іьог
Ε
ЭРНЕСТА ΙΊΙΙΙΙΠ
ВЪ ДВѢНАДЦАТИ ТОМАХЪ
Съ лортретомъ автора и очеркомъ его жизни и деятельности.
ПЕРЕВОДЪ СЪ ФРАНЦУЗСКАГО
подъ редакціей В. Н. МИХАЙЛОВА
ТОЪЛНЬ X,
Тс
Изданіе Б. К. ФУКСА.

Дозволено Цензурой. Москва, 31 Августа 1902 года.
175497
КІЕВЪ.
Типографія Петра Барскаго. Крещатикъ, домъ № 40.

ДЕТСТВА И ЮНОСТИ,

Предисловие.
Въ Бретани одной изъ самыхъ распространенныхъ легендъ
является сказаніе о воображаемомъ городѣ Исѣ, который въ
незапамятное время былъ, какъ говорятъ, поглощенъ моремъ. Вамъ
укажутъ здѣсь пли тамъ у прибрежья то мѣсто, гдѣ былъ распо-
ложенъ этотъ сказочный городъ, а отъ рыбаковъ вы услышите
не мало причудливыхъ разсказовъ по этому поводу. Когда бу-
шуетъ буря,—увѣряютъ они,—изъ-за вздымающихся волнъ
показываются верхушки церковныхъ башень; въ тихую-же погоду изъ
пучины моря доносятся звуки колоколовъ—иерезвонъ цѳрков-
наго гимна. Часто мнѣ кажется, что въ глубинѣ моего сердца
жпветъ далекій городъ Исъ и все зоветъ онъ своими
колоколами вѣрныхъ къ священной службѣ, но они ничего не слышатъ.
Порою я останавливаюсь, чтобы внимательнее прислушаться къ
этимъ трепетнымъ звукамъ, которые несутся словно изъ неизмѣ-
рпмой глубины, какъ будто это голоса изъ иного міра. Особенно
теперь, когда подходптъ моя старость, во время лѣтняго отдыха,
я люблю прислушиваться къ этому отдаленному шуму
исчезнувшей съ лица земли Атлантиды.
Вотъ каково происхожденіе шести отрывковъ, составившихъ
настоящую книжку. Воспоминанія дѣтства и юности не
претендуютъ дать связный и цѣльный разсказъ. Это лишь рядъ
образовъ, почти безъ всякаго порядка являвшихся предо мною,
и размышлѳній, приходившихъ мнѣ на умъ въ то время, когда
я.вызывалъ въ памяти далекое прошлое за пятьдесятъ лѣтъ на-
задъ. Свопмъ Воспомпнаніямъ Гете далъ названіе „Правда
и Поэзія", показывая этимъ, что нельзя составить своей
собственной біографіи такъ же, какъ боставляютъ біографію другихъ. Все,
что говорится о себѣ, всегда является поэзіей. Воображать, что
малѣйшія подробности собственной жизни стоятъ того, чтобы
быть записанными, это значитъ явно показывать свое мелочное
тщеславіе. О подобныхъ вещахъ пишутъ лишь съ цѣлью
высказать свое личное міропониманіе. Форма Воспомина-
н і и мнѣ казалась удобной для того, чтобы передать нѣко-
торые оттѣнки моихъ мыслей, оставшіеся нѣсколько
неясными въ другихъ моихъ сочиненіяхъ. Я нисколько не жѳлалъ
снабжать заранѣе справками тѣхъ лицъ, которыя впослѣдствіи
будутъ писать обо мнѣ замѣткп или статьи.

6
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
То, что въ историческомъ сочиненіи является достоин-
ствомъ, здѣсь было бы недостаткомъ; все правдиво въ этой
книжке, но здѣсь нѣтъ тѣхъ жизнѳнныхъ подробностей, который
необходимы, напримѣръ, во Всеобщей біографической
Библіотекѣ; многія вещи помѣщены ради шутки; если бы это
было принято, я не разъ выписывалъ-бы на поляхъ: cum grano
salis. Простая сдержанность заставляла меня кое-что опускать.
Многія лица, о которыхъ я упоминаю, могутъ еще находиться
въ живыхъ, а между тѣмъ люди, пе привыкшіе къ публичности,
питаютъ къ ней какую-то боязнь. Я измѣнилъ поэтому нѣкото-
рыя собственныя имена. Иногда, нѣсколько нарушая порядокъ
времени и мѣста, я старался устранить заранѣе тѣ отождествле-
нія, которыя могли бы сдѣлать въ иныхъ случаяхъ. Исторія
„Трепальщика ль на" произошла такъ, какъ я ее разсказалъ.
Я выдумалъ лишь названіе замка. Что касается разсказа о „чу-
дакѣ-Системѣ", то я долженъ замѣтить здѣсь, что я получилъ
отъ г. Дюпортапя нѣкоторыя новыя подробности, которыя не
подтверждаютъ предположеній, высказанныхъ моей матерью
относительно таинственнаго поведѳнія стараго отшельника. Тѣмъ не
менѣе я ничего не измѣнилъ въ своемъ разсказѣ, полагая, что
г. Дюпорталю удобнѣе всего самому возстановить всю правду объ
этой оригинальной личности.
Эта книжка не имѣетъ ни малѣйглей претензіи быть
настоящими мемуарами; но даже и въ послѣднемъ случаѣ я нашелъ-бы
вполнѣ извинительными тѣ пробѣлы. которые въ ней находятся.
Личность, которая оказала наибольшее вліяніе на мою жизнь,—
моя сестра Генріетта,—здѣсь почти не упоминается *). Въ сентябрѣ
1862 г., спустя годъ послѣ смерти моей дорогой подруги, я наппсалъ
для небольшого кружка лицъ, знавшихъ ее, книжку,
посвященную ея памяти. Было отпечатано всего лишь сто экземпляровъ.
Моя покойная сестра отличалась такой скромностью, чувствовала
такое отвращеніе ко всякому мірскому шуму, что образъ ея
явился бы предо мною въ видѣ живого упрека, еслп-бы я
согласился отдать эти страницы на распоряженіе публпкѣ. Иногда
мнѣ приходила въ голову мысль присоединить воспомннаніе о
ней къ настоящей книжкѣ. Но потомъ я подумалъ, что это бу-
детъ своего рода профанаціей ея памяти; воспоминаніе о моей
сѳстрѣ прочитали съ искреннимъ чувствомъ нѣкоторыя лица,
которыя относились съ любовью къ ней и ко мнѣ. Я не могу
отдать святое для меня воспоминаніе на грубый судъ, на который
какъ-бы пріобрѣтается право при покупка книги. Мнѣ казалось,
х) Въ тотъ самый день, когда я дописывалъ послѣднюю страницу этого пре-
дисловія, извѣстіе о смерти брата разбило послѣднее звено, которое связывало
меня съ воспоминаниями объ отеческомъ кровѣ. Мой братъ Алленъ всегда былъ для
меня добрымъ и вѣрнымъ другомъ; онъ понималъ, ггѣнилъ и любилъ меня. Его ясный,
положительный умъ и замѣчательная способность къ усидчивой работѣ предназначали
его къ одной из'ъ тѣхъ профессій, гдѣ необходимо примѣненіе математическихъ на-
укъ, или къ административной дѣятельности. Наши семейныя несчастія заставили его
пойти по иному пути; ему пришлось пережить много тяжелыхъ испытаній, но ни на
одно мгновеніе ему не измѣнило мужество Онъ никогда не сѣтовалъ на свою жизнь,
хотя жизнь оставила ему на долю, быть можетъ лишь одну награду,—ту, которую
даютъ высокія умственныя наслажденія. Но на свѣтѣ нѣтъ выше этой награды.

ПРЕДИСЛОВИЕ.
7
что помѣщая эти воспоминанія въ книгѣ, предназначенной для
продажи, я поступилъ бы такъ-же дурно, какъ если-бы выставилъ
ея портретъ въ аукщонномъ залѣ. Эта книжка будетъ вновь
напечатана лишь послѣ моей смерти. Быть можетъ, къ ней присо-
единятъ еще нѣкоторыя изъ писемъ моей подруги. Я самъ зара-
нѣе сдѣлаю изъ нихъ выборъ.
Естественно, что отдѣльныя части этой книжки, являющіяся
разсказами о различныхъ эпохахъ моей жизни, представляютъ
между собою извѣстныіі контрастъ: съ одной стороны, разсказы
о Бретани, съ другой — воспоминанія о жизни въ семпнаріи.
Эти послѣднія рисуютъ предъ. нами картину мрачной борьбы,
полной разсудочности π безотрадной схоластики, между тѣмъ какъ
мои раннія воспомпнанія — это впечатлѣнія чистаго дѣтскаго
сердца, которое дышетъ невинностью и любовью. Въ этомъ нѣтъ
ничего удивительнаго. Мы всѣ почти двойственны по своей прп-
родѣ. Чѣмъ больше человѣкъ погружается въ чпсто-головную
работу, тѣмъ живѣе въ немъ стремленіе къ противоположному
полюсу; мы невольно начинаемъ грезить о сверхчувственномъ,
объ успокоеніи въ полномъ незнаніи міра, о женщинѣ, которая
является лишь женщиной, о наивномъ существѣ, которое дѣй-
ствуетъ лишь въ силу импульса со стороны полу-усыпленнаго
сознанія. Эта суровая разсудочная школа, которой проникся евро-
пейскій умъ со времени Абеляра, вызываетъ моменты сухости,
часы безотрадной душевной тоски. Мозгъ изнемогаетъ подъ то-
мительнымъ зноемъ разсудочности и жаждетъ простыхъ чувствъ,
какъ раскаленная пустыня жаждетъ чистой влаги. Глз^бокія раз-
мышяенія приводятъ насъ къ послѣдней ступени сомнѣнія, но
живое сознаніе добра и красоты, которое таится въ женской душѣ,
преисполняетъ насъ восторгомъ и рѣзко, нежданно разрѣшаетъ
мучительный вопросъ. Вотъ почему религію въ мірѣ поддерживаютъ
однѣ лишь женщины. Женщина, прекрасная и добродѣтельная,
является миражемъ, который наполняетъсвѣтлыми озерами и тѣнисты-
ми аллеями нашу великую нравственную пустыню.
Превосходство современной науки состоитъ именно въ томъ, что каждый
успѣхъ ея является новой ступенью въ области абстракціи. Изъ
химіи создается новая химія, изъ алгебры выдѣляется новая
алгебра; мы все больше и больше удаляемся отъ природы, желая
познать ее. Прекрасно!—въ этомъ залогъ успѣха: жизнь тамъ въ
послѣднемъ ударѣ анатомическаго ножа. Но не стоитъ
удивляться, если лихорадочный жаръ, вызванный этой диалектической
оргіей, можетъ успокоить лишь сладкій поцѣлуй невиннаго
существа, въ которомъ съ улыбкой отражается жизнь. Женщина
ставитъ насъ лицомъ къ лицу съ вѣчнымъ источникомъ, гдѣ
таится Божество. Душевная непорочность молодой дѣвушки,
которая и не подозрѣваетъ о своей красотѣ, для которой Богъ
такъ-же ясенъ, какъ день,—есть великое проявленіе" идеала,
подобно тому какъ безсознательное кокетство распускающагося
цвѣтка является указаніемъ на то, что природа надѣваетъ свой
лучшій нарядъ, ожидая супруга.
Нужно писать всегда только то, что любишь. Молчаніе и забве-
me являются возмездіемъ за все пошлое, некрасивое, что пришлось

8
ВООПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
намъ встрѣтить на жизнеяномъ пути. Говоря о своѳмъ прошломъ,
которое такъ дорого для меня, я говорилъ о нѳмъ съ чувствомъ
любви; мнѣ нѳ хотѣлось бы, чтобы возникало но этому поводу
никоторое нѳдоразумѣніе,—иные, пожалуй, сочтутъ меня за
реакционера. Я люблю прошедшее, но всѣми мыслями своими стремлюсь
къ будущему. Завидно прожить на зѳмлѣ въ возможно болѣе
отдаленное отъ насъ время. Декартъ пришѳлъ бы въ неописанный во-
сторгъ, если-бы ему суждено было прочесть какой-нибудь
убоги учебникъпо современной физикѣ или космографіи. Самый
скромный ученыкъ въ наше время знаетъ такія истины, изъ-за
которыхъ Архимедъ пожертвовалъ бы своею жизнью. Чѳго-бы мы
не дали, лишь-бы однимъ глазкомъ заглянуть въ ту книжку,
которая въ будущѳмъ столѣтіи будетъ служить руководствомъ въ
нашихъ начальныхъ школахъ!
Не слѣдуетъ изъ-за своихъ яичныхъ вкусовъ, а, можетъ
быть, и предубѣжденій, огорчаться тѣмъ, что происходить въ
наше время. Таково положеніе вещей и, вѣроятно, этому есть
разумная причина. Прогрессъ міра приближается къ
американизму, тому общественному строю, который, быть можетъ, ос-
корбляетъ наши утонченные вкусы, но который, въ болѣе
спокойную эпоху, будетъ не хуже стараго режима, если имѣть въ виду
свободное развитіе человѣческаго ума, что самое важное.
Конечно, намъ не можетъ нравиться такое общество, гдѣ личное
благородство почти не цѣнится, гдѣ талантъ и умъ не нуждаются
въ оффиціальномъ признанін, гдѣ высокій постъ не облагоражи-
ваетъ чѳловѣка, гдѣ политика становится удѣломъ неудачниковъ
и людей низшаго класса, гдѣ награду получаютъ лишь тѣ, кто
прибѣгаѳтъ къ интригѣ, пошлости, шарлатанству, къ уловкамъ.
которыя искусно обходятъ законъ... Мы привыкли къ болѣѳ
покровительственной спстемѣ, всегда смотря на правительство, какъ
на естественнаго защитника всего чистаго и благороднаго. Но
сколькими унижѳніями заплатили мы за это покровительство!
Ришелье и Людовикъ ХІТ считали своимъ нравственнымъ дол-
гомъ оказывать матеріальную поддержку заслуженнымъ людямъ
всего міра; о, гораздо лучше было бы, еслл-бы они оставили въ
покоѣ талантливыхъ людей и пѳресталп бы и кормить ихъ, и
прѳслѣдовать! Время Реставрации считается либеральной эпохой,
но нѣтъ, мы не хотѣли бы жить подъ давленіемъ того режима,
который извратилъ геній Кювье, склонилъ къ жалкимъ, бѳзна-
дежнымъ компромиссамъ живой умъ Кузена и задержалъ
критику на полъ столѣтія. Тѣ уступки, которыя необходимо было
дѣлать королевскому двору, обществу, духовенству, гораздо хуже
малѳнькихъ неудобствъ, которыя, быть можетъ, принесетъ съ
собою демократія.
Время Іюльскоймонархіибыло, несомненно, эпохой свободы;
но въ оффиціальныхъ сферахъ придерживались спишкомъ узкихъ
взглядовъ на жизнь духовную, едва-ли въэтомъ отношеніи стоя выше
пошлой буржуазии. Что касается Второй Имперіи, то не слѣдуетъ
забывать, что, если послѣднѳе десятилѣтіе и поправило несколько
то зло, которое было сдѣлано въ первые восемь лѣтъ, во всякомъ
случаѣ надо помнить, какъ было искусно это правительство, когда

ПРЕДИСЛОВИЕ
9
дѣло шло о подавленіи свободной мысли, и какгь оно было
ничтожно, когда нужно было содействовать ея прогрессу. Теперь—
мрачный времена, и въ близкомъ будущемъ я не жду ничего
хорошего. Наша бѣдная страна находится ежеминутно подъ угрозой
разрыва аневризмы, а весь организмъ Европы пораженъ какой-то
тяжелой болезнью. Но вспомнимъ о своихъ прошлыхъ страда-
ніяхъ,—въ этомъ наше утѣшеніе. Слишкомъ ужъ мрачно должно
быть наше будущее, чтобы мы не могли сказать:
О passi graviora, dabit Deus his quoque finem l).
Целью міра является духовное развитіѳ человечества, а
нервымъ условіемъ этого развптія надо безусловно признать
свободу. Съ этой точки зрѣнія самый дурной общественный строй—
это теократическое госуда}:ютво, какимъ нѣкогда являлся исла-
млзмъ и старое папство, гдѣ догматъ имѣлъ первенствующее и
безусловное значеніе. Страны съ одной исключительной
государственной религіей, какъ Испанія, не далеко ушли отъ подобныхъ
государству а въ тѣхъ странахъ, гдв признается религія
большинства, также вознпкаютъ большія затруднеіші. Во имя
действительной или воображаемой вѣры большинства государство
считаетъ необходпмымъ предъявлять къ свободной мысли такія
требованія, съ которыми она не можетъ согласиться. Вѣрованіе
или воззрѣніе однихъ не должно являться цѣпью для другихъ.
Пока существовали вѣрующія массы,—воззрѣнія, раздѣляемыя на
пространствѣ почти всего государства,—свобода изслѣдованія и
критика были немыслимы. Колоссальный гнетъ всеобщаго оту-
пѣнія поработилъ совершенно человеческую мысль. Страшная
эпоха срѳдневѣковья, этотъ тысячелѣтній перерывъ исторіи цпвп-
лизаціи, своимъ возннкновеніемъ обязана рте варварамъ, а, скорѣе,
торжеству догматическаго духа среди народныхъ массъ.
Этотъ строй дожітваетъ свой вѣкъ въ наше время; нѣтъ
ничего удивнтельнаго въ томъ, что въ обществѣ чувствуется
известное потрясеніе. Уже нѣтъ больше вѣрующихъ массъ; громадное
большинство народа не признаетъ сверхъестественныхъ явленій,
и близокъ тотъ день, когда вѣроваыія подобнаго рода исчезнутъ
совершенно наравне съ вѣрованіями въ домовыхъ и выходцевъ съ
того свѣта. Если даже намъ суждено пережить кратковременную
католическую реакцію, что кажется весьма вѣроятнымъ, во вся-
комъ случае ясно, что народъ не вернется больше къ
католицизму. Въ наше время релпгія стала дѣломъ личной склонности.
Вѣрованія опасны лишь тогда, когда они являются какъ нѣчто
всеобщее, какъ убѣжденіѳ непогрѣпишаго большинства. Но,
сделавшись индивидуальными, они становятся самой законной вещью въ
міре, и намъ лишь остается оказывать имъ известное уваженіе,
которое они не всегда получали со стороны своихъ протпвни-
ковъ въ то время, когда имели на своей стороне силу.
Само собою разумеется, потребуется время, пока эта
свобода, являющаяся, несомненно, целью человеческаго общества,
получитъ у насъ ту организацію, какую она имѣѳтъ въ Америке.
1) Вы перенесли гораздо большія страданія! и теперь Господь положитъ ко-
нецъ и новому горю...

10
ВОСІІОМІШАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
Французская демократия должна проникнуться принципами
истинной свободы, чтобы быть дѣйствптельно либеральными» строемъ.
Прежде всего намъ необходимы законы объ ассоціаціяхъ.
благотворительные учрежденія, право свободнаго завѣщанія,—все то,
чѣмъ въ настоящее время обладаютъ Америка и Англія.
Положимте», что усилія увѣнчалпсь успѣхомъ (если эта побѣда является
утопіей для Франціи, она не есть утопія для Европы, гдѣ съ
каждымъ днемъ все болѣе и болѣе проникаются духомъ англій-
ской свободы); говоря по правдѣ, не стоитъ жалѣть о томъ
покровительства, которое старый строй оказывалъ порою
мыслителями Я думаю, что послѣ полнаго торжества демократическнхъ
идей наука it научное воспитаніе перестанутъ приносить такіѳ
скромные плоды. Старая эпоха уйдетъ отъ насъ безвозвратно.
Свободная научная организація общества можетъ успѣшно замѣ-
нить государственный академіи; если, быть можетъ, мы и про-
играемъ съ нѣкоторой стороны, во всякомъ случаѣ мы вполнѣ
будѳмъ вознаграждены тѣмъ, что ради предубѣждѳнія мнпмаго
большинства не надо будетъ дѣлать тѣхъ уступокъ, которыя
государство требовало взамѣнъ своихъ подачекъ. Въ государствен-
ныхъ учрежденіяхъ сила затрачивается страшно
непроизводительно. Можно сказать, что любая статья бюджета въ пользу
пауки, искусства, литературы въ дѣйствптельностп оказываетъ
пользу лишь наполовину. Частныя учреждения въ этомъ отно-
шеніп были бы болѣе производительны. Конечно, рядомъ съ
истинной наукой прп подобномъ соціальномъ строѣ могутъ развиться
шарлатанскія знанія, которыя будутъ пользоваться тѣми-же
правами; не будетъ больше оффиціальнаго критеріума, который до
нѣкоторой степени еще признается въ наши дни для разлнченія
истинной науки отъ ложной. Но этотъ критеріумъ съ каждымъ
днемъ становится все болѣе и болѣе сомнительнымъ. Разумъ
долженъ склоняться предъ необходимостью получать признаніе
со стороны людей грубыхъ и надменныхъ. Еще долго публика
будетъ рукоплескать ложнымъ идеямъ. Но правда могуча, когда
ей дана свобода; одна правда живетъ, а все ложное безнрестанно
мѣняѳтся и погибаетъ. Бываютъ эпохи, когда истина воспринята
лишь незначительнымъ кружкомъ людей, но проходитъ время и
она выясняется неизбѣжно: побѣда всегда остается за нею.
Въ общемъ, болѣе чѣмъ вѣроятно, что новый соціальныіх
строй въ духѣ американской демократіи, тотъ строй, къ
которому мы все болѣѳ и болѣѳ приближаемся независимо отъ
формъ государственнаго управления,—не будетъ тягостнѣе для
мыслителей, чѣмъ старыя, болѣе устойчивыя формы
государственной жизни. Въ этомъ мірѣ можно, будетъ создать для себя
спокойный уголокъ. „Эпоха посредственности приближается",—пи-
салъ недавно одинъ выдающійся мпслитель г):—„она замѣтна во
всемъ. Равенство порождаетъ полнѣйшеѳ однообразіе; отъ
дурного освобождаются, жертвуя всѣмъ прекраснымъ, талантливымъ,
оригинальнымъ. Грубыя формы исчезаютъ, но зато все
становится вульгарнѣе." По крайней мѣрѣ, будемъ надѣяться, что вуль-
1) АіМІель, проф. Женевскаго университета.

ПРЕДІІСЛОВТЕ.
11
гарность не станетъ гонительницей свободной мысли. Въ
блестящую эпоху XVII столѣтія Декартъ нигдѣ не могъ
чувствовать себя столь спокойно, какъ въ Амстердаме: никто не обра-
щалъ на него ни малѣйшаго вниманія; „здѣсь всѣ погружены
въ свои торговыя дѣлаа,—какъ сознавался онъ самъ. Быть мо-
жетъ, эта общая вульгарность станетъ залогомъ счастья для
небольшого кружка избранныхъ. Американская демократіяне сожгла
бы на кострѣ Джордано Бруно и не стала-бы преслѣдовать
Галилея. Мы не имѣемъ права быть слгппкомъ требовательными.
Въ самыя свѣтлыя эпохи прошлаго мы были лишь терпимы. Но во
всякомъ случаѣ мы добьемся этой терпимости въ будущемъ.
Конечно, узкая демократія очень обидчпва. Но вѣдь живутъ же
мыслители въ Америкѣ; необходимо лишь одно условіе: не быть
слишкомъ взыскательнымъ. Noli me t ange re1)—вотъ все, чего
можно требовать отъ демократіи. Намъ еще суждено пережить
времена анархіи, времена деспотизма, пока, наконецъ, мы обрѣ-
темъ покой въ этой золотой срединѣ. Свобода походитъ на
истину; почти никто не любитъ ее ради ея самой, и, однако, къ ней
возвращаются безпрестанно, потому что крайности никогда не
могутъ длиться долго.
Поэтому лрѳдоставпмъ судьбу земли ея неизбѣжному тече-
нію. Зачѣмъ безполезно волноваться? Наши вопли не помогутъ,
наша обидчивость совершенно неумѣстна. Неизвѣстно, какова
судьба нашей планеты и завершилась ли она, какъ это, вѣроятно,
уже случилось съ миріадами другихъ міровъ; очень возможно,
что въ будущемъ наша эпоха будетъ считаться кульминаціон-
нымъ пунктомъ развитія человѣчества, достигнувъ котораго, оно
начало клониться къ упадку; но вселенной чуждо уныніе; она съ
новой энергіей продолжаетъ свои неудачныя попытки; послѣ каж-
даго пораженія она становится моложе, искуснѣе, убіжденнѣе въ
своихъ завѣтныхъ грезахъ. Смѣлѣѳ, природа, впередъ и впередъ!
Какъ морская звѣзда въ глубинѣ безмѣрнаго Океана,—какъ
это слѣпое, глухое существо,—продолжай упорно свой безвѣстный
жизненный Т2эудъ; упрямо иди къ своей цѣли; въ милліонный
разъ завязывай узелъ разорванной сѣти, направляй вновь и вновь
свой буравъ въ нѣдра земли, пока, наконецъ, изъ глубины не
брызнетъ фонтаномъ ключевая вода. Вновь и вновь направляйся
къ своей завѣтной цѣли, достигнуть которой ты не успѣла со
дня творенія; пытайся пробиться сквозь узкій путь ущелья,
который ведетъ къ инымъ небесамъ. Въ твоемъ распоряженіп бѳз-
конечное пространство и безконечное время. Имѣя право
безнаказанно совершать ошибки, можно всегда быть увѣреннымъ въ
успѣхѣ.
Счастливы тѣ, которые будутъ сотрудниками этой побѣды:
это великое торжество будетъ настоящимъ явленіемъ Бога на
землѣ! Потерянный рай всегда можетъ стать для насъ возвращен-
нымъ раемъ. Хотя Адамъ не разъ съ грустью вспоминалъ объ
Эдемѣ, но если онъ прожилъ, какъ гласитъпреданіе, девятьсотъ
тридцать лѣтъ послѣ своего паденія, онъ, конечно, не разъ во-
\) Не тревожь меня.

14
ВОСПОМІІНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
также очень хотѣлось имѣть архіепископа, чтобы создать такішъ
образомъ, особую церковную область. Всѣ благочестивыя
мошенничества были употреблены на то, чтобы доказать, что святой Симонъ
былъ митрополитомъ: но кадры всемірной церкви слишкомъ
хорошо были составлены для того, чтобы могло удасться такое
незаконное дѣло, и новыя епископства принуждены были
причислить себя къ самой близкой галло-романской ііровинцін; это
была провинція Туръ.
Правильное пониманіе исторіи этого явленія со временемъ
утратилось. Благодаря найденнымъ, какъ говорятъ, на старин-
ныхъ церковныхъ оконницахъ, именамъ Пабю-Тюаль, Папа-
Тюаль рѣшили, что святой Тюдваль былъ папой. Рѣшили все
очень просто. Святой Тюдваль поѣхалъ путешествовать въ Римъ;
это былъ такой примѣрныи священно - служитель, что
кардиналы, естественно, познакомившись съ нимъ, выбрали его на
вакантное мѣсто папы. Такія вещи случаются очень часто...
Благочестивые люди изъ города Трегье очень гордились папствомъ
своего святого покровителя. Менѣе ревностныя духовныя лица
признавали все-таки, что трудно найти въ папскихъ спискахъ
того папу, который до своего избранія назывался Тюдвапемъ.
Вокругъ монастыря, естественно, возникъ городокъ; но свѣт-
скій городъ, поводомъ къ существованію котораго послужила
церковь, совсѣмъ не развивался. Портъ остался малозначущимъ;
въ немъ не образовалось зажиточнаго населенія. Къ концу XIII
столѣтія былъ воздвигнутъ замѣчательный соборъ; начиная съ
XVII столѣтія монастыри начали размножаться. Цѣлыя улицы
состояли изъ длинныхъ и высокихъ стѣнъ этихъ запертыхъ жи-
лшцъ. Епископскій и нѣсколысо домовъ канониковъ были
единственными домами, населенными гражданами. Подъ городомъ,
при въѣздѣ въ главную улицу, по бокамъ которой подымались
зданія съ башнями, лѣпилось нѣсколько постоялыхъ дворовъ, прѳд-
назначенныхъ для моряковъ.
Только за нѣсколько лѣтъ до Революціи основалось возлѣ
епископства маленькое дворянство. Оно образовалось главнымъ
образомъ изъ сосѣднихъ деревень. Въ Бретани было два очень
различныхъ дворянства. Главой одного изъ нихъ былъ
французские король. Это дворянство показало какъ можно лучше
недостатки и качества французского дворянства. Другое дворянство
было кельтическаго лронсхожденія и оно-то именно и было бре-
тонскимъ. Къ этому послѣднему принадлежали, начиная съ на-
шествія, начальники приходовъ, главари народа, будучи одной
расы съ нимъ, получившіе по наслѣдству право стоять во главѣ
его и быть, его представителями. Нѣтъ ничего болѣѳ щэчтеннаго,
чѣмъ деревенское дворянство, когда оно остается дѳрѳвенскимъ,
не думая объ интригахъ и о богатствѣ; но когда оно появлялось
въ городахъ, оно теряло почти всѣ свои качества и очень мало
способствовало умственному и нравственному воспитанію своей
страны.
Для этого гнѣзда священниковъ и монаховъ Революція
была, повидимому, смертнымъ приговоромъ. Послѣдній ѳпископъ
Трегье вышелъ однажды вечѳромъ черезъ заднюю калитку, вы-

ТРЕПАЛЬЩИКЪ ЛЬНА.
15
ходящую въ лѣсъ, окружающій епископство, и скрылся въ Англію.
Конкордатъ упразднилъ ?то епископство. Бедный, оставшейся
безъ главы, городъ не имѣлъ даже субъ-префекта; ему предпочли
Ланніонъ и Генгамъ,—города болѣе невежественные, более
буржуазные; но большія постройки, сдѣланныя такимъ образомъ,
что могутъ служить только для одной цѣли, почти всегда возста-
новляютъ то, для чего онѣ были построены. Въ области
морали можно говорить то, что неприложимо къ міру физическому:
когда раковины улитки очень глубоки, то онѣ въ состояніи воз-
становить животное, которое сформировалось въ нихъ. Громад-
ныя монастырскія зданія въ Трегье снова населились; прежняя
сѳминарія послужила на устройство духов наго колледжа, очень
почитаемаго въ этой области. Въ продолжение немногихъ лѣтъ,
Трегье сдѣлался тѣмъ же, чѣмъ его сдѣлалъ святой Тюдваль:
чисто духовнымъ городомъ, чуждымъ торговле и промышленности,
обширнымъ монастыремъ, куда не проникало извнѣ ни едпнаго
звука, гдѣ считали суетой то, къ чему стремятся остальные люди,
и гдѣ за действительность признавалось только то, что свѣтскіе
люди считаютъ химерой.
Вотъ въ какой среде протекло мое дѣтство, и это наложило
на меня неизгладимый отпечатокъ. Сначала меня оіпеломилъ этотъ
соборъ,—чудо искусства по легкостп.безумная попытка выразить
съ помощью гранита немыслимый идеалъ. Долгіе часы,
проведенные въ немъ, были причиной полной моей п])актической
неспособности. Этотъ архитектурный парадоксъ сдѣлалъ изъ меня
человека химерическаго, ученика святого Тюдваля, святого Иль-
тюда и святого Кадока, въ такое время, когда нхъ ученія не
имѣютъ уже никакого примѣненія. Когда я отправлялся въ
более светскій городъ Генгамъ, где у меня были родственники,
принадлежащіе къ среднему классу общества, я испытывалъ
скуку и стесненіе. Мне было тамъ хорошо только въ обществе
бедной служанки, которой я читалъ вслухъ сказки. Я жаждалъ
возвратиться въ мой старый темный городъ, придавленный своимъ
соборомъ, но где заметно было сильное возмущеніе противъ
всего пошлаго и банальнаго. Я приходилъ въ себя, когда снова
вщгблъ высокую колокольню, острый куполъ, монастырскій дворъ
и гробницы XV столетія, которыя въ немъ находятся. Я чувство-
валъ себя хорошо только въ обществе мертвыхъ, возле этихъ
рыцарей и знатныхъ дамъ, спящихъ спокойнымъ сномъ, имея
у себя въ ногахъ своихъ борзыхъ собакъ, а въ рукахъ—каменный
факелъ.
Окрестности города носили тотъ же релпгіозный и идеальный
характеръ. Тамъ можно было утопать въ грѳзахъ, въ атмосфере
настолько же, по крайней мере, миѳологической, какъ атмосфера
Бенареса и Ягатнаты. Церковь святого Михаила, съ порога которой
было видно открытое море, была разрушена моляіей, и тамъ
происходили замечательныя вещи. Въ святой чѳтвергъ туда водили
детей, чтобы они видели, какъ колокола летели въ Римъ. Намъ
завязывали глаза, и странно было тогда видеть, какъ все части ко-
локольнаго подбора, по порядку своей величины, отъ самаго
большого до самаго маленькаго, одетыя въ чудное, обвитое круже-

16
ВОШОМІІНАНІЯ ДЬТСТВА π юности.
вами платье, которое онѣ носили въ день своего освящѳнія, раз-
сѣкали воздухъ, чтобы, грозно звуча, отправиться подъ
благословенье папы. Напротивъ, на другой сторонѣ рѣки, разстилалась
чѵдная Тромерская долина, орошаемая древнею Диво иной, или
священнымъ фонтаномъ, которую христіанство освятило, учре-
дпвъ тамъ культъ Дѣвѣ Маріи. Въ 1828 году часовня сгорѣла;
ее не преминули построить вновь, и древняя статуя была замѣ-
нѳна другой, бывшей гораздо прекраснѣе первой. Въ этомъ слу-
чаѣ проявилась вѣряость, которая лежитъ въ основѣ бретонскаго
характера. Новая статуя, вся бѣлая и позолоченная, господствуя
надъ храмомъ въ своемъ чудномъ, недавно накрахмаленномъ,
чепчикѣ, не вызывала молитвъ; принуждены были сохранить въ
углу черный обугленный обломокъ прежней статуи; всѣ молитвы
обращались къ этому обломку. Они думали, что окажутся невѣр-
ными по отношенію къ старой статуѣ Дѣвы Маріи, если
повернутся къ новой.
Святой Ивъ былъ предметомъ еще болѣе популярнаго
культа. Достойный покровитель адвокатовъ родился въ Трегьерскомъ
миниги, и его маленькая церковь пользуется тамъ болыпимъ
почетомъ. Этотъ защитникъ бѣдняковъ, вдовъ и спротъ сдѣлался
въ странѣ великимъ судьей, мстителемъ за несправедливости.
Заклиная его извѣстнымъ образомъ, въ его таинственной часовнѣ
Святого Ива-Правды, противъ врага, жертвой котораго
стали, и говоря: „Ты былъ справедливъ при жизни; докажи, что
ты справедливъ до сихъ поръ",—можно быть увѣреннымъ, что
этотъ врагъ умретъ въ продолжѳніе этого года. Всѣ
покинутые дѣ лаются его питомцами. Послѣ смерти отца, моя мать
отвела меня въ часовню и сдѣлала Ива моимъ опекуномъ. Не
могу сказать, что святой Ивъ замѣчатѳльно велъ наши дѣла, еще
менѣе, что онъ далъ мнѣ удивительное пониманіе моихъ интере-
совъ,—но я обязанъ ему гораздо болыпимъ: онъ далъ мнѣ
довольство, что лучше богатства, и естественное хорошее располо-
женіе духа, которое заставляѳтъ меня· радоваться до сихъ поръ.
Мѣсяцъ май, въ который приходился праздникъ этого
прекраснаго святого, былъ рядомъ ироцессій въ „миниги".
Предшествуемые своими обрядовыми крестами, приходы встрѣчались
по дорогѣ; тогда заставляли цѣловать кресты въ знакъ союза.
Наканунѣ праздника народъ собирался вечеромъ въ церковь, и
въ полночь святой простиралъ руку, чтобы благословить
коленопреклоненное собраніе. Но если въ толпѣ былъ хоть одинъ не-
вѣрующій, поднявшій глаза, чтобы убѣдиться въ дѣйствительномъ
существовали чуда, то святой, оскорбленный именно этимъ по-
дозрѣніѳмъ, не двигался и, по винѣ невѣрующаго, всѣ оставались
безъ благословѳнія.
Строгое, безпристрастное и честное духовенство слѣдило за
сохраненіемъ этихъ вѣрованій съ достаточной ловкостью для
того, чтобы ихъ не ослабить, и все-таіси чтобы не слишкомъ
себя компрометировать. Эти достойные священники были моими
первыми умственными наставниками, и я обязанъ имъ тѣмъ, что
во мнѣ есть хорошаго. Всѣ ихъ слова казались мнѣ предсказа-
ніями; я такъ уважалъ ихъ, что ни разу не усомнился въ томъ,

ТРЕПАЛЫЦИКЪ ЛЬНА.
17
что они мнѣ говорили до шестнадцати лѣтъ, когда я ирибылъ
въ Парижъ. Съ тѣхъ поръ я имѣлъ въ другомъ родѣ блестящихъ
те проницательныхъ учителей, но я не имѣлъ болѣе почтенныхъ,
и вотъ это-то и сѣетъ часто раздоръ между мною и нѣкоторыми
моими друзьями. Я имѣлъ счастье познать безусловную добро-
дѣтель; я знаю, что такое вѣра, и хотя гораздо позднѣѳ я по-
нялъ, какъ много ироніи примѣшано высшимъ искусителемъ къ
нашимъ священнымъ мечтамъ, однако, я сохранилъ отъ этого
стараго времени драгоцѣнную опытность. Въ глубпнѣ души я
чувствую, что моя жизнь всегда управляется вѣрой, которой я
больше не имѣю. Вѣра имѣетъ ту особенность, что она дѣйству-
етъ даже послѣ своего исчезновенія. Благодать пѳреживаетъ по
нривычкѣ прежнее живое чувство. Люди продолжаютъ
машинально дѣлать то, что раньше дѣлали, благодаря уму и истинѣ.
Послѣ того какъ Орфея, иотерявшаго свой идеалъ, растерзали
менады, его лира не переставала повторять: „Еврпдика, Еври-
дпка!"
Напболѣе настаивали священники на строгости нравовъ, и они
имѣли на это право, благодаря своему безупречному поведенію.
Ихъ проповѣди объ этомъ производили на меня глубокое
впечатлите, котораго было достаточно, чтобы сдѣлать меня цѣломуд-
реннымъ въ продолженіе всей моей юности. Эти рѣчи имѣ-
ліі что-то торжественное, что удивляло меня. Ихъ черты такъ
глубоко запечатлѣлись въ моемъ мозгу, что я не могу о нихъ
вспомнить безъ какого-то ужаса. То это былъ примѣръ Іонаѳана,
умирающаго за то, что покушалъ немного меду: Gustans gustavi
paululum mellis, et ecce morior. Это вызывало у меня безконечныя
размышлѳнія. Что это за частица меда, отъ которой умираютъ?
Проповѣдникъ остерегался это сказать и увеличпвалъ еще
произведенный эффектъ слѣдующими словами: Tetigisse
periisse,—сказанными глубокимъ и трагическпмъ тономъ. Въ другой разъ
было мѣсто изъ Іѳремін: Mors ascendit per fenestras,—которое еще
болѣе меня интриговало. Что это была за смерть,
подымающаяся въ окно, эти крылья бабочки, которыя оскверняются, какъ
только къ нимъ прикасаются? Говоря объ этомъ, проновѣдникъ
морщилъ лобъ и подымалъ глаза къ небу. Но больше всего меня
занимало мѣсто изъ жизни,—я самъ не знаю, какого,—святого XVII
вѣка, который сравнивалъ женщинъ съ огнѳстрѣльнымъ оружіемч?,
которое ранитъ на далекомъ разстояніи. На этотъ разъ я ничего
не понималъ; я дѣлалъ безумныя предположенія, чтобы
представить себѣ, какимъ образомъ женщина можетъ быть похожа на
пистолетъ. Что можетъ быть болѣе несвязнымъ? Женщина
ранитъ издалека, а въ другой разъ можно погибнуть, если
коснешься ея. Это решительно непонятно. Чтобы выйти изъ этого нераз-
рѣшимаго затрудненія, я съ бѣшенствомъ углубился въ учѳніѳ,
и не думалъ больше объ этомъ. Въ устахъ людей, къ которымъ
я питалъ глубокое довѣріе, эти священныя легенды принимали
власть, которая охватывала меня до глубины души. Даже теперь,
когда мнѣ уже пятьдѳсятъ лѣтъ, это впечатлѣніе еще
продолжается. Въ особенности меня дѣлало воздержаннымъ сравнѳніе
съ огнестрѣльнымъ оружіемъ. Должна была пройти юность и

18
ВОСПОМИНАНИЯ ДЪТСТВА II юности.
почти начаться старость для того, чтобы я могъ понять, что все
это суета и что только Экклезіастъ былъ мудрецомъ, когда ска-
залъ: „Иди же ѣшь въ радости твой хлѣбъсъ твоей женой, которую ты
разъ навсегда полюбилъ". Моя взгляды на этотъ предметъ пережили
мои релпгіозныя вѣрованія, и это спасло меня отъ шокирующей
непристойности, могущей произойти, если бы стали утверждать,
что я покпнулъ семпнарію по другимъ п]эичинамъ, а не ради
филологіи. Вѣчная общая избитая фраза: „Ищите
женщину!"—которой свѣтскіе люди, какъ имъ кажется, ооъясняютъ всѣ случаи
такого рода, есть нѣчто глупое, что заставляетъ улыбаться тѣхъ,
которые понимаютъ вещи такъ, какъ онѣ есть на самомъ дѣлѣ.
Мое дѣтство протекло въ этой огромной школѣ вѣры и
почета. Свобода, которой сразу достигаютъ такъ много легкомыс-
лѳнныхъ, для меня была медленнымъ пріобрѣтеніемъ. Я достигъ
степени эмансипаціи, которой столько людей достигаютъ безъ вся-
каго мысленнаго труда, только пройдя всю нѣмецкую экзегетику.
Мнѣ понадобилось шесть лѣтъ размышленія и усиленной работы,
чтобы увндѣть, что мои учителя не были непогрѣшимыми. Са-
мымъ болыпимъ огорченіемъ въ моей жизни было, идя въ этомъ
новомъ направленіп, опечалить этихъ почтенныхъ учителей; но
у меня есть глубокая увѣренность, что я былъ правъ π что
испытанное ими огорченіе было послѣдствіемъ ихъ довольно узкаго
взгляда на вселенную.
II.
Воспитаніе, которое давали мнѣ эти добрые священники,
было какъ можно менѣе научнымъ. Мы изучали много латин-
скихъ стиховъ. Но не допускалось существование какой либо
французской поэзіи, начиная съ „Религіи"—поэмы Расина-сына.
Имя Ламартина произносилось только съ зубоскальствомъ; су-
щѳствованіе Виктора Гюго было неизвѣстно. Сочинять францу'з-
скіѳ стихи считалось очень опаснымъ упражненіемъ, которое
могло повлечь за собой исключеніе. Отсюда отчасти пронсте-
каетъ моя неспособность выражать въ риѳмахъ мои мысли,
неспособность, которая доставила мнѣ очень сплыіыя огорченія,
потому что часто мнѣ приходитъ на умъ тактъ π риѳма стиховъ.
но неуловимая ассоціація идей заставляетъ меня терять созвучіе,
которое меня пріучпли считать недостаткомъ, и къ которому
мои учителя внушили мнѣ какой-то страхъ. Изученіе историче-
скихъ и естественныхъ наукъ также было ничтожно. За-то насъ
заставляли довольно много заниматься математикой. Я страшно
ею увлекался; эти абстрактяыя комбинаціи заставляли меня
мечтать день и ночь. Нашъ профессоръ, прекрасный аббатъ Дюшенъ,
особенно заботился обо мнѣ и о моемъ соперникѣ и сердечномъ
другѣ Гюйомарѣ, замечательно одаренномъ по отношенію къ
этимъ наукамъ. Мы всегда возвращались вмѣстѣ изъ школы.
Кратчайшей дорогой была дорога черезъ площадь, и мы были
слишкомъ доб]эосовѣстны, чтобы отклониться даже на одинъ
шагъ отъ маршрута, указываемаго намъ разумомъ; но когда у насъ
случалась какая нибудь любопытная задача, наши споры про-

ТРЕПАЛЫЦИКЪ ЛЬНА.
19
должалпсь нослѣ урока, и мы возвращались черезъ общій
госпиталь. Здѣсь были громадный, всегда запертыя ворота, на кото-
рыхъ мы чертили наши фигуры и дѣлали наши вычисленія мѣ-
ломъ. Слѣды отъ этого видны тамъ, можетъ быть, и теперь,
потому что эти ворота принадлежали большпмъ монастьцэямъ, а въ
такого рода постройкахъ ничто никогда не мѣняется.
Общій госпиталь, названный такъ потому, что тамъ встрѣ-
чаются болѣзнь, старость и нищета, былъ громаднымъ зданіемъ,
охватывающимъ, какъ всѣ старыя постройки, огромное
пространство, чтобы помѣстнть мало людей. Передъ воротами былъ ыавѣсъ,
гдѣ встрѣчались въ хорошую погоду выздоравливающіе и
здоровые. Действительно, въ богадѣльнѣ были не только больные: въ
ней обитали также бѣдняки, живущіе на счетъ общественной
благотворительности, и даже пансіонеры, которые за
незначительную сумму денегъ жили тамъ скромно, но безъ заботъ. Все
это общество собиралось въ солнечные дни подъ навѣсомъ и
садилось на старые соломенные стулья. Это было самое
оживленное мѣсто этого маленькаго города. Проходя мимо, мы, т. е.
Гюйомаръ и я. кланялись имъ, и намъ тоже кланялись, потому
что, хотя мы были очень молоды, но были уже признанными
духовными лицами. Намъ это казалось естественнымъ, и только
одна вещь возбуждала наше любопытство. Хотя мы были слиш-
комъ неопытными, чтобы замѣтить что нибудь изъ того, для
чего нужно знаніе жизни, однако между бѣдняками обители
была одна особа, мимо которой мы никогда не проходпли безъ
какого-то уднвленія.
Это была старая сорокапятнлѣтняя дѣва, одѣтая въ широкій
капотъ какой-то невозможной формы. Обыкновенно, она была
почти неподвижна, съ мрачнымъ и растеряннымъ лицомъ и
туск лымъ и устремленнымъ въ одну точку взглядомъ. Замѣтивъ
насъ, этотъ мертвый взглядъ оживлялся. Она провожала насъ
страннымъ взглядомъ, то ласковымъ и печальнымъ, то твердымъ
и почти свпрѣпымъ. Оборачиваясь, мы находили ея лицо жесто-
кимъ и разгнѣваннымъ. Мы смотрѣли другъ на друга, ничего не
понимая. Это прерывало наши разговоры и омрачало наше
веселье. Она не пугала насъ; ее считали сумасшедшей; но съ по-
мѣшанными не обращались тогда такъ жестоко, какъ начали
обращаться потомъ, благодаря административнымъ прпвычкамъ.
Совершенно ихъ не запирая, имъ позволяли бродить цѣлыи день.
Въ Трегье обыкновенно было много сумасшедшихъ; какъ всѣ
мечтательныя расы, тратящія свои силы въ погонѣ за идеаломъ,
здѣшніе бретонцы, если они не сдерживаются сильной волей,
слишкомъ легко отдаются состоянію, среднему между пьянствомъ
и помѣшательствомъ, которое часто является только заблужде-
ніемъ ненасытнаго сердца. Эти безобидные сумасшедшіе.
принадлежащее къ разпичнымъ разрядамъ умственнаго номѣшательства,
составляли нѣчто вродѣ учреждения, нѣчто общественное.
Говорили—„нашнсумасшедшіе", какъ въ Венеціи говорили—„nostre са-
rampane". Ихъ почти вездѣ можно было встрѣтить. Они
кланялись вамъ, обращались къ вамъ съ какой нибудь скучной
шуткой, которая тѣмъ не менѣе заставляла васъ улыбаться. Ихъ лю-

20
ВОСПОМИНАНИЕ ДЪТСТВА H ЮНОСТИ.
били, а они оказывали услуги. Я всегда буду вспоминать о доб-
ромъ сумасшедшемъ Бріанѣ, который счпталъ себя священни-
комъ и проводилъ часть дня въ церкви, подражая церковнымъ
обрядамъ. Соборъ былъ полонъ все иослѣобѣденное время гнусли-
вымъ бормотаніемъ; это была молитва бѣднаго сумасшедніаго,
которая была не хуже другой какой либо. У людей хватало
такта и здраваго смысла, чтобы оставить его въ локоѣ и не дѣлать
различія между простыми и низменными людьми, которые па-
даютъ на колѣнп передъ Богомъ.
Сумасшедшая изъ общей больницы, благодаря своей
упорной меланхоліи, не имѣла этой популярности. Она ни съ кѣмъ
не говорила, никто о ней не думалъ, ея исторія была, очевидно,
забыта. Она никогда не сказала намъ ни едпнаго слова; но этотъ
дикій и блуждающій взглядъ глубоко поражалъ и смущалъ насъ.
Съ тѣхъ поръ я часто думалъ объ этой загадкѣ, но никогда
не могъ себѣ объяснить ее. Ключъ отъ этой исторін я нашелъ
лѣтъ восемь тому назадъ, когда моя мать, дожпвя до
восьмидесяти пяти лѣтъ и не будучи еще дряхлой, заболѣла жестокой болѣз-
нью, которая медленно ее изнурила.
Моя мать вполнѣ принадлежала къ этому старому міру по
своимъ чувствамъ и воспоминаніямъ. Она чудно говорила по
бретонски, знала всѣ пословицы моряковъ и массу вещей, о ко-
торыхъ теперь никто не имѣетъ никакого понятія. Все было въ
ней народнымъ, и ея естественный умъ лрпдавалъ замѣчатель-
ную живость ея длиняымъ исторіямъ, которыя она разсказывала.
и которыя только она одна и знала. Ея мученія нисколько не
повліяли на ея удивительную веселость. Она шутила еще послѣ
обѣда въ день своей смерти. По вечерамъ, я проводилъ, чтобы
развлечь ее, по часу съ ней въ ея комнатѣ, безъ другого освѣ-
щенія (она любила такой иолумракъ), кромѣ слабаго свѣта улич-
наго фонаря. Тогда пробуждалось ея живое воображеніе, и/какъ
бываетъ обыкновенно у стариковъ, ей, по большей части,
приходили на умъ воспоминанія дѣтства. Она снова видѣла Трегье л
Ланніонъ, какими они были до Рѳволюціи; она описывала всѣ
дома, обозначая каждый изъ нихъ именемъ его тогдашняго
хозяина. Я поддерживалъ моими вопросами эту мечтательность,
которая нравилась ей и мѣшала ей дуаіать о своей болѣзни.
Однажды разговоръ зашелъ объ общей больницѣ. Она раз-
сказала мнѣ ея исторію.
— Я видѣла, какъ она мѣнялась много разъ. Въ ней ничуть
не стыдно было жить, потому что въ ней обитали самыя извѣ-
стныя лица. Во время Первой Имиеріи, до вознагражденія
дворянства, она служила пріютомъ для старыхъ знат.ныхъ и наиболѣе
воспитанныхъ дѣвъ. Ихъ можно было видѣть сидящими на
пороге на илохихъ стульяхъ. Онѣ никогда не роптали; но все-таки,
когда онѣ видѣли, что издали приближались пріобрѣвшіе ихъ
фамильныя имущества люди довольно грубые и буржуазные,
проѣзжая въ экипажахъ и выставляя на видъ свою роскошь, то
онѣ входили въ домъ и шли молиться въ часовню, чтобы съ
ними не встрѣчаться. Это дѣлалось не столько для того, чтобы
избѣгнуть сожалѣнія объ имуществѣ, которое онѣ пожертвовали

ТРЕІІАЛЫЦИКЪ ЛЬНА.
21
Богу, сколько изъ деликатности, такъ какъ онѣ опасались, что ихъ
присутствіе покажется упрекомъ этимъ выскочкамъ. Потомъ
роли перемѣнплпсь; но госпиталь яродолжалъ принимать всякаго
рода приблудшихъ. Тамъ умеръ бѣдный Пьеръ Ренанъ, твой
дядя, который всегда велъ бродячую жизнь и проводилъ свои дни
в'ь кабакахъ за чтеніемъ пьяыидамъ кннгъ, которыя онъ бралъ
у насъ, и добрякгь Системъ, котораго священники не любили,
хотя это былъ добрый человѣкъ, и старая колдунья Годъ,
которая на другой день послѣ твоего рожденія пошла гадать у озера
„Миниги", и Маргарита Кальве, которая принесла ложную
клятву и была поражена сухоткой въ тотъ день, когда она узнала,
что закляли святого Ива-Правду, чтобы онъ умертвплъ ее въ
тѳченіѳ этого года.
— А эта сумасшедшая,—:спросилъ я ее:—которая, по большей
части, сидитъ подъ навѣсомъ, и которая пугаетъ насъ, Гюйомара
и меня?
Она нѣкоторое время подумала, чтобы вспомнить, о комъ я
говорю, затѣмъ живо возразила:
— О! это, сынъ мой. была дочь трепальщика льна.
— Что это за трепалыцикъ льна?
— Я тебѣ никогда не разсказывала этой исторіи? Видишь ли,
сынъ мои, этого теперь не поняли бы: это слишкомъ старо. Съ
тѣхъ поръ какъ я живу въ этомъ Парижѣ, есть вещи, о которыхъ
я теперь не могу болѣе говорить... Это деревенское дворянство
было такъ почитаемо! Я всегда думала, что это и есть истинное
дворянство. О! если бы разсказать это твопмъ парпжанамъ, они
посмѣялись бы. Они признаютъ только свой Парпжъ; я ихъ, въ
концѣ концовъ, счптаю ограниченными... Нѣтъ, теперь нельзя
болѣе понять, какъ почиталось это старое деревенское
дворянство, хотя оно было бѣднымъ.
Она умолкла на нѣкоторое время, потомъ снова начала.
III.
— Помнишь ли ты маленькій приходъ Тредарзекъ,
колокольню котораго можно было видѣть съ башенки нашего дома?
Менѣе чѣмъ на разстояніи четверти мили ртъ деревни,
состоявшей тогда почти исключительно изъ церкви, ратуши и священ-
ническаго дома, возвышалась усадьба Кермелля. Это былъ такой
же домъ, какъ и многіе другіе,—тщательно отдѣланная ферма,
старинная по виду, окруженная длинной высокой стѣной,
выкрашенной красивой сѣрой краской. Во дворъ входили черезъ
большія, дугообразныя ворота, надъ которыми возвышался на-
вѣсъ изъ черепицы, и возлѣ которыхъ находилась
меньшая.калитка для ежедневнаго употребленія. Въ глубинѣ двора былъ
домъ съ острой крышей и со шпицомъ, обвитымъ плющемъ.
Голубятникъ, башня и два или три хорошо построенныхъ окна,
почти такихъ же, какъ въ церкви, указывали на то, что это
знатное жилище, одно изъ старыхъ строепій, населенныхъ до Рево-
люціи классомъ людей, характеръ и обычаи которыхъ
невозможно себѣ теперь представить.

22
•ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
Деревенское дворянство составляли такіе же крестьяне, какъ
и всѣ остальные, но состоящіе начальниками другихъ. Въ старину,
въ каждомъ приходѣ былъ только одинъ начальникъ. Они были
предводителями населенія; никто не оспаривалъ у нихъ этого
права, и имъ оказывали великія почести. Но уже ко времени
Революціи они сдѣлалясь очень рѣдкимъ явленіемъ. Крестьяне
считали ихъ свѣтскими начальниками приходовъ, какъ епископъ
считался начальникомъ духовнымъ. Начальнпкомъ Тредарзека,
о которомъ я тебѣ разсказываю, былъ красивый старпкъ, высокій
И СИЛЬНЫЙ, КаКЪ МОЛОДОЙ ЧеЛОвѢкЪ, СЪ ЛИЦОМЪ ОТКрЫТЫМЪ и
честнымъ. У него были длинные, поднятые гребешкомъ, волосы,
и онъ опускалъ ихъ только по воскресеньямъ, когда гделъ
причащаться. Я какъ будто вижу его (онъ часто бывалъ у насъ въ
Трегье) сѳрьезнымъ, важнымъ и немного печальнымъ, такъ какъ
онъ былъ почти единственнымъ въ своемъ родѣ. Большая часть
этого маленькаго родового дворянства исчезла; другая часть
переселилась уже давно въ городъ. Вся страна обожала его. У него
была отдѣльная скамья въ церкви; каждое воскресенье его ви-
дѣли сидящимъ въ первомъ ряду правовѣрныхъ. въ своемъ ста-
ринномъ костюмѣ и въ своихъ доходившихъ почти до локтя пер-
чаткахъ, предназначенныхъ для церемоній. Во время причастія
онъ всходилъ на клиросъ, распускалъ своп волосы, клалъ свои
перчатки на маленькій столикъ, поставленный для него возлѣ
амвона, и проходилъ черезъ клиросъ одинъ, не пзмѣняя ничуть
своего высокаго роста. Никто не ходилъ причащаться, пока онъ
не возвращался на свое мѣсто и не оканчпвалъ одѣванія своихъ
нарукавниковъ.
Онъ былъ очень бѣденъ; но онъ скрывалъ это въ виду
своего положенія. Эти деревенскіе дворяне пользовались нѣкогда
извѣстными привилегіями, которыя помогали имъ жить немного
не такъ, какъ жнвутъ крестьяне; все это со временемъ исчезло.
Кермелль былъ въ болыпомъ затрудненіи. Его знатное происхо-
жденіе запрещало ему работать въ полѣ; онъ цѣлый день сидѣлъ
у себя взаперти и занимался при закрытыхъ дверяхъ дѣломъ,
для котораго не нуженъ былъ открытый воздухъ. Когда ленъ
вымокъ въ водѣ, его подвергаюсь своего рода облупливанію,
послѣ котораго остаются только прядильныя волокна. Вотт»
какому труду Кермелль счелъ себя въ правѣ предаться, не
поступая несоотвѣтственно своему званію. Никто не видѣлъ его, про-
фессіональная честь была спасена; но весь міръ зналъ объ этом-ь,
а такъ какъ каждый имѣетъ свое насмѣшливое прозвище, то онъ
скоро сталъ извѣстенъ въ странѣ подъ именемъ трепальщика
льна. Это прозвище, какъ это часто бываетъ, замѣнпло его
настоящее пмя, и его вѣчно называли именно такъ.
Онъ былъ какъ бы живымъ патріархомъ. Ты засмѣялся бы,
если-бы я разсказала тебѣ. чѣмъ пополнялъ трепалыцпкъ льна
недостаточную плату за свой несчастный маленькій трудъ. Люди
думали, что онъ, какъ начальникъ рода, былъ хранптелемъ силы
его крови и что онъ могъ своей слюной π своимъ прикоснове-
ніемъ возстановлять ее, когда она начинала пропадать. Были
убѣждены, что для того, чтобы производить такого рода излѣ-

ТРЕПАЛЫЦІІКЪ ЛЬНА.
23
ченія, необходимо было имѣть громадное множество дворянскихъ
поколѣній, и что только онъ одинъ и имѣлъ пхъ. Въ пзвѣстные
дни его домъ былъ окруженъ людьми, приходившими сюда со
всѣхъ сторонъ на двадцать миль въ окружности. Когда ребенокъ
начиналъ поздно ходить, или у него были слабыя ножки, этого
ребенка приносили къ нему. Онъ мочплъ свой палецъ въ
слюнѣ и смазывалъ поясницу ребенка, котораго это укрѣпляло.
Онъ продѣлывалъ все это важно и съ серьезнымъ лицомъ. Что
ты хочешь! тогда еще существовала вѣра; всѣбылитакъ просты и
добры! Что касается его самого, онъ никогда не позволилъ бы себѣ
взять плату, да, кромѣ того, приходпвшіе люди были слншкомъ
бѣдны для того, чтобы расплачиваться деньгами; ему приносили
въ подарокъ дюжину яицъ, кусокъ сала, пучокъ льна, кусокъ
масла, картофель пли нѣсколько плодовъ. Онъ лрннималъ это.
Городскіе дворяне смѣялись надъ нимъ, но они были неправы:
онъ зналъ хорошо страну,—онъ былъ ея душой и ея воплощеніемъ.
Во время Революціи, онъ переселился въ Жерсей; причины
этого были не совсѣмъ понятны. Конечно, ему не сдѣлали бы
никакого вреда, но Трегьерскіе дворяне сказали ему, что это при-
казаніе короля, и онъ уѣхалъ вмѣстѣ съ другими. Онъ вернулся
однимъ изъ первыхъ и засталъ свой домъ, котораго никто не
пожелалъ занять, въ такомъ же, состояніп, въ какомъ онъ его
оставплъ. Когда вышелъ указъ о вознагражденіп за убытки, всѣ хо-
тѣлп убѣдить его, что онъ что нибудь потерялъ, и онъ могъ бы
представить очень вѣскія доказательства. Остальные дворяне были
недовольны, видя его такимъ бѣднымъ и хотѣлп его поднять;
этотъ простодушный человѣкъ не поддался этимъ разсужденіямъ.
Когда его просили сказать, что онъ потерялъ?—„У" меня нпчего
не было,—сказалъ онъ:—мнѣ нечего было терять". Другого от-
вѣта отъ него не добились, и онъ остался такимъ же бѣднымъ,
какимъ былъ прежде.
Его жена умерла, мнѣ кажется, въ Жерсеѣ. У него была
дочь, родившаяся ко времени эмиграціи. Это была красивая
высокая дѣвушка (ты видѣлъ ее уже отцвѣтшей); она имѣла отъ
природы чудный цвѣтъ лица, чистую и могучую кровь. Ее нужно
было рано выдать замужъ, но это было невозможно, такъ
какъ эти несостоятельные ничтожные дворяне маленькпхъ го-
родковъ, которые ни къ чему не пригодны и которые не стоили
и четверти стараго деревенскаго дворянина, не пожелали бы ее
лмѣть женой свопхъ сыновей. Принципы мѣшали выдать ее
замужъ за кіэестьянина. Эта бѣдная дѣвушка была, такимъ
образомъ, какъ нечистая душа: она не находила себѣ мѣста
на этомъ свѣтѣ. Ея отецъ былъ послѣднимъ въ родѣ, и она,
казалось, была брошена на землю для того, чтобы не найти
себѣ даже мѣста, гдѣ помѣститься. Она была ласковой и
покорной. Это было прекрасное тѣло, но почти совсѣмъ лишенное
души. Жнстинктъ былъ для нея всѣмъ. Она была бы чудной матерью.
Она должна была сдѣлаться монахиней, разъ не выходила замужъ.
Обычай и строгости успокоили бы ее; но, что весьма вѣроятно, отець
ея былъ не настолько богатъ, чтобы заплатить взносъ, а его положе-
ніе не позволяло ему сдѣлать ее простой послушницей. Бѣдная дѣ-

24
ВОСІІОМТІНАНІЯ ДЪТСТВА τι юности.
вушка! Поставленная на ложную дорогу, она была осуждена на
гибель.
Она была отъ рожденія прямодушной π доброй и ни разу
не усомнилась относительно своего долга; весь ея грѣхъ состоялъ
только въ томъ, что у нея были нервы и кровь. Ни одинъ изъ
деревенскихъ юношей не посмѣлъ бы быть съ ней нескромнымъ;
настолько уважали ея отца. Оознаніе своего превосходства
мешало ей обратить свой взоръ на молодыхъ крестьянъ; для нихъ
же она была барышней; они и не думали о ней. Бѣдная дѣвугдка
жила, такимъ об£>азомъ, въ полнѣйшемъ уединеніи. Во всемъ
домѣ былъ только племянникъ Кермелля, мальчикъ двѣнадцати или
тринадцати лѣтъ, котораго онъ призрѣлъ, ж котораго викарій,
бывши достойнымъ человѣкомъ, обучалъ тому, что самъ зналъ: латыни.
Церковь оставалась единственнымъ развлеченіѳмъ для бѣднаго
ребенка. Она была благочестива по природѣ, хотя слишкомъ
неразвита для того, чтобы понимать тайны нашей религіи. Добрый
священникъ, викарій, очень привязанный къ своему долгу, ди-
талъ къ трепальщику льна уваженіе, котораго тотъ заслуживалъ;
часы, свободные отъ службы и заботъ, касающихся его должно-
стп, онъ проводилъ у него. Онъ воспитывалъ его молодого
племянника. По отношенію къ дочери Кермелля, у него были скромныя
манеры, свойственный нашему бретонскому духовенству въ обра-
щенін съ „прекраснымъ поломъ", какъ. они говорятъ. Онъ
здоровался съ ней, спрашивалъ ѳе о здоровьѣ, но никогда съ ней
ни о чемъ не говорилъ, за исключеніемъ малозначущпхъ вещей.
Несчастная все болѣе и болѣе увлекалась имъ. Если можно такъ
выразиться, BHKajoiii былъ единственнымъ чѳловѣкомъ того слоя
общества, къ которому она принадлежала, котораго она видѣла.
Этотъ молодой священникъ былъ къ тому-же очень
привлекательной личностью. Къ замѣчательной стыдливости, которой
дышала вся его внѣшность, присоединялся видъ печальный,
безропотный и скромный. Чувствовалось, что у него есть сердце и
чувства, но что болѣе возвышенный принципъ господствуешь
надъ ними, или, скорѣе, сердце π чувства превращались у него
во что-то болѣе возвышенное. Ты знаешь безконечиую прелесть
нѣкоторыхъ нашихъ бретонскихъ духовяыхъ лицъ. Женщины
очень живо это чувствуютъ. Эта нѳпобѣдимая привязанность къ
одному только обѣту, которая является въ своѳмъ родѣ бла-
гоговѣніемъ къ ихъ могуществу, придаетъ имъ смѣлость, при-
тягиваетъ ихъ и льститъ имъ. Священникъ является для нихъ
вѣрнымъ братомъ, который пожѳртвовалъ для нихъ своимъ по-
ломъ и своими радостями. Отсюда беретъ свое начало чувство,
къ которому примешивается довѣріе, благочестіе, сожалѣніе и
благодарность. Жените священника, it вы разрушите одинъ изъ
самыхъ необходимыхъ элементовъ, одинъ изъ самыхъ деликат-
ныхъ оттѣнковъ нашего общества. Женщина будетъ протестовать,
потому что есть нѣчто, что она ставитъ еще выше, чѣмъ быть
любимой; это нѣчто состоитъ въ томъ, чтобы придавали
значение любви. Женщина бываетъ наиболѣе польщена, узнавъ, что
ея боятся. Церковь, поставивъ первымъ дѣломъ для своихъ
служителей цѣломудріе, тѣмъ самымъ ласкаѳтъ женское тщѳславіѳ.

ТРЕПАЛЫЦИКЪ ЛЬНА.
25
Такимъ образомъ бѣдная дѣвушка почувствовала къ викарію
глубокую любовь, которая охватила вскорѣ все ея с.ущество.
Добродетельная и мистическая раса, къ которой она принадлежала, не зна-
етъ бѣшенства, разрушающаго преграды и предпочитающаго ничего
не имѣть, если нельзя имѣть всего. 01 она удовольствовалась бы
очень малымъ. Она была бы счастлива, если бы онъ обратилъ
только вниманіѳ на ея существованіе. Она не просила у него
взгляда; ей было бы достаточно его мысли о ней. Викарій былъ,
конечно, ея исповѣдникомъ; въ приходѣ не было другого
священника. Привычки католической исповѣди, настолько щэекрас-
ныя и въ тоже время опасныя, страшнымъ образомъ возбуждали
ея воображеніе. Одинъ разъ въ недѣлю, по субботамъ, для нея
было невыразимой сладостью побыть полъ часа съ нимъ наединѣ,
какъ бы лицомъ къ лицу съ Богомъ, впдѣть и чувствовать его
исполняющимъ роль Бога, вдыхать его дыханіе, испытывать
сладкое унііженіе отъ его замѣчаній, высказывать ему свои самыя
интимныя мысли, свои сомнѣнія и опасенія. Не слѣдуѳтъ, однако,
думать, что она злоупотребляла этимъ. Благочестивая женщина
очень рѣдко осмѣливается пользоваться псповѣдью для любов-
наго признанія. Она можетъ находить въ этомъ громадное
наслаждение, она рпскуетъ предаться чувствамъ, которыя не
лишены опасности, но нѣчто мистическое, заключающееся всегда
въ этомъ чувствѣ, несовмѣстимо съ ужасомъ святотатства. Во
всякомъ случаѣ, бѣдная дѣвушка, о которой я говорю, была
настолько скромна, что слова замерли бы на ѳя губахъ. Ея страсть
была молчаливымъ, внутреннпмъ, пожирающимъ огнемъ. И въ
тоже время, видѣть его каждый день по нисколько разъ краси-
вымъ, молодымъ, занимающимся всегда величественными
службами, съ достоинствомъ священнодѣйствующішъ среди склонен-
наго народа, начальникомъ, судьей и властителемъ ея
собственной души! Это превосходило всякія границы. Умъ несчастной
дѣвушки не выдержалъ. Она начала терять сознаніе. Въ этой
сильной и не терпящей уклоненія съ пути организаціи
происходило все увеличивающееся замѣшатѳльство. Старый отецъ при-
писывалъ какой-то слабости ума то, что было результатомъ
внутреннихъ, происходящихъ отъ невозможныхъ сновидѣній, тре-
волненій сердца, которое любовь пронзила со всѣхъ сторонъ.
Какъ могучій потокъ, который, встрѣчая непреодолимое
дрепятствіе, отступаетъ отъ правильнаго пути и отклоняется,
такъ и несчастная дѣвушка, не имѣя возможности высказывать
свою любовь тому, кого она любила, набрасывалась на разныя
мелочи. Ей было достаточно, если она на минуту привлекала
его вниманіе, не была для него первой встрѣчной, если ей
позволено было оказать ему какія нибудь услуги, если, наконецъ,
она могла подумать, что была ему полезна. „Боже мои, кто зна-
етъ"—говорила она себѣ:— „въ концѣ концовъ онъ человѣкъ;
можетъ быть, въ глубинѣ души онъ тронутъ, и только
дисциплина его псложенія удерживаетъ его". Всѣ эти усилія встрѣчали
какъ бы желѣзную преграду, точно ледяную стѣиу. Впкарій не
выходилъ изъ состоянія безусловной холодности. Она была
дочерью человѣка, котораго онъ наиболѣе уважалъ; но она была

26
ВОСПОМННАНІЯ ДЪТСТВА И ЮНОСТИ.
женщиной. О! если бы онъ избѣгалъ ее или обращался съ ней
сурово, то это было бы для нея торжествомъ и доказательствомъ,
что она овладѣла его сердцемъ; но эта всегда ровная вѣжли-
вость, эта рѣшительность не замѣчать самыхъ очевидныхъ прн-
знаковъ ея любви была чѣмъ-то ужаснымъ. Онъ не бранилъ ее
и не прятался отъ нея; онъ не измѣнялъ своему непобѣдпмому
рѣшенію допускать ея существованіе только, какъ абстракцію.
Спустя нѣкоторое время, это сдѣлалось чѣмъ-то жесто-
кнмъ. Отверженная и приведенная въ отчаяніе, бѣдная дѣвушка
погибала, ея взоръ дѣлался блуждающимъ, но она слѣдила за
собой; никто не узналъ вполнѣ ея секрета, она внутренно
терзала себя. ,,Что такое?—говорила она себѣ:—неужели я не сумѣю
на минуту привлечь его вниманія? Желать его любви было бы
слишкомъ много; но его вниманія, его взгляда?... Я не смѣю
претендовать быть ему равной,—ему, такому ученому и такъ
близко находящемуся отъ Бога; быть матерью благодаря ему... о,
это было бы святотатствомъ; но принадлежать ему, быть для
него Марѳой, первой между его слугами, обремененной
скромными заботами, на которыя я одна способна, и такимъ обра-
зомъ, имѣть съ нпмъ все общимъ, все, т. е. домъ, что является
самымъ гдавнымъ для скромной женщины, которая не
стремится къ болѣе высокимъ задачамъ. О! это былъ бы рай!" Она
цѣлыми часами оставалась неподвижной, сидя на своемъ стулѣ
отдавшись вполнѣ этой постоянной мысли. Она видѣла его,
представляла себѣ, что она находится съ нимъ, окружаетъ его
своими заботами, управляетъ его домомъ и цѣлуетъ край его платья.
Она отталкивала эти безумныя сновпдѣнія; но, отдаваясь имъ
цѣлыми часами, она была блѣдна и полумертва. Она не
существовала болѣе для окружающихъ. Ея отецъ долженъ былъ это
замѣтить: но что могъ сдѣлать простодушный старикъ лротнвъ
зла, мысли о которомъ честная душа его даже не могла
допустить?
Такъ продолжалось около года. Возможно, что викарій
ничего не замѣчалъ,—настолько наши священники придерживаются,
что касается этого, условныхъ понятій, какъ бы рѣшившись не
замѣчать этого. Это замѣчательное дѣломудрі? только
возбуждало воображеніе бѣднаго ребенка. Любовь" ея сдѣлалась куль-
томъ, чистымъ обожаніемъ, изступленіемъ. Она, такимъ образомъ,
обрѣтала относительный покой. Ея воображеніе уносило ее къ
безобиднымъ заботамъ; она хотѣла сказать себѣ, что работаетъ
для него, что занята чѣмъ нибудь ради него. Она дошла до того,
что у нея ночами стали появляться галлюцпнаціп, π она начала
дѣйствовать, какъ яунатикъ, только на-половину сознавая, что
она дѣлаетъ. День и ночь она думала только объ одномъ; она
воображала себя ухаживающей за нимъ, считающей его бѣлье,
занимающейся тѣмъ, что было слишкомъ низменно для того,
чтобы онъ самъ объ этомъ думалъ. Всѣ эти химеры приняли, нако-
нецъ, опредѣленный обликъ и довели ее до страннаго поступка,
который можетъ быть объясненъ только состояніемъ помѣша-
тельства, въ которомъ она безусловно находилась уже нѣкото-
рое время.

ТРЕПАЛЬЩІІКЪ ЛЬНА.·
27
Дѣйствительно, последующее было бы непонятно, если не
обращать вниманія на извѣстныя черты бретонскаго характера.
Что наиболѣе странно въ народахъ бретонской расы, такъ
это любовь. Любовь у нихъ является гораздо болѣе нѣжнымъ,
глубокимъ и сердечнымъ чувствомъ, чѣмъ страстью. Это
внутреннее сладострастіе, которое истощаетъ и убиваетъ. Нѣтъ ничего
менѣе похожаго на огонь южныхъ народовъ. Рай, о которомъ они
мечтаютъ, свѣжъ, зеленъ, но безъ жара. Ни у одной расы не
умираютъ такъ много отъ любви; самоубійство является очень
рѣдкимъ явленіемъ; что господствуетъ надъ всѣмъ, это
медленная сухотка. Случай этотъ очень частый среди бретонскпхъ
рекрутовъ. Неспособные развлекаться вульгарными и
продажными ласками, они умираютъ отъ какой-то непонятной слабости.
Тоска по отчизнѣ есть только наружный признакъ; истина же
заключается въ томъ, что любовь зт нпхъ связана неразрывнымъ об-
разомъ съ деревней, колокольней, вечерней молитвой къ Ирес-
вятой Богородица и съ любпмымъ пейзажемъ. Страстный чело-
вѣкъ юга убиваетъ своего соперника, убпваетъ предметъ своей
страсти. Чувство, о которомъ мы говоримъ, убпваетъ только
того, кто его испытываетъ, и вотъ почему бретонская -раса безъ
труда остается расой целомудренной. Благодаря своему живому
и тонкому воображенію, она создаетъ себѣ воздушный міръ,
котораго для нея вполнѣ достаточно. Истинная поэзія такой
любви,—это весенняя пѣсня „Пѣсни пѣсней",—замѣчательная
поэма, гораздо болѣе сладострастная, чѣмъ страстная. Hiems
transmit; imber abut et recessit... Vox turturis audita est in terra nostra...
surge, arnica mea, et тепі!
IV
Затѣмъ моя мать продолжала такъ:
— Въ концѣ концовъ, все только иллюзія, и наилучшпмъ до-
казательствомъ этого служитъ то, что нѣтъ ничего болѣе лег-
каго, какъ обмануть природу подражаніемъ, котораго она не
умѣетъ отличать отъ действительности. Я нпкогда не забуду
дочери Марзена, столяра Большой улпцы, которая, помѣшав-
шись на материнскомъ чувствѣ, брала полѣно, остывала его
тряпками, надѣвала ему что-то, похожее на дѣтскій чепчикъ и
проводила цѣлые дни въ томъ, что убаюкивала на свопхъ рукахъ
этого мнимаго ребенка, укачивала его, прижимала къ своей груди
и покрывала его поцѣлуямп. Если его клали вечеромъ въ люльку
возлѣ нея, она оставалась спокойной до слѣдующаго дня. Есть
инстинкты, которые удовлетворяются наруясно, и которые можно
усыпить выдумками. Бѣдная Кермелль, такимъ образомъ,
достигла того, что ея сны осуществились, что она начала дѣлать
то, о чемъ мечтала. Вѣдь то, о чемъ она мечтала, это была
жизнь вдвоемъ съ тѣмъ, кого она любила, и жизнь, которую
она съ нимъ дѣлила—это была не жизнь священника, а жизнь,
въ основѣ которой лежало хозяйство. Бѣдная дѣвушка была
создана для брачной жизни. Она помѣшалась какъ бы на хозяйствѣ;
ея помѣшательство было чѣмъ-то вродѣ ненасытнаго хозяй-
ственнаго инстинкта. Она представляла себѣ свой рай уже осущест-

28
В0СП0МИИАНІЯ ДЕТСТВА и юности.
вившимся, видѣла себя уже управляющей домомъ любимаго че-
ловѣка, а такъ какъ она уже не отличала своихъ сновидѣній
отъ действительности, то дошла до невѣроятнаго заблужде-
нія. Чего ты хочешь! Эти бѣдныя сумасшедшія женщины до-
казываютъ своішъ номѣшательствомъ святые законы природы
л ихъ неизбѣжное предолредѣленіе.
Весь ея день проходилъ въ подрубливаніи бѣлья въ вышть
ваніи мѣтокъ. А въ ея мысляхъ это предназначалось дому, который
она себѣ представляла, этому общему гнѣзду, гдѣ она провела
бы свою жизнь у ногъ того, кого она обожала. Ея галлюцина-
ціи доходили до того, что она мѣтила инициалами викарія свои
скатерти и салфетки; часто даже смѣшивались иниціалы викарія
и ея собственные. Она хорошо исполняла эти мелкія женскія
работы. Ея иголка безпрерывно мелькала, и она проводила
сладостные часы, погруженная въ свои мечты, думая, что она со-
ставляетъ съ нимъ одно цѣлое. Она, такимъ образомъ,
обманывала свою страсть и обрѣтала минуты наслажденія, которыя
на долгое время удовлетворяли ее.
Такимъ образомъ проходили недѣли въ вышиванін креста
за крестомъ буквъ дорогого ей имени и въ соѳдиненіп ихъ съ ея
собственными, и это времяпрепровождение было для нея больпшмъ
утѣшеніемъ. Ея рука всегда была занята для него; это мѣченное
ею бѣлье казалось ей частью ѳя самой. Оно будетъ возлѣ него,
будетъ касаться его, служить ему; ей казалось, что она возлѣ
него. Какую радость можетъ доставить такая мысль! Она всегда
будетъ лишена его, это правда; но невозможное остается
невозможным^ она, по крайней мѣрѣ, приблизилась бы, такимъ
образомъ, къ немз, насколько возможно. Въ продолженіе цѣлаго года
она наслаждалась, такимъ образомъ, въ воображеніи своимъ ма-
ленькимъ счастьемъ. Въ. уединеніи, съ глазами, устремленными
на свою работу, она была не отъ міра сего; она считала себя его
женой въ тѣсныхъ предѣлахъ возможнаго. Часы медленно
двигались, какъ и ея иголка; ея несчастное воображеніе было утѣ-
шено. Кромѣ того, у нея была иногда какая-то надежда; можетъ
быть, онъ будетъ тронутъ; можетъ быть, онъ заплачетъ, и тѣыъ
самымъ локажетъ свою любовь. Онъ увидитъ, какъ я его люблю,
онъ подумаетъ о томъ, какъ пріятно было бы быть вмѣстѣ.
Она отдавалась, такимъ образомъ, по цѣлымъ днямъ своимъ
мечтамъ, послѣдствіемъ которыхъ были припадки полнаго раз-
слаб лѳнія.
Наконецъ, наступилъ день, когда все хозяйство было
готово. Что было дѣлать съ нимъ? Мысль заставить его принять
услугу и быть въ нѣкоторомъ родѣ ей обязаннымъ овладѣла ею
всецѣло. Она хотѣла, осмѣлюсь сказать, украсть его
благодарность, заставить его силой быть ей благодарнымъ за что нибудь.
Вотъ что она придумала. Это не имѣло здраваго смысла и ни на
чемъ не было основано; но ея разумъ дремалъ, и уже долгое
время она видѣла только ложный блескъ своего разстроеннаго
воображенія.
Наступили рождественскіе праздники. Послѣ полуночной
службы викарій обыкновенно принималъ въ священническомъ

ТРЕПАЛЫЦИКЪ ЛЬНА.
29
домѣ городского старшин}- и знатныхъ гражданъ, чтобы угостить
ихъ. Священническій домъ соприкасался съ церковью.. Кромѣ
главныхъ дверей, выходящихъ на церковную площадь, было еще
два входа; одинъ изъ нихъ выходилъ въ ризницу и соединялъ,
такимъ образомъ, церковь съ домомъ священника: другой, въ
глубинѣ сада, выходилъ въ поле. Жилище Кермелля было на
разстояніи четверти мили отъ него. Чтобы избавить отъ
большого круга молодого человѣка, который приходилъ брать уроки у
викарія, ему дали ключъ отъ этой задней двери. Несчастная по-
мѣшанная взяла этотъ ключъ во время полуночной службы и
зашла въ священническій домъ. Служанка викарія, чтобы ймѣть
возможность присутствовать на службѣ, накрыла на столъ за-
ранѣе. Наша помѣшанная быстро схватила все бѣлье и спрятала
его въ своемъ домѣ.
Послѣ окончанія службы все тотчасъ обнаружилось. Пе-
реполохъ былъ ужасный! Сначала удивплпсь, что исчезло только
бѣлье. Викарій не пожелалъ отправить свопхъ гостей безъ уго-
щенія. Во время самаго сильнаго замѣшательства, появляется
наша дѣвзшіка: „А! на этотъ разъ, вы не откажетесь отъ нашихъ
услугъ, господинъ священникъ. Черезъ четверть часа наше бѣлье
будетъ перенесено къ вамъ". Старикъ Кермелль поддержалъ ее,
и викарій согласился, не подозрѣвая естественно такого утончен-
наго обмана со стороны дѣвушкп, которой приписывали самый
ограниченный умъ.
На другой день начали разсуждать объ этой странной кра-
жѣ. Не было никакихъ слѣдовъ взлома. Парадная дверь священ-
ническаго дома и дверь, выходящая въ садъ, были нетронуты,
заперты, какъ должно было быть. А мысль о томъ, что ключъ,
довѣренный Кермеллю, могъ послужить къ совершенію этой
кражи, эта мысль показалась бы нелѣпой; она никому и въ
голову не приходила. Оставалась дверь, ведущая въ ризницу; очевид-
нымъ казалось, что кража могла быть совершена только съ этой
стороны. Пономаря видѣли въ церкви въ продолженіе всей
службы. Пономариха же. напротивъ, часто уходила: она ходила
къ очагу священническаго дома, чтобы взять тамъ уголь для
паникадила. Она оказала еще кое-какія услуги; подозрѣніе пало
на нее. Это была прекрасная женщина. Ея виновность казалась
совершенно неправдоподобной; но что дѣлать противъ тягостнаго
совпаденія? Слѣдуюшій доводъ приходилъ всѣмъ на умъ: воръ
зашелъ черезъ дверь, ведущую въ ризницу, и только
пономариха могла пройти черезъ эту дверь, и было доказано, что она
на самомъ дѣлѣ тамъ проходила; она сама созналась въ этомъ.
Въ то время думали, что слѣдуѳтъ какъ можно скорѣе
арестовывать заподозрѣнныхъ: это выставляло въ выгодномъ свѣтѣ
замѣчательную проницательность правосудия, быстроту его
взгляда и вѣрность, съ которой оно нападало на слѣдъ преступленія.
Невинную женщину увели пѣшкомъ, помѣстивъ между двумя
жандармами. Впечатдѣніе, которое производила жандармерія,
когда она прибывала въ деревню, со своимъ блестящимъ ору-
жіемъ и въ своей красивой кожаной амуниціи, было громадно.
Весь народъ плакалъ; только пономариха оставалась спокойной

30
ВОСПОМИНАНІЯ Д-BTCTBA и юности.
и говорила всѣмъ, что увѣрена въ томъ, что ея невинность скоро
будетъ доказана.
Действительно, на другой лее или на третій день поняли
невозможность сдѣланнаго предположения. На третій день
деревенские жители почти не осмѣливались подходить другъ къ
другу пли высказывать одинъ другому свои предположенія. Всѣ,
действительно, думали одно и тоже, и не смѣли въ этомъ
признаться. Эта мысль казалась имъ въ одно и тоже время и ясной
и нелѣпой; она состояла въ томъ, что только ключъ, который
былъ у трепальщика льна, могъ послужить для кражи. Викарій
сидѣлъ дома, чтобы не высказать безпокоивгпаго его сомнѣнія.
До сихъ поръ онъ не обращалъ вниманія на бѣлье, которымъ
замѣнили его собственное. Случайно взоръ его упалъ на мѣтки;
онъ удивился, печально задумался, но не разгадалъ, однако, этой
тайны,—настолько трудно было догадаться о страшныхъ ви-
дѣніяхъ бѣдной помѣшанной.
Онъ былъ погруженъ въ самыя мрачныя думы, когда уви-
дѣяъ, что входитъ трепалыцикъ льна со своей прямой, высокой
фигурой и съ лицомъ блѣднымъ, какъ у мертвеца. Старикъ про-
должалъ стоять и разрыдался.,. Это она! — сказалъ онъ.—О,
несчастная! Я долженъ былъ лучше слѣдить за ней, больше
вникать въ ея мысли; но будучи всегда меланхоличною, она
оставалась непонятой мнѣ." Онъ раскрылъ тайну; черезъ несколько
минутъ украденное бѣлье было принесено обратно въ свягцен-
ническій домъ.
Бѣдная дѣвушка, благодаря недостатку своего ума,
надеялась, что позорное приключеніе будетъ забыто и что она
будетъ спокойно наслаждаться своймъ маленькимъ любовнымъ прі-
емомъ. Арестъ пономарихи и волненіе, произведенное этимъ фак-
томъ, испортили всю ея интригу. Если бы ея нравственность не
была настолько уничтожена, то она думала бы только о томъ,
чтобы спасти пономариху, но онаобъ этомъ даже не подумала. Она была
погружена въ своего рода оцѣпенѣніе, которое не имѣло ни чего
общаго съ угрызеніями совѣсти. Убивала ее, очевидно, только
неудачная ея попытка подѣйствовать на чувство викарія. Душа всякаго
другого человѣка была бы тронута доказательствомъ такой пылкой
любви. Душа же викарія не испытала ничего. Онъ запретилъ себѣ
думать объ этомъ странномъ явленіи, и, какъ только вполнѣ
убѣдился въ невиновности пономарихи, снова началъ спать,
служить обѣдню и читать требникъ съ такимъ же спокойствіемъ,
какъ всегда.
Промахъ, который сдѣлали, арестовавъ пономариху,
проявился во всемъ своемъ величіи. Если бы не это, то дѣло могло бы
быть потушено. Въ самомъ дѣлѣ, настоящей кражи не было; но
послѣ того, какъ невинная просидѣла несколько дней въ твэрьмѣ,
по обвиненію въ воровствѣ, было-бы очень трудно оставить
безнаказанной истинную виновную. Оумасшествіе ея не было оче-
впднымъ; надо сознаться, что это сумасшествіе было внутреннимъ.
До этого и въ голову никому не приходило, чтобы дочь Кермелля
была сумасшедшей. По наружному виду она была такая-же, какъ
и всѣ. за исключеніёмъ ея почти абсолютной нѣмоты. Такимъ

ТРЕПАЛЫЦИКЪ ЛЬНА.
ol
образомъ, можно было оспаривать существование умственнаго
разстройства; къ тому же, истинное объяснение было настолько
страннымъ и невѣроятнымъ, что его даже нельзя было
высказать. Если же сумасшествіѳ не было доказано, то тотъ фактъ, что
она допустила, чтобы арестовали пономариху, былъ непрости-
теленъ. Если кража была только шуткой, то вітновникъ ея дол-
женъ былъ разъяснить ее, какъ только жертвой ея сдѣлалось
третье лицо. Несчастная была арестована и отведена для суда
въ Сенъ-Бріекъ. Она ни на минуту не вышла изъ своего пол-
нѣйшаго безчувствія; казалось, она была не отъ міра сего. Ея
мечтамъ былъ положенъ конецъ, она болѣе не существовала,
послѣ того какъ была уничтожена мечта, которой она нѣкоторое
время жила и которая ее поддерживала. Ея иомѣшательство не
было буйнымъ, это просто было гробовое молчаніе: врачи
осмотрели ее и какъ слѣдуетъ поставили свой діагнозъ.
На судѣ дѣло слушалось скоро. Отъ нея не добились ни
одного слова. Трѳпалыцикъ льна вошелъ прямой и твердый, съ
безропотнымъ лицомъ. Онъ подошелъ къ столу преторскаго
судилища, положилъ на него свои перчатки, свой крестъ святого
Людовика я свою перевязь. „Милостивые Государи!*—сказалъонъ:—
„я ихъ могу взять обратно только съ вашего позволенія; моя
честь въ вашихъ рукахъ. Моя дочь все это совершила и все-таки
она не воровка... Она больная".—Этотъ честный человѣкъ
разрыдался, онъ задыхался. „Довольно, довольно!"—послышалось со
всѣхъ сторонъ. Прок}форъ высказалъ свою тактичность, и, не
распространяясь о рѣдкомъ случаѣ фпзіологпческой любвп, онъ
отказался отъ обвиненія.
Совѣщаніе судей также недолго продолжалось. Всѣ
плакали. Когда былъ вынесенъ оправдательный вердиктъ, трепаль-
щикъ льна взялъ обратно свои знаки отличія, быстро вышелъ,
уводя свою дочь, π ночью возвратился въ селеніе.
Во время этого нропсшествія впкаріп не могъ не узнать,
каковы на самомъ дѣлѣ были некоторые факты, въ которыхъ
онъ самому себѣ не хотѣлъ признаться. Этпмъ онъ былъ не
болѣе тронутъ, чѣмъ всѣмъ остальнымъ. Онъ сдѣлалъ видъ,
что не замѣчаетъ очевидныхъ фактовъ, о кото])ыхъ говорили всѣ.
Онъ не сталъ просить о своемъ перемѣщеніп, епископъ же не
подумалъ о томъ, чтобы предложить ему это. Можно было бы
предположить, что онъ смутится при первой встрѣчѣ съ Кермеллемъ
и его дочерью. Ничуть не бывало. Онъ отправился въ усадьбу
въ тотъ часъ, когда зналъ, что застанетъ отца и дочь.' ?,Вы
страшно согрѣшилп!—сказалъ онъ послѣдией:—менѣе, конечно,,
благодаря вашему сумасшествію, которое. Господь вамъ проститъ,
чѣмъ тѣмъ фактомъ, что допустили, чтобы посадили въ тюрягу
лучшую изъ женщинъ. По вашей винѣ съ невинной въ теченіе
нѣсколькихъ дней обращались, какъ съ воровкой. Самая честная
женщина въ приходе была на виду у всѣхъ отведена жандармами.
Въ воскресеніе пономариха будетч^ сидѣть на своей скамьѣ, въ
послѣднемъ ряду, возлѣ выхода изъ церкви; во время „Вѣрую"
вы подойдете къ ней, возьмете ее за руку и отведете ее на вашу
почетную скамью, занимать которую она болѣе достойна, чѣмъвьг*.

і)2 ВОСПОМІІНАНІЯ Д'ЬТСТВА и юности.
Бѣдиая помѣшанная машинально сдѣлала то, что ей было
приказано. Она не была уже существомъ, которое что нпбудь
чувству етъ. Съ тѣхъ поръ почти не видѣли ни трепальщика льна,
ни его родни. Усадьба сдѣлалась чѣмъ-то вродѣ гроба, изъ ко-
тораго не исходило никакого признака жизни.
Первой умерла пономариха. Душевное волненіе оказалось
слишкомъ болынимъ для этой простой женщины. Она ни на
минуту не усомнилась въ Провидѣніи; но все это потрясло ее. Она
постепенно ослабѣла. Это была святая. Она питала особенное
чувство къ церкви. Этого теперь не поняли бы въ Парижѣ, гді
церковь имѣетъ очень мало значенія. Однажды, въ субботу, она
почувствовала приближение конца. Радость ея была велика. Она
послала за викаріемъ; она мечтала о неслыханной милости, о
томъ, чтобы во время большой воскресной обѣдни тѣло ея
оставалось на носилкахъ, служащихъ для перенесенія гробовъ.
Присутствовать еще одинъ разъ при богослуженіи, хотя бы мертвой,
услышать эти утѣшительныя слова, однѣ спасительныя пѣсни,
быть тамъ подъ похороннымъ покрываломъ, среди собранія пра-
вовѣрныхъ, семейства которыхъ она такъ любила, слышать все
не будучи видимой, въ то время, какъ всѣ будутъ думать о ней,
будутъ молиться за нее, будутъ заняты ею, причащаться еще
одинъ разъ съ благочестивыми людьми, передъ тѣмъ, какъ
опуститься въ землю—какое вѣликое блаженство заключается въ этомъ!
Оно было даровано ей. Надъ ея могилой викарій пропзнесъ
назидательное надгробное слово.
Старикъ прожилъ еще несколько лѣтъ, замирая постепенно,
живя всегда у себя взаперти, не разговаривая болѣе съ вика-
ріемъ. Онъ ходилъ въ церковь, но не садился болѣе на свою
скамью. Онъ былъ такъ крѣпокъ, что восемь или десять лѣтъ
выдержалъ эту мрачную агонію.
Его прогулки ограничивались несколькими шагами подъ
липами, окружавшими его усадьбу. Но однажды онъ увидалъ
на горизонтѣ нѣчто необыкновенное. Это было трехцвѣтное знамя,
развѣвающееся надъ колокольней Трегье. Настала Іюльская ре-
волюція. Когда онъ узналъ, что король уѣхалъ, онъ лучше всѣхъ
ионялъ, что присутствовалъ при кончинѣ одного міра.
Государственный долгъ, ради котораго пожертвовапъ всѣмъ, не имѣлъ
болѣе смысла. Онъ не жалѣлъ о томъ, что отдался слишкомъ
возвышенной идеѣ долга, онъ не подумалъ о томъ, что могъ
обогатиться, какъ и другіе, но началъ сомнѣваться во всемъ,
кромѣ Бога. Трегьерскіе приверженцы Карла X вездѣ повторяли,
что это не долго будетъ въ такомъ положеніи, что законный
король придетъ снова. Онъ смѣялся надъ этими безумными пред-
сказаніями. Онъ вскорѣ умеръ въ присутствіи викарія, который
пстолковалъ ему это чудное изреченіе, которое читается при па-
нихидѣ: „Не будьте какъ язычники, у которыхъ нѣтъ никакой
надежды".
Послѣ его смерти, его дочь оказалась безъ всякихъ срѳдствъ.
Рѣшено было помѣстить ее въ больницу. Тамъ ты ее и видѣлъ.
Теперь, конечно, она уже умерла, и другіе заняли ея кровать въ
общемъ госпиталѣ.

Молитва предъ Акрополемъ. Ренанъ. Мой дядя Пьеръ, Чу-
дакъ-Система. Маленькая Ноени.
ι.
Лишь много лѣтъ спустя я началъ вспомпнать о своемъ
прошломъ. Въ годы юностп я чувствовалъ настоятельную
необходимость прежде всего разрѣшпть для себя важнѣйшіе
вопросы философіп и религіи, и приступался къ нпмъ не съ хлад-
нокровіемъ глубокомысленная политика, а съ горячностью
человека, захваченнаго жизненной борьбой. Такпмъ образомъ у
меня не оставалось свободныхъ четверти часа, чтобы оглянуться
назадъ. Брошенный затѣмъ въ круговоротъ современной жизни,
которой я совершенно не зналъ, я очутился лпцомъ къ лицу съ
действительностью, показавшеюся для меня столь новой, какъ
какой-нибудь міръ Сатурна или Венеры для тѣхъ, кому было бы
суждено ихъ увидѣть. Все это казалось мнѣ незначительнымъ
въ нравственномъ отношеніи—гораздо ниже того, что мнѣ
привелось впдѣть въ Исси и Сенъ-Сюльписѣ; однако, превосходство
научной и критической мысли такикъ людей, какъ Евгеній Бюр-
нуфъ, удивительное чувство жизни, которымъ дышали рѣчи
Кузена, великое обновленіе, внесенное Германіей въ область исто-
рическихъ знаній, потомъ путешествія, пылъ творческой
работы—захватили меня всего и заставили забыть о годахъ, лежав-
шихъ уже позади. Поѣздка въ Оирію отвлекла меня еще больше
отъ юношескихъ воспоминаній. Эти новыя виечатлѣнія, эти ви-
дѣнія изъ міра божественнаго, столь чуждаго нашимъ холоднымъ
и грустнымъ странамъ, овладѣли всѣмъ моимъ существомъ. Я
грезилъ днемъ и ночью знойными вершинами Галаада, остроко-
нечнымъ пикомъ Сафеда, гдѣ впервые явился Мессія; предо мной
разстилались цвѣтущія поля Кармеяя, засѣянныя самимъ Вогомъ,
глубокія разсѣлины Аѳаки, откуда выходитъ рѣка Адонисъ.
Странная вещь! Только въ 1865 году въ Аѳинахъ я почувство-
валъ въ первый разъ живое стремление оглянуться назадъ—
словно прошло надо мною освѣжающее дуновеніе далекаго вѣтра.
Впечатлѣніе, испытанное мною при видѣ Аѳинъ, было
сильнее всего, что я когда-либо чувствовалъ. Въ одномъ лишь мѣстѣ
суіцествуетъ совершенство; не гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ, а
только здѣсь. Я никогда не представлялъ себѣ чего-либо подоб-
наго. Предо мною явился идеалъ, застывшій въ кристаллахъ пан-

34
ВОСПОМИНАЕТСЯ ДВТСТВА II юности.
тепѳкійскаго мрамора. До этой минуты я думалъ, что
совершенство чуждо этого міра; лишь однажды меня коснулось открове-
иіе и приблизило къ области безусловнаго. Я не вѣрилъ давно
ѵже въ чѵдо, въ собственномъ смыслѣ этого слова; замѣчатель-
ная судьба еврейскаго народа, давшаго міру Іисуса и христіан-
ство, казалась мнѣ чѣмъ-то стоящимъ внѣ общихъ правшіъ. И
вотъ теперь рядомъ съ чудомъ еврейскаго народа передо мной
возстало чудо греческаго генія,—это произведете, созданное
лишь однажды, не имѣвшѳе себѣ образца въ
прошедшемъ,—произведете, которое уже не повторится, вліяніе котораго будетъ
жить вѣчно: это типъ неухмирающеи кр>асоты, чуждый всякаго
мѣстиаго или національнаго оттѣнка. Еще до своего путеліествія
я зналъ. что Греція создала науку, искусство, фшюсофію, цивнлп-
зацію, но мнѣ неясна была переходная*ступень. Увпдя Акрополь,
я испыталъ вновь откровеніе божественнаго, какъ раньше пере-
жилъ я то-же чувство, смотря съ высотъ Касіуна на долину
Іордана, когда ярко возстали предо мною евангельскіе разсказы.
Цѣлый міръ показался мнѣ тогда варварскимъ. Мяѣ были не··
пріятны на Востокѣ эта пышность, это стремленіе къ показному
блеску и лпцемѣрію. Римляне были лишь грубыми солдатами;
величіе самаго лучшагоизъ римскихъ гражданъ, велнчіе
Августа, Траяиа, показалось мнѣ одной .позировкой въ сравненіи съ
непринужденностью, съ этимъ простымъ благородствомъ спокой-
ныхъ и полныхъ достоинства грековъ. Кельты, Германцы,
Славяне явились предо мною въ образѣ Скиѳовъ, можетъ быть, доб-
росовѣстныхъ, но едва-лп проникнутыхъ пстиннымъ иросвѣще-
ніемъ. Я увидѣлъ, что наши средніе вѣка лишены изящества и
граціи и глубоко заражены духомъ высокомѣрія и педантизма.
Карлъ. Великій представился мнѣ въ видѣ неуклюжаго нѣмецкаго
конюха, а наши рыцари—какими-то неповоротливыми мужиками,
надъ которыми Ѳемистоклъ и Алкивіадъ начали бы смѣяться.
Существовалъ народъ истинныхъ а]эистократовъ, собраніе иастоя-
щнхъ цѣнителей,—демократія, KOrroj>ofi были достзшны самые
изящные оттѣнки искусства,—эти оттѣнки, которые съболышшъ
усиліемъ постигаютъ наши утонченные любители. Существовало
собраніе гражданъ, которымъ было доступно пониманіе красотъ
Пропилеевъ и высшее искусство, которымъ преисполнена
скульптура Парѳенона. Это откровеніе истнннаго и въ то-же время
простого величія тронуло меня до глубины души. Все, что видѣлъ
я раньше до этой минуты, показалось мнѣ лишь жалкимъ уси-
ліемъ іезуитскаго искусства, безвкусицей,—соединеніѳмъ какихъ-
то пустыхъ причудъ, шарлатанства и карикатуры.
Эти чувства особенно волновали меня при видѣ Акрополя.
Превосходный архитекторъ, вмѣстѣ съ которымъ я путешество-
валъ, часто иовторялъ мнѣ, что для него степень совершенства
боговъ неразрывно связана съ красотою великихъ зданій, воз-
двигнутыхъ въ честь ихъ. Съ этой точки зрѣнія Атенѳй *) не
имѣетъ себѣ соперниковъ. Действительно, въ этомъ храмѣ
прежде всего поражаетъ васъ то, что прекрасное является здѣсь
1) Храмъ Аѳины.

МОЛИТВА ПРЕДЪ АКРОИОЛЕМЪ.
35
плодомъ величайшей доб]эосовѣстности, чувства мѣры, даже бо-
лѣе—благоговѣнія къ божеств}'. Окрытыя части зданія отдѣланы
съ такою-же тщательностью, какъ и тѣ, которыя видны
отовсюду. Незамѣтно ни малѣйшаго стремленія оживить искусственно
картину, какъ въ нашихъ церквяхъ въ особенности, гдѣ словно
выступаетъ на сцепу безконечная попытка ввести божество въ
заблужденіе, предлагая ему даръ обманчивой цѣнности. И вотъ
эта искренность, это прямодушіе, заставляли меня краснѣть за
мою былую приверженность къ идеалу, не столь безупречному.
Часы, проведенные мною на священномъ холмѣ, были часами
молитвы. Предъ взоромъ моимъ проходила вся моя жизнь въ
видѣ долгой псповѣди. Но, — странная вещь! — исновѣдуя свои
грѣхи, я начиналъ чувствовать къ нимъ любовь; мое желаніе
стать класспкомъ кончалось тѣмъ, что я устремлялся сильнѣе,
чѣмъ когда-либо, въ діаметрально-противоположную сторону. Въ
старыхъ бумагахъ, среди путевыхъ своихъ замѣтокъ, я нашелъ
слѣдующіи отрывокъ:
Моя молитва предъ Акрополемъ въ ту минуту, иогда я постигъ его
безусловную красоту.
„О благородство! о красота, исполненная простоты и
истины! богиня, культъ которой есть разумъ и мудрость! о ты, чей
х]эамъ является для насъ вѣчнымъ урокомъ правды и
искренности, я подхожу слишкомъ поздно къ порогу твоихъ тайнъ; я
приношу на твой алтарь живые укоры совѣсти. Лишь послѣ
ряда безконечныхъ иоисковъ я нашелъ тебя. То знаніе, которое
ты даруешь одной своей улыбкой аѳпнянину въ его колыбели,—
мнѣ стоило столькихъ размышленій и тяжелыхъ уснлій!
Богиня съ голубыми очами! я родился въ семействѣ варва-
ровъ, среди добрыхъ и честныхъ Кнмеріііцевъ, живущпхъ тамъ,
на берегахъ лхѣяннаго скалами угрюмаго моря, гдѣ непрестанно
бушуютъ бури. Здѣсь почти невѣдомо сіяніе солнца; цвѣты для
насъ замѣняютъ морскія водоросли, мохъ и разноцвѣтныя рако-
впны, покрывавшія дно уедішенныхъ заливовъ. Облака здѣсь
лишены окраски и самая радость исполнена какой-то грусти; но
зато здѣсь много прохладныхъ ручейковъ, бѣгущихъ со скалъ, а
глаза молодыхъ дѣвушекъ напоминаютъ эти живописные ручьи,
гдѣ въ зеркалѣ водъ, окаймленныхъ волнистыми травами,
рисуется небо.
Всѣ мои предки съ незапамятныхъ временъ посвящали
жизнь свою отдаленнымъ плаваиіямъ по тѣмъ морямъ, которыя
были невѣдомы дажетвоимъ Аргонавтамъ. Еще мальчикомъ я слы-
шалъ пѣсни—былины о лолярныхъ путешествіяхъ; я грезилъ
этими плавающими ледяными горами, этими туманными морями,
словно окрашенными въ молочный цвѣтъ, этими островами, усѣ-
янными стаями птицъ, поющихъ въ извѣстный часъ и заволаки-
вающихъ все небо своею летящей массой.
Священники, исповѣдывавшіе чуждую вѣру, заимствованную
отъ палестинскихъ Сирійцевъ, позаботились о моемъ восиитаніи.
Эти священники были мудры и добродѣтельны. Они повѣдали
мнѣ длинные разсказы о Кроносѣ, который создалъ міръ, о его

36
ВОСПОМИНАНІЯ ДЕТСТВА И ЮНОСТИ.
сынѣ, который, говорятъ, совершилъ путешествіе на землю. Ихъ
церкви въ три раза выше твоего храма, о Евритмія, 1)
напоминая собою цѣлый лѣсъ; однако, онѣ совсѣмъ не прочны; по псте-
ченіп пяти или шести столѣтій онѣ совершенно 2зазРУпіаіотсяі
все это пустыя мечтанія варваровъ, воображающтіхъ, что можно
создать прекрасную вещь, оставя въ сторонѣ законы, указанные
твоимъ цѣнпте.чямъ, о Разумъ! Все-же храмы эти мнѣ нравились;
я еще не кчучаяъ тогда твое божественное искусство и въ нихъ
я находилгь Бога. Тамъ звучали пѣснопѣнія, и о нѣкоторыхъ я
вспоминаю нерѣдко: „Привѣтъ тебѣ, звѣзда морей.... царица тѣхъ,
которые томятся здѣсь, въ долинѣ слезъ." Авотъ еще:
„Таинственная роза, Башня изъ слоновой кости, Золотой чертогъ,
Утренняя звѣзда"... Да, богиня, припоминая эти пѣснп, я заставляю
свое сердце преисполниться грусти, и самъ я становлюсь почти от-
ступникомъ. Прости мнѣ эту странность, но ты не можешь
представить то очарованіе, которое вложили волшебники ва£>ва|)ы въ
эти стихи, и какого т]эуда мнѣ стоитъ слѣдовать за чистымъ,
ничѣмъ не прикрашеннымъ, разумомъ.
И затѣмъ, если-бы ты знала, какъ стало не легко служить
теперь тебѣ! Благородство исчезло совершенно. Скиоы завладели
міромъ. Нѣтъ больше республики свободныхъ людей; остались
одни цари—потомки тупого народа, исполненные велпчія,
которое тебѣ показалось бы смѣшнымъ. Грубыя Гипербореи назы-
ваютъ легкомысленными тѣхъ, кто служить тебѣ. Грозная иам-
беотія2), союзъ всякихъ глупостей, простпраетъ надъ міромъ
свинцовую крышку, подъ которой всѣ задыхаются. Даже тѣ,
которые прославляютъ тебя, должны вызвать въ тебѣ одно
чувство сожалѣнія! Помнишь ли ты, какъ этотъ Каледоыеръ, 3) пять-
десятъ лѣтъ тому назадъ, разбилъ твой храмъ ударами молота,
чтобы перенести его въ Ѳулэ? 4). Всѣ они одинаковы въ своихъ
поступкахъ... Слѣдуя нѣкоторымъ любимымъ твоимъ завѣтамъ, о
Ѳеоное 5), я описывалъ жизнь юнаго бога, которому я служилъ
въ дѣтствѣ; и вотъ они меня считаютъ какимъ-то Евемеромъ: они
письменно обращаются ко мнѣ съ вопросами, къ чему сводится
мое намѣреніе. Они цѣнятъ лишь тѣхъ, кто обильно нрігноситъ
явства на ихъ пышные столы. О небеса, зачѣмъ-же описываютъ
жизнь боговъ, какъ не затѣмъ, чтобы заставить полюбить то
божественное, что было въ нихъ, и показать, что это божественное
живетъ еще и вѣчно будетъ жить въ сердцѣ человѣческомъ?
Вспоминаешь ли ты тотъ день, въ архонство Діонисидора,
когда невзрачный, тщедушный еврей, говорившій на языкѣ си-
рійскихъ грековъ, пришелт^ сюда и быстро обѣжалъ преддверія
твоего храма, не понявъ тебя: онъ ирочиталъ здѣсь, но извра-
тилъ совершенно рядъ твоихъ надписей и вообразилъ, что здѣсь
въ твоихъ стѣнахъ находится алтарь, посвященный какому-то
') Ευρυθμία—гармонія.
2) „Все-беотія"—въ Греціи беотійцы пользовались дурной репутаціей людей
грубыхъ, необразованныхъ.
3) Шотландецъ.
4) Въ переносномъ сиыслѣ—„на край свѣта."
5) Богиня мудрости.

МОЛИТВА ПРЕДЪ АКРОПОЛЕМЪ.
37
н е в ѣ д о м о м у Богу. И этотъ невзрачный Еврей восторже-
ствовалъ; въ продолжение тысячи лѣтъ, о Истина, тебя
презрительно считали идоломъ: въ продолженіе тысячи лѣтъ цѣлый міръ
являлся пустыней, гдѣ не пронзрасталъ ни одинъ цвѣтокъ. Въ
течете этого времени ты безмолвствоваяъ, Сальпинксъ г),
призывный рожокъ мысли.. Богиня гармоніи, образъ небеснаго
постоянства! считалось преступленіемъ любить тебя, и теперь, когда
дѣною столькихъ усилій мы достигли возможности ближе подойти
къ тебѣ, выступаютъ съ обвиненіемъ, что мы совершаемъ
преступлен] е противъ человѣческаго духа, разбивая цѣпи, безъ ко-
торыхъ обходился Платонъ.
Ты одна вѣчно юна, о Кора *2)! ты одна непорочна, о Дѣва 3)!
ты одна исполнена жизни, о Гигіейа4)! ты одна непреклонна,
Побѣда! Надь городами ты бодрствуешь, о Промахосъ 5)і ты
владеешь всѣмъ, что нужно для Марса, о Арейа 6)! миролюбіе—твоя
цѣль, о Прпмпрительница! Законодательница, псточникъ справе-
дливыхъ учрежденій, Демократія7), со своітмъ безусловнымъ
убѣжденіемъ, что все лучшее псходитъ изъ народа, и что тамъ
нѣтъ ничего, гдѣ народъ перестаетъ лелѣять π вдохновлять re-
Hi я,—помоги намъ извлечь драгоценную жемчужину нзъ кучи
грязнаго мусора! Провпдѣніе Юпитера, божественная работница,
мать всякаго искусства, покровительница труда, о Эрганэ 8), ты,
которая гордо возносишь просвѣщеннаго работника и ставишь его
неизмѣримо выше лѣниваго Скиѳа, Мудрость, ты, которую ро-
дплъ самъ Зевсъ, задумавшись всей душою и вздохнувъ глубоко;
ты, которая обитаешь въ своемъ отцѣ, всецѣло слившись съ его
существомъ; ты, его подруга и затаенная совѣсть; Энергія Зевса9),
искра, зажигающая и поддерживающая пламя у героевъ и геніаль-
ныхъ людей,—сдѣлай изъ насъ совершенныхъ спиритуалистовъ!
Когда Аѳиняне и Родосцы завязали споръ о жертвоприношеніи,
ты предпочла поселиться среди Аѳинянъ, какъ болѣе мудрыхъ.
Однако, отецъ твой послалъ Плутуса сойти среди золотого облака
на городъ Родосцевъ, такъ какъ они вѣдь оказывали не разъ
дань уваженія его дочери. Родосцы стали богаты, но за то Аѳи-
няне были надѣлены душевнымъ даромъ—этой истинной чело-
вѣческой утѣхой, вѣчной веселостью, божественной довѣрчивостью
сердца.
„Міръ найдетъ спасеніе лишь тогда, когда возвратится къ
тебѣ и отброситъ свои варварскіе взгляды. Устремимся же впе-
редъ дружной толпой! Прекрасенъ будетъ тотъ день, когда всѣ
города, которые забрали обломки твоего храма,—Венеція, Па-
рижъ, Лондонъ, Копенгагенъ,—загладятъ свой хищническій по-
*) ϊαλπιγξ-—труба.
2) Κόρη—дѣвица.
3) Аѳина—Дѣвственница.
4) Ύγίεία здоровье; богиня здоровья.
5) Πρόμαχος—защитникъ; Аѳина — Промахосъ; Аѳина — покровительница го-
родовъ.
6) Άρειή—угроза.
7) 'Αθήνας δημοκρατία;, le Bas, Inscr., I, 32 (R).
8) Εργάνη—работница; Аѳина, покровительница женскихъ работъ.
9) Ενέργεια—дѣятельность.

38
ВОСПОМІІНАНІЯ ДЬТСТВА II юностп.
ступокъ, воодушевятся священной мыслью и возвратятъ тѣ
обломки, которыми они завладѣли. „Прости памъ, богиня",—ска-
жутъ они:—„мы лишь спасали ихъ отъ злыхъ духовъ ночи",—и
воздвигнута снова стѣны при звукахъ флейты, искупая злодѣяніе
безчестнаго Лисандра! Потомъ они отправятся къ Спарту, неся
проклятіе той землѣ, гдѣ находилась эта главная виновница мрач-
ныхъ заблужденій, и бросятъ ей последнее оскорбление, потому
что ея уже нѣтъ.
Сильный тобою, я буду выдерживать борьбу со своими
гибельными совѣтниками; съ молмъ скептпцизмомъ, иодсказываю-
щимъ сомнѣніе въ народѣ; съ безпокойнымъ умомъ, который
толкаетъ меня все къ новымъ и новымъ иопскамъ даже тогда,
когда истина уже найдена; съ моимъ иылкимъ ноображеніемъ,
которое не даетъ мнѣ остаться въ покоѣ, хотя-бы разумъ уже
произнесъ свое слово. О Архегетъ х), идеалъ,—тотъ пдеалъ,
который геніальный человѣкъ воплощаетъ въ своихъ лучшнхъ соз-
даніяхъ,—я предпочту быть послѣднимъ въ твоемъ домѣ, чѣмъ
первымъ гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ. Да, я приникну къ
пьедесталу колоннъ твоего храма; я забуду всякое знаніо, кромѣ
твоего*, я буду проводить жизнь столпникомъ на твоихъ колон-
нахъ, моя келья будетъ находиться на твоемъ архптравѣ. Но вотъ
что гораздо трудыѣе! ради тебя я стану, насколько это будетъ
въ моихъ силахъ, нетерпимымъ, прлстрастнымъ. Я буду любить
лишь тебя. Я постатзаюсь усвоить твой языкъ, а все остальное
позабыть. Я стану несправедливъ къ тому, что не относится къ
тебѣ; я стану слугою послѣдняго нзъ твоихъ сыновей. Я
воспламеню настоящихъ обитателей той земли, которую ты дала Эрох-
ѳѳю 2λ я стану льстить ихъ самолюбію. Я постараюсь полюбить
даже ихъ недостатки; я стану убѣждать себя, о Гшшія 3), что
они происходятъ отъ этихъ всадниковъ, которые тамъ вверху,
на мраморѣ твоего фриза, справляютъ свой вѣчный праздникъ.
Я исторгну изъ своего сердца всякій оттѣнокъ чувства, чуждый
разума и чистаго искусства. Я перестану питать любовь къ своей
болѣзни, находить удовольствіе въ своей горячкѣ. Поддержи меня
въ моемъ твердомъ намѣреніи, о Избавитольница! помоги мнѣ,
спасающая всѣхъ!
Но сколько трудностей стоитъ на моемъ пути! Сколько ду-
шевныхъ привычекъ мнѣ нужно пзмѣнить; сколько прелестныхъ
воспоминаній я долженъ вырвать изъ своего сердца! Я
попытаюсь, хотя уже 3aj>aHie я не увѣренъ въ себѣ. Слишкомъ поздно
узналъ я тебя, совершенная красота! Мнѣ предстоять колебанія,
неизбѣжныя слабости. Философія, конечно, полная пзвіэащеній,
заставила меня повѣрить, что добро и зло, радость и горе,
красота и безобразіе, разумъ и безуміе превращаются одно въ
другое посредствомъ оттѣнковъ, неуловимыхъ, какъ переливы кра-
сокъ на шейкѣ голубя. Безусловно ничего не любить, ни къ чему
не питать ненависти—становится съ этой точки зрѣнія мудростью.
*) ^Αρχηγέτης—вождь; высшій руководитель. (Άΰηνδ Άρχηγέτις).
2) Эрехѳей, родоначальникъ Аѳинянъ.
3) Ι--ος—лошадь; Гиппія—Аѳиыа покровительница искусства въ верховой ѣздѣ.

МО ЛИТВА.. ИРЕ ДЪ АКРОПОЛЕМЪ.
39
Бсли-бы общество, философія, религія обладали безусловной
истиной, это общество, эта философія, эта релнгія иобѣдили бы
своихъ соперыиковъ и осталпсь-бы теперь однѣ въ мірѣ. Всѣ тѣ,
которые до сихъ поръ вѣрилн, что правда на ихъ сторонѣ.
обманулись,—мы это ясно видпмъ. Можемъ ли мы, не вдаваясь въ
безумную заносчивость, думать, что будущее не произнесетъ
надъ нами свой судъ, какъ мы пропзносимъ сулсденіе надъ прош-
лымъ? Такое богохульство подсказываетъ мнѣ мой глубоко
испорченный умъ. Литература, подобная твоей, исполненная
жизненности, теперь вызвала бы одно лишь чувство скуки.
Ты улыбаешься, слушая мое наивное слово. Да, чувство
скуки... Мы всѣ извращены,—что же дѣлать? Я пойду еще дальше,
непогрѣшимая богиня, я скажу тебѣ откровенно, какъ испорчено
мое сердце. Разсудокъ и здравый смыслъ еще не достаточны.
Есть своебразная поэзія въ ледяныхъ вершинахъ Стримона и въ
пьяномъ разгулί'> Ѳракійца. Промчатся столѣтія, и ученики твои
станутч> невыносимо скучны для всѣхъ. Міръ болѣе велпкъ, чѣмъ
это тебѣ кажется. Если-бъ ты впдѣла полярные снѣга и таинства
южнаго неба, твое чело, о вѣчно-безмятежная богиня, не было
бы такъ спокойно: твоя глава, еще болѣе обширная, могла бы
обнять разнообразные роды красоты.
Ты исполнена истины, чистоты, совершенства; на твоихъ
мраморныхъ сводахъ нѣтъ ни малѣйшаго пятна, но и храмъ
Tarin—Софіп Византійской M производитъ также божественное впе-
чатлѣніе своей каменной1 массой. Онъ является образомъ небес-
наго свода. И онъ разрушится; но еслн-бы храмъ твой сталъ
такъ обширенъ, чтобы вмѣстнть многочисленную толпу, и тогда бы
онъ разрушился.
Безмѣрная рѣка забвенія влечотъ насъ въ невѣдомую
пучину. О бездна, ты—единый Вогъ! Слезы всѣхъ народовъ—истии-
ныя слезы; мечты всѣхъ мудрецовъ заключаютъ долю истины.
Все здѣсь на землѣ лишь символъ и сновидѣніе. Боги проходятъ
подобно людямъ, да и было бы не хорошо, если-бы они были
вѣчны. Вѣра данной эпохи никогда не должна обращаться въ
цѣпи. Мы мирно разсчитываемся съ нею въ ту минуту, когда
заботливо облекаемъ ее въ пурпурный саванъ, въ которомъ ночп-
ваютъ мертвые боги".
Ц.
Внимательнѣе вглядываясь въ самого себя, я вижу, что въ
сущности я очень мало изменился; съ самаго дѣтства судьба
какъ будто приковала меня цѣпями къ извѣстному назначенію.
Мой духовный обликъ уже вполнѣ опредѣлился въ то время,
когда я пріѣхалъ въ Парижъ; еще до того момента, какъ я по-
кинулъ Бретань, жизнь моя уже была определена заранѣе.
Волей-неволей, не смотря на столько искреннихъ попытокъ
борьбы съ моей стороны, я былъ предназначенъ стать тѣмъ, чѣмъ
я сталъ въ действительности: романтикомъ, выступающимъ про-
1) Премудрости Божіей.

40
ВОСПОМИНАНІЯ ДѢТСТВА.И юности.
тивъ романтизма, утопистомъ, проповѣдующимъ въ политпкѣ
пошлую практическую мудрость, ндеалистомъ, затрачнвающимъ
безполезно столько "усплій, чтобы казаться буржуа,—сѣтыо про-
тиворѣчій, напоминая такимъ образомъ гиркосерфа1) схолас-
тиковъ,—это соединеніе двухъ различныхъ натуръ. Одна
половина моего существа должна была уничтожать другую, подобно
сказочному животному Ктезія, пожиравшему свои лапы, ничуть
не подозрѣвая этого. Шальмель - Лякуръ, со свойственнымъ
ему талантомъ набігюденія, прекрасно выразплъ это въ слѣ-
дующихъ словахъ: „Онъ думаетъ, какъ мужчина, чувствуетъ,
какъ женщина, и поступаетъ, какъ ребенокъ". Я не могу
жаловаться на это: этотъ складъ моего з7ма доставилъ мнѣ мпнл'ты
самыхъ живѣйшихъ духовныхъ наслажденій.
Раса, семья, родной городъ, та своеобразная среда, въ
которой я развивался, отвлекая меня отъ буржуазныхъ стремлений,
вырабатывая изъ меня человѣка совершенно иеспособнаго
разобраться въ томъ, что не относится къ области духа,—сдѣлалп
изъ меня идеалиста, равнодушнаго ко всему остальному. Случаи
примѣненія мопхъ способностей могли бы быть разнообразны, но
сущность всегда оставалась бы та же. Вѣрнымъ прпзнакомъ
какого-нибудь призванія является невозможность направить его въ
иную сторону, т. е. имѣть успѣхъ въ другой области, не въ топ,
для которой вы созданы. Человѣкъ съ извѣстнымъ призваиіемъ,
невольно все приноситъ въ жертву любимому дѣлу. Внѣгпиія,
обстоятельства могли, какъ это часто случается, ложно
направить мою жизнь и помѣшать мнѣ слѣдовать естественной
дорогой; но совершенная неспособность къ той деятельности, для
которой я не созданъ, явилась-бы живымъ протестомъ протпвъ
давленія на мою личность, и судьба, торжествуя, ясно показы-
вала-бы, что пзбранникъ ея совершенно безсиленъ въ той
области труда, для котораго она его не предназначала. Я имѣлъ бы
успѣхъ на всякомъ поприщѣ интеллектуальной жизни. На томъ-
же пути, гдѣ преслѣдуются какіе-иибудь интересы, я былъ бы
ничтожнымъ, бездарнымъ человѣкомъ, ниже всякой
посредственности
Характерной чертой бретонскаго народа во всѣхъ его клас-
сахъ является идеализмъ, живое стремление къ нравственной
или духовной цѣли, часто ошибочное, но всегда безкорыстное.
Никогда не было народа болѣе несиособнаго къ промышленности
и торговлѣ. Затрагивая чувство чести, можно отъ него добиться
чего угодно; всякое обогащеніе кажется для него мало достой-
нымъ честнаго человѣка; почтенной деятельностью въ его гла-
захъ является та деятельность, которая не даетъ никакой
выгоды,—профессія солдата, моряка, священника; дѣятельность
настоящего дворянина, который извлекаетъ изъ родной земли лишь
тѣ выгоды, которыя освящены обычаемъ, не гоняясь заболышгмъ
богатствомъ; деятельность судьи или человѣка, отдавшаго . своп
силы умственному Tpj-ду. Въ основаніи большинства этихъ раз-
сужденій скрывается, очевидно, невѣрная посылка, что богатство
1) Козла-оленя.

МОЛИТВА ПРЕДЪ АКРОПОЛЕМЪ.
41
пріобрѣтается лишь цѣною эксплуатаціи и угнетенія бѣдняковъ.
Слѣдствіемъ подобнаго взгляда на вещи является то, что
богатый человѣкъ не можетъ пользоваться болыпимъ почтеніемъ;
гораздо больше здѣсь уважаютъ человѣка, посвятившаго свою
жизнь общественному благу, или того, кто является выразителемъ
умственнаго просвѣщенія страны. Эти честные люди
возмущаются притязаніями тѣхъ, которые, умножая свои достатки,
будто-бы этимъ самымъ ириносятъ общественную пользу. Когда
имъ нѣкогда говорили: „Король дорожитъ Бретонцами", они
вполнѣ довольствовались этимъ. Король наслаждался вмѣсто нпхъ,
король пользовался богатствомъ вмѣсто нихъ. Убѣжденные въ
томъ, что всякое пріобрѣтеніе есть не что иное, какъ захватъ,
произведенный у другого, они считали жадность низменнымъ
стремленіемъ. Подобное воззрѣніе въ области политической эко-
номіи уже устарѣло; но кругъ человѣческпхъ взглядовъ, можетъ
быть, снова когда-нибз'дь прпведетъ насъ къ тому-же. Будемъ,
по крайней мѣрѣ, признательны послѣддпмъ представптелямъ иного
міра,—этому кружку людей, безобидное заблужденіе которыхъ такъ
много послужило на пользу идеи самопожертвованія! Зачѣмъ,
улучшать ихъ участь?—Они не станутъ отъ этого счастливѣе.
Зачѣмъ обогащать ихъ?—Они лишь станутъ менѣе преданными
своему долг}'. Зачѣмъ заставлять пхъ посѣщать начальный школы?
Они, можетъ быть, лишь утеряютъ здѣсь часть ев о ихъ
достоинству не успѣвши пріобрѣсть то прекрасное, что дается
высшей культурой ума. Но только не пренебрегайте пми.
Пренебрежете одно только и тяжко для простодушныхъ натуръ; оно
смущаетъ ихъ вѣру въ добро или пробуждаетъ въ нпхъ сомнѣніе,
что люди высшаго класса могутъ въ самомъ дѣлѣ быть
достойными цѣнителями.
Этимъ настроеніемъ, которое я охотнѣе всего назвалъ бы
нравственнымъ романтизмомъ, я былъ всецѣло проникнутъ въ
силу какого-то атавизма. Еще до рожденія я былъ надѣленъ
этимъ даромъ какой-нибудь феей. Старая колдунья Годъ часто
напоминала мнѣ объ этомъ. Я родился преждевременно и такимъ
тщедушнымъ, что въ первые два мѣсяца не думали, что я останусь
въ живыхъ. Годъ явилась къ моей матери и сообщила, что есть
вѣрное средство узнать мою судьбу. Захвативши одну изъ
моихъ іэубашонокъ, j^aHo утромъ она отправилась къ
священному пруду; она возвратилась оттуда съ сіяющимъ лицомъ. „Онъ
хочетъ жить, онъ хочетъ жить!"—восклицала она. Рубашонка
чуть упала .на воду и сразу вспыла наверхъ. Впослѣдствіи,
всякій разъ, когда мнѣ случалось встрѣчаться съ нею, глаза ея
разгорались: „ Ахъ,—говорила она,—если-бъ вы видали, какъ рукава вашей
рубашкиподнимались надъ водою!" Оъ тѣхъ поръ я всегда былъ лю-
бимцемъ феи и я ее тоже любилъ. Не смѣйтесь надъ нами, расой
Кельтовъ. Мы не воздвигнемъ Парѳенона,—у насъ нѣтъ мрамора; но
мы умѣемъ беззавѣтно дѣлить свое сердце и душу; мы наносимъ
удары кинжаломъ,—ихъ никто такъ не наносить; мы погружаемъ руки
въ самыя внутренности человѣка и, подобно макбетовскимъ вѣдь-
мамъ, извлекаемъ ихъ полными безконечныхъ тайнъ. Глубина
нашего искусства въ томъ, что мы умѣемъ самую болѣзнь свою

42 ІЮСПОМПНАНІЯ Д'ВТСТВА и юности.
превращать въ очарованіе. Эта раса таитъ въ своемъ сердцѣ
вічиый источникъ безумія. „Волшебное царство," самое
прекрасное, которое является на землѣ,—это ея область. Она одна
способна исполнить тѣ прыхотливыя требованія, которыя фея Г no-
pian да обязательно ставитъ тѣмъ, кто желаетъ проникнуть
сюда. Рожокъ, который звучитъ лишь тогда, когда кгь нему
прикасаются иеиорочныя уста; магических к}гбокъ, которыіі
наполняется лишь для вѣрнаго возлюбленнаго,—принадлежать по
справедливости только намъ.
Религія является внѣшней оболочкой, за которой кельтскія
расы скрываютъ свою жажду идеала; но было бы большой
ошибкой думать, что религія является для нихъ тяжелой цѣпыо. Ни
одинъ народъ не проникнутъ болѣе независимымъ религіо:шымъ
чувствомъ. Лишь начиная съ XII столѣтія π то благодаря
поддержки, которую французскіе Норманны оказали Римскому
престолу, бретонское хрпстіанство было увлечено въ обіцій потокъ
католичества. Еще нѣсколько благопріятныхъ обстоятельству
и французскіе Бретонцы сдѣлались бы протестантами, подобно
своимъ братьямъ Валліыцамъ въ Англіп. Въ XVII вѣкѣ наша
французская Бретань совершенно подпала подъ вліяніе іезуп-
товъ и благочестивыхъ представленін остального міра. До тѣхъ
же поръ ея вѣра сохраняла совершенно своеобразный отпечатокъ.
Характернѣе всего въ ней было почитаніе святыхъ. Среди
тысячи особенностей, которыми отличается вообще Бретань,
безъ сомнѣііія, самой оригинальной являлось пзобиліе
сказани о жизни мѣстныхъ святыхъ. Путешествуя пѣшкомъ по
странѣ, съ перваго взгляда вы поражаетесь слѣдующнмъ явяе-
ніемъ. Приходскія церкви, гдѣ совершается богослуженіо по вос-
кресеньямъ, ничѣмъ особеннымъ не отличаются отъ церквей въ
другихъ страиахъ. Наоборотъ, если вы пойдете изъ деревни въ
деревню, вы встрѣтите на пространства одного прихода отъ
десяти до пятнадцати часовенъ,—малеиькихъ домикові,, часто
съ одною лишь дверью и окномъ, въ честь того или другого
святого, совершенно непзвѣстиаго въ христіанскомъ мірѣ. Эти
мѣстные святые, которыхъ насчитываютгь сотнями, всѣ
принадлежать V или VI вѣку, т. е. эпохѣ переселенія; въ болыиниетвѣ
случаевъ это лица, дѣйствительно жившія когда-то, но сказанія о
нихъ окутаны самой причудливой сѣтыо вымысла. Легенды о
нихъ, исполненныя какой-то чудной наивности, эта истинная
сокровищница кельтской миоологіи и народной фантазін, —
никогда еще не были записаны въ полномъ объемѣ.
Духовно-нравственные сборники, изданные бенедиктинцами и іезуіітами. равно
какъ и наивный, любопытный трудъ Альберта Леграна,
доминиканца Марлэ составляютъ лишь незначительную долю этпхъ ска-
заній. Духовенство далеко не поощряетъ въ народѣ это странное
почитаніе ж съ трудомъ терпитъ его; если-бы явилась возможность,
оно совершенно уничтожило бы этотъ культъ. Оно прекрасно со-
знаетъ, что это отголосокъ изъ иного міра,—міра едва-ли строго
ортодрксальнаго. Одинъ разъ въ году являются въ эти часовни для
совершенія обѣдни. Святые, въ честь которыхъ онѣ построены,
слишкомъ дороги для народа, чтобы можно было мечтать объ

МОЛИТВА ПРЕДЪ АКРиПОЛЕМЪ. 43
ихъ изгнаніп; но въ церквахъ объ нихъ почти не вспоминаютъ.
Духовенство не прешітствуетъ народл?" посѣщать эти маленькія
святилища согласно стариннымъ вѣрованіямъ, являться сюда съ
молитвой объ исцѣленіи отъ той или другой болѣзни, совершать
тамъ свое странное поклоиеніе; оно притворяется, что не знаетъ
объ этомъ. Гдѣ-же скрыто сокровище этихъ древнпхъ повѣство-
ваній? Въ памяти народа. Пройдите изъ часовни въ часовню;
доразспроспте этихъ добрыхъ людей и, если вы внушите къ себѣ
довѣріе, они раскажутъ вамъ полу-серьезно, полу-шутливо дра-
гоцѣнныя повѣствов ѵнія. которыя когда-нибудь окажутъ
прекрасную услугу сравнительной миѳологіи и лсторіп Ч.
Эти разсказы имѣлп громадное вліяніе на развитіе моего
воображенія. Часовни, о которыхъ я только-что говорплъ, всегда
стоятъ уединенно, одиноко, гдѣ-иибудь въ глуши, среди скалъ
или на пустопорожнемъ, безлюдномъ мі-стѣ. Порывы вѣт])а въ
кустахъ вереска и завыванье его среди колючихъ чтравъ
наводили на меня безумный ужасъ. Иногда, въ испуг-Ь, я пускался
отсюда со всѣхъ ногъ, какъ будто за мною гнались духи бы-
лыхъ годовъ. Порою чрезъ полуразрушенную дверь часовни я
засматривался на разноцвѣтныя оконныя стекла или на
статуэтки изъ окрашеннаго дерева, которыми былъ убранъ престолъ.
Это служило для меня источникомъ безконечныхъ мечтаній.
Странныя, дышащія угрозой физіономіи этихъ святыхъ, напоми-
навшія собою не христіанъ, a, скорѣе, друпдовъ, дикихъ и мсти-
тельныхъ, п]эеслѣдовали меня, какъ кошмаръ. Хотя это и были
святые, это не мѣшало имъ подчасъ поддаваться страннымъ
слабостямъ. Грпгорій Турскій разсказываетъ намъ псторію Внн-
ноха, который по дорогѣ въ Іерусалпмъ проходплъ чрезъ Туръ:
вся его одежда состояла изъ бараньей шкуры безъ шерсти. Онъ
казался очень благочестивымъ, такъ что его попросили остаться
въ городѣ и сдѣлали его священникомъ. Онъ питался однѣми
лѣснымн травами, а когда ему случалось подносить къ своимъ
губамъ чашу съ виномъ, то со стороны можно было подумать,
что онъ лишь слегка прикасается къ напитку. Но благодаря
щедрости благочестивыхъ людей, которые часто приносили ему
сосуды, наполненные крѣпкимъ напиткомъ, онъ привыкъ пить
вино, и нѣсколько разъ его видали въ пьяномъ видѣ. Діаволъ,
наконецъ, до того овладѣлъ имъ, что вооружившись ножомъ,
камнями, палкой,—всѣмъ, что попадалось подъ руку,—онъ
гонялся за первымъ встрѣчнымъ. Пришлось привязать его на день
въ его собственной кельѣ. И тѣмъ не менѣе это былъ святой.
Св. Кадонъ, св. Ильтудъ, св. Конери, св. Ренанъ или Ронанъ,
такяйе представлялись мнѣ въ видѣ какихъ-то исиолиновъ. Впо-
слѣдствіи, ознакомившись съ Индіей я увидѣлъ, что наши святые
были настоящими richi и что въ ихъ лицѣ я близко
знакомился съ тѣмъ, что въ нашемъ арійскомъ мірѣ можетъ считаться
наиболѣе пгжмитнвнымъ,—съ этой идеей о пустынникахъ, какъ
*) Я надѣюсь, что добросовѣстный и неутомимый пзслѣдователь г. Люзель
сдѣлается вторымъ Павзаніемъ этихъ маленькихъ народньіхъ часовенъ и запечат-
лѣетъ на письмѣ эти великолѣпныя легенды наканунѣ ихъ исчезновенія.

44
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
властителяхъ природы, повелѣвающихъ ею силою своего
подвижничества и напряженія воли.
Естественно, что послѣдній изъ упомянутыхъ мною святыхъ
занималъ меня всего сильнѣе, — такъ какъ я носилъ съ ттъ
одно и то-же имя. г) Кромѣ того, это былъ самый замѣчательный
изъ всѣхъ бретонскихъ святыхъ. Мнѣ два или три j)a3a разска-
зывали его жизнь, и всякій раз.ъ появлялись новыя интереснѣй-
шія подробности. Онъ жилъ въ Корнваплисѣ, недалеко отъ ма-
ленькаго городка, носящаго его имя (Св. Ренанъ). Это былъ ско-
рѣе духъ земли, чѣмъ святой. Его могущество повелѣвать стп-
хіями было изумительно. Онъ отличался б}гйнымъ и иепостоян-
нымъ характеромъ; никогда нельзя было п]оедугадать его иоступ-
ковъ и желаній. Къ нему относились съ почтеніемъ; но это
упорное стремление всегда идти одиноко на своемъ пути внушало къ
нему извѣстное чувство боязни; и вотъ, когда однажды его нашли
мертвымъ на полу его жилища, вся окрестность была поражена
ужасомъ. Первый прохожій, заглянувшій чрезъ отрытое окно и
ѵвидѣвшій его распростертымъ на землѣ, пустился бѣжать
оттуда со всѣхъ ногъ. При жизни своей онъ отличался такими
причудами и странностями, что никто не могъ бы похвалиться
тѣмъ, что ему извѣстно желаніе святого, чтобы такъ или иначе
поступили съ его тѣломъ. Въ случаѣ ошибки со своей стороны
опасались, что можетъ появиться чумная зараза, что городъ
провалится сквозь землю, или цѣлая страна превратится въ болото,
вообще будетъ послано одно изъ тѣхъ бѣдствій, которыя онъ
могъ вызывать при жизни. Доставить его въ общую церковь
было не особенно безопасно. Бывало время, что онъ относппся
къ ней съ полнымъ пренебреженіемъ. Онъ не постѣснялся бы
открыто возмутиться, произвести скандалъ. Всѣ начальствующія
ліща собрались въ кельѣ вокругъ громаднаго чернаго тѣла, рас-
простертаго на полу, и одинъ изъ нихъ высказалъ мудрый со-
вѣтъ: „При жизни мы никогда не могли понять его; легче было
прослѣдить полетъ ласточки въ небѣ, чѣмъ узнать изгибы его
мыслей: онъ умеръ, но пусть теперь въ послѣдній разъ онъ
научитъ насъ. Орубимъ несколько деревьевъ; сдѣлаемъ повозку
и запряжемъ въ нее четырехъ воловъ. Онъ самъ приведетъ пхъ
въ то мѣсто, гдѣ пожелаетъ быть погребеннымъ." Всѣ одобрили
это предложеніе. Отесали бревна, приладили колеса въ видѣ мас-
сивныхъ катковъ изъ толстаго дуба, срубленнаго въ глубинѣ
лѣса, и положили святого на повозку.
Волы, напрявляемые невидимой рукою Ронана. двинулись
въ путь въ самую гущу лѣса. Деревья сгибались или съ ужас-
нымъ трескомъ ломились подъ ними. Наконецъ, посреди лѣса,
гдѣ росли самые высокіе дубы, повозка остановилась. Всѣ
поняли указаніе; похоронили святого и на этомъ мѣстѣ построили
въ честь его церковь.
Подобные разсказы съ раннихъ лѣтъ внушили мнѣ любовь
къ миѳологіи. Наивность, съ которой имъ внимали, переносила
1) Ѵо н а н ъ—это старинная форма имени; она встрѣчается въ названіяхъ
мѣстностей: Loc—Ronan, воды св. Ронана (въ Валлисѣ) и проч.

МОЛПТВА ПРЕДЪ АКРОПОЛЕМЪ.
45
насъ за тысячи лѣтъ назадъ. Мнѣ передавали, какимъ образомъ
отецъ мой. будучи еще ребенкомъ, былъ избавленъ отъ
лихорадки. Рано по утру его привели къ часовнѣ святого цѣлителя.
Въ то же время сюда явился и кузнецъ. захвативший съ собою
свою кузню, гвозди и клещп. Растопивши свой горнъ,, онъ нака-
лнлъ клещи и, де]эжа рас каленный до красна кусокъ желѣза
передъ статуей святого, проговорплъ: „Если ты не избавишь отъ
лихорадки этого ребенка, я сейчасъ же подкую тебя, какъ
лошадь." Святой немедленно нее исполнплъ требованіе.—Скульптура
изъ дерева долго процвѣтала въ Бретани. Эти статуи святыхъ
поражаютъ насъ свонмъ реалнзмомъ; для людей съ пластпчес-
кимъ воображеніемъ онѣ являются какъ-бы живыми.. Я
вспоминаю объ одномъ молодцѣ, кото]:>ый, не будучи нисколько бе-
зумнѣе другихъ, скрывался по вечерамъ, какъ только
представлялась возможность. Утромъ его не разъ впдалн въ це]жвяхъ: онъ
былъ въ одномъ бѣльѣ и весь обливался кровью и потомъ.
Оказывается, что всю ночь онъ выдергивалъ гвозди пзъ рукъ и ногъ
Распятаго и вытаскивалъ стрѣлы пзъ статуй св. Севастіана.
Моя мать, съ одной стороны происходившая изъ Гаскон-
ской семьи, (мой дѣдъ съ материнской стороны былъ родомъ
пзъ Бордо), разсказывала этп старпнныя псторіп съ замѣчательнымъ
остроуміемъ, очень искусно лавпруя между действительностью
π вымысломъ. такъ что вы чувствовали невольно, что съ пдей-
ной стороны все это пстинная правда. Она любила этп легенды,
какъ Бретонка, a смѣялась надъ ними, какъ Гасконка,—и въ
этомъ весь секретъ ея замѣчательно живого и веселаго
характера. Что касается меня лично, то я могу, кажется, сказать, что
эта оригинальная среда даровала мнѣ пзвѣстное качество,
драгоценное прп пзученіи нсторическнхъ наукъ. Я усвоилъ въ нѣ-
которомъ родѣ умѣиье впдѣть подъ землею и улавливать звуки,
недоступные для обыкновенная уха. Сущность критики
заключается въ способности пониманія того или другого строя,
совершенно отлпчающагося отъ современнаго. Я видѣлъ
примитивный міръ. До 1830 года самое далекое прошлое еще жило въ
Бретани. Въ городахъ предъ вами во-очію вставалъ міръ XIV π
XV* столѣтій. А для внпмательнаго глаза эпоха переселенія (Y и
VI вѣка) была примѣтна въ деревенской жизни. Изъ-за покрова
христіанства, часто совершенно прозрачнаго, пробивалось
настоящее язычество. Кромѣ того, сюда примѣшивалпсь черты еще
болѣе стараго міра, замѣченныя мною у Лапландцевъ. Когда въ
1870 году я, вмѣстѣ съ принцемъ Наполеономъ, осматрнвалъ
хижины Лапландцевъ въ одной изъ ихъ стоянокъ. близъ Тромсоэ,
мнѣ не разъ казалось, что въ типахъ женщинъ и дѣтей, въ из-
вѣстныхъ чертахъ, привычкахъ, оживаютъ предо мною самыя
отдаленныя мои воспоминанія. Мнѣ пришла въ голову мысль,
что въ древнія времена могло имѣть мѣсто смѣшеніе нѣкото-
рыхъ въ настоящее время уже исчезнувшихъ отраслей кельтской
расы съ народностями, стоявшими близко къ Лапландцамъ,
которые занимали землю до появленія припіельцевъ. Моя
этническая формула могла бы выразиться такимъ образомъ: „Кельтъ,
съ примѣсью Гасконца, скрещенный съ Лапландцѳмъ." Согласна

46
ВОСПОМИНАНІЯ ДѢТСТВА и юности.
взгляду антропологовъ, въ результатѣ этого долженъ получиться
кретпнизмъ и слабоуміе; но часто то, что антропологія у ста-
рыхъ иесовершенныхъ расъ счптаетъ тупостью, есть ничто иное,
какъ громадный запасъ энтузіазма и іінтупціи.
III.
Такимъ образомъ все влекло меня къ романтизму,—но не
къ романтизму формы, долженъ я замѣтпть (я довольно скоро по-
нялъ, что романтігзмъ формы есть заблуждеиіе: что если и можно
двоякимъ образомъ чувствовать и мыслить, то для выраженія
этихъ мыслей и чувствъ существуетъ лишь одна форма), но къ
романтизму сердца и воображенія, къ безусловному идеалу. Я
вышелъ изъ среды древней расы, наиболѣе яркой чертой
которой былъ идеализмъ. Въ странѣ Гоэло или Авогурѣ, при рѣкѣ
Тріе, находится одно мѣсто, называвшееся Ледано, потому что
здѣсь рѣка Тріе расширяется и образуетъ нредъ впаденіемъ
въ море лагуну. На берегу Ледано расположена большая ферма,
по имени Керанбелекъ, или .Месканбелекъ. Здѣсь былъ центръ
рода Ренановъ, выходцевъ изъ Кардигана, откуда они явились
приблизительно въ 4S0 году иодъ предводительствомъ Фрагана.
Здѣсь прожили они тринадцать столѣтій безвѣстпоіі жизнью,
накопляя каппталъ мысли и чувствъ,—и все богатство это
выпало на мою долю.. Я чувствую, что я мыслю за ннхъ и что они
жнвутъ во мнѣ. Ни одпнъ изъ этихъ достойныхъ людей не
стремился къ обогащенію; они постоянно оставались б'Ьдиякамн.
Моя неспособность питать злобу или только наружно
высказывать ее объясняется нхъ вліяніемъ. Имъ извѣстно было лишь
два рода занятій—обрабатывать землю или отважно пускаться
въ рыбачьихъ лодкахъ по разлившейся рѣкѣ и среди тысячи
скалъ, которыми усѣяна р. Тріе при своемъ устьгЬ. Незадолго
до Ревояюціи трое изъ нихъ сообща оснастили судно и
поселились въ Лезардье. Они жили вмѣстѣ на суднѣ, которое чаще
всего останавливалось въ бухтѣ Ледано; они пускались въ пла-
ваніе для собственнаго удовольствія, когда имъ заблагоразсу-
дптся. Это не были буржуа, такъ какъ они нисколько не
завидовали знатнымъ: это были беззаботные моряки, жпвшіе вполнѣ
независимо.
Мой дѣдъ, одинъ изъ нихъ, совершилъ переходъ къ
городской жизни, поселившись въ Трегье. Когда разразилась IV-
волюція, онъ выказалъ себя пылкимъ, но благородиымъ патрі-
отомъ. У него были кое-какія деньги; всѣ тѣ, которые
располагали приблизительно такими-же средствами, поста]іались
скупить національныя земли, но онъ твердо отказался отъ покупки,
находя, что земли эти пріобрѣтены дурно. Онъ считалъ неблаго-
роднымъ всякое случайное богатство, достающееся безъ всякой
затраты труда. Событія 1814-хъ и 181о-хъ годовъ возбудили въ
немъ сильнѣйшее чувство негодованія. Гегель тогда еще не
повѣдалъ намъ, что победитель всегда правъ, и, во всякомъ
случаѣ, добрякъ никакъ не могъ понять, что это была Францін,
побѣдившая при Ватерлоо. Онъ оставилъ мнѣ въ наслѣдство эти

МОЛИТВА ПРЕДЪ АКРОІІОЛВМЪ.
47
прекрасный теоріи, къ которымъ въ настоящее время я начинаю,
вирочемъ, терять вкусъ. Вечеромъ 19 марта 1815 года онъ
отправился повидаться съ моей матерые. „Завтра утромъ",—
обратился онъ къ ней:—„встань пораньше и посмотри на
колокольню". Въ самомъ дѣлѣ ночью, послѣ того какъ пономарь не
захотѣлъ дать ему ключъ отъ башни, онъ съ нѣсколькимн
другими, патріотами вскарабкался на верхъ по аркамъ и башенкамъ
готическаго зданія, двадцать разъ рискуя сломать себѣ шею,
чтобы водрузить націоыальное знамя. Когда нѣсколько мѣсяцевъ
спустя на этомъ мѣстѣ появилось совсѣмъ иное знамя, онъ
буквально потерялъ голову. Онъ вышелъ на улицу съ громадной
трехцвѣтной кокардой. „Хотѣлъ бы я знать,"—говорнлъ онъ: —
„кто подойдетъ ко мнѣ и сорветъ эту кокарду." Его любили
всѣ сосѣди. „Никто, капитанъ, никто!"—отвѣчали ему, и его
тихонько взяли за руки и отвели домой. Мой отецъ раздѣлялъ
тѣ-же чувства. Онъ участвовалъ въ иоходахъ адмирала Вил-
ларе-Жуайеза. Взятый въ плѣнъ англичанами, онъ провелъ
несколько лѣтъ на понтонахъ. Ежегодно онъ съ особеннымъ
удовольствіемъ появлялся во время метанія жребія, посрамляя
новобранцевъ своими воспоминаніями былого добровольца. Смотря
презрительнымъ взглядомъ на тѣхъ, которые н]эотягивали руку къ
вазѣ, онгь говорнлъ: „Въ прежнее время мы этого не дѣлали."
И онъ выразительно пожихмалъ плечами, скорбя объ упадкѣ
нравовъ.
Изъ всего того, что мнѣ пришлось наблюдать среди этихъ
превосходныхъ моряковъ, и того, что я узналъ изъ книгъ и
разсказовъ о литовскихъ, а также польскихъ крестьянахъ, я со-
ставилъ ясное иредставленіе о первобытной добродѣтели нашей
расы, когда она была организована по типу первобытнаго плана.
Никогда не поймутъ, сколько было добродушія въ характерѣ
этихъ древнихъ Кельтовъ, даже изящества и мягкости въ ихъ
нравахъ. Я видѣлъ исчезающій образъ этой жизни тридцать лѣтъ
тому назадъ на хорошенькомъ островѣ Бреа, съ его патріархаль-
ными нравами:, достойными временъ Феакійцевъ. Безкорыстіе,
практическая неспособность этихъ добрыхъ людей превосходили
всякое воображеніе. Нхъ благородство явно обнаруживалось всякій
разъ, какъ они принимались за какое-нибудь дѣло, болѣе или
менѣе напоминавшее торговлю: ихъ всегда обманывали. Сколько
существуете міръ, никогда еще не умѣли такъ разоряться—съ
такимъ блескомъ, фантазіей, увлеченіемъ и веселостью. То былъ
настоящій батальный огонь практическихъ парадоксовъ и ми-
лыхъ причудъ. Можно ли было безпёчнѣѳ презирать всѣ
правила житейской мудрости и здравой экономіи?
— Мама, — какъ-то спросилъяумоей матери уже въ послѣдніе
годы ея яшзни:—правда-ли, чтовсѣ члены нашей семьи, которыхъ
знали вы, чуждались богатства такъ-же, какъ и тѣ, которыхъ
зналъ я лично?
— Да, всѣ они были бѣдны, какъ Іовъ..—отвѣчала она.—Почему-
же ты думаешь, что могло быть иначе? Ни одинъ изъ нихъ не
родился богачемъ и не успѣлъ никого ограбить или разорить.
Въ это время обладали богатствомъ только духовенство и знать.

48
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
Бывали, однако, и исключенія: Ζ. действительно сдѣлался милліо-
неромъ. О, это была почтенная личность,—человѣкъ, составившей
себѣ завидное положеніе въ обществѣ, чуть-ли не депутатъ, и,
по крайней мѣрѣ, человѣкъ, способный занять это мѣсто.
— Какимъ-же образомъ Ζ нажилъ значительное состояніе, въ
то время какъ другіе остались бѣдняками.
— Я не могу сообщить тебѣ это... Есть люди, которые отъ
самаго рожденія предназначены сдѣлаться богачами, и другіе,
которые никогда ими не будутъ. Нужно имѣть когти, и
способность захватывать первый кусокъ. Этого вотъ мы никогда не
умѣли дѣлать. Когда дѣло идетъ о томъ, чтобы взять лучшую
долю изъ проносимаго мимо блюда, наша врожденная скромность
мѣшаетъ намъ взять ее. Никто изъ родныхъ твоихъ не нажилъ
себѣ денегъ, не захватилъ ничего у народа, никого не довелъ до
нищеты. Твой дѣдъ не послѣдовалъ примѣру другихъ, скупав-
шихъ національныя земли. Твой отецъ былъ настоящиі морякъ.
Что онъ былъ рожденъ для того, чтобы плавать на морѣ и
сражаться въ бою, это видно изъ его полной неспособности къ
практической деятельности. Когда ты явился на свѣтъ, мы были
такъ грустно настроены, что я взяла тебя на колѣни π горько
заплакала. Какъ видишь, моряки мало иоходятъ на остальныхъ
людей. Я видѣла не разъ, какъ нѣкоторые изъ нихъ, вскорѣ послѣ
поступления во флотъ, имѣя довольно значптельныя суммы на ру-
кахъ, забавлялись довольно оригпнальнымъ обрааомъ: они подо-
грѣвали серебряныя монеты на сковородѣ и, бросая ихъ на улицу,
громко хохотали смотря, какъ уличная чернь съ жадностью
бросалась на эти деньги. Этимъ они какъ-бы показывали, что они
идутъ убивать людей не изъ-за какихъ-нибудь шести франковъ,
что мужество и чувство долга не покупаются за деньги. А
вотъ еще твой бѣдный дядя Пьеръ—сколько онъ надѣлалъ мнѣ
хлопотъ... О Боже!
— Разскажите мнѣ что-нибудь о немъ.—я невольно чувствую
къ нему любовь.
— Ты его видалъ однажды: онъ встрѣтилъ насъ у моста; онъ
поклонился тебѣ; но ты пользовался такимъ болыпимъ почетомъ
въ странѣ, и онъ не посмѣлъ къ тебѣ обратиться; я же не хотѣла
напомнить тебѣ о немъ. Это было прекрасное Божье созданье; но
его никогда не могли принудить къ работѣ. Онъ постоянно
странствовалъ повсюду, дни и ночи проводя въ трактирахъ;
вмѣстѣ съ тѣмъ это былъ добрый и честный человѣкъ, но
положительно нельзя было пристроить его ни къ какому мѣсту. Ты
не можешь представить себѣ, какъ онъ былъ милъ, пока еще
не загубила его та жизнь, которую онъ велъ. Его обожали
повсюду, наперерывъ зазывали къ себѣ. Сколько зналъ онъ сказокъ,
пословицъ, приключеній, заставлявшихъ всѣхъ надрываться со
смѣху,—такъ этого и не представишь. За нимъ ходили толпой.
Затѣмъ, онъ былъ довольно образованъ и былъ очень пріятенъ
въ обращеніи. Въ трактирахъ вокругъ него собирался, бывало,
кружекъ, оживленно приветствуя его. Онъ являлся жизнью,
душою общества, первымъ затѣйникомъ въ свѣтѣ. Онъ произвелъ
цѣлый литературный переворотъ. До тѣхъ поръ были въ ходу

МОЛИТВА ПРЕДЪ АКРОПОЛЕМЪ.
49
Четыре сына Эймона и Рено де Монтобанъ. Всякій
знакомь былъ съ этими старыми героями, всякій зналъ жизнь
ихъ во всѣхъ подробностяхъ; у каждаго былъ свой особый
излюбленный герой. Пьеръ познакомилъ насъ съ менѣе устарѣ-
лыми повѣстямн, которыя онъ заимствовалъ изъ книгъ, но всегда
принаравливалъ ко вкусу своихъ земляковъ.
— У насъ была въ то время довольно хорошая бпбліотѳка.
Когда въ царствованіе Карла X къ намъ явились отцы-миссіо-
неры, одинъ изъ проповѣдниковъ пропзнесъ у насъ такое
прекрасное поученіе объ опасныхъ кнпгахъ, что каждый поспѣ-
шилъ сжечь у себя дома всѣ книги, какія только нашлись. Мис-
сіонеръ говорилъ, что во всяколіъ случаѣ лучше сжечь больше,
чѣмъ меньше, такъ какъ всякая книга можетъ, при извѣстныхъ
обстоятельствах^ стать опасной. Я поступила по примѣру дру-
гихъ; но отецъ твой бросплъ нѣсколько книгъ на большой шкапъ.
„Ужъ очень забавны эти книжки",—обратился онъ ко мнѣ. Это
были: Д о н ъ - К π χ о τ ъ, Ж π л ь Б л а з ъ, Хромой ч о ρ τ ъ.
Пьеръ какъ-то откопалъ нхъ въ этомъ мѣстѣ. Онъ чпталъ ихъ
крестьянамъ и портовымъ рабочимъ. Чрезъ его руки прошла
вся наша бпбліотека. Онъ скоро прожилъ тѣ неболынія сбере-
женія, которыя у него имѣлись, и сдѣлался настоящимъ
бродягой; это не мѣшало ему быть тихішъ, добрымъ человѣкомъ,
неспособнымъ обидѣть даже мухи.
— Но почему-же,—спросилъя:—опекуны не позаботились
определить его въ моряки? Это заняло и немного уровновѣси-
ло бы -его.
— Это было бы невозможно: весь народъ пошелъ бы вслѣдъ
за нимъ,—слишкомъ ужъ любили его. Если-бъ ты зналъ, какое
было у него воображеніе. Бѣдный Пьеръ! я тоже любила его;
столько разъ я видала его такпмъ обворожительнымъ! Случалось,
что одно сказанное имъ словечко заставляло васъ покатываться
со смѣху. Онъ обладалъ особымъ даромъ шутки, умѣньемъ
отпустить какую-нибудь забавную штук}?- нежданно-негаданно для
всѣхъ; такой способности я не замѣчала ни у кого. Я никогда
не забуду, какъ однажды вечеромъ пришли сообщить мнѣ, что
его нашли мертвымь на дорогѣ, ведущей въ Лангоа. Я
отправилась туда и позаботилась, чтобы онъ былъ одѣтъ въ чистое
платье. Бѣднягу похоронили; кюре обратился ко мнѣ съ
прекрасными словами по поводу смерти подобныхъ бродягъ: „сердце
у нихъ",—говорилъ онъ:—„не такъ далеко отъБога, какъ это
можетъ казаться".
Бѣдный дядя Пьеръ! Я часто размышлялъ о немъ. Эта
поздняя дань уваженія будетъ единственной для него наградой.
Метафизически рай не могъ бы дать ему удовлетвореніе. Даръ во-
ображѳнія, увлекательная, живая натура, ставили его въ
окружающей его средѣ въ ряду необыкновенныхъ явлеяій. Харак-
теръ моего отца нисколько не походилъ на характеръ его брата.
Отецъ мой прежде всего былъ тихимъ и задумчивымъ человѣ-
комъ. Онъ даровалъ мнѣ жизнь на закатѣ своихъ дней по
возвращение изъ долгаго плаванія. При первыхъ проблескахъ своего
бытія я ощущалъ холодный туманъ моря, встрѣчалъ прохладу

50
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
предразсвѣтнаго вѣтерка и какъ-бы псреживалъ душою
грустную безсонную ночь на вахтѣ.
IV.
Оо стороны бабушки, по материнской лииітт, я
соприкасался съ болѣе зажиточной буржуазіей. Моя милая бабушка,
какъ я называлъ ее, являлась прелѳстнымъ образомъ старинной
буржуазіи. Она отличалась когда-то замечательной красотой.
Я зналъ ее въ послѣдніе годы ея жизни; она неизмѣнно одѣ-
валась по модѣ того времени, когда она овдовѣла. Она
придерживалась обычаевъ своего сословія, ни разу не сняла своего
мѣщанскаго чепчика и терпѣть не могла, чтобы ее называли
иначе, какъ мадмуазель. Благородныя дамы относились къ
ней съ болыпкмъ уваженіемъ. Встрѣчая мою сестренку Генріетту,
онѣ ласкали ее, повторяя: „Смотри, крошка, твоя бабушка всегда
была всѣми уважаемой особой; мы всегда очень любили ее;
старайся же быть такою, какъ она". Действительно, сестра любила
ее страстно и считала ее образцомъ всего лучшаго; мать же моя,
большая хохотунья и насмѣшница, сильно отличалась отъ нея;
вообще, мать и дочь представляли между собою полнѣйшій
контрастъ.
Эта честная буржуазія изъ Ланніона была проникнута замѣ-
чательнымъ чистосердечіемъ, чувствомъ почтительности и
скромности. Многія изъ моихъ тетокъ не вышли замужъ, но отъ
этого онѣ не чувствовали себя менѣе счастливыми благодаря
святому дѣтскому настроенію, дѣлавшему жизнь легкою. Онѣ
жили вмѣстѣ, любили другъ друга, раздѣляли одни и тѣ-же вѣ-
рованія. Мои тетки X... находили свое единственное развлеченіѳ
въ томъ, что въ воскресенье, по окончаніи обѣднн, пускали на
воздухъ мелкое перышко и затѣмъ слѣдили, каждая въ свою
сторону, чтобы перышко не упало на землю. Звонкій хохотъ
сопровождалъ каждое паденіе, и этой тихой радости хватало
имъ на цѣлую недѣлю. Благочестіе моей бабушки, ея
неизменная учтивость, глубокое почтеніе къ существующему порядку,
остались въ моемъ воспоминаиіи, какъ лучшіе образы этого
стариннаго общества, основаннаго на признаніи Бога и короля—
двухъ устоевъ, которые едва ли можно чѣмъ нибудь замѣнить.
Когда разразилась Революція, моя бабушка встрѣтила ее
съ чувствомъ отвращенія и тотчасъ-же стала во главѣ бла-
гонамѣренныхъ лицъ, которыя скрывали у себя священниковъ,
отказавшихся принести гражданскую присягу. Въ ея гостиной
тайно совершалось богослуженіѳ. Такъ какъ знатныя дамы были
на чужбинѣ, то она считала своей обязанностью заменить ихъ
въ этомъ отношеніи. Большинство моихъ дядей, напротивъ, были
великими патріотами. Во время общественнаго траура,—напри-
мѣръ, по случаю измѣны Дюмурье,-—-мои дяди переставали бриться,
выходили изъ дому съ унылымъ выраженіемъ лица, имѣя на
шеѣ огромнѣйшіе галстуки и все платье въ полномъ безпорядкѣ.
Моя милая бабушка начинала тогда тонко подсмѣиваться надъ
ними, хотя шутки эти были не безопасны. „Ахъ, дорогой Тан-

МОЛИТВА ПРЕДЪ АКРОПОЛЕМЪ.
51
неги, что съ вами? Какое несчастье насъ постигло? Можетъ быть,
случилось что-нибудь съ моей кузиной Амеліей? Или усилилась
астма у тетушки Августины!?
— Нѣтъ, кузина: Республика въ опасности.
— Только-то! Ахъ, милый Таннегп, вотъ хорошо! Вы просто
снимаете тяжесть съ моего сердца!
Такъ въ продолженіе двухъ лѣтъ она пграла съ гильотпиой
и только благодаря какому-то чуду пзбѣжала ея. Въ лпцѣ одной,
такой же, какъ и она благочестивой особы, г-жп Топэнъ, она
имѣла подругу, раздѣлявшую ея самоотверженіе. Священники
поочередно появлялись то въ ея домѣ, то въ квартпрѣ m-тпе
Топэнъ. Мой дядя У*, большой революціонеръ, но въ глубинѣ
души добрѣйшій человѣкъ, часто говорилъ ей: „Берегитесь,
кузина! Если обстоятельства принудятъ меня знать, что у васъ
скрываются священники или аристократы, я долженъ буду донести
на васъ". Она отвѣчала на это, что признаетъ лишь настоящихъ
друзей Республики, но действительно настоящихъ друзей!...
И действительно, m-me Топэнъ попала на гильотину. Мать
всегда іоазсказывала мнѣ этотъ трагическій случай съ чувствомъ
душевнаго волненія. Въ дѣтствѣ она показывала мнѣ мѣсто
пропсшествія. Въ день казни бабушка моя увезла все семейство
изъ Ланніона, чтобы не участвовать въ готовившемся преступ-
леніи. На разсвѣтѣ всѣ собрались въ часовнѣ св. Рох.а,
находившейся въ полу-льё отъ города въ пустынномъ мѣстѣ. Здѣсь
встрѣтилось вмѣстѣ много благочестивыхъ особъ. Посредствомъ
сигнала ихъ должны были извѣстить въ ту самую минуту, когда
голова страдалицы скатится съ плечъ, чтобы всѣ могли молиться
за нее въ то время, какъ душа ея будетъ вознесена ангелами
предъ престоломъ Божьимъ.
Все это создавало такія глубокія связи, о которыхъ мы не
можемъ теперь имѣть представленія. Моя бабушка любила свя-
щенниковъ, ихъ мужество и самоотверженіе. Но ей пришлось
испытать ихъ ледяную холодность. Во время Консульста, когда
религія была возстановлена, священникъ, котораго она скрывала
когда-то, рискуя своей жизнью, быпъ назначенъ кюре въ одномъ
приходѣ по сосѣдству съ Ланніономъ. Она взяла за руки мою
мать, тогда еще ребенка, и вмѣстѣ отправилась подъ палящими
лучами солнца къ этому священнику, жившему приблизительно
въ двухъ льё. При одной мысли о томъ, что она свидится
вновь съ тѣмъ пастыремъ, который ночью совершалъ у нея
богослуженіе при такпхъ трагическихь
обстоятельствахъ,—сердце ея трепетало отъ волненія. Но священническая ли гордость,
или, быть можетъ, чувство долга подсказало кюре странный
пріѳмъ. Онъ едва призналъ ее,, принялъ ее стоя π разстался съ
нею, едва промолвивъ два-три слова. Ни звука привѣта, ни
слова признательности или воспоминания! Онъ не иредложилъ ей
даже стакана воды. Бабушка была взволнована, до глубины души;
она вернулась въ Ланніонъ съ моей матерью, проливая горькія
слезы,—потому-ли, что упрекала себя въ своемъ сердечномъ
женскомъ чувствѣ, или потому, что была возмущена такой непо-
мѣрной гордостью. Мать моя никогда не могла сказать навѣрное,

52
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
какое чувство волновало ее въ этотъ день: чувство ли оскорблен-
наго самолюбія или чувство восхищенія. Быть можетъ, въ концѣ
концовъ она поняла глубокій смысяъ, скрытый въ обращеніи
этого священника, который словно хотѣлъ сказать ей рѣзкимъ
тономъ: „Женщина! что общаго между тобою и мной?"—и не
пожелалъ признаться, что онъ невольно обязанъ ей за то добро,
которое она ему когда-то оказала. Женщины съ трудомъ до-
пускаютъ такую широкую отвлеченность. Дѣло для нихъ всегда
олицетворяется въ личности какого-нибудь человѣка, и имъ
тяжело признать естественнымъ то, что можно сражаться рука
съ рукою, не зная и не любя другъ друга.
Моя мать, обладавшая веселымъ, открытымъ и любозна-
тельнымъ характеромъ, скорѣе любила, чѣмъ ненавидѣла Рево-
люцію. Тайкомъ отъ моей бабушки она слушала патріотическія
пѣсни. Особенное впечатлѣніе на нее производила
Прощальная пѣсня (Chant du Depart); она не могла безъ дрожи въ
голо сѣ вспоминать этотъ прекрасный стихъ, вложенный въ уста
матерей:
гЗабудьте о слезахъ грустящихъ матерей..."
Эти величественныя и ужасныя сцены оставили въ душѣ
ея неизгладимый слѣдъ. Витая мыслями въ свонхъ далекихъ вос-
поминаніяхъ, неразрывно связанныхъ съ первымъ нробужденіемъ
ея молодости, припоминая всеобщее воодушевление, безумно-ра-
достныя грезы, за которыми слѣдовалп сцены тенора, она какъ
будто вновь возрождалась къ новой жизни. Она внушала мнѣ
какую-то иепобѣдимую любовь къ Революціп, хотя разсудокъ мой
возставалъ столько разъ противъ этого и самъ я говоршіъ о
ней столько дурного. Я не желаю, уничтожать ничего нзъ ска-
заннаго мною, но всякій разъ, когда я вижу, какъ чужеземные
писатели съ какой-то злобой доказываюсь, что французская
революция—одинъ позоръ и безуміе, и что эпоха ея не внесла съ
собою ничего цѣннаго въ исторію міра, — я невольно начинаю
думать, что, можетъ быть, здѣсь-то мы и создали нѣчто
прекрасное, и намъ завидуютъ въ этомъ.
У.
Странная личность, которая долго оставалась для насъ
загадкой, оказала на меня некоторое вліяніе на ряду съ другими
обстоятельствами, сдѣлавшими изъ меня, въ общемъ, скорѣе сына
Революціи, ч:ѣмъ сына Крестовыхъ походовъ. Это былъ старикъ,
жизнь котораго, взгляды, привычки составляли странный кон-
трастъ съ характеромъ его соотечественниковъ. Я видѣлъ его
ежедневно, когда онъ въ своемъ изношенномъ плащѣ съ жес-
тянымъ сосудомъ въ рукѣ отправлялся на рынокъ купить себѣ
на два су молока. Хотя онъ былъ бѣдѳнъ, но во всякомъ слу-
чаѣ не жилъ въ нищѳтѣ. Ни съ кѣмъ онъ не говорилъ ни
слова; и между тѣмъ въ его робкомъ взглядѣ свѣтилась какая-то
доброта. Люди, которымъ въ совершенно исключительныхъ слу-
чаяхъ приходилось сталкиваться съ нимъ, были очарованы его

МОЛИТВА ПРЕДЪ АКРОПОЛЕМЪ.
53
деликатнымъ обращеніемъ, его тихой улыбкой и замѣчатель-
нымъ умомъ.
Я никогда не зналъ его имени, да, вѣроятно, этого не зналъ
вообще никто. Онъ не былъ уроженцемъ нашей стороны и не
имѣлъ здѣсь ни одного родственника. Жизнь его протекала въ
глубокомъ спокойствіи, а своеобразность его жизненныхъ при-
вычекъ продолжала возбуждать лишь изумленіе; однако, онъ дос-
тпгъ этого далеко не сразу. Ему пришлось много выстрадать.
Было время, когда онъ іімѣлъ общеніе съ окружающими, сооб-
щалъ имъ нѣкоторыя изъ своихъ идей; никто ничего изъ этого
не понялъ. Слово система, которое онъ пропзнесъ два-три
раза, имъ показалось смѣшнымъ. Его прозвали Система, и
вскорѣ это имя совершенно за нимъ утвердилось. Если-бы онъ
вздумалъ продолжать свои рѣчп, дѣло приняло бы дурной
оборота,—дѣти стали бы бросать въ него камни. Онъ замолкъ, какъ
истинный мудрецъ, и уже болѣе ни съ кѣмъ не промолвияъ ни
слова, обрѣтя полный покой. Ежедневно онъ отправлялся для
скромной закупки необходимой провизіи, а вечеромъ
прогуливался гдѣ-нибудь въ уединенномъмѣстѣ. Лицо его было
серьезно, но не печально, и дышало скорѣе прпвѣтливостью, чѣмъ
озлобленіемъ. Впослѣдствіи, когда я читалъ <ЗК изнь Спино зы
Колеруса, я понялъ близкій образецъ Амстердамскаго святого.
Его оставляли въ совершенномъ покоѣ; его даже уважали. Эта
тихая покорность, эта улыбка во взорѣ казались видѣніемъ изъ
иного міра. Его не понимали, но, чувствуя какое-то
превосходство, невольно предъ нимъ склонялись.
Онъ никогда не бывалъ въ церкви и вообще избѣгалъ вся-
каго проявленія религіозныхъ вѣрованій. Духовенство смотрѣло
на него съ болыпимъ неудовольствіемъ, но съ каѳедры противъ
него ничего не говорили, такъ какъ поведеніе его было
безупречно; однако, втайнѣ имя его произносилось съ чувствомъ
ужаса. Еще одно обстоятельство усиливало это злобное отношеніе и
создавало вокругъ стараго отшельника какую-то атмосферу дья-
вольскаго страха.
Онъ владѣлъ очень значительной библіотекой, состоявшей
изъ произведеній ХѴШ вѣка. Вся эта философская литература,
которая въ общемъ, сдѣлала больше, чѣмъ Лютеръ и Кальвинъ,
была здѣсь на лицо. Любознательный старикъ зналъ ее наизусть
и жилъ на тотъ маленькій доходъ, который онъ получалъ, давая
свои книги на прочтеніе нѣкоторымъ лицамъ. Въ глазахъ
духовенства это была какая-то бездонная пропасть, о которой
говорили съ выраженіемъ ужаса. Брать эти книги запрещалось са-
мымъ безусловнымъ образомъ. Хранилище Системы считалось
пріютомъ всякаго нечѳстія.
Конечно, я раздѣлялъ это чувство страха и только лишь
впослѣдствіи, когда установились мои фипософскіе взгляды, поду-
малъ о томъ, что въ дѣтствѣ я имѣлъ счастье видѣть
настоящего мудреца. Я могъ безъ труда возсоздать его идеи,
сопоставляя одно за другимъ цѣлый рядъ его выраженій, кото-
рыя когда-то являлись для меня столь непонятными и теперь
вновь приходили мнѣ на память. Его Богомъ былъ порядокъ ве-

54
ВОСПОМИНАНІЯ ДѢТСТВА и юности.
щей, скрытый разумъ природы. Онъ не выносилъ, когда
отрицали этотъ разумъ. Онъ любилъ человечество, какъ представителя
разума, и ненавидѣлъ суевѣріе, какъ отрицаніе его. Его
мысли не были обвѣяны тѣмъ оттѣнкомъ поэтическаго чувства,
которое XIX вѣкъ внесъ въ область этихъ вѣчныхъ идей, но тѣмъ
не менѣе Система, по моему убѣжденію, смотрѣлъ впередъ воз-
вышеннымъ и вѣрнымъ взглядомъ. Онъ стоялъ на пути истины.
Далекій отъ того, чтобы отрицать существованіе Бога, онъ
стыдился и презиралъ тѣхъ людей, которые воображали, что нашли
Его. Среди глубокаго мира своей души, въ своемъ чистосердеч-
номъ смиреніи, онъ смотрѣлъ на заблужденія людей скорѣе съ
чувствомъ сожалѣнія, чѣмъ ненависти. Несомнѣнно, онъ
презиралъ свой вѣкъ. Возрожденіе суевѣрія, уже погребеннаго, какъ
ему думалось, Вольтѳромъ и Руссо, теперь, среди новаго поко-
лѣнія, казалось ему признакомъ полнѣйшаго отупѣнія.
Однажды утромъ его нашли мертвымъ въ его маленькой
комнаткѣ, среди груды книгъ. Это было послѣ 1830 года; мэръ
устроилъ вечеромъ скромныя похороны. Духовенство купило за
безцѣнокъ всю библіотеку и затѣмъ уничтожило ее. Въ комодѣ
его не нашли ни одного листка, который помоги бы освѣтить
тайну, окружавшую его при жизни. Только въ углу нашли
тщательно завернутый букетъ изъ засохшихъ цвѣтовъ, перевязан-
ныхъ трехцвѣтной лентой. Сначала подумали, что этотъ букетъ
является воспоминаніемъ о прежней любви, и на этой канвѣ нѣ-
которые уже успѣли вышить воображаемый романъ неизвѣстнаго;
однако, трехцвѣтная лента несколько противоречила такому пред-
положенію. Моя мать никогда не думала, чтобы объясненіе это
было вѣряо. Не смотря, на то, что она чувствовала невольное
уважѳніе къ Системѣ, она часто повторяла мнѣ: „Это старый
террориста. Иногда мнѣ представляется, что я видѣла его въ 1793
году. При всемъ томъ несомненно, что всѣ его мысли и
поступки напоминаютъ М., который тѳрроризировалъ Ланніонъ и
распоряжался тамъ гильотиной во все время господства Робеспьера1'.
Пятнадцать или двадцать лѣтъ тому назадъ я случайно про-
лелъ въ одномъ журналѣ въ отдѣлѣ смѣси такое
приблизительно извѣстіе:
Вчера въ уединенной улицѣ, въ глубинѣ предмѣстья Св. Іакова, тихо
скончался старикъ, который при жизни своей . возбуждалъ немалое любопытство среди
сосѣдей. Въ кварталѣ онъ пользовался большимъ уваженіемъ, являясь образцомъ че-
ловѣколюбія и доброты; онъ избѣгалъ всякихъ намековъ на свое прошлое. На сто-
лѣ было разбросано нѣсколько книгъ, катехизисъ Вольнея, разрозненные томы
соч. Руссо. Въ чемоданѣ хранилось все его имущество. Полицейскій коммиссаръ,
открывши его но обязанности службы, нашелъ тамъ бѣдныя пожитки, а между ними
засохшій букетъ, старательно обернутый бумагой, на которой находилась надпись:
Букетъ который я носилъ во время торжественнаго
праздника въ ч.есть высшаго Существа, 2опреріаля, II года.
Это явилось для меня лучомъ свѣта. Я уже не сомневался
въ томъ, что букетъ Системы былъ связанъ съ этимъ самымъ
воспоминаніемъ. · Я припомнилъ тѣхъ странныхъ адептовъ
якобинской церкви, которыхъ мнѣ пришлось видѣть, ихъ пламенное
убѣжденіе, ихъ безграничную преданность воспоминаніямъ 1793
и 1794 годовъ, ихъ неспособность говорить о чемъ-либо другомъ.
Эти далекія мечты были исполнены такимъ пламеннымъ чув-

МОЛИТВА ПРЕДЪ АКРОПОЛЕМЪ.
55
ствомъ, что тѣ, которые пережили ихъ, уже не могли потомъ
вернуться къ жизни. Они остались во власти неотвязной идеи,
угрюмо уйдя внутрь себя, погрузившись въ какое-то оцѣпѳнѣніѳ;
они страдали горячечнымъ бредомъ людей, упоенныхъ кровью.
Это были фанатически-вѣрующіе люди. Міръ, не желавшій
разделить ихъ высокіѳ взгляды, казался имъ ребячески-нпчтожнымъ.
Стоя одиноко, какъ послѣдніе представители міра шгантовъ, подъ
бременемъ ненависти человѣческаго рода, они уже не могли
пмѣть общенія съ живущими людьми. Мнѣ понятно то впечатлѣ-
ніе, которое произвело появленіѳ Лаканаля на его сотоварищей
по Академіи нравственныхъ и политическихъ наукъ, когда онъ,
возвратясь въ 1833 году изъ Америки, предсталъ предъ впми въ
видѣ какого-то призрака... Мнѣ понятно душевное настроеніе
Дону, его упорное убѣжденіе, что въ лидѣ Кузена и Гизо мы имѣ-
емъ ни больше, ни меньше какъ опасныхъ для общества іезуи-
товъ. Какъ извѣстно, крайности сходятся: эти послѣдніе
представители иного міра, часто очень злобные люди, послѣ
титанической борьбы обратились въ агнцевъ. Чтобы быть добрымъ, чело-
вѣку нѣтъ необходимости имѣть логическое основаніе для своей
доброты. Самые жестокіе инквизиторы среднихъ вѣковъ,—напри-
мѣръ, Конрадъ Марбургскій,— были людьми очень кроткаго
характера. Намъ станетъ это яснѣе, послѣ того какъ нашъ веяикій
художникъ Викторъ Гюго, окончивъ своего Торквемаду, по-
кажетъ намъ, какъ можно стать палачомъ людей, посылать ихъ
на костры вслѣдствіе душевной чувствительности и человѣко-
любія l).
YI.
Хотя чисто-религіозное, клерикальное воспитаніе, которое
я получалъ съ самыхъ раннихъ лѣтъ, ставило мнѣ въ дѣтствѣ
извѣстныя препятствія для сближенія съ лицами другого пола, у
меня все-таки были подруги дѣтства, и объ одной изъ нихъ я
навсегда сохранилъ глубокое воспоминаніе. Уже въ раннемъ
возрасти я чувствовалъ особую склонность къ дѣвочкамъ. Я. всегда
предпочиталъ ихъ мальчикамъ, которые вообще не долюбливали
меня; имъ очень не нравилась моя изнѣженная наружность. Мы
никогда не могли играть вмѣстѣ, и они называли меня
барышней; они оказывали мнѣ всевозможныя непріятности. Напро-
тивъ, съ дѣвочками сверстницами я чувствовалъ себя
превосходно: онѣ находили, что я тихій и умный мальчикъ. Мнѣ было
двѣнадцать или тринадцать лѣтъ. Я не отдавалъ себѣ никакого
отчета въ томъ чувствѣ очарованія, которое я испытывалъ по
ѳтношенію къ нимъ. Млѣ кажется, что меня всегда привлекала
безотчетная идея о томъ, что существуютъ вещи, доступныя
всѣмъ мужчинамъ, но недоступныя для женщинъ, такъ что въ
моихъ глазахъ онѣ являются слабыми и прелестными созданіями,
которыя невольно требуютъ нѣжнаго ухода съ нашей стороны.
Тѣ дѣвочки, которыхъ я зналъ, отличались очаровательной скром-
*) Я ішсалъ это въ 1876 году. Прекрасное произведете Виктора Гюго уже
успѣло выйти въ свѣтъ.

56
ВОСПОМННАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
ностью. Я невольно склонялся нередъ ішміт съ какимъ-то чув-
ствомъ жалости и думалъ, что иамъ необходимо идти на встрѣчу
этой прелестной покорности, относиться съ любовью, къ ихъ
непорочности, приходить къ ней на помощь. Я виолнѣ сознавалъ
свое умственное превосходство, но уже тогда начиналъ
понимать, что женщина истинно-прекрасная или сердечно-добрая рѣ-
шаетъ въ отношеніи себя ту трудную задачу, которую мы при
всѣхъ усиліяхъ своего разсудка — лишь грубо затемняемъ.
Въ сравненіи съ нею—мы дѣтя или педанты. Я сознавалъ лишь
неясно, но я уже начиналъ понимать, что красота—это такой
высокий даръ, въ сравнеиіп съ которьшъ ничтожны талаптъ, геній
и сама добродѣтель; что истинно-прекрасная женщина вправѣ
относиться свысока ко всему остальному, потому, что опа заклю-
чаетъ не въ своихъ поступкахъ, а въ самой себѣ, какъ въ мур-
ринской вазѣ, все то, что геній набрасываетъ неясными
чертами и съ такимъ трудомъ, съ такимъ усігліемъ мысли.
Среди этлхъ малеиькихъ нодругъ, одна производила на
меня особенное очарованіе. Ее звали Ноеми. Это былъ образецъ
скромности и естественной граціи. Ея прелестные, томные глазки
дышали какой-то добротой и лукавствомъ, а волосы ея были чуд-
наго бѣлокураго цвѣта. Вѣроятно, она была старше меня года на
два; въ ея об^)ащеніи со мною сказывалась и дружба старшей
сестры, и дѣтская довѣрчивость. Мы npoKjmcno понимали другъ
друга. Не разъ бывало, что другія дѣвочкн ссорились между собою,
но мы всегда были въ полномъ согласіи. Я старался примирить
враждующихъ. Она скептически относилась къ усігЬшиости моихъ
попытокъ. „Эрнестъ,—обращалась она ко мнѣ:—вы все равно
ничего не подѣлаете; вы хотите, чтобы рѣшительно всѣ жили во
взаимномъ согласіи". Эта мирная работа, незамѣтно ставившая
насъ выше окружавшей молодежи, создавала какую-то тихую и
нѣжную связь между двумя дѣтьми. Даже теперь, когда я
слышу пѣсенку: „Въ лѣсъ мы больше не пойдсмъ" или
„ Д ождикъ, дождикъ надъ лугам и",—мое сердце пачинаотъ
трепетать отъ тихаго волненія... Несомнѣігно, что не будь тѣхъ
страшныхъ тисковъ, которые сжимали все мое сз*щество, я полю-
билъ бы Ноеми два или три года спустя; но я отдался разсудоч-
ному чувству долга, погрузился всей душой въ діалектичоскія
тонкости богословія. Волна отвлеченныхъ представлений всецѣло
охватила меня, ошеломила меня, сдѣлала совершенно неспособ-
нымъ къ воспріятію иныхъ впечатлѣній.
Одинъ мой личный недостатокъ, такъ часто вредившій мнѣ
въ жизни, омрачилъ невольно эту юную любовь и направилъ ее
на ложный путь. Моя нерѣшительность является причиной того,
что я легко попадаю въ сѣть иротиворѣчій и бываю не въ силахъ
разрубить роковой узелъ. Къ этой чертѣ моего характера
присоединилось, въ данномъ случаѣ еще одно мое личное качество,
которое заставило меня надѣлать еще больше несообразностей,
чѣмъ худшій изъ возможныхъ недостатковъ. Въ кругу дѣтей
находилась одна дѣвочка, правда, далеко не обладавшая красотою
Ноеми, но все-таки довольно милая и привлекательная на видъ;
во всякомъ случаѣ ее не окружали такою любовью, такимъ по-

МОЛИТВА ПРЕДЪ АКРОПОЛЕМ'Ъ.
57
клоненіемъ. Очень можетъ быть, что ко мнѣ она была несколько
болѣе внимательна, чѣмъ Ноеми, и дѣйствительно ревнивыя
вспышки ея порою прорывались наружу. Причинить кому-нибудь
огорченіе—всегда было свыше моихъ силъ. Я смутно предста-
влялъ себѣ, что женщина, не отличающаяся особенной
миловидностью, должна чувствовать себя несчастной и таить въ глу-
бинѣ души свое страданіе въ грустномъ сознаніи, что счастье
миновало ее. Я гулялъ съ менѣе любимой дѣвочкой больше, чѣмъ
съ Ноеми, видя ее печальной. Такимъ образомъ я оставлялъ въ
сторонѣ свою первую любовь, точно такъ же, какъ впослѣдствіи
я самымъ неискуснымъ образомъ отклонялся отъ своихъ поли-
тическихъ взглядовъ. Я замѣтилъ, что не разъ Ноеми лукаво
смѣялась надъ моей наивностью. Вообще, она относилась ко мнѣ
съ большой сердечностью, но бывали минуты, когда въ ея сло-
вахъ замѣтна была какая-то легкая насмѣшка, которую, впрочемъ,
она нисколько не скрывала; но въ моихъ глазахъ отъ этого она
казалась еще болѣе прелестной.
Страстная борьба, наполнившая собою годы моей юности,
заставила меня почти забыть о ней. Впослѣдствіи образъ ея не
разъ вставалъ передо мною. Однажды я спросилъ у моей
матери, что сталось съ нею? „Она ужъ умерла,—отвѣчала она мнѣ:—
умерла съ горя. Ей не выпало счастья на долю. Послѣ смерти
ея родителей, тетка ея, прекраснѣйшая женщина, содержавшая
гостинницу въ ***, пользовавшуюся самой лучшей репутаціей,
приняла ее къ себѣ. Она была замѣчательно прилежна. Ты зналъ
ее ребенкомъ; и тогда ужъ она была прелестна; но въ двадцать
два года—это была чудная красавица. Ея роскошные волосы, ко-
корые она напрасно сдерживала неуклюжимъ чепцомъ,
вырывались на волю въ видѣ двухъ заплетенныхъ косъ, словно два
снопа созрѣвшаго хлѣба. Она употребляла всѣ усилія, чтобы скрыть
свою красоту. Ея чудесный станъ былъ замаскированъ накидкой,
а стройныя, бѣлоснѣжныя руки закрывались длинными полу-пер-
чатками. Но все было напрасно. Въ церкви, бывало, собирались
десятки молодыхъ людей, любуясь украдкой, какъ она молилась.
Она была слишкомъ прекрасна для нашей родины, но она была
не только прекрасна: скромность ея равнялась ея красотѣ".
Я былъ тронутъ до глубины души. Съ тѣхъ поръ я не
разъ вспоминалъ о ней, и когда Богъ далъ мнѣ дочь, я назвалъ
ее Ноеми...
На склонѣ лѣтъ мнѣ какъ-то привелось поселиться на лѣто
вблизи тѣхъ мѣстъ, гдѣ протекло мое детство, и мнѣ захотѣлось
посетить кладбище, гдѣ, какъ я думалъ, основываясь на нѣкото-
рыхъ догадкахъ, должна находиться могила юной подруги моего
дѣтства, маленькой Ноеми. Увы! Я нигдѣ не могъ найти ея
имени. Надгробный памятникъ былъ, очевидно, слишкомъ большой
роскошью для'покойной; на ея могилѣ поставили лишь
деревянный крестъ. А деревянный крестъ, какъ извѣстно, быстро
распадается на части: прежде всего отпадаетъ перекладина, гдѣ бы-
заетъ начертано имя покойника,—и память о немъ, хранимая
дотолѣ лишь этимъ бреннымъ знакомъ, остается жить въ одномъ
воспоминаніи Бога.

58
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
Но это воспоминаніе—есть единственная реальность,
которая одна достойна вниманія. Память людей, не говоря ужъ о
томъ, что она весьма непродолжительна, является, кромѣ того,
еще неточной до послѣдней степени. Я имѣю честь быть чле-
номъ коммиссіи по составление исторіи французской литературы
въ Академіп Надписей. Если бы знали, сколько ошибокъ мы дѣ-
лаемъ полу-сознательно, полу-невольно во время каждаго изъ на-
шихъ засѣданій, всякій потерялъ бы малѣйшее довѣріе ко всему
тому, о чемъ у насъ говорятъ или повѣствуютъ. На страшномъ
судѣ,. если только Превѣчиый Богъ устроитъ допросъ свидѣте-
лей, развернется безконечная сѣть всяческихъ неправдъ. Случай
открылъ мнѣ глаза на то, какъ безнадежно жалокъ и безеиленъ
міръ человѣческихъ сужденій.
Разспрашивая однажды о подробностяхъ жизни моей
маленькой подруги у одного лица, которое должно было, по моему мнѣ-
нію, хорошо знать ее, я получилъ такой отвѣтъ: „Да, она была
очень хорошенькой, но кончила она плохо. Не ищите ея здѣсь:
она поѣхала вслѣдъ за ***, который обольстилъ ее, a затѣмъ
бросилъ. Она кончила свою жизнь на парижскихъ тротз^арахъ".
Особа, къ которой я обращался съ своими вопросами, прибавила
еще много другихъ фактовъ, описанныхъ съ большой точностью,
такъ что у меня не могло оставаться никакого сомнѣнія въ
истине ея увѣреній.
«у лкасъ священника, увидѣвшаго вдругъ паденіе въ грязь не-
сомыхъ имъ святыхъ даровъ, этотъ ужасъ—ничто въ сравненіи
съ тѣмъ чувствомъ, которое испыталъ я въ эту минуту. При
одной мысли о томъ, что моя маленькая подруга, которая открыла
мнѣ рай идеала, когда мнѣ было четырнадцать лѣтъ, могла пасть
такъ низко,—душа моя кипѣла негодованіемъ. Въ моихъ ушахъ
еще звучалъ разсказъ моей матери о ея благочестивой смерти.
Я не отвѣтилъ ни слова своему собесѣднику; я усѣлся подъ ста-
рымъ буковымъ деревомъ, на углу кладбища, обратившись ли-
цомъ къ морю. Я старался собраться съ мыслями; и вдругъ
предо мною явилась истина, торжественная, очевидная, безъ малѣй-
шей тѣни сомнѣнія. Сближая нѣкоторыя подробности только что
слышаннаго разсказа, я увидѣлъ ясно, какъ день, что это было
не больше, какъ недоразумѣніе.
У Ноеми, дѣйствитѳльно, была маленькая подруга, часто
игравшая съ нами и походившая на нее лишь своей красотой;
но ея красота была несомнѣнно даромъ злого духа, между тѣмъ
какъ красота Ноеми была даромъ Божьимъ. Назову ѳѳ Нерой.
Хотя мать Неры была безупречная женщина, но Нера уже въ
дѣтскіе годы начинала обнаруживать замашки совсѣмъ
испорченной дѣвчонки. Она вскорѣ потеряла свою мать; ее приняла къ
себѣ моя бабушка, которая относилась къ ней крайне
снисходительно, хотя сама была проникнута самымъ высошшъ благоче-
стіемъ. Она не замѣчала ѳя дурного поведенія, и когда моя
сестра Генріетта пріѣзжала погостить къ обожаемой бабушкѣ на
нисколько недѣль, она глубоко страдала, видя поведеніе Неры.
Нера же еще больше ее огорчала, насмѣхаясь нацъ ея
серьезностью, замѣчая ей, что она, какъ менѣе красивая дѣвушка, го-

МОЛИТВА ПРЕДЪ АКРОПОЛЕМЪ.
59
дится лишь на то, чтобы прислуживать ей. Моя сестра,
отличавшаяся замѣчательной деликатностью, ничего на это не отвѣчала
и страдала молча. Однажды вечеромъ, возвращаясь изъ церкви и
проходя по темному коридору, который велъ въ покои бабушки,
она издала громкій крикъ, получпвъ гтоцѣлуй, который, конечно,
предназначался не для нея. Наконецъ, бѣдная Нера кончила са-
мымъ печальнымъ образомъ. Однажды мы съ Генріеттой
приняли ее, какъ гостью, въ своей квартирѣ на улпцѣ дю-Валь де-Грасъ.
Не смотря на свой униженный впдъ, Нера производила
отталкивающее впечатлѣніе. Генріетта победила свое отвращеніе и
сделала все, что могла, для ея спасенія. Но это чпстосердечіе
раздражало несчастную. За своей благодетельницей она видѣла ту
дѣвочку, надъ чистотой которой она когда-то издѣвалась. Стать
обязанной той, которая когда-то служила предметомъ ея насмѣ-
шекъ, казалось ей хуже, чѣмъ страданія голода. Спустя нѣкото-
рое время, она неремѣнила свою квартиру, a вслѣдъ затѣмъ мы
совершенно потеряли ее изъ виду.
Въ силу цѣлаго ряда несомнѣнныхъ доказательствъ, не даю-
щихъ ни малѣйшаго повода къ колебанію, я убѣдился въ томъ,
что было допущено ужасное недоразумѣніё и что въ памяти трехъ
или четырехъ лицъ, которыя сохраняютъ еще послѣднюю слабую
связь съ этимъ прошлымъ, воспоминаніе о Ноеми ложно
смешалось и подмѣнилось воспоминаніемъ о Нерѣ. Какъ же дѣнпть
послѣ этого награду за добродетель, если все зависитъ отъ
прихоти людей? Путаница доходитъ до того, что добродѣтелыіую
особу начинаютъ уличать въ проступкахъ, совершенныхъ
преступной женщиной. Говоря по правдѣ, все это нисколько не
важно: пройдетъ немного лѣтъ, и тѣ три-четыре человѣка, и я вмѣ-
стѣ съ ними, исчезнутъ со сцены, и все будетъ поглощено вели-
кимъ забвеніемъ, — этимъ гнуснымъ чудовищемъ, которое пожи-
раетъ изо дня въ день тысячу другихъ заблужденій!
Но я выступилъ съ протестомъ, движимый любовью къ
истине. Клянусь предъ лицомъ Бога, ссылаясь на свои самыя не-
сомнѣнныя, непреложныя воспоминанія, ссылаясь на столько фак-
товъ и данныхъ, убѣждающихъ меня безусловно, что была
допущена ошибка, что разсказъ моей матери исполненъ истины,
что моя маленькая подруга умерла лишь потому, что природа
допустила ошибку, надѣливъ. ее въ одно и то же время
красотою, бѣдностыо и чистой душой. Да, она умерла потому, что была
слишкомъ добродѣтельна. За нею ходили въ церковь, чтобы
посмотрѣть, какъ она погружается въ свою молитву, но этимъ
все и ограничивалось. Дочь своего народа, она должна была или
сдѣяаться вѣрной супругой и прекрасной матерью или умереть.
Это Нера склонилась на злые совѣты и пошла по безумной
дороге. Заклинаю Превѣчнаго обратить вниманіе на эту роковую
ошибку, если она, быть можетъ, лопала въ ту великую книгу,
которая., говорятъ, будетъ представлена въ день возмездія. И
если будетъ нужно, я встану въ Іосафатовой долинѣ, чтобы
протестовать противъ этого чудовищнаго обвинѳнія. Я хочу, чтобы
моя маленькая подруга была въ раю, на небесахъ. Но, конечно,
я не стану предъявлять своихъ возраженій, если Превѣчный

60
ВОСПОМИНАНЬЯ ДЪТСТВА и юности.
Богъ, въ своемъ безконечномъ милосердіи, позкелаетъ простить
и бѣдняжку Неру.
VII.
Жіръ, въ своемъ стремленіи впередъ, также мало заботится
о погибшихъ, раздавленныхъ на путп, какъ колесница съ идо-
ломъ Югурнаты. Все это старое общество, только что
обрисованное мною въ общпхъ чертахъ, уже исчезло. Бреа уже не
существу етъ; шесть лѣтъ тому назадъ я вновь увидѣлъ его, но не могъ
узнать. Въ главномъгородѣ нашего округа, нашли что нѣкоторые
старинные обычаи жителей острова не соотвѣтствуютъ, не знаю
ужъ, какому законодательству: населеніе, кроткое, довольное
своей судьбой, довели до нищеты и возмущенія. Маленькаго
флота судовъ, богатства этихъ острововъ и побережья уже не
существуете Желѣзныя дороги и пароходы внесли съ собою
полное разореніе. A пѣвцы далекой старины! О Боже, я впдѣлъ
до чего они доведены! Нѣсколько лѣтъ тому назадъ я встрѣтплъ
нѣкоторыхъ изъ нихъ среди толпы южныхъ Бретонцевъ, которые
являются въ Сенъ-Мало въ поискахъ за самой грубой работой,
лишь бы не умереть съ голоду. Одйнъ изъ нихъ пожелалъ меня
видѣть; онъ былъ приставленъ въ роли какого-то прислужника
къ дворнику. Онъ началъ излагать мнѣ по-бретонски (онъ не
зналъ ни слова по-французски) своп мысли о назначенін всякой
поэзіи, о томъ насколько ниже стоитъ современное ея напра-
вленіе. Онъ являлся приверженцемъ старпннаго слога, протяжной
и жалобной пѣсни-былины, и онъ началъ пѣть одну изъ нихъ,
самую лучшую, по его мнѣнію... Въ ней говорилось о смерти
Людовика XVI. Горькія слезы текли по его щекамъ. Дойдя до
разсказа о томъ, какъ раздалась барабанная дробь въ отрядѣ
Оантерра, онъ не могъ продолжать далѣе. „Если бы ему
позволено было обратиться со словомъ,—проговорилъ онъ гордо
выпрямившись:—народъ взбунтовался бы". Бѣдный и наивный че-
ловѣкъ!
Въ ряду подобныхъ примѣровъ личность богача Z*
становилась для меня все болѣе и болѣе загадочной. Когда я обращался
съ просьбой къ своей матери объяснить мнѣ это странное
обстоятельство, она всегда отвѣчала уклончивымъ образомъ, говорила
неясно о какихъ-то приключеніяхъ на морѣ вблизи Мадагаскара,
вообще отказывалась отвѣчать. Однажды я просплъ ее особенно
настойчиво. „Какимъ же образомъ могло случиться",—обратился
я къ ней:—„что каботажное плаваніе, которое еще никого не
обогатило, сдѣлало его милліонеромъ?"—„Ахъ, Эрнѳстъ, право, какъ
ты несносно упрямъ! Я ужъ просила тебя не разспрашивать меня
объ этомъ. Z* единственный человѣкъ изъ нашей среды
пользующейся репутаціей вполнѣ почтеннаго человѣка; у него
прекрасное общественное положеніе; онъ богатъ, уважаемъ; никто
вѣдь не сироситъ у него, какимъ способомъ онъ успѣлъ нажить
себѣ такое состояніе."—„Но вы все-таки объясните мнѣ."—„Ну, что
сказать тебѣ? Никто не становится богачомъ, не загрязнивши себя
хоть немного; онъ велъ торговлю неграми"...

МОЛИТВА ПРЕДЪ АКРОПОЛЕМЪ.
61
Благородное племя, которое можетъ прекрасно служить лишь
благороднымъ, согласно раздѣляя съ ними одни и тѣже взгляды,
въ наше время является народомъ совершенно чуэкдымъ такъ
называемой здравой экономіи и осуждено умирать съ голоду.
Для этихъ чуткихъ людей, столь щекотлпвыхъ въ дѣлѣ чести,
невозможно соперничество и борьба съ равными пошляками, рѣ-
шившнмися не упускать ни одной личной выгоды въ битвѣ
жизни. Я это понялъ скоро, болѣе или менѣе ознакомившись
съ той планетой, гдѣ мы жпвемъ. Тогда-то въ душѣ моей возникла
та борьба или, вѣрнѣе сказать, та двойственность, которая можетъ
служить разгадкой всѣхъ монхъ взглядовъ. Я ни на минуту не
отрекся отъ своей любви ко всему идеальному: она во мнѣ еще
сильнѣе, чѣмъ когда-нибудь, и я сохраню ее навсегда. Малѣйшее
проявление добродѣтели, малѣйшая искра таланта являются въ
моихъ глазахъ безмѣрно выше всякаго богатства π успѣховъ въ
свѣтѣ. Но здравый умъ мой подсказываетъ мнѣ въ тоже время,
что идеалъ и действительность не могутъ пмѣть въ нашемъ
мірѣ ничего общаго; что этотъ міръ, впредь до лучшихъ дней,
обреченъ безвозвратно на пошлость и посредственность; что то,
что нравится людямъ съ отзывчнвымъ сердцемъ, неизбежно бу-
детъ иобѣждено; что все прекрасное въ области литературы,
поэзін, въ глазахъ людей съ утонченными вкусами, является
всегда ложнымъ въ г2>убомъ мірѣ совершившихся фактовъ. Со-
бытія, слѣдовавшія за революцией 1848 года, еще болѣе
утвердили меня въ этихъ мысляхъ. Не разъ бывало, что самыя пре-
красныя мечты, будучи перенесены въ область фактовъ,
становились гибельны для всѣхъ, и что дѣла человѣческія лишь тогда
начинали идти хорошей дорогой, когда идеологи переставали
ими заниматься. Съ тѣхъ иоръ я нривыкъ слѣдовать странному
правилу: исходной точкой свопхъ практическпхъ сужденій брать
нѣчто совершенно противоположное мопмъ теоретпческимъ взгля-
дамъ, считать осуществимымъ лишь то, что протпворѣчптъ моимъ
душевнымъ желаніямъ. Онытъ долгихъ лѣтъ, въ самомъ дѣлѣ,
ноказалъ мнѣ, что то, что я любилъ всего болѣе, постоянно тер-
пѣло неудачу, между тѣмъ какъ явленіе, внушавшее мнѣ отвра-
щеніе, торжествовало. Чѣмъ въ болѣе неприглядномъ свѣтѣ
являлась извѣстная программа политпковъ, тѣмъ болѣе, думалось
мнѣ она имѣетъ шансовъ добиться успѣха въ мірѣ
действительности.
Да, я чувствую любовь лишь къ личностямъ, псполненнымъ
самаго высокаго идеализма: мученикамъ, героямъ, мечтателямъ,
друзьямъ невозможпаго. Я интересуюсь только ими; они соста-
вляютъ, если смѣю такъ выразиться, мою спеціальность. Но я
замѣчаю то, чего не замѣчаютъ люди восторженные,—я вижу,
что эти прекрасные порывы уже безиолезны въ наше время и
что много лѣтъ еще героическое безум«е, обоготворенное
прошлыми вѣками, не будетъ имѣть никакого успѣха. Энтузіазмъ
1792 г. былъ прекраснымъ, величественнымъ явленіемъ, но онъ
уже не повторится. Якобинизмъ, какъ ясно показалъ намъ Тьеръ,
сиасъ Францію; теперь же онъ погубилъ бы ее. Событія 1870 г.
ничл'ть не излѣчили меня отъ моего пессимизма. Въ этомъ году

62
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
я узналъ лишній разъ, что злое чувство неизмѣнно получаетъ
награду, что безстыдное признаніе, въ которомъ нѣтъ ничего нп
чувствительнаго, ни велпкодушнаго, ни рыцарскаго, нравится
міру, заставляетъ его радостно улыбаться, и всегда ішѣетъ успѣхъ.
Эгоизмъ прямо противоположеиъ тому, что я привыкъ считать
добромъ и красотой. А въ нашемъ мірѣ мы видимъ, что одтгнъ
эгоизмъ получаетъ награду. Англія до послѣдняго времени была
первой между народами, потому что она наибол-Ье была
проникнута эгоизмомъ. Германія пріобрѣла гегемоніто въ мірѣ, послѣ
того какъ высокомѣряо отреклась отъ принцтшовъ политической
нравственности, которые когда-то она проповѣдывала такъ кра-
снорѣчиво.
Вотъ гдѣ объясненіе той странности, что всегда, когда мнѣ
приходилось подавать тѣ или другіе практлческіе совѣты своей
родпнѣ, эти совѣты такъ рѣзко нротиворѣчили моимъ взглядамъ,
какъ художника. Я поступалъ, какъ честный человѣкъ. Мнѣ
приходилось всегда опасаться обычной причины мопхъ заблулсденій,
поступать вопреки своимъ чувствамъ, держаться на-сторожѣ про-
тивъ своего идеализма. Я постоянно опасаюсь своего душевнаго
склада, какъ бы онъ не обманулъ меня, не скрылъ одной
стороны явленія. Происходить то, что, искренно любя добро, я
испытываю какое-то странное чувство снпсхожденія къ тѣмгь людямъ,
взгляды которыхъ на жизнь совершенно иные; и я, лрпверженецъ
этихъ взглядовъ, безпрестанно спрашиваю себя, да полно, не на
сторонѣ ли людей легкомысленныхъ находится правда.
Я энтузіастъ не меньше другпхъ людей, но я думаю, что
энтузіазмъ идетъ въ разрѣзъ съ нашей дѣйствптельиостыо, что
съ царствомъ дѣльцовъ, нромышленниковъ, царствомъ рабочаго
класса (наиболѣе заинтересованная изъ всѣхъ классовъ) евреевъ,
англичанъ старой и нѣмцевъ новой школы, у насъ возннкъ ма-
теріалистическій вѣкъ, гдѣ также трудно провестп въ жизнь
великодушную идею, какъ трудно евпнцовымъ или оловянпымъ ко-
локоломъ вызвать прекрасный звукъ, подобный серебряпому ;шону
большого колокола на соборѣ Парижской Богоматери. Странно,
впрочемъ, то, что, не удовлетворпвъ однпхъ, я не умѣлъ ввести,
въ обманъ и другихъ. Буржуа ничуть не остались довольны
мопмп уступками: оказывается, что они разгадали меня лучше,
чѣмъ я самъ себя. Они прекрасно чувствовали, что я ненадеяшый
консерваторъ, что, проникнувшись самыми благими намѣрепіямп,
я все равно измѣню пмъ двадцать разъ, склоняясь предъ своей
старой возлюбленной, моимъ идеаломъ. Они чувствовали, что тѣ
грубости, съ которыми я обращался къ ней, были лишь наружно
правдивы, и что при первой улыбкѣ съ ея стороны, я обнаружу
свою слабость.
Царство Божіе, царство идеала, мы должны создать впутри
себя. Уже прошло то время, когда можно было создавать малень-
нія пнтимныя общества, эти трогательныя уголки, вродѣ
монастыря Телема, гдѣ все основано на взаимной любви и уважеиіи;
но и обыденная жизнь, понятая разумно, жизнь среди маленькаго
кружка лпцъ, взаимно понимающпхъ другъ друга, даетъ чувство
нравственнаго удовлетворенія. Общеніе душъ — это великая и

МОЛИТВА ПРЕДЪ АКРОПОЛЕМЪ.
63
единственная реальность. Вотъ почему я люблю вспоминать объ
этихъ добрыхъ священникахъ, которые были первыми моими
воспитателями, объ этихъ превосходныхъ морякахъ, вся жизнь
которыхъ была посвящена долгу; о маленькой Ноеми, которая
умерла потому, что была слишкомъ прекрасна; о моемъ дѣдѣ,
который не пожелалъ скупать національиыя земли; о чудакѣ-Спстемѣ,
который былъ счастливъ тѣмъ, что одинъ разъ въ своей жизни
испыталъ чарующую мечту. Счастье—это самоотверженная любовь
къ сердечнымъ грезамъ или долгу; жертва является самымъ
вѣрнымъ средствомъ достигнуть дупіевнаго міра. Одинъ изъ
прежнихъ буддъ, предшественнпковъ Сакья-Мунп, вотъ какпмъ
страннымъ способомъ обрѣлъ нирвану. Одпажды онъ увидалъ
сокола, который гнался за маленькой птичкой. „Умоляю тебя!"—
обратился онъ къ хищнику: „оставь это прелестное созданіе! Я
дамъ тебѣ кусокъ своего тѣла, вѣсящій столько же, сколько эта
птичка." И вотъ съ неба въ ту самую минуту спустилпсь ма-
ленькія вѣсы и торговая сдѣлка началась. Пташка спокойно
уселась па одной чашкѣ вѣсовъ, а на другую святой положилъ
большой ломоть своего тѣла; однако, коромысло не двигалось. Кусокъ
за кускомъ ушло все тѣло; но вѣсы оставались по прежнему
неподвижны. Въ ту минуту, когда послѣдняя частица тѣда святого
человѣка коснулась чашки вѣсовъ, коромысло, наконецъ,
опустилось, и птичка улетѣла, а святой вступилъ въ нирвану. Ооколъ,
совершившій такимъ образомъ весьма недурную сдѣлку, наѣлся
его тѣла до отвалу.
Маленькая птичка образно представляетъ тѣ крупинки
красоты и невинности, которыя всегда будетъ таить въ себѣ наша
грустная планета, не смотря на постоянную ихъ трату. Ооколъ—
это безконечно-сидьнѣйшая сторона эгоизма и грубости, которая
господствуетъ въ жизни міра. Мудрецъ поклчіаетъ право любить
добро и красот}7, отдавая ненасытнымъ свое тѣло, и, пока они по-
жираютъ эту матеріальную оболочку, они оставляютъ въ покоѣ
его и предметъ его любвп. Вѣсы, спустившіеся съ неба,—это
роковая судьба: она неумолима и не знаетъ никакпхъ уступокъ; но
цѣною полнаго отреченія, бросая ей добычу, избавляются отъ
нея, такъ какъ теперь она уже не имѣетъ власти надъ нами. Что
касается сокола, то онъ остается спокоенъ все время, пока
добродетель, жертвуя собою, доставляетъ ему гораздо болыпія
выгоды, чѣмъ тѣ, которыхъ онъ могъ бы достигнуть, пользуясь
однимъ своимъ насиліемъ. Извлекая пользу изъ добродѣтели,
онъ заинтересованъ въ ея поддержаніи; жертвуя материальной
стороной своего существа, мудрецъ достигаетъ
единственно-желанной цѣли—онъ мирно наслаждается своимъ пдеаломъ.

Приготовительная семинарія св. Николая дю-Шардонне.
і.
Многіе люди, приписывающее мнѣ ясный умъ, изумляются,
какъ могъ я въ дѣтскіе и юношескіе годы раздѣлять тѣ вѣрова-
нія, невозможность признанія которыхъ впослѣдствіи предстала
предо мною съ такой очевидностью. Однако, нѣтъ ничего проще,
и весьма вѣроятно, что если-бы чисто внѣшнее обстоятельство
не освободило меня столь внезапно пзъ честной, но
ограниченной среды, гдѣ протекло мое дѣтство. я сохранилъ бы на всю жизнь
ту вѣру, которая явилась предо мною, какъ безусловное вы-
раженіе истины. Я уже разсказалъ, какпмъ образомъ я получилъ
свое воспитаніе въ маленькомъ колледжѣ, руководимомъ
добрыми пастырями, которые научили меня латинскому языку по
старинному (и, однако, вовсе не дурному) способу съ помощью эле-
ментарныхъ скверныхъ кннжекъ, безъ метода, почти безъ
грамматики, какъ изучали его въ XV и XVI вѣкахъ Эразмъ и
гуманисты, которые со времени древности знали этотъ языкъ самымъ
основателънымъ образомъ. Эти достойные церковнослужители
были самыми почтенными людьми въ мірѣ. Не будучи знакомы
съ тѣмъ, что теперь называется педагогикой, они слѣдовали
основному правилу воспитанія: не дѣлать упражненій слишкомъ
долгими, такъ какъ цѣлью ихъ является побѣжденная трудность.
Они старались прежде всего образовать чеетныхъ людей. Ихъ
уроки чпстосердечія и доброй нравственности казались для меня
прямымъ отголоскомъ пхъ искренняго, добродѣтельнаго чувства;
въ моихъ глазахъ эти поученія были нераздельны съ
внушаемыми догматами. Все историческое нзученіе сводилось къ тому,
что они давали мнѣ читать Роллена. О критикѣ, естествознании,
фплософіи, конечно, не могло быть и рѣчи. Что же касается XIX
вѣка,—этихъ новыхъ идей въ области исторіи, литературы, идей,
находившихъ повсюду такихъ краснорѣчивыхъ истолкователей,—
все это являлось для моихъ почтенныхъ воспитателей
совершенно невѣдомой областью. Едва-ли существовало когда-либо
большее отчуждѳніе отъ окружающаго міра. Легитимизмъ безпощадно
изгонялъ самое упоминаніе объ ужасной Революціи и Наполеонѣ.
Объ Имперіи я узналъ кое-что только благодаря швейцару въ

ПРИГОТОВИТЕЛЬНАЯ СЕМИНАРІЯ СВ. НИКОЛАЯ ДЮ-ПІАРДОННЕ. 65
нашѳмъ колледжѣ. У него въ комнатѣ было много народныхъ
картинокъ: „Посмотри",—какъ-то обратился онъ ко мнѣ,
показывая на одну изъ картинъ:—„это—Бонапартъ; вотъ кто по-истинѣ былъ
великій патріотъ!" О современной литературѣ—никогда ни
одного слова. Французская литература кончалась аббатомъ Дели-
лемъ. Оъ Шатобріаномъ были знакомы; но эти добрые
священники смотрѣли на него весьма недовѣрчиво, руководясь болѣе
вѣрнымъ чутьемъ, чѣмъ мнимые ново-котолики, которые
проникнуты самыми наивными мечтаніями. Этотъ новый Тертулліанъ,
прерывавшій свою Алологію, чтобы развлечься разсказами объ
Лталѣ и Рене, не внушалъ имъ большого довѣрія. Ламартинъ
смущалъ ихъ еще больше; они подозрѣвали, что вѣра его очень
неустойчива; они предчувствовали его дальяѣйшія увлеченія. Всѣ
эти наблюденія дѣлали большую честь ихъ ортодоксальной
прозорливости; но результатомъ этого являлся самый замкнутый
кругозоръ для ихъ воспитанниковъ.—„Руководство къ
изучению наукъ" Роллена въ сравненіи съ этимъ кругомъ
благочестивой посредственности, гдѣ замыкались, преслѣдуя свой
долгъ, эти прекрасные наставники, является книгой, исполненной
широкихъ взглядовъ.
Такимъ образомъ послѣ Революціи 1830 года меня
воспитывали точно такъ же, какъ воспитывали за двѣсти лѣтъпередъ
этимъ въ обществахъ, проникнутыхъ самой строгой религіоз-
ностью. И тѣмъ не менѣе воспитаніе это не было дурнымъ; это
было дѣльное и трезвое воспитаніе, исполненное набожности, но
безъ примѣси іезуитскихъ тенденцій; оно образовало рядъ поко-
лѣній старой Франціи, создавая изъ своихъ питомцевъ людей
серьезныхъ, проникнутыхъ истиннымъ христіанствомъ. Воспитан-
никъ наставниковъ, напоминавшихъ Портъ-рояльскихъ отдовъ *),
правда не высказавшихъ, какъ они, столько ереси, но зато и не
обладавшихъ такимъ писательскимъ талантомъ,—я могу, кажется,
оправдать себя въ томъ, что въ возрастѣ двѣнадцати-четырнад-
цати лѣтъ, подобно ученикамъ Николя или Эрмана, признавалъ
*) Портъ-Рояль (Port-Royal)—знаменитый монастырь бернардинокъ, основанный
въ началѣ ХШ вѣка недалеко отъ Парижа. Въ 1625 году возникаешь въ Парижѣ
новая обитель, имѣвшая непосредственную связь со старымъ монастыремъ, такъ
называемый Парижскій 'Портъ-Рояль. Черезъ два года эта обитель перешла въ вѣдѣніе
парижскаго архіепископа и подпала подъ вліяніе янсенистскихъ идей. Старый П.-
Рояль также въ это время возродился къ новой жизни и сдѣлался центромъ
оппозиции противъ упадка нравственности въ обществѣ и въ частности противъ ученія
іезуитовъ. Въ 1636 году кружекъ выдающихся янсенистовъ положилъ основаніе
убѣжищу при парижскомъ монастырѣ. Какъ отъ женщинъ, поступавшихъ въ
монастырь, такъ и отъмужчинъ, поселявшихся въ новомъ убѣжищѣ, не требовалось стро-
гихъ монашескихъ обѣтовт·. Здѣсь жили въ тихомъ уединеніи, посвящая время мо-
литвѣ и физическому труду (между прочимъ, земледѣлію). При обители было двѣ
школы: мужская, и женская, гдѣ преподаваніе велось по особой программѣ. Изъ
среды П.-рояльскихъ отшельниковъ вышло нѣсколько выдающихся писателей, (между
прочимъ, упоминаемый ниже Николь). Въ 1655 гоіу здѣсь поселился Паскаль, послъ-
того какъ его сестра поступила въ женское отдѣленіе монастыря. За все время
своего существованія П.-Рояль былъ очень враждебенъ къ іезуитамъ. Послѣдніе
воспользовались тѣмъ, что нѣкоторые изъ ученыхъ П.-Рояля ириняли сторону папы
во время ссоры Людовика ХІѴсъ Иынокентіемъ XI и склонили короля закрыть
старый П.-Рояль. Осенью 1709 г. монастырь былъ варварски разрушенъ до основанія.
Парижскій П.-Рояль, въ качествѣ монастыря, просуществовалъ до 179° г°Да·

66
В0СП0МИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
истину христіанства. Мой умственный строй не отличался отъ
наивнаго міровоззрѣнія людей ХУІІ столѣтія, не допускавшихъ
сомнѣній въ дѣлѣ религіи; это не мѣшало имъ въ другихъ
областяхъ проявлять очень свѣтлые взгляды. Позднѣе,
знакомство съ цѣлымъ рядомъ фактовъ заставило меня
отступить отъ христіанскихъ вѣрованій; но нужно совершенно не
знать исторіи и характера человѣческихъ стремленій, чтобы не
замечать того, какую цѣпь налагало это простое и честное вос-
питаніе на лучшіе умы.
Основой этого стариннаго воспитанія являлась строгая
нравственность, неразрывно связанная съ исполненіемъ религіозныхъ
обязанностей; это былъ своеобразный взглядъ на жизнь, которая
налагаетъ на насъ извѣстный долгъ по отношенію къ истинѣ.
Самое стрѳмленіе избавиться отъ этихъ, порою слабо обоснован-
ныхъ, взглядовъ имѣло свою цѣнность. Что какой-нибудь
уличный мальчишка въ Парижѣ опровергаетъ шутя извѣстное вѣро-
ваніе, отъ котораго никакъ не можетъ освободиться умъ
Паскаля, изъ этого, конечно, не слѣдуетъ, что Гаврошъ стоитъ выше
Паскаля. Признаюсь, нерѣдко я испытывалъ какое-то чувство
униженія, вспоминая о томъ, что для меня потребовалось пять
или шесть лѣтъ страстныхъ занятій, изучѳніѳ еврейскаго и сѳми-
тическихъ языковъ, знакомство съ Гезеніусомъ и Эвальдомъ,
чтобы придти къ тому результату, котораго достигаетъ безъ вся-
кихъ усилій этотъ плутишка. Это нагроможденіе Оссы на Пелі-
онъ мнѣ кажется какою-то великой иллюзіѳй. Но Отецъ Ардуэнъ
говорилъ, что не затѣмъвъ продолжение сорока лѣтъ вставаяъ онъ
въ четыре часа утра, чтобы мыслить, какъ всѣ прочіѳ люди. Ж
я, съ своей стороны, не могу допустить, чтобы столько труда
было затрачено мною единственно для борьбы съ одною
вздорной мечгой. Нѣтъ, я не могу думать, чтобы мои усилія были
напрасны, что въ вопросахъ тѳологіи такъ легко справиться со
своей задачей, какъ лредставляютъ себѣ разные насмѣшники. Въ
сущности лишь весьма немногія лица въ правѣ не раздѣдять міро-
воззрѣнія простолюдина. Если бы всѣ имѣли ясное понятіѳ о
томъ, до какой степени прочна сѣть, сотканная руками богосло-
вовъ, какъ трудно разорвать въ ней петли, сколько сюда
вложено учености, сколько нужно искусства, чтобы распутать эту
нить!... Я вижу, что весьма замѣчатѳльныѳ умы, слишкомъ поздно
принявшіеся за это изученіе, увязли, какъ птички, въ клеѣ
птицелова и уже не могли вырваться на волю.
Однако, наставники мои научили меня чему-то другому,
что безконечно цѣннѣе, чѣмъ критика и философская
проницательность: они внушили мнѣ чувство любви къ истинѣ, почтеніѳ
къ разуму, вдумчивое отношѳніе къ жизни. Это единственная
вѳщь, которая никогда не измѣнялась во мнѣ. Я вышелъ изъ
рукъ ихъ, проникнувшись нравственнымъ сознаніемъ, которое
настолько было способно ко всякимъ испытаніямъ, что
парижское лѳгкомысліѳ могло осматривать эту драгоцѣнность,
касаться ѳя, но не могло ее исправить. До такой степени я былъ
воспитанъ для идеи добра и истины, что былъ бы не въ
состоявши вступить на какое-либо поприще, чуждое высшихъ стремле-

ПРИГОТОВИТЕЛЬНАЯ СЕМИНАРЫ СВ. НИКОЛАЯ ДЮ-ШАРДОННЕ. 67
ній. Учителя мои сдѣлали меня настолько неспособнымъ ко
всякой мірской заботѣ, что я безусловно былъ отмѣченъ для
жизни духа. Лишь эта жизнь казалась мнѣ благородной;
всякая же профессія, приносящая людямъ извѣстныя выгоды,
являлась въ моихъ глазахъ рабской и недостойной меня. Никогда
не измѣнилъ я этой прекрасной и здравой программѣ существо-
ванія, которую внушили мнѣ- мои наставники... Благодаря имъ
я неизмѣнно вѣрю, что самая суетная вещь въ мірѣ — суще-
ствованіе, чуждое идеи о великомъ, безконѳчномъ долгѣ. Старые,
дорогіе паставники, — теперь почти всѣ уже умершіѳ,—образъ
которыхъ является часто въ моихъ грезахъ, не въ видѣ упрека,
а какъ сладкое воспоминаніе!—Я не былъ такъ вѣроломенъ къ
вамъ, какъ вы полагаете. Правда, я убѣдился въ томъ, что ваша
исторія не достаточно обоснована, что ваша критика еще не
зародилась, что ваша примитивная философія стоитъ гораздо ниже
того міровоззрѣнія, которое предлагаютъ намъвъвидѣ основного
принципа, что „нѣтъ ни одного сверхъестественнаго явпенія";
тѣмъ не менѣе, я остаюсь по прежнему вашимъ учѳникомъ.
Жизнь имѣетъ цѣнность лишь потому, что мы самоотверженно
любимъ истину и добро. Вы нѣсколько узко понимали это добро.
Вы представляли себѣ слишкомъ матеріально, слишкомъ
конкретно эту истину; но если взглянуть глубже, вы дѣйстви-
тельно были правы, и я благодарю васъ за то, что вы запечат-
лѣли во мнѣ, сдѣлали второю натурою этотъ принципъ,
гибельный для мірскихъ успѣховъ, но плодотворный для счастья, что
цѣль благородной жизни должна заключаться въ стремленіи къ
идеалу, безъ всякихъ помысловъ о выгодѣ.
Всѣ окружавшія меня лица внушали мнѣ тѣ-же чувства,
тотъ-же взглядъ на жизнь. Моими сотоварищами по школѣ въ
болыпинствѣ случаевъ являлись крестьянскіе ребята изъ
окрестностей Трегье, обладавшіе крѣпкимъ тѣлосложеніемъ, завиднымъ
здоровьемъ и мужествомъ; подобно всѣмъ малокультурнымъ
индивидуумамъ, они были склонны превозносить мужскія черты,
высказывать слишкомъ большое уваженіе предъ тѣлесной силой,
относиться нѣсколько презрительно къ' женщинамъ и ко всему
тому, что являлось женственнымъ въ ихъ глазахъ. Почти всѣ
они трудились, имѣя въ виду сдѣлаться впослѣдствіи священниками.
Все, что пришлось мнѣ видѣть тогда, выработало во мнѣ
способность пониманія такихъ историческихъ моментовъ, когда
полное жизненныхъ силъ варварство начинаетъ соприкасаться съ
цивнлизаціей. Умственный строй Германцевъ въ эпоху Каро-
линговъ, психологія и литературные взгляды Саксона
Грамматика или Грабануса Мавруса являются для меня вполнѣ
понятной вещью. Латынь производила на эти мужественныя натуры
странное дѣйствіе; это были своего рода мастодонты, засѣвшіѳ
за школьную мудрость. Все они принимали за чистую правду,
поступая въ этомъ отношеніи подобно Лапландцамъ, когда имъ
вручаютъ Библію для чтенія. Знакомясь съ Саллюстіемъ или
Титомъ Ливіемъ, мы высказывали другъ передъ другомъ рядъ
соображеній, вероятно весьма напоминавщихъ тѣ мысли,
которыми обмѣнивались между собою ученики св. Галля или св. Ко-

68
ВОСПОМИНАНІЯ ДЕТСТВА II ЮНОСТИ.
ломбана при изученіи латинскаго языка. Мы рѣшилн, что
Цезарь не былъ великимъ человѣкомъ, такъ какъ онъ не
отличался добродѣтелью; наша философія исторіи являлась
тождественной съ философіей какого-нибудь Гепида или Герз^ла по
своей наивности и простотѣ.
Нравственное поведеніе этой молодежи, предоставленной
самой себѣ, избавленной отъ какого-либо надзора, было свободно
отъ малѣйшаго упрека. Въ то время въ колледжѣ Трегье жило
лишь небольшое число пансіонеровъ. Большинство учениковъ,
не-горожанъ, жило въ частныхъ домахъ; въ базарный день
родители привозили имъ изъ деревни небольшой запасъ провизіи.
Я вспоминаю объ одномъ такомъ домѣ, находившемся по со-
сѣдству съ нами, гдѣ жило нѣсколько моихъ сотоварищей.
Хозяйка дома,. замѣчательно энергичная женщина, умерла
внезапно. Мужъ ея, и вообще не отличавшійся большимъ умомъ,
терялъ послѣдніе его остатки, каждый вечеръ напиваясь сид-
ромъ. Дѣвочка-служанка, большая умница, явилась
спасительницей хозяйства. Молодые школьники рѣшили помогать ей; въ
домѣ все по-прежнему шло прекрасно, не смотря на присутствие
стараго пьяницы. Мнѣ постоянно приходилось слышать, съ ка-
кимъ удивительнымъ уваженіемъ мои товарищи говорили объ
этой маленькой служанкѣ, которая въ самомъ дѣлѣ являлась
образцомъ добродѣтели, обладая вмѣстѣ съэтимъ прелестнымъ
и кроткимъ личикомъ.
Все то, что принято говорить о клерикальныхъ нравахъ,
лишено всякаго основанія,—я говорю это, основываясь на своемъ
собственномъ опытѣ. Я провелъ тринадцать лѣтъ жизни въ
самомъ близкомъ общеніи со священниками, и мнѣ не пришлось
видѣть ни тѣни скандала; я встрѣчалъ только хорошпхъ свя-
щѳнниковъ. Въ нѣкоторыхъ странахъ исповѣдь можетъ
представить извѣстныя неудобства. Но въ годы моей юности я не за
мѣтилъ ничего подобнаго. Старая книга, которую я прочиты-
валъ, размышляя о предстоящей исповѣди, являлась олицѳтво-
рѳніѳмъ невинности. Одинъ только грѣхъ возбуждалъ во мнѣ
любопытство и некоторую тревогу. Я боялся, что я могъ
совершить этотъ грѣхъ, самъ не зная объ -этомъ. И вотъ однажды,
вооружившись мужествомъ, я открылъ своему духовнику
смущавший меня параграфъ. Вотъ что тамъ значилось: „Пользоваться
симоніей при назначеніи на духовныя должности." Я спросилъ
у своего духовника, какъ это надо понимать, и не могъ ли я
совершить этотъ грѣхъ. Добрый пастырь успокоилъ меня и объ-
явилъ, что совершѳніе подобнаго поступка находится внѣ моей
власти.
Наставники мои увѣрили меня въ двухъ безусловныхъ ис-
тинахъ: во пѳрвыхъ, въ томъ, что всякій уважающій себя чело-
вѣкъ можетъ трудиться лишь для идеальной цѣли, что все
остальное не важно, ничтожно, почти постыдно, ignominia seculi;
во вторыхъ, въ томъ, что христіанство есть истинное выраженіе
идеала. Такимъ образомъ изъ этого вытекало неизбѣжно мое
внутреннее убѣжденіе, что я долженъ сдѣлаться свящѳнникомъ.
Эта мысль вовсе не была результатомъ размышленія, увлечѳнія

ПРИГОТОВИТЕЛЬНАЯ СЕМИНАРІЯ СВ. НИКОЛАЯ ДЮ-ШАРДОНЯЕ. 69
идеей или ылодомъ разсужденія. Она явилась, такъ сказать, сама
собой. Возможность свѣтской карьеры даже не приходила мнѣ
на умъ. Действительно, проникнувшись со всей искренностью и
чпстосердечіемъ принципами своихъ наставниковъ, представляя
себѣ, какъ и они, всякую свѣтскую или хорошо вознаграждаемую
дѣятельность чѣмъ-то стоящимъ очень невысоко, низкой,
унизительной вещью, годной, пожалуй, лишь только для тѣхъ, кто не
можетъ имѣть успѣховъ въ наукахъ, я желалъ, конечно, стать
тѣмъ, чѣмъ были они. Они являлись образцомъ для моей
будущей жизни; я могъ мечтать лишь о томъ, чтобы сдѣлаться со-врѳ-
менемъ, какъ они, преподавателемъ въ родномъ колледжѣ; живя
въ бѣдности, чуждаясь всякихъ матеріальныхъ заботъ, находя,
вокругъ себя однз^ любовь и уваженіе.
Нельзя сказать, чтобы тѣ чувства, которыя вскорѣ увлекли
меня съ этой тихой жизненной тропинки, не существовали во
мнѣ уже въ то время: они лишь затаились глубоко. Благодаря
своему происхожденію я былъ поставленъ въ какое-то
двойственное положеніе, въ положеніе человѣка, котораго какъ
преступника, влекутъ безпощадно въ ту и другую сторону. Въ семѳй-
ствѣ моей матери, какъ я уже говорилъ, текла отчасти кровь
басковъ и уроженцевъ Бордо. Гасконецъ совершенно бѳзъ
моего вѣдома продѣлывалъ надъ Бретонцемъ самыя невѣроятныя
штуки и строилъ по его адресу какія-то обезьяньи гримасы.
Даже всѣ мои родные поставлены были въ такое-же
двойственное положѳніе. Мой отецъ, дѣдъ со стороны отца, дяди, были
людьми совершенно чуждыми клерикальная духа. Напротивъ,
бабушка моя, съ материнской стороны, являлась центромъ того
общества, гдѣ роялистскіе взгляды не отделялись отъ религіи.
Недавно, разбирая старыя бумаги, я нашелъ одно изъ ея пи-
семъ, которое показалось мнѣ очень интереснымъ. Оно
адресовано добрѣйшей m-Пѳ Гійонъ, старой дѣвушкѣ, которая очень
баловала меня въ дѣтствѣ и здоровье которой въ то время под-
тачивалъ мучит ель нѣйшій ракъ.
Третье, 19 марта 1831 года.
Съ тѣхъ поръ, какъ два мѣсяца тому назадъ Натали извѣстила меня о ва-
шемъ отъѣздѣ въ Трегламусъ, я только теперь располагаю свободной минуткой,
чтобы высказать вамъ, моя милая и дорогая подруга, все то участіе, которое я
принимаю въ вашемъ печальномъ положеніи. Страданіе, которое вы переносите, трогаетъ
меня до глубины души; только чрезвычайныя обстоятельства могли помѣшать мнѣ
написать вамъ письмо. Смерть племянника, старшаго сына моей покойной сестры,
погрузила насъ въ глубокое горе. А черезъ нѣсколько дней заболѣлъ бѣдняжка
Эрнестъ, сынъ моей старшей дочери и братъ Генріетты,—этотъ малютка, къ которому
вы были всегда такъ ласковы и который васъ еще не забылъ. Сорокъ дней онъ
находился между жизнью и смертью, и теперь вотъ пятьдесятъ пятый день длится его
болѣзнь, a выздоровленія еще незамѣтно. Днемъ еще ничего, но по ночамъ онъ
невыносимо страдаетъ: жаръ, лихорадка, бредъ—это отъ десяти часовъ вечера до
пяти или шести часовъ утра; и такъ не переставая изо дня въ день. Я не скажу
ничего больше въ свое оправданіе; я вѣдь обращаюсь къ подругѣ, сердце которой
мнѣ такъ извѣстно и снисходительности которой я теперь ожидаю. Ахъ, если бы я
находилась возлѣ васъ, моя дорогая,—я бы оказала вамъ тѣ или другія услуги,
помня о томъ, сколько вы выказали раньше по отношенію ко мнЬ дружбы, вниманія и
доброты! Мнѣ тяжело, что я не въ' состояніи быть теперь полезной для васъ.
Трегье, 20 марта 1831 года.
За мною явились, прося придти къ дорогому малюткѣ, и я должна была
прервать свою бесъду съ вами. Моя дорогая, моя милая подруга, сердечно прошу васъ,

70
ВОСПОМИНАНИЕ ДЪТСТВА И ЮНОСТИ.
уповайте горячо только на Бога: карая насъ, онъ въ то же время утѣшаетъ насъ
надеждой награды, которая во много, много разъ превысить наши страданія. Бу-
демъ мужественны; наши заботы и горести ограничены волей Провидѣнія лишь
немногими днями, а награда будетъ длиться вѣчно.
Натали пишетъ мнѣ, какъ вы покорно, терпѣливо и безропотно выносите
минуты самыхъ невыносимыхъ страданій. Ахъ, я не могу не узнать васъ, исполненной
такихъ высокихъ чувствъ! Ни малѣйшей жалобы,—пишетъ она мнѣ,—въ минуту
самыхъ ужасныхъ мученій! Какъ вы пріятны и дороги Богу, моя дорогая подруга,
являя такое терпѣніе и покорность святой Его вотѣ! Онъ сокрушаетъ васъ, но вѣдь
Онъ всегда испытуетъ тѣхъ, кого Онъ любитъ. Быть любимой Богомъ—можетъ ли
что-либо быть выше этого счастья. Посылаю вамъ сочиненіе Душа на Голгоѳѣ;
въ этой книгѣ вы найдете великое утѣшеніе—примѣръ Бога страдающаго и уми
рающаго · ради насъ. M-me D. будетъ любезна прочитывать вамъ главу ежедневно,
если вы сами не въ состояніи читать. Передайте ей увѣреніе въ моей искренней
привязанности къ ней; убѣдительно прошу ее подѣлиться со мною свѣд-вніями о
себѣ и о васъ, чего я ожидаю съ болыпимъ нетерпѣніемъ. Если вамъ только не на-
доѣстъ, я еще буду писать къ вамъ, и болѣе подробно. Прощайте, моя дорогая и
милая подруга! Да осѣнитъ васъ Господь своею милостью и благодатью!—Терпѣнія
и мѵжества!—это сердечныя пожеланія вашей преданной подруги.
Вдова ***
Я причащалась сегодня, вспоминая о васъ. Моя дочь, Генріетта, Эрнестъ,
который провелъ наканунѣ ночь уже спокойнѣс, посылаютъ вамъ привѣтъ, a вмѣстѣ
съ ними и Клара. Мы часто бесвдуемъ о васъ. Пожалуйста же, пишите. Когда
прочитаете Душу на Голгоѳ-в, пришлите мнѣ книжку обратноѵ а я вамъ вышлю
Духъ утѣшенія.
Письмо и книга не были посланы; мать моя, которой
поручили отправить посылку, узнала о смерти т-Пе Гійонъ и
оставила письмо у себя. Утѣшенія, которыя содержатся въ этомъ
письмѣ, могутъ показаться несколько слабыми. Но можемъ-ли
мы предложить что-нибудь лучшее человѣку, умирающему отъ
рака? Эти утѣшенія, во всякомъ случаѣ не хуже настойки опія.
Въ сущности Революція не имѣла ни малѣйшаго успѣха въ
томъ мірѣ, гдѣ я жилъ. Религіозныя представленія народа
ничуть не были поколеблены; конгрѳгаціи были возстановлены на
новыхъ началахъ; монахини старинныхъ орденовъ, сдѣлавшись
учительницами въ школахъ, давали женщинамъ такое же воспи-
таніе, какъ и прежде. У моей сестры также первой
учительницей была старая урсулинка, которая очень любила ее и
заставляла ее заучивать наизусть тѣ псалмы, которые поются въ
церкви. Годъ или два спустя добрѣйшая старушка уже исчерпала всю
свою латынь и самымъ искреннимъ образомъ сообщила моей
матери: „Мнѣ больше нечему учить ее; она знаетъ все, что знаю я,
и еще даже лучшеи. Католицизмъ возрождался въ этихъ глухихъ
уголкахъ, во всей своей почтенности, и къ счастью для себя,
свободный отъ мірскихъ и свѣтскихъ узъ, съ которыми связы-
валъ его старинный режимъ.
Я думаю, что эта сложность моего происхожденія въ
сильной степени обусловливаетъ мои кажущіяся противорѣчія. Я
двойственъ по природѣ: часто одна сторона моего существа
смѣется въ то время, когда другая плачетъ. Вотъ гдѣ объясненіе
моей веселости. Такъ какъ во мнѣ живутъ два человѣка, то
постоянно случается, что одинъ изъ нихъ имѣетъ основаніе быть
довольнымъ. Оъ одной стороны, я помышлялъ лишь о томъ,
чтобы сдѣлаться со-временемъ деревенскимъ священникомъ или пре-
подавателемъ въ семинаріи, а, съ другой стороны, во мнѣ жилъ

ПРИГОТОВИТЕЛЬНАЯ СЕМИНАРІЯ СВ. НИКОЛАЯ ДЮ-ШАРДОННЕ. 71
мечтатель. Во время церковной службы я погружался въ
настоящая грезы; мой взглядъ блуждалъ по сводамъ храма; я читалъ
тамъ не знаю ужъ что; я думалъ о славѣ великихъ людей, о ко-
торыхъ говорится въ книгахъ. Однажды (мнѣ было тогда шесть
лѣтъ) я игралъ со своимъ двоюроднымъ братомъ и еще съ нѣ-
сколькими другими товарищами; наша забава состояла въ томъ,
что мы разсуждали о своей будущей деятельности, „А чѣмъ же
будешь ты?"—спросилъ меня кузенъ. ,.Я... я буду составлять
книги". „Значитъ ты хочешь быть книгопродавцемъ?" ^Ахъ, нѣтъ,
я хочу составлять книги, сочинять ихъ':.
Для того, чтобы ?ти склонности могли получить дальнѣйшее
развитіе, необходимо было время и благопріятныя обстоятельства.
Въ чемъ ощущался, большой недостатокъ вокругъ меня, такъ это
въ талантливыхъ людяхъ. Мои добродѣтельные наставники не
обладали ни однимъ изъ тѣхъ качествъ, которыя способны плѣ-
нять воображеніе людей. Со своей устойчивой непоколебимой
моралью они представляли совершенную противоположность съ
южаниномъ,—напр, неаполитанцемъ,—для котораго все кажется ис-
полнѳннымъ блеска и радостныхъ звуковъ. Въ пхъ умѣ идеи не
сталкивались своими отзывчивыми сторонами. Ихъ голова была
тѣмъ, чѣмъ сталъ бы ,.,китайскій колпакъ" безъ своихъ колоколь-
чиковъ; потрясайте имъ сколько хотите,—вы не заставите его
издать ни малѣйшаго звука. Главное свойство таланта,—стремле-
ніе выказать мысль въ наиболѣе яркой формѣ,—для нихъ
казалось легкомысленной вещью, чѣмъ-то вродѣ женскаго наряда,
который они откровенно называли грѣхомъ. Это излишнее отре-
ченіе, эта склонность съ легкимъ сердцемъ отвергать все то, что
нравится людямъ, неизмѣннымъ возгласомъ: Abrenuntio tibi,
Sa tan а—смертельно для литературы. Боже мой! можетъ быть,
литература действительно заключаетъ въ себѣ немного грѣха.
Если бы моя гасконская черта характера—разрѣшать не
колеблясь, одной улыбкой, всякія трудности,—черта полученная мною
по наслѣдству отъ матери,—уснула навѣки, то, можетъ быть,
спасеніе мое было бы болѣе обезпечено. Во всякомъ случаѣ если
бы я остался въ Бретани, я былъ бы чуждъ всегда этимъ
суѳтнымъ стремленіямъ, которыя любптъ и поощряѳтъ міръ,—я
говорю объ извѣстной способности въ искусствѣ вызывать рѣзкіе
звуки, сочетая взаимно слова и идеи. Въ Бретани я писалъ бы,
какть Ролленъ. Но лишь только обнаружился въ Парижѣ тотъ
гармоническій перезвонъ, который таился въ моей душѣ, міръ
принялъ это съ большимъ радушіемъ и, можетъ быть, на свое
же собственное горе, я былъ увлекаемъ все далѣе по тому же
пути.
Я разскажу впослѣдствіи, какимъ образомъ особенныя
обстоятельства вызвали эту пѳремѣну, при которой, однако, я
оставался въ полномъ согласіи съ самимъ собою. Мое высокое пред-
ставлѳніе о вѣрѣ и долгѣ явилось причиной того, что, потерявъ
эту вѣру, я не былъ въ состояніи носить маску лицемѣрія, съ
чѣмъ такъ легко примиряются весьма многіе. Но привычка
затаилась глубоко. Я не былъ евященникомъ по лрофессіи, но я
былъ имъ по духу. Всѣ мои недостатки имѣютъ причинную

72
ВОСІІОМІШАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
связь съ этимъ обстоятельствомъ; это недостатки, свойственные
священнику. Мои наставники внушили мнѣ презрѣніе ко всему
мірскому, утвердили во мнѣ убѣжденіе, что человѣкъ не
проникнутый благороднымъ, стремленьемъ является грубымъ, гадкимъ
существомъ. Я всегда невольно высказывалъ большую
несправедливость но отношенію къ буржуазіи. Но за то я исполненъ
живого сочувствія къ народу, къ бѣднякамъ. Я одинъ среди сво-
ихъ совремѳнниковъ могъ понять Іисуса и Франциска Ассизска-
го. Можно было опасаться, что я стану демократомъ на подобіе
Ламеннэ. Но Ламеннэ промѣнялъ одну вѣру на другую; только
въ старости умъ его пріобрѣлъ извѣстный критическій и
здравый характеръ, между тѣмъ какъ трудъ, отдалившій меня отъ
христіанства, съ первыхъ же шаговъ сдѣлалъ меня неспособнымъ
ко всяком}^ энтузіазму въ области практической жизни. Вспѣд-
ствіе своей страстной борьбы со схоластическимъ богословіѳмъ
я глубоко измѣнилъ даже самую теорію познанія.
Еще больше затрудненій заключается въ томъ обстоятель-
ствѣ, что я, не знавшій въ годы молодости никакихъ
развлечений—хотя въ характерѣ моѳмъ было много игривости и
веселости,—долженъ былъ въ томъ возрастѣ, когда все окружающее
начинаетъ казаться намъ суетнымъ, выказывать чрезвычайную
снисходительность къ тѣмъ слабостямъ, въ которыхъ я вовсе не
могъ себя упрекать; и вслѣдствіе этого многія лица которыя въ
юности не были столь благонравны, какъ я, порою могли не-
пріятно поражаться моей излишней мягкостью. Особенное нѳпо-
ниманіе пуритане выказываютъ въ политикѣ; въ данной области
я болѣе чѣмъ гдѣ либо могу быть довольнымъ собою, а между
тѣмъ масса людей считаетъ меня въ ней слипікомъ податяи-
вымъ. Я не могу освободиться отъ мысли, что, можетъ быть, въ
концѣ концовъ правъ одинъ распутникъ и что его поведеніе—
есть истинная* философія жизни. Вотъ гдѣ причина нѣкоторыхъ
неожиданностей, нѣкоторыхъ преувеяиченныхъ восторговъ. Мнѣ
кажется, я слиінкомъ увлекался Сентъ-Бевомъ и Теофилемъ Готье.
Ихъ показная безнравственность мѣшала мнѣ видѣть слабыя
стороны ихъ философіп. Боязнь показаться фарисеемъ, мысль вполнѣ
евангельская, что всякій человѣкъ съ незапятнанной душою по
всей справедливости долженъ быть снисходительнымъ, а также
опасеніе обмануть кого-нибудь въ томъ случаѣ, если философ-
скія теоріи не окажутся истинными,—все это сообщило моей
морали неустойчивую формз^. Въ дѣйствительиости она вполнѣ
безупречна. Эту маленькую вольность я позволяю себѣ какъ-бы
въ видѣ награды за точность изложения мною общепринятыхъ
требований. Равнымъ образомъ, въ политикѣ я высказываю реак-
ціонныя сужденія, чтобы не казаться сектантомъ либерализма. Я
не хочу, чтобы меня считали болыпимъ простакомъ, чѣмъ я есть
на самомъ дѣлѣ; лишь съ чувствомъ отвращенія я могу
подумать о томъ, что высказываемыя мною мысли могутъ принести
мнѣ какую-нибудь выгоду; я страшусь—особенно въ своихъ же
глазахъ—явиться субъектомъ, сбывающимъ фальшивые банковые
билеты. Въ этомъ отношеніи Іисусъ являлся моимъ учителемъ
въ большей мѣрѣ, чѣмъ это принято думать, Іисусъ, который

ПРИГОТОВИТЕЛЬНАЯ СЕМПНАРІЯ СВ. НИКОЛАЯ ДЮ-ШАРДОННЕ. 73
любитъ вызывать, дразнить лпцемѣріе, и который своею притчей
о блудномъ сынѣ утвердилъ нравственность на истинномъ ея ос-
нованіи, на добротѣ сердца, являясь съ внѣшней стороны какъ
бы разрушителемъ ея оеновъ.
Съ этимъ же связанъ другой мой недостатокъ: какая-то
мягкость при устномъ обмѣнѣ мыслей, которая часто совершенно
принижаетъ меня. Свящѳнникъ во все вноситъ свою политику;
его рѣчь содержитъ въ себѣ много условности. Съ этой точки
зрѣнія я остался священникомъ, и это тѣмъ болѣе нелѣпо, что я
не могу извлечь изъ этого никакой пользы ни для себя, ни для
своихъ убѣжденій. Въ свопхъ сочинѳніяхъ я былъ безз'словно
искрененъ. Не только я не высказывалъ ничего такого, въ чемъ
бы я не былъ увѣренъ чистосердечно, но,—вещь болѣе
исключительная и гораздо труднѣйшая,—я высказывалъ рѣшительно все,
что я думалъ. Но въ своихъ бесѣдахъ и письмахъ я часто
обнаруживаю непонятную слабость. Я почти не могу противиться
этому, и за исключеніемъ небольшого кружка лицъ, съ которыми
я связанъ духовнымъ братствомъ, я говорю каждому то, что, по
моему мнѣнію, должно ему понравиться. Мое ничтожество въ об-
ществѣ свѣтскихъ людей превосходитъ всякое воображеніе. Я
начинаю неловко разговоръ, смущаюсь, путаюсь, перехожу отъ
одной нелѣпости къ другой. Стремясь вполнѣ сознательно къ
самой изысканной учтивости, свойственной священнику, я слишкомъ
забочусь о томъ, чтобы угадывать, что именно желательно
услышать моему собесѣднику. Все мое вниманіе при разговорѣ съ
кѣмъ бы то ни было направляется на то, чтобы разгадать его
мысли, и, высказывая столько любезной згступчивости, я какъ бы
иду заранѣе имъ на встрѣчу. Все это имѣетъ въ основаніи идею,
что лишь немногія лица достаточно независимы въ отношеніи
своихъ собствеяныхъ мнѣній въ такой степени, что ихъ не
оскорбишь, высказывая что-либо противное ихъ взглядамъ. Я
выражаюсь непринужденно лишь съ тѣми людьми, кото]эые, какъ
мнѣ извѣстно, вполнѣ свободны отъ предубѣжденій и смотрятъ
на міръ съ благодушной улыбкой. Что касается моей переписки,
то, въ случаѣ ея обнародованія, она послужитъ лишь къ моему
безславію. Написать письмо—это для меня настоящая пытка. Я
понимаю положеніе виртуоза иередъ взоромъ десяти или, все
равно, десяти тысячъ лицъ; но иередъ однимъ лицомъ.г...
Прежде чѣмъ приняться за письмо, я испытываю неувѣренность въ
себѣ, начинаю обдумывать планъ и содѳржаніе какого нибудь
отрывка въ четыре страницы; часто я засыпаю надъ нпмъ. Стоитъ
только взглянуть на эти буквы, безобразно искривленныя, лѣниво
выведенныя рукой, чтобы понять, что все это было написано въ
тяжѳломъ полузабытьи. Перечитывая написанное мною я замѣ-
чаю, что содержаніе его слабо, что въ письмѣ моемъ—масса
вещей, въ которыхъ я самъ неувѣренъ. Уныло я запечатываю
письмо съ сознаньѳмъ того, что на почту отправляется нѣчто весьма
жалкое.
Вообще, я нахожу, что всѣ мои недостатки—это недостатки
маленькаго семинариста изъ Трегье. Я рожденъ былъ а ρ г і о г і
священникомъ, какъ многіедругіе рождаются военными, чиновниками.

74
ВОСПОМИНАНИЕ ДЪТСТВА И ЮНОСТИ.
Самый фактъ моихъ успѣховъ въ ученіи являлся лучшимъ указа-
ніемъ. Въ самомъ дѣлѣ, для чего такъ усердно изучать латынь, какъ
не для Церкви? Одинъ крестьянину увидя какъ-то мои
лексиконы, спросилъ меня: „Это, навѣрное, тѣ книги, которыя нужно
изучать, чтобы сдѣлаться потомъ священникомъ?"
Действительно, въ колледжѣ всѣ изучавшіе тѣ или другіе предметы,
готовились къ духовной дѣятельности. Священство равняло того, кто
достигъ его, со знатнымъ. Такія рѣчи слышалъ я не разъ:
„Кланяйтесь благородному дворянину при встрѣчѣ съ нимъ, такъ какъ
это—представитель короля; кланяйтесь при встрѣчѣ со
священникомъ, такъ какъ онъ является представителемъ Бога на
земле". Воспитать будущаго священника—считалось благороднымъ
дѣломъ; старыя дѣвы, владѣвшія извѣстными средствами,
считали, что самымъ лучшимъ назначеніемъ ихъ скромнаго богатства
будетъ воспитать на свой счетъ въ коллѳджѣ какого нибудь бѣд-
наго и трудолюбиваго крестьянскаго мальчика. Этотъ священ-
никъ впослѣдствіи являлся ихъ гордостью, дорогимъ сыномъ,
ихъ лучшей славой. Они ухаживали за нимъ изъ года въ годъ,
наблюдали за его нравственнымъ поведеніемъ съ чувствомъ
ревнивой заботливости.
Священническая карьера такимъ образомъ являлась нѳсо-
мнѣнной въ виду моего прилежанія къ ученію. При всемъ томъ я
былъ очень усидчивъ и по своему слабому физическому сложе-
нію былъ неспособенъ къ тѣлеснымъ упражненіямъ. У меня былъ
дядя-вольтерьянецъ, прекраснѣйшій человѣкъ, который смотрѣлъ
на все это весьма неодобіэительно. Онъ былъ часовщикъ по про-
фессіи и мечталъ о томъ, что я буду преемникомъ его по
ремеслу. Мои успѣхи очень огорчали его, такъ какъ онъ хорошо со-
знавалъ, что вся эта латынь незамѣтно разрушала его надежды
и готовила изъ меня будущаго дѣятеля Церкви, которую онъ не
любилъ. При всякомъ удобномъ случаѣ онъ повторялъ мнѣ свою
любимую поговорку: „Оселъ, нагруженный латынью!" Позднѣе,
при появленіи первыхъ моихъ трудовъ, онъ ислыталъ чувство
торжества. Я иногда упрекаю себя за то, что самъ способство-
валъ побѣдѣ г. Омэ надъ священникомъ. Но что прпкажете дѣ-
лать! вѣдь г. Омэ вполнѣ правъ. Не будь г. Омэ, насъ всѣхъ
сожгли бы живьемъ. Но, повторяю, затративъ столько усилій въ
поискахъ за истиной, не легко сознаться, что въ
действительности настоящими мудрецами являются люди суетные, твердо
решившееся никогда не читать ни св. Августина, ни св. Ѳомы Ак-
винскаго. Гаврошъ и г. Омэ, такъ единодушно π такъ легко
приходящее къ послѣднему выводу философіи,—развѣ не досадно
подумать объ этомъ.
Мой юный другъ и соотечественникъ, бретонскій поэтъ Кел-
льенъ, надѣлѳнный такимъ оригинальнымъ
дарованіемъ,—единственный человѣкъ нашего времени, у котораго я нашелъ
способность создавать миѳы,—вотъ какимъ образомъ изображаетъ
мою участь въ очень остроумной фантазіи. Онъ воображаетъ
себѣ, что душа моя послѣ смерти будетъ обитать въ видѣ бѣлой
чайки вблизи развалинъ церкви св. Михаила, этого стариннаго
зданія, разрушеннаго молніей, которое господствуетъ надъ Трегье.

ПРИГОТОВИТЕЛЬНАЯ СВМИНАРІЯ СВ. НИКОЛАЯ ДЮ-ИГАРДОННЕ. 75
Каждую ночь птица будетъ летать съ жалобнымъ крикомъ у
дверей и заколоченныхъ оконъ, стараясь проникнуть въ святой
храмъ, но не находя скрытаго входа; и всю вѣчность, надъ
этимъ холмомъ, будетъ вздыхать моя душа въ безконечномъ то-
мленіи. „Это душа священника, который хочетъ отслужить обѣд-
ню".—прошепчетъ крестьянинъ-прохожій. „Онъ никакъ не можетъ
найти себѣ прислужника въ церкви",—скажетъ другой. Дѣйстви-
тельно, кто я таковъ?—неудавшійся священникъ. Келльенъ
прекрасно ионялъ, чего всегда будетъ недоставать въ моей Церкви,—
маленькаго прислужника.—Вся моя жизнь является своего рода
богослуженіемъ, надъ которымъ тяготѣетъ рокъ;—вѣчное Іп-
troïbo ad altareDei, и никого, кто-бъ отвѣтияъ на это: „Ad
Deum qui laetificat jnventutem mearn". Во время обѣдни
мнѣ всегда будетъ недоставать прислужника. Волей-неволей
приходится отвѣчать самому себѣ; но этого вѣдь далеко
недостаточно.
Такимъ образомъ все готовило меня къ скромной духовной
карьерѣ въ родной Бретани. Я. былъ бы очень добрымъ ласты-
рѳмъ, снисходительнымъ, отечески-заботливымъ, благотворитель-
нымъ, безуиречнымъ въ нравственномъ отношеніи. Въ роли
священника я былъ бы тѣмъ, чѣмъ былъ я въ роли отца семейства:
былъ бы любимъ своею паствой, совсѣмъ почти не тяготя окру-
жающихъ ради поддержанія своего авторитета. Нѣкоторые изъ
моихъ недостатковъ стали бы считаться достоинствомъ! Нѣко-
торыя изъ ошибокъ, къ которымъ я склоненъ, явились бы
просто поступками человѣка, проникнутаго духомъ своего сословія.
Я постарался бы уничтожить тѣ бородавки, объ истребленіи ко-
торыхъ я не особенно заботился будучи міряниномъ, такъ какъ
всецѣло отъ меня зависѣло вырвать ихъ съ корнемъ.
Моя карьера была бы въ такомъ родѣ: въ двадцать два
года—преподаватель въ колледжѣ Трегье, къ пятидесятому году—ка-
ноникъ, а, можетъ быть, главный викарій въ Сенъ-Бріэ, человѣкъ
очень добросовѣстный, весьма уважаемый всѣми, добрый и
прекрасный руководитель. Не особенно склоняясь къ новымъ вѣро-
ученіямъ, я довелъ бы свою смѣлость до того, что произнесъ
бы по примѣру многихъ достойныхъ церковныхъ дѣятелей послѣ
Ватиканскаго собора: Posui custodiam ori me о. Моя антипа-
тія къ іезуитамъ выразилась бы въ томъ, что я не говорилъ бы
о нихъ ни слова; основа смягченнаго галликанизма скрывалась
бы за покровомъ глубокаго знанія каноничѳскаго права.
Внѣшній случай измѣнилъ все это. Изъ маленькаго городка,
самаго незамѣтнаго въ одной изъ самыхъ заброшенныхъ
провинций, я былъ такъ неожиданно отправленъ въ парижскую
шумную среду. Міръ явился тогда предо мною; мое существо
раздвоилось; Гасконецъ одержалъ вѳрхъ надъ Бретонцемъ; ужъ не
могло быть рѣчи о custodia oris mei; прощай замочекъ,
который я повѣсипъ бы у устъ своихъ! Въ сущности же, я остался
тѣмъ же. Но, Боже, какъ изменились взгляды! До тѣхъ поръ я
жилъ въ подземельи, освѣщенномъ лишь чадящими лампадами;
теперь же предо мною сіяло солнце въ своемъ лучезарномъ
блескѣ.

76
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
IL
Приблизительно въ апрѣлѣ 1838 года Таллейранъ, жившій
въ своемъ дворцѣ на улицѣ Сенъ-Флорентинъ, чувствуя прибли-
женіе смерти, счелъ необходимымъ, въ угоду условнымъ при-
личіямъ свѣта, совершить последнюю ложь; и онъ рѣшилъ
примириться для виду съ той церковью, истина которой, когда-то
признанная имъ, уличала его въ кощунствѣ и низости. Для испод-
ненія такого деликатнаго порученія былъ нуженъ не строгій свя-
щенникъ старой галликанской школы, который могъ бы
вообразить себѣ, что предъ нами настоящее чувство раскаянія, покаянія,
отреченіе отъ прошлаго, но молодой ультрамонтанъ новѣйшей
школы, который прежде всего внушилъ бы старику полнѣйшую
антипатію: былъ нуженъ священникъ свѣтскій, образованный,
мало интересующейся философскими вопросами и богословскими
тонкостями, иоддерживающій со старинными родами тѣ привыч-
ныя, свѣтскія связи, безъ которыхъ Евангеліе было бы мало
доступно этому замкнутому обществу, для котораго оно не было
создано. Аббатъ Дюпанлу, уже извѣстный тогда своими
блестящими поученіями въ конгрегаціи Assomption (Успѣнія Пресв.
Богородицы), среди публики, болѣе требовательной въ отношѳніи
красивыхъ рѣчей, чѣмъ самаго учѳнія, являлся тѣмъ человѣкомъ,
который действительно былъ сиособенъ простодушно принять
участіе въ этомъ обманномъ соглашеніи, которое люди съ довѣр-
чивой душою могли легко принять, какъ назидательный примѣръ
милости Божьей. Его знакомство съ герцогиней Дино и
особенно съ ея дочерью, которой онъ былъ раньше духовнымъ вос-
иитателемъ, дружескія отношенія съ Келеномъ, нротекція,
которой онъ съ самаго начала своей карьеры пользовался со стороны
парижской аристократіи и благодаря которой онъ былъ принять
во всемъ Сенъ-Жерменскомъ предмѣстьѣ, какъ свой человѣкъ,—
все это склоняло его не къ богословію, a, скорѣе, къ свѣтской
утонченности, при которой необходимо было обманывать и людей
и божество.
Утверждаютъ что въ первую минуту, удивленный нѣкоторой
нерѣшительностью со стороны того самаго лица, которое должно
было обратить, его на путь истины, Таллейранъ будто-бы
выразился такъ: „Вотъ молодой священникъ, который не знаетъ
своего дѣла". Если онъ сказалъ это, то онъ ошибался въ
сильнейшей степени. Этотъ молодой священникъ зналъ свою науку, какъ
никто. Упрямый старикъ, рѣшившійся свести послѣдніе счеты съ
жизнью лишь тогда, когда станетъ ясно, что остается жить ему
не болѣе часа, на всѣ убѣжденія твердилъ одно и то-же: „Еще
рано". Такимъ образомъ s to ad ostium et pulso должно было
быть проведено съ особымъ умѣньемъ. Обморокъ, внезапный
упадокъ силъ въ минуту последней агоніи могли все погубить.
Неумѣстная назойливость могла вызвать возгласъ „нѣтъ",
которое сразу разстроило бы такъ искусно задуманное дѣло. Утромъ
17 мая, въ день смерти стараго грѣшника, еще ничего опрѳдѣ-
леннаго не было извѣстно. Всѣ были въ страшной тревогѣ.
Известно, какое значеніе католики придаютъ лослѣдней минутѣ.

ПРИГОТОВИТЕЛЬНАЯ СЕМІГНАРЩ СВ. НИКОЛАЯ ДЮ-ШАРДОННЕ. 77
Если грядущія награды и возмездіе имѣютъ какое-нибудь
реальное значеніе, то, конечно, эти награды и возмездіе должны
имѣть прямое отношеніе къ цѣлой жизни, исполненной добродѣ-
тели или пороковъ. Католикъ же понимаетъ это совсѣмъ иначе.
Добрая смерть, по его убѣжденію, заглаживаетъ все. Таклмъ
образомъ спасеніе души связывается случайно съ характеромъ
послѣдняго часа. Время между тѣмъ не терпѣло; рѣшили
действовать самымъ энергичнымъ образомъ. Дюпанлу находился въ
одной изъ ближайпшхъ комнатъ. Прелестная дѣвочка, которую
старикъ постоянно допускалъ къ себѣ, съ привѣтливой улыбкой,
была отправлена къ постели больного. О счастье, о радость! по-
слѣдовалъ отвѣтъ: да; священникъ вошелъ въ комнату; все это
продолжалось лишь нѣсколько минутъ и самъ Богъ долженъ
остаться, довольнымъ: вѣдь и ему было пріятно снасеніе грѣшни-
ка. Молодой проповѣдникъ конгрегацін A ssomptio η вышелъ,
держа въ рукѣ листъ бумаги, на которомъ умирающій написалъ
крупнымъ почеркомъ свое полное имя: III a ρ л ь-М о ρ и с ъ д е
Таллейран ъ-П еригоръ, принцъ Беневентскій.
Это была великая радость, если не на небѣ, то во всякомъ
случаѣ въ католическомъ мірѣ, въ предмѣстьяхъ Сѳнъ-Жерменъ
и Оентъ-Оноре. Этой побѣдой, безъ сомнѣнія, обязаны были
прежде всего женской граціи, которая подготовила успѣхъ, окру-
живъ старика нѣжными заботами, и склоняя его отречься отъ
своего революціоннаго прошлаго, но во многомъ обязаны и
молодому священнику, который сумѣлъ — чтобы тамъ ни
говорили, — съ замѣчательнымъ искусствомъ привести къ желанному
концу порученіе, гдѣ такъ легко было потерпѣть фіаско. Съ
этого дня Дюпанлу становится однимъ изъ первыхъ священниковъ
Франціи. Самое богатое и самое вліятельное парижское
общество спѣшило удовлетворить любое изъ его желаній, предлагая
счастливцу положеніе, почетъ, вліяніе, деньги. Онъ выбралъ
деньги. Пожалуйста, не думайте, что здѣсь былъ какой-нибудь
личный разсчетъ; никто еще не доводилъ безкорыстія до такой
степени, какъ Дюпанлу; чаще всего онъ любилъ приводить
следующее мѣсто изъ Библіи, нравившееся ему по двумъ причи-
намъ—потому что оно было библейское и потому что оно
случайно звучало на подобіе латинскаго стиха: Da mihi animas,
cetera toile tibi. Великій планъ широкой пропаганды като
личества посредствомъ классическаго и рѳлигіознаго воспитанія
съ тѣхъ поръ овладѣлъ его мыслями, и онъ отдался этому со
страстнымъ увлеченіемъ, которое онъ вносилъ во всѣ свои на-
чинанія.
Сѳминарія святого Николая дю-Шардонне, расположенная
рядомъ съ церковью того же имени, между улицей Сенъ-Вик-
торъ и улицей Понтуазъ, со времени Революціи обратилась въ
приготовительную семияарію парижской епархіи. Не таково
было ея первоначальное назначеніѳ. Въ великомъ реформатскомъ
движеніи среди французскаго духовенства, которымъ
ознаменовалась первая половина ХУІІ вѣка и съ которымъ связаны
имена Винцѳнта де-Поля, Олье, Берюлля и Отца Эда, церковь
святого Николая дю-Шардонне играла роль, аналогичную съ ролью

78
ВОСПОМІШАНІЯ ДѢТСТВА и юности.
Сенъ-Сюльписа, хотя не могла, вообще, претендовать на такое
же значеніе. Этотъ приходъ, получившій свое названіе отъ поля,
поросшаго чертополохомъ (champ de chardons), извѣстнаго среди
студентовъ Парижскаго университета въ средніе вѣка, являлся
тогда центромъ богатаго квартала, гдѣ жили по преимуществу
судейскіе чиновники. Подобно тому, какъ Олье основалъ семи-
нарію Святого Сульпиція, Адріанъ де-Бурдуазъ создалъ
духовное товарищество святого Николая дю-Шардонне, и изъ оснот
ванной школы сдѣлалъ разсадникъ юнаго поколѣнія священни-
ковъ, который просуществовалъ до временъ Революціи. Но
товарищество св. Николая дю-Шардонне не явилось, подобно
обществу св. Сульпиція, матерью учреждений въ томъ же родѣ въ
остальной Франціи. Послѣ Революціи общество николаитовъ ужѳ
не возродилось къ новой жизни подобно обществу сюльписьѳ-
новъ; зданіе на улиігѣ Сенъ-Викторъ осталось безъ всякаго на-
значенія; въ эпоху Конкордата его отдали парижской епархіи для
приготовительной семинаріи. До 1837 года это учрежденіе ничѣмь
особеннымъ себя не проявило. Яркое возрожденіе ученаго и свѣт-
скаго клерикализма проявилось въ періодъ времени между 1830
и 1840 годами. Школа св. Николая въ продолженіе первой трети
вѣка была безвѣстнымъ духовнымъ учрежденіемъ; курсъ здѣсь
былъ незначителенъ; число учащихся оставалось гораздо ниже
дѣйствительныхъ нуждъ ѳпархіи. Управлялъ имъ, однако,
довольно замечательный священникъ — аббатъ Фрэръ, глубокій бого-
словъ, большой знатокъ христианской мистики. Но это былъ чѳ-
ловѣкъ менѣе всего способный пробудить и оживить дѣтскій умъ
литературнымъ образованіемъ. Подъ его управленіемъ семинарія
св. Николая являлась чисто-духовной школой, съ неболыпимъ
числомъ учениковъ, учрежденіемъ, которое имѣло въвиду лишь
церковное воспитаніе, подготовку къ семинаріи; она была
открыта лишь для тѣхъ, которые готовились къ духовной карьерѣ,
и свѣтская сторона ученія здѣсь была въ совершенномъ пренѳ-
брѳженіи.
Келенъ выказалъ геніальную прозорливость, довѣряя управ-
леніе этимъ учрежден]емъ аббату Дюпанлу. Аристократически
прелатъ не особенно сочувствовалъ общему клерикальному
направлению аббата Фрэра; онъ любилъ благочестіе, но благочестіѳ
свѣтское, проникнутое хорошимъ тономъ, чуждое этого схола-
стическаго варварства и мистическ'аго жаргона,—благочестіе,
которое прекрасно пополняетъ идеалъ хорошаго общества, что въ
сущности и было его настоящей религіей. Если-бы самъ Гуго
пли Ричардъ де Сенъ-Викторъ въ его глазахъ представились
педантами и грубыми невѣждами, онъ оказалъ бы лишь
холодное почтеніе. Къ Дюпанлу онъ чувствовалъ живѣйшую
привязанность. Цослѣдній въ это время былъ лѳгитимистомъ и ульт-
рамонтаномъ. Только въ бурные дни, послѣдовавшіе затѣмъ, могло
случиться, что роли такъ страшно переменились, что явилась
возможность смотрѣть на него, какъ на галликанца орлеаниста. Въ
его лицѣ Келенъ нашелъ духовнаго сына, раздѣляющаго вмѣстѣ съ
нимъ тѣ-же чувства презрѣнія, тѣ-же предубѣжденія. Несомнѣнно,
что ему была извѣстна тайна его рожденія. Семейства, которыя отѳ-

ПРИГОТОВИТЕЛЬНАЯ СЕМИНАР ІЯ СВ. НИКОЛАЯ ДЮ-ІП АР ДОННЕ. 79
чески заботились о молодомъ священникѣ, дали ему хорошее
воспитаніе, ж ввелж его въ свой замкнутый кружекъ,—являлись
тѣми самымж семействами, съ которыми благородный архіепис-
копъ поддерживалъ знакомство и которыя въ его глазахъ замѣ-
няли цѣлый міръ. Я видѣлъ Келена; во мнѣ онъ оставилъ впе-
чатлѣніе типичнѣйщаго епископа стариннаго режима. Я
вспоминаю чисто женственную красоту его, стройный станъ, чарующую
прелесть всѣхъ его движеній. Его умъ воспринялъ лишь
культуру свѣтскаго человѣка, получпвшаго самое изысканное воспи-
таніе. Въ его представленіи религія являлась нераздѣльно
связанною съ хорошимъ тономъ и известной долей здраваго смысла,
которыя даетъ классическое образованіе. Таковъ же былъ
умственный строй и аббата Дюпанлу. Они не обладали ни богатымъ
воображеніемъ, которое обезпечиваетъ за нѣкоторыми
сочинениями Лакордера и Монталамбера известное непреходящее значе-
ніе, ни глубокой страстностью Ламеннэ; гуманизмъ,
благовоспитанность, являлись для нихъ нослѣдней цѣлыо, завершеніемъ,
прѳдѣломъ всѣхъ жепаній, а благосклонность благороднаго свѣт-
скаго круга, являлась высшимъ критеріумомъ добра. Вообще,—
полнѣйшее отсутствіе богословскихъ тенденцій. Къ теологіи они
относились лишь съ вѣжливымъ почтеніемъ. Богословскія
дознания этихъ свѣтскихъ людей были весьма слабы. Ихъ вѣра
была горяча и искрения, но это была слѣпая вѣра, мало
интересующаяся догматами, въ которые нужно лишь чистосердечно
верить. Они понимали, какъ мало успѣха могла имѣть схоластика
среди того общества, которымъ они только и интересовались,
среди свѣтской довольно легкомысленной публики, предъ
которой предсталъ бы вдругъ проповѣдникъ въ Д}'хѣ Сенъ-Рока или
Ов. Ѳомы Аквинскаго.
Съ такими-то намѣреніями Келенъ передалъ въ руки
Дюпанлу суровое и безвѣстное учрежденіе аббата Фрэра и Адріана
де-Бурдуаза. Приготовительная парижская семинарія до тѣхъ,
поръ, согласно постановлѳнію Конкордата, являлась лишь раз-
саднжкомъ парижскихъ священниковъ, разсадникомъ совершенно
недостаточнымъ, съ программой поставленной закономъ въ тѣс-
ныя рамки. Оовсѣмъ объ иномъ мечталъ новый настоятель,
назначенный самимъ архіѳпископомъ для исполненія этой мало
пріятной обязанности—руководить образованіемъ юныхъ семина-
ристовъ. Онъ ръшилъ, что нужно передѣлать все, начиная отъ
зданія, гдѣ молотъ пощадилъ однѣ лишь стѣны, до программы
курса, которую Дюпанлу выработалъ всю заново. Въ главныхъ
чертахъ мысль его выражалась въ слѣдующемъ. Во первыхъ, онъ
видѣлъ, что приготовительная семжнарія, съ совершенно церков-
нымъ характеромъ, въ Паржжѣ не имѣетъ никакихъ шансовъ на
успѣхъ, ж не въ состояніи удовлетворить дѣйствительнымъ яуж-
дамъ епархіи. Онъ задумалъ при помощи надлежащихъ свѣдѣній,
получаемыхъ преимущественно съ западной Франціж и Савойи—
его родины, — пржвлекать въ Парижъ молодыхъ людей, пода-
ющихъ надежды въ будущемъ. Затѣмъ, онъ рѣшжлъ, что школа
его должна стать образцовой школой по воспитанію, какъ онъ
его понималъ, и во всякомъ случаѣ она перестанѳтъ быть семи-

80
ВОСПОМІІНАНІЯ ДЕТСТВА II юности.
наріей, проникнутой чисто-аскетическимъ и церковнымъ духомъ.
Онъ мечталъ о другой задачѣ,—весьма сомнительной,—о томъ,
что одна и та-же школа будетъ воспитывать и дѣтей
духовенства и дѣтей лучшихъ французскихъ фамилій. Успѣхъ въ труд-
номъ порученіи на улицѣ Оенъ-Флорентинъ сдѣлалъ его весьма
популярнымъ въ легитимистскихъ кругахъ; нѣкоторыя связи съ
орлеанской партіей обезпечивали его другимъ покровитѳльствомъ,
отъ котораго не слѣдовало отказываться. Зорко слѣдя за всякимъ
новымъ теченіемъ въ смѣнѣ модъ и взглядовъ, онъ не упускалъ
изъ виду ни одного благопріятнаго момента. Его убѣжденія были
всецѣло проникнуты аристократизмомъ; но онъ допускалъ три
рода аристократіи: дворянство, духовенство и литературу. Онъ
стремился ввести воспитаніе либеральное, могущее одинаково
хорошо удовлетворить какъ духовенство, такъ и молодежь
предместья" Сенъ-Жерменъ, воспитаніе, основанное на христіанской
добродѣтели и изученіи классическихъ литѳратуръ. Научныя за-
нятія были почти исключены: о нихъ онъ не имѣлъ ни малѣй-
шаго представленія.
Старая школа па улицѣ Сенъ-Викторъ въ продолженіе не-
сколькихъ лѣтъ являлась такимъ образомъ школой всей ФранпДи,
гдѣ можно было встрѣтить наибольшее число историческихъ или
всѣмъ извѣстныхъ именъ; определить сюда молодого человѣка
являлось очень дорого стоящимъ удовольствіемъ. Тѣ весьма зна-
чительныя суммы, которыми богатыя семействе оплачивали это
привилегированное положеніе своихъ сыновей, служили для без-
платнаго воспитанія юношей, лишенныхъ средствъ, но аттесто-
вавныхъ съ лучшей стороны по отношенію къ успѣхамъ въ нау-
кахъ. Безусловная вѣра Дюпанлу въ классическое образованіе
заключалась въ слѣдующемъ. Это образованіе, по его мнѣнію,
примыкаетъ непосредственно къ религіи. Ему казалось, что
юноши,—будущіе церковнослужители, и юноши,—будущіе
государственные дѣятели, должны быть воспитываемы совершенно
одинаково. Ему казалось, что Виргилій способствуетъ, съ извѣстной
стороны, интеллектуальному развитію священника,—по крайней
мѣрѣ, столько-же, какъ и Библія. Онъ надѣялся, что цвѣтъ
клерикальной * молодежи вслѣдствіе такого общенія со свѣтскими
молодыми людьми, получающими то же воспитаніе, усвоитъ из-
вѣстный лоскъ и болѣе изящныя манеры въ сравненіи съ тѣмъ,
что получается въ семинаріяхъ, наполненныхъ только дѣтьми
бѣдныхъ людей и крестьянскими ребятами. Действительно,
благодаря такой системѣ онъ достигъ удивительныхъ результатовъ.
Составленная изъ двухъ элементовъ,—повидимому, совсѣмъ несо-
гласимыхъ между собою,—школа была проникнута полнымъ един-
ствомъ. Идея, что талантъ—выше всего, уничтожала всякую
возможность обособленія, и по прошѳствіи какой-нибудь недѣли
самый бѣдный мальчикъ, прибывшій недавно изъ глухой про-
винціи и чувствовавшій себя такъ неловко въ чуждомъ ему кругу,
написавъ искусно сочиненіе или хорошіе латинскіѳ стихи,
становится предметомъ зависти со стороны маленькаго милліонера,
который платилъ за его воспитаніе, совсѣмъ не подозрѣвая
этого.

ПРИГОТОВИТЕЛЬНАЯ СЕМІШАРІЯ СВ. НИКОЛАЯ ДГО-ШАРДОННЕ. 81
Въ 1838 году я получилъ въ колледжѣ Трегье всѣ
награды, предназначавшаяся для нашего класса. Palmares 1)
попалась на глаза одному изъ тѣхъ наблюдателей, которыми
ревностный капптанъ пользовался прп наборѣ своей юной арміп.
Въ одну минуту участь моя была рѣшѳна. „Привезите его сюда!"—
рѣшилъ пылкій настоятель. Мнѣ было пятнадцать съ половиною
лѣтъ; времени для размышленія не было. На канпкулахъ я го-
стилъ у одного изъ своихъ пріятелей въ деревнѣ, недалеко отъ
Трегье; 4-го сентября, послѣ обѣда, за мною явился нарочный
Я вспоминаю это возвращеніе, какъ будто оно случилось вчера.
Нужно было пройти по полю пѣшкомъ около лье.
Торжественный звонъ вечерней молитвы, откликаясь отъ одной приходской
церкви къ другой, разлпвалъ въ воздухѣ какое-то спокойствіе,
сладостное и грустное—образъ той жизни, которую я покпдалъ
навсегда. На слѣдующій день я ужъ находился по доіэогѣ къ
Парижу; а 7-го числа я испыталъ столь новыя впечатлѣнія, какъ
будто былъ внезапно выброшенъ во Францію изъ какого-нибудь
Тимбукту иди Таити.
III.
Да, буддійскій лама или мусульмански факиръ,
перенесенный въ мгновеніе ока изъ глубины Азіи на шумный бульваръ,
прппіелъ бы втэ меньшее изумленіе, чѣмъ я, такъ неожиданно
очутившись въ этой средѣ, столь непохожей на общество нашпхъ
старинныхъ бретонскихъ пастырей, этпхъ почтенныхъ головъ,
совершенно одеревенѣвшпхъ или окаменѣвшпхъ, наііомпнаіощпхъ
мнѣ тѣ колоссальныя статуи Озириса, которыми позже я
любовался въ Егпптѣ, смотря длинный рядъ ихъ, велпчествепныхъ
въ своемъ блаженномъ покоѣ. Мое прнбытіе въ Парпжъ явилось
переходомъ изъ одной религіи въ другую. Мое бретонское хри-
стіанство не болѣе походило на то христианство, которое встрѣ-
тило меня здѣсь, чѣмъ старинное полотно, грубое, какъ доска,
на тонкій батистъ. Здѣсь вѣрили совсѣмъ не такъ, какъ у насъ.
Наши старинные пастырп въ своихъ неуклюжихъ церковныхъ
одѣяніяхъ, представлялись въ моихъ глазахъ какими-то магами,
обладающими вѣковѣчными тайнами; теперь же передо мною
явилась религія, которая, старалась блеснуть убогой роскошью
ситца и коленкора, сладенькое благочестіе, розодѣтое въ ленточ-
кахъ, набожность выражающаяся изящными восковыми свѣчами
и вазочками цвѣтовъ, богословіе барышень, лишенное всякой
солидности, въ какомъ-то неопредѣленномъ стилѣ, композиція вродѣ
расписного фронтисписа изъ Лебелевскаго часослова.
Это былъ самый тяжелый переломъ въ моей жизни.
Молодого бретонца трудно пересадить на чуждую иочЕу. Глубокое
нравственное потрясеніе, которое мнѣ пришлось испытать, въ
связи съ полной перемѣной въ жизни и привычкахъ, погрузило
меня въ невыразимую тоску по родинѣ. Одиночество въ четы-
рехъ стѣнахъ убивало меня. Воспоминанія о вольной и счастли-
1) Книга, гдѣ ведется запись наградъ, присужденныхъ лучшимъ ученикамъ.

82
ВОСПОМИНАНЬЯ ДЪТСТВА II юности.
вой жизни вблизи дорогой матери глубоко терзали мнѣ сердце.
И не я одинъ страдалъ. Но Дюпанлу не обращалъ большого вни-
манія на послѣдствія своихъ поступковъ. Дѣйствуя смѣло,
повелительно, словно генералъ среди подчиненной ему арміи, онъ не
считаяъ особенно, сколько было умершихъ, сколько больныхъ
среди его юныхъ новобранцевъ. Межъ собою мы дѣлились
взаимно своимъ горемъ. Мой яучшій другъ, прелестный юноша
родомъ изъ Кутанса, томившійся, вѣроятно, такъ же, какъ и я,
началъ все бояѣе и болѣе уединяться отъ всѣхъ, не хотѣлъ
ничего видѣть, и умеръ отъ тоски. Уроженцы Савой, пови-
димому, еще меньше были способны къ акклиматизаціи. Одинъ
изъ нихъ, бывшій несколько старше меня, признавался мнѣ, что
каждый вечеръ онъ смотрѣлъ изъ оконъ общей спальни въ
третьемъ этажѣ, разсчитывая, какъ высоко до мостовой на улицѣ
Сенъ-Викторъ. Я заболѣлъ; по всѣмъ признакамъ я долженъ былъ
умереть. Бретояецъ, жившій во мнѣ, изнывалъ въ безконечномъ
и грустяомъ томленіи. Послѣдній звонъ вечерней молитвы, доыо-
сившійся до меня на родныхъ холмахъ, посдѣдніе лучи солнца,
уходящаго за горизонтъ моихъ милыхъ полей, возставали въ
моей памяти, какъ острое ощущеніе пронзающихь стрѣлъ.
Судя по тысячѣ другихъ примѣровъ, я долженъ былъ
умереть; и, можетъ быть, такъ было бы лучше. Два моихъ
товарища, пріѣхавшихъ на слѣдующій годъ вмѣстѣ со мной изъ
Бретани, показали великій примѣръ вѣрности своей родинѣ: они не
были въ состояніи свыкнуться съ этимъ новымъ строемъ и
уѣхалн обратно. Иногда мнѣ думается, что Бретонецъ умеръ во
мнѣ; а Гасконецъ, увы.—имѣлъ много причинъ остаться здѣсь
жить! Онъ увидѣяъ ясно, что этотъ новый міръ достаточно ин-
тересенъ и стоитъ того, чтобы привязаться къ нему.
Въ сущности моимъ спасителемъ явился тотъ же самый
человѣкъ, который подвергъ меня сначала такому жестокому
испытанно. Я вдвойнѣ обязанъ Дюпанлу: обязанъ тѣмъ, что
благодаря ем}' я прибыдъ въ Парижъ, и тѣмъ, что по прнбытіи
сюда онъ не допустилъ меня умереть. Ему я обязанъ жизнью:
онъ увлекъ меня за собою. Естественно, что сначала онъ мало
могъ думать обо мнѣ. Человѣкъ, пользовавшийся такой
популярностью, какъ никто среди парижскаго духовенства, улравлявшій
или, вѣрнѣе, полагавшіи начало учреждению въ двѣсти воспитан-
никовъ, не могъ лично принимать особеннаго участія въ какомъ-
то безвѣстномъ мальчикѣ. Случайное обстоятельство вызвало
наше взаимное сближеніе. Самой чувствительной раной для меня
было жгучее воспоминание о матери. Я постоянно жилъ вмѣстѣ
съ нею, и теперь я никакъ не могъ отвлечь своихъ мыслей отъ
прелестныхъ воспоминаній о прежней сладостной жизни, которую
я проводилъ съ нею столько лѣтъ. Тамъ я былъ счастдивъ, дѣ-
лилъ съ нею вмѣстѣ нашу общую бѣдность. Тысяча подробностей
этой убогой жизнл, ставшія еще болѣе трогательными въ
разлукѣ, терзали мнѣ сердце. По ночамъ я думалъ только о ней;
сонъ бѣжалъ меня. Единственнымъ моимъ утѣшеніемъ было
писать къ ней письма, полныя нѣжныхъ изліяній и тихихъ слезъ
сожалѣнія. Письма воспитанниковъ, согласно обычаю, принятому

ПРИГОТОВИТЕЛЬНАЯ СЕМИНАРЫ СВ. НИКОЛАЯ ДЮ-ШАРДОННЕ. 83
въ духовныхъ пансіонахъ, прочитывались однимъ изъ
руководителей. Этотъ воспитатель, прочтя нѣсколько моихъ писемъ, былъ
пораженъ той глубиною любви, которою, дышали эти дѣтскія
страницы. Онъ передалъ одно изъ моихъ писемъ Дюпанлу, и
оно произвело на него сильнѣйшее впечатлѣніе.
Наиболѣе симпатичной чертой въ характерѣ Дюпанлу
являлось чувство любви къ своей матери. Хотя въ жизни для него
самымъ большимъ затрудненіемъ являлся вопросъ о
происхождении,—однако, онъ просто боготворилъ свою мать. Старушка жила
вмѣстѣ съ нимъ; мы никогда ея не видали; однако, намъ было
пзвѣстно, что ежедневно онъ проводитъ съ нею нѣсколько ча-
совъ. Онъ часто повторялъ, что человѣкъ оценивается по силѣ
почтительности къ своей матери. На этотъ счетъ онъ да-
валъ намъ превосходныя правила, и я всегда пользовался этими
указаніями, стараясь никогда не называть свою мать на ты и
обязательно каждое письмо сопровождать подписью вашъ
почтительный с ы н ъ. На этой почвѣ и проскользнула между
нами искра общенія. Въ то время, когда мое письмо было
передано ему, была пятница. Былъ торжественный день. Вечеромъ,
въ его присутствіи читали выписку объ успѣхахъ учениковъ въ
теченіе недѣли. На этотъ разъ я не особенно удачно наппсалъ
свое сочиненіе: я былъ отмѣченъ пятымъ или шестымъ. „0й,—
проговорилъ онъ:—„если бы темой сочиненія служило то, о чемъ
я читалъ сегодня ^тромъ въ одномъ письмѣ, Эрнестъ Ренанъ,
былъ бы первымъ". Съ этихъ норъ онъ обратилъ на меня вниманіе,
Я существовалъ лишь для него, онъ являлся для меня тѣмъ.
чімъ былъ и для всѣхъ,—принципомъ жизни, настоящимъ боже-
ствомъ. На мѣсто одного культа возникъ другой, и вліяніе моихъ
первыхъ наставнпковъ начало сильно ослабевать.
Только тѣ, кто зналъ семинарію св. Николая въ этотъ
блестящій пѳріодъ ея существованія, между 1S3S и 1844 годами,
можетъ составить себѣ ясное представленіе о томъ, какимъ клю-
чемъ била здѣсь жизнь въ это время г). И единственнымъ источ-
никомъ этой жизни, единственнымъ принципомъ, являлся самъ
Дюпанлу. Въ немъ воплощалось все учрежденіе. Онъ олицетво-
рялъ собою, и общій порядокъ, и обычаи, администрацію, и
управление духовное и свѣское. Его школа имѣла много несовер-
шенствъ, но онъ восполнялъ все. Какъ писатель и ораторъ, онъ
являлся не особенно даровитымъ человѣкомъ, но зато это былъ за-
мѣчательный воспитатель. По старому уставу, какъ вообще во всѣхъ
семинаріяхъ, требовалось такъ называемое духовное чтеніе.
Каждый вечеръ полъ часа нужно было посвящать на чтеніе какого-
нибудь аскетическаго писанія; Дюпанлу рѣшительно занялъ мѣсто
святого Климаха и Ж и τ і й отцѳвъ-пустынниковъ. Этииолъ
часа онъ взялъ себѣ. Ежедневно онъ вступалъ лично въ общеніе
со всей массой своихъ воспитанниковъ, завязывая интимную бе-
сѣду, по своей простотѣ и непринужденности часто
напоминавшую извѣстныя поученія Іоанна Златоуста въ „Палеѣ" Антіо-
г) Картина этой жизни очень хорошо обрисована Адольфомъ Морильономъ
въ „Воспоминаніяхъ о семинаріи св. Николая".

84
ВОСПОМИНАНИЕ ДЪТСТВА И ЮНОСТИ.
хійской. Всякій вопросъ, возникающій по поводу внутренней
жизни семинаріи, всякое личное происшествіе съ настоятелемъ
или кѣмъ либо изъ учениковъ являлись поводомъ къ
увлекательной, оживленной бесѣдѣ. Время чтенія недѣльныхъ отмѣ-
токъ—въ пятницу—было исполнено еще болѣе захватывающаго
интереса решительно для всѣхъ. Каждый жилъ ожиданіемъ
этого дня. Мысли, высказываемыя настоятелемъ при этомъ чте-
ніи, являлись своего рода вѣстью о жизни или смерти. Въ школѣ
не существовало никакихъ наказаній; въ ней была принята лишь,
эта система чтенія отмѣтокъ съ дополнительными замѣчаніями
настоятеля, и это служило прекраснѣйшимъ средствомъ для под-
держанія постояннаго вниманія и энергіи.
Этотъ режимъ имѣлъ свои неудобства, въ чемъ, конечно,
не можетъ быть сомнѣнія. Обожаемый своими учениками, Дю-
панлу не всегда былъ пріятнымъ для своихъ сотруднпковъ.
Мнѣ разсказывали, что впослѣдствіи то-же самое происходило и
въ его епархіи,—его больше любили міряне, чѣмъ священники.
Несомнѣнно, что личность его тяготѣла надъ всѣми его
окружающими. Но это самовластие еще болѣе привязывало къ нему
восшгганниковъ: мы чувствовали, что онъ думаетъ и заботится
только о насъ. Это была удивительная личность по своему умѣ-
нію пробудить въ каждомъ его душевныя способности и довести
развитіе ихъ до конца; въ этомъ отношеніи никто не могъ съ
нимъ сравняться. Онъ хранилъ въ своемъ умѣ индивидуальныя
особенности каждаго изъ своихъ двухсотъ учениковъ; для каж-
даго изъ нихъ онъ являлся живымъ возбудителемъ, впновиикомъ
всякаго живого стремленія къ работѣ. Онъ вѣрилъ въ талантъ и
на немъ основывалъ всѣ свои надежды. Онъ любилъ повторять,
что чеповѣка надо оцѣнивать по его способности вызывать въ
другихъ чувство преклоненія предъ своей личностью. Его
увлечения не всегда достаточно освѣщались знаніемъ; но они
исходили изъ пылкой души, изъ сердца, проникнутаго истинной
любовью къ прекрасному. Онъ былъ Вилльменомъ католической
школы. И Вилльменъ, въ самомъ дѣлѣ, являлся для него чело-
вѣкомъ, котораго онъ больше всѣхъ любилъ и понималъ среди
свѣтскаго общества. Каждый разъ послѣ свиданія съ нимъ онъ
спѣшилъ поделиться съ нами своей бесѣдой, и въ тонѣ его
голоса слышалась пылкая привязанность.
Недостатки этого воспитанія были недостатками его
собственная ума. Въ немъ слишкомъ слаба была разсудочность и
духъ научнаго мышленія. Казалось, будто всѣ двѣсти его воспи-
танниковъ должны нѳпремѣнно сдѣлаться поэтами, писателями
или ораторами. Онъ мало цѣнилъ образованіе безъ таланта. Это
стало очевидно послѣ поступления воспитанниковъ семинаріи
Св. Николая въ Сенъ-Сюльписъ, гдѣ талантъ нисколько не цѣ-
нился, гдѣ на первомъ мѣстѣ стояли схоластическое богословіе
и эрудиція. Когда приходилось волей-неволей писать сочиненія
по логикѣ или философіи на варварскомъ латинскомъ языкѣ, эти
умы, воспитанные всецѣло на художественныхъ произведеніяхъ,
испытывали борьбу и отказывались отъ такого грубаго питанія.
И николаиты вообще были не въ почетѣ въ семинаріи св. Суяь-

ПРИГОТОВИТЕЛЬНАЯ СЕМИНАРІЯ СВ. НИКОЛАЯ ДІО-ШАР ДОННЕ. 85
пиція. Здѣсь никогда не упоминали имя Дюпаняу; его считали
слишкомъ ничтожнымъ богословомъ. Когда случалось, что кто-
либо изъ бывшихъ воспитанниковъ семинаріи Св. Николая
отваживался вспомнить объ этой школѣ, какой-нпбудь изъ ста-
рыхъ руководителей, находившейся гдѣ-нибудь по близости, по-
спѣшво возражалъ: „Ну да, конечно,—во времена Бурдуаза..."—
ясно показывая этимъ, что онъ съ удовольствіемъ можетъ
представить лишь ту картину этого учрежденія, которая относится
къ XVII столѣтію.
Не смотря на нѣкоторыя свои слабыя стороны, курсъ ученія
въ семинаріи Св. Николая отличался изящнымъ, литературнымъ
направленіемъ. Клерикальное образованіе имѣетъ то
преимущество передъ университетскимъ, что является вполнѣ независи-
мымъ по отношенію ко всякимъ вопросамъ, кромѣ вопросовъ
религіозныхъ. Новые литературные взгляды здѣсь обсуждаются
вполнѣ свободно; здѣсь менѣе, чѣмъ гдѣ либо, замѣтенъ гнетъ
классическихъ догматовъ. Вспомнимъ, напримѣръ, что Ламар-
тинъ, воспитанный въ духѣ клерикальная образованія, обладалъ
большей независимостью ума, чѣмъ какой-либо воспитанникъ
университета; если затѣмъ наступаетъ эпоха философской эман-
сипаціи, это влечетъ за собою совершенно свободное развитіе
ума. Окончивъ свое классическое образованіе, я ни разу не чи-
талъ Вольтера, зато я зналъ наизусть Петербургскіе
вечера. Этотъ стиль, недостатки котораго я понялъ лишь впо-
слѣдствіи, производилъ на меня чарующее впечатлѣніе. Споры
о романтизмѣ доходили до насъ отовсюду; Ламартияъ и Вик-
торъ Гюго служили главной темой разговора. Настоятель вмѣ-
шивался въ наши бесѣды, и въ продолженіе цѣлаго года во время
духовныхъ чтеній ни о чемъ другомъ не было и рѣчи. Авто-
ритетъ начальника склонялъ насъ къ нѣкоторой сдержанности;
но уступки шли обыкновенно дальше этой сдержанности. Та-
кимъ-то образомъ я познакомился съ борьбой нашего вѣка. Впо-
•слѣдствіи свобода мышленія пришла ко мнѣ съ другой стороны
благодаря богословскому Solvuntur objecta. Глубокое чистосер-
дечіе стариннаго богословскаго направленія состояло въ томъ,
что оно нисколько не уменьшало силы возраженій противъ
вѣры: а такъ какъ защита была, вообще, очень слаба, то
естественно, что человѣкъ, одаренный свѣтлымъ умомъ, могъ всегда
разобраться на чьей сторонѣ истина.
Йзученіе исторіи являлось для меня новой причиной живого
•стремленія къ знанію. Аббатъ Рикаръ !) замѣчательно хорошо
преподавалъ курсъ исторіи въ духѣ современной школы. Не
знаю, почему онъ прекратилъ преподаваніе въ нашемъ классѣ;
его замѣнилъ начальникъ школы, очень занятый вообще,
который довольствовался тѣмъ, что прочитывалъ намъ старинныя
записки, присоединяя къ нимъ отрывки изъ современныхъ со-
чиненій. Среди этихъ современныхъ книгъ, которыя часто со-
всѣмъ расходились по духу со старой рутиной записокъ, осо-
х) См. превосходную статью, посвященную аббату Ришару Фулонолгъ, нынѣ
архіепископомъ Безансонскимъ.

86
ВОСПОМИНАНІЯ ДЬТСТВА и юности.
бенное мое вниманіе привлекала одна книга, производившая на
меня необыкновенное впечатлѣніе. Какъ только нашъ
преподаватель принимался за чтеніе этой книги, я не могъ проронить
уже ни слова; меня охватывала вседѣло какая-то чарующая
гармония. Это былъ Мишле, очаровательныя. страницы Мишле въ
У и VI томѣ Исторіи Франціи. Такимъ образомъ
современный теченія доходили до меня свободно, какъ-бы чрезъ разсѣ-
лины обвѣтшавшей стѣны. Когда я прибылъ въ Парижъ, мои
нравственные взгляды уже достаточно установились, но я былъ
невѣждой въ полномъ смыслѣ слова. Для меня все являлось въ
новомъсвѣтѣ. Съ удивленіемъ узналъ я, что существз^ютъ
серьезные и образованные свѣжіе люди; вскорѣ я увидѣлъ,. что
достойна вниманія не одна только древность и церковь, что,
между прочимъ, современная литература является довольно
интересной. Смерть Людовика ХІУ перестала казаться мнѣ кон-
цомъ міра. Передъ моимъ умственнымъ взоромъ возникали идеи,
чувства, не имѣвшія ничего общаго ни съ далекой древностью,
ни со взглядами ХУП столѣтія.
Такимъ образомъ зародышъ, таившійся во мнѣ, получилъ
все необходимое для дальнѣйшаго развитія. Хотя это воспитаніе-
въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ было противно моей природѣ,—однако
оно явилось какъ бы реактивомъ, пробудившимъ во всемъ блескѣ.
дремавшія силы. Въ самомъдѣлѣ, въ области воспитанія главное—
не самые преподаваемые предметы, а интересъ, возбужденный въ
душѣ ученика. Чѣмъ болѣе моя серьезная вѣра встрѣчала на
своемъ пути затрудненій, находя подъ одними и тѣмн же назва-
ніями столь разнообразныя вещи, тѣмъ съ большей жадностью
мой умъ упивался тѣмъ напиткомъ, который ему предлагали
впервые. Предо мною открылся міръ. Не смотря на претензію
служить надежнымъ убѣжищемъ иротивъ шума суетной жизни, се-
минарія Св. Николая въ эту эпоху являлась самой блестящей,
самой свѣтской школой. Великій Парижъ проникалъ сюда
свободно черезъ двери и окна—но не одной своей развратной,
стороной, спѣшу замѣтить, а весь, со всей своей мелочностью
и величіемъ, благородными чувствами вольности и жалкими
побрякушками, революціонымъ духомъ и дряблой неподвижностью.
Наши старые бретонскіе священники знали лучше математику и
латынь, чѣмъ эти новые наставники; но зато они жили въ ката-
комбахъ, лишенныхъ свѣта и воздуха. Здѣсь же свободно вѣялъ
духъ вѣка. Во время прогулокъ къ деревнѣ Жантильи, во время
вечерняго отдыха наши споры не прекращались. По ночамъ я
не могъ заснуть: въ моей головѣ тѣснились образы изъ Гюго и
Ламартина. Я понялъ, что значитъ слава,—слава, которая
неясно встала предо мною еще подъ сводами родного храма въ
Трегье. Предо мною открылась совершенно новая жизнь. Слова:
талантъ, блескъ, извѣстность —становились теперь яснѣе моему
сознанію. Я погибалъ невозвратно для того скромнаго идеала,
который внушили мнѣ мои прежніе наставники; я выплывалъ въ
открытое море, гдѣ бушевали бури и стремительныя теченія
вѣка. Было ясно, что эти теченія и бури унесутъ мою ладью
къ далекимъ берегамъ, у которыхъ мои прежніе друзья могутъ
представить меня лишь съ чувствомъ ужаса.

ПРИГОТОВИТЕЛЬНАЯ СЕМПНАРІЯ СВ. НИКОЛАЯ ДІО-ШАРДОННЕ. S7
Мои успѣхивъ занятіяхъ были неодинаковы. Однажды я напи-
салъ сочиненіе объ А л е к с а н д ρ ѣ, которое должно находиться
среди тетрадей лучшихъ работъ и которое я напечаталъ бы, если
бы имѣлъ его подъ руками. Но вообще, сочпненія чнсто-рпто-
рическія внушали мнѣ чувство глубокаго отвращенія; я никогда
не могъ составить сколько-нибудь сносной рѣчп. Какъ-то мы
давали представленіе Клермонскаго co6oj)a на соисканіе преміп;
на конкурсъ должны были быть представлены различный рѣчи,
произносимыя отъ лица участнпковъ этого псторпческаго событія.
Я потерпѣлъ полную неудачу, какъ въ роли Петра Пустынника,
такъ и въ роли Урбана II; мой Годфрпдъ Бульонскій, по общему
отзыву, былъ совершенно лишенъ сколько-нибудь воинственнаго
духа. Военный гимнъ, написанный софпческпми и адоническими
строфами, былъ прииятъ болѣе благосклонно. А сочиненный мною
прппѣвъ Sternite Turcas—это быстрое и смѣлое разрѣшеніе во-
сточнаго вопроса, былъ даже прпнятъ для деклампрованія на
сценѣ. Я былъ слишкомъ серьезенъ для подобныхъ ребячествъ.
Намъ предлагали составлять разсказы пзъ средневѣковой жпзніг,
которые всегда оканчивались какимъ-нибудь замѣчательнымъ
чудомъ; моя бездарность въ этомъ отношеніп выражалась въ
томъ, что я воспроизводплъ все одни исцѣленія прокаженныхъ.
Нерѣдко я вспоминалъ о своихъ первыхъ занятіяхъ математикой,
которыя были довольно основательны. Я дѣлился своими
мыслями съ товарищами, но это возбуждало у нпхъ однѣ насмѣшки.
Эти занятія казались имъ совершенно ничтожными въ сравнепіи
съ литературнымъ образованіемъ на которое ихъ пріучили смо-
трѣть какъ на высшее стремленіе человѣческаго духа. Мои
способности къ отвлеченному мышленіто обнаружились лишь позже
въ семинаріи Исси. Когда мои сотоварищи въ первый разъ
услышали, какъ я увѣренно разсуждаю по латыни, они были очень
удивлены, ν же тогда они поняли, что я человѣкъ совсѣмъ иного
умственнаго склада, что я буду идти все впередъ и впередъ,
между тѣмъ какъ имъ суждено остановиться, достигнувъ извѣ-
стной границы. Напротивъ, въ риторикѣ я оставилъ по себѣ
самую сомнительную репутацію. Писать о чемъ-нибудь и при этомъ
не высказать ничего своего, личнаго—казалось мнѣ всегда самой
скучной умственной забавой.
Руководящей принципъ этого воспитанія былъ слабо обосно-
ванъ; но внѣшнее выргженіе было блестяще; при томъ
благородная мысль основателя сознавалась ясно всѣми и очаровывала
насъ. Я сказалъ уже, что никакихъ наказаній въ школѣ не было,
пли, точнѣе говоря, было лишь одно иаказаніе—исключеніе изъ
школы. Но нужно сказать, что это исключеніе не заключало въ
себѣ ничего оскорбительнаго, такъ какъ оно не соединялось съ
какимъ-нибудь серьезнымъ проступкомъ; ясныхъ объясненій не
давалось: „Вы прекрасный молодой человѣкъ; но характеръ
вашего ума не совсѣмъ подходитъ къ нашимъ требованіямъ, раз-
станемся друзьями; какую услугу могу я оказать вамъ?" Такими
словами настоятель заканчивалъ свою прощальную рѣчь къ
увольняемому воспитаннику. И всѣ настолько высоко цѣнили счастье
получить столь исключительное образование, что подобное оте-

88
воспомпнанія детства и юности.
ческое ]зѣшеніе настоятеля страшило всѣхъ, какъ смертный при-
говоръ.
Въ этомъ заключается одно изъ преимуществъ духовныхъ
школъ передъ государственными; общій строй здѣсь отличается
большою свободою, такъ какъ каждый изъ учениковъ во всякое
время можетъ быть лишенъ права дальнѣйшаго пребыванія въ
заведеніи; вмѣсто системы принужденій является простое исклю-
ченіе изъ школы. Государственныя школы проникнуты какимъ-
то военнымъ духомъ, какой-то сухостью и суровостью, и въ этомъ
обстоятелъствѣ заключается слабая ихъ сторона, такъ какъ
вступая въ школу, ученикъ вмѣстѣ съ тѣмъ пріобрѣтаетъ право по-
стояннаго участія въ общей работѣ, и лишить его этого права
никто не смѣетъ. Я, по крайней мѣрѣ, лично, отказываюсь
понять то учебное заведеніе,—ну, положимъ хоть, Нормальную
школу,—гдѣ директоръ не имѣетъ нрава обратиться безъ объясненія
причины съ такими словами къ ученику, очевидно лишенному извѣ-
стнаго призванія: „Вы не обладаете необходимыми для насъ
наклонностями,—вѣримъ, что въ другихъ отношеніяхъ !вы исполнены
всякихъ достоинствъ, и въ этой области мы желаемъ полнаго
успѣха. Прощайте!" Наказаніе, даже самое легкое, предполагаетъ
рабскій принципъ повиновенія изъ-за страха. Не думаю, чтобы
когда либо мнѣ приходилось повиноваться; конечно, я былъ
всегда послушенъ и покоренъ, по я имѣлъ предъ собою
духовный принципъ, а не матеріальную силу, дѣйствующую страхомъ
грозящей кары. Мать никогда не обращалась ко мнѣ съ прика-
заніемъ. Между мною и моими наставниками установились вполнѣ
свободныя, непринужденныя отношенія. Кому пришлось узнать
это rational) Ile obseqnium, тотъ не можетъ подчиниться чему
либо иному; всякое приказаніе является униженіемъ, всякій
кто склоняется передъ нимъ является capitis minor,—человѣ-
комъ, оскверненнымъ на самой зарѣ благородной жизни.
Церковное же повиновеніе не принижаетъ, потому что оно вполнѣ
добровольно; отъ него всегда возможно уйти прочь. Въ одной
изъ моихъ утопій я представляю себѣ будущее
аристократическое общество, гдѣ признано лишь одно наказаніе,—смертный
приговоръ или, точнѣе говоря, единственнымъ санкціонирован-
нымъ положеніемъ здѣсь явится легкій выговоръ со стороны
всѣми признанныхъ авторитетовъ,—выговоръ, котораго не пере-
живѳтъ ни одинъ истинно-благородный человѣкъ. Я не могъ бы
быть солдатомъ: я или дезертировалъ бы, или покончшгь бы съ
собою. Я опасаюсь, что новый законъ о воинской повинности,
не допускающій ни изъятій, ни замѣ-ны другимъ лицомъ, можетъ
привести къ ужасному упадку общества. Заставить всѣхъ
повиноваться приказаніямъ другого—это значитъ заранѣе убитьгенійи
талантъ. Тотъ, кто провелъ цѣлые годы подъ ружьемъ, какъ это
принято у нѣмцевъ, умеръ для творческой работы; и Гер-
манія, отдавшись всецѣло военному режиму, теперь уже была бы
лишена талантливыхъ людей, если бы не живущіе въ ней евреи,
къ которымъ, однако, она такъ несправедлива.
Поколѣніе, имѣвшее, въ описываемый мною блестящій, но
столь недолгій иеріодъ существования школы, отъ пятнадцати

ПРИГОТОВИТЕЛЬНАЯ СЕМИНАРІЯ СВ. НИКОЛАЯ ДЮ-ІПАРДОННЕ. 89
до двадцати лѣтъ, теперь имѣетъ около пятидесяти пяти пли
шестидесяти лѣтъ. Оправдала-ли школа тѣ велккія надежды, о
которыхъ. мечтала пылкая душа благороднаго воспитателя?
Конечно, нѣтъ; если-бы эти надежды дѣйствительно
осуществились, оказалось бы, что цѣлый міръ изменился до самаго осно-
ванія, но мы не видимъ такого пзмѣненія. Дюианлу слпшкомъ
мало любилъ свой вѣкъ, слишкомъ мало былъ склоненъ къ
уступкамъ, чтобы обладать способностью создавать истпнно-со-
временныхъ людей. Когда я представляю себѣ эти духовныя
чтенія, которымъ наставникъ такъ беззавѣтно отдавалъ всѣ
свои способности, эту залу въ нпжнемъ этажѣ, гдѣ на тѣсныхъ
скамейкахъ жалось двѣсти человѣкъ дѣтей, сосредоточенно и
почтительно внимавшихъ бесѣдѣ, и когда я задаю себѣ вопросъ,
къ какимъ небеснымъ странамъ умчались эти двѣсти душъ,
прежде такъ тѣсно объединенныхъ могучимъ вліяніемъ одного
человѣка,—я вижу здѣсь паденіе, тамъ странные поступки.
Естественно, что прежде всего я нахожу рядъ ѳпископовъ, архіепи-
скоповъ, почтенныхъ духовныхъ лицъ, всѣхъ этпхъ дѣятелей
относительно-просвѣщенныхъ д умѣренныхъ. Я нахожу далѣе
дипломатовъ, сановниковъ, людей, занимающихъ весьма почетное
положеніе, которое было бы еще болѣе блестяще, если бы
попытка 16 мая имѣла усиѣхъ. Но вотъ нѣчто совсѣмъ
неожиданное. Рядомъ съ этими набожными сотоварищами, этими
будущими епископами, я вижу одного человѣка, который такъ искусно
подготовитъ убійственный ударъ своему архіепископу, что по-
разитъ его въ самое сердце... Я вспоминаю о Верже; о немъ я
могу выразиться такъ-же, какъ Саккетти выразился о Флорен-
тійской дѣвушкѣ, причисленной къ лику святыхъ: „Fu mia ν
ίο. in а, and a va come le altre. Это воспитаніе заключало въ
себѣ йзвѣстныя опасныя стороны: оно слишкомъ воспламеняло,
слишкомъ возбуждало и очень легко могло привести къ безумію
(а Верже ужъ, конечно, былъ безумнымъ человѣкомъ).
Еще болѣе яркой иллюстраціей той мысли, что .S piritus
Tibi vultspirat, является примѣръ ***. Когда я прибылъ въ
семинарію Св. Николая, онъ являлся для меня предметомъ
постоянная удивленія. Дарованія его были замѣчательны: въ
риторики онъ стоялъ неизмеримо выше всѣхъ своихъ сотоварищей.
Его благочестіе, исполненное искренности и благородства,
вытекало изъ возвышенныхъ стремленій его души. По нашему убѣ-
жденію, *** являлся олицетвореніѳмъ совершенства; и согласно'
традиціи духовныхъ школъ, гдѣ лучшіе ученики исполняютъ
часто обязанности учителей, ему давали весьма серьезный иору-
ченія. Благочестіе не оставляло его въ продолженіе нѣсколькихъ
лѣтъ и въ семинаріи Св. Сзтльпиція. По цѣлымъ часамъ,
особенно въ праздничные дни, его можно было впдѣть въ нашей
маленькой домовой церкви со слѣдами слезъ на глазахъ. У меня
сохранилось воспоминаніе объ одномъ лѣтнемъ вечерѣ въ Жан-
тильи (Жантильи для нашей семинаріи являлся своего рода
дачей); мы тѣсно толпились вокругъ нѣсколькпхъ старыхъ священ-
никовъ и одного изъ нашихъ руководителей, умѣвшаго лучше
всѣхъ вести бесѣды о христіанскомъ благочестіи, и внимательно

90
ВОСПОМИНАНІЯ ДЕТСТВА И ЮНОСТИ.
слушали поученіе. Вся бесѣда дышала какой-то важностью и глу-
бокомысліемъ. Разсуждали о той вѣчной проблемѣ, которая со-
ставляетъ основу христіанства, о божественномъ избраніи, о томъ
трепетѣ, въ которомъ должна пребывать всякая душа, помышляю-
щая о своемъ спасеніи, вплоть до послѣдняго часа. Святой отецъ,
къ нашему общему ужасу, настаивалъ на томъ, какъ глубоко
должно быть наше сомнѣніе; нѣтъ, никто, рѣшительно никто, не
можетъ быть увѣреннымъ, что послѣ величайшихъ милостей неба
онъ не лишится прежней благодати. „Мнѣ вѣрится въ предопре-
дѣленіе лишь одного чеяовѣка",—прибавилъ онъ. Наступило мол-
чате. Послѣ минутнаго колѳбанія онъ сообгдилъ: „Это ***; если
кто-либо можетъ быть увѣренъ въ своемъ спасеніи, такъ это
онъ. Но нѣть, нельзя быть увѣреннымъ, что *** не станетъ
отверженнымъ грѣшникомъ".
Спустя нѣсколько лѣтъ я снова встрѣтился съ ***. Все это
время онъ очень серьезно занимался изученіемъ библейской
литературы; я не зналъ навѣрно, окончательно ли онъ порвалъ съ
христіанствомъ, но церковнаго платья онъ уже болѣе не носилъ
и горячо ратовалъ противъ клерикальнаго духа. Позже, какъ
мнѣ лично извѣстно, онъ перешелъ къ самымъ крайнпмъ поли-
тическимъ идеямъ; со всѣмъ пыломъ горячаго сердца,—это была
основная черта его характера, — онъ отдался демократіи; онъ
мечталъ о справедливости и по этому поводу всегда высказы-
валъ мрачныя и рѣзкія сз^жденія; онъ подумывалъ объ Америкѣ
и, вѣроятно, здѣсь онъ теперь и находится. Нѣсколько лѣтъ тому
назадъ, одинъ изъ прежнихъ моихъ сотоварищей передавалъ
мнѣ, что ему вспоминается среди лицъ, разстрѣлянныхъ во время
Коммуны, одно имя, похожее на ***. Я полагаю, что онъ ошибся.
Но, несомненно, жизнь бѣдняги *** окончилась какой-нибудь
катастрофой, Своей страстностью онъ повредилъ лучшимъ своимъ
качествамъ. Изъ всѣхъ моихъ сотоварищей по духовной школѣ
это была самая замѣчательная личность. Но онъ не былъ
настолько благоразумнымъ, чтобы оставаться трезвымъ въ области
политики. Его отношеніе ко всякому дѣлу было таково, что
едва-ли найдется другой человѣкъ, который въ своей жизни такъ
неизбѣжно подвергался бы возможности двадцать разъ быть раз-
стрѣляннымъ. Такіе идеалисты, какъ мы, должны приближаться
къ этому огню съ величайшей осторожностью: мы всегда рп-
скуемъ сложить тамъ свою голову или крылья. Правда, для
священника, покидающаго церковь, переходъ въ ряды демократіи
является слишкомъ болыпимъ искушеніемъ; здѣсь онъ находить
новый смыслгъ жизни, сотоварищей, друзей: въ действительности
такимъ образомъ онъ лишь переходить въ другую вѣру. Такова
была и судьба Ламеннэ. Аббатъ Луазонъ выказывалъ величайшее
блзгоразуміе, противясь въ подобномъ случаѣ всѣмъ оболь-
щеніямъ и сторонясь отъ заискиваній со стороны молодой партіи,
которая обыкновенно такъ поступаетъ по. отношенію къ тѣмъ
лицамъ, которыя порвали оффиціальныя связи.
Въ продолженіе трехъ лѣтъ я находился подъ этими
глубокими вліяніями, и въ концѣ концовъ они совершенно измѣнили
меня. Дюпанлу въ буквальномъ смыслѣ слова сдѣлалъ изъ меня

ПРИГОТОВИТЕЛЬНАЯ СЕМИНАРІЯ СВ. НИКОЛАЯ ДЮ-ШАРДОННЕ 91
другого человѣка. Въ бѣдномъ деревенскомъ мальчикѣ,
безнадежно окутанномъ сѣтью предразсудковъ, онъ пробудилъ
открытый и дѣятельный умъ. Правда, въ этомъ воспитаніи чего-то
недоставало; оно, нѳсомнѣнно, оставляло въ моемъ умѣ какую-то
пустоту. Въ немъ недоставало положптельнаго знанія, идеи кри-
тическаго изслѣдованія истины. Этотъ поверхностный гуманизмъ,
осудивъ на трехлѣтнее бѳздѣйствіе критическую мысль, въ тоже
самое время разрушалъ постепенно мою прежнюю
простодушную вѣру. Мои христіанскія вѣроваыія ослабѣли,—однако, въэто
время умъ мой еще не зналъ чего-либо, похожаго на сомнѣніе.
Ежегодно въ каникулярное время я отправлялся въ родную
Бретань. Не смотря на посѣщавшую меня нерѣдко душевную
тревогу, я вновь отдавался здѣсь тѣмъ настроеніямъ, въ которыхъ
воспитали меня мои первые наставники.
Послѣ окончанія курса риторики въ семинаріп Св. Николая
дю-Шардонне, я, согласно обычаю, перешелъ въ Исси,
загородную школу семинаріи Св. Сульпиція. Такимъ образомъ, уходя
изъ-подъ сферы вліянія Дюпанлу, я долженъ былъ вступить въ
школу, гдѣ воспитательные взгляды являлись совершенной
противоположностью убѣжденіямъ николаитовъ. Въ Сенъ-Сюльписѣ
съ первыхъ же шаговъ я понялъ, что всѣ тѣ вещи, на которыя
Дюпанлу пріучилъ меня смотрѣть съ чувствомъ вѳличайшаго
уваженія, здѣсь считаются настоящимъ ребячествомъ. Да и въ
самомъ дѣлѣ: если христианство есть дѣло откровенія, то не ясно
ли, что главнѣйшимъ занятіемъ христианина должно явиться изу-
ченіе этого самаго откровенія, т. е. богословія? Вогословіе и
изученіе библіи вскорѣ поглотили все мое вниманіе; они давали
мнѣ разумное основаніе вѣрить въ христіанство и въ то же
время давали такое же разумное основаніе не раздѣлять его
всецело. Въ продолженіе четырехъ лѣтъ я переживалъ страшную
борьбу, пока, наконецъ, выводъ, долго отвергавшийся мною какъ діа-
вольское навожденіе: „Здѣсь нѣтъ истины!"—не прозвучалъ для
моего внутрѳнняго слуха съ непобѣдимою силой. Я разскажу объ
этомъ въ слѣдующихъ главахъ. Я опишу обстоятельно,
насколько сумѣю, эту необыкновенную школу, которая настолько
разобщена съ современнымъ вѣкомъ, какъ будто ее отдѣляетъ отъ
насъ необъятная пустыня. Наконецъ, я попытаюсь показать, ка-
кимъ образомъ непосредственное изученіе христианства,
предпринятое съ самымъ искреннимъ и серьезнымъ намѣреніемъ,
лишило меня той доли вѣры, которая необходима всякому
чистосердечному пастырю, и внушила мнѣ, съ другой стороны, слишкомъ
большое чувство уваженія къ христіанству, чтобы я могъ
согласиться играть съ этими почтенными вѣрованіями гнусную ко-
медію.

Семинарія И с с и.
Въ приготовительной семинаріи св. Николая дю-Шардонне
вовсе не проходили философіи, курсъ которой, согласно програм-
мамъ духовныхъ учебныхъ заведеній, переносился въ высшую
семинарію. Кончивъ курсъ классическихъ наукъ въ школѣ, такъ
блестяще руководимой аббатомъ Дюпанлу, я перешелъ затѣмъ,
съ сотоварищами по классу, въ высшую семинарію, которая имѣ-
ла въ виду уже болѣе спеціальную духовную постановку образова-
нія. Высшей семинаріей Парижской епархіи является семинарія св.
Сульпиція, которая состоитъ какъ бы изъ двухъ школъ: Парижской
и подготовительнаго отдѣленія въ Исси, гдѣ въ продолженіе двухъ
лѣтъ проходится курсъ философіи. Эти двѣ семинаріи, собственно
говоря, представляютъ одно учебное заведеніе. Одна является про-
долженіемъ другой; обѣ въ извѣстныхъ случаяхъ соединяются
вмѣстѣ; преподавателями снабжаетъ ихъ одна и та же конгрега-
ція. Сенъ-Сюльписъ оказалъ на меня такое глубокое вліяніе, рѣ-
шительно содействуя цѣлому направленію моей жизни, что я
считаю необходимымъ дать его краткій исторический очеркъ и
обрисовать его основное направленіе и взгляды, чтобы показать,
до какой степени эти взгляды явились руководящимъ принци-
помъ всего моего умственнаго и нравственнаго развитія.
Сенъ-Сюльписъ своимъ возникновеніемъ обязанъ человѣку,
имя котораго не пріобрѣло въ мірѣ большой извѣстности; впро-
чемъ, известность рѣдко является удѣломъ тѣхъ, кто самъ бѣ-
житъ отъ славы и основной чертой характера которыхъ является
скромность. Жанъ-Жакъ Олье *) происходитъ изъ рода, давшаго
государству очень много даровитыхъ деятелей, и былъ современ-
никомъ и соотрудникомъ Винцента де-Поля, Бѳрулля, Адріана де-
Бурдуаза, Отуа, Эда и Шарля де-Гондрэна, этихъ основателей
конгрегацій, стремившихся къ реформамъ духовнаго воспитанія и
игравшихъ такую важную роль въ подготовкѣ эпохи XVII вѣка.
Ничто не можѳтъ сравниться съ упадкомъ церковныхъ нравовъ
въ царствованіе Генриха IV и въ началѣ царствованія Людовика
ХШ. Фанатизмъ католической Лиги не только не способство-
валъ улучшенію нравовъ, но, напротивъ, привелъ къ полной ихъ
распущенности. Все было позволительно въ это время, такъ какъ
*) Олье (і6о8—1657) приходской священник* въ Парижѣ.

СЕМИНАРІЯ ПССИ.
93
въ рукахъ защитниковъ правды всегда имѣлся карабинъ и шту-
церъ. Галльская живость временъ Генриха IV мало вообще
подходила къ утонченной набожности. Не все было плохо въ этой
открытой веселости во вкусѣ Рабле, которая въ ту эпоху вовсе
не считалась несовмѣстимой съ духовнымъ званіемъ. И мы имѣ-
емъ достаточно основаній отдать преимущество радостному и
возвышенному благочестію Пьера Камюса, друга св. Франциска
де-Саля, передъ этой жестокой и натянутой манерой, которая
впослѣдствіи была вполнѣ усвоена французскимъ духовенствомъ
и сдѣлала изъ него какую-то черную армію, чуждую и
враждебную міру. Но извѣотно, что въ 1640-мъ году воспптаніе
духовенства было далеко не въ духѣ тѣхъ взглядовъ и требо-
ваній, которые съ теченіемъ времени все болѣе и болѣе
утверждались въ обществѣ. Люди самыхъ различныхъ
направлений настоятельно требовали реформъ. Францискъ дѳ-Сапь
сознавался, что онъ не имѣлъ успѣха въ своихъ попыткахъ. Онъ го-
ворилъ Бурдуазу: „Семнадцать лѣтъ проработалъ я, стараясь
создать хотя бы трехъ священниковъ, будущпхъ помощниковъ
въ дѣлѣ реформы духовенства моей епархіи, но хорошо, если
мнѣ удалось создать полтора такпхъ священника". Тогда-то
появляются на сцену люди суроваго, почтеннаго бяагочестія, ко-
торыхъ я назвалъ выше. При посредствѣ конгрегацій новаго
типа, отличавшихся отъдревнихъ монашескихъ орденовъ и
несколько подражавшихъ іезуитамъ, они создаютъ семинарію,
старательно огражденный отъ взоровъ міра пптомникъ молодыхъ
служителей церкви. Произошло глубокое изиѣненіе. Изъ школъ
этихъ великихъ учителей духовной жизни выходитъ новое поко-
лѣніе пастырей, проникнутое совсѣмъ инымъ духомъ; въ мірѣ
церковномъ никогда не было болѣе дисциплпнированнаго, безу-
пречнаго, болѣе національнаго и даже болѣе просвѣщеннаго
духовенства; оно наполняетъ собою послѣднюю половину XVII и
все XVIII столѣтіе, a послѣдніе представители его исчезли, мо-
жетъ быть, лишь сорокъ лѣтъ тому назадъ. Въ эту же эпоху
усиленной деятельности представителей ортодоксальнаго вѣро-
учѳнія, вознпкаетъ и Портъ-Рояль, стоящій гораздо выше Сенъ-
Сюльписа, Сенъ-Лазара, Братства христіанскаго ученія и даже
конгрегаціи ораторіанцевъ, еслиимѣть въвиду сипу ума и силу
писательскаго дарованія, но которому недостаетъ важнѣйшей
католической добродѣтели—покорности. Портъ-Рояль, какъ и про-
тестантизмъ, постигло худшее изъ всѣхъ золъ. Онъ не
понравился большинству и постоянно держался въоппозиціи. Очень
часто бываѳтъ, что, возбудивъ чувства антипатіи въ родномъ краѣ,
начинаютъ сами ненавидѣть свою родину. Великое горе тогда
гонимому! онъ не только долженъ испытывать невольное страда-
Hie, но, что хуже, гоненіѳ отражается на его нравственной
личности; почти всегда гоненіе извращаетъ умъ и сушитъ сердце
человѣческое.
Среди этого кружка католическихъ реформаторовъ Ольѳ
является совершенно своеобразной фигурой. На его утонченной
набожности лежитъ какой-то своеобразный отпечатокъ; Настав-
леніе къ созерцательной жизни, почти не читаемое внѣ

94
ВОСПОМИНАНИЯ ДЪТСТВА и юности.
стѣнъ Сенъ-Сюльшіса, представляетъ собою одну изъ ігзумнтель-
нѣіішихъ книгъ, исполненную поэзіп и мрачной фнлософіи,
витающей въ области идей, напоминающихъ поминутно то Луи де-
Леона, то Спинозу. Идеалъ хрпстіанской жизни Олье вігдитъ въ
„состоянін смерти".
Что-жъ такое состояніе смерти? Это состояніе, когда сердие уже не можетъ
волноваться, когда мірскія прелести, слава, богатство являются для него столь
же безразличными, какъ и для мертвеца, пребывающаго безъ движенія и желаній,
безчувственнаго ко всему, что предъ нимъ происходить... Умершій можетъ придти
въ нѣкоторое движеніе извнѣ, его тѣло можетъ получить извѣстный толчекъ; но
это движеніе чисто внѣшнее; его не можетъ быть внутри, гдѣ нѣтъ уже болѣе
жизни, нѣтъ прежней крѣпости и силы. Такимъ-то образомъ душа, умершая внутренно,
можетъ вступать въ борьбу съ внѣшнимъ міромъ, можетъ быть волнуема извнѣ, но
внутри себя она пребываетъ мертвой и неподвижной по отношенію ко всему, что
предъ ней происходить.
Но этого еще мало. Олье воображаетъ, что выше этого со-
стоянія смерти стоитъ состояніе погребенія.
Мертвый все же сохраняетъ еще обликъ міра и плоти: іюкойиикъ еще со-
храняетъ образъ одного изъ сыновъ Адама; порою къ нему еще прикасаются; онъ
еще является дорогимъ для людей; но съ той минуты, какъ его похоронять, о немъ
ужъ не говорятъ ни слова,—его нѣтъ болѣе среди людей; смрадный трупъ является
предметомъ одного отвращенія; нѣтъ уже ничего милаго и дорогого; его попираютъ
ногами на кладбищѣ и никто не удивляется этому; такъ глубоко убѣжденіе міра, что
онъ уже—ничто, не жилецъ среди людей.
Мрачныя грезы Кальвина являются въ видѣ какихъ-то ра-
достныхъ взглядовъ Пелагія въ сравненіп съ тѣмъ страшнымъ
кошмаромъ, который внушаетъ нашему благочестивому
созерцателю первородный грѣхъ.
— Можете ли вы еще нѣсколько пояснить мнѣ, почему на нашу плоть слѣдуетъ
смотрѣть, какъ на сплошной грѣхъ?
— Она сплошной грѣхъ, потому что является олицетворенной наклонностью и
стремленіемъ къ грѣху, ко всякому грѣху; и если бы св. Духъ не сдерживалъ
нашей души и не окдзывалъ ей своей благодатной помощи, она давно была бы
увлечена неизмѣнно грѣховной наклонностью плоти.
— Боже мой! что же такое эта самая плоть?
— Это проявленіе грѣха и самое его начало.
— Если все это такъ, то почему же вы ежечасно не впадаете въ грѣхъ?
— Милосердіе Божіе отвращаетъ насъ отъ этого.
— Итакъ, одному Богу я обязанъ тѣмъ, что не успѣлъ совершить всѣ грѣхи, ка-
кіе только могутъ быть въ нашемъ мірѣ?
— Да... и это обычное мнѣніе всѣхъ святыхъ, потому что плоть съ такою силой
влечется къ грѣху, что одинъ только Богъ можетъ отвратить ее отъ этого.
— Можетъ быть, вы еще кое-что мнѣ поясните?
— Я скажу вамъ только то, что нѣтъ ни одного грѣха, который для насъ былъ
бы вполнѣ понятенъ; нѣтъ такого недостатка или испорченности, нѣтъ такого за-
блужденія или распутства, которыми не была бы исполнена плоть;—далѣе, нѣтъ
такого легкомыслія, безумія, глупости, совершить которыя не была бы способна наша
плоть въ любой часъ.
— Какъ! я могу сойти съ-ума, я буду въ изступленіи совершать невозможныя
глупости на улипахъ, среди толпы народа, если только Богъ не будетъ оказывать
мнѣ своей помощи?
— Мало еще того, чтобы соблюдать одну гражданскую порядочность, знайте, что
безъ благодати Божьей, безъ силы его духа, человѣкъ не можетъ освободиться ни
отъ какого грѣха, будь то распутство, какой нибудь срамъ, безчестіе, пьянство,
богохульство...
— Значитъ, наша плоть совершенно развращена?
— Какъ видите.
— Теперь я не удивлюсь, если вы мнѣ объявите, что надо ненавидѣтг, свою
плоть, что надо гнушаться самого себя и что человѣкъ, каковъ онъ есть, достоенъ

СЕМІІНАРІЯ ÏÏCCII.
95
проклятія, клеветъ, гоненія; нѣтъ, я теперь не буду удивляться этому. По-истинѣ,
нѣтъ такихъ золъ, такихъ несчастій, которыя не заслужилъ онъ благодаря своей плоти.
— Вы правы; ненависть, ііроклятіе, гоненіе, обрушившіяся на бѣса, должны
обрушиваться на плоть и всѣ ея стремленія.
— Итакъ, нѣтъ такой обиды, которую мы не должны бы были выносить въ твер-
додіъ убѣжденіи, что мы заслужили ее вполнѣ?
— Нѣтъ.
— И насъ не должны смущать ни презрѣніе, ни обиды, ни клеветы?
— Нѣтъ. Слѣдустъ поступать такъ, какъ поступилъ одинъ святой, когда его осу-
дили на казнь за преступленіе, имъ вовсе не совершенное: онъ не хотѣлъ
оправдываться, разсуждая самъ съ собою, что онъ могъ совершить подобное преступленіе
и тысячи другихъ, если бы Богъ попустилъ это.
— Итакъ, насъ должны гнать безпрестанно и люди, и ангелы, и самъ Богъ?
— Да, такъ бы слѣдовало.
— И всѣ грѣшники должны сдѣлаться нищими и жалкими, какъ бѣсы?
— Да, и даже болѣе: грѣшниковъ надо лишить всѣхъ тѣлесныхъ и духовныхъ
способностей и отнять у нихъ всякій даръ Божій.
Поборникъ христіанскаго смиренія, Олье вѣрптъ, что дѣлаетъ
благое дѣло, посрамляя человѣческую природу и смѣиіивая ее
съ грязью. Онъ имѣлъ видѣнія, минуты дз7шевной благодати, о
чемъ свидѣтельствуютъ подлинныя его записки, составленныя
имъ для своего духовника и сохранившіяся въ семинаріи Св. Суль-
пиція до нашихъ дней. Отъ времени до времени онъ прерываетъ
самъ себѣ размышленіями въ такомъ родѣ: „Порою я
совершенно падаю духомъ, перечитывая всѣ эти издевательства. Мнѣ
кажется, что для уважаемаго настоятеля они окажутся пустой
тратой времени, что этимъ я, можетъ, быть, только потѣшаю его.
Я сожалѣю о тѣхъ часахъ, которые онъ долженъ затратить на
чтеніе, и мнѣ кажется, что онъ въ концѣ концовъ посовѣтуетъ
мнѣ оставить писаніе глупыхъ и грубыхъ насмѣшекъ, которыя
становятся прямо невыносимыми".
Но Олье, какъ почти всѣ мистики, является не только стран-
нымъ мечтателемъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и замѣчательнымъ орга-
низаторомъ. Вступивъ въ молодые годы въ духовное сословіе,
онъ, благодаря вліятельнымъ семейнымъ связямъ, былъ назна-
ченъ кюре въ приходѣ Св. Сульпиція, который въ то время
былъ еще въ зависимости отъ Сенъ-Жёрменскаго аббатства. Его
нѣжное, утонченное чувство набожности грубо оскорблялось
массой явленій, казавшихся въ то время для многихъ совершенно
безобидными; такъ. напримѣръ, въ церковной кладовой было
устроено что-то вродѣ кабачка, гдѣ пѣвчіе занимались
выпивкой. Онъ мечталъ о духовепствѣ на свой образецъ: исполнен-
номъ набожности и усердія, искренно любящемъ свое дѣло. Много
святыхъ деятелей работало въ томъ-же направленіи: но пріемы
Олье дышали несомненной оригинальностью. Одинъ только Ад-
ріанъ де-Бурдуазъ понялъ реформу духовенства такъ же, какъ и
онъ. Действительно новая идея этихъ двухъ основателей
заключалась въ томъ, что они старались достигнуть улучшѳнія бѣлаго
духовенства при помощи института священниковъ, живущихъ
среди мірянъ ж занятыхъ не только своими обязанностями по
приходу, но ж воспитаніемъ юношей, будущихъ служителей
церкви.
Олье и Бурдуазъ, являясь настоящими реформаторами и
главами конгрегацій, оставались по прежнему приходскими свя-

96
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
щенниками, одинъ въ приходѣ Св. Сулыгиція, другой въ при·
ходѣ Св. Николая дю-Шардонне. А самъ уже приходъ далъ
жизнь семинаріи. Эти святые дѣятели соединили своихъ свя-
щенниковъ въ общины, сдѣлавшіяся школами духовнаго сословія,
чѣмъ-то вродѣ пансіоновъ, гдѣ молодые люди, готовившееся къ
церковной карьерѣ, воспитывались въ духѣ благочестія. Одно
обстоятельство дѣлаяо созданіе этихъ школъ легкимъ, а самыя
школы не опасными для государства: он-Ь не имѣли въ своихъ
стѣнахъ преподавателей. Бсѣ профессора богословія преподавали
только въ Сорбоннѣ. Сюда и стекались для слушанія богослов-
скпхъ иаукъ молодые сюльписьены и николаиты. Такимъ обра-
зомъ обученіе оставалось національнымъ и общественнымъ.
Закрытое заведеніе назначалось лишь для религіозно-нравствен-
наго воспитанія. Это напоминаетъ собою современные пансіоны,
посылающіе своихъ питомцевъ для ученія въ лицеи. Въ Парижѣ
существовалъ лишь одннъ курсъ богословія—это оффиціальный
курсъ въ уипверситетѣ. Въ стѣнахъ же семи наріи
ограничивались репетиціями и практическими занятіями. Конечно, въ очень
скоромъ времени это обратилось въ фикцію. Я слышалъ отъ
старыхъ воспптанниковъ Сенъ-Сюльписа, что въ иослѣдніе годы
XVIII в., въ Сорбонну почти ужъ не ходили, въ томъ убѣжде-
ніи, что тамъ многому не научишься и что вообще школьныя
конференціп пріобрѣлп первенствующее значеніе въ сравненіи
съ оффпціальнымп уроками. Такая организація, очевидно, весьма
напоминаетъ настоящую систему Нормальной школы и ея от-
ношенія къ Сорбоннѣ. Со времени Конкордата обученіе въ се-
минаріи становится вполнѣ обособленнымъ. Наполеонъ не поду-
малъ о возстановленіи прежней монополіи богословскаго
факультета. Для этого надо было обратиться къ Римской куріи за цер-
ковнымъ разрѣшеніемъ, но имперское правительство нисколько
этпмъ не интересовалось. Съ другой стороны, Эмери опасался
возбуждать объ этомъ вопросъ. О старой системѣ у него не
сохранилось хорошпхъ воспоминаній; онъ находилъ лучше всего
держать своихъ воспптанниковъ поближе къ себѣ. Такимъ об-
разомъ конференціи intra rauros обратились въ регулярный
курсъ ученія. Но такъ какъ въ Сенъ-Сюльписѣ, вообще, ничто
не мѣняется, то старыя названія сохранились. Въ семинаріи
нѣтъ π ρ en о д а в a τ ел е й (professeurs): всякійчлѳнъ конгрегаціи
носптъ одинъ и тотъ же титулъ руководителя (directeur).
Общество, основанное Олье, сохранило до временъ Рево-
люціи свой почтенный характеръ скромности и житейской
добродетели. Въ области богословія вліяніе его было ничтожно.
Оно не было проникнуто такимъ независимымъ и возвышеннымъ
характеромъ, какъ Портъ-Рояль. Члены его являлись въ большой
степени молинистами, чѣмъ это было необходимо, и не избѣ-
жали той жалкой пошлости, которая какъ бы составляетъ по-
слѣдствіе отсталыхъ взглядовъ всякаго ортодокса и
искупительной жертвы его добродѣтелей. Тѣмъ не менѣе недображела-
тельное отношеніе Сенъ-Симона къ этимъ благочестивымъ пас-
тырямъ несколько несправедливо. Въ великой арміи Церкви
это были лишь инструкторы, унтѳръ - офицеры, отъ которыхъ

СЕМИНАРІЯ ИССИ.
97
несправедливо было бы требовать изящныхъ манеръ
образованные офицеровъ. Конгрегація, при помощи своихъ многочислен-
ныхъ отдѣленій въ провпнціи, имѣла рѣшающеѳ вліяніе на воспита-
ніе французскаго духовенства; въ Канадѣ она достигла своего рода
религіознаго верховенства, которое прекрасно ужилось рядомъ
съ англійскимъ господствомъ, ревниво охраняющимъ старпнныя
права, и дожило вплоть до иашихъ дней.
Революція не имѣла никакого вліянія на общество св. Суль-
ппція. Одинъ изъ тѣхъ холодныхъ, непоколебимыхъ умовъ, ко-
торыхъ всегда было достаточно въ обществѣ, возстановилъ
обитель совершенно на тѣхъ же осиованіяхъ: Эмери,—образованный
священникъ съ умѣренно-галлпканскпмн взглядами,—благодаря
поянѣйшей довѣренности, которую онъ сумѣлъ внушиіь
Наполеону, добился необходимыхъ полномочій. Онъ сильно
удивился бы, если бы ему сказали по этому поводу, что п]зосьба о
разрѣшеніи является низкой уступкой предъ свѣтской властью,
почти нечестіемъ. Такимъ образомъ все устроилось по прежнему,
какъ было до Революціи; двери привѣсили на тѣхъ же самыхъ
петляхъ; и такъ какъ отъ временъ Олье до Революціи здѣсь
ничто не изменилось, то въ Парижѣ такимъ образомъ могъ
существовать уголокъ XVII столѣтія, сохранявшій вполнѣ старпнныя
черты.
Сенъ-Сюльписъ оставался среди общества, столь отлпчнаго
отъ прежняго, тѣмъ, чѣмъ онъ былъ всегда: умѣренно настроен-
нымъ, почтительнымъ въ отношеніп гражданскпхъ властей, чуж-
дымъ всякпхъ стремленій къ политической борьбѣ. 1) Повинуясь
существующимъ законамъ, онъ. благодаря мудрымъ мѣропрія-
тіямъ Эмери, не зналъ рѣшптелыто ничего, что происходило въ
мірѣ. Послѣ 1830 года былъ моментъ, когда возбужденіе было
довольно сильно. Эхо современныхъ страстныхъ споровъ порою
проникало въ ст£ны семинаріп; особый успѣхъ выпалъ на долю
рѣчей Могена (не знаю ужъ почему); особенно волновали онѣ
незрѣлыхъ юношей. Однажды одинъ изъ нихъ прочпталъ
настоятелю Дюкло одно мѣсто изъ рѣчи въ собраніи, которое
показалось ему особенно ужаснымъ. Старый священникъ, наполовину
погруженный въ Нирвану, едва его слушалъ. Подъ конецъ,
пробудившись отъ своего усыпленія и стиснувъ руку молодого че-
ловѣка, онъ проговорилъ: „Очевидно, мой другъ, эти люди рѣдко
обращаются съ молитвой къ Богу". Эти слова мнѣ пришли на
память по поводу нѣкоторыхъ рѣчей. Какъ, въ самомъ дѣлѣ,
просто объясняются этимъ хотя-бы рѣчи Клемансо,—вѣроятно,
онъ тоже рѣдко возноситъ свою молитву къ Богу!
Эти старые безподобные мудрецы ничѣмъ уже не
волновались. На міръ они смотрѣли, какъ на шарманку, повторяющую
однѣ и тѣ-же пьесы. Однажды на площади св. Сульппція
послышался какой-то шумъ. „Умремъ вмѣстѣ въ нашей церкви!"—
обратился къ намъ съ воззваніемъ добрѣйшій **, который вообще
очень скоро приходилъ въ восторженное настроеніе. „Пока я не
]) Мои воспоминанія относятся къ 1842—1845 годамъ. Думаю, что съ тѣхъ
поръ здѣсь ничто не измѣнилось.

98
ВОСІІОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
вижу въ этомъ необходимости,"—возразилъ ему ***, человѣкъ
болѣѳ спокойный и менѣе склонный къ разнаго рода увлече-
ніямъ, и всѣ по прежнему продолжали прогуливаться небольшими
группами подъ навѣсами двора.
Въ минуты современныхъ религіозныхъ споровъ сюль-
ппсьены сохранили такое-же благоразумное и нейтральное ло-
ложеніе, несколько воодушевляясь лишь въ тѣхъ случаяхъ,
когда что-либо грозило епископскому авторитету. Они весьма
скоро разгадали сокровепный ядъ Ламеннэ и оттолкнули его
отъ себя. Богословскій романтизмъ Лакордера и Монталамбера
также не могъ вызвать у ннхъ большого сочувствія. Ихъ непрі-
ятно поражало это догматическое невѣжество, и полное безсиліе
этой школы въ области мышяенія. Имъ всегда казалась опасной
подобная котолическая журналистика. Ультрамонтанство явилось
для этихъ суровыхъ учителей прежде всего лишь удобнымъ
средствомъ пмѣть всегда дѣло съ отдаленной властью, часто
плохо освѣдомленной по пзвѣстнымъ вопросамъ, вмѣсто близко
находившейся власти, которую обмануть не такъ легко. Прежніе
воспитанники семинаріи, проходившіе до Революдіи курсъ уче-
нія въ Сорбоннѣ, открыто высказывались противъ четырехъ
требований 16S2 года. Боссюэ являлся для нихъ настоящимъ ора-
куломъ; Бойе, одинъ изъ наиболѣе почтенныхъ руководителей,
совершплъ путешествіе въ Римъ и пмѣлъ тамъ съ папой Гри-
горіемъ XVI переговоізы по поводу галлпканскнхъ предложеній.
Онъ утверзвдаяъ, что папа ничего не могъ возразить противъ
ого доводовъ. Правда, онъ нѣсколько ослаблялъ значеніе своей
нобѣды нризнаніемъ, что никто не отнесся къ нему съ полной
серьезностью и что въ Ватиканѣ много смѣялись надъ и о m о
а и t е d і 1 и ν і а η о: такъ · окрестили его папскіе приближенные.
Было бы лучше, если бы его выслушали. Около 1840 года все
это переменилось. Старнковъ до-революціонной эпохи уже не
было въ живыхъ; молодые почти всѣ перешли къ положенію о
папской непогрѣшимостп; но еще оставалось глубокое различіе
между этими молодыми ультрамонтанами и смѣлыми хулителями
схоластики и галликанской Церкви, которые вышли изъ школы
Ламеннэ. Оенъ-Сильпнсъ, вообще, никогда не выступалъ съ такой
рЬшительностьто противъ разъ установленнаго порядка.
Нельзя отрицать того, что въ данномъ случаѣ
обнаруживалось извѣстное враждебное отношение къ таланту, своего рода
рутина схоластиковъ, которымъ непріятны эти надоѣдливые
новаторы, выступают,іе противъ старпнныхъ ихъ взглядовъ. Но въ
общемъ поведеніи этихъ разсудительныхъ руководителей
обнаруживался и настоящій практический тактъ. Они видѣли, какъ
опасно быть роялистами въ большей степени, чѣмъ самъ
король, и знали, какъ легко перейти отъ одной крайности къ
другой. Люди, меяѣе свободные, чѣмъ они, отъ всякаго самолюбія,
торжественно радовались бы въ тотъ день, когда Ламеннэ,
главный творецъ этихъ блестящихъ парадоксовъ, недавно чуть-ли
не обвинявшій ихъ въ ереси и равнодушіи къ святому престолу,
самъ обратился въ еретика, открыто называя римскую Церковь
могилой всякой живой души и матерью заблужденій. Старина

СЕМИНАРШ ИССИ.
99
должна оставаться стариной; поскольку она является таковой,
она достойна всяческаго почтенія. Можно ли представить себѣ
что либо болѣе непріятное, чѣмъ поведеніе пожилого, солиднаго
человѣка, который сталъ бы вдругъ маскировать свою походку
и наряжаться по послѣдней модѣ, какъ какой-нибудь свѣтскій
юноша?
Благодаря такимъ свободнымъ взглядамъ, Сенъ-Сюльписъ съ
религіозной точки зрѣнія является въ самомъ безупречномъ свѣ-
тѣ. Въ Сенъ-Сюльписѣ не допускалось ни малѣйшаго ослабленія
догматовъ Овященнаго Писанія; на Отдевъ Церкви, соборы и
ученыхъ богослововъ здѣсь привыкли смотрѣть какъ на
источники христианства. Здѣсь не доказывали божественности Іисуса
Христа, ссылаясь на Магомета или на битву при Маренго. Эти
богословскіе фарсы, имѣвшіе такой блестящій успѣхъ въ Соборѣ
Богоматери благодаря ловкимъ и красивымъ фразамъ, не
производили никакого впечатлѣнія здѣсь на этихъ сосредоточенныхъ хри-
стіанъ. Они не думали чтобы религіозное ученіе нуждалось въ
какомъ нибудь смягченіи или прикрасахъ применительно къ со-
временнымъ взглядамъ. Они обнаруживали слабость своей
критической мысли, воображая, что католицизмъ ученыхъ богослововъ
есть настоящая религія Іисуса и апостоловъ; но зато они
нисколько не старались выдумать для свѣтскаго общества какое-то
новое христианство, подходящее къ ихъ взглядамъ и понятіямъ.
Вотъ почему серьезное изученіе (не лучше ли сказать—реформа?)
христіанства скорѣе явится изъ стѣнъ Сенъ-Сюльписа, чѣмъ отъ
дѣятелей вродѣ Лакордера или Гратри, и еще менѣе со стороны
школы Дюпанлу, гдѣ все такъ подслащено и ложно пріукрашено,
гдѣ является вовсе не то христіанство, которое вытекаетъ изъ
рѣшеній Тридентскаго и Ватиканскаго соборовъ, но какое-то
другое христіанство, представляющее собою подобіе тѣла безъ
костей, безъ твердаго остова,—вѣроученіе, лишенное какъ разъ
самой существенной своей части. Успѣхи, достигнутые подобными
проповѣдниками, не принесутъ пользы ни религіи, ни человѣче-
ской мысли. Думая воспитать христіанъ, въ самомъ дѣлѣ порож-
даютъ лишь людей съ извращеннымъ мышленіемъ или недале-
кихъ политиковъ. Да, путаница понятій страшнѣе чѣмъ сама
ложь! „Истина,—какъ прекрасно выразился Беконъ:—исходитъ
скорѣѳ изъ заблужденій, чѣмъ изъ общей сбивчивости мысли".
Такимъ образомъ среди того напыщеннаго краснорѣчія,
которое въ послѣднее время совершенно завладѣло областью хри-
стіанской апологетики, осталась одна школа съ солидными убѣ-
жденіями,—школа, чуждающаяся всякаго блеска, гнушающаяся вся-
кимъ успѣхомъ. Скромность всегда являлась лучшимъ удѣломъ
общества сюльписьеновъ. Вотъ почему оно всегда совершенно
равнодушно относилось къ литературѣ; они почти изгнали ее и
никогда не желали подойти къ вей поближе. Усвоивъ себѣ
привычку выступать въ печати не иначе,. какъ подъ прпкрытіемъ
анонима, они пишутъ при этомъ какимъ-то общимъ, неопрѳдѣ-
леннымъ слогомъ. Они прекрасно понимаютъ всю суетность и
всѣ неудобства, соѳдиненныя съ дарованіемъ, и не хотятъ
обладать имъ. Ихъ можно охарактеризовать однимъ , словомъ—по-

100
ВОСПОМИНДНІЯ ДЪТСТВА и юности.
средствённость; но эту посредственность они избрали
добровольно и возвели ее въ систему. Они стремятся къ ней вполнѣ
сознательно. О союзѣ іезуитовъ съ сюльписьенами Мишле
выразился, что это—„супружество смерти съ пустотой". Конечно, это
вѣрно, но Мишле не совсѣмъ ясно представлялъ себѣ, что эта
пустота нравится имъ сама по себѣ. А въ такомъ случаѣ здѣсь
заключается даже нѣчто трогательное; въ Сенъ-Сюльписѣ
воздерживались вообще отъ всякаго мышленія изъ боязви дурныхъ
мыслей. Этимъ благочестивымъ наставникамъ казалось, что самое
опасное изъ всѣхъ возможныхъ заблужденій—это заблужденіе
литературное, но благодаря именно этому ихъ манера выражать
свои мысли на письмѣ была очень замѣчательна. Только въ од-
номъ Оенъ-Сюльписѣ умѣютъ писать такъ, какъ писали въ Портъ-
Роялѣ,—съ тѣмъ полнымъ невниманіемъ къ формѣ, которое слу-
житъ лучшимъ доказательствомъ искренности чувствъ.
Положительно никогда эти добрѣйшіе наставники не помышляли о томъ,
что среди ихъ питомдевъ можетъ находиться будущій
писатель или ораторъ. Они непрестанно внушали ту мысль, что
никогда не слѣдуетъ говорить о себѣ лично, и, если случится
когда нибудь высказать что либо по этому поводу, то слѣдуетъ
говорить просто, какъ бы скрываясь отъ чужого взора.
Дорогіе наставники! легко вамъ было это говорить, храня
такое глубокое незнаніе міра, что дѣлаетъ вамъ великую честь.
Но если бы вы знали, до какой степени мало цѣнитъ міръ
истинную скромность, вы поняли бы, насколько трудно для
литературы примѣненіе вашихъ принциповъ. Что сталось бы, если-бы
Шатобріанъ соблюдалъ постоянную скромность? Вы были правы,
когда сурово осуждали шарлатанскіе пріемы той теологіи, которая
находилась уже при послѣднемъ издыханіи и при помощи свѣт-
скихъ средствъ добивалась послѣднихъ апплодисментовъ. Но,—
увы!—ваша теологія остается при васъ, и кто что-либо скажетъ о
ней? У нея лишь одинъ недостатокъ—тотъ, что она мертва. Ваши
руководящее литературные взгляды походятъ на риторику Хри-
зиппа, о которомъ Цидеронъ выразился, что она превосходно
можетъ научить молчанію. Выступая въ роли оратора или
писателя прежде всего желаютъ успѣха. Существеннымъ здѣсь
является то, чтобы не нести жертвы, а вы, преисполненные такихъ
чувствъ искренней справедливости и скромности, краснорѣчиво
проповѣдывали именно это.
Сѳнъ-Сюльписъ, гдѣ такъ презрительно относились къ ли-
тературѣ, совершенно невольно является превосходной школой
литературнаго стиля, такъ какъ основнымъ правиломъ въ
области слога должно быть признано сосредоточенное вииманіе къ
той мысли, которую желаютъ внушить читателю,—следовательно,
воодушевленіеизвѣстной мыслью. Это, конечно, имѣетъ
несравненно большую цѣнность, чѣмъ риторика Дюпанлу и гонгоризмъ
новокатолической школы. 1) Въ Сенъ-Сюльписѣ обращаютъ вни-
1) Гонгоризмъ—вычурный, утонченный стиль, блещущій черезчуръ смѣлыми,
подчасъ нелѣпыми и неясными метафорами и преувеличенными гиперболами. Родо-
начальникомъ этого литературнаго наиравленія былъ извѣстный испанскій поэтъ
Гонгоръ (XVII в.).

СЕМИНАРІЯ ИССИ.
101
маніе прежде всего на сущность предмета. Богословіе здѣсь имѣ-
етъ первостепенное и безусловное значеиіе, и если, вообще, изу-
ченіе наукъ здѣсь не оказывало большого вліянія, такъ это
потому, что католичество, какъ цѣлое, и особенно католичество во
Франціи, слишкомъ мало способно для творческой работы. Но
все-таки въ наше время Оенъ-Сюлъписъ успѣлъ выдвинуть пзъ
своей среды такого богослова, какъ Каррьера, громадный трудъ
котораго въ нѣкоторыхъ своихъ частяхъ отличается большою
глубиной; такихъ ученыхъ какъ Госслена и Фальона, которымъ
нельзя не быть обязаннымъ за ихъ добросовѣстныя изслѣдованія;
такихъ филологовъ, какъ Гарнье, и, въ особенности, Ле-Гира,—
единственныхъ выдающихся преподавателей, созданныхъ во Фран-
ціи католической школой въ области критики священнаго писанія.
Но не этимъ хотѣли бы похвалиться благочестивые
воспитатели: Сенъ-Оюльписъ прежде всего есть школа добродѣтели.
Благодаря именно этой добродѣтели Сенъ-Сюльписъ и является
чѣмъ-то архаическимъ, какимъ-то пережиткомъ далекой
старины за двѣсти лѣтъ до насъ. Многія изъ моихъ сужденій удивля-
ютъ свѣтскихъ людей, потому что имъ не пришлось видѣть того,
что видѣлъ я. Я видѣлъ въ Сенъ-Сюльписѣ настоящія
чудеса доброты, скромности, личнаго самоотверженія, на которыя
только способно наше поколѣніе, хотя я долженъ признаться, что все
это совмѣщалось здѣсь съ самымъ узкимъ міровоззрѣніемъ. Влія-
нія той добродѣтели, которая хранилась въ Сенъ-Сюльписѣ,
хватило бы на цѣлый свѣтъ: глубоко понимая это, я не могъ не
быть очень требовательнымъ по отношенію къ инымъ учрежде-
ніямъ. Среди современниковъ я встрѣтилъ лишь одного человѣка,
который достоенъ стать рядомъ съ представителями Сенъ-Сюль-
писа: это—Дамиронъ. Тѣ, которые знали Дамирона, узнали, что
такое сюльписьенъ. Другія же лица никогда не поймутъ,—какія
богатства хранятъ эти старыя школы, исполненныя однихъ лишь
чувствъ необыкновенной скромности и почтительности, чтобы
сберечь эти сокровища добра и передать ихъ людямъ.
Таково было то воспитательное учрежденіе, гдѣ я провелъ
четыре года въ самый рѣшительный моментъ своей жизни. «Я
чувствовалъ себя здѣсь въ родной стихіи. Въ то время какъ
большинство моихъ сотоварищей, избалованныхъ несколько притвор-
нымъ гуманизмомъ Дюпанлу, никакъ не могли свыкнуться со
схоластикой, я съ особеннымъ удовольствіемъ принялся за эту
горькую корку; вѣроятно, уистити съ такимъ же наслажденіемъ
грызетъ свой орѣхъ. Въ лицѣ этихъ почтенныхъ и добрыхъ
пастырей, исполненныхъ глубокой вѣрой и желаніемъ добра, я
вновь увидѣлъ своихъ первыхъ наставниковъ изъ южной
Бретани. Семинарія св. Николая дю-Шардонне со своей поверхностной
риторикой явилась для меня чѣмъ-то случайнымъ, и вліяніе ея
слѣдуетъ признать очень сомнительнымъ. Теперь я бросалъ
слова и принимался за дѣло. Наконецъ, я приступалъ къ серьезнымъ
занятіямъ, къ самому точному анализу той христіанской вѣры,
которая болѣе чѣмъ когда либо являлась въ моихъ глазахъ
руководящей истиной.

102
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА И ЮНОСТИ.
II.
Какъ я уже сообщалъ раньше, двухлѣтній курсъ философіи,
служащій введеніемъ въ изучекіе богословія, преподается не въ
Парижѣ, а въ загородномъ отдѣленіи семинаріи въ Исси, распо-
ложенномъ вблизи деревни того же имени, почти тотчасъ же за
послѣдними домами Вожирара (прежде предмѣстье Парижа). Зда-
ніе, простираясь въ длину, прилегаетъ къ обширному парку, и
въ немъ замѣчателенъ лишь центральный павильонъ, который
поражаетъ знатока своимъ легкимъ, изящнымъ стилемъ. Этотъ
павильонъ служилъ дачнымъ мѣстопребываніемъ Маргариты Ва-
луа, первой жены Генриха IV, начиная съ 1606 года до самой
смерти ея въ 1615 году. Умная, и вмѣстѣ съ тѣмъ вѣтреная
принцесса, по отношенію къ которой не слѣдуетъ быть болѣе суро-
вымъ, чѣмъ былъ тотъ, кто на это имѣлъ наибольшее право,
окружила себя здѣсь самыми блестящими умами того времени.
Маленькій Олимпъ въ Исси Мишеля Бутру рисуетъ намъ
картину этого двора, въ которомъ, право, было достаточно
искренней веселости и остроумія.
Je veux d'un excellent ouvrage,
Dedans un portrait racourcy,
Représenter le païsage
Du petit Olympe d'Issy,
Pourvu que la grande princesse,
La perle et fleur de l'univers,
A qui cet ouvrage s'addresse
Veuille favoriser mes vers.
Que l'ancienne poésie
Ne vante plus en ses écrits
Les lauriers du Daphné d'Asie
Et les beaux jardins de Cypris,
Les promenoirs et le bocage
Du Tempe frais et ombragé,
Qui parut lors qu'un marescage
En la mer se fust deschargé.
Qu'on ne vante plus la Tauraine
Pour son air doux et gracieux,
Ny Chenonseaus, qui d'une reyne
Fut le jardin délicieux,
Ny le Tivoly magnifigue,
Où, d'un artifice nouveau,
Se faict une douce musique
Des accords du vent et de l'eau.
Issy de beauté les surpasse
En beaux jardins et près herbus,
Dignes d'estre au lieu de Parnasse
Le séjour des soeurs de Phébus.

СЕМИНАРІЯ ИССИ.
103
Mainte belle source ondoyante,
Découlant de cent lieux divers,
Maintient sa terre verdoyante,
Et ses arbrisseaux toujours verds.
Un vivier est à l'advenue
Près la porte de ce verger,
Qui, par une sente cogniie,
En l'estang se va descharger;
Comme on voit les grandes rivières
Se perdre au giron de la mer,
Ainsi ces sources fontenières
En l'estang se vont renfermer.
Une autre mare plus petite,
Si l'on retourne vers le mont
Par l'ombre de son boys invite
De passer sur un petit pont,
Pour aller au lieu des délices,
Au plus doux séjour du plaisir,
Des mignardises, des blandices,
Du doux repos et du loysir. *)
Послѣ смерти королевы Маргариты дворецъ былъ проданъ
и принадлежалъ различнымъ ларижскпмъ семействамъ, которыя
и жили въ немъ приблизительно до 1655 года. Олье освятилъ
домъ, который до тѣхъ поръ ничто не готовило къ
благочестивому назначенію, живя въ немъ въ послѣдніе годы своей жизни.
Его иреемникъ, Бретоивилье, передалъ домъ обществу Сѳнъ-
Сюльписъ и сдѣлалъ его вспомогательнымъ отдѣленіемъ
парижской семинаріи. Въ павнльонѣ королевы ничего не измѣнили;
*) Изъ цѣлаго ирекраснаго произвел.енія я возьму лишь небольшую картину;
я хочу нарисовать предъ вами пейзажъ маленькаго Олимпа въ Исси. Да взглянетъ
милостиво на эти стихи благородная принцесса, эта жемчужина, этотъ цвѣтокъ
вселенной, которой посвящается этотъ трудъ.—Пусть древняя поэзія не особенно
увлекается описаніемъ лавровъ Дафны и прекрасныхъ садовъ Киприды или живописныхъ
мѣстъ для прогулокъ и рощицы въ прохладной и тѣнистой Тампейской долинѣ,
которая появилась на свѣтъ иослѣ того, какъ воды болотистаго озера ушли въ море!—
Пусть не особенно увлекаются провинціей Турэнъ съ ея ласкающимъ, прелестнымъ
видомъ, илиШенонсо, гдѣ раскинулся восхитительный садъ королевы, или пыш-
нымъ Тиволи, гдѣ новѣйшее искусство сумѣло создать прелестную музыку изъ ак-
кордовъ вѣтерка съ водяными струями.—Исси превосходить ихъ своей красотою:
его прекрасные сады, его зеленыя лужайки достойны стать мѣстожительствомъ. се-
стеръ Феба вмѣсто стараго Парнасса. Прелестные игривые источники, изливаясь, по
всюду, то здѣсь, то тамъ, поддерживаютъ зелень полей и свѣжесть кустарниковъ...—
Въ аллеѣ, недалеко отъ входа въ фруктовый садъ, находится резервуаръ, изъ ко-
тораго извилистой дорожкой воды убѣгаютъ въ прудъ. Подобно тому, какъ великія
рѣки теряются въ морскомъ просторѣ, такъ эти прохладные источники сливаются
вмѢсгб въ этомъ прудѣ...—Другое озерце, еще меньше перваго, поближе вонъ къ
тому пригорку, своей тѣнистой рощей какъ-бы приглашаетъ насъ пройти по этому
маленькому мостику, который ведетъ въ отрадный уголокъ, гдѣ пребываетъ тихая
радость, нѣжныя и коварныя ласки, сладкій покой и безпечность.

104
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
только прибавили длинныя пристройки съ боковъ и слегка
подновили живопись. Венеры обратились въ мадоннъ; амуровъ
превратили въ ангеловъ; эмблемы съ испанскими изреченіями,
наполнявшія промежутки, никого не шокировали. Прекрасную
комнату, украшенную изображеніями вполнѣ свѣтскаго характера,
лѣтъ около пятидесяти тому назадъ покрыли штукатуркой; мо-
жетъ быть, и теперь еще возможно смыть ее и возстаиовить ста-
рыя украшенія. Что касается парка, воспѣтаго поэтомъ Бутру,
то онъ остался въ совершенно томъ-же видѣ; только къ нему
прибавилось не мало благочестивыхъ предметовъ и статуй раз-
ныхъ святыхъ. Домикъ, украшенный надписью и двумя бюстами,
прѳдставляетъ собою то мѣсто, гдѣ Боссюэ и Фенелонъ, Трон-
сонъ и Ноайль вели долгія бесѣды о квіетизмѣ и пришли късо-
глашенію относительно тридцати четырехъ положеній о
созерцательной жизни,—это такъ называемыя „положенія Неси". Далѣе
въ глубинѣ аллеи изъ громадныхъ деревьевъ, вблизи маленькаго
кладбища общины св. Сульпиція, возвышается часовня, которая
воспроизводитъ съ внутренней стороны с в. Домъ въЛорето;
къ этой часовнѣ съ особенной любовью обращались благочести-
выя чувства сюльписьеновъ, которые украшали ее своей
любимой эмблематической живописью. Я вижу еще и теперь предъ
собою мистическую Розу, Башню изъ слоновой кости, золотыя
Ворота, предъ которыми раннимъ утромъ я проводилъ долгіе
часы въ какомъ-то мечтательномъ состояніи. Прекрасныя изображе-
нія Hortus conclusus, fons signatus1) въ видѣминіатюрной
стѣнной живописи погружали меня въ безконечныя мечтанія; но мое
чистое, цѣломудрѳнное воображеніе расплывалось въ непрѳдѣлен-
ныхъ чувствахъ благочѳстія. Увы!—вѣроятно, этотъ прекрасный
таинственный паркъ уже опустошили война и Коммуна. Послѣ
собора Трегье онъ былъ второй колыбелью моей мысли.
Цѣлые часы просиживалъ я на каменной скамьѣ подъ тѣныо
длинныхъ грабовыхъ аллей, погружаясь въ чтеніѳ какой-нибудь,
книги. Съ тѣхъ поръ я пріобрѣлъ (вѣроятно, вмѣстѣ съ
ревматическими болями) особенную любовь къ нашей влажной, осенней
природѣ сѣвера Франціи. Если впослѣдствіи я полюбилъ Гермонъ
и золотистые склоны Антиливана, то это объясняется своего рода
полярпзаціей, которая является закономъ въ области любви и
склоняетъ насъ стремиться къ тому, что составляетъ прямую
противоположность съ нами. Мой первый идеалъ—безмолвная
грабовая аллея янсенистовъ XVII вѣка въ октябрскіѳ дни, когда въ
воздухѣ разлита какая-то свѣжесть и такъ рѣзокъ запахъ опав-
шихъ листьевъ. Завидя гдѣ-нибудь въ департаментѣ Сены-Уазы
или Сены-Марны старинный французскій домъ, съ садомъ, окру-
женнымъ живой изгородью, я невольно переношусь своимъ во-
ображеніемъ къ тѣмъ суровымъ книгамъ, которыя нѣкогда
читались подъ сводами этихъ аллей. Стоитъ глубоко пожалѣть того,
кто не испытывалъ этихъ приливовъ грусти и не знаетъ, сколько
горькихъ минутъ мы должны пережить сначала, чтобы затѣмъ
узнать дѣйствительныя радости сердца.
1) Садъ запертъ, водометъ опечатанъ.

СЕМИНАРІЯ ИССИ.
105
Во взаимныхъ отношеніяхъ руководителей и воспитанни-
ковъ въ семинаріи Св. Оульпиція установилась какая-то
степенность и непринужденность. Навѣрно, во всѳмъ мірѣ нѣтъ такого
учебнаго заведенія, гдѣ ученикъ пользовался бы подобной
свободой. Въ Парижской семинаріи можно было учиться въ про-
долженіе трехъ лѣтъ и ни разу не вступить въ какія-либо
серьезный сношеиія хотя бы съ однимъ изъ руководителей.
Предполагается, что общій строй учѳбиаго завѳденія устанавливается
самъ собой. Руководители ведутъ точно такую же жизнь, какъ
и воспитанники, и занимаются ими такъ мало, какъ только это
возможно. Кто хочетъ работать, тотъ найдетъ здѣсь наилучшія
условія для этого. Кто не чувствуетъ любви къ труду, тотъ
можетъ ничего не дѣлать, и нужно признаться, что весьма мно-
гіе широко пользуются этой возможностью. Провѣрка знаній,
экзамены—здѣсь сведены почти къ нулю; соревнованій нѣтъ π въ
поминѣ,—на нихъ вообще смотрятъ неодобрительно. Если
обратить вниманіе на возрастъ учениковъ — стъ восемнадцати до
двадцати четырехъ лѣтъ—то можно признать, что такая
независимость излишня. И, несомнѣнно, она вредитъ ученію. Но послѣ
нѣкотораго размьтшленія нельзя не сознаться, что это высокое
уваженіе къ свободѣ, это желаніе обращаться съ молодыми
людьми, уже заранѣе призванными къ пастырской дѣятельности, какъ
съ настоящими священниками,—есть единственно правильный π
достойный путь, которымъ надо слѣдовать, имѣя въ виду трудную
задачу создать дѣятелей на самомъ возвышенномъ поприщѣ,
которое только существуетъ,—смотря съ христіанской точки зрѣ-
нія. Съ своей стороны я думаю, что было бы хорошо, если бы
этотъ превосходный методъ былъ примѣненъ и въ области на-
роднаго образования, и что въ частности Нормальная школа
должна, до извѣстной степени, проникнуться тѣмъ же направле-
ніемъ.
Настоятелемъ семинаріи Исси въ годы моего ученія былъ
Госсленъ. Я никогда въ своей жизни не встрѣчалъ болѣе дели-
катнаго, болѣе любезнаго человѣка. Его семейство принадлежало
къ той старинной буржуазіи, которая, не примыкая, къ
янсенизму, раздѣляла вмѣстѣ съ послѣднимъ такую же страстную
преданность религіи. Мать его, на которую, повидимому онъ былъ
очень похожъ, еще была жива въ то время, и онъ выказывалъ
по отношенію къ ней трогательную внимательность. Онъ лю-
билъ вспоминать о первыхъ урокахъ учтивости, которой она
учила его около 1799 года. Въ дѣтствѣ онъ привыкъ называть
каждаго „гражданиномъ", слѣдуя въ этомъ отношеніи обычаю,
отступать отъ котораго было довольно опасно. Когда послѣ
Революции начали по прежнему совершать католическія обѣдни,
мать въ одинъ изъ первыхъ же дней привела его въ церковь.
Кромѣ ихъ, да священниковъ въ церкви почти никого не было.
„Подойди и предложи господину кюре прислуживать ему во
время обѣдни", обратилась г-жа Госсленъ къ сыну. Ребенокъ
подошелъ къ священнику и, краснѣя, про лепеталъ: —
„Гражданину не пожелаете ли вы, чтобы я прислуживалъ вамъ во время
обѣдни?" — „Тсс!., остановила его мать:—никогда не слѣдуетъ

106
ВОСПОМПНАНІЯ Д'ВТСТВА II юности.
называть священника гражданпномъ". Невозможно представить
себѣ болѣе очаровательной лривѣтливости, болѣе изящной
любезности. Здоровье его было чрезвычайно слабо, и только бла-
гадаря необычайной заботливости и соблюденію разумной гигі-
ены онъ могъ дожить до старости. Его изящная фигурка,
такая слабенькая и нѣжная, его худощавое тѣло, на которое
складками ложилась ряса, его замѣчательная опрятность,
усвоенная еще въ дѣтскіе годы, височныя впадины, мило
обрисовывающаяся изъ-подъ маленькой шелковой шапочки, которую онъ
неизмѣнно носилъ,—производили въ цѣломъ очень пріятное впе-
чатлѣніе.
Госсленъ былъ скорѣе эрудитъ, чѣмъ ученый богословъ.
Его критика была увѣрена лишь въ предѣлахъ ортодоксальной
религіи, положенія которой онъ никогда не разбиралъ серьезно;
вообще благодушіе его было замѣчательно. Онъ написалъ Л п-
тературную исторіюФенелона, которая цѣнится очень
высоко. Его трудъ О власти папъ по отношенію къ
свѣтскимъ властітеяямъ въср.едніевѣка1) обладаетъ
серьезными достоинствами. То было время, когда изслѣдованія
Фонта и Гуртера открыли взору католическаго міра величіе
римскихъ первосвященниковъ XI и XII столѣтій. Это величіе
не могло не причинить хлопотъ галликанской партіи; въ самомъ
дѣлѣ, надо сознатья, что образъ дѣйствій Григорія VII и Инно-
кентія III нисколько не согласовался съ положеніями 1682 года.
Госсленъ воображалъ, что допуская существованіе особаго обще-
ственнаго права, принятаго въ эпоху среднихъ вѣковъ, онъ этимъ
самымъ разрѣшаетъ всѣ тѣ затрудненія, которыя представляютъ
для умѣренныхъ богослововъ эти величественныя сказанія.
Каррьеръ шутилъ по поводу его увѣренности, сравнивая опытъ
своего ученаго сотоварища съ усиліями старухи, которая ста-
ряется вдѣть нитку въ иглу, держа ее какъ разъ между лампой
и своими очками. Кажется что нитка вотъ-вотъ попадетъ въ
ушко. „Готово!"—радостно восклицаетъ старуха.—Ахъ, самую
чуточку нѣтъ!—и приходится начинать снова.
Слѣдуя своей личной склонности и совѣтамъ аббата Тревог
набожнаго и ученаго церковнослужителя, состоявшаго старшимъ
викаріемъ при Келенѣ, я избралъ своимъ духовнымъ отцомъ
Госслена. О немъ у меня сохранились самыя пріятныя воспоми-
нанія. Невозможно представить себѣ болѣе милаго радушія и
сердечности, болыпаго уваженія къ внутреннему міру молодого
человѣка. Онъ предоставлялъ мнѣ полнѣйшую свободу. Видя мою
чистосердечность, нравственную непорочность и прямодушіег
онъ ни на минуту не могъ помыслить о томъ, что меня посѣ-
тятъ какія нибудь сомнѣнія, которыхъ онъ лично не зналъ
никогда. Громадное число прошедшихъ черезъ его руки воспитан-
никовъ несколько притупило его чутье; онъ схватывалъ лишь
общія черты; я вскорѣ разскажу, какимъ образомъ одно лицо,
вовсе не бывшее моимъ духовникомъ, сумѣло лучше прозрѣть
мой внутренній мірь, чѣмъ Госсленъ и я самъ.
j) Первое изданіе вь 1839 Γ·Ϊ второе, очень дополненное, въ 1845 г·

СЕМИНАРІЯ ИССИ.
107
Два руководителя, Готтофрэ, одинъ изъ профессоровъ фи-
лософіи, и Пино, профессоръ математики и физики, составляли
полнѣйшій контрастъ съ Госсленомъ. Готтофрэ былъ молодой свя-
щенникъ лѣтъ двадцати шести или двадцати восьми, вѣроятно
полу-французскаго происхожденія. Его прелестное лицо дышало
свѣжестью, какъ у какой-нибудь англійской миссъ, а въ велнко-
лѣпныхъ большихъ глазахъ его свѣтилась душевная чистота я
вмѣстѣ съ тѣмъ какая-то грусть. Невозможно представить себѣ
болѣе разительный примѣръ самоубійства, внушеннаго ортодок-
сальнымъ мистицизмомъ. Конечно, Готтофрэ пмѣяъ бы въ свѣтѣ
полный успѣхъ. Я на зналъ ни одного мужчины, который былъ
бы способенъ внушать женщинамъ такую страстную любовь. Онъ
хранилъ въ своемъ сердцѣ сокровище неизсякаемой любви. Онъ
самъ сознавалъ, какимъ чуднымъ даромъ онъ былъ надѣленъ, и
съ чувствомъ какой-то ярости стремился къ саыоуничтоженію.
Можно было бы подумать, что въ прекрасныхъ дарахъ, которыми
такъ щедро надѣлилъ его Богъ, онъ видѣлъ самого дьявола. Имъ
овладѣвало головокружение; онъ впадалъ въ бѣшенство, видя
свою очаровательную наружность, его можно было сравнить съ
перламутровой раковиной, внутри которой поселился какой-то
злобный гномъ, постоянно занятый уничтоженіемъ драгоцѣннаго
жемчуга. Въ героическія времена христіанства онъ искалъ бы
мученичества. Но въ наше время, когда мученичество миновало,
онъ съ какой-то нѣжной любовью стремился къ смерти; онъ
обрѣлъ, наконецъ, эту холодную невѣсту, которой онъ раньше
отдалъ все свое сердце. Онъ отправился въ Канаду. Тифъ сви-
рѣпствовавшій въ 1847 году въ Монреалѣ, явился какъ разъ
кстати навстречу его желаніямъ. Ухаживая за больными до пол-
наго забвенія, онъ заразился и умеръ.
Я всегда думалъ, что въ жизни Готтофрэ былъ какой-то
таинственный романъ, какая-то великая сердечная драма. Быть
можетъ отъ любви онъ ждалъ слишкомъ многаго, и не найдя въ
ней безуеловнаго идеала разбилъ этого ложнаго бога. Несом-
нѣнно по крайней мѣрѣ, что онъ былъ изъ числа тѣхъ, ,,κτο,
умѣя любить, не сумѣли умереть отъ любви". Порою я
представляю его въ небесахъ среди сонма лучезарныхъ ангеловъ въ
чудномъ раѣ Корреджіо: а иногда предо мной возстаетъ образъ
той женщины, которую онъ могъ-бы сдѣлать безконечно
счастливой, и теперь, въ иномъ мірѣ, она терзаетъ его, и нѣтъ
конца этимъ мукамъ. Онъ поступалъ не совсѣмъ справедливо,
мстя разуму за всѣ тревоги своей безпокойной натуры, въ кото-
рыхъ ютъ, быть можетъ, былъ не повиненъ. Онъ слѣдовалъ той
нелѣпости, къ . которой стремился Тертулліанъ... Ему поручили
преподаваніе одного изъ курсовъ философіи; невозможно
вообразить себѣ болѣе горестной измѣны: чувство презрѣнія къ фило-
софіи сквозило въ каждой его фразѣ; вся рѣчь его была сплош-
нымъ оарказмомъ, цѣпью талантливыхъ и язвительныхъ шутокъ.
Госсленъ искренно признававшій схоластику, старался молча
противодействовать этому чрезмѣрному увлеченію. Но, фана-
тизмъ порою дѣлаетъ людей очень проницательными. Готтофрэ
замѣтилъ меня и ни на минуту не упускалъ меняизъ виду; онъ

108
ВОСПОМИНАНІЯ ДБТСТВА И ЮНОСТИ.
сразу понялъ то, чего не могъ разглядѣть отеческій оптимызмъ
Госслена. Ояъзаронилъ искру пожара въ глубинѣ моей совѣсти,
какъ я объ этомъ разскажу впослѣдствіи, и грубой рукой сорвалъ
тѣ повязки, которыми я старался прикрыть отъ собствеянаго
взора раны моей уже глубоко-поколебленной вѣры.
Пино очень напоминалъ Литтрѳ своей затаенной страстью
и оригинальностью своихъ пріемовъ. Если-бы Литтре получилъ
клерикальное воспитаніе, онъ сдѣлался бы восторженнымъ ми-
стикомъ; съ другой стороны, если-бы Пино былъ воспитанъ внѣ
сферы католицизма, онъ сдѣлался бы революціонеромъ и позити-
вистомъ. Высокоодаренныя натуры неизбѣжно приходятъ къ край-
нимъ выводамъ. Наружность Пино поражала васъ съ перваго
взгляда. Глубоко измученный ревматизмомъ, бѣдняга, казалось,
являлъ въ своей особѣвсѣ возможныя уродства, которыми только
можетъ быть обезображено человѣческое тѣло. Однако, при всей
отталкивающей наружности, его лицо дышало замѣчательной
энергіей; онъ не былъ такъ воспитанъ, какъ Госсленъ: своей
внѣшней опрятностью онъ пренебрегалъ до неприличія. Во время
урока онъ вытиралъ различные инструменты своимъ старымъ
плащемъ или рукавами рясы, и вообще они постоянно служили
ему вмѣсто тряпки; онъ носилъ теплую ермолку для предохра-
ненія своего голаго черепа отъ невральгическихъ болей, π эта
ермолка выглядывала на его головѣ въ видѣ какой-то круглой
дѣтской шапочки, отвратительной на видъ. При всемъ томъ это
былъ» краснорѣчивый, увлекающійся, оригинальный человѣкъ,
подчасъ колкій, насмѣшливый, остроумный собесѣдникъ.
Литературное воспитаніе его было слабо, и, однако, рѣчь его
поражала васъ на каждомъ шагу какимъ-то своеобразнымъ блескомъ.
Вы чувствовали присутствіе могучей личности, которая
преклонилась предъ вѣрой, но которую не могъ побѣдить всецѣло
церковный режимъ. Это былъ святой; едва-ли можно было сказать,
что это настоящій священникъ, и во всякомъ случаѣ это не былъ
сюльппсьенъ. Онъ не удовлетворялъ первому требованію этого
общества: съ одной стороны, быть чуждымъ всему тому, что
называется талантомъ, оригинальностью, и, съ другой,—слиться съ
другими въ общей однообразной посредственности.
Пино началъ свою карьеру въ качествѣ профессора
математики въ Университетѣ. Какимъ образомъ могъ онъ соединять
самый пылкій католицизмъ съ этой наукой, исключающей, по
нашему мнѣнію, всякую вѣру въ сверхъестественныя явленія? Да
точно также, какъ Коши въ одно и то же время былъ и перво-
класснымъ математикомъ, и самымъ локорнымъ хранителемъ
традиций; точно также какъ Академія наукъ заключаетъ въ своихъ
стѣнахъ въ наши дни большое число вѣрующихъ. Христіанство
представляется въ видѣ сверхъестественнаго историческаго
события. Но при помощи исторической науки можно доказать (разъ
навсегда, какъ мнѣ думается), что въ событіи этомъ не было
ничего сверхъестественнаго и что вообще никогда не было ни
одного сверхъестественнаго событія. Мы отвергаемъ чудо въ
исторіи не заключеніемъ a priori, а опираясь на критическія и
историческая положенія. Безъ труда мы можемъ доказать, что въ

СЕМПНАРІЯ ЛССИ.
109
XIX столѣтіи чудесъ нѣтъ и что всѣ разсказы о чудесныхъ
происшествіяхъ, будто-бы пропеходпвшихъ въ наше время,
покоятся на обманѣ или на легковѣріи. Но свпдѣтельства, на кото-
рыхъ основываются мнимыя чудеса XVIII, XVII, XVI столѣтій,
пли далекихъ среднпхъ вѣковъ, еще болѣе слабы; тол^е самое
можно сказать и о давно-минувшихъ столѣтіяхъ; въ самомъ дѣлѣ,
по мѣрѣ удаленія въ глубь вѣковъ становится все труднѣе π
труднѣе подыскать доказательства сверхъестествеішаго событія.
Чтобы понимать это вполнѣ ясно, необходимо освопться съкрптикой
текстовъ и историчеекпмъ методомъ; а математика этого именно
π не даетъ. Въ самомъ дѣлѣ, развѣ мы не впдалп въ послѣд-
нее время знаменитаго математика, который раздѣлялъ столько
заблужденій, между тѣмъ какъ самое элементарное лзученіе
исторической науки дало бы ему возможность избѣжать всего
этого?
Живая вѣра Пино склонила его къ священству. Его бого-
словскія позианія были слабы, но въ отношеніи къ нему
удовольствовались его знаніемъ существенныхъ положеній, л сейчасъ же
назначили вести преподаваніе тѣхъ наукъ, которыя, согласно про-
граммамъ духовныхъ учебныхъ заведеній, неизменно
сопровождают двухлѣтній курсъ философіи. Со своей ничтожной
богословской подготовкой и пламеннымъ мистнчеекпмъ воображеніемъ,
онъ явился бы страннымъ гостемъ въ ІІарнжскомъ Сенъ-Сюль-
писѣ. Но въ Исси, въ обществѣ этихъ совсѣмъ еще юныхъ уче-
никовъ, не приступавшихъ къ изученію священныхъ текстовъ,
онъ очень скоро началъ пользоваться значительнымъ вліяніемъ.
Онъ являлся главою тѣхъ, кто съ увлеченіемъ стремился къ благо-
честію,—главою „мистиковъ:', какъ ихъ называли. Онъ былъ ихъ
общимъ духовникомъ; это создавало особый кружекъ, какую-то
отдельную школу, откуда исключались непросвѣщенные и гдѣ
хранились возвышенныя тайны. Очень могущественнымъ союзни-
комъ этой партіи являлся свѣтскій привратникъ семинаріи, такъ
называемый отецъ Аникъ. Я всегда удивляю реалистовъ, сообщая
имъ, что я своими собственными глазами видѣлъ личность,
подобную которой они не могли встрѣтить на жизненной дорогѣ
вслѣдствіе своего неполнаго знанія міра людей; — я говорю о
вдохновенномъпривратникѣ,простомъ человѣкѣ, который сумѣлъ
подняться на высшія ступени отвлеченнаго мышлеыія. Въ своей
невзрачной каморкѣ Аникъ пользовался почти такимъ-же значе-
ніемъ, какъ и Пино. Тѣ, которые мечтали о святой жизни, совѣ-
щались съ нимъ, восхищались имъ. Его открытую душу
противополагали холодному сердцу ученыхъ людей; о немъ
вспоминали какъ о такомъ лидѣ, которому достались въ удѣлъ съ избыт-
комъ Божьи дары.
Все это создавало глубокое раздѣленіе въ стѣнахъ семина-
ріи. Мистики жили въ такомъ необычайномъ душевномъ напря-
женіи, что некоторые изънихъ скоро умирали. Это обстоятельство
лишь способствовало еще большей экзальтаціи остальныхъ. Гос-
сленъ былъ слишкомъ тактиченъ, чтобы рядомъ съ этимъ зна-
менемъ поднять свое собственное. Однако-жъ въ юномъ батальонѣ
этого духовнаго Сенъ-Сира, несомненно, существовало двѣ парт

110
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
тіи—мистики, интимно руководимые Пино π привратникомъ Ани-
комъ, и „послушные дѣтп" (какъ мы сами добродушно называли
себя), руководимые спокойно, простодушно, съ христианской
сердечностью Госсленомъ. Этотъ раздоръ мало былъ замѣтенъ у
самихъ преподавателей. Однако, благоразумный Госсленъ,
являвшийся противнпкомъ всякихъ увлеченій, опасаясь возможныхъ
страстностей и новшествъ, подчасъ хмурилъ брови, видя нѣко-
торыя причуды. Въ рекреаціонные часы онъ нарочно заводилъ
веселый почти свѣтскій разговоръ, противополагая его такимъ
образомъ неизмѣнно возвышенньшъ бесѣдамъ Пино. Къ старику
Анику онъ относился безъ особепнаго почтенія и, вообще не яю-
бплъ, чтобы о немъ отзывались восторженно. Быть можетъ, онъ
смотрѣлъ на это съ чпсто-іерархической точки зрѣнія, считая не
совсѣмъ удобнымъ, чтобы какой-нибудь привратникъ игралъ роль
важнаго ученаго. Нѣкоторыя книги, составлявшія излюбленное
чтеніе мистиковъ, какъ напримѣръ сочиненія Маріи Агреда, онъ
осуждалъ безусловно и запрещалъ намъ читать ихъ.
Курсъ Пино представлялъ собою самое удивительное явле-
ніе, какое только можно себѣ представить. Онъ ничуть не скры-
валъ своего презрѣнія къ тѣмъ знаніямъ, которыя онъ самъ же
намъ преподавалъ, и вообще своего презрѣнія къ человѣческому
уму. Бывали случаи, когда онъ просто засыпалъ во время своего
урока. Съ первыхъ же шаговъ онъ внушалъ своимъ ученикамъ
нелюбовь къ наукѣ. И тѣмъ не менѣе въ немъ жило еще
научное стремленіе, уничтожить которое онъ былъ не въ силахъ.
Бывали минуты, когда его озаряло какое-то вдохновеніе. Нѣко-
торые изъ его уроковъ по естественной исторіи послужили осно-
ваніемъ моего философскаго мышленія. Я ему обязанъ многимъ;
но свойственное мнѣвлеченіе къ постоянному изученію,—влеченіе,
благодаря которому я, вѣроятно, буду стремиться все къ новымъ
и новымъ знаніямъ до самаго послѣдняго часа,—не позволяло мнѣ
примкнуть къ его кружку. Хотя онъ любилъ меня, но совсѣмъ
не старался привлечь меня на свою сторону. Его пылкій умъ
настоящего апостола негодовалъ, видя мою медлительность и мою
любовь къ изысканіямъ. Однажды, онъ замѣтилъ меня въ одной
изъ аллей парка, въ то время, когда я сидѣлъ на каменной ска-
мен^; помню, я былъ занятъ чтеніемъ сочиненія Кларка О
Существованіи Бога. По обыкновенію я весь закутался въ
плотный дорожный плапгь. „А, мое миленькое
сокровище",—обратился онъ ко мнѣ. приближаясь.„—Боже мой, какъ онъ красиво
выглядитъ въ этомъ футлярѣ! Ахъ, не тревожьте его. Вотъ ка-
ковъ онъ теперь, такимъ останется и навсегда... Онъ будетъ
учиться, учиться безъ конца; и вотъ когда-нибудь къ нему при-
дутъ, прося оказать помощь страждущей душѣ, а онъ все будетъ
сидѣть надъ своею книжкой. „Ахъ оставьте, оставьте меня въ
покоѣ!"—воскликнетъ онъ, обращаясь къ пришедшимъ". Онъ за-
мѣтилъ, что острота его произвела впечатлѣніе. Я былъ смущенъ,
но ничуть не убѣжденъ. Видя, что я ничего не отвѣчаю, онъ
сжалъ мнѣ руку. Это будетъ маленькій Госсленъ,—-проговорилъ
онъ съ легкимъ оттѣнкомъ ироніи, и оставилъ меня продолжать
свое чтеніе.

СЕМПНАРІЯ ПССН.
Ill
Несомнѣнно, Пино по своему природному таланту и
смѣлости своихъ взглядовъ стоялъ неизмѣрпмо выше Госслена.
Настоящій Діогенъ, онъ впдѣлъ полную неосновательность
весьма многихъ изъ тѣхъ условностей, которыя являлись догматами
вѣры для моего добрѣйшаго духовника. Но онъ ни на одну
минуту не поколебалъ моихъ убѣжденій. Я всегда вѣрплъ въ
человечески разумъ, а такъ какъ Госсленъ питалъ полное довѣріе
къ схоластической философіи, то естественно, что и я съ тѣмъ
большей любовью склонялся къ раціонализму. Другой рзгково-
дитель, Манье, одинъ изъ профессоровъ фплософіп, дѣйствовалъ
на меня въ томъ же направленіи. Это былъ безукоризненно
честный человѣкъ, взгляды котораго приближались къ воззрѣнію
замиренной университетской школы, столь непопулярной въ средѣ
тогдашняго духовенства. Онъ чувствовалъ особенное пристрастіе
къ философіи шотландской школы и заставлялъ меня читать
Томаса Рида. Онъ способствовалъ тому, что мысли мои
значительно успокоились. Благодаря его авторитету и вліянію
Госслена я могъ болѣе сознательно сторониться отъ излишнпхъ
увлеченій Пино. Моя совѣсть была спокойна; я даже начпналъ
думать, что то презрѣніе къ схоластпкѣ и разуму, которое
открыто высказывали мистики, приближалось къ ереси и именно
къ той ереси, которую правовѣрные сюльпнсьены считали наибо-
лѣе опасной,—я говорю о фидеизмѣ Ламеннэ.
Такимъ образомъ со спокойной совестью я отдавался сволмъ
любимымъ занятіямъ. Мое одиночество было полное. Въ продол-
женіе двухъ лѣтъ я ни разу не былъ въ Парижѣ, хотя отпуски
давались намъ безъ всякихъ затруднений. Я не зналъ нпкакихъ
развлеченій; въ свободное время я .просижпвалъ цѣлыми часами
на одномъ и томъ же мѣстѣ, кутаясь отъ холода въ тройную
одежду. Господа наставники, обладавшіе болынпмъ благоразу-
міѳмъ, чѣмъ я, указывали мнѣ не разъ, какъ вредно можетъ
отразиться на здоровьѣ молодого человѣка подобный сидячій об-
разъ жизни. Мой ростъ почти остановился; я началъ заметно
горбиться. Но стремленіе къ знаніямъ стояло выше всякихъ
предостережений. Я отдавался имъ тѣмъ болѣе беззавѣтно, что
считалъ свое увлеченіе достойнымъ лишь похвалъ. Это была
какая-то восторженная страсть; но могъ ли я думать, что эта
страсть къ умственной работѣ, которую всѣ такъ восхваляли въ
Мальбраишѣ и многихъ другихъ знаменитыхъ и святыхъ лич-
ностяхъ, можетъ стать иредметомъ порицанія и прпведетъ меня
въ концѣ концовъ къ тому, что я всѣми силами старался бы
отразить отъ себя, если-бы могъ это предвидѣть заранѣе?
Философское образованіе въ семинаріи состояло въ
изучении схоластики на латинскомъ язьгкѣ,—не той варварской и
наивной схоластики, которая преподавалась въ XIII вѣкѣ,
а такъ называемой картезіанской философіи, т. е. смягченнаго
картезіанизма, принятаго, вообще, въ теченіе XVIII вѣка въ число
учебныхъ предметовъ въ духовныхъ школахъ и изложеннаго въ
трехъ томахъ, извѣстныхъ подъ именемъ Ліо некой
философ і и. Названіе это происходитъ отъ того, что книга представ-
ляетъ изъ себя часть полнаго курса духовныхъ наукъ, составлен-

112
ВОСПОМИНАНІЯ ДЕТСТВА И ЮНОСТИ.
наго сто лѣтъ тому назадъ по предписанію янсениста Монтазе,
архіеппскопа Ліонскаго. Богословская часть труда, зараженная
еретическими мыслями, въ настоящее время забыта; но
философская его часть, проникнутая очень почетнымъ раціонализ-
момъ, еще въ 1840 году являлась основаніемъ школьнаго обра-
зованія къ великому соблазну ново-католической партіи,
которая находила, что это—опасная и нелѣдая книга. Но, ио крайней
мѣрѣ, вопросы для разрѣшенія были поставлены здѣсь довольно
удачно и вся эта силлогистическая діалектика являлась прекрасной
умственной гимнастикой. Ясностью своего ума и въ частности
пзвѣстнымъ талантомъ въ искусствѣ раздѣленія (пскусствѣ, въ
высшей степени важномъ, составляющемъ одно изъ условій
умѣнія письменно выражать ствои мысли) я обязанъ схоласти-
ческимъ упражненіемъ и особенно занятію геометріей, которая
является приложеніемъ силлогистическаго метода по-преимуществу.
Къ этимъ старымъ приложеніямъ Макье ирисоединялъ
психологически* анализъ шотландской школы. Благодаря очень
близкому знакомству съ Томасомъ Ридомъ онъ чувствовалъ полное
отвращеніе къ метафизпкѣ и безусловное довѣріе къ здравому
смыслу. Любимымъ его изреченіемъ было: Ρ о suit in yisee-
ribus h о mini s sapientiam; онъ не думалъ, что для достп-
женія истины и добра человѣкъ долженъ стараться проникнуть
въ самую глубину своего сердца; такимъ образомъ „Наставленіѳ
къ созерцательной жизни" Олье является ложнымъ въ самомъ
своемъ основаніи. Нѣмецкая философія начинала тогда пріобрѣ-
тать извѣстность; то, что мнѣ удавалось случайно слышать,
производило на меня какое-то чарующее впечатлѣніе. Манье иногда
замѣчалъ мнѣ, что эта философія быстро мѣняется, что
необходимо выждать конца ея развитія для того, чтобы было возможно
судить о ней. ,,Шотландская фплософія,—говорилъ онъ,—проясня-
етъ нашъ умъ и ведетъ къ хрістіанству"; и онъ указывалъ на
этого почтеннаго Томаса Рида, философа и вмѣстѣ съ тѣмъ
служителя св. Евангелія. Поэтому долгое время Ридъ служилъ для меня
идеаломъ; моей мечтой являлась мирная жизнь трудолюбиваго
служителя церкви, совершающаго въ извѣстные дни богослу-
женіе, но свободнаго отъ исполненія требъ, въвиду своихъ уче-
ныхъ занятій. Въ то время противорѣчіе между подобными
философскими занятіями и христіанской вѣрой не являлось предо
мною въ такой степени ясно, какъ впослѣдствіи, когда предъ
моимъ умомъ предсталъ одинъ иеизбѣжный выборъ—или
полное отреченіе отъ христианства, или преступное согласіе
разделять цѣлый рядъ непослѣдовательностей.
Современныя философскія сочинеиія, между прочимъ сочи-
ненія Кузена и Жуффруа, почти не проникали въ стѣны семи-
нарій. Однако, ни о чемъ другомъ и не говорили, вслѣдствіе, того
что эти сочиненія въ то время вызывали живѣйшую полемику
со стороны духовенства. Это было въ годъ смерти Жуффруа.
Прекрасныя страницы этого извѣрившагося философа
приводили насъ въ восторгъ; я зналъ наизусть. Съ замираніемъ
сердца мы прислушивались къ тѣмъ спорамъ, которые
подымались повсюду по случаю выхода въ свѣтъ его иосмертныхъ

СЕМІШАРІЯ ІІССИ.
113
ироизведеній. Въ сущности мы были знакомы съ Кузеномъ,
Жуффруа и Пьеромъ Леру такъ, какъ бываютъ знакомы съ Ва-
лентиномъ и Базилидомъ: я разумѣю тѣхъ лицъ, которыя
занимаются опроверженіемъ ихъ ученія. Суровый формалпзмъ
схоластической философіп не позволяетъ закончить доказательство
извѣстнаго предложенія безъ этого неизмѣннаго SolTuntur
objecta. Сначала излагаются вполне добросовестно возраженія
противъ предложеній, которыя желательно доказать; возраженія
эти вслѣдъ затѣмъ опровергаются, часто настолько слабо, что
всѣ преимущества остаются на сторонѣ тѣхъ взглядовъ, которые
считаютъ ложными и которые стараются обратить въ ничто.
Такимъ образомъ подъ прикрытіемъ этихъ слабыхъ опроверженій
намъ становились болѣе или менѣе доступными всѣ новѣйшія
идеи. Еромѣ того, каждый изъ насъ дружно дѣлился своими
знаниями съ товарищами. Одинъ, изучавши философію въ
Университете, передавалъ намъ лѳкціп Кузена, другой, обладавшій
довольно солидными историческими познаніями, разсказывалъ
намъ объ Огюстенѣ Тьери: третій принадлежалъ къ школѣ Мон-
таламбера и Лакордера. Намъ нравилось его живое воображеніе;
Ліонская философія его раздражала; онъ никакъ не могъ
свыкнуться съ чернымъ хлѣбомъ схоластики и онъ ушелъ отъ
насъ.
Кузенъ приводилъ насъ въ восторгъ; но Пьеръ Леру,
благодаря своему пылкому, убѣдительному слову и тому глубокому
чувству', которымъ онъ воодушевлялся, говоря о велпкихъ про-
блемахъ, производилъ на насъ еще большее впечатлѣніе; мы,
конечно, не замѣчали недостаточности его познаній и ложныхъ
выводовъ его ума. Моимъ обычнымъ чтеніемъ
слл7жилп—Паскаль, Мальбраншъ, Эйлеръ, Локкъ, Лейбницът Декартъ, Ридъ,
Дугальдъ Стюартъ. Изъ благочестивыхъ книгъ я читалъ
особенно Поученія Воссюе и Проникновеніе въ тайны. Я
также довольно хорошо былъ знакомъ съ Францискомъ де-
Саль, вслѣдствіе постояннаго чтенія его сочиненій въ Семинаріи,
и особенно прелестной книжки Пьера Камюса, посвященной его
жизни. Что же касается болѣе утонченныхъ мистическихъ
сочинения вродѣ писаній св. Терезы. Маріи д'Агреда, Игнатія Лоой-
лы, Олье, то я вовсе не читалъ ихъ, такъ какъ Госсленъ, какъ
я уже говорилъ раньше, не совѣтовалъ мнѣ читать подобныхъ
книгъ. Житія святыхъ, писанныя въ слишкомъ экзальтирован-
номъ родѣ, также ему не нравились. Фенелонъ во всемъ являлся
его образцомъ. Несомненно, что иной святой могъ бы внушить
ему ничѣмъ непобѣдимое иредубѣжденіе своимъ небрежнымъ
отношеніемъ къ опрятности, неблаговоспитанностью или недо-
статкомъ здраваго смысла.
Живое увлеченіе философіей ничуть не обманывало меня
относительно степени достовѣрности ея выводовъ. Очень скоро
я потерялъ всякое довѣріе къ этой отвлеченной метафизикѣ,
которая претендуетъ на самостоятельное существованіе внѣ
зависимости отъ другихъ знаній и на способность собственными
силами разрѣшить самыя возвышенныя проблемы человѣчества.
Позитивная наука осталась для. меня единственнымъ источни-
комъ истины. Впослѣдствіи я невольно пспытывалъ какое-то

114
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
раздраженіе, видя, какъ преувеличенно выхваляютъ Огюста Конта,
причисляя его къ разряду геніальнѣйшихъ мыслителей, между
тѣмъ какъ вся его заслуга въ томъ, что онъ на дурномъ фран-
цузскомъ языкѣ высказалъ то, что за двѣсти лѣтъ передъ тѣмъ
истинно научные умы представляли себѣ такъ же ясно, какъ и онъ.
Научный духъ составлялъ всегда сущность моей природы. Пино
былъ бы мопмъ истиннымъ учителемъ, если-бы, въ силу какой-
то удивительной причудливости своего ума, онъ не затрачивалъ
столько бѣшеныхъ усилій для того, чтобы скрыть или
извратить лучшія стороны своего генія. Но я понималъ его прекрасно
вопреки его жѳланіямъ. Въ школѣ своихъ первыхъ бретонскихъ
наставниковъ я довольно основательно познакомился съ
математикой. Математика и физическія науки всегда были лучшими
элементами моего ума; это единственные камни моего миросо-
зерцанія, которые никогда не были и не будутъ разрушены.
Общія понятія изъ естественной исторіи и физіологіи, вынесен-
ныя-изъ уроковъ, посвятили меня въ законы жизни. Я замѣтилъ
недостаточность такъ называемаго спиритуализма; картезіанскія
доказательства существованія души независимо отъ тѣла всегда
казались мнѣ очень слабыми; съ тѣхъ поръ я всегда былъ иде-
алистомъ. но не спиритуалистомъ, въ томъ смыслѣ, какой
обыкновенно придается этому слову. Вѣчное fieri, видоизмѣненіѳ
безъ конца, казалось мнѣ закономъ міра. Природа являлась
моему уму какъ одно неразрывное пѣлое, гдѣ нѣтъ мѣста
отдельному акту творчества и гдѣ, слѣдовательно, все подвержено
непрерывному преобразованію. L) Какимъ образомъ это, довольно
уже ясное, представленіе о позитивной наукѣ не изгнало изъ
моего ума схоластической философіи и христіанскаго ученія? Да
потому, что я былъ очень молодъ, непослѣдователенъ и не обла-
далъ настоящей критической мыслью. Меня удерживалъ при-
мѣръ вѳликихъ умовъ, высказывавшихъ такое глубокое пониманіе
природы и тѣмъ не менѣе оставшихся христіанами. Особенно
часто я вспоминалъ о Мальбраншѣ, который всю жизнь служилъ
обѣдни и въ то-же время придерживался такихъ взглядовъ о роли
провидѣнія во вселенной, которые мало разнились отъ тѣхъ
взглядовъ, къ которымъ приходилъ постепенно я самъ. Бесѣды о
мѳтафизикѣ и Христіанскія думы являлись постоян-
нымъ предметомъ моихъ размышленій.
Любовь къ научнымъ занятіямъ составляетъ мое
прирожденное качество. Госсленъ весьма способствовалъ его дальнейшему
развитію. Онъ любезно избралъ меня въ качеотвѣ своего чтеца.
Ежедневно, въ 7 часовъ утра, я отправлялся въ его комнату; я
читалъ вслухъ, а онъ въ это время прогуливался взадъ и впѳ-
рѳдъ, исполненный своей неизмѣнной живости и воодушѳвленія,
то замедляя, то ускоряя свои шаги, поминутно прерывая меня
1) Сочиненіемъ, въ которомъ выражаются мои философскія идеи этого
времени., является мой опытъ О происхожденіи ρ ѣ ч и, напечатанный
впервые въ журналѣ „La liberté de penser" (въ сент. и декабр.№№ за 1848
годъ); изъ него видно, что современную картину жизни природы я
представляю себѣ, какъ результатъ и вѣрное отраженіе очень продолжительнаго
историческая развитія.

СЕМИНАРІЯ исси.
115
въ серьезномъ ияи-въ шутливомъ тонѣ. Такимъ образомъ я ус-
пѣяъ прочесть для него длинные разсказы Отца Мембура,
писателя нынѣ забытаго, но когда-то очень любимаго Вольтеромъ;
различныя статьи Бенжамена Герара, знанія котораго
производили на него сильное впечатлѣніе; нѣкоторыя произведенія де-
Местра,—между прочимъ, его Письмо объ испанской ин-
квизиціи. Последнее сочиненіеему не совсѣмънравилось.
Поминутно онъ обращался ко мнѣ, потирая свои руки: „Вотъ сразу
видно, мой милый, что г. де-Местръ не богословъ.и Онъ призна-
валъ лишь одно богословіе и терпѣть не могъ литературы. При
каждомъ удобномъ случаѣ онъ называлъ вздорными пустяками
тѣ занятія, которыя такъ высоко цѣнились николаитами. Онъ
мало симпатизировалъ аббату Дюпанлу, который былъ убѣжденъ
прежде всего въ томъ, что безъ хорошаго литератур наго воспи-
танія нѣтъ спасенія. Вообще же онъ старался не упоминать
его имени.
Убѣжденный въ томъ, что лучпіій способъ образованія та-
лантливыхъ молодыхъ людей заключается въ томъ, чтобы вовсе
не говорить имъ ни о талантѣ, ни о стилѣ, а прежде всего про-
свѣщать и возбуждать ихъ умъ философскими, религіозными,
политическими, социальными, научными, историческими знаніями,—
стремиться, однимъ словомъ, къ истинному познанію, а не къ изу-.
ченію пустой риторики,—я находилъ полное удовлетвореніе въ
этомъ новомъ направленіи преподаванія, Я забылъ о
существовании современной литературы. До насъ доходили иногда
отголоски громкой славы того или другого изъ современныхъ
писателей, но мы такъ свыклись съ убѣжденіемъ, что ничего
достойнаго вниманія тамъ не можетъ проявиться, что отвергали
a priori всѣ современныя произведенія. Телемакъ являлся
единственной свѣтской книгой, бывшей въ моемъ распоряженіи, да
и то въ изданіи, гдѣ былъ пропущенъ эпизодъ съ нимфой Эвха-
рисъ,—такъ что лишь впослѣдствіи я познакомился съ этими
двумя или тремя очаровательными страницами. На древность
я смотрѣлъ съ точки зрѣнія Τ е л е м а к а и Α ρ и с τ о н о я. Я
доволенъ этимъ. Благодаря этому я научился искусству
изображать природу чисто нравственными чертами. До 1865 года я
рисовалъ въ своемъ воображеніи островъ Хіосъ, вспоминая слова
Фенелона: „Островъ Хіосъ, благословенное отечество Гомера."
Это благозвучное и ритмическое сочетаніе трехъ словъ казалось
мнѣ превосходной картиной и хотя Гомеръ не родился на Хіосѣ,
а, можетъ быть, и вовсе нигдѣ не родился, они мнѣ рисовали
гораздо лучше прелестный (и въ настоящее время столь несчастный)
греческій островъ, чѣмъ тысячи мелкихъ реальныхъ чертъ.
Я чуть не забылъ объ одной книгѣ, которая вмѣстѣ съ Τ е-
лемакомъ долго составляла для меня послѣднюю
литературную новинку. Какъ-то Госсленъ отозвалъ меня въ сторону и,
послѣ длиннаго предисловія, сообщилъ мнѣ, что онъ размышлялъ
по поводу одной книги для чтенія, которую многіе считаютъ
опасной и которая, можетъ быть, въ самомъ дѣлѣ опасна для
нѣкоторыхъ, вслѣдствіе того, что въ ней необыкновенно ярко
описаны страсти, но что, по его мнѣнію, мнѣ можно дать въ руки

116
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
эту книгу. Рѣчь шла о Графѣ Вальмонтѣ. Меня спросятъ,
вѣроятно, что же это было за сочиненіе, относительно котораго
мой почтенный руководитель былъ того мнѣнія, что читать его
могутъ лишь лица, успѣвшія выказать достаточное благоразуміе
и зрѣлость? Графъ Вальмонтъ или Заблужденія
разума—это романъ аббата Жерара, гдѣ подъ покровомъ самой
невинной интриги авторъ старается опровергнуть доктрины ХУШ
вѣка и внушить принципы разумной и истинной религіи. Когда
я разсказывалъ эту псторію Сентъ-Беву, который былъ знакомъ
съ этимъ Графомъ Бальмонт о мъ,—вообще чего онъ
только не зналъ,—онъ разразился хохотомъ. Ну. конечно! графъ
Вальмонтъ—книга довольно опасная. ]) Христіанство,
апология котораго заключается въ этой книгѣ, есть ни что иное какъ
деизмъ; это религія Τ е л е м а к a, вѣрованіе, являющееся благоче-
*) Недавно я отправился въ Національную библіотеку, чтобы освѣжить свои
воспоминанія о Графѣ Вальмонтѣ. Я хотѣлъ приняться за чтеніе этой книги,
но потомъ раздумалъ и обратился къ г. Сури съ просьбой просмотрѣть для меня
это сочиненіе. Мнѣ было любопытно узнать, какое впечатлѣніе произведетъ эта
книга на него. Вотъ что онъ мнѣ отвѣтилъ:
„Я очень замедлилъ съ отв-ътомъ относительно того, какое впечатлѣніе я вы-
несъ отъ чтенія книги Графъ Вальмонтъ, или Заблужденія разума.
Прежде всего я долженъ сказать вамъ, что мнѣ стоило почти героическихъ усилій
дочитать ее до конца. Не потому, чтобы сочиненіе это было плохо задумано или
дурно написано. Но впечатлѣніе смертельной скуки, которой дышатъ эти тысячи
страницъ, почти не позволяетъ вамъ отнестись со всей справедливостью къ этому
назидательному произведенію почтеннаго аббата Жерара. Невольно сердишься на
него за такую скуку. Онъ, несомнѣнно, могъ бы писать болѣе интересно.
„По обыкновенію, лучшими мѣстами, въ книгѣ являются различныя выписки,—
множество извлеченій и избранныхъ отрывковъ изъ сочиненій знаменитыхъ
писателей двухъ послѣднихъ столѣтій, особенно изъ Руссо. Всѣ эти „доказательства", всѣ
эти оправдательные аргументы, къ сожалѣнію, лишь разрушаютъ до основанія попытки
автора-краснорѣчіе и діалектика Руссо, Дидро, Гельвеціуса, Гольбаха и самого
Вольтера слишкомъ разнятся отъ взглядовъ аббата Жерара. То-же самое
происходить и со взглядами во іьнодумцеЕЪ, которыхъ опровергаетъ 2\1аркизъ, отецъ графа
Вальмонта. Какъ опасно въ самомъ дѣлѣ такимъ образомъ представлять зловредныя
ученія! Они заключаютъ въ ссбѣ какую-то заманчивую прелесть, которая способна
все самое прекрасное сдѣлать приторнымъ и безвкуснымъ. Â эти добрыя правила
наполняютъ всѣ шесть или семь томовъ Графа Вальмонта! Аббатъ Жераръ не
хотѣлъ чтобы эту книгу называли романомъ. И въ самомъ лѣл% въ 6t зконечныхъ
письмахъ Маркиза, графа и Эмиліи нѣтъ никакого драматическаго дѣйствія или
оживленія.
„Графъ Вальмонтъ представляетъ изъ себя одного изъ тѣхъ невѣрующихъ,
которые часто встречаются въ обществѣ. Человѣкъ недалекаго ума, но съ большими
претензіями и самоувѣренностью, совершенно неспособный къ отвлеченному мышле-
нію, къ тому-же большой невѣжда, не обладающій знаніями решительно ни въ
одной области, оыъ возражаетъ своему несчастному отцу, представляя массу дѣйстви-
тельно не легко опровержимыхъ доводовъ противъ нравственности, религіи и въ
частности христіанства, какъ будто онъ имѣлъ какое-нибудь право высказывать су -
жденіе о тѣхъ предметахъ, иознаніе которыхъ пріобрѣтается лишь послѣ долгой
умственной работы, цѣною многолѣтнихъ трудовъ. Самое лучшее, что могъ бы сдѣ-
лать этотъ испорченный молодой человѣкъ, это отречься отъ своихъ невѣжествен-
ныхъ взглядовъ; такъ онъ и поступаетъ чуть-ли не въ каждомъ томѣ.
„Седьмой томъ этого сочиненія, лежащій предо мною, озаглавлена Ученіе
о счастьи, или Искусство сдѣлаться счастливымъ,
применимое ко всѣмъ людямъ, составляющее продолжение Графа Вальмонта. Парижъ
і8оі г., н-ое изданіе, Эта книга совсѣмъ въ другомъ родѣ, чтобы тамъ ни гово-
рилъ издатель,—признаюсь, что я нисколько не плѣнился этимъ искусством*
сделаться счастливымъ, слѣдуя въ эіомъ отношеніи „всѣмъ другимъ людямъ".

СЕМИНАРІЯ ИССТІ.
117
стіемъ in abstract о, реяигія вообще, а не какая-либо
отдельная религія. Такимъ образомъ все меня успокаивало самымъ об-
манчивымъ образомъ. Я воображалъ себѣ, что проникнувшись
деликатностью Госслена и умѣренными взглядами Манье, я ио
прежнему остаюсь христіаяиномъ.
Я не хочу, да и не могу сказать этимъ, что моя христіан-
ская вѣра дѣйствительно была поколеблена. Моя вѣра была
разрушена исторической критикой, а не схоластикой или филосо-
фіей. Исторія философіи и тотъ скептицизмъ, которымъ я
проникся съ недавнихъ поръ, скорѣе удерживали меня въ хрпстіан-
ствѣ, чѣмъ отдаляли отъ него. Я часто повторялъ стихи,
прочитанные мною въ одномъ изъ сочиненій стараго Брюкѳра:
Discussi fateor, sectas attpntius omnes,
Plurima quaesivi, per singula quaeqne cucurri,
Nee qnidquam inveni melius quam credere Chris to. Π
(Эти стихи принадлежать Антонію, хрпстіанскому поэту
IV вѣка).
Меня удерживало понятное чувство скромности. Никогда нѳ
возставалъ предо мною во всей силѣ вопросъ объ истинности хрп-
отіанскихъ догматовъ и Библіи. Я допускалъ откровеніе въ об-
щемъ смыслѣ, подобно Лейбницу или Мальбранш}'. Конечно, моя
философія fieri являлась отступленіемъ отъ правовѣрнаго уче-
нія; но я не дѣлалъ изъ него логическихъ выводовъ. При всемъ
томъ мои наставники были вполнѣ довольны мною. Ппно меня
особенно не безпокоилъ. Будучи скорѣе мистикомъ, чѣмъ фана-
тикомъ, онъ почти не занимался тѣми, которые не слѣдовали его
дорогой. Роковой ударъ мнѣ былъ нанесенъ Готтофрэ со смѣ-
лостью и искусствомъ, которыя я могъ оценить лишь впослѣд-
отвіи. Въ одинъ прекрасный день этотъ по-нстинѣ
необыкновенный человѣкъ сорвалъ ту завѣсу, которой предусмотрительный
Госсленъ и честный Моиье укрыли мою совѣсть, нѣжно
успокаивая и усыпляя ее.
Готтофрэ разговаривалъ со мною очень рѣдко, но онъ съ
живымъ любопытствомъ слѣдилъ за мною. Мои латинскія аргу-
ментаціи, произносимыя сильнымъ и увѣреннымъ тономъ,
изумляли его и приводили въ какое-то безпокойство. Порою я выска-
зывалъ слишкомъ сильные доводы, порою замѣчалъ слабыя
стороны въ тѣхъ сужденіяхъ, которыя всѣми считались вполнѣ
доказанными. Однажды во время духовной бесѣды мои возраженія
были направлены съ такою силой, что нѣкоторые ученики, слу-
шая ничтожные отвѣты профессора, невольно начали улыбаться,
и Готтофрэ прервалъ диспутъ. Вечеромъ онъ иозвалъ меня къ
себѣ и краснорѣчиво началъ доказывать, какъ противно христіан-
ству излишнее довѣріе къ разуму и какъ пагубно вліяетъ раціо-
нализмъ на релйгіозное чувство. Увлекаясь своими мыслями, онъ
началъ упрекать меня за мою склонность къ научнымъ заня-
тіямъ. Научныя изысканія!... да зачѣмъ они? Все дѣйствителыю
2) Сознаюсь, я, можетъ быть, слишкомъ· внимательно разбиралъ
всевозможная религіозныя ученія; мнѣ все хотѣлось узнать, и каждое вѣрованіе я изслѣдо-
валъ отдѣльно, но ничего лучшаго я не могъ найти, чѣмъ вѣру въ Христа.

118
В0СП0МИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
нужное уже найдено. Вѣдь не глубокія же знанія спасаютъ
душу! Ж, приходя все въ большее и большее возбужденіе, онъ
воскликнулъ съ неподдѣльно-глубокимъ чувствомъ! „Ты не хри-
стіанинъ! "
Никогда не испытывалъ я такого ужаса, какъ въ ту
минуту, когда дрожащимъ голосомъ были произнесены эти слова.
Выходя изъ комнаты Готтофрэ, я шатался, какъ пьяный. „Ты не хри-
стіанинъ!"—всю ночь этотъ голосъ звучалъ въ моихъ ушахъ,
подобно раскатамъ грома. На слѣдующій день я повѣдалъ свои
муки Госслену. Добрякъ сердечно успокоилъ меня: онъ вѣдь
ничего не замѣчалъ, ничего не хотѣлъ видѣть. Онъ даже не скрылъ
отъ меня того, что онъ крайне удивленъ и недоволенъ этимъ
весьма нетактичнымъ посягательствомъ на совѣсть
воспитанника, за котораго вся отвѣтственность скорѣе всего ложится на
него одного. Я увѣренъ въ томъ, что онъ приписалъ странный по-
ступокъ Готтофрэ какому-то безразсудству, которое способно
было лишь смутить зарождающееся призваніе. Подобно
большинству духовныхъ отцовъ, Госсленъ вѣрилъ, что религіозныя со-
мнѣнія опасны для юношей лишь въ томъ случаѣ, если имъ при-
даютъ какое либо рѣшающее значеніе, что при вступленіи на
разъ избранное пастырское служѳніе они проходятъ сами собою.
Онъ прямо запретилъ мнѣ думать о недавнемъ происшествіи и
сталъ относиться ко мнѣ еще съ большею сердечностью. Онъ
совершенно не понялъ характера моего ума и не могъ
предугадать логически неизбѣжное развитіе его въ будущемъ. Лишь
одинъ Готтофрэ проявилъ истинную проницательность. Да, онъ
былъ правъ, безусловно правъ,—я теперь понимаю его. Надо было
дѣйствительно обладать необычайно чуткой воспріимчивостью
мученика и аскета, чтобы быть въ состоянии замѣтить то, что
ускользало совершенно отъ взора тѣхъ пицъ, который съ замѣ-
чательной сердечностью и добротой руководили моей совѣстью.
Я бесѣдовалъ по этому поводу также съ Монье, и онъ
глубоко убѣждалъ меня не придавать рѣшающаго значенія незначи-
тельнымъ возраженіямъ по адресу моихъ христіанскихъ вѣрова-
ній. Относительно же предстоящей мнѣ священнической карьеры
онъ всегда выказывалъ большую сдержанность. Онъ никогда не
говорилъ мнѣ. ничего такого, что могло бы повліять на меня въ ту
или другую сторону. Вообще выборъ для него, казалось,
представлялся дѣломъ второстепеннымъ. Существеннымъ въ его гла-
захъ являлось истинно-христіанское направленіе, неразлучное съ
истинной философіей. Повидимому, для него было все равно, быть-
ли священникомъ или профессоромъ шотландской философіи въ
Университетѣ. Часто онъ обращалъ мое вниманіе на то, сколь
почтенна, вообще, подобная деятельность, и не разъ произ-
носилъ имя Нормальной школы. Объ этой новой для меня идѳѣт
я ничего не сообщалъ Госслену, такъ какъ, несомнѣнно, что на
одно отдаленное желаніе промѣнять семинарію на Нормальную
школу онъ взглянулъ бы, какъ на самую пагубную мысль.
Такимъ образомъ было рѣшено, что послѣ двухлѣтняго
изучѳнія философіи я перейду въ семинарію св. Сульпиція,
чтобы приступить къ занятію богословіемъ. Мысль, озарившая на

СЕМИНАРІЯ ИССІІ
119
одно мгновеніе умъ Готтофрэ, не имѣла дальнѣйшихъ послѣд-
ствій. Лишь теперь, по прошествіи тридцати восьми лѣтъ, я могу
оцѣнить обнаруженную имъ удивительную проницательность.
Лишь онъ одинъ былъ истиннымъ ясновидцемъ, такъ какъ это
былъ дѣйствительно святой. Теперь я сожалѣю о томъ, что не
послѣдовалъ тогда его первому внушенію. Я бы вышелъ изъ се-
минаріи, оставя позади себя и еврейскій языкъ, и изученіе бого-
словія. Меня бы увлекли всецѣло физіологія и естественныя
науки; вспоминая ту беззавѣтную страсть, которую внушали мнѣ эти
истинно-великія науки, мнѣ хочется вѣрить, что, при извѣстныхъ
правильныхъ занятіяхъ, я пришелъ бы къ нѣкоторымъ изъ выво-
довъ Дарвина, уже рисовавшихся неясно въ моемъ умѣ. Но я
ушелъ въ Сенъ-Сюльписъ, погрузился въ изученіе нѣмецкаго и
еврейскаго языковъ; результатъ получился совершенно иной. Я
былъ увлеченъ изученіемъ исторіи,—этой незначительной,
слабообоснованной науки, которая безпрестанно теряетъ свою цѣнность
по мѣрѣ дальнѣйшихъ изслѣдованій, и которой черезъ сто лѣтъ
будутъ пренебрегать. Уже зарождается заря того вѣка, когда че-
ловѣкъ не будетъ съ особенной любовью оглядываться на свое
прошлое. Я опасаюсь, что нашп безупречные труды въ Академіи
надписей, имѣющіе въ виду дать точные историческіе матеріа-
лы, истлѣютъ прежде, чѣмъ кто нибудь примется за пхъ чтеніе.
Лишь съ помощью химіи, съ помощью астрономіи и особенно
общей физіологіи мы можемъ познать тайну жизни, міра, Бога,—
называйте, какъ хотите. Я искренно сожалѣю о томъ, что из-
бралъ предметомъ своихъ изученій тотъ родъ нзслѣдовачій,
который никогда не будетъ имѣть безусловной цѣнности и навсегда
останется лишь въ видѣ нѣкотораго свода интересныхъ
размышлении о навѣки исчезнувшей действительности. Но если имѣть въ
виду умственное развитіе и умственное наслажденіе, то,
конечно, выборъ мой былъ всегда удаченъ.
Въ Сенъ-Сюльписѣ я сталъ лицомъ къ лицу съ Библіей и
первоисточниками христіанства; въ послѣдующемъ повѣствованіи
я разскажу, съ какимъ пыломъ я отдался этому изученію и ка-
кимъ образомъ въ силу цѣлаго ряда критическихъ выводовъ
моего ума были разрушены совершенно основы моей жизни, какъ
я понималъ ее до тѣхъ поръ.

Семинарія св. Сулыіиція.
ι.
Школа, основанная Олье въ 1845 году, не была похожа на
то громадное четырехугольное зданіе. напоминающее своимъ
внѣшнпмъ вндомъ казарму, которое въ настоящее время тянется
на протяженіп одной изъ сторонъ площади св. Сульпиція.
Старая семинарія эпохи XVII и ХѴШ вѣковъ занимала все
пространство нынѣшнеп площадп π совершенно закрывала фасадъ Сер-
вандони. То же мѣсто, гдѣ теперь возвышается семинарія,
некогда было занято садами и пансіономъ для стипендіатовъ пли, какъ
пхъ называли, робертеновъ. Старинное зданіе исчезло въ эпоху
революціп. Часовня, плафонъ которой считался образцовымъ про-
изведеніемъ Лебрена, была уничтожена, и изъ всего стариняаго
зданія осталась лишь одна картина Лебрена, изображающая Со-
шествіѳ св. Духа въ такомъ видѣ, который очень удпвилъ
бы автора Дѣяній апостольских ъ. Пресвятая Дѣва
занимаешь центръ картины и получаетъ исходящую отъ св. Духа
благодать, которая затѣмъ отъ нея изливается на апостоловъ. Эта
картина была спасена во время Рѳволюціи, потомъ помещалась
въ галлерѣе кардпнала Феша и, наконецъ, была пріобрѣтена об-
ществомъ св. Сульпиція; въ настоящее время она украшаетъ
домовую церковь семинаріи.
Кромѣ стѣнъ и мебели въ Сенъ-Сюльпнсѣ все дышетъ
стариною; вы невольно переноситесь мыслью въ ΧΥΙΙ столѣтіе. Съ
течѳніемъ времени и по мѣрѣ внутренняго измѣненія общинъ
изгладилось много прежнихъ различій. Сенъ-Сюльписъ въ наше
время заключаетъ въ своихъ стѣнахъ самыя несходныя вещи; если
вы хотите видѣть въ наши дни то, что болѣѳ всего можетъ
напомнить Портъ-Рояль, старую Сорбонну и, вообще, учрежденія
стариннаго французскаго духовенства, вы должны отправиться
сюда. Когда въ 1843 году я поступилъ въ семинарію св. Суль-
пиція, тамъ еще жили некоторые изъ наставниковъ, знавшихъ
лично Эмерп; я думаю, что лишь двое изъ нихъ сохранили во-
споминанія о до-революціонной эпохѣ. Гюгонъ служилъ причет-
никомъ при посвященіи Таллейрана въ епископы въ часовнѣ Исси
въ 1788 году. Повидимому, во время церѳмоніп аббатъ Пери-

СЕМИНАРЫ СВ. СУЛЬПИЦІЯ.
121
горъ держалъ себя самымъ нѳпристойнымъ образомъ. Гюгонъ
разсказывалъ, что въ слѣдугощую субботу, во время исповѣди,
онъ приносплъ покаяніе въ томъ, что „вздумалъ дерзко разсуж-
дать о благочестіи одного святого епископа". Что же касается
главнаго настоятеля, Гарнье, то ему дава.іи болѣе
восьмидесяти лѣтъ. Это былъ настоящій представитель
священнослужителя старинной школы. Онъ проходилъ курсъ ученіявъ коллѳджѣ
робертеновъ, потомъ въ Сорбоннѣ. Казалось онъ только
недавно вышелъ оттуда, а судя по тому, какъ онъ говорилъ о
„господине Боссюе" или „господпнѣФенелонѣ", ^вы невольно
приходили къ мысли, что это дѣйствительно одинъ изъ учениковъ
этихъ великихъ людей, имѣвгдій съ ними непосредственное об-
щеніе. Эти старинные священники и священники нашпхъ дней
имѣютъ между собою общее лишь то, что носятъ одинаковое имя
и одѣяніѳ. Въ сравненіи съ восторженными піетистами Иссп,
Гарнье производилъ на меня впѳчатлѣніѳ не дзтховнаго, а почти
свѣтскаго человѣка. Въ немъ совершенно не было замѣтно ка-
кихъ-либо внѣшнпхъ выраженііі своей набожности; это было
скромное, спокойное благочестіе. По вечерамъ нѣкоторые изъ воспи-
танниковъ отправлялись въ комнату стараго настоятеля, чтобы
провести съ нимъ часъ, другой. Бесѣда никогда не носила ми-
стическаго .характера. Гарнье дѣлился съ ними своими воспоми-
наніями, говорилъ объ Эмери, съ грустью указывалъ на близкій
часъ своей смерти. Въ сшту контраста съ пламенными стремле-
ніями Пино и Готтофрэ, насъ это не мало поражало. Все было
безупречно и разумно-обосновано у этихъ старпнныхъ священни-
ковъ; всѣ онп были проникнуты глубокой вѣрой въ важность
своей церковной деятельности. Они соблюдали заставы, защищали
свои догматы, подобно тому какъ достойный вопнъ защпщаетъ
ввѣренный ему постъ. Имъ недоставало общихъ философскихъ
взглядовъ.. Ихъ жизненяымъ принципомъ являлась любовь къ
установленному порядку и чувство бѳззавѣтнаго долга.
Гарнье былъ ученый оріенталистъ и человѣкъ наиболѣѳ свѣ-
дущій во Франціи въ библейской экзегетикѣ, какъ она
преподавалась въ католическнхъ школахъ сто лѣтъ тому назадъ.
Скромность, свойственная вообще всѣмъ сюльписьенамъ, помѣшала ему
выступить съ печатнымъ трудомъ. Плодомъ его изученій
являлось громадное рукописное сочиненіе, заключавшее въ себѣ
полный курсъ Священнаго Писанія, проникнутый тѣми сравнительно
умѣрѳнными взглядами, которые господствовали у католиковъ и
протѳстантовъ въ концѣ ХУПІ вѣка. Общее направленіе было
похоже на міровоззрѣніе Розенмюллера, Гуга и Яна. Когда я на-
чалъ свое ученіе въ семияаріи св. Сульпппія, Гарнье былъ слиш-
*) Позволю себѣ при этомъ сделать одно замѣчаніе. Въ настоящее время
привыкли къ собственному имени прибавлять монсеньоръ, говоря монсеньоръ
Дюпзнлу, монсеньоръ Аффръ. Въ этомъ кроется грамматическая ошибка;
названіе „монсеньоръ" слѣдуетъ употреблять лишь при личномъ обрашеніи или говоря
объ извѣстномъ санѣ. Обращаясь къ г. Люпанлу или къ г. Аффру, надо прибавлять:
монсеньоръ. Говоря же о нихъ со стороны, слѣдуетъ выражаться: господинъ
Д ю π а н л у, г-ы ъ Аффръ, господинъ или монсеньоръ а р^х і е π и-
скопъ Парижскій, г-нъ или м-оръ епископъ Орлеанскій.

122
В0СП0МИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
комъ старъ, чтобы заниматься преподаваніемъ; намъ читали его
записки. Въ нихъ замѣтна была громадная эрудиція и очень
основательное знаніе языковъ. Но порою нѣкоторыя наивности
невольно вызывали улыбку: такъ, напримѣръ, вотъ какимъ образомъ
почтенный настоятель разрѣшалъ затрудненія относительно пре-
быванія Сары въ Египтѣ. Извѣстно, что приблизительно въ тотъ
моментъ, когда фараонъ воспылалъ къ Сарѣ страстью,
поставившей Авраама въ такое затруднительное положеніе, согласно
писанію, ей должно было быть около шестидесяти лѣтъ. Это за-
трудненіе Гарнье разрѣшалъ тѣмъ, что указывалъ на подобные
же случаи въ наши дни: вѣдь „mademoiselle Ланкло" внушала къ
себѣ любовь, являлась причиной дуэлей, имѣя семьдесятъ лѣтъ
отъ роду. Гарнье не былъ au courant послѣднихъ изслѣдованій
новѣйшей нѣмецкой школы; онъ остался безмятежно-покоенъ,
не вѣдая о пораженіяхъ, которыя нанесены старой системѣ
критикой XIX столѣтія. Его заслуга заключается въ томъ, что въ
Ле-Гирѣ онъ воспиталъ ученика, не только воспринявшаго его
обширныя познанія, но и обогатившагося знакомствомъ съ
современными изслѣдованіями; съ искренностью, которая находитъ
объясненіе въ глубокой вѣрѣ, Ле-Гиръ не пытался скрыть,
насколько дѣйствительно велика рана, нанесенная теологіи..
Удрученный старостью и поглощенный заботами по упра-
вленію обществомъ св. Сульпшгія, Гарнье предоставилъ одному
изъ руководителей, Карбону, все попеченіе о парижской школѣ.
Вся личность Карбона дышала какой-то добротой, веселостью и
правдивостью. Онъ не былъ богословомъ и не обладалъ
выдающимся умомъ. Съ перваго взгляда онъ могъ показаться прос-
тодушнымъ, незначительнымъ человѣкомъ; но вскорѣ вы съ
удивленіемъ открывали за покровомъ этой скромной внѣшности
нѣчто весьма незаурядное,—какую-то чарующую привѣтливость,
чисто-женственную, материнскую снисходительность и
удивительное добродушіе. Я никогда не видалъ подобнаго отсутствія са-
молюбія. Онъ первый готовъ былъ смѣяться надъ собою,—надъ
ошибками, которыя онъ дѣлалъ по небрежности, надъ забавными
положеніями, въ которыя нерѣдко ставила его собственная
наивность. Подобно всѣмъ руководителямъ, онъ также произносилъ
въ извѣстное время проповѣди. Онъ обдумывалъ ихъ, вероятно,
лишь за пять минутъ до начала; не разъ бывало, что онъ такъ
комично залутывался въ своей импровизированной рѣчи, что мы
со страшнымъ усиліемъ зажимали себѣ ротъ, чтобы не
расхохотаться. Все это онъ замѣчалъ, но находилъ это въ порядкѣ
вещей. Такъ вотъ этотъ самый наставникъ и читалъ намъ ману-
скриптъ Гарнье во время происхожденія курса Священнаго
Писаная. Онъ нарочно останавливался въ какомъ-то полу-смущеніи въ
тѣхъ мѣстахъ, которыя слишкомъ ужъ устарѣли, желая этимъ
насъ позабавить. Несомнѣнно, онъ не былъ болыпимъ мисти-
комъ.—Какъ вы думаете,—спросилъ я какъ-то одного изъ своихъ
сотоварищей:—какой главный стимулъ жизни г. Карбона?—Я
полагаю, что этимъ стимуломъ является самое отвлеченное чувство
долга. Карбонъ сразу приблизилъ меня къ себѣ; онъ прекрасно
понялъ, что основой моего характера является веселость и чув-

СЕМИНАРІЯ СВ. ОуЛЬПИЦІЯ.
123
ство покорности предъ судьбой.—Ну, да мы, кажется, сойдемся!—
обратился онъ ко мнѣ со своей прелестной улыбкой.
Действительно, никого я такъ не любилъ, какъ г. Карбона. Замѣтивъ мое
прилежаніе, усидчивость и добросовѣстное отношеніе къ заня-
тіямъ, онъ вскорѣ послѣ этого обратился ко мнѣ съ такими
словами: „Вступайте въ наше братство,—это ваше призваніе". Ко
мнѣ онъ относился какъ къ товарищу. Его довѣріе ко мнѣ было
безусловно.
Другіе руководители, преподававшіе различные богословскіѳ
предметы, являлисьвсѣ безъ исключенія достойными
продолжателями почтенныхъ традицій. Однако, въ области догматовъ уже была
сдѣлана брешь, ультрамонтанство и любовь къ сверхъестественному
проникали тайкомъ въ крѣпкую твердыню умеренной теологіи.
Старая π кола подчасъ впадала въ восторженный бредъ, но и здѣсь
соблюдала извѣстный здравый смыслъ; въ самую нелѣпость она
вносила долю здраваго смысла. Сверхъестественное, чудеса
допускались лишь въ той мѣрѣ, въ какой это было необходимо въ силу
требовании Священнаго Писанія и авторитета церкви. Новѣйшая-жѳ
школа отдается этому съ особенной любовью и, повидимому, съ
чувствомъ удовольствія съуживаетъ поле апологетики. Съ другой
стороны нельзя отрицать того, что новая школа въ нѣкоторомъ
отношеніи является болѣе открытой, болѣе послѣдовательной, а
затѣмъ несомненно, что, вслѣдствіе извѣстнаго вліянія нѣмецкой
экзегетики, она даетъ новые методы, которые были совершенно
невѣдомы старымътрактатамъ de Locis theologicis. На этомъ
пути, исполненномъ неожиданностей, а, пожалуй, и опасности, Сенъ-
Сюльписъ имѣлъ лишь одного представителя, но это былъ зато
самый замечательный человѣкъ, котораго выдѣлило изъ своей
среды современное французское духовенство: я говорю о Ле-Гирѣ.
Я узналъ его въ совершенствѣ, какъ это вскорѣ увидитъ
читатель. Чтобы понять все послѣдующее, надо быть человѣкомъ
вполнѣ свѣдущимъ, какъ въ области духа вообще, такъ и въ
области вѣры человечества въ частности.
Ле-Гиръ былъ ученый и святой; и ученостью, и святостью
онъ былъ надѣленъ въ высшей степени. Подобное сочетаніе двухъ
началъ, едва-ли встрѣчающихся вмѣстѣ въ личности одного и
того-же человѣка, въ его душѣ не вызывало замѣтной
борьбы, потому что святой распоряжался полновластно, какъ
неограниченный властелинъ. Не существовало ни одного раціона-
листическаго возраженія, котораго онъ не зналъ бы. Но онъ не
допускалъ съ своей стороны ни малѣйшей уступки, потому что
никогда не подвергалъ какому-либо сомнѣнію истину правовѣр-
наго ученія. Съ его стороны это былъ скорѣе актъ
торжествующей воли, чѣмъ выводъ, принятый въ силу необходимости.
Одинаково чуждый какъ примитивной философіи, такъ и духу науч-
наго мышленія, первымъ условіемъ котораго является
приступать къ изслѣдованію безъ предвзятой мысли и отбрасывать все, что
не подтверждается опытомъ, онъ тѣмъ не менѣе сохранялъ
душевное равновѣсіе благодаря своей пламенной вѣрѣ. Его умъ нисколько
не гнушался областью сверъестѳственнаго. Вѣсы его были
безукоризненны, но на одной чашкѣ лежала безконечно-громадная тя-

124
ВОСПОМИНАНІЯ ДѢТСТВА и юности.
жесть, непоколебимая вѣра. Что-бы ни положили на другую
чашку, все оказалось бы слшпкомъ легкимъ; никакія мірскія воз-
раженія не могли бы поколебать стрѣлки вѣсовъ.
Своими лучшими качествами Ле-Гиръ былъ обязанъ глав-
нымъ образомъ глубокому знанію нѣмецкой экзегетики и бого-
словія. Онъ усвоивалъ себѣ все то, что являлось совмѣстимымъ
съ католической ортодокеіей. Въ области критики несовмѣсти-
мости встречались на каждомъ шагу. Но въ грамматикѣ отыскать
согласіе было очень легко. Въ этой области онъ не имѣлъ себѣ рав-
наго. Онъ въ совершенствѣ изучилъ взгляды Гезеніуса и Эвальда
и съ знаніемъ дѣла оспаривалъ нѣкоторыя ихъ положѳнія. Онъ
занимался фпнпкійскими надписями и высказалъ одно очень
остроумное предположеніе, которое действительно впослѣдствіи
подтвердилось. Его богословскіе взгляды почти цѣликомъ были
заимствованы у нѣмецкой католической школы, которая въ одно
и то же время была и болѣе прогрессивной и менѣе разумной,
чѣмъ наша старинная французская схоластика. Ле-Гиръ во мно-
гихъ отношеніяхъ напоминаетъ Дёллингера своими познаніямии
общимъ міровоззрѣніемъ; но глубокая покорность спасла его отъ
той опасности, которая, благодаря Ватиканскому собору, грозила
большинству просвѣщенныхъ деятелей церкви.
Онъ умеръ преждевременно въ 1868 г. среди приготовлений
къ собору, къ предварительнымъ работамъ котораго онъ былъ
приглашенъ. Я всегда имѣлъ желаніе предложить своимъ сото-
варищамъ по Академіи надписей избрать его въ качествѣ воль-
наго академика. Я не сомнѣваюсь въ томъ, что онъ оказалъ бы
значительныя услуги коммиссіи, занятой разработкой Corpus'а
семитическихъ надписей.
При своихъ громадныхъ познаніяхъ Ле-Гиръ обладалъ еще
способностью писать сильно и убѣдительно. Онъ проявилъ бы во
всемъ блескѣ свой умъ, если-бы захотѣлъ. Своей
пламенной любовью къ набожной жизйи онъ напоминалъ Готтофрэ; но
онъ обладалъ большей послѣдовательностью въ своихъ сужде-
ніяхъ. Наружность его была весьма оригинальна. По росту
это былъ ребенокъ, съ какимъ-то хилымъ, жалкимъ видомъ,
но зато глаза и лобъ сразу указывали на необыкновенныя ум-
ственныя способности. Въ сущности ему недоставало того, что
освободило бы его отъ узъ католичества,—критики. Впрочемъ,
я выразился неточно: критическимъ чутьемъ и очень изощрѳн-
нымъ онъ обладалъ, но лишь въ примѣненіи ко всему тому, что
не имѣло отнощенія къ вѣрѣ; вѣра же въ его глазахъ имѣла
такой коэффиціентъ достовѣрности, что было немыслимо подыскать
приблизительно равную ему величину. Его благочестіе мы мо-
жемъ сравнить съ тѣми жемчужными раковинами, каторыя, по
словамъ Франциска де-Саля, „живутъ въ глубинѣ моря, но
никогда не вбираютъ въ себя ни одной капли морской воды". Его
понятіе о заблужденіяхъ было чисто умозрительное;
непроницаемая перегородка мѣшала проникнуть малѣйшей струѣ совре-
менныхъ идей въ святыню его сердца, гдѣ рядомъ съ сосудомъ,
наполненнымъ масломъ, теплилась неугасимая лампада нѣжнаго,
непобѣдимо-страстнаго благочестія. Но такъ какъ въ моѳмъ умѣ

СЕМИНАРІЯ СВ. СуЛЫШЩЯ.
125
не было подобнаго рода непроницаемыхъ перегородокъ, то
естественно, что сближеніе разлпчныхъ элементовъ, вызывавшее у
Ле-Гира лишь глубокій душевный миръ, у меня, напротивъ,
оканчивалось странными вспышками.
II.
Не смотря, вообще, на нѣкоторые пробѣлы, Сенъ-Сюльписъ
сорокъ лѣтъ тому назадъ, въ годы моего ученія, давалъ
довольно основательное образованіе. Мой научный пылъ находилъ здѣсь
полное удовлетворение. Предо мною лежали два невѣдомыхъ
міра: теологія,—общій сводъ доказательствъ истинности христіан-
скаго вѣроученія, и Библія, которая счнталась хранплищемъ и
источникомъ этого вѣроученія. Я всею душою отдался своимъ
занятіямъ. Мое одиночество было еще болѣе полнымъ, чѣмъ въ
Неси. Я не зналъ въ Парижѣ рѣшптелыю ни дѵшн. Въ
продолжение двухъ лѣтъ я проходилъ непзмѣнно лишь" но з^лпді Вожи-
раръ, направляясь съ товарищемъ одияъ разъ въ недѣлю въ
И.сси. Я даже рѣдко съ кѣмъ-либо вступалъ въ бесѣду. Во все
это время наши наставники относились ко мяѣ съ замѣчатель-
ной добротой. Имъ нравился мой тихій характеръ, трудолюбіе,
молчаливость и застѣнчивость, и, вѣроятно, не одинъ пзъ нихъ
произносилъ про себя то, что вслухъ сообщилъ мнѣ Карбонъ:
„Для насъ—вы прекрасный будущій сотоваршцъ". Вотъ что пи-
салъ я 29 марта 1844 года одному изъ своихъ друзей,
учившемуся въ семинаріи Сенъ-Бріэ:
Я чувствую себя здѣсь прекрасно. Обшій характеръ заведенія превосходенъ:
онъ далекъ въ равной мѣрѣ, какъ отъ деревенской неучтивости и грубаго эгоизма,
такъ и отъ слашаваго жеманства. Здѣсь мало знаютъ другъ друга, сердце испыты-
ваетъ здѣсь порою какой-то холодъ; но зато бесѣды зѵѣсь дышатъ благородствомъ
и высокими мыслями; вы почти не услышите зл.ѣсь ни пошлыхъ сужденій, ни ка-
кихъ-либо сплстінъ. Напрасно также искали бы вы сердечнаго довѣрія, взаимно
между наставниками и воспитанниками: этотъ цвѣтокъ произрастаетъ, кажется,
лишь въ Бретани; но наши наставники обладаютъ широкими взглядами и добротой,
что нравится и такъ подходить къ настроенію молодыхъ людей извѣстнаго возраста;
мы почти не чувствуемъ начальнической руки: школа идетъ внередъ сама собой, и
они ею вовсе не управляютъ. На первомъ планѣ—уставъ, обычай, общій духъ заве-
денія, а люди вполнѣ пассивны, являясь лишь исполнителями извѣстныхъ треоованій.
Эту машину установили чудесно вотъ уже двѣсти лѣтъ тому назадъ; она дѣй-
ствуетъ сама собою; механику нужно лишь наблюдать вообще и лишь отъ времени
до Бремени не забыть здѣсь повернуть кранъ, тамъ смазать пружины. Совсѣмъ не
такъ, какъ» напримъръ. въ семинаріи св. Николая, гдѣ машина никогда не
предоставляется сама себѣ, гдѣ механикъ бодрствуетъ надъ нею неустанно, іюсиѣшая то
направо, то налѣво, вѣчно направляя что-либо, весь запыхавшись отъ торопливыхъ
движеній,—потому что имъ въ голову не приходить, что самой лучшей машиной
надо считать такую, которая требуетъ наименьше усилій со стороны заводчика. Я
поставленъ здѣсь въ самыя лучшія условія, чтобы трудиться; трудъ же въ
настоящее время сталъ для меня потребностью, а съ точки зрѣнія моего внутренняго
убѣжденія долгомъ. Курсъ нравственныхъ наукъ здѣсь поставленъ хорошо; нельзя
сказать того-же о догматической части: профессоръ неопытенъ, а если принять во
вниманіе большую важность трактатовъ о Религіи и Церкви, особенно для
меня, то станетъ яснымъ, что я чувствовалъ бы себя весьма неудовлетворенным!,
если-бы не находилі возможности восполнять свои знанія при содѣйствіи другихъ
наставниковъ.
Въ самомъ дѣлѣ, я чувствовалъ особенное влеченіе къ за-
нятію богословскими науками. Священные тексты легко уклады-

126
ВОСПОМИНАНІЯ ДЕТСТВА и юности.
вались въ моей памяти*, моя голова въ это время весьма
напоминала Sic et Non Абеляра. Созданіе XIII вѣка, теологія похо-
дитъ во многпхъ отношеніяхъ на готическій храмъ: то-же вели-
чіе, такой-же просторъ, такое-же отсутствіе солидныхъ устоевъ.
Ни отцы церкви, ни христіанскіе писатели первой половины срѳд-
нихъ вѣковъ не подумали о томъ, чтобы создать
систематически сводъ христіанскпхъ догматовъ, который располагалъ бы къ
послѣдовательному изученію Библіи. Общій сводъ теоло-
гіи1) Ѳомы Аквинскаго, выводъ изъ всей предшествующей
схоластики, является въ видѣ какого-то громаднаго хранилища съ
перегородками, которыхъ хватитъ на бесконечное число лѣтъ,
если, конечно, католицпзмъ будетъ вѣченъ: здѣсь заранѣе
готовы и какъ-бы указаны мѣста для будущихъ постановлена собо-
ровъ или папъ. Въ сводахъ подобнаго рода, понятно, не можѳтъ
быть рѣчи о прогрессѣ. Въ ХУІ вѣкѣ Тридентскій соборъ
окончательно устанавливаетъ цѣлый родъ взглядовъ, изъ которыхъ
весьма многіе до тѣхъ поръ подлежали оспариванію; но для каж-
даго изъ этихъ церковныхъ рѣшеній было готово свое опре-
дѣленное мѣсто въ громадно мъ хранилищѣ святого Ѳомы.
Мельхіоръ Камусъ и Суаресъ перерабатываютъ Оводъ тесло-
гіи, но не прибавляютъ къ нему ничего существеннаго. Въ
течете XVII и XVIII вѣковъ Сорбонна составила для употребленія
въ школахъ несколько подходящихъ сочиненій, которыя чаще
всего являются не болѣе, какъ слабыми передѣлками этого
Свода. Въ нихъ тѣ-же тексты, безпорядочно оторванные отъ свя-
зующихъ ихъ объяснѳній, тѣ-же торжествующее силлогизмы, въ
сущности не имѣющіе подъ собою никакой почвы, тѣ-же
промахи исторической практики, являющіеся слѣдствіемъ смѣшенія
хронологическихъ датъ и разнообразныхъ жизненныхъ условій.
Богословіе дѣлится на догматическое и нравственное.
Догматическое богословіе, кромѣ Пролегоменъ, заключающихъ въ
себѣ изслѣдованіе источниковъ божественнаго авторитета, дѣ-
лится на пятнадцать трактатовъ, имѣющихъ своимъ предметомъ
всѣ христіанскіе догматы. Основаніемъ служитъ трактатъ О б ъ
истинной Вѣрѣ, гдѣ стараются доказать сверхъестественный
характеръ христіанской религіи — боговдохновенныхъ книгъ и
Церкви; затѣмъ всѣ эти догматы доказываются посрѳдствомъ
Священнаго Писанія, соборовъ, отцовъ церкви и богослововъ.
Нельзя отрицать того, что вполнѣ сознательный раціонализмъ
служитъ основаніемъ этой системы. Если схоластика является
дочерью Ѳомы Аквинскаго, то она является также внучкой
Абеляра. Въ подобной систѳмѣ человѣческій разумъ стоитъ на пер-
вомъ планѣ; разумомъ доказываютъ и откровеніе, и
божественность Писанія и авторитетъ Церкви. А разъ это такъ, то открыть
путь для всѣхъ дальнѣйшихъ выгодовъ. Лишь единый разъ
Сѳнъ-Сюльписъ Бышелъ изъ себя, посчѣ того какъ янсенизмъ пе-
ресталъ существовать,—это тогда, когда восторженный Ламеннэ
вздумалъ заявить, что слѣдуетъ начинать не съ разума, а съ
веры. Однако, въ концѣ концовъ кто-же остается судьей въ вопро-
сахъ вѣры? Конечно, разумъ.
*) Summa totius theologiae.

СЕМИНАРЫ СВ. СУЛЬПИЦІЯ.
127
Нравственное богословіе заключаетъ двѣнадцать трактатовъ,
обнимающихъ собою сводъ морали и каноническаго права, до-
полненныхъ откровеніемъ и постановлениями Церкви. Въ
результате получается очень стройная энцпклопедія. Это похоже на
зданіе, каменныя стѣны котораго закрѣплены желѣзныміі
болтами, а фундаментъ сдѣланъ изъ глины. Этимъ фундаментомъ слу-
житъ трактатъ Объ истинной Вѣрѣ, пришедшей въ полнѣй-
шую ветхость. Въ самомъ дѣлѣ не только никто еще не дока-
залъ, что христіанская религія запечатлѣна большей
божественностью и откровеніемъ, чѣмъ прочія, но и вообще никто не
могъ доказать, что въ мірѣ действительности, доступномъ
нашему наблюдені;ю, произошло хотя одно какое-нибудь
сверхъестественное явленіе, чудо. Неумолимый выводъ Литтре, что
„Никогда еще не обнаружили присутствія ч}гда, производя пзслѣдо-^
ванія въ такихъ условіяхъ, когда можно было хорошо наблюдать
и отмѣчать действительно происходящее",—этотъ выводъ,
говорю я, является той колоссальной глыбой, которую никто не сдви-
нетъ съ мѣста. Никто не въ силахъ доказать, что въ прошед-
шемъ произошло хотя одно чудесное явленіе; и безъ сомнѣнія,
намъ придется долго еще ждать, пока произойдетъ подобное
явленіе въ такихъ строгихъ условіяхъ, которыя одни могутъ
дать мыслителю увѣренность въ томъ, что онъ не введенъ въ
заблужденіе.
Если допустить главное положеніе трактата Объ
истинно й В ѣ ρ ѣ, то поле битвы становится очень тѣснымъ; но битва
далеко еще не кончена. Въ настоящее время ведется борьба съ
протестами и диссидентскими ученіями, которыя, допуская
тексты, запечатлѣнные откровеніемъ, отказываются видѣть здѣсь тѣ
догматы, которые католическая Церковь поддерживаетъ съ неза-
памятныхъ вѣковъ. Тысячи положеній являются предметомъ
оживленныхъ споровъ, а въ результатѣ безконечный рядъ
положена. Католическая Церковь убѣжденно увѣряетъ, что ея
догматы всегда существовали въ томъ видѣ, въ какомъ она ихъ
продовѣдуетъ, что Іисусъ установилъ таинство исповѣди, еле-
освященія, брака; что онъ проповѣдывалъ то, что впослѣдствіи
утверждали Никейскій и Тридентскій соборы. Можетъ ли быть
что-либо болѣе сомнительное? Христианское вѣроученіе, какъ
и все въ мірѣ, создавалось медленно, незамѣтно, въ силу орга-
ническаго роста. Теологія, утверждая противное, нагромождаетъ на
своемъ пути горы возраженій и невольно отрекается отъ всякой
критики. Приглашаю лицъ, желающихъ яснѣе понять все это,
заняться чтеніемъ богословскаго Трактата о таинствахъ; они уви-
дятъ къ какимъ легковѣснымъ прѳдположеніямъ, достойнымъ
апокрифическихъ Евангелій, Маріи Агреда или Екатерины Эм-
мерихъ, прибѣгаютъ эти люди, чтобы показать, что всѣ таинства
были установлены Іисусомъ Христомъ въ одинъ извѣстный мо-
ментъ его жизни. То-же замѣчаніе мы должны сдѣлать и по
поводу споровъ осодержаніии формѣ таинствъ. Неизмѣнное
стремление въ каждомъ отдѣльномъ предметѣ видѣть матерію и
форму указываетъ на усвоеніе аристотелевой философіи богосло-
віемъ XIII столѣтія. Всѣмъ тѣмъ, кто отвергалъ это ретроспек-

128
ВОСНОМННАНІЯ ДЬТСТВА и юности.
тивное примѣненіе аристотелева ученія къ церковнымъ уста-
новленіямъ Іисзгса, грозило неизбѣжно отлученіе отъ церкви.
Оознаніе безконечнаго развитая въ социальной жизни,
совершенно такъ-же, какъ и въ мірѣ органическомъ, съ тѣхъ поръ
было сущностью моихъ философскихъ представленій. Мои со-
мнѣнія зародились не вслѣдствіе одного какого-нибудь противорѣ-
чія: они возникли вслѣдствіе десятка тысячъ такпхъ противорѣ-
чій. Ортодоксальное ученіе даетъ на все отвѣтъ и не признаетъ
ни одной проигранной битвы. Конечно, сама критика требуетъ,
чтобы въ извѣстныхъ случаяхъ утонченная догадка допускалась
условно, какъ действительный отвѣтъ. Истина иногда можетъ
представляться лишь правдоподобной. Утонченная догадка
можетъ быть истинной. Двѣ утонченныя догадки также, даже при
строго-практическомъ отношеніи, могутъ быть истинными въ
одно и то-же время. При трехъ подобныхъ допущеніяхъ—дѣло
значительно затрудняется; при четырехъ—мы почти безсильны.
Но если для защиты какого-нибудь положенія необходимо
допустить десять, сто, тысячу условностей, которыя должны быть
истинными въ одно и то-же время,—то это явное доказательство,
что положеніе это не заслуживаетъ большого довѣрія. На всякій
умъ, свободный отъ предвзятыхъ взглядовъ, прнмѣненіе теоріи
вѣроятностей къ этимъ мелкимъ недоразумѣніямъ должно
производить самое тягостное впечатлѣніе. Декартъ же научилъ меня,
что первымъ условіемъ при отысканіи истины является отсут-
ствіе всякпхъ предвзятыхъ взглядовъ. Въ области ли философіи,
политики или нравственности, одинаково необходимо владѣть
зрѣніемъ, вполнѣ свободнымъ отъ ахроматизма, чтобы замѣтить
истину.
III.
Богословская борьба принимала для меня особенно
определенный характеръ на почвѣ текстовъ, полученныхъ, по мнѣнію
теологовъ, путемъ откровенія. Католическое ученіе, твердо увѣ-
ренное въ своихъ силахъ, принимало вызовъ на этомъ полѣ, какъ
и вообще ве-здѣ съ полнымъ чпстосердечіемъ. Главнымъ ору-
діемъ здѣсь служилъ еврейскій языкъ, потому что изъ двухъ
христіанскихъ Библій—одна написана по еврейски, а при толко-
ваніи Новаго Завѣта безъ еврейскаго языка экзегетика является
далеко не полной.
Изученіе еврейскаго языка не было обязательно въ семина-
ріи, вслѣдствіе чего этотъ курсъ проходило весьма
незначительное число воспитанниковъ. Въ теченіе 1843—1844 гг. Гарнье
еще читалъ въ своей комнатѣ высшій курсъ, который состоялъ
въ томъ, что двумъ или тремъ ученикамъ онъ разъяснялъ наиболѣѳ
трудные тексты. Ле-Гиръ уже въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ
преподавалъ грамматику. Я сейчасъ же записался на этотъ курсъ.
Замѣчательныя философскія познанія Ле-Гира привели меня въ
восторгъ. Ко мнѣ онъ относился съ большимъ вниманіемъ; онъ,
какъ и я, былъ родомъ Бретонецъ; въ нашемъ характерѣ было
много общаго; по прошествіи нѣсколькихъ недѣль я былъ почти

СЕМИНАРЫ СВ. СУЛЫШЦІЯ.
129
единственнымъ его ученпкомъ. Его пзложеиіе еврейской
грамматики, сравнительно съ другими семитическими нарѣчіями, было
замѣчательно.—„Я вижу въ немъ истпннаго ученаго", писалъ я
своему другу въ семинарію Сенъ-Бріэ. „Если Господь дастъ ему
прожить еще лѣтъ десять, что, къ сожалѣнію, очень сомнительно,
то мы будемъ въ состояніп противопоставить его работы самымъ
капитальнымъ нѣмецкимъ изслѣдованіямъ въ области научной
критики. Въ его преиодаваніп пзученіе еврейскаго языка
облегчается замѣчательно. Я былъ крайне изумленъ, очутившись ли-
цомъ къ лицу съ такимъ упрощеннымъ языкомъ, безъ
конструкций, почти безъ синтаксиса; это—неприкрашенное выраженіе голой
идеи, настоящій языкъ ребенка".
Въ это время я обладалъ необыкновеннымъ даромъ усвоенія.
Мой умъ жадно поглощалъ все слышанное изъ устъ наставника.
Его книги были въ моемъ распоряженіи,—a библіотека его была
очень основательна. Въ тѣ дни, когда мы отправлялись на
прогулку въ Исси, онъ уводилъ меня на возвышенности близъ
обители Solitude и тамъ училъ меня сирійскому языку. Мы вмѣ-
стѣ переводили Новый Завѣтъ Гутьбіе на. сирійскомъ языкѣ. Ле-
Гиръ окончательно направилъ меня на путь филологическихъ
изыскана, къ которымъ, несомненно, я имѣлъ призваніе. Въ его
лпцѣ я нашелъ человѣка, который .наиболѣе былъ способенъ
развить мои способности. Всѣмп своими достоинствами, какъ
ученаго, я обязанъ всецѣло Ле-Гиру. Иногда даже мнѣ кажется, что
все то, что я не успѣлъ изучить подъ его руководствомъ, я
никогда не зналъ въ полномъ объемѣ. Онъ не былъ большимъ
знатокомъ арабскаго языка, и вотъ гдѣ причина того, что я
всегда оставался лишь посредственнымъ арабистомъ.
Одно обстоятельство, которымъ я обязанъ добротѣ этихъ
наставниковъ, утвердило меня въ моемъ филологическомъ
призвании и безъ вѣдома моихъ добрѣйшихъ руководителей
претворило мнѣ ту дверь, открыть которую я самъ не рѣшался.
Чувствуя полный упадокъ силъ, Гарнье прекратилъ въ 1844 году
чтеніе высшаго курса еврейскаго языка. Этотъ курсъ продолжалъ
вести Ле-Гиръ; зная, какъ прекрасно я усвоилъ его филологію,
онъ выразилъ желаніе, чтобы я принялъ на себя руководство за-
нятіями грамматикой. Карбонъ, со свопмъ обычнымъ радушіемъ,
объявилъ мнѣ, улыбаясь, эту пріятную новость и сообщилъ мнѣ,
что товарищи предлагаютъ мнѣ въ видѣ вознагражденія
триста франковъ. Эта сумма показалась мнѣ колоссальной; я отвѣ-
тплъ Карбону, что я вовсе не имѣю никакой нужды въ такихъ
деньгахъ и благодарю за его вниманіе. Тогда Карбонъ заставилъ
меня принять сто пятьдесятъ франковъ для покупки книгъ.
Благоволеніе ко мнѣ выразилось еще въ томъ, что мнѣ
позволили слушать два раза въ недѣлю лекціи Этьенна Катрмэра
въ Collège de France. Катрмэръ почти не приготовлялся къ своимъ
лѳкціямъ; въ отношеніи къ библейской экзегетикѣ онъ остался
добровольно въ сторонѣ отъ научнаго движенія. Онъ вообще
больше напоминалъ Гарнье, чѣмъ Ле-Гира. Янсенистъ въ духѣ
Сильвестра де-Саси, онъ раздѣлялъ полу-раціонализмъ Гуга и
Яна, ограничивая насколько возможно область сверхъестествен-

180
ВОСЛ0МИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
ныхъ явленій, особенно въ тѣхъ случаяхъ, когда по его выраже-
нію „чудо было трудно исполнимо", какъ, напримѣръ, чудо Іису-
са Навина; яо по отношенію къ чудесамъ Новаго Завѣта онъ не
допускалъ никакихъ сомнѣній. Этотъ поверхностный эклектизмъ
мало меня удовлѳтворялъ. Ле-Гиръ былъ гораздо ближе къ исти-
нѣ, не стараясь особенно ослаблять содержание разсказа, а, на-
противъ, изучая внимательно, по примѣру Эвальда, самый раз-
сказъ. Какъ профѳссоръ сравнительной грамматики, Катрмэръ
также былъ гораздо ниже Ле-Гира, но какъ оріенталистъ онъ
обладалъ колоссальной эрудиціей. Передо мною открылся міръ
науки; я видѣяъ, что та область знаній, которая, повидимому,
должна была интересовать лишь священниковъ можетъ также
интересовать и свѣтскихъ людей. Оъ тѣхъ поръ не разъ мнѣ
приходила въ голову идея, что когда-нибудь мнѣ придется сѣсть
за этимъ самымъ столомъ, въ этой маленькой „залѣ языкознанія",
гдѣ действительно мнѣ удалось водвориться впослѣдствіи, затра-
тивъ предварительно не мало усияій и настойчивости.
Необходимость привести въ полную ясность и большую
систематичность свои мысли въ виду предстоящихъ мнѣ занятій
въ качествѣ руководителя съ товарищами—сверстниками
окончательно рѣшила мое призваніе. Съ тѣхъ поръ рамки моей
преподавательской деятельности определились вполнѣ; все то, что
я впослѣдствіи успѣлъ сдѣлать въ области филологіи, явилось
прямымъ продолженіемъ этихъ скромныхъ лѳкцій, которыя
снисходительно довѣрили мнѣ мои наставники. Безусловная
необходимость усилить насколько возможно свои познанія въ экзеге-
тикѣ и семитической филологіи заставила меня приняться за изу-
ченіе нѣмецкаго языка. Въ этомъ отяошеніи я былъ лишенъ
всякой подготовки; въ семинаріи св. Николая я получилъ чисто
латинское и французское воепитаніе. Я нисколько не сожалѣю объ
этомъ. Каждый должѳнъ хорошо знать языкъ и литературу лишь
латинскую, да свою родную; но, съ другой стороны, онъ долженъ,
понимать и всѣ тѣ языки, которые ему необходимы въ
практической жизни или въ цѣляхъ образованія! Мой добрый школьный
пріятель Кл..., родомъ эльзасецъ, имя котораго я часто встрѣчаю
въ сообщѳніяхъ о тѣхъ услугахъ, которыя онъ постоянно оказы-
валъ своимъ землякамъ въ Парижѣ, съ удовольствіѳмъ
согласился помочь мнѣ при первыхъ моихъ занятіяхъ нѣмецкимъ
языкомъ. Поглощенный всецѣло лишь изслѣдованіями въ извѣ-
стной области, я обращалъ мало вниманія на литературу, считая
ее для себя дѣломъ второстѳпѳннымъ. Однако, я тогда уже по-
чувствовалъ свѣжѳе вѣяніе, столь отличное отъ общаго духа
нашего XVII вѣка. Мое удивлѳніѳ было тѣмъ сильнѣѳ, что я не
видѣлъ предѣловъ этихъ новыхъ начинаній. Я былъ пораженъ
своеобраэнымъ направленіемъ нѣмецкаго геніи конца минувшаго
и первой половины настоящаго столѣтія; мнѣ казалось, что я
вступилъ въ какой-то храмъ. Это было то самое, чего я искалъ.—
примиреніѳ строго-рѳлигіознаго духа съ духомъ критики. Бывали
минуты, когда я сожалѣлъ, что не родился протестантомъ: я могъ
бы оетаватьоя филооофомъ, не переставая быть христіаниномъ.
Потомъ я увидѣлъ, что одни католики івполнѣ послѣдовательны.

СЕМННАРІЯ СВ. СУЛЬПИЦІЯ.
131
Одно заблужденіе является доказательствомъ того, что Церковь
не можетъ считаться непогрѣшимой; одно слабое мѣсто книги
является доказательствомъ того что книга эта не есть книга от-
кровенія. Внѣ области строгой ортодоксіи я видѣлъ лишь
свободное мышленіе въ духѣ французскихъ ученій XVIII вѣка. Та-
кимъ образомъ мои занятія нѣмецкими изслѣдованіями ставили
меня въ самое ложное положеніе: съ одной стороны, они
показывали мнѣ, что экзегетика безъ какихъ-либо устуігокъ
немыслима, а, съ другой, я совершенно ясно видѣлъ, что наставники изъ
Сенъ-Сюльписа вполнѣ правы, не допуская никакихъ уступокъ,
потому что одно лишь признаніѳ того или другого заблуждѳнія,—
и рушится зданіе безусловной истины; оно неизбѣжно теряетъ
все свое незыблемое значеніе, становясь лишь авторитетомъ,
какъ тысяча другихъ человѣческихъ авторитетовъ, а въ этой
области каждый, конечно, выбираетъ то, что ему нравится, что
совпадаетъ съ его личными вкусами.
Въ самомъ дѣлѣ, въ божественной книгѣ все истинно, и
такъ какъ два взаимно противорѣчивыхъ предложения не могутъ
быть истинными въ одно и то-же время, то изъ этоію слѣдуетъ,
что въ ней не должно быть ни малѣйшаго противорѣчія.
Внимательное же изученіе Библіи, исполненной во многихъ своихъ
частяхъ замѣчательныхъ историческихъ и эететическихъ досто-
инствъ, показывало мнѣ въ то же время, что эта книга ничуть
не больше, чѣмъ всякая другая древняя книга, свободна отъ
противорѣчій, ошибокъ и заблуждений. Въ ней много басенъ и
легендъ, слѣдовъ чисто человѣческой работы мысли. Въ
настоящее время невозможно утверждать, что вторая часть книги
Исаіи есть сочиненіе Исаіи же. Книга Даніила, когорую всѣ
ортодоксы относятъ къ эпохѣ плѣненія, есть апокрифъ,
составленный въ 169 или 170 г. до Р. X. Книга Юдиѳь съ исторической
точки зрѣнія—явленіе немыслимое. Приписываніе Пятикнижія
Моисею чуждо сколько-нибудь реальныхъ доказательствъ, а
отрицать то, что нѣкоторыя части книги Бытія имѣютъ мисти-
ческій характеръ, это значитъ допускать сознательно, что такіѳ
разсказы, какъ разсказъ о раѣ зѳмномъ, о запретномъ плодѣ, о
Ноевомъ ковчегѣ, имѣютъ вполнѣ реальное значеніѳ. А разъ
вы не согласны хотя съ однимъ положеніемъ традиціонныхъ
взглядовъ, вы ужъ больше не католикъ. Во что обращается это
чудо, приводившее въ восторгъ Боссюэ: ,,Киръ, упоминаемый
за двѣсти лѣтъ до его рожденія"? Во что обращаются семьдесятъ
сѳдминъ, которыя служатъ основаніемъ всѣхъ вьгчисленій В с ѳ-
мірной Исторіи, если извѣстно, что та часть книги Исаіи,
гдѣ упоминается о Кирѣ, составлена, несомненно, во времена
этого завоевателя и что псевдо-Даніилъ есть современникъ Ан-
тіоха Епифана?
Ортодоксальное ученіе заставляетъ насъ вѣрить въ то, что
библѳйскія книги есть созданіе именно тѣхъ лицъ, которымъ онѣ
приписываются. Самыя снисходительный католическія доктрины
о боговдохновенности овященныхъ книгъ не допускаютъ въ Свя-
щенномъ Писаніи ни малѣйшей сколько нибудь яркой ошибки,
ни малѣйшаго противорѣчія даже тамъ, гдѣ дѣло вовсе не ка-

132
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
сается ни вѣры, ни нравственности. Допустимъ нап]шмѣръ, что
въ тысячѣ схватокъ, которыя завязываются между критикой π
ортодоксальной апологетикой по поводу разныхъ частностей
такъ называемаго священнаго текста, можно признать несколько
такихъ, гдѣ вслѣдствіе случайнаго совпаденія и вопреки всякому
правдоподобию, окажется, что права апологетика; но невозможно
вѣдь допустить, чтобы въ этомъ безконечномъ спорѣ она была
всегда права; достаточно признать, что она ошиблась одинъ
разъ, чтобы обратить въ. ничто все ученіе о вдохновении св.
Духа. Это ученіе, допускающее возможность сверхъестествен-
ныхъ явленій, немыслимо поддерживать въ наше время, когда
уже вполнѣ установились извѣстныя здравыя понятія. Книга,
вдохновенная свыше,— должна быть признана чудомъ. И она
должна имѣть такой характеръ, какого не имѣетъ ни одна книга.
„Но, вѣдь, вы не выступаете такими строгими судьями",—ска-
жутъ намъ,—,,когда рѣчь идетъ о Геродотѣ или гомеровскихъ
поэмахъ". Конечно; но Геродотъ и гомеровскія поэмы никогда
не выдавались за книги, вдохновенныя свыше.
"Что касается, напримѣръ, противорѣчій, то нѣтъ такого
мыслителя, свободнаго отъ богословскихъ предубѣжденій, который
не былъ бы, въ котщѣ концовъ, принужденъ признать, что между
синоптиками и четвертымъ евангеліемъ существуютъ неприми-
рпмыя разногласія и что такія же разногласія замѣчаются и
взаимно между синоптиками. Для насъ, сторонниковъ раціояализма,
это не можетъ имѣть большого значенія, но ортодоксъ,
вынужденный доказывать, что въ его книгѣ вездѣ одна правда, волей-
неволей запутывается въ безконечныхъ ухищреніяхъ. Снльвестръ
дѳ-Саси особенно былъ озабоченъ ссылками Новаго завѣта на
священный книги Ветхаго завѣта. Желая оправдать ихъ, онъ,—
при всѳмъ своемъ искусствѣ во всевозможнаго рода ссылкахъ,—
встрѣчалъ на пути своемъ столько затрудненій, что въ концѣ
концовъ принужденъ былъ допустить въ принципѣ, что книги
Ветхаго и Новаго Завѣта сами по себѣ непогрѣшимы, но что
Новый Завѣтъ, когда онъ дѣлаетъ ссылки на Ветхій Завѣтъ, не
можетъ быть призпанъ непогрѣшимымъ. Нужно быть совершенно
незнакомымъ съ областью религіозныхъ вѣрованій, чтобы
изумляться, въ какое безнадежное положеніе попадаютъ люди,
отдавшее всѣ свои силы любимому дѣлу. Въ этихъ крушеніяхъ
задушевныхъ вѣрованій, составляющихъ весь смыслъ жизни, въ
отчаяніи, не разсуждая, хватаются за первый попавшійся предмета,
помышляя лишь о томъ чтобы не погибло въ пучинѣ все дорогое
и милое сердцу.
Овѣтскіе люди, полагающіе, что вообще всѣ примыкаютъ
къ тѣмъ или инымъ взглядамъ лишь въ силу симпатіи или ан-
типатіи, конечно, изумятся, если я сообщу, въ силу чего я оста-
вилъ католическую церковь, съ которою меня связывали и сер-
дѳчныя чувства и мои прямые интересы. Люди, не обладающіе
научнымъ духомъ мышленія, почти не могутъ понять, что наши
взгляды вырабатываются внѣ нашей воли и личности, сростаясь
между собою подобно частицамъ минераловъ, и что мы все время
остаемся какъ-бы въ роли постороннихъ зрителей. Отдавая себя

СЕМИНАРІЯ СВ. СУЛЬПИЦІЯ.
133
всецѣло во власть общаго теченія вещей, я полагалъ, что я лишь
нримыкалъ къ положеніямъ великой школы XVII столѣтія,
особенно Мальбранша, первымъ принципомъ котораго было то, что
нашъ разумъ можетъ быть предметомъ нашихъ умозрѣній, но
что мы не властны въ его органическомъ развитіл; и такимъ обра-
зомъ первьшъ долгомъ человѣка является то, чтобы стать ли-
цомъ къ лиц\- съ истиной, отречься отъ своей личности, быть
всегда готовымъ идти туда, куда влечетъ торжествующи доводъ.
Эти знаменитые мыслители не только не желали заранѣе пред-
рѣшать тѣ или другіе результаты, но, наиротивъ, учили, что въ
поискахъ за истиной рѣшительно не слѣдуетъ имѣть желаній,
опредѣленныхъ тенденцій, личныхъ симпатій. Сь какимъ вѳяи-
чайпшмъ упрекомъ проповѣдники XVII вѣка обращаются по
адресу вольнодумцевъ? Они упрекали пхъ въ томъ, что они
достигли тѣхъ самыхъ выводовъ, къ которымъ стремились за-
ранѣе, пришли къ безвѣрію, которое они всѣми силами
старались представить, какъ истинное ученіе.
Въ этой страстной борьбѣ между мопмъ разумомъ и вѣро-
ваніями сердца я старательно избѣгалъ чисто-абстрактныхъ
оснований. Методъ физическихъ и естественныхъ наукъ,
представили предо мною въ годы моего ученія въ Исси, какъ
единственный истинный законъ міра, заставлялъ меня относиться
недовѣрчиво ко всякой спстемѣ. Я ни на минуту не помыс-
лилъ о томъ, чтобы возражать противъ догматовъ о св. Троицѣ
или воилощеніи, взятыхъ отдельно, независимо отъ другихъ во-
просовъ. Эти умозрѣнія изъ области метафизическаго тумана не
затрагивали ни одного изъ моихъ убѣжденій. Ни въ церковной
политикѣ, нп въ духѣ церкви я не находилъ ни одного явленія,
изъ далекаго ли прошлаго или изъ современной жизни, которое
живо заинтересовало бы меня, какъ явлѳніе сомнительное и
легко подлежащее критикѣ. Если-бы я могъ вѣрить, что тео-
логія и Бпблія есть выраженіе истины, на меня не произ-
велъ бы нп малѣйшаго дѣйствія ни одинъ изъ тѣхъ взглядовъ,
которые впослѣдствіп были сгруппированы въ Syllabus' ѣ и
которые съ теченіемъ времени болѣе или менѣе были выражены
въ печатанныхъ сочиненіяхъ. Всѣ мои возраженія возникли на
почвѣ чисто-философскихъ и критическихъ изысканій, а вовсе не
на почвѣ метафизпческихъ, политическихъ или нравственныхъ воз-
зрѣній. Этп воззрѣнія казались мнѣ вообще мало доступными
опытной провѣркѣ. Но вопросъ о томъ, существуетъ ли про-
тиворѣчіе между четвертымъ Евангеліемъ и синоптиками,
является, конечно, вопросомъ легче разрѣшимымъ. Эти про-
тиворѣчія встаютъ предо мною съ такой безусловной
очевидностью, что я готовъ, не колеблясь ни единый мигъ,
поставить на карту свою жизнь, вѣчное спасеніе своей души. Въ
подобныхъ вопросахъ не существуетъ тѣхъ скрытыхъ плановъ,
благодаря которымъ всѣ нравственныя и политическія воззрѣнія
являются вообще въ столь сомнительномъ свѣтѣ. Я не люблю
ни Филиппа II, ни Пія V, но если-бы я имѣлъ положительныя ос-
нованія вѣрить въ католическое ученіе, меня не могли бы
остановить ни жестокости Филиппа II, ни костры Пія V.

134
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
Многіе весьма неглупые люди не разъ давали мнѣ понять,
что я никогда не отрекся бы отъ католичества, если-бы, къ со·-
жаяѣнію, не составилъ. себѣ о немъ слишкомъ узкаго понятія,
можетъ быть, внѵшеннаго мнѣ невольно моими наставниками,
Нѣкоторыя лица думаютъ, что Сенъ-Сюльписъ отчасти виновенъ
въ моемъ нѳвѣріи, и они упрекаютъ его, съ одной стороны, за
то, что онъ внудшлъ мнѣ полное довѣріе къ схоластпкѣ,
глубоко проникнутой раціонализмомъ, а, съ другой стороны, за то,
что онъ убѣдилъ меня въ необходимости признанія всего свода
ортодоксальнаго ученія; такъ что наставники мои. въ одно и
то же время увеличивали до-нельзя куски пищи и необыкновенно
съуживали отверстіе глотки. Это совершенно несправедливо.
Поступая такъ по отношенію къ христіанскому вѣрованію, дѣйствуя
открыто безъ всякихъ ухищрѳній, господа сюльписьены лишь
выказывали, себя безупречно честными людьми. Вовсе не они
выдумали Est de fide, которое прибавляютъ къ безконечному
числу несостоятельныхъ положеній. Нельзя вести себя болѣе
неприлично въ сферѣ умственныхъ интересовъ, чѣмъ въ данномъ
случаѣ, играя словами, представляя дѣло въ такомъ видѣ, что
христіанство. не.требуетъ будто-бы никакихъ жертвъ со стороны
разума и при помощи подобныхъ уловокъ привлекая къ себѣ
массу людей, не отдающихъ себѣ яснаго отчета въ томъ, какія
обязательства они невольно принимаютъ на себя. Это заблужде-
ніѳ свѣтскихъ католиковъ, такъ называемыхъ либераловъ. Не
зная ни богословія, ни экзегетики они представляютъ принятіе
христіанства, какъ простое вступленіе въ ряды какой-нибудь
партіи. Они обращаются съ нимъ вполиѣ свободно; допуская
одни догматы, они отвергаютъ другіе; и послѣ этого они еще
приходятъ въ негодованіе, если ихъ не признаютъ истинными
католиками. Но всякій, кто сколько-нибудь ближе знакомъ съ
тѳологіей, не будетъ способенъ къ такой непослѣдователь-
ности. Для него все покоится на незыблемомъ авторитетѣ
Писаная и Церкви, и ему нечего выбирать. Отказаться хотя отъ
одного догмата, отвергнуть хотя одно правило Церкви—это зна-
читъ, вообще, не признать въ принципѣ ни Церкви, ни откро-
венія. Въ Церкви, основанной на божественномъ авторитетѣ,
все равно, отрицать ли одно положѳніе или отрицать все—и въ
томъ и въ другомъ случаѣ это будутъ ересью. Изъ стѣнъ ис-
торгнутъ, можетъ быть, лишь одинъ камень, но вслѣдъ за этимъ
роковымъ образомъ рушится все зданіе.
Въ данномъ сл}'чаѣ нельзя ссылаться на то, что когда-либо
Церковь пойдетъ, быть можетъ, на уступки, и такимъ образомъ
станутъ излишни такіе рѣзкіе разрывы, какъ тотъ, къ которому
я невольно склонился; тогда, быть можетъ, скажутъ, что я отрекся
отъ царства Божія изъ-за какихъ-то мелочей. Нѣтъ, мнѣ
прекрасно извѣстно, какія уступки Церковь можетъ сдѣлать и ка-
кихъ отъ нея нельзя и требовать. Никогда католическая церковь
не отречется ни отъ одного параграфа своей схоластической
и ортодоксальной системы; она не можетъ этого сдѣдать;—вѣдь
это все равно, какъ если-бы просили графа Шамбора перестать
быть легити-мнстомъ. Думаю, что будутъ раздаваться еще въ

СЕМИНАРІЯ СВ. СУЛЬШЩІЯ.
135
сильнѣйшей степени, чѣмъ теперь, несогласные голоса, но
истинный католикъ непремѣнно будетъ твердить одно и то-же: „Если
необходимо отказаться отъ одного положенія, то я отказываюсь
отъ всего ученія; я вѣрю въ него потому, что допускаю прин-
дипъ непогрѣшимости, но этотъ принципъ страдаѳтъ одинаково,
затронутъ-ли онъ одною незначительной или тысячью значи-
тельныхъ уступокъ." Признаніе со стороны католической
Церкви того, что книга Даніила есть апокрпфъ временъ Макковеевъ,
явилось бы признаніемъ того, что она, вообще, обманута; если
она могла обмануться въ этомъ, то она могла обмануться и во
многомъ другомъ; однимъ словомъ, она болѣе не вдохновенная
свыше Церковь Божія.
Поэтому я нисколько не сожалѣю, что случай довѣрилъ
мое религіозное воспитаніе искреннимъ наставникамъ, которые
посовѣстились бы оставить въ моей душѣ малѣйшее заблужденіе
относительно того, во что долженъ вѣрпть католпкъ. Эта
католическая вѣра была чужда того пошлаго компромисса, такъ нра-
вящагося свѣтскимъ людямъ, который въ наши дни послужилъ
поводомъ къ безконечнымъ недоразумѣніямъ. Моя католическая
вѣра была вѣрою Священнаго Писанія, соборовъ и богослововъ.
Я относился съ любовью къ этой вѣрѣ и теперь еще чувствую
къ ней уваженіе; я отделился отъ нея, послѣ того какъ нашелъ,
что не могу ее болѣе признавать. Это благородно съ обѣпхъ
сторонъ. Было бы неблагородно скрывать истинныя условія
договора, было бы нечестно являться защитникомъ того, въ чемъ
вы совсѣмъ не увѣрены. Я никогда не склонялся на подобную
ложь. Я считалъ ниже своего достоинства какоѳ-бы то ни было
плутовство въ дѣлѣ вѣры. Не моя вина, что наставники мои
научили меня логикѣ и съ помрщью своей неумолимой аргумен-
таціи обратили мой умъ въ настоящій обоюдоострый мечъ. Я
добросовѣстно изучалъ все, что мяѣ предлагали: схоластику, те-
орію силлогизмовъ, богословіе, еврѳйскій языкъ; я былъ при-
мѣрнымъ ученикомъ; я не заслужилъ за это вѣчнаго осужденія.
ІУ.
Эту двухлѣтнюю работу мысли я могу сравнить лишь съ
ужаснымъ воспалѳніемъ мозга, вътеченіе котораго всѣ другія жиз-
ненныя функціи почти бездѣйствовали. Заимствуя сравненіе изъ
узкой сферы своихъ гѳбреистическихъ знаній, я окрестилъ этотъ
переломъ въ моей умственной жизни словомъ Неѳтали1) и
я часто приводилъ на память еврейское изреченіе: Naphtulé
élohimniphtalti: „Я боролся борьбою Бога". Мое
внутреннее настроеніе не изменилось, но съ каждымъ днемъ
разрывались одно за другимъ со единительныя звенья моей искренней
вѣры. Поглощавшій меня всецѣло исполинскій трудъ не позво-
лялъ мнѣ дѣлать дальнѣйшихъ логическихъ выводовъ; занятія по
еврейской грамматикѣ отвлекали все мое внпманіе: я походилъ
на человѣка, у котораго задержано дыханіе. Руководитель, съ ко-
2) Моя борьба, Бытіе, XXX, 8.

136
В0СП0МИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
торымъ я дѣлился своей душевною тревогой, отвѣяалъ мнѣ
совершенно такъ же, какъ Госсленъ въ семинаріи Исси:
„Искушения противъ вѣры! Не обращайте на нихъ вниманія; идите смѣло
впѳрѳдъ и впередъ"! Однажды онъ указалъ мнѣ на слѣдующія
слова изъ письма св. Франциска де-Саля къ m-me Шанталь: „На
эти искушенія надо смотрѣть, какъ на обыкновенныя горести
жизни. Я не видалъ почти ни одного искренно и глубоко вѣрую-
щаго человѣка, который не пережидъ бы подобныхъ испытаній;
надо быть терпѣливымъ. Не отвѣчайте на рѣчи
врага-искусителя, не показывайте вида, что вы слышите его голосъ. Пусть шу-
мйтъ и кричитъ онъ у дверей сколько хочетъ, -не откликайтесь
только, не спрашивайте:—Кто тамъ?"
Действительно, духовные руководители чаще всего додаютъ
этотъ именно совѣтъ всѣмъ тѣмъ, кто дѣлится съ ними своими
сомнѣніями; они говорятъ, что не надо обращать на это вни-
маніе. И они не только не стараются отсрочить предстоящей
священный обѣтъ, но, напротивъ, ускоряютъ моментъ его совер-
шенія, думая, что дзтшевная тревога пройдетъ, разъ нѣтъ ужъ
больше времени ей предаваться, что пастырскія заботы разсѣютъ
впослѣдствіи эти чисто-разсудочныя колебанія. Слѣдуетъ
заметить, что въ данномъ случаѣ я не совсѣмъ довѣрялъ мудрости
своихъ благочестивыхъ руководителей. Мой парижскій духовникъ,
человѣкъ прекрасно знавшій о моихъ сомнѣніяхъ, все-таки убѣ-
ждалъ меня принять санъ младшаго діакона, эту первуюз
степень священства, которая связываетъ посвященнаго
неразрывными узами. Я отказался отъ этого наотрѣзъ, но соглаился
принять первый чинъ посвященія въ духовное званіе. Этотъ
самый наставникъ обратилъ мое вниманіе на то, что точное выра-
женіе тѣхъ обязательству которыя налагаетъ на насъ вступленіе
въ это званіѳ, заключается въ произносимыхъ при этомъ сло-
вахъ псалма: Dominus pars haereditatis теаѳ et calicis
mei. Tu es qui restitues haereditatera m earn mihi.
Право, положа руку на сердце, я могу сказать, что никогда не
уклонялся отъ этихъ обязательствъ. Я всегда интересовался одною
лишь истиной и лишь ей одной жертвовалъ собою. На жизнен-
номъ пути меня всегда вдохновляла .возвышенная идея: клянусь
честью, я вполнѣ доволенъ и безъ того наслѣдства, которое
Господь долженъ былъ бы дать мнѣ послѣ нашего взаимнаго со-
глашенія. Мой жребій былъ счастливъ, и мнѣ хочется привести
здѣсь слова, составляющая продолженіе мысли псалма: Portio
cecidit mihi in praeClaris; etenimhaereditas mea prae-
clara est mihi.
Мой другъ, учившійся въ семинаріи Сенъ-Бріэ, г) очень
долго колебался, но, наконецъ, рѣшился принять посвящѳніе. По
этому поводу я лисалъ ему, 29 марта 1844 года, въ минуты сра-
внительнэго затишья послѣ тяжелыхъ религіозныхъ сомнѣній,
сяѣдующее:
О Его имя было Франсуа Ліаръ. Это была прямая и чистосердечная натура.
Онъ умеръ въ Трегье въ иослѣднихъ числахъ Марта 1845 г· Послѣ смерти его
родные возвратили мнѣ тѣ письма, котроыя я писалъ ему; всѣ они хранятся у меня.

СЕМИНАРІЯ СВ. СУЛЫПІЦІЯ.
137
Я былъ обрадованъ, но вовсе не удивленъ, узнавъ, что ты сдѣлалъ рѣши-
тельный шагъ. Тревога, подобная той, которую ты переживалъ въ послѣдніе дни,
должна неизб-вжно^ возникать въ душѣ каждаго, кто смотритъ серьезно на великое
пастырское служеніе. Это тяжелыя испытанія, но они дѣйствуютъ на насъ благо-
творнымъ и возвышающимъ образомъ; я не могъ бы отнестись съ большимъ уваже-
ніемъ къ тому, кто принялъ пастырскія. обязанности, не переживъ минутъ тяжелыхъ
сомнѣній... Я уже говорилъ тебѣ, какимъ образомъ тила, вполнѣ независимая отъ
меня, поколебала основы моихъ завѣтныхъ вѣрованій, которыя до сихъ поръ
составляли всю цѣль, все счастье моей жизни. О, мой другъ, какъ жестоки эти искуше-
нія, и съ какимъ чувствомъ тихой любви и состраданія я отнесся бы къ тому
несчастливцу, которому Богъ судилъ бы испытать все это! Какъ неулгѣло обращаются
люди, не испытавшіе этого горя, со всѣми тѣми, кто страдаетъ и томится всей
душою! И это такъ понятно: мы понимаемъ хорошо лишь то, что намъ самимъ
пришлось ііережить въ жизни; въ области сердечной вѣры нужна особая отзывчивость,
и я не думаю, чтобы можно было найти во всемъ мірѣ двухъ людей, которые были
бы болѣе неспособны понимать другъ-друга, какъ тотъ, кто вѣритъ безусловно, и
тотъ, кто испытываетъ сомнѣнія, — какъ бы ни было высоко ихъ чистосердечіе и ихъ
умственное развитіе. Они говорятъ на различныхъ, непонятныхъ другъ другу нарѣ-
чіяхъ, и въ роли переводчика между ними можетъ явиться одна милость Божія. И
я глубоко понялъ, какъ недоступно это горе человѣческимъ средства*\п> излѣченія,
почему Богъ оставилъ за собою врачеваніе этихъ страданій,—m anu mitissima
etsuavissima pertractans vulneramea,—какъ говоритъ св. Авгу-
стинъ, который, несомнѣнно, пережилъ этитяжкія испытанія, судя по тому, какъ онъ
говоритъ объ этомъ... Порою во мнѣ пробуждается Angélus Satanae qui
me colaphizet. Дорогой мой, что дѣлать!—такова ужъ наша' судьба.
Couverte supra, couverte te infra,—жизнь человѣка, a христіанина въ
особенности, представляетъ сплошную битву, и въ концѣ концовъ эти невзгоды для
него, быть можетъ, болѣе спасительны, чѣмъ слишкомъ большое спокойствіе, когда
онъ можетъ совсѣмъ уснуть душою... Я никакъ не могу представить себѣ, мой
дорогой другъ, что пройдетъ лишь годъ, и ты станешь священникомъ, ты, мой
дорогой Ліаръ, товарищъ и другъ моего дѣтства! Итакъ, вотъ половина нашей жизни
минула, держась обычнаго счета, и остальная половина едва ли будетъ для насъ
пріятнъе. Какъ это склоняетъ насъ смотрѣть на все, что проходить предъ нами,
какъ на бренныя. ничтожныя явленія, и терпѣливо сносить недолгія горести, надъ
которыми мы будемъ смѣяться чрезъ несколько лѣтъ и о которыхъ и не вспомнимъ
въ вѣчности. Суета суетъ и все суета!
На слѣдующій годъ та болѣзнь, которую я считалъ лишь
временной, съ новой силою овладѣла всѣмъ мопмъ нравствен-
нымъ существомъ. 22 марта 1845 г. я отправилъ моему другу
письмо, которое онъ не могъ прочесть. Опъ умирал ъ въ то
время, когда оно было получено.
Со времени нашихъ послѣднихъ бесѣдъ мое положеніе въ семинаріи не из-
мѣнилось сколько-нибудь замѣтнымъ образомъ. Я имѣю возможность слушать
регулярно въ Collège de Prance лекши сирійскаго языка проф. Катрмэра;
я живѣйшимъ образомъ интересуюсь ими. Это мнѣ полезно во многихъ отноше-
ніяхъ: во-первыхъ я пріобрѣтаю прекрасныя и цѣнныя познанія, затѣмъ могу
немного разсѣнться отъ своихъ думъ, занимаясь другимъ предметомъ... Мое счастье было-
бы полнымъ, если-бы не мрачныя мысли, которыя, какъ тебѣ извѣстно, угнетаютъ
меня безпрестанно и теперь овладѣваютъ мною все съ большей и большей силой.
Я рѣшилъ опредѣленно не принимать посвященія въ санъ младшаго діакона въ
ближайшую очередь. Это не должно никому показаться страннымъ, такъ какъ возрастъ
обязываетъ меня приступить къ этому съ большей осторожностью, не торопясь.
Впрочемъ, какое мнѣ дѣло до чужихъ мнѣній? Я долженъ пріучиться пренебрегать ими,
чтобы быть готовымъ на всякую жертву. Бываютъ минуты, когда я испытываю ужас-
ныя мученія; особенно тяжелыми были для меня дни страстной недѣли, такъ какъ
веякій разъ, когда я невольно чувствую свой разрывъ съ обыденной жизнью, моя
душевная тревога встаетъ еще съ большею силой. Я нахожу одно лишь утѣшеніе
въ воспоминаніи объ Іисусѣ, столь прекрасномъ, чистомъ, идеальномъ ■ въ минуты
своихъ страданій; чтобы ни случилось дальше, я никогда не перестану любить Его.
Даже въ томъ случаѣ, если мнѣ придется покинуть Его, Онъ взглянетъ на меня съ
кроткой улыбкой: вѣдь это жертва предъ долгомъ совѣсти, а одинъ только Богъ
знаегь, чего это мнѣ стоитъ!

13S
ВОСПОМПНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
Я.увѣренъ въ томъ, что ты поймешь меня, О, мой другъ, какъ мало свобо-
денъ человѣкъ въ выборѣ своей участи! Вотъ ребенокъ: всѣ поступки его происте-
каютъ въ силу внущенія или подражанія* и въ этотъ невинный возрастъ разъ
навсегда опредѣляютъ рамки его жизни; непреодолимая сила обвиваетъ его
неразрывными узами; она могла дѣлать свое дѣло, и прежде чѣмъ онъ придетъ въ сознаніе,
окажется,, что онъ ужъ связанъ: какимъ образомъ—онъ самъ не знаетъ. Въ извѣст-
ные годы одъ пробуждается; ему хочется дѣйствовать. Безполезное желаніе!...; онъ
запутался безнадежно руками и ногами въ сѣти;—самъ Богъ сжимаетъ его, а без-
пощадное мнѣніе свѣта вотъ уже выстуиаетъ на сцену, —оно произноситъ
безвозвратный приговоръ надъ безсильными попытками ребенка и смѣется надъ нимъ,
если онъ въ зрѣлые годы захочетъ бросить игрушку, которой онъ когда-то
забавлялся. И хорошо, если бы существовало одно это мнѣніе! Но все дорогое, все милое
сердцу, что привязываетъ насъ къ жизни, вплетено въ эти сѣти, и нужно разорвать
пополамъ свое сердце, чтобы освободиться отъ этого рабства. Сколько разъ я же-
лалъ, чтобы человѣкъ рождался или свободнымъ безусловно или лишеннымъ малѣй-
шей тѣни свободы. Это было бы гораздо лучше для него: онъ жилъ бы на свѣтѣ
цодобно раст енію, которое связано разъ на всегда съ питающей его почвой Но этотъ
жалкій обрывокъ свободы —на что онъ ему! онъ можетъ еще сопротивляться, но дѣй-
ствовать по своему желанію—никогда... Боже мсй, Боже мой, зачѣмъ ты меня
оставила Какъ примирить все это съ царствомъ отца? Мой дорогой другъ, это
сокрытия тайны,—и счастливъ тотъ, кто не старается проникнуть въ нихъ глубоко!
Только другу своему я могу высказывать всѣ эти мысли. Излишне просить
тебя, чтобы ты никому не говорилъ объ этомъ. Ты вѣдь понимаешь, что нужно быть
очень осторожнымъ въ отношеніи къ моей матери. Я согласенъ скорѣе умереть,
чѣмъ причинить ей мал-вйшее страданіе. Боже, найду ли я столько силы, чтобы
нравственный долгъ поставить выше любви къ матери? Я ввѣряю ее тебѣ; ей всегда
было дорого всякое проявленіе твоей внимательности; ты окажешь мнѣ величайшую
услугу, если захочешь это сдѣлать.
Y.
Лѣтомъ 1845 г. я, по обыкновенію, отправился на
каникулярное время въ родную Бретань. Здѣсь у меня было болѣе
времени для размышленій. Крупинки моихъ сомнѣній сплотились
тѣснѣе и обратились въ массивную глыбу. Мой духовникъ,
который подавалъ мнѣ весьма дурные совѣты, хотя самъ былъ ис-
полненъ всегда самыми благими намѣреніями, теперь былъ
далеко отъ меня. Я пересталъ принимать участіе въ таинствахъ
Церкви, сохранивъ, однако, прежнюю любовь къ ея молитвамъ.
Христіанское ученіе казалось мнѣ великимъ болѣе, чѣмъ когда-
либо; но я удерживалъ сверхъестественную сторону учѳнія лишь
въ сплл^ привычки и какого-то самообмана. Логическая работа
ума была закончена, начиналась работа искренняго сердца. Въ
продолжение двухъ мѣсяцевъ я былъ протестантомъ; я не могъ рѣ-
шиться отречься совершенно отъ тѣхъ древнихъ вѣрованій,
которыми я жилъ до сихъ поръ; я мечталъ о будущихъ религіоз-
ныхъ реформахъ, мечталъ о томъ, что философская сторона хря-
стіанскаго ученія очистится отъ приставшей къ нему грязи суе-
вѣрія и, сохраняя во всей неприкосновенности свои нравствен-
ныя основы, останется великой школой человѣчества, его вѣр-
нымъ руководите л емъ изъ вѣка въ вѣкъ. "Чтеніе нѣмецкихъ бо-
гословскихъ сочиненій поддерживало меня въ моихъ завѣтныхъ
мысляхъ. Изъ всѣхъ нѣмецкихъ писателей такого направленія я
ближе всего былъ знакомь съ Гердеромъ. Я восхищался его
широкими взглядами и не разъ говорилъ съ чувствомъ живѣйша-
го сожалѣнія: „Почему не могу я, подобно Гердеру, раздѣляя

СЕМПНАРІЯ СВ. СУЛЫШЦШ.
139
эти мысли, оставаться христіанскимъ пастыремъ и проповѣдни-
комъ!" Но зная прекрасно сущность католнческаго ученія и
питая въ то же время чувства' лочтенія къ нему, я все болѣе
убѣждался въ томъ, что, какъ честный человѣкъ, я не могу ни
въ какомъ случаѣ оставаться католпческимъ священникомъ,
раздѣляя такія убѣжденія. Я былъ христіаниномъ въ духѣ
учеши богоелововъ изъ Галле или Тюбингена. Тайный голосъ гово-
рилъ мнѣ: „Ты болѣе не католикъ; твоя ряса—ложь, брось ее".
Я, несомнѣнно, оставался христіаниномъ: во всѣхъ бумагахъ
того времени я нахожу ясные слѣды тѣхъ же самыхъ чувствъ,
которыя впослѣдствіи я старался вложить въ Жизнь I и с у с а,—
я говорю о той глубокой любви, которую я чувствовалъ къ
евангельскому идеалу и личности великаго основателя. Мною
овладела идея, что, покинувъ Церковь, я могу остаться по прежнему
вѣрнымъ Іисусу; если бы въ это время я былъ способенъ вѣ-
рить въ видѣнія, передо мною не разъ явился бы божественный
учитель со словами утѣшенія: „Оставь меня, чтобы быть моимъ
ученикомъ". Я жилъ и находилъ нравственную поддержку въ
одной этой мысли. Уже въ эти минуты мною была вполнѣ
задумана Жизнь Іисуса. Въ моей борьбѣ съ теологіей меня
воодушевляла та же вѣра въ высокую личность Іисуса, которой
проникнуты всѣ страницы этой книги. Іисусъ дѣйствительно
всегда являлся моимъ учителемъ. Я былъ убѣжденъ, что, жертвуя
всѣмъ ради истины, я слѣдовалъ и исполнялъ одпнъ изъ лер-
выхъ его завѣтовъ.
Я былъ теперь такъ далекъ отъ своихъ старыхъ бретон-
скихъ наставниковъ по духу, по научнымъ интересамъ, по
умственному развитію, что почти не могъ уже поддерживать съ
ними бесѣду. Одинъ изъ нихъ началъ догадываться объ истинной
причинѣ этой перемѣны: „Ахъ, я всегда былъ того
мнѣнія",—обратился онъ ко мнѣ,—„что васъ научили тамъ слишкомъ многому".
Я имѣлъ обыкновеніе читать псалмы на еврейскомъ языкѣ по
маленькой книжкѣ, служившей мнѣ вмѣсто молитвенника и
переписанной моею собственной рукой; это ихъ очень удивляло, и
они почти заподозривали меня въ томъ, что я хочу перейти въ
іудейскую вѣру. Мать моя догадывалась, хотя хорошо не
понимала моей душевной перемѣны. Я по прежнему, какъ и въ днп
далекаго дѣтства, совершалъ вмѣстѣ съ нею длинныя прогулкп
въ поле. Однажды мы остановились на берегу ручья, въ долинѣ
Гинди, вблизи часовни Cinq-Plaies. 1) Нѣсколько часовъ подъ-
рядъ я занимался чтеніемъ, сидя рядомъ съ нею и не отрывая
глазъ отъ книги. Это было довольно невинное сочиненіе Бональ-
да, подъ названіемъ „Философскія изысканія". Но ей эта книга
не понравилась; она вырвала ее изъ моихъ рукъ; она понимала,
что если не эта книга, то другія въ томъ же родѣ являлись
врагами ея завѣтныхъ убѣжденій.
6 сентября 1845 года 2) я обратился къ своему^
духовнику М*** со слѣдующимъ письмомъ. (Я нашелъ копію средп
1) Часовня, посвященная памяти крестныхъ страданій Христа.
2) Аббатъ Конья, кюре Notre-Dame des Champs, бывшій вмістъ· съ Фуленомъ.
въ настоящее время архіеиископомъ Безансонскимъ, моимъ лучшимъ другомъ въ се-

140
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
своихъ бумагъ). Воспроизвожу его, не ослабляя ни одного жзъ
тѣхъ мѣстъ, въ которыхъ замѣтны нѣкоторыя протпворѣчія ж
отчасти болѣзненно-страстный тонъ.
Поѣздки въ разныя мѣста, предпринятая мною въ началѣ каникулъ, отняли
у меня возможность подѣлиться раньше своими мыслями съ вами. Между тѣмъ я
чувствовалъ все время сильнѣйшую потребность открыть вамъ мою душевную
тревогу, которая съ каждымъ днемъ становится все мучительнѣй и мучительнѣй, тѣмъ бо-
лѣе, что нѣтъ ни одного человека, которому я могъ бы высказать все не скрывая.
То, что должно бы. было составить мое счастье, приноситъ мнѣ одно великое горе.
Чувство долга принуждаетъ меня затаить глубоко свои мысли, щадя сердечную
привязанность окружаюшихъ меня лицъ, которыя, вмѣстѣ съ тѣмъ, были бы почти не
способны понять мою душевную тревогу. Меня мучатъ ихъ нѣжныя заботы и ласки.
Ахъ, если бы они знали, что происходить въ глубинѣ моего сердца!
Со времени моего пребыванія здѣсь я получилъ много цѣнныхъ данныхъ для
разрѣшенія великой проблемы, всецѣло занимающей меня. Прежде всего я глубоко
понялъ, какую великую жертву Господь требуетъ отъ меня и въ какую бездну вле-
четъ меня то рѣшеніе, которое диктуетъ мнѣ голосъ моей совѣсти. Не стоитъ
приводить всѣ эти тягостныя подробности, такъ какъ сосбраженія эти не могутъ имѣть
существеннаго вліянія на рѣшеніе даннаго вопроса. Сознательно уклониться отъ
того пути, который мнѣ улыбался со дня моего дѣтства и велъ меня къ самой благо
родной, возвышенной цѣли, промѣнявъ его на путь, исполненный одной неизвѣст-
ностью и страданіями; призрѣть общественное мнѣніе, которое въ лучшемъ случаѣ
осудитъ меня безпощадно;—все это я считаю ничтожнымъ въ сравненіи съ тѣмъ,
что я долженъ теперь сд-ѣлать. Вѣдь я долженъ вырвать половину своего сердца
или, лучше говоря, пронзить другое сердце, столь близкое мнѣ и дорогое. Сыновняя
любовь нобѣдила во мнѣ всѣ мои привязанности. И въ этой завѣтной области
сердца долгъ мой требуетъ самыхъ мучительныхъ жертвъ! Мой выходъ изъ семинаріи
явится для матери необъяснимой загадкой; она будетъ думать, что я убилъ ее изъ-
за какого-то каприза.
Я гляжу на эту роковую сѣть, которою обвилъ меня Господь въ то время,
когда спали въ глубокомъ снѣ и мой разумъ, и моя воля; тогда я послушно слѣдо-
валъ той стезей, которую онъ чертилъ предо мною,—и какія безотрадныя мысли
встаютъ въ эти минуты въ глубинѣ моей души! Вѣдь Богу было извѣстно, какъ я
простодушенъ и дътски-довѣрчивъ; я не проявилъ ни малѣйшей попытки дѣйство-
вать по своей собственной волѣ; по той тропинкѣ, которую онъ открывалъ предо
мною, я устремлялся впередъ и впередъ, забывая все на свѣтѣ, и вотъ оказывается,
что эта тропинка привела меня къ пропасти!.. Да, Богъ коварно обманулъ меня! Я
ник огда не сомнѣвался въ томъ, что вселенною правитъ мудрое и благое
Провидите, направляя и мою жизнь къ лучшей цѣли. Не безъ борьбы я рѣшился выступить
въ роли обвинителя, имѣя предъ глазами столько очевидиыхъ фактовъ. Я не разъ
повторяю себѣ, что простой здравый смыслъ едва ли можетъ справедливо оцѣнить
заботы Провидѣнія въ жизни ли человѣчества, въ жизни вселенной, или въ жизни
отдѣльной личности. Если брать изолированные факты, то весьма сомнительно,
чтобы мы могли придти къ оптимизму, и нужно большое довѣріе къ Богу, чтобы все-
таки великодушно склониться къ нему вопреки опыту. Я думаю, что въ этомъ от*
ношеніи я былъ и останусь чуждымъ упрековъ въ нерѣшительности; сколько бы
бѣдствій ни готовило мнѣ Провидѣніе въ будущемъ, я всегда буду вѣрить, что
оно ведетъ меня къ возможно большему благу съ возможно меньшимъ страданіемъ.
минаріи, сдѣлалъ сообщеніе въ Figaro (3 апр. 1879 г.), и опубликовалъ въ журналѣ
«Correspondent» (май, іюнь, іюль 1882 г.) выдержки изъ писемъ, писанныхъ мною
приблизительно въ то же время, какъ и настоящее письмо. Я бы съ удовольствіемъ
иеречиталъ всѣ эти письма, такъ какъ онѣ живо воскрешаютъ предо мною гѣ на-
строенія, тѣ чувства, которыя исчезли вотъ ужъ тридцать семь лѣтъ тому назадъ.
Г. Фулонъ и г. Конья останутся для меня старыми дорогими друзьями. Надѣюсь, что
и для нихъ я остался тѣмъ же; но я являюсь противиикомъ тѣхъ догматовъ,
которые они исповѣдуютъ, хотя, говоря чистосердечно, въ настоящее время я такъ на-
строёнъ душевно, что едва ли являюсь противиикомъ чего или кого-быто ни было.
Послѣ дней юношеской дружбы я видѣлся съ Конья лишь одинъ только разъ: это
было на похоронахъ Литтре. Мы оба были каждый въ своемъ одѣяніи, онъ какъ
священникъ, я—какъ президентъ Академіи; мы не могли вступить въ бесѣду другъ
съ другомъ.

СВМИНАРІЯ СВ. СУЛЬПИЦІЯ.
141
Я недавно■получилъ извѣстіе изъ Германіи; мнѣ пишутъ, что то мѣсто,
которое мнѣ предлагали раньше» всегда находиться въ моемъ распоряженіи; х) но
раньше будущей весны я ни въ какомъ случаѣ не могу его принять. Благодаря этому
моя поездка становится очень проблематичной, а вопросъ о моемъ положеніи
запутывается еще больше. Мнѣ предлагаютъ и совѣтуютъ остаться въ Париже и въ иро-
долженіе года заниматься науками въ · качестве вольно-слушателя университета: въ
это время я могу серьезнѣе подумать о своемъ будущемъ и приготовиться къ
экзамену· на первую ученую степень. Я хочу остановиться на послѣднемъ р-ѣшенш; хотя
я думаю непременно еще раз'ъ побывать въ семинаріи, чтобы подробнее
побеседовать съ вами и съ моими руководителями, но во всякомъ случае, находясь въ та-
комъ душевномъ настроеніи, я не въ силахъ оставаться тамъ долго. Съ чувствомъ
ужаса я жду того момента, когда это неопределенное настроеніе разрешится, нако-
нецъ, решительнымъ шагомъ. Боже мой! какъ мучительно трудно подыматься, волей-
неволей, вверхъ по теченію реки, по которой вы плыли такъ долго и где такъ
легко вамъ чувствовалось все время! И если бы еще я былъ уверенъ въ будущемъ,
увереыъ въ томъ, что мои мысли осуществятся именно такъ, какъ я мечтаю, что я
буду въ состояніи спокойно, беззаботно работать надъ своимъ умственнымъ и нрав-
ственнымъ совершенствованіемъ! Но если даже я буду уверенъ въ самомъ себе, то
могу ли я быть увереннымъ въ тысячи обстоятельствъ, фатально тяготеющихъ надъ
нами? Да,- я прямо сожалею о томъ, что намъ уделена Богомъ эта жалкая доля
свободы; владея ею, мы еще способны бороться съ судьбою, но безсильны одолеть
ее: намъ дано какъ разъ столько свободы, чтобы испытывать страданія.
Блаженны дети—какъ тихій сонъ и грезы проходитъ вся ихъ жизнь; имъ и
въ голову не приходить вступать въ борьбу съ самимъ Богомъ! Я вижу вокругъ
себя людей, исполненныхъ простыхъ, чисто сер дечныхъ чувствъ; они добродетельны и
счастливы, живя и довольствуясь одной христіанской верой. Да хранитъ ихъ
Господь и да не допустить, чтобы въ нихъ пробудилась эта несчастная способность,
это роковое стремленіе къ критической мысли, которая такъ повелительно требуетъ
удовлетворенія, и получивъ его, оставляетъ въ душе такъ мало истинныхъ радостей.
Ахъ, если бы отъ меня зависело подавить въ себе эту способность! Я не отсту-
пилъ бы даже предъ ампутаціей, если бы это было законно и осуществимо.
Христианство удовлетворяетъ все мои способности, за исключеніемъ одной, самой
требовательной изъ всехъ, петому что она по праву является судьею для всехъ. Но не
противоречіе ли, отъ той способности, которая сама создаетъ убежденія,
требовать, чтобы она склонилась предъ доводами убежденія? Знаю, что ответигъ мне
всякій правоверный,—онъ скажетъ, что я самъ виноватъ въ своихъ страданіяхъ. Я
не стану вступать въ споръ, ведь никто не можетъ знать, достоинъ ли онъ въ дан -
ную минуту любви или ненависти. Я охотно соглашаюсь: «Да, я виноватъ во всемъ!<
пусть только те, которые любятъ меня, пожалеютъ меня и сохранять прежнюю
дружбу со мною.
Въ одномъ я могу поручиться наверно,—въ томъ, что я ужъ больше не
вернусь къ ортодоксальной вере, следуя тѣмъ путемъ, которымъ я шелъ до сихъ поръ,—
руководствуясь указаніями разума и критическаго мышленія. Я еще надеялся
недавно, что пройдя кругъ сомненій, вернусь къ своей исходной точке; я
совершенно потерялъ теперь эту надежду; возвращеніе къ католицизму мне кажется возмож-
нымъ лишь въ случае движенія моей мысли назадъ, въ томъ случае, если я резко
сворочу съ того пути, по которому я слѣдовалъ все время, безпощадно клеймя
всякое проявленіе разума, признавая этотъ разумъ безусловно пустымъ, не стоющимъ
никакого вниманія и осуждая его на почтительное молчаніе. Каждый шагъ на поприще
критическаго мышленія удаляетъ меня все дальше отъ исходной точки. Итакъ,
выходить, что я потерялъ всякую надежду вновь возвратиться къ католической вере?
Ахъ, эта мысль была бы для меня слишкомъ жестокой. Нетъ, я уже больше не
надеюсь возвратиться къ ней путемъ раціональныхъ доводовъ; но порою я почти
готовъ возстать самымъ решительнымъ образомъ противъ моего проводника-разума,
въ которомъ я начинаю минутами сомневаться. Что станетъ въ такомъ. случае ру-
ководящимъ принципомъ моей жизни? Не знаю, но для истинной деятельности всегда
найдется пища. Поверьте мне, я долженъ былъ слишкомъ много перестрадать,
чтобы остановиться хотя на мгновеніе на той мысли, которая для меня страшнее
самой смерти. И все-таки, если-бы совесть указала мне, что эта мысль имеетъ за-
,х) Речь идетъ о месте преподавателя* въ частномъ доме, о чемъ въ
продолжение некотораго времени шли переговоры..

142
ВОСПОМИНАНИЕ ДЬТСТВД И ЮНОСТИ.
конное основаніе, я схватплся бы за нее съ величайшей поспѣшностью, хотя бы
изъ уваженія къ человеческому достоинству.
По крайней, мѣрѣ, тѣ лица, который знаютъ меня, надѣюсь, согласятся съ тімъ,
что не изъ-за корыстныхъ видовъ я удалился отъ христіанскаго ученія. Напротивъ.
развѣ не ясно, что самые дорогіе мои интересы должны бы были заставлять меня
признавать истину этой вѣры? Чисто житейскія соображения, противъ которыхъ я
долженъ выдерживать-борьбу, кажется, могутъ. убедить въ этомъ кого хотите; мое
сердце нуждается въ христіанской вѣрѣ; Евангеліе всегда останется моимъ* нрав-
ственнымъ руководителемъ; Церковь воспитала меня, я люблю ее. Ахъ, почему не
могу я по прежнему называть себя.ея сыномъ? Я оставляю ее вопреки своимъ же-
ланіямъ; я съ отвращеніемъ смотрю на всякія вѣроломныя нападки на нее и клевет-
ническіе упреки по ея адресу. Признаюсь откровенно, я рѣшительно не вижу,
чѣмъ бы можно было замѣнить ея ученіе; но я не могу скрыть слабыхъ сторонъ
этого ученія, какъ я понимаю его; и я думаю, что никакого соглашения на этой
почвѣ быть не можетъ, потому что вѣдь рѣчь. идетъ о доктринѣ, всѣ положения
которой такъ стройно прилегаютъ одно къ другому, что ни одно изъ нихъ не
можетъ быть выдѣлено изъ нея.
Иногда я сожалѣю, что не родился въ такой странѣ, гдѣ узы ортодоксальна -
го ученія менѣе тѣсны, чѣмъ въ странахъ католическихъ; вѣдь я хочу искренно и
глубоко оставаться христіаниномъ, но я не могу быть ортодоксомъ. Видя такихъ
свободныхъ, шѣлыхъ мыслителей, какъ Гердеръ, Кантъ, Фихте, называющихъ себя
христіанами, я невольно желаю стать такимъ же христіаниномъ, какъ они. Но
разве это мыслимо для. меня, если я останусь въ католицизмѣ? . Вѣдь это настоящая
скала; какія могутъ быть разсужденія съ подобной глыбой! Кто создастъ среди насъ
христіанскую вѣру, въ основаніе которой будетъ положенъ разумъ и критическое
мышленіе? Признаюсь вамъ, въ сочиненіяхъ нѣкоторыхъ нѣмецкихъ писателей я
усмотрѣлъ истинный, какъ мнѣ кажется, планъ такой христіанской вѣэы, которая
можетъ насъ удовлетворить. Суждено ли мнѣ дождаться того дня, когда это
христианское ученіе осуществится въ такой формѣ, которая будетъ въ состояніи
удовлетворить въ полной мѣрѣ всѣ запросы нашего времени! Суждено ли будетъ мнѣ
самому стать сотрудникомъ въ дѣлѣ великой реформы! Меня мучитъ сознаніе, что,
быть можетъ, для этого мнѣ придется когда-либо сдѣлаться священникомъ, но я
не могу стать священникомъ безъ того, чтобю не совершить иреступнаго дицемѣрія.
Простите мнѣ за эти мысли; онѣ должны показаться вамъ преступными. Но
вы знаете, что всѣ эти взгляды пока еще не вылились въ строго-догматическую
форму: переживая минуты тяжелыхъ сомнѣній, я остаюсь по прежнему сыномъ
нашей Церкви, которая, какъ мать, вскормила меня. Я съ искреннимъ чувствомъ
читаю псалмы; я проводилъ бы въ церкви цъ\цыё часы, если бы отдавался свободно
своему влеченію; простосердечное, наивное, чистое благочестіе трогаетъ меня до
глубины души; порою даже я испытываю живое стремленіе къ былому молитвенному
настроенію. Все это, конечно, не можетъ не противорѣчить моимъ тревожнымъ ду-
мамъ. Но я смѣло рѣшился на все; я сбросилъ съ себя тягостное иго строгой
последовательности,—по крайней мѣрѣ, на нѣкоторое время. Осудитъ ли меня Господь
за то, что я допустилъ одновременно то, что объявляютъ одновременно мои раз-
личныя душевныя способности, хотя я не могу согласить ихъ противорѣчивыя тре-
бованія? И развѣ нѣтъ такихъ эпохъ въ исторіи умственнаго развитія человечества,
когда противорѣчіе становится необходимымъ? Въ ту минуту, когда критическая
мысль приступаетъ къ разбору нравственныхъ истинъ, сомнѣніе возникаетъ
неизбежно, и однако, въэто переходное время благородная и чистая душа придерживается
нравственныхъ принциповъ,—благодаря противорѣчію. Такимъ же образомъ въ иныя
минуты я невольно бываю католикомъ и вмѣстѣ съ тѣмъ раціоналистомъ; но я не
въ силахъ быть священникомъ: священникомъ нельзя быть въ продолженіе извѣстнаго
времени, надо быть имъ всегда.
Рамки письма принуждаютъ меня здѣсь окончить это длинное приананіе мо-
ихъ душевныхъ терзаній. Благословляю Бога за то, что онъ послалъ мнѣ такія тя-
желыя испытанія и поставилъ меня въ то же время.лицомъ къ лицу съ человѣкомъ,
надѣленнымъ такимгь умомъ, какъ вы,—умомъ, способнымъ все понять, и которому я
хочу высказать все, ничего не скрывая.
На это письмо мой духовникъ отвѣтилъ мнѣ оъ эамѣча-
тельнымъ чистосердечіемъ. Противъ моихъ плановъ научной дѣя-
тепьности; онъ в.озражалъ мнѣ довольно слабо. Моя: сестра,
возвышенный умъ которой въ теченіе многихъ лѣтъ служилъ для

СЕМИНДРІЯ СВ. СУЛЬПІЩІЯ.
143
меня огненнымъ столбомъ, указывавпшмъ путь предо мною,
утишала и ободряла меня изъ далекой Польши, въ своихъ письмахъ,
исполненныхъ искреннихъ чувствъ и здраваго смысла. Въ по-
слѣднихъ числахъ сентября я, наконецъ, принялъ окаячательное
рѣшеніе. Это былъ безупречно-честный поступокъ; іг теперь еще
я вспоминаю о немъ съ живѣйшей радостью. Но сколько душев-
ныхъ страданій! Мое сердце обливалось кровью, особенно при
воспоминаніи о дорогой матери. Я самъ былъ вынужденъ прон-
зитъ ея душу кинжаломъ, не объясняя, не будучи въ силахъ
ничего объяснить ей. Хотя мать моя обладала больпшмъ умоыъ,
но она не была настолько образована, чтобы понять, почему я
долженъ былъ измѣнить своей старой вѣрѣ, убѣдившись, что мес-
сіанскія толкованія Псалмовъ лишены всякаго основанія и что
Гезеніусъ въ своихъ комментаріяхъ къ книгѣ Исаіи правъ
положительно почти по всѣмъ пунктамъ спора съ ортодоксами. Съ
другой стороны, мнѣ, конечно, было очень тяжело и то, что я
глубоко огорчалъ также своихъ старыхъ бретонскихъ наставни-
ковъ, которые по прежнем}7 выказывали ко мнѣ столько
искренней привязанности. Критическія положенія, къ которымъ я при-
шелъ въ послѣднее время, показались бы имъ совсѣмъ
непонятными,—настолько проста и безусловна была ихъ вѣра. Такъ я и
уѣхалъ въ Парижъ, упомянувъ только о предполагаемомъ путе-
шествіи за-границу и возможномъ перерывѣ въ моихъ богослов-
скихъ занятіяхъ.
Но г-да сюльписьены, обладавшіе вообще болѣе шпрокимъ
міровоззрѣніемъ, не были особенно удивлены моимъ рѣшеніемъ.
Ле-Гиръ, безусловно вѣрившій въ науку и хорошо знавшій мою
безупречную нравственность, не сталъ отговаривать меня отъ
того, чтобы посвятить несколько лѣтъ независимымъ занятіямъ
въ ІІарижѣ и даже самъ предложилъ мнѣ планъ такихъ занятій
въ Collège de France ивъ Школѣ восточныхъ язы-
ковъ. Карбонъ былъ огорченъ; онъ видѣлъ, какъ затруднительно
становится мое положение и обѣщалъ выхлопотать для меня какое-
нибудь спокойное и приличное мѣсто. Въ лицѣ Дюпанлу я
наше лъ человѣка, глубоко и задушевно понимающаго человеческое
сердце; это качество и выдѣляло его изъ среды обыкновенныхъ
людей. Я высказалъ ему все вполнѣ чистосердечно. Мои наз^чные
доводы были имъ совершенно не поняты; когда я заговорилъ о
нѣмецкой критической литѳратурѣ, онъ былъ очень удивленъ.
Работы Ле-Гира были ему почти неизвѣстны. Священное Пи-
саше въ его глазахъ являлось полезнымъ лишь для проповѣдни-
ковъ, снабжая ихъ разными краснорѣчивыми цитатами, a еврейскій
языкъ въ этомъ отношеніи не имѣетъ никакой цѣнности. Но
зато какое это было прекрасное, великое и благородное сердце!
Я живо представляю предъ своими глазами небольшую записку,
писанную его собственной рукой: „Вы, вѣроятно, нуждаетесь въ
настоящую минуту въ деньгахъ? Это вполнѣ естественно въ ва-
шѳмъ положѳніи. Въ такомъ случаѣ мой скромный кошелекъ къ
вашимъ услугамъ. Мнѣ бы хотѣлось оказать вамъ болѣе суще-
ственныя услуги... Надѣюсь, что васъ не обидитъ мое
чистосердечное предложѳніе". Я поблагодарилъ его, но въ этомъ отказѣ

144
ВОСПОМПНАНІЯ Д'ЬТСТВА II ЮНОСТИ.
я лично не вижу никакой заслуги со своей стороны. Моя сестра
Генріетта предложила мнѣ 1200 франковъ чтобы имѣть
возможность прожить въ первые трудные дни. Я почти ничего не из-
держалъ изъ этой суммы. Но эта помощь, обезпечивавшая меня
отъ тяжелыхъ заботъ о завтрашнемъ днѣ, послужила настоящимъ
основаніемъ независлмаго и безупречнаго характера всей моей
жизни.
6 октября 1845 года я спускался въ послѣдній разъ въ своей
рясѣ по лѣстницѣ семинаріи св. Сульпиція; я поспѣшно прошелъ
черезъ площадь и направился прямо къ гостинницѣ, занимавшей
въ то время сѣверо-западный уголъ нынѣшней эспланады, которая
не была еще тогда застроена.

Первые шаги послѣ выхода изъ Сенъ-Сюльписа.
і.
Такимъ образомъ 6 октября 1845 года я окончательно оста-
вилъ семинарію св. Оульпиція и немедленно нанялъ себѣ
комнату въ ближайшей гостиницѣ. Не знаю, каково было настоящее
названіеэтой гостиницы; ее всегда называли „гостиницей М-11е Се-
лестины", по имени почтенной особы, завѣдывавшей или владѣв-
шей ею.
Несомненно, гостиница М-11е Селестпны была единственной
въ своемъ родѣ во всемъ Парижѣ; она являлась какъ бы допол-
неніемъ къ семинаріи и по характеру своему представляла почти
ту же семинарію. Здѣсь можно было достать комнату лишь по
рекомендаціи г-дъ сюльписьеновъ или какой-нибудь
благочестивой и вліятельной особы. Она служила мѣстомъ
кратковременная пребыванія воспитанниковъ, которые, поступая или выходя
изъ семинаріи, имѣли необходимость въ нѣсколькихъ свободныхъ
дняхъ; здѣсь находили удобный и дешевый пріютъ разныя
духовный лица во время своихъ путешествій или настоятели
монастырей, пріѣзжавшіе въ Парижъ по дѣламъ. Перемѣна церков-
наго одѣянія на платье обыкновеннаго міряяина походитъ на пре-
вращеніе куколки въ бабочку: перемѣна слишкомъ рѣзкая и
неудобная. Несомненно, если-бы кто-нибудь могъ намъ
поведать всѣ тѣ молчаливые и скромные романы, которые глубоко
таились въ стѣнахъ этой старинной, теперь уже не существующей
гостиницы, мы имѣли бы предъ собою не мало интересныхъ се-
кретовъ. Но современные романисты, пожалуй, могли бы невѣрно
освѣтить всѣ эти сердечныя тайны. Я вспоминаю М-Пѳ Селестину;
въ благодарныхъ воспоминаніяхъ о ней многихъ духовныхъ лицъ
не заключалось ничего такого, въ чѳмъ нельзя бы было
признаться съ точки зрѣнія самыхъ строгихъ церковныхъ правилъ.
Между тѣмъ какъ я ждалъ окончанія своей метаморфозы
въ гостиницѣ М'Не Оелѳстины, добрѣйшій Карбонъ не оставался въ
бездѣйствіи. Онъ сообщилъ обо мнѣ письменно аббату Гратри,
директору колледжа Станислава, и послѣдній прѳдложилъ мнѣ
мѣсто надзирателя въ старшѳмъ отдѣленіи. Я увидѣлся съ Дю-
панлу: онъ совѣтовалъ мнѣ принять эту должность. ,3Вы не бу-

146
ВОСПОМИНАНІЯ ДЬТСТВА и юности.
дете жалѣть объ этомъ; г. Гратри прекрасный, почтенный
пастырь",—говорилъ онъ мнѣ. Я согласился; я былъ доволѳнъ всѣмъ;
но это продолжалось не больше двухъ недѣль. Я увидѣлъ, что
мое новое положеніе по прежнему требовало того, отъ чего я
хотѣлъ на всегда избавиться уходя изъ семинаріи,—внѣшняго вы-
раженія своей принадлежности къ духовному званію. Такимъ
образомъ съ аббатомъ Гратри я имѣлъ лишь мимолетное
знакомство. Это былъ очень сердечный человѣкъ и довольно
талантливый писатель, но въ общемъ совершенно поверхностный чело-
вѣкъ. Мнѣне нравилась безцвѣтность его мысли. Карбонъ и Дю-
панлу сообщили ему мотивы оставленія мною Сенъ-Сюльписа.
Онъ бесѣдовалъ со мною по этому поводу два или три раза; я
объяснилъ ему, на чѳмъ были основаны мои сомнѣнія. Но онъ
ничего не понялъ изъ моихъ указаній на критику священныхъ
тѳкстовъ; мои точные выводы представились, конечно, его уму
довольно пошлыми. Онъ былъ чуждъ какой бы то ни было
церковной науки, экзегетики или богословія. Онъ ограничивался
общими фразами, ребяческимъ примѣненіемъ математики къ „по-
ложительнымъ фактамъ". Мнѣ сразу бросилось въ глаза безко-
нѳчное превосходство богословія Сенъ-Сюльписа пѳредъ этимп
вздорными, яко-бы научными, положеніями. Сенъ-Сюльписъ знаетъ,
что такое христіанство, изъ вѣрнаго источника, а политехническая
школа этого не знаетъ. Но при всемъ томъ, повторяю, Гратри
былъ безукоризненно честный, очень симпатичный, истинно-
благородный человѣкъ.
Я разстался съ нимъ съ чувствомъ сожалѣнія, но иначе
поступить я не могъ. Я промѣнялъ прекрасную, образцовую сѳми-
нарію на школу, которая не выдерживала съ нею никакого сравне-
нія. Сломанная нога была плохо вправлена; я имѣлъ мужество
вновь переломить ее. 2-го или 3-го ноября 1845 г. я въ послѣдній
разъ пѳреступилъ черезъ порогъ духовнаго учрежденія, при
посредства котораго церковь хотѣла сохранить свои связи со мною,
и поступилъ въ одно учебное заведеніе, въ кварталѣ Сенъ-Жакъ,
составлявшее отдѣленіе лицея Генриха ІУ, въ качествѣ
репетитора а и pair, что на языкѣ тогдашняго Латинскаго квартала
означало—безъ жалованья. Мнѣ предложили маленькую комнатку
и обѣдъ вмѣстѣ съ учениками; я былъ занятъ всего какихъ-ни-
будь два часа въ день; слѣдовательно, времени для работы было
сколько угодно. Я былъ вполнѣ доволенъ.
II.
Такъ какъ мои жизненныя потребности были крайне
ограничены и я вообпге любилъ уединеніе, то скромное положеніе
на улицѣ Deu x-É g 1 i s ѳ s *) могло бы явиться для меня настоя-
щимъ раѳмъ, если-бы не этотъ мучительный душевный переломъ
ж тяжелое раздумье о новой жизни. Говорятъ, что прошло
несколько тысячъ лѣтъ, пока рыбы Байкальскаго озера успѣли
превратиться изъ морскихъ въ прѣсноводныя. A мнѣ приходилось
1) Нынѣ улица Abbé-de-PÉpée.

ПЕРВЫЕ ШАГИ ПОСЛЪ ВЫХОДА ИЗЪ СЕНЪ-СЮЛЫІИСА. 147
закончить свое нревращеніе въ несколько недѣль. Какъ
заколдованный кругъ, католицизмъ охватываетъ всю жизнь человѣка, и
когда удается выйти за черту его, все кажется такимъ ничтож-
нымъ и пустымъ. Я былъ выбитъ изъ своей колеи. Великій
міръ лежалъ предо мною въ видѣ безплодной, холодной пустыни.
Оъ того момента, когда христіанская вѣра перестала быть для
меня выраженіемъ истины, я равнодушно смотрѣлъ на все
окружающее; все суета, думалось мнѣ, и цѣлый міръ не стоитъ
сколько-нибудь серьезнаго вниманія. Крушеніе моихъ жизнѳнныхъ
вѣрованій, вызванное по своей-же волѣ, оставляло въ душѣ моей
ощущеніе какой-то пустоты; такое томленіе испытываѳтъ больной
послѣ приступа лихорадки и несчастный любовникъ въ минуты
раздумья о разбитомъ счастьѣ. Борьба, охватившая все мое
существо, была столь пламенна, что теперь все казалось мнѣ
пустымъ и ничтожнымъ. Весь міръ—одна посредственность, въ
немъ нѣтъ мѣста для высокой добродѣтели. На всемъ я видѣлъ
отпечатокъ дряхлости и вырожденія; мнѣ казалось, что я
очутился въ странѣ какихъ-то жалкихъ пигмеевъ.
Мое грустное настроеніе усиливалось еще болѣе при мысли
о томъ горѣ, которое мать должна испытывать по моей винѣ.
Желая успокоить ее, я даже прибѣгалъ къ нѣкоторымъ хитро-
стямъ. Ея письма терзали мнѣ сердце. А она представляла моѳ
положеніе въ еще болѣе мрачномъ свѣтѣ, чѣмъ это было въ
дѣйствительности; не смотря на нашу бѣдность, она очень
баловала и нѣжила меня, и теперь ей казалось, что я совсѣмъ не въ
силахъ сносить этой суровой, обыденной жизни. „Бывало шорохъ
маленькой мышки мѣшалътебѣ заснуть",—писала она мнѣ:—„что-
же съ тобою теперь?.." И цѣлые дни она распѣвала Марсельскіе
гимны *),—это была ея любимая книжка,—а больше *еего пѣсню
объ Іосифѣ:
О Joseph, о шоп aimable,
Fils affable,
Les bêtes t'ont dévoré;
Je perds avec toi l'envie
D'être en vie;
Le Seigneur soit adoré! 2).
Мое сердце надрывалось отъ муки, когда мнѣ приходилось
читать ея письма. Съ дѣтскихъ лѣтъ я привыкъ десять разъ на
день обращаться къ ней съ вопросомъ: „Мамаша, довольны ли
вы мною?" Теперь же сознаніе какого-то взаимнаго разрыва было
для меня невыносимо тяжко. Я всѣми способами старался
доказать ей, что я остаюсь для нея тѣмъ же ласковымъ сыномъ,
какъ и въ былые годы. Мало-по-малу рана ея зажила. Видя,
что я по прежнему отношусь къ ней съ непритворной любовью
и лаской, она охотно согласилась съ тѣмъ, что священникомъ
*) Сборникъ церковныхъ гимновъ XVI столѣтія; эти гимны наивны въ высшей
степени. У меня хранится томикъ, принадлежавши моей матери; можетъ быть, я
поговорю о немъ когда-нибудь подробнѣе. #
2) Мой милый Іосифъ, мой ласковый сынъ! тебя растерзали дикіе звѣри;
нѣтъ тебя—и мнѣ не хочется жить на свѣтѣ. Но да будетъ благословенъ Господь!

148
ВОСПОМІІНАНІЯ ДЪТСТВА π юности.
можно быть въ различномъ родѣ, и что я ничуть не изменился
перемѣнивъ свой костюмъ; и это была чистая правда.
Я совершенно не зналъ окружающаго міра. Я былъ пол-
нымъ нѳвѣждой во все'мъ, чего не было въ книгахъ. Въ
области практической жизни я навсегда остался ребенкомъ; я
прекрасно усвоилъ лишь то, чему учился въ Сенъ-Сюльписѣ.
Никогда вообще я не сдѣлалъ ни малѣйшей попытки, чтобы
улучшить насколько возможно свое положеніе. Единственной
жизненной цѣлью я считалъ умственную работу. Педагогическая про-
фѳссія болѣе всего подходитъ къ деятельности священника, и я
избралъ ее почти безъ размышлѳнія. Конечно, было тяжело, до-
стигнувъ такого высокаго умственнаго развитія и уже пользуясь
извѣстнымъ уваженіемъ, спуститься на самую скромную
ступеньку общественной лѣстницы. Исключая Ле-Гира, я зналъ лучше
чѣмъ кто-либо во Франціи, сравнительную теорію семитическихъ
языковъ, а между тѣмъ· должѳнъ былъ занять мѣсто какого-то
репетитора; я былъ ученый, и не имѣлъ первой степени бакка-
лавра. Но я чувствовалъ полное нравственное удовлетвореніе. Я
ни на минуту не ножалѣлъ своего неизмѣннаго рѣшеяія, при-
нятаго въ октябрѣ 1845 года.
Впрочемъ, меня ждала награда на слѣдующій же день
после моего поступленія въ безвѣстный пансіонъ, гдѣ въ продол-
женіе трехъ съ половиною лѣтъ я долженъ былъ занимать бо-
лѣе чѣмъ скромное положение репетитора. Между
воспитанниками находился одинъ юноша, который своими знаніями и успѣ-
хами въ наукахъ выдѣлялся изъ среды всѣхъ учащихся. Ему
было всего 18 лѣтъ, но всѣ тѣ, которые знали его ближе, уже
тогда ясно видѣли его необычайныя дарованія—способность къ
философскому мышленію, энѳргію, пылкое стремленіе къ истинѣ,
оригинальность и глубину мысли,—всѣ тѣ качества, которыя впо-
слѣдствіи доставили ему громкую славу; я говорю о Вертело.
Мы жили въ сосѣднихъ комнатахъ; съ перваго же дня нашего
знакомства, мы почувствовали другъ къ другу живѣйшую сим-
патію. Мы оба были исполнены одинаково страстной любовью къ
знанію, но по своему воспитанно и образованно сильно
отличались другъ отъ друга. Мы делились взаимно своими познаніями,
и въ результате получалось нѣчто вродѣ того, что происходитъ
въ маленькомъ котелкѣ, гдѣ варятся вмѣстѣ разные продукты,
гдѣ, не смотря на ихъ разнообразіе, кипѣніе происходитъ весьма
энергично. Вертело познакомилъ меня сътѣмъ, чего нельзя было
узнать въ семнаріи; со своей стороны я счѳлъ своимъ долгомъ
познакомить его съ богословской наукой и еврейскимъ языкомъ.
Вертело пріобрѣлъ себѣ Библію на еврѳйскомъ языкѣ; я думаю,
что она и до сихъ поръ лежитъ въ его библіотѳкѣ неразрѣ-
занная. Дѣло въ томъ, что далѣѳ шевасъ онъ, кажется,
не пошелъ; я не могъ выдержать конкуренціи съ лаборато-
ріей. Наше сближеніе происходило на общей почвѣ чистыхъ
и правдивыхъ юношескихъ стремленій. Вертело познакомилъ
меня со своимъ отдрмъ, однимъ изъ тѣхъ превосходныхъ
врачей, которыхъ умѣетъ создавать Парижъ. Старикъ Вертело
придерживался въ религіи галликанскихъ взглядовъ старой школы,

ПЕРВЫЕ ШАГИ ДОС ЛЬ ВЫХОДА ИЗЪ СЕНЪ-СЮЛЬПИСА. 149
а въ области политики дрогрессивяыхъ идей. Это былъ первый
республиканецъ, съ которымъ я встрѣтился; . такое явлѳніѳ было
для меня полно новизны, Но кромѣ того это была замѣчатель-
ная личность, исполненная чувствъ глубокой любви исамоотвѳр-
женія. Онъ способствовалъ ученой карьерѣ своего сына, давая
ему возможность больше чѣмъ до тридцати лѣтъ отдавать все
свое время умственной работѣ, не занимая какого-нибудь служѳб-
наго положенія, не зарабатывая средствъ въ жизни
собственными усиліями, ]эаботая самостоятельно внѣ стѣнъ учебнаго заве-
денія. Въ политикѣ Вертело навсегда остался вѣренъ убѣждѳні-
ямъ своего отца. Лишь въ этой области мы не. всегда
оставались въ полномъ согласіи; я, по крайней мѣрѣ, охотно бы
примирился съ мыслью служить въ наши трудные дни для
возможно болыпаго блага бѣднаго человѣчества какому-нибудь
гуманному, просвѣщенному, умному и либеральному тирану, если-
бы, конечно, къ этому представился благопріятный случай (но,
напротивъ, я вижу, что эта возможность со дня на день исчезаетъ).
Наши споры были безконечны, а каждая бесѣда дышала
какой-то новизной и интересомъ. До глубокой ночи мы
просиживали вмѣстѣ работая, погружаясь въ какія-нибудь научныя
изысканія. Спустя нѣкоторое время Вертело закончилъ свои спѳ-
ціальныя занятія въ лицеѣ Генриха IV и поселился у своего
отца, который въ то время жилъ близъ башни Св. Іакова de la
Boucherie. Онъ навѣщалъ меня по вечерамъ на улицѣ TAbbé-de-
ГЕреѳ, и между нами завязывалась безконечяая бесѣда; я прово-
жалъ его домой до башни св. Іакова, но такъ какъ, обыкновенно,
поднятый нами вопросъ бывалъ далеко не исчерпанъ, то мы
направлялись обратно къ башнѣ св. Іакова du Haut-Pas; затѣмъ я
опять провожалъ его къ самымъ дверямъ дома, и такія прогулки
взадъ и впередъ длились Богъ знаетъ сколько времени. Слиш-
комъ уже трудны, должно быть, были эти соціальные и философ-
скіе вопросы, если мы не могли прійти къ ихъ разрѣшенію, не
смотря на столько героическихъ усилій. Тяжелыя событія 1848
года произвели на насъ глубокое впечатлѣніе. Не только мы, но
и этотъ страшный годъ не успѣлъ разрѣшить великихъ соціаль-
ныхъ задачъ. Но зато онъ ясно показалъ дряблость и
ничтожность многихъ изъ тѣхъ дѣлъ человѣческихъ, которыя до того
считались вполнѣ основательными; для юныхъ и дѣятелъныхъ умовъ
онъ явился въ видѣ темной завѣсы облаковъ, которыя разорялись
и открыли предъ взоромъ горизонтъ.
Глубокая привязанность, установившаяся вскорѣ между мною
и Вертело, несомнѣнно, представляла самое рѣдкое и
удивительное явленіе. Случай сблизилъ двѣ глубоко-объективныя натуры,
въ высшей степени свободныя отъ узкихъ эгоистическихъ стре-
мленій, которыя такъ часто обращаютъ человѣческую душу въ
какой-то безпощадный водоворотъ, вродѣ воронки, вырываемой
муравытнымъ львомъ. Привыкнувъ не особенно вглядываться въ
самихъ себя, мы не особенно вглядывались и другъ въ друга.
Наше дружеское общеніе заключалось въ томъ, что мы взаимно
учились другъ у друга, пробуждали другъ у друга живую,
деятельную мысль благодаря какому-то удивительному сочетанію

150
В0СПОМИНАНІЯ ДЕТСТВА И ЮНОСТИ.
нашихъ интеллектуальныхъ способностей. То, что мы зтспѣли раз-
смотрѣть вдвоемъ, казалось намъ ужъ несомнѣннымъ. Въ первые
дни нашего сближенія, въ моей душѣ еще таилась нѣжная
привязанность къ христианству; отъ своего отца Вертело также уна-
слѣдовалъ нѣкоторыя христіанскія вѣрованія. Нѣсколькихъ мѣся-
цѳвъ было вполнѣ достаточно, чтобы уничтожить въ нашей душѣ
послѣдніе остатки былой вѣры. Убѣжденіе, что въ жизни міра все
подчинено общему плану, что нѣтъ и не можетъ быть въ видѣ
исключѳнія ни одного сверхъестественнаго явлѳнія, ни какого-либо
минутнаго откровенія—эта идея запечатлѣлась въ нашемъ умѣ,
какъ нѣчто безусловное. Съ первыхъ-же мѣсяцевъ 1846 года мы
прониклись свѣтлымъ научнымъ взглядомъ, что въ жизни
вселенной еще никогда не было доказано дѣйствіе какой-либо
свободной воли, стоящей выше воли человѣка; эта идея являлась для
насъ прекраснымъ, надежнымъ якоремъ. Мы откажемся отъ нея
лишь тогда, когда намъ представятъ доказательства существова-
нія въ лриродѣ какого-либо явленія, обязаннаго своимъ возник-
новеніемъ не свободной человѣческой волѣ или воздѣйствію
какого-нибудь животнаго, а какой-то другой, явно-разумной волѣ.
Наша дружба представляла нѣкоторую аналогію съ процес-
сомъ зрѣнія: два глаза направлены на одинъ и тотъ-же предметъ,
но вмѣсто двухъ образовъ получается лишь одно воспріятіе.
Наше умственное развитіе было подобно этому явленію: какъ и
въ процессѣ зрѣнія, здѣсі> играли роль извѣстная близость и
какое-то молчаливое согласіе. Вертело любилъ мой трудъ
совершенно такъ же, какъ любилъ его я, а я любилъ его занятія
совершенно такъ-же, какъ любилъ ихъ онъ. Во все время нашего
сближения мы не произнесли въ присутствіи другъ друга ни
одного пошлаго слова,—о какомъ-нибудь поступкѣ, противномъ
безупречной нравственности, я ужъ и не говорю. Мы относились
другъ къ другу такъ-же, какъ относятся къ глубоко-уважаемой
жѳнщинѣ. Желая образно представить себѣ эту удивительную
чету двухъ друзей, я рисую въ своемъ воображеніи двухъ свя-
щенниковъ въ бѣлыхъ церковныхъ одѣяніяхъ, идущихъ подъ-
руку другъ съ другомъ. Эта одежда нисколько не мѣшаетъ имъ
бѳсѣдовать о возвышенныхъ предметахь, но имъ и въ голову не
придетъ мысль закурить сигару, завести какой-нибудь
обыденный разговоръ или совершать въ этомъ одѣяніи какія-нибудь чи-
сто-житейскія потребности. Бѣдняга Флоберъ никакъ не могъ
понять поведенія отшельниковъ Портъ-Рояля, о которыхъ разска-
зываетъ Сентъ-Бевъ: всю жизнь они жили вмѣстѣ въ одномъ н
томъ-же домѣ и до самой смерти называли другъ друга
monsieur. Флоберъ не хотѣлъ вдуматься глубже, что представляли
изъ себя эти созерцательныя, отвлеченныя натуры. Въ нашемъ
обращеніи другъ съ другомъ никогда не проявилось ни малѣй-
шей фамильярной нотки; мы покраснѣли бы отъ стыда при одной
мысли попросить другъ у друга оказать небольшую услугу или
даже подать простой совѣтъ. Просить другъ у друга
какое-нибудь одолженіе—въ нашихъ глазахъ являлось поступкомъ глу-
боко-испорченнаго человѣка, несправедливая по отношенію къ
людямъ; по крайней мѣрѣ, это могло бы явиться доказательствомъ

ПЕРВЫЕ ШАГИ ПОСЛѢ ВЫХОДА ІІЗЪ СЕНЪ-СЮЛЬШІСА. 151
того, что наша дружба нѳ безкорыстна. Считая нашъ бренный міръ
слишкомъ пустымъ, суетнымъ, ничтожнымъ, мы боялись даже
чувству дружбы придать какое-нибудь значеніе. Мы слишкомъ уважали
другъ друга, чтобы сознаться наединѣ въ какой-нибудь
юношеской слабости. Проникнувшись глубокимъ убѣжденіемъ въ
ничтожности земныхъ, скоропреходящихъ явленій, всею душою и
сердцемъ стремясь къ безконечному, мы не могли дойти до
того, чтобы признаться и согласиться на какую-нибудь забаву,
носящую случайный, суетный характеръ. Несомненно, что
обыкновенная дружба можетъ возникнуть лишь тогда, когда человѣкъ
не слишкомъ проникся той мыслью, что все лишь суета.
Въ послѣдующѳй жизни такая связь временами являлась для
насъ вполнѣ излишней. Но она возникала съ новой силой всякій
разъ, когда вѣчно-измѣнчивый образъ нашего міра являлъ намъ
что-нибудь новое и интересное, надъ чѣмъ стоитъ призадуматься
и побесѣдовать вмѣстѣ. Тотъ изъ насъ, кто умретъ раньше, оста-
витъ въ душѣ другого какую-то великую пустоту. Наша дружба
напоминаетъ мнѣ Франциска де-Саля и настоятеля Фавра: „Такъ
п]эоходятъ, дорогой мой братъ, эти бренные годы: ихъ мѣсяцы
распадаются на недѣли, недѣли на дни, дни на часы и часы на
мгновенія, и лишь этими мгновеніями мы обладаемъ
действительно, но и ими обладаемъ лишь по мѣрѣ того, какъ они ухо-
дятъ отъ насъ"... Убѣжденіе въ томъ, что существуетъ нѣчто
вѣчное, непреходящее—убѣжденіе, воспринятое въюношескіе годы,
даетъ нашей жизни твердое, надежное основаніе.—Но какъ это
жестоко, скажете вы,—какъ это противно прпродѣ! Конечно, но
истинно прекрасное является лишь тогда, когда мы идемъ напе-
рекоръ природѣ. Дико-ростущее дерево не приносптъ хоро-
шихъ плодовъ. Деревья лишь тогда начпнаютъ давать
прекрасные плоды, когда ихъ обращаютъ въ шпалерникъ, т. е. тогда,
когда они перестаютъ быть деревьями.
III.
Дружба съ Вертело и сочувственное отношеніе ко мнѣ
сестры явились велпкимъ утѣшеніемъ, которое поддерживало меня
въ тѣ трудныя минуты, когда отвлеченное чувство къ истинѣ
заставило меня, въ возрастѣ двадцати трехъ лѣтъ, сойти съ той
жизненной дороги, съ которой я успѣлъ совершенно слиться. Въ
дѣйствительиости приозошла лишь пѳремѣна жилища и внѣшняго
вида. Сущность жизненныхъ воззрѣній осталась та-же; мои
нравственные взгляды и минуты тяжелыхъ испытаній лишь нѣсколько
уклонились въ сторону; страстное стремленіе къ истинѣ являлось
двигателѳмъ моей жизни, и эта любовь нисколько не ослабѣла во
мнѣ: мои взгляды и привычки почти не измѣнились.
Въ самомъ дѣлѣ Сенъ-Сюльписъ оказалъ на меня такое
сильное вліяніе, что въ продолжение многихъ лѣтъ я оставался по
прежнему сюльпильеномъ не по вѣрованіямъ, а по
нравственному поведенію. Это прекрасное воспитаніе, показавшее мнѣ
идеалъ деликатности въ лицѣ Госслена, идеалъ доброты въ лицѣ
Карбона, идеалъ добродѣтели въ лицѣ Пнно, .JIe-Гира, Готтофрэ

152
ВОСНОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
наложило на мою покорную натуру неизгладимую печать. Науч-
ныя занятія, которымъ я съ прежней страстью отдавался по
выходе изъ сѳминаріи, такъ безусловно утвердили меня въ моемъ
прѳдубѣждѳніи противъ ортодоксальнаго богословія, что по
прошествии какого нибудь года, я уже едва могъ понять, какимъ
образомъ я раздѣлялъ всѣ эти вѣрованія? Моя вѣра исчезла, но
остались нравственныя воззрѣнія: долго еще послѣ этого я
мечта лъ о томъ, что въ будущемъ я постараюсь быть возможно
ближе къ христианству, придерживаясь всего того, что можно
признавать безъ вѣры въ явленія сверхъестественнаго порядка. Я
сдѣлалъ какъ бы выборъ изъ добродѣтелей сюльписьеновъ,
оставляя себѣ тѣ, которыя не противорѣчатъ разумнымъ вѣрованіямъ,
выдѣляя тѣ, которыя можетъ вполнѣ допуститъ философъ.
Такова сила привычки. Съ пустымъ сосудомъ обращаешься какъ
съ полнымъ. Est pro corde locus. Курица, у которой вырѣзали
мозгъ, подъ вліяніемъ извѣстнаго возбужденія, продолжаетъ
чесать себѣ носъ лапой.
И я, покинувъ Сенъ-Сюльписъ, старался по прежнему
оставаться по возможности тѣмъ, чѣмъ я былъ все время, Я такъ
страстно полюбилъ тѣ занятія, которыя мною были начаты въ се-
минаріи, что могъ мечтать лишь о томъ, чтобы отдаться имъ
съ новой любовью. Я думалъ, что я могу посвятить свою жизнь
лишь одному истинно благородному дѣлу: критическому изслѣ-
дованію христіанства при помощи широкихъ свѣтскихъ знаній,
являвшихся теперь къ моимъ услзпгамъ. Я всегда рисовалъ въ
своемъ воображѳніи своихъ прежнихъ учителей, мысленно
обращаясь къ нимъ съ различными возраженіями и доказательствами
того, что цѣлыя страницы церковныхъ знаній должны быть
измѣнены. Порою я въ самомъ дѣлѣ посѣщалъ ихъ, и чаще всѣхъ
Ле-Гира. Но вскорѣ я почувствовалъ, что это общеніе глубоко
вѣрующаго человѣка съ невѣрующимъ становиться для него день
ото дня тяжелѣе, и я самъ прервалъ старое знакомство, которое
могло быть по прежнему пріятно и полезно лишь для меня
одного.
Въ области крптичѳскихъ изслѣдованій я также
придерживался, насколько возможно, старыхъ воззрѣній, и благодаря этому
обстоятельству въ спорахъ по вопросу о времени возникяовенія
текстовъ и степени ихъ подлинности нерѣдко казалось, что я
ни болѣе, ни менѣе, какъ консерваторъ, между тѣмъ какъ я всегда
былъ убѣжденнымъ раціоналистомъ. Въ первомъ изданіи моей
Общей и с τ о ρ і и семитпческихъ языков ъ, въ тѣхъ
частяхъ, гдѣ я разбираю Экклезіастъ и Пѣснь Пѣсней, замѣтенъ
цѣлый рядъ уступокъ въ пользу традпціонныхъ взглядовъ; со вре-
менемъ я постепенно сгладшгъ эти недочеты. Наоборотъ, въ И с τ о-
ріи возникновенія христіанства эта осторожность была
для меня очень полезна; дѣло въ томъ, что работая надъ этимъ
сочиненіемъ, я находился лпцомъ къ лицу съ увлекавшейся въ
противоположную сторону Тюбингенской школой протестантовъ,
этихъ мыслителей, которые не обладали ни литературнымъ так-
томъ, ни чувствомъ мѣры и которые, благодаря заблужденіямъ
католиковъ, почти .совершенно оставляли безъ вниманія изученіе

ПЕРВЫЕ ШАГИ ГІОСЛЪ ВЫХОДА ИЗЪ СЕНЪ-СЮЛЬПИСА. 153
вѣка Іисуса и апостоловъ. Когда наступить реакція противъ
этой школы, быть можетъ, найдутъ, что мои критическіе взгляды,
возпикшіе на почвѣ католицизма, но постепенно освобождавшіеся
отъ традиціи, предохранили меня не отъ одной ошибки.
Но главнымъ образомъ по духу я остался навсегда истин-
нымъ ученикомъ своихъ старыхъ наставниковъ. Вспоминая свою
жизнь, я вижу, что вся она являлась лишь примѣненіемъ пхъ
достоинствъ и недостатковъ. Но только эти достоинства и эти
недостатки въ шумномъ мірѣ людей должны были вызывать
самые оригинальные диссонансы. Все хорошо, что хорошо
кончается, и такъ какъ вся жизнь моя прошла очень счастливо, то
я часто люблю развлекать себя, подобно Марку Аврелію на бе-
регахъ Грана, размышленіямп о томъ, какія разнообразныя влія-
нія соткали сѣть моей жизни. Да, несомненно, Сенъ-Сюльписъ
былъ главнымъ факторомъ. Я говорю о своихъ достоинствахъ
совершенно свободно, такъ какъ во всемъ этомъ не вижу для
себя большой заслуги. Я получилъ хорошее воспитаніе,—вотъ
и все. Мой кроткій характеръ, который порою можно объяснить
простымъ индифферентизмомъ; моя искренняя снисходительность,
которая происходитъ оттого, что я вижу ясно, какъ
несправедливы люди по отношенію другъ къ другу; моя добросовѣстность,
которая всегда доставляетъ мнѣ столько удовольствія; моя
способность предаваться безконечной грусти, можетъ быть,
привитая мнѣ еще въ юношескіе годы, когда я грустилъ такъ много
и такъ сильно, наклонность, съ которою я борюсь непрестанно
съ тѣхъ поръ;—все это находитъ себѣ объяснѳніе въ тон средѣ,
гдѣ протекала моя жизнь, и въ тѣхъ глубокихъ виечатлѣніяхъ,
которыя затаились въ моей душѣ. Послѣ выхода изъ Сенъ-Сюль-
писа я лично способствовалъ лишь ослабленію своихъ лучшихъ
достоинствъ сюльписьена, но и съ четвертью этихъ
добродетелей я, вѣроятно, всегда являлся нравственно выше средняго
человѣка.
Я съ удовольствіемъ разсказалъ бы объ этомъ во всѣхъ под-
робностяхъ, показывая, какимъ образомъ это болѣе чѣмъ
странное стремленіе во что-бы то ни стало сохранить клерикальныя
добродѣтели безъ той вѣры, которая служитъ ихъ основаніемъ,
и въ томъ мірѣ, для котораго онѣ не созданы, вызывало въ
моей жизни самые забавные случаи. Мнѣ хотѣлось бы разсказать
всѣ приключенія, причиной которыхъ являлись мои добродѣтелп
сюльписьена, и тѣ оригинальныя шутки, которыя онѣ
проделывали надо мною. Проживя на свѣтѣ серьезной жизнью шесть-
десятъ лѣтъ, человѣкъ пріобрѣтаетъ право на смѣхъ и улыбку, а
гдѣ-же вы найдете болѣе обильный источникъ смѣха, болѣе
доступный для насъ, болѣе безобидный, какъ не въ самомъ себѣ?
Если когда-нибудь комическій актѳръ захочетъ повеселить
публику моими забавными странностями, я посовѣтую ему только
одно — пригласить меня въ качествѣ сотрудника; я бы могъ
разсказать ему случаи въ двадцать разъ болѣе забавные, чѣмъ
тѣ, которые онъ сумѣлъ бы воспроизвести. Но я замѣчаю, что
я самымъ непростительнымъ образомъ отклоняюсь отъ перваго
правила моихъ добрѣйшихъ наставниковъ,—никогда не говорить

1.54
ВОСПОМПНАНІЯ ДЪТСТВА π юности.
ничего о себѣ самомъ. Поэтому я лишь вкратцѣ разскажу кое-
что на данную тему.
IV.
Слѣдующія четыре добродѣтели, повидимому, резюмируютъ
собою сущность нравственнаго воспитанія, полученнаго мною
отъ моихъ благочестивыхъ наставниковъ, которые окружали меня
своими сердечными заботами до двадцати трехъ лѣтъ моей жизни:
безкорыстіе или бѣдность, скромность, учтивость и правила
доброй нравственности. Я представлю рядъ размышленій по
этому поводу, конечно, не съ цѣлью восхваленія своихъ заслугъ,
a лиіпь желая доставить г-дамъ скептикамъ удобный случай
отпустить на мой счетъ нѣсколько остроумныхъ замѣчаній.
1. Бѣдность является той добродѣтелью, которой я былъ
всегда наиболѣе вѣренъ. Олье заказалъ для своей церкви икону
св. Сульпиція съ надписью, которая гласила объ основномъ нрав-
ственномъ требованіи общины: Habentes alimenta et quibns
tegamur, his contenti siiraus. Это, действительно, являлось
моимъ руководящимъ принципомъ. Я мечталълишь о томъ, что
кто-нибудь приметъ на себя заботу обо мнѣ,—о моемъ жилищѣ,
пищѣ, одеждѣ, тепломъ уголкѣ, предоставляя мнѣ полную
свободу во всемъ остальномъ. Тѣ жизненныя привычки, которыя
встрѣтили меня съ первыхъ же дней моего пребыванія въ скром-
номъ пансіонѣ предмѣстья Сѳнъ-Жакъ, должны были сдѣлаться
для меня навсегда экономическимъ принципомъ. Одинъ-два част-
ныхъ урока давали мнѣ возможность не трогать тѣхъ 1200 фран-
ковъ, которые прислала мнѣ моя сестра. И это былъ тотъ самый
принципъ, которымъ руководствовались мои наставники въ Трегье
и Сенъ-Сюльписѣ: Vic turn et vestitum, столъ, квартира и
скромная сумма, достаточная для того, чтобы заказать себѣ рясу
на годъ. Ничего другого я для себя и не желалъ. Небольшой
достатокъ, которымъ я пользуюсь въ настоящее время, явился
лишь впослѣдствіи и независимо отъ моихъ желаній. Я смотрю на
весь міръ такъ, какъ будто онъ принадлежитъ мнѣ, но я
довольствуюсь лишь скромнымъ доходомъ съ него. Я покину жизнь,
не успѣвъ въ продолженіе ея владѣть ничѣмъ, кромѣ того, что
„нужно человѣку въ обыденной жизни",—согласно уставу фран-
цисканцевъ. Всякій разъ, какъ во мнѣ возникало желаніе прі-
обрѣсть какой-нибудь клочѳкъ земли, внутренній голосъ подска-
зывалъ мнѣ не дѣлать этого. Мнѣ казалось, что это желаніе
глубоко матеріально, противно принципу: Non habemus hic
manentem civitatem. Цѣнныя бумаги—вещь болѣе удобная,
легкая и непрочная; къ нимъ нельзя привязаться и ихъ легче
потерять.
При томъ направленіи, которое принимаетъ въ настоящее
время міръ, это является, конечно, горькой насмѣшкой, и хотя
принципъ, которымъ я руководствовался, привелъ меня къ счастью,
я никому не посовѣтовалъбы слѣдовать ему. Въ настоящее
время я слишкомъ старъ, чтобы мѣнять свои взгляды и во всякомъ
случаѣ я чувствую себя вполнѣ доволънымъ; но я считалъ бы

ПЕРВЫЕ ШАГИ ПОСЛЪ ВЫХОДА ПЗЪ СЕНЪ-СЮЛЬПИСА. 155
себя обманщикомъ, совѣтуя молодымъ людямъ слѣдовать моему
примѣру. Неуклонно стремиться достигнуть возможно большого
благополучія—вотъ что является теперь принципомъ для людей.
Идея о томъ, что благороднымъ человѣкомъ нужно считать
лишь того, кто не нажпваетъ себѣ богатствъ и что всякая
коммерческая или промышленная деятельность, какъ бы безупречна
она ни была, унижаетъ того, кто отдается ей, и мѣшаѳтъ ему
войти въ идеальное общество людей,—эта идея теряетъ свое
значеніе въ жизни съ каждымъ днемъ. Вотъ какія перемѣны
могутъ произойти въ какое-нибудь сорокалѣтіе! То, что я дѣ-
далъ когда-то, въ былые годы, теперь казалось бы безразсуд-
нымъ поступкомъ, и порою, осматриваясь кругомъ, я едва могу
узнать окружающій меня міръ.
Человѣкъ, отдавшійся идеальнымъ стремленіямъ, въ
области практической жизни является какъ-бы нѳсовершеннолѣтнимъ:
къ нему нужно приставить опекуна. Но нашъ міръ достаточно
обширенъ, чтобы всякая способность нашла себѣ извѣстную оцѣн-
ку; каждое предназначеніе какъ-бы создаетъ и типъ того
человека, который долженъ его выполнить. Я никогда не воображалъ
себѣ, что плоды моихъ мыслей могутъ представить какую-нибудь
цѣнность. Я всегда мечталъ о писательской деятельности, но я
нѳ думалъ, что это можетъ принести мнѣ хотя полушку. Како-
во-же было мое изумленіе, когда однажды въ мою убогую
квартиру вошелъ человѣкъ съ умнымъ и симпатичнымъ лицомъ,
который очень лестно началъ отзываться о нѣкоторыхъ изъ напе-
чатанныхъ мною статей и предложилъ мнѣ издать ихъ
отдельною книгой. На гербовой бумагѣ, принесенной пмъ, были
выписаны условія, которыя мнѣ показались необычайно щедрыми*, и
когда онъ спросилъ меня, согласенъ ли я и въ будущемъ
предоставлять въ его распоряженіе свои сочиненія на тѣхъ же осно-
ваніяхъ, я согласился. Въ моей головѣ мелькнула мысль сдѣлать
съ своей стороны нѣсколько замѣчаній, но я не высказалъ ихъ
вслухъ, взглянувъ на гербовую бумагу: меня остановила мысль,
что этотъ прекрасный листъ погибнетъ безцѣльно. H я хорошо
сдѣлалъ, поступивъ такъ, а не иначе. Мишель Лѳви, вероятно,
былъ посланъ самимъ Провидѣніемъ, чтобы стать моимъ издате-
лемъ. Всякій уважающій себя литераторъ долженъ писать
только въ одной газетѣ, въ одномъ журналѣ и предлагать свои со-
чиненія только одному издателю. Между мною и Мишелемъ Ле-
ви всегда существовали самыя прекрасныя отношенія. Позже онъ
замѣтилъ мнѣ, что первый контрактъ является не особенно
выгод нымъ для меня, и замѣнилъ его другимъ, съ болѣе щедрымъ
вознагражденіемъ. Мнѣ говорили послѣ этого, что я далеко не
ввелъ его въ убытки. Мнѣ очень пріятно слышать это. Во вся-
комъ случаѣ я могу сказать, что если во мнѣ таился источникъ
литѳратурнаго творчества, ему, по всей справедливости, должна
была быть удѣлена щедрая доля: вѣдь онъ открылъ мои
богатства, а самъ я даже не подозрѣвалъ объ ихъ существованіи.
2. Очень трудно доказать, что вы обладаете скромностью,
такъ какъ въ ту самую минуту, когда вы говорите объ этомъ,
вы уже теряете это достоинство. Повторяю: наши старые хри-

156
ВОСПОМПНАНІЯ ДѢТСТВА и юности.
стіанскіе наставники придерживались относительно этой
скромности превосходнаго правила: никогда не говорить о себѣ
ничего,—ни хорошаго, ни дурного. Это истинная правда, но наша
публика—великій соблазнитель. Она склоняетъ насъ ко злу. Она
вводитъ писателя въ цѣлый рядъ заблужденій, a вслѣдъ за тѣмъ
произноситъ надъ нимъ суровый приговоръ, подобно тому какъ
старинная французская буржуазія апплодировала актеру и въ то
же время исключала его изъ лона Церкви. „Потеряй душу,
чтобы позабавить меня!"—вотъ въ сущности та мысль, которая
таится въ глубинѣ пожеланій нашей публики,—пожеланій, которыя съ
внѣшней стороны кажутся столь лестными. Проявляя тѣ или дру-
гіе недостатки, вы всегда будете имѣть успѣхъ. Въ тѣ минуты,
когда я бываю доволенъ собою, меня одобряетъ кружекъ изъ ка-
кихъ-нибудь десяти человѣкъ. Но тогда, когда я вступаю на путь
обманчивыхъ уступокъ, въ тѣ минуты, когда моя литературная
совѣсть пспытываетъ неуверенность въ себѣ, когда моя рука
дрожитъ,—тысячи людей просятъ меня продолжать въ томъ же
духѣ.
Да, не смотря на все это, не смотря на нѣкоторыя незначи-
тельныя прегрѣшенія, которыя, впрочемъ, я успѣлъ загладить, я.
несомнѣнно, былъ всегда скроменъ; не съ этой стороны могутъ
упрекнуть меня, поклонника старыхъ завѣтовъ Сенъ-Сюльписа.
Я былъ чуждъ литературнаго тщеславія. Я не раздѣляю опш-
бокъ современныхъ литературныхъ сз^жденій. Я знаю, что
никогда истинно-великій человѣкъ не думалъ, что онъ великій че-
ловѣкъ и что тѣ, которые пользуются почетомъ, извѣстностью
при жизни, послѣ смерти не собираютъ жатвы на нивѣ своей
славы. Когда-то я относился съ почтеніемъ къ литературѣ
потому лишь, что желалъ сдѣлать пріятное Сентъ-Беву, который,
вообще, оказывалъ на меня большое вліяніе. По послѣ его
смерти я переставалъ интересоваться ею. Я хорошо понимаю, что та-
лантъ имѣетъ цѣнность только потому, что міръ нашъ слишкомъ
легкомысленъ. Если бы наша публика обладала здравымъ сужде-
ніемъ, она довольствовалась бы одной истиной. Но она любитъ
недостатки. Мои противники, желая отказать мнѣ въ другнхъ до-
стоинствахъ, противорѣчащихъ ихъ внутреннимъ убѣжденіямъ
такъ охотно допускаютъ во мнѣ талантъ. что я съ удовольствіемъ
могу принять эту похвалу, которая является въ ихъ устахъ по-
рицаніемъ. По крайней мѣрѣ, я никогда не стремился къ тому,
чтобы извлечь пользу изъ этого душевнаго дара, который, несо-
мнѣнно, вредилъ мнѣ, какъ ученому, и едва ли принесъ мнѣ
какую либо выгоду самъ по себѣ. Я не нажилъ на немъ капитала.
Никогда не смотрѣлъ я на свой талантъ, какъ на возможный ис-
точнпкъ пропитанія; я не придавалъ ему какого нибудь особѳн-
наго значеяія. Чудакъ Бэле, который смотрѣлъ на меня съ поч·
тительнымъ любопытствомъ, смѣшаннымъ съ удивленіемъ, не
могъ никакъ понять, почему я такъ мало воспользовался своимъ
талантомъ. Я всегда былъ человѣкомъ, въ высшей степени чуж-
дымъ литературѣ. Въ то время, когда рѣшалась моя участь, я
ничуть не подозрѣвалъ. что моя проза будетъ пмѣть какой ни-
б}-дь успѣхъ.

ПЕРВЫЕ ШАГИ ПОСЛЪ ВЫХОДА изъ сенъ-сюльписа. 157
Я не употреблялъ съ своей стороны никакихъ усплій,
чтобы способствовать этому успѣху. Да позволено будетъ мнѣ
сказать, что этотъ успѣхъ былъ бы гораздо большимъ, если бы я
этого захотѣлъ. Я не культивировалъ своего дарованія; напро-
тивъ, я скорѣе отклонялъ его съ правильной дороги. Публика
любитъ, чтобы каждый человѣкъ былъ тѣмъ, чѣмъ онъ есть въ
дѣйствитѳльности; она требуетъ, чтобы каждый дѣлалъ то дѣло,
къ которому у него есть призваніе, и не выноситъ тѣхъ, кто
занимается чѣмъ-нибудь вопреки своимъ склонностямъ. Если бы я
захотѣлъ идти crescendo въ своемъ антиклерикализліѣ послѣ
Жизни I и с у с а, какая популярность досталась бы мнѣ на
долю! Толпа любитъ яркій стиль. Но я легко могъ обойтись безъ
этой обычной мишуры и ложнаго блеска, которыми съ большимъ
успѣхомъ пользуются другіѳ, вызывая восторги среди посрѳд-
ственныхъ цѣнителей, т. е. большинства. Я затратилъ цѣлый годъ
для того, чтобы ослабить стиль Жизни Іпсуса, думая, что
эти событія надо разсказывать просто и сдержанно. Всѣмъ из-
вѣстно, какъ заманчива для массы напыщенная рѣчь. Никогда
не насиловалъ я своихъ взглядовъ для того, чтобы обратить на
себя всеобщее вниманіе. Не моя вина, что тихій слабенькій го-
лосокъ, благодаря испорченности вкуса нашего времени, прозву-
чалъ среди безмолвной ночи въ безконечныхъ отголоскахъ.
3. Говоря объ учтивости, я встрѣчу меньше возраженій,
чѣмъ по вопросу о скромности, потому что,—судя, по крайней мѣ-
рѣ, по внѣшнему виду,—я всегда казался болѣе учтивымъ, чѣмъ
скромнымъ. Необыкновенная вѣжлпвость моихъ старыхъ настав-
никовъ оставила во мнѣ такое яркое воспоминаніе, что я ни на-
минуту не былъ въ силахъ отрѣшиться отъ него. Это была та
истинно французская вѣжливость, которая распространяется не
только на знакомыхъ, но вообще на всѣхъ безъ исключенія. 1)
Подобная учтивость предполагаете нзвѣстный широкій взглядъ,
безъ котораго, я думаю, наша жизнь едва ли можетъ быть
покойна; ко всякому человѣческому созданію мы должны
относиться благосклонно, съ полнымъ довѣріемъ въ его
нравственную порядочность, пока не будетъ доказано противное. Весьма
многіе, особенно въ нѣкоторыхъ другихъ странахъ, слѣдуютъ
діаметрально-противоположному взгляду, что нерѣдко заставляетъ
ихъ быть весьма несправедливыми къ людямъ. Но я, по крайней
мѣрѣ, не могу a priori относиться къ кому нибудь съ чув-
ствомъ недоброжелательства. Встрѣтясь съ кѣмъ нибудь въ
первый разъ, я стараюсь видѣть въ немъ прежде всего достойнаго,
прекраснаго человѣка, оставляя себѣ право перемѣнить свое мнѣ-'
ніе (что со мною случается нерѣдко), если очевидные факты убѣ-
дятъ меня, въ этомъ. Мои сюльписьенскіе взгляды ставили меня
въ жизни въ самыя странныя положенія, и весьма нерѣдко я
могъ казаться для многихъ человѣкомъ стариннаго покроя, ста-
ринныхъ взглядовъ, чуждымъ своему времени. Въ самомъ дѣлѣ
эта традиціонная учтивость теперь лишь ставитъ насъ въ какое-
г) Я прибавлю—даже на животныхъ. Я, по крайней мѣрѣ, не могу отказать
собакѣ въ извѣстномъ уваженіи, не могу обращаться съ нею грубо, свысока.

158
ВОСПОМИНАНІЯ ДѢТСТВА и юности.
то глупое положеніе. Вы дѣлаете одолженіе, а вамъ и не дума-
ютъ отвѣчать тѣмъ же. За столомъ лучше всего брать для себя
худшій кусокъ, чтобы не совершить величайшей неучтивости:
вѣдь можетъ показаться, что вы оставляете для остальныхъ
гостей именно то, что вамъ совсѣмъ не понравилось. Быть можетъ,
было бы еще лучше брать, не смотря, то, что всего ближе къ
вамъ. Тотъ, кто въ битвѣ жизни нашихъ дней вздумаетъ
следовать этой учтивости, лишь понесетъ жертву безъ пользы для
себя и другихъ; его деликатность даже не будетъ замѣчена.
„Тому, кто первый завладѣетъ!"—вотъ грубый прпнципъ
современная эгоизма. Стараться слѣдовать добрымъ правиламъ
старинной вѣжливости въ томъ мірѣ, который чуждъ совершенно
чувствъ деликатности,—это значило бы подлинно играть роль
глупца, которому никто не скажетъ слова благодарности.
Чувствуя, что васъ толкаютъ сзади, желая протѣсниться впередъ,
вы, конечно, посторонитесь, не словами, a извѣстнымъ жестомъ
выражая такую мысль: „Извольте,—проходите!" Но очевидно,
что тотъ. кто станетъ слѣдовать этому правилу, садясь, напри-
мѣръ, въ омнибусъ, явится жертвой своей услужливости; и я
думаю, что едва ли онъ окажетъ этимъ, вообще, добрую услугу
порядку. Много ли найдется людей, которые скажутъ вамъ, что,
по ихъ мнѣнію, въ высшей степени неучтиво тороплпво
двигаться по железнодорожной платформѣ, стараясь обогнать другихъ,
чтобы обезпечить за собою лучшее мѣсто въ вагонѣ?
Иначе, говоря, нашъ демократически строй исключаетъ по-
нятіе о взаимной учтивости. Я ужъ давно отказался отъ омни-
бусовъ, и кондуктора привыкли смотрѣть на меня, какъ на
человека, очевидно, вполнѣ, располагающаго свободнымъ временемъ.
На желѣзной дорогѣ мнѣ всегда достается послѣднее мѣсто, если
случайно начальникъ станціи не окажетъмнѣ извѣстной любезности.
Я былъ воспитанъ для общества, проникнутаго чувствами по-
чтенія,—для того общества, гдѣ васъ привѣтствуютъ, признаютъ,
уважаютъ по одеждѣ, гдѣ не надо самому отстаивать свои права.
Я прекрасно чувствую себя лишь въ институтѣ и въ Collège de
France, такъ какъ наши служащіе являются людьми въ высшей
степени учтивыми и всегда оказываютъ намъ высокое уважѳніе.
Ко мнѣ шло бы извѣстное восточное обыкновеніе—проходить по
улицамъ не иначе, какъ въ сопровождена каваса, такъ какъ
скромность поддерживается внѣшнимъ выраженіемъ власти. Было
бы также не дурно имѣть въ своѳмъ распоряжѳніи чеяовѣка, во-
оружѳннаго шашкой, запрещая ему прибѣгать къ этому оружію.
Я бы съ удовольствіемъ согласился пріобрѣсти право жизни и
смерти, чтобы никогда не пользоваться имъ, и мнѣ очень
хотелось бы владѣть рабами для того, чтобы имѣть случай обращаться
съ ними кротко и служить для нихъ предмѳтомъ обожанія.
L Мои клерикальныя идеи оказали особенное вліяніѳ на мое
нравственное поведеніе. Мнѣ казалось, что было бы неприлично,
если-бы я въ данномъ отношеніи измѣнилъ своимъ строгимъ
привычкамъ. Свѣтскіе люди, въ своемъ глубокомъ незнаніи идеаль-
ныхъ стремленій, думаютъ, вообще, что церковное званіе поки-
даютъ лишь съ той цѣлью, чтобы избавиться отъ слишкомъ тя-

ПЕРВЫЕ ШАГИ ПОСЛЪ ВЫХОДА ИЗЪ СЕНЪ-СЮЛЬПІІСА. 159
желыхъ обязательствъ. Я никогда не простилъ бы себѣ, если-бы
когда-либо далъ поводъ подтвердить подобное поверхностное
сужденіе. Я былъ тогда, какъ и теперь, добросовѣстнымъ че-
ловѣкомъ; желая быть въ полномъ согласіи съ самимъ собою, я
продолжалъ жить въ Парижѣ точно такъ-же, какъ жилъ въ се-
минаріи. Впослѣдствіи я увидѣлъ, что эта добродѣтель, какъ и всѣ
другія,—одна суета. Я узналъ, между прочимъ, что природа вовсе
не терпитъ ігѣломудрія. Но тѣмъ не менѣе, изъ чувства приличія,
я продолжалъ въ новой обстановки жить по прежнему, слѣдуя
въ своемъ нравствеяномъ поведеніи примѣру протестантскаго
пастора. Человѣкъ не долженъ никогда позволять себѣ двухъ
вольностей въ одно и то-же время. Свободный мыслитель
долженъ быть безупреченъ въ своемъ нравствѳнномъ поведеніи. Я
знаю протестантскихъ священниковъ, людей съ очень широкими
взглядами, которые, нося безукоризненно бѣлый галстухъ, ду-
маютъ, что всякій поступокъ для нихъ извішителенъ. Благодаря
внѣшнему приличію и строгой нравственности я избѣжалъ того,
что въ глазахъ толпы является излишней вольностью.
Людскіе взгляды на отношеніе между двумя полами такъ
же странны, какъ и причудливыя требованія самой природы.
Общество, сужденія котораго рѣдко бываютъ вполнѣ
несправедливы, видитъ нѣчто смѣшное въ томъ, если вы стремитесь быть
добродѣтельнымъ добровольно, а не въ силу принятыхъ
обязательствъ. Согласно этому воззрѣнію, священникъ, который
долженъ быть цѣломудреннымъ въ силу своего положенія, какъ
всякій солдатъ долженъ быть храбрымъ, является почти един-
ственнымъ лицомъ, которое можетъ, не рискуя показаться смѣш-
нымъ, придерживаться тѣхъ принциповъ, по поводу которыхъ
разгораются самыя странныя битвы между нравственными воз-
зрѣніямп и требованіями данной минуты. Нѣтъ никакого со-
мнѣнія, что въ этомъ, какъ и во многихъ другихъ отноше-
ніяхъ, мои неязмѣнно-клерикальные принципы вредили мнѣ
въ глазахъ людей.. Но они не могли омрачить моего счастья.
Женщины, вообще, понимали мою трогательную скромность,
понимали, сколько таится въ ней уваженія и сердечнаго сочувствія
къ нпмъ. Въ своей жизни я былъ любимъ четырьмя женщинами,
вниманіемъ которыхъ я могъ дорожить всего болѣе: моей
матерью, сестрой, женой и дочерью. Мнѣ досталась прекрасная
доля и она не отнимается отъ меня; мнѣ часто думается, что судъ
надъ нами въ Іосафатовой долинѣ будетъ произнесенъ устами
женщинъ и лишь потомъ будетъ подписанъ рукою Предвѣчнаго.
Такимъ образомъ оказывается, что я почти ни въ чемъ не
измѣнилъ своимъ духовнымъ обѣтамъ. Я вышелъ и;*ъ міра бла-
гочестія, чтобы вступить въ міръ идеализма. Я лучше сохранилъ
свои обязательства, чѣмъ многіе изъ священниковъ, жизнь
которыхъ съ внѣшнѳй стороны кажется безупречной. Упорно
стремясь слѣдовать въ свѣтскомъ мірѣ добродѣтелямъ безкорыстія,
учтивости и скромности, добродѣтелямъ, совершенно чуждымъ
ему, я въ достаточной степени доказалъ, насколько я наивенъ.
Никогда не добивался я успѣха; скажу болѣе—онъ былъ мнѣ
непріятенъ. Я счастливъ тѣмъ, что живу и отдаюсь умственной

160
ВОСПОМПНАНІЯ ДЪТСТВА II юности.
работѣ. Если въ этомъ наслажденіи своіімъ существованіемъ
заключается извѣстная доля эгоизма, то я возмѣстилъ его тѣми
жертвами, которыя я приносилъ на благо общественное. Я былъ
неизмѣннымъ слугой отечества; по первому знаку, въ 1869 году,
я отдался въ его распоряженіе. Быть можетъ, я успѣлъ оказать
ему какую-нибудь услугу; многіе не признаютъ этого, но я сдѣ-
лалъ все, что могъ. Я никогда не льстплъ заблужденіямъ своего
времени; при всякомъ случаѣ я указывалъ на эти заблужденія,
рискуя показаться въ глазахъ поверхностныхъ цѣнителѳй дур-
нымъ патріотомъ. Мы не должны склоняться на сторону разныхъ
шарлатанскихъ уловокъ и лжи, чтобы получить одобрительное
свидетельство, первымъ условіемъ котораго является
независимость мнѣнія и искренность чувства. Быть можетъ, насъ постиг-
нетъ еще не одно общественное бѣдствіе, но моя совѣсть будетъ
всегда вполнѣ спокойна.
Принимая все это во вниманіе, я начуть не измѣнилъ бы своей
жизни, если-бы стало для меня возможно начать ее снова съ
правомъ совершать нѣкоторыя погрѣшности. Недостатки моего
характера и воспитанія, по волѣ благого Провидѣнія, значительно
были смягчены и не имѣлп особыхъ послѣдствій. Друзья
простили мнѣ тотъ кажущійся недостатокъ откровенности, который
замѣчается въ моемъ житейскомъ обхожденіи: они приписали это
вліянію клерикальнаго восшітанія. Признаюсь, въ первую пору
своей жизни я прибѣгалъ ко лжи довольно часто, не изъ-за
выгоды, а но добротѣ, вслѣдствіе нежеланія, вслѣдствіе ложной
идеи, заставляющей меня всегда представлять каждому вещи не
въ настоящемъ, а въ такомъ видѣ, въ какомъ это можетъ быть
ему наиболѣе понятно. Моя сестра указала мнѣ съ чувствомъ
искренности и убѣжденія на неудобства такого образа дѣйствія
и я отказался отъ него. Я не думаю, чтобы послѣ 1851 года я
позволилъ себѣ произнести какую-нибудь ложь, исключая,
конечно, тѣхъ случаевъ, когда я прибѣгалъ къ ней ради веселой,
забавной шутки или желая быть пріятнымъ и учтивымъ со своимъ
собесѣдникомъ,—эту невинную ложь допускаютъ всѣ казуисты;—
исключая еще маленькихъ литературныхъ увертокъ, допускае-
мыхъ невольно въ остроумной фразѣ въ интересахъ болѣе
высокой истины или для того, чтобы избѣгнуть худшаго изъ всѣхъ
золъ—уколоть авторское самолюбіе. Такъ, напримѣръ,
какой-нибудь поэтъ предлагаетъ вамъ прочесть свои произведенія. Вы
невольно говорите ему, что его стихи прекрасны, потому что
иначе нужно было бы отвѣтпть, что они никуда не годятся, и,
слѣдовательно, нанести кровную обиду человѣку, который хотѣлъ
оказать вамъ особенную любезность.
Мои друзья должны проявить еще большую
снисходительность, чтобы простить мнѣ другой недостатокъ, — холодность,
которую я обнаруживаю не въ дружбѣ, а въ отношеніи друже-
скихъ услугъ. Въ семинаріи чаше всего внушали правило избѣ-
гать „личныхъ привязанностей". О такихъ привязанностяхъ
говорили, что ояѣ являются какъ-бы воровствомъ, произведеннымъ у
общины. Этотъ приндипъ глубоко запѳчатлѣлся въ моемъ умѣ.
Я мало поощрялъ дружескую привязанность; я сдѣлалъ мало для

ПЕРВЫЕ ШАГИ ПОСЛ'Ь ВЫХОДА ИЗЪ СЕНЪ-СЮЛЬППСА. 161
своихъ друзей и они сдѣлали мало для меня. Мнѣ приходилось
особенно часто высказывать ту мысль, что дружба, какъ ее
обыкновенно донимаютъ, является несправедливостью, заблужденіемъ,
которое заставляетъ васъ видѣть достоинства лишь одного лю-
бимаго человѣка и почти не замѣчать прекрасныхъ качествъ дру-
гихъ лицъ, можетъ быть, болѣе достойныхъ вашей симпатіи. Я
говорю порою, раздѣляя въ этомъ отношеніи взгляды моихъ ста-
рыхъ наставниковъ, что дружба является кражей, произведенной
у человѣческаго общества, и что въ болѣе идеальномъ мірѣ
дружба должна исчезнуть. Порою мнѣ бываетъ непріятно видѣть
личную привязанность, которая соединяетъ двухъ людей;
проникнувшись чувствами благоволенія ко всѣмъ людямъ безъ исклю-
чѳнія, я невольно испытываю желаніе уйти отъ нихъ, этихъ лож-
ныхъ судей, потерявшихъ безпристрастіе и чувство независимости.
Этотъ союзъ двухъ человѣкъ представляется мнѣ въ впдѣ какой-
то партіи, которая всегда суживаетъ мышленіе, вредптъ шпротѣ
взглядовъ и налагаетъ самую тяжелую цѣпь на самостоятельность
нашихъ сужденій. Бэле часто шутилъ надо мною по поводу
оригинальности моихъ пріемовъ. Онъ, вообще, любилъ меня и всегда
старался оказать мнѣ какую-нибудь услугу, хотя я лично ничего
не сдѣлалъ для него. Однажды я вотировалъ не за него, а въ
пользу другого лица, которое, вообще, относилось ко мнѣ
недоброжелательно. „Ренанъ,—обратился онъ ко мнѣ:—я хочу устроить
вамъ какую-нибудь непріятность, чтобы вы, желая быть безпри-
страстнымъ, вотировали за меня".
Хотя я горячо любилъ своихъ друзей, но я сдѣлалъ для
нихъ очень мало. Я принадлежалъ публикѣ въ той же мѣрѣ, какъ
и своимъ друзьямъ. Вотъ почему я получаю такое множество
писемъ отъ неизвѣстныхъ мнѣ и писемъ, подписанныхъ анони-
момъ, и по этой-же причинѣ я, вообще,—дурной корреспондентъ.
Часто случается, что я останавливаюсь въ срединѣ своего письма
и стараюсь выражать свои мысли такъ, чтобы онѣ могли
относиться одинаково ко всѣмъ людямъ. Я жилъ всегда лишь для
публики. Она должна была узнать меня прекрасно; послѣ моей
смерти она не полз7читъ ничего новаго отъ меня, такъ какъ я
не имѣлъ никакихъ чисто-дружѳскихъ тайнъ.
Я невольно отдавалъ предочтеніе обществу людей вмѣсто
любви къ отдѣльнымъ людямъ, и вслѣдствіе этого ко мнѣ,
вообще, благосклонно относились современники и даже мои
противники; но истинныхъ друзей у меня бъщо немного. Едва въ
душѣ моей успѣетъ зародиться горячая любовь, какъ принципъ
общины Св. Сульпиція: „бѣги личныхъ привязанностей" — уже
проникаетъ ледянымъ дыханіемъ чувство нѣжнаго сближенія.
Стремясь къ справедливости, я былъ, вообще, мало услужливъ.
Я прекрасно понимаю, что оказать кому-нибудь добрую услугу
обыкновенно значитъ обидѣть другого; принимая дружеское уча-
стіе въ од-номъ, изъ соискателей, мы невольно обходимъ его
соперника. Иногда отдавшись на минуту чувству дружеской любви,
я вдругъ останавливаюсь, вспоминая о томъ незнакомцѣ, кото-
раго я долженъ оскорбить. Я почти никому не оказалъ никакой
услуги; я не знаю, способа, какъ можно доставить кому-нибудь

162
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТОТВА и юности.
мѣсто въ табачной казенной лавочкѣ. Благодаря этому я не могъ
играть роли въ нашемъ мірѣ. Но зато въ области литературы
мое поведеніе было безупречно. Мериме былъ бы выдающимся
дѣятѳлемъ, если бы у него не было друзей. Друзья завладели
имъ. Въ самомъ дѣлѣ, зачѣмъ писать письма, если гораздо легче
бесвдовать съ публикой? Лицо, къ которому вы обращались,
оказываетъ на васъ извѣстное давленіе, и вы невольно должны
сообразоваться съ его взглядами. Публика же обладаетъ всегда
болѣе широкими взглядами. Понятіе „всѣ" заключаетъ въ себѣ
немало глупцовъ, но „всѣ" заключаетъ также нѣсколько тысячъ
умныхъ мужчинъ и женщинъ, для которыхъ собственно и сутце-
ствуетъ міръ. Къ нимъ вы и должны обращаться.
Y.
Оканчивая свои воспоминанія, я прошу ирощѳнія у читателей
за тѣ непріятныя погрѣшности, которыя мы всѣ неизбѣжно со-
вершаемъ въ сочиненіяхъ подобнаго рода. Самолюбіе проявляетъ
такую ловкость въ своихъ тайныхъ разсчетахъ, что, искренно
критикуя себя, мы невольно оставляемъ въ душѣ другихъ сомнѣніе
въ своей безусловной правдивости. Опасность заключается въ
томъ, что мы безсознательно становимся хитрецами, признаваясь,
съ мало похвальной скромностью, въ незначительныхъ, чисто-
внѣшнихъ недостаткахъ для того, чтобы приписать себѣ
невольно гораздо большія достоинства. Ахъ, какъ утонченно-лукавъ
демонъ тщеславія! Не провелъ ли онъ меня? Если меня станутъ
упрекать въ томъ, что я показалъ себя во всемъ сыномъ своего
вѣка, хотя претендовалъ совсѣмъ на иное, я прошу вѣрить, по
крайней мѣрѣ, въ то, что это больше не повторится.
Claudite jam rivos, pueri; sat prata biberunt. Мнѣ предстоитъ
еще не мало дѣла; мнѣ некогда развлекаться шутками, которыя
многимъ могутъ показаться пустыми. Мои родственники изъ
Ланніона (съ материнской стороны) отличались вообще
долговечностью, а по своему характеру они представляли много обща-
го со мною,* но постоянное недомоганіе заставляетъ меня думать,
что въ этомъ отношеніи наслѣдственность не оправдается на мнѣ.
Слава Богу, я могу липіь радоваться, что мнѣ не придется
испытать долгіѳ годы физическаго и умственнаго разрушенія, которое
пугаетъ меня больше всего. Остатокъ своей жизни я посвящу
безпрестанному труду въ области чистой истины. Можетъ быть,
эти страницы являются послѣдней дружеской бесѣдой съ моими
читателями; я позволю себѣ принести имъ здѣсь свою
благодарность за благородное и сердечное отношеніѳ ко мнѣ. Нѣкогда
чѳловѣкъ, желавшій жить и мыслить вполнѣ самостоятельно, могъ
мечтать лишь о томъ, чтобы его тѳрпѣли въ обществѣ. Мои
современники и соотечественники были ко мнѣ болѣе
снисходительны. Не смотря на свои недостатки и незнатность происхож-
дѳнія этотъ сынъ бѣдныхъ крестьянъ-моряковъ, который былъ
втройнѣ смѣшѳнъ въ глазахъ людей,—бѣглый семинаристъ, попъ-
растрига, неисправимый дедантъ,— сразу встрѣтилъ такой
радушный пріѳмъ, внимательность, даже ласки—лишь потому, что въ

ПЕРВЫЕ ШАГИ ПОСЛЪ ВЫХОДА ИЗЪ СЕНЪ-СЮЛЬПИСА. 163
его голосѣ услышали искренніе звуки. У меня были горячіе
противники, но не было ни одного личнаго врага. У меня было два
честолюбивыхъ желаюя—попасть въ инстшутъ и Collège de
France; я достигъ ж того, и другого. Франція даровала мнѣ
прекрасное наслѣдство—свой чудный языкъ, богатѣйпгую литературу,
свой свѣтскій тактъ, свою всемірную славу. Даже иностранцы,
наравнѣ съ моей родиной, ободряли меня въ моихъ трудахъ; я
умру, храня въ сердцѣ такую-же любовь къ Европѣ, какъ и къ
Франціи; иногда мнѣ хочется упасть ярѳдъ нею на колѣни, прося
забыть братоубійственные раздоры, помня о своемъ высокомъ
долгѣ, объ общей культурной работѣ.
Почти всѣ лица, съ которыми я бывалъ знакомъ,
относились ко мнѣ съ величайшей добротой. По выходѣ изъ семинаріи
одинокій, забытый въ мірѣ, я находилъ утѣшеніе лишь въ пись-
махъ сестры и бесѣдахъ съ Вертело; но вскорѣ со всѣхъ сто-
ронъ я встрѣтилъ милыя улыбки и дружескій прпвѣтъ. Еггеръ
съ первыхъ мѣсяцевъ 1846 года становится мопмъ другомъ и
руководителемъ въ трудномъ дѣлѣ моего запоздалаго изученія
классической литературы. Когда въ 1847 . году я представилъ
свой скромный трудъ на соисканіе преміи Вольнея, Евгеній Бюр-
нуфъ принялъ меня, какъ своего ученика. Адольфъ Гарнье и
его супруга относились ко мнѣ съ замѣчательнымъ радушіемъ.
Это была прелестная чета. Госпожа Гарнье, вся сіявшая добротой
и естественной граціей, была первымъ предметомъ моего восхи-
щенія женской красотой, отъ которой меня отдаляли церковные
взгляды. Въ лицѣ Виктора Ле-Клерка я увидѣлъ человѣка,
который своей усидчивостью и любовью къ знанію, напомнилъ мнѣ
старинныхъ учителей. Еще во время пребыванія въ Сенъ-Сюль-
нпсѣ я прпвыкъ относиться къ нему съ уваженіемъ: это былъ
единственный свѣтскій ученый, котораго болѣе или менѣе
ценили г-да теологи; они завидовали его необыкновенной церковной
эрудиціи. Кузенъ не разъ высказывалъ личную симпатію ко
мнѣ, но я не могъ сблизиться съ нимъ, такъ какъ его окружала
слишкомъ плотная толпа порою не въ мѣру усердныхъ учени
ковъ. Напротивъ, Огюстенъ Тьерри былъ для меня настоящимъ
духовнымъ отцомъ. Его совѣты были очень полезны для меня; я
обязанъ ему тѣмъ, что въ своей писательской манерѣ успѣлъ
отдѣлаться отъ нѣкоторыхъ неудачныхъ способовъ выраженія,
которые иначе могли бы ускользнуть отъ моего вниманія.
Благодаря ему я познакомился съ семействомъ Шефферъ, гдѣ я на-
шелъ себѣ подругу жизни, которая такъ полно осуществила мою
мечту о скромномъ домашнемъ счастьи, что порою, вспоминая
всѣ эти удачныя совпаденія, я готовъ вѣрить въ предопредѣ-
леніе.
Мои философскія воззрѣнія, по которымъ міръ въ его
цело мъ проникнутъ однимъ божественнымъ дыханіемъ, не допу-
скаютъ вмѣшательства отдѣльной воли въ строй вселенной.
Старое понятіе о Провидѣніи не было доказано ни однимъ дѣйстви-
тельнымъ фактомъ. Не зная этого, я, конечно, склонился бы съ
съ чувствомъ благодарности предъ этимъ стеченіемъ
обстоятельству гдѣ другой умъ, менѣе проникнутый философскими

164
ВОСПОМПНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
обобщеніями, увидѣлъ бы слѣды особаго покровительства боговъ.
Случайность, которая необходима для того, чтобы получилась
терна или кватерна—ничто въ сравненіи съ тѣмъ, что было
необходимо для того, чтобы не было разстроено счастливое
сочетай] е извѣстныхь фактовъ моей жизни. Если-бы я былъ болѣе
знатенъ по происхожденію, я не вступилъ бы, не могъ бы слѣдо-
вать съ такой настойчивостью по тому пути возвышенныхъ стре-
млѳній, къ которому съ самыхъ дѣтскихъ лѣтъ склонялъ меня
обѣтъ Назарея. Перемѣщеніе какого-нибудь атома разбило бы
дѣпь событій,—ту цѣпь, которая въ далекой Бретани готовила
меня къ высокой жизни; которая затѣмъ заставила меня
отправиться изъ Бретани въ Парижъ; которая привела меня въ самую
лучшую школу Франціи, гдѣ можно было получить прекрасное
и серьезное воспитаніе; которая, по моемъ выходѣизъсеминаріи,
помогла мнѣ избѣгнуть двухъ или трехъ роковыхъ ошибокъ;
которая во время путешествія избавила меня отъ опасностей,
грозившихъ неизбѣжно моей жизни; которая привела доктора
Сгоке въ деревню Амшитъ, чтобы вырвать меня изъ объятій
неумолимой смерти. Я не дѣлаю изъ этого никакихъ выво-
довъ; я могу лишь высказать мысль, что безсознательное
стремленіе къ добру и истинѣ въ строѣ вселенной бросаетъ
жизненный жребій для каждаго изъ насъ. Кватерна можетъ выпасть,
но можетъ и не выпасть. Хотя мы сами можемъ разстроить
планъ Провидѣнія, но въ успѣхѣ его наше вліяніе ничтожно.
Quid hates quod non accepisti? Самое истинное изъ хри-
стіанскихъ ученій—это ученіе о благодати.
Моя жизнь протекла тихо и спокойно; я не думаю, чтобы
на землѣ нашлось много людей болѣе счастливыхъ, чѣмъ я. Я
всегда любилъ вселенную. Въ моемъ умѣ могъ возставать порою
скептицизмъ, но ни разу онъ не внушйлъ мнѣ мысли усомниться
въ мірѣ; эти идеи я держалъ въ пренебреженіи, какъ-бы въ за-
пущенномъ паркѣ; я не занимался ими никогда. Мой душевный
миръ не нарушается ничѣмъ. Съ другой стороны, въ природѣ и
въ общества людей я встрѣтилъ одну чарующую доброту.
Благодаря тому, что вся моя жизнь сложилась очень счастливо, и
тому, что на жизненномъ пути я встрѣчалъ лишь прекрасныхъ
людей, мнѣ не пришлось мѣнять рѣзко своихъ взглядовъ. Неиз-
мѣнно хорошее расположеніе духа, являющееся результатомъ
хорошего нравственнаго самочуветвія, которое въ свою очередь
является результатомъ душевнаго равновѣсія и тѣлеснаго
здоровья, не смотря на нѣкоторые свои недостатки, поддерживало
меня до сихъ поръ въ спокойномъ философскомъ настроеніп;
порою оно проявляется въ оптимистическихъ взглядахъ, порою
изливается въ веселой ироніи. Я никогда не страдалъ жестоко.
Невольно я начинаю вѣрить, что природа не разъ подкладывала
мнѣ подушки, чтобы предохранить отъ слишкомъ грубыхъ уда-
ровъ. Однажды, въ минуту смерти моей сестры, она буквально
захлороформировала меня, чтобы я не могъ явиться свидѣтелемъ
грустнаго событія, которое, быть можетъ, оставило бы въ моей
душѣ неизлечимую рану и омрачило бы навсегда ясность моей
мысли.

ПЕРВЫЕ ШАГИ ПОСЛЪ ВЫХОДА ИЗЪ СЕНЪ-СЮЛЬПИСА. 165
Я не знаю, къ кому обратиться со словами благодарности,
но я благодарю отъ всей души. Я исныталъ столько радостей
въ этой жизни, что, пожалуй, награда въ загробной жизни
явилась бы для меня излишней. Я негодую на, смерть по другой
причина: мнѣ горько сознавать, что она уравниваетъ всѣхъ
безразлично; эта демократка всѣмъ намъ готовитъ динамитъ; она, по
крайней мѣрѣ, должна была бы справиться у насъ, когда удобнѣѳ
придти къ намъ, чтобы не явиться неожиданно. Нѣсколько разъ
въ году я получаю анонимное письмо, которое состоитъ всегда
изъ одной фразы: „А что, если адъ существуетъ!" Конечно,
благочестивая особа, которая обращается ко мнѣ съ этими
письмами, желаетъ спасенія моей души; благодарю ее за это. Но
представленіе объ адѣ вообще мало соотвѣтствуетъ нашей идеѣ
о благости божества. Во всякомъ спучаѣ, если адъ действительно
существуетъ, я могу сказать, положа руку на сердце, что я его
не заслужилъ. Быть можетъ, было бы справедливо но отношенію
ко мнѣ короткое пребываніе въ чистилищѣ; я охотно согласенъ
на это: вѣдь впереди меня ждетъ рай, потому что добрыя души
будутъ молиться и просить за меня. Чарующая доброта, которую
я встрѣтилъ въ этомъ мірѣ, внушаетъ мнѣ твердую надежду, что
и въ мірѣ безконечности разлита не меньшая любовь; я вѣрю
въ это всѣмъ сѳрдцемъ.
Ж теперь я прошу у добраго гепія, который столько разъ
руководилъ, помогалъ, утѣшалъ меня, только одного: внезапной,
безболѣзненной смерти въ тотъ часъ, близкій или отдаленный,
когда это мнѣ суждено. Стоики увѣряли, что можно чувствовать
себя счастливымъ даже находясь внутри раскаленнаго быка
тирана Фалариса. Это ужъ преувеличеніе. Отраданіе тяжѳлымъ
гнѳтомъ ложится на сердце и душу человѣка, заставляя нерѣдко
произносить богохульства. Единственная смерть, съ которой еще
можно примириться, это смерть благородная, не случайное бо-
лѣзненное разложеніе, но конецъ желанный и сознательный прѳдъ
лицомъ вѣчности. Завиднѣе всего умереть на полѣ битвы, но
есть и другія прекрасныя смерти. Если порою я выражалъ жѳ-
ланіе сделаться сенаторомъ, такъ это потому, что, по моему
мнѣнію, нѣтъ другого общественнаго положенія, которое
представляло бы столько благопріятныхъ случаевъ быть убитымъ или
разстрѣляннымъ, вообще скончаться сразу, не зная долгаго му-
чительнаго умиранія. Да будетъ воля Господня! Мнѣ ужъ поздно
чему-либо научиться; но мнѣ кажется, что я могу болѣе или
менѣе ясно представить себѣ, какихъ успѣховъ добьется въ наши
дни человѣческій умъ при настоящемъ его развитіи. Я не хо-
тѣлъ бы всѣми силами души пережить эти годы медленнаго уга-
санія, когда человѣкъ, проявлявшій когда-то столько умственной
и нравственной силы, становится тѣныо, пародіей на самого себя,
π часто, къ великой радости глупой толпы, начинаетъ самъ
разрушать плоды своей жизни, добытые съ такимъ трудомъ.
Подобная старость явилась бы самымъ плохимъ подаркомъ, который
боги могли бы предложить человѣку. Если мнѣ суждена такая
участь, я протестую заранѣѳ противъ тѣхъ жалкихъ уступокъ,
которыя, быть можетъ, заставятъ .меня высказать или подтвердить

166
ВОСПОМПНАНІЯ ДЕТСТВА II ЮНОСТИ.
мой разслабленный мозгъ. Я хочу, чтобы вѣрили и слушали
Ренана съ яснымъ умомъ и сердцемъ, а не Ренана наполовпну
разрушеннаго смертью, переставшаго быть самимъ собой въ эти
грустныя минуты безконечнаго угасанія. Отказываюсь заранѣе
отъ тѣхъ жестокихъ словъ, съ которыми, быть можетъ, заставитъ
меня обратиться къ Предвѣчному мой отуманенный умъ. Жизнь,
которую я получилъ, не прося объ этомъ, была для меня благо-
дѣяніемъ. Если-бы мнѣ предложили ее вновь, я принялъ бы ее
съ благодарностью. Вѣкъ, въ который мнѣ суждено было жить,
можетъ быть, не былъ самымъ великимъ изъ всѣхъ вѣковъ, но,
несомнѣнно, его всегда будутъ считать самымъ интереснымъ.
Если только мои послѣдніѳ годы не готовятъ мнѣ тяжелаго горя, то,
прощаясь съ жизнью, я могу выразить свою признательность
источнику всякаго добра за ту прелестную прогулку, которую я
совершилъ въ мірѣ действительности.

Моя сестра Генріетта.
Настоящая книжка является точной перепечаткой брошюры,
изданной Ренаномъ, въ количествѣ ста экземпляровъ, въ
сентябре 1862 года подъ заглавіемъ: Генріетта Ренанъ. На память
τ ѣ м ъ, кто зналъ ее. Въ самомъ началѣ ея мы встрѣчаемъ
слѣдующую фразу: „Эти страницы писаны не для публики; она
ихъ совсѣмъ не узнаетъ".
Въ 1883 году въ предисловии къ „Восиоминаніимъ дѣтства
и юности" Эрнестъ Ренанъ писалъ слѣдующее:
„Личность, которая оказала наибольшее вліяніе на мою
жизнь,—моя сестра Генріетта,—здѣсь почти не упоминается. Въ
сентябрѣ 1862 г., спустя годъ послѣ смерти моей дорогой
подруги, я написалъ для небольшого кружка лицъ, знавшихъ ее,
книжку, посвященную ея памяти. Было отпечатано всего лишь
сто экземпляровъ. Моя покойная сестра отличалась такой
скромностью, чувствовала такое отвращеніе ко всякому мірскому
шуму, что образъ ея явился бы предо мною въ видѣ живого
упрека, если бы я согласился отдать эти страницы въ распоряженіе
публики. Иногда мнѣ приходила въ голову мысль присоединить
воспоминаніе о ней къ настоящей книжкѣ. Но затѣмъ я поду-
малъ, что это будетъ своего рода профанаціей ея памяти. Воспо-
минанія о моей сестрѣ прочитали съ искреннимъ чувствомъ нѣ-
которыя лица, относившаяся съ любовью къ ней и ко мнѣ. Я не
могу отдать святое для меня воспоминаніе на грубый судъ
толпы, на который какъ бы пріобрѣтается право при покупкѣ
книги. Мнѣ казалось, что, помѣщая эти воспоминанія въ книгѣ,
предназначенной для продажи, я поступплъ бы такъ же дурно, какъ
если бы выставилъ ея портретъ въ аукціонномъ залѣ. Эта
книжка будетъ вновь напечатана лишь послѣ моей смерти. Выть мо-
жетъ, къ ней присоединятъ еще нѣкоторыя изъ писемъ моей
подруги; я самъ заранѣе сдѣлаю изъ нихъ выборъ".
Наконецъ, въ приписке къ духовному завѣщанію, отъ 4
ноября 188S года, Эрнестъ Ренанъ въ слѣдующихъ словахъ далъ
разрѣшеніе на перепечатку книжки: „Моя жена распорядится, въ
какомъ видѣ долженъ быть вновь изданъ томикъ моихъ
воспоминаний о сестрѣ Генріеттѣ". Изданіе, действительно, было при^
готовлено m-me Корнеліѳй Ренанъ. Выборъ же писемъ Генріетты

168
ВОСПОМІІНАНІЯ ДБТСТВА ІГ ЮНОСТИ.
Рѳнанъ не былъ сдѣланъ ея братомъ. Въ виду многочисленности
всѣхъ писемъ, ихъ невозможно было помѣстить при настоящей
книжкѣ, но со-времеяемъ они будутъ изданы особо.
Память людей—это незамѣтный слѣдъ той борозды,
которую каждый изъ насъ оставляетъ въ лонѣ безконечности. И тѣмъ
не менѣе ее нельзя признать ничтожной. Сознаніе человѣчества
является самымъ вѣрнымъ отраженіемъ общаго сознанія
вселенной,—насколько это намъ известно. Чувство уваженія къ одному
человѣку служитъ выраженіемъ божественной справедливости.
Прекрасная жизнь не имѣетъ нужды въ иномъ воспоминаніи,
кромѣ памяти Бога, но тѣмъ не менѣе люди всегда стремились
запечатлѣть яснѣе дорогой для нихъ образъ. Я лично могъ бы
показаться тѣмъ болѣё вяновнымъ въ неисполненіи долга по от-
ношенію къ моей сестрѣ Генріеттѣ, что мнѣ одному ближе всѣхъ
были знакомы сокровища этой рѣдкой души. Ея застѣнчивость,
ѳя скромность, соединенная съ глубокимъ убѣжденіемъ, что
всякая женщина должна скрываться отъ взоровъ міра, облекали ея
прекрасныя качества какимъ-то покрываломъ, которое могли
приподнять лишь немногіе. Вся жизнь ея является безконечнымъ са-
мопожертвованіемъ, оставшимся никому невѣдомымъ. Я не вы-
дамъ ея тайны; эти страницы—не для публики, она ихъ не
узнаетъ. Но тѣ, которые принадлежали къ маленькому кружку
линь, знавшихъ ее, обратились бы ко мнѣ съ живымъ упрекомъ,
если бы я не постарался помочь имъ разобраться въ дорогихъ
воспоминаніяхъ.
I.
Моя сестра Генріетта родилась въ Трегье 22 Іюля 1811 года.
Съ юныхъ дней ее встрѣтили огорченія и тяжелыя
обязанности. Она не знала никогда другихъ радостей, кромѣ тѣхъ, ко-
торыя даютъ людямъ добродѣтель и сердечныя привязанности.
Отъ отца она унаслѣдовала склонность къ затаенной грусти; ее
не прельщали житейскія удовольствія; она испытывала даже
никоторое желаніе бѣжать отъ міра и всѣхъ его развлеченій. Въ
ея характерѣ совершенно не было той живости и веселости,
который мать моя сохранила до послѣднихъ дней своей прекрасной
бодрой старости. Ея религіозное чувство, въ первые годы стѣс-
ненное въ рамкахъ католицизма, было всегда очень глубокимъ.
Трегье, маленькій городокъ, гдѣ мы родились, представляетъ
собою старинный епископскій городъ, богатый поэтическими впе-
чатлѣніями. Это былъ одинъ изъ тѣхъ громадныхъ монастырей,
въ валлійскомъ и ирландскомъ духѣ, начало которымъ
положили бретонскіе эмигранты VI вѣка. Его основателемъ былъ аб-
батъ Тюаль, или. Тюгдюаль. Когда Номеное, въ IX вѣкѣ,
стремясь создать бретонское государство, обратилъ въ епископства
всѣ эти громадные монастыри сѣвернаго побережья, въ ихъ чи-
ело вошелъ и монастырь св. Тюаля (П абу-Тюа ль). Въ течѳніе
XVI и ΧΥΠ столѣтій Т^эегье становится довольно вліятельнымъ

МОЯ СЕСТРА ГЕНРІЕТТа.
169
центромъ церковной жизни и мѣстомъ съѣзда дворянскаго
круга. Во время Революціи епископство было упразднено; но послѣ
возстановленія католической релпгіи городъ со своими
громадными зданіями сдѣяался новымъ релнгіознымъ центромъ—горо-
домъ затворническихъ обителей и духовныхъ школъ. Городская
жизнь здѣсь не получила развитія. Улицы, за псключеніемъ
одной или двухъ, представляютъ длинныя пустынныя аллеи, обра-
зоваяныя высокими стѣнами монастырей или старинными
домами канониковъ, расположенными среди садовъ. На всемъ лежптъ
какая-то особенная печать, придающая безжизненному городку
прелесть, которой лишены другіе болѣе оживленные, болѣе
богатые буржуазные города страны.
Въ особенности каѳедральный соборъ, прекрасное зданіе
ХІУ вѣка, со своими высокими сводами, чудной и смѣлой
архитектурой, прелестной стройной колокольней, старой романской
башней,—остаткомъ еще болѣе старпннаго зданія,—казалось,
былъ созданъ именно для того, чтобы питать въ душѣ высокія
мысли. По вечерамъ двери его надолго оставались отворенными:
благочестивыя лица приходили сюда для молитвы; озаренный свѣ-
томъ одной лишь лампады, полный той влажной, теплой
атмосферой, которая бываетъ во всѣхъ старинныхъ зданіяхъ,
громадный, теперь пустынный сводъ храма, казалось, былъ исиолненъ
трепета и безконечности. Окрестности города изобплують то
прелестными, то причудливыми легендами. Въ четверти лье отъ
города находится часовня—близъ мѣста рожденія на]эоднаго
заступника св. Ива; этотъ бретонскій святой послѣдняго вѣка въ на-
родномъ представленіи сталъ покровителемъ всѣхъ слабыхъ, ве-
ликимъ и праведнымъ судіей; недалеко отсюда, на возвышеніп,
видна разбитая молніей старая церковь св. Михаила. Каждый
годъ въ Страстной четвергъ насъ приводили сюда. По общему
вѣрованію, въ этотъ день всѣ колокола среди великой тишины,
которую они должны хранить, отправляются въ Римъ на благо-
словеніе папы. Чтобы видѣть это зрѣлище, надо было подняться
на холмъ, гдѣ громоздились развалины церкви; намъ завязывали
глаза, и вотъ предъ взоромъ нашимъ колокола проносились но
воздуху, тихо склоняясь къ землѣ и неся за собою пелену кру-
жевъ, въ которыя они были одѣты въ день своего освященія. Въ
недалекомъ разстояніи отъ церкви, въ прелестной долинѣ,
находится маленькая часовня Крестнаго Страданія; на дрз7гомъ
берегу рѣки, вблизи стариннаго священнаго источника, видна
церковь Богоматери (Notre-Dame-du-Tromeur), служащая мѣстомъ
паломничества.
Наклонность къ внзгтренней жизни явилась зг моей сестры,
какъ послѣдствіе дѣтства, проведеннаго въ этой средѣ,
исполненной поэзіи и тихой грз'сти. Старыя монахини, изгнанныя изъ
монастырей во время Революціи и сдѣлавшіяся школьными
учительницами, выучили ее читать и произносить наизусть латин-
скіе псалмы. Она заучила всѣ церковныя нѣснопѣнія; нозднѣе,
вникая въ эти старинные тексты и сравнивая ихъ съ француз-
скимъ и итальянскимъ переводами, она невольно згсвоил:а себѣ
латинскій языкъ, хотя и не изучала его систематически. Тѣмъ

170
ВОСПОМПНАНІЯ ДѢТСТВА π юности.
не менѣе ея воспнтаніе поневолѣ осталось бы весьма неполнымъ,
если бы не счастливый случай, который ей представился въ ли-
дѣ одной учительницы, стоявшей гораздо выше тѣхъ, которыя
занимались преподаваніемъ до того времени. Знатныя фамиліи
Трегье возвратились изъ изгнанія совершенно разорившимися.
Одна дѣвушка, принадлежавшая къ аристократическому
семейству и получившая воспитаніе въ Англіи, начала давать уроки.
По' своимъ вкусамъ и пзящнымъ манерамъ она выдѣлялась
между всѣми; она оказала глубокое вліяніе на мою сестру и
оставила въ душѣ ея неизгладимое воспоминаніе.
Несчастія, встрѣтившія ее съ юныхъ лѣтъ, еще болѣе
усилили въ духѣ ея склонность къ сосредоточенной
жизни,—склонность, которая была у нея врожденной. Нашъ дѣдъ съ
отцовской стороны принадлежалъ къ тому роду моряковъ и крестьянъ,
который населяетъ страну Гоэло. Овоимъ рабочимъ судномъ
онъ успѣлъ скопить небольшой капиталъ и поселился въ
Трегье. Отецъ нашъ служилъ въ республиканскомъ флотѣ. По-
слѣ морскихъ несчастій того времени, онъ снарядилъ на свой
счетъ нисколько кораблей и затѣмъ незамѣтно увлекѳя
крупными коммерческими предпріятіями. Это было крупной ошибкой съ
его стороны. Простодушный человѣкъ онъ совершенно не былъ
способенъ къ торговой деятельности и плохо велъ свои счета;
его безпрестанно останавливала та своеобразная робость,
которая дѣлаетъ изъ моряка настоящаго ребенка, и вотъ тотъ ма-
ленькій. капиталъ, который онъ унаслѣдовалъ отъ отца, день за
днемъ зтходилъ въ какую-то бездонную бездну. Ообытія 1815 года
вызвали коммерческій кризисъ, который оказался для него смер-
тельнымъ. Его нѣжное и чувствительное сердце не выдержало
тяжелыхъ испытаній; жизнь его таяла незамѣтно. Моя сестра
видела ежечасно, какъ глубоко терзаютъ заботы и несчастья это
доброе «кроткое сердце, увлеченное ошибкой въ совершенно
чуждую ей область. Она созрѣла преждевременно въ этой суровой
школѣ испытанія. Въ возрастѣ двѣнадцати лѣтъ это была
серьезная дѣвушка, истомленная заботами, полная грустныхъ предчув-
ствій и тяжелыхъ думъ.
При возвращеніи изъ обычнаго долгаго плаванія по нашимъ
холоднымъ, печальнымъ морямъ отецъ испыталъ послѣдній про-
блескъ радости: въ февралѣ 1823 года явился на свѣтъ я.
Рождение маленькаго братца было великимъ утѣшеніемъ для моей
сестры. Она привязалась ко мнѣ со всѣмъ пыломъ робкаго и
нѣжнаго сердца, жаждущаго любви. Я вспоминаю теперь еще о
своей дѣтской тираніи, противъ которой ни разу она не
возмутилась. Когда, бывало, пріодѣвшись, она выходила изъ дому,
спѣша на собраніе своихъ сверстницъ-подругъ, я цѣплялся за
ея платье π упрашивалъ ее остаться дома; она возвращалась на-
задъ, сбрасывала свой праздничный нарядъ и оставалась со мною.
Какъ-то разъ она въ шутку пригрозила мнѣ, что умретъ,
если я не буду послушнымъ мальчпкомъ, и затѣмъ, упавши въ
кресло, представилась мертвой. Вѣроятно, тотъ ужасъ, который
я испыталъ, увидѣвъ свою подругу неподвижно лежащей предо
мною, былъ самымъ тяжелымъ впечатлѣніемъ въ моей жизни,

МОЯ СЕСТРА ГЕНРІЕТТа.
171
такъ какъ судьба не захотѣла, чтобы я присутствовалъ при ѳя
послѣднемъ вздохѣ. Внѣ себя я бросился къ ней π жестоко уку-
силъ ее за руку. Она испустила крпкъ, который еще теперь зву-
читъ у меня въ ушахъ. На обращенные ко мнѣ упреки, я отвѣ-
чалъ лишь словами: „Зачѣмъ же ты умирала? Ты и еще будешь
умирать!"
Въ іюлѣ 1828 года несчастія нашего отца завершились
страшной катастрофой. Однажды корабль, плывшій пзъ Сенъ-
Мало, вошелъ въ портъ Трегье безъ него. На разспросы всѣ
плывшіе на суднѣ отвѣчали, что уже нѣсколько дней, какъ они
не видали его. Цѣлый мѣсяцъ мать моя съ невыразимой тревогой
искала его повсюду; наконецъ, ей сообщили, что на берегу близъ
деревни Эрки, расположенной между Сенъ-Бріэ и мысомъ Фреэль,
найденъ трупъ человѣка. Оказалось, затѣмъ, что это былъ трупъ
нашего отца. Что послужило причиною его смерти? Сталъ ли онъ
жертвою случая, столь обычнаго въ жизни моряковъ? Забылся ли
онъ въ безконечномъ, неясномъ раздумьи, которое у бретонцевъ
такъ близко граничитъ со сномъ безъ пробужденія? Подумалъ-
ли онъ, что имъ вполнѣ заслуженъ покой? И, убедившись, что
онъ довольно боролся въ жизни, онъ сѣлъ на прибрежной скалѣ:
„Пусть она будетъ камнемъ моего покоя въ мірѣ вѣчностп; я
самъ избѣгалъ ее и теперь успокоюсь на ней". Мы не знаемъ
ничего. Его похоронили въ пескѣ; два раза въ день волны прп-
ходятъ сюда, и до сихъ поръ еще я не могъ поставить тамъ
надгробный камень, чтобы указать прохожему, кому я обязанъ
жизнью. Скорбь моей сестры была безпредѣльна. По характеру
она походила на отца и нѣжно любила его. Она никогда не
могла вспоминать о немъ безъ слезъ. Она была глубоко
убеждена, что его изстрадавшаяся душа окажется чистой и
праведной въ глазахъ Бога.
И.
Съ этихъ поръ бѣдность стала нашимъ удѣломъ. Мой братъ,
которому было 19 лѣтъ отъ роду, отправился въ Парижъ, чтобы
начать тамъ долгую Tpj-довую жизнь, которой суждено было
остаться безъ награды. Мы покинули Трегье, гдѣ пребываніе было
бы для насъ слишкомъ грустно, и отправились въ Ланніояъ, такъ
какъ тамъ у матери были родственники. Моей сестрѣ было
семнадцать лѣтъ. Она всегда была глубоко вѣрующей, и довольно
часто мечтала о томъ, чтобы сделаться монахиней. Помню, по
вечерамъ, зимою, она приводила меня въ церковь подъ своимъ
плащемъ; для меня не было бодьшаго удовольствія, какъ идти
съ нею по снѣжной дорогѣ, укрывшись уютно со всѣхъ сторонъ.
Не будь меня, она несомненно ушла бы въ монастырь, къ чему
влекли ее и ея образованіе, и релнгіозное настроеніе, и самая
ея бѣдность и отчужденность отъ всѣхъ. Въ особенности мысли
ея обращались къ обители св. Анны, въ Ланніонѣ, гдѣ заботились
о больныхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ занимались воспитаніемъ дѣву-
шекъ. Увы,—быть можетъ, она обрѣла бы вѣрнѣе свой покой,
если бы осуществилось это желаніе! Но она была слишкомъ
доброй дочерью и нѣжной сестрой, чтобы поставить свой покой

172
ВОСПОМИНАНИЕ ДЕТСТВА II ЮНОСТИ.
выше обязанностей, даже тогда, когда всѣ предразсудки вѣры,
которые она еще раздѣляла, склоняли ее къ этому. Съ этой
минуты она рѣшила, что первѣйшій долгъ ея—заботиться о моей
будущности. Какъ-то разъ, замѣтивъ нѣкоторую неловкость въ
моихъ движеніяхъ, она догадалась, что я старался робко скрыть
разорванное мѣсто на ветхомъ костюмѣ. Это вызвало у нея
слезы; видъ этого бѣднаго ребенка, осужденнаго на нищету,
сжалъ глубокой тоской ея любящее сердце. И она мужественно
вступила на путь жизненной борьбы, задавшись цѣлью
собственными силами заполнить ту пропасть, которую злая судьба отца
вырыла передъ нами.
Ручной трудъ, доступный молодой дѣвушкѣ, былъ для этого
слишкомъ недостаточнымъ. Профессія, къ которой она
обратилась, была едва ли не самой тяжелой. Было рѣшено возвратиться
въ Трегье, гдѣ она откроетъ школу. Изъ всѣхъ возможныхъ
положеній, которыя по собственному желанію могла бы занять
образованная бѣдная дѣвушка, восиитаніе женщинъ въ малень-
комъ провинціальномъ городкѣ, несомнѣнно, требовало самаго
большого мужества. Дѣло было въ первые годы послѣ револю-
ціп 1830 года. Въ глухихъ провинціальныхъ уголкахъ наступило
трудное время. Послѣ Реставрации аристократія почувствовала
вновь свою силу и смѣло устремилась по открытой дорогѣ.
Теперь она мстила за свое недавнее униженіе, уходя въ узкій
кругъ замкнутости и внося оскудѣніе въ область общественнаго
развптія. Всѣ легитимистскія семейства на виду у всѣхъ и съ
умысломъ довѣрили воспитаніѳ своихъ дѣтей лишь религіознымъ
общинамъ. Оредній классъ, не желая отстать отъ знати, началъ
поступать такимъ же образомъ. Моя сестра совершенно не была
способна къ тѣмъ житѳйскимъ ухищреніямъ, безъ которыхъ част-
ныя учебныя завѳденія почти не могутъ надѣяться на успѣхъ; и
вотъ ея бѣдная школа, куда она вносила столько чистаго чувства,
серьезности и знаній, была заброшена всѣми. Ея неизмѣнная
скромность, сдержанность и деликатность служили первыми
причинами неуспѣха. Находясь въ постоянной борьбѣ съ жалкими
предразсудками свѣта, будучи вынуждена возражать на самыя
нелѣпыя притязанія, эта благородная, возвышенная душа
изнемогала въ безысходной борьбѣ съ этимъ нравственно-павшимъ об-
ществомъ, у котораго Революція отняла лучшія качества,
которыя оно когда-то имѣло, не успѣвъ еще оказать на него
своего бяагодѣтельнаго вліянія.
Нѣкоторыя лица стояли выше общественныхъ предразсуд-
ковъ и сумѣли оцѣнить ее. Одинъ молодой человѣкъ, весьма
образованный и не раздѣлявшій мелочныхъ взглядовъ, такъ
широко господствующихъ въ провинціи съ тѣхъ поръ, какъ арис-
тократія исчезла или, въ этоху реакціи, пошла по пути лжи и
невѣжества, почувствовалъ къ ней глубокое уваженіе. Не смотря на
небольшое родпмое пятно на лицѣ, съ которымъ нельзя было
свыкнуться сразу, моя сестра отличалась въ эти годы чарующей
прелестью. Лица, которыя помнятъ ее лишь позже, когда
суровый климатъ успѣлъ изнурить ее, не могутъ представить
себѣ, какой томностью и нѣжностью дышали всѣ ея черты. Въ

МОЯ СЕСТРА ГЕНРІЕТТа.
173
гдазахъ ея свѣтплась необыкновенная доброта, а изящныя руки
были просто очаровательны. Предложеніе было уже сдѣлано,
деликатно были указаны и условія. Въ силу этлхъ условій она
должна была до нѣкоторой степени отдалиться отъ родной семьи,
для которой, какъ полагали, она достаточно уже потрудилась. Она
отказалась, хотя ясный и вѣрный взглядъ ея обращался съ спм-
патіей къ достоинствамъ человѣка, въ которомъ она находила
столько общаго съ собою. Она предпочла бѣдность богатств}',
которое не могутъ раздѣлить съ нею родные. Между тѣмъ по-
ложеніе ея становилось все болѣе и болѣе тягостнымъ. Плата
за ученіе вносилась такъ неисправно, что порою мы испытывали
сожалѣніе о жизни въ Ланніонѣ, гдѣ мы встречали больше любви
и сочувствія.
Тогда она рѣшила выпить чашу горести до дна. Одна изъ
нашихъ знакомыхъ, возвратившаяся недавно изъ Парижа,
сообщила ей о мѣстѣ надзирательницы, которое она можетъ
получить въ одномъ учебномъ заведеніи для дѣвшгь. Бѣдная дѣвуш-
ка должна была согласиться. Двадцати четырехъ лѣтъ отъ роду,
безъ покровительства, безъ совѣтовъ, она отправилась въ
чуждую ей среду, гдѣ ждали ее такія тяжелыя пспытанія.
Ея первые шаги въ Парижѣ были ужасны. Этотъ холодный,
тупой и безжалостный міръ, гдѣ у нея не было ни одной
подруги, казался ей безотрадной пустыней. Глубокая привязанность
къ своей родинѣ, семейному кругу и привычкамъ, которой
проникнуты всѣ бретонцы, пробудилась въ душѣ ея съ невыразимой
силой. Затерянная въ шумной толпѣ, гдѣ ея скромность дѣлала
ее для всѣхъ назамѣтной, въ высшей степени сдержанная въ
проявленіи своихъ чувствъ, она не умѣла завязать тѣхъ добрыхъ
связей, которыя такъ утѣшаютъ и поддерживаютъ насъ;
глубокая тоска по родинѣ овладѣла ею и начала подтачивать ея
здоровье. Самыя горкія минуты на чужбинѣ переживаетъ бретонецъ
въ первое время, когда ему кажется, что онъ покинутъ не
только людьми, но и самимъ Богомъ. Тяжелыя тучи заволакиваютъ
его горизонтъ. Его теплая вѣра въ участіе людей, его
благодушное настроеніе потрясены въ самомъ основаніи. Ему
кажется, что изъ чуднаго рая онъ вдругъ заброшенъ въ какой-то
леденящи и безотрадный адъ; все доброе, все прекрасное—чуждо
этого міра! Въ его душѣ невольно возстаютъ слова священнаго
псалма: „Какъ можемъ пѣть мы пѣснь Господу въ землѣ изгна-
нія!" Для довершенія несчастія, тѣ учрежденія, куда забросила
ее судьба въ первые годы, были недостойны ея. Представьте
сѳбѣ скромную молодую дѣвушку, еще ни разу не покидавшую
своего тихаго городка, свою мать, подругъ и вдругъ
очутившуюся въ одномъ изъ легкомысленныхъ пансіоновъ, гдѣ на каждомъ
шагу ея нравственныя убѣжденія непріятно поражались всѣмъ
окружающимъ, гдѣ со стороны директрисъ она видѣла лишь
поверхностные взгляды, безпечность и погоню за наживой.
Благодаря первымъ впечатлѣніямъ въ Парижѣ, она сохранила самое
нелестное мнѣніе о здѣшнихъ женскихъ пансіонахъ. Двадцать
разъ она принимала рѣшеніе покинуть городъ, и только ея :не-
побѣдимое мужество могло заставить ее остаться здѣсь.

174
ВОСПОМИНАНІЯ ДѢТСТВА II юности.
Однако, мало-по-малу ее оцѣнили. Ей было довѣрено
руководить занятіями въ учебномъ заведеніи, которое было
безупречно во всѣхъ отношеніяхъ; но на пути осуществленія своихъ
педагогическихъ взглядовъ она встрѣчала столько препятствій—
этой мелочности, неразлучной со всякимъ частнымъ учрежде-
ніемъ и всегда поддерживаемой въ виду жалкихъ выгодъ ихъ
собственниками,—что поневолѣ не могла со всею любовью отдаться
преподаванію. Она работала шестнадцать часовъ въ сутки и
старалась во всемъ подчиняться требованіямъ устава. Эти труды не
имѣлп на нее того дѣйствія, которое они могли бы оказать на
посредственную натуру. Вмѣсто того чтобы убить ея энергію,
они способствовали ея широкому умственному развитію. Она и
прежде отличалась своимъ образованіемъ; теперь же познанія ея
были прямо исключительны. Она изучала новѣйшія историческія
изслѣдованія и впослѣдствіи мнѣ стоило лишь сообщить ей
несколько разъясненій, и она вполнѣ могла оцѣнить самую тонкую
критику. Вмѣстѣ съ тѣмъ измѣнились и ея религіозные взгляды.
Историческая наука явно показала ей неудовлетворительность
всякаго догматическаго ученія, но религіозное чувство, бывшее
въ ней прпроднымъ даромъ—съ одной стороны, и результатомъ
первоначальнаго воспитанія—съ другой, было слишкомъ глубоко,
чтобы испытывать колебанія. Подобное умственное развитіе, быть
можетъ, явилось бы опаснымъ для другой женщины, но въ дан-
номъ случаѣ нельзя было бояться тлетворнаго вліянія; она
хранила свои знанія при себѣ. Культура ума имѣла въ ея глазахъ,
свою собственную цѣнность; никогда она не помыслила о томъ,
чтобы удовлетворить ею чувство человѣческаго тщеславія.
Благодаря ея настояніямъ, въ 1838 году я прибылъ въ Па-
рижъ. Воспитанникъ прекрасныхъ пастырей, руководившихъ въ
Трегье маленькой духовной школой, я рано началъ проявлять
склонность къ церковной карьерѣ. Успѣхи, которые я обнару-
живалъ здѣсь, приводили въ восторгъ мою сестру; она сообщила
объ этомъ почтенному и добрѣйшему д-ру Дескюре, состоявшему
врачемъ въ томъ учебномъ заведеніи, гдѣ она служила; это былъ
очень ревностный католикъ; въ литературѣ онъ извѣстенъ, какъ
авторъ книги „Лѣченіе страстей" (^Médecine des
passions). Дескюре отправился къ аббату Дюпанлу, который такъ
блестяще руководилъ въ это время приготовительной семина-
ріей св. Николая дю-Шардонне и сообщилъ ему, что въ моемъ
лицѣ онъ, вѣроятно, пріобрѣтетъ хорошаго ученика.
Возвратившись, онъ передалъ моей сестрѣ, что мнѣ предложена стипендія
въ семинаріи. Мнѣ было пятнадцать съ половиною лѣтъ. Моя
сестра, католическая вѣрованія которой уже начали колебаться,
смотрѣла съ нѣкоторымъ сожалѣніемъ на чисто-клерикальное
направление моего воспитанія. Но она умѣла цѣнить и уважать
дѣтскую вѣру. Никогда ни однимъ словомъ она не попыталась
отвлечь меня съ того пути, по которому я слѣдовалъ съ пол-
нымъ чистосердечіемъ. Она навѣщала меня каждую недѣлю; въ
это время она еще носила простую шерстяную шаль зелѳнаго
цвѣта, которою, бывало, въ Бретани прикрывала свое бѣдноѳ
платье. Это была по прежнему нѣжная и скромная молодая дѣ-

МОЯ СЕСТРА ГЕНРІЕТТа.
175
вушка, но уже дышавшая умомъ и энергіей, которые она прі-
обрѣла среди жизненныхъ невзгодъ π серьезныхъ занятій.
Учительская дѣятельность является настолько
неблагодарной для женщины, что сестра моя, проведя пять лѣтъ въ Пари-
жѣ и наживши чрезмѣрнымъ трудомъ не одну болѣзнь, стояла
еще далеко отъ намѣченной цѣлп, хотя, надо сказать, она
понимала слишкомъ широко свою задачу; другая на ея мѣстѣ
пришла бы въ отчаяніе. Отецъ оставплъ послѣ себя пасспвъ,
превосходивши! во много разъ цѣнность усадьбы, которая являлась
теперь единственной нашей собственностью. Но нашу мать
настолько всѣ любили и всякія дѣла въ этой доброй странѣ велись
такъ патріархально, что нп одинъ кредиторъ не подумалъ
требовать уплаты долговъ. По обоюдному согласію домъ оставался
за нами: мать погашала долги по частямъ, сколько могла и
когда могла. Сестра и слышать не хотѣла объ отдыхѣ, пока весь
старинный долгъ не будетъ уплаченъ вполнѣ. Такимъ образомъ,
когда въ 1840 году ей было сдѣлано предложеніе принять мѣсто
воспитательницы въ частномъ семействѣ въ Полыдѣ, она
согласилась. Предстояло, покинуть родину на много лѣтъ и быть
готовой къ самой тяжелой зависимости. Но покидая Бретань,
чтобы вступить въ шумный парижскій міръ, она сдѣлала гораздо
большее усиліе. Въ январѣ 1841 года она отправилась въ путь,
переѣхала черезъ Шварцвальдъ и снѣжныя поля южной Германіп,
присоединилась въ Вѣнѣ къ семейству, въ которомъ она
должна была жить, затѣмъ перебралась черезъ Карпаты и прибыла
въ замокъ Клеменцовъ, расположенный на берегу
Буга—печальное жилище, гдѣ ей пришлось десятплѣтнимъ опытомъ убѣдить-
ся, какъ горька разлука даже тогда, когда она является
искупительной жертвой высокаго долга.
На этотъ разъ, по крайней мѣрѣ, судьба вознаградила ее за
всѣ прежнія несправедливости, сблизивъ ее съ семействомъ,
которое я могу назвать съ удовольствіемъ; къ своему славному
историческому прошлому оно прибавило въ наше время новыя
черты благородства, сдѣлавшія имя его извѣстнымъ всѣмъ и
каждому: это было семейство графа Андрея Замойскаго. Любовь, съ
которой она могла отдаться исполнение своихъ обязанностей,
привязанность, которую она успѣла внушить своимъ тремъ
ученик амъ, счастье видѣть плоды своихъ трудовъ особенно въ ли-
цѣ княгини Цециліи Любомірской, которая, благодаря своему
возрасту, должна была дольше всѣхъ пользоваться ея руковод-
ствомъ, рѣдкое уваженіе, которое она сумѣла снискать со
стороны всѣхъ членовъ этого благороднаго семейства, не переста-
вавшаго и послѣ возвращенія ея во Францію прибѣгать къ ея
просвѣщеннымъ совѣтамъ, близость, которая установилась,
благодаря ея уму и правдивости, между нею π семействомъ, гдѣ
она жила,—все это заставило ее позабыть о своемъ грустномъ
положеніи гувернантки и суровомъ климатѣ, вредно вліявшемъ
на ея слабое здоровье. Она полюбила Польшу и проникнулась
глубокимъ уважѳніемъ къ польскому крестьянину, въ которомъ
она видѣла добрѣйшее существо, исполненное высокаго рели-
гіознаго чувства; по ея мнѣнію, польскіе крестьяне во многомъ
напоминаютъ брѳтонцевъ, но не обладаютъ ихъ энергіей.

176
ВОСПОМІІНАЩЯ Д'ВТСТВЛ и юности.
Путешествія ея по Германіи π Италіи способствовали
окончательной выработкѣ ея міровоззрѣнія. Нѣсколько разъ ей
случалось быть въ Варшавѣ, Вѣнѣ, Дрезденѣ. Венеція и Флоренщя
привели ее въ настоящій восторгъ. Но особенно подѣйствовалъ
на нее Римъ. Этотъ великій городъ, внушающій всегда столько
высокихъ мыслей, заставилъ ее понять яснѣе, что философскій
умъ неизбѣжно долженъ разграничивать релпгіозную основу отъ
ея внѣшнпхъ и временныхъ формъ. Она любила, вспоминая
слова Байрона, называть его „пріютомъ высокихъ думъ".
Подобно всѣмъ пностранцамъ, жившимъ тамъ, она даже начала
выказывать чувство снисхожденія къ тѣмъ наивностямъ и ребяче-
ствамъ, которыя порою проявляетъ въ наше время старое
папство.
Ш.
Въ 1845 году я покпнулъ семішарію св. Сульпиція.
Благодаря свободном}?- и искреннему направленію, которое господству-
етъ въ этомъ учрежденіи, я пріобрѣлъ серьезныя философскія
познанія; отъ этого мои религіозныя вѣрованія сильно
поколебались. И здѣсь Генріетта явплась моей поддержкой. Она раньше
меня вступила на новый путь; ея католическія вѣрованія исчезли
совершенно; но она всегда остерегалась оказать на меня хотя
малѣйшее вліяніе съ этой стороны. Когда я сообщилъ ей о сво-
ихъ мучительныхъ сомнѣніяхъ, о своемъ рѣшеніи бросить
карьеру, гдѣ безусловная вѣра является нравственяымъ долгомъ, она
была очень обрадована ?тимъ и предложила мнѣ свою помощь.
Я вст}гпалъ въ жизнь двадцатптрехлѣтнимъ юношей закаленнымъ
въ областп мысли, но полнымъ новичкомъ и невѣждой въ жи-
тепскпхъ дѣлахъ. У меня не было буквально ни одного
знакомства; мнѣ не хватало даже той доли опытности, которой облада-
етъ всякій четырнадцатилѣтній мальчпкъ. Я не былъ даже бак-
калавромъ. Мы рѣпшли, что прежде всего необходимо
подыскать въ Парижѣ урокъ за столъ π квартиру; въ такомъ случаѣ
я могъ бы имѣть достаточно свободнаго времени для собствен-
ныхъ занятій. Она прислала мнѣ тысячу двѣсти франковъ; эти
деньги должны былп служить для меня поддержкой въ первое
время. Эта тысяча франковъ явилась краеугольнымъ камнемъ
моей жизни. Я до нпхъ не дотронулся, но они дали мнѣ
душевное спокойствіе, столь необходимое при занятіяхъ, и избавили
меня отъ непосильныхъ трудовъ, подъ тяжестью которыхъ я бы
палъ. Ея милыя письма въ эту решительную эпоху моей жизни
служили для меня поддержкой и утѣшеніемъ.
Между тѣмъ какъ я боролся въ Парижѣ съ различными
затруднениями, которыя еще больше усиливались благодаря моей
полнѣйшей житейской неопытности, ея здоровье все болѣе и бо-
лѣе страдало подъ вліяніемъ суровыхъ польскихъ зимъ.
Хроническое страданіе гортани настолько развилось, что въ 1850 году
возвращение на родину было признано необходимыми Впрочемъ,
намѣченная ею задача была уже исполнена; долги отца были
уплачены, маленькая усадьба, оставшаяся послѣ него, находилась

МОЯ СЕСТРА ΓΕΗΡΙΕΤΤΑ.
177
въ лолномъ распоряжении матери; братъ, благодаря своему
труду, добился положенія, которое могло обѣщать въ будущемъ
полное обезпеченіе. Намъ пришла въ голову мысль поселиться вмѣ-
стѣ. Въ сентябрѣ 1850 года я отправился навстрѣчу ей въ Бер-
линъ. Десять лѣтъ жизни на чужбпнѣ совершенно измѣнили ее.
На лбу преждевременно появились старческія морщины; когда
она въ послѣдній разъ прощалась со мною въ пріемной комнатѣ
сѳминаріи св. Николая, она еще дышала очаровательной красотой;
теперь же на лицѣ ея отражалось лишь чудное выраженіе
сердечной доброты.
Тогда-то началась для насъ та тихая жизнь, воспоминаніе о
которой вызываетъ у меня невольныя слезы. Мы наняли
скромную квартирку въ глубинѣ сада, недалеко отъ Val-de-Grâce. 1) Мы
жили въ полнѣйшемъ уединеніи. Сестра не имѣла знакомствъ и
не старалась ихъ завести. Наши окна выходили въ садъ Кар-
мелитокъ на улидѣ Анфэръ. Жизнь этихъ затворницъ
направляла, такъ сказать, ея собственную жизнь въ тѣ долгіе часы,
которые я проводилъ въ Національной Библіотекѣ, и служила для
нѳя ѳдинственнымъ развлеченіемъ. Она относилась къ моимъ за-
нятіямъ съ необычайнымъ уваженіемъ. По вечерамъ она по дѣ-
лымъ часамъ просиживала рядомъ со мною, сдерживая дыхавіе,
чтобы не помѣшать моей работѣ; дверь между ея и моей
комнатой была постоянно открыта,—ей не хотѣлось ни на минуту
упускать меня изъ виду. Она проникалась ко мнѣ такой глубокой,
такой сердечной привязанностью, что довольствовалась однимъ
чувствомъ взаимности, которою дышали всѣ наши мысли. Она,
проявлявшая прежде столько требовательности и ревности въ
своей любви, теперь довольствовалась несколькими минутами въ
день, вѣря, что вся моя любовь принадлежитъ ей. Благодаря ея
строгой экономіи, наше маленькое хозяйство шло прекрасно, не
смотря на самыя ограниченный средства, и на немъ даже лежала
печать какой-то суровой прелести. Наши мысли были настроены
совершенно одинаково, такъ что порою не было даже
необходимости передавать ихъ другъ другу. Наши взгляды на міръ, на
Божество были тождественны. Ни малѣйшій оттѣнокъ мыслей,
которыми я былъ занятъ въ это время, не ускользалъ отъ нея.
По многимъ вопросамъ новѣйшей исторіи, которую она изучала
въ источникахъ, ея взгляды стояли выше моихъ. Планъ моей
будущей деятельности, стремленіе къ полнѣйшей искренности,—
цѣль, которую я ставилъ предъ собою,—все это является плодомъ
нашего взаимнаго сознанія; и если бы я измѣнилъ себѣ въ этомъ
отношеніи, она явилась бы предо мною, какъ другая половина
моего духов наго существа, чтобы напомниіь мнѣ о моемъ долгѣ.
Такимъ образомъ ея участіе въ моей творческой работѣ
было весьма значительно. Она являлась для меня незамѣнимымъ
секретаремъ; переписывая мои работы, она усваивала ихъ такъ
глубоко, что я всегда могъ свободно положиться на нее, какъ на
живой конспектъ своихъ собственныхъ мыслей. Я весьма обязанъ
*) Старинный монастырь фельянтинокъ; въ настоящее время военный
госпиталь.

178
ВОСПОМИНАНІЯ Д'ВТСТВА и юности.
ой выработкой слога. Все написанное мною она прочитывала въ
корректурѣ; обладая тонкимъ критическимъ сужденіемъ и вку-
сомъ она находила въ моихъ работахъ небрежности, которыхъ я
не замѣчалъ до тѣхъ поръ. Она усвоила себѣ замѣчательный
пріемъ изложенія мыслей, чѣмъ она всецѣло была обязана старин-
нымъ авторамъ; слогъ ея отличался такой ясностью и чистотой, что,
вѣроятно, послѣ писателей Портъ-Рояля, никто непредлагалъ болѣѳ
совершенныхъ образцовъ. Это заставляло ее быть суровымъ крити-
комъ: она мало сочувствовала съ этой стороны современнымъ писа-
телямъ; когда она прочитала однажды статьи, написанныя мною до
нашего свиданія въ Парижѣ и не дошедшія до нея въ Польшу,
онѣ понравились ей лишь наполовину. Будучи согласна съ ихъ
общимъ направленіемъ и полагая, съ другой стороны, что, дѣлясь
своими задушевными мыслями, каждый долженъ выражаться съ
полной свободой, она тѣмъ не менѣе находила форму ихъ невы-
работанной и некрасивой; въ одномъ мѣстѣ она видѣла излишнюю
рѣзкость или грубость въ выраженіи, въ другомъ—небрежное
отношеніе къ законамъ языка. Она убѣдила меня въ томъ, что
можно прекрасно выразить свою мысль простымъ, правильнымъ
языкомъ образцовыхъ писателей; что всякія стилистическія
новшества и напыщенные образы всегда указываютъ или на
неуместную претензію, или на полное незнакомство съ богатствами
языка. Со времени нашей дружбы въ моихъ писательскихъ пріѳ-
махъ произошло глубокое измѣненіе. Излагая свои мысли, я при-
выкъ заранѣе надѣяться на ея указанія; употребляя порою
смелые образы, я думалъ о томъ, какое впечатлѣніе произведутъ
они на нее, и заранѣе готовъ былъ пожертвовать ими, если она
только потребуетъ. Съ тѣхъ поръ, какъ ея нѣтъ, этотъ
умственный процессъ является для меня подобно мучительному ощу-
щенію чѳловѣка, у котораго ампутировали важную часть тѣла и
который по привычкѣ обращается къ ней. Она была органомъ
моей духовной жизни; вмѣстѣ съ нею сошла въ могилу часть
моего собствѳннаго существа.
Во всей области нравственныхъ воззрѣній мы стали въ концѣ
концовъ смотрѣть одними и тѣми же глазами, чувствовать однимъ
и тѣмъ же сердцемъ. Ей такъ близка была работа моей мысли,
что почти всегда она заранѣе сообщала мнѣ, что я хотѣлъ ей
высказать; идея возникала въ умѣ нашемъ въ одно и то же
мгновение. Но въ одномъ отношеніи она стояла гораздо выше меня.
Въ сердечныхъ стремленіяхъ я еще искалъ тогда матеріалъ для
интересныхъ споровъ или для изученія искусства; для нея же
ничто не омрачало чистоту ея внутренняго единенія съ добромъ.
Ея религія правды не выносила ни малѣйшѳй нестройной ноты.
Въ моихъ сочиненіяхъ ее нѳпріятно поразила одна
черта—чувство ироніи, которое невольно овладѣвало мною и которое я при-
мѣшивалъ къ самымъ возвышеннымъ вѳщамъ. Я никогда не
страдалъ и находилъ, что въ безобидной шуткѣ, вызванной
людской слабостью или тщеславіѳмъ, заключается своего рода фило-
софія. Эта черта непріятно поражала ее; мало-по-малу я оставилъ
старую привычку. Теперь я вижу ясно, что она была вполнѣ
права. Доброта должна быть скромной; всякая насмѣшка дредпо-

МОЯ СЕСТРА ГЕНРІЕТТА.
179
лагаетъ въ человѣкѣ чувство тщеславія и самолюбія, π потому
эта черта крайне непріятна.
Ея религія достигла высшей степени чистоты; она
безусловно отвергала сверхъестественныя явлѳнія, но по прежнему
питала возвышенную любовь къ христіанству. Нельзя, однако,
сказать, чтобы ей нравился протестантизмъ, даже въ самомъ широ-
комъ своемъ развитіи. Она сохранила прелестныя воспоминанія о
католической церкви, ея торжественныхъ пѣснопѣніяхъ, благо-
честивыхъ обрядахъ, съ которыми она сжилась сердцемъ съ пер-
выхъ дней своего дѣтства. Это была святая, но не потому, что
она вѣрила въ догматы или строго придерживалась какпхъ-либо
уставовъ. Приблизительно за мѣсяцъ до ея смерти, сидя на тѳр-
расѣ нашего дома въ Хазирѣ вмѣстѣ съ уважаемымъ докторомъ
Гальярдо, мы вели бесѣду на религіозную тему. Она склоняла
меня къ признанію Божества, живущаго въ нашемъ сѳрдцѣ, π
чисто-идеальнаго безсмертія души; я невольно поддавался ея
настроенно. Она не была деистомъ въ пошломъ смыслѣ этого слова
и не хотѣла, чтобы религія превратилась въ чпсто-отвлеченноѳ
представленіе. Въ жизни, во всякомъ случаѣ, все для нея было
ясно: „Да",—обратилась она къ намъ:—„въ послѣдній часъя буду
утѣшаться мыслью, что совершила столько добра, сколько была
въ силахъ совершить; быть можетъ, въ мірѣ лишь это одно
достойно вниманія".
Любовь къ природѣ служила для нея источникомъ самыхъ
чистыхъ наслаждений. Бывало одинъ взглядъ на ясное небо,
сіяніе солнца, цвѣтокъ въ долпнѣ приводили ее въ настоящий
восторгъ. Она прекрасно понимала идеалистическое направлѳніе
великихъ итальянскихъ художниковъ; никогда она не могла
привыкнуть къ грубому или рѣзкому характеру того искусства,
которое стремится не къ красотѣ, а къ чему-то иному. Случайныя
обстоятельства дали ей возможность пріобрѣсти рѣдкое
знакомство съ исторіей искусства въ средніѳ вѣка. Она составила всѣ
примѣчанія къ моей статьѣ о состояніи изящныхъ искусствъ въ
ХІУ вѣкѣ; эта статья войдетъ въ XXIV томъ Исторіи
французской литературы. Для этой цѣли она съ замѣчателъ-
нымъ терпѣніемъ и тщательностью пересмотрѣла громадныя ар-
хеологическія коллекціи, собранныя въ послѣднія пятьдесятъ
лѣтъ, обращая вниманіе на все, что относилось къ нашему
вопросу. Высказываемые ею взгляды отличались замѣчательной
вѣрностью, и мнѣ почти всегда приходилось лишь слѣдовать ея
мнѣнію. Для полнѣйшаго выясненія вопроса мы вмѣстѣ
предприняли иутешествіе въ тѣ области, гдѣ получило развитіе
готическое искусство—Вексенъ, Валуа, Бовуази, Нуайонъ, Ланъ и
Реймсъ. Она интересовалась этими изслѣдованіями и проявляла
при этомъ необыкновенную деятельность. Ея идеаломъ являлась
трудовая, безвѣстная жизнь въ кругу дорогихъ лицъ. Она любила
повторять слова Ѳомы Кемпійскаго: in angello, cura НЪѳПо1)·
Въ этихъ.тдхихъ трудахъ она проводила долгіе часы. Мысль ѳя
совершенно прояснялась и сердце ея, обыкновенно исполненное
тревоги, приходило въ безмятежный покой.
*) Наединѣ, съ книжкой въ рукахъ.

180
ВОСПОМИНАНІЯ ДЕТСТВА И ЮНОСТИ.
Она обладала замѣчательной способностью къ труду.
Бывало, по цѣлымъ днямъ она просиживала на одномъ и томъ же
мѣстѣ, не желая оторваться отъ начатой работы. Она принимала
участіе въ редактированіи педагогическихъ журналовъ, въ
особенности въ томъ журналѣ, который издавала ея подруга m-lle
Ульякъ-Тремадеръ. Она никогда не подписывала своего имени;
обладая такою скромностью, она могла, конечно, пріобрѣстп ува-
женіе лишь со стороны небольшого кружка лицъ. Испорченный
вкусъ господствуетъ въ болыпинствѣ французскнхъ сочиненій,
предназначенныхъ для женскаго образованія; поэтому работа ея
не обѣщала ей ни нравственнаго удовлетворенія, ни надежды на
успѣхъ въ публикѣ. Она принимала участіе въ журналѣ лишь
потому, что желала оказать содѣйствіе своей старой, больной по-
другѣ. Вся свѣтлая личность ея отражалась въ ея письмахъ. Она
писала ихъ замечательно хорошо. Ея путёвыя замѣтки также
превосходны. Я вполнѣ довѣрилъ ей описаніе нашего путешествхя
на Востокъ, въ той его части, гдѣ рѣчь не идетъ о научныхъ
пзысканіяхъ; увы! все, что я вѣрилъ ей, погибло вмѣетѣ съ нею.
Въ ея бумагахъ я нашелъ кое-что, и все это прекрасно.
Надеемся со временемъ напечатать эти замѣтки, дополнивъ ихъ ея
письмами. Затѣмъ мы напечатаемъ разсказъ ея о великихъ мор-
скихъ путешествіяхъ XV и XVI столѣтій. Она много и серьезно
работала надъ этпмъ сочиненіемъ; очень рѣдко можно встрѣтить
въ дѣтской литерат}трѣ такую тонкую критику. Она ничего не
дѣлала наполовину; ея добросовѣстность .ясно проглядывала въ
этой любви къ солидному и точному знанію.
Она совсѣмъ не обладала такъ называемымъ остроуміемъ,.
если разумѣть подъ этимъ особую поверхностную шутливость
на французский образецъ. Она никогда не насмѣхалась ни надъ
кѣмъ. Она ненавидѣла всякое издевательство, видя въ немъ
жестокость сердца. Я вспоминаю одинъ случай во время
путешествхя на богомолье въ южной Бретани: всѣ ѣхали на лодкахъ;
впереди насъ плыла другая лодка, гдѣ сидѣли бѣдныя дамы, которыя,.
желая казаться красивѣе, одѣлись съ претензіей на изящество,
но очень безвкусно. Лица, съ.которыми мы находились, смѣя-
лись надъ ними; дамы это замѣтили. Я посмотрѣлъ на сестру и
увидѣлъ, что она плачетъ: встрѣтить глупой насмѣшкой добрыхъ
жѳнщинъ, которыя на короткое мгновеніе позабыли о житейскихъ
невзгодахъ и пріодѣлисьвъ непривычный костюмъ,—бытьможетъ,
изъ уважения къп^бликѣ,—казалось ей варварствомъ, Въ ея гла-
захъ человѣкъ, вызывающій смѣхъ, достоенъ лишь сожалѣнія;
съ этихъ поръ она всегда стояла за обиженнаго противъ того,
кто надъ нимъ насмѣхался.
Въ этомъ причина ея холоднаго отношенія къ свѣту и ея
молчаливости въ обыденныхъ разговорахъ, почти всегда проникну-
тыхъ одною насмѣшкой и легкомысліемъ. Она состарилась раньше
времени, къ тому же имѣла привычку своимъ старомоднымъ
платьѳмъ и манерами еще болѣе усиливать это впечатлѣніѳ. У
нея была своего рода религія печали; она пользовалась малѣйшимъ
мотивомъ грусти, лелѣяла и берегла его. Она сжилась со своимъ
грустнымъ настроеніемъ и находила въ немъ даже нѣкотррую

МОЯ СЕСТРА ГБНРІЕТТА.
181
прелесть. Вообще, въ обычномъ кругѣ ее не понимали, находя
въ ней какую-то неуклюжесть π нерешительность. Ей могло
нравиться лишь то, что было проникнуто истинной добротой.
Всѣ ея чувства дышали правдой и глубиной, она не была
способна относиться къ чему-нибудь небрежно. Напротпвъ, люди
простые, крестьяне, находили въ ней чарующую доброту, и всѣ тѣ,
которые имѣли случай стать къ ней въ болѣе блпзкія отношенія,
скоро убѣждались, какая это возвышенная и рѣдкая душа.
Иногда къ ней возвращалась чарующая прелесть женщины;
она опять становилась молодой дѣвушкой, почти съ улыбкою
встрѣчая жизнь; казалось, что между нею и міромъ пала
разделявшая ихъ завѣса. Эти мимолетные приливы женской томности,
тихій отблескъ цвѣтущей молодости дышали какой-то нѣжной
грустью. Въ этомъ отношеніи она стояла выше тѣхъ, которыя,
замкнувшись въ своемъ угрюмомъ долгѣ, бѣгутъ отъ міра и
всѣхъ его радостей, слѣдуя строгому завѣту мистиковъ. Она
любила жизнь и умѣла цѣнить ее; она могла встрѣяать съ улыбкою
женскій нарядъ, женское кокетство, какъ встрѣчаютъ улыбкой
прелестный цвѣтокъ. Она не бросила че.товѣческой природѣ
этотъ яростный возгласъ христіанскаго аскетизма—abrenuntio
t i b i ! г) Добродетель не являлась для нея суровымъ и тягостнымъ
долгомъ; у нея она являлась сердечной склонностью любящей
души ко всему доброму и прекрасному; она служила Богу не изъ
страха или трепета передъ нпмъ.
Такъ жили мы шесть лѣтъ возвышенной чистой жизнью.
Мое положеніе все это время было весьма скромно; но она сама
желала этого. Она бы не позволила мнѣ, если бы даже я захо-
тѣлъ это, пожертвовать малѣйшей долей независимости ради
внѣшнихъ успѣховъ. Ея твердаго рѣшенія не могли поколебать
даже несчастія, внезапно разразившаяся надъ нашимъ братомъ π
повлекшія за собою потерю всѣхъ нашихъ сбережений. Если бы
сдѣлалось необходимымъ, она ради меня снова отправилась бы
на чужбину. Боже мой! совершилъ ли я все, что могъ, чтобы
доставить ей счастье? Съ какой горечью я упрекаю'теперь себя,
что не открывалъ предъ нею все свое сердце, не сообщалъ ей
безпрестанно, какъ я люблю ее, слишкомъ поддавался своей
склонности молчаливо уходить въ самого себя, не посвящалъ ей
одной каждый свободный часъ! Ахъ! если бы я могъ
возвратить назадъ хотя единый мигъ, который я провелъ, не думая о
ея счастьи!.. Но—призываю въ свидетели ея прекрасную душу!—
она всегда жила въ глубинѣ моего сердца, она одна царила надъ
моей духовной жизнью, какъ нецаридъ никто и никогда, она была
источникомъ всѣхъ моихъ радостей и печалей... Если я грѣшилъ
противъ нея, то лишь благодаря своей замкнутости на которую
не должны обращать вниманія лица, близко знающія меня, и
благодаря чувству глубочайшаго благоговѣнія, которое заставило
меня избѣгать въ обращеніи съ нею всего того, что могло бы
показаться оскорбленіемъ ея святости. Она сама въ отношѳніи
ко мнѣ руководилась подобнымъ же чувствомъ. Продолжитѳль-
*) Отрекаюсь отъ тебя!

182
ВОСПОМИНАНГЛ ДЪТСТВА и юности.
ное клерикальное воспптаніе, четыре года, проведенные въ бе-
зусловномъ одпночествѣ, наложили на меня глубокій слѣдъ; ея
же сдержанность и деликатность мѣшали ей бороться съ этой
чертой моего характера.
IV.
Моя житейская неопытность и особенно мое полное
незнакомство съ тѣмъ глубокимъ различіемъ, которое существуете,
между сердечнымъ міромъ мужчины и женщины, заставили меня
принять отъ нея жертву, которая была бы не по силамъ всякой
другой женщинѣ. Чувство долга, которое я питалъ къ своей
подругѣ было слпшкомъ глубоко, чтобы мнѣ могло придти въ
голову перемѣннть безъ ея согласія образъ нашей жпзни. Но она
сама со сврйственнымъ ей благородствомъ сердца постаралась
.меня предупредить. Съ первыхъ же дней нашей общей жизни,
она настойчиво убѣждала меня жениться. Она часто возвращалась
къ этой мысли; она даже, безъ моего вѣдома, вела переговоры
съ однимъ изъ нашихъ друзей о бракѣ, намѣченномъ ею; этотъ
бракъ, впрочемъ, не состоялся. Иниціатива, принятая ею въ этомъ
дѣлѣ, склонила меня невольно къ глубокой ошпбкѣ. Я искренно
думалъ, что она съ радостнымъ серддемъ приметъ вѣсть, если я
сообщу ей въ одинъ прекрасный день, что нашелъ себѣ не-
вѣсту, достойную стать ея подругой. Слушая ея совѣты, я со-
всѣмъ не предполагалъ, что намъ предстоитъ разлука. Я всегда
думалъ, что она по прежнему останется для меня дорогой и
милой сестрой, неспособной внести въ нашу взаимную жизнь хотя-
бы тѣнь огорченія, или обидѣться, видя мою любовь къ другой
женщинѣ, такъ какъ она могла быть глубоко увѣренной въ моей
привязанности къ ней. Теперь я вижу огялбочность такого
представления. Женщина любитъ не такъ, какъ мужчина; ея страсть
исключительна и ревнива; она не допускаетъ естественнаго раз-
личія между любовью къ разпымъ лицамъ. Но мнѣ можно было
простить; я впалъ въ заблужденіе благодаря своему крайнему
простодушію, а отчасти благодаря ей. Въ самомъ дѣлѣ, не
обманулась ли она сама въ своемъ мужествѣ? Думаю, что да, Когда
бракъ, о которомъ она мечтала, не состоялся, она почувствовала
сожалѣніе, хотя по нѣкоторымъ лричинамъ этотъ планъ уже пе-
ресталъ ей нравиться. Кто разгадаетъ тайну жѳнскаго сердца?
Испытаніе, навстрѣчу которому она сама спѣшила, сдѣлалось
для нея невыносимымъ, когда ей предложили его другіе. Она
сама захотѣла выпить чашу горечи, приготовленной ея
собственными руками; а теперь она стояла въ нерѣшительности предъ
тою чашей, которую я самъ ей предлагалъ, хотя я употребилъ все
свое искусство, чтобы сдѣлать напитокъ пріятнѣе. Вотъ каково
посяѣдствіѳ излишней мягкости сердца! Этотъ братъ и сестра,
такъ нѣжно любившіе другъ друга, невольно дошли до того, что
перестали бѳсѣдовать съ прежней искренностью, начали ставить
безсознатѳльно ловушки другъ другу, не узнавая прежней
дружбы. Это были горькія минуты въ нашей жизни. Какъ грустны
были эти страданія любви! Когда она говорила мнѣ, что, совѣтуя

МОЯ СЕСТРА ГЕНРІЕТТА.
183
мнѣ женитьбу, она хотѣла лишь испытать меня, насколько она
близка для меня; когда она заявляла мнѣ, что день моего союза
съ другою будетъ днемъ ея отъѣзда,—сердце мое обливалось
кровью. Но можно ли сказать, что чувство, переживаемое ею,
было очень просто, что она действительно хотѣла поставить
препятствіе на пути моихъ желаній? Конечно, нѣтъ,—это была
душевная буря, страстные порывы глубоко-любящаго сердца. Со
дня знакомства ея и m-lle Корнеліи Шефферъ, обѣ
почувствовали другъ къ другу чувство симпатіп, которое впослѣдствіи
привело къ такой нѣжной дружбѣ. Возвышенная личность Арн
Шефферъ подкупала и очаровывала ее. Она понимала, что здѣсь
нѳ можетъ быть мѣста для обычной мелочности и жалкихъ
условностей свѣта. Она желала этого брака; но въ послѣднюю
минуту въ ней проявилась женщина; она уже больше не имѣла
силъ желать его осуществленія.
Наконецъ, я счелъ необходимымъ покончить съ этой
мучительной борьбой. Вынужденный выбирать между двумя
привязанностями, я рѣшилъ всѣмъ пожертвовать старой любви, къ кото-
той влекло меня чувство долга. Я сообщилъ m-lle Шефферъ, что
больше не увижу ея, если сердце моей подруги не переста-
нетъ томиться и плакать. Это было вечеромъ; возвратившись
домой, я передалъ сестрѣ свои слова. Тогда въ душѣ ея
пробудилась новая борьба, совѣсть начала укорять ее, что она препят-
ствуетъ моей любви, которую раньше сама ободряла. На слѣ-
дующій день рано утромъ она поспѣшно отправилась въ
семейство Шефферъ; она провела нѣсколько часовъ съ моей невѣстой;
онѣ плакали вмѣстѣ; обѣ разстались съ радостными лицами,
прежними подругами. Дѣйствительно все было общее у насъ какъ до
моей женитьбы, такъ и послѣ. Благодаря ея экономіи мы легко
устроили наше новое хозяйство. Безъ нея я, пожалуй, не
справился бы со своими новыми обязанностями. Мое довѣріе къ ея
добротѣ было такъ безпредѣльно, что я совсѣмъ не замѣчалъ
тогда наивности своего поведенія.
Вспышки старой борьбы долго еще продолжались; нерѣдко
въ сердцѣ ея пробуждался жестокій и очаровательный демонъ
женской любви и ревности, страстныхъ порывовъ и слезъ тихаго
раскаянія. Нерѣдко въ ея грустныхъ рѣчахъ звучало желаніе
уйти изъ того семейнаго круга, гдѣ она становится безполез-
ной, какъ думалось ей въ минуты скорби. Но это были послѣд-
ніе слѣды тяжелаго сновидѣнія, которые мало-по-малу исчезли.
Деликатность и сердечная отзывчивость той, которая стала ея
сестрой и подругой, одержали полную побѣду. Если случайно
мы обмѣнивались упреками, очаровательное вмѣшательство Кор-
неліи, ея природная веселость и доброта превращали наши слезы
въ· улыбку счастья и мы втроемъ падали другъ другу въ объятья.
Умъ и сердечная правдивость, которыя проявляли эти двѣ
женщины въ минуты борьбы подъ вліяніемъ самаго деликатнаго
чувства человѣческой природы, приводили меня въ восторгъ. ÎT
даже начиналъ благословлять горькія минуты, которыя
оканчивались такимъ прелестнымъ проявленіемъ любви. Иногда мнѣ
казалось, что действительно осуществляется моя наивная надежда ви-

184.
ВОСПОМІІНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
дѣть когда-нибудь, какъ другая женщина доставитъ ей полное
счастье и внесетъ въ ея жизнь чувство бодрости и веселости;
самъ я не сумѣлъ бы это сдѣлать. Мнѣ просто
покровительствовало счастье; я дѣлалъ глупости, а между тѣмъ все кончалось
прекрасно, и я пожпналъ сладкіе плоды своего безразсудства.
Рожденіе маленькаго Ари изгладило послѣдніе слѣды ея
слезъ. Ея привязанность къ ребенку превратилась въ настоящее
обожаніе. Материнское чувство, такъ долго искавшее себѣ
исхода, нашло естественное удовлетвореніе* Ея кротость,
неистощимое терпѣніе, любовь ко всему простому, не злобному внушали
ей чувство необычайной нѣжности къ дѣтямъ. Это былъ своего
рода религіозный культъ, гдѣ ея грустное сердце находило без-
конечное счастье. Когда родился у насъ второй ребенокъ дѣ-
вочка,—которая умерла черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, — она не
разъ повторяла мнѣ, что эта малютка явилась на свѣтъ ей на
смѣну. Она любила говорить о смерти и находила въ ней много
прелести: „Вы увидите, дорогіе",—обращалась она къ намъ:—
,?что цвѣточѳкъ, потерянный нами, оставитъ по себѣ чудесный
ароматъ". Образъ этой малютки долго былъ для нея священнымъ.
Такимъ образомъ раздѣляя своей отзывчивой душой всѣ наши
радости и печали, она, наконецъ, начала считать своей
собственной жизнью жизнь нашего семейнаго круга. Однимъ изъ самыхъ
великихъ нравственныхъ утѣшеній я считаю то, что въ лицѣ
этихъ двухъ женщпнъ, которыхъ судьба послала мнѣ въ жизни,
я могъ видѣть совершеннѣйшій образецъ сомоотверженія и чи-
стѣйшей любви. Онѣ любили другъ друга отъ всего сердца, и въ
настоящую минуту я могу утѣшаться мыслью, что вмѣстѣ со
мною груститъ другая душа, почти такъ же, какъ я. Каждая изъ
нихъ занимала особое мѣсто въ моемъ сердцѣ, безраздѣльно и
не исключая другъ друга. Каждая изъ нихъ была въ нѣкоторомъ
смыслѣ для меня * всѣмъ. За нѣсколько дней до своей смерти,
какъ бы предчувствуя свою близкую кончину, сестра обратилась
ко мнѣ со словами, изъ которыхъ было видно, что старая рана
совершенно зажила и что отъ прежнихъ горестей осталось одно
лишь воспоминаніѳ.
Y.
Когда въ маѣ 1860 года императоръ Наполѳонъ прѳдло-
жилъ мнѣ научную поѣздку въ древнюю Финикію, она вмѣстѣ
съ другими лицами убѣждала меня согласиться на это предло-
жѳніѳ. Ея политические взгляды были вполнѣ проникнуты
либеральными стремлениями, но она полагала, что всякую партій-
ную щепетильность нужно отложить въ сторону, разъ дѣло
касается осуществленія полезнаго плана и если впереди предстоитъ
лишь рядъ опасностей. Рѣшено было съ самаго начала, что она
будѳтъ сопровождать меня въ этомъ путешествии. Привыкнувъ
къ ея заботливости и нѳзамѣнимому сотрудничеству во всѣхъ
моихъ работахъ, я, кромѣ того, нуждался въ комъ нибудь, кто бы
могъ наблюдать за расходами и вести отчеты. Она съ замѣ-
чательнымъ усердіемъ завѣдывала хозяйственной частью во время

моя сестра генріетта.
185
путешествія; благодаря ей я могъ въ продолженіе года довести
до конца очень сложное предпріятіе. не будучи отвлекаемъ ни
на минуту материальными заботами. Ея деятельность приводила
въ изумленіе всѣхъ окружающихъ. Несомнѣнно, не будь ея,
я не могъ бы въ такое короткое время выполнить намѣченную
мною программу, которая, быть можетъ, была слишкомъ
обширна.
Она ни на минуту не покидала меня. Она слѣдовала за
мною повсюду, взбираясь на утесистыя вершины Ливана, слѣдуя
по Іорданской пустынѣ; мы оба видѣли одно и то же. Если-бы
я умеръ, она, вѣроятно, могла бы разсказать о путешествіи не
хуже меня. Ея не могли остановить ни ужасныя горныя дороги,
ни лишенія, неизбѣжныя при подобнаго рода изслѣдованіяхъ.
Тысячу разъ мое сердце замирало, видя, какъ она скользитъ
нвдъ пропастью; она держалась на лошади съ замѣчательной
твердостью. Она проѣзжала по восьми пли десяти часовъ
ежедневно. Ея вообще хрупкое здоровье противостояло такимъ
трудностямъ лишь благодаря усплію воли; но зато нервная
система была потрясена, и порою ее мучили еильнѣйшіѳ припадки
невралгіи. Два или три раза въ пустынѣ она впадала въ такое
состояніе, что мы боялись за ея жизнь. Ея мужество вводило
насъ въ заблужденіе. Она съ такой страстью отдавалась испол-
ненію намѣченнаго мною плана путешествія, что ничто не могло
заставить ее покинуть меня, пока этотъ плаыъ не былъ
совершенно приведенъ въ исполненіе.
Однако, съ другой стороны, путешествіе служило для нея
источникомъ живѣйшихъ наслажденій. Можно сказать, что это былъ
единственный годъ, когда она не~ плакала и почти
единственная награда ея жизни. Она замѣчательно живо воспринимала все
видѣнное, отдаваясь съ наивной радостью ребенка впечатлѣніямъ
новаго міра. Ничто не можетъ сравниться съ тѣмъ очарованіемъ,
которымъ исполнена Сирія осенью и весною. Благоуханный воз-
духъ разносится повсюду и какъ бы придаѳтъ свою легкость
всей природѣ. Прелестнѣйшіе цвѣты, особенно очаровательные
цикламены, тѣснятся въ каждой разсѣлинѣ скалы; въ равнинахъ
Амрита и Тартозы наши лошади разрывали ногами пышные
ковры цвѣтовъ, составляющихъ лучшее украшѳніѳ нашихъ цвѣт-
никовъ. Ручьи, бѣгущіѳ съ горъ, образуютъ со знойнымъ, бѳз-
жалостнымъ солнцемъ полный очарованія контрастъ.
Нашей первой стоянкой была деревня Амшитъ,
расположенная приблизительно на часъ пути отъ Джебѳля (Библоса);
ее основалъ лѣтъ двадцать пять или тридцать тому назадъ
богатый Маронитъ Михаѳль Тобія. Захія, наслѣдникъ Михаеля,
сдѣлалъ наше пребываніѳ здѣсь въ высшей степени пріятнымъ.
Онъ предоставилъ въ наше распоряженіе домъ, откуда
отрывается видъ на Библосъ и море. Кротость нравовъ мѣстныхъ
жителей, нѳизмѣнная внимательность къ намъ, любовь,
которую они проявили къ намъ и въ особенности къ ней, глубоко
ее трогали. Она любила возвращаться сюда, и эта деревня
сделалась для насъ какъ бы центромъ нашей дѣятельности во всемъ
округѣ Библоса. Деревня Сарба, близъ Джуни, гдѣ живетъ милое

186
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
и почтенное семейство Харда, хорошо извѣстное всѣмъ
французами путешествовавіпимъ по Востоку, таклсе было любимымъ
ея мѣстопребываніемъ. Прелестная бухта Кезруанъ съ
окрестными деревнями, монастыри, гнѣздящіеся по крутымъ вершинамъ,
горы, какъ-бы ниспадающія въ море, прозрачныя воды залива,—
все это приводило ее въ настоящій восторгъ; всякій разъ, когда
мы возвращались этой дорогой изъ Джебеля, среди скалистыхъ
горъ сѣвера, изъ ея сердца вырывался настоящій гимнъ
ликованья. Вообще, она очень привязалась къ Маронитамъ. Посѣще-
ніе монастыря Бкэрке, гдѣ пребывалъ тогда патріархъ, и гдѣ
жили въ простой сельской обстановка епископы, оставило въ
душѣ ея очень пріятное воспоминание. Напротивъ, ей страшно
не понравились тѣ мелкія сплетши, которыя господствуютъ среди
европейцевъ въ Бейрутѣ, и безотрадный характеръ городовъ,
гдѣ преобладаетъ мусульмански типъ, какъ, напримѣръ, Сайда.
Величественныя зрѣлища, свидетельницей которыхъ она явилась
въ Тпрѣ, привели ее въ восторгъ; на высокомъ павильонѣ,
который она занимала, ей казалось, что ее действительно качаетъ
бурей. Кочевая жизнь, въ силу привычки, становится очень
привлекательной: она также находила въ ней много прелести. Моя
жена каждый вечеръ придумывала какой-нибудь предлогъ, чтобы
она не оставалась одна въ моей палаткѣ; она соглашалась съ
нѣкоторой неохотой; ей нравилась эта тѣсная и общая атмосфера,
вблизи тѣхъ, которые любили ее, среди вольнаго необозримаго
простора.
Но особенное впечатлѣніе произвело на нее путешествіе
по Палестинѣ. Іерусалимъ, со своими несравненными воспоми-
наніями, Наплузъ, со своей прекрасной долиной, Кармель, весной
весь покрытый цвѣтами, въ особенности Галилея,—этотъ
опустошенный земной рай, гдѣ, однако, еще вѣетъ божественное
дыханье,—въ продолженіе шести недѣль исполняли ее однимъ оча-
рованьемъ. Отъ Тира и Умъ-Эль-Авамида мы предпринимали
несколько небольшихъ поѣздокъ—на шесть-восемь дней — въ
старинныя земли Асира и Нефталима, которыя были свидетелями
великихъ событій. Когда я показалъ ей въ первый разъ съ высоты
Касіуна, выше озера Хулехъ, всю область верхняго Іордана и
вдали бассейнъ Гениссаретскаго озера, колыбель христианства,
она обратилась ко мнѣ со словомъ благодарности, говоря, что
я заплатилъ ей за всю ея жизнь, показавши ей эти мѣста. Она
стояла выше узкихъ взглядовъ, которые заставляютъ людей
связывать историческія воспоминанія съ грубыми памятниками, почти
всегда являющимися подложными, часто совсѣмъ не
заслуживающими благоговѣнія къ нимъ: она искала всегда идею, общій духъ-т
впечатлѣніе. Продолжительныя поѣздки по этой прелестной странѣ,
особенно вблизи Гермона, овраги котораго рисовались въ лазури
неба въ видѣ бѣлоснѣжныхъ линій, остались въ нашей памяти,
какъ грезы какого-то далекаго міра.
Въ іюлѣ моя жена, находившаяся съ нами съ января
месяца, должна была покинуть, насъ для исполнения другихъ
обязанностей. Раскопки были окончены, войско очистило Сирію.
Мы остались одни для наблюденія за нагрузкой вещей, для окон-

МОЯ СЕСТРА ΓΕΗΡΓΕΤΤΑ.
187
чанія развѣдокъ въ сѣверномъ Лпванѣ и для приготовленія къ
послѣдней поѣздки на островъ Кипръ осенью. Я оплакиваю теперь
самими горькими слезами свое рѣшеніе продолжитъ пребываніѳ
въ Сиріи въ то время года, которое является самымъ опаснымъ
для европейцевъ. Послѣднее путешествіе на Ливанъ сильно
утомило ее. Въ Машнакѣ, къ сѣверу отъ рѣкп Адонисъ, намъ
пришлось прожить три дня въ жалкой лачугѣ. Постоянный переходъ
отъ холодныхъ долинъ къ знойнымъ вершпнамъ, плохое питаніе,
необходимость спать ночью въ очень низкихъ помѣщеніяхъ, гдѣ
на дѣлую ночь мы принуждены были открывать двери и окна,
чтобы не задохнуться, сильно подѣйствовали на ея нервную
систему и вызвали мучительныя страданія. При выходѣ изъ глу-
бокихъ долинъ Таннурина, переночевавъ въ монастырѣ Маръ-
Якубъ, расположенномъ на одномъ изъ самыхъ крутыхъ овраговъ
мѣстныхъ горъ, мы проникли въ знойную область Тулы. Этотъ
рѣзкій переходъ подѣйствовалъ на насъ крайне неблагопріятно.
Въ деревнѣ Хельхта около одиннадцати часовъ она
почувствовала мучительныя боли. Я уложилъ ее въ бѣдномъ домпкѣ мѣст-
наго священника. Въ то время, какъ я занимался собираніемъ
надписей, она пыталась заснуть въ молитвенной комнатѣ. Но
мѣстныя женщины не давали ей покоя; онѣ поминутно
приходили къ ней, желая ее видеть. Наконецъ, мы прибыли въ Тулу.
Здѣсь она провела два дня въ жестокихъ мученіяхъ. Мы были
лишены всякой помощи; грубое простодушіе жителей еще больше
усиливало ея страданія. Никогда не видя европеііцевъ, они цѣ-
лыми толпами приходили въ домъ; между тѣмъ какъ я
отправлялся для научныхъ изслѣдованій, они мучили ее невыноспмымъ
образомъ. Какъ только она была въ силахъ сѣсть на лошадь,
мы отправились въ Амшитъ; здѣсь она почувствовала нѣко-
торое облегченіе. Но ея лѣвый глазъ былъ поражѳнъ: она
начинала плохо имъ видѣть и минутами страдала настоящей
диплопіей.
Невыносимая жара на всемъ побережьи и сильное уто-
мленіѳ заставили насъ отправиться на постоянное жительство въ
Хазиръ,—мѣстность, лежащую высоко надъ уровнемъ моря, въ
глубинѣ бухты Кезруанъ. Мы дружественно распрощались въ
Амшитѣ и Джебелѣ. Солнце садилось, когда мы достигли устья
рѣки Адонисъ; здѣсь мы остановились на отдыхъ. Хотя стра-
данія ѳя далеко не утихли, очаровательная картина этой чудной
мѣстности привела ее въ восхищеніе; были минуты, когда она
даже казалась веселой. Въ лунную ночь мы поднялись на
возвышенность Хазира; она была очень довольна и мы оба думали,
что, покинувъ знойный берегъ, мы оставили за собою и всѣ
наши болѣзни и страданія.
Хазиръ, несомненно, является однимъ изъ самыхъ краси-
выхъ мѣстъ въ мірѣ; сосѣднія долины покрыты восхитительной
зеленью, а склоны Арамуна, представляютъ самую
очаровательную картину, которую я только видѣлъ въ Ливанѣ; но здѣшнее
населеніе, испорченное благодаря своимъ сношеніямъ съ мнимой
мѣстной аристократіей, лишено обычныхъ добрыхъ качѳствъ ма-
ронитовъ. Мы нашли здѣсь маленькій домикъ съ прелестной

188
ВОСПОМИНАНІЯ ДѢТСТВА К ЮНОСТИ.
виноградной бесѣдкой. Въ продолженіе нѣсколькихъ дней мы
наслаждались тпхимъ покоемъ. Намъ приносили снѣгъ изъ
расщелинъ высокой горы. Наши бѣдные дорожные товарищи,
арабская кобыла сестры и мой мулъ, Сада, паслись на на-
шихъ глазахъ. Первыя двѣ недѣли сестра еще сильно
страдала, но затѣмъ боли постепенно утихли, и Богъ даровалъ ей,
наконецъ, до разлуки съ землею, несколько дней безмятеж-
наго счастья.
Эти дни оставили во мнѣ воспоминаніе, которое нельзя
выразить словами. Медлительность, неизбѣжная при такихъ труд-
ныхъ операціяхъ, какія мы заканчивали въ эту минуту, давала
мнѣ массу досуга. Я рѣшилъ записать всѣ мысли и размышлѳ-
нія объ Іисусѣ, возникшія въ моѳмъ умѣ во время моего
пребыванія въ области Тира и во время путешѳствія по Пале-
стинѣ. Когда я читалъ Евангеліе въ Галилеѣ, предо мною
ясно возставала личность великаго учителя. Среди самаго бѳзмя-
тѳжнаго покоя, который только можно представить, я писалъ
Жизнь Іисуса, имѣя въ рукахъ лишь Евангеліе и Іосифа
Флавія; въ Хазирѣ я доведъ разсказъ до послѣдняго путѳшествія
Іисуса въ Іерусалимъ. Блажѳнныя минуты, промчавшіяся слиш-
комъ быстро... Будетъ ли вѣчность походить на васъ! Съ утра
до вечера, я былъ какъ бы опьяненъ одною и тою же мыслью,
которая возникала и развивалась предо мною. Я засыпалъ съ
нею, а первые лучи восходящаго изъ-за горъ солнца вновь
приносили ее съ собою еще болѣе ясною, еще болѣё живою, чѣмъ
наканунѣ. Гентріѳтта слѣдила изо дня въ девь за успѣхомъ моей
работы; по мѣрѣ того, какъ я оканчивалъ страницу, она ее
переписывала: „Я буду любить эту книгу—говорила она мнѣ:—во
первыхъ, потому, что мы составляли ее вмѣстѣ, a затѣмъ
потому, что она мнѣ нравится.u Никогда мысль ея не была столь
возвышенной. По вечерамъ при свѣтѣ звѣздъ мы прогуливались
вмѣстѣ по террасѣ нашего дома; она дѣлилась со мною своими
размышленіями, исполненными глубины и такта; нѣкоторыя ея
мысли были для меня настоящимъ откровеніѳмъ. Она
чувствовала себя виолнѣ счастливой и эти минуты, несомнѣнно, были
самыми лучшими минутами ея жизни. Никогда еще мы не были
такъ близко другъ къ другу по мыслямъ и сердечному чувству.
Она нѣсколъко разъ повторяла мнѣ, что это были минуты ѳя
блаженства. Это настроеніе было обвѣяно какой-то тихой грустью.
Страданія лишь были усыплены; по времѳнамъ они
пробуждались въ видѣ рокового предвѣстія. Тогда она изливала свои
жалобы, говоря, что судьба безжалостна къ ней и теперь отни-
маѳтъ у нея единственные часы безоблачнаго счастья, которое
ей, наконецъ, досталось на долю.
Въ первыхъ числахъ сентября пребываніѳ въ Хазирѣ
сделалось для меня, неудобнымъ, такъ какъ научные интересы мис-
сіи требовали моего присутствія въ Бѳйрутѣ. Съ нѣкоторой
грустью разстались мы съ нашимъ домомъ въ Хазнрѣ и въ по-
слѣдній разъ.проѣхали по живописной дорогѣ у берега Собачьей
рѣки, съ которой мы такъ близко успѣли познакомиться въ
теченіѳ года. Хотя жара была еще очень сильная, намъ удалось

МОЯ СЕСТРА ГЕНРІЕТТА.
189
провести въ Бейрутѣ нѣсколько пріятныхъ часовъ. Дни были
томительно-знойны, зато ночи были восхитительны. Саннпнъ,
одетый прозрачной пеленой въ лучахъ заходящаго солнца, прпво-
дилъ наши взоры въ восхищеніе. Сборы π укладка вещей были
почти закончены; мнѣ предстояло лишь совершить поѣздку на
островъ Кипръ. Мы ужъ начали поговаривать о возвращеніи
домой; предъ нашимъ взоромъ уже возставали родныя картины:
блѣдное небо, прохладное и влажное дыханіе осеннпхъ дней, зе-
ленѣющіе луга на берегахъ Уазы, которые мы проѣзжали два
года тому назадъ въ такое же время года... Она съ чувствомъ удо-
вольствія представляла себѣ, какъ она обнпметъ малютку Арп гг
нашу старушку мать. Минутами къ ней возвращались приливы
глубокой грусти, и предъ нею тѣснились старыя семейныя вое-
поминанія; она задумчиво говорила мнѣ объ отцѣ, о его глубоко-
любящей душѣ, исполненной такой нѣжности и доброты.
Никогда не видалъ я ее болѣе прелестной и въ бо.тѣе возвышенномъ
настроеніи.
Въ воскресеніе, 15 сентября, адмпралъ Ле-Барбье де-Тп-
нанъ увѣдомилъ меня, что К a τ о н ъ можетъ посвятить еще не-
дѣлю на новыя работы по извлеченію двухъ громадныхъ сарко-
фаговъ въ Джебелѣ; раньше мы признали, что поднять ихъ
невозможно. Мое присутствіе въ Джебеяѣ въ продолженіе этихъ дней
не являлось необходимостью; мнѣ лишь нужно было пробыть,
нѣкоторое время на кораблѣ, чтобы дать необходпмыя указанія,
а потомъ сушею я могъ возвратиться въ Бейрутъ. Но я зналъ,
что Генріетта вообще бывала недовольна, когда я покидалъ ее. Такъ
какъ ей очень нравилось пребываніе въ Амшитѣ, то я составилъ-
другой планъ: отправиться вмѣстѣ на К a τ о н ъ, провести недѣ-
лю въ Амшитѣ и вернуться обратно на томъ же кораблѣ.
Действительно, въ понедѣльникъ мы двинулись въ путь. Еще нака-
нунѣ ей слегка нездоровилось; однако, въ пути она чувствовала
себя хорошо. Она долго любовалась видами Ливана во всемъ ве-
ликолѣпіи южнаго лѣта; между тѣмъ, какъ я отправился съ ка-
питаномъ распорядиться работами по поднятію саркофаговъ, она.
спокойно уснула на берегу. Вечеромъ, съ заходомъ солнца, мы
отправились въ Амшитъ. Наши пріятели, думавшіе, что они насъ
больше не увидятъ, приняли насъ съ распростертыми объятіями.
Она была очень довольна. Послѣ обѣда мы провели часть ночи
на террасѣ дома Захіи. Небо было великолѣпно; я наномнилъ·
ей то мѣсто изъ книги Іова, гдѣ старый патріархъ съ гордостью
и сознаніемъ особенной заслуги говорить, что онъ никогда не
подносилъ своей руки къ устамъ въ знакъ обожанія при впдѣ-
лучезарнаго сонма звѣздъ и торжественнаго шествія луны по
небесному своду. Казалось, что предъ нами ярко возстаютъ всѣ
дрѳвнія рѳлигіи Сиріи. У нашихъ ногъ рисовался Библосъ;
дальше къ югу въ священной области Ливана виднѣлись
причудливые контуры скалистыхъ горъ и лѣсовъ Джебеля-Муза, гдѣ3 по-
народному преданію, умеръ Адонисъ; море, изгибаясь на сѣверъ
къ Ботрису, казалось, охватывало насъ съ двухъ сторонъ. Это·
былъ послѣдній счастливый день въ моей жизни. Съ тѣхъ поръ
всегда моя радость будетъ уноситься къ прошлому, напоминая";

190
ВОСПОМИНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
мнѣ о той, которая уже не раздѣлитъ со мною моего
блаженства.
Во вторникъ она чувствовала себя не совсѣмъ хорошо. Я
особенно не безпокоился, такъ какъ это нездоровье казалось со-
всѣмъ ничтожнымъ въ сравненіи съ тѣмъ, что ей пришлось
вынести раньше. Я съ новой страстью принялся за Жизнь Іису-
с а; мы работали весь день, и еще вечеромъ она казалась
веселой на террасѣ. Въ среду болѣзнь усилилась. Тогда я рѣшилъ
пригласить къ ней доктора съ нашего корабля. Онъ осмотрѣлъ
ее и нашелъ что ничего серьезнаго не. было. Въ четвергъ
никакого измѣненія въ теченіи болѣзни не произошло. Но этотъ
день явился для насъ роковымъ: я заболѣлъ вслѣдъ за нею.
Порученное мнѣ предпріятіе уже близилось къ концу; въ теченіе
этого времени я ни разу не болѣлъ серьезно. По фатальному
стеченію обстоятельству воспоминаніе о которомъ будетъ пре-
слѣдовать меня всю жизнь, какъ тяжелый кошмаръ, именно въ
тѣ минуты, когда я долженъ былъ ухаживать за умирающей
сестрой, я самъ потерялъ сознаніе.
Въ четвергъ утромъ я долженъ былъ отправиться на рейдъ,
чтобы переговорить съ капитаномъ. Возвращаясь изъ Джебеля
въ Ампштъ я чувствовалъ, что меня просто пронизываютъ
солнечные лучи въ соединеніи съ отраженной теплотой раскален-
ныхъ скалъ, тѣснящихся кругомъ по возвышенности. Послѣ
полудня меня схватилъ страшный приступъ лихорадки,
сопровождаемый сильными нервными болями. Это была та самая болѣзнъ,
которая медленно убивала мою сестру. Врачъ К а τ о н а, не
смотря на всю свою опытность, не могъ ея распознать. Эти ги-
бельныя сирійскія лихорадки характеризуются такими
признаками, которые могутъ различить лишь врачи, долго живггііе
въ этой странѣ. Можѳтъ быть, сѣрнокислый хининъ,
принятый въ большой дозѣ спасъ бы насъ обоихъ. Къ вечеру я по-
чувствовалъ, что теряю сознаніе. Я сообщилъ объ этомъ
доктору, но онъ былъ введенъ въ полное заблужденіе относительно
истиннаго характера болѣзни и не обратилъ на это вниманіе; въ
тотъ же день онъ уѣхалъ отъ насъ. Тогда въ томительномъ
бреду мною овладѣло скорбное предчувствіе, которое должно было
осуществиться черезъ три дня въ действительности. Я понялъ
съ ужасомъ, какая намъ грозитъ опасность, если мы, потерявъ
сознаніе, попадемъ въ руки простодушныхъ людей, лишенныхъ
малѣйшей тѣни знанія и притомъ проникнутыхъ самыми дикими
медицинскими представленіями. Съ невыразимой тоской я уже
прощался съ жизнью. Я былъ почти увѣренъ, что всѣ мои
бумаги, a вмѣстѣ съ ними и Жизнь Іисуса погибнутъ. Мы
провели ужасную ночь; однако, сестра, кажется, страдала меньше,
потому что, какъ мнѣ помнится, на слѣдующее утро она еще
имѣла силы сказать мнѣ: „Ты стоналъ цѣлую ночь".
Слѣдующіѳ дни—пятница, суббота и воскресенье—являются
смутно предо мною, какъ обрывки тяжелаго сновидѣнія.
Страшный припадокъ, который чуть не погубилъ меня въ слѣдующій
затѣмъ понедѣльникъ, почти совершенно уничтожилъ въ моей
памяти представленіе о трехъ предшествующихъ дняхъ. Злой

МОЯ СЕСТРА ГЕНРГЕТТА.
191
рокъ устроплъ такъ, что врачъ вндѣлъ насъ именно въ тѣ часы,
когда намъ было легче, и такнмъ образомъ не могъ предвидѣть
блпзкаго кризиса. Я еще могъ работать, но въ тоже время со-
знавалъ, что работаю плохо. Я писалъ въ это время о событіяхъ
послѣдней недѣли жизни Іисуса и остановился на разсказѣ о
тайной вечери. Перечитывая впослѣдствіи эти строки я находилъ
въ нихъ какое-то странное волненіе. Моя мысль вращалась въ
какомъ-то заколдованномъ кругѣ и билась, какъ рз^коятка
испорченной машины. Въ моей памяти сохранились еще нѣкоторыя
другія подробности. Я наппсалъ письмо сестрамъ милосердія въ
Бейрутѣ, прося у нихъ хлннаго вина, которое онѣ однѣ умѣютъ
приготовлять въ Сиріи; но я самъ чувствовалъ несвязность своего
письма. Повидимому, мы оба не сознавали ясно серьезности
своего положенія. Я рѣшилъ, что мы отправимся во Францію въ
слѣдующій же четвергъ. „Да, да отправимся"—отвѣчала она съ
полной увѣренностыо.—„Ахъ, какъ я несчастна",—сказала она
черезъ нѣкоторое время:—„я вижу, мнѣ суждено еще много стра-
даній". Въ эти два дня, около захода солнца она еще могла пройти
изъ одной комнаты въ другую. Она легла на дпванъ въ
гостиной, на которомъ обыкновенно я спалъ и работалъ. Ставни
были открыты и наши взоры были обращены къ Джебелю-Музѣ.
Ее охватило предчувствіе смерти, но она не думала, чтобы
смерть была такъ близка. На глазахъ ея показались слезы; ея
лицо, истомленное страданіями, нѣсколько оживилось и она вмѣ-
стѣ со мною бросила тихій и грустный взглядъ на прошлую
жизнь. „Я напишу духовное завѣщаніе",—обратилась она ко мнѣ:—
„ты будешь моимъ душеприказчикомъ; я оставляю немного, -
однако, это все-таки сбереженіе; я хочу, чтобы ты устроплъ
фамильный склепъ; намъ надо собраться поближе другъ къ другу.
Малютка Эрнестина также присоединится къ намъ". Затѣмъ она въ
умѣ сдѣлала разсчетъ, показала пальцемъ внутреннее распо ложе-
ніе склепа и, повидимому, хотѣла сказать, что необходимо двѣ-
надцать мѣстъ. Со слезами она начала говорить мнѣ о малень-
комъ Ари и нашей старушкѣ матери. Она указала, что я дол-
женъ дать ея племянницѣ; затѣмъ она стала соображать, что
больше всего можетъ понравиться Корнеліи и остановилась на
мысли передать ей маленькую книжку (Fioretti св. Франциска),
которую ей подарилъ г. Вертело. „Я очень тебя
любила,—обратилась она ко мнѣ:—„порою моя привязанность заставляла тебя
страдать; я была несправедлива и исключительна въ своей любви; но
я любила тебя такъ, какъ не любилъ никто и какъ, можетъ быть,
не слѣдуетъ любить". Я горько плакалъ; я говорилъ ей о на-
шемъ возвращеніи и старался завести разговоръ о маленькомъ
Ари, зная, что это всегда трогаетъ и волнуетъ ее. Она
продолжала этотъ разговоръ и останавливалась съ особеннымъ внима-
ніемъ на тѣхъ обстоятельствахъ, которыя ее больше всего
трогали. Она еще разъ возвратилась къ дорогому для нея
воспоминанию объ отцѣ. Это былъ послѣдній проблескъ нашего
сознания: какъ разъ въ промежуткѣ между двумя припадками
злокачественной лихорадки; страшный приступъ долженъ былъ
разразиться черезъ несколько часовъ. Во все время, когда съ нами

192
ВОСПОМПНАНІЯ ДЪТСТВА и юности.
не было врача, мы находились одни съ нашей арабской
прислугой и деревенскими жителями: всѣ наши спутники по путеше-
ствію или разъѣхалпсь пли были заняты въ другихъ мѣстахъ.
У меня осталось мало опредѣленныхъ воспоминаний о ро-
ковомъ днѣ воскресенья пли, вѣрнѣе говоря, нужно было, чтобы
другіѳ пробудили во мнѣ впослѣдствіи тѣ впечатлѣнія, которыя
сначала совершенно изгладились изъ моей памяти. Въ теченіе
этого дня я продолжалъ действовать, но совершенно такъ, какъ
дѣйствуетъ автоматъ: въ силу раньше пол}гченнаго толчка. Я
припоминаю ясно, какое чувство я пспытывалъ, смотря, какъ
крестьяне направляются къ обѣднѣ; обыкновенно, въ этотъ день,
узнавъ, что мы также отправляемся съ ними, они собирались
толпою, чтобы прпвѣтствовать насъ. Докторъ явился утромъ. Было
рѣшено, что завтра на разсвѣтѣ надо прислать матросовъ съ
носилками, чтобы перенести сестру на корабль и что К а τ о нъ
немедленно доставптъ насъ въ Бейрутъ. Около полудня я,
вероятно, еще работалъ въ комнатѣ моей бѣдной подруги, потому что
какъ мнѣ сообщили впослѣдствіи, здѣсь именно на цыновкѣ
нашли въ разбросанномъ видѣ мои книги и замѣтки; я
действительно имѣлъ обыкновеніе сидѣть на этой циновкѣ. Послѣ
полудня моей сестрѣ сдѣлалось гораздо хуже. Я написалъ врачу, о
общая ему, что сестра чувствуетъ боли въ области сердца, π
просилъ его придти какъ можно скорѣе. Я совсѣмъ не помню,
какъ я написалъ это письмо; когда несколько дней спустя мнѣ
показали его, оно не пробудило во мнѣ ни малѣйшаго воспоми-
нанія. Однако, я еще проявлялъ деятельность: нашъ слуга Антунъ
передавалъ мнѣ, что я просилъ перенести сестру въ гостиную,
гдѣ я спалъ. что я самъ помогалъ ему нести ее и потомъ долго
оставался съ нею. Быть можетъ, въ эту минуту мы сказали
другъ другу иослѣднее прости,—быть можетъ, она обратилась ко
мнѣ съ незабвеннымъ привѣтомъ, который стеръ безслѣдно въ
моемъ мозгу разразившійся вслѣдъ затѣмъ припадокъ. Антунъ
увѣрялъ меня, что ни одну минуту она не сознавала, что она
умираетъ; но онъ вообще былъ такъ малоразвитъ и, кромѣ того,
такъ мало понималъ по-французски, что могъ не замѣтить,. что
мы говорили другъ другу.
Врачъ прибылъ приблизительно въ шесть часовъ вмѣстѣ съ
капнтаномъ. Оба поняли, что доставить мою сестру въ Бейрутъ
завтра нѣтъ никакой возможности. Вслѣдствіе страннаго стеченія
обстоятельствъ, меня схватилъ новый припадокъ лихорадки какъ
разъ въ то время, когда они были въ домѣ; я потѳрялъ сознаніе
на рукахъ капитана. Оба, люди отзывчивые и разоудительнъіе да
этихъ поръ, находились въ полномъ заблужденіи относительна
серьезности нашего положенія; теперь они начали совѣщаться
между собою. Докторъ совершенно откровенно заявилъ, что онъ
не можетъ приступить къ леченію болѣзни, тѳченіе которой для
него непонятно; онъ совѣтовалъ капитану отправиться въ
Бейрутъ, чтобы возвратиться оттуда съ новой помощью. Капитанъ
одобрилъ это мнѣніе. Но обращая слишкомъ большое вниманіе
на разныя турецкія формальности, которымъ другіе моряки не
подчиняются даже при менѣе важныхъ обстоятельствахъ, онъ

МОЯ СЕСТРА ΓΕΗΡΙΕΤΤΑ.
193
отправился въ путь лишь въ понедѣльнпкъ въ четыре часа утра.
Въ шесть часовъ онъ прибылъ въ Бейрутъ и обратился къ
адмиралу Парису, который, со свойственной ему
предупредительностью, приказалъ ему отправиться въ Ампштъ вмѣстѣ съ глав-
нымъ врачемъ эскадры, д-ромъ Лувелемъ и д-ромъ Сюке, сани-
тарнымъ французскимъ врачемъ въ Бѳйрутѣ, который пзвѣстенъ
во Франціи, какъврачъ, основательно изучивши! болѣзни, господ-
ствующія въ Сиріи.
Въ половинѣ одиннадцатаго утра они уже были въ Амши-
тѣ. Почти въ то же самое время сушей прибылъ сюда и д-ръ
Гальярдо. Начиная со вчерашняго дня мы оба лежали безъ со-
знанія другъ протпвъ друга въ гостиной дома Захіп; Антунъ
ухаживалъ за нами. Доброе семейство Захіи тѣснилось вокругъ
насъ, горько плача и стараясь защищать насъ отъ
приходского священника, человѣка совершенно ненормаль наго,
который имѣлъ претензию придти въ домъ съ медицинской
помощью. Меня увѣряли, что за все это время сестра не
обнаружила ни малѣйшаго признака сознанія. Д-ръ Сюке,
которому, конечно, предоставили главное руководство, вскорѣ съ
грустью убѣдился, что для нея помощь опоздала. Всѣ попытки
вызвать реакцію были безуспѣшны. Организмъ не могъ усвоить
той дозы хинина, которая можетъ явиться единствеянымъ сред-
ствомъ противъ этой ужасной лихорадки. Быть можетъ,
несколькими часами раньше это лѣкарство спасло бы ее; одна мысль
будетъ преслѣдовать меня всю жизнь: если бы мы были въ
Бейрутѣ. мы не избѣжали бы, конечно, кризиса, но болѣѳ чѣмъ
вѣроятно, что д-ръ Сюке успѣлъ бы спасти насъ, начавши лѣче-
ніе во-время.
Моя дорогая подруга угасала постепенно. Она умерла во втор-
никъ 24 сентября въ 3 часа утра. Маронитскій священникъ при-
сутствовалъ при послѣднпхъ минутахъ ея жизни и совершилъ
надъ нею обрядъ мѵропомазанія. У ея трупа пролилось не мало
искреннихъ слезъ. Но, Боже мой, кто бы могъ когда нибудь
сказать, что моя дорогая Генріетта будетъ умирать въ двухъ ша-
гахъ отъ меня, и я не буду въ силахъ принять отъ нея послѣд-
ній вздохъ! Если бы не этотъ роковой обморокъ, въ который я
впалъ въ воскресенье вечеромъ, мои поцѣлуи, мой призывный
голосъ, ободрили бы ее еще на нѣсколько часовъ и, быть можетъ,
этого было бы достаточно, чтобы дождаться спасенія! Я не могу
увѣрить себя, что потеря сознанія была у нея такъ глубока, что
я не могъ бы побѣдить ее! Два или три раза среди лихорадоч-
наго бреда во мнѣ возникало мучительное сомнѣніе: мнѣ
казалось, что я слышу ея голосъ изъ глубины склепа, куда ее
положили! Присутствіе французскихъ врачей въ минуту ея смерти,
конечно, отклоняетъ вполнѣ это ужасное предпопоженіе. Но всегда,
всю жизнь надо мною будетъ тяготѣть одно горькое сознаніе,
отравляя всѣ мои радости: что не я, а чуждые ей люди
ухаживали за нею, что рабскія руки прикасались къ ней и я даже не
могъ присутствовать на ея похоронахъ и засвидѣтельствовать
своими слезами, что она была моей горячо-любимой сестрой,
горькое сознаніе, что она нѳ видѣла моего лица въ тотъ мигъ,

194
ВОСПОМИНАНІЯ ДѢТСТВА и юности.
когда она, быть можетъ, бросала прощальный взглядъ на міръ...
Если она впдѣла, что она умираетъ одна и меня нѣтъ близъ нея,
если она знала, что я лежу въ агоніи рядомъ съ нею и она не
можетъ помочь мнѣ—о, какой безысходной тоской было
исполнено это благородное возвышенное сердце! Сознаніе настолько
обманчиво π по своему внѣшнему проявленію, и по тому воспо-
минанію, которое сохраняется о немъ, что, порою, я не въ си-
лахъ заставить себя успокоиться.
Менѣе истощенный, чѣмъ сестра, я вынесъ данную мнѣ
громадную дозу хинина. Я немного пришелъ въ чувство во втор-
никъ утромъ, приблизительно за часъ до смерти моей дорогой
подруги. Докэзательетвомъ того, что въ продолжение воскресенья
и даже во время бреда я сохранялъ гораздо больше сознанія,
чѣмъ можно судить по моимъ воспоминаніямъ, служитъ то, что
я прежде всего задалъ вопросъ, какъ чувствуетъ себя моя
сестра.—??Ей очень плохо",—отвѣчали мнѣ. Въ полузабытьи я по-
вторялъ безпрестанно одинъ и тотъ же вопросъ. „Она умерла",—
отвѣтплп мнѣ, наконецъ. Вводить меня въ заблужденіе было без-
нолезно, потому что рѣшено было немедленно унести меня
отсюда и отправить въ Бейрутъ. Я умолялъ, чтобы мнѣ позволили
взглянуть на нее; мнѣ безусловно отказали въ этомъ; меня
уложили на тѣ самыя носилки, которыя были приготовлены раньше
для нея. Я находился въ какомъ-то оцѣпенѣніи; ужасное
несчастье, которое только-что поразило меня, въ моемъ сознаніи не
отличалось отъ лихорадочнаго бреда. Меня мучила страшная
Болѣзненныя видѣнія уносили меня вмѣстѣ съ нею къ
вершинамъ Афакп, къ источникамъ рѣки Адониса, подъ испо-
линскія орѣховыя деревья, ростущія ниже водопада. Она сидѣ-
ла рядомъ со мною на свѣжей травѣ; я подносилъ къ ея уми-
рающимъ устамъ бокалъ, полный студеной воды; мы
наслаждались оба изъ источника жизни, тихо плача и чувствуя въ сердцѣ
приливъ невыразимой грусти... Лишь два дня спустя я пришелъ
въ полное сознаніе, и тогда только несчастіе предстало предо
мною во всей своей действительности.
Д-ръ Гальярдо остался въ Амшитѣ послѣ нашего ухода,
чтобы присутствовать на похоронахъ моей бѣдной подруги. Де-
ревенскіе жители, которымъ она успѣла внушить такую
привязанность, слѣдовали за ея гробомъ. Принадлежностей для баль-
замированія совершенно не было; поэтому надо было подумать о
врѳменномъ убѣжищѣ. Захія предложилъ склепъ Михаэля Тобіи,
находящійся въ концѣ деревни, вблизи красивой часовни, подъ
тѣцью роскошныхъ пальмовыхъ деревьевъ. Онъ просилъ только,
чтобы въ томъ случаѣ, если ее увезутъ отсюда, оставили бы
здѣсь надпись, что въ этомъ мѣстѣ покоилась когда-то
француженка. Она находится здѣсь и теперь. Я не рѣшаюсь увезти ее
вдаль отъ этихъ горъ, гдѣ она провела столько счастливыхъ ми-
нутъ, отъ этого селенія, гдѣ ее такъ любили, чтобы положить
ее на одномъ изъ нашихъ печальныхъ кладбищъ, которыя
приводили ее въ содроганіе. Мнѣ хочется, конечно, когда-нибудь
лежать вмѣстѣ съ нею; но кто знаѳтъ, гдѣ суждено мнѣ
успокоиться? Пусть же она ожидаетъ меня подъ пальмами Амшита,
на зѳмлѣ дрѳвнихъ мистерій, вблизи свящѳняаго Библоса.

МОЯ СЕСТРА ГЕНРІЕТТА.
195
Намъ неизвѣстно отношеніе души къ безконечности; но
если, какъ все склоняетъ насъ думать, сознаніе есть лишь
мимолетная связь со вселенной,—связь, которая рано иди поздно
приводитъ насъ въ лоно Божіе,—то развѣ не для такихъ возвы-
шенныхъ душъ существуете безсмертіе? Если человѣкъ имѣетъ
возможность формировать свою духовную личность но
божественному образцу, который не онъ избираетъ, соединяя свою
индивидуальность съ требованіями идеала, то, конечно, лишь это одно
существуетъ действительно. Везсмертіе не прпнадлежитъ матеріп,
потому что матерія разрушается; оно не прпнадлежитъ атому,
потому что атомъ безсознателенъ. Его можетъ пмѣть только
душа, если она оставила живой слѣдъ въ мірѣ добра и истины.
Кто лучше, чѣмъ моя благородная подруга заслужплъ это
высокое назначение? Она умерла въ ту минуту, когда духовныя
силы ея достигли полнаго расцвѣта; она не могла бы быть болѣе.
совершенной. Она достигла до вершины добродѣтельной жизни:
ея взгляды на міръ не могли бы стать болѣе широкими; ея са-
моотверженіе, ея любовь достигли своей послѣдней границы.
Одного лишь только ей недоставало: ей нужно было бы
побольше счастья! Я мечталъ доставить ей когда-нибудь скромное
и тихое существованіе; я строилъ тысячи неебыточныхъ плановъ
сообразуясь съ ея вкусами. Я видѣлъеевъ старости, уважаемую
какъ мать, она гордится много, и наслаждается, наконецъ, без-
мятежнымъ покоемъ... Я хотѣлъ, чтобы это доброе, благородное
сердце, которое всегда трепетало любовью, узнало, наконецъ,
тихое счастье; я начиналъ даже проникаться эгопзмомъ. Но Богъ
послалъ ей въ жизни лишь одни тяжелыя испытанія. Она умерла
почти безъ награды. Она не дождалась той минуты, когда пожи-
наютъ посѣянное въ жизни, когда истомленный путникъ
останавливается для отдыха, вспоминая о трудахъ и невзгодахъ прой-
деннаго пути.
Правда, никогда въ жизни она не помышляла о наградѣ.
Это эгоистическое чувство, которое часто омрачаетъ подвиги
любви, внушенныя положительной религіей, всегда склоняющей
насъ вѣрить, что стремясь къ добродѣтели, мы пріобрѣтаемъ
право на вознагражденіе,—было чуждо ея возвышенной душѣ.
Когда она потеряла свою религіозную вѣру, ея вѣра въ
нравственный долгъ нисколько не уменьшилась, потому что эта вѣра
была прямымъ отголоскомъ ея благороднаго сердца. Добро не
являлось для нея теоретическимъ положеньемъ: оно неразрывно
было связано съ ея духовной природой. Она совершала добро для
добра, а не для своего спасенія. Она любила истину и правду
совсѣмъ не такъ, какъ тѣ, которые какъ бы обращаются къ Богу
со словами: „Не будь твоего рая и ада, я бы не могъ тебя
любить".
Но Богъ не позволитъ омрачать соблазномъ своихъ избран-
никовъ. О сердце, гдѣ безпрестанно пылало святое пламя любви;
мозгъ, гдѣ жили такія чистыя помышленія; прелестные глаза,
гдѣ отражалась чарующая доброта; тонкая и нѣжная ручка,
которую я сжималъ столько разъ—я содрогаюсь отъ ужаса, когда
подумаю, что вы обратились въпрахъ. Но все здѣсь на землѣ

196
ВОСПОМИНАНИЕ ДЪТСТВА И ЮНОСТИ.
лишь символъ и образъ. Вѣчная сущность каждаго изъ насъ со-
всѣмъ не это, а его связь съ безконечностыо. Лишь въ памяти Бога
безсмертенъ человѣкъ. Теперь наша дорогая Гѳнріетта, безгрѣш-
ная, сіяявѣчной радостью, живетъ въ тысячу разъ реальнѣе, чѣмъ
въ тѣ минуты, когда она напрягала свои слабые органы, чтобы
создать свою духовную личность, когда она среди шумнаго міра,
который не могъ понять ее, не уставая шла къ идеалу
совершенства. Пусть же воспоминаніе о ней служитъ для насъ не-
отразимымъ доводомъ тѣхъ вѣчныхъ истинъ, въ которыхъ убѣж-
даѳтъ всякая добродѣтельная жизнь! Я лично никогда не сомнѣ-
вался въ действительности нравствѳннаго порядка, теперь же я
вижу съ полной ясностью, что всякій разумный смыслъ міра
должѳнъ пасть неизбѣжно, если жизнь такихъ идеальныхъ
личностей—лишь одинъ обманъ и иллюзія.

Π Ρ И il 0 Hi Ε HΙ Ε.
Письма 1845-1846 г.

Письма 1845—1846 г.
Настоящая книжка уже была отпечатана, когда аббатъ
Конья опубликовалъ въжурналъ Correspondant (25янв. 1883 г.)
письма, писанный мною къ нему въ 1845 и 1846 г. Я рѣшилъ
воспроизвести здѣсь эти письма, такъ какъ нѣкоторые изъ мопхъ
друзей передавали мнѣ, что они прочитали ихъ съ пнтересомъ.
Трегье, 24 Августа 1845 г·
Дорогой другъ!
Со времени нашей разлуки не произошло особенныхъ событій, но сколько
чувствъ и мыслей нахлынуло на меня! Тѣмъ охотнѣе уступаю желанію побесѣдо-
вать съ вами, что здѣсь нѣтъ ни одного человѣка, которому я могъ бы довѣрить
все, не скрывая. Конечно, находясь рядомъ со своей матерью, я не одинъ, но
сколько мыслей я долженъ хранить отъ нея въ тайнѣ изъ чувства любви къ ней: вѣдь
она не можетъ понять и оцѣнить ихъ!..
Разрѣшеніе великой проблемы, которая такъ сильно занимаетъ меня, не
подвинулось ни на одинъ шагъ. Я понялъ лишь одно,—какую великую жертву
Господь требуетъ отъ меня. Тысячи грустныхъ обстоятельствъ, которыхъ я и не по-
дозрѣвалъ, еще болѣе запутали мое положеніе; они ясно говорятъ мнѣ, что то рѣ-
шеніе, которое продиктовала мнѣ совѣсть, открываетъ предо мною одно безконеч-
ное горе. Я долженъ былъ бы пуститься въ долгія. утомительныя подробности,
чтобы вы поняли это вполнѣ; но достаточно, если вы узнаете, что тѣ препятствія, uo
поводу которыхъ мы бесѣдовали. ничто въ сравненіи съ тѣми затрудненіями, кото-
рыя вдругъ предстали предо мною. Презрѣть общественное мнѣніе, которое
отнесется ко мнѣ безлошадно, пережить долгіе годы тяжелыхъ невзгодъ лишь для
того, чтобы придти къ неизвѣстной цѣли,—кажется, и этого вполнѣ достаточно. Но
Богъ теперь велитъ мнѣ, чтобы я своею собственной рукой пронзилъ то сердце, съ
которымъ я связанъ такой непритворной любовью. Сыновняя привязанность побѣдила
во мнѣ всѣ другія чувства, къ которымъ я только былъ способенъ. Между мною и
матерью были еще другія совершенно особенныя связи, эти тысячи нѣжныхъ
воспоминаний, которыя понятны лишь сердцу. Вотъ гдѣ наиболѣе тяжелая жертва! Я со-
общилъ ей только о поѣздкѣ въ Германію, но и это одно сдѣлало ее неутѣшной-
Боже мой, что будетъ дальше!.. Ея ласки терзаютъ меня; ея завѣтныя мечты, о
которыхъ она говоритъ мнѣ непрестанно и смутить которыя я не имѣю мужества, раз-
рываютъ мнѣ сердце на части. Она здѣсь, въ двухъ шагахъ отъ меня въ эту
минуту, когда я пишу вамъ грустныя строки. Ахъ, если бы она знала!.. Я все готоеъ
принести въ жертву ей, но только не долгъ своей совѣсти. Да, если бы Господь по-
требовалъ отъ меня, чтобы я угасилъ свою мысль, обрекъ себя на незамѣтную,
обыденную жизнь, лишь бы избавить ее отъ страданія, я согласился бы на это. И раз-
вѣ не пытался я столько разъ обмануть самого себя? Но во власти ли человѣка вѣ-
рить или не вѣрить? Какъ хотѣлъ бы я обладать свободною волей, чтобы подавить

200
ПРИЛОЖЕНИЕ.
властныя требованія этой несчастной способности; она составляетъ все мое горе.
Блаженны дѣти: какъ тихій сонъ и грезы, проходитъ вся ихъ жизнь... Я вижу во-
кругь себя людей простыхъ, чистосердечныхъ, которыхъ христіанское ученіе
удовлетворяем вполнѣ: они добродѣтельны и счастливы; но я замѣтилъ, что ни одинъ
изъ нихъ не обладаетъ критической мыслью; пусть они благодарятъ за это Бога!
Меня здѣсь ласкаютъ и нѣжатъ; трудно и передавать все это; но ягрустенъ
безутѣшно. Ахъ, если бы они знали, что происходить въ моемъ сердцѣ! Порою я
съ ужасомъ представляю себѣ, что я могу вести себя лицемѣрно; но я твердо об-
думалъ свое положеніе;—да хранить меня Богъ смущать эти дѣтскія сердца!
Размышляя о томъ, какой роковою сѣтью опуталъ меня Гогподь въ то время,
когда я покоился сномъ,—я начинаю вѣрить въ фатализмъ, и въ этомъ отношеніи
я гр-Біпилъ не разъ: но никогда я не сомнѣвался въ Огігѣ небесномъ, въ его неиз-
мѣнной добротѣ. О нѣтъ, я всегда благодарилъ его; никогда я не былъ столь бли-
зокъ къ нему, какъ въ эти минуты. Лишь переживши страданіе, сердце начинаетъ
понимать, и я думаю, подобно Канту, что Бога можно понимать лишь сердцемъ. И
если это такъ,—я всегда оставался христіаниномъ и я клялся не разъ. что
останусь имъ навсегда. Но ортодоксальное ученіе чуждо всякой критики... Ахъ, если бы
мнѣ суждено было родиться протестантомъ въ Германіи!... Злѣсь я былъ бы на мѣ-
сгб. Гердеръ былъ епископомъ и всегда оставался истиннымъ христіаниномъ: но въ
католицизмѣ надо непремѣнно придерживаться ортодоксальныхъ взглядовъ. Это
каменная глыба,— развѣ можно разсуждать съ нею?
Простите мнѣ за мысль, которую я только что высказалъ; но я не
привожу въ исполнен]е этого желанія, такъ какъ во мнѣ еще живетъ, самъ не знаю
почему, моя старая вѣра. Вы, какъ представитель ортодоксальнаго ученія, невольно
думаете, что я виновенъ во всемъ; это слишкомъ жестоко. И, однако, я согласенъ
признать, что я виновенъ во многомъ. Всякій, кто знаетъ свое сердце, на горькій уп-
рекъ, обращенный къ нему: „Ты самъ виновенъ въ этомъ", отвѣтитъ всегда:
„Правда, ваша правда!" Въ теперешнемъ настроеніи мнѣ легче всего допустить это. Я не
буду, подобно Іову, упорно настаивать на своей невинности. Если-бъ даже я созыа-
валъ себя безупречнымъ, я молилъ бы Бога лишь объ одномъ—пожалѣть меня.
Чтение книги Іова приводить меня въ восторгъ; это звуки моего собственна™ сердца;
отъ нея вѣетъ божественной, высокой иоэзіей. Она открываетъ намъ тайны, кото-
рыя понятны для сердца, но которыя мы напрасно старались бы выразить словами.
Я мужественно продолжаю работу своей мысли. Ничто не-заставить меня
отказаться отъ нея, хотя, быть можетъ. заботы о хлѣбѣ насущномъ и принудятъ меня
покинуть ее наружно. Желая поддержать меня. Господь даровалъ мнѣ · въ
настоящую минуту великое умственное и нравственное утѣшеніе. Я познакомился съ Гер-
маніей; мнѣ казалось, будто я вступилъ въ храмъ. Все, что нашелъ я здѣсь, такъ
чисто, возвышенно, нравственно, прекрасно и трогательно. Ахъ, это дѣйствительно
сокровище, это продолжен:е діла Іисуса. Я въ восторгѣ отъ ихъ нравственнаго уче-
нія. Какъ они кротки и мужественны! Я вѣрю, что Христосъ придетъ къ намъ
оттуда. Мнѣ думается, что возникновеніе новаго возвышеннаго ученія будетъ
аналогично появленію въ мірѣ христіанства; но, конечно, внѣшняя сторона ясленія будетъ
иная. Это не имѣетъ особеннаго значенія; несомнѣнно, новая эпоха обновленія
не будетъ похожа съ внѣшней стороны на старую. Я внимательно слѣжу за пора-
зительнымъ движеніемъ восторженныхъ идей на Сѣверѣ. Кузеяъ недавно ■
отправился туда, желая изучать это ближе, на мѣсгв. Мнѣ хочется напомнить вамъ о
Ронжэ и Черскомъ. о которыхъ вы, конечно, уже слыхали. Да простить мнъ* Богъ,
что я люблю ихъ, люблю, не смотря на то, что они, можетъ быть, не безупречны; я
люблю въ нихъ, какъ и во всбхъ тѣхъ, которыми я восхищаюсь, извѣстный
прекрасный нравственный типъ:—въ ихъ лицѣ я преклоняюсь предь своимъ идеаломъ.
Гармонируютъ ли они съ этимь нравственнымъ типомъ въ настоящую минуту? Это
не имѣетъ для меня существеннаго значенія.
.Да, я въ восторгѣ отъ Германіи; я восторгаюсь не ея научными знаніями, а
ея высокимь нравственнымъ характеромъ. Нравственное ученіе Канта несравненно
выше его логики, его филссофскихъ сочиненіп, а мы, французы, не сказали въ
этой области на одного слова. Впрочемъ, это понятно; наши современные дѣятели
чужды нравственнаго настроенія. Мнѣ все боліе и болѣе кажется, что Франція~это
страна, которая обречена на ничтожество въ дѣлѣ великаго обновления жизни чело-
вѣчества. Мы видимъ въ ней лршь сухое ортодоксальное ученіе, враждебное
критик, грубое, безплодное, мелочное—типъ Сенъ-Сюльписа; потомъ еще—ыапыщен-
ныя вздорныя мечтанія—нео-католицизмъ: наконецъ, сухую, безсердечную фило-
софію, которая угрюмо сторонится и презираетъ міръ—это нащъ Университетъ.

тшсьмл 1845—1846 г. 201
Іисусъ Христосъ пс имѴтъ съ ними ничего общаго. Мнѣ хотелось бы думать, что
оиъ придетъ къ намъ изъ Германіи; я, конечно, не представляю себъ\ что появится
извѣстная личность; нѣтъ, это будетъ возвышенное нравственное ученіе. Говоря объ
Іисусѣ Христѣ, мы также разумѣемъ не столько живую личность, какъ духъ ѵче-
нія—Евангсліе. Я не вѣрю въ то, что это повое явленіе будетъ рѣзкимъ леревооо-
томъ или открытіемъ; Іисусъ Христосъ не несетъ съ собою революции, не іѣлаетъ
открытій. Нужно быть христіаниномъ, но нельзя быть ортодоксомъ. Нужно и чізнать
чистое христіаи тво. Архіепископъ мо'гъ бы понять это; онь способеиъ с з іать во
Франціи чистое христіанслое ученіе. Я представляю себѣ, что однимъ изъ нослѣд-
ствій настоящего воспитанія и обученія духовенства во Франціи будетъ то, что мы
проникнемся до извѣстной степени раціонализмомъ. Схоластика скоро пріѣстся, мы
отбросимъ ее въ сторону; изменится внѣшиее выражеиіе извѣстныхъ идей, и всѣ
поймутъ, что совершенно немыслимо ортодоксальное объяснен ѳ Библін и τ д. По
впереди предстоятъ жаркія бигвы. Вѣдь наши почтенные дѣятели обладаю гъ въ
высшей степени краснор ьчіемъ догматиковъ: они, конечно, ирибъгнутъ къ
пышному блеску рѣчей сн. Аѳанасія, и этоть лакъ замажетъ имъ глаза и уши. Боже мои,
какъ бы мнѣ хотѣлось быть тамъ! И я, можетъ быть, связаль бы слои руки;
священники буіутъ играть значительную роль; въ это время, можетъ быть, нужно
сдѣлаться священникомъ, чтобы быть въ состояніи что нибудь совершить. Роижъ и
Черскій были священниками. Я читалъ письмо матери Черскаго къ сыну: она наио-
минаетъ е*му о тѣхъ жертвахъ, которыя она совершила, чтобы дать ему духовное
воспитаніе, и умоляетъ его остаться вѣрнымъ католичеству. Но развѣ оиъ не
служить эму самымь искренніідіъ образомъ въ тѣ именно минуты, когда всею душой
отдаетея тому, что считается истиной^
Простите мнѣ, дорогой мой другъ, за все то, что я высказалъ вамъ. Ахъ,
если бы вы знали работу моей мысли и мое сердце! Не думайте, пожалуйста, что
все это усиѣло вылиться въ догматическую форму; нѣтъ, я ничего не принимаю
безусловно. Я допускаю противорѣчія, ι о крайней мѣрѣ до поры до времени. Ла
полно! развѣ не бываетъ такихъ моментовъ, когда отдѣльная личность или об і.ество
поневолѣ келеблется изъ стороны въ сторону. Трудно удержать такое равновѣсіе,
скажете вы на эти, мучительно-трудно. Да, но что же дѣлать? Это неизбѣжно. Бы-
Ваютъ эпохи, когда необходимо проникнуться научнымъ скеатицизмомъ въ области
нравственныхъ ученій, и тѣмъ не менѣе въ подобныя эпохи люди съ чистою душою
были и могли быть нравственными, допуская иротиворѣчія. Схоластики начали бы
смѣяться надь этимъ и, торжествуя иооѣду, указывали бы, что здѣсь прямая лот
ческая ошибка. Но что за иобѣда-указать на то, что ясно само собою! Они же-
лаютъ такого нравственнаго ученія, гдѣ все было бы строго—планомѣрно; они
довольствуются жалкимъ основаніемъ. лишь бы только всѣ иоложенія соотвѣтствова·
ли излюбленному ими образцу. Они не знаютъ ни отдѣльнаго человека, ни всего
человѣчества, какими они существуютъ въ действительности.
Да, дорогой мой, я еще вѣрю: я молюсь, я произношу Отче нашъ съ
чувствомь отрады. Я люблю бывать въ церкви; чистое, простое, наивное благочести
трогаетъ меня до глубины души въ эти свѣтлые моменты, когда я ощущаю незримо
присутствіе Бога; порою даже я проникаюсь набожностью; я думаю, что это
настроение не* иройдетъ никогда; вѣдь блаі очестіе имѣетъ цѣнностъ даже въ томъ
случаѣ, если возникаетъ на чисто психологической иочвѣ. Оно такъ чудно возвы-
шаетъ насъ въ нравственномъ отношеніи и возноситъ надъ жалкими матеріалі.ными
заботами; а за гранью эгихъ заботъ начинается область ирекраснаго, божество, без-
конечность; все чистое, непорочное, что исходить оттуда, есть истинная жизнь.
^ни считаютъ меня скромнымъ семинаристомъ. нослушнымъ, благочестивымъ
юношей. Клянусь честью, я не виновдтъ въ ихъ заблуждении. Порою мнѣ тяжело
сознавать, что въ этомъ не всегда заключается истинная правда; но я не
притворяюсь,—да будетъ свидѣтелемъ мнѣ Богъ; я -юлько не все сообщаю имъ. Развѣ оыло-
бы лучше, если бы я встунилъ съ ними въ жалкія пререканія;—вѣдь на ихъ сторонѣ
было-оы преимущество людей, защищающихъ все доброе и прекрасное, а я казался-
бы для всѣхъ человѣкомъ, который раздѣляетъ самыя грубыя воззрѣнія; извѣстно,
что въ этой странѣ на всякомъ антихристіанскомъ ученіи лежитъ печать какого-то
отчуждения, презрѣнія, отвращенія; изъ одного чувства скромности.я долженъ былъ-
бы уйти подальше отъ этого. Да кромѣ того, они ничего бы не поняли изъ моихъ
ооъясненій. Они не обижаются, что я ничего не сообщаю имъ о нѣкецкихъ изслѣ·^
дованіяхъ. Я уже гозорилъ вамъ, дорогой другъ, что мое ивтеллекгульное иоложеиіе*
таково, что одни м<.ня могутъ представлять въ олномт, a другіе совсѣмъ въ иномъ
свѣтѣ; я ничуть не притворяюсь, и каждый изъ нихъ правь но своему: дѣло въ томъ·
что я безропотно склонился подъ иго противорѣчія—до лоры до времени.

202
ГГРІГЛОЖЕНГЕ.
Затѣмъ, знаете-ли вы, что бывали минуты, когда я былъ готовъ совершенно
измѣнить свои воззрѣнія, когда я размышлялъ о томъ, не пріятнѣе ли для Bora, если
я рѣзко порву нить своихъ разсуждсній и опять стану тѣмъ, чѣмъ я былъ два три
года тому назадъ! Но идя постоянно впередъ, я вижу, что для меня стало
немыслимо возвраиіеніе къ католицизму: съ каждымъ шагомъ я все болѣе и болѣе удаляюсь
отъ него. Какъ бы то ни было, предо мной вполнѣ ясный выборг;— я могу
возвратиться къ нему лишь въ томъ случаѣ, если ампутирую извѣстную способность и
наложу печать позора на свой разумъ, осудя его навсегда на почтительное молчаніе,
даже болѣе—на безусловное молчаніе. Да. если бы я возвратился по католицизму, я
прскратилъ бы свои изслѣдованія, свои размышленія. въ томъ убѣжденіи, что они
могугь привести меня только ко злу, и я погрузился бы въ набожную жизнь, какъ ее ио-
нимаютъ католики;— я вѣрю глубоко, что Господь изаанитъ меня навсегда отъ
пошлой жизни.—Католицизмъ удовлетворяем всѣ мои способности, кромѣ критическаго
мышленія; въ будушемъ я нигдѣ не надѣюсь найти болѣе полнаго удов іетворенія;
и такъ, остается одно—или отречься отъ католицизма или ампутировать эту
способное^. Это тяжелая, мучительная оиерація; но поверьте мнѣ, если-бы меня не откло-
нялъ голосъ совѣсти, если бы Господь пришелъ ко мнѣ въ этотъ вечеръ и сказалъ,
что для него это будетъ тіріятно.—я-бы рѣшился. не колеблясь. Тогда-бы вы не
узнали меня; я оставилъбы свои изслѣдованія, иересталъ-бы руководствоваться кри
тическимъ мышленіемъ и сдѣлалсябы самымъ убѣжденнымъ мистикомъ Повѣрьте
мнѣ. что я иережилъ слишкомъ много, чтобы остановиться теперь предъ подобной
возможностью; она является для меня страшнѣе самой смерти Но я не совсъм ь
теряю надежду, что и тамъ я могу найти извѣстную работу, которая наполнить мою
жизнь.
Что я стану дѣлать въ практяческой жизнн? Съ невыразимымъ ужасомъ я вижу
окоіі«аніе вак;щ и,—тотъ часъ, когда я волей-неволей долженъ буду проявить въ рѣ-
шительныхъ дѣйствіяхъ свое сметное душевное настроеніе Благодаря этому разладу
между міромъ душевнымъ и внѣшпими поступками—такъ тяжело мое настоящее по-
ложеніе. Мнѣ иенріятны. мнѣ противны эти заботы. Я прекрасно понимаю, что я
полный невѣжда въ этой области; я на каждомъ шагу буду дѣлать глупости снося
однѣ насмѣшки и изѣвательства. Я не родился дѣльцомъ въ сов ч\\іенномъ духѣ.
Люди будутъ смѣяться надо мною и сочтутъ меня за дурака. Если-бы я былъ увѣ-
ренъ хотя въ самомъ себѣ! Но что, если, благодаря общенію съ ними, я потеряю
невинность своего сердца и свои воззрѣнія на жизнь! Что если они заразятъ меня
своей пошлой мудростью! И если даже я буду увѣренъ въ самомъ себѣ, то могу-ли
я быть уігѣреннымъ во внѣшнихъ обстоятельствах·^ которыя такъ фатально таготѣ-
ютъ надъ нами? И кто, зная себя, не будетъ бояться за свою слабость? Дорогой
другъ мой, вотъ какъ Богъ посмѣялся надо мной! Кажется, будто онъ прибѣгнулъ
ко всевозможнымъ средствамъ, чтобы только овладѣть мною·; но развѣ. нужно было
такъ поступать с\ бѣднымъ ребенкомъ, который ничего не подозрѣвалъ! Несмотря
на все это, я люблю его: я убѣжденъ въ томъ, чго онъ все сдѣлалъ для моего
счастья, хотя фікты и иротиворѣчатъ этому. Нужно быть оптимистомъ и по отно-
шенію отдѣлыі.іго человіка и но отношенію по всѣму человѣчеству, несмотря на
иротиворѣчіе и.^ѵіированныхъ фактовъ. Надо проникнуться мужествомъ, говоря—да
лишь я ндинъ могу сдѣлать зло самому себѣ.
Я часто думаю о васъ. мой милый другъ; васъ ждетъ счастье. Предъ вам»
οιкрывается свътлая будущность; вы вѣдь видите цѣль предъ собою и вамъ остается
то.іько приблизиться къ ней... На вашей сторонѣ громадное преимущество,—строго-
обоснованное догматическое ученіе.. Вы сохраните широкіе взгляды: я желаю, чтобы
ьы никогда ис испытали этого безотраднаго противовѣчія между требованиями ума
л сердца. Вы узнлли-бы тогда, какъ тяжелъ этотъ выборъ. Чтобы вы ни думали· о·
моемі. настояпісмъ m ложеніи и моей душевной невинности, по крайней мѣрѣ
сохраните ко ииѣ вашу прежнюю дружбу. Неужеди вы разобьете ее изъ-за моихъ
гііііиосжъ или даже заблужденій! Впрочемъ, повторяю еще разъ, я вѣрю въ широту
вашп.чъ взглядов ь; да хранить меня Богъ стараться увѣрять васъ. что они не строго-
ортодокедльн'·.;, нѣтъ. я хочу, чтобы вы сохранили свою привязанность и въ то же
время я хочу, чтобы вы оставались вірнымъ ортодоксальннму ученію. Вы почти един-
ственный хранитель самыхъ сокровенныхъ моихъ мыслей; ради Господа Бога, будьте-
ко MH'fe снисходительны, не откажите называть меня по прежнему своимъ братомъ.
Что касается моей Счрдечной любви, дорогой ной другъ,^-она. иринадлежихь вамъ·
вавѣки...

■письма 1S-J6 1М4С ι\
203
Плрижъ, 12 Ноября 1845 Γ·
Дорогой другъ! не безъ удивленія видѣлъ я, \тз каникулярное время
близится кь концу, а отъ васъ все нѣть отвѣіа. Пог;тѣ возвращены въ Сенъ-Сюль-
иисъ я прежде всего спросил ь о васъ, чтобы узнать причину вашего молчанія, а,
главное, желая побеседовать-съ вами. Вы, конечно, пойдете, какь я былъ огорченъ
узнавъ, что наша нереписка была невольно прервана вслѣдсгвіе вашей серьезной
болезни. Внрочемъ я успокоился на эготъ счстъ, нолучивь нѣкогорыя подробности,
но все таки я сильно сожалѣлъ о томъ, что часъ нашей бесѣды откладывается, мо-
жітъ быть, на долгое время. Сколько размышленій, мой милый другь, рождаетъ во
мнѣ этотъ неожиданный случай, совнавшій съ самой странно.! эпохой моей жизни!
Повѣрите ли вы мнѣ, что я завидовалъ вашей участи и желалъ отъ всей души, что^
бы и со мною случилось что нибудь въ э томъ родѣ: такимъ образомъ былъ бы ото-
ди-шутъ назадъ титъ моліентъ когда я долженъ буду вступить въ шумный водово-
ротъ жизни, и я могъ бы но прежнему жить беззаботно въ тихомъ домашнемъ
уединен! и. Вы поймете меня, когда я разскажу вамъ о тѣхъ испытаніяхъ, которыя
выпали мнѣ на долю, и υ тѣхь горестяхъ, которыя еще ждутъ меня впереди. Я не на-
мѣренъ излагать это во всбхъ подробностяхъ; объ этомъ мы еще будемъ бесѣдо-
вать съ вами на словахъ. Я переддмъ лишь главные факты, вліяніе которыхъ не под -
лежитъ сомнѣнію.
Возвращаясь въ Сенъ-Сальписъ, я принялъ безповоротное рѣшеніе—порвать,
наконецъ, со своимъ нрошлымъ, которое шло въ разрѣзъ съ моимъ душевнымъ на-
строенісмъ, и измѣнить совершенно всю свою внѣшнюю жизнь, которая могла ка*
заться одной ложью. Но я желалъ сдѣлать это постепенно, не торопясь, тѣмъ бо*
л fee, что я не видѣлъ ничего невѣроятнаго въ томъ, что въ болѣе или менѣе отда-
лешюмъ будущем ь можеть произойти реакшя. Чисто-внѣшнее обстоятельство
ускорило, неожиданно для Меня самаго, развязку, къ которой я подвигался такъ
медленно. При моемъ возвращении въ Сенъ Сю іьписъ мнѣ вдругъ сообшаютъ, что я
числюсь уже не при семинаріи, а при общинѣ кармелитовъ, основдніе которой не
давно утвердилъ архіеиископъ; мнѣ передали, что архіеиископъ ириказалъ, чтобы я
лично явился къ нему въ этотъ день и сообщилъ ему свой отвѣтъ. Представьте се-
6Ѣ мое смущснісІ Моя тревога еще болѣе усилилась, когда спустя нѣкоторое время
мнѣ сообщили, что архіеписконъ самъ приОылъ въ семинарію и желаетъ съ нами
поговорить. Принять иредложеніе—было-бы безнравственно: высказать истинную
причину отказа—было бы немыслимо; выдумать же какую нибуль ложь я
положительно не могъ. Я прибѣгнулъ къ помощи добрѣйшаго Карбона; онъ согласился
поговорить за меня и избавилъ меня отъ тяжелаго свидаиія. Послѣ этого я счелъ
своимъ долгомъ закончить то, что такъ счастливо начали за меня внѣшнія обстоятель*
ства. Въ одииъ день я сдѣлалъ то, что думалъ совершить въ нѣсколько недѣль, и
вечеромъ того дня, какъ я прибыль въ Сень-Сюлышсъ, я уже больше не числился
ни при семиндріи, ни при оощинѣ кармелитовъ.
Сколько связей порвано въ нѣсколько часовъ! Мой дорогой другъ, какъ я
былъ смущенъ, какъ я хитѣлъ остановить этотъ роковой шаіъ, который былъ слиіп-
комъ неожиданъ для меня! Но сила обстоятельствъ толкала меня впередъ и впередъ,
и не было возможности отступить назадъ. Вотъ когда мнѣ пришлось пережить
самые тяжелые дни!. Вообразите себѣ иолнѣйшее одиночество» безъ дружескаго слова,
безъ знакомства, безъ помощи - среди этихъ людей съ хо юдной, сухою душой; -
вѣдь я іюкинулъ такъ недавно свою мать родную Бретань, золотые дни своей
жизни, столько простыхъ и чистыхъ привязанностей! Теперь я один.жъ въ эгомъ мірѣ,
я чуждъ лля него. Моя дорогая мать, моя крошечная коми .тка, книги, часы
блаженной умственной работы, прогулки съ матерью, -прощайте навсегда! Проіцдйте и »ьі,
тихія радо;ти, когда я чувствовалъ себя такъ близко къ Богу; протайте, лик
дорогое прошлое, прощайте сердечныя вѣрованія, которыя убаюкивали меня такъ сладко.
Нѣтъ для меня ужъ больше блаженства; нѣтъ долѣе прошлаго, а будущее цока епі-
темно!.. Приметъ ли меня этотъ новый мірь? Я покинулъ иной.—онъ любилъ меня
и ласкалъ... Но самымъ мучительнымъ моимъ ві спомиианісмъ являлась мысль о
дорогой матери, которая когда-то такь утѣшала м ня въ минуты дупіевнлго горя. Η
почти убилъ ее.. О Боже, чѣмъ засаужилъ я такую тяжелую обязанность? Какъ по·
смѣется надо мною общественное мнѣніе! Что ждеть меня впереди? , Какъ блѣдно,
какъ безцвЬтно мнѣ кажется это будущее!.. Даже чувство гордости не могло
освободить мое сердце отъ этого тяжелаго покрова грусти и сожалѣній. Я проклиндлъ
свою сульбу, которая поставила меня въ такое роковое положеніе. Обыденная жизнь
со своиліи пошлыми, грубыми заботами уже рисовалась предо мною... Какъ завидо»
валъ я участи этихъ простыхъ, безвѣстныхъ людей, которые рождаются, жиьутъ»

204
ПРИЛОЖЕН!*}.
Ѵмираютъ безъ шума, не зная работы мнсли, слѣдуя послушно общему потоку,
который увлекаетъ ихъ за собою, благоговѣйно склоняясь нредъ Богомъ, котбраго они
называютъ своимъ Отцомъ. Ахъ, какъ негодовалъ я на свой разумъ за то, что онъ
разбилъ мои мечтанія! По вечерамъ я проводилъ нѣсколько часовъ въ церкви св.
Сульпиція стараясь обрѣсть свою прежнюю вѣру, но это оказалось невозможными
Да, дорогой мой, эти дни будутъ памятны въ моей жизни; можетъ . быть, это не
были самые роковые, но это были несомнѣнно, самые тяжелые дни. Въ двадцать
Три года начинать снова, какъ будто я еще совсѣмъ не жилъ.. Я старался
представить себя среди этой буйной, надменной толпы, себя простого, робкаго юношу, но
волей-невоаей нужно было смѣшаться съ общей массой. Сколько разъ хо ѣлоеь мвѣ
избрать себѣ на долю простую, обыденную жизнь; я сумѣлъ бы облагоридить ее съ
духовной стороны. Я начиналъ терять потребность учиться, изслѣдовать, размышлять;
мнѣ казалось, что для меня достаточно одной люГши и серіечнаго чевства, но въ
то же время я сознавалъ прекрасно, что ьъ первый же день, какъ мое сердце ие-
рестанетъ биться такъ силіно, голова опять запроситъ умственной пищи.·
Однако, шло было искать иоложенія въ новой жизни, для которой я такъ
мало былъ'иригоденъ. Избавляю васі.отъ рассказа обо всѣхъ этихъ причлюченіяхъ,
которьія покажутся вамъ настолько же скучными, насколько для меня они были
мучительными. Мсжчте ли вы иредстарить себѣ своего бѣднаго товарища, который цѣ-
лые дни бътаеіъ съ визитами по городу? Мнѣ было невыразимо стыдно, но что
поделаешь? Конечно, не хлѣбомъ единымъ живетъ человткъ, но живетъ онъ и хлѣ-
бомъ. Олнако, ни на минуту я не переставалъ взирать на небо.
Достаточно сказать вамъ, что въ концѣ концовъ я счелъ ,необходимымъ
отказаться отъ нѣкоторыхъ доьолыю вьгодныхъ для меня иоложеній и принялъ въ
приготоі ительномъ отдѣленіи колледжа Станислава скромное мѣсто, которое, правда,
въ нѣкоторомъ отношении вполнѣ гармс пировало съ моимъ душевнымъ настроеніемъ;
поступивъ такъ, я. во первыхъ желалъ послѣдовать совѣта ъ Карбона, a затѣмъ я
сдѣлалъ это и по другой важной причипѣ, о чімъ я вскорѣ разскажу вамъ. Я за-
няіъ бклъ лишь полтора часа въ день и имълъ къ своимъ услугамъ специальные
курсы математики, фшики и друіихъ предметовъ, не говоря ужъ о подготовитель-
ныхъ ранятіяхъ къ экзамену на степень лиценціата; между іірочимъ, одинъ. изъ этихъ
курсовъ чйтаетъ два раз.а въ неділю Ленорманъ. Я въ восторгѣ отъ милой и
сердечней приветливости, которую я встрѣтилъ среди мододежи: я могу сказать, что
въ этой піколѣ я не испыталъ ли ыалтйшей тѣни иепріятности, и я покинулъ ее съ
искреннимъ чувствомъ сожалънія. Но что особенно замѣчательно въ этотъ краткій
иеріодъ моей жизни, такъ это мои бесѣды съ директоромъ колледжа Гратри. Я еще
много кой-чего разскажу вамъ объ этомъ; я очень счастливь, что мнѣ пришлось
познакомиться ' съ нимъ. Онъ является точной моделью Ботена, своего учителя и
друга. Съ первой же минуты мы сошлись съ нимъ очень близко, и съ тѣхъ иоръ въ
нашихъ взаимныхъ отношеніяхъ было много·· для меня страннаго и необычайнаго.
Часто наши мысли сходились самьтмъ чудееньшъ образомъ; для него, какъ и для
меня,—филоссфія на иервомъ лланѣ. Въ обішгмъ это замѣчательный мыслитель, но
порою онъ высказываетъ совершенно легкомысленные взгляды.
Что же заставило меня бросить это мѣсто, гдѣ во всякомъ случаѣ я не чув-
ствовалъ себя плохо, и занимая которое я могъ легко осуществить свои завѣтныя
желанія? Дорогой мой, это одйнъ изъ самыхъ странныхт- поступковъ въ моей
жизни; сколько бы я ни старался объяснить, никто бы не понялъ меня, и
действительно до сихъ поръ^никто еще, кажется, не понялъ меня какъ слѣдуетъ. Скажу вамъ,
что это былъ мой нравственный долгъ... Да, дорогой другъ, тѣ самыя причины, ко-
торыя заставили меня покинуть Сенг-Сюлыіисъ и отказаться отъ общины кармели-
товъ, заставили меня и теперь бросить колледжъ Станислава... Дюпанлу и Манье
увлекали меня впередъ; я подвигался впередъ, а теперь, вотъ проходилось начинать
сначала. Поистинѣ, дорогой мой, со мною случаются необыкновенныя ириключенія
пожалуй, я могъ бы радоваться и этому случаю, хотя бы потому, что онъ ставилъ
меня въ самыя странныя положенія, блатодаря которымъ я легко знакомилея съ
массой разнообразныхъ явленій.
По выходѣ изъ колледжа Станислава мнѣ было не трудно вновь приступить
къ исполнеиію своихъ ирежнихъ нлановъ, изъ которыхъ перв.ымъ и самымъ простымъ
было нанять себ-в скромную студенческую квартиру. Вотъ мое настоящее положе-
н е. Я досталъ себѣ комнату въ одной школѣ въ качествѣ свободнаго пансіонера;
ъю недалеко отъ Люксембургскаго сада. Благодаря репетиторству по математикѣ и
литерат^рѣ я устроился здѣсь, какъ говорится а и ρ a і г. 1) Я и не мечталъ о та-
х) Уроки за столъ и квартиру.

письма lS-.'δ—1S4G г.
205
комъ. положеніп. Ц'Ьлый день въ моемъ распоряжений; я могу посѣшать Сорбонну
и просиживать въ бшшотекахъ сколько душѣ угодно. Въ сущности это и есть моя
настоящая квартира; здѣсь я переживаю садіыя счастливил минуты. Эта жизнь бы-
дл-бы для меня довольно пріягна. если-бы не мучительныя восиоминаігя, глубокая
душевная тревога и въ особенности это ужаснее о линочество. ГІриходите-же скорѣо,
дорогой мой, и мы проведемъ вмѣстѣ блаженныя минуты.
До сихъ поръ я бесѣдовалъ съ вами лишь о соиытіяхъ Послѣдняго времени,
кагда успѣло определиться мое настоящее положеніе въ Парижѣ. но я еще ничего
не: сообщало- вамъ о дальнѣйшихъ сьоихъ иланахъ; вы, конечно, понимаете, что я
старался прежде всего добиться иэвѣстнаго положенія, гдѣ мнѣ легко было бы
продолжать свои занятія. Но теперь всѣ мои мысли направлены на булущее.—новый
источник!: невыразимыхъ душевныхъ страданій; спсціализі роваться для меня
составляешь настоящую пытку, да и никакая сікціаліность не можетъ гармонировать съ
мримъ уметвеннымъ складомъ. А волей неволей приходится это сдѣлать. Дорогой
мой, знаете-ли вы. какъ мучительно чувствовать себя въ зависимости отъ внѣш-
ііихъ обстоятельствъ ві эпоху своего интеллектуальна™ развитія! Посудите, какъ
долженъ я страдатъ,—вѣдь я самъ предоставилъ своему уму полною свободу, чтобы
развитіе его шло настояішшъ путемъ.
Я сдѣлалъ попытку пристроиться при курсахъ восточныхъ языковъ; мнѣ
обещали конференции съ Катрмеромъ и Жюльеномъ, профессоромъ китайскаго языка
въ Collège de France, но іютомъ оказалось, что я не могу специализироваться въ этой
области (я долженъ прибавить-спеціализироваться внѣшиимъ образомъ, потому что
въ сущности я никогда не буду узкимъ снеціалистомъ, по крайней мѣрѣ, если
нельзя назгать узкой отраслью знанія философію). Предо мною Университетъ; но
снять норыя затруднения. Профессорство, въ собственномъ смыслѣ слова, мнѣ
далеко не нравится: пеложимъ, что я не имѣлъ-бы въ виду остаться з гѣсь навсегда,
но во всякомъ случаѣ нужно было бы остаться надолго. Одна филисофія могла-бы
дать мнѣ истинное удовлетворение, но мнѣ нужна прежде всего свобода, а они
совсѣмъ не расположены къ этому. А· затѣмъ, чтобы достигнуть этого иоложенія,
нужно посвятить нѣсколько лѣтъ на то, что я назову школьной летературой,—я
разумѣю всѣ эти.ла-тинскіе стихи, реторическія упражненія и проч. Подумайте, что
,за мученіе!.. Эта перспектива показалась мнѣ настолько страшной, что я началъ
иодумиватъ о томъ, чтобы въ будущемъ держать экзаменъ по естественнымъ на-
укамъ; но въ такомъ случаѣ мнѣ предстояло'бы болѣе неизбѣжно, чѣмь когда-
либо замкнуться нъ узкой сферѣ; какъ-бы то ни было, а въ своей Литературѣ
они доиускаютъ извѣстные широкіе взгляды. A затѣмъ, это отдалило-бы меня отъ
моихъ любимыхъ идиі. Нѣтъі я постараюсь, насколько возможно, быть ближе къ
этой,важнейшей области—къ философіи, теологіи. наукѣ, литеоатурѣ... къ тому,
что является для меня Божество мъ. Такимъ образомъ, дорогой другъ, очень
вѣроятно, что я примусь за обще-литературные предметы, чтобы потомъ
приступить къ экзамену по философіи. Ахъ, повѣрите-ли вы мнѣ, какъ все это кажется
мнѣ блѣднымъ, какъ антипатиченъ мнѣ этотъ университетскій духъ! Но нужно-же
посвятить себя чему-нибудь, и я постараюсь заняться тѣмъ, что меньше всего
можетъ отдѣлить меня отъ моего идеала. И кто знаетъ? быть можетъ я, успѣю уяснить
. себѣ свои идеи. Какъ часто самые неожиданные случаи разстраиваютъ всѣ наши
планы!·Нужно быть готовымъ ко всему, надставляя свой парусь подъ первый под·
. нявшійся вѣтеръ...
Я долженъ еще разсказать вамъ, дорогой другъ, объ одномъ событіи,
которое послужило для меня великой поддержкой и утѣшеніемъ въ эти грустный
минуты;—это мое свиданіе съ Дюпанлу. Сначала я написалъ ему письмо; я описы-
валъ свое душевное состояніе и сообщалъ ему, какое рѣшеніе принять я считалъ
своимъ навственнымъ долгомъ. Онъ понялъ меня прекрасно, и затѣмъ между нами
состоялась бесѣда, длившаяся полтора часа, когда я въ первый разъ въ своей жизни
изложилъ постореннему человѣку всѣ свои мысли и сомнѣнія о котолическои вѣрѣ.
Да, признаюсь, никогда еще я не встрѣчалъ такой замѣчательной личности; это
истинно-филрсофскій и выдающійся умъ; только съ этого момента я понялъ его
какъ слѣдуетъ. Мы не вступали въ споръ; просто, я -изложилъ ему сущность своихъ
сомнѣній, а онъ сообпшлъ мнѣ то рѣшеніе, которое онъ долженъ былъ принять,
- какъ правовѣрный католикъ. Его рѣшеніе было сурово; онъ прямо объявилъ мнѣ:
въ і-хъ. что рѣчь идетъ вовсе не о религіозныхъ сомнѣніяхъ,—я уіютребилъ
этотъ терминъ въ своемъ письмѣ по привичкѣ, слѣдуя терминологіи сюльписье-
новъ,—а о полной потерѣ вѣры; во 2-хъ, что я нахожусь внѣ лона церкви; въ 3"хъ»
что я, естественно, не могу приступать ни къ какому таинству, и онъ не можетъ
мнѣ совѣтовать придерживатся внѣшнихъ выраженій религіозной вѣры; въ 4*хъ·

206
ПРПЛО/ΓΕ'ΤΙΕ.
■что, не желая лицѣмерить, я не могу больше, хотя-пы одинъ лигаиій день, казаться
л ля другихъ духовнымъ лицомъ и проч. и проч. Однако, за исключеніемъ этой
суровой оцѣнки моего нравственнаго положенія, онъ былъ такъ добръ ко мнѣ,
какъ только можно себѣ предствить... Отцы общины св. Сулышція и аббатъ Гратри
не высказывали такихъ онредѣленныхъ сужденій; они утверждали, что я всепа
долженъ смотрѣть на себя, какъ на человѣка, котораго смугц .ютъ сомнѣнія.. Я
нослѣловалъ совѣтамъ Дюпанлу. Такъ я буду поступать и въ будущемъ. Однако я
еше исповѣдываюсь и. такъ какъ уже нѣтъ Б**, то я исповѣдуюсь «Лс-Гиру.
котораго я люблю до безумія. Я замѣчаю, что это дѣлаетъ меня чище и сердечно утѣ-
эдает'ь. Когда вы будете свяшенникомъ, я буду исповѣлываться вамъ. Однако, изъ
снисходительности, какъ онъ выразился, къ чувствамъ другихъ, Дюпанлу пковъто-
валъ мнъ\ чтобы я прежде чімъ покинуть колледжъ Станистава, предался-бы
уединенной молит вѣ и размышленію (une retraite). Это предложеніе, особенно въ его
устахъ, заставило меня сначала расхохотаться. Но я нѣсколько измѣнилъ свое
иастросніе, когда онъ иредложилъ мнѣ сдѣлать это вмѣстѣ съ г. Раииньяномъ. Я
бы согласился,—это дало-бы мнѣ возможность разсчитаться съ католичествомъ бла-
горолно. Къ сожалѣнію. Равиньянъ долженъ былъ быть въ Парижѣ не раньше
іо Ноября; въ этотъ промежѵтокъ времени Дю іанлу пересталъ быть настоятелемъ
<еминаріи св. Николая, а я— членомъ колледжа Станислава, такъ что о^уществлеиіе
этой мысли откладывается по крайней мѣрѣ на далекое будущее...
Прощайте, мой милый и дорогой товлрищъ; простите мнѣ, что я говорилъ
вамъ лишь о себѣ. Умоляю васъ, ради себя и ради своихъ друзей поберегите свое:
здоровье во время поправленія вашего послЪ болѣзни,—не разстраивайте его вновь,
слишкомъ рано принимаясь за работу, Я прошу васъ отвѣтить мнЬ лчшь вь то.чь
случаѣ, если это для васъ не будетъ утомительно. Настоящій отвѣтъ будетъ тогда,
когда мы дружески обнимемся. А пока примите увѣреніе въ моей ^искренней
привязанности.
Парижъ, 5 Сентября 1846 г.
Благодарю васъ, дорогой другъ, за ваше прекрастное письмо. Оно обрадовало
и поддержало меня нравственно въ это грустное ваканціонно-- время, которое
я провожу въ самомъ тягостномъ уединеніи, какое только можно себѣ представить
Нѣтъ ни одной души человѣческой, предъ кѣмъ я могъ-бы открыть свое
сердце, даже болѣе—нѣтъ никого съ кѣмъ-бы я могъ завязать хотя одну изъ
тѣхъ незначительныхъ бесѣдъ, которые все же могутъ нѣсколько успокоить наше
душевное настроеніе и удовлетворить естественную потребность вь обществѣ.
Оказывается, что можно чувствовать себя въ Парижѣ болѣе одинокимъ чѣмъ въ
пустынѣ, и я испытываю это на себѣ. Дѣло не въ томъ, чтобы видѣть предъ собою
людей, изъ которыхъ составляется общество; главное, имѣть съ ними тѣ или другія
связи, которыя напоминаютъ вамъ, что вы не одни въ мірѣ. Проходя иногда среди
этой равнодушной толпы, наполняющей собою наши улицы, я воображаю себѣ, что
я нахожусь среди какого-то лѣса двигающихся деревьевъ. По моему, это совершенно
то-же самое. Вспоминая о своемъ недавнемъ. тихомъ счастьи, я чувствую приливъ
глубокой грусти, въ особенности, какъ подумаю, что эти дни умчались безвозвратно.
ле знаю, какъ вы относитесь къ этому, но для меня нѣтъ ничего тягостнѣе, какъ
сказать, обращаясь даже къ самымъ ничтожнымь восиоминаніямъ: „Да, это
прошло, и ужъ больше не вернется!** Подумайте-же, что я долженъ чувствовать,
когда это касается самыхъ дорогихъ моихъ, самыхъ сердечныхъ радостей!' Но что
дѣлать, дорогой мой? Я ни въ чемъ не раскаиваюсь; и въ самомъ с граданіи изъ за
нравственнаго долга мы чувствуемъ высокое угѣшеніе, котогое гораздо цѣннѣе
многихъ другихъ радостей, изъ за которыхъ стоию-бы пожертвовать многимъ.
Дорогой мой, я благословляю Бога за то, что въ вашемъ дицѣ онъ послалъ человѣка,
который способенъ понять меня и мое сердце безъ длинныхъ тягостныхъ для меня
оо-іясненш; да, самымъ глубокимъ моимъ горемъ является мысль о томъ, что то
льда, мнѣніемъ которыхъ я такъ дорожу, порицаютъ меня и находятъ виновнымъ
со всемъ. Къ счастью, это не мѣшаетъ имъ жалѣть и любить меня.
л. не изъ тѣхъ, которые безпрестанно внушаютъ ортодоксальной партіи
терпимость; для новерхностыыхъ умовъ и той, и другой стороны это служить прочной
оезконечныхъ софизмовъ. Плохую услугу оказываютъ католицизму тѣ, которые
стараются принять его съ современными идеями, тѣмъ болѣе, когда это дѣлается

письма Г845- 1S46 г. 2Ό7
только на словзхъ; эти люди явно показываютъ сюю недобросовестность или лег-
комысліе. Все или ничего,—а нео-католики самые вздорные люди.
Нѣгь мой другъ, не бойтесь заявить мнѣ, что, по вашему мнѣиію. я страдаю
по своей винѣ; я :-наю, что вы должны такъ дум.ть. Конечно, мнѣ тяжело сознавать,
ч.о, можетъ быть, половина просвѣщеі наго человѣческаго общества скажетъ мнѣ,
что я сталъ въ враждебное отношсніе къ Богу; или, выражаясь старымъ христіан-
скимъ язь:комъ, что я б\ду осужденъ на вѣчныя муки въ то-же самое мгновеніе.
какъ меня поразить смерть Это ужасно, и когда-то я трепеталъ въ предчуьствіи
своего смертнаі о часа, который почему то мнѣ всегда казался очень близкимъ.
Tu ι ерь я свыкся съ этой мыслью и желалъ-бы убѣжѵиннымъ католикамъ только
одного—такой-же душевный миръ, какой я испытываю въ настоящую минуту. Я
могу сказать, что съ тѣхъ поръ какъ я подчинился жертвѣ долга, среди страданій,
тяжесть которыхъ едва ли кто могъ оцѣнигь и которыя я скрывалъ отъ чужого
в?,ора, движимый какой то странной деликатностью, - я чувствововалъ успокоепіе,
которое было мнѣ неизвѣстно въ болѣе свѣтлыя минуты жизни. Дорогой другъ.
слѣдуетъ относиться съ осторожностью къ извѣстнымъ общимъ мѣстамъ, которыя
ложны въ самомъ основаніи,— не слѣдуетъ думать, что счастливымъ можно быть.
лишь при условіи полной умственной гармоніи. Если-бы это было такъ. никто· бы
не могъ быть счастливымъ или, пожалуй, были· бы счастливы только тѣ, органичен-
ный умъ которыхъ несиособенъ на высокіе помыслы и не знаетъ никакихъ сомні ній.
Но мы бываемъ счастливы благодаря именно иепослѣдовательности, благодаря тому»,
что терпѣливо относимся ко многому, что при иномъ отношеніи обратилось-бы.
для насъ ьъ пытку. Я думая что яы должны были испытать это самое; внутри насъ
происходите своегс рода совіщаніс о счастьи (наша роль, впрочемъ, фатально
ограничена),—мы разеуждаемъ, какъ отнестись къ тому или другому явленію; въ
сушнОчТи нѣіъ никого, кто-бы могъ отрицать, что онъ носитъ въ самомь себѣ
тысячи причииъ, которыя могутъ его сдѣлать несчаснѣйшимъ человѣкомъ. Все заклю
*аеіся ьъ юмъ, сбратитъ ли онъ на нихъ свое вниманіе или отнесется къ нимъ
par подушно. Мы счастливы лишь украдкой; что дѣлать, дорогой мой! Счастье не
іэкля >жъ священная вещь, которую нужно было-бы принимать лишь послѣ зрѣ-
лаго ра?.мышлеиія.
Вы можетъ быть найдете страннымъ, что, не вѣря больше въ христіанство,
я могу быть столь спокойнымъ. Да, дорогой другъ, это было бы странно, если-бы
я tine сомнѣвался, но если ужъ нужно сказать вамъ все, то я признаюсь, чго въ
настоящія минуты я не знаю сомнѣній. Объясните же мнѣ, какъ вы поступаете»
ч'К'.Сы ьѣрить по прежнему? Мой бѣдный другъ, слишкомъ поздно теперь сказать
ріімъ: „Остерегайтесь!" Если-бы вы не были тѣмъ, чѣмъ вы есть въ дѣйствигель*
пост и, я бы палъ иредъ вами на колѣни, умоляя васъ во имя нашей дружбы
поразмыслить о томъ, чувствуете-ли вы себя сіюсобнымъ датъ обѣтъ самому себѣ, чго·
вы никогда въ своей жизни не измѣните своихъ взглядовъ. Подумайте,—дать
клятву, поручиться за свою будущую мысль!.. Я былъ огорченъ, узнавъ, что нашь
бѣдный другъ X** связалъ себя навсегда; увѣряю васъ, что есть тысяча шансовъ
противъ одного, что онъ ужъ чувствовалъ или почвуствуетъ сомнѣніе. Подождите
лѣтъ двадцать. Мой милый другъ, я не знаю, что вамъ сказать, но я не могу
удержаться. чк(ы не высказать, подробно св. Павлу пожеланіе—от η es fieri et ego
sum;1)^ счастью, я не прибавляю expectis vinculis his2) Что касается
цѣпей, которыя уже связывали меня, то я не раскаиваюсь въ томъ, что пгиіялъ
ихъ. Въ самомъ дѣлѣ, какой философъ не скажетъ отъ всего сердца: D о m ι η u s
pars...? Это обѣтъ прекрасный, чистой жизни и, слава Боту, я успѣлъ навсегда,
сохранить къ ней живое стремленіе. Дорогой другъ, вскорѣ я буду бесѣдоватъ съ
вами отъ всей души,—вѣть я могу открыть вамъ все, не скрывая; я мечтаю объ
этомъ часѣ съ особенной радостью.
Въ ту минуту, когда я направлялся къ алтару, чтобы принять постриженіе,
ужасныя сомнѣнія уже волновали мою душу; но меня увлекали впередъ, говоря и
убѣждая, что повинованіе - лучшая добродѣтель. И я направлялся впередъ; но·
призываю Бога въ свидѣтели,—пусть Онъ скажетъ, какія мысли таились тогда въ
глубинѣ моей души и какой обѣтъ я принялъ всѣмъ своимъ сердцемъ. Я избралъ.
себѣ на долю истину;—она для меня—сокрытый Богъ; я посвятилъ себя ея слу-
женію, отрекаясь ради нея отъ всего пошлаго. отъ всего, что можетъ отдалить,
человѣка отъ священной, божественной цѣли, къ которой призываетъ его собствен?·
) Чтобы вы стали такими, какъ я.
2) Исключая этихъ цѣпей.

20Я
ПРІІЛОЖЕТТІК.
ная природа. Такъ представ іялъ я эту истину, и голосъ сер.тці говори тъ ми-fc. что
я никогда не раскаюсь въ данномъ .обѣгѣ. Да, дорогой мои, я не раскаиваюсь вь
эгомъ и я готовь повторять радостно эти дорогія, сладостным слова: Dominus
pars... и я вѣрю глубоко, что я нріятенъ Богу и вѣрень своимь обѣтамъ; я во
всякомъ случаѣ стою не ниже тѣхь, которые произюсягъ ихь, быть можетъ, съ
суетнымъ сердцемь и умомъ. Лишь только тогда они станутъ жлвымъ упреком ь
для меня. Когда, осквернивъ свою мысль пошлыми заботами, стану
руководствоваться въ жизни грубыми взглядами, которые удовлетворяют толпу, и предпочту
низменныя наслажденія святому стремленію къ добру и красотѣ. А до тѣхь поръ,
дорогой мой другъ, я никогда не пуду вспоминать съ сожа іѣніемъ о томь днв,
когда я произнесъ эти слова. Человѣкъ никогда не можетъ быть на столько укѣронъ
въ будущемъ своей мысли, чтобы поклясться въ неизмѣнной вѣрности тѣмъ или
другимъ воззрѣніямъ. которыя въ настоящую минуту онь считаетъ истинными. Все,
что онъ можетъ сдѣлать, это посвятить себя истинѣ въ широкомъ смысл/в слова
и съ иокорнымъ серцемъ слѣдовать за нею всюду, онъ будетъ видѣгь ея ирису гствіе.
хотя, быть можетъ, его ждуть впереди самыя. тяжелыя жертвы..
Я торопливо набросалъ вамъ эти строки среди своихъ занятій. когорыя
поглащаютъ все мое время, но мало для меня привлекательны;—но я готовл-ось кь
экзамену на стенень лиценціата... Простите, дорогой другъ, разбросанность моихъ
мыслей. Ожидаю отъ васъ длинное посланіе, которое освѣжитъ мой умъ среди
этой знойной атмосферы.
' Протайте-же, догорой мой, и вѣрьте въ искренностъ моей привязанности,
вы-же со своей стороны обѣщайте, что и вы любите меня по прежнему.;
Парижъ, и Сентября 1847 г·
Мнѣ хотѣлосьбы слово за словомъ прислѣдить только что нолученое отъ
васъ письмо и сообщить вамъ тѣ разнообразные мысли, которыя оно пробудило во
мнѣ. Но я такъ заваленъ ι аботой, что положительно не имѣю на это времени. Не
моі у, однако, воздержаться набросать вамъ бѣгло на бумагу главнѣйшіе вопросы, о
которыхъ очень возможно для насъ побесѣдовать тенерь-же.
ІМнѣ было горько выслушать отъ васъ, что отнынѣ жеж-ху вашими и моими
вѣрованіями—мѣлая пропасть. Hѣтъ, дорогой дюй; мы вѣримь въ то-же самое, но вы
въ одней формѣ, я—въ другой. Взгляды ортодоксовъ слішікомъ конкретны; онл
придерживаются фактовъ и разныхъ мелочей. Помните-ли вы то опредѣленіе опре-
дѣленіе, которое даетъ извѣстный нооконсулъ въДѣяніяхъ апостольскихъ:
„Дѣло идитъ о какомъ-то Іисусѣ. Павелъ утверждаетъ, что оньживъ, a другіе го·
ворятъ, что онъ умеръа. Берегитесь заключать вопро.ъ въ такія жалкія рамки.
Скажите, какое значеніе можетъ имѣть для насъ иризнаніе того и іи другого факта, а
тѣмъ болѣе извѣстная критика и отношечіе кь этому факту? О конечно, Іисусь
былъ большимъ философомъ! Никто еще не иревзошелъ его; a о Церкви—развѣ вы
можете это сказать!
Вы отвѣчаете: „Богъ велитъ намъ вѣрить въ эти непримѣтные факты, потому
что самъ онъ открывалъ ихъ намъ". Докажите; вотъ гдѣ моя сила! Я не поклон-
никъ метода возраженій. Но вы не имѣете въ своихъ рукахъ ни одного доказатеть-
ства. которое могло бы выдержать нападеніе психологической или исторической
критики. Одинъ Іисусъ способенъ на это. НоОнь для меня то-же, что и для васъ.
Развѣ для того, чтобы быть послѣдователемъ философій Платона, нужно вѣрить
каждому его слову?
Я не вижу среди писателей болѣе ограниченныхъ людей, чѣмъ апологеты
нашего времени: все это. въ большинствѣ случаевъ, какіе-то пошлые умы,
лишенные малѣйшей критики. Встрѣчаются, конечно, люди болѣе даровитые, но и они
не разрѣшаютъ вопроса.
Вы мнѣ отвѣтили тѣмъ возраженіемъ, которое я не разъ слышалъ въ семи-
наріи: „Не сулите о достоиствѣ извѣстныхъ доказательствъ потому лишь, что они
такъ скромно представлены. Межъ нами нѣтъ мощныхъ геніевъ, но мы будемъ ихъ
имѣть; поэтому основная истин, ничуть не страдаетъ". Вотъ мой отвѣтъ: во ι хъ,
дѣйствительное доказательство, особенно въ исторической критикѣ, всегда убѣди-
тельно* какъ бы оно ни было представлено; во 2 хъ, если-бы истина была не-
сомнѣнна, она нашла бы достойныхъ защи гниковъ. Я раздѣляю ортодоксов ь слѣ-
дующимъ образоліъ:

ппсьма 1845—1846 г. 209
ι) Люди наделенные живымъ умомъ, не лишенные такого чувства, по слиш-
омъ поверхносные. Они защищаются лучше всѣхъ; но ортодоксальное ученіе от-
вергаетъ пріемы ихъ гащиты, и такимъ образомъ ихъ можно пройти молчаніемт.
2) Педанты, старые болтуны... Это самые настоящіе ортодоксы.
3) Люди вѣруідіе просто, съ дѣтски-довѣрчимымъ серцемъ; они не вмѣши-
ватся во всю эту богословную путанницу. Я люблю ихъ всѣмъ сердцеліъ! они вос-
крешаготъ предо мною чарующій идеалъ; но мы исходимъ прежде всего изъ кри-
тическихъ положеній, а они не имѣютъ объ этомъ ни малѣйшаго понятія. Въ
области нравственной я могу быть самымъ искреннимъ ихъ другомъ...
Иныхъ трудно и определить; это невѣрующіе, у которыхъ невѣріе является
принципом*; но они не доводятъ его до конца... Иные вѣрятъ, какъ риторы, вѣ-
рятъ потому, что тѣ авторы, предъ которыми они преклоняются, придерживались
этихъ взлядовъ; это своего рода классическая, литературная религія. Они вѣрятъ
въ христіанство подобно тому, какъ софисты временъ упадка вѣрили въ явычество...
Мнѣ очень жаль, что я не имѣю времени окончить и привести въ более стройный
почядокъ эту кассификацію.
Вы не довѣряете человеческому разому, когда онъ пытается создать систему
жизни. Прекрасно; но дайте мне что-нибудь лучшее, и я увѣряю. А пока я слѣдую
покорно за этимъ разумомъ, хотя не рѣдко и негодую на него.
Что касается моего внѣшнаго положенія, то это меня нисколько не
тревожить: Во всякомъ случаѣ я не буду принадлежать ні къ какой паргіи. Если-же
окажется противное, то это ничего не доказываетъ.—простой флктъ. и больше
ничего. Если я найду лицъ, которые раздѣляютъ тѣ-же взгляды, мы дружески
сойдемся; если-же нѣтъ,—я останусь одинъ. Я большой нгоистъ; замкнувшись въ са-
момъ себѣ, я смѣюсь надъ всѣмъ. Надѣюсь, что сумею найти средства къ жизни.
•Люди не знающіе меня, причислятъ меня къ тѣмъ. кому я сочувствую всего менее;
тѣмъ хуже для насъ.
Чтобы имѣть вліяніе, необходимо водрузить свое знамя, быть догмлтикомъ.
'Отлично: пусть каждый поступаетъ согласно своему влечснію. Я лично предпочитаю
■отдаваться съ любовью своей скромной умственной работѣ и не лгать.
Если случайно окажется (чему бывало не мало примѣровъ), что гакой образъ
дѣйствія доставить вліяніе.—прекрасно; ко мнѣ прпдутъ, но я не стану
вмешиваться въ эту толпу. Я-бы могъ прибать къ той кліссификаціи. которую я только
что сдѣлалъ, еще одно подраздѣленіе: Тѣ которые на первомъ планѣ ставятъ
общественное вліяніе и которые христианство іюнимаютъ въ томъ смыслѣ, что оно
даетъ средство такого вліянія;—слабые умы, если сравнить ихъ съ мыслителем*,:
'настоящія мыслитель—это зевсъ Олипійскій, человѣкъ возвышенныхъ стремленій,
который является сульею для всѣхъ, но с;мъ суду не подлежитъ. Какъ часто
простые сердцемъ люди проникаются истинньми взглядами; я понимаю ,ихъ
прекрасно! Но самая форма ихъ истины не можетъ удовлетворить того, у кого разумъ
состовляеть одно гармоническое целое со всѣми груіими способностями. Эта
способность онредѣляетъ, разбиряетъ, исправляете ; ее невозможно подовать. Ахъ,
если-бы я мсгъ, я-бы сдѣлалъ это. Что касается eupio от an es fieri—то это
моя идея. Но я разумею лишь свободу своего мышленія. Нужно быть готовымъ во
всякую минуту поворотить судно, применяясь къ нокому попутному ветру веры.
Mo столько-же разъ въ жизни придется изменить свой путь? Это зависитъ отъ ея
продолжителі нести. Ро всякомъ случае не можетъ быть речи о неизменныхъ взгля-
дзхъ. Мы действительно уважаемъ истину, если высказыемъ полезную готовность
?а нею: Влеки меня, куда желаешь". Положсніе свяішннику очень неудобно.
И}*но быть боліе чтл;ъ мучительным*, чтобы согласится на отступленіе. Это
едва-ли не евьше силъ человеческихъ, и я не знаю ни одного прекраснаго типа въ
эпемъ роде: даже Ламенче не подходить къ нему. Вѣсь, направляясь впередъ,
свяли гиикъ сбтякляеѵь рішительно: „Я буду разделять те же взгляды, какіе я имѣлъ
рашше! друіихъ взглядовъ я'не буду иметь". Какъ можно жить хотя одно мгно-
Е(.ніе; произнеся такія слова?
Вспоминая объ X** (и вовсе не примешивая сюда никакихъ личныхъ сооора-
женій), я хочу высказать такого рода силлогизмъ. Нельзя поручиться за то, въ
чемъ вы не уверены. Следовательно, нельзя быть увереннымъ въ' томъ, что, вы не
измените своихъ верованій впоследствіи, какъ бы они не были надежны прежде и
теперь. Да... и я когда-то могъ-бы произнесть обетъ, однако...
То, что вы говорите о противникахъ христіанства,—совершенная правда,
этому вопросу я даже собиралъ случайно очень любопытныя сведѣнія; если ихъ
дополнить, то можетъ составиться интересная книжка подъ заглавіемъ: Исторія

210
ПРИЛОЖЕНИЕ.
невѣрія въ христіанствѣ. Выходы ея безусловно говорили-бы въ пользу
ортодоксальныхъ взглядовъ, въ особенности тотъ фактъ, что досихъ поръ на хри.
стіанство наподали почти всегда во имя безнравственности и грубыхъ матеріалисти"
ческихъ ученій, нападали, однимъ словомъ, самые безпутные люди. Вотъ фактѵ
я его докажу, но въ то-же время постараюсь и раязнить его. Дѣло въ томъ, что
и тѣ далекія времена необходимо было-бы придерживаться религіозной вѣры. Тогда
это было необходимо, и всякій невѣрующій становится внѣ общества. Но должна
наступить новая эпоха. Я даже думаю, что они уже начались; послѣднее нѣмецкое
поколѣніе представило немало прекрасныхъ примѣровъ: это Кантъ, Гердеръ, Якоби
и даже Гете. '
Простите мнѣ, дорогой другъ, что я пишу вамъ такимъ образомъ. Но я ді-
лаю для васъ то чего я не ділаю для самыхъ дорогихъ для меня существуетъ въ
мірѣ, наприм-кръ для моей сестры которой я отправилъ вчера письмо всего въ
четверть страницы,—такъ я заваленъ работой. Я съ радостью жду того момента
когда мы будемъ бесѣдовать съ мами на свободѣ: послѣ экзамена я думаю
отдохнуть нѣкоторое время. Я-бы могъ сообщить вамъ еще тысячу размышленій по
поводу того, что вы пишите мнѣ о себѣ. Но объ этомъ я еще буду бесѣдовать съ
выми лично и думаю, что выскажу много правды. Дорогой мой; понять извѣстныя
выщи, это значитъ были признаннымъ ихъ осуществить.
Прощайте, мылый другъ... Вырите моей сергечной привязанности.