остановка демографического роста, а затем и попятное
движение сделали менее многочисленной и более дорогой крестьянскую рабочую
силу, которая и без того уже сократилась и вздорожала вследствие освобождения
сервов от личнонаследственной зависимости. Многие сеньоры в целях экономии
рабочих рук обращались к животноводству. Великая эпидемия чумы 1348 г.
превратила демографический спад в катастрофу, и спустя несколько десятилетий
наступил кризис рабочей силы. Повсюду слышались только жалобы на обезлюдение,
которое влекло за собой запустение новых возделанных земель. Вот лишь один
текст из сотен. Бранденбург в 1372 г. : «Известно, что чума и мор были столь
свирепыми, что унесли с собой большинство земледельцев, так что сегодня они
очень малочисленны и редки, а большая часть земель пребывает невозделанной и
заброшенной». В конечном итоге средневековой экономике не хватало самого
крестьянина, недоедающего и наполовину истребленного эпидемиями. Демографическое
неблагополучие было последним тормозом для мира, находившегося на крайнем
пределе.
Материальная нестабильность объясняет в большой мере присущее человеку
средних веков чувство неуверенности. Люсьен Февр хотел написать историю
чувства безопасности, фундаментального стремления человеческих сообществ.
Остается сделать это. Средневековье фигурировало бы в этой истории с
отрицательным знаком. Люди, в конечном счете, обретали ощущение безопасности
единственно в религии.
Безопасность в этом мире достигалась благодаря чуду, которое спасало
рабочего — жертву несчастного случая на производстве: упавших с лесов каменщиков,
которых святой чудесным образом поддерживал в падении или воскрешал на земле;
мельников или крестьян, попавших в мельничное колесо и чудом вырванных из рук
смерти; лесорубов, от которых молитва отводила падающее дерево. Такой случай
произошел в XI в. со спутником святого лимузенского отшельника Гоше
дт Орейлем. Чудо в средние века занимает место общественной безопасности.
Но в первую очередь безопасность была связана с потусторонним миром, где
рай сулил избранным жизнь, свободную, наконец, от страхов, внезапных бед и
смерти. Но кто мог быть уверен, что он спасется? Боязнь ада усугубляло
чувство земной неуверенности.
Разумеется, материальная жизнь в средние века знала определенный прогресс.
Правда, отсутствие точных количественных данных, а также то обстоятельство,
что феодальная экономика плохо годится для применения тех статистических
методов, с помощью которых оценивают темпы развития если не капиталистического,
то, по крайней мере, денежного хозяйства, не позволяет достичь точности,
присущей исследованиям по экономической истории Нового и Новейшего времени. Тем
не менее, можно сделать набросок средневековой экономической конъюнктуры и
заметить долгую фазу экспансии, которая соответствует в определенной мере
улучшению благосостояния.
Напомним основные данные этого подъема. Прежде всего демографический рост.
Между концом X и серединой XV в. население Запада удвоилось: в Западной
Европе, вероятно, проживало, согласно Дж. Расселу, от 22,5 млн. жителей около 950
г. до 54,5 млн. накануне «черной смерти» 1348 г., а во всей Европе, по
подсчетам М. Беннета, от 42 млн. около тысячного года до 73 млн. в 1300 г.
Демографический подъем был, по всей вероятности, особенно сильным около 1200 г.
Выведенные Слихером Ван Басом индексы прироста населения за пятидесятилетний
период дают 109,5 за 1000 — 1050 гг., 104,3 за 1050 — 1100 гг., 104,2 за 1100
-1150 гг., 122 за 1150 - 1200 гг., 113,1 за 1200 - 1250 гг., 105,8 за 1250 -
1300 гг. С 1200 г. по 1340 г. население Франции возросло, очевидно, с 12 до
21 млн. человек, Германии — с 8 до 14 млн., Англии — с 2,2 до 4,5 млн. Эта
фаза роста расположена между двумя периодами демографического спада, когда
население Европы сократилось приблизительно с 67 млн. чел. в 200 г. до 27
млн. к 700 г. и с 73 млн. в 1300 г. до 43 млн. к 1400 г. Отметим, что число
европейцев начала XIV в., по максимальной оценке, было чуть выше, чем в конце
II в., в эпоху римского процветания. С демографической точки зрения
Средневековье можно, кажется, количественно определить как простое наверстывание.
Такая же эволюция характеризует аграрное производство, цены и заработную
плату. Численная оценка сельскохозяйственного производства на средневековом
Западе невозможна — во всяком случае, для современного состояния исторической
науки. Фрагментарно и грубо может быть прослежен один индекс — увеличение
урожайности, о чем уже шла речь. Но как не забыть при этом, что расширение
площади обрабатываемых земель способствовало росту сельскохозяйственного
производства в большей мере, нежели интенсификация земледелия?
Индекс цен более надежен. Мы не располагаем в настоящее время кривыми цен
до 1200 г., а для Англии — до 1160 г. Если принять за 100 уровень цен на
пшеницу в 1160 — 1179 гг. , то этот индекс возрастает, по подсчетам Слихера Ван
Баса на основании данных лорда Бивериджа, до 139,3 (1180 — 1199), 203 (1000 —
1219), 196,1 (1200 - 1239), 214,2 (1240 - 1259), 262,9 (1260 - 1279), 279
(1280 — 1299), с высшей точкой в 324,7 во время сильного голода 1314 — 1315
гг. и относительным (по сравнению с аномальным вздорожанием предыдущего
периода) снижением до 289,7 в 1320 — 1339 гг. Это делает очевидным тот феномен,
который Майкл Постан назвал «подлинной революцией цен».
Несколько возросла и заработная плата. В Англии реальная оплата труда
сельскохозяйственных рабочих выросла с 1251 по 1300 г. на 5,1%, а дровосеков — на
9,4%. Однако это увеличение осталось слабым, и, несмотря на возрастание роли
наемного труда, наемные рабочие все еще составляли меньшинство в трудящейся
массе.
Это замечание, которое, впрочем, не ставит под сомнение реальность
определенного экономического роста между X и XIV вв. , показывает очевидную
необходимость сопоставить данную конъюнктуру с эволюцией экономических и социальных
структур, то есть с тем, что традиционно называется, с одной стороны,
переходом от натурального хозяйства к денежному, а с другой — эволюцией феодальной
ренты.
В середине прошлого века Бруно Гильдебранд разделил экономическое развитие
общества на три фазы: Naturalwirtschaft, Geldwirtschaft и Kreditwirtschaft —
натуральное хозяйство, денежное хозяйство и кредитное хозяйство. В 1930 г.
Альфонс Допш в своей великой книге «Натуральное и денежное хозяйство в
мировой истории» ввел эти термины и, во всяком случае, эту проблему в оборот ме-
диевистов. Речь, стало быть, идет о том, чтобы оценить роль денег в
экономике. Эта роль незначительна, когда мы имеем дело с натуральным хозяйством, где
производство, потребление и обмен осуществлялись, за редким исключением, без
вмешательства денег. Если, напротив, они являлись главным в функционировании
экономической жизни, тогда перед нами денежное хозяйство.
Как же обстоит с этим дело на средневековом Западе?
Напомним, прежде всего, вслед за Анри Пиренном и Марком Блоком о некоторых
необходимых уточнениях. Прежде всего, меновая торговля играла весьма слабую
роль в средневековых обменах. Под натуральным хозяйством на средневековом
Западе следует понимать хозяйство, где все обмены были сведены до крайнего
минимума. Натуральное хозяйство, следовательно, является почти синонимом
замкнутого хозяйства. Сеньор и крестьянин удовлетворяли свои экономические
потребности в рамках вотчины, а крестьянин главным образом в рамках своего
двора: он питался за счет примыкающего к дому сада-огорода и той части урожая со
своего держания, которая ему оставалась после уплаты сеньориальных поборов и
церковной десятины; одежду изготовляли дома женщины, имелся у семьи и
основной инвентарь — ручная мельница, гончарный круг, верстак.
Если в текстах указываются денежные оброки, это еще не значит, что они
действительно были уплачены звонкой монетой. Денежное исчисление не было жестко
связано с денежным платежом. Деньги были лишь отношением, «они служили мерой
стоимости», были оценкой — apreciadura, как сказано в одном месте «Песни о
Сиде» по поводу расчетов в товарах. Безусловно, нельзя сказать, что этот
пережиток денежного словаря не имел никакого значения. Остаток, как и во многих
других областях античного наследия, он был, в конечном счете, лишь
свидетельством упадка. Тем более не следует принимать «за чистую монету» упоминания о
монете в средневековых текстах: в христианской средневековой литературе
сохранялись языческие выражения. Когда море называлось Нептуном, а лошадь,
обещанная монахами Сен-Пер в Шартре в 1107 г. , была представлена в акте
двадцатью солидами, то в первом случае речь шла о языковой привычке, а во втором —
об уточнении стоимости лошади, объекта сделки. Просто-напросто, поскольку
церковь не сражалась против денежных исчислений с тем же рвением, как с
выражениями , напоминавшими о язычестве, они лучше сохранились. Марк Блок обратил
внимание на примечательный текст из Пассау, где слово «цена» употреблено
парадоксальным образом для обозначения натурального эквивалента денежной суммы.
Ясно, наконец, что деньги на средневековом Западе никогда не исчезали из
обихода. Не только церковь и сеньоры располагали все время определенной
наличностью для престижных расходов, но и сам крестьянин не мог полностью
обойтись без денежных покупок: он должен был, например, покупать соль, которую
ему редко удавалось обменять на другой продукт. Возможно, что крестьяне, да и
вообще бедняки, добывали несколько нужных им монет скорее милостыней, чем
продажей своих продуктов. Во время голода, когда особенно жестоко ощущалось
отсутствие у бедняков звонкой монеты, распределение продовольствия
сопровождалось раздачей денег. Так поступал фландрский граф Карл Добрый в голодном
1125 г.: «Каждодневно, во всех городах и селениях, через которые он проезжал,
вокруг него теснилась толпа, и он собственноручно распределял продукты,
деньги и одежду». Когда голод кончился и наступила пора нового хорошего урожая,
бамбергский епископ дал каждому бедняку «одно денье и серп», орудие труда и
„подъемные"».
Следует заметить, что сфера денежного хозяйства была гораздо большей, чем
это кажется на первый взгляд, если принять во внимание два весьма
распространенных на средневековом Западе явления: употребление сокровищ, предметов
роскоши и ювелирных изделий как денежных резервов и существование других денег,
кроме металлических.
Действительно, Карл Великий продал, кажется, часть своих самых драгоценных
рукописей, чтобы помочь беднякам. Вот один пример из сотен: в 1197 г. некий
немецкий монах встретил своего поспешно идущего собрата. «Я спросил у него,
куда он бежит, и услыхал в ответ: „Менять. Накануне жатвы нам приходится
забивать скот и закладывать чаши и книги, чтобы кормить бедняков. Но только что
Господь послал нам человека, который дал золота, коего достаточно для
покрытия наших долгов. И вот я иду менять его на деньги, дабы выкупить залоги и
восстановить стада"».
Но эта форма тезаврации, которая отступает только перед нуждой,
свидетельствует о слабости и негибкости денежного обращения.
Равным образом и существование неметаллических денег (бык или корова, кусок
ткани и особенно перец) является бесспорным признаком архаизма, проявлением
экономики, которая с трудом переходит от натуральной стадии к денежной.
Впрочем, и природа металлической монеты сама долгое время оставалась архаичной. В
самом деле, монета оценивалась по стоимости не как знак, но как товар; она
стоила не столько, какова была ее теоретическая стоимость, написанная на
лицевой или оборотной стороне (на последней вообще ничего не пишут), но
столько, какова была реальная стоимость содержащегося в ней драгоценного металла.
Чтобы узнать это, ее взвешивали. Как сказал Марк Блок, «монета, которую надо
положить на весы, очень похожа на слиток». Лишь в самом конце XIII в.
французские легисты с трудом начали различать ее действительную стоимость (вес в
золоте) и нарицательную, то есть ее трансформацию в денежный знак, инструмент
обмена.
Впрочем, на каждой фазе средневековой истории денег явления, которые часто
интерпретировались как признаки возрождения денег, свидетельствуют гораздо
скорее о пределах денежного хозяйства.
В Раннее Средневековье увеличилось число монетных дворов. Многие
исчезнувшие ныне населенные пункты (особенно в вестготской Испании), которые,
несомненно, были лишь местечками, имели мастерскую, где чеканили монету. Но, как
справедливо заметил Марк Блок, «главной причиной монетной раздробленности
было то, что деньги мало циркулировали».
Монетная реформа Карла Великого, который ввел систему «ливр — су — денье»
(1 ливр = 20 су, 1 су = 12 денье) , отвечала необходимости приспособиться к
упадку денежного хозяйства. Золотые монеты больше не чеканились. Ливр и су
были не реальными монетами, но переводными, счетными. До XIII в. единственной
монетой, которую действительно чеканили, было серебряное денье, то есть очень
маленькая единица, но вроде бы только в нем и была нужда. Однако это
исключало существование еще более мелкой разменной монеты для еще более скромных
обменов . Показательна реакция участников Второго крестового похода, попавших в
1147 г. на территорию Византии. «Там, — пишет Эд Дейльский, — мы впервые
увидели медные и оловянные монеты. За одну из них мы, к несчастью, отдали, а
вернее сказать, подарили пять денье».
Монетный ренессанс XIII в. особенно ослепил историков возобновлением
чеканки золотых монет: genois и флорина в 1252 г., экю Людовика Святого,
венецианского дуката в 1284 г. Но, сколь бы значительно ни было это событие, оно —
ввиду малого количества монет в обращении — является скорее симптомом, нежели
экономической реальностью. Реальность же состоит в том, что чеканили
серебряный грош в Венеции (1203 г.), Флоренции (около 1235 г.), во Франции (около
1265 г.), в Монпелье (1273 г.), во Фландрии (около 1275 г.), в Англии (1275
г.), в Чехии (1296 г.). На этом среднем уровне обменов находился тогда
прогресс денежного хозяйства. Ибо этот прогресс реален.
Особняком стоит, быть может, пример Испании, так как близость мусульманской
экономики (эмиры Кордовы не прекращали чеканку золотых монет, а с
продвижением Реконкисты это продолжали делать христианские короли — например, в Толедо
в 1175 г.) внесла в испанскую экономику некий элемент соблазна. Работы испан-
ских и аргентинских медиевистов (Клаудио Санчес-Альборноц, Луис Гарсиа да
Вальдевиллано, Рейна Пастор да Тогнери) показали, однако, что и там очень
ясно обнаружился — с некоторым отрывом от остального христианского мира — цикл
«натуральное хозяйство — денежное хозяйство». Наличие мусульманских центров
производства на юге продлило до начала XI в. фазу повышения цен, которая
совпала с концом периода денежной экономики. В XI и в первой половине XII в.
произошло падение цен, отразившее наступление фазы натуральной экономики,
после того как с предыдущей фазой завершилась «демонетизация» христианских
королевств. С середины XII в., напротив, снова развивается фаза денежной
экономики.
Об этой экономической эволюции косвенно осведомляет нас также отношение к
монете и к деньгам вообще. Конечно, в христианстве заключено недоверие к
злату и серебру, однако редкость денег в Раннее Средневековье придала им скорее
некий престиж, усиленный тем фактом, что чеканка монеты была признаком
власти. Короче, деньги стали символом политической и социальной мощи в большей
мере, нежели экономического могущества. Суверены чеканили золотые монеты,
которые не имели экономического значения, но служили для демонстрации престижа.
Сцены чеканки монет занимают изрядное место в иконографии: мы их видим в Сен-
Мартен- де-Бошервиле, Сувеньи, Вормсе. Монеты и монетчики были причастны к
сакральному и одновременно проклятому характеру кузнецов и вообще металлургов;
это усиливалось особым очарованием драгоценных металлов. Роберт Лопес назвал
монетчиков аристократией Раннего Средневековья. Аристократия — да, но скорее
магическая, чем экономическая. Подъем денежного хозяйства вызывал, напротив,
взрыв ненависти против денег. Действительно, начавшийся экономический
прогресс совершался к пользе определенных классов и представал, следовательно,
как новый гнет. Св. Бернар Клервосскии метал громы и молнии против проклятых
денег. Обличалась за жадность церковь, которой эта эволюция в своем начале
пошла особенно на пользу, так как благодаря платам за требы, пожертвованиям и
церковной фискальной системе она накопила большие богатства и могла быстро
пустить часть денег в обращение.
Чеканка монет.
Вырисовывается эволюция и в морали. Superbia, гордыня, по преимуществу
феодальный грех, до этого рассматриваемая обычно как мать всех пороков, начинала
уступать первенство avaritia, сребролюбию.
Осуждалась также и другая группа, которая выиграла от экономической
эволюции и которую мы ради простоты будем называть буржуазией, то есть высший слой
нового городского общества. Ее клеймили писатели и художники, состоявшие на
службе традиционных правящих классов: в церковных скульптурах показан, к
отвращению и ужасу верующих, ростовщик, отягощенный мошной, которая влечет его
в ад.
Медленное замещение натурального хозяйства денежным достаточно продвинулось
к концу XIII в. для того, чтобы привести к важным социальным последствиям.
Несмотря на превращение части натуральных поборов в денежные, относительная
«жесткость» структуры феодальной ренты и уменьшение вследствие быстрой порчи
монеты ее денежного эквивалента привели к обеднению части сеньориального
класса в тот самый момент, когда рост престижных расходов усиливал его нужду
в деньгах. Это и лежало в основе «кризиса XIV века» — первого кризиса
феодализма .
Перед лицом этого кризиса сеньориального мира раскололся и крестьянский
мир. Меньшинство, способное извлечь доход из продажи своих излишков, богатело
и образовывало привилегированную категорию, класс кулаков1. Мы встречаем эту
категорию, как в документах английских маноров, так и в литературных текстах.
Вот, к примеру, «Роман о Лисе»:
«Наступает рассвет, встает солнце, освещая заснеженные дороги, и мессир
Констан Дегранж, зажиточный фермер, выходит из дому в сопровождении своих
работников . Он трубит в рог1, зовя собак, а потом приказывает, чтобы ему привели
коня... Однажды Ренар подкрался к ферме, стоявшей близ леса: там было множество
кур и петухов, а также уток и гусей. Она принадлежала мессиру Констану Десно,
фермеру, который имел дом, наполненный всякими припасами, и сад, где росло
множество фруктовых деревьев, приносивших вишни, яблоки и прочие плоды. Дома
у него были в изобилии и жирные каплуны, и соленья, и ветчины, и сало. Все
это добро защищал крепкий палисад из дубовых кольев и колючего кустарника...»
Зато пауперизация основной массы усилилась. Демографический подъем
проявился не только в расширении площади обрабатываемых земель и повышении в
некоторых случаях их плодородия. Еще с большим основанием можно утверждать, что он
повлек за собой дробление держаний, в результате чего мелкие крестьяне должны
были либо наниматься в услужение к своим более состоятельным соседям, либо
залезать в долги. В этом крестьянском мире, эксплуатируемом сеньорами или его
же собственными более богатыми сочленами, где земля была скупа, а рты
многочисленны, задолженность представляла собой великое бедствие. Эта была
задолженность городскому ростовщику, часто еврею, или более богатому крестьянину,
обычно достаточно ловкому для того, чтобы избежать клейма ростовщика, которым
был отмечен только еврей.
Преобладание мелких держаний видно на примере Бёврекена, вблизи Булони, где
на землях, принадлежавших аббатству Сен-Бертен, в 1305 г. из 60 держаний 43%
имели площадь менее 2 га; 21% — от 2 до 4 га; 20% — от 4 до 8 га и только 10%
— свыше 10 га. В Видон-Беке (Англия) с 1248 г. по 1300 г. доля крестьян,
владевших менее чем 6 га, выросла с 20,9% до 42,8%.
Крестьянская задолженность ростовщикам-евреям выявляется на примере Пер-
пиньяна, где нотариальные регистры показывают, что около 1300 г. среди
дебиторов городских ростовщиков 60 % составляли крестьяне, из которых 40% делали
займы осенью, когда играли свадьбы и платили сеньориальные поборы, причем 53%
должников обязывались погасить заем в августе и сентябре, после жатвы и сбора
винограда. Кредиторами были также итальянские купцы и менялы, которых
называли ломбардцами. Их можно было встретить повсюду — будь то Намюруа (Фландрия),
где документы показывают, как между 1295г. и 1311г. у них в долгу оказались
почти все жители одной деревни, или Альпы, где в начале XIV в. ростовщики из
Асти имели ссудно-залоговые лавки (casana) почти в каждом маленьком местечке
1 Так во французском тексте: une classe de koulaks. — Прим. перев.
во владениях Савойского дома.
Развитие денежного хозяйства больше всего, по-видимому, пошло на пользу
купцам. Действительно, рост городов был связан с прогрессом денежной
экономики, а «возвышение буржуазии» представляло собой появление общественного
класса , экономическая власть которого покоилась скорее на деньгах, чем на земле.
Но каков был численный вес этого класса к 1300 г. или к 1350 г.? Сколько
мелких купцов являлись всего лишь уличными торговцами, во всем сходными с теми
ростовщиками более близких к нам времен, о которых мы знаем, что они имели
малое отношение к капитализму? Что же касается меньшинства крупного
купечества или (что не одно и то же) городской элиты, к которой мы еще вернемся —
назовем ее патрициатом, — то какова была природа его доходов, экономического
поведения и воздействия на экономические структуры?
Купцы лишь в малой мере вмешивались в сельскохозяйственное производство.
Несомненно, те ростовщики, о которых у нас только что шла речь, в особенности
из Намюруа, камуфлировали займом под залог опережающую скупку урожая, который
затем они продавали на рынке. Однако доля сельскохозяйственной продукции,
которая поступала таким путем в торговлю при их посредничестве и к их выгоде,
оставалась слабой.
Купец в начале XIV в. — это всегда главным образом продавец особенных,
редких, роскошных и экзотических товаров, растущий спрос на которые со стороны
высших общественных категорий влек за собой увеличение численности и значения
коммерсантов. Они были неким дополнением, привносили ту малую часть
необходимого избытка, которую не могла произвести местная экономика. И в той мере, в
какой они были «побочным элементом» и не посягали на основы экономической и
социальной структуры, понятливые клирики их извиняли и оправдывали. Так, Жиль
Ле Мюизи, аббат монастыря Сен-Мартен в Турени, писал в своем «Сказе о
купцах» :
Чтобы могла страна всем нужным ей снабдиться,
Приходится купцам в поте лица трудиться,
Чтоб все, чего в ней нет, привесть со стороны.
Преследовать же их не должно без вины.
Поскольку, по морям скитаясь беспокойны,
Везут в страну товар, за что любви достойны.
(Перев. А. X. Горфункеля)
По правде говоря, купцы являлись маргиналами. Основным предметом их сделок
служили дорогие, но малообъемные товары: пряности, роскошные ткани, шелка.
Это особенно верно по отношению к первопроходцам торговли — итальянцам. Их
главная сноровка заключалась, по-видимому, всего-навсего в том, что, зная
стабильные цены на Востоке, они могли заранее рассчитать свою прибыль. Рудже-
ро Романо был, конечно, прав, видя в этом основную причину купеческого «чуда»
в христианской Европе. Так же обстоит дело, хотя и в более слабой степени, с
ганзейцами, но похоже, как это утверждал наряду с другими исследователями М.
Лесников, что до середины XIV в. торговля зерном и даже лесом имела для ган-
зейцев второстепенное значение, тогда как воск и меха приносили им большие
доходы.
Сама природа зачастую огромных купеческих прибылей от торговли предметами
роскоши показывает, что эти операции совершались на «обочине» основной
экономики. Об этом же говорит и структура торговых компаний: большинство
купеческих ассоциаций, кроме прочных сообществ семейного типа, создавалось лишь для
одной сделки, деловой поездки или на срок от 3 до 5 лет. Не было ни подлинной
непрерывности в их предприятиях, ни долговременных инвестиций — если,
конечно, не принимать в расчет долго сохранявшийся обычай растрачивать значитель-
ную, а иногда и основную часть своего состояния в посмертных дарениях.
Чего же домогались купцы и особенно городские патриции? Это либо
землевладение, которое не только защищало их от голода, но и приобщало к более
высокой категории земельного собственника, а при благоприятном случае, приобретя
поместье, они могли даже возвыситься до ранга сеньора. Либо это были доходные
земли и недвижимость внутри городских стен или займы сеньорам и князьям, а
иногда и совсем скромным дебиторам. Но прежде всего это были вечные ренты.
Вспомним очерченную выше экономическую и социальную эволюцию. Высшие слои,
сеньоры, вследствие развития феодальной ренты все больше превращались в
«земельных рантье», по выражению Марка Блока, и все меньше занимались
непосредственным ведением хозяйства. Деньги, которые они при этом могли извлечь, не
вкладывались в той же мере в экономический прогресс. Существовавший в
большинстве стран институт дерожеанции1 мешал земельной аристократии делать дело,
и средства, которые могли бы быть, по меньшей мере, вложены в землю и
подпитать прогресс сельского хозяйства, бесследно исчезали во все более растущих и
всепожирающих расходах на престиж и роскошь.
Как бы то ни было, неоспоримые успехи развития денежного хозяйства имели
важные социальные последствия. Распространение наемного труда начинало
заметно изменять статус различных классов — прежде всего в городе, но также все
больше и в деревне. Все увеличивался ров между классами, а точнее, между
социальными категориями внутри класса. Мы уже это видели на примере сельских
классов: сеньоров и крестьян. Но это еще более справедливо в отношении
городских классов. Высший слой отрывался от среднего и мелкого люда ремесленников
и рабочих. Но если очень часто основой их различий являлись деньги, то отныне
социальная иерархия еще в большей мере определялась другой, новой ценностью —
трудом. Действительно, городские классы завоевывали себе место благодаря
важности их экономической функции. Сеньориальному идеалу, основанному на
эксплуатации крестьянского труда, они противопоставили систему ценностей, в
основе которой лежал свой собственный труд, сделавший их могущественными.
Однако, ставший в свой черед классом рантье, высший слой нового городского
общества заставлял принять и новую линию разграничения социальных ценностей,
которая отделяла ручной труд от других форм деятельности. Это соответствует,
впрочем, и эволюции крестьянских классов, где элита, состоявшая из «пахарей»
— зажиточных крестьян, собственников рабочего скота и орудий труда, —
противостояла остальной массе «батраков» и «поденщиков», у которых не было ничего,
кроме их рук. В городской среде новый водораздел изолировал категорию «людей
ручного труда», ремесленников и пока что немногочисленных наемных рабочих.
Был момент, когда интеллектуалы из университетских кругов пытались определить
себя как работников умственного труда, занятых — рука об руку с другими
ремесленниками — на «строительной площадке» города. Они поспешили связать
понятие элиты с представлением о собственноручном труде. Но даже нищий поэт Рют-
беф гордо воскликнул: «Я не из тех, кто работает руками».
ГЛАВА VIII.
Христианское
общество
Около тысячного года западная литература начала описывать христианское
общество по новой схеме, сразу же получившей признание. «Троякий люд» составлял
общество: священники, воины, крестьяне. Три категории были различны, но
дополняли друг друга: каждая нуждалась в прочих. Их гармоничное единство и было
1 Утрата дворянского статуса при занятии «неблагородным» делом. — Прим. пе-
рев.
«телом» общества. Вероятно, эта схема впервые появилась в весьма вольном
переводе трактата Боэция «Об утешении философией», сделанном в конце IX в.
английским королем Альфредом Великим. Король должен иметь «людей молитвы, конных
людей, людей труда» (jebedmen, fyrdmen, weorcmen). Век спустя эта трехчастная
структура вновь возникает у Эльфрика и Вульф-стайна. Около 1080 г. ее
приводит епископ Адальберон Ланский в поэме, посвященной королю Роберту
Благочестивому. «Община верных образует единое тело, но три тела включает в себя
государство, ибо иной закон, закон людской, различает два класса, поскольку
дворяне и сервы живут по разным уставам. Один класс — воины, покровители
церквей и защитники народа, всех без исключения, как сильных, так и слабых,
заботящиеся также и о своей безопасности. Другой класс — сервы; сии
несчастные людишки имеют что-либо лишь ценой мучительного труда. Кто с абаком в руке
мох1 бы подсчитать все заботы сервов, их тяжелые работы и долгие переходы?
Всем — деньгами, одеждой, пропитанием — снабжают они весь свет. Ни один
свободный человек не смог1 бы ни прожить без сервов, ни выполнить какой-либо
работы, ни совершить какой-либо траты. Мы видим, что короли и прелаты сами —
сервы своих сервов. Серв кормит хозяина, утверждающего, что это он кормит
серва. И не видит серв конца своим слезам и горестям. Так дом Божий, единым
почитаемый, разделен на три части: одни молятся, другие сражаются, третьи
работают . Три соседствующие части не страдают от своей раздельности: услуги,
оказываемые одной из них, служат условием для трудов двух других; в свою
очередь каждая часть берет на себя заботу о целом. Так это тройственное
сочленение остается единым, благодаря чему закон может торжествовать, а люди —
вкушать мир».
Этот важнейший текст в некоторых своих фразах необычен. Формула «серв
кормит хозяина, утверждающего, что это он кормит серва», словно вспышка молнии,
высвечивает реальность феодального общества. Констатация «дом Божий, единым
почитаемый, разделен на три части» провозглашает существование классов и как
следствие классовых антагонизмов, пусть и прикрытых ортодоксальным заявлением
о социальной гармонии.
Для нас важна здесь характеристика трех классов общества, вскоре ставшая
классической: молящиеся, воюющие, работающие (oratores, bellatores,
laboratores).
Было бы интересно проследить судьбу этой темы, ее связь с другими
молитвами, например с библейской генеалогией (три сына Ноя), с германской мифологией
(три сына Ригра) . Процитируем лишь один из десятков текстов, где трехчлен-
ность рядится в анималистические одежды.
Эадмер Кентерберийский, в начале XII в. излагая учение святого Ансельма,
развивает этот «пример» (exemplum) — своего рода символическую притчу:
«Пример об овцах, быках и собаках.
Предназначение овец — давать молоко и шерсть, быков - пахать землю, псов —
защищать овец и быков от волков. Бог хранит их, коли каждый вид сих животных
исполняет свой долг. Так же и сословия учинил Он, дабы несли различные службы
в этом мире. Он установил одним — клирикам и монахам — молиться за других,
чтобы они, исполненные доброты, подобно овцам, наставляли людей, питая их
молоком проповеди, и внушали им горячую любовь к Богу руном доброго примера. Он
установил крестьянам, чтобы они, подобно быкам, обеспечивали жизнь себе и
другим. Наконец, воинам установил Он проявлять силу в необходимых пределах,
как от волков защищая от врагов тех, кто молится и пашет землю».
Но служит ли эта литературная тема достойным введением к изучению
средневекового общества? Какова была ее связь с действительностью? Отражала ли она
реальную социальную структуру средневекового Запада?
Ж. Дюмезиль блестяще обосновал гипотезу о том, что трехчастное деление
свойственно всем индоевропейским обществам и средневековый Запад связан в
данном случае с италийской традицией (Юпитер, Марс, Квирин), возможно, при
посредничестве кельтов.
Другие, в том числе и В. Абаев, считают, что «функциональная трехчастность»
есть необходимый этап в эволюции всякой идеологии, особенно социальной.
Важно, что эта схема возникла или возродилась именно тогда, когда она стала
соответствовать эволюции западного общества.
Как мы уже убедились, между VIII и XI вв. аристократия становится военным
классом, классом воинов (miles) и рыцарей. Похоже, что это утверждение
справедливо и для пограничных районов христианского мира, поскольку «воинов»
можно обнаружить и на надгробных надписях XI в., найденных в кафедральном соборе
Гнезно.
Как показал Е. Делярюзль, в каролингскую эпоху клирики замыкаются в
клерикальную касту, что нашло отражение и в эволюции литургии, и в эволюции
церковной архитектуры: закрытые хоры и клуатры, отведенные капитулу, ликвидация
«внешних» школ при монастырях. Отныне священник служил мессу спиной к
верующим, которые теперь не участвовали в выносе Святых Даров, не допускались к
сослужению в евхаристическом каноне — читать стали вполголоса. Гостию стали
готовить не из обычного теста, а из опресок, показывая, сколь чужда месса
обыденной жизни. Положение крестьян также имело тенденцию унифицироваться на
самом низком социальном уровне — на уровне сервов.
Стоит лишь сопоставить эту схему с раннесредневековыми, чтобы убедиться в
ее новизне. Между V и IX вв. чаще всего встречались две картины общества.
Порой это была дробная схема, перечислявшая многие социальные или
профессиональные категории, в которых можно распознать следы римской классификации,
выделявшей профессиональные группы, юридические классы, социальные уровни.
Так, в X в. епископ Ратгер Веронский называл десять категорий: граждане,
воины, ремесленники, медики, торговцы, адвокаты, судьи, присяжные (temoins),
прокураторы, патроны, наемники, советники, сеньоры, рабы (или сервы),
хозяева, ученики, богатые, бедные, нищие. В этом списке можно, так или иначе,
узнать специализацию профессиональных и социальных категорий, характерных для
римского общества и, быть может, в какой-то мере сохранившихся в Северной
Италии.
Но чаще общество мыслилось в противостоянии двух групп: в определенной
перспективе ими могли быть клирики и миряне, если же речь шла лишь о светском
обществе, то — сильные и слабые, большие и меньшие, богатые и бедные, с
юридической точки зрения говорилось о свободных и несвободных. Очевидно, что эта
дуалистическая схема соответствовала упрощению социальных категорий Раннего
Средневековья: меньшинство монополизировало функции духовного, политического
и экономического управления, масса подчинялась. Забота о нюансах или
использование трехчастной схемы могла в редких случаях отражать особенности
мышления классификатора, предпочитавшего троичность (подобно тому, как в наших
школах сочинения принято делить непременно на три части). Так, например, у
Рауля Глабера между большими и меньшими появлялись еще и «средние»
(mediocres). Но что в реальности отражала эта риторическая трехчастность?
Трехчастность функциональная, появившаяся около тысячного года, была совсем
иного рода. Она соответствовала религиозной, военной и экономической функциям
и характеризовала определенную стадию эволюции примитивных обществ —
возможно, и не только индоевропейских. В текстах вроде притчи Эадмера Кентерберий-
ского и в животном символизме иных обществ можно было бы найти если не прямую
преемственность, то хотя бы сходство, не оставляющее сомнений в родстве
социальных представлений Средневековья с представлениями иных, более примитивных
обществ. Э. Бенвенист подчеркивает, что в аграрных очистительных обрядах
(suovetaurilia) греко-италийских культов обнаруживаются соответствия: свинья
— Теллус, баран — Юпитер, бык — Марс. Л. Гершель соединяет в мышлении и в
жреческой практике Древнего Рима человека, коня и быка с тремя
функциональными ценностями — верховной властью, воинской доблестью и хозяйственным
процветанием, а Ж. Дюмезиль указывает на символическое значение орла Юпитера,
волчицы Марса и свиньи богинь земли и плодородия. Овцы, быки и собаки Эадмера
были, таким образом, средневековым воплощением животного символизма трехчаст-
ного общества.
Но что же означает эта функциональная трехчастность и каковы отношения
между этими тремя функциями, точнее, между представляющими их классами? Трехча-
стная схема символизировала социальную гармонию (наподобие апологии Менения
Агриппы «Желудок и части тела»), в образной форме нейтрализовала борьбу
классов , мистифицируя народ. Очевидно, что трехчастная схема призвана закрепить
подчиненность трудящихся (экономического класса производителей) двум другим
классам, но она также делает воинов защитниками церкви и религии, подчиняя их
тем самым священникам. Закрепление этой схемы можно рассматривать как эпизод
в древнем соперничестве воинов и колдунов — одновременно с григорианской
реформой разворачивалась борьба империи и папства. Тогда же слагались жесты,
ставшие литературной ареной борьбы класса духовенства с военным классом,
совсем как «Илиада», свидетельствовавшая о борьбе воинской доблести с шаманиче-
ской силой, что блестяще показал В. Т. Абаев применительно к эпизоду с
Троянским конем. Обратим внимание на дистанцию, разделившую Роланда и Ланселота, —
то, что именуют христианизацией рыцарского идеала, было, в сущности, победой
священной власти над воинской силой. У Роланда есть классовая мораль — он
думает о своем линьяже, о своем короле, о своей родине. От святого в нем разве
только то, что он сам послужил моделью для образа святого своей эпохи,
понимаемого в XI — XII вв. как «воин Христов». Но весь артуровский цикл
увенчивается триумфом первой функции над второй. Уже в произведениях Кретьена де Труа
в результате эволюции Персеваля зыбкое равновесие между «духовным» и
«рыцарским» завершается поисками Грааля и преображением рыцаря, видением Великой
пятницы. Смерть Артура в эпилоге цикла означала закат воинства: меч Эскали-
бур, символический инструмент военного класса, брошен королем в озеро, а
Ланселот становится своего рода святым. Шаманическая власть, правда, в сильно
очищенном виде, поглотила воинскую доблесть.
С другой стороны, уместен вопрос, совпадает ли третья категория
«работающих» («laboratores») со всеми производителями, все ли крестьяне представляют
эту хозяйственную производительную функцию?
Серия текстов, составленных между концом VIII в. и XII в., показывает, что
термин «labor» и производные от него слова употреблялись в хозяйственном
значении, но не в чистом виде, а всегда, так или иначе, контаминируясь с
моральной идеей тягот, утомительного труда. Это вполне соответствовало точному
значению термина, относящегося к дополнительной работе с землей, будь то
распашка нови или повышение урожайности. «Капитулярий о Саксах» в конце VIII в.
различает «substantia» и «labor» — имущество наследственное и приобретенное,
подлежащее оценке. «Labor» — это и расчистка пашни, и результаты такой
расчистки. Глосса к рукописи канона норвежского синода 1164 г. уточняет, что
«labores» есть «novales», то есть поднятая целина. «Laborator» — тот, чьи
хозяйственные возможности позволяют производить больше. Хартия монастыря ев.
Винсента Маконского в 926 г. говорит о «тех лучших, из коих состоят
laboratores». Отсюда и во французском языке появившееся с X в. слово
«laboureur» («пахарь») означало высший слой крестьянства, тех, кто обладает
хотя бы парой быков и собственными орудиями труда.
Поэтому трехчастная схема, даже столь яркая, как у Адальберона Ланского,
идентифицирующего «laboratores» с сервами, представляла лишь высшие слои
общества: духовный класс, класс воинов и высший слой производительного класса.
Речь идет только о «лучшей части», об элите.
В Позднее Средневековье во Франции эта схема ляжет в основу деления на
духовенство , дворянство и третье сословие. Но последнее не совпадало со всеми
незнатными («ротюрье») , к нему не относились даже все буржуа — оно
представляло высший слой буржуа — нотаблей. Средневековью была присуща
неопределенность взглядов на природу этого третьего класса, теоретически объединившего
всех, кто не принадлежал к первым двум, но на деле включавшего лишь их
наиболее богатую или наиболее образованную часть. Неопределенность эта во время
Французской революции нашла свое выражение в конфликте между теми людьми 89-
го рода, кто хотел остановить революцию после победы верхов третьего
сословия, и теми, кто хотел обеспечить триумф всего народа.
Таким образом, в представлениях об обществе в так называемый «первый
феодальный период» (примерно до середины XII в.) масса живущих трудами рук своих
попросту отсутствовала. Ведь св. Винсент Маконский еще в XI в. «laboratores»
противопоставлял «pauperiores qui manibus laborant», «беднейшим, работающим
своими руками». Марк Блок с удивлением заметил, что церковные и светские
сеньоры в ту эпоху охотно обращали драгоценные металлы в ювелирные изделия, с
тем, чтобы переплавлять их по мере необходимости, не считаясь при этом с
экономической ценностью труда художника или ремесленника. Воистину той эпохе
были неведомы труд и трудящиеся. Перевод «laboratores» просто как «всех
трудящихся» означал бы непонимание языка эпохи.
Мы говорим о классах, применяя этот термин к категориям трехчастного
общества, тогда как традиционно считают, что трем функциям в средневековую эпоху
соответствовали три сословия (ordres).
Это объясняется неточностью словоупотребления. Термин «ordo» — скорее
каролингский, чем собственно феодальный, — принадлежал к церковному словарю,
соответствуя религиозному видению мира, разделенного на мирское и церковное,
духовное и земное. Таким образом, «ordo» могло быть лишь два: «духовенство» и
«народ», «клирики» и «миряне»; чаще же тексты говорят об «обоих сословиях»
(«utraque ordo»). И только юристы Нового времени решили без особых оснований
провести различие между классами, определяемыми экономически, и, сословиями,
определяемыми юридически. В действительности, «ordo», хоть и было понятием
религиозным, так же как и класс, основывалось на социально-экономической
базе. А тенденция превратить в «ordo» классы, составлявшие трехчастную схему,
свойственная ее средневековым творцам и пользователям, отражала стремление
придать ей характер объективной и извечной реальности, созданной Богом и
угодной ему, сделав социальную революцию невозможной.
Замена понятия «ordo» понятием «conditio» (положение), как это порой
случалось начиная с XI в., ас XIII в. замена «conditio» на «etat» (состояние)
были, таким образом, весьма значимыми изменениями. Это обмирщение видения мира
было важно уже само по себе, но главное, что оно сопровождалось разрушением
трехчастной схемы, отражающим эволюцию средневекового общества. Известно, что
критический момент в истории трехчастных схем наступал с возникновением в
обществе нового класса, не предусмотренного схемой. Различные общества (Ж. Дю-
мезиль показал это на примере обществ индоевропейских) по-своему решают эту
проблему. Новый класс может оставаться в стороне, если ему будет отказано во
включении в схему; он может быть слит с одним из ранее существовавших
классов, и, наконец, более революционный вариант вводит новый класс в старую
схему, превращая ее из трехчастной в четырехчастную.
Таким нарушителем спокойствия стал класс купцов, чье появление ознаменовало
переход от закрытой к открытой экономике, — класс могущественный экономически
и не довольствующийся подчинением священникам и воинам. Отчетливо видно, как
традиционное средневековое общество пробовало найти один из консервативных
вариантов решения: так, например, в английской проповеди XIV в. можно
прочесть, что Бог создал клириков, дворян и крестьян, а дьявол — бюргеров и рос-
товщиков, а немецкая поэма XII в. утверждала, что четвертый класс, класс
ростовщиков («Wuocher»), правит тремя прочими.
Несмотря на то, что трехчастную схему общества еще долго можно будет
обнаружить как литературный или идеологический сюжет, следует признать, что со
второй половины XII в. ив течение всего XIII в. она разрушается и уступает
место более сложной и гибкой схеме, отразившей серьезные потрясения в
обществе.
Трехчастное общество сменяется обществом «etats», то есть категорий,
определяемых по социально-профессиональному положению. Их число могло
варьироваться по усмотрению автора, но сохранялись определенные константы — в
частности, смешение религиозной классификации, основанной на клерикальных и
семейных критериях, а также разделение по профессиональным функциям и
социальному положению. Впрочем, иногда к новой схеме приспосабливались сюжеты,
взятые из Библии или христианского символизма, наподобие того, как три сына Ноя
иллюстрировали трехчастную схему. Гонорий Августодунский сравнивал общество с
церковью, колоннами которой служат епископы, витражами — магистры, сводом —
князья, черепичной крышей — рыцари, вымощенным полом — народ, поддерживающий
и питающий своим трудом весь христианский мир. В XIII в. саксонский
популярный проповедник-францисканец Конрад отождествлял алтарь с Христом, башни — с
папой и епископами, хоры — с клириками, неф — с мирянами. Тогда же Бертольд
Регенсбургский различал 10 социальных классов, соответствующих 10 чинам
ангельским. Немецкий сборник проповедей, составленный около 1220г., перечисляет
28 «etats»:
1)
2)
3)
4)
5)
6)
7)
8)
9)
Ю]
113
12]
13]
14]
15]
16]
17]
18]
19]
20]
21]
22]
23]
24]
25]
26]
27]
28]
По
папа;
кардиналы;
патриархи;
епископы;
прелаты;
монахи;
крестоносцы;
послушники;
странствующие монахи;
» секулярные священники;
i юристы и медики;
» студенты;
i странствующие студенты;
i монахини;
» император;
» король;
i князья и графы;
i рыцари;
i дворяне;
» оруженосцы;
» бюргеры;
i купцы;
i розничные торговцы;
i герольды;
» крестьяне послушные;
> крестьяне мятежные;
i женщины и
> ... братья проповедники (то есть доминиканцы) !
существу, это были две параллельные иерархии клириков
и мирян, возглав-
ляемые соответственно папой и императором.
В «Книге о манерах» Этьен из Фужера (ок. 1175 г.) не использует еще термин
«etats», но в первой части этой своей поэмы он определяет обязанности
королей, клириков, епископов, архиепископов, кардиналов, рыцарей, а во второй —
вилланов, горожан и бюргеров, дам и барышень (demoiselles).
Новая схема пока относится еще к иерархизированному обществу, при описании
которого принято спускаться сверху вниз, за исключением испанской «Книги об
Александре» (сер. XIII в.), где обзор «etats» начинается с крестьян и
кончается дворянами. Но речь идет об иерархии, отличной от «ordres» трехчастнохю
общества, об иерархии, скорее горизонтальной, чем вертикальной, более
человеческой, нежели божественной, не основанной на божественном праве, в которую
можно, следовательно, вносить определенные изменения, не ставя под сомнение
волю Господа. Показателем идеологических и ментальных изменений может служить
иконография. Картина расположенных друг над другом «ordres» (впрочем, никогда
не исчезавшая полностью и даже упрочившая свои позиции в эпоху абсолютизма)
вытесняется изображением «etats», идущих друг за другом. Без сомнения,
сильные мира сего — папа, император, рыцари, епископы — начинают танец, но
движутся они не наверх, а вниз, навстречу смерти. Ибо общество величественной
пирамиды «ordres» уступило место кортежу «etats», увлекающих друг друга в
пляске смерти.
Эта десакрализация общества сопровождалась увеличением дробности,
дезинтеграцией, бывшей одновременно и отражением эволюции социальной структуры, и
результатом более или менее осознанной политики клириков, которые, видя, как
ускользает от них общество «ordres», пытались ослабить новое общество,
разделяя, атомизируя его и направляя к смерти. И разве не показала «черная смерть»
1348 г., что Господу угодно уничтожить все «etats»?
Разрушение трехчастной схемы общества было связано с расцветом городов в XI
— XIII вв., который, как мы убедились, в свою очередь следует рассматривать в
контексте роста общественного разделения труда. Трехчастная система дала
трещину одновременно с системой «семи свободных искусств» тогда же, когда были
наведены мосты между дисциплинами гуманитарными и техническими. Городская
стройка была перекрестком, где разрушалось трехчастное общество, и где
вырабатывался новый его образ.
Церкви приходилось приспосабливаться, наиболее живые умы в теологии
провозгласили, что всякое ремесло, всякое «положение» может быть оправдано, если
оно сообразуется с идеей Спасения. Герхох Рейхерсбергский в середине XII в. в
«Книге о строении Божьем» говорит о «Вселенной — сей великой стройке, сей
великой мастерской» — и утверждает: «Тот, кто святым крещением отрекся от
дьявола, даже если он не клирик и не монах, считается отрекшимся от мира,
поскольку богатые или бедные, благородные или сервы, купцы или крестьяне, все
те, кто исповедует христову веру, должны отвергнуть то, что враждебно им, и
следовать тому, что им подобает». Ведь каждая категория людей (словарь
остается здесь еще в рамках концепции «ordres») и вообще каждая профессия находят
в католической вере и в апостолической доктрине правило, относящееся к своему
положению, и, если, руководствуясь им, они ведут сущую битву, «они могут
добиться венца», то есть Спасения. Конечно, признание сопровождалось строгим
контролем. Церковь допускала существование «etats», отведя каждому из них
соответствующий грех наподобие этикетки. Грехи класса побуждали к выработке
профессиональной морали.
Поначалу это новое общество мыслилось как общество дьявола. Отсюда —
начавшаяся с XII в. волна сюжетов о «дочерях дьявола», вступивших в брак с каждым
из «etats». Так, на форзаце флорентийского кодекса XIII в. мы читаем:
«У дьявола было девять дочерей, которых он выдал замуж:
Симонию за клириков
Лицемерие за монахов
Разбой за рыцарей
Святотатство за крестьян
Притворство за слуг
Обман за купцов
Ростовщичество за бюргеров
Щегольство за матрон
Разврат же он не пожелал ни за кого выдавать, но всем ее предлагает, как
публичную девку».
Расцвела гомилетическая литература, представленная проповедями «ad status»
— адресованными к каждому из «etats». Начиная с XIII в. особое место уделяли
им в своих проповедях нищенствующие ордена. Генерал ордена доминиканцев Гум-
берт Римский кодифицировал их в середине XIII в.
Завершением признания «etats» было включение их в практику исповеди и
покаяния. Учебники для исповедников XIII в., определяя грехи и спорные случаи,
стали, в конце концов, каталогизировать грехи по социальным классам. Каждому
«etats» отводились собственные грехи и пороки. Моральная и духовная жизнь
социализировалась по законам общества «etats».
Иоанн из Фрейбурга в книге «Исповедальное» резюмирует свой труд «Сумму для
исповедников», предназначенного для «самых простых и наименее искушенных» из
них, распределяя грехи по 14 py6pnKaM-«etats»:
1) епископы и прелаты;
2) клирики и владельцы бенефициев;
3) священники приходские, викарии и исповедники;
4) монахи;
5) судьи;
6) адвокаты и прокуроры;
7) медики;
8) доктора и магистры;
9) князья и прочие дворяне;
10) супруги;
11) купцы и буржуа;
12) ремесленники и работники;
13) крестьяне;
14) «пахари» («labqratores») .
В этом расколотом обществе духовные лидеры все же сохранили ностальгию по
единству. Долго находясь в обороне, паства Христова, бедная, неизвестная
остальному миру и презираемая им — от Кордовы до Византии, Каира, Багдада,
Пекина, — могла укрепиться, по словам ее вождей, лишь в монолитном единстве.
Христианское общество должно было составлять единое тело («corpus»). Этот
идеал провозглашался и теоретиками каролингской эпохи, и папством времен
крестовых походов начиная с Урбана II.
Когда, казалось, верх брало многообразие, один лишь Иоанн Солсберийский
пытался в «Поликратике» (ок. 1160 г.) спасти единство христианского мира,
сравнивая мирское христианское общество с человеческим телом, чьи органы и члены
образованы различными профессиональными категориями. Государь является
головой, советники — сердцем, судьи и местные управляющие — глазами, ушами и
языком, воины — руками, финансовые чиновники — желудком и кишечником, крестьяне
— ногами.
В мире поединков, каким было христианское Средневековье, общество было
прежде всего ареной борьбы единства и многообразия, мыслившегося в свою очередь
как поединок добра и зла. Ибо очень долго тоталитарная по духу система
христианского Средневековья отождествляла добро с единством, а зло — с
многообразием. В повседневной жизни между теорией и практикой устанавливалась
диалектическая связь, и утверждение единства чаще всего сочеталось с неизбежной
терпимостью к многообразию.
Какова была голова у этого тела, являвшего собой христианский мир?
Фактически тело было двуглавым, его главами были папа и император. Но средневековая
история знала скорее их разногласия и борьбу, чем союз, реализованный,
пожалуй, лишь однажды, и притом в достаточно эфемерном виде, Оттоном III и
Сильвестром II около тысячного года. В остальное время отношения глав
христианского мира демонстрировали соперничество на самой вершине двух
господствующих, но конкурирующих между собой церковной и светской иерархий, священников
и воинов, шаманической власти и военной силы.
Впрочем, между папством и империей поединок далеко не всегда происходил в
чистом виде. Иные протагонисты спутывали карты в этой игре.
Со стороны церкви ситуация прояснилась довольно быстро. После того как
стала очевидной невозможность супрематии патриарха Константинопольского и
восточного христианства над Римом, что подтвердила схизма 1054 г. , лидерство
папства не оспаривалось западной церковью. Мог взбунтоваться тот или иной
епископ, император мог выдвигать на какое-то время антипапу (в одном лишь XII
в. их был десяток), но папа, безусловно, был главой религиозного общества,
хотя и провозглашал свое верховенство поэтапно и лишь постепенно переходил к
нему на деле. В этом отношении решающий шаг совершил Григорий VII в своем
«Диктате папы» 1075 г., где он провозгласил среди прочего: «Лишь римский
епископ может быть по праву назван вселенским... Единственно его имя должно
провозглашаться во всех церквах... тот, кто не принадлежит римской Церкви, не
может считаться католиком». За один XII в. «викарий святого Петра» превратился
в «викария Христова» и стал контролировать канонизацию и освящение новых
святых. В XIII и XIV вв. прежде всего за счет развития папской фискальной
системы церковь превращается в настоящую монархию. И лишь на рубеже XIV — XV вв.
папское верховенство будет поставлено под угрозу соборным движением, которое,
впрочем, в итоге потерпит поражение.
На фоне папских успехов император далеко не столь бесспорно мог считаться
главой общества мирян. Периоды исчезновения императорской власти были
неизмеримо длиннее тех, когда вакантным оставался папский престол (как, например,
34 месяца, отделявшие смерть Климента IV в ноябре 1268 г. от избрания
Григория X в сентябре 1271 г.), эти события считались все-таки исключением.
Императора Запад не знал с 476 по 800 г., он практически вновь исчезает в 899 г.,
и, уж во всяком случае, с 924 по 962 г., его не было также в период Великого
междуцарствия — от смерти Фридриха II (1250 г.) до избрания Рудольфа
Габсбурга (1273 г.). В 1198 г. избрали одновременно двух императоров — Отгона IV и
Рудольфа Швабского, затем с 1212 по 1218 г. императору Оттону IV противостоял
враждебный ему император Фридрих II. Не следует забывать также, что довольно
много времени могло проходить между выборами в Германии, которые давали
избранному лишь титул «короля Римского», и коронацией в Риме, превращавшей его
в подлинного императора. Так, Фридрих Барбаросса, ставший королем Римским в
Аахене 9 марта 1152 г., короновался императорской короной в Риме лишь 18 июня
1155 г. Фридрих II стал королем в Аахене 25 июля 1215 г., а императором в
Риме — 22 ноября 1220 г. Но главное, гегемония императора в христианском мире
была скорее теоретической, чем реальной.
Она часто встречала сопротивление в Германии, ее оспаривали в Италии, и
чаще всего игнорировали наиболее могущественные государи. Со времен Оттонов
короли Франции не считали себя как-либо подчиненными императору. Начиная с XII
в. французские, английские и испанские правоведы-канонисты отрицали, что их
короли подвластны императору или законам империи. Папа Иннокентий III признал
в 1202 г., что король Франции в обладании своим земным имуществом не имеет
де-факто никого выше себя. Один из канонистов заявил в 1208 г., что всякий
король обладает в своем королевстве теми же правами, что и император в
империи. В своих «Установлениях» Людовик Святой заявил, что «король является дер-
жателем лишь у Бога и самого себя» («Li rois ne tient de nullui fors de Dieu
et de lui»). Впрочем, с X в. начался процесс, названный Робертом Фольцом
«раздроблением понятия империи», когда происходило пространственное
ограничение влияния императорского титула. Характерно, что он появляется в странах,
не попавших под власть Каролингской империи, — на Британских островах и на
Иберийском полуострове. В обоих случаях титул императора отражал притязания
на супрематию над единым регионом: над англосаксонскими королевствами, над
христианскими иберийскими королевствами. В Великобритании имперские грезы
длились не более века: Этельстан впервые велел именовать себя «императором» в
930 г., Эдгар в 970 г. провозгласил: «Я, Эдгар, милостью Божией августейший
император всего Альбиона», и в последний раз Кнут (ум. в 1055 г.) объявил:
«Я, Кнут, император, милостью Христовой королевством англов на Острове
завладевший» , а его биограф подвел итог: «Им подчинены были пять королевств:
Дания , Англия, Британия, Шотландия, Норвегия, — он был императором».
В Испании имперская химера просуществовала дольше. Ордоньо II в 917 г.
назвал своего отца Альфонса III «императором», и этот термин сохранялся во
многих дипломах и хрониках X в. наряду с любопытным употреблением епископом Ком-
постельским титула «апостолический», обычно применявшегося лишь к епископу
Римскому — к папе. Начиная с Фердинанда I (1037 — 1065), объединившего Леон и
Кастилию, императорский титул стал обычным, а с 1077 г. эта формула
употреблялась в двух видах: «Божьей милостью император всей Испании» и «Император
всех наций Испании». Идея испанской империи достигла своего расцвета при
Альфонсе VII, короновавшемся как император в Леоне и 1135 г. После него
кастильская монархия разделилась, Испания распалась на «пять королевств», и титул
«императора Испании» исчез, чтобы вновь на короткое время появиться
применительно к Фердинанду III, после взятия им Севильи в 1248 г.
Итак, даже будучи пространственно ограниченной, идея империи всегда была
связана с идеей единства, пусть и единству фрагментарного.
В то же время германские императоры, несмотря на декларации своих
канцелярий и метафоры льстецов (так, в 1199 г. Вальтер фон дер Фольгевейде призывал
«своего императора» Филиппа Швабского украсить чело диадемой, увенчанной
белым опалом — путеводной звездой всех государей), все чаще ограничивали свои
притязания пределами Священной Римской империи германской нации, то есть
Германией и частью Италии. Германия стояла на первом месте, особенно после того,
как императора стала избирать коллегия немецких князей. Уже Фридрих
Барбаросса, принявший титул императора до своей коронации в Риме (18 июня 1155 г.),
называл выбравших его князей «соучастниками славы императора и империи». 1198
год был ознаменован двойной победой этой коллегии выборщиков, поскольку
вместо того, чтобы им брать сына Генриха IV (будущего Фридриха II) , они оказали
предпочтение его брату Филиппу Швабскому, а вскоре выбрали и его конкурента —
Оттона, получив, таким образом, двух императоров вместо одного. Отныне
император был, прежде всего, немецким под титулом императора Священной Римской
империи германской нации. Идея вселенской империи в последний раз облачилась
в ослепительные одеяния при Фридрихе II, увенчавшем свои юридические
притязания на всемирное верховенство эсхатологическими аргументами. В то время как
его противники видели в нем Антихриста или предтечу Антихриста, он
представлял себя «императором конца времен», спасителем, который приведет мир к
золотому веку — «дивной неизменчивости» («immutator mirabiliss») , новым Адамом,
новым Августином, почти что новым Христом. В 1239 г. он чествовал место
своего рождения город Езу в Марке (Италия) как свой собственный Вифлеем.
На деле поведение императоров всегда было более осмотрительным. Они
довольствовались лишь почетным превосходством, моральный авторитет придавал
императорам нечто вроде права патроната над прочими королевствами. «Авторитет
предполагает патронат над всем миром», — сказал Оттон Фрейзингенский, дядя Фрид-
риха Барбароссы.
Итак, во главе христианского мира стояли папа и государь (король-император)
или, как гласила историческая формула, Священство и Власть, власть духовная и
власть земная, священник и воин.
Без сомнения, даже парализованная имперская идея сохраняла своих горячих
приверженцев. Данте, этот великий одержимый Средневековья, истосковавшийся по
единству христианского мира, молит, требует, проклинает императора, не
исполняющем своего долга высшего и вселенского государя.
Подлинный конфликт разворачивался между «sacerdos" и „гехЛЛ, между священным
владыкой и государем. Каждая из сторон пыталась разрешить его в свою пользу.
Соединяя обе власти в своем лице, папа становился императором, король
становился священником. Каждый пытался реализовать по-своему единство духовной и
светской власти („rex-sacerdosЛЛ) .
В Византии «басилевсу» удалось заставить рассматривать себя как священную
особу, бывшую одновременно главой духовной и политической власти. Это и
получило название цезарепапизма. Похоже, что и Карл Великий пытался объединить в
своем лице звания духовное и императорское. Возложение рук во время коронации
800 г. напоминало обряд рукоположения в священство, как если бы Карл отныне
облекался властью священника. Он именовался новыми Давидом, новым Соломоном,
новым Иосией, но Г. Фихтенау остроумно заметил, что в тех случаях, когда его
называли «государем и священником» («rex et sacerdos»), ему, как уточнял Ал-
куин, приписывались функции проповедника, пастыря, но не священника,
наделенного благодатью. Ни один текст не описывает его как нового Мельхиседека —
единственного ветхозаветного царя-священника в строгом смысле этого слова.
И все же короли и императоры на протяжении всего Средневековья пытались
добиться признания религиозного, сакрального характера своей власти.
Важнейшим средством для этого была коронация — религиозная церемония,
превращавшая правителя в помазанника Божия, в государя, «коронованного Богом».
Миропомазание было таинством и сопровождалось литургическими возглашениями,
так наз. «Laudes regiae», в которых Э. Канторович справедливо усмотрел
торжественное признание церковью причисления нового суверена к небесной иерархии,
пение литаний святым символизировало союз и симметрию двух миров, они
провозглашали «космическую гармонию Неба, Церкви и Государства».
Миропомазание было также и своего рода рукоположением. Император Генрих III
заявил в 1046 г. Вазону, епископу Льежскому: «Я, получивший право повелевать
всеми, также помазан святым елеем». Ги Оснабрюкский, один из сторонников
Генриха IV в его борьбе против папы Григория VII, писал в 1084 — 1085 гг.:
"Государь должен быть выделен из толпы мирян, ибо, будучи помазан священным
елеем, он участвует в священстве». В преамбуле диплома 1143 г. Людовик VII
напоминает: «Мы знаем, что по предписаниям Ветхого завета и по церковным законам
наших щей лишь короли и священники освящаются помазанием святым елеем. Тем,
кто выделен из всех и объединен друг с другом святейшим елеем и поставлен во
главе народа Божия, надлежит обеспечить своим подданным блага не только
земные , но и духовные и поддерживать друг друга».
Ритуал коронации зафиксирован в особых установлениях. Такой «коронационный
чин французских королей», так наз. «манускрипт из Шалона-на-Марне»,
датированный примерно 1280 г., сохранился в Парижской национальной библиотеке.
Чудесные миниатюры этой рукописи воспроизводят некоторые наиболее значимые
эпизоды церковного обряда, утверждавшего одновременно военного вождя (вручение
шпор и меча) и лицо почти священное (миропомазание, а также вручение
религиозных символов — кольца, скипетра и короны). Картины изображают короля,
встречаемого у врат Реймского собора; аббата святого Ремигия Реймского,
несущего «ампулу» — сосуд с миррой; короля, произносящего свою клятву,
склонившегося во время пения литании; короля, получающего шелковые туфли от Великого
камергера, золотые шпоры — от герцога Бургундского; нанесение елея на лоб и
на руки (в действительности — еще и на грудь, на спину, на плечи) ; короля,
одетого в фиолетовую тунику и слушающего мессу; короля, принимающего меч,
затем — кольцо, скипетр и, наконец, корону; причащающегося после коронации
королевы. Подробности церемонии описаны по этому «чину» де Пангом в работе
«Христианнейший король».
Жан Фуке. «Коронация Карла VI Безумного в Реймском
соборе (4 ноября 1380 года)».
П. Е. Шрамм раскрыл религиозную символику знаков императорской королевской
власти. Императорская корона, состоявшая из диадемы, образованной восьмью
вставными золотыми пластинками, и верхней дуги, разделенной на восемь
полукружий, использовала символическое значение этой цифры, означавшей жизнь
вечную. Императорская корона, как и восьмиугольник дворцовой капеллы в Аахене,
была образом «Небесного Иерусалима» со стенами, покрытыми золотом и
драгоценными каменьями. «Чин» именовал корону «Знаком славы». Царство Христово корона
возвещала крестом — символом победы, и уникальным белым опалом, называемым
«Сиротой» («orphanus»), — знаком превосходства, и изображениями Христа,
Давида, Соломона и Езекии. Кольцо и длинный жезл («virga») соответствовали знакам
епископской власти. Императору вручали также «святое копье» или «копье
святого Мавра», которое несли перед ним во время церемонии, в нем хранился гвоздь
из креста Христова.
Вспомним, что короли Англии и Франции обладали даром лечить золотушных
больных своим прикосновением. О том, что король предпочитал харизматическую
власть военной силе, свидетельствует «Трактат о коронации» Жана Голейна, на-
писанный по предписанию Карла V в 1374 г. Король «Богу приносит оммаж за свое
королевство, которым он владеет не мечом, как говорили в древности, а от
Бога, что засвидетельствовал король на своей золотой монете: „Christus vincit,
Christus regnat, Christus im-peratAA». Он не сказал: «Меч царствует и
побеждает» , но: «Иисус побеждает, Иисус царствует, Иисус правит».
Корона Баварии.
Так, став христианами, варварские короли пытались вернуть себе ту власть
царя-жреца, которой обладали франкские языческие вожди — «reges criniti»,
косматые цари коротковолосого народа, в чьих длинных волосах таилась
чудодейственная власть царей, «подобных Самсону».
Со стороны папы подобные попытки присвоения императорских функций особенно
ощутимы начиная с XIII в., с создания подложного «Константинова дара».
Император якобы оставлял Рим папе, перебравшись с этой целью в Константинополь.
Он разрешил ему носить диадему и символы церковной власти и присвоил римскому
духовенству знаки сенаторского достоинства.
«Мы повелели, что наш достопочтимый отец Сильвестр, верховный понтифик, и
все его преемники должны носить диадему, сиречь корону чистого золота с
драгоценными каменьями, которую мы отказываем ему с головы нашей».
Сильвестр якобы отказался от диадемы, приняв лишь белый высокий колпак —
фригиум, бывший также знаком царского достоинства восточного происхождения.
«Фригиум» быстро превратился в корону, и «установление» IX в. уже называет
его «царственным» («regnum»). Вновь появившись в XI в., он «изменил форму и
смысл», став тиарой. Круг основы митры трансформировался в диадему,
украшенную драгоценностями. В XII в. ее сменила корона с зубцами. В XIII в. она была
надставлена еще одной, а после, вероятно при авиньонских папах, — еще и
третьей, став «triregnum» — трижды царственной. Еще Иннокентий III в начале
XIII в. пояснял, что папа носит митру «в знак понтификата» — высшей духовной
власти, и тиару — в знак высшей земной власти. «Царю-жрецу» соответствовал
«жрец-царь».
Папа одевал тиару не при отправлении своих обязанностей священнослужителя,
но во время церемоний, где он выступал как государь. Начиная с Пасхалия II в
1099 г. папы короновались ей при восшествии на престол. С Григория VII их
«интронизация» в Латране сопровождалась вручением красной императорской
мантии («сарра rubea»); в спорных случаях она придавала дополнительную легитим-
ность своему обладателю по сравнению с антипапой, этой мантии лишенным. Со
времен Урбана II римское духовенство именовало себя «курией», напоминая
одновременно и римский сенат, и феодальный двор.
Основное значение григорианской реформы заключалось не только в том, что
папство освободилось само и начало освобождать церковь из-под диктата
светского феодального порядка, но и в том, что папство утвердилось во главе и
церковной, и светской иерархии, пытаясь провозгласить и на деле подчинить
императорскую и королевскую власть своему господству. Общеизвестны нескончаемые
тяжбы, огромная литература, порожденная спором за инвеституру, который был
лишь одним из аспектов и одним из эпизодов великой борьбы Власти со
Священством, или, как мы убедились, борьбы двух «ordres». Можно вспомнить, как святой
престол при Иннокентии III множил число вассальных государств. Запомним
наиболее значимые символы, вокруг которых кристаллизовался конфликт, служившие,
как это свойственно Средневековью, одновременно и теорией, и образом. Такими
символами были два меча и два светила.
Впрочем, кто лучше церкви мох1 помочь государям? Лев III сотворил Карла
Великого, в значительной мере бенедиктинцы из Флери (аббатства Сен-Бенуа-сюр-
Луар) и из Сен-Дени сотворили Капетингов. Церковь играла на двойственности
королевской власти — главы феодальной иерархии, но также и главы иерархии
иной, государственной, публичной власти, чуждой феодальному порядку. Церковь
поддерживала ее против опасного противника — власти военной: священник
помогал королю смирить воина.
Это делалось, прежде всего чтобы превратить королевскую власть в свое
орудие, отведя ей роль защитника церкви — церкви реальной, как духовного
сословия, и церкви идеальной, как церкви бедных. Королевской власти отводилась
роль «светской руки», исполняющей приказы духовного класса, делающей грязную
работу, связанную с насилием, с пролитием крови, — всем тем, от чего церковь
умывала руки.
Вся клерикальная литература определяла эту королевскую обязанность... В
многочисленных «Зерцалах государей», получивших распространение с IX в.,
государей изображали марионетками в руках епископов — от почтительного и смиренного
Людовика Благочестивого до Людовика Святого, пытавшегося предстать образцовым
государем в моральном и духовном плане.
Парижский собор 829 г. определил обязанности королей, которые, как заявляли
епископы, «состоят в том в особенности, чтобы управлять народом Божьим в
законе и в справедливости и заботиться о поддержании мира и согласия. В первую
очередь королю надлежит быть защитником церквей и служителей Божьих, вдов,
сирот и всех прочих бедных и неимущих. Он должен также по мере возможности
проявлять себя грозным и рьяным, дабы не произошла какая-либо
несправедливость ; а если и свершится одна из них, то лишить кого бы то ни было надежды
укрыться в своей злодейской дерзости, дабы все знали, что никто не останется
безнаказанным». Эти же слова позаимствовал и развил двумя годами позже Иона,
епископ Орлеанский, в своем трактате «О королевских учреждениях»,
остававшемся в течение всего Средневековья моделью для многочисленных «Зерцал
государей» .
За это церковь освящала королевскую власть и провозглашала необходимость
того, чтобы все подданные слепо подчинялись этой власти, поскольку «тот, кто
противится сей власти, противится порядку, угодному Богу».
Для императора или короля в большей степени, чем для феодального сеньора,
клирики устанавливали параллель между небом и землей, превращая монарха в
олицетворение Бога на земле. Иконография имела тенденцию объединять
изображение Господа во славе с изображением императора на троне.
Гуго из Флери в своем «Трактате о королевской власти и церковном
достоинстве», посвященном Генриху I Английскому, дошел до сравнения короля с Богом-
отцом, а епископа — лишь с Христом. «Лишь один царствует в царствии небесном
— тот, кто мечет молнии. Справедливо, чтобы в подражание ему лишь один
царствовал на земле, один, коему отведено быть примером для всех людей». Так
говорил Алкуин, и то, что он сказал об императоре, относилось и к королю с того
момента, как тот становился «императором в своем королевстве».
Но если король отклонялся от этой программы и переставал подчиняться,
церковь быстро напоминала ему о его ничтожестве, лишая его власть столь
желанного священного характера.
Филипп I Французский, отлученный за свой брак с Бертрадой де Монфор, был
поражен Богом постыдными болезнями (по Ордерику Виталию) и потерял свою
воинскую силу (по Гиберту Ножанскому). Григорий VII напомнил императору, что, не
умея изгонять бесов, тот уступает простым экзорцистам. Гонорий Августодунский
утверждал, что король есть мирянин: «Ведь король может быть лишь или
клириком, или мирянином. Если он не мирянин, он клирик. Но если он клирик, он
должен либо совершать причастие, либо быть проповедником, либо экзорцистом, либо
ризничим, либо дьяконом, либо протодьяконом, либо священником. Если он не
обладает никаким из этих санов, тогда он не клирик. Если он не мирянин и не
клирик, он должен быть монахом. Но его жена и его меч мешают ему считаться
монахом».
Мы подошли здесь к причинам того упорства, с которым Григорий VII и его
преемники добивались от клириков и отказа от использования оружия, и
соблюдения целибата. Речь шла не о моральном состоянии, а о том, чтобы охранить
сословие духовенства от пролития крови и спермы — нечистых жидкостей,
подверженных табу, о том, чтобы отделить класс священников от класса воинов,
приниженных, таким образом, смешением с массой прочих мирян. После того как
епископ Фома Бекет был убит рыцарями (возможно, по указанию Генриха II) ,
духовенство обрушило град яростных нападок на людей военных. Экстраординарные
меры, предпринятые церковью во всем христианском мире, по прославлению
мученика, которому посвящались церкви, алтари, статуи, фрески, в честь которого
устраивались процессии, отражали борьбу этих двух «ordres». Соратник убитого
прелата, Иоанн Солсберийский, воспользовался этим случаем, чтобы максимально
развить доктрину ограничения церковью королевской власти. Предусмотрительная
церковь начала обосновывать это учение еще тогда, когда она, руководствуясь
собственными интересами, превозносила эту власть.
Дурной король тот, кто не почитает церковь, становится тираном. Он лишается
своего королевского достоинства. В 829 г. на Парижском соборе епископы
определили: «Если король управляет с благочестием, справедливостью и милосердием,
он заслуживает своего королевского звания. Если же он лишен этих качеств, то
он не король, но тиран». Такова была неизменная доктрина средневековой
церкви . Св. Фома Аквинский подкрепил ее солидными теологическими рассуждениями.
Но по поводу практических следствий, вытекающих из осуждения дурного короля,
ставшего тираном, ни в теории, ни в практике средневековой церкви не
содержалось четких указаний. Случались отлучения, интердикты и низложения, но только
Иоанн Солсберийский осмелился пойти до конца в этом учении, и там, где иного
решения найти было уже невозможно, он проповедовал тираноубийство. Так «дело
Бекета» показало, что соперничество двух сословий логически завершилось
сведением счетов. Но теоретически оружие церкви оставалось в большей степени
духовным. В ответ на притязания императоров и королей папы использовали образ
двух мечей, еще в святоотеческой литературе символизировавших власть духовную
и власть светскую. Алкуин требовал оба меча для Карла Великого. Св. Бернар
выдвинул сложное учение, сводившееся, в конечном счете, к передаче двух мечей
папе. Апостол Петр обладал обоими мечами. Священник использует меч духовный,
рыцарь — меч светский, но только во имя церкви, по знаку («nutu») священника.
Императору, таким образом, оставалось лишь передавать приказания. Канонисты
XIII в. не колебались более. Папа стал викарием Христа — и уже это делало его
хранителем двух мечей, и лишь папа — наместник Христа — мог оба их
использовать .
Так же обстояло дело и с двумя светилами. Римский император отождествлял
себя с Солнцем, и некоторые средневековые императоры пытались возродить это
сравнение. Со времен Григория VII и особенно при Иннокентии III папство
решительно пресекало эти попытки. Из книги Бытия оно заимствовало образ двух
светил : «И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной для освещения земли,
и для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов. И да
будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало
так. И создал Бог два светила великих: светило большее, для управления днем,
и светило меньшее, для управления ночью, и звезды, и поставил их Бог на
тверди небесной, чтобы светить на землю, и управлять днем и ночью». Для церкви
большим светилом — Солнцем — был папа, светилом меньшим — Луной — император
или король. Луна не имеет собственного света, лишь отражает солнечный свет.
Лунный свет — император был главой ночного мира, тогда как миром дневным
управлял папа, являющийся его символом. Если вспомнить, что означали день и
ночь для средневекового человека, понятно, что вся светская иерархия
оказывалась для церкви миром подозрительных сил, теневой частью социального тела.
Папа сумел помешать императору и королю присвоить себе священнические
функции , но ему не удалось захватить светскую власть. Два меча так и остались в
разных руках. Императорская власть перестала играть заметную роль с середины
XIII в. Но Филиппу Красивому удалось нанести решающее поражение Бонифацию
VIII. Однако к этому времени уже практически повсеместно в христианском мире
государи крепко держали светский меч в своих руках. Двум господствующим
группам оставалось лишь забыть свою вражду и сплотиться для сохранения власти в
обществе. В период Новой истории союз алтаря и трона, меча и кропила будет
поддерживаться, несмотря на все перипетии прагматических санкций и
конкордатов , галликанизма, йозефинизма, наполеоновской тирании. Сквозь антагонизмы
будет поддерживаться средневековое согласие Священства и Власти, армии
духовной и армии военной, «молящихся» и «воюющих» в их эксплуатации «работающих».
«Люди добрые, — говорил около 1170 г. епископ Парижский Морис де Сюлли,
выбирая французский язык, чтобы быть лучше понятым, — воздайте сеньору земли
вашей должное. Верьте и поймите, что ему вы должны ваши цензы, оброки, штрафы,
службы, извозную и ямскую повинность. Отдайте все, в должное время и в
должном месте, полностью».
Мечты о единстве, вечно несбыточные. «Дом Божий, единым почитаемый,
разделен на три части», — говорил Адальберон Ланский на пороге XI в., когда
рассыпалось как несостоятельное единство христианского мира, которое крестовые
походы не сумели ни создать, ни воссоздать, но лишь разрушили еще сильнее.
Социальный разлом, политический разрыв, закрепивший двоевластие папы и
императора (в 1077 г. Каносса ознаменовала окончательный крах той кратковременной
гармонии, что объединила в тысячном году Оттона III и Сильвестра II) , затем
еще и национальные разлады и в довершение всего — языковые барьеры.
Конечно, яркие исторические примеры и исключения, порой счастливые, порой
драматичные, показывают, что нации не тождественны языкам. Но никто не будет
отрицать, что языковые различия есть фактор в большей степени разъединяющий,
чем объединяющий. Люди Средневековья чувствовали это весьма остро.
В жалобах клириков разноязычие представлялось следствием первородного
греха, его связывали также с Вавилоном — матерью всех пороков. Рангериус Лукк-
ский в начале XII в. утверждал: «Как некогда Вавилон умножением языков к
старым бедам прибавил еще худшие новые, так и умножение народов увеличивает
жатву злодеяний».
Грустное свидетельство этого содержится в истории о Мейере Гельмбрехте, где
немецкий крестьянин XIII в. не узнает своего блудного сына, кичившегося
знанием многих языков.
«Возлюбленные чада мои, — ответствовал им сын на нижненемецком, — да
ниспошлет Господь вам благодеяния свои». Сестра его бросилась к нему, заключив в
свои объятья. Он же сказал ей: «Cratia vester!». Следом подошли родители,
преисполненные радости. Отцу своему сказал он: «Deu sol!» — а матери, на
богемский манер: «Dobra ytra1!». Муж и жена переглянулись в недоумении, и
хозяйка молвила: «Муж, мы обманулись, это не наше чадо. Это богемец либо
венед» . Отец сказал: «Это романец, хоть он и похож весьма на моего сына, да
хранит его Господь, но это не он». Тогда сестра его Готлинда провозгласила:
«Это не ваш ребенок: раз он говорит со мной на латыни, значит, он клирик».
«Клянусь, сказал их работник, судя по его словам, он родом из Саксонии или
Брабанта. Должно быть, он саксонец, раз говорит по-нижненемецки». Тогда отец
воскликнул в простоте своей: "Если ты сын мой, Гельмбрехт, то я приму тебя
тогда, когда ты молвишь слово по нашему обычаю, на манер дедов наших, чтобы я
мог тебя понять. Ты говоришь мне «deu sol», и не пойму я, что это значит.
Уважь мать свою и меня, мы это заслужили. Скажи слово по-немецки, и тогда не
работник, но я сам стану чистить твою лошадь».
Средние века, всегда находившие чувственный образ для своих идей, для
изображения зла разноязычия использовали символ Вавилонской башни. Подражая
восточной иконографии, чаще всего придавали ей зловещий, катастрофический
характер. Основываясь на богатой коллекции материалов, включенных в свой
значительный труд, Арно Ворст раскрыл все значение этого образа для средневековой
ментальности.
Томительный образ Вавилонской башни также возникает и получает
распространение около тысячного года. Наиболее раннее ее изображение из известных на
Западе сохранилось в манускрипте Кэдмона конца X — начала XI в. В «Вопросах»
(«Interrogatio») начала того же XI в. можно найти следующие уточнения:
«Сколько языков в мире? — Семьдесят два. Почему именно столько, не больше и
не меньше? — По той причине, что у Ноя было три сына — Сим, Хам и Иафет. У
Сима было двадцать семь сыновей, у Хама — тридцать, у Иафета — пятнадцать,
всего же их было семьдесят два».
С этим средневековым призраком Вавилона пытались бороться клирики от
Средневековья до наших дней. Их орудием была латынь. Именно она могла бы
обеспечить единство средневековой цивилизации, тем самым — единство цивилизации
европейской . Как известно, этот тезис блестяще доказал Э. Р. Курциус. Но какая
латынь? Латынь мертвая, от которой отделились ее подлинные наследники —
«народные» языки, стерилизованные всеми ренессансами, начиная с каролингского.
Кухонная латынь, как ее окрестят гуманисты? Нет, напротив, латынь без вкуса и
запаха, кастовая латынь, латынь клириков, скорее средство господства над
массами, чем средство международного общения. Она являла пример сакрального
языка, изолирующего социальную группу, обладавшую монополией на умение если не
понимать его, что было не столь важно, то говорить на нем. Многие сожалели,
что народ превращал основные молитвы в тарабарщину, этому посвящена,
например, «"Ave Maria" виллана» Готье де Куанси. Но и сами священники пребывали на
сей счет в крайнем невежестве. Гиральд Камбрийский собрал в 1199 г. серию
«перлов» английского духовенства. О духовенстве своего диоцеза такие сведения
дает Эд Риго, архиепископ Руана с 1248 по 1269 г. Латынь средневековой
церкви, казалось, могла стать непонятным языком, как в коллегии арвальских
братьев в Древнем Риме. Даже в университетских кругах латынь поддерживалась с
трудом. В статутах коллегий необходимо было запрещать студентам и магистрам
Если вы поняли, то в этом нет ничего удивительного - чешский язык относится к
группе западнославянских языков.
пользоваться «народными» языками вместо латыни.
Живой реальностью средневекового Запада было постепенное и неуклонное
торжество народных языков, умножение числа переложений, переводов, словарей.
Конечно, всегда хватало и ностальгических грез о возврате к языковому
единству, понимаемому как залог чистоты, обретение золотого века. Иоахим Флорский
бичевал Вавилонскую башню — символ гордыни людей, одержимых Сатаной, и
предрекал, что, когда на обновленной земле утвердится Вечное Евангелие и когда
перерожденная церковь станет единственной госпожой народов, ее царство будет
также царством латыни: «Церковь Римская, сиречь все латинство». Латиноязычная
христианская исключительность воскрешала языковый расизм греков. Все, кто не
говорит по-латыни, — варвары, которые, собственно, и речи-то лишены, и
кричат, как звери, не имея языка. И даже писатели, пишущие на «народных» языках,
под влиянием клириков делают латынь синонимом понятия «язык». У Гильома IX
Аквитанского, как и у Кретьена де Труа, птицы поют «на своей латыни».
Вытеснение латыни «народными» языками сопровождалось ростом языкового
национализма . Формирующаяся нация самоутверждалась, защищая свой язык. Якоб
Свинка, архиепископ Гнезно, в конце XIII в. жаловался в Римскую курию на
немецких францисканцев, не понимающих по-польски, и велел произносить проповеди
на польском языке «для защиты и прославления языка польского». Средневековая
Франция может служить ярким примером того, как нация имела склонность
идентифицировать себя с языком — с величайшим трудом шло слияние Франции Севера и
Франции Юга, языка «ойль» и языка «ок».
Уже в 920 г. во время встречи в Вормсе Карла Простоватого с Генрихом
Птицеловом молодые французские и немецкие рыцари схватились в кровавой битве,
будучи , по Рихтеру, «разъяренными языковыми различиями».
Хильдегарда Бингенская была уверена, что Адам и Ева говорили по-немецки.
Некоторые настаивали на первенстве французского языка. В Италии XIII в.
анонимный автор поэмы об Антихристе, написанной по-французски, утверждал:
Язык французский прочих столь богаче,
Что, тот, кто стал его учить впервые,
Не сможет говорить уже иначе,
Не сможет языки учить другие.
А Брунетто Латини свою «Книгу о сокровище» писал на французском, «так как
это наречие более приятно и более доступно всем людям».
Когда на обломках Римской империи установилось многообразие варварских
наций и когда принцип «национальный» вошел в соприкосновение с
«территориальным» принципом законов и даже вытеснил его, клирики создали вид литературных
произведений, приписывающих каждой нации свой особый порок и особую
добродетель . Похоже, что в период подъема национализма после XI в. верх одержал
антагонизм, поскольку отныне в качестве «национального атрибута» за каждой
нацией признавались лишь пороки. Это было особенно заметно в университетах,
сводивших вместе магистров и студентов, объединенных в «нации», которые,
впрочем, не соответствовали «большим» нациям в территориальном и политическом
значении этого слова. По Якову Витрийскому, студенты называли «англичан
пьяницами хвостатыми (ср. с „хвостатыми англичанамилл времен Столетней войны) ,
французов — надменными неженками, немцев — неотесанными распутниками,
нормандцев — пустыми хвастунами, пуатьевинцев — предателями и пройдохами, бур-
гундцев — грубыми тупицами, пустыми ветрениками, ломбардцев — порочными и
скупыми трусами, римлян — склочными клеветниками, сицилийцев — жестокими
тиранами, брабантцев — вспыльчивыми головорезами, фламандцев — жирными
обжорами , бездельниками, разжиженными, словно масло». После чего, продолжал Яков
Витрийский, «от оскорблений часто переходили к драке».
Так лингвистические группы выстраиваются попарно с пороками, подобно
группам социальным, обрученным с дочерьми дьявола. Разделенное общество,
казалось , было обречено на посрамление и несчастья.
И все же, подобно тому, как одни из наиболее дальновидных умов оправдали
разделение общества на социопрофессионалъные группы, другие добились
признания лингвистического и национального разнообразия.
Для этого использовался замечательный текст Блаженного Августина:
«африканский, сирийский, греческий, еврейский и все прочие языки придают разнообразие
одежде этой царицы - христианской доктрины. Но как разнообразие это соединено
в единую одежду, так и все языки соединены в одну веру. Пусть в одежде будет
разнообразие, но не будет разрывов».
Иштван I Венгерский утверждал около 1030 г. : «Гости, приезжавшие из разных
стран, привозят языки, обычаи, орудия и различное оружие, и все это
разнообразие служит королевству украшением, двору — убранством, а врагам —
устрашением. Ибо королевство, в котором лишь один язык и один обычай, — слабо и
непрочно» .
Герхох Рейхерсбергский в XII в. провозглашал, что нет глупых ремесел, и что
всякая профессия может привести к спасению, а святой Фома в XIII в.
утверждал, что все языки способны привести к истине: «Quaecumque sint illae
linguae seu nationes, possunt erudiri de divina sapientia et virtute».
Здесь чувствуется крах тоталитарного идеала общества и готовность движения
к плюрализму и терпимости.
Средневековое право очень долго не признавало распада этого единства.
Законы единства оказались весьма долговечными. Из римского права в каноническое
пришла максима, которой руководствовалась вся средневековая юридическая
практика: «Что касается всех, должно быть одобрено всеми» («Quod omnes tangit ab
omnibus comprobari debet»). И нарушение единогласия рассматривалось как
скандал. Известный канонист XIII в. Угуччио называл того, кто не присоединялся к
мнению большинства, «позорником» (turpis), поскольку «позором являются
разногласия и разномыслие в управлении, в корпорации, в коллегии». Ясно, что в
этом единогласии ничего не было от «демократии», хотя бы потому, что
правители и юристы вполне осознанно открещивались от этого понятия, заменяя его в
теории и на практике понятием «качественного большинства». «Лучшая и основная
часть» («maior et sanior pars»), где слово «лучшая» предопределяло не
количественный, но качественный смысл слова «основная». Теологи и декретисты XIII
в. с грустью констатировали, что «природа человеческая склонна к
разногласиям», видя в этой испорченности результат первородного греха. Склонности
средневекового ума были таковы, что постоянно вызывали к жизни всевозможные
общины и группы, называемые тогда «университетами» («universitates»). Под этим
термином понималась тогда любая корпорация или коллегия, а не только
университеты в нашем понимании. Идея группы неотступно преследовала средневековую
мысль, пытавшуюся определить наименьшее число составляющих ее лиц.
Отталкиваясь от определения «Дигест»: «Десять человек образуют народ, десять овец —
стадо, но для стада свиней достаточно четырех-пяти голов», канонисты XII —
XIII вв. увлеченно спорили о том, с двух или с трех лиц начинается группа.
Главной задачей было не оставлять индивида в одиночестве. От одиночки
следовало ожидать лишь злодеяний. Обособление считалось большим грехом.
Пытаясь приблизиться к людям Средневековья в их индивидуальности, мы
неизменно убеждаемся, что индивид, принадлежавший, как и в любом другом обществе,
сразу к нескольким общинам и группам, не столько утверждался, сколько
полностью растворялся в этих общностях.
Гордыня считалась «матерью всех пороков» лишь потому, что она являла собой
«раздутый индивидуализм». Спасение может быть достигнуто лишь в группе и
через группу, а самолюбие есть грех и погибель.
Средневековый индивид был, таким образом, опутан сетью обязательств и соли-
дарностей, вступавших, в конечном счете, в противоречие друг с другом, что
давало человеку возможность освободиться и самоутвердиться в результате
неизбежного выбора. Наиболее типичным было положение вассала нескольких сеньоров,
принужденного к выбору в случае конфликта между ними. Но обычно такие
отношения зависимости, имеющие целью еще крепче привязать к себе индивидуума,
согласовывались друг с другом, образуя иерархию. Из всех таких связей наиболее
важными были отношения феодальные.
Показательно, что в течение долгого времени за индивидом вообще не
признавалось право на существование в его единичной неповторимости. Ни в
литературе, ни в искусстве не изображался человек в его частных свойствах. Каждый
сводился к определенному физическому типу в соответствии со своей социальной
категорией и своим рангом.
Благородные имели белые или рыжие волосы, а также золотые волосы, цвета
льна, часто — вьющиеся; голубые «правдивые» глаза — трудно не усмотреть в
этом вторжения северных воинов в каноны средневековой красоты. И если великий
деятель случайно не укладывался в общепринятые условности физической
характеристики (что, например, произошло с Карлом Великим, действительно имевшим,
как это выяснилось после вскрытия его могилы в 1861 г., семь футов роста —
192 см, приписываемых ему биографом Эйнхардом) , то его личность все равно
полностью оставалась погребенной под грудой общих мест. Биограф наделял
императора полным набором аристотелевских и стоических качеств, необходимых особе
его ранга.
По многим причинам автобиографии были крайне редки и часто весьма условны.
Как показал Георг Миш в своей «Истории автобиографии», лишь в конце XI в.
появляется первая частная автобиография, написанная Отлохом Сант-Эммеранским. И
речь шла пока лишь о «Книжечке о своих искушениях, превратностях Фортуны и
писаниях», стремящейся на примере автора преподать моральные уроки. Эту же
задачу ставил перед собой и столь независимый ум, как Абеляр, в «Истории моих
бедствий», которую можно перевести также как «Историю моих дурных примеров».
И даже книга «О своей жизни» аббата Гиберта Ножанского (1115 г.) при всей
своей свободной манере изложения была лишь подражанием «Исповеди» Блаженного
Августина.
Средневековый человек не видел никакого смысла в свободе в ее современном
понимании. Для него свобода была привилегией, и само это слово чаще всего
употреблялось во множественном числе. Свобода — это гарантированный статус.
По определению Г. Телленбаха, она была «законным местом перед Богом и
людьми» , то есть включенностью в общество. Без общины не было и свободы. Она
могла реализоваться только в состоянии зависимости, где высший гарантировал
низшему уважение его прав. Свободный человек — это тот, у кого могущественный
покровитель. И когда клирики в эпоху григорианской реформы требовали «свободы
церкви», они подразумевали под этим вызволение ее из-под власти земельных
сеньоров и подчинение одному лишь наивысшему сеньору — Богу.
Индивид в средние века в первую очередь принадлежал семье. Большой семье,
патриархальной или племенной. Под руководством своего главы она подавляла
индивида, предписывала ему и собственность, и ответственность, и коллективные
действия.
Эта роль семейной группы хорошо известна нам по отношению к сеньорам, где
линьяж определял и реалии жизни рыцаря, и его мораль, и его обязанности.
Линьяж был кровной общностью, состоявшей из «родных», «друзей по плоти» —
видимо , так именовали свойственников. Линьяж отнюдь не был остаточным явлением
первобытной семьи. Он представлял собой этап в организации той рыхлой
семейной группы («Sippe»), что встречалась в германских обществах Раннего
Средневековья. Члены линьяжа были связаны узами солидарности. Она проявлялась на
поле боя и в вопросах чести. Гильом Оранжский в «Короновании Людовика»
взывает к Богоматери:
На помощь мне приди,
Не дай мне трусость проявить,
Линьяж позором навсегда покрыть.
Роланд долго отказывается затрубить в рог в Ронсевальском ущелье, чтобы
позвать Карла Великого на помощь, из страха обесчестить тем свою родню.
Солидарность линьяжа проявлялась с наибольшей силой в кровной мести — фай-
дах. Во времена Рауля Глабера в Бургундии неукротимая ненависть столкнула два
линьяжа. «Борьба длилась много лет, и вот в день продажи участка земли прямо
на нем разгорелась битва. Многие с той и другой стороны нашли там свою
смерть. Из дома, что нас занимает, пало тогда 11 человек детей и внуков. И
ссора продолжалась, через некоторое время раздор вспыхнул с новой силой, и
неисчислимые бедствия продолжали поражать эту семью, членов которой убивали
еще на протяжении тридцати и более лет». На средневековом Западе вендетта
практиковалась долго и признавалась законной.
Родственник имел право ждать поддержки, и это привело к расхожему
убеждению, что величина богатства определяется числом родных. У изголовья своего
умирающего племянника Вивьена Гильом Оранжский сокрушается:
О горе мне!
Потеряно все семя моего линьяжа.
Линьяж соответствует агнатическому1 роду, цель и основа которого —
сохранение общего имущества-патримония. Специфика его феодальной разновидности
заключалась в том, что для мужчин линьяжа военные функции и отношения личной
верности были столь же важны, как и экономическая роль семьи. Но этот
комплекс интересов и чувств нагнетал в феодальной семье крайнюю напряженность,
драматизм в отношениях преобладал над верностью. Прежде всего — соперничество
двух братьев. Власть не сразу была обеспечена старшему, но была в руках того
из братьев, за кем прочие признавали способности командира. Часто признание
не было безоговорочным, а оспаривалось. В королевских феодальных семьях
соперничество и взаимная ненависть братьев подстегивалась еще и
притягательностью короны. Такова была борьба между сыновьями Вильгельма Завоевателя,
Вильгельмом Рыжим, Робертом Короткие Штаны и Генрихом I, или между сводными
братьями Педро Жестоким и Энрике Трастамарским в Кастилии XIV в. Природа
феодального линьяжа порождала своих Каинов.
Она порождала также и непочтительных сынов. Нетерпение юных феодалов
возбуждалось многим причинами: сокращенный разрыв между поколениями, малая средняя
продолжительность жизни и необходимость для сеньора проявлять себя в качестве
военного вождя; как только сеньору позволял возраст, он должен был постоянно
подтверждать свой статус на поле боя. Отсюда — многочисленные восстания детей
против отцов, от Генриха Молодого, Ричарда Львиное Сердце и Жоффруа
Бретонского, восставших против Генриха II Английского, до вполне феодального мятежа
будущего Людовика XI против его отца Карла VII. Впрочем, экономические
причины и соображения престижа обычно удаляли от отца молодого сеньора,
становящегося в ожидании наследства странствующим рыцарем.
Напряженность в линьяже порождалась также многочисленными браками,
постоянным присутствием большого числа незаконных детей. Наличие бастардов в низших
1 От лат. agnatus - родственный по мужской линии, основанный на этой степени
родства.
слоях общества считалось постыдным, но у знати не вызывало осуждения.
Все эти противоречия позволяли авторам придавать драматизм сюжету эпических
произведений. Жесты изобилуют семейными драмами. В «Гуоне» их олицетворяет
Шарло — недостойный сын Карла Великого, а также Жерар — родной брат Гуона,
узурпировавший его права на наследство.
Для агнатской семьи было характерно особое значение, придаваемое отношениям
племянника и дяди, точнее, брата матери. «Жесты» демонстрируют нам много
таких пар: Карл Великий — Роланд, Гильом Оранжский — Вивьен, Рауль де Камбре —
Готье... Церковная форма непотизма была в средневековом обществе лишь частным
случаем.
Эта агнатическая в большей степени, чем патриархальная, семья
обнаруживается и у класса крестьян, она более тесно совпадает там с земледельческим
производством, с экономической собственностью семьи, ее патримонием. Она
включила в себя тех, кто жил в одном доме и занимался обработкой одного участка
земли. Но нам очень мало что известно об этой крестьянской семье, образующей
основную экономическую и социальную ячейку обществ, подобных средневековому
Западу. Будучи реальной общностью, она не имела своего юридического
выражения. Она была тем, что во Франции Старого порядка называлось «умалчиваемой
общностью» (communaute taisible). Сам термин указывает, что право очень
неохотно признавало ее существование.
Трудно понять, какое в точности место занимали женщина и ребенок в семье
как первичной общности. Без сомнения, женщина находилась в подчиненном
положении. Она не была в чести в этом мужском, военном обществе, чье
существование постоянно было под угрозой и где, следовательно, плодовитость
рассматривалась скорее как проклятие, чем как благо. Христианство сделало очень мало
для улучшения ее материального и морального статуса. Ведь на ней лежала
основная вина за первородный грех. Из всех видов дьявольского искушения именно
женщина была наихудшим воплощением зла. «Муж есть глава жены» (Эф. 5,23) —
христианство верило этим словам апостола Павла и учило по ним. Повышение
статуса женщин наиболее ярко читается в культе Девы Марии, расцветшем в XII —
XIII вв., поворот в христианской спиритуальности подчеркивал искупление греха
женщин Марией, новой Евой. Этот поворот виден также и в культе Магдалины,
получившем развитие с XII в., как показывает история религиозного центра в Ве-
зелее. Но реабилитация женщины была не причиной, а следствием улучшения
положения женщины в обществе.
Роль женщин в средневековых еретических (например, катары) или параеретиче-
ских (например, бегинки) движениях была знаком неудовлетворенности отведенным
им местом. Впрочем, констатация презрения по отношению к женщине нуждается в
уточнениях. Хотя женщина и не считалась столь же полезной в средневековом
обществе, как мужчина, но, тем не менее, она играла важную роль в экономической
жизни и помимо своей функции деторождения. В классе крестьян в работе она
была почти тождественной, если не равной мужчине. Когда Гельмбрехт пытается
убедить свою сестру Готлинду бежать из дома отца-крестьянина, чтобы выйти
замуж за «вора», с которым она заживет как госпожа, он говорит ей: «Если ты
выйдешь за крестьянина, то не будет женщины тебя несчастнее. Тебе надо будет
прясть, трепать лен, сучить нить, дергать свеклу». Занятия женщин высшего
класса были хотя и более «благородными», но не менее важными. Они стояли во
главе гинекеев, где изготовление предметов роскоши — дорогих тканей, вышивок
— обеспечивало большую часть потребностей в одежде сеньора и его людей. Не
только разговорный язык, но и язык юридический для обозначения разных полов
называл их: «люди меча» и «люди прялки». В литературе поэтический жанр,
связанный с женщинами и обозначенный П. Лежентийем как «песни о женщине»,
получил название «песни полотна», то есть распеваемые в гинекеях, в прядильных
мастерских. Когда между IX и XI вв. высший слой хозяйственного класса,
«laboratores», добился известного социального продвижения, то это коснулось и
женщин, принадлежащих к данной категории.
Хотя рождение девочек в средние века и не вызывало особой радости, все же у
нас нет оснований подозревать эту эпоху в детоубийстве, как иные
женоненавистнические общества. Пенитенциалии, перечислявшие длинный список жестоких и
варварских обычаев, как правило, молчат по этому поводу.
С другой стороны, женщины из высших слоев общества всегда пользовались
определенным уважением. Во всяком случае, некоторые из них. Наиболее известные
дамы вошли в литературу. Берта, Сибила, Гибур, Кримхильда и Брунхильда1,
различные по характеру и судьбе, мягкие и жестокие, несчастные и счастливые, они
стоят на первом плане в ряду героинь. Они были как бы земными двойниками тех
женских образов, что столь ярко засверкали в романском и готическом
религиозном искусстве. Иератические мадонны стали более человечными, фигуры
изображались теперь в более вольных позах, девы Разумные и девы Неразумные
обменивались взглядами в диалоге пороков и добродетелей, а в фигурах Евы, смущенной и
смущающей, само средневековое манихейство задавалось вопросом: «Неужели само
небо сделало это собрание чудес жилищем Змия?» И конечно, главную роль в
куртуазной литературе сыграли дамы-вдохновительницы и поэтессы — героини во
плоти или героини грез: Элеонора Аквитанская, Мария Шампанская, Мария
Французская, равно как и Изольда, Гвиньевьера или Далекая принцесса, — они открыли
современную любовь. Но это — другая история, к которой мы еще вернемся.
Часто утверждалось, что крестовые походы, оставлявшие женщин Запада в
одиночестве , привели к росту их власти и прав. Д. Херлихи еще раз подтвердил,
что положение женщин высших слоев на Юге Франции и в Италии знало два периода
улучшения: каролингскую эпоху и время крестовых походов и Реконкисты. И
поэзия трубадуров, казалось, отражала это повышение роли покинутых жен. Но
поверить святому Бернару, рисующему Европу совсем обезлюдевшей, или Маркабрюну,
у которого владелица замка вздыхает, поскольку все, кто был в нее влюблен,
ушли во Второй крестовый поход, это означало бы принять за чистую монету
чаяния фанатичного пропагандиста и образы поэта с богатым воображением. Впрочем,
при чтении трубадуров, мягко говоря, не возникает впечатления, что мир
куртуазной поэзии был миром одиноких женщин. Изучение же юридических актов
показывает, что, во всяком случае, в вопросах управления совместным имуществом
супружеской пары ситуация женщин ухудшалась с XII по XIII в.
С детьми дело обстояло иначе. Да и были ли дети на средневековом Западе?
Если вглядеться в произведения искусства, то их там не обнаружится. Позже
ангелы часто будут изображаться в виде детей и даже в виде игривых мальчиков —
путти, полуангелочков, полуэросов. Но в средние века ангелы обоего пола
изображались только взрослыми. И когда скульптура Девы Марии уже приобрела черты
мягкой женственности, явно заимствованные у конкретной модели и дорогие для
художника, решившего их обессмертить, младенец Иисус оставался ужасающего
вида уродцем, не интересовавшим ни художника, ни заказчиков, ни публику. И лишь
в конце Средневековья распространяется иконографическая тема, отражавшая
новый интерес к ребенку. В условиях высочайшей детской смертности интерес этот
был воплощен в чувстве тревоги: тема «Избиения младенцев» отразилась в
распространении праздника Невинноубиенных. Под их патронатом находились приюты
для подкидышей, но они появились не ранее XV в. Прагматичное Средневековье
едва замечало ребенка, не имея времени ни умиляться, ни восхищаться им. Да и
ребенок часто не имел дедушки — столь привычного для традиционных обществ
Брюнхильда — супруга нибелунга Гунтера, короля Бургундии, героиня германо-
скандинавской мифологии и эпоса. Не путать с Брунгильдой. Брунгильда (ок. 543—613) —
супруга Сигиберта I, короля Австразии (с 561 г.), дочь вестготского короля
Атанагильда.
воспитателя. Слишком мала была продолжительность жизни в средние века. Едва
выйдя из-под опеки женщин, не относившихся серьезно к его детской сущности,
ребенок оказывался выброшенным в изнурительность сельского труда или в
обучение ратному делу. Это подтверждают и жесты. «Детство Вивьена», «Детство Сида»
рисуют очень юного героя уже как молодого человека — скороспелость была
обычным явлением в примитивных обществах. Ребенок попадает в поле зрения лишь с
возникновением семьи, характеризующейся совместным проживанием тесной группы
прямых потомков и предков, которая появилась и получила распространение с
развитием города и класса бюргерства. Ребенок был порождением города и
бюргерства, подавивших и сковавших самостоятельность женщины. Она была
порабощена домашним очагом, тогда как ребенок эмансипировался и заполонил дом, школу,
улицу.
Находясь в зависимости от семьи, предписывающей как характер владения
собственностью, так и коллективный образ жизни, индивид повсюду, за исключением
города, принадлежал также и другой общности — сеньории, под властью которой
он жил. Конечно, между благородным вассалом и крестьянином любого статуса
разница была существенной. Но, находясь на разных уровнях и обладая разным
престижем, оба они принадлежали к сеньории, точнее, сеньору, от которого она
зависела. И тот и другой были «людьми сеньора», хотя для одного это слово
имело благородное значение, а для другого — уничижительное. Разделявшую их
дистанцию подчеркивали сопутствующие слова. Например, слова для обозначения
вассала «человек уст и рук» указывали на определенную интимность,
сопричастность и ставили вассала, несмотря на его подчиненное положение, в одну
плоскость с сеньором. «Человек власти» другого (то есть подвластный) — этот
термин, напротив, указывал на зависимое положение крестьянина от сеньора.
В обмен на покровительство и установление экономической связи (в виде фьефа
в одном случае и держания — в другом) оба становились обязаны сеньору:
помощью, службой, платежами, оба были подчинены его власти, что отчетливее всего
проявлялось в юридической сфере.
Среди функций, отобранных феодалами у публичной власти, функция судебная
оставалась самой тяжелой для всех зависимых от сеньора людей. Без сомнения,
вассал вызывался в суд чаще, чтобы сидеть на нем рядом с судьей или даже
вместо него, чем чтобы быть обвиняемым, но и он подчинялся вердиктам суда за
свои правонарушения, если сеньор обладал правом только «низшей юстиции», или
за свои преступления, если сеньору принадлежала и «высшая юстиция». Тюрьма,
виселица, позорный столб — эти мрачные продолжения сеньориального трибунала
скорее символизировали подавление, чем правосудие. Прогресс королевской
юстиции, помимо улучшения работы правосудия, помогал эмансипации человека, чьи
права лучше были защищены в такой широкой общности, как королевство, чем в
такой узкой и потому более стеснительной, а то и подавляющей, как сеньория.
Но прогресс этот был весьма неторопливым. Людовик Святой, государь из числа
наиболее озабоченных устранением несправедливости и укреплением авторитета
королевской власти, относился к сеньориальной юстиции с неизменным уважением.
Гильом де Сен-Пату приводит по этому поводу показательный анекдот. На
кладбище церкви в Витри король в окружении толпы слушал проповедь доминиканца брата
Ламбера. Неподалеку в таверне так шумело «сборище людей», что заглушало речь
проповедника. «Блаженный король спросил, под чьей юрисдикцией находится эта
местность. Ему ответили, что под королевской. Тогда он приказал сержантам
утихомирить людей, заглушавших слово Божие, что и было исполнено». Биограф
государя замечает: «Считают, что блаженный король спросил, под чьей
юрисдикцией эта местность, из опасения покуситься на права, ему не принадлежавшие».
Подобно тому как ловкий вассал мог использовать к своей выгоде
множественность и порой противоречивость своих ленных обязательств, так и находчивый
подданный сеньора мог умело выпутаться из сложного сплетения соперничавших
юрисдикции. Но масса чаще испытывала добавочный гнет.
Получалось, что быть индивидом означало быть ловкачом. Многообразный
средневековый коллективизм окружил слово «индивид» ореолом подозрительности.
Индивид — это тот, кто мог ускользнуть из-под власти группы, ускользнуть лишь
при помощи какого-то обмана. Он был жуликом, заслуживающим если не виселицы,
то тюрьмы. Индивид вызывал недоверие.
Конечно, большинство общин требовали от своих членов исполнения долга и
несения тягот не просто так, а в обмен на покровительство. Но за то приходилось
платить цену, тяжесть которой ощущалась вполне реально, покровительство же не
было столь явным и очевидным. В принципе церковь собирала десятину с членов
приходской общины на нужды бедных. Но разве с десятины не наживалось
духовенство, по крайней мере, высшее? Как бы ни обстояло дело в действительности, в
большинстве приходов в это верили, и десятина была одним из наиболее
ненавистных платежей.
Обмен благодеяниями и услугами был более уравновешенным в других общностях,
имевших вид более эгалитарный: в сельских и городских общинах.
Сельские общины часто с успехом оказывали сопротивление сеньориальным
требованиям. Их объединяла экономическая база. Они управляли, распределяли и
защищали выпасы и общинные лесные угодья, которые имели жизненно важное
значение для большинства крестьянских семей, снабжая их дровами и подножным кормом
для свиней и коз. И все же в сельской общине не было равенства. Несколько
домохозяев — чаще всего ими были богатые крестьяне, но иногда просто потомки
наиболее уважаемых родов — господствовали в общине, решая ее дела к своей
выгоде. Р. Хилтон и М. Постан показали, что в большинстве английских деревень
XIII в. имелась группа зажиточных крестьян, предоставлявших как
индивидуальные займы (занимаясь ростовщичеством вместо евреев, которые в английской
деревне уже перестали играть эту роль, если вообще ее когда-либо играли), так и
многочисленные и часто завышенные ссуды всей общине для уплаты штрафов,
судебных издержек, общинных платежей. Эта группа, состоявшая всегда из одних и
тех же лиц, выступала в роли гарантов (warrantors) в хартиях. Они, впрочем,
часто и образовывали гильдию или братство, поскольку сельская община, как
правило, не являлась наследницей первобытной соседской общины, но была более
поздним социальным формированием, современным тому движению, которое увенчало
расцвет X — XII вв. созданием новых институтов. В XII в. в Понтье и в
окрестностях Дана разразились коммунальные революции, затронувшие одновременно и
города, и деревни, где крестьяне образовали коммуны, состоящие из федераций
деревень. Параллелизм двух аспектов одного движения, известный всему
христианскому миру, лучше всего виден на примере Италии. Как известно, в частности,
из работ Р. Каджезе, П. Селлы, Ф. Шнайдера и Г. П. Боньетти, рождение
городских коммун шло одновременно с рождением коммун сельских. Более того, в обоих
случаях главную роль играла экономическая и моральная солидарность,
существовавшая между группами «соседей». Эти «соседства» («viciniae») были ядром
общин феодальной эпохи. Явления и понятия, обозначавшие соседство, имели
фундаментальное значение, им противопоставлялись явления и понятия, связанные с
«чужаками». Добро шло от соседей, зло — от чужаков. Но, став
структурированными общинами, «соседства» расслаивались, и во главе их становились группы
«добрых людей», или «прюдомов», «знатных», «нотаблей», из числа которых
выходили консулы или должностные лица, общинные чиновники.
В городе корпорации и братства, обеспечивавшие экономическую, физическую и
духовную защиту своих членов, также не были теми эгалитарными институтами,
какими их часто представляют.
Контролируя труд, они более или менее эффективно боролись с обманом, браком
и подделками, регламентируя производство и сбыт, они устраняли конкуренцию,
будучи, согласно Г. Миквичу, подобны протекционистским картелям. Но под видом
«справедливой цены» («justum pretium»), которая, как показал, анализируя
схоластические трактаты, Дж. Болдуин, была не чем иным, как рыночной ценой
(pretium in mercato), корпорации позволяли функционировать естественному
механизму спроса и предложения. Протекционистская в локальном плане,
корпоративная система была свободной в более широком контексте, в который вписывался
город. Из этой свободы проистекало социальное неравенство, которое
корпоративная система лишь усиливала. Но и на локальном уровне протекционизм
действовал в интересах меньшинства. Корпорации имели иерархическую структуру, и
если ученик рассматривался как потенциальный мастер, то работник,
подмастерье , оставался низшим без всякой надежды на продвижение. Важно, что
корпорации не включали в себя две категории, чье существование значительно мешало
экономической социальной гармонии, которую в принципе должна была обеспечить
корпоративная система.
Выше корпораций находилась группка богачей, подкреплявших свое
экономическое могущество обладанием политической властью, реализуемой ими через
подставных лиц или непосредственно. Они были эшевенами, консулами, «жюре»
(присяжными) , избегая корпоративных пут и действуя по своему усмотрению, как это
показал (для крупных итальянских купцов) А. Сапори. Они могли объединяться в
корпорации, такие, как «Калимала», господствовавшая во Франции экономически и
весьма весомая политически, но могли и попросту игнорировать корпоративные
барьеры и их статуты. К этим людям, прежде всего, относились купцы, ведущие
дальнюю торговлю (mercatores), и «раздатчики работ», контролировавшие
локальное производство и продажу сырья и готовой продукции. Ж. Эспинас в своем
классическом труде приводит уникальный документ, относящийся к Жану Буанбро-
ку, купцу-суконщику из Дуэ (конец XIII в.). Церковь требовала от верующих, а
в особенности от купцов, хотя бы на смертном одре при составлении завещания
возмещать нажитое ростовщичеством и лихоимством, дабы обеспечить спасение
души. Обычно в завещаниях такая формула фигурировала, но крайне редко
выполнялась на деле. Однако в случае с Жаном Буанброком это все же случилось. Его
наследники предложили пострадавшим получить им причитающееся. До нас дошли
тексты некоторых жалоб. Вырисовывающийся ужасный портрет не был единичным
случаем, но представлял целую социальную категорию. Обеспечивая себя шерстью
и красильными веществами по заниженной цене, купец платил «мало, плохо или не
платил вовсе», часто расплачивался натурой (что позже будет называться «truck
system») с низшими — крестьянами, работниками, мелкими ремесленниками,
которые зависели от него из-за денег (он был ростовщиком) , работы и жилья (он
сдавал его своим рабочим, получая дополнительное средство давления). Он
обладал и политической властью: девять раз избираясь эшевеном, он стал им и в
1280 г., жестоко подавив стачку ткачей в Дуэ. Он так запугал ткачей, что и
те, кто осмелился прийти с жалобами, делали это с робостью — страшна была
даже память об этом тиране. И это не была только власть какого-то особо
жестокого человека, но власть целого класса, городской эквивалент феодальной
тирании.
Ниже корпораций пребывали массы, лишенные всякой защиты, к которым мы еще
вернемся.
Но если сельские и городские общины более угнетали, чем освобождали
индивида, то надо отметить, что они были основаны на принципах, заставлявших
трепетать весь феодальный мир. «Коммуна — это отвратительное слово», — записал
свою знаменитую формулу в начале XII в. церковный хронист Гиберт Ножанский. В
этом городском движении, продолженном в деревнях созданием сельских коммун,
революционный смысл имело то, что клятва, связывающая членов первоначальной
городской коммуны, в отличие от вассального договора, соединявшего высшего с
низшим, была клятвой равных. Феодальной вертикальной иерархии было
противопоставлено горизонтальное общество. «Vicinia», группа соседей, объединенных
вначале лишь пространственной близостью, была преобразована в братство —
«fraternitas». Это слово и обозначаемая им реальность имели особый успех в
Испании, где процветали «германдады», и в Германии, где клятвенное братство —
«Schwurbruderschaft» — вобрало в себя всю эмоциональную силу старого
германского братства. Клятва устанавливала между бюргерами отношения верности
(«Treue»). В Зосте в середине XII в. бюргер, нанесший физический или
моральный ущерб своему «concivis» («со-бюргеру»), лишался бюргерских прав. Братство
сменилось общиной, скрепленной клятвой: conjuratio или communio. У французов
или итальянцев такая община называлась коммуной, а у немцев —
«Eidgenossenschaft». Она объединяла равных, и хотя неравенство экономическое
оставалось неискоренимым, оно должно было сочетаться с формулами и практикой,
сохранявшими принципиальное равенство всех граждан. Так, в Нейсе в 1259 г.
было провозглашено, что если надо будет произвести сбор на нужды коммуны, то
бедные и богатые будут присягать equo modo и платить пропорционально своим
возможностям.
Даже если города и не были тем вызовом феодализму, тем антифеодальным
исключением, какими их зачастую описывают, все равно они представлялись
явлением необычным и для человека, жившего в эпоху возникновения городов, выступали
как некая новая реальность, в том скандальном значении, которое придавало
понятию новизны Средневековье.
Для людей, ничего не знавших, кроме земли, леса, пустоши, город
одновременно был манящим и пугающим, был соблазном, как драгоценности, деньги, женщины.
Средневековый город не производил впечатления монстра устрашающих размеров.
В начале XIV в. очень немногие города достигли стотысячного числа жителей:
Венеция и Милан. Население Парижа, самого крупного города к северу от Альп,
без сомнения, не превышало 80 тысяч, а приписываемые ему 250 тысяч жителей
надо признать явным преувеличением. Брюгге, Рент, Тулуза, Лондон, Гамбург,
Любек, как и другие города первого ранга, насчитывали от 20 до 40 тысяч
горожан.
Париж, XV век.
Часто и справедливо обращали внимание на то, как деревня проникала в
средневековый город: горожане вели полукрестьянскую жизнь, внутри городских стен
скрывались виноградники, сады, даже луга и поля, бродил скот, высились
навозные кучи.
И все же для Средневековья контраст города и деревни был ярче, чем для иных
обществ и цивилизаций. Городская стена служила наиболее укрепленной границей
из всех, известных в ту эпоху. Стены, башни и ворота разделяли два мира.
Города заявляли о своей оригинальности, о своеобразии, кичливо помещая на своих
печатях изображения стен, хранивших их покой. Трон славы — Иерусалим или
престол зла — Вавилон, город всегда оставался для Средневековья символом
экстраординарности. Быть горожанином или быть крестьянином — здесь проходил один из
величайших разломов средневекового общества.
Конечно, раннесредневековый город также обладал престижем в глазах
дофеодального и раннефеодального общества. Он был средоточием власти политической
и религиозной, резиденцией короля, графа или епископа, единственным местом,
где были монументальные постройки, где концентрировались основные сокровища.
Штурм, разграбление или обладание городом приносили богатство и славу. Обычно
мало замечают, насколько притягательным был город для героев жест. В «Песне о
Роланде» по контрасту с враждебной природой, скалами, горами, равнинами
города сияют как маяки: Сарагоса и Экс — «лучшее место Франции». Мираж
Константинополя был миражем города. Города называли «гордыми», «высокомерными»,
«благородными» . Таков Париж — «благородный град» в «Майне» и в «Большеногой
Берте», герои которых находят там конец своим испытаниям. Оберон, связанный с
лесом, где он творил свои чары, тоскует о своей родине: «Монимур, мой град».
Действие всего цикла о Гильоме Оранжском разворачивается вокруг городов
Оранж, Ним, Вьенн, Париж, опять Париж, отнюдь не идеализированный в
«Монашестве Гильома»: «Франция была тогда мало населена и едва освоена, не было всех
этих богатых доменов, замков, могущественных городов, что покрывают ее в наши
дни. Париж в ту эпоху был совсем мал». Гильом прибыл, чтобы вызволить из
осады короля Людовика. И после долгой скачки город встает перед ним как видение:
«Когда Гильом открыл глаза, утро было ясным и он увидел Париж среди лугов».
Сегодняшним парижанам Гильом оставил о себе память — имя своего противника,
язычника, сакса Изоре, которого он убил в поединке и похоронил на месте,
получившем название «могила Изоре — „Томб Иссуарлл. Но особенно блещет Нарбонна,
которую берет штурмом Эмери: „Меж двух утесов на берегу залива он увидел
подымавшийся вверх укрепленный город сарацин. Он был надежно заперт невиданно
крепкими стенами. В тисовых рощах на ветру трепетали листья, и не было
зрелища прекраснее. Там сверкали двадцать белокаменных башен. Но взгляд привлекала
та, что в центре. Не найдется в целом свете рассказчика, что смог бы описать
все хитрости неверных, воздвигших эту башню. Бойницы были так укрыты свинцом,
что защитники не боялись стрел врага. Ее венчала глава из чистого заморского
золота, на ней был укреплен карбункул, пылавший, как утренняя заря. Король
созерцал город и возжелал его в сердце своемЛЛ.
Но между X и XIII вв. произошел взлет, столь блестяще описанный А. Пирен-
ном, и образ западных городов изменился. В них возобладала одна функция,
оживлявшая старые города и создававшая новые, — функция экономическая,
торговая, а чуть позже и ремесленная. Город стал очагом того, что было столь
ненавистно феодальным сеньорам: постыдной хозяйственной деятельности. На город
обрушивали анафемы.
В 1128 г. городок Дейц, расположенный на противоположном Кёльну берегу
Рейна, выгорел дотла. Аббат монастыря святого Гериберта, знаменитый Руперт,
теолог, верный старым традициям, сразу же усмотрел в этом гнев Божий, покаравший
место, втянутое в орбиту развития Кёльна и превратившееся в центр обмена, в
логово проклятых купцов и ремесленников. Сквозь Библию прочитывалась
антигородская история человечества. Основателем первого города был Каин, которому
подражали все злодеи и тираны, враги Господа. Напротив, патриархи, справедли-
вые и богобоязненные, жили в шатрах, в пустыне. Обосноваться в городе
означало выбрать сей мир, и действительно, возникновение городов вместе с
оседлостью, с установлением собственности и развитием инстинкта собственника
способствовало становлению нового менталитета, заключавшегося в выборе жизни
деятельной, а не созерцательной.
Расцвету городского менталитета благоприятствовало скорое появление
городского патриотизма. Без сомнения, город был ареной борьбы классов, и правящие
слои, стоявшие у истоков этого городского духа, первыми и воспользовались его
выгодами. Но, как подчеркнул А. Сапори, по крайней мере, в XIII в. крупные
купцы умели жертвовать и собой, и деньгами на благо города. В 1260 г., когда
вспыхнула война между Сиеной и Флоренцией, один из богатейших сиенских
купцов-банкиров Салимбене деи Салимбени передал коммуне 180 тысяч флоринов и,
закрыв свои лавки, сам отправился на войну.
Если сельская сеньория не могла внушить массам живущих в ней крестьян
ничего, кроме чувства угнетенности, если укрепленный замок хотя и предоставлял
крестьянам защиту и убежище, но отбрасывал ненавистную тень на их жизнь, то
силуэт величественных городских зданий, инструмент и символ господства
богачей в городе, рождал у городского люда смешанные чувства, в коих преобладали
гордость и восхищение. Городское общество сумело создать ценности, в
известной мере общие для всех жителей, — ценности эстетические, культурные,
духовные . Дантов «красавец Сан-Джовани» был объектом почитания и гордости всех
флорентийцев. Городская гордость проявлялась, прежде всего, в наиболее урба-
низованных регионах Фландрии, Германии, Северной и Центральной Италии.
Приведем свидетельства лишь о трех итальянских городах. Милан, чудеса которого
описывал в 1288 г. брат Бонвезино далла Рива в своем труде «О великих града
Милана» («De magnalibus urbis Mediolani») : «Город имеет форму круга, и его
удивительная форма есть знак его совершенства». Генуя, красоты которой
описывал на лигурийском диалекте анонимный поэт конца XIII в.:
Генуя, град до краев населен
Людом, чей скарб навсегда защищен
Стенами дивной красы и убранства,
Что окружили большое пространство.
И наконец, Флоренция, которую до Данте прославил Чиаро Даванцати в 1267 г.:
О, сладкая, веселая земля Флоренции,
Родник ты доблести и наслаждения.
Но какова была роль, и каково было будущее этих городских островков Запада?
Их процветание могло питаться только землей. Даже города, больше других
обогатившиеся за счет торговли, основывали свое могущество на сельской округе.
Такими городами были Гент и Брюгге, Генуя, Милан, Флоренция, Сиена и Венеция,
вынужденная преодолевать трудности своего приморского расположения. Слово
«контадо» — округа итальянских городов — дало имя всем итальянским крестьянам
— "contadini".
Между городами и их сельской округой установились сложные отношения. На
первый взгляд городское влияние было благоприятным для населения деревень.
Крестьянин-переселенец обретал там свободу: или, обосновавшись в городе, он
автоматически становился свободным — зависимое состояние не признавалось на
городской земле, — или же город, завладев своей округой, спешил освободить
сервов. Отсюда знаменитая немецкая правовая норма: «Городской воздух делает
свободным» («Stadtluft macht frei»). Она имела уточнение: «Городской воздух
делает свободным через год и один день», то есть после того, как человек про-
будет этот отрезок времени в городе.
(jflBediobnum
Средневековый Милан.
Но округа эксплуатировалась городом, превратившимся в своеобразную
сеньорию. Городская сеньория, осуществлявшая право бана над своей округой,
предпочитала эксплуатировать ее экономически: она скупала там продукты по низким
ценам (зерно, шерсть, молочные продукты для снабжения города, его ремесла и
торговли) и навязывала округе свои товары, часто выступая лишь в роли
посредника: например, город обязывал селян покупать соль в установленных
количествах и по фиксированной завышенной цене, что означало возникновение нового
налога. За счет вербовки крестьян города формировали свои ополчения вроде
«вольных брюггцев» — солдат из окрестностей Брюгге. Города развивали к своей
выгоде сельское ремесло, полностью удерживая его под своим контролем.
Достаточно быстро они начали опасаться крестьян. Как сельские сеньоры запирались в
своих укрепленных замках, так и города с наступлением ночи убирали подъемные
мосты, натягивали цепи перед воротами, выставляли часовых на стенах, опасаясь
наиболее близкого и наиболее вероятного врага — окрестного крестьянина. Город
породил университеты и юристов, разработавших в конце Средневековья право,
обращенное против крестьян.
Но в итоге оказалось, что города, сумевшие в средние века стать
государствами — Венецианская республика, Великое герцогство Тосканское, вольные
ганзейские города, — двигались против течения истории, их существование мало-
помалу становилось все более анахроничным. Италия и Германия, страны, где
города долгое время составляли экономический, политический и культурный каркас,
отстали от других стран, добившись объединения лишь в XIX в. Городское
средневековое общество не имело перед собой исторического будущего.
Мечты церкви о гармоничном обществе наталкивались на жестокую реальность
противоречий и борьбы классов. Удерживаемая клириками, по крайней мере, до
XIII в. почти полная монополия на написание литературных сочинений скрывала
интенсивность классовой борьбы в средние века и могла создать впечатление,
что только лишь отдельные сеньоры и крестьяне время от времени пытались
нарушить социальный порядок, нападая на служителей церкви или на ее имущество.
Все же церковные писатели сообщили достаточно, чтобы мы смогли убедиться в
постоянстве существующих антагонизмов, прорывавшихся подчас во внезапных
вспышках насилия.
Наиболее известное из этих противоречий восстанавливало бюргеров против
дворян. Оно всегда было на виду. В стенах города рассказы хронистов, хартии,
статуты, мирные договоры многократно усиливали эхо бурных событий. Достаточно
частые случаи городских восстаний против епископов, сеньоров города, с ужасом
описываемые церковными хронистами, демонстрируют нам захватывающие картины
выхода на сцену не только новых классов, но и новой системы ценностей, в
которой не было места сакральному почитанию прелатов.
Вот описание событий 1074 г. в Кёльне монахом Лампертом Герсфельдским.
«Архиепископ проводил в Кёльне время Пасхальных праздников со своим другом,
епископом Мюнстерским, приглашенным им, дабы справлять праздник вместе. Когда же
епископ захотел вернуться к себе, архиепископ велел своим сержантам найти ему
подобающий корабль. Ими было разыскано хорошее судно, принадлежавшее богатому
купцу из этого города, и востребовано для архиепископских нужд. Люди купца,
служившие на судне, протестовали, но люди архиепископа пригрозили им
расправой, коли те немедленно не подчинятся. Люди купца поспешили разыскать
хозяина , рассказать ему о случившемся, спросив, как им быть дальше. У сего купца
был сын, сильный и дерзкий. Он находился в родстве с главнейшими городскими
семействами и был весьма угоден людям в силу своего характера. Он быстро
собрал своих людей и столько городской молодежи, сколько смог, и ринулся к
кораблю, приказав затем сержантам архиепископа покинуть его, и выдворил их
силой... Друзья обеих сторон взялись за оружие, и стало затеваться большое
побоище . Новости об этом дошли до архиепископа, который тотчас же направил своих
людей, чтобы укротить мятеж, и, будучи весьма разгневан, пригрозил юным
бунтовщикам суровым наказанием на ближайшей сессии своего суда. Архиепископ
обладал всеми добродетелями и часто доказывал свое превосходство во всех
областях, как в делах церкви, так и в делах государственных. Но у него был один
недостаток. Когда он гневался, он не мог удержать язык свой и поносил каждого
без разбора самыми крепкими выражениями. Мятеж, наконец, стал, как казалось,
утихать, но молодой человек, находясь в большом гневе и в опьянении от своего
первого успеха, не прекратил сеять великую смуту. Он ходил по городу, затевал
с людьми речи о дурном архиепископском управлении, обвиняя его в возложении
на город несправедливых служб, в отъятии имущества у безвинных людей и в
оскорблении честных горожан. Ему был нетрудно поднять чернь... Притом все
считали, что народ Вормса свершил подвиг, изгнав епископа, управлявшего ими
слишком строго. А поскольку они были многочисленнее и богаче вормсцев и к тому же
имели оружие, они опасались, что сложится впечатление, будто они менее смелы.
И им показалось постыдным, подобно женщинам, склоняться под властью
архиепископа, управлявшего ими тиранически...»
Из знаменитого рассказа Гиберта Ножанского известно, как в 1111 г.
восстание горожан Дана закончилось убийством епископа Годри и надругательством над
его телом — один из бунтовщиков отрубил ему палец, чтобы снять перстень.
Эти городские движения удивляли церковных хронистов даже больше, чем
возмущали. Они если не оправдывали, то объясняли гнев народа чертами характера
того или иного прелата. Но восстание против феодального порядка, против
общества, освященного церковью, против мира, который, став христианским, должен был
лишь ждать перехода града земного в град небесный (такова была мысль Оттона
Фреизингенского и его «Истории двух градов»), церковная история понять была
не в силах.
Так, в Мансе в 1070 г. жители подняли восстание против герцога Вильгельма
Незаконнорожденного, занятого в ту пору завоеванием Англии, и против
бежавшего к нему епископа. «Они создали тогда, — пишет епископский хронист, — сооб-
щество, названное ими коммуной, связав друг друга клятвой и принудив сеньоров
округа присягнуть на верность их коммуне. Осмелев от своего заговора, они
принялись вершить бесчисленные преступления, приговаривая многих людей без
разбора и без должной причины. По пустяковому поводу ослепляли одних и,
страшно вспомнить, вешали других за незначительные ошибки. Они жгли окрестные
замки во время Великого поста и, что еще хуже, на Святой неделе. И все это
они проделывали без основания».
Но основанием была социальная напряженность в деревне. Между сеньорами и
крестьянами борьба была эндемической, обостряясь порой в виде приступов
крайней жестокости.
Если в городах с XI по XIII в. восстания возглавлялись бюргерами,
добивавшимися политической власти, чтобы обеспечить себе свободу профессиональной
деятельности, основы их богатства, и чтобы добиться престижа, равного их
экономическому могуществу, то в деревне восстания крестьян имели целью не только
улучшение положения благодаря фиксации, уменьшению или полной отмене их
повинностей, но часто были простым выражением борьбы за выживание. Большинство
крестьян представляло собой массу, постоянно находившуюся на грани
недоедания, голода, эпидемий. Именно в этом черпало свою исключительную силу
отчаяния движение, которое позже назвали Жакерией.
Иллюстрация одного дня восстания в Париже (9 июня
1358 г.) из «Хроник» Жана Фруассара.
Если и горожанами двигал гнев, желание новых слоев отомстить церковным и
светским сеньорам за то унижение, в котором их держали (это видно на примере
Кёльна 1074 г.), то эти чувства были еще сильнее в деревне в силу величайшего
презрения, которое сеньоры испытывали к мужланам. Несмотря на улучшения в
своем положении, буквально вырванные крестьянами у сеньоров в XI — XII вв.,
последние до самого конца XIII в. признавали за ними только одну
собственность — собственность на свою шкуру (правда, и это было немаловажным, отличая
крестьян от античных рабов). Аббат Бартон напоминал об этом своим крестьянам
в Стэффордшире, у которых монастырь отобрал всю скотину — 800 быков, овец и
свиней. Крестьяне с женами и детьми следовали за королем от резиденции к
резиденции, пока, наконец, не добились от него распоряжения о возврате им
животных. Аббат же заявил им, что они не владеют ничем, кроме «живота своего»,
забыв, что по его вине животы эти часто остаются пустыми.
В 1336 г. цистерцианский аббат монастыря Вейл-Роял в Чешире при помощи
Священного писания внушал своим крестьянам, что и «они были вилланами, и дети их
пребудут вилланами во веки веков». Тексты повторяли с вызовом, что крестьянин
подобен дикому зверю. Он звероподобен, безобразно уродлив, едва ли имеет
человеческое обличие. Он был «средневековым Калибаном», по меткому выражению
Култона. Ад — его естественное предназначение. Ему нужна исключительная
ловкость , какой-нибудь обман, чтобы попасть в рай. Таков сюжет фаблио «О
виллане , рая добившегося тяжбой».
Вот описание Риго из жест Гарена Лотарингского: «Он видел, как к нему
приближается Риго, сын виллана Эрве. Это был парень крепкого сложения, со
здоровенными руками, мощными бедрами и широкими плечами. Глаза его отстояли друг
от друга на длину ладони. В шести десятках стран нельзя было подыскать рожи
страшнее и угрюмее. Его волосы торчали в разные стороны, щеки были в угрях и
весьма черны, за последние полгода их омывала лишь небесная влага».
В лесу, где скакал Окассен, появился молодой крестьянин: «Он зарос длинной
щетиной чернее угля, меж глаз могло поместиться большое яблоко, у него были
толстые щеки и огромный приплюснутый нос, большие широкие ноздри и толстые
губы краснее копченого мяса, а также уродливые желтые зубы».
Та же враждебность проявлялась и по отношению к нравственным качествам
крестьян . От слова «виллан» в феодальную эпоху был образован термин «виллания»,
обозначавший подлость, моральное уродство. Особенно непримиримы по отношению
к крестьянам были голиарды, деклассированные клирики, чьи кастовые
предрассудки были поэтому обострены.
Вот пример из голиардической поэмы «Склонение крестьянское»:
Именит, единств, числа: hie vilanus — этот виллан
Родит.: huius rustic! — этой деревенщины
Дат.: huic tferfего — этому дьяволу
Винит.: hunc furem — эго вора
Звательн.: о latro ! — о, разбойник!
Творит. ab hoc depredatore — этим грабителем
Именит, множ. числа: hi maledicti — эти проклятые
Родит.: horum tristium — этих презренных
Дат. : his mendacious — этим лжецам
Винит.: hos nequissimus этих негодяев
Звательн.: О pessimi ! — о, подлейшие!
Творит.: ab his infidelibus — этими нечестивцами
«Крестьяне, что работают на всех, — писал Жоффруа де Труа, — что в любой
час, в любое время года надрываются, полностью отдаваясь рабскому труду,
столь презираемому их хозяевами, постоянно унижаемые, чтобы другим хватало на
одежду, на жизнь, на забавы... И их преследуют огнем, полоном, мечом; их
бросают в темницы и в кандалы, затем заставляют выкупаться, или убивают их
голодом, или предают всевозможным пыткам».
По словам Фруассара, во время Великого восстания 1381 г. английские
крестьяне кричали: «Мы — люди, созданные по подобию Христа, а нами помыкают, как
скотиной».
Ценнейшая поэма первой половины XIII в. «Сказание о версонских вилланах»
описывает бунт крестьян деревни Версон-сюр-Одон против их сеньора, аббата
монастыря Мон-Сен-Мишель. Жалобы вилланов заканчиваются репликой:
Пора пришла заставить их платить.
А чтоб свой долг из них никто не позабыл,
Придите и возьмите их кобыл.
Сгодятся и волы их, и коровы -
Ведь все вилланы плутовать здоровы.
Как справедливо отметил Ф. Граус, крестьяне «не только эксплуатировались
феодальным обществом, но еще и высмеивались литературой и искусством».
Францисканец Бертольд Регенсбургский обратил еще в XIII в. внимание на то, что из
крестьян не было ни одного святого (тогда, как, например, в 1197 г.
Иннокентий III канонизировал купца, Гомебона Кремонского).
В этих условиях не должны удивлять ни нетерпение, ни вечное недовольство,
преобладавшее в сознании крестьян. «Крестьянин всегда злобен, — говорится в
чешской голиардической поэме, — их сердца никогда не бывают довольны». Ничего
не было удивительного и в том, что гнев этот прорывался порой в виде
эксцессов. Монах, описывающий конфликт между аббатом Вейл-Рояла и крестьянами Дар-
нелла и Овера в 1336 г., с негодованием уподобляет последних «псам бешеным».
Гильом Жумежский и Вас в «Романе о Ру» («Романе о Роллоне») рассказывают
нам о восстании нормандских крестьян в 997 г.:
Вилланы и крестьяне
Сходились на поляне
По двадцать, тридцать, по сто,
Держали речи просто,
Шел ропот в том совете:
«Сеньор за все в ответе».
Хранили все в секрете,
И многие решили,
Что больше в этом мире
Сеньоров им не нужно,
О чем твердили дружно.
Иные в ослепленье
В знак своего решенья
Друзей призвали клясться,
Чтоб вместе всем держаться
И скопом защищаться.
И вскоре тех избрали,
Кто громче всех кричали,
В округу их послали,
Чтоб клятвы собирали...
«Как только герцог узнал об этом, он отправил в поход графа Рауля с большим
числом рыцарей, чтобы жестоко наказать деревни...»
И вот — картины сеньориальных кар:
Рауль так вспылил,
Что без суда много душ погубил.
Он обошелся с крестьянами грубо,
Выбил глаза, не оставил и зубы,
Многих вилланов он на кол сажал,
Жилы тянул, кисти рук отсекал.
Прочие были живьем сожжены,
Иль раскаленным свинцом крещены.
В успокоенье сумел преуспеть -
Без содроганья нельзя посмотреть.
И не осталось деревни одной,
Где б не запомнили мести такой.
Но без следа та коммуна пропала
И соблазнять мужиков перестала:
Благоразумно они отказались
От предприятий, что здесь затевались.
В иконографии довольно часто борьба крестьянина против рыцаря изображалась
как борьба Давида и Голиафа. Костюмы персонажей подтверждали это намерение.
Все же привычной формой борьбы крестьян с сеньорами была глухая
партизанская война: воровство с господских полей, браконьерство в лесах сеньора,
поджоги его урожаев. Это было пассивное сопротивление в виде саботажа на
барщине , отказа платить натуральные оброки, денежные сборы. И иногда — бегство.
В 1117 г. аббат монастыря Мармутье в Эльзасе отменил для своих сервов
барщину и заменил ее денежным оброком «из-за нерадения, непригодности, вялости и
лени барщинников».
В трактате о домашнем хозяйстве («Housebondrie»), написанном в середине
XIII в., Уолтер Хенли заботился о повышении доходности сельских владений, для
чего давал множество рекомендаций по надзору за работой крестьян.
(Иконография доносит до нас изображения сеньориальных приказчиков, вооруженных палками
и надзирающих за работой крестьян.) Признавая, что лошадь превосходит быка в
работе, Уолтер Хенли считал, что сеньору нет смысла тратиться на покупку
лошади, «ибо конь тащит плуг не быстрее быков из-за козней пахаря».
Враждебность крестьян техническому прогрессу была вопиющей. Она объяснялась
не страхом безработицы, лежавшим в основе бунта против машин на заре
промышленного переворота, но тем, что средневековая механизация сопровождалась
сеньориальной монополией на машины, делавшей их использование обязательным и
весьма обременительным. Многочисленны были крестьянские бунты против
сеньориальных «баналитетных» мельниц. Часто сеньоры, в особенности аббаты,
распоряжались разрушить ручные мельницы крестьян, чтобы обязать их нести зерно на
сеньориальные мельницы и платить мельничный сбор. В 1207 г. монахи Жюмьежа
велели разбить последние ручные мельницы в своих землях. Широкую известность
получила борьба английских монахов Сент-Олбанса со своими крестьянами из-за
водяных мельниц. В 1331 г. победивший, наконец, аббат Ричард II вымостил
конфискованными жерновами свою приемную.
Среди скрытых форм борьбы классов особое место занимали бесчисленные
конфликты вокруг мер и весов. Право устанавливать и хранить эталоны, фиксирующие
количество труда и размер натуральных платежей, являлось важнейшим средством
экономического господства. В. Кула проложил путь к изучению социальной
истории мер и весов. Присвоенные одними и оспариваемые другими, эти меры
хранились в замке, в аббатстве, в бюргерском городском доме и были объектом
постоянной борьбы. К этой форме классовой борьбы наше внимание привлекают
многочисленные документы, повествующие о наказаниях крестьян и ремесленников за
использование фальшивых мер (это преступление приравнивалось к переносу
межевых знаков своих владений). Точно так же как множественность юрисдикции
способствовала сеньориальному произволу, многочисленность и разнообразие
зависимых от воли сеньора мер и весов были инструментами сеньориального угнетения.
Когда английские короли в XIV в. пытались ввести королевский эталон для ос-
новных мер, они не распространяли свои указы на ренты и на арендную плату,
чье измерение было оставлено на усмотрение сеньоров.
Чтение фаблио, юридических трактатов, судебных актов создает впечатление,
что Средневековье было раем для мошенников, великой эпохой обмана. И
объяснением тому было владение господствующими классами эталонами мер и весов.
Столкновение классов, столь глубокое в деревне, вскоре проявилось и в
городах, но уже не как борьба победоносных горожан против сеньоров, а как борьба
мелкого люда против богатых бюргеров. С конца XII до XIV в. новая линия
социального разлома проходит в городах, противопоставляя бедных богатым, слабых
сильным, чернь бюргерству, тощий люд (popolo minuto) жирному люду (popolo
grosso).
Формирование патрициата как господствующей городской категории населения,
состоящей из нескольких семей, объединивших в своих руках владение городской
недвижимостью, богатство, господство в экономической жизни города, а через
присвоение городских должностей — и контроль над его политической жизнью,
противопоставило верхам многочисленную угнетенную массу. С конца XII в.
появляются «лучшие» или «большие» горожане (meliores burgensis, maiores
oppidani), быстро установившие свое господство. С 1165 г. в вестфальском Зос-
те упоминаются «лучшие, под властью коих процветает город и коим принадлежит
первое место в делах и праве», а в Магдебурге городской статут,
провозглашенный в 1188 г., определяет: «На городских ассамблеях глупцам запрещается идти
в чем-либо против воли лучших (meliores) и выдвигать противные им
предложения» . Так богатые в городе были противопоставлены бедным. Во франкоязычных
городах традиционно говорилось о «ремеслах, основанных на ручном труде или на
торговле», труд и торговля были разделены. Вскоре люди ручного труда
поднялись против тех, кого они считали праздными. С конца XIII в. множится число
стачек и бунтов против «богатых горожан», а кризисный XIV в. вызвал к жизни
яростные восстания городского плебса.
Несмотря на манихейское стремление Средневековья упрощенно сводить всякий
конфликт к столкновению двух сил — «добрых» и «злых», не следует считать, что
борьба классов ограничивалась лишь дуэлью сеньоров и крестьян, бюргерства и
плебса. Реальность была сложнее, и одна из причин постоянного поражения
«слабых» в их борьбе с «сильными» заключалась, помимо их экономической и военной
слабости, во внутренней разобщенности, увеличивающей меру их бессилия. Мы
видели , как шло социальное расслоение крестьян. В описании нормандского
восстания 997 г. Вас отмечал, что если бедные крестьяне не могли избежать пыток, то
богатые расплатились за свою физическую безопасность потерей богатства.
Говоря о неимущих слоях горожан, следует различать «тощий люд» —
ремесленников и цеховых подмастерьев, с одной стороны, и массу поденщиков, лишенных
всякой корпоративной защиты, — с другой; наемные рабочие испытывали на себе
все колебания рынка рабочей силы. Ежедневно их отряды собирались в месте
найма (в Париже таким местом была Гревская площадь), откуда работодатели или их
приказчики могли черпать пролетариат, над которым постоянно висела угроза
безработицы. В конце XIII в. именно они вошли в низшую категорию laboratores,
поставленную Иоанном Фрейбургским в его «Общем учебнике исповедников» на
последнее место. Как убедительно показал Б. Геремек для Парижа XIII — XV вв.,
на примере этих людей можно наблюдать, как труд и трудящиеся становились
товаром .
Особое место среди всех видов угнетения отводилось работодателями
использованию женской рабочей силы. Всем известна жалоба ткачих, приведенная Кретье-
ном де Труа, в его «Ивейне» (ок. 1180г.).
Ткем целый день такие ткани,
Что любо-дорого глядеть,
А что прикажешь нам надеть?
Работа наша все труднее,
А мы, ткачихи, все беднее,
В отрепьях нищенских сидим,
Мы хлеба вдоволь не едим,
Нам хлеб отвешивают скупо.
Надеждам предаваться глупо,
Нам платят жалкие гроши:
Итак, мол, все вы хороши.
И понедельной нашей платы
Едва хватает на заплаты.
Сегодня грош, и завтра грош.
Скорее с голоду помрешь,
Чем наживешь себе чертоги.
Весьма плачевные итоги!
Нам полагается тощать,
Чтобы других обогащать.
Мы день и ночь должны трудиться,
Нам спать ночами не годится,
Ленивых могут наказать,
Усталых будут истязать...
(Пер. В. Микушевича)
Женщины находились в центре еще одного конфликта, внешне не столь
драматичного . Они были объектом соперничества мужчин различных социальных классов.
Эти любезные игры полов были осязаемым выражением борьбы классов. Презрение
женщин к мужчинам определенной социальной категории ощущалось последними как
самый болезненный удар из всех полученных ими. Мы с удивлением наблюдаем
участие клириков в этом конфликте. Кюре или монах — богатый развратник — был
излюбленным персонажем фаблио. Но их притязания реально сформулировали лишь го-
лиарды — клирики, находящиеся вне рамок церковного общества. «Спор клирика и
рыцаря» стал общим местом средневековой литературы. Чаще всего авторство
принадлежало клирикам, поэтому им отводилась лучшая роль, в женских сердцах им
отдавалось явное предпочтение перед воинами. В поэме «Ремирмонтский собор»
монахини после долгих споров принимают решение отлучать тех, кто предпочтет
рыцарей клирикам.
Презрение клирика к крестьянину обнаруживается в этой чешской голиардиче-
ской песне:
Доченька, хочешь ли крестьянина,
Черного и гадкого?
Не хочу крестьянина, дорогая матушка.
Лирическая поэзия часто воспевала пасторальную любовь рыцарей к пастушкам.
В реальности такие предприятия не всегда венчались успехом. Поэт граф Тибо
Шампанский признавался в стихах, что два крестьянина обратили его в бегство,
лишь только он собрался задрать подол пастушке.
Как известно, борьба классов дублировалась на Западе ожесточенным
внутриклассовым соперничеством. Конфликты между феодалами, как продолжение борьбы
кланов, частные войны, происходившие от германских «файд» — средневековой
формы сеньориальной вендетты, наполняют собой средневековую историю и
литературу. Еще в конце XIII в. Филипп Бомануар констатировал, что воевать друг с
другом позволено лишь благородным. Война «лотарингцев» с «бордосцами» в жесте
о Рауле де Камбре, сражения друзей и родственников Сида с линьяжем инфантов
Каррионских, нескончаемая месть за инфантов Лара, без конца повторяющиеся
стычки Колонна с Орсини, союзными с Гаетани, в которые вмешался папа
Бонифаций VIII — Гаетани; вражда северных кланов в Шотландии и Скандинавии. На
турнирах, на поле боя, при осадах замков разворачивалась борьба феодальных
семей, наполняя собой всю средневековую историю.
Но сеньориальному классу вопреки его притязаниям не принадлежала монополия
на подобные конфликты. В городских стенах беспощадную борьбу за лидерство
среди патрициата и за господство в политической жизни вели горожане — как
самостоятельно, так и во главе партий. Неудивительно, что Италия,
урбанизированная раньше других регионов, представляла наибольшее число подобных
примеров. В 1216 г. во Флоренции вендетта противопоставила две консортерии
(семейные группы): Фифанти-Амидеи и Буондельмонте. За нарушение брачного договора
(тем более позорное для Фифанти-Амидеи, что жених Буондельмонте не явился в
день, когда вся консортерия невесты в свадебных одеяниях ждала его на Понто-
Веккьо) через некоторое время изменник был убит, когда он направлялся в собор
венчаться с другой. Отпочковавшись от борьбы двух претендентов на
императорский престол, Оттона Браунгшвейского и Фридриха Гогенштауфена, и вылившись в
борьбу между императорами и папами, соперничество двух флорентийских семей
обернулось борьбой гвельфов и гибеллинов.
Редким, но заметным явлением было стремление отдельных представителей
высших классов встать на сторону восставших низов. Такими людьми руководил
идеализм или, как в случае с бедными клириками, осознание большей своей близости
к бедным, чем к остальному духовенству. Из их родов выходили образованные
вожди, столь необходимые народу. «Предатели» интересов своего класса
встречались среди духовенства, бюргерства, реже — среди дворян. В 1327 г. «десять
тысяч» вилланов и городских бедняков выступили против монахов Бери-Сент-
Эдмундса под руководством двух священников, несущих знамена восставших.
Загадочной фигурой был Генрих Динантский, льежский трибун в 1253 — 1255 гг.,
патриций, поднявший плебс против патрициата. Ф. Веркотрен, изучив хроники XIII
в., увидел в нем честолюбца, воспользовавшегося народным недовольством для
собственного возвышения, этакого Катилину. Но о народных вождях мы узнаем
лишь от их врагов. Так, Иоанн Утремезский писал, что «Генрих Динантский
поднял народ против своего сеньора, против духовенства и был весьма распущенного
нрава... Это был человек хорошего рода, мудрый и хитрый, но свершивший столько
ошибок, предательств, козней, что оказался совсем нестоящим человеком из-за
своей зависти ко всем на свете». Посмеемся над этим приговором, наклеивавшим
восставшим извечный ярлык завистников. Зависть (invidia), согласно церковным
моралистам и учебникам исповеди, была величайшим грехом, свойственным
крестьянам, бедноте. С чувством справедливого негодования толкователи воли сильных
мира сего ставили этот диагноз всем вождям угнетенных. «Завистниками»
назывались такие народные вожди, как Якоб и Филипп Артевельде или Этьен Марсель.
Помимо этих единичных случаев, мы можем задаться вопросом: насколько
затронуты классовой борьбой были две силы, по определению стоящие над ней и
пытавшиеся ее умерить: церковь и королевская власть? Церковь в силу христианских
идеалов призвана была поддерживать равновесие между бедными и богатыми,
крестьянами и сеньорами и даже стать поддержкой слабым беднякам, установить
социальную гармонию, благословленную ею в известной трехчастной схеме
общественного устройства.
Роль церкви была заметной в плане благотворительности, в борьбе с голодом.
Соперничество с классом военных побуждало ее иногда действовать в пользу
горожан или крестьян, против общей угрозы. Она вдохновляла движение к
установлению мира, столь выгодного всем жертвам феодального насилия. Но все ее
многочисленные заявления о беспристрастном судействе в споре «сильных» и
«слабых» плохо скрывали ее склонность становиться на сторону угнетателей. Будучи
включенной в свою эпоху, образуя социально привилегированную группу, ею же
превращенную в сословие, в касту милостью Божьей, Церковь естественным ходом
вещей вынуждена была склоняться на сторону тех, к числу которых на деле
принадлежала .
Когда Варен, епископ Бовезийский, представил королю Роберту Благочестивому
договор о мире, он хотел заставить сеньоров принести следующую клятву: «Я не
уведу ни быка, ни коровы, ни прочего скота, я не захвачу ни крестьянина, ни
крестьянки, ни купцов, не буду отбирать их денег, не буду требовать с них
выкупа . Я не хочу, чтобы они теряли свое имущество, и не стану их сечь, чтобы
отнять их запасы. С мартовских календ до дня Всех святых я не захвачу ни
коня , ни кобылы, ни жеребенка на пастбище. Я не стану рушить мельницы и
захватывать там муку, если они не находятся на моей земле и если я не нахожусь в
военном походе, и я не возьму под защиту никакого вора». Такой текст
использовали многие аббаты и епископы.
Монахи Сен-Лод в Анжере заявляли в преамбуле своего акта: «Бог сам
соизволил так, чтобы среди людей одни были сеньорами, а другие — сервами и чтобы
сеньоры были склонны чтить и любить Бога, а сервы — чтить и любить сеньоров»;
следуя словам апостола: «Рабы, подчиняйтесь земным господам вашим со страхом
и ужасом, господа, поступайте с рабами вашими по праву и справедливости, не
угрожая им, так как и у вас есть Господин на небесах». Они должны были
понимать , что, оправдывая социальное неравенство, они оправдывают как следствие
неизбежную борьбу классов.
Характерно, что особенно враждебны крестьяне были по отношению к церковным
сеньорам. Возможно, их гнев вызывало несоответствие между поведением клириков
и проповедуемыми ими же идеалами, но, безусловно, причина была и в том, что
церковные сеньоры лучше хранили свои архивы и благодаря грамотам и земельным
описям с легкостью могли получать то, что светские феодалы с трудом вырывали
у крестьян.
Видимо, надо признать справедливой самокритику анонимного церковного
иерарха XII в., иногда ошибочно отождествляемого со св. Бернаром: «Нет, не могу я
смотреть без слез — мы, вожди церкви, трусливее неотесанных учеников Христа
эпохи ранней Церкви. Мы отрицаем и умалчиваем истину из страха перед
светскими властями, мы отрекаемся от Христа, от самой истины! Когда грабитель
набрасывается на бедняка, мы отказываем в помощи этому бедняку. Когда сеньор
мучает вдов и сирот, мы не препятствуем ему. Христос распят, и мы молчим!»
Позиция королевской власти во многом напоминала позицию церкви, недаром обе
эти силы оказывали друг другу поддержку в совместной борьбе, лозунгами
которой были охрана общего блага от тирании и защита «слабых» от «сильных».
Королевская власть максимально использовала все средства, данные ей: право
требовать «тесный» оммаж от всех сеньоров, отказ приносить оммаж за земли,
которыми она владела на правах фьефа (отказ, подчеркивающий, что король не
только стоит во главе, но и неизмеримо выше всей феодальной иерархии) ,
обеспечение права патроната над многочисленными церковными учреждениями.
Королевская власть стремилась заключить договоры о совладении (pariage),
превращавшие королей в совладельцев сеньорий, расположенных вне королевского домена, в
тех регионах, где королевское влияние было еще слабым. Короли пытались
насаждать к своей выгоде культ вассальной верности, лежавшей в основе феодальной
морали. Но в то же время королевская власть всегда надеялась освободиться от
сеньориального контроля. Утвердив наследственный характер передачи короны,
она расширила королевский домен, повсюду внедрила своих должностных лиц,
хотела вытеснить феодальные ополчения, «помочи», сеньориальную юрисдикцию
национальной армией, государственной фискальной системой, централизованным
судопроизводством . Показательно, что крестьяне стремились перейти под
покровительство короля, хотя бы потому, что его власть была более отдалена от них,
чем власть местных сеньоров. Низшие слои, особенно крестьяне, часто связывали
свои надежды с личностью государя, рассчитывая, что он освободит их от
сеньориальной тирании. Людовик Святой с волнением рассказывал Жуанвилю об
отношении к нему народа, проявившемся, корда во время его малолетства бароны
подняли восстание: «И святой король рассказал мне, что, будучи в Монтлери, ни он,
ни его мать не решались вернуться в Париж, пока парижане не пришли за ними с
оружием в руках. Он рассказал мне, что от Монтлери до самого Парижа дорога
была заполнена вооруженными и безоружными людьми, приветствовавшими его
криками и молившими Господа даровать ему долгую и счастливую жизнь, защитить и
укрепить его против врагов». Этому королевскому мифу суждена была долгая
жизнь. Пока королям не стали рубить головы (1642 — 1649 гг. в Англии и 1792 —
1793 гг. во Франции), этот миф выживал во всех испытаниях, не раз
заставлявших королевскую власть под угрозой социального переворота выбирать лагерь
феодалов, защищать их интересы и разделять их предрассудки. Во времена
Филиппа-Августа крестьяне села Верной восстали против своих сеньоров — капитула
парижского собора Нотр-Дам и отказались платить им талью. Они отправили к
королю делегатов, но тот встал на сторону каноников, и набросился на
крестьянских посланцев: «Да будет проклят капитул, если он не бросит вас в нужник!»
Но король ощущал порой свое одиночество перед лицом всех социальных
классов, осознавая исходящую от них угрозу. Находясь вне феодального общества, он
боялся быть уничтоженным им. Хроника Иоанна Ворчестерского рассказывает о
кошмаре Генриха I Английского. Когда король был в ИЗО г. в Нормандии, его
посетило тройное видение. Сперва он увидал толпу вооруженных крестьян,
окруживших его ложе. Они скрежетали зубами и, угрожая королю, выкрикивали свои
жалобы. Затем множество рыцарей в доспехах и в шлемах, вооруженные копьями,
дротиками и стрелами, грозили его убить. И наконец, толпа арихепископов,
епископов , аббатов, деканов и приоров обступила его постель, подняв на него свои
посохи.
«И вот, — жалуется хронист, — сие напугало короля, облаченного в пурпур,
чье слово, как сказал Соломон, должно само вселять ужас, подобно львиному
рыку». Высмеивая этого льва, «Роман о Лисе» высмеивал всякое королевское
величие . Королевская власть всегда оставалась немного чуждой средневековому миру.
Помимо рассмотренных нами общностей, Средневековье знало и иные, в той или
иной степени характерные для всех классов и находящиеся под особым
покровительством церкви, видевшей в них средство разрядить и ослабить борьбу
классов.
Таковы были братства — конфрерии, чье происхождение недостаточно известно
нам, как и их связи с корпорациями. Если корпорации базировались в основном
на профессиональной основе, то братства имели основу религиозную. Но уже к
XIV в. братства соответствовали социальным слоям, если не профессиональным
категориям, как, например, братства цирюльников, аптекарей, хирургов (как
правило, именовавшиеся «братствами Святого Гроба») и существовавшие отдельно
от них братства высших групп — медиков и «хирургов в мантиях», находившиеся
обычно под покровительством святых Косьмы и Дамиана.
Таковы были и категории дев и вдов, особо уважаемых церковью. В XII — XIII
вв. было весьма распространено произведение духовной литературы «Зерцало
дев», где сравнивались достоинства девственности, вдовства и замужества.
Сравнение иллюстрировалось миниатюрой: замужняя женщина собирала урожай сам-
тридцать (кстати, и такая цифра была абсолютно мифической для Средневековья),
тогда как вдовы — сам-шестьдесят, а девственницы — сам-сто. Но девственницы
не столько образовывали межсоциальную группу, сколько сливались с монахинями,
а в ту эпоху, когда потеря мужа-кормильца вела большинство тех женщин,
которые не могли или не хотели вновь выходить замуж, к нищете, вдовы практически
неизбежно оказывались включенными в категорию бедняков.
Более устойчивыми были возрастные группы, но не те, что умозрительно
относились клириками к абстрактным «возрастам жизни», а другие, интегрированные в
конкретную реальность, характерные для традиционных цивилизаций, военных и
крестьянских обществ. Среди всех возрастных групп несомненной реальностью
своего существования выделялась одна — класс молодежи, соответствующий в
примитивных обществах юношам, подвергавшимся инициации. Инициацию — ученичество
— проходили и молодые люди Средневековья. Но здесь действовали социальные
структуры, придававшие этой возрастной стратификации различный характер у
воинов и у крестьян. В одном случае речь шла об обучении военному искусству
феодального боя, которое заканчивалось посвящением, вводившим в класс
рыцарства. В другом — о хтоническом цикле фольклорных весенних праздников от дня
святого Георгия (23 апреля) до Иванова дня (24 июня), обучавшем деревенскую
молодежь обрядам, призванным обеспечить экономическое процветание общины. Эти
обряды были так или иначе связаны с лошадью и заканчивались очищением огнем —
прыжками через костер в Иванов день.
Город чаще всего нарушал эти традиции изначальной солидарности. Впрочем, и
в городах можно было найти следы этих обрядов: инициации новичков —
«желторотых» студентов и школьников (bejaunes), призванные очистить их от «сельской
дикости». Возможно, здесь прослеживается связь между собирательным именем
французских крестьян — Жаки, бытовавшим в конце Средневековья, и именем (Zak)
— Як, которым в Польше обозначали студента-новичка. Такими обрядами были и
инициация молодых учеников, вступавших в компаньонаж — союз подмастерьев, где
новичку предписывалось совершить большое путешествие (Grand Tour), и
инициация молодых юристов, вступавших в Базошь — корпорацию судебных клерков.
Но класс стариков, «старейшин» традиционных обществ, похоже, не играл особо
важной роли в христианском мире, в обществе, где люди умирали молодыми, где
воины и крестьяне ценились лишь в пору своего физического расцвета и где даже
духовенство управлялось зачастую довольно молодыми епископами и папами —
достаточно вспомнить о тридцатипятилетнем папе Иннокентии III, вступившем на
престол в 1198 г. (даже если не считать скандально молодых пап X в. — Иоанна
XI, занявшего престол святого Петра в 931 г. в возрасте двадцати одного года,
и Иоанна XII, ставшего папой в шестнадцать лет в 954 г.). Средневековое
общество не знало геронтократии. Тем больше оно могло быть растрогано величием
седобородых старцев, украшавших порталы соборов в виде старцев Апокалипсиса и
пророков, описаниями седобородого императора Карла Великого, наполнявшими
средневековую литературу, и образами отшельников — патриархов средневекового
долголетия.
Следует обратить внимание и на значение отношений, установившихся в
определенных центрах социальной жизни, связывающих различные классы и стили жизни.
Первым в этом ряду следует назвать церковь как центр приходской жизни. Под
действием церковной пропаганды там формировались менталитет и манера
чувствования прихожан, однако, церковь была не только очагом духовной жизни общины,
но и местом общения. Там проходили собрания, туда колокола созывали жителей в
случае опасности, например при пожаре, там вели беседы, проводили игры,
совершали сделки. И несмотря на все усилия духовенства и соборов, направленные
на то, чтобы превратить церковь только в дом Бога, она оставалась социальным
центром с многоплановыми функциями, вполне сравнимым с мусульманской мечетью.
Подобно тому, как приходское общество было микромиром, организованным
церковью, так и общество замка было социальной ячейкой, сформированной
сеньорами. Оно объединяло молодых сыновей вассалов, посланных туда, чтобы служить
сеньору, учиться воинскому искусству (а по случаю — быть заложниками), с
сеньориальной дворней, а также с теми, кто удовлетворял господские
потребности в увеселениях и служил для поддержания определенного феодального
престижа, с теми, кто представлял собой мир развлечений. Положение всех этих мене-
стрелей, труверов, трубадуров было двусмысленным. Обязанные воспевать
достоинства тех, кто их нанял, находясь в зависимости от денег и милостей своих
хозяев, они чаще всего стремились в свою очередь стать сеньорами, причем
иногда им удавалось осуществить эту надежду — таков был случай Миннезингера,
ставшего рыцарем1 и получившего герб (известный Гейдельбергский манускрипт,
чьи миниатюры изображают Миннезингеров и их гербы, свидетельствует об этом
возвышении за счет благородного искусства лирической поэзии). Но столь же
часто они были уязвлены своим положением артистов, зависимых от капризов
воинов, они были отчасти и интеллектуалами, вдохновлявшимися идеалами,
противоречащими идеалам феодальной касты, они могли становиться обличителями своих
хозяев, и порой литературные и художественные произведения, созданные в
замках, содержали скрытые свидетельства оппозиционности их авторов феодальному
обществу.
Рукопись Манессе (Большой Гейдельбергский сборник песен) —
рукописный сборник произведений немецких миннезингеров, составлен в
Цюрихе в 1-й половине 14 в.; назван по имени собирателя Рюдигера
Манессе и его сына; с 1888 г. хранится в библиотеке Гейдельберг-
ского университета. Согласно комментариям специалистов,
манускрипт представляет собой «наиболее красиво иллюминированный
немецкоязычный манускрипт XIV века».
1 Возможно, автор не прав. Скорее это некоторые рыцари становились певцами.
Миннезингеры, собирательное название поэтов-музыкантов, преимущественно из рыцарского
сословия, в Германии XII-XIII вв. Подобно французским трубадурам, которые послужили
для них примером для подражания, миннезингеры воспевали придворную (куртуазную)
любовь . На старонемецком «minne» означало «любовь», отсюда миннезанг букв. — «любовная
песня»
Народная среда имела иные центры общения. На селе эту роль играли мельницы.
Крестьяне, свозившие туда зерно, должны были поджидать в очереди свою муку.
Можно предположить, что там обсуждались сельскохозяйственные нововведения,
именно оттуда они начинали свое распространение, там же, на мельницах,
вызревали крестьянские восстания. Значение мельниц как очага крестьянского общения
доказывают нам два факта. Статуты монашеских орденов XII в. предписывали
монахам собирать там пожертвования. Проститутки настолько часто посещали
окрестности мельниц, что ев. Бернар, всегда готовый ставить интересы морали выше
интересов экономических, побуждал монахов разрушить эти очаги порока.
В городе бюргеры имели свои крытые рынки, залы для ассамблей. Так,
корпорация торговцев по Сене, объединявшая наиболее влиятельных парижан, выстроила
свое здание, названное «Бюргерский зал» («Parloir aux Bourgeois»).
Западное крыло Бюргерского зала.
В городе и в деревне немаловажным социальным центром была таверна. Сеньоры
всячески поощряли ее посещение, поскольку чаще всего речь шла о таверне «ба-
налитетной», принадлежавшей сеньору, где разливали его вино и пиво, с
которого он же удерживал акцизный сбор. Напротив, приходский священник порицал этот
центр порока, где процветали пьянство и азартные игры, видя в нем соперника
приходу с его проповедями и церковными службами. Таверна собирала не только
людей одной деревни или квартала (кварталы, кстати, были еще одной ячейкой
городской солидарности, игравшей важную роль в Позднее Средневековье, как и
улица, на которой группировались выходцы из одной местности или представители
одного ремесла); таверна в лице хозяина играла роль кредитной кассы, она
принимала также и чужестранцев, поскольку была и гостиницей. Там
распространялись новости, слухи и легенды. Беседы формировали там менталитет, а поскольку
выпивка распаляла умы, таверны способствовали тому, что средневековое
общество обретало свою возбужденную тональность. Это пьянящее чувство вселяло в
Средневековье брожение, чреватое вспышками насилия.
Часто говорят, что религиозная вера являлась цементом для многих социальных
движений, предоставляя им в качестве цели столь необходимые идеалы. Высшей
формой революционных движений были ереси. Осознанно или нет, но средневековые
ереси отвечали чаяниям социальных категорий, недовольных своим положением.
Это справедливо даже для дворянства Южной Франции, в первый период
Альбигойских войн выступившего с активной поддержкой еретиков: большое значение имело
недовольство дворян церковью, увеличивающей число запретов на заключение
браков между родственниками, способствуя тем самым раздроблению земельных
владений аристократии, быстро переходивших затем в руки церкви. Очевидно, что
много еретических движений, проклиная все земное общество, и особенно церковь,
таили в себе мощный революционный фермент. Это справедливо и для ереси
катаров, и для учения Иоахима Флорскохю, и для различных милленаристских сект, в
чьем ниспровергающем характере мы уже убедились. Но ереси собирали социально
разнородные коалиции приверженцев, чьи противоречия снижали эффективность
движений. Для катаризма (во всяком случае, для его альбигойской формы) можно
выделить дворянскую фазу, когда руководство движения было в руках
аристократии, и фазу городскую, когда купцы, нотариусы, городская верхушка
контролировали движение, покинутое дворянами после крестового похода и подписания
Парижского мира. К концу XIII в. движение было представлено уже лишь отдельными
группами демократического толка, где городские ремесленники и горцы-пастухи
продолжали борьбу в одиночестве.
Катаров выводят из Каркассона (Альбигойский крестовый поход).
Но чисто религиозные лозунги в конце концов устраняли социальное содержание
этих движений, их революционные программы вырождались в милленаристский
анархизм, не оставлявший надежд на исправление дел земных. Нигилизм, направленный
против труда, осуждавшегося еретиками еще больше, чем всеми остальными
(«совершенные» катары не должны были трудиться), парализовал социальную
эффективность восстаний, проходивших под религиозным знаменем. Ереси были острой
формой идеологического отчуждения.
Тем не менее, они оставались опасны и для церкви, и для феодального строя.
Поэтому еретиков преследовали и под давлением церкви XII — XIII вв. оттесняли
на периферию социального пространства, заключая во все более тесные рамки.
Под воздействием канонического права к моменту возникновения инквизиции ересь
определялась как тягчайшее преступление, направленное против «общего блага
церкви», против «порядка всего христианского общества». Таково было
определение «Суммы» Угуччо (ок.1188 г.), наиболее влиятельного канониста своего
времени.
По степени опасности для общества рядом с еретиками шли евреи (IV Латеран-
ский собор 1215 г. обязал их носить обязательный опознавательный знак —
кружок) и прокаженные (число лепрозориев стало расти после III Латеранского
собора 1179 г.), которых стремились учесть, выловить и собрать в одном месте.
И все же это было время, когда христианское общество приняло в себя
некоторые категории париев. Раннее Средневековье держало на подозрении многие
ремесла. Варваризация позволила возродиться многим атавистическим табу: табу на
кровь было обращено против мясников, палачей, хирургов и даже солдат. Табу на
нечистоты, грязь затрагивало сукновалов, красильщиков, поваров, прачек (Иоанн
Гарлянд в начале XIII в. повествовал о неприязни женщин к представителям
ткацких ремесел, к «синим ногтям», которые вместе с мясниками будут играть
активную роль в восстаниях XIV в.) . Табу на деньги объяснялось обычаями
всякого примитивного общества, где господствовало натуральное хозяйство.
Германские завоеватели привнесли также презрение воинов к трудящимся, христианство
— презрение ко многим видам мирской деятельности, запрещенным для клириков и
тем самым бросавшим тень подозрения и на мирян, ими занимавшихся. Но под
напором экономической и социальной эволюции шло разделение труда, возвышение
ремесел, оправдание Марты перед лицом Марии, оправдание жизни деятельной,
изображению которой отводилось на порталах готических соборов вполне почетное
место, симметричное аллегорическим изображениям жизни созерцательной. Все это
приводило к резкому сокращению числа незаконных, презренных ремесел.
Францисканец Бертольд Регенсбургский в XIII в. поместил «все состояния мира (etats
du monde)» в единую семью Христову, за исключением евреев, жонглеров и
бродяг, составлявших «семью дьявола».
Но христианский мир, включив в себя новое общество, возникшее в период
подъема X — XII вв., достиг определенной завершенности своего развития и не
стал терпимее к тем, кто не захотел подчиниться установленному порядку или
был отторгнут самим обществом. Его отношение к этим париям было двойственным.
Оно одновременно испытывало перед ними ужас и восхищение. Общество держало их
на определенном расстоянии, впрочем не слишком большом, сохраняя возможность
использовать их к своей выгоде. То, что оно именовало милосердием по
отношению к ним, походило на игру кота с мышью. Так, лепрозории должны были
находиться на расстоянии «полета камня» от города, с тем чтобы могло
осуществляться «братское милосердие» по отношению к прокаженным. Средневековое
общество нуждалось в этих людях: их подавляли, поскольку они представляли
опасность , но одновременно не выпускали из поля зрения; даже в проявляемой заботе
о них чувствовалось почти осознанное стремление мистически перенести на них
все то зло, от которого общество пыталось в себе избавиться. Это видно,
например, в описании прокаженных, одновременно находящихся в миру и вне мира,
тем, кому король Марк выдал изобличенную и осужденную Изольду в ужасающем
эпизоде сочинения Беруля, опущенном куртуазным Тома.
...Проказой страждущий Ивен,
Увечный, в струпьях, в черном гное,
Пришел он тоже и с собой
Не меньше сотни приволок
Таких, как он: один без ног,
Другой без рук, а третий скрючен,
И, как пузырь, четвертый скручен.
В трещотки бьют, сипят, гундосят
И скопом милостыню просят.
Хрипит Ивен: «Король, ты ложе
Для королевы для пригожей
Придумал на костре постлать,
За грех великий покарать.
Но быстро плоть огнем займется,
По ветру пепел разнесется,
Терпеть недолго будет боль -
Ты этого ль хотел, король?
Послушай, что тебе скажу.
Другую кару предложу:
В живых останется, но ей
Той жизни будет смерть милей.
Так будь же ласков с прокаженным
И дай им всем Изольду в жены.
Мы любострастия полны,
Но женами обделены -
Им прокаженные не гожи,
Лохмотья в гное слиплись с кожей.
Изольде был с тобою рай,
Носила шелк и горностай.
...А коли мы ее возьмем,
Да в наши норы приведем,
Да нашу утварь ей покажем,
Да на тряпье с ней вместе ляжем,
И хлебово в обед дадим,
Что мы с охотою едим,
Что щедрой нам дарят рукою, -
Объедки, кости да помои, -
Тогда, свидетель мне Христос,
Прольет она потоки слез,
Покается в грехе, жалея,
Что поддалась соблазну змея.
Чем жизнь такую годы влечь,
Живой в могилу лучше лечь.
(Пер. Э.Л. Липецкой)
Увлекшись своим новым идеалом труда, Средневековье изгоняло тех, кто
добровольно или вынужденно пребывал в праздности. Оно выталкивало на большую
дорогу убогих, больных, безработных, сбивавшихся в толпу бродяг. По отношению к
этим несчастным, отождествлявшимся с Христом, оно испытывает те же чувства,
что и к Христу: влечение и страх. Показательно, что Франциск Ассизский,
действительно желавший жить, как Христос, не только смешался с толпой этих от-
верженных, но хотел стать лишь одним из них — нищим, чужестранцем, скоморохом
— «скоморохом Господа», как он сам себя называл. Разве мох1 он не вызвать тем
самым скандала?
Набожный Людовик Святой, свершив благочестивые обряды и проявив милосердие
к нищим и прокаженным, хладнокровно записывал затем в «Установлениях»: «Если
у кого-либо нет ничего, и они проживают в городе, ничего не зарабатывая (то
есть, не работая), и охотно посещают таверны, то пусть они будут задержаны
правосудием на предмет выяснения, на что они живут. И да будут они изгнаны из
города».
Христиане в течение всего Средневековья вели диалог с евреями, прерывая его
преследованиями и погромами. Еврей-ростовщик был необходим обществу как
кредитор — ненавидимый, но полезный и незаменимый. Евреи и христиане особенно
часто спорили по поводу Библии. Между священниками и раввинами не
прекращались публичные и частные встречи. В конце XI в. Гилберт Криспи, аббат
Вестминстера, повествовал об успехе своего теологического спора с евреем,
прибывшим из Майнца. Андрей Сен-Викторский, в середине XII в. задавшийся целью
восстановления библейской экзегетики, консультировался у раввинов. Людовик
Святой рассказывал Жуанвилю о диспуте между евреями и клириками в Клюнийском
монастыре . Но он сам не одобрял подобных собраний: «Король добавил, что никто,
кроме хороших клириков, не должен дискутировать с ними; что касается мирян,
то, когда они слышат нападки на христианский закон, они не должны защищать
его иначе, чем всадив поглубже меч в брюхо обидчику».
Евреям покровительствовали некоторые принцы, аббаты, папы и особенно
германские императоры. Но с конца XI в. на Западе усиливался антисемитизм. Его
часто связывают с крестовыми походами. Вполне вероятно, что дух крестоносного
движения мог придать антисемитизму дополнительную страстность. Но все же,
если верить Раулю Глаберу, первые погромы начались около тысячного года,
правда, число их удвоилось во время I крестового похода. Так, в Вормсе и в Майнце
«враг рода человеческого не замедлил, — сообщают „Саксонские анналылл, —
посеять плевелы в пшеницу, породив лжепророков, смешав с воинством Христовым
лжемонахов и распутниц, сеющих смуту в войске Господнем своим лицемерием и
ложью, нечестивым развратом. Они сочли удобным отомстить за Христа язычникам и
евреям. Поэтому они перебили 900 евреев в Майнце, не пощадив ни женщин, ни
детей. Горы трупов, вывозимых из Майнца на телегах, вызывали сострадание
своим видом».
Избиение евреев в Германии во время чумы (1349 г.).
Со II крестовым походом в 1146 г. впервые появляется обвинение в ритуальном
убийстве, то есть в убиении христианского младенца для употребления его крови
в мацу, появляются и обвинения в надругательстве над гостией, что в глазах
церкви было еще более страшным преступлением, рассматривающимся как убийство
Бога. С тех пор в годины бедствий и вспышек недовольства подобные наветы не
переставали создавать козлов отпущения. Повсюду во время «черной смерти» 1348
г. избивали евреев, обвиняя их в отравлении колодцев. Но основная причина
изоляции евреев крылась в экономической эволюции, сформировавшей как
феодальный мир, так и городское общество. Евреев невозможно было включить в систему
вассальных связей, сделать членами коммуны. Им нельзя было приносить
вассальную клятву, от них нельзя было требовать присяги на верность коммуне. Мало-
помалу они были отлучены от владений землей или от пожалований, от ремесла и
торговли. Им оставались лишь маргинальные или незаконные виды ростовщичества
и торговли.
И все же одобрение и повсеместное учреждение гетто произошло лишь в эпоху
Контрреформации, Тридентскохю собора. Именно во время великого спада XVII в.,
в период королевского абсолютизма наступает то «великое закрытие», которое М.
Фуко описал на примере отношения к сумасшедшим. Средневековье смотрело на них
весьма двойственно. Их могли считать вдохновенными оракулами, и какой-нибудь
дурак при сеньоре, а позже королевский шут становился советником. В сельском
мире деревенский дурачок был фетишем всей общины. В «Игре о Листке» резонером
выступает такой молодой крестьянский безумец. Предпринимались попытки
выделить разные категории сумасшедших: «неистовые», «буйные», нуждавшиеся в
уходе, или, точнее, в заточении в специальных госпиталях, первым из которых еще
в XIII в. стал лондонский «Вифлеем», или «Бедлам»; меланхолики, чьи недуги
также имели физическое происхождение — разлитие желчи, но которые нуждались
скорее в священнике, чем во враче; и, наконец, одержимые, которых лишь экзор-
цист мог освободить от их страшного недуга.
Многих из таких одержимых можно было спутать с колдунами. Но наше
Средневековье не было еще той великой эпохой охоты на ведьм, каким станут XIV — XVIII
вв. Колдуны пока с трудом находили себе место между еретиками и одержимыми.
Часто считают, что они были уцелевшей горсткой далеких потомков языческих
волхвов, тех «предсказателей», которых преследовали пенитенциалии Раннего
Средневековья, в ходе христианизации деревни. Этими же пенитенциалиями
вдохновлялись Регинон Прюмский в своем «Каноне» (ок. 900 г.) и Бурхардт Вормский
в своем «Декрете» (ок. 1010 г.). У них можно найти «стригов» или «ламий» —
вампиров или волков-оборотней (Бурхардт приводит их немецкое имя — вервульфы,
что подчеркивает народный характер верований). Церковь имела лишь очень
ограниченный контроль над этим диким деревенским миром и соблюдала осторожность в
своих атаках на него. Разве не признала она, что волк-оборотень приходил
смотреть на голову ев. Эдмунда, англосаксонского короля, усеченную викингами?
Но начиная с XIII в. государственный интерес, опиравшийся на возрождение
римского права, открывает охоту на ведьм. Неудивительно, что ею занялись
наиболее «этатистские» суверены. Первыми в числе преследователей стали папы,
видевшие в колдунах, как и во всех еретиках, государственных преступников,
виновных в нарушении христианского порядка. В 1270 г. пособие для инквизиторов
«Сумма инквизиционной службы» специальную главу посвятило «авгурам и
идолопоклонникам» , виновным в организации «культа демонов». Некоторые все же
пытались внести необходимые различия. Юрист Олдрадус из Понте-де-Лоди сомневался
в том, что гадание и приготовление всякого любовного зелья являлось ересью.
Речь шла скорее о суевериях. Но каков бы ни был диагноз церкви, колдуны и
колдуньи отныне приговаривались к костру.
Следуя Азону Болонскому, провозгласившему ок. 1220 г. в своей «Сумме к
Кодексу» колдунов (maleficius) виновными в смертном грехе, Фридрих II преследо-
вал ведьм, и дож Джакопо Тьеполо составил против них специальный статус 1231
г.
Но наиболее рьяным их гонителем, стремившимся обвинить в колдовстве всех
своих противников, был Филипп Красивый. Его царствование ознаменовалось
чередой процессов, где новое понимание государственного интереса проявилось в
наиболее уродливых формах: предварительное заключение обвиняемых, выбивание
признаний любыми средствами, предъявление комплексного обвинения сразу во
всех преступлениях — в мятеже против государя, в святотатстве, колдовстве,
разврате, и в частности в содомии.
Сожжение за колдоство.
История содомии в средние века еще не написана. Это относится и к практике,
и к ее теоретическому осмыслению. В XI — XII вв. поэты на античный манер
воспевали любовь юношей, и монастырские тексты позволяют время от времени
замечать , что этот мужской мир клириков не оставлял без внимания сократическую
любовь. Но отношение к содомии, унаследованное от иудейских сексуальных табу,
находилось в полном противоречии с греко-римской этикой. Содомия считалась
одним из наиболее осуждаемых преступлений, став под воздействием курьезного
перетолкования Аристотеля «грехом против природы», венцом иерархии пороков.
Но подобно тому, как чтились незаконнорожденные дети аристократических семей
при полном презрении к бастардам низкого происхождения, высокопоставленные
гомосексуалисты могли чувствовать себя спокойно (как, например, короли Англии
Вильгельм Рыжий и Эдуард II). Вероятно, что слабому распространению
гомосексуализма способствовали не только строгость канонического права, но и
отсутствие в семейных структурах условий, способствующих формированию эдипова
комплекса . Хотя, может быть, такое впечатление было создано церковной цензурой,
отсекавшей всякие намеки на подобное поведение.
Содомия была одним из основных пунктов обвинения тамплиеров, жертв
знаменитого процесса, возбужденного Филиппом Красивым и его советниками. Чтение
протоколов процесса тамплиеров показывает, что король Франции и его окружение в
начале XIV в. подготовили судебную репрессивную систему, ничем не уступавшую
нашей эпохе с ее нашумевшими процессами.
Один из таких процессов был начат против епископа Труа Гюишара, обвиненного
в том, что он хотел извести королеву и многих придворных Филиппа Красивого,
колдуя над восковой фигуркой. В этом же обвинили и Бонифация VII, более умело
избавившегося от своего злополучного предшественника — Целестина I.
В эту же эпоху происходит ужесточение содержания прокаженных. Но
конъюнктура распространения проказы объяснялась биологическими причинами и отличалась
от конъюнктуры ведовских процессов. Не исчезая совсем, проказа значительно
сократилась на Западе начиная с XIV в. Ее апогеем были два предыдущих
столетия, когда множилось число лепрозориев (память об этом доносит до нас
топонимия — пригороды-лепрозории сохранили название «Мадлен», хутора и деревни —
термин «мезель», синоним прокаженного). Людовик VIII в 1227 г. жаловал по
завещанию по 100 су каждому из двух тысяч лепрозориев французского королевства.
III Латеранский собор, разрешив на территории лепрозориев строить часовни и
кладбища, предопределил тем самым их превращение в замкнутые миры, откуда
больные могли выходить, лишь предварительно расчистив себе дорогу шумом
трещотки. Точно так же круг — эмблема евреев — должен был отпугивать добрых
христиан . И все же в средние века еще сравнительно редким было то ритуальное
«отделение» прокаженных от общества, которое получило распространение в XVI —
XVII вв., когда епископ символическими жестами должен был вырвать
прокаженного из общества, сделать его умершим для мира (порой в этом обряде больному
предписывалось прыгать в могилу). В средневековом праве повсюду, за
исключением Бовези и Нормандии, прокаженный сохранял все права здорового человека.
Но над прокаженными все же висело множество «запретов», и они также легко
превращались в козлов отпущения во время бедствий. В период великого голода
1315 — 1318 гг. евреи и прокаженные преследовались по всей Франции, подозре-
ваясь в отравлении колодцев и источников. Филипп V, достойный сын Филиппа IV,
был инициатором множества процессов против прокаженных, в ходе которых у них
под пыткой вырывались признания, приводившие их на костер.
Но, как и в случае с высокородными бастардами и педерастами, знатные
прокаженные находились вне опасности, они могли продолжать исполнять свои функции
и жить среди здоровых людей. Прокаженными были король Иерусалимский Балдуин
IV, Рауль, граф Вермандуа, и Ричард II — тот самый грозный аббат Сент-
Олбанса, вымостивший крестьянскими жерновами свою приемную.
В число отверженных входили и больные, особенно убогие, калеки. В мире, где
уродство считалось внешним знаком греховности, те, кто был поражен болезнью,
был проклят Богом и, следовательно, и людьми. Церковь могла временно
принимать их (срок пребывания в госпиталях был ограниченным) и спорадически
кормить некоторых из них в дни праздников. Всем остальным оставалось только
нищенствовать и бродяжничать. Слова «бедный», «больной», «бродячий» были
синонимами в средние века. Госпитали часто размещались у мостов, на перевалах — в
местах, где обязательно проходили эти скитальцы. Ги де Шолиак, рассказывая о
поведении христиан во время «черной смерти» 1348 г., отмечает, что в одних
местах в этом бедствии обвиняли евреев и избивали их, в других — бедняков и
калек (pauperes et truncati), которых изгоняли. Церковь отказывалась
допускать к священству физически неполноценных. В 1346 г., когда Жан де Юбан
основал коллеж Аве Мария в Париже, он исключил из числа стипендиатов «юношей с
телесными повреждениями».
Но главным отверженным средневекового общества был чужестранец. Будучи
обществом примитивным, обществом замкнутым, средневековый христианский мир
отказывал посторонним, не принадлежавшим к известным общинам, этим носителям
неизвестности и беспокойства. Людовик Святой в своих «Установлениях», в главе
«О чужестранных людях», стремился определить их положение: «Чужестранец — че-
ловек, не признанный в здешних краях». «Гистрионы, жонглеры и чужестранцы»
объединены вместе в статусе Гослара 1219 г. Чужестранец тот, на кого не
распространены отношения верности, подданства, кто не присягал в подчинении, кто
был в феодальном обществе «ничьим человеком».
Средневековье фиксировало свои болевые точки: города и деревни вокруг
замков не прятали, а выставляли на всеобщее обозрение свои орудия подавления.
Виселицы на большой дороге при въезде в город или у подножия замка, позорный
столб на рыночной площади или перед церковью и прежде всего тюрьма, владение
которой было знаком обладания правом высшей юстиции, принадлежности к высшему
социальному рангу. Неудивительно, что средневековая иконография, иллюстрируя
Библию, изображая святых и мучеников, охотно рисовала тюрьмы. Они были
реальностью, угрозой, кошмаром средневекового мира.
Тех, кого нельзя было держать на привязи или запереть, средневековое
общество выталкивало на дорогу. Сливаясь с купцами и паломниками, калеки и
бродяги скитались в одиночку, группами, караванами. Те, что были поздоровее и
покрепче, пополняли шайки бандитов, засевшие в лесах.
История молодого немецкого крестьянина XIII в. Гельмбрехта, захотевшего
освободиться от пут своего социального положения, может служить поучительным
резюме всей социальной истории.
Вот внешний вид молодого «сеньора»: «Я видел — и утверждаю это со всей
уверенностью — крестьянского сына, чьи белые завитые волосы спускались на плечи.
Он хранил их под прекрасно вышитым колпаком. Я сомневаюсь, чтобы еще на
каком-нибудь уборе было сразу столько птиц: попугаи и голубки, все были там
изображены». Своему отцу Гельмбрехт заявил: «Я хочу познать вкус господской
жизни. Никогда больше не бывать мешку у меня на плечах, я не хочу отныне
грузить навоз на твою телегу. Да проклянет меня Бог, если я впрягу когда-нибудь
в ярмо твоих быков или стану сеять твой овес. Ясно, что это не идет к моим
белым завитым волосам, к модной одежде, к моему красивому колпачку и к
шелковым голубкам, вышитым дамами. Нет, никогда не стану я помогать тебе в поле!»
Напрасно отец напоминал ему мораль средневекового общества: «Редко везет
тому, кто восстает против своего места, а твое место — это плуг».
Но сын хочет жить, как сеньор. А сеньориальная жизнь — это упоение
скоростью коней, этих средневековых автомобилей, и угнетение крестьян. «Я хочу
слышать мычание похищенных быков, когда я погоню их через поле. Я не смогу
жить, коль будет у меня тощая кляча. Не скакать с другими как ветер по
равнине, пуская мужицких коней через изгороди, — это, конечно, будет великим
ударом для меня!»
Прошло время, и блудный сын вернулся, чтобы удивить своих родителей. Он
стал вором, а не сеньором. «Некогда, — рассказывает его отец, — еще
мальчиком, мой отец, а твой дед посылал меня на господский двор сдавать сыр и яйца,
как делали все арендаторы. Я видел там рыцарей и наблюдал их нравы». И старый
крестьянин передает восприятие молодым деревенским парнем жизни замкового
общества , подсмотренной с задворок: турниры, танцы, жонглеры и менестрели. Но
он знал, что господская жизнь не для него и не для его сына.
Молодой бандит уезжает, совратив свою сестру, которую он по-крестьянски,
без кюре, выдал за одного из своих сообщников по грабежу. Он звался теперь
Сожри-страну, его свояк именовался Сжуй-ягненка. Проглоти-барана, Ограбь-ад,
Взломай-сундук, Сожри-корову, Ограбь-церковь также составляли их шайку. Они
пытают и грабят крестьян: «Одному я выдавил глаза, повесил другого над
костром, этого я привязал к муравейнику, тому выдрал бороду калеными щипцами, с
одного я содрал шкуру, другого колесовал, подвесив за сухожилия. Так все, чем
владели крестьяне, стало моим».
Для Гельмбрехта история кончилась плохо.
«Что должно было случиться, произошло. Бог не забывает покарать тех, кто
вершит не должное». Бог1 избрал два средства наказать Гельмбрехта.
Первым его орудием стал сеньориальный прево. «Им не помог адвокат... Сбир
велел повесить девятерых воров, оставив жизнь лишь одному — Гельмбрехту Сожри-
страну. Палач выколол ему глаза, отрубил руку и ногу... Гельмбрехту — слепому
вору выдали посох, и слуга отвел его в родительский дом. Но отец не захотел
его принять и выгнал, не облегчив страданий. „Эй, малый, уведи от меня это
чудище!... Господин чужестранец, ступайте-ка отсюда побыстрее!лл
Мать все же сунула ему хлеб в руку, как делала это, когда он был маленьким.
Так ушел слепой разбойник. Когда он шел по деревням в сопровождении поводыря,
никто из крестьян не упускал случая крикнуть ему: «Эй, вор Гельмбрехт! Если
бы ты оставался крестьянином, как я, ты не был бы сейчас слепым и
беспомощным !»
Последним орудием Господнего гнева стали ограбленные Гельмбрехтом
крестьяне, не простившие человеку своего класса того, что они обязаны были терпеть
от своего сеньора.
«Они велели несчастному исповедаться, затем один из них подобрал щепотку
земли и дал ему в знак защиты от ада, после чего они вздернули его на
дереве...»
«Пути-дороги были небезопасны; но теперь можно путешествовать спокойно, раз
Гельмбрехт повешен... Но, может быть, у Гельмбрехта найдутся сторонники? Они
станут маленькими Гельмбрехтами. Я не могу защитить вас от них, но они кончат
дни свои, как и он, — на виселице».
ГЛАВА IX. Ментальность,
мир эмоций, формы
поведения (X — XIII вв.)
Чувство неуверенности — вот что влияло на умы и души людей Средневековья и
определяло их поведение. Неуверенность в материальной обеспеченности и
неуверенность духовная; церковь видела спасение от этой неуверенности, как было
показано, лишь в одном: в солидарности членов каждой общественной группы, в
предотвращении разрыва связей внутри этих групп вследствие возвышения или
падения того или иного из них. Эта лежавшая в основе всего неуверенность в
конечном счете была неуверенностью в будущей жизни, блаженство в которой никому
не было обещано наверняка и не гарантировалось в полной мере ни добрыми
делами, ни благоразумным поведением. Творимые дьяволом опасности погибели
казались столь многочисленными, а шансы на спасение столь ничтожными, что страх
неизбежно преобладал над надеждой. Францисканский проповедник Бертольд Ре-
генсбургский в XIII в. возвещал, что шансы быть осужденными на вечные муки
имеют 100 тыс. человек против одного спасенного, а соотношение этих избранных
и проклятых обычно изображалось как маленький отряд Ноя и его спутников в
сравнении со всем остальным человечеством, уничтоженным Потопом. Да, именно в
природных бедствиях средневековый человек находил образы для выражения и
оценки духовных реальностей, и историк имеет основания говорить, что
продуктивность умственной деятельности казалась средневековому человечеству такой
же низкой, что и продуктивность его сельскохозяйственной деятельности. Итак,
ментальность, эмоции, поведение формировались в первую очередь в связи с
потребностью в самоуспокоении.
Прежде всего, хотелось опереться на прошлое, на опыт предшественников.
Подобно тому, как Ветхий завет предшествует Новому и служит основанием для
него, поведение древних должно было обосновывать поведение людей нынешних. Если
и можно было предположить что-то определенное, так только то, что могло найти
подтверждение в прошлом. Особенное значение придавалось тем, кого считали
авторитетами. Конечно, именно в теологии, наивысшей из наук, практика ссылок на
авторитеты нашла свое наивысшее воплощение, но и она, став основой всей
духовной и интеллектуальной жизни, была строго регламентирована. Высшим
авторитетом являлось Писание; к нему прибавлялся авторитет отцов церкви. На
практике этот всеобщий авторитет воплощался в цитатах, которые как бы превращались
в «достоверные» точки зрения и сами начинали, в конце концов, играть роль
«авторитетов». Поскольку суждения авторитетов часто были темны и неясны, они
прояснялись глоссами, толкованиями, которые в свою очередь должны были
исходить от «достоверного автора». Нередко глоссы заменяли собой оригинальный
текст. Из всех сборников текстов, отражавших интеллектуальную деятельность
Средневековья, больше всего обращались к антологиям глосс и из них чаще всего
делали заимствования. Знание оказывалось мозаикой цитат — «цветов», —
именовавшихся в XII в. «сентенциями». Совокупность таких сентенций — это и есть
сборники авторитетов. Уже в середине XII в. Робер де Мелен протестовал против
того влияния, которое среди этих изречений имели глоссы. Тщетно. Отец Шеню
считает, что не только посредственная «Сумма изречений» Петра Ломбардского —
учебник теологии для университетов XIII в. — лишь собрание глосс, «отыскать
источник которых довольно затруднительно», но что даже в «Сумме теологии» ев.
Фомы Аквинского обнаруживается довольно много считающихся авторитетными
текстов, происхождение которых в действительности можно установить, лишь
обратившись к деформациям в «glossae».
К авторитетам прибегали, по всей видимости, в той мере, в какой они не
противоречили собственным воззрениям писавшего. Алену Лилльскому принадлежит
ставшая крылатой фраза, что «у авторитета нос из воска, и форму его можно
изменить в любую сторону». По всей вероятности, авторитетами для интеллектуалов
Средневековья становились также такие неожиданные авторы, как языческие и
арабские философы. Тот же Ален Лилльский утверждал, что нужно прибегнуть к
авторитету «благородных» философов, чтобы пристыдить христиан. В X в.
арабские писатели были до такой степени в моде, что Аделард Батский не без
лукавства признавался, что многие свои собственные мысли он приписывал арабам,
чтобы они лучше воспринимались читателями, что должно — подчеркнем это —
побуждать нас к осмотрительности в оценке влияния арабов на средневековую
христианскую мысль. Влияние это подчас преувеличивается. В действительности
ссылки на арабов часто были лишь данью моде, маской, призванной привлечь
внимание к оригинальной мысли. Как бы то ни было, ссылка на то, что то или иное
высказывание заимствовано из прошлого, была в средние века почти обязательна.
Новшество считалось грехом. Церковь спешила осудить novitates
(старофранцузское «novelletes»). Это касалось и технического прогресса, и
интеллектуального прогресса. Изобретать считалось безнравственным. Самое важное, что
почтенный «аргумент традиции», силу которого хорошо понимаешь, если говорят о
«согласии явившихся из глубин веков свидетелей, чтобы давать единогласные
показания», часто становился предметом спора. «Чаще всего, — пишет отец Шеню, —
здесь ссылаются на одного автора, приводят один текст вне времени и
пространства, не заботясь о том, чтобы сформировать систему свидетельств».
Гнет древних авторитетов ощущался не только в интеллектуальной сфере. Он
чувствовался во всех областях жизни. Впрочем, это печать традиционного
крестьянского общества, где истина и тайна передаются из поколения в поколение,
завещаются «мудрецом» тому, кого он считает достойным ее наследовать, и
распространяются в большей мере не через посредство писаных текстов, но из уст в
уста. Один монах в надписи на манускрипте Адемара Шабаннского раскрыл эту
преемственность, определяющую ценность культуры, передаваемой через традицию:
«Теодор Монах и аббат Адриен учили искусству грамматики Альдхельма, Альдхельм
обучал Беду, Беда (через посредство Эгберта) обучал Алкуина, тот учил Храбана
и Смарагда, а тот Теодульфа, после которого идут Хейрик, Хукбальд, Ремигий и
его многочисленные последователи».
Итак, авторитеты управляли духовной жизнью. Средневековая этика
преподавалась и проповедовалась при помощи стереотипных историй, иллюстрировавших урок
и неустанно повторявшихся моралистами и проповедниками. Эти сборники примеров
(exempla) и составляют однообразный ряд средневековой нравоучительной
литературы . При первом чтении назидательные истории могут развлечь; но когда сто
раз обнаруживаешь их в разных местах, то становится ясной эта практика
постоянного повторения, которая переводит в интеллектуальную сферу и духовную
жизнь стремление остановить время, становится ясной сила инерции, как бы
поглощавшая большую часть ментальной энергии средневековых людей. Вот один из
многих exemplum, формирование которого вскрыл А.-Л. Габриэль. Это история
легкомысленного студента, «сына легкомыслия», который совершает тяжкий грех,
вознамерившись изменить свое положение. Exemplum появляется в трактате
английского клирика «De disciplina scolarium», написанном между 1230 и 1240 гг.,
и, разумеется, автор начинает с того, что приписывает его одному из самых
неоспоримых авторитетов, самому Боэцию. Затем, более или менее приукрашенная, с
вариациями, история этого студента, который сначала учился, потом занимался
торговлей и сельским хозяйством, побывал в рыцарях, углублялся в право,
женился, стал астрономом — причем все это служит поводом для сатиры на разные
«сословия», — эта история обнаруживается повсюду. Мы встречаем ее, и это
весьма забавно, в некоторых французских переводах «Утешения философией»
Боэция; переводчики включили ее туда, доверившись автору Exemplum. Но она
встречается также и в многочисленных фаблио, посвященных разным «сословиям».
И то же самое в различных комментариях — к Боэцию ли или к трактату «De
disciplina scolarium». Пальма первенства принадлежит, в конечном счете,
английскому доминиканцу Николасу Трайвету (умер ок. 1328 г.), который повторил
эту историю в двух комментариях — и к тому, и к другому сочинениям — и
который донес до нас, может быть, суть примера, приведя пословицу «катящийся
камень не обрастает мхом». Обращаясь к поговоркам, ждущим еще своего
фундаментального исследования, которое позволило бы нам добраться до самых глубин
средневековой ментальности, мы спускаемся к основам фольклорной культуры. В
этом традиционном крестьянском обществе поговорка играла важнейшую роль. Но в
какой мере она являлась ученой обработкой расхожей земной мудрости, а в
какой, наоборот, откликом народа на пропаганду, исходившую от верхушки
общества?
Как и следовало ожидать, сила традиции обретала особую мощь в применении к
общественному устройству, то есть по отношению к феодальным структурам. В
самом деле, ведь в основе феодального права и практики лежала кутюма, то есть
обычай. Юристы определяли ее как «юридическое правило, обычай, родившийся в
результате мирного повторения общественных актов, которые в течение
длительного времени не порождали никаких споров и противоречий». В этом классическом
определении Франсуа-Оливье Мартена одно слово остается всего лишь желанием, а
не действительностью: «мирно». Ведь кутюма есть не что иное, как право,
установленное силой, которой достаточно долго удавалось заставить молчать
несогласных. Можно оценить революционное значение знаменитого высказывания
Григория VII: «Господь не сказал: мое имя Обычай». Но и спустя долгое время после
папы-реформатора в обществе продолжало господствовать обычное право. Корни
его уходили в незапамятные времена. Это было то, что восходило к самым
истокам коллективной памяти. Доказательством истины в феодальную эпоху было
«извечное» существование. Вот, например, конфликт, в котором в 1252 г. выступали
друг против друга сервы собора Парижской богоматери в Орли и каноники. Каким
образом стороны доказывали свою правоту? Крестьяне утверждали, что они не
должны платить капитулу подать, а каноники возражали, опираясь на опрос
осведомленных людей, которых спрашивали, что говорит на этот счет традиция
(«молва» — fama). Обратились к двум самым старым жителям данной местности. Один из
них, некто Симон, мэр Корбрёза, которому было более семидесяти лет, заявил,
что, согласно fama, капитул может облагать людей податью и что он поступал
именно так «с незапамятных времен» (a tempore a quo non exstat memoria).
Другой свидетель, архидиакон Жан, бывший каноник, заявил, что он видел в
капитуле «старые свитки», где было записано, что каноники имеют право облагать
податью жителей Орли, и слышал, что такой обычай существовал «со времен
глубокой древности» (a longe retroactis temporibus) и что капитул верил этим
свиткам, «принимая во внимание древность записи» (sicut adhibetur aucientie
scripture).
Даже в том, что касается знати, гарантией почтенности была, прежде всего,
древность рода. Именно это, скорее, чем отбор высшего духовенства по
социальному признаку, в большой степени объясняет значительное количество знатных
среди святых и тот факт, что благородное происхождение приписывалось многим
святым, на самом деле его не имевшим. Это то же самое, что генеалогия Иессея,
доказывающая древние царские корни семьи Марии, то есть земной семьи Иисуса
Христа. Что, как не пережиток средневекового сознания, заставляло архепископа
Парижского времен Реставрации наивно заявлять: «Господь наш не только был
сыном Божьим, но он еще и происходил из прекрасной семьи».
К доказательству авторитетом, то есть доказанной древностью, прибавлялось
доказательство чудом. Средневековые умы привлекало совсем не то, что можно
было наблюдать и подтвердить естественным законом, регулярно происходящим
повторением, а как раз, наоборот, то, что было необычно, сверхъестественно или,
уж во всяком случае, ненормально. Даже наука более охотно избирала своим
предметом что-то исключительное, чудеса (mirabilia). Землетрясения, кометы,
затмения — вот сюжеты, достойные удивления и исследования. Средневековые
искусство и наука шли к человеку странным путем, изобиловавшим чудовищами.
По всей вероятности, доказательство чудом стало сначала употребляться для
определения святости, которая сама по себе исключительна. Здесь встретились
народная вера и доктрина церкви. Когда с конца XII в. папы стали претендовать
на исключительное право канонизации святых, которых раньше причисляли к
таковым «волей народа» (vox populi), то они провозгласили совершение чудес одним
из обязательных условий для признания святости. Когда в начале XIV в.
регламентировалась процедура канонизации, в нее включили обязательное требование
наличия специальных записей о чудесах, совершенных кандидатом: cap!tula
miraculorum. Но Бог ведь творит чудеса не только через посредство святых.
Чудеса могли случиться в жизни каждого — вернее, в критические моменты
жизни всякого, кто в силу той или иной причины сподобился вмешательства
сверхъестественных сил.
Конечно, тот, кто сподобился подобных явлений, — это герой. Вот ангел
прерывает дуэль между Роландом и Оливье в жесте (поэме о героических деяниях)
Жирара де Вьена. В «Песни о Роланде» Бог останавливает солнце, в жесте
«Паломничество Карла Великого» он наделяет храбрецов сверхчеловеческой силой,
позволяющей им в действительности совершить подвиги, которыми они дерзко
хвалились в своем gabs. Но и люди самые простые могли удостаиваться чуда, больше
того, даже самые большие грешники, если только они были набожны. Верность
Богу, Деве или святому — наподобие вассальной верности — вела к спасению
скорее , чем примерная жизнь.
В знаменитом произведении начала XIII в. «Чудеса Девы», принадлежащем Готье
де Куанси, мы видим, как Мария сочувствует и помогает своим приверженцам. Вот
она в течение трех суток собственными руками поддерживает повешенного вора.
Он преступник, но, прежде чем идти воровать, он никогда не забывал вознести
ей молитву. Вот она воскрешает монаха, утопившегося по пути от возлюбленной:
утопая, он произносил слова заутрени. Вот она тайно принимает роды беременной
аббатисы: та отличалась особой набожностью.
Однако главным доказательством истины посредством чуда служил так наз.
Божий Суд. «Бог на стороне правого» — эта прекрасная формула узаконивала один
из самых варварских обычаев Средневековья. По-видимому, для того, чтобы шансы
не были слишком уж неравными с земной точки зрения, слабым, в особенности
женщинам, разрешалось находить себе замену. Борцы-профессионалы, которых
моралисты осуждали как наихудших наемников, подвергались испытанию вместо них.
И здесь опять ордалии оправдывало совершенно формальное понимание добра.
Так, в жесте «Ами и Амиль» рассказывается о двух друзьях, похожих друг на
друга, как близнецы. Ами участвует в судебной дуэли вместо Амиля, который
виноват в том, в чем его обвиняют. Ами же невиновен в проступке, вменяемом его
товарищу, и, следовательно, он побеждает своего противника.
В жесте «Песнь Иерусалима» один клирик по имени Петр, находившийся в Святой
земле, утверждал, будто бы святой Андрей открыл ему место, где хранится
священное копье, пронзившее бок Христа на кресте. Были предприняты раскопки, и
копье нашли. И тогда, чтобы узнать, подлинное ли копье, то есть, говорил ли
клирик правду, его подвергают испытанию огнем.
По истечении пяти часов клирик умер от ран. Однако было сочтено, что он
выдержал испытание с честью, а копье подлинное. Ноги же у клирика сгорели
потому, что вначале он усомнился в истинности своего видения. И конечно же,
каждый помнит испытание огнем Изольды.
«Бледная, она шатаясь приблизилась к костру. Все молчали. Железо было
раскалено докрасна. Она опустила обнаженные руки в жар костра, схватила железный
прут, пронесла его девять шагов, а затем отбросила его и вытянула руки,
скрестив их и открыв ладони. И все увидели, что плоть ее чище, чем слива на
сливовом дереве. И тогда каждый громко вознес хвалу Богу».
Достаточно задуматься об этимологии слова «символ», чтобы понять, какое
большое место занимало мышление символами не только в теологии, в литературе
и в искусстве средневекового Запада, но и во всем его ментальном оснащении. У
греков «цимболон» означало знак благодарности, представлявший собой две
половинки предмета, разделенного между двумя людьми. Итак, символ — это знак
договора. Он был намеком на утраченное единство; он напоминал и взывал к высшей
и скрытой реальности. Однако в средневековой мысли «каждый материальный
предмет рассматривался как изображение чего-то ему соответствовавшего и сфере
более высокого и, таким образом, становившегося его символом». Символизм был
универсален, мыслить означало вечно открывать скрытые значения, непрерывно
«священнодействовать». Ибо скрытый мир был священен, а мышление символами
было лишь разработкой и прояснением учеными людьми мышления магическими
образами, присущего ментальности людей непросвещенных. И можно, наверное, сказать,
что приворотные зелья, амулеты, магические заклинания, столь широко
распространенные и так хорошо продававшиеся, были не более чем грубым проявлением
все тех же верований и обычаев. А мощи, таинства и молитвы были для массы их
разрешенными эквивалентами. И там, и тут речь шла о поиске ключей от дверей в
скрытый мир, мир истинный и вечный, мир, который был спасением. Акты
благочестия носили символический характер, они должны были заставить Бога признать
человека и соблюдать заключенный с ним договор. Этот магический торг хорошо
виден в формулах дарений, содержащих намеки на желание дарителей спасти таким
образом свою душу. Бога обязывали, вынуждали даровать спасение. А мысль точно
так же должна была найти ключи от дверей в мир идей.
Средневековая символика начиналась, следовательно, на уровне слов. Назвать
вещь уже значило ее объяснить. Так сказал Исидор Севильский, и после него
средневековая этимология расцвела как фундаментальная наука. Понимание есть
знание и овладение вещами, реальностями. В медицине поставленный диагноз
означал уже исцеление, оно должно было наступить вследствие произнесения
названия болезни. Когда епископ или инквизитор мог сказать о подозреваемом: «ере-
тик», то главная цель была достигнута — враг назван, разоблачен. Res и verba
не противоречили друг другу, одни являлись символами других. Если язык был
для средневековых интеллектуалов покровом реальности, то он также являлся
ключом к этой реальности, соответствующим ей инструментом. «Язык, — говорил
Ален Лилльский, — есть инструмент ума». А для Данте слово было всеобщим
знаком, раскрывавшим смысл, познаваемый и разумом и ощущением (rationale signum
et sensuale).
Становится понятным, таким образом, значение спора, в который с XI в. и до
конца средних веков оказались вовлечены практически все мыслители, спора об
истинной природе взаимоотношений между verba и res. Оно было столь велико,
что традиционные историки мысли, упрощая интеллектуальную историю
Средневековья, подчас сводили ее к столкновению «реалистов» и «номиналистов», этих
гвельфов и гибеллинов средневековой мысли. Это был «спор об универсалиях».
Итак, фундаментом средневековой педагогики было изучение слов и языка.
Грамматика, риторика, диалектика - trivium — таков первый цикл из семи
свободных искусств. Основу любого преподавания, по крайней мере, до конца XII
в., составляла грамматика. Уже от нее переходили к другим наукам, и особое
внимание уделяли этике, которая дополняла свободные искусства и даже как бы
венчала их. Наука грамматика, как ее определяет каноник Делэ, имела много
назначений — и не только потому, что через комментирование авторов позволяла
обращаться к любому сюжету, но еще и потому, что благодаря словам она
позволяла добраться до скрытого смысла, ключом к которому они являются. Годфруа
Сен-Викторский в «Источнике философии» («Fons philosophiae») воздает почести
грамматике, которая научила его буквам, слогам, языку «буквальному» и языку
«тропов», то есть такому, который вскрывает фигуральный, аллегорический
смысл. В Шартре знаменитый магистр Бернар Шартрский также опирался в своем
преподавании на грамматику. Впрочем, они только следовали традиции,
восходившей к античности и дошедшей до средних веков через Блаженного Августина и
Марциана Капеллу, и воссоздавали эту традицию.
В соответствии с требованием поиска четырех смыслов в толковании Библии
кто-то из экзегетов полагал вслед за святым Павлом, что буква способна
убивать, тогда как дух оживляет; но большинство средневековых толкователей
видели в littera подход к sensus.
Природа виделась огромным хранилищем символов. Элементы различных природных
классов — деревья в лесу символов. Минералы, растения, животные — все
символично, и традиция довольствовалась тем, что некоторым из них давала
преимущество перед другими. Среди минералов это были драгоценные камни, вид которых
поражал зрение, воскрешая миф богатства. Среди растительности это те растения
и цветы, которые упоминаются в Библии, среди животных это экзотические,
легендарные существа, звери-чудовища, удовлетворявшие тягу средневековых людей
к экстравагантному. Лапидарии, флорарии, бестиарии в идеальной библиотеке
средних веков стояли на почетном месте.
У камней и цветов символический смысл совмещался с их благотворными или
пагубными свойствами. Цветовая гомеопатия желтых и зеленых камней лечила
желтуху и болезни печени, а красных — кровотечения и геморрагию. Красный сардоникс
означал Христа, проливающего свою кровь на кресте за людей. Прозрачный
берилл, пропускающий свет, — это был образ христианина, озаренного светом
Христа. Флорарии — это что-то родственное травникам, они знакомили средневековую
мысль с миром «простецов», с рецептами добрых женщин и секретами монастырских
хранилищ лекарственных трав. Гроздь винограда в символическом изображении
мистической давильни — это был Христос, проливший кровь за людей. Образом
Девы могли служить олива, лилия, ландыш, фиалка, роза. Св. Бернар подчеркивал,
что символом Девы является как белая роза, означающая девственность, так и
алая роза, говорящая о ее милосердии. Васильком, у которого четырехугольный
стебелек, лечили перемежающуюся четырехдневную лихорадку, а вот яблоко было
символом зла. Мандрагора, как считалось, возбуждает чувственность, а также
одержимость. Когда ее вырывают, она кричит, и тот, кто слышит крик, умирает
или сходит с ума. В последних двух случаях средневековые люди определяли
смысл этимологией: яблоко по-латыни malum, что значит также и «зло», а
мандрагора — это дракон человечества (английское mandrake).
Животный мир чаще всего виделся как сфера зла. Страус, откладывающий яйца в
песок и забывающий их высиживать, — таков был образ грешника, не помнящего
долга перед Богом. Козел символизировал сластолюбие, скорпион, кусающий
хвостом, воплощал в себе лживость и, кроме того, евреев. Символика, связанная с
собакой, раздваивалась, включая в себя античную традицию, в которой она была
символом нечистого, и тенденцию феодального общества к реабилитации собаки
как животного благородного, необходимого спутника сеньора на охоте, как
символа верности, самой возвышенной из феодальных добродетелей. Но настоящими
обличьями дьявола выступали фантастические звери, имевшие сатанинское
происхождение: все эти аспиды, василиски, драконы, грифоны. Двойственный смысл
имели лев и единорог. Будучи символами силы и чистоты, с одной стороны, они
могли также выражать свирепость и лицемерие — с другой. Впрочем, единорог в
конце средних веков был идеализирован, вошел в моду и был увековечен в серии
ковров «Дама с единорогом».
Средневековая символика нашла исключительно широкое поле для применения в
богатой христианской литургии, а еще раньше в самом строении религиозной
архитектуры. Смысл двух главных типов церковных зданий объяснил Гонорий Авгу-
стодунский. И круглая, и крестообразная форма являлись образами совершенства.
Легко понять, что круглая форма несла в себе завершенность круга. Но нужно
понимать, что крестообразный план здания — это не только изображение распятия
Христа. Еще важнее то, что форма ad quadraturn, базирующаяся на квадрате,
обозначала четыре основных направления, символизировавших вселенную. И в том, и
в другом случае церковь олицетворяла микрокосм.
Особое место среди важнейших форм средневековой символики занимала
символика чисел: структурируя мысль, она стала одним из главенствующих принципов в
архитектуре. Красоту выводили из пропорциональности, из гармонии, отсюда и
превосходство музыки, основанной на науке чисел. «Знать музыку, — говорил
Фома Йоркский, — это значит, прежде всего, знать порядок всех вещей».
Архитектор, согласно Гильому Пассаванскому, епископу Манса с 1145 по 1187 г., — «это
композитор». Соломон сказал Господу: «Ты все расположил мерою, числом и
весом» («Omnia in mensura et numero et pondere disposuisti»). Число — это мера
вещей.
Так же как и слово, число смыкается с реальностью. «Создавать числа, —
говорил Тьери Шартрский, — это значит создавать вещи». И искусство, поскольку
оно является подражанием природе и творению, должно руководствоваться счетом.
Согласно Кеннету Джону Конанту, вдохновитель построения церкви аббата Гугона
в Клюни, начатой в 1088 г. (Клюни III), монах Гуизо (миниатюра изображает его
видящим во сне святых Павла и Этьена, которые намечают ему веревками план
будущей церкви) был признанным музыкантом (psalmista praecipuus). Символическим
числом, которое как бы вбирало в себя, согласно Конанту, всю числовую
символику, использованную при построении здания, считалось в Клюни число 153; это
количество рыб в Чудесном лове рыбы.
Ги Божуан привлек недавно внимание к неизданным трактатам XII в., из
которых видно, что символика чисел в романскую эпоху была еще более
распространена , чем принято считать. Мастерами в этой игре, которую принимали всерьез,
слыли викторианцы и цистерцианцы. Гуго Сен-Викторский в трактате из
«Латинской патрологии», разъясняя смысл числовой символики, подчеркивал значение
разницы в числах. Если начинать с семи дней Бытия или с шести дней, в которые
Создатель сотворил Мир (Hexaemeron), то 7 > 6 означает отдых после трудов, а
8 > 7 — это вечность после земной жизни (8 обнаруживается в восьмиугольниках
храмов в Аахене, Сен-Витале в Равенне, храма Гроба Господня в небесном
Иерусалиме) . Если начинать с 10, а десятка обозначает совершенство, то 9 < 10 —
это недостаток совершенства, а 11 > 10 — его избыток. Цистерцианец Эд де Мо-
римонд, умерший в 1161 г., в трактате «Analytica numerorum» возобновил
спекуляции с цифрами, которыми занимался ев. Иероним. Последний в пасквиле против
Иовиниана, небольшом сочиненьице в похвалу девственности, очень модном в XII
в., который был весьма «не расположен к браку» (возможно, в ответ на быстрый
рост населения), объяснял символику чисел 30, 60 и 100, относящихся к трем
состояниям: браку, вдовству и девственности. Для того чтобы представить число
30, нужно тихонько свести кончики большого и указательного пальцев: это
означает брак. Для того чтобы изобразить число 60, большой палец нужно согнуть и
как бы склонить перед указательным, который нависает над ним: таков образ
вдовы, которая целомудренно обуздывает сладострастие прошлого или которая
согнулась, скрывшись под покрывалом. И наконец, чтобы воплотить число 100,
нужно составить пальцами венец девственности. Основываясь на этом, Эд де Мори-
монд составил символику пальцев. Мизинец, который подготавливает уши к тому,
чтобы слушать, символизирует у него веру и добрую волю; безымянный палец —
раскаяние, средний палец — милосердие, указательный — ясный разум, большой
палец — божественность. Разумеется, для того чтобы понять все это, нужно
осознать, что в средние века люди считали на пальцах и этот счет лежал в
основе всех символических толкований так же, как в основе всех измерений лежали
«естественные» меры: длина стопы или предплечья, размер пяди или поверхности
земли, которую можно было обработать за один день, и т. д. Самые скромные
жесты связывались с самыми смелыми спекуляциями. Как видно из этих примеров,
в ментальном оснащении людей Средневековья трудно разграничить абстрактное и
конкретное. Клод Леви-Строс справедливо отвергал «пресловутую неспособность
„неразвитыхлл людей к абстрактному мышлению». Напротив, средневековый разум
обнаруживал тягу к абстрактному или, точнее, к мировидению, основывавшемуся
на абстрактных взаимозависимостях. Так, расцветка считалась особенно
красивой, если строилась на сочетании белого и красного, превосходных цветов,
символизировавших, как мы видели, чистоту и милосердие. Но в то же время
чувствуется, что за абстрактными понятиями тут возникали конкретные образы.
Согласно Исидору Севильскому, средневековые клирики производили слово «pulcher»
от слов «pelle rubens»; тот, кто красив, имеет красную кожу, потому что под
ней бьется живая кровь1. Кровь определяла и знатность и, наоборот,
неблагородство, словом, это был элемент важнейший. Но как отделить абстрактное от
конкретного в этом интересе к крови? Он обнаруживается, кстати, и в другом
слове, обозначающем прекрасное, — «venustus», которое тоже производили от
слова «venis», что значит «вены».
На самом деле это наслоение конкретного на абстрактное составляло основу
ментальностей и чувствований средневековых людей. Одна страсть, одна
потребность , заставляла колебаться между желанием отыскать за ощутимым конкретным
более существенное, абстрактное и попытками заставить эту скрытую реальность
проявиться в форме, доступной чувствам. И нельзя с уверенностью сказать, что
стремление к абстрактному было свойственно, прежде всего, образованным
кругам, интеллектуалам и клирикам, а стремление к конкретному встречалось в
первую очередь среди необразованных. И чувство абстрактного, и чувство
конкретного в равной мере характеризовало и litterati, и illeterati. Можно,
например, задаться вопросом, не стремились ли средневековые массы уловить в
символах порчи и вреда, прежде всего, принцип зла, который затем грамотные показы-
1 У нас также «красна девица» понималось как красивая девица.
вали народу в конкретных обличьях дьявола и его воплощений. Понятен успех у
народа ересей, например катарской (разновидности манихейства), которая на
место Бога и Сатаны ставила принципы Добра и Зла. Точно так же искусство
Раннего Средневековья поверх вдохновлявших его эстетических традиций местного
населения или кочевников обнаруживает, что тенденции к абстрактному в нем
древнее других.
Любовь к свету, авторитет телесного были глубоко свойственны средневековому
мироощущению. Можно, однако, задаться вопросом, что больше прельщало людей
Средневековья: очарование видимости, воспринимаемое чувствами, или
скрывающиеся за внешностью абстрактные понятия — светлая энергия и сила.
Хорошо известно пристрастие Средневековья к сверкающим, ярким цветам. Это
был «варварский» вкус: кабошоны, которые вправляли в переплеты, блеск золота
и серебра, многоцветие статуй и живописи на стенах церквей и богатых жилищ,
магия витражей. Средневековье, почти лишенное цвета, которым мы любуемся
сегодня, — это продукт разрушительного действия времени и анахронических вкусов
наших современников. Но за цветовой фантасмагорией стоял страх перед мраком,
жажда света, который есть спасение.
Технический и духовный прогресс способствовал, видимо, все лучшему
использованию света. В готических соборах стены стали пробуравливаться, потоки
света, расцвеченного витражами, хлынули внутрь. С XIII в. начало потихоньку
появляться оконное стекло в домах. Наука XIII в. в лице Гроссетеста, Витело и
других изучала и «прощупывала» свет, поставив оптику на первое место среди
своих занятий. Техническая наука даровала свет утомленным и больных глазам,
изобретя в самом конце века очки. Ученых притягивала к себе радуга, этот
каприз природы, естественным образом разложенный свет. Интерес к ней отвечал
как традиционалистскому, так и обращенному к новому научному сознанию
Средневековья. За всем этим стояло то, что зовется «средневековой метафизикой
света», или — более обобщенно и более скромно — поиск безопасности, которую
даровали освещение и свет. Красота воспринималась как свет, который успокаивал
и ободрял, являлся знаком благородства. Образцом в этом смысле был
средневековый святой. Как пишет Андре Воше, «святой — это существо из света». Вот,
например, святая Клара: «Ее ангельское лицо после молитвы становилось еще
светлее и прекраснее, так оно сияло радостью. Господь воистину милосердный и
щедрый так обласкал светлыми лучами свою бедную маленькую супругу, что
божественный свет струился от нее и распространялся вокруг». Когда умер ев. Эд-
монд Кентерберийский, «от него внезапно изошла светящаяся роса, и его лицо
окрасилось прекрасным розовым цветом». В трактате «Светильник» уточняется,
что во время Страшного суда тела воскресших святых будут разного цвета в
зависимости от того, были ли они мучениками, исповедниками или девственницами.
Вспомним еще о запахе святости, символическом, конечно, но для средневековых
людей вполне реальном. В ночь с 23 на 24 мая 1233 г. по случаю канонизации
ев. Доминика его гроб в Болонье был открыт для перенесения тела. При этом
присутствовали группа монахов-доминиканцев и представители благородных и
буржуа . «Преисполненные тревоги, бледные, озабоченные, монахи молились. Когда
подняли крышку гроба, чудесный запах разлился среди присутствующих».
Однако свет был предметом и самых пылких устремлений. Он был отягощен
самыми высокими символами. Вот Клижес и Фенисса Кретьена де Труа:
Клижес, как солнце, заблистал,
Когда красавице предстал;
Сияние не раздвоилось,
Удвоилось и проявилось,
Как свету горнему дано:
Два солнца светят заодно,
Окрасив мир своим румянцем,
Своим безоблачным багрянцем.
(Пер. В. Б. Микушевича)
«Физический свет есть самое лучшее из всех веществ, самое сладостное, самое
прекрасное... именно свет составляет красоту и совершенство телесных вещей», —
говорил Роберт Гроссетест, и, цитируя Блаженного Августина, он напоминал,
что, поняв «имя Красоты», сразу чувствуешь изначальный свет. Этот изначальный
свет есть не что иное, как Бог1, светящееся, раскаленное средоточие огня. У
Данте рай — это восхождение к свету.
Гильом Овернский, чтобы определить прекрасное, объединил число и цвет:
«Видимая красота определяется либо рисунком и расположением частей внутри
целого, либо цветом, либо, наконец, и тем и другим вместе, рассматривают ли их
отдельно друг1 от друга или изучают гармонию, порожденную их взаимодействием».
Притом Гроссетест производит от первичной энергии света, как цвет, так и
пропорции .
Красивое, кроме того, — это богатое. Экономическая функция сокровищ как
резерва на случай необходимости способствовала, по всей видимости, тому, что
богатые накапливали драгоценные вещи. Но в восхищении редкими вещами, и
особенно редкими материалами, сказывался и эстетический вкус. Люди Средневековья
больше восхищались естественными свойствами природных материалов, чем
достоинствами работы художника. Интересно было бы с этой точки зрения изучить
сокровища церквей, подарки, которые подносили друг другу государи и богачи,
описания памятников и городов. Отмечалось, что «Liber pontiflcalis»,
содержащая описания художественных начинаний пап времен Раннего Средневековья, полна
золота и блеска (gold and glitter). Анонимное произведение середины XII в.
«Чудеса Рима» («Mirabilia Romae») в первую очередь рассказывает о золоте,
серебре, слоновой кости, драгоценных камнях. Общим местом в литературе, будь то
исторические сочинения или романы, было описание или даже просто перечисление
богатств Константинополя, представлявших гигантский соблазн для христиан. В
жесте «Паломничество Карла Великого» повествуется о том, что западных людей
поражали, прежде всего, колокольни, орлы, «сверкающие мосты». Во дворце они
обращали внимание на столы и стулья из чистого золота, на богатую стенную
роспись, на огромную залу, свод которой поддерживался столпом черненого
серебра, окруженным сотней мраморных колонн, отделанных золотом.
Красивым считалось разноцветное и блестящее, а чаще всего еще и богатое. Но
вместе с тем красивое — это было доброе. Обаяние физической красоты было так
велико, что она являлась непременным атрибутом святости. Добрый Бог — это
прежде всего прекрасный Бог, и готические скульптуры воплощали идеал людей
Средневековья. Средневековые святые обладали не только семью духовными дарами
— дружественностью, мудростью, способностью к взаимопониманию, честью,
одаренностью, уверенностью и радостностью, но также и семью телесными дарами —
красотой, ловкостью, силой, свободой в движениях, здоровьем, способностью к
наслаждению и долголетием. Это относится даже и к святым «интеллектуалам», в
том числе и к Фоме Аквинскому. Рассказчик-доминиканец утверждал: «Когда св.
Фома прогуливался на лоне природы, народ, работавший на полях, бросив свои
занятия, устремлялся ему навстречу, с восхищением созерцая его величественную
фигуру, красоту его человеческих черт; в гораздо большей степени их толкала к
нему его красота, чем его святость». В Южной Италии Фому звали «Bos Siciliae»
— «Сицилийский бык». Таким образом, этот интеллектуал для народа своего
времени был, прежде всего, «здоровяком».
Культ физической силы был свойственен, конечно, прежде всего,
представителям военной аристократии, рыцарям, страстью которых была война. Трубадур
Бертран де Борн, прежде чем стать монахом-цистерцианцем, был сподвижником Ричар-
да Львиное Сердце, этого образцового рыцаря (Жуанвиль с восхищением
рассказывает : «Когда лошадь сарацин пугалась кустарника, те говорили: „Ты что
думаешь, это английский король?лл А когда дети сарацинок начинали кричать, те
говорили: "Замолчи, замолчи! А не то я пойду за королем Ричардом, и он тебя
убьет!"»). Вот как Бертран де Борн воспевает воинственный идеал
средневекового воина:
Любо мне видеть щиты,
ярко-алые и лазурные,
флаги и знамена
всех цветов;
любо разбивать палатки, ставить шалаши и богатые павильоны,
ломать копья, протыкать щиты и разрубать вороненые шлемы,
бить и получать удары.
И меня охватывает ликование,
когда я вижу в походе в боевом порядке
вооруженных конных рыцарей.
Мне нравится, когда скакуны
гонят людей и скотину;
мне нравится, как они устремляются вперед
все вместе, воинственная сила.
Моему сердцу особенно приятно
видеть осаду укрепленного замка,
разбитые, разломленные крепостные стены,
видеть армию, окружающую ров около стен,
и барьер из крепко связанных кольев.
Мне нравится, когда сеньор
первым бросается на приступ,
бестрепетный, на коне и в доспехах,
чтобы воодушевить своих людей
своей доблестной храбростью.
Говорю вам, ничто не доставляет мне такого удовольствия,
ни еда, ни питье, ни сон,
как возглас «Вперед!», раздающийся с двух сторон,
как ржание лошадей,
потерявших в лесу всадников;
как крики: «На помощь! На помощь!» -
и зрелище воинов, падающих во рвы большие и малые,
и вид убитых, с торчащими в боку
обломками копий с флажками.
Ведь война делает скупого сеньора щедрым.
Вот почему мне нравится видеть великолепие королей.
Пусть им будет нужно много кольев, тетивы, седел,
путь среди поля разбивают шатры
под открытым небом.
Ах! Надо биться сотнями, тысячами,
чтобы потом нас воспели в поэмах.
Рожки, барабаны, знамена и флажки,
флаги, лошади черные и белые -
мы скоро их увидим. Нужно жить как следует!
Надо взять богатство у ростовщиков,
и пусть по дорогам пойдут не мирные обозы,
не беззаботные бюргеры, торговцы из Франции,
пусть станут богатыми те, кто разбойничает в свое удовольствие.
Жуанвиль в начале жития Людовика Святого выделяет в жизни короля как бы две
части. «Одна из них — это деятельность святого короля на благо королевства,
покорная воле Божьей и церкви. Она продолжалась всю его жизнь. А вторая — это
великие военные и рыцарские подвиги». Военный идеал — это рукопашная битва:
«Поверьте, что это было замечательное сражение с оружием в руках, ибо там не
стреляли из лука или арбалета, но бились врукопашную, дубинками или мечами».
Вот чем хвастались дамам, чтобы им понравиться: «Добрый граф Суассонский во
время схватки все время шутил и говорил мне: „Сенешал, заставим выть этих
собак, и, клянусь шляпой Господа (это было его любимое ругательство), мы еще
расскажем, вы и я, об этом деле в комнатах наших дамп».
Кумирами людей всех состояний были те, кто совершал подвиги, то есть нечто
из рода спортивных достижений. Вот, например, подвиг Тристана:
Неподалеку от дороги, по которой они идут,
На горке стоит часовня,
На краю крепкой скалы,
Которая возвышается над морем, встречая северный ветер,
Часовня стоит на вершине,
А вокруг ничего: отвесные скалы.
Вся гора — сплошные камни.
Если бы оттуда прыгнула белка,
Она бы неумолимо погибла...
Тристан не медлит!
Он идет к окошку за алтарем,
Тянет его на себя правой рукой
И выпрыгивает наружу.
Сеньоры! Огромный широкий камень
Выступал посредине скалы.
Тристан легко прыгает на него,
Ветер надувает его одежды,
Не давая ему тяжко упасть.
Корнуэльцы и сейчас еще зовут
Этот камень «прыжком Тристана».
Тристан прыгает на мягкий песок,
А его ждут перед церковью.
Но напрасно: Тристана нет!
Бог оказал ему великую милость.
Тристан убегает по берегу огромными прыжками.
Он слышит шум стрельбы
И не думает возвращаться.
Он бежит так быстро, как только может.
И то же стремление к геройству наблюдалось у клириков, особенно у монахов.
Ирландцы научили средневековых монахов высоким деяниям: аскетизму, пьянящему
умерщвлению плоти. Святые, подхватившие дело мучеников первых веков
христианства , были своего рода «атлетами Христа». Их подвиги тоже носили чисто
физический характер. Наконец, и искусство тоже рвалось к геройству: то это была
необычайная тщательность в отделке деталей, а то чрезмерность в самой
постройке (все больше подробностей, все выше, все больше). Готический художник
совершал подвиг.
Ментальная модель в это время охватывала одновременно видение мира,
свойственное воинам, и вместе с тем предполагала упрощенный дуализм, оппозицию двух
противоположностей. Вся духовная жизнь людей Средневековья концентрировалась
вокруг противостояния добра и зла, добродетелей и пороков, души и тела. Пру-
денций в «Психомахии» заставил пороки и добродетели драться между собой. Это
произведение и этот сюжет имели в средние века необычайный успех: добродетели
превратились в нем в рыцарей, а пороки — в чудовищ.
Эта экзальтация была неотделима от поиска. Не поддаваться соблазнам
суетного мира — таково было стремление всего средневекового общества снизу доверху.
Поиски за пределами обманчивой земной реальности того, что за ней скрывалось
(integumenta), переполняли литературу и искусство средних веков. Суть
интеллектуальных и эстетических исканий средних веков составляло, прежде всего,
раскрытие потаенной истины (verita ascoza sotto bella meuzogna1) . Это было
главное занятие средневековых людей.
Отсюда — популярность всего того, что способно открыть царство грез.
Возбуждающие средства, любовные напитки, пряности, зелья, порождающие
галлюцинации2, — все это предлагалось во множестве, на любой вкус и по любой цене.
Деревенские колдуны снабжали ими крестьян, торговцы и лекари — рыцарей и
государей. Все ждали видений и часто удостаивались их. Церковь, осуждая
колдовские средства, фактически предлагала им лишь замену: перед всяким важным
делом она предписывала продолжительный пост (обычно трехдневный), обряды
аскетизма, молитвы, которые должны были создать пространство, необходимое для
сошествия вдохновения и благодати. Средневековых людей всю жизнь тревожили сны.
Сны возвещали, сны разоблачали, сны побуждали к действию — словом, они
составляли интригу духовной жизни. Бесчисленные сны библейских персонажей (в
изображении которых соревновались скульптура и живопись) продолжались в
каждом мужчине и в каждой женщине средневекового христианского мира. «Откуда
берутся сны?» — спрашивает ученик в «Светильнике» Гонория Августодунского. —
«Подчас от Бога, если это откровение о будущем, как было с Иосифом, когда он
по звездам узнал, что ему окажут предпочтение среди братьев, или необходимое
предупреждение, как в случае с другим Иосифом, который узнал, что надо бежать
в Египет. Подчас от дьявола, когда речь идет о постыдном видении или о
подстрекательстве на злое дело, вроде случая с женой Пилата, о котором читаем в
истории страстей Господних. А подчас от самого человека, когда то, что он
видел, слышал или думал, представляется ему во сне и порождает страх, если речь
идет о печальном, или надежду, если речь идет о веселом». Сны посещают людей
всех общественных слоев. Король Англии Генрих I увидел во сне, что против
него восстали все три сословия. Монах Гунзо во сне узнал о цифровых данных,
необходимых для реконструкции церкви в Клюни. Гельмбрехту-отцу во сне открылись
этапы трагической судьбы его сына.
Внушающие подозрения сны тоже происходят от дьявола. В «Жизнеописании Марии
из Уаньи» Жака де Витри дьявол в образе святого объявляет: «Мое имя —
Сновидение . Я и вправду являюсь многим людям в сновидениях, особенно монахам и
клирикам; они слушаются меня и под воздействием моих утешений отдаются
экзальтации и доходят до того, что считают себя достойными бесед с ангелами и
божественными силами». Сон есть знание: «В третью ночь Изольда увидела во
сне, будто она держит на коленях голову кабана, которая пачкает ее платье
кровью, и тогда она поняла, что больше не увидит своего друга живым».
Рядом с этой ментальностью и эмоциональным восприятием мира, в основе
которых лежало магическое, зарождалась и развивалась новая система
мировосприятия, особенно в городах и через города, поскольку эволюция там происходила
быстрее. Изменения чувствовались уже в XII в., а в XIII они, можно считать,
одержали верх. Тут, по всей видимости, нужно вспомнить вместе с Леви-Стросом,
что «мышление в рамках магического не есть возникновение, начало, набросок
или часть еще не реализовавшегося целого; такое мышление предполагает весьма
1 Данте. Convivio II, 1
2 Начало истории применения психоделиков теряется во мгле веков.
разработанную систему, независимую от другой системы, которую составляет
наука» . Если же говорить конкретно, то в средневековом обществе, и часто в одном
и том же человеке, две эти системы не только сосуществовали, но и вмещались
одна в другую: в старую систему все больше проникала новая, и постепенно
подтачивала ее, создавая внутреннее напряжение, нарушая связность и
последовательность представлений. Нужно также понимать, что взгляд историка-
культуролога на изменение ментальностей и эмоционального мира неизбежно
отличен от взгляда историка идей и религии, которых во всех этих трансформациях
интересует, прежде всего, стабильный инвариант религиозной веры. Будь их
построения хотя бы и столь блестящи, столь проницательны и столь чувствительны
к эволюционным процессам, как построения отца Шеню или отца Любака,
обогащающие историческое знание, все равно им свойственна предвзятость — пусть в
лучшем понимании этого слова. Если же рассматривать средневековую ментальность,
может быть, не столь эмоционально, но в отдаленной перспективе, позволяющей
лучше выявить некоторые пропорции и соотношения, тогда необходимо отринуть
всякую предвзятость. В начале своего замечательного сочинения «Теология в XII
веке» отец Шеню пишет: «Все истолкование XII в. было опрокинуто
рационалистическими предрассудками просветительской философии... Мы категорически возражаем
против них, и заявляем их приверженцам, что символические приемы религиозной
выразительности как минимум так же важны и, несомненно, более действенны в
христианстве, чем диалектические приемы». Отцу Шеню нужно ответить, что
«действенность в христианстве» — это не довод для историка и что, несмотря на все
крайности и непонимание каких-то вещей, несмотря на наивность и ошибки,
философия Просвещения внесла все же огромный вклад, хотя и не обошлась без
привнесения оценочных суждений. Она провозгласила, что «символические приемы
религиозной выразительности» являлись достоянием прошлого, XII в., тогда как
«диалектические приемы» представляли собой ментальный и интеллектуальный
механизм будущего в ожидании того, чтобы уступить место другим «новшествам».
Первым новшеством, которое появилось в XII в. в этой области, была
разработка нового ментального «оснащения». Ее осуществляли люди, которые сами по
себе были «новы», те, кто преподавал в городских школах, становившихся
университетами. Исходной точкой в формировании этой ментальной «оснастки» служил
материальный предмет — книга. Ибо надо очень хорошо себе представлять:
университетская книга и книга монастырская — весьма отличны друг от друга.
Нельзя, конечно, отрицать, что и в монастырях книга была инструментом культуры.
Превосходное исследование монастырской культуры, такое, например, которое
создал преподобный Жан Леклерк, не оставляет сомнения в том, что книга играла
в этой культурной системе значительную роль. Но монастырская книга, в том
числе и в своей духовной и интеллектуальной функции, играла, прежде всего,
роль сокровища. В отличие от этого университетская книга была, прежде всего,
инструментом познания. До изобретения книгопечатания книга оставалась
дорогой, несмотря на все технические ухищрения (скоропись, быстрое размножение с
помощью так называемых pecia, отказ от миниатюр или же использование одних и
тех же иллюстраций). Вспоминается чудо св. Бенуа, относящееся к VI в.: ему
удалось спасти упавший в воду железный заступ. Новые времена — новые орудия.
И вот в XIII в. этому чуду соответствует чудо св. Доминика: «Как-то раз св.
Доминик переправлялся через реку в окрестностях Тулузы, и его книги упали в
воду. Однако спустя три дня рыбак, забросивший удочку в этом месте, поймал
что-то очень тяжелое, как он думал, огромную рыбу. Однако он вытащил из реки
книги, принадлежавшие святому, и они были совершенно невредимы, как если бы
их заботливо хранили в шкафу». Это не значит, впрочем, что св. Доминик
поддался новому фетишизму книги — фетишизму, характерному для университетских
людей. Он хорошо знал, что функция книги — вспомогательная. И «Золотая
легенда» также свидетельствует об этом. «Когда его спрашивали, по какой книге он
учился, он отвечал: „По книге милосердия4».
Симптоматично притом, что даже члены странствующих орденов плохо осознавали
новую роль книги. Св. Франциск проявлял большое недоверие к интеллектуальной
культуре, он все еще рассматривал произведения культуры как сокровища,
дороговизна книги казалась ему противоречащей той практике бедности, которую он
проповедовал своим братьям. В XIII в. крупный деятель ордена доминиканцев
Гумберт Роменский негодовал, что книга приобретала утилитарное значение и
переставала быть предметом драгоценным: «Подобно останкам святых, их мощам,
сохраняемым с таким благоговением, заворачиваемым в шелка, заключаемым в золото
и серебро, следует хранить и книги, содержащие в себе столько святости.
Пренебрежение к книгам достойно осуждения».
На самом же деле изменение функции книги было всего лишь частным случаем
более общей эволюции: распространения письменной культуры и прежде всего
обретения письменным текстом новой функции — функции доказательства. Ордалии
были запрещены IV Латеранским собором (в 1215 г.); им на смену постепенно
приходили письменные доказательства истины, и это был переворот в юстиции.
Филипп де Бомануар в «Кутюмах Бовези», написанных в конце XIII в., перечисляя
категории доказательств, ставит на второе место (после непосредственного
знания обстоятельств дела судьей) письменные доказательства, отдавая им
предпочтение перед судебной дуэлью, о которой он заявляет: «Из всех способов
доказательств этот самый рискованный». Более того, он подчеркивает, что в случае
наличия «письменного» доказательства нужно придавать как можно меньше
значения — в противоположность тому, как это делалось всегда в прошлом, —
свидетелям, которые смертны, «а ведь письменные источники имеют ценность сами по
себе, независимо ни от чего, и именно это важно». Тут обнаруживаются черты
переходного периода, когда люди с трудом приспосабливались к новой роли
писаного слова. Архидьякон, призванный свидетельствовать на тяжбе в Орли в 1252 г.,
ссылаясь в качестве доказательства на «древние свитки», которые он видел в
библиотеке капитула, видел их доказательность в их древности больше, чем в их
содержании.
В самом деле, это был момент, когда начали систематизировать кутюмы, когда
множилось число писаных законов, когда феодальное право, так же как и
римское, и каноническое право, оформлялось в договорах. Традиционное общество, в
котором очень велика была роль слухов, устной передачи информации, медленно
приучалось если не читать, то, во всяком случае, использовать письменное
слово точно так же, как в экономической жизни оно привыкало иметь дело с
деньгами.
Ментальное «оснащение» обновлялось во всех областях жизни. Так же как и
технические новшества в экономике, все новое в культуре встречало
сопротивление . Тут наряду с нерешительностью традиционалистских кругов сказывалось
также сопротивление низших слоев тому, что верхушка присваивала себе новые
технические средства, которые часто усиливали сеньориальную эксплуатацию.
Писаный документ порою в большей степени гарантировал права сеньора, чем права
крестьян. И потому эти документы будут отныне ненавидеть наравне с общинной
мельницей и печью. Уничтожение сборников документов-картуляриев, земельных
описей — всего, что позже назовут терьерами, — станет теперь одной из
важнейших акций любого крестьянского мятежа, любой жакерии.
Десакрализация книги сопровождалась «рационализацией» методов
интеллектуальной работы, да и самих ментальных механизмов. Разумеется, никто не ставил
под сомнение традиционные объекты исследования. Например, все более и более
многочисленные критические суждения относительно мощей — в качестве образца
можно привести знаменитый труд Гвиберта Ножанского конца XII в., не очень,
впрочем, «прогрессистский», — не ставили под сомнение саму действенность
мощей. Целью новых исследований было выявление фальшивых мощей, которых стано-
вилось все больше вследствие крестовых походов (так же как и растущей
потребности церкви в деньгах). Даже если посмотреть глубже, схоластический метод не
ставил под сомнение веру. Наоборот, он стремился прояснить, очистить, лучше
понять эту веру. Он развивал знаменитую формулу св. Ансельма: «Вера —
средство осмысления себя самой» («Fides quaereum intelleeturn»). Но как бы то ни
было, применявшиеся в схоластике методы предполагали настоящий переворот в
ментальных установках. Отец Шеню очень хорошо показал на уровне теологии,
высшего знания, что означала для нее самой трансформация себя в «науку», та
трансформация, которую она переживала в XII — XIII вв.
Было бы самонадеянным пытаться в нескольких строках определить
схоластический метод. Все начиналось с перехода от lectio к questio, а от questio к
disputatio. Схоластический метод предполагал, прежде всего, обобщение старой,
хорошо известной процедуры, которую раньше применяли главным образом при
толковании Библии: questiones и responsiones, вопросы и ответы. Но ведь если
ставились проблемы, если авторам задавались вопросы, значит, эти авторы
ставили тот или иной сюжет под сомнение. Схоластика, прежде всего, занималась
разработкой проблематики. Затем она предполагала спор, «диспут», и здесь
эволюция состояла в том, что в противовес аргументированию ссылками на авторитет
все большее значение приобретала практика логического обоснования аргумента.
Наконец, за диспутом следовало заключение, которое делал магистр. Наверняка
этот вывод зависел от того, кто его произносил, а коль скоро университетские
магистры не чужды были тенденции считать самих себя авторитетами, то и вывод
мог становиться источником интеллектуальной тирании. Но это было уже
злоупотребление; важнее то, что формулирование вывода вынуждало интеллектуала занять
определенную позицию. Невозможно было уже ограничиться лишь сомнением;
приходилось подвергаться риску суждения. Так, в конечном счете, схоластический
метод вел к осознанию личностью ее интеллектуальной ответственности.
Трудно сказать, в какой мере и кто смог преодолеть рамки ограниченных
возможностей схоластики. Приговоры, имевшие место в 1270 и в 1277 гг., как будто
намекают, что были не только «аверроисты», проповедовавшие под влиянием Сиге-
ра Брабантского доктрину «двойной истины», которая опасным образом отделяла
веру от разума, но также и настоящие агностики. Определить их истинные
воззрения , их количество, круг их слушателей затруднительно. Церковная цензура,
по-видимому, хорошо потрудилась, уничтожая их следы, но это, вероятно,
предполагает, что распространение их ограничивалось достаточно узкими
университетскими кругами. В литературе XIII в. известны персонажи, которые выглядят
как абсолютные нечестивцы или неверующие, причем чаще они принадлежат к
высшим классам общества. Но и тут, похоже, что «вольнодумцы» все-таки составляли
единицы. Заострение интеллектуального инструментария, происходившее благодаря
развитию схоластики, можно проследить, обратившись к трем феноменам.
Первый состоял в более тонком обращении с авторитетами, как, например, у
Абеляра, в его знаменитом произведении «Да и нет», этом настоящем
«Рассуждении о методе», только из эпохи средних веков. Речь тут шла, прежде всего, об
устранении видимых расхождений в источниках путем установления причин
разноречий. Согласно классификации, произведенной отцом Шеню, причины могли
корениться в том, что словам придавался неупотребительный смысл или разное
значение, в том, что источники были недостоверны или тексты испорчены. Следовало
установить, объясняются ли расхождения тем, что в данном пассаже автор лишь
передает точку зрения другого или приспосабливается к расхожим
представлениям, встречаются ли они во фразах догматического содержания или в тех, что
заключают в себе увещевание, совет или указывают на исключение. Обращалось
внимание и на то, что разные авторы по-разному понимают смысл одних и тех же
слов. И только если разногласие оказывалось неустранимым, надлежало избрать
наиболее высокочтимый авторитет, точке зрения которого надо было следовать.
Второе — это то, что disputatio помогало осознать и принять возможность
существования разных мнений, согласиться с тем, что расхождения здесь законны.
Идеалом, конечно, все равно оставалось единство, согласие, гармония. Грациан
провозглашает в «Декрете», что он «ищет согласия между несогласными канонами»
(«concordia discordantium canonum»). Он был симфонистом. Но симфония его
рождалась из полифонии. А вот что говорит Гильом Овернскии: «Глядя на красоту и
великолепие мира, ты поймешь, что он подобен прекрасному гимну и все, что
создано на земле, в своем многообразии звучит в унисон, образуя аккорд высшей
красоты».
Статуя Бэкона в Оксфорде, но возможно он выглядел не так.
И наконец, третье: новое переставало выглядеть пугающе. Так, в начале XII
в. Жан Коттон в трактате «De musica» утверждает, что «современные музыканты
более тонки и более мудры, ибо, по выражению Присциана, чем человек моложе,
тем он проницательнее». Даже в довольно заурядную «Сумму изречений» Петра
Ломбардского включены некие новации, которые, правда, его современники
называли «профанирующими», а биограф ев. Фомы Аквинского Гильом из Токко хвалил
Фому за его нововведения: «Брат Фома в своих беседах ставил новые проблемы,
открывал новые методы, использовал новые системы доказательств». В поисках
новых доказательств схоласты (по крайней мере, некоторые из них) все шире
применяли наблюдение и эксперимент. Чаще всего вспоминают в этой связи имя
Роджера Бэкона, который первым, по-видимому, применил термин scientia
experimental is и который презирал парижских магистров за чрезмерный догматизм.
Исключение он делал лишь для Пьера де Марикура, автора «Трактата о магните»,
которого называл «мастером эксперимента». Парижанам Бэкон противопоставлял
оксфордских магистров, сведущих в науках о природе. На самом деле оксфордцы
были (и останутся в дальнейшем) прежде всего математиками, и тут проявлялись
трудности, представлявшие для средневековых интеллектуалов установление
взаимосвязи между теорией и практикой. Причины трудностей были многосложны, но в
полупровале этих попыток сказалась, прежде всего, социальная эволюция
университетских кругов. Рождающаяся схоластика попыталась установить связь между
свободными искусствами и механикой, между науками и техникой. А
университетские профессора относили себя к социальным группам, гнушавшимся ручного
труда. Последствия разрыва теории и практики были во многих областях огромны.
Физики экспериментам предпочитали Аристотеля, медики и хирурги вместо
вскрытий предпочитали ссылаться на Галиена. Именно предрассудки докторов в гораздо
большей степени, чем нерешительность и уклончивость церкви, задержали
развитие практики вскрытий и прогресс анатомии, которая делала, однако, первые
многообещающие шаги в Болонье и в Монпелье на рубеже XIII и XIV вв. Те же
внутренние противоречия переживали в свою очередь и гуманисты.
Между тем по мере утверждения превосходства человека над природой, по мере
обретения все большей уверенности в своих возможностях по отношению к
окружающему миру люди осознавали все более глубокие пучины в своем собственном
«я». Происходила интериоризация духовной жизни, ведущую роль приобретало
развитие сознания, и вопросы схоластики превращались в дилеммы самосознания.
Заслуга в подготовке этого крупного переворота в психологии и чувствовании
традиционно приписывается Абеляру. Переворот явился следствием глубоких
изменений в том, что Альфонс Дюпрон называет «коллективное ментальное». Раньше
человек искал меру и оценку своих прегрешений и заслуг вовне. Пенитенциалии
(«покаянные книги») налагали на него наказание, которое было чем-то вроде
штрафа. После того как епитимья была выполнена, человек считал себя
примиренным с Богом, церковью, обществом и с самим собой. Теперь же от него
требовалось раскаяние, и он жаждал его (а наиболее щепетильные доходили до угрызений
совести). Именно это давало отпущение грехов. В фаблио «Рыцарь с бочонком»
один дурной рыцарь соглашается на наказание трудом: он должен наполнить водой
бочонок, погружая его в воду. Но сердце рыцаря не ведает раскаяния, и бочонок
остается пуст. Но однажды, когда он, раскаявшись, пролил слезу, одной ее
оказалось достаточно, чтобы бочонок наполнился. В средние века плакали много, но
причиной слез в жестах были горести и печали, причиненные героям окружающими,
а не внушенные ими самими. В конце VI в. Григорий Великий советовал плакать,
ибо слезы дают утешение и сокрушают сердце. Он мог быть по-настоящему понят
средневековыми людьми лишь шесть веков спустя.
Обратимся к рассказу о старой женщине из Акры времен крестового похода
Людовика Святого. Он свидетельствует об обострении чувствительности, об
увеличении внимания к намерению, более важному теперь, чем действие, о
бескорыстии. По пути в свою резиденцию Судан брат Ив встретил посреди улицы старую
женщину, которая несла в правой руке миску с горящим в ней огнем, а в левой —
склянку с водой. Брат Ив спросил ее: «Что ты собираешься с этим делать?» Она
отвечала, что хочет сжечь огнем рай, а водой залить ад, чтобы не было больше
ни того, ни другого. Он спросил: «Зачем это?» — «А затем, что я не хочу,
чтобы творили добро из стремления попасть в рай или из страха перед адом, но
только лишь из любви к Богу, который сам важнее всего и представляет для нас
высшее благо».
Менялись формы покаяния, но изменения претерпевали и святые. Наряду с
традиционными признаками святости от святых все чаще стали требовать бедности и
милосердия. Ореол нравственной чистоты, апостольство стали цениться выше, чем
чудотворные деяния и подвиги аскетизма. Идеал святости углублялся в XII в. в
мистической жизни. Этьен Жильсон имел основание говорить о «христианском со-
кратизме» святого Бернара. Но, как выразился Андре Воше, «традиционный святой
XII в. — это субъект, постоянно ограничивающий себя, вечно себе отказывающий,
и его святость слегка „поскрипывает". Святой XIII в. не менее требователен к
самому себе, чем его предшественник, но он выглядит не таким напряженным, он
чаще улыбается, словом, он более открыт и позитивен в своих добродетелях.
Бедность Франциска была не только отказом от обладания и присвоения, это было
новое отношение к миру...»
От святого теперь уже не требовалось физической красоты. Однажды,
рассказывается в «Цветочках» Франциска Ассизского, будучи очень голодными, он и его
собратья вошли в одну деревню. Следуя своему правилу, они пошли просить
милостыню — ради Христа; ев. Франциск отправился в один квартал, а брат Массз — в
другой. Но поскольку св. Франциск был очень тщедушен и мал ростом и тем, кто
его не знал, казался жалким, презренным нищим, то он собрал лишь несколько
кусочков черствого хлеба. Зато брату Массз, который был высок и имел
величественную осанку, дали множество больших и хороших кусков и даже целые хлеба.
Романское искусство XII в., преисполненное пессимизма, довольствовалось
изображением животных. В XIII в. рвущаяся к счастью готика обратилась к
цветам и к людям. Готическое искусство скорее аллегорично, чем символично. В
«Романе о Розе» отвлеченные понятия предстают именно в человеческом обличье,
будь они хорошие или плохие: Скупость, Старость, Приветливость, Грубость,
Разум, Притворство, Природа. Готика еще фантастична. Но ее фантастичность
скорее причудлива, чем отпугивающа.
И главное: она становилась нравоучительной. Иконография стремилась учить.
Жизнь деятельная и жизнь созерцательная, добродетели и пороки, все с
человеческими лицами, располагались в определенном порядке на порталах соборов,
украшая их и обеспечивая проповедникам иллюстрации к их нравственным поучениям.
Разумеется, задача служить назиданием и раньше всегда возлагалась церковью на
искусство. «Живопись, — говорил Гонорий Августодунский, — имеет три задачи».
Первой из них является задача обучения основам катехизиса, ибо живопись есть
«литература для мирян», а две другие задачи — эстетическая и историческая.
Уже в 1025 г. Аррасскии собор утверждал: «Неграмотные созерцают в живописи
то, что они не могут прочесть». Однако первым стремлением было произвести
впечатление и даже напугать. Отныне все становилось нравоучением: изложения
Библии, псалтыри, «морализирующие» травники трансформировали Писание в
собрание занимательных историй, на которых строилось религиозное воспитание.
Наступила пора расцвета exempla. Эти изменения имели, однако, не только
положительные последствия. Вкусы опошлялись, религиозность нередко становилась
инфантильной. Если судить по вульгаризаторам (например, Винсенту из Бове), то
готическая эпоха выглядит невыразительно. Засилье морализаторства, которое,
хоть и имело, может быть, приятный вид принималось не лучше любого другого.
Ордонансы конца царствования Людовика Святого, направленные против
богохульства и азартных игр, вызывали в окружении короля досаду и даже неодобрение.
Было, однако, в эту эпоху одно чувство, которое явно модернизировалось. Это
любовь. В обществе, где ценились, прежде всего, мужественность и
воинственность, как это было в собственно феодальную эпоху, большая изысканность
отношений между полами граничила с отношениями дружбы между мужчинами. Наиболее
совершенное отражение такой дружбы мы находим в жесте «Ами и Амиль». Вслед за
этим появилась куртуазная любовь. В свое время Дени де Ружмон в своей
знаменитой книге предложил немало блестящих рассуждений о браке и войне на Западе,
но не объяснил их. Рене Нелли, обработав необозримую литературу по разным
аспектам темы, подошел к этой проблеме со знанием дела, глубиной и страстью. И
тем не менее, генезис куртуазной любви даже на уровне фактических
представлений остается непроясненным. Чем обязана она мусульманской поэзии и
мусульманской культуре? Каковы ее связи с учением катаров? Была ли она той «ересью»,
которую обнаруживал в ней Александр Денноми, быть может слишком легко
смешивая эту любовь с той, о которой Андрей Капеллан писал в своем трактате «О
любви» (1185 г.), трактате, из которого в 1277 г. Этьен Тампье со
свойственной ему тенденцией к упрощению вытаскивал какие-то шокирующие фразы, чтобы
разом осудить томизм, аверроизм и некоторые другие не нравившиеся ему
доктрины (хотя они относились к числу наиболее передовых в то время)? Дискуссия об
интерпретации куртуазной любви еще не завершена. Многие настаивали на «фео-
дальном» характере этой любви, вдохновляемой, по-видимому, связями между
сеньором и вассалом, когда сеньором выступает дама, представительница
прекрасного пола. Другие — и к ним я присоединился бы охотнее — видели в
куртуазной любви форму бунта против сексуальной морали того же феодального
общества.
То, что куртуазная любовь была антиматримониальна, — это очевидно. Брак же
был главным полем сражения за революционизацию не только нравов, но и всего
мира эмоций. Требовать самоценности чувства, претендовать на то, что между
полами могут существовать иные отношения, кроме тех, которые диктуются
инстинктом, силой, интересом и конформизмом, — это было, конечно, настоящее
обновление. А то, что это сражение развернулось в душах людей благородного
сословия именно на Юге, — что тут удивительного! Здесь благородным была присуща
двойственность во всем, противоречивость их устремлений резко обозначилась в
отношении к катарской ереси, к которой они, тем не менее, не случайно
присоединились . Южная аристократия была более культурной, более тонко чувствующей,
чем варвары-феодалы Севера; однако в мире, где все технические новшества
появились и распространялись прежде всего на Севере, южная аристократия все
более утрачивала свое первенство и испытывала возрастающую тревогу. Да и верно
ли то, что куртуазная любовь родом из Прованса? Разве самый прекрасный ее
образец — это не любовь Тристана и Изольды? А ведь она принадлежит земле
Бретани.
Как бы то ни было, но куртуазная любовь, поднявшись над протестом и бунтом,
смогла найти изумительное равновесие души и тела, сердца и ума, влечения пола
и чувства. Возвысившись над словесной мишурой и ритуалом, делавшим ее
феноменом эпохи, поднявшись над манерностью и заблуждениями куртуазной схоластики
и, конечно, над нелепостями новых трубадуров, она остается нетленным даром.
Этот дар из числа тех, которые творит культура мира, пробуя множество
преходящих форм; вся эта культура созидает чувственный мир человека. Говорить об
этом бессмысленно, нужно просто прочесть:
Хотите услышать, сеньоры,
прекрасную повесть о любви и смерти?
Возможно, самое важное из всех изменений, которые являет нам средневековое
искусство, — это то, которое породило — вместе с реализмом или натурализмом —
новый взгляд на мир, новую систему ценностей. Этот взгляд задерживался теперь
на видимом, на мире, даваемом в ощущениях, вместо того чтобы быть лишь
простым символом скрытой реальности; этот мир обретал ценность сам по себе,
становился объектом непосредственного восхищения. В готическом искусстве цветы
стали настоящими цветами, человеческие черты стали чертами индивидуальными,
пропорции стали определяться естественными соотношениями, а не символическими
значениями. Наверное, такая всеобщая десакрализация предполагала некоторое
обеднение, но она несла и освобождение. Впрочем, уже и в романскую эпоху
художники придавали большее значение эстетическим интересам, чем идеологическим
требованиям. Не нужно чрезмерно усердствовать в символическом истолковании
средневекового искусства. Довольно часто его творцы руководствовались
единственно чувством красоты формы, а главной их заботой было соблюдение
технических требований. Церковные иерархи задавали тему, после чего исполнители
имели полную свободу в ее трактовке — конечно, в пределах принятого. Так что
порой символизм Средневековья существует лишь в сознании современных
толкователей, затемненном мифическим пониманием средневековой эпохи. И очень может
быть, что в средние века, несмотря на все давление клерикальной пропаганды,
многим удавалось вырваться из удушливой атмосферы магических представлений,
которая их обволакивала. Показательно, что многие произведения средневекового
искусства самодостаточны, понятны и тем, кто не владеет ключом к их
символическому смыслу. Большинство произведений искусства Средневековья — стоит ли
говорить, что это и есть самые прекрасные, — волнуют нас самими своими
формами. Мы смотрим на прелестных русалок, и нам нет дела, что они были
воплощением зла. В готическую эпоху эмоциональность медленно выбиралась из леса
символов , куда ее завело Раннее Средневековье. Если взглянуть на миниатюры
середины XII в., украшавшие «Сад наслаждений» Герарды Ландсбергской — к несчастью,
это копии с оригиналов, погибших в 1870 г., — то мы увидим жнеца, пахаря,
кукольника... Художник явно постарался изобразить жизнь, людей, предметы такими,
какими они были на самом деле. Здесь изображена евангельская притча о пшенице
и плевелах, приговор человеку, обязанному после грехопадения трудиться в поте
лица своего; изображен Соломон, разглядывающий мир, как театр марионеток, и
восклицающий: «Суета сует — все суета!» Но если что и напоминает нам об
источнике сюжетов, то это лишь незначительные детали: например, ангел,
засунутый на миниатюре куда-нибудь в угол. Напротив, все в произведении говорит о
том, что художник всерьез относился к видимому миру и этот мир доставлял ему
удовольствие. Уменьшение значения символов, отступление их перед
воспринимаемой чувствами реальностью — все это свидетельствует о глубоком изменении в
системе восприятия. Обретший уверенность человек созерцал мир, как Бог после
шести дней творения, и находил его прекрасным и добрым. Готическое искусство
— это доверие.
Рисунки из книги «Сад наслаждений» (Hortus Deliciarum) Геррады
Ландсбергской (Herrad von Landsberg - справа автопортрет из книги).
Но прежде, чем прийти к этому, люди Средневековья должны были выдержать
борьбу со всеобъемлющим чувством неуверенности, и в XIII в. битва еще
продолжалась . Большую растерянность порождало то, что существа и вещи на деле были
совсем не тем, чем они казались. А именно ко лжи Средневековье и испытывало
особое отвращение. Природу Бога определяли так: «Тот, кто никогда не лжет».
Дурные люди — это лжецы. «Вы лжец, Феррандо де Каррион», — говорит Перо Бер-
мудес инфанту, а другой сподвижник Сида, Мартин Антолинес, бросает в лицо
другому инфанту: «Закройте рот, лжец, рот, не произносящий правды». Все
общество кишело лжецами. Вассалы предавали своего сюзерена, изменяли ему,
отрекались от него, соперничая с Ганелоном, за которым вставала тень другого
великого предателя, прототипа всех остальных — Иуды. Торговцы мошенничали, думая
лишь о том, как бы обмануть и украсть. Монахи были лицемерами, как
францисканец Притворство из «Романа о Розе».
Средневековый словарь чрезвычайно богат выражениями, обозначающими
бесчисленные формы лжи и бессчетные разновидности лжецов. Даже среди пророков
встречались лжепророки, а чудеса иногда оказывались фальшивыми. Все это
казалось делом рук дьявола. А все потому, что человек слаб перед реальным миром
и, чтобы возобладать над ним, ему приходилось прибегать к хитрости. Часто
думают, что это воинственное общество все брало с бою. Это величайшее
заблуждение . Технические приспособления были столь несовершенны, что защита почти
всегда одерживала верх над нападением. Даже и в военном деле укрепленные
замки и стены были практически неприступны. Если осаждавшим и удавалось ими
овладеть, это почти всегда было следствием применения хитрости. Общее
количество благ, которым могло располагать средневековое человечество, было столь
недостаточным, что приходилось выпутываться кто как мог. И тот, кто не обладал
силой или хитростью, почти наверняка был обречен на гибель. Кто же мог
испытывать уверенность, и в чем можно было быть уверенным? Среди всех
многочисленных творений Блаженного Августина средние века обратили внимание прежде
всего на трактат «О лжи» («De mendacio»).
Но если реальность скрывается, что делать, как не цепляться за видимость?
Напрасно церковь убеждала средневековых людей относиться к видимому миру с
презрением, не обращать на него внимания, чтобы обратиться к истинным —
скрытым — богатствам духа. Все в средневековом обществе определялось отношением к
«кажущемуся», видимому.
Первая видимость — это тело. Его следовало принизить. Григорий Великий
называл тело «омерзительным одеянием души». «Когда человек умирает, он
излечивается от проказы, каковой является его тело», — говорил Людовик Святой Жуан-
вилю. Монахи, служившие средневековым людям примером для подражания,
беспрестанно смиряли свою плоть, культивируя аскетические привычки. В монастырских
уставах указывалось максимальное количество дозволенных ванн и туалетных
процедур, поскольку все это считалось роскошью и проявлением изнеженности. Для
отшельников грязь была добродетелью. Крещение должно было отмыть христианина
раз и навсегда в прямом и переносном смысле. Нагота, как и труд,
представлялись наказанием за грех. Адам и Ева после грехопадения, Ной, напившийся
допьяна, являют свою наготу, бесстыдную и греховную. И к тому же нудизм считался
признаком ереси, и во всяком еретике в той или иной мере присутствовал
адамит. Любопытно отметить, что св. Франциск Ассизский, стоявший на грани ереси,
и здесь проявлял противоположную тенденцию считать наготу добродетелью.
Бедность — это нагота. От заявлений он перешел к действиям совершенно
конкретным, хотя и носящим символический характер. В странном эпизоде «Цветочков»
ев. Франциск и брат Руфин проповедуют с кафедры в Ассизи абсолютно нагие.
Однако идеал воинственности в такой же степени прославлял тело, в какой
христианский идеал его принижал. Юные герои поэм о героических деяниях
белокожи, белокуры и кудрявы. Они атлетически сложены.
Корпус его крепок, пропорции великолепны,
Широкие плечи и грудь; он был прекрасно сложен:
Могучие руки с огромными кулаками
И грациозная шея.
Жизнь все время требовала от рыцаря напряжения физических сил: на охоте, на
войне, на турнире. Карл Великий получал удовольствие, купаясь нагим вместе со
своими приближенными в бассейне дворца в Аахене. Даже мертвое тело являлось
объектом тщательного ухода. Телам святых поклонялись, перенесение тела
означало канонизацию. Одной монахине явилась ев. Клара Монтефалькская, умершая в
1308 г., и сказала: «Мое тело должно быть канонизировано». Зрение, это
«чувство интеллекта», стало играть у средневековых людей важную роль лишь позднее
— вспомним, что очки были изобретены лишь в конце XIII в., — а пока они
использовали в первую очередь самое «материальное» из всех чувств — осязание.
Они все уподоблялись Фоме. Для того чтобы сохранить тела усопших (речь идет о
великих мира сего), в нос вливали ртуть, все естественные отверстия затыкали
тампонами, пропитанными пахучими веществами, которые, как считалось,
предохраняли от разложения, и бальзамировали лицо. Когда тело надо было перевозить
на большие расстояния, из него вынимали внутренности, которые хоронили
отдельно, а труп начиняли миром, алоэ и другими ароматическими веществами, а
затем зашивали. Религия обещала воскрешение плоти.
Если судить по пенитенциалиям, по большому числу незаконнорожденных, по
тому, как противилось духовенство обязательности целибата, по намекам или ясным
высказываниям в фаблио, — увещевания церкви мало влияли на сексуальную жизнь
Средневековья. Наступала пора распространения гигиены, она входила в обиход
прежде всего в городах. В 1292 г. в Париже существовало как минимум 26 банных
заведений. Причем парильни являлись местом наслаждений и даже пристанищем
разврата. Вот описание эрфуртских бань XIII в.: «Бани в этом городе доставят
вам истинное удовольствие. Если вам необходимо помыться и вы любите удобства,
то можете входить туда спокойно. Вас примут любезно. Красивая молодая девушка
как следует разотрет вас своими нежными ручками. Опытный брадобрей побреет
вас, не уронив вам на лицо ни капельки пота. Утомившись ванной, вы найдете
кровать, чтобы отдохнуть. Хорошенькая женщина, которая не причинит вам
беспокойства, с видом девственным искусно расчешет вам волосы. Кто же не сорвет у
нее поцелуй, если только захочет, поскольку она отнюдь не сопротивляется? А
когда у вас потребуют платы, то хватит и одного денье».
Впрочем, и монастырская литература внесла свой вклад в заботу о теле.
Ценный эльзасский манускрипт 1154 г. представляет собой учебник по диетологии,
написанный монахиней из Шварцентхана и иллюстрированный Зинтрамом,
монастырским каноником из Мирбаха. Этот календарь предписывал особый режим для
каждого месяца. В начале XIII в. был широко распространен «Справочник здоровья»,
написанный в Салерно.
Пища являлась, как мы видели, наваждением для средневекового общества.
Крестьянская масса должна была довольствоваться немногим. Основу ее пищи
составляла жидкая каша, а главным дополнением к ней были плоды огородничества.
Однако в XII в. среди всех социальных категорий стала традиционной еда с хлебом
(companagium), и именно тогда хлеб приобрел на Западе поистине мистическое
значение, которое санкционировала религия. Но у крестьянства был один
праздник обильной трапезы: в декабре закалывали поросенка, и свинина составляла
основу пиршеств до конца года, а потом доедалась в течение долгой зимы.
Процедуру закалывания поросенка можно видеть на изображениях в календарях трудов
каждого месяца.
Свое превосходство верхушка общества демонстрировала, прежде всего, в
области питания. Излишество в пище было первым из излишеств. Тут напоказ вы-
ставлялись особые продукты: дичь из сеньориальных лесов, деликатесы, стоившие
очень дорого, пряности и диковинные кушанья, которые готовили повара. Сцены
пиршеств занимают большое место в поэмах о героических деяниях. В жесте «Ним-
ская телега» описывается отправление экспедиции Гильома Оранжского против
сарацин:
Коней под тяжким вьюком с ними триста.
Скажу вам, что везут передовые:
Распятья, дароносицы и ризы,
Кадила, псалтири, епитрахили.
Достигнет рать владений сарацинских,
Ей первым делом нужно помолиться.
Скажу вам, что везут другие кони:
Молитвенники, стихари из шелка,
Кресты и чаши золота литого,
Достигнет рубежей испанских войско -
Восславит сразу милосердье Божье.
Скажу вам, что везут на остальных:
Таганы, блюда, вертелы, котлы,
Ухваты, поварешки, кочерги.
Прибудет войско в землю сарацин -
Придется после долгого пути
Отважного Гильома накормить,
А также всех бойцов, идущих с ним.
(Пер. Ю.Б. Корнеева)
Итак, церковной роскоши, обеспеченной литургическими сокровищами,
соответствовала рыцарская роскошь, которая носила «продовольственный» характер. Это
не значит, что церковные властители отставали в интересе к гастрономии. Роже
Дион показал, какую роль играли капиталы, вложенные аббатами и епископами в
становление средневекового виноградарства. «Огромное большинство наших
епископов, — возмущался в XII в. житель Шартра Гильом Коншский, — весь мир
готовы перевернуть, чтобы только найти себе портного или повара, способного
искусно приготовить соус с перцем. Что до тех, кто ведет себя благоразумно, они
чураются их, как прокаженных...». Устанавливался определенный этикет поведения
за столом сеньора, который строго соблюдался. Так, в жесте «Pwyll, prince de
Dyved» рассказывается: «Умывшись, они отправились к столу... Зала была
приготовлена , и они сели за стол. Хевейд Хен сел с одной стороны Пуала, Рианнон —
с другой, а вслед за ними каждый сел, согласно своему рангу». В иконографии
пороков обжорство, гурманство, gula, изображались исключительно на примерах
сеньоров. Однако настоящее развитие гастрономия получила в городе, вместе с
буржуазией. Первые поваренные книги стали появляться в середине XIII в. в
Дании; в XIV и в XV вв. они распространились во Франции, Италии, а затем в
Германии .
Одним из главных средств выражения в средневековом обществе было само
человеческое тело. Уже говорилось о счете на пальцах. Средневековая культура была
культурой жестов. Все существенные соглашения и клятвы в средневековом
обществе сопровождались жестами и воплощались в них. Вассал вкладывал свои руки в
руки сеньора, клал их на Библию, а в знак вызова ломал соломинку или бросал
перчатку. Жест уведомлял и обозначал позицию. В религиозной жизни значение
его было еще больше. Жестом веры был Крест. Жестами молитвы были руки
сложенные, воздетые, руки скрещенные, окутанные покрывалом. Были жесты покаяния
(когда ударяли себя в грудь), жесты благословения с возложением рук и
совершением крестного знамения; жесты заклинания злых духов: воскурение. Опреде-
ленные жесты составляли суть отправления таинств. Богослужение — это тоже
набор жестов. Самым распространенным жанром феодальной литературы были жесты
(chansons de geste); gesta и gestus — однокоренные слова.
Большое значение жестов — это существенная черта средневекового искусства.
Жест одушевляет произведение, делает его выразительным, придает смысл линии и
движению. Церкви — это жесты в камне. И с небес спускается десница Бога,
чтобы управлять средневековым обществом.
Городская одежда средневековья.
Еще большую социальную значимость имела одежда. Она точно указывала на
социальную категорию, была настоящей униформой. Носить не ту одежду, которая
подобала человеку по его положению, означало совершать грех гордыни или
падения. Pannosus, нищий оборванец, одетый в лохмотья, был презираем. Именно это
слово в начале XIV в. с пренебрежением бросали ев. Иву те, кто гнушался
святым человеком. Лейтмотивом «Мейера Гельмбрехта», истории честолюбца, которого
ждало, в конце концов, полное падение, была расшитая шапка по моде сеньоров,
которую герой носил из тщеславия. Монастырские уставы тщательно
регламентировали костюм, причем скорее из уважения к порядку, чем из боязни роскоши.
Строгие ордена XI и XII вв., в особенности цистерцианцы, для того чтобы
подчеркнуть свои особенности, приняли белую, некрашеную одежду. После этого
белых монахов стали противопоставлять черным монахам, бенедиктинцам.
Нищенствующие ордена пошли еще дальше и стали одеваться в мешковину, суровую и небе-
леную. Их стали называть серыми монахами. Так поступали и разные корпорации,
прежде всего университетская. Особое внимание уделялось аксессуарам —
головным уборам и перчаткам, которые точно указывали ранг. Доктора носили длинные
замшевые перчатки и береты. Только рыцарям подобали шпоры. Любопытный для нас
факт: средневековое вооружение было слишком функционально, чтобы стать на
самом деле униформой. Но рыцари, создавая благородное сословие, стали
прибавлять к шлему, латам, щиту, шпаге знаки отличия. Появились аристократические
гербы.
Среди богатых распространилась роскошь в одежде. Она проявлялась в качестве
и количестве ткани: это были тяжелые просторные вещи из тонкого сукна,
расшитые золотом шелка; она проявлялась в украшениях, драгоценностях, цветах,
которые менялись в зависимости от моды. Так, пунцовый цвет, связанный с
красными красителям (растительного, как марена, или животного, как кошениль,
происхождения) , в XIII в. отступил перед цветом морской волны, голубой и зеленой
гаммой, чему содействовало развитие техники пастели. Но германские торговцы
мареной, борясь с конкуренцией, стали изображать дьявола голубым, чтобы
дискредитировать новую моду. Роскошью являлись меха, за которыми Ганза
отправлялась в дальние земли вплоть до Новгорода, а генуэзцы — в Крым.
В конце XIII в. стали появляться законы против роскоши, особенно в Италии и
во Франции. Они были связаны, по всей вероятности, с начинавшимся
экономическим кризисом, а конкретнее — с социальными трансформациями, порождавшими
парвеню, которые своей крикливой роскошью стремились затмить старые фамилии.
Эти законы, предписывая разницу в одежде, помогали поддерживать установленный
общественный порядок. Людовик Святой в стремлении совместить защиту порядка с
религиозными идеалами избегал сам и советовал избегать своим приближенным как
слишком большой роскоши, так и излишней простоты в одежде. Вот как однажды на
Троицу в Корбейле Жуанвиль и мэтр Робер де Сорбон бранились между собой в
присутствии короля: «Вы, конечно, достойны порицания, потому что одеты более
изысканно, чем король. Вы надеваете беличий мех, носите красные и зеленые
цвета, чего не делает король». — «Мэтр Робер, с вашего позволения, не стоит
меня порицать за то, что я одеваюсь в ярко-красные одежды, украшенные мехом,
ибо эти одежды достались мне от моего отца и моей матери. Это вас следует
порицать, ибо вы сын крестьянина и крестьянки, а носите более богатую ткань,
чем я». Вердикт Людовика Святого был таков: «Вы должны одеваться хорошо и
чисто, и тогда ваши жены будут сильнее вас любить, а ваши люди больше вас
уважать. Одеваться и снаряжаться нужно так, чтобы честные люди не обвинили
вас в излишествах, а молодежь — в бедности».
Женская одежда удлинялась и укорачивалась в зависимости от того, процветала
ли экономика или переживала кризис (в середине XII в. она удлинилась, к
великому негодованию моралистов, которые находили эту моду бесстыдной и
непристойной; а в середине XIV в. — укоротилась) . В XIII и XIV вв. по мере
прогресса гигиены, а также культуры выращивания льна все больше входило в
употребление белье. Всеобщим достоянием становилась рубашка, появились нижние
штаны. Но так же, как и в случае с гастрономией, широкое распространение
белья будет связано с развитием буржуазии.
Последним проявлением социальной дифференциации был дом. Крестьянский дом
строился из самана или из дерева, если и употреблялся камень, то не выше
фундамента. Обычно этот дом состоял из одной комнаты и не имел другого дымохода,
кроме дыры в потолке. Бедно обставленный и оснащенный, он не привязывал к
себе крестьянина. Убожество дома способствовало мобильности средневекового
крестьянина .
Города тоже состояли еще главным образом из деревянных домов. Они
становились легкой добычей пожаров. Огонь был тяжелым бедствием Средневековья. В
1200 — 1225 гг. Руан горел шесть раз. Церковь положила немало усилий, чтобы
убедить людей Средневековья, что они лишь странники на этой земле. Даже живя
на одном месте, они редко имели время привыкнуть к своему очагу.
Средневековый крестьянский дом (до XII века примерно
так выглядели и городские дома.)
Другое дело — богатые. Укрепленные замки были символом безопасности, мощи,
престижа. В XI в. повсюду топорщились донжоны, преобладала функция защиты.
Затем стали появляться украшения. Оставаясь хорошо защищенными, замки стали
иметь больше жилых помещений, жилые строения сооружались внутри стен. Вся
жизнь концентрировалась в главном зале. Мебели было немного. Столы обычно
были разборными, и после трапезы их убирали. Постоянную мебель составлял
сундук , или ларь, куда складывали одежду или посуду. Поскольку жизнь сеньоров
была бродячей, нужно было иметь возможность легко уносить багаж. Жуанвиль,
отправляясь в крестовый поход, обременял себя лишь драгоценностями и
реликвиями. Другим функциональным предметом роскоши были ковры; их вешали как
ширмы, и они образовывали комнаты. Ковры возили из замка в замок; они напоминали
воинственному народу его излюбленное жилище — палатку.
Но, возможно, знатные дамы, женщины-меценатки стремились к большей
изысканности во внутренней отделке. Согласно Бодри де Бургейль, в спальне Адели де
Блуа, дочери Вильгельма Завоевателя, стены украшали ковры с изображением сцен
из Ветхого завета и «Метаморфоз» Овидия; обои представляли сцены завоевания
Англии. Потолок был расписан под небо с Млечным Путем, созвездиями, знаками
зодиака, солнцем, луной и планетами. Пол был вымощен мозаикой, изображавшей
карту мира с чудовищами и зверями. Кровать с балдахином поддерживали восемь
статуй: Философии и Свободных искусств.
Признаком престижа и богатства служил материал — камень, а также башни,
венчавшие замок. Подражая благородным, богатые бюргеры в городах тоже строили
«дома крепкие и прекрасные», как они говорили. Но буржуа начинал
привязываться к своему дому и меблировать его. Именно он поставил здесь свою марку на
дальнейшее развитие вкуса и изобрел комфорт.
Замок как символ могущества личности или семьи часто оказывался стерт с
лица земли, когда его хозяин терпел поражение. Точно так же и в городе дом
изгонявшегося богача разрушали или жгли. Это было abattis или arsis дома.
Удовлетворив свою первейшую потребность — в пище (а для сильных еще и не
менее важную потребность в сохранении престижа), средневековые люди имели
очень немного. Но, мало заботясь о благосостоянии, они всем готовы были
пожертвовать, если только это было в их власти, ради видимости. Их единственной
глубокой и бескорыстной радостью был праздник и игра, хотя у великих и
сильных и праздник тоже являлся хвастовством и выставлением себя напоказ.
Замок, церковь, город — все служило театральными декорациями.
Симптоматично, что средние века не знали специального места для театрального
представления. Там, где был центр общественной жизни, импровизировались сценки и
представления. В церкви праздником были религиозные церемонии, а из литургических
драм уже просто получался театр. В замке один за другим следовали банкеты,
турниры, выступления труверов, жонглеров, танцовщиков, поводырей медведей. На
городских площадях устраивали подмостки для игр и представлений. Во всех
слоях общества семейные праздники превращались в разорительные церемонии.
Свадьбы вызывали оскудение крестьян на годы, а сеньоров — на месяцы. В этом
сумасшедшем обществе особое очарование имела игра. Пребывая в рабстве у природы,
оно охотно отдавалось воле случая: кости стучали на каждом столе. Будучи в
плену негибких социальных структур, это общество сделало игру из самой
социальной структуры. Унаследованные от Востока в XI в. шахматы, игра
королевская, были феодализированы, власть короля в них урезана, а сама игра
трансформирована в зеркало общества, после того как в XIII в. доминиканец Жак де
Сессоль научил, как можно «морализировать», играя в эту игру. Это общество
изображало и облагораживало свои профессиональные занятия в символических и
имевших магический смысл играх: турниры и военный спорт выражали самую суть
жизни рыцарей; фольклорные праздники — существование сельских общин. Даже
церкви пришлось примириться с тем, что ее изображали в маскараде Праздника
дураков. И особенно увлекали все слои общества музыка, песня, танец.
Церковное пение, замысловатые танцы в замках, народные пляски крестьян. Все
средневековое общество забавлялось самим собою. Монахи и клирики совершенствовались
в вокализах григорианских хоралов, сеньоры — в модуляциях мирских песнопений;
крестьяне — в звукоподражаниях шаривари. Определение этой средневековой
радости дал Блаженный Августин. Он назвал ее ликованием, «бессловесным криком
радости». И вот, поднявшись над бедствиями, жестокостями, угрозами,
средневековые люди обретали забвение, чувство уверенности и внутренней свободы в
музыке , которая пронизывала их жизнь. Они ликовали.
Ликбез
МИР МИКРОБОВ
СИМБИОЗ
МЕЖДУ НЕФ0Т0СИНТЕЗИРУЮЩИМИ
ОРГАНИЗМАМИ
Во многих симбиозах с участием микроорганизмов ни один из партнеров не
является фотосинтезирующим. Все рассматриваемые далее примеры представляют
собой взаимовыгодные симбиозы. Единственным исключением является Bdellovibrio,
который паразитирует на других бактериях и убивает их.
При взаимовыгодных симбиозах между нефотосинтезирующими партнерами
микроорганизм может быть связан с другим микроорганизмом (например, бактериальные
эндосимбионты простейших) или с многоклеточным организмом. В одних случаях
микробный симбионт выполняет для своего хозяина определенную метаболическую
функцию, такую, как синтез фактора роста или переваривание сложного углевода;
в других — он предохраняет своего хозяина от инвазии патогенных паразитов. В
свою очередь хозяин обеспечивает симбионта защитой, благоприятным положением
или питанием, выполняя одну или большее число таких функций.
ОБА ПАРТНЕРА
ЯВЛЯЮТСЯ
МИКРООРГАНИЗМАМИ
Bdellovibrio
bacteriovorus
Бделловибрионы, типичным представителем которых является Bdellovibrio
bacteriovorus, — это очень мелкие грамотрицательные бактерии с единственным
полярным жгутиком. Они атакуют и убивают других грамотрицательных бактерий,
размножаясь в пространстве между стенкой и мембраной клетки-хозяина. Штаммы,
выделяемые из природного источника, являются облигатными паразитами; однако
изредка в культурах, выращенных в клетках хозяина, можно найти независимые от
хозяина варианты. Такие штаммы способны развиваться in vitro на пептонных
средах, к которым добавлены витамины группы В.
Жизненный цикл Bdellovibrio необычен. Он начинается с энергичного
столкновения паразита с клеткой-хозяином: скорость движения клетки Bdellovibrio так
велика (она достигает величины, равной длине 100 клеток в 1 с) , что во много
раз большая клетка-хозяин проходит после толчка по инерции значительное
расстояние . Паразит немедленно прикрепляется к клеточной стенке хозяина своим
безжгутиковым концом и начинает вращаться вокруг своей длинной оси со
скоростью, превышающей 100 об/с. Вскоре после этого клетка-хозяин округляется
(рис. 1). В клеточной стенке в месте прикрепления паразита появляется
отверстие, и клетка Bdellovibrio проникает в пространство между стенкой и
мембраной клетки-хозяина.
Рис. 1. Жизненный цикл Bdellovibrio bacteriovorus (показаны
желтым) . Маленькая клетка Bdellovibrio присоединяются к клетке-
хозяину, все еще сохраняющей нормальную форму. После этого
клетка-хозяин претерпевает постепенное изменение формы,
завершающееся ее полным лизисом через 275 мин.
По-видимому, этот этап требует ферментативного воздействия со стороны
паразита, который выделяет протеазы, липазы и лизоцимоподобную мурамидазу. Кроме
того, быстрое вращение клетки Bdellovibrio может вносить свой вклад в общий
процесс проникновения паразита в клетку-хозяина благодаря эффекту
механического сверления. Образующееся в клеточной стенке хозяина отверстие имеет
меньший диаметр, чем паразит, который, следовательно, должен сократиться,
чтобы пройти через это отверстие.
Проникновение бделловибриона в клетку происходит чрезвычайно быстро,
занимая всего несколько секунд. Однако между прикреплением паразита и началом его
вхождения в клетку проходит 5 или 10 мин, в течение которых в клеточной
стенке хозяина, а возможно, и паразита происходят изменения. То, что клетка-
хозяин может округляться еще до того, как становится заметным присутствие в
ней бделловибриона, заставляет предположить, что под действием мурамидазы
паразита она превращается в сферопласт. Действительно, клетка-хозяин может ли-
зироваться без проникновения в нее паразита, если ее одновременно атакует
множество бделловибрионов. Тем не менее, округленные клетки-хозяева не
являются осмотически чувствительными, так что термин «сферопласт» может быть не
вполне точным.
Бделловибрион, потерявший свой жгутик в процессе проникновения в клетку-
хозяина, начинает развиваться в пространстве между стенкой и мембраной
клетки. Хотя паразит никогда не проходит через мембрану, она становится пористой
и пропускает клеточные компоненты, служащие питательными веществами для
паразита . Бделловибрион превращается в нить, длина которой в несколько раз
превышает первоначальную, варьируя в зависимости от размера клетки-хозяина. Эта
нить сегментируется затем на пропорциональное число клеток потомства, имеющих
жгутики; весь процесс размножения занимает около 4ч. К этому времени стенка
клетки-хозяина подвергается дальнейшему разрушению, и потомство
бделловибриона легко освобождается (рис. 2).
Рис. 2. Электронная микрофотография ультратонкого среза,
показывающая освобождение потомства Bdellovibrio.
На поверхности твердой среды, покрытой газоном клеток-хозяев, клетки
Bdellovibrio дают пятна лизиса, внешне сходные со стерильными пятнами,
которые образуются при фаговой инфекции (рис. 3). Эта удивительная бактерия,
открытая Столпом (Н. Stolp) только в 1962 г., действительно была выделена в
ходе поиска фагов, активных в отношении патогенных для растений бактерий. Столп
обнаружил, что на некоторых чашках стерильные пятна появлялись лишь через
несколько дней инкубации — намного позже, чем стерильные пятна, обусловленные
инфекцией любым фагом. Было установлено, что материал, выделенный из этих
поздно появившихся стерильных пятен, содержал большое число быстро движущихся
вибрионоподобных клеток, которые и были первыми изолированными клетками
Bdellovibrio. Родовое название этой бактерии происходит от латинского слова
bdellus, что означает пиявка, так как первое наблюдение за ее поведением в
световом микроскопе привело к выводу, что она остается прикрепленной к
внешней поверхности своего хозяина до тех пор, пока не высосет досуха его
содержимое .
Рис. 3. Макроскопически видимый лизис колоний циано-
бактерий, вызванный Bdellovibrio.
Оказалось, что клетки Bdellovibrio составляют своеобразную группу грамотри-
цательных бактерий, характеризующихся очень небольшим размером (0,3—0,45 мкм
в диаметре), наличием одетого чехлом жгутика (признак, объединяющий их с
некоторыми вибрионами), а также тем, что они являются облигатными аэробами и
облигатными паразитами, живущими на других грамотрицательных бактериях.
Последнее свойство имеет ключевое таксономическое значение для этой группы,
хотя в качестве редких вариантов могут возникать и независимые от хозяина
штаммы.
При обследовании, проведенном с целью обнаружения организмов, образующих на
газонах грамотрицательных бактерий поздно появляющиеся стерильные пятна,
выяснилось , что бделловибрионов можно выявить в самых разных природных
материалах. Они были найдены в образцах почвы из многих частей света в количествах,
варьирующих от 102 до 105 на грамм, а также в сточных водах и — в значительно
меньших количествах — в пресноводных и морских водоемах. Большинство
выделенных из природных источников штаммов образует близкородственную однородную
группу, на что указывает способность ДНК этих штаммов гибридизоваться между
собой. Такие штаммы были отнесены к виду В. bacteriovorus. На основе электро-
фореграмм ферментов, а также гомологии ДНК обнаружены две другие группы
штаммов. Они отнесены к видам В. stolpii и В. starrii, названных так в честь
Столпа и Старра (М. Starr) — двух пионеров в области изучения
бделловибрионов .
Питание и физиология бделловибрионов исследованы на аксеничных культурах
независимых от хозяина вариантов. Установлено, что они не способны к
катаболизму углеводов, но обладают высокой протеолитической активностью и, по-
видимому, используют пептиды и аминокислоты в качестве источников углерода и
энергии. Бделловибрионы являются облигатными аэробами, у которых субстраты в
процессе дыхания расщепляются через цикл трикарбоновых кислот. Зависимые от
хозяина штаммы получают все свои питательные вещества от хозяина, а не из
среды.
У большинства бактерий значение УАтф (выход сухой клеточной массы в граммах
на 1 моль АТФ) равно примерно 10. У бделловибрионов значение УАтф колеблется
от 20 до 30. Как было показано Риттенберхюм (S. Rittenberg) и др., эта
удивительно высокая эффективность частично обусловлена способностью клеток
Bdellovibrio непосредственно ассимилировать получаемые от хозяина нуклеотиды
с сохранением в них богатых энергией фосфатных связей. Они также способны
ассимилировать жирные кислоты хозяина, прямо включая одни из них в липиды и
превращая другие в характерные для бделловибрионов типы соединений.
Шило (М. Shilo) с сотрудниками обнаружили, что зависимые от хозяина
бделловибрионы можно культивировать в свободной от хозяина среде с добавлением
экстракта клеток-хозяев. В этих условиях развитие бделловибрионов можно легко
остановить на любом этапе клеточного цикла путем добавления рибонуклеазы или
путем промывания клеток. Эти наблюдения позволяют сделать предположение, что
образуемый хозяином РНК-содержащий фактор действует на клетки Bdellovibrio,
не проникая через клеточную мембрану, и что он играет регуляторную (а не
пищевую) роль; вероятно, независимые от хозяина варианты бделловибрионов
являются конститутивными мутантами, утратившими потребность в экзогенном
индукторе какой-то одной из существенных клеточных функций.
Приведенное описание жизненного цикла Bdellovibno служит иллюстрацией того,
что между понятиями хищник и вирулентный паразит существует весьма тонкое
различие. В конечном счете, это разграничение основывается на выживаемости
хозяина в процессе нападения на него другого организма. Например, если бы
можно было показать, что гибель хозяина наступает до перехода бделловибриона
в фазу размножения, то их взаимоотношения лучше было бы охарактеризовать как
взаимоотношения хищника и жертвы.
Бактериальные
эндосимбионты
простейших
Бактериальные эндосимбионты чрезвычайно широко распространены среди
простейших ; они описаны у амеб, жгутиконосцев, реснитчатых и споровиков. Ни один
из них не поддается культивированию вне своего хозяина, однако бактериальная
природа этих эндоснмбионтов была убедительно доказана на основе их
морфологии, способности к окрашиванию и способа клеточного деления. Одни из них
размножаются в ядрах хозяина, а другие — в его цитоплазме.
В большинстве таких случаев вклад, вносимый бактерией в симбиоз, остается
неизвестным. Однако в одном случае этот вклад очевиден: бактериальный эндо-
симбионт обеспечивает своего хозяина аминокислотами и другими факторами
роста, в которых как в экзогенных питательных веществах нуждается большая часть
простейших. Инфицированный хозяин Crithidia oncopelti (жгутиковое из сем.
Trypanosomatidae) может развиваться в простой синтетической среде, содержащей
в качестве источника углерода глюкозу, а в качестве факторов роста аденин,
метионин и несколько витаминов. В отличие от этого организма другой вид
Crithidia нуждается не только в указанных питательных веществах, но еще и в
10 аминокислотах (включая лизин), гемине и нескольких дополнительных
витаминах. Радиоизотопные исследования показали, что у С. oncopelti для биосинтеза
лизина используется характерный для бактерий путь через диаминопимелиновую
кислоту. Окончательное выяснение роли найденной у этого простейшего эндосим-
биотической бактерии получено путем фракционирования клеток Crithidia и уста-
новления того факта, что декарбоксилаза диаминопимелиновой кислоты —
последний фермент биосинтетического пути, ведущего к лизину, — локализована во
фракции, состоящей из клеток эндосимбионта.
Вероятно, самым интересным и, несомненно, наиболее подробно изученным
симбиозом с участием простейшего является симбиоз Paramecium aurelia и ее
эндосимбионта каппа1,
В своем первом из целой серии продолжавшихся свыше 20 лет исследований Зон-
неборн (Т. М. Sonneborn) с сотрудниками показали, что большинство штаммов Р.
aurelia относится к двум основным классам: штаммам-«убийцам» и чувствительным
штаммам. Первые выделяют токсичные частицы, к которым сами эти штаммы
невосприимчивы, но которые являются летальными для чувствительных штаммов.
Способность выделять токсичные частицы генетически контролируется цитоплазмой
хозяина, а не его ядром; если при конъюгации, когда происходит обмен
цитоплазмой, чувствительная клетка спаривается с клеткой-убийцей, то она сама
превращается в клетку-убийцу.
Пытаясь идентифицировать генетический материал цитоплазмы, Приер (J. Preer)
использовал для его инактивации рентгеновские лучи. Полученные данные
неожиданно привели к выводу о том, что расчетный размер мишени для данного
генетического элемента настолько велик, что он должен быть виден в световой
микроскоп . Проведенные затем опыты по окрашиванию препаратов специфичным для ДНК
красителем Фёльгена показали, что ответственный за выделение токсичных частиц
генетический элемент представляет собой бактериеподобный эндосимбионт,
размножающийся путем бинарного деления в цитоплазме парамеции.
Этот эндосимбионт, названный каппа (рис. 4), обладает морфологическими и
химическими свойствами мелкой бактерии и может быть устранен из организма
хозяина под действием ряда физических и химических агентов, в том числе многих
антибиотиков. Такая потеря необратима, однако хозяин продолжает нормально
развиваться без эндосимбионта. Каппа может быть перенесена в чувствительные
парамеции из экстракта парамеций-убийц, но до сих пор ее не удалось
культивировать вне организма хозяина.
Рис. 4. Окрашенный препарат целой клетки Paramecium, содержащей
в цитоплазме симбионтов каппа (темные палочковидные тела).
1 От греческой буквы х • ~~ Прим. ред.
Каппа содержит ДНК и может претерпевать мутации, включая мутацию
устойчивости к антибиотикам. Ее размножение зависит от присутствия в ядре хозяина
особого гена, обозначенного геном К. Paramecium aurelia — диплоидный организм;
ген К способен мутировать в рецессивный аллель к, и поэтому клетки могут
иметь генотипы КК, Кк или кк. Если при скрещивании двух клеток-убийц с
генотипом Кк образуется сегрегант кк, то каппа не может далее размножаться и
разбавляется в процессе последующих делений клетки-хозяина с генотипом kk (рис.
5). В конечном счете, клетка kk дает начало клону чувствительных парамеций.
No cytoplasmic exchange
Cytoplasmic exchange
kk
kk
Killer
♦
sensitive
Killer
♦
sensitive
К) к
Conjugation
Killer
sensitive
Killer
Killer
Рис. 5. Скрещивание парамеций с разными аллелями гена К.
Клетки, инфицированные каппа, содержат в своей цитоплазме несколько сотен
или тысяч этих эндосимбионтов. При наблюдении в фазово-контрастном микроскопе
препаратов очищенных клеток каппа в некоторых из этих клеток обнаруживаются
преломляющие (R) тельца. Клетки каппа, содержащие тельца R, называют
блестящими, а те клетки, в которых эти тела отсутствуют, — неблестящими.
Приер показал, что выделяемые в среду токсичные частицы представляют собой
интактные блестящие клетки каппа, потерявшие способность к дальнейшему
размножению. При фракционировании блестящих клеток токсичность оказывается
связанной с тельцами R, которые выглядят в электронном микроскопе как плотно
скрученные белковые ленты (рис. 6). Неизвестно, является ли токсином само
тельце R или другой связанный с ним белок. Последнее кажется более вероятным,
если учесть тот факт, что тельце R очень устойчиво, тогда как токсин весьма
лабилен.
Установлено, что токсин, как и тельце R клетки каппа, образуется вследствие
индукции дефектного профага, присутствующего в геноме всех клеток каппа.
Обнаружено, что клетки, в которых был индуцирован профаг, содержат головки и
отростки фага, а также кольцевые молекулы ДНК; они не лизируются, но
прекращают дальнейшее размножение. Головки фага всегда находятся в тесном контакте
с тельцами R, и весьма вероятно, что тельца R и токсин кодируются фаговыми
генами.
Рис. 6. Электронная микрофотография тельца R клетки каппа,
негативно окрашенного фосфовольфрамовой кислотой. А. Интактное,
свернутое тельце R. Б. Раскрученное тельце R.
У выделенных из природных источников штаммов-убийц Paramecium aurelia в
дополнение к клеткам каппа обнаружен ряд других бактериальных эндосимбнонтов
Они также обозначены греческими буквами. Показано, что один из них, названный
альфа, представляет собой длинный спиральный организм со скользящим
движением, очень похожий на Cytophaga (рис. 7.); он размножается главным образом в
ядре своего хозяина. Остальные эндосимбионты являются типичными бактериями,
которые составляют три новых рода: род Caedobacter, объединяющий
безжгутиковые организмы и включающий эндосимбнонтов каппа, мю, гамма и ню; род Lyticum,
объединяющий крупные организмы с большим числом перитрихальных жгутиков и
включающий эндосимбионтов лямбда и сигма; род Tectobacter, объединяющий
организмы с редкими перитрихальными жгутиками и включающий только эндосимбионтов
дельта.
v. v_*:\V'^". *
ч *- • 7 * ' V. v.
Рис. 7. Альфа Paramecium aurelia.
В одном случае было установлено, что в основе взаимовыгодной связи между
Paramecium и одним из ее бактериальных эндосимбионтов лежит образование
симбионтом необходимой для его хозяина фолиевой кислоты. Однако равновесие между
хозяином и эндосимбионтом является неустойчивым и может сдвигаться в пользу
либо одного, либо другого. Так, если носители эндосимбионтов предварительно
культивируются в аксеничной среде, то часто происходит несбалансированное
ускорение размножения эндосимбионта, приводящее к гибели хозяина. Напротив,
если устанавливается высокая скорость размножения культуры простейшего, то это
может привести к потере более медленно развивающегося эндосимбионта
вследствие его разбавления.
МЕЖДУ МИКРООРГАНИЗМАМИ И
МНОГОКЛЕТОЧНЫМИ ХОЗЯЕВАМИ
Простейших с насекомыми:
кишечные жгутиконосцы термитов и
тараканов, питающихся древесиной
Древесина деревьев, состоящая в основном из целлюлозы и лигнина, недоступна
в качестве источника питания для большинства животных; животные, как правило,
не обладают ферментами, необходимыми для расщепления этих полимеров. Тем не
менее, древесина составляет основную пищу многих видов насекомых благодаря их
эктосимбиотической связи с микроорганизмами, способными переваривать
целлюлозу и лигнин.
Как термиты, так и тараканы, которые произошли от общей предковой группы,
включают некоторые виды, поедающие древесину. Все питающиеся древесиной виды
обеих групп содержат в своем кишечнике огромное количество жгутиковых
простейших, принадлежащих к отрядам Polymastigina и Hypermastigina. Жгутиконосцы
плотной массой заполняют мешковидное расширение задней кишки насекомого; есть
сообщения, согласно которым в некоторых случаях симбионты составляют свыше
одной трети веса тела насекомого. Именно жгутиконосцы и осуществляют
переваривание целлюлозы, так как сами по себе насекомые к этому не способны. В свою
очередь жгутиконосцы служат хозяевами для внеклеточных спирохет и
внутриклеточных бактерий. Поэтому возможно, что некоторые, если не все, целлюлазы,
выделяемые жгутиконосцами, производятся их внутриклеточными симбионтами2.
В этих двух группах насекомых способы передачи жгутиковых симбионтов от
одной генерации к другой различаются. Недавно вышедшие из яиц нимфы термитов
поедают фекальные капельки, выделяемые взрослыми особями; эти капельки
насыщены симбионтами, которые инфицируют молодое насекомое. Только что
вылупившиеся нимфы тараканов поедают сухие фекальные остатки взрослых особей,
содержащие большое количество цист жгутиконосцев, способных переносить
высушивание . В кишечнике нимф цисты прорастают, восстанавливая симбиоз.
Одной из удивительных особенностей цикла передачи симбионтов у тараканов
является то, что цистообразование у жгутиконосцев регулируется гормонами
насекомого . Выход из яиц личинок у этого насекомого совпадает с пиком периода
линьки, а образование цист у простейшего индуцируется гормоном линьки — экди-
зоном. Этот механизм обеспечивает выживание жгутиконосцев при высыхании
фекальных остатков и возможность инфицирования ими выводящихся нимф.
Вслед за инцистированием жгутиконосцы вступают в половой цикл, причем
каждая циста в результате деления ядра и цитоплазмы дает начало одной мужской и
одной женской гаметам. В конечном счете они сливаются, образуя зиготу. В
обширной серии исследований Кливленд (L. Cleveland) установил, что разнополость
у жгутиконосцев индуцируется также экдизоном, но при значительно более низких
2 В кишечнике термита происходит также фиксация азота. Считают, что она
осуществляется азотфиксирующими бактериями. Неизвестно, находятся ли они в
кишечнике в свободном состоянии или в виде внутриклеточных симбионтов
жгутиконосцев .
концентрациях гормона, чем те, которые необходимы для индукции линьки
насекомого . Адаптивное значение этой регуляции неясно. Возможно, что она отражает
облигатное сопряжение гаметогенеза и инцистирования.
Эндосимбиозы грибов и
бактерий с насекомыми
Микробные эндосимбиозы чрезвычайно широко распространены среди насекомых.
Немецкий биолог Бухнер (P. Buchner), который первым начал изучать симбиоз и
занимался этим более полувека, установил чрезвычайно строгую корреляцию между
пищей насекомых и присутствием у них симбионтов: симбионты никогда не
обнаруживаются у насекомых, получающих полноценное питание, но они присутствуют у
всех насекомых, которые во время своего развития имеют недостаточное питание.
Так, ни у одного из хищных насекомых нет симбионтов, тогда как все насекомые,
питающиеся кровью или соком растений, содержат симбионтов. Следовательно,
основная функция симбионта состоит в обеспечении хозяина одним или несколькими
ростовыми факторами, отсутствующими в пище насекомого.
Некоторые кажущиеся исключения лишь подтверждают это правило. Например,
москиты не содержат симбионтов, хотя они сосут кровь. Однако кровью питаются
лишь взрослые самки, а личинки и куколки имеют полноценный пищевой рацион,
состоящий из микроорганизмов и органических остатков. Напротив, амбарный
долгоносик, Sitophilus granarius, содержит симбионтов, хотя и питается богатым в
пищевом отношении зерном. Это объясняется тем, что данный род унаследовал
своих симбионтов от питавшихся древесиной предков; такие организмы способны
жить и размножаться в свободном от симбионтов состоянии при условии, если они
снабжаются полноценным пищевым рационом. В отсутствие симбионтов выбор пищи у
них строго ограничен.
Микробные
эндосимбионты
Микробные эндосимбионты насекомых включают как бактерии, так и дрожжи.
Идентификация большинства из этих организмов осуществлялась только на основе
их внешнего вида и способа размножения в клетках хозяина. Однако некоторые из
них были успешно выделены и выращены в чистой культуре. Например, один из
симбионтов поцелуйного клопа (Rhodnius) выделен и идентифицирован как актино-
мицет рода Nocardia. Другие изолированные симбионты насекомых оказались кори-
неформными бактериями или грамотрицательными палочками. Были также успешно
выделены некоторые дрожжи, особенно из жуков-дровосеков (Cerambycidae) и
жуков-точильщиков (Anobiidae). Хотя большинство насекомых являются моно-
симбиотическими, отнюдь не редко встречаются отдельные виды, предоставляющие
убежище двум или нескольким различным микроорганизмам. Связь между насекомыми
и их эндосимбионтами, по-видимому, высокоспецифична; видовая принадлежность
насекомого часто может быть установлена на основе изучения его симбионтов.
Локализация
эндосимбионтов
Микробные эндосимбионты поселяются внутри специализированных клеток
насекомого (рис. 8), которые называются мицетоцитами, когда в них находятся дрожжи,
и бактериоцитами, когда в них находятся бактерии. Некоторые авторы называют
оба типа клеток мицетоцитами, и мы также будем использовать этот термин в
обоих случаях.
У некоторых насекомых мицетоциты случайным образом распределены в нормаль-
ных тканях, таких, как стенка средней кишки или жировое тело — рыхлая ткань,
состоящая из скопления клеток, выстилающая полость тела насекомого. Однако у
многих насекомых мицетоциты сосредоточены в специальных органах, называемых
мицетомами, единственная функция которых состоит в том, что они служат
убежищем для эндосимбионтов.
Рис. 8. Эндосимбионты из мицетоцитов в мицетоме (они покинули
мицетоциты в результате специальной обработки).
Можно проследить целый ряд переходных форм между эктосимбиозом, когда
симбионты развиваются в полости кишечника насекомого, и эндосимбиозом, когда они
находятся в мицетомах. На рис. 9 схематически изображены основные части
пищеварительного тракта насекомого.
Рис. 9. Схематическое изображение пищеварительного тракта
насекомого, 1 — преджелудок, 2 — слепая кишка; 3 — мальпигиев сосуд;
4 — рот; 5 — слюнной про ток; 6 — передняя кишка; 7 — средняя
кишка, 8 — задняя кишка; 9 — анус.
Рис. 10 иллюстрирует, локализацию эндосимбионтов во внешних карманах, или
слепых выростах кишечника. На примере нескольких видов жуков-точильщиков
(рис. 11) показана эволюция слепых выростов, которые становятся все более и
более независимыми от средней кишки. При наиболее примитивных формах эндосим-
биоза симбионты размещаются как внеклеточно в полости кишечника, так и внут-
риклеточно в слепых выростах. У большинства более совершенных организмов
симбионты полностью изолированы, а слепые выросты эволюционировали в независимые
органы, или мицетомы.
Клетки дрожжей
Рис. 10. Слепые выросты средней кишки жука-точильщика Sitodrepa panicea.
А. Личинка. Б. Взрослое насекомое. В. Эпителий слепого выроста средней
кишки личинки, в котором видны наполненные дрожжами мицетоциты,
разделенные стерильными клетками с щеточной каемкой.
О Dorcatoma
-Лж Ernobius,
^Sitodrepa
Anobium
^marginatum
Рис. 11. Схема, показывающая, каким образом в процессе эволюции слепые
выросты средней кишки жуков-точильщиков превратились в независимые
органы. Левая колонка: продольные срезы; правая колонка: поперечные срезы.
У некоторых насекомых мицетоциты локализованы в органах выделения — мальпи-
гиевых сосудах. У определенных родов Curculionidae (семейство, включающее
жуков-долгоносиков и жуков-слоников) два из шести мальпигиевых сосудов
приобрели в этом отношении анатомическую специализацию и превратились в булавовидные
мицетомы (рис. 28.12) . У ряда других насекомых мицетомы отделены от кишечника
и образуют по существу независимые структуры в полости тела.
Рис. 12. Кишечник взрослого насекомого Apion pisi. Видно
превращение двух из шести мальпигиевых сосудов в мицетомы.
Значение
эндосимбиоза
насекомых
Существенная роль, которую играют эндосимбионты в питании хозяина, может
быть продемонстрирована путем искусственного устранения симбионтов и изучения
поведения свободных от симбионтов насекомых. Устранение симбионтов
осуществляли с помощью ряда остроумных методов. У насекомых, смазывающих свои яйца
слоем симбионтов, поверхность яиц может быть простерилизована. У насекомых с
четко выраженными и изолированными мицетомами, такими, как, например,
желудочный диск вши Pediculus, мицетом может быть удален хирургическим путем.
Некоторые насекомые могут быть освобождены от своих симбионтов в результате их
нагревания при высокой температуре или использования антибиотиков. В одних
случаях развитие освобожденных от симбионтов насекомых сильно замедляется, и
они могут не достигать стадии взрослой особи (рис. 13). В других случаях
основной эффект заключается в нарушении системы размножения: половые органы
самки повреждаются или их образование полностью подавляется.
Во многих подобных экспериментах утрата симбионтов может быть полностью
компенсирована путем снабжения насекомого витаминами, особенно витаминами
группы В. Было также показано, что симбионты тараканов (сем. Blattidae)
обеспечивают хозяина некоторыми незаменимыми аминокислотами. Включение в пищу
молодых насекомых 14С-глюкозы приводит к появлению меченых тирозина, фенилала-
нина, изолейцина, валина и аргинина у симбиотических, но не у свободных от
симбионтов индивидуумов. Аналогичным образом инъекция меченного S сульфата
показала, что метионин и цистеин таракана синтезируются симбиотическими
бактериями .
Рис. 28.13. Влияние утраты симбионта на развитие личинки
Sitodrepa panicea. А. Свободная от симбионтов личинка на
нормальном корме. Б. Свободная от симбионтов личинка на нормальном
корме с добавлением 25% сухих дрожжей, В. Инфицированная
симбионтами личинка на нормальном корме без добавок.
Бактериальные симбионты некоторых насекомых, по-видимому, оказывают помощь
хозяину также и в расщеплении азотистых продуктов выделения (мочевой кислоты,
мочевины и ксантина).
Эволюция симбиоза
микроорганизмов
с насекомыми
Эволюционная связь между специфическим симбиозом и пищей хозяина может быть
четко прослежена у термитов. Ископаемые остатки показывают, что термиты и
тараканы отделились от общего предка около 300 млн. лет назад. Наиболее
примитивная группа термитов Mastotermes содержит эндосимбиотические бактерии,
которые по типу и локализации идентичны бактериям, присутствующим у всех родов
тараканов. В кишечнике у Mastotermes имеются также жгутиковые простейшие,
которые переваривают целлюлозу и таким образом дают возможность своим хозяевам
питаться древесиной. Однако все высшие термиты утратили эндосимбиотических
бактерий и симбиотические функции у них выполняются жгутиковыми простейшими,
обитающими в кишечнике.
Ферментативная активность симбиотических микроорганизмов (синтез факторов
роста и переваривание целлюлозы) позволяет насекомым занимать новые
экологические ниши. Способность насекомых к существованию за счет высасывания крови,
сока растений или высверливания древесины полностью зависит от развития у них
органов размещения симбионтов и механизмов передачи этих симбионтов от одной
генерации к другой.
Микробные симбионты также претерпевают адаптивные эволюционные изменения.
Такая адаптация часто осуществляется путем утраты способности к развитию в
свободном состоянии. Эволюционные изменения выражаются также в специфичности,
обнаруживаемой при инфицировании «чужими» симбионтами насекомых,
освобожденных от своих симбионтов. Например, жук-точилыцик Sitodrepa может быть вновь
инфицирован либо его обычными симбиотическими дрожжами, либо чужими дрожжами.
Первые проникают только в нормальные мицетоциты, тогда как вторые заселяют
все эпителиальные клетки слепых отростков и средней кишки. Кроме того, чужие
дрожжи не передаются взрослым стадиям насекомых в процессе морфогенеза.
Особенно интересно, что жуки, содержащие нормальных симбионтов, не могут быть
инфицированы чужими дрожжами, которые легко заражают индивидуумов,
освобожденных от симбионтов; по-видимому, нормальный симбионт придает своему хозяину
невосприимчивость к инфекции родственными микроорганизмами — явление, которое
часто наблюдается при симбиотических взаимоотношениях как у позвоночных, так
и у беспозвоночных животных.
Симбиоз
у жвачных
Жвачные животные представляют собой группу травоядных млекопитающих, в
которую входят крупный рогатый скот, овцы, козы, верблюды и жирафы. Подобно
другим млекопитающим, жвачные животные не могут синтезировать целлюлазы.
Однако у них развился эктосимбиоз с микроорганизмами, что позволяет им
использовать пищу, в которой основным источником углерода служит целлюлоза.
Кишечник Рубец Кни>юа Пищевод
Рис. 14. Схема кишечного тракта жвачных.
Пищеварительный тракт жвачных животных состоит не менее чем из четырех
последовательных желудков. Два первых, называемых рубцом (рис. 14),
представляют собой по существу обширные инкубационные камеры, буквально кишащие
бактериями и простейшими. Рубец коровы — это мешок емкостью около 100 л.
Пережеванная коровой растительная пища, смешанная с большим количеством слюны,
поступает затем в рубец, где она быстро подвергается воздействию бактерий и
простейших. Общая микробная популяция рубца огромна, а ее плотность достигает
той же величины, что и плотность лабораторной культуры бактерий (1010 клеток
на 1 мл). В рубце находится множество различных микроорганизмов (рис. 15).
Однако их биохимическая активность во всех деталях еще не изучена. Тем не
менее суммарный эффект этой активности очевиден: целлюлоза и другие сложные
углеводы, присутствующие в поглощенном животным корме, расщепляются с
образованием в конечном счете простых жирных кислот (уксусной, пропионовой и
масляной) и газов (двуокиси углерода и метана). Жирные кислоты всасываются через
стенки рубца, поступают в кровоток и, циркулируя с кровью, достигают
различных тканей тела, где они используются в процессе дыхания. От образующихся в
рубце газов корова избавляется путем частого отрыгивания. Микробная популяция
рубца быстро растет, и микробные клетки переходят из рубца вместе с
непереваренным растительным материалом в следующие отделы пищеварительного тракта
коровы. В самом рубце пищеварительные ферменты не образуются, но в других
отделах выделяются протеазы, которые разрушают и переваривают микробные клетки,
когда они поступают сюда из рубца. Образующиеся в результате азотистые
соединения и витамины используются животным. По этой причине потребности в
соединениях азота у коров и других жвачных животных значительно проще, чем у
остальных групп млекопитающих. В то время как человек или крыса нуждаются во
многих так называемых незаменимых аминокислотах, которые должны содержаться в
пище, жвачное животное может существовать, используя аммиак или мочевину,
являющиеся у большинства млекопитающих продуктами выделения. Эти простые
азотистые соединения превращаются популяцией микроорганизмов в рубце в белки,
входящие в состав самих микроорганизмов.
Рис. 15. Некоторые микроорганизмы из рубца.
В ходе эволюции жвачных животных происходили как структурные, так и
функциональные модификации их желудочно-кишечного тракта. Основное структурное
изменение заключается в развитии сложного желудка: его самые большие
отделения являются по существу ферментационными камерами. Функциональные
модификации, которым подверглись жвачные, еще более глубоки. Во-первых, их слюнные
железы не выделяют ферментов, и слюна является фактически разбавленным
раствором солей (в основном бикарбоната и фосфата натрия), обеспечивающим
основную питательную среду, пригодную для развития микроорганизмов рубца. Во-
вторых, низшие жирные кислоты в значительной степени заменили сахара в
качестве первичного энергетического субстрата. Это в свою очередь привело к
изменению в составе ферментов почти всех тканей тела, в результате чего жирные
кислоты расщепляются здесь в процессе дыхания гораздо быстрее, чем в тканях
нежвачных животных. Наконец, источник аминокислот и витаминов у жвачных
животных в значительной степени стал внутренним (микроорганизмы вместо
получаемых извне пищевых веществ).
Для микроорганизмов, обитающих в рубце, такое положение также создает
преимущества: во-первых, они обеспечиваются средой, которая в изобилии содержит
сбраживаемые углеводы и хорошо забуферена слюной; во-вторых, они живут при
постоянной благоприятной температуре — температуре тела животного. Хотя
каждая отдельная микробная клетка, в конце концов, становится жертвой протеоли-
тических ферментов в нижних отделах пищеварительного тракта, однако для вида
в целом рубец представляет безопасную и постоянную экологическую нишу.
Симбиотическая ассоциация, образовавшаяся в рубце, является тонко
сбалансированным равновесием, легко нарушаемым при самых незначительных изменениях
окружающей среды. Основной недостаток этого симбиоза заключается в его чисто
механическом несовершенстве. В рубце коровы образуется за день около 60—80 л
газа, а так как общий объем рубца составляет только 100 л, для выхода
накапливающихся разов необходимо постоянное отрыгивание. По не вполне понятным
причинам некоторые виды пищи вызывают вспенивание содержимого рубца, и тогда
механизм отрыгивания у коровы не срабатывает должным образом. В результате
возникает такой симптом, как «вздутие живота» (т. е. растяжение рубца
задержанными газами); если вовремя не применить лечения, то, в конечном счете, это
приводит к смертельному исходу.
Метаболическая
активность
бактерий рубца
Так как окислительно-восстановительный потенциал (Е0т) содержимого рубца
сохраняется на уровне —0,35 В, все микробиологические процессы, происходящие
в рубце, являются анаэробными. Когда животное поедает корм, в рубец поступает
постоянный поток тонко измельченных растительных материалов, смешанных со
слюной. Эти растительные материалы состоят главным образом из целлюлозы,
пектина и крахмала, а также некоторого количества белка и липидов. Первая стадия
переваривания пищи в рубце заключается в расщеплении таких полимерных
макромолекул . Большое внимание была уделено идентификации микроорганизмов,
ответственных за расщепление целлюлозы, так как оно является главным
пищеварительным процессом, происходящим в рубце. Обнаружено, что от 1 до 5% бактериальных
клеток, находящихся в рубце, обладают целлюлазной активностью; они образуют
внеклеточный фермент, гидролизующий целлюлозу до конечного продукта ее
расщепления — глюкозы.
Бактерии, переваривающие целлюлозу, подобно другим главным микроорганизмам
рубца, являются облигатными анаэробами. Выделено и описано несколько
различных видов расщепляющих целлюлозу бактерий: Bacteroides succinogenes,
Ruminococcus flavofaciens, R. albus и Butyrovibrio fibrisolvens. B.
succinogenes — грамотрицательный организм, который, вероятно, должен быть
отнесен к миксобактериям, поскольку у него обнаруживается скользящее движение.
Он образует янтарную и в меньшем количестве уксусную кислоты. Ruminococcus
выделяет в основном янтарную, a Buiyrovibrio — масляную кислоты.
Однако значительная часть бактериальной популяции не обладает целлюлазной
активностью. Эти организмы быстро используют глюкозу и целлобиозу, образуемые
целлюлозоразлагающими видами. Высокая эффективность поглощения ими этих
молекул, вероятно, объясняется их преобладанием над целлюлозоразлагающими
формами. Кроме того, многие из бактерий рубца (включая и некоторые целлюлозоразла-
гающие виды) способны переваривать крахмал, пектин, белки и липиды.
Фактически из всех проглоченных животным растительных материалов лишь один лигнин не
переваривается микрофлорой рубца.
Продукты переваривания полисахаридов, белков и липидов сбраживаются
бактериями рубца. Такая метаболическая активность ведет к накоплению в рубце газов
— СО2 и метана — и жирных кислот — уксусной, пропионовой и масляной. Однако
когда преобладающие типы бактерий рубца были выделены и исследованы в чистых
культурах, то оказалось, что кроме выше перечисленных продуктов они образуют
также водород и большие количества муравьиной, молочной и янтарной кислот.
Путем введения в содержимое рубца этих соединений, меченных радиоактивными
изотопами, удалось установить причины, по которым они не накапливаются в
рубце . Выяснилось, что с помощью организма Methanobacterium ruminantium водород
количественно соединяется с двуокисью углерода и образует метан; лактат
сбраживается до ацетата и небольших количеств пропионата и бутирата таким орга-
низмом, как Peptostreptococcus elsdenii, а формиат превращается сначала в
двуокись углерода и водород с помощью различных бактерий, а затем — в метан в
результате активности М. ruminantium. Наконец, Veillonella alcalescens и
другие бактерии быстро декарбоксилируют сукцинат с образованием пропионата.
Суммарным результатом деятельности всех этих бактерий является образование
двуокиси углерода, метана, а также уксусной, пропионовой и масляной кислот в
удивительно постоянных соотношениях. Двуокись углерода составляет 60—70%
выделяющихся газообразных продуктов; остальная часть представляет собой метан;
на долю уксусной кислоты приходится 47—60%, пропионовой кислоты — 18—23%,
масляной кислоты — 19—29% всех жирных кислот.
Простейшие
рубца
Простейшие были обнаружены в содержимом рубца с помощью микроскопа еще в
1843 г. Однако прошло почти 100 лет, прежде чем они были успешно выделены и
выращены in vitro. В настоящее время удается культивировать представителей
нескольких родов, в основном относящихся к малоресничным (Diplodinium,
Entodinium, Epidinium, Metadinium и Ophryoscolex), а также к равноресничным
(Isotricha и Dasytricha) инфузориям. К сожалению, попытки выращивать этих
простейших в аксеничной (не содержащей бактерий) культуре до сих пор не
удались .
Все подобные культуры до последнего времени были загрязнены как
внутриклеточными, так и внеклеточными бактериями. Поэтому из опубликованных данных,
полученных в ферментативных и метаболических экспериментах, нельзя сделать
окончательных выводов. Тем не менее, на основании опытов, в которых
простейшие поддерживались в изолированном состоянии в течение длительных промежутков
времени в присутствии высоких концентраций бактерицидных антибиотиков, можно
прийти к некоторым предварительным заключениям. Результаты таких опытов
позволяют предположить, что виды Diplodium и Metadinium участвуют в расщеплении
целлюлозы, а виды Entodinium и Epidinium — в расщеплении крахмала. Многие из
этих простейших являются активными хищниками в отношении бактерий рубца.
Микроорганизмов с
птицами: медоведы
В Африке и Индии обитает группа птиц — медоведов, или медоуказчиков,
относящихся к роду Indicator. Это название точно описывает их поведение: они в
буквальном смысле служат проводниками барсукам, а также людям к гнездам диких
пчел, где они ожидают, пока их спутники взломают улей.
Когда барсук (или человек) уходит, медоуказчик приступает к поеданию
остатков вскрытых сот.
Поведение этих птиц вызвало еще большее удивление, когда было установлено,
что они не обладают ферментами для переваривания пчелиного воска. Оказалось,
что в их кишечнике присутствуют два микроорганизма, осуществляющих
расщепление воска: бактерия Micrococcus cerolyticus и дрожжи Candida albicans.
Микрококк представляет собой высокоспециализированный симбионт, зависящий от
фактора роста, который образуется в тонком кишечнике медоуказчика.
Микроорганизмов с млекопитающими:
«нормальная флора» человека
Как кожа, так и слизистые оболочки человеческого тела непосредственно
контактируют с внешней средой; вскоре после рождения ребенка эти поверхности за-
селяются характерной микрофлорой. Кожа загрязняется во время прохождения
плода через родовые пути; слизистые оболочки могут быть стерильными в момент
рождения, но через несколько часов они также загрязняются. Из многих
микроорганизмов, попадающих на все эти поверхности, приживаются только те, которые
наиболее приспособлены для развития в таких условиях. Они и составляют
«нормальную флору» человека, которая отличается удивительным постоянством.
Бактерии нормальной флоры не вызывают заболеваний, если не происходит их
случайного внедрения в обычно защищенные области человеческого тела или не наступают
физиологические изменения в организме хозяина. Например, радикальная перемена
питания или вирусная инфекция могут привести к созданию таких условий внутри
организма, что представитель нормальной бактериальной флоры становится
патогенным .
Каждый участок тела обеспечивает особую экологическую нишу, для которой
отбирается характерная флора. Например, в число бактерий, населяющих кожу,
входят главным образом коринебактерии, микрококки, негемолитические стрептококки
и микобактерии. На влажных участках кожи обитают дрожжи и другие грибы.
Кожная флора возникает благодаря условиям питания и антибактериальным агентам,
таким, как жирные кислоты, выделяемые кожей. Микроорганизмы кожной флоры
настолько прочно закрепляются в потовых и сальных железах и в волосяных
фолликулах , что никакое мытье или трение щеткой не может полностью их удалить.
Горло и полость рта населяют разнообразные микроорганизмы, в том числе
представители большинства обычных групп эубактерий. Нормальными обитателями
горла являются грамположительные кокки, к которым относятся микрококки,
пневмококки и Streptococcus salivarius. Грамотрицательные кокки представлены
аэробным родом Neisseria и анаэробным родом Veillonella. Ротовая полость и
горло населены также большим количеством грамположительных и грамотрицатель-
ных палочек. К первым относятся главным образом лактобациллы и
коринебактерии, тогда как последние включают представителей родов Bacteroid.es и
Spirillum. Спирохеты (Treponema dentium), дрожжи (Candida albicans) и актино-
мицеты (Actinomyces israelii) также являются обычными обитателями полости
рта. Все эти организмы, как правило, безвредны, но при повреждении слизистых
оболочек многие из них могут внедряться в ткани тела и вызывать то или иное
заболевание.
Организмы того же типа населяют носоглотку; они способны, по крайней мере,
потенциально, проникать и в легкие. Однако ряд защитных механизмов
предохраняет трахею и бронхи от попадания в них живых бактерий. Во-первых,
большинство бактерий прилипает к слизистой оболочке носоглотки и не может свободно
продвигаться к легким, так как реснитчатые клетки эпителия, выстилающие
трахею, постоянно гонят слизь вверх. Во-вторых, легкие — это место чрезвычайно
активного фагоцитоза — механизма, посредством которого инородные частицы
захватываются и разрушаются особыми амебовидными клетками.
Условия в желудке и тонком кишечнике не благоприятствуют развитию бактерий.
Однако толстый кишечник населен чрезвычайно обильной и постоянной
микрофлорой. Природа этой микрофлоры изменяется в зависимости от питания и возраста
человека. Например, у грудных младенцев в кишечной микрофлоре всегда
преобладает Bifidobacterium — организм, обычно не встречающийся в других местах. Он
исчезает вскоре после отнятия детей от груди.
В кишечном тракте взрослых преобладающими бактериями являются некоторые
виды Bacteroides, Escherichia coli и Streptococcus faecalis. Организмы рода
Bacteroides — облигатно анаэробные, неподвижные грамотрицательные палочки;
они являются наиболее характерными бактериями кишечного тракта млекопитающих
и редко встречаются где-либо еще. Их число в человеческих фекалиях превышает
109 клеток на 1 г, тогда как плотность Е. coli редко превышает 108 клеток на
1 г фекальной массы. Представители других родов бактерий, например зеленящие
стрептококки и микрококки, присутствуют в кишечнике в меньших количествах.
Дрожжи представлены двумя родами: Candida и Torulopsis, а простейшие — тремя:
Balantidium (реснитчатое, найденное только у человека), Entamoeba и
Trichomonas. Соотношение микробов разных типов в основном зависит от режима
питания. Сильные изменения в кишечной микрофлоре может вызывать пероральное
применение в лечебных целях таких лекарственных препаратов, как антибиотики
или сульфамиды.
Основными бактериями влагалища являются лактобациллы, которые поддерживают
низкую величину рН благодаря своей способности к брожению. Кислая среда
препятствует поселению здесь других форм микробов. Если число лактобацилл
влагалища снижается в результате химиотерапевтаческого применения
антибактериальных агентов или использования пероральных контрацептивов, то обычно
наступает инфицирование влагалища бактериями и дрожжами.
В современной клинической практике наблюдается много» серьезных инфекций,
вызываемых бактериями, которые в норме безвредны для организма-хозяина.
Вероятно, наиболее общим источником таких «эндогенных инфекций» служит содержимое
кишечника, в котором обычно находится 1010—1011 бактерий на 1 г кала. При
заболеваниях, подавляющих защитные механизмы хозяина, или в условиях, когда тот
же эффект вызван применением лекарственных препаратов, бактерии, обычно
находящиеся в кишечнике, внедряются в кровоток. К числу болезней, повреждающих
защитные механизмы хозяина, относятся лейкозы, вызывающие резкое снижение
количества циркулирующих в крови лейкоцитов, множественная миелома, при которой
происходит злокачественная пролиферация антителообразующих клеток. Такие
лекарственные вещества, как кортизон, также могут увеличивать чувствительность
организма к инвазии нормальной кишечной флоры.
Нормальная флора млекопитающих представляет собой еще один пример симбиоти-
ческих взаимоотношений, которые могут переходить от мутуализма к паразитизму
и обратно. В условиях, не допускающих инвазию организмов, составляющих
нормальную микрофлору млекопитающего, они приносят пользу, так как предупреждают
развитие вирулентных патогенных организмов, с которыми часто контактирует их
хозяин.
Безмикробные
(гнотобиотические)
животные
Путем использования сложного оборудования и совершенных методов удается
извлекать из матки с помощью кесарева сечения безмикробных животных и
выращивать их в безмикробных условиях. Спариваясь в таких условиях, взрослые
животные приносят затем безмикробных детенышей. Таким способом можно поддерживать
колонии безмикробных животных.
Камеры, в которых получают и выращивают этих животных, оборудованы так,
чтобы предотвратить попадание в них грибов и бактерий. Это позволяет изучать
значение нормальной флоры для роста и развития хозяина, а также устойчивость
последнего к инфицированию вирулентными патогенными организмами.
Развитие безмикробного животного отклоняется от нормы в некоторых
отношениях. У него значительно увеличена слепая кишка, а лимфатическая система
развита слабо; безмикробное животное образует значительно меньше иммуноглобулина,
чем нормальное животное.
При сравнении нормальных и безмикробных животных не было обнаружено какого-
либо влияния нормальной микрофлоры на пищевые потребности хозяина. Однако
четко выраженные различия наблюдались в устойчивости и чувствительности
хозяина к инфекционным болезням. Например, в отличие от контрольных животных у
безмикробных крыс не развивается кариес зубов. Однако если безмикробных крыс
инфицировать стрептококками, то у них появляются полости в зубах. Еще более
сложная роль нормальной микрофлоры в развитии заболевания обнаруживается в
случае инфицирования животного патогенным простейшим Entamoeba histolytica
(возбудителем амебной дизентерии). Этот организм не может вызывать болезнь у
безмикробных морских свинок, но вызывает ее, если животное сначала
инфицируется Escherichia coli или Enterobacter aerogenes. Таким образом, типичные для
нормальной флоры организмы усиливают вирулентность патогенного организма,
который сам по себе не может выживать в кишечнике.
Вместе с тем присутствие нормальной микрофлоры предохраняет хозяина от
некоторых инфекционных болезней. Например, у нормальных крыс в раннем возрасте
развивается устойчивость к спорам Bacillus anthracis; число спор в дозе,
необходимой для гибели в данном эксперименте 50% животных, очень быстро
возрастает после рождения детеныша от 104 до 109. У безмикробных крыс подобная
устойчивость вообще не развивается. Таким образом, она может быть отнесена за
счет присутствия нормальной микрофлоры.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Ликбез
ПЬЕСА О ГРУППАХ
Хавьер Фресан
(продолжение)
ДЕЙСТВИЕ 5
в котором действующие
лица рассуждают о
диофантовых уравнениях
ЛЕВИ-СТРОСС: Помните, как в одной из наших бесед вы пообещали мне подробнее
рассказать о задаче из вашей докторской диссертации?
ВЕИЛЬ: Как я мох1 забыть об этом! Но в этот раз, если вы позволите, мы
применим иной метод. Я написал несколько достаточно подробных заметок;
прочитайте их, а затем спросите меня о том, что показалось вам непонятным. Вперед!
* * *
О жизни математика Диофанта Александрийского достоверно практически ничего
не известно. Мы точно знаем лишь возраст мудреца из эпиграммы-задачи, запи-
санной на его надгробии и приведенной в Палатинской антологии: «Прах Диофанта
гробница покоит; дивись ей и камень Мудрым искусством его скажет усопшего
век. Волей богов шестую часть жизни он прожил ребенком. И половину шестой
встретил с пушком на щеках. Только минула седьмая, с подругой он обручился. С
нею, пять лет проведя, сына дождался мудрец; Только полжизни отцовской
возлюбленный сын его прожил. Отнят он был у отца ранней могилой своей. Дважды
два года родитель оплакивал тяжкое горе, Тут и увидел предел жизни печальной
своей». Если мы обозначим через х число лет, прожитых Диофантом, то получим
следующее уравнение первой степени:
X X X ^ X л
х = - + — + - + S + - + 4.
6 12 7 2
Выполнив несколько элементарных преобразований, получим, что Диофант прожил
84 года. Это уравнение намного проще, чем те, что обеспечили александрийскому
мудрецу место в истории математики. В «Арифметике» Диофант впервые рассмотрел
целые корни полиномиальных уравнений, которые сегодня в его честь называются
диофантовыми. К диофантовым относится, например, уравнение хп + у11 = zn. Если
показатель степени равен 2, это уравнение имеет бесконечно много
положительных решений, но если п больше либо равно 3, уравнение решений не имеет.
Первым на это обратил внимание француз Пьер Ферма, когда изучал «Арифметику»
Диофанта. На страницах книги Ферма написал: «Я нашел этому поистине чудесное
доказательство, но поля книги слишком узки для него». Первое доказательство
этой теоремы, названной великой теоремой Ферма, было получено лишь три с
половиной столетия спустя. В этом доказательстве использовались намного более
сложные методы, чем те, что были известны французскому математику. Несмотря
на кажущуюся простоту, диофантовы уравнения принадлежат к числу труднейших
задач математики, поэтому мы рассмотрим лишь простейшие из них: линейные
уравнения, уравнение Пелля — Ферма и уравнения эллиптических кривых.
Введение
Прежде чем приступить к изучению диофантовых уравнений, проясним некоторые
понятия. Так как в моих заметках упоминаются различные классы чисел, скажем о
них несколько слов. С одной стороны, существуют натуральные числа, которые
используются при счете: 1, 2, 3... (к ним также иногда относят ноль). Для
двух любых натуральных чисел определена операция сложения, однако, она не
может быть групповой: чтобы существовали обратные элементы, необходимо также
рассмотреть отрицательные числа. Добавив отрицательные числа к натуральным,
получим абелеву группу целых чисел: 0, 1, -1, 2, -2, 3, -3. В
действительности на этой структуре определена не одна, а сразу две операции: мы можем не
только складывать целые числа, но и перемножать их. Операция умножения
ненулевых целых чисел также не является групповой. Так, чтобы, к примеру, элемент
2 имел обратный, необходимо рассмотреть число 1/2. Чтобы устранить этот
недостаток, необходимо рассмотреть все дроби вида а/Ь (где а и Ь целые числа, Ь
отлично от нуля), которые образуют множество рациональных чисел. Каждому из
них мы можем поставить в соответствие периодическую десятичную дробь: к
примеру, для 1/3 такой дробью будет 0,3333..., для 2/11 — 0,181818... Если мы
будем рассматривать только периодические дроби, то такие простые уравнения,
как х2 = 2, не будут иметь решения, поскольку десятичная запись квадратного
корня из 2 — непериодическая дробь. Такие числа называются иррациональными.
Чтобы получить еще больше решений, мы можем рассмотреть все десятичные дроби,
в записи которых отсутствуют какие-либо закономерности. Такие числа называют-
ся вещественными.
Но вернемся к натуральным числам, которые Кронекер называл божьим
творением. Для двух натуральных чисел m и n, m называется делителем п, если
результат деления п на m — натуральное число. К примеру, 2 — делитель 10, так как
10 при делении на 2 дает 5 — натуральное число; 2 не является делителем 15,
так как 15 при делении на 2 дает 7,5 — «некруглое» число. Если п делится на
т, то существует натуральное число к такое, что п будет произведением тик:
п = т*к. Обратите внимание, что делители числа всегда меньше либо равны ему,
и любое число делится на единицу и само себя. В некоторых случаях число
делится только на единицу и само себя — такие числа называются простыми. Так, 5
— простое число, так как ни 2, ни 3, ни 4 не являются его делителями, а 6 не
является простым, так как делится на 2 и на 3. Первые простые числа — 2, 3,
5, 7, 11, 13, 17, 19, 23... Можно доказать, что простых чисел бесконечно
много.
Простые числа составляют основу всей арифметики: через них определяются все
остальные числа. В самом деле, если п не является простым, то на интервале от
1 до п найдется натуральное число, которое будет его делителем. Таким
образом, п можно представить в виде п = а*Ь. К примеру, если исходное число равно
30, имеем 30 = 2*15. Мы получили два числа а и Ь, для которых можем повторить
описанные действия еще раз. Если оба этих числа простые, процесс
заканчивается. Если же какое-то из этих чисел не является простым, мы вновь запишем его
в виде произведения двух множителей. В нашем примере 2 является простым, а 15
можно представить как произведение 3 и 5. Имеем 30 = 2*3*5. Так как 2, 3 и 5
— простые числа, процесс завершен. В общем случае на каждом шаге мы либо
находим простой сомножитель, либо представляем число как произведение двух
меньших чисел, поэтому описанный нами процесс рано или поздно обязательно
завершится .
1 Основная
1 виде
теорема
произведения
арифметики:
простых
любое
множителей
натуральное
•
число
можно
представить
в 1
Хотя доказать основную теорему арифметики нетрудно, задача о разложении
числа на простые множители на практике может оказаться неразрешимой. К
примеру, если п представляет собой произведение двух простых чисел р и q
приблизительно из 400 знаков каждое, то для разложения п на простые множители даже
самым мощным компьютерам потребуется время, сравнимое с возрастом Вселенной.
Как вы увидите далее, это один из основных принципов криптографического
алгоритма RSA, обеспечивающего безопасность всех наших компьютерных транзакций.
Введем новое понятие: для двух натуральных чисел тип будем называть
наибольшим общим делителем наибольшее натуральное число, на которое делятся
одновременно тип. Обозначим его НОД(т,п). Если нам известны разложения тип
на простые множители, найти НОД очень просто: нужно взять простые числа,
которые содержатся в обоих разложениях, возведенные в наименьшую степень.
Допустим, что мы хотим найти НОД 50 = 2*52 и 120 = 23*3*5. Общие делители этих
чисел — 2 и 5. Во втором случае они возведены в степени 3 и 1, в первом — в
степени 1 и 2. Таким образом, НОД будет равен 21*51 = 10. Задача о разложении
числа на простые множители на практике оказывается неразрешимой, поэтому для
очень больших тип описанный метод неприменим. К счастью, существует еще один
метод расчета наибольшего общего делителя, который называется алгоритмом
Евклида. Допустим, что m больше п. На первом шаге разделим m на п. Возможны два
случая: если остаток от деления равен 0, то п — делитель m, следовательно, п
— искомый НОД. В противном случае повторим деление, заменив m на n, an — на
остаток от деления г. Можно доказать, что наибольший общий делитель тип
совпадает с наибольшим общим делителем п и г. Вернемся к нашему примеру:
остаток от деления 120 на 50 равен 20, следовательно, на следующем шаге
алгоритм нужно повторить для 50 и 20. Остаток от деления 50 на 20 равен 10,
поэтому на следующем шаге рассмотрим 20 и 10. На этот раз первое число делится
на второе без остатка, таким образом, НОД равен 10. Более того, алгоритм
Евклида позволяет получить некоторую дополнительную информацию: если мы
рассмотрим последний ненулевой остаток от деления, то сможем записать 10 = 50 —
2*20. Сделаем еще один шаг назад и получим, что 20 = 120 — 2*50. Если теперь
мы подставим это выражение в первое равенство, то получим отношение с целыми
коэффициентами, связывающее
10 = 50-2» (120-2-50) = 5»50-2»120.
В общем случае алгоритм Евклида позволяет не только эффективно вычислить
наибольший общий делитель чисел, но также показать следующее:
| Предложение.
Пусть m
1 общий делитель
1 d = mu + nv.
через
и
d.
n — два натуральных
Тогда
существуют
числа.
два целых
Обозначим
числа
и и
их
V
наибольший |
такие,
что 1
Особенно интересен случай, когда тип не имеют общих делителей. Тогда их
наибольший общий делитель равен 1, a m и п называются взаимно простыми.
Согласно приведенному выше предложению, существуют два целых числа и и v такие,
что mu + nv = 1. Это соотношение называется соотношением Безу.
Еще одно фундаментальное свойство делимости чисел звучит так: если число а
— делитель произведения be, и нам известно, что а и Ь — взаимно простые, то а
обязательно будет делителем с. В самом деле, в противном случае один из
простых делителей а также будет делителем Ь, и эти числа не будут взаимно
простыми. С другой стороны, если d — наибольший общий делитель а и Ь, то
существуют два целых числа р и q такие, что а = dp, b = dq. Это утверждение
выполняется для любых общих делителей, но так как d — НОД, можно утверждать, что р
и q взаимно простые — в противном случае а и Ь имели бы общий делитель,
больший d.
Линейные
уравнения
Теперь мы знаем все, что нужно для решения диофантовых уравнений вида ах +
Ьу = с, где а, Ь и с — произвольные целые числа. Чтобы решить это уравнение,
нужно найти все пары целых чисел (х, у), которые удовлетворяют соотношению ах
+ Ьу = с. Посмотрим, как это сделать. Обозначим через d наибольший общий
делитель а и Ь. По определению а и Ь делятся на d, следовательно, выражение ах
+ Ьу также будет делиться на d. Так как согласно исходному уравнению ах + Ьу
1 Докажем это! Пусть d = НОД(т,п). Допустим, что результат деления m на п
равен t, остаток равен г, то есть m = nt + г. Заметим, что г делится на d. В
самом деле, по определению существуют числа р и q такие, что m = dp и n = dq.
Подставив эти выражения в первое равенство, получим: г = m — nt = dp — dqt =
d(p ™ qt) , следовательно, г делится на d. Чтобы показать, что НОД(п,г) = d,
достаточно доказать, что эти два числа не могут иметь общий делитель, больший
d. Это вновь следует из формулы m = nt + г: если бы такой делитель
существовал, он также был бы делителем т, следовательно, был бы общим делителем m и
п, большим d, но d — наибольший общий делитель по определению.
= с, число d также должно быть делителем с. Следовательно, если с не делится
на d, то уравнение не имеет решений. Так, решений не имеет уравнение 5Ох +
120у = 7. Мы уже показали, что наибольший общий делитель 50 и 120 равен 10, а
7 не делится на 10. Далее будем предполагать, что с делится на d.
Тогда мы можем записать а = dp, b = dq и с = dr, где р и q — взаимно
простые . Сначала рассмотрим случай с = 0, то есть однородное уравнение ах + by =
0. Разделив на d первый член уравнения, получим следующее: достаточно решить
уравнение рх + qy = 0, или, что аналогично, рх = —qy. Будем рассуждать
следующим образом: так как рх равно — qy, qy должно делиться на р. Однако р и q
взаимно простые, следовательно, остается единственный вариант: у делится на
р, то есть существует целое число X такое, что у = Хр. Аналогично
доказывается, что х делится на q, поэтому существует другое целое число р, такое, что х
= |iq. Подставив значения х и у в уравнение, получим: |ipq = —Apq, то есть р. =
-X, так как pq отлично от нуля. Следовательно, решениями уравнения ах + by =
0 будет пара чисел (q, — р) и всех кратных им чисел (Xq, —Хр).
Теперь предположим, что с отлично от нуля. Если известно два решения (х0,
у0) и (xi, yi) уравнения ах + by = с, то:
а(х0 - xi) + b(y0 - yi) = (ах0 + by0) - (axi + byi) = с - с = 0
откуда следует, что (х0 — xi, у0 — yi) — решение однородного уравнения ах +
by = 0. Так как все решения этого уравнения имеют вид (Xq, —Хр), найдется
целое число X такое, что х0 — xi = Xq и у0 - yi = - Хр, или, что аналогично, xi
= х0 — Xq и yi = уо + Хр. Иными словами, уравнение имеет бесконечно много
решений, но все они выводятся из частного решения (х0, Уо) • Напомню, что р и q
— результат деления а и Ь на наибольший общий делитель. Следовательно, мы
доказали , что все решения выглядят так:
[ 1 b
\х = ха —А
0 НОДМ)
Г ° нодм)
где (х0, Уо) "" частное решение, X — любое целое число. Теперь всего лишь
осталось найти метод, позволяющий получить (х0, Уо)• Найти эти решения
нетрудно, если р и q — взаимно простые, так как по соотношению Безу существуют
два целых числа и и v такие, что pu + qv = 1. Умножив и и v на г, получим два
числа х0 = иг и уо = vr такие, что ах0 + Ьу0 = с.
Рассмотрим пример. Допустим, мы хотим решить диофантово уравнение 5Ох +
120у = 20. Мы уже знаем, что наибольший общий делитель 50 и 120 равен 10. Так
как 20 делится на 10, уравнение имеет решение. В этом случае в упрощенном
виде уравнение выглядит так: 5х + 12у = 2. Найдем числа, которые мы обозначили
через и и v. Так как 1 = 5—2*2 и 2 = 12 —2*5, имеем
1=5- 2»(12 - 2*5) = 5*5 - 2*12,
то есть и = 5, v = —2. Умножив эти значения на 2, получим частное решение
(10, —4), на основе которого можно найти общее решение:
J* = 10-12A
Краткий экскурс
в криптографию
Посмотрим, как диофантовы уравнения используются в системе шифрования с
открытым ключом. Напомним, что для данного натурального числа п группа целых
чисел со сложением по модулю п состоит из элементов [0], [1], [2] ... [п—1] ,
а сложение выполняется следующим образом: сначала мы складываем элементы
группы как обычные числа, затем вычитаем п из полученного результата до тех
пор, пока не получим число, заключенное на интервале от 0 до п—1. Аналогично
можно определить операцию умножения. Допустим, п = 7 и нам нужно вычислить
произведение 4*5. Сначала умножим эти два числа так же, как и целые числа.
Получим 20. Теперь нужно вычесть из этого результата 7 нужное число раз:
после первого вычитания получим 13, после второго — 6, что меньше 7.
Следовательно , произведение 4 и 5 по модулю 7 равно 6. Теперь перейдем к
криптографии.
Допустим, что Боб хочет отправить Алисе секретное сообщение. Так как любую
информацию можно представить с помощью чисел, достаточно решить задачу о
защищенной передаче числа т. Боб знает открытый ключ Алисы (он доступен всем).
У Алисы также есть закрытый ключ, известный только ей. Следует различать три
этапа передачи сообщения: генерация ключей, шифрование сообщения и
расшифровка.
Сначала покажем, как генерируются ключи. Выберем два простых числа р и q. В
принципе, достаточно, чтобы произведение р и q (обозначим его через п) , было
больше числа т, которое нужно передать. Но наш метод шифрования будет
обеспечивать достаточный уровень защиты только тогда, когда р и q будут достаточно
большими и никакой компьютер не будет способен разложить п на простые
множители за разумное время. Выберем два простых числа р и q, состоящие из 300—400
знаков. Введем величину г = (p — l)(q— 1) и выберем число е, меньшее г и
взаимно простое с ним. Пара (п, е) будет открытым ключом. Чтобы сгенерировать
закрытый ключ, нужно решить диофантово уравнение ex + my = 1. Если мы
обозначим через d первое число из пары, которая является решением этого уравнения,
то закрытый ключ будет представлять собой пару (n, d).
Теперь, когда открытый и закрытый ключ известны, нужно действовать
следующим образом: Боб шифрует сообщение, возведя m в степень е, находит результат
возведения в степень по модулю п и отправляет Алисе полученное значение с =
т' (по модулю п). Для расшифровки сообщения Алиса возводит с в степень d,
определяемую закрытым ключом, и находит результат по модулю п. Этой простой
операции достаточно для восстановления зашифрованной информации, так как
можно доказать, что cd по модулю п всегда равно m.
Уравнение
Пелля-Ферма
Теперь, когда мы полностью рассказали о линейных диофантовых уравнениях,
перейдем к диофантовым уравнениям второй степени. Рассмотрим уравнение х2 —
dy2 = 1, где d — целое положительное число.
Это уравнение имеет большую историю и упоминается в литературе как
уравнение Пелля — Ферма, хотя Джон Пелль никогда не работал с ним. Дело в том, что
Эйлер ошибочно приписал Пеллю метод решения уравнений, который на самом деле
нашел английский математик Уильям Броункер при решении задачи, предложенной
Пьером Ферма. Сначала предположим, что d = 1, то есть попробуем найти целые
решения уравнения х2 — у2 = 1. Так как разность квадратов всегда можно
представить в виде произведения по формуле
х2 - у2 = (х + у) (х - у) ,
нам нужно решить уравнение (х+у)(х—у) = 1. Произведение целых чисел
может равняться 1 только тогда, когда оба сомножителя равны 1 или —1.
Рассмотрим два этих случая по отдельности. В первом случае имеем:
\х + у = \
[х-у = \
Сложив уравнения системы, имеем 2х = 2, следовательно, х = 1, у = 0.
Аналогично решениями системы х+у=х—у=—1 будут х = —1, у = 0.
Следовательно г уравнение х2 — у2 = 1 имеет всего два целых решения: (—1, 0) и (1, 0) .
Аналогично можно исключить случай, когда d — квадрат, то есть имеет вид d =
е2: в этом случае х2 — dy2 = х2 — е2у2 = х2 — (еу)2. Путем замены переменной z
= еу получим то же самое уравнение х2 — z2 = 1. Его решения уже известны.
Далее будем предполагать, что d — целое число, большее либо равное 2, которое
не является квадратом.
Основа анализа уравнений первой степени заключается в том, чтобы показать,
как из двух решений ах + Ьу = с получается пара целых чисел (х, у), таких что
ах + Ьу = 0. В этом случае вы увидите, что если нам известны два решения
уравнения Пелля — Ферма, то из них можно вывести третье. Для этого нужно
представить выражение х2 — dy2 в виде
х2 - dy2 = (х + yVd) (x - yVd) .
Эти множители уже не будут целыми числами (они содержат квадратный корень
числа, которое не является квадратом), следовательно, они не могут
одновременно равняться 1 или —1. Но если (xi, yi) и (х2, у2) — решения уравнения, то
\(xl+y]yfd)(x]-yxy[d) = l
1(х2 + у24d)(x2 -y2y[d) = l
Перемножив уравнения, получим:
(xi + yiVd) (xi - yiVd) (x2 + y2Vd) (x2 - y2Vd) =1. (*)
Начнем раскрывать скобки с выражений со знаком плюс:
(xi + yiVd) (x2 + y2Vd) = xix2 + xiy2Vd + x2yiVd + yiy2(Vd)2
Важно отметить, что произведение этих двух множителей будет иметь
аналогичную структуру, так как (Vd)2 равно d по определению. Если мы введем
обозначения х3 = xix2 + dyiy2 и уз = xiy2 + x2yi получим равенство:
(xi + yiVd) (x2 + y2Vd) = x3 + y3Vd.
Так как выполняется равенство
(xi - yiVd) (x2 - y2Vd) = xix2 - xiy2Vd - x2yiVd + yiy2(Vd)2 = x3 - y3Vd
мы можем записать уравнение (*) в следующем виде:
(х3 + YsVd) (х3 - YsVd) = 1.
Из этого равенства следует, что (х3, Уз) является решением уравнения Пел ля
— Ферма. Мы получили третье решение на основе двух известных. Кроме того, так
как в формулах расчета х3 и у3 используются только сложение и умножение, то
если решения (xi, yi) и (х2, у2) целочисленные, то целыми будут и (х3, Уз) •
Обозначим через • операцию, которая сопоставляет двум известным решениям
третье. Наша цель — доказать следующий результат:
Предложение. Операция (xi, yi)#(x2, У2) = (х3, Уз) определяет абелеву группу
на множестве целых решений уравнения Пелля — Ферма.
Коммутативность этой операции следует из определения, так как значения х3 и
Уз не изменятся, если мы поменяем местами (xi, yi) и (х2, У2) • Следовательно,
достаточно показать, что выполняются три аксиомы, которые включает
определение группы. Первая из них, аксиома ассоциативности, непосредственно следует
из ассоциативности произведения вещественных чисел. Теперь найдем нейтральный
элемент группы. Заметим, что (1, 0) всегда будет решением уравнения х2 — dy2
= 1.
Посмотрим, что произойдет, если мы применим рассматриваемую операцию к
этому решению и другому, произвольному решению (х2, у2) • По нашим формулам, х3 =
1»х2 + d»0»y2 = х2 и уз = 1#у2 + х2»0 = у2, следовательно, (1, 0)»(х2, у2) =
(х2, у2). Нейтральный элемент найден. Осталось показать, что для каждого
решения существует обратное, то есть что для данного (xi, yi) мы можем найти
другое решение (х2, у2) такое, что (xi, yi)#(x2, y2) = (1, 0). Проще всего
доказать это утверждение для пары чисел (xi, -yi) , которая вновь будет решением
уравнения, поскольку квадраты любого числа и противоположного ему совпадают.
Кроме того,
(xi, yiWxi, -yi) = (xi2 - dyi2, -Х1У1 + Х1У1) = (1, 0)
так как пара чисел (xi, yi) является решением уравнения
х2 - dy2 = 1.
Отсюда следует, что целые решения уравнения Пелля — Ферма образуют абелеву
группу. Возникает вопрос: какими особенностями обладает эта группа?
Выберем из всех положительных решений уравнения Пелля — Ферма пару чисел
(х, у) , при которой значение выражения х2 + у2 будет наименьшим. Назовем это
решение фундаментальным. К примеру, при d = 2 фундаментальным решением будет
(3, 2) . Так как З2 — 2'22 = 9 — 24 = 1, то эта пара чисел действительно будет
решением. Осталось показать, что значение выражения х2 + у2 при х = 3, у = 2
будет наименьшим. Заметим, что ни одно из положительных чисел в решении не
может равняться 1, так как при х=1 у = 0, а 0 — не положительное число. Если
же у = 1, то х2 = 3 — это уравнение не имеет целых решений. Таким образом,
единственным решением, меньшим (3, 2), может быть пара чисел (2, 2). Однако
22 — 2'22 = —4, следовательно, эта пара чисел не является решением уравнения.
Мы доказали, что (3, 2) — фундаментальное решение. Если мы будем
последовательно выполнять операцию • над этим решением, то получим бесконечное число
решений уравнения Пелля — Ферма. К примеру, (3, 2)«(3, 2) = (17, 12), (3, 2)•
(3, 2)*(3, 2) = (99, 70) также будут решениями уравнения. Сложнее показать,
что все решения, полученные подобным образом, будут положительными.
Теорема Дирихле о единицах. Все целые положительные решения уравнения Пел-
ля — Ферма можно получить из фундаментального решения.
С учетом этой теоремы рассмотрим порожденную фундаментальным решением
циклическую группу, которая будет изоморфной группе целых чисел. К этой группе
принадлежат все положительные решения (х, у), а также нейтральный элемент (1,
0) и все обратные элементы вида (х, —у) . Пусть пара чисел (х, у) — решение
уравнения Пел ля — Ферма. Так как (—х)2 = х2, решением уравнения также будет
пара чисел (—х, у) . Но теперь —х будет положительным числом, следовательно,
это решение уже содержится в циклической группе, порожденной фундаментальным
решением. Таким образом, достаточно всего лишь добавить знак. На языке
математики эта операция выражается как прямое произведение целых чисел по модулю
2.
Подведем итог: множество целых решений уравнения Пелля — Ферма образует
группу, изоморфную группе ZxZ/2.
Эллиптические
кривые
Перейдем к уравнениям третьей степени и посмотрим, как можно определить
группу на множестве решений уравнения у2 = х3 + ах + Ь, где а и Ь — любые
рациональные числа. В этом случае применим чисто геометрические методы. Начнем
с того, что представим на плоскости пары вещественных чисел (х, у) , которые
удовлетворяют соотношению у2 = х3 + ах + Ь. Последовательно присваивая
значения одной из двух переменных и вычисляя соответствующие значения второй
переменной, получим последовательность точек, которые можно соединить отрезками.
Результатом будет кривая на плоскости, которая в математике называется
эллиптической . Рассмотрим пример. При а = —2 и Ь = 1 уравнение примет вид у2 = х3
— 2х +1. Если мы подставим в уравнение х = 0, правая часть примет значение 1,
и мы получим уравнение у2 = 1. Это уравнение имеет два решения: у=1 и у = —1.
Имеем две точки кривой: (0, 1) и (0, —1). Если, напротив, х = 1, получим у2 =
0, то есть у = 0. Подставим в уравнение х = —1. Правая часть будет равна (—
1)3 — 2 (—1) + 1 = —1 + 2 + 1 = 2, уравнение примет вид у2 = 2. Его решениями
будут у = V2 и у = —V2. Таким образом, точки с координатами (—1, V2) и (—1,
—\2) также будут лежать на кривой. Эти решения не являются целыми, но это не
важно — чтобы изобразить кривую на плоскости, нужно учесть все вещественные
решения.
Эллиптическая кривая, заданная уравнением у2 = х3 - 2х + 1.
Теперь выберем две точки Р и Q, лежащие на кривой, и соединим их прямой
линией . Будем предполагать, что Р и Q несимметричны относительно оси абсцисс,
чтобы соединяющая их прямая не располагалась вертикально. Эта прямая
пересечет кривую в точке, которую мы обозначим через PQ. Результатом операции над
точками Р и Q будет точка Р + Q, симметричная PQ относительно оси абсцисс.
Результат операции сложения для точек Р и Q эллиптической кривой.
Необходимо уточнить несколько моментов. Во-первых, прямая, проходящая через
точки Р = (xi, yi) и Q = (х2, у2) , пересекает кривую в некоторой третьей
точке . Так как мы предположили, что эта прямая не располагается вертикально, ее
уравнение будет иметь вид у = тх + п, где тип— вещественные числа.
Подставив это выражение в уравнение нашей эллиптической кривой, получим:
(тх + п)2 = х3 + ах + Ь.
Путем элементарных преобразований это уравнение можно привести к виду:
х3 - Ах2 + Вх + С = 0, (**)
где А = т2, В = а — 2тп, С = Ь — п2. Следовательно, теперь нам нужно
вычислить корни многочлена третьей степени с вещественными коэффициентами. Два
корня уже известны: это абсциссы xi и х2 точек Р и Q, так как обе эти точки
одновременно лежат и на кривой, и на прямой. Используем следующую лемму.
1 Лемма.
два
1 ным.
Если
многочлен
вещественных
корня
третьей
, то
степени
третий
с
корень
вещественными
многочлена
коэффициентами
также будет
имеет 1
веществен- 1
Докажем лемму. Пусть
Р(х) = х3 + Rx2 + Sx + Т
многочлен третьей степени с вещественными коэффициентами. Обозначим его
корни через xi, x2, х3. Следовательно, Р(х) можно представить в виде
Р(х) = (х - xi) (х - х2) (х - х3) .
Выразим коэффициенты многочлена через его корни:
Р(х) = X3 — (Xi + Х2 + Х3)Х2 + (XiX2 + X1X3 + Х2Х3)Х — XiX2X3
К примеру, —R = xi + х2 + х3. Чтобы получить третий корень многочлена, нужно
вычесть —R из первых двух. По условию, и коэффициент R, и корни xi и х2 —
вещественные числа, следовательно, х3 также будет вещественным числом.
По лемме, которую мы только что доказали, существует вещественное число х3
которое удовлетворяет уравнению (**) . Подставив это число в равенство у = тх
+ п, получим координату у3 точки PQ. Осталось найти координаты симметричной
ей точки — для этого заменим ординату на противоположную. Результатом
операции над точками (xi, yi) и (х2, у2) будет точка (х3, —Уз) •
Мы показали, что точки Р = (0, 1) и Q = (1, 0) принадлежат эллиптической
кривой у2 = х3 — 2х + 1. Вычислим координаты точки Р + Q. Для этого сначала
нужно найти уравнение прямой, проходящей через Р и Q. Несложно показать, что
эта прямая задается уравнением у = —х + 1. Получим уравнение:
(-х + I)2 = х3 - 2х + 1 <=> х2 - 2х + 1 = х3 - 2х + 1 <=> х2 = х3 <=> х2(х-1)
= 0.
Решениями этого уравнения будут х = 0 (дважды) и х = 1. Так как xi = 0 и х2
= 1, искомой точкой будет х3 = 0. Подставив это значение в уравнение у = —х +
1, получим у = 1. Таким образом, результатом операции над Р и Q будет точка
P+Q с координатами (0, —1). Заметим, что в этом случае результатом операции
над двумя целочисленными решениями уравнения вновь будет целочисленное
решение . В общем случае это верно тогда, когда коэффициенты уравнения являются
целыми числами. Доказательство этого утверждения, по сути, ничем не
отличается от доказательства приведенной выше леммы.
Мы преодолели первое препятствие: мы показали, что если прямая проходит
через две несимметричные точки эллиптической кривой, то она также пересечет
кривую в третьей точке. Но что произойдет, если точки Р и Q симметричны?
Они будут иметь координаты Р = (xi, yi) и Q = (xi, -yi) , а соединяющая их
вертикальная линия будет задаваться уравнением х = xi. Подставив в уравнение
эллиптической кривой х = xi получим у2 = xi3 + axi + b. Мы исключили
переменную х и получили, что у2 равно вещественному числу. Это уравнение имеет всего
два решения, yi и —у±, следовательно, прямая, соединяющая Р и Q, не будет
пересекать эллиптическую кривую ни в одной другой точке. PQ не существует! Как
же справиться с этой проблемой? Решение подскажут художники Возрождения,
которые изобрели перспективу. Чтобы сделать свои полотна более реалистичными,
они изображали параллельные прямые сходящимися в удаленной точке, называемой
точкой схода. Последуем примеру художников и будем считать, что наша
вертикальная прямая пересекает эллиптическую кривую в третьей точке О,
расположенной на бесконечности. Эта точка будет играть роль точки схода.
Точка О будет иметь реальный математический смысл, если мы введем третью
переменную z так, что уравнение эллиптической кривой примет вид y2z = х3 +
axz2 + bz3. Теперь все члены уравнения имеют третью степень. Это в некотором
смысле означает, что отличить тройку (х, у, z) от любой из кратных ей
ненулевых троек (Хх, Ху, Xz) невозможно: если мы подставим эти значения в
уравнение, то всегда сможем сократить общий множитель X3. Мы получили координаты,
которые называются однородными и обозначаются (х: у: z) , чтобы указать, что
две точки, которые на первый взгляд кажутся различными, как, например (1: 2:
3) и (2: 4: 6), в действительности совпадают, так как имеют кратные
координаты . Можно предполагать, что координата z принимает только значения 0 и 1. При
z = 1 уравнение кривой примет вид у2 = х3 + ах + Ь и мы получим те же самые
точки, которые рассматривали вначале. При z = 0 имеем х3 = 0, следовательно,
х также равен 0. Так как три координаты не могут быть равны нулю
одновременно, у должен быть отличным от нуля. Однако все точки вида (0: у: 0) равны,
так как имеют кратные координаты, следовательно, можно предположить, что у =
1. Имеем новую точку (0: 1: 0) , которая не принадлежит кривой у2 = х3 + ах +
Ь. Это и будет наша точка О!
Фреска «Троица» работы Мазаччо (1401-1428) — первого художника
эпохи Возрождения, который использовал в своих работах
математические законы перспективы, чтобы придать им ощущение глубины.
Подведем итог: сначала мы доказали, что любая прямая, не расположенная
вертикально и проходящая через две точки эллиптической кривой, также пересечет
кривую в третьей точке. Теперь, введя бесконечно удаленную точку, мы
показали, что это же утверждение верно и для вертикальной прямой.
Касательная к кривой в точке Р.
Следовательно, можно определить операцию над любыми несовпадающими точками
Р и Q. Но что, если эти точки совпадают? Начнем с того, что рассмотрим две
различные точки Р и Q и будем постепенно приближать точку Q к точке Р.
Прямые, соединяющие Р и Q, также будут смещаться. Пределом этих прямых будет
касательная к кривой, которая в окрестностях точки Р не будет пересекать кривую
ни в одной другой точке.
Когда точки Р и Q будут совпадать, будем рассматривать не прямую,
соединяющую Р и Q, а касательную к кривой в точке Р. Путем аналогичных рассуждений
можно показать, что эта прямая пересечет кривую в другой точке РР. Найдя
точку, симметричную РР относительно оси абсцисс, получим искомый результат
операции Р + Р = 2Р.
Осталось прояснить одну небольшую тонкость: так как мы добавили к нашей
кривой точку О, необходимо определить, каким будет результат операции над О и
произвольной точкой кривой. Когда мы работаем с однородными координатами,
точка О имеет тот же статус, что и все прочие точки кривой, следовательно, мы
можем провести прямую, проходящую через О и Р, и повторить описанные выше
рассуждения. При этом неизменно будет выполняться равенство О + Р = Р, таким
образом, О — нейтральный элемент для определенной нами операции над точками
эллиптической кривой.
Итак, мы определили операцию, которая любой паре точек кривой (совпадающих
или нет) ставит в соответствие третью точку. Докажем, что эта операция
является групповой. Мы уже указали, что О — нейтральный элемент группы.
Определить точку, обратную точке Р, очень просто: эта точка (обозначим ее Р') будет
симметрична ей относительно оси абсцисс, так как прямая, соединяющая Р и Р'
расположена вертикально, следовательно, пересекает кривую в точку О, и Р + Рт
= О. Чтобы показать, что эта операция действительно определяет группу на
множестве решений уравнения у2 = х3 + ах + Ь, осталось доказать, что она
обладает свойством ассоциативности.
Пусть Р, Q и R — три произвольные точки кривой. Мы хотим убедиться, что (Р
+ Q) + R = Р + (Q + R) . Для этого достаточно доказать, что прямая Ii,
соединяющая P+Q и R, пересекает кривую в той же точке, что и прямая 12,
соединяющая Р и Q+R, следовательно, достаточно построить симметричные точки. Сначала
проведем прямую, соединяющую Р и Q, и найдем точку, в которой эта прямая
пересечет кривую. Обозначим эту точку через PQ. С помощью этих двух
вспомогательных прямых получим точку Р + Q. Соединим Р + Q и R прямой Ii и посмотрим,
в какой точке эта прямая пересекает кривую. Обозначим эту точку через Т.
Теперь найдем Р + (Q + R)n обозначим ее на том же рисунке. Прямая,
соединяющая Q и R, пересекает кривую в точке QR. Симметричной ей будет точка Q+R.
Нужно доказать, что прямая 12, соединяющая Q + R и Р, пересекает кривую в
точке Т.
Обозначим через Ci объединение трех прямых, изображенных пунктирной линией.
Учитывая, что точка схода О принадлежит прямой, соединяющей QR и Q + R,
заметим, что Ci пересекает эллиптическую кривую в следующих девяти точках:
dnc = {О, Р, Q, R, PQ, QR, P+Q, Q +R, Т}.
Первые восемь из них также принадлежат объединению прямых, изображенных
сплошными линиями, которое мы обозначим С2.
Теперь мы можем использовать классическую теорему о пересечении кубических
кривых на плоскости. Прежде чем изложить ее, напомним, что кубическая кривая
задается множеством решений уравнения третьей степени от переменных х и у. К
примеру, кубической кривой является эллиптическая кривая, заданная уравнением
у2 = х3 + ах + Ь. Кроме того, кубической кривой будет и объединение трех
прямых, так как его уравнение представляет собой произведение уравнений этих
прямых, то есть уравнений первой степени. Чтобы различить эти две ситуации,
говорят, что эллиптическая кривая называется неприводимой, а объединение трех
прямых представляет собой так называемый вырожденный случай. Имеем:
1 Предложение. Пусть С
| извольные кубические
— неприводимая
кривые.
1 семь из которых принадлежат
1 будет принадлежать и
девятая
Пусть С
кубическая
кривая,
и Ci пересекаются
пересечению С и С2
точка.
. Тогда
а
в
Ci
и С;
девяти
этому
же
> - две
точках,
про- 1
во- |
пересечению 1
Применив это утверждение в нашем случае с эллиптической кривой, Ci и С2,
получим, что точка Т принадлежит С2. Единственная точка, которой нам не
хватало для определения Сг и С, — это точка пересечения кривой и прямой, соеди-
няющей Р и Q + R. Этой точкой обязательно будет точка Т, что и требовалось
доказать. Итак, мы доказали свойство ассоциативности, таким образом,
определенная нами операция является групповой. Кроме того, заметим, что мы получили
абелеву группу, так как при построении Р + Q используется прямая, соединяющая
Р и Q, а ее расположение не зависит от того, в каком порядке мы рассмотрим
точки.
Следовательно, рациональные точки на эллиптической кривой, которые мы
обозначим Е (Q) , определяют группу. В 1922 году математик Луис Морделл в поисках
ответа на вопрос Пуанкаре доказал следующую теорему:
I Теорема Морделла. Абелева группа Е(Q) порождена конечным числом элементов. I
Иными словами, существует конечное число рациональных решений уравнения у2
= х3 + ах + Ь, на основе которых можно восстановить все остальные путем
последовательного применения групповой операции. Как мы показали, конечнопорож-
денная абелева группа всегда имеет вид
Z'x Z/ni х. . .х Z/nk.
Число копий группы целых чисел, используемых в этом выражении, называется
рангом эллиптической кривой. Определить это число крайне сложно. Между
прочим, одна из важнейших открытых задач современности (за ее решение полагается
премия в один миллион долларов), гипотеза Бёрча-Свиннертон-Дайера,
заключается в том, чтобы выразить ранг эллиптической кривой через другие аналитические
инварианты. Впрочем, эллиптические кривые нужны не только для того, чтобы
заработать миллион долларов: они сыграли важнейшую роль в доказательстве
великой теоремы Ферма, а также помогли улучшить алгоритмы шифрования данных с
открытым ключом.
ВЕИЛЬ: В своей диссертации я доказал, что теорема Морделла верна и для
кривых, задаваемых уравнениями более высоких степеней. Более того, Морделл
подозревал , что выполняется более строгое условие: группа решений является не
только конечнопорожденной, но и конечной; иными словами, в ее разложении не
может фигурировать никакая копия группы целых чисел. Именно эту гипотезу
хотел доказать Жак Адамар, однако найти искомое доказательство удалось лишь в
1983 году.
ЛЕВИ-СТРОСС: Благодарю вас, господин Вейль: ваши объяснения открыли мне
дорогу в новый мир. Но позвольте попросить вас об услуге: давайте и дальше
следовать прежнему методу! Раз уж нам суждено учиться вместе, мы спокойно можем
беседовать, «не боясь наказанья судьбы, любви, времени и смерти».
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Химичка
УЧЕБНЫЕ ОПЫТЫ ПО ОРГАНИЧЕСКОЙ ХИМИИ
Цветков Л.Л.
АЛЬДЕГИДЫ И КЕТОНЫ
ФОРМАЛЬДЕГИД1
Получение
В неглубокую пробирку наливают несколько капель метилового спирта. В
пламени спиртовки раскаливают свёрнутый в трубочку небольшой кусочек медной сетки
или спиральку медной проволоки и быстро опускают её в метиловый спирт.
При накаливании медь окисляется и покрывается чёрным налётом окиси меди, в
спирте она снова восстанавливается и становится красной:
СНзОН + CuO — H-C<f +Си + Н20
Водный раствор формальдегида (метиленгликоль), стабилизированный метанолом (40 %
формальдегида, 8 % метилового спирта и 52 % воды) , называется формалином. Формалин
свёртывает белки и предотвращает их разложение. Поэтому он применяется для
сохранения анатомических и зоологических влажных препаратов, используется при
бальзамировании, как фиксатор в микроскопии, а также как антисептик.
Обнаруживают резкий запах альдегида. Если процесс окисления повторить 2—3
раза, то можно получить значительную концентрацию формальдегида и раствор
использовать для последующих опытов.
Кроме окиси меди, для получения формальдегида могут быть использованы
другие окислители.
а) К слабому раствору марганцовокислого калия в пробирке добавляют 0,5 мл
метилового спирта и смесь нагревают до кипения. Появляется запах
формальдегида , и фиолетовая окраска исчезает.
б) В пробирку наливают 2—3 мл насыщенного раствора двухромовокислого калия
К2Сг207 и такой же объём концентрированной серной кислоты. Добавляют по каплям
метиловый спирт и очень осторожно подогревают смесь (отверстие пробирки
держат в сторону!). Далее реакция идёт с выделением тепла. Жёлтая окраска
хромовой смеси исчезает и появляется зелёная окраска сернокислого хрома Cr2(S04)3-
Двухромовокислый калий своим кислородом окисляет метиловый спирт в альдегид,
превращаясь при этом в соль трёхвалентного хрома Cr2(S04)3- Уравнение реакции:
КоСг207 + 4H„S04 -f ЗСН8ОН — K2S044- Cr2 (S04)8 +
/О
3H-Cf +7Н.Ю
чн
Производственный способ контактного окисления метилового спирта кислородом
воздуха в присутствии меди может быть проделан следующим образом (рис. 1).
В тугоплавкую стеклянную трубку А длиной 20—30 см помещают медную сетку,
свёрнутую в трубочку, или спираль из медной проволоки. В небольшую колбу Б
наливают 10—15 мл метилового спирта и соединяют её с трубкой. Через пробку
колбы пропускают почти до дна Г-образную стеклянную трубку для поступления
воздуха в прибор.
Рис. 1. Получение формальдегида из метилового спирта.
Колбу помещают в стакан с водой (водяная баня). В воду погружают термометр
для контроля за температурой нагрева спирта. Второй конец тугоплавкой трубки
соединяют с холодильником В, к которому в свою очередь присоединяют небольшую
колбочку Г в качестве приёмника для альдегида. Колбу помещают в охладительную
смесь для уменьшения летучести продукта. Отводную трубку приёмника соединяют
с водоструйным насосом.
Нагревают водяную баню до 46—48°, пускают водоструйный насос и начинают
нагревать трубку в месте нахождения катализатора. Когда сетка раскалится
докрасна, прекращают нагревание катализатора. Пары метилового спирта реагируют
на сетке с кислородом засасываемого воздуха, образуя альдегид. От
выделяющегося при реакции тепла сетка далее всё время остаётся в раскалённом
состоянии. В приёмнике собирается раствор формальдегида в воде, конденсирующейся в
холодильнике.
Поступление воздуха регулируют водоструйным насосом так, чтобы медная сетка
оставалась всё время слабо накалённой. Температура бани в опыте не должна
снижаться.
Когда в приёмнике соберётся несколько миллилитров раствора, опыт
прекращают .
Образование альдегида констатируют по запаху, а в дальнейшем — и с помощью
характерных химических реакций. Чтобы иметь возможность наблюдать
разогревание катализатора и в соответствии с этим регулировать процесс, приходится
брать стеклянную трубку, а не железную, как в большинстве других подобных
опытов.
Взаимодействие
формальдегида с Ag20
(реакция серебряного зеркала)
Образующийся по реакции
AgN03 + NH4OH -> АдОН + NH4N03
гидрат окиси серебра является веществом непрочным и распадается, образуя
окись серебра:
2АдОН ->Ад20 + Н20.
Окись серебра Ад20 обладает свойством растворяться в аммиаке. Будучи в
растворе, она лучше соприкасается с формальдегидом и быстрее вступает с ним в
реакцию.
Окислительное действие Ag20 объясняется тем, что это вещество является
окислом благородного металла, поэтому окисел неустойчив и при наличии
восстановителя , т. е. вещества, легко окисляющегося, он легко отдаёт кислород,
вследствие чего происходит выделение (восстановление) металлического серебра.
Уравнение реакции в обычном виде:
О О
H-Of + Ag2O^H-C^ +2Ag
Н ОН
«Серебряное зеркало» образуется в том случае, если восстанавливающееся
серебро осаждается на гладких стенках сосуда из не слишком концентрированных
растворов. Малейшие загрязнения мешают восстанавливающемуся серебру
«уцепиться» за стекло и заставляют его выделяться в виде рыхлого осадка. Значительно
меньшее влияние на успех опыта оказывает характер нагревания. Если сосуд не-
достаточно чист, то даже самое осторожное нагревание не даёт зеркала, и
наоборот, если сосуд подготовлен тщательно, то и нагревание смеси на голом огне
может дать желаемый результат.
Первый опыт получения серебряного зеркала следует провести в колбочке, а не
в пробирке.
Колбу ёмкостью 50—100 мл очищают от механических загрязнений, промывают
ёршиком с мыльной водой или нагревают в колбе раствор щёлочи, затем
споласкивают водой, промывают хромовой смесью и, наконец, начисто промывают
дистиллированной водой.
В колбу наливают на четверть объёма 2-процентный раствор азотнокислого
серебра, затем добавляют постепенно раствор аммиака (25-процентный аммиак
следует разбавить в 8—10 раз) до тех пор, пока образующийся вначале осадок не
растворится в его избытке. К образующемуся раствору добавляют осторожно по
стенке 0,5—1 мл формалина и помещают колбу в стакан с горячей (лучше кипящей)
водой. Вскоре в колбе образуется красивое серебряное зеркало.
Колбу можно нагревать без водяной бани, непосредственно на маленьком
пламени , обнося пламя вокруг колбы и не встряхивая её.
В опыте вместо «серебряного зеркала» иногда образуется чёрный осадок. Это
также произошло восстановление серебра только в виде рыхлого чёрного осадка.
Полимеризация и
деполимеризация
формальдегида
Формальдегид, как это впервые показал А. М. Бутлеров, легко уплотняется. В
продаже существует твёрдый полимер формальдегида — параформ (СН20)п.
Параформ может быть легко деполимеризован.
В сухую пробирку помещают несколько крупинок параформа и нагревают. Пара-
форм разлагается, образуя газообразный формальдегид, который частично улетает
(запах!), а частично на холодных стенках пробирки снова образует параформ.
Опыт объясняет применение параформа для дезинфекции помещений.
Полимеризацию формальдегида можно наблюдать при выпаривании его раствора.
Выпаривают осторожно на водяной бане в фарфоровой чашке 5—6 мл формалина.
Образуется твёрдый остаток. Остаток нагревают на голом огне. Происходит
деполимеризация и улетучивание продукта (вытяжной шкаф!). Убедившись в этом,
прекращают нагревание.
Взаимодействие
формальдегида
с аммиаком.
Нагревая формальдегид с аммиаком, А. М. Бутлеров получил уротропин2, широко
известный сейчас в качестве медицинского препарата.
В фарфоровой чашке на водяной бане выпаривают смесь равных объёмов
формалина и концентрированного раствора аммиака. По улетучивании жидкости остаются
бесцветные кристаллы уротропина (гексаметилентетрамина (СН2) 6N4) .
2 Кроме того, он продаётся в пачках из десяти таблеток по 10 граммов каждая, или по
5 таблеток на 16 граммов под торговыми названиями «Сухое горючее», «Сухой спирт»,
«Разжигайка». Применяется в качестве горючего для приготовления (разогревания) пищи,
для разжигания и прокаливания печей, прогревания погребов, гаражей и пр. Но в
качестве «сухого спирта» также может использоваться метальдегид (нужно проаерять).
Получение
пластмасс
Основная часть получаемого в промышленности формальдегида идёт на
производство пластмасс (бакелита, текстолита, карболита и т. п.).
Наиболее доступным является синтез фенолформальдегидных пластмасс. Химизм
реакции фенола с формальдегидом, можно выразить следующей упрощённой схемой:
ОН ОН ОН
I I I
f\—\ н + о + н \-f\-\ н + 6 + н \-f \—\ н+ ...
ч/
сн2
он
ч/
ОН
сн2
он
\/
/\.
\/
-сн.
/\^сн,~/\-
Ч/
+ яН20
\/
Получение бакелита, как известно, идёт в две стадии. Вначале при нагревании
фенола с формальдегидом в присутствии катализаторов образуется смола; при
дальнейшем нагревании образуется твёрдый продукт. Это свойство смолы
затвердевать при нагревании используется для производства различных изделий. Их
получают прессованием смолы с наполнителями при нагревании или отливкой и
нагреванием в формах.
В большую пробирку насыпают 4—5 г фенола, приливают 10 мл 40-процентного
формалина и 1—2 мл концентрированного раствора аммиака. Смесь нагревают в
течение нескольких минут в пламени спиртовки. После того как смесь вскипит
(бурная реакция) и затем сделается мутной вследствие образования смолы,
остужают пробирку и дают жидкости расслоиться. Сливают верхний водный слой и
получают в пробирке вязкую жидкость — бакелитовую смолу. Затем смолу помещают в
пробирке или в какой-нибудь формочке в сушильный шкаф. Через час-полтора
(иногда раньше) смола полимеризуется в жёлтую твёрдую пластмассу.
В колбу помещают 10 г фенола, 8 мл формалина и очень немного (0,2 мл)
концентрированной соляной кислоты. Колбу закрывают пробкой с длинной
вертикальной трубкой и нагревают на водяной бане. Через 20—30 минут наступает бурная
реакция: смесь начинает сильно кипеть. На время прекращают нагревание, пока
реакция закончится. При дальнейшем нагревании смесь мутится (образование
нерастворимой в воде смолы) и затем разделяется на два слоя. Содержимое колбы
выливают в фарфоровую чашку, сливают верхний водный слой, а нижний смолистый
слой нагревают медленно на песочной бане. При этом смола вначале пенится,
вследствие выделения воды, затем поверхность ее становится ровной. Когда
температура достигает 200°, смолу выливают на металлическую пластинку, жидкость
превращается в твёрдый продукт.
УКСУСНЫЙ
АЛЬДЕГИД
Опыты, связанные с получением уксусного альдегида ставиться с целью:
1. показать, что все альдегиды могут быть получены окислением соответствую-
щих одноатомных спиртов;
2. показать, как экспериментальным путём может быть обоснована структура
альдегидов,
3. познакомить с химизмом промышленного способа получения уксусного
альдегида по Кучерову.
Получение уксусного
альдегида окислением
этилового спирта
В качестве окислителя спирта может быть взята окись меди. Реакция идёт
аналогично окислению метилового спирта:
,'0
СН3—СНЛЭН -f CuO — СНа—С\ -f н'° + Си
н
В пробирку наливают не более 0,5 мл этилового спирта и погружают
раскалённую медную сеточку или спиральку медной проволочки. Обнаруживают запах
уксусного альдегида, напоминающий запах фруктов, и наблюдают восстановление меди.
Если окисление спирта произвести 2—3 раза, всякий раз накаливая медь до
образования CuO, то, собрав растворы, полученные в пробирках, можно будет
использовать альдегид для опытов с ним.
В небольшую колбочку с отводной трубкой помещают 5 г измельчённого
двухромовокислого калия К2Сг207, наливают 20 мл разбавленной серной кислоты (1:5) и
затем 4 мл этилового спирта (рис. 58, стр. 140). К колбе присоединяют
холодильник и нагревают её на небольшом пламени через асбестированную сетку.
Приёмник для дистиллята ставят в ледяную воду или снег. В приёмник наливают
немного воды, и в воду опускают конец холодильника. Это делается с целью
уменьшить улетучивание паров уксусного альдегида (т. к. 21°).
Рис. 2. Получение уксусного альдегида.
Вместе с уксусным альдегидом в приёмник отгоняется некоторое количество во-
ды, непрореагировавшего спирта, образующейся уксусной кислоты и других
побочных продуктов реакции. Однако выделять чистый уксусный альдегид нет
необходимости , так как полученный продукт хорошо даёт обычные реакции альдегидов.
Наличие альдегида устанавливают по запаху и по реакции серебряного зеркала.
Окраска в колбе двухромовокислого калия меняется вследствие окисления им
спирта. Зелёная окраска получившегося сернокислого хрома Cr2(S04)3 становится
особенно отчётливой, если содержимое колбы после опыта разбавить водой.
Получение уксусного
альдегида каталитической
дегидрогенизацией
этилового спирта
При нагревании с соответствующими катализаторами спирты могут отщеплять
водород, превращаясь в альдегиды, без участия второго вещества — окислителя:
АН //О
СН3—С\оН ^СН3—С^ -fH2
н"" н
Этот опыт хорошо объясняет происхождение слова «альдегид3» (отщепление
водорода от вещества называется дегидрогенизацией) и даёт возможность судить о
составе и строении альдегидов.
Чтобы выявить состав молекулы альдегида, а затем и её строение, надо
определить, сколько атомов водорода отделяется от каждой молекулы спирта в данной
реакции. С этой целью опыт ставят так, чтобы можно было измерить количество
разлагающегося спирта и количество образующегося водорода. Осуществление
опыта облегчается тем, что дегидрогенизация спирта на катализаторе идёт
количественно .
Прибор для опыта собирают, как показано на рисунке 3.
Рис. 3. Количественный опыт получения уксусного альдегида.
Слово альдегид было придумано Юстусом фон Либихом как сокращение латинского
alcohol dehydrogenatus — дегидрированный спирт. Название радикала формил, а также
другие однокоренные слова (формальдегид, формиаты), произошли от лат. formica —
муравей .
Предварительно готовят катализатор. Для этого из горячего раствора
азотнокислой меди Cu(N03)2 осаждают щёлочью гидрат окиси меди. Осадок
отфильтровывают, промывают несколько раз водой, высушивают на фильтровальной бумаге и
наносят на медную сетку длиной около 20 см, которую затем свёртывают в
колбаску. Колбаску помещают в трубку А, отделённую пока от других частей прибора,
и пропускают через неё из аппарата Киппа ток водорода, промытого в растворе
марганцовокислого калия и в концентрированной серной кислоте. Трубку при этом
нагревают 2—3 спиртовками, передвигая их время от времени по оси трубки.
Достигаемая при таком способе нагрева температура (около 200°) обеспечивает
довольно быстрое разложение гидрата окиси меди и восстановление окиси в
металлическую медь. После того, как пары влаги перестанут выделяться из трубки,
нагревание прекращают и после остывания трубки прекращают ток водорода.
После этого трубку с катализатором включают в общий прибор. В делительную
воронку или бюретку Б наливают чистый спирт. В склянку Тищенко В наливают
воду для поглощения уксусного альдегида. Двугорлая склянка с водой Г (ёмкостью
около 2 л) служит для собирания водорода.
Трубку с катализатором нагревают до температуры 250—300°. Это достигается
применением 2 газовых горелок или 4 спиртовок (или же с помощью электрической
спирали).
В нагретую трубку пускают спирт из бюретки по каплям через одну-две
секунды. Спирт, падая на нагретую стенку трубки, испаряется и затем на
катализаторе претерпевает расщепление. Если наблюдается образование белого тумана в
отходящих газах, следует несколько ослабить нагревание. Собирающийся в
двугорлой склянке водород вытесняет воду в рядом стоящий сосуд Д.
В течение нескольких минут можно разложить 2—3 мл спирта. После этого
подачу спирта и нагревание трубки прекращают. Прибору дают остыть до комнатной
температуры и определяют по объёму вытесненной воды объём получившегося
водорода.
Чтобы убедиться в получении водорода, надо вытеснить часть газа из прибора.
Для этого поднимают сосуд Д с водой, чтобы вода переходила по сифону обратно
в газометр Г, отделяют его от промывной склянки В и собирают в пробирку газ,
выходящий из короткой трубки газометра. Если проба покажет, что водород
сгорает спокойно, газ может быть подожжён непосредственно у отводной трубки.
Далее следует небольшой расчёт. Зная объём израсходованного спирта,
определяют его весовое количество (уд. в. 0,8). Предположим, что в опыте
разложилось 2 г спирта. Если бы из каждой молекулы спирта выделялся 1 атом водорода
(С2Н5ОН -> Н) , то из грамм-молекулы спирта (46 г) выделилось бы 11,2 л газа.
Из 2 г выделилось бы тогда (11,2/23) около 0,5 л. При отщеплении 2 атомов
водорода выделился бы 1 л газа, при отщеплении 3 атомов — 1,5 л и т. д.
Сравнивая полученное количество водорода с результатами такого подсчёта,
легко установить (даже не приводя полученный объём к нормальным условиям),
что от каждой молекулы спирта отщепилось по 2 атома водорода (расхождение
получается лишь в 5—10%). В таком случае молекулярная формула альдегида должна
быть С2Н40 (т. е. С2НбО—Н2) . Анализ уксусного альдегида с последующим
определением молекулярного веса подтверждает такой вывод.
Наличие уксусного альдегида в склянке Тищенко можно установить по запаху и
по реакции серебряного зеркала.
Если между реакционной трубкой и склянкой включить холодильник, то в опыте
можно получить раствор альдегида значительной концентрации.
Для решения вопроса о том, какие атомы водорода отделяются от молекулы
спирта, т. е. каково строение молекулы альдегида, нужно рассмотреть следующие
допускаемые теорией химического строения варианты:
jH H"
г I
H-C-C -H->H--C = C-H-{-H2; 0)
н он
н н
1 1
1 1
н-с-с-н-
1 . 1
н н о
н н
1 1
1 1
H-C-C-IH
1 1 :
н о н :
-н-
— н
н он
н н
] 1
-С-С-Н + Н2;
О
н
1 /н
1 °
1
н
(2)
(3)
Первая формула признаётся неприемлемой, так как чистый альдегид не
обеспечивает бромной воды. Вторая формула отвергается на основании следующих
фактов: если у альдегида замещать водород хлором, то замещаются только три атома
водорода в молекуле, значит 4 атома в молекуле его неравноценны, что не
отображает формула (2) и, наоборот, отображает формула (3). Кроме того структуры
(1) и (2) немыслимы для формальдегида, а в строении альдегидов безусловно
должно быть общее, поскольку у них сходные химические свойства. Таким
образом, остаётся считать, что уксусному альдегиду отвечает строение (3) и что он
имеет в своём составе ту же группировку атомов
-<°
которую без доказательств принимали в формальдегиде и которая, как после
этого следует считать, является характерной для альдегидов.
Получение уксусного
альдегида гидратацией
ацетилена
Замечательное открытие русского химика М. Г. Кучерова — присоединение воды
к ацетилену в присутствии солей ртути легло в основу широко распространённого
промышленного способа получения уксусного альдегида.
СН = CH -[- Н.20 — CH -^
(HgS04) Л О
В промышленности процесс ведут, пропуская ацетилен в воду, содержащую соли
двухвалентной ртути и серную кислоту при температуре 70° . Образующийся аце-
тальдегид при этих условиях отгоняется и конденсируется, после чего поступает
в специальные башни для окисления в уксусную кислоту. Ацетилен получают из
карбида кальция обычным путём и очищают его от примесей. Необходимость очист-
ки ацетилена и поддержания температуры в реакционном сосуде, с одной стороны,
и неуверенность в получении нужного продукта — с другой, обычно и снижают
интерес к этому опыту. Между тем опыт можно достаточно просто и надёжно
провести как в упрощённом виде, так и в условиях, приближающихся к промышленным.
Простой способ получения альдегида может быть осуществлён в приборе,
изображённом на рисунке 4. В колбе А получают ацетилен, пуская на карбид кальция
воду или, лучше, насыщенный раствор поваренной соли. Очистку ацетилена
производят в склянке Б раствором медного купороса
CuS04 + H2S -> CuS + H2S04.
После очистки газ пропускают в колбочку В с 15—20 мл воды, к которой
добавлено 6—7 мл концентрированной серной кислоты и немного жёлтой окиси ртути НдО
(около 0,5 г) . Не растворимая в воде окись ртути даёт с кислотой соль HgS04.
Рис. 4. Получение уксусного альдегида гидратацией ацетилена.
Когда прибор собран, регулируют подачу воды или соляного раствора к карбиду
кальция так, чтобы установился ровный ток ацетилена со скоростью, позволяющей
считать пузырьки газа.
При пропускании ацетилена раствор в колбе сначала мутнеет от образующихся
промежуточных продуктов, затем начинает светлеть. Минут через 8—10
пропускание ацетилена можно прекратить. Закрывают колбу пробкой, присоединяют
холодильную трубку и, нагревая колбу на спиртовке, отгоняют уксусный альдегид в
пробирку с водой. Образующийся раствор альдегида хорошо даёт реакцию
серебряного зеркала; для этого часть его отливают в чистую пробирку, добавляют к
нему аммиачный раствор окиси серебра и смесь осторожно нагревают.
Более концентрированный раствор альдегида можно получить в приборе,
изображённом на рисунке 5. В колбу, где будет проходить реакция гидратации,
помещают те же вещества, что и в предыдущем опыте, но колбу подогревают на
спиртовке через сетку. К колбе присоединяют одну или две пробирки с водой для
поглощения альдегида. Практика показывает, что нет необходимости нагревать
реагирующую смесь точно до 70—75° (что в промышленной установке обеспечивает
наилучший выход). Вполне достаточно умеренное нагревание. Без применения термо-
метра подготовка и проведение опыта значительно облегчаются.
Если к пробирке с водой присоединить пробирку с бесцветным раствором фук-
синсернистой кислоты4, то по появлению розовой окраски можно будет
приблизительно судить, когда начнётся образование и отгонка уксусного альдегида.
Рис 5. Получение уксусного альдегида гидратацией
ацетилена (второй вариант опыта).
Минут через 5—7 в пробирке удаётся получить раствор альдегида значительной
концентрации. Чтобы опыт закончить, прекращают подачу воды к карбиду кальция,
разъединяют прибор и без всякой дополнительной отгонки альдегида из
реакционной колбы пользуются полученными растворами в пробирках для соответствующих
опытов.
Фуксинсернистую кислоту готовят, пропуская сернистый газ в раствор фуксина
(1 крупинка фуксина на 20—30 мл воды) до обесцвечивания раствора.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
4 Фуксинсернистая кислота является реактивом на альдегиды.
Электроника
УСИЛИТЕЛЬ СИГНАЛА ТЕРМОПАРЫ
с компенсацией напряжения на опорном спае
Термопары типа S1 — наиболее широкодиапазонные и стабильные, поэтому они
получили широкое распространение. Однако им присущ серьезный недостаток:
крайне малый коэффициент преобразования, всего 5,88 мкВ/°С при 20 °С. Поэтому
при не очень больших температурах (менее 500 °С) вырабатываемый ими сигнал
крайне мал. Проблема усиления такого сигнала связана с большими синфазными
помехами промышленной частоты и радиочастотными наводками. Усилитель должен
хорошо подавлять 50-герцовый сигнал и иметь стабильное дифференциальное
усиление. Его входное сопротивление должно быть достаточно высоким (более 10
кОм) .
Приведенная ниже схема позволяет решить указанные проблемы. Она
представляет собой описанный в главе 7 книги П. Хоровица, У Хилла [1] дифференциальный
усилитель с Т-образной цепью обратной связи, имеющий достаточно высокий
коэффициент усиления по напряжению (200) и относительно большое входное
сопротивление . В качестве ОУ лучше всего применить прецизионный chopper-усилитель с
крайне малым смещением (менее 10 мкВ) и столь же ничтожным температурным
1 Платинородий-платина — ТПП10
дрейфом (< 100 нВ на градус). К таким усилителям относятся LTC1050, LTC1052
фирмы Linear Technology, ICL7650, ICL7652 фирм Intersil и Maxim, а также
AD8551 от Analog Devices. Следует учесть, что максимальное питающее
напряжение (от +ипит. до -ипит.), которое можно подать на последний, не превышает 6
В, а на остальные — 10... 12 В, и к тому же все, кроме последнего, требуют
использования двух внешних конденсаторов, задающих частоту внутреннего
преобразования (подробнее см. в каталогах фирм-производителей).
Шунтирующие конденсаторы на входе усилителя ослабляют ВЧ-радиопомехи
(термопары с их длинными соединительными проводами ведут себя подобно
радиоантеннам) . Достаточно большая инерционность термопар приводит к тому, что их
выходные сигналы низкочастотны, благодаря чему появляется возможность
ограничения полосы частот усилителя, подключив параллельно 250-килоомным резисторам
конденсаторы номиналом 0,01 мкФ. Если этого окажется мало, можно перед
входными шунтирующими конденсаторами добавить ВЧ-дроссели и экранировать входные
провода.
СБПДН
J^ 3 fJjluAft
VD1
LM33fiZ-ZB
R11
10k
QM,U2-ADKG1
СЭР1ХС7.С8-022wt*
В качестве датчика температуры опорного спая используется находящаяся в
тепловом контакте с ним AD590, вырабатывающая ток, пропорциональный ее
абсолютной температуре (1 мкА на градус). Температуре О °С соответствует абсолютная
температура 273 К, и следовательно, AD590 выработает ток 273 мкА; температуре
25 °С - соответственно 298 К и 298 мкА, и т. д. Так как основной усилитель
DA2 имеет коэффициент усиления 200, то компенсирующее напряжение,
вырабатываемое усилителем DA1, должно составлять 200x5,88= 1,176 мВ/°С. Это
обеспечивается включением в обратную связь DA1 резистора сопротивлением 1,176 кОм
(точнее, нескольких резисторов, например, двух, включенных последовательно, с
сопротивлениями 1,10 кОм и 760 м) . Кстати, все используемые постоянные
резисторы обязательно должны быть прецизионными, например, типа С2-14 или С2-29.
Использование обычных резисторов класса МЛТ, С2-23 и им подобных с попыткой
подобрать с помощью цифрового омметра нужное сопротивление категорически
недопустимо. Во всяком случае, если вы хотите, чтобы термопара измеряла
температуру на горячем спае, а не погоду на Аляске. Если опорный спай находится
при температуре 0 °С, на выходе DA1 должно присутствовать нулевое напряжение,
так как при нулевой температуре опорного спая коррекция не нужна. Однако
AD590 в этом случае вырабатывает ток 273мкА, который, проходя через резистор
сопротивлением 1,176 кОм, создает на нем падение напряжения 1,176 кОм х 0,273
мА = 0,321 В. Для того чтобы скомпенсировать этот сигнал, на неинвертирующий
вход DA1 подается напряжение с делителя напряжения R2-R4, формирующего
совместно с прецизионным стабилитроном VD1 (LM336Z-2.5 или любым аналогичным)
требуемое напряжение. Точная регулировка осуществляется подстроечным резистором
R4.
При использовании термопар других типов необходимо аналогично тому, как это
сделано выше, пересчитать значение сопротивления R5 (для термопары типа J2,
например, оно должно быть равно (200 х 51,45 мкВ/°С)/(1 мкА/°С) = 10290 Ом «
10,3 кОм) и корректирующего напряжения на неинвертирующем входе DA1 (для J-
термопары оно должно быть равно 273 мкА х 10,3 кОм = 2,81 В, что потребует
применения более высоковольтного источника опорного напряжения, например 5-
вольтового REF-02, а номиналы резисторов R2, R3, R4 должны быть
соответственно 22 кОм, 27 кОм и 2 кОм).
Литература
1. Хоровиц П., Хилл У. Искусство схемотехники: в 2-х т. Пер. с англ. М. :
Мир, 1986.
2 Железо-константановые (железо-медьникелевые) - ТЖК
ПРОСТЫЕ СХЕМЫ ТЕМПЕРАТУРНЫХ РЕГУЛЯТОРОВ
Ясиновский В.
В измерительной технике и химии нередко возникает необходимость
поддерживать постоянной температуру корпуса небольшого прибора,
кюветы с раствором и т. д. Если эта температура выше температуры
окружающей среды (например, от 35 до 50 °С) , то для таких целей
можно с успехом применить описываемые ниже схемы.
Первая схема, приведенная на рис. 1, выполнена на основе компаратора
КР554САЗ (DA1). В качестве датчика температуры использован 10-килоомный
терморезистор КМТ-17ЬВ(R3), имеющий гибкие выводы и диаметр менее 5 мм. Вместе с
постоянным резистором R2 и подстроечным резистором R3 он образует мост,
питаемый постоянным напряжением 12 В. С диагонали моста через резисторы R4 и R5
сигнал подается на входы компаратора. Последний охвачен неглубокой
положительной обратной связью (R6), обеспечивающей его устойчивое переключение.
Установка температуры, поддерживаемой терморегулятором, осуществляется при
помощи резистора R1.
> +
DA1-KP654CA3
VT1,Vra-KIBUA
Рис. 1.
Выходной сигнал компаратора управляет транзистором VT2 (КТ814А). Коллектор
транзистора, соединенный с металлической подложкой, по схеме соединен с общим
проводом. Благодаря тому, что выбранный транзистор имеет p-n-р структуру,
оказывается возможным обеспечить непосредственный контакт пластины коллектора
с обычно заземленным корпусом прибора, без каких-либо изолирующих прокладок.
Последнее оптимально с точки зрения теплопередачи — нагрев корпуса прибора
осуществляется благодаря разогреву коллектора VT2.
Терморезистор R3 и транзистор VT2 должны быть размещены как можно ближе
друг к другу и, естественно, быть в хорошем тепловом контакте с термо-
стабилизируемой поверхностью.
Устройство работает следующим образом. В момент включения температура
терморезистора равна температуре окружающей среды, и его сопротивление выше, чем
в установившемся режиме. Вследствие этого потенциал на инвертирующем входе
компаратора выше, чем на неинвертирующем, и на его выходе присутствует
напряжение нулевого уровня. Возникающий при этом базовый ток открывает VT2. Одно-
временно с этим загорается включенный в базовую цепь светодиод VD1,
индицирующий, что идет процесс нагревания. Мощность, выделяемая на VT2,
определяется соотношением Р (Вт) = 12 (В) х Ik (А), где Ik — коллекторный ток VT2,
устанавливаемый резистором R8 в диапазоне 50...500 мА в зависимости от
теплоемкости терморегулируемого корпуса.
По мере повышения температуры коллектора VT2 возрастает температура объекта
регулирования и, естественно, термосопротивления. Потенциал на инвертирующем
входе DA1 уменьшается и в момент превышения заданной температуры оказывается
ниже, чем на неинвертирующем. На выходе компаратора устанавливается высокий
логический уровень, VD1 гаснет, VT2 закрывается, и объект регулирования
начинает остывать. Когда температура снижается ниже определенного уровня
(примерно на 0,3...0,5 °С, если VT2 и R3 имеют хороший тепловой контакт с корпусом и
расположены не далее чем в 5 мм друг от друга) , DA1 снова переключается, VT2
открывается, начинается новый цикл нагревания и т. д.
Цепь R9-VT1 предназначена для грубого измерения температуры, которая
поддерживается постоянной в процессе термостабилизации. Транзистор VT1 также
должен быть установлен вблизи VT2, и его коллекторная площадка, как и у VT2,
должна быть в контакте с терморегулируемым корпусом. Падение напряжения на
его прямосмещенном эмиттерном переходе линейно зависит от температуры и
уменьшается примерно на 2 мВ с ростом температуры на 1 °С. Таким образом,
замерив напряжение на эмиттере VT1 в момент включения и в момент, когда
температура корпуса уже установилась (светодиод VD1 выключился и включился не
менее 3-4 раз), можно найти температуру стабилизации: Тстаб = Токр + [иокр(мВ)
— истаб (мВ) ] /2, где иокр и истаб — падение напряжения (в мВ) на эмиттере VT1
в момент включения и в момент термостабилизации соответственно.
Питание схемы может быть осуществлено от любого источника, обеспечивающего
напряжение 12 В и ток нагрузки 1 А.
Рис. 2.
Одним из недостатков вышеописанной схемы является то, что нагревающий
элемент (VT2) и датчик температуры (R3), сигнал с которого управляет
компаратором, — разные элементы, и трудно обеспечить хороший тепловой контакт между
ними. Вследствие этого точность поддержания температуры невелика (чуть лучше
0,5 °С). Гораздо лучшего результата можно достичь, используя схему,
приведенную на рис. 2.
Компаратор DA1 сравнивает напряжения на эмиттерном переходе VT1 и на
среднем выводе подстроечного резистора R4. Когда температура меньше заданной,
высокий уровень на выходе DA1 открывает VT1, и протекающий через него ток,
равный 1 = 15 (В) / R1 (Ом) , нагревает транзистор VT1. По мере роста его
температуры падение напряжения на его эмиттере уменьшается (примерно на 2...2,5 мВ
с каждым градусом), и как только температура его эмиттера достигнет уровня,
заданного резистором R4, DA1 переключится, и протекание тока через
транзисторы прекратится. Когда эмиттер VT1 остынет примерно на 0,05...0,1 °С, на
выходе DA1 снова появится высокое напряжение, ток снова потечет через
транзисторы , вновь начнется процесс нагревания и т. д.
Отметим, что в последнем случае VT1 и VT2 должны быть электрически
изолированы от термостабилизируемого корпуса (если он металлический) через тонкую
слюдяную прокладку.
Питание схемы осуществляется от любого источника ±15 В, обеспечивающего ток
не менее 100 мА.
Правильно собранные из исправных деталей схемы не требуют налаживания.
Практика
СВЕТОВАЯ МИКРОСКОПИЯ
Ф. М. Кэррил
ВВЕДЕНИЕ
В МИКРОСКОПИЮ
Существуют два основных типа микроскопов — световые и электронные.
Каждый микроскоп, в свою очередь, разделяется на два класса: световые — на
сложные и стереомикроскопы; электронные — проходящего и отражённого света
(сканирующие) .
Сложные микроскопы обычно работают в проходящем свете, но могут работать и
в отражённом (например, флуоресцентный микроскоп). Стереомикроскопы чаще
всего работают в отражённом свете, и лишь некоторые из них — в проходящем свете.
Диапазоны увеличения всех видов микроскопов отлично дополняют друг друга:
• световой сложный микроскоп — от 25х или 4Ох до 300Ох;
• стереомикроскоп — от 1х или 2х до 10Ох (рутинный); и до 25Ох
(исследовательский) ;
• электронный микроскоп проходящего света — от ЗОООх до 66000Ох;
• электронный сканирующий микроскоп — от 50х до 200000х.
КОМПОНЕНТЫ
МИКРОСКОПА
Рассмотрим основные компоненты микроскопа. На рис. 1 показан один из типов
биологических микроскопов, на рис. 2 — основные компоненты биологического
микроскопа. Обсудим функции каждого из этих компонентов и их взаимосвязь.
Комплект
окуляров
Окуляры
Револьверное
устройство
Комплект
объективов
Предметный /
столик
Конденсор
Бинокулярная
насадка
Штатив
Основание
Рис. 1. Лабораторный микроскоп.
Первая характеристика окуляров — увеличение, указанное сверху или сбоку
окуляра: 10х, 15х и т. п. Вторая характеристика — вынос выходного зрачка, то
есть расстояние от последней поверхности окуляра до плоскости изображения,
которое появляется в микроскопе. Это расстояние обычно составляет величину от
15 до 24 мм. Последнее расстояние необходимо для исследователей, которые
вследствие астигматизма постоянно носят очки. Для остальных наблюдателей это
расстояние колеблется от 15 до 18 мм.
Бинокулярная
насадка
Насадка позволяет настроить расстояние между её окулярами до величины
межзрачкового расстояния наблюдателя. Бинокуляр обычно включает в себя один
фиксированный и один подвижной (для настройки) тубусы. Некоторые фирмы выпускают
бинокулярные насадки с двумя перемещаемыми тубусами.
Настройка расстояния между окулярами осуществляется следующим образом.
Глядя в окуляр фиксированной окулярной трубки, при помощи винтов грубой и точной
фокусировки сфокусируйтесь на объект при использовании объектива 10х. Затем
закройте этот глаз и, глядя другим глазом во второй окуляр, путём перемещения
подвижного тубуса настройте фокусировку так, чтобы изображение было видно
столь же резко, как и первым глазом. Разведите окуляры на расстояние шире,
чем между вашими глазами, а затем постепенно сводите их, пока не появится од-
но поле зрения. Сначала вы увидите отдельные круги, затем они начнут
сливаться ; когда они будут полностью совмещены, остановитесь. Если сдвинете окуляры
слишком близко, то ваше поле зрения окажется ограниченным.
Окуляр
Объективы
Микропрепарат
Предметный стол
Конденсор
)— Светофильтр
- Управление предметным столом
Фокусировочный механизм
Источник света
Зеркало
Рис. 2. Основные компоненты микроскопа.
Предметный
столик
Представляет собой устройство для установки и перемещения предметного
стекла с препаратом, позволяющее поместить любой участок препарата в плоскость
поля зрения микроскопа.
Конденсор
Как показывает название этого компонента, он предназначен для сбора
световых лучей от источника света и направления их на препарат. Конденсор всегда
имеет ирисовую, регулируемую по размеру диафрагму, которая раскрывается в
соответствии с численной апертурой объектива (подобно тому, как расширяется
зрачок глаза при переходе человека от света к темноте). Кронштейн, в котором
закрепляется конденсор, может перемещаться вверх или вниз, обеспечивая его
фокусировку. Под конденсором обычно расположен держатель светофильтра.
Светофильтр
Светофильтры изготавливаются в основном из матового, нейтрального и
различных цветных стёкол. Они вводятся в оптический ход лучей только в случае
необходимости, так как при их введении уменьшается освещённость препарата.
Осветитель
Находится, как правило, в основании микроскопа и имеет коллекторную линзу,
которая направляет свет на конденсор. Если в осветителе имеется ирисовая
диафрагма, то она служит для настройки размера освещенного поля и называется
полевой диафрагмой (см. далее описание освещения по Кёлеру). Лампа имеет низкое
напряжение (менее 6 или 12 В, или напряжение в сети от настенной розетки) ,
снабжена трансформатором с возможностью регулировки яркости; лампа 6 или 12 В
имеет регулятор яркости или резистор для ограничения освещённости препарата.
Распространённая ошибка в конструкции недорогих микроскопов — отсутствие
регулятора яркости лампы 6 или 12 В и настройка интенсивности освещения при
помощи ирисовой диафрагмы конденсора. Это неправильно! Ирисовая диафрагма
регулирует лишь контраст изображения (существенное закрытие этой диафрагмы
приводит, кроме того, к ухудшению разрешающей способности микроскопа). Таким
образом, оптимальным вариантом изменения освещённости изображения является
регулировка яркости источника света.
Механизмы
фокусировки
На корпусе микроскопа находятся винты грубой и точной фокусировки. Они
могут располагаться отдельно или соосно (коаксиально), при этом винт механизма
грубой фокусировки больше по диаметру винта точной фокусировки и расположен
ближе к штативу.
Микроскоп — прибор, с которым работают двумя руками: одной рукой
настраивают винты фокусировки, второй — перемещают предметный столик с препаратом.
Поэтому винты фокусировки расположены с двух сторон.
ОКУЛЯРЫ
Как говорилось ранее, окуляры обладают увеличением, которое составляет
часть общего увеличения микроскопа. Последнее же равно произведению
увеличений окуляра и объектива. Таким образом, общее увеличение микроскопа при
использовании 10-кратного объектива и 10-кратного окуляра равно 10x10 = 100х.
Бинокулярная насадка или другое оптическое устройство, введённое в
оптический ход микроскопа, могут вносить дополнительное увеличение. Так, при
использовании бинокулярной насадки с собственным увеличением 1,5х общее
увеличение микроскопа в указанном выше примере будет равно 10x10x1,5 = 150х.
Обычно в окулярах имеется посадочное место для установки в них сеток для
измерений или других целей. Это приводит к уменьшению внутреннего диаметра
окуляра и к соответствующему уменьшению поля зрения. Заметим, что именно
окуляр (а не объектив) определяет размер поля зрения микроскопа. Более подробно
это будет рассмотрено при описании объективов. Есть много разных окуляров,
предназначенных для различных целей.
Окуляры Гюйгенса
В настоящее время используются редко, в основном на недорогих микроскопах с
дешёвыми объективами. Окуляр состоит из двух одиночных линз; вторая по ходу
лучей — глазная линза — имеет небольшой диаметр и маленькую заднюю апертуру
для ограничения поля зрения. Эти окуляры не обеспечивают цветокоррекцию, то
есть компенсацию хроматических аберраций (см. раздел, посвященный
поляризационным микроскопам).
Широкопольные
окуляры
Рис. 3. Широкопольные окуляры с увеличением 10 и выносом зрачка 20 мм.
Получили сегодня широкое распространение. Окуляры отличаются большим
диаметром первой линзы, удобны в работе; выпускаются с различными расстояниями
от оправы окуляра до плоскости, в которой образуется изображение. Наружный
диаметр тубуса, куда вставляется такой окуляр, составляет 25 мм (около 1
дюйма) . Внутренний диаметр тубуса равен обычно 23,5 мм; наружный диаметр окуляра
— 23 мм; внутренний диаметр окуляра — 21,5 мм. В окуляр на специальный
круглый выступ с внутренним диаметром 18 мм часто помещается сетка диаметром 20
мм. Таким образом, рабочая модель биологического микроскопа с 10х широкополь-
ным окуляром обеспечивает поле зрения 18 мм, более совершенный микроскоп — 20
мм. Исследовательские микроскопы могут иметь поле зрения 20 или 25 мм, очень
немногие микроскопы — 30 мм. Вероятно есть очень веские причины для
использования такого широкого поля зрения, но автор не знает ни одной. Обычно
интересующие исследователя структуры препарата перемещают в центр поля зрения при
помощи предметного столика. Разумеется, бывают иные ситуации. Например,
невропатолог предпочтёт целиком рассматривать всю структуру нервной клетки Пур-
кинье и её ветвей или любую другую клетку. Но для этого он воспользуется
объективом с низким увеличением, чтобы увеличить площадь препарата, находящуюся
в поле зрения.
Компенсационные
окуляры
Востребованы не так часто. Раньше сложные объективы с высокими значениями
числовой апертуры (см. дальше) давали различное увеличение для разных цветов
— большее для фиолетового и синего и меньшее для красного. Из-за этого
ближний конец поля изнутри светился синим, а дальний — красным. Для устранения
такого эффекта устанавливали компенсационные окуляры, обеспечивающие
противоположный эффект. Чтобы не возникало проблемы при работе с объективами низкого
увеличения, их собирали сразу со встроенной ошибкой, поэтому при
использовании компенсационных окуляров цвета соответствовали действительности. Сложно,
не так ли?
Окуляры
Кельнера
Окуляры с фокусированной верхней линзой. Предназначены для измерений при
большом увеличении, позволяют настроить резкое изображение шкалы или сетки
для всех пользователей. Однако для этого прекрасно подходят и обычные
окуляры.
МИКРООБЪЕКТИВЫ
Микрообъективы (объективы)рассматриваются исходя из их характеристик.
Поясним термин «кривизна изображения». Представьте себе шар диаметром
несколько миль. Посмотрите на него с точки зрения настройки
окуляров/объективов . Если после того, как верх шара вошёл в фокус, мы продолжаем
приближаться к его поверхности, то всё большая и большая его часть
оказывается в фокусе. Этого выглядит так, будто поле зрения расширяется из центра.
Когда примерно 2/3 поля зрения оказывается в фокусе, центр начинает
размываться, поскольку фокус переходит к периферии. Вот этот эффект и называется
кривизной изображения.
Теперь рассмотрим наиболее важные характеристики микрообъектива, которые
определяют:
1) кривизну, или плоскостность поля зрения (часть поля зрения, находящуюся
в фокусе);
2) увеличение и разрешающую способность;
3) цветокоррекцию.
Основные параметры микрообъективов устанавливаются общепризнанным
стандартом DIN (Deutsche Industrial Normen). Этот стандарт определяет длину тубуса,
равную 160 мм, высоту объектива 45 мм (расстояние от плоскости предмета до
опорного торца объектива), стандартные диаметры окуляров, резьбу объективов,
кодировку объективов в виде цветной полоски вокруг объектива (красной для
увеличения 4х, жёлтой — 10х, белой — 10Ох и т. д.).
Тубус — это расстояние от верхней линзы окуляра до плоскости зрачка
микрообъектива (примерно совпадающей с последней линзой объектива). Некоторые
фирмы выпускают микрообъективы на тубус «бесконечность», что означает, что
изображение, даваемое объективом, возникает в бесконечности, а окуляр приводит
это изображение в определённую плоскость. Объективы на тубус 160 мм (или 170
мм) включают в себя стандартные ахроматические объективы, при использовании
которых в фокусе оказывается около 2/3 поля зрения; полупланобъективы — 80 %
поля зрения в фокусе, а так же планобъективы — 100 % поля зрения в фокусе.
Следует внимательно изучать документацию производителя. Некоторые
используют термин „flat field" для обозначения полуплоского, a „plan" — полностью
плоского поля. Другие используют для этого же соответственно термины
„achromatic" и „plan". У одних производителей „microplan" обозначает
полуплоское поле, у других — совершенно плоское. Поэтому внимательно читайте
литературу !
Объектив одного стандартного DIN микроскопа можно установить на другой DIN
микроскоп, при этом сохраняется парфокальность и центрировка (объяснение этих
терминов приведено далее). Справедливо то, что объективы, рассчитанные на
определённую длину тубуса, можно устанавливать на разные микроскопы «старого
образца», правда при этом, как минимум, теряется парфокальность.
Цветокоррекция
По цветокоррекции (исправлению хроматической аберрации положения) объективы
разделяются на ахроматические, полуапохроматические (флюоритовые) и апохрома-
тические.
У ахроматических объективов исправлен хроматизм положения для двух длин
волн—красных и синих лучей, то есть фокус для этих лучей сводится в одну
точку. Зелёные лучи имеют более короткий фокус. По этой причине контуры в
изображении объекта имеют цветную кайму.
Самые используемые красители — гематоксилин и эозин (Н&Е), которые имеют
соответственно красный и синий цвет. Не правда ли замечательно, что для
окрашивания большинства ваших препаратов применяется Н&Е, а большинство ваших
объективов — ахроматы?
Флюоритовые объективы используют флюоритовое стекло, которое сводит все
области спектра ближе к одному фокусу. По исправлению хроматической аберрации
положения эти объективы занимают промежуточную позицию между ахроматами и
апохроматами.
Апохроматические объективы полностью выравнивают фокус трех основных цветов
и сводят все остальные области спектра практически к одинаковому фокусу.
Чем выше качество объектива, тем выше его цена, достигаемое увеличение и
необходимость критической фокусировки из-за снижения глубины резкости.
Увеличение и
разрешающая
способность
С ахроматическими объективами можно работать с увеличением микроскопа до
lOOOxN.A. (N.A. или А — числовая апертура объектива). Дальнейшее повышение
увеличения не выявляет новые подробности в объекте и может привести только к
ухудшению качества изображения. С флюоритовыми объективами можно работать без
существенного ухудшения качества изображения до увеличения 1500А; с
апохроматами — до 2000А.
Таким образом, при работе с апохроматом 10 Ох можно добиться увеличения
2000х, получив ту же разрешающую способность, что и при работе с ахроматом
100х при увеличении ЮООх. Вопрос к исследователю: стоит ли игра свеч?
Пример
Ахроматический иммерсионный объектив 10Ох с А = 1,25 можно использовать для
получения увеличения до 1250х, флюоритовый объектив — до 1875х и апохромати-
ческий — до 2500х.
Стоимость первого объектива составляет от 200 до 600 $, второго — 1200-1500
$ и третьего — 2000-4000 $.
Чем лучше микроскоп, тем сложнее работать с ним. Для этого необходима более
высокая квалификация пользователя.
Снижение глубины резкости означает, что неопытный пользователь может пройти
фокальную плоскость препарата, не заметив её. Поверьте, апохроматические
объективы настолько же сложны в применении, насколько высока их стоимость.
Выше мы упомянули новый термин — числовая апертура1 (N. А.) микрообъектива.
Числовая апертура микрообъектива определяет разрешающую способность
микроскопа, то есть способность давать раздельное изображение двух соседних элементов
1 Чаще в литературе числовая апертура называется просто апертурой и
обозначается буквой А. — Прим. ред.
препарата.
Для каждого препарата существует увеличение, при котором его видно лучше
всего, и это, как правило, не самое высокое увеличение микроскопа. Однако при
максимальном увеличении все три класса упомянутых выше объективов должны
давать одинаковое разрешение. Чем меньше детали, которые вам нужно исследовать,
тем лучше должен быть объектив, то есть тем выше должна быть его разрешающая
способность.
Рис. 4. Планахроматический объектив с увеличением 40, числовой
апертурой 0,65, коррекцией на бесконечную длину тубуса и толщину
покровного стекла 0,17 мм.
Давайте представим себе самый мелкий объект, который можно исследовать (то
есть увидеть его полностью и с хорошим разрешением) . Сделаем не совсем
верное , но полезное предположение, что длина волны света — 0,2 микрона. Один
дюйм равен 25,4 мм, в каждом миллиметре 1000 микронов, так что мы говорим о
0,2-тысячной доле миллиметра; или об Vs от 25 400-й доли дюйма. Поскольку
длина волны света должна быть меньше, чем рассматриваемый объект (свет должен
проходить от центра через все края), то мы вправе считать, что самая мелкая
деталь, которую можно исследовать под оптическим микроскопом, имеет размер
0,25 микрона. При этом микроскоп должен быть чистым, правильно настроенным и
находиться в отличном рабочем состоянии.
Существует устройство, которое используется для измерения при помощи
микроскопа и точность которого, как утверждается, равна 1/8 (0,125) микрона. Мы
обсудим его в разделе, посвященном измерению.
Защита фронтальной
линзы объектива
Обычно объективы (чаще всего 100х, реже 40х и 20х) выполняются в пружинящей
оправе, предохраняющей повреждение фронтальной линзы объектива при давлении
на предметное стекло. При неисправности этой оправы объектив может оказаться
ниже своей оптимальной высоты и не достичь положения фокусировки. Точно так
же иммерсионное масло типа Б может препятствовать установке объектива на
достаточно близкое расстояние от препарата до момента срабатывания пружинящей
оправы.
Блокировка
фокусировки
Чтобы предотвратить повреждение микрообъектива, в некоторых микроскопах
предусмотрено устройство блокировки, ограничивающее движение предметного
столика вверх. Проблема, однако, в том, что если при настройке использовалось
толстое предметное стекло, то может оказаться, что потом настроить
фокусировку при работе с тонким стеклом невозможно.
Одна из фирм изготавливает микроскопы, которые обеспечивают фокусировку
препарата перемещением по вертикали микрообъективов вместо предметного
столика; в этом случае микрообъектив имеет ограничитель перемещения.
Длина
тубуса
Большинство производителей изготовляют все объективы с расчетом на одну
длину тубуса и для биологических микроскопов проходящего света, и для
металлографических микроскопов падающего света. Однако некоторые фирмы выпускают
объективы для тубусов длиной 160 мм, другие — объективы «на бесконечность»
для специальных моделей. На одном и том же микроскопе их использовать
невозможно. Есть также фирма, изготавливающая микрообъективы на тубус 160 мм для
микроскопов проходящего света и на тубус 215 мм для микроскопов отражённого
света.
БИНОКУЛЯРНЫЕ
НАСАДКИ
Тринокулярные насадки могут отличаться от бинокулярных лишь способом
направления света в бинокуляр и вертикальный тубус для микрофотографирования
или проекции, а также вариантом направления света в различные каналы (полное
или частичное).
Возможные комбинации: 100 % света для просмотра препарата; 20 % света для
просмотра препарата и 80 % для микрофотографии; 100 % света для
микрофотографии и другие.
Существует большое количество различных бинокулярных насадок. В них должна
быть предусмотрена возможность регулировки межзрачкового расстояния
(расстояния между окулярами насадки, MP) , так как разные наблюдатели имеют различную
глазную базу (расстояние между зрачками глаз). Возникает вопрос: приводит ли
регулировка MP к изменению длины тубуса микроскопа и, соответственно, к
изменению увеличения?
Если окулярные тубусы расходятся из общего центра, то это бинокуляр типа
Seidentopf, у которого длина тубуса и увеличение не меняются при настройке
MP. Если окуляры раздвигаются и при этом длина тубуса автоматически
уменьшается или увеличивается, то это также насадка с постоянным увеличением.
Если окулярные тубусы раздвигаются без изменения длины, но на них имеется
шкала, которая ставится в соответствии с MP, то перед нами вновь насадка с
постоянным увеличением. Тогда при уменьшении MP длину тубуса необходимо
увеличить и наоборот. Такие насадки выпускает фирма С. Zeiss.
Если окуляры раздвигаются, но нет подстройки длины тубусов, то увеличение
меняется при каждой настройке MP. Это не позволяет разным людям проводить
измерения с помощью одного микроскопа. Однако калибровка становится проще —
можно увеличить или уменьшить расстояние между окулярными трубками в
соответствии с делениями объект микрометра.
Рис. 5. Насадки: бинокулярная насадка (слева) и тринокулярная насадка.
Главное, вы должны знать, что есть разные бинокуляры, уметь различать их и
использовать правильно (см. раздел «Измерение»).
Если на насадке нет маркировки, то по умолчанию принято, что ее увеличение
равно 1,Ох. Если насадка влияет на увеличение, то сбоку должна находиться
маркировка. Так, на одной из известных автору тринокулярных насадок указано:
Photo 1,0х, Viewing 1,6х, то есть для фотографии увеличение насадки равно
1,0, для визуального наблюдения — 1,6.
Только один производитель выпускает микроскопы со сходящимися окулярными
тубусами на бинокуляре. У всех остальных тубусы параллельны. При
использовании параллельных тубусов вы как бы смотрите в бесконечность на горизонт,
поэтому глаза напрягаются меньше. При работе со сходящимися тубусами вы
смотрите на точку на расстоянии 15 дюймов, и хотя большинство людей способны
работать с любым видом бинокуляра, значительное количество пользователей (20 %)
после работы со сходящимися тубусами не могут приспособиться к параллельным
тубусам.
ПРЕДМЕТНЫЙ
СТОЛИК
МИКРОСКОПА
Предметный столик микроскопа представляет собой механическое устройство для
закрепления на нем предметных стёкол размером 1"хЗ" или 2"хЗ", снабжённое
рукоятками (с накаткой) для перемещения их вперед - назад (север - юг) и справа
-налево (восток - запад). Эти рукоятки могут располагаться на одной оси (ко-
аксиально) или раздельно; они могут находиться справа или слева — здесь нет
единого стандарта для всех производителей. Поэтому для выбора подходящего
столика нужно обратиться к поставщику.
Однако поскольку микроскоп — прибор, предназначенный для работы двумя
руками, и бинокуляр, как правило, поворачивается на 360°, то можно повернуть
бинокулярную насадку, чтобы перемещать столик другой рукой.
Очевидно, что при выборе участка препарата предметный столик должен
перемещаться строго под углом 90° к оптической оси микроскопа. Тогда при перемеще-
нии препарата последний будет оставаться в фокусе.
Только один производитель выпускает микроскопы с фокусировкой с помощью
объективов (которая ещё встречается у недорогих учебных микроскопов), у всех
остальных микроскопов фокусировка осуществляется при перемещении столика
вверх или вниз. Сторонники фокусировки с помощью столика утверждают, что
перемещение столика более стабильно. Та компания, которая для фокусировки
использует объективы (исходящиеся окулярные трубки), напротив, считает именно
этот способ более лёгким и более точным; кроме того, фиксированный столик
позволяет использовать микроманипуляторы и другие устройства, работающие только
с неподвижным столиком.
У всех инвертированных микроскопов столики фиксированы, а фокусировка
проводится с помощью объективов.
Рис. 6. Предметный столик.
Разнообразие предметных столиков трудно представить:
• для инвертированных микроскопов для изучения тканевых культур при
установке чашек Петри и флаконов;
• для микроскопов отражённого света при исследовании чипов интегральных
схем размером до 4"х4" или 6"х6";
• для микроскопов отражённого света, у которых верхняя поверхность столика
перемещается во всех направлениях;
• столики с увеличенными размерами рукояток перемещения и с головками
микрометра для измерений и т. д.
Выше мы упомянули поперечное (север - юг) и продольное (восток - запад)
направления перемещения предметного столика с препаратом. Север и юг всегда
расположены одинаково: север — когда вы сидите спереди микроскопа, юг — когда
вы сидите сзади. Эти термины из прошлого микроскопии, когда в микроскопах
использовались зеркала и не было встроенных осветителей и даже настольных ламп.
Зеркало направляли на северное окно, где освещение оставалось более или менее
постоянным в течение дня.
При наличии встроенного осветителя нет разницы, с какой стороны сидеть.
Пользователи руководствуются индивидуальными предпочтениями или тем, какая
рука у них ведущая. Автор обычно сидит за микроскопом с южной стороны при
работе с нормальным бинокулярным микроскопом и с северной — при работе с
исследовательским микроскопом.
КОНДЕНСОР
Это единственный компонент микроскопа, кроме объектива, имеющий числовую
апертуру. Её мы рассмотрим позже. Далее вы встретите фразу: «Поднимите
конденсор до верхней точки и затем опустите примерно на 0,5 мм». Это означает,
что большинство конденсоров перемещаются при помощи реечного механизма
фокусировки. (Более подробно мы рассмотрим этот пункт в разделе, посвященном
освещению по Кёлеру.)
Рис. 7. Конденсор.
Изначально препарат определяет точное положение конденсора; для большинства
препаратов подходит положение конденсора, при котором тот находится на 0,5 мм
ниже предметного стекла. Поэкспериментируйте с положением конденсора (при
этом препарат должен быть в фокусе объектива 10х), чтобы увидеть, как
меняется интенсивность освещения при минимальном перемещении конденсора по высоте.
Ранее утверждалось, что конденсор предназначен для фокусировки света в
точку или небольшой круг на препарате. Здесь мы сталкиваемся с проблемой, если
круг будет достаточно широким для того, чтобы осветить поле зрения объектива
2,5х, то это не позволит нормально работать с объективом 10Ох (освещённость
изображения будет мала).
Большинство недорогих конденсоров представляют собой компромиссный вариант,
поскольку не совсем безупречно подходят для работы как при высоком, так и при
самом низком увеличении. Но они удовлетворяют основным требованиям.
Для решения этой проблемы в оптический ход лучей вводится линза, либо над
конденсором, либо под ним. Если вспомогательная линза находится сверху, то
она предназначена для работы с объективами высокого увеличения, 10Ох. Если
линза размещена под конденсором, то её используют при работе с объективами
низкого увеличения — 10х и ниже. Обычно при использовании объектива 10х не
видно разницы при установленной вспомогательной линзе или без нее.
Ирисовая диафрагма под конденсором обеспечивает контраст и называется апер-
турной диафрагмой. Подробнее о ней будет рассказано в разделе «Настройка».
К конденсору прикреплён держатель светофильтра, который вводится в
оптический ход лучей. В держатель можно установить цветной или белый, прозрачный
или матовый светофильтр. Матовые светофильтры можно использовать вместо
вспомогательной линзы под конденсором, чтобы осветить всё поле зрения объектива с
низким увеличением.
При использовании объективов 2, 5х или 4х с не полностью освещенным полем
зрения будет ярко виден участок препарата и тёмная или слабо освещенная
область вокруг с едва заметными деталями.
Простой конденсор часто называют конденсором Аббе. К другим видам
конденсоров относятся ахроматический и апланатическии конденсоры; все они могут быть
использованы со вспомогательными линзами; у всех есть апертурные диафрагмы и,
как правило, держатели светофильтров.
Чем сложнее конденсор, тем выше его цена, тем он полезнее и тем труднее с
ним работать. Конденсор Аббе с двумя линзами гораздо проще в применении, чем
ахроматический конденсор с тремя линзами (с превосходной коррекцией цвета)
или апланатическии с четырьмя.
Вернёмся теперь к численной апертуре, закону Аббе и правилу полезного
увеличения .
Закон Аббе утверждает, что численная апертура конденсора должна быть не
менее числовой апертуры объектива с самым высоким увеличением. Если объектив
40x0,65 имеет самое высокое увеличение из используемых объективов, то
апертура конденсора должна равняться 0,65. Однако если в микроскоп установлен
иммерсионный объектив 100х с А = 1,25, то апертура конденсора должна равняться
также 1,25.
Теперь рассмотрим правило ахроматов, или правило полезного увеличения.
Ранее утверждалось, что для достижения верхней границы полезного увеличения
микроскопа увеличение ахроматического объектива может превышать его апертуру
в тысячу раз.
Итак, возьмём микроскоп с конденсором с А = 0,65 и сухим объективом
40x0,65. Верхний предел полезного увеличения будет равен 650х. При
использовании окуляра 10х получим общее увеличение микроскопа 40Ох, при использовании
окуляра 15х — бООх, все ещё в пределах полезного увеличения. Предположим, мы
установим окуляры 20х и получим увеличение 800х. Что произойдёт? Увидим ли мы
изображение с хорошим разрешением? Ответ: да! Теперь усложним эксперимент.
Установим объектив 100х с А = 1,25 на микроскоп с конденсором с А = 0,65.
Объектив необходимо использовать с иммерсионным маслом. Увидим ли мы
изображение? Ответ: да!
Причина такого эффекта требует сложных объяснений, но для его получения
необходимы абсолютно чистые конденсор и объектив, правильная центрировка
конденсора и оптимальное освещение.
Замечание: большинство недорогих микроскопов не обеспечивают достаточно
света и только немногие имеют возможность центрировки конденсора. Хотя вы и
можете обойти закон Аббе и правило увеличений, однако делать это следует
только в ситуации крайней необходимости. Отступать от обычных правил работы
нужно как можно реже, при этом вы должны ясно и до конца понимать, что вы
делаете и почему.
СВЕТОФИЛЬТРЫ
Как уже говорилось ранее, светофильтр обычно устанавливается в выдвижной
держатель под конденсором или иногда после коллекторной линзы осветителя.
В микроскопии применяются стеклянные цветные, нейтральные и матовые
светофильтры (диффузоры). Синие светофильтры используются с вольфрамовыми лампами
для получения эффекта дневного света, который приятнее для глаз, чем
нескорректированный жёлтый свет. Галогеновые лампы дают свет ближе к белому,
поэтому с ними можно использовать более тонкие синие светофильтры. Для фазового
контраста предназначен зелёный светофильтр, однако, согласно недавним
исследованиям, могут быть полезны и светофильтры других цветов. О применении
цветных светофильтров в микрофотографии будет рассказано позднее.
Помните от светофильтров должна быть реальная польза. Если же ее нет —
устанавливать их не нужно. Любой дополнительный элемент в оптическом ходе лучей
поглощает свет, а недостаток освещения всегда создаёт проблемы при работе с
микроскопом.
ЛАМПЫ И
ОСВЕТИТЕЛИ
Сейчас сложно найти микроскоп без встроенного осветителя. Поэтому мы даже
не будем обсуждать, как выровнять зеркало по отношению к настольной лампе.
В лампах 6 и 12 В обычно есть нить накала, которая проходит через всю
лампу. Иногда нить имеет форму «V», что более эффективно для работы с
микроскопом. Но при использовании любой из нитей необходим матовый светофильтр, чтобы
свет, проходящий через конденсор, ровно освещал все поле зрения.
Для лампы низкого напряжения, 6 и 12 В, требуется трансформатор для
снижения напряжения в сети и регулировки напряжения с целью изменения
интенсивности освещения.
Светящееся тело лампы накаливания представляет собой тонкую ленту или
плотно навитую спираль из тонкой проволоки. В большинстве случаев эти лампы дают
неравномерное освещение и часто требуют применения матового стекла. Это
стекло может быть выведено из хода лучей при использовании 40-кратных объективов
и выше, что позволяет посылать в конденсор больше света. Иногда при
использовании 40-кратного объектива в поле зрения микроскопа наряду с изображением
препарата видны нити накала лампы. В этом случае также целесообразно
применять матовое стекло.
В лампах накаливания светящимся телом обычно является вольфрамовая нить,
находящаяся в вакуумной стеклянной колбе. При работе в результате нагревания
нить выделяет пары металла — вольфрама, которые осаждаются на внутренних
стенках колбы, приводя к уменьшению светового потока.
Большинство ламп низкого напряжения — галогеновые лампы. Они имеют такую же
вольфрамовую нить, выделяющую пары металла, которые взаимодействуют с парами
йода и оседают на нити. Благодаря этому внутренняя поверхность лампы остаётся
чистой, а яркость — постоянной на всем протяжении срока эксплуатации лампы.
Однако взаимодействие паров увеличивает давление внутри лампы, поэтому лампа
изготовлена из кварцевого стекла.
При замене лампы её необходимо очистить перед включением и нагревом. Это
связано с тем, что пальцы оставляют следы на кварцевом стекле, тем самым
снижая количество света, который проходит через конденсор.
Как узнать, достаточно ли освещения для работы с микроскопом? Включите весь
свет. Если после этого вам придётся уменьшить яркость, то его достаточно!
Всем лампам низкого напряжения необходим нагрев в течение двух-трех минут.
Обычно, если вы включаете осветитель при самом низком напряжении, свет виден.
Затем выберите или подготовьте препарат, поместите его на столик и настройте
фокусировку для объектива 10х — за это время лампа достаточно нагреется,
чтобы можно было повысить напряжение до необходимого значения.
Не поднимайте напряжение выше необходимого. Это продлит срок службы лампы,
что верно и для галогеновых ламп 6 В, 12 Вт стоимостью 10 или 12 $, и для
ламп 12 В.
Хорошее правило для продления срока эксплуатации осветителя микроскопа:
если вы отходите от микроскопа на достаточное время, чтобы лампа могла остыть,
выключите осветитель. Если времени для полного охлаждения лампы не хватит,
снизьте напряжение до минимального, но не выключайте её.
Во время включения лампы, в первый момент, ток может в три раза превысить
рабочий ток, то есть лампа 20 Вт может получить нагрузку 60 Вт, которая затем
снизится до 20 Вт. Вы не можете отказаться от осветителя, однако избегайте
включения и выключения его без необходимости.
Рассказывая об освещении, нельзя не упомянуть об освещении в отражённом или
падающем свете. Такое освещение осуществляется от блока, помещённого между
штативом микроскопа и бинокулярной насадкой и имеющего свой осветитель с
низковольтной лампой и трансформатором, две ирисовые диафрагмы — полевую и апер-
турную, держатели светофильтров, дихроичное (светоделительное) зеркало. Свет
горизонтально падает на дихроичное (обычно полупрозрачное) зеркало, которое
отражает его вниз через объектив (служащий одновременно и конденсором) на
препарат, отражается от него и идет обратно вверх через объектив и зеркало на
призмы, направляющие свет в бинокулярную насадку и окуляры.
С учётом характеристик микроскопа, эпиосвещение необходимо в современном
флуоресцентном микроскопе, о котором еще предстоит рассказать.
Конечно, падающий свет используется также в металлографических и
промышленных микроскопах для исследования чипов интегральных схем, в минералогических
поляризационных микроскопах и др. все они будут кратко описаны далее.
Осталось обсудить два понятия перед тем, как мы перейдём к освещению по Кё-
леру.
ПАРФОКАЛЬНОСТЬ
Этот термин означает сохранение препарата резким при переходе от одного
объектива к другому.
Истинная парфокальность определяется как необходимость поворота винта
точной фокусировки не более чем на 1/4 полного оборота при постепенном снижении
увеличения — от сухого объектива 10Ох (очень осторожно сфокусированного без
применения иммерсионного масла) к 40х, затем к 10х и 4х.
Причина перехода от объективов с высоким увеличением к объективам с низким
часто заключается в различии глубины резкости. Объектив 10Ох дает очень
маленькую глубину резкости и фокусируется на самой поверхности препарата.
Глубина резкости объектива 40х превышает её более чем в два раза. Глубина
резкости объектива 10х — более чем в 4 раза выше и т. д.
Если для фокусировки при переходе от одного объектива к другому необходимо
более 1/4 поворота винта точной фокусировки, то или вы используете обычный
недорогой микроскоп, или он неправильно настроен.
Для настройки парфокальности можно использовать вкладыши для удлинения
объективов . Однако правильнее это делается путём подрезки объективов (плоскости
посадки) так, чтобы после этой процедуры получилась оптимальная
парфокальность . Для этой и других целей у хорошего поставщика микроскопов должен быть
токарный станок (например, для изготовления детали, которая больше не
предоставляется производителем).
ЦЕНТРИРОВКА
Термин означает сохранение клетки или другой детали препарата в центре поля
зрения микроскопа при повышении увеличения после центрирования при низком
увеличении.
Мы ранее утверждали, что можно установить объектив, изготовленный по
стандарту DIN, от одного микроскопа на другой DIN микроскоп, при этом они будут
парфокальны и центрированы.
Разумеется, надо учитывать и цену. При установке объектива с микроскопа
Nikon на Olympus или наоборот парфокальность и центрировка будут
превосходными, при установке на Zeiss или Leitz — очень хорошими.
Автор все ещё помнит объективы без пружинящих оправ, наборы объективов с
разницей фокальной длины в 5-6 мм и очень плохой центрировкой. Современный
микроскоп со всеми своими недостатками и несоответствиями, значительно проще
в применении, чем микроскопы, которые были 25 лет назад, и часто значительно
лучше.
До сих пор мы рассматривали только светлопольную микроскопию. Перед тем как
перейти к обсуждению различных методов и специализированных микроскопов,
нужно подробно изучить освещение по Кёлеру.
ПРЕПАРАТ НА
ПРЕДМЕТНОМ
СТЕКЛЕ
Поместите предметное стекло с препаратом на предметный столик микроскопа
покровным стеклом вверх, придерживая край покровного стекла большим пальцем.
Рабочего расстояния объективов с увеличением 10х и ниже более чем достаточно
для фокусировки на плоскость препарата даже через стекло толщиной 1 мм.
Однако рабочее расстояние объективов 2Ох, 4Ох и т. д. до 10Ох составляет не более
0,5 мм, поэтому они позволяют смотреть только через покровное стекло меньшей
толщины (обычно равной 0,17 мм).
Покровные и предметные стекла подробнее описаны далее в соответствующем
разделе.
Довольно неприятно поместить стекло на микроскоп и настроить фокусировку
для объектива 10х, а потом установить объектив 4Ох и обнаружить, что препарат
вообще не виден. Как правило, такое случается тогда, когда препарат помещён
на столик предметным стеклом вверх и, соответственно, препаратом вниз.
ЕЖЕДНЕВНАЯ ПРОВЕРКА
РАБОТЫ МИКРОСКОПА
Включите осветитель. Поместите предметное стекло с препаратом и покровным
стеклом на предметный столик микроскопа. Для проверки микроскопа всегда
используйте один и тот же препарат: вы хорошо запомните его особенности, и
любые несоответствия будут заметны сразу.
Установите в оптический путь объектив 10х и сфокусируйтесь на препарат;
переместите конденсор вверх до упора и затем опустите примерно на 0,5 мм.
Установите приемлемый уровень яркости источника света.
Прикройте диафрагму конденсора так, чтобы видно было только изображение
неярко освещенного препарата.
При фокусировке с использованием объектива 10х обычно сначала настраивают
изображение винтом грубой фокусировки, а затем при помощи винта точной
фокусировки добиваются полной резкости. Во время этой настройки препарат
несколько раз оказывается в фокусе и вне фокуса. Если при этом не происходит
горизонтального смещения препарата, значит, сбоев в работе микроскопа нет и он
готов к использованию.
Предполагается, что препарат выглядит нормально. Правила работы со
«стандартным» препаратом приведены ниже.
Горизонтальное смещение препарата при настройке обычно происходит по двум
причинам. Первая — остатки иммерсионного масла или грязи на линзах объектива.
Чтобы устранить эту проблему, очистите объектив. Другая причина — лампа не
центрирована. Для проверки этого поместите матовый светофильтр или
полупрозрачную бумажку под конденсор. Если смещение исчезнет, то причина именно в
лампе. Для решения проблемы центрируйте лампу или введите в оптический ход
освещения матовый светофильтр.
МАНИПУЛЯЦИИ
С КОНДЕНСОРОМ
В этой главе продемонстрируем правильный и альтернативный (неправильный)
методы использования ирисовой диафрагмы конденсора.
Поместите хорошо знакомый вам препарат на микроскоп и настройте фокусировку
при использовании объектива 10х. Поднимите конденсор до упора и затем
опустите его примерно на 0,5 мм.
Ирисовая диафрагма конденсора называется апертурной диафрагмой и
предназначена, как отмечали ранее, для настройки контраста препарата. Заметим, что в
осветителе находится полевая диафрагма.
Определите часть препарата, для детального исследования которой требуется
более высокий контраст. Понаблюдайте за изменениями изображения препарата,
открывая и закрывая апертурную диафрагму. При такой настройке существует
предел, после которого препарат начнёт становиться темнее, но разрешающая
способность изображения изменяться не будет. Если вытащить окуляр и посмотреть в
тубус на положение диафрагмы, то она будет открыта примерно на 2/3. Тщательно
проверьте фокусировку препарата с использованием объектива 10х.
Альтернативный способ изменения контраста изображения заключается в
перемещении конденсора по высоте при полностью открытой апертурной диафрагме.
Настройте положение диафрагмы и яркость освещения. Какой метод больше подходит
для получения хорошего контраста?
Во втором случае контраст усилится, но разрешение снизится, детали будут
размытыми, а края смазанными и нечёткими. При опускании конденсора плоскость,
на которую фокусируется свет, окажется ниже, свет будет рассеиваться сильнее,
проходя через детали препарата под разными углами, что приведёт к затемнению
краёв. Таким образом, следует подчеркнуть, что при опускании конденсора
теряется разрешение, чего не происходит при закрытии ирисовой диафрагмы до
определённого размера (до 2/3), когда конденсор находится в правильном положении.
Более подробно настройка положения конденсора описана в разделе,
посвященном освещению по Кёлеру.
НАСТРОЙКА
ОСВЕЩЕНИЯ
ПО КЁЛЕРУ
Настройка освещения по Кёлеру — простая процедура настройки микроскопа и
его компонентов для получения наилучшего возможного сочетания контраста и
разрешения. У человека, знакомого с этой процедурой, длительность настройки
составляет не более двух-трех минут. Её следует проводить каждый день.
Предположим, что осветитель включён, прогрет и бинокулярная насадка
настроена , то есть расстояние между окулярами выставлено.
Поместите знакомый препарат на предметный столик и настройте фокусировку
при использовании объектива 10х. Апертурная и полевая диафрагмы должны быть
широко открыты, светофильтр и дополнительная линза выдвинуты из оптического
пути, конденсор поднят до упора и затем опущен на расстояние примерно 0,5 мм.
Прикройте полевую диафрагму так, чтоб её было видно в поле зрения, и
настройте фокусировку конденсора, чтобы в фокусе оказался внутренний край
ирисовой диафрагмы в плоскости препарата. Когда она будет в фокусе, поставьте её
изображение в центр поля зрения и откройте её так, чтобы наружный диаметр
находился несколько за пределами поля зрения. Вытащите один окуляр, и глядя в
пустой тубус, прикройте апертурную диафрагму, оставив открытыми 2/3 в центре
наблюдаемого при этом поля. Верните на место окуляр. Настройка освещения по
Кёлеру завершена.
Рис. 8. Освещение по Кёлеру.
Вы начали с объектива 10х. Препарат должен оставаться в фокусе при любом
методе настройки и при любых регулировках.
Теперь обратимся к осветителю. Нить лампы должна находиться на расстоянии
минимум 7м (предпочтительно 10м) от апертурной диафрагмы. Осветитель
располагается позади микроскопа. Среднюю позицию занимает полевая диафрагма, затем
зеркало для отражения света под углом 90° на конденсор. Если нить находится
на оптимальном расстоянии, то она будет в фокусе в плоскости апертурной
диафрагмы; в противном случае её необходимо сфокусировать в этой плоскости путём
передвижения по горизонтали коллекторной линзы осветителя. Закрыв полевую
диафрагму, можно посмотреть, центрирована лампа или нет (если нет, её нужно
центрировать).
Следует проверить настройку конденсора для данного препарата, фокусирует ли
конденсор полевую диафрагму в поле зрения. Для этого, при прикрытой полевой
диафрагме перемещением конденсора по вертикали подкорректируйте её
фокусировку в плоскости препарата. Затем полевая диафрагма раскрывается до краёв поля
зрения. Следовательно, при применении разных объективов ее раскрытие будет
различным. Таким образом, название «полевая диафрагма» отражает её
назначение.
Поясним выражение «настройка конденсора для данного препарата». Конденсор
устанавливается в положении на 0,5 мм ниже столика по двум причинам:
1) если мы не сможем пройти фокальную точку, как мы узнаем, что мы её
нашли? ;
2) показатель преломления воздуха равен 1,0.
Если мы оставим воздух между поверхностью конденсора и нижней поверхностью
предметного стекла, то вся система освещения будет работать с А = 1,0. Однако
апертура конденсора должна быть равна 1,25, как и А иммерсионного объектива
100х. Как сделать так, чтобы система работала с А = 1,25, а не с А = 1,0?
Ответ : поместите на конденсор каплю иммерсионного масла и подведите его к
нижней части предметного стекла. Тогда у вас будет достаточно места для капли
масла и конденсор установится в правильном положении. Вы когда-нибудь
наносили масло между конденсором и предметным стеклом? Скорее всего, нет. Почему?
Потому что у вас не было в этом необходимости. Вы и без того видели всё, что
нужно. Значит ли это, что иммерсионный объектив 10Ох с А = 1,0 или даже А =
0,95 в сочетании с конденсором с А = 1,0 даёт нормальный результат? Именно
так.
Рассмотрим масляную иммерсию — как и почему она применяется. Все
иммерсионные объективы, предусматривающие наличие масла, используют масло типа А.
После фокусировки с объективом 40х поверните револьвер так, чтобы убрать
объектив с оптического пути, и нанесите одну или две капли иммерсионного масла на
участок покровного стекла, через который проходит свет. Затем установите
объектив 10 Ох.
Поскольку микроскоп парфокален, нет опасности повредить покровное стекло.
При необходимости подстройте фокусировку конденсора. Вы можете настроить
фокусировку для объектива 10Ох без использования масла на конденсоре, а просто
при помощи правильной настройки апертурной диафрагмы и яркости освещения.
В чем преимущество использования масла? Оно позволяет устранить рассеянный
свет, вызванный освещением в комнате, что влияет на контраст изображения
препарата. Второе и главное преимущество — обеспечивает лучший сбор лучей света,
выходящих из конденсора, и соответствующее повышение яркости изображения.
Увеличивает ли использование масла разрешающую способность микроскопа?
Вероятно нет, хотя благодаря устранению размытости мы видим препарат с
надлежащим контрастом при правильном применении апертурной диафрагмы2.
Другими словами, мы теперь используем апертурную диафрагму только для того,
для чего она предназначена, — регулировки контраста.
Рабочее расстояние обычного объектива 100х составляет около 0,3 мм.
Иммерсионное масло типа А хорошо подходит для данного расстояния и благодаря
высокой вязкости легко счищается со стекла и объектива. Масло типа Б гуще и
предназначено для конденсоров, потому что иногда расстояние между конденсором и
стеклом должно составлять 0,5 мм или более. Оба типа масла высыхают медленно
или не высыхают совсем за то время, пока вы используете их. Не забывайте
очистить объектив3 перед тем, как закончить работу, даже если вы собираетесь
отойти всего на 10 минут.
Теперь посмотрим, что зависит от того, левша вы или правша. При выводе
объектива 10Ох из оптического пути для его чистки — 4Ох или с низким увеличением
оказывается в оптическом ходе? Если это объектив 4Ох — то поменяйте порядок
объективов: объектив 4Ох довольно длинный и задевает масло, однако его линза
не предназначена для работы с ним.
Микроскоп позволяет поворачивать револьвер с объективами и по часовой
стрелке, и в противоположном направлении. Поэтому, если вы единственный
пользователь микроскопа, выберите тот порядок, который вам удобен для очистки
иммерсионного объектива.
Две самые большие проблемы при чистке микроскопа — масло и грязь на
объективах 40х и 100х. Масла на объективе 40х не должно быть, но вы можете не
обратить на это внимание; также вы можете не заметить масляную плёнку и грязь
на объективе 10Ох, поскольку фронтальная линза очень маленькая.
Фронтальная линза иммерсионного объектива герметично закрыта с краев для
предотвращения попадания масла в объектив и на внутреннюю поверхность самой
линзы. Наличие масла внутри объектива исключает возможность нормальной
работы , а очистка стоит дорого.
Теперь повторно обратимся к освещению по Кёлеру.
Поместите знакомый препарат на столик и настройте фокусировку при
использовании объектива 10х. Апертурная и полевая диафрагмы должны быть широко откры-
Это предположение автора неверно. Иммерсионное масло позволяет увеличить
апертуру объектива, что, в свою очередь повышает разрешающую способность
микроскопа . — Прим. ред.
3 Желательно не спиртом - он может испортить некоторые объективы (возможно,
из-за растворения склейки линз). Лучше применять чистый бензин (для зажигалок
Zippo) . — Прим. ред.
ты, светофильтр и вспомогательная линза выдвинуты из оптического пути,
конденсор поднят до упора. Прикройте полевую диафрагму так, чтобы ее было видно,
и настройте фокусировку конденсора, таким образом, чтобы в фокусе оказался
внутренний край ирисовой диафрагмы на плоскости препарата. Когда она будет в
резком фокусе, откройте её, так, чтобы край находился как раз за полем
зрения. Вытащите один окуляр и, глядя в пустой тубус, прикройте апертурную
диафрагму, оставив открытыми 2/3 в центре поле зрения. Верните на место окуляр.
Проверьте, чему равна апертура объектива 40х. Обычно она равна 0,65.
Значение очень близко к 2/3 апертуры конденсора. Поэтому мы настраиваем микроскоп,
используя объектив 10х, что подходит также и для работы с объективом 40х.
Последний называют сухим объективом с высоким увеличением. Сейчас уже есть
сухие объективы 60х, 80х и даже 100х, однако термин «сухой объектив» по-
прежнему относится к объективу 4Ох. Причина использования объектива 10х для
настройки в том, что у него самое низкое увеличение среди хорошо скоррегиро-
ванных объективов высокого качества. Объективы с увеличением меньше 10х хуже,
вне зависимости от производителя.
Некоторые микроскопы имеют название «микроскоп типа Кёлера» или «полу-
Кёлер». Если лампа находится прямо под конденсором и нет необходимого
расстояния 7 м - 10 м, такие приборы не относятся к микроскопам по Кёлеру. Если
есть полевая диафрагма, её можно использовать для ограничения освещенного
поля, но не для настройки конденсора.
Можно ли провести настройку освещения по Кёлеру для такого микроскопа? Не
совсем, но попробуйте. Поместите знакомый препарат на предметный столик и
настройте фокусировку при использовании объектива 10х. Апертурная диафрагма
должна быть широко открыта, светофильтр и вспомогательная линза выдвинуты из
оптического пути. Переместите конденсор до упора и опустите на 0,5 мм.
Вытащите один окуляр и, глядя в пустой тубус, прикройте апертурную диафрагму,
так, чтобы открыто было 2/3 в центре поле зрения. Верните на место окуляр.
Если есть полевая диафрагма, широко откройте её. После настройки закрывайте
её до тех пор пока поле зрения не начнёт становиться тёмным. Теперь поднимите
или опустите конденсор, чтобы проверить, подходит ли расстояние 0,5 мм для
данного препарата. Очень велика вероятность, что вам редко, если вообще
придется работать с микроскопом типа Кёлера. Поэтому научитесь настраивать
микроскоп до компромиссного варианта, но так близко к идеалу, как только
возможно .
Когда вы освоите работу с микроскопом и научитесь пользоваться всеми его
компонентами, вам потребуется две—три минуты на настройку по Кёлеру или полу-
Кёлеру. Вы сможете открывать апертурную диафрагму примерно на 2/3, просто
глядя на препарат.
Фокусировку конденсора следует выполнять для конкретного препарата, и это
единственная причина для изменения положения конденсора после настройки
освещения по Кёлеру или полу-Кёлеру (на 0,5 мм ниже стекла).
Представьте себе, что выбраны для работы объектив и окуляр, конденсор
установлен в нормальное положение, которое редко требуется менять, и все
компоненты чистые. Что вам остаётся делать? Вы настроили апертурную диафрагму для
объектива 4Ох, но можете выбрать объектив 10х или даже с меньшим увеличением
или, напротив, объектив 100х. Апертурная диафрагма — единственный
регулируемый компонент микроскопа. Ваша компетенция при работе с микроскопом зависит
исключительно от того, насколько хорошо вы умеете настраивать апертурную
диафрагму. Отверстие в 2/3 — это нормальное положение. Квалифицированный
лаборант при работе примерно каждые 4 минуты достаёт окуляр и проверяет положение
диафрагмы. Он часто проверяет правильность настройки микроскопа по Кёлеру,
чтобы исключить неполадку микроскопа как причину плохого качества изображения
объекта.
ПРИМЕНЕНИЕ
СТАНДАРТНОГО
ПРЕПАРАТА
Позвольте внести некоторую объективность в область микроскопии и помочь вам
в стандартизации при работе с микроскопом. Некоторые приборы для химических и
биохимических операций ежедневно тестируются по стандартному образцу. Прибор
или дает правильный ответ, или им не пользуются, пока не починят. При этом
обеспечивается объективность, невозможная при микроскопии.
Работа микроскопа зависит от регулировки его компонентов и оптических
элементов . Правильная работа зависит также от пользователя. Например, болезнь,
усталость, снижение остроты зрения, раздражающее воздействие окружающей
обстановки и персонала — всё оказывает влияние на того, кто смотрит в
микроскоп, и на результаты работы.
Есть две основные причины, по которым рекомендуется использовать
стандартный препарат: ежедневная проверка работы микроскопа и оценка микроскопов
других марок и моделей.
Выберите интересующий вас препарат с различными характеристиками. Хорошим
примером служит клеточная ткань, но можно использовать и многие другие.
Должна быть окрашена гематоксилином и эозином. Ежедневное использование одного и
того же препарата для проверки микроскопа позволит вам хорошо запомнить его
структуры и особенности в зависимости от положения ирисовой диафрагмы
конденсора.
Ежедневная
проверка
Используйте 10х объектив. Поднимите конденсор до конца (до соприкосновения
с нижней поверхностью предметного стекла), затем опустите на 0,5 мм.
Сфокусируйте препарат, настройте раскрытие полевой и апертурной диафрагм.
Горизонтальное
смещение
препарата
Во время фокусировки с объективом 10х следите за горизонтальным
перемещением препарата в любом направлении. Изображение должно находиться чётко в
фокусе (без расплывчатости и горизонтального смещения).
Устранение некоторых неполадок, которые могут вызвать горизонтальное
смещение препарата, требует участия компетентного технического специалиста. При
хорошем обращении с микроскопом в 80 % случаев этот эффект возникает по одной
из четырех основных причин и легко устраним.
(1) Объектив. Убедитесь, что он надёжно закреплён в револьвере.
(2) Лампа. Поместите матовое стекло или протирочную ткань в осветительную
систему. Если горизонтальное смешение препарата исчезнет, то лампа не
центрирована. Центрируйте её или продолжите работу, используя
светофильтр или протирочную ткань, пока не появится время в течение дня для
центрировки лампы.
(3) Центровка конденсора. Допустим, что апертурная диафрагма была
центрирована в конденсоре производителем. Выньте из тубуса окуляр,
открывайте и закрывайте ирисовую диафрагму для того, чтобы увидеть,
центрирована ли она в поле зрения. Если диафрагма не центрирована, но есть
винты центровки, отцентрируйте её. Если же нет винтов центровки (см.
примечание далее), переходите к следующему шагу.
(4) Состояние фронтальных линз. При обнаружении грязи или высохшего
иммерсионного масла на фронтальных линзах объектива очистите их.
Эти шаги должны устранить горизонтальное смещение.
Если проблема заключалась в пункте (3) , тогда надо отцентрировать
конденсор , что возможно. Смещение могло быть связано с оправой, точнее, с неровным
или неплотным закреплением в ней конденсора. Понаблюдайте за техническим
работником, исправляющим неполадки, чтобы в дальнейшем вы сами могли решить
проблему, если она снова появится.
Если исправление любой из причин устраняет горизонтальное смещение,
переходите к оценке разрешающей способности.
Разрешающая
способность
микроскопа
Убедитесь, что все характерные детали, которые вы обычно наблюдаете на
стандартном препарате, присутствуют на нём. Удостоверьтесь, что вы правильно
настроили ирисовую диафрагму конденсора. Также проверьте работу объективов
40х и 100х.
Если изображение затуманено или загрязнено, то причина может быть в
масляной плёнке на фронтальной линзе, оставшейся после обработки ксилолом или
другими растворителями на основе бензина. Спирты (метанол, этанол, изопропил)
чистят так же, как и ксилол, но они менее резкие и не оставляют масляной
плёнки. Можно использовать и другие растворители. Важно лишь помнить, что
растворитель следует наносить на протирочную бумагу, а не на саму линзу,
используйте растворитель экономно.
Если вы чётко видите стандартный препарат со всеми характерными чертами,
микроскоп готов к ежедневной работе.
Оценка
микроскопа
Используйте стандартный препарат для сравнения и оценки других микроскопов.
Делайте это на вашем рабочем месте или на выставках, на которых экспонируются
микроскопы. Всегда посещайте такие мероприятия и сравнивайте микроскопы.
В тот момент, когда вы посмотрите через незнакомый микроскоп (перед тем,
приступить к наблюдению за своим препаратом), вы должны учесть две вещи.
Если между бинокулярной насадкой и корпусом микроскопа есть устройство,
убедитесь, что оно находится в положении исследования в светлом поле. Затем
осмотрите конденсор на наличие дополнительных линз. Если есть линза под
конденсором, то она предназначена для работы с объективами малого увеличения,
включая объектив 10х. Если линза находится над конденсором, тогда она для
объективов 4Ох и 10Ох. С того момента, как вы начнёте работу с объективом
10х, нижняя линза должна находиться в оптическом пути или верхняя линза
должна быть убрана из оптического пути. Максимально поднимите конденсор, затем
опустите его на 0,5 мм. Конденсоров, в которых присутствовали бы оба типа
линз, не существует.
Обратитесь за разрешением на использование стандартного препарата вместо
того, что уже установлен в микроскопе. Если при наблюдении вы не видите
привычных деталей препарата, удостоверьтесь, что микроскоп исправен, и если это
так, не тратьте на него время, но всё же запомните марку и модель на будущее.
Напротив, если вы видите больше, чем раньше, с лучшим разрешением и
контрастом, тогда перед вами более совершенная модель микроскопа, чем та которая
есть у вас. Уточните, почему этот микроскоп лучше вашего. Спросите про объек-
тивы, конденсоры, окуляры, а так же о том, что может быть добавлено к нему
(например, фазовый контраст, тёмное поле, интерференционный контраст,
флуоресценция и т. д.) . Даже если вы не собираетесь покупать новый микроскоп, вы
можете накопить необходимую вам информацию, чтобы в дальнейшем совершить
покупку нужной вам модели.
Микроскопы очень индивидуальны. Рассмотрите незнакомый вам микроскоп с
позиции удобства в использовании. Комфортно ли вам за ним сидеть? Возможно, он
великоват и требуется его уменьшить. Удобны и просты ли в работе винты
фокусировки и рукоятки перемещения предметного столика? Подходит ли вам угол
наклона окуляров?
И все же предпочтение отдавайте более совершенным микроскопам, даже если
вам не очень комфортно за ними сидеть. Вы должны научиться в первую очередь
оценивать преимущества в оптике, даже если вам это не слишком по вкусу.
Наконец, это убедит вас в необходимости приобретения и использования
стандартного препарата. Кстати, если вы хотите проверить еще и плоскостность поля
зрения, примените цитологический препарат, поместите его под покровное стекло
для устойчивости препарата.
Для хранения одного, двух или более стандартных препаратов вполне подойдет
обычная картонная коробочка.
До сих пор мы были сосредоточены на светлопольной микроскопии, чтобы
сделать её для вас простой и понятной. С этого момента мы можем подумать о
других методах.
Такие методы, как тёмное поле, флуоресценция, фазовый контраст,
дифференциальный интерференционный контраст по Номарскому связаны с использованием
светлопольного микроскопа, но для этого надо установить дополнительные
принадлежности и проверить исправность микроскопа. Такая проверка осуществляется
до перехода к работе другими методами.
МЕТОД
ТЁМНОГО
ПОЛЯ
Метод тёмного поля позволяет наблюдать светящиеся структуры препарата на
тёмном фоне. Так, например, при изучении препарата с живыми бактериями или
клеток слизистой щеки фон будет чёрным, а двигающиеся бактерии или клетки
будут выглядеть светящимися, белыми и, следовательно, легко обнаруживаться.
На практике метод темного поля реализуется двумя способами.
При использовании объективов с низким увеличением (до 4 Ох) центральная
часть апертурной диафрагмы конденсора закрывается непрозрачным диском из
стекла или металла так, что пучок лучей выходит из конденсора в виде полого
конуса и непосредственно в объектив не попадает. Изображение объекта
создается только рассеянными (дифрагированными) структурами препарата лучами.
При использовании объектива 10Ох необходимо уменьшить апертуру объектива до
значения несколько ниже 1,0 (в противном случае препарат будет засвечен, и
детали не будут видны). Это достигается с помощью ирисовой диафрагмы в
объективе (наилучший вариант, так как её можно закрыть для тёмного поля и открыть
для светлого) или тем, что в зрачок объектива (заднюю фокальную плоскость
объектива) помещается тёмнопольное кольцо, обеспечивающее апертуру объектива
меньшую или равную 1,0.
Далее, мы должны использовать соответствующий тёмнопольный конденсор.
Раньше при использовании тёмнопольных конденсоров только 1/4 часть поля зрения,
центральная, была хорошо освещена, остальные участки были размыты. С
современными тёмнопольными конденсорами всё поле зрения освещено и находится в
фокусе . Этот вид конденсоров требует, чтобы при использовании всех объективов,
начиная с 2Ох, между верхней линзой конденсора и нижней поверхностью
предметного стекла находилось иммерсионное масло типа Б. Когда применяется
иммерсионный объектив, масло должно находиться также между препаратом и фронтальной
линзой объектива.
Лучшим примером проделанной работы с использованием данного метода
микроскопии являются исследования препаратов, полученных при венерических
заболеваниях. Так, трихомонады в этих препаратах хорошо видны в тёмном поле. А
поскольку мы теперь не красим наши препараты, то всё живое остаётся живым.
Темнопольный конденсор лёгок в использовании и хорошо центрирован
средствами, поставляемыми производителем. Кроме того, и сам оператор должен иметь
возможность центрировать конденсор в случае необходимости, для чего последний
должен иметь соответствующие винты настройки.
МЕТОД
ФАЗОВОГО
КОНТРАСТА
Для того чтобы увидеть бесцветные — прозрачные или полупрозрачные —
препараты, вы должны окрасить их соответствующими красителями. Фазовый контраст
был разработан Цернике (Zernike) для наблюдения за живыми организмами без
окрашивания и изучения деталей прозрачных и полупрозрачных препаратов.
Обычно при методе фазового контраста апертурная диафрагма широко открыта. В
плоскость прямо под конденсором, непосредственно над апертурной диафрагмой
помещается круглая стеклянная пластинка с непрозрачным центром, прозрачным
кольцом и непрозрачной внешней частью. Свет проходит через прозрачное кольцо,
как через пончик, затем через конденсор и препарат. В задней фокальной
плоскости объектива имеется противоположный диск: прозрачный центр, непрозрачное
кольцо и прозрачная внешняя часть.
С фазовым телескопом (визирная трубка, помещаемая вместо окуляра)
наблюдатель может сфокусироваться и увидеть оба кольца одновременно: чёрное кольцо в
объективе и изображение светлого кольца конденсора. Светлое кольцо может быть
центрировано относительно чёрного. Центрирование внутри объектива слишком
сложно, но зато можно центрировать прозрачное кольцо под конденсором,
поскольку оно доступно для настройки. Полная концентричность не требуется, но
требуется полное перекрытие колец: светлое кольцо должно находиться внутри
тёмного.
Фазовое кольцо действует двояко. Во-первых, оно поглощает значительную
часть прямо прошедшего через светлое кольцо света, для чего на него нанесена
полупрозрачная плёнка металла. Во-вторых, оно сдвигает фазу световых
колебаний примерно на 1/4 длины волны. Это позволяет сделать прозрачные и
полупрозрачные детали полностью видимыми, причём клетки остаются живыми, так как они
не подвергаются окрашиванию. Теперь можно полностью рассмотреть детали
эпителиальных клеток, их форму, размер, а также ядра и гранулы; живая бактерия
обнаруживается сначала в тёмном поле, а затем изучается в фазовом контрасте.
Цернике спроектировал свою систему так, что в ней имелось одно кольцо,
подобранное по размерам для 10х, одно кольцо для 20 и 4Ох и ещё одно для 10Ох с
четвёртой позицией для светлого поля. Все масляные объективы работают с
кольцом 100х.
Большинство фазово-контрастных систем, используемых сегодня, подобны друг
другу. Только одна компания делает систему с одним кольцом для объективов
10х, 2Ох, 4Ох и со вторым для объектива 10Ох; третья позиция в конденсоре
предусмотрена для объектива 40х тёмного поля, четвертая — для работы в
светлом поле с апертурной диафрагмой, центрированной на производстве без
возможности корректировки со стороны пользователя.
Рис. 9. Тёмнопольный конденсор (слева) и фазово-контрастный комплект.
У некоторых исследовательских микроскопов в бинокулярную насадку встроена
линза Бертрана. Эта линза имеет возможность фокусировки для того, чтобы
увидеть оба кольца, позволяя, таким образом, центрировать элемент конденсора
(кольцевую диафрагму конденсора). Линза Бертрана выполняет функцию фазового
телескопа, но наблюдатель в этом случае смотрит через бинокулярную насадку и
окуляры.
Фазовый контраст бывает позитивным (тёмные структуры на светлом фоне), и
негативным (светлые структуры на тёмном фоне).
В первом случае апертурная диафрагма широко открыта, во втором — закрыта
так чтобы заблокировать внешнее кольцо.
Обычная проблема при работе с фазовым контрастом — ореолы вокруг всех
деталей препарата, которые мешающие извлечь нужную для вас информацию. И все же
польза от фазового контраста перевешивает все его недостатки.
Дифференциальный Интерференционный Контраст (DIC) по Номарскому решает проблему с
ореолами, но при этом появляется другая проблема (см. далее описание этой системы).
ПОЛЯРИЗАЦИОННАЯ
МИКРОСКОПИЯ
Предположим, у вас есть пара сломанных поляризационных стёкол
(поляризаторов) . Если вы возьмёте одно стекло и повернёте его по отношению к другому, вы
получите темноту. Степень непрозрачности зависит от качества поляризаторов.
Подавление 95—98 % света — превосходный показатель; если он намного меньше,
появляется грязно-серый оттенок, Взаимное положение поляризаторов при
получении тёмного поля называется скрещенным, при получении наиболее светлого ноля
— параллельным.
Перед тем как обратиться к поляризационной микроскопии, давайте вернёмся к
упомянутому выше лаборанту.
Добавим в его светлопольный или фазовоконтрастный микроскоп между
бинокулярной насадкой и корпусом микроскопа устройство, которое позволит вводить
поляризационный элемент (анализатор) в оптический путь. Поместим другой
поляризационный элемент (поляризатор) под конденсор и будем поворачивать его до
получения полной темноты (анализатор и поляризатор скрещены); зафиксируем при
этом их положение. Вставим в это устройство (между бинокулярной насадкой и
корпусом микроскопа) выдвижной держатель с компенсатором — красной пластинкой
первого порядка. Допустим, лабоарнт исследует препарат ткани и замечает объ-
ект, похожий на кристалл. Он устанавливает анализатор, поляризатор
поворачивает до скрещенного положения и рассматривает объект. Если это кристалл или
кристаллическое образование, то оно светится, как если бы за полупрозрачным
экраном был включён осветитель4. Пока ещё лаборант не может определить,
кристалл ли это мочевой кислоты или кальция. Он вводит в ход лучей красную
пластинку первого порядка и поворачивает её из одного установленного положения в
другое: кристалл становится или красным, или зелёным. Таким образом можно
определить природу кристалла. Затем лаборант убирает из оптического пути
анализатор и, при желании, поляризатор и продолжает работу (изучаемая область
препарата остаётся в поле зрения).
Теперь обратим внимание на поляризационный микроскоп. Он включает многие
компоненты, которые присутствуют в обычном светлопольном микроскопе,
поскольку предполагает исследование препарата в светлом поле между поляризующими
элементами.
Довольно часто, особенно при обучении студентов, используют монокулярные
поляризационные микроскопы по причине их низкой стоимости. Профессора
предпочитают бинокулярные модели. В бинокулярной насадке может быть установлена
либо фиксированная, либо с возможностью фокусировки линза Бертрана, необходимая
для исследования (её функции описаны ниже). Между насадкой и корпусом
находится деталь, в которой располагается анализатор, и прорезь для установки
компенсатора.
Микроскоп имеет круглый и вращаемый предметный столик, что позволяет
рассматривать препарат, поворачивая его между скрещенными анализатором и
поляризатором. Столик также оборудован шкалой для измерения его поворота в градусах
и угловых минутах. Под предметным столиком (обычно под конденсором) находится
поворачиваемый поляризатор с фиксацией его положения под 0, 45° и 90° к
положению анализатора. Разумеется, в микроскоп установлена апертурная диафрагма
и, как правило, держатель светофильтров.
В окуляре моно- или бинокулярной насадки есть перекрестие. Все
центрирование проводится относительно этого перекрестия, препарат также поворачивается
вокруг центра этого перекрестия.
Отличие механического предметного столика в том, что он должен быть низко
расположен, чтобы при повороте об него не ударялись объективы. Очень часто
это измерительный столик, который при перемещении в направлении восток -
запад или север - юг последовательно фиксируется через заданные промежутки.
Представьте себе шарик, который попадает в бороздку, — так работает механизм
фиксации. Можно взять предмет острее шарика — эффект будет тот же. Когда вы
поворачиваете объективы, механизм фиксации удерживает каждый объектив в
оптическом ходе лучей.
Для подсчёта различных компонентов на тонком срезе им на счётчике
присваивают номера от 1 до 9. Номер 10 предназначен для выбросов или суммирования.
Исследователь перемещает препарат до фиксации столика и смотрит, находится ли
один из 9 компонентов на перекрестии. Если там нет ни одного из них, то
выбирают номер 10. При подсчёте материала на счётчике нужно указать число каждого
из компонентов и всего остального на номере 10. После просмотра всего
препарата можно рассчитать процентное содержание любого из 9 компонентов
материала.
Компенсатор устанавливается в микроскопе под углом 45° к направлениям север
- юг и восток - запад.
Большинство компонентов видны одинаково вне зависимости от того, как они
расположены по отношению к компенсатору, но некоторые требуют поворота, и это
4 То есть объект поворачивает поляризованный свет, так как будто был повернут
поляризатор.
ещё одна причина, по которой столик должен быть вращаемым. Мы не будем
углубляться в описание функций различных компенсаторов или клиньев, так как вы
можете приобрести специальную книгу по этому вопросу. Мы лишь упомянем
некоторые названия: пластина в 1/4 длины волны — кварцевый клин, который может
иметь 6, 30 или 120 порядков; красная пластинка первого порядка (у неё есть
три других названия, позволяющие определить возраст тех, кто их использует:
пластина замедления света, чувствительная тоновая пластинка и гипсовая
пластина, самая старая).
Рассмотрим понятие «порядок». Когда свет преломляется через призму,
становятся видны все цвета спектра, затем они становятся все бледнее (третий,
четвёртый и т. д. наборы цветов-порядков). Нулевой порядок — это чёрный свет в
самом начале спектра. Красная пластинка первого порядка, как и следует из
названия , эквивалентна красному в первом порядке цветов.
Линза Бертрана в комбинации с окуляром даёт вспомогательную визирную
трубку, позволяющую рассматривать интерференционные фигуры в выходном зрачке
микрообъектива в то время, когда сам микроскоп сфокусирован на определённое
зерно препарата. Если геологу необходимо идентифицировать материал, он
поворачивает тонкий срез минерала между скрещенными поляризатором и анализатором. При
этом видны 2 цвета (и только 2) , а для превращения одного цвета в другой
нужен специфический угол поворота препарата. Таким образом можно
идентифицировать большинство минералов. Однако некоторые минералы так схожи по параметрам
цвета и углам поворота, что интерференционная картина — единственный способ
их идентифицировать.
Петрография изучает геологию нефти. У петрографического микроскопа нет
линзы Бертрана, поскольку его пользователям интерференционная картина не нужна.
Стандартная геологическая работа выполняется на тонком шлифе. Он
представляет собой тонкий срез камня, отшлифованный, заключенный в эпоксидной смоле
на предметное стекло размером 1x2 дюйма и затем отшлифованный ещё раз для
того, чтобы толщина шлифа не превышала 15 микронов; после этого препарат
устанавливают на предметный столик и накрывают покровным стеклом. Такие препараты
наблюдают в свете, идущем от поляризатора через тонкий шлиф.
Все подобные исследования относятся к светлопольному микроскопу, к которому
добавляются поляризатор, анализатор и компенсатор.
Исследователь руды может начать подготовку образца так же, как и тонкого
среза, сделав его толщиной в 6-10 мм и отшлифовав поверхность. Ему
потребуется эпиосвещение5, следовательно, между бинокулярной насадкой и корпусом
микроскопа должен быть помещен осветитель. Там будет и лампочка, и
трансформатор; поляризатор, анализатор, компенсатор; апертурная и полевая диафрагмы,
дихроичное зеркало ит. д.
Работа объективов для поляризационного света отличается от работы
стандартных объективов. Главное, они должны быть свободны от внутреннего натяжения.
Натяжение в объективах возникает в результате давления металлических оправ на
края линзы. При наблюдении через микроскоп это проявляется во вспышке белого
света, идущего от точки давления по направлению к центру.
Производители тщательно проверяют объективы на наличие внутреннего
натяжения. Те объективы, в которых нет натяжения, идут в комплект поляризационных
микроскопов по высокой цене; а объективы с натяжением, идут в комплект биоло-
5 Особенностью некоторых микроскопов является способ освещения образца,
который осуществляется «сбоку». При таком освещении неоднородности, имеющиеся в
образце, рассеивают падающий свет и в микроскопе изображение образца
наблюдают в рассеянном свете, а «освещающий» световой пучок не попадает в объектив.
Такое освещение называется эпи-подсветкой (EPI-illuminator, EPI^microscope,
EPI-objective lens).
гических микроскопов, в которых натяжение не играет никакой роли, или вовсе
бракуются.
На рис. 10 приведен общий вид поляризационного микроскопа.
Рис. 10. Поляризационный микроскоп. 1 - кольцо со шкалой угла
поворота анализатора; 2 - окуляр; 3 - паз для установки компенсационных
устройств; 4 - салазки с линзой Бертрана; 5 - винты для центрировки
линзы Бертрана; 6 - винт крепления промежуточного тубуса; 7 - винт
установки упора перемещения фокусировочного механизма; 8 - кольцо
регулировки плавности перемещения фокусировочного механизма; 9 -
рукоятка регулировки напряжения; 10 - кнопка включения осветителя; 11
- конденсорное устройство; 12 - рукоятка включения/выключения
фронтальной линзы конденсора; 13 - винт настройки конденсора.
Мы продемонстрировали вам необходимость наших объективов. Эти объективы
предназначены и скорректированы для работы с препаратами под покровными
стёклами толщиной 0,17 мм.
При исследовании руды под микроскопом полированную поверхность не закрывают
покровным стеклом. Для такой работы нам нужны объективы, которые не будут
скорректированы относительно покровных стёкол, или объективы для
металлографии, но без натяжения.
Объективы 10х могут работать как с покровными стёклами, так и без них. Для
рудных микроскопов потребуются 2Ох и более сильные объективы, которые
скорректированы на отсутствие покровного стекла.
Наш стандартный поляризационный микроскоп обычно имеет в комплекте
объективы 5х, 10х и 4Ох. Револьвер имеет 4 гнезда для объективов, поэтому мы
добавили второй объектив 4Ох для препаратов без покровного стекла, получив таким
образом, двойной световой поляризационный микроскоп. Ранее при описании
окуляров Гюйгенса, в примечании, было сказано, что они не обеспечивают
цветокоррекцию или компенсацию хроматической аберрации и для решения этой проблемы
следует обратиться к разделу «Поляризационная микроскопия».
С того момента, как мы определились со значением цветов, мы не хотим, чтобы
окуляр или объектив давали в поле зрения цвета, не принадлежащие препарату.
Мы знаем, что объективы без натяжения были выбраны для поляризационных
микроскопов, из-за отсутствия натяжения и цветовой коррекции. Следовательно, очень
важно, чтобы и окуляры были без цветовой коррекции или компенсации. По этой
причине поляризационные окуляры обычно модифицированы до окуляров Гюйгенса.
Иногда применяются также широкопольные окуляры, но специально проверенные на
соответствие поляризационному микроскопу.
Будьте внимательны при подсчёте общего увеличения поляризационного
микроскопа. Из-за высоты устройства, служащего для крепления анализатора и
компенсатора , появляется дополнительное увеличение бинокулярной насадки. Например,
микроскоп, снабжённый револьвером на 3 объектива, имеет дополнительное
увеличение 1,4х, а микроскоп с револьвером на 4 объектива — 1,8х.
ФЛУОРЕСЦЕНТНАЯ
МИКРОСКОПИЯ
До сих пор мы везде использовали метрическую систему единиц. Введём ещё
один новый термин из этой системы — нанометры.
В одном миллиметре 1000 микрон, а в микроне 1000 нанометров. То есть в
одном метре миллиард нанометров. В этом параграфе приведена в нанометрах длина
световой волны. Следует упомянуть, что существуют микротомы для приготовления
тонких срезов человеческих тканей толщиной от 3 до 5 микрон для лабораторных
исследований и толщиной до 5 нм для электронных микроскопов. Для резки
последних используются алмазные или стеклянные ножи.
Раньше все флуоресцентные микроскопы работали в проходящем свете с
конденсорами, требующими иммерсии при увеличении 2Ох и более, и с мощными
источниками света (до 200 Вт).
В дальнейшем были разработаны специальные красители, дававшие при
возбуждении светом флуоресцентное свечение препарата, которое, однако, быстро
выгорало под действием возбуждающих лучей. Флуоресцентная микроскопия обычно
проводится в тёмных комнатах из-за малой освещенности изображения и его быстрого
фотохимического изменения (выгорания).
Для возбуждения флуоресценции применяются узкополосные светофильтры. Так,
например, для возбуждения флуоресценции препаратов, окрашенных по ФИТЦ
(максимум возбуждения при длине волны 495 нм) , применяется светофильтр с
полушириной пропускания 10 нм, то есть пропускающий область спектра 485-505 нм. Ко-
гда свет проходит через окрашенный препарат, часть препарата, которая
адсорбировала краситель, флуоресцирует.
Запирающие светофильтры, установленные в пространстве над объективом,
поглощают возбуждающие флуоресценцию лучи, защищая ваши глаза и позволяя вам
видеть излучение только той части препарата, которая флуоресцирует.
Так как существует множество красителей, обычно используют поворачиваемый
барабан с 4, 5 или 6 возбуждающими светофильтрами, предназначенными для
возбуждения светом определённых длин волн. Запирающие светофильтры тоже
различаются, хотя постепенно стали использовать только два основных светофильтра.
Получение освещения, необходимого для данного метода, стало возможным
благодаря применению мощных 200 Вт ртутных ламп. После включения внутри такой
лампы создается давление в 14 или 15 атмосфер. Эти дуговые лампы опасны в
применении, поэтому при замене их нужно надевать защитные очки.
Рис. 11. Флуоресцентный микроскоп.
При применении данного метода возникает множество проблем. Главные из них:
многие препараты имеют собственное свечение, которое иногда трудно отличить
от флуоресценции, вызванной окраской; кроме того, интенсивность флуоресценции
структур препарата быстро падает под действием возбуждающих лучей, что мешает
наблюдению и особенно фотографированию препаратов.
С тех пор как этот метод используется в медицине для диагностики
заболеваний и определения их тяжести, интерпретация изображения препарата стала край-
не важной. Она основывается часто на том, какой цвет флуоресценции клеток
виден на чёрном фоне.
Когда фирма «Лейтц» предложила использовать превосходный сухой тёмнопольный
конденсор с высоким пропусканием света, но серым фоном, это ни у кого не
вызвало серьезного интереса. Пришлось бы обучать всех интерпретации цвета,
контрастирующего с серым фоном, а не с чёрным, а это, в свою очередь, вызвало бы
множество проблем, хотя позволило бы использовать гораздо больше света, что
было так необходимо!
Проводились также эксперименты с применением различных нертутных ламп: ксе-
ноновых, галогеновых, угольных и т. д. с мощностью до 450 Вт. Ценность лампы
определялась в зависимости от длин волн и яркости их излучения. Однако для
использования таких источников света потребовались бы довольно дорогие
трансформаторы большой мощности.
Помните, что с помощью флуоресцентного микроскопа устанавливается первичный
медицинский диагноз, и что при изменении напряжения в лампе меняется цвет
флуоресценции препарата. Чтобы снизить вероятность ошибки, были разработаны
новые стабилизаторы напряжения, но микроскопы при этом стали еще более
дорогими.
Затем кто-то (скорее всего, это была фирма «Лейтц») сконструировал
флуоресцентный осветитель для работы в падающем свете6. Этот осветитель состоял из
источника света, коллектора и специального опак-иллюминатора, в который
вставлялись сменные кубические блоки с возбуждающим и запирающим
светофильтрами и интерференционным светоделителем (дихроичным зеркалом). Это позволило
увеличить освещённость флуоресцентного изображения и тем самым сделало
возможным применение менее мощных ртутных ламп (50 или 100 Вт); кроме того, была
обеспечена возможность получения более контрастного изображения.
Благодаря специальным блокам для обычных и специальных красителей работа
стала более обыденной и простой. Одни микроскопы имеют место для двух блоков
с фиксацией положения каждого; на других устанавливают 4 или даже более
блоков . Сегодня обычно используют сочетание флуоресцентной микроскопии с методом
фазового контраста. Метод сводится к включению обоих осветителей и к закрытию
препарата от эпиосвещения. Проверьте микроскоп, используя методику Кёлера,
если понадобится. Сфокусируйтесь на препарат в светлом поле или в фазовом
контрасте в проходящем свете, чтобы найти интересующий вас участок препарата.
Заблокируйте проходящий свет, разблокируйте свет, возбуждающий флуоресценцию,
и с помощью блока с необходимыми светофильтрами исследуйте препарат и делайте
фотографии, если таковые будут нужны.
ИНТЕРФЕРЕНЦИОННАЯ
МИКРОСКОПИЯ
В этом разделе будет рассмотрен упрощённый вариант интерференционного
микроскопа — дифференциальный интерференционный контраст (DIC) по Номарскому.
Имеются вариации в изготовлении DIC, но все работают в поляризованном
свете . Под конденсором микроскопа, в плоскости апертурной диафрагмы, находятся
призма Волластона и поляризатор, в задней фокальной плоскости объектива —
призма Волластона и анализатор. Луч плоскополяризованного света расщепляется
призмой Волластона на два луча, проходящие через структуры объекта очень
близко друг к другу. Вторая призма Волластона соединяет эти лучи, которые
интерферируют , создавая в плоскости изображения объёмное цветное изображение.
6 Впервые принцип работы флуоресцентного микроскопа в падающем свете с
помощью дихроичных светоделителей был предложен в 1948 году советским ученым Е.
М. Брумбергом. — Прим. ред.
Поляризатор и анализатор должны находиться в скрещенном положении. Действие
указанных элементов заключается в получении оптимальных цветов изображения,
что даёт наилучший трёхмерный и цветовой эффекты.
Некоторые производители ограничиваются одним комплектом призм Волластона
для всех объективов; остальные используют индивидуальные комплекты для
каждого объектива, но в данном случае это не является необходимостью.
DIC имеет преимущество перед фазовым контрастом, так как при его
использовании нет ореолов, которые затемняют края. Благодаря изменению угла
раздвоения света в конденсоре возможны тёмные и светлые трехмерные изображения. Для
того чтобы быть уверенным в достоверности интерпретации полученного
изображения, необходимо иметь возможность вращения препарата и смены светлого
изображения на тёмное.
DIC не может быть установлен в каждый микроскоп. В обязательном порядке в
микроскопе должны быть установлены поляризатор, анализатор и поляризационные
призмы. Но если есть желание, то можете приобрести такой микроскоп, когда он
будет продаваться.
Между тем вариация под названием «модуляционный контраст по Хоффману» может
быть добавлена в любой светлопольный микроскоп проходящего света. Для
получения такого контраста в зрачок микрообъектива помещается пластинка, подобная
части проэкспонированной и проявленной фотоплёнки и имеющая 3 участка —
чёрный, серый и прозрачный, но поляризованный (см. рис. 12а).
— 4
в
Рис. 12. Схема устройства для обеспечения модуляционного
контраста по Хоффману: а — пластинка в конденсоре; б — пластинка в
зрачке микрообъектива; в — результат совмещения пластинок. 1 -
Чёрный; 2 - Серый; 3 - Участки в поляризованном свете; 4 -
Непрозрачный участок; 5 - Прозрачный участок пластинок.
Под конденсором находится другая пластинка (см. рис. 126), которая может
быть центрирована. При использовании фазового телескопа прозрачная часть этой
пластинки накладывается на серый участок первой пластинки, при этом
поляризационные участки обеих пластин накладываются друг на друга. Весь свет проходит
через две щели; благодаря такому наклонному освещению рельеф препарата
приобретает тёмные и светлые области, такие же как и при использовании DIC.
Регулировка освещённости и контраста, необходимых для получения оптимального
объёмного изображения, достигается за счёт поворота поляризатора, находящегося в
осветительной системе.
Иногда при работе с помощью DIC и модуляционного контраста по Хоффману мы
наблюдаем смещение изображения. Безусловно, смещение изображения в сторону —
это плохая весть для того, кто работает с микроскопом. Однако в данном режиме
оно необходимо, иначе эти методики не могут функционировать.
МЕТАЛЛОГРАФИЧЕСКИЕ
МИКРОСКОПЫ
Металлографический микроскоп представляет собой светлопольный микроскоп
падающего (отражённого) света для исследования полированных образцов без
применения покровных стёкол. Благодаря специфике объектов, подлежащих наблюдению
на приборе, большинство микроскопов почти всех фирм выполняется по типу
инвертированного микроскопа, у которого объектив расположен под предметным
столиком. Однако имеются также микроскопы прямого типа, у которых объектив
расположен над столиком.
У инвертированного металлографического микроскопа на подвижном предметном
столике перемещаются объекты, установленные в сменных вкладышах для образцов
разного диаметра. Исследуется нижняя поверхность образца, предварительно
шлифованного или полированного. С помощью монтажного пресса изготавливаются
образцы из металла в различных средах (бакелит, прозрачная пластмасса и т. д.)
размерами 1; 1,25 и 1,5 мм или 25, 30 и 40 мм.
Инвертированный микроскоп чаще оборудуется скользящим, а не механическим
предметным столиком. Он поистине уникален. Перемещая столик одной рукой, вы
обнаруживаете, что вам приходится прилагать для этого усилия. Но если вы
смотрите через окуляры на образец, движение с помощью обеих рук оказывается
плавным, легко контролируемым и достаточно медленным, чтобы оно не вызвало
утомления.
Тёмное поле реализуется с помощью специальных объективов, использующих тём-
нопольное кольцо на пути распространения света и эпизеркало, направляющее
свет на образец. Отражённые от образца лучи с помощью внутренней части
объектива и окуляров создают его изображение. Аналогичная часть объектива
используется при работе со светлым полем. Такие микроскопы могут быть
укомплектованы DIC, выполненным с использованием поляризации и компенсатора.
Никто не поспорит с тем, насколько трудно поместить образец в
инвертированный микроскоп. Держать его в своей руке, смотреть на него снизу и пытаться
поместить его в луч света — это и в самом деле непросто. Напротив, прямой
микроскоп позволяет сфокусировать луч на выбранном месте, затем поместить
образец в фокус. Металлографический микроскоп прямого типа должен обеспечивать
перемещение и наблюдение объектов размером от 2 или 3 мм до 40 или 50 мм (от
1/8 до 2 дюймов); поэтому передвигаемый предметный столик должен, поэтому,
выдерживать соответствующий вес.
Инвертированный металлографический микроскоп с его фиксированным предметным
столиком нуждается только в сменных вкладышах для помещаемых на этот столик
образцов различного диаметра, и если потребуется, то на него может быть
помещён даже кусок металла.
Для инвертированного микроскопа достаточно, чтобы только одна сторона
образца была шлифованной и отполированной. Таким образом, пользователь может
исследовать поверхность, находящуюся в течение всего времени в фокусе. При
использовании прямого микроскопа необходимо, чтобы обе стороны были
отполированы и параллельны друг другу. Следует вдавить образец в пластилин на
металлической пластине размером 1x3 дюйма, — таким образом делая верхнюю
поверхность образца, находящуюся в фокусе во время сканирования, параллельной
нижней поверхности.
Несколько слов о науке металлографии. Трещина в куске металла вызывает
деформацию в металле глубиной иногда до 1/8" и более. Сперва поверхность
стачивается, дабы сделать её более гладкой, затем шлифуется шлифовальной бумагой в
проточной воде, полируется алмазной пастой до полного исчезновения деформации
— и вы можете смотреть на металл, чистый и без деформаций. Проблема, однако,
заключается в том, что каждое действие устраняя определённую часть деформа-
ции, само деформирует металл. При полировке алмазной пастой с размером зерна
0,25 микрона или алюминиевым порошком с размером зерна 0,05 микрона возможные
царапины на образце настолько незначительны, что образец имеет почти
зеркальную полировку. Теперь металловед может посмотреть, какие следы деформации
остались .
ИНВЕРТИРОВАННЫЕ
БИОЛОГИЧЕСКИЕ
МИКРОСКОПЫ
Так называются микроскопы для исследования клеток культур тканей. Поскольку
микроскоп инвертированный, объективы смотрят на препарат снизу вверх. При
этом покровное стекло расположено под предметным, ближе к объективам.
Источник света, апертурная и полевая диафрагмы находятся над предметным столиком.
Рис. 13. Инвертированный биологический микроскоп.
К данным микроскопам предъявляются следующие требования. Во-первых,
достаточно большое расстояние между предметным столиком и конденсором для
помещения чашек Петри и флаконов толщиной до 2м или выше; совместное движение
конденсора и источника света при фокусировке плюс ко всему оба должны быть
закреплены на одном кронштейне так, чтобы вся конструкция могла перемещаться на
значительное расстояние вверх-вниз и/или в сторону.
Другое требование — это объективы с большим рабочим расстоянием, так как
они должны фокусироваться на препарат через довольно толстое стекло — дно
посуды. Можно создать объектив 2 Ох с рабочим расстоянием от 1,2 до 1,7 мм или
4Ох объектив с рабочим расстоянием от 0,6 до 1,1 мм в отличие от нормальных
0,5 мм. Это позволит исследователю наблюдать сквозь дно чашек Петри и
фокусироваться на клетках или на других объектах, плавающих в чашках Петри, или на
колониях, выращенных на агаре в чашках Петри.
Одна из компаний производит стандартные зеркальные объективы 2Ох с рабочим
расстоянием 12,7 мм. Та же компания занимается производством зеркальных
объективов с 20- и 40-кратным увеличением, которые имеют 1,5" в диаметре и
рабочее расстояние до 14 мм. Численная апертура всех длиннофокусных объективов
ниже, чем у их аналогов со стандартными характеристиками. Однако работать на
таком микроскопе вам все равно придётся, даже если вы не сможете получить
максимальную разрешающую способность.
В некоторых инвертированных биологических микроскопах применяются
стандартные бинокулярные и тринокулярные насадки; другие оснащаются боковым портом
для подключения фото- и кинокамеры наряду с бинокулярной насадкой. В них
могут быть также установлены фазовоконтрастные устройства, перемещаемые
предметные столики и прочие принадлежности прямого микроскопа.
МИКРОСКОПЫ С ДВУМЯ
НАСАДКАМИ ИЛИ
МУЛЬТИНАБЛЮДЕНИЕ
Довольно часто возникает необходимость в микроскопах со сдвоенной насадкой,
чтобы преподаватель и студент могли наблюдать один и тот же образец
одновременно и обсуждать его. Чтобы не возникало вопросов относительно того, что же
именно и данный момент является объектом наблюдении, преподаватель использует
подвижный указатель с подсветкой, При этом он не должен забывать, что поле
зрении, наблюдаемое студентом, оказывается перевёрнутым по отношению к его
собственному и вести обсуждение с учётом этого момента.
Раньше применились микроскопы с несколькими насадками, обычно с двумя-
четырьмя, но их применение осложнилось большим количеством людей,
одновременно работающих с микроскопом. Более широкое распространение получили
микроскопы с одной или двумя насадками, расположенными сбоку от штатива микроскопа на
расстонии 3м от него, плюс насадка напротив преподавателя (всего на каком
микроскопе могут работать 4 человека), Создавались и вариации на эту тему с
числом насадок вплоть до 19 штук, В этом случае один микроскоп на основе га-
логенового источника смета (6 В, 20 Вт) обеспечивал полное поле зрения и даже
подсветку для всего работающего на нем персонала. У преподавателя применяется
обычно стандартная бинокулирная насадка с одним неподвижным тубусом и одним
подвижным, но все студенческие насадки имеют по два подвижных тубуса.
Преподаватель может сфокусировать микроскоп с помощью своего неподвижного тубуса —
студенты не могут. Они должны иметь возможностью осуществлять фокусировку в
обоих тубусах.
ПОЛЕВЫЕ
МИКРОСКОПЫ
Как видно из названия, полевые микроскопы применяются не в лаборатории, а в
открытом пространстве. Если буквально, то в лесу, на водных источниках и
полях или же в такой местности, где отсутствуют источники электричества и
микроскопы других видов.
Полевые микроскопы располагают зеркалом для внешнего освещения или
солнечного света или же батареями, питающими очень маленькую лампочку. Они могут
обладать большинством стандартных режимов светлого поля, тёмного поля,
фазового контраста, а также вспомогательным оборудованием, таким как подвижный
или скользящий предметный столик, конденсор с ирисдиафрагмами, светофильтры,
посадочные гнезда для фотокамеры и т. д.
Одни полевые микроскопы имеют прямую конструкцию, другие напоминают
вытянутую букву U и находятся под углом к вертикали, дабы достичь длины тубуса в
160 мм. Последние могут быть выполнены в виде инвертированного биологического
или инвертированного металлографического микроскопа или даже в модификации
для исследования поверхности земли.
КРИСТАЛЛОГРАФИЯ
В кристаллографии часто требуется измерять углы между гранями кристалла,
вращать кристалл в оправе, рассматривать его и т. д.
В этом случае используют поляризационный микроскоп с типичными для него
тремя осями (одна вперед — назад, другая влево — вправо и третья, называемая
Z-осью, вверх - вниз). Добавьте к этому универсальный стол, монтирующийся на
предметном столике микроскопа и имеющий 3, 4, 5 или 6 дополнительных осей для
работы. Эта разновидность микроскопов — самая сложная из всех!
Добавим, что к самому простому типу относится биологический микроскоп,
затем идёт металлографический, поляризационный и кристаллографический.
ПРЕДМЕТНЫЕ
И ПОКРОВНЫЕ
СТЁКЛА
Для большинства исследований с помощью биологического микроскопа пригодны
различные варианты предметных стёкол, имеющиеся в продаже. В некоторых масля-
но-иммерсионных тёмнопольных методиках крайне важной является идеальная
толщина; такие стекла так же можно приобрести.
Среди покровных стёкол категорически не рекомендуется использовать
пластиковые . Единственная причина, по которой такие стекла используют — это
возможность их мыть и повторно применять (Кстати, в некоторых школах практикуется
повторное использование даже предметных стёкол, по большей части это
утверждение относится к начальным школам, иногда к средним — и никогда к
колледжам. )
Порой автор, настаивая на использовании покровных стёкол надлежащего
качества , ощущает себя «вопиющим в пустыне». Обычно встречаются покровные стёкла
классов № 1 или 2, в то время как надлежит использовать стёкла класса № 1,5.
Покровные стекла продаются унциями. Тот, кто покупает покровные стёкла класса
№ 1, полагает, что за свои деньги получает лучшую из имеющихся альтернатив.
Тот, кто приобретает стёкла класса № 2, думает, что они не такие хрупкие, и
он сможет использовать их с большей отдачей. Однако и то и другое является
заблуждением. Поясним.
Толщина покровных стёкол: класс № 1 — от 0,13 до 0,17 мм; класс № 1,5 — от
0,16 до 0,19 мм; класс № 2 — от 0,17 до 0,25 мм. Почти все производители
микроскопов разрабатывают объективы на толщину покровного стекла 0,17 мм. Такие
стекла могут попадаться и в классе № 1 и в классе № 2. Но больше всего
покровных стёкол оптимальной толщины в классе № 1,5. Должны ли мы быть
принципиальными в вопросе использования покровных стёкол? Думаю, да. Кто-нибудь
может попасть в серьёзную беду безо всякого на то желания!
Существует возможность приобрести масляно-иммерсионные объективы с
регулировкой под толщину покровных стёкол. Предполагается, что это свойство
особенно важно при больших увеличениях, хотя одновременно замечено, что ценность
этой функции снижается вместе со снижением степени увеличения. Данная
регулировка встречается в некоторых исследовательских микроскопах.
ИЗМЕРЕНИЕ
В этом параграфе будут рассмотрены различные измерительные устройства к
микроскопу. Все они требуют калибровки.
Конечно, если бы все микроскопы имели одинаковую длину тубусов, все
объективы соответствовали имеющимся на них обозначениям и люди, работающие с
микроскопами, обладали идеальным зрением, то калибровка бы не потребовалась.
Однако реальность не такова.
Как уже ранее упоминалось, некоторые бинокулярные насадки обладают
постоянным увеличением, другие нет. Добавим к этому допустимую погрешность
увеличения в производимых микрообъективах в пределах 2-2,5 %. Таким образом,
объектив ЮОх мох1 бы оказаться 97,5х или 102х, и мы бы об этом не узнали, пока не
откалибровали его. В действительности же данная погрешность никого не
интересует.
Только измерение по оси Z не требует калибровки, поскольку с помощью него
измеряется восходящее движение предметного столика, и данные выводятся в мм
или дюймах. Таким образом, измерение по оси Z является самокалибруемым.
Рис. 14. Измерительный микроскоп.
ОКУЛЯРНЫЕ
СЕТКИ И ШКАЛЫ
Graticle, graticule, reticule. Все эти слова обозначают одно и то же —
сетка, шкала. Британское написание отличается от других. Сетка или шкала должна
находиться в фокусе глазной линзы окуляра, чтобы прибор мог быть точно на-
строен под глаз конкретного пользователя. Общая практика в подобных случаях —
поместить окулярную сетку или шкалу в окуляр на выступ, специально
предназначенный для этой цели, и фокус будет достаточным практически для любого
наблюдателя .
Окулярная шкала калибруется под каждый объектив с помощью объект-
микрометра, помещаемого на предметный столик микроскопа вместо препарата.
Объект-микрометр — это шкала, нанесённая на стеклянное предметное стекло
размером 1x3 дюйма; она имеет, как правило, длину 1 мм и делится на десятые и
сотые доли. 1 мм равен 1000 микронам; десятые доли соответствуют 100
микронам, сотые — 10 микронам. В английском варианте обычно 0,5 дюйма делятся на
десятые, сотые или тысячные, последние называются «мил» — единица длины,
равная 0,0254 мм.
Окулярные шкалы изображаются в виде просто шкал; окулярные сетки — в виде
сеток, окружностей, концентрических окружностей, углов и т. д. Перекрестия на
выбор могут быть простыми или с размеченными шкалами.
Итак, составляется калибровочная таблица для каждого объектива конкретного
микроскопа. Окулярная шкала может быть размером 10 мм, поделенных на 100
частей. У откалиброванного по объект-микрометру объектива 10х каждое деление
может равняться 0,12 мм или иметь другой размер; у объектива 40х деление может
равняться 0,3 мм. Довольно редко встречается ситуация, когда у объектива 4Ох
деления прямо соотносятся с делениями объектива 10х или 10Ох. Однако подобное
все же возможно, в том числе, когда полностью совпадают шкалы двух объективов
40х.
Большая проблема при калибровке — интерполяция, то есть нахождение
правильного расстояния между двумя линиями. Другими словами, мы можем брать данные
только из определенного интервала. Экстраполяция, то есть выход за границы
шкалы или микрометра, недопустима.
Итак, вы устанавливаете на предметный столик вместо препарата объект-
микрометр (он должен находиться в фокусе) и в окуляр — шкалу (см. пример на
рис. 15а) .
\
Г
llll
0 2
lllll
4
llll
6
1
ll
I
1
III
J 10
0
llll
lllllll
2 4 6
a — объект-микрометр б — интерполяция
Рис. 15. Примеры совпадения двух делений шкалы и
объект-микрометра и интерполяции.
В случае с интерполяцией (см. пример на рис. 156) внизу расположены деления
микрометра. Обратите внимание, что отметка 2,5 верхней шкалы лишь немного
правее деления 3 микрометра, отметка 5 сильнее отстоит от деления 5
микрометра , чем в предыдущем случае, и расстояние от 2,5 до 3,5 верхней шкалы
практически равно расстоянию между отметками 3 и 4 микрометра. На мой взгляд, оно
равно 0,8. Таким образом, 5 интервалов на шкале соответствуют 4,2 интервала
на микрометре, или 1 деление сетки равно 0,84 деления микрометра.
На рис. 16 вы можете увидеть несколько окулярных сеток и шкал из множества
существующих. Некоторые компании производят сетки и шкалы под заказ и с
индивидуальной калибровкой. Впрочем, это удовольствие не из дешёвых. Если цена на
большинство окулярных шкал варьирует в пределах от 20 до 75 долларов, то для
изготовленных на заказ окулярных сеток эта величина вырастает до 200
долларов.
- ! } J J S 6 6 О О
«• • • К И If H
ff 1 1
■ 1
*^*^"1
1
1
I It 11
I 1
Рис. 16. Сетка Porton G2 (слева). Сетка Walton and Beckett (справа.)
Показанная на рис. 16 сетка Porton используются при определении размера
частиц асбеста. Все они требуют калибровки с помощью объект-микрометра. На
практике сначала рисуют несколько реплик объекта и вписывают коэффициенты для
каждого интервала, круга и т. д. Затем выясняют, какой именно вариант будет
использоваться, то есть определяют коэффициент и, наблюдая через окуляры,
высчитывают размер частицы. Впрочем, несложно пропустить один из элементов
реплики и посчитать неверно.
Сетка Walton and Beckett (рис. 16) калибруется под конкретный объектив 40х
на конкретном микроскопе. Стоимость изготовления такой сетки на заказ
составляет 100 долларов. Круг1 имеет ровно 100 микронов в диаметре; горизонтальная
ось разбита на деления по 5 микронов, вертикальная — на деления по 3 микрона;
получаются прямоугольники размером 3 на 10 микронов. Используя эту сетку,
можно продолжать смотреть в окуляры и не сомневаться, та ли ячейка выбрана и
правильно ли определён размер — все это верно, но только для этого микроскопа
и для этого объектива. Если бинокулярная насадка имеет непостоянное
увеличение, тогда результат измерения справедлив только для конкретной настройки
межзрачкового расстояния.
Если у вашего микроскопа бинокулярная насадка с непостоянной длиной тубуса,
вы можете увеличить межзрачковое расстояние или же уменьшить его, пока сетка
точно не совпадёт с одним или всеми делениями микрометра. В таком случае вам
надо замерить межзрачковое расстояние. Те же операции необходимо повторить
для другого объектива.
ОКУЛЯРНЫЙ
МИКРОМЕТР
Представляет собой устройство со встроенным окуляром 10х или 15х, обычно с
перекрестием, горизонтальной шкалой с делениями и перемещаемой вертикальной
линией. Предназначен для непосредственных линейных измерений объекта по
горизонтальной оси. Для измерения по вертикальной оси необходимо повернуть
микрометр в тубусе на угол 90° ; для измерений в других направлениях — на любой
требуемый угол. Микрометр крепится на стандартном тубусе микроскопа вместо
окуляра.
Рис. 17. Винтовой окулярный микрометр.
Калибровка винтового окулярного микрометра проводится с помощью объект-
микрометра (см. рис. 17). Окулярный микрометр обладает шкалой и
перемещающейся вертикальной линией. Заметим, что сама шкала тоже может подстраиваться.
Это позволяет подвинуть её таким образом, чтобы показания вращаемого барабана
микрометренного винта оказались на удобных значениях, таких как 0, 12, 20 и
т. д. Некоторые исследователи до сих пор составляют таблицу для каждого
конкретного объектива, однако обращает на себя внимание другая особенность.
В приведённом на рис. 17 примере объект касается левого края шкалы в
значении 0. Или же он немного заходит за черту? Действительно ли вторая сторона
объекта лишь касается перемещающейся линии или же они пересекаются?
Поскольку мы осуществили предварительную калибровку показаний барабана (с
помощью объект-микрометра) , мы точно знаем расстояния от 0 до 1 и от 0 до 3.
Осталось определить лишь ту часть деления, что находится правее трёх, и
дописать это значение на шкалу.
Сложность определения, действительно ли 2 линии только соприкасаются,
существует для всех типов окулярных шкал, так же как и для винтовых окулярных
микрометров всех типов и версий. И если группа ученых осуществляют одно и то
же измерение, скорее всего, результатов будет так же много, как и самих
ученых. Однако полученные результаты будут при этом очень похожими.
Измерение с помощью винтового окулярного микрометра может получиться более
точным, если использовать цифровой счётчик данных. Калибровка с помощью
объект-микрометра необходима в любом случае, но теперь мы можем считывать данные
для калибровки каждого объектива (10х, 40х и т. д.) напрямую с помощью
счётчика.
При работе со счётчиком внимательно изучите касание слева (при измерении
слева направо); установите счётчик на нуле; затем с другой стороны проделайте
аналогичную операцию, установив вторую границу интервала в правой точке
касания, и посмотрите на счётчик, где будет отображаться результат измерения.
Благодаря использованию счётчика повышается общее качество выполнения работы.
II
^ . L
0 12 3
4 5 6 7 В 9 10
Окулярный винтовой микрометр — это высокоточный прибор, работающий в связке
с микроскопом, обеспечивающий максимальную точность измерения и исключающий
множество утомительных и требующих времени процедур калибровки.
Точность измерения окулярным винтовым микрометром многократно превышает
точность обычного микрометра, помещённого в окуляре микроскопа. Шкала в
микрометре имеет длину 10 мм; она разделена на 10 равных частей длиной 1 мм
каждая. Одно деление шкалы соответствует 100 делениям барабана. Вращающаяся
рукоятка барабана за один полный оборот позволяет пройти одно деление шкалы.
Таким образом, барабан может осуществлять сдвиг в размере 1/100 деления
шкалы.
СДВИГ
ИЗОБРАЖЕНИЯ
В этом устройстве используются спаренные призмы, с помощью которых
создаются два изображения. Спаренные призмы соединены в одной точке (упрощённое
описание) . Если они расположены на одной оси, мы видим только одно изображение.
С помощью вращения специального барабана призмы разворачиваются наподобие
веера, создавая два отдельных изображения.
В оптические ветви помещаются цветные светофильтры: в одну — красный, в
другую — зеленый. Можно использовать один светофильтр, можно оба — для
получения оптимального контраста изображений. Правда, следует заметить, что
наибольшая точность измерений достигается без применения указанных
светофильтров.
Когда два изображения перекрываются, наблюдается тёмная область в
изображении объекта; если они не соприкасаются, наблюдается пустое пространство между
ними. При точном совмещении указанных изображений счётчик показывает нулевой
отсчёт. Вращением барабана добиваются того, чтобы два изображения касались
друг друга.
Размер объекта отсчитывается на цифровом счётчике. Большая точность
измерения достигается при двойном сдвиге изображения. При этом совершаются
следующие манипуляции: левое касание изображений — наложение — правое касание,
полученный отсчёт делится на 2. В системе счётчика имеется 4 потенциометра для
калибровки результатов при использовании различных микрообъективов.
СЪЕМКА
ИЗОБРАЖЕНИЙ
Ранее для съемки изображений объектов применялись CCTV-видеокамеры7 или
фотокамеры с переходниками (насадками).
В настоящее время они почти полностью вытеснены цифровой микрофотографией.
В цифровом микроскопе оптика и ПЗС-камера используются для вывода
изображения на монитор. Некоторые цифровые микроскопы, в отличие от традиционных
оптических, не имеют окуляров и рассчитаны на работу только с изображением на
экране.
Кроме того, цифровой фотонасадкой может быть дооборудован обычный
оптический микроскоп (рис. 18).
Цифровая технология расширяет возможности работы с микрофотографиями.
Помимо оперативности получения снимков, существенные преимущества даёт лёгкость
дальнейшей цифровой постобработки изображения. Например, недостаточная
глубина резкости легко может быть исправлена за счёт применения
специализированного программного обеспечения
7 Телевизионная система без выхода сигналов в эфир.
Рис. 18. Цифровая USB 2.0 камера. Камера стыкуется с
традиционными микроскопами, имеющими окуляр 23 мм в диаметре. Достаточно
удалить оптический окуляр и вставить камеру.
Конечно, можно, как и ранее, присоединять к микроскопу через переходник
цифровой фотоаппарат (смартфон, планшет), но лучше пользоваться
специализированными профессиональными камерами, потому что:
• Профессиональная цифровая камера для микроскопа не имеет собственной
оптики. Для нее «объективом» (если проводить аналогию с бытовой съемкой)
является сам микроскоп. Если установить на микроскоп «мыльницу» или смартфон,
неизбежно будут присутствовать некие аберрации собственного объектива
фотоаппарата или смартфона, а также аберрации, связанные с «зумом»
(устройством приближения-удаления объектов, имеющимся практически на всех
подобных устройствах). Точно измерить вносимую погрешность у каждого из
бесконечной череды производителей бытовой техники и оптики к ней не
представляется возможным.
• Профессиональная цифровая камера для микроскопа позволяет выводить на
экран компьютера живое видео высокого разрешения и с большой частотой
кадров . Это необходимо для точного выбора поля зрения и комфортной настройки
микроскопа на резкость перед съемкой. При малом разрешении будет трудно
сориентироваться на препарате, а при небольшой частоте кадров (частота
кадров обратно пропорциональна разрешению живого видео) изображение будет
обновляться с задержкой и настроить фокус микроскопа будет затруднительно.
• Профессиональная цифровая камера для микроскопа полностью управляется из
программного обеспечения для анализа изображений и имеет возможности
ручной настройки всех параметров съемки - экспозиции, усиления, кадрового
накопления , баланса белого. В большинстве бытовых устройств возможна ручная
настройка далеко не всех необходимых параметров. А при автоматическом
анализе изображений необходимо получать стабильную картину определенного вида
для того, чтобы облегчить программе выделение объектов. Иногда необходимо
засвечивать некоторые участки, применять усиленное контрастирование,
нарушать нормальный баланс цветов и т.д. Бытовой фотоаппарат или смартфон
«услужливо» подстроит все параметры под выбранные условия съемки, которые
рассчитаны, например, на получение портрета человека, съемку при комнатном
освещении и проч. Но для задач анализа изображений эти режимы не подходят.
Задач много и для каждой камера должна настраиваться определенным образом.
• Профессиональная цифровая камера для микроскопа позволяет сохранять много
вариантов настройки камеры для различных режимов съемки. Для решения одной
комплексной задачи может потребоваться много разных режимов. Например, при
анализе спермы камера должна при нажатии одной кнопки в программе снимать
видеоклип для анализа концентрации и подвижности сперматозоидов (при этом
цвет будет только мешать, черно-белое видео анализировать проще), при
нажатии другой - высококачественное цветное изображение окрашенного
препарата для анализа морфологии (при этом меняется количество бит на пиксель,
полностью меняется баланс белого для точной цветопередачи, усиление,
поскольку мы переключаемся на другой объектив микроскопа с большим
разрешением, пропускающий меньше света) для оценки морфологии, при нажатии
третьей кнопки - изображения для теста на жизнеспособность, для получения
которого нужны совсем другие настройки в зависимости от типа окрашивания. И
все это происходит с использованием одной и той же камеры! Использовать
бытовую фототехнику для решения таких задач было бы крайне неудобно.
• Профессиональная цифровая камера для микроскопа, имеющая прямые драйверы,
позволяет обрабатывать изображения и видео непосредственно в памяти
компьютера, что увеличивает стабильность записи видео на к/с и скорость
обработки изображений большого разрешения, а также позволяет экономить
пространство жесткого диска, сохраняя только необходимые изображения и видео
(например, с редкими патологиями или особыми экспериментальными ситуациями
для создания цифрового атласа, обучения персонала на сложных примерах и
т.п.) . Производители профессиональных цифровых камер для микроскопа
предлагают разработчикам инструмент, позволяющий напрямую обращаться из
программы ко всем функциям камеры. Таких инструментов разработчика
производители бытовой техники никогда не разрабатывали и разрабатывать не будут.
• И, наконец, собственно, качество аппаратной части камер для микроскопа. В
линейке производителей камер для микроскопа всегда имеется большое
количество сенсоров, которые позволяют решать разные задачи в микроскопии.
Скажем, если для визуализации изображений в проходящем свете при наличии
достаточного освещения можно использовать относительно недорогой КМОП сенсор,
то для получения изображений с флуоресцентного микроскопа с препаратов со
слабым свечением, потребуется гораздо более чувствительный сенсор с
минимальными шумами при максимальном усилении сигнала. Кроме того -
производитель камер для микроскопа предложит вам выбор сенсоров различных размеров,
разного соотношения сторон (если нужно максимальное поле зрения, то лучше
выбрать квадратный сенсор, поскольку квадрат вырежет наибольшую площадь
круглого поля зрения микроскопа - квадрат максимально вписывается в круг).
Многие задачи в микроскопии невозможно решить без использования
специальных сенсоров, которые никогда не применяются в бытовой, даже,
профессиональной фототехнике. Профессиональный фотоаппарат может решать некоторые
задачи в микроскопии, но его стоимость уже вполне соотносима, а иногда и
выше, стоимости профессиональной цифровой камеры для микроскопа.
• Подключение профессиональной цифровой камеры к микроскопу не представляет
никакой проблемы. Все производители микроскопов предлагают ассортимент
стандартных С-Mount адаптеров (С-Mount - стандартная спецификация шага
резьбы, используемой для крепления камеры к адаптеру) под имеющиеся у
производителей камер для микроскопов размеры сенсоров. Обычно это сенсоры с
диагональю 1/2", 2/3". Для крепления бытового фотоаппарата или, тем более,
смартфона или планшета, придется заказывать адаптер. Как любое заказное
изделие, такой адаптер будет иметь совершенно другую стоимость. Ведь
адаптер должен иметь соответствующую линзу (уменьшающую или увеличивающую, в
зависимости от задачи), должен быть покрыт изнутри специальным
антибликовым покрытием, которое позволит избежать нежелательных эффектов на
изображении, должен обеспечивать определенное фокусное расстояние для того,
чтобы синхронизировать фокус при просмотре изображения в окуляры микроскопа и
на экране. Это решаемая задача, но цена такого адаптера будет сильно
отличаться от стандартного заводского, который настроен под конкретную линейку
микроскопов, имеет профессиональную оптику прецизионной обработки и
полностью синхронизирован с бинокуляром вашего микроскопа.
СТЕРЕОСКОПИЧЕСКИЕ
МИКРОСКОПЫ
(СТЕРЕОМИКРОСКОПЫ)
Когда говорят о бинокулярных микроскопах, часто имеют в виду стерео-
микроскопы . Препаровальный микроскоп — это всегда стереомикроскоп.
Обычные микроскопы могут быть монокулярными, бинокулярными или три-
нокулярными, стереомикроскопы — только тринокулярными или бинокулярными.
Особенностью схемы стереомикроскопов является наличие двух оптических путей
рассмотрения препарата, каждого под углом от 16° до 18° к вертикали.
Существует три типа стереомикроскопов:
(1) Микроскоп с парными объективами, в которых для наблюдения служат две
самостоятельные оптические системы, то есть парные объективы и
бинокулярный тубус с оборачивающими призмами и двумя окулярами.
(2) Микроскоп типа «Цитопласт» с одним объективом, работающим одновременно
на оба тубуса. За объективом установлены парные линзовые системы для
изменения увеличения.
(3) Микроскоп с панкратической системой плавного изменения увеличения, то
есть с системой Zoom.
Микроскопы первого и второго типов имеют определённые фиксированные
значения увеличений; микроскопы третьего типа делают возможным дополнительное
плавное изменение увеличений в интервалах, которые обеспечиваются системой
Zoom.
Какие микроскопы лучше — со ступенчатым или плавным изменением увеличения?
Это зависит от того, что вы собираетесь делать.
Микроскопы Zoom позволяют выбрать любое увеличение на всем установленном
диапазоне, поэтому вы можете настроить самое подходящее для данного препарата
увеличение (как правило, не самое высокое).
Может оказаться, что лучшее увеличение находится между доступными
значениями у микроскопов категории (1) или (2) . Однако при наличии нескольких
ступеней увеличения каждый тип микроскопа можно приспособить для определённой
задачи. Например, неплохо проводить препарирование лягушки при увеличении 10х
или 15х, а для работы с мышцами и сухожилиями использовать увеличение 2Ох или
ЗОх.
Вы привыкнете к манипуляциям со скальпелем и другими инструментами при
определённом увеличении.
Стереомикроскоп даёт прямое изображение. Это означает, что когда вы
перемещаете скальпель слева направо на изображении, которое вы видите в микроскоп,
инструмент тоже движется слева направо.
Рутинные стереомикроскопы дают увеличение примерно до 100х,
исследовательские — до 200х или 250х. Чтобы получить такое увеличение, можно использовать
окуляры (5х, 10х, 15х, 20х, 25х) , а также сменные пары линз, понижающие
(0,Зх, 0,5х, 0,75х) или повышающие (1,5х и 2Х) увеличение микроскопа.
Смена окуляров не влияет на рабочее расстояние: обычно 4м, или 100 мм, при
работе с окулярами 10х без вспомогательных линз. Линзы, понижающие
увеличение, увеличивают рабочее расстояние до 12 м, а повышающие — уменьшают его до
25 мм, или Iм. Большинство микроскопов первого типа и всех микроскопы второго
и третьего вида имеют указанные дополнительные линзы; кроме того, все
микроскопы можно использовать с разными окулярами.
Самая распространённая и недорогая модель стереомикроскопа имеет 2 пары
объективов (1х и 2х, или 1х и Зх, или 1х и 4х) , расположенных во вращаемом
барабане. Стереомикроскоп закреплён на штативе, в котором обеспечены 4
варианта освещения: проходящий свет, косой отражённый свет, оба света включены
или оба выключены. Применяется обычно в бактериологии для исследования
колоний бактерий на агаре в чашках Петри и для обучения начинающих биологов.
Микроскопы второго типа имеют универсальное наименование "Cycloptie", хотя
на самом деле это название определённой модели микроскопа фирмы Reichert
(ранее American Optical). Их в основном используют в качестве медицинских
операционных микроскопов с понижающими увеличение линзами для получения рабочего
расстояния 10-12м. Такое расстояние оставляет достаточно места для работы
скальпелем и другими инструментами, при этом можно выбрать оптимальное
увеличение для выполнения определённой задачи. Операционный микроскоп обычно имеет
выход для второго наблюдателя; либо специальный тубус сбоку, либо второй би-
нокуляр напротив хирурга. У таких микроскопов также есть выход для фотографии
или телевизионной камеры для записи операции в целях последующего обучения
или анализа.
Микроскопы третьего типа с плавным изменением увеличения Zoom позволяют
выбрать любое увеличение на всем обеспеченном диапазоне. Обычный диапазон 0,7-
Зх при использовании окуляров 10х даёт увеличения 7-30х; для окуляров 2Ох —
14-60х; с дополнительной линзой с увеличением 2х обеспечивается увеличение
28-120х.
Все бинокулярные насадки с одним фиксированным тубусом и одним фокусировоч-
ным настраиваются одинаково, вне зависимости от того, на какой микроскоп они
установлены. Сначала нужно настроить изображение препарата при помощи винтов
фокусировки, глядя в фиксированный тубус, а затем отрегулировать настройку
фокусировочного тубуса.
У стереомикроскопов Zoom обычно два фокусировочных тубуса. Это необходимо
для того, чтобы препарат оставался в фокусе на всем диапазоне увеличения.
Процедура настройки такого микроскопа следующая:
1. установите окуляры в самое короткое положение;
2. с помощью Zoom выберите самое большое увеличение;
3. настройте изображение препарата при помощи винтов фокусировки;
4. настройте Zoom на самое низкое увеличение;
5. настройте фокусировку на тубусах микроскопа. При правильном выполнении
шага 3 препарат будет оставаться в фокусе во всем диапазоне увеличений.
Если вы используете стереомикроскоп, то вы уже заметили, что тубусы с
окулярами в нем сходятся. Ранее утверждалось, что параллельные тубусы меньше
утомляют глаза при долговременной работе, но это не так при работе со стерео-
микроскопом. И ни один производитель не выпускает микроскопы с параллельными
окулярными трубками.
Кроме того, никто не производит тринокуляр с тремя оптическими путями для
фотографии. Для фотографирования используется только один тубус с окуляром;
световые лучи на фотографию направляются с помощью переключающейся призмы.
Производители оборудуют для фотографии, как правило, только лучшую (и самую
дорогую) модель. У B&L (американская фирма Baush and Lomb) это модель Stereo
Zoom 7 с плавным изменением увеличения 1 -7х; у Reichert — Model 580 T-Body с
плавным изменением увеличения 1^6х и микроскоп "Cycloptie". На Stereo Zoom 7
и Model 580 можно установить вертикальный осветитель, который направляет свет
вертикально вниз между двумя оптическими путями. Но это исключает возможность
его использования для фотографии.
Вернёмся к освещению. Самый распространённый вариант — уже упомянутый, с 4
видами освещения. Для этого используются лампы низкого напряжения, встроенный
трансформатор, реостат и переключатель света между осветителем проходящего
света и наклонным осветителем отражённого света. Часто встречается также
осветитель "Nicholas" или "Nicklas" — устройство низкого напряжения с
трансформатором, предварительно настроенной лампой и складным держателем. Его можно
установить в определённый держатель на штативе микроскопа, получив наклонный
осветитель отражённого света: можно установить при помощи складного держателя
на трансформаторе для получения освещения под любым углом: или вставить в
порт основания микроскопа для получения проходящего света, чтобы направлять
свет на зеркало для отражения на препарат.
У зеркала есть плоская сторона для освещения большой площади объекта и
вогнутая — фокусирующая свет на меньшей области для работы с более высоким
увеличением. Любопытное отступление. Производители решили, что они
усовершенствовали микроскоп, перейдя от применения зеркал к встроенным осветителям
проходящего света. Когда лампа находится прямо под стеклянной пластинкой стерео-
микроскопа (на которую помещается объект), то в ход лучей необходимо
поместить матовое стекло для рассеивания света. В учебной биологии и клинической
бактериологии это не вызывает проблем, однако агрономы, разыскивающие
нематоды в препарате, не могли их увидеть. Поэтому для них производители вернули
основание проходящего света с осветителем Nicklas, свет от которого
направляется на зеркало с размешенной над ним прозрачной стеклянной пластинкой. С
таким осветителем агрономы снова увидели под микроскопом свои объекты.
Кольцевые флуоресцентные осветители дают бестеневое освещение, которое
отлично подходит для исследования металлов, керамики, плат, но не для цветов,
растений и живых препаратов. Иногда эти осветители не обеспечивают достаточно
яркого освещения, поэтому были предложены кольцевые осветители с подключением
к галогеновой лампе 150 Вт через волоконно-оптический кабель.
По мере того как возрастала потребность во все более ярком освещении для
работы с большими увеличениями, понадобился находящийся на расстоянии от
микроскопа источник света для предотвращения перегрева препарата. При этом для
передачи света от такого мощного источника на препарат стали использовать
волоконно-оптические кабели.
Волоконно-оптические осветители используют гибкие световоды — один или два
— для обеспечения оптимального освещения объектов в стереомикроскопе с целью
увеличения объёмности трёхмерного изображения препарата.
Таким образом, выбор вариантов освещения препарата весьма широк.
Существует большое разнообразие штативов для крепления стереомикроскопа с
окулярами и вспомогательными линзами: от простого штатива с винтами
фокусировки и без осветителя до штатива со встроенными осветителями; с широким
плоским мощным основанием для установки телевизионных фотокамер; с длинной
стрелой, у которого предметным столиком служит лабораторный стол; с
поворачиваемой стрелой для поворота головки стереомикроскопа и фокусировки на
поверхность с большой площадью, где расположены платы интегральных схем, кювета с
подшипниками и т. д. Таким образом, исследователь может купить необходимую
ему модель стереомикроскопа у того или иного производителя.
Штатив операционного микроскопа самый сложный. Он установлен на мощном
основании, имеет ножные педали для фокусировки и регулировки интенсивности
освещения , складную стрелу с противовесом и т. д. Хирург может приближать или
отодвигать микроскоп, а также наклонять оптическую головку стереомикроскопа
одной рукой. Она остаётся ровно в том положении, в которое он её
устанавливает .
Если использовать термин, применённый нами при рассмотрении сложного
микроскопа, то в стереомикроскопии мы также имеем дело с фактом горизонтального
смещения изображения объекта при его фокусировке, фотографировании или
измерении .
Рис. 19. Стереомикроскоп ZOOM со встроенной цифровой камерой.
Горизонтальное
смещение
изображения
Поскольку каждый объектив или пара объективов находятся под углом 16-18° к
вертикальной оси, горизонтальное смещение изображения неизбежно, когда вы
смотрите в микроскоп одним глазом. Проблема возникает, если поля зрения
неодинаковы для обоих окуляров. Тогда появляется смещение при наблюдении в оба
окуляра.
Самый лёгкий способ проверить поле зрения — воспользоваться линейкой.
Посмотрите в окуляр одним глазом, поставьте отметку на левом краю поля. Затем
посмотрите в окуляр другим глазом, чтобы проверить, осталась ли отметка на
левом краю поля зрения. Если поля зрения одинаковые или отличаются не более
чем на 5 %, то глаз совместит изображения и смещения не будет.
Однако уставшие глаза могут не компенсировать разницу в изображениях. Для
устранения проблемы работайте со стереомикроскопом утром или обратитесь в
сервисный центр для настройки прибора.
Иногда изображения разных полей зрения смещены не только по горизонтали, но
и по вертикали. У автора астигматизм, о чем он узнал именно при обслуживании
стереомикроскопа. Теперь я всегда надеваю очки и использую окуляры с
вынесенным фокусом 24 мм, для того чтобы видеть все поле и совмещать изображения,
если они не слишком отличаются.
Измерение
В плоскости шкалы окуляра из-за разного наклона лучей, проходящих через
объектив на препарат видна более широкая часть поля в направлении восток -
запад, чем в направлении север - юг. Разница может быть очень незначительной
и поэтому совершенно незаметной.
Лучший способ увидеть это — переместить препарат на предметном столике до
перекрестия в окуляре и измерить по шкале величину перемещения столика.
Достаточно одной калибровки на все увеличения, поскольку мы перемещаем препарат
на одно и то же расстояние, вне зависимости от увеличения.
ОБСЛУЖИВАНИЕ
МИКРОСКОПА
Очень важно сохранять микроскоп в чистоте. Всегда закрывайте прибор чехлом,
когда он не используется и каждый день проводите его лёгкую чистку: удаляйте
грязь и пыль с помощью груши или салфеток, очищайте объективы от
иммерсионного масла, если вы отходите от микроскопа более чем на 10 минут, и обязательно
— после завершения работы с микроскопом.
Обращайтесь с прибором осторожно. Ничего не делайте с силой. Микроскоп —
точный прибор, изготовленный, как правило, из качественных материалов.
Применение силы при настройке прибора может потребоваться в следующих
случаях:
1. Фокусировка конденсора. Обычно вы устанавливаете оптимальное положение
конденсора и крайне редко его меняете. Для того чтобы ослабить или
закрепить положение конденсора в держателе, поверните рукоятку с винтом
или непосредственно сам винт.
2. Предметный столик. Обычно перемещение столика в направлении север - юг
требует больших усилий, чем в направлении восток - запад. Мы
просматриваем препарат по всей длине, затем немного передвигаем его по
направлению север - юг и снова просматриваем по всей длине и т. д.
3. Фокусировка препарата. Перемещение предметного столика может быть
затруднено в случае больших размеров и веса последнего.
Иногда возникает ситуация, когда препарат при наблюдении с помощью
иммерсионного объектива выходит из фокуса и приходится подстраивать постоянно
фокусировку. Если предметный столик тяжёлый или фокусировка требует усилий, то
должна быть причина. Или вы можете попробовать использовать масло типа Б
вместо масла А: густое масло сильнее давит на пружинящую оправу иммерсионного
объектива.
Устранить эту проблему очень просто. Нанесите масло на препарат. Глядя на
предметное стекло и объектив, поднимите очень осторожно с помощью предметного
столика стекло до объектива так, чтобы сработала пружинящая оправа объектива.
Медленно опускайте препарат на предметном столике до тех пор, пока пружинящая
оправа не перестанет действовать. Положите палец на предметный столик и
нажмите на него, но не слишком сильно. Посмотрите в окуляры и настройте
изображение препарата так, чтобы оно находилось в фокусе. Одновременно отпустите
винт фокусировки и уберите палец со столика. Посмотрите на изображение
препарата. Если оно выйдет из фокуса, то микроскоп требует обслуживания. Если нет,
проверьте иммерсионное масло, подходит ли оно для работы.
Если вы используете правильный вид масла, проверьте пружинящую оправу
объектива — она может застревать.
Некоторые компании предоставляют для работы с микроскопами кедровое масло.
Если вы увидите кедровое масло, отдайте его врагу или выбросите: оно слишком
густое. Однако для конденсоров это масло вполне подходит.
Чистка
оптики
Спиртовые растворы не оставляют плёнки после протирки оптических деталей;
растворы на основе бензина хотя и пригодны, но могут оставлять плёнку,
которую потом нужно удалять. Зачем проводить чистку дважды? Ксилол или ксилен —
растворы на основе бензина, они отличаются слишком резким запахом, что
неудобно для нормальной работы. Используйте их, только если не удаётся убрать
грязь обычным чистящим средством. Я предпочитаю для чистки оптики спиртовые
растворы — этанол, метанол и даже изопропил. Растворы нужно наносить только
на салфетку, но ни в коем случае не прямо на линзы.
При чистке больших линз протрите их кончиком пальца салфеткой с
соответствующим раствором. Фронтальные линзы микрообъективов можно чистить при помощи
двух специальных палочек, заострённых до кончика с квадратным сечением (не до
полного острия). Для этого возьмите салфетку, сложите ее по направлению к
себе , затем сложите еще раз. Вставьте плоский конец палочки в сложенную в 4
раза салфетку и оберните салфетку вокруг палочки. Загните кончик салфетки,
чтобы он прилип к остальной части, обёрнутой вокруг палочки. Проделайте то же
самое со второй палочкой. Нанесите одну или две капли раствора на одну из
палочек. Когда мокрая палочка станет грязной, снимите с неё отработанную
салфетку, заверните в новую (сухую) и используйте для протирания (удаления
следов раствора) линзы. Ту палочку, которая раньше была сухой, теперь можно
использовать для нанесения на линзу растворителя. Острый конец позволит вам
попасть концом палочки в углубление на краю линзы рядом с металлической оправой
объектива. Заметьте, фронтальные линзы объективов всегда защищены
металлической оболочкой, чтобы они не поцарапались при контакте с покровным стеклом,
если вы пройдёте плоскость фокусировки и поднимите предметный столик слишком
высоко.
Другой предмет, необходимый для чистки оптики, — это груша, резиновый мячик
с острым кончиком и клапаном. Входной клапан находится напротив кончика —
воздух проходит через клапан. Когда грушу сжимают, клапан закрывается и
воздух может выйти только через кончик. У груши без клапана воздух входит и
выходит через кончик, распространяя грязь и пыль.
Пластмассовые палочки с ватными тампонами лучше использовать не часто,
поскольку они действуют жестче, чем требуется. Как и в случае с ксилолом,
используйте их только для удаления въевшейся грязи или высохшего масла, когда
чистка спиртом не даёт результатов.
Все указанные выше материалы предназначены для повседневной чистки оптики.
Они к тому же показывают, нуждается ли микроскоп в техническом обслуживании.
* * *
Обслуживание микроскопа в специальных мастерских необходимо проводить
каждые 2 или 3 года. При усиленной эксплуатации или постоянных транспортировках
из лаборатории в лабораторию — чаще.
Кроме обычной чистки, описанной выше, есть ещё одна процедура, которую
можно проводить каждую неделю, чтобы отсрочить необходимость технического
обслуживания. Утром в понедельник перед работой с микроскопом поверните барабан
грубой фокусировки до конца в одну и другую сторону по 5 раз. Затем те же
действия выполните с барабаном точной фокусировки и механическим столиком
(переместите его в каждом направлении туда и обратно 5 раз).
Эта процедура помогает распределить смазку. Дело в том, что механический
столик чаще перемещают в направлениях восток — запад и север — юг, и к тому
же не до самого конца. Винты грубой и точной фокусировки при работе обычно
поворачивают совсем немного, так что смазка сгущается на каждом конце и
постепенно застывает. Поэтому рано или поздно тот или иной винт перестанет
двигаться .
При правильном обслуживании микроскоп обычно полностью разбирают. Это
позволяет удалить старую смазку, нанести новую и настроить подвижные
компоненты, а также найти детали механизма фокусировки, которые требуют ремонта или
даже замены.
Технический персонал при обслуживании разбирает окуляры и конденсоры для
чистки каждой линзы с двух сторон. Объективы обычно не разбирают, кроме как
после возврата поставщику или производителю для ремонта или замены.
АВТОМАТИЗАЦИЯ
МИКРОСКОПИЧЕСКИХ
ИССЛЕДОВАНИЙ
В данном разделе рассмотрим новейшие решения и изменения в самом подходе к
процедуре микроскопических исследований.
Бурное развитие полупроводниковых и компьютерных технологий во всех
областях в последнее время дало также мощный толчок автоматизации микроскопических
исследований. Раньше все процедуры подготовки и исследования
микроскопического препарата выполнялись вручную, что при большом количестве препаратов
превращалось в рутинную и утомительную работу, с трудно воспроизводимыми
условиями и, соответственно, плохой стандартизацией.
Современным решением этих проблем явилось создание моторизованных вариантов
основных блоков микроскопа: во-первых, предметных столиков, которые
обеспечивают перемещение исследуемого препарата в горизонтальной плоскости; во-
вторых, автоматизированного фокусировочного механизма — устройства для
вращения микровинта — для настройки фокуса. Эти блоки могут управляться с помощью
специальных программ и, если необходимо, в автоматическом режиме, без
непосредственного участия оператора (рис. 20). Также возможно ручное управление с
помощью манипулятора, который обычно выполняется в виде джойстика или
трекбола.
В некоторых наиболее сложных и дорогих моделях исследовательских
микроскопов моторизованы практически все механизмы — от револьвера объективов до
настройки яркости.
Рис. 20. Автоматизированный микроскоп.
Сегодня существует много различных модификаций моторизованных столиков: для
прямых и инвертированных микроскопов, для биологических и промышленных
микроскопов , для стереомикроскопов и т. д.
Моторизованные предметные столики для микроскопии бывают двух- и
трёхуровневые, состоящие соответственно из двух или трёх пластин. Каждая пластина
перемещается в горизонтальной плоскости по оси X или Y (более детально различия
между двух- и трёхуровневыми столиками будут рассмотрены ниже). Перемещение
пластин осуществляется с помощью отдельного шагового двигателя. Шаговые
двигатели питаются и управляются контроллерами — электронными устройствами,
производимыми как в виде отдельных настольных блоков, так и в виде компьютерных
PCI-плат, устанавливаемых внутрь корпуса компьютера. Контроллеры являются
необходимым связующим звеном между программой и «железом», обеспечивают
точность и правильность перемещения препарата, размещённого на столике, и
настройку на фокус.
Настольные контроллеры имеют встроенный блок питания, подключаются к сети
220 В, и обеспечивают питание шаговых двигателей моторизованных столиков и
блока фокусировки 48 В, что позволяет использовать максимальные скорости
перемещения столика (до 12 см/с) и винта фокусировки. Контроллеры, выполненные
в виде PCI- платы, не имеют своего блока питания, питание поступает с блока
питания компьютера, куда вставлена эта PCI-плата. Напряжение питания шаговых
двигателей при этом составляет 12 В, что делает максимальные скорости
недоступными, для обеспечения более быстрой работы шаговых двигателей в таком
случае приходится использовать внешний блок питания с повышенным напряжением —
от 24 до 48 В в зависимости от требований к скорости перемещения. Но это
необходимо не всем пользователям и рекомендуется, прежде всего, для столиков с
большим диапазоном перемещения, например для моторизованного столика
инвертированного микроскопа, и для блока фокусировки исследовательского стереомикро-
скопа RZ. Внешние контроллеры обеспечивают более высокие скорости
перемещения, однако, при этом имеют ряд недостатков по сравнению с контроллерами
выполненными в виде PCI-платы: они более дорогие и занимают дополнительное
пространство на рабочем столе.
Двухуровневые столы состоят из двух пластин: одна крепится к штативу
микроскопа и неподвижна, другая перемещается по оси Y. Перемещение по оси X
осуществляется за счёт движения препаратодержателя, при этом препарат скользит по
поверхности столика. Поэтому двухуровневые столики в основном используются
для работы с небольшими и лёгкими препаратами (обычно это стандартный
стеклянный слайд). Для обеспечения гладкости и устойчивости к царапинам
поверхность столика покрывается композитными материалами.
Трёхуровневые столики состоят соответственно из трех пластин: одна
закреплена неподвижно на штативе микроскопа, две другие могут перемещаться в
горизонтальной плоскости независимо, каждая по своей оси X и Y. При этом препарат
перемещается вместе с верхней пластиной, что позволяет работать с более
крупными и массивными препаратами, чем обычный микроскопический слайд, например с
микролуночным планшетом, чашкой Петри, «матрасом» для выращивания культур
клеток, куском горной породы, металлическим препаратом и т. п.
Моторизованные предметные столики обеспечивают быстроту и точность
перемещения препарата, недостижимые при ручном перемещении.
Например, столики, которыми комплектуются микроскопы Meiji Techno Co. Ltd.,
перемещают препарат со скоростью до 12 см/с, с точностью 3-5 мкм, разрешением
0,05-0,1 мкм и отклонением от прямой линии не более 20°.
Для полной автоматизации процесса микроскопирования кроме моторизованного
столика необходима также автоматическая настройка фокуса, то есть перемещение
столика по вертикальной оси (ось Z) . На рис. 20 представлен такой фокусиро-
вочный механизм — устройство для вращения микровинта. Удобство конструкции
этого механизма заключается в том, что его можно установить прямо поверх
микровинта обычного прямого микроскопа Meiji, не внося никаких изменений в
конструкцию последнего тем самым не нарушая условий гарантии производителя.
Управление настройкой фокуса осуществляется специальной программой, которая
использует различные алгоритмы оценки фокуса, в зависимости от типа
исследуемого образца.
Прежде чем перейти к рассмотрению программного обеспечения для микроскопии
в целом и для моторизации в частности хотелось бы отметить ряд ключевых
моментов, характерных для моторизации:
• Моторизованный микроскоп превращает повседневную рутинную работу в
стандартизированный и увлекательный процесс.
• Моторизованный микроскоп может управляться как с помощью специального
программного обеспечения, так и ручными манипуляторами.
• В случае использования микроскопов Meiji Techno возможно моторизовать
уже имеющийся в наличии микроскоп без вмешательства в его конструкцию, с
сохранением всех условий гарантии.
• Моторизация может быть проведена в ближайшем сервисном центре без
необходимости отправки оборудования на завод-изготовитель.
Техника
USB-МИКРОСКОП ИЗ WEB-КАМЕРЫ
Хочу поделиться с вами элементарным способом как сделать usb-микроскоп из
дешёвой web-камеры. Желание иметь дома хоть какой-то микроскоп было ещё с
детства, после того, как у друга посмотрел в микроскоп «Натуралист» на
травинку и кожицу лука. Однако, как говориться, руки дошли только на четвёртом
курсе университета.
Покупать дорогой микроскоп для того, что бы разок другой побаловаться
желания не было, поэтому было решено собрать его самостоятельно из достаточно
легко доступных средств.
Методом «научного тыка» выяснилось, что никакие посторонние линзы не нужны
для достижения поставленной цели. Способ оказался до смешного прост.
И так, по пунктам:
1. Раскручиваем web-камеру;
2 . Выкручиваем объектив (он на резьбе) ;
3. Переворачиваем объектив другой стороной;
4. Аккуратно по кругу приклеиваем скотчем или чем Вам удобно;
5. Немного растачиваем отверстие в корпусе для объектива;
6. Скручиваем web-камеру.
Дальше все эти пункты в фотографиях процесса.
Раскручиваем корпус камеры.
Снимаем пластиковый объектив.
Выкручиваем объектив из
держателя.
Сама матрица.
Приставляем объектив обратной
стороной и приклеиваем. Затем
прикручиваем на место.
Затем растачиваем надфилем или
выцарапываем ножницами (кому
что по душе) отверстие в
передней крышке, что бы пролез
наш удлинившийся объектив.
После чего всё аккуратненько
скручиваем на место.
Готовый USB-микроскоп.
МИКРОСКОП ИЗ ЦИФРОВОЙ КАМЕРЫ
Из цифровой камеры и линзы из CD-ROMTа можно сделать инструмент для
микрофотографии .
Все с того, что в процессе реализации задумки были испробованы различные
вариации фотоаппарата (Olympus С-350) с линзами из CD-ROM, DVD-ROM и пары
других, снятых с различной оптики. По степени увеличения и качеству картинки
линзы CD и DVD-ROM1 ов были близки, но в итоге была выбрана линза CD из-за
более удобной конструкции (легче было сделать оправу для нее).
На фотографии показана линза, сфотографированная через другую линзу,
имеющую большее фокусное расстояние, а соответственно более подходящую для макро-
съемки :
Для крепления линзы к объективу фотоаппарата сделал оправу из пенопласта и
раскрасил ее черным маркером, для пущей светонепроницаемости:
Уже в начале экспериментов стало ясно, что держа в руках цифровик, сделать
качественный снимок не получится из-за сильной вибрации, поэтому из подручных
материалов за вечер был сделан штатив с гидравлической фокусировкой.
аа
Штатив собран из куска пластиковой
трубы в качестве каркаса, двух шприцов
различного диаметра, шприц с более
крупным диаметром используется для
крепления на него предметного столика,
шприц меньшего диаметра для управления
передвижением предметного столика. Сам
столик вырезан из CD-кейса. Для
крепления всего этого дела к столу отыскал у
себя крепежную скобу.
В пластиковой трубке сделал 2
отверстия, сверху для болта, которым
прикручивается фотоаппарат (кстати, отлично
подошел обычный мебельный болт, который
ради науки я позаимствовал у стола),
снизу для крепежной скобы.
Шприцы соединил с помощью капельницы,
заправив все это дело водой. Большой
шприц был, не мудрствуя лукаво,
примотан к трубке скотчем.
В итоге получился вот такой штатив.
Теперь прикручиваем мыльницу к штативу и аппарат готов к микрофотографии!
На снимке ниже клетки Лука репчатого,
^V" .4
* * • С
-■• S
,■ j
' * ч ^. ■ -л'
*4^»
<< •»
!*L^'
e~
По моим подсчетам (сравнил реальный размер пикселя и размер его на
фотографии) увеличение достигает х500, хотя, конечно, полезное увеличение меньше.
Фотографирую без вспышки, освещая объект съемки карманным фонариком. Дабы
исключить колебания при «спуске затвора» использую функцию задержки съемки.
Жаль в С350 нет отключения автофокусировки, т.к. точно настроив фокус с
помощью шприцов автофокус его немного сбивает. Качество съемки, также,
значительно портится из-за сферической аберрации, но моих познаний в оптике хватило
только на добавление диафрагмы, которая ощутимого улучшения не дала.
Еще один минус, фотографии непрозрачных объектов получаются плохо, из-за
того, что приходится освещать их сбоку.
Литпортал
РТУТЬ
Нил Стивенсон
Яви себя, о Муза. Ты ведь здесь.
Коль правы барды, коих нет давно,
Ты — пламени и дуновенья смесь.
Моё перо, как я, погружено
Во мрак полночный жидкий, без тебя
Тьму лишь расплещет — свет не даст оно.
Оперена огнём — стоишь в тени...
Очнись! Пусть вихри света разорвут
Глухой покров. Навстречу мне шагни!
Но нет, не ты во тьме — лишь я, как спрут
Плыву, незряч, в клубах своих чернил,
Что сам к твоей досаде породил.
Завесу тёмную одно перо
Пронзить способно. Вот оно. Начнём.
«Заимствующие основания своих рассуждений из
гипотез... создали бы весьма изящную и красивую
басню, но всё же лишь басню.»
Роджер Коте, предисловие ко второму изданию книги
сэра Исаака Ньютона «Математические начала
натуральной философии», 1713.
Бостонский луг
12 октября 1714 г.,
10:33:52 до полудня
Енох появляется из-за угла в тот миг, когда палач возносит петлю над
осуждённой . Молитвы и рыдания в толпе стихают. Джек Кетч1 стоит, руки на весу —
ни дать ни взять плотник, вздымающий коньковый брус. Петля сжимает круг
синего новоанглийского неба. Пуритане смотрят и, судя по всему, думают. Енох
Красный останавливает чужую лошадь у самого края толпы и видит, что цель
палача — не продемонстрировать толпе узел, а дать ей краткую (и для пуритан —
дразнящую) возможность увидеть врата в мир иной, их же ни один из нас не
минует.
Бостон — щепотка холмов в ложке болот. Дорогу вдоль ложки преграждает
стена, перед которой, как водится, торчат виселицы, а казнённые, либо их части,
болтаются в воздухе или прибиты к городским воротам. Енох только что оттуда и
думал, что больше такого не увидит: дальше должны были начаться корчмы и
церкви. Впрочем, мертвецы за воротами — обычные воры, казнённые за мирские
преступления. То, что происходит сейчас на выгоне, ближе к священнодействию.
Петля ложится на седые волосы словно царский венец. Палач тянет её вниз.
Голова женщины раздвигает петлю, как головка младенца — родовые пути. Миновав
самое широкое место, верёвка падает на плечи. Колени топырят передник, юбки
телескопически складываются под оседающим телом. Палач одной рукой обнимает
женщину, словно учитель танцев, а другой поправляет узел, покуда председатель
церковного суда зачитывает смертный приговор, убаюкивающий, как соглашение
аренды. Зрители почесываются и переминаются с ноги на ногу. Здесь вам не
Лондон, так что развлечений никаких — ни улюлюканья, ни ярмарочных фигляров, ни
карманников. На дальней стороне луга солдаты в красных мундирах отрабатывают
строевой шаг у подножия холма, на вершине которого расположился каменный
пороховой склад. Сержант-ирландец орет устало, хотя и с искренним
возмущением, — голос плывет по воздуху бесконечно, как запах или дым.
Енох приехал не для того, чтобы смотреть расправу над ведьмой, но раз уж он
здесь, повернуть в сторону было бы нехорошо. Звучит барабанная дробь,
наступает внезапная неловкая тишина. Енох решает, что это не худшее повешение,
какое ему доводилось видеть: женщина не брыкается, не корчится, верёвка не
развязывается и не рвётся. Короче, на редкость справная работа.
Он не знал, чего ждать от Америки. Однако, судя по всему, здешний люд
исполняет любое дело — включая повешения — с грубоватой сноровкой, которая
одновременно восхищает и действует на нервы. Местные жители берутся за тяжелый
труд с хладнокровным спокойствием лососей, преодолевающих пороги на пути к
нерестилищу. Как будто они от рождения знают то, что другие должны перенимать
у родных и односельчан вместе со сказками и суевериями. Может быть, это
оттого, что они по большей части прибыли сюда на кораблях.
Когда обмякшую ведьму срезают с виселицы, над выгоном проносится порыв
северного ветра. По температурной шкале сэра Исаака Ньютона, в которой ноль —
точка замерзания, а двенадцать — теплота человеческого тела, сейчас должно
быть градуса четыре. Будь здесь герр Фаренгейт с его новым термометром —
запаянной ртутной трубкой, — он бы намерил за пятьдесят. Впрочем, такого рода
ветер, налетающий с севера по осени, холодит сильнее, нежели может определить
прибор. Он напоминает присутствующим, что, если они не хотят умереть в бли-
1 Джек Кетч (англ. Jack Ketch; ум. в 1686) — знаменитый палач ирландского
происхождения, который служил английским королям Карлу II и Якову II. Кетч работал в 1663—
1686 годах. В английском языке имя Jack Ketch стало нарицательным и в переносном
смысле может означать любого палача.
жайшие несколько месяцев, надо запасать дрова и конопатить щели. Хриплый
проповедник под виселицей, чувствуя ветер, решает, что сам сатана явился по
ведьмину душу, и спешит поделиться своими мыслями с паствой. Вещая, он
смотрит Еноху в глаза.
Енох чувствует растущее стеснение в груди — предвестие страха. Что мешает
им схватить и повестить его как колдуна?
Каким его видят колонисты? Человек неопределённого возраста, явно много
повидавший, с седой косицей на затылке, медно-рыжей бородой, светлыми глазами и
лицом, продублённым, словно кожаный фартук кузнеца. В длинном дорожном плаще,
с притороченными вдоль седла посохом и старомодной рапирой, на отменном
вороном коне. Два пистолета за поясом, заметные издалека, скажем, из засады, в
которой сидят индейцы, грабители или французские мародёры. (Ему хочется их
спрятать, но неумно браться за пистолеты в таком месте.) В седельных сумках
(если их обыскать) обнаружатся приборы, склянки со ртутью и кое-что ещё более
странное (в том числе, на взгляд бостонцев, опасное) — книги на
древнееврейском, греческом и латыни, наполненные алхимической и каббалистической
тайнописью. В Бостоне они могут сослужить ему дурную службу.
Однако толпа воспринимает хриплые разглагольствования проповедника не как
призыв к оружию, а как сигнал расходиться по домам. Солдаты разряжают мушкеты
с глухим звуком, словно на барабан бросили пригоршню песка. Енох спешивается
в толпе колонистов, закутывается в плащ, пряча пистолеты, опускает капюшон и
становится похож на любого другого усталого пилигрима. Он искоса оглядывает
лица, избегая встречаться с кем-либо глазами, и видит на удивление мало
воинствующего ханжества.
— Бог даст, — говорит кто-то, — это последняя.
— Последняя ведьма, сэр? — спрашивает Енох.
— Я хотел сказать, последняя казнь.
Обтекая, как вода, подножие крутого холма, люди движутся через погост на
южном краю общественной земли (уже переполненный) и вслед за телом ведьмы по
улицам. Дома по большей части деревянные, церкви — тоже. Испанцы воздвигли бы
один огромный собор — каменный снаружи, позолоченный внутри, — но колонисты
ни в чем не могут прийти к согласию. В этом смысле Бостон больше похож на
Амстердам — множество церковок (иные почти неотличимы от сараев), и в каждой,
без сомнения, учат, что остальные заблуждаются. Хотя, во всяком случае,
колонисты могли достаточно столковаться, чтобы повесить ведьму. Её несут к новому
кладбищу, устроенному почему-то под зерновыми амбарами. Енох не знает, как
расценивать решение хранить источник своей жизни и своих покойников
практически в одном месте — как некое послание городских властей или как простую
безвкусицу .
Енох видел не один горящий город и сразу примечает на главной улице следы
большого пожара. Дома и церкви отстроены заново из дерева и камня. Он минует,
видимо, самый большой бостонский перекрёсток, где дорогу от городских ворот
пересекает широкая улица, которая ведёт прямиком к воде и продолжается
длинной пристанью за полуразрушенным валом из брёвен и камней — бывшей дамбой.
Вдоль длинной пристани тянутся казармы. Она так далеко вдаётся в залив, что у
её конца смог пришвартоваться большой военный корабль. Повернув голову в
другую сторону, Енох видит на холме батарею; канониры в синих мундирах суетятся
возле бочкообразной мортиры, готовые накрыть огнём любой испанский или
французский галеон, нарушивший неприкосновенность залива.
Итак, протянув мысленную линию от мёртвых воров у городских ворот до
порохового склада, и дальше от виселицы на выгоне до портовых оборонительных
сооружений, Енох получает одну декартову числовую ось (которую Лейбниц назвал
бы ординатой); он понимает, чего боятся бостонцы и как церковники с военными
поддерживают здесь порядок. Правда, надо еще выяснить, что прочертится вверх
и вниз. Бостонские холмы разбросаны среди бесконечной болотистой низины,
которая медленно, как сумерки, растворяется в гавани или реке, образуя пустые
плоскости, на которых люди с веревками и вешками могут построить любые
кривые , какие заблагорассудится.
Енох говорил со шкиперами, бывавшими в Бостоне, и знает, где начало этой
системы координат. Он идёт к длинной пристани. Среди каменных купеческих
домов есть кирпично-красная дверь, над которой болтается виноградная гроздь.
Енох проходит в дверь и попадает в приличную таверну. Люди при шпагах и в
дорогой одежде поворачивают к нему голову. Торговцы рабами, ромом, патокой,
чаем и табаком; капитаны кораблей, которые всё это перевозят. Таверна могла бы
стоять в любой точке мира; в Лондоне, Кадисе, Смирне или Маниле её наполняли
бы те же люди. Им глубоко безразлично (если вообще известно) , что в пяти
минутах ходьбы отсюда вешают ведьм. Здесь Еноху было бы весьма уютно, но он
явился сюда не за уютом. Конкретного капитана, которого он ищет — ван Крюй-
ка, — в таверне нет. Енох торопится на улицу, пока трактирщик не принялся
зазывать его внутрь.
Снова в Америку, к пуританам. Он входит в узкую улочку и ведёт лошадь по
шаткому мостику через речушку, вращающую мельничное колесо. Флотилии стружек
из-под плотницкого рубанка плывут по воде, словно корабли на войну. Под ними
слабое течение несёт к заливу убойные отбросы и экскременты. Вонь
соответствующая. Несомненно, где-то с наветренной стороны притулился свечной заводик,
где сало, негодное в пищу, становится свечами и мылом.
— Вы из Европы?
Енох чувствовал, что кто-то за ним идёт, но, оборачиваясь, никого не видел.
Теперь он понимает почему: его тень — мальчишка, подвижный, как шарик ртути,
который невозможно придавить пальцем. На вид ему около десяти. Тут мальчуган
решает улыбнуться и раздвигает губы. Из ямок в розовых дёснах лезут коренные
зубы, молочные качаются, как вывеска таверны на кожаных петлях, Нет, на самом
деле ему ближе к восьми, просто на треске и кукурузе он не по годам вымахал —
во всяком случае, по сравнению с лондонскими сверстниками.
Енох мог бы ответить: «Да, я из Европы, где дети обращаются к старшим
«сэр», если вообще обращаются». Однако он не может пропустить
терминологическую интересность.
— Значит, вы зовете это место Европой? — спрашивает он. — Там обычно
говорят «христианский мир».
— Здесь тоже живут христиане.
— Ты хочешь сказать, что это тоже христианский мир, — говорит Енох, — а вот
я прибыл из какого-то другого места... Хм-м. Быть может, Европа и впрямь более
удачный термин.
— А как другие её называют?
— По-твоему, я похож на школьного учителя?
— Нет, но говорите как учитель.
— Так ты кое-что знаешь про школьных учителей?
— Да, сэр, — отвечает мальчишка и осекается, видя, что угодил в капкан.
— И, тем не менее, в понедельник днём...
— В школе никого нет, все побежали смотреть казнь. Не хочу сидеть и...
— и что?
— Обгонять других сильнее, чем уже обогнал.
— Коль скоро ты обогнал других, то надо привыкать к этому, а не превращать
себя в дурачка. Иди, твоё место в школе.
— Школа — место, где учатся, — говорит мальчик. — Если вы соблаговолите
ответить на мой вопрос, я чему-нибудь научусь, и это будет означать, что я в
школе.
Мальчонка явно опасен. Поэтому Енох решает принять предложение.
— Можешь обращаться ко мне «мистер Роот». А ты кто?
— Бен. Сын Джосайи. Мой отец — свечник. Почему вы смеётесь, мистер Роот?
— Потому что в большей части христианского мира — или Европы — сыновья
свечников не посещают школу. Это особенность... здешнего люда. — Енох едва не
сказал «пуритан». В Англии, где пуритане — воспоминание давно ушедшей эпохи
или докучливые уличные проповедники, такой ярлык успешно означает неотёсанных
обитателей Колонии Массачусетского залива. Однако здесь всё напоминает Еноху,
что правда куда сложнее. В лондонской кофейне можно всуе поминать ислам, и
магометан, но в Каире таких терминов нет. Здесь — пуританский Каир.
— Я отвечу на твой вопрос, — говорит Енох, прежде чем Бен успевает задать
следующий. — Как в других краях называют то место, откуда я прибыл? Что ж,
ислам — более крупная, богатая и в некотором смысле более умудрённая
цивилизация, объемлющая европейских христиан с востока и с юга, — делит мир всего
лишь натри части: их часть, сиречь дар Аль-Ислам; часть, с которой они
состоят в дружбе, сиречь дар аль-сульх , или Дом Мира; и всё остальное, сиречь дар
аль-харб , или Дом Войны. Последнее, вынужден признать, куда лучше слов
«христианский мир» описывает края, населённые христианами.
— Я знаю про войну, — самоуверенно говорит Бен. — Она закончилась. В
Утрехте подписан мир. Франция получает Испанию. Австрия — Испанские Нидерланды. Мы
— Гибралтар, Ньюфаундленд, Сент-Киттс и... — понизив голос, — ...работорговлю.
— Да... «Асьенто».
— Тс-с! У нас тут есть противники рабства, сэр, и они опасны.
— У вас есть гавкеры?
— Да, сэр.
Енох пристально изучает мальчика, ибо человек, которого он ищет, тоже
своего рода гавкер. Полезно узнать, как смотрят на них в округе менее одержимые
собратья. В лице Бена читается скорее осторожность, нежели презрение.
— Но ты говоришь только об одной войне.
— Войне за Испанское наследство, — кивает Бен, — причиной которой стала
смерть короля Карла Страдальца.
— Я бы сказал, что смерть несчастного была не причиной, а поводом, —
замечает Енох. — Война за Испанское наследство была лишь второй и, надеюсь,
последней стадией великой войны, которая началась четверть столетия назад, во
времена...
— Славной Революции!
— Как некоторые её называют. Ты и впрямь посещал уроки, Бен, хвалю. Может
быть, ты знаешь, что во время Революции английского короля — католика — пнули
коленом под зад и посадили на его место протестантских короля и королеву.
— Вильгельма и Марию!
— Верно. А ты не задумывался, из-за чего протестанты и католики вообще
начали воевать?
— У нас в школе чаще говорят про распри между протестантами.
— Ах да — явление сугубо английское. Это естественно, ибо твои родители
попали сюда в результате именно такого конфликта.
— Гражданской войны, — говорит Бен.
— Ваши выиграли Гражданскую войну, — напоминает Енох, — но после
Реставрации им пришлось туго, и они вынуждены были бежать сюда.
— Вы угадали, мистер Роот, — говорит Бен, — ибо именно так мой родитель
покинул Англию.
— А твоя матушка?
— Уроженка острова Нантакет, мистер Роот. Правда, её отец бежал сюда от
жестокого епископа — ах и епископ, о нем такое говорят...
— Ну вот, Бен, наконец-то я нашёл изъян в твоих познаниях. Ты имеешь в виду
архиепископа Лода — ярого гонителя пуритан, как некоторые называют твоих со-
родичей, — при короле Карле I. Пуритане в отместку оттяпали голову тому
самому Карлу на Чаринг-Кросс в лето Господне тысяча шестьсот сорок девятое.
— Кромвель, — говорит Бен.
— Да, Кромвель имел к упомянутым событиям некоторое касательство. Итак,
Бен. Мы стоим у этой речушки уже довольно долго. Я замёрз. Моя лошадь
беспокоится. Мы отыскали место, в котором твои познания сменяются невежеством. Я с
удовольствием исполню свою часть соглашения — чему-нибудь тебя научить, Дабы,
вернувшись вечером домой, ты мог сказать Джосайе, что пробыл весь день в
школе; впрочем, слова учителя могут разойтись с твоими. Однако взамен я попрошу
кое-каких услуг.
— Только назовите их, мистер Роот.
— Я приехал в Бостон, чтобы разыскать некоего человека, который, по
последним сведениям, проживал здесь. Он — старик.
— Старше вас?
— Нет, но выглядеть может старше.
— Тогда сколько ему лет?
— Он видел, как скатилась голова Карла I.
— Значит, по меньшей мере, шестьдесят три.
— Вижу, ты научился складывать и вычитать.
— А также умножать и делить, мистер Роот.
— Тогда возьми в расчёт вот что: тот, кого я ищу, отлично видел казнь, ибо
сидел на плечах у своего отца.
— Значит, годков ему стукнуло совсем мало, разве что родитель его был не
слабого десятка.
— В определённом смысле его родитель и впрямь был не слабого десятка, —
говорит Роот, — ибо за двадцать лет до того ему по приказу архиепископа Лода в
Звёздной палате отрубили уши и нос, однако он не устрашился, а продолжал
обличать монарха. Всех монархов.
— Он был гавкер. — И вновь лицо Бена не выразило презрения. Как же это
место не похоже на Лондон!
— Ладно, возвращаясь к твоему вопросу, Бен: Дрейк не обладал исключительной
силой или мощью телосложения.
— Значит, сын на его плечах был совсем мал. Сейчас ему примерно шестьдесят
восемь. Но я не знаю здесь ни одного мистера Дрейка.
— Дрейк — имя, данное его отцу при крещении.
— А какова же его фамилия?
— Её я пока тебе не скажу, — говорит Енох, ибо человек, которого он ищет,
может оказаться здесь на очень плохом счету — если его вообще не повесили на
Бостонском лугу.
— Как же я помогу вам отыскать того, сэр, кого вы не хотите назвать?
— Ты можешь отвести меня к чарльстонскому парому. Насколько мне известно,
он обретается по ту сторону реки Чарльз.
— Следуйте за мной, сэр, — говорит Бен, — но я надеюсь, что у вас есть
серебро .
— О да, серебро у меня есть, — отвечает Енох.
* * *
Они огибают возвышенность в северной части города. Здесь от берега отходят
пристани, поменьше и постарше большой. Паруса, такелаж, реи и мачты справа по
борту сплетаются в огромный гордиев узел, словно буквы на странице в глазах
неграмотного крестьянина. Енох не видит ни «Минервы», ни ван Крюйка. Как бы
не пришлось ходить по тавернам и наводить справки — то есть терять время и
привлекать внимание.
Бен ведёт его прямиком к причалу, от которого готовится отвалить чарльстон-
ский паром. На палубе толпятся зрители недавней казни. Паромщик говорит, что
за лошадь придётся платить отдельно. Енох открывает кошель и заглядывает
внутрь. На него смотрит герб испанского короля, оттиснутый на серебре, в
разной степени затёртом и сплющенном. Имена меняются в зависимости оттого, при
каком короле эту монету отчеканили в Новой Испании, но под каждым написано
одно: D.G. HI SPAN ET IND REX — Милостью Божией король Испанский и обеих
Индий. Похвальба, какую все венценосцы печатают на своих монетах.
Эти слова никого не заботят — большинство всё равно не в силах их прочесть.
Существенно то, что человек, стоящий на холодном ветру у переправы в Бостоне,
не может расплатиться с паромщиком-англичанином английской монетой, которую
сэр Исаак Ньютон чеканит на Монетном дворе в лондонском Тауэре. Здесь
признают только испанские деньги — те самые, что сейчас переходят из рук в руки на
улицах Лимы, Манилы, Макао, Гоа, Бендер-Аббаса, Мокки, Каира, Смирны,
Мадрида , Марселя, Мальты и Канарских островов.
Знакомец, провожавший Еноха до лондонских доков месяц назад, сказал:
«Золото знает то, что неведомо никому из людей».
Енох встряхивает кошель, пересыпая монеты в надежде, что на поверхность
выскочит хотя бы один реал — восьмая часть пиастра; их обычно отбивают от
монеты и потому называют битами. Однако он потратил почти все биты на мелкие
дорожные нужды. Сейчас в кошельке нет ничего мельче полупиастра — то есть
четырёх реалов.
Енох смотрит в проулок и видит кузницу меньше чем в броске камня от
пристани. Пара ударов зубилом, и кузнец изготовит ему разменную монету.
Паромщик читает его мысли. Он не видит, что в кошельке, но слышит тяжёлый
звон, не позвякивание мелочи.
— Мы отправляемся, — с довольным видом сообщает он. Енох, очнувшись,
возвращается мыслями на паром и протягивает серебряный полукруг.
— Мальчик со мной, — твёрдо произносит он, — и потом ты доставишь его
назад.
— По рукам, — отвечает паромщик.
Бен едва смел на такое надеяться. Хотя мальчику хватило выдержки не
высказать этого вслух, для него прокатиться на пароме — всё равно, что отправиться
с флибустьерами в Карибское море. Он, не касаясь сходней, прыгает с пристани
на палубу.
До Чарльстона меньше мили через устье медлительной реки. Вытянутый зелёный
холм усеян длинными узкими стогами за сложенными без раствора каменными
оградами. На склоне, обращенном к Бостону, ниже вершины, но выше бесконечных
отмелей и заросших рогозом болот, прилепился город, частью заложенный
геометрами, частью разросшийся, как плющ.
Дюжие негры взрывают чёрные воды реки Чарльз длинными, закреплёнными в
уключинах вёслами, порождая системы завихрений — они закручиваются и образуют
затухающие конические сечения, которые сэр Исаак, наверное, сумел бы
проанализировать в голове. «Гипотеза вихрей подавляется многими трудностями». Небо
— сплетение визирных нитей туго натянутого джута и оструганных стволов. От
порывов ветра парусники на рейде вздрагивают и прядают, словно нервные кони
при звуке далёких пушек. Неравномерные волны бьют в дощатые корпуса, по
которым ползают, конопатя и смоля щели, босоногие матросы. Кажется, что корабли
смещаются туда-сюда — параллакс, вызванный движением парома. Енох, которому
посчастливилось быть выше остальных пассажиров, вручает поводья Бену и
подходит к противоположному борту, чтобы прочесть названия судов.
Он узнает корабль, который ищет, по носовому украшению под бушпритом.
Сероглазая женщина в золочёном шлеме дерзко рассекает Северо-Атлантический
простор змееносной эгидой и острыми (надо полагать, от холода) сосками, «Минер-
ва» ещё не подняла якорь (что радует), но тяжело нагружена и, судя по всему,
готова к выходу в открытое море. Матросы таскают корзины со свежевыпеченными
хлебами, такими горячими, что от них ещё идёт пар. Енох оборачивается к
берегу, чтобы прочесть уровень прилива по обросшей ракушками пристани, потом в
другую сторону — определить высоту и фазу луны. Скоро начнётся отлив, и
«Минерва» скорее всего готова будет им воспользоваться. Енох наконец различает
ван Крюйка (тот стоит на баке и заполняет какие-то бумаги, разложив их на
бочке) и телепатически уговаривает капитана поднять глаза.
Ван Крюйк смотрит в сторону Еноха и напрягается.
Енох, сохраняя внешнюю неподвижность, долго смотрит голландцу в глаза,
предостерегая от поспешного отплытия.
Колонист в чёрной шляпе пытается завязать дружбу с одним из негров, который
почти не говорит по-английски; впрочем, это не помеха, потому что белый
выучил несколько слов на каком-то африканском наречии. Негр очень чёрный, на
левом плече у него выжжен герб испанского короля. Скорее всего, он из Анголы.
Чего он только не повидал! Его похитили более воинственные африканцы, бросили
в яму, заклеймили калёным железом в знак уплаченной пошлины, погрузили на
корабль и отправили в холодную страну, населённую бледнокожими. Казалось бы,
его уже ничем не проймёшь; однако слова гавкера приводят негра в изумление.
Сектант размахивает руками и всё сильнее горячится — явно не только от
нехватки слов. Вероятно, он состоит в сношениях с лондонскими собратьями и
сейчас убеждает ангольца, что тот, как и другие рабы, имеет законное право
поднять оружие на господ.
— Ваш конь весьма хорош. Вы привезли его из Европы?
— Нет, Бен. Одолжил в Новом Амстердаме. Я хочу сказать, в Нью-Йорке.
— Почему вы поплыли в Нью-Йорк, коли человек, которого вы ищете, в Бостоне?
— Ближайший корабль в Америку из лондонской гавани отходил именно туда.
— Так вы отправлялись с большой поспешностью!
— Я с большой поспешностью выброшу тебя за борт, если не перестанешь
строить умозаключения!
Бен замолкает ровно настолько, чтобы придумать новый тактический манёвр и
зайти с другой стороны:
— Хозяин лошади, наверное, ваш близкий друг, коли одолжил вам такого
скакуна.
Сейчас Енох должен быть очень осторожен. Хозяин лошади — заметный человек в
Нью-Йорке. Если Енох объявит этого джентльмена своим другом, а после наломает
в Бостоне дров, то повредит его репутации.
— Не то чтобы друг. Мы впервые увиделись несколько дней назад, когда я
постучал в его дверь.
Этого Бен не может взять в толк.
— Тогда с какой стати он вообще пустил вас в дом? Учитывая вашу, прошу
прощения, наружность и вооружение? Почему одолжил вам столь ценного скакуна?
— Он впустил меня в дом, потому что на улице происходили беспорядки, и я
попросил убежища. — Енох косится на гавкера и подходит поближе к Бену. — Вот
послушай кое-что интересное: когда наш корабль подплыл к Нью-Йорку, нам
предстало необычное зрелище. Тысячи невольников — частью ирландцы, частью
ангольцы — бегали по улицам с вилами и горящими головнями. Солдаты преследовали их
перебежками и стреляли залпами. Белый дым от мушкетов мешался с чёрным дымом
пылающих складов, преображая небосвод в сверкающий искрами плавильный тигель,
дивный на вид, но, как предположили мы, негодный для поддержания жизни. Наш
лоцман выжидал, пока начавшийся прилив не понудил его подойти к берегу. Мы
сошли на пристань, которую буквально заполонили солдаты в красных мундирах.
Так, — продолжает Енох (ибо его рассказ уже начал привлекать непрошеных
слушателей) , — я оказался возле упомянутой двери. Хозяин одолжил мне лошадь, по-
скольку мы с ним принадлежим к одному обществу, а я тут в некотором смысле по
поручению, с этим обществом связанному.
— Обществу гавкеров, сэр? — шепчет Бен, подойдя совсем близко и оглядываясь
через плечо на колониста, который распинается перед невольником. Мальчик
давно приметил пистолеты и клинки Еноха и, вероятно, сопоставил их с рассказами
родственников о деяниях неукротимой секты в героические дни разграбления
соборов и цареубийства.
— Нет, это общество философов, — говорит Енох, пока воображение Бена не
разыгралось ещё пуще.
— Философов, сэр!
Енох думал, что мальчик будет разочарован, но у того, напротив, загорелись
глаза. Значит, Енох не ошибся: мальчишка опасен.
— Натурфилософов. Тех, кто стремится к естественному знанию. Не путай с
другими, которые занимаются...
— Неестественным знанием?
— Меткое словцо. Некоторые считают, что именно неестественное знание
повинно в том, что протестанты воюют с протестантами в Англии и с католиками по
всему миру.
— Так кто такой натурфилософ?
— Тот, кто пытается избежать разброда в мыслях, следуя тому, что может быть
проверено опытом, и строя доказательства в соответствии с законами логики. —
Бен только хлопает глазами, и Енох объясняет: — Подобно судье, который
держится фактов, отбрасывая слухи, домыслы и призывы к чувствам. Как когда ваши
судьи приехали наконец в Салем и сказали, что тамошние жители повредились в
уме.
— И как же называется ваш клуб?
— Лондонское королевское общество.
— Когда-нибудь я буду его членом и судьёй в подобных вопросах.
— Я предложу твою кандидатуру, как только вернусь в Англию, Бен.
— Ваш устав требует, чтобы члены Общества в случае надобности ссужали друг
другу коней?
— Нет, но есть правило, по которому они должны платить членские взносы — в
которых надобность есть всегда, — а помянутый джентльмен не платил взносы
многие годы. Сэр Исаак — президент Королевского общества — им недоволен. Я
объяснил нью-йоркскому джентльмену, что сэр Исаак смешает его с дерьмом —
приношу извинения, приношу извинения. Мои доводы оказались столь убедительны,
что он без долгих слов одолжил мне своего лучшего скакуна.
— Красавчик, — говорит Бен и дует коню в ноздри. Тот поначалу не одобрил
Бена как нечто маленькое, юркое и пахнущее убоиной, но теперь принял мальчика
в качестве одушевленной коновязи, способной оказывать кой-какие мелкие
услуги , как то: чесать нос и отгонять мух.
Паромщику скорее забавно, чем досадно обнаружить, что гавкер охмуряет его
раба. Он отгоняет сектанта прочь. Тот распознаёт в Енохе свежую жертву и
пытается поймать его взгляд. Енох отходит и делает вид, будто внимательно
изучает приближающийся берег. Паром огибает плывущий по реке плот из исполинских
стволов, помеченных «королевской стрелой», — они пойдут на строительство
военного флота.
За Чарльстоном начинается редкая россыпь хуторов, соединённых протоптанными
дорожками. Самая большая ведёт в Ньютаун, где расположился Гарвардский
колледж. Впрочем, внешне он представляется почти сплошным лесом, который
дымится , но не горит. Оттуда долетает приглушённый стук топоров и молотков. Редкие
мушкетные выстрелы эхом передаются от деревеньки к деревеньке — видимо, это
местное средство связи. Енох гадает, как отыщет здесь Даниеля.
Он подходит к разговорчивой компании, которая собралась в центральной части
парома, предоставив менее учёным пассажирам (ибо разговаривающие, очевидно,
принадлежат к Гарвардскому колледжу) служить им заслоном от ветра. Это
компания напыщенных пьяниц и шустроглазых живчиков, пересыпающая фразы плохой
латынью. Одни одеты с пуританской строгостью, другие — по прошлогодней
лондонской моде. Грушевидный красноносый господин в высоком сером парике, судя по
всему, дон этого импровизированного колледжа. Енох ловит на себе его взгляд и
ненароком распахивает плащ, показывая рапиру. Это не угроза, а демонстрация
общественного положения.
— К нам пожаловал гость из дальних краёв! Рады приветствовать вас, сэр, в
нашей скромной колонии!
Енох совершает все требуемые вежливые телодвижения и произносит все
положенные слова. К нему проявляют заметный интерес — явный знак, что в
Гарвардском колледже не происходит ничего нового и занимательного. Впрочем, этому
заведению всего три четверти века — что здесь может происходить
занимательного? Спрашивают, из германских ли он земель, Енох отвечает, что не совсем.
Высказывается предположение, что он прибыл с каким-то делом алхимического
свойства; догадка блестящая, но ошибочная. Выждав приличествующее время, Енох
называет фамилию человека, к которому приехал.
Он никогда не слышал такого зубоскальства. Все как один безумно огорчены,
что джентльмен счёл нужным пересечь Северную Атлантику и теперь реку Чарльз,
чтобы испортить себе путешествие встречей с этим субъектом.
— Я с ним не знаком, — врёт Енох.
— Тогда позвольте подготовить вас, сэр! — говорит один из собеседников. —
Даниель Уотерхауз — человек преклонных лет, но годы обошлись с ним суровее,
нежели с вами.
— К нему пристало обращаться «доктор Уотерхауз», не так ли?
Тишину нарушают приглушённые смешки.
— Я не беру на себя смелость кого-либо поправлять, — говорит Енох, — лишь
желаю не совершить промашки при личной встрече.
— И впрямь, он считается доктором, — говорит грушевидный дон, — хотя...
— ...доктором чего? — спрашивает кто-то.
— Шестерён, — предполагает другой к бурной радости остальных.
— Нет, нет, — с притворным великодушием утихомиривает их дон, — ибо все
шестерни бесполезны, пока отсутствует primum mobile, источник движущей силы...
— Франклинов мальчишка! — И все разом смотрят на Бена.
— Сегодня это может быть юный Бен, завтра, допустим, его сменит маленький
Годфри Уотерхауз. Впоследствии, возможно, это будет мышь в ступальной
мельнице. Но в любом случае vis viva1 сообщается шестерням доктора Уотерхауза
посредством чего? Кто подскажет? — Дон сократовским жестом подносит ладонь к
уху.
— Кривошипов? — предполагает один.
— Шатунов! — кричит другой.
— Отлично! В таком случае наш коллега Уотерхауз — доктор чего?
— Шатунов! — кричит весь колледж хором.
— И наш доктор шатунов до того предан своей работе, что буквально не щадит
живота, — восхищённо продолжает дон. — Ходит с непокрытой головой...
— Вытряхивает графитовую смазку из рукавов, садясь преломить хлеб...
— Лучше перца!
— И дешевле!
— Так, возможно, вы приехали, чтобы вступить в его институт?
— Или закрыть его за долги? — Говорящий заходится от смеха.
— Я слышал про его институт, но ничего о нём не знаю, — говорит Енох Роот.
1 Живая сила (лат.), она же — кинетическая энергия. (Прим. перев.)
Он смотрит на Бена, который покраснел до ушей и, отвернувшись, гладит лошади
морду.
— Многие учёные мужи пребывают в таком же неведении, посему не стыдитесь.
— С самого приезда в Америку доктор Уотерхауз подхватил местную инфлюэнцу.
Её главный симптом — стремление затевать новые прожекты и начинания вместо
того, чтобы исправлять старые.
— Так он не вполне удовлетворен Гарвардским колледжем? — вопрошает Енох.
— О да! Он основал...
— ...на собственные средства...
— ...и самолично заложил краеугольный камень...
— ...краеугольное бревно, если быть точным...
— ...в фундамент... как он это называет?
— Институт технологических искусств Колонии Массачусетского залива.
— Где я могу найти институт доктора Уотерхауза? — спрашивает Енох.
— На полпути от Чарльстона к Гарварду. Идите на скрежет шестерён, покуда не
увидите самую маленькую и продымлённую хибарку во всей Америке.
— Сэр, вы — образованный и трезвомыслящий джентльмен, — говорит дон. — Коль
скоро вас влечёт философия, не лучше ли вам направить стопы в Гарвардский
колледж?
— Мистер Роот — видный натурфилософ, сэр! — выпаливает Бен, чтобы не
разреветься. По тону ясно, что он считает Гарвард прибежищем неестественного
знания. — Член Королевского общества!
Вот нелёгкая!
Дон делает шаг вперёд и, заговорщицки ссутулившись, произносит:
— Простите великодушно, сэр. Не знал.
— Пустяки.
— Доктор Уотерхауз, должен вас предостеречь, подпал под влияние герра
Лейбница...
— Который украл дифференциальное исчисление у сэра Исаака, — добавляет кто-
то в качестве примечания.
— Да, и подобно Лейбницу заражён метафизическими предрассудками...
— ...которые суть пережитки схоластики, сэр, несостоятельность коей сэр Исаак
продемонстрировал со всей убедительностью...
— ...и сейчас трудится как одержимый над созданием машины — построенной по
принципам Лейбница! — которая, он мнит, будет открывать новые истины путём
вычислений!
— Может быть, наш гость прибыл сюда, чтобы изгнать из него лейбницевых
бесов! — предполагает кто-то очень пьяный.
Енох раздражённо прочищает горло, отхаркивая желчь — гумор гнева и
сварливого нрава. Он говорит:
— Несправедливо по отношению к Лейбницу называть его просто метафизиком.
Наступает недолгая тишина, затем — общее веселье. Дон криво улыбается и
пытается разрядить обстановку.
— Я знаю одну таверну в Гарварде, где смогу развеять ваши прискорбные
заблуждения...
Мысль посидеть за кружечкой пива и просветить этих остряков до опасного
соблазнительна. Чарльстонская пристань всё ближе, невольники уже гребут не так
широко, «Минерва» натягивает якорные канаты, спеша отплыть, а дело ещё не
сделано. Лучше было бы обойтись без лишнего шума, но после слов Бена это
невозможно . Ладно, сейчас главное — действовать без промедления.
Кроме того, Енох вне себя.
Он вытаскивает из нагрудного кармана сложенное запечатанное письмо и, за
неимением лучших доводов, потрясает им в воздухе.
Письмо берут, изучают — на одной стороне написано «герру доктору Уотерхау-
зу, Ньютаун, Массачусетс» — и переворачивают. Из обшитых бархатом кармашков
извлекаются монокли, и начинается изучение печати — красной, восковой,
размером с Бенов кулак. Губы движутся, из охрипших глоток вырывается странное
бормотание — попытки читать по-немецки.
До всех профессоров разом доходит. Они пятятся, словно это образчик белого
фосфора, внезапно занявшийся огнём. Конверт остается в руках у дона. Тот с
мольбой во взоре протягивает его Еноху Красному. Енох в отместку не спешит
избавить дона от бремени.
— Битте, майн герр...
— Английский вполне уместен, — говорит Енох, — и даже предпочтителен.
По краям одетой в мантии толпы некоторые близорукие профессора исходят
досадой от того, что не могут прочесть печать. Коллеги шепчут им что-то вроде
«Ганновер» и «Ансбах».
Кто-то снимает шляпу и кланяется Еноху. Другие следуют их примеру.
Они ещё не успевают ступить на чарльстонский берег, как ученые мужи
разводят невероятную суматоху. Носильщики и будущие пассажиры недоумённо таращатся
на паром, с которого несутся крики: «Расступись! Дорогу!» Палуба превращается
в плавучую сцену, наполненную плохими актёрами. Енох гадает, неужто эти люди
и впрямь рассчитывают, что весть об их усердии достигнет ганноверского двора
и слуха их будущей королевы? Возмутительно — они ведут себя так, будто
королева Анна уже мертва и в могиле, а Ганноверы заняли престол.
— Сэр, если бы вы только сказали мне, что ищете Даниеля Уотерхауза, я бы
отвел вас к нему без промедления и без всей этой суматохи.
— Я был не прав, что не открылся тебе, Бен, — говорит Енох.
Задним умом он понимает, что в маленьком городке Даниель должен был
заметить такого паренька, как Бен, или Бена бы потянуло к Даниелю, или то и
другое вместе.
— Так ты знаешь дорогу?
— Конечно.
— Прыгай в седло, — велит Енох.
Бена не приходится просить дважды. Он взбирается на лошадь, как паук, Енох
за ним — с той скоростью, какую дозволяют инерция и достоинство. Они вместе
устраиваются в седле, Бен — впереди; его ноги зажаты между коленями Еноха и
лошадиными рёбрами. Конь, не одобривший и паром, и профессуру, направляется к
сходням, как только их опускают. Самые проворные доктора бегут за наездниками
по улицам Чарльстона. К счастью, в Чарльстоне не так много улиц, и
преследователи скоро отстают.
Зловонные прибрежные испарения вызывают в памяти Еноха другой болотистый,
грязный, наполненный грамотеями и миазмами городок: Кембридж в Англии.
* * *
— В заросли, потом через ручей вброд, — предлагает Бен. — Так мы отвяжемся
от профессоров и, может быть, найдем Годфри. С парома я видел, как он шёл
сюда с ведром.
— Годфри — сын доктора Уотерхауза?
— Да, сэр. На два года младше меня.
— Его второе имя, часом, не Вильям?
— Откуда вы знаете, мистер Роот?
— Он, весьма вероятно, наречён в честь Готфрида Вильгельма Лейбница.
— Это друг ваш и сэра Исаака?
— Мой — да, сэра Исаака — нет. Но история сия слишком длинна, чтобы
рассказывать её сейчас.
— Хватило бы на книгу?
— Даже на несколько — и она до сих пор не завершена.
— Когда же она завершится?
— Порой я страшусь, что никогда. Однако сегодня мы с тобой, Бен, должны
приблизить её развязку. Сколько ещё ехать до Института технологических
искусств Колонии Массачусетского залива?
Бен пожимает плечами.
— Он на полпути между Чарльстоном и Гарвардом. Ближе к реке. Больше мили,
но, наверное, менее двух.
Лошадь не хочет входить в подлесок, поэтому Бен спрыгивает и на своих двоих
отправляется выслеживать юного Годфри. Енох находит место для переправы через
ручей и, обогнув лесок с другой стороны, видит Бена, который затеял
перестрелку яблоками с более бледным и маленьким пареньком.
Енох спешивается и в роли миротворца предлагает мальчикам поехать верхом.
Сам он идёт впереди, ведя лошадь под уздцы, но вскоре ту осеняет, что их цель
— бревенчатое строение вдалеке, поскольку это единственное строение, и к нему
ведёт более или менее протоптанная тропа. Теперь лошадь уже не надо вести,
достаточно идти рядом и время от времени подкармливать её яблоками.
— Двое мальчишек, затеявших потасовку из-за яблок в унылом, населённом
пуританами краю, напомнили мне примечательное событие, свидетелем коею довелось
быть давным-давно.
— Где? — спрашивает Годфри.
— В Грантеме, Линкольншир. Это часть Англии.
— Когда, если быть точным? — в эмпирическом запале вопрошает Бен.
— Легче спросить, чем ответить, ибо эти события перемешались в моей памяти.
— А зачем вы отправились в тот унылый край?
— Чтобы мне перестали докучать. В Грантеме жил аптекарь, именем Кларк1,
человек исключительно назойливый.
— Тогда почему вы поехали к нему?
— Он докучал мне письмами, прося доставить нечто потребное для его ремесла,
и делал это в течение долгих лет — с тех пор, как вновь стало возможным
отправлять письма.
— Почему это стало возможным?
— В наших палестинах — ибо я обретался в Саксонии, в городе под названием
Лейпциг — благодаря Вестфальскому миру.
— В 1648 году! — менторским тоном сообщает Бен к сведению Годфри. — Конец
Тридцатилетней войны.
— А в его краях, — продолжает Енох, — благодаря тому, что королевскую
голову отделили от остального короля, каковое событие положило конец Гражданской
войне, и принесло в Англию некое подобие мира.
— В 1649-м, — торопится сказать Годфри, пока не встрял Бен.
Енох удивлен: неужто Даниель забивает ребенку голову россказнями о
цареубийстве?
— Если мистер Кларк докучал вам письмами долгие годы, вы должны были
отправиться в Грантем не раньше середины пятидесятых, — говорит Бен.
— Как ему может быть столько лет? — спрашивает Годфри.
— Спроси своего отца, — отвечает Енох. — Я лишь пытаюсь ответить на вопрос
«когда». Бен прав. Я не рискнул бы отправиться в путь до, скажем, 1652 года,
ибо даже после цареубийства Гражданская война продолжалась ещё пару лет.
Кромвель разгромил роялистов — надцатый и последний раз в Вустере. Карл II
вместе с недобитыми сторонниками еле унес ноги. К слову, я видел его по пути
в Париж.
1 У городского аптекаря Кларка в Грантеме жил Исаак Ньютон когда учился в городской
школе.
— Почему в Париж? Это огромный крюк по дороге из Лейпцига в Линкольншир.
— В географии ты сильнее, чем в истории. Как, по-твоему, мне следовало
добираться?
— Через Голландскую республику, разумеется.
— И впрямь, я завернул туда, чтобы навестить господина Гюйгенса в Гааге. Но
я не стал отплывать из Голландии.
— Почему? Голландцы — куда лучшие мореходы, чем французы!
— Что сделал Кромвель, как только победил в Гражданской войне?
— Даровал всем, включая евреев, право исповедовать любую религию! — шпарит
Годфри будто по катехизису.
— Да, естественно, ради этого и затеяли весь сыр-бор, А что ещё?
— Перебил кучу ирландцев, — предполагает Бен.
— Правда твоя, но я спрашивал о другом. Ответ — Навигационный акт и морская
война с Голландией. Так что, как видишь, Бен, путь через Париж пусть
окольный, но куда более безопасный. К тому же люди, жившие в Париже, тоже мне
докучали, а денег у них было больше, нежели у Кларка. Так что мистеру Кларку
пришлось обождать, как говорят в Нью-Йорке.
— Почему столько людей вам докучали? — спрашивает Годфри.
— Столько богатых ториев! — добавляет Бен.
— Ториями мы стали называть их значительно позже, — поправляет Енох. —
Впрочем, вопрос дельный: что такое было у меня в Лейпциге, в чём нуждались и
грантемский аптекарь, и кавалеры, дожидающиеся в Париже, пока Кромвель
состарится и умрёт от естественных причин?
— Это что-то имеет отношение к Королевскому обществу? — предполагает Бен.
— Догадка делает честь твоей проницательности. Однако в те времена не
существовало Королевского общества. Не существовало даже натурфилософии в нашем
нынешнем понимании. О да, были люди — такие как Фрэнсис Бэкон, Галилей,
Декарт, — которые видели свет и всемерно стремились показать его другим. Но
тогда большинство тех, кто интересовался устройством мира, находились в плену у
совсем другого подхода, именуемого алхимией.
— Мой отец ненавидит алхимиков! — объявляет Годфри с явной гордостью за
отца.
— И я, кажется, знаю почему, — говорит Енох. — Тем не менее, сейчас 1713
год, довольно многое изменилось. В эпоху, о которой я повествую, была либо
алхимия, либо ничего. Я знал многих алхимиков и снабжал их ингредиентами.
Среди них попадались английские кавалеры. Тогда это было вполне
аристократическим занятием, даже король-изгнанник держал собственную лабораторию.
Получив от Кромвеля хорошую трёпку и дав дёру во Францию, они не знали, чем себя
занять, кроме как... — Тут, если бы Енох беседовал со взрослыми, он мог бы
перечислить некоторые их занятия.
— Кроме как чем, мистер Роот?
— Кроме как изучением скрытых законов Божьего мироздания. Некоторые — в
частности, Джон Комсток и Томас Мор Англси, — близко сошлись с мсье Лефевром,
аптекарем французского двора. Они довольно много времени тратили на алхимию.
— Но разве это всё не вздорная чушь, ахинея, белиберда и злонамеренное
шарлатанское надувательство?
— Годфри, ты — живое свидетельство, что яблоко от яблони недалеко падает.
Кто я такой, чтобы спорить в таких вопросах с твоим отцом? Да. Всё это
чепуха.
— Тогда зачем вы поехали в Париж?
— Отчасти, если сказать по правде, из желания взглянуть на коронацию
французского короля.
— Которого? — спрашивает Годфри.
— Того же, что сейчас! — Бен сердится, что они тратят время на такие вопро-
сы.
— Великого, — говорит Енох. — Короля с большой буквы. Людовика
Четырнадцатого. Формальная коронация состоялась в 1654-м. Его помазали святым елеем
тысячелетней давности.
— Небось и воняло же!..
— Кто бы заметил, во Франции-то.
— Где они такое старье раздобыли?
— Не важно. Я подбираюсь к ответу на вопрос «когда». Впрочем, главным
образом мною двигало другое: что-то происходило. Гюйгенс, гениальный юноша из
знатной гаагской семьи, создал маятниковые часы, и это было воистину
поразительно . Разумеется, маятник знали давным-давно, однако Гюйгенс сумел сделать
нечто упоительно красивое и простое, а в итоге создал механизм, который и
впрямь показывал время! Я видел образец в великолепном доме; с дворцовой
площади в окна струился вечерний свет... Потом в Париж, где Комсток и Англси
корпели над — ты прав — вздорной чушью. Они искренне стремились к познанию, и
всё же им недоставало гениальности Гюйгенса, дерзости придумать совершенно
новую дисциплину. Алхимия была единственным подходом, который они знали.
— Так как вы попали в Англию, коли на море шла война?
— С французскими контрабандистами, — отвечает Енох, словно это само собой
разумеется. — Итак, многие английские джентльмены поняли, что сидеть в
Лондоне и забавляться алхимией безопаснее, нежели воевать с Кромвелем и его Новой
Образцовой армией. Поэтому в Лондоне я без труда облегчил свой груз и набил
кошель. Потом заглянул в Оксфорд, чтобы повидать Джона Уилкинса1 и забрать
несколько экземпляров «Криптономикона».
— Что это? — любопытствует Бен.
— Чудная старая книга, жутко толстая, полная всякой дребедени, — вставляет
Годфри. — Отец подпирает ею дверь, чтобы не захлопывалась от ветра.
— Это компендиум тайных шифров, который Уилкинс составил несколькими годами
раньше, — говорит Енох. — В те дни он был ректором Уодем-колледжа, что в
Оксфордском университете. Когда я приехал, он собирался с духом, готовясь
принести себя в жертву на алтарь натурфилософии.
— Его обезглавили? — спрашивает Бен.
Годфри:
— Подвергли пыткам?
Бен:
— Отрезали ему уши и нос?
— Нет: он женился на сестре Кромвеля.
— Мне казалось, вы говорили, будто тогда не было натурфилософии, — укоряет
Годфри.
— Была — раз в неделю, у Джона Уилкинса на дому, — говорит Енох, — ибо там
собирался Экспериментальный философский клуб. Кристофер Рен2, Роберт Бойль,
Роберт Гук и другие, о которых вы наверняка слышали. К тому времени, как я
туда добрался, им сделалось тесно, и они перебрались в лавку аптекаря как
наиболее огнестойкую. Этот-то аптекарь, если вспомнить, и убедил меня
отправиться на север, чтобы посетить мистера Кларка в Грантеме.
— Так мы определили год?
— Сейчас определю, Бен. К тому времени, как я достиг Оксфорда, маятниковые
часы, которые я видел у Гюйгенса в Гааге, были, наконец, усовершенствованы и
пошли. Первые часы, достойные своего названия. Галилей в опытах отмечал вре-
1 Джон Уилкинс (Джон Вилкинс; англ. John Wilkins; 1614—1672) — британский философ и
лингвист, один из основателей Лондонского Королевского общества.
2 Сэр Кристофер Рен (англ. Christopher Wren; 1632—1723) — английский архитектор и
математик, который перестроил центр Лондона после великого пожара 1666 года.
мя, считая себе пульс либо слушая музыкантов. Начиная с Гюйгенса, мы
пользуемся часами, которые показывают — как считают некоторые — абсолютное время,
единственное и безусловное. Божье время. Книгу о них Гюйгенс написал позже,
однако, первые часы затикали, и эпоха натурфилософии началась в лето
Господне...
1655 г
Ибо незнание составляет середину между
истинным знанием и ложными доктринами.
Гоббс, «Левиафан».
Во всех королевствах, империях, княжествах, герцогствах, архиепископствах и
курфюршествах, какие Еноху когда-либо довелось посетить, превращение низших
металлов в золото либо попытки его осуществить (а в иных — и самые мысли о
нём) карались смертью. Его это не слишком заботило. То был лишь один из
тысячи предлогов, по которым правители казнят неугодных и милуют угодных.
Например, во Франкфурте-на-Майне, где сам курфюрст-архиепископ фон Шёнберн и его
главный приближённый Бойнебург баловались алхимией, можно было чувствовать
себя в относительной безопасности.
Другое дело — кромвелевская Англия. С тех пор, как пуритане казнили короля
и захватили власть, Енох не разгуливал по Республике (как это теперь
называлось) в остроконечной шапке со звёздами и полумесяцами. Впрочем, Енох Красный
никогда и не был такого рода алхимиком, звёзды и полумесяцы — показуха. Да и
необходимость добывать деньги поневоле заставит усомниться в собственной
способности делать золото из свинца.
Енох выработал в себе навык исключительной живучести. Лишь два десятилетия
минуло с тех пор, как лондонская чернь растерзала доктора Джона Лэма. Толпа
вообразила, будто именно Лэм наслал смерч, сорвавший землю с могил, в которых
лежали жертвы последнего чумного поветрия. Не желая повторить судьбу Лэма,
Енох научился двигаться на краю человеческого восприятия, подобно сновидению,
которое не застревает в памяти, но улетучивается с первыми мыслями и
впечатлениями дня.
Он прожил неделю-две в доме Уилкинса и побывал на собраниях
Экспериментального клуба. Они стали для него откровением, поскольку на время Гражданской
войны всякая связь с Англией прекратилась. Учёным Лейпцига, Парижа и
Амстердама она уже представлялась одинокой скалой, которую заполонили вооружённые
до зубов проповедники.
Глядя в окно на идущие к северу подводы, Енох дивился числу торговцев. С
окончанием Гражданской войны предприимчивые негоцианты потянулись в деревню
за дешёвыми фермерскими продуктами, которые можно выгодно перепродать в
городе . По виду это были в основном пуритане. Стремясь избежать нежелательных
попутчиков, Енох тронулся безоблачной лунной ночью и засветло въехал в Грантем.
Перед домом Кларка было прибрано, из чего Енох заключил, что миссис Кларк
ещё жива. Он отвёл лошадь в конюшню. Во дворе валялись треснутые ступки и
тигли в жёлтых, киноварных и серебристых пятнах. Груды угля подле
цилиндрической печи усеивала окалина с тиглей — испражнения алхимического процесса,
смешанные с более мягким лошадиным и гусиным помётом.
Кларк спиной вперёд выступил из двери в обнимку с наполненной ночной
посудиной .
— Сберегите ее, — посоветовал Енох голосом хриплым от длительного
молчания . — Из урины можно извлечь много всего занятного.
Аптекарь вздрогнул, потом, узнав Еноха, едва не выронил ночную вазу, однако
успел её подхватить и тут же пожалел, что не выронил, — сии манёвры опасно
всколыхнули содержимое сосуда; Кларк, дабы не усугублять колебания, был
вынужден семенить на полусогнутых, протаивая на инее следы босых норл и, наконец,
в качестве последней спасительной меры, выплеснуть мочу при появлении на
волнах белых барашков. Грантемские петухи, проспавшие приезд Еноха, проснулись и
начали воспевать героическое свершение аптекаря.
Солнце несколько часов медлило у горизонта, словно жирная утка, что никак
не соберётся взлететь. Задолго до того, как окончательно рассвело, Енох уже
был в аптекарской лавке и заваривал настой какой-то экзотической восточной
травы.
— Берёте пригоршню, бросаете...
— Вода уже стала бурой!
— ...и снимаете с огня, не то получится нестерпимая горечь. Нужно ситечко.
— Вы и впрямь предлагаете мне это попробовать?
— Не только попробовать, но и выпить. Я делаю это несколько месяцев без
какого-либо вреда для себя.
— Если не считать привыкания, как я погляжу.
— Вы чересчур подозрительны. Маратхи пьют его круглые сутки.
— Значит, я прав насчет привыкания!
— Это всего лишь лёгкое взбадривающее средство.
— М-м-м, — заметил Кларк чуть позже, осторожно отхлёбывая из чашки. — Какие
недуги оно лечит?
— Решительно никаких.
— А, тогда другое дело... как это зовётся?
— Ч! хай, шай, цха или тья. Я знаю одного голландского купца, у которого в
Амстердаме лежат тонны этой травы.
Кларк хихикнул.
— О нет, Енох, не втравливайте меня в заморскую торговлю. Этот чхай
довольно безобиден, но я не думаю, что англичане когда-либо согласятся пить нечто
настолько иноземное.
— Отлично, тогда поговорим о других товарах. — Отставив чашку с шаем, Енох
полез в седельные сумы и достал мешочки жёлтого сульфура, собранного на
склоне огнедышащей итальянской горы, продолговатые, с палец, слитки сурьмы,
склянки со ртутью, крошечные глиняные тигельки, реторты, спиртовки и книги с
гравюрами, изображающими устройство различных печей. Всё это Енох разложил на
прилавке и конторках, сообщая о каждом предмете несколько слов. Кларк стоял
рядом, сцепив пальцы, отчасти от холода, отчасти — чтобы не потянуться к
разложенному добру. Отшумела Гражданская война, голова короля скатилась на Ча-
ринг-Кросс, прошли годы с тех пор, как Кларк держал в руках что-либо
подобное . Он воображал, будто адепты на Континенте всё это время постигали
последние тайны Божьего мироздания. Зато Енох знал, что европейские алхимики —
такие же люди, как Кларк; они ждут от него вестей, что некий английский учёный
в тиши и одиночестве нашёл способ получить из низшего, плотного, существенно
шлакового вещества, составляющего мир, философскую ртуть — квинтэссенцию
Божьего присутствия во Вселенной, ключ к превращению металлов, средство
обрести бессмертие и совершенную мудрость.
Енох был не столько торговцем, сколько вестником. Серу и ртуть он привёз в
качестве даров, деньги взял, чтобы покрыть расходы. Самый главный груз
хранился у него в голове. Они с Кларком проговорили не один час.
Наверху послышались сонная возня, звуки шагов и пронзительные голоса.
Лестница загудела и застонала, как застигнутый шквалом корабль. Служанка разожгла
огонь и сварила овсянку. Миссис Кларк встала и раздала кашу детям — явно
несообразному их количеству.
— Неужто столько времени прошло? — спросил Енох, пытаясь по голосам
сосчитать юных едоков в соседней комнате.
Кларк сказал:
— Это не наши.
— Жильцы?
— Некоторые окрестные йомены отправляют сыновей в школу моего брата. У нас
есть комната наверху, и моя жена любит детей.
— А вы?
— Смотря каких.
Юные квартиранты расправились с овсянкой и ринулись к дверям. Енох подошёл
к окну. В решетчатый переплёт были вставлены маленькие, с ладонь, ромбы
зеленоватого пузырчатого стекла. Каждый ромбик представлял собой призму и
отбрасывал в комнату миниатюрные радуги. Дети розовыми пятнами прыгали из ромбика
в ромбик, пестря, дробясь и собираясь вновь, словно шарики ртути на
поверхности стола. Впрочем, это была лишь некоторая гипербола того, как Енох обычно
воспринимал детей.
Один из них, хрупкий и белокурый, остановился перед окном и заглянул
внутрь. Вероятно, он был восприимчивее других, поскольку знал, что у мистера
Кларка сегодня гость, — может быть, различил приглушённые голоса или услышал
незнакомое ржание из конюшни. А может, он мучился бессонницей и через щёлочку
в стене видел, как Енох на рассвете прошёл через двор. Мальчик сложил ладони
трубкой, отгораживаясь от периферического света — его руки словно забрызгало
радужными переливами. С одной свешивалось какое-то приспособление — игрушка
или оружие на бечёвке.
Товарищ позвал его; мальчик обернулся с чрезмерной готовностью и упорхнул,
как воробышек.
— Мне пора, — сказал Енох, сам не зная почему. — Наши собратья в Кембридже
наверняка прослышали, что я побывал в Оксфорде, и сгорают от нетерпения.
С непреклонной вежливостью он отверг все завуалированные попытки Кларка
отсрочить прощание — отказался от каши, на предложение вместе помолиться
ответил : «В другой раз» и решительно заверил, что отдыхать будет уже в Кембридже.
У лошади было всего несколько часов на сон и еду. Енох одолжил её у Джона
Уилкинса; не желая утомлять чужую лошадь, он взял её под уздцы и, развлекая
беседой, повел вдоль главной улицы Грантема по направлению к школе.
Довольно скоро он приметил питомцев мистера Кларка. Те нашли камешки,
которые нужно попинать, собак, с которыми необходимо свести знакомство, и
несколько яблок, ещё висящих на ветках. Енох остановился в тени длинной
каменной стены и стал смотреть, как будут добывать яблоки. Очевидно, план
составили загодя — скорее всего шепотом в спальне. Один из мальчишек взобрался на
яблоню и наступил на ветку, слишком тонкую, чтобы выдержать его вес. Замысел
состоял в том, чтобы пригнуть ветку — тогда самый высокий сможет допрыгнуть
до яблока.
Худенький мальчуган восторженно смотрел, как прыгает рослый товарищ. У него
был свой собственный план — с использованием того самого камня на бечёвке,
который Енох видел через окно. Он раскрутил бечевку и забросил камень на
ветку , потом потянул ее вниз. Высокий с досадой отошёл в сторону, но худенький
продолжал обеими руками держать верёвку, убеждая товарища принять яблоко в
дар. Енох едва не застонал вслух, видя страстную влюбленность в его глазах.
На долговязого мальчика смотреть было куда менее приятно. Он быстрым
движением сорвал плод и, стиснув добычу в кулаке, пристально взглянул на
светловолосого, пытаясь разгадать его мотивы, ничего не понял и окрысился. Он
надкусил яблоко — лицо светловолосого осветилось почти физическим удовольствием.
Мальчик, который пытался пригнуть ветку, спустился на землю и сумел сдернуть
бечёвку с ветки. Потом изучил, как она привязана к камню, и выбрал
агрессивную тактику.
— Ну, ты у нас и кружевница! — выкрикнул он.
Однако светловолосый мальчик смотрел только на предмет своего обожания.
Тот сплюнул на землю и перебросил надкушенное яблоко через ограду, где две
свиньи немедленно затеяли из-за него драку. Дальше всё стало настолько
невыносимо, что Еноху захотелось оказаться где-нибудь в другом месте.
Двое глупых мальчишек тащились по дороге за третьим, пялясь во все глаза,
словно впервые его увидели — увидели часть того, что различил Енох. До Еноха
долетали их издёвки: «Что у тебя на руках? Как ты говоришь? Краска?! Зачем?
Хорошенькие картиночки рисовать? Как ты сказал? Для мебели? Я не видел
никакой мебели. Ах, для кукольной мебели?!»
Прожжённого эмпирика Еноха не интересовали мелкие томительные подробности
того, как именно будет разбито сердце светловолосого мальчика. Он вернулся к
яблоне, чтобы взглянуть на приспособление.
Мальчик заключил камень в верёвочную сетку: две спирали, навитые одна по
часовой стрелке, другая против, так что на пересечении образовались ромбы,
как в свинцовом переплёте окна. Енох не думал, что совпадение случайно. Сетка
вначале была неровной, но, завершив первый ряд узлов, мальчик понял, сколько
верёвки уходит на сам узел, так что к концу достиг постоянства зодиакальной
прецессии.
Енох быстрым шагом направился к школе и поспел как раз к началу неизбежной
драки. У белокурого мальчика были красные глаза и рвота на подбородке —
очевидно , его ударили в живот. Другой ученик — в каждой школе находится такой
заводила — взял на себя роль церемониймейстера и подзадоривал бойцов, главным
образом меньшего, как оскорблённую и слабейшую сторону. К изумлению и
восторгу школяров, белокурый мальчик выступил вперёд и сжал кулаки.
Енох покамест смотрел на него с одобрением. Некоторая драчливость будет
мальчику только на пользу. Талант — не редкость, редкость — умение выжить при
своих талантах.
Драка началась. Ударов было нанесено совсем немного. Меньший из бойцов
ловко подставил подножку, и его противник плюхнулся на зад. Светловолосый
коленом ударил его в пах, потом под дых, потом придавил горло. Внезапно
долговязый начал приподниматься, но лишь потому, что невысокий пытался оторвать ему
оба уха. Словно крестьянин, влекущий вола за кольцо в носу, он за уши
подтащил обидчика к ближайшей стене — это оказался фасад огромной, старинной гран-
темской церкви — и принялся возить лицом о камень, словно пытался протереть
кожу до кости.
До сего момента мальчишки ликовали. Даже в Енохе победа слабого пробудила
(на первой своей стадии) приятную гордость. Впрочем, дальше лица у школяров
вытянулись, некоторые повернулись и убежали. Белокурый мальчик пришёл в
некоего рода экстаз — он дрожал, как в любовном упоении. Тело — мертвый
балласт, препятствующий расцветанию духа, — не могло вместить его страсть.
Наконец какой-то взрослый — брат Кларка? — выскочил из школы и заспешил через
двор к церкви неверной походкой человека, непривычного к столь быстрой
ходьбе, сжимая в руках трость, но не касаясь ею земли. От ярости он не мог
выговорить ни слова и даже не пытался разнять дерущихся, лишь, приблизившись,
принялся лупить тростью по воздуху, словно слепец, отбивающийся от медведя.
Довольно скоро он подобрался к светловолосому мальчику, уперся ногами в землю
и принялся за работу. Каждый свист трости завершался звонким ударом.
Несколько школяров теперь осмелились подойти. Они оттащили белокурого
мальчика от пострадавшего, который тут же скорчился под стеной в позе эмбриона,
держа ладони перед окровавленным лицом, словно раскрытую книгу. Учитель
поворачивался вслед за целью, как следящий за кометою телескоп, однако мальчик,
похоже, ещё не почувствовал ударов; на его лице застыло то несломимое
праведное торжество, с каким, по предположению Еноха, Кромвель мог наблюдать за
избиением ирландцев в Дроэде.
Мальчика отволокли в школу, чтобы наказать основательнее. Енох поехал назад
в аптеку, преодолевая глупое желание проскакать через городок во весь опор.
Кларк попивал шай и жевал галету. Он уже на несколько страниц углубился в
новый алхимический трактат; губы с налипшими на них крошками шевелились,
проговаривая латинские слова.
— Кто он? — вопросил Енох, входя в дверь.
Кларк сделал вид, будто не понимает. Енох пересёк комнату и отыскал
лестницу . В конце концов, его не слишком интересовал ответ: та или иная английская
фамилия, какая разница?
На втором этаже располагалась странной формы мансарда с грубо отёсанными
балками и оштукатуренными стенами, на которых кое-где сохранились следы
побелки. Енох нечасто бывал в детских, но они всегда представлялись ему
подобием брошенного в спешке разбойничьего притона, где случайно забредший
констебль видит бесчисленные улики странных, хитроумных, часто опрометчивых
замыслов и плутней в разной стадии разработки. Он замер в дверях и собрался с
мыслями, как хороший эмпирик, желая все увидеть и ничего не нарушить.
На стенах виднелось то, что Енох поначалу принял за небрежные следы
мастерка. Когда глаза привыкли к полумраку, он понял, что питомцы мистера и миссис
Кларк рисовали на стенах — видимо, углем из камина. Было ясно видно, какие
картинки кому принадлежат. Часть механически воспроизводила карикатуры,
какие , очевидно, рисовали в школе дети постарше. Другие — обычно ближе к полу —
являли собой карты прозрений, манифесты ума, всегда чёткие, временами
прекрасные . Енох не ошибся в предположении, что мальчик наделён редкостно тонким
восприятием. То, что другие не видели либо не замечали из умственного
упрямства, он впитывал с жаром.
В мансарде стояли четыре узенькие кровати. Раскиданные по полу игрушки были
в основном мальчишескими, но возле одной кровати преобладали оборки и ленты.
Кларк упоминал воспитанницу. Енох приметил кукольный домик и целый клан
тряпичных кукол на разных стадиях онтогенеза. Здесь, очевидно, произошла встреча
интересов. Кукольную мебель создали те же ловкие руки и тот же упорядоченный
ум, который придумал, как обвязать камень бечёвкой. Мальчик соорудил
ротанговые столы из пучков соломы, плетёные креслица из ивовых прутиков. Алхимик в
нем прилежно скопировал рецепты из старого соблазнителя пытливых юных умов,
«Трактата о тайнах Природы и Искусства» Бейтса, чтобы получить красители из
растений и составить краски.
Он пытался рисовать других мальчиков, пока те спят — только в это время они
не двигались и не делали гадости. Художнику ещё не хватало умения на
грамотный портрет, но порою Муза водила его рукой, и тогда ему удавалось
запечатлеть красоту в изгибе скулы или ресниц.
Были сломанные и разобранные детали механизмов, которые поначалу поставили
Еноха в тупик. Позже, пролистав тетради, в которые мальчик списывал рецепты,
он обнаружил наброски крысиных и птичьих сердец, которые, судя по всему,
препарировал юный исследователь. После этого крохотные механизмы обрели смысл.
Ибо что такое сердце, как не модель вечного двигателя? И что такое вечный
двигатель, как не попытка человека воспроизвести работу сердца, овладеть его
неведомой силой и поставить её себе на службу?
Аптекарь, заметно нервничая, поднялся к Еноху в мансарду.
— Вы что-то затеяли, да? — спросил Енох.
— Хотите ли вы этим сказать...
— Он попал к вам случайно?
— Не совсем. Моя жена знакома с его матерью. Я видел мальчика.
— И, приметив его задатки, не могли устоять.
— У него нет отца. Я подал матери совет. Она женщина весьма достойная и
добродетельная. Наученная читать-писать...
— Но слишком глупая, чтобы понять, кого произвела на свет?
— О да!
— Вы взяли мальчика под свою опеку и, когда он проявил интерес к
алхимическому искусству, не стали ему препятствовать?
— Разумеется! Енох, может быть, он — избранный.
— Нет, — сказал Енох. — Во всяком случае, не тот избранный, о котором вы
думаете. Да, он будет великим эмпириком. Ему суждены великие свершения,
которых нам сейчас не дано даже вообразить.
— Енох, о чём таком вы говорите?
У Еноха заболела голова. Как объяснить, не выставив Кларка глупцом, а себя
— шарлатаном?
— Что-то происходит.
Кларк подвигал губами и стал ждать объяснений.
— Галилей и Декарт были только предвестниками. Что-то происходит прямо
сейчас . Ртуть поднимается в земле, как вода в колодце.
Енох не мог прогнать воспоминание об Оксфорде, где Гук, Рен и Бойль
обмениваются мыслями настолько стремительно, что между ними практически летают
молнии. Он решил зайти с другой стороны.
— В Лейпциге есть мальчик, подобный этому. Отец недавно умер, не оставив
ему ничего, кроме обширной библиотеки. Мальчик начал читать книги. Ему всего
шесть.
— Эка невидаль! Многие дети читают в шесть.
— На немецком, на латыни, на греческом.
— При должном наставлении...
— Вот и я о том же. Учителя убедили мать запереть от мальчика библиотеку. Я
об этом проведал. Поговорил с матерью и заручился обещанием, что маленький
Готфрид получит беспрепятственный доступ к книгам. За год он самостоятельно
выучил греческий и латынь.
Кларк пожал плечами.
— Отлично. Может быть, маленький Готфрид и есть избранный.
Еноху давно следовало понять, что разговор бесполезен, тем не менее, он
предпринял новый заход.
— Мы — эмпирики; мы презираем схоластов, которые зубрили старые книги и
отвергали новые. Это хорошо. Однако, возложив упования на философскую ртуть, мы
заранее решили, что хотим отыскать, а это всегда ошибка.
Кларк только больше занервничал. Енох решил испытать другую тактику.
— В седельной сумке у меня лежат «Начала философии» Декарта, последнее
сочинение, которое он написал перед смертью и посвятил юной Елизавете, дочери
Зимней королевы.
Кларк изо всех сил делал вид, будто внимательно слушает, словно
университетский студент, не отошедший от вчерашней попойки. Енох вспомнил камень на
бечёвке и решил заговорить о чём-нибудь более конкретном.
— Гюйгенс сделал часы, в которых время отмеряет маятник.
— Гюйгенс?
— Голландский учёный. Не алхимик.
— Хм.
— Он придумал маятник, который всегда совершает мах за определенное время.
Соединив его с часовым механизмом, он собрал идеально точный прибор для
измерения времени. Тиканье маятниковых часов делит время бесконечно, как
кронциркуль отмеряет лиги на карте. С помощью двух приспособлений — часов и
кронциркуля — мы в состоянии измерить протяженность и длительность. Вместе с новым
анализом, который предложил Декарт, мы сумеем описывать мироздание и,
возможно , предсказывать будущее.
— А, ясно! — сказал Кларк. — Этот ваш Гюйгенс — какой-то астролог?
— Нет, нет, нет! Он не астролог и не алхимик. Он — нечто совершенно новое.
Будут и ещё такие, как он. Уилкинс в Оксфорде пытается собрать их вместе.
Возможно, они добьются большего, чем алхимики. — «Если нет, — подумал Енох, —
мне будет очень жаль». — Я хочу сказать, мальчик может стать одним из
подобных Гюйгенсу.
— Так вы хотите, чтобы я отвратил его от алхимического искусства? —
ужаснулся Кларк.
— Коль скоро он будет проявлять интерес — нет. Однако сверх того не
понуждайте его, пусть следует собственным влечениям. — Енох взглянул на портреты и
чертежи по стенам, примечая вполне толково построенную перспективу. — Вижу,
он заинтересовался математикой.
— Не думаю, что он создан быть простым счётчиком, — предупредил Кларк. —
Дни напролет сидеть над тетрадями, корпеть над таблицами логарифмов,
кубическими корнями, косинусами...
— Благодарение Декарту, теперь математикам есть чем заняться помимо
этого, — промолвил Енох. — Скажите брату, чтобы показал мальчику Евклида, и
пусть тот выбирает сам.
Разговор не обязательно происходил именно так. Енох имеет свойство
обходиться с воспоминаниями, как шкипер — с корабельным имуществом: что-то
подтянуть, что-то подлатать или просмолить, нужное закрепить понадежнее, ненужное
швырнуть за борт. Беседа с Кларком могла заходить в тупик гораздо чаще,
нежели ему помнится. Вероятно, много времени ушло на расшаркивания. Так или
иначе, разговор занял большую часть того короткого осеннего дня, потому что Енох
выехал из Грантема уже вечером. По пути к Кембриджу он ещё раз миновал школу.
Все мальчики разошлись по домам, за исключением одного, которого в наказание
оставили соскабливать собственное имя с подоконников и скамей. Видимо, брат
Кларка давно приметил эти надписи, но берёг их до какой-нибудь серьёзной
провинности .
Вечернее солнце светило в открытые окна. Енох подъехал к школе с
северозападной стены, чтобы случайный наблюдатель увидел лишь длинную тень в плаще
с капюшоном. Он довольно долго смотрел на мальчика. Закатное солнце багрило и
без того красное от натуги лицо. Мальчик истреблял надписи усердно и даже с
жаром, как будто это жалкое место недостойно нести его собственноручную
подпись . С одного подоконника за другим исчезало имя: «И. НЬЮТОН».
Ньютаун, Колония
Массачусетского залива
12 октября 1713 г.
До такой степени английские Колонии приумножились
в Размерах и Богатстве, что иные, хоть и по
избытку Невежества, опасаются, как бы они не
взбунтовались супротив английского Престола и не
отложились в независимую Державу. Верно, опасения сии
нелепы и беспочвенны, но успешно подтверждают то,
что я сказал выше о Росте этих Колоний и о
процветании ведущейся в них Коммерции.
Даниель Дефо, «План английской торговли».
Порою кажется, что все перебрались в Америку. Парусников в Северной
Атлантике — что рыбачьих лодок на Темзе, и в океане пролегла уже более или менее
наезженная колея. Еноху мнится, что его появление на пороге Института
технологических искусств Колонии Массачусетского залива нимало не удивит её
основателя. Однако при виде Еноха Даниель Уотерхауз едва не проглатывает зубы, и
не только потому, что пола Енохова плаща сбивает на пол высокую стопку
карточек. Мгновение Енох боится, что хозяина хватил апоплексический удар, и
последним вкладом доктора Уотерхауза в деятельность Королевского общества,
после более чем полувекового служения, станет заспиртованное в стеклянной банке
измученное сердце. Первую минуту разговора доктор проводит полупривстав, с
открытым ртом и держась левой рукой за грудь. Это может быть началом учтивого
поклона — либо торопливой попыткой скрыть, что рубашка под камзолом покрыта
грязными пятнами, бросающими тень на усердие молодой докторской супруги. А
может быть, это философическое изыскание, и доктор считает себе пульс, что
было бы отрадной новостью, поскольку сэр Джон Флойер только-только описал
упомянутый метод в своей книге, и раз Даниель Уотерхауз о нём знает, значит,
он следит за последними достижениями лондонской науки.
Енох пользуется затишьем, чтобы сделать другие наблюдения и определить
эмпирически, так ли Даниель Уотерхауз выжил из ума, как уверяет гарвардская
профессура. По шуточкам на пароме Енох ожидал увидеть исключительно шестерни
и кривошипы. И впрямь, он примечает небольшую механическую мастерскую в углу
— как он опишет это строение в докладе Королевскому обществу? «Бревенчатый
домик», будучи терминологически правильным определением, заставляет
представить одетых в шкуры дикарей. «Прочная недорогая лаборатория, воздвигнутая с
использованием местных строительных материалов»? Годится. Впрочем, так или
иначе, большая часть пространства отведена не железу, а чему-то куда более
эфемерному — карточкам. Они составлены в колонны, которые обрушились бы от
трепетания бабочкина крыла, если бы не были сложены в террасы, лестницы и
бастионы. Всё сооружение покоится на плитках, уложенных без раствора поверх
земляного пола. Енох предполагает, что это необходимая предосторожность,
иначе карточки разбухнут от грунтовых вод. Протиснувшись дальше в комнату и
заглянув за карточный бруствер, он видит письменный стол, заваленный всё теми
же карточками. Из чернильниц торчат облезлые серые перья, сломанные и
погнутые валяются на полу вперемежку с птичьими хрящами и пухом.
Якобы стремясь исправить причинённый ущерб, Енох начинает поднимать с пола
рассыпанные карточки. У каждой наверху стоит довольно большое число, всегда
нечетное, под ним — длинный ряд нулей и единиц. Поскольку последняя цифра
всегда 1 — свидетельство нечетности, — Енох предполагает, что это то же самое
число в двоичной записи, которую последнее время предпочитает Лейбниц1.
Дальше написано слово или короткая фраза, на каждой карточке свои. Поднимая их и
складывая в стопку, он читает: «Ноев Ковчег», «Мирные договоры»,
«Мембранофоны (напр., мирлитоны)», «Концепция классического общества», «Зев и его нарос-
Полный набор из 8 триграмм и 64 гексаграмм, аналог 3-битных и 6-битных цифр, был
известен в древнем Китае в классических текстах книги Перемен. Порядок гексаграмм в
книге Перемен, расположенных в соответствии со значениями соответствующих двоичных
цифр (от 0 до 63) , и метод их получения был разработан китайским учёным и философом
Шао Юн в XI веке.
В 1605 году Френсис Бзкон описал систему, буквы алфавита которой могут быть сведены
к последовательностям двоичных цифр, которые в свою очередь могут быть закодированы
как едва заметные изменения шрифта в любых случайных текстах. Важным шагом в
становлении общей теории двоичного кодирования является замечание о том, что указанный
метод может быть использован применительно к любым объектам.
Современная двоичная система была полностью описана Лейбницем в XVII веке в работе
Explication de l'Arithmetique Binaire. В системе счисления Лейбница были
использованы цифры 0 и 1, как и в современной двоичной системе. Как человек, увлекающийся
китайской культурой, Лейбниц знал о книге Перемен и заметил, что гексаграммы
соответствуют двоичным числам от 0 до 111111. Он восхищался тем, что это отображение
является свидетельством крупных китайских достижений в философской математике того
времени.
ты», «Чертёжные инструменты (напр., рейсшины)», «Скептицизм Пиррона из Эл
иды», «Требования контрактов по страхованию морской торговли», «Камакура ба-
куфу», «Ошибочность суждений, не основанных на знании», «Агаты», «Порядок
рассмотрения фактических вопросов в римском гражданском суде», «Мумификация»,
«Пятна на Солнце», «Органы размножения бриофитов (напр., печёночника)»,
«Евклидова геометрия — равенство и подобие», «Пантомима», «Избрание и правление
Рудольфа Габсбургского», «Испытания», «Несимметричные диадические отношения»,
«Фосфор», «Традиционные средства от мужского бессилия», «Арминианская ересь»
и...
— Некоторые представляются мне чересчур сложными для монад, — говорит Енох,
пытаясь разрядить обстановку. — Вот хотя бы «Развитие португальского
господства в Центральной Африке».
— Взгляните на число вверху карточки, — отвечает Уотерхауз. — Это
произведение пяти простых чисел: для «развития», для «португальского», для
«господства» , для «центральной» и для «Африки».
— Ах, так это не монада, а составное множество.
— Да.
— Трудно определить, когда карточки лежат в беспорядке. Вы не думаете, что
их следует разложить?
— По какому принципу? — вопрошает Уотерхауз.
— О нет, я не стану ввязываться в этот спор.
— Ни одна линейная система каталогизации не в силах передать многомерность
знания, — напоминает Уотерхауз. — Зато коли каждой присвоить уникальное
число: простые — монадам, произведения простых — составным множествам, то их
упорядочение станет лишь вопросом вычислений... мистер Роот.
— Доктор Уотерхауз. Простите за вторжение.
— Пустяки. — Уотерхауз наконец окончательно садится и возвращается к
прерванному занятию — начинает со скрежетом водить напильником по куску
металла . — Напротив, весьма приятная неожиданность видеть вас здесь, негаданно,
столь невероятно хорошо сохранившимся, — кричит он, перекрывая звон металла и
визг нагревшегося инструмента.
— Телесная крепость предпочтительнее своей альтернативы, но не всегда
удобна. Люди, не столь бодрые телом, вечно гоняют меня с поручениями.
— Долгими и скучными, как это.
— Тяготы, опасности и скука пути вполне искупаются для меня радостью видеть
вас в плодотворных трудах и столь добром здравии. — Или что-то в таком роде.
Это предварительный обмен любезностями, который много времени не займёт. Если
бы Енох вернул комплимент, хозяин дома только бы фыркнул: никто не скажет,
будто он хорошо сохранился в том же смысле, что и его собеседник. Даниель
выглядит на свои годы. Однако он жилистый, с чистыми небесно-голубыми глазами,
челюсть и руки не трясутся, он не мямлит, во всяком случае, теперь, преодолев
первый шок от появления Еноха (и вообще кого-либо) на пороге института.
Даниель Уотерхауз почти совершенно лыс, только на затылке белеют редкие седины,
словно снег, прибитый ветром к стволу дерева. Он не просит извинений за
непокрытую голову и не тянется за париком; весьма может статься, что у него вовсе
нет парика. Глаза большие и склонны уставляться на собеседника, что,
вероятно, тоже не укрепляет реноме доктора Уотерхауза. Крючковатый нос нависает над
узким ртом скряги, надкусившего сомнительную монету. Уши удлинённые и покрыты
прозрачным белым пушком наподобие младенческого. Такое несоответствие между
органами ввода и вывода словно говорит, что человек этот знает и видит
больше , нежели высказывает.
— Вы теперь колонист, или...
— Я здесь, чтобы повидать вас.
Большие глаза смотрят спокойно и понимающе.
— Так вы с визитом! Какой героизм — учитывая, что простой обмен письмами
куда менее чреват морской болезнью, пиратами, цингой и массовыми утоплениями.
— Кстати о письмах. Вот. — Енох извлекает на свет эпистолу.
— Внушительная печать. Написал явно кто-то чрезвычайно важный. Не в силах
выразить, как я потрясен.
— От близкой знакомой Лейбница.
— Курфюрстины Софии?
— Нет, от другой.
— А. И чего принцесса Каролина от меня хочет? Должно быть, чего-то
ужасного , иначе не отправила бы вас мне докучать.
Доктор Уотерхауз стыдится своего первого испуга — отсюда эта несколько
наигранная сварливость. Впрочем, так и лучше — Еноху кажется, что тридцатилетний
Уотерхауз, таящийся в старике, проглядывает сквозь дряблую кожу, словно
завернутая в мешковину статуя.
— Скажите лучше: выманить вас из добровольного заточения, Доктор Уотерхауз!
Давайте найдем таверну...
— Мы найдем таверну после того, как я услышу ответ. Чего она от меня хочет?
— Того же, что всегда.
Доктор Уотерхауз сникает. Тридцатилетний внутри него ретируется, остается
смутно знакомый старый хрыч.
— Мне следовало сразу догадаться. На что ещё годится никчёмный монадолог1-
вычислитель, одной ногой стоящий в могиле?
— Потрясающе!
— Что?
— Мы знакомы — дайте-ка вспомнить — лет тридцать-сорок, столько же, сколько
вы знаете Лейбница. За эти годы я видел вас в весьма незавидных коллизиях,
но, если не ошибаюсь, впервые слышу, чтобы вы ныли.
Даниель тщательно обдумывает эти слова и неожиданно смеётся.
— Приношу извинения.
— Полноте!
— Я думал, здесь мою работу оценят. Я надеялся создать заведение, которое
стало бы для Гарварда тем же, что колледж Грешема — для Кембриджа. Воображал,
будто найду здесь учеников и последователей, хотя бы одного. Кого-то, кто
помог бы мне построить Логическую Машину. Тщетные обольщения! Вся механически
одаренная молодежь бредит паровой машиной. Нелепость! Чем плохи мельничные
колёса? Здесь полно рек! Вот одна течёт прямо у вас под ногами!
— Юные умы всегда влеклись к механизмам.
— Можете мне не рассказывать. В мои университетские годы чудом была призма.
Мы с Исааком покупали их на Стаурбриджской ярмарке — маленькие драгоценности,
укутанные в бархат. Возились с ними месяцами.
— Ныне этот факт широко известен.
— Теперешних молодых тянет во все стороны разом, словно четвертуемого
преступника. Или восьмеруемого. Или шестнадцатируемого. Я уже вижу, как это
происходит с юным Беном, и вскоре то же самое будет с моим собственным сыном
«Изучать мне математику? Евклидову или Декартову? Анализ бесконечно малых по
Ньютону или по Лейбницу? Или податься в эмпирики? И коли да, то чему себя
посвятить: препарировать животных, классифицировать растения или выплавлять не-
Монадология - концепция, согласно которой мир состоит из сущностей (монад), каждая
из которых имеет все свойства целого. Синтезом этого мироощущения, актуальным до
сего дня, стала монадология Лейбница, наметившаяся у него около 1675 в связи с
разработкой им интегрального и дифференциального исчисления, когда он перестал считать
пространство субстанцией, и оформившаяся около 1695 (провозглашена в одноименном
трактате 1714).
ведомые вещества в тиглях? Катать шары по наклонной плоскости? Возиться с
электричеством и магнитами?» Что после этого может привлечь их в моей лачуге?
— Не объясняется ли отчасти недостаток интереса тем, что проект ваш, как
всем ведомо, внушён Лейбницем?
— Я не пошёл по его пути. Он собирался использовать для двоичных знаков
скатывающиеся шарики и совершать логические операции, пропуская их через
механические воротца. Весьма изобретательно, но не очень практично. Я использую
стержни.
— Поверхностно. Спрашиваю ещё раз: не связана ли ваша непопулярность с тем,
что англичане поголовно считают Лейбница низким плагиатором?
— Странный поворот разговора. Вы хитрите?
— Лишь самую малость.
— Ах, эти ваши континентальные замашки!
— Просто спор о приоритете за последнее время перерос в нечто невыносимо
гнусное.
— Ничего другого я не ожидал.
— Думаю, вы не представляете, насколько всё это прискорбно.
— Вы не представляет, насколько хорошо я знаю сэра Исаака.
— Вы видели последние памфлеты, которые летают по Европе, без подписи, без
даты, даже без имени издателя? Анонимные обзоры, подбрасываемые, как гранаты,
в научные журналы? Внезапные разоблачения доселе безвестных «ведущих
математиков», вынужденных подтверждать либо опровергать мнения, высказанные давным-
давно в приватной корреспонденции? Великие умы, которые в другую эпоху
свершали бы открытия коперниковского масштаба, растрачивают силы в роли наушников
и наймитов той или другой враждующей стороны! Новоявленные журналишки
возносятся до небес учёного общения, потому что какой-то холуй тиснул на последних
страницах очередной подлый выпад! «Состязательные» задачи летают через Ла-
Манш с единственной целью: доказать, что лейбницево дифференциальное
исчисление — оригинал, а ньютоново — низкопробная подделка, либо наоборот! Вам это
известно?
— Нет, — говорит Уотерхауз. — Я перебрался сюда от европейских интриг. —
Его взгляд падает на письмо. Роот невольно смотрит туда же.
— Одни говорят «судьба». Другие...
— Не будем об этом.
— Хорошо.
— Анна при смерти, Ганноверы пакуют островерхие шлемы и расписные пивные
кружки, а в промежутках берут уроки английского. София ещё может взойти на
английский престол, пусть и ненадолго. Однако раньше или позже Георг-Людвиг
станет королём Ньютона и — поскольку сэр Исаак по-прежнему возглавляет
Монетный двор — его начальником.
— Понимаю, к чему вы клоните. Это в высшей степени неловко.
— Георг-Людвиг — воплощение неловкости. Он едва ли знает и едва ли захочет
знать. Зато его невестка-принцесса — автор этого письма и, вероятно, тоже
будущая королева Англии — состоит в близкой дружбе с Лейбницем и одновременно
восхищается Ньютоном. Она ищет примирения.
— Она хочет, чтобы голубь пролетел между Геркулесовыми Столпами. На которых
ещё не высохли кишки предыдущих миротворцев.
— Вас считают иным.
— Уж не Геркулесом ли?
— Ну...
— Вы знаете, в чём я иной, мистер Роот?
— Нет, доктор Уотерхауз.
— Тогда в таверну.
rk rk rk
Бена и Годфри отправляют на пароме в Бостон. В ближайшую таверну Даниель
идти не хочет из-за каких-то давних разногласий с хозяином, поэтому они
проезжают мили две на северо-запад, время от времени пропуская погонщиков со
скотом, и оказываются в городке, который был столицей Массачусетса, пока отцы
Бостона не обскакали здешнее самоуправление. Несколько дорог выныривают из
леса и соединяются вместе; йомены, погонщики и лесорубы превратили их в
месиво навоза и грязи. Рядом колледж. Другими словами, Ньютаун — рай для
кабатчиков, и вся «площадь», как это здесь называют, окружена трактирами.
Уотерхауз заходит в таверну и тут же пятится назад. Заглянув ему через
плечо, Енох видит длинный стол, судью в белом парике, присяжных на дощатых
скамьях и приведённого на допрос угрюмого головореза.
— Неподходящее место для праздной болтовни, — бормочет Уотерхауз.
— Вы вершите суд в питейных заведениях?
— Пфу! Этот судья не пьянее, чем любой магистрат в Олд-Бейли.
— Что ж, можно взглянуть и так.
Даниель подходит к другому трактиру и открывает кирпично-красную дверь. У
входа висят два кожаных ведра с водой на случай пожара, в соответствии с
предписанием городских властей, на стене — приспособление для снимания сапог,
дабы хозяин мог оставлять обувь посетителей в качестве залога. Сам кабатчик
укрылся за деревянным бастионом в углу, позади него — полки с бутылями, к
стене прислонена пищаль длиною не меньше шести футов. Енох дивится размеру
половых досок. Они, словно лёд на озере, скрипят под ногами. Уотерхауз ведёт
его к столу. Столешница выпилена из цельного ствола диаметром не меньше трёх
футов.
— В Европе таких деревьев не видели сотни лет, — замечает Енох, измеряя
стол локтем. — Этот ствол должен был пойти на постройку Королевского флота. Я
потрясён.
— Из правила есть исключение, — говорит Уотерхауз, впервые обнаруживая
весёлость . — Если дерево повалило бурей, любой может его забрать. Вот почему
Гомер Болструд и его единоверцы-гавкеры основали свои колонии в лесной глуши,
где деревья очень велики...
— А ураганы налетают нежданно-негаданно?
— И неведомо для соседей. Да.
— Смутьяны во втором поколении становятся мебельщиками. Интересно, что
подумал бы старый Нотт.
— Смутьяны и мебельщики в одном лице, — поправляет Уотерхауз.
— Ах да. Будь моя фамилия Болструд, я бы тоже предпочел поселиться подальше
от архиепископов и ториев.
Даниель Уотерхауз встаёт, подходит к камину, берёт с крюков пару полешков и
сердито подбрасывает их в огонь. Потом направляется в угол и заговаривает с
кабатчиком. Тот разбивает в две кружки по яйцу, наливает ром, горькую
настойку и патоку. Напиток вязкий и мудрёный, как ситуация, в которую влип Енох.
За стеной похожая комната — для женщин. Слышно, как крутятся самопрялки и
шуршит на кардах шерсть. Кто-то настраивает смычковый инструмент — не
старинную виолу, а (судя по звуку) скрипку. Трудно поверить — в такой глуши!
Однако, когда музыкантша начинает играть, звучит не барочный менуэт, а дикий
протяжный вой — ирландский, если Енох не ошибается. Это всё равно, что пустить
муаровый шёлк на мешки для зерна — лондонцы хохотали бы до слёз. Енох встаёт
и заглядывает в дверь — убедиться, что ему не почудилось. И впрямь, девушка с
морковно-рыжими волосами наяривает на скрипке, развлекая женщин, которые
прядут или шьют. И музыкантша, и мелодия, и пряхи со швеями — ирландские до
мозга костей.
Енох возвращается за стол, ошалело мотая головой. Даниель опускает в каждую
кружку по горячему песту, чтобы напиток согрелся и загустел. Енох садится,
делает глоток и решает, что ему нравится. Даже музыка начинает казаться
приятной .
— С чего вы взяли, что убежите от интриг?
Даниель оставляет вопрос без ответа. Он разглядывает других посетителей.
— Мой отец, Дрейк, отдал меня в учение с единственной целью, — говорит,
наконец, Даниель. — Чтобы я помог ему подготовиться к Апокалипсису, который, по
его убеждению, должен был наступить в 1666 году — число Зверя и всё такое.
Соответственно, я родился в 1646-м — Дрейк, как всегда, всё просчитал. К
совершеннолетию я должен был стать учёным клириком и овладеть многими мёртвыми
языками, дабы, стоя на Дуврских скалах, приветствовать грядущего со славой
Спасителя на бойком арамейском. Когда я смотрю вокруг, — он обводит рукой
таверну, — на то, во что оно вылилось, я гадаю, мог ли отец ошибиться больше.
— Думаю, для вас это подходящее место, — говорит Енох. — Здесь ничто не
идёт по плану. Музыка. Мебель. Всё вопреки ожиданиям.
— Мы с отцом видели казнь Хью Питерса — то был капеллан Кромвеля. Оттуда
отправились прямиком в Кембридж. Поскольку казнили на рассвете, усердный
пуританин успевал посмотреть расправу и до вечерних молитв совершить все
положенные труды и поездки. Питерса лишили жизни посредством ножа. Дрейк не
дрогнул, наблюдая, как из брата Хью выпустили потроха, лишь сильнее укрепился в
решимости отправить меня в Кембридж. Мы приехали туда и зашли к Уилкинсу в
Тринити-колледж...
— Погодите, что-то память меня подводит... Разве Уилкинс был не в Оксфорде? В
Уодем-колледже ?
— В 1656-м он женился на Робине. Сестре Кромвеля.
— Это я помню.
— Кромвель сделал его мастером Тринити. Но, разумеется, Реставрация
положила этому конец. Так что он пробыл в Кембридже всего несколько месяцев —
немудрено, что вы запамятовали.
— В таком случае простите, что перебил. Дрейк отвёз вас в Кембридж...
— И мы зашли к Уилкинсу. Мне было четырнадцать. Отец ушёл и оставил нас
вдвоём, свято веря, что уж этот-то человек — шурин самого Кромвеля! —
наставит меня на путь праведности: может быть, мы станем толковать библейские
стихи о девятиглавых зверях, может быть, помолимся за упокой Хью Питерса.
— Полагаю, ничего такого не произошло.
— Попытайтесь вообразить коллегию Святой Троицы: готический муравейник,
похожий на крипту древнего собора; старинные столы, в пятнах и подпалинах от
алхимических опытов, реторты и колбы с содержимым едким и ярким, но, главное,
книги — бурые кипы, составленные, как доски в штабелях, больше книг, чем я
когда-либо видел в одном помещении. Минуло лет десять — двадцать с тех пор,
как Уилкинс завершил великий «Криптономикон». По ходу работы он, разумеется,
собирал трактаты о шифрах со всего мира и сопоставлял всё, что известно о
тайнописи со времени древних. Издание книги принесло ему славу среди адептов
этого искусства. Известно, что экземпляры «Криптономикона» достигли таких
дальних городов, как Пекин, Лима, Исфахан, Шахджаханабад. В результате
Уилкинс стал получать ещё книги — их слали ему португальские криптокаббалисты,
арабские учёные, роющиеся в пепле Александрии, парсы — тайные последователи
Зороастра, армянские купцы, которые поддерживают связь по всему миру
посредством знаков, упрятанных на полях или в тексте письма столь искусно, что
конкурент, перехвативший послание, увидит лишь ничего не значащую болтовню, в то
время как другой армянин извлечёт важные сведения с той же лёгкостью, с какой
вы или я прочтём уличный памфлет. Здесь были тайные шифры мандаринов, которые
по самой природе китайского письма не могут шифровать, как мы, и вынуждены
упрятывать послания в расположении гиероглифов на листе и другими способами —
столь хитроумными, что на их создание, должно быть, ушла целая жизнь. И всё
это попало к Уилкинсу благодаря «Криптономикону». Вообразите, что я должен
был испытать. С младых ногтей Дрейк, Нотт и другие внушали мне убеждение, что
книги эти, до последних слова и буквы, сатанинские. Что, лишь приоткрыв
переплёт и нечаянно бросив взгляд на оккультные письмена, я буду немедленно ввер-
жен в Тофет1.
— Вижу, на вас это произвело весьма сильное впечатление.
— Уилкинс дал мне полчаса посидеть в кресле, просто чтобы освоиться, потом
мы принялись куролесить и подожгли стол. Уилкинс читал гранки боилевского
«Химика-скептика» — к слову, непременно когда-нибудь прочтите, Енох...
— Я знаком с этим сочинением.
— Мы с Уилкинсом пытались воспроизвести один из опытов, но что-то пошло не
так. По счастью, пожар оказался пустяковый, ничего всерьёз не сгорело. Однако
цель Уилкинса была достигнута: я сбросил маску вежливости, навязанную мне
Дрейком, и заговорил. Наверное, я был похож на человека, увидевшего лицо
Божье . Уилкинс походя обронил, что коли я хочу получить образование, то на этот
случай в Лондоне есть колледж Грешема, где он и несколько его оксфордских
приятелей учат натурфилософии непосредственно, без необходимости долгие годы
продираться сквозь густой лес классической белиберды.
Я был слишком юн, чтобы даже помыслить об ухищрениях, а если б и упражнялся
в лукавстве, не осмелился бы прибегнуть к нему в этой комнате. Я просто
сказал Уилкинсу правду: что не испытываю тяги к религии, во всяком случае, как
роду занятий, и желаю быть натурфилософом, подобно Бойлю и Гюйгенсу. Но,
разумеется, Уилкинс это уже приметил. Он сказал: «Положись на меня» и
подмигнул.
Дрейк и слышать не захотел о том, чтобы отправить меня в колледж Грешема,
так что через год я попал в старую кузницу викариев — Тринити-колледж
Кембриджа. Отец верил, что таким образом я иду по пути, им предначертанному.
Уилкинс же тем временем составил на мой счёт собственный план. Так что
видите , Енох, я привык, что другие безрассудно решают, как мне жить. Вот почему я
приехал в Массачусетс и вот почему не собираюсь его покидать.
— Ваши намерения целиком на вашем усмотрении. Я лишь прошу, чтобы вы
прочитали письмо, — говорит Енох.
— Что за внезапные события стали причиной вашей поездки, Енох? Сэр Исаак
рассорился с очередным юным протеже?
— Блистательная догадка!
— Это не более догадка, чем когда Галлей предсказал возвращение кометы.
Ньютон подчиняется своим собственным законам. Он работал над вторым изданием
«Математических начал» вместе с молодым как-его-бишь...
— Роджером Котсом.
— Многообещающий розовощёкий юнец, да?
— Розовощёкий, без сомнения, — говорит Енох. — И был многообещающим, пока...
— Пока не допустил какую-то оплошность. После чего Ньютон впал в ярость и
низверг его в Озеро Огня.
— Очевидно, так. Теперь всё, над чем трудился Коте — исправленное издание
«Математических начал» и какого-то рода примирение с Лейбницем, — пошло
прахом или, по крайней мере, остановлено.
— Исаак ни разу не швырнул меня в Озеро Огня, — задумчиво произносит Дани-
Тофет — место на юге Иерусалима, в долине (овраге) сынов Еннома (в Новом Завете:
Геенна), где сжигали городской мусор (и возможно трупы преступников и бродяг). В
иудейской и христианской теологии Тофет, наряду с Гееной, стал поэтическим символом
ада.
ель. — Я был так юн и так очевидно бесхитростен — он никогда не подозревал во
мне худшего, как во всех других.
— Спасибо, что напомнили! Сделайте милость. — Енох придвигает конверт.
Даниель ломает печать и достает письмо. Вытаскивает из кармана очки и
придерживает их одной рукой, как будто заправить за уши дужки значит взять на
себя какого-то рода обязательства. Сперва он держит письмо на вытянутой руке,
как произведение каллиграфического искусства, любуясь красивыми росчерками и
завитушками.
— Благодарение Богу, оно написано не этими варварскими готическими
письменами , — говорит Даниель, после чего, наконец, приближает письмо к глазам и
начинает читать.
К концу первой страницы он внезапно меняется в лице.
— Вы, вероятно, заметили, — говорит Енох, — что принцесса, вполне осознавая
опасности далекого плавания, промыслила страховой полис...
— Посмертная взятка! — восклицает Даниель. — В Королевском обществе теперь
пруд пруди актуариев и статистиков, которые составляют таблицы для продувных
бестий с Биржи. Наверняка вы прикинули, каковы шансы у человека моих лет
пережить плавание через Атлантику, месяцы или даже годы в нездоровом лондонском
климате и обратный путь в Бостон.
— Помилуйте, Даниель! Ничего мы не «прикидывали»! Вполне естественно со
стороны принцессы застраховать вашу жизнь.
— На такую сумму!.. Это пенсион — наследство для моих жены и сына.
— Вы получаете пенсион, Даниель?
— Что?! В сравнении с этим — нет, — сердито отчеркивая ногтем вереницу
нулей посреди письма.
— В таком случае мне кажется, что её королевское высочество привела весьма
убедительный довод.
Уотерхауз сейчас, в эту самую минуту, осознал, что очень скоро поднимется
на корабль и отплывёт в Лондон. Это можно прочесть на его лице. Однако
пройдёт час или два, прежде чем он выскажет своё решение, — непростое время для
Еноха.
— Даже если не думать о страховке, — говорит тот, — поехать — в ваших
собственных интересах. Натурфилософия, как война или любовь, лучше всего даётся
молодым. Сэр Исаак не сделал ничего творческого с загадочного бедствия в
девяносто третьем.
— Для меня оно не загадка.
— С тех пор он трудится на Монетном дворе, перерабатывает свои старые книги
да изрыгает пламень в Лейбница.
— И вы советует мне подражать ему в этом?
— Я советую вам отложить напильник, упаковать карточки, отойти от верстака
и задуматься о будущем революции.
— Какой? Была Славная Революция в восемьдесят восьмом, поговаривают о том,
чтобы затеять революцию здесь, но...
— Не лукавьте, Даниель. Вы говорите и думаете на языке, которого не
существовало, когда вы с Исааком поступили в Тринити.
— Отлично, отлично. Коль вам угодно называть это революцией, я не буду
придираться к словам.
— Эта революция теперь обратилась против себя. Спор из-за дифференциального
исчисления расколол натурфилософов на Континенте и в Великобритании. Британцы
теряют гораздо больше. Уже сейчас они неохотно пользуются методикой Лейбница
— куда более разработанной, ибо он приложил усилия к распространению своих
идей. Трудности, с которыми столкнулся Институт технологических искусств
Колонии Массачусетского залива, — лишь симптом того же недуга. Довольно
прятаться на задворках цивилизации, возясь с карточками и шатунами! Возвращай-
тесь к истокам, найдите первопричину, исцелите главную рану. Если вы
преуспеете, то к тому времени, когда ваш сын будет поступать в университет,
институт из болотной лачуги превратится во множество корпусов и лабораторий, куда
даровитейшие юноши Америки съедутся изучать и совершенствовать искусство
автоматических вычислений!
Доктор Уотерхауз смотрит на него с тоскливой жалостью, адресуемой обычно
дядюшкам, которые настолько заврались, что уже сами не отвечают за свою
околесицу .
— Или, по крайней мере, я подцеплю лихорадку, умру через три дня и оставлю
Благодати и Годфри приличный пенсион.
— Это дополнительный стимул.
• * *
Быть европейским христианином (во всяком случае, немудрено, что так думает
весь остальной мир) означает строить корабли, плыть на них к любому и каждому
берегу, ещё не ощетинившемуся пушками, высаживаться в устье реки, целовать
землю, устанавливать флаг или крест, стращать туземцев мушкетной пальбой и —
проделав такой путь, преодолев столько тягот и опасностей — доставать плоскую
посудину и нагребать в неё речную грязь. При размешивании в посудине
возникает вихревая воронка, поначалу скрытая мутной взвесью. Однако постепенно
течение уносит муть, словно ветер — пыльное облако, и взгляду предстает
завихрение, к центру которого стягивается концентрат, в то время как более лёгкие
песчинки отбрасываются к краям и смываются водой. Голубые глаза пришельцев
пристально смотрят на более тяжёлые крупицы, поскольку иногда они бывают
жёлтыми и блестящими.
Легко назвать этих людей глупцами (не упоминая уже их алчность, жестокость
и проч.), ибо есть некая сознательная безмозглость в том, чтобы достичь
неведомых берегов и, не обращая внимания на аборигенов, их языки, искусство, на
местных животных и бабочек, цветы, травы и развалины, свести всё к нескольким
крупицам блестящего вещества в центре посудины. И всё же Даниель в трактире,
пытаясь собрать воедино старые воспоминания о Кембридже, с горечью осознаёт,
что последние полвека в его мозге шёл сходный процесс. Воспоминания,
полученные в те годы, были столь же разнообразны, как у конквистадора, втащившего
шлюпку на берег, куда ещё не ступала нога белого человека. Слово «странный» в
своём первом и буквальном смысле означает чужой, иноземный, чужестранный;
первые годы в Тринити Даниель и впрямь чувствовал себя чужестранцем в
неведомой и непонятной стране. Аналогия не слишком натянутая, ибо Даниель поступил
в университет сразу же после Реставрации и оказался среди молодых
аристократов, которые почти всю жизнь провели в Париже. Он дивился на их наряды, как
чернорясец-иезуит — на яркое оперение тропических птиц; их рапиры и кинжалы
были не менее смертоносны, чем когти и клыки заокеанских хищников. Юноша
вдумчивый, он с первого дня пытался осмыслить увиденное — докопаться до самой
сути, словно путешественник, что, повернувшись спиной к орангутангам и
орхидеям, зачерпывает лотком речные наносы. Результатом было лишь коловращение
мутной взвеси.
В последующие годы он редко возвращался к этим воспоминаниям. Сейчас, в
таверне близ Гарвардского колледжа, он с удивлением обнаруживает, что мутный
водоворот унесло течением. Мысленный лоток взбалтывало и трясло долгие годы,
отбрасывая ил и песок на периферию, откуда их смывало потоком времени.
Осталось лишь несколько крохотных золотин. Даниель не знает, почему одни
впечатления сохранились, а другие, казавшиеся в своё время куда более важными,
развеялись. Впрочем, если сравнение с промывкой золота верно, то эти
воспоминания и есть самые ценные. Ибо золото оказывается в центре лотка благодаря
удельному весу; оно содержит больше субстанции (уж как ни понимай это слово)
в заданном объёме, нежели всё остальное.
Толпа на Чаринг-Кросс, меч бесшумно опускается на шею Карла I — это первая
из его золотин. Дальше провал в несколько месяцев до того дня, когда Уотер-
хаузы вместе со старинными друзьями Болструдами отправились на буколическую
гулянку — спалить церковь.
Золотина: силуэтом на фоне витража-розетки маячит ссутуленный чёрный
призрак; руки его — маятник, в них раскачивается отбитая голова мраморного
святого . Это — Дрейк Уотерхауз, отец Даниеля, в свои примерно шестьдесят лет.
Золотина: каменная голова летит, обернувшись в полёте, чтобы изумленно
взглянуть на Дрейка. Сложный переплёт розетки проминается, словно корочка
жира на застывшей похлёбке, если ткнуть в неё ложкой; сыплются стёкла,
трансцендентное видение витража сменяется диском зелёных английских холмов под
серебристым небом. Это — Гражданская война в Англии.
Золотина: невысокий кряжистый человек, обрушив золочёную ограду,
воздвигнутую вокруг алтаря по приказу архиепископа Лода, роняет молот и в приступе
падучей валится на престол Божий. Это Грегори Болструд, о ту пору примерно
пятидесяти лет, проповедник, сам себя называющий индепендентом. Его склонность
к эпилептическим припадкам породила слух, будто он лает, как пёс, во время
своих многочасовых проповедей; отсюда секта, которую Грегори основал, а Дрейк
поддержал деньгами, получила название гавкеров.
Золотина: гавкер помоложе лупит по церковному органу железным прутом;
ровные ряды труб падают как подрубленные, самшитовые клавиши разлетаются по
мраморному полу. Нотт Болструд, сын Грегори, в расцвете сил.
Однако это все из раннего детства, до того, как он научился читать и
думать. В следующие годы его юная жизнь текла упорядочений и (как он, к своему
изумлению, осознаёт задним числом) интересно. Даже с приключениями. В 1650-х,
после окончания Гражданской войны, Дрейк с маленьким Даниелем разъезжали по
всей Англии, задёшево скупая местную продукцию, которую затем переправляли в
Голландию и продавали с большой выгодой. Хотя торговля эта была по большей
части незаконная (Дрейк придерживался религиозных воззрений, по которым
государство не вправе облагать его налогами и пошлинами, посему контрабанду
почитал делом не только благим, но и священным), протекала она по заданному
распорядку. Воспоминания Даниеля о той поре — те, что сохранились, — просты и
суровы, словно нравоучительная пьеса. Всё вновь смешалось после Реставрации,
когда он поступил в Кембридж и пережил как бы второе младенчество.
Золотина: в ночь перед тем, как отправиться в Кембридж и начать
четырёхлетнее натаскивание к концу света, Даниель спал в отцовском доме на окраине
Лондона. Кровать представляла собой прямоугольную раму из прочных брусьев,
сверху была натянута холстина, лежал мешок с соломой, где спали вповалку
полдюжины диссидентских проповедников. Монархия вернулась, Англия получила короля,
который звался Карлом II, и у короля этого были придворные. Один из них, Джон
Комсток, составил Акт о Единообразии, который король подписал, одним
росчерком пера превратив священников-индепендентов в еретиков и безработных.
Разумеется, все они собрались у Дрейка. Сэр Роджер Лестрейндж, главный
королевский цензор, совершал на дом ежедневные налеты, подозревая, что праздные
фанатики печатают в подвале прокламации.
Уилкинс — который на короткое время возглавил коллегию Святой Троицы —
сумел определить туда Даниеля. Тот воображал, что будет студентом Уилкинса, его
протеже. Однако прежде, чем Даниель приступил к занятиям, Реставрация
вышвырнула Уилкинса вон. Уилкинс вернулся в Лондон, чтобы служить в церкви Святого
Лаврентия Еврейского и на досуге создавать Королевское общество. Останься
Даниель в Лондоне, он мог бы общаться с Уилкинсом и вволю постигать
натурфилософию, не покидая города. Вместо этого он отправился в Тринити через несколь-
ко месяцев после того, как Уилкинс навсегда уехал из Кембриджа.
Золотина: по пути в университет он видит у дороги святых, которым
разъяренные пуритане несколько лет назад откололи носы и уши. Соответственно, все они
разительно похожи на Дрейка. Даниелю кажется, что статуи поворачивают головы,
провожая его взглядом.
Золотина: размалёванная шлюха, визжа, падает на кровать Даниеля в Тринити-
колледже. У Даниеля встаёт. Это Реставрация.
Женщина на его ногах внезапно становится значительно тяжелее: юноша вдвое
моложе неё, во французских кружевах, наваливается сверху. Это Апнор.
Золотина: изукрашенная каменьями шпага лязгает о половицы. Её хозяин, упав
на четвереньки, исходит булькающим веером блевоты. Затем со стоном
приподнимается на колени и роняет голову на кружевной воротник. Свечи озаряют его
лицо : дурной портрет английского короля. Это герцог Монмутский1.
Золотина: субсайзер — неимущий студент, вынужденный в качестве платы за
обучение прислуживать более обеспеченным собратьям, — суетится с ведром и
шваброй, пытаясь прибрать комнату; Монмут, Апнор, Джеффрис и другие
привилегированные студенты гонят его за пивом в подвал. Это Роджер Комсток. Дальний
родич Джона, написавшего Акт о Единообразии, правда, из другой ветви рода,
враждебной Джону и его родичам. Отсюда его низкий статус в Тринити.
У Даниеля была в колледже собственная кровать, и всё же ему не спалось. В
доме Дрейка, в одной постели с немытыми фанатиками, и на постоялых дворах во
время поездок, где все храпели вповалку, он спал как убитый. Однако в
университете ему пришлось делить комнату и даже постель с юнцами, пьяными до
бесчувствия и настолько опасными, что лучше им было не перечить. Ночи
разлетались в осколки; яркие, изматывающие сновидения пробивались в трещины, как пар
из сосуда, покрытого глазурью кракле. Его первые связные воспоминания
начались в одну из таких ночей.
Коллегия Святой и
Нераздельной Троицы
1661 г
Диссентеры лишены всех внешних прикрас, что
привлекают чувства; их Учителя могут
рассчитывать на Вспомоществование лишь за счёт
собственных усилий; им нечем подкрепить свою
Доктрину (за исключением слов) иначе как
безупречным Поведением и образцовой Жизнью.
«Беды, которых можно справедливо ожидать от
правительства вигов», приписывается Бернарду
Мандевилю, 1714 г.
Какой-то шум во дворе — не обычная пьяная гульба, иначе бы он не удосужился
ее заметить.
Даниель встал с постели и понял, что остался один в комнате. Внизу явно
ссорились. Он подошёл к окну. Хвост Большой Медведицы застыл, как стрелка
небесных часов, которые Даниель учился читать. Вероятно, около трёх часов
пополуночи .
1 Монмут и 1-й герцог Бакклейх (англ. James Scott, 1st Duke of Monmouth; 1649—1685)
— внебрачный сын Карла II и его любовницы, Люси Уолтер, которая отправилась вместе с
ним и сыном в изгнание после казни отца Карла II, короля Карла I. Монмут был
обезглавлен в 1685 году после неудачной попытки свергнуть Якова II. Объявляя себя
законным королём, Монмут пытался противопоставить себя как протестанта католику Якову II.
Под ним в мутных лужах света от фонарей плавали несколько фигур. Одна была
одета так, как люди на памяти Даниеля одевались всегда, за исключением
последнего времени: в чёрный камзол и чёрные же панталоны без какой-либо
отделки. Остальные были расфуфырены и украшены перьями, как редкие птицы.
Тот, что в чёрном, по всей видимости, не пропускал остальных в дверь. До
недавних пор все в Кембридже выглядели как он, а сам университет существовал
лишь затем, что народу Божьему требовались священнослужители, сведущие в
латыни, греческом и древнееврейском. Человек в черном загородил дверь своим
телом, потому что люди в бархате, шёлке и кружевах пытались провести с собой
уличную девку. И если бы в первый раз! Однако именно сегодня, по всей
видимости , терпение его лопнуло.
Ярко-алый юнец выкаблучивался в кругу света от фонаря — кудрявый букет
оборок и лент. Он обхватил себя руками и тут же со звоном их развёл. В каждой из
рук блеснуло по стержню серебристого света: длинный в правой, короткий в
левой. Его товарищи кричали. Даниель не различал слов, но угадывал смешение
страха и радости. Тот, что в чёрном, с глухим лязгом вытащил собственное
оружие — тяжёлый эспадрон, — и мальчишка в алом ринулся на него, как грозовая
туча, бьющая молниями. Он дрался как зверь, взгляд не успевал различить
движения; тот, что в чёрном, — как человек, медленно и с оглядкой. Очень скоро
он был весь продырявлен и превратился в груду чёрного окровавленного тряпья
на зелёной траве у входа. Груда перекатывалась, пытаясь отыскать положение, в
котором боль будет не такой нестерпимой.
По всему двору начали захлопываться ставни.
Даниель набросил камзол, натянул башмаки, зажёг фонарь и стремглав сбежал
по лестнице. Однако торопиться было поздно — тело исчезло. Кровь смолой
чернела на траве. Даниель пошёл по тёмным пятнам через двор, на задворки
колледжа, и оказался в болотистой пойме реки Кем, петляющей позади университета.
Поднялся ветер, и шум ветвей почти заглушил всплеск. Кто-то другой на месте
Даниеля мог бы, не кривя душой, присягнуть, что ничего не слышал.
Он остановился, потому что мозг, наконец, проснулся, и ему стало страшно.
Идя за мертвецом к чёрной воде, он оказался один в зарослях папоротника, и
ветер пытался задуть фонарь.
В кругу света возникли двое голых людей, и Даниель вскрикнул.
Один был высокий, с прекраснейшими глазами, какие Даниель когда-либо видел
на человеческом лице; почти также смотрела живописная Пиета, которую Дрейк
однажды бросил в костёр. Глаза эти были устремлены на Даниеля и словно
спрашивали: «Кто посмел вскрикнуть?» Другой был пониже ростом и от резкого звука
втянул голову в плечи. Даниель наконец узнал Роджера Комстока, субсайзера.
— Кто это? — спросил Роджер. — Вы, милорд?
— Ничей не лорд, — ответил Даниель. — Это я, Даниель Уотерхауз.
— Это Комсток и Джеффрис. Что вы тут делаете среди ночи?
Оба были голые и мокрые, длинные волосы прилипли к плечам, и с них
струилась вода. Тем не менее, даже Комсток выглядел уверенней, чем Даниель,
который стоял сухой, в одежде и с фонарём.
— Могу задать вам тот же вопрос. И где ваша одежда?
Ответил Джеффрис — Комстоку хватило ума придержать язык.
— Мы сняли одежду перед тем, как залезть в реку, — ответил он таким тоном,
будто это само собой разумеется.
Комсток увидел нестыковку в рассказе одновременно с Даниелем и поспешно
добавил :
— Когда мы вылезли, то поняли, что нас отнесло течением, и не смогли найти
одежду в темноте.
— А зачем вы полезли в реку?
— Мы преследовали негодяя.
— Негодяя?!
Прекрасные глаза сощурились, на лице Джеффриса проступило лёгкое
отвращение. Однако Комсток счёл, что не сильно уронит своё достоинство, если
продолжит разговор.
— Да! Какой-то фанатик — пуританин, возможно, гавкер — напал на милорда Ап-
нора! Во дворе, прямо сейчас! Вы, наверное, не видели.
— Видел.
— А... — Джеффрис повернулся вбок, поймал двумя пальцами мокрый член и пустил
мощную струю. Смотрел он на колледж.
— Окно вашей и милорда Монмута спальни расположено весьма неудобно — вы,
должно быть, из него высунулись?
— Да, самую малость.
— Иначе как бы вы могли видеть дуэль?
— Дуэль или убийство?
И снова Джеффрис скривился от того, что разговаривает с подобным
ничтожеством . Комсток очень правдоподобно разыграл изумление.
— Вы утверждаете, что стали свидетелем убийства?
Даниель так опешил, что не смог ответить. Джеффрис продолжал мочиться. На
траве уже образовалась блестящая лужа, от которой поднимался пар. Казалось,
Джеффрис пытается спрятать за влажными испарениями свою наготу. Он наморщил
лоб и спросил:
— Убийство, вы говорите? Значит, тот человек умер?
— Я... я так предполагаю, — запинаясь, выговорил Даниель.
— М-м-м... Опасно предполагать, когда вы обвиняете графа в тягчайшем
преступлении. Быть может, вам лучше предъявить тело мировому судье, и пусть коронер
установит причину смерти.
— Тело исчезло.
— Вы сказали тело. Не правильнее ли было бы сказать раненый?
— Ну... я не убедился лично, что его сердце остановилось, коли вы об этом.
— В таком случае раненый — правильный термин. На мой взгляд, был раненый, а
не мёртвый, когда мы с Комстоком гнались за ним к реке.
— Мёртвым он точно не был, — согласился Комсток. — Но я видел, как он
лежал...
— Из окна? — спросил Джеффрис, переставая, наконец, журчать.
— Да.
— Вы же не смотрите из окна сейчас, Уотерхауз?
— Очевидно, не смотрю.
— Весьма любезно с вашей стороны сообщить мне, что очевидно. Выпрыгнули вы
из окна или спустились по лестнице?
— Спустился по лестнице, разумеется!
— Видели ли вы с неё двор?
— Нет.
— Значит, Уотерхауз, на какое-то время вы потеряли раненого из вида.
— Естественно.
— Так вы не имеете ни малейшего понятия, верно, Уотерхауз, что происходило
во дворе, покуда вы спускались по лестнице?
— Да, но...
— И вопреки своему неведению — полному, чёрному и абсолютному — вы
обвиняете графа, состоящего в личной дружбе с королем... повторите-ка ещё раз, что вы
сказали?
— Мне кажется, он произнёс: «убийство», сэр, — подсказал Комсток.
— Отлично. Коли так, пойдёмте и разбудим мирового судью, — сказал Джеффрис.
Минуя Уотерхауза, он вырвал из его руки фонарь и направился к колледжу.
Комсток, хихикая, двинулся следом.
Первым делом Джеффрис должен был вытереться и призвать собственного субсай-
зера, чтобы тот помог ему одеться и расчесаться — не может же джентльмен
явиться к мировому судье с всклокоченными мокрыми волосами. Тем временем Да-
ниель сидел у себя в комнате. Рядом суетился Комсток, наводя чистоту с
невиданным прежде усердием. Поскольку Даниель был не в настроении разговаривать,
Роджер по мере сил старался заполнить тишину.
— Луи Англси, граф Апнор, разит шпагой, как дьявол, верно? И не поверишь,
что ему всего четырнадцать! Это потому, что они с Монмутом и остальными
провели Междуцарствие в Париже и обучались фехтованию в академии господина дю
Плесси, возле кардинальского дворца. Там они усвоили французские понятия о
чести и ещё не вполне приспособились к английским обычаям — бросают вызов по
малейшему поводу, реальному или надуманному. Ой, не делайте такое лицо,
мистер Уотерхауз, — помните, если его противника найдут, и он окажется мёртвым,
и следствие установит, что смерть наступила от ран, а раны эти нанёс и
вправду милорд Апнор, и не на дуэли как таковой, а в результате
неспровоцированного нападения, и присяжные решат не принимать во внимание некоторые нестыковки
в вашем рассказе, — короче, если его осудят за это гипотетическое убийство,
вам не о чем будет тревожиться! В конце концов, если суд признает графа
виновным, он не сможет сказать, что вы оскорбили его своим обвинением, ведь
так? Признаю, некоторые его друзья очень на вас обидятся... ой, нет, мистер
Уотерхауз , не поймите меня превратно. Я вам не враг, потому что происхожу из
Золотых, не из Серебряных Комстоков...
Роджер не в первый раз произносил нечто подобное. Даниель знал, что Комето-
ки — непомерно разветвлённый род, первые представители которого кратко
упоминаются ещё в хрониках времён Ричарда Львиное Сердце. Он смог заключить, что
разделение на Золотых и Серебряных восходит к застарелой вражде между ветвями
клана. Роджер Комсток пытался внушить Даниелю, что не имеет ничего общего (за
исключением фамилии) с Джоном Комстоком, стареющим пороховым магнатом,
архироялистом и автором Акта о Единообразии, из-за которого дом Дрейка наполнился
безработными дрыгунами, гавкерами, квакерами и проч.
— Эти ваши, как вы говорите, Золотые Комстоки, — спросил Даниель, — кто
они, скажите на милость? Принадлежите вы к высокой церкви?
(Сиречь к англиканам школы архиепископа Лода, которые, согласно Дрейку и
иже с ним, были ничуть не лучше папистов — а Дрейк буквально считал Папу
Антихристом .)
— К низкой церкви?
(Как именовались англикане более кальвинистского толка, отвергающие
разряженных попов.)
— К индепендентам?
(Подразумевая тех, что порвали всякую связь с государственной религией и
создали собственные церкви по своему вкусу.)
Вниз по континууму Даниель двинуться не решился, ибо уже вышел за пределы
теологических познаний Роджера.
Тот развёл руками.
— Из-за неладов с Серебряной ветвью последние поколения Золотых Комстоков
вынуждены были много времени проводить в Голландской республике.
Для Даниеля Голландия означала такие приюты благочестия, как Лейден, где
пилигримы останавливались перед отплытием в Массачусетс. Однако вскоре стало
ясно, что Роджер имеет в виду Амстердам.
— В Амстердаме каких только церквей нет! И все прекрасно уживаются. Может
показаться странным, но с годами мы к этому притерпелись.
— В каком смысле? Научились сохранять свою веру среди еретиков?
— Нет. Скорее у меня в голове своего рода Амстердам.
— Что?!
— Много разных верований и сект, ведущих нескончаемый спор. Столпотворение
религий. Я к этому привык.
— Вы не верите ни во что?!
Дальнейшая беседа — если разглагольствования Роджера достойны именоваться
беседой — была прервана появлением Монмута, вызывающе спокойного, даже
расслабленного . Роджер тут же принялся стягивать с него сапоги, распускать ему
волосы и расстегивать пряжки. Одновременно он развлекал герцога рассказом о
том, как они с Джеффрисом преследовали кровожадного пуританина и загнали его
в реку. Чем дольше Монмут слушал историю, тем больше она ему нравилась, и тем
больше нравился ему Комсток. При этом Роджер так часто отпускал лестные
замечания в адрес Уотерхауза, что Даниель невольно почувствовал себя членом той
же развесёлой компании; Монмут даже пару раз ласково ему подмигнул.
Наконец явился Джеффрис в великолепном парике, плаще с меховой опушкой,
пурпурном шёлковом дублете и панталонах, отделанных бахромой. На боку у него
болталась рапира с украшенной рубинами рукоятью, отвороты ботфортов только
что не мели землю. Он выглядел в два раза старше и в два раза богаче
Уотерхауза, хотя был на год моложе и, вероятно, без гроша в кармане. Он повёл
оробелого Даниеля и неунывающего Комстока вниз — помедлив на лестнице, чтобы ещё
раз указать на невозможность увидеть с неё двор, — затем через луг на улицы
Кембриджа, где наполненные водой колеи сонными змеями поблескивали в первых
лучах рассвета. Через несколько минут они подошли к дому мирового судьи и
выслушали от слуги, что хозяин в церкви. Джеффрис повёл спутников в питейный
дом, где его сразу окружили девки. Даниель сидел и смотрел, как он рвёт
зубами огромную, запеченную с кровью телячью ляжку, запивая её двумя пинтами эля
и четырьмя стопками ирландского напитка под названием «асквибо1». На Джеффри-
се это никак не сказывалось — он был из тех, кто, напиваясь, становится лишь
вкрадчивей и обходительней.
Внимание Джеффриса полностью занимали девки. Даниель сидел и боялся. Это
был не абстрактный страх, который он честно старался испытать, слушая
проповеди об адском огне, но реальное телесное ощущение, привкус во рту, чувство,
что в любой миг с любой стороны в его внутренности может войти французский
клинок, а дальше — долгое кровотечение или мучительная смерть от гниющей
раны. Иначе зачем бы Джеффрис привёл его в этот вертеп, идеальное место для
убийства?
Единственным способом отвлечься было слушать Роджера Комстока, который с
прежним рвением пытался расположить Даниеля к себе. Он снова завёл речь о
Джоне Комстоке, с которым (не уставал повторять Роджер) их не связывает
ничего, кроме фамилии. Доподлинно известно (сообщил Роджер), что порох,
изготовленный на заводах Комстока, содержит примесь песка, потому либо не взрывается
вовсе, либо вызывает разрыв орудийных стволов. Да что там, все, кроме наивных
пуритан, давно знают, что Карл I проиграл войну не из-за полководческих
талантов Кромвеля, а из-за дурного пороха, который поставлял кавалерам Комсток.
Даниель — перепуганный до полусмерти — не имел ни сил, ни желания разбираться
в генеалогических отличиях между Золотыми и Серебряными Комстоками. Он усвоил
лишь, что Роджер почему-то старательно набивается ему в друзья и что это и
впрямь на удивление славный малый — насколько может быть славным малый,
только что утопивший в реке тело безвинной жертвы.
Колокольный трезвон возвестил, что мировой судья уже, вероятно, вкусил
хлеба и вина. Однако Джеффрис явно не собирался покидать уютный трактир. Время
от времени он ловил на себе взгляд Даниеля и смотрел на того, словно предла-
Старинное название виски (от ирландского uisce beathadh, которое в свою очередь
представляет собой производное от латинского aqua vitae, то есть «живая вода»).
Прим. перев.
гая встать и пойти к дверям. Даниель тоже не торопился. Он судорожно
отыскивал предлог, чтобы ничего не предпринимать.
Предлог сыскался такой: Апнор предстанет перед судом (последним и
окончательным) через пять лет, когда наступит Второе Пришествие. Что толку
требовать светского суда сейчас? Будь Англия по-прежнему Божьей страной, как в
недавнем прошлом, власть могла бы покарать Луи Англси, графа Апнорского, к
вящему торжеству справедливости. Однако король вернулся, Англия — Вавилон,
Даниель Уотерхауз и убитый ночью безвинный пуританин — чужаки в чужой стране,
как первые христиане в языческом Риме, — к чему марать руки судебной тяжбой?
Лучше встать над схваткой и уповать на год тысяча шестьсот шестьдесят шестой.
Посему он вернулся в коллегию Святой и Нераздельной Троицы, так и не сказав
ни слова мировому судье. Пошёл дождь. К тому времени, как Даниель добрался до
колледжа, кровь с травы уже смыло.
Тело нашли через два дня среди камышей в полумиле по течению реки Кем.
Убитый был преподавателем Кембриджа, гебраистом и дальним знакомцем Дрейка.
Друзья покойного пытались что-нибудь узнать, но никто ничего не видел.
Шумная поминальная служба прошла в церкви, переделанной из амбара, в пяти
милях от Кембриджа. Точно в пяти милях. Акт о Единообразии, помимо прочего,
запретил индепендентам устраивать молельные дома ближе чем в пяти милях от
государственных (то есть англиканских) приходских церквей, поэтому пуритане
взяли в руки карты и компасы, и многие участки бросовой земли внезапно
поменяли владельцев. Пришел Дрейк и привёл с собой двух единокровных братьев Да-
ниеля — Релея и Стерлинга. Пели псалмы, говорили проповеди, уверяя, что
убиенный пуританин теперь в Царствии Божием. Даниель громко молился об
избавлении из этого гнезда аспидов и ехидн — Тринити-колледжа.
В итоге ему, разумеется, пришлось выслушать несколько внушений. Сперва
Дрейк отвёл его в сторонку.
Дрейк давно сжился с утратой носа и ушей, но ему довольно было повернуться
к Даниелю лицом, чтобы тот вспомнил: есть мучения похуже учёбы в Тринити.
Поэтому Даниель почти ничего не запомнил из отцовских слов. По большей части
они сводились к тому, что каждый вечер обнаруживать у себя в постели новую,
заранее оплаченную девку — суровый искус для юноши, и Дрейк всецело его
одобряет : пусть указанный юноша ощутит на себе жар адского пламени и проявит свои
достоинства.
Подтекст был такой, что Даниель выстоит. Он не решился сказать отцу, что
уже не выдержал испытания.
Потом Релей и Стерлинг по пути домой завели Даниеля в сельский трактир и
объяснили, что он недоумок (притом неблагодарный), коли не сознаёт своего
счастья. Дрейк и его первый выводок сыновей сколотили очень приличный
капиталец, несмотря на религиозные преследования (а если хорошенько подумать, то и
благодаря им) . У братьев выходило, что главная цель учёбы в университете —
свести знакомство со знатными и могущественными. Семья отправила Даниеля в
колледж ценою больших расходов (о чем не уставали напоминать братья); если
иногда, проснувшись, он обнаруживает на себе мертвецки пьяного герцога Мон-
мутского, не дошедшего до собственной кровати, значит, все их мечты
исполнились .
Подтекст был такой, что Релей и Стерлинг не верят в конец света,
назначенный на 1666 год. Коли так, молчанию Даниеля в истории с Апнором нет ни
малейшего оправдания.
Историю эту все в Тринити скоро позабыли, за исключением Уотерхауза и Джеф-
фриса. Джеффрис по большей части не замечал Уотерхауза, но время от времени,
например, садился напротив и в продолжение всего обеда не спускал с него
глаз, а затем догонял Даниеля на лугу и говорил:
— Вы меня завораживаете, мистер Уотерхауз, как живое и ходячее воплощение
малодушия. На ваших глазах убили человека, а вы ничего по этому поводу не
предприняли. Ваше лицо горит, как раскалённое тавро. Я хочу впечатать его в
память, чтобы на склоне лет вспоминать как платоновский идеал трусости.
Я собираюсь посвятить себя юриспруденции. Вы знаете, что эмблема правосудия
— весы? С коромысла свешиваются две чаши. На одной — виновная сторона. На
другой — гирька, полированный золотой цилиндр с пробирным клеймом. Вы, мистер
Уотерхауз, будете эталоном, которым я стану взвешивать трусов.
Какую пуританскую софистику вы сочинили, мистер Уотерхауз, чтобы оправдать
своё бездействие? Другие, подобные вам, всходили на корабли и отплывали в
Массачусетс, дабы вести чистую жизнь подальше от нас, грешников. Думаю, вы
разделяете их воззрения, мистер Уотерхауз, однако плавание через Северную
Атлантику не для трусов, поэтому вы здесь. Полагаю, вы удалились в своего рода
мысленный Массачусетс. Ваше тело в Тринити, но ваш дух унёсся к некой
умозрительной Плимутской скале. Деля с нами трапезу, вы воображаете, будто сидите в
вигваме, гложете индюшачью ножку с маисовыми лепёшками и строите глазки
краснокожей индейской чаровнице.
В силу названных причин Даниель пристрастился к долгим прогулкам по садам и
лугам Кембриджа. Если хорошо выбрать дорогу, можно было за четверть часа ни
разу не перешагнуть через мертвецки пьяного студиозуса или (в теплую погоду)
не рассыпаться в извинениях, наступив на Монмута или кого-нибудь из его
свиты, совокупляющегося с девкой под сенью струй. Не раз он примечал у реки
другого юношу, склонного к одиноким прогулкам. Даниель ничего о нем не знал —
юноша ничем не прославился среди своих собратьев. Однако, когда у Даниеля
вошло в привычку отыскивать его взглядом, он стал снова и снова замечать
незнакомца на периферии университетской жизни. Юноша был субсайзером — безродным
провинциалом, для которого священный сан и какой-нибудь захудалый приход были
единственным шансом вырваться из своей среды. Вместе с другими субсайзерами
(такими, как Роджер Комсток) он иногда появлялся в трапезной, чтобы
подкрепиться объедками и убрать после того, как отобедают высшие — пансионеры
(например, Даниель) и те, кто вносил особую плату за право столоваться с
начальством (например, Монмут и Апнор) .
Подобно тому, как две кометы в пустынном космосе влекутся друг к другу
посредством неведомой, действующей на расстоянии силы, два юноши почувствовали
взаимное притяжение средь рощ и лугов Кембриджа. Оба страдали робостью и
поначалу просто следовали параллельными траекториями во время одиноких
прогулок . И все же со временем их пути сошлись. Исаак был бледен, как лунный свет,
и невероятно хилого сложения — не поймешь, в чем душа держится. В необычайно
светлых волосах уже пробивалась седина, бледные глаза выпирали из орбит, нос
заострился. Чувствовалось, что в голове его происходит много такого, чем он
не намерен делиться. Впрочем, как и Даниель, он был пуританин, а
следовательно, изгой, и втайне увлекался натурфилософией. Им естественно было
сблизиться.
Они договорились поселиться вместе. Другой купеческий сынок охотно переехал
на место Даниеля. В Тринити различия между категориями студентов соблюдались
не так строго, как в других колледжах, и Даниелю с Исааком никто не
препятствовал . Их каморка выходила окнами на город, Даниель радовался, что не будет
больше смотреть во двор, полный кровавых воспоминаний. Во время Гражданской
войны по окну стреляли, и на потолке сохранились следы от пуль. Даниель
узнал, что Ньютон происходит из обеспеченной крестьянской семьи. Отец умер ещё
до его рождения, оставив небольшое наследство, нажитое фермерским трудом.
Мать вскоре вышла замуж за более или менее благополучного священника. По
рассказам Исаака она отнюдь не представлялась любящей и заботливой. Сначала
дражайшая матушка отправила его учиться в соседний городок Грантем. Далеко
небедная вдова (второй ее муж тоже скончался), она могла бы послать Исаака в
Кембридж пансионером, однако по скаредности, душевной чёрствости или тайной
неприязни к образованию определила субсайзером — чистить другому студенту
сапоги и прислуживать за столом. Не способная унижать сына издалека,
родительница позаботилась, чтобы это исполнял за неё кто-то другой. Ньютон был
очевидно способнее, и Даниель тяготился такими отношениями. Он предложил жить на
равных, по-братски деля то, что у каждого есть.
К его удивлению, Исаак отказался и продолжал безропотно исполнять
обязанности слуги. Жизнь его, вне всяких сомнений, стала гораздо лучше. Они с Дание-
лем порознь штудировали Аристотеля, изводя свечи фунтами и чернила квартами.
То было житьё, к которому они оба стремились. Тем не менее, Даниеля смущало,
что Исаак каждое утро помогает ему одеваться и тратит не меньше четверти часа
на расчесывание волос. Полстолетия спустя Даниель без тщеславия вспоминал,
что был довольно привлекательным юношей и мог похвалиться густыми длинными
волосами; Исаак обнаружил, что, если их определённым образом расчесать, они
ложатся на лоб красивой природной волной, и не успокаивался, не достигнув
этого результата. Даниелю всякий раз было не по себе, однако, он угадывал в
Исааке мстительную ранимость и боялся обидеть того отказом.
Так продолжалось до Троицына дня, когда Даниель, проснувшись, не увидел в
комнате Исаака. Даниель лёг сильно за полночь, Исаак, по обыкновению,
засиделся ещё дольше. Все свечи прогорели до основания. Даниель решил, что Исаак
пошёл вынести ночную посуду, но тот не возвращался. Даниель шагнул к их
крошечному письменному столу и увидел листок бумаги, на котором Исаак запечатлел
спящее юное существо ангельской красоты. Даниель даже не понял сперва, юноша
это или девушка. Однако, поднеся рисунок к окну, он заметил на лбу спящего
волнистую прядь. Она стала криптографическим ключом к зашифрованному
посланию. Даниель внезапно узнал себя. Не реального, но очищенного и
облагороженного словно бы неким алхимическим превращением — шлак и окалина ушли,
освобождённый дух воссиял, будто философская ртуть. Таким был бы Даниель Уотерхауз,
если бы пошёл к мировому судье, обличил Апнора и, пострадав за правое дело,
принял достойную христианина смерть.
Даниель спустился и нашёл Исаака в церкви, где тот в муках
коленопреклоненно молился о спасении своей бессмертной души. Даниель невольно почувствовал
сострадание, хотя слишком мало знал о грехе и слишком мало об Исааке, чтобы
понять, в чём кается его друг. Даниель встал рядом и тоже немного помолился.
Со временем боль и страх вроде бы немного отпустили. Церковь наполнилась
народом. Началась служба. Оба взяли по «Книге общих молитв» и открыли их на
странице Троицына дня. Священник вопросил: «Что требуется от приступающих к
Вечере Господней?» Оба ответили: «Испытать себя, раскаиваются ли они в
прежних грехах и вознамерились ли со всею твердостию вести новую жизнь». Даниель
смотрел на Исаака, когда тот произносил строки из катехизиса, и видел
внутренний пыл. Такой же пламень озарял изувеченное лицо Дрейка, когда старик
принимал какое-то бесповоротное решение. Оба причастились. Се Агнец Божий,
Который берёт на Себя грех мира.
Даниель видел, как Исаак из страдальца, буквально бьющегося в духовных
корчах , преобразился в непорочного святого. Раскаявшись в прежних грехах и со
всею твердостию вознамерившись вести новую жизнь, они возвратились в свою
келейку . Исаак бросил рисунок в огонь, раскрыл тетрадь и принялся писать. В
начале чистого листа он написал: «Грехи, совершённые до Троицына дня 1662 года»
и начал перечислять все свои дурные поступки, какие сумел вспомнить, с самого
детства: желал отчиму смерти, побил однокашника и тому подобное. Он писал
весь день и часть ночи, а исчерпавшись, начал новую страницу подзаголовком
«После Троицына дня 1662 года», которую оставил покамест незаполненной.
Даниель тем временем вернулся к Евклиду. Джеффрис постоянно напоминал, что
он показал себя недостойным священного сана. Джеффрис делал это из желания
помучить Даниеля - пуританина. На самом же деле Даниель если и собирался
сделаться проповедником, то лишь в угоду отцу. С того самого дня, как Дрейк
привёл его к Уилкинсу, ему хотелось одного — заниматься натурфилософией. Не
выдержав испытания на моральную прочность, он обрёл свободу, пусть даже горькой
ценой презрения к себе. Коль скоро натурфилософия приведёт его к вечному
проклятию, изменить что-то не в его власти, как первым подтвердил бы верящий в
предопределение Дрейк. Впрочем, могут пройти годы и даже десятилетия до того,
как Даниель попадёт в ад. Он решил, что стоит, по крайней мере, заполнить это
время чем-нибудь для себя интересным.
Через месяц, когда Исаака не было в комнате, Даниель открыл его тетрадь на
странице, озаглавленной «С Троицына дня 1662 года». Она по-прежнему была
пуста.
Через два месяца Даниель проверил снова. Новых записей не появилось.
Тогда он решил, что Исаак просто забыл про тетрадь. Или, может быть,
перестал грешить! Много лет спустя Даниель понял, что ошибся в обеих своих
догадках. Исаак Ньютон просто не считал себя больше способным на грех.
Суровый вердикт, ведь сказано: «Не судите, да не судимы будете». На это
можно возразить, что, имея дело с Исааком Ньютоном, самым поспешным и
безжалостным из судей, приходилось быть скорым и точным в собственных суждениях.
Бостон, Колония
Массачусетского залива
12 октября 1713 г.
Другие, в стороне,
Облюбовали для беседы холм
(Умам — витийство, музыка — сердцам Отрадны),
там раздумьям предались,
Высоким помыслам: о Провиденье,
Провиденье, о воле и судьбе —
Судьбе предустановленной и воле
Свободной...
Мильтон, «Потерянный рай».
Как добрый картезианец, который измеряет всё по отношению к неподвижной
точке, Даниель Уотерхауз думает, плыть ему или не плыть в Англию,
одновременно глядя в приоткрытую дверь на сына, Годфри Вильяма, неподвижный колышек,
который он вогнал в землю после многолетних скитаний — произвольную точку на
плоской равнине, возразили бы некоторые, но ныне начало всей его координатной
системы. По сэру Исааку, всё сущее есть некое непрекращающееся чудо; планеты
удерживаются на орбитах и атомы на своих местах имманентной волею Божьей.
Глядя на сына, Даниель вряд ли мог бы думать иначе. Мальчик — свернутая
пружина; возможно, в нем заключены целые поколения американских Уотерхаузов,
хотя с тем же успехом он может подцепить лихорадку и умереть завтра.
В большинстве бостонских домов за мальчиком, пока родители принимают
гостей, присматривала бы рабыня. У Даниеля Уотерхауза рабов нет по разным
причинам, в том числе даже по соображениям человеколюбия. Поэтому маленький Годфри
сидит на коленях не у негритянки, а у соседки, слегка тронутой миссис Гуси,
которую мальчик ещё в детстве окрестил «миссис Гусыня». Она иногда заходит к
Уотерхаузам, чтобы делать то единственное, на что, по всей видимости,
способна: развлекать детей нелепыми побасенками и дурными стишками, которые
запомнила или сочинила сама. Енох ушел договариваться с ван Крюйком, капитаном
«Минервы»; тем временем Даниель, Благодать и преподобный Терпи-Смиренно
Уотерхауз обсуждают, как быть с неожиданным приглашением принцессы Каролины Ан-
сбахской. Много слов произнесено, однако они действуют на Уотерхауза не
больше, чем бессвязные бормотания миссис Гуси о столовых приборах, скачущих через
небесные тела, или старушках, живущих в дырявой обуви.
Терпи-Смиренно Уотерхауз говорит что-то в таком роде:
— Верно, вам шестьдесят семь, но вы в отменном здравии — многие прожили
гораздо дольше.
— Если будешь избегать многолюдных сборищ, высыпаться и есть вовремя... —
говорит Благодать.
— Что, если рухнет Лондонский мост, Лондонский мост, Лондонский мост... —
поёт матушка Гусыня.
— Никогда я до такой степени не осознавал, что мой мозг — собрание
кривошипов и шестерён, — говорит Даниель. — Моё решение принято некоторое время
назад.
— Люди нередко меняют свои решения, — говорит преподобный.
— Можно ли заключить из ваших последних слов, что вы верите в свободную
волю? — вопрошает Даниель. — Вот уж не ожидал услышать такое от Уотерхауза!
Чему только учат нынче в Гарварде? Вы забыли, что основатели нашей колонии
бежали как раз от тех, кто исповедовал свободную волю?
— Не думаю, что основание нашей колонии неразрывно связано с упомянутым
спором. В куда большей степени это был мятеж против самой концепции
государственной церкви, будь то католическая или англиканская. Да, многие из
тогдашних индепендентов, в том числе наш предок Джон Уотерхауз, переняли свои
взгляды у женевских кальвинистов и презирали столь любимый англиканами и
папистами принцип свободной воли. Однако далеко не это одно отправило их в
изгнание .
— Я почерпнул свои взгляды не у Кальвина, а из натурфилософии, — говорит
Даниель. — Разум — механизм, логическая машина. Вот во что я верю.
— Как та, что вы строите у реки?
— Только, по счастью, куда более отлаженная.
— Вы думаете, если улучшить вашу машину, она станет такой же, как
человеческий разум? Обретёт душу?
— Когда вы говорите о душе, вы воображаете нечто выше и больше кривошипов и
шестерён, мёртвого вещества, из которого состоит механизм — будь то
логическая машина или мозг. В такое я не верю.
— Почему?
На это, как на многие простые вопросы, ответить непросто.
— Почему? Наверное, потому, что это напоминает мне алхимию. Душа, то есть
нечто, добавляемое к мозгу, — та же квинтэссенция алхимиков: неуловимая
субстанция , якобы пронизывающая весь мир. Сэр Исаак посвятил её поискам всю
жизнь, но так ничего и не нашёл.
— Коли такие взгляды вам не по вкусу, не стану вас переубеждать, по крайней
мере, в том, что касается свободной воли либо предопределения, — говорит Тер-
пи-Смиренно. — Однако я знаю, что в детстве вы имели честь сидеть у ног таких
мужей, как Джон Уилкинс, Грегори Болструд, Дрейк Уотерхауз и других
убеждённых индепендентов, — людей, которые проповедовали свободу совести. Которые
ратовали за церковь-общину в противоположность церкви установленной,
государственной. За процветание маленьких конгрегации. За отмену центральной догмы.
Даниель, всё ещё не вполне веря своим ушам:
— Да...
Терпи-Смиренно, бодрым голосом:
— Так что мешает мне проповедовать свободную волю моей пастве?
Даниель смеётся.
— А поскольку вы речисты, молоды и хороши собой, то и обращать в свою веру
многих, включая, насколько я понял, мою жену?
Благодать заливается краской, встаёт и отворачивается, чтобы скрыть
румянец. Отблески свеч вспыхивают на серебре в её волосах — это шпилька в форме
кадуцея. Благодать выходит якобы взглянуть на маленького Годфри, хотя им
прекрасно занимается миссис Гуси.
В таком крохотном городке, как Бостон, казалось бы, ничто не скроется от
посторонних ушей. Всё устроено словно нарочно для любопытных. Почту
доставляют не домой, а в ближайшую таверну; если не забрать ее через день-другой,
трактирщик вскроет ваши письма и прочтет вслух всем желающим. Даниель не
сомневается, что миссис Гуси подслушивает, хотя она полностью погружена в своё
занятие, как будто болтовня с ребёнком важнее, чем великое решение, которое
Даниель пытается принять в конце долгой жизни.
— Не волнуйся, дорогая, — обращается он к жениной спине. — Меня воспитал
отец, верящий в предопределение, так что пусть уж лучше моего сына воспитает
мать, верящая в свободную волю.
Однако Благодать уже вышла из комнаты, Терпи-Смиренно спрашивает:
— Так вы верите, что Господь предопределил вам сегодня отплыть в Англию?
— Нет, я не кальвинист. Теперь вы озадачены, преподобный. Это оттого, что
вы провели слишком много времени в Гарварде, читая о таких, как Кальвин или
архиепископ Лод, и по-прежнему увлечены спором арминиан с кальвинистами.
— А что я должен был читать, доктор? — спрашивает Терпи-Смиренно, несколько
преувеличенно изображая восприимчивость к чужому мнению.
— Галилея, Декарта, Гюйгенса, Ньютона, Лейбница.
— Программу вашего Института технологических искусств?
— Да.
— Не знал, что вы затрагиваете теологические вопросы.
— Это укол? Нет, нет, я отнюдь не в претензии! Напротив, меня радует такое
проявление характера, поскольку я вижу, что вам, в конечном счете, предстоит
воспитывать моего сына.
Даниель произнёс это без всякого намёка — он полагал, что Терпи-Смиренно
будет помогать мальчику из родственных чувств, но по заалевшим щекам молодого
проповедника видит, что роль отчима куда вероятнее.
В таком случае лучше свести разговор к чему-нибудь более абстрактному.
— Всё идет от первопринципа. Каждую вещь можно измерить. Каждая вещь, в том
числе наш мозг, подчиняется физическим законам. Мой мозг, принимающий
решение , движется по заданному пути, как катящийся по жёлобу шар.
— Дядя! Вы же не отрицаете существование душ — Высшего Духа!
Даниель молчит.
— Ни Ньютон, ни Лейбниц с вами не согласятся, — продолжает Терпи-Смиренно.
— Они боятся это сделать, потому что оба — люди заметные, и за такое
высказывание их сотрут в порошок. Однако никто не станет стирать в порошок меня.
— Нельзя ли воздействовать на твой умственный механизм доводами? —
спрашивает Благодать. Она вернулась и стоит в дверях.
Даниелю хочется ответить, что Терпи-Смиренно может с тем же успехом
повлиять на него доводами, как соплёй сбить с курса мчащийся на всех парусах
линейный корабль. Хотя язвить незачем: вся цель разговора — оставить по себе в
Новом Свете добрую память. Теория в данном случае такова: поскольку солнце
встаёт на восточном краю Америки, маленькие предметы отбрасывают на запад
длинные тени.
— Будущее столь же неизменно, сколь и прошлое, — говорит он, — и будущее
состоит в том, что через час я взойду на борт «Минервы». Можете возразить,
что мне следует остаться в Бостоне и воспитывать сына. Разумеется, ничего
другого я бы не желал. Я бы, с Божьей помощью, до конца отпущенных мне дней
радовался, глядя, как возрастает Годфри. У него был бы отец из плоти и крови,
со множеством явных слабостей и недостатков. До поры до времени он бы почитал
меня, как все мальчики почитают отцов, потом бы это прошло. Но если я отплыву
на «Минерве», вместо отца из плоти и крови — заданной постоянной величины — у
него будет воображаемый, исключительно податливый его мысли. Я уеду и буду
мысленно представлять поколения ещё не рождённых Уотерхаузов, а Годфри сможет
рисовать себе героического отца, каким я никогда не был.
Терпи-Смиренно Уотерхауз, человек умный и достойный, видит столько изъянов
в этих рассуждениях, что парализован выбором. Благодать, лучшая родительница,
чем супруга, которой с сыном повезло больше, чем с мужем, коротким кивком
охватывает целый спектр компромиссов. Даниель берёт сына с колен миссис Гуси —
подкатил Енох в наёмном экипаже, — и все отправляются на пристань.
И вот вижу я, как человек опрометью пустился
бежать в указанном направлении. Бежать ему
надо было мимо своего дома. Жена и дети,
увидев его убегающим, подняли громкий вопль,
умоляя вернуться. Но он заткнул уши пальцами
и побежал ещё скорей, восклицая. «Жизнь,
жизнь, венная жизнь!» Пересекая поле, он даже
не обернулся, чтобы взглянуть на них.
Джон Беньян, «Путешествие пилигрима».
«Минерва» уже подняла якорь, пользуясь приливом, чтобы увеличить расстояние
от киля до подводных скал на выходе из гавани. Даниелю предстоит добираться
до неё на лоцманском боте. Годфри, с трудом разлепив глаза, целует отца и
провожает его взглядом, словно во сне. Это хорошо: он сможет потом подгонять
свои воспоминания под меняющиеся нужды, как мать каждые полгода надставляет
ему одежду по росту. Терпи-Смиренно стоит рядом с Благодатью, и Даниель
поневоле думает, какая они красивая пара. Разлучник Енох виновато жмётся в
сторонке, его седина пылает в лунном свете белым огнём.
Рабы со всей силы налегают на вёсла. Даниель вынужден сесть, не то бот
вырвется из-под ног, оставив его бултыхаться в заливе. Строго говоря, он не
столько садится, сколько плюхается назад и удачно попадает на банку. С
берега, вероятно, это выглядит довольно комично, но Даниель знает, что нелепый
эпизод будет вымаран из Истории, которой предстоит жить в памяти американских
Уотерхаузов. История в хороших руках Миссис Гуси пришла на пристань, чтобы
смотреть и запоминать, а у неё к этому дар. Енох тоже остаётся: приглядеть за
сухим остатком Института технологических искусств Колонии Массачусетского
залива и отчасти тоже позаботиться об Истории, проследить, чтобы она приобрела
лестную для Даниеля форму.
Даниель плачет.
Его всхлипы заглушают почти всё вокруг, но он различает какую-то странную
мелодию. Невольники затянули песню. В такт гребле? Нет, тогда грянуло бы
эдакое бодрое «йо-хо-хо», а они поют что-то более сложное, со смещением сильных
долей. Должно быть, это некий африканский лад, гексатоника, непривычная для
европейского уха. И всё же в пении слышится что-то определённо ирландское.
Удивляться нечему: в Вест-Индии, перевалочном пункте всей торговли живым
товаром, ирландцев-рабов хоть отбавляй. Песня (музыковедческие рассуждения в
сторону) исключительно грустная, и Даниель знает почему: сев в лодку и
разрыдавшись , он напомнил неграм, как их пригнали на гвинейский берег и в цепях
погрузили на корабль.
Через несколько минут бостонские пристани исчезают из вида, но вокруг по-
прежнему суша: множество островков, скал и костных щупальцев Бостонского
залива. За ботом наблюдают с виселиц мертвецы. Пиратов казнят за нарушение
адмиралтейского законодательства, юрисдикция которого распространяется лишь до
верхней приливной отметки. Неумолимая логика закона требует, чтобы виселицы
для пиратов воздвигали в отливной зоне, и чтобы мёртвых пиратов трижды
накрыло приливом, прежде чем их снимут. Разумеется, смерть — недостаточное
наказание для морских разбойников, и обычно приговор требует вешать их в запертых
клетках, чтобы тела нельзя было снять и по-христиански предать земле.
В Новой Англии, судя по всему, пиратов не меньше, чем честных моряков.
Здесь, как и во многих других вопросах, Провидение благоволит к Массачусетсу:
бостонская гавань усеяна заливаемыми в прилив островками, так что земли,
пригодной под вешанье пиратов, вокруг вдоволь. Почти вся она пущена в дело. Днём
виселиц не видно за стаями голодных птиц. Однако сейчас ночь, птицы в Бостоне
и Чарльстоне дремлют в гнёздах, свитых из пиратских волос. Идёт прилив,
верхушки рифов скрыты водой, виселицы торчат прямо из волн. В последний (как
предполагает Даниель) путь его, как почётный караул, провожают десятки
иссохших, обклёванных пиратов, парящих над залитым луной морем.
Почти час уходит на то, чтобы нагнать «Минерву». Её корпус нависает над
ботом. Спускают лоцманский трап. Подъём тяжел. Мешает не только всемирное
тяготение : волны, проникшие из Северной Атлантики, раскачивают корабль. Как
назло, подъём заставляет Даниеля вспомнить пуританские догматы, которые он изо
всех сил старался забыть. Трап становится лестницей Иакова, лодка с чёрными
потными рабами — Землёй, корабль — Небом, матросы на посеребренных луной
вантах — ангелами, а капитан — самим Дрейком, понуждающим Даниеля взбираться
быстрее .
Даниель покидает Америку, становясь частицей ее запаса воспоминаний —
перепревшего навоза, из которого она выпустит свежие зелёные ростки. Старый Свет
тянется к нему: два ласкара, насквозь пропахшие шафраном, асафетидой и
кардамоном, хватают его холодные бледные руки в свои чёрные и горячие. Они
втаскивают Даниеля на палубу, как рыбину. В тот же самый миг под кораблём
прокатывается волна, и все трое падают на палубу, словно тройка обнявшихся пьянчуг.
Ласкары тут же вскакивают и принимаются убирать трап. Бот был наполнен
скрипом, плеском вёсел и пением рабов; «Минерва» движется с бесшумностью хорошо
удифферентованного корабля, что (надеется Даниель) означает её гармонию с
силами природы. Атлантические валы вздымают и опускают палубу под Даниелем, без
усилия перемещая его тело; это как лежать у матери на груди, когда она дышит.
Поэтому Даниель некоторое время лежит, раскинув руки, и глядит на звезды:
белые геометрические точки на грифельной доске, расчерченной тенями такелажа —
вспомогательной сеткой цепных линий и евклидовых сечений, как на каком-нибудь
геометрическом доказательстве в «Математических началах» Ньютона.
Коллегия Святой и
Нераздельной Троицы,
Кембридж, 1663 г.
Дурачка можно научить обычаю читать и писать,
однако никого нельзя научить гениальности.
«Мемуары Достонегоднейшего Джона Холла»,
1708 г.
Однажды вечером Даниель ненадолго вышел, встретился с Роджером Комстоком в
таверне и свидетельствовал перед ним и пытался обратить его ко Христу —
впрочем, безуспешно. Даниель вернулся к себе и обнаружил на столе кота мордой в
Исааковои миске. Сам Исаак сидел в нескольких дюймах от кота. Он на несколько
дюймов вогнал штопальную иглу себе в глаз.
Даниель истошно завопил. Кот, непомерно разжиревший на Исааковых харчах
(которые каждый день съедал практически единолично), четвероногим студнем
шмякнулся со стола и затрусил прочь. Исаак не сморгнул, что, вероятно, было и
к лучшему. В остальном вопль Даниеля ничуть не нарушил обыденную жизнь Трини-
ти-колледжа: те, кто ещё мог что-нибудь слышать, решили, что какая-то шлюшка
разыгрывает недотрогу.
— Препарируя глаза животных в Грантеме, я часто дивился их идеальной
сферичности, которая в теле, составленном на остальную часть из неправильной
формы костей, сосудов, мышц и кишок, словно бы выделяет их из ряда всех
прочих органов. Как будто Творец создал глаза по образу и подобию небесных сфер,
дабы одни получали свет от других, — проговорил Исаак. — Естественно, меня
заинтересовало, будет ли несферический глаз работать так же хорошо. Для
сферичности глаза существует, помимо теологического, и практический резон —
чтобы яблоко могло поворачиваться в глазнице. — Исаак говорил с натугой —
видимо, боль была нестерпимой. Слезы капали на стол словно из водяных часов —
Даниель первый и последний раз видел, как Исаак плачет. — Другой практический
резон состоит в том, что глазное яблоко наполнено под давлением водянистым
соком.
— Господи! Только не говори, что ты выдавливаешь из глаза жидкость!
— Смотри внимательнее, — рявкнул Исаак. — Наблюдай — не домысливай.
— Я не выдержу.
— Игла ничего не пронзает — глазное яблоко абсолютно цело. Подойди и глянь!
Даниель подошел, одной рукой зажимая себе рот, словно похититель и
похищенный в одном лице, — он боялся, что его стошнит в раскрытую тетрадь, где Исаак
свободной рукой делал какие-то пометки. При ближайшем рассмотрении стало
ясно, что Исаак вогнал иглу не в сам глаз, но между яблоком и глазницей.
Вероятно , он просто оттянул нижнее веко и нащупал, куда можно её вставить.
— Игла тупая — глазу ничто не угрожает, — проворчал Исаак. — Не согласишься
ли ты мне помочь?
Считалось, что Даниель — студент, ходит на лекции, штудирует Евклида и
Аристотеля . Однако последний год он действовал в ином качестве: лишь его
стараниями да милостью Божьей Исаак Ньютон ещё не отправился на тот свет. Даниель
давно перестал задавать ему нудные бестактные вопросы вроде: «Ты хоть
помнишь, когда последний раз ел?» или «Не думаешь ли ты, что сон, по часу-
другому каждую ночь, был бы тебе на пользу?» Помогало одно: дождаться, когда
Исаак рухнет лицом на стол, и тогда уж волочь его в постель, после чего
садиться рядышком за собственные занятия и, как только Исаак очнётся, но ещё не
будет знать, какое сегодня число, и не успеет задуматься, заталкивать в него
хлеб и молоко, чтобы не умер от истощения. Даниель делал это добровольно —
жертвуя собственной учёбой и пуская псу под хвост деньги, которые платил за
него Дрейк, — поскольку считал спасение Исаака своим христианским долгом.
Исаак, в теории по-прежнему субсайзер, стал господином, Даниель — чутким
слугой. Разумеется, Исаак не замечал его стараний, что делало их ещё более ярким
образчиком христианской самоотверженности. Даниель уподобился тем фанатичным
католикам, которые скрывают власяницу под шёлковыми одеждами.
— Вот диаграмма, она поможет тебе лучше понять замысел сегодняшнего
опыта, — сказал Исаак, показывая поперечный разрез глаза, иглы и руки в тетради.
Это — единственное художество, которое он изобразил на бумаге с памятного
Троицына дня; после тех странных событий его перо выводило лишь уравнения.
— Можно спросить, зачем ты это делаешь?
— Теория цветов входит в программу, — сказал Исаак.
Даниель знал, что речь идет о списке философских вопросов, которые Исаак
записал в тетради, и которые пытался самостоятельно разрешить. За последний
год Исаак с его программой и Даниель со своей богоданной обязанностью
поддерживать в товарище жизнь не виделись ни с кем из преподавателей и не посетили
ни одной лекции.
— Я читал последнее творение Бойля, «Опыты и рассуждения касательно
цветов» , и мне пришло в голову вот что: он делает свои наблюдения посредством
глаз, следовательно, глаза — его инструмент, как телескоп, — но понимает ли
он, как работает этот инструмент? Жалок был бы астроном, не разумеющий своих
линз!
Даниель мог бы много чего на это ответить, однако сказал только: «Чем я
могу быть тебе полезен?», и не просто из желания поддакнуть. Поначалу его
возмутила самая мысль, что обычный студент, двадцати одного года от роду, без
степени, ставит под сомнение способность великого Бойля делать наблюдения.
Однако через мгновение ему впервые подумалось: что, если Ньютон прав, а все
остальные заблуждаются? Поверить было трудно. С другой стороны, верить
хотелось — ведь коли это и впрямь так, значит, пропуская лекции, он ровным счётом
ничего не теряет, а прислуживая Ньютону, получает лучшее натурфилософское
образование на свете.
— Я попрошу тебя нарисовать на бумаге сетку и держать её на разных
отмеренных расстояниях от моей роговицы, а я буду двигать иглу вверх-вниз,
увеличивая и уменьшая искривление глазного яблока, — то есть одной рукой буду делать
это, а другой — записывать.
Так прошла ночь. К рассвету Исаак Ньютон знал про человеческий глаз больше,
чем кто-либо из смертных, а Даниель — больше, чем кто-либо, кроме Ньютона.
Опыт мог поставить любой, но только один человек до него додумался. Ньютон
вытащил иглу — его глаз давно налился кровью, заплыл и почти не открывался, —
взял тетрадь и принялся сражаться с какой-то задачкой из аналитической
геометрии Декарта, а Даниель, пошатываясь, спустился по лестнице и пошел в
церковь . Солнце обратило её витражи в матрицу пылающих самоцветов.
Даниель понял то, чего не понимал прежде: его мозг, подобно гомункулу,
съёжился в черепе и смотрит на мир через хорошие, но несовершенные телескопы,
слушает через слуховые рожки, собирает наблюдения, искажённые по дороге. Так
линза вносит хроматические аберрации в проходящий через неё свет; человек,
смотрящий на мир в телескоп, считал бы, что аберрации реальны, что звёзды
действительно такие. Сколько же ещё ложных допущений сделали до нынешней ночи
натурфилософы, опираясь на свидетельства собственных чувств? Сидя в
разноцветных отблесках витража, слушая хор и орган, Даниель, чуть пьяный от
усталости после бессонной ночи, ощутил слабый отзвук того, что постоянно
чувствовал Исаак Ньютон, — перманентное прозрение, море пламенеющего света, звон
космической гармонии в ушах.
На «Минерве»,
Массачусетский залив
Октябрь, 1713 г.
Даниель, лёжа на палубе, замечает, что кто-то на него смотрит: приземистый
рыжеволосый рыжебородый крепыш в круглых очёчках и с зажжённой сигарой во
рту. Это ван Крюйк, капитан «Минервы», подошёл проверить, не придётся ли
завтра хоронить пассажира в море. Даниель, наконец, садится и представляется.
Ван Крюйк отвечает односложно — вероятно, делает вид, будто знает английский
хуже, чем на самом деле, чтобы пассажиру не вздумалось одолевать его долгими
разговорами. Он ведёт Даниеля по главной палубе «Минервы» (она зовётся
верхней, хотя на носу и на корме есть другие палубы, выше), по трапу на шканцы и
в отведённую ему каюту. Даже ван Крюйк, которого со спины легко принять за
плотного десятилетнего мальчишку, вынужден пригнуться, чтобы не удариться
головой о слегка изогнутые балки, поддерживающие палубу юта наверху. Он
поднимает руку и цепляется за балку, но не пальцами, а медным крюком.
В каюте, хоть и крохотной, есть всё, что полагается: сундучок, фонарь и
койка — деревянный ящик с соломенным тюфяком. Солома свежая, и её аромат до
самой Англии напоминает Даниелю о зелёных лугах Массачусетса.
Даниель снимает верхнее платье, сворачивается клубочком и засыпает.
Когда он просыпается, солнце бьёт ему прямо в глаза. У каюты есть маленькое
окошко в носовой переборке (поскольку оно надёжно закрыто нависающей палубой
полуюта, его застеклили). Они плывут на восток, и встающее солнце сияет прямо
в окошко, пробиваясь по пути через огромный штурвал. Он расположен всё под
той же нависающей палубой юта, чтобы рулевой мох1 спрятаться от непогоды, но
при этом видел почти всю «Минерву». Сейчас штурвал закреплен тросами,
пропущенными сквозь рукояти, чтобы руль оставался в одном положении. У штурвала
никого нет, и он делит красный диск встающего солнца на ровные сектора.
Коллегия Святой и
Нераздельной Троицы,
Кембридж, 1664 г.
В большом дворе Тринити-колледжа стояли солнечные часы, которые Исаак
Ньютон не любил: плоский диск, разделённый подписанными радиальными линиями, с
наклонным гномоном посередине. Наивно скопированные с римских образов, они
обладали некоторым классическим изяществом и безбожно врали. Ньютон начал
делать на южной стене собственные часы, используя в качестве гномона стержень с
шариком на конце. В солнечную погоду тень шарика описывала на стене кривую,
смещавшуюся день от дня по мере того, как наклон земной оси изменялся в
течение года. Пучок кривых представлял значительный интерес с астрономической
точки зрения, но времени не показывал. Чтобы определить время, Исаак (или его
верный помощник Даниель Уотерхауз) должен был отмечать, куда падает тень
гномона, когда колокол Тринити (всякий раз не согласуясь со звонницей
Королевского колледжа) отбивает часы. В теории, если повторять всё это в продолжение
трёхсот шестидесяти пяти дней, на каждой кривой должны были появиться
отметки, соответствующие 8:00, 9:00 и так далее. Соединив их — проведя кривые
через все восьмичасовые метки, через все девятичасовые и так далее, — Исаак
получил бы второе семейство кривых, приблизительно параллельных одна другой и
грубо перпендикулярных кривым дня.
Однажды — когда примерно двести дней уже миновало и более тысячи меток было
нанесено — Даниель спросил Исаака, чем ему так любы солнечные часы. Исаак
вскочил, выбежал из комнаты и устремился к реке. Даниель выждал часа два и
отправился его искать. В два часа ночи Исаак сыскался на Иисусовом лугу, где
созерцал собственную лунную тень.
— Я задал вопрос без всякой задней мысли; мне искренне хотелось понять, что
такое в солнечных часах я по своему тупоумию не разглядел.
Исаак вроде успокоился, но не стал просить прощения за то, что дурно
подумал о Даниеле. Он ответил примерно так:
— Небесное сияние наполняет эфир, его лучи прямы, параллельны и незримы,
пока что-нибудь не встанет на их пути. Все тайны Божьего мироздания записаны
в этих лучах, но на языке, которого мы не понимаем и даже не слышим. Их
направление, спектр цветов, заключённых в цвете, — всё это значки криптограммы.
Гномон... Погляди на наши тени! Мы — гномоны. Мы преграждаем свету путь, он нас
освещает и согревает. Закрывая свет, мы разрушаем часть послания, так его и
не поняв. Мы отбрасываем тень, дыру в свете, луч тьмы, повторяющий наши
очертания. Иные скажут, что тень говорит лишь о форме нашего тела, и ошибутся.
Отмечая, как укорачиваются и удлиняются наши тени, мы можем разгадать часть
знания, скрытого в криптограмме. Надо лишь делать необходимые измерения на
фиксированной поверхности — плоскости, — на которую ложится тень. Декарт дал
нам эту плоскость.
И дальше Даниель понял, что цель изнурительного проставления меток — не
просто нарисовать кривые, но понять, почему каждая из них именно такова.
Другими словами, Исаак хотел, чтобы можно было подойти к чистой стене в
пасмурный день, вбить в неё гномон и нарисовать все кривые, просто зная, где должна
пройти тень. Это то же, что знать, где будет Солнце или, другими словами, в
какой точке орбиты и в какой фазе суточного вращения будет находиться Земля.
В следующие месяцы Даниель понял, что цель Исаака шире: он хочет
проделывать то же самое с одинаковой лёгкостью, даже если чистая стена расположена,
скажем, на луне, которую Христиан Гюйгенс недавно обнаружил у Сатурна.
Вопрос, достижима ли цель, и если да, то как, влёк за собой множество
других из следующих областей: вышвырнут ли Исаака (и Даниеля, кстати) из
коллегии Святой Троицы? Движется ли Земля и все созданное человеком к финалу
неумолимого разрушительного процесса, который начался изгнанием из Рая и вскоре
завершится концом света? Или, может быть, всё меняется к лучшему? Есть ли у
человека душа? Обладает ли он свободной волей?
Ни «Минерве»,
Массачусетский залив
Октябрь, 1713 г
Отсюда видно, что, пока люди живут без общей
власти, держащей всех их в страхе, они
находятся в том состоянии, которое называется
войной, и именно в состоянии воины всех
против всех. Ибо война есть не только сражение
или военное действие, а промежуток времени, в
течение которого явно сказывается воля к
борьбе путем сражения.
Гоббс, «Левиафан».
Выйдя на верхнюю палубу и убедившись, что «Минерва» движется строго на
восток по спокойному морю, Даниель к своему ужасу узнаёт, что все остальные в
этом сомневаются. Горизонт — идеальная линия, солнце — красный круг,
описывающий в небе правильную траекторию и претерпевающий положенную смену цветов
— красный-жёлтый-белый. Это Природа. «Минерва» — мир человеческий — собрание
кривых. Здесь нет прямых линий. Палубы слегка выгнуты — для прочности и для
стока воды, мачты гнутся под напором ветра, раздувающего паруса, но их держит
стоячий такелаж — сетка кривых, как на солнечном циферблате Ньютона,
разумеется, ветер в парусах и вода за бортом подчиняются законам, которые Бернулли
установил при помощи дифференциального исчисления (в версии Лейбница).
«Минерва» — собрание лейбницевых кривых, движущееся в соответствии с законами
Бернулли по сфере, чьи размеры, форма, небесная траектория и судьба
определены Исааком Ньютоном.
Невозможно плыть на корабле и не думать о кораблекрушении. Даниелю оно
представляется в виде оперы, длящейся несколько часов и состоящей из
последовательности действий.
Действие I: Герой просыпается на корабле, скользящем под ясным небом.
Солнце движется по плавной и хорошо понятной небесной кривой, море — плоскость,
матросы бренчат на гитарах, вырезывают безделушки из моржовых клыков и тому
подобное, в то время как учёные пассажиры гуляют по палубе и размышляют о
высоких философских материях.
Действие II: Барометр в капитанской каюте предсказывает смену погоды. Через
час на горизонте замечают скопление облаков, изучают его и оценивают. Матросы
бодро готовятся к буре.
Действие III: Налетает шторм. Изменения отмечаются по барометру,
термометру, клинометру, компасу и другим инструментам; небесных тел, впрочем, уже не
видно. Небо — бурлящий хаос, в котором беспорядочно вспыхивают молнии, море
бушует, корабль кренится, груз надежно закреплен в трюме, но пассажиров так
укачало, что они не могут ни о чём думать. Матросы трудятся без остановки —
некоторые из них приносят в жертву кур, надеясь умилостивить своих богов. На
мачтах горят огни святого Эльма, что приписывается сверхъестественным
причинам.
Действие IV: Мачты сломаны, руль оторвало. На корабле паника. Есть
погибшие , но неизвестно сколько. Пушки и бочки катаются по палубе непредсказуемым
образом, поэтому нельзя угадать, кто останется жив, а кто нет. Компас,
барометр и проч. разбиты, записи их показаний смыло за борт, карты размокли,
моряки беспомощны... те, кто ещё сохранил рассудок, могут только молиться.
Действие V: Корабля нет. Уцелевшие цепляются за бочки и доски, сбрасывая с
них менее удачливых товарищей и безучастно наблюдая, как те тонут. Все в
животном ужасе. Огромные валы бросают людей без всякой системы, плотоядные рыбы
насыщаются человеческой плотью. Надежды нет — даже умозрительной.
Возможно ещё действие VI, в котором все утонули, но на оперной сцене оно бы
смотрелось плохо, и Даниель его опускает.
Люди их поколения родились в пятом действии1, выросли в четвёртом.
Студентами они оказались в маленьком хрупком пузыре третьего действия. Вообще же
человечество на протяжении почти всей своей истории пребывало в действии V и
недавно совершило несказанный подвиг: собрало разбросанные по морю доски в
корабль, взобралось на него, создало инструменты, чтобы измерять мир, и затем
отыскало некую закономерность в полученных результатах. В Кембридже Исаак
Ньютон был окружён личным нимбом второго действия и продвигался к первому.
Однако люди то ли смотрели в подзорную трубу с другого конца, то ли ещё что
— во всяком случае, убедили себя, будто все наоборот; мир некогда был
прекрасным и соразмерным, человечество более или менее плавно перешло из Эдема в
Афины Платона и Аристотеля, помедлив в Святой Земле, чтобы зашифровать тайны
мироздания в Библии, а с тех пор медленно и неуклонно катится в тартарары. В
Кембридже заправляли чудаки, дряхлые и потому вроде бы безвредные, и
пуритане, которых напихал туда Кромвель взамен тех, кого счёл вредными. За
исключением единичных личностей, таких, как Исаак Барроу2, никто из преподавателей
не заинтересовался бы ньютоновыми солнечными часами, поскольку они не
походили на старые образцы; эти люди считали, что лучше неправильно определять
время классическим способом, чем правильно — новомодным. Кривые, прочерченные
Ньютоном на стене, обличали старое мышление. То был манифест, подобный
тезисам, которые Лютер прибил к церковной двери.
Объясняя форму этих кривых, кембриджские профессора интуитивно
воспользовались бы евклидовой геометрией. Земля — сфера. Её орбита — эллипс. Эллипс
можно получить, если построить огромный воображаемый конус и рассечь его
воображаемой плоскостью; пересечение конуса и плоскости даёт эллипс. Начав с
простейшего (крохотной сферы, вращающейся там, где исполинский конус рассечён
исполинской плоскостью), геометры добавляли бы всё новые сферы, конусы,
плоскости , прямые и проч. — столько, что, если бы их можно было увидеть, возведя
очи горе, небо казалось бы чёрным — пока не объяснили бы кривые, нарисованные
Ньютоном на стене. При этом каждый шаг следовало бы поверять правилами,
которые Евклид доказал две тысячи лет назад в Александрии, где всякий был гением.
1 Для Англии это была Гражданская война, приведшая к власти Кромвеля, для Континента
— Тридцатилетняя война. (Прим. автора).
2 Исаак Барроу (англ. Isaac Barrow; 1630—1677) — английский математик, физик и
богослов, известный многими учёными трудами, был учителем Ньютона.
Исаак недолго изучал Евклида и мало в него вникал. Когда он хотел изучить
кривую, то мысленно записывал её не как пересечение конусов и плоскостей, а
как последовательность чисел и букв: алгебраическое выражение. Это работает,
только если есть язык или по крайней мере алфавит, способный выразить форму,
не описывая её. Задачу сию мсье Декарт недавно разрешил, придумав (для
начала) рассмотреть кривые как собрание отдельных точек, а затем изобретя способ
выразить точку через её координаты — два числа или две буквы, подставленные
вместо чисел, либо (ещё лучше) алгебраические выражения, по которым числа в
принципе можно рассчитать. Иными словами, он перевёл всю геометрию на новый
язык с новым набором правил: алгебру. Составлять уравнения значит упражняться
в переводе. Следуя правилам, можно получать новые истинные высказывания, не
заботясь о том, чему соответствуют символы в физической вселенной. Эта-то по
внешности оккультная власть и напугала в своё время некоторых пуритан; её до
определенной степени страшился сам Ньютон.
К 1664 году, то есть к тому времени, когда Исаак и Даниель должны были
получить степень либо покинуть Кембридж, Исаак, взяв всё самое новое из
заграничной аналитической геометрии Декарта и раздвинув её до невероятных
пределов, достиг (неведомо ни для кого, кроме Даниеля) на ниве натурфилософии
высот, которых его кембриджские учителя не могли бы не то что достичь — даже
понять. Они же тем временем готовились подвергнуть Исаака и Даниеля древнему
испытанию — экзамену с целью выяснить, насколько хорошо те усвоили Евклида.
Если бы молодые люди провалили экзамен, то отправились бы по домам с позорным
клеймом неудачников и тупиц.
Чем ближе подходил день экзамена, тем чаще Даниель напоминал о нём
товарищу. Наконец они отправились к Исааку Барроу, первому лукасовскому профессору
математики, поскольку тот считался умнее остальных. Ещё потому, что недавно
Барроу пересекал Средиземное море на корабле и, когда на них напали пираты, с
саблей в руках помог отбить нападение. Вряд ли такого человека должно было
сильно волновать, в каком порядке студенты усваивают материал. И впрямь,
когда Ньютон заявился-таки к своему тёзке с несколькими шиллингами, чтобы
приобрести его латинский перевод Евклида, Барроу не стал говорить, что это надо
было сделать, по крайней мере, на год раньше. Книжица была тоненькая, с
крохотными полями, но Исаак всё равно на них писал, почти микроскопическим
почерком. Как Барроу перевёл греческий язык Евклида на универсальную латынь,
так Исаак перевёл идеи Евклида (выраженные в кривых и поверхностях) на язык
алгебры.
Полстолетия спустя на палубе «Минервы» Даниель мало что может вспомнить про
их классическое образование. Они посредственно сдали экзамен (Даниель лучше,
чем Исаак) и получили степень. Это значило, что теперь они бакалавры,
следовательно, Ньютону не придётся возвращаться в Вулсторп и возделывать землю.
Они могли дальше жить в своей комнатенке, и Даниель мох1 по-прежнему узнавать
из случайных реплик товарища больше, чем дал бы ему весь университетский
механизм .
Обустроившись на «Минерве», Даниель осознаёт печальную вещь: в Лондоне,
куда он, Бог1 даст, доберётся, от него потребуют письменно удостоверить все, что
он знает об изобретении анализа бесконечно малых. Когда корабль качает не
слишком сильно, он сидит за обеденным столом в кают-компании, на палубу ниже
своей каюты, и пытается упорядочить мысли.
Через несколько недель после того, как нас произвели в бакалавры, вероятно,
весной 1665 года, мы с Исааком Ньютоном решили посетить Стаурбриджскую
ярмарку.
Перечитав абзац про себя, он вычеркивает «вероятно, весной» и вписывает
«определённо не позже весны».
Здесь Даниель многое опускает. Это Исаак объявил, что пойдёт на ярмарку.
Даниель решил на всякий случай составить ему компанию. Исаак вырос в
крохотном городке, в Лондоне никогда не бывал. Ему даже Кембридж казался большим
городом — куда такому соваться на Стаурбриджскую ярмарку, одну из самых
крупных в Европе. Даниель не раз бывал там с Дрейком или с единокровным братом
Релеем; он, по крайней мере, знал, чего там делать нельзя.
Мы двинулись вниз по течению реки Кем и, миновав мостг от которого
университет и город получили своё название, оказались на северном краю Иисусова
луга, где Кем описывает изящную кривую в форме вытянутой буквы S.
Даниель едва не написал «в форме интеррала», но вовремя одёргивает себя.
Знак интеграла (как, впрочем, и самые слова «интегральное и дифференциальное
исчисление») придуман Лейбницем.
Я отпустил какую-то студенческую шуточку по поводу формы этой кривой,
поскольку в прошедший год кривые много занимали наш ум, и Ньютон заговорил
уверенно и с жаром. Идеи, им высказанные, были явно не мимолётным раздумьем, но
разработанной теорией, которую он выстраивал уже некоторое время.
«Да, предположим, мы были бы на одной из этих лодок, — сказал Ньютон,
указывая на узкие плоскодонки, в которых праздные студенты катались по реке
Кем. — И предположим, что мост — начало системы декартовых координат,
покрывающей Иисусов луг и другие земли по берегам реки».
Нет, нет, нет. Даниель окунает перо в чернила и вымарывает абзац. Это
анахронизм. Хуже, это лейбницизм. Натурфилософы могут говорить так в 1713 году,
но пятьдесят лет назад они выражались иначе. Надо перевести мысль на тот
язык, которым изъяснялся Декарт.
«И предположим, — продолжал Ньютон, — что у нас есть верёвка с узлами,
завязанными через равные промежутки, как на морском лаге, и мы бросили якорь
возле моста, ибо мост — неподвижная точка в абсолютном пространстве. Если
туго натянуть верёвку, она уподобится числовым осям, которые мсье Декарт
использует в своей геометрии. Протягивая её от моста до лодки, мы могли бы
определить, насколько лодка сместилась по течению и в каком направлении».
Разумеется, Исаак просто не мог бы произнести всех этих слов. Однако
Даниель пишет для правителей и парламентариев, не для натурфилософов, поэтому
вынужден вкладывать в уста Исаака пространные объяснения.
«И предположим наконец, что Кем течет всегда с постоянной скоростью, и с
той же скоростью движется наша лодка. Это то, что я зову флюксией — плавное
движение вдоль кривой на протяжении времени. Думаю, ты видишь; если бы мы
огибали первую излучину перед Иисусовым колледжем, где река отклоняется к
югу, наша флюксия в направлении север-юг медленно изменялась бы. Когда мы
проплывали бы под мостом, нос лодки указывал бы на северо-восток, так что мы
имели бы большую флюксию в северном направлении. Через минуту мы бы начали
двигаться на восток, и наша флюксия в направлении север-юг стала бы равной
нулю. Ещё через минуту нас повлекло бы к юго-востоку, так что мы приобрели бы
значительную южную флюксию — но и она бы начала стремиться к нулю там, где
течение поворачивает на север к Стаурбриджской ярмарке».
Здесь можно остановиться. Для тех, кто умеет читать между строк, это
убедительно доказывает, что Ньютон разработал дифференциальное исчисление — или по
его терминологии, метод флюксий, в 1665 году, скорее даже в 1664-м. Незачем
бить их по голове лишними доказательствами.
Да, всё это нужно для того, чтобы кое-кого ударить по голове.
Берег реки Кем
1665 г.
Около пяти тысяч лет тому назад шли в
Небесный Град пилигримы, люди почтенные, всех воз-
растов и сословии. Когда-то шли этим путём и
Вельзевул, Аполлион и Легион со своими
товарищами. Когда они поняли, что дорога, ведущая
в Небесный Град, проходит через город Суету,
они сговорились устроить тем ярмарку, где бы
круглый год шла торговля всевозможными
предметами суеты. Купить там можно все: дома,
имения, фермы, ремесла, должности, почести,
титулы, чины, звания страны, царства,
страсти, удовольствия и всякого рода плотские
наслаждения. Не брезгуют и живым товаром,
проститутки, развратные мужчины, богатые жены и
мужья, дети, слуги обоего пола, жизнь, кровь,
тела, души. Выбор серебра, золота, жемчуга,
дорогих каменьев огромен! На этой ярмарке
толпами бродят во всякое время фигляры,
шулеры, картежники и бродячие артисты, безумцы,
плуты и мошенники всякого рода.
Джон Беньян, «Путешествие пилигрима».
До ярмарки было меньше часа ходьбы по пологим зеленым берегам, заросшим
плакучими ивами, под сенью которых без сил распростёрлись студиозусы. Коровы
местами объели траву и оставили за собой коровьи лепёшки. Поначалу река была
мелкая, от силы по колено; водоросли, устилающие её дно, плавно изгибались,
следуя ленивому току струй.
— Вот кривая, чья флюксия в направлении течения равна нулю у корня — там,
где она вертикально торчит из ила, — но увеличивается с подъёмом.
Тут Даниель немного растерялся.
— Флюксия у тебя вроде бы означает течение во времени. Вполне понятно,
когда ты относишь это слово к положению лодки на реке, которая как-никак
струится во времени. Но разве можно применить её к форме водоросли, которая
никуда не течёт, а просто изогнулась на своём месте?
— Даниель, прелесть этого подхода состоит в том, что, невзирая на
конкретную физическую ситуацию, кривая всегда кривая, и то, что применимо к изгибу
реки, можно применить и к изгибу водоросли. Теперь можно забыть старую
чушь. — Исаак имел в виду аристотелевский подход, запрещающий смешивать вещи
очевидно разной природы. Отныне, надо полагать, важна лишь форма, которую
предстоит анализировать. — Перевод на язык математического анализа сродни
тому, что делает алхимик, извлекая из сырой руды дух или пневму. Внешние
громоздкие формы вещей, которые лишь отвлекают нас и вводят в заблуждение,
отбрасываются, и очам предстаёт душа. А совершив это, мы, возможно, узнаем, что
некоторые вещи, внешне различные, одинаковы по своей природе.
Скоро колледж остался позади. Кем становился шире и глубже, на нём стали
попадаться грузовые суденышки. Все они были длинные, узкие, плоскодонные,
предназначенные для реки каналов, однако водоизмещением куда больше
прогулочных лодок. Ярмарку уже можно было различить на слух: гул тысяч спорящих
покупателей и продавцов, лай собак, звуки гобоев и волынок реяли над головой,
словно бьющие на ветру разноцветные ленты. На суденышках торговцы-
индепенденты в чёрных шляпах и белых шейных платках, речные цыгане,
краснолицые ирландцы и шотландцы, а также простые англичане со сложной личной судьбой
заключали какие-то сделки, выплескивали за борт вёдра неведомой жидкости,
переругивались с невидимыми женщинами в холщовых или дощатых укрытиях на
палубе.
Приятели обогнули излучину, и перед ними открылась ярмарка — крупнее Кем-
бриджа, куда более шумная и людная. В основном она состояла из палаток и па-
латочников — людей явно не их круга. На глазах у Даниеля Исаак вырос дюйма на
два, вспомнив, что пуританин должен подавать пример, в том числе и своей
осанкой. Даниель знал, что в каких-то дальних закутках ярмарки серьёзные
негоцианты торгуют скотом, лесом, железом, устрицами в бочках — всем тем, что
можно доставить судами по реке или фургонами по суше. Оптовая коммерция
хотела оставаться незримой и добивалась своего. То, что Исаак видел, было
розничным рынком, огромным и крикливым не по значимости, во всяком случае, если под
значимостью понимать количество денег, переходящих из рук в руки. Главные
аллеи (то есть полоски грязи, на которые уложили доски и брёвна для прохода)
были уставлены палатками, в которых разместились канатоходцы, жонглеры,
бродячие артисты, кукольники, борцы, танцовщицы и, разумеется, отборные шлюхи,
которые делали ярмарку столь привлекательной для студентов. Впрочем, в
боковых проулках можно было отыскать прилавки, столы и фургоны с откидными
бортами; здесь торговцы разложили товары со всей Европы, привезённые по Узу и Ке-
му.
Исаак и Даниель бродили больше часа, не обращая внимания на зазывные крики
торговцев, пока Исаак вдруг не шагнул к складному столику, за которым
расположился высокий худощавый еврей в чёрном камзоле. Даниель смотрел на сына
Моисеева с интересом: лишь десятилетие назад Кромвель разрешил этим людям
вернуться в Англию после многовекового изгнания, и они по-прежнему были в
диковинку — как жирафы. Однако Исаак видел лишь созвездие искрящихся камешков
на квадрате чёрного бархата. Ветхозаконник, приметив его интерес, отогнул
ткань и показал остальной товар: выпуклые и вогнутые линзы, плоские диски
хорошего стекла для самостоятельной шлифовки, призмы и склянки шлифовальных
порошков различной зернистости.
Исаак дал понять, что хотел бы приобрести две призмы. Шлифовальщик
вздохнул , выпрямился и заморгал. Даниель занял позу телохранителя — сзади и чуть
сбоку от Исаака.
— У вас есть пиастры, — сказал коген1 с интонацией, средней между вопросом
и утверждением.
— Знаю, ваш народ некогда обитал в стране, где это государственная монета,
сударь, — начал Ньютон, — но...
— Ничего вы не знаете. Мои предки не из Испании — они из Польши. У вас есть
французские золотые — луидоры?
— Луидор — прекрасная монета, достойная славы Короля-Солнца — вставил
Даниель, — и, вероятно, имеет широкое хождение там, откуда вы прибыли. Вы ведь,
полагаю, из Амстердама?
— Из Лондона. Так чем вы хотите расплатиться со мной? Иоахимсталерами?
— Раз вы, сударь, как и мы, англичанин, давайте воспользуемся английскими
средствами.
— Вы хотите предложить мне сыр? Олово? Сукно?
— Сколько шиллингов стоят эти две призмы?
Обрезанец принял страдальческое выражение и устремил взгляд куда-то поверх
их голов.
— Дайте взглянуть, какого цвета у вас деньги, — произнёс он тоном мягкого
сожаления, как будто Исаак мог сегодня купить призмы, но в итоге выслушает
лишь нудную лекцию о никчёмности английских денег.
Исаак сунул руку в карман и пошевелил пальцами, чтобы по звону стало ясно:
денег там много. Потом вытащил пригоршню и помахал ею перед шлифовальщиком.
Когены, коэны (евр. священники) - согласно Библии, потомки брата Моисея - Аарона
из колена Леви, имевшие право совершать богослужения в переносном святилище после
Исхода из Египта, а затем в Иерусалимском храме.
Даниель поневоле восхитился. Впрочем, Исаак получал неплохой доход, ссужая
однокашников под проценты — может быть, у него дар.
— Вы, вероятно, ошиблись, — сказал иудей. — Что извинительно — все мы
ошибаемся. Вы залезли не в тот карман и вытащили чёрные деньги1, которые
бросаете нищим.
— Хм, и впрямь, — ответил Исаак. — Виноват. Где деньги, чтобы
расплачиваться с торговцами? — Он похлопал по нескольким карманам. — Кстати, если я не
буду предлагать вам чёрные деньги — сколько шиллингов?
— Под словом «шиллинг» вы, я полагаю, разумеете новые?
— Якова I?
— Нет-нет, Яков умер полстолетия назад, так что прилагательное «новый» едва
ли применимо к фунтам, отчеканенным в его царствование.
— Вы сказали «фунты»? — переспросил Даниель. — Фунт — довольно крупная
сумма; не понимаю, при чём они сейчас, когда речь может идти самое большее о
шиллингах.
— Давайте употреблять слово «монеты», пока я не пойму, говорите вы о новых
или о старых.
— «Новые» означает монеты, отчеканенные, скажем, при нашей жизни?
— Я имею в виду деньги Реставрации, — ответил израелит. — Или, может быть,
преподаватели забыли вас уведомить, что Кромвель умер, а монеты Междуцарствия
уже три года как изъяты из обращения?
— Кажется, я слышал, что король начал чеканить новые монеты, — промолвил
Исаак, оборачиваясь к Даниелю за подтверждением.
— Мой единокровный брат в Лондоне знает человека, который один раз видел
золотую монету с надписью «CAROLUS II DEI GRATIA» на бархатной подушечке под
стеклом, — сообщил Даниель. — Их прозвали «гинеями», поскольку они чеканятся
из золота, которое компания герцога Йоркского добывает в Африке.
— А правда ли, Даниель, что эти монеты абсолютно круглые?
— Да, Исаак. Не то, что добрые старые монеты ручной чеканки, которых у нас
столько в кошельках и карманах.
— Более того, — произнёс ашкенази2, — король привёз с собой французского
учёного, мсье Блондо, которого Людовик XIV ненадолго отпустил в Англию. Мсье
Блондо построил станок, который наносит на ребро монеты изящные надписи и
насечки .
— Типично французское излишество, — заметил Исаак.
— И впрямь пребывание в Париже не пошло королю на пользу, — добавил
Даниель .
— Напротив, — возразил потомок Авраама. — Если кто-нибудь спилит или
обрежет немного металла от края круглой монеты с узором на ребре, это тут же
станет заметно.
— Вот почему все переплавляют новые монеты, как только они выходят из-под
пресса, и отправляют металл на Восток?.. — начал Даниель.
— Лишая таких, как я и мой друг, возможности их приобрести, — завершил
Исаак.
— Хорошая мысль! Если вы покажете мне монеты ярко-серебристого цвета — не
те чёрные, — я взвешу их и приму как металл.
— Как металл! Сударь!
То есть фальшивые, изготовленные из неблагородных металлов, таких, как медь и
свинец. (Прим. автора).
2 Ашкенази — фамилия еврейского происхождения. Происходит от зтногеографического
понятия Ашкеназ — еврейского названия средневековых германских земель, которое, в свою
очередь, происходит от одноимённого библейского персонажа. Этот еврей мог быть и из
другого рода.
— Да.
— Я слышал, что таков обычай в Китае, — важно проговорил Исаак. — Однако
здесь, в Англии, шиллинг всегда шиллинг.
— Вне зависимости от того, сколько он весит?
— Да. В принципе да.
— Значит, когда шиллинг отчеканят на Монетном дворе, он обретает магические
свойства шиллинга, и даже подпиленный, обрезанный и стёртый до полной утраты
формы остается полноценным шиллингом?
— Вы преувеличиваете, — сказал Даниель. — Вот, например, у меня есть
прекрасный шиллинг королевы Елизаветы, который я ношу, учтите, исключительно как
память о правлении Глорианы, поскольку он слишком хорош, чтобы его тратить.
Видите, он сверкает, как в тот день, когда вышел с Монетного двора.
— Особенно по краям, где его недавно обрезали.
— Естественная, приятная неровность ручной чеканки, ничего более.
Исаак сказал:
— Шиллинг моего друга, хотя, безусловно, великолепен и стоит на рынке двух-
трех, не исключение. Вот шиллинг Эдуарда VI. Он попал ко мне следующим
образом: герцогский сын, который до того одолжил у меня шиллинг, будучи в сильном
подпитии, упал и заснул на полу. Кошель, где он держал свои самые ценные
монеты, раскрылся, и эта выкатилась к моим ногам, что я расценил как уплату
долга. Обратите внимание на её исключительную сохранность.
— Как монета могла выкатиться, если она почти треугольная?
— Обман зрения.
— Беда с монетами Эдуарда VI в том, что они вполне могли быть отчеканены во
время Великой Порчи, когда цены выросли вдвое, прежде чем сэр Томас Грешем
сумел навести порядок.
— Инфляция была вызвана не порчей денег, как полагают некоторые, — возразил
Даниель, — а тем, что страну наводнили богатства, изъятые из монастырей, и
дешёвое серебро из копей Новой Испании.
— Если бы вы позволили мне приблизиться к этим монетам хотя бы на десять
шагов, я бы лучше сумел оценить их нумизматическую ценность, — произнёс
шлифовальщик . — Я мог бы даже воспользоваться одной из своих луп...
— Боюсь, это покажется мне обидным, — ответил Исаак.
— Вот монета, которую вы можете разглядывать как угодно близко, — сказал
Даниель, — и всё равно не найдёте следов преступной порчи. Мне дал её слепой
трактирщик, страдающий обморожением пальцев, — он сам не понимал, с чем
расстаётся .
— Не пришло ли ему в голову её надкусить? Вот так? — произнёс шлифовальщик,
беря шиллинг и надкусывая его коренными зубами.
— Что вы таким образом узнаете, сударь?
— Что чеканивший это фальшивомонетчик использовал относительно хороший
металл — не более пятидесяти процентов свинца.
— Мы расцениваем ваши слова как шутку, — сказал Даниель, — но вы не станете
шутить по поводу этого шиллинга, который мой единокровный брат подобрал при
Нейзби рядом с останками роялиста, разорванного на куски при взрыве пушки, —
а упомянутый роялист в свое время возглавлял охрану лондонского Тауэра, где
чеканят новые деньги.
Еврей повторил ритуал надкусывания, потом царапнул монету — не
посеребрённая ли это медяшка.
— Ничего не стоит. Однако я должен шиллинг одному жидоненавистнику в
Лондоне и получу на шиллинг удовольствия, всучив ему вашу фальшивку.
— Хорошо, тогда... — Исаак потянулся к призмам.
— У таких увлечённых нумизматов наверняка водятся пенсы?
— Мой отец раздаёт новенькие пенни в качестве подарков на Рождество, — на-
чал Даниель. — Три года назад... — Он не дорассказал историю, заметив, что
шлифовальщик смотрит не на них, а на какое-то движение дальше в толпе.
Даниель обернулся и увидел, что вполне прилично одетого джентльмена шатает
из стороны в сторону, хотя слуга и друг поддерживают его под руки. Джентльмен
проявлял желание улечься в самом неподходящем месте, а именно — стоя по
щиколотку в грязи. Слуга подхватил его под мышки, поднял и попытался нести, но
господин взвизгнул, как кошка, попавшая под колесо, забился в судорогах и
рухнул навзничь, расплескав грязь на несколько ярдов вокруг.
— Забирайте призмы, — сказал торговец, практически запихивая их Исааку в
карман, и принялся складывать столик. Если он чувствовал то же, что Даниель,
то в бегство его обратил не вид заболевшего и даже не его падение, а
нечеловеческий вопль.
Исаак шёл к больному осторожной, но твердой походной канатоходца.
— Может быть, вернёмся в Кембридж? — предложил Даниель.
— Я немного знаком с аптекарским искусством, — ответил Исаак. — Надеюсь,
мне удастся ему помочь.
Вокруг болящего собралась толпа, однако, круг был очень широк — внутри него
находились только Исаак и Даниель. Несчастный, судя по всему, пытался
сбросить штаны, но руки у него не работали, и он извивался, силясь выползти из
одежды. Друг и слуга тщетно тянули за манжеты, панталоны словно приросли к
телу. Наконец друг вытащил кинжал, рассёк сперва манжеты, а затем и самые
штанины сверху донизу — а может, они лопнули под внутренним напором. Так или
иначе, штаны свалились. Друг и слуга попятились. Теперь Исаак и Даниель могли
бы увидеть срамные части, если бы их не заслоняли чёрные шары тугой плоти,
рассыпанные, как пушечные ядра, по внутренней стороне бедра.
Человек уже не бился и не кричал, потому что умер. Даниель взял Исаака за
руку и настойчиво потянул назад, но Исаак упрямо приближался к объекту.
Даниель оглянулся и увидел, что вокруг на выстрел никого нет — лошади и палатки
оставлены, товары разбросаны по земле, грузчики, освободившись от ноши, уже
пробежали полдороги до Или.
— Я вижу, как бубоны распространяются, хотя тело уже умерло, — проговорил
Исаак. — Порождающий дух живёт — превращая мёртвую плоть в нечто иное, как
личинки мух зарождаются в мясе и серебро образуется в недрах гор. Почему
порой он приносит жизнь, а порой — смерть?
То, что они остались живы, означает, что Даниелю всё же удалось оттащить
друга подальше и развернуть к Кембриджу. Однако мысли Исаака по-прежнему были
заняты сатанинскими чудесами, творящимися в паху мертвеца.
— Я восхищаюсь анализом мсье Декарта, но чего-то недостаёт в его допущении,
будто мир — частицы вещества, сталкивающиеся подобно монетам в мешке. Как
объяснить этим способность материи организовываться в глаза, листья и
саламандр? Не может быть, чтобы она лишь собиралась удачным образом в каком-то
непрерывном чудесном созидании. Ведь тот же процесс, которым наше тело
превращает пищу и питьё в плоть и кровь, может за несколько часов превратить
тело в скопление бубонов. Я убеждён: процесс этот лишь кажется бессмысленным.
То, что один заболевает и умирает, а другой живёт и здравствует, суть знаки в
шифрованном послании, которое философы силятся разгадать.
— Если только послание не изложено давным-давно в Библии, где каждый может
его прочесть, — сказал Даниель.
Пятьдесят лет спустя он ругательски ругает себя за эти слова, но тогда они
сами сорвались с языка.
— о чём ты?
— 1665 год наполовину прошёл — ты знаешь, какой будет следующий. Я должен
вернуться в Лондон, Исаак. В Англии чума. То, что мы видели сегодня, —
предвестие конца света.
На «Минерве»
у побережья
Новой Англии
Ноябрь, 1713 г.
Даниеля будит петух на баке, уверившийся наконец, что свет на восточном
краю окоема не просто ему померещился. Увы, восточный край окоёма сейчас по
левому борту. Вчера был по правому. Последние две недели «Минерва» лавировала
у побережья Новой Англии, пытаясь поймать ветер, который позволит выйти на
«матёрую воду», как говорят моряки. Сейчас они, вероятно, не более чем в
пятидесяти милях от Бостона.
Даниель спускается на батарейную палубу, в тонкий пласт едко пахнущего
воздуха. Когда глаза привыкают к полумраку, он различает пушки, развернутые на
низких станках параллельно корпусу, жерлами вперёд, и принайтовленные.
Орудийные порты заперты. Теперь, когда горизонта не видно, ему приходится
воспринимать бортовую и килевую качку подошвами ног — если ждать, пока чувство
равновесия подскажет, что он падает, будет поздно. Даниель ступает короткими,
просчитанными шагами, ведя рукой по потолку и задевая укреплённые там
орудийные принадлежности — длинные банники и прибойники. Так он оказывается перед
дверью и затем в кормовой каюте, занимающей всю ширину корабля и снабжённой
панорамными окнами, в которые сейчас сочится слабый свет западного неба и
заходящей луны.
Шесть человек работают и разговаривают. Все они старше и опытнее обычных
матросов. Здесь хранятся ящики с хорошими инструментами и важные чертежи.
Румпель размером с боевой таран проходит через всю каюту и служит для
перекладки руля; он поворачивается с помощью тросов, протянутых к штурвалу через
отверстия в переборке. Пахнет кофе, стружками и трубочным табаком. Обитатели
каюты хмыкают, приветствуя Даниеля. Он подходит к окну и садится. Окно
выдается назад, так что можно смотреть прямо вниз, туда, где из пенного бурления
вдоль руля рождается кильватерная струя. Даниель открывает лючок под окном и
спускает на бечевке Фаренгейтов термометр. Это новейшая европейская
технология измерения температуры, прощальный подарок Еноха. Даниель дает термометру
поболтаться в воде несколько минут, затем вытаскивает его и снимает
показания.
Он старается проделывать этот ритуал каждые четыре часа. Цель — проверить,
правда ли в Северной Атлантике полно теплых течений. Данные можно будет
представить Королевскому обществу в Лондоне, если Даниель, Бог даст, туда
доберётся. Сперва он делал замеры с верхней палубы, однако, тогда инструмент
бился о корпус, к тому же Даниель устал ловить на себе недоуменные взгляды
матросов . Старички в каюте, вероятно, тоже считают его чокнутым, но их это не
смущает.
Как путник, отыскавший в чужом городе уютную кофейню, Даниель обосновался в
кормовой каюте, и его здесь приняли. Завсегдатаи — люди преимущественно на
четвертом или на пятом десятке: филиппинец, ласкар, метис из португальского
города Гоа, гугенот, корнуэлец, на удивление плохо владеющий английским,
ирландец. Все они чувствуют себя как дома, словно «Минерве» тысяча лет и предки
их искони на ней жили. Если она когда-нибудь утонет (подозревает Даниель),
они за неимением другого пристанища охотно пойдут с нею ко дну. Друг с другом
и с «Минервой» они могут перемешаться в любую точку мира, отбиваться от
пиратов , буде возникнет такая надобность, сытно есть и спать в собственной койке.
Если же «Минерва» погибнет, им будет примерно все равно, где остаться —
посреди бушующей Атлантики или в каком-нибудь портовом городке; так и так их
дальнейшая жизнь будет коротка и печальна. Даниелю хотелось бы провести
утешительную аналогию с Лондонским королевским обществом, но, поскольку сейчас
оно пытается выбросить за борт одного из своих членов , сравнение получается
не слишком удачным.
Между верхней палубой и палубой бака втиснута обложенная кирпичом каюта,
постоянно наполненная дымом, поскольку здесь разводят огонь — из нее время от
времени выносят еду. Даниелю раз в день подают полный обед, который он
съедает в кают-компании — чаще в одиночестве, реже в обществе капитана ван Крюйка.
Он — единственный пассажир. За столом видно, что «Минерва» — старый корабль;
посуда и столовые приборы — разномастные, выщербленные, истёртые. Все важные
части корабля чинятся или заменяются в рамках незаметной, но фанатичной
программы, которую провозгласил капитан Крюйк и приводит в исполнение один из
его помощников. Фаянс и другие приметы подсказывают, что кораблю лет
тридцать, однако, не спустившись в трюм и не осмотрев киль и шпангоуты, не
увидишь ничего старше пяти.
Тарелки все разные, и для Даниеля всякий раз маленькая игра — доесть
кушанье (обычно похлёбку с дорогими приправами) и увидеть узор на дне. Довольно
глупая забава для члена Королевского общества, но Даниель не вдумывается в
неё до одного случая. В тот вечер он смотрит, как плещется в тарелке похлёбка
(микрокосм Атлантики?) , и внезапно переносится в...
Чумной год
Лето, 1665 г.
Яйцо Земли — Твой стол, и он накрыт
Для пира; Смерть за трапезой сидит.
Сады, стада, народы, все пожрет
Чумной, кровавый, вечно алчный рот.
Джон Донн, «Элегия магистру Булстреду».
Даниель ел картошку с селёдкой тридцать пятый день кряду. Поскольку дело
происходило в отцовском доме, он обязан был до и после еды вслух благодарить
Бога. День ото дня молитвы становились всё менее искренними.
С одной стороны дома мычал в вечном недоумении скот, с другой — брели по
улице люди, звеня в колокольчики (для имеющих уши) и неся длинные красные
палки (для зрячих). Они заглядывали в двери и во дворы, совали нос за садовые
ограды, ища трупы умерших от чумы. Все, у кого были деньги на переезд,
сбежали из Лондона, в том числе старшие братья Даниеля Релей и Стерлинг с семьями,
а также его единокровная сестра Мейфлауэр, вместе с детьми окопавшаяся в
Бакингемшире . Только муж Мейфлауэр Томас Хам и Дрейк Уотерхауз, патриарх,
отказались покинуть Лондон. Хам охотно бы уехал, но не мог бросить свой подвал в
Сити.
Дрейку и в голову не пришла мысль спасаться от чумы. Обе его жены давно
умерли, старшие дети сбежали, и некому было урезонить старика, за исключением
разве что Даниеля. Кембридж на время чумы закрыли. Даниель заглянул в Лондон,
предполагая совершить короткий отчаянный набег на пустой дом, и застал отца
за верджинелом: тот играл гимны времён Гражданской войны. Все хорошие монеты
Даниель потратил — сперва на покупку призм для Исаака, потом на извозчика, не
желавшего поначалу и на выстрел приближаться к чумному городу. Чтобы
выбраться из Лондона, надо было просить деньги у отца, а Даниель боялся даже
заикнуться на эту тему. Всё предопределено: коли им написано на роду умереть от
чумы, они умрут, сколько ни бегай; коли нет, вполне можно оставаться на
окраине города и подавать пример убегающему, вымирающему населению.
Из-за манипуляций, произведённых с его головой по приказу архиепископа Ло-
Барона Готфрида Вильгельма фон Лейбница - в переносном смысле. (Прим. автора).
да, Дрейк, жуя картошку с селёдкой, издавал необычные сипение и присвист.
В 1629-м Дрейка и нескольких его друзей схватили за раздачу
свежеотпечатанных памфлетов на улицах Лондона. Конкретный пасквиль был направлен против
«Корабельной подати» — нового налога, введённого Карлом I. Тема, впрочем, не
имела значения; в 1628 году памфлет был бы о чём-нибудь другом, не менее
оскорбительном для короля и архиепископа.
Неосторожное замечание, оброненное одним из товарищей Дрейка, когда тому
под ногти вгоняли горящие щепки, позволило властям отыскать печатный станок,
который Дрейк прятал в фургоне под грудой сена. Определив, таким образом,
зачинщика, Лод повелел, чтобы его, а также нескольких других особо докучливых
кальвинистов поставили к позорному столбу, заклеймили и подвергли урезанию
носа и ушей. То было не столько наказанием, сколько практической мерой. Цель
исправить преступников — явно неисправимых — не ставилась. Позорный столб
должен был зафиксировать их в одном положении, дабы весь Лондон пришёл,
разглядел этих людей и запомнил на будущее. Клеймение, а также лишение носа и
ушей необратимо меняло их облик к сведению всего остального мира.
Все это случилось за годы до рождения Даниеля и нимало его не смущало —
просто отец всегда так выглядел — и уж тем более не смущало самого Дрейка.
Через несколько недель он снова был на большой дороге: скупал сукно для
контрабандной доставки в Нидерланды. В сельской корчме по пути в Сент-Айвс Дрейк
встретил угрюмого сквайра по имени Оливер Кромвель, который в то время
переживал тяжелейший религиозный кризис и крушение всех личных надежд — по
крайней мере так он думал, пока не взглянул на Дрейка и не обрёл веру. С того дня
он почувствовал себя ратником Божьим, но это совсем другая история.
В ту пору владельцы домов старались иметь минимум мебели, зато как можно
более тяжёлой и тёмной. Соответственно стол, за которым обедали Дрейк и Дани-
ель, размерами и весом напоминал средневековый подъёмный мост. Другой
обстановки в комнате не было, хотя присутствие восьмифутовых напольных часов в
соседнем помещении ощущалось по всему дому. При каждом махе тяжеленного, с
пушечное ядро, маятника здание вело, как пьяного при ходьбе; зубчатые колеса
скрежетали, а от боя, раздававшегося через подозрительно неравные промежутки
времени, стаи перелётных гусей в тысяче футов над головой сталкивались и
меняли курс. Меховая оторочка пыли на готических зубцах, мышиный помёт в
механизме, римские цифры, вырезанные на задней стенке изготовителем, и полная
неспособность показывать время выдавали в часах творение догюйгенсовской эпохи.
Громоподобный бой выводил бы Даниеля из себя, даже если бы точно отмечал
положенные часы, половины, четверти и проч., поскольку всякий раз заставлял его
подпрыгивать от испуга. То, что бой не несёт абсолютно никакой информации о
времени, приводило Даниеля в исступление; ему хотелось встать на пересечении
коридоров и, сколько раз Дрейк будет проходить мимо, столько раз совать ему в
руку памфлет против старинных часов с требованием остановить заблудший
маятник и заменить его новым гюйгенсовским. Однако Дрейк уже велел ему молчать
про часы, так что ничего было не изменить.
Даниель по нескольку суток не слышал никаких звуков, кроме перечисленных
выше. Все возможные темы для разговоров делились на две категории: (1) те,
что спровоцируют Дрейка на тираду, которую Даниель и без того уже мог бы
повторить наизусть, и (2) могущие и впрямь послужить началом беседы. Категорию
(1) Даниель старательно обходил. Категория (2) была давно исчерпана.
Например, Даниель не мог спросить: «Как поживает Восславь-Господа1 в Бостоне?»,
поскольку задал этот вопрос в первый же день и получил ответ, а с тех пор
1 Восславь-Господа Уотерхауз, старший сын Релея и первый внук Дрейка, незадолго до
описанных событий, на семнадцатом году жизни, отплыл в Бостон, чтобы поступить в
Гарвард. Преподобный Терпи-Смиренно (см. начало) - это сын Восславь-Господа.
письма почти не приходили, так как письмоносцы либо умерли, либо дали
стрекача из Лондона. Иногда нарочные доставляли письма — чаще Дрейку, по делам,
реже Даниелю. Разговора о них хватало на полчаса (не считая тирад). По большей
части Даниель слушал дни напролёт скрип чумных телег и звон колокольчиков;
бой ненавистных часов; коровье мычание; голос Дрейка, читающего вслух пророка
Даниила; верджинел и скрипение собственного пера по бумаге. Он прорабатывал
Евклида, Коперника, Галилея, Декарта, Гюйгенса и сам дивился тому, сколько
всего постиг. Он почти не сомневался, что знает столько же, сколько знал
Исаак месяцы назад; однако Исаак был у себя в Вулсторпе, за сотни миль отсюда, и
наверняка обогнал его на несколько лет.
Даниель ел картошку и селёдку с упорством заключённого, проскребающего
дырку в стене. Семейный фаянс Уотерхаузов был изготовлен в Голландии людьми
искренними, но неумелыми. После того, как Яков I запретил вывозить в Нидерланды
английские ткани, Дрейк начал доставлять их туда контрабандой, что было
несложно, поскольку Лейден кишел его единоверцами-англичанами. Так Дрейк нажил
своё первое состояние, причём самым богоугодным способом — смело презирая
попытки короля помешать коммерции. Более того, в 1617 году он женился в Лейдене
на молоденькой пуританке и сделал крупное пожертвование тамошним верующим,
которые собирались приобрести корабль. Благодарные пилигримы, прежде чем
взойти на «Меифлауэр» и отплыть в солнечную Виргинию, презентовали Дрейку и
его молодой супруге Гортенс сервиз дельфтского фаянса. Очевидно, посуду они
изготовили сами в убеждении, что умение делать что-либо из глины будет в
Америке нелишним. То были тяжёлые грубые тарелки, покрытые белой глазурью и
украшенные синей корявой надписью, гласящей: «МЫ ОБА ПРАХ».
Созерцая эти слова сквозь вонючие селёдочные миазмы тридцать пятый день
кряду, Даниель внезапно объявил:
— Думаю, я мог бы, с Божьей помощью, навестить преподобного Уилкинса.
Уилкинс и Даниель обменивались письмами с той горестной поры, когда пять
лет назад Даниель прибыл в Тринити-колледж и узнал, что Уилкинса только что
вышибли оттуда навсегда.
Фамилия «Уилкинс» не спровоцировала тираду, и Даниель понял, что успешное
начало положено. Впрочем, оставались некоторые формальности.
— Зачем? — спросил Дрейк. Голос у него был будто у засорившегося органа,
слова выходили частью через рот, частью через нос. Вопросы он произносил
словно готовые утверждения; «зачем» звучало так же, как «МЫ ОБА ПРАХ».
— Моя цель — учиться, а из книг, которые у меня здесь есть, я, кажется,
всё, что можно, уже узнал.
— Как насчёт Библии. — Мастерский выпад со стороны Дрейка.
— Библии, слава Богу, есть везде, а преподобный Уилкинс всего один.
— Он проповедует в государственной церкви, разве нет.
— Да. В церкви Святого Лаврентия Еврейского.
— Тогда тебе нет нужды ехать.
(Подразумевая, что туда четверть часа ходьбы.)
— Чума, отец. Сомневаюсь, что за последние месяцы он хоть раз побывал в
городе.
— А как же его паства.
Даниель едва не выпалил: «Ты про Королевское общество?», что в другом месте
(только не здесь) расценили бы как остроту.
— Все разбежались, отец, те, что не умерли.
— Высокоцерковники, — пояснил для себя Дрейк. — Где сейчас Уилкинс.
— В Эпсоме.
— С Комстоком. О чём он только думает.
— Не секрет, что вы с Уилкинсом оказались по разные стороны ограды.
— Золотой ограды, которой Лод окружил престол Божий! Да.
— Уилкинс не меньше тебя ратует за веротерпимость. Он надеется
реформировать церковь изнутри.
— Да, и уж кто внутри, так это Джон Комсток, граф Эпсомский. Зачем тебе
встревать в эти дела.
— Уилкинс в Эпсоме не дискутирует о религии. Он занимается натурфилософией.
— Странное же место он выбрал.
— Сын графа, Чарльз, из-за чумы не может учиться в Кембридже. Уилкинс и
несколько других членов Королевского общества приглашены к нему в качестве
наставников .
— А! Ясно! Это место, где ему предоставили стол и кров.
— Да.
— Что ты надеешься узнать от преподобного Уилкинса.
— Всё, чему он захочет меня научить. Через Королевское общество Уилкинс
связан со всеми видными натурфилософами Британских островов и со многими на
Континенте.
Дрейк задумался.
— Ты просишь у меня финансовой помощи, дабы ознакомиться с гипотетическим
познанием, которое, по твоему мнению , возникло из ничего в самое последнее
время.
— Да, отец.
— Смелое допущение.
— Не настолько, как ты думаешь. Мой друг Исаак — я о нём рассказывал —
говорил о порождающем духе, который пронизывает всё. Благодаря этому духу из
старого рождается новое. Коль не веришь мне, спроси себя: как цветы растут из
навоза? Почему в мясе образуются личинки мух, в корабельной обшивке — черви?
Почему отпечатки раковин появляются на камнях вдалеке от моря, и новые камни
вырастают на пашне после того, как собран урожай? Тут явно действует какой-то
организующий принцип, незримо наполняющий бытие. Чрез него мир может
обновляться, а не только гнить.
— И всё же он гниёт. Выгляни в окно! Прислушайся к колокольчикам! Десять
лет назад Кромвель переплавил сокровища короны и дал людям свободу
вероисповедания. Сегодня тайный папист1 и холуй Антихриста2 правят Англией; из
английского золота льют чаши для королевских оргий, а мы, истинно верующие,
должны отправлять богослужения тайно, как первые христиане в языческом Риме.
— Порождающий дух требует пристального изучения отчасти и потому, что может
вызвать, в том числе, дурные последствия. В каком-то смысле пневма,
заставляющая бубоны расти из живого тела, может быть сродни той живой силе, которая
заставляет грибы появляться из земли после дождя, но одни проявления мы
находим пагубными, другие — благими.
— Ты думаешь, Уилкинс знает об этом больше.
— Я пытаюсь объяснить само существование таких, как Уилкинс, и его клуба,
который теперь зовётся Королевским обществом, а также других объединений,
например, академии господина де Монмора3 в Париже...
— Понимаю. Ты считаешь, что тот же дух действует в умах.
— Да, отец, и в самой почве страны, породившей так много натурфилософов за
1 Король Карл I. (Прим. автора).
2 Обычно это слово обозначает Римского Папу, но в данном случае речь о Французском
короле Людовике XIV. (Прим. автора).
3 По-видимому, это Абер де Монмор, Анри Луи (фр. Henri Louis Habert de Montmor) .
1634 г. Сама академия возникла как частное общество в 1625 году в доме Валентэна
Конрара; в 1635 году, благодаря кардиналу Ришелье и его жалованной грамоте от 29
января 1635 года, была принята под покровительство короля и получила денежные
средства. 10 июля 1637 года в Лувре произошло её первое публичное заседание.
столь короткое время, к большой досаде папистов. — Выпад в сторону папистов
делу не повредит. — И как крестьянин, глядя на всходы, уверен в будущем
урожае, так и я не сомневаюсь, что за последние месяцы эти люди достигли
многого.
— Но зачем это надо перед самым светопреставлением.
— Всего несколько месяцев назад, на последнем собрании Королевского
общества, мистер Даниель Кокс сообщил, что в лайнских меловых карьерах живое
серебро струится по дну выработок словно вода. И лорд Берстон сказал, что ртуть
обнаружили также в Сент-Олбанс, в яме пильного станка.
— По-твоему, значит.
— Может быть, все эти непомерные разрастания — натурфилософия, чума, власть
короля Людовика, оргии в Уайт-холле, меркурий, бьющий ключом из земных
недр, — необходимые приготовления к концу света. Порождающий дух прибывает,
как вода в прилив.
— Это всё очевидно, Даниель. Я просто сомневаюсь, что следует продолжать
твои штудии, когда последние дни уже наступили.
— Одобришь ли ты крестьянина, который даст своему полю зарасти сорняками,
потому что близится конец света?
— Разумеется, нет. В твоих словах есть резон.
— Коли мы обязаны наблюдать все знаки грядущего светопреставления, то
отпусти меня, отец. Ибо если эти знаки — кометы, то первыми о них узнают
астрономы. Если чума, то...
— ...врачи. Да, я понял. Ты хочешь сказать, будто люди, изучающие
натурфилософию, способны получить некое особое знание — проникнуть в тайны Божьего
мира, которые обычный человек не может вычитать из Библии?
— Э... мне кажется, это именно то, что я пытаюсь сказать.
Дрейк кивнул.
— Так я и думал. Что ж, Господь дал нам мозги ради какой-то цели, и грех
ими не пользоваться. — Он встал, отнёс тарелку на кухню, потом подошёл к
конторке в передней и достал причиндалы, необходимые, чтобы писать пером на
бумаге .
— Монет у меня сейчас маловато, — проговорил он, чередуя яростную скоропись
с длинными цветистыми росчерками, словно бретёр, выписывающий шпагой хитрые
вензеля.
Мистер Хам, прошу выдать подателю сего один фунт (£1) из моих средств,
вверенных вашему попечению.
Дрейк Уотерхауз, Лондон.
— Что это, отец?
— Обязательство золотых дел мастера. Ими стали пользоваться примерно о ту
поРУл когда ты отправился и Кембридж.
— Почему «подателю сего»? Почему не «Даниелю Уотерхаузу»?
— в этом-то вся и прелесть! Ты мог бы, при желании, оплатить данной
распиской долг в один фунт — просто вручил бы её кредитору, а тот пошёл бы к Хаму и
получил фунт звонкой монетой. Или оплатил бы ею свои долги.
— Ясно. В таком случае эта бумага означает просто, что я могу прийти в Сити
и предъявить её дяде Томасу или любому другому Хаму...
— И они сделают, что ею предписано.
Это был вполне заурядный пример врожденного Дрейкова жестокосердия. Даниель
мог отправляться в Эпсом — логово архиангликанина — и постигать
натурфилософию буквально до конца света. Однако, чтобы раздобыть средства на поездку, он
должен был доказать свою веру, пройдя через чумной Лондон. Испытание судом
Божьим.
Наследующее утро: плащ и стоптанные сапоги (хотя лето стояло жаркое);
платок, чтобы через него дышать1; минимальный запас исподнего и чистых рубах (за
остальным Даниель собирался послать из Эпсома, буде доберется туда здоровым);
несколько книг (тоненькие студенческие томики в одну восьмую листа, творения
континентальных учёных, исписанные на полях и между строк его почерком);
письмо от Уилкинса (с вложением от Роберта Гука) , пришедшее на прошлой
неделе. Всё это в мешок, мешок — на палку, палку — на плечо. Вид получился как у
бродяги, но в городе многие промышляли грабежом за неимением других
заработков , так что разумно было иметь крепкую палку и выглядеть победнее.
Дрейк, на прощание:
— Скажи старине Уилкинсу, что я не осуждаю его за переход в англиканство,
ибо верю, что он сделал это ради реформирования церкви, к которому всегда
стремились те из нас, кого уничижительно зовут пуританами.
Потом, Даниелю:
— Остерегайся заразиться чумой — я не о бубонной чуме, а о чуме
скептицизма, столь модной в кругу Уилкинса. Менее опасно для твоей души было бы
оказаться в борделе, нежели среди некоторых членов Королевского общества.
— Это не скептицизм ради скептицизма, отец. Просто понимание, что нам
свойственно заблуждаться и трудно смотреть на что-либо непредвзято.
— Таков подход хорош, когда дело касается комет.
— Тогда я не буду говорить о религии. До свидания, отец.
— Господь да хранит тебя, Даниель.
• * *
Он открыл дверь, стараясь не морщиться от уличного воздуха, ударившего в
лицо, и спустился по ступеням на дорогу, называемую Холборн — реку утоптанной
пыли (дождей не было уже довольно давно). Дом Дрейка, новый (поелекромвелев-
ский), фахверковый, стоял в одном ряду с деревянными. Вместе они образовывали
как бы ограду, которая отделяла Холборн от открытых полей, простиравшихся до
самой Шотландии. Дома на другой, южной, стороне Холборна такие же, но
выстроены двумя десятилетиями раньше (то есть до Гражданской войны). Местность
была ровная, за исключением некоего подобия стоячей волны, которая вилась
через поля и пересекала Холборн чуть дальше вправо — как если бы на Лондонский
мост упала комета, и рябь, пробежав по земле, остановилась у дома Дрейка. То
были остатки одного из земляных валов, возведённых лондонцами (до Кромвеля)
вначале Гражданской войны для защиты от королевских войск. В ту пору
существовали и ворота на Холборне, и звездообразный земляной форт по соседству...
ворота давно сломали, а форт осыпался и зарос травой; теперь на нем несли
караул самые молодые и предприимчивые бычки.
Даниель повернулся налево, к Лондону — чистое безумие, — однако Уилкинс в
письме и Гук (протеже Уилкинса по оксфордским дням, а ныне куратор
экспериментов Королевского общества) в записке кое о чём просили. Просьбы были
сформулированы самым вежливым образом. Ну, пожалуй, в случае Гука, не самым
вежливым. Оба ученых были бы чрезвычайно признательны, если бы Даниель забрал
некие предметы из неких домов в Лондоне.
Даниель мог бы сжечь письмо и объявить, что не получал его. Он мог бы
отправиться в Эпсом без названных предметов, сославшись в оправдание на чуму.
Лучшие врачи Королевского общества пришли к единогласному мнению, что чуму
вызывает не дурной воздух, а скученность большого количества людей, особенно иностранцев
(первой жертвой лондонской чумы стал француз, который сошел с корабля и умер на
постоялом дворе примерно в пятистах ярдах от дома Дрейка), впрочем, все всё равно
дышали через платок. (Прим. автора).
Правда, Уилкинс с Гуком, подобно Дрейку, не признавали оправданий.
Сегодня ему предстояло в качестве членского взноса пойти в Лондон. Что ж,
на службе натурфилософии совершались подвиги и поопаснее.
Даниель сделал шах1 и обнаружил, что ещё не умер. Сделал второй, третий.
Некоторое время город казался до жути обыденным, если не слушать похоронный
звон из сотни разных приходских церквей. При ближайшем рассмотрении стало
видно, что многие украсили стены своих домов истеричными призывами к Божьему
милосердию, надеясь, что надписи эти, как кровь агнцев на перекладинах и
косяках еврейских домов, остановят ангела смерти. Лишь изредка по Холборну
проезжали телеги. Пустые двигались в город, распространяя омерзительное
зловоние, окружённые тучами мух, которые, в свою очередь, привлекали целые стаи
птиц, — они возвращались с похорон. Телеги с людьми ехали из города. Их
сопровождали те же сторожа с колокольчиками и красными палками. Неподалеку от
земляного вала, там, где Холборн утыкался в Оксфордскую дорогу, устроили
чумной барак, а когда он наполнился мертвецами, то и другой, дальше, к северу от
Тайбернских виселиц, в Мерилебоне. Кто-то на телегах выглядел совсем
здоровым, другие достигли той стадии болезни, при которой малейшее движение
причиняет адскую боль, так что и без колокольчиков телеги можно было бы услышать
по взрывам стонов и молитв на каждом дорожном ухабе. Даниель и другие редкие
пешеходы, пропуская телеги, прятались в подворотни и дышали сквозь платки.
Через Ньюгейт и развалины римской стены, мимо тюрьмы, притихшей, но не
пустой. К четырехугольной звоннице Святого Павла, где усталые звонари
раскачивали огромный колокол, отсчитывая прожитые покойником годы. Старая башня
покосилась так давно, что лондонцы перестали это замечать. Впрочем, ныне
чудилось , будто она накренилась еще сильнее, и Даниель внезапно испугался, что
башня рухнет прямо на него. Всего несколько недель назад Роберт Гук и сэр
Роберт Мори поднимались на колокольню для опытов с двухсотфутовым маятником.
Сейчас церковь окружали бастионы свежевскопанного грунта — могилы поднимались
над землёй почти на целый ярд.
К старому, изъеденному угольным дымом фасаду несколько десятилетий назад
прилепили классический портик. Однако новая колоннада тоже уже рушилась; её
сильно попортили во времена Кромвеля, когда между колоннами понастроили
мелочных лавок. В те годы кавалеристы круглоголовых порубили мебель из западной
половины церкви на дрова и разместили там конюшню на тысячу лошадей, а навоз
продавали замерзающим лондонцам по четыре пенса за бушель. Тем временем в
восточной половине Дрейк, Болструд и другие произносили трёх-четырёхчасовые
проповеди при всё уменьшающемся стечении народа. Считалось, что король Карл
приступил к восстановлению собора, но Даниель не видел ни малейших тому
свидетельств .
Он обошёл церковь с южной стороны — хотел взглянуть на южный трансепт,
рухнувший несколько лет назад. Поговаривали, будто камни побольше и получше
пошли на флигель, который Джон Комсток пристроил к своему дому на Пиккадилли. И
впрямь, части камней явно недоставало, но сейчас, разумеется, здесь никто не
работал, кроме могильщиков.
В Чипсайде несколько человек, взобравшись по приставным лестницам, вынимали
из верхних окон заколоченного дома обессиленных, измождённых детей, которые
каким-то чудом пережили своих родителей. Ближе к реке Даниель первый и
последний раз увидел скопление людей: очередь перед домом Натаниеля Ходжеса,
единственного из врачей, которому хватило мужества остаться в городе. Отсюда
до дома Уилкинса было рукой подать. Уилкинс прислал Даниелю ключ, который не
понадобился, поскольку дверь уже взломали грабители. Они выворотили половицы
и вспороли матрасы — дом, усыпанный соломой и досками, напоминал амбар. Книги
сбросили с полок, проверяя, не спрятано ли что-нибудь за ними. Даниель
составил их на место, а две или три новые, которые Уилкинс просил забрать, прихва-
тил с собой.
Затем — в церковь Святого Лаврентия Еврейского1. «Иди вдоль водосточной
трубы, найдешь земноводных», — написал Уилкинс. Даниель обошёл кладбище,
покрытое свежими могилами, которые, впрочем, ещё не начали насыпать одну поверх
другой: прихожане Уилкинса, по большей части зажиточные торговцы, сбежали в
загородные дома. С одного края крыши спускалась водосточная труба и ныряла в
окно. Даниель вошёл в церковь и, следуя за трубой, очутился в подвале, где
различные богослужебные принадлежности дожидались медленной смены
литургического календаря (пасхальное, рождественское и прочее убранство) либо
внезапной перемены в господствующей теологии. (Высокоцерковники вроде покойного
архиепископа Лода хотели окружить престол оградой, дабы приходские собаки не
задирали на него лапы; поборники простоты вроде Дрейка — нет; преподобный
Уилкинс, склонявшийся на сторону Дрейка, спрятал ограду в подвал.) Помещение
гудело, почти дрожало, как если бы спрятанные по углам монахи распевали мо-
литвословия, но на самом деле это жужжала целая цивилизация мух — столь
огромных, что некоторые звучали почти на басах. Они расплодились на дохлых
крысах , осенней листвой устилавших пол. Пахло соответственно.
Водосточная труба входила в подвал через отверстие в потолке и
заканчивалась над огромной каменной купелью для крещения младенцев — вероятно, её
задвинули в угол о ту пору, когда король Генрих VIII запретил в Англии
католичество. Даниель предположил это по каменной резьбе, которая была так насыщена
папистскими символами, что не удалось бы сбить их все, не уничтожив саму
купель . Когда она наполнялась дождевой водой, излишки выплескивались на пол,
стекали к стене и просачивались в землю — вероятно, больных крыс пригнала
сюда жажда.
Купель была прикрыта решёткой, придавленной двумя кирпичами. Из-под решётки
раздавалось довольное кваканье. Что-то розовое взметнулось между прутьями,
схватило муху, замерло на мгновение и тут же втянулось обратно. Даниель снял
кирпичи, приподнял решётку и заглянул внутрь. На него смотрели — а он смотрел
на — полдюжины самых здоровых лягушек, каких ему только случалось видеть,
лягушек размером с терьеров, лягушек, способных языками ловить на лету
воробьев. Стоя посреди града Погибели, Даниель расхохотался. Порождающий дух
неистовствовал в дохлых крысах, обращая их в мух, из которых черпали жизненную
силу счастливые лупоглазые лягвы.
Тысячи слабеньких щелчков сливались в стук, словно град колотит по стеклу.
Даниель поглядел вниз и увидел, что это всего лишь орды блох. Покинув дохлых
крыс, они устремились к нему со всех сторон и сейчас рикошетом отлетали от
кожаных сапог. Он обошел подвал, отыскал корзину для хлеба, пересадил в нее
лягух, неплотно накрыл их тканью и вышел на улицу.
Реки он отсюда не видел, но мог догадаться, что прилив кончается, потому
что вода в канаве посреди Полтри-лейн начала неуверенно пробираться вниз с
Леденхолл. В обычные дни она несла бы обрывки бумаг с Биржи, однако, сейчас
на поверхности плыли только дохлые кошки и крысы.
Которая не имела никакого отношения к евреям. Название произошло от слободы, в
которой евреи жили, пока в 1290 году Эдуард I не выставил их из Англии. В католической
или англиканской стране евреи не могли обитать в принципе, поскольку вся она
делилась на приходы, и всякий, живущий в приходе, по определению был прихожанином
местной церкви, которая собирала десятину, делала записи о рождении или смерти, а также
следила, чтобы все регулярно ходили к обедне. Такая система звалась установленной
или государственной церковью и не оставляла диссидентам вроде Дрейка иного выхода,
кроме как бороться за церковь-общину, которая объединяла бы единомышленников вне
зависимости оттого, где они проживают. Разрешив церковь-общину, Кромвель вернул евреев
в Англию. (Прим. автора).
Стараясь держаться подальше от канавы, Даниель, тем не менее, двинулся
против ее течения к району, в котором жили золотых дел мастера, и откуда в
разные стороны расходились Треднидл, Полтри, Ломбард и Корнхилл. Он вышел в
самую высокую точку Сити, где Корнхилл встречался с улицей Леденхолл (которая
продолжалась на восток, но уже вниз), Рыбной улицей (прямо вниз, к
Лондонскому мосту) и Бишопсгейт (вниз к городской стене, Бедламу и вырытой рядом общей
могиле для умерших от чумы). На пересечении их торчала колонка, из нее речная
вода лилась по патрубкам в канавы на каждой из этих улиц. Колонка соединялась
с трубой, идущей под Рыбной улицей к северному окончанию Лондонского моста. В
елизаветинские времена какой-то сметливый голландец построил там водяные
колеса. Хотя люди, призванные за ними следить, умерли или разбежались, колеса
принимались вращаться всякий раз, как после прилива вода скапливалась за
мостом. Колеса приводили в действие помпы, которые качали воду по трубе под
Рыбной улицей. Таким образом, если вы жили в этой части города, течение смывало
ваши отбросы, а если в другой — два раза в день несло мимо вас поток мусора,
дохлятины и дерьма.
Даниель двинулся вдоль вышеназванного потока по Бишопсгейт, но дошел только
до стены, окружающей дом, вернее, целый комплекс строений, которые сэр Томас
Грешем, автор знаменитых слов «Дурная монета вытесняет полновесную», воздвиг
сто лет назад на средства, полученные от ссуд правительству и реформирования
денежной системы. Как все фахверковые дома, они изрядно покосились, но
Даниель любил это место, поскольку здесь обосновалось Королевское общество. И
Роберт Гук, куратор экспериментов Королевского общества, переехавший сюда
девять месяцев назад, чтобы полностью посвятить себя опытам. Гук прислал Дание-
лю список всякого хлама, нужного ему для работы. Даниель оставил корзину с
лягушками и прочее добро в зале, где собиралось Королевское общество, и
совершил несколько вылазок в комнаты Гука, а также в различные помещения, на
чердаки и в подвалы.
Даниелю предстали: груда древесных спилов, которые кто-то собрал в
доказательство, что утоньшение годичных колец указывает истинный север. Бразильская
рыба-компас, которую Бойль подвесил на нитку, проверяя легенду, согласно
которой она обладает таким же свойством (когда Даниель вошёл, рыба указывала на
юго-юго-восток). В склянках: порошок гадючьих лёгких и печени (кто-то
надеялся получить из него маленьких гадюк), иногда называемый также симпатическим
порошком и применяемый в знахарстве для лечения ран. Образчики загадочной
красной жидкости из Кровавого пруда в Ньюингтоне. Орехи бетеля, камфорное
дерево, рвотный орех, называемый также чилибуха, носорожий рог. Волосяной ком,
который сэр Уильям Кертис извлёк из коровьего желудка. Опыт: несколько галек
в сосуде с водой — настолько узкогорлом, что они еле-еле туда прошли; если
потом их не удастся вынуть, это докажет, что камни в воде растут. Очень много
всевозможной поломанной древесины, местной и привозной — остатки бесконечных
экспериментов по определению прочности балок. Сердце графа Балкарреса,
которое тот передал для научного изучения, правда, лишь после своей кончины.
Коробочка с камнями, которые разные люди отхаркнули из лёгких (Королевское
общество собиралось подарить их королю). Сотни осиных и птичьих гнёзд с именами
жертвователей. Детские позвонки, извлечённые из гнойника в боку женщины, у
которой за двенадцать лет до того случился выкидыш. Заспиртованные: различные
человеческие зародыши, голова жеребёнка с двойным глазом посреди лба,
японский угорь. На стене: шкура ягнёнка с семью ногами, двумя туловищами и одной
головой. За стеклом: полуразложившиеся ядовитые змеи; все они передохли с
голоду, причём некоторые пытались проглотить свой хвост, словно подражая
алхимическому Уроборосу. Ещё волосяные комки. Сердца казнённых, с виду
неотличимые от графского. Флакончик с семенами, якобы обнаруженными в моче одной
голландской девицы. Пузырёк синего красителя, полученного из дубильных орешков,
зелёного — из железного купороса. Карандашный портрет одного из карликов,
якобы населяющих Канарские острова. Сотни конкреций магнитного железняка
самых разных форм и размера. Модель исполинского арбалета, из которого Гук
собирался гарпунить китов. U-образная трубка, которую Бойль наполнил ртутью,
доказывая, что её колебания сродни колебаниям маятника.
Гук просил Даниеля забрать различные детали, инструменты и материалы,
потребные для изготовления часов и других тонких механизмов; камни, которые он
обнаружил в графском сердце, гигроскоп из кости овсюга, зажигательное стекло
в деревянной раме, выпуклые очки, чтобы смотреть под водой, рососборник1, а
также избранные мочевые пузыри из его обширной коллекции: свиной, коровий и
так далее. Ещё Гуку требовались (в ни с чем несообразном количестве) шары
различного размера из всевозможных материалов: свинца, янтаря, дерева,
серебра и проч. для бросания и катания. Кроме того, различные части воздухосжима-
тельной машины. Искусственный глаз. Наконец, Гук просил прихватить «любых
щенков, котят, цыплят, мышей и проч., какие только попадутся, ибо количество
их в ближайших окрестностях заметно уменьшилось».
Несмотря на трудности с доставкой, здесь скопилось немало почты.
Значительная часть писем была адресована просто «ГРУБЕНДОЛЮ, Лондон». По наставлению
Уилкинса, Даниель собрал письма в общую груду, а те, что предназначались
ГРУБЕНДОЛЮ, перевязал бечёвкой и положил отдельно.
Теперь он готов был покинуть Лондон; недоставало лишь денег да чего-нибудь,
на чём увезти это добро. Оставив в доме всё (за исключением лягушек, которых
не стоило бросать без присмотра), Даниель снова прошёл по Бишопсгейт и
свернул на Треднидл. На её пересечении с Корнхилл стояли дома, выходящие на обе
улицы. На крышах курили трубки вооружённые мушкетами сторожа; даже
неграмотный, взглянув на них, сообразил бы, что здесь обитают золотых дел мастера.
Даниель подошел к дому под вывеской «Братья Хамы». В окошке рядом с дверью
были выставлены несколько украшений и парочка золотых блюд: свидетельство
тому, что Хамы по-прежнему заняты златокузнечным делом.
Лицо за решёткой. «Даниель!» Решётка заскрежетала, дверь застонала и
залязгала, словно внутри сдвигаются тяжёлые чугунные брусья. Наконец она
отворилась .
— Рад тебя видеть.
— Здравствуйте, дядя Томас.
— Вообще-то сводный шурин. — Томас Хам упорно наделся, что педантизм и
повторение каким-то алхимическим образом переплавятся в остроумие. Педантизм,
потому что он и впрямь был женат на единокровной сестре Даниеля, повторение,
потому что Даниель слышал эту шутку сколько себя помнил. Хаму шёл седьмой
десяток , он был одновременно грузен и худосочен. С костлявой арматуры свисало
непомерное брюхо, орлиное лицо обрамляли дряблые складки. Ему повезло
жениться на красавице Мейфлауэр Уотерхауз, во всяком случае, так его уверяли.
— Я испугался, когда подошёл. Думал, вы кого-то хороните. — Даниель указал
на кучи свежей земли рядом с домом.
Хам внимательно оглядел улицу — как будто то, что он делал, можно было
скрыть от посторонних глаз и ушей.
— Мы роем крипту иного рода, — сказал он. — Давай заходи. Почему твоя
корзина квакает?
— Я подался в грузчики, — отвечал Даниель. — У вас нет тачки или тележки,
которую я мог бы одолжить на несколько дней?
— Есть, очень прочная и тяжёлая — мы возили денежные сундуки на Монетный
1 Стеклянный сосуд в форме перевернутого конуса, который наполняли водой или
(предпочтительнее) снегом и с вечера выставляли на улицу; за ночь роса конденсировалась
на поверхности конуса и стекала в поддон. (Прим. автора).
двор и обратно. С начала чумы она стоит без дела. Бери на здоровье!
В комнате за дверью тоже виднелись жалкие следы розничной ювелирной
торговли — конторка и несколько амбарных книг. Лестница вела в жилые помещения на
втором этаже — тёмные и притихшие.
— Мейфлауэр и дети здоровы?
— Да, благодарение Богу, — её последнее письмо из Бакингемшира чуть меня не
усыпило. Идём вниз! — Дядя Томас провёл его ещё через одну крепостную дверь,
подпертую поленом, чтобы не закрывалась, и по узкой лестнице вглубь. Впервые
с сегодняшнего утра Даниель не ощущал вони, только мирный запах
растревоженной земли.
Даниель никогда не бывал в этом подвале, но знал про него всегда. Из фигур
речи, вернее, из фигур умолчания можно было заключить, что там либо водятся
привидения, либо хранится золото. Подвал оказался вовсе не величаво-пугающим,
а очень по-английски маленьким и уютным, однако он впрямь был наполнен
золотом и в эту самую минуту расширялся. У лестницы, прямо на земляном полу,
лежали золотые блюда, чаши, кувшины, кубки, ложки, вилки, ножи, подсвечники,
черпаки и супницы, а также мешки с монетами, коробочки с медальонами,
отлитыми в память тех или иных сражений, золотые бруски и неправильной формы
слитки, называемые чушками. На каждом предмете имелась аккуратная бирка: «367-
11/32 трои. унц. , помещ. лордом Рочестером 29 сентября 1662 года» и так
далее . Всё было сложено как булыжная кладка без раствора, то есть максимально
плотно, чтобы груда не рассыпалась. Сверху её изрядно припорошило землёй,
кирпичной крошкой и раствором от работ, которые велись в дальнем конце
погреба: землекоп орудовал киркой и лопатой, его товарищ выносил землю в корзине,
плотник сколачивал деревянные крепи, чтобы дом Хама не обрушился в пустоту,
каменщик вместе с подручным клали фундамент и стены. Теперь это был чистый
подвал: никаких крыс.
— Боюсь, подсвечники твоей покойной матушки сейчас увидеть нельзя — они
довольно глубоко в... э... укладке, — сказал Томас Хам.
— Я здесь не для того, чтобы тревожить укладку, — отвечал Даниель, вынимая
отцовскую расписку.
— О! Легко исполнимо! Легко и с большой охотой! — объявил мистер Хам,
надевая очки и тряся брылами над распиской — гончая, берущая след. — Карманные
деньги для юного учёного... юного богослова, не так ли?
— Говорят, Кембридж откроется не скоро — надо податься куда-нибудь еще, —
ответил Даниель, просто чтобы поддержать разговор. Его заинтересовала
небольшая груда чего-то грязного, но не золота. — Что это?
— Остатки римского дома, который здесь когда-то стоял, — ответил мистер
Хам. — Те, кто в таких вещах разбирается — чего я, увы, не могу сказать о
себе , — уверяют, что на этом самом месте протекала река Уолбрук. Она впадала в
Темзу перед дворцом наместника, примерно в двенадцати сотнях ярдов отсюда.
Римские купцы возводили дома на берегу, чтобы доставлять товары по реке.
Даниель носком сапога сковырнул землю с твердой поверхности, которую
нащупал внизу. Показались крохотные многоугольнички: терракотовые, синие,
бежевые, желтовато-белые. Перед ним был кусочек мозаичного пола. Даниель сгрёб
ещё немного земли и увидел изображение ноги, согнутой в колене, с носком
оттянутым , как при беге. Щиколотку украшали два крылышка.
— Да, римский пол мы сохраним, — сказал мистер Хам, — в качестве преграды
от умельцев с лопатами. Джонас, где у нас всякие мелочи?
Землекоп ногой толкнул к ним ящик, полный грязного хлама. Здесь были два
костяных гребня, глиняный светильник, металлическая пряжка, из которой давно
вывалились драгоценные камни, обливные черепки, а также что-то длинное и
тонкое — шпилька для волос, заключил Даниель, счистив с неё грязь. Металл
почернел , но это было серебро.
— Забирай, — сказал Хам, имея в виду не только шпильку, но и вполне
приличную серебряную монету в один фунт, которую только что выудил из кармана. —
Может, будущей миссис Уотерхауз приятно будет закалывать волосы вещицей,
которой украшала причёску жена римского купца.
— Нам в Тринити-колледже не разрешено жениться, — напомнил Даниель, —
однако ваш подарок я всё-таки приму. Вдруг у меня будет пышноволосая племянница,
которую не испугает чуточка язычества.
Ибо он уже успел заметить, что шпилька имеет форму кадуцея.
— Язычества? Коли так, все мы язычники. Это символ Меркурия — покровителя
торговли, которому уже тысячу лет поклоняются в этом подвале и в этом городе
не только дельцы, но и епископы. Культ его приноравливается к любой религии с
той же лёгкостью, с какой ртуть принимает форму любого сосуда. Когда-нибудь,
Даниель, ты встретишь молодую особу, которая будет столь же податлива и
уживчива. Бери. — Он вложил монету в ладонь Даниеля рядом с кадуцеем и сжал ему
пальцы. Чувствуя холодок металла в кулаке и тепло родственных рук снаружи,
Даниель выслушал прощальные напутствия дяди.
Даниель, толкая тачку, двинулся по Чипсайду на запад. Он задержал дыхание,
проходя мимо смрадных могильных холмов у церкви Святого Павла, и вздохнул
свободно, только миновав Лудгейт. Идти над Флитской канавкой было ещё хуже;
всюду валялись дохлые крысы, собаки, кошки; нередко попадались и человеческие
трупы, которые выронили с телег и не удосужились даже присыпать землёй. Он не
отнимал платок от лица, пока не прошёл Темпл-бар и сторожку на середине
Стренда, у Сомерсет-хауса. Здесь уже между домами проглядывали поля; после
городской вони запах навоза радовал ноздри.
Даниель боялся, что тачка увязнет в грязи на Чаринг-Кросс, но дождей давно
не было, кареты почти не ездили, и обычное месиво высохло. Пять бродячих псов
смотрели, как он пробирается с тачкой по колдобинам. Даниель поглядывал с
опаской, ожидая нападения, пока не заметил, что для бездомных псов они
чересчур упитанны.
Ольденбург1 жил в особняке на Пэлл-Мэлл. Из всех членов Королевского
общества только он да еще один-два самоотверженных врача не покинули чумной
Лондон. Даниель вытащил письма, адресованные ГРУБЕНДОЛЮ, и оставил их на пороге
— послания из Вены, Флоренции, Парижа, Амстердама, Берлина, Москвы.
Он трижды постучал в дверь и отступил назад. За зелеными стеклышками окна,
как за пеленой слёз, показалось круглое лицо. У Ольденбурга недавно умерла
жена (не от чумы); поговаривали, будто он остался в Лондоне в надежде, что
Черная смерть воссоединит его с умершей супругой.
Путь до Эпсома предстоял неблизкий, и у Даниеля было вдоволь времени
сообразить , что ГРУБЕНДОЛЬ — анаграмма фамилии «Ольденбург».
Эпсом
1665-1666 г.
Отсюда видно, насколько необходимо каждому человеку,
1 Генри Ольденбург (англ. Henry Oldenburg, 1618—1677) — немецкий, позже английский
богослов, дипломат и учёный. С 1653 года постоянно жил в Лондоне. Секретарь
Лондонского Королевского общества, основатель и редактор «Философских трудов Королевского
общества». Считается, что именно Ольденбург ввёл в обиход практику предварительного
рецензирования присылаемых для публикации научных рукописей независимыми экспертами.
Известен также своей перепиской со многими выдающимися людьми своего времени, в том
числе, с Ньютоном и Лейбницем. В частности, именно через Ольденбурга некоторое время
велась переписка Ньютона с Лейбницем, содержащая спор о приоритете в открытии
дифференциального исчисления.
стремящемуся к истинному познанию, проверять
определения прежних авторов и либо исправлять их, если они
небрежно сформулированы, либо формулировать их
заново . Ибо ошибки, сделанные в определениях,
увеличиваются сами собой по мере изучения и доводят людей до
нелепостей, которые, в конце концов, они замечают, но
не могут избежать без возвращения к исходному пункту,
где лежит источник их ошибок.
Гоббс, «Левиафан».
Поместье Комстока располагалось в Эпсоме, неподалеку от Лондона, и поражало
своей обширностью, которая во время чумы пришлась как нельзя кстати. Его
милость смог разместить у себя несколько членов Королевского общества (чем ещё
увеличил свой и без того немалый престиж), не приближая их чрезмерно к
собственной особе (что причиняло бы неудобства домашним, и подвергало риску
животных) . Всё это Даниель понял, как только слуга Комстока встретил его у ворот и
направил в сторону от усадьбы, через буферную зону садов и пастбищ, к
уединенному коттеджу, который выглядел одновременно запущенным и перенаселённым.
По одну сторону простирался огромный скотомогильник, белевший костями
собак, кошек, свиней, лошадей и крыс. По другую — пруд, усеянный сломанными
моделями кораблей с необычайной оснасткой. Над колодцем висела сложная система
блоков; верёвка тянулась от неё через луг1 к недостроенной повозке. На крыше
расположились ветряные мельницы самых невероятных конструкций; одна
помещалась над трубой и вращалась от дыма. С каждого сука в окрестности свешивались
маятники; верёвки запутались на ветру, образовав рваную философскую паутину.
На траве перед домом валялись всевозможные шестерни и колёса, недоделанные
или сломанные. Имелось и огромное колесо, в котором человек мох1 катиться,
переступая ногами.
Ко всем стенам и мало-мальски толстым деревьям были приставлены лестницы.
На одной из них стоял грузный светловолосый господин, явно на склоне лет и
явно не торопящийся угасать. Господин карабкался по лестнице, держась за неё
одной рукой, в скользких кожаных башмаках, для таких занятий отнюдь не
приспособленных; всякий раз, когда он ставил ногу на следующую перекладину,
лестница отъезжала назад. Даниель кинулся вперёд, схватил лестницу и с опаскою
поднял взгляд на колышущиеся телеса преподобного Уилкинса. В свободной руке
преподобный держал некий крылатый предмет.
Кстати о крылатых предметах и существах. Даниель почувствовал, что руки ему
что-то щекочет, и, опустив глаза, увидел на каждой по пятку пчёл. В
эмпирическом ужасе он наблюдал, как одна из них вонзила жало в кожу между большим и
указательным пальцами. Даниель закусил губу и посмотрел вверх, пытаясь
определить, причинит ли Уилкинсу немедленную смерть, если отпустит лестницу.
Ответ был: да. Пчелы уже вились роем, тыкались Даниелю в волосы, проносились
между перекладинами лестницы, облаком гудели вокруг Уилкинса.
Достигнув наивысшей точки — и явно испытывая Божье милосердие, — тот
выпустил из руки игрушку. Она защёлкала, зажужжала — видимо, внутри раскручивалась
часовая пружина, — и если не полетела, то, во всяком случае, и не упала
сразу, а вступила в некое взаимодействие с воздухом. Впрочем, длилось это
недолго — пару раздёрнувшись, механическая птица пошла вниз, врезалась в стену
дома и рассыпалась на составные части.
— До Луны на такой не долетишь, — посетовал Уилкинс.
— Мне казалось, на Луну вы собирались лететь из пушки.
Уилкинс похлопал себя по брюху.
— Как видите, во мне слишком много инерции, чтобы мной можно было куда-либо
из чего-либо дострелить. Покуда я не спустился... как вы себя чувствуете, юно-
ша? В жар-холод не бросает? Нигде не вспухло?
— Предвосхищая ваш интерес, доктор Уилкинс, мы с лягушками две ночи провели
в эпсомской гостинице. Я чувствую себя как нельзя лучше.
— Превосходно! Мистер Гук истребил всю живность в округе — если бы вы не
принесли лягушек, то сами бы стали жертвой вивисекции. — Уилкинс принялся
спускаться с лестницы, то и дело промахиваясь ногой мимо перекладин; тучный
зад угрожающе навис над Даниелем. Достигнув наконец твердой земли, доктор
бестрепетной рукой отмахнулся от пчёл. Стряхнув несколько летуний с ладоней,
натурфилософы обменялись долгим и тёплым рукопожатием. Пчёлы, утратив к ним
интерес, унеслись в сторону стеклянного домика.
— Это сделал Рен, идёмте покажу! — воскликнул Уилкинс, вперевалку
направляясь за пчёлами.
Стеклянная конструкция представляла собой модель дома с выдутым куполом и
хрустальными колоннами. Готическая по архитектуре, она походила на какое-
нибудь правительственное здание в Лондоне или на университетский колледж.
Двери и окна служили летками. Внутри пчёлы соорудили улей — целый собор
сотов .
— При всем уважении к мистеру Рену, я вижу тут смешение архитектурных
стилей...
— Что? Где? — вскричал Уилкинс, выискивая в очертаниях свода следы
эклектики. — Я его выпорю!
— Виновен не зодчий, а квартиранты. Разве эти крохотные восковые
шестиугольники сообразны замыслу архитектора?
— А вам какой из стилей более по душе? — осведомился Уилкинс.
— Э... — протянул Даниель, чувствуя подвох.
— Прежде, нежели вы ответите, позвольте предупредить, что к нам
приближается мистер Гук, — шепнул преподобный, кося глазом в сторону.
Даниель обернулся и увидел, как со стороны дома к ним идёт Гук, скрюченный,
седой и прозрачный, как загадочные химеры, что иногда мелькают на краю
зрения.
— Ему плохо? — спросил Даниель.
— Обычный приступ меланхолии. Некоторая сварливость, вызванная нехваткой
доступных представительниц прекрасного пола.
— Вообще-то я хотел спросить, здоров ли он.
Гук, привлечённый кваканьем, метнулся вперёд, схватил корзину и был таков.
— О, Гук вечно выглядит так, будто он последние несколько часов умирал от
потери крови, — сказал Уилкинс.
У преподобного был такой понимающий, чуть насмешливый вид, за который ему
сходило с рук почти любое высказывание. Вкупе с гениальными тактическими
ходами (такими, как женитьба на сестре Кромвеля во времена Междуцарствия) это
позволяло ему играючи преодолевать житейские бури гражданских войн и
революции. Он согнулся перед стеклянным пчельником, преувеличенно кривясь от
радикулита, и вытащил склянку, в которой набралось почти на два пальца мутновато-
бурого меда.
— Как видите, мистер Рен предусмотрел канализацию, — объявил преподобный,
вручая теплую склянку Даниелю, после чего направился к дому, Даниель — за
ним. — Вы сказали, что два дня провели в добровольном карантине, — значит вы
платили за гостиницу, и, следовательно, у вас есть карманные деньги, то есть
Дрейк вам их дал. Что вы сообщили ему о цели своего путешествия? Мне надо
знать, — извиняющимся тоном добавил Уилкинс, — дабы при случае отписать ему в
письме, что вы этим самым тут и занимаетесь.
— Я должен быть в курсе всего самого нового, с Континента или еще откуда,
дабы своевременно извещать его обо всех событиях, имеющих отношение к концу
света.
Уилкинс погладил невидимую бороду и важно кивнул, потом отступил в
сторонку , чтобы Даниель распахнул перед ним дверь. Они оказались в гостиной, где
догорал огромный камин. Двумя-тремя комнатами дальше Гук распинал лягушку на
дощечке и время от времени чертыхался, заехав себе по пальцам молотком.
— Может быть, вы сумеете помочь мне с моей книгой.
— Новым изданием «Криптономикона»?
— Типун вам на язык! Я давно забыл это старьё! Написал его четверть века
назад. Вспомните, что было за время!.. Король сбрендил, собственные стражники
запирали от него арсенал, в парламенте чинили расправу над министрами. Враги
короля перехватывали письма, которые его жена-папистка писала за границу,
призывая иноземные державы вторгнуться в наши пределы. Хью Питере вернулся из
Салема распалять пуритан, что было несложно, поскольку король, исчерпав
казну , захватил всё купеческое золото в Тауэре. Шотландские ковенантеры в
Ньюкасле, католический мятеж в Ольстере, внезапные стычки на улицах Лондона —
джентльмены хватались за шпаги по поводу и без повода. В Европе не лучше —
шёл двадцать пятый год Тридцатилетней войны, волки пожирали детей — только
подумать! — на Безансонской дороге, Испания и Португалия раскололись на два
королевства, голландцы под шумок прибрали к рукам Малакку... Разумеется, я
написал «Криптономикон!». И разумеется, люди его покупали! Но если то была
омега — способ сокрыть знание, обратить свет во тьму, то всеобщий алфавит —
альфа. Начало. Рассвет. Свеча во тьме. Я вас заболтал?
— Это что-то похожее на замысел Коменского?
Уилкинс подался вперёд, словно хотел отхлестать Даниеля по щекам.
— Это и есть замысел Коменского1! То, что мы с ним и немцами — Хартлибом2,
Гуком, Киннером, Ольденбургом — хотели сделать, когда создавали Невидимую
коллегию3, давно, в доисторические времена. Однако труды Коменского, как вы
знаете, сгорели при пожаре в Моравии.
— Случайно или...
— Отличный вопрос, юноша, — когда речь о Моравии, ничего нельзя знать
наверняка. Если бы в сорок первом Коменский послушал меня и согласился
возглавить Гарвард...
— Колонисты опередили бы нас на двадцать пять лет!
— Совершенно справедливо. Вместо этого натурфилософия процветает в
Оксфорде, отчасти в Кембридже, а Гарвард — убогая дыра.
— А почему он не послушал вашего совета?
— Трагедия центральноевропейских учёных в том, что они вечно пытаются
применить философскую хватку к политике.
— В то время как Королевское общество?..
— Строго аполитично. — Уилкинс театрально подмигнул. — Если будем держаться
подальше от политики, то уже через несколько поколений сможем запускать
крылатые колесницы на Луну. Надо устранить лишь некоторые преграды на пути
прогресса .
1 Ян Амос Коменский (чеш. Jan Amos Komensky, лат. Comenius; 1592-1670) — чешский
педагог-гуманист, писатель, общественный деятель, епископ Чешскобратской церкви,
основоположник научной педагогики, систематизатор и популяризатор классно-урочной
системы.
2 Хартлиб (Гартлиб - Hartlib), Сзмюзл (1599-1670) — английский просветитель,
социальный реформатор, учёный. Известен как создатель кружка реформаторов, учёных и
изобретателей, послужившего прообразом Королевского общества. Он и его единомышленники
гл. задачей образования считали улучшение материальной жизни людей; отдавали
предпочтение многопредметному (энциклопедическому курсу обучения). Большое внимание X.
уделял изучению языков. Он добился приглашения в Англию Я.А. Коменского (1641) для
создания учёного содружества и проведения образовательных реформ.
3 Предшественница Королевского общества. (Прим. автора).
— Какие же именно?
— Латынь.
— Латынь? ! Но она...
— Да, она универсальный язык учёных, богословов и прочих. А как звучна!
Скажешь на ней любую галиматью, и ваш брат университетский выученик придёт в
восторг или, по крайней мере, сконфузится. Вот так Папам и удавалось столько
веков впаривать людям дурную религию — они просто говорили на латыни. Зато
если перевести их замысловатые фразы на философский язык, сразу проявятся
противоречия и размытость.
— М-м-м... я бы сказал даже, что на правильном философском языке, когда бы
такой существовал, нельзя было бы, не преступая законов грамматики, выразить
ложное утверждение.
— Вы только что сформулировали самое краткое из его определений, — весело
произнёс Уилкинс. — Уж не вздумалось ли вам со мною соперничать?
— Нет, — торопливо отвечал Даниель, со страху не различивший юмора. — Я
лишь рассуждал по аналогии с декартовым анализом, в котором, при чёткой
терминологии, любое ложное высказывание будет неправомерным.
— При чёткой терминологии! Вот она, загвоздка! — сказал Уилкинс. — Чтобы
записать термины, я сочиняю философский язык и всеобщий алфавит — на котором
образованные люди всех рас и народов будут выражать свои мысли.
— Я к вашим услугам, сэр, — промолвил Даниель. — Когда можно приступать?
— Прямо сейчас! Пока Гук не покончил с лягушками — если он придёт и
застанет вас без дела, то закабалит, как чёрного невольника. Будете разгребать
требуху или, что хуже, проверять его часы, стоя перед маятником и считая...
колебания... с утра... до самого... вечера.
Подошёл Гук, не только горбатый, но и кособокий, длинные каштановые волосы
висели нечёсаными прядями. Он немного выпрямился и задрал голову, так что
волосы разошлись, словно занавес, явив бледный лик. Щетина подчеркивала худобу
запавших щёк, отчего серые глаза казались ещё больше.
Гук сказал:
— Лягушки тоже.
— Меня уже ничто не удивляет, мистер Гук.
— Я заключаю, что из них состоят все живые существа.
— А вас не посещает мысль что-нибудь из этого записать? Мистер Гук? Мистер
Гук?
Однако Гук уже ушёл на конюшню, ставить какой-то новый эксперимент.
— Из чего состоят??? — спросил Даниель.
— В последнее время, всякий раз, глядя на что-либо через свой микроскоп,
мистер Гук обнаруживает, что оно сложено из крохотных ячеек, как стена — из
кирпичей, — сообщил Уилкинс.
— И на что же походят эти кирпичи?
— Он не зовет их кирпичами. Не забывайте, они полые. Он решил назвать их
клетками... Впрочем, в эту чепуху вам встревать незачем. Идёмте со мной,
любезный Даниель. Выбросьте клетки из головы. Чтобы постичь философский язык, вы
должны усвоить, что всё на Земле и на Небе можно разделить на сорок различных
родов... в каждом из которых, разумеется, есть свои более мелкие категории.
Уилкинс провел его в помещение для слуг, где стояла конторка, а книги и
бумаги громоздились бессистемно, словно пчелиные соты. Уилкинс двигался так
стремительно, что от поднятого им ветра по комнате запорхали листки. Даниель
поймал один и прочёл:
— «Петушье просо, листовник сколопендровый, кандык, гроздовик, взморник,
кукушкины слёзы, заразиха, петров крест, ложечница лекарственная, цикламен,
камнеломка, заячья капуста, подмаренник, плаун вонючий, цикорий, осот,
одуванчик , пастушья сумка, икотник, вербейник, вика».
Уилкинс нетерпеливо кивал.
— Коробочкообразующие травы, не колокольчатые, и ягодоносные вечнозелёные
кустарники. Каким-то образом они затесались среди желуденосных и орехоносных
деревьев.
— Так философский язык — своего рода ботанический...
— Гляньте на меня — я содрогаюсь! Содрогаюсь от одной мысли. Даниель,
умоляю вас, сосредоточьтесь и вникните. В этом списке у нас все животные от
глиста до тигра. Здесь — классификация хворей: от гнойников, чирьев, нарывов,
жировиков и коросты до ипохондрической болезни, заворота кишок и удушья.
— Удушье — хворь?
— Превосходный вопрос. За дело — и разрешите его! — прогремел Уилкинс.
Даниель тем временем поднял с пола ещё листок.
— «Палка, женило, ствол...»
— Синонимы слов «срамной уд», — нетерпеливо произнёс Уилкинс.
— «Побирушка, голоштанник, христарадник...»
— Синонимы к слову «нищий». В философском языке будет лишь одно слово для
срамных удов, одно слово для нищих. Быстро: Даниель, есть ли разница между
тем, чтобы стонать и сетовать?
— Я бы сказал, да, но...
— С другой стороны, можно ли объединить под общим названием
коленопреклонение и реверанс?
— Я... я не знаю, доктор!
— Тогда, как я говорю, за работу! Сам же я сейчас увяз в бесконечном
отступлении по поводу ковчега.
— Который Завета? Или...
— Другой.
— А он здесь при чём?
— Очевидно, в философском языке должно быть по одному и только одному слову
для каждого типа животных. Каждое обязано отражать классификацию; как
названия жерди и бруса должны быть заметно схожи, так и наименования малиновки и
дрозда. При этом птичьи термины не должны походить на рыбьи.
— Замысел представляется мне... э... дерзким.
— Пол-Оксфорда шлёт мне нудные перечни. Мое — наше — дело их упорядочить,
составить таблицу всех птиц и зверей в мире. В таблицу уже занесены животные,
которые досаждают другим животным: блоха, вошь. Предназначенные к дальнейшим
метаморфозам: гусеница, личинка. Однорогие панцирные крылатые насекомые.
Скорлупчатые конусообразные бескровные твари, и (предвосхищая ваш вопрос) я
разделил их на спиральнозавитых и всех прочих. Чешуйчатые речные рыбы,
травоядные длиннокрылые птицы, плотоядные котообразные звери — так или иначе,
когда я составил все перечни и таблицы, мне стало ясно (возвращаясь к «Книге
Бытия», глава шестая, стихи пятнадцатый — двадцать второй), что Ной каким-то
образом затолкал этих тварей в посудину из дерева гофер длиной триста локтей!
Я испугался, что некоторые континентальные учёные, склонные к афеизму,
способны злоупотребить моими словами и обратить их в доказательство того, что
события, описанные в Книге Бытия, якобы не могли произойти.
— Рискну даже предположить, что некие иезуиты направят их против вас — как
свидетельство ваших будто бы афеистических воззрений, доктор Уилкинс.
— Истинная правда, Даниель! Посему совершенно необходимо приложить,
отдельной главою, полный план Ноева Ковчега и показать не только, где размещалось
каждое животное, но и где хранился фураж для травоядных, где стоял скот для
хищников и где хранился фураж, которым кормили жвачных, пока их не съедят
хищники.
— Еще нужна была пресная вода, — задумчиво произнёс Даниель.
Уилкинс, который имел обыкновение, говоря, наступать на собеседника, покуда
тот не начинал пятиться, схватил кипу бумах1 и огрел Даниеля по голове.
— Читайте Библию, неуч! Дождь шёл без остановки!
— Конечно, конечно, они могли пить дождевую воду, — проговорил совершенно
раздавленный Даниель.
— Мне пришлось несколько вольно обойтись с мерой «локоть», — заговорщицки
поведал Уилкинс, — но я думаю, Ною должно было хватить восьмисот двадцати
пяти овец. Я имею в виду, чтобы кормить хищников.
— Овцы занимали целую палубу?!
— Дело не в пространстве, которое они занимали, а в навозе, который надо
было выгребать за борт — представьте, какая это работа! . . Так или иначе, вы
понимаете, что история с Ковчегом надолго застопорила создание философского
языка. А вас я попрошу перейти к оскорбительным выражениям.
— Сэр!
— Не задевает ли вас, Даниель, когда ваш брат-лондонец бросается такими
словами, как «гнусный подлец», «жалкое ничтожество», «хитрый пройдоха»,
«праздный бездельник» или «льстивый угодник»?
— Смотря кто кого так обозвал...
— Попробую проще: «развратная шлюха».
— Это тавтология и потому оскорбляет просвещённый слух.
— «Безмозглый фат».
— Тоже тавтология, как «льстивый угодник» и всё прочее.
— Итак, очевидно, что в философском языке не потребуются отдельные имена
прилагательные и существительные для подобных понятий.
— Как вам «грязный неряха»?
— Превосходно! Запишите это, Даниель!
— «Беспутный повеса», «язвительный зубоскал», «вероломный предатель»... —
Покуда Даниель продолжал в том же духе, Уилкинс подскочил к конторке, вынул из
чернильницы перо, стряхнул избыток чернил и, вложив перо в руку Даниеля,
подвёл того к чистому листу.
Итак, за работу. В несколько коротких часов Даниель исчерпал оскорбительные
выражения и перешёл к добродетелям (умственным, естественным и христианским),
цветам, звукам, вкусам и запахам, занятиям (например, плотничеству, шитью,
алхимии) и так далее. Дни проходили за днями. Уилкинсу надоедало, когда
Даниель (или кто-то ещё) слишком много работает, поэтому они часто устраивали
«семинары» и «симпозиумы» на кухне — варили флип из мёда, которым учёных
исправно снабжал готический апиарий Рена. Чарльз Комсток, пятнадцатилетний сын
их высокородного хозяина, заходил послушать Уилкинса и Гука. Как правило, он
приносил с собой письма Королевскому обществу от Гюйгенса, Левенгука, Свам-
мердама1, Спинозы. Нередко в письмах содержались новые понятия, и Даниелю
приходилось втискивать их в таблицы философского языка.
Даниель прилежно составлял перечень предметов, которыми человек может
владеть (акведуки, дворцы, тележные оси, дверные петли и так далее), когда
Уилкинс срочно позвал его вниз. Юноша спустился на первый этаж и увидел, что
преподобный держит в руках внушительного вида письмо, а Чарльз Комсток
расчищает стол: скатывает в рулоны чертежи Ковчега и расписания кормлений для
восьмисот двадцати пяти овец, освобождая место для более важных занятий. Карл
1 Ян Сваммердам (1637-1680),— голландский натуралист. Окончил Лейденский университет
в 1663. В 1667 защитил диссертацию по дыханию животных: «Disputatio medica
inauguralis, continens selectas de respiratione positiones». Основные труды по
анатомии человека и животных, особенно насекомых, а также моллюсков, земноводных и др.
Предложил классификацию насекомых (подразделив их на 4 группы), основанную на
особенностях их метаморфоза. Был сторонником преформации. Отвергал возможность
самопроизвольного зарождения.
II, милостью Божьей король Англии, прислал им письмо. Его величество заметил,
что муравьиные яйца больше самих муравьев, и любопытствовал, как такое
возможно .
Даниель сбегал и разорил муравейник. Он вернулся, победно неся на лопате
сердцевину муравьиной кучи. В гостиной Уилкинс диктовал, а Чарльз Комсток
записывал письмо королю — не содержательную часть (ответа они пока не знали), а
долгие вступительные абзацы обильной лести. «Сияние Вашего ума озаряет
чертоги, дотоле... э... прозябавшие в... э...»
— Звучит скорее как намек на Короля-Солнце, — предупредил Чарльз.
— Так вымарывай! Умён, хвалю. Теперь читай ещё раз, что получилось.
Даниель замер перед лабораторией Гука, собираясь с духом, чтобы постучать.
Однако Гук уже услышал шаги и сам распахнул дверь. Он поманил Даниеля внутрь
и указал на заляпанный стол, расчищенный для работы. Юноша вошёл, сгрузил
муравьиную кучу, поставил лопату и лишь затем отважился вдохнуть. В лаборатории
пахло совсем не так дурно, как он опасался.
Гук двумя руками убрал волосы с лица и стянул на затылке бечёвкой. Даниель
не переставал удивляться, что тот лишь на десять лет его старше. Гуку
стукнуло тридцать несколько недель назад, в июне, примерно тогда же, когда Исаак с
Даниелем сбежали из чумного Кембриджа и разъехались по домам.
Сейчас Гук смотрел на кучу грязи. Взгляд его всегда был устремлён в одну
точку, словно он смотрит на мир через тростинку. На улице или даже в гостиной
это казалось странным, но обретало смысл, когда Гук, как сейчас, созерцал
крохотный мир на столе. Муравьи бегали туда-сюда, выносили яйца из
разрушенного жилища, устанавливали оборонительный периметр. Даниель стоял напротив и
смотрел туда же, куда и Гук, однако явно видел не то же самое.
Через две минуты Даниель разглядел всё, что мог, через пять ему стало
скучно, через десять он бросил притворяться, будто изучает муравьев, и принялся
расхаживать по лаборатории, глазея на останки всего, что когда-либо побывало
под микроскопом: осколки пористого камня, клочки плесневелой сапожной кожи,
склянку с этикеткой «моча Уилкинса», кусочки окаменелого дерева, бесчисленные
пакетики с семенами, насекомых в банках, клочки всевозможных тканей,
крохотные горшочки, подписанные «зубы улитки» или «гадючье жало». В углу валялась
ржавые ножи, бритвы, иголки. Повод для злой остроты: если дать Гуку бритву,
он скорее положит её под микроскоп, чем побреется.
Ожидание затягивалось, и Даниель решил, что может с тем же успехом
пополнить своё образование. Он осторожно потянулся к груде колющих и режущих
инструментов, вытащил иголку и пошёл к столу, на который падал яркий свет из окна
(Гук захватил все южные комнаты, поскольку нуждался в хорошем освещении).
Здесь, на подставке, размешалась трубка размером со свёрнутый лист писчей
бумаги, с линзой наверху, чтобы смотреть, и другой, совсем маленькой, не больше
куриного глаза, внизу, над ярко освещенным предметным столиком. Даниель
положил на него иглу и заглянул в окуляр.
Он ожидал увидеть блестящий зеркальный стержень, но увидел изъеденную
дубинку. Острие походило на кучу шлака.
— Мистер Уотерхауз, — сказал Гук, — когда вы закончите, чем там
занимаетесь, я хотел бы справиться с моим верным Меркурием.
Даниель обернулся. В первый миг он подумал, что Гук просит принести ртуть
(которую время от времени пил как средство от мигрени, головокружений и
прочих недомоганий). Однако огромные глаза Гука были устремлены на микроскоп.
— Разумеется! — воскликнул Даниель. Меркурий, вестник богов, податель
знания.
— и что вы теперь думаете об иголках? — спросил Гук.
Даниель взял иглу и подошёл к окну, глядя на неё в совершенно новом свете.
— Она выглядит почти отталкивающей, — ответил он.
— Бритва еще хуже. Формы любые, кроме желаемой, — сказал Гук. — Вот почему
я больше не смотрю в микроскоп на изделия человеческих рук — грубость и
неумелость искусства терзает взор. То же, что должно, казалось бы, отвращать,
при увеличении оказывается прекрасным. Можете взглянуть на мои рисунки, пока
я буду удовлетворять любознательность короля. — Гук указал на кипу бумаг, а
сам понес муравьиное яйцо под микроскоп.
Даниель принялся перебирать рисунки.
— Сэр, я и не знал, что вы — художник, — сказал он.
— Когда умер мой отец, меня отдали в ученье к живописцу.
— Ваш наставник хорошо вас научил.
— Этот осёл не научил меня ничему. Всякий, если он не полный болван, может
научиться рисовать, просто глядя на картины. Так зачем идти в подмастерья?
— Ваша блоха — великолепнейшее творение...
— Это не искусство, а лишь более высокая форма пачкотни, — возразил Гук. —
Когда я смотрел на блоху под микроскопом, я видел в её глазу полное и
совершенное отражение садов и усадьбы — розы на кустах, колыхание занавесей на
окнах.
— По мне, рисунок прекрасен, — произнес Даниель. Он говорил от души, не
пытаясь быть льстивым угодником или хитрым пройдохой.
Однако Гук только рассердился.
— Скажу вам еще раз: истинную красоту нужно искать в природе! Чем сильнее
мы увеличиваем, чем пристальнее вглядываемся в творения искусства, тем грубее
и глупее они кажутся. Когда же мы увеличиваем естественный мир, он становится
лишь сложнее и превосходнее.
Уилкинс спрашивал Даниеля, что тот предпочитает: стеклянный улей Рена или
пчелиные соты внутри. Потом предупредил, что подходит Гук. Теперь Даниель
понял почему: для Гука существовал только один ответ.
— Склоняюсь перед вашим мнением, сэр.
— Спасибо, сэр.
— Не желая показаться каверзным иезуитом, всё же спрошу: моча Уилкинса —
творение Природы или искусства?
— Вы видели склянку.
— Да.
— Если взять мочу преподобного, слить жидкость и посмотреть осадок под
микроскопом, вам предстанет груда самоцветов, от которых лишился бы чувств
Великий Могол. При малом увеличении она кажется кучкой щебня, но если взять линзы
помощнее и получше осветить, вы узрите гору кристаллов — пластинок,
ромбоидов, прямоугольников, квадратов, — белых, жёлтых и красных, сверкающих,
подобно алмазам на перстне царедворца.
— И такова же моча всех остальных людей?
— Его — в большей мере, чем у большинства, — сказал Гук. — У доктора
камень .
— О Господи!
— Пока всё не так плохо, но камень увеличивается и через несколько лет
сведёт его в могилу, — сказал Гук.
— И камень в мочевом пузыре состоит из тех же кристаллов, что вы видели в
моче?
— Полагаю, да.
— Есть ли способ...
— Растворить их? Купоросное масло1 растворяет — но не думаю, что преподоб-
Концентрированная серная кислота. Название происходит от старого способа получения
— прокаливанием железного купороса или так называемого купоросного камня, а также от
консистенции, напоминающей растительное масло. (Прим. перев.)
ный согласится влить его в свой мочевой пузырь. Никто не препятствует вам
провести собственные изыскания. Всё очевидное я уже перепробовал.
Пришла весть, что умер Ферма, оставив после себя недоказанную теорему-
другую. Король испанский Филипп тоже умер, и на трон вступил его сын; однако
молодой Карл II был таким болезненным, что ему давали срок от силы до конца
года. Португалия обрела независимость. В Польше некий князь Любомирский
поднял мятеж.
Джон Уилкинс пытался улучшить конные экипажи; чтобы их испытать, он
подвешивал над колодцем груз, который, опускаясь вниз, тянул за собой повозку.
Скорость измеряли при помощи туковых часов. Обязанность эта лежала на Чарльзе
Комстоке; он проводил на лугу целые дни, засекая время или чиня сломанные
колёса. Слугам его отца надо было набирать воду, поэтому Чарльза частенько
просили убрать помехи от колодца. Даниель забавлялся этим зрелищем через окно,
составляя список казней.
КАЗНИ СМЕРТНЫЯ СИРЕЧЬ РАЗЛИЧНЫЕ СПОСОБЫ ЛИШЕНИЯ ЛЮДЕЙ ЖИЗНИ ЗАКОННЫМ ПУТЁМ,
КАКОВЫЕ У НЕКОТОРЫХ НАРОДОВ СУТЬ ИЛИ БЫЛИ ЛИБО ПРОСТЫМИ, ЧЕРЕЗ
Отделение членов, как то:
головы от тела: ОБЕЗГЛАВЛИВАНИЕ, отсечение головы
членов от членов: ЧЕТВЕРТОВАНИЕ, разрубание на части
Нанесение ран
с расстояния, либо
рукой: ПОБИВАНИЕ КАМНЯМИ
посредством орудия, такого как ружьё, лук и проч.: РАССТРЕЛИВАНИЕ
с близи, посредством веса, как то:
чего-либо другого: РАЗДАВЛИВАНИЕ
собственного: СБРАСЫВАНИЕ С ВЫСОКОГО МЕСТА, ИЗ ОКНА
орудия, как то:
в любом направлении: ЗАКОЛАНИЕ
снизу вверх: НАСАЖИВАНИЕ НА КОЛ
оставлением без пищи либо даванием чего-либо вредного
УМАРИВАНИЕ ГОЛОДОМ
ОТРАВЛЕНИЕ, отрава, яд
Преграждением доступа воздуха
через рот
в воздухе: УДУШЕНИЕ
в земле: ПОГРЕБЕНИЕ ЗАЖИВО
в воде: УТОПЛЕНИЕ
в огне: СОЖЖЕНИЕ
через горло
весом собственного тела казнимого: ПОВЕШЕНИЕ
усилиями других: УДАВЛИВАНИЕ, удушение
СОВМЕСТНЫМ ПРИЧИНЕНИЕМ РАН И ЛИШЕНИЕМ ПИЩИ, ПРИ КОТОРОМ ТЕЛО
расположено вертикально: РАСПЯТИЕ
лежит на колесе: КОЛЕСОВАНИЕ
КАЗНИ (НАКАЗАНИЯ) НЕСМЕРТНЫЯ
РАЗЛИЧАЕМЫЕ ПО ТОМУ, ЧЕМУ В НИХ НАНОСИТСЯ УРОН, как то:
ТЕЛУ
по общему названию, означающему сильную боль: ИСТЯЗАНИЕ, мученье
по родам:
посредством ударов;
гибким орудием: ПОРКА, бичевание, стегание, хлестание, кнут, поза, плеть,
прут, розга, хлыст
твёрдым орудием: БИТЬЁ ДУБИНОЙ, бастонадо, заушение, палка, трость
посредством сильного растяжения членов: ДЫБА
СВОБОДЕ, КОТОРОЙ НАКАЗУЕМЫЙ ЛИШАЕТСЯ ПУТЁМ ОГРАНИЧЕНИЯ ПЕРЕМЕЩЕНИЙ
внутри
места: ЗАТОЧЕНИЕ, заключение под стражу, застенок, каземат, острог,
темница , тюрьма, узилище
орудий: УЗЫ, вервия, кандалы ножные и ручные, колодки, цепи, оковы, путы
из места либо страны, как то:
в любую другую: ИЗГНАНИЕ, высылка, остракизм
в определенное место: ССЫЛКА
РЕПУТАЦИИ, КАК ТО:
более мягко: УНИЖЕНИЕ, позорный столб
более сурово, путём прижигания калёным железом: КЛЕЙМЕНИЕ
СОСТОЯНИЮ, КАК ТО:
частично: ШТРАФ, взыскание, пеня
целиком: КОНФИСКАЦИЯ, изъятие
ДОСТОИНСТВУ И ВЛАСТИ
отрешением от должности или сана: РАЗЖАЛОВАНИЕ, отставка, увольнение,
запрещение в служении, смещение, свержение, низложение
поражением в правах: ЛИШЕНИЕ ДЕЕ(ПРАВО)СПОСОБНОСТИ, гражданских прав и
привилегии .
Покуда Даниель бичевал, истязал и вздёргивал на дыбу свой мозг, силясь
придумать казнь, которую они с Уилкинсом ещё не вспомнили, он услышал, как Гук
на первом этаже высекает огонь кремнём об огниво, и пошел узнать, что там
происходит.
Гук высекал искры над листом бумаги.
— Отмечайте, куда они падают, — распорядился он.
Даниель взял перо, склонился над бумагой и принялся обводить те места, куда
падали особенно большие искры. Потом они осмотрели бумагу под микроскопом и
обнаружили в центре каждого кружка более или менее правильную сферу, по всей
видимости, стальную.
— Вы видите, что алхимическая концепция жара нелепа, — сказал Гук. — Нет
никакой стихии огня. Жар — всего лишь краткое возбуждение частиц тела.
Ударьте камнем о сталь посильнее — отлетит кусочек стали...
— И будет искрой?
— Да.
— Но почему искра светится?
— Сила удара возбуждает её частицы столь сильно, что сталь плавится.
— Да, но коли ваша гипотеза верна — коли нет стихии огня, лишь движение
частиц, — то почему раскалённая материя излучает свет?
— Думаю, что свет — это колебания. Если частицы движутся достаточно сильно,
они испускают свет, как вибрирующий от удара колокол издаёт звук.
Даниель думал, что разговор окончен, пока однажды не пошел с Гуком к реке
ловить водных насекомых. Они присели на корточки у того места, где ручей,
переливаясь через камень, стекал в озерцо. Пузырьки воздуха, затянутые струями
под воду, всплывали на поверхность: мириады крошечных сфер. Гук заметил это,
задумался и через несколько минут сказал:
— Планеты и звёзды сферичны потому же, почему искры и пузыри.
— Что?!
— Жидкое тело, окружённое другой жидкостью, принимает сферическую форму.
Так, воздух, окружённый водой, принимает форму сферы, которую мы зовем
пузырьком. Капелька расплавленной стали, окружённая воздухом, принимает форму
сферы, которую мы зовём искрой. Земной расплав, окружённый небесным эфиром,
принимает форму сферы, которую мы называем планетой.
По пути назад, когда они смотрели на ущербную луну, Гук сказал:
— Если бы мы получили искру или вспышку столь яркую, что она отразилась бы
от затенённой стороны Луны, то измерили бы скорость света.
— Если делать это при помощи пороха, — задумчиво произнёс Даниель, — Джон
Комсток охотно поддержит эксперимент.
Гук, обернувшись, несколько мгновений холодно созерцал его, словно пытаясь
определить, состоит ли и Даниель из клеток, потом изрек:
— Вы говорите как придворный.
В этих словах не было ни досады, ни осуждения, только констатация факта.
Главным назначением вышепомянутого клуба было
распространять новые причуды, способствовать
механическим экзерсисам и проводить опыты как
полезные, так и совершенно никчёмные. Дабы
исполнить сие достойное начинание, всякого
спятившего художника либо аптекаря, всякого
сумасбродного прожектёра, которому пришла в
голову какая-либо блажь или вздумалось, будто
он совершил некое чудное открытие, встречали
с распростёртыми объятиями и радостно
принимали в общество, где члены почитались не за
родовитость, а за проникновение в тайны
природы либо за новшества, ими изобретённые,
пусть даже самые распустячные. Итак, безумец,
дни и ночи корпящий над горном в поисках
философского камня, или полоумный врач,
растративший отцовское наследство в тщетных
попытках получить панацею, Sal Graminis1 из жжёной
соломы, были здесь в изрядной чести, как и те
механикусы из числа знатных особ, что дни
напролёт просиживают на чердаках, обтачивая
слоновью кость, покуда их благоверные при
помощи кузенов добывают мужьям рога.
Нед Уорд, «Клуб любознатца».
Листья желтели, в Лондоне чума свирепствовала пуще прежнего. В одну неделю
умерло восемь тысяч человек. Неподалёку, в Эпсоме, Уилкинс покончил с
Ковчегом и начал составлять для философского языка грамматику и систему письма.
Даниель закончил кое-какую мелочевку, а именно — предметы, до морского дела
относящиеся: ванты и выбленки, бейфуты и бык-гордени, кнехты и кабаляринги.
Снизу доносилось странное треньканье, словно кто-то бесконечно настраивает
лютню. Даниель спустился и увидел, что Гук дергает струну, натянутую на
деревянный ящик, а из уха у него торчит перо. Гуку случалось заниматься и более
странными вещами, поэтому Даниель, ничуть не удивясь, вернулся к работе: по-
1 Травяная соль (лат.).
искам состава, который растворил бы мочевой гравий Уилкинса. Гук по-прежнему
тренькал и гудел. Наконец Даниель не выдержал и пошёл выяснять, чем тот
занят.
На пере, торчащем из Гукова уха, сидел овод. Даниель попытался его согнать.
Насекомое дёрнулось, но не взлетело. Всмотревшись, Даниель понял, что оно
приклеено.
— Давайте ещё раз, это меняет тон, — потребовал Гук.
— Вы слышите трепетание крылышек?
— Оно звучит на одной определённой ноте. Если я настраиваю струну — трень,
трень — на ту же ноту, то, значит, крылышки и струна колеблются с одной
частотой. Мне известно, как определить частоту колебаний струны, следовательно,
я знаю, сколько раз за секунду трепещут крылышки овода. Полезно для
строительства летающей машины.
От осенних дождей поле развезло, и опыты с колясками пришлось оставить.
Чарльзу Комстоку следовало искать другое занятие. Он недавно поступил в
Кембридж, но университет закрылся на время чумы. Уилкинс должен был учить его
натурфилософии за то, что живёт в Эпсоме, однако учеба состояла по большей
части в чёрной работе, которая требовалась для различных опытов Уилкинса.
Теперь , когда погода испортилась, опыты переместились в подвал коттеджа.
Уилкинс посадил жабу в стеклянную банку и морил голодом, проверяя, выведутся ли
из неё новые жабы. Ещё был карп, который жил без воды; его кормили
размоченным хлебом, а Чарльз должен был несколько раз в день смачивать рыбине
плавники. Королевский вопрос про муравьев сподвигнул Уилкинса на опыт, который тот
давно собирался поставить; теперь в подвале между голодной жабой и карпом
появилась личинка размером с человеческую ляжку; её надлежало кормить тухлым
мясом и раз в день взвешивать. Личинка начала приванивать, и её переместили в
сарай, где Уилкинс ставил опыты по зарождению мух, червей и проч. в
испорченном мясе, сыре и других субстанциях. Все знали или думали, будто знают, что
это происходит самопроизвольно. Гук, разглядывая под микроскопом нижнюю
сторону некоторых листьев, обнаружил на них точечки, которые затем развились в
насекомых, а в воде — крохотные комариные яйца. Это навело его на мысль, что
в воздухе и в воде полно невидимых глазу зародышей и семян, которые начинают
развиваться, попав на что-нибудь мягкое и гниющее.
Время от времени повозке или карете разрешали проехать в ворота и к
господскому дому. С одной стороны, приятно было сознавать, что в Англии остался
кто-то живой, с другой стороны...
— Что за безумец разъезжает в разгар чумы, — спросил Даниель, — и зачем
Джон Комсток пускает его в дом? Этот шаромыжник всех нас перезаразит.
— Джону Комстоку так же невозможно обойтись без встреч с этим человеком,
как и воздержаться от воздуха, — отвечал Уилкинс, с безопасного расстояния
наблюдая за каретой в подзорную трубу. — Это денежный поверенный.
Даниель никогда прежде не слышал такого слова.
— Я покамест не дошёл до того места таблиц, где определяется «денежный
поверенный» . Он делает то же, что златокузнец?
— Куёт золото? Нет.
— Разумеется, нет. Я о том, чем златокузнецы занялись в последнее время —
оборотом бумаг, которые служат взамен денег.
— Такой человек, как граф Эпсомский, не подпустил бы златокузнеца и на милю
к своему дому! — возмущенно проговорил Уилкинс. — Денежный поверенный —
совершенно другое дело! Хоть и делает примерно то же самое.
— Не растолкуете ли попонятней? — спросил Даниель, но тут Гук из другой
комнаты крикнул:
— Даниель! Раздобудьте пушку!
В другом месте исполнить эту просьбу было бы весьма затруднительно. Однако
они жили в поместье человека, который производил порох и снабжал короля Карла
II значительной частью вооружений. Поэтому Даниель пошёл и завербовал его
сына , юного Чарльза Комстока, а тот, в свою очередь, рекрутировал отряд слуг и
несколько лошадей. Они вытащили полевое орудие из личного хозяйского арсенала
на поле перед коттеджем. Тем временем Гук распорядился привести из города
некоего слугу, глухого как пень, и велел ему стать в ярде от пушки (правда,
сбоку!). Чарльз умело зарядил пушку лучшим отцовским порохом, вставил в
запальное отверстие фитиль, поджёг его и отбежал. Результатом стало внезапное
сильное сжатие воздуха, которое, по расчётам Гука, должно было проникнуть в
череп слуги и выбить скрытую преграду, ставшую причиной глухоты. В усадьбе
Джона Комстока вылетели несколько стёкол, что подтвердило правильность
исходной посылки. Глухого, правда, исцелить не удалось.
— Как вам известно, сейчас в моем доме проживает немало людей из города, —
сказал Джон Комсток, граф Эпсомский и лорд-канцлер Англии.
Он вошёл внезапно и без предупреждения. Уилкинс и Гук наперебой пытались
докричаться до глухого и понять, слышит ли тот хоть что-нибудь. Даниель
первым заметил посетителя и присоединился к общему ору:
— Простите! Господа! ПРЕПОДОБНЫЙ УИЛКИНС!
После недолго замешательства, смущения и торопливых вежливых фраз Уилкинс и
Комсток уселись за стол с бокалами кларета. Гук, Уотерхауз и глухой слуга тем
временем подпирали спинами ближайшую стену.
Комстоку было под шестьдесят. У себя в усадьбе он обходился без париков и
прочего придворного фатовства; его седые волосы были заплетены в косицу, а
плечи облекал простой охотничий наряд.
— В год моего рождения основали Джемстаун, пилигримы бежали в Лейден, и
началась работа над Библией короля Якова. Я пережил различные лондонские бунты
и беспорядки, моровые поветрия и пороховые заговоры. Я спасался из горящих
зданий. Был ранен при Ньюарке и с определёнными тяготами достиг Парижа. Я
присутствовал при коронации его величества в Сконе, в изгнании, и при его
торжественном вступлении в Лондон. Я убивал людей. Всё это вам известно,
доктор Уилкинс. Я говорю не из хвастовства, но чтобы подчеркнуть: живи я
уединённо в большом доме, вы могли бы устраивать канонады и взрывы в любой час
дня или ночи без предупреждения или сложить груду тухлого мяса в пять саженей
высотой под окнами моей спальни — нимало меня тем не обеспокоив. Однако
сейчас в моем доме проживает множество знатных персон. Часть из них —
королевской крови. Многие принадлежат к слабому полу, а некоторые ещё и малы летами.
Две из них — всё разом.
— Милорд! — вскричал Уилкинс. Даниель внимательно наблюдал за преподобным —
да и кто бы не наблюдал на его месте? Когда такой человек, как Комсток,
распекает такого человека, как Уилкинс, это почище медвежьей травли в Саутуорке.
Досей минуты Уилкинс изображал стыд, причём очень правдоподобно. Сейчас он
по-настоящему устыдился.
Две из них — всё разом. Что бы это могло означать? Кто разом королевского
рода, принадлежит к слабому полу и мал летами? У Карла II дочерей нет, по
крайней мере, законных. Елизавета, Зимняя королева, наплодила великое
множество принцев и принцесс, но вряд ли бы кто-нибудь из них собрался в чумную
Англию.
Комсток продолжал:
— Эти особы прибыли сюда в поисках убежища, они напуганы чумой и прочими
ужасами, в том числе угрозой голландского вторжения. Сильное сжатие воздуха,
которое мы с вами можем считать возможным средством от глухоты,
воспринимается ими совершенно иначе.
Уилкинс ответил что-то страшно умное и уместное, а в последующие несколько
дней усиленно извинялся и раболепствовал перед каждой благородной особой, чьи
слух и обоняние оскорбили недавние опыты. Гуку он велел мастерить заводные
игрушки для августейших девочек. Тем временем Даниель и Чарльз Комсток должны
были свернуть все дурнопахнущие эксперименты, достойно похоронить останки и
вообще навести вокруг чистоту.
Даниелю пришлось несколько дней смотреть из-за забора на щеголей и щеголих,
разбирать гербы на каретах и копаться в генеалогиях различных семейств, чтобы
дойти до того, что Уилкинс понял с полуслова и полудвижения брови их
высокородного хозяина.
Рядом с домом Комстока был разбит регулярный сад, куда по понятным причинам
натурфилософов не пускали. Там прогуливались особы, расфранчённые на
французский лад. Само по себе это было не примечательно: для некоторых людей
прохаживаться по саду — такая же каждодневная работа, как для конюхов — выгребать
навоз. Издали они все были на одно лицо, по крайней мере, для Даниеля.
Уилкинс, более искушённый в придворной жизни, время от времени смотрел на них в
подзорную трубу. Подобно тому, как мореходец, чтобы сориентироваться в ночи,
первым делом отыскивает Большую Медведицу, самое большое и яркое из
созвездий, так и доктор Уилкинс для начала направлял стекло на одну определённую
даму, что было несложно, поскольку она в обхвате вдвое превосходила
остальных. Много фарлонгов разноцветных тканей пошло на её юбки, заметные издали,
как французский полковой штандарт. Время от времени из дома выходил
светловолосый господин и прогуливался с нею, словно луна, сопутствующая планете на
небесных путях. Издали он казался Даниелю похожим на Исаака.
Даниель не знал, кто это, и боялся спросить, стыдясь своего невежества. Но
однажды из Лондона прибыли кареты, из которых вышли несколько господ в
адмиральских шляпах. Все сразу подошли к тому самому человеку, хотя прежде сняли
шляпы и склонились в низком поклоне.
— Этот светловолосый, что гуляет по саду под руку с Большой Медведицей, уж
не герцог ли Йоркский?
— Он самый, — отвечал Уилкинс. Доктор смотрел, затаив дыхание; на широко
открытом глазу, устремленном в окуляр, лежали зеленоватые отсветы.
— И Верховный адмирал, — продолжал Даниель.
— У него много титулов, — ровным и спокойным тоном произнёс Уилкинс.
— Так эти в шляпах...
— Адмиралтейство, — коротко ответил Уилкинс, — или некая его часть. — Он
отпрянул от трубы. Даниелю подумалось, что доктор приглашает его взглянуть,
но нет: Уилкинс снял трубу с развилки дерева и сложил. Вероятно, Даниель
увидел то, чего, по мнению Уилкинса, ему видеть не подобало.
Англия воевала с Голландией. Из-за чумы война поутихла, и Даниель начисто
про неё забыл. Сейчас стояла зима. С наступлением холодов эпидемия пошла на
убыль. Военные действия на море могли возобновиться не раньше весны, однако
планировать кампанию следовало сейчас. Неудивительно, что Адмиралтейство
прибыло на встречу с Верховным адмиралом, — удивительнее ему было бы не прибыть.
Изумляло другое — какая Уилкинсу печаль, если он, Даниель, что-то увидел.
Реставрация и вавилонское пленение в Кембридже убедили его в полном
собственном ничтожестве, за исключением разве что области натурфилософской; впрочем,
с каждым днём становилось всё яснее, что и здесь он полнейший ноль в
сравнении с Гуком и Реном. Велика ли важность, если Даниель приметил флотилию
адмиралов и заключил, что у Джона Комстока нашёл приют Джеймс, герцог Йоркский,
брат Карла II и ближайший наследник трона?
Должно быть (заключил Даниель, шагая по облетевшему саду рядом с хмурым
Уилкинсом), дело в том, что он — сын Дрейка. И хотя Дрейк — бывший
застрельщик разгромленной и униженной секты — безвылазно сидит у себя дома, кто-то
по-прежнему его опасается.
А коли не самого Дрейка, то его секты.
Однако секта распалась на тысячи клик и группировок. Кромвель в могиле,
Дрейк — стар, Грегори Болструд казнён, его сын Нотт бежал на чужбину...
Остается одно. Они страшатся Даниеля.
— Что вас так насмешило? — спросил Уилкинс.
— Люди, — отвечал Даниель, — и то, что порою происходит у них в голове.
— Полагаю, вы это не обо мне?!
— Полноте, я не стал бы насмехаться над вышестоящими.
— И кто же, позвольте спросить, в этом поместье не выше вас?
Вопрос был трудный, и Даниель не ответил. Уилкинса его молчание, кажется,
встревожило ещё больше.
— Я забыл, что вы — фанатик по рождению и воспитанию. — Что значило: «Вы не
признаёте никого над собой, ведь так?»
— Напротив, я вижу, что вы никогда этого не забудете.
Однако мысли Уилкинса уже приняли новый оборот. Словно адмирал, лавирующий
против ветра, он произвел некий ловкий манёвр и, после мгновенного
замешательства, лёг на совершенно другой галс.
— Дама, которую вы видели, прежде звалась Анна Гайд. Она близкая
родственница Комстока, то есть далёко не из простых. Однако недостаточно родовита для
супруги герцога Йоркского. И всё же чересчур знатна, чтобы сбыть её с рук в
какой-нибудь европейский монастырь, да и слишком тучна для столь дальнего
путешествия. Она родила ему двух дочерей: Марию, затем Анну. Герцог, в конце
концов, с нею обвенчался, хоть и не без труда. Поскольку Мария или Анна могут
со временем унаследовать трон, этот брак стал вопросом государственной
важности. Многих придворных уговорами, деньгами или угрозами заставили поклясться
на стопке Библий, что они имели Анну Гайд сверху и снизу, на Британских
островах и во Франции, в Нидерландах и на Шотландских нагорьях, в городах и
весях, на кораблях и во дворцах, в постелях и в подвесных койках, в кустах, на
клумбах, в отхожих местах и на чердаках, имели её пьяной и трезвой,
поодиночке или всем скопом, сзади, спереди и с обоих боков, днём, ночью, во все фазы
Луны и под всеми знаками Зодиака, а кроме того, доподлинно знают, что всё
остальное время несчётное количество кузнецов, бродяг, французских жиголо,
иезуитов, комедиантов, цирюльников и шорников предавались с ней подобным
утехам. Тем не менее, герцог Йоркский взял её за себя и запер в Сент-Джеймском
дворце, где она разжирела, как некое энтомологическое диво в нашем подвале.
Разумеется, Даниель слышал много подобного дома — от людей, ищущих милости
у Дрейка, отчего возникло странное впечатление, будто Уилкинс заискивает
перед ним. Безусловно, совершенно ложное, поскольку Даниель не обладал ни
властью, ни влиянием, ни перспективой когда-нибудь их заполучить.
Более правдоподобным представлялось другое объяснение: Уилкинс не боится
Даниеля, а жалеет и пытается оградить от лишних опасностей, обучая, как жить
в свете.
Если так, Даниелю следовало, по меньшей мере, усвоить урок, который Уилкинс
пытался ему преподать. Принцессам, Марии и Анне, шёл соответственно четвёртый
и второй год. Поскольку их мать — родственница Джона Комстока, им было
естественно укрыться в его доме. Что объясняло слова графа: «Две из них — всё
разом» . Королевского рода, женского пола и малолетки.
Из-за тягостных ограничений, которые наложил на учёные изыскания хозяин
поместья, пришлось провести длительный симпозиум на кухне. Уилкинс и Гук
диктовали, а Даниель постепенно слабеющей рукой вел перечень опытов не шумных и не
вонючих, но (с каждым часом) всё более причудливых. Гук поручил Даниелю
чинить «сжимательную машину» — цилиндр с поршнем для сжатия и разрежения
воздуха. Он считал, что воздух содержит некую субстанцию, поддерживающую жизнь и
огонь; когда субстанция исчерпывается, они угасают. По этому поводу провели
целый ряд опытов. В закупоренную стеклянную банку поместили мышь и горящую
свечу и стали смотреть, что будет (свеча прожила дольше). Потом взяли большой
бычий пузырь и, поднося его ко рту, поочерёдно дышали одним и тем же
воздухом. Гук при помощи своей машины откачал воздух из стеклянного сосуда и
заставил маятник колебаться в вакууме, а Чарльза — считать колебания. В первую
же ясную зимнюю ночь Гук вынес на улицу телескоп и стал наблюдать Марс; он
обнаружил на поверхности планеты тёмные и светлые пятна и с тех пор принялся
следить за их смещением, чтобы определить длину марсианских суток. Он засадил
Даниеля и Чарльза за шлифовку более мощных линз, а заодно выписал новые у
Спинозы из Амстердама; потом все по очереди высматривали всё более мелкие
детали лунной поверхности. И снова Гук видел то, чего не видел Даниель.
— Луна, как и Земля, обладает притяжением, — сказал он.
— Почему вы так решили?
— Горы и долины имеют устоявшуюся форму — какими бы зубчатыми они ни были,
на всей планете нет ничего, что бы могло упасть под действием гравитации.
Будь у меня линзы помощнее, я бы определил угол естественного откоса и
рассчитал силу тяжести на Луне.
— Если Луна притягивает предметы, то должны притягивать и прочие небесные
тела, — заметил Даниель1.
Из Амстердама прибыл длинный свёрток. Даниель вскрыл его, ожидая увидеть
очередную подзорную трубу, однако обнаружил тонкий прямой рог, покрытый
спиральным рисунком.
— Что это? — спросил он Уилкинса.
Доктор оглядел предмет через очки и ответил с легкой досадой;
— Рог единорога.
— Но я думал, единорог — сказочное животное.
— Я ни одного не видел.
— Тогда откуда, как вы думаете, он взялся?
— Почём я знаю? — отвечал Уилкинс. — Мне известно лишь, что их можно
приобрести в Амстердаме.
Монархи, хоть и сильны ратями, слабы
доводами, ибо с колыбели приучены пользоваться
своей волей, яко десницей, и разумом, яко
шуйцей. Посему, вынужденные принять сражение
подобного рода, они оказываются жалкими и
ничтожными противниками.
Мильтон, предисловие к памфлету «Иконоборец».
Даниель привык видеть, как герцог Йоркский выезжает на охоту со своими
вельможными друзьями, — насколько сын Дрейка мог привыкнуть к такому зрелищу.
Раз охотники проехали на расстоянии пущенной стрелы, и он услышал, как герцог
обращается к спутнику — по-французски. Даниелю захотелось броситься и убить
этого француза во французском наряде, которого прочат в английские короли. Он
подавил порыв, вспомнив, как голова герцогского отца скатилась с плахи перед
Дворцом для приёмов, и подумал про себя: «Ну и чудная же семейка!»
Кроме того, он уже не мог воскресить в душе прежней ненависти. Дрейк учил
сыновей ненавидеть аристократов, при любом случае указывая на их привилегии.
Доводы эти действовали безотказно не только в доме Дрейка, но и в любом
другом, где собирались диссиденты, — отсюда Кромвель и всё последующее. Однако
Кромвель сделал пуритан сильными, и сейчас Даниель чувствовал, как эта сила,
словно самостоятельное живое существо, пытается перейти к нему, а
следовательно, он тоже пользуется наследственными привилегиями.
1 Не он первый.
Таблицы философского языка были закончены; по мирозданию прошлись частым
бреднем, и теперь всё на небе и на земле оказалось в какой-нибудь из мириадов
его ячей. Чтобы определить конкретную вещь, надо было лишь указать её
положение в таблицах, выражаемое числами. Уилкинс придумал систему, по которой
предметам давалось название, — разложив название на слоги, можно было найти
ячейку в таблице и узнать, чему оно соответствует.
Уилкинс выпустил всю кровь из большого пса и влил в маленького. Через
несколько минут песик уже бегал за палкой. Гук собрал часы новой конструкции.
Некоторые мелкие детали он рассматривал под микроскопом и попутно обнаружил
неведомые мельчайшие существа на тряпье, в которое эти детали были завёрнуты.
Он зарисовал их, а потом три дня напролёт пытался подобрать средство против
этих существ. Действеннее всего оказался флорентийский яд, который он готовил
из табачных листьев.
Приехал сэр Роберт Мори, растёр кусок единорожьего рога в порошок, насыпал
его кольцом и посадил в середину паука. Однако паук постоянно убегал. Мори
объявил, что рог поддельный.
Однажды Уилкинс разбудил Даниеля в самый неурочный час, и они вдвоём на
возу с сеном отправились по ночной дороге в эпсомскую тюрьму.
— Судьба благоволит нашему начинанию, — сказал Уилкинс. — Человека,
которого мы собрались вопрошать, приговорили к повешению. Однако петля сдавила бы
те органы, которые нас интересуют, — некоторые деликатные части горла. На
нашу удачу, накануне казни приговорённый умер от кровавого поноса.
— Это будет какое-то дополнение к таблицам? — устало спросил Даниель.
— Не глупите — устройство горла известно давным-давно. Покойник поможет нам
с истинным алфавитом.
— На котором будет писаться философский язык?
— Вам отлично это известно. Проснитесь, Даниель!
— Я спросил лишь потому, что вы составили уже несколько истинных алфавитов.
— Более или менее произвольных. Натурфилософ из какого-то другого мира,
видя документ, написанный этими значками, решил бы, что читает не философский
язык, а «Криптономикон»! Нам нужен систематический алфавит, в котором само
начертание букв говорило бы об их произношении.
Слова эти вселили в Даниеля нехорошие предчувствия, которые полностью
оправдались . К восходу солнца они уже забрали мертвеца из тюрьмы, доставили в
коттедж и отрезали ему голову. Чарльза Комстока подняли с постели и велели
ему разрезать покойника, дабы попрактиковаться в анатомии (а заодно
избавиться от трупа) . Тем временем Уилкинс и Гук присоединили большие мехи к
дыхательному горлу мертвеца, чтобы пропускать воздух через связки. Даниелю
поручили спилить верхнюю часть черепа и удалить мозг, чтобы он мог взяться рукой
за нёбо, язык и прочие мягкие части гортани, ответственные за извлечение
звуков. Таким образом, действуя все вместе — Даниель выступал в роли
своеобразного марионеточника, Гук манипулировал губами и носом, Уилкинс качал мехи, —
они заставили мертвеца заговорить. При определённом расположении губ, языка и
проч. он произнёс очень отчётливое «О», от которого Даниелю, уже изрядно
уставшему, стало чуточку не по себе. Уилкинс нарисовал 0-образную букву по
форме губ покойника. Эксперимент продолжался весь день. Когда кто-нибудь
проявлял признаки усталости, Уилкинс напоминал, что голова, с таким трудом
раздобытая, не вечна — как будто они сами этого не понимали. Им удалось извлечь
тридцать четыре звука; для каждого Уилкинс придумал букву, схематически
изображавшую положение губ, языка и проч. Наконец голову отдали Чарльзу Комстоку
для дальнейших анатомических штудий, а Даниель лёг спать и увидел серию
красочных кошмаров.
Наблюдения за Марсом навели Гука на мысли о небесных делах; по этому поводу
они с Даниелем как-то утром выехали в фургоне, прихватив с собой ящик инстру-
ментов. Опыт, видимо, был важный, потому что Гук самолично уложил
инструменты. Уилкинс убеждал их воспользоваться исполинским колесом и не докучать Ком-
стоку просьбой о повозке. Уилкинс уверял, что колесо, приводимое в движение
молодым и крепким Даниелем Уотерхаузом, может (в теории) легко пересекать
поля, болота и даже неглубокие ручьи, так что они прибудут на место по прямой,
а не окольными дорогами. Гук предложение отверг и выбрал фургон.
Они несколько часов добирались до некоего колодца, пробитого в сплошном
меловом известняке. Уверяли, что глубина его больше трёхсот футов. При виде Гу-
ка местные крестьяне предпочли убраться подобру-поздорову; впрочем, они всё
равно ничего полезного не делали, а предавались праздности и пьянству. Гук
поручил Даниелю соорудить над колодцем прочную ровную платформу, а сам достал
лучшие свои весы и принялся их калибровать. Он объяснил:
— Допустим гипотезы ради, что планеты удерживаются на орбитах не вихрями
эфира, а силою тяготения.
— Да?
— Тогда путём вычислений мы убедимся, что это возможно лишь в одном случае:
если притягательная сила уменьшается при удалении от самого центра
притяжения.
— То есть вес тела уменьшается с подъёмом?
— И увеличивается с опусканием. — Гук выразительно глянул в сторону
колодца.
— Ага! Значит, мы должны взвесить что-то на поверхности, а затем... — Даниель
в ужасе осёкся.
Гук повернул скрюченную шею и пристально, вгляделся в Даниеля. Потом,
впервые с начала их знакомства, рассмеялся.
— Вы боитесь, что я предлагаю спустить вас, Даниеля Уотерхауза, на триста
футов в колодец, с весами, дабы вы что-то там взвесили? И что верёвка
порвётся? — Снова смех. — Подумайте внимательнее о том, что я сказал.
— Да, конечно... так бы всё равно ничего не вышло, — проговорил глубоко
сконфуженный Даниель.
— Почему? — вопросил Гук, словно намереваясь поймать его на противоречии.
— Мы взвешиваем при помощи гирь, и если на дне колодца предметы и впрямь
становятся тяжелее, то ровно на столько же потяжелеют гири, и результат будет
прежний, а мы ничего не установим.
— Помогите отмерить мне триста футов верёвки, — уже без улыбки распорядился
Гук.
Они отмотали пятьдесят локтей, используя в качестве мерила палку длиной в
локоть, и Гук привязал на верёвку тяжёлую медную гирю. Потом он водрузил весы
на помост, сооружённый Даниелем, положил на одну чашку гирю вместе с верёвкой
и тщательно её взвесил. Казалось, он никогда не закончит, тем более что
налетающий время от времени ветерок сильно мешал работе. Часа два они убили на
то, чтобы соорудить защитную холщовую ширму. Ещё полчаса Гук, глядя на
стрелку весов в увеличительное стекло, подкладывал и убирал с чашки кусочки
золотой фольги не тяжелее снежинок. Каждый раз стрелка начинала дрожать и
успокаивалась только через несколько минут. Наконец Гук получил вес гири в
фунтах , унциях, гранах и долях грана, а Даниель всё это записал. Затем Гук
закрепил свободный конец верёвки в отверстии, которое заранее просверлил в
чашке весов, и они с Даниелем, сменяясь, начали опускать гирю в колодец, на
несколько дюймов за раз; если бы гиря качнулась, задела стенку и запачкалась
мелом, она набрала бы лишний вес и опыт оказался бы испорчен. Когда они
размотали все триста футов, Гук пошёл прогуляться, потому что гиря слегка
покачивалась , а вместе с ней и чашка. Наконец она остановилась, и он снова смог
взяться за увеличительное стекло и пинцет.
Короче, в тот день и у Даниеля было много времени на раздумья. Клетки, пау-
чьи глаза, единорожьи рога, сжатый и разреженный воздух, необычные средства
от глухоты, философские языки и летающие повозки были достаточно любопытны,
но в последнее время интересы Гука переключились на дела небесные, и мысли
Даниеля всё чаще устремлялись к однокашнику. Как доморощенный натурфилософ
при дворе какого-нибудь европейского князька изнывает от желания проведать,
что делают Уилкинс и Гук, так и Даниелю хотелось знать, чем занят Исаак в
Вулсторпе.
— Вес одинаковый, — провозгласил, наконец, Гук. — Триста футов глубины не
дают измеримой разницы.
Это был сигнал разобрать установку и убраться восвояси, чтобы крестьяне
снова могли брать из колодца воду.
— Опыт ничего не доказывает, — сказал Гук, когда они в сумерках ехали
домой. — Весы недостаточно точны. Однако если поместить маятниковые часы под
стеклянный колпак, чтобы не влияли влажность и атмосферное давление... и на
долгое время оставить в колодце... то разница в весе маятника проявит себя
ускорением или замедлением хода.
— Но как узнать, что часы спешат или отстают? — спросил Даниель. — Их надо
проверять по другим часам.
— Или по вращению Земли, — отвечал Гук. Вопрос Даниеля почему-то привёл его
в мрачное настроение, и больше он ничего не сказал, пока, уже за полночь, они
не вернулись в Эпсом.
Ночью температура стала опускаться ниже точки замерзания — пришло время
градуировать термометры. Даниель, Чарльз и Гук уже несколько недель
изготавливали их из длинных, в ярд, стеклянных трубок, которые заполняли
подкрашенным кошенилью спиртом. Однако меток на них не было. В морозные ночи все трое
закутывались потеплее, погружали термометры в бак с дистиллированной водой, а
потом часами сидели, изредка помешивая воду, и ждали. Если внимательно
слушать , можно было различить, как потрескивают, образуясь на поверхности,
кристаллики льда; тогда они вставали и алмазом наносили метку на то место
трубки , у которого остановилась красная жидкость.
Гук держал на улице квадратик чёрного бархата. Если днём шёл снег, он
выносил микроскоп, клал бархат на предметный столик и разглядывал снежинки.
Даниель, как и Гук, видел, что ни одна не повторяет другую. И вновь Гук заметил
то, что упустил Даниель.
— У каждой конкретной снежинки все лучики одинаковы — почему так
происходит? Почему каждый луч не принимает свою, отличную от других форму?
— Должно быть, тут действует некий центральный организующий принцип... —
произнес Даниель.
— Это столь очевидно, что незачем было и говорить, — ответил Гук. — Будь у
меня линзы получше, мы могли бы заглянуть в сердцевину снежинки и увидеть
организующий принцип в действии.
Через неделю Гук вскрыл собаке грудную клетку и удалил рёбра, обнажив
бьющееся сердце, однако лёгкие обмякли и, казалось, уже не работали.
Собака визжала почти как человек. Из дома Джона Комстока пришёл кто-то и
низким красивым голосом осведомился, что происходит. Даниель, отупелый и
полуслепой от усталости, принял его за мажордома.
— Я всё объясню в записке и присовокуплю извинения, — пробормотал Даниель,
оглядываясь в поисках пера и вытирая окровавленные руки о штанины.
— И кому же вы адресуете записку, скажите на милость? — насмешливо
проговорил мажордом. Впрочем, для мажордома он выглядел чересчур юным — ему явно ещё
не исполнилось тридцати. Голова поблескивала короткой светлой щетиной — явный
признак человека, который постоянно носит парик.
— Графу Эпсомскому.
— Почему бы не адресовать её герцогу Йоркскому?
— Хорошо, напишу герцогу.
— Тогда, может быть, обойдётесь без писанины и просто скажете мне, что вы
тут, чёрт возьми, вытворяете?
Даниель возмутился было от такой дерзости, но тут, вглядевшись в
посетителя , узнал герцога Йоркского.
Он должен был поклониться, однако от неожиданности лишь вздрогнул. Герцог
движением руки показал, что принимает такой знак учтивости, а теперь, мол,
давайте побыстрей к сути.
— Королевское общество, — начал Даниель, выставляя перед собой слово
«королевское» как щит, — оживило мёртвую собаку при помощи крови другой собаки, а
сейчас исследует искусственное дыхание.
— Мой брат любит ваше Общество, — сказал Джеймс, — вернее, своё Общество,
коль скоро он объявил его королевским. — Даниель решил, что герцог объясняет,
почему ещё не приказал отстегать их кнутом. — Меня интересуют звуки. Будут ли
они продолжаться всю ночь?
— Напротив, они уже стихли, — заметил Даниель.
Лорд Верховный адмирал вслед за Даниелем прошёл на кухню, где Уилкинс и Гук
вставили собаке в дыхательное горло бронзовую трубку, соединённую с теми же
верными мехами, при помощи которых заставили говорить покойника.
— Раздувая мехи, они наполняют и опорожняют лёгкие, чтобы собака не умерла
без воздуха, — объяснил Чарльз Комсток после того, как экспериментаторы
поклонились герцогу. — Осталось лишь выяснить, как долго можно этим способом
поддерживать в собаке жизнь. Мы с мистером Уотерхаузом должны по очереди
раздувать мехи, пока мистер Гук не объявит, что эксперимент закончен.
При звуке Даниелевой фамилии герцог бросил на него взгляд.
— Если собака должна страдать во имя ваших исследований, благодарение
Небесам, что она делает это тихо, — заметил герцог и повернулся к выходу.
Остальные двинулись было его проводить, но он остановил их словами: «Продолжайте
своё занятие». А вот Даниелю Джеймс сказал: «Позвольте вас на одно слово,
мистер Уотерхауз», и тот вместе с герцогом вышел на луг, гадая, не вспорют ли
ему сейчас живот, как несчастному псу.
Несколько минут назад он преодолел дурацкий порыв: преградить его
королевскому высочеству путь в кухню, дабы уберечь его королевское высочество от
жуткого зрелища. Однако он не учел, что герцог, при своей молодости, побывал
во множестве сражений, морских и сухопутных. Какие бы муки ни терпела собака,
герцог видел, как много худшее проделывают с людьми. В его глазах Королевское
общество было не сборищем безжалостных мясников, а горсткою дилетантов.
Даниель знал лишь один способ управлять своим поведением — посредством
рассудка. Принцев тоже учат мыслить рационально, как учат немного бренчать на
лютне и танцевать сносный ричеркар. Однако к действиям их побуждает сила
собственной воли, и, в конечном счете, они делают что хотят, не оглядываясь на
рациональность своих поступков. Даниелю нравилось убеждать себя, что
рассудочный подход ведёт к более верному поведению, чем грубая воля; но вот герцог
Йоркский увидел их эксперимент и лишь закатил глаза, не узрев ничего для себя
нового.
— Мой друг привёз из Франции одну пакость, — объявил его королевское
высочество .
Даниель далеко не сразу понял, о чём речь. Он пытался истолковать фразу то
так, то эдак, но внезапно понимание раскатилось в мозгу, как гром в зарослях.
Герцог сказал: «У меня сифилис».
— Какая жалость, — проговорил Даниель, по-прежнему не уверенный, что верно
понял собеседника. Надо было вести себя осторожно и отвечать расплывчато,
чтобы разговор не выродился в комедию ошибок с ударом шпагой в финале.
— Некоторые считают, что здесь помогает ртуть.
— Но при том она ядовита, — заметил Даниель.
Джеймс Стюарт, герцог Йоркский и лорд Верховный адмирал, кажется, счёл, что
обратился по адресу.
— Наверняка учёные доктора, занятые искусственным дыханием и тому подобным,
ищут и лекарство для таких, как мой друг.
«А также для его жены и детей», — подумал Даниель. Очевидно, Джеймс либо
подцепил сифилис от Анны Гайд, либо заразил её, а она, вероятно, передала
болезнь дочерям, Марии и Анне. На сегодняшний день старший брат Джеймса,
король , так и не сумел произвести на свет ни одного законного ребёнка. Побочных
вроде Монмута у него было хоть отбавляй, но никто из них не мог унаследовать
трон. Так что пакость, которую Джеймс привёз из Франции, могла положить конец
династии Стюартов.
Из этого вытекал другой занятный вопрос: почему Джеймс, имея под боком
целое Королевское общество, обратился к сыну фанатика?
— Дело весьма деликатное, — продолжал герцог, — из тех, что марают честь,
если пойдут разговоры.
Даниель перевёл это так: «Только проболтайтесь, и я велю кому-нибудь
вызвать вас на дуэль». Впрочем, кто обратит внимание, если сын Дрейка начнёт
пачкать имя герцога Йоркского? Дрейк пятьдесят лет без остановки обличал
распущенность правящего дома в очень похожих словах. Теперь стало ясно, чем
руководствовался герцог: если Даниель по недомыслию сболтнёт, что у него дурная
болезнь, никто не услышит — правда утонет в потоке поношений, которые
постоянно изрыгал Дрейк. Впрочем, Даниель и не будет долго болтать: вскоре его
найдут на окраине Лондона с множеством глубоких колотых ран.
— Итак, вы дадите мне знать, если Королевское общество набредёт на какое-
нибудь лекарство? — спросил Джеймс, поворачиваясь к дому.
— Чтобы вы сообщили о нём своему другу? Всенепременно, — отвечал Даниель.
На этом разговор закончился. Даниель вернулся на кухню узнать, сколько ещё
продлится эксперимент.
Ответ: дольше, чем им хотелось бы. К тому времени, как они закончили,
первый свет уже сочился в окно, и взгляд понемногу угадывал, что предстанет ему
с рассветом. Гук сгорбился в кресле, мрачный, потрясённый, в ужасе от самого
себя. Уилкинс подпер голову окровавленным кулаком.
Они собрались здесь, якобы спасаясь от Чёрной смерти, но на самом деле
бежали от своего невежества. Они алкали знаний и набросились на еду, словно
голодные бродяги в господском доме, которые тянутся к новым яствам, не
переварив и даже не прожевав прежние. Оргия длилась почти год. Теперь, при свете
дня, они внезапно очнулись, увидели разбросанные по полу собачьи рёбра,
заспиртованные в банках селезёнки и желчные пузыри, редких паразитов, прибитых
к дощечкам или приклеенных к стёклышкам, булькающие на огне яды — и внезапно
стали себе противны.
Даниель собрал в охапку искромсанного пса, уже не боясь испортить одёжу —
её так и так предстояло сжечь, — и вышел на поле к востоку от коттеджа, где
останки подопытных животных сжигали, закапывали или использовали в
экспериментах по самозарождению мух. Тем не менее, воздух здесь был относительно
свеж.
Опустив на землю собачий труп, Даниель обнаружил, что идет навстречу
пылающей звезде, всего в нескольких градусах над горизонтом, которая могла быть
только Венерой. Он шёл и шёл, а роса смывала кровь с его башмаков. Рассветные
луга мерцали зелёным и розовым.
Исаак прислал ему письмо: «Треб. помощь кас. набл. Венеры. Приезжай, коли
сможешь». Тогда Даниель ещё задумался, нет ли тут чего-то завуалированного.
Сейчас, стоя на серебряном от росы лугу спиной к дому кровопролития и видя
перед собой лишь Утреннюю звезду, он внезапно вспомнил давние слова Исаака о
гармонии небесных тел и глаз, которыми мы их наблюдаем. Четыре часа спустя,
одолжив лошадь, он уже скакал в Вулсторп.
На «Минерве»,
Плимутский валив,
Массачусетс
Ноябрь, 1713 г.
Даниель просыпается в беспокойстве. Жевательные мышцы занемели, лоб и виски
ломит — видимо, во сне он о чем-то тревожился. Впрочем, лучше тревожиться,
чем бояться, как всё последнее время, пока капитан ван Крюйк не бросил идею
лавировать против штормового ветра и не вернулся в более спокойные воды у
массачусетского побережья.
Капитан ван Крюйк, возможно, назвал бы это болтанкой или другим моряцким
эвфемизмом, однако Даниель ушёл к себе в каюту с ведром, чтобы блевать, и
пустой бутылкой, чтобы спрятать в неё записки последних дней. Быть может,
столетия два спустя какой-нибудь мавр или готтентот вытащит бутылку и
прочитает воспоминания доктора Уотерхауза о его знакомстве с Ньютоном и Лейбницем.
Даниель лежит на соломенном тюфяке; палуба юта всего в нескольких дюймах от
его глаз. Он научился узнавать шаги капитана ван Крюйка по доскам у себя над
головой. На корабле дурной тон — подходить к капитану ближе, чем на сажень,
поэтому даже если на юте полно народу, капитан стоит особняком. За те две
недели, что «Минерва» лавировала в поисках попутного ветра, Даниель научился
угадывать настроения капитана по рисунку и ритму его движений — каждому
настроению отвечали определённые фигуры, словно в придворном танце. Ровная
широкая поступь означала, что всё хорошо и ван Крюйк просто обозревает свои
владения. Когда он наблюдал за погодой, то кружил на месте, а когда брал
замеры солнца, то стоял неподвижно, вдавив в палубу каблуки. Однако сегодня
утром (Даниель предполагает, что сейчас раннее утро, хотя солнце ещё не встало)
ван Крюйк ведёт себя необычно: расхаживает по юту быстрыми сердитыми шагами,
на несколько секунд замирая у каждого борта. Чувствуется, что матросы уже
проснулись, но они по большей части ещё в кубрике — перешёптываются или
занимаются какой-то неслышной работой.
Вчера они вошли в залив Кейп-Код — мелкую бухту, образованную изгибом
одноимённого мыса, — переждать северо-восточный ветер, произвести кое-какие
починки и ещё лучше подготовить корабль к зиме. Однако ветер поменялся на
северный и теперь грозил выбросить их на песчаные отмели в южной части залива,
потому ван Крюйк взял курс на закат и, старательно лавируя между рифами по
правому борту и подводными островами по левому, вошёл в Плимутский залив. С
наступлением ночи бросили якорь в проливе, хорошо защищенном от ветра, и (как
предполагал Даниель) решили дождаться более благоприятной погоды. Ван Крюйк
явно нервничал: он удвоил ночную вахту и отправил матросов чистить
внушительный корабельный арсенал ручного огнестрельного оружия.
Стёкла в каюте дрожат от далёкого грохота. Даниель скатывается с койки, как
четырнадцатилетний мальчишка, и бросается к выходу, держа одну руку впереди,
чтобы не размозжить себе голову в темноте. Выбежав на шканцы, он слышит
ответную пальбу со всех окрестных склонов и островков и лишь потом понимает,
что это эхо первого взрыва. Будь у него хорошие карманные часы, он мог бы
определить расстояние до склонов...
Даппа, первый помощник, сидит возле штурвала по-турецки и разглядывает
карты в свете свечи. Странное место для такого занятия. Над головой у него
болтаются на верёвке перья и разноцветные ленты. Даниель думает, что это —
племенной фетиш (Даппа — африканец), пока одна из пушинок не отклоняется от
дыхания холодного ветерка и не становится ясно, что делает Даппа: пытается оп-
ределить, каким будет ветер после восхода. Он поднимает ладонь, призывая к
молчанию, раньше, чем Даниель успевает открыть рот. Над водой слышатся крики,
но далеко, — сама «Минерва» тиха, словно корабль-призрак. Подойдя ближе к
борту, Даниель видит рассыпанные по воде жёлтые звёзды, которые мигают,
скрываясь за волнами.
— Вы ведь не знали, во что влипаете, — замечает Даппа.
— Вам удалось меня заинтриговать — так во что я влип?
— Вы на корабле, капитан которого не вступает ни в какие переговоры с
пиратами, — говорит Даппа. — Ненавидит их лютой ненавистью. Прибил флаг к мачте
двадцать лет назад; наш ван Крюйк — он скорее сожжёт корабль по ватерлинию,
чем отдаст хоть пенни.
— А огни на воде...
— По большей части вельботы, — отвечает Даппа. — Может быть, барка-другая.
С рассветом мы ожидаем увидеть парусники, но до тех пор придётся поспорить с
вельботами. Слышали крики около часа назад?
— Видно, проспал.
— К нам подошёл вельбот на обмотанных тряпьем вёслах. Мы подпустили пиратов
поближе — пусть думают, будто мы спим, — и, когда они подошли к борту,
уронили на них комету.
— Комету?
— Небольшое ядро, обмотанное промасленным тряпьём и подожжённое. Когда оно
падает в лодку, его трудно выбросить за борт. Пока горело, мы успели
хорошенько всё рассмотреть: десяток англичан в лодке, и один уже замахнулся
абордажным крюком.
— Вы хотите сказать, то были английские колонисты, или...
— Вот это мы, в частности, и хотим выяснить. Отпугнув тех пиратов, мы
спустили собственный баркас.
— А взрыв?..
— Граната. Среди нас есть несколько отставных гренадеров...
— Вы бросили в чью-то лодку гранату?
— Да, а затем — если все идет по плану — наши филиппинцы, бывшие ловцы
жемчуга, превосходные пловцы, перелезли через борт с ножами в зубах и перерезали
несколько глоток...
— Но это безумие! Здесь Массачусетс!
Даппа смеётся.
— Истинная правда!
Через час солнце во всей красе встаёт над заливом Кейп-Код. Даниель
расхаживает по палубе, пытаясь найти место, где не придётся слушать вопли пиратов.
Сейчас рядом с «Минервой» качаются две шлюпки; корабельный баркас, недавно
просмолённый и покрашенный, и пиратский вельбот, который явно и до
сегодняшнего сражения находился не в лучшей форме. Щепки светлого дерева показывают,
где банку взорвало гранатой, на дне плещется кровь. Участники вылазки
захватили в плен пятерых уцелевших пиратов. Сейчас (судя по звукам) все они в
трюме, и двое самых дюжих матросов окунают их головой в грязную воду. Когда
пленникам дают, наконец, глотнуть воздуха, они отчаянно вопят, и Даниелю
вспоминаются Уилкинс и Гук с их несчастными псами.
Вулсторп, Линкольншир
Весна, 1666 г.
Он открывает глубокое и сокровенное; знает,
что во мраке, и свет обитает с ним.
Даниил, 2, 22
По описаниям Исаака («Свернёшь налево у Граймсторпских развалин») он ожидал
увидеть несколько лачуг на краю обветренной кручи, однако Вулсторп оказался
самой прелестной английской деревушкой, какую ему только случалось видеть. К
северу от Кембриджа тянулась унылая плоская равнина, прорезанная дренажными
канавами. За Питерсборо болотистая низменность сменилась зелёными-презелёными
лугами, похожими на усеянное овцами оконное стёклышко. Стали появляться
редкие сосны, придававшие местности сходство с более северными краями. Ещё через
день пути начались холмы; земля здесь была бурая, как кофе, каменистые
выступы — белые, как сливки; каменотёсы превратили неправильной формы останцы в
груды прямоугольных блоков. Вулсторп производил впечатление места
возвышенного и близкого к небу; деревья вдоль деревенской дороги кривились в одну
сторону , наводя на мысль, что в здешних краях не всегда так тихо и безветренно,
как в этот весенний день.
Вулсторпская усадьба выглядела непритязательно и формой напоминала жирное
Т, обращенное перекладиной к дороге. Как и всё здесь, она была сложена из
мягкого светлого камня; крыша сплошь заросла лишайником. Дом стоял на южной,
солнечной стороне холма, но строители почему-то разместили в этой стене
только два окна, чуть больше бойниц, да чердачное окошко, назначения которого Да-
ниель вначале не понял. Покуда лошадь с трудом ступала по раскисшей весенней
дороге, он приметил, что Исаак сполна использовал преимущества, южной стены,
нацарапав на ней несколько солнечных циферблатов. Вниз с холма тянулись
многочисленные амбары и конюшни — признак процветающего хозяйства.
Даниель свернул с дороги. Дом отстоял от неё не больше чем на двадцать
футов . Над дверью красовался резной каменный герб: простой щит с двумя
скрещенными человеческими мослами. Весёлый Роджер без черепа. Несколько мгновений
Даниель, сидя на лошади, дивился неприкрытой чудовищности герба и чувствовал
тупой, ноющий стыд за свою английскость. Он ждал, что слуга объявит о его
приезде.
Исаак в письме сообщал, что родительница уехала месяца на полтора. Даниеля
это вполне устраивало. Он знал про неё совсем немного: что она бросила
трёхмесячного Исаака на бабку, и переехала в соседнюю деревню к богатому мужу.
Даниель заметил, что некоторые семьи (например, Уотерхаузы) умеют сохранять
пристойную видимость, что бы ни происходило внутри; обман, разумеется,
полнейший, однако он избавляет знакомых от неловкости. Бывают и другие семьи: в
них душевные раны никогда не затягиваются, но вновь и вновь растравляются и
выставляются напоказ, словно кровоточащие сердца и стигматы католических
изваяний. Сидеть в таком доме за обедом или просто за беседой — всё равно что
вместе с Гуком резать собаку: любое твое слово или поступок раздувают мехи,
ты смотришь на раскрытую грудную клетку и видишь, как беспомощно отзываются
органы, как бьется сам по себе вечный двигатель сердца. Даниель подозревал,
что Ньютоны — одно из таких семейств. Герб на двери с евклидовой
непреложностью доказывал его подозрения.
— Это ты, Даниель? — негромко произнёс голос Исаака Ньютона.
По жилам Даниеля пробежал маленький пузырёк эйфории: увидеть кого-либо
после такого перерыва, во время чумы, и убедиться, что он по-прежнему жив, было
чудом. Даниель поднял голову. Северная сторона дома была обращена к склону,
на котором рос небольшой яблоневый сад. На скамейке спиной к Даниелю и к
солнцу сидел кто-то — не то мужчина, не то женщина, — завернутый в одеяло,
как в шаль. Длинные бесцветные волосы рассыпались по плечам поверх одеяла.
— Исаак?
Сидящий немного повернул голову.
— Да, я.
Даниель въехал по грязи в яблоневый сад, спешился и привязал лошадь к
невысокой ветке — гирлянде белых цветов. Лепестки сыпались, как снег. Даниель
описал вокруг Исаака большую коперниковскую дугу, вглядываясь в него сквозь
благоуханную метель. Волосы у Исаака всегда были очень светлые, с ранней
проседью, однако за год, что они не виделись, он стал седым как лунь. Белые
локоны капюшоном обрамляли лицо. Даниель ожидал увидеть знакомые глаза
навыкате, но увидел лишь два золотых диска, словно у Исаака вместо глаз — монеты по
пять гиней. Наверное, Даниель вскрикнул, потому что Исаак сказал:
— Не пугайся, Я сам придумал эти очки. Ты, наверное, знаешь, что золото
практически неограниченно ковкое, однако известно ли тебе, что в очень тонкой
фольге оно становится прозрачным? Попробуй.
Он одной рукой протянул очки, а другой заслонил глаза. У Даниеля дернулась
рука — очки оказались легче, чем он ожидал, не линзы, а лишь тончайшая
золотая плёнка на проволочном каркасе. Он поднёс их к глазам, и всё поменяло
цвет.
— Они синие!
— Ещё один ключ к разгадке природы света, — промолвил Исаак. — Золото
жёлтое — оно отражает жёлтую часть света и пропускает остальное. Лишённый жёлтой
составляющей свет становится синим.
Даниель смотрел на бледные призраки яблонь в синем цвету перед синим
каменным домом и на синего Исаака Ньютона, который сидел спиной к синему солнцу,
прикрыв глаза синей рукой.
— Прости, что такая грубая работа. Я делал их в темноте.
— у тебя что-то с глазами?
— Всё, с Божьей помощью, пройдёт. Я слишком много смотрел на солнце.
— Ой. — Даниель едва не онемел от угрызений пуританской совести. Как он мог
так надолго оставить Исаака? Счастье ещё, что тот не загнал себя в гроб.
— Я по-прежнему могу работать в тёмной комнате со спектрами, которые
отбрасывает через призму Солнце. Однако спектры Венеры слишком слабы.
— Венеры?!
— Я сделал много наблюдений касательно природы света, которые противоречат
теориям Декарта, Гюйгенса и Бойля, — пояснил Исаак. — Я разложил белый
солнечный свет на цвета, а затем соединил их и вновь получил белый. Я проделал
этот опыт множество раз, меняя аппаратуру, чтобы исключить возможные
источники ошибок. Осталось устранить ещё один: Солнце — не точечный источник света.
Его лик на небе представляет собою заметных размеров диск. Те, кто будет
искать погрешности в моей работе, смогут указать, что свет от разных участков
Солнца входит в призму под чуть различными углами, а следовательно, выводы
мои сомнительны и потому ничего не стоят. Чтобы устранить эти преграды, я
должен повторить опыт не с Солнцем, а с Венерой — почти бесконечно малой
точкой. Однако свет Венеры настолько слаб, что мои обожжённые глаза его не
различают . Мне нужны твои здоровые глаза, Даниель. Ночью начнём. Хочешь пока
вздремнуть ?
Дом делился на две половины — северную и южную. В северной, где были окна,
но не было света, располагалась вотчина ньютоновой родительницы: гостиная на
нижнем этаже и спальня на верхнем, обставленные по тогдашнему вкусу небольшим
количеством крайне громоздкой мебели. В южной половине, с обращенными к свету
окнами-бойницами, обитал Исаак; внизу находилась кухня, пригодная для занятий
алхимией, над ней — спальня.
Исаак убедил Даниеля лечь на материну постель, потом неосторожно
проговорился, что на этой самой постели он был рожден, за несколько недель до срока,
двадцать четыре года назад. Пролежав полчаса на кровати, твёрдой, как жертва
столбняка, и глядя на то, что впервые предстало очам Исаака (окно и сад),
Даниель встал и снова вышел из дома. Исаак по-прежнему сидел на скамье, на
коленях у него лежала книга, но золотые очки были обращены к горизонту.
— Полагаю, разбили их наголову.
— Извини?
— Началось близко к берегу, потом стало отдаляться.
— о чём ты, Исаак?
— Морское сражение — мы бьемся с голландцами в проливах. Ты разве не слышал
канонаду?
— Я лежал в постели очень тихо и ничего не слышал.
— Отсюда слышно отчётливо. — Исаак поднял руку и поймал трепетный
лепесток . — Ветер благоприятствует нашему флоту. Голландцы неправильно выбрали
время.
У Даниеля слегка закружилось в голове при мысли, что Джеймс, герцог
Йоркский, с которым они недавно стояли на расстоянии вытянутой руки и говорили о
сифилисе, сейчас на палубе флагмана обменивается залпами с голландской
армадой, и грохот, прокатившись над морем, попадает в исполинскую ушную раковину
залива Уош, изгибом которой служат Бостонская и Линнская впадины, а также
Длинная Песчаная банка, оттуда в наружный слуховой проход Уэлленда и дальше
по его притокам, через топи и холмы Линкольншира, в ухо Исаака. А может, в
голове закружилось от того, что мириады белых лепестков падали на землю по
одной и той же скошенной ветром траектории.
— Помнишь, как умер Кромвель, и сатанинский ветер налетел, чтобы унести его
душу в ад? — спросил Исаак.
— Да. Я шёл в погребальной процессии и видел, как старых пуритан ветром
сбивало с ног.
— Я был на школьном дворе. Мы прыгали в длину. Я выиграл, хотя был
маленьким и хрупким. Нет, благодаря этому — я знал, что обязан думать. Я встал
спиной к сатанинскому ветру и прыгнул во время особенно сильного порыва. Ветер
понёс меня, как эти лепестки. На мгновение меня охватило сильнейшее чувство —
наполовину восторг, наполовину страх. Мне чудилось, что ветер будет нести
меня вечно — я никогда не коснусь ногами земли, а буду лететь и лететь, пока не
обогну земной шар. Разумеется, я был ребёнком и не знал, что снаряд летит по
параболе. Какой бы пологой ни была эта кривая, она рано или поздно склонится
к земле. Однако предположим, что ядро или мальчик, подхваченный
сверхъестественным ветром, будет лететь так быстро, что центробежная сила (как называет
её Гюйгенс) его движения вокруг земли уравновесит тенденцию к падению. Что
произойдёт тогда?
— Э... смотря как понимать природу падения, — проговорил Даниель. — Почему мы
падаем? В каком направлении?
— Мы падаем к центру земли. К тому самому, от которого направлена
центробежная сила — когда крутишь камешек на бечевке.
— Думаю, если бы удалось уравновесить эти силы, ты бы летел и летел, не
падая и не взлетая вверх. Впрочем, такое представляется невероятным. Господь
должен был бы удерживать тебя как удерживает планеты.
— Если принять некоторые допущения касательно природы тяготения и того, как
вес уменьшается с расстоянием, это происходит само собой, — сказал Исаак. —
Ты просто будешь лететь и лететь вечно.
— По кругу?
— По эллипсу.
— По эллипсу... — И тут граната, наконец, взорвалась у него в голове. Даниелю
пришлось сесть на землю, прямо на прошлогоднюю падалицу. — Как планета.
— Вот именно — если бы мы могли прыгнуть достаточно сильно или бы нам в
спину дул достаточно сильный ветер, мы все стали бы планетами.
Всё было так чисто и очевидно правильно, что Даниель догадался спросить о
подробностях лишь несколько часов спустя. Солнце уже село, и они ждали, когда
Венера переместится в южную часть неба.
— Я разработал метод флюксий, который делает это все вполне очевидным, —
сказал Исаак.
Первой мыслью Даниеля было: «Надо сказать Уилкинсу». Уилкинс, написавший
книгу, в которой люди путешествуют на Луну, восхитился бы фразой Исаака «Мы
все стали бы планетами». Однако он вспомнил Гука и опыт с глубоким колодцем.
Некое предчувствие подсказывало, что Ньютона и Гука следует покамест держать
в разных ячейках.
Спальня Ньютона была устроена словно нарочно для опытов с призмами. Для них
нужно, чтобы свет входил через узкое отверстие, а само помещение было темным,
иначе спектр на стене будет совсем бледным. Одна беда — Даниель всё время обо
что-нибудь спотыкался. Исаак жил здесь несколько лет до поступления в
Кембридж , и, судя по всему, одиноко. Пол усеивали остатки вещиц, которые Исаак
смастерил, а потом не удосужился выкинуть. Белёные стены покрывали рисунки,
сделанные углем или нацарапанные ногтем: чертежи мельниц, изображения птиц,
геометрические доказательства. Даниель шаркал в темноте, не отрывая ног от
пола, чтобы не наступить на кукольную мебель, камни для шлифовки линз,
водяные часы, тонкий, словно пергаментный, череп мыши или тигелёк с прикипевшими
капельками металла.
Исаак рассчитал, в какие именно ночные часы Венера будет бросать свой
строго однонаправленный свет на южную стену Вулстропской усадьбы — не только на
эту ночь, но и на каждую ночь в течение нескольких следующих недель. Все эти
часы были расписаны: Исаак составил целую программу экспериментов. Даниель
видел, что его друг защищает свою правоту перед целой коллегией воображаемых
иезуитов, со всех сторон мечущих в него стрелы латинских возражений, частью
просто смехотворных; что Исаак воображает себя разом Галилеем и святой Анной,
но, в отличие от Галилея, не склонен сдаваться, и не намерен, как святая
Анна , полечь под стрелами мучителей — он схватит их на лету и метнет обратно.
Вот чем Гук никогда бы не озаботился. Гуку было довольно сознания
собственной правоты, его не интересовало чужое мнение.
Когда Исаак расположил призмы на окне и задул свечи, Даниель на некоторое
время ослеп и по-настоящему испугался, что, не обладая Исааковой зоркостью,
не различит на стене слабый спектр Венеры. «Наберись терпения», — произнес
Исаак с нежностью, какой Даниель не слышал от него долгие годы. У Даниеля
закралась мысль, что Исаак носит золотые очки не по одной лишь причине. Да, он
защищает обожжённые глаза от света. Однако, может быть, он защищает и своё
обожжённое сердце?
Тут он заметил на стене разноцветное пятнышко: полоску — красную с одного
бока и фиолетовую с другой — и сказал: «Вижу».
На чердаке тяжело зашуршало, послышался звук, словно кто-то скребет
когтями . Даниель вздрогнул.
— что там?
— Наверху окошко, чтобы совы залетали на чердак и вили там гнезда, — сказал
Исаак. — Тогда мыши не будут есть зерно, которое мы храним на чердаке.
Даниель рассмеялся. На мгновение они с Исааком стали мальчишками,
заигравшимися в ночи; былые сложности позабылись, будущие опасности отступили.
Низкое уханье — словно резонирующая нота в органной трубе. Затем шорох —
птица просунулась в окошко — и ритм мощных крыльев, словно биение сердца,
затухающее в небе. Спектр Венеры на мгновение померк — сова затмила планету.
Когда Даниель вновь повернулся, он увидел не только спектр Венеры, но и
крохотные чёрточки по всей стене — спектры звезд, окружающих Венеру. Однако он
не видел ничего, кроме спектров. Земля вращалась. Крохотные цветные полоски
ползли по невидимой стене, перетекали по грубой штукатурке, словно гонимые
ветром лужицы ртути, высвечивали фрагменты Исааковых рисунков. Каждая
миниатюрная радуга выхватывала из тьмы лишь малую частичку рисунка, а каждый
рисунок , в свою очередь, был лишь частью общего Исаакова замысла. Даниель поду-
мал, что, если стоять так из ночи в ночь, ежась от холода и напряженно
вглядываясь , можно составить в уме грубое представление об общей картине. Во
всяком случае, так ему предстояло постигать Исаака Ньютона.
Я тогда верил и теперь уверен, что
наш город будет сожжён огнем и серой,
и потому оттуда удалился.
Джон Беньян, «Путешествие пилигрима»
Занятия в Кембридже должны были возобновиться весной, но не успели Даниель
с Исааком переехать в старую комнатёнку, как кто-то снова умер от чумы и
пришлось возвращаться — Исааку в Вулсторп, Даниелю — к прежней кочевой жизни.
Несколько недель он провел у Исаака, ставя опыты по разложению света, ещё
несколько — с Уилкинсом (тот перебрался в Лондон и вновь регулярно собирал
Королевское общество) за составлением рукописи на всеобщем языке, остальное
время — с Дрейком и старшими братьями, которых отец вытребовал в Лондон ждать
конца света. Год Зверя, 1666-й, прошёл наполовину, потом на две трети. Чума
кончилась. Война продолжалась и стала уже не просто англо-голландской;
французы вступили в неё на стороне голландцев против англичан. Впрочем, планы,
которые герцог Йоркский набросал со своими адмиралами холодным днём в Эпсоме,
оказались не совсем уж никчёмными: англичане одерживали победы. Дрейк, надо
думать, разрывался между патриотическим пылом и разочарованием, что война
никак не перерастёт в Армагеддон. Она состояла из череды морских сражений,
сводившихся к тому, что англичане медленно вытесняли французов и голландцев из
Ла-Манша, и явно не укладывалась в схему, заданную Книгой Даниила и
Откровением. Дрейк перечитывал их ежедневно, сочиняя все более притянутые за уши
толкования. Что до самого Даниеля, иногда он по целым дням вообще не
вспоминал про конец света.
Однажды сентябрьским днём он возвращался в Лондон из Вулсторпа, где помогал
Исааку рассчитывать теорию планетарных орбит. Результат получился
неудовлетворительный , поскольку они не знали, на каком расстоянии от центра Земли
находятся, когда взвешивают предметы. Даниель завернул в чумной Кембридж за
новой книгой, в которой якобы содержалось искомое число — радиус Земли, — и
теперь ехал к отцу. Тот сообщил в письме, что рассчитал другое искомое число —
точную дату светопреставления (она выпала у него как раз на начало сентября).
Даниель был в двадцати милях от Лондона, и сумерки уже сгущались, когда
навстречу ему во весь опор промчался гонец, крикнув на скаку: «Лондон горел
весь день и горит до сих пор!»
Даниель уже видел это, однако, не хотел признавать. С утра в воздухе пахло
гарью, дым висел над деревьями и скрадывал лощины. Солнце пылало на полнеба;
клонясь к горизонту, оно стало оранжевым, потом алым и расцветило закатными
красками столбы дыма — предзнаменования, казавшиеся неизмеримо большими, чем
(всё еще неизвестный) радиус Земли. Даниель ехал в ночь, но не в темноту.
Свод оранжевого света раскинулся на милю над Лондоном. Земля вздрагивала —
поначалу Даниель думал, что с такой силой рушатся здания, однако толчки шли в
явно продуманной последовательности, и он сообразил, что дома нарочно
взрывают порохом, чтобы воздвигнуть завал на пути огня.
Сперва он полагал, что дому Дрейка за Холборном пожар не грозит, но число
взрывов и размер зарева убеждали, что обольщаться не стоит. Теперь он ехал во
встречном потоке измазанных сажей бедолаг. В складки одежды и даже в уши
набился пепел, хлопья обугленного вещества, дождем сыпавшие вокруг.
— Прям как снег! — воскликнул какой-то мальчик, глядя вверх.
Даниель через силу поднял глаза и увидел, что небо полно какими-то
ошмётками , которые медленно кружат, но в целом опускаются к земле. Он поймал один:
страницу 798-ю из Библии, обугленную по краям; протянул руку и поймал другой:
листок из амбарной книги золотых дел мастера, всё ещё тлеющий с угла.
Листовку против свободной чеканки монет. Письмо одной дамы к другой. Они ложились
на плечи, как палая листва, и вскоре Даниель перестал их читать.
Дорога заняла так много времени, что зрелище первого горящего дома
оказалось столь же неожиданно, сколь и ужасно. Столбы пламени вставали из окон,
чёрные фигурки бегали с вёдрами, плеща через край самоцветы воды. Погорельцы
запрудили поля за Грейз-Инн-роуд и, устав смотреть на пожар, сооружали
убежища из подручного материала.
Неподалеку от Холборна дорогу почти перегородили обломки взорванных домов —
даже сквозь запах горящего Лондона Даниель различал сернистый пороховой дух.
В следующий миг взлетело на воздух здание справа; Даниель увидел жёлтую
вспышку, и тут же в лицо бросило щебнем (ощущение было такое, будто половину
лица попросту снесло). Он оглох. Лошадь извилась на дыбы, сломала ногу о
груду камней и сбросила Даниеля. Он упал на камни и доски, потом встал, не
помня , сколько времени пролежал. Взрывы звучали чаше; главный фронт пламени
приближался. От стен, крыш, от одежды на живых и на мертвецах поднимались завесы
пара. Даниель в свете зарева перебрался через завал на улицу, ещё не
засыпанную, но обречённую сгореть.
Добравшись до Холборна, он повернулся спиной к огню и побежал на грохот
взрывов. Часть мозга выполняла геометрические построения, нанося взрывы на
мысленную карту и экстраполируя их дальше. По всему выходило, что дуга
пройдет через дом Дрейка.
На Холборне тоже лежала груда, такая свежая, что камни еще осыпались,
стремясь к углу естественного откоса. Даниель взбежал по ней, почти боясь увидеть
под ногами отцовскую мебель. Однако с вершины ему открылся вид на дом Дрейка,
который по-прежнему высился, хотя высился в одиночестве — оба соседних дома
лежали в развалинах. Стены дымились, головешки сыпались вокруг, как метеоры,
а Дрейк Уотерхауз стоял на крыше, держа над головой Библию. Он что-то кричал,
но никто при всем желании не разобрал бы слов.
На улице внизу образовалось необычное скопление дворян в некогда ярких, а
теперь чёрных от сажи нарядах, и мушкетёров, которым явно не по душе было
стоять так близко к огню с пороховницами на поясе. Очень богатые и знатные
люди смотрели на Дрейка, кричали и указывали вниз, призывая его спуститься.
Однако Дрейк смотрел только на огонь.
Даниель повернулся туда, куда смотрел отец, и его едва не бросило на землю
жаром и зрелищем Большого Пожара. Все от востока до юга пылало, всякая вещь
под звёздами. Пламя взметалось и трепетало, взмывало к небу и колыхалось,
дома ложились, как смятая трава под исполинским колесом Джона Уилкинса.
Оно надвигалось так быстро, что настигало бегущих людей — те окутывались
дымом и взрывались пламенем, обращаясь в свет: вознесение. Дрейк указывал на
них перстом, но придворные щеголи не желали ничего видеть. В глазах Дрейка
они были демонами ещё до того, как Лондон объяло пламя, поскольку
пресмыкались перед королём Карлом II, архидемоном самого Людовика XIV. И теперь эти
люди сошлись перед его домом.
Взгляды придворных были обращены внутрь, на одного человека — даже Дрейк на
него смотрел. Даниель приметил лорда-мэра и поначалу счёл центром внимания
его, но лорд-мэр неотрывно глядел куда-то ещё. Отыскав новую позицию на куче,
Даниель увидел наконец высокого смуглого человека в невероятно роскошном
наряде . Огромный парик возбуждённо трясся. Его обладатель внезапно шагнул
вперёд, выхватил у приспешника факел, последний раз глянул на Дрейка и коснулся
факелом мостовой. Яркая звёздочка дымного пламени побежала к распахнутой
двери.
Человек с факелом обернулся, и Даниель узнал короля.
В толпе произошло предварительное подобие взрыва: придворные и мушкетеры
сомкнулись вокруг монарха, защищая его от летящего верджинела. На крыше
Дрейк, указуя перстом на его величество, воздел Библию над головой, дабы
призвать с неба новый поток проклятий. По пылающим головням, которые сыпались
вокруг, словно копья ангелов-мстителей, он, вероятно, вообразил, будто играет
важную роль в Страшном Суде. Однако ни одна головешка не упала на короля.
Искра взбиралась по ступеням. Даниель сбежал по развороченным останкам
дома, уверенный, что сумеет обогнать её и вырвать запал раньше, чем огонь
доберётся до пороховых бочонков в гостиной. Навстречу ему неслись королевские
стражники. Уголком глаза он видел, что один из них разгадал его намерение —
лицо внезапно разгладилось и осветилось, как у студента, до которого,
наконец, дошло. Мушкетёр шагнул в сторону и поднял к плечу трубку с
воронкообразным раструбом. Даниель взглянул на отцовский дом и заметил, что искра бежит
по тёмной прихожей. Он напрягся в ожидании взрыва, но грохот раздался сзади —
и тут же его ударило в сотне мест, бросило лицом на мостовую.
Даниель перекатился на спину, пытаясь загасить языки боли по всему телу, и
увидел, что отец возносится к небесам. Чёрная одежда обратилась в одеяние
пламени; конторка, книги и напольные часы летели следом.
— Отец! — позвал Даниель.
Призыв был бессмысленным, если признавать смысл исключительно в
натурфилософских рамках. Даже предполагая, что Дрейк был жив, когда Даниель к нему
обратился (довольно смелое допущение, не делающее чести молодому члену
Королевского общества), он находился далеко и продолжал удаляться в грохоте и
смятении, к тому же, вероятно, оглох от взрыва. Однако Даниель разом увидел, как
взлетает на воздух родной дом, и получил в спину заряд картечи; всякий
натурфилософский смысл из него вышибло. Осталась логика пятилетнего ребенка,
видящего, что отец его покидает, хотя это неправильно и супротив естества. Более
того, между ними осталось всё несказанное за последние двадцать лет: он
согрешил перед Дрейком, и мог бы, покаявшись, получить отпущение, а Дрейк
согрешил перед ним и должен был дать ответ. Намеренный во что бы то ни стало
предотвратить этот гнусный и противоестественный уход, Даниель прибег к
единственному средству самосохранения, какое Бог даровал пятилетним: к голосу,
который сам по себе ничего не делает, лишь сотрясает воздух. В любящем доме
на крик сбегутся и помогут, «Отец!» — повторил Даниель. Однако его дом
превратился в ураган кирпичей и брызги досок, прочерчивающих собственные дуги к
дымной земле, а отец обратился в грозное облако. Как богоявление в Ветхом
Завете . Только если Иегова в облаках являл Себя Своему народу, то это облако
поглотило Дрейка и не извергло, а соединило с Великой Тайной. Он сокрылся от
Даниеля навсегда.
На «Минерве»,
Плимутский залов,
Массачусетс
Ноябрь, 1713 г.
Мозг опередил перо; чернила высохли, лицо увлажнилось. Один в каюте,
Даниель предается ещё одному излюбленному занятию пятилетних. Некоторые считают,
что плакать — ребячество. Даниель (который с рождения Годфри досыта
наслушался плача) придерживается противоположного мнения. Плакать в голос —
ребячество , поскольку плачущий верит, что его услышат и опрометью бросятся спасать.
Плакать беззвучно, как Даниель в это утро, — знак возмужалого страдальца, не
питающего подобных иллюзий.
На орудийной палубе раздаются ритмичные выклики. Крики медленно нарастают и
взрываются топотом ног по трапам красного дерева; и вот уже палуба «Минервы»
заполнена матросами, они бегают и сталкиваются, словно живая иллюстрация гу-
ковой теории тепла. Первая мысль Даниеля: в пороховом погребе пожар и команду
высвистали наверх, чтобы покинуть судно. Однако паника в высшей степени
упорядоченная .
Даниель вытирает лицо, закрывает чернильницу, выходит на шканцы и бросает
за борт испорченное перо. Матросы по большей части уже на вантах и спускают
огромные белые полотнища, словно стремясь защитить непривычный взгляд Даниеля
от целой флотилии вельботов и шлюпов. Камни и деревья на берегу смещаются по
отношению к неподвижному наблюдателю на «Минерве» явно недолжным образом. «Мы
дрейфуем... нас несёт!» — возмущён Даниель. Поднять якорь на корабле такого
размера — дело до нелепого долгое и муторное. Матросы с пением бегают
взапуски вокруг огромного кабестана, юнги отскребают от ила и посыпают песком
якорный канат, добиваясь лучшей сцепки с кабалярингом — бесконечной петлей,
трижды обнесённой вокруг шпиля, к которой они занемевшими руками крепят якорный
канат. В часы с восхода солнца ничего похожего даже не начиналось.
— Нас несёт! — вновь взывает Даниель к Даппе, ловко спрыгнувшему с юта
только что не ему на плечи.
— Само собой, капитан, — мы все в панике, разве вы не видите?
— Вы несправедливы к себе и своей команде, мистер Даппа... и почему вы
обращаетесь ко мне «капитан»? И почему нас несёт, если мы не подняли якорь?
— Ваше место на юте, капитан... вот так, ещё шажок...
— Позвольте мне сходить за шляпой...
— Ни в коем разе, капитан, надо, чтобы каждый пират в Новой Англии — а в
данную минуту они все здесь — видел ваши блистающие на солнце седины и
лысину, розовую и бледную, как у капитана, который много лет не поднимался на
палубу. Сюда, смотрите на штурвал, сэр... вот так... не могли бы вы качнуться ещё
раз? Сощурьтесь на непривычный свет... отлично сыграно, капитан!
— Боже милостивый, Даппа, мы дрейфуем! Какой-то безумец перерезал якорные
канаты!
— Я же сказал: мы были в панике... осторожнее на трапе, капитан!
— Отпустите мой локоть! Я вполне в состоянии...
— Рады вам служить, капитан, — и я, и этот увечный голландец наверху трапа.
— Капитан ван Крюйк! Почему вы одеты как простой матрос?! И что сталось с
нашими якорями?!
— Мёртвый груз, — бросает ван Крюйк и что-то добавляет по-голландски.
— Он говорит, вы проявляете именно ту бессильную сварливость, какая нам
нужна. Вот возьмите подзорную трубу! У меня мысль — почему бы вам для начала
не поднести её к глазу другим концом и не разыграть растерянность и гнев —
как будто какой-то подчинённый по глупости поменял линзы.
— Да будет вам известно, мистер Даппа, что в своё время я знал об оптике
больше любого из смертных, за исключением одного. Двух, если считать Спинозу,
однако он был всего лишь практическим шлифовальщиком1 и больше предавался
афеистинеским размышлениям...
— Делайте что сказано! — рычит однорукий голландец. Он по-прежнему капитан,
поэтому Даниель подходит к ограждению юта, поднимает трубу и смотрит в
объектив . Слышно, как пираты в вельботах над ним смеются. Ван Крюйк отбирает у
Даниеля трубу, поворачивает другим концом и суёт обратно. Даниель пытается
навести стекло на приближающийся вельбот, однако нос судёнышка окутан завесой
дыма, которая быстро рассеивается на утреннем ветру. Уже несколько минут
паруса «Минервы» раздуваются, часто с резким хлопком, напоминающим пушечный вы-
Да, действительно, Спиноза был не только философом-рационалистом, но и
натуралистом. В юности он обучался шлифовке оптических стёкол. Позже шлифовка линз давала
ему доход, достаточный для жизни.
стрел, но...
— Дьявол! — говорит Даниель. — Они по нам палят!
Он видит теперь, что на носу вельбота установлен фальконет и какой-то
верзила закладывает в жерло аккуратную связку свинцовых шариков.
— Предупредительный выстрел, — успокаивает Даппа. — Выражение ужаса на
вашем лице, жесты... превосходно .
— Число судов изумляет... неужто они все пиратствуют вместе?
— Времени на объяснения будет ещё вдоволь, а пока вам стоит зашататься и
схватиться за сердце — мы под руки отведём вас в вашу каюту на верхней
палубе.
— Позвольте! Моя каюта, как вам известно, на шканцах...
— Только на сегодня вам уступили лучшую каюту на корабле, капитан. Идёмте,
вы слишком долго были на солнцепёке — вам пора отдохнуть и откупорить
бутылочку рома.
— Пусть обмен выстрелами не вводит вас в заблуждение, — произносит Даппа,
просовывая курчавую, тронутую сединой голову в капитанскую каюту. — Будь это
настоящее сражение, шлюпы и вельботы вокруг разлетались бы в щепки.
— Если это не сражение, то как прикажете называть, когда люди на кораблях
обмениваются свинцом?
— Игрой... танцем. Театральным представлением. Кстати... вы в последнее время
репетировали свою роль?
— Полагал небезопасным, пока летает картечь... но коль скоро это всего лишь
развлечение, что ж... — Даниель выбирается из-под стола, под которым сидел на
корточках, и направляется к окну, двигаясь как в парадоксе Зенона: каждый шаг
вдвое короче предыдущего. Каюта ван Крюйка занимает всю ширину кормы: два
человека могли бы играть здесь в волан. Кормовая переборка представляет собой
одно слабо изогнутое окно, в которое, как понимает теперь Даниель, виден весь
Плимутский залив: крохотные домики и вигвамы на берегу, а на воде
многочисленные судёнышки, окутанные пороховым дымом. Иногда они мечут короткие жёлтые
молнии в направлении «Минервы».
— Публика настроена враждебно, — замечает Даниель. Одно из оконных
стёклышек слева разбивается — надо полагать, от пули.
— Превосходный жест! То, как ваши руки взметнулись к голове, словно вы
пытаетесь зажать уши, и замерли в воздухе, будто уже охваченные трупным
окоченением... благодарение Богу, что вы у нас есть!
— Должен ли я понимать, что всё происходящее — лишь какой-то сложный способ
манипулировать сознанием пиратов?
— Не стоит заноситься — они точно так же поступают с нами. Половина пушек у
них на борту вырезаны из брёвен и покрашены под настоящие.
Нечто метеороподобное сносит носовую дверь с петель и зарывается в дубовую
кницу, сбивая и слегка перекашивая каюту — придавая Даниелевой системе
отсчёта некую параллелограмматичность, отчего кажется, будто Даппа стоит теперь
чуть-чуть под углом... или, может быть, весь корабль накренился набок.
— Некоторые пушки, разумеется, настоящие, — быстро говорит Даппа, пока
Даниель не успел сам на это указать.
— Если мы воздействуем на сознание пиратов, зачем выставлять капитана
выжившим из ума трусом, в чём, если я верно читаю между строк, и состоит моя
роль? Что мешает открыть все орудийные порты, выдвинуть все пушки, огласить
холмы эхом бортовых залпов и чтобы ван Крюйк на юте потрясал в воздухе
крюком?
— Всё ещё будет, дайте срок. Однако сейчас мы должны применять стратегию
многоуровневого блефа.
— Зачем?
— Поскольку нам предстоит иметь дело не с одной группой пиратов.
— Что?!
— Вот почему сегодня утром до зари мы захватили в плен и допросили...
— Кое-кто сказал бы: «подвергли пыткам»...
— ...нескольких пиратов. В Плимутском заливе чересчур много пиратов — это
противно всякой логике. Некоторые из них, судя по всему, враждуют между
собой. И впрямь, мы выяснили, что традиционные, честные работяги-пираты
Плимутского залива, те, что в маленьких судёнышках... Эй, капитан! Два шага к
штирборту , сделайте одолжение!
Даппа приметил что-то за окном. Даниель оборачивается и видит сразу за
стёклами вертикально натянутый трос — зрелище само по себе необычное, но,
главное, секунду назад его здесь не было. Трос дрожит, выбивая дробь по окну.
Появляются две мозолистые руки, широкополая шляпа, голова с зажатым в зубах
ножом. За спиной у Даниеля раздаётся оглушительный грохот, и что-то
происходит с лицом пирата, отчётливо видным через дыру на месте внезапно
исчезнувшего стекла. Дым стелется по уцелевшим стёклышкам; когда он рассеивается,
пирата уже нет. Даппа стоит посреди каюты, держа в руках дымящийся ствол.
Он роется у ван Крюйка в сундуке, вытаскивает крюк с болтающимися на
ремешках когтями.
— Вот о таких я и говорил. Они бы никогда не отважились на подобное
безрассудство, если бы их не теснила новая генерация.
— Что за новая генерация?
Даппа брезгливо бросает крюк в отверстие от выбитого стекла, ловит
пиратский трос, втаскивает в каюту и перерубает ловким ударом сабли.
— Поднимите глаза к горизонту, капитан, вам предстанет флотилия каботажных
судов: шлюпы, марсельные шхуны и кеч — общим числом с полдюжины или чуть
больше. Они обмениваются странной информацией при помощи флажков, выстрелов и
солнечных зайчиков.
— Так это они оставили без хлеба других буканьеров?
— Именно так. Если бы мы сразу дали им отпор, они бы поняли, что дело швах,
и могли бы объединиться с Тичем.
— С Тичем?
— Эдвардом Тичем, капитаном вон той флибустьерской флотилии. А так они
растратили силы в тщетных попытках захватить «Минерву», прежде чем Тич успел
поднять паруса. Теперь мы сможем заняться Тичем отдельно.
— Был какой-то Тич в Королевском флоте...
— Это он и есть. Тич сражался на стороне королевы, грабил испанские
корабли. Теперь, когда мы замирились с Испанией, он остался не у дел и пересёк
океан, чтобы разбойничать в Америке.
— Следовательно, я могу заключить, что Тичу нужен не столько наш груз,
сколько...
— Даже если мы выбросим за борт все тюки до последнего, он от нас не
отстанет . Ему нужна «Минерва». И мощный флагман флибустьерского флота из неё бы
получился!..
Пальба стихла, и Даниель решается снова подойти к окну. Он смотрит, как,
поднимая парус за парусом, флотилия Тича собирается в плотное облако.
— С виду корабли быстроходные, — замечает он. — Скоро мы Тича увидим.
— Его несложно будет узнать. Он вплетает в волосы тлеющую паклю, словно
огненные косы, а по ночам зажигает в густой чёрной бороде фитили. Пол-Плимута
убеждено, что он — дьявол во плоти.
— А вы как думаете, Даппа?
— Думаю, что не было ещё дьявола свирепей, чем капитан ван Крюйк, когда
пираты покушаются на его красотку.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Литпортал
БЕССМЕРТИЕ
1 день:
Что? Почему я ещё жив? Что со мной? Помню, как меня сбивает машина, я
падаю, теряю сознание. А теперь вокруг меня собралась целая толпа людей, какой-
то нервный мужичок прыгает вокруг меня, постоянно что-то причитая, все
смотрят на меня так, будто со мной что-то не так. А на мне ни царапины. Как такое
могло случиться?
1 неделя:
Показался врачу. Он никаких отклонений не нашел, сказав, что мой организм
работает как часы. Однако после того как у меня взяли из пальца кровь, порез
затянулся на считанные секунды. Благо, что врач на это не обратил никакого
внимания. Придя домой намеренно уколол себя повторно. Было страшно сделать
себе больно, но ничего не произошло. Из укола вытекла одна маленькая капелька
крови и тут же затянулась. Со мной явно что-то не так.
1 месяц:
Абсолютно пропало чувство голода и сна. Как оказалось я теперь совершенно
спокойно могу провести целую неделю без еды и воды и ничего мне с этого не
будет. Прикольное качество. Однако привычки, выработанные годами, всё равно
дают о себе знать. Иногда хочется съесть чего-то вкусного, мороженного или
жаренного мяса. Не потому что хочется есть, а просто ради вкуса.
1 год:
Сегодня случилось непоправимое. Сегодня я должен был погибнуть второй раз в
своей жизни. Мы с девушкой ехали поздно ночью по горной дороге. Я был так ею
увлечён, что не заметил поворота и вылетел с дороги. Мы вместе с машиной
ринулись в пропасть. Помню только, что в самый последний момент успел лишь
обнять свою любимую и что-то прокричать напоследок. Очнулся я неподалеку от той
груды металла, что раньше была автомобилем. Спасти любимую я уже не мог. А на
мне по-прежнему не было ни одной царапины.
10 лет:
Те 10 лет, что я провел на службе по контракту, сделали из меня настоящего
бойца. Я изучил науку выживания, благо, что с моими способностями это
оказалось много проще, чем остальным. Служба в горячих точках помогла мне укрыться
от мыслей на тему того, кто же я есть. Когда ты сидишь под пулями, мало кого
интересует - какое у тебя прошлое и какими особыми умениями ты обладал.
Главное - здесь и сейчас. Для меня мой полк стал второй семьёй. Однако даже им я
не скажу о том, что во время наших ночных вылазок меня убивали уже раз 5 или
6. Хотя я и сам уже и не помню сколько точно. Благо, что после возвращения на
базу мне удавалось объяснить то, что на мне не царапины. Да и мало кого это
волновало. Жив, и ладно. Без ложной скромности скажу, что со временем я даже
стал для наших, неким подобием талисмана, который приносит удачу. Ха! Как бы
я хотел, чтобы было так. Все ребята в это верили до того момента, пока по
нашей позиции, во время очередных боев, не ударила ракета. Больше верить во
что-то было некому, т.к. на месте нашей дислокации не осталось ничего. Кроме
меня.
100 лет:
Как же быстро разрастается человечество. Ещё, казалось, вчера, нас было
чуть более 7 млрд., а за какие-то неполные 100 лет мы приблизились к 20! Как
мне кажется это вызвано небывалым технических рывком в медицине, компьютерных
технологиях, биоинженерии. Что бы спастись от голода, люди начали освоение
морского дна, строительство морских ферм и доступного жилья под водой.
Появились первые города-миллионники. А вот с проектом городов на Луне, увы,
ничего, пока что не получилось. Получив доступ к компьютерам, человечество
потеряло всякий интерес и стремление к звёздам. Теперь каждый имеет имплант,
который соединят всех людей в одну информационную сеть. Разговоры, теперь,
используются только в качестве хорошего тона и то, стараются его свести к
минимуму. В основном же используют т.н. "телепатию". А если точнее то специальную
программку, которая позволяет передавать мысли друг другу. Стоя у истоков
фирмы, которая первой начала производить такие чипы-импланты я не могу
беспристрастно сказать, хорошо это или плохо. Но люди сами выбирают свое
будущее.
1000 лет:
Как же скучна становится жизнь. Казалось бы - у меня всё есть. Есть
компания, которая за 1000-летнюю историю обрела репутацию такую, что может
поспорить с некоторыми странами. Я уж молчу про прибыли от неё, ведь каждый день
рождается человек, которому необходимы наборы плат, чипов и нейроинтерфейсов
для нормального функционирования в обществе. А на эти части - у моей фирмы
полная монополия. Женщины, влияние, связи, власть, всё становится неважным.
Всё то, что раньше меня волновало - отошло на второй план, оставив только
небольшой налёт каких-то приятных воспоминаний. Единственное утешение, что я
себе нахожу - это наука. Она доставляет мне истинное наслаждение своей
непредсказуемостью. Неизвестно, какие открытия будут совершены в течение какие-
то 100 лет.
10000 лет:
Года проносятся мимо меня. Я не то что бы всегда стремился к жизни
отшельника, но, увы, так получилось, что все мои знакомые умирают раньше, чем я
смогу оставить о них хоть какое-то яркое впечатление. Череда знакомств, лиц,
имен, дат - теперь ничего для меня не значат, сливаясь в одну серую,
монотонную краску, которая теперь представляет всё моё существование. Мода, музыка,
литература, все, что раньше меня развлекало теперь кажется мне повторением
то, что уже было раньше.
Не так давно, пару столетий назад, человечество очередной раз вышло на
очередной виток научного прогресса. Людям покорился космос и спустя век, весь
научно-технический потенциал работал на то, что бы покинуть Землю. И вот
свершилось - огромные космические лайнеры, ушли в необъятные просторы
космоса, оставив за собой запылённый, уставший мир - колыбель человечества.
Остался и я, поскольку решил, что мне нет места в новом мире.
100000 лет:
Вчера... А может уже и не вчера. Я не помню. Был ледниковый период, который
длился может день, может час, может век. Я не знаю. Я уже очень давно
перестал считать время. Сложно считать то, что не имеет над тобой власти. Бродя
по заснеженной пустыне я пытаюсь найти что-то, что может привлечь моё
внимание , но всё тщетно.
1000000 лет:
Я видел как жизнь умирала. Я видел, как из-за надвигающихся ледников или
засухи вымирали целые виды. В итоге всех катаклизмов, что я пережил, меня
посетила мысль, что я остался совсем один на этой планете. Здесь была вода,
солнечный свет, приемлемая температура. Но совсем не было жизни, кроме меня.
Но однажды случило то, что изменило обычный ход вещей. Кровь. Обычная кровь,
что течет в венах, по нелепой случайности попала в воду океана. Вначале я не
придал этому значения, но через какой-то незначительный промежуток времени я
заметил существ, очень отдаленно, да ещё и при должной фантазии, напоминающих
рыб, что выпрыгивали на берег.
И тут у меня затеплилась надежда на то, что отныне я буду не один. Пройдет
ещё совсем немного времени и я снова услышу и увижу что-то новое, что-то что
сможет меня удивить. Может быть у меня даже получится научить чему-то этих
новых, пока что неведомых мне существ. Это было бы здорово. Нужно лишь
немного подождать. Но это я уже умею отлично, время научило меня этому.
Я буду присматривать за новым миром. Я буду ждать.
Мышление
НА ПУТИ К НЕИЗБЕЖНОМУ
Александр Никонов
Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете
горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего
не будет невозможного для вас.
Евангелие от Матфея
Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что
необходимо превзойти... Что такое обезьяна в отношении
человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым
должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или
мучительным позором... Человек — это канат, натянутый между
животным и сверхчеловеком, — канат над пропастью. Опасно
прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращенный
назад, опасны страх и остановка. В человеке важно то, что
он мост, а не цель: в человеке можно любить только то,
что он переход и гибель.
Фридрих Ницше «Так учил Заратустра»
Тональ начинается с рождения и кончается со смертью. Но
нагваль не кончается никогда. Нагваль не имеет предела.
Карлос Кастанеда «Сказки о силе»
ВМЕСТО
ВВЕДЕНИЯ
Цивилизация настроена на бесконечность. Именно эта настроенность помогает
нам примириться с личной конечностью. Но долго мириться с чем-то человечество
не привыкло. Оно, напротив, привыкло преодолевать любые препятствия, как
только для этого появляется техническая возможность. В одном из своих
выступлений философ Акоп Назаретян сказал, что поколение отцов, живущих сейчас на
планете, будет, возможно последним смертным поколением людей, а наши дети —
первым поколением, познавшим бессмертие. «Наши дети станут богами!» — вот
так, несколько поэтично охарактеризовал он этот переход. И добавил: «Вся
концепция жизни и смерти будет человечеством коренным образом пересмотрена в
самое ближайшее время». Действительно, есть у человечества одна великая мечта,
о которой грезят только самые отчаянные. И один неразрешимый вопрос, напрямую
связанный с этой мечтой, на который не могут дать ответ самые могучие умы.
Мечта эта — бессмертие, но бессмертие не человечества в целом, а индивида. А
вопрос — что есть человек в этом мире? Что такое сознание и как оно связано с
нашим телом? Ведь, возможно, для того чтобы обрести бессмертие, нам придется
покинуть тело, если не удастся справиться с встроенной в него бренностью.
Мы смертны. Никто еще не жил вечно, даже в сказках. Ну, кроме Кощея
Бессмертного, да и того угробили, поскольку выяснилось, что смерть его была
просто отделена от Кощеева туловища. Самые умудренные помнят: она находилась в
иголке, а иголка — в яйце, а яйцо — в утке, причем не в больничной, а в
настоящей... Отчего же даже в самых наиволшебных сказках их неизвестные авторы не
решаются дать герою бессмертие?
Максимум — счастливую и богатую жизнь и смерть одновременно со своей
самкой: «они жили долго и счастливо и умерли в один день». А оттого, что смерть
не обманешь, как ни крути. Эта простая неопровержимая истина о конечности
жизни шла с человечеством на протяжении всей его истории. Но жить-то хотелось
вечно! Отсюда — религии как мифологический заменитель желаемой вечности. Как
сказочная надежда на воскресение после покидания бренной материальной
оболочки — носителя.
Потом на место попов пришли фантасты, которые, вдохновленные научной
революцией, задумались о технологическом воплощении этой задачи — возможно сие
или нет? Удастся ли когда-нибудь скопировать личность на другой носитель,
более долговечный, например, электронный? И что такое личность? Интуитивно
понятно : личность — это самоосознающее «Я», выделяющее себя из окружающего
мира, имеющее цели, потребности, особенности реагирования, базы данных в виде
памяти... Реально ли все это скопировать?
В публикации «Апгрейд обезьяны1» я убедительно показал: даже если личность
скопировать и можно, личного бессмертия оригиналу это не даст — бессмертной
будет копия, а оригинал печально умрет, с завистью наблюдая за перемещениями
своей весьма довольной копии, козлом скачущей в молодом теле.
Людей это задело. Люди взволновались. И я их понимаю: после того как дикие
древние сказки, которые нам рассказывают религии, всерьез воспринимать стало
уже невозможно, утопающие ухватились за научную соломинку. А жестокий Никонов
эту соломинку норовит из рук вырвать.
Уверяю вас: не со зла!
Тем не менее, люди начали предлагать способы решения. Ну, например, такой.
Вживляем в мозг микросхему, которая будет постепенно перехватывать на себя
мозговые функции. Запараллеливать их. Мол, дублирующие функции в мозгу и так
существуют; появится дополнительное дублирование, которое будет заменять от-
1 Домашняя лаборатория N№7-8 за 2009 г.
мирающие от старости нейроны. Человек и не заметит, как переместится на более
долговечный носитель. Который останется только присобачить к новому туловищу.
Едва я поместил эту читательскую идею отдельным постом в своем ЖЖ, как ее
живо кинулись обсуждать. Значит, вопрос людей волнует. Очень волнует. Не
хочется уходить на тот свет. Не хочется закрытой шторки. «Шторка» — термин не
мой. Его придумал известный адвокат и общественный деятель Михаил Барщевский.
Он как-то признался в застольной беседе, когда я попросил его подвести итоги
жизни:
— Я атеист и в бога не верю. В бессмертие души тоже. Никакой загробной
жизни нет. Просто в какой-то момент опускается шторка. И пропадает изображение.
Все...
А дальше начинается трагедия высокой философии. Она не может не начаться,
когда рефлексирующее сознание принимает свою принципиальную конечность.
— Мы смертны. Поэтому так важно понять, в чем смысл жизни. Я для себя
сформулировал это так, — развил свою мысль Барщевский. — Все, что мы делаем в
жизни, мы делаем «для того, чтобы потом...». Мы учимся в школе для того, чтобы
потом поступить в институт. Мы учимся в институте для того, чтобы потом
зарабатывать деньги. Мы зарабатываем деньги для того, чтобы потом купить
квартиру. Мы женимся, чтобы было с кем ложиться спать каждый вечер и чтобы потом у
нас были дети. Мы покупаем земельный участок, чтобы потом построить дачу. Мы
накапливаем капитал, чтобы потом у детей было наследство. Мы все время
совершаем какие-то действия для того, чтобы было какое-то «потом» — на любом
отрезке жизни. Но у самой жизни «потом» нет. Стало быть, нет и цели. Тогда
возникает вопрос: а для чего же мы живем эту целую жизнь? И выходит, что смысл
жизни заключается только в самом процессе жизни. Когда это понимаешь,
возникает очень много вопросов. Например, можно ли совершить подлость ради бабок,
чтобы потом быть богатым? И оказывается, что с точки зрения смысла жизни как
процесса, а не цели, совершать подлость невыгодно! Потому что ты портишь
процесс , ведь тебе с этим жить, а ты собственную жизнь обгадил. У меня есть
такое понятие — «синдром бритья». Когда ты стоишь утром перед зеркалом и
бреешься , то смотришь на себя и вспоминаешь, что вчера сделал. Я очень люблю по
утрам смотреть на себя с удовольствием, а не отводить глаза в сторону... Я
доволен своей жизнью — тем, как я ее проживаю. Я очень многое успел. Я очень во
многом себя попробовал. Почти во всем добился успеха. Да, я ни в чем не стал
звездой первой величины. Но многое я начал первым, проложив дорогу другим. Я
первым в стране открыл адвокатскую контору. Я первый адвокат в стране,
который пошел работать во власть. Я первый чиновник, который начал критиковать
власть, в которой он сам работает. Очень многие из тех, кто пришел после
меня, то же самое делали лучше меня, учтя мои ошибки. Но я был первым! И мне
всегда было интересно...
Как печально сознание прощается с миром! Как не хочется ему уходить! Но,
увы — носитель этого сознания смертен.
— Знаете, когда я окончил школу, у меня были разряды по семи видам спорта,
— продолжал мой собеседник. — И до последнего времени я играл в волейбол, вот
только в последнее время не играю — позвоночник не позволяет. Поэтому теперь
остается только плавать...
А потом и плавать будет трудно. Носитель разрушается. И уносит с собой в
небытие волшебство сознания. Из-за такой ерунды гибнет целый мир! Всего лишь
потому, что разрушается тело. А его никак нельзя заменить? Или сохранить? Или
вообще отменить?
Помню, академик Гинзбург — титан отечественной науки — жаловался автору
этих строк:
— Мне уже за девяносто, сознания ясное, а тело совсем отказывает. Скоро
конец . Несправедливость какая... Жаль, что люди живут так мало!
Насколько мы все-таки завязаны на это бренное туловище!.. А действительно,
насколько? Можно ли его обновить? Реновировать? Отремонтировать? Отодвинуть
смерть на пять, десять, двадцать, тысячу лет? Обменять на что-либо другое,
работающее, например, на конденсаторах и микросхемах? Или биохимический
реактор тела и его мозг составляют такую неразрывную интегральную сущность, что
утрата или замена носителя поменяет и сознание? Может ли оно вообще быть
небиологическим? Не интеллект — его-то мы скоро создадим искусственно, — а
именно то животное сознание, личное «Я», которое боится, радуется и мечтает?
И нужно ли его, такое животное и страдающее, сохранять?
Любопытно, что страх смерти, страх небытия, ужас перед зарытой шторкой
присущ не только людям. Животные старательно обходят трупы своих сородичей. И,
похоже, самые интеллектуально развитые из них понимают, что такое смерть.
Смерть — это уход сознания навсегда. Тело осталось, вот оно — лежит здесь. Но
тот, кто ходил в нашей стае и общался с нами, исчез... Слоны хоронят своих
павших. Наткнувшись на кости умершего слона, они осторожно берут их хоботами и
относят подальше с глаз. Они помогают больным, старым и ослабленным особям,
поддерживая их, пока те могут идти. Умершего закрывают ветками. И даже
отмечают тризну по погибшим: великаны саванны могут до трех дней оставаться рядом
с телом своего умершего товарища.
Некоторые исследователи полагают, что «человек начался со страха перед
покойниками», то есть со страха перед смертью. Более того, они считают, что
этот иррациональный страх перед мертвыми послужил флегматизатором для
внутривидовой агрессии. Такая вот гипотеза существует — якобы появление орудий
многократно усилило смертоносность нашего вида, и для спасения от
самоистребления должен был появиться социокультурный предохранитель. Он и появился в виде
иррационального страха перед мертвыми собратьями своего вида. Сторонник
данной гипотезы — уже упомянутый выше профессор Назаретян — называет этот
невротический страх психопатологией, истероидной психопатией и считает, что «мы —
потомки этого «стада сумасшедших»».
— У истоков культуры, — считает он, — стоит экспансия истероидных
психастеников, у которых повышенная психическая лабильность и способность бояться не
только реальных физических опасностей, то бишь патологически развитое
воображение . Они выдумали способность мертвецов ходить, мстить живым. Они стали
заботиться о мертвых...
Причем забота эта порой проявляла себя весьма странным образом. Ну то, что
покойнику клали в могилу предметы быта, чтобы его задобрить и обеспечить
необходимым барахлишком на том свете, всем известно. Но иногда с ним делали
странные вещи. Скажем, в Китае, в пещере Коудянь, раскопали могилы двух
синантропов, ноги которых были когда-то связаны (об этом говорило расположение
берцовых костей). Зачем? Чтобы затруднить им житье на том свете? Нет,
конечно . Чтобы помешать покойникам вылезти из могилы и начать вредить живым.
Кстати, обычай связывать покойников сохранился почти до наших дней. Так,
например, до недавнего (по историческим меркам) времени поступали дикари
Тасмании. Они еще и могилу заваливали тяжелыми камнями — чтобы уж точно не
вылез ! А в некоторых племенах Австралии этот обычай модернизировали: умершего
на всякий случай пришпиливали копьем к дереву, да так и оставляли. Возможно,
тот же культурный генезис имеет и обычай сжигать покойника. А уж если
задуматься о том, почему у нас до сих пор гроб гвоздями заколачивают...
В общем, настороженное и негативное отношение к смерти транслировалось на
такое же отношение к покойникам. Смерть была штукой непонятной. Вот я сейчас
есть, рассуждал человек, и есть яркий мир вокруг меня. А что будет с этим
миром, когда я умру? Если я не смогу двигаться и не смогу видеть? Будет
чернота? Наверное, такая же, какая бывает, когда я закрываю глаза. Но ведь и при
закрытых глазах я продолжаю думать и осознавать себя! Может, и покойник тоже?
Ведь не может быть так, чтобы я совсем куда-то пропал, исчез!.. Я не хочу!..
Но тело распадется, и куда же денусь «Я»? Наверное, сознание может
существовать без тела. Но как? В виде чего? В виде пустоты? В виде некоей летучей
бесплотной эфемерности? Но зачем нужно такое существование, если мне все
радости достаются только от тела, ибо имеют телесную природу?..
И поэтому древние египтяне так старательно сохраняли тела, а христиане и
мусульмане внесли в свою мифологию допущение о том, что тело Хозяин Мира
потом восстановит — специально для рая. Или ада. Ибо как можно вкусить
удовольствий (пыток) без тела, они себе слабо представляли. С этой точки зрения
религиозный рай — обезьяний рай, чисто животный. Рай в хлеву, где тебя чешут,
дают вкусные помои, предоставляют каждый раз новую самку для случки...
Современным верующим такое представление кажется примитивным, и они тщетно
пытаются вырваться из силков телесности и придумать некие чисто ментальные
удовольствия. Как мне однажды сказал ударившийся головой о религию Герман Стерлигов,
«в раю я буду наслаждаться блаженством, торжеством райским!..» Детский сад и
полная неконкретика, как видите. Представить наслаждения, которые не
проистекали бы из тела, люди не могут, но при этом чисто телесные расчесывания им
представляются немножко унизительными для Господского Сада — вот и витают в
эмпириях голого абстракционизма.
У футурологов и поклонников научной фантастики такого внутреннего раздрая
нет. Они честно декларируют бессмертие в физическом теле — животном или
электронном. Представить удовольствия механического тела нам трудно, но их никто
и не обещает, ведь жизнь — не рай. Пусть даже и вечная!
Комментировать все вышесказанное я не буду. И зуб давать за описанную выше
теорию не стану — я имею в виду гипотезу том, будто «человек начался со
страха перед своими мертвецами». Напомню лишь то, что говорил ранее: пиетет (или
страх?) по отношению к мертвым есть и у некоторых животных. Так что, видимо,
ужас перед смертью, растущий из инстинкта самосохранения и преломленный в
абстрактные представления психикой и сознанием, лежит чуть глубже, чем
представляется. И чем интеллектуальнее животное, тем интимнее его отношения со
смертью.
Но как животное отличает мертвого собрата от живого, кроме неприятного
запаха? По обездвиженности. Движение — настолько характерный признак живого,
что его можно назвать главным. С физической точки зрения движение есть
перемещение материи в пространстве. Именно оно и создает иллюзию времени, о чем я
писал в «Апгрейде...». Сознание — тоже разновидность движения, но уже скорее в
философском смысле, поскольку мысль нематериальна. И плюньте в лицо тому, кто
станет убеждать вас в обратном. Ну а если плюнуть духа не хватает, просто
вежливо обратите внимание собеседника на невозможность собрать мысль в
пробирку, как слюну или желудочный сок. Выделения человеческого тела
материальны, их можно отнести в майонезной баночке на анализ. А мысль на анализ не
отнесешь — нечего нести. Нечего класть под микроскоп, разделять ланцетом и
сепарировать в центрифуге. Мысль идеальна! А пустая фраза о материальности
мысли родилась только потому, что мысль действительно влияет на материю: мы
выдумываем нечто и воплощаем наши задумки в материю — строим дома, делаем
книги... Да просто собственную материальную руку поднять усилием мысли — вот
ближайший пример влияния идеального на материальное.
Но как идеальное, то есть не существующее в реальном мире как реальный
объект, влияет на материальное сущее? Через что?
Через тело. Оно — посредник между нами и миром. Присмотримся к этому
посреднику повнимательнее. Это тем более важно еще и потому, что физическое
движение играет в функционировании тела ведущую роль. Без материального
движения не будет движения духа.
В устах атеиста рассуждения о духе могут показаться странными, ибо прилич-
ный атеист обязан понимать: в мире есть только движущаяся материя и ничего
больше в нем не существует. Это правильно.
А тень существует?
Она материальна?
Тень существует и она совершенно нематериальна. Тенью мы называем участок
плоскости, загороженный материальным непрозрачным объектом от
электромагнитного излучения. С этой точки зрения тень — такая же фикция, как и мысль.
Может быть, и все наше сознание — такая же фикция?
Это не я придумал. Сознание называли эпифеноменом такие великаны, как
Ницше . Эпифеномен — нечто кажущееся, не существующее «в реальности». Как тень.
Ведь «в действительности» тени не существует. Не существует как материального
объекта.
Вот об этом мы и будем говорить далее. О движении. О существовании. О
человеческом теле. О бессмертии. О сознании. И о том, как сознание влияет на
материю. На материю нашего тела и материю нашего мира. О стыках наук, где
рождается новое. О стыке физики и медицины, например, хотя, казалось бы, что
между ними общего?
Этой публикацией мне чертовски хочется сыграть со смертью в шахматы и
поставить ей мат, прорвавшись к вечности.
Но поскольку эта публикация о нас с тобой, читатель, она и построена будет
по-другому, не как мои прежние сочинения. Впрочем, ты уже знаешь об этом —
здесь будет много людей. Интересных, думающих, удивительных, размышляющих как
раз о тех вопросах, о которых мы взялись нынче поговорить. И моя, как автора,
задача — этих людей найти и задать им правильные вопросы. А также познакомить
с этими людьми читателя. Потому что нет в мире большего чуда, чем Человек.
Короче говоря, книга эта о людях, которые мучаются, ищут, ошибаются и, тем не
менее, идут вперед.
Все эти люди, которых вы лицом к лицу встретите в этой книге и которые
будут рассуждать тут о бессмертии и великом чуде Человека, умрут. Умрете и вы,
читатель. Умрет и автор.
Но останется текст...
ХОД I: Е2 - Е4
Снисходителен Заратустра к больным. Поистине, он не
сердится на их способы утешения и на их неблагодарность.
Пусть будут они выздоравливающими и преодолевающими и
пусть создадут себе высшее тело!
Фридрих Ницше «Так учил Заратустра»
...подошел к Нему некоторый начальник и, кланяясь Ему,
говорил : дочь моя теперь умирает; но приди, возложи на нее
руку Твою, и она будет жива... И когда пришел Иисус в дом
начальника и увидел свирельщиков и народ в смятении,
сказал им: выйдите вон, ибо не умерла девица, но спит. И
смеялись над Ним.
Евангелие от Матфея
— Как поживаешь? — спросил дон Хенаро таким участливым
тоном, что мы все засмеялись. — Он в очень хорошей форме,
— вставил дон Хуан, прежде чем я успел ответить. — Я могу
это видеть, — ответил дон Хенаро. — Взгляни на этот
двойной подбородок! И взгляни на эти бугры окорочного жира на
его ягодицах!
Дон Хуан засмеялся, держась за живот.
— Твое лицо округлилось, — продолжал дон Хенаро. — Чем ты
занимался все это время? Ел?
Карлос Кастанеда «Сказки о силе»
Глава 1. Кровь,
текущая по трубам
Господь живет на 12-м этаже, на улице Молдагуловой. Один глаз у него не
видит, а второй видит плохо, поэтому Создатель нашаривает на столе очки с
толстыми линзами, отломанная дужка которых примотана изолентой, надевает их,
берет карандаш и начинает проектировать Адама. Точнее, его сердечно-сосудистую
систему. Ему это сделать несложно, поскольку образование у Создателя человека
соответствующее — он инженер-гидравлик.
На свете существует небольшое число увлеченных граждан, на которых держится
мир. Один конструирует в сарае самобеглую коляску; другой у себя дома в
перерыве между приемом пациентов проводит опыты с электричеством; третий
размышляет о вопросах бытия; четвертый — сумасшедший, одинокий, заросший бородой,
живущий в убитой хрущовке, с нестриженными ногтями — всю жизнь бьется, чтобы
доказать никому не нужную математическую теорему, к середине жизни доказывает
ее и потом отказывается от призового миллиона долларов.
Все лучше, чем водку пить...
Когда я зашел в жилище к Ивану Голованову, на меня пахнуло душным теплом.
Право, даже на лестничной площадке было прохладнее! Я сразу покрылся потом и
затосковал о своей кондиционированной квартире. Небывалая жара стояла уже
больше месяца, Москва изнывала от торфяной гари, и было невозможно спать
ночью: нагретый за день бетон всю ночь отдавал в квартиры тепло, нарушая сон
сердечников и мучая стариков.
В этой однокомнатной квартире пахло старостью. И пылью. Застекленный балкон
завешан какими-то разнокалиберными разноцветными тряпками, закрывающими от
солнца, окна открыты, а в комнате тарахтит старинный вентилятор 60-х годов XX
века, развевая тюлевую занавеску. На кухне двухконфорочная плита, стол с
клеенкой , немытая посуда в раковине. В доме царит неухоженность, присущая старым
людям, когда на красоту и уборку уже не хватает сил и организм смиряется с
пылью, с захламленностью — хватило бы сил только на себя.
В квартире живут двое стариков — Иван Иванович Голованов и его очень
больная супруга. Она практически не видит. И плохо ходит. Но хорошо слышит. И
когда я стреляю в Ивана Ивановича жесткими вопросами, она не выдерживает и
выходит из-за небольшой перегородочки, которой старики разделили свою
однокомнатную квартиру, чтобы выделить «спальню», и начинает помогать ему:
— Ты все не так объясняешь! Скажи про вот это...
И тогда Голованов пытается объяснить по-другому, открывая какие-то схемы и
подсовывая мне новые графики. Он говорит, а я украдкой оглядываю тесное
пространство вокруг, загроможденное книгами, стопками пожелтевших листов,
десятками старинных сувенирчиков и пыльных безделушек, подаренных кем-то когда-то
на протяжении долгой жизни. Они не нужны. Но их жалко выкинуть. Старики
никогда ничего не выкидывают. Выкидывают потом наследники, вынося в огромных
крафтовых пакетах к мусорным бакам то, что уже никогда никому не понадобится...
У них за плечами целая жизнь. О которой можно долго рассказывать.
— Вы не думайте, что он у меня дурачок, — пытается защитить своего мужа
беззубая старушка. — Он был один из тех, кто остановил поворот северных рек в
Азию!
— Было такое, я писал отрицательное заключение на этот проект, — кивает
Голованов. — Добро бы, если б они сделали накопительное водохранилище многолет-
него регулирования и паводковый сток сбрасывали в Азию. А то ведь они хотели
Иртыш завернуть и противотоком погнать в Казахстан, а он — главный приток
Оби, значит, и Обь обмелела бы.
— Да все равно эти реки на северах никому не нужны, — машу я рукой,
вспоминая эту позднеперестроечную историю. — Бездарно сливаются в океан.
— Вот и нам так отвечали! Вы это бросьте — «не нужны»... Это наша вода! Мы
ведь о будущем думали. Теперь вот Азия отделилась, а реки нам самим
пригодятся, в XXI веке пресная вода станет самым дефицитным товаром, она будет дороже
газа и нефти. Я-то уж не доживу, но мне спокойно, что ресурс сохранили.
Будет , что продавать. Это же миллиарды стоит!
Я киваю и продолжаю оглядывать бедное стариковское жилье. На стенках висят
бледно-коричневые фотографии с лицами пятидесятых годов. Оказывается, супруга
Голованова была когда-то весьма симпатичной женщиной. Как меняет людей
старость , как уродует, — вот бы ее отменить!.. Супруга, как и ее муж, по
специальности инженер-гидравлик. И сейчас, поскольку то ли понимает его правоту в
«сердечном вопросе», то ли просто жалеет, поддерживает мужа в его борьбе с
официальной наукой и эмоционально переживает все его неудачи. Пока глаза
видели , она переводила его работы на английский. Но все тщетно.
— Это никому не нужно! — порой, отчаянно махая рукой, восклицает Иван
Иванович . — Они отвергают одну мою статью за другой просто потому, что не
понимают физики процессов!.. Мне жена, у которой сердце за меня болит, говорит:
да что ты все человечество спасаешь! Подумай лучше обо мне! И я понимаю, что
она права. Нужно думать о своих близких, о семье. Брошу все...
Он так говорит, но я знаю, что не бросит, и когда я уйду, старик снова
уставится в компьютер через толстые очки зрячим глазом и, стукая по клавиатуре
одним пальцем, будет набирать в журнал «Кардиология» очередную ненужную
статью, формул и посылов которой медики все равно не поймут. Это же не статья
про корвалол, это — физическая теория сердца.
Сидя на скрипучем, рассохшемся стуле и обливаясь потом от духоты, я
понимаю, насколько тяжело будет старикам пережить это лето.
— Вчера утром недоглядели, проспали, и в открытые окна дым налетел, —
жаловался Голованов. — Дышать было нечем...
Увлекся системой кровообращения советский инженер Голованов не от хорошей
жизни. Умирал от инсульта его тесть-врач, умирал тяжело, страдая от
пролежней, и вот тогда-то Иван Иванович и задумался о роли крови и подводящей кровь
системы в человеческом организме. В этой публикации будет достаточно
подобного рода людей — которые ринулись покорять вершины не от хорошей жизни, а
потому что приперло. Это очень характерно для смелой советской интеллигенции —
вторгаться в незнакомые области и копать, копать новую область знания с
упорством неофита и багажом смежной науки, чтобы потом обнаружить нечто необычное
и... убить остаток жизни на доказывание очевидного и бесконечные поношения.
— Когда я со своими знаниями гидравлики начал читать медицинские книжки о
работе сердца, то сразу понял: существующая теория сердца полностью неверна,
— раскладывает передо мной графики Голованов.
Надо сказать, что в эпоху, когда жили титаны, о коих я писал выше, — в
далеком и великом XIX веке, — эти самые титаны, врачи-физики писали целые
трактаты, в которых пытались выстроить теорию работы сердца.
— Вот один из них, — Голованов протягивает мне тяжеленький том. — Тут
шестьсот страниц, сплошные формулы, интегралы, дифференциалы. И все это уже
устарело, поскольку базовая посылка оказалась неверна: с тех пор появились
новые данные о человеческом организме, которые весь этот труд перечеркивают...
А в XX веке у людей как-то пропал интерес к написанию книжек с интегралами
о человеческом организме. Наука о человеке ушла в сторону химии и ее
производной — фармацевтики. А физика осталась где-то на обочине. В стороне. А зря!
Читатель, напряженно внимая автору и стараясь уловить его мысль, может не
выдержать: да в чем же тут прикол? Сердце — простейшая вещь, обычный насос
для перекачки крови! Даже если в теории есть какие-то мелкие нестыковки,
какая нужда их исправлять, ведь сердце — не ракета, которую надо построить и
запустить. Оно уже существует и прекрасно работает — вне зависимости от того,
есть у нас общая теория сердца или нет.
А вот не скажите! Не зря же говорят: нет ничего практичнее хорошей теории.
Поскольку хорошая теория может указать на ошибки, которые мы делали раньше,
руководствуясь прежней, неправильной теорией.
Итак, что мы знаем о сердце и о сосудах, если отбросить любовно-поэтические
бредни о вместилище чувств?..
Улетев в далекое эволюционное прошлое планеты, мы увидим одноклеточные
организмы , плавающие в соленой морской воде. Им хорошо! Они свободно кушают,
ловя питательные вещества прямо из окружающей среды и туда же, в среду,
выделяют отходы своей жизнедеятельности. Никаких проблем. Но потом начали
возникать существа многоклеточные. Медузы всякие, человек... Человек, как создание
многоклеточное, есть «государство одноклеточных» — сверхорганизм со своей
специализацией клеток-индивидов. Одни клетки — гончары, другие кузнецы,
третьи повара, четвертые ассенизаторы, пятые воины. А специализация — как на
уровне организма, так и на уровне государства — предполагает определенные
функциональные ограничения для индивидов, их неуниверсальность. Воин уже не
добывает сам себе пропитание, это за него делает крестьянин. А доставляют
воину еду торговцы. А посуду делают гончары. Утилизацией своих отходов гончар
не озабочен, для этого строители построили ему канализацию, которую
обслуживают специальные люди. Другие люди следят за состоянием акведуков,
обеспечивающих город чистой водой — основой жизни. Сам воин вкупе с другими воинами
перебрасывается к месту сражения по дорогам, которые строили инженеры.
Цивилизация не может существовать без транспортных артерий, без каналов
поступления и сброса. Организм, как «цивилизация клеток», тоже.
Едва природа начала слеплять одноклеточные организмы в одну кучу, она
столкнулась с проблемой физической тесноты: если клетки прилеплены друг к
другу, они уже не плавают вольно в окружающей среде. Стало быть, глубинным
клеткам как-то нужно доставлять питание — в централизованном порядке. И
токсичные отходы жизнедеятельности отводить тоже централизованно, что даже
важнее, поскольку без питания реально протянуть какое-то время на голодном
пайке , а вот отравиться отходами можно в одночасье. Если кругом теснота, вопрос
отходов начинает играть критическую роль. В противном случае мы получим то,
что не раз получали в средневековых городах, где дерьмо текло по канавам, а
жители спокойно выплескивали содержимое ночных горшков на улицы, — мы получим
эпидемии. Которые порой просто выкашивали целые города. Редко средневековые
полисы вымирали от голода. А вот от эпидемий — сплошь и рядом.
Внедрение канализации в Лондоне XIX века позволило сократить смертность в
разы. Аналогичный эффект наблюдался и в других местах. Недаром Бостонский
комитет по вопросам здоровья в 1869 году отмечал: «Цивилизованный человек не
может найти для себя задачи благородней, чем приступить к реформе
канализации» . Так прогрессивное человечество, уже овладевавшее электричеством, пришло
к пониманию идеи, важность которой осознали еще древние римляне, создавшие
благодаря этому пониманию величайшую цивилизацию. У римлян не было ни
электричества, ни ньютоновской механики, но уровень жизни в Римской республике
был таков, что человечество достигло его после краха империи только к XIX
веку . И не слишком большим преувеличением будет сказать, что цивилизация
начинается с канализации. Это не шутка, потому что великая цивилизация — это
городская цивилизация, цивилизация большого города. А город не может преодолеть
некоей критической величины, не наладив централизованного удаления отходов.
Так же как многоклеточный организм не может вырасти более комочка слизи, не
создав внутри себя системы транспортных каналов.
Канализация была в Риме, Древнем Египте, Вавилоне, Мохенджодаро. Тысячи лет
назад, при довольно низком уровне науки и техники, еще до наступления
железного века, человечество, тем не менее, достигло высочайших уровней полета
духа — благодаря канализации.
За всю историю человечества нехватка чистой воды и отсутствие отвода шлаков
унесли больше жизней, чем все войны и революции вместе взятые. Современные
международные документы не зря декларируют: «В начале XXI века нарушение
права человека на чистую воду и канализацию разрушает человеческий потенциал в
эпических масштабах». В эпических!.. В дальнейшем мы увидим, что нарушение
канализации внутри клеточных государств приводит к разрушениям не менее
эпическим, только для организма.
Все в этом мире имеет свои положительные и отрицательные стороны.
Усложнение тоже. Жизнь всех клеток многоклеточного организма зависит от нормального
функционирования части клеток. Непорядок в каком-нибудь одном месте может
убить весь организм, что мы наблюдаем на примере раковой опухоли —
взбесившихся клеток, убивающих человека.
То же самое с государствами. Город — концентратор богатства и ума. Но для
его обитателей теснота представляет опасность, что мы наблюдаем на примере
средневековых городов, не имевших канализации. Город концентрирует в себе и
худшее, и лучшее. Жизнь селянина более здоровая. Он — как клетка в океане.
Его отходы ему не угрожают, ибо поглощаются средой, а его пища всегда свежая.
Горожанина же травит смог, болезни скученности и обилие нечистот.
Но именно городу, как концентратору цивилизации (знаний, изобретений,
лучших лекарств, богатства), удалось резко продлить среднюю продолжительность
жизни. И если посмотреть на график детской смертности в том же Лондоне,
видно, как резко она скакнула вниз после проведения масштабных работ по
строительству городской канализации в конце позапрошлого века. Тогда же подскочила
и продолжительность жизни: люди просто перестали отравляться собственными
фекалиями !
Темза перестала вонять. Парламент перестал закрывать окна во время
заседаний, чтобы уберечься от этого зловония. До строительства канализации уровень
детской смертности в самой передовой стране мира — Англии — был таким же, как
сегодня в Нигерии. Ничуть не отставали от Лондона крупные города США — там
младенческая смертность была еще выше. Дети умирали в основном от дизентерии.
Эпидемии тифа, холеры с завидной регулярностью охватывали американские
города, в которых вымирала заметная часть населения. В Чикаго, например, все
городские стоки без всякой очистки сливались в озеро Мичиган, откуда город брал
питьевую воду. Что сбрасывали, то и пили — в самом буквальном смысле слова...
К чему был этот экскурс в историю канализации? А просто я хочу, чтобы у вас
в голове осталась эта картинка — организм, буквально купающийся в собственных
нечистотах и поедающий их. И отравляющийся ими. Эта яркая картинка вам потом
пригодится.
В общем, если вы, как Главный конструктор, создаете сложную жизнь из
кубиков одноклеточных, вам в вашем первом пробном комочке протоплазмы нужно
предусмотреть специальные каналы для транспортировки — туда и обратно. Это будет
кровеносная система. По ней пустим баржи, доставляющие товарный кислород до
потребителя. Это будут эритроциты. А еще, раз уж у нас теперь есть система
путей, пустим по ней боевые отряды лейкоцитов, чтобы быстро перебрасывать в
нужное место войска для борьбы с внутренним или вторгшимся врагом.
Но одних внутренних рек мало. Для того чтобы жидкость в каналах двигалась,
эволюции нужен был насос, и она такой насос сделала. Причем сделала по всем
законам техники — получился отличный такой насосик, как из магазина, — спа-
ренный, двухступенчатый, с клапанами и манжетами. Сердце.
Со школы мы все знаем, что сердце прокачивает по телу кровь. От сердца
ярко-красная, насыщенная кислородом кровь идет по артериям, разветвляясь по
более узким руслам вплоть до капилляров. Таким образом происходит транспорт
кислорода и питательных веществ к клеткам нашего тельца. Затем по венам негожая
темно-красная, почти черная кровь, насыщенная углекислым газом и продуктами
клеточного распада, движется обратно к насосу, забегая по пути в легкие и
печень с почками, где происходит газообмен и очистка «канализационных стоков»
соответственно. Все просто...
Кровеносная система человека.
Но просто только в идее. А вот с реализацией неожиданно возникают
трудности. Которые и пытается разрешить Творец с улицы Молдагуловой. Старик
протягивает мне листки с цифрами, а его жена, держась за стул, стоит рядом и
переживает за него.
— Не получается! Общая длина сосудов в человеческом теле достигает 100
тысяч километров, — делится знаниями инженер-физиолог. — А мощность сердца —
всего от 3 до 10 ватт. Вы здесь никакой нестыковки не видите?
Нестыковку я вижу, но молчу, ожидая продолжения.
— Подобное соотношение не отвечает элементарным гидромеханическим законам!
Имея такую мизерную мощность, продавить густую жидкость по десяткам тысяч (!)
километров трубок просто невозможно!..
— Капилляры сами засасывают, — кидаю я.
— Хм... У одного из теоретиков физиологии я нашел такую фразу: «Сопротивление
венозному притоку крови в сердце не может быть выражено количественно». Это
написано в трехтомнике Шмидта и Тевса «Физиология человека». И меня как
гидромеханика, помню, написанное немало удивило! Кровеносная система — та же во-
допроводная или канализационная сеть, то есть сплошные трубы. Никаких проблем
с расчетом трубопроводных сетей у человечества давно нет — построены миллионы
километров трубопроводов! Спрашивается, почему гидродинамическое
сопротивление стальных труб измерить можно элементарно, а сопротивление кровеносных
сосудов нельзя? Что за мистическое отношение такое? Я решил разобраться...
— Похвальное желание, — одобрил я, устроился поудобнее и, как говорят в
Интернете , запасся попкорном.
Голованов мой интерес почувствовал. Его глаза тоже загорелись:
— Многие врачи, которые сердцем не занимаются, считают, что с теорией
кровообращения все в порядке. У других есть подозрение, что теория выстроена не
до конца. А вот некий Джон Марпл вообще полагает, что здесь конь не валялся,
и решение проблемы кровообращения достойно Нобелевской премии... Давайте для
начала посмотрим на то устройство, которое занимается прокачкой жидкости в
нашем организме. Сердце давно и хорошо изучено, оно состоит из нескольких
отделов — желудочки, предсердия... Но с инженерной точки зрения сердце — это
просто комплекс из двух спаренных насосов каждый из которых имеет всасывающую и
нагнетательную часть. Один насос стоит в артериальной части, другой — в
венозной . То есть мы имеем как бы два сердца — правое и левое. Каждое сердце
состоит из двух насосов — в медицине они называются предсердием и желудочком.
Медики не знают, почему конструкция именно такая, и до сих пор спорят, зачем
нужно предсердие, если основную перекачку осуществляет желудочек, но как
технарь я вижу перед собой самой обычный двухступенчатый насос. Предсердие —
всасывающая линия, желудочек — нагнетательная. И если врачи хотят понять,
почему все так устроено, пусть почитают о преимуществах двухступенчатых насосов
перед одноступенчатыми.
Я кивнул. Мне не было жалко ленивых врачей, не желающих читать про насосы.
Я просто ждал развязки этой «сердечной драмы».
— Медики представляют себе работу сердца вот так, — Голованов положил
передо мной диаграмму давлений в сердце из какого-то медицинского учебника. — Но
с точки зрения гидравлики то, что здесь нарисовано, просто чушь. Вот как на
самом деле должен работать и работает двухступенчатый насос.
Передо мной появилась другая диаграмма. Она хотя и была похожей, но
отличалась от первой довольно существенно. Я снова молча кивнул, стараясь не
упустить нить. Голованов продолжал, и я буквально увидел своим мысленным взором,
как артериальный насос нагнетает кровь в систему, как она через патрубок
аорты и шланги артерий раздается потребителям. Кровяные русла ветвятся, и
заканчивается все это капиллярами — такими тонкими, что эритроциты в них
застревают . Капилляры пористые, из них в межтканевую жидкость вытекает соленая вода
со всякими полезными веществами. То есть клетки нашего тела как бы продолжают
плавать в океане, поскольку их по-прежнему окружает жидкая среда, из которой
они забирают нужное и в которую «какают» ненужным. С этой точки зрения
человек — водяной пузырь с оболочкой, заключающей в себе как бы часть
первобытного океана.
— Получается, что кровеносная система разомкнута! — волнуясь, продолжает
Голованов. — То, что сердце нагоняет в артерию под давлением 120 миллиметров
ртутного столба, в конце пути вытекает в межтканевую жидкость, давление
которой 25 миллиметров. А дальше всю гадость, выделенную клетками, надо собрать в
венозные капиллярчики, прогнать через фильтры, насытить кислородом в легких,
добавить питательных веществ из кишечника и погнать по второму кругу. Но для
начала отходы надо всосать в вены из межклеточного пространства. А это
нетривиальная задача! Ведь венозное сердце должно работать на всасывание, а
всасывающий насос...
— Погодите! — я встал со стула, прошелся по душной комнате с тарахтящим
вентилятором, посмотрел на развевающуюся занавеску, на горы книг, лежащие по-
всюду, и вытер пот со лба. — Погодите. До венозной крови мы еще доберемся.
Нам пока нечем гонять артериальную. Вы же говорили, что сердце для такой
работы не годится — там всего 10 ватт мощности. Если бы вам, как Создателю,
дали техзадание — продавить жидкость в сеть тонюсеньких труб огромной длины,
какой мощности насос вы бы поставили?
Голованов покачал головой:
— Я бы не взялся. Сто тысяч километров труб! Гидродинамическое
сопротивление в такой системе стремится к бесконечности. Задача не имеет решения: чтобы
додавить кровь до капилляров, понадобился бы насос такой мощности, что аорту
пришлось бы делать из многослойной стали метровой толщины — как ствол
корабельного орудия.
Я остановился и снова вытер пот со лба. Как же здесь все-таки жарко!
— Ну, ладно, а как эту закавыку преодолевают медицинские теоретики? У них
ведь есть какое-то объяснение?
Вместо ответа Голованов сунул мне потрепанную медицинскую книжку:
— Полюбуйтесь. Для того чтобы выкрутиться из положения, они отказываются от
гидродинамики и используют... электротехнику — закон Кирхгофа! А там
складываются величины, обратные сопротивлениям. И у них получается, что сопротивление
потоку жидкости в широкой аорте больше, чем в миллионах тончайших капилляров!
Абсурдность этого вывода ясна любому сантехнику, но почему-то не ясна
академикам медслужбы.
Жидкость и электрический ток уподоблять нельзя, потому что электроны текут
в сосудах без стенок — проводниках. И сопротивление проводника зависит в
основном от свойств материала. У серебра сопротивление меньше, у свинца больше.
Это электротехника. А в случае с жидкостью — совсем другой коленкор: жидкость
тормозится именно о стенки трубы! То есть чем меньше просвет и чем больше
относительная площадь стенок, тем ужаснее сопротивление. Уменьшите диаметр
трубы вдвое, и ее окружность уменьшится тоже вдвое, а вот просвет (площадь
сечения) — в четыре раза. В тонких сосудах площадь стенок умопомрачительная, а
просвет — мизерный. Лепешки эритроцитов в самых узких местах аж сворачиваются
трубочкой и протискиваются через сосудик по одному. Это гидродинамика. И при
чем тут закон Кирхгофа?..
Пробежав глазами в протянутой мне Головановым медицинской книжке эти
странные теории, находящиеся на стыке физики с идиотизмом, я сначала закрыл книгу,
потом закрыл глаза и задумался. Инженерное решение проблемы должно было быть
простым и изящным.
— Так, Иван Иванович. Подобное бывает в радиосвязи: если сигнал гаснет,
нужны ретрансляторы. Если одним насосом жидкость доставить к пункту
назначения нельзя, значит, нужны промежуточные подкачивающие станции. Причем очень
много. Вот и все. Ищите. Должны быть. Чудес не бывает...
— Сердце задает ритм, проталкивая небольшую порцию крови с небольшим
давлением в аорту. А дальше сами сосуды, начинают ритмичной волной проталкивать
кровь. Перистальтика — как в кишечнике! Те самые подкачивающие станции — это
сами сосуды. Каждый сосуд оплетен мышечной тканью. Медицина говорит, что эта
гладкая мускулатура нужна для сужения просвета сосудов. А я полагаю, что она
также участвует в движении крови, волнообразно проталкивая ее вперед. И на
долю сердца, по моим расчетам, приходится не более 1 % энергии, которая
требуется на прокачку артериальной крови. И характер распределения давлений в
аорте мою гипотезу подтверждает.
— Ну и прекрасно, — я поправил вентилятор, чтобы получше дул в нашу
сторону . — С этим разобрались. А какие у нас там проблемы с возвратом крови?
— Есть проблемы. И гораздо большие! Но почему-то современная медицина на
эти проблемы никакого внимания не обращает. На Российском национальном
конгрессе кардиологов из 1500 докладов только два были посвящены венозному воз-
врату. Причем в первом из них сказано, что «венозная система сердца при
хронической сердечной недостаточности практически не изучена». А я скажу, что
она вообще плохо осмыслена! Вот смотрите. У нас максимальное артериальное
давление, как известно, 120 мм ртутного столба (давление здорового человека
120 на 80) . А что остается от этих 120 мм в конце пути? Практически ничего!
Оно сбрасывается в капиллярах и межтканевой жидкости практически до нуля (25
мм). И встает задача — как загнать кровь обратно в сердце.
— У нас же в сердце стоят два насоса. Артериальный нагнетает в систему. А
венозный пусть всасывает.
— «Пусть всасывает...» А вы знаете, что в технике всасывающая линия насосной
станции — один из самых ответственных элементов системы! От нее зависит,
будет работать станция или нет. Причем это очень сложный расчет, им владеют
даже не все специалисты. Многие инженеры не умеют рассчитывать всасывающую
линию и сводят этот вопрос к автоматизму — всасывающий насос просто размещают
ниже резервуара с перекачиваемой жидкостью. Это называется «насос под
заливом» . Иначе никак! Ведь всасывающий насос, создавая вакуум, не может поднять
жидкость выше определенного уровня. Для ртути этот столбик составляет 760 мм,
для воды — 10 метров. Дальше вес столба жидкости уравновешивается атмосферным
давлением. Собственно говоря, это ведь атмосферное давление загоняет жидкость
наверх, а насос просто убирает над столбом жидкости воздух. И жидкость
поднимает вверх до тех пор, пока ее вес не станет равным весу «атмосферного
столба».
— А как же воду на 12-й этаж закачивают, это ведь выше 10 метров? — спросил
я. Нет, жара положительно мешала мне соображать...
— Нагнетательным насосом. А всасывающий насос даже по горизонтали не
подкачает воду с расстояния дальше, чем в несколько десятков метров! Потому что
существует сопротивление труб. Сколько ошибок делают проектировщики на этом!
У меня самого такое случалось. Хочешь сэкономить на заглублении подстанции,
решаешь поставить насос чуть повыше, а он потом полметра не дотягивает.
Потому что тут колено, там колено — а это лишнее сопротивление...
На практике при трубе в полметра диаметром насос не поднимет воду выше, чем
на три метра. А с уменьшением диаметра потери растут в геометрической
прогрессии! И, учитывая, что в теле человека общая протяженность сосудиков
только диаметром 0,1 мм составляет 50 000 км, о всасывании можно забыть.
Сердце является «насосом под заливом» только для верхней трети туловища.
Поэтому из головы и верхней части груди — с мест, которые находятся выше оси
насоса, сердце может с помощью предсердия, то есть присасывающей линии
венозного насоса, собрать кровь, а из ног и всего, что ниже, — нет. И все равно от
врачей я периодически слышу, что именно сердце перекачивает кровь. Если это
скажет школьник, ему простительно. Но даже школьник, если ему сообщить, что в
венах есть клапаны, должен все сразу понять.
— Клапаны?
— Все вены на всем протяжении оснащены клапанами, которые препятствуют
обратному оттоку крови. Если бы кровь всасывало сердце, зачем бы нужны были эти
клапаны? Они только мешают, создавая дополнительное сопротивление. Да одно
только существование этих клапанов перечеркивает всю теорию о том, что
венозную кровь по телу качает именно сердце! Вы где-нибудь в водопроводных трубах
видели клапаны? Нет их там. Потому что в водопроводных трубах вода
прокачивается именно и только центральным насосом.
— Стоп! Вспомнил! Я где-то читал или мы в школе проходили, что сердцу
помогают прокачивать кровь мышцы. Сжимаясь и разжимаясь, они сдавливают вены и с
помощью вот этих вот клапанов порциями проталкивают кровь по направлению к
сердцу. Человек ходит, и мышцы ног гонят кровь вверх.
— Правильно! Я тут видел недавно одну женщину-милиционера, которая пришла к
врачу с ужасающим варикозным расширением вен на ногах. Вены черные,
раздувшиеся. Человек гниет заживо. Почему? Потому что целыми днями она стоит где-то
там на своем посту и почти не ходит. Мышцы не работают, венозного оттока нет...
Медицина давно уже согласилась, что лимфа по лимфатическим сосудам
проталкивается именно мышцами, потому что никакого лимфатического сердца у человека
нет. Но в случае с кровеносной системой распространенная точка зрения до сих
пор такова, что кровь прокачивается сердцем. Редкий врач вспомнит про
мышечную прокачку. Но и он полагает ее фактором дополнительным, помогающим сердцу,
а не основным. А это — главное! Практически весь венозный возврат
обеспечивается мышцами. Канализация организма построена на мышечной тяге. Вот почему
так важно движение. И вот почему человек во сне бессознательно ворочается с
боку на бок. Смысл этих постоянных поворотов — нужно то одну, то другую часть
тела поднять над осью насоса, чтобы обеспечить в этой части тела венозный
возврат. Иначе просто будут пролежни, то есть гниение заживо. Именно поэтому
обездвиженный человек так быстро выходит из строя. Кровь застаивается, и
клетки отравляются отходами собственной жизнедеятельности.
...Как средневековые города, смертность в которых была ужасающей. Обеспечьте
канализацию! И вы продлите жизнь своих клеток, как мудрый правитель...
— Пишут, что биологически человек рассчитан на 120-130 лет жизни, — снова
волнуется Голованов. — А я вообще считаю, что живые ткани почти не
изнашиваются. Но для этого им нужно обеспечить стопроцентное кровоснабжение, то есть
полностью прогонять всю кровь по кругу несколько раз в сутки. А у человека в
обычном состоянии циркулирует только 50 % крови, остальная застаивается.
Застои крови убивают нас и являются причинами всех болезней, даже инфекционных,
как ни парадоксально, потому что на фоне недостаточного кровоснабжения
«просаживается» иммунитет. Попадающие в организм бактерии и вирусы ищут слабое
место — «компостную кучу», где и начинают размножаться. Чем больше организм
загрязнен, чем больше он напоминает клоаку, тем проще микробам им овладеть.
— Вы столь уверенно рассуждаете о человеческом теле. Но вы же не врач!
— Да, я не врач. Но сколько учат на врача? Пять лет. Потом пару лет
ординатуры . А я изучаю этот вопрос уже шестнадцать лет! Я больше чем врач. Я прочел
по кровообращению все, что об этом написано, начиная от Гарвея, который
опубликовал свой фундаментальный труд «Анатомическое исследование о движении
сердца и крови» еще в XVII веке. Кто из нынешних врачей читал Гарвея? А между
тем современная теория кровообращения в своих базовых посылках недалеко ушла
от XVII века и повторяет все те же ошибки.
А ведь проблески были! Но они оказались никому не нужны. В начале прошлого
века академик Яновский высказал догадку об «артериальном периферическом
сердце» , то есть о перистальтике артерий, которая помогает прокачивать кровь. Об
этом даже дискутировали в 1920-х годах... А в 1843 году чешский физиолог Ян
Пуркинье, наблюдая работу открытого сердца, выдвинул гипотезу о присасывающем
действии сердца во время сокращения, то есть о том, о чем говорю я: сердце —
это два двухступенчатых насоса с всасывающей линией на входе. Некоторые
анатомы поддержали гипотезу Пуркинье. Но потом гипотеза Пуркинье была забыта, и
медики вновь сосредоточились на нагнетательной линии, просто забыв о части
«штатного оборудования». Отсюда — методические и диагностические ошибки.
— Ну, хорошо, — устало кивнул я, отложив графики давлений. — Медицина
недооценивает присасывающую роль предсердий. Медицина переоценивает роль
нагнетательной части сердца, медики неверно рисуют диаграмму распределения давлений
в насосе. Вы их поправили. Вы разработали новую теорию прокачки. Но какой
практический смысл в этой теории?
— Моя новая теория кровообращения позволила мне сделать следующий вывод, в
котором я абсолютно уверен: большинство проблем, связанных со здоровьем,
имеют транспортную природу. Остеопороз начинается с нарушения кровоснабжения.
Рак начинается с нарушения кровоснабжения... Да практически все начинается с
транспортной недостаточности и сопутствующего отравления! Даже атеросклероз
сосудов. Я тут недавно одному академику сказал, что атеросклероз начинается с
нарушения кровоснабжения в сосудах сосудов. А он меня спрашивает: «А что это
такое?» И только потом вспомнил из институтского курса: «Vasumvasorum, что
ли?». И это академик!
...Тут я прерву Ивана Ивановича, чтобы пояснить кое-что читателю. Наши
артерии сделаны не из пластмассы. Человек — клеточный ансамбль. Огромный театр,
все роли в котором исполняют живые клетки. Одни клетки играют роль сосудов,
другие роль печени, третьи — кожи... Но все они — живые актеры, которым нужно
питаться и выделять. И поскольку артерии, по которым перегоняется кровь, тоже
состоят из клеток, эти клетки тоже необходимо снабжать, то есть
транспортировать к ним питательные вещества и кислород. Для этого существует специальная
кровеносная система для кровеносной системы. Иными словами, артерии обернуты
не только оплеткой гладких мышц, но и пронизаны сосудиками, питающими стенки
артерий. Они и называются «vasumvasorum» — сосуды сосудов. Нарушается эта
меленькая сеть — слабеют артерии. И начинается атеросклероз.
Ну а то, что многие болезни (по сути, функциональные расстройства) в
государстве клеток имеют транспортную природу, так же очевидно для меня, как и
то, что в государстве людей многие экономические болезни имеют... ту же
транспортную природу! Аналогия тут полная. Только в экономике роль транспорта —
переносчика ценности — играют деньги. Пренебрежение монетаризмом, а точнее,
недопонимание роли денег и твердой валюты (увлечение социализмом, например,
или разжижение денежной крови «инфляцией») приводит к периодическим
экономическим катастрофам. Впрочем, не будем отвлекаться...
— Я разработал систему упражнений, которая обеспечивает четырехкратный и
стопроцентный обмен крови в организме, — продолжал Голованов. — И когда начал
ее на себе применять, просто переродился. Эта система заменяет двухчасовой
бег, а занимает всего десять минут. Бегать вы рано или поздно перестанете,
поскольку всю жизнь бегать — никакой дисциплины не хватит. А уделить себе
десять минут гораздо легче. Вот я делаю свою «кровяную зарядку» и держусь
молодцом. Надеюсь прожить еще лет 30-40. А все мои сверстники и друзья уже
умерли.
— Ну, то, что бегать от инфаркта полезно, еще в «Литературной газете»
времен Совка писали.
— Так можно до инфаркта добегаться! Само сердце тоже нуждается в
кровоснабжении и оттоке «отработки», оно ведь тоже состоит из клеток. Нарушения в
кровоснабжении сердца приводят к инфарктам. А основная масса сердца расположена
ниже горизонтальной оси всасывающего насоса, то есть венозного предсердия. А
это значит, что сердце всегда работает в режиме дефицита. Потому что
конструктивно оно «рассчитывалось» на другие условия функционирования. Мы —
приматы, и наши предки жили в трехмерном пространстве — в кронах деревьях. А это
постоянные раскачивания, растяжения, прыжки и скачки с ветки на ветку с
поворотами и переворотами вниз головой. В таких условиях дефицитности венозного
возврата быть не может по определению: насос оказывается «под заливом» то для
головы, то для ног... А при постоянном вертикальном положении, гиподинамии и
сидячей работе болезни и ускоренное старение практически гарантированы.
Поскольку сердце своей мощностью обеспечивает кровообращение менее чем на
1%, пациенту надо обратить самое пристальное внимание на остальные 99%. Я
утверждаю, что при правильной эксплуатации система под названием «человек»
может прожить лет на тридцать дольше. Откуда берутся все болезни, укорачивающие
жизнь? Почему организм вообще заболевает, он ведь оснащен «штатной» системой
защиты? А потому заболевает, что система борьбы с нарушениями в организме
имеет транспортную природу: все «лекарства» к пораженным клеткам доставляются
кровью. Другой системы доставки в организме нет.
...Голованов имеет в виду вот что. Если даже в организме не нарушена
сигнальная система и организм вовремя распознал непорядок и послал туда десант для
ликвидации мятежной группы клеток, этот десант до места не доходит — из-за
нарушений в транспортной системе...
— К клеткам не поступают также необходимый кислород, витамины,
микроэлементы... Если кровь не циркулирует или циркулирует плохо, ядовитые продукты
жизнедеятельности клеток не канализируются с венозной кровью. Клетки задыхаются в
продуктах собственных выделений, массово гибнут и начинают разлагаться.
Создаются идеальные условия для размножения вирусов и микробов. Дальше все идет
по цепочке — в таких мертвых зонах нарушается связь отравленных клеток с
другими клетками и с центральной нервной системой. ЦНС начинает выдавать
неправильные ответные реакции. В результате растет или падает производство каких-
то гормонов. Отсюда эндокринные нарушения, диабет, нервные и даже психические
заболевания... Поймите одну простую вещь: все заболевания начинаются в
результате недостатка или избытка в клетках каких-либо веществ или элементов,
других причин нет. Нормализуйте кровообращение — и новые болезни у вас не
возникнут, а старые рассосутся в самом буквальном смысле этого слова. Не зря же
после того как инфарктников перестали держать на постельном режиме, а стали
поднимать на второй день и заставлять ходить, смертность от инфаркта упала в
разы. Покой и лень — смерть. Движение — жизнь.
— Какой неожиданный вывод, — улыбнулся я. — И все-таки спасибо вам за него.
А заодно и за северные реки...
Ныне это стало буквально общим местом: самые многообещающие научные
открытия рождаются на стыках дисциплин. Но ведь стыки бывают разные! Глупо искать
черную кошку в темной комнате, особенно, если ее там нет. Ну, разве может
быть какая-нибудь «кошка» на стыке между медициной и физикой? Да и сам
подобный стык — существует ли? Разве что где-нибудь в области биофизики, как можно
с натяжкой предположить.
Врачи привыкли копаться в мясе. И они не знают физики — слишком уж далекая
от районной поликлиники дисциплина. Зайдите к своему терапевту и спросите
этого рядового медицинской пехоты, что он помнит об электронном транспорте в
организме. Он удивится и пропишет вам анальгин — чтобы голова не болела о
ненужном .
А физики не знают анатомии. Впрочем, подобное характерно для людей всех
специальностей. Чем лучше (глубже) специалист, тем дальше он не только от
смежных наук, но и от своих коллег, сидящих в соседних кабинетах. Один
специалист по горлу, другой — по зубам. Хотя и то, и другое совсем рядом. Один
по сердцу — кардиолог, другой по легким — пульмонолог. Но сердце бьется в
окружении легких, и порой случаются «конфликты на границе». Возникает новая
врачебная специальность — кардиопульмонолог. Такой стык мы еще понимаем. Но
медицина и физика... Это так далеко! Нам привычнее узкие специалисты, когда в
рот больному смотрят одновременно несколько врачей — хирург, ортопед,
гигиенист и терапевт. Каждый отвечает за свой фронт работ. Помните, как у Райкина
было: «К пуговицам претензии есть?..»
А ведь физика лежит в фундаменте нашего тела, и потому многое в нашей жизни
определяется чисто физической конкретикой. Вот вы, например, никогда не
задумывались, отчего это температура нашего тела 36,6 градусов? Почему не 44,3 не
55,8, не 22,7, наконец? А ведь градуса 22 было бы вполне логично: примерно
такая среднесуточная температура в экваториальных областях. То есть, если
стоит гипотетическая задача сконструировать теплокровное, то можно рассуждать
так: сделаем рабочую температуру его «двигателя» близкой в среднесуточной —
тогда ночью, когда температура упадет, теплокровное будет включать
«калорифер» и подогреваться само, а днем работать на «внешнем источнике» — от сол-
нышка. (Кстати, подобные полутроллейбусы-полуавтобусы я видел в Норвегии:
там, где нет проводов, они едут на дизеле, а где есть провода, — выпускают
усы.) Можно днем экономить! А поэкономить есть что: в отличие от
хладнокровных, мы, теплокровные, кушаем раз в десять больше, поскольку девять десятых
всего съеденного идет на обогрев атмосферы, ведь нам приходится постоянно
поддерживать рабочую температуру тела выше температуры окружающей среды.
Конечно, помимо недостатков (топлива такому созданию требуется на порядок
больше) теплокровность дает грандиозные преимущества: мы теперь вполне
самостоятельны и не зависим от температуры окружающей среды, как какие-нибудь
крокодилы или рептилии, которые поутру выползают на солнышко и часами
разогреваются до рабочей температуры. У некоторых хладнокровных тварей даже есть
специальные кожистые «паруса», играющие роль радиаторов. Они распускают их
навстречу солнцу, чтобы разогревшаяся в этой солнечном «парусе» кровь
побыстрее разнесла тепло по телу. Сквозь эту кожистую пленку на просвет даже видны
ниточки сосудов.
Кожистые «паруса» сейчас только у некоторых видов рептилий - это
наследие древних, более жарких эпох.
Нам внешний обогрев не нужен, у нас есть внутренняя топка. Мы автономны.
При этом рабочий диапазон температур у человека поддерживается в очень узких
пределах.
Температура тела, хотя и колеблется вслед за суточным ритмом (самая низкая
температура у человека от 4 до 6 часов утра, самая высокая — к вечеру, а
также после приема пищи и во время работы), но общий размах колебаний в штатном
режиме не превышает 1-1,5 градусов. Если смотреть по локализации, то мы
увидим, что температура мозга и внутренних органов повыше, а температура кожи
пониже, однако в целом нормальной человеческой можно считать температуру 37
градусов.
Примечательно, что все остальные теплокровные функционируют практически в
том же температурном диапазоне. Лошадь, овца и бык работают при 39 градусах,
свинья — при 39,7, кролик — при 39,8; у обезьян температура 38,1 градуса, у
птиц она повыше и переваливает за «сороковку»... То есть практически все
теплокровные существа работают в довольно узком диапазоне температур — от 36 до 42
градусов Цельсия.
Почему? Биологи ответа на этот вопрос не знают. Потому как ответ лежит вне
рамок биологии. И даже вне рамок химии. Он — в физике. Дело тут в свойствах
основного теплоносителя — воды, ведь 70 % нашего тела состоит из нее,
родимой. Вода является главным аккумулятором тепла в нашем теле — точно так же,
как океаны являются главным аккумулятором тепла для планеты в целом.
А вода имеет одно интересное свойство (точнее, не одно, но о других
парадоксальных свойствах воды мы поговорим позже): ее теплоемкость экстремально
зависит от температуры. Вы, конечно же, помните, что такое удельная
теплоемкость вещества, — это количество энергии (в калориях), которое нужно вбухать
в килограмм этого вещества, чтобы повысить его температуру на 1 градус.
Теплоемкость воды вообще чудовищна, она в разы выше, чем у других веществ.
Прекрасный накопитель тепла!
Так вот, теплоемкость воды минимальна в диапазоне температур от 36 до 40
градусов. Именно в эту потенциальную ямку и закатились теплокровные
организмы. Поняли, в чем суть? Нам все время надо подогреваться — поддерживать
температуру тела выше температуры окружающей среды. Иными словами, нам все время
нужно греть воду. И выгоднее всего делать это в означенном диапазоне
температур, потому что для нагрева килограмма воды при температуре 37 градусов
требуется меньше всего энергии. Энергетически это самая выгодная для поддержания
температура. Любой конструктор сделал бы то же самое, проектируя «движок»
млекопитающих.
Так что знание физики для понимания человеческой сути — штука немаловажная!
Поэтому в 1992 году в МГУ был открыт факультет фундаментальной медицины, где
готовят редких специалистов — врачей со знанием фундаментальных наук: физики,
химии, математики, молекулярной биологии. Там проводятся семинары по
«медицинской физике», и никого это уже не удивляет. Правда, как я понял, основная
идея создания подобного факультета заключалась в том, что в медицину нынче
приходит довольно сложное оборудование, основанное на физических принципах, —
ультразвуковое, лазерное... Известный ныне всем томограф, например, основан на
эффекте ядерно-магнитного резонанса, то есть «резонансного поглощения
электромагнитной энергии веществом, содержащим ядра с ненулевым спином во внешнем
магнитном поле, обусловленного переориентацией магнитных моментов ядер». И
хотелось бы, чтобы врачи хотя бы в общих чертах, так сказать, понимали, о чем
речь, а то ведь они пользуются этими штуками, как обыватель телевизором, —
включают и выключают, а что внутри и как работает — бог весть.
А ведь когда-то физику и медицину создавали одни и те же люди, их тогда еще
называли естественниками! И разделение между ними произошло не более полутора
сотен лет назад.
Мало кто знает, что Томас Юнг, которого мы все с вами проходили в школе на
уроках физики в разделе о волновой природе света, был врачом.
Уильям Гилберт, которого называют отцом электромагнитных исследований, был
придворным врачом при дворе Елизаветы I. Он изобрел электроскоп, ввел в науку
понятие магнитного полюса и выпустил в 1600 году фундаментальный труд «О
магните , магнитных телах и великом магните Земли».
Герман Гельмгольц, который разработал термодинамическую теорию химических
процессов, ввел понятие свободной энергии, заложил основы вихревой
гидродинамики и прописал на языке математики закон сохранения энергии, закончил
Военно-медицинский институт в Берлине и работал эскадронным хирургом гусарского
полка в Потсдаме, а диссертацию защитил по строению нервной системы. Именно
он открыл нейроны, и было ему на тот момент всего 22 года.
Какие люди! Глыбы!.. И перечислять эти глыбы можно долго.
Каждому школьнику известен маятник Фуко, но не каждый школьник знает, что
Фуко был дипломированным врачом... Такие фундаментальные для физики понятия,
как температура и градус, ввел в обиход античный медик Клавдий Гален... В
гидродинамике динамическую вязкость измеряют в пуазах в честь французского врача
Жана Пуазейля... В механике вал, передающий крутящий момент под углом, назван в
честь его изобретателя — итальянского доктора Джироламо Кардано... Знаменитый
медик Сеченов открыл закон растворимости газов в водной среде в зависимости
от присутствия в ней электролитов...
Да, были люди... Не то, что нынешнее племя! Нынче все чаще можно услышать
слова о кризисе в науке, которая слишком обузилась, потеряла широту охвата, а
ведь только с больших высот соседних наук можно уловить некие общие
тенденции, действующие и в твоей родной специальности. Разве построил бы свою
замечательную металлогидридную теорию геолог Владимир Ларин (кто не в курсе,
читайте мою публикацию «Верхом на бомбе2») , если бы не поднялся из глубин
геологии до высот астрофизики и физики электромагнетизма?
К сожалению, современные студенты и школьники любят лениться и задаваться
вопросом: «А зачем мне это надо?» Зачем, мне, врачу, знание физики?.. Зачем
мне, гуманитарию, математика?.. Для чего мне, биологу, квантовая механика?..
Доктор биологических наук Юрий Петренко описывал случай, как студенты-
медики упомянутого выше факультета фундаментальной медицины писали
контрольную по фотобиологии. Фотобиология изучает взаимодействие электромагнитного
излучения с веществом, это стык физики и химии с уклоном в молекулярную
биологию. Считается весьма перспективным направлением в борьбе с онкологическими
болезнями. Так вот, контрольную студенты-медики завалили — почти половина
получила двойки. Несмотря на то, что все вопросы были в рамках уже прослушанных
ими лекций. Но лекции были студентами прослушаны в самом прямом смысле этого
слова: вся информация пролетела мимо их ушей — они просто не посчитали нужным
углубляться в физическую сущность процессов фотосинтеза. При дальнейшем
разбирательстве выяснилось: хуже всего работу написали те, у кого в школе были
нелады с физикой.
«В стопке контрольных работ мне попался листок со стихами, — отмечал
Петровский. — Студентка, не сумевшая ответить на вопросы, в поэтической форме...
восклицала: «Что делать? Ведь мы — медики, нам формул не понять!»»
А потом они нас лечат...
Тем любопытнее смотреть на людей, которые ушли в сторону и вверх, чтобы
обозреть свою или соседнюю кочку с высоты птичьего полета.
Глава 2. Ложка как
шанцевый инструмент
Ей уже далеко за девяносто, но она садится на шпагат и купается в проруби.
Спит по 3-4 часа в сутки. Ест плошку супа или каши в день и жалуется, что
толстеет. Раньше она была врачом, нейрохирургом, кандидатом наук. А потом
научилась лечить людей и переквалифицировалась в целители. Бывает...
Она довольно известная личность в кругах фанатов. Поэтому и зимой, и летом
живет на даче: ее городскую квартиру давно уже вычислили, и там просто
проходу не дают. Фанаты караулят ее у подъезда не затем, чтобы получить автограф.
Просто она может сделать то, что не в силах сделать никто. Может избавить
человека от рака, цирроза... Если она берется лечить, можно считать, больной
вытянул счастливый лотерейный билет — неудач за ее долгую врачебную практику
было не очень много. Ее зовут Галина Шаталова. Уникальная тетка. Ничего не
боится...
А вот я, как и все нормальные люди, боюсь — рака. Поэтому иногда о нем
думаю. Мысли мои невеселы. Мы все знаем, что рак неизлечим. Если ты заболел
раком, современная медицина достойно проводит тебя в последний путь. Это
называется — не повезло. Но почему одному везет, а другому нет? Почему один забо-
2 Домашняя лаборатория N№6-8 за 2012 г.
левает, а у другого — ни в одном глазу? Да потому что они разные люди, и
организмы у них разные, и предрасположенность. Но если организм вырастил себе
на голову опухоль (или на любое другое место, все равно), как заставить его
отказаться от этой затеи? Опыт показывает: никак. Ну, ничего ты с ним не
поделаешь , облучай его, собаку, не облучай, трави химией, не трави — организм
будет стоять насмерть.
Есть только один выход — нужен другой организм. То есть практически другой
человек. Совсем новый. Тот, который раком не болеет. Иванов болен. Петров
весел. Значит, из Иванова нужно сделать Петрова. Петров по-другому питается,
живет, дышит, спит, и главное — по-другому мыслит. Шаталова, собственно, не
лечит рак, она меняет организм. Делает другого человека. Ее девиз по жизни, с
которым она знакомит каждого пациента и познакомила меня, звучит просто: «У
человека всегда есть выбор — меняться или умереть».
Но об этом чуть позже. Сначала пару слов о ней самой. Я чувствую, это нужно
сделать, потому что здание цивилизации выкладывается из микроскопических
кирпичиков наших биографий...
Родилась Галя на окраине империи, в Пешпеке (ныне Бешкек), за год до того,
как империя рухнула, — в 1916 году. То есть еще до революции. Папа —
железнодорожный инженер либеральных взглядов. Мама — политическая ссыльная социал-
демократического толка, которая свободно говорила на четырех языках. То есть
девочка наша, как говорится, из хорошей семьи.
После революции в Азии начались беспорядки, повадились скакать на лошадях
всякие басмачи. Несмотря на прогрессивность взглядов и принципиальную
поддержку чаяний народа, бандитизм родители Гали не одобрили и зачем-то
переехали на Кавказ. От Кавказа в Галиной памяти осталась какая-то резня. Трупы
штабелями лежали на улицах и во дворах, и река текла красная от крови. Потом
пришла Красная армия в лаптях, а родители переехали в Ростов. Там и началась
сознательная жизнь.
Родители в дочурке души не чаяли. Никогда не наказывали, учили играть на
рояле и не позволяли мыть посуду, чтобы не испортить пальчики. «Музыкантом
будет», — мнилось отцу. Но однажды школьников повели на экскурсию в
анатомический театр, потому что тогда все взрослое население обучали санитарии и
гигиене . Там Галя увидела плакаты со строением человеческого тела. Галя была
поражена его красотой и логикой, прибежала домой и взахлеб начала
рассказывать родителям, как изумительно устроены люди. Папа долго слушал, потом
подошел к роялю и демонстративно закрыл его огромную крышку. Это означало, что он
ошибался: дочь родилась не музыкантом, а врачом, и никто ее насиловать нотами
больше не будет.
Но путь в медицину оказался долгим. До института был еще автодорожный
техникум. Товарищ Сталин тогда лихорадочно готовил новую интеллигенцию к новым
классовым боям, поэтому старшие классы школ были «ликвидированы как класс».
Всех школьников старших возрастов автоматически сделали студентами
техникумов. Обучение в автодорожном техникуме строилось так: полгода — учеба,
полгода — практика. Из этого понятно, что Сталину просто была нужна бесплатная
рабсила. Отсюда и ГУЛАГ, кстати... Практикантов разбили на бригады и заставили
строить дорогу. Норма выемки грунта была единой для взрослого землекопа и для
13-летней школьницы Гали. Галя от землекопов почему-то все время отставала,
что вызывало постоянные нарекания бригадира.
Через некоторое время на практику приехала интеллигентная мама, посмотреть,
как там идут дела у дочки. То, что она увидела, потрясло маму. Ее музыкальная
дочка, которой дома запрещалось мыть стаканы, держала в мозолистых руках
кувалду и тюкала ею по огромному камню, потому что ее перевели в бригаду
грабарей, задачей которых было изготовление щебенки. Мама подошла к дочурке, молча
взяла ее за руку и увезла домой.
А дома встал вопрос — как же получить среднее образование? Пришлось
устроиться на табачную фабрику и учиться на рабфаке. Тут самыми тяжелыми были
ночные смены. Галя работала набивальщицей табака в папиросные гильзы и клевала
носом на рабочем месте. Хорошо, что старшие работницы с трех до пяти ночи
укладывали ребенка спать и делали норму за нее.
Потом был ростовский медицинский, знакомство в Ленинграде с академиком
Павловым (тем самым, собакомучителем), хирургия. Институт удалось закончить,
несмотря на то, что в 1937 году старший брат Галины, талантливый архитектор,
автор проекта Батумскохю вокзала, был расстрелян за то, что его квартира
приглянулась начальнику городского НКВД. Сестру врага народа не отчислили из
института только потому, что по всем предметам у Гали были пятерки.
По сравнению с изготовлением щебенки и набиванием папирос в институте
жилось легко. Галя работала по 12 часов и все успевала. Даже познакомилась с
великим травником Клементу. У Клементу было трое безалаберных детей, которым
он свои уникальные знания по траволечению передать не решился, а выбрал худую
упорную девочку Галю, ставшую его единственной наследницей. Поскольку секса в
те годы, как известно, не было, советская молодежь успевала очень много. У
Гали, например, между институтом и Клементу оставалось время для обучения в
воздушно-десантной школе. Там студентку научили метко стрелять, водить
автомобиль, прыгать с парашютом и бить людей по почкам.
Кстати, насчет стрельбы и почек... Уже в девяностые годы Шаталова прилетела
из Барселоны. Там она лечила Н. , одного из самых богатых людей России. Этот
новый русский сидел на игле — жил на диализе. То есть был привязан к аппарату
искусственной почки в ожидании почки донорской. Раз в два дня ему чистили
кровь, иначе он бы умер от токсикоза. Вообще-то денег за лечение Шаталова не
берет, а богачей не жалует. И согласилась вылечить нувориша только потому,
что ей было интересно: до этого она никогда не снимала людей с диализа.
Удалось...
Так вот, жил Н. на своей испанской вилле на берегу моря. И к нему приехал
поговорить за деньги его приятель, некто Борис Абрамович Б. Этот Б. Шаталовой
очень не понравился. Думая, что она не слышит, Борис Абрамович вполголоса
спросил у Н.: «Слышь, врач-то у тебя какая старая, она еще не совсем из ума
выжила? Ты смотри...»
На вилле было много ружей. И банкиры периодически с весьма переменным
успехом стреляли по мишеням.
— Не хотите ли попробовать? — спросили они как-то у Шаталовой. Приколоть,
наверное, хотели.
— Отчего же не попробовать? — согласилась старушка, божий одуванчик. — Даст
бог, в «восьмерку» попаду. Вот только куда влепить? Левее «десятки» или
правее?
— Правее, — засмеялись пузатые.
Винтовки были превосходными, и Шаталова легко попала в цифру «восемь»
правее центра.
— А теперь в десятку, — не поняли банкиры.
— Чуть левее цифры, чуть правее или в само перекрестие мишени? — спросил
«одуванчик».
— В самый центр, — посерьезнели хозяева жизни.
Пуля легла в центр. Хозяева переглянулись. А Шаталова скромно положила
ружьишко и пошла себе. А могла бы и руку за спину заломить...
Вернемся, однако, в середину прошлого века. После института начались войны
— сначала финская, потом Отечественная. Фронт. Бесконечные операции, раненые,
кровь... Уже тогда проявилась шаталовская тяга к новаторству. На финской люди
тысячами обмерзали. И вместо того чтобы срочно нести раненого на операцию,
его, обмороженного, сначала тащили в сарай, где растирали снегом. Варварский
способ растирки Шаталовой не понравился: от него страдали не только кожные
покровы, но и верхние мышечные ткани. Она подняла бучу и предложила
размораживать конечности не снаружи — трением, а изнутри — излучением ультравысокой
частоты (УВЧ). По типу нынешних микроволновых печек, размораживающих
замороженные продукты. При ее участии были разработаны нормы облучения и построены
УВЧ-установки.
А неизлечимый смертельный столбняк она пыталась лечить с помощью травяных
ванн. Столбняк — плохая штука. Мышечный спазм у больного настолько силен, что
его выгибает в дугу. Причем назад выгибает, потому что мышцы спины самые
сильные. Во время приступа больного клали в ванну с водным настоем трав.
Отпускало .
Во время Отечественной 26-летней Шаталовой, которая о ту пору уже носила
шпалу в петлице и была начальником отделения эвакогоспиталя, надоело отрезать
ноги и руки, пораженные газовой гангреной. Она начала иссекать пораженные
ткани и засыпать раны белой глиной. Результаты были впечатляющими. Удавалось
спасать конечности.
Молва о ее чудесных исцелениях распространилась довольно широко, и
посмотреть на Шаталову приехал сам Войно-Ясенецкий, автор знаменитой на весь мир
книги «Очерки гнойной хирургии». «Умница, девочка!» — сказало светило,
погладило по голове подающий большие надежды медицинский росток и,
удовлетворенное , отбыло.
После войны, будучи уже кандидатом медицинских наук и довольно известным
нейрохирургом, на своей лекции Шаталова получила записку от дочери одного
фронтовика: «Дорогая Г. С. ! Помните ли вы Ивана Васильевича Крюкова? Вы его
оперировали во время финской. Потом он попал к вам на стол во время
Отечественной с осколочным обеих ног. Вы спасли ему ноги от газовой гангрены.
Справку о выписке с вашей подписью он хранит до сих пор. Низкий поклон от его
семерых детей».
В общем, все вроде бы шло хорошо. Работать в институт, названный потом его
именем, Шаталову пригласил сам Бурденко. Работа, правда, была тяжелая — в
нейрохирургии операции длятся по 10-12 часов, и все это время врач на ногах,
— но зато впереди брезжило большое хирургическое будущее. Была практически
готова докторская диссертация.
И вдруг Шаталова ушла из хирургии. Настала пора других методов...
— Как же это у вас получается лечить раки всякие? — интересуюсь я, беспечно
ковыряя в носу.
— А рак и не нужно лечить, — отвечает Шаталова, поглаживая любимую кошечку.
— Рак ведь не болезнь. Это симптом. Следствие перекоса в организме. Устраните
перекос, уйдет болезнь. Короче говоря, лечить нужно человека, а не болезнь.
— Ну, об этом сейчас не говорит только ленивый! Это не Америка.
— Сейчас — да... Но я перестала быть ленивой очень давно. Раньше всех.
Думала, отчего человек заболевает? Организм ведь сложная самонастраивающаяся
система, и должен сам корректировать отклонения. Должен, а не корректирует.
Почему? Да потому что мы свои организмы эксплуатируем не в соответствии с
инструкцией. Если в машину регулярно заливать не тот бензин, она помрет раньше
времени с разными нехорошими симптомами. Может, и с нами то же самое? Может,
не тем заправляемся?
— Так, уже чую, куда ветер... Сейчас вы скажете, что мясо есть вредно...
— Вы будете смеяться, но мясо есть вредно... И многое другое вредно. Ну,
нельзя в карбюратор солярку подавать! Не к добру это. Я однажды в Китае
видела мясную смерть. Это одна из средневековых пыток, когда приговоренного
кормят только мясом, и больше ничем. Через некоторое время он умирает от
отравления продуктами распада мяса, и его раздувшийся труп выглядит очень
неприглядно , поверьте. Причем, что любопытно, от мяса человек умирает быстрее, чем
от голода, — всего через месяц чисто мясной диеты, тогда как голод организм
выдерживает до трех месяцев.
Тут я Шаталову прерву, чтобы подтвердить цифры, которые кому-то могут
показаться невероятными. Я имею в виду сроки голодания, которые человек может
выдержать. Многие полагают, что через двадцать-тридцать дней голодающий умрет.
Это не так. В середине XX века группа ирландских сепаратистов, заключенных в
английскую тюрьму, решила уморить себя голодом в знак протеста против
британских «колонизаторов». Происходило это в городке Корк, и местные газеты на
двадцатый день голодовки написали, что голодающие узники вот-вот помрут.
Родственники сбежались к входу в тюрьму. Никто не умер, и все вздохнули с
облегчением .
Через десять дней газеты снова сообщили, что голодающие уже на последнем
издыхании и вот-вот откинутся. Родственники вновь пришли попрощаться с
героями. Прибыли и священники, чтобы принять исповедь у умирающих. Но никто опять
не умер.
Еще через десять дней газеты написали: ну вот теперь дело совсем плохо,
совсем ребята отощали, счет идет, наверное, уже на часы...
Прошло еще десять дней.
Потом еще десять.
И еще десять... Все это уже начинало напоминать дурной анекдот. Собрались
родственники — разошлись. Собрались — разошлись.
Короче говоря, первый голодающий умер только на семьдесят четвертый день.
Второй — на восемьдесят восьмой. Остальные на девяносто четвертый день
отказались голодать, и врачи их помаленьку раскормили до прежних размеров.
Был похожий случай и в Одессе. Там некая сумасшедшая (или просто очень
нервная) гражданочка попала в спецотделение разгрузочно-диетической терапии к
доктору В. Давыдову после трехмесячной голодовки. Ничего, спасли...
Однако рекорд голодовки принадлежит одной женщине из Глазго, которая весила
далеко за центнер и в 1973 году проголодала 249 дней, похудев на 44
килограмма.
...Так что мясо хуже голода...
— Человек не хищное животное. Не работает он на мясе, — улыбается Шаталова.
— Травоядное, что ли?
— Нечто среднее — плидиядное. Но, в общем, растительноядное. Об этом
говорит строение зубов и кишечного тракта, основная природная пища человека —
злаки и травы. У хищников кислотно-щелочной баланс крови 7,2, у травоядных рН
равен 7,6. А вот у плодоядных (свинья, человек) как раз средняя величина рН —
7,4. Почему у нас во рту щелочная среда, а не кислая, как у хищников? Для
переработки растительных крахмалов! И клыков, как у хищников, у нас нет, зато
есть плоские коренные зубы для перетирания зерен. Длина кишечника тоже
говорит о необходимости есть растительную пищу. У хищников кишечник короткий,
чтобы мясо быстрее проходило, не успев вступить в фазу гниения. А у
травоядных кишечник длинный, этого требует длительная переработка растительной
клетчатки. У человека кишечник тоже длинный. Поэтому мясо при долгом путешествии
по нему начинает гнить, что вызывает токсикоз.
— Да, я об этом писал в «Апгрейд обезьяны»...
— Умница. Таким образом, наш организм постоянно вынужден бороться с ядом
еды. И с ее непомерным количеством. Сколько нам надо съедать в день, как вы
думаете?
— Это известно: 3000 килокалорий при сидячей работе для мужчины. Иначе —
труба! Так говорит наука о питании, — бойко отрапортовал я, поскольку очень
эрудированный. И тут же получил в ответ...
Во-первых, пищевую ценность еды в тепловых единицах измерять не имеет
смысла, считает Шаталова. Это глупость. Даже если будешь кушать очень много кало-
рийных деревянных опилок, все равно умрешь от голода3. Значит, не в калориях
дело. Во-вторых, цифра в 3000 килокалорий, нужных человеку, чтобы ноги не
протянуть, возникла еще в прошлом веке. Германский физиолог Фойт прикинул
набор продуктов, которые мох1 купить на свою зарплату немецкий рабочий, и сжег
эти продукты в калориметре. Выделилось 3000 килокалорий тепла. С тех пор
физиология так и полагает.
— Хотя какое отношение имеет цена продуктов, от которой отталкивался Фойт,
к их пищевой ценности? — недоумевает Шаталова.
По прикидкам самой Шаталовой, человеку в сутки вполне хватит 600
килокалорий. А остальное — лишняя пятикратная (!) нагрузка на организм. Ему,
бедолаге, уже не до болезней, ему бы с пищей справиться. С ее количеством и
качеством.
— Кстати, вы знаете, почему мы едим три раза в сутки? — спрашивает вдруг
Галина Сергеевна. — Ну, кто сказал, что есть надо трижды в сутки — утром,
днем и вечером?
— Врачи? — робко предполагаю я.
— Да нет, конечно. Просто в прошлом веке по уставу прусской армии солдат
кормили три раза в сутки. Вот отсюда и пошло. Никаких других обоснований,
кроме прусского устава, тут нет. Так что ешьте меньше и только растительную
пищу.
— А как же зимой без мяса? Травой организм не натопишь. Сальца шматок!
Водочки...
— Водочка, конечно, полезна в определенных дозах, что и говорить. А насчет
тепла... Саша, если вы приведете организм в состояние нормального
функционирования, у вас в толстой кишке размножатся угнетенные ныне мясными токсинами
бактерии. Они будут перерабатывать растительную пищу и при этом выделять уйму
тепла и вырабатывать те самые «незаменимые аминокислоты», о которых все
говорят, когда утверждают, что мясо необходимо есть именно из-за них. Вы знаете,
почему толстый кишечник имеет такую странную форму, напоминающую радиатор
батареи отопления? Это уже не биология. Это физика. Которая нам подсказывает,
что это и есть батарея, основной внутренний отопитель. Только у мясоедов он
не работает...
В том, чтобы есть низкокалорийную и малобелковую пищу, и состоит один из
рецептов выздоровления по Шаталовой. Но кроме пятикратного ограничения в
количестве пищи и кардинального пересмотра всего рациона, в ее систему входят
дыхательные, гимнастические и психологические упражнения. Больной встает еще
до рассвета, растирается снегом, если зима. Потом несколько часов делает
определенные упражнения, дышит, принимает йоговские позы. Ест какие-то травки и
зернышки. Пьет разные зелья, настоянные на керосине. Занимается
аутотренингом. В общем, все это довольно тягомотно, потому что приходится менять весь
темпоритм своего существования. То есть жизнь свою приходится менять на
какую-то чужую. В результате больной даже думать начинает по-другому.
Поскольку коллеги в Институте питания над рассуждениями Шаталовой о видовом
питании смеялись, она задумала провести и провела серию блистательных, но
весьма суровых экспериментов над людьми. Они оказались сенсационными, но
перелома в официальной научной точке зрения не вызвали. Ибо сила привычки
велика, и для торжества нового в науке порой требуется смена поколений ученых.
Официальная наука утверждала: чем тяжелее у человека работа, тем больше ему
надо жрать. Потому что энергию для работы человек получает из пищи. И
молотобойцу или марафонцу никак не обойтись без 5000-6000 ккал. Шаталова
утверждала: хватит и 1200! Остальное — только во вред. Ей возражали: даже пожирая
6000 ккал, люди при тяжелых нагрузках могут худеть. Значит, им не хватает!..
3 Или пить бензин - он еще более калорийный.
Она не соглашалась и предлагала провести эксперимент. Провели...
Пятисоткилометровый многодневный марафон через пустыню привел к
парадоксальному результату: контрольная группа, которая получала 6000 ккал, теряла в
весе, преодолевая по жаре и пересеченной местности десятки километров, потея
и страдая. А группа Шаталовой пришла к финишу поправившейся. Хотя ее люди
получали по 1200 ккал.
— Я этот феномен заметила довольно давно, — говорила Шаталова, наливая мне
чаю. — Строго говоря, тот первый сверхмарафон по пустыне, за которым
последовало еще несколько, я вынашивала больше десяти лет. Я тогда работала в
Институте космических исследований — мы космонавтов готовили, и было у нас там два
инженера — Миша и Костя. Они перешли на мою систему питания и участвовали в
ежегодных забегах, посвященных Дню космонавтики, — из города Гагарина через
Калугу в Звездный городок. Так вот, по моей просьбе Миша незадолго перед
соревнованиями перешел на сбалансированное питание по рекомендациям Института
питания, а Костя питался по моей системе.
Марафон проходил несколько дней, и я увидела, что Костя за эти дни не
похудел нисколько, а Миша потерял восемь килограммов. Это было поразительно, и
это полностью взламывало все существующие воззрения на теорию питания. К тому
времени уже довольно много людей перешли на мою систему питания. После чего у
них проходили многочисленные болячки и укреплялся иммунитет — они просто
переставали простужаться. Так что у меня за плечами было кое-что перед тем
экспериментом в пустыне.
...Собственно говоря, подобных экспериментов под эгидой НИИ физкультуры была
поставлена целая серия. Проведены они были вполне официально и, как положено,
запротоколированы. Группа шаталовских спортсменов жила на скудном рационе в
800-1200 ккал, состоявшем из салатов, каш, сваренных из цельной
(нешлифованной) крупы, и травяных настоев с медом. Контрольная группа спортсменов
трескала за обе щеки рацион, придуманный Институтом питания РАМН, —
высококалорийную и отменно сбалансированную пищу, которая состояла из 180 г. белка, 200
г. жиров и 900 г. углеводов на «общую сумму» в 6000 ккал. В натуральном
выражении это выглядело как мясо, макароны, рыба, хлеб, суп, шоколад, чай с
сахаром, кофе, консервы всякие. За неделю спортсменам на данном топливе нужно
было преодолеть, как я уже сказал, 500 км.
Комиссия, воспитанная на рекомендациях Академии медицинских наук, в успех
шаталовскои группы не верила. Ибо разве могут все академики ошибаться, а
какая-то тетка, увлекшаяся альтернативными теориями и восточными практиками,
оказаться правой? Такого быть не может. И значит, ее задохлики сойдут с
дистанции в первый же день. Потому что против науки-то не попрешь — необходимо
человеку для тяжелой работы 5-6 тыщ килокалорий, значит, вынь да положь!
— У ваших подопечных на почве недоедания начнутся судороги в мышцах ног, —
пугали ее. И советовали в перерывах между приемами пищи дополнительно
подкармливать спортсменов хотя бы солеными сухарями.
Результат мы уже знаем. Контрольная группа каждый вечер приходила к финишу
измотанной, а шаталовские — веселыми и бодрыми. А в конце путешествия они
даже немного поправились. В отличие от похудевших контрольных.
Потом был переход из Нальчика в Пицунду, который продолжался три недели.
Участники шаталовскои группы преодолели четыре горных перевала, а рацион их
состоял из 50 граммов гречневой крупы и 100 граммов сухофруктов. Параллельно
шли обычные туристы, которые питались «правильно». В результате последние к
концу путешествия еле волочили ноги, а шаталовские «дистрофики» вышли к
финишу полными сил.
Затем Шаталова снова организовала четыре длинных перехода по
среднеазиатской пустыне. На сей раз норма была снижена до 600 ккал на человека в сутки.
А потребление воды — до 1 литра. Это кажется невероятным, поскольку наука ут-
верждает, что в условиях пустыни человек должен выпивать не менее ведра (10
л) воды в день. Иными словами, Шаталова поправила науку аж на порядок.
— Просто нужно не абсолютизировать современные знания, а доверять опыту.
Местным жителям почему-то хватает одной небольшой фляги на сутки, а европеец
полагает, что ему необходимо ведро с собой носить. Считается, что пот,
испаряясь , охлаждает тело, и потому пить надо больше. Это на первый взгляд верное
физическое рассуждение не учитывает, однако, что человек — не глиняный кувшин
с порами. Вода в организме не испаряется сразу через «стенки», она проходит
длинную цепочку преобразований. Ее нужно прогнать по всему организму,
прокачать. А на это тратится уйма энергии. Сердце работает, как паровоз. И в
конечном итоге, суммарно, избыток воды больше перегревает и утомляет организм,
чем охлаждает его...
Почему считалось, что нужно именно 10 литров воды? Потому что активно
работающих людей традиционно кормят мясом. А белковая пища не только тяжелая —
30% калорий, содержащихся в мясе, расходуются на переваривание самого этого
мяса, — но и «водоемкая»: для переработки 1 грамма белка организму нужно 42
грамма воды. Не ест человек мяса — не так нуждается в воде. Вот откуда шата-
ловская экономия на питье в пустыне.
В общем, 125-километровый переход от Аральска до Каратереня на обедненной
калориями диете был завершен не за семь запланированных дней, а за пять.
Самой Шаталовой, которая тоже участвовала в походе, было тогда уже 70 лет,
кстати.
— Слушайте, а пить вам не хотелось?
— Хотелось, конечно. Но пить лучше горячий чай или теплую воду. Я однажды
хлебнула глоток холодной воды, и меня охватила просто какая-то безумная
жажда! Казалось, ведро бы выпила. А вот если пьешь горячий чай, такого не
происходит . И еще, если мучает жажда, достаточно положить в рот изюмину. Или
маленький камешек. Начнется рефлекторное слюноотделение, которое помогает
бороться с жаждой...
После того как результаты экспедиции были опубликованы, из Чехии Шаталовой
пришло письмо. Суть его сводилась к следующему: ну и здоровы же вы врать,
тетя! Мы, чешские спортсмены, знаем, что на горсти риса далеко не уйдешь. А уж
пить меньше 10 литров в пустыне никак невозможно, ибо на второй-третий день
наступит обезвоживание организма и смерть. Науке это давно известно... Далее
приводились физиологические обоснования.
Пришлось в 1988 году организовать еще одну экспедицию, уже совместно с
недоверчивыми чехами. Приехали пятеро чешских амбалов, увешанных рюкзаками с
едой и канистрами с водой. А со стороны Шаталовой были сплошные
«недопокойники» — ее бывшие пациенты. Бывший раковый больной. Бывший тяжелый гипертоник.
Женщина-врач, избавленная Шаталовой от цирроза печени в последней стадии.
Бывший инсулинозависимый диабетик. Бывший язвенник. Бывший почечник. Жене
этого почечника с тяжелой формой пиелонефрита во время очередного вызова
«скорой» врачи в госпитализации отказали: «Смертников в больницу не берем».
Вот эти две команды и пошли в пустыню. Чехи ели и пили по науке — 6000
килокалорий еды и 10 литров воды. Шаталовцы — как всегда. Трое чехов сошли с
дистанции почти сразу, еще в горах Копет-Дага — в первые три дня похода.
Остальные сумели пройти 134 км, после чего «кончились». Обильная пища «убила»
их. Вид у чехов был крайне изможденный, поэтому шаталовские «недопокойники»
проводили чехов до обжитых мест, после чего вернулись и закончили маршрут,
пройдя еще около трехсот километров.
Наконец, в 1990 году состоялся последний такого рода поход — от Бахардена
до Куртомыша через каракумские пески, где днем температура достигает 50
градусов . Шли тоже бывшие больные, вылеченные Шаталовой, — человек после язвы
двенадцатиперстной кишки, после рака фатерова соска, после сердечной недоста-
точности и т. д. Ели один раз в день. Пили зеленый чай. В результате вместо
запланированных трех недель маршрут в 500 км удалось преодолеть за 16 дней. И
что характерно, никто не только не похудел, но некоторые даже прибавили в
весе . Шаталова шла вместе со всеми. Сколько ей тогда было лет, можете
подсчитать сами.
— Меня вот интересует вопрос с тем раковым больным, которого вы спасли, а
потом потащили с собой в пустыню...
— Я ведь не лечу людей, строго говоря. Я просто привожу организм к его
«штатному» состоянию, чтобы он мог функционировать «в паспортном режиме», как
природой и задумано было. И организм сам уже справляется с болезнью. Все
происходит довольно быстро. Рак у человека проходит за пару-тройку месяцев, если
он не запущен. Тот человек... Его сняли со стола как неоперабельного — вскрыли,
посмотрели, зашили. С ним я работала долго. Ему понадобилось восемь месяцев
упорной каждодневной работы над собой в системе естественного оздоровления,
чтобы идти в ногу с экспедицией. Но там все примерно такие были. Цирроз
печени тоже ведь не конфетка. Когда воротная вена уже видна на животе, потому что
начинает огибать практически неработающую печень, это я вам скажу... Кстати,
эта женщина с вылеченным циррозом сама была врачом высокой квалификации. И с
ней хорошо знакомы в Институте гастроэнтерологии, где ей предлагали ампутацию
2/3 печени... Был еще молодой человек с инсулинозависимым диабетом. А инсулин
мы в пустыню не брали... Был человек с бывшей сердечной недостаточностью и
ожирением третьей степени. Я их вылечила и повела в пустыню — вот и все.
— Чем вы их кормили в пустыне?
— Почти ничем. 300-600 килокалорий в сутки. Турецкий горошек, нешлифованный
рис, пророщенная пшеница, травяные отвары...
— А почему именно пустыня? Там же скучно!
— Да вы что! Вы просто представляете себе пустыню по фильму «Белое солнце
пустыни» — сплошной песок и барханы. А пустыня чертовски красива! Это
настоящий цветущий край со своей скупой красотой и своими законами. Вы можете
представить себе лес саксаулов высотой в пять метров? Есть в пустыне и такыр, и
барханы, и озера с рапой, и горячие озера. Но самая тяжелая пустыня все-таки
не песчаная, а каменистая. Помню, однажды утром мы проснулись, я смотрю, а в
кольце моего рюкзака — сухая змеиная шкура. Змея пролезла в металлическое
кольцо и сбросила с его помощью кожу... Пустыня — это целый мир! Туда тянет.
— А рис должен быть именно нешлифованным?
— Конечно. Вся наша современная пища — сплошь искусственная и
рафинированная. Взять вот тот же рис. Он продается лущеный, шлифованный, то есть с
ободранной шкуркой. Почему? Потому что так он лучше хранится. А что это значит? А
это значит, что его не ест жучок. Получается, жучку шлифованный рис на фиг не
нужен, а мы его едим... Дело в том, что сердцевина зерна — почти один крахмал.
А вот оболочка как раз состоит из веществ, которые при прорастании зернышка
позволяют запас этого крахмала расщеплять для питания ростка. То есть цельное
зернышко содержит в себе вещества, которые помогают его перевариванию. А мы
теперь покупаем в магазине один только трудно перевариваемый крахмал —
сплошные углеводы без естественных ферментов. Столь же бесполезны, если не сказать
вредны, белый хлеб и макароны.
Еще ученик павловской школы академик Уголев показал, что ферменты
желудочно-кишечного тракта не столько обрабатывают продукты питания, сколько
возбуждают лидирующие ферменты, в питании содержащиеся. Эти ферменты разлагают пищу
на элементы, способные всосаться в кишечник. А если человек питается такими
неудобоваримыми продуктами, как макароны, геркулес, они усваиваются в
организме иным порядком, который в книгах Уголева прекрасно описан и который
должен знать каждый уважающий себя человек, иначе он никогда не поймет разницу
между «мертвым» геркулесом и овсяной крупой, сохранившей все качества живого
продукта.
А еще знаете, почему все это так важно? Сейчас наука стала необычайно вре-
мяемкой: человечеством накоплен колоссальный запас знаний, и нужно очень
долго учиться, чтобы им овладеть. Поэтому для цивилизации крайне важно
творческое долголетие. А у нас в стране средняя продолжительность жизни мужчины —
лет 57, если мне память не изменяет. Это тупик. Ведь именно в этом возрасте с
человеком происходит то, что обогащает человечество знаниями.
— На примере высоких физиков я это вижу, — согласился я и рассказал о
печальных словах академика Гинзбурга, который пожаловался мне на то, что знаний
накоплено немерено, проблем интересных перед наукой стоит масса, а организм
уже не тянет. Да и не только на примере Гинзбурга я это наблюдал. Нам нужно
резкое увеличение продолжительности жизни!
— Вот как раз моя система и может, предупреждая и излечивая хронику,
обеспечить активное долголетие — до самого теоретического предела, заложенного в
конструкцию. Знаете, от старости никто еще не умер. Мы все умираем от
сердечно-сосудистых, опухолевых, обменных и других хронических болезней, которые
сопровождают старость. Можно нештатным режимом эксплуатации сократить себе
жизнь. А можно выжать из организма все. Нет сомнения, что человек смертен,
поскольку все живое существует в смене поколений, но срок человеческой жизни
нам неизвестен. Может быть, 120 лет. В Москве жил один ученый — историк
медицины. Когда ему было 79 лет, он едва переступил порог моего дома. А в 80 лет
он отбросил палку, на которую прежде опирался, и стал бегать по аллеям
Филевского парка.
Он бы умер вскоре, в этом у меня нет сомнений. А так прожил до 95 лет,
кажется. И был бодрым до самого конца.
Нужно просто уметь жить — дышать, есть, двигаться и думать. Неправильное
питание искажает деятельность головного мозга. Мы ведь думаем так, как едим.
И тем, чем едим. Ну а искаженная деятельность мозга начинает неправильно
регулировать обмен и дыхание. Обычный практически здоровый человек дышит 16-20
раз в минуту. А я за минуту делаю 3-4 вдоха. В общем, чтобы жить правильно,
то есть долго, в организме все нужно поменять.
...Так говорит Шаталова. Когда-то, когда я был молодой, здоровый и сильно
умный, я, размышляя о природе человеческой, классифицировал наши недуги и
разбил их на три типа: расстройства, травмы и заражения. С заражением понятно —
его вызывают вирусы, глисты, амебы всякие и прочая нехорошая живность,
решившая попаразитировать на нашем многострадальном организме. Травма — тоже
понятно: шел, поскользнулся, упал, очнулся — гипс. А вот к расстройствам я
относил все болезни, которые организм делает себе сам, то есть не вызванные
внешней причиной. Рак. Подагра. Повышенное давление. Панкреатит. Ну, понятно...
Откуда они берутся, размышлял я. Зачем организм заводит себе эти болезни?
Что ведет к его раз балансировке? Если не несчастные случаи и не внешние
факторы в виде микробов и вирусов, остается одно — неправильная эксплуатация
конструкции. Организм ведь штука такая — он способен к самовосстановлению.
Если его сильно шарахнуть ломом по башке, он может и не восстановиться. А
если стукнуть слабенько — восстановится. Если хватанул малую вирусную нагрузку,
подбежали специальные ребята — макрофаги какие-нибудь или лейкоциты — и
успели всех пришельцев укокошить. А если большую дозу вирусов хватанул, если не
справился организм, то могут и вперед ногами отнести. Или вот мы дышим
городским нехорошим воздухом — и с каждым вдохом слегка подтравливаемся. Фашисты в
своих душегубках евреев травили огромными дозами угарного газа. И люди сразу
умирали. А мы ходим по улицам, дышим выхлопом и сразу не умираем. Потому что
доза угарного газа маленькая, и организм успевает отремонтироваться и вывести
ядовитую дрянь. Но он делает это все время, постоянно, с каждым вдохом
борется, борется, борется. И постепенно-постепенно садится иммунитет, организм ус-
тает, изнашивается, заболевает, просаживается... Как хорошо спится в горах или
на море, на свежем воздухе! А почему? А потому что организму с каждым вдохом
не надо работать против вдыхаемой отравы.
Короче говоря, у каждого человека есть прекрасные шансы не заболеть, если
жить в штатном режиме. Альтернатива — все время лечиться. Медицина, надо
сказать , достигла больших успехов в лечении разных болезней. Она старательно все
лечит, но, как вы знаете, все эти ревматизмы, остеохондрозы, панкреатиты,
диабеты, артриты и прочие радикулиты не вылечивает. Человек шагает с ними до
смерти. Утешает одно: лечить вас будут долго. И успешно долечат до
инвалидности . Это неплохо: инвалидам положена пенсия.
Глава 3.
Сладкая
смерть
Полет в космос начинается с мечты. Мечтать, вообще говоря, небезопасно.
Когда все кругом крутят у виска пальцем, а ты молод, твоя фамилия Королев или
Циолковский и ты еще ничем не знаменит, чувствуешь себя, наверное, не очень
хорошо. Тем более обидно бывает, когда ты твердо знаешь, что нечто
необыкновенное осуществимо, а тебе никто не верит.
Вообще, о каком покорении космоса, физическом бессмертии или хотя бы
лечении рака можно всерьез говорить с людьми, если они не верят в более простые
вещи! О чем беседовать с гражданами, которые, глядя на клетку со слоном и
видя надпись «буйвол», всерьез убеждают окружающих, что в клетке находится
буйвол? Такова сила печатного слова! Люди верят другим (написанному другими)
больше, чем себе. Что ж, тогда будем лечить подобное подобным — начнем
бороться с печатным словом с помощью печатного слова. Приступим, помолясь...
История, которую я хочу описать в этой главе, весьма показательна. Это
история не столько об избавлении от неизлечимой болезни, сколько об
общественной психологии. О людском неверии. О странной детскости мышления взрослых
людей. О социальной слепоте. В общем, о чем угодно, только не о диабете... Диабет
здесь только повод. Повод поговорить о физике.
И еще. Я не могу об этом не рассказать, поскольку в публикации «История
отмороженных4» вскользь обронил фразу о том, что болезнь сия излечима быстро и
легко. И на том заткнулся, ибо то было не о диабете, а о климате. Но, походя
пробросив подобное, я «одолжился» у читателя. Потому что на меня стали
разными способами выходить разные люди и спрашивать: «А как?» Приходится долг
возвращать...
Много лет назад открылась дверь, и в мой кабинет вошел бородатый человек с
веселыми глазами. Я тогда работал начальником отдела в журнале «Огонек», был
умным до необычайности, а на диабет плевать хотел. И когда вошедший дядя
заявил , что диабет — не такая уж проблема, я не поверил. Знаете, в редакцию
приходит много сумасшедших с разными завиральными идеями, поэтому первое правило
журналиста — автоматом включать недоверие. Особенно в околонаучных делах.
Психов-то тьмы и тьмы! И у всех свои гениальные теории мироустройства.
Столько я их навидался в своей жизни!..
Но при этом нужно помнить: навозну кучу разгребая, всегда есть шанс найти
жемчужное зерно. Потому что не одни только сумасшедшие пороги обивают. Среди
толпы ненормальных с околонаучными теориями нужно уметь выделять людей
неординарных, которые несут в себе новое знание. Таким человеком, например, был
геолог Ларин, однажды точно так же вошедший в мой редакционный кабинет — в
результате через несколько лет родилась книга «Верхом на бомбе»...
4 Домашняя лаборатория №4 за 2009 г.
Короче говоря, в излечимость диабета, о которой сказал посетитель, я верить
отказался, потому как читал, что болезнь эта неизлечима. И, соответственно,
мог любому твердо заявить, даже не глядя в клетку: «Там буйвол». Сила
печатного слова! . . Тем паче лично меня клетка эта не волновала совсем — у меня
диабета не было и генетической склонности к нему тоже, а стало быть,
разбираться в причинах неизлечимости этого заболевания мне было совершенно
неинтересно . Мало ли на свете неизлечимых болезней, которых у меня нет! . . У меня
свои проблемы.
— А ну-ка, пройдитесь, — предложил посетитель.
Я прошелся — от входной двери к креслу. Четыре шага. Ну, пять. Или шесть.
Не больше. Кабинет-то невелик.
— У вас четвертый позвонок снизу в поясничном отделе... — начал перечислять
посетитель и далее буквально в нескольких предложениях перечислил все мои
проблемы. Тут я насторожился.
Ну, то, что опытный врач может по внешнему виду и походке больного
поставить ему диагноз, я к тому времени уже знал. Правда, мой посетитель врачом не
был, он был опытным тренером, а это в определенном смысле даже лучше. «Мужик
прекрасно чувствует тело, — подумал я тогда. — Наверняка тренер от бога». Как
оно и оказалось.
Звали пришедшего Борис Жерлыгин. И к избавлению от диабета он пришел не от
хорошей жизни. Так оно обычно и бывает: неразрешимые задачи люди ставят перед
собой от великой нужды, когда приперло и надеяться больше не на что, кроме
как на самого себя. А жизнь припирала Бориса не раз.
С детства он был парализован — полиомиелит. Ходить не мог. Приходилось
потихоньку-потихоньку разрабатывать ноги. Каждый день. По несколько часов.
Сначала был внешний привод — отец-спортсмен брал ноги сына в свои руки и двигал
ими, заставляя сына воображать сопротивление, потому что реального
сопротивления тот оказать не мог: не чувствовал ног. Потом, когда появилась первая
чувствительность, началась самостоятельная работа над собой — с падениями,
неуклюжестями и внимательным прислушиванием к собственному телу. Через
несколько лет упорного труда по 6-8 часов в день Борис выдавил из себя
полиомиелит .
Таким образом, жизнь дала ему первый урок о пользе движения. А потом она
оставила его на «продленку»: у Жерлыгина наследственная склонность к диабету.
Мать его в старости заболела диабетом, а у сына повышенные сахара обнаружили
в десять лет. Сейчас оба здоровы, а о себе Борис говорит так:
— Поскольку у меня генетическая склонность к диабету, я могу на спор
запустить у себя диабет, а потом остановить его, снова запустить и снова вернуть
все назад. В любом темпе. Сколько угодно раз. Элементарно.
Ныне Жерлыгин только тем и зарабатывает на жизнь, что избавляет от диабета
тех, кому надоело болеть и верить в неизлечимость этой болезни. Берет дорого,
потому что мечтает создать центр по излечению диабета. Но зато избавляет с
гарантией. Я был на занятиях его клуба «Прощай, диабет», говорил с людьми,
которых он вытащил из болезни, и каждый раз не переставал удивляться тому,
насколько легко и быстро происходит элиминация болезни... Но он не всегда
зарабатывал этим. Тропинка жерлыгинской жизни была длинна и причудлива.
Вернемся в отрочество героя, иначе мы ни черта не поймем в том, что такое
человек и как он умеет бороться...
— Ноги плохо слушались, — рассказывает он, и его глаза туманятся
воспоминаниями. — Поэтому я много смотрел за людьми, оценивал разницу в своих
движениях и в их движениях. То, что другим доставалось легко и незаметно, — никто
ведь не задумывается о том, чтобы сделать шаг! — для меня превращалось в
сложную задачу. Иногда в пытку. Я смотрел, как люди двигаются, очень
внимательно и постепенно научился и сам двигаться, и понимать природу движения.
Вот откуда в моей голове зародилась биомеханика. Я занимался по восемь часов
в день и только потому стал нормально ходить. В результате в семнадцать лет я
уже подрабатывал помощником тренера, поскольку видел чужие ошибки во время
тренировок и мох1 их корректировать. Поначалу это было наитие, потом стал
читать книги о тренировочных методиках, учебники и научные работы по
физиологии... Без книг я бы ничего не смог, без знаний теории я сам делал множество
ошибок, и хорошо, что они не стали трагическими.
...Постепенно количество знаний перешло в качество. Понимание тела и
возможность управления своим организмом и организмами других людей имели для Бориса
два важных следствия. Однажды он вдруг заметил, что давно не обращался к
врачам, справляясь со всеми проблемами самостоятельно, причем без таблеток —
регулировал свой носитель только движением и питанием. После осознания этого
факта он сжег свою медицинскую карту и больше никогда не переступал порога
поликлиники. Это было первым следствием. А вторым... Он решил зарабатывать на
своих знаниях деньги.
А знания к тому времени скопились немаленькие. Борис работал тренером уже
довольно долго, и знания свои тянул буквально отовсюду. Люди, далекие от
большого спорта, даже не представляют себе, что работа тренера — штука
секретная. Свои технологии взращивания чемпионов тренеры скрывают друг от друга,
как древние кузнецы — секрет булата. И для выведывания чужих тренировочных и
подготовительных методик используются разные средства. Жерлыгин, например,
платил уборщицам в гостиницах или дарил им шоколадки, чтобы они приносили ему
мусор из номеров конкурентной команды.
— В советских гостиницах под умывальником была такая корзиночка. Вот ее
содержимое они мне и таскали. Вываливаешь весь мусор на газетку и смотришь
облатки лекарств, которыми спортсменов пичкают. Или сидишь на стадионе и
наблюдаешь тренировку «средневиков» — бегунов на средние дистанции. Видя, что
спортсмен делает, зная, к какому соревнованию он готовится и в какой день оно
состоится, а также учитывая, что он ел и что колол, понимаешь тренерскую
методику... Я был хитрый, мои спортсмены, которые жрали допинг, получали таблетки
без облаток, в коробочках. А если и в облатках, то все облатки они потом не в
мусор выкидывали, а сдавали мне. Попробуй выбрось! Забыл — штраф. Заключались
контракты: одна ошибка — сто долларов штрафа. Минута опоздания на тренировку
— сто долларов. Одна коза меня просто обогатила. Звездная болезнь сыграла с
ней злую шутку, надо же было ей опоздать на 10 минут в совокупности! Я только
улыбался на каждое ее опоздание. А потом вычел сразу штуку баксов. Кстати,
зарплата инженера тогда была семь долларов в месяц...
Раньше Жерлыгин тренировал людей под государственной крышей, а когда
грянула перестройка, открыл Научно-производственный центр «Клязьма», каковой НПЦ и
возглавил. Целью этого гениального открытия было получение морального и
материального удовлетворения.
— К тому времени я уже понимал, какие бабки можно зарабатывать в спорте,
если избавиться от опеки чиновников. А зарабатывать я хотел много — для
реализации своих планов — и потому решил монетизировать накопленные к тому
времени знания. К спортивным чиновникам, которые при советах просто грабили
спортсменов, мы больше не обращались. Когда началась перестройка, я создал
свою экспериментальную команду легкоатлетов, мы стали ездить на международные
соревнования самостоятельно и «стричь капусту». Я был первый, кто отказался
отдавать все деньги Госкомспорту. А ведь тогда и посадить за это могли!
Федерация хотела лапу наложить на наши деньги, но я выстоял... Никому не платил! А
суммы, между прочим, были немалые! Организаторы соревнований оплачивали
проезд, выплачивали призовые деньги. Что такое поездка в начале девяностых?
Допустим, нужно лететь в Канаду. В СССР я покупал билеты на «Аэрофлот» за рубли
— в переводе на их деньги это 100 долларов. А там я получал от организаторов
возмещение за проезд — по полторы тысячи долларов за билет! Плюс деньги за
приезд, за проживание, а дальше сетка — за первое место столько-то денег, за
второе столько-то... А поскольку мы приезжали зарабатывать, то есть побеждать,
мы и побеждали. В заработке спортсмена была оговорена часть заработка
тренера , то есть моя доля. Я ведь возил элитных спортсменов. Но поскольку дальше у
нас речь пойдет о допингах, я их фамилии называть не буду...
...А я, поскольку публикация все-таки не о допингах, эту часть его рассказа
просто опущу. Тем более что мастерство тренера состоит не в применении
допингов (их все применяют), а в том, чтобы вылепить из обычного спортсмена
побеждающего спортсмена, используя разные средства. Потому что плохой скакун денег
не приносит...
Кроме того, считаю своим долгом напомнить молодому поколению, как обстояли
дела при советской власти с гонорарами у спортсменов и артистов. Обстояли они
печально: если артист или спортсмен получал за рубежом крупный гонорар в
валюте, советская власть эти деньги у него просто отбирала. Бандитская была
власть потому что.
Вот эту-то бандитскую власть Жерлыгин на деньги и кинул, зарегистрировав
своей НПЦ и перестав платить государству за победы своих спортсменов. Его
неоднократно вызывали на ковер, грозились посадить и посадили бы, да времена
уже были не те.
— При этом у нас было еще и то преимущество, что по тогдашним законам
научно-производственные объединения налогов не платили. А когда их все-таки
обложили налогом, мы НПЦ прикрыли и создали спортивный клуб «Клязьма» — как
общественную организацию, которая налогами не облагается.
— И много удавалось зарабатывать в обход советской власти?
— Для сравнения. Когда инженер в СССР получал 7 долларов в месяц, не самый
большой спортсмен в СССР Яша Т. выигрывает лондонский марафон (не самый
крупный по призовому фонду) . И из 70 тысяч долларов призовых не получает ни
копейки! Федерация все отняла. А если бы он поехал по моей линии, получил бы
90%, а 10% я бы забрал себе как тренер... Когда я узнал, что за марафоны
столько денег платят, пришел к своим «средневикам» и заявил: «Так, завтра начинаем
готовиться к марафонам!» Они глаза на меня выпучили, потому что всю жизнь
бегали на средние дистанции. Но согласились, потому что бегать марафоны
оказалось гораздо выгоднее...
— Как тебе это удалось — кинуть Госкомспорт и все прочие советские органы-
нахлебники? Тогда ведь были выездные визы! Как их оформить без Госкомспорта?
...Да-да! Молодое поколение не знает, но это факт — советский человек, как
раб системы, должен был получить выездную визу, чтобы покинуть собственную
страну!..
— Паспорта мы делали через фонд Карпова, а выездные визы мне делали просто
за взятку... Но нервов помотали, конечно. Вызывали в Госкомспорт и спрашивали:
вы вот тут выиграли, а где деньги? Я отвечал: а вы каким боком тут? Это мои
спортсмены, я им плачу зарплату. При чем тут Госкомспорт?.. Точно так же меня
пытались вызывать потом на ковер за то, что я диабет вылечиваю: «А есть у вас
медицинская лицензия?» На что я отвечаю: для занятий спортом лицензия не
нужна! Мы у себя в клубе диабет не лечим. Мы оздоровляемся. А если при этом
куда-то исчезает диабет, так я не виноват...
— А почему ты, собственно, бросил зарабатывать на спорте и переключился на
диабет?
— Потом мне все это надоело. Я наблюдал, как люди, приезжающие из какой-
нибудь провинции — весьма средненькие спортсмены, — начинают задирать нос
после того, как из них сделаешь мастера спорта международного класса. Он уже
начинает по-другому говорить, смотреть. Звездная болезнь — это такая
неприятная штука!.. В голове у этого провинциального паренька ничего не поменялось,
он не понял, как я из него сделал мастера, не знает, как это мастерство в
себе поддерживать, но уже наглеет и звездит... А диабет мне впервые в голову
запал после того как давным-давно знакомый старый тренер мимоходом бросил, что
у людей с развитой капиллярной системой не бывает диабета. Помню, меня это
так поразило! Я думал, как и все, что диабет — неизлечимая болезнь. И стал
копать в этом направлении, разбираться. Помогло мне то, что я сам какое-то
время сидел на инсулине, когда занимался спортом: в советском спорте инсулин
использовался как допинг, поэтому я научился дозировать его в зависимости от
нагрузок. Кстати, хочу заметить, что поликлинические врачи этого делать не
умеют, только спортивные...
И вот тут самое время прояснить читателю, что такое диабет и при чем тут
физика. Не волнуйтесь и не переживайте, здоровые граждане! Объяснение мое
будет коротким и понятным. И уверяю вас, оно вам пригодится, учитывая
современную жизнь...
Все слышали, что сахарный диабет — это «когда сахара в крови много». В
общем-то, правильно. Диабет — избыток глюкозы в крови. Сладкая кровь — как
сироп . Ее труднее протолкнуть, и вообще... Организм — сбалансированная система. В
штатном режиме функционирования каждый параметр там должен находиться в
определенных пределах — не ниже нижней границы нормы и не выше высшей. Для сахара
эти параметры составляют от 3 до 5 миллимолей на литр при замере натощак.
Если выше — диабет. Ниже — кома, потеря сознания, потому что клетки мозга
работают на глюкозе.
Чем же опасен диабет, то есть повышенное содержание глюкозы в крови? Тем,
что глюкоза эта разрушает сердечно-сосудистую систему и выводит из строя
почки. «Засахаренная» кровь приводит к так называемой облитерации сосудов,
особенно тонких. Они как бы «слипаются» стенками, а потом и вовсе зарастают.
Иными словами, в государстве по имени Организм интенсивно разрушается
транспортная система. Исчезают «дороги». Становится невозможно ни подвезти в
некоторые регионы необходимое для жизни, ни отвести оттуда шлаки. Мясо начинает
гнить заживо. Недаром диабетики лидируют по ампутациям ног. У них часты
инфаркты и инсульты. Из-за плохого кровоснабжения разлаживается сексуальная
сфера. Начинается диабетическая ретинопатия, то есть самая настоящая слепота,
ведь в сетчатке глаз — самые тоненькие сосудики, а они-то в первую очередь и
атрофируются.
Чтобы избавить от этой страшной напасти (избыточной глюкозы) организм
начинает в аварийном режиме сбрасывать ее с мочой. То есть выводить через почки.
Это случается, когда сахар в крови превышает 10 единиц. Почки начинают
стремительно садиться. А без почек человек жить не может. Поэтому в перспективе —
почечная недостаточность и ожидание донорской почки.
Картина, как видите, невеселая. Недаром диабетики живут в среднем на 8-12
лет меньше.
Отчего же случается диабет?
А это смотря какой диабет! Есть ведь два типа диабета, и это две совершенно
разные болезни и две разные причины! Просто симптомы у них одинаковые —
повышенный сахар в крови. Диабетом второго типа больны 95% людей. А остальные 5%
— диабетом первого типа, который еще называют детским. В чем разница?
Для того чтобы ее понять, нужно представить себе, как работает система.
Картину я нарисую несколько упрощенную, но в ней будут все детали, нужные для
принципиального понимания причин болезни и способов ее устранения. Итак, что
делает в крови человека сахар (глюкоза)? Разносится! Раздается. Глюкоза —
основное топливо для работы клеток. И кровь транспортирует ее во все концы
империи. Как топливо попадает из крови в клетку? Так же, как бензин в
автомобиль , — через горловину с помощью пистолета. Эта «горловина», через которую
заливается глюкоза в клетку, называется «клеточным рецептором к инсулину», а
инсулин — тот самый «пистолет». Инсулиновый пистолет суется в горловину
клеточного рецептора, и глюкоза проникает в клетку из кровяного русла.
Мембранный канал
Инсулиновый канал.
Можно провести и другую аналогию — с токийским метро, где в часы пик людей
(молекулы глюкозы) в вагоны (клетки) проталкивают специальные служащие
(инсулин) . Без инсулина глюкоза в клетку попасть не может. Инсулин же в организме
вырабатывается поджелудочной железой.
Точнее, специальными бета-клетками, которые образуют в поджелудочной целые
островки. Все чудесно!
Так вот, диабет первого типа связан с отсутствием «пистолета», а диабет
второго типа — с проблемами «горловины».
Диабет первого типа — аутоиммунный (как правило). Представьте себе, что
иммунная система вдруг по ошибке восприняла бета-клетки, производящие инсулин,
как врага и начала их уничтожать. Запустилась, как говорят, аутоиммунная
реакция или аутоиммунная агрессия. Бета-клеток в организме много, их там с
большим запасом, поэтому какое-то время человек ничего не замечает. Но как
только 95 % бета-клеток будут убиты иммунитетом, настанет инсулиновый
дефицит . И, соответственно, питание в клетки организма протолкнуть будет некому —
толкача нет! Сахар будет в изобилии плавать в крови, будучи не в силах
попасть в голодающие клетки. И человек вскоре просто умрет. Чтобы этого не
случилось , ему вводят инсулин шприцем. Чтобы был.
То есть диабет первого типа медицина не лечит. Она просто дает
биохимический протез. Нету инсулина? Ну ничего, закинем его в топку метаболического
котла лопатой. Тут главное — не передозировать, поскольку сильный переизбыток
инсулина может привести к коме, а постоянный передоз — к ишемии,
атеросклерозу и прочим неприятностям.
Диабет второго типа связан с клеточными рецепторами. Поджелудочная железа у
человека работает нормально. Инсулина полно. Но клеточные рецепторы вдруг
теряют чувствительность к инсулину. Горловина бензобака закрывается. И клетка
перестает принимать сахар. Медицина, будучи не в силах понять причин этого
явления, в ужасе разводит руками. Вылечить этот тип диабета она тоже не в
состоянии. Поэтому спасает человека от его последствий — больному начинают
давать разного рода химикалии в таблетках, которые искусственно снижают сахар в
крови. И попутно сажают печень и почки. Но тут уж, как говорится, надо
выбирать, что вам больше нравится — печень или ноги, которые от постоянного
избытка сахара в крови сначала покроются незаживающими язвами, а потом начнется
гангрена.
Первый тип диабета — который инсулинозависимый, аутоиммунный — считается
детским, и им болеют, как я уже говорил, 5 % диабетиков. Второй тип —
возрастной, им болеют 95 % людей. (Строго говоря, есть еще и иные формы диабета, но
они крайне редки, и говорить о них мы сейчас не будем.) Считается, что оба
типа диабета генетически обусловлены.
Вот, в общих чертах, что такое диабет, точнее, диабеты.
Что меня в этой картине настораживает? Вернее, даже не настораживает, а
как-то так — царапает... Я в школе привык верить учителям. Это понятно: дети
ленивы и учиться не любят, а поверить проще, чем ковыряться и исследовать
самому. Лучше пойти во двор и поиграть в балду. Но все-таки каждый раз, когда я
слышал что-то странное, с чем мне было лень спорить или просто выяснять, но
что подавалось как авторитетное или научное мнение, царапка внутреннего
несогласия оставляла в душе маленькую бороздку вопроса. Иногда, уже будучи
взрослым, я вдруг находил правильный ответ и понимал для себя, что именно меня
тогда царапнуло.
Вот конкретно в данном случае меня зацепил один только вопрос, с которого и
начало потом раскручиваться правильное понимание. А именно — я вдруг спросил
себя: а зачем нужен инсулин? Нет-нет, я знаю, что у инсулина в организме
много функций, только одна из которых — проталкивать сахар через рецепторы в
клетку. Меня занимало нечто иное, более принципиальное, — зачем вообще нужен
какой-то толкач? Для чего это промежуточное звено, этот ненужный посредник,
без которого вполне можно обойтись? Почему бы клетке самой через дверцу
рецептора не захватывать глюкозу из крови? Открыла «рот» и хватанула. Тем паче,
что в этом нет ничего принципиально невозможного — клетки мозга именно так и
живут: им не нужен инсулин, чтобы захватывать из крови сахар для пропитания.
Эволюционно все клетки произошли от общих предков. Значит, эволюции зачем-то
понадобилось развести клетки не только функционально, но и по устройству —
встроить в цепочку питания мышечных клеток дополнительного посредника.
Зачем?
К чему такие сложности, если можно проще: открыл «рот» — и покушал. Для
чего в этот «рот» вставлять еще и «воронку» инсулиновую? Ведь там, где
сложности, где много дополнительных деталей, там всегда выше вероятность поломки
этих деталей. Что мы и видим на примере диабета первого типа: вот случилось
так, что нет инсулина, — и клетки сидят голодные при изобилии пищи, бесплодно
плавающей в крови и разрушающей организм. Эх, если бы клетки тела сами могли
покушать, как клетки мозга...
Но они не могут. Почему?
Я был уже очень близок к ответу, когда вдруг совершено неожиданно для себя
нашел его в одной статье. И даже расстроился: еще бы чуть-чуть, и я догадался
бы сам! Единственное, что послужило утешением, так это название статьи. Она
вовсе не была медицинской. Она называлась «Сахарный диабет и обмен веществ.
Взгляд на физику и математику процесса».
Я начал читать, и понимание прозрачной струей резко промыло мозг. Все-таки
с вершин главных наук открываются совершенно другие перспективы! Это как
взгляд из космоса. Смотришь на снимок, сделанный с орбиты, и видишь то, чего
никогда не заметишь не только стоя на поверхности планеты, но даже с
самолета.
Авторы уподобляют инсулин пропуску. И эта аналогия более точная, чем моя —
с толкачом в японском метро. Инсулин — это пропуск, без которого молекула
глюкозы пройти через ворота клеточного рецептора не может. Инсулин — это
деньги, без которых клетка тела не может «купить» глюкозу, чтобы покушать. А
вот клетка мозга может! Потому что в мозгу — коммунизм. Мозг — это
номенклатура. Командир организма. Клетки мозга — лучшие представители клеточного
сословия . Они — наше всё. Они — наше первоочередное. Точнее, внеочередное. Мозг
должен получать питание бесперебойно. Ноги могут потерпеть. Мозг — нет.
Капитаном, как сказал один мой знакомый, пробоину никто затыкать не будет. Ноги
пусть отрежут. Но не голову!
В критической ситуации человек бледнеет, поверхностные сосуды сужаются,
чтобы уменьшить кровопотери в случае возможного ранения и чтобы перебросить
кровь к внутренним органам и в первую очередь — к мозгу.
Клеткам мозга разрешение на питание не нужно. А вот клеткам тела нужно.
Потому что в ситуации кризиса мозг обеспечивается в первую голову, а все
остальное — по остаточному принципу. По спецразрешениям. Если в организме все
нормально, спецразрешения выдаются без ограничений. Питание поступило —
организм тут же обеспечивает «товарную массу» деньгами — «печатает» столько
инсулина, сколько нужно. Кушайте на здоровье! И клетки мышц, пользуясь моментом,
активно «покупают» глюкозку. Ну а если жратвы нет, запасы исчерпаны, в
организме вводится «чрезвычайное положение». И тогда «талоны на спецпитание»
клеткам тела не выдаются — обходитесь своими запасами. А мозгу никакие талоны
и разрешения не нужны, его нельзя лишать питания ни на секунду, поэтому он
сам берет из крови то, что клетки тела без инсулиновых разрешений взять не
могут. Потому что мозг — важнее.
Инсулин регулирует приоритеты. Вот зачем он нужен.
Любопытно, что подобным образом регулируется раздача кислорода в организме
китообразных при нырянии: ограничивается приток кислорода для всяких
второстепенных потребителей, а приоритет отдается первостепенным — мозгу и сердцу.
И еще один важный вытекающий из всего изложенного момент. О запасах. Об
этом необходимо поговорить, потому что данный момент — ключевой. Именно
отсюда идут ошибки некоторых медиков в понимании причин диабета второго типа —
самого распространенного.
Человек покушал. Ему хорошо. Он набил брюшко и лег отдыхать. А его организм
приступил к работе: он начал делать из еды клеточное топливо — глюкозу. И
запасать ее. Где? В жирах, например. Это долгоиграющий запас. Стратегический. А
еще в печени в виде гликогена и в самих клетках тела в виде АТФ (это адено-
зинтрифосфат, кто не знает).
Возьмем среднего гражданина весом килограммов в 70. У него в печени
примерно 300 г глюкозы в виде гликогена. Это тактический запас. Если мышцы начнут
интенсивную работу, что ж — печень будет выбрасывать в кровь порции энергии в
виде глюкозы, которая станет разноситься активно работающим потребителям —
клеткам мышц.
Но и в самих клетках человека тоже есть собственный запасец энергии — на
весь организм его там 500 граммов. Эта глюкоза нужна клеткам для работы. Это
оперативный запас.
Наконец, есть еще глюкоза в крови. Разносимая. Ее там всего 5 граммов.
Негусто, правда? Совсем разные порядки величин: 300 г в печени, 500 г в клетках
и всего 5 г в семи литрах крови. То есть мы имеем что? Мы имеем аккумуляторы,
которые заряжаются малым током. Запомните эту аналогию... Печень вылавливает из
крови глюкозу и складирует ее, чтобы отдать во время интенсивной работы
клеткам тела. И сами клетки тела тоже имеют запас для жизни и на тот случай, если
надо резко подорваться, уходя от хищника или в погоне за добычей.
Расход энергии в случаях «подрыва» больше, чем приход. Поэтому рывки всегда
коротки. После каждого нужно остановиться и подзарядиться — отдохнуть. Подпи-
таться малым током. Восполнить резервы. Это понятно.
Но не всем. Медики, например, про эту простую картину начисто забывают,
когда речь идет о диабете второго типа. Том самом, который происходит, как им
кажется, из-за инсулинорезистентности. То есть загадочной потери
чувствительности клеточных рецепторов к инсулину. Из-за которой бедная клетка вынуждена
голодать.
И это катастрофа. Полная ментальная катастрофа!
Многие знания — многие печали. Избыток знаний в области биохимии, цитологии
и прочей морфологии играет с восприятием злую шутку. Хотя выглядит с их
стороны все довольно логично. Судите сами...
Вот диабет первого типа. Организм по ошибке «замочил в сортире» все бета-
клетки, производящие инсулин. Нету больше в крови инсулина, и глюкоза не
может попасть в клетки. В результате она в избытке плавает в крови, а клетки
между тем голодают!
Вот диабет второго типа. Та же картина: глюкозы в крови полно, только
теперь она не может попасть в клетки не из-за инсулина (его много), а из-за
того, что потеряна чувствительность клеточных рецепторов к инсулину. И клетки
опять же голодают.
В первом случае клетки голодают, так как топливо к ним не может попасть из-
за «пистолета», а во втором они голодают, потому что глюкоза не может попасть
в бензобак клетки из-за «горловины». Причины разные — последствия одни:
глюкоза не может попасть в клетки, а ведь она — топливо для них! А без топлива —
голод.
Видите ошибку?
А она есть! И она как раз в физике процесса! Еще чуть-чуть, и мы ее увидим!
Следите за мыслью...
Мы можем уподобить сосуды проводам, а клетки и печень — конденсаторам. Или
мы можем построить другую физическую модель: с трубами и бассейнами-
накопителями . А можем не строить никакой, а обойтись картинкой самого
организма, где циркулирует и накапливается глюкоза. Разницы в моделях нет,
поскольку из каждой ясно, что любой накопитель конечен!
Любой накопитель — конечен!
И в него нельзя вдуть больше, чем он вмещает. Это так тривиально, что
совершенно выпадает из восприятия. И высоколобые ученые пытаются «починить»
«засорившийся» рецептор, чтобы насильно пропихнуть в него эту чертову
глюкозу. Они смотрят на этот самый рецептор (сложная молекулярная штука) и строят
модели и догадки — отчего он вдруг поломался? — вместо того чтобы отойти на
шаг и окинуть взглядом картину целиком: всю клетку, весь организм.
Знаете, если бы меня заставили научно объяснить, отчего полное ведро
перестает вмещать воду, я бы тоже затруднился. И если бы заставили писать
формулы, объясняющие, отчего заряженные конденсатор или аккумулятор вдруг
неожиданно перестают принимать ток, я бы еще больше затруднился. В случае с ведром
я бы, наверное, стал рассматривать элементарные слои воды высотой дельта h,
действующие на них силы гравитации и реакцию опоры — стенок ведра. После чего
обнаружил бы, что по мере заполнения ведра случается неожиданное — в какой-то
момент вдруг пропадает реакция опоры, и под действием гравитации элементарный
слой воды перестает удерживаться... Надо, наверное, еще силы поверхностного
натяжения рассмотреть, раз я изучаю элементарный слой воды. Ох, непросто! ..
Проще сказать, что ведро заболело. Потеряло чувствительность к воде.
Вот именно в такой ситуации находятся медики-биологи-ученые, которые за
биохимическими деревьями не видят физического леса.
Такое бывает. Геолог Владимир Ларин (о его теории, как уже говорилось, я
написал книгу «Верхом на бомбе») рассказывал мне про подобный случай. Его
пригласили какие-то великие физики, специалисты по элементарным частицам,
чтобы публично высечь и опровергнуть его теорию. В аудитории собралось много
народу — человек восемьдесят, что для ученого люда преизрядно. Лекцию им
читал номинант на Нобелевскую премию, фамилию которого я вам не назову.
Суть идеи докладчика сводилась к следующему. Многочисленные факты говорят
нам о том, что Земля расширяется. Дремучий геолог Ларин полагает, будто ее
распирают металлогидриды, теряющие водород и потому распухающие в объеме. Но
у лектора иная гипотеза! Медленные нейтрино в центре планеты взаимодействуют
с веществом и превращаются в массу — вот в чем проблема. Поэтому Земля не
просто расширяется, но и наращивает массу.
— Это был феерический блеск ума! Он писал на доске трехэтажные формулы, —
рассказывал Ларин. — Я сначала напряженно следил за ходом мысли, но потом
просто перестал что-либо понимать. Мое понимание свелось к тому, что это выше
моего понимания. Докладчик залез в такие тайны материи и нейтрино, которые
были от меня, дремучего геолога, далеки невозможно. Тогда я просто поднялся
над ситуацией, вспомнил курс школьной физики, то есть самые основы физической
науки, и совершенно успокоился. А после окончания лекции вышел к доске и
нарочито неуверенным, блеющим голоском начал задавать рассказчику вопросы,
прикидываясь перепуганным и полностью раздавленным его авторитетом.
«А скажите, пожалуйста, у вас новое вещество образуется точно в центре?» —
спросил тогда Ларин.
«Да, точно в центре», — ответил довольный произведенным эффектом докладчик.
«То есть прирастающая масса — с нулевым радиусом?» — гнул свою линию Ларин.
«Конечно».
«Но если точно в центре и потому с нулевым радиусом, значит, никак она на
моменте инерции не сказывается?»
«Не сказывается, разумеется! Момент инерции сохраняется», — снисходительно
ответил великий гроссмейстер, еще не понявший нависшей над ним опасности
детского мата.
«И вы от этих слов не откажетесь?» — внезапно добавив голосу уверенности,
спросил Ларин.
«Нет, а почему я должен отказываться?» — ответил лектор, хотя смена ларин-
ской интонации его насторожила.
«Ну, хорошо, — сказал Ларин, взял мел и начал писать школьную формулу на
доске. — Обозначим современную массу Земли как М, скорость на экваторе
(полкилометра в секунду) большим V, радиус R. Это у нас момент количества
движения. Теперь приравняем его к моменту количества движения той маленькой
молодой планетки, о которой вы говорили».
В этот момент вся аудитория замерла в предчувствии Биг Бенца. Слышно было
только, как стучит мел по доске.
«И у нас получается, — закончив ряд простейших вычислений, заключил Ларин,
— что линейная скорость на экваторе у первопланетки при том ее радиусе и
массе была 10 километров в секунду. А параболическая скорость убегания, то есть
первая космическая скорость для такой планетки, — 5 км/с. Иными словами,
такая планета просто существовать не может — ее разнесет».
— На лектора было страшно смотреть, — продолжал Ларин. — Он побледнел,
посерел . Да и аудитория теперь смотрела на меня с уважением и страхом. Все
вдруг поняли, что выслушали сегодня от лектора крайне интересную чушь,
которая не проходит проверку по самой элементарной физике.
Классический детский мат! Я и сам был свидетелем подобного явления — когда
избыток знаний затмевает элементарный здравый смысл. Сидючи за столом с
биофизиками и прочими микробиологами, глубоко погруженными в биологию и
биохимию, забросил им вопрос о том, почему температура млекопитающих вообще и
человека в частности 36-37 градусов. Вы уже знаете на него ответ. А я чего
только не услышал! И про то, что эволюционно это, видимо, как-то связано с
вирусами и горизонтальным переносом информации, и про какие-то протонные
механизмы внутри клеток... Я ничего не понимал! Это была великолепная игра ума!
Блистательная! Столь увлекательная, что даже мое объяснение, что причина
связана с теплоемкостью воды, играющих не убедило. Им больше нравились их только
что придуманные теории — сложные, заковыристые. Вот вирусы — да, вот протоны
— круто... Здесь стопудово кроется истина! Ну, а то, что температура
человеческого тела почему-то в точности равна фундаментальной физической константе, —
это просто нелепое совпадение...
Вообще, сей психологический феномен в науке давно отмечен: избыток
информации порой здорово мешает принятию правильного решения и пониманию ситуации в
целом. А ограничение информации самым парадоксальным образом улучшает
ситуацию, заставляя принимать более правильное решение и обостряя интуицию.
Есть в Чикаго старая больница под названием «Кук Каунти». Именно она
вдохновила режиссеров и продюсеров на создание сериала «Скорая помощь». Больнице
этой почти сто лет, и находится она в здании, занимающем целый квартал.
Огромная! И довольно бестолковая, каковая бестолковость усугубляется ее бюджет-
ностью — сюда всю жизнь приходили пациенты, не имеющие медицинской страховки,
полицейские привозили раненых преступников, финансирования не хватало,
кондиционеров нет, и потому температура в палатах летом добирается до пятидесяти
градусов, проводка старая, туалет один на весь коридор... В общем, все прелести
бюджетной медицины. И вот в этот кошмар пришел новый заведующий лечебным
отделением Брендан Райли, которому кровь из носу надо было решить одну задачу:
расшить самое узкое место в этой больнице — отделение неотложной помощи, куда
ежедневно приходили сотни страждущих, выстраиваясь в дикие очереди. Многие из
них жаловались на боли в сердце. Именно на сердечников и приходилась львиная
доля всех ресурсов, которыми располагал Райли.
При этом у части пациентов загрудинные боли были, а сердечного приступа не
было. Поэтому класть их в больницу было не нужно и даже вредно: она, в конце
концов, не резиновая, необходимо оставить койки тем, кому они реально нужны.
Вместе с тем сердечный приступ — штука серьезная, человек помереть может,
если его с приступом домой отправить. Кстати, по статистике в 2-8 % случаев
человека с сердечным приступом американские врачи все-таки отправляют домой,
ошибившись в диагнозе. А в 10 % случаев диагностировали приступ, которого на
самом деле не было...
Так вот, встал вопрос, как в условиях цейтнота, когда у тебя дикая очередь
из пациентов, правильно поставить диагноз? Врачи, боясь ошибиться в таком
серьезном деле, старались собрать о пациенте массу информации — ему мерили
давление, пытались услышать стетоскопом хлюпающие звуки в легких, посылали на
ЭКГ и задавали массу вопросов: принимали ли вы лекарства и какие? как давно
болит? усиливается ли боль при нагрузке? есть ли у вас диабет? у папы-мамы
были проблемы с сердцем? а у вас раньше?..
ЭКГ — штука хорошая, но стопроцентного ответа не дает. Бывают здоровяки с
плохой кардиограммой, а бывает неплохая кариограмма при серьезных проблемах.
Чтобы совершенно точно ответить на вопрос о наличии приступа, надо провести
анализ крови на определенные ферменты, а анализ этот длится несколько часов.
Которых нет.
Поэтому в 1996 году Райли затеял смелый эксперимент. Он обратился к опыту
математиков, которые делали расчеты физикам — специалистам по квантовой
механике . И применил их методику для оценки диагностики по приступам. В компьютер
были загружены тонны данных и выведена простая формула, в которой было всего
три параметра, которые нужно было сопоставить с данными ЭКГ и, в зависимости
от результатов, направить больного по нужному адресу — домой, в больницу или
в морг.
Двухлетние испытания показали: если раньше, собирая о пациенте кучу
сведений, чтобы не ошибиться, врачи правильно ставили 75 % диагнозов, то после
введения новой, упрощенной системы — 90 %. Вывод, который был сделан,
нетривиален: «...избыточная информация — не преимущество; достаточно знать очень
мало , чтобы разглядеть главный признак некоего явления».
Еще история... В 2000 году Пентагон попросил отставного военного и
талантливого стратега по имени Ван Рипер поиграть за «плохих» в штабных учениях. К
тому времени Ван Рипер был уже пенсионером, но согласился. Отчего ж не
поиграть? Надо сказать, это были самые дорогостоящие учения в истории США.. Их
бюджет составлял четверть миллиарда долларов, и отрабатывалось на них
вторжение в Ирак. Или Иран. По сценарию в одной из стран Персидского залива
случается военный переворот. Его предводитель пользуется влиянием религиозных
кругов и многих этнических группировок, обладает значительными военными силами и
настроен резко антиамерикански. Соответственно, Америка, не выдержав такого
бесчинства, приезжает в район Персидского залива на своих авианосцах с целью
покарать неугодного мятежника. Роль этого мятежника и должен был сыграть Ван
Рипер.
Роль была неблагодарная. Проигрышная. Потому что у США были авианосцы,
новейшие системы связи, самые современные системы подавления связи противника и
ведения радиоэлектронной войны. А главное — у них были суперкомпьютеры и
супераналитики, за ними сидевшие. Их математические модели учитывали все —
военное, культурное, экономическое, общественно-политическое положение
противника . В обсчете и подготовке операции участвовали сотни программистов. В
компьютеры загружались мириады данных о противнике. Как писал один из
американских авторов, «это была битва двух совершенно противоположных идеологий
войны. Синие располагали базами данных, матрицами и методологиями распознавания
намерений и возможностей противника. Красных возглавлял человек...», который
исповедовал совершенно иные, неаналитические принципы ведения войны. Ван
Рипер был убежден, что война — штука нелинейная и непредсказуемая, что
компьютеры в ней бесполезны, и действовать тут нужно интуитивно, то есть принимать
ответственные решения в условиях крайнего недостатка времени и информации.
И он выиграл. Когда синие подавили ему всю радиосвязь, он, вспомнив опыт
мировых войн, начал передавать сообщения с мотоциклистами и маскировать их
под молитвы. Синие знали все его слабые места, их суперкомпьютер выдавал
любые возможные разумные решения красных. Но «красный» Ван Рипер действовал
неразумно : вместо того, чтобы отступить, он напал, вывел в море малые ракетные
катера-самоубийцы и потопил 16 американских боевых кораблей. Если бы так
действовал настоящий Саддам Хусейн... Впрочем, о Хусейне у нас базар еще будет...
Короче говоря, еще не начав толком войну, а едва-едва поставив диктатору
ультиматум, США уже потеряли кучу кораблей и примерно 20 тысяч солдат. Это
была катастрофа!.. Позже, комментируя случившееся, Ван Рипер объяснял его
так: «Я слышал, что у синих были постоянные долгие совещания. Они все
пытались понять... У них еще были карты со стрелками в разные стороны. Еще у них
были эти сокращения: аспекты государственного влияния делятся на
дипломатические, информационные, военные и экономические, в результате получается
аббревиатура DIME. Инструменты делятся на политические, военные, экономические,
социальные, инфраструктурные и информационные — аббревиатура PMESI. И они
постоянно сравнивали наши DIME со своими PMESI. Они запутались в прототипах,
матрицах, стратегических компьютерных программах... Они так увлеклись
механизмами и процессами, что ни разу не взглянули на проблему в целом. Они
разодрали ее на части и перестали понимать».
В чем сила моих книг? В том, что я поднимаюсь над проблемой. Иногда
довольно высоко. Меня не интересуют мелочи. В мелочах я могу ошибаться или быть
неточным — и порой бываю! — но это не имеет никакого значения. На этом меня мо-
гут ловить только дураки. Ибо я никогда не ошибаюсь в главном5. Потому что
смотрю на проблему свысока. А в случае с диабетом второго типа медики
настолько разодрали проблему, что в руках у них оказались только бессмысленные
клочки в виде клеточных рецепторов к инсулину. А это — улыбка чеширского кота
без самого кота. Рот без зверя. Посмотрите на этого кота! Его хитрая улыбка
смеется над незадачливыми исследователями, которые пытаются разрешить
загадку . Которой нет. Кот просто сыт. И потому закрыл рот...
До того дело доходит, что загадка внезапно потерявших чувствительность к
инсулину клеточных рецепторов буквально сводит исследователей с ума.
Известно, например, что диабет второго типа — болезнь полегче, чем диабет первого
типа. Но один биолог-теоретик, читающий по шесть научных статей в день,
сказал мне, что именно второй тип диабета — самая большая беда. Потому что с
первым типом все ясно: вкалывай больному недостающий инсулин, и все с ним
будет в порядке. Причина этой болезни предельно понятна: иммунитет больного по
дурости поубивал все клетки, производящие инсулин. Вот и все. А вот диабет
второго типа для науки дивная загадка: ну почему вдруг клеточные рецепторы
потеряли чувствительность к инсулину? А?
Когда я намекнул великому биологу, что диабет второго типа — болезнь образа
жизни и происходит от обжорства, он поднял меня на смех. Какой пережор, при
чем тут образ жизни, если давно известно: все дело в потере чувствительности
молекулярных клеточных рецепторов к гормону инсулин! И куда сия
чувствительность пропадает, науке до сих пор неизвестно. Не все еще изучено в нашем
организме !
А почему вдруг переполненное ведро утратило чувствительность к воде и
больше ее не принимает? Куда пропала упругая реакция стенки, которая раньше
исправно удерживала воду в сосуде? Может быть, в микроскоп посмотреть, поискать
ее? Нет, не видать... Много еще в мире непознанного!
Короче. Кардинальная ошибка состоит в том, что в головах многих врачей и не
врачей смешалась две похожие выкладки. Вот они:
— если в клетки не поступает сахар из-за нехватки в организме инсулина, как
пои первом типе диабета, клетки голодают;
— если в клетки не поступает сахар из-за закрытых клеточных рецепторов, как
при втором типе диабета, клетки голодают.
Первый тезис верен. Второй нет!
Во втором случае клетка не принимает сахар просто потому, что она этим
сахаром переполнена. И наплевать, как это выглядит на биохимическом уровне!
Какая разница, как это выглядит на уровне молекулярной биологии, если можно
сказать проще: клетка закрыла рот, потому что не нужен ей больше ваш сахар,
она не бездонная!
Я видел, как это происходит. Однажды в столовой был свидетелем совместного
обеда. Кушали двое. Первый был здоровый малый. По всему видать, спортсмен.
Может быть, даже марафонец. В самом деле, почему бы ему не быть марафонцем?
Пусть будет! . . А рядом сидела тетка. Колобок с толстыми ногами. Оба съели по
полному обеду — салат, суп, второе, компот... После обеда марафонец отдохнет,
все тщательно переварит и пробежит 40 километров. А тетка не побежит 40
километров . Она пойдет к врачу.
Вы знаете, сколько нужно энергии, чтобы пробежать 40 километров? До хрена!
А может, и больше. И спортсмен эту энергию потратит. А тетка нет. Хотя
загрузились они одинаково. И каждый день они так кушают. Куда же девается вся эта
энергия у тетки?
Признайтесь сами себе: если вы будете есть в два-три раза меньше, вы умрете
от голода? Да нет, конечно! На что же тратится пожираемый вами избыток? А на
5 «Тезис непошрешимости» Римских Пап.
разрушение вашего организма, который вынужден с излишней жратвой упорно
каждый день бороться. Геронтологам давно известно: сокращение рациона
увеличивает жизнь процентов на двадцать-тридцать. С крысами такие эксперименты
ставились . Крысы с уполовиненным рационом живут до полутора раз дольше.
Но вернемся к тетке-колобку. Вот она пришла к врачу, потому что у нее — сто
пудов! — диабет. И пока она сидит в очереди, посмотрим на нее и подумаем,
куда же наш организм девает все то, что хозяин в него набивает? Куда бедному
организму складировать эти избытки глюкозы, которые он напроизводил из
поглощенных углеводов? В жир, конечно, отложить! Но этот резерв не бесконечен. У
всех людей генетическая конструкция разная, но ни один человек не может
раздуться до орбиты Сатурна. Свой предел есть у каждого... Куда еще сунуть? В
печень больше 300 граммов не влезет, в клетках еще полкило. В крови 5 граммов.
Ну, не лезет уже больше никуда!.. И рано или поздно совершенно неизбежно
наступает момент, когда лишняя глюкоза начинает просто циркулировать в крови.
Потому что ей некуда больше приткнуться: клетки переполнены, и ротики свои
закрыли — не хотят больше кушать, печень забита под завязку, а регуляторная
система уже не справляется.
Диабет — спутник любого обжоры. Но поскольку все люди генетически разные,
кто-то получает диабет пораньше, кто-то попозже, а кто-то до него просто не
доживает, умирая от инсульта, инфаркта или рака. Ну а непременными спутниками
«диабета толстых», который лидирует в мире, являются гипертония и повышенный
уровень холестерина.
Диабет второго типа — это не болезнь. Это просто разница между приходом и
расходом. Дисбаланс. Уравняйте приход с расходом — и дисбаланс исчезнет. То
есть исчезнет диабет, поскольку диабет — второе имя углеводного дисбаланса.
Кто-нибудь из врачей говорит это пациенту?.. Нет. Врачи просто ставят
диагноз, не сообщая, что болезнь на начальных стадиях можно легко остановить и
повернуть вспять, и прописывают сахаропонижающие таблетки.
А дальше что? А дальше вот что. Диабет ловят не сразу. Какое-то время он
развивается, потихонечку убивая сердечно-сосудистую систему и почки.
Организм, видя, что сахара в крови полно, паникует и запускает «печатный станок»
— начинает массово производить инсулин, чтобы с его помощью распихать сахар
по клеткам. Но повышенное производство инсулина постепенно истощает
поджелудочную, и бета-клетки от непосильной натуги начинают помирать. И вот уже у
диабетика второго типа недостает своего инсулина, и его переводят на
искусственный... Печальный конец, которого можно было бы избежать, всего лишь сравняв
на начальном этапе болезни приход с расходом!
Помню, на съемках одной телепрограммы присутствовал толстый поп. И когда
его упрекнули в том, что попы вообще покушать любят, поп объяснил:
— Я толстый, потому что у меня диабет.
Но мы-то с вами теперь понимаем, что он ошибся. Все наоборот: у него
диабет, потому что он толстый!
...А может быть, я неправ? Может быть, причины диабета не в жратве, а в чем-
то другом? В генетике, например?
Генетика безусловно играет роль — как и во всем прочем. Мне один умный дядя
как-то рассказал под большим секретом, что наука уже открыла 46 генов,
ответственных за диабет. Представляете? 46!.. Но если у вас есть сорок шесть
объяснений одного факта, значит, нет ни одного.
Проверить, прав я или нет, можно легко. Первый способ проверки —
пронаблюдать зависимость еды и диабета статистически. За последний век человечество
вошло в эру достатка и сладкой жизни, то есть стало потреблять много
рафинированной, концентрированной, жирной и углеводной пищи, а потребление
собственно сахара так вообще выросло в разы. Мне как-то попался на глаза
статистический отчет под названием «Продовольственное потребление крестьянской семьи
на Европейском Севере России во второй половине XX века». Весьма
показательное — в свете наших рассуждений — чтиво:
«Потребление сахара и кондитерских изделий колхозниками Вологодской области
в 1950 г. составляло в среднем лишь 4 кг в род на одного члена семьи... Со
второй половины 1950-х гг. объемы продажи сахара в государственной торговле
стали расти. В результате с 1950 по 1960 г. потребление сахара и кондитерских
изделий увеличилось в 7,3 раза и составило 2 9 кг в среднем на одного члена
крестьянской семьи. В последующие годы потребление этих продуктов
колхозниками продолжало расти, и в 1975 г. достигло 56 кг в расчете на одного
человека6, т. е. увеличилось еще в 1,9 раза по сравнению с 1960 г.».
Хороша жизнь колхозная!..
Нехило, правда? С 4 кг на человека до 56! Удивительно ли, что поджелудочной
современного человека приходится работать с перегрузками, чтобы нашлепать
инсулину на весь этот сахар! И это не только российские «успехи». Потребление
сахара росло весь XX век и не перестает расти по сию пору. В США, например,
потребление сахара перевалило за 60 кг на человека в год. И, как сообщают
экономические сводки, «объем потребления сахара в мире вырастет на 53 % в
следующие 20 лет».
Иными словами, сто лет назад человек за год потреблял столько сахара,
сколько сейчас он съедает за две недели. А ведь что такое сахар? Это
концентрированный реактив, который мы употребляем ложками в химически чистом,
кристаллическом виде, причем нарастающими темпами...
В штатном режиме обезьяна потребляет сладкое в виде фрукта — там фруктоза
(которая полегче сахара) окружена растительными волокнами, микроэлементами... А
если кушать более тяжелые сахарные молекулы в чистом химическом виде, то
организму на расщепление, усвоение и обработку сахарозы придется тратить свои
собственные микроэлементы. А их запас не безграничен. Давно известно, что на
переработку сахара организм тратит «личный запас» витаминов В и С, а также
столь дефицитный и нужный для более серьезных дел микроэлемент, как цинк.
(Кроме того, показана зависимость роста онкологии от количества употребленных
калорий. Что совершенно немудрено: лет тридцать назад были опубликованы
данные, согласно которым потребление сахара резко подавляет активность нейтрофи-
лов — клеток иммунной системы. Наконец, в сладкой среде очень любят
размножаться микробы.)
Ученые до сих пор спорят, отчего в Японии так много долгожителей и почему
так мало толстых. Может, оттого, что пищу морскую едят и медицина развита? Но
морепродукты едят не только в Японии, а медицина развита много где. Я бы
посоветовал обратить внимание на то, что Япония — одна из самых «отсталых»
среди всех развитых и даже среднеразвитых стран по потреблению сахара. Для
сравнения: потребление сахара в Японии составляет всего 16 кг на человека в год.
А, например, в Швейцарии — 48 кг. Даже в нищей Шри-Ланке и то 29 кг. (Отстают
от Японии в поедании сахара только страны Африки. В Эритрее потребление
сахара — 5,1 на человека в год, в Чаде — 7 кг, в Центрально-Африканской
республике — 4,9 кг. Но в Африке с продолжительностью жизни успешнее, чем сахар,
борется автомат Калашникова.)
А теперь посмотрим, как в том же XX веке росло количество диабетиков. А
такими же темпами, как и потребление сахара! И такими же темпами, как
ожирение! . . Как только в стране вырастало потребление сахара, так следом за ним
подскакивало и количество диабетиков. Самый характерный пример — Китай.
Страна эта была долгое время просто нищей. Не то, что о сахаре, об элементарной
жратве миллионы китайцев только мечтали. Потом, когда Китай решил отказаться
от социализма и перейти к капитализму, ему удалось накормить страну. Уровень
6 Возможно часть уходила на изготовление самогона - это требует много сахара.
жизни начал расти, а с ним — потребление жирной и сладкой пищи. И вот страна,
для которой диабет никогда не был особой проблемой, разом получила миллионы
диабетиков и просто ожиревших.
Процесс этот продолжает идти. Сейчас на планете 250 миллионов диабетиков. И
по прогнозам Всемирной организации здравоохранения, к 2030 году их число
вырастет до 380 миллионов. Как вы понимаете, никакая генетика тут ни при чем,
она так быстро не меняется. Диабет — социальная болезнь. То есть болезнь
образа жизни.
Вы думаете, кроме меня и Жерлыгина этого никто не понимает? Да все это
понимают! Кроме особо одаренных биологов-теоретиков, не связанных с
практической жизнью, а углубленных в молекулярные копания. И у нас понимают, и в
Штатах. Вот, например, что сказала доктор медицинских наук, президент Российской
диабетической ассоциации Валентина Петерикова: «В России зарегистрировано
порядка 2,4 миллиона больных сахарным диабетом второго типа. При этом истинная
распространенность этого заболевания в три раза превышает зарегистрированную.
Основные его причины — это неправильный образ жизни, малоподвижность,
нездоровое питание и ожирение. Развитие диабета второго типа можно предотвратить:
если человек снизит массу тела, то диабет может уйти».
А вот слова президента Американской ассоциации клинических эндокринологов:
«Число американцев, больных диабетом, увеличилось с 1980 года вдвое и
составляет 21 миллион человек. По мнению экспертов, рост числа диабетиков,
связанный, прежде всего, с малоподвижным образом жизни и неправильным питанием, в
ближайшие годы продолжится. Ученые также считают, что немаловажную роль в
увеличении расходов на лечение диабета играют врачи: им гораздо проще
назначить больному лекарство, чем научить его правильно питаться и вести здоровый
образ жизни, однако это не является хорошей стратегией лечения».
Большая энциклопедия диабетика меланхолично констатирует: «...рост числа
диабетиков в XX веке (особенно в богатых и высокоразвитых странах) вызван
излишним перееданием и недостатком физической активности, двумя главными причинами
ожирения».
Наконец, еще четверть века назад, на излете советской власти Н. Агаджанян,
член-корреспондент Академии медицинских наук писал, подытоживая зарубежный
опыт: «...врачам из шведского города Мальме за полгода спортивных тренировок
без применения каких-либо других средств удалось вывести из «зоны риска» 100
человек, которые проявляли предрасположенность к заболеванию сахарным
диабетом» .
И все это известно не только медикам, но и зоологам. Именно они давным-
давно отметили, что дикие гуси диабетом не болеют. А вот домашние — сплошь и
рядом.
В своей книге «Кризисы в истории цивилизации» я рассказывал о том
глобальном экономическом кризисе, перед которым стоит наша цивилизация и который
проистекает из главной экономики мира — американской. Она необратимо поражена
гигантскими долгами, внешними и внутренними, основная часть которых — долги
медицинские. А среди медицинских трат США львиную долю как раз и составляют
затраты на диабетиков. Сладкая жизнь даром не обходится! Обратите внимание,
самые высокие траты на диабет — в наиболее развитых регионах планеты, в
Европе и в США. По данным американской диабетической ассоциации, общие расходы на
диабетические программы в США выросли с 98 миллиардов долларов в 1997 году до
132 миллиардов в 2002-м. Много это или мало? Отвечаю: на каждого
американского диабетика тратится средств в 5 (!) раз больше, чем на человека без
диабета. А учитывая лавинообразный рост числа диабетиков, к 2025 году в развитых
странах доля затрат только на диабет (не считая иных болезней) в национальном
бюджете превысит расходы на оборону. Это полная экономическая катастрофа.
Ситуация вообще напоминает социальную шизофрению. ВОЗ и грамотные эндокри-
нологи говорят и пишут, что диабет второго типа обратим, то есть излечим.
Причем без лекарств — только диетой и движением. При этом на практике никто
его не излечивает, и потому во всем мире он считается болезнью неизлечимой.
Людям прописывают лекарства, которые болезнь не вылечивают, а только не без
вреда для здоровья снимают симптомы. Мир ждет от медицины новых чудесных
средств борьбы с диабетом. Разгадки тайны диабета. Новую чудесную таблетку,
которая поможет избавиться от диабета, как антибиотик помогает избавиться от
заразы.
Но такого лекарства не будет! Никогда.
Спастись от диабета лекарствами так же невозможно, как вылечиться от
ожирения с помощью пилюльки. Если антибиотик устраняет причину болезни — убивает
микробы, и потому болезнь исчезает, то в случае с ожирением и диабетом
второго типа причиной болезни служит образ жизни. Как его можно устранить
таблеткой? Жрать надо меньше...
И так не только с ожирением и диабетом. Если у вас от сидячей работы
геморрой в заднице или простатит в ней же, то с помощью свечек или таблеток можно
на время пригасить симптомы, однако болезнь непременно вернется. И чтобы
избавиться от нее, нужно меньше сидеть и больше двигаться.
Помню, однажды на вокзале в ожидании поезда разговорился в местном
ресторанчике с одним дядькой. Он оказался урологом. И поделился наблюдением:
— Кто мои первые клиенты? Водители и программисты. У людей, днями
просиживающих на заднице, непременно будет простатит. А что вы хотели — застойные
явления! И всегда найдется микроб, который в этом болоте начнет активно
размножаться и вызовет воспаление, гиперплазию. Можно антибиотиками этих
микробов подавить, и простатит как бы уйдет. До очередного микроба, который
появится непременно, потому что вокруг нас и внутри нас их полно. Простая
кишечная палочка может вызвать воспаление простаты. Если у вас застой крови в
органах таза — быть геморрою и простатиту. Я учу своих пациентов элементарной
гимнастике — втягивать и расслаблять мышцы сфинктера и промежности. Люди, у
которых эта гимнастика входит в привычку, как чистка зубов, повторно с
простатитом уже никогда не обращаются. А лентяи приходят с пугающей
регулярностью. Почему так помогает гимнастика? Да потому что она гоняет кровь. С
кровью поступают все нужные вещества, которые борются с микробами. А обратно
кровь уносит продукты распада. Не будет гимнастики, клетки начнут травиться
продуктами распада и испытывать недостаток питательных веществ. А дальше
нарушится регуляция и пошло-поехало в сторону канцера.
Кстати, о кровеносной системе... Можно ведь и с этой стороны объяснить пользу
движения при диабете. Мы уже выяснили, что диабет бьет в первую очередь по
сосудистой системе. А бег на длинные дистанции способствует проращиванию
капилляров . То есть работает строго против диабета — на развитие сосудистой
системы. Кроме того, давно показано, что в активно работающих клетках мышц
увеличивается количество митохондрий. Вы эти митохондрии в школе на уроках
биологии проходили, но не помните, конечно, зачем они нужны. А митохондрии —
это заводики про производству АТФ — аденозинтрифосфорной кислоты, которая
является овеществленной энергией, запасаемой клетками. Из чего заводики-
митохондрии клепают АТФ? Из производных глюкозы. Соответственно, чем больше у
вас в организме заводиков по переработке глюкозы, тем меньше будет этой
глюкозы в крови. Это простая физика.
Сахар в крови есть топливо для клеток. У вас слишком много топлива? Так
сожгите его!
Однако вместо этого простого совета больному прописывают таблетки «от
печени» . Периодически в мире прокатываются скандалы с запретом очередного
лекарства, потому что оно оказывается чересчур ядовитым, как это было в 2010 году
с препаратом от диабета «Avandia», общий годовой оборот продаж которого,
кстати, достигал 3 миллиардов долларов. Увы, лекарство не только медленно
сажало печень (с чем все уже смирились) , но и приводило к сердечным приступам.
В 2011 году во Франции разразился скандал с лекарством от диабета под
названием «Mediator», которое унесло жизни 2000 человек. Тут надо понимать, что не
иметь побочных действий лекарство не может. Посудите сами: допустим, вам
нужно с помощью какой-то химической реакции убрать сахар из крови. Вы
забрасываете реактив в организм, реакция благополучно проходит — сахар убит! Но
всякая химическая реакция — это уравнение. Слева реагенты и после знака «равно»
реагенты. Слева, грубо говоря, были глюкоза и сульфонил мочевина (одно из
распространенных лекарств, прописываемых при диабете второго типа), а справа
— продукты реакции, которые организму — как кобыле пятая нога. Организм
начинает с этими химикалиями бороться — выводить их. Через печень и почки...
Короче говоря, ситуация у нас складывается такая: диабет излечим, но его не
вылечивают. А если находится человек (типа Жерлыгина), который начинает людей
от диабета без лекарств избавлять, выполняя заветы ВОЗ, его причисляют не к
лику святых, а обзывают шарлатаном. Ведь всем известно, что диабет неизлечим,
заболевание это генетическое — вон ученые нашли аж 46 генов, ответственных за
его возникновение! И вообще, товарищи, потеря чувствительности клеточных
рецепторов к инсулину — штука еще не до конца изученная наукой и потому во
многом загадочная, молекулярный механизм ее пока непонятен. А именно инсулиноре-
зистентность — причина диабета второго типа...
Не каждый врач может написать то, что написала одна тетенька-эндокринолог в
своем блоге: «Инсулинорезистентность, то есть нечувствительность клеточных
рецепторов к инсулину уменьшается прямо во время тренировки». Потому что не
каждый это знает. Хотя это чистая правда: причина диабета исчезает «прямо во
время тренировки»!
Любопытный феномен: Жерлыгин развил такую бурную деятельность по излечению
диабета в России, что привлек к своей персоне внимание медицинской
общественности. Каковая общественность тут же заклеймила его, как шарлатана. В
Интернете на разных медицинских серверах до сих пор можно найти письмо «ста
врачей» , которые гневно бичуют «опасного шарлатана Жерлыгина». «Письмом ста
врачей» назвал его я, чтобы у этого документа человеческой глупости было свое
имя. Ну, есть же «Хартия вольностей»... Хотя в реальности подписей там на самом
деле не сто, а поменьше. Но самое интересное состоит в том, что среди
десятков подписантов всего три эндокринолога, что есть специалиста по диабету. А
остальные врачи — стоматологи, акушеры, административные работники от
медицины... То есть люди, которые диабет когда-то «проходили» в вузе. Почему же так
мало специалистов по диабету подписали письмо против «диабетического
шарлатана», утверждающего, что причина диабета — та самая пресловутая
инсулинорезистентность — убирается тренировками?
Не потому ли, что они об этом знают?
Тогда отчего же врачи, вместо того чтобы прописать движение, прописывают
лекарства? По двум причинам.
Первая: больным проще и привычнее пить таблетки, чем менять образ жизни. А
полной информации о болезни, которая только и может подвигнуть человека на
подобный подвиг, — хотя бы на том уровне, на котором ее дал сейчас я, —
больному никто не дает. Десять-пятнадцать минут на приеме у врача в поликлинике —
вот на что может рассчитывать человек. И почти все это время уходит на
заполнение карты и выписку рецепта. Более того! Порой врачи рекомендуют нагрузками
не злоупотреблять, «поберечь себя»...
Вторая причина: врачей научили прописывать лекарства — и они их
прописывают . Они действуют в рамках отработанных не ими методик. Они — статисты. Они
прописывают то, что спускает сверху Фарминдустрия. Такие-то симптомы — такое-
то лекарство. Иному врача не учат. К тому же за всякую самодеятельность врач
отвечает головой. Действовал в рамках инструкции, а больной «двинул кони»
(раньше говорили «коньки отбросил») — не виноват. Отступил на шаг, а больной
двинул кони — пожалте на скамью подсудимых.
Врачей не учат прописывать физкультуру. Они не знакомы с основами
спортивной медицины. Если им и читали с десяток лекций по этому поводу в медвузе, то
они относились к этому так же, как мы в свое время к курсу истории партии.
Мне, помню, тоже эту историю читали. Но назвать себя историком я бы не
осмелился .
Именно поэтому врачи просто не умеют дозировать таблетки и инсулин при
нагрузках. А вот спортивные врачи и спортсмены умеют, потому что для них это
было жизненно важно: инсулин применялся в качестве допинга, и без умения им
пользоваться и соотносить дозу с нагрузкой можно было просто улететь в кому.
Поймите, врач — тоже человек. Ни у него, ни у его коллег за всю жизнь
никогда не было ни одного вылеченного от диабета. Значит, эта болезнь неизлечима!
Врач к этому привык. За его плечами — десятки лет практики и огромная мировая
наука, вооружившая его самыми разными средствами с самыми хитрыми химическими
формулами. И не получается! Если уж мы, дипломированные специалисты не можем
вылечить диабет, то разве можно верить какому-то шарлатану без медицинского
образования, который утверждает, что элиминирует болезнь?! Это же смешно,
товарищи! . .
Вместе с тем грамотный врач не может не знать, что диабет второго типа —
болезнь образа жизни. То есть излечимая. Эти две истины — о неизлечимости и
излечимости диабета — прекрасно уживаются в одной докторской голове. Расскажу
о забавном случае этой социальной шизофрении.
Ради эксперимента я решил подразнить публику, лазающую в мой ЖЖ, Борисом
Жерлыгиным. Эксперимент был легеньким и весьма щадящим по отношению к
публике .
Ведь как устроена широкая народная публика? Я уже объяснял: она находится
под влиянием текста, и если этот текст говорит «буйвол», публика точно знает:
в клетке буйвол! Отсюда следует, что дразнить публику излечимостью
неизлечимого — занятие неблагодарное, примерно, как быка красной тряпкой. Поэтому я
специально взял не рак, а диабет. Потому что, во-первых, диабет не так
страшен, с ним живут десятилетиями. А во-вторых, потому что его обратимость в
начальной стадии с помощью диеты и движения давно признана ВОЗ, и не только не
противоречит науке, но и прямо вытекает из простой человеческой логики: если
у тебя в крови много клеточного топлива, и оно тебе не нужно, выжги его! И
впредь не переедай. Ведь сахар-то в крови из еды образуется, вы его не
надышали, а тупо нажрали.
Ну, и что вы думаете?
Правильно: затравили несчастного Жерлыгина! Потому что ведь всем известно —
диабет неизлечим!.. Потому что у Жерлыгина нет высшего медицинского
образования (как будто дипломированные медики могут вылечивать диабет)... Потому что
Жерлыгин слишком дорого берет «за обычную физкультуру, хотя фитнес не может
столько стоить» (как будто в фитнес-клубах избавляют от диабета!)... Потому что
«пусть ваш Жерлыгин проведет клинические испытания, тогда поверим!.»
Вот на последнем предложении я и сломался. Жерлыгин тринадцать лет
избавляет людей от диабета, ему-то никакие испытания не нужны, все давно уже
испытано на практике, работает и приносит деньги. Но я решил договориться со своей
одноклассницей, которая руководит исследовательским медицинским центром, и
заткнуть рот неверующим официальной бумажкой с фиолетовой печатью. Раз уж
люди верят надписям больше, чем своим глазам...
Зовут мою одноклассницу Лена, и занимается она аккурат спортивной
медициной. Приехал я к ней, рассказал все по честному: мол, есть чувак, который
избавляет от диабета.
На Ленкином лице мелькнуло недоверие. Оно и понятно: как врач, она
прекрасно знала, что диабет неизлечим.
— Чего-то я сомневаюсь. Шарлатанство это все. Диабет — мировая проблема...
Ну, и как, по-твоему, будут проходить испытания?
— Обычно, Лен. Берем контрольную группу и нашу. Наших будем гонять по жер-
лыгинской методике на твоих беговых дорожках и велоэргометрах, замерять
газоанализаторами всю ту хрень, которую эти приборы меряют. Ну, и кровь,
естественно , смотреть — упал сахар или нет.
Она на полминуты задумалась. В ее глазах засветилась напряженная работа
мысли. Включился уже не врач, но специалист, то есть отключились привычные
стереотипы и включились знания.
— Не нужно никаких испытаний, — вдруг сказала она. — Это бессмысленно,
поскольку результат будет тривиальным: и так ясно, что сахар упадет. Он и
должен упасть. Он не может не упасть! Если их гонять каждый день и не давать
жрать углеводы, сахара неизбежно придут в норму или близко к норме. Нужно
только правильную схему тренировок подобрать, и все. Но тут уже необходим
опытный тренер, а не я.
Какая умница! Не нужны никакие испытания. Их итог и без того ясен!..
Дальнейшие рассуждения приводят к мысли, что через 3-4 месяца занятий
анализ на так называемый гликированный гемоглобин (он показывает средний сахар в
крови за последние месяцы) также придет в норму. И тогда уже никакой врач,
если он не читал историю болезни, не сможет подтвердить диагноз «диабет».
(Забегая вперед, скажу, что именно так все и происходит. Сначала — жесткая
диета и очень упорные занятия. А после нормализации Сахаров и практического
выздоровления уже и заниматься можно не так усердно, и диету не такую строгую
соблюдать. Бывшие жерлыгинские диабетики позволяют себе и тортика кусочек
съесть, и рюмочку пропустить.) Но если наш врач историю болезни пациента все-
таки прочтет, он никогда не осмелится снять ему диагноз «диабет», потому что
знает: эта болезнь неизлечима!
Вам не кажется, что все это слишком просто, чтобы быть правдой?
Да, это очень просто. И это правда. Насколько быстро человек с диабетом
второго типа перестает нуждаться в таблетках, я наблюдал неоднократно и
каждый раз поражался, а потом просто привык — через два-три дня после начала
занятий по жерлыгинской системе сахар падает до нормы или практически до нормы.
И больной выкидывает таблетки. Зачем он это делает? Как определить, нуждается
человек в сахаропонижающих таблетках или нет, ведь пациент не врач? А по
логике ! Если на фоне занятий и жесткой диеты у диабетика уровень сахара в крови
без таблеток становится ниже, чем был с таблетками, значит, не нужны ему
больше таблетки! Повторяю, они становятся не нужны уже через два-три дня. Или
лучше сказать «всего через два-три дня»?
Теперь второй вопрос. Неприятный. Если все так просто, за что тогда жадный
Жерлыгин берет деньги? Не сволочь ли он? Бегай самостоятельно, меньше жри — и
избавишься от диабета!
Отличный вопрос. Не в бровь, а так сказать, прямо в очко.
Действительно, многие люди на начальном этапе диабета, прочитав о Жерлыгине
и ознакомившись с теорией диабета, избавляются от болезни самостоятельно.
Просто поняв сам принцип. Но!..
Принцип ракетного двигателя тоже элементарен. Его придумали китайцы
несколько тысяч лет назад. Однако превращение этого принципа в космическую
ракету оказалось крайне сложной инженерной задачей и потребовало те самые
тысячи лет прогресса. Дело в нюансах. А они бывают разными...
— Не люблю тупых, — сообщил как-то Борис, рассказывая об очередном клиенте.
— Я ему велел помидоров съесть на ужин, а у него помидоров не было, и он
сожрал баклажан.
И пришел на следующее утро на занятия с высокими сахарами. Потому что в
помидорах практически нет углеводов, а в баклажане есть...
И это самая смешная мелочь, на которой можно проколоться. Гораздо страшнее
другое. Дело в том, что диабет, как я уже говорил, обнаруживается не сразу.
Эта тихая, подлая болезнь проявляет себя обычно после многолетнего течения,
когда организм уже настолько покоцан болезнью, что занятия спортом
представляют для него реальную угрозу жизни.
Бегать с убитой сердечно-сосудистой системой опасно. Да и не только в ней
дело. Представьте себе юношу 60 килограммов весом. Он летит по стадиону, как
греческий герой. Но прошли годы. И этот юноша к пятидесяти годам разъелся до
120 килограммов, заработал диабет, а потом решил взяться за себя и снова
начать бегать. Представляете нагрузку на суставы при такой туше? Вес вырос
вдвое, а сустав остался прежним или даже подвергся возрастным дистрофическим
изменениям. Значит, и нагрузка на сустав вырастет вдвое. Да человек все
колени себе поуродует!
Мне как-то попалась цифра, что более 50 % людей, начавших бегать, вскоре
это дело бросают. Не хватает воли, им становится хуже, они травмируются... А
ведь нагрузки при борьбе с диабетом должны быть аховыми! Приседать, например,
нужно не 25 раз, как это делают некоторые и думают, что они занимаются
физкультурой с пользой для здоровья. Жерлыгинская методика велит довести
количество приседаний до нескольких сотен в сутки. Это совершенно иной порядок
величин нагрузки! (Приседания используются потому, что ножные мышцы — одни из
самых крупных, соответственно, сожгут более всего сахара.) Если прыгнуть в
этот спортивный омут без знаний, подготовки и опытного тренера, можно и не
вынырнуть.
Именно поэтому, думаю, врачи и предостерегают неопытных пользователей от
избыточных нагрузок — как бы хуже не было.
— И все равно Жерлыгин — шарлатан! — пишут мне возмущенные пользователи в
блоге. — Если бы диабет был излечим, медики знали бы об этом, потому что они
специалисты, а у Жерлыгина нет диплома, он все эти книжки, по которым врачей
учат, читал самостоятельно, а это не в счет! К тому же ваш Жерлыгин ничего
нового не открыл — науке давно известна польза физических упражнений. И
вообще, в поликлиниках врачи честно говорят больным, что им прописана диета и
физкультура...
Про диету говорят, это правда. Иногда, хотя и редко, говорят и про физкуль-
ТУРУ i мол, полезно позаниматься. Но сказать так — значит, ничего не сказать.
Рекомендация «позаниматься физкультурой» сродни рекомендации «полечиться
таблетками». Какими таблетками? Таблеток — тысячи! В какой дозировке? Сколько
раз в день? Утром или вечером? До или после еды? Длительность курса?
То же самое с упражнениями. Их тысячи! Какие именно? Аэробные или
анаэробные7? В каком режиме? В какой последовательности? Как часто?
Продолжительность каждого? Режим отдыха? Что делать, если организм адаптировался к
нагрузкам и результаты перестали расти? А если больные суставы или побитое
диабетом сердце не позволяют делать нужные движения в нужном темпе, можно ли их
чем-то заменить? Как следить за тем, чтобы не «передозировать», чтобы не
пошло во вред?
Ни один врач этого не знает. Поэтому ни один врач ни одного диабетика и не
вылечил.
— Есть несколько режимов энергообеспечения организма: креатинфосфатный,
анаэробный гликолитический режим, аэробное расщепление глюкозы и жирных
кислот, — говорил Жерлыгин, когда мы сидели в кафе в районе Киевского вокзала
Будем считать, что автор пошутил. Возможно, он имел ввиду: аэробика или не
аэробика.
после очередной съемки на ТВ и даже не столько обсуждали вопросы диабета,
сколько говорили о жизни вообще — о человеческой вере и неверии, о смысле и
целях, о внутреннем устройстве нашего носителя. — Задавая разные нагрузки в
разных темпах, можно включать те или иные режимы энергообеспечения и менять
биохимию крови, поскольку в разных режимах совершенно разные метаболиты
попадают в кровь. То есть я могу регулировать состав крови тренировочными
циклами. В принципе, любой квалифицированный тренер способен подобрать каждому
конкретному человеку индивидуальную программу, которая ему больше всего
подходит . Это и есть индивидуальное лекарство для каждого, о чем медицина даже
мечтать не может. Все люди разные, и существует два типа мышечных волокон, их
еще называют белыми и красными мышцами. В зависимости от того, какой тип у
разных людей преобладает, им нужно составлять разные программы. Я могу
определить это по походке или просто пощупав человеку мышцы... И под
запланированный результат подберу упражнения.
К тому же надо все время следить за химическим составом человека — сделать
спектрограмму волос, например, и посмотреть, каких элементов не хватает.
Потому что причиной диабета может быть элементный дефицит. Цинка нет — диабет.
Хрома нет — диабет. И не только на диабет это влияет. У меня была одна
спортсменка с Дальнего Востока. После переезда в Москву у нее вдруг перестали
расти результаты. Я всю голову сломал — в чем дело? Заставил сдать кровь и
увидел, что у нее в организме цинк ниже нормы. Она привыкла там у себя во
Владивостоке кальмаров разных кушать. А тут поменялась диета, и ушел цинк. Начал
ее подкармливать цинксодержащей пищей, и результаты снова начали расти... Я
тебе больше скажу! Человек, сменивший весь режим жизни — режим питания, режим
движения, режим сна, — меняется полностью вместе с его меняющимся телом. Он
мыслить начинает по-другому! У него вкусы меняются. Раньше, например, его
тянуло на мясо, а теперь тянет на рыбу. Раньше что-то раздражало, а теперь он
это спокойно воспринимает...
— Боря, — я меланхолично болтал позвякивающей ложечкой в остывающем чае. За
окнами чернел слякотный московский вечер, и сквозь туман неохотно пробивались
равнодушные бельма фонарей. — Тебя знаешь, за что больше всего гнобят? За
первый тип диабета. Со вторым многие примирились бы. А наезжают за то, что ты
заявил, будто можно снять с инсулина диабетика первого типа. Это же
совершенно другая болезнь! Аутоиммунная, типа рассеянного склероза. Иммунитет по
ошибке начинает убивать бета-клетки в поджелудочной и...
— Давно известно, что две эти железы — печень и поджелудочная — имеют
высокие регенеративные способности. Это написано во всех учебниках. Они могут
восстанавливаться! И есть упражнения по развитию поджелудочной железы. Они
выглядят не совсем обычно, но они существуют. И есть приборы и препараты,
ускоряющие регенерацию клеток поджелудочной.
— Дело не в этом! Даже если ты восстановишь бета-клетки, иммунитет снова
убьет их. И опять придется колоть инсулин.
Я чувствовал, что Борин чай тоже остыл, но он этого совершенно не замечал.
— У моего сына нашли повышенные сахара в 10 лет, я говорил.
Наследственность ! Сейчас ему далеко за двадцать, и он никогда в жизни не колол инсулин.
Как я это сделал?
— Как ты это сделал, Боря?
— Если первый тип выявлен рано, это сделать несложно.
— Погоди! — я вдруг вспомнил. — Был же какой-то спортсмен или тренер,
который заявлял, будто снимает детей с инсулина, но клинические испытания
показали , что его методика вроде бы не работает. Дети, кажется, в кому впали.
— Это был тренер Кузин... Как ты знаешь, я в свое время коллекционировал
тренировочные методики. У Кузина взял двух спортсменок и переписал их дневники.
Точнее, один в самом буквальном смысле переписал — я его лично держал в ру-
ках, а у второй девушки просто зафиксировал, что она делала на тренировках.
Могу даже назвать стадион, где все это происходило. Так что я вполне
представляю себе уровень Кузина как профессионала. И сейчас с помощью его
методики я могу продемонстрировать, как детей в начальной стадии диабета можно
снимать с инсулина. Но только в начальной! И при условии, что все будет
скомпоновано правильно — и питание, и восстановительные процедуры, и инсулинотера-
пия... А Кузин доверил медикам вводить детям инсулин во время испытаний. И они
вводили детям обычную дозу инсулина прямо перед нагрузками. А нагрузки
повышают чувствительность клеток к инсулину. Соответственно, инсулин выносил из
крови весь сахар. И у детей начались комы — сахар в крови падал ниже
критического уровня, мозгу его уже не хватало, и он отключался. Дети «гиповали»
прямо во время занятий! Да сам факт попадания в «гипо» говорит о том, что был
передоз инсулина! И что это прямая «заслуга» врачей. Кузин неправ, что
доверил это обычным медикам. Нужно было брать спортивных, которые работали с
инсулином как с допингом.
И не надо гнать на Кузина. Кузин — это величина. Его Галя Захарова
проиграла мировой рекордсменке всего полторы секунды на «десятке». Что такое полторы
секунды на десяти километрах? Мизер! . . О чем это говорит? О том, что Кузин
был способен подготовить человека на самый высший уровень. В его спортивной
квалификации сомневаться могут только бездари, которые сами не подготовили ни
одного мастера спорта. А то, что его подставили с этими детьми или он сам
подставился, — его проблемы. Я так не подставлюсь. Ни одна гнида со шприцом к
тем, с кем я работаю, не подойдет. Потому что я в шахматы играю! И у меня
«гипо» не будет! Я сам сидел на инсулине и прекрасно понимаю, что это такое.
В диабетической тусовке о нас распускали слухи, что в моем клубе люди «гипу-
ют», но я их пресек моментально — предложил 20 тысяч долларов тому, кто
назовет фамилию любого, кто у нас в обморок свалился. Никто за деньгами так и не
пришел. Потому что я крайне осторожен... Я вообще не знаю, зачем Кузин взялся
за первый тип диабета. Лечил бы второй тип. Это просто и быстро. Нагрузки
повышают чувствительность клеток к инсулину моментально — в течение нескольких
часов. Количество митохондрий повышается в клетке за 30 минут. Новые
капилляры начинают прорастать в первые же десятки минут тренировок. Организм
становится все качественнее и качественнее. Этот процесс может продолжаться более
десяти лет. В 60 лет приходит к нам мужик с диабетом и импотенцией, а в 70 он
участвует в соревнованиях и по бабам шастает.
— Ты гений, Боря.
— Саш, я не гений. Все, что я говорю, давно известно. Я просто собрал все в
кучу, кое-что по мелочи додумал и запустил в серию. Тренер, которого я
готовлю месяц, может работать с простыми формами диабета и снимать людей с
таблеток за 72 часа. Врач, которого шесть лет учили в институте и еще пару лет в
ординатуре, никого от диабета не вылечит. Потому что его не учили снимать
людей с таблеток, его учили таблетки прописывать.
— Тебя травят, как волка. Ты огрызаешься. Лечатся у тебя только те, кто
пробился к тебе сквозь колючее, как терновый венец, кольцо лжи. А такое можно
сделать только от нужды. К тебе приходят люди, абсолютно отчаявшиеся и
разочарованные в официальной медицине. Но это крайняк.
— Крайняк. Как тот мужик из Израиля, с иссиня-черными слоновьими ногами,
которого уже готовили к ампутации. Когда я ему сказал, что через две недели
ноги примут нормальный вид, он не поверил. А уехал с нормальными ногами и без
диабета. Что я делаю с людьми? Развиваю им капилляры и митохондрии. А этим
можно лечить не только диабет — можно поднимать людей после инсультов,
возвращать им способность ходить, восстанавливать зрение, память, слух. С
помощью исключительно тренировочных методик, без лекарств я вытаскивал тех, кого
в «кремлевке», Бурденко и Военно-медицинской академии вытащить не могли.
— Но касательно диабета первого типа ты так и не ответил — как остановить
иммунную реакцию?
Борис вздохнул:
— Идея простая. Воплощение сложное. Поэтому мне легче взять несколько сотен
диабетиков второго типа и убрать у них диабет за две недели, чем годами
возиться с одним диабетиком первого типа. Когда у меня в последний раз был
пациент с первым типом, мне приходилось вставать в четыре часа утра и
заниматься с ним весь день. А вечером, когда он уже спал, я смотрел результаты
анализов и выстраивал план действий на следующий день. Поэтому первый тип я больше
не беру. Хотя сам принцип лечения диабета первого типа, повторяю, прост.
Смотри. В спортивной медицине давно было замечено, что перетренированный
атлет начинает чаще травмироваться и болеть. Потому что у него проседает
иммунитет . В состояние перетренированности загнать человека не так уж сложно. Это
сродни химиотерапии, только не так вредно. Но результат тот же — резкое
проседание иммунитета. В конечном итоге иммунитет слабеет настолько, что
перестает поддерживать иммунную реакцию, которая убивала бета-клетки. В этот
момент нужно начинать выводить человека из этого состояния, меняя режим
тренировок и параллельно давать упражнения на развитие поджелудочной. Есть большой
шанс, что при перезапуске иммунной системы аутоиммунная реакция не
запустится.
...В тот момент, когда Борис произнес слово «перезапуск», я даже перестал
болтать ложечкой в чашке. Где-то я уже читал или слышал про этот перезапуск!
Потом, придя домой, я бросился искать в своих записях и архивах ту
информацию, о которой смутно, задворками сознания помнил. Я потратил на это час. И
нашел! Это была новостная заметка:
««Перезагрузка» иммунной системы помогла в лечении диабета. Американским и
бразильским исследователям удалось избавить больных диабетом первого типа от
инсулиновой зависимости с помощью своеобразной «перезагрузки» иммунной
системы. В совместном исследовании ученых из Северо-Западного Университета в
Чикаго, штат Иллинойс, США, и Регионального центра крови в Рибейран-Прету, штат
Сан-Паулу, Бразилия, приняли участие 23 человека с сахарным диабетом первого
типа, находящиеся на заместительной инсулинотерапии.
Сначала у больных забирали и консервировали стволовые клетки костного
мозга, а затем с помощью химиотерапии уничтожали все иммунные клетки пациентов с
целью очистки организма от той их популяции, которая атакует островковые
клетки поджелудочной железы, вырабатывающие инсулин (именно этот процесс
лежит в основе диабета первого типа). После этого иммунную систему
восстанавливали консервированными стволовыми клетками.
Положительный эффект от лечения был достигнут у 20 участников эксперимента;
12 пациентов до настоящего времени не нуждаются в инъекциях инсулина, при
этом один из них прошел «перезагрузку» иммунитета пять лет назад, четверо —
три года, трое — два года, а остальные — год назад. Остальным через некоторое
время пришлось возобновить прием инсулина, однако в значительно меньших
дозах, чем перед лечением...»
Пасьянс сошелся.
Жерлыгин делает с первым типом диабета то же самое, что бразильские врачи,
только без химиотерапии и стволовых клеток — движением. А со вторым типом он
расправляется так же, как американский врач Уильям Т. Цефалу (William Т.
Cefalu), который в 2008 году выпустил книгу «Стоп, диабет!». В ней доктор с
двадцатилетним стажем рассказывает, как без лекарств — только образом жизни
(диета, физкультура) — можно избавиться от диабета. Он избавил от него свою
жену.
А Жерлыгин вылечил мать. В 75 лет диабет уже практически доконал ее — так,
как он это делает всегда: высокое давление, незаживающие язвы на ногах —
предвестник гангрены, диабетическая слепота — она уже почти не видела.
Среднесуточные сахара превышали 15 единиц. Начали постепенно отказывать
почки. Было ясно, что еще год-другой — и конец.
— Мам, я лечу других людей, доверься мне и ты!
И мама доверилась. Ей уже нечего было терять. Она начала постепенно-
постепенно выполнять разработанную сыном программу. Довела количество
приседаний с двух до двухсот, делала другие упражнения... И однажды вдруг поймала
себя на том, что больше ничего из привычных болячек ее уже не беспокоит.
Зрение восстановилось. Ноги и суставы болеть перестали. О давлении забыла.
Сахара нормализовались. Перестали ныть почки. И сама смерть отступила. Она не
умерла ни в 75, ни в 76, ни в 77. На момент написания книги мама Жерлыгина
жива и ей 92 года.
А вот вам еще одна история — студентки из Самары, которая несколько лет
назад приехала к Жерлыгину с последней надеждой, первым типом диабета и
огромной дозой прописанного инсулина — по единице на килограмм тела, с
аутоиммунным процессом с двумя видами антител и крайне низким С-пептидом. Борис за нее
не взялся, но сказал, что единственное ее спасение — искать себе в Самаре
профессионального тренера и полностью переменить свою жизнь. Она, будучи
талантливым математиком, бросила свою математику и начала заниматься собой.
Поначалу было очень трудно. После занятий опухали, краснели и страшно болели
колени. Но девочка, скрипя зубами, каждое утро поднималась с кровати и снова
шла заниматься.
Теперь она вместо написания математических формул бегает по десять
километров и вот уже несколько лет не колется инсулином. Стоило оно того? Каждый
выбирает сам. Быть может, становиться марафонцем — это перебор, но даже просто
спортивный образ жизни при первом типе диабета позволит человеку снизить дозу
инсулина, а главное, избежать всех возможных осложнений, которые несет в себе
диабет — ишемии, инсульта, импотенции.
...Я отхлебнул чуть теплый и откровенно жидкий чай, опять посмотрел в темное
окно кафе на неприветливый мир.
— Борь, ты полагаешь, диабет первого типа, который, на мой взгляд,
стопроцентно генетически обусловленная болезнь, тоже имеет цивилизационную природу?
— Отчасти. Ведь генетическая предрасположенность — еще не данность. Это
всего лишь предрасположенность. Можно иметь предрасположенность к гипертонии
и не быть гипертоником, ведя здоровый образ жизни. Если жрать сладкое, можно,
имея предрасположенность к диабету, получить его в 8 лет, а если не жрать, в
14 или даже в 30. Или вообще не получить, если вести себя аккуратно... Мне как-
то довелось попробовать на вкус смесь для искусственного вскармливания, и
меня поразил приторный вкус. Зачем столько сахара? Какой-то ребенок все это
вынесет, а другой, с генетической предрасположенностью к диабету, получит свой
диабет. Ведь как устроен организм? Гормон инсулин находится в равновесии с
другими гормонами, и он отвечает за разные функции. Теперь в организм
поступила чересчур сладкая пища. Поджелудочная в ответ на такой выброс сахара
сделала резкий выброс инсулина. Баланс между инсулином и другими гормонами
нарушился . Организм может решить, что подобный дисбаланс опасен, и включить
механизм убийства бета-клеток. А если б не было этих скачков, не включил бы... Но
повторю, если этот процесс поймать на начальном этапе, можно его купировать.
— Ты умрешь, Боря, и все свои знания унесешь с собой в могилу. Ты бы хоть
книгу написал.
— Я пробовал. Не получилось. У меня дома — огромный архив. Кое-что записано
на каких-то салфетках, графики нарисованы на обрывках. Но когда начинаешь
писать... Для кого писать? Для тренеров? Им это ни к чему. Для врачей? Они не
знают спортивной физиологии. А когда пишешь, одно тянет за собой другое.
Диабет приводит к осложнениям, с которыми нельзя сразу кидаться в спортивный
омут.
Нужны, например, методики подготовки суставов. А это чисто спортивные дела,
далекие от врачей, непонятные им. То есть я должен целую книгу написать,
чтобы только ввести их в курс дела. В результате я понял, что для врачей нужна
одна подача, для 15-летних пациентов другая, для пенсионеров третья, для
людей средних лет четвертая, для климактерических женщин бальзаковского
возраста пятая... А как описывать упражнения? Фотографировать? Но тогда человек не
поймет динамики движения, а она крайне важна в данном случае. Значит, нужны
фильмы. Это огромная работа! Кто ее будет делать? На чьи деньги?
— А нельзя просто передать кому-то опыт по принципу ученик — учитель?
— А кому это надо? Врачам, чтобы это понять, необходимо знание тренерских
методик на уровне высокого профессионала, то есть нужно потратить годы жизни
на освоение другой специальности. Иначе они ничего не поймут. Тренер высокой
квалификации с хорошим знанием физиологии поймет сразу. Но подобные люди
наперечет, они уже давным-давно устроены в жизни, и им это без надобности. Они
и так очень хорошо зарабатывают. Чтобы стать таким, как я, им нужно было бы
прожить другую жизнь. Это никому не нужно.
...Он сказал последние фразы, и я поразился, насколько сильно это прозвучало.
Посмотрел в глаза Бориса и увидел там бездну...
Глава 4. Форма
и содержание
...Когда я сказал, что наука обещает вскорости побороть старение и сделать
наше тело бессмертным, он поднял на меня глаза, выпустил дым изо рта и
спросил:
— А вы человека в бессмертие потащите вместе с его геморроем, от которого
он, бедный, мучился последние пятнадцать лет? С пивным пузом? С запахом изо
рта? С ломкими ногтями и метеоризмом? С кариесом?..
Я задумался. И было о чем...
Действительно, перед тем как подарить человеку жизнь вечную, его носитель
неплохо было бы реновировать. Некоторые дяденьки умеют это делать уже сейчас.
Вся Москва увешана плакатами, с которых бывший цирковой силач Дикуль
приглашает в свою клинику решать нерешаемые проблемы опорно-двигательного
аппарата. Дикуль, конечно, большой молодец. Молодец во всех смыслах. Во-первых,
он восстановил себя после перелома позвоночника, что само по себе небанально.
Во-вторых, Дикулю удалось раскрутить свое имя как бренд и создать целую
медицинскую школу, которая основана не на лекарствах, а на движении. Неплохо
зарабатывает .
А я знаю человека, у которого было два перелома позвоночника и огромное
количество переломов конечностей. Но следов от этих переломов теперь не найдешь
даже на рентгене. Потому что он собирает людей «в ноль», как хороший
рихтовщик машину, и себя собрал так же — в этом смысле сапожник оказался отнюдь не
босым. Этот человек, как и Дикуль, создал центр, в котором ремонтирует людей
без лекарств — с помощью тренажеров и движения. Только рекламы его центра
нигде не найдешь. Поскольку принимает он разных олигархов и прочих сильных мира
сего, а последним реклама не нужна — они узнают о чудо-докторе через своих, и
потому его неприметную клинику на первом этаже обычного дома можно опознать
лишь по дорогим машинам, которые частенько возникают тут, удивляя жильцов.
Один из таких машиновладельцев и рассказал мне о странном докторе:
— Он не лечит в обычном смысле этого слова. Он заряжает человека, как
батарейку, попутно исправляя все недостатки его личной конструкции. Если мне надо
работать по 12 часов в стрессовой среде — а именно такова бизнес-среда, — я
иду к нему. И закачиваю в себя здоровье в самом буквальном смысле. Поскольку
я делаю это часто, у меня складывается такое ощущение, что я просто перестал
стареть, — я вижу, как уходят вниз мои сверстники, дряхлеют, начинают
мучиться возрастными болезнями. А я остаюсь там же, где и был. И даже больше — те
недомогания, которые давили меня раньше, ушли вовсе...
Доктора зовут Евгений Блюм, и у него очень странные взгляды на медицину в
частности и жизнь вообще. Впрочем, от человека, который в состоянии повернуть
биологическое время вспять, вряд ли можно ожидать тривиальности. Он — оживший
профессор Преображенский наших дней, только реальный, а не книжно-
булгаковский: также не любит быдло а ля Шариков и обожает порассуждать про
аристократию. Во время наших бесед я, как юный доктор Борменталь, слушал его
с неослабевающим интересом, а он, попыхивая электронной сигаретой без
никотина, излагал мне хитрые тонкости изнанки мира.
— Все зависит от денег. Когда мы восстанавливаем ногу спортсмену, это одна
методика. Это дорого и нужно восстановить полностью, потому что спортсмен
этой ногой себе деньги зарабатывает и, соответственно, их на лечение не
жалеет. А когда восстанавливаем ногу рабочему, другая методика — подешевле и
побыстрее. Пусть нога будет кривоватая — да хрен с ней! Будет она покороче? Да
хрен с ней! Не будет она так же хорошо разгибаться? Да хрен с ней!.. Рабочему
или бухгалтеру ноги вообще не нужны. Им надо болванки точить и цифры считать.
Но если рабочему причуда такая взбредет — «в ноль» ногу восстановить, — не
вопрос: любой каприз за ваши деньги! Только вот не приходят отчего-то. Я один
в этом мире знаю тайну сколиоза; знаю, как убрать тяжелейшие его формы, — при
четвертой стадии могу выпрямить позвоночник в струнку всего за год. Но вы
думаете, это кому-то надо? Все полагают, раз под пиджаком не видно, то и
наплевать . А то, что этот сколиоз человеку потом боком выйдет и скажется на работе
внутренних органов, сократит жизнь, ему не объяснишь...
Блюм — удивительный дяденька. Он доктор медицинских наук. Но поступил в
медицинский случайно: проехал на автобусе лишнюю остановку в юности, поленился
возвращаться и потому подал документы вместо политеха в медицинский. При этом
считает себя врачом по призванию.
— Политех и медицинский — разные вещи, Евгений Иваныч.
— Сейчас да. Но я считаю, что медицина должна стать точной наукой, а не той
свалкой, какой является ныне. Главная беда нынешних врачей в том, что они
физики не знают. А ведь основные прорывы возможны только на стыках дисциплин.
Медицины и физики. Медицины и спорта. Если бы не мое понимание точных наук,
хрен бы я чего добился.
После «меда» и физкультурного института Блюм еще закончил третий —
экономический вуз, и теперь в его рабочем кабинете помимо медицинской литературы
лежат книги «Как продать колесо», «Как работать по 4 часа в неделю и при этом
не торчать в офисе от звонка до звонка, жить, где угодно, и богатеть»,
«Думай , как миллионер». Блюм считает, что врач должен жить богато. А если врач
живет бедно, значит, это плохой врач.
— Вот Антон Павлович Чехов уехал на Сахалин. Хреновый, значит, доктор был.
Хорошего доктора кто ж на Сахалин отпустит, хороший врач в столице самим
нужен. За хорошего врача держатся...
Собственно, от чего лечит этот странный Блюм? Можно было бы сказать «от
всего», но ответ сей будет неточен, ибо сам вопрос поставлен неверно.
Правильнее было бы сказать так: Блюм не лечит, он восстанавливает. Он имеет дело
не с болезнью, как современная медицина, а с человеком. Он берет человека и
«делает» его. Разбирает и собирает заново. И у вновь собранного человека
болезнь исчезает, потому что ей негде уже помещаться. Болезнь по Блюму — это
приобретенный дефект конструкции. Если дом осел, перекосился, и в щели меж
бревен задули ветры, можно сказать, что дом заболел, а щели — старость,
болезнь или ее симптом. Но если тот же дом пересобрать по бревнышку, установив
прямо, как раньше, щелей не будет. Щели — не симптом болезни и не сама
болезнь , а лишь следствие изменения общей геометрии.
(Этот тезис чем-то напоминает попытки продвинутых физиков свести базовые
параметры и зависимости нашего материального мира к его геометрии. То есть
вывести основные характеристики и свойства вещества и поля из геометрии
пространства-времени. Этим занимался, например, Эйнштейн, который свел
гравитацию к чистой геометрии. Иными словами, физики вышли на самые тонкие,
практически философские вопросы бытия — на проблему соотношения формы и содержания.
И это поразительно.)
Беда современной медицины в том, что дефекты от потери формы она
воспринимает как самостоятельно существующее явление, имя которому — болезнь. Тень
она принимает за реальность.
Медицина затыкает щели. Доктор Блюм перестраивает дом. А на щели ему
наплевать , они сами закроются. Автоматически, при общей перестройке организма.
Полная перестройка организма — это больно. Иногда очень. Его тренажеры
напоминают пыточные устройства. Дети во время экзекуций орут и плачут. Зато
потом выходят из клиники без сколиозов, косолапостей, церебральных нарушений...
Взрослые иногда терпят молча, а иногда орут не слабее детей. Зато потом
забывают о неизлечимых болезнях, которые преследовали их годами и даже
десятилетиями.
— Ну, вот пример. Двенадцать лет у человека была нулевая спермограмма. Я
делал его год. И теперь у него двое детей, — пыхает дымом Блюм.
Я, наверное, зря назвал эти штуки «тренажерами». Просто иного слова
подобрать не могу. Разве дыба — это тренажер? На тренажерах люди занимаются сами.
А здесь над ними, зажатыми в этот «тренажер», работает «палач». Потому что
иначе нельзя:
— Человек не может сам себя реконструировать — по тем же самым причинам, по
которым Мюнхгаузен не мох1 поднять себя за волосы. Это элементарная физика.
Чтобы изменять систему, исправляя ее недостатки, нужно выйти за пределы
системы . То есть нужен инструктор, врач, тренер — назовите, как хотите. Нужно
внешнее силовое воздействие...
— А рак вы лечите?
— Если хочешь прослыть городским сумасшедшим, скажи, что лечишь рак.
Поэтому я не говорю, что лечу рак. Иначе меня сожрут. Я человек скромный и говорю,
что восстанавливаю здоровье. У меня клиника по реабилитации, не более. А если
при этом уходит рак, так я не виноват. Я вообще хочу уйти от слова «медицина»
к слову «физкультура», потому что это не требует лицензирования.
Блюм работал во многих странах — в Израиле, в Англии, в Болгарии. Теперь,
возможно, переедет в Испанию. Семью уже, во всяком случае, перевез. Ему
наплевать на родину, он гражданин мира. Родина там, где жить комфортно и платят
деньги.
— У меня есть знакомый, Алексей Д. Талантливый физик. В 28 лет стал
профессором и заведующим кафедрой, лауреат всяческих премий. Из семьи физиков — и
тесть физик, и отец физик. Сейчас живет в Италии. Занимается мебельным
бизнесом. До сих пор его везде по старой памяти приглашают на физические тусовки.
Он всех посылает: у меня мебельные фабрики, идите к черту... «Но ты же
гениальный физик! Пропадет дарование!». Но это его дарование, ему и решать. Можно,
конечно, картинно заламывать руки и риторически вопрошать: как же вы
допустили, что он мебелью стал торговать?!. Но нам немного не повезло со страной —
нашей родине люди не нужны, у нее есть нефть. А люди, как потенциал, ценны
там, где нет ничего другого... Как и кто допустил, что Семен О. , в 24 года
написавший учебник по высшей математике для МГУ и защитивший диссертацию,
отсидел потом за махинации, затем закончил Харьковский политех, снова отсидел,
потом возглавлял синагогу, а сегодня плетет какие-то бизнес-схемы в Израиле?
Как же можно было его сажать — это же «счетный» человек! Его если и сажать,
то в шарашку, на золотую цепь... Я много таких людей видел, которые из России
увезли только мозги. И которые конвертировали их в деньги на Западе. К ним
сейчас подъезжают с моральными претензиями: тебя же Родина выучила! Да при
чем тут Родина? Родина многих учила, а он на двадцать институтских выпусков
один такой. И это заслуга не родины, а генов. То есть родителей, они во всем
«виноваты». А родина просто не дала гению реализоваться, вот он и слинял.
Талант не принадлежит родине, он принадлежит человеку.
Блюм откидывается в кресле и снова пыхает электронной сигаретой без
никотина:
— Мне часто говорят: «Почему ты не публикуешься, не передаешь опыт?»
Задаром? Не хочу. Я свое отпубликовал. Пусть другие корячатся. Я одно время
подрабатывал тем, что диссертации по медицине на заказ писал. Много написал,
штук тридцать, так что я многажды доктор наук. Теперь все, неохота... Кто учит,
тот не лечит. А кто лечит — тот не учит. Кто умеет — тот не публикуется. Это
же мое ноу-хау, зачем мне его раскрывать? Продать могу. Купите?.. Мне
говорят: «Но ведь ученый до смерти должен быть ученым!». Я отвечаю: «Нет, ни
ученый, ни музыкант не должны до гроба в одну дуду дудеть...». У меня друг есть, у
него абсолютный музыкальный слух. Закончил Новосибирскую консерваторию,
выступал с концертами, был заведующим фортепианным отделением. А потом переехал
в «Китайскую стену» — это такой длиннющий жилой дом в Новосибирске.
Панельный. И когда где-то кто-то из соседей играл и фальшивил, он испытывал
нечеловеческие страдания. Да еще жена постоянно пилила за отсутствие денег. Он
тогда перешел жить в гараж — утеплил его и спал там. А поскольку жил в гараже,
помогал приходящим с машинами. В результате парень теперь имеет свой
автосервис . Музыку бросил. Пианино и то выкатил из дому. Ни слышать, ни видеть эту
музыку не хочет. И радио в машине слушает, только пока там говорят. А как
музыка — переключает. А ведь сорок лет отбарабанил... Талант хорош, если он
приносит деньги.
...У Блюма в этом смысле хороший талант. Его врачебный принцип — браться за
тех, от кого отказалась медицина. Этот принцип окончательно оформился в годы
работы в Израиле. Блюм тогда просто договорился с местными врачами: я никакой
конкуренции вам составлять не буду и никакой рекламы давать не буду, а вы
просто отправляйте ко мне тех, с кем сами не справились; я сделаю. «Сделаю» —
это его термин. Он практически не употребляет слово «вылечу».
— Ну а были ли такие болезни, которые вам вылечить не удавалось?
— Я не лечу болезни, — терпеливо повторяет Блюм. — Я занимаюсь человеком в
целом. И если мне человек не нравится — вот не понравился чисто по-
человечески! — я его просто не беру. Ну, неприятен он мне!.. Но если я
человека взял, он уйдет от меня здоровым, я его сделаю. А то некоторые приходят —
пальцы веером, дверь ногой открывают...
— А как вы можете отказывать больным? Вы же врач!
— Я никому ничего не должен! Пусть идет в поликлинику. Там сидят врачи, они
лечат болезни. А я не лечу болезни, я лавочник, я продаю здоровье. — Блюм
яростно хмыкает. — Есть врачи, которые лечат, как собака лает, — сидят по
поликлиникам и работают практически забесплатно, потому что не лечить не могут.
Я не такой. Да, я могу вытащить любого и никогда не ошибаюсь в диагнозе. Но
если мне надоест лечить, а захочется, например, картины рисовать, без
колебаний оставлю медицину. Она — просто мой хлеб, который приносит хорошие деньги.
В отличие от прочих врачей, я могу не лечить. Я получал образование и потом
сорок лет учился тому, что умею, не для людей. А для себя. И для своих
близких. Я сам своих собственных детей и себя лечу. И только поэтому ко всем
остальным детям-пациентам отношусь как к собственным. Понятно?
— Не знаю...
Человек для Блюма — пластилин. Он может сделать с ним все что угодно...
— Вопрос цены. Я всегда задаю клиенту вопрос: чего хотите и какими
ресурсами располагаете? У вас бесплодие и импотенция? Допустим... А чего хотите-то? В
туалет ходить без боли? Это одни затраты времени и денег. Детей иметь? Другие
затраты. Желаете потенцию такую, какой она не была у вас и в 17 лет? Тоже
можно сделать. Вопрос времени и денег... Я могу полностью обновить организм —
так, что от него прежнего останутся только документы, но изнутри это будет
уже совсем другой человек. Новенький. Мыслящий по-другому. Но не всем это
нужно. Потому что такой закачанный ресурс поддерживать надо. Заниматься.
Не у всех есть на это время. Да и желание. Многим вполне достаточно просто
того, что у них ничего не болит. А физического счастья, эндорфинов, которые
приносит здоровье, им не надо. Тем паче, что это может полностью сломать
жизнь. Человек, обновленный и омоложенный на пару десятков лет, просто
вываливается из привычного социального окружения и жизненного темпоритма.
Вот есть у меня один клиент, генерал, ему далеко за шестьдесят. Я его
сделал по максимуму. И что в результате? Седой дядька купил себе красный
кабриолет и возит на нем тридцатилетних тетенек. С женой развелся: видите ли,
старая она теперь для него. Все, кто его знал, пальцем у виска крутят, а он
счастлив... Кстати, разводы после таких реноваций очень часты. Было у меня два фэ-
эсбэшника в разное время. Привели своих жен — с проблемами по женской части.
Я их сделал. Хорошо сделал. И что? Обеим крышу снесло по части промежности.
Обе увлеклись танцами, а там трахались с партнерами, пока их мужья круглые
сутки на работе шпионов ловили и бизнес делали. В результате два развода...
Зачастую ведь только болезни удерживают нас в нашей старой семье, где все
привычно и накатано. Для того болезни и нужны.
...Он настоящий философ, этот Блюм! И потому к Блюму нужно прислушаться.
Тогда в голове многое проясняется...
— Здоровье — это биологический ресурс, который можно растратить, но можно и
восполнить. Здоровье можно конвертировать — в деньги, знания, дружбу, веру...
Знаете, что такое энтузиазм? Это прекрасный способ спалить свой ресурс
здоровья . Пятилетку — в три года! И давай копать!.. Работа сделана, узкоколейка
построена — но за счет убитого здоровья, ресурс которого весь вышел.
Энтузиазм — фактор, генерируемый сознанием на самоуничтожение. Это свечка, к
которой повели трубочку и дуют на нее кислородом — чтоб ярче горела и быстрее
исчерпала свой ресурс. Как Павка Корчагин. На рожу его только посмотреть — все
сразу ясно. И такое не только в физической работе происходит, но и в
творческой. Вот Высоцкий. Спалил себя. Бессонница акцентирует творческий процесс.
Наркотики тоже акцентируют. А здоровье губят.
Почему умный наниматель работника хвалит, на доску почета вешает, разжигает
в нем энтузиазм и патриотизм? Потому что ему это выгодно: капиталист питается
чужим ресурсом здоровья. Если человека на работе уважают, а дома нет, его
домой меньше тянет, чем на работу. Детей плодить? Ему это на фиг не надо, ему
одного-двух за глаза хватит. Порнуху посмотрел — и спать: завтра на работу.
Повязали кредитами, моралью, честью — чтоб не сбежал. И он выкладывается.
Отдает свой единственный ресурс, горит, как свечка.
Вы посмотрите, как мы здоровье тратим и во что конвертируем? Некоторые люди
конвертируют здоровье в деньги. Это не очень умные люди. Рабочий, например,
только тем и занимается всю жизнь тем, что конвертирует здоровье в деньги. С
ничтожным КПД. Если денег ему мало, он устроится на вторую, на третью работу.
И будет вкалывать. Денег у него станет чуть больше, а здоровья меньше... Те,
кто чуть поумнее из этой категории, меняют страну. И верно: зачем мне
работать каменщиком в Барнауле за 15 тысяч, если в Германии мне за то же самое
дадут полторы штуки евро? Использую-ка я свои немецкие корни и сменю родину!
Работать и зарабатывать буду там, а в отпуск ездить сюда, поскольку в России
расходы меньше... Рабочий конвертирует здоровье в деньги, спортсмен
конвертирует здоровье в деньги, музыкант — здоровье в деньги... Да почти все так и живут!
Есть и другие люди. Они сначала здоровье конвертируют в знания, а уж знания
потом — в деньги. Правда, тут важно уметь конвертировать здоровье и время
жизни в полезные знания. А то встречаю тут недавно своего приятеля: «Как
живешь? Ремонт-то сделал? Ты все собирался, я знаю...» — «Да нет, какой ремонт,
денег не хватает, я вот тут на курсы пошел, там очень интересно
рассказывают...» . Есть такая категория вечно нищей интеллигенции — они кончают по два-три
вуза, просматривают периодику, чтобы быть в курсе событий, много книг читают.
А толку — ноль: денег нету. Ну и на хрена? В голове — куча информационного
мусора, а сам дома ремонт не может закончить.
Людей, которые конвертируют здоровье в знания, процентов девять, наверное.
И есть один процент людей, которых я называю инвесторами. У них деньги и
здоровье разделены. Вообще. Это самые умные люди. У них деньги делают деньги. В
эту категорию могут перетечь спортсмены, накопившие денег, забросившие спорт
и начавшие делать из накопленных денег деньги. У некоторых даже хватает ума
начать восстанавливать убитое спортом здоровье... Я часто известным
спортсменам, которых восстанавливаю, объясняю: не добивай себя в этом спорте,
остаточный ресурс расходуй экономно, не пались в энтузиазме достижений. Пока
мордашка симпатичная, зарабатывай ею, известностью, которую выменял на здоровье.
Выступай перед школьниками, рассказывай детям про великие победы и пользу
спорта. Но себя пожалей. Собирай все, что можешь взять, не вкладывая
здоровье, а используя только имя. Школу своего имени открой.
— А разве с помощью того же спорта, качалки или фитнеса здоровье нельзя
поправить?
— Нет! Все это либо во вред (в больших дозах), либо без пользы (в малых).
...Вот такие категории людей, по Блюму, живут на свете. И есть еще на свете,
помимо этих трех категорий, сам доктор Блюм. Который умеет делать обратное —
деньги конвертировать в здоровье. Поэтому и останавливаются периодически
перед его крылечком дорогие машины. Так что сакраментальная фраза «здоровье не
купишь» устарела. Очень даже купишь. Если денег много и человек вовремя
спохватился...
— Потому что некоторые опаздывают. Мне нужно проделать с организмом
определенную работу, на которую требуется время. И если случай запущенный, болезнь
просто загонит больного в гроб быстрее, чем я успею провести процесс
восстановления. А иногда лечение невозможно, потому что степень разрушения дурной
ткани, например, опухоли, и, соответственно, интоксикации при лечении будет
такой, что организм не выдержит.
— Значит, поговорка «здоровье не купишь» ошибочна, и здоровье все-таки
покупается и продается, как прочие ресурсы?
— Да. А если нет у человека здоровья, нет и радости жизни, тогда получается
наука ради науки, деньги ради денег. И сакраментальный вопрос «быть или не
быть» на самом деле можно переформулировать так: «Я себе нужен или нет»?
Здоровый человек всегда себе нужен. А вот многие больные люди сами себе не
нужны! Я иногда разговариваю с клиентом и пытаюсь найти в нем зацепку — а зачем
он живет? Потому что если нет сильного стимула, он не будет работать над
собственным оздоровлением. А работа предстоит большая и порой болезненная. И
вот, беседуя с больным, я ищу, кому же он в семье нужен? Чтобы мне было на
кого опереться. Потому что выздоравливают только те, кто кому-то нужен. И
выясняется , что жене он не нужен, детям тоже. А нужен он только своей собаке.
Но я не могу опереться в лечении на бессловесное животное...
Конечно, абстрактно каждый хочет быть здоровым, но когда доходит до
конкретных трат — денежных и временных, приоритеты могут резко поменяться. Даже
когда дело касается здоровья детей! Например, родители вдруг говорят: ой, у
нас сейчас нет денег1, мы дом строим... Или: мы только что новый «Лексус»
купили, в кредит влезли... Или: а мы можем водить ребенка к вам только три раза в
неделю, потому что ему надо учиться, а летом мы уезжаем отдыхать... Извините,
это не мои проблемы! Чей ребенок — ваш или мой?
Я не могу быть заинтересован в выздоровлении ребенка больше, чем его
родители. Мои дети здоровы, у меня с приоритетами все в порядке...
Или вот был случай, говорят мне: вы пока полечите нашего ребенка, а мы вам
потом принесем деньги — когда страховая выплатит нам крупную сумму за один
там несчастный случай... Нет, отвечаю, я человек простой, а вы меня каким-то
бухгалтером делаете. Я таких сложных витиеватых схем понять не могу. Вы мне
просто деньги принесите без долгих объяснений, и все. А грузить проблемами не
надо. Я же вас не гружу своими. У нас честная торговля: вы мне деньги, я вам
— товар в виде здоровья. Сколько вложите, столько и получите. А я со своей
стороны придерживаюсь этики. Я никогда не буду высасывать деньги, нарочно
делая вид, будто продолжаю работать. Я отработал до конца — и до свидания. И
можешь мне не звонить — не надо меня поздравлять с Новым годом, не надо мне
говорить, как вам раньше было плохо, а теперь стало хорошо благодаря мне.
Даже здороваться при встрече не обязательно... Сделали тебя — гуляй, иди и не
оглядывайся. Будет опять какая-то проблема — приходи. А сейчас живи своей
жизнью и отбрось хвост воспоминаний. Не надо благодарностей.
— Неужели можно решить любую проблему?
— Вопрос цены и трудозатрат. Вот случай. Ребенок — миопат. Миопатия — это
неизлечимая болезнь, при которой разрушаются мышцы. Считается, что она
генетическая. В 10-12 лет ребенок вдруг начинает хуже ходить, спотыкаться, потом
вообще перестает вставать, лежит, а через полгода умирает — атрофировавшиеся
мышцы не могут уже шевелить легкие для дыхания. Есть методы лечения
гормонами, которые оттягивают кончину на полгода. То есть врачи пытаются затормозить
процесс разрушения тканей. А я действую по-другому — ускоряю его! Разрушаю
дурную ткань, и изнутри вдруг начинает расти ткань новая, здоровая. Процесс
занимает три-четыре года... Был у меня ребенок, принесли на руках, у него уже
останавливалось дыхание, не действовало глотание. Почти четыре года его сюда
привозили каждый день. Бабушка сдалась, отец сдался, бабушка с дедушкой с
другой стороны сдались. Одна мать осталась, сказала: буду бороться до конца!
И вот теперь все в прошлом, сейчас он первый спортсмен в школе. Парень в
порядке, приходит сюда раз в год.
— Зачем?
Блюм вздыхает:
— Как-никак кусок жизни здесь прожит. Просто в гости. Такие пациенты для
меня — как картины для мастера... Так что, повторюсь, решение проблемы — вопрос
стимула. Если стоит задача вытащить любой ценой, тогда — да, все можно
победить . Если ко мне приходит мой сын, приводит ребенка полуторагодовалого,
внучка моего, всего вот такого вот перекошенного, уродливого: вот нагулял,
прости папа. Тогда я возьмусь, несмотря на любые трудозатраты, потому что это
мой внук! . . Много лет назад у меня дочь заболела сальмонеллезом. Попала в
больницу в Кишиневе. Я приехал туда, а там боксы. Говорю: отдайте ребенка.
Они отвечают: нельзя, это инфекция, туда входа нет. Ребенка, говорю, отдайте!
Это же не ваш ребенок, а мой. Я за него отвечаю. Не дают... В общем, дверь
вышиб, ребенка забрал, на следующий день разбирался в милиции. Но зато сам ее
вылечил.
— И как же вы ее вылечили?
Доктор Блюм протянул мне свои огромные лапищи — по пять пальцев на каждой.
— В две руки. У меня кроме вот этих вот рук ничего нет. В моей домашней
аптечке только бинт и прополис. Ведь я же врач, а не фуфло. Настоящему врачу
кроме знаний и двух рук ничего не надо.
— Так вы что, голыми руками ее от острого отравления вылечили?
— Да.
— Как?
— Дренировал кишечник, выгнал оттуда всю слизь. Дал попить, снова выгнал.
Снова дал воды, снова выгнал. Дальше организм все сделал сам.
— и что любую инфекцию можно так лечить — руками? И даже вирусный гепатит?
— Можно так отработать человека, что у него резко подскочит иммунитет. И
организм убьет вирус. Почему одни люди заболевают при контакте с вирусом или
микробом, а другие нет? Иммунитет разный! У одного сильный, а у другого
просел. Значит, надо поднять... Я вот у сына своего пятимесячного когда-то в две
руки вылечил тяжеленную пневмонию. У него хлюпали легкие, температура под со-
роковник. За две недели выкачал из него всю заразу. Я просто умею рулить
процессами внутри человека.
— А как это выглядит со стороны — то, что вы с больными делаете?
— Мну, гну, тру, нажимаю, качаю... С определенной частотой, силой,
последовательностью. Если нужны рычаги, использую тренажеры. Но то, что я делаю
снаружи — только привод для воздействия на внутренние органы. А внешний
наблюдатель видит лишь то, что происходит снаружи. Поэтому ничего не понимает. В том
числе и врачи не понимают. Врач никогда не выйдет из-за стола и не станет
работать руками. Меня многие спрашивают: ты же профессор, как ты можешь
опуститься до рукоделия, ведь массажистом может работать человек со средним
образованием. Они путают массаж с тем, что делаю я. Это как с шахматами. Спроси
начинающего: ты, мальчик, в шахматы играть умеешь? — Умею, дядя!.. Спроси
гроссмейстера, и он скажет: умею!.. Но это разные уровни. В одного скрипача
помидоры кидают, а другой — Паганини.
Это как если бы глухой взялся описывать работу пианиста. Он видит, как тот
голову запрокидывает и руками водит туда-сюда. В общем-то интересно, конечно,
посмотреть, но сути этой работы глухой не понимает. Ему нечем. Так вот и
современным врачам нечем понять то, что я делаю. Аппарата нет. И потому они
даже не понимают, за что мне клиенты столько платят. Неужели за то, что ты их
помял? Нет! За то, что я из них болезнь выдавил! Порой это занимает много
времени. Например, для того чтобы исправить порок сердца, мне нужно сначала
основательно раскачать грудную клетку, иначе я к сердцу не подлезу. Ведь
чтобы в определенную зону залезть, надо расчистить проходы, расшевелить, —
доступ нужен. Чтобы подобраться к тому же сердцу, надо «разобрать» грудную
клетку , чтобы, когда я туда полезу, я ему ребра не поломал. То есть межреберные
промежутки необходимо расширить, реберно-грудинные сочленения расшатать. А
иначе эластичности не хватит.
— Погодите-погодите! — я вскочил с кресла и нервно пробежался по кабинету.
— Как можно без операции исправить порок сердца? Это ведь неизлечимое
заболевание, при котором клапаны не полностью перекрывают аорту. А клапаны сделаны
из соединительной ткани, которая, как известно...
— Спокойно! Был у меня период в жизни, когда я ездил калымить. То есть брал
дорогую единичную работу. Сделал заказ — получил деньги. И был у меня ребенок
15 лет — врожденный вывих ноги, укорочение ноги на 7 см, деформация
голеностопного сустава, порок сердца... Вот с таким букетом. По договору контракт
считался выполненным, а ребенок «сделанным», когда я на нем смогу сидеть
верхом (а весит Блюм килограммов за сто. — А. Н), и он сможет бегать от 5 до 10
км.
Я чешу затылок:
— Ну, ноги, ладно, выгнули, вытянули. Молодые кости... А как вы порок сердца
устранили? Это же невозможно!
— Возможно. Представьте, в сердце клапаны не до конца перекрываются,
просвет остается. Если сердце разъехалось в разные стороны, клапаны растащило —
это и есть порок. А если мы сердце вот так вот соберем «в кучку» — клапаны
будут перекрываться. И нет порока!
— А как изменить форму сердца?
— За счет изменения пространства внутри тела, за счет изменения формы
грудной клетки. Сердце — как ходики: криво висят — плохо ходят. Повесьте сердце
нормально, разбейте спайки, если они есть, — и оно будет тикать точно. Бывают
спайки сердца с перикардом, спайки с легкими, измененное положение. Если вы
все это повыправите, многие проблемы уйдут... Вот смотрите: существуют в
медицине искусственное дыхание и непрямой массаж сердца. Они позволяют вернуть
человека с того света на этот. Сильное средство! Я говорю врачам: ну так
облагородьте эти методы, сделайте их рабочими! Почему вам обязательно надо,
чтобы он подыхать-то начал?.. Если врач начинает массировать сердце руками с
помощью непрямого массажа, он его смещает, деформирует, расправляет, помогает
проталкивать кровь — так запускают остановившийся мотор... Но ведь то же самое
можно делать, не дожидаясь клинической смерти! . . Ну а если не удается
устранить порок сердца полностью, я могу запустить компенсаторный механизм. Шум
прослушиваться будет, но человек по-другому станет переносить нагрузки. На
это уходит 7-8 месяцев.
— А денег сколько?
— Я не экономлю чужих денег, — улыбается Блюм.
...Некоторым может показаться, что это невозможно.
В самом деле, какая связь между потрохами и тренажерами, то есть сложнейшей
биохимией в тканях и простой физикой (механикой) опорно-двигательного
аппарата? Ведь весь этот ливер внутри нас работает не своей внешней формой, а
внутренним содержанием! Разве содержание зависит от формы? Ну, чуть-чуть
перекосило сердце или почку из-за искривления позвоночника и таза. Какая им
разница? Сердце еще ладно, оно там внутри нас шевелится и ему, допустим, нужно
штатное положение, чтобы тикать без лишнего сопротивления и чтобы не было
спаек. Согласимся. Но печень? Почки?
Вместо ответа медведеподобный Блюм огромными своими ручищами взял эфемерный
пластиковый стаканчик и постучал здоровенным пальцем по его стенке возле
самого донышка.
— Вот сюда присобачим трубочку, чтобы стекало. И будет нормально стекать. А
теперь перекосим стаканчик.
Блюм чуть повернул стаканчик. Донышко немного перекосилось, и теперь
воображаемая трубочка оказалась не в самой низшей точке емкости.
— Видите? Образовалась застойная область. Тут будут собираться комары,
мухи . Болото. И чтобы оно не гнило, туда надо насыпать хлорки. Так медицина и
поступает. В застойной зоне, которая образовалась из-за перекоса, мы имеем
камнеобразование и размножение микробов, то есть хроническое воспаление.
Врачи забомбили это воспаление антибиотиками, заглушили его. Радуются: вывели в
ремиссию! Но убери антибиотики, и через некоторое время все вернется на круги
своя. Случится обострение. Это называется фон, на котором происходит
возникновение болезни. Каковой фон в данном случае есть просто неудачное
расположение органа. То же самое происходит и со всеми прочими органами. И болезнями...
Удалили человеку опухоль, забомбили его химией. Вылечили! Но потом его годами
наблюдают в онкодиспансере — не вернется ли опухоль. А почему она должна
вернуться? А потому что опухоль-то устранили, а фон, на котором она возникла, —
нет. Фон — это способ жизни человека (его питание, режим дня, образ мышления)
и те перекосы, которые в нем есть, — асимметрия внутренних органов.
Казалось бы, ну, перекошен немного человек, ну и что? Это даже незаметно.
Но работа нашего метаболического котла зависит от этих перекосов. Пустот
внутри человека нет. Существует такая шутка медицинская: «Будем вам легкое
оперировать, подрежем маленько». — «А что, у меня с легким проблемы?» — «Нет,
просто печень уже не влазит».
В организме — теснота. Органы развешаны на опорно-двигательном аппарате, и
если он кривой, органам тоже нехорошо.
Асимметрия — страшная штука. Породистая лошадь — ровная, бежит прямо,
никуда ее не заносит. А если лошадь годами ходила по кругу, воду из колодца
качала, у нее внешние ноги ходили по большей траектории, а внутренние — по
меньшей . Отвяжите ее, и она будет кругами ходить. Она не заболела. Мы ей просто
сбили симметрию. Когда-то каторжнику вешали гирю на ногу, и он годами эту
гирю таскал. И после освобождения, когда гирю снимали, потом всю жизнь ногу
приволакивал. А ведь ему эту ногу не ломали, ему просто сбили мышечно-
суставный баланс. У современного человека даже руки развиты неравномерно, мы
почти все правши, и считается, что это нормально. Но если бы мы ходили на
четвереньках и припадали на одну — переднюю левую ногу, это было бы совсем
ненормально! Первый же хищник догнал бы такого убого и съел. Природа
асимметрию естественным отбором выкашивает. А цивилизация сделала нас
асимметричными.
— Я думаю, то, что мы правши, связано с тем, что левое полушарие, которое
отвечает за логику и решение точных задач, управляет правой рукой. Разумное
животное — животное с сильной логикой. И, значит, правой рукой.
— Возможно, — кивнул Блюм. — Но природа выкашивает асимметричных и
гиподинамичных, — то есть уродливых и ленивых. К чему приводит любая травма? К двум
вещам — асимметрии и гиподинамии. Заболела лапа — гиподинамия и асимметрия.
Заболело ухо — асимметрия.
— Сломанная лапа заживет.
— Поздно! Асимметрия уже наработана. Правую больную лапу он берег, а на
левую наступал с двойной нагрузкой. На одной ноге мышцы окрепли, на другой
атрофировались . И само по себе это не устранится. Поэтому когда ко мне попадает
ребенок со сломанной ногой, мы гипсуем две ноги — чтобы не потерять
симметрию . «Казенная» медицина этого не понимает. Потому что она пошла по другому
пути — по пути массовости и аллопатии. Современный евро-американский стандарт
медицины основан на том, что мы лезем во внутреннее пространство организма и
пытаемся там рулить на биохимическом уровне. Бомбим таблетками — в надежде,
что часть химии попадет туда, куда надо, и вызовет нужный эффект. А я лезу во
внутреннее пространство руками. У меня других инструментов нет. Почему такая
разница в подходах? Потому что для западной медицины главное — снятие
симптомов и массовость. Симптоматическая медицина стала основной в мире, поскольку
лежит в общецивилизационном — индустриальном — русле: она основана на науке и
заводах (фармпредприятиях), в этом ее сила. И там царит вполне логичный
принцип : «нет симптомов без болезни». Вот с симптомами и борются. Но ведь это не
значит, что все остальные виды медицины умерли, нет, они просто не смогли
стать массовыми, бесплатными, бюджетными — все эти иглоукалывания, мануальные
терапии, фитотерапия, у-шу... А медицина таблеток стала массовой, как массовая
культура. Потому что там производство. И унификация.
В конце концов, давление фармкорпораций на медицину стало невыносимым.
Существует масса хороших и относительно недорогих методик, которые
Фарминдустрия просто душит. Давно клинически испытано, например, ультрафиолетовое
облучение крови, хорошие результаты показаны. Но это чистая физика! Там нет места
химической Фарминдустрии. И потому метод широко не применяется. Его
используют отдельные энтузиасты на свой страх и риск, получают прекрасные результаты.
А остальные предпочитают травить таблетками. Это безопасно — для врача. А
всякого рода нетрадиционные методики типа моей — риск для врача. Достаточно
одной ошибки на тысячу человек — кто-то помер, — и тебя тут же закроют. А
если люди помирают и получают осложнения и побочки от лекарств, это как бы
нормально .
Поэтому когда практикуешь нетрадиционные методы, нужно быть очень
осторожным. Если ко мне приходит человек со смертельной болезнью и у меня шансов его
вытащить 90 %, а 10 % за то, что он помрет, я его не возьму. На фиг мне это
надо! Ведь если помрет — осадочек останется, клеймо на имени останется. Пусть
он лучше помрет в государственной медицине, ей как с гуся вода, она пачками
хоронит, ей можно. Соберут консилиум и спишут труп по всем правилам. Каждый
день списывают. Я — другое дело. Я частник, с меня другой спрос. Поэтому у
меня трупов нет. Труп — это сразу закрывайся.
Короче говоря, после промышленной революции медицинская пирамида
перевернулась . Народная медицина стала медициной для высшего света и элит — в отличие
от медицины Фарминдустрии, которая стала медициной масс. И язык евроамерикан-
ской медицины стал официальным языком мировой медицины. Специалист по аюрведе
говорит на другом языке, которого дипломированный врач не поймет. А у
специалиста по китайскому иглоукалыванию — свой язык. У тибетской медицины свой. И
сложно конвертировать один диагноз в другой. А надо бы.
...Тут я на минуточку прерву интересные рассуждения Блюма о языках медицин,
чтобы проиллюстрировать их наилучшим образом. Есть у меня приятель Игорь. У
которого были серьезные проблемы с сердцем. Не буду сейчас засорять текст
диагнозами , скажу просто: в ритме его сердца частенько случались провалы
длительностью по секунде и больше. Медицинский вердикт был однозначен: нужно
вшивать кардиостимулятор. Игорь уже почти решился на это, но перед самой
операцией профессор-кардиолог, желая морально поддержать парня, положил ему руку
на колено и проникновенно сказал:
— Игорь! С этим живут.
Блин... После этих слов Игорь встал и молча ушел из больницы — навсегда. Он
решил искать альтернативные варианты. И нашел их. В лице тибетского монаха,
который поставил Игорю диагноз по пульсу. Там не было ученых слов типа
«мерцательная аритмия» и тому подобных. Таких слов монах и не знал. Он просто
долго щупал пульс, после чего констатировал:
— Ветер в сердце.
Вот такая смешная терминология... Монах выдал Игорю какие-то порошки, которые
тот долго пил. Теперь у него с сердцем все в порядке. Никакой аритмии и
провалов...
А мы вернемся к симптоматической медицине. К которой главный герой этой
главы не имеет никакого отношения. Потому что у него нет массовости.
— Я, например, могу принять в день всего пару человек, — продолжал Блюм. —
Потому что мне надо с каждым побеседовать, изучить. Я могу человека попросить
не есть полдня и посмотреть, как повела себя кровь. У меня есть время узнать,
как он переносит жару или холод. Да и просто поговорить за жизнь. Я смотрю,
как он реагирует, как бледнеет, как сбивается с мысли. Как его заедает на
одной и той же мысли. Беседа порой может длиться несколько часов: мне нужно
понять, как он живет, чем дышит, как ходит, что любит, почему у него в какой-то
момент вдруг поперло мистическое мышление...
— Зачем?
— Видя, как человек живет, мыслит, как у него организован дом, семья,
сколько и как он зарабатывает, мы можем сказать, как он себя тратит. Свое
здоровье. Свой жизненный ресурс. Это его социальный диагноз. А социальный
диагноз имеет в подоснове диагноз биологический. Если у женщины с промежностью
проблемы, она может посвятить себя карьере и убедить себя и окружающих, что
ей дети просто не нужны. Но поскольку биологически самка должна рожать, мы
понимаем, что с этой самкой что-то не в порядке. Что-то со здоровьем у нее не
так. Осталось найти и вылечить. Тогда и сознание поменяется. И она родит... А
казенный врач такой роскоши, как беседа с пациентом, лишен. Он принимает у
себя в кабинете десятки человек в день, потому что это конвейер, где деньги
зарабатываются не с эксклюзива, не с ручной работы, а с массовости. Казенный
врач имеет дело не с людьми, а с симптомами. Для массовой медицины все
пациенты на одно лицо и различаются только по весу — потому что доза лекарства
рассчитывается в зависимости от массы тела. Поскольку люди схожи по
конструкции , это работает. Но не всегда. Бывают исключения, с которыми массовая
медицина не справилась. И тогда они приходят ко мне. Я как исключительный человек
работаю с исключительными людьми. А в бюджетной медицине средний лечит
среднего .
У меня вот одна женщина была недавно — генеральская жена. Честно отлежала
срок в госпитале с проблемами спины. И пришла ко мне. Почему пришла? «Может,
лечили мало?» — спрашиваю. «Нет, — отвечает она. — Два с половиной месяца
провела в госпитале...» — «Может, профессура в госпитале хреновая?» — «Нет.
Лучшие профессора смотрели, у меня муж — ключевая фигура в Минобороны...» —
«Может, аппаратура в госпитале плохая?» — «Нет. Новейшая. Минобороны завозит
последний писк медицинской моды...» — «Может, лично к вам плохо относились?» —
«Нет. Относились отлично. Мужа моего там уважают...» — «Ну, тогда остается
последнее — вы неизлечимо больны».
Тут она упала на стол и зарыдала. А я объясняю: дело в том, что лечили вас,
как всех прочих. А вы — не как все. И эту вашу индивидуальность, породившую
болезнь, массовая медицина увидеть не может. Они привыкли разбираться с
типовыми проблемами. Именно поэтому массовая медицина каждый день спасает тысячи
людей. И спотыкается на нестандартных задачах. Вы не вписываетесь в
стандартную схему. Под вас должны быть разработаны не стандартные, а персональные
методы. Именно поэтому в частной медицине так важна личность доктора. Потому
что один врач может решать сложные задачи, а другой нет.
Юный математик говорит мне: в учебнике тыща задач, а я решил 990! Какой я
молодец! Но в медицине нерешенные задачи — это чьи-то жизни. Поэтому я
отвечаю: не молодец ты, а слабак. Потому что десять задач у тебя умерли. Ты их не
решил!.. Да, когда работаешь на популяции и статистике — результат у казенной
медицины выходит приличный. А если среди этих «нерешенных задач» — президент
страны? Ни хрена себе вы запороли! Нашли кого запороть! Президент —
единственный в стране. «А мы ему делали, как всем, всем же помогает!..». А на хрена
вы президенту делаете, как всем? Ведь президент — не как все! Другой
президент сидит только в другой стране. Это же первое лицо государства, а вы его
запороли!
Особым людям нужна особая медицина. Бюджетная медицина — это прекрасно. Но
это не значит, что не должно быть следующей ступени — высшей медицины,
медицины иного качества. «Аристократической» медицины. Иначе мы придем к тому,
что и бомжа, и президента будем лечить одними методами, разница будет только
в уровне сервиса и чистоте лекарств. А ведь бомж и президент неравноценны!
Интуитивно это многие понимают. В том числе и медики. Они знают: генералу
надо ногу спасать, а солдату — ампутировать. Ценность людей разная. Маршала
нельзя в атаку бросать. Но проблема в том, что для маршалов-то медицины нет.
Я-то всего один, а казенных врачей — тыщи. Я работаю с человеком, а они — с
типичными симптомами. Я усиливаю кровоток и дренирование, формирую внутреннее
пространство человека. А они бомбят таблетками. Что можно сделать таблеткой?
Да особо ничего. Бабахнули, как из пушки по воробьям. Где-то долетело, а где-
то нет. Тем более, снарядов точного наведения нету. Гасим по площадям — авось
накроет. Стреляем не тем, чем надо, а тем, что завезли в аптеку.
Я не против бюджетной медицины. Бюджетная медицина — это фундамент. Она
оказывает всем одинаковые медицинские услуги, невзирая на возраст и
социальное положение. Только не надо путать это с сервисом! Отдельная палата,
телевизор , туалет в палате — это сервис. А процедуры и лекарства, вне зависимости
о того, лежишь ты в отдельной палате или в коридоре, одинаковые или практиче-
ски одинаковые у всех. А отличия элитной медицины должны быть в методологии,
подходах, системе организации. Пример. Я говорю: чтобы мы этого пациента
вытащили, мне нужны два здоровых мужика, которые каждый час будут делать с этим
больным то, что я скажу. Он, например, парализован ниже пояса, сам двигать
ногами не может, значит, нужен внешний привод — чтобы его ногами двигали
другие, сокращали и распрямляли ему мышцы. А там постепенно-постепенно начнет
подхватываться и внутреннее управление. Потихоньку-потихоньку, сначала
слабенько, потом все сильнее организм начнет сам управлять ногами, подчиняясь
внешнему воздействию. Это называется проприоцептивное проторение. Если я буду
вашей ногой качать раз за разом, рано или поздно сформируется
нейродинамическая цепь. Она включится и начнет работать, хотя мы ее сформировали извне.
Так я лечу ДЦП. Да, спусковым крючком для ДЦП послужила внешняя причина —
гипоксия. Но проблема ДЦП состоит в том, что интегративный компьютер слетел в
какой-то момент, и центр потерял управление периферией. И если вы ДЦП-шнику
купите в магазине новую голову, совершенно исправную, и приставите к его
туловищу , она тело не вылечит! Компьютер не подхватит периферию! Потому что в
его теле рассогласован исполнительный механизм. В цепи предохранители
повырубило... Короче, для того, чтобы вот этого клиента поднять с каталки и сделать
ходячим, мне нужны два дюжих мужика, которые будут им заниматься по несколько
часов в день. А мне отвечают: а где же мы возьмем этих дюжих мужиков? По
штату такие мужики в больнице не положены! . . Но почему меня должно это
волновать? Ваш штат — не мой вопрос. Я знаю, как вылечить паралитика и что для
этого надо. А то, что у вашей бюджетной медицины нет для этого денег или
времени, — ваши проблемы.
Казенная медицина хороша только в критических случаях — если человек
заболел и есть угроза жизни, тогда оздоравливаться уже поздно, а
восстанавливаться еще рано. Тут все средства хороши — антибиотики, скальпель, химиотерапия и
прочие разрушающие методы и отравляющие вещества. Отбомбились. Затравили
болезнь вместе с организмом. Так протравили, что даже если больной сдохнет, он
потом еще в гробу долго гнить не будет: его микробы не едят, ведь антибиотики
консервируют. Вот во что превращают нас образ жизни и медицина, которая
последствия этого образа жизни лечит.
Но, повторюсь, без такой медицины не обойтись, если нужно срочно спасти
жизнь. Это как война. Сначала необходимо спастись от внешней агрессии, и тут
уж за ценой не постоим. Химиотерапия — это войсковая операция с применением
химического оружия. Но после того как вы провели войсковую операцию на своей
территории, после того как ваш организм — в руинах от таблеток и операций,
нужно восстанавливаться. На смену военным должны прийти строители. А это уже
не бюджетная медицина. Она этим не занимается. Бюджетная призвана спасать. А
реабилитационная — восстанавливать.
Поняли мое отличие от медицины? Медицина жизнь спасает, а я занимаюсь
восстановлением здоровья. Жизнь бесценна. Поэтому медицина бесплатна. А здоровье
— роскошь. Поэтому я беру деньги. Дороги мои услуги? Да. Но ты не можешь
требовать, чтобы бриллианты стоили дешевле, потому что они тебе нравятся. Это не
хлеб. Не я придумал рыночные отношения, они существуют. Умный и богатый
заплатит, глупый и бедный уйдет в хронику.
— В современной медицине, помимо фармацевтики, есть еще хирургия.
— Да, хирурги в ряду врачей стоят особняком. Это более кастовая
специальность . Потому что это уже рукоделие, почти искусство, индивидуальная работа с
каждым пациентом. Ведь все люди разные, а все таблетки одинаковые. Но любой
хирург понимает: побегает немного пациент с таблетками, а потом все равно
попадет на стол к нему, рукодельнику. Однако хирурги ведь не лечат, они режут.
Нога болит? Ногу отпилили. Селезенку выкинули. Часть желудка отрезали. Почку
удалили. Часть мозга выбросили. Кусок легкого выкинули. Яичники удалили. Ор-
ганизм из желания жить эти потери как-то перетерпел — компенсировал,
интегрировал . И поковылял дальше, травмированный такой медициной.
А главное, медицина совсем не работает с фоном. Никто не меняет больному
образ жизни — режим сна, питания, движения, мысли, геомагнитную обстановку.
Никто не посоветует ему уехать из страны, чтобы сменить климат. Никто не
поправит сколиоз. Фоновые состояния — это ведь не болезни, а просто декорация
существования. Задник жизни. Старость — это не болезнь, это фон. На котором
могут развиваться и непременно разовьются болезни. Сколиоз — не болезнь, это
фон. На фоне сколиоза происходит перекручивание каких-то органов, и возникает
симптоматика. Почку перекрутило, она работать перестала, и мы ее ампутируем,
поскольку это лежит в русле медицинского мейнстрима.
А ведь асимметрию можно поправить! И нужно бы править, по уму. Ведь она
ставит органы в неравное положение. Одно легкое поджато? Значит, работает не
в полную силу. Значит, возможны застойные явления, пневмонии, воспаления.
Сердечная ось немного сдвинута? Это увеличит энергозатраты и при больших
нагрузках скажется на работе сердца... Немного скошенная из-за проблем в шейном
отделе голова пережмет определенные сосуды, питающие голову, и при перепадах
давления или температур, — например, в бане или перемене погоды, — мы будет
иметь манифестацию слабого звена — головные боли. Человека ведь всегда
прошибает по слабому звену. Это понятно: если в норме сильное звено тянет 100
условных единиц нагрузки, а слабое — 30 единиц, то при нагрузке в 50 единиц
сильное звено справится, а слабое отвалится. И мы будет иметь яркую
симптоматику.
— А можно ли найти у человека слабое звено раньше, чем оно заявит о себе
болезнью или смертью? И как это сделать?
— Как можно найти слабое звено? А так же, как автоэлектрики утечку ищут.
Одно отключил, второе, третье... Есть в основании черепа так называемый вил ли-
зиев круг, обеспечивающий кровоснабжение мозга. Взяли и руку больному за
голову закинули, перетянули шею жгутом вместе с рукой и смотрим, компенсируют
ли два оставшихся сосуда два выпавших. Потом с другой стороны. Потом на две
руки наложили два жгута одинаковой жесткости. Смотрим, какая рука онемеет
раньше. Погрузили в холодную воду две руки, потом вытащили, смотрим, какая
разогреется первой. Или в горячую воду — какая быстрее привыкнет. С ногами то
же самое. Ищем слабое звено, асимметрию, с которой и надо работать.
Асимметрия с возрастом будет только нарастать, потому что слабое будет становиться
слабее, а сильное, компенсируя уходящее, — сильнее...
Ставим человека на дорожку, гоняем. Десять минут побегал, остановился: в
боку закололо — вот оно, слабое звено. Выправляем. Гоняем дальше... Так
постепенно выявляем все слабые звенья и постепенно их подкачиваем. Вот вы
спрашивали, можно ли спортом поправить здоровье. Нельзя! Ходить в качалку для
оздоровления бессмысленно: в фитнес-зале человек накачивает себе сильные звенья.
Зачем? Ведь пробьет-то его все равно по слабому. Он качает «ветки», забывая
про «ствол». Самый яркий пример — Турчинский. Какой здоровяк был! Вагоны
двигал! А умер в сорок с небольшим.
Почему футболисты умирают на поле? У них мощная мотивация к победе, они
рассчитывают себя по сильному звену, а лопается — в слабом. Тем паче, что
допинги глушат спортсмену тревожные сигналы от слабых звеньев. Они обманывают
организм. Но смерть не обманешь. Знаете, что нам так резко усилило онкологию
в XX веке? Обезболивающие таблетки! Они отсекают сигналы от больного органа.
Это значит, что данный участок тела не представлен в вашей голове. Организм
оказывается расчлененным. Он не понимает, есть у него данный участок или нет
его. Антидепрессанты и обезболивающие — вот что взвинтило онкологию.
...Однажды я увидел на столе у Блюма фотографию человека в плавках,
исчерченного какими-то пересекающимися линиями с обозначенными углами. Это очень на-
поминало какой-то средневековый рисунок из голливудского фильма про колдунов
или про культ вуду. Что-то подсказало мне: я рядом с тайной.
— Это что еще такое?
Блюм быстро взглянул на меня, словно решая, стоит ли говорить. И, видимо,
почему-то решил, что стоит.
— Количественный замер асимметрии тела. Углы перекосов, отклонения от
нормы.
— Зачем?
— Ну, во-первых, чтобы понимать, что исправлять и чего куда гнуть. За точку
отсчета, за фундамент, я беру таз и помещаю его в начало координат. И
относительно него уже правлю все остальное по мере удаления — позвоночник, ноги,
грудная клетка, лопатки, руки... Разные асимметрии влекут за собой разные
диагнозы. Посмотрев на человека, как и куда он перекошен, я сразу могу сказать,
какие у него проблемы внутри и в какой стадии... А во-вторых, подсчитав всю эту
количественно выраженную асимметрию, я с точностью практически до года могу
сказать, когда человек умрет.
— Вы шутите?
— Нет.
— И когда я умру?
— Такие вещи я человеку никогда не скажу, вы что! . . Про себя могу сказать.
Я должен был умереть давно, еще в 52 года. Потому что у меня с самого детства
была целая куча диагнозов и асимметрий. И то, что я далеко перевалил за эту
цифру, то, что я в пятьдесят с лишним двоих детей родил, — целиком моя
заслуга . Я весь «деланный».
...Как происходит это «делание», я знаю. Однажды Блюм сломал руку. В локте.
Неудачно упал. Перелом был нехорошим. Хирурги чистили этот локоть раза
четыре . Опухоль не спадала. Стоило рукой немного поработать, как локоть снова
краснел и опухал.
— Я в мире медицины всех знаю, — рассказывал Блюм. — Соответственно, меня
смотрели все светила, какие только можно, и я у всех спрашивал: что делать? И
мне все говорили: ты не обижайся, но рука гнуться уже не будет никогда. «Но
она воспаляется после того, как я ей покачаю!» — «А ты не качай руку-то!
Теперь тебе ее беречь надо!..». — «Что значит, «не качай»? Что значит «беречь»?
Мне рука нужна! Невоспаленная». — «А ты пей антибиотики!». Но я же не могу
всю жизнь на антибиотиках сидеть!.. Короче, руку я себе сам сделал. И никакой
рентген теперь не покажет, что там был перелом — ни следа! А главное, никто
из этих светил так и не понял, что я с ней сделал и как. Я слишком далеко
ушел от них. Меня уже не видно. То, что я делаю, для них шаманство...
Формул, по которым происходит подсчет предельного срока жизни, Блюм мне не
показал. А вот методикой диагностики поделился. Хотя не могу сказать, что я
ее понял. Но, может быть, вы поймете? На мой взгляд, в этой методике больше
от философии, чем от медицины. Это какая-то совсем уж интегративная медицина.
Короче, смотрите...
Блюм делит организм на кубики. Каждый сустав — это кубик. Каждый орган —
кубик. Каждый отдел позвоночника — кубик. В каждом кубике шесть граней.
Первая грань — это форма, то есть анатомия и биомеханика. Вторая грань —
структура, морфология объекта. Третья грань — функция на биохимическом, клеточном
уровне. По Блюму, существует единство формы, структуры и функции, и в этом
треугольнике нельзя изменить одно, не изменив другого.
— Я по форме могу сказать, какая у «кубика» структура и функция, — учит
Блюм. — Потом могу перепровериться по анализам. У меня избыточные данные! Я
не могу ошибиться в диагнозе, поскольку ничего потерять не могу.
— А остальные грани кубика?
— Четвертая грань — кровообращение, приток, отток, микроциркуляция. Пятая
грань — иннервация, она своя у каждого анатомического кубика. Шестая грань —
энергообеспечение. И я всегда могу войти из внешнего пространства во
внутреннее, из конфигурации в конформацию и обратно. Понятно?
— Нет.
— Пример. Третичная и четвертичная форма молекулы — это конфигурация. А
конформация — это когда я к носу палец подношу. Палец находится рядом с
носом, но фактически палец — самая дистальная точка моего внутреннего
пространства, то есть самая удаленная, самая периферическая. Так вот, я могу менять
внутреннюю конфигурацию человека путем изменения конформации. Ясно?
Я секунду помедлил с ответом:
— Кажется, вы говорите об изменении содержания через изменение формы. Но
мне непонятно, как можно изменить суть человека, заданную генетически.
Фенотип зависит от генотипа. Все мои асимметрии заданы. Они — часть моей
индивидуальности .
— Реально изменить конструкцию! Иначе никакое лечение было бы вообще
невозможным! Я как раз и меняю, используя метод минимальных неприводимых
представлений. Разбиваю организм на кубики. Делю, делю... Сузился, сузился, сузился.
Ищу худшее место. Что у него хуже — вершки или корешки? Право или лево? Ап-
роксимально или дистально? Сужаем круг. Боткин когда-то сказал: дай бог,
чтобы я половину диагнозов в жизни поставил правильно. А я в диагнозе просто не
могу ошибиться — матрица не позволяет!
Конечно, я не по всем вопросам специалист. И если мне нужна консультация по
морфологии, могу позвать для консультации патологоанатома, например. Ну, кому
еще придет в голову приглашать для консультации патанатома? А ведь через них
все проходят. Ни один клиницист такого не расскажет, поскольку не знает
морфологию на уровне патологоанатома... На консультацию по функции органов
приглашаю биохимиков, биофизиков, нейрофизиологов. Мое дело только суммировать и
делать выводы. Потом я беру все эти кубики и поворачиваю к себе одной гранью
— формой. Потому что я работаю с формой, как вы видели, с анатомией, с телом
вообще. Я меняю человека формально, тем самым приводя к изменениям в его
существе... На каком примере разберем?
— Онкология.
— Отлично. Онкология начинается с нарушения в кровообращении. Вообще, есть
три процесса в тканях. Первый — дегенеративно-дистрофические процессы. Это
потеря гидрофильности, увядание, старение. Второй — недоразвитие,
незавершенный онтогенез. Ткань не прошла фазы развития.
— Так это только у детей!
— И у взрослых бывает. Бройлерная курица — она же взрослая. Так и
бройлерный ребенок вырастает в бройлерного взрослого. Что такое бройлер? Это
цыпленок или ребенок, выращенный в условиях гиподинамии, в искусственном климате и
на искусственном комбикорме, на антибиотиках. Как все наши дети. Все наши
дети — бройлерные. У них низкоструктурированные ткани. Такими же бройлерными
являются все породистые собаки, которые заканчивают жизнь, как правило,
онкологией. Которых пичкают в течение жизни препаратами, делают прививки, кормят
антибиотиками. Их все время нужно подконсервировывать заживо, чтобы они не
окочурились. И дети наши бройлерные, такие же синевато-бледноватые,
просиживающие детство за компьютерами, напичканные антибиотиками и рафинированной
пищей, рыхлые, слабые, бесформенные, цепляют на себя всю заразу. Это все —
следствие незавершенного онтогенеза, люди получаются некачественные по своей
морфологии, кривоватые, сколиозные. Наши дети — как церковные свечки: горят
по-разному, бледненькие, кривенькие, одни быстро сгорают, другие подольше.
Недолговечные, хреновенькие, прямо скажем, дети. Его надавил пальцем —
заплакал, по попке дали — пошел, в уголочек сел и постанывает. Недоделанные, недо-
паренные- не доваренные, недоразвитые. Гнилье одно...
— Цивилизация — это сплошное рафинирование... Ну, а третий процесс в тканях
какой? А то мы отвлеклись от онкологии.
— Третий — как раз онкология, перерождение тканей. Представим себе некую
ткань организма — печеночную или сердечную — любую. Ей, условно говоря, нужно
сто единиц энергии, из них 50 она тратит на свое собственное обеспечение и 50
— на внешнюю функцию, на работу для организма в целом. Теперь в результате
гиподинамии и ухудшения кровоснабжения количество доносимой до ткани энергии
упало до 70. Что произойдет? 50 единиц ткань возьмет на свое
функционирование, а 30 пойдет в работу, но функциональность ткани упадет. А если
энергообеспечение упало до 50? Внешняя функция отпала. Рука, например, повисла, как
плеть... Когда мне говорят, что у пациента отмерла часть клеток мозга, я
спрашиваю: «Неужели? Умерли? И завоняли?» — «Нет, не завоняли». — «А кто же тогда
вам сказал, что умерли?». Не умерли! Морфологически они живы, просто функцию
потеряли из-за недостаточного энергообмена... Ну а теперь представьте, что у
нашей ткани энергопотенциал упал до 20 условных единиц. Что будет?
— Дистрофия.
— Ох, какие вы все быстрые в ответах! — возмутился Блюм и даже отбросил
карандаш, которым малевал какие-то закорючки на бумаге. — Это если ткань прошла
полный пусть созревания, будет дистрофия. А если неполный, если ткань
незрелая — перерождение. Недозрелая ткань — путь в онкологию, а не в дистрофию.
Оттого и участился детский рак. Дистрофия — это равномерный обвал. Ткань не
может, но если очень надо, она сделает. Так фермер перемахивает двухметровый
забор, убегая от быка, а во время бомбежки старая бабка вытаскивает огромную
бочку с салом, которую потом даже сдвинуть не может. Потом ей будет хреново,
но она это сделала. Дистрофия возникает от невостребованности функций. Вы
мышцу не качаете — начинается дистрофия.
А здесь у нас речь идет о том, что кровоснабжение нарушено, питание
клеточное нарушено. Есть два пути метастазирования — гематогенный и лимфогенный. То
есть происходящий от дефицитности кровоснабжения и дефицитности омывания
лимфой. И первой всегда выпадает периферия, где самые тонкие сосуды — там и
возникает онкология. Капилляропатия — первый шаг к онкологии. Да и к любой
другой болезни.
А за первым следует второй шаг. К чему приводит всякая болезнь и всякая
травма? К гиподинамии и асимметрии. Вот что нас губит. Кроме гиподинамии и
асимметрии там ничего больше нет! Старость — один из естественных видов
гиподинамии. Естественный отбор вышибает гиподинамичных. И ассиметричных, то есть
уродливых. Я работаю по обоим этим направлениям — даю нагрузку и выправляю
асимметрию.
— То есть, закачивая в подсевшего человека новый ресурс здоровья, вы
практически омолаживаете человека? — я почувствовал легкий запах бессмертия.
— Всего лишь усиливаю регенеративно-восстановительный процесс обновления
клеток. Выравниваю систему под сильное звено, а не под слабое. Делаю старика
гибким. А чем он менее окостенелый, тем меньше энергии тратит на борьбу со
свой окостенелостью. И эта высвободившаяся энергия вдруг уходит на
сексуальность . У пожилого мужчины восстанавливается потенция. У женщины отступает
начавшийся климакс и возобновляются месячные. Можно это назвать омоложением?
Человек ведь стареет неравномерно. Человеку по паспорту 45 лет, при этом
сердце у него как у 40-летнего, печень как у 60-летнего, а суставы лет на 30
потянут. Организм можно поделить на функциональные макроблоки — типа цехов на
большом заводе. У нас есть отдел сбыта, отдел энергообеспечения,
производственно-технический отдел, транспортный цех, начальника которого хотелось бы
услышать... Есть метаболический макроблок — жизнеобеспечивающая система. Есть
опорно-двигательный аппарат, который выполняет локомоторную функцию. Есть
информационно -интегративный макроблок, который работает в режиме «он-лайн» —
это нервная система. Есть психика, которая работает в режиме «офф-лайн» —
отстает или забегает вперед, в будущее. И в этом производственном цикле есть
узкое звено, по которому выстраивается весь цикл. Караван идет со скоростью
самого медленного верблюда.
Если рассмотреть опорно-двигательную систему, взяв таз как систему отсчета,
мы увидим, что позвоночник относительно него — периферия первого порядка.
Грудная клетка — периферия второго порядка. На грудной клетке две лопатки —
периферия третьего порядка. Руки — четвертого. И тяжесть проблем зависит от
отдаленности. Это понятно: одно дело руку сломать, другое — позвоночник. Одно
дело перекос таза — значит, все тело перекосило и проблемы будут везде.
Другое — стопа загнулась. Исправлять надо от фундамента.
...Справедливость требует сказать, что не всегда Блюму нужны долгие часы
задушевных бесед для постановки диагноза. Иногда это случается почти сразу. Я
видел, как это происходит. Пришел на прием некий нефтяник. Жалуется: кольнуло
где-то в плече, после чего противоположная нога плохо слушаться стала.
Многочисленные профессора, которые исследовали тело несчастного нефтяника, ничего
дурного в оном теле не нашли. «Нерв, наверное, защемился», — предположили
они. Больной протянул Блюму кипу бумаг — результаты всяких исследований, на
которые его направляли светила.
— Оставьте себе, — отмахнулся Блюм. Он подошел к стоящему клиенту вплотную,
приложил свою голову к его голове лоб в лоб и постукал нефтяника пальцами по
затылку. — Поздравляю. У вас был инсульт. Пробило по всей цепочке...
Это производит впечатление, не правда ли?
Никакого чуда тут нет, — сказал мне Блюм, когда клиент ушел, унося с собой
толику благоговения. — Ходят легенды об экстрасенсах, которые диагноз по
фотографиям ставят и могут определить, жив человек или нет. Опытный врач по
внешнему виду больного может много о нем сказать. И потому с фотографией
можно попросту угадать. Если фотография старая, а на ней видны признаки тяжелой
болезни у человека, с большой долей вероятности можно сказать, что его уже
нет в живых. Я в 1991 году работал в Университете дружбы народов на кафедре
народной медицины, тогда было засилье ведьм, колдунов и прочего, если
помните . Но я не видел ни одного реального экстрасенса, чушь это все! Люди просто
хотят чуда. И это чудо всегда можно организовать при достаточном опыте.
Опытному человеку это сделать просто. Я могу посмотреть на вашу походку, тронуть
руку как бы невзначай, проверив ее реакцию, — и мне для диагностики будет
достаточно. А вы подумаете, что я часы ваши смотрел — какие они красивые.
Особенно если я спросил, сколько они стоят. Могу просто чуть подвинуть вас,
взяв за плечо, вроде как чтобы пройти, и вы никогда не догадаетесь, что я на
самом деле плечо смотрел. А потом, поболтав о том, о сем, я вам выдам ваш
диагноз . И вы воспримется его как чудо, как ясновидение. Но это просто опыт
старого врача.
Доктор Блюм не сразу этому научился. Но шел он к этому — не чуду, но
мастерству — целенаправленно. От самого порога медвуза...
— Да, пришел я к этому далеко не сразу. Долго размышлял о том месте, где
хочу оказаться на батальном полотне жизни. Среди погибших героев, которым
возложат цветы? Или среди тех, кто эти цветы возлагает? Я буду совершать
военные подвиги или восстанавливать народное хозяйство? Врач в поликлинике
совершает ежедневный подвиг — спасает жизни. А мне этого не надо. Я спокойно
восстанавливаю народное хозяйство. Я строитель. Я занимаюсь реабилитацией
организма — после того как над ним поизмывались поочередно сначала его хозяин,
потом терапевты, а потом хирурги... Мы все закончили один и тот же мединститут.
Это первая ступень. Закончил, прошел интернатуру, получил доступ к телу. А
дальше — что ты будешь делать с этим телом? Чего ты хочешь от жизни?. . После
получения диплома все эти выпускники с низкого старта побежали вверх по карь-
ерной лестнице. Бегом рванули. Куда? А кто куда! Тут надо представить себе
цель. Если эта цель — стать ученым, мировым светилом, ты должен четко
представлять , сколько ступенек должен пройти, прежде чем попасть на ту, откуда
тебя будут слушать.
Выгоднее пройти самым коротким путем. У хирурга таких ступеней — охренеть!
У терапевта ступеней еще больше, до шестидесяти лет будешь по этой лестнице
лезть, и никто тебе доброго слова не скажет. Но есть направления, где сплошь
белые пятна и черные дыры. Они всегда на стыках наук и дисциплин. Там совсем
мало ступеней, непаханое поле. Что это за направления? Начинаешь
анализировать и видишь — на стыке медицины и спорта ничего нет. Врачи не знают спорта,
спортсмены не рубят в медицине. Второй стык — медицины с точными науками. С
физикой, например. Туда я и пошел.
У нас, врачей, всегда есть выбор. Можно работать в государственной фирме,
там платят меньше, но гарантий больше. А можно стать кустарем-одиночкой. У
государственной карьеры очень много плюсов — самому думать не надо, за тебя
все решат: как тебе одеваться, как вести себя с пациентом. Тапочки не те
надел — пистон получишь. Субординацию не соблюдаешь — пистон. А я орел вольный,
в неволе не размножаюсь. Делать науку под кем-то не хочу. Самому возглавить
институт — жизни не хватит, локтей не хватит. И потому я ушел туда, где
меньше толкотни и короче путь наверх, — в частную медицину, в частную науку и в
белое пятно. В те болезни, которые не может излечить государственная
медицина.
...В устах Блюма слова про короткий путь наверх, к деньгам и успеху выглядят
жуликоватой хитростью. Мол, всех обошел на повороте. Но фактически — все
наоборот ! Он выбрал самый трудный путь. Все шли по проторенной дороге, подбирая
крохи, а он, как альпинист, шел по крутому дикому склону. Это путь не для
всех. Нужно быть отмороженным гением, чтобы выбрать нехоженую тропу и, не
сорвавшись , взобраться по ней наверх, к не виданным никем горизонтам.
Солдат от медицины много, полководцев единицы. Физиков много, Эйнштейн
один. Эйнштейн ушел в сторону, туда, где не ступала нога человека. И принес
нам оттуда теорию относительности. А на что напоролся Блюм, зайдя в чуждые
медицине области?
— Есть пять уровней познания предмета. Первый — знакомство с предметом.
Второй уровень — когда предмет мы можем сдать в вузе как дисциплину. Третий
уровень — когда мы предмет можем преподавать. Четвертый уровень — когда ты
знаешь смежные дисциплины. Для медицины это химия и физика. А пятый уровень —
умение совершенствовать сам предмет. Вот для этого и требуется более широкое
знание смежных областей, о которых я говорил. Потому что совершенствование
всегда происходит на стыке наук. Отчего врачи, которые смотрят на то, что я
делаю, не понимают, что именно я делаю, и воспринимают это как «массаж»?
Потому что точных наук не знают! На самый элементарный вопрос ответить не
могут... На столешнице сидят три мухи, которых спугнули, они одновременно
взлетели и теперь летают по комнате. Какова вероятность того, что через пять минут,
через час или через сутки эти мухи окажутся в одной плоскости?
— Сто процентов. Три мухи всегда находятся в одной плоскости.
— Вот. Это школьная программа. А медики не знают, что через три точки
всегда можно провести плоскость. Как им после этого понять биомеханику?.. А без
знания биомеханики невозможно активное воздействие на пациента. А без
активного воздействия вылечить многие болезни попросту невозможно! Поэтому
бюджетная медицина — пассивная. Больного там лечат, а он принимает это воздействие
как пассивный субъект. Пришел человек к врачу, и он не хочет менять свою
жизнь и работать над собой. Он хочет получить таблетку, чтобы она за него все
сделала. Но она ничего не сделает. Максимум — снимет симптомы. Попутно
посадит печень. Моя же адресация — к процессам физиологического восстановления.
Лейкозы, парализации, гипертонии, раки... все подобные патологии без активного
воздействия на пациента не вылечиваются. Потому что как раз и возникли в
результате его неактивности или асимметрии.
— А как незнание физики мешает врачам?
— Дело в том, что если ты не лечишь химией, то есть таблетками, ты вынужден
лечить физикой. А что такое физика, помимо чистой биомеханики рук, ног и
суставов? Давление. Температура. Их можно менять! Как вы помните из школьного
курса, температура и давление меняют скорости реакции. То есть оказывают
непосредственное влияние на наш метаболический котел. Вот видите, у меня уже
есть два инструмента — давление и температура. Давление внутри тела я могу
поднять рычагом.
...Тут Блюм прав. Рычагов у него много. Пыточных устройств — десятки. Под
одним из них побывал и я. Не скажу, что понравилось. Лег великий писатель на
банкетку, а дядя Блюм надавил ему в район таза огромным рычагом, напоминающим
яхтенный румпель. Аж глаза на лоб полезли — вот такое давление внутри
писателя развил добрый доктор Блюм...
— С помощью этой штуки можно тренировать сосуды и профилактировать
инсульты . Я предлагал продать методику Минздраву. Но меня спрашивают: а как
докажешь, что методика работает? Я говорю: физика докажет. Если некая труба
спокойно держит давление в 380 миллиметров ртутного столба, то уж 220 она
выдержит точно. Логично? Труба — это наши артерии и сосуды. Нормальное давление в
них 120 мм ртутного столба, как известно. А я даю тройную нагрузку, и они
выдерживают! Значит, обычный подскок давления у гипертоника до 220 мм его
тренированные сосуды выдержат без инсульта. Вы же были под рычагом! Когда
рычагом этим на человека давят, создается усилие в 2-3 тонны. Представляете,
какое давление во внутренних полостях развивается?!.
— А не боитесь, что глаза повылезут? Или сосуды в башке полопаются? —
спросил я, вспомнив, как мне было нехорошо под румпелем.
— А я физику знаю, — развеселился Блюм. — Поэтому не боюсь. Если мы возьмем
теннисный мяч и начнем его давить, что с ним будет?
— Рано или поздно он лопнет.
— Правильно. А если теперь мы этот мяч засунем в банку с водой, а потом
начнем воду сдавливать с той же силой, то есть давить на мяч через воду, он
лопнет?
— Нет, не лопнет, — сказал я.
— Правильно! Жидкость несжимаема. Все, что может в этой системе сжаться, —
воздух внутри мячика. Вот он и будет сжиматься. В пределе мы можем сжать
воздух до плотности жидкости, оболочка мячика просто сморщится, как тряпка.
Поэтому я без опаски могу развивать в теле какие угодно давления, не боясь, что
лопнут сосуды, потому что они — полость, вложенная в другую полость. И под
внешним давлением лопнуть не могут.
Тут я должен кое-что пояснить читателю. Почему лопается мячик, на который
давят, например, прессом? Вы думаете, под внешним давлением пресса? Большая
ошибка! Его разрывает внутреннее давление! Внутренний объем мячика
уменьшается из-за сплющивания, а количество воздуха какое было, таким и осталось,
соответственно , начинает нарастать внутреннее давление. В пределе внутренний
объем мяча можно довести до нуля, сплющив его в лепешку. Тогда теоретически
давление воздуха станет равным бесконечности. Ясно, что мячик лопнет гораздо
раньше, причем лопнет он не со стороны пресса или наковальни, как вы
понимаете, а сбоку — когда внутреннее давление растянет и утончит оболочку
настолько , что ее прочности не хватит для сдерживания растягивающих сил.
А если тот же мяч сжимать в воде, никаких растягивающих его оболочку сил не
будет. Только всесторонне сжимающие к центру. Соответственно, не будет и
разрыва оболочки. Таким образом можно прокачивать и сосуды тела — наращивая
внешнее давление и пребывая в абсолютной уверенности за целостность
кровеносных сосудов.
Поняли? Давим на человека, повышая внутреннее давление во всем теле.
Лопнуть может все, что угодно, — ребра треснут, задница взорвется, но инсульта
не будет никогда, при любом росте давления, потому что артерия — вложенная
полость.
— Я могу этим способом даже убирать аневризму аорты. Давлю сверху на
человека, давление огромное, а она не лопается!
Для тех счастливцев, кто не знает, что такое аневризма аорты, скажу: это
мина замедленного действия, которую, человек носит в груди. Этакий пузырь на
аорте с тонкой стенкой, который может лопнуть в любой момент. Чуть сердце
посильнее забилось, чуть давление подскочило оттого, что на второй этаж
поднялся , — и адью! Плохая болезнь. Неизлечимая. А Блюм аневризму убирает. Прямо не
верится.
— Неужели аневризму можно убрать простой внешней «прокачкой»?
— Не только. Сначала нужно отслоить все, то есть восстановить топологию
тканей. Аорта ведь состоит из слоев. Если между слоями ткани произошла
спайка , слои замкнуло, их прочность уменьшилась. Почему фанеру делают слоеной?
Для прочности. Слоеная плита прочнее цельной той же толщины. Но это уже
тонкости . Которые «медицинской пехоте» непонятны... Она мелочей не понимает. Вот
привели ко мне ребенка с травмой ноги. Его лечили в Швейцарии, не помогло —
хромает. Я покачал его четыре дня, внутри собрал все — хромать перестал.
— А что там было?
— Были микросмещения, микротрещины, надрывы. Любая травма многокомпонентна,
она дает сдвиги, спайки, нарушенный отток. Все это надо правильно сложить — и
все будет нормально. То же и с онкологией, с которой мы начали разбор
полетов . Если это опухоль груди, например, мы должны ликвидировать опухоль, убрав
больную ткань и заменив ее здоровой. При этом наступление ведется со стороны
здоровой ткани. Как это сделать? Сначала открыть нормальный кровоток, а потом
спускать опухоль в виде гноя. Или через сосок или через лимфососуды. У меня
много способов усилить дренирование, изменив осмотическое давление в тканях,
вымыть продукты распада, увеличить скорость обменных процессов. И все это
достигается через работу с внешней формой — путем воздействия на тело
пациента.
...Воздействие это, надо сказать, странное. Поудобнее устроившись в пыточных
агрегатах Блюма, я чувствовал включение каких-то внутренних мышц, о
существовании которых даже не подозревал, и испытывал внутри тела странные ощущения,
которых никогда не было прежде. После серии таких «упражнений» в организме
начинается мощная перестройка. В результате которой человеку может даже стать
нехорошо из-за интоксикации, вызванной распадом и выведением «дурных тканей».
В общем, все стройно в его теории. Недаром одна из любимых поговорок Блюма
«матчасть надо знать»! Однако встречаются в этом мире и непонятные штуки.
— Я сам порой сталкиваюсь с ситуациями, совершенно необъяснимыми с позиций
моих ортодоксальных медицинских знаний, — признался мне однажды доктор Блюм.
— Приходит человек. У него перерубило седалищный нерв. Повисла нога. Нерв
разошелся на 17 сантиметров. Концы разошлись. Нет сигнала! Провод отсутствует!
Нога висит... Начинаем ногу «заводить». Качаем. На уровне мышц получаем ответ.
Сигнал от наших качаний куда-то идет. Куда? Не знаю. Был бы цел нерв, я бы
знал, куда он идет — по нерву обратно до черепка. А тут куда? И я нахожусь в
смятении от того, что нога начинает заводиться, — с каждый днем она дает
лучший ответ на сопротивление. И более дифференцированный. А через четыре месяца
начинает работать. Сама!
Встает вопрос: каким образом? Как организм восполнил дефект? Через фасции?
Где именно, каким таким обходным путем цепь соединилась? Как это определить?
Вскрыть и прозвонить, как в школьном кабинете физики, нельзя. Травма кабель
обрубила, но организм нашел, прорастил где-то обходные линии. Которые
замкнули цепь. Нервная система представляет собой паутину, она — как сеточка.
Дорогу перерыли, но люди протоптали тропинку — вот аналогия. Организм тоже где-то
«протоптал тропинку».
— Неужели даже самый главный кабель можно обойти — сломанный позвоночник?
— Да! У меня есть больные, про которых хирурги говорили: невозможно!
Никогда они двигаться не будут. А у меня они ходят! Где обогнуло, не знаю, но
ведь соединило!..
Я посмотрел на лицо Блюма. Обычно такое уверенное, на сей раз оно было
слегка удивленным...
Глава 5.
Карданов вал
Книгу «Социалистические штаты Америки» написал Виктор Фридман. Не читали? А
я и книжку читал, и самого Витю знаю. Виктор парень веселый, но есть у него
одна проблема — он страдает от аллергии на кошек. И я тоже. При этом мы оба
любим кошек. Ведь кошки — это прелесть! Собаки в сравнении с кошками сильно
проигрывают: от собак воняет, они занимают много места, да и вообще они
какие-то жесткие и угловатые. А кошка — мягкий пушистый комок. Да и на «лицо»
кошки гораздо красивее!..
Но нельзя аллергику кошку. Я с этим смирился. А Витя нет. Он решил свою
аллергию побороть. А ведь аллергия считается болезнью неизлечимой. Куда же
направил свои стопы Витя Фридман? Уж конечно не к официальным медикам,
поскольку те аллергию не лечат, вернее, лечат, и лечат весьма охотно, да только не
вылечивают. Остался у Вити один путь — к шарлатанам.
И тут, на удачу, одна из Витиных знакомых рассказала о целителе, который
спас ее от рака лимфоузлов в последней стадии... Я понимаю, что рассказы об
излечении рака вызывают у многих отторжение, а официальную медицину так вообще
приводят в ярость. Меня и самого ужасно раздражает слово «целитель», но факт
остается фактом: был рак — и нету. Бывает. Я сам такое видел. Мою двоюродную
сестру от рака яичников спасла как раз такая вот шарлатанка — бывший врач-
гинеколог, которая разочаровалась в официальной медицине и ушла в то, что
называют медициной альтернативной. Я видел и другие случаи, похлеще; расскажу в
свое время.
А сейчас о Вите. Который стоит передо мной в своей люберецкой квартире и
показывает бесчисленные бутылки.
— Что это, Витя?
— Это лекарство от моей аллергии. Я развожу концентрат из пузырька в литре
дистиллированной воды, которую покупаю в автомагазине, и закапываю по
несколько капель в нос каждые четыре часа.
— И сколько будет длиться лечение?
— Год. Я уже полгода капаю.
— И как успехи?
— Сейчас по плану лечения я должен пытаться провоцировать аллергию —
общаться с кошками. Ходил недавно в гости, где есть кошка, час там провел,
аллергии почти не было. Было чуть затрудненное дыхание, причем все прошло
сразу , как только мы покинули квартиру. Не то, что раньше! Раньше я без
астматических препаратов подавить приступ не мог. Причем аллергия была на все — на
кошек, на собак, даже на лошадей!..
— А как зовут этого твоего шарлатана?
— Беслан Карданов.
— Дай-ка мне его телефон. Щас проверим, какой такой Карданов...
Я шарлатанов не люблю и лженауку всякую тоже. Борюсь с ними всю жизнь, не
покладая рук, ног1 и прочих членов. Можно даже сказать, что я их всех остро
ненавижу. Они все паразиты, подлецы и подонки... Что ты говоришь, мой добрый
читатель? Да-да! Ты прав! Их всех необходимо сжечь! И мы это непременно
сделаем в ближайшее воскресенье во дворе Академии медицинских наук.
Вот только кто потом будет лечить неизлечимых больных? Тех, кого
приговорила медицина официальная?
Я сам всегда хожу к казенным врачам. И они меня прекрасно лечат и
вылечивают . Успехи академической медицины неоспоримы. То, от чего раньше люди умирали
в муках, от чего у них проваливались носы, теперь лечится двумя уколами. Это
ли не успех? Каких-то пятнадцать лет назад смертельный гепатит С излечивали
всего в 6 % случаев. А сегодня излечивают 60 % больных! Это ли не чудо?
Но вместе с тем я прекрасно понимаю, что если официальная медицина поставит
на мне крест, если я выйду за пределы ее компетенции, иной дороги, кроме как
к людям нетрадиционной медицинской ориентации, у меня не останется. Утопающий
хватается за соломинку. Вот я и хочу эту соломинку заранее поближе
рассмотреть. Знаете такую поговорку — «знал бы, где упаду, соломки бы подстелил»?
Щас навалим соломы!..
Карданов — «врач-расстрига». Родом он из самой, что ни на есть
академической науки. Помните, в 1980-х годах советская власть запускала в космос
обезьян? Так вот, оперировал этих обезьян, вживляя им в мозг электроды,
нейрохирург Беслан Карданов. Это потом он ушел в сторону, отклонился, так
сказать , от «генеральной линии» медицинской науки и погряз в мракобесии. А тогда
был вполне себе в мейнстриме. Ныне же от старого Карданова осталось только
чувство юмора... Сразу после «здравствуйте» он протянул мне свою визитку. Я
прочитал и улыбнулся: «Беслан Карданов, врач-мракобес» — ласковым курсивом
представлял своего хозяина плотный бумажный прямоугольник. Так могут шутить
над собой только сильные люди.
Впрочем, насчет силы я, быть может, и погорячился. Потому что всю свою
жизнь Беслан Карданов отступал, без боя сдавая позиции. Он терял какие-то
социальные высоты, а взамен приобретал ненависть. И должен вам сказать, немного
есть на свете людей, которые так не любили бы свою родину, как Беслан
Карданов . Мы говорили с ним долго, часа три, и эта нелюбовь, вызванная частыми
обидами, периодически вклинивалась в симфонию нашего разговора диссонирующей
нотой.
И я его понимаю. Ему 64 года. И родины у него просто нет — ни большой, ни
малой. Большая Родина — Россия — не любит его, как кавказца. Когда Карданов
пришел оформлять пенсию, работницы пенсионного отдела зашушукались: «Гляди-
гляди, черный пришел за нашей пенсией...» Пенсия, кстати, у доктора и члена-
корреспондента РАЕН 1300 рублей.
— А чтобы больше получать, мне нужно было ехать в Хабаровск, заверять
какие-то справки. Я плюнул...
Новый загранпаспорт взамен закончившегося ему в ОВИРе не дали.
— Потому что я кавказец. То есть потенциальный террорист. Сказали, что
будут большие сложности, и потребовали взятку в 20 тысяч долларов. Так что
теперь я невыездной, помните еще такое слово?.. В общем, в России я чужой.
Но и на Кавказе Карданов не родной. Он, хотя и кабардинец, по-кабардински
ни слова не знает. Потому что родился на Итурупе. Это такой островок на
Дальнем Востоке, если кто вдруг запамятовал. Дело в том, что отец Беслана —
легендарный Кубати Карданов, генерал и герой Советского Союза, — был послан
родиной командовать военным аэродромом на этом маленьком острове на окраине
империи .
— Когда я приезжаю в Кабарду, меня все очень уважают, потому что мой отец —
герой Советского Союза. Но как-то местная женщина сказала: «Хороший ты чело-
век, Беслан, жалко, что мама твоя — рюсский». Мать моя, кстати, из рода
Воронцовых, старая русская аристократия... Ну, и куда мне податься? Нигде не
хотят за своего принять!
Другой бы воспринял это все с юмором, а Карданова такое отношение огорчает.
Он завис вне родины. Он никто. Человек империи вне империи.
— Когда немцы брали Химки, мой отец-кабардинец был нужен на фронте. Когда
требовалось осваивать космос и ковать щит и меч родины, мои знания были
нужны. А в 1999-м, когда Путин сказал про сортиры, ко мне подошел сопливый мент
на улице и сказал: «Убирайся из нашей страны!». С тех пор это не моя страна.
И я больше не хочу для нее ничего делать. Я даже прием больных веду по
минимуму — только чтобы не сдохнуть с голоду. И принимаю только по знакомству.
— А куда бы вы уехали, будь у вас паспорт?
— Куда угодно, где не строили социализм... Хорошо тому, у кого есть телевизор
и бутылка пива. А у меня телевизора нет, пиво я не пью. Остается страдать,
глядя на окружающую действительность...
Его родина — остров Итуруп — мелкий прыщ, который вскочил на заднице у
империи в 1945 году. Карданов показывает мне его в гугл-мапе:
— Вот аэродром, которым командовал отец, а тут стоял наш дом. Вот магазин и
баня. А здесь я гусей пас. С детства я в погоде разбираюсь не хуже военного
метеоролога. Вон, видите, за окошком темное облако — это юго-восточный ветер
несет сюда снежный заряд. Но снег будет недолгим... У нас там постоянные
тайфуны, ветер до 80 километров в час. Если с определением погоды ошибся, из школы
можешь не вернуться — в океан унесет. Зимой в пургу мы, знаете, как домой
добирались? Был у нас там старый танк без пушки, детей к нему привязывали
веревками и так растаскивали по домам. Мы шли за этим танком на веревках, чтобы
не унесло и чтобы не заблудиться. И еще к каждому ребенку был приставлен
солдат . Такое детство.
После окончания Харьковского мединститута Карданов попал по распределению в
Нальчик. Простым терапевтом.
— Тогда не было понятия «черный», его заменяло понятие «нацкадр». Вот как
нацкадр я туда и попал.
— Ну, все-таки Нальчик — это не Дальний Восток.
— Гораздо хуже! Национализм, грязь... Это сейчас глупцы ахают: какой был
хороший СССР. А это была большая помойка — во всех смыслах. Мой русский дед со
стороны матери являлся весьма крупным фюрером в вашей партии и дружил с Мишей
Калининым — сыном дедушки Калинина. И женаты они были на подружках. Мой отец
тоже был властью весьма обласкан. Но строй тот я все равно ненавижу. Надеюсь,
вы записываете.
— Записываю...
Диктофон между нами лежал, как волнолом, предохраняя меня от вала карданов-
ской ненависти и вместе с тем впитывая вал его мудрости.
Работать рядовым врачом в Нальчике Карданову не понравилось:
— Я понял, что ничего не могу в этой системе. Я даже не могу при пневмонии,
которая лечится минимум три недели, выписать больничный дольше, чем на три
дня. И потом больной должен через весь этот сырой, промозглый Нальчик ехать в
поликлинику ко мне продлевать бюллетень. А чтобы в третий раз продлить,
собирается целая комиссия. Не дай бог, государственный раб в сговоре с врачом
прогуляет работу!.. И я подумал: что я тут делаю? Написал в Москву письмо:
хочу учиться! И мне пришел ответ: есть место в аспирантуре. Так попал я на
кафедру физиологии к академику Косицкому Григорию Ивановичу. Умнейший был
человек! Великан! За четыре года аспирантуры он научил меня всему, чего ни в
коем случае не надо делать. И это главное, я считаю. Потому как то, что надо
делать с больным, каждый медик должен сам найти.
Диссертацию я написал, но защищать ее не стал, хотя Косицкий на меня очень
ругался. Так что в Академию меня приняли вообще без научных званий. Просто
Андрей Маленков — сын того самого Маленкова, убийцы и поддонка, — случайно
наткнулся на кучу вылеченных мною неизлечимых пациентов. И хотя он не врач, а
биофизик (у него два образования — физмат и биофак), его это настолько
поразило, что он буквально за руку втащил меня в Академию. Даже отца моего
обрабатывал : ну науськай своего сына написать заявление в Академию! Науськали.
Написал. И с 1998-го я стал член-корром РАЕН. Теперь вот хочу этот диплом
разыскать и вернуть им обратно. Потому что быть на одной скамейке с Сережей
Капицей и Андрюшей Маленковым, конечно, почетно. Но когда рядом на той же
скамейке числятся Рамзан Кадыров и Грызлов — это совсем другое дело.
Я не хочу сидеть в одной Академии с такими «учеными». Пускай дальше они
науку в России двигают...
Короче говоря, Косицкий научил меня нормальной физиологии и классической
науке, пусть земля ему будет пухом. А я после аспирантуры, поскольку был
целевиком, снова попал в Нальчик, в местный университет — КБГУ, который открыл
один местный партийный деятель для мелких народов. Его так и расшифровывали
тогда, этот КБГУ, — Как Будто Где Учился. И вот начал я на Кавказе
преподавать... А нужно понимать, кем я тогда был. Академическая школа! Меня же, помимо
академика Косицкого, учила еще аспирантка самого Ивана Павлова, знаменитого
нашего физиолога, который собак резал. Петербуржская дама к восьмидесяти
годам. У нее было чему поучиться! Да и подружки моей мамы Воронцовой — старые
аристократки — меня дрессировали с горшка. И вот я — классик — сажусь
принимать у студентов Кавказа экзамен. Мне студентка протягивает зачетку. Я ее
открываю, а там — 25-рублевка, она как раз в размер зачетной книжки была. И
студентка ждет, что дядя сейчас возьмет бумажку, распишется — и все. А дядя
начинает задавать вопросы. После второй такой сессии меня попросили уйти. Я
должен был отработать три года, но ко мне пришла целая делегация — ректор,
парторг и прочие: вот тебе отличная характеристика, открепительные документы,
только вали отсюда подальше. Они даже приехали через три дня на вокзал,
убедиться, что я уехал.
...Это было первым поражением Карданова, которое он принял без борьбы. Потом
их будет много...
По счастью, о ту пору у нашего героя уже была невеста в Москве, куда он
приехал, честно женился, прописался и поступил на работу в ИМБП — Институт
медико-биологических проблем, который был создан по инициативе Келдыша и
Королева для обеспечения космоса. Режимный объект. Его возглавил академик
Василий Парин, к тому времени давно уже вышедший из сталинской тюрьмы и
реабилитированный .
(Любопытно, что Парин сидел во Владимирском централе в одной камере с
русским мыслителем Даниилом Андреевым и сыном фельдмаршала Паулюса. Чтобы не
скучать, они читали друг другу лекции, кто в чем был силен, — по философии,
физиологии, немецкой грамматике...)
— С Лариным, кстати, была веселая история, — вспоминает Карданов. — Сидит
новый директор института в своем кабинете; открывается дверь и входит
человек : «Товарищ директор! Я начальник охраны. Но мне жить негде». Парин
поднимает голову и видит перед собой того самого следователя, который избивал его
на допросах. Вот такая у вас страна... В паринском институте я поработал два
года. Обезьян-космонавтов оперировал. Поначалу все шло хорошо. А потом
началось то, что моей аристократической душе претило... Кто-то работает, а кому-то
пряники. Почему? «А у нее папа был вместе с Брежневым на Малой земле». Твою
мать! Посмотрел я на все это и ушел. Ушел недалеко, в очередной ящик — гипер-
борическая медицина, подводные дела. Мы разрабатывали режимы сверхбыстрых
погружений. Сделали блестящую серию, я сам ходил на большие глубины, были
прекрасные результаты. И опять повторилась та же история. Приходит большой на-
чальник и говорит: давай мне все данные по экспериментам, мне на докторскую
не хватает, а ты себе потом сделаешь... Подошел бы он ко мне по-человечески,
сказал бы: мол, для пользы нашего института мне надо быть доктором наук,
тогда я смогу выбивать больше фондов, войди в мое положение... Я бы понял. А так
я просто вечером собрал все результаты, сложил в одну кучу на снегу, облил
спиртом и поджег. И уволился. А чтобы не сдохнуть с голоду, устроился в одну
подпольную еврейскую артель. Это было такое время... Вам знакомы понятия «я в
подаче» и «я в отказе»? Нет?
Я отрицательно качаю головой, хотя что-то в памяти неуловимо шевелится...
— Когда евреи в массовом порядке покидали вашу благословенную советскую
родину, они сначала подавали документы — на паспорт и визу. Ведь тогда, если
помните, существовало такое дикое явление, как виза на выезд из страны. И
пока человек «в подаче», его сначала выгоняют из партии, потом с работы,
соответственно , жить не на что. А потом ему приходит отказ в выезде. Потому и
спрашивали с горькой иронией: «Ты еще в подаче или уже отказе?». Ну и чтобы
не сдохнуть, отказные евреи открыли подпольный «университет». Это было своего
родя репетиторство. Абитуриентов готовили к поступлению, учили отвечать на
вопросы экзаменационной комиссии — в том числе и на подлые, которые
практиковали, чтобы отсеять того, кого нужно отсеять по пятому пункту. Например,
такой вопрос: сколько зубов у крокодила? Не знаешь? Два! Между тем в школьном
учебнике зоологии этого нет. А ответить надо было так: нечетное число. У
млекопитающих четное, потому что нижние зубы ложатся на верхние, а у крокодила
нижние зубы ложатся в промежутки между верхними и потому нижних на один
больше . К таким подлянкам мы ребят тоже готовили.
У меня было по 30-40 учеников, и я зарабатывал за неделю столько, сколько
директор ИМБП в месяц. Работать мне было не нужно, но так как за тунеядство
сажали, я числился инженером-теплотехником на птицефабрике и жил в свое
удовольствие . Но всему приходит конец. Нескольким членам нашего «университета»
неожиданно позволили уехать, из преподавателей биологии я остался один, и на
меня свалилось целых три комплекта групп. Это был кошмар! А к тому времени
СССР уже разваливался, что было ясно всем думающим людям. И все хотели только
одного — чтобы развалился он без большой крови. Горбачев в этом смысле вполне
оправдал надежды: спустил СССР в унитаз аккуратно. Эта новая эра стала новой
и для меня. Я мог уйти в политику, как многие тогда, и слава богу, что не
ушел. А ушел в целительство.
...То, чем сейчас занимается Карданов, сложилось, как из лоскутов, из каких-
то мелочей, обрывков воспоминаний и того огромного запаса знаний, который у
Беслана к тому времени накопился в медицине, биологии, физике (он заканчивал
физико-математическую школу, поэтому физикой интересовался с детства).
Толчком, чтобы рыть в том или ином направлении, могла быть случайная встреча или
разговор.
— Ну, например, собирается группа врачей и обсуждают странный феномен: если
лекарство дать в таблетке, будет эффект небольшой и коротенький, если в виде
укола поставить, эффект будет чуть больше, а если развести и в нос закапать,
эффект будет гораздо больше и дольше. Почему? Никто не знает. Я
заинтересовался этим вопросом, стал думать. И понял, что у меня не хватает кое-каких
знаний. Денег у меня о ту пору было много — заработал на репетиторстве,
времени тоже полно, и я устроился со всеми своими образованиями в один институт
простым лаборантом с зарплатой в 72 рубля 50 копеек — нужно было набраться
кое-какого практического опыта. Тогда по старой советской памяти всю
профессуру и доцентов еще гоняли территорию мести и только меня не гоняли, потому
что я всех посылал, и никто мне ничего не мог сделать: а что сделаешь с
простым лаборантом? Поэтому я спокойно мыл свои пробирки, набирался
практического опыта. И кое-что понял. Именно там у меня пошли первые вылеченные пациен-
ты.
— Что поняли? И как идея пришла?
— Просто нужно все время думать об одном и том же. У нас в социалистическом
СССР, да и в социалистической Европе, равно как и политкорректной Америке
любят кричать: науку делает коллектив. Полное вранье! Главная идея принадлежит
одному. Взять тот же институт, где я занимался глубоководными погружениями.
Нас было много на челне. Но основные идеи поставлял я, а остальные катали
баллоны, прикручивали гаечки... А как приходят идеи, я не знаю. Просто сидишь,
и тебе скучно, попиваешь коньячок и думаешь, думаешь, думаешь... Потом надоело
думать — прошел, отвлекся — и вот она! Главное — накопить информацию.
Например, читаю я в специализированном журнале: один бельгийский патанатом,
вскрывавший мертвых бельгиек, заметил, что у одних погибших женщин гипофиз
изменен очень резко, а других нет. Он заинтересовался и стал поднимать их
истории болезни. И у женщин с измененным гипофизом обнаруживал в анамнезе
миомы, нарушения цикла, воспаления яичников и прочие неприятности по женской
части. Это неудивительно, ведь известно, что передняя доля гипофиза управляет
всеми девчачьими делами — менструации, беременности... А у тех, у кого гипофиз
изменен не был, не было проблем по этой части. Доктор заинтересовался
причинами этих изменений в гипофизе и выяснил, что все женщины с измененным
гипофизом использовали определенную тушь для ресниц. Вывод: вещества, нанесенные
на кожу, всасываются, с кровотоком попадают в гипофиз, меняют его и тот
начинает выдавать ошибочные команды. Отсюда и женские проблемы — от ошибок в
регулировке . Я это запомнил.
Еще одна метка в памяти: я на втором курсе мединститута, мы проходим нос.
Есть в носу так называемый вомероназальный орган. Он есть у акул, у рептилий,
у человеческих эмбрионов... А у взрослого человека его вроде бы нет. Я
спрашиваю: а почему нет? Ответа не получаю... А я всегда был непослушным ребенком,
любил задавать учителям вредные вопросы. Репрессий не боялся, поскольку знал:
у меня отец — военный, завтра придет приказ — и мы на другом конце страны.
Да, мне за мои каверзные вопросы давали плохую характеристику. Но что я с ней
делал? Выйдя из школы, выкидывал в урну. На новом месте, когда спрашивали,
отвечал, что никакой характеристики у меня нет, потому как знал — и без нее
примут, поскольку не имеют права не принять, у нас же обязательное среднее
образование...
— Погодите... А зачем вы спрашивали лектора про вомероназальный орган? Если
он есть только у рептилий и эмбрионов, а у человека нет, значит, это какой-то
эволюционный рудимент. От которого эволюция в процессе совершенствования
конструкции отказалась. Ну и чего о нем печалиться?
— Ну да. Вот только теперь наука считает, что этот рудиментарный орган
существует и у взрослых людей. Вообще, впервые этот химический анализатор
появился вместе с возникновением полового размножения полтора миллиарда лет
назад — у многоклеточных, которые еще не имели твердых скелетов. И появился он
для улавливания феромонов, которые выделяли эти создания для привлечения
партнера. Им же надо было как-то искать друг друга.
...Здесь я отвлекусь и буквально в паре слов расскажу читателю про этот самый
вомероназальный орган, который меня, как и Карданова, чрезвычайно
заинтересовал своей невероятной древностью. Эволюционная древность — это простота.
Простое решение. Короткий путь. Получается, что у нас в организме есть некая
отмычка... Впрочем, по порядку.
Орган этот, как вы уже поняли, обонятельный. Он представляет собой
крохотную, в миллиметр размером, ямку на слизистой оболочке носа. От этой ямки в
мозг тянутся нервные провода, передающие сигнал. Это если вкратце... Впервые
вомероназальный орган у взрослого человека еще в XVIII веке открыл один
европейский врач, когда занимался солдатом с лицевым ранением. По какой-то непо-
нятной для меня причине это открытие прошло совершенно незамеченным, и во
всех учебниках по-прежнему утверждалось, что вомероназального органа у
взрослых людей нет, а есть он только у эмбрионов и прочих рептилий.
Повторно орган был переоткрыт уже в конце XX века Д. Мораном и Б. Джефеком
из Денверского университета (США.) . Исследовав сотни людей, они у всех нашли в
носу маленькую ямочку, от которой тянется каналец длиной примерно в
сантиметр, заканчивающийся небольшой обонятельной камерой. А уже от камеры дальше
в мозг тянулись «провода». И это явно был не аппендикс, а работающий орган,
поскольку и камера, и сам каналец были густо усеяны обонятельными
рецепторами. Зачем этот «первобытный нос» сохранился, почему его не стерли сотни
миллионов лет эволюции? Причем, что интересно, при дальнейшем изучении
оказалось , что у человека этот орган больше, чем, например, у лошади. Хотя в целом
обоняние человека хуже лошадиного.
Обоняние вообще штука интересная. Собаки в общественном мнении считаются
обонятельными рекордсменами. Но есть в мире существа, у которых с обонянием
дела обстоят гораздо лучше, чем у наших четвероногих друзей. Например, угри.
Угорь может почувствовать пахучее вещество даже если один грамм его
растворить в объеме воды, втрое превышающем объем Ладожского озера! То есть какие-
то совершенно гомеопатические дозы... Иное дело — человек: 90 % информации мы
получаем через глаза, для нас обоняние не так важно, как для тех зверей,
которые с его помощью охотятся или ищут еду. Приматы пищу находят глазами,
отличая зрелые плоды от незрелых по цвету. Именно поэтому у нас развито цветное
зрение.
Для сравнения: собачий обонятельный рецептор может уловить одну молекулу
вещества. Человеческому нужно как минимум восемь, чтобы он включился. При
этом, чтобы мозг человека ощутил запах, необходимо одновременное включение
нескольких десятков рецепторов. То есть к человеку в нос должно залететь не
меньше трех-четырех сотен молекул, тогда как угрю достаточно одной. (Но зато
наш глаз теоретически может уловить один-единственный квант света.)
Короче говоря, обоняние для нас — дело второстепенное. Тогда зачем человеку
довольно развитый вомероназальный орган? А затем, что человек — одно из самых
сексуальных животных на планете. И вомероназальный орган как раз
специализируется на улавливании феромонов, то есть характерных запахов особей
противоположного пола. Запахи эти не воспринимаются мозгом как запахи, а
воспринимаются сразу и непосредственно как привлекательность или непривлекательность
самца (самки). Феромоны человеческое тело вырабатывает в районе паха и
подмышечных впадин, именно поэтому там у нас и сохранилось оволосение — как
концентратор запаха. Пишу об этом специально, поскольку на многочисленных
выступлениях пред читателями меня часто упрекают: «Вот вы в публикации «Апгрейд
обезьяны» обещали рассказать читателю, почему у наших облысевших предков
сохранилось лобковое и подмышечное оволосение, но забыли это сделать! А нам
интересно...». Теперь интерес читателя полностью удовлетворен, и я могу
продолжать...
Хитрость вомероназального органа в том, что он дает нам в руки прямой канал
доступа в самые глубины мозга — минуя все защитные барьеры и даже кровоток.
Нервный пучок от вомероназальной камеры идет сразу в гипоталамус, который
является главный центром регуляции вегетативных функций организма. Именно
поэтому назальные закапывания дают порой больший эффект при меньших дозах. И
природа этого эффекта, как мы теперь с вами понимаем, чисто регуляторная:
получив молекулярный сигнал, гипоталамус начинает работать по-другому. Что
немедленно отражается на нашей «тушке».
Возникает вопрос, а как вещества могут попасть в мозг, минуя кровоток, — по
нервам, что ли? Как ни парадоксально, именно по нервам...
— Все, что залетает в нос, — нафтизин, гарь и так далее, — минуя защитные
барьеры, попадает прямо в мозг. Казалось бы, как? Ведь мозг окружен мощной
защитой и туда из организма абы что не проникнет. Но вомероназальный орган —
черный ход, через который в мозг могут проникнуть диверсанты. Причем не в
виде электрических сигналов, а в виде веществ. Существуют так называемые креа-
торные связи, которые открыл мой учитель, академик Косицкий. — Увлекаясь,
Карданов хватает ручку и начинает на листке рисовать странных головастиков с
хвостами. — Вот нейрон, вот аксон, вот синапс, в котором переключается
сигнал . Мы привыкли думать, что нерв — это просто провод, по которому бежит
электросигнал. Но, оказывается, и молекулы тоже, медленно диффундируя,
передвигаются по нему и воздействуют на управляемый объект. Нервик можно
аккуратненько перетянуть так, что сигнал проходить будет, а вещества эти нет. Такие
опыты проводились. И тогда мышца начинает атрофироваться. Представляете?
Управляющий сигнал бежит, а вещества по проводу не поступают, — и мышца
атрофируется. Развязали — мышца восстанавливается.
— Я раньше думал, управление у нас чисто сигнальное. Это, кстати, логично.
Зачем же вещества по проводам бегут?
— Не знаю, видимо, эволюционный след с самых древних времен. Который я и
использую. Весьма успешно, между прочим! У меня несколько ящиков, в которых
лежат истории вылеченных людей. И одна небольшая коробка с бумагами тех, кого
я потерял, их примерно процента два. По канцеру у меня более 90 % вылеченных.
Я раньше по глупости пытался рассказывать коллегам: господа, такие-то и
такие-то «неизлечимые» болезни лечатся так-то и так-то. Много раз. В разных
местах. На меня везде смотрели, как на дурака: «Ты что, хочешь сказать, что
мы и вся наука всю жизнь не тем занимались? Ты что, против науки?..»
Карданов продолжает малевать головастиков:
— Вот кора мозга, молодое образование. Здесь вы чей-то сын, специалист,
семьянин, владелец квартиры, здесь у нас слова, образы... Под корой — гипофиз и
прочие структуры, они управляют всеми функциями организма. А это тушка со
всеми ее потрошками. Кто лучше всех знает, как тушке функционировать в данное
время в данных условиях? Вы — как отец, сын, специалист и владелец квартиры,
то бишь кора мозга, — или все же подкорка? Вы можете только сказать: «Я хочу
пить». А что дальше будет с этой водой в вашем организме, вы не знаете и
распорядиться этим не можете. Что-то уйдет в пот, что-то в мочу... Есть
специализированный отдел мозга — таламус, который регулирует водносолевой баланс. И
он лучше знает, как надо распорядиться той водой, которую вы выпили.
Регуляция лежит так далеко от коры в глубинах мозга, что словесные команды,
которыми оперирует мозг, туда не проходят. Поэтому я подаю химические команды
напрямую .
...Как вы уже поняли, основной метод лечения у Карданова — закапывание
лекарственных растворов в нос. Откуда они, минуя все барьеры, через черный ход во-
мероназального органа проникают в мозг, корректируя регуляцию, то есть
центральное управление внутренними органами. Карданов вообще полагает, что
львиная доля всех наших проблем со здоровьем происходит из-за ошибок в регуляции.
И стоит подкорректировать управляющие сигналы, как орган начнет
восстанавливаться .
— То есть вы хотите сказать, что практически все болезни имеют регуляторную
природу?
— Кроме переломов.
— А инфекционные?
— Тоже. Мы с вами миллионы вирусов цепляем каждый день. Если иммунитет
работает нормально, организм с ними сам справляется. Если же не справляется —
заболевает... Город Мюнстер. Средние века. Эпидемия чумы. 70 % населения
умерли, а 30 % выжили. Почему выжили? Иммунитет был нормальный. Я могу поднять
вам иммунитет, и организм сам справится с болезнью... Помните историю с лихо-
радкой Эбола? Геморрагическая лихорадка со смертностью 80 %. Мне было
интересно ее полечить. И мне даже устроили встречу с нигерийским послом по этому
поводу. Я через него предлагал нигерийскому правительству: дайте мне группу
больных. А чтобы доказать действенность методики, я за свой счет к вам
приезжаю, на ваших глазах заражаю сам себя Эболой и сам себя вылечиваю... Мы шесть
часов провели в нигерийском посольстве. Но, в конце концов, они отказались.
Не знаю, почему.
...Читателя, наверное, интересует, а что же такое закапывает в нос своим
больным доктор Карданов? Ведь мало открыть короткий путь к пещере Аладдина,
нужно еще знать заклинание! О том, чем Карданов лечит, мы еще поговорим — это
отдельная песня, которая уведет нас в глубины физики. А сейчас я пытаюсь
выяснить другое — как он понимает болезнь. Ведь практика вытекает из теории.
— Сейчас считается, что убийца номер один в мире — сердечно-сосудистые
болезни. Но я считаю, что это неверно, это методическая ошибка. Холестерин,
атеросклероз, бляшки, инфаркты, инсульты — это все следствия.
— Следствия чего?
— Прибитой печени. Сердечно-сосудистые проблемы начинаются с печени,
которую вы всю жизнь травите лекарствами. У вас болит голова, вы съели анальгин,
голова прошла, через 15 минут половина дозы анальгина печень расщепила, еще
через 15 минут — еще половина расщеплена. Вот чем опасна медикаментозная
медицина! Вылечили голову — убили печень, вылечили грипп — убили печень,
вылечили сифилис — убили печень... И когда до меня это дошло, я стал отращивать
больным с пороком сердца новые клапаны.
Я вскакиваю со стула:
— Что за бред? Я уже не могу больше это слышать! Клапан — это
соединительная ткань. Это примерно то же самое, что новую кость вырастить взамен
утраченной .
— Меня не удивляет ваша реакция. Когда это впервые произошло, я сам себе не
поверил! А теперь для меня это рутина. Первых экспериментальных больных я
«сделал» в кардиологическом институте, где меня хорошо знают. И теперь мне
оттуда врачи периодически звонят: «Ты опять у нас пациента со стола снял!..»
Короче, сердечно-сосудистые неполадки начинаются, как правило, с просадки
печени. Есть, правда, исключения — диабетическая гангрена. Но я сбрасываю
диабетикам сахар с 15 до 9 единиц, и у людей она проходит. Главное —
восстановить сосуды, поскольку именно нарушения в сосудах приводят к гангрене.
— Так вы что же, получается, все болезни лечите?
— А чего там лечить-то? Ведь болезней на земном шаре всего три. Первая
болезнь или, если хотите, группа болезней — иммунодефициты. Это вся
инфекционная часть, рак и все прочее, что начинается с просадки иммунитета.
Второе. Иммуноагрессии. Астмы, диабет первого типа, аллергии, рассеянный
склероз, болезнь Бехтерева.
Третье. Нарушения кровотока. Как говорил незабвенный Александр Соломонович
Залманов, уехавший из России на «философском пароходе», болезни начинаются с
нарушения кровотока. Даже атеросклероз! Он развивается так. Артерия
рассчитана на определенное давление. Вот кровь бежит по артериям. Но она
предназначена для органов, а сами стенки артерии питаются другой кровью, которую
подводят к ним специальные сосудики и капилляры.
— Да, я знаю. Vasumvasorum. Мне один сумасшедший старик про это рассказал.
Инженер-гидравлик.
— Совершенно верно, «сосуды сосудов»! Начинается капилляропатия стенок
артерий . Капилляры отмирают, и падает механическая прочность сосудов. А это
грозит разрывом артерии и смертью. Поэтому организм заранее замазывает место
будущего разрыва. Чем? Холестерином! Почему именно им? Ну, во-первых, кровь —
агрессивная жидкость, и нужно инертное вещество для заплатки. Это как раз хо-
лестерин. Во-вторых, для заштукатуривания необходимо распространенное
вещество, которого не жалко, а это опять же холестерин, его в организме навалом: он
— основной строительный материал для клеточных оболочек. А дальше начинаются
проблемы: течение крови в организме ламинарное, а в местах, где бугрится
холестериновая заплатка, начинаются завихрения, то есть возникает
турбулентность, из-за этого образуются тромбы, и пошло-поехало... Поэтому когда я лечу у
людей эндартериит, я на самом деле лечу капилляропатию! Как только капилляры
восстановятся, питание стенок артерий наладится, и холестериновые заплаты
рассосутся сами собой, лейкоциты холестерин сожрут и выведут...
А нынешние призывы официальной медицины к борьбе с холестерином напоминают
мне поиски врагов народа при вашем Сталине. Если бы удалось полностью
побороть холестерин, от человека осталась бы только лужа воды и горка костей!
Холестерин — основа клеточных мембран. Бороться с холестерином в организме —
все равно, что бороться с цементом в стране. Домов не останется! Если у
человека безхолестериновая диета, организм из жиров молока, белков мяса,
углеводов булки будет делать холестерин, потому что он ему нужен — залеплять
ослабевшие стенки сосудов. Если у вас повышен уровень холестерина в крови, это
вовсе не говорит о том, что у вас много бляшек. Это говорит о том, что у вас
происходит интенсивная деструкция маленьких сосудов в организме — капилляров,
венул, превенул.
...Некоторое время я, как волк в клетке, нервно прохаживался по квартире Кар-
данова, осмысливая сказанное. Потом решил переменить тему и показал на
стоящие в углу пластиковые бутылки.
— А это для чего?
— Кроме капель в нос, у меня есть растворы наружного применения, а есть для
приема внутрь. Видите бутылку? Тут литр. Этого литра достаточно, чтобы цирроз
печени остановился, хотя при этом пьяница будет хлебать водку по-прежнему.
Еще десять таких бутылок, и он будет здоров. Язва желудка — это месяц питья
бутылочки вот этого раствора... Бывают травмы, при которых в сустав попадает
кровь; сустав вскрывают, чистят, после чего артроз будет стопроцентно. А вот
если этим раствором побрызгать и замотать, крови в суставе не будет, а через
двое суток сустав будет как новенький.
— А вы геморрой не лечите? — вдруг вспомнил я старый, но хороший анекдот.
Карданов засмеялся:
— Знаете, как я получил свой первый загранпаспорт, который давно
закончился? ОВИР гонял меня по всем запятым, не хотел паспорт выдавать. Ладно, я
хлопнул дверью и ушел. Проходит два года. И вдруг появляется у меня на приеме
начальник ОВИРа. Геморрой замучил. Я его вылечил. И вскоре начальник ОВИРа
сам принес мне паспорт домой... Как вылечил? Я не зря говорил про печень.
Печень производит иммуноглобулины, гемоглобины, коллагены кожи. Приходит ко мне
на прием молодая женщина с плохой кожей, сразу ей вопрос: «У вас, наверное,
печень болит?». Она, наивная, ахает: вот какой доктор — насквозь видит!.. Да
не насквозь, а на морде у нее все написано!
Так вот, если печень недовырабатывает один компонент и с избытком штампует
другой, это вызывает сгущение крови и тромбофлебит. А тромбофлебит вен прямой
кишки называется геморроем. Уравновесьте производство в печени, и уйдет
геморрой. Нарушение всегда системно! Или вы думаете, что геморрой — он сам по
себе геморрой, один-одинешенек? Ищите цепочки. Геморрой — не болезнь, а
симптом . И рак — не болезнь, а симптом.
— Слушайте, может, вы и астму излечиваете?
— Астма — это детский сад. Когда мой сын учился на третьем курсе
медицинского, я ему сказал: есть у вас на курсе астматики? Лечи их, тренируйся! Они
безопасны, как червяк, — никогда не дают осложнений и всегда вылечиваются.
Вон стоит раствор для лечения астмы. В нем всего шесть компонентов с Кавказ-
ских гор. Минералы. Эти компоненты и в Альпах есть. И в Новой Зеландии... Самое
трудное влечении — сочетать растворы, учитывая клинические проявления. У меня
одних только растворов для закапывания в нос 56 штук. У человека эндартериит
в сочетании с гипертонией — один курс лечения, одно сочетание растворов. А
если то же самое, но с гепатитом В, — другой набор. Если у человека гангрена,
даю одно, если гангрена с мочекаменной болезнью — совсем другое, иначе
помрет . Я лечу не болезни, болезни — всего лишь проявления нарушения регуляции.
Моя задача — не вылечить болезнь, а восстановить регуляцию, тогда болезнь
уйдет сама. Это совершенно новая медицина. Новая по подходу. Обычно врачи
описывают болезнь, но не ее причины. И лечат болезнь, вместо того чтобы
устранять ее причины. Симптоматическая медицина, которая порой доходит до
крайностей. Видели рекламу обезболивающего по телевизору? Болит — прими таблетку,
болеть не будет. Ужас! Боль — сторожевой пес организма. Оргазм шлет сигнал:
здесь не в порядке! А мы этот сигнал отключаем. Болезнь продолжает спокойно
развиваться, а мы ей помогаем, параллельно убивая печень обезболивающей
химией.
Как работает западная медицина? Как конвейер. Она имеет дело с одинаковыми
деталями. В немецкой клинике врач с пациентом практически не контактирует. К
нему поступают анализы, он выдает рецепт. Больной проходит по этому
конвейеру, как болванка: записали номер, отправили на анализ, потом на второй, потом
на рентген, выдали рецепт, отправили в аптеку. Личный контакт между врачом и
пациентом в этой схеме вообще не нужен.
У меня — иное дело. Я смотрю на кожу, на реакцию, спрашиваю, как он какает,
слушаю жалобы. А потом думаю: ага, у тебя гипертония, у тебя нарушения
периферические в печени, у тебя ноги отечные и кольцо, утопленное в палец,
значит , почки «поехали». Сводишь все воедино, принимаешь решение. Только личный
контакт, индивидуальная работа и комплексное решение. А что будет с этим
человеком в поликлинике? Нарушения в печени вообще не найдут, от гипертонии
пропишут таблетки, от почек уколы, будут пичкать химией вразнобой. Результат?
Плачевный. Человек всю жизнь будет лечиться — пить таблетки. Стариков видели?
У них вся тумбочка в таблетках. Потому что врач, если к нему обратились, не
может не прописать чего-нибудь, — это его работа, его шесть лет этому учили.
Сколько обращений к врачу — столько новых таблеток на тумбочке. И человек на
этих «колесах» медленно едет в гроб.
А я за клиентом смотрю, через два месяца меняю ему препарат, предупреждаю:
после приема будут субъективные ухудшения здоровья — суставчики заболят,
печень заноет, не бойтесь — это нормально. И что обострится первым, я не знаю,
это организм сам разберется. Он будет перестраиваться, восстанавливаясь.
Регуляция сама расставит приоритеты и решит, с чего ей начинать реновацию. Как
решит, так и будет. Я в это не лезу, тонкости меня не интересуют. Тонкости
пускай интересуют обычных врачей. Вот он узкий специалист и понимает все про
ухо, горло и нос. А про бронхи он уже не понимает, это к пульмонологу.
Видите, какие великие, тонкие специалисты! Не то, что я, серость...
Здесь я Карданова прерву. Ибо наболело. Меня самого поражает то количество
химических реактивов, которые мы в своей жизни принимаем в виде таблеток.
Казалось бы, элементарная ситуация — человек простыл. Температура. Хлюпает
носом. Ему нужно всего лишь отсидеться дома и пить много теплого, чтобы
ускорить дренаж и помочь тем самым организму в борьбе с болезнью. А для этого
необходим бюллетень. Он вызывает врача, поскольку только врач может выписать
оправдательную бумажку для предоставления на службу. Но, кроме бумажки, врач
прописывает еще и разные препараты. Врач не может ничего не прописать, он за
это деньги получает. Ничего не прописал — значит, работу свою плохо сделал.
Врач ставит диагноз — ОРВИ или грипп — и прописывает, например, антибиотики и
еще какие-нибудь пилюльки, которые нейтрализуют вред, наносимый антибиотика-
ми, потому что последние выбивают в желудке полезную микрофлору, вызывая дис-
бактериоз. Ну и от горла микстурку. От температуры — аспирин или другое
жаропонижающее . А от головной боли анальгин.
Зачем все это? Ведь давным-давно показано, что никакие препараты не меняют
клиническую картину так называемых «простудных» заболеваний. Да это и без
медицины давно замечено: «леченый насморк длится неделю, а нелеченый — семь
дней». Более того, периодически болеть «простудами» — полезно. Легкие
недомогания тренируют и «перенастраивают» иммунитет. Всякие системы в нас нуждаются
в тренинге. Если не нагружать мышцы, они атрофируются. Периодические
кровопускания тренируют кроветворную систему. Заучивая стихи, можно тренировать
память. Любая живая подсистема тренируется, работая. Иммунитет тоже.
Периодические нагрузки ему необходимы. В общем, болеть по мелочи полезно! И легкие
травмы получать — тоже. А кушать таблетки — напротив... Вот что пишет по этому
поводу англичанин Бен Голдакр, посвятивший жизнь разоблачению псевдонаучных
мифов:
«Допустим, вы простудились. Через несколько дней вам станет лучше, но
сейчас все совсем плохо. Естественно, вы пытаетесь улучшить свое состояние. Вы
можете принять гомеопатическое средство. Вы можете принести в жертву козла и
намотать его внутренности вокруг шеи. Вы можете попросить терапевта назначить
вам антибиотики (советы приведены в порядке возрастания их глупости).
Потом, когда вам станет лучше (как всегда бывает при простуде), вы сочтете,
что то, что вы делали, вас и вылечило... Потом, когда вы опять простудитесь, вы
будете упрашивать вашего терапевта прописать вам антибиотики... устойчивость
микрофлоры к антибиотикам будет только возрастать. Из-за такой глупости
пожилые люди умирают от инфекций, чьи возбудители устойчивы к антибиотиками...
Терапевты иногда прописывают антибиотики пациентам с обострениями, хотя
подобные препараты вирусные заболевания не лечат. По результатам одного из
исследований, назначение антибиотика по сравнению с советом по самолечению
простуды приводит к увеличению повторных обращений к врачу».
Немного статистики. Исследования, проведенные в Израиле и Франции,
показали, что смертность в стране снижается во время забастовок врачей. Потому что
меньше таблеток больные жрут. Средняя продолжительность жизни в Америке 75,5
лет. А средняя продолжительность жизни американского врача — 58 лет. Средняя
продолжительность жизни в России составляет 69 лет (данные 2009 года). А у
врачей — примерно на 10-15 лет меньше. Почему же врачи живут меньше других
людей? Работа нервная? Много у кого она нервная. Доктор Блюм полагает, что
это из-за постоянного вдыхания лекарственных испарений. Идет врач по коридору
своей больницы, а кругом дышат сотни больных, напичканных химикатами. Воздух
буквально наполнен их испарениями. Больным-то хорошо, они вскоре домой уедут
и оправятся от лечения. А доктор останется. И будет дышать этим всю жизнь. Он
как надзиратель в тюрьме — сидит всю жизнь.
Лекарства очень вредны...
У моей жены проблемы с зубами. Каждый стоматолог, заглядывающий ей в рот,
понимающе вздыхает: «Тетрациклиновые зубы». Было раньше, при советской власти
такое лекарство — тетрациклин, которым лечили детей от инфекций дыхательных
путей. Как побочный результат — на всю жизнь тяжелые проблемы с зубами,
которые начинают рушиться с раннего возраста, как разбомбленные дома. Выросло
целое поколение, которому испортили жизнь!. . И ничего удивительного тут нет:
если уж какая-то тушь для ресниц может угробить женскую половую систему при
нанесении на кожу, можно себе представить, что делают с организмом химические
реактивы, которые мы закидываем внутрь нашего метаболического котла!..
Еще понятно, когда речь идет о жизни и смерти, как в случае с
химиотерапией, когда больного откровенно травят ядами. Там принцип прост: постараться
убить клетки опухоли раньше, чем лекарство убьет больного. Но зачем с помощью
таблеток мешать иммунной системе бороться с простудными инфекциями?
А знаменитая история с талидомидом, которую я приводил в одной из книг?..
Помните? Если нет, напомню. На европейский рынок был выброшен новый
успокаивающий препарат. Который врачи стали активно прописывать беременным — от
тошноты, чтоб не нервничали, и как легкое снотворное. В результате по всей
Европе начали рождаться дети-монстры. Если будущая мать принимала талидомид между
34 и 38 днем от последней менструации, ребенок рождался без ушей. Если
препарат принимали между 38 и 47 днями беременности — без рук или без ног. Плюс к
этому у детей были тяжкие поражения внутренних органов. Чудо-средство!
Оно было выброшено на рынок как абсолютно безопасное. Примечательна история
появления талидомида. Химиками-фармацевтами препарат задумывался как противо-
судорожное. Но опыты над животными показали, что таковыми свойствами препарат
не обладает. Что же делать? Ведь деньги потрачены. И деньги немалые! Может,
он хоть от чего-нибудь помогает? Ну, хоть какое-то действие у него есть?
Есть. Он немного затормаживает. Ну, значит, будем продавать препарат как се-
дативное! Благо, передозировка не убивала подопытных мышей, то есть препарат
как бы безопасен. Сразу ведь не дохнут... Безопасность препарата даже особо
отмечалась в рекламе.
Любопытно, что на животных препарат почти не оказывал даже седативного
действия, только люди отмечали этот легкий успокаивающий эффект и говорили, что
вроде бы стали лучше спать. Но для лицензирования препарата все-таки нужно
было показать его действие на мышах. А мыши, наевшиеся препарата, спать
упорно не желали. Тогда для них построили особые клетки, в которых регистрировали
все движения мышей, и написали в отчетах, что частота движений мышей,
наевшихся препарата, уменьшилась.
Спохватились только после массового рождения уродов из-за приема «абсолютно
безопасного препарата». И с тех пор история с талидомидом на устах у всех,
как самый ужасный пример «лекарственного геноцида». Но он не самый ужасный.
Он просто наиболее известный. Про лекарства-убийцы от диабета я уже
рассказывал. А примерно в те же годы, что и талидомид, на рынки Англии, Новой
Зеландии и Ирландии вышел новый антиастматический препарат. Который почему-то
начал убивать детей-астматиков.
Потом была история с препаратом под названием флекаинид, с помощью которого
пытались помочь сердечникам, страдающим аритмией, а в результате смертность
среди сердечников, принимающих это лекарство, повысилась. Данный факт был
установлен опытным путем: смертность в группе больных, принимающих препарат,
вдвое превышала смертность в контрольной группе, где люди принимали плацебо.
Тем не менее, этот факт не положил конец лекарству, его выпуск продолжился.
И это не единственный подобный случай, когда лекарство-убийца продолжает
применяться в медицинской практике. Совершенно потрясающая история произошла
с диэтилстильбэстролом — синтетическим гормональным препаратом. Его
прописывали в течение 30 лет миллионам пациенток. После чего выяснилось, что во
втором поколении, у дочерей мам, принимавших это «лекарство», в молодом возрасте
стабильно возникает довольно редкая разновидность рака шейки матки (светлок-
леточная аденокарцинома). Не зря этот препарат назвали токсичной бомбой с
часовым механизмом!.. Препарат применяли для снижения количества выкидышей и
преждевременных родов. То есть такой была задумка. Но проведенное в 1953 году
двойное контролируемое исследование, в котором участвовало 1600 женщин,
показало , что препарат своих функций не выполняет. Он полностью неэффективен!
Точнее, эффективен, но «в другую сторону» — как я уже сказал, вызывает рак во
втором поколении.
Однако если вы сейчас наберете в поисковой строке «диэтилстильбэстрол», то
с удивлением обнаружите это лекарство в списках используемых по сей день:
«...синтетический лекарственный препарат из группы гормональных препаратов
(женских половых гормонов). Применяют внутрь в таблетках и в масляном
растворе внутримышечно при недостаточной функции яичников и др.». Просто в графе
«побочные эффекты» теперь честно пишут: «повышение риска развития
новообразований» .
Все вышеописанные истории довольно стары, и читателю может показаться, что
сегодня подобное невозможно. К сожалению, это не так. Относительная
«старость» приведенных историй объясняется тем, что порой убийственные эффекты
новых препаратов проявляются только через поколение, и нужны годы и
десятилетия для вынесения вердикта: чего больше от этого лекарства — вреда или
пользы. Вообще же в течение 25 лет после выхода в свет каждое пятое лекарство
отзывается с рынка в силу убийственности. Не зря Вольтер шутил: «Искусство
медицины состоит в развлечении больного, пока природа лечит болезнь». Так-то
оно безвреднее будет.
Есть такое понятие — доказательная медицина. Это методическая система,
которая доказывает пользу тех или иных лекарств в строгих рандомизированных
клинических исследованиях с применением контрольной группы испытуемых.
Испытания проводятся слепым методом, когда сами врачи-испытатели не знают, что
получает тот или иной пациент — лекарство или плацебо, чтобы полностью
исключить фактор субъективности (об этом факторе мы еще поговорим). Казалось бы,
это вполне естественный метод испытания, так всегда нужно поступать. Однако,
как ни странно, доказательная медицина очень молода. Международная система
доказательной медицины образовалась только в 90-е годы прошлого века. Ей
всего двадцать лет! Поэтому совершенно неудивительно читать у Голдакра следующие
строки: «Исходя из современных данных, только 13 % всех видов лечения имеют
веские доказательства пользы и еще 21 %, вероятно, являются полезными». Чем
же нас пичкают?.. Для того чтобы понять, почему лекарства, приносящие больше
вреда, чем пользы, попадают на рынок, нужно понять, как вообще работает
система.
Сейчас в мире выходит около пяти тысяч специализированных научных журналов.
В них за все время существования этих журналов опубликовано примерно 15
миллионов научных статей. Причем, как отмечает Б. Голдакр, «большинство
публикаций содержат противоречивые утверждения».
Фармацевтическая промышленность — один из самых прибыльных видов бизнеса.
Если никаких особых научных прорывов не наблюдается, новые продукты на рынок
выбрасывать все равно надо. Поэтому растет количество аналогов уже
существующих лекарств. Чуть-чуть изменили что-то в надежде на какой-нибудь эффект — и
выбросили на рынок. Половина всех новых лекарств — модификации ранее
существовавших .
Все начинается с идеи. А что если мы такую штуку синтезируем! ? . . Возможно,
она никого не убьет и даже будет полезна. Синтезировали. И дальше пошли
испытания нового вещества. Сначала на животных. Не подохли? Слава богу. Теперь на
небольшой группе самых отчаянных добровольцев. Тоже выжили? Прекрасно!
Теперь берем пару сотен других добровольцев — больных той самой болезнью,
которую предполагали лечить. И начинаем опытным путем определять дозировки и
смотреть, работает ли вообще наше лекарство. Ну, хоть какой-то эффект есть?
Ну, хоть самый маленький? Волнуемся. Потому что на кону — большие деньги.
Вывести на рынок новое лекарство стоит примерно полмиллиарда долларов.
Допустим, эффект поймали. Переходим к масштабным исследованиям на сотнях
людей, сравниваем препарат с плацебо, публикуем и получаем, наконец,
лицензию.
При этом 90 % клинических испытаний проводятся на деньги фармацевтических
компаний. А, как известно, кто девушку ужинает, тот ее и танцует. Представьте
себе, что вы потратили 500 миллионов долларов, а препарат получился, мягко
говоря, не блестящий. Почти не работает. Что делать? Закрывать проект? Или
попробовать спасти деньги?
Сначала надо посмотреть, не работает ли он в других сферах. А вдруг! Именно
так появилась знаменитая виагра — делали препарат для сердечников, а
получилось вон что...
Если ничего похожего нет, надо преувеличить слабенький полезный эффект
лекарства и преуменьшить вред. Например, нужно отбирать в испытательную группу
самых перспективных больных — молодых людей с одним-единственным заболеванием
в начальной стадии (против которого и задумывался испытываемый препарат).
Далее. Не нужно сравнивать вашу новинку с уже существующими препаратами, а
только с плацебо. Скорее всего, препарат покажет преимущество перед пустышкой
(поскольку сделан на основе уже существующего). Пусть ваш препарат ничуть не
лучше прежнего, главное — чтобы об этом никто не узнал.
Если же вы хотите утопить конкурента, можете давать контрольной группе
слишком большую дозу препарата-конкурента, чтобы поярче были побочные
эффекты, которые вы потом отразите в протоколе испытаний — для контраста с вашим
препаратом.
А вот еще чудесный прием: вместо реального эффекта дать «теоретический».
Ну, например, вы делаете лекарство для сердечников и атеросклеротиков. В
принципе, вам нужно уменьшить их смертность. Но не получается. Тогда вы
докладываете, что ваше лекарство гарантированно снижает уровень холестерина в
крови. Теоретически чем больше холестерина в крови, тем выше вероятность
смерти от сердечного приступа. А практически снизить смертность сердечников
гораздо труднее, чем понизить им уровень холестерина. Ну и не акцентируетесь
на смертности. Смело докладывайте, что смогли на 11 % снизить уровень
холестерина (а про то, что при этом по непонятной причине выросла частота
сердечных приступов, молчите).
Кроме того, есть масса способов «правильно поработать со статистикой»,
чтобы создать хоть какую-то иллюзию полезности вашего нового лекарства. В общем,
разных способов столько, что проведенное в 2003 году систематическое
исследование медицинских отчетов выявило следующий факт: клинические испытания,
проведенные на средства фармацевтических компаний, в 4,5 раза чаще независимых
исследований дают положительный (для компаний) результат.
Но ладно бы еще фармацевтические компании только приукрашивали действие
своих лекарств! Главный медицинский принцип — «не навреди». Поэтому гораздо
страшнее побочные эффекты, к которым приводят вновь придуманные лекарства и о
которых производители предпочитают публике не рассказывать, даже когда знают
о них. Дело в том, что теоретические, то есть в самом буквальном смысле
выдуманные, чисто умозрительные построения могут совершенно не совпадать с
реальной жизнью. Один из примеров я уже приводил — сердечники. И еще приведу.
Есть такая болезнь — аритмия. Это дело опасное. Поэтому существуют
антиаритмические препараты. И вот однажды некоему доктору пришла в голову идея
давать эти препараты людям, перенесшим сердечный приступ. Чтобы типа помочь
сердцу. Мода прижилась, стали давать. В результате смертность выросла. И как
выросла! «В середине 1980-х, на пике их использования антиаритмические
препараты вызвали количество смертей, сравнимое с общим количеством американцев,
погибших во время вьетнамской войны», — пишет тот же автор. А ведь фирма,
проводившая испытания, знала о подобном эффекте, но сочла его «случайным
стечением обстоятельств»!
Вот еще пример расхождения нежных теоретических построений с суровой
реальностью. Многим известна свободнорадикальная теория старения. Мол, есть в
нашем тельце такие штуки — свободные радикалы, они очень вредные, все у нас
внутри организма рушат, как слоны в посудной лавке, а чтобы с ними
справиться, нужно потреблять так называемые антиоксиданты. К каковым относятся,
например, витамин Е и бета-каротин. Кто не слышал об их полезности? «Хочешь,
чтобы зрение нормально работало, — ешь морковь, в ней много каротина!» Мало
кто знает, но легенда о каротине, моркови и зрении была разработана военным
ведомством Великобритании во времена Второй мировой войны для дезинформации
противника. Англичане тогда вовсю осваивали новую технику — радары, и потому
английские летчики могли засекать немецкие самолеты издалека. Немцев это
удивляло. И чтобы сбить их с толку, англичане запустили слух, будто
британским летчикам скармливают большое количество моркови. А из каротина моркови
образуется ретинол, который отвечает за восприятие света сетчаткой. Поэтому-
де английские летчики такие зоркие! Разумеется, биологическая подоснова у
этой дезы была, иначе немцы раскусили бы ее в два счета. Но умозрительная
теория может быть весьма далекой от конкретной практики. Что и доказала
история с антиоксидантами, к которой мы возвращаемся.
В Финляндии провели грандиозный эксперимент, в котором участвовали 30 тысяч
курильщиков, то есть людей с повышенным риском заболевания раком легких. Им
для защиты организма от свободных радикалов решили давать витамин Е и бета-
каротин . Из теории вытекало, что смертность от рака легких у них упадет. А
она выросла! Причем выросла смертность не только от рака, но и от
сердечно-сосудистых заболеваний.
Второе исследование, в котором приняли участие 18 тысяч человек,
подтвердило первое: смертность от рака среди людей, принимающих антиоксиданты
(которые, по идее, должны были замедлить старение и продлить жизнь), выросла на 46
%!
В мире существуют десятки тысяч разных лекарств. Их так много, а их
действие на организм столь причудливо, что возник новый раздел медицины — ятроген-
ная патология, который изучает болезни, вызванные... лекарствами. Эти болезни
лечат вторым поколением лекарств. Дальнейшую цепочку вы уже поняли...
Я такое видел. Жерлыгинской пациентке Светлане С. с диабетом и боррелиозом
врачи прописали кучку таблеток. Прием этих таблеток вызвал у нее боли в
печени и в желудке. Ей прописали таблетки от печени и от желудка... И вскоре список
с прописанными препаратами занимал целый лист, а сами они — целую тумбочку.
При этом общее состояние здоровья Светланы было обратно пропорционально
количеству химических препаратов, которые она поедала. Ей становилось все хуже и
хуже. Спаслась, как я уже говорил, движением. Системно организованные
упражнения поставили ее на ноги, а отказ от химии позволил организму быстро
восстановиться .
Многие люди как-то недооценивают вред лекарств для организма. Зря. Знаете,
что сказал по поводу таблеток руководитель Центра изучения печени
медицинского факультета РУДН профессор Павел Огурцов? Буквально следующее: «Приема 6-8
таблеток в день популярных лекарств на основе парацетамола, которые так
навязчиво предлагает «от гриппа и простуды» телереклама, бывает вполне
достаточно , чтобы спровоцировать развитие цирроза».
Ладно, возвращаемся к герою этой главы. Потому что у читателя может
возникнуть резонный вопрос: а чем же лечит ваш «универсальный доктор» Карданов,
если не таблетками? Что он капает в нос своим пациентам? Что оставит после себя
благодарному человечеству? С некоторым трепетом перехожу к ответу...
Карданов свою родину ненавидит. Он здесь чужой. И потому я ничуть не
удивляюсь , услышав от него:
— В составе растворов в основном минералы, растворенные в воде в
определенных пропорциях, но точного состава моих растворов никто не знает и никогда не
узнает. Даже сын мой не знает. Сейчас я даю ему уже готовый концентрат, а
после смерти оставлю запас на сто лет. Ему до конца жизни хватит. А этой стране
я ничего не оставлю. Ничего...
— Ну, хорошо, — я машу рукой. — Пес с ней, с родиной. Но как вы пришли к
этим растворам? И почему они вообще работают?
— Знаете, будучи человеком уже в возрасте, уже вылечившим раки, геморрои,
астмы, я часто, обхватив голову, сам сижу и думаю: «Ёшкин кот! Ну почему эта
хрень работает?!.»
— Стоп. Если вы, схватившись за голову, часто думаете, почему ваши растворы
работают, откуда вы их взяли вообще? Ведь состав должен был идти от какой-то
теории!
— Хороший вопрос. А откуда Менделеев взял свою таблицу?
— Во сне увидел.
— Правильно. И конструктор Шпитальный, автор скорострельных пулеметов ШКАС
и УльтраШКАС увидел свою конструкцию во сне. Она к нему пришла как будто
откуда-то извне. Одномоментно. Целиком. Вся сразу. И со мной было так же.
Просто когда в голове масса самых разных знаний из самых разных областей, и ты
постоянно о чем-то думаешь, вдруг приходит идея. Она возникает как бы из
ниоткуда. Процесс ее появления внутри мозга самому обладателю мозга не виден.
Только результат. Я не знаю, как я это открыл и почему состав именно такой.
Но я знаю, что действует он через вомероназальный орган непосредственно на
мозг. На те его отделы и заводоуправления, которые заведуют цехами, пыхтящими
в тушке. Для меня это черный ящик по Винеру. Я просто знаю, что если дать на
вход такое действие, отклик будет вот таким. А что именно происходит внутри,
понятия не имею.
— Слушайте, а может быть, это просто работает эффект самовнушения у
больного, а? И что бы вы ему ни дали, будет улучшение, поскольку он верит в него? У
вас все придуманные вами минеральные составы работают?
— Нет, конечно. Порой клинического эффекта нет вовсе. Начинаешь менять
состав и постепенно находишь.
Тут я вынужден признаться читателю, что занимается Карданов чистой воды
гомеопатией: все эти свои концентраты перед тем, как дать их больным, он сильно
разводит. Если кто забыл на секунду, что такое гомеопатия, напомню. Это
ужасная лженаука! Берется некое лекарство и растворяется в колоссальных объемах
дистиллированной воды. Растворяется настолько, что в растворе не остается
практически ни одной молекулы активного вещества. И вот этой водой пичкают
больного в надежде на исцеление.
Я в гомеопатию не верю. По той простой причине, что достоверных данных о
том, что она работает, не существует. Ну не удовлетворяет гомеопатия
требованиям доказательной медицины! И об этом я позже еще скажу пару теплых слов...
Более того, у академической науки нет никаких идей о том, почему она могла бы
работать. Нет теории, хоть ты тресни! То есть в прямом и буквальном смысле
гомеопатия — это чистой воды разводка. И в самом деле — если вы развели
вещество настолько, что в ведре его осталась одна молекула или даже той молекулы
нету, что будет реагировать-то? Нечему реагировать!
И Карданов об этом знает. Вернее, знал. Он ведь тоже полагал гомеопатию
лженаукой. И занялся ею исключительно от нужды.
— С чего вы вообще взяли, что лекарство нужно разводить? — злюсь я. — Ну,
сделали вы свой чудодейственный раствор, состав которого увидели во сне. И
лечите им! Разводить-то зачем?
— Честно? У меня просто было слишком мало концентрата. И я подумал: если
можно достичь усиления эффекта при определенных разведениях, как говорят иные
буржуазные мракобесы, нужно в целях экономии разводить. Воды-то
дистиллированной полно, а концентрата мало. И сработало...
К этой ереси Карданов пришел не сразу.
— Совсем не сразу! Постепенно как-то накапливалось. Помню, когда я еще был
студентом, подружка моей мамы говорила мне: когда закончишь мединститут, иди
ко мне, в гомеопатию. Но я был советский студент и знал, что гомеопатия — это
продажная девка империализма, отвлекающая пролетариат от классовой борьбы.
Мракобесие! И чем они там только занимаются!..
А потом был еще один эпизод. Сидим мы в 1985 году на кафедре, вдруг шеф
приходит и говорит: «Ребята! Это не обязательная вещь, не овощебаза какая-
нибудь, но сегодня к нам придет один интересный человек из первого меда и
кое-что расскажет. Но будет это в 10 часов вечера. У него интереснейшая
работа, я вам советую остаться до ночи и послушать». — «А почему так поздно?» —
«А потому что там такая тема, что в рабочее время нельзя — и ему, и мне дадут
по шее. Но ему ужасно хочется этим поделиться, а напечатать это невозможно».
И вот пришел к нам этот человек — заведующий кафедрой фармакологии Первого
меда товарищ Кедров. И рассказал невероятное. Он брал ацетилхолин в канюлю —
это пипетка такая — и капал его на лягушачье сердце. Сердце под действием
препарата начинает сокращаться, потому что ацетилхолин вызывает местную
деполяризацию мембраны мышечного волокна, это ведет к возникновению импульсов,
распространяющихся по мембране, и вызывает мышечное сокращение. И мы эти
сокращения меряем — амплитуду, промежутки между сокращениями. Капнули — начало
сокращаться, потом закончило, отмылось. Классический опыт... «Теперь разводим
ацетилхолин все больше и больше, — рассказывал нам Кедров, — и получаем
вполне ожидаемый эффект — чем меньше концентрация ацетилхолина, тем меньше его
активность. И, в конце концов, препарат действовать перестает. Дальнейшее
разведение бессмысленно, не правда ли? Но мы продолжаем разводить дальше,
хотя это и глупо. Разводим, разводим, разводим. И все время видим нулевую линию
на графике.
А потом вдруг раз — и раствор начинает действовать: сердце бьется! Снова
разводим — и эффект пропадает. Опять разводим — действует. Условно говоря,
при разведении десять в минус третьей — вот такая активность. При десяти в
минус пятой — нулевая. При десяти в минус десятой — все еще пустыня на
графике . А в минус семнадцатой — неожиданный пик. Что именно действует, если
активного вещества в растворе давно уже не осталось?.. Структура воды, которая
помнит, что в ней было растворено?»
Кедров и его сотрудники дошли до разведения десять в минус 200-й, я потом
побывал и дальше. И могу подтвердить — эффект есть! Но соваться с этим в
официальную науку — башку снесут. Вот у меня здесь выписано и красной чертой
подчеркнуто мнение официальной науки: «Ссылки на память воды... не имеют
научных оснований». Поэтому биться головой о бетон я не намерен. Я видел, что
делает с людьми система, против которой они пошли. Сколько на моих глазах людей
затоптали! Вайнберг, Белоярцев, потом грузин этот... Гочичашвили, кажется. Они
все пытались через официальную науку пробить то, что стояло на тот момент в
стороне от основного русла. Дело в том, что если твой препарат находится
неподалеку от мейнстрима и немного что-то улучшает по сравнению с имеющимися, —
ты пробьешься. А если нет — сожрут. Сейчас вайнберговские дээнковые игрушки в
аптеках продаются под названием «Деринат», а тогда Вайнберга затоптали. А
Гочичашвили! Или Гочичиладзе? Не помню уже... Он занимался цитомидинами — это
короткие цепочки аминокислот, которые служат микрогормонами и сигнальными
веществами . И выделял их из печени акулы. Цитомидины стимулируют иммунитет. У
парня получались отличные результаты по лечению рака. Его цитомидины
стимулировали иммунитет, который уже сам разбирался с раком. Правда, были нехорошие
побочные эффекты, поэтому я ему говорил: лучше надо очищать препарат! А для
этого не пытаться пробить что-то здесь, а валить за границу. Тем более что
это был уже конец восьмидесятых, и всем умным людям было ясно, что подыхающий
Союз скоро развалится. Потерпи! Но он меня не слушал: «Я здесь пробьюсь!» Ну
и «пробился» — довели до инфаркта.
...История науки действительно полна подобного рода трагедий. Тот же
упомянутый Кардановым «Деринат» — натриевая соль ДНК, полученная из молок рыбы
осетровых пород и считающаяся весьма перспективным лекарством, сейчас продается
во всех аптеках для лечения целого спектра недугов, начиная от простудных и
заканчивая онкологическими. Этот препарат на основе ДНК укрепляет иммунитет и
усиливает лимфодренаж, помогает организму убивать инфекцию, излечивает язву
желудка и двенадцатиперстной кишки, ускоряет детоксикацию и снижает
вредоносность химиотерапии, помогает при лучевой болезни и простатите, лечит
трофические язвы (в том числе при сахарном диабете). Был даже случай, когда на этапе
испытания препарата у больного с гангреной большого пальца ноги произошла
самоампутация — организм отторг гниющие ткани, палец отвалился, а место
отпадения было покрыто свежей тонкой кожицей. Препарат этот вводят инъекциями,
прыскают в нос. Список болезней, при которых препарат применяется, поражает. Не
менее чем список страданий, выпавших на долю его автора.
Юрий Вайнберг, дипломированный фармацевт, увлекающийся физикой и химией,
талантливый парень из семьи научных работников, в 1968 году защитил
диссертацию по сложным биохимическим процессам и аппаратам, и с тех пор его жизнь
была навсегда связана с так называемой экзогенной ДНК. Дело в том, что по силе
воздействия на организм экзогенные нуклеиновые кислоты превосходят порой
самые сильные антибиотики и практически не обладают побочным эффектом. Вот Юрия
и зацепило.
Вайнберг в Институте биофизики разработал уникальную технологию, которая
позволяла получать натриевую соль из природного сырья — молок осетровых. А
дальше началась целая череда странных несчастий, которые закончились нелепой
и малопонятной смертью в 1994 году. До появления своего лекарства в аптеках
Вайнберг не дожил.
Еще более печальна история профессора Белоярцева из биологической столицы
России — Пущино. Он изобрел универсальный заменитель крови. Голубого цвета.
«Голубая кровь!» — пестрели восторженными и предсказуемыми заголовками
тогдашние газеты. В условиях дефицита донорской крови препарат Белоярцева можно
было вливать любому человеку, не задумываясь о группе крови. Искусственная
кровь справлялась с газопереносом ничуть не хуже настоящей — исправно
транспортировала кислород в клетки через самые тонкие капилляры и выводила
углекислоту. Американский аналог с этой задачей не справлялся, у янки испытуемые
животные дохли одно за другим, а вот профессору Белоярцеву решить задачу
удалось ! Однако профессор Кафедры биофизики физфака МГУ С. Шноль назвал историю
с голубой кровью «научной трагедией». Почему? Ведь так хорошо все
начиналось ! . .
Профессор работал, как черт, не спал ночами, деньги от зарплаты вкладывал в
исследования, все ему хотелось облагодетельствовать человечество. Сотрудники,
вдохновленные примером шефа, тоже горели энтузиазмом. Препарат получился на
славу. Он еще не прошел клинических испытаний, но уже спас человека — в одну
из московских больниц привезли пятилетнюю девочку Аню Гришину, которая мало
того что была сбита троллейбусом и на фоне переломов и внутренних разрывов
потеряла массу крови, так ей еще по халатности врачи влили не ту группу
крови! Собравшийся в Филатовской клинике консилиум во главе с замминистра
здравоохранения решил попросить помощи у Белоярцева, поскольку девочка умирала, и
спасти ее могло только чудо. Чудо сидело в своем Пущине, и когда ему
позвонили, сразу кинулось в Москву, захватив две ампулы препарата. Девочке ввели
обе. Ее состояние сразу улучшилось. Она выжила и жива по сей день.
После Ани с помощью голубой крови в Афганистане спасли от смерти две сотни
солдат. После чего на профессора вместо наград и премий посыпались
неприятности. Это был жесточайший прессинг. Ученого обвиняли в том, что он спасал
жизни людям незаконно — использовал не зарегистрированный Минздравом препарат. В
том, что он воровал казенный спирт, а на вырученные деньги строил дачу. На
которой он, кстати, много лет не был, потому что безвылазно занимался своим
препаратом. Дача представляла собой фанерно-щитовой домик без удобств, но в
нем, тем не менее, был проведен обыск. Что искали — непонятно. Запах спирта,
наверное...
В результате этой долгой и методичной травли, с доносами и допросами,
Белоярцев повесился. И лишь много-много лет спустя «голубая кровь» вошла в
медицинскую практику. Теперь она носит неприметное название перфторан. А ее
разработчики получили национальную премию «Признание». Белоярцев — посмертно.
Журналист Наталья Лескова нашла одного из солдат-«афганцев», спасенных с
помощью перфторана:
«Я связалась по телефону с Дмитрием Звягинцевым, который в 1983 году
проходил воинскую службу в Афганистане и был, можно сказать, смертельно ранен в
бою. Сейчас он живет в Калининградской области.
— Я тогда был без сознания, — вспоминает Дмитрий. — Последнее, что помню, —
Толя Шаповалов, дружок мой, наклоняется и что-то шепчет. Ничего не слышу,
будто оглох. Потом маму увидел, сестру. Еще подумал: откуда они здесь, в
Афгане, взялись? Обе махали руками и кричали, чтобы я шел домой. На самом деле
их там, конечно, не было. Очнулся уже в госпитале, врач сказал, что я как бы
заново родился. «Повезло тебе, — говорит, — было у нас одно лекарство, очень
редкое, которое тебя и вытащило, считай, с того света». Потом я узнал, как
оно называется, — перфторан.
Дочь Дмитрия, Лена, учится в медицинском училище, собирается впоследствии
стать врачом.
— Сначала я не собиралась идти в медицину, — призналась она. — Но отец
убедил меня в том, что эта профессия — благородная и самая нужная на свете. Он
рассказал, что в ту пору, когда был в моем возрасте, изобретение российского
ученого спасло ему жизнь. Потом ученый покончил с собой из-за жестокости
окружающих . Я решила сделать, что могу, в память об этом человеке».
Вот такая история. Конечно, сейчас ученым полегче, чем в Средние века,
когда их жгли на кострах за неполиткорректные высказывания об устройстве
мироздания. Но тратить свою жизнь на пробивание того, что нужно не тебе, а людям,
да еще при этом терпеть от них наветы и гнусь, не каждому дано. И не каждый
хочет. Карданову не дано. И он категорически не хочет быть героем. Ему проще
в очередной раз отступить и прибавить к бочке своей внутренней ненависти еще
одну ложку:
— Все это было на моих глазах и я, как человек умный, сделал выбор. Это что
— меня будут травить, а я буду нервничать? Да пошли вы!.. Поэтому наука идет
своим лесом, а я своими полями — параллельно. Лучше я буду спокойно сидеть
дома и зарабатывать деньги.
...Аккурат в тот момент я заметил на столе толстый коричневый том и, повернув
его, прочитал на обложке название — «Основы новой физики». Зачем врачу на
рабочем столе том чужой науки? У врача настольной книгой должен быть какой-
нибудь медицинской справочник... Карданов перехватил мой взгляд.
— Я физматшколу закончил, как вы помните. Очень помогло, между прочим. А
эту книгу мне подарил один альтернативный физик. Джабраил Базиев. Интересный
человек. Он биохимик, биолог и химик, который вынужденно пришел к физике,
потому что не мог объяснить некоторые фундаментальные проблемы жизни. Правда,
для объяснения ему пришлось сконструировать свою собственную физику.
— Это настораживает!..
— Да, у него совершенно иные взгляды на природу вещей. Другая модель
нуклона, например. Он вообще рассматривает элементарные частицы как
сложнокомпозитные штуки. Постулирует, что нейтрон состоит из трех электронов и 241
миллиона положительно заряженных электрино. Еще Шредингер писал, что у нейтрона
есть три активных центра на экваторе. Это их, электронов, макушки оттуда
светятся .
...Здесь я Карданова властно прервал. Ибо от дальнейшего изложения чудесной
физики Базиева я вынужден отказаться. Внутренняя цензура не позволяет. И
чувство физической порядочности. К чему выглядеть сумасшедшим в глазах
просвещенной публики? Останусь уж в рамках официальной науки. А напоследок скажу
лишь две вещи.
Первое. Придя после беседы с Кардановым домой, я залез на сайт, где
описывалась «новая физика», и прочитал следующее предостережение: «Уважаемые
читатели сайта Базиева! Просим вас по возможности обходиться без нецензурной
лексики при обсуждении работ Д. X. Базиева».
Второе. Карданов уверяет, что, ознакомившись с базиевской физикой, он
теперь может свои растворы рассчитывать. Раньше интуитивно компоненты подбирал,
а теперь появилась возможность просчитывать.
Когда я только начинал, подбирал вещества эмпирически — опытным путем.
Работал с разными веществами — и с органикой, и с неорганикой. На себе
испытывал. Если бы вы встретили меня в июле 1987 года, то увидели бы огромный
красный нос, который я измучил разной фигней. А теперь, и опыта набравшись, и
получив в руки теоретический аппарат в виде «новой физики», я стал просто на
бумажке высчитывать состав препаратов...
...Что тут скажешь? Только одно. Можно ругать любую теорию, обвинять ее в
ереси и просто в глупости. Можно даже смеяться над ней. Мое физическое
образование не позволяет мне ознакомить вас с теорией Базиева. Мне стыдно. Но
хочу заметить следующее. Ценность любой теории определяется ее применимостью. И
если Карданов не обманывает сам себя (что тоже бывает в этом мире) , если он
действительно хоть что-то смог рассчитать на основе этой теории, если ему сие
не показалось, значит, теория имеет право на существование. Пусть Карданов в
свои формулы подставляет хоть число электрино, хоть количество чертей на
острие иголки, главное — чтобы это давало результат.
Меня же во всей этой истории более всего напрягла не базиевщина, потому что
лечебный результат у Карданова был и до столкновения с «новой физикой». Меня
напрягает гомеопатия. Я уже говорил, что критериям доказательной медицины она
не удовлетворяет. Может быть, все излечения у Карданова — всего лишь эффект
плацебо? Самовнушение?
Чем лечит Карданов? А ведь он реально лечит! Я сбросил с кардановского
компьютера на свою флэшку часть огромного списка его пациентов. И наугад
некоторым позвонил. Скажу сразу: их истории впечатляют... Так кто же он?
Самообманывающийся внушатель, заражающий своей верой пациентов? Или же в разговорах о
мракобесной и абсолютно ненаучной гомеопатии действительно что-то есть? И
какой вообще смысл во всем этом разбираться, если помогает и без того?
Смысл есть. Люди так устроены, что если им честно сказать: «Это плацебо,
пустышка, и на самом деле весь эффект вашего выздоровления основан на вашем
самовнушении», — они не вылечатся. Потому что люди себе не верят. Только
другим! Если написано «буйвол», значит, буйвол — специалистам виднее. А
собственные глаза лгут. Людям нужна теория, то есть нечто, заверенное общим
мнением, общим согласием.
Вам нужна теория гомеопатии?
Ладно, не вопрос...
Глава 6. Чистой
воды разводка
Сначала немного истории...
Эта ужасная лженаука родилась аж в XVIII веке. Родоначальником ее считается
немецкий врач Ганеман по имени Самуэль. Современной доказательной медицины
тогда еще не было, и врачи практиковали кто во что горазд. Нет, хирургия и в
Древнем мире была довольно развита, как и прочее рукоделие, но ведь хирургия
— это конечная остановка в медицине, когда остается только отрезать и
выкинуть . А как не доводить дело до ножа?
Разных систем и средств было много. Тибетская медицина, костоправы,
травники, аюрведа... Были знаменитые врачи типа Парацельса, Гиппократа и Авиценны,
собиравшие в одну кучку эмпирику, накопленную столетиями наблюдений, и
мечтавшие найти средство для бессмертия (что, по сути, является «программой
максимум» для всей медицинской и биологической науки). Но отношение просвещенных
людей к тогдашней медицине было трезвым: услугами врачей, конечно,
пользовались , но считали лекарей шарлатанами. Древнеримский Катон, например, полагая
врачей плутами, советовал сыну держаться от них подальше. Но сам при этом
маленько врачевал — назначал занемогшим друзьям и домочадцам диеты, куда
входили овощи, зайчатина и голубиное мясо (он считал эту пищу «легкой»). Наполеон
тоже не слишком доверял врачам, видя во всех их метаниях со склянками какую-
то внутреннюю неуверенность. Оно и понятно: биохимии тогда еще не было, а без
нее какая теория? Один сплошной метод тыка...
Как лечить ту или иную болезнь, если у тебя нет научного инструментария
современного мира и человек для тебя — черный ящик? Была придумана следующая
методика. Нам известно, что любая болезнь проявляет себя через симптомы. Так
давайте подбирать такие вещества, прием которых ведет к уменьшению симптомов
и, стало быть, болезни. Вполне логично. У больного жар — дадим ему
жаропонижающее... Это теперь мы понимаем, что симптом и болезнь — разные, хотя и
взаимосвязанные вещи, так же, как человек и отбрасываемая им тень. Но, несмотря
на такое понимание, не сильно ошибусь, если скажу, что мейнстрим современной
медицины — синтез и производство таких химических веществ, которые радикально
убирают симптомы болезни. И попутно разрушают организм в других местах. Такой
подход получил название аллопатии.
Был и противоположный, парадоксальный подход: «лечи подобное подобным» —
надо давать больному те вещества, которые вызывают симптомы, схожие с
симптомами болезни. Потому что симптомы — это попытка организма справиться с
болезнью . Поможем ему! Этой системы придерживались, например, Гиппократ и Пара-
цельс. Позже она получила название гомеопатии. Принцип гомеопатии чем-то схож
с принципом прививки — вводить малую дозу возбудителя болезни, чтобы
предотвратить эту болезнь.
Ганеман был гомеопатом. Он, например, экспериментировал с корой хинного
дерева, которая у здорового человека вызывала лихорадочные приступы — холодели
пальцы, больного трясло, он впадал в слабость... Значит, хинной корой можно
лечить малярию, решил Ганеман. Потому что симптомы малярии именно такие —
лихорадка . И, знаете, угадал!.. Кора хинного дерева содержит хинин, который
действительно лечит малярию.
Еще пример. Едкая ртуть — мощный яд, который может убить или вызвать
сильнейшее отравление с кровавым поносом. И вот как описывает исцеление по
принципу «лечи подобное подобным» врач XIX века: «В марте 1852 года в числе моих
больных был некто N, человек лет 30, высокого роста, изнуренный упорным
кровавым поносом, продолжавшимся трое суток и причинявшим боль в животе, которая
увеличивалась от малейшего надавливания, пульс был скорый, и вид больного
весьма расстроенный. Я распустил один гран сулемы в пол-унции воды, влил
четыре капли этой микстуры в две драхмы разбавленного водой алкоголя, шесть
капель полученного таким образом раствора развел в четырех унциях воды и велел
больному принимать по десертной ложке через каждые три часа, до тех пор пока
понос не уменьшится. Больному тотчас стало легче, и по истечении трех дней он
совершенно выздоровел, не принимая, сверх означенного, никаких других
лекарств . Здесь припадки кровавого поноса походили на симптомы, производимые
сулемою, но причина, от которой они явились, была не сулема, и потому
вследствие закона «подобное лечить подобным» это лекарство и было пригодным сред-
ством в настоящем случае».
То есть вы поняли — гомеопатия, строго говоря, не есть разведение лекарства
в воде до исчезающе малых доз, а просто принцип медицины, противоположный
аллопатии: не гасить симптомы, а давать больному лекарство, которое у здорового
человека вызывает симптомы той болезни, которую мы хотим вылечить. А вот
разведение в воде до полного исчезновения — как раз заслуга Ганемана. И теперь
слово «гомеопатия» употребляется в просторечии не как отражение принципа
«лечи подобное подобным», а как синоним сверхмалых лекарственных доз, которые
дают больному.
Перед Ганеманом возник вопрос дозировок. Сколько больному малярией давать
экстракта из коры хинного дерева? Давно было замечено следующее: поскольку
гомеопаты часто применяли в своей практике яды или просто сильнодействующие
вещества, для лечения они старались подобрать наименьшую дозу. Ну, скажем,
1,2 грамма рвотного корня вызывает неудержимую рвоту у здорового человека, а
доза в 400 раз меньшая способна прекратить рвоту у больного. Одна десятая
грамма мышьяка может отравить здорового человека, вызвав тяжкое воспаление
ЖКТ, а доза в тысячу раз меньшая может воспаление (вызванное другими
причинами) снять.
Вот Ганеман и занялся разбавлениями. Он разбавлял вещества в совершенно
чудовищных пропорциях и даже придумал процесс суккуссии — встряски сосуда при
разбавлении. Для встряски пробирок Ганеман заказал у шорника специальное
приспособление — деревянную доску, обитую кожей с подкладкой из конского волоса.
Об эту полутвердую подушку Ганеман ровно десять раз постукивал своим сосудом,
в котором разводил препараты. Ну, чистый алхимик!
Никакой научной теории у него не было. Сплошная поэзия! С помощью
разведения Ганеман просто пытался уменьшить побочные эффекты. Кроме того, он отчего-
то вообразил, будто разведение «потенциирует» (его термин) полезную силу
лекарства .
В гомеопатии используется буковка «С» для обозначения степени разведения.
Эта буква обозначает разведение в сто раз. Берем, например, 1 часть едкой
ртути и разводим в 99 частях жидкости. Десять раз встряхиваем колбу,
постукивая ее о твердый предмет, и получаем разведение 1С. Потом берем 1 часть этого
раствора и разводим в 99 частях жидкости, снова постукиваем-потряхиваем.
Получили разведение 2С. Принцип понятен?.. Разведение в 2С означает, что в
растворе у нас 1/10000 часть активного вещества. А разведение в 100С говорит
нам, что исходного вещества в растворе 1/10000000 000... — нулей уже не
сосчитать — часть. То есть практически ничего. Именно с такими «пустыми»
растворами и работают современные гомеопаты. Ни одной молекулы лекарства на пузырек
жидкости!.. Ничего удивительного, что аллопаты считают гомеопатию лженаукой.
Как можно лечиться тем, чего нет?
Не будем брать такое умопомрачительное разведение, как 100С. Возьмем
раствор поскромнее — ЗОС. Вот что пишет по этому поводу один из критиков
гомеопатии в книге с характерным названием «Обман в науке»: «Гомеопатическое
разведение ЗОС — это разведение в 1060 раз. Для сравнения представим себе
бассейн с 1060 молекулами воды. Это будет водяной шар диаметром в 150 миллионов
километров (расстояние от Земли до Солнца). Свет проходит это расстояние за 8
минут. Так вот, разведение ЗОС — это водяной шар такого размера с одной
молекулой действующего вещества. В гомеопатическом разведении 200С (а в аптеке
можно купить и большие разведения) действующее вещество разводится в
количество раз большее, чем общее количество атомов во Вселенной. Если посмотреть с
другой стороны, Вселенная занимает объем порядка ЗхЮ80 кубометров. Если ее
наполнить водой и добавить одну молекулу действующего вещества, это будет
разведение примерно 53С».
Вывод? Гомеопатия (в современном бытовом понимании этого слова, то есть
подразумевающая скорее разведение, нежели принцип «лечи подобное подобным»)
не работает, поскольку работать не может. Работать там нечему. Активного
вещества в растворе нет. Ни одной молекулы. Ганеман еще ничего не знал про
молекулы, ему простительно, но как могут всерьез верить в гомеопатию
современные гомеопаты? Чем они ее объясняют?
Памятью воды. В которую большая наука не верит. Потому что нет физической
теории, которая объясняла бы эту самую «память». Вода — это ведь жидкость, а
не кристалл, сплошная толкотня молекул, хаос броуновского движения. Это на
твердых кристаллах кремния в компьютерах записывают информацию. А в воде
кристаллов нет. Не на чем писать!..
— Погодите! — прервет меня разумный человек, внимательно прочитавший мою
публикацию «Верхом на бомбе». — Вы же там сами описывали ситуацию, когда
теории нет, а накопленные факты свидетельствуют о том, что процесс реально
происходит !
Это верное замечание. У науки, например, до сих пор нет единого мнения о
том, может ли вода намагничиваться. Физики с упорством маньяков говорят, что
нет. Нечему там намагничиваться! А в теплотехнике омагничивание воды давным-
давно используется на практике8 — оказывается, омагниченная вода дает меньшую
накипь на стенках труб, а сама эта накипь имеет другие свойства — она более
рыхлая и легче удаляется. И чумазых теплотехников совсем не волнует
возмущение физиков. Работает — и ладно!
А гомеопатия работает?
Чертовски интересный вопрос, на который пока, как это ни странно, нет
ответа . Вернее, есть, ответов целых два. Первый: работает! Второй: да ни черта
она не работает! И что прикажете делать?
Вы можете найти в гомеопатической литературе следующие цифры:
«Гомеопатия более успешна, нежели старая метода лечения. Сравнение это
может быть сделано... по статистическим сведениям о публичных лечебных
заведениях... В пример приведем извлечение из статистических сведений, собранных
доктором Роутом.
Заболевание
Пневмония
Плеврит
Перитонит
Дизентерия
Все болезни
Число умерших на сто больных при лечении
гомеопатическом
5,7
2
4
4
4,4
аллопатическом
24
13
13
22
10,5
В 1836 году, когда холера свирепствовала в Вене, все больницы принимали
заболевших без разбора. Между этими больницами была и гомеопатическая —
впрочем, под надзором двух аллопатов. По прекращении эпидемии, официальные
донесения показали, что смертность была: в гомеопатической больнице менее 33 на
сто, а в аллопатической — 66 на сто. В первой больнице две трети выздоровело,
во второй две трети умерло (Austria and its Institutions by Mr. W. R. Wilde).
Результаты гомеопатического лечения холеры в Англии оказались столь же
утешительны. В Ливерпуле в 1849 году холера действовала с особенной жестокостью:
в течение недели, с 11 по 18 августа, число умерших дошло до 572. Вообще же с
20 мая по 6 октября умерло 5098 человек; а всего жителей считалось в то время
Физики если исследуют воду, то обязательно возьмут сверхчистую, ибо примеси могут
исказить результат исследования. Теплотехники имеют дело с технической водой, в
которой немало солей, в том числе и солей железа, которое является ферромагнетиком. Но
результат будет невоспроизводимым - разная вода, разные примеси, разный эффект.
360 000. Следовательно, смертность от холеры в отношении ко всему
народонаселению составляла около 1,4 на сто; смертность же относительно заболевавших
холерою была, по донесению местного доктора Дункана, 46 на сто, тогда так
между больными, лечившимися гомеопатически, умирало только 25 на 100».
А можно встретить и противоположные утверждения о гомеопатии: «...о ее
фактической эффективности нет научных данных... Многочисленные эксперименты
доказывают , что гомеопатические средства не эффективнее, чем плацебо».
Авторитетный медицинский журнал «Lancet» в своей центральной статье не
оставил от гомеопатии камня на камне, рассказав об эксперименте швейцарских
специалистов. Они пришли к выводу, что гомеопатия лечит ничем не лучше
пустышки . Казалось бы, вопрос закрыт. Однако через несколько месяцев тот же
«Lancet» публикует другой материал, критикующий некорректную методику первого
исследования. Причем автором этой статьи был вовсе не гомеопат! Далее в хор
вступили уже гомеопаты. Обработав те же самые исследования, на которых была
основана первая статья, они пришли к совершенно противоположным выводам, а
именно: гомеопатические лекарства показывают на самом деле лучшие результаты,
чем традиционные аллопатические. Кроме того, они обращали внимание на то, кто
финансировал исследования, — фармацевтические компании. А в медицинской науке
давно известна «странная» закономерность: исследования, финансируемые
фармацевтическими компаниями, чаще показывают положительные результаты, говорящие
о пользе их лекарств. Гомеопаты же в сравнении с аллопатами — просто нищие.
Годовой оборот мирового гомеопатического рынка составляет 0,3 % от всего
фармацевтического рынка. Потому их и обижают.
В 1988 году на улице гомеопатов случился праздник. Журнал «Nature»
опубликовал статью французского иммунолога Жака Бенвенисты о подтверждении им
гомеопатического эффекта. Жак брал гомеопатические разведения аллергена, в
которых уже никакого аллергена не оставалось, и воздействовал им на клетки
иммунной системы. И клетки реагировали! Однако научную общественность более
всего поразило не это, а то, что опубликовал такую статью авторитетный
«Nature». Люди были возмущены подобной пропагандой лженауки, и потому главный
редактор журнала Джон Меддокс — талантливый писатель и журналист,
возглавивший столь солидный журнал в 31 год, решил провести собственное
«расследование». Он привлек давнего борца с лженаукой иллюзиониста Джеймса Ренди, и
ребята провели эксперимент. В котором эффект Бенвенисты обнаружен не был. После
этого Ренди во всеуслышание предложил премию в один миллион долларов всем,
кому удастся доказать, что гомеопатия — не обман.
Казалось бы, точка поставлена. Мошенник Бенвениста разоблачен, лишен
финансирования и осмеян. Но...
Но все почему-то забыли простой принцип, услышанный мною еще от своей
учительницы по физике. У нее по причине неловкости дважды не получился опыт,
которым она хотела продемонстрировать нам некий физический принцип.
— Сотня неполучившихся опытов ничего не доказывает. Один удавшийся
доказывает все! — сказала физичка, и на третий раз опыт увенчался успехом.
И действительно, даже сто человек, не умеющих кататься на коньках, не
доказывают невозможности скольжения по льду на двух узких металлических полозьях,
прикрученных к ботинкам. Потому что потом на лед выходит олимпийский чемпион
и легко прыгает тройной тулуп.
Роль такого чемпиона сыграла команда немецких биофизиков из Международного
института биофизики (Нойсс, Германия). Они исследовали свечение динофлагелля-
тов — одноклеточных морских организмов. Если колонии одноклеточных подливали
простой минеральный раствор, полученный путем перемешивания, они не
светились. А вот если этот раствор предварительно трясли (как сказали бы
гомеопаты, «подвергали суккуссии»), одноклеточные начинали излучать слабенькое
свечение. Оно было таким слабеньким, что для его регистрации требовался сверх-
чувствительный детектор биолюминесценции, каких в мире всего несколько штук.
Но все-таки это было лишь «побочное» подтверждение. Которое касалось тряски
раствора, а не разведения. Однако в 2003 году в Швейцарии химик Луи Рэй
провел серию экспериментов по термолюминесценции с солевыми растворами. Он
использовал обычную поваренную соль и хлорид лития. Раствор глубоко
замораживался и подвергался облучению. Потом образец нагревался и по мере разогрева в
определенные моменты начинал светиться, высвобождая закачанную в него
энергию. Рэй обнаружил в спектре излучения два пика.
После чего исследователь перед заморозкой начал разводить солевые растворы
в дистиллированной воде до таких концентраций, при которых они переставали
быть солевыми растворами — там не оставалось ни одной молекулы соли.
Концентрации достигали ЗОС. Так вот, обычная дистиллированная вода при разморозке
вела себя совсем не так, как та, в которой когда-то была соль. Спектры
свечения существенно различались во втором пике. Это говорит о том, сделал вывод
Рэй, что в структуре водородных связей воды существуют различия. Которые
зависят от истории этой воды.
Бенвениста, который к тому времени был еще жив (он умер в 2004 году) ,
отнесся к опытам Рэя сдержанно. Он заявил, что работа эта, хотя и очень
интересная , но проводилась не по слепой методике. То есть сам экспериментатор
знал, в какой именно пробирке какая вода находится — где обычная
дистиллированная, а где бывший раствор соли. Дело в том, что именно об это споткнулся
сам Бенвениста: когда он и его сотрудники знали, что испытуемый образец — не
просто пустышка, а гомеопатический раствор, эффект воздействия наблюдался. А
когда главный редактор «Nature» Джон Меддокс в лаборатории того же Бенвенисты
проводил слепой эксперимент, то есть не зная, какой именно образец он
испытывает , эффект странным образом пропадал. О влиянии наблюдателя на эксперимент
разговор особый, а сейчас скажу лишь, что экспериментов подобного рода
проводилось множество. И результаты они давали крайне противоречивые — эффект то
не подтверждался, то вдруг неожиданно проявлялся.
Неужели у воды все-таки есть память? Предположение это настолько странное
для людей с химическим и физическим образованием, что всерьез не
воспринимается . Им проще поверить в ошибку эксперимента или в прямой обман. Ведь что
такое вода? Сплошной хаос! Именно поэтому в популярных статьях о гомеопатии
можно натолкнуться на следующие пассажи: «Сами гомеопаты тоже не могут толком
понять, почему действуют их препараты».
А доктор Джаред Смит из Национальной лаборатории Беркли (Калифорния) твердо
заявляет: «Совершенно ясно, что вода просто не может «хранить» в себе
информацию. Это полностью противоречит всему, что мы знаем о жидкостной
структурной динамике. Структура воды меняется гораздо стремительнее, чем структуры
других жидкостей».
И потому я ничуть не удивляюсь, вспоминая уже знакомую вам фразу Карданова:
«Ну почему эта хрень работает?!.»
Может возникнуть резонный вопрос: а не все ли равно, почему оно работает,
если работает? А вот не все равно! Потому что если, как утверждают многие,
гомеопатия работает только как плацебо, значит, речь идет о самовнушении. То
есть работает вера больного в то, что ему дали лекарство. О вере мы еще
поговорим подробнее, а сейчас лишь небольшая история конца пятидесятых годов,
ставшая просто классической благодаря написавшему о ней доктору Б. Клопферу.
Некий состоятельный американец по фамилии Райт заболел лимфосаркомой.
Болезнь обнаружилась поздно, лимфоузлы Райта были поражены большими опухолями,
и дни его, по большому счету, были сочтены. Райт не хотел умирать и был готов
бороться. Но он обладал практическим, рациональным мышлением и в чудеса не
верил, понимая: рак неизлечим. Нет от него лекарств! Однако в один прекрасный
день Райт прочел в газете об испытаниях нового лекарства против рака под на-
званием кребиозен. И попросил своего лечащего врача вколоть ему кребиозен.
Тот предупредил, что Американская медицинская ассоциация и Управление по
санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов еще не
закончили клинических испытаний этого средства, но Райт настоял. И доктор Клопфер
вдул ему инъекцию кребиозена, чтобы не расстраивать умирающего (Клопфер был
одним из врачей, участвовавших в клинических испытаниях препарата). Это
случилось в пятницу и, по правде сказать, врач не рассчитывал больше увидеть
Райта, поскольку для поддержания его жизни приходилось использовать
кислородную маску, а из его плевральной полости каждый день откачивали экссудативную
жидкость, — выходные пациент мог уже не протянуть.
Однако в понедельник Райт, который в последнее время по большей части
лежал , вышел прогуляться. С каждым днем ему становилось все лучше и лучше.
Опухоли исчезали буквально на глазах. Инъекции кребиозена буквально творили
чудеса!
Через полторы недели Райт был выписан из больницы и даже возобновил полеты
на личном самолете. Но на свою беду он прочел в газете, что кребиозен не
оправдал возлагаемых на него медициной надежд, его эффективность при лечении
рака была крайне низкой. И у Райта немедленно случился рецидив, он снова
попал в госпиталь. Тогда Клопфер пошел на хитрость. Он сказал Райту, что
отрицательные результаты испытаний объясняются технологическим браком — первая
партия кребиозена оказалась испорчена во время транспортировки. И что у него
есть новое поколение этого лекарства. После чего вколол Райту
дистиллированную воду.
И Райт опять выздоровел! Рецидивные опухоли ушли, и в течение двух месяцев
у пациента не было никаких следов перенесенной онкологии. Однако через эти
самые два месяца вышел отчет Американской медицинской ассоциации, который
констатировал: кребиозен оказался полностью неэффективен при лечении
онкологических заболеваний. Райт понял, что его водили за нос и что никакого
лекарства не существует.
На сей раз рак оказался просто молниеносным и убил Райта буквально за
считанные дни...
О чем эта история? О том, что даже людям рациональным нужна вера. В
успешные клинические испытания. В публикации научных журналов. В ссылки на
авторитеты науки... Если бы Райт прочитал на белой бумаге черные буквы, рассказавшие
ему о чудо-средстве против рака под названием кребиозен, которое показало
отличные результаты, он был бы жив. Но черные буквы на белой бумаге были
расставлены совсем в другом порядке, который говорил Райту: «Ты умрешь!» И он
умер.
Написано было «буйвол», и Райт был уверен — буйвол!
Так в некоторых диких африканских племенах убивает своих соплеменников
колдун. Для того чтобы вычислить вора, он дает всем мужчинам племени выпить
колдовское зелье, уверяя, что умрет от него только вор. Вор знает, что он вор. И
умирает. Потому что до него довели эту информацию, и он в нее поверил.
То есть одно только прочтение черного текста на белом листе про успешные
испытания кребиозена, вне зависимости от того, соответствовал ли этот текст
«истинной реальности» или нет, изменило реальность самого Райта. О реальности
нашей реальности мы еще поговорим в другое время, а сейчас резюмирую: если вы
человек рациональный, имеете хорошее образование и в гомеопатию (читай, в
память воды) не верите, то чтобы сломать ваше неверие, вам надо дать теорию.
Крепкую физическую теорию.
Ну, возьмите...
Только сначала условимся! Если вы сами не можете проверить физические
расчеты или повторить эксперименты, вам придется верить или не верить человеку
или книге на слово. В подавляющем большинстве случаев в нашем мире так и про-
исходит: 99,99 % людей не проверяют физические утверждения лично, а верят
написанному тексту. Который и откладывается в их головах, формируя нашу общую,
согласованную реальность. В которой теперь есть теория относительности,
кварки, электроны в виде шариков и в виде волн и даже мифологическая Баба-яга. Мы
живем в этом согласованном пространстве смыслов...
Понятно, что мы верим не всякому тексту. У нас есть разделение на
источники, заслуживающие и не заслуживающие доверия. Если источник солидный, ему
веры больше, если нет — меньше. Документ — это источник информации. Свидетель —
тоже. Иногда бывает достаточно взглянуть на человека, чтобы проникнуться к
нему доверием или недоверием. Но если человек присутствует перед вами не
живой, а как отражение в тексте, взглянуть на него и ощутить его тепло
непосредственно нельзя, приходится довольствоваться описанием. Поэтому так много
слов в этой пуьликации я и уделяю описаниям людей. И не только поэтому...
Итак, вам, как человеку трезвому, практичному, образованному и
рациональному, нужны авторитетные источники. В вопросах физики вы скорее поверите
кандидату физических наук, нежели уборщице из соседнего универмага, не правда ли?
Физик — эксперт, а уборщица нет. Это наш принцип договоренности: физики
ставят физические эксперименты, а уборщицы нет, поэтому физикам мы верим. А кому
верить, если на наших глазах спорят два эксперта? Обычно социум в таких
условиях выжидает, пока эксперты не придут к единому мнению и не договорятся об
очередной истине. Когда-то эксперты полагали, что материки неподвижны, и мы,
по всеобщей договоренности, жили на стационарной планете. Потом возникла
группка научных диссидентов с иным мнением. Которое впоследствии возобладало,
эксперты передоговорились, и материки теперь ползают по поверхности планеты,
как тараканы. Главенствующей является именно эта истина, а мы живем на совсем
другой планете. Ныне в экспертном сообществе геологов возникла маленькая
группка людей, которая полагает, что Земля раздувается, ибо состоит из метал-
логидридов, и именно этим объясняется «кажимость» расползания континентов. По
всей видимости, через несколько лет экспертное сообщество договорится об этой
точке зрения, и мы с вами уже будем жить не в мире литосферных плит, а на
расширяющемся металлогидридном шаре.
Постойте, скажут мне позитивно настроенные товарищи, но ведь эксперты
выдумывают это не с бухты-барахты, а под влиянием новых фактов, поставляемых
объективной природой! Вопрос об объективности природы я пока отставлю в сторону,
чтобы рассмотреть его в свой черед, а пока соглашусь: это, в принципе, верно.
Но от внимания ускользает следующее: «фактами природы» владеет и оценивает их
очень маленькая группа лиц, а все остальные живут «по договоренности» и «на
вере», ибо экспертами не являются. Раньше жили на плоской земле,
поддерживаемой тремя китами, потом на стационарном шаре, потом на шаре, вертящемся
вокруг светила. А завтра, глядишь, будем жить на раздувающемся шаре. Я сейчас
говорю не об «объективной истине», я говорю об описании мира.
Пример: что такое электрон, мы не знаем. Но можем, в зависимости от
описания, приближенно представить его волной или частицей. Можем представить его в
виде крутящегося вокруг атомного ядра заряженного шарика, а можем — в виде
размазанной в пространстве туманной электронной гантели, как на уроке химии.
А что такое электрон «на самом деле»? И есть ли оно, это «самое дело»?
Наверное , есть, но оно принципиально непостижимо, поскольку не совпадает с нашим
мозгом и воспринимается только отраженно. Иными словами, «объективная
реальность» и наше представление о ней — не одно и то же, не правда ли? Это разные
вещи. В том-то и суть... Реальность остается, представления же о ней, то есть
ее отражение в мозге, меняются.
Теперь вернемся к нашим баранам, то есть специалистам. Они говорят: памяти
воды не существует. Однако есть и другие специалисты, ничуть не менее
титулованные , которые утверждают: существует! Число их поменьше, но это говорит
только о том, что новая договоренность по данному поводу в научном мире еще
не достигнута. Будет ли она достигнута, мы пока не знаем. Но в нашем
сегодняшнем времени и состоянии кто нам мешает поверить любому эксперту?
Ну вот, например, доктор наук, профессор, лауреат Государственной премии,
заместитель директора Института биохимической физики им. Н. М. Эмануэля Елена
Борисовна Бурлакова чем не эксперт? По всем показателям — эксперт! И о чем
этот эксперт свидетельствует?
А свидетельствует он (точнее, она) о том, что «сегодня есть серьезные
ученые, которые не будут утверждать, что гомеопатия — лженаука, хотя вопросов
здесь по-прежнему больше, чем ответов...». В академическом институте под
руководством Бурлаковой довольно давно изучают механизмы действия сверхмалых доз
и пришли к следующим выводам: эффект есть. Причем «волнообразный»: поначалу
при разведении раствор ведет себя предсказуемо — эффект падает
пропорционально разведению. Что естественно: реагирует-то вещество. Чем меньше вещества —
тем меньше реакция. То есть если уменьшить концентрацию раствора в десять
раз, то и эффективность падает в десять раз. При разведении в сто раз эффект
пропадает вовсе. Ну, и зачем дальше разбавлять, если у нас уже все до нуля
упало? Ниже нуля не будет!.. Нужно быть гением или сумасшедшим, чтобы
продолжать разбавлять дальше и проверять. Нужно какое-то невероятное, ниоткуда не
вытекающее озарение. Расчет на чудо. Потому что после разведения в сто тысяч
раз эффект вдруг появляется снова. Причем сильнее, чем при обычных
разведениях!
Надо сказать, Бурлакова, как представитель академической науки, человек
осторожный. Она, конечно, публикует статьи о «влиянии сверхмалых доз», но все-
таки ведет речь только о дозах. То есть когда вещества хоть и мало, но оно
еще есть — пусть даже одна молекула на стакан. Потому как если вещество есть,
биологическое воздействие можно как-то попробовать объяснить воздействием на
рецепторы или параметрическим резонансом — буквально за уши что-нибудь
притянуть . Но что делать, если вещества в растворе вовсе нет? Бурлакова от «памяти
воды» открещивается: «...требуется, чтобы водные структуры были достаточно
устойчивыми и не распадались раньше, чем на них отреагирует клетка. Физики же
утверждают, что время жизни структурных образований молекул воды чрезвычайно
мало».
При этом о работах Шангина-Березовского, работавшего с разведениями, в
которых молекул активного вещества уже не оставалось вовсе, Бурлакова знает.
Равно как и о том, что от этих работ серьезные научные журналы открещивались
и отпихивались. Об этом феномене пишет и коллега Бурлаковой, лауреат
Государственной премии СССР, доктор биологических наук Н. Пальмина: «Исследователи,
работающие в области сверхмалых доз (СМД), испытали и продолжают испытывать
скептическое отношение со стороны академической науки к своим результатам и
работам... Многие академические журналы отказывали и продолжают отказывать
авторам этих работ в публикации только на том основании, что концентрации
используемых агентов слишком малы... При этом не спасает ни досконально
проверенный эксперимент, ни безупречная репутация авторов в их предшествующей научной
деятельности. Порой формулировка причин отказа в публикации носит откровенно
курьезный характер, например, один из наших весьма авторитетных журналов
заявил, что «статья не может быть опубликована до тех пор, пока полученные
результаты не будут объяснены в рамках общепринятых законов биохимии и энзимо-
логии». Как же, спрашивается, тогда развиваться науке, если все новое,
выходящее за рамки общепринятого, будет игнорироваться?»
Игнорирование еще ладно. Обиднее насмешки. Люди, которые эксперимента не
проводили, но не верят в некий эффект исходя из своих догматов, хохочут над
людьми, которые эксперимент провели, эффект обнаружили и теперь осмысливают.
Такое, например, было с осторожной Бурлаковой: «Обнаружив подобный эффект, мы
примерно с полгода повторяли свои опыты, пытаясь исключить ошибку. И уж если
поначалу мы сами с недоверием относились к собственным результатам, то
недоверие и даже насмешки со стороны коллег... Дело, видимо, в том, что время
сверхмалых доз еще не пришло. Вспоминаю, как 3-4 года назад, уже после Бенве-
нисты и спустя почти 10 лет после Шангина-Березовского, я делала сообщение в
одном из институтов по поводу действия сверхмалых доз... Видели бы вы реакцию.
Посыпались шуточки... Очевидно, всему свое время. Надо, чтобы созрели не только
отдельные личности. Надо, чтобы созрела критическая масса всего общества.
Похоже , мы к этому приближаемся».
Видимо, права была ее коллега Пальмина, сказавшая: «Нас ожидает длительный
и тернистый путь до окончательного признания научной правоты, в первую
очередь эффектов веществ в СМД, а затем и мнимых растворов... Может быть, будет
высказана какая-то новая «сумасшедшая» идея, и она, вновь перевернув все
сколько-нибудь устоявшиеся представления, направит мысли ученых совсем в
другое русло...».
Вот как раз о такой сумасшедшей идее я и хочу рассказать. Идея будет
сумасшедшая, но ее автор — гражданин грамотный. Надо его, пожалуй, обрисовать
несколькими мазками...
Он уже немолодой человек старой закалки. Советской закалки, я бы даже
сказал. Дома у него по советскому обычаю много книг, на стене ковры, которые так
любили советские люди, почитавшие ковры и хрусталь за мерило жизненного
успеха и достатка. Но помимо желания жить хорошо, сыто и богато (насколько это
вообще было возможно при советах) гнездилось во многих людях упомянутой
закалки стремление к познанию мира. Такие люди есть всегда, у них
гипертрофированный поисковый инстинкт, видимо. Социальная система может таких людей
поощрять , а может давить, как это было во времена христианского Средневековья, но
они рождаются, чтобы познавать мир. Шило у них в заднице на этот счет! Один,
будучи скромным служащим патентного бюро, размышляет об устройстве Вселенной
и скорости электромагнитной волны; другой, руководствуясь древними легендами,
раскапывает мифологическую Трою; третий с позиций гидромеханика размышляет о
сердце; четвертый посвящает всю свою жизнь поиску пути в Индию через
Атлантический океан...
Вот с одним из таких одержимых я сейчас и беседую, сидя на скрипучем
советском стуле в его скромной четырехкомнатной квартире. Если бы я просто сказал
вам, чем он занимается, серьезные читатели покрутили бы пальцем у виска, а
мой любимый академик Кругляков — председатель комиссии РАН по борьбе с
лженаукой — отлупил бы меня своей мозолистой рукой по мягкой писательской попе.
Поэтому, опасаясь экзекуций, я зайду издалека, осторожно, прикрыв попу, то
есть расскажу сначала о биографических моментах героя. Зовут его Станислав
Зенин.
Он биофизик. Закончил физфак МГУ. Именно оттуда выпускают настоящих
биофизиков . Потому что у настоящего биофизика должно быть хорошее физическое
образование . Это понятно: физика — основа основ, фундамент. Каким бы красивым
домик ни был, без хорошего фундамента он долго не простоит.
Но «по жизни» Зенин вовсе не физик. Он доктор биологических наук и, как ни
странно, дважды кандидат наук — химических и философских. То есть у него две
кандидатские диссертации. Зачем? Хороший вопрос. Я его тоже задал. Но не
сразу, а после некоторого ознакомления с деталями биографии...
— Я поступил в МГУ в 1959 году — как раз тогда кафедру биофизики и открыли.
Когда я поступал, у меня был выбор — или медицина, или физика. Но в те годы
было впечатление, будто с позиции физики можно определить биологию, что
понятно : более точная наука должна определять менее точную. Потом уже я в этом
усомнился, отчего и выросла моя вторая кандидатская — по философии... А еще в
1959-м, после запуска спутника, вся молодежь стремилась к звездам, астрономия
стала модной, и туда тоже многие шли. И, поскольку баллов у меня было больше,
ребята переживали: пойду я на астрономию или нет, составлю им конкуренцию или
не составлю. Но я пошел туда, куда пошел, и ничуть не жалею — уж больно мне
хотелось понять сущность жизни!
...Завидное стремление. Зенин не стал астрономом, но звезды хватал, правда,
не с неба, как его сокурсники-астрономы, а со дна Белого моря, где у
биофизиков была биологическая практика. Потому что помимо физики и математики,
которые физикам положено знать «по штату», биофизикам на физфаке давали очень
много биологии. Заставляли резать лягушек, посылали практиковаться на
биостанции. Учили хорошо, но после окончания физфака Зенин понял, что ему не
хватает знаний промежуточной науки — химии.
— Химии нам давали мало. И, в основном, это была биохимия. Но я осознал,
что понять биологию без хорошего знания химических основ невозможно.
И он был прав. Потому что химия вырастает из физики, а биология из химии.
Потом из биологии вырастает психология и так далее. То есть в основе
психологии все равно лежит физика, о чем мы еще поговорим.
Короче, после выпуска Зенин пошел на химфак, где полтора десятка лет
занимался тем, что послужило фундаментом его дальнейших исследований. Пятнадцать
лет он изучал реакции в водных средах, то есть был больше физхимиком, нежели
биофизиком. Почему в водных? Да потому что это ближе всего к биологии, мы
ведь тоже состоим по большей части из воды. Люди, как я уже писал ранее,
всего лишь водные пузыри, оторвавшиеся от океана и приспособившиеся вести
автономное существование, называемое жизнью, то есть поддерживающие внутри себя
сложный комплекс химических реакций в водной среде (у нас при рождении
организм на 80 % состоит из воды, правда, потом мы немного усыхаем — до 70 %).
Так вот, занимаясь изучением химических реакций в водной среде, Зенин с
коллегами раз за разом обнаруживали, что вода ведет себя вовсе не как
нормальный растворитель.
— Когда определяешь логарифм константы равновесия от обратной температуры,
это особенно заметно. Для обычных растворителей этот график линеен. А для
воды он нелинейный. Это значит, что вода активно участвует в реакциях, а не
является обычной нейтральной средой, сценой действия.
Первая диссертация Зенина как раз и была посвящена исследованию реакций
комплексообразования. А вторая, как я уже говорил, по философии, — в 1966
году Зенин поступил в заочную аспирантуру философского факультета.
— За каким...?
Мой вопрос читателю, надеюсь, понятен. Я лично философию не люблю. И знаю
философов, которые относятся к своей науке с тем же пренебрежением. Например,
доктор философских наук Акоп Назаретян, имеющий, помимо философского, еще и
нормальное образование, порой пробрасывает такие фразы: «Только философов на
этот семинар звать не надо: заболтают проблему». Абсолютно с ним согласен:
болтуны! Переливают из пустого в порожнее вместо того, чтобы идти двор
подметать... Но вот у Зенина, как видите, иное мнение.
— Тема моей диссертации была напрямую связана с моей специальностью —
«Химическая форма движения материи». Спор тогда в науке был великий — можно ли
свести химию к физике? Утверждалось, что ничего собственно химического ни в
какой химической реакции нет, все можно свести к чистой физике.
— Правильно. Это же чисто электромагнитные дела. Заряды. Электронные
оболочки...
— Но философия ведь не зря подразделяет форму движения материи на
механическую , физическую...
— ...химическую, биологическую, психологическую, социальную! Я помню,
Станислав Валентинович. Проходили. Все мы выросли из шинели диамата.
— Это значит, что во всякой форме движения материи должна быть и есть своя
специфика. И ставший позже деканом философского факультета Серафим Тимофеевич
Милюхин, который занимался философскими проблемами физики, много думал по
этому поводу. И я тоже — как его аспирант.
— Иными словами, вы полагали, что сложная система не сводится к своим
простейшим составляющим. Переход количества в качество это называется. Тоже
проходили...
Зенин кивнул:
— Именно так. Должно было быть в химии нечто большее, чем в физике. Именно
поэтому академик и нобелевский лауреат Семенов сказал однажды свою знаменитую
фразу о том, что в химии нет ни одной реакции, которая изучена до конца. Даже
самая изученная в мире реакция — кислорода с водородом — состоит из 21
элементарной стадии, из которых изучено только 15. И вплоть до своих девяноста
лет Семенов это повторял. Почему? Потому что он, физик по образованию,
прекрасно понимал: что-то в химии есть, что не объясняется современной физикой.
Это «что-то», на мой взгляд, — среда, в которой происходят все физические
процессы.
— Вы ведь не воду имеете в виду? Потому что химические реакции идут не
только в воде.
— Не воду. А то, что раньше называли эфиром, а сейчас вакуумом.
— Стоп! Об этом позже, а сейчас вернемся к воде. И к биологии.
— Когда люди пытаются найти начало биологических процессов, многие приходят
к неутешительным выводам — «ах, все от Бога!». Меня гипотеза бога не
устраивает . Но с лекций по биохимии я до сих пор помню схему метаболизма, то есть
химических реакций внутри человека. Она производит сильное впечатление! Ну,
как такая сложность может сама по себе возникнуть?! . Как все это может быть
согласованным?! . Неужели этим никто не управляет? . . И поскольку все это
происходит в водной среде, я и занялся изучением реакций в водных растворах.
Молекулы — актеры. А вода — это сцена, на которой происходит действие. Люди
обычно изучают «актеров» и мало кто занимается «сценой». Надо разбираться со
«сценой». Надо разобраться с тем, что такое вода.
...Казалось бы, что может быть проще и понятнее воды? Любой дурак знает, что
вода — это «аш-два-о». И даже химическую формулу написать может — Н20. Два
атома водорода и один атом кислорода — вот что такое молекула воды. Ничего
там больше нет. Простая штука. Однако... Однако у воды столько загадок, что у
людей понимающих ум за разум заходит. Вот например...
Если вы возьмете таблицу Менделеева и посмотрите, что там стоит ниже
кислорода в том же столбике, то увидите серу. Соединение серы с водородом,
аналогичное кислородному, всем нам хорошо знакомо и представляет собой крайне
вонючий газ — сероводород. При этом сера вдвое тяжелее кислорода (атомный вес
кислорода 16 единиц, а серы — 32). Ничего не брезжит?..
Почему сероводород, который вдвое массивнее «кислородоводорода», являет
собой газ, а вдвое более легкое и потому летучее вещество при нормальных
условиях является жидкостью? Должно быть наоборот! Точнее, если сероводород
является газом (а он и должен им являться по всем химическим канонам) , то вода
тем более должна быть газом! А она — жидкость. Отчего?
Вопрос этот мучает химиков давно. И с помощью физиков они придумали ответ:
в воде есть ассоциаты молекул. То есть некие «комки». Но при этом самым
парадоксальным образом считается, что эти комки неустойчивы. Вспомните слова Бур-
лаковой: «Физики утверждают, что время жизни структурных образований молекул
воды чрезвычайно мало». То есть вроде бы они есть, и вроде бы их и нет.
Разгадку жидкой воды нашел Зенин.
— А причина тут в геометрии молекул. Теоретически, согласно квантовой
химии, угол между 0-Н связями и S-H связями должен быть прямым. И у
сероводорода он действительно составляет 92 градуса — все по теории. А вот вода от тео-
рии отклонилась. В молекуле воды угол между Н-О-Н составляет 104,5 градуса.
Это известный факт, занесенный во все справочники.
Водород (6+)
Водород (6+)
— Почему же вода нарушила теорию?
— Гипотез много. Но фактически на вопрос, почему в молекуле воды
гибридизация образовала именно такой угол, еще никто не ответил. Однако именно этот
факт сделал возможным жизнь на Земле и, как мы дальше увидим, внутреннюю
структуру воды и ее память. Был бы у воды угол, теоретически предсказанный, —
она была бы газом при нормальной температуре, кипела бы при минус 76, а
замерзала только при температуре минус 100 градусов... Дело в том, что угол 104,5
градуса близок к углу в 108 градусов (угол в пятиугольнике). Это значит, что
существует теоретическая возможность водородным связям замкнуться в пятичлен-
ный цикл; 17-молекулярное образование дает 6 таких циклов, которые являются
основой для дальнейшего строительства стабильной структуры.
...Почему физики и химики считают, что стабильные сцепки между молекулами
воды невозможны? Да потому что образовываться они могут только за счет так
называемых водородных связей, а они нестабильны. Вот этими нестабильными
связями и занимается Зенин всю жизнь, начав с изучения химической кинетики. Я знаю
Зенина уже лет пятнадцать, с той поры, когда он защитил свою докторскую
диссертацию аккурат о проблеме памяти воды. Ключевое слово тут — «защитил». То
есть достаточных возражений у людей, чтобы накидать ему черных шаров, не
нашлось . Поэтому есть резон познакомиться с аргументацией доктора наук
подробнее.
— Первый научный прорыв, я считаю, случился в 1995 году. Именно тогда
состоялся научный конгресс Российской Академии наук «Слабые и сверхслабые поля
и взаимодействия», где удалось сделать доклад по ранее опубликованным статьям
о воде. А ведь просто опубликовать статью об этом было делом нетривиальным!
Первая статья у меня была в «Докладах Академии наук». Академик Бучаченко —
завкафедрой химической кинетики химфака МГУ, где я работал, — смелый,
неординарный человек — представил мою статью в академический журнал, за что я ему
до сих пор благодарен. Анатолий Леонидович ученик самого Семенова, кстати.
— Того самого Семенова? Имени которого институт?
— Да. И я счастлив, что получил настоящую семеновскую научную школу. Мало
кто знает, что те, кто делал нашу атомную бомбу, были учениками Семенова, по-
скольку именно он в двадцатые-тридцатые годы заложил теорию цепных реакций.
Это была методологическая основа для расчетов...
— Семенов — это титан, — вздыхаю я. — Да, были люди в наше время...
— Титан! — согласился Зенин. — И ученики его были ему под стать. Тот же Бу-
чаченко, например. У нас в науке ведь порядок такой: если ты открываешь
какое-то новое направление, надо давать заявку в центральный журнал РАН. Раньше
это был «ДАН» (Доклады Академии наук), теперь он называется «Доклады РАН».
Так вот, Бучаченко мне поспособствовал в публикации и потом признавался, что
ему крепко за это досталось.
...Пару слов о Бучаченко. Простачком, которого можно обвести вокруг пальца,
он отнюдь не был. Академик Бучаченко — основатель новой области науки, физики
и химии магнитно-спиновых явлений, он автор нескольких открытий — магнитного
изотопного эффекта, радиоизлучения химических реакций. Разработал ядерно-
магнитно -резонансную спектроскопию парамагнетиков. Лауреат Ленинской и
Государственной премий СССР. Чтобы такой человек повелся на лженауку... Значит,
убедил его Зенин.
В чем же убедил? И как? Сейчас спросим...
— Что же за статью протолкнул Бучаченко с риском для своей научной
репутации?
— О структуре воды.
— Действительно рисковый поступок. А вы-то как дошли до жизни такой, что
стали заниматься подобной «лженаукой»?
— Я тогда занимался исследованиями с помощью ядерно-магнитного резонанса. И
решил попытаться исследовать структуру воды, которая давно не давала мне
покоя, методом протонно-магнитного резонанса. Причем оборудование мне нужно
было не абы какое! Через свои связи среди биофизиков я нашел хороший прибор в
кардиологическом центре. Пятьсот мегагерц! Это был большой дефицит. У нас на
химфаке был только 100-мегагерцовый. А тут в пять раз чувствительнее! Мы
шутили тогда, что каждый мегагерц стоил тысячу долларов, так что наш, химфаков-
ский, прибор стоил 100 тыщ долларов, а «пятисотый» — полмиллиона. Не каждое
советское учреждение могло такое оборудование приобрести. Вот на нем-то нам и
удалось впервые расщепить линию воды на пять линий.
— Насколько я понимаю, одно вещество должно давать одну линию на
спектрограмме.
— Правильно. У нас и было одно вещество — бидистиллят, сверхчистая вода без
примесей. Но по той теории, которую я разрабатывал, вода должна была
содержать структуру — некое стабильное структурное образование. Если это так, если
такое образование существует, первым подтверждением этого должно было стать
расщепление спектра. Если в воде существуют стабильные образования, то за
счет разного экранирования протонов они должны давать мультиплет, а не син-
плет, то есть несколько линий вместо одной. И этот эффект можно было
пронаблюдать только на очень хорошем приборе с высокой разрешающей способностью. На
«сотке» это было сделать невозможно. А на «пятисотке» удалось. И не скажу,
что сделать это было просто. Это довольно сложный эксперимент, провести
который мне помог мой 15-летний опыт работ по химической кинетике. Там есть свои
тонкости — нужно получить высокую однородность поля и так далее... Получив
результат, я его, разумеется, публиковать не стал, а, как требует научная
методология, повторил на частоте в 400 с небольшим мегагерц в Институте химфизи-
ки. И уже потом стал думать о публикации.
— Как я понимаю, никакой из существующих в науке теорий подобный эффект не
предсказывался, кроме вашей? И был полнейшим противоречием всему, что мы
ранее знали о воде?
— Так. Это не просто была сенсация. Это многих шокировало. Потому что
ничего, кроме образования димеров и тримеров, о которых мы позже поговорим, не
изучалось. Химики вообще в эту сторону не лезли, и я могу их понять. Дело в
том, что у воды четыре центра образования водородных связей — два
положительных водорода и кислород, имеющий два неподеленных электрона, которые «вытар-
чивают» отрицательным знаком. Всего четыре центра.
...Тут необходимо дать читателю некоторое пояснение. Молекула воды напоминает
тетраэдр. Старые люди, типа меня, помнят советские «треугольные» пакеты с
молоком — они как раз и были тетраэдрическими. Натужились? Представили? Каждый
угол такого «пакета» — электромагнитный заряд, который готов притянуть заряд
другого знака. «Пакет» имеет два плюсовых «контакта» и два минусовых. Через
эти «контакты» одна молекула воды может притянуться к другой — торчащим
плюсиком к минусику другой молекулы. Но связь эта крайне неустойчивая! Десять в
минус двенадцатой секунды может висеть одна молекула на другой, а дальше их
вновь растаскивает тепловое движение. Это всем было давно известно, и потому
никто никогда не вел речь о том, что в воде могут существовать некие
стабильные структуры. Действительно, о какой стабильности может идти речь, если две
молекулы могут состыковаться только на Ю-12 секунд, а дальше они снова уйти в
бесконечное броуновское мельтешение?
Представьте теперь себе пару молекул воды, которые соединились связью —
плюсик с минусиком. Два тетраэдрических пакета молока вы как бы соединили
вершинками. Сколько осталось свободных вершинок? Восемь минус две занятых —
шесть. К каждой из которых может подсоединиться еще по молекуле. Нет-нет, я
помню, что это соединение весьма короткоживущее, мне главное, чтобы вы поняли
принцип: у каждого «пакета» два плюсика и два минусика на углах. Которыми они
могут цепляться к другим пакетам.
Итак, две молекулы могут организовать на какой-то миг димер, а три — три-
мер. Только тример будет существовать еще меньшее количество времени, чем
димер , что понятно: если у нас образовалась сцепленная пара молекул, которая
вместе существует 10~12 секунд, нужно, чтобы за этот крохотный промежуток
времени, пока они не распались, к ним прицепилась третья молекула и какой-то
краткий миг они существовали вместе, прежде чем разлететься.
Но молекул в стакане миллиарды миллиардов. В океане — побольше. Им тесно, и
они постоянно «трутся», на краткий миг образовывая друг с другом димеры, три-
меры и даже более длинные цепочки и «комки». Так?
Вроде так. Вечный хаос без всяких устойчивых структур. Но...
За счет того, что угол Н-О-Н в молекуле воды составляет 104,5 градуса, чис-
то геометрически могут образовываться пятичленные циклы. Комплекс из 17
молекул, например, образует шесть таких циклов, что открывает дорогу к дальнейшей
стабилизации. Как? Следите за мыслью.
Разумеется, конгломерат аж из семнадцати молекул жить будет совсем недолго,
но его образование весьма вероятно. Вы только представьте себе водный массив
из триллионов тетраэдрических «молочных пакетов», которые контактируют друг с
другом вершинками. В этом массиве всегда будет огромное число димеров,
поменьше тримеров, еще поменьше «многомеров» и некоторое число вышеупомянутых
тетраэдров. А что это значит?
Это значит, что чисто геометрически у получившегося конгломерата молекул
появляется единая плоскость с шестью свободными водородными связями. Которые
могут сцепиться с аналогичной плоскостью другого подобного конгломерата.
— Становится возможным одновременное участие шести водородных связей! —
радуется Зенин. — И тут незнание химической кинетики сыграло с физиками злую
шутку. Физики всю жизнь говорили, что больше, чем 6-8 молекул воды сцепиться
между не могут: слишком мала вероятность для короткоживущих водородных
связей... Но есть такое понятие, как константа димеризации, которая характеризует
соединение одной молекулы воды с другими. Концентрация димеров делится на
произведение концентрации мономеров. Эта константа равна 10 л/моль. Если
спросить людей, незнакомых с химической кинетикой: вот в одной плоскости
оказалось шесть связей, константа каждой из них равна 10. А константа шести
связей чему равна? В лучшем случае скажут, что 60. А их надо перемножать! И
тогда получится 10б. Миллион! На шесть порядков увеличивается время жизни! Тут
как в бизнесе — с червонца дело не начнешь, а с миллиона уже можно.
...Еще раз повторю читателю: здесь срабатывает чистая геометрия. Из-за
характерного угла Н-О-Н молекулы могут образовывать такие короткоживущие объемные
фигуры, в которых водородные связи лежат в одной плоскости. А реагирование
фигур плоскостями сразу с шестью сцепками на порядки увеличивает время жизни
ассоциатов.
— А дальше между собой начинают соединяться уже тетраэдрические додекаэдры,
— продолжает Зенин. — Их геометрия такова, что в одной плоскости получается
уже три по шесть связей. А это дает нам 1018. И это число на шесть порядков
превышает обычное время жизни водородной связи, равное, как вы помните, Ю-12
секунд. Мы проскочили хаос и застабилизировались! Расчеты показывают, что
минимальный стабильный кристаллик воды состоит из 912 молекул и геометрически
напоминает ромбический куб с углом в 60 градусов. Длина ребра этого
кристаллика 29 ангстрем. И 99,6 % воды состоит из таких образований.
Увеличение времени жизни все более крупных ассоциатов происходит, по Зени-
ну, «вследствие углубления ямы потенциальной энергии». Сначала образуются
циклы (примерно как в бензольном кольце), потом сферы, похожие на футбольный
мяч, состоящий из пятиугольников и шестиугольников, потом тетраэдрический до-
декаэдр. И так далее.
— Но поскольку идет процесс нарастающей стабилизации, открывается, как
говорят кинетики, канал. Это значит, что если есть малая концентрация неких
образований, среди которых вдруг1 возникает константа, стабилизирующая
соединение, процесс начинает идти именно по этому каналу. И по этому каналу все
вещество постепенно перетекает в новое состояние. В реальности подобные
структуры в воде собираются сразу — как только вода начинает превращаться из пара
в жидкость. Иначе она бы просто жидкостью не была, как сероводород. Но
поскольку минимальным структурным объектом воды является не молекула, как в
сероводороде, а «льдинка» из 912 молекул, то есть объект на три порядка тяжелее
одной молекулы, это и делает воду жидкостью... Корда мы все это публиковали и
докладывали на конференциях, нам возражали: а почему тогда жидкостью, а не
гелем? Почему бы этим кристаллам не соединиться в еще большие образования,
полностью затормозив всякую текучесть и превратив воду в вязкий гель?
Об этом позаботилась природа. Геометрически эти кристаллы ничем не
отличаются. Но на каждой грани каждого кристалла свой зарядовый рисунок — сочетание
плюсиков и минусиков. Потому что на каждую грань вынесено 24 зарядовых центра
— кислород или водород. И если вы хотите, чтобы кристаллы соединились
гранями, нужна полная комплементарность — чтобы зарядовый рисунок на одной грани
негативно совпадал с зарядовым рисунком на грани другого кристаллика;
напротив каждого плюсика должен быть минусик, и наоборот. Это практически
невероятно . При сборке ассоциатов растет их стабильность, но падает вероятность
комплементарного взаимодействия. Проще найти комплементарную пару по шести
центрам, труднее по восемнадцати, а по двадцати четырем практически
невозможно. Таким образом, мы получаем минимальный структурный элемент воды.
Водородные связи между кристаллами воды не образуются.
— А какие образуются?
— Дальние кулоновские взаимодействия. То есть обычные электростатические
силы. Если на одной грани кубика плюсиков больше, чем минусиков, и она имеет
в целом положительный заряд, кубик этой гранью может подтянуться к в целом
отрицательно заряженной грани другого кубика. Водородная связь работает на
дистанции 2,8 ангстрема. А здесь порядка 5 ангстрем. То есть между
кристаллами расстояние больше, чем между молекулами, составляющими кристалл. Кристаллы
висят в кулоновском поле. Они могут собираться в более крупные ячейки до тех
пор, пока на поверхности этих скопищ не останутся электронейтральные грани.
Как я уже говорил, согласно нашим расчетам, максимальной стабильной ячейкой
является ромбический куб из 912 молекул воды, а ячейки воды, состоящие из
группы таких кристаллов, достигают размера примерно в полмикрона и легко
разрушаются .
— Расчеты — это лишь теория.
— Эксперименты подтверждают теорию. Причем подтвердить все это нам удалось
несколькими методами — методом высокоэффективной жидкостной хроматографии,
методом оптической спектроскопии, методом контрастнофазовой микроскопии и
методом протонного магнитного резонанса. Впервые мы доложили об этом в 1995
году на втором Международном конгрессе по сверхслабым взаимодействиям. И только
на пятом таком конгрессе, в 2009 году, произошла психологическая подвижка:
отдельные ученые начали постепенно, со скрипом, признавать нашу теорию воды.
Была большая дискуссия, и устроители даже попросили у меня разрешения
вывесить результаты экспериментов на сайте конгресса.
...Однако признание одного конгресса еще не признание большой науки. Там
психологический перелом еще не произошел. Новый взгляд на воду еще не выработан.
Зенин на этот счет не обольщается:
— Из академической науки помимо Бурлаковой нас в этих исследованиях
поддерживает директор Путинского Института биофизики клетки Евгений Евгеньевич Фе-
сенко, который до последних пор получал гневные письма от комиссии Круглякова
по лженауке. Я читал одно из них. Оно мне напомнило времена лысенковщины. Как
же так, возмущается комиссия, вы публикуете работы о структуре воды, хотя
Президиум АН такие вещи не признает... Осталось только выговор по партийной
линии объявить! Помню, в 1997 году на очередном конгрессе перед тем, как идти
выступать, Фесенко сказал мне, смеясь: «Сейчас я пойду, и меня побьют. А
потом вы пойдете, и вас побьют». Вот такая ситуация была до последнего времени.
Но мы не сдаемся. И сейчас все больше людей понимают, что вода и молекула
воды — это «две большие разницы». Вода выступает как матрица для протекания
биохимических процессов.
...Не знаю, доживет ли Зенин до признания его большой наукой. Он уже немолод.
Вся его жизнь прошла в построении теории простой воды. И, скажу я вам, это не
самое плохое «жизнепрепровождение» — при любом раскладе!
Теперь о главном. Вы, наверное, уже забыли, о чем наш разговор. Он о памяти
воды. Что нам дает в этом смысле теория Зенина?
А вот что. Фишка в том, что все эти структурные элементы воды — кристаллики
из 912 молекул — индивидуальны. У них разный зарядовый рисунок на гранях,
сочетание плюсиков и минусиков, «вытарчивающих» на поверхность. А это —
кодировка. На гранях водных кристаллов — великое разнообразие сочетаний плюсов и
минусов. При попадании в воду каких-либо веществ на гранях водных кристаллов
всегда находится электромагнитный «ключик», отпечаток, негативно
соответствующий электромагнитному рисунку молекул внесенного вещества. И вода начинает
это вещество активно растаскивать. Чем и объясняются ее великолепные
способности как растворителя.
— Как вы думаете, сколько нужно взять воды, чтобы в ее массиве нашлись два
одинаковых структурных элемента? Я не поленился и подсчитал: 40 миллионов ку-
бокилометров! А это означает, что вода действительно имеет индивидуальность.
Другой зарядовый рисунок — другие свойства воды.
— Но ведь химически это одно и то же вещество!
— Химически — да. А физически — на «кристаллах» воды записана разная
«информация» . Приведу пример. Однажды произошел странный случай. Заместитель
директора Института биохимической физики Елена Борисовна Бурлакова наткнулась
на непонятное явление. Один из сотрудников института, который работал в
Дубне, привез бидистиллят для опытов — очень чистую дистиллированную воду. И
когда проводили исследование по изучению проводимости биомембран, вдруг
получили проводимость биомебран на этом дистилляте в два раза выше, чем на прежнем
бидистилляте. Хотя и то, и другое — обычная суперчистая вода без всяких
примесей, и какая разница, откуда ты его взял? Химически это одно и то же!
Повторили опыт в трех других лабораториях, в том числе дали и мне. Мы
проверили эту воду своими методами и обнаружили, что она ведет себя не так, как
вела себя раньше обычная московская вода. Это было странно, ведь в Дубне та
же самая вода — из Волги! И только потом выяснилось, что этот бидистиллят не
из волжской воды; он был привезен парнем из Италии, где получен из местной
воды. То есть в других геофизических условиях. Он просто не сказал об этом
никому, поскольку не придал значения. Да и сложно было предположить, что
дистиллированная вода из Италии будет отличаться от дистиллированной воды из
России. Вывод: значит, у итальянской воды иная структура. Точнее, не
структура , а зарядовый рисунок на гранях «кристаллов».
— Погодите. О каких именно физических свойствах воды вы говорите?
— Мы разработали три теста для определения разницы в физических свойствах
воды. Первый — метод проводимости токов.
Я почесал затылок:
— А как может дистиллят проводить электричество? Там же нечему проводить
ток! Чистая вода ток не проводит!
— Это у вас не проводит. А у нас другие приборы, очень чувствительные.
Любая вода всегда проводит ток! Даже дистиллированная. Есть такое понятие —
константа диссоциации воды. Показатель рН из школьного курса помните? Эта
константа характеризует количество ионов в воде, то есть разорванных молекул
— ионов Н+ и ОН-. Вот они и проводят ток. Конечно, это очень маленькие токи.
Не амперы и даже не миллиамперы, которые проводит обычная вода за счет
растворенных в ней солей. А микроамперы, то есть в тысячу раз меньше привычных
нам миллиамперов. На обычном миллиамперметре ничего не увидишь, он покажет
ноль.
Идея опыта понятна. Если в воде действительно есть некая структура,
носителям заряда будет или легче пробиваться через структуру воды под воздействием
внешнего поля, или тяжелее. То есть если в результате какого-то воздействия
структура воды меняется, то меняются и токи проводимости. Оказалось,
электромагнитные, звуковые, гравитационные воздействия — все влияет и меняет
свойства воды, она все прекрасно чувствует! Если, например, размешать воду
магнитной мешалкой, изменится ее проводимость. Если крутить мешалку до 10 минут,
проводимость меняется, но потом, в течение примерно пятидесяти минут
постепенно возвращается к своей обычной норме. А если крутить магнитную мешалку
более десяти минут, проводимость воды меняется необратимо и уже на прежний
уровень не возвращается. Причем, что интересно, проводимость воды повышается
ступеньками!
— Удивительно. И насколько же меняются токи?
— Намного — по нашим масштабам. Если все плечо измерения составляет 100
микроампер, то скачок — на 20-30 микроампер. Это прилично.
Вода реагирует на все! Вот простой эксперимент: ставишь воду на красный
цвет минут на десять. Меряешь ток проводимости и видишь, что он
увеличивается. Ставишь на синий цвет — проводимость токов уменьшается... Вода вообще
уникальный индикатор. По изменению проводимости можно даже лунные затмения
отслеживать . Она реагирует на дальние землетрясения и на все частоты
электромагнитного излучения.
— А какие еще методы измерения использовались? Вы говорили, у вас их было
три.
— Второй метод — биотест. Опускаешь в испытуемую воду простейшие организмы
— спиростомы — и наблюдаешь их поведение. Спиростомы крайне чувствительны, и
если в воде что-то меняется, это сразу отражается на индексе их двигательной
активности. Индекс двигательной активности — это число пересечений спиросто-
мами визира микроскопа.
Третий способ — по сыворотке крови. Взяли кровь, разделили на две части,
одну — в контроль, а на другую подействовали магнитом. И видим, как резко
меняются биохимические показатели обработанной крови. Уровень онкомаркеров ме-
няется, например. Когда мы только начали делать эти опыты, завлабораторией
клинической биохимии была просто поражена. Меняются более десятка показателей
крови! Потому что меняется вода, которая является основой крови.
...Итак, у воды есть определенная «кристаллическая» структура. Она же —
«информационная» . И второе важнее первого. Лично мне понятно, почему. А если вам
непонятно, Зенин объяснит:
— Наука «привыкла» изучать материальные системы. И до последнего времени не
обращала внимания на их информационную составляющую. Порядок считался как бы
не слишком существенным. Вот мы с вами сидим в комнате так, а можем пересесть
на другие стулья, переставим стулья, шкаф, стол... Что изменится в системе
материально? С точки зрения физики — ничего. Только дизайн. То есть нечто
идеальное. Состав ведь останется прежним, масса тоже.
Поясню тугую зенинскую мысль. Мы можем исследовать два одинаковых по массе,
электропроводности и химсоставу объекта — две книги. Но текст в них будет
разный! А физики и химики текст не исследуют. Потому что текст надо понимать,
а единственным прибором для этого является наше сознание.
Вспомните, кстати, слова доктора Блюма о том, что все пациенты для
современной массовой медицины различаются только по массе, а если масса одинакова,
объекты считаются идентичными. Хотя их сознание — разное.
Зенин это тоже понимает:
Именно порядок расположения и движения материи в пространстве, то есть
нечто «невещественное» является во многих случаях определяющим для
характеристики системы. Если внешнее воздействие не меняет ничего ни в химии, ни в
физике системы, а просто приводит к перестановке элементов, это меняет ее
информационное содержание. Меняется «запись». Если на каждый определенный
входящий сигнал вы получаете свой порядок расположения элементов в системе, вы,
по сути, кодируете поступивший сигнал. Вода именно этим и занимается! Каждое
воздействие она кодирует по-своему, меняя зарядовые рисунки на гранях кубиков
и их взаимное расположение. Раньше мы рассматривали химические и физические
свойства воды. Пришла пора рассматривать ее информационные свойства как
отдельную область.
...Так как же, все-таки, учитывая вышеизложенное, работает гомеопатия?..
Попадание в воду постороннего кристалла со своим, характерным только для
него зарядовым рисунком меняет зарядовый рисунок на гранях водных кристаллов,
как бы отпечатывается на нем. Идет программирование воды веществом. И далее
работает уже кодированная вода. Она, неся электромагнитный отпечаток
лекарства, может действовать на организм уже без всякого лекарства. То есть работает
не вещество, а его зарядовый след на ячейках воды. Потому гомеопаты и
встряхивают раствор при разбавлении, чтобы, сотрясая водные кристаллы, ускорить
процесс отпечатывания. Пустить в растворе волну копирования.
Вот такая теория. Если она вам нравится, можете ее принять, и тогда
гомеопатия будет прекрасно на вас работать. А если вы находитесь в плену
стереотипов , можете эту лженаучную теорию попытаться опровергнуть. И продолжить есть
таблетки. Ведь они — настоящая наука!..
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
ИНФОРМАЦИОННО-КИБЕРНЕТИЧЕСКИЙ ПОДХОД
К ПРОЦЕССУ ОБУЧЕНИЯ
Майер Р.В.
Оптимизация процесса обучения требует не только
совершенствования содержания и методики изучения отдельных предметов, но и
разработки теоретических основ дидактики с привлечением как
гуманитарных (психология), так и точных наук (математика,
кибернетика) . В настоящее время получил распространение так называемый
информационно-кибернетический подход к анализу учебного
процесса, основанный на рассмотрении системы ЛЛучитель-ученик" с точки
зрения теории управления. Возник и развивается новый раздел
педагогики - кибернетическая педагогика.
Кибернетикой называют науку об управлении сложными
техническими, биологическими и социальными системами, которые способны
воспринимать, хранить и обрабатывать информацию. С точки зрения
кибернетической педагогики процессы обучения и воспитания могут
быть сведены к управлению развитием различных качеств личности
учащихся с помощью целенаправленных и согласованных воздействий
со стороны учителя и родителей.
Кибернетические принципы
функционирования
дидактической системы
Цель обучения состоит в передаче учащимся совокупности знаний, формировании
умений и навыков, развитии у них способностей наблюдать, размышлять и
эффективно взаимодействовать с окружающим миром. Кибернетическая педагогика
рассматривает процесс обучения с позиций общей теории управления; в ее основе
лежит системный подход. Как правило, дидактическая система состоит из ученика
и учителя; роль учителя выполняет ЭВМ или человек, который сообщает полезную
информацию, находит и исправляет ошибки, стимулирует работу ученика. Также
возможно самообучение или обучение без учителя, при котором ученик
самостоятельно изучает тот или иной вопрос и стимулирует свою деятельность.
Известно, что управление, то есть целенаправленное изменение объекта
(ученика) возможно, когда сформулирована цель управления, существуют канал сбора
информации о состоянии среды и объекта, канал воздействия на объект и способ
управления, позволяющий, исходя из информации о состоянии объекта и среды,
достичь поставленной цели. Кибернетическое подход предполагает анализ
структуры системы управления, выявление прямых и обратных связей, установление
информационных потоков. Рассмотрим основные принципы кибернетики [7]
применительно к дидактическим системам:
• Принцип разнообразия: управляющая система должна иметь большее
разнообразие, чем разнообразие управляемой системы. Для того, чтобы учитель имел
возможность изменять свое состояние и поведение в ответ на изменение
состояния ученика, он должен быть "устроен" сложнее, иметь большее число
ЛЛ внутренних состояний". В противном случае он не сможет осуществлять
управление его деятельностью и правильно реагировать на изменение
ситуации. Вместо термина "разнообразие" можно использовать "сложность". Из
этого принципа следует, что увеличение сложности или разнообразия знаний
учащегося требует повышения сложности знаний учителя и используемых методов
обучения. Если разнообразие методов учителя меньше некоторого минимума, то
он не сможет эффективно управлять деятельностью ученика. Понятно, что
увеличение сложности управляемой подсистемы (ученика) должна сопровождаться
увеличением сложности управляющей подсистемы (учителя).
• Принцип целостности (или эмерджентности): свойства системы не сводятся к
сумме свойств ее отдельных элементов, а зависят от ее структуры. У.Эшби
показал, что "чем больше система и чем больше различия в размерах между
частью и целым, тем выше вероятность того, что свойства целого могут
сильно отличаться от свойств частей" [7] . Поэтому при моделировании системы
обучения следует учитывать взаимосвязи между элементами. Знания учителя и
ученика, содержание учебника, методы обучения, дидактическая система
"учитель-ученик", вся система образования отвечают принципу целостности.
• Принцип внешнего дополнения: "любая система управления нуждается в "черном
ящике" - определенных резервах, с помощью которых компенсируются
неучтенные воздействия внешней и внутренней среды" [7]. Иными словами, управление
большой системой требует корректировки управляющих сигналов, которые
следуют из теоретической модели. Их можно рассматривать как сигналы
некоторого воображаемого "черного ящика", находящегося между системой управления и
объектом управления.
• Принцип обратной связи: для того чтобы система могла адаптироваться к
изменениям состояния объекта и внешним воздействиям, необходимо наличие
канала обратной связи, по которому передается информация о состоянии
объекта. При обучении обратная связь реализуется при общении учителя с учащими-
ся, наблюдении за их деятельностью на уроке, в процессе анализа
результатов устного или письменного опроса,
трольных работ и т.д. (рис. 1).
тестирования,
самостоятельных и кон-
Учитель
->
Методы и
средства
обучения
<
->
Ученик
<
->
Тест
Рис 1. Кибернетическая система взаимодействия "учитель-ученик".
• Принцип декомпозиции и иерархии управления: управляемый объект можно
рассматривать как систему, состоящую из относительно независимых друг от
друга подсистем, между которыми имеется определенная субординация. Например,
ученик выполняет указания учителя, который подчиняется завучу, тот
подчиняется директору, который в свою очередь подчиняется отделу образования и
т.д.
• Принцип активного самодвижения, обусловленного регулярным воспроизведением
маловероятных состояний элементов, подсистем или самоуправляемой системы в
целом, и происходящим за счет притока энергии извне [8] . При обучении
уменьшается неопределенность знаний учащихся, то есть система в целом
переходит в более упорядоченное состояние с меньшей энтропией за счет
энергии внешней среды.
• Принцип целеполагания и целеосуществления: функционирование любой
кибернетической системы направлено на достижение некоторой цели, минимизации
некоторой целевой функции при заданных ограничениях. В процессе обучения
учитель стремиться увеличить количество знаний учащихся при фиксированной
продолжительности занятий так, чтобы оно соответствовало предъявляемым
требованиям. Целеосуществление требует сопоставления полученных
результатов с целеположенными (заданными) значениями и корректировки
функционирования системы [8, с. 10-16].
При анализе процесса обучения имеет смысл использовать
информационно-кибернетический подход еще и потому, что с развитием
информационно-коммуникационных технологий широкое распространение получили персональные ЭВМ и другие
кибернетические устройства. Они, в зависимости от заложенного в них
программного обеспечения, способны сообщать учащимся учебную информацию (в текстовом,
графическом, звуковом виде), задавать вопросы и оценивать правильность
ответов, осуществлять управление их учебной деятельностью.
Система обучения
автомата как модель
обучения человека
Обучение человека часто сводится к формированию умения решать задачи двух
типов:
1) задачи, требующие выполнения жесткой последовательности действий и
логических методов решения;
2) задачи, связанные с творческой деятельностью, требующие совершения
интуитивных скачков, узнавания объектов, применения эвристических методов
решения.
При решении многих учебных задач присутствуют обе составляющие. Прочитав
условие задачи, ученик относит ее к тому или иному классу, высказывает
догадки, делает допущения и только потом решает ее, используя соответствующий
алгоритм .
В связи с этим существуют два пути обучения людей и машин (ЭВМ, роботов и
т.д.) :
1) сообщение алгоритма решения задачи;
2) обучение на примерах.
В первом случае учитель сообщает ученику жесткий алгоритм решения какой-то
задачи, например, сборки технологического узла. В случае с ЭВМ такое обучение
сводится к загрузке в ее память компьютерной программы, исполнение которой и
позволит решить задачу. При обучении на примерах ученик (человек или ЭВМ)
учится распознавать образы, то есть правильно классифицировать предъявляемые
ему объекты. Он усваивает ограниченное число примеров, например, различные
изображения букв А, Б, В, запоминая их. После этого он распознает новые
объекты (новые изображения этих букв), которые не предъявлялись в процессе
обучения .
ооооооо
оовмоо
овооово
овооово
овооово.
оооовоо
ооввооо
овооооо
оаммо
ооооооо
\°ч
\хг
^^
А3
(учитель)
ОУ
z \
А
(ученик)
\
1
1 *scf
t 'l 1
\У
9 ^^
У
ш
Объект
(ученик)
i
17
УУ
(учитель)
1
2
У "
>» <
^^
т
| Dy
У
Рис. 2. Кибернетическая система обучения автомата (нейросети)
Кибернетическая система обучения на примерах автомата или нейросети хорошо
известна [6, 7]. Допустим, имеется рецепторное поле (матрица оптодатчиков),
эталонный автомат Аэ, обучаемый автомат А, и обучающее устройство ОУ (рис.
2.1) . С целью обучения автоматам А и Аэ путем воздействия на рецепторное поле
предъявляются к < п объектов, случайно выбранных из множества X = {xi, х2,
. . . , хп}. Эталонный автомат Аэ (машина, человек) указывает обучаемому
автомату А, к какому классу относится каждый из к предъявленных объектов. Обучающее
устройство ОУ сравнивает реакции уэ эталонного автомата Аэ с реакциями «у»
обучаемого автомата А и с помощью сигналов z изменяет его внутреннее
состояние так, чтобы его реакции возможно чаще совпадали с реакциями Аэ. Затем
автоматам предъявляется экзаменационная последовательность объектов xki, xk2,
..., xks. Если число ошибок автомата не превышает допустимого уровня, обучение
закончено. Эффективность обучения зависит:
1) от того, какие именно характеристики подаются на вход автомата А и как
они кодируются;
2) от числа возможных состояний автомата;
3) от алгоритма работы обучающего устройства.
В качестве обучаемого устройства может быть использован вероятностный
автомат (ВА) или нейросеть. В книге [6, с. 135] представлена похожая
кибернетическая схема обучения (рис. 2.2), состоящая из среды, двух датчиков,
управляющего устройства (учитель) и объекта управления (ученика).
Кибернетическая система
учебного процесса
Как сказал У. Р. Эшби, кибернетика - "наука о том, как надо управлять очень
сложной системой, чтобы в итоге она вела себя желательным для нас образом".
Основная задача кибернетической педагогики состоит в выявлении принципов и
способов эффективного управления учебным процессом, при котором минимальные
затраты времени (усилий, денег) позволяют достичь требуемого уровня знаний
учащихся. Решение этой проблемы требует построения абстрактной
кибернетической системы учебного процесса, состоящей из множества взаимосвязанных
объектов , участвующих в информационном обмене. Создание такой качественной модели
позволяет осуществить математическое моделирование, а затем перейти к
имитации на ЭВМ.
Построим кибернетическую систему учебного процесса (рис. 3). Она должна
включать в себя абстрактные модели учителя, учеников и их родителей,
способных воспринимать, запоминать, перерабатывать и обмениваться информацией.
Сначала абстрагируемся от стохастического характера поведения перечисленных выше
объектов и будем считать их детерминированными автоматами с большим числом
внутренних состояний. В простейшем случае учитель моделируется автоматом,
задаваемым двойкой < Р, А >, где Р - программа курса, А - алгоритм работы.
Программа курса характеризуется множеством {vi, v2, ..., vn} из N вопросов (тем),
их сложностью Si и временем их изучения Ь±. Модель ученика задается четверкой
< a, yr U, Z >, где а - коэффициент научения, y ~ коэффициент забывания
ученика, U - уровень его притязаний из интервала [0; 1], пропорциональный
оценке, на которую учащийся претендует, Z = {Zlr Z2, ---, ZN} - знания ученика.
Будем считать, что Z± - уровень знаний i-ой темы, который лежит в интервале
[0; 1] и равен вероятности правильного выполнения теста по данной теме.
Модель родителя - воображаемый автомат, задаваемый двойкой < V, W >, где W -
уровень притязаний родителя, V - возможность родителя оказать психологическое
воздействие на своего ребенка и повысить уровень его притязаний U [5].
*^-
^^^^^^^^^^~
Учитель
{Р,А}
^^■^^^^^^^^
Гг-Л
|*2|
>
<
<
>
с РЛ
с Li)
1 Tt 1
\Т1\
in
L2J
Ученик 1 1
1 Т
Ученик 2 1
\{a2>r2>U2,Z2}\
^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^
^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^
^
^
Родитель!
Родитель2
{v2,w2}
Рис. 3. Учебный процесс как кибернетическая система.
В процессе обучения учитель воздействует на учеников, передавая им учебную
информацию и осуществляя текущий контроль (вопросы, тестирование). Учащиеся
также воздействуют на учителя, сообщая, что им понятно или непонятно, задавая
вопросы и выполняя задания текущего теста. Так возникает первый замкнутый
контур управления. Учитель, видя реакцию учеников, может очень быстро (в те-
чение урока) на нее реагировать: отвечать на вопросы, обращать внимание
учащихся на их ошибки, помогать им их исправлять.
В конце изучения темы учитель проводит контрольную работу, результаты
которой также позволяют оценить уровень знаний учащихся и выбрать дальнейшую
стратегию обучения: либо приступить к изучению новой темы, либо повторить
изучение тех вопросов, которые были усвоены недостаточно хорошо. Это второй
замкнутый контур управления. Он содержит элемент задержки, поэтому сигнал от
учащегося приходит с запаздыванием на время ii (несколько дней).
В случае, когда учитель видит, что учащийся плохо работает, он сообщает об
этом родителям. Если успехи ребенка не устраивают родителя (Z < W) , и тот
имеет возможность воздействовать на ребенка (V достаточно велико), то он
повышает мотивацию учащегося к обучению, увеличивая его параметр U. Это третий
замкнутый контур управления. Он также содержит элемент задержки на время т2
(1-2 недели).
Можно усложнить систему, введя в нее новые элементы, например, директора
школы, который контролирует работу учителя и результаты обучения, сопоставляя
их с требуемым уровнем. При этом получится четвертый замкнутый контур
управления (на рис. 3 он не изображен) [5].
Надо понимать, что в ряде случаев кибернетическая система управления
претерпевает изменения. Например, в роли учителя может выступать компьютер с
обучающей программой или подключенный через Интернет к тому или иному
образовательному ресурсу. Роль родителей, повышающих мотивацию учащегося, может
играть учитель, который проводит с ними воспитательную беседу, убеждает в
необходимости ответственного отношения к учебе и т.д. На основе кибернетического
подхода может быть создана имитационная модель учебного процесса.
Модели решения
учебных задач
Существуют различные подходы к проблеме решения задачи [1, 3]. Учебной
задачей в самом широком смысле называется любое задание, которое получает
учащийся от учителя с целью обучения. Несколько сузим это понятие, исключив
творческие задания (написание сочинения или рисование картины), так как
творческая деятельность плохо формализуется, и эти задания могут быть выполнены
огромным числом различных способов. В результате останутся задачи, решение
которых требует последовательного выполнения ограниченного числа операций в
определенном порядке (решить уравнение, нарисовать график, заполнить таблицу,
собрать электрическую цепь).
Чтобы решить задачу школьнику следует:
1) определить тип задачи;
2) правильно выбрать алгоритм решения (он может быть не самым оптимальным,
но все равно должен приводить к результату);
3) правильно выполнить все операции.
К задачам первого типа будем относить те задачи, для решения которых
учащийся использует алгоритмический подход. Например, нахождение корней
квадратного уравнения школьником, который знает все необходимые формулы и
последовательность действий (алгоритм решения) . К задачам второго типа отнесем те
задачи, алгоритм решения которых неизвестен, и человек вынужден применять метод
перебора, эвристический метод, интуитивные рассуждения. Часто учебная задача
для данного школьника частично является задачей первого типа, а частично -
второго типа.
При самостоятельном решении задач основную роль играет замкнутая цепь
управления, реализуемая в сознании учащегося. Учащемуся сообщают условия
задачи, исходные данные и дают задание, что необходимо найти. При этом возможны
два варианта:
1. Учащийся может убедиться в правильности своего ответа. Например, он
решает уравнение и, найдя его корни, может путем подстановки убедиться в
правильности решения.
2. Учащийся не может проверить в правильность своего решения, ему не с чем
сравнить полученный результат. При этом ему сложнее найти ошибку.
Далеко не всегда решение задачи логически следует из условия. В некоторых
случаях учащийся должен выдвинуть гипотезу, которая никак не вытекает из
имеющихся у него данных, сделать какое-то предположение, догадаться,
совершить интуитивный скачок. Например, при решении ряда геометрических задач
приходится делать дополнительные построения, при решении физических задач - чем-
то пренебрегать, заменяя физические объекты их идеализированными моделями и
т.д. В чем-то учащийся становится похожим на ученого, которому тоже
изначально не известен путь решения задачи. Как этот процесс может быть
промоделирован на компьютере?
Рассмотрим известную аналогию между решением задачи и исследованием
поверхности земли. Можно создать компьютерную программу, моделирующую движение
исследователя при поиске пути к цели (рис. 4.1). Пусть в некоторой области О
поверхности находится группа людей, которым нужно добраться до цели R.
Область О хорошо изучена и окрашена в белый цвет. Поверхность неровная, где-то
трудно проходимые болота Б, где-то горы и непреодолимые препятствия П. Один
из людей высказывает предположение, что достичь цели R можно, двигаясь в
направлении А какое-то время ti (то есть совершив Ni шагов). Он начинает
проверять свою гипотезу и совершает Ni шагов в направлении А. Можно предусмотреть
случайные отклонения от выбранного направления движения, но в среднем человек
смещается в направлении А. Если при этом он не достигает цели R, то он
возвращается обратно в О, сообщая людям о результатах своего путешествия,
которые наносятся на карту. Точки поверхности, по которым прошел человек,
становятся известны всем людям и они ходят по ним без особого труда. Через
некоторое время человек высказывает предположение, что для достижения цели
необходимо из точки А уже разведанного пространства совершить N2 шагов в
направлении В. Он начинает проверять свою гипотезу, совершая шаги в направлении В. Но
впереди непроходимое болото. Совершив N2 шагов, он останавливается и
возвращается обратно. Результаты своего путешествия он наносит на карту.
Рис. 4. Решение сложной задачи как поиск цели.
Этот алгоритм многократно повторяется. Каждый раз человек случайно выбирает
известную ему точку разведанной поверхности, направление движения и
количество шагов N (оно может увеличиваться с течением времени, либо изменяться
случайно) . С течением времени увеличивается белая область, соответствующая
исследованной части поверхности, а черная часть (неизвестное) уменьшается. На-
конец наступает момент, когда человек достигает цели R.
Понятно, что если цель R окружена трудно проходимым болотом или находится
на высокой возвышенности, то достичь ее на данном этапе развития техники
невозможно . Совершенно аналогично, если задача слишком сложная, например, надо
вычислить интеграл, а школьник владеет только арифметическими действиями, то
он не сможет ее решить на данном этапе своего развития.
При объяснении решения задачи учитель как бы показывает ученику путь из О в
R. Можно представить муравья, движущегося по правильному пути, оставляет фе-
ромоновый след, который со временем испаряется. Если ученик вовремя не
повторит ход рассуждений (не пройдет по тому же пути) , то след исчезнет, и он не
вспомнит, как решается задача.
Эта модель может быть расширена и распространена s-мерное пространство, в
котором каждая точка имеет s координат. Область О соответствует известному, а
где вдали имеется область R, которую необходимо достичь (рис. 4.2). В этом s-
мерном пространстве также имеются трудно непроходимые области, которые могут
быть заданы случайно. Из области О периодически выходит точка, которая
движется в случайном направлении, а затем возвращается обратно. При
моделировании на ЭВМ задача дискретизируется, то есть непрерывное пространство
заменяется сеткой, ячейки которой имеют разную проходимость. Если проходимость
некоторых отрезков сетки мала, то получаем задачу о поиске выхода из лабиринта
или задачу о нахождении наикратчайшего пути между двумя вершинами сложного
графа.
При решении задачи, требующей интуитивного скачка, человек выдвигает
всевозможные идеи и проверяет их правильность. Опять воспользуемся аналогией с
перемещением по поверхности, траекторию движения по которой можно
закодировать символами: N - 100 шагов на север, S - 100 шагов на юг, W, Е - 100 шагов
на запад или восток. Допустим, правильный путь такой: NN WWWNEE. Компьютер
случайным образом создает "слова" состоящие из 1, 2, 3, ... букв алфавита
{N, S, W, e} . Каждое слово соответствует некоторому пути и является
гипотезой , нуждающейся в проверке. Эта проверка может состоять в моделировании
движения точки по поверхности из начального положения О, либо в сопоставлении
случайным образом сгенерированного слова с правильным словом. Сопоставление
начинается слева направо и продолжается до тех пор, пока не будет найдена
ошибка. На каждое сравнение отводится одна условная единица времени (УЕВ).
Можно представить себе человека, который пытается пройти по пути NNWSNE и на
четвертом шаге обнаруживает ошибку. После этого он выдвигает новую гипотезу и
начинает ее снова проверять. Наконец наступает момент, когда сгенерированное
слово приводит к цели.
Мыслительный процесс
с точки зрения
теории катастроф
Процессы обучения и понимания, вообще говоря, дискретны хотя бы потому, что
человеку приходится оперировать с отдельными знаками, идеями теориями.
Усмотрение способа решения задачи, усвоение отдельной идеи или теории происходит в
результате последовательности скачков или переходных процессов. С точки
зрения теории катастроф эти ЛЛскачкообразные изменения, возникающие в виде
внезапного ответа на плавное изменение внешних условий" называются катастрофами
[2, с. 8].
Состояние системы "учитель-ученик" будем характеризовать тремя величинами:
х = "уровень знаний", у = "воздействие учителя", z = "уровень понимания
теории" . При изучении новой теории, усвоении новых мыслей происходит скачок в
ее понимании. На рис. 5.1 и 5.2 с разных ракурсов изображена поверхность со
сборкой из двух складок, соответствующая зависимости уровня понимания теории
(или некоторой идеи) от воздействия учителя и уровня знаний ученика. Если
ученик обладает достаточным количеством знаний, то в результате воздействия
учителя, старающегося привести его к некоторой мысли, он плавно переходит к
новому уровню понимания теории (путь 1' -> 2'). В случае, когда уровень
знаний учащегося невысок, он движется по пути 1 -> 2 -> 3 -> 4, проходящему
через складку, и совершает качественный скачок на новый уровень понимания
теории.
Рис. 5. Поверхность со сборкой из двух складок.
Воздействие учителя, неподкрепленное знаниями учащегося, также приводит к
катастрофе - резкому переходу на новый уровень. Это сопровождается тем, что
ученик приходит к пониманию новой мысли не в результате маленьких шажков,
каждый из которых логически обусловлен. Понимание перескакивает через ряд
важных операций, и новая мысль усваивается как догма. Пусть ученик А не усвоил,
что называется функцией синус, а учитель требует от него усвоить, что
sin (я/6) = 1/2. Ученик А, вынужден отнестись к этой истине как к догме,
совершая переход 1 -> 2 -> 3 -> 4, содержащий скачок 2 -> 3. Другой ученик В
понял, что такое функция синус и как определить синус угла с помощью
тригонометрического круга. Поэтому он находит ответ на вопрос в результате
последовательности осознанных действий 1' -> 2'.
В процессе изучения сложных математических или физических теорий ученик
вынужден осуществлять последовательность логических рассуждений, переходя от
одной мысли к другой [1]. При этом учитель "ведет" ученика от мысли 1 к мысли
2, затем к мысли 3 и т.д. Можно представить себе поверхность с углублениями,
в одном из которых находится шарик. Когда внимание учащегося переключается с
мысли 1 на мысль 2, шарик как бы перекатывается из первого углубления во
второе. Переход от сложной мысли к простой соответствует "спуску" шарика по
"нисходящей лестнице" (рис. 6.1) и происходит самопроизвольно или как
результат небольших усилий ученика. Движение от простой мысли к сложной аналогично
перемещению шарика по "восходящей лестнице" (рис. 6.2); оно возможно в
случае, когда на шарик действует сила F, соответствующая воздействию учителя или
волевым усилиям ученика. Если обобщить эти рассуждения, то получим
искривленную поверхность (рис. 6.3), состоящую из нескольких желобов. Координата Z
отвечает уровню знаний ученика, i - номеру идеи, a S - субъективной сложности
идей. Чтобы учесть влияние случайных факторов, можно представить, что эта
поверхность вибрирует, или на шарик действует хаотически изменяющаяся сила.
Если у ученика знаний Z1 по данной теме немного, то переход от идеи 1 к
идеи 5 требует определенных усилий со стороны ученика и учителя. При объясне-
нии шарик как бы перекатывается, взбираясь вверх по "восходящей лестнице".
Если знаний Z2 достаточно, то ученик сам без посторонней помощи может легко
проделать переход 1-2-3-4-5. Возможны промежуточные варианты, когда учитель
должен лишь немножко "подталкивать" учащегося [1].
Рис. 6. Переход от одной мысли к другой в зависимости от знаний.
Другие аналогии и модели
мыслительной деятельности
Психологи утверждают, что появление новых гипотез происходит как результат
"слепой вариации" исходных данных, структуры и параметров системы и
"естественного отбора" новых идей. Пока задача не решена, человек на основе
имеющейся информации не имеет возможности определить априори, какая гипотеза
правильнее. Выдвигаются всевозможные гипотезы, которые могут быть проверены,
отброшены или приняты. Этот принцип положен в основу усилителя мыслительных
способностей, который был преложен У.Р. Эшби в середине 20 века. Он состоит
из генератора шума, преобразователя, блока отбора, блока управления и
клапана. Преобразователь формирует различные случайные варианты объектов отбора,
например, последовательности символов. В блоке отбора из генерированных
вариантов выбираются те, которые соответствуют заданным критериям. Если
сгенерированная последовательность символов соответствует критериям, блок управления
открывает клапан и пропускает ее на вход следующего каскада усилителя.
Установлено , что:
1) время решения задачи тем меньше, чем чаще человек вырабатывает гипотезы
и быстрее их проверяет (число интеллектуальных действий в единицу
времени - известный критерий креативности);
2) количество шагов предлагаемых учащимся для решения задачи не должно быть
меньше минимального числа шагов, требующихся для решения задачи.
Оказывается, что мозг ведет себя подобно микрочастице, находящейся в
потенциальной яме. Аналогом координаты является объем знаний, скорость и
направление мыслей - аналог импульса микрочастицы. Мозг, как и микрочастица,
находится в непрерывном движении. Решение задачи аналогично прохождению микрочастицы
через потенциальный барьер. Если задача трудная, а знаний мало (потенциальный
барьер высок, энергия частицы мала), то вероятность ее решения (преодоления
потенциального барьера частицей) невелика. После решения задачи состояние
мозга изменяется - человек начинает думать о чем-то другом, приобретает новые
интеллектуальные умения, которыми не обладал до ее решения.
В процессе измерения микроскопическая система взаимодействует с
измерительным прибором, и ее состояние изменяется. Аналогично, при определении уровня
знаний и других характеристик мозга происходит изменение его состояния. При
прохождении теста, содержащего достаточно трудные задания, человек чему-то
учится, у него появляются новые мысли и т.д. Если учащемуся предложить
простые задания, то состояние его мозга не изменится, но и оценить уровень
знаний не удастся. Выпускник школы легко и безошибочно решит арифметические
примеры за первый класс. При этом он ничему не научится, и оценить его знания не
удастся. Если тест содержит слишком сложные задания, то учащийся с ними не
справится и тоже ничему не научится. В оптимальном случае тест должен
состоять из последовательности задач, сложность которых постепенно нарастает. Это
позволит выявить задачи, которые учащийся может решить, и тем самым оценить
его уровень знаний.
Обучение людей не во всем похоже на "обучение" вычислительных машин,
вероятностных автоматов, нейросетей. ЭВМ в отличие от человека:
1) обладает памятью, способной хранить информацию сколь угодно долго;
2) может быстро передавать информацию (компьютерную программу и данные)
другим ЭВМ непосредственно или через некоторую базовую станцию.
Поэтому процесс "обучения" в ряде случаев сводится к загрузке информации и
занимает мало времени. Кроме того, ЭВМ не забывает полученные знания.
Иначе обстоят дела с электронно-механическим устройством (роботом), который
обучается работать в некоторой новой для него среде. Понятно, что он должен
быть достаточно ЛЛумным", а его ллмозг" сложным, и иметь некоторые начальные
навыки к обучению. Оперируя с различными объектами, робот может научиться их
распознавать и правильно использовать. При обучении методом проб и ошибок
учитель должен оценивать правильность выполнения каждой операции или
последовательности операций. При самообучении робот должен сам "понимать" цель, к
которой он стремится, самостоятельно оценивать правильность решения задачи.
Литература
1. Арбиб М. Метафорический мозг. - М.: Мир, 1976. - 296 с.
2 . Арнольд В. И. Теория катастроф . - М: Наука. Гл. ред. физ . мат . лит . ,
1990. - 128 с.
3. Егидес А. П. , Егидес Е. М. Лабиринты мышления или учеными не рождаются
[Текст] / А.П. Егидес, Е.М. Егидес. - М. : ACT-ПРЕСС КНИГА, 2004. - 320
с.
4. Зыкина А.В. Кибернетика: Конспект лекций. - Омск: Изд-во ОмГТУ, 2005. -
28 с.
5. Майер Р.В. Кибернетическая педагогика: Имитационное моделирование
процесса обучения. - Глазов: Глазов, гос. пед. ин-т, 2014. - 141 с.
6. Растригин Л.А. Адаптация сложных систем. - Рига: Зинатне, 1981. - 375 с.
7. Розанова Л.В. Основы кибернетики: конспект лекций. - Омск: Изд-во ОмГТУ,
2009. - 60 с.
8. Украинцев Б.С. Кибернетика и система новых научных принципов //
Кибернетика и современное научное познание. - М.: Наука, 1976. - С. 7-20.
Разное
БИОЛОГИЧЕСКИ АКТИВНЫЕ РАСТЕНИЯ
Василистник
Thalictrum L.
Надземная часть
Василистник, или Василисник (лат. Thalictrum) — род многолетних растений
семейства Лютиковые (Ranunculaceae).
Объём рода, по разным данным, от 120 до 200 видов. В таксономии границы
этого рода определяются с трудом, и требуется дальнейшее исследование для их
уточнения.
Распространены повсеместно по большей части Северного полушария, а также
встречаются южнее — на юге Африки и в тропических лесах Северной Америки.
Больше всего видов встречается в регионах с умеренным климатом: на территории
бывшего СССР произрастает 19 видов, на Алтае встречается 7 видов, в Северной
Америке — 22 вида. Василистник альпийский широко распространён на территории
российской Арктики, встречаются там и некоторые другие виды василистников.
Василистники растут по всей лесной зоне: на полянах, опушках, в разреженных
лесах, по берегам рек.
Ботаническое
описание
Это многолетние растения, высотой от 0,05 до 2,5 м. Самый миниатюрный
василистник — василистник альпийский, произрастающий в тундрах и на альпийских
лугах, высотой от 5 до 20 см. Стебли равномерно облиственные или голые, при
этом листья сосредоточены у основания стебля.
Корни крупные, ветвистые.
Листья очерёдные, простые или дважды, трижды, четырежды перистые.
Цветки — с многочисленными длинными тычинками, белого, жёлтого, розового
или светло-сиреневого цвета, собраны иногда в очень плотные, иногда в рыхлые
соцветия, простую или ветвистую кисть или метёлку. Нектарники у многих
представителей отсутствуют. Пестики, как и тычинки, присутствуют в неопределённом
числе, но их, как правило, меньше. У некоторых видов, например, василистника
чистотелолистного (Thalictrum chelidonii), василистника клубненосного
(Thalictrum tuberosum) , чашечки большие, ярко окрашены, но чаще всего они
мелкие, поникающие сразу после распускания или вскоре после него.
Плод — многоорешек. Плодики сидячие или на ножке с остающимся в виде носика
столбиком. Семена крупные, продолговатые. В 1 г до 650 семян.
Василистник жёлтый (Thalictrum flavum).
Химический
состав
Химический состав очень сложный. В траве и корнях найдены алкалоиды. Так,
например, Василистник жёлтый:
• Корни содержат алкалоиды: берберин (тальсин), магнофлорин, таликсин,
криптонин, тальфлавин, талиарпин, тальфавидин, таликминин.
• В траве содержатся органические кислоты — 4,55 %, сапонины, алкалоиды,
витамин С, дубильные вещества, кумарины и флавоноиды.
• В плодах — алкалоиды и 12 % жирных кислот.
Использование
Многие виды василистника используются
садоводстве.
в народной медицине и декоративном
Вексибия толстоплодная Vexibia pachycarpa Yakovl Все части
С этим растением тоже хватает путаницы. В интернете синонимом Вексибии
толстоплодной является Софора толстоплодная (но есть и другие синонимы). Вместе
с тем они могут позиционироваться как разные растения.
Софора толстоплодная (лат. Sophora pachycarpa) — травянистое растение; вид
рода Софора семейства Бобовые (Fabaceae).
Распространена в полупустынных районах, в предгорьях и низкогорьях
Казахстана и Средней Азии.
Ботаническое
описание
Софора толстоплодная,
Многолетнее травянистое растение. Стебли прямостоячие, высотой до 80 см.
Листья непарноперисто-сложные, длиной 10-13 см, несут 6-13 пар листочков.
Пластинка листочков узкоэллиптическая или ланцетовидная, островатая,
шелковисто-опушенная с обеих сторон, длиной до 20 мм и шириной 7 мм. Цветы кремо-
вохю, желтоватого, желто-белого цвета, длиной до 1,5 см, собраны в рыхлую
кисть, расположенную на концах побегов. Венчик цветков мотыльковый. Плод -
толстый, нераскрывающийся, торчащий вверх боб длиной до 6 см и шириной 9 мм,
несет в себе 3-6 семян диаметром 0,5-0,6 см. На одном кусте бывает до 95
бобов. Семена черные или темно-коричневые, гладкие, блестящие.
Химический
состав
Трава содержит алкалоиды (2-6%, в семенах - до 3%), из которых выделены и
идентифицированы пахикарпин, соффамин, софокарпин, изософорамин, гоебелгин,
матрин, софорбензамин, цитизин и др. (всего 17 алкалоидов). Растение содержит
также органические кислоты (лимонную, винную, яблочную, молочную, щавелевую,
янтарную, фумаровую и др.) , красящие вещества фенолового характера, жирное
масло (в семенах 3-6%) и др.
Использование
В медицине вексибия толстоплодная применяется как спазмолитическое средство
при облитерирующем эндартериите; при миопатии, ганглионитах; в акушерско-
гинекологической практике для стимулирования родов и в послеродовом периоде
для уменьшения кровотечения; в дерматологии.
Препарат - пахикарпин гидробромистый.
Верблюжья колючка обыкновенная Alhagi pseudalhagi Fisch. Побеги
Верблюжья колючка обыкновенная, либо верблюжья колючка ложная; редко — ян-
так ложный (лат. Alhagi pseudalhagi) — вид двудольных растений рода Верблюжья
колючка (Alhagi) семейства Бобовые (Fabaceae).
Встречается на Кавказе, в Западной Сибири, Средней Азии, Малой Азии (то
есть в Турции) и в Иране. В природе произрастает у берегов рек и ручьёв, на
открытых песках, пустынях (глинистых или песчаных), на солончаках, в опусты-
ненных степях.
V»
&'&*Г. #?
x
Ш
Ботаническое
описание
Многолетний кустарник либо полукустарник. Побеги прямостоячие;
листорасположение очерёдное. Стебель покрыт шипами. Листья простые, нечленённые,
ланцетной, овальной или удлинённой формы; размещены по длине стебля. Верхушка
листа округлая или острая, край гладкий. Соцветие кистевидное, несёт пятиле-
пестковые цветки размером 1—5 см розового или лилового цвета. Плод — боб.
Светолюбивое, ксерофитное, мезотрофное растение.
Химический
состав
Химический состав растения очень разнообразен. Корни содержат кумарины,
алкалоиды , дубильные вещества и витамин С. В составе травы обнаружены
алкалоиды, флавоноиды, дубильные вещества, катехины, эфирное масло, органические
кислоты и витамины. Плоды содержит дубильные вещества, цветы - эфирные масла.
Использование
Оно обладает бактериостатическим и гемостатическим действием. Также оно
является желчегонным, мочегонным, жаропонижающим и противовоспалительным
средством .
Надземную часть и корни верблюжьей колючки часто применяют в народной
медицине. Реже используют плоды. Отвар и настой травы обладают потогонным и
мочегонным действием. Помимо отваров и настоев используется и свежий сок
растения. Все это пьют при дизентерии, хронических поносах и некоторых других
заболеваниях желудочно-кишечной системы. При язвенной болезни и гастритах отвар
является отличным вяжущим средством. Также все средства имеют отличное проти-
вомикробное действие, что позволяет их применять при простудных заболеваниях
и в качестве ранозаживляющих средств. Отвары и настои применяют при ангине и
гнойном отите. В некоторых случаях им лечат экземы и эрозии шейки матки.
Ветреница Anemone L. Все части
Ветреница, или Анемона (лат. Anemone) — род многолетних травянистых
растений, включающий в себя около 160 видов цветковых в семействе Лютиковые
(Ranunculaceae).
Встречаются преимущественно во внетропической части Северного полушария.
Девять видов ветрениц проникают в Арктику (север России, Норвегии,
арктическая Аляска, арктическое побережье Канады, острова Банкс и Виктория,
побережье Гудзонова залива, Лабрадор). На территории России и сопредельных стран
произрастает около 50 видов ветрениц. В обилии растёт на севере Израиля, в
Верхней Галилее и на Голанских высотах. Занесён в Красную книгу государства
Израиль.
Растут по лесам (преимущественно лиственным), кустарникам, опушкам, паркам,
тенистым лужайкам; по сырым горным долинам; по сухим холмам, в нижней части
лесной зоны гор; по степным лугам, залежам, каменистым обрывам; на
субальпийских лугах, травянистых склонах, в горных тундрах; в тундре.
Ботаническое
описание
Корневище мясистое, цилиндрическое или клубневидное.
Стебли и цветоносы конечные, реже в пазухах низовых или прикорневых
листьев . Корневые листья иногда отсутствуют, чаще имеются на черешках различной
длины, большей частью пальчато рассечённые или раздельные.
Цветки одиночные или в полузонтичных, часто многоцветковых соцветиях,
небольшие или крупные. Околоцветники различной формы с 5—20 листочками и могут
быть белого, пурпурного, синего, зелёного, жёлтого, розового или красного
цветов. Цветки двуполые и радиально симметричные. Тычинки многочисленные,
пестики многочисленные с одной висячей семяпочкой и одним покровом, опушённые
или голые, с большей частью коротким, прямым или изогнутым столбиком, иногда
без него. Листовые покрывала большей частью в количестве трёх приближены к
цветоносам и сильно редуцированы, имеют большей частью вид чашелистиков.
Плоды орешковидные, разнообразной формы, голые или различным образом
опушённые, нередко с различными приспособлениями, способствующими
распространению их ветром, реже животными.
Растения в культуре размножают корневищами, стеблевыми черенками и
клубнями.
Anemone nemorosa.
Химический
состав
Надземная часть растения содержит сапонины, протоанемонин и хелидоновую
кислоту .
Использование
В качестве примера - Anemone nemorosa: в народной медицине препараты Ветри-
ницы дубравной используют в виде настоя для лечения злокачественных
новообразований, сердечных заболеваний, воспаления легких, лихорадки, при болях в
желудке , как абортивное средство.
Применяется наружно при ревматизме, подагре, как антимикробное средство при
лечении дерматозов.
Вех (Цикута) Cicuta L. Все части
Вех, или вех (лат. Cicuta) — род травянистых растений семейства Зонтичные
(Umbelliferae). Объединяет небольшое число видов, содержащих сильнейшие ней-
ротоксины.
Широко распространены в умеренной зоне Северного полушария.
Вех ядовитый (Cicuta virosa L.) распространён на территории Восточной
Европы, а также в северных частях Западной Европы, Азии и Северной Америки.
В России — почти повсеместно.
Вех ядовитый произрастает на низких болотистых лугах, по берегам рек,
ручьёв и прудов, в канавах, там, где есть достаточное количество воды. Весной это
растение растёт быстрее других и на общем фоне выделяется своей величиной,
привлекая внимание животных. Зелень, а особенно корневище, имеет
специфический, слегка одуряющий запах, который напоминает запах съедобного растения
сельдерея (Apium graveolens L.).
Одно из самых ядовитых растений. Ядовито всё растение, но особенно
корневище. Цикута коварна своим приятным морковным запахом и корневищем, по вкусу
напоминающим брюкву или редьку. 100—200 г корневища достаточно, чтобы убить
корову, а 50—100 г убивают овцу.
Ботаническое
описание
Многолетние водолюбивые травы с мясистыми корнями. Листья дважды или трижды
пальчато-рассечённые, доли зубчатые. Обёртка может присутствовать,
прицветников нет, прицветнички многочисленные.
Цветки в выпуклых сложных зонтиках, обычно белые, иногда зеленоватые или
розоватые. Чашечка заметная, с острыми листовидными зубцами. Рыльце пестика
головчатое, столбик длинный и тонкий.
Плоды шаровидные до широкояйцевидных, полуплодики пятиребристые, масляные
канальцы одиночные в ложбинках.
Вех ядовитый — многолетнее травянистое растение высотой до 1—1,2 м с
характерным вертикальным белым мясистым корневищем с многочисленными мелкими и
тонкими корнями. При продольном разрезе в корневище обнаруживается ряд
поперечных полостей, наполненных желтоватого цвета жидкостью. Это характерный
отличительный признак веха.
Стебель гладкий, ветвистый, полый.
Листья крупные, по краям острозубчатые, дваждыперистые, нижние — почти три-
ждыперисто-рассечённые с линейно-ланцетными, остроконечными и остропильчатыми
листочками.
Мелкие белые цветки собраны в сложные (двойные) зонтики с 10—15 главными
лучами. Обвёртки отсутствуют (важное отличие от болиголова пятнистого),
однако имеются обвёрточки с 8—12 листочками у каждого зонтика. Отдельный цветок
построен по пятерной системе. Цветёт во второй половине лета (июль — август).
Плоды мелкие, состоящие из двух полушаровидных семянок коричневого цвета; с
наружной стороны каждой семянки находятся 5 широких продольных рёбер;
внутренние стороны каждой семянки обращены друг к другу, почти плоские, более
светлой окраски, с широкой тёмной полосой посередине. Размножается семенами.
Вех ядовитый (Cicuta virosa L.).
Химический
состав
Из семян и корневища извлекают цикутное масло, или цикутол. Цикутол
считается ядовитым, в смоле корня содержится цикутоксин (см. ниже), наиболее
ядовитое начало растения, уже через несколько минут после приёма внутрь
вызывающее тошноту, рвоту и колики в нижней части живота, за которыми могут
последовать головокружение, шаткая походка, пена изо рта. Зрачки расширены, эпилеп-
тиформные припадки и судороги могут закончиться параличом и смертью. Помощь
при отравлении — скорейшее промывание желудка взвесью активированного угля и
танином.
Вех является одним из самых ядовитых растений. Это растение особенно
коварно из-за вкусовых качеств. Наиболее обстоятельное исследование ядовитых
свойств веха было произведено в 70-х годах XIX века Р. Бёмом в Дерпте.
Экспериментальное изучение токсичности веха ядовитого для сельскохозяйственных и
лабораторных животных было проведено Н. Г. Кожемякиным в 1954 году.
Ядовитым началом является аморфный цикутоксин. Его содержание доходит до
0,2 % в свежем и до 3,5 % в сухом корневище. Цикутоксин был выделен в 1875
году Бёмом в виде светло-жёлтых маслянистых капель, в дальнейшем переходящих
в светло-бурую, однородную, тягучую, смолоподобную массу неприятного горького
вкуса, без особого запаха. Цикутоксин хорошо, без остатка, растворяется в
эфире, хлороформе, а также в кипящей воде и щелочных растворах. При действии
концентрированных кислот и щелочей цикутоксин разрушается. По современным
данным, он не является ни алкалоидом, ни гликозидом, ни производным пирона и
имеет химическую формулу, указанную ниже. Кроме того, в растении содержится
эфирное масло — цикутол (в плодах до 1,2 %) с разнообразными терпенами.
Химическая структура цикутоксина.
Корневище веха особенно ядовито ранней весной и поздней осенью. Однако и в
другое время года ядовитость его сохраняется и остаётся высокой. Цикутоксин и
другие ядовитые вещества веха не разрушаются ни под воздействием высокой
температуры, ни при длительном хранении. Случаи отравления животных вёхом чаще
всего встречаются весной. Среди крупных животных отравления отмечены
преимущественно у рогатого скота. Это объясняется меньшей разборчивостью животных к
поедаемой траве и тем, что само растение очень легко выдёргивается с корнем.
Использование
В русской народной медицине корни и корневища цикуты применяли наружно (в
виде мазей, настоек) при некоторых кожных заболеваниях, ревматизме, подагре.
Используется в гомеопатии.
Ранее считалось, что Сократ покончил жизнь путем принятия сока цикуты,
однако в настоящее время полагают более вероятным, что Сократ принял напиток на
основе болиголова пятнистого (Conium maculaturn)
Витания снотворная Withania somnifera (L.) Dunal Все части
Многолетнее растение из семейства пасленовых.
Витания снотворная широко распространенна в Индии и Северной Америке.
Ботаническое
описание
Витания снотворная - вечнозеленый кустарник покрытый толстыми ветвями и
тонкими веточками. Листья широкие, и вырастают с волосками. Цветы маленькие,
зеленовато-желтые и колоколообразные. Плодоносит маленькими красными плодами.
Размер растений до 1,5 метра.
Химический
состав
Корни содержат алкалоиды, в частности, анаферин, анагидрин, никотин, тропин
и витасомнин. Кроме того, обнаружены стероидные лактоны, так называемые вита-
ноиды (сомниферанолид, сомнивитанолид, витаферин А и витасомниферанолид).
Также обнаружены свободные аминокислоты: глицин (очень полезный для мозгового
кровообращения), цистин, аланин, триптофан.
Витаферин А обладает противоопухолевым действием.
Использование
Плоды и корень, вернее, препараты из них, благодаря высокой эффективности и
минимуму побочных эффектов, делают витанию одним из наиболее распространенных
растений аюрведической медицины. Она имеет приблизительно такое же значение,
и к ней относятся с таким же пиететом, как к женьшеню в китайской медицине.
Традиционно плоды использовали как афродизиак, амулет и колдовское
средство . Из корней готовили любовный напиток. В тантрических ритуалах использовали
для увеличения продолжительности эрекции.
Под именем ашваганда она распространена в качестве биологически активной
добавки в Европе. Самое интересное, что это растение в отличие от остальных
растений против стресса сочетает два действия в одном флаконе: успокаивающее
и тонизирующее.
Этим она отличается от других адаптогенов (женьшеня, элеутерококка и родио-
лы), которые разрешены в Европе как лекарственные препараты. И используются
для этой цели корни растения.
Плоды напоминают плоды физалиса, съедобны и используются для приготовления
супа. Плоды также используют для приготовления сыра.
Воаканга африканская Voacanga africana Все части
Воаканга африканская (лат. Voacanga africana) — растение семейства Кутро-
вые, вид рода Воаканга; произрастает в тропической Африке.
Ботаническое
описание
Это — небольшое дерево высотой до 6 м. Листья могут достигать 30 см в дли-
ну. Цветки жёлтые или белые. Плод — костянка с жёлтым семенем.
£&Vj«r^
Химический
состав
В растении присутствие сложной смеси индольных алкалоидов, таких как во-
акангин, вокамин, вобтусин, аматаин, акуаммидин, таберсонин и коронаридин.
Особый фармацевтический интерес имеет воакангин, используемый для полусинтеза
ибогаина — вещества, применяемого в некоторых странах для лечения алкогольной
и опиоидной зависимостей.
Использование
Кора и семена растения используются в Западной Африке как психоактивное
средство при совершении религиозных ритуалов и в качестве афродизиака.
Водосбор Aquilegia L. Корни
Водосбор, или Орлик, или Аквилегия (лат. Aquilegia) — род травянистых
многолетних растений семейства Лютиковые.
Известно 60—70 видов, произрастающих в Северном полушарии (по другим
данным) . Согласно данным сайта The Plant List, род насчитывает 101 видов.
Около 35 видов введено в культуру.
В качестве примера далее описывается Водосбор обыкновенный, или Аквилегия
обыкновенная (лат. Aquilegia vulgaris) — многолетнее травянистое растение,
вид рода Водосбор (Aquilegia) семейства Лютиковые (Ranunculaceae).
Ареал вида охватывает средние и южные районы Европы, Скандинавию. Завезён в
Северную Америку. На территории России встречается в европейской части.
Произрастает на лугах, в лесах и парках, иногда на песчаной почве.
Ботаническое
описание
Стебель ветвистый в верхней части, голый или опушённый, высотой 30—70 см.
Листья снизу светлее, чем сверху, иногда сизоватые, опушённые. Прикорневые
листья дважды тройчатые, на длинных черешках, состоят из округло-клиновидных
листочков 2,5—5 см длиной и 1,5—2 см шириной. Стеблевые на коротких черешках,
такой же формы.
Цветки синего, розового, лилового, красного или, редко, белого цвета, 4—5
см в диаметре. Лепестки около 3 см длиной и 1 см шириной, тупые, с толстыми
крючковидно загнутыми на конце шпорцами. Чашелистики 1,5—2,5 см длиной,
реснитчатые, яйцевидной или овально-ланцетной формы.
Завязи железистые, пушистые, в количестве 5—8.
Семена блестящие, чёрные.
Химический
состав
Водосбор обыкновенный содержит алколоид аквилегинин (0,05%), витамин С,
цианогенные соединения гликозида. Алкалоиды обнаружены в надземной части
растения и цветках, листья белладонны содержат витамин Семена богаты жирными
маслами и содержат алкалоид аквилединин.
Использование
Водосбор рекомендуют применять, как успокаивающее и болеутоляющее средства
в период болезненных менструаций у женщин. Это отличное мочегонное и
слабительное средство. Его используют при желудочных коликах, мастопатии, мастите
и в качестве альтернативного лечения при целюлите. При кожных сыпях,
фурункулах и свищах в ротовой полости хорошо помогает наружный горячий настой. Его
готовят из измельченного растения, заливая столовую ложку двумя стаканами
воды. Принимать следует по 2 столовые ложки данного настоя в день. Ротовую
полость полощут несколько раз в день. Используют также свежевыжатый сок
водосбора по 15 капель не более двух раз за день. Заготавливают траву в период
цветения, срезая на высоте десять сантиметров надземную часть растения.
Хранят в проветриваемом сухом помещении.
Водосбор обыкновенный - чрезвычайно ядовитое растение, поэтому использовать
его нужно очень осторожно и под контролем врачей.
Воловик лекарственный
Anchusa officinalis L.
Все части
Воловик лекарственный, или Анхуза лекарственная (лат. Anchusa officinalis)
— вид травянистых растений рода Воловик (Anchusa) семейства Бурачниковые
(Boraginaceae) .
Ботаническое
описание
Многолетнее травянистое, жестко-шершавое растение. Стебель ветвистый, 20—
100 см высотой. Листья узкие, ланцетные или продолговато-ланцетные, 5—12 см
длиной и 1 см шириной, нижние черешковые, верхние сидячие.
Цветки в метельчатых соцветиях, состоящих из завитков. Чашечка
пятираздельная, венчик пятилопастный, сначала фиолетовый, потом голубой, с беловатыми
чешуйками в зеве. Тычинок 5. Плоды — яйцевидные, косые, бугорчатые, сетчато-
морщинистые, серые орешки.
Цветение в мае—августе, плодоношение с июня.
Химический
состав
В стеблях и листьях обнаружены ядовитые алкалоиды, парализующие нервную
систему, алкалоид циноглоссин, холин, глюкоалкалоид консолидин, фенольные
кислоты с главным компонентом (литоспермовая кис лота), большое количество
слизи, красящие вещества и др.
Использование
Препараты воловика обладают отхаркивающим, противовоспалительным и
мягчительным действиями.
В незначительных дозах применяется при воспалительных процессах слизистой
оболочки дыхательных органов, при укусах бешеных животных. Наружно водный
настой корней и травы употребляют в качестве рано-заживляющего средства и при
зубной боли.
Волчеягодник Daphne sp. Все части
Волчеягодник, или Волчник, или Волчье лыко (лат. Daphne1) — обширный род
растений семейства Волчниковые (Thymelaeaceae), включающий вечнозелёные и
листопадные небольшие кустарники, растущие преимущественно в горных и
равнинных районах умеренного и субтропического поясов Евразии, Северной Африки и
Австралии. Они известны благодаря своим душистым цветкам и ядовитым ягодам.
Ботаническое
описание
Листопадные или вечнозелёные кустарники.
Листья очерёдные, редко супротивные, короткочерешчатые, цельнокрайние.
Цветки двуполые, в кистях, головках или пучками, с четырьмя (реже с пятью)
лепестками, сросшимися у основания в трубку. Их цвет варьирует от зеленовато-
жёлтого до белого и розового. Вечнозелёные виды волчеягодника имеют чаще
всего зеленоватые цветки, а листопадные — розовые. Столбик короткий, с крупным
шарообразным рыльцем. Тычинок 8—10 (в два ряда). Большинство видов растения
цветут поздней зимой или ранней весной. Представителям рода свойственна
каулифлория (образование цветков из спящих почек прямо на стволах побегов),
которая встречается чаще у растений тропической зоны, чем умеренной.
Плод — сочная костянка, ярко-красная, часто чёрная, а иногда и белая. Яркие
сочные плоды привлекают зарянку, дроздов и других птиц и с их помощью
распространяются. Зажурило К. К. нашёл в околоплоднике волчеягодника алтайского
(Daphne altaica) следы вскрывающегося механизма, что указывает на
происхождение плодов волчника из коробочки.
1 Род был впервые описан К. Линнеем и им же было дано название лат. Daphne, в
переводе с греческого означающее «лавр», за сходство листьев представителей рода с
листьями лавра.
Волчеягодник обыкновенный (Daphne mezereum).
Химический
состав2
Содержит дитерпеноиды (дафнетоксин, мезереин), кумарины (дафнин, дафнетин и
др.). Мезереин СзвНзвОю представляет действующее начало волчеягодника и
содержится во всех частях растения, оказывает сильное местно-раздражающее действие
на кожу (вызывает красноту и волдыри) и слизистые (вызывает жжение и
расстройство желудка). Дафнин и другие гидрооксикумарины относятся к группе
антивитаминов К и могут вызвать повышенную кровоточивость. Мезереин проявляет
мутагенные свойства.
В составе ягод, кроме того, найдены: жирное масло (31 %) , следы эфирного
масла, воск, камедь, горькое красящее и белковое вещества, минеральные соли и
подобное дафнину вещество коккогнин (С10Н28О4) .
Использование
Применяется в народной медицине, а также в гомеопатии, в этом качестве
фигурирует в «Каноне врачебной науки» Авиценны.
Применение растения для медицинских целей запрещено. В научной медицине
кора и препараты из неё, а также и ягоды, употребляли почти исключительно как
наружное в качестве кожных раздражителей и нарывных средств. Для врачебных
целей кору заготовляли в январе — феврале, сдирая её лентами, и сушили
внутренней поверхностью наружу. Ягоды собирали вполне зрелыми и высушивали.
2 Волчеягодник обыкновенный
Луб с ветвей употреблялся иногда на плетение женских шляпок и других мелких
изделий.
На острове Хоккайдо сок растения использовался айнами для смачивания острия
гарпунов при охоте на моржей.
Отравление наступает при поедании ягод (часто детьми), жевании коры, а
также при контакте кожи с влажной корой или при попадании на неё сока растений
(дерматиты). Вдыхание пыли из коры вызывает раздражение слизистых глотки и
дыхательных путей, попадание в глаза раздражает конъюнктиву. После поедания
ягод ощущается жжение во рту, боль в подложечной области, тошнота, рвота,
слабость, возможны судороги. Отравление протекает по типу геморрагического
гастроэнтерита.
Воронец Actaea L. Все части
Воронец (лат. Actaea) — род многолетних травянистых растений семейства
Лютиковые (Ranunculaceae) .
На территории бывшего СССР произрастает 3 вида, а с учётом рода Клопогон,
причисленного к нему, — 8.
Известны простонародные названия растения: Христофорова трава, волчьи
ягоды, вонючка, вороньи ягоды. Латинское название имеет греческое происхождение,
одно из названий бузины.
Воронец колосистый (Actaea spicata).
Виды рода Воронец встречаются в Северной Европе, на Кавказе и в Западной
Сибири, Монголии, Китае, Японии, а также в Северной Америке.
Растут во влажных, тенистых хвойных и смешанных лесах, на опушках; на сухих
глинистых или глинисто-каменистых склонах, совершенно открытых местах или в
редких зарослях; на кочках среди травяных болот, по лесным болотам.
Ботаническое
описание
Листья крупные очерёдные, дважды или трижды тройчаторассечённые.
Цветки мелкие, правильные, обоеполые, собранные в виде простых или
разветвлённых кистей. Чашечка из четырёх беловатых, быстро опадающих листочков.
Лепестки мелкие, лопатчатые, в числе 1—6, иногда отсутствуют. Тычинки длиннее
других частей цветка, многочисленные, нередко с расширенными в верхней части
нитями. Пестиков 1—8, с верхней яйцевидной завязью и сидячим широким рыльцем.
Плоды — чёрные или красные (в зависимости от вида), блестящие, величиной с
горошину многосемянные ягоды или орешки, иногда на длинных ножках.
Химический
состав3
Все органы растения содержат алкалоиды, трансаконитовую кислоту, сапонины,
семена — жирное масло (27—31 %), а листья — аскорбиновую кислоту
Использование
Все части растения ядовиты, при употреблении внутрь вызывают тошноту,
рвоту, боли в животе, в тяжёлых случаях тремор, судороги, помрачение сознания.
Ветвистое, сильно изогнутое корневище его находило прежде в фармации под
именем Radix Christophorianae s. Aconiti racemosi большое применение как
слабительное средство.
Ягоды воронца колосовидного, сваренные в квасцах, дают чёрную краску.
Актея используется иногда также как декоративное растение, в садах.
Вороний глаз
Paris L.
Все части
Вороний глаз (лат. Paris) — род однодольных растений семейства Мелантиевые
(Melanthiaceae) .
Вид Вороний глаз четырёхлистный в природе, как правило, представлен
полиплоидными формами с тремя, четырьмя или пятью наборами хромосом. В связи с
образованием несбалансированных гамет при мейозе, половое размножение имеет
относительно малое значение. Этот вид представляет собой важный модельный
объект популяционной генетики.
Вороний глаз долгое время сохранял мировой рекорд по размеру генома среди
растений — 132,50 пг.
Вид Вороний глаз четырёхлистный (Paris quadrifolia) L. растёт в тенистых
лесах всей Центральной Европы и лесах умеренного пояса Азии до Камчатки. На
Кавказе произрастает Вороний глаз неполный (Paris incompleta), в Гималаях —
Вороний глаз многолистный (Paris polyphylla) с восемью — десятью листьями под
цветком и 4—5-дольными цветками.
Другие русские названия — вороньи ягоды, волчьи ягоды, крест-трава.
3 Воронец колосистый
Ботаническое
описание
Многолетнее растение высотой 10—40 см.
Корневище горизонтальное, длинное.
Стебель прямостоячий, без опушения (как и все части растения).
Образует мутовку из четырёх (реже 5—6) почти сидячих листьев длиной до 10
см. Листья широкоэллиптические, с клинообразным основанием и заострённым
кончиком .
Цветок одиночный, находится на верхушке стебля. Околоцветник двурядный: 4
наружные листика ланцетной формы, зелёного цвета и 4 внутренних (более
мелкие, узко-линейные, желтовато-зелёные). Тычинок восемь, находятся у основания
листочков околоцветника. Столбиков четыре, сросшихся у основания. Цветёт
вороний глаз в июле — августе.
Плод — шаровидная четырёхгнёздная ягода, диаметром около 1 см, блестящая,
чёрная, с сизоватым налётом. Созревает в августе.
Вся надземная часть растения при первых заморозках отмирает, остаётся
подземное корневище, которое следующей весной даёт новый надземный побег.
Вороний глаз четырёхлистный (Paris quadrifolia).
Химический
состав
Вороний глаз четырёхлистный содержит витамин С, флавоноиды, кумарин, орга-
нические кислоты (лимонную кислоту, яблочную кислоту), пектиновые вещества,
гликозид паридин. В корневищах, листьях и плодах растения содержится ядовитый
сапонин паристифин. В корневищах содержатся также сапонины стероидного
строения , алкалоиды.
Использование
Растение смертельно ядовито. Особенно часто отравляются дети, которых
привлекают блестящие красивые ягоды вороньего глаза. Листья действуют на ЦНС,
плоды — на сердце, корневища вызывают рвоту. Симптомы отравления: боли в
животе, понос, рвота, приступы головокружения, судороги, нарушение работы
сердца вплоть до его остановки. Применение растения для медицинских целей
запрещено .
Вязель, Многоцвет (Чахоточная трава)
Coronilla L.
Корни, семена
Вязель, или Заячий клевер (лат. Coronilla) — род цветковых растений
семейства Бобовые (Fabaceae), подсемейства Faboideae, трибы Loteae. Включает 10
видов.
Представители рода встречаются по всей Европе, на Канарских островах, в
Западной Азии и на северо-востоке Африки. Центр разнообразия — Южная Европа,
где этот род наиболее обычен.
На территории бывшего СССР произрастает 10 видов; большинство растёт на
лугах и лесных полянах. В европейской части бывшего СССР и на Кавказе наиболее
распространён вязель разноцветный (Coronilla varia).
Вязель разноцветный (Coronilla varia)
Ботаническое
описание
Многолетнее (возраст может достигать 20 лет) травянистое почти голое
растение. Стебель полый, ребристый, лазящий, 60—200 см в длину, зелёный, в
основании красноватый. Листья очерёдные, непарноперистые, 4—16 см длиной, состоят
из 7—25 листочков, каждый из которых 1—3 см длиной и 0,4—1,2 см шириной, с
нижней стороны немного более бледные. Прилистники неопадающие, линейные, 2—3
мм длиной.
Соцветия — зонтики на цветоножках до 5—15 см длиной в пазухах верхних
листьев. Цветки розово-белые, по 10—20 в зонтике, ароматные. Парус (флаг) 10—
13x7—8 мм, вёсла (крылья) 11—15x4—5 мм, лодочка (киль) 10—13 мм, с
тёмнокрасным концом. Тычинки в числе 10 (9 сросшихся и 1 свободная), бледно-
зелёные, с золотисто-жёлтыми пыльниками.
Плоды — членистые бобы 2—7 см длиной, при созревании распадающиеся на
односемянные сегменты. Семена красно-коричневые, 3,5—4х1—1г4х1—1г3 мм
Химический
состав
Из семян вязеля выделены малоизученные сердечные гликозиды, коронизид, ко-
рониллин, углевод стахиоза, жирное масло, насыщенные жирные кислоты, мочевая
кислота. Трава содержит коронилин, псевдокумарин, дубильные вещества,
аскорбиновую кислоту (до 27,5 мг% на сырой вес), каротин (2,6-10,6 мг%) ; цветы -
0,16% эфирного масла и следы алкалоидов.
Использование
В народной медицине вязель пестрый применяется как сердечное и мочегонное
средство. Гликозид коронизид обладает характерным для сердечных гликозидов
действием на сердце, близким по характеру и силе строфантину "К".
Практического применения в официальной медицине препараты вязеля еще не имеют.
Гликозид , корониллин изучены мало.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
В МИРЕ НАСЕКОМЫХ
Мариковский П.И.
(продолжение)
Охраняют и кормят
беззащитное потомство
Яички и молодые личиночки мягки, нежны, потому становятся часто лакомой
добычей хищников. Вот почему многие насекомые-родители охраняют свое потомство.
Пушистая пяденица откладывает яйца комочками, покрывает их частично волосками
со своего тела и сидит на них несколько недель. Многие пчелы, устроив ячейки
с запасами и яичками, закупоривают главный ход своим телом, охраняя
развивающееся семейство от возможных напастей. Так она и погибает, оставаясь на
месте . Бетилоидная оса, та самая, о которой мы рассказывали, что она заражает
яичками личинок дровосеков, с упорством добираясь до жертвы, не покидает
своего потомства, развивающегося в добыче, остается рядом и впоследствии тут же
погибает. Пилильщик Перга левизи, обитающий в Австралии, прикрепив яйца на
листке эвкалипта, остается на месте кладки, оберегая ее от врагов до момента
выхода потомства. Охраняет он некоторое время и молодых личинок. Медведки
(рис. 278) роют в земле просторные шарообразные камеры в диаметре до десяти
сантиметров, в которых оставляют яички. Наиболее плодовитые медведки
откладывают до шестисот яиц. Здесь медведка не только сторожит свое сокровище, но и
кормит выводок до первой линьки, пока ее многочисленные дети не окрепнут и не
будут готовы к самостоятельной жизни. Такие же заботливые матери и уховертки
(рис. 279).
Рис. 278 - Медведка.
Царство
уховерток
Ранней весной в ущелье Карабалты в Киргизском хребте я встретил множество
уховерток. Здесь было настоящее их царство, особенно там, где к ручью
спускались осыпи из плиточного камня. Под каждой плиткой, лежащей на земле, жили
уховертки большой компанией - штук до полусотни. Конечно, стоит только
поднять камень, мирная жизнь нарушается, уховертки приходят в величайшее
замешательство, задирают кверху свои клешни и, размахивая ими, разбегаются во все
стороны, спасаясь кто где может. Плоские камни прогреваются, и нет лучшего
места для тех, кто боится дневного света, но любит тепло. Меня очень
заинтересовало, почему уховертки собираются такими большими скоплениями под
камнями . Десяток перевернутых камней уже открывает немало секретов. Оказывается,
под каждым из них не случайное скопление, а одна большая, вместе живущая
семья. Вот глава семьи - уховертка-мать. Она заметно крупнее всех, надкрылья у
нее ярче, брюшко длиннее и клешни больше. Все остальные - ее дети. Но они не
одинаковы. Самые маленькие - длиною менее сантиметра, надкрылья у них
зачаточные, клешни едва заметные. Средние - около сантиметра, ярче окрашены,
надкрылья и клешни хорошо развиты. Самые старшие братья и сестры уже совсем как
взрослые - около полутора сантиметров - и скоро догонят главу семейства.
Значит , при матери находится потомство трех яйцекладок. Все члены многочисленной
семьи живут вместе.
Плоский камень, как видно, - постоянное убежище уховерток, их дом. Вот один
единственный и маленький выход. Только через него дом связан с внешним миром.
Вот обширная комната, усеянная мельчайшей трухой темно-зеленоватого цвета, -
столовая, здесь дружная компания собирается к трапезе. А там в сторону идут
маленькие каморки, в которых ютятся, прижавшись друг к другу, уховертки. Ма-
лыши, средние и старшие, держатся раздельно, хотя и вблизи. Возможно, когда
становится холодно, все собираются в одну кучу. Вместе теплее! У самого
дальнего конца жилища, в стороне, противоположной выходу, расположена небольшая
норка. Как жаль, что ее трудно проследить между камнями! В ней, без сомнения,
находится зимовочная камера - место долгой зимней спячки всей семьи.
Кто же кормит столь многочисленную ораву? Надо подождать вечера: уховертки
никогда не выходят на поверхность земли днем. Они типично ночные насекомые,
боятся и сухости, и солнца, и многочисленных врагов.
Низкорье Киргизского хребта
В ущелье ложится глубокая тень. Ручей шумит, бурлит и пенится. Над
громадными гранитными скалами проносится стайка сизых голубей. На кустике таволги
распевает черный дрозд. Наверху еще светит солнце, окрашивая скалы в багровый
цвет. Розовеют снежные вершины далекого перевала. Тихо и не спеша из-под
плоских камней выползают уховертки-мамаши и скользят бесшумно между травинками.
Пока одни возятся среди темного леса трав, другие уже возвращаются обратно с
травинками в челюстях. И странно: травинки основательно подвяли и, видимо,
заготовлены заранее. Значит, детям почему-то необходим менее сочный корм.
Дойдя до входа под камень, самка заталкивает в норку кончик травинки, затем,
бросив ношу, пробирается туда и сама. Как только скрывается в норе, торчащая
оттуда травинка тотчас же начинает шевелиться и постепенно исчезает.
Уховертки, по всей вероятности, не умеют заползать в свое жилище, пятясь назад, им
мешают длинные клешни. Едва пища занесена, отодвигаю камень. Еда уже в центре
столовой, и около нее собралось все многочисленное семейство. Кое-кто
запустил челюсти и начал трапезу.
Интересно проследить, что же будет с уховертками. Конец весны - начало
лета. Еще цветут кое-где одуванчики, синюхи, красные маки. Уховертки сильно
подросли. Младшие, средние и старшие - все выровнялись и стали взрослыми
самками и самцами. У самцов длинные клешни, и они ими ловко размахивают, задрав
кверху брюшно. От бывших семей и следа не осталось. Уховертки-родительницы
давно погибли, и их трупы кое-где можно найти под камнями. Покрытые белым
грибком, они неузнаваемы. Молодые уховертки разбрелись и сейчас путешествуют
всюду, забираются на день под камни, собираются большими скоплениями и так
же, как в детстве, дружно и сообща поедают травинки. Только запасами
провианта теперь, когда нет заботливой матери, занимаются все...
Еще в 1759 году шведский энтомолог Де Гир описал, как молодые уховертки
тотчас же прячутся под мать, оказавшись на свету, если перевернуть камень. В
это время они очень походят на цыплят, забравшихся под наседку. Известный
популяризатор Брем сообщает, что уховертка-мать, если ее часто беспокоить,
переносит в челюстях яички в другое место. Она следит за молодыми уховертками,
сгоняет их в кучу, когда те расползаются в стороны дальше, чем это
полагается, и погибает лишь тогда, когда молодое потомство вполне разовьется.
Также переносит свои яички с одного места на другое и прибрежная уховертка
Лабидура рипария (рис. 280). Европейская уховертка Форфикула аурикулярия
после того, как снесет яички, изгоняет самца. Потом она тщательно охраняет
яйца, переносит их с места на место, поедает яйца, пораженные плесенью, тем
самым предохраняя здоровые яйца от заражения грибком. Не покидает она своего
потомства и после выхода из яичек молодых уховерток, кормит их до третьего
или четвертого возраста. Впрочем, если она откладывает еще партию яиц, то
поколение первой кладки лишается родительской опеки раньше.
Рис. 279 - Уховертка Ореазиобия Рис. 280 - Прибрежная уховертка
Федченко Лабидура рипария
Уховертка Пролабиа арахидис откладывает яички с готовыми к вылуплению
личинками. Но сами они не могут прорвать оболочку яйца и выбраться наружу. Эти
акушерские обязанности берет на себя сама мать: как только снесет яйцо,
тотчас же осторожно и деликатно освобождает детку от яйцевой оболочки. Самка
уховертки Анаделабис сторожит норку, в ней оставляет яички и покидает ее,
лишь когда из яичек выходят личинки.
Немало заботливых родителей и среди разнообразной братии растительных
клопов . Один из исследователей, изучив литературу по биологии клопов, отметил
случаи заботы о потомстве у двадцати пяти видов, относящихся к восьми
семействам. Клопы, эти заботливые родители, ведут различный образ жизни, обитают в
различной обстановке и охраняют от многочисленных паразитов и хищников не
только яички, но иногда и молодых клопиков. Один из клопов семейства пентато-
мид, обитающий в Африке на дереве какао, тоже сторожит отложенные яички,
прикрыв их своим телом. Если самку насильно удалить, она поспешно возвращается
обратно. Охрана продолжается до тех пор, пока из яичек не выведутся нимфы,
которые от матери постепенно расползаются в разные стороны. Такая охрана
очень важна, она препятствует заражению яичек наездниками.
Клоп щитник Эласмуха гризеа сидит на яйцах, прикрывая своим телом, не
покидает их. Другой клоп - краевик листовидка Филломорфа ланцеолята - носит
отложенные на себе яйца между многочисленными шипами, покрывающими тело. Клоп
водомерка Халабатес собринус, обитающий в открытом океане, - единственное
насекомое, которое поселилось в морской стихии, не боясь ни ее громадных
пространств , ни страшных волнений и штормов. Он таскает за собой и на себе яйца.
Иначе нельзя, в бескрайней водной пустыне легко растеряться! У клопов
южноамериканского рода Гхилианелла, отличающихся удлиненным телом, личинки
обвивают мать со всех сторон, она носит их на себе, оберегая от врагов. На себе
носят яйца и некоторые клопы из тропического семейства водяных скорпионов бе-
лостомид. Клоп Акантосома гризеум не только защищает снесенные яйца, но
значительное время оберегает вышедших из них клопиков. Клоп серая эласмуха
тщательно стережет свое потомство, следит за тем, чтобы ее многочисленные детки
не разбежались во все стороны, созывает их особыми звуками, чем напоминает
наседку. Самка кубинского клопа триатома не только стережет отложенные ею
яйца и охраняет вышедших из них клопиков, но и кормит их весьма оригинальным
способом. Окружив мать и вонзив в нее свои острые хоботки, клопики сосут ее
чрево. Самоотверженная кормилица переносит экзекуцию, которую устраивают ее
дети.
Какое-то время носят с собой яички и некоторые ручейники (рис. 281). Затем
они бросают их в воду или даже опускаются сами вместе с ними под воду. Самки
тараканов, помещая яйца в особую капсулу или яйцевой кокон - оотеку, носят ее
на конце брюшка. Некоторые тараканы не расстаются с таким коконом до тех пор,
пока в нем не разовьются молоденькие тараканята. Только тогда самка прощается
с ними, помещая их где-нибудь в темном и защищенном от света месте - под
камнями, в щелях земли. Некоторые же тараканы закапывают оотеку в землю. Точно
так же носит с собой яйцевой кокон, придерживая его задними ногами, самка
жука водолюба Сперхус эмаргинатус, оставляя его лишь тогда, когда из яичек
выводятся личинки. Жуки Омастедес спекулярис, обитающие в Колумбии, откладывают
яйца плотной кучкой на лист растения и охраняют отродившихся личинок. Их
развитие длится две-три недели. Они питаются по строго заведенному регламенту: с
шести до девяти часов утра и с шести до девяти часов вечера. Во время питания
личинки расползаются по листу, а затем собираются тесной группой,
располагаясь кружком, головками к центру, в котором находится их мать. Прикончив лист
растения, личинки и охраняющая их родительница дружно переползают на другой
лист. Энтомолог, изучавший это примерное семейство, установил, что без матери
большинство личинок погибает от муравьев. Сходный образ жизни ведут листоеды
Хитодекта руфипес. Этот вид обитает в Пьемонте (северо-запад Италии). За раз
самочка жука выводит до тридцати личинок. Весь выводок держится неразлучно,
совместно поедая листья. Одновременно у всех и происходит линька. Мать все
время следит за своими детьми. Обычно после каждой линьки она переводит
личинок на другой лист. Развитие под надежным присмотром родительницы длится до
того момента, когда личинки, покидая растение, опускаются на землю и там
окукливаются.
Подобные примеры родительской опеки зарегистрированы и у многих жуков щито-
носок (рис. 282), также относящихся к семейству листогрызов. Некоторые жуки
водолюбы откладывают яйца в особый яйцевой кокон, который и носят на нижней
стороне своего тела до вылупления личинок. Исключительный пример заботы о
потомстве представляет жук бледная щитоноска Омоплата паллигипеннис, живущая в
Бразилии. У этого жука, относящегося к семейству листогрызов, сильно
расширенные края переднеспинки и надкрылий образуют как бы щит, широко покрывающий
тело. Личинки жука не расползаются далеко от матери и с рассветом на день до
вечера прячутся под ее телом, высунув наружу головки. «Вся эта компания, -
пишет Брем, - очень напоминает наседку с цыплятами».
Рис. 281 - Ручейник Рис. 282 - Жуки-щитоноски (Кассида)
Энтомологи не подозревали, насколько совершенная забота о потомстве у жуков
могильщиков (рис. 283). Как оказалось, некоторые из них, освободив под трупом
пространство, вырывают обычно боковой ход, в котором замуровывают яйца.
Затем, пока в яичках происходит развитие зародыша, жук заглатывает кусочек тела
добычи и, обработав его пищеварительными соками, отрыгивает обратно. Так он
обрабатывает труп, превращая его ткань в полупереваренную кашицу. Затем
открывает боковой ход как раз перед тем, как из яичек выходят личинки, и
собирает их на том месте, где на трупе приготовлено его блюдо, и кормит им
поочередно личинок. В столь сложном ритуале воспитания потомства принимают участие
оба родителя.
Рис. 283 - Жук-могилыцик Сильфа обскура
Но совершенней всего выражена забота о потомстве у сахарных жуков пассалид
- обитателей тропических стран. Достоверно изучена жизнь только бразильских
пассалид. Самцы и самки этих жуков живут попарно, вместе и ухаживают за своим
потомством. Личинки самостоятельно питаться не умеют. Жуки кормят их
пережеванной древесиной, смоченной слюной и обработанной ферментами с участием
особых грибков. Забота о потомстве продолжается даже и тогда, когда личинки
окукливаются и из них выходят молодые жуки. Интересно, что жуки и личинки
постоянно сигнализируют друг другу звуками. У личинок на средней паре ног
располагается пильчатая пластинка, по которой царапают очень маленькие задние
ножки. У взрослых жуков имеется мелкозубчатая пластинка на надкрыльях,
которая издает звук от трения о последние тергиты брюшка. Звуковая сигнализация в
жизни этих жуков имеет какое-то большое значение, звуковой аппарат достигает
значительной сложности, и у некоторых жуков надкрылья целиком превращаются в
орган для воспроизведения звуков.
Проявляют
коллективную
заботу
Эта форма заботы о потомстве плохо изучена энтомологами, и у нас почти нет
фактов, достойных описания. Впрочем, муха Антракс тидес обнаруживает
замечательную способность массовой заботы о своих яичках. Самки откладывают их в
общую кучу, тотчас же прилипая к ней своими телами и тут же погибая. Куча яиц
с прилипшими к ней мухами обычно висит на тонкой ветке над самой водой,
откуда рано или поздно падает в воду. В воде происходит развитие личинок.
Целесообразность и происхождение такого обычая непонятны.
Проявляют некоторую долю коллективизма и самки пустынной саранчи. Они
откладывают яички скоплениями, по-видимому, ради того, чтобы впоследствии
сохранить свойственный этому виду стадный образ жизни. В какой-то мере
коллективная забота о потомстве свойственна и короедам. Обычно эти жуки развиваются
на ослабленных деревьях, так как здоровые защищаются от них смолой. Когда
короедов много, а пригодных для развития их личинок деревьев не хватает, они
начинают нападать на здоровые деревья, погибая массами от смолы.
Самоотверженные атаки продолжаются до тех пор, пока деревья не ослабнут. Тогда
оставшиеся в живых пользуются плодами павших, поселяются под корой и производят
потомство. Жуки могильщики откладывают яички в трупы погибших мелких
позвоночных животных. Но так как в мире немало любителей мертвечины, как среди
насекомых, так и среди птиц и зверей, то, слетевшись на добычу, жуки энергично
закапывают свою находку, выбрасывая из-под нее землю. Только когда погибшее
животное оказывается полностью погребенным, коллективная работа самок
заканчивается, и каждая из них начинает откладывать яички. Один жук не в силах
разрешить подобную задачу.
Коллективная забота о потомстве более всего развита у общественных
насекомых : ос, пчел, муравьев, термитов. У них яички, снесенные самками,
выкармливают большей частью определенные рабочие - няньки. Они холят их, облизывают,
очищая тело от пыли и грязи, переносят с места на место, выбирая камеру с
соответствующей температурой и влажностью, выносят их в особые поверхностные
камеры, нагреваемые лучами солнца, устанавливают диету, благодаря которой из
личинки развивается в зависимости от потребности семьи то половозрелая матка,
то рабочий особой категории, то солдат с развитыми челюстями и воинственными
наклонностями. Тут детоводство, если так можно назвать издавна сложившийся
набор инстинктов общественных насекомых, достигло высшего развития, и
механизм его, дающий столь поразительные результаты, представляет одну из жгучих
загадок жизни общественных насекомых, которую предстоит разгадать ученым. По-
ка же мы знаем очень мало об этой особенности жизни общественных насекомых.
Недавно стало известно, например, что пчелы, чтобы вывести из личинки матку,
кормят ее так называемым пчелиным молочком, выделяемым из специальных желез и
содержащим пищевые вещества, витамины и гормоны. Пчелиное молочко применяется
в медицине и парфюмерии.
Малодетные и
многодетные
родители
Плодовитость насекомых разная: некоторые многодетные - они кладут очень
большое количество яиц, другие малодетны. Почему так? Те насекомые, которые
не заботятся о своем потомстве и единственной родительской обязанностью
считают отложить яички в соответствующее место, как правило, очень плодовиты. И
наоборот, пестующие своих личинок, заботящиеся об их судьбе, кормящие их,
защищающие от врагов малоплодовиты. Первые родители борются за место в жизни
«количеством», вторые - «качеством». Беспечная мать - комнатная муха -
разбрасывает свои яички куда придется. Она очень плодовита и кладет около двух
тысяч яиц. В теплом климате личинка окукливается через десять-двадцать дней,
а за лето может выплодиться пять-шесть поколений. Потомство одной
благополучно перезимовавшей мухи при условии, если все выживут, может составить к осени
поистине астрономическую цифру - пять с половиной триллионов мух! Но у
комнатной мухи масса врагов, многие яички и личинки погибают, не достигнув
взрослой стадии. И все же, несмотря на недругов, эти весьма податливые
насекомые, издавна связавшие судьбу с человеком, процветают.
В Африке живет муха це-це. Она сосет кровь диких животных, нападает и на
человека, передавая опасную сонную болезнь. Муха це-це по особенному
проявляет заботу о своем потомстве. Она вынашивает деток в своем теле, которые
питаются там выделениями специальных желез, и всего рождает не более пяти-шести
развитых личинок. Им не надо искать пищи, скрываться от врагов. Единственное,
что остается, - это окуклиться и вскоре превратиться во взрослых мух. Це-це в
400 раз менее плодовита комнатной мухи и все же благополучно выживает,
плодится, приносит горе человеку, домашним животным и зверям. Вообще, мухи,
рождающие живых личинок (а таких немало), менее плодовиты, чем мухи, кладущие
яички.
Так же мало плодовиты мухи дазифоры. В их теле личинки растут до третьей
стадии, то есть почти заканчивают развитие. Но наибольшего рекорда в этом
отношении достигла одна необыкновенная муха - термитница, обитающая в жилище
термитов. Необыкновенной мы ее назвали неслучайно. Жизнь на положении
приживалки настолько сильно изменила форму тела насекомого, что ученые долгое
время не могли догадаться, что это все же муха. Другая ее удивительная черта -
она либо откладывает очень крупное яйцо, из которого сразу выходит взрослое
насекомое, или же рождает взрослую муху. Плодовитость термитницы очень мала.
Личинки наездников семейства эухариды паразитируют на муравьях. Но,
очевидно, из-за того, что устроить яички на этих чутких и всегда копошащихся вместе
насекомых не столь просто, наездники откладывают их возле муравейников.
Вероятность того, что крошечная личиночка, вышедшая из яйца, попадет на случайно
пробегающего муравья, очень мала. Поэтому наездник сильно плодовит, и одна
самка откладывает до пятнадцати тысяч яиц. Кто-нибудь да окажется
счастливчиком!
Примерно так же поступает и муха тахина, паразитирующая в гусеницах
непарного шелкопряда, злейшего врага леса. Самка откладывает на листья деревьев
около пяти тысяч крохотных яичек. Судьба милует лишь случайно проглоченных
гусеницами вместе с едой. Другие тахины откладывают на листьях не яйца, а жи-
вых личинок. Таков паразит гусениц бабочек совок тахина Архитас аналис.
Задний конец личинки находится в пленчатом колпачке, который самка прочно
прикрепляет к листьям кормового растения. Крохотная личинка, ожидая гусеницу,
при ее приближении приподнимает передний конец тела из колпачка и, улучив
момент, переползает на долгожданную хозяйку. Удачливых в этой операции бывает
очень мало. Самка носоглоточного овода, личинки которого паразитируют на
ослах и лошадях, не в пример другим оводам, пристраивающим свое потомство прямо
на будущем хозяине, кладет яички на траву в расчете на то, что она будет
съедена их добычей. Малая вероятность удачи ее потомства компенсируется большой
плодовитостью: каждый овод откладывает около двух с половиной тысяч яиц.
Кто больше
заботится о детях,
отцы или матери?
У насекомых отцы - плохие родители. Их главная забота - разыскать самку,
оплодотворить ее. Дальнейшая судьба потомства зависит от матери. Она выбирает
место для кладки яичек, находит для личинок пищу, добывает ее и приносит,
строит для потомства жилище. На ней лежит вся забота о потомках, и она
выполняет ее, повинуясь мощному инстинкту материнства. Так почти у всех, за
небольшим исключением. И чтобы оправдать в какой-то степени беспечную мужскую
половину мира насекомых, перечислю случаи, когда и отцы принимают участие в
опеке над своими детьми. Самка гигантского, обитающего в тропиках, водяного
клопа белостома нашла отличный способ охраны яичек. Она откладывает их на
передние крылья самца, скрепляя клейким веществом, совершенно не растворимым в
воде. Десять-двенадцать дней, пока из яиц не выведутся клопики, самец лишен
возможности покинуть воду и отправиться в воздушное путешествие. Энтомологи,
наблюдавшие жизнь этого клопа, заверяют, будто самка, привлекая самца к
воспитанию детей, применяет силу, преодолевая сопротивление своего нерадивого
супруга. Подобная традиция существует и у некоторых других видов клопов этого
же семейства белостомид. Очень интересны клопы листовидки. Переднеспинка и
брюшко их расширены. На них расположены полупрозрачные лопасти, а усики, ноги
и вся поверхность тела покрыты длинными шипами.
Сам по себе клоп в столь необычном одеянии очень похож на сухой и
растрескавшийся лист или семечко, что помогает ему оставаться незаметным. Самка
листовидки откладывает яйца на спину самца, где они и удерживаются между
лопастями и щетинками до того, как из них вылупятся личинки. Самка клопа Риптоко-
рис альбопилозус, обитающая в Северной Нигерии, кладет яички кучками по пять-
десят-сто пятьдесят штук в каждой. Над такой кучкой она заставляет сидеть
своего очередного супруга. Он самоотверженно защищает потомство, отгоняет
различных врагов и продолжает нести охрану, пока не родятся молоденькие
клопики. Если такого самца перенести на чужую кладку, он немедленно покидает ее
и отправляется разыскивать собственную: чувство отцовства этого клопа не
выдерживает столь грубого вмешательства. Есть и другие виды клопов, самцы
которых проявляют заботу о потомстве. Навозники геотрупы (рис. 284) строят под
кучкой навоза норку с ячейками, в которые плотно утрамбовывают пищу для
личинок, помещая сюда же по яичку. В изготовлении всего сооружения в равной
степени принимают участие оба супруга.
Столь же ревностны и обоюдны в заботе о детях родители навозников-копров
(рис. 285), которые под землей в специально вырытых подземных камерах готовят
навозные шары для личинок. Впрочем, как это не раз удавалось видеть в
пустынях Казахстана, самка большого навозника гамалокопра успешно справляется со
своей работой одна, если только рядом не оказалось «благоверного» или если он
не успел вовремя прилететь на свободную кучу конского навоза, пока ее всю без
остатка не утащили под землю.
Рис. 284 - Навозник-геотруп Рис. 285 - Навозник Лунный копр
После весенних дождей и слякоти - первый настоящий теплый день в предгорьях
Киргизского Алатау. Появилась маленькая трава. Совсем еще низенькими куртин-
ками показалась серая полынь. Кое-где раскрылись крокусы. Еще цветут
крохотные белые цветы пастушьей сумки. Пробудился и мир насекомых. Мимо моих ног
неспеша ползет большой черный жук. Какой он коренастый! К его маленькому
брюшку прикреплена мощная грудь. Ноги у него сильные, а передние голени, как
лопаты. Нетрудно догадаться, что жук - землерой и, видимо, большой специалист
в своем деле. Я хватаю его пинцетом. Жук свирепо раскрывает длинные челюсти.
Но он совсем не больно щиплется. У него не острые кинжалы хищника, а скорее
терка, предназначенная для перемалывания растительной пищи. А какие забавные
у жука глаза! Мощный отросток пересекает их поперек, разделяя на две
половинки - верхнюю и нижнюю. Интересное приспособление: верхней половинкой глаза
жук замечает врагов, а нижней - рассматривает дорогу, пищу и многое другое.
Кроме того, отросток - неплохая защита, предохраняющая глаза. Ведь рыть
землю приходится не только ногами, голова и челюсти - тоже первые
инструменты. Но самое забавное - только с одной левой стороны под челюстями у жука
виден длинный острый шип, как шило или штык! Наш незнакомец, значит, левша?
Может быть, он урод? Да ведь это кравчик Карелина! Вот он какой! До сего
времени я знал его по картинкам, а теперь привелось встретиться. Немного ниже у
дороги кравчиков много. И почти все заняты делом: пятясь назад, коренастые
труженики волокут откушенные веточки растений. Переноска груза продолжается
недолго. Ловко завернув в сторону, как будто наперед хорошо зная дорогу,
кравчик скрывается в маленькую норку. Одна-две секунды из норы еще торчит
былинка, потом, шевельнувшись, исчезает. Жаль, что нет с собой лопаты, а без
нее не вырыть норку в почве с множеством камней. Придется отложить раскопку.
Через несколько дней я снова на кравчиковои горе. Там на каждом квадратном
метре по несколько норок. Но пасмурно, дует прохладный ветер, и поэтому нет
моих знакомых. Они, видимо, спрятались в норки. Ну что же, начнем копать.
Несколько часов работы - и открываются секреты жизни кравчиков. Все норы
принадлежат самцам-холостякам. Жилища короткие, не более десяти сантиметров. В
глубине норки сидит сам хозяин и медленно поедает запасенные ранее веточки
полыни. В своем доме все же безопаснее и спокойнее заниматься этим делом. Как
только появляется подруга, тотчас же начинается большая и трудная работа.
Жуки усиленно роют землю и вытаскивают ее наружу. Вскоре нора становится глубо-
кой и уходит вниз на двадцать-сорок сантиметров. Теперь жуки зорко сторожат
жилище. Попробуй-ка в это время сунуться в такую нору какой-нибудь бездомный
холостяк! Хозяин тут же ринется в драку, и защелкают друг о друга кривые
«кинжалы»-отростки, пока пришелец не уберется восвояси. Таких неудачников-
холостяков немало, и у входа в норки все время разыгрываются сражения.
Но вот заботливые родители закончили норку, сделали и колыбельку. Она, как
шар, аккуратно выглажена, стенки тщательно утрамбованы. Начинается усиленная
заготовка провианта. Листья и стебли жуки сносят в колыбельку. Вскоре она
туго забита разными растениями: тут и светло-зеленая полынь, и нераспустившиеся
цветки пастушьей сумки, и листики клевера, и многое другое. Потом жуки строят
другие колыбельки, в каждую кравчик откладывает по яичку, очень нежному и
хрупкому, едва к нему прикоснешься, как оболочка лопается. Зачем твердая
скорлупа в надежном убежище! Яичко крупное, шесть-восемь миллиметров длиной,
только в два-три раза короче самого кравчика. Таких яичек немного у самки. И
понятно почему: заботливым родителям не надо откладывать много яиц...
Самец крошечного, едва различимого глазом насекомого трипса Идолотрипс,
обитающего на эвкалиптах в Австралии, тоже караулит яички, снесенные самкой,
и не отходит от них ни на шаг, пока не выведутся личинки. Самец и самка
маленьких слоников орехового плодожила Баланус нукум принимают совместное
участие в устройстве яичка. Операция не так уж и легка. В это время самка,
находясь на орехе и погрузив в него хоботок, иногда соскальзывает, длинный
хоботок ее, как пружина, выпрямляется, и она повисает в воздухе, беспомощно
размахивая ножками. В таком положении она не способна освободиться из плена.
Тогда-то на помощь и приходит самец, и эта семейная пара вместе устраняет
опасность . Точно так же, говорят, поступает и вишневый слоник; застревает хоботок
в древесине при откладке яиц и у самки Эуксалис - на помощь самке спешит
самец. Нажимая на ее тело, он помогает освободиться из капкана. Образцом
отцовской заботливости могут служить маленькие жуки короеды, обитатели лесов.
Видов короедов много, и у каждого свои особенности поведения. У некоторых самец
заранее разыскивает больное отмирающее или старое дерево и начинает готовить
под его корой извилистый ход - зачаток большого семейного поселения. Он
выгрызает древесину, пятясь, выталкивает наружу буровую муку. Вскоре его
холостяцкая жизнь кончается, к обладателю квартиры присоединяются одна или
несколько самок. С этого момента самец сторожит жилище от посягательств
недругов и возможных конкурентов, подбирает опилки, а также экскременты, которые
спускают самки в главный ход жилища, выталкивает их наружу. В это время
самки, выгрызая сбоку от главного хода маленькие колыбельки, откладывают в
каждую из них по яичку, заражая древесину особым питательным грибком.
В ходах короедов должна быть определенная влажность, и за ней строго следит
самец. Если слишком влажно, проветривает центральный ход, сухо - закупоривает
его опилками или своим телом. Хозяин гарема заботится о том, чтобы семья
плодилась, детки росли. Но самки, отложив яички, покидают жилище своего супруга
и отправляются на поиски холостяков, приготовивших новое жилище и ожидающих
самок. Самец же остается верен своему жилищу и никуда уже из него не
отлучается. У других короедов вначале самка выбирает дерево и сторожит ход, а к ней
уже прилетает самец. Такая пара (не в пример полигамному обществу) неразлучна
и образует, с нашей точки зрения, образцовую семью. Заботятся о своих
супругах и самцы стрекоз, помогая им совершать не всегда легкую процедуру откладки
яиц. Стрекоза Крокотенкс эритреа после оплодотворения тотчас же начинает
откладывать яички в своеобразной пляске, во время которой она ритмично ударяет
о воду концом брюшка. В это время самец обязательно следит за ней и разгоняет
в стороны других самцов, чтобы они не мешали этому священнодействию. Иногда
возбужденный ответственностью возложенной на него охраны самец настолько
увлекается дракой с самцами-конкурентами и погоней за ними, что теряет свою на-
парницу и уже не может ее разыскать.
Другие стрекозы поступают несколько иначе. Самец, схватив самку, очень
долго с ней летает. Затем, размахивая брюшком и прижимая его книзу, он помогает
самке погружать в жидкий ил или в воду брюшко. Во время такой своеобразной
пляски самка и откладывает яйца. Одно яйцо приходится примерно на десять-
пятнадцать взмахов, и весь процесс устройства яичек длится долгое время.
Стрекоза Гатерина американа для откладки яиц погружается под воду, в это
время самец остается над местом погружения и сторожит его. Наконец, оба они
вместе погружаются в воду по стеблю растения для того, чтобы отложить в его
подводные части яички. Даже среди мух есть галантные кавалеры, помогающие
самкам откладывать яички. Таковы обычаи у мух Скатофага стеркорария (рис.
286) , Салтелля сфоидулии и Копромиза атра. Все они помещают яички в свежий
навоз крупного рогатого скота. Когда матери приступают к откладке яиц, отцы
каждого вида устраивают коллективную защиту от самцов других видов, чтобы те
не мешали своими нелепыми притязаниями рождению нового потомства.
Рис. 286 - Муха-навозница Скатофага стеркорария
Весьма вероятно, что в мире насекомых немало и других случаев, когда самцы
принимают участие в заботе о потомстве наряду с самками. Но мы не знаем об
этом, так как сложная жизнь насекомых, этих вездесущих и крайне многообразных
созданий, в изобилии населяющих нашу планету, еще плохо изучена.
7. НАСЕКОМЫЕ-СТРОИТЕЛИ
Насекомые-строители
чаще всего бродяги
Жилища у насекомых самые разные. И простые, и сложные. Подчас совершенно
необычные. Разнообразие жилья так велико и так изумительно, что тем, кто
незнаком с энтомологией, многое наверняка покажется нереальным. Если наши дома
имеют сходный план и принципы строительства, в них есть фундамент, стены,
пол, потолок, чердак, крыша, окна, двери, у насекомых правила возведения
жилищ слишком разнолики. Да и не у всех они есть. Большинство насекомых
бездомны, обходятся без постоянного и тем более приспособленного специально для
жизни приюта. Маленькая трещинка в земле, свернутый листик растения, щелка в
коре дерева, ниша под камнем, венчик цветка, сложенный из нежных лепестков, -
вот убежища хотя бы на время для этих крошечных и подвижных жителей большой
планеты. Да и к чему дом для тех, кто ни минуты не пребывает в покое, вечно в
движении, в поисках пищи, в извечной заботе о потомстве! Особенно это ни к
чему для взрослых насекомых! Их жизнь скоротечна, мало времени отведено для
завершения земных дел, для выполнения сурового закона: появился на свет,
оставил после себя потомство и уходи - освободи место другим. Итак, большинство
насекомых не имеют своей квартиры, они - вечные странники. Правда, и среди
них есть исключения: особая категория бродяг обладает собственными походными
домиками, которые они таскают всюду за собой.
Может показаться, что разделение насекомых на бездомных и домовитых просто
и безотносительно, но нет. Жизнь многих насекомых сильно отличается в
детстве , юности и зрелом возрасте. И потому то меньшинство, которое мы назвали
бездомным, в какой-то период своей жизни все равно нуждается в жилище.
Личинки насекомых большей частью малоподвижны. А куколки почти все неподвижны и
без дома не могут обойтись совсем. О взрослых же мы уже сказали - большей
частью они бездомны. Жилище насекомых (да и вообще многих других животных)
редко имеет только какое-либо одно назначение. Оно колыбель для потомства, место
ловли добычи и защиты от врагов; оно укрытие в дождь, в холод. В мире
животных жилища универсальны, хотя и в данном случае нет правила без исключений.
Строят дом для
своих яичек
Большинство насекомых проявляет простейшую заботу о своих яичках и находит
для них укрытие от дождя, солнца, ветра, колебаний температуры и от врагов.
Убежищем может быть веточка дерева, листик травки, на которой впоследствии
станет питаться потомство. Это не дом, а всего лишь временное пристанище,
особенно для тех насекомых, стадия яичка которых коротка. Другое дело, если
яичку полагается долго лежать, дожидаясь срока. Тут приходится строить что-то
подобное жилищу. Злейший враг яблоневых садов - маленькая, светлая, в черных
пестринках бабочка яблоневая моль (рис. 287) - к наступлению лета откладывает
на ветки дерева яички крошечной плоской бляшечкой, прикрывая их сверху тонкой
пленкой. Она защищает и от дождя, и от сухости: под ней не так заметно ее
сокровище . Из яичек вскоре выходят крохотные гусенички. Они не спешат
расставаться со своим убежищем, а остаются тут же под пленкой, пережидая остаток
лета, осень и долгую зиму в состоянии спячки, когда все процессы
жизнедеятельности организма основательно заторможены.
Еще более опасный недруг человека, гроза лесов и губитель многих древесных
пород - непарный шелкопряд, получивший столь необычное название за то, что
самцы и самки сильно отличаются друг от друга, будто принадлежат к разным
видам, - откладывает яички на стволы дерева плотной и плоской кучкой. Он
прикрывает их сверху густой и прочной (прямо-таки войлочной) нашлепкой из
волосков, самоотверженно вырванных из своего тела. Под войлоком в жару прохладно,
в холод тепло, в дождь сухо. Его яичкам тоже приходится ждать все лето, осень
и зиму, пока из них не появятся крохотные гусенички.
Насекомые, поедатели плесневых грибков и по недоразумению названные
«сеноедами», отложив яички кучкой, также покрывают их, только не нашлепкой, а
паутинными нитями. Тараканы готовят для яичек особую капсулу (или, как ее
называют, кокон) - тонкостенную, гладкую, блестящую коробочку. Они не расстаются
с нею и таскают на себе, пока из яичек не выведутся детки - крохотные
тараканчики .
Самка богомола, обремененная брюшком, переполненным яичками, выбирает
укромное, скрытое от дождей и прямых солнечных лучей местечко и приступает к
строительству сложнейшего сооружения для многочисленных яичек. Детали ее
строительного искусства никто не проследил до тонкостей. Известно лишь, что
одновременно с яичками богомол выделяет пенистую жидкость. Она быстро
застывает на воздухе. В общем же получается что-то вроде комочка пенопласта
овальной формы, очень плотно прикрепленного к субстрату, в котором в строгом
порядке уложены вертикальными рядами яички (рис. 288). Каждое яичко находится в
гладенькой каморке. Мелкопористые стенки домика отлично защищают потомство и
от непогоды, и от тех врагов, кто не прочь полакомиться беззащитным
потомством отъявленной хищницы.
Рис. 287 - Яблоневая моль Рис. 288 - Оотека древесного богомола
Заботливые матери - уховертки, собираясь обзаводиться потомством, роют
норку, в конце которой устраивают каморку с аккуратно выглаженными стенками. В
ней самка уховертки и откладывает свои яички, которые затем заботливо
сторожит, лелеет. Потом ухаживает и кормит свое многочисленное потомство -
крошечных уховерточек. В этом своеобразном детском садике - он может быть и под
камнем - тепло и влажно: уховертки не выносят сухости воздуха.
Многие цикадки делают глубокие надрезы яйцекладом на строго избранных ими
растениях, помещая в эти надрезы яички. Точно так же поступают и некоторые
кузнечики. Яйцеклады таких родителей устроены сложно, снабжены различными
пилочками , зубчиками, стилетами, облегчающими операцию откладки яичек.
Когда-то здесь, в этой пустыне, много тысяч лет назад в тяжелый для
растений и животных засушливый период земли ветер перевеивал чистый песок, в одном
месте наносил высокие округлые холмы, в другом - выдувал глубокие, как чаша,
впадины. Потом климат изменился, стали перепадать дожди, песками постепенно
завладели растения, и теперь пески, как море с застывшими волнами, покрыты
зеленым ковром, поверхность почвы густо пронизана тонкими крепкими корешками.
О том, что под темной почвой находится слежавшийся песок, можно только
догадаться по овражкам да по автомобильной дороге. В этих местах множество
больших светлых холмиков, размером чуть больше обеденной тарелки. Иногда холмики
тянутся цепочкой или замысловатыми извилистыми линиями. Если сесть у самого
последнего из них и свежего, с еще влажной землей, и вооружиться терпением,
можно увидеть, как холмик зашевелится и кто-то снизу вытолкнет очередную
порцию земли. Иногда, впрочем, очень редко, можно увидеть и самого хозяина. Он
высунет на мгновение свою головку, чтобы взглянуть на мир, сверкающий
солнцем. Физиономия зверька забавная. Глаза - едва заметные точечки, с булавочную
головку, на конце мордочки сверкают белизной большие загнутые резцы. Это
слепушонка , неутомимый подземный труженик. Всю жизнь беспрестанно роет ходы,
ищет личинок насекомых, корешки и луковицы растений.
Холмики слепушонки в низкогорьях Заилийского Алатау.
Я брожу по заросшим холмам, приглядываюсь к следам работы подземного
жителя. Холмики слепушонки - отменное место для жилища многих насекомых. На них
устроились личинки муравьиных львов, и не будь слепушонки, они не жили бы
здесь. Еще холмики пронизаны норками разных жуков-чернотелок - им тоже не
легко прокопать плотный задернованный слой почвы. Крестовая кобылка (рис.
289) , как только в ее теле созревают яички, находит помягче почву, тонким
брюшком проделывает норку и выделяет пенистую жидкость. Она склеивает частицы
почвы, застывает, становится твердой. Получается, как говорят энтомологи,
кубышка. В нее и откладывает заботливая мать запас своих яичек. Эти же холмики
- отличнейшее место для кубышек кобылки. Сколько их там напичкано - сразу не
догадаешься! Весенние дожди, ветры разрушают их, и тогда давно отслужившие
свое назначение пустые кубышки начинают столбиками выглядывать над светлыми
пятнами выброшенной наружу земли. Проходит несколько лет, от холмика порою
ничего не остается, а кубышка цела, ничего с нею не стало и не оторвешь от
нее случайно приставший к ней крохотный камешек! Зачем такой излишний запас
прочности, к чему он нужен - непонятно! Все саранчовые делают для яичек
подобные кубышки. Нередко в полость кубышек забираются различные насекомые и
пауки, используя их как вполне надежные убежища.
Навозники гамалокопры - обычные обитатели пустыни. У них изумительное
обоняние. Свежий навоз они чуют на громадном расстоянии. Многие из жуков
навозников строят отличные жилища для своих деток, в которые и помещают аккуратно
окатанные навозные шары. В каждом из них находится яичко. Личинка,
выбравшаяся из него, имеет готовый стол и кров, под землей влажно, не жарко, не
холодно и врагам не видно. Впрочем, большой лакомка до крупных насекомых барсук
раскапывает такие семейные приюты навозников и уничтожает только что вышедших
из куколок, еще не успевших отвердеть жуков. Как он через толстый слой земли
чует жилище навозников? И, главное - как угадывает, когда подросли молодые
жуки, уму непостижимо! Если в таком навозном шаре проделать отверстие, что,
видимо, случается, если на жучиное строение в почве натыкается какой-либо
подземный житель, то личинка тотчас же заделывает образовавшуюся брешь своими
испражнениями. По-видимому, пробка из испражнений личинки, созданная из
переработанных испражнений рогатого скота, - отличная защита. Косо срезанная
задняя часть туловища личинки действует в данном случае как замечательно
приспособленная лопата.
Красавец жук-великан Голиаф готовит для своей детки навозный шар размером с
лебединое яйцо. По экватору шара расположено кольцо, служащее, очевидно, для
прочности. Очень интересные жуки кравчики (рис. 290), мужская половина
которых обладает несимметричным выростом на голове, подобным шпаге, - дуэлянты и
задиры, когда дело касается отношений с соперниками. Под землею они роют
аккуратнейшие каморки с отлично отполированными и уплотненными стенками, в
каждую из которых, натаскав зеленых листочков, откладывают по яичку. Жители
такого многоквартирного дома - родные братья и сестры; не общаясь друг с другом
и в полном одиночестве отлично проводят в каморке свое детство и юность.
Осенью они засыпают на всю холодную зиму, выбираясь на свет ранней весной.
Рис. 289 Крестовая кобылка (Арциптера) Рис. 290 Кравчик Летрус карелини
Сооружают жилище для
воспитания потомства
Рассказывая о навозниках, о жуках кравчиках, мы незаметно подошли к
описанию жилища как места для воспитания и созревания потомства. Пожалуй, строения
для подобной цели - самые распространенные. Отличные убежища находят личинки
многих насекомых внутри растений. Здесь они невидимы, защищены тканями своего
прокормителя. Небольшие жучки короеды обладают цилиндрической формой тела и
специальной площадкой на заднем его конце. Ею они выбрасывают буровую муку
наружу из ходов, находящихся под корой. Короеды строят семейные жилища под
корой больных, ослабленных или отмерших деревьев. В их жилищах каждая
личиночка находится в особой каморке (рис. 291). Здесь она защищена от солнца,
сухости и дождя. Но немало врагов приспособились добывать их и из-под коры, и
самый первый истребитель - дятел. Личинки жуков усачей и златок точат ходы
глубоко в древесине, и их дом длинный и извилистый, словно запутанный
лабиринт . Но, продвигаясь вперед, личинка забивает позади себя проделанный
тоннель буровой мукой, пропущенной через кишечник: древесина не особенно
питательна, и, чтобы извлечь из нее полезные вещества, на долю кишечника выпадает
немалая работа.
Многие насекомые развиваются и живут в плодах. Чем плох, допустим, плод
гороха или боба, богатый питательным материалом, крепкий, в плотной оболочке,
да еще и в стручке? Гусеницы бабочек плодожорок живут в плодах груши, яблони,
сливы и многих других деревьев до тех пор, пока не закончат свое развитие.
Гусеницы бабочки Текла изократис поселяются целой компанией по восемь штук в
плодах граната. Выев все содержимое плода, милая семейка, прежде чем
окуклиться, сообща привязывает свое убежище к ветке прочной страховочной нитью,
сделанной из паутины. Теперь, если «червивый» плод не выдержит и плодоножка
оборвется, не страшно. Дом на землю не упадет. Особую группу составляют
насекомые-минеры. Большей частью это - крохотные гусенички бабочек. Они строят в
толще пластинки листа растения длинные, извилистые, подчас необыкновенной
причудливой формы ходы. Между верхней и нижней кожицей листа не столь уж
много пространства. Но и здесь, питаясь нежной паренхимой и соками, ухитряются
жить и развиваться крошки-минеры (рис. 292). Они обладают плоским телом и
лишены щетинок. Иначе нельзя - не поместишься в таком листе. Медленно
передвигаясь в листе и протачивая в нем ходы, минеры или оставляют экскременты
позади себя в ходу, или, как это делает яблоневый минер, выбрасывают их наружу
через специально прогрызенные отверстия.
Рис. 291 - Система ходов личинок Рис. 292 - Мины гусениц осиновой
моли короедов
Чудесным домиком обладает гусеница тростниковой бабочки. Однажды мне, как
всегда случайно, удалось встретиться с ней и познакомиться с некоторыми
особенностями ее скрытой жизни.
Житель
трубочки
Как напиться из ручья, если с собой нет кружки, а берег низкий и
заболоченный? Черпать воду руками неудобно, тем более при сильной жажде маленькими
глотками трудно ее утолить. Сделать это очень просто, если по берегам растет
тростник. Срежьте тростинку потолще, оставьте три членика. Концы крайних двух
члеников также срежьте. Теперь тоненькой вершинкой тростника проткните две
перегородки среднего членика, выдуйте из трубочки беловатую сердцевину и -
все готово, можно пить.
В ущелье Тайгак, самом красивом и суровом в Чулакских горах, местами ручей
течет между такими высокими тростниками, что в них может легко скрыться
всадник. Тихое журчание ручья да квохтанье горных курочек - единственные звуки в
пустынном ущелье. Иногда зашумят в тростниках небольшие серенькие
тростниковые овсянки, да так громко, будто большой зверь ломится. Мысль о трубочке из
тростника невольно приходит в голову, когда после трудного похода по горам я
спускаюсь к ручью. Вот выбран толстый тростник и косо срезан у самого корня.
Но вдруг из трубочки показывается коричневая головка насекомого и, сверкнув
блестящим черепом, исчезает обратно.
Тростник в ущелье Тайгак хребта Чулак.
Вот так тростник! Сколько за долгие странствования переделано из него
трубочек , но ничего подобного не приходилось видеть! Осторожно раскалываю
трубочку вдоль. В углу, прижавшись к перегородке, притаилась нежно-белая
гусеница, длиной около трех сантиметров и диаметром пять-шесть миллиметров.
Как же она, такая большая, могла оказаться здесь, в совершенно здоровом и
целом тростнике? Тайна белой гусеницы так интересует, что забыты и усталость,
и мысли об отдыхе, и то, что до бивака осталось несколько километров пути.
Скорее на поиски! Но десяток расщепленных тростников приносит разочарование -
гусениц в них нет. Внутри члеников только очень рыхлая нежно-белая сердцевин-
ка, похожая на вату, да по стенкам налет с редкими тоненькими перегородками.
Но раз найдена одна гусеница, должны быть и другие. И вновь острым ножом я
режу тростник и расщепляю его вдоль. Вскоре поиски приносят успех: одна и за
ней сразу другая гусеница обнаружены в трубочке. Они, оказывается, занимают
только самые нижние членики тростника, в верхней части стебля их искать
бессмысленно . А растение надо срезать почти у самого корня.
Неплохая особенность жизни гусенички! Попробуй-ка тростниковая овсянка
раздолбить самый нижний членик и достать из него гусеничку! Тут самый крепкий
клюв окажется бессильным. Кроме того, в нижних члениках летом прохладнее, а
зимой под снегом не страшны и губительные резкие смены температуры, и морозы.
Но как гусеница могла оказаться в тростнике? Ведь снаружи нет никаких следов
проникновения в него, и только кое-где на лакированно-желтой поверхности
стебля, если освободить его от обертывающего листа, заметно несколько
темноватых пятен. Кстати, эти пятна - улика! Теперь не нужно срезать тростники
подряд, а достаточно ободрать нижний лист и посмотреть, есть ли пятна.
Находка радует, так как значительно облегчает поиски. Но все же, как гусеница
проникла в членик тростника?
Сейчас осень. Скоро наступят холода, выпадет снег. Гусеница будет зимовать
в тростнике. Ей, пожалуй, уже не придется больше расти. Весной она окуклится
и вылетит бабочка. А там короткая жизнь на крыльях как раз в то время, когда
покажутся молодые, зеленые побеги тростника. На них, на самые ранние нижние
членики и будут отложены яички. Все остальное сделает вышедшая из яйца
молодая и очень маленькая гусеничка: прогрызет нежную стенку трубочки, заберется
внутрь - и дом готов. А проделанная ею дверка зарастет.
Теперь, когда секрет жительницы трубочки отгадан, добрый десяток найденных
гусениц я помещаю в пробирку и заливаю спиртом, а целую стопочку трубочек с
гусеницами заготовляю для перевозки в город. В лаборатории, может быть,
выведутся бабочки, и тогда удастся установить, к какому виду принадлежит находка.
Гусеница очень своеобразна. Белый цвет - это тело, просвечивающее сквозь
тонкую кожицу. По существу, гусеница бесцветна. В таком надежном жилище,
изолированном от всего окружающего, ей не нужна окраска под цвет травы, засохших
листочков, камешков или песчинок, чтобы быть незаметной; не нужны ей и яркие
пятна, чтобы отпугивать врагов. Ни к чему ей и волоски и прочная кожа,
предохраняющая тело от ударов и ранений. Зато голова гусеницы снабжена крепкими
челюстями. А как ловко гусеница движется в трубочке вперед и назад. Ведь
повернуться ей, такой большой, нельзя!
Выложенная на лист бумаги, оказавшись в необычной обстановке, на непривычно
ярком свету, гусеница, не меняя положения, мчится то вперед, то вспять так
успешно, что порой теряешься, не зная, на каком конце находится голова. В
члениках, занятых гусеницей, так же чисто, как и в других, и ватная
сердцевина такая же. Совершенно целы и стенки трубочки, и только кое-где в них
выгрызены одна-две незначительные ямочки, против которых снаружи видно темное
пятнышко, по нему-то можно разыскивать гусеницу в тростнике. Чем гусеница
питается? Ведь не может же она вырасти из ничего! Стенки трубочки, перегородки -
все цело, нигде нет следов даже самой незначительной трещинки. Не видно в
домике и следов испражнений.
Под лупой в тростиночке едва заметны тонкие нити белого грибка. Их нет в
тех члениках, где гусеницы не живут. Так вот чем питается гусеница! Каким-то
путем гусеница заносит в трубочку грибок. Он растет, и урожай его аккуратно
собирается и служит отличной пищей. Грибок этот, по-видимому, очень
специфичен. Он не растет так буйно, чтобы заглушить просвет членика, и не приносит
заметного вреда растению. Быть может, бабочка, вылетая из тростника, уносит с
собой и споры этого грибка. Потом, каким-то путем она передает этот грибок
своим яичкам, будущим гусеничкам. Вот так гусеница! Как она ловко
приспособилась к жизни в тростнике! Она бесцветна, потому что окраска ей не нужна. Тело
ее покрыто тонкой кожицей, так как она не нуждается в панцире и хорошо
защищена своим домиком, Она питается особой пищей, а строение кишечника помогает
держать помещение в строгой чистоте.
Приходит зима. В большой банке, в которую сложены обрезки тростника с
гусеницами, по-прежнему не видно никаких признаков жизни. Наступила весна. В
городе на деревьях распустились почки, стало тепло. Однажды утром в банке я
увидел тонкое изящное насекомое с длинным яйцекладом. Оно быстро бегало по
стеклу и, вздрагивая усиками, пыталось вырваться навстречу солнечным лучам.
То был наездник, без сомнения, враг гусеницы. По-видимому, еще прошлым летом,
проколов тростинку, в которой жила гусеница, мать наездника отложила в тело
хозяйки домика яички, а когда развитие гусеницы было закончено, и появилась
куколка, из яичка вышла личинка и прикончила ее.
Ну, раз вышел наездник, то пора показать себя и бабочке! Предположение
подтвердилось : на следующий день в уголке банки неподвижно сидела скромная серая
ночная бабочка. Так вот ты какая - жительница трубочки!..
Совсем оригинальные домики строят личиночки цикад пенниц (рис. 293). Они
малоподвижны, сидят на одном ранее избранном месте и, высасывая соки из
растения, питаются ими. Частично соки при помощи особых приспособлений
взбиваются в пенистую массу, которая обволакивает со всех сторон насекомое. Когда на
дереве таких пенниц много, вниз на землю то и дело падают частицы этих
своеобразных укрытий в виде хлопьев пены, сильно напоминающих к тому же еще и
слюну. За это сходство таких цикадок еще зовут слюнявницами. Личинка одной из
цикадок пенниц, обитающая в окрестностях Гонконга - Махерота короната -
строит из слюны своеобразные трубки. После каждой линьки, происходящей в массе
слюны, трубка создается заново.
Гусеница бабочки кленовой чехлоноски не особенно изощрена в технике
строительных работ. Из листьев клена она вырезает овальный кусочек, которым и
накрывается сверху, как плащом, прикрепляя его по краям шелковыми нитями. Как
только такая плащ-палатка становится тесной, хозяйка вырезает кусочек листа
побольше размером и прикрепляет его кверху к краям старого кусочка. В таком
уже более обширном домике она продолжает обгладывать листочек клена; съев
его, отрывает нити, которыми плащ-палатка была прикреплена, и, напоминая
собой миниатюрную черепашку, путешествует в поисках нового листа, оставляя
старый весь изрешеченным дырочками...
Рис. 293 - Личинки пенниц Рис. 294 - Домик ручейника
Делают
подводные
обиталища
Немало насекомых приспособилось жить под водой, где кипит все та же острая
борьба за существование. Под водой возникла совершенно особенная группа
замечательных строителей - личинок ручейников. Все они строят походные домики и с
ними никогда не расстаются (рис. 294). Жилища эти поражают разнообразием сво-
ей архитектуры и материала, из которых сооружены. Некоторые ручейники
употребляют всякий строительный материал, оказавшийся поблизости или, как мы
говорим, под рукой, тогда как другие используют только особенный, раз навсегда
избранный далекими предками. Личинка ручейника Лимнофилус лавикорнис, поедая
болотную улитку Гальта трункатуля, строит чехлик из остатков трапезы. Она
накладывает материал на чехлик или беспорядочным нагромождением, или, наоборот,
лепит гладкой мозаикой.
Домики-чехлики ручейников внутри оплетены тончайшей паутиной, образующей
отличнейшие гладкие и прочные обои. На нижней губе личинок ручейников есть
лопасть с отверстиями прядильных желез, но шелк выпускается не нитями, а
широкой клейкой полосой. Приходится удивляться тому, как это клейкое вещество
не растворяется в воде, а, наоборот, тотчас же в ней твердеет. Может быть,
изучив структуру этого вещества, по его подобию смогут когда-нибудь создать
особый водоупорный клей! Домик ручейника похож на трубочку с черным и
парадным входами. Благодаря им, личинка постоянно прогоняет через домик воду,
вентилирует его, заодно омывая свои органы дыхания - жабры - свежей водой, а
через черный ход, к тому же, выбрасывает различные отходы пищи и испражнения.
Иногда черный ход может засоряться. Но подобная неприятность не угрожает
личинке ручейника, так как у нее есть специальные щетинки для прочистки своей
канализационной системы. Если домик ручейника перевернуть «кверху ногами», то
его хозяйка, помучавшись в необычном положении, переменит позицию и
соответствующим образом переконструирует парадные и черные двери.
На первом сегменте груди личинок есть три бугорка, а на конце брюшка - пара
крючков, с помощью которых личинка крепко цепляется за свое жилище и прочно
удерживает его на себе. Личинки ручейников, обремененные к тому же походными
домиками, не умеют плавать, а только ползают по дну водоемов. Вес их чехликов
строго соответствует удельному весу воды. Если бы чехлик был легче ее, то он
всплывал бы наверх, причиняя неудобство строительнице; если бы тяжелее -
требовал бы больших усилий на его переноску. Вот почему искусные строительницы
(казалось бы, без всякого плана, но в точном соответствии со своими
чувствами) прикрепляют к домику то легкую палочку или соломинку, если чехлик
оказался тяжел, то камешек, если чехлик чрезмерно легок. В общем, весь процесс
подчиняется правилам, которым строго следуют, готовя к погружению водолаза,
подбирая соответствующий балласт к его костюму.
Личинки ручейника семейства Геликонидэ, обитающие в Северной Америке,
строят домик, очень похожий на раковину улиток. Сходство настолько точно, что,
как сообщает Брэм, один из специалистов этой группы животных ошибочно принял
ручейника за улитку и описал по нему новый вид. Быстрота, с которой личинки
ручейника сооружают свой чехлик, неодинакова. Некоторые виды способны за
несколько часов восстанавливать свой домик, из которого его выгнал
экспериментатор, тогда как у других на это уходит несколько дней. Любители содержания
аквариумов проделывают с ручейниками оригинальный эксперимент. Подсовывая
личинке, занимающейся строительством чехлика, мелкие кусочки разноцветного
стекла, крохотные стружки различного металла, они заставляют ее готовить
домик, отличающийся красотой и изяществом.
Создают убежище
для куколок
Личинка жука дровосека под корой свила перегородку. Особый период в жизни
насекомых - окукливание. Эта стадия превращения наиболее уязвима, так как у
большинства из них куколка совершенно неподвижна и беззащитна. Гусеницы
многих бабочек, прежде чем окуклиться, сплетают вместе кучку листьев, внутри
которых и устраиваются. Гусеницы совок до окукливания уходят в почву. Отличный
материал, который человечество использовало для одежды - шелк, мы получаем из
домика-кокона, изготовляемого некоторыми видами гусениц бабочек шелкопрядов.
Сплетенный из великого множества перекрещивающихся в различных направлениях
шелковых нитей, кокон очень прочен на разрыв, непроницаем для воды, защищен
от колебаний температуры.
Коконы из шелка плетут очень многие гусеницы бабочек до превращения в
куколку. У некоторых он усложнен деталями. Так, в коконе Сатурния цикропия на
головном конце нити расположены только продольно, и, кроме того, здесь
гусеница, как будто угадывая свои будущие дела, мастерит специальный клапан, что
намного облегчает выход бабочки, освободившейся из куколки. Гусеница бабочки
Иегалопигида на конце кокона изготовляет особую дверку в петлях, легко
открывающуюся и закрывающуюся. Гусеница Сатурния прометея, прежде чем плести
кокон , готовит убежище из двух притянутых друг к другу листьев. Зимою такие
мертвые листья вместе с коконом висят на дереве, не привлекая ничьего
внимания. Многие мохнатые гусеницы в кокон из шелка вплетают длинные и колючие
ядовитые волоски.
Хозяева
круглых
шариков
С запада потянулись тучи, и вскоре жары как не бывало. Муравьям жнецам
(рис. 295) похолодание кстати. Они любят прохладу и работают в жаркую погоду
только ранним утром да поздним вечером. Пустыня остыла, нет горячего солнца
на небе, пора приниматься за работу. И потянулись от гнезда в несколько
сторон сборщики урожая! Добыча неплоха. На многих растениях созрели семена. В
гнездо беспрерывно доставляется разнообразный урожай. Большинство зерен мне
известны. Но вот одно непонятное. Это крупный, почти с горошину, слегка
прозрачный, коричневый шарик с чем-то небольшим внутри. Шарик легок, его
свободно несет муравей.
Надо отнять добычу, посмотреть. Осторожно разрезаю оболочку шарика
ножницами. Из него вываливается совсем не зерно, а небольшая белая личинка
насекомого . Она, наверное, только что изготовила себе эту воздушную комнатку и
собиралась окуклиться. Жнец снял кокон с какого-нибудь растения, приняв его за
зерно. Вот так добыча! Очень интересно, как личиночка сделала такой домик. И
я иду по тропинкам жнецов, приглядываюсь к травам, с которых муравьи жнецы
собирают урожай. Удастся ли найти? Как часто подобные поиски оказываются
напрасными! Но вскоре я вижу растение с крохотными, похожими на разинутую пасть
змеи, алыми цветочками. Оно усеяно точно такими же, прикрепленными к
стволикам кругляшками, а на листьях и бутонах сидят темно-коричневые личинки,
покрытые слизью, как зеркалом, отражающим и небо, и землю.
Личинки движутся медленно, как улитки. Небольшая волна сокращений пробегает
по телу, и крохотное создание, приподняв кверху черную блестящую головку,
преодолевает миллиметр пути, плавно, будто скользит, а не шагает. Некоторые
личинки неподвижны, а одна совсем скрючилась и потемнела. Ее тело трепещет в
мелких судорогах, там под слизистой оболочкой что-то происходит. Наверное,
она собирается изготовить шарик. Может быть, сейчас и откроется секрет
строительства. Я срываю веточку с личинкой, вооружаюсь лупой и жду. Но время идет,
а изменений никаких. Разве строительница может трудиться, когда дует
прохладный ветер? Что-то надо предпринять. Тогда я разжигаю костер. Саксаул щедро
излучает тепло, не хуже пустынного солнца. У костра я отогреваю озябшую
личинку. Под потемневшей кожей энергичней сокращаются мышцы, слизистая оболочка
еще больше мутнеет, становится голубой, подсыхает, и вот неожиданно личинка
сгибается рывком в скобочку, скрючивается и превращается в шарик.
Под оболочкой шарика шевелится голова. Она скользит по бокам и заделывает
щель, образовавшуюся по бокам на сгибе тела. Потом, медленно повертываясь
слева направо, отслаивает легко отстающую от тела оболочку. Вот совершен один
оборот (оболочка становится прозрачной), за ним следует второй, третий.
Хозяйка сооружения уже находится в беловатом прозрачном мешочке. Он еще тесен и
не имеет формы правильного шара, но личинка усиленно его раздвигает в стороны
блестящей головкой, поглаживает полукруглой лакированной переднеспинкой,
будто она для этого и приспособлена. Проходит час. Костер потух, но жаркие угли
пылают. Личинка уже в приличном круглом шарике. Зачем-то она прокалывает
челюстями в его оболочке крохотные дырочки, сперва чуть ниже экватора шарика,
потом еще ниже. Может быть, для вентиляции? Нет, она не нужна, так как вскоре
же личинка, выделяя изо рта легко застывающую жидкость, замазывает ею
дырочки. Зато теперь проколы выглядят снаружи, как маленькие шипики. Наверное,
каждый из них служит своеобразным креплением стенок сооружения. Еще минует час.
Домик темнеет, работа закончена, строительница погружается в покой.
Теперь надо узнать, кто выйдет из круглого домика. Тогда я вновь разыскиваю
растения с лиловыми цветами, собираю с него шарики и вскрываю их. В первом я
вижу десяток спеленутых, будто мумии, куколок наездника. Они совершенно
неподвижны, но из них скоро выйдут на свободу насекомые, и тогда берегитесь
личинки, не поможет вам и слизистая оболочка! Из второго вываливается куколка
крошечного жука слоника. Тогда я вспоминаю, что когда подошел к кусту с
шариками, с него упали какие-то серые невзрачные комочки. Вот и сейчас они лежат
под кустиком на светлой почве. Я собираю их и внимательно рассматриваю. Серые
комочки - чудесные слоники ционусы. Они крепко скрючили ноги, согнули голову
с хоботком и стали совсем, как соринки. У каждого слоника на теле по две
черных точки. Слоников, оказывается, уйма, только они плохо заметны. Здесь они
рождаются на свет из куколок в круглых домиках, проводят брачное время,
кладут яички и здесь же кончают свою жизнь. Так вот кто хозяин круглых
шариков ! . .
Рис. 295 - Муравьи-жнецы (Мессор) Рис. 296 - Личинка муравьиного льва
(Мирмелеон)
Личинка муравьиного льва (рис. 296), прежде чем окуклиться, сооружает почти
шаровидный кокон из шелка, выделяемого из анального отверстия. Вещество,
образующее нить, вырабатывается шестью мальпигиевыми сосудами. Шелк у большей
части насекомых - продукт видоизмененных слюнных желез, участие же в этом
процессе мальпигяевых желез - исключение.
Жилище
мантиспы
Ранняя весна. В горах Сюгаты очень теплый день. Всюду как-то неожиданно
проглянули желтые тюльпаны, и все склоны запестрели ими. Над цветами мечутся
мелкие пчелки галикты (рис. 297). Иногда с низким гудением пролетают черные
пчелы ксилокопы. Между травинками, торопясь, ползают полосатые жуки.
Счастливая пора!
В горах Сюгаты.
Я бреду по склону ущелья и по пути переворачиваю камни. Все живое прячется
под ними. Под камнем и тепло, и надежно, и никто не вытащит. Под ними масса
муравьев и семей уховерток, опекаемых заботливыми родителями. Еще под камнем
спят, свернувшись клубком, гусеницы совок, черные округлые жуки карапузики.
Иногда под камнями я вижу спящих скорпионов и фаланг, различных пауков. Но
одна находка особенная. Я рассматриваю ее со всех сторон, совсем запутался,
ничего не могу понять: сбоку камня в небольшой щелке густой комок паутины,
переплетенный с мелким мусором, и множество трупиков давно погибших
насекомых. Все это похоже на логовище завзятого разбойника паука подкаменщика аге-
лены. Он, гнусный засадник, ловил в свои сети тех, кто пытался найти убежище
под камнем, и, высосав добычу, приплетал ее к стенкам своего логовища.
Осторожно и терпеливо я распутываю клубок мертвых тел, переплетенных
множеством довольно крепких нитей, добираюсь до самой середины и, наконец, вижу
там что-то желтое. Сейчас все будет ясно и откроется секрет странной находки.
Но вместо ожидаемого паука или его детища - кокона с многочисленными яичками
или маленькими паучатами - я вижу желтый овальный и аккуратный, размером
немного больше фасолины, свитый из тончайших нитей кокон. Верхний конец его
точно и тонко подрезан вокруг, так что открывается на маленьком шарнирчике.
Может быть, дверка подготовлена заранее, и сейчас в темени этого крохотного
убежища я увижу куколку или даже готового к выходу незнакомца? Но мои надежды
напрасны. Я обескуражен. За шелковой оболочкой открывается бочоночек плотный,
коричневый и тоже прикрытый такой же ловкой крышечкой. Я осторожно поддеваю
ее иголкой, открываю и под нею вижу зияющую пустоту! Куколка пуста, и я,
теряясь в догадках, не могу узнать, кому она принадлежит!
Проходит день. Непонятная находка не дает покоя. Неожиданно я вспоминаю
свои давние путешествия на мотоцикле в этих же местах. Тогда я только здесь
наловил интересных насекомых мантисп (рис. 298). Родом из сетчатокрылых, в
одном отряде со златоглазками и муравьиными львами, они внешне удивительно
похожи на богомолов. У них такие же хватательные ноги, сложенные в
молитвенной позе, и ведут они тот же образ жизни хищников и засадников. Развитие
мантисп довольно сложно. Личинки их паразитируют в теле паука: уничтожив его и,
свив подобный сложный кокон, они выходят наружу. Так вот кто хозяин столь
сложного жилища!..
Обитающее в воде насекомое Клемация, относящееся к тому же отряду
сетчатокрылых, что и муравьиные львы, и златоглазки, также плетёт кокон из густого
плотного шелка, покрывая его снаружи сеткой.
Рис. 297 - Пчелы-галикты Рис. 298 - Мантиспа
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Разное
кто мы?
На златом крыльце сидели
Царь, царевич,
Король, королевич,
Сапожник, портной.
Кто ты будешь такой?
Говори поскорей
Не задерживай добрых
И честных людей...
Жизнь большинства людей напоминает день сурка. Ранний подъем, стояние в
пробках, восемь часов офисного рабства с перерывом на обед, снова пробки,
вечера с пивом и телевизором или Интернетом, пьяная пятница, по выходным поход
с семьей и детьми в торгово-развлекательный центр... Череда праздников из года
в год, зимние каникулы, 14 и 23 февраля, 8 марта, майский отдых, День Победы,
лето, отпуск, дни рождения, Новый год и все по новой.
Социальные зомби живут по принципу «Потребляй, Размножайся, Живи ради
Выходных» [«Consume, Reproduce, Live for the Weekend!»]. Или «Потребляй,
работай , сдохни», если говорить грубее. Трудовые будни, затем досуг у монитора
или в хмельной компании или в погоне за новой покупкой, порцией секса или
дозой развлечений, а наутро снова работа, и так по кругу.
Они живут в ожидании окончания школы, затем ВУЗа или техникума, затем
свадьбы, и - перед тем, как провести остаток своих лет в ожидании пенсии и
расчета по кредитно-ипотечным выплатам - когда родятся и подрастут дети,
которые тоже будут ждать, когда закончится школа, потом ВУЗ/техникум, когда
будет свадьба, выплатят взносы по ипотеке, подрастут их дети, которые тоже
будут жить по вышеназванному сценарию... Если только не захотят прервать такое
существование движением к высокой цели.
Мироздание большинства зиждется на трех китах - стремлении доминировать,
половом удовлетворении и желании вкусно и сытно жить. Власть, секс и деньги -
это «Святая Троица» современной неосознаваемой религии, три крючка, не дающих
слезть с «Матрицы», три паразита, качающих людскую энергию, «бензин» Системы.
Эти три элемента, как три головы мифического змея, взаимосвязаны, взаимно
записаны и поддерживают друг друга. Усиление одного приводит к насыщению
другого.
Если суть жизни Человека-Потребителя - это работа, развлечения, размножение
и потребление, то Человека-Созидателя характеризует, как следует из названия,
создание нового и полезного, что улучшает, развивает и гармонизирует
окружающий мир. Потребитель - это человек массы, коих подавляющее большинство.
Созидателей в разы меньше, но именно они приводят мир в движение. Потребители
ничего не решают сами, они следуют тенденциям. Созидатели - тенденции задают.
Человек-Потребитель только лишь берет, использует ценности. Он ищет кайф в
потреблении [развлечения, секс, покупки и демонстрация понтов]. Человек-
Созидатель сам создает ценности, и испытывает кайф в создании чего-либо
полезного .
Человек-Потребитель видит счастье путем достижения внешних целей -
накопления богатства, приобретения имущества и т.п. Человек-Созидатель находит
счастье в созидании.
Человек-Потребитель слушает общество с его программированием, живет в
реальности, созданной ТВ и СМИ, думает так, как подскажут с экрана/монитора.
Человек-Созидатель слушает, прежде всего, себя, имеет собственную сильную
реальность , основанную на том, что он узнал и увидел сам.
Уверенность, мироощущение и система ценностей Человека-Потребителя держится
на реакциях окружающих и стоимости его имущества. То есть, я уверен в себе до
тех пор, пока ко мне хорошо относятся окружающие, дают ли мне бабы [и какие],
есть ли у меня квартира [и какая], есть ли у меня машина [и какая], насколько
престижна моя работа, в одежду каких марок я одеваюсь, по какому устройству я
разговариваю... и т.п.
Уверенность, мироощущение и система ценностей Человека-Созидателя держится
на том, кто он есть, что он умеет делать, что он делает, что он полезного
творит.
То есть, внутренний стержень Человека-Созидателя основывается на уровне
миссии, а уверенность Человека-Потребителя на уровне имущества и реакции
окружающих , т.е. на преходящих ценностях. Если рухнет то, на что опираются эти
ценности - то рухнет и уверенность.
Человеку-Потребителю работа нужна для получения средств к существованию и
развлечениям. Причем реализовывать себя и отождествлять свою личность он
будет с тем, как он проводит досуг. У Человека-Созидателя работа [практически
всегда] является реализацией его личной миссии.
Смысл жизни Человека-Потребителя: работать - ради денег, деньги - ради
развлечений и приобретения понтов, понты - ради получения секса и поднятия
чувства собственного величия. Ну и воспроизвести на свет себе подобных. В чем
смысл жизни Человека-Созидателя?
Создать и оставить после себя то, что будет полезным и переживет его.
Создать и оставить после себя то, что сделает мир лучше.
Человек-Потребитель измеряет свое достоинство величиной своего жилища,
маркой своего автомобиля, смартфона, костюма. Достоинство Человека-Созидателя
измеряется полезностью его дел - что он произвел, что он построил, что он
сотворил, сколько реальной пользы он оказал своим делом.
Иначе говоря, Человек-Потребитель уважает себя за то, что он имеет, а
Человек-Созидатель - за то, что он делает.
По нашему убеждению, истинная самоценность - это не достижение внешних
целей, это не марка автомобиля, не площадь жилища, не брендовые шмотки и модные
девайсы, не сумма на банковском счете и не то, сколько женщин у тебя было.
Истинная самоценность, которая останется после смерти человека - это плоды
его созидательного труда.
Избавление от Потребительства как образа жизни и путь к Созиданию проходит
как раз через осмысление социального программирования и, как следствие, через
самопознание, обретение гармонии с самим собой, самодостаточность, и
стремление к счастью. Счастье к человеку приходит тогда, когда он перестает гоняться
за «идеалами» и навязанными ему целями, принимает самого себя и вещи, какие
они есть и живет «в моменте».
«Подлинное мужество состоит не в героических усилиях, направленных на
достижение внешних целей, а в решимости пройти через ужасный опыт столкновения с
самим собой. До тех пор, пока индивид не найдет свою истинную сущность в себе
самом, любые попытки придать жизни смысл через манипуляции во внешнем мире и
достижение внешних целей останутся бесплодным и в конечном счете обреченным
на поражение донкихотством» — так выразился об этом психолог и философ
Станислав Гроф.
Здесь я не хочу, чтобы меня неправильно поняли. Я не утверждаю, что «деньги
- это зло», «стяжательство - грех», надо отказаться от заработка, уйти в горы
за просветлением, и быть бедным, зато праведным. Несомненно, деньги очень
важны, так как дают относительную материальную свободу. Но зарабатывание
денег - это не цель в глобальном смысле. Это обеспечение своей
жизнедеятельности. В особенности, это касается случаев, когда за заработанными деньгами
ничего не стоит, их добывают, чтобы просто спустить на развлечения и ненужные
вещи. Скупка и накопление «статусного» имущества тоже не цель, это
потребительство .
Человек, ставящий целью своей жизни как можно больше заработать и накупить
дорогого имущества, рано или поздно окажется в ситуации, когда он поймет, что
у него есть вещи, но нет смысла жизни. Что весь лоск, роскошь и гламур не мо-
жет заменить ощущение счастья, радости, чувства, что он живет по-настоящему.
Внешнее благополучие не означает внутреннего счастья, такой человек не
будет чувствовать себя удовлетворенным, каким бы богатством он бы себя не
окружил. Именно поэтому, многие топовые бизнесмены, политики и звезды шоу-бизнеса
пытаются заглушить свой внутренний вакуум в алкоголе, наркотиках, светских
вечеринках и сексуальных извращениях, о которых любят рассказывать СМИ,
выдавая это «статусное» времяпровождение за признаки «красивой жизни».
Говоря проще и короче, следует стремиться не к достижению успеха, а к тому,
чтобы твоя жизнь имела смысл.
Прекрасно, когда человеку удается совместить материальный достаток с
внутренней удовлетворённостью. Но как раз для этого и нужно - игнорировать
прессинг общества и искать себя. Как прийти к созиданию? Универсальных рецептов
нет. Главное - слушать себя, искать, пусть даже методом проб и ошибок, свою
нишу, и заниматься по жизни тем, что вы любите, что у вас лучше всего
получается, и что приносит пользу людям.
Не важно, что вы созидаете - проектируете или строите здания, пишете
картины, музыку или книги, создаете иной творческий продукт, строите полезный
бизнес , обучаете или даете консультации - не важно. Главное - с любовью
создавать то, что вы любите, и что у вас получается лучше всего. Если даже вы не
выручаете с этого доход в денежной форме, все равно, жизнь со смыслом, с
позитивной целью намного насыщеннее гонок потребителей за новой дозой
удовольствий, секса и понтов, содержательнее унылого существования обывателей. Эта
жизнь, по сравнению с прежней, обретает совершенно иные, яркие краски.