Author: Канаев И.И.
Tags: история анатомия очерки истории сравнительная анатомия история анатомии
Year: 1963
Text
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ИНСТИТУТ ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ И ТЕХНИКИ
€
И. И. КАНАЕВ
ОЧЕРКИ
ИЗ ИСТОРИИ
СРАВНИТЕЛЬНОЙ
АНАТОМИИ
ДО ДАРВИНА
РАЗВИТИЕ ПРОБЛЕМЫ
МОРФОЛОГИЧЕСКОГО ТИПА
В ЗООЛОГИИ
У-'-—'— Li. . ....Е...... .' . .
ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАДК СССР
МОСКВА ЛЕНИНГРАД -19 6 3
ПРЕДИСЛОВИЕ
J/JcTopHH развития
проблемы морфо-
логического типа в зоологии за сто-
летний период до Дарвина, насколько
мне известно, до сих пор последова-
тельно еще никем не прослежена.
В отдельных работах эта проблема
затрагивается лишь попутно, как на-
пример в книге Рассела (Rassel,
1916) или статье Шипса (Schips,
1919).
Проблема морфологического типа,
как мне кажется, является одной из
самых интересных и актуальных в со-
временной биологии. Поэтому обра-
щение к ее истории не может не быть
поучительным и полезным. Этим, ду-
мается мне, настоящая попытка
оправдана, даже невзирая на ее воз-
можные недостатки. Данные очерки,
конечно, не претендуют на полноту
охвата всего материала, относящегося
к указанному периоду; не претендуют
они и на должную глубину освеще-
ния материала, которым, несомненно,
затрагиваются важные философские
вопросы. Иначе говоря, эти очерки
могут быть расширены, дополнены,
углублены и т. д., но это уже дело
тех, кто вновь вернется к истории
проблемы морфологического типа.
И. Канаев
Март 1961 г.
«Voir venir les choses est le meilleur
moyen de les expliquer».
Turpin.
[«Видеть, как вещи возникают —
лучший способ их объяснения».
Т ю р п е н.]
ВВЕДЕНИЕ
*
Прежде чем перейти к изложению
нашего материала, необходимо
уточнить некоторые термины и понятия, которыми придется поль-
зоваться, чтобы избежать возможных недоумений ввиду того, что
иногда одно и то же слово разными учеными употребляется не
всегда в одном и том же смысле.
Начнем с понятий «анатомия», «сравнительная анатомия» и
«морфология».
Анатомия, как известно, родилась как подсобная медицине
дисциплина. Задачи анатомии прежде всего чисто описательные; ее
интересует знание, возможно полное, строения частей тела живого
существа, даже без отношения их к целому организму.
Сравнительная анатомия возникла еще в древности,
легенда считает отцом ее великого Демокрита. Если это так, то
сравнительная анатомия возникла из научных исследований фило-
софа на основе сопоставления «подобных» частей тела разных жи-
вотных и человека. Интересы медицины также способствовали раз-
витию сравнительной анатомии: из-за трудностей анатомировать
человеческие трупы изучалось строение похожих на человека жи-
вотных (обезьян и др.).
На базе сравнительной анатомии возникла мо рфология как
особая дисциплина, имеющая свои задачи. Создателем морфологии
считается Гёте. Содержание и цели морфологии разными учеными
понимаются неодинаково. Слово «морфология» значит—наука
о форме. Широко распространено представление о морфологии как
науке, описывающей органические структуры, причем морфология
противопоставляется физиологии как науке о функциях организма.
В этом случае морфология по существу не отличается от анатомии.
Законное стремление сблизить понимание формы и функции
привело к изучению органических структур как определенных ап-
паратов, выполняющих определенную работу. Не описание формы
вообще, а именно изучение и описание органических «механизмов»
считают некоторые ученые морфологией, например энтомолог Ве-
бер, предложивший даже особое название этому пониманию морфо-
3
логии — «конструкционная морфология» («Konstruktionsmorpholo-
gie»,— Weber, 1955, 1958). Эта «функциональная морфология»,
или «анатомическая физиология», занимает достойное место в на-
уке, но не совпадает с классической морфологией Гёте и Геген-
баура; поэтому лучше бы было, во избежание недоразумений, за
классическим направлением морфологии сохранить это название,
а функциональное направление называть каким-нибудь другим
термином.
Морфология в классическом смысле этого слова работает, как
и ее мать — сравнительная анатомия, методом сравнения, поэтому
надо прежде всего отметить, что выражение «сравнительная мор-
фология» — это плеоназм.
Путем сравнения морфология выясняет сходство частей орга-
низмов, в разной степени и разным образом проявляющееся. Мор-
фология в основном изучает тот род сходства, который называется
гомологическим. Такое сходство может быть установлено
у многих организмов, порой на первый взгляд мало похожих друг
на друга, как например лев и кит. Черты гомологического сходства
как этих двух животных, так и многих других обнаруживаются
определенными естественными комплексами гомологичных призна-
ков, что дает возможность путем абстракции создать определенный
тип из таких гомологичных признаков известной группы живот-
ных — морфологический тип. Так, лев и кит имеют такие
общие гомологичные признаки, как четырехкамерное сердце, лег-
кие, млечные железы и другие—комплекс признаков, характери-
зующий тот морфологический тип, который служит основой для
класса млекопитающих естественной системы животных.
Можно сказать, что содержанием и задачей морфологии яв-
ляется исследование типов, получаемых на основе гомологического
сходства организмов, сходства, в разной степени выраженного, и
отнесение конкретных организмов к соответствующим морфологи-
ческим типам.
Для морфологических типов характерно прежде всего то, что
они строятся из гомологичных частей, полученных путем анализа
и абстракции, и что эти гомологичные части явно коррелированы
между собой, т. е. находятся в известной взаимосвязи.
Гомологическое сходство организмов — это явление, непосред-
ственно наблюдаемое в природе. Его легко замечают даже люди,
вовсе не причастные к науке, как дети, безграмотные взрослые и
т. д. Например, дети рано научаются указывать нос, рот, глаза,
ноги у кошки, лошади, курицы. Хозяйки и мясники гомологизи-
руют сердце, печень, легкие и другие органы разных животных —
коров, свиней, птиц, рыб. Но рядом с правильной гомологизацией
существуют традиционные ошибки: цевка у курицы принимается
за голень, голеностопный сустав у собаки -— за колено и т. п. Оче-
видно, что за всей этой ненаучной гомологизацией стоит неосознан-
ное восприятие сходства общего плана строения этих животных
4
с человеком как центральным существом, к которому невольно от-
носят этих животных и названия частей которого переносят на жи-
вотных.
Наука и начала с этого, но постепенно выработала более стро-
гие й точные методы гомологизации. Важнейших из них по край-
ней мере три. Первый—это метод или критерий «места», т. е. по-
ложения данной части среди других частей организма: например,
плечевая кость находится между лопаткой и костями предплечья,
к ней прикрепляются известные мышцы и т. д. Второй критерий —
«специального качества» — основан на своеобразии строения части,
например той же плечевой кости. Опытный палеонтолог распознает
плечевую кость, найдя ее отдельно, принадлежащую неизвестному
млекопитающему. Наконец, третий критерий сводится к построе-
нию рядов «переходных» (промежуточных) форм гомологичных
частей между внешне непохожими частями, гомологию которых не-
посредственно признать трудно, например плавательный пузырь
рыбы и легкое птицы, «слуховые косточки» млекопитающих и че-
люстные кости рептилий (quadratum и articulare), и т. д. Перед
нами парадоксальные явления, изучаемые морфологией: эти части,
столь не похожие по форме и функции, «тождественны», как го-
мологичные части в типе (подробнее о методах гомологизации см.:
Remane, 1956; Смирнов, 1959).
Несколько слов надо сказать о корреляции гомологичных
частей, или «морфологических единиц», как их можно еще назы-
вать. Эта корреляция очень велика. Ремане (Remane, 1955) иллю-
стрирует ее следующим примером: если бы было известно, что
только у ланцетника и у человека имеется хорда, то можно было бы
«предсказать», что она должна быть у множества родственных им
животных — от рыб до млекопитающих. Подобным образом у на-
секомого неизвестного вида, признав его по одному-двум характер-
ным признакам за жука, можно «предсказать» наличие целого
комплекса признаков, свойственных его морфологическому типу,
признаков, которых у данного вида еще никто не видел.
Коррелированные части располагаются в пространстве в более
или менее определенном порядке, известным образом соприкасаясь
друг с другом. Отсюда вытекает критерий «места» при гомологиза-
ции. Морфологический тип в этом отношении называют еще «пла-
ном» строения определенной группы организмов, и этот план вы-
ражают схемами, диаграммами и т. д.: например рисуют диаграммы
строения цветков. Историческими примерами таких попыток изо-
бразить морфологический тип служит «прарастение» Гёте и «ар-
хетип» Оуэна.
Морфологическая типология исторически является основой ес-
тественной системы. Логически работа морфолога предшествует
работе систематика в том смысле, что, только изучив строение дан-
ного организма и отнеся его к определенному морфологическому
типу, можно тем самым найти его место в системе организмов; при
5
этом объектом морфологии служит не одна стадия развития, а весь
онтогенетический цикл (ср.: Беклемишев, 1952). В свою очередь
естественная система служит необходимой основой для понимания
эволюционного происхождения органического мира. Историче-
ский же подход к естественной системе проливает новый свет на
природу морфологических типов, лежащих в ее основе. Это понял
Дарвин, когда писал следующее: «Мы видели, что члены одного
и того же класса, независимо от их образа жизни, сходны между
собой по общему плану организации. Это сходство часто выра-
жается термином „единство типа" или указанием на то, что неко-
торые части и органы у различных видов одного и того же класса
гомологичны. Все относящиеся сюда вопросы объединяются под
общим термином „морфология". Последняя представляет собой
один из самых интересных отделов естественной истории и, можно
почти сказать, составляет ее подлинную душу. Что может быть
любопытнее, что пригодная для хватания рука человека, роющая
лапа крота, нога лошади, ласт дельфина и крыло летучей мыши
построены по тому же самому образцу и содержат одинаковые
кости с одним и тем же относительным расположением?». Рассмо-
трев другие примеры в том же роде и отвергнув идеалистические
толкования единства плана, Дарвин дает интерпретацию этого
явления с точки зрения своей теории: «Если мы предположим, что
у очень древнего прародителя — архетипа, как его можно на-
звать, — всех млекопитающих, птиц и рептилий конечности были
построены по ныне существующему общему плану, для какой бы
цели они ни служили, мы сразу поймем все значение гомологи-
ческого строения конечностей во всех классах» («Происхождение
видов», Соч., т. 3, стр. 623 и сл.).
В другом месте Дарвин писал: «Ни одна группа органических
существ не Может быть хорошо понята, пока не будут выяснены
их гомологии, т. е. пока не сделается понятной общая схема или,
как часто ее называют, идеальный тип различных членов группы»
(«Опыление орхидей», Соч., т. 6, стр. 218). Эти слова показывают,
какое значение придавал Дарвин морфологической типологии,
«важность» которой он подробно разъясняет на той же и следую-
щей странице. «Понять» группу организмов, по Дарвину, это зна-
чит прежде всего установить ее морфологический тип и, пользуясь
им как «ключом», проследить, «насколько это возможно, вероят-
ный ход изменений, через который прошли живые существа в тече-
ние длинного ряда поколений».
Теперь мы можем перейти к рассмотрению того, как возникла и
развилась идея морфологического типа до того состояния, в каком
ее усвоил и использовал Дарвин.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
От античности
до XVIII в.
ПЛАТОН
Первые высказывания относи-
тельно идеи общего типа, сохра-
нившиеся в античной литературе и повлиявшие на развитие этой
идеи в новое время в Европе, имеются в диалоге Платона «Тимей».
О Платоне (427—347 гг. до н. э.) и его философии здесь не
место распространяться, тем более, что на эту тему написано
множество работ (например: Zeller, 1879; Виндельбанд, 1908;
Cornford, 1937; История философии I, 1957, и др.).
В «Тимее», как и других диалогах Платона, есть отзвуки раз-
личных мыслей современников и учителей Платона, в числе их пи-
фагорейцев и последователей Гераклита Эфесского. В ряде случаев
трудно сказать, что в высказываниях Платона заимствовано им от
других мыслителей, что усвоено, развито дальше и усовершенство-
вано, а что принадлежит ему самому. В данном случае речь об
этом идет в связи с вопросом о том, насколько идея об общем типе
всецело принадлежит Платону или она существовала в эллинской
философии до него. По-видимому, этот вопрос остается без ответа
потому, что от предшественников Платона почти никаких произ-
ведений не сохранилось. Поэтому сказанное у Платона о типе яв-
ляется древнейшим источником, которым располагает наука. Его
«Тимей» был книгой, которая не исчезала из поля зрения фило-
софии и служила главнейшим источником для знакомства с фило-
софией Платона после гибели античного мира, в средние века и
в эпоху Возрождения. Характерно, что Платон в «Афинской
школе» Рафаэля держит в руке книгу, на корешке которой напи-
сано «Тимей». Поэтому, в связи с известностью «Тимея» идея
общего типа также могла быть доступной мыслителям и ученым
на протяжении ряда веков.
Диалог Платона носит имя ведущего собеседника в этом диа-
логе— пифагорейца Тимея, который повествует в форме мифо-
лого-поэтического рассказа о создании мира и тем самым о его
строении. Иначе говоря, в этом диалоге широкими штрихами ри-
суется фантастическая натурфилософия Платона, проникнутая ха-
рактерным для него этическим телеологизмом и ставшая до извест-
ной степени образцом для спекуляций подобного рода вплоть до
7
XIX В. (см. главу об Окене — стр. 161). Исходная установка
всего рассуждения, тесно связанная с интересующей нас идеей, так
формулируется Тимеем: «Прежде всего, по моему мнению, надо
различать: что всегда существует и никогда не происходит и что
всегда происходит, но никогда не существует. Первое постигается
при помощи разума, мышлением, как всегда тождественное в са-
мом себе, а второе, при посредстве неразумного чувства, подлежит
мнению, как нечто рождающееся и погибающее, но действительно
вовсе не существующее» («Тимей», в переводе Карпова, стр. 388—
389). Реальный мир, космос, воспринимаемый чувствами, по Пла-
тону, лишь мнимое, вечно текущее отражение вечного мира «идей».
Поэтому о чувственном мире можно поведать только «правдопо-
добную повесть» и «не следует искать чего-либо далее этой черты»
(там же, стр. 390). В этих словах Платон отказывается от всякой
достоверной науки о природе, науки, так блестяще развивающейся
в наши дни. Вот почему свою фантастическую космологию Платон с
самого начала объявляет лишь «мнением», а не подлинным знанием.
Размышление Тимея о космосе (мы не будем следовать за ним
во всех деталях) приводит его к выводу: «Таким-то образом, огра-
ничиваясь вероятностью, надобно полагать, что этот космос, про-
мышлением божиим, получил бытие как животное одушевленное
и поистине одаренное умом» (там же, стр. 391). Целостность все-
ленной и закономерность ее бытия приводит Платона к уподобле-
нию ее животному, т. е. органическому целому. Резонанс этой мысли
не замолк и до наших дней в лагере идеалистов.
В связи с этими словами Тимея стоят слова следующего абзаца,
важного для интересующей нас идеи: «Приняв это, надобно вслед
за сим показать, по подобию которого из животных устроитель
устроил его [космос]. Мы не сочтем достойным [этого] никого из
тех, которые по природе относятся к частному виду (т. е. ни одно
из конкретных «частных» животных не могло послужить образцом
для создания космоса, — И. К.). Ибо ничто, подобное несовершен-
ному, никогда не могло бы стать прекрасным (т. е. копия с несо-
вершенного не может стать прекрасной, — И. К.). Допустим, что
он [космос] наиболее из всех [живых существ] подобен тому [це-
лому], частями которого являются прочие животные — [взятые]
поодиночке и по родам. Ибо оно (т. е. идеальное живое существо,
общий тип,—И. К.) содержит в себе все мыслимые живые суще-
ства, как этот космос соединил в себе нас и все прочие видимые
творения» (там же, стр. 391—392, с некоторым изменением против
перевода Карпова).
В этих словах впервые высказана идея о едином универсаль-
ном идеальном прообразе животного, частными и частичными от-
ображениями которого являются все животные реального, пре-
ходящего мира. Эти слова, по-видимому, являются первым выра-
жением, на языке объективного идеализма Платона, идеи
морфологического типа, столь иначе теперь понимаемой.
8
От Платона берет начало также интерпретация отношения че-
ловеческого образа к этому идеальному животному: в человеке,
именно мужчине, совершеннее всего реализовался на Земле этот
Платон.
По фотографии с античной гермы Ватиканского музея
в Риме
идеальный тип. Деградацией, своего рода «дегенерацией» (см. об
этом понятии соображения Бюффона,— стр. 36 настоящей книги)
мужчины, по Платону, является женщина, а далее различные
формы животных, от птиц, через наземных животных, до рыбы
и прочих водных существ. У Платона эти градации зависят от
преобладания одной из трех сторон «души» или одной из трех
9
«душ»: разума, «аффективности» и «вожделения», что предва-
ряет учение Аристотеля о трех «душах» (см. стр. 18 настоящей
книги). Платон (устами Тимея) полагал, что душа нравственно опу-
стившегося мужчины, — а это выражается в ослаблении деятель-
ности разумной функции душй и преобладании двух других —
низших, при переселении душ воплощается уже не в образе муж-
чины, а женщины, птицы и т. д. Так, Тимей говорит: «А племя
птиц образовалось, поросши перьями вместо волос, из мужчин —
правда, не дурных, но легкомысленных, которые хотя и занимались
небесными явлениями (функция разумной части души, — И. К.), но
свидетельства о них, представляемые зрением, считают, по просто-
душию, вполне надежными. Далее порода ходящих по земле живот-
ных и зверей произошла от людей, которые совсем не обращаются
к философии», и т. д., причем самые «неразумные» среди наземных
даже не имеют ног и являются «пресмыкающимися по земле». «На-
конец, четвертая порода, именно водяных животных, произошла из
людей особенно бессмысленных и невежественных, которых винов-
ники перерождения (боги, — И. К.) не признали достойными даже
и чистого дыхания, так как душа их осквернена была всякими по-
роками, но, вместо тонкого и чистого воздуха, предали их мут-
ному и густому дыханию воды. Отсюда возникло племя рыб,
устриц и всех существ, живущих в воде, за крайнюю несмыс-
лённость получивших в удел и самое крайнее жилище.
Таким-то порядком животные, как тогда, так и теперь, перехо-
дят одно в другое, меняя свой образ силою того, что они от-
вергли и приобрели, — ум ли или безумие» (там же, стр. 487—
488).
Этот странный этический трансформизм, если можно так вы-
разиться, изложенный не без юмора и напоминающий по манере
басни, свидетельствует о трех важных мыслях, которые Платон
считал «правдоподобными»: что животные являются своего рода
метаморфозами одной типичной формы, что они могут превра-
щаться одно в другое и что, наконец, эти постепенные деградации
от высших форм к низшим образуют ряд, в котором предваряется
знаменитая впоследствии «лестница существ», о которой ясно
высказался уже Аристотель. О «механизме» таких превращений
у Платона нет и не могло быть речи. И несмотря на свою нена-
учную форму эти идеи получили уже известное научное развитие
у величайшего ученика Платона — Аристотеля. И в последующие
века можно проследить влияние «Тимея» на натурфилософскую
мысль вплоть до середины XIX в., например в книге Оуэна об
«архетипе», в которой автор в качестве эпиграфа берет вышепри-
веденную цитату из «Тимея» и прямо ссылается на Платона.
Интересно, что в том антагонизме, который возник между Оуэном
и Дарвином, в новых условиях и новой форме в какой-то мере
повторилось столкновение между «линией Платона» и «линией Де-
мокрита», идеализма и материализма.
10
АРИСТОТЕЛЬ
Оотличие от Платона Аристотель
•--'был великий естествоиспытатель
и ученый-энциклопедист, охвативший в единой концепции всю
науку своей эпохи.
Свои натурфилософские воззрения Аристотель выражал уже
не в форме «правдоподобной» вольной фантастической повести,
как Платон в «Тимее», а в форме научных рассуждений, опираю-
щихся на огромные по тому времени знания явлений природы,
которые он, вероятно, научился наблюдать с детства.
Аристотель (384—322 гг. до н. э.) был родом из старинной
семьи врачей — Асклепиадов, жившей в городе Стагире на севере
Греции. Отец Аристотеля, Никомах, был придворным врачом ма-
кедонского царя. Очевидно, Аристотель с ранних лет, помогая
отцу, усвоил традиционные профессиональные взгляды и навыки,
питавшие интерес к природе и познанию ее.
На 18-м году жизни Аристотель поступил в афинскую школу
Платона — Академию — и провел в ней 20 лет, до смерти своего
знаменитого учителя.
Покинув Афины, Аристотель в течение 12 лет жил в разных
местах эллинского мира, много работал. Несколько лет он обучал
юного Александра Македонского, который дружески относился
к нему и даже посылал ему, как говорит легенда, различных ред-
ких животных во время своего азиатского похода.
В возрасте 48 лет Аристотель вновь поселился в Афинах и
открыл там свою собственную школу — Ликей (Лицей), конкури-
ровавшую с Академией наследников Платона. Это был завершаю-
щий период научной и педагогической деятельности величайшего
ученого Эллады.
Как при разборе Платона, так и здесь мы не будем касаться
общих философских воззрений Аристотеля, отсылая интересую-
щихся к соответствующей литературе.
Аристотель, критикуя теорию идей Платона, старался его пред-
ставление о том, что космос создан по образцу единой идеи, пре-
вратить в представление, что космос движим единой идеей, что
материя нераздельно соединена с идеей как движущим началом,
«целью». «Возможность» материи осуществляется в «действитель-
ность» благодаря «форме» (идее) на разных уровнях бытия при-
роды, причем низшие ступени природных тел служат «материей»
для более высоких ступеней: минералы — для растений, расте-
ния— для животных, и т. д. Так возникает концепция «лестницы
существ», к которой мы еще вернемся.
Реализация «формы» в «материи» есть «цель» становления и
развития предметов природы, особенно ясно наблюдаемая в орга-
ническом мире. Творчество природы Аристотель уподобляет сози-
11
дательной деятельности человека: так, например, скульптор соз-
дает статую из меди, столяр — ложе из дерева, и т. д. Эта антро-
поморфная телеология была источником ряда ошибочных
рассуждений великого натуралиста, когда тонкие и точные наблю-
дения он спешил объяснить с точки зрения мнимых целей природы,
например для чего слон имеет хобот и т. п.
Предположение единой идеи («формы»), ведущей всю при-
роду в ее циклических движениях, заставило Аристотеля искать
сходства как в основных проявлениях жизни всего органического
мира, так и в строении органов, осуществляющих жизненные функ-
ции. Отсюда возникло учение об «аналогах», к которому Аристо-
тель пришел путем сравнения устройства животных и растений.
И хотя Аристотель знал, что существуют органы «одной и той же
природы, но различные по форме», и противопоставлял их сход-
ным «по положению и функции», но «по существу различной при-
роды», он все же не вполне ясно различал, если пользоваться со-
временными терминами, органы гомологичные и аналогичные.
В трактате «О частях животных» он так определяет термин «ана-
лог». «Я разумею под аналогом следующее: одним присуще легкое,
другим оно не присуще; но то, что для имеющих его представляет
собой легкое, то для других нечто иное, взамен него; и у одних
имеется кровь, а у других ее аналог, обладающий той же силой,
как у животных с кровью — кровь» (стр. 51).
Аналогом перьев птицы является чешуя рыбы, аналогом рук
человека — крылья птицы. Ногти, когти, копыта — тоже аналоги,
и т. д. Называя некоторые аналоги, как руки и крылья птицы,
Аристотель, конечно, имеет в виду то, что теперь называется гомо-
логами. Но в ряде случаев он называет аналогом явно негомоло-
гичные части, например руку и клешню рака. Представление об
аналогах несомненно связано с концепцией Аристотеля о суще-
ственном сходстве строения организмов и имеет для него евристи-
ческое значение. Так, рассмотрев вопрос об органах питания, он
пишет: «Но должна, очевидно, иметься и часть, аналогичная суще-
ствующим у животных с кровью в отношении главенства над ощу-
щениями, это ведь должно существовать у всех животных» (там же,
стр. 139). Аристотель имеет в виду сердце, которое он считал
важнейшим органом животных, центром ощущений. И далее он
устанавливает у «мягкотелых» (головоногих моллюсков) часть,
которую объявляет аналогом сердца (правда, ошибочно), говоря:
«. . . это показывает место (оно ведь то же самое) и сладость влаги,
как бы переваренной и кровянистой»; и также у «черепокожих»
(моллюсков с раковиной и морских ежей) он указывает на «глав-
ное место ощущений такого же рода». Аристотель поясняет, что
сердце надо искать «всегда посредине». Мы видим, что Аристотель
гомологизирует сердце позвоночных и моллюсков на основании
«места» его в организме,1 как это делают и в наше время, а далее
также на основании похожего, по мнению Аристотеля, на кровь
12
содержимого этого мнимого «сердца». В данном случае Аристо-
тель ошибся, но здесь важна его исходная концепция о сходстве
плана строения позвоночных и моллюсков, а также метод гомоло-
гизации по «месту» сердца в системе организма.
Аристотель дает очень сжатую общую схему строения живот-
ных, говоря о «важнейших частях»: «У всех животных, достигших
Аристотель.
По фотографии с античного бюста из Museo delle Terme
в Риме.
законченного развития, имеются две необходимейшие части: та,
которой они принимают пищу, и та, которой производят выделе-
ния, ибо ни существовать, ни расти невозможно без пищи. Расте-
ния (ведь и о них мы говорим, что они живут) не имеют особого
места для негодных выделений: они поглощают от земли перева-
ренную пищу и взамен этого выбрасывают семена и плоды. Третья
часть, в которой помещается начало жизни (сердце,—И. К.),
у всех существ лежит по середине между вышеуказанными»
(там же, стр. 78). Эта общая для всех животных схема расположе-
13
ния «важнейших частей» тела есть своего рода «прототип» в мор-
фологическом, не эволюционном смысле слова. Три основных
«части» коррелированы не только тем, что должны быть всегда
вместе для обеспечения основных жизненных отправлений, но и
взаимное их расположение в пространстве определяется этой схе-
мой. Любопытно, что сразу же после приведенных выше слов
о трех «частях» Аристотель продолжает так: «Природа растений,
поскольку последние прикреплены к одному месту, лишена много-
образия неоднородных частей, ибо для небольшого числа отправ-
лений требуется немного органов; поэтому их наружность должна
быть рассмотрена сама по себе». Здесь снова растение сравни-
вается с животным и подчеркивается простота функций растений,
чем и вызвана простота их строения по сравнению с животным.
«Существа же, — продолжает Аристотель, — имеющие для жизни
еще и ощущение, имеют также более многообразную наружность,
причем одни из них по сравнению с другими получили лучшую и
более богато одаренную внешность, именно те, которым природа
предоставила не только жить, но и „хорошо жить“. Таким является
человеческий род» (там же, стр 78). Здесь имеется, как видно, на-
мек на разные ступени усложнения животной структуры, завер-
шаемые человеком, о чем речь еще будет дальше.
Сопоставление животных с растениями, говорящее о их струк-
турном сходстве, особенно выразительно показано в следующих
словах: «. . .вследствие меньшего количества устремляющейся
кверху теплоты и большего количества землистого вещества тела
животных меньше и четвероноги, а в конце концов становятся
безногими и распростертыми по земле. Идя дальше в этом направ-
лении, они и начало получают внизу, и часть около головы стано-
вится неподвижной и бесчувственной, и получается растение, у ко-
торого верх внизу, а низ — вверху; ведь корни у растений имеют
свойства рта и головы, а семя — наоборот, так как оно возникает
вверху, на концах побегов» (там же, стр. 150—151). Этот метамор-
фоз животного в растение, напоминающий превращение нимфы
Дафны в лавровое дерево, не следует понимать филогенетически.
Это лишь образный показ известного функционально-структурного
сходства растений и низших ступеней животных, сходства, в ко-
тором, как мне кажется, смутно сквозит известная близость струк-
туры обоих царств живых существ в силу того их общего сходства,
что они живут. Это сближение растений и животных, как мы уви-
дим, Аристотель выразил в своей «лестнице существ», и оно
усердно развивалось мыслителями XVIII в., пока эта идея бли-
зости животных и растений не нашла в XIX в. более научные
формы выражения.
Любопытно, что свою тенденцию находить типовое сходство
между животными разных, даже далеких групп Аристотель порой
доводит до абсурда. Так, например, стараясь найти сходство
в строении головоногого моллюска и позвоночного животного, он
14
утверждает, что такой моллюск есть животное, перегнутое по-
средине, головной и задний конец которого при этом сближены
и соединены (там же, стр. 146). Эта мысль в 1830 г. была развита
двумя последователями Жоффруа Сент-Илера (Мейраном и Ло-
рансе) и послужила поводом для знаменитого спора между Кювье
и Сент-Илером.
Концепцией о единстве архитектонического плана животных до
известной степени проникнуты все три основных зоологических со-
чинения Аристотеля. Так, трактат «О частях животных» — первый
трактат в истории науки по сравнительной анатомии и морфоло-
гии — Аристотель построил, собственно, на той предпосылке, что
у всех животных должны быть в основном одни и те же части
тела, видоизменяющиеся в зависимости от уровня развития живот-
ного и условий его обитания, иначе говоря, на предположении из-
вестного единства типа их строения, допускающего множество ва-
риаций типа, наиболее полно выраженного в человеке и с разными
сокращениями, нехватками и изменениями, наблюдаемыми у низ-
ших животных. В известном порядке он и рассматривает разные
«части» тела животных, например голову, органы чувств с их
частями, зубы, рога, внутренние органы и т. д., объясняя своим
телеологическим способом причины различий разных частей у раз-
ных видов и групп животных.
Как известно, и в этом сочинении, и в «Истории животных»
Аристотель ясно различает ряд важнейших групп животных, за-
ложив тем самым основы современной классификации этого цар-
ства. Он не только различал позвоночных и беспозвоночных, но
и внутри этих двух групп ясно наметил ряд классов, ныне называе-
мых: млекопитающие, рептилии, птицы, рыбы, и несколько классов
беспозвоночных (см.: Mayer, 1855; Russel, 1916, и др.). Все эти
классы и более мелкие систематические единицы, как роды, Ари-
стотель различает по совокупности ряда признаков, в значительной
мере сохранившихся и в современной науке. Например, млекопи-
тающих он характеризует как живородящих четвероногих, имею-
щих шерсть, млечные железы и т. д. Тем самым он устанавливает
морфологические типы классов, родов и видов, которые впослед-
ствии были использованы для систематики.
Вот как рассуждает Аристотель по поводу группировки живот-
ных, употребляя термин «род» и различая «высшие роды» (при-
мерно современные классы) и «низшие роды» (семейства и другие
низшие систематические единицы): «Может возникнуть недоумение,
почему люди с самого начала не установили единого рода, заклю-
чающего водных и пернатых животных, охватив их одним именем.
Ведь существуют некоторые свойства, общие как им, так и всем
другим животным. И тем не менее такой способ разделения правилен,
ибо те роды, которые отличаются друг от друга по степени, по пре-
избытку и по преимуществу, соединяются в один род; те же, кото-
рые имеют аналогичные свойства, разделяются. Я имею в виду, что
15
птица, напр., отличается от птицы по степени или по преизбытку
(один вид—длиннокрылый, другой — короткокрылый,---И. К.)
рыбы же от птиц—по аналогии* признаков: что у последней —
перо, то у первой — чешуя. Но провести это по всем животным не-
легко, так как многие из них имеют одни и те же аналогии»
(«О частях животных», стр. 48).
Важным моментом является многократный показ корреляции
признаков, характеризующих систематические единицы. О корре-
ляции «важнейших частей» в схеме прототипа мы уже говорили
(см. стр. 5). Более конкретными примерами служат следующие
связи: зависимость сложного строения желудка жвачных живот-
ных с их зубной системой, отсутствие резцов в верхней челюсти
у рогатых копытных и т. п. Последний пример, как и ряд других,
Аристотель объясняет особым «законом», получившим впослед-
ствии название «закона компенсации», или «экономии». Ари-
стотель его выражает, например, следующими словами: «Природа
везде, взяв с одного места, отдает другой части» (там же, стр. 84),
или, поясняя вышеприведенный пример с рогами, пишет: «Косте-
подобное вещество в телах животных является землистым. .. И вот
излишнее выделение подобного тела, существующее у животных
наибольшей величины, природа применяет для защиты и пользы,
и избыток, текущий в силу необходимости к верхним местам, от-
дала у одних зубам и клыкам, у других — рогам. Поэтому ни одно
рогатое животное не бывает обоюдозубым, так как сверху оно не
имеет передних зубов, ибо природа, взяв их отсюда, переложила их
на рога, и пища, назначенная для этих зубов, тратится на рост ро-
гов» (там же, стр. 97). И хотя объяснение Аристотеля неприем-
лемо, самый факт корреляции рогов с отсутствием верхних резцов
остается вне всякого сомнения и используется в современной клас-
сификации. Продолжая изучение корреляций, ученые XIX в.,
в частности Кювье, непосредственно исходят из Аристотеля. Срав-
нивая животных, Аристотель установил еще две группы родствен-
ных явлений: совмещение и замену функций в одной части тела и,
с другой стороны, разделение функций. Примером совмещения слу-
жит рот. «Природа... пользуется общими всем животным частями
для многих отдельных отправлений,—пишет Аристотель; то же
относительно рта: принятие пищи обще всем, но некоторым свой-
ственна оборона, другим — речь и, наконец, дыхание, которое
также не является общим свойством. Но все эти отправления при-
рода свела к одному месту, произведя различия в одной и той же
части, в зависимости от ее действия. Поэтому одни животные уз-
короты. У кого рот служит для питания, дыхания и речи, те узко-
роты; те же, у кого он служит для защиты, все — с широко разре-
занным ртом и имеют острые зубы» (там же, стр. 93). Другой при-
мер — мочеполовые органы, наконец, человеческая рука — она «не
один инструмент, а многие; она — как бы инструмент инструмен-
тов» (там же, стр. 151). Орган, не только совмещающий несколько
16
/
функций, но частично как бы заменяющий функцию другого ор-
гана,—это хобот слона, настолько измененный «нос», что может
также по функции заменять руку. Принцип смены функций был,
как известно, развит только в XIX в. Дорном.
Но более совершенным будет, по Аристотелю, устройство орга-
нов без совмещения функций, а с разделением, их. Обсуждая
устройство ротовых органов насекомых и их «жала», Аристотель
пишет: «Лучше, если это возможно, не иметь один и тот же
инструмент для различного употребления, но для защиты — ос-
трейший, а для языка — губчатый и втягивающий пищу, ибо, где
есть возможность пользоваться двумя инструментами для двух
дел, причем один не мешает другому, там природа никогда не по-
ступает, как кузнечных дел мастер, изготовляя ради дешевизны
веретел — подсвечник, но только там, где не представляется воз-
можности, она употребляет одну и ту же вещь для многих целей»
(там же, стр. 142—143). Эту мысль, названную впоследствии
«принципом разделения труда», развил в XIX в. А. Мильн-
Эдвардс и другие.
Этот круг явлений — совмещение, смена и разделение функ-
ций — имеет столь очевидную тесную связь с морфологией и
задачами гомологизации и типологии, что пояснений здесь, мне
кажется, не требуется.
Нам остается остановиться на одном из важнейших обобщений
Аристотеля, сыгравшем большую историческую роль в науке — на
идее о разных ступенях сложности организации живых существ,
названной позже «лестницей» или «цепью существ» и развивав-
шейся наукой особенно в XVIII в. Известные моменты этой посте-
пенности в организации живого, как известно, сохранились в науке
до наших дней. Эта идея различий уровня сложности и «совер-
шенства» организации соединяется у Аристотеля с представлением
о непрерывности переходов от звена к звену. Высказанная здесь
идея непрерывности была в XVII в. развита Лейбницем и в об-
ласти натурфилософии сформулирована им в виде известного всем
«закона непрерывности» («природа не делает скачков»), в новой
форме ожившего в дарвинизме. Вот наиболее подробное изложение
этой «лестницы» у Аристотеля: «Таким образом, природа посте-
пенно переходит от предметов неодушевленных к животным, так
что вследствие непрерывности скрывается граница их. Ибо за
родом неодушевленных тел следует прежде всего род растений, и
из них одно отличается от другого тем, что кажется более прича-
стным жизни, род же в целом по сравнению с прочими телами ка-
жется почти что одушевленным, а по сравнению с животными -—
неодушевленным. Переход от растений к животным непрерывен,
как об этом сказано раньше: ведь относительно некоторых живу-
щих в море можно усомниться, животные это или растения, ибо
они прирастают, и, после отделения, многие из них погибают. . .
Вообще же весь род черепокожих (моллюски и морские ежи, —
2 И. И. Канаев 17
И. К.) похож на растения по сравнению с передвигающимися жи-
вотными. И относительно ощущений, одни из них не обнаруживают
ни одного, другие — в слабой степени. Природа тела у одних мяс-
ная, например у так называемых тетий из рода акалеф (асци-.
дий, — И, К.); губка же совершенно похожа на растения. Всегда
одни имеют больше жизни и движения по сравнению с другими на
очень малую величину. И то же самое в отношении жизненных дей-
ствий, ибо у растений, кажется, нет иного дела, кроме как произ-
водить другие, у тех, которые возникают из семян; равным обра-
зом и у некоторых животных, кроме порождения, нельзя найти
другого дела, поэтому такого рода действия общи всем. Когда же
привходит ощущение, жизнь их получает различие и в отношении
совокупления вследствие наслаждения, и в отношении родов и вы-
кармливания детей. . . Если одну часть жизни составляют дей-
ствия, касающиеся деторождения, другую — относящиеся к пище,
ибо на эти два дела направлены все их заботы и жизнь» («Historia
animalium», книга VIII, 1, 588 в. 4).
В конце этой цитаты Аристотель говорит об ощущениях, нали-
чием которых животные отличаются от растений. Этот вопрос, как
известно, развит в его сочинении «О душе», где излагается учение
о трех «душах»: растительной, животной и разумной. Первой обо-
значается круг функций, связанных с питанием, ростом и размно-
жением, — функциями, свойственными всем живым существам. Жи-
вотной душой названы функции, связанные с ощущениями, свой-
ственными животным и отсутствующими у растений. Разумная
душа, высшая психическая функция, имеется только у человека, и
этим он отличается от животных. Это учение о трех ступенях
«души» сыграло большую роль в развитии науки. Отзвуки его жи-
вут еще до сих пор, например в медицине, когда говорят о «расти-
тельной жизни», в психологии, когда говорят о «душе» и «духе»,
и т. д.
Интересно, что по Аристотелю, при развитии животного у за-
родыша сначала появляется растительная душа, а позже возникает
и животная. «Семя и зачатки животных. .. имеют питательную
душу.. ., а по прошествии времени они получают и чувствующую
душу, характеризующую животное.. . Ведь, по-видимому, вначале
все подобные зачатки живут жизнью растения» («О возникнове-
нии животных», стр. 101). Состояние растительной жизни Ари-
стотель называет «сноподобным» (там же, стр. 192). Душа ребенка
ничем сначала не отличается от души животного. Разумная душа
возникает впоследствии.
Возвращаясь к «лестнице существ», надо отметить, что Ари-
стотель приводит несколько примеров переходных или «промежу-
точных» форм существ. Так, актинии являются частично животными,
а частично растениями. Летучая мышь стоит между млекопитаю-
щими и птицами, также страус. Обезьяна соединяет человека с выс-
шими четвероногими. Тюлень служит примером животного, пере-
18
ходного между водными и сухопутными, и т. д. Эти животные фигу-
рируют во всех спекуляциях о «лестнице существ» XVIII в. в той же
роли промежуточных существ, как их трактовал Аристотель.
Интересно, что, создавая свою группировку животных, ставшую
основой современной естественной системы, Аристотель совмещал
ее с «лестницей существ», не вытесняя одну посредством другой;
его система вовсе не носит характер прямолинейной лестницы. По-
видимому, «лестница существ» была для него иным аспектом при-
роды, чем система организмов. Возможно, что «лестница» служила
для него наглядным показом единства всего существующего, на
разных ступенях реализующего единую «идею», одним из проявле-
ний которой было также единство «прототипа» всех организмов.
Концепция «лестницы» и концепция «общего типа» или «плана»
строения живого имеют, вероятно, общий источник в утверждении
Аристотелем единства «идеи» космоса. И в дальнейшем развитии
учение о «лестнице» и учение о «прототипе» оба порой просто
сливаются в одно учение, как например в натурфилософии Робине,
что также говорит в пользу внутренней близости обеих концепций.
Таким образом, у Аристотеля имеется, правда еще смутно и
неясно выраженная, концепция общего прототипа живых существ,
с одной стороны, а с другой — довольно отчетливо намеченные
черты общих морфологических типов некоторых классов и родов
животных. Аристотелем, далее, выработаны важные для сравни-
тельной анатомии и морфологии понятия и обобщения, продуктивно
развитые последующей наукой: учение об аналогиях, представление
о корреляции органов, о совмещении, смене и разделении функций,
некоторое понятие о роде и виде, основы систематики и т. д.
Как известно, до эпохи Возрождения книги Аристотеля по
естествознанию, отчасти искаженно толкуемые схоластикой, были
основой науки. Таковыми они долго оставались и позже, до XIX в.
включительно. Бюффон и Линней, позже Сент-Илер и Кювье прямо
опирались на Аристотеля, развивая его идеи, подтверждая его
факты. Зоркость и проницательность Аристотеля давно уже вы-
зывали восторги ученых. Ряд фактов, им описанных и впоследствии
отвергнутых или забытых, был подтвержден только наукой
XIX в., например оплодотворение самки у головоногих моллюсков
с помощью измененной и отделяющейся руки самца (еще Кювье
описал эту руку как род особых паразитов этих моллюсков), пла-
цента у селяхий, глаза у крота и многое другое (ср.: Cole, 1944).
Но еще важнее вышеперечисленные идеи и обобщения, им выска-
занные. Учение о родах и видах Линней создал под влиянием
Аристотеля, так же как и Бюффон свое представление о прототипе.
Сент-Илер прямо указывает, что свою концепцию единства типа
всех животных он взял у Аристотеля и развил дальше, даже на-
звав ее «теорией аналогов», т. е. употребил термин Аристотеля.
Свое учение о корреляциях, свою естественную систему Кювье
создавал исходя из Аристотеля. «Закон компенсации» Кювье и
2*
19
Гёте заимствовали от того же Стагирита, и т. д. О «лестнице су-
ществ» речь уже была выше: вслед за Лейбницем ее развивали
многие натуралисты XVIII в., особенно Бонне, Бюффон, Вик
д’Азир и другие. Неудивительно поэтому, что большинство этих
наследников Аристотеля стремилось высказать свое преклонение
перед этим исключительным гением. Так^ Кювье, недооценивая
предшественников Аристотеля, отчасти по незнанию их, писал:
«Один, действительно, без предшественников, ничего не заимствуя
у прежних веков, потому что они не создали ничего значительного,
ученик Платона открыл и показал больше истин, выполнил больше
научных трудов, за 62-летнюю жизнь, чем смогли после него
сделать двадцать веков, опираясь на его собственные идеи, благо-
приятствуемые экспансией человеческого рода на обитаемой поверх-
ности нашей планеты, книгопечатанием, гравированием, компасом,
порохом, алкоголем и соревнованием стольких гениальных людей,
которые с трудом могли собирать колосья его жатвы, следуя за
ним по необъятному полю науки» (Cuvier, 1841, стр. 130).
Гёте, в конце жизни особенно восхищавшийся Аристотелем,
писал: «Непостижимо, что только этот человек мог заметить, ви-
деть, высмотреть, созерцать, наблюдать, правда спеша при этом
с объяснением» (письмо Цельтеру от 29 III 1827 в: «Vom
tatigen Leben. Goethes Briefе», изд. 1909 г., стр. 364). Гёте считал,
что «Аристотель видел природу лучше, чем кто-либо из новейших
ученых» (Эккерман, «Разговоры с Гёте», изд. 1934 г., разговор
от 1 X 1828). Наконец, Дарвин писал Оглу, переводчику «О ча-
стях животных»: «Моими богами, хотя по-разному, были Линней
и Кювье, но они просто школьники по сравнению со стариком
Аристотелем» (письмо от 22 II 1882, «Избранные письма», изд.
1950 г., стр. 289). Нет надобности умножать число подобных вы-
сказываний. По мере изучения истории науки основания для восхи-
щения великим гением Аристотеля могут только увеличиваться.
ОТ АРИСТОТЕЛЯ
ДО БЮФФОНА
Свыше полутора тысяч лет отде-
ляют Аристотеля от эпохи Воз-
рождения. Римская наука, например Плиний Старший, ничего
существенного не прибавила к тому, что сказали эллины. Невоз-
можно здесь пытаться проследить развитие, весьма ограниченное,
античных идей о «прототипе» в средних веках. Достаточно упо-
мянуть, что в споре «номиналистов» и «реалистов» развивались
философские предпосылки для понимания идеи «общего типа»
в эпоху Возрождения. И с наступлением Нового времени лишь
у немногих ученых и мыслителей можно найти небольшие, обычно
20
попутные высказывания, относящиеся к интересующей нас про-
блеме. Например, таков известный рисунок Леонардо да Винчи, где
сравниваются задние конечности человека и лошади. Этот рисунок
воспроизводится во многих книгах (например: у Лункевича, 1936,
I, стр. 311; у Cole, 1944, стр. 54, и др.). Леонардо, очевидно, заме-
тил гомологию некоторых костей и мышц ног человека и лошади.
Подобные наблюдения есть и у : его современника, знаменитого
Везалия (см.: Юрьев, 1961).
К блестящим обобщениям XVI в. в области гомологизации
костей относится знаменитый рисунок из орнитологического сочи-
нения (1555 г.) французского натуралиста Пьера Белона (Belon,
1517—1564 гг.). Сравнивается скелет человека со скелетом птицы,
и гомологичные кости обозначены теми же буквами; за исключе-
нием нескольких ошибок, в общем гомологизация сделана пра-
вильно. Этот рисунок также легко найти в многих книгах (напри-
мер: у Тимирязева, 1943, стр. 14; у Лункевича, 1936, I, стр. 365,
у Cole, 1944, стр. 8, и т. д.).
Среди ученых следующего столетия заслуживает внимания италь-
янский профессор анатомии и медицины в Неаполе Марк Авре-
лий Северино (Severino, 1580—1656 гг.). Его трактат по сравни-
тельной анатомии «Демокритианская зоотомия» (1645 г.) содержит
ряд более или менее удачных попыток гомологизации частей разных
животных. Интересно, что Северино называет человека «архетипом»
живого мира и «микрокосмом», в котором сконцентрированы все
другие животные (ср.: Cole, 1944, стр. 137). Эта мысль исторически
восходит к «Тимею» и предваряет Окена и других ученых XIX в.
В XVII в. крупную роль в развитии сравнительной анатомии
играли парижские академики, возглавляемые Клодом Перро
(Cl. Perrault, 1613—1688 гг.), братом писателя, известного всему
миру своими сказками. Клод Перро был медик по образованию.
Но он также изучал математику и архитектуру и прославился
в истории последней как строитель колоннады, украшающей фасад
Лувра в Париже. Перро много занимался анатомией и сравнитель-
ной анатомией, главным образом позвоночных; его книги замеча-
тельны отличными иллюстрациями (см.: Cole, 1944, стр. 405 и сл.),
предваряющими гравюры «Естественной истории» Бюффона—
Добантона, так же как его описания животных и их строения
могли служить поучительным примером для названных авторов.
Перро, по-видимому, в общих чертах ясно сознавал идею общего
типа (ср.: Russel, 1916, стр. 19).
На пороге XVIII в. несомненно крупную роль в развитии фи-
лософской стороны проблемы морфологического типа сыграл вели-
кий Лейбниц (1646-—1716 гг.). Его «Монадология» и связанный
с ней «закон- непрерывности», учение о «лестнице существ», его
размышления о «единстве в многообразии» и употребление в этой
связи термина «метаморфоз» (ср.: Lubosch, 1931, стр. 12)—все
это нашло разнообразное отражение в работах крупнейших биоло-
21
гов XVIII в.: Линнея, Бюффона, Бонне, Гёте и других. Из даль-
нейшего изложения будет видно, как идеи Лейбница, связывающие
новейшие искания философской мысли того времени с античной
философией, повлияли и на мышление ученых XIX в., например
Жоффруа Сент-Илера, Окена и других.
Со второй половины XVIII в. проблема морфологического типа
вступила в новую продуктивную фазу развития, подготовившую
возможность дарвиновской эпохи; начало этой фазы связано
с именами Бюффона и Добантона. К ним мы и переходим.
ГЛАВА
ВТОРАЯ
БЮФФОН
Жорж-Луи * Леклер де Бюффон
(G. L. Leclerc de Buffon, 1707—
1788 гг.) родился в небольшом городе Монбаре (Бургундия) и
происходил из провинциальной французской буржуазии. Отец его
был советником бургундского парламента в Дижоне, дед — судьей,
прадед — врачом. Звание графа де Бюффона великий натуралист
получил, как королевскую милость, уже будучи известным ученым.
Среднее образование Бюффон получил в иезуитском коллеже
в Дижоне, а затем в том же городе изучал юриспруденцию.
В 1728 г. он отправился в Анже, где поступил на медицинский
факультет; поначалу с увлечением занимался ботаникой; На почве
мимолетной амурной истории, каких в жизни Бюффона была много,
он поссорился с одним офицером и убил его на дуэли. Скрываясь,
Бюффон бежал в Нант. Там он случайно познакомился с путеше-
ствующим молодым английским герцогом Кингстоном. Они подру-
жились, и Бюффон отправился путешествовать с герцогом по
Франции и Италии. Смерть матери вернула Бюффона из Рима на
родину. Путем крутых мер он отторг от отца свою долю материн-
ского наследства, и с этих пор, став обеспеченным человеком, на-
чал свою самостоятельную жизнь. В 1732 г. он поселился в Па-
риже, где вращался в высшем свете и завязал ряд полезных
знакомств, в том числе с молодым министром Морепа, который
в течение многих лет покровительствовал Бюффону. Уже в 1733 г.,
представив в Академию наук математическую работу, — а мате-
матикой Бюффон интересовался еще в коллеже, он оказывается
избранным в адъюнкты Академии по секции механики, а позже и
ботанической секции.
Живя в Париже, Бюффон не расставался с родиной, где у него
было имение. Там он жил ежегодно и занимался разведением по-
лезных деревьев. Из этого питомника он не только извлекал до-
ходы, но и использовал его и для научно-прикладных целей: изу-
чал прочность древесины разных пород деревьев в различных усло-
виях, стремясь выявить наилучший материал для постройки воен-
ного флота, о котором тогда мечтало французское правительство
для борьбы с Англией за колонии.
2 3
Позже Бюффон организовал другое крупное предприятие
в своем имении — металлургический завод, «кузницу», как тогда
ее называли, на котором работало до 400 человек. Это было одно ,
время крупнейшее предприятие такого рода во Франции. Бюффон,
путем экспериментов, добивался высокого качества стали, могущей
конкурировать с импортной, и выполнял крупные правительствен-
ные заказы благодаря тому же Морепа, например на пушки, а также
на другие, менее воинственные предметы, как чугунные садовые
решетки и т. п. «Кузница» служила Бюффону также местом для
чисто научных исследований , пр плавлению и остыванию горных
пород и минералов и других опытов, нужных ему для его геоло-
гических и минералогических глав «Естественной истории», о ко-
торой речь будет дальше.
В Бюффоне удивительным образом сочетался ученый-теоретик
с практиком-экспериментатором. Мало того, в нем совмещался
вдохновенный мыслитель-натуралист, думавший над величайшими
проблемами науки, с ловким, напористым, предприимчивым дель-
цом, далеко не всегда безупречным в моральном отношении
(см. статью Бертена в сборнике: «Buffon», 1952).
В 1738 г. Бюффон ездил в Англию, вероятно по приглашению
своего друга Кингстона. Английская наука и культура, в то время
игравшая ведущую роль в Европе, привлекала к себе и француз-
скую молодежь. В Лондоне Бюффон знакомился с достижениями
микроскопических исследований й других разделов естествознания.
Слава Ньютона тогда импонировала французам — вспомним влия-
ние гениального британца на Мопертюи и Вольтера. Бюффон тоже
принес ему дань уважения, переведя, по возвращении из Англии,
на французский язык знаменитый трактат Ньютона «О методе
флюксий», вызвавший известный спор о приоритете между ним и
Лейбницем. В предисловии к переводу Бюффон пишет и об этом
споре. Во время пребывания Бюффона в Лондоне он был избран
членом Королевского общества.
Событием, определившим всю дальнейшую жизнь Бюффона,
было назначение его «интендантом», т. е. директором Королевского,
или Ботанического, сада в Париже, чего Бюффон добился также
с помощью Морепа. Это произошло в 1739 г. Королевский сад в то
время был прежде всего местом выращивания лекарственных трав
и получения из них медикаментов для короля и знати. Научно-
исследовательские и педагогические функции Королевского сада
были незначительны. При саде имелся Королевский кабинет —
своего рода кунсткамера, музей «диковинок», «редкостей» и «на-
туралий», стоящйй на очень низком научном уровне (см. статью
Франсуа в сборнике: «Buffon», 1952, а также статьи: Jussieu,
1805—1808; Lemoine, 1935, и др.). Морепа, понимавший значение
науки и стремившийся поднять научное Значение сада и кабинета,
поручил Бюффону составить описание последнего. Бюффон при-
нялся за реорганизацию сада. Заведуя этим учреждением почти
24
Бюффон в 1761 г.
По фотографии с портрета работы Друэ.
1
I
I
!
50 лет, Бюффон поднял сад на небывалую высоту, превратив его
в крупное научное учреждение, многие годы игравшее ведущую
роль в Европе. Территория, здания, кадры, планы и задачи сада *
были расширены и улучшены. Королевский кабинет был посте-
пенно преобразован в замечательный музей, главным образом за-
ботой врача Добантона, земляка Бюффона, приглашенного им
в качестве помощника (см. стр. 55 настоящей книги).
Скромная задача — описать Королевский кабинет — преврати-
лась у Бюффона в грандиозное предприятие: он решил создать
систематическое описание всей природы, а кабинет должен был
стать музеем, экспонаты которого служили бы реальными иллю-
страциями к тексту книги и соответственно этому должно было
быть составлено и описание кабинета. Книга Бюффона была им
названа так: «Естественная история, общая и частная, с описанием
Королевского кабинета». Бюффон и Добантон готовились к созда-
। нию этой книги много лет, так как оба они не были «натурали-
стами», в частности не были и зоологами. Лишь в 1748 г. в «Жур-
нале ученых» («Journal des Savants», стр. 638) была объявлена
всеобъемлющая программа этого сочинения. Первые 9 томов по-
свящались животному царству, от человека, «рассматриваемого, как
животное», до «микроскопических животных». Тома с 10-го по
12-й предназначались для царства растений, 13—15-е — для мине-
рального царства. Но программа эта не была выполнена. В про-
цессе работы отдельные части сочинения разрастались, и даже
участие помощников, подготовлявших материал для Бюффона, ко-
торый имел слабые глаза и сам вскрытий и опытов не делал,
а только руководил ими, не помогло выполнению плана.
При жизни Бюффона вышло 35 томов in 4° и 36-й, подготовлен-
! ный им, издан уже после его смерти. В них вошли следующие раз-
делы: человек, «четвероногие» (млекопитающие), птицы, минералы
и история Земли. Китообразных и низших позвоночных уже после
смерти Бюффона, в качестве добавления к новому изданию «Есте-
ственной истории», описал и издал Ласепед (Lacepede), один из
учеников и сотрудников Бюффона.
Уже первые 3 тома, вышедшие в 1749 г., имели огромный успех
и сделали имя автора знаменитым во всей Европе. Ясн1?1Й, краси-
вый и общепонятный язык, мастерство и живость описания, вели-
чие больших проблем, а порой и «пикантность» некоторых дета-
лей — все это, а также многое другое обеспечило успех книги.
В 1753 г. Бюффон был избран во Французскую академию —
высшее учреждение по языку и литературе. Как полагалось по
традиции, он произнес речь; предметом ее был вопрос о стиле,
«стиль — это сам человек». Меткие слова из этой речи долго были
I ходячими и не забыты до сих пор. Но первые тома «Естественной
!: истории» принесли не только славу и похвалы, но также и ряд
। критических замечаний, шуток и насмешек. Бюффон к ним отно-
сился спокойно и в дискуссии не вступал. На одно обвинение он,
f 26
однако, вынужден был выступить с ответом в печати. Это был
смиренный, покаянный ответ на официальное письмо богословов
Сорбонны, обвинивших Бюффона в том, что он в своих первых
томах противоречит тому, что говорит библия о сотворении мира
и т. д.; ему предлагалось печатно признать свои ошибки по
пунктам, поместив свой ответ в ближайшем, 4-м томе «Естествен-
ной истории», что Бюффон и сделал. В старости он говорил, что
все эти покаянные слова лишь «персифляж»—насмешка (Herault
de Sechelles, 1890, стр. 26); он хотел избежать конфликта с като-
лической церковью и поэтому исполнял необходимые обряды ка-
толической религии и ходил в церковь, хотя, по-видимому, сам
был склонен к атеизму в духе Лукреция.
Чтобы так много написать, Бюффон должен был много работать
и притом регулярно. В течение многих лет труда над «Естествен-
ной историей» он в общем следующим образом организовал свою
жизнь. В Париже он жил лишь зимой, около 4 месяцев в году,
в остальное время — в Монбаре, где и работал над своим сочине-
нием. Вставал он рано, около 5 часов утра, и утром же диктовал
своему секретарю очередной текст. Завиваясь, Бюффон выслуши-
вал последние сплетни Монбара из уст парикмахера, проверял счета
домоправительницы, закусывал (кусок хлеба и два стакана бургун-
ского вина) и обычно шел в свой кабинет, устроенный на краю
парка в старой башне, откуда открывался красивый вид на окре-
стности. Там он работал один, и никто не смел его беспокоить. От
2 до 4 часов дня обедал, отдыхал и прогуливался, после чего зани-
мался хозяйственными делами. Иногда и конец дня он посвящал
науке или же диктовал письма. Перед сном Бюффон не надолго
появлялся в гостиной, где весело и непринужденно болтал, позво-
ляя себе такие шутки, от которых дамы краснели. В 10 часов вечера
уходил спать.
Бюффон считал главной радостью своей жизни труд над своей
книгой. В любопытном разговоре с Эро де Сешелем,1 посетившим
его в Монбаре в 1785 г., Бюффон, любивший говорить о стиле,
сказал, что стиль формируют две вещи: «изобретение и выраже-
ние. Изобретение зависит от терпения; надо долго видеть й рас-
сматривать предмет, тогда он постепенно развертывается и разви-
вается, вы чувствуете как бы небольшой электрический удар в го-
лове и одновременно он захватывает сердце. Вот момент гениаль-
ности, тогда-то испытываешь радость труда, столь большую, что
я проводил 12, 14 часов за работой — в этом заключалась вся моя
радость» («Voyage a Monbard» изд. 1890 г., стр. 34). «Выражение»
также требовало большого труда. По словам Эро де Сешеля,
1 Эро де Сешель был тогда генеральным адвокатом парламента. Казнен
в 1794 г., в возрасте 34 лет, как сторонник Дантона. Небольшую свою
книжку «Путешествие в Монбар» (1785), откровенно написанную, он издал
°ще при жизни Бюффона, после чего она выходила повторно.
27
I
Бюффон до 18 раз давал переписывать страницы своей книги.
Вслед за вдохновенным трудом приходит слава, считал Бюффон.
Он очень любил славу, любил деньги и был жаден до них, любил *
чувственные удовольствия жизни и урывками упивался ими, но
все же радость умственного труда стояла у него на первом месте,
и он трудился, когда мог и пока мог, буквально до последних
дней жизни, с глубокой грустью расставаясь со своим любимым
незаконченным произведением.
Бюффон был высокого мнения о себе и своем сочинении/ Ре-
комендуя Сешелю читать преимущественно сочинения «гениев», он
насчитал только пять имен таковых: «Ньютон, Бэкон, Лейбниц,
Монтескье и я» (там же, стр. 37).
Поздно женившись и рано потеряв обожавшую его жену, Бюф-
фон имел лишь одного законного сына, о котором очень заботился
и которого хотел видеть не только наследником своего имущества,
но и своего места в Королевском саду. Этот «Бюффончик»
(«Buffonet») ничем значительным себя не проявил и совсем моло-
дым, в 1793 Г;, погиб на эшафоте. Перед смертью он будто бы ска-
зал, обращаясь к народу: «Граждане, я именуюсь Бюффоном». Но
имя великого отца не спасло его. Для нас сын Бюффона любопы-
тен тем, что в 1782 г. он вместо отца приезжал в Петербург по
приглашению Екатерины II, которая переписывалась со знамени-
тым натуриалистом, и привез ей мраморный бюст своего отца,
сделанный Гудоном (см. рисунок).1
Если надежды Бюффона на сына не осуществились, то иначе
сложилась судьба его книги и судьба преобразованного им Бота-
нического сада. «Естественная история» переиздавалась уже при
жизни автора много раз, как целиком, так и с сокращениями и пе-
ределками, до середины XIX в. Влияние ее было велико не только
среди образованных людей всей Европы, где она была чуть ли не
в каждом доме. Бюффон оказался благодаря своей книге «великим
зачинателем и великим вдохновителем в естественных науках»
(Piveteau, 1954, стр. XXXVII). Вик д’Азир, Жоффруа, Ламарк,
Кювье и многие другие французские ученые шли следом за ним
или в той или другой форме были связаны с его «Естественной
историей», как и ряд выдающихся иностранных ученых, посылав-
ших даже ему свои материалы для «Естественной истории»,—
Кампер, Хантер и другие.
Ботанический сад переименованный во время революции в На-
циональный музей естественной истории (это название он носит и
в наше время), был расширен и приобрел мировую славу, когда
в нем работали Ламарк, Жоффруа и Кювье в первые десятилетия
XIX в.
1 Этот шедевр великого скульптора украшает Государственный Эрмитаж
в Ленинграде. Здесь кстати будет вспоминать, что по приказанию импера-
трицы было предпринято издание «Естественной истории» на русском языке;
по выходе 10-го тома в 1808 г. оно прекратилось.
28
Идеи Бюффона долго жили, и частично еще живут, в разных
областях естествознания — геологии, биогеографии, эволюционном
учении, антропологии и т. д. К сожалению, нет еще исследования,
Мраморный бюст Бюффона. Работы Гудона.
Государственный Эрмитаж в Ленинграде.
в котором бы последовательно было прослежено влияние идей Бюф-
фона в разных отраслях науки. Здесь нам предстоит рассмотреть
одну из идей Бюффона — об «общем типе», «прототипе» или
«плане» животных и в дальнейшем показать развитие этой идеи
после его смерти. Вопрос об «общем плане», как и некоторые Дру-
29
гие общие вопросы, Бюффон не выделил в особую главу, а говорит
о нем как бы попутно в первой из глав, посвященной животному, —
в главе о лошади, а затем в следующей главе — об осле, и возвра-
щается к этому вопросу и в других местах своей книги.
«В природе имеется общий прототип, — пишет Бюффон,1 —
в каждом виде (espece), по которому образован каждый индиви-
дуум; но этот прототип, как кажется, реализуясь, изменяется или
совершенствуется благодаря обстоятельствам (circonstances). Та-
ким образом, в отношении некоторых качеств имеется странная на
вид изменчивость в последовательности индивидуумов и в то же
время замечательное постоянство у вида в целом. Первое живот-
ное, первая лошадь, например, была внешней моделью и,внутрен-
ней формой (moule interieur),2 по которой все родившиеся лошади,
все существующие и все имеющие родиться были и будут сфор-
мированы; но эта модель, копии которой мы только и знаем, пере-
давая свою форму и размножаясь, могла измениться или усовер-
шенствоваться; в целом же исходный отпечаток сохраняется в каж-
дом индивидууме, но так как их имеются миллионы, ни один из
этих индивидуумов, однако, не оказывается вполне подобным во
всем другому индивидууму и, следовательно, модели, отпечаток
। которой он носит. Эта разница доказывает, насколько природа
далека от того, чтобы делать что-либо абсолютное, и насколько она
может нюансировать свои произведения; она обнаруживается в че-
ловеческом роде, у видов всех животных, всех растений и, одним
। словом, у всех размножающихся существ» («Oeuvres. ..» стр. 352).
«Прототип» по представлению Бюффона, очевидно, близок
! к идее Аристотеля о «форме», т. е. идеальном организующем на-
( чале, которому подчиняется пассивная, но порой непослушная,
инертная «материя». «Обстоятельства» осуществления прототипа
; являются источником изменчивости реальных индивидуумов, и
Бюффон, как ученик Лейбница, отмечает, что нет ни одного инди-
видуума, вполне похожего на другого индивида. Интересно, что
! Бюффон говорит об изменении и усовершенствовании прототипа.
Что он хочет этим сказать? Прототипом вида, в данном примере
|[ лошади, он, очевидно, называет морфологический тип вида, как
говорят теперь. И Бюффон правильно утверждает, что морфоло-
: гический тип вида может меняться во времени. Каким путем про-
; исходит это изменение, он пока не говорит. К этому вопросу он
вернулся в главе об осле.
| Говоря о «первой лошади», Бюффон различает «внешнюю mo-
's дель» и «внутреннюю отливную форму». Вероятно, это надо по-
!_________________
1 Цитирую здесь, как и в дальнейшем, по изданию: Oeuvres philosophi-
es ques de Buffon. Ed. J. Piveteau. Paris, 1954, ибо первое издание, которым
я пользовался, редкое и малодоступно.
2 Собственно «отливная форма» (от слова «moule» образовано слово
i «муляж»), с помощью которой отливаются повторно одинаковые предметы.
;! Бюффон этот механический образ употребляет метафорически.
£ 30
п
Титульный лист первого издания «Естественной истории».
нимать в том смысле, что «внешняя модель» — это внешний облик
лошади, вся совокупность характерных свойств ее общего наруж-
ного вида, а «внутренняя отливная форма» — это совокупность тех.
производительных способностей организма лошади, в силу которых
она создает себе подобных. Через аппарат этой «отливной формы»
как бы осуществляется видовой тип или вообще прототип, если
брать вопрос шире. В наше время мы выразили бы эту мысль
Бюффона, — конечно, с неизбежностью модернизируя ее, сказав,
что «внешняя модель» — это фенотип, а «отливная форма» — ге-
нотип, и «первая лошадь» — это сочетание определенного фено- и
генотипа. Разумеется, термины Бюффона по существу лишь при-
близительно совпадают с нашими генетическими терминами, тем
более, что «отливная форма» Бюффона довольно темное понятие,
разно толкуемое и сравнительно далеко стоящее от понятия гено-
типа. Но мы не можем здесь входить в более подробное рассмотре-
ние этого вопроса, так как это увело бы нас в сторону от нашей
темы.1
Заметим, что мысли Бюффона о прототипе несомненно носили
генетический характер. Это видно из его слов, непосредственно
следующих за цитированными. Бюффон пишет: «. .. странным
здесь является то, что как будто модель прекрасного и хорошего
как бы рассыпана по всей земле и что в каждом климате пребывает
лишь часть (une portion) ее, которая постоянно дегенерирует, пока
ее не соединят с другой порцией, взятой издалека, и таким обра-
зом, чтобы иметь хорошее зерно, красивые цветы и т. д., надо
менять семена и никогда не сеять их на почве, их произведшей.
И также, чтобы иметь красивых лошадей, хороших собак и т. д.,
надо самкам данной страны дать иностранных самцов и наоборот,
самцам этой страны — иностранных самок. Без этого зерно, цветы,
животные вырождаются или, скорее, принимают такую значитель-
ную окраску климата, что материя преобладает над формой и ка-
жется, что ведет ее к вырождению: отпечаток остается, но иска-
женный всеми теми чертами, которые для него не существенны.
Наоборот, смешивая расы и особенно постоянно обновляя их ино-
странными расами, форма, кажется, совершенствуется, природа
поднимается и дает все лучшее, что она может произвести»
(там же, стр. 352—353). Очевидно, по Бюффону, лучшие свойства
видового типа как бы рассеяны среди разных представителей его,
разных рас и т. д., по разным местностям и климатам, а пребывая
на одном и том же месте, эти свойства деградируют у местных
представителей вида; скрещивание и отбор (о чем, правда, Бюф-
фон в этом месте прямо не говорит) — вот путь соединения лучших
качеств вида и тем самым усовершенствование его. Эту мысль
Бюффон отчасти иллюстрирует в главе о лошади на примерах
1 Новейшие попытки толкования понятия Бюффона «внутренняя отливная
форма» можно найти в сборнике: «Buffon», 1952.
32
именно этого вида животных. Путь усовершенствования генотипа и
поддержания его, преодолевающий его «вырождение», деградацию
«формы» под действием искажающего ее влияния «материи», это
путь сознательного создания человеком тех «обстоятельств», при
Осел (из Бюффона, 1753).
которых «совершенствуется» модель типа вида, благодаря как бы
собиранию и очищению от местных искажений лучших свойств
прототипа, рассеянных в природе по разным представителям вида,
живущим в разных местах земного шара. В этом смысле, очевидно,
надо понимать слова Бюффона о способности прототипа «изме-
няться и совершенствоваться», приведенные выше.
3 И. И. Канаев
33
L
j Более развернутое рассуждение Бюффона об общем типе или
«плане» находится в главе об осле, напечатанной в четвертом томе
«Естественной истории» в 1753 г., вслед за главой о лошади. , |
Бюффон ставит вопрос: не является ли осел (см. рисунок)
«выродившейся» лошадью? В пользу такого допущения он приво-
дит данные о большом сходстве осла с лошадью, особенно с дикими
лошадьми, которые и по размерам, и по окраске напоминают осла.
Но с другой стороны, имеется много различий между ослом и ло-
; шадью, которые перечисляет Бюффон. Не происходят ли осел и
। лошадь от одной и той же ветви (souche), т. е. от общих предков?
| Не относятся ли они к одному семейству (famille), как говорят
систематики? (А Бюффон, как известно, был противником систе-
j матики, особенно в 50-е годы, считая, вслед за Лейбницем, что
в природе все организмы связаны между собой непрерывными
переходами, и потому резкие границы между видами, проводимые
систематиками, и их группировки искусственны, а что в действи-
тельности не существует никаких родов, семейств, классов и т. д.).
i Или же осел и лошадь всегда были разными животными? Иначе
говоря, Бюффон ставит вопрос о том, как понимать сходство осла
и лошади и не зависит ли оно от общности их предков. Любо-
5 пытно отметить, что включение двух животных, как осел и ло-
। шадь, в одно «семейство» Бюффон расценивает как молчаливое
признание их реального, кровного родства, что вряд ли предпола-
| гал Линней, строя свою классификацию и на основании некоторых
внешних признаков сходства группируя животных для облегчения
их описания. «Этот вопрос, общее значение, трудность и следствия
которого почувствуют натуралисты, мы должны были рассмотреть
в этой главе, ибо он здесь возникает впервые, касается возникно-
j вения существ больше, чем какой-либо другой, и требует, чтобы
! быть освещенным, рассмотрения природы с новой точки зрения»
III (стр. 353). И дальше Бюффон переходит к этой новой точке зре-
ния, в свете которой и частный вопрос о сходстве осла и лошади
Н должен получить свое разрешение.
। «Если, — продолжает Бюффон,—среди необъятного разно-
образия живых существ, населяющих вселенную, мы выберем жи-
|г вотное или даже тело человека в качестве основы нашего исследо-
i вания и отнесем к нему, путем сравнения, другие организмы, мы
найдем, что хотя все они существуют отдельно и все постепенно
варьируют до бесконечности, существует в то же время примитив-
ная и общая схема (dessein), которую можно проследить очень
далеко и деградации которой гораздо более медленны, чем тако-
I вые внешних форм и других видимых отношений. Ибо, не говоря
Г об органах пищеварения, кровообращения и воспроизведения, ко-
i торые имеются у всех животных и без которых животное пере-
5 стало бы быть животным и не могло бы ни существовать, ни
г размножаться, имеется и в тех частях, от которых зависит
наибольшее разнообразие внешних форм, поразительное сходство,
34
I' I'
г;
г
которое говорит с неизбежностью об идее первичного замысла, ле-
жащего в основе всего» (там же, стр. 353—354). И Бюффон пы-
тается продемонстрировать эту мысль на конкретном примере, беря
нарочно организмы, резко отличающиеся по внешности друг от
друга: лошадь и человек. «Тело лошади, например, которое на
первый взгляд кажется столь отличным от тела человека, при бо-
лее подробном сравнении части с частью, вместо того чтобы по-
ражать различием, лишь удивляет странным, почти полным'сход-
ством, которое при таком сравнении обнаруживается. Действи-
тельно, возьмите скелет человека, наклоните кости таза, укоротите
кости бедер, голеней и рук, удлините таковые ступней и ладоней,
соедините вместе фаланги, удлините челюсти, сократив лобную
кость, и, наконец, удлините также позвоночник: этот скелет пере-
станет быть останками человека, это будет скелет лошади»
(там же, стр. 354). И Бюффон дает еще ряд пояснений относи-
тельно деталей набросанной им картины метаморфоза человека
в лошадь. Любопытно сравнить этот пример Бюффона с аналогич-
ными примерами Кампера, в частности, также при сравнении ло-
шади и человека, но только не по скелету, а по внешнему облику,
когда для пояснения идеи общности типа Кампер мелом на доске
переделывал контур лошади в контур человека, коровы — в птицу,
и т. д. (ср. стр. 107 настоящей книги). Но Бюффон идет дальше.
Он указывает на сходство ребер у всех позвоночных до рыб и че-
репахи, у которой ребра сохранились в ее щите, на сходство ске-
лета конечностей, которое заметил Добантон: «... нога лошади, по
виду столь отличная от руки человека, однако составлена из тех же
костей, и на конце каждого пальца мы имеем ту же косточку, не-
сущую у лошади копыто, которой завершается нога этого живот-
ного; судите сами, не является ли это скрытое сходство еще более
удивительным, чем видимые различия; а это постоянное подобие
(conformite) и этот план (dessein), проводимый от человека
к четвероногим, от четвероногих к китам, от китов к птицам, от
птиц к рептилиям, от рептилий к рыбам и т. д., у которых суще-
ственные части, как сердце, кишки, хребет, органы чувств и т. д.,
всегда имеются, не кажется ли это указанием на то, что высшее
существо, создавая животных, пожелало употребить лишь одну
идею, варьируя ее в то же время самым различным образом, дабы
человек мог равным образом восхищаться великолепием исполнения
и простотой замысла (dessein)» (там же, стр. 354). Здесь будет
кстати отметить, насколько идея общего типа или плана слива-
ется с идеей «лестницы существ»; подробнее, мы к этому еще вер-
немся.
В последнем абзаце Бюффон значительно расширяет понятие
о «прототипе» или «плане»: он один для всех позвоночных жи-
вотных — от человека до рыбы, и далее, в мире низших живот-
ных — беспозвоночных вплоть до растений, как мы увидим из
дальнейшего. Следовательно, здесь речь идет о единстве морфоло-
3*
35
гического типа всех позвоночных и распространении идеи этого
типа на ве^ь органический мир.
Как же понимать это удивительное единство плана организации ,
всего живого? Вот вопрос, который неизбежно возникает, и Бюф-
фон показывает, что на него возможны два ответа: научный,
который это единство объясняет «естественным» путем и по су-
ществу является несколько замаскированным материалистическим
объяснением, и другой, богословский, утверждающий, что каждый
«вид» животных создан непосредственно богом. «Согласно этой
точке зрения, не только осел и лошадь, но даже человек, обезьяна,
четвероногие и все животные могли бы рассматриваться как бы
образующие одно и то же семейство. Но надо ли из этого заклю-
чать, что в этом большом и многочисленном семействе, которое
один бог замыслил и извлек из небытия, имеются еще другие ма-
ленькие семейства, проецированные природой и выполненные вре-
менем, из которых одни состоят лишь из двух индивидуумов, как
лошадь и осел, другие — из нескольких индивидуумов, как семей-
ство ласки, куницы и т. д. И даже у растений будто бы есть
семейства, состоящие из десяти, двадцати, тридцати и т. д. ви-
дов? Если бы эти семейства действительно существовали, они
могли возникнуть не иначе как путем смешения (гибридизации,—
И. К.), постепенной изменчивости и дегенерации исходных видов;
если раз допустить, что имеются семейства у животных и у расте-
ний, что осел из семейства лошади, что он от нее отличается только
потому, что он дегенерировал, то также можно сказать, что и
обезьяна из семейства человека, что это дегенерировавший чело-
век, что человек и обезьяна имеют общее происхождение, как ло-
шадь и осел; что каждое семейство, как у животных, так и у ра-
стений, произошло лишь от одной ветви (souche); и даже, что все
животные произошли от одного животного, которое, в последова-
тельности времен, произвело, совершенствуясь и дегенерируя, все
расы других животных» (там же, стр. 354—355). Натуралисты,
продолжает он, которые так легко устанавливают семейства у жи-
вотных и растений, по-видимому, не сознают выводов, вытекающих
отсюда и позволяющих свести формы, созданные непосредственно
богом, к столь угодно малому числу особей. «Ибо если бы однажды
было доказано, что эти семейства можно обоснованно устанав-
ливать, если бы было доказано, что среди животных и даже расте-
ний имелось, не говорю несколько видов, а один единственный вид,
который путем дегенерации произошел от другого вида, если
было бы верно, что осел — это дегенерировавшая лошадь, то не
было бы больше границ могуществу природы и не было бы ошиб-
кой предположить, что из одного существа она со временем могла
извлечь все остальные организованные существа.
«Но нет: из откровения несомненно, что все животные в оди-
наковой мере причастны благодати творения, что первые две твари
каждого вида, и всех видов вообще, вышли вполне сформирован-
36
I
ними из рук творца; и надо верить, что тогда они были примерно
такими же, какими они представлены сегодня своими потомками»
(там же, стр. 355).
Богословскую точку зрения Бюффон пытается обосновать на*
учными соображениями. Во-первых с тех времен, как стали на-*
блюдать природу, — со времен Аристотеля,-—не видели появле-
ния новых видов. Во-вторых неизвестны промежуточные формы,
например, между лошадью и ослом, которые свидетельствовали бы
о превращении одного вида в другой. В этой связи Бюффон крити-
кует понятие «вид» и другие систематические категории, утверждая
их фиктивность.
Интересно, что Бюффон правильно видит в трансформизме ви*
дов основу «естественного» объяснения общности морфологического
типа, иначе говоря, он понимает, что единство «плана» животных
можно объяснить происхождением их от общих предков, эволю-
ционно. Эту идею он, по-видимому, отчасти заимствовал от своего,
друга Мопертюи, писавшего в своей «Физической Венере»
(1745 г) и «Системе природы» (1751 г) на близкие темы, и раз-?
вил этот вопрос дальше. В этом прежде всего «новизна» интерпре*
тации проблемы общего типа и далеко идущие выводы. Это тол-
кование общего типа развивали последователи Бюффона — Ламарк
и Жоффруа, и только Дарвин, через 100 лет после появления
главы об осле, мог обосновать его в своем «Происхождении видов»^
Интересны и аргументы Бюффона в пользу неизменности видов;
требуемой церковной точкой зрения. Эти аргументы всплывали и
в позднейшей литературе, но теперь они утратили, на современном
уровне наших знаний, всякое значение.
В конце своего рассуждения Бюффон приходит к выводу, что
«осел все же осел, а вовсе не деградировавшая лошадь» (стр. 357—
358), и хотя его «благородство менее славно», оно столь же хорошо,
столь же древне, как лошади, т. е. они одновременно созданы
творцом.
Судя по этим словам, Бюффон является сторонником постоян-
ства видов, «фиксистом», как говорят французы. Он отвергает
трансформизм и утверждает креационизм. Формально, если строго
держаться текста Бюффона, это так. И некоторые исследователи
считают его, по крайней мере, в этот период, противником транс-
формизма (Rostand, 1932, и др.). Однако есть некоторые основа-
ния усомниться в искренности Бюффона и все вышерассмотренное
рассуждение его не принимать буквально, а увидеть в нем изложе-
ние трансформистских взглядов его, искусно завуалированных
ортодоксальными высказываниями в духе католической церкви
(Butler, 1882; Giard, 1904; Wilkie, 1956, и др.). Во-первых, четвер-
тый том 1753 г., в котором напечатана статья об осле, начинается
с текста тех возражений, которые были предъявлены теологами
Сорбонны Бюффону по поводу его первых трех томов, с требова-
нием признать указанные ошибки, противоречащие «священному
37
писанию», и опубликовать в ближайшем томе не только этот текст
богословов, но и ответ на него, как говорилось выше. Однако
в одном из позднейших высказываний Бюффон заявил, что все им
сказанное по поводу его «ошибок» есть насмешка. Неудивительно,
что в тексте того же тома, после своих покаянных слов, он не мог
позволить себе высказать новые мысли, способные разъярить его
противников. С другой стороны, он не хотел в первой же статье,
материал которой затрагивает вопросы трансформизма, умолчать
о нем. Поэтому ему пришлось, излагая их, показать, как они да-
леко метят, а затем сказать необходимые благочестивые баналь-
ности, якобы аннулирующие предшествующие трансформистские
мысли, благодаря чему эти мысли оказались преподнесенными как
ошибочные, однако все же высказанными. Во-вторых, надо срав-
нить мысли о трансформизме и общем прототипе, изложенные
в статье об осле, с тем, что Бюффон опубликовал позже, через
десять с лишком лет, когда он во многом повторяет ранее сказан-
ное, но уже не отрицает это с позиций католицизма. Конечно,
можно возразить, что за это время Бюффон изменил свои взгляды,
созрел и многое узнал и продумал. Все это верно, и вряд ли
когда-либо удастся вполне достоверно судить об этом, однако мйе
кажется, что правдоподобнее предполагать, что уже в 1753 г.
Бюффон не был таким решительным «фиксистом» и «креациони-
стом», как можно заключить из его текста об осле, и вернее ду-
мать, что он уже был на пути к тем взглядам, которые изложил
в текстах, к которым мы переходим, — «Номенклатуре обезьян» и
«О дегенерации животных», напечатанных в 1766 г. в четырнадца-
том томе «Естественной истории», а также в некоторых других
статьях приблизительно того же времени.
Мы начнем со статьи «Номенклатура обезьян», которая пред-
шествует описанию этой группы животных. Занявшись обезьянами,
Бюффон, по-видимому, обнаружил, что под этим названием суще-
ствует много в той или иной мере похожих видов животных, изу-
чение и описание которых невозможно без известной группировки
их по сходству, т. е. известной систематизации их. В связи с этим
вводная статья к описанию всей группы обезьян и носит название
«Номенклатура обезьян». Бюффон начинает ее с отказа от суще-
ствующих классификаций обезьян, далее излагает собственную
классификацию этой группы. Он предлагает различать четыре се-
мейства (famille) обезьян (интересно, что он употребляет именно
этот термин, который критиковал в статье об осле); это следую-
щие: обезьяны (singes), к которым он относит три вида антропои-
дов; павианы (babouin), обезьяны Старого Света с коротким хво-
стом; мартышки (guenons), обезьяны Старого Света с длинным
хвостом и, наконец, обезьяны Нового Света (Америки). Всего
Бюффон различает 30 видов, из них 13 видов американских. Здесь
не место подробнее рассматривать все эти виды и их особенности,
как их описывает Бюффон, изображая почти все виды на гравюрах.
38
Любопытно, что Бюффон старается установить «промежуточные»
виды между первым и вторым семейством и вторым и третьим, т. е.
делает как раз то, что считал невозможным, когда речь шла о пе-
реходных формах между лошадью и ослом в 1753 г. Но поскольку
природа не знает наши определения, — пишет Бюффон, — поскольку
она никогда не складывала свои произведения кучами (par tas),
а отдельные существа — по родам; поскольку она, наоборот, шагает
постепенно и план ее нюансирован повсюду и простирается во всех
направлениях, то между родом (genre) обезьян и родом павианов
должен находиться какой-то промежуточный вид, который не будет
в точности ни тот ни другой род, но который будет причастен
обоим. Этот промежуточный вид действительно существует, это
животное, которое мы называем маго (magot — бесхвостая макака).
И дальше Бюффон описывает эту обезьяну, отмечая ее особенности
как формы промежуточной. Описав хвостатых обезьян Старого
Света, он также, ссылаясь на постепенность поступи природы, уста-
навливает «промежуточную» форму между павианами и мартыш-
ками, называя ее новым названием — «мемон» (maimon); живет она
на Суматре и отличается, между прочим, отсутствием шерсти на
хвосте, как у крысы.
Мы видим, что, создавая «естественную» систему обезьян,
Бюффон говорит, что этот порядок соответствует «самой лестнице
природы» — он располагает обезьян в известной последователь-
ности,— от высших (антропоидов) к низшим (американским) — и
стремится связать эту последовательность «промежуточными»
видами.
После пространного рассуждения о природе и познании ее че-
ловеком, рассуждении, которое логически связано с критикой огра-
ниченности человеческих понятий, показанной на примере термина
«четвероногие», Бюффон приходит к вопросу о сравнении природ-
ных существ человеком и останавливается на идее общего типа.
Сравнивая предметы природы, «человек дает им особые названия,
чтобы отличать их друг от друга, и общие названия, чтобы
объединять их с одной общей точки зрения. Беря свое тело в ка-
честве физического образца всех живых существ, смерив, изучив
и сравнив их во всех их частях, человек увидел, что форма всего,
что дышит, является приблизительно одинаковой; что, рассекая
обезьяну, можно было иметь анатомию человека; что, беря другое
животное, всегда обнаруживаются та же сущность организации,
те же органы чувств, те же внутренности, те же кости, та же
мускулатура, то же движение жидкостей, та же игра, те же дей-
ствия плотных органов: он нашел во всех сердце, вены и артерии,
во всех те же органы кровообращения, дыхания, пищеварения,
питания, выделения; во всех — скелет, составленный из тех же
частей, приблизительно собранных одинаковым образом. И этот
план, всегда тот же, всегда наблюдаемый от человека к обезьяне,
от обезьяны к четвероногим, от четвероногих к китам, к птицам,
39
к рыбам, к рептилиям; это план, говорю я, хорошо схваченный
человеческим разумом, является верным отображением живой при-
роды, видом ее (vue) самым простым и самым общим из нам до-
ступных. И если пожелать его расширить и перейти от того, что
живет, к тому, что прозябает, то видишь, как этот план, который
раньше лишь варьировал нюансами, деформируется постепенно от
рептилий к насекомым, от насекомых к червям, от червей к зоофи-
там, от зоофитов к растениям, и, хотя и измененный в своих внеш-
них частях, этот план все же сохраняет ту же основу (fond), тот же
характер, важнейшими чертами которого являются питание, разви-
тие и воспроизведение — черты общие и свойственные всякой ор-
ганизованной субстанции; черты вечные и божественные, которые
время, отнюдь не стирая и разрушая, лишь возобновляет и делает
все более очевидными» (там же, стр. 389).
Мы видим, что это рассуждение о прототипе или «плане» по
существу очень близко к тому, что сказано о нем в главе об осле,
и еще подробнее говорится о градациях его проявления от человека
до растений, т. е. показано, насколько идея прототипа и идея
лестницы существ сливаются. Но Бюффон уже не делает теологи-
ческих выводов из идеи «плана», как в статье об осле, а переходит
к вопросу о различиях видов, чтобы в конце концов, не без на-
тяжки, заявить, что человек, несмотря на свое сходство с обезья-
ной, все же существенно отличается от нее благодаря тому, что
имеет способность мыслить и говорить; этим он будто бы отли-
чается от всех животных, к каковым бесспорно принадлежит
обезьяна. Мы не можем здесь подробнее останавливаться на срав-
нении обезьяны и человека, которое развивает Бюффрн, порой
очень метко и интересно^ и приведем лишь его общее рассуждение
о различиях существ.
«Если от этой большой картины сходства, — пишет Бюффон,
продолжая свое рассуждение о единстве «плана»,—в которой жи-
вой мир является как бы образующим одно и то же семейство
(Бюффон уже не отвергает этой мысли, как в статье об осле,—
И. К.), мы перейдем к картине различий, где каждый вид претен-
дует на особое место и должен иметь свой отдельный портрет,
оказывается, что за исключением некоторых крупных видов, как
слон, носорог, гиппопотам, тигр, лев, которые должны быть выде-
лены особо, все другие виды, как кажется, объединяются со своими
соседями и образуют группы деградирующего сходства, роды*
(genres), которые наши номенклатурщики (систематики, — И. К.),
представили с помощью сети (lacis) фигур, из которых одни
держатся друг за друга ногами, другие — зубами, рогами, шерстью
и другими отношениями, еще более мелкими. И даже те, форма
которых нам кажется самой совершенной, иначе говоря, более всего
приближающейся к нашей, обезьяны, образуют общую группу и
требуют уже внимательных глаз, чтобы отличить одних от других,
ибо к форме меньше, чем к размерам^ привязывается привилегия
40
изолированных видов, и даже сам человек, хотя и единственный
вид, бесконечно отличающийся от всех видов животных, будучи
небольшого размера, оказывается менее изолированным и имеет
больше соседей, чем крупные животные. В истории орангутанга
будет видно, что если обращать внимание только на фигуру, то это
животное можно было бы равным образом рассматривать как
первое среди обезьян или последнее среди людей, ибо, за исключе-
нием души, у оранга ничто не отсутствует из того, что мы имеем,
и потому еще, что он меньше отличается от человека по телу, чем
от тех животных, которым дается тоже название обезьян» (там же,
стр. 389).
Эти смелые и верные слова о сходстве человека с антропоидами
Бюффон дальше стремится смягчить и завуалировать упомянутыми
рассуждениями об особенностях человека, хотя вскользь говорит
даже о возможности гибридизации обезьяны с негритянкой и при-
знает, что этот антропоид мог бы быть принят за «ва-
риацию» (variete) вида человек. Зная, что Бюффон считал возмож-
ность производить при скрещивании потомство за решительный
признак принадлежности к одному виду (лишь в конце жизни он
пришел к более широкому заключению о продуктивной скрещи-
ваемости филогенетически близких видов, как например собака и
волк), эти вскользь сказанные слова его, которые он не развивает
подробнее, ясно говорят о том, насколько он был убежден в реаль-
ном родстве человека с антропоидами, а так красноречиво развитая
им мысль о непроходимой пропасти между человеком и животным
вообще, в том числе и обезьянами, мне кажется до известной сте-
пени преувеличенной и нарочно изложенной так, чтобы формально
скрыть перед его противниками из духовенства истинное положе-
ние вещей, как его понимал сам Бюффон.
В большой статье «О дегенерации животных», главе того же
четырнадцатого тома «Естественной истории» (1766 г.), Бюффон
развивает свои мысли о возникновении различий между организ-
мами, о причинах изменчивости. Мы уже видели из главы о ло-
шади, как в 1753 г. Бюффон понимал взаимоотношение между
прототипом и изменчивостью особей и поколений, образующих вид.
В 1766 г. он пишет об этом же, и особенно о причинах изменчи-
вости, гораздо подробнее и основательнее.
Говоря о различиях организмов, нельзя не думать о их сход-
стве. Различие и сходство—понятия логически сопряженные, и
исследование различий требует исследования сходства. У Бюффона,
как и у его современников, сходство организмов было основой их
сближения, объединения в систематические группы (в 1766 г.
Бюффон уже не отвергал «семейство» как систематическую кате-
горию, а «вид» он, как говорилось выше, признавал и в 1753 г.),
причем гипотезой и даже метафизической предпосылкой всякого
сходства организмов была идея общего прототипа, на фоне кото-
рого становилось возможным всякого рода сравнение организмов
41
и их частей, а отсюда уже вытекали выводы как относительно
сходства, так и различия в деталях и в целом. Как мы видели
выше, Бюффон считал, что отдельные особи одного вида всегда -
отличаются друг от друга по ряду деталей, что все они как бы
бесчисленные вариации одного и того же видового типа. Подобным
образом и похожие виды одного семейства можно рассматривать
как видоизменения одного общего типа семейства. Далее мы под-
робнее остановимся на таком понимании семейства. Существенно,
что сходство видов одного семейству Бюффон объясняет общностью
происхождения их, следовательно, это и есть причина общности их
типа. Казалось, можно было бы рассуждать так и относительно
более высоких систематических единиц, восходя выше до одного
общего предка всех животных, как об этом говорит Бюффон
в главе об осле. Однако из осторожности и, вероятно, прежде всего
научной, из-за отсутствия фактических оснований для такого рода
построений, Бюффон дальше семейств по этому пути не идет.
Исходные виды относительно далеких семейств, «первые индиви-
дуумы каждого вида животных и растений», по Бюффону,
«созданы» богом; так он по крайней мере пишет в главе о быке и
в других местах. Эти первозданные прототипы видов могут, как мы
уже знаем, меняться из поколения в поколение в зависимости от
«обстоятельств». Изменения могут быть разные. Их в основном
можно расценивать или как деградацию, «дегенерацию», т. е.
ухудшение качеств особей данного вида или, наоборот, улучшение
качеств, «усовершенствование» особей. Так, например, говоря о ко-
зах, Бюффон заявляет: «Вместо того, чтобы воображать, что эти
второстепенные виды возникли лишь путем дегенерации первичных
видов, вместо того, чтобы рассматривать осла как деградировавшую
лошадь, было бы больше оснований сказать, что лошадь — усовер-
шенствованный осел. . . и что вообще более совершенные виды,
особенно из домашних животных, возникли из видов менее совер-
шенных дики£ животных, к ним наиболее близких» (там же,
стр. 359). В духе этих слов, по-видимому, надо понимать высказы-
вание Бюффона 1777 г. относительно «прототипа» человека: рас-
суждая об азиатских народах и, в частности, «татарах», «Бюффон
пишет: «Прототип их, или, если угодно, карикатура, обретается
в лице калмыков, самых безобразных из всех людей».
В главе о дегенерации животных, а также в статьях по зоогео-
графии и других Бюффон не раз возвращается к вопросу о причи-
нах возникновения различий между особями одного вида, т. е. из-
менчивости, и на конкретных примерах рассматривает его. Здесь
нет надобности подробно останавливаться на этом вопросе. Доста-
точно указать те основные причины, которые приводит Бюффон.
«Температура климата, качество пищи и муки рабства,—вот три
причины изменения, преобразования и дегенерации среди живот-
ных», читаем мы в трактате о «дегенерации». «Муки рабства» —
это условия жизни прирученных и одомашенных животных, где
42
сознательное вмешательство человека с целью изменить свойства
животных в своих интересах особенно заметно. К этим факторам
присоединяется еще один, который отчасти содержится в третьем
из вышеперечисленных, о чем, впрочем, Бюффон не упоминает, —
это комбинационная изменчивость генетиков, т. е. изменчивость
в связи со скрещиванием между собой особей с некоторыми раз-
личиями. «У видов, где самка производит пять или шесть детены-
шей, три или четыре раза в год, от разных самцов, необходимо,
чтобы число разновидностей (varietes) было бы значительно
больше, чем у видов, производящих потомство раз в год. Поэтому
низшие виды, мелкие животные, которые чаще производят на свет
и в большем числе, чем крупные виды, й подвергнуты большей
изменчивости» (там же, стр. 399). Сюда относятся разные гры-
зуны, мелкие хищники и другие виды. Разумеется, что названные
четыре фактора изменчивости для разных животных имеют разное
значение, и для таких видов, как лев или носорог, в сущности, все
эти факторы роли не играют. Это понимал Бюффон и, не зная фак-
торов изменчивости для крупных видов, склонен был считать, что
такие виды мало меняются или вовсе неизменны, не говоря об ин-
дивидуальных вариациях.
Из многих высказываний Бюффона видно, что такие факторы
среды, как температура или пища, он считал медленно меняющими
признаки организмов и предполагал, очевидно, наследование этих
изменений, т. еи допускал так называемое наследование приобретен-
ных свойств. Например, он считал, что мозоли на коленях вер-
блюда являются результатом привычки многих поколений этих
животных, выросших в неволе, становиться на колени при поме-
щении им на спину груза. Также у других животных: например
собаки, которым из поколения в поколение отрезали уши и хвост,
передают эти недостатки, целиком или частично, своим потомкам.
В связи даже с беглым взглядом на изменчивость, «свойственную
каждому виду», т. е. внутривидовую, «возникает более важный
вопрос, гораздо более широкий. Это вопрос об изменении самих
видов, дегенерации более древней, с незапамятных времен, которая,
как кажется, произошла в каждом семействе или, если угодно,
в каждом из тех родов, под которым можно понимать соседние
виды и мало различающиеся между собой», пишет Бюффон в главе
о дегенерации животных (там же, стр. 401).
Среди всех наземных животных имеется лишь несколько изо-
лированных видов, которые, как и вид человека, образуют одно-
временно вид и род: слон, носорог, гиппопотам, жираф тоже обра-
зуют роды или простые виды, которые размножаются только по
прямой линии и не имеют никаких боковых ветвей; все другие, как
кажется, образуют семейства, в которых обычно можно заметить
общую основную ветвь (souche principale), от которой как будто
исходят различные побеги (tiges differentes),—притом тем более
многочисленные, чем индивидуумы каждого вида являются более
43
мелкими и более плодовитыми. «С этой точки зрения лошадь, зебра
и осел — все принадлежат к одному и тому же семейству; если ло-
шадь есть основная ветвь или ствол, зебра и осел будут боковыми
побегами (tiges collaterals). Ввиду того, что число черт сходства
между ними бесконечно больше, чем число их различий, их можно
рассматривать образующими лишь один род, основные черты ко-
торого ясно выступают и общи всем трем видам» (там же).
И в первую очередь Бюффон называет их однокопытность, а далее
останавливается на плодовитости при скрещивании и обсуждает
вопрос о мулах, который его много занимал и который он пытался
осветить путем экспериментальных скрещиваний.
Мы видим, что в 1766 г. Бюффон, находясь в зените славы,
обогащенный знанием и длительным размышлением, уже не боится
объединить в одном семействе осла и лошадь и, кроме того, при-
соединяет к ним зебру. Семейство для Бюффона явно филогенети-
ческое понятие, а не только систематическое. Он прямо высказы-
вается за происхождение похожих видов, родственных в прямом
смысле слова, от общей «ветви», рассматривая их образно, как бо-
ковые побеги этой ветви.
Интересно обратить внимание на термины: «ветвь», «побеги»;
ведь ветви не бывают без суков и без ствола. Эти образные слова
Бюффон употребил ли здесь просто как удобные метафоры или
он взял их намеренно, имея в виду и общий «ствол», т. е. общий
прототип, филогенетическую связь которого с «ветвями» он не по-
желал развивать, но показал самими терминами?
Бюффон, таким образом, признает эволюцию видов, хотя и
очень ограниченную, лишь в пределах семейства. В литературе при-
нято говорить о «лимитированном трансформизме» Бюффона.
Так же как однокопытных, Бюффон пытается объединить в се-
мейства и других млекопитающих: оленей, коз и овец, собак с вол-
ком, лисицей и шакалом, и т. д. «Сравнивая подобным образом
всех животных и относя каждое к своему роду, мы обнаружим, что
те две сотни животных, историю которых мы дали, могут свестись
к довольно малому числу семейств и основных ветвей, из кото-
рых— это не является невозможным — возникли все прочие»
(там же, стр. 408). Бюффон насчитывает пятнадцать «родов» (се-
мейств) и девять «изолированных видов» (как слон, носорог и др.),
на которые можно свести все эти 200 видов. Нет надобности пере-
числять их, как это делает Бюффон, и давать их краткую харак-
теристику, тем более, что многое уже устарело в этой системе
Бюффона. Далее он делит все эти семейства и виды на три группы
в зависимости от их распространения: обитающих только в Ста-
ром Свете, только в Новом Свете, наконец, обитающих и в том и
в другом. Как известно, Бюффон много занимался географией жи-
вотных, отчасти в связи с историей континентов и морей и в зави-
симости от этого—расселением животных. Он считал, что живот-
ные Нового Света возникли от животных Старого Света, предста-
44
вители которых в очень давние времена переселились в Америку
и там, в новых условиях, длительно* на них влиявших, некоторые из
них значительно изменились, превратившись в новые виды. Рас-
суждая на эту тему, он пишет: «А так как мы не должны сомне-
ваться в том, что все животные вообще были созданы на старом
континенте, необходимо предположить их миграцию из этого кон-
тинента на тот (Америку, — И. К.), и в то же время полагать, что
они не дегенерировали, как все другие в новом мире, а наоборот,
они там усовершенствовались, и благодаря климату, подходящему
и благоприятному, они превзошли свою первоначальную природу»
(там же, стр. 412). В главе о «Животных, общих обоим континен-
там»,1 напечатанной в 1761 г., он, касаясь того же вопроса, пишет:
«Но это не должно помешать нам рассматривать их (американ-
ских животных, — И. К.) как животных других видов (т. е. видов
новых по отношению к их предкам Старого Света, — И. К.): ка-
ковы бы ни были причины этих различий, вызваны ли они време-
нем, климатом и землей, или же столь же давни, как и создание
их, различия эти вследствие этого не менее реальны. Природа,
я должен признать это, находится в состоянии непрерывного по-
тока; однако человеку достаточно захватить ее в краткий миг своего
века и бросить несколько взглядов назад и вперед, чтобы пытаться
и провидеть (entrevoir), чем она некогда была и чем впоследствии
она могла бы стать» (там же, стр. 382).
Признавая изменчивость органического мира в потоке вечно
творящей природы, Бюффон, много занимавшийся палеонтологией,
в его время только зарождавшейся науки, не раз констатировал
гибель ранее существовавших животных видов (аммонитов и дру-
гих моллюсков, рыб и разных наземных животных). Он предвидел
также гибель разных современных животных, как например ленив-
цев, не способных выдержать борьбу за жизнь в новых грядущих
условиях, особенно перед лицом человека. Так, например, говоря
о «чудовищном мамонте», кости которого Бюффон знал, он пишет:
«Этот вид был несомненно первым, самым крупным, самым силь-
ным из всех четвероногих; так как он исчез, сколько других более
мелких, более слабых и менее замечательных должно было тоже
погибнуть, не оставив нам ни свидетельств, ни данных о своем ми-
нувшем существовании? Сколько других видов, переродившись,
т. е. усовершенствовавшись и деградировав под влиянием великих
просторов суши и вод, заброшенности или культуры природы, под
длительным воздействием климата, ставшего вредным или благо-
творным — стало другими по сравнению с тем, чем они некогда
были? А между тем четвероногие животные, после человека,
являются существами, природа которых самая устойчивая и форма
самая постоянная; таковая птиц и рыб варьирует больше; таковая
насекомых-—еще больше, и если спуститься до растений, которых
1 Евразии и Африки с одной, Америки с другой стороны.
45
никак нельзя исключать из живои природы, то можно удивиться,
с какой скоростью изменяются их виды и с какой легкостью они
перерождаются, принимая новые формы» (там же, стр. 382).
Однако зная все эти факты вымирания и перерождения видов,
Бюффон не понял значения важнейшего фактора эволюции — есте-
ственного отбора, хотя и видел конкретные факты его проявления.
Палентологические данные, касающиеся ныне существующих
животных, привели Бюффона в конце его жизни, как считают не-
которые исследователи (Rostand, 1932; Piveteau, 1954, и др.), к ог-
раничению его трансформистских взглядов 60-х годов и чуть ли
не к отказу от них. Обычно цитируют следующие слова из одного
его позднего сочинения—«Об эпохах природы» (1778 г.), в ко-
тором он дает блестящий синтез своих многолетних исследований
эволюции нашей планеты и жизни на ней: «Когда мы сравниваем
эти древние памятники раннего возраста живой природы с ее сов-
ременными произведениями, мы с очевидностью обнаруживаем,
что конститутивная форма (forme constitutive) каждого животного
сохранилась той же и без изменений в ее главных частях (princi-
pales parties): тип каждого вида не изменился; внутренняя отлив-
ная форма (moule interieur) сохранилась и вовсе не изменилась.
Какой бы длинной мы ни пожелали вообразить последователь-
ность времени, какое бы число поколений мы ни допустили или пред-
положили, индивидуумы каждого рода представляют сегодня
формы таковых первых веков, особенно у крупных видов, отпеча-
ток которых более стоек (ferme) и природа более постоянная
(fixe); ибо низшие виды, как мы говорили, испытали более чувст-
вительным образом результаты воздействия различных причин де-
генерации» (стр. 125). Соглашаясь с Ростаном (Rostand, 1932),
в этих словах нельзя признать отказ от трансформизма вообще,
как думает, например, Пивто (Piveteau, 1954). Бюффон здесь по-
вторяет уже известное нам о крупных и мелких видах и большой
изменчивости последних. Он твердо говорит о постоянстве видо-
вого типа в его основных чертах, а это, как мне кажется, вполне
совместимо с типовым сходством близких родственных видов, как
раз отличающихся сходством типа, что объясняется общностью
их происхождения от одной «ветви». Таким образом, в этих словах
не следует видеть отступление Бюффона от его идей эпохи рас-
цвета и считать, как это делают некоторые авторы, что в старо-
сти Бюффон вступил в третью эпоху своих воззрений на тран-
сформизм — отказ от него.
До конца жизни Бюффон думал над проблемой «родства» ви-
дов, столь очевидной благодаря типовому сходству их и вместе
с тем столь трудно объяснимой научно. «Вообще, — писал он
в 1776 г. — родство (parente) видов является одной из глубоких
тайн, которую человек сможет зондировать только с помощью
экспериментов, столь же многократно повторяемых, сколь длин-
ных и трудных. Как можно было бы иначе узнать степень родства
46
животных разных видов, если не по результатам их спаривания
тысячи и тысячи раз испытанного? Является лй осел более близ-
ким родственником лошади, чем зебра? Ближе ли волк к собаке,
чем лисица или шакал? На каком отдалении от человека поместим
мы больших обезьян, которые столь похожи на него по строению
тела? Все ли виды животных были некогда такими же, как се-
годня? Увеличилось ли число их или скорее убыло? Слабые виды
не были ли уничтожены более сильными или тиранией человека,
численность которого возросла в тысячу раз по сравнению с лю-
бым другим видом могучих животных? Какие отношения могли бы
мы установить между этим родством видов и другим, лучше из-
вестным— разных рас одного и того же вида?.. Сколько еще
других вопросов можно задать только из этой области, и сколь
немногие мы могли бы разрешить! . . Однако, нисколько не уны-
вая, философ должен приветствовать природу даже тогда, когда
она кажется ему жадной или слишком таинственной, и поздравить
себя с тем, что по мере того, как он поднимает часть завесы, при-
рода позволяет ему заметить массу других объектов, достойных
его исследований. Ибо то, что мы уже знаем, должно позволить
судить о том, что. мы еще можем узнать; ум человеческий не
имеет границ, он ширится по мере того, как вселенная раскрыва-
ется: человек может и должен отважиться на все, ему нужно лишь
время, чтобы все познать» («Histoire naturelle», t. XIV, стр. 414).
Интересно остановиться на связи понятия Бюффона о прото-
типе с понятием «лестницы» или «цепи существ». Это понятие
Бюффон воспринял от Аристотеля и внес в него коррективы, ос-
нованные на «законе непрерывности» Лейбница («природа не де-
лает скачков»). Как известно, Бюффон очень ценил Лейбница
как мыслителя, и этот «закон» его не раз вспоминает в своей
книге. Представления о «лестнице» развивал также известный на-
турфилософ и натуралист Бонне, младший современник Бюффона.
Работы Бонне, где говорится о «лестнице», стали выходить почти
одновременно с первыми томами «Естественной истории» и
вряд ли имели существенное влияние на ее автора, как и работы
философов на эту тему: Робине и других.
Еще в 1749 г., во втором томе «Естественной истории» Бюф-
фон делает общее сравнение животных и растений и приходит
к следующему выводу: «Это рассмотрение приводит нас к призна-
нию с полной очевидностью, что между животными и растениями
нет никакой безусловно существенной и общей разницы, а при-
рода спускается постепенно (par degres) и незаметными нюансами
от одного животного, кажущегося нам самым совершенным, к дру-
гому, менее совершенному, а от этого к растению. Пресноводный
полип будет, если угодно, последним из животных и первым из
растений» (стр. 235). И Бюффон развивает и аргументирует эту
мысль об отсутствии существенной разницы между животными и
растениями и непрерывной связи наподобие цепи между ними.
47
И значительно позже, в 60-е годы, идея непрерывности ряда
существ и «лестницы» не раз встречается на страницах «Естест-
венной истории», в частности в главе об обезьянах, где идет речь
об общем прототипе, и в других. В основе этой идеи лежат два
момента: ступени разной высоты уровня развития организмов и
непрерывность связи между этими ступенями, что заставляет го-
ворить скорее о цепи, в которой кольца как бы включены друг
в друга, так тесно они связаны друг с другом.
Уже в высказываниях Бюффона о прототипе сквозит идея
«лестницы»: ее ступени кажутся нюансами одной и той же сущ-
ности— общего прототипа. На высших ступенях он полнее всего
развернут, развит, а по мере спуска вниз он все больше сжима-
ется, сокращается в своих частях, редуцируется. Такое представ-
ление об общем прототипе подробно развил, как известно, Робине
(см. стр. 70 настоящей книги).
В связи со своим представлением о семействах Бюффон по-
своему обработал идею «лестницы», представив ее сложнее, чем
Бонне.
Уже в поздние годы, в 1770 г., в первом томе истории птиц
Бюффон пишет: «Природа, развернутая (deployee) во всю свою
ширь, являет нам необъятную картину, в которой все отряды
(ordres) существ представлены каждый в виде цепи, содержащей
непрерывную последовательность (suite) предметов, достаточно
смежных (voisins), достаточно схожих (semblables), так что их
различия трудно уловимы. Эта цепь не является простой нитью,
простирающейся только в длину; это широкая ткань (trame) или
скорее пучок (faisceau), который от интервала к интервалу выбра-
сывает боковые ветки для соединения с пучком другого отряда; и
особенно на двух концах эти пучки сгибаются, ветвятся, чтобы
достичь другие. Мы видели в отряде четвероногих, как один из
концов цепи поднимался до отряда птиц через крыланов, летучих
мышей, которые, как и птицы, способны летать. Мы также ви-
дели, как та же цепь другим своим концом спускалась до отряда
китов, через тюленей, моржей, ламантинов. Мы видели в середине
этой цепи, как одна ветвь протягивается от обезьяны к человеку
через маго, гиббона, питека и орангутанга. Мы видели, как она же
(цепь четвероногих, — И. К,) в другом пункте выбросила двой-
ную или тройную ветвь, с одной стороны, к рептилиям через
муравьеда, панголинов, форма которых приближается к таковой
крокодилов, игуанов, ящериц, с другой стороны — к ракообраз-
ным через черепах, тело которых целиком покрыто костистым
панцирем...» Подобным же образом Бюффон рассматривает цепь
птиц и утверждает, что страус является промежуточным звеном
между этим классом и млекопитающими, примыкая по ногам
к верблюду, а по «иглам» к дикобразу, и т. д. (стр. 417).
«В каждой из этих сюит, или цепей, которые поддерживают
весь порядок живой природы, — продолжает Бюффон, — ветви
48
(rameaux), которые простираются к другим отрядам, всегда до-
вольно коротки и образуют лишь очень маленькие роды. Птицы,
не способные летать (к которым относится и страус, — И. К.),
сводятся к семи или восьми видам, летающие четвероногие —
к пяти-шести», и т. д. Эти связующие ветви, по Бюффону, как бы
беглые черты, которые природа, как кажется, набросала лишь для
того, чтобы показать, сколь далеко простирается ее могущество, и
«дать понять философам, что она не может быть сжата оковами
наших классификаций, ни замкнута в узкие пределы круга наших
дней» (там же, стр. 418).
Таким образом, «лестница», или «цепь», у зрелого Бюффона —
схема гораздо более сложная: это целый пук «цепей», сцепленных
между собой боковыми «ветвями». Приведенная пространственная
схема «цепей» есть лишь в сущности попытка наглядно предста-
вить взаимосвязь живых существ, «порядок живой природы», ос-
нованный на единстве общего прототипа.
В заключение надо сказать еще несколько слов о любопытной
попытке Бюффона осветить проблему прототипа с анатомо-физио-
логической стороны.
В рассуждении о природе животных, напечатанном в 1753 г.,
в четвертом томе «Естественной истории», Бюффон пытается раз-
делить все системы органов на две группы: основную, содержа-
щую важнейшие органы жизни, свойственные всем животным, ко-
торую он еще называет группой «внутренних» органов, и группу
«наружных» органов, органов чувств и движения, которые гораздо
больше различаются у разных животных. «Мы можем таким обра-
зом, — пишет Бюффон, — различать в животной экономии две
части, из которых первая действует постоянно, без всяких пере-
рывов, и вторая — лишь с интервалами. Действие сердца и лег-
ких у дышащего животного, действие сердца у зародыша кажутся
этой первой частью животной экономии; действие чувств и движе-
ние тела и членов составляют вторую» (стр. 318). У низших жи-
вотных— устриц, зооффитов — преобладает первая группа орга-
нов; даже растение уподобляется спящему животному, у которого
бездействует вторая группа органов.
«Но облечем эту внутреннюю часть подобающей оболочкой,
т. е. дадим ей чувства и члены, и вскоре обнаружится животная
жизнь; и чем больше эта оболочка будет содержать чувств, чле-
нов и других внешних частей, тем более животная жизнь нам по-
кажется полной, и животное будет более совершенным. Этой-то
оболочкой животные и отличаются друг от друга, внутренняя же
часть, которая составляет фундамент животной экономии, имеется
у всех животных без всякого исключения, и она является почти
одинаковой по форме у человека и животных, имеющих мясо и
кровь; тогда как наружная оболочка весьма различна, и наиболь-
шие различия имеются на периферии этой оболочки» (имеются
в виду конечности,—И. К.). И Бюффон, развивая эту мысль, де-
4 И. И. Канаев
49
монстрирует ее на конкретном материале разных органов. Мозг
он считает центром «оболочки» и различает в ней части более по-
стоянные и более изменчивые (там же, стр. 319).
К этим мыслям Бюффон возвращается и значительно позже,
в 1765 г., в главе о ленивцах. «Внутренность живых существ есть
основа схемы (dessin) природы, это организующая форма (forme
constituante), это истинная фигура (la vraie figure), внешность
(1’exterieur) есть лишь поверхность или даже драпировка; ибо
разве мы не видели столько раз, сравнивая животных, что эта,
часто очень различная, внешность покрывает внутренность совер-
шенно похожую и что, наоборот, малейшая внутренняя разница
вызывает очень большие изменения снаружи и даже изменяет при-
родные привычки, способности, свойства животного?» («Oeuvres»,
стр. 384).
В этих словах особенно ясно выступает мысль, что «прото-
тип», или «план», наиболее устойчиво выражен внутренними орга-
нами, в том числе и скелетом, органами, которые по своим отправ-
лениям являются основными для жизни и в связи с этим наибо-
лее общими, свойственными всем животным. Тогда как
«наружные» органы, анализаторы вместе с мозгом и органы дви-
жения, носят более приспособительный к окружающей среде ха-
рактер, более специальный, и потому, они более разнообразны и
своеобразны у разных, даже близких видов.
В этих попытках Бюффона найти морфолого-физиологические
основы типа несомненно выражены те искания, которые уже мор-
фологов следующих поколений — Вик д’Азира, Гёте, Жоффруа
Сент-Илера и других — привели к выяснению принципа гомоло-
гий; и в этих исканиях Бюффоновы обобщения несомненно
сыграли какую-то подсобную роль (ведь все эти ученые выросли
на великом труде Бюффона).
Деление органов на две группы, являющееся развитием идей
Аристотеля, живет в наше время в представлениях о «раститель-
ной» и «животной» жизни, но эти понятия имеют отношение пре-
имущественно к физиологии и медицине, и потому мы здесь их
рассматривать не будем.
Идея единства «плана» органической природы благодаря ясно-
сти и яркости ее выражения в труде Бюффона и широкому распро-
странению этой книги стала многим известна и не могла не по-
влиять на научную мысль той эпохи. Вик д’Азир кладет эту идею
в основу всех своих исследований в области сравнительной ана-
томии и местами формулирует ее почти что словами Бюффона (см.
стр. 78 настоящей книги). Жоффруа Сент-Илер сделал ее главной
идеей всей своей научной деятельности, прямо указывая на влияние
Бюффона (см. стр. 219 настоящей книги). И некоторые другие
50
исследователи, например Кампер и Гёте, вероятно, впервые узнали
о ней и задумались над ней под влиянием великого сочинения
Бюффона.
Значение же идеи прототипа для эволюционного учения в том
духе, как ее, хотя и ограниченно — только для семейств, понял
впервые Бюффон, по-настоящему оценил впервые Дарвин, сказав
в историческом введении к «Происхождению видов»: «Первый из
писателей новейших времен, обсуждавший этот предмет в истинно
научном духе, был Бюффон». И Дарвин же развил идею Бюффона,
полагая, что типологическое сходство организмов объяснимо про-
исхождением от одного общего предка (см. стр. 6 настоящей
книги).
Поэтому в свете дарвинизма Бюффона можно считать основате-
лем двух из тех доказательств эволюции, которые обычно приво-
дятся в учебниках биологии: морфологического доказательства и
зоографического или шире — биогеографического.
4*
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ДОБАНТОН
Луи Добантон (Louis-Jean-Marie
Daubenton, или d’Aubanton,
1716—1799 гг.) был земляком Бюффона—-тоже родом из Монбара
в Бургундии. Отец его был нотариусом. Мальчиком Луи Добантон
блестяще учился в иезуитском коллеже и, окончив эту школу, по
желанию отца, отправился в Париж для изучения теологии. Однако
эта специальность его не привлекала. Его интересовало естество-
знание, и одно время он совмещал свои богословские занятия с изу-
чением естественных наук — ботаники и анатомии, посещая лекции
и демонстрации в Королевском саду. Его учителями анатомии были
известные тогда ученые: Винсло (G. В. Winslow) и Дюверне
(I. F. М. Duverney).
После смерти отца в 1736 г. Добантон навсегда оставил свои
богословские занятия и посвятил себя медицине. В 1740 г. он по-
лучил в Реймсе докторский диплом и вернулся на родину в Мон-
бар с намерением заняться там медицинской практикой. Но До-
бантон сравнительно недолго работал сельским врачом. Бюффон,
знавший его еще раньше и встречавшийся с ним в Монбаре, где
проводил лето, искал сотрудника для выполнения своих замыслов
по реорганизации Кабинета при Королевском саде. Он пригласил
для этого дела Добантона, и с 1745 г. последний занял должность
хранителя Кабинета и «демонстратора», т. е. преподавателя при
Королевском саде. Реорганизация Кабинета в научный музей, по-
полнение его экспонатами, описание их было делом усердных тру-
дов Добантона.
Описание Кабинета переросло в сотрудничество Добантона
с Бюффоном над «Естественной историей». В третьем томе содер-
жится глава, написанная Добантоном и посвященная описанию
объектов той части Кабинета, которая связана с биологией чело-
века. Начиная с четвертого тома до пятнадцатого включительно
(история четвероногих животных), Добантон принимал участие на
следующих началах: Бюффон давал общую характеристику очеред-
ного животного, например лошади, осла, быка и т. д., а Добан-
тон — описание этого животного, как внешнее, так и анатомическое,
сопровождавшееся соответствующими рисунками в виде гравюр
52
(см. рисунки на стр. 54 и 57), и описанием той части Кабинета,
которая имела отношение к естественной истории данного живот-
С портрета неизвестного
Добантон.
художника из: Arch. Museum Nat. Hist. Nat.,
6-е ser., t. 12, 1935.
ного — лошади, осла и других, т. е. соответствующих препаратов,
изготовленных главным образом трудами Добантона.
Описанию первых животных в четвертом томе Добантон пред-
послал две общих статьи, посвященных вопросам методики описа-
53
ния животных. Добантон дает огромный, тщательно и добросо-
вестно собранный и рассмотренный материал. Общих вопросов он
почти не касается, предоставляя эту область Бюффону. Морфолого-
анатомические описания отдельных животных у Добантона имеют
как бы самодовлеющий характер; сравнительноанатомическая сто-
рона их не велика — до настоящей сравнительной анатомии До-
бантон не поднимается, да и не стремится к этому. Далее мы под-
робнее познакомимся с особенностями анатомических описаний
Добантона. Они, собственно, составляют главный анатомический
труд Добантона. Кроме текста в «Естественной истории», он
опубликовал еще ряд зоологических и анатомических работ, напри-
мер о летучих мышах (1754 г.), о землеройках (1756 г.), о голо-
совом аппарате некоторых птиц (1781 г.) и другие. Среди них не-
которые носят несомненно сравнительноанатомический характер,
например об ископаемых костях (1762 г.), о затылочном отверстии
у человека и животных (1764 г.).
С 1774 г. Добантон стал академиком, в 1778 г. он получил ка-
федру естественной истории в Коллеж де Франс. Сохранились
курсы его лекций по зоологии. Кроме того, он занимался популя-
ризацией науки и написал, например, в разное время ряд статей
для энциклопедии («Животное», 1751 г., «Введение в естественную
историю», 1782 г., и др.).
Добантон не был узким специалистом и кабинетным ученым.
Его интересовало применение науки на практике, для пользы об-
щества. Ограничимся одним примером. В 60-е годы производству
тонких сортов сукна во Франции грозил кризис из-за недостатка
шерсти тонкорунных овец (мериносов), привозимой из Испании.
Французское правительство обратилось к Добантону за советом и
помощью. Добантон взялся за выведение тонкорунной породы
овец во Франции путем селекции. В итоге многолетних трудов он
получил такую породу. Результаты своих исследований Добантон
изложил в нескольких мемуарах. Мало того, с целью популяриза-
ции полученных данных и примененной методики Добантон опубли-
ковал в 1782 г. книгу под названием «Наставление для пастухов и
собственников стад». Эта книга была переиздана в 1795 г. по по-
становлению Конвента за счет государства в пользу автора
(Roule, 1925) и снова вышла в 1801 г. уже после смерти Добан-
тона.
Интересно, что вопросами скрещивания и селекции Добантон
занимался также на другом объекте — собаках, участвуя в совме-
стной с Бюффоном работе. В главе о собаке в «Естественной исто-
рии» он говорит о «доминантных признаках» (characters dominants),
обнаруживающихся в первом поколении «метисов» и переходящих
во второе поколение. Он указывает далее, что часть «основных»
(исходных при скрещивании) признаков сохраняется у части по-
томства. Хотя он и не приводит числовых отношений между раз-
ными фенотипами первого и последующих поколений гибридов,
54
все же из его слов видно, что он наблюдал явления, которые
впоследствии были сформулированы в правилах Менделя.
Скелет лошади (из Добантона).
Такие «прагенетические» работы имели прямое отношение к во-
просам систематики и эволюции.
Лучшие годы жизни Добантон проработал в тесном сотрудни-
честве с Бюффоном. Это сотрудничество было очень продуктивным
и держалось на весьма контрастных особенностях каждого из них.
Кювье, в своем «Слове» о Добантоне так характеризует обоих:
55
н
1
J
«Бюффон, крепкого сложения, импозантного вида, по природе
властный, во всем жадный до безотложного наслаждения, казалось,
хотел угадать истину, а не наблюдать ее. Его воображение все
время становилось между ним и природой, и красноречие его, ка-
j залось, изливалось вопреки его разуму... Добантон, слабого темпе-
ij рамента, с кротким взглядом, с сдержанностью, которой он был
обязан природе столь же, как своей собственной мудрости, вносил
| во все исследования самую скрупулезную осторожность; он верил
только тому, что он видел и трогал, и только это решался утвер-
’ ждать. . . В своих речах и писаниях он старательно устранял вся-
| кий образ, всякое выражение, способное соблазнить. Неизменное
терпение. . . он вновь и вновь брался за ту же работу, пока она не
удавалась ему так, как он хотел.. . Казалось, все ресурсы его духа
объединились, чтобы заставить молчать его воображение» (Cuvier,
1819, стр. 42—43).
Добантон не только заменял глаза и руки Бюффону, который
был близорук и скальпелем не работал, — Добантон своей трезвой
! критикой сдерживал стремительный полет фантазии своего шефа
{! и уберег их совместный труд — раздел о четвероногих — от ряда
возможных ошибок: «Не столько тем, что он сделал для него,
I а сколько тем, что помешал ему сделать, был Добантон полезен
J для Бюффона», полагал Кювье (там же, стр. 44).
! Разумеется, такое различие характеров обоих авторов не могло
не сказаться на стиле и изложении материала каждым из них.
। После величественных, живописных, красноречивых и увлекатель-
| ных страниц, написанных Бюффоном, текст Добантона казался
многим читателям и читательницам скучным и утомительным,
а описание «потрохов» — отвратительным. Таким критикам уда-
лось убедить Бюффона выпустить новое издание «Естественной
j истории» (1769—1770 гг.), в котором отсутствовало все, написан-
ное Добантоном. Это не могло не обидеть преданного сотрудника
j и друга Бюффона. Но Добантон, дорожа работой в Кабинете Ко-
। ролевского сада как жизнью, не порвал с Бюффоном. Добрые
отношения восстановились между ними, и в старости Добантон
вспоминал о своем друге с благодарностью «за 50 лет счастья»,
т. е. работы в саду.
Изъятие текстов Добантона из «Естественной истории» повре-
дило, по мнению Кювье, этой книге, так как она утратила массу
ценного фактического материала, вплоть до описания цвета и раз-
меров характеризуемых животных. Настоящие ученые той эпохи
считали описания Добантона образцовыми. Паллас, например, на-
j звал их ««подлинно классическими», и сам описывал животных
в манере Добантона (ср.: Cuvier, 1819, стр. 57).
Добантон любил молодежь, окружавшую его, охотно и забот-
ливо помогал своим ученикам, как свидетельствует об этом один
j из младших среди них — Жоффруа Сент-Илер (1838). Вик д’Азир,
например, который с молодых лет до конца жизни учился у До-
56
Вскрытая лошадь (из Добантона).
АВ и CD — толстые кишки; EF—часть слепой кишки; JK—тонкие кишки; L — под-
вздошная кишка.
бантона и дружил с ним, писал: «Господину Добантону, нашему
учителю, служившему для нас примером, принадлежит честь на-
саждения среди нас сравнительной анатомии в прямом смысле слова.,
Все, что касается общей и внешней формы скелета и больших
внутренних органов четвероногих представлено в его писаниях»
(«Traite d’anatomie. . .», 1786).
Скромный от природы, Добантон вел размеренный и тихий об-
раз жизни. Усердно работая весь день, по вечерам любил читать
с женой романы и другие произведения современной литературы.
Детей у него не было. Он имел небольшой круг преданных ему
друзей, среди них — некоторые его ученики, как Вик д’Азир,
Жоффруа.
В отличие от Бюффона, Добантон не искал славы и предпочи-
тал держаться в тени. Лишенный всякой воинственности, он по-
корно подчинялся законам властей, как законам природы, и на
превратности революционной эпохи смотрел так же спокойно, как
на распухшие от ревматизма суставы своих пальцев. Когда, в знак
почета, этот «Нестор науки» был назначен сенатором, едва способ-
ный двигаться, 84-летний старик покорно отправился на первое
заседание и там упал, пораженный параличом и потеряв сознание.
Вскоре он скончался. Смерть настигла его в последний день
XVIII в.—31 декабря 1799 г.
Обратимся теперь к деятельности Добантона как сравнитель-
ного анатома, и прежде всего к его статьям в «Естественной исто-
рии». Среди них видное место занимает статья общего характера
под названием «Об описании животных», напечатанная в 1753 г.
в четвертом томе. Объясняя связь анатомических исследований
с естественной историей, Добантон пишет: «Естественная история
не ограничена лишь знанием внешности, она простирается гораздо
дальше; ее главной задачей является раскрытие внутреннего и по-
знание механизма движений, кажущихся наружными, путем иссле-
дования того, что внутри: причин вожделений и склонностей, свой-
ственных каждому виду животных; поэтому описание их будет
полным лишь постольку, поскольку оно простирается на внутрен-
нее. Натуралисты слишком пренебрегали этой стороной, большин-
ство, кажется, ограничивается познанием произведений природы
лишь снаружи, уподобляясь путешественникам, желающим видеть
только стены городов и фасады дворцов, вместо того чтобы входить
внутрь их и рассматривать все те шедевры искусства, которые
в них содержатся» (стр. 118). Добантон считал, что все способ-
ствующее совершенствованию познания «экономии» животного
(т. е. его жизненного хозяйства, физиологии) должно входить
в описания естественной истории, это ее главный предмет.
Описание животных, по Добантону, должно давать прежде
всего целую картину в соответствии с особенностями объекта. При
первом взгляде на предмет мы схватываем его в целом, прежде
чем различаем его части. Так и при описании животного надо
58
следовать естественному порядку и рассмотреть сначала фигуру
животного целиком, а затем части его; описывать сначала его внеш-
ность, а затем переходить к внутренностям, и вообще идти от об-
щего к частному. Описание покоящегося животного дает его
портрет, описание того же животного в движении—картину пове-
дения, представляющуюся в положениях, принимаемых данным
животным.
Добантон отличает описание внутреннего строения животного,
сделанное натуралистом, от описания того же объекта, сделанного
анатомом, ибо цели их разные: «.. . натуралист. .. ищет в продук-
тах природы различия и сходства; рассматривая первые, он не те-
ряет из виду вторые; все должно быть им познано и снабжать
фактами естественную историю.. . Анатом, наоборот, привязы-
вается к индивидууму, имеющемуся перед ним, он исследует все
его части, он так внимательно рассматривает его, что он растет
в его глазах, и благодаря деталям и частностям перед ним раскры-
вается целый мир. Этот объект, необъятный в своих деталях, ста-
новится необъятным и в описании; им исключительно и занят
анатом, увлеченный своим искусством расчленения. Анатом раз*
деляет свой предмет во всех его частях и спускается до самых
больших глубин анализа, чтобы рассматривать первичные эле-
менты объекта, тогда как натуралист обобщает все свои наблюде-
ния и настолько поднимается, чтобы одним взглядом охватить
общие результаты природы» (там же, стр. 128).
Характеризуя же границы, которые себе ставит при описании
животных натуралист, Добантон пишет: «Задачей является пред-
ставить основные свойства каждого животного, и этого можно
достичь, показав важнейшие черты сходства и различия, имею-
щиеся между разными животными. Их надо сравнивать, чтобы
научиться их различать. Для этого надо делать такие описания,
по которым каждое животное могло бы быть сравнено с другими.
Результатом этого сравнения окажется не только отчетливое зна-
ние каждого животного, но также общее познание всех животных,
что является самым важным и достижимым при изучении есте-
ственной истории. Вполне убедившись, что описания должны быть
сравнимы, уже нельзя сомневаться в том, что все описания совер-
шенно необходимо делать по одному общему плану. Такой план
описания является тем методом, которого надо придерживаться
при наблюдении животных» (там же, стр. 130). При этом Добан-
тон допускает, что разные исследователи могут иметь каждый свой
план, но постоянный во всех описаниях данного ученого, что и
обеспечивает возможность сравнений и выводов из этих сравнений.
Разумеется, что различие планов у разных ученых затрудняет
сравнение их описаний между собой. Это, казалось бы, должно
было привести к постановке вопроса о едином для всех ученых
плане описания, но Добантон этот вопрос отчетливо не ставит и
общего плана не предлагает.
59
Говоря о кажущейся полной изученности анатомии человека,
он высказывает очень интересное замечание: «Рассматривая тело
человека, можно иметь понятие только о тех органах, которые за-
метны; но если сравнивать человеческое тело с телом животных, то
можно судить об органах, скрытых у человека, по органам того же
рода, которые заметны у этих животных. Этот путь сравнения и
индукции ведет нас к таким результатам, которых мы бы никогда
не достигли при изучении только одного объекта» (там же,
стр. 133). «Органы того же рода», о которых здесь говорит До-
бантон, могут быть и аналогичные, и гомологичные. Он не знает
этого различия, как и Бюффон. Однако те из органов, которые
у животных заметны и действительно помогают найти незаметные
органы у человека — по существу гомологичные органы. К сожале-
нию, Добантон не приводит примеров такого рода, и потому
остается неясным, знал ли он такие именно гомологичные органы,
не заметные у человека. Позже, идя по этому пути, Гёте нашел
межчелюстную кость у человека (см. стр. 129 настоящей книги).
Вик д’Азир, как мы увидим, также следовал за Добантоном.
Среди анатомов нашлись такие, которые почувствовали необ-
ходимость сравнения различных животных для познания животной
«экономии», и они установили своим исследованиям понятие срав-
нительной анатомии. Указывая на это, Добантон отмечает, что
у большинства таких описаний нет общего плана, без чего всякое
такое описание нельзя сопоставить с другими и они для сравни-
тельной анатомии становятся почти бесполезными. И это имеет
место в лучших работах этого рода, например Клода Перро (Per-
rault). Далее Добантон переходит к характеристике своего метода
описания. Хотя он и учитывает различия индивидуальных уклоне-
ний, но считает возможным давать некое среднее описание вида
(espece) данных животных, причем он изучал по нескольку особей
каждого вида, чтобы выделить то, что является постоянным. Опи-
сание начинается с основных размеров и пропорций, следуя от
морды к анусу. После этого идет описание окраски, более постоян-
ной у диких животных, чем у домашних.
Описание внутренней организации было бы слишком длинным
и сложным, если описывать все, полагает Добантон. Для натура-
листа это и не нужно: «Натуралист должен оставить эти детали,
чтобы не терять из виду общие отношения, имеющиеся между
различными видами животных, существенные черты сходства и
различия механизма их тела» (там же, стр. 137). Поэтому Добан-
тон ограничился описанием только нескольких важнейших органов:
костей, мозга, сердца, легких и некоторых других, а также
эмбриона и его оболочки, и обошел молчанием мускулы, артерии,
вены, нервы и т. п. План описания, как уже упоминалось, должен
быть один и тот же для всех животных, что делает возможным и
сравнение, и увеличение числа описываемых по этому плану жи-
вотных.
6 О
В заключение Добантон останавливается на значении описа-
ния признаков животных и отмечает различие описаний, нужных
для систематической номенклатуры (где можно ограничиться не-
большое затылочное отверстие на черепе животных и человека.
(Из Добантона).
Fig. 1 — человек; Fig. 2— орангутанг; Fig. 3— лемур; Fig. 4 — собака.
многими признаками), и тех, которые будут представлены в «Есте-
ственной истории» и имеют целью дать возможно полную характе-
ристику отдельных видов животных. Как известно, описание
животных в этой книге не связано какой-нибудь определенной систе-
61
'г
н
h
i
.li
p
f
i,;
i'
ii
b
'H
мой. Первым описывается человек, затем домашние животные: ло-
шадь, осел, бык и другие, а после них следуют дикие четвероногие,
среди них последними обезьяны. Описание лошади Добантон на*
чинает с обсуждения вопроса о терминологии, употребляемой по
отношению к разным частям тела лошади и очень специфичной, и
объясняет названия разных частей тела, йеобходимых для описа-
ния этого животного и сравнения с другими четвероногими. «Ло-
шадь и обезьяна оказываются таким образом двумя крайностями
при сравнении животных, — пишет Добантон, — потому мы начи-
наем с естественной истории лошади и кончаем таковой обезьяны;
мы будем сравнивать каждое животное с лошадью и с обезьяной,
в зависимости от того, более ли оно похоже на первую или на
вторую, и мы будем в первом случае употреблять термины, пригод-
ные для лошади, а во втором — применяемые для человеческого
тела, ибо обезьяна среди всех животных менее других отличается
от человеческого тела» (там же, стр. 259). Таким образом Добан-
тон планирует серию сравнений одного вида животных с другим,
считая лошадь и обезьяну как бы двумя полюсами: наиболее уда-
ленным и наиболее близким к человеку. Искание общего в сравне-
нии животных, по Добантону, должно идти «индуктивным» путем,
сравнением одного вида с другим — задача необъятная и мало
обнадеживающая. В основном же всеобщим масштабом для срав-
нения разных видов служит человек, и в конце описания лошади,
когда речь идет о скелете этого животного, Добантон сравнивает
кости лошади с костями человека, несомненно нащупывая гомоло-
гию соответственных костей. Путем такого сравнения он приходит
к правильным выводам, например, что лошадь в каждой ноге имеет
один палец и т. д. Добантон сравнивает так же и животных с жи-
вотными. Разбирая кости черепа слона («Hist, nat.», t. XI, 1764),
он пишет относительно межчелюстной кости, что если рассматривать
переднюю часть верхней челюсти большинства животных, собаки,
например, куницы, свиньи и других, то можно видеть, что она со-
ставлена из двух костей, которые образуют нижние и боковые
части краев носовых отверстий и альвеолы резцов. Этим двум
костям соответствуют две верхних кости передней челюсти слона;
сни также образуют нижние и боковые части отверстия ноздрей и
альвеолы бивней, которые находятся на месте резцов куницы, со-
баки, свиньи и т. д. Добантон правильно гомологизирует бивни
слона с резцами на основании того, что те и другие имеют свои
альвеолы в той же парной кости — межчелюстной. Это, собственно,
частный случай гомологизации на основании места в системе орга-
низма: бивни и резцы гомологичны потому, что прикреплены
к той же кости — межчелюстной. Нахождение «тождественных»,
т. е. гомологичных, частей в том же месте в организме — это так
называемый «закон места», которым и в наше время пользуются
для гомологизации частей организма. Добантон увидел гомологию
бивней и резцов несмотря на значительное внешнее различие этих
62
зубов в связи с различием их функции. Сходство внешнего вида
бивней с клыками вводило в заблуждение даже хороших анатомов
того времени, как Лодер, который считал бивни клыками. Это мне-
Гомологизация бедренной кости (из Добантона).
Fig. 3 — современного слона; Fig. 1 — «слона» из Канады (масто-
донта?); Fig. 2 — «слона» из Сибири (мамонта).
ние до старости разделял также Гёте, считая в связи с этим, что
бивни слона прикреплены к костям верхней челюсти, а не к меж-
челюстным.
В своих описаниях животных в «Естественной истории» До-
бантон не только попутно останавливался на сравнительноанатоми-
ческих вопросах, но посвящал этим вопросам и отдельные статьи
(мемуары) как например статья 1764 г. под названием «Мемуар
о положении большого затылочного отверстия у человека и жи-
вотных». Он пишет: «Большое затылочное отверстие человека
63
очень отличается по своему положению от такового у животных;
у различных видов животных также имеются большие различия
в отношении этого положения, зависящие преимущественно от по-
ложения тела и формы головы» (стр. 568). Добантон описывает
и сравнивает положение затылочного отверстия у человека, орангу-
танга, лемура и собаки (см. рисунок). Если у человека большое
затылочное отверстие находится на нижней стороне черепа, то
у орангутанга оно заметно смещено назад, еще больше у лемура,
а у собаки находится на задней стороне черепа. Разница же очень
ясно обнаруживается, если провести одну линию (FG) через
плоскость затылочного отверстия, а другую (KL) через верхний
край этого отверстия и нижний край глазницы. Угол, образуемый
этими двумя линиями, у человека равен приблизительно 3 ,
а у собаки близок к 90°; величина угла у орангутанга и лемура на-
ходится, следовательно, между этими цифрами. В связи с переме-
щением большого затылочного отверстия назад относительная
длина нижней челюсти возрастает, если учесть, сколько раз длина
этой челюсти поместится в длине тела от маковки головы до ануса.
Добантон кратко останавливается на положении большого заты-
лочного отверстия у «яйцекладущих четвероногих» — черепах, ля-
гушек, крокодилов и других, а также у рыб, китообразных, птиц.
У них всех затылочное отверстие находится сзади, как у большин-
ства «живородящих четвероногих», т. е. млекопитающих.
Добантон, правда бегло, касается зависимости положения заты-
лочного отверстия от положения тела животного, его способа пе-
редвижения и питания. Это несомненно искание связи анатомии
с физиологией, формы с функцией и зависимости изменения одного
в связи с другим, иначе говоря, известной корреляции между ними.
Такие искания, еще слабо проявленные у Добантона, гораздо ярче
обнаружились у его ученика, Вик д’Азира, и особенно у Кювье.
Мы видим, что Добантон интересовался сравнительной анато-
мией, чувствовал ее значение, при рассмотрении отдельных кон-
кретных вопросов улавливал явление гомологии структур и опре-
делял такие структуры и части организмов по месту их в системе
организма, т. е. по одному из основных современных методов гомо-
логизации. Но Добантон не формулирует принципа гомологии, он
не проводит ясного различия между гомологическим и аналогиче-
ским сходством органов, и хотя и говорит о прототипе вслед за
Бюффоном, но не высказывает ясно той мысли, что типовое сход-
ство — это гомологическое сходство.
Свой огромный описательный материал, сделанный по одному
плану, Добантон не использует в должной мере для сравнений,
обобщений и выводов, и статьи, в которой бы содержались итоги
таких обобщений, в последнем томе о четвероногих, пятнадцатом,
нет, — в этом один из существенных недостатков его описаний.
А ведь для «Естественной истории» Добантон описал по одному
и тому же плану 182 вида млекопитающих, из которых 58 видов
64
вообще никогда не были описаны. Кроме того, описана внешность
еще 26 видов. Это был богатейший материал для сравнительной
анатомии, из которого сам автор не сделал почти никаких выводов.
По-видимому, самой смелой попыткой в этом направлении было
установление «правила», что у всех млекопитающих имеется 7 шей-
ных позвонков, но и тут нашлось исключение: у одного ленивца
их оказалось 9. Метко о Добантоне сказал Кампер: «Добантон не
знал всех тех открытий, автором которых он был» (Cuvier, 1819,
стр. 51). Описания Добантона — это «богатый рудник», как сказал
Кювье, и не один ученый — среди них первым был Вик д’Азир —
легко черпал оттуда ценные данные для своих работ.
Кювье считал, что Добантон был первым, кто применил срав-
нительную анатомию для определения костей и зубов ископаемых
слонов, иначе говоря, гомологизировал их с костями и зубами со-
временных слонов (см. рисунок из мемуара 1762 г.), и тем самым
вступил в новую область исследований, уже в XVIII в. имея ряд
последователей — Кампер, Мерк, Зёммеринг и многие другие.
Кювье, как известно, был самым блестящим преемником Добан-
тона на этом пути, создав современную палеонтологию.
Одной из наиболее эффектных сравнительноанатомических
работ Добантона, напечатанной в том же мемуаре 1762 г., было
определение большой кости, которую считали в то время костью
«великана». Добантон исследовал ее и высказал мнение, что эта
таинственная кость есть лучевая кость жирафа, хотя он никогда не
видел ни этого животного, ни изображения его скелета. Лишь че-
рез 30 лет мог он подтвердить правильность своего определения,
когда Кабинет получил скелет жирафа (см.: Cuvier, 1819, стр. 63).
В конце жизни, отчасти, вероятно, в связи с педагогической
деятельностью, Добантон во многом изменил свои воззрения на
«лестницу существ», которую он тоже стал критиковать, на систе-
матику, которую он стал признавать, и даже создал схему системы
животных, которую использовал Вик д’Азир.
Кроме анатомии и зоологии, Добантон, как многие врачи и
натуралисты того времени, знал также ботанику и минералогию.
Он изучал некоторые вопросы этих наук, но больших открытий не
сделал. Как профессор минералогии, он имел ряд учеников, среди
них один приобрел мировую известность — Аюи (Наиу). Другим
выдающимся учеником Добантона-минералога был Жоффруа Сент-
Илер, который по настоянию того же Добантона перешел на от-
крытую в 1794 г. при Кабинете кафедру зоологии позвоночных
животных (см. стр. 181 настоящей книги).
5 И. И. Канаев
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Французские философы
ДИДРО 1
скоре после появления в печати
четвертого тома «Естественной
истории» Бюффона, содержащего главу об осле, вышла статья
Дени Дидро (D. Diderot, 1713—1784 гг.), знаменитого философа
и писателя, редактора «Энциклопедии», — «Мысли к объяснению
природы» (1754 г.). Ссылаясь на упомянутую главу об осле и
на диссертацию Мопертюи о системе природы, вышедшую
в 1751 г.,2 Дидро пишет: «По-видимому, природе свойственно
разнообразить один и тот же механизм бесконечным числом раз-
личных способов... Рассматривая царство животных, можно под-
метить, что среди четвероногих нет ни одного животного, функции
и органы которого (в особенности это относится к внутренним
органам) не совпадали бы с функциями и органами другого чет-
вероногого, и тогда можно охотно поверить, что некогда существо-
вало лишь первоживотное, прототип всех животных, и природа
только увеличивала, уменьшала, трансформировала, умножала,
ликвидировала известные органы его. Представим себе, что
пальцы руки срослись, а что ногтевой ткани столько, что, распро-
страняясь и вздуваясь, она захватывает и покрывает все, — в та-
ком случае вместо человеческой руки вы получите лошадиное
копыто. Всмотримся в последовательные метаморфозы развития
прототипа, каковым бы он ни был, — они приближают одно цар-
ство к другому незаметными ступенями и заселяют границы двух
царств, если позволительно пользоваться словом „границы" там,
где нет никакого реального расчленения, — они заселяют, повторяю,
границы двух царств неопределенными существами, существами
сомнительными, лишенными в большей части форм, качеств и
функций одного царства и наделенными формами, качествами и
функциями другого, — не заставляют ли нас все эти наблюдения
поверить в то, что искони существовал лишь один первоначальный
1 Вопрос о прототипе обсуждался также философами. Мы остановимся
на высказываниях двух из них: Дидро и Робине.
2 В ней Мопертюи обсуждает вопрос о возможности возникновения путем
трансформации разных видов организмов из одного исходного вида (см/
Канаев, 1961).
1
прототип всех существ? Признаем ли мы, вместе с доктором Бау-
I маном (псевдоним Мопертюи, — И. К.), эту философскую догадку
I истиной или откинем ее вместе с г. Бюффоном,1 как ложную,—
| вы все-таки не будете отрицать, что ее следует принять как суще-
I ственную для развития экспериментальной физики гипотезу, суще-
I ственную и для рациональной философии, и для открытий, и для
I объяснения явлений, зависящих от организации живого существа.
J Ведь ясно, что природа не могла не сохранить столько сходных
черт в органах и вызвать такое разнообразие в формах, не обна-
руживая порой в одном организованном существе того, что она от-
; няла у другого. Природа напоминает женщину, любящую пере-
( одеваться, — ее разнообразные наряды, из-за которых скрывается
’ то одна часть тела, то другая, дают надежду настойчивым
поклонникам некогда узнать ее всю целиком» (изд. 1941 г.,_
стр. 97).
Эта страница Дидро очень содержательна. Пересказав в сжа-
той форме мысли Бюффона о прототипе и связи его с «лестницей
существ», как они изложены в главе об осле, Дидро останавли-
вается на «гипотезе» об одном первоначальном прототипе всех
существ. Сходство организации животных, приводящее к идее
об общем прототипе, толкуется как существование единого перво-
начального существа, вернее вида, реально существовавшего
в прошлом, от которого произошли все ныне живущие организмы.
( Т аким образом, термин «прототип» приобретает двоякий смысл:
с одной стороны, это идея, общее понятие, полученное путем
абстракции и обобщения, с другой — это реально существовавший
в историческом прошлом организм, предок современных организ-
мов. Второй смысл понятия «прототип» есть не что иное, как
эволюционная интерпретация первоначального смысла понятия
«прототип», как общего понятия, общего плана строения орга-
низмов.
Дидро считает, что независимо от того, признать ли эту гипо-
тезу, или отвергнуть ее, т. е. принять ли или отвергнуть толкова-
ние прототипа в историческом аспекте, ее следует признать «суще-
ственной для развития экспериментальной физики», т. е. экспери-
ментального естествознания вообще, как и для «рациональной
философии» вообще, полезной для исследовательской работы. Эти
слова делают честь прозорливости Дидро. Последующее развитие
науки их оправдало. Любопытно то пояснение, которое дает
дальше Дидро к единству в многообразии органического мира,
несомненно помня мысли Лейбница об этом. Разнообразие форм
достигается изменением пропорций частей, изменением соотноше-
ния их, увеличения одних за счет других: это идея «закона ком-
пенсации», «уравновешения органов», высказанная еще Аристоте-
лем и после Дидро развитая Гёте и Жоффруа Сент-Илером неза-
1 См. стр. 3'6 настоящей книги.
5*
67
висимо друг от друга. Общий прототип, как план, дальше
называется Дидро «природой», и «закон компенсации» образно
показан в виде «женщины, любящей переодеваться». Части этого
прототипа развиты у разных животных не одинаково: одна часть
полнее выражена у одного существа, другая — у другого и т. д.
Только сопоставление многих организмов раскрывает тайну этого
общего плана. Так и понимали это впоследствии Гёте и Жоффруа
и потому говорили, что общий тип не выражен ни в одном реаль-
ном виде полностью, не исключая и человека. Интересно отметить,
что сближение у Дидро научной любознательности в отношении
к природе с эротическим любопытством к нарядной женщине имеет
параллели, например, у Гёте, который не раз познание «натуры»
выражал в образе «познания» женщины «настойчивым поклон-
ником».
Как для Бюффона, так, по-видимому, и для Дидро представ-
ление о прототипе было тесно связано с учением о «лестнице су-
ществ» или «цепи» их, поскольку последняя образуется из серии
«метаморфозов» прототипа, неуловимыми «нюансами» следую-
щими друг за другом, согласно «закону непрерывности» Лейбница.
«Не следует думать, — писал Дидро в своих «Элементах физио-
логии» (1774—1780), — будто цепь существ прерывается вслед-
ствие разнообразия форм; форма является часто лишь обманчи-
вой маской, и недостающее звено существует, может быть, в виде
некоего известного существа, которому сравнительная анатомия
не успела еще отвести его настоящее место. Этот способ классифи-
кации существ выполняется очень мучительно и медленно и может
<5ыть плодом лишь последовательных трудов многих ученых.
В ожидании этого не будем торопиться со своими суждениями»
(изд. 1935 г., стр. 340). Интересно, что в этом высказывании
о «цепи» Дидро отчасти следует за Бюффоном, полагая, что внеш-
няя форма нередко маскирует внутреннюю структуру, скрывая ее
типическое постоянство (ср. стр. 49 настоящей книги). В другом
месте он пишет, вторя Мопертюи: «А почему длинная серия жи-
вотных не могла бы быть разными развитиями одного и того же
животного?» (там же, стр. 352).
Изменчивость животных Дидро склонен объяснять в духе
Ламарка, опережая его: «Потребности производят органы»,—
писал Дидро в «Сне Даламбера» (1769 г.). — «Мы так мало
двигаемся, мы так мало занимаемся физическим трудом и
мы так много думаем, что я не теряю надежды в конечном
превращении человека в сплошную голову» (изд. 1941, стр. 163—
164).
Если Дидро лишь попутно и кратко останавливался на про-
блеме типа и в связи с ним на «законе компенсации», то его
младший современник, философ Робине, развил из этой про-
блемы целую систему натурфилософии. К ней мы теперь и обра-
тимся.
68
РОБИНЕ
Жан-Батист Робине (J. В. Robi-
net, 1735—1820 гг.) 1 известен
своей четырехтомной книгой «О природе», вышедшей в 1761—
1766 гг., с добавочным пятым томом, имевшим еще и особое назва-
ние: «Философские соображения о естественной градации форм
бытия, или опыт природы, учащейся создать человека» (1768 г.).
«Уже давно философы утверждают и повторяют, что природа
не делает скачков», — пишет Робине в начале четвертого тома, где
речь идет о «животности», — что она движется всегда и действует
во всем постепенно и незаметными нюансами; что закон непрерыв-
ности, проявляющийся единообразно в иерархии существ, образует
из них одно бесконечно нюансированное целое, лишенное линий
реального разделения; что существуют только индивиды, но нет
царств, классов, родов, видов. Самые просвещенные или самые
добросовестные прибавляют к этому, что все существа относятся
к одному и тому же порядку, не обнаруживая коренных различий
между собой; что всегда было только одно существо, прототип
всех существ, бесчисленными и разнообразными вариациями на
всевозможные лады которого являются последние.
«Эта великая и важная истина, ключ к универсальной системе
и основа всякой истинной философии, будет становиться с каждым
днем все очевиднее, по мере того как мы станем продвигаться
дальше в изучении и познании природы» (изд. 1936 г., стр. 387—
388; последующие цитаты — по этому же изданию).
В этих словах, как говорит сам Робине, выражен «ключ» его
натурфилософии, и дальше он развивает ее. Идея прототипа играет
в ней ведущую роль.
«В природе имеется только один единственный акт, в который
входят все явления, — пишет Робине, — одно единственное явление,
связанными частями которого являются все явления; одно един-
ственное существо, прототип всех существ, как я это сказал и как
это сказали до меня другие. Имелась только одна возможная есте-
ственная система, такая, какой должно было быть следствие, исхо-
дящее из причины, содержащей в себе все возможное. Имелся
только один единственный план возможной организации или жи-
вотности, но план этот мог и должен был варьироваться бесконеч-
ным образом. Единство модели или плана, сохраняющееся в чудо-
вищном разнообразии форм, составляет основу непрерывности или
постепенной связи существ. Все существа отличаются друг от
друга, но все эти различия представляют единственные вариации
прототипа, на который следует смотреть как на творческий эле-
мент всех существ. Он их порождает подлинным образом, путем
развития (developpement). Это — зачаток, стремящийся естест-
1 О жизни и философии Робине см. книгу С. Ф. Васильева (1935).
69
венным образом развиться (developper)» (там же, стр. 397—
398).
Из этих слов видно, что единство природы Робине объясняет
единством прототипа всех существ, всех и всякого. Вариации или
метаморфозы прототипа, происходящие постепенными переходами,
образуют непрерывную цепь существ согласно закону непрерыв-
ности.
«Легко понять, — пишет Робине, — что при таком способе обра-
зования существ черты прототипа находятся во всех них, хотя
повсюду и видоизмененными. Но большое количество суммирую-
щихся друг с другом изменений может настолько исказить перво-
начальную модель, что она скрывается от нас» (там же, стр. 398).
И развивая эту мысль дальше, Робине приходит к выводу, что
«животные, растения и минералы представляют различные моди-
фикации организованной материи, что все они — одной и той же
сущности, отличаясь друг от друга лишь различной степенью
свойств этой сущности» (там же, стр. 400). Мы видим, что Робине
в развитии своей мысли о единстве прототипа дошел до абсурда,
наделив минералы свойствами «животности», считая недопустимым
нарушение непрерывности «лестницы существ». Мы не будем рас-
сматривать его аргументацию по этому вопросу, изложенную
в конце четвертого тома, в шестой книге — «О животности метал-
лов, камней и всякого рода ископаемых веществ» и в седьмой —
«О животности земляных, водяных, воздушных и огненных ча-
стиц», где говорится об «анималькулах» воды, воздуха и даже
огня, с нелепым и фантастическим толкованием наблюдений Ле-
венгука и других ученых.
В пятом томе своего труда Робине рассматривает все создания
природы как шаги к созданию человека. «Сколько существует
промежуточных звеньев между прототипом и человеком, столько,
по-моему, было попыток природы, которая, стремясь к самому
совершенному, могла, однако, достигнуть его, лишь проделав этот
бесконечный ряд набросков» (там же, стр. 506). Робине «антропо-
морфизирует» природу, представляя себе ее «творчество» подоб-
ным человеческому творчеству, как это делал еще Аристотель.
Робине писал: «Природа могла осуществить человеческую форму,
лишь комбинируя всевозможным образом все те признаки которые
должны были войти в нее. Если бы она перескочила хотя только
через одну комбинацию, то они не имели бы той степени взаимной
грамонии, которую они приобрели, пройдя через все оттенки.
«С этой точки зрения я представляю себе каждую модифика-
цию оболочки прототипа своего рода этюдом человеческой формы,
над которым размышляла природа, и считаю себя вправе назвать
коллекцию этих этюдов ученичеством природы, или опытами при-
роды, учащейся создать человека» (там же, стр. 506).
Природа, по Робине, силится осуществить определенный замы-
сел— прототип, и в процессе его выполнения проходит ряд этапов.
70
«Прототип, — поясняет Робине, — это модель, представляющая су-
щество в его минимальном содержании. Это неисчерпаемый фонд
модификаций. Каждая осуществленная модификация дает отдель-
ное существо и может быть названа метаморфозом прототипа, или,
вернее, его первой оболочкой... Прототип — это интеллектуаль-
ный принцип, изменяющийся лишь при своем осуществлении
в материю» (там же, стр. 508).
Было бы ошибкой толковать эти слова Робине в смысле изве-
стной материальной преемственности произведений природы, ве-
щественного перехода одного в другое. Наоборот, создания при-
роды остаются рядом друг с другом, как вещественные следы
пройденных этапов творчества природы. Робине пишет: «Пещера,
грот, шалаш дикаря, хижина пастуха, дом, дворец могут рассма-
триваться как постепенные и последовательные вариации одного и
того же архитектурного плана, который начал выполняться при
минимальном количестве элементов. Шалаш дикаря, хижина па-
стуха, дом — это не Эскуриал, не Лувр, но их можно считать бо-
лее или менее далекими типами этих дворцов в том смысле, что,
подобно последним, они связаны с одним и тем же первоначаль-
ным замыслом и что все они — продукты одной и той же более или
менее развитой идеи» (там же, стр. 508). И Робине проводит сме-
лую аналогию между серией этих архитектурных произведений че-
ловека с произведениями природы. «Камень, дуб, лошадь,
обезьяна, человек — это постепенные и последовательные вариа-
ции прототипа, осуществление которого началось при минималь-
ном количестве элементов. Камень, дуб, лошадь — не люди, но на
них можно смотреть как на более или менее грубые типы человека
в том смысле, что они связаны с одним и тем же первоначальным
замыслом и что все они — продукты одной и той же более или ме-
нее развитой идеи. В камне и в растении можно найти те же са-
мые существенные для жизни принципы, что и в человеческом ор-
ганизме; вся разница заключается в комбинациях этих признаков,
в числе, пропорции, порядке и форме органов» (там же, стр. 508).
Развивая эту мысль, Робине останавливается на сравнении
растения с человеком. «Человек — не растение, растение — не че-
ловек. Но между растением и человеком я нахожу сходство форм
и частей, доказывающее мне, что это — два превращения перво-
образа, из которых одно при всей своей отдаленности от другого
может тем не менее породить его путем ряда изменений, прира-
щений и приближений.
«Я не думаю этим сказать, что растение может стать челове-
ком. Меня бы плохо поняли, если бы истолковали так мою
мысль; я только имею в виду, что план, согласно которому при-
рода создала растения, может быть усовершенствован настолько,
чтобы стать образцом человеческой машины, подобно тому, как
план организации растений есть усовершенствованная разновид-
ность плана минеральных машин» (там же, стр. 517).
71
Таким образом, Робине выдерживает аналогию между твор-
чеством человека и природы до конца: как хижина пастуха не
может физически превратиться в Луврский дворец, так и дуб, не
может превратиться в человека. О превращении в пределах как
архитектурной серии — пещера — дворец, так и природной се-
рии — камень—человек можно говорить только умозрительно,
исходя из общности прототипа в той и другой серии. Понимать
такое «превращение» в современном эволюционном смысле — зна-
чит сделать грубую ошибку в интерпретации смысла текста Ро-
бине. Как нет материальной преемственности между этюдами
художника, готовящегося писать картину, — все этюды остаются
самостоятельными кусками полотна или бумаги, так нет, по Ро-
бине, никакой материальной связи между «этюдами» природы на
пути ее к созданию человека.
Природа, согласно Робине, миллионы лет потратила на подго-
товительную работу, пока не созрел ее высший продукт — человек.
Творчество природы продолжается, и, быть может, она создаст
еще более совершенное существо, например, андрогина, соединяю-
щего в себе красоту Венеры и Аполлона. Идея прототипа нашла
в натурфилософии Робине исключительно широкое и последова-
тельное развитие. Единый прототип путем развития или редукции
своих частей образует все разнообразие существ природы—-та-
кова сущность учения Робине о прототипе. Влияние рассужде-
ний Робине можно найти у разных натуралистов конца XVIII—
начала XIX в., например у Жоффруа Сент-Илера («Principes de
philosophie zoologique. . .», 1830, стр. 61), в его учении о единстве
типа, даже в отдельных высказываниях, как вышеприведенный
пример архитектурной серии, толкуемый в смысле Робине. Несо-
мненно также его влияние на немецких натурфилософов (Шел-
линга и его последователей), разделявших с ним недостатки и до-
стоинства философствования над природой без опытной проверки
своих предположений и выводов.
Философия прототипа Робине — это необходимый этап разви-
тия этой идеи в метафизическом плане, подготовивший умы к пе-
реходу к естественно-научной, в частности, эволюционной интер-
претации прототипа, ярким примером чего служит развитие науч-
ного творчества Жоффруа Сент-Илера.
ГЛАВА
ПЯТАЯ
ВИК д’АЗИР
*
Феликс Вик д’Азир (Felix Vicq
d’Azyr, 1748—1794 гг.) родился
28 апреля 1748 г. в г. Валойне (Нормандия), на севере Франции,
в семье врача. Среднее образование он начал в родном городе,
а закончил в г. Кан; там одним из его товарищей был знаменитый
впоследствии Лаплас. Увлекаясь художественной литературой, Вик
д’Азир одно время мечтал заниматься ею, а для этого хотел из-
брать карьеру священника. Но по совету отца он решил стать
врачом и в 1765 г. для изучения медицины отправился в Париж.
С блеском закончив свое медицинское образование в 1772 г., Вик
д’Азир уже в 1773 г., во время каникул, открыл собственный
курс анатомии человека, воспользовавшись «амфитеатром» меди-
цинской школы. Этот курс был построен необычно: анатомию че-
ловека Вик д’Азир дополнял сравнительной анатомией; с другой
стороны, в духе Галлера, изучение строения органа освещалось
объяснением его функции, т. е. анатомия сочеталась с физиоло-
гией. Слушателей удивлял «контраст молодости с знаниями» лек-
тора, читавшего «живым голосом» (не по тетрадке, как обычно
это делали профессора), красноречиво, ясно и увлекательно. Успех
курса был колоссальный, слушали его не только студенты, но
также известные профессоры. Вмешались завистники, и помеще-
ние, в котором читал лекции Вик д’Азир, было у него отнято.
Вик д’Азир объявил новый куос, у себя на дому, прошедший
с неменьшим триумфом. Тогда, чтобы вернуть себе слушателей,
медицинский факультет пригласил Вик д’Азира читать анатомию.
Впоследствии молодой профессор опубликовал план своего курса
в медицинском словаре (этот план вошел в четвертый том сочи-
нений Вик д’Азира, изданных в 1805 г., стр. 35—124).
Вик д’Азир рано женился, вскоре после окончания универси-
тета. Как мы увидим, женитьба его имела существенное значение
для его занятий сравнительной анатомией: женой Вик д’Азира
стала племянница Добантона, притом знакомство завязалось
в результате «романтического» эпизода. Эта девица, мадмуазель
Ленуар, проходя со своей матерью близ дома Вик д’Азира, упала
73
в обморок. Вызванный на помощь, он привел ее в чувство. Зна-
комство скоро закончилось браком. Но уже через 18 месяцев мо-
лодая женщина скончалась; Вик д’Азир долго горевал и до конца
жизни остался вдовцом. Добантон оценил талант и моральные
достоинства своего свойственника; он стал его покровителем и
другом, помогая ему своими советами и материалами по сравни-
тельной анатомии, о чем Вик д’Азир не раз упоминает в своих
сочинениях.
В связи с напряженным трудом пошатнулось здоровье Вик
д’Азира— появилось кровохарканье. Для поправки здоровья Вик
д’Азир поехал в родной город, где провел несколько месяцев.
Пользуясь близостью моря, неутомимый исследователь занялся
изучением анатомии рыб. Его «Мемуары» на эту тему открыли
ему двери Академии наук — он стал ее членом в 1774 г. Вскоре
после этого Академия возложила На своего нового «собрата» от-
ветственное поручение — борьбу с открывшейся на юге Франции
эпизоотией рогатого скота. Вик д’Азир с успехом выполнил за-
дание. Для изучения заразных болезней такого рода, опасных и
для людей, и для борьбы с этим злом, при ближайшем участии
министра Тюрго и лейб-медика Лассона, было организовано Ко-
ролевское медицинское общество (вскоре преобразованное в Ко-
ролевскую медицинскую академию), непременным секретарем ко-
торого был назначен Вик д’Азир. Ему пришлось много потру-
диться над организацией общества и вести длительную борьбу
с группой завистников, конкурентов и клеветников медицинского
факультета. Эта «ссора» факультета с Королевским медицинским
обществом получила широкую огласку в Париже и стала предме-
том насмешек в комедиях и водевилях. Несмотря на все эти об-
стоятельства, Вик д’Азир продолжал свою исследовательскую и
педагогическую работу (тем временем он стал профессором Аль-
фортской ветеринарной школы), а также врачебную.
Кроме ряда статей по сравнительной анатомии, опубликованных
в «Мемуарах» Академии наук, — об этих статьях речь будет
дальше, — Вик д’Азир начал издавать большой труд, первый том
которого вышел в 1786 г. под названием «Трактат по анатомии
и физиологии». Это было роскошное по тому времени издание
in folio, с большим атласом гравюр по анатомии мозга, часть
которых была раскрашена. Замечательное введение этой книги
посвящено общим вопросам анатомии и сравнительной анатомии
и состоит из двух «слов», или рассуждений (discours). Револю-
ционные события и ранняя смерть автора оборвали выход сле-
дующего тома этого сочинения.
Одновременно Вик д’Азир хлопотал над реорганизацией
медицины, считая, что ее надо строить на научных основах
в большей мере, чем это делалось в то время. Он писал о «срав-
нительной медицине», охватывающей исследование поврежде-
ний всякого рода организмов — от человека до растений. Но
74
La iw
Вик д’Азир.
По литографии с портрета работы Суфло. Из Национальной библио
теки в Париже.
здесь не место рассматривать деятельность Вик д’Азира как
медика.
В качестве непременного секретаря Королевского медицин-
ского общества Вик д’Азир выступал с речами, посвященными па-
мяти выдающихся врачей и ученых. Такие речи, называемые «ё!о-
ges», были своеобразным литературным жанром того времени,
«похвальным словом», в котором излагались биография и заслуги
покойного. Вик д’Азир прославился красноречием своих eloges,
являвшихся в такой же мере сочинениями как научно-историче-
скими, так и художественными. В 1788 г., после смерти Бюф-
фона, Вик д’Азир был избран вместо него членом Французской
академии, высшего литературного органа страны, и произнес по
традиции «похвальное слово» в честь своего знаменитого пред-
шественника, оказавшееся одним из лучших сочинений этого
рода у Вик д’Азира.
Последние годы жизни Вик д’Азир трудился над большим
сочинением — «Анатомическая система четвероногих», лишь пер-
вый том которого вышел в 1792 г.
В 1789 г. Вик д’Азир стал лейб-медиком королевы Марии
Антуанетты. В связи с начавшейся революцией это место доста-
вило ему много неприятностей. Гибель его друзей, среди них
Лавуазье, потрясла его, и Вик д’Азир стал ждать смерти. Она,
действительно, скоро настигла его. Летом 1794 г., в жаркий день,
Вик д’Азир должен был принять участие в народном праздне-
стве, устроенном Робеспьером в честь «Верховного существа».
Вернувшись домой очень утомленным, Вик д’Азир заболел «вос-
палением груди» и умер в бреду 20 июня 1794 г., в возрасте
46 лет (см.: Cuvier, 1845, стр. 298).
Интересно, что в этом же году Сент-Илер пригласил Кювье
из Нормандии на работу в Париж, как бы на смену Вик д’Азиру,
продолжателем дела которого Кювье до известной степени и стал,
правда очень скоро затмив его славу. Но сам Кювье в 1799 г.
писал: «Элегантный писатель, искусный физиолог, глубокий ана-
том, Вик д’Азир никогда не будет заменен» («Lettre a Mertrude»,
стр. VIII).
По отзывам современников Вик д’Азир отличался привлека-
тельной внешностью, имел «мягкий нрав, простые вкусы, глубо-
кую чувствительность и воображение, которое строгость медицин-
ских наук умерила, но не засушила и никогда не погубила» (Mo-
reau, 1805, стр. 76). Он был преданным другом несколькйх вы-
дающихся людей — Пти, Добантона, Лассона, Байи.
Вращаясь среди цвета интеллигенции Парижа своей эпохи, он
имел множество знакомых. Красноречивый собеседник, он, однако,
обладал «искусством слушать и вопрошать». «Он с одинаковым
успехом обращался за советом к книгам, к природе и к обществу»
(Moreau, 1805, стр. 85). Эрудиция его была велика, среди коллег-
врачей он слыл начитанным человеком и к нему обращались за
Титульный лист «Трактата по анатомии и физиологии» (1786 г.).
справками разного рода; однако Бленвиль считает его недоста-
точно начитанным (Blainville, 1845. стр. 72).
Будучи весь день занят своими служебными обязанностями
и врачебной практикой (а в конце жизни он много лечил бес-
платно бедных своего района, см.: Cabanis, 1825), Вик д’Азир пи-
сал свои научные труды по ночам, чем, очевидно, и подорвал свое
здоровье.
По-видимому, почти все написанное им Вик д’Азир успел напе-
чатать своевременно. Позже, в 1805 г., его избранные сочинения
были изданы в 6 томах с небольшим альбомом иллюстраций. Ре-
дактором издания был Моро де ла Сарт. Он составил биографию
Вик д’Азира и примечания к его работам. К сожалению, ряд ста-
тей, среди них некоторые важные, были сокращены Моро, а иллю-
страции к ним не изданы, что затрудняет понимание этих статей.
Их надо читать в первом издании, в «Мемуарах» Академии наук.
Редактор в ряде случаев не указывает, где первоначально были на-
печатаны статьи Вик д’Азира, не указывает года их издания и т. д.
Словом, издание Моро имеет ряд недостатков, а более нового из-
дания, насколько известно, не было. Нет также научной биографии
Вик д’Азира. В наше время немногие из врачей и зоологов знают
это имя.
Научные взгляды Вик д’Азира как натуралиста сложились под
заметным влиянием Бюффона и Добантона. Рассуждая о природ-
ных предметах, он повторяет мысль своих учителей об отсутствии
существенного различия между растениями и животными, а потому
объединяет их в одну группу. Он разделяет все «природные тела»
на два больших «класса»: первый охватывает все неорганизован-
ные тела, второй — живые тела. Между этими двумя «классами»
нет переходных форм, иначе говоря, имеется разрыв «лестницы
существ».
Вик д’Азир также разделяет идею своих учителей о единстве
типа, которую он не раз высказывает в своих работах разных лет.
Так, например, он пишет в своем «Трактате» 1786 г.: «Природа,
по-видимому, творит по одному общему типу или модели не
только в отношении структуры разных животных, но также и
строения различных их органов; и не знаешь, чем следует больше
восхищаться: изобилием ли вариаций этих форм или же постоян-
ством и своего рода однообразием, которые внимательный глаз
открывает в необъятном обилии ее созданий» (стр. 12).
Однако идею типа он не стремился распространить и на неор-
ганическую природу, как Робине, и видеть повсюду непрерывную
цепь существ от человека до атома газа. Мало того, он отвергает
ее непрерывность даже в животном царстве, строже и более кри-
тично относясь к идее типа. «Всякий достаточно точно знающий
строение человека при рассмотрении четвероногого (т. е. млекопи-
тающего, — И. К.) находит между тем и другим столь большие
соответствия, что без изумления переходит от изучения одного
78
к другому. Но от четвероногого к птице цепь обрывается: даже
сам страус не может их соединить, ибо... у него нет ни одного
признака, свойственного четвероногим. Его скелет, легкие, желу-
док— все удаляет его от этого класса животных. Таким образом,
анатом, просвещенный своими исследованиями и строгий в своих
сравнениях, отбросит грубые сближения и воздержится соединять
то, что природа разделила» (там же, стр. 42). В этих словах мы
узнаем мысли поздних лет Добантона.
В мире живых существ человек, конечно, занимает первое
место, с него и надо начать изучение организмов, считает Вик
д’Азир, как это делал, впрочем, и Бюффон. Однако именно
в связи с идеей «прототипа» человека нельзя изучать только как
такового, отдельно от животных. «Но в . этой работе, — пишет
Вик д’Азир в своем «Трактате по анатомии и физиологии», — не
следует рассматривать человека одного, его надо сблизить с дру-
гими животными; так собранные, они образуют импозантную кар-
тину по своему размаху и пикантную своим разнообразием. Изо-
лированный человек не кажется столь большим, не видно также,
что он такое; животные без человека кажутся удаленными от их
типа, и не знаешь, к какому центру их относить» (стр. 7). Оче-
видно, для Вик д’Азира прототип находит свое наиболее совер-
шенное воплощение в человеке, и это становится ясным при срав-
нении его с животными. Таким образом, сравнительная анатомия
оказывается необходимым методом и для познания строения чело-
века, ибо она позволяет глубже узнать его.
Но анатомией дело не ограничивается. Вик д’Азир понимает,
что форму объясняет функция: «Анатомия одна является, так
сказать, только скелетом науки; физиология дает ей движение:
она наука о жизни, а первая (т. е. анатомия, — И. К.) лишь наука
о мертвом» («Oeuvres», IV, стр. 37). Итак, Вик д’Азир не только
стремится внедрить в анатомию сравнительный метод, он также
ищет сближения анатомии с физиологией, в этом отношении про-
дуктивно развивая начинание знаменитого Галлера, создавая «фи-
зиологическую анатомию». Он это стремится сделать не только
в исследовательской работе, но и в преподавании, что, вероятно,
было одной из причин его блестящего успеха перед аудиторией.
В плане своего курса он намечал 4 раздела: анатомия человека,
сравнительная анатомия, теоретическая физиология и эксперимен-
тальная физиология.
Вик д’Азир называет 9 функций живых существ, отличающих
их от неживых предметов (пищеварение, всасывание, кровообра-
щение, дыхание, секреция, окостенение, размножение, раздражи-
мость, чувствительность); важнейшей функцией, отличающей жи-
вотных от растений, является чувствительность, осуществляемая
с помощью нервной системы. В форме таблицы (в «Трактате»
1786 г., стр. 15) он располагает все организмы, от человека до ра-
стений, в соответствии в устройством систем органов, выполняю-
79
щих каждую из этих 9 функций. В этом выражается примат фи-
зиологии в мышлении Вик д’Азира. Примером может служить
следующий фрагмент упомянутой таблицы:
«П ищеварение
Живые тела,
которые имеют один или несколько желуд-
ков, хорошо отличимых от пищевода и
кишечного тракта:
Человек, четвероногие, киты, птицы,
ракообразные.
Желудок которых отличается лишь неболь-
шим утолщением от пищевода и кишеч-
ного тракта:
Яйцекладущие четвероногие, змеи, хряще-
вые рыбы, настоящие рыбы.
Имеющие только пищевую трубку:
Насекомые, черви, зоофиты.
Не имеющие ни желудка, ни кишечника:
Растения».
И так дальше — все 9 функций.
Недостатки этой таблицы Вик д’Азира отмечал уже Бленвиль
(Blainville, 1845). Но здесь не место останавливаться на ее кри-
тике, так как нас в данном случае интересует только основной
принцип ее.
Строить ряды органов, показывающие постепенное понижение
функции данного рода органов, от человека к низшим животным,
было мечтой Вик д’Азира. «Сколько раз, в процессе моих исследо-
ваний,— писал он, — я заранее предвкушал удовольствие видеть
поставленными в один ряд все эти мозги, которые в последова-
тельности (suitte) животного царства кажутся убывающими, как и
их деятельность; все эти сердца, строение которых становится тем
более простым, чем меньше имеется органов, которые надо ожив-
лять и двигать» (там же, стр. 7). По-видимому, Вик д’Азир пред-
ставлял себе эти органы расположенными по одной прямой линии,
т. е. наподобие «лестницы существ», по той простейшей схеме,
которая логически связана с единством типа строения и мало счи-
тается с многообразием уклонений от такой прямой. Однако его
интересовали не только отдельные органы как таковые, но и
взаимосвязь их работы, функциональная корреляция, а в этой
связи и форма. Опираясь на исследования Бюффона (ср.
стр. 49 настоящей книги), Вик д’Азир писал: «Тот, кто хочет
подняться до познания животных, должен старательно рассма-
тривать и сравнивать между собой два вида органов, из коих одни
располагаются на поверхности, а другие — в больших полостях
(тела, — И. К.). Первые можно рассматривать как непосредствен-
ные инструменты их движения, а вторые — как скрытые аппараты
питания, чувствительности, воспроизведения и жизни. Эти органы
соответствуют друг другу; они образуют, в известном смысле, две
80
I’TF'
Крайности животной системы; одни не могут испытывать ни боль-
ших изменений, ни больших вариаций без участия других. Так,
виды, питающиеся мясом, среди четвероногих и птиц, имеют за-^
остренные пальцы и сильно вооруженные челюсти; но их желудки
не отличаются мощностью; сопротивление добычи преодолевается
вовне: размягченное мясо легко переваривается. Животные же, из-
влекающие пищу из растительных веществ, имеют, наоборот,
пальцы, одетые плотными ногтями, верхняя поверхность их зубов
сплющена и их кишки более мускулисты и вытянуты. Кажется,
что есть известная противоположность между органами наруж-
ными и органами внутренними, предназначенными для этой функ-
ции; чем больше нагрузка одних, тем меньше работы остается
для других, и таким образом, путем известного рода компенсации,
эта функция требует от всех, в соответствии с их размером, туже
сумму усилий и движений» (там же, стр. 7—8). Здесь, с помощью
корреляции функций, Вик д’Азир как бы поясняет «принцип ком-
1 пенсации» частей, о котором писали Аристотель и Гёте (ср.
стр. 16 настоящей книги). Впрочем, этот последний принцип
его мало занимает, да и принципу корреляций, так блестяще раз-
витому Кювье, Вик д’Азир уделяет мало внимания. Не удиви-
тельно, что при изучении и систематизации животных он считал
необходимым сочетать описание внешности животного с его ана-
томией, о чем он пишет в своем последнем большом труде (см.
дальше, стр. 96). Это было продуктивное начинание, широко
использованное Кювье (см. главу о нем, стр. 241).
Проявления жизни Вик д’Азир считает необходимым изучать
с точки зрения химии и физики. Он критикует объяснение жизни
особой силой, археем, или душой по Ван-Гельмонту и Сталю.
«Прибегая к этим воображаемым причинам, — пишет он в том же
«Трактате», — не кажется ли, что эти великие люди хотели
скрыть свое незнание под покровом философии и не могли ре-
шиться отметить, до каких пор простираются их положительные
знания? Они, конечно, имели основание сказать, — и мы думаем,
как они, — что некоторые феномены встречаются только в орга-
низованных телах и что особый порядок движений и комбинаций
составляет их основу и создает их специфику. Несомненно ошиб-
бались те, кто приписывал им гипотетические причины, неудовле-
творительность которых, наконец, разоблачена. Но какими бы
удивительными нам не казались они, эти функции, не являются ли
они более или менее сложными физическими эффектами, природу
которых мы должны изучать всеми средствами, которыми нас
обеспечивает наблюдение и эксперимент, а не предполагать прин-
ципы, на которых ум успокаивается и мнит, что он уже все сделал,
тогда как ему остается все еще сделать? Одним словом, разве те
врачи, ошибки которых были опровергнуты в наше время и кото-
рых с известным пренебрежением, называют механицистами, сде-
лали что-либо иное, кроме того, что злоупотребляли механикой и
6 И. И. Канаев
физикой? Потому, что они слишком поспешили применить сведе-
ния из этих наук к медицине, плохо использовали их, следует ли
отказаться от этого вообще? А если отвергнуть этот обильный
источник (т- е. физику, — И. К.), откуда же черпать, чтобы обо-
гатить наше искусство и усовершенствовать изучение человече-
ского тела?» (стр. 4, 5). Эта критика витализма и примитивного
механицизма того времени свидетельствует о большом методологи-
ческом такте Вик д’Азира.
Прежде чем перейти к сравнительноанатомическим трудам Вик
д’Азира, надо сказать еще несколько слов о некоторых чертах
методики его научной работы. Хотя он разделял точку зрения
Бюффона и Добантона на то, как должен описывать животных
настоящий натуралист, а именно: не придавать самодовлеющего
значения мелочам, но давать ясную, точную и общую идею су-
щественных черт строения животных, объединенных в группы по
сходству, исходя из убеждения, что мелочное описание каждой
рыбы обнаружило бы пустое любопытство, а ни в коем случае не
тот философский дух, который должен быть душой всякой истории,
особенно же естественной истории, однако не следует заключать,
что при исследовании своих объектов Вик д’Азир игнорировал
«мелочи». Наоборот, он внимательно всматривался в них и, где это
нужно, вводил и в описание. «Надо приучаться считать необходи-
мым самое точное знание самых маленьких органов», — пишет он
во втором «слове» своего «Трактата» и поясняет это примерами из
анатомии, в частности «маленьких костей кисти», благодаря чему
удалось установить, какие пальцы четвероногих соответствуют та-
ковым человека и т. д. «Так всегда было, что лишь благодаря
углубленному исследованию деталей улавливали секреты природы,
и только лишь тем, кто имеет смелость все изучать, дозволено
верить, что можно все объяснить» (стр. 22). Для этого необходима
«свобода ума», раскрепощение его от традиционных форм мышле-
ния; тогда ученый становится господином своих дум и трудов, он
творит, вместо того чтобы подражать, властвует над предрассуд-
ками, вместо того чтобы быть их рабом.
Вик д’Азир — строгий и взыскательный исследователь. «Пер-
вым условием в этом исследовании, — писал он в «Трактате» —
несомненно является: не принимать ни одного факта без разносто-
роннего рассмотрения его и притом опытными глазами. Второе
условие: делать из каждого наблюдения лишь те выводы, которые
непосредственно из него вытекают, и ни в коем случае не идти
дальше этих выводов. Словом, действовать, как физик, и рассу-
ждать, как геометр — вот что надо делать, чтобы не обманывать
себя и никого другого» (там же, стр. 54). Эта методическая уста-
новка тесно примыкает к точке зрения Бюффона.
Такие требования Вик д’Азира к научному исследованию и
описанию неизбежно вели к известной реформе научного языка.
Вик д’Азир считал, что стиль научного описания должен отли-
82
ПГ
чаться точностью и ясностью. Он критикует ряд ошибок и дефек-
тов научной терминологии французского научного языка своего
времени, в частности существование нескольких названий для
одного и того же органа у разных животных — вопрос очень
важный для сравнительной анатомии. Этим, однако, затраги-
вался очень трудный вопрос о различии органов гомологичных
и аналогичных, в котором Вик д’Азир не достиг большой
ясности.
Результатом усердной работы Вик д’Азира над анатомической
терминологией явился большой словарь, содержащий много новых
терминов. Он опубликован в конце «Трактата», на 69 страницах
in folio.
Вик д’Азир много лет разрабатывал «план» большого труда,
возводимого по образцу научной «пирамиды» Бэкона, основой
которой является система строго научных знаний, а вершина ко-
торой возносится в облака «метафизических вопросов». «Таким
образом, анатомические рассечения и эксперименты на животных
будут опорой здания, — пишет Вик д’Азир, которое мы воз-
двигнем с величайшей осторожностью; наши желания ограничи-
ваются тем, чтобы оставить нашим преемникам план, выполнение
которого было начато, и сделано небольшое число точных работ,
достойных доверия тех, кто интересуется прогрессом анатомии»
(там же, стр. 5). Об этом плане Вик д’Азир кратко говорит в своем
«Трактате» 1786 г. и подробнее в «Анатомической системе»
(1792 г.). Существенной частью плана было описание животного
мира с точки зрения 9 функций, о которых речь была выше; на-
чалом его осуществления был первый том «Анатомической си-
стемы», о которой речь будет дальше.
Но план Вик д’Азира в том виде, как он сохранился, не нашел
последователей. Кювье и его ученики (в частности, Бленвиль)
использовали ряд ценных идей Вик д’Азира, но пошли своим
путем.
Что касается «точных» работ Вик д’Азира, то они посвящены
отдельным вопросам сравнительной анатомии и анатомии человека,
в частности исследованию мозга и центральной нервной системы,
о котором с такой похвалой отзывался Кювье и другие современ-
ники. Этих работ Вик д’Азира, число которых не так уж мало,
мы коснемся лишь в той мере, в какой они имеют отношение
к нашей основной теме. Пожалуй, важнейшей среди них является
сравнительно небольшая статья под названием «Мемуар об отно-
шениях, которые имеются между употреблением и строением че-
тырех конечностей человека и четвероногих» (1774 г.). В этой
статье, развивая мысль, лишь кратко высказанную Аристотелем,1
1 В последнем абзаце этой статьи Вик д’Азир вспоминает, что основная
идея его исследования заимствована из античности: «. . . мы считаем, что
последовательно показали истину той старой поговорки, которая говорит, что
нога — это вторая рука: pes altera manus» (стр. 270).
6*
83
Вик д’Азир сравнивает гомологичные части одного й того же ор-
ганизма. Этот род гомологии теперь называется сериальной гомо-
логией, или гомодинамией (Шмальгаузен, 1938).
«Сравнительной анатомией называется та наука, — этими сло-
вами начинает Вик д’Азир свой «Мемуар», — которая противо-
поставляет строение человека таковому других животных, чтобы
обнаружить между ними соответствия и различия. Накладывая
предметы друг на друга, измеряя их контуры и их поверхности,
можно достигнуть их совершенного познания. Некоторые совре-
менные анатомы с особым усердием отдались этим трудам, и из-
вестно, как они этим способом увеличили медицинские и философ-
ские знания. Если, таким образом, сравнительная анатомия ока-
зала столь важные услуги, нельзя ли бы было установить еще
вторую науку, занимающуюся только отношениями, которые
имеются между частями того же самого индивидуума? Эти новые
наблюдения не прольют ли больше света на использование и на
механизм деталей (pieces), из которых эти части составлены?
Быть может, таким путем обнаружатся удивительные аналогии?
А если части, которые по виду больше всего различаются, по су-
ществу похожи, то нельзя ли из этого заключить с еще большей
достоверностью, что существует только один ансамбль, одна основ-
ная форма и что повсюду можно увидать эту плодовитость (fecon-
dite) природы, которая, как кажется, запечатлела на всех суще-
ствах Два свойства отнюдь не противоречивые — постоянство
в типе и разнообразие в модификациях?» (стр. 254—255). И да-
лее, в качестве примера, Вик д’Азир рассматривает и сравни-
вает верхние и нижние конечности человека и передние и задние
конечности некоторых животных — кошки, собаки, барана и ло-
шади, отобрав животных, в разной мере удаленных от человека по
строению конечностей. В каждой конечности он различает 4 части:
Лопатку и подвздошную кость, плечо и бедро, предплечье и голень,
кисть и ступню. Он устанавливает «параллелизм» между костями,
Мышцами, сосудами и нервами передних и задних конечностей, т. е.
гомбдйнамию их. Сравнение показывает, что между кистью и
ступней человека больше различий, чем между этими отделами
конечностей четвероногих, что зависит от большого различия функ-
ций передних и задних конечностей человека. Другим объектом
изучения гомодинамных структур у человека были нервы головного
Мозга — вторая и третья пары.
Метод Вик д’Азира— сравнение «параллельных» частей одного
и того же организма — был вскоре подхвачен и использован рядом
исследователей (Фальгероль, Шосье, Зёммеринг и другие).
Другая статья Вик д’Азира известна тем, что в ней описы-
вается пресловутая «межчелюстная» кость у человека, существова-
ние которой в черепе человека в то время отрицалось. Статья на-
зывается «Анатомические наблюдения на трех обезьянах»
(1780 г.); в ней сравниваются некоторые особенности обезьян
84
разных видов и, между прочим, человека. В конце статьи Вик
д’Азир сравнивает строение верхней челюсти. Исходя из наблю-
дений над строением верхней челюсти мандрилла и наличия
у обезьян и других животных двух резцовых отверстий, а у чело-
века одного, он разбирает вопрос о той кости, вклиненной между
двумя половинами верхнечелюстной кости, которая теперь на-
зывается премаксиллярной, а в конце XVIII в. обычно назы-
валась межчелюстной (os intermaxillare). К ней прикрепляются
резцы. Важно помнить, что у человека межчелюстная кость сра-
стается с верхнечелюстной и потому очень плохо различима. Не-
которые авторы той эпохи, например Кампер, Блюменбах, отри-
цали наличие этой кости у человека. В то время, когда Вик
д’Азир писал свой мемуар, эта кость была еще мало изучена и не
имела общепринятого названия. Вик д’Азир называл ее «резцо-
вая» (incisif), или «губная» (labial). Она была известна у неко-
торых животных, и границы ее были у них ясно видны. Вик
д’Азир приводит рисунки черепов барана, зародыша лошади и
кролика и характеризует местоположение этой кости, указывая,
с какими другими костями* он граничит. Сравнивая череп человека
с черепами животных, он усматривает «большую аналогию»
между ними в области межчелюстной кости и описывает ее у чело-
века, так как иногда бывает видна ее граница: «. . .необходимо от-
метить, — пишет Вик д’Азир, — что верхнечелюстная кость чело-
века часто обнаруживает, особенно у молодых субъектов, за резцо-
вым отверстием и вдоль восходящих отростков некую щель, кото-
рая отделяет часть, несущую резцы от остальной кости (см. ри-
сунок на стр. 87, Fig. 4, — И. К.). Нельзя не увидеть странное и
неожиданное отношение между строением костной части, служащей
у многих четвероногих для несения на себе резцов, и той, которая
у детей по крайней мере служит для того же назначения». Тут сле-
дует ссылка на Сабатье, так же описавшего у детей эту щель, отде-
ляющую по обе стороны резцы от клыков. «Впрочем, у этой
кости, как и у других костей головы, — продолжает Вик
д’Азир, — следы разделения с возрастом стираются, хотя я ее
встретил у некоторых взрослых (см. рисунок, Fig. 2,—И.
Таким образом сравнительная анатомия нам объясняет, почему
эта щель существует» (стр. 489).
Из текста и рисунков Вик д’Азира видно, что он успешно
стремится гомологизировать межчелюстную кость животных
с тем рудиментом ее у человека, срастающимся с верхнечелюст-
ной костью, в котором укреплены резцы, и описывает шов, ко-
торый показывает границы межчелюстной кости у человека. Эти
наблюдения Вик д’Азира являются в сущности открытием меж-
челюстной кости у человека. Правда, приоритет этого открытия
мог бы оспаривать некий Бруссоне (Pierre-Marie-Auguste Brous-
sonet, 1761—1807 гг.), который в марте 1779 г., т. е. до Вик
д’Азира, сделал доклад о зубах, где он говорил, что резцы по-
85
мещаются в «передних челюстных костях», т. е. в парной меж-
челюстной кости, тогда как клыки, наоборот, находятся всегда
в «задних челюстных костях», и далее, что у человека границы
этой кости теряются благодаря срастанию с верхнечелюстной
костью и бывают заметны у молодых субъектов (см.: Brauning-
Oktavio, 1956, стр. 89—90).
В более поздней работе, «Трактате» 1786 г., Вик д’Азир упо-
минает о ключицах и о межчелюстной кости у человека как аргу-
менте в пользу единства типа строения животных, т. е. в не-
сколько смягченной форме утверждает принадлежность человека
к животному миру. Кратко сказав о нахождении рудиментарных
ключиц у некоторых животных (об этом исследовании Вик
д’Азира речь будет дальше), он пишет: «Быть может, спросят,
каково использование этих образований, имитирующих ключицы,
цельности каковых они не имеют, поскольку они не простираются
от лопатки до грудины; но не видим ли мы здесь вновь ту же по-
ступь природы, которая как бы всегда творит по одной и той же
простой и общей модели, от которой она неохотно отклоняется и
следы которой можно распознать повсюду? Можно ли отказы-
ваться от этой мысли, видя, что, быть может, самое разумное из
животных, слон, снабжено пястью, запястьем и пальцами, подоб-
ными таковым у человека, но связанными плотной массой, препят-
ствующей их движению и делающих этих крупных животных
в этом отношении подобными однокопытным? Можно ли отвергать
эту мысль, наблюдая два маленьких наружных пальца у некото-
рых четвероногих над средними пальцами, являющимися наибо-
лее длинными и единственно полезными? . . Можно ли, наконец,
отвергать ее, сравнивая передние верхнечелюстные кости (т. е.
межчелюстные, — И. К.), которые я называю резцовые, у четверо-
ногих с той костной частью, которая поддерживает верхние резцы
у человека, где она отделена от верхнечелюстной кости небольшой
щелью, весьма заметной у зародыша, едва видимой у взрослых и
значение которой никто не знал?» (стр. 20).
Возвращаясь к мемуару Вик д’Азира о трех обезьянах, надо
обратить внимание еще на один общий вопрос, которого он ка-
сается после рассмотрения межчелюстной кости у человека. При
изучении остеологии головы анатомы удивлялись малым размерам
костей лицевого черепа человека, например нёбных, по сравнению
с такими же костями лошади или овцы и различию пропорций
тех же костей черепа человека и животных. «Таким образом при-
рода, -— пишет Вик д’Азир, — которая, видимо, действует всегда
согласно одному типу, сократила все кости лица человека, из ко-
торых многие выглядят исключительно мелкими, потому что они,
так сказать, урезаны и не могут развернуться в том объеме, кото-
рый им свойствен у четвероногих, где они вполне развиты. Соот-
ветственно кости мозгового черепа у последних весьма узки, и
только у человека они представлены во всей красоте своих форм.
86
Межчелюстная кость (из Вик д’Азира).
Fig. 1 — череп кролика: А — верхние резцы; В — несущая их кость (межчелюст-
ная); С, D — шов, соединяющий межчелюстную кость с верхнечелюстной; G — но-
совая кость; Е—орбита; F—нижняя челюсть. Fig. 2—верхняя челюсть взрос-
лого человека с внутренней стороны: А — резцовое отверстие; В, С — шов, про-
стирающийся вверх по лобному отростку; D — sinus maxillaire. Fig. 3 — та же
кость со стороны нёба: А — начало резцового отверстия; В, С — шов между верх-
нечелюстной и межчелюстной костью, простирающийся до промежутка между бо-
ковым резцом и клыком. Fig. 4 — верхняя челюсть зародыша с внутренней сто-
роны: А — резцовое отверстие; В, С — шов, идущий вверх по лобному отростку.
Fig. 5—та же кость со стороны нёба: А — резцовое отверстие; В, С — продолже-
ние шва на альвеолярный край до второго резца.
Мы не боимся утверждать, рассматривая согласно этим принци-
пам кости головы человека и сравнивая их с таковыми четверо-
ногих и даже птиц, что нет почти никаких различий, для которых
нельзя было найти удовлетворительного объяснения» (стр. 490).
Очевидно, здесь Вик д’Азир имеет в виду объяснение особенно-
стей черепа различных животных, возникших в связи с их видо-
выми и иными свойствами; при этом, несмотря на заметные внеш-
ние различия гомологических костей у разных видов животных,
он не теряет из виду именно их гомологию, т. е. сходство в типе.
Конечно, остается невыясненным, насколько в ряде конкретных
случаев Вик д’Азир верно гомологизировал кости, особенно чело-
века и птиц; это, однако, не умаляет его заслуги в правильной по-
становке общего вопроса, правда, в его время оставшегося далеко
не разработанным. Вик д’Азир представляет себе, по-видимому,
череп человека, четвероногих и птиц построенным по одному и
тому же типу, т. е. из тех же основных костей, в одном и том же
взаимном расположении их в пространстве. Как видно, именно
место среди смежных костей является для Вик д’Азира важней-
шим основанием для гомологизации их у разных животных, так
же как и для других частей организма. Форма же, пропорции и
размеры костей варьируют весьма разнообразно в соответствии
с особенностями общего строения животного, его образа жизни
и т. д. Иначе говоря, Вик д’Азир здесь близок к идее, которую
высказал Гёте в виде «принципа изменчивых пропорций», основан-
ном на мысли о единстве типа строения черепа и метаморфозах
его костных элементов (см. стр. 145 настоящей книги), в несколько
иной форме сформулированном и Жоффруа Сент-Илером.
Ряд других сравнительноанатомических работ Вик д’Азира це-
нен установлением частных случаев гомологии у животных раз-
ных видов. К самым блестящим и изящным работам этого рода
принадлежит «Мемуар о ключицах и ключицеподобных костях»
(1785 г.). Он содержит описание рудиментарных ключиц, кото-
рые автор называет «ключицеподобными костями», у животных,
у которых ключицы вообще дотоле не были известны. «Очевидно,
что эти костные части (рудименты ключиц,—И. К.) не могут
быть использованы так же, как ключицы в прямом смысле слова,
коих они являются своего рода деградацией», — пишет Вик
д’Азир (стр. 350). По этому признаку он предлагает делить четве-
роногих на 3 группы: имеющих настоящую ключицу, имеющих
рудименты ключицы и лишенных того и другого. Вик д’Азир изу-
чил рудиментарные ключицы у ряда животных, у которых эта
кость раньше не была описана: например, у кошки, морской
свинки, куницы, ласки. Сравнивая ключицы разных животных,
Вик д’Азир нашел, что у крысы ключица состоит из двух частей,
у зайца она состоит частично из костной ткани, а частично из
хрящевидного вещества (см. рисунок). У кошки ключица еще бо-
лее неправильная: ее лопаточный конец удален от лопатки и со-
88
единен с ней «связкоподобным веществом»; ключица здесь вообще
занимает около одной трети расстояния от плеча до грудины.
Нечто подобное наблюдается и у морской свинки. Ключица
всегда занимает определенное место среди мышц, ее окружаю-
щих. По ним и можно найти рудименты ключицы у некоторых
животных. Таким образом, и здесь место в системе организма
Ключица у зайца (из Вик д’Азира).
Fig. 1—передняя часть тела зайца: 7 — мышца (masseter); 2—яремная вена; 3 — т.
sterno-tyroidens; 4 — m. sterno-mastoideus; 9— m. sterno-acromio-cerviculi; 10 — костная
часть ключицы; 77 — связка; 12—акромиальный конец ключицы; 13—средняя часть
дельтоидной мышцы; 14 — внутренняя часть дельтоидной мышцы; 15*—большая грудная
мышца. Fig. 2 — лопатка и ключица зайца: 7 — 4 — части лопатки; 5—acromion (плече-
вой отросток); 8— верхний конец плеча; 9 — плечо; 10—связка, соединяющая плечевой
отросток с плечом и с ключицей; 77 — продолжение этой связки; 12—ключица; 13 —
связка, соединяющая ключицу с грудиной.
служит для Вик д’Азира основой для гомологизации ключицы
и ее рудиментов у разных животных.
Мозг и нервная система очень интересовали Вик д’Азира
в связи с высшими функциями человека, отличающими его от
животных. «Чувствительность» (sensibilite), употребляя этот тер-
мин Галлера, доведена у человека, по мнению Вик д’Азира, до
степени такого совершенства, которая недоступна другим живот-
ным. Вик д’Азира занимает проблема связи этих функций чув-
ствительности с их анатомическим субстратом — нервной систе-
мой. Он отмечает, что существующие в его время анатомические
89
исследования все еще недостаточны для решения этого вопроса.
Попутно он говорит, что если бы ученые в этом сознались, их
не в чем было бы упрекать. Но за отсутствием положительных
знаний они опубликовали длинные и бесполезные диссертации
о душе животных, ее «седалище», компетенции разных способно-
стей ее; и лучшие труды «заражены» этими ошибками. Но не-
взирая на эти предрассудки, обращаясь к опыту и разуму, при-
ходится признать, что все известное о функциях нервов и мозга
сводится, по-видимому, к трем проявлениям: ощущениям, дви-
жениям мускулов и координации функций органов (les sympathies
des viseres). Исходя из этих несомненных данных, «мы пытались
подняться, — пишет Вик д’Азир, не до познания механизма
интеллектуальных функций, что ни один физиолог не посмел бы,
вероятно, предпринять, а познания особенностей устройства
мозга человека, отличающих его от такового животных, чувстви-
тельность которых в общем менее развита и энергична» («Suite
de recherches. . .», 1783, стр. 469). Изучив и описав мозг человека
(в трех статьях, опубликованных в «Мемуарах» Академии наук
за 1781 г.), Вик д’Азир стремится в специальной статье «Про-
должение исследований о строении мозга» (в «Мемуарах» за
1783 г.) осветить особенности человеческого мозга путем сравне-
ния его с мозгом различных животных: млекопитающих («четве-
роногих»), птиц, рыб, рептилий, насекомых и червей. Автор
дает краткую характеристику строения мозга каждой из этих
групп животных и сравнивает с мозгом человека, отмечая сход-
ство и различие. В общем мозг млекопитающих похож на мозг
человека, но раз у них развиты некоторые отделы мозга больше,
чем у человека, то, следовательно, надо думать, что совершенство
«чувствительности» зависит не от этих отделов; человеку же, по
Вик д’Азиру, свойственны следующие особенности мозга: большие
размеры полушарий, протяженность боковых частей мозжечка,
развитие варолиева моста и т. д.
Мозг птиц устроен по «иному плану», чем у человека и млеко-
питающих: он состоит из 4 парных бугров и 2 непарных. Рассмо-
трев мозг птиц, Вик д’Азир приходит к выводу, что природа им
отказала в больших полушариях и извилинах, мозолистых телах
и ряде других структур^ свойственных мозгу млекопитающих,
а части мозга, оставленные птицам природой, расположены в ином
порядке, чем у человека. И в примечании к этим словам Вик
д’Азир ставит вопрос: не следует ли отсюда, что части мозга, от-
сутствующие у птиц, не являются абсолютно необходимыми для
ощущений и движений мышц, ибо существует система, в которой
эти функции отлично осуществляются без них.
Рассмотрев мозг рыб, Вик д’Азир отмечает, что он состоит
преимущественно из обонятельных и зрительных бугров, а осталь-
ная часть этого мозга очень сокращена, из чего легко понять, на-
сколько ограничены другие нервные функции. Кратко остановив-
90
шись на нервной системе насекомых, он отмечает строение ее из
двух параллельных стволов и указывает на якобы подобное строе-
ние спинного мозга человека. Это неудачная попытка найти здесь
сходство, ошибочная гомологизация.
Подытоживая результаты всего сравнительного рассмотрения
мозга человека и животных, Вик д’Азир спрашивает: нельзя ли,
например, сказать, что, устранив в мозгу человека большие полу-
шария, мозолистое тело, septum lucidum и другие части, переместив
некоторые из остающихся и т. д., нельзя ли таким образом пре-
вратить мозг человека в мозг рыбы или рептилий? Подобными
же манипуляциями можно было бы мозг человека переделать
в мозг птицы или четвероногого. Эти морфологические фантазии
Вик д’Азира напоминают похожие попытки Бюффона или Кам-
пера (см. стр. 35 и 108 настоящей книги), превращавшего контуры
человека, нарисованные на доске, в лошадь или птицу. Таким пу-
тем оба анатома хотели наглядно продемонстрировать «типиче-
ское» сходство в строении различных животных и человека. Об
этом Вик д’Азир дальше и говорит: «Чтобы придать больше веса
этим попыткам, необходимо отметить, что, рассматривая нервные
органы на всем протяжении цепи, от человека до рептилии, всегда
видны следы той же системы, которая идет все убывая; живот-
ные не обнаруживают ни одной части, которой бы не было у че-
ловека, тогда как последний имеет различные части, которые от-
сутствуют у животных» (там же, стр. 476).
В заключении Вик д’Азир высказывает некоторые общие
мысли о чувствительности, любопытные для понимания уровня
развития в ту эпоху, представлений о работе нервной системы.
Он считает, что реакции человека в соответствии с устройством
его мозга сложнее и разнообразнее, чем у животных. В мозгу че-
ловека имеется «автоматическая часть, являющаяся его главной
основой, и над буграми (tubercules), ее образующими, существует
более возвышенная область, предназначенная для более важ-
ных функций, как и в душе его есть степень совершенства,
рождающая его превосходство; это сближение я намеревался
установить и доказать посредством наблюдения» (там же,
стр. 478).
Данная общая статья по сравнительной анатомии мозга допол-
нена описаниями анатомии мозга барана, теленка, лошади, не-
скольких птиц и нескольких рыб, иллюстрированными 4 табли-
цами.
Что касается гомологизации отдельных частей мозга у разных
животных и человека, то она мало занимает Вик д’Азира. В опи-
саниях мозга млекопитающих она еще обнаруживается в общности
названий гомологичных частей; при описании же мозга низших
животных она почти вовсе теряется. Да это и понятно, так как
Вик д’Азир имел очень смутное и неразработанное представление
об общности типа строения мозга животных.
91
Две работы Вйк д’Азира посвящены сравнительной анатомии
органов слуха и голоса. По методу исследования они похожи на
рассмотренную работу о мозге. На основании сравнения Вик
д’Азир заключает о наличии или отсутствии той или иной части
изучаемого органа, о развитии и усложнении ее или, наоборот,
сокращении и сопоставляет эти наблюдения с выполняемой орга-
ном функцией, а отсюда заключает о нужности и важности соот-
ветствующей части для этой функции.
«Мемуар о строении органа слуха у птиц и сравнение его
с таковым человека, четвероногих, рептилий и рыб» (1776 г.) на-
чинается с описания органа слуха человека. «Мы сочли нужным
поместить здесь краткое описание человеческого уха, — пишет Вик
д’Азир, — которое можно рассматривать как самую совершенную
модель и которая впредь будет центральным пунктом всех наших
сравнений в этом мемуаре».
Это характерно для метода сравнения Вик д’Азира не только
в данном мемуаре, но и в других, как мы это уже видели. Точка
зрения на человека как на высший образец творчества природы
коренится в учении об «общем типе» и «лестнице существ», кото-
рого в его основных чертах придерживался и Вик д’Азир, как об
этом уже говорилось.
Изучая орган слуха у множества животных, Вик д’Азир срав-
нивал отдельные части его: слуховые косточки, барабанную пере-
понку, улитку и другие, а также полукружные каналы, которые
он тоже относил к этому органу. Сравнение иллюстрируется таб-
лицами, рисунки которых не принадлежат к наиболее удачным
у Вик д’Азира. Описывая орган слуха у птиц, Вик д’Азир особо
останавливается на его строении у страуса и у летучей мыши, жи-
вотных, как известно, считавшихся в то время стоящими как бы
на переходных ступенях от птиц к млекопитающим. У страуса
орган слуха оказался относительно слабо развитым, у летучей
мыши — близким к органу слуха четвероногих, так как имел
улитку и 3 слуховых косточки.
Вик д’Азир сравнивает и изображает части органа слуха птиц,
черепахи, хамелеона, например колонку уха, единственную слухо-
вую косточку у этих животных, и отмечает сходство в этом отно-
шении птиц и рептилий в отличие от человека. У птиц он оши-
бочно отрицал улитку; поэтому он считал, что она не важна для
слуха, так как птицы и без нее хорошо слышат. Животные «без
улитки» имеют одну слуховую кость, как птицы и рептилии. Не-
смотря на недостатки и некоторые ошибки в познании и понима-
нии органа слуха животных Вик д’Азиром, видна явная тенден-
ция путем сравнения частей этого аппарата у разных животных
выяснить значение и функцию этих частей, гомологизируя их при
этом по мере возможности.
На «Мемуар об органе слуха. . .» по своему характеру похож
следовавший за ним «Мемуар о голосе» (1779 г.). Здесь также
$2
сравнивается человеческий орган голоса с таким же органом раз-
личных животных, в разной мере удаленных от человека. Вик
д’Азир сравнивает строение голосового аппарата и разные части
его—хрящи, связки, «карманы» и другие — у человека с подоб-
ными частями у разных животных: у нескольких видов обезьян
Старого и Нового Света, собаки, кошки, кролика, свиньи, лошади,
и отмечает черты сходства и различия их голосового аппарата
с таковым человека. Парнокопытные и однокопытные оказываются
дальше в этом отношении от человека, чем «многопалыё» (кошка
и др.). Тюлень по голосовому аппарату стоит ближе к четвероно-
гим, летучая мышь —- к птицам. Последние рассматриваются особо
и по строению голосового аппарата Вик д’Азир делит их на
3 группы, которые сравниваются с четвероногими. Статья закан-
чивается рассмотрением голосового аппарата «рептилий»: лягушки,
жабы из Миссисипи, черепах и змей. На «насекомых» Вик д’Азир
не останавливается. В выводах Вик д’Азир стремится установить
на основании произведенных сравнений роль отдельных частей го-
лосового аппарата для производства звуков. Например, он спра-
шивает: можно ли считать, что голосовая щель (glotte) имеет су-
щественное значение для образования звуков, раз она у птиц уда-
лена от настоящего звукового органа, а у гадов, лишенных голоса,
существует?
Такая постановка вопроса показывает, насколько упрощенно и
схематично понимал Вик д’Азир «тип» строения голосового аппа-
рата животных, как это, может быть в еще более ясной форме,
выступало и в его > рассуждениях о мозге.
Мы здесь не ставим себе задачу разобраться в ошибочных на-
блюдениях и выводах Вик д’Азира, а интересуемся лишь его мето-
дом в сравнительноанатомических работах. Приведенный пример
показывает, как он из сравнений голосовых функций стремится де-
лать общие выводы о физиологической роли отдельных структур
голосового аппарата. Механизм голоса, по его словам, он хочет
исследовать так же строго, как изучают работу музыкального
инструмента.
К той же группе исследований отдельных случаев гомологий
частей тела животных на фоне общего типа как рабочей гипотезы
относятся ранние мемуары Вик д’Азира о рыбах и птицах,
опубликованные в 70-е годы. В них он гомологизирует различные
части в пределах сравнительно ограниченных групп и только
попутно сравнивает этих животных с человеком. Речь идет
о скелете хрящевых и костистых рыб, их внутренних органах
и т. д. В мемуарах о птицах Вик д’Азир особенно тщательно иссле-
дует мышцы, а заодно и кости, к которым они прикрепляются.
В связи с анатомией птиц он интересуется также механизмом
полета.
В заключение нам остается остановиться на самом большом по
объему труде Вик д’Азира, своего рода сводке зоологических и
93
анатомо-физиологических исследовании как его, так и современной
ему науки. Этот труд называется «Анатомическая система. Четве-
роногие» («Systeme anatomique. Quadrupedes»). Он остался неза-
конченным из-за смерти автора. Первая часть, начинающаяся
большим вводным отделом и содержащая значительную долю спе-
циального раздела, составляет отдельный том «Методической
энциклопедии» («Encyclopedic methodique») в 765 страниц in
quarto. Она вышла в 1792 г., а в следующем томе, вышедшем
только в 1819 г., Вик д’Азиру принадлежат первые 100 страниц,
а остальное дописал Клоке (Н. Cloquet), закончив труд в манере
Вик д’Азира, однако значительно сократив план.
В вводной части (на 164 страницах) огромного труда Вик
д’Азир повторяет ряд своих основных взглядов и установок, даже
вставляет в него целиком главы из своих прежних работ, напри-
мер рассуждение об анатомическом описании человека и живот-
ных и их сравнении он берет из своего «Трактата» (1786, ч. I,
стр. 50—54) и вставляет во вторую часть восьмого раздела
(article) «Анатомической системы», стр. CXIV—CXVII.
В первом же рассуждении введения книги о «простой» и срав-
нительной анатомии и 6 плане данного труда Вик д’Азир повто-
ряет свою идею о важности для познания анатомии человека (ко-
торая по-прежнему является для него основной задачей) сравне-
ния ее с анатомией животных и пишет: «Это сравнение, однако,
весьма мало продвинулось; много собрали и мало сравнивали»
(эти слова относятся, конечно, и к Добантону). И здесь Вик
д’Азир повторяет старые жалобы, которые высказывал еще его
учитель Добантон: «Никогда не работали по одному общему
плану. Каждый описывал согласно своей манере и по порядку,
который лучше всего подходил к его системе и его привычкам,
а иногда даже без всякого определенного порядка. До сих пор не
было ничего установившегося в номенклатуре; и среди столь не-
схожих кусков, какой глаз окажется достаточно способным разли-
чить, без длинного и мучительного испытания, все различия и от-
ношения?» Критикуя труды некоторых современных ему авторов
(Collin, Haller, Monro), Вик д’Азир пишет: «Но эти различные
труды содержат лишь очень небольшую часть той науки, которая
еще нигде целиком не существует. . . Когда я размышлял об этой
части человеческих знаний и намечал план данной работы, два
способа представились мне для ее выполнения», — продолжает
Вик д’Азир и указывает эти способы:
«1. Я думал, что для того чтобы анатомы могли воспользо-
ваться трудами, сделанными до сих пор по строению человека и
животных, следовало бы эти исследования расположить по ме-
тоду, тождественному для каждого объекта и одинаково сравни-
мому для всех. Для разрешения этой задачи я воспользовался
приемами, которые я осуществлял с большой тщательностью и
о которых я дам отчет в другом месте.
94
«2. Я полагал, что для эффективной работы по развитию срав-
нительной анатомии следовало бы в различных классах живот-
ных, на определенных расстояниях, отметить особи, рассечение и
описание которых было бы сделано согласно указанным принци-
пам; хорошо познанные отношения и различия таких животных
раскрыли бы истинные анатомические черты, свойственные
каждому большому разделу (division) живых тел.
«Чтобы выполнить надлежащим образом условия этой про-
граммы, следовало бы рассекать указанные особи с наибольшей
точностью, как служащие основой сравнений; следовало бы ис-
следовать у них те же части и в том же порядке; описывать их
в том же стиле; следовало бы прежде всего усовершенствовать
номенклатуру, пользуясь ли терминами вполне определенными и
однозначными, сокращая ли описательные формулы, лишние гла-
голы, только перегружающие речь, которые анатом, по примеру
натуралиста, всегда предполагает, никогда не высказывая их
в фразе. Так ныне должна трактоваться наша наука. Изобилие
материала особенно заставит принять эти перемены, без которых
писания станут столь объемистыми, что будет невозможно охва-
тить их». Недостаток времени, как пишет Вик д’Азир, не позволил
ему лично выполнить этот план, «всю важность и всю необходи-
мость которого никто не знает лучше меня», — добавляет он
(стр. II).
Далее Вик д’Азир переходит к объяснению порядка, в кото-
ром будут описываться организмы, и методу описания их орга-
нов.
Существует два диаметрально противоположных порядка рас-
полагать живые существа при описании их: первый, наиболее упо-
требительный, ставит во главу описания человека и от него идет,
как по ступеням, от высших животных к низшим и кончает расте-
ниями. Второй способ, наоборот, начинается с описания растений
и ведет «вверх» к человеку. «Этот способ действия, быть может,
является более предпочтительным, чем первый, ибо, если верно,
что жизнь теплокровного животного сводится к жизни холодно-
кровного плюс некоторые свойства, а жизнь последних есть только
жизнь растения с некоторыми модификациями, то нельзя ли ска-
зать, что для того, чтобы получить о природе этих существ све-
дения, расположенные в логическом порядке, надо начать с тех,
строение которых является наиболее простым» (там же, стр. VII).
Мы видим, что в этой аргументации двух способов сквозит идея
«лестницы существ», столь популярная в XVIII в. Однако, не-
смотря на признание больших преимуществ второго способа для
читателя, Вик д’Азир отказывается от него в основном изложении
своей анатомической системы и придерживается первого; лишь
в качестве «пробы» он пользуется вторым способом во введении,
начав с рассмотрения неживой природы, затем растений и, нако-
нец, животных. Таким образом, он дает «восходящую» характери-
95
стику природных тел от неорганических до человека во введении
и соответственно кратко и «нисходящую» в основном изложении
системы, начав с обезьян, поскольку об анатомии человека гово-
рится в предыдущем томе, написанном не Вик д’Азиром.
Мы не будем останавливаться на характеристике минерального
и растительного царства, которую дает Вик д’Азир во введении
к своему труду, ибо он излагает главным образом чужие мысли и
факты. Переходим прямо к животным. «Вероятно, — пишет Вик
д’Азир,-—что метод, который надо предпочесть для классифика-
ции животных по манере натуралистов, не тот, которого надо при-
держиваться, если собираешься их расположить в порядке, кото-
рый является лучшим для анатомии» (там же, стр. XXV). Вик
д’Азир не желает проводить традиционного разделения описания
животного с точки зрения особо натуралиста и особо анатома.
«В естественной истории, — пишет он, — рассматриваются только
внешние формы. Анатомия в прямом смысле слова ограничивается
исследованием внутренней структуры. Ни та, ни другая из этих
классификаций не является настоящей естественной классифика-
цией. Я заставил их идти вместе, убежденный, что изучение как
внешнего, так и внутреннего строения животного должно принад-
лежать одной и той же науке» (там же, стр. XXV). Это несо-
мненно новаторская установка, оправданная дальнейшим разви-
тием науки и блестяще развитая Кювье.
Усложнение животного организма от полипа до человека Вик
д’Азир в сжатом виде демонстрирует на таблице. Она начинается
с животных, имеющих «желудок» (estomac), и к ним относятся
гюлипы (гидра и другие). Следующая группа состоит из живот-
ных, у которых к желудку прибавляется кишечник (intestins) —
это актинии, медузы и другие. Так продолжается до 12-й группы,
животные которой, помимо органов, свойственных предшествую-
щим 11 группам, имеют еще «совершенные органы вкуса и же-
вания, органы лактации, матку»— это киты, млекопитающие
(там же, стр. XXVI).
Вик д’Азир не ограничивается этой таблицей. Он рассматри-
вает основные классы животных, начиная с «червей», первой
группой (division) которых оказываются животные «семейства
гидр» с гидрой Трамблея во главе. Дается краткая характери-
стика этого семейства и приводятся названия 13 представителей
его с кратким указанием отличий каждого. Далее следуют еще
9 групп «червей», куда входят разные инфузории, моллюски, на-
стоящие черви и т. д. После «червей» по тому же плану рассма-
триваются насекомые, рыбы и другие классы вплоть до «живо-
родящих четвероногих», т. е. млекопитающих. В эти описания
кое-где вставлены сравнительноанатомцческие таблицы, разные
для разных классов, очевидно, служащие образцами возможных
анатомических сравнений. Так, например, ряд данных о рыбах
собран в огромную таблицу на 10 страницах, состоящую из
96
15 столбцов (там же, стр. L—LIX). Столбцы таблицы содержат
следующие данные: французское название рыбы, систематическое
название (латинское), характеристику челюстей, языка, нёба,
жаберных мембран, плавников и число их лучей (5 столбцов),
местонахождение, сезон, миграции, описание (кем сделано и где
опубликовано), изображение (то же), анатомия (краткие указа-
ния, ссылки на источники). Несколько иного содержания дается
таблица для птиц из 17 столбцов, где содержится ряд данных
по скелету. Нет возможности, да и не входит это в нашу задачу,
рассматривать детали такой таблицы и ряда других данных, со-
бранных неутомимым автором.
Переходя к рассмотрению живородящих четвероногих, Вик
д’Азир отмечает, что они более других животных походят на
человека и потому заслуживают наибольшего внимания. Кроме
того, среди них находятся самые полезные для человека живот-
ные. Краткий сравнительноанатомический обзор этой группы
ориентирован на человека. Здесь попутно даются некоторые инте-
ресные замечания, например в связи с рассмотрением зубов: так,
по Камперу, у африканского носорога, имеющего два рога, отсут-
ствуют резцы, тогда как азиатский носорог, обладающий только
одним рогом, снабжен двумя верхними резцами и четырьмя ниж-
ними. Эти два вида отличаются также поверхностью кожи —
у первого гладкая, а у второго складчатая. Далее отмечаются раз-
личия в строении коренных зубов азиатского и африканского сло-
нов, а также хищников и травоядных. «Постоянные отношения
существуют между строением зубов хищников и их мышцами, их
пальцами, их когтями и их языком, их желудком и их инстинк-
тами. Этот аппарат должен, очевидно, служить для преследования
и убийства животных, для разрывания их членов, пожирания их
мяса, упоения их кровью. Неужели эта непрерывная война входит
в план природы!—восклицает Вик д’Азир, — сильный был во-
оружен против слабого; ею были заострены зубы льва и тигра;
ею растительные тела были обречены на пищу животным, кото-
рые, съеденные в свою очередь, последовательно вновь погру-
жаются в это немое и бесчувственное царство, в котором все про-
падает и исчезает» (там же, стр. LXXXVII). Мы видим, что
Вик д’Азир ясно видел корреляцию органов, область, так основа-
тельно разработанную после него Кювье. Однако сам Вик д’Азир
только попутно касается ее и вместо того, чтобы сформулировать
этот принцип корреляции, пускается в патетическое размышление
о жестокости природы и неизбежности смерти для всего живущего.
И для четвероногих Вик д’Азир приводит одну таблицу, даю-
щую представление о результатах, которые можно получить из
сравнительного изучения каждой из вышерассмотренных частей.
Таблица эта содержит цифры размеров желудка и кишечника
человека и четвероногих й состоит из 23 столбцов, охватывая
несколько десятков животных. Здесь использованы данные Добан-
7 И. И. Канаев
97
тона. В защиту таких обмеров Вик д’Азир говорит, что по ним
можно нарисовать животное, не видав его, чего нельзя сделать
на основании обычного словесного описания. Идея таких обмеров
частей животного аналогична практикуемым ныне обмерам архи-
тектурных памятников, по которым действительно такие памят-
ники можно и нарисовать, и даже восстановить после разрушения.
Однако животных с помощью таких обмеров до сих пор почти
вовсе не рисуют.
Перед тем как приступить к систематическому обзору высших
животных, Вик д’Азир пишет: «Четвероногих, анатомическое
строение которых я описываю, я располагаю в том порядке, в ко-
тором их расположил г. Добантон в новой системе, где они рас-
положены большими семействами. Я считаю эту систему более
естественной, чем другие, и поэтому должен был предпочесть ее»
(там же, стр. XCV).
Вик д’Азир считает, что «естественный класс» слагается из
известного числа видов, кбторых соединяет между собой опреде-
ленное число соответствий (rapports), большее, чем между каждым
из этих видов и видами других классов. «Соответствия» или черты
сходства, о которых здесь идет речь, как видно из текста данного
сочинения Вик д’Азира, имеют очень разную ценность для систе-
матики с современной точки зрения, и это объясняется тем, что
автор не умел различать аналогичные и гомологические признаки
достаточно ясно, что и опорочивает построенную им систему.
Таблица, которую дальше приводит Вик д’Азир, по-видимому,
и отражает новую систему Добантона. Я привожу здесь начало ее,
чтобы дать понятие о ее построении (там же, стр. XCV).
«Систематическая таблица основных признаков
отличия человека и живородящих
четвероногих животных
«Человек организован так, чтобы держатся вертикально, опи-
раясь пятой на землю, как и остальной ступней.
«Животные не могут стоять на задних ногах, они не опираются
пятой, как остальной частью ступни.
«Первый отряд (ordre) животных
«Живородящие четвероногие. Четыре ноги и шерсть.
Первый класс
«Руконогие (Pedimanae). Большой палец руки на задних ногах.
Первый род
«Обезьяны (Singes). Четыре резца в каждой челюсти.
98
Первый раздел
«Питеки» (Pitheciens). Pithecii, Нет хвоста.
«I. Орангутанг, или жоко. Эркслебен, стр. 6, 1-й вид.
«Нет мозолей. Ноготь на большом пальце задних ног».
Далее следует еще 4 названия обезьян. Так же представлены
остальное классы: грызуны, рукокрылые, кроты и другие, всего
15 классов; последний — однокопытные.
После этого Вик д’Азир приводит новую таблицу, содержащую
главные «анатомические» роды (genres) живородящих четверо-
ногих. Всего в таблице 33 рода, из них 2 принадлежат бесхвостым
обезьянам, 2 — хвостатым и т. д. Все этц роды характеризуются
по следующим 7 признакам: желудок, слепая кишка, желчный
пузырь, зубы (3 столбца), ключица (есть или нет). Очевидно,
с помощью такой таблицы Вик д’Азир стремится по небольшому
числу признаков выделить показательных представителей всей
группы высших животных. Выбор признаков здесь явно неудачен.
Дойдя до человека, Вик д’Азир пишет: «Для того чтобы до-
браться до этого раздела, были сделаны все остальные» (там же,
стр. CXIV). Вид человека один, но рас несколько, число которых
по разным авторам (Кант, Эркслебен) различно. Однако на чело-
веке Вик д’Азир долго не задерживается и переходит к подроб-
ному и собственно повторному в этом введении обсуждению прин-
ципов описания четвероногих и порядка расположения материала.
Выше мы уже говорили о важнейших из этих принципов (см.
стр. 94). Что касается порядка описания, то для четвероногих и
человека Вик д’Азир предлагает более подробный и разработан-
ный порядок описания. Он должен быть везде один и тот же.
Каждая часть получает один постоянный порядковый номер, что
облегчает сравнение тех же частей у разных животных. Пустое
место против какого-нибудь номера будет значить, что соответ-
ствующая часть или орган отсутствует или еще нет описания тако-
вого. Таблица для четвероногих соответствует в общих чертах
подобным таблицам других классов организмов, причем эти по-
следние таблицы являются как бы извлечением из таблицы чет-
вероногих. «Таким образом, один вид различных частей моей
системы, противопоставленных одна другой, покажет, у какого
класса органы более многочисленны и какие функции преобладают
или отсутствуют у рассматриваемых организмов. Так по крайней
мере ценой больших стараний и бессонных ночей, я объединяю
в одной раме все известные ныне описания органов животных и
тем облегчу труд тех, кто придет после меня» (там же,
стр. CXVIII).
И далее следует колоссальная таблица частей и особенностей,
распределенных по всем 9 функциям организма, начиная с «осси-
фикации» (окостенения). Под этой рубрикой идет перечисление
7*
99
костей и их составных частей, хрящей, суставов и т. д. — всего
140 номеров. Затем идет номенклатура второй функции — возбу-
димости— и так всех остальных, всего 1339 номеров; последний
из них — смерть (там же, стр. CLIII).
В этой таблице Вик д’Азир не различает части и органы гомо-
логичные и аналогичные. Это один из основных недостатков его
сравнительной анатомии, в значительной мере обесценивающий эту
таблицу, как и подобные таблицы для других классов животных.
К введению имеется дополнение, содержащее «некоторые раз-
мышления» о природе и некоторых свойствах организмов. Здесь
речь идет об общих вопросах: о развитии нашей планеты, о зна-
чении растительного мира для животных в связи с фотосинтезом,
который тогда уже был в общих чертах известен, и о влиянии
организмов на состав газов атмосферы, о географии организмов,
о факторах, влияющих на развитие человека, и т. д.
В такоМ общем обзоре, сделанном довольно бегло, Вик д’Азир,
конечно, менее оригинален, чем в более специальных областях
зоологии, анатомии и физиологии, выступая в данном случае пре-
имущественно как компилятор. Этим дополнением, собственно,
кончается вводная часть. Читается она не легко, так как построена
из компактного материала, логическая последовательность изло-
жения которого не сразу улавливается. А бесконечные таблицы,
содержащие множество признаков совершенно разной значимости
по существу и стоящих рядом, производят впечатление беспомощ-
ности мысли; читатеЛю-неспециалисту эта почти сырая масса мате-
риала мало что дает. И тем не менее в целом вводная часть содер-
жит итог тех важнейших взглядов Вик д’Азира, благодаря кото-
рым он явился создателем «новой эры анатомии», по словам Блен-
виля (Blainville, 1845, стр. 76), иначе говоря — первым выдаю-
щимся ученым Франции, который стал систематически разрабаты-
вать сравнительную анатомию, руководимый идеей общего типа.
Специальная часть—-«Анатомическая система животных» —
охватывает только два «класса» — «Руконогих» (обезьяны и близ-
кие к ним формы) и «Грызунов». Материал изложен сравнительно
подробно, собрано много ценных по тому времени фактов — ведь
только этим двум «классам» уделено 632 страницы in quarto! Вик
д’Азир извлек много сведений из работ разных авторов, сам же
он относительно мало изучал животных во всем их разнообразии,
будучи прежде всего медиком и сравнительным анатомом, а не
зоологом.
Описание обезьян начинается с орангутанга и изложение ве-
дется в том же порядке, как и во введении, но с той разницей, что
каждое из рассматриваемых животных описывается но всем выше
упомянутым 9 функциям, начиная с «оссификации». Принци-
пиально нового эта основная часть труда Вик д’Азира для типо-
логии не дает, и потому мы на ней останавливаться не будем.
В ней строго проведен примат физиологии, ибо описание идет по
100
функциям, и принцип «одинаковости» описания, делающий воз-
можным сравнение разных организмов, т. е. вся система проникнута
духом сравнительной анатомии на том уровне ее развития, кото-
рого достиг Вик д’Азир в последние годы своей жизни — в на-
чале 90-х годов XVIII в.
Еще Кювье (Cuvier, 1845) критиковал искусственность и слож-
ность системы Вик д’Азира. Бленвиль (Blainville, 1845, стр. 121),
ученик Кювье, справедливо указывал, что Вик д’Азир не знал
принципа «субординации» органов, которым так успешно пользо-
вался Кювье и благодаря которому он смог создать свои четыре
общих типа (см. стр. 240 настоящей книги). Система Вик д’Азира
любопытна как попытка построения «естественной» системы, опи-
рающейся на традиции Бюффона и Добантона, с привлечением
материалов и обобщений последнего. Однако система Вик д’Азира
лишь в некоторых пунктах более или менее достигает того, что
теперь называется естественной системой, и причиной неудачи
Вик д’Азира является недостаточное понимание им сущности мор-
фологического типа.
Вик д’Азир был ученым, у которого, как мы видели, сравни-
тельный метод в анатомии и физиологии играл ведущую роль.
Сравнение опиралось на идею общности типа, высшим воплоще-
нием которого был человек. В силу этого, а также из соображений
пользы — задач медицины — человек был важнейшим объектом
интересов Вик д’Азира. Понятие общего типа (прототипа) у Вик
д’Азира было расплывчатым и смутным. Оно не всегда было
только полезно. Убеждение в сходстве плана строения позвоноч-
ных и беспозвоночных вело к ошибочным сравнениям, к допуще-
нию гомологий там, где их не было и не могло быть. Поэтому
основным недостатком его понимания общего типа было отсут-
ствие ясного различия между гомологичными признаками, с одной
стороны, и функционально-экологическими, с другой. Это смеше-
ние двух родов сходства усугублялось еще тем, что Вик д’Азир
исходил из функции органа и в этом аспекте сравнивал животных,
хотя и имеющих схожие функции, но выполняемые органами со-
вершенно разными в отношении архитектонического плана, как
например сердце у млекопитающего и у насекомого, т. е. органы
лишь аналогичные, но не гомологичные; проектировать их на
общий прототип, как это делал Вик д’Азир, было ошибочно.
Вик д’Азир имеет большие заслуги перед сравнительной ана-
томией. Не говоря уже о том, что вся линия его исследований
носила сравнительный характер и тем направляла и вовлекала
научную мысль в это русло, Вик д’Азир сделал ряд важных от-
крытий и правильных выводов относительно гомологий у жи-
вотных и человека. Сюда прежде всего относятся его работы
о сериальных гомологиях (гомономиях), о межчелюстной кости,
о ключицах и другие. Гомологизировал эти части животных он
методически правильно — на основании их места в организме, хотя
101
и ограниченно, т. е. почти не зная других приемов гомологизации.
Его стремление соединять изучение формы и функции, внешней
морфологии с анатомией, выяснять корреляции структур и функ-
ций и т. д. предваряло работы Кювье и ученых XIX в. Попытка
строить систематику животных на сравнительном изучении их
строения и функций, несмотря на неудачи, вело науку в правиль-
ном направлении.
Вик д’Азира, после его преждевременной кончины, скоро зат-
мили ученые нового поколения, особенно Жоффруа Сент-Илер и
Кювье, использовавшие его продуктивные начинания.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
КАМПЕР
Петрус (Питер) Кампер (Petrus
Camper, 1722—1789 гг.) родился
в г. Лейдене (Голландия) в зажиточной и просвещенной буржуаз-
ной семье. Отец Петруса дружил с учеными и художниками, в доме
сто бывали такие знаменитости той эпохи, как натуралист и врач
Бергав или живописцы Моор, отец и сын. С молодых лет Петрус
Кампер обнаружил большие способности и получил в доме отца
хорошее и разностороннее образование — изучал математику и
физику, языки древние и новые, рисование и живопись. Изобрази-
тельные искусства ему преподавали упомянутые художники Моор.
Уменье рисовать впоследствии пригодилось Камперу для зарисо-
вок анатомически^ препаратов, изготовления таблиц для лекций,
различных предметов во время путешествий, и т. д. Интерес
к искусству, сложившийся у него с детства, он сохранил всю
жизнь и, как мы увидим из дальнейшего, успешно мог сочетать
его со своими анатомическими занятиями.
Кампера рано стало привлекать естествознание. В Лейденском
университете он изучал медицину и естественные науки. Среди его
учителей были знаменитые тогда ученые, как например анатом
Альбин старший. В 1746 г. Кампер получил степень доктора фило-
софии и медицины и опубликовал две диссертации: о зрении и
о некоторых частях глаза.
В 1748 г., уже после смерти родителей, Кампер отправился
в Англию, затем во Францию, Швейцарию и Германию. Впослед-
ствии он не раз путешествовал по Европе. В Лондоне и Кем-
бридже, Париже, Берлине и других городах он познакомился и
завязал дружеские отношения со многими учеными, писателями
и художниками. Он слушал лекции знаменитых медиков и натура-
листов, посещал музеи, лаборатории, библиотеки, больницы и по-
всюду учился и совершенствовал свое искусство медика, хирурга,
рисовальщика. В Париже, где он был в 1749 г., а также и позже,
он познакомился с Добантоном и Бюффоном. Последнего Вик
д’Азир, с которым впоследствии Кампер также познакомился,
назвал учителем Кампера. Несомненно, естественнонаучные инте-
ресы Кампера тесно связаны с «Естественной историей» Бюффона,
103
которому Кампер даже помогал в работе, послав, например, свои
материалы о китообразных — описания и рисунки, для очередного
тома труда Бюффона, посвященного этим животным, о голосовом
аппарате обезьян Сапажу.
С 1750 г. началась педагогическая деятельность Кампера, сна-
чала в университете г. Франекера, потом в Амстердаме и Гронин-
Кампер.
По гравюре Роже из: «Oeuvres de Pierre Camper», Paris, 1803.
гене. Кампер читал медицинские курсы (хирургию), ботанику и
другие, а в Амстердамской рисовальной академии — небольшие
курсы по вопросам, в которых художественные интересы сочета-
лись с анатомией. Таков был курс о чертах человеческого лица
различных рас и разных возрастов. Чтобы показать различия лиц,
Кампер придумал разные приемы точно выявлять пропорции лица,
в том числе определение лицевого угла. Этот метод надолго вошел
104
в антропометрию. В других лекциях он пытался показать, как
различные выражения лица зависят от возбуждения разных нер-
вов и сокращения тех или иных мышц. Наконец, две лекции он
посвятил теме: «О замечательном сходстве в строении человека,
четвероногих животных, птиц и рыб», о чем речь еще будет ниже.
Была у него и чисто «философская» лекция—«О красоте форм»,
в которой он стремился показать относительность красивого и
зависимость его от традиций и авторитета. Как лектор, Кампер
пользовался большой популярностью благодаря интересному со-
держанию и блестящему изложению.
Кампер много и очень разносторонне писал на врачебные темы:
о переломах костей, о раке, о влиянии лекарств, о значении сна
и бдения для лечения, о родовспомогательных методах, о камнях
печени, о прививках при ветряной оспе и т. д. В некоторых меди-
цинских работах он затрагивает социальные вопросы. Например
в диссертации о том, почему люди больше болеют, чем животные,
Кампер рассматривает своеобразие заболеваний разных сосло-
вий— «бедных», «богатых», артистов, духовенства, и рассуждает
о гигиене и т. д. В другой диссертации он касается физического
воспитания детей. Педагогические вопросы интересовали его
в связи с воспитанием собственных детей, и он напечатал ряд
статей по &той проблеме в голландских журналах. Он много рабо-
тал по борьбе с эпизоотиями, разработал эффективный метод при-
вивок и опубликовал мемуар и на эту тему.
Отчасти в шутку, чтобы показать, как мелкий на вид ненауч-
ный вопрос может быть интересно и научно освещен, Кампер
написал работу на тему о наилучшей форме обуви, основанную
на знании анатомии и физиологии ступни.
Из упомянутых выше медицинских трактатов Кампера, столь
разных по тематике, некоторые были ответом на вопросы, постав-
ленные в качестве конкурсных работ различными научными учре-
ждениями Европы. Кампер охотно брался за эти премиальные
темы и получил до 10 наград за такого рода работы, приобретя
всеевропейскую славу. Он был членом многих научных обществ
и академий, в том числе и нашей Петербургской Академии наук;
сочинения его печатались в ее журнале; так, статья Кампера о дву-
рогом носороге вышла в «Актах» Петербургской Академии наук
за 1777 г.
Не менее разнообразна тематика Кампера по анатомии, физио-
логии и зоологии. «Кампер, как бы мимоходом, останавливал свой
гениальный взор на множестве интересных вещей, — писал
Кювье, — но почти все его работы остались лишь набросками»
(Cuvier, 1837, стр. 143). Действительно, Кампер публиковал глав-
ным образом статьи, являющиеся иногда относительно закончен-
ными частями больших исследований, оставшихся неопубликован-
ными. После смерти знаменитого ученого сын его, Адриан Кампер,
напечатал монографии по анатомии слона, орангутанга и китов.
105
На важнейших работах Кампера, имеющих прямое или косвенное
отношение к типологии, мы подробнее остановимся дальше.
Кампер был в числе первых ученых, начавших изучать кости и
зубы вымерших позвоночных в сравнительном аспекте. Страстный
коллекционер, он собрал целый музей ценнейших по тому времени
экспонатов по анатомии, патологической и сравнительной анато-
мии, палеонтологии, минералогии и т. п. Такой музей обеспечивал
Кампера как лектора необходимыми материалами для демонстра-
ций, изготовления таблиц, иллюстраций. Поскольку в то время
музеев при кафедрах почти еще не было, каждый профессор обза-
водился необходимыми для показа студентам объектами, и иногда
такая коллекция перерастала в целый музей, как у Кампера, Хан-
тера и других.
Несмотря на увлечение научной и педагогической работой,
Кампер не раз занимал и общественные должности, а в конце
жизни был членом Государственного совета.
Кампер отличался хорошим здоровьем, однако умер скоро-
постижно в 1789 г., по-видимому от воспаления легких.
Переходим к рассмотрению сравнительноанатомических работ
Кампера.
В связи с ходячим в то время представлением об универсаль-
ном прототипе, в одной из своих вступительных лекций Кампер
обсуждал вопрос об «аналогии» в строении растений и животных.
В качестве самого важного различия между ними Кампер отме-
чает отсутствие нервной системы у растений. Вместе с тем у ра-
стений? имеются сосуды и железы; у растений обнаружено наличие
пола. Кампер склонен допустить существование субстанции, ана-
логичной таковой нервов, расположенной в различных местах
среди тканей растений. И если у них существуют соруды без
сердца, то не могут ли у них также существовать «нервные
пункты» без мозга, спрашивает Кампер и рассуждает об ограни-
ченности функций такого рода гипотетических пунктов чувстви-
тельности. В этой связи он критикует неуместность употребления
по отношению к растениям таких выражений, как «сон» растений,
«любовь» у растений и т. д. Мы знаем, что «нервных пунктов»
у растений не было найдено, однако попытка Кампера, не отрицая
полностью «чувствительности» у растений, представить себе суще-
ствование какого-то аппарата чувствительности, отличного от тако-
вого животных, не лишена исторического интереса. Правда, в ги-
потезе Кампера сквозит старая идея прототипа, так как предпола-
гаемые им «нервные пункты» — это как бы фрагменты нервной
системы, которая у растений почти полностью редуцирована как
система и от нее сохранились только рассеянные обломки. Идея
прототипа фигурирует также в лекциях Кампера об «аналогии»
в облике человека и различных животных, прочитанных в 1775 г.,
на тему: «Об удивительном сходстве в строении человека, четверо-
ногих животных, птиц и рыб». Эти две лекции, как уже упомина-
106
лось, читались художникам с тем, чтобы научить их, на основании
научных соображений, более правильному изображению животных.
Морфология здесь сплетена с изобразительным искусством, по-
добно тому, как мы это видим у Гёте, который, как известно, также
читал лекции по анатомии в рисовальной школе в Веймаре. Кам-
пер хочет продемонстрировать своим слушателям существенное
Схема «превращения» коровы в птицу (из Кампера).
сходство эдежду различными четвероногими, а также соответствие
последних с птицами и рыбами. Далее он хочет показать, как
облик одного животного легко превращается в облик другого,
подобно Протею,1 корова — в собаку, собака — в аиста и т. д.
(см. рисунок).
Человека Кампер объявляет «самым красивым четвероногим
животным». Вниз ведет постепенный ряд: обезьяны, собаки и так
далее до рыб. И даже «бесформенная» устрица является «основой»
1 Протей — в эллинской мифологии морское божество, отличавшееся спо-
собностью легко менять свой образ.
107
для рыбы, как последняя — для птицы, для собаки, для обезьяны
и, наконец, для самого человека. Эти рассуждения Кампера осно-
ваны, очевидно, на распространенном тогда представлении о «ле-
стнице существ». Аудитории лектор демонстрировал эту мысль на
нескольких скелетах: человека и животных.
Кампер останавливается на целесообразном строении животных
и разбирает этот вопрос на нескольких примерах. Так, он указы-
вает, что у животных с длинной шеей, как овцы, олени, верблюды
и другие, передние ноги короче задних; лишь жирафа представляет
исключение. Травоядные животные имеют более толстое брюхо,
чем плотоядные, так как у первых кишечник длиннее, а среди них
жвачные имеют более объемистый живот потому, что сразу наби-
рают много травы. Примером служит корова по сравнению с ло-
шадью. Относительная длина тела животного координирована
с числом поясничных позвонков, например у слона их три,
а у кошки семь, и т. д.
Разбирая строение тела отдельных животных на схематических
рисунках, Кампер, например, показывает, что у лошади в связи
с относительно длинными ногами и шея сравнительно длинная,
чтобы, опуская голову вниз, лошадь могла собирать траву. У ко-
ровы же, поскольку у нее ноги относительно короче, и шея короче
(см. рисунок). А у слона короткость шеи компенсируется длиной
хобота и т. д. Из такого рода анализа строения животных Кампер
пытается сформулировать общие правила, как рисовать животных.
Он делает из рассмотренных сопоставлений животных вывод, что
передние ноги всех четвероногих животных и крылья птиц подобны
(gleichformig) рукам человека. Отсюда следует, что не годится
придавать человеческой фигуре крылья, как это делают у ангелов
и амуров. Также центавры не могут существовать, ибо они по опи-
саниям имеют шесть конечностей, два живота и две груди; на это
указывали еще Аристотель и Лукреций. Из сравнений рыб с чет-
вероногими Кампер заключает о сходстве их строения, говорит, что
они подобны (gleichformig). Он отмечает ряд особенностей строе-
ния и движения рыбы в воде — отсутствие шеи, за ненадобностью
ее, роль хвоста и плавников, горизонтальное положение тела и т. п.,
и из этих данных делает вывод, что мифические тритоны и сирены,
плавающие в вертикальном положении, не могут существовать.
Свои рассуждения о сходстве строения животных и правиль-
ном изображении отдельных животных в соответствии с особен-
ностями их устройства Кампер сопровождал схематическими рисун-
ками и в процессе изложения тут же «превращал» одно животное
в другое. Вот в каких словах он, например, описывает «превраще-
ние» коровы в птицу, сопровождая это соответствующим рисунком
(см. стр. 107): «Поставь туловище вертикально (GC), и отсюда
само собой вытекает, что передние ноги отрываются от земли.
Во-вторых — очевидно, что центр тяжести уже более не поддер-
живается передними конечностями, и потому задние конечности
108
ikili
Схематическое изображение лошади и коровы (из Кампера).
перемещаются в EF. Так как туловище теперь поднялось так высоко
над землей, то тем длиннее должна стать шея (G/7) и голова под
нята вверх.. . Передние ноги, не приспособленные к бегу, служат
крыльями», и т. д. Аналогичным образом четвероногое (лошадь)
«превращается» в человека.1
Во всех этих рассуждениях Кампера мы видим довольно наив-
ную и не всегда удачную попытку показать художникам, людям
без знаний анатомии и зоологии, известные корреляции частей
животных, как длину ног с длиной шеи и т. п., а также наглядно
продемонстрировать архитектоническое сходство строения позво-
ночных животных от человека до рыбы. В заключении последней
лекции он говорит, что именно хотел «показать несколько более
широкое воззрение на план общего строения животных».
Высказанные Кампером мысли в этих лекциях об общем плане,
в сущности, не новы и не оригинальны. Любопытен здесь конкрет-
ный путь демонстрации этой мысли и популяризация ее. Гёте спра-
ведливо пишет: «Охваченный этой идеей, Кампер отважился пре-
вращать мелом на черной доске собаку в лошадь, лошадь в чело-
века, корову в птицу. . . и достиг этими остроумными, смелыми
скачкообразными сравнениями своей цели: раскрыть внутреннее
чувство наблюдателя, которое слишком часто оказывается в плену
у внешности» (см. «Избранные сочинения по естествознанию»,
изд. 1957 г., стр. 192).
Интересен с методической точки зрения другой цикл лекций
Кампера, над которым он работал с 1768 по 1786 г. и который он
читал также художникам. Эти лекции носят название «О естествен-
ном различии черт лица у людей разных стран и разного возраста».
Не касаясь здесь интересного литературного обзора, мы остано-
вимся только на методических приемах Кампера, сыгравших роль
в развитии антропологии.
На таблице Кампер изобразил в профиль 4 черепа и 4 соответ-
ствующие им лица (см. рисунок на стр. 112). Это головы хвостатой
обезьяны, оранга, негра и калмыка. Различные промеры их, нане-
сенные на таблицу, Кампер сделал с помощью особого прибора, им
изобретенного. Горизонтальная линия ND проходит через основа-
ние носа и ушное отверстие. Наклонная линия СМ проходит от
передних резцов вдоль носовой кости через выступ лба Т. Эту
линию СМ Кампер назвал лицевой. С горизонтальной линией ND
она образует угол, который принято называть лицевым углом.
Нетрудно заметить, что этот угол оказывается неодинаковым
у разных черепов на приведенной таблице. Лицевой угол характе-
ризует степень выдвинутости вперед лицевой части черепа по срав-
нению с мозговой. У хвостатой обезьяны (Fig. /) лицевой угол
имеет 42°. У молодого оранга (Fig. 2) этот угол равен 58°. У негра
1 Эти смелые по тому времени попытки Кампера до некоторой степени
предваряют интересные опыты нашего современника Томпсона (Thompson,
1948).
ПО
(Fig. 3) он заметно больше — 70°, и тот же угол у калмыка.
У европейцев этот угол достигает 80°. Кампер отвергает вздорную
мысль «некоторых философов», не лишенную, по их мнению, ве-
роятности, что «черные люди» произошли от смешения белых и
оранга. Кампер указывает на существование несомненных различий
между человеком и орангом, которые он описал в своем исследова-
нии по анатомии этой человекообразной обезьяны, и это различие
ясно выступает при сравнении пропорций черепов обезьян и людей,
прежде всего лицевого угла. Уменьшая его, можно перейти от че-
репа человека к таковому обезьяны, собаки и т. д. Кампер указы-
вает, что, наоборот, у статуй древнегреческих мастеров лицевой
угол приближался к 100° — это казалось им красивым, тогда как
угол, превышающий эту величину, свойствен гидроцефалу, субъекту
с водянкой головы.
Кампер приводит и другие промеры черепа, характеризующие
его длину, высоту и другие отношения. Мы на них останавливаться
не будем, так как их теперь не употребляют, как и лицевой угол.
В то время, однако, когда антропология только слагалась в науку,
они были полезны и давали относительно точные приемы для срав-
нения черепов.
Лицевой угол и другие приемы измерения черепов Кампер пы-
тается использовать для характеристики различий головы в разном
возрасте: у новорожденного, годовалого ребенка, у взрослого и
старика с беззубым ртом. На его таблице эти различия легко за-
метны и являются любопытной попыткой найти методы оценки раз-
ных этапов онтогенетического развития головы человека.
В 60—70-е годы XVIII В. ученые и публика живо интересо-
вались человекообразными обезьянами, сходством их с человеком,
возможностью воспитанием приблизить их к людям и тому подоб-
ными вопросами. В четырнадцатом томе «Естественной истории»
Бюффона, вышедшем в 1766 г., сообщались сведения об этих
обезьянах, далеко не всегда достаточно верные и полные, а оран-
гутанг (jocko) на гравюре этого тома по нескольким деталям был
более похож на человека, чем это имеет место в действительности.
Вероятно, в связи с этим повышенным общественным интере-
сом Кампер посвятил много усилий изучению анатомии оранга из
Борнео, постоянно сравнивая его с человеком и с другими обезья-
нами. Камперу удалось на протяжении нескольких лет исследовать
семь экземпляров оранга, анатомировать нескольких из них и,
кроме того, наблюдать одного живого. Результаты своих трудов
Кампер опубликовал в 1778—1779 гг. в двух статьях и, кроме того,
в диссертации, где речь идет также и о других видах обезьян.
В статье 1778 г. Кампер сформулировал те основные вопросы, ко-
торые его интересовали при изучении оранга: действительно ли
имеется ясное сходство его с человеком? Ходит ли он держась вер-
тикально? И, что является для Кампера решающим, обладает ли
оранг даром речи? В связи с этим Кампер тщательно изучил голо-
111
совой аппарат оранга. По-видимому, Кампер впервые описал пар-
ные гортанные мешки у оранга. Эти мешки, как считается, служат
резонаторами или усилителями производимых звуков (Нестурх,
1958, «Происхождение человека», стр. 38). У человека, как из-
вестно, таких мешков нет, им соответствуют так называемые мор-
ганьевы желудочки, расположенные в гортани сразу выше истин-
ных голосовых связок и являющиеся рудиментами гортанных меш-
ков предков человека. Кампер считал, что оранг, как и другие
обезьяны, имеющие, гортанные мешки, не в состоянии говорить, ибо
воздух, выходя из голосовой щели, попадает в эти мешки, а оттуда
в рот, что и препятствует им произносить слова. Кампер на живом
оранге убедился в том, что испускаемые им звуки нисколько не
похожи на человеческую речь. В этом отношении Кампер, конечно,
прав; однако, объяснение его, почему оранг не способен говорить,
по существу не верно, так как речь в огромной степени зависит от
коры головного мозга, чего Кампер не знал.
В связи с голосовыми мешками оранга Кампер пишет о подоб-
ных мешках у обезьян ревунов, у северного оленя и даже у лягу-
шек, «пением» которых специально занимался. Конечно, о гомоло-
гии здесь говорить нельзя.
Что касается прямохождения, то Кампер отрицает его у оранга
и считает его несомненным «четвероногим», чем он и отличается
резко от человека. В связи с этим Кампер критикует упомянутую
гравюру Бюффона, где оранг стоит на прямых ногах, тогда как,
если он на них встает, они бывают согнуты в коленях. Кампер
также отмечает особенности общей посадки тела у оранга в отличие
от человека. Свою общую тенденцию показать, что оранг суще-
ственно отличается от человека, Кампер развивает еще на ряде
структурных деталей оранга. Давая более или менее систематиче-
ское описание разных систем органов и частей тела оранга, Кампер
всегда отмечает, когда он наблюдал сходство с человеком, но осо-
бенно тщательно — различие.
Что касается различий скелета оранга и человека, не говоря
о пропорциях, Кампер отмечает смещение назад затылочного отвер-
стия у оранга, что до него еще описал Добантон. Далее он оста-
навливается на межчелюстной кости (резцовой) и отмечает, что
в верхней челюсти оранга, как и других млекопитающих, хорошо
виден шов, проходящий между клыком и резцом, чем меж-
челюстная кость ясно отграничена от правой и левой половины
верхнечелюстной кости. «Одно это свойство определяет место
оранга среди четвероногих животных, — пишет Кампер.Я имею
в моем собрании черепа негров, калмыков, малайцев, китайцев и
большое число голов новорожденных и нерожденных детей евро-
пейцев, однако я ни разу не видел у них этого разграничения»
(Camper, 1784, стр. 94), т. е. швов между верхнечелюстной костью
и межчелюстной. Как известно, это утверждение Кампера доста-
вило Гёте много огорчений и хлопот, так как он доказывал как раз
112
тщетно
/К).
некото-
нов. Он
еловече-
у этой
ими че-
>изнаки,
следует
: этими
гет так:
ым жи-
неловко
а посвя-
-е годы.
Южная
>е, срав-
живым
|.н завел
1Л иско-
1печатал
>м носо-
ю носо-
с иско-
рые де-
органы,
объекту,
только
цитаты,
: прихо-
рога из
иет ли-
; других
времена
г. Кам-
[ слона,
данных;
издания
кончить
опубли-
1802 г.
внивает
113
Черепа и головы: хвостатой обезьяны {Fig. I), оранга {Fig. II), негра {Fig. Ill) и калмыка {Fig. IV).
(Из Кампера).
обратное и даже пытался убедить в этом Кампера, но тщетно
(см. стр. 136 настоящей книги).
Описывая внутренние органы оранга, Кампер отмечает некото-
рые отличия его кишек, почек и других внутренних органов. Он
указывает, например, что мошонка оранга, в отличие от человече-
ской, не видна снаружи, что на большом пальце ног у этой
обезьяны нет ногтя, и т. д. Сравнивая оранга с африканскими че-
ловекообразными обезьянами, Кампер подчеркивает те признаки,
начиная с цвета шерсти, по которым оранга из Борнео следует
считать особым видом антропоидов и не отождествлять с этими
обезьянами, как это делали некоторые авторы.
Свой главный вывод, в статье 1778 г., он формулирует так:
«Орангутанг из Борнео. .. является совершенно неразумным жи-
вотным, вовсе не способным говорить, с затруднением и неловко
встающий вертикально» (стр. 94).
Другая сравнительноанатомическая диссертация Кампера посвя-
щена двурогому носорогу, которого он также изучал в 70-е годы.
Кампер получил от губернатора мыса Доброй Надежды (Южная
Африка) голову двурогого носорога и тщательно изучил ее, срав-
нивая с материалом разных коллекций, наблюдениями над живым
носорогом и описаниями других авторов. В связи с этим он завел
переписку с русским академиком Палласом, который изучал иско-
паемых носорогов. Через Палласа в 1777 г. Кампер напечатал
в «Актах» Петербургской Академии наук статью о двурогом носо-
роге, до вышеназванной диссертации на ту же тему.
Исследование Кампера ограничено рассмотрением только носо-
рогов. Сравниваются двурогий носорог с однорогим и с иско-
паемыми носорогами. Кампер подробно обсуждает некоторые де-
тали скелета носорогов, их зубы, некоторые внутренние органы,
вопросы их питания, копуляции и другие.
Кампер хорошо знал литературу по интересующему его объекту,
в частности высказывания античных писателей, притом не только
натуралистов, но также историков и поэтов. Сопоставляя цитаты,
он стремится выяснить, что знали древние о носорогах, и прихо-
дит к выводу, что они ясно различали однорогого носорога из
Азии и двурогого из Африки. Также подробно он обсуждает ли-
тературу об оранге в вышеупомянутой диссертации о нем и других
диссертациях, о которых речь будет дальше.
В 70-е же годы Кампер изучал анатомию слона, в те времена
объекта не менее редкого, чем носорог или оранг. В 1774 г. Кам-
пер опубликовал статью, содержащую описание анатомии слона.
Это как бы предварительное сообщение полученных данных;
в конце указывается, какие таблицы будут сделаны для издания
полного текста исследования. Таковой Кампер успел закончить
в 1789 г., как и рисунки к нему. Смерть помешала ему опубли-
ковать эту монографию, которую издал уже его сын, в 1802 г.
В этой диссертации о слоне Кампер лишь попутно сравнивает
8 И. И. Канаев 113
строение той или иной части слона, например бивней, с соответ-
ствующими частями других животных, в общем мало распростра-
няясь в области сравнительной анатомии.
Одновременно с изучением анатомии слона Кампер занимается
также изучением строения северного оленя, описание и изображе-
ние которого в «Естественной истории» Бюффона не удовлетворяло
Кампера. Свои наблюдения, дополняющие написанное Бюффоном
и Добантоном о северном олене, Кампер сообщил Алламану для
включения в добавления к пятнадцатому тому «Естественной исто-
рии» Бюффона. Сам Бюффон издал этот текст Кампера в третьем
томе своих добавлений к «Естественной истории», вышедшем
в 1776 г. В расширенном виде работа о северном олене была закон-
чена Кампером в 1781 г. и была напечатана. Самым замечатель-
ным в своем описании этого животного Кампер считал «мешок»,
спускающийся под кожей от гортани вниз в шею и служащий
оленю резонатором при крике. Кампер сравнивает этот мешок с по-
хожими аппаратами у хвостатых обезьян и у оранга, упоминав-
шиеся выше.
Посмертно вышла большая монография Кампера о китообраз-
ных в 1820 г. В ней описаны и отчасти сравнены несколько пред-
ставителей этой группы, которыми Кампер занимался в течение
ряда лет и сведения о которых он в свое время сообщил Бюффону
для намечавшегося им тома «Естественной истории». Смерть по-
мешала Бюффону написать эту книгу. Эту задачу выполнил Ласе-
пед, ученик Бюффона, в новом издании «Естественной истории»,
появившемся в начале XIX в.
Кампер был одним из первых, если не первым, кто исследовал
орган слуха у рыб. Первая статья голландского анатома на эту -
тему вышла в 1762 г., и позже он выступал с новыми данными на
эту тему. Он сравнивал орган слуха разных рыб между собой и
с подобным органом высших животных, в частности китообразных.
К наиболее известным работам Кампера относится его исследо-
вание костей птиц. Еще из работ Галилея и Борелли было из-
вестно, что в костях птиц имеется полость, делающая их «подоб-
ными флейте». В этой полости, считалось, находится костный мозг,
напоминающий жидкое масло, более легкий, чем кость. Кампер
в 1771 г., желая проверить наблюдения Галилея—Борелли, вскрыл
бедренную кость одного орла и обнаружил, что она действительно
полая, но не содержит костного мозга. В ней была выстилка
(«Knochenhaut»), пронизанная кровеносными сосудами. В верхней
части этой кости он нашел отверстие, соединяющее костную по-
лость с легкими. Вдувая воздух в эту кость, в плечевую и другие,
Кампер исследовал связь полостей разных костей с легкими и на
серии птиц — сова, курица, аист, воробей, жаворонок и другие, —
установил путем сравнения, что у разных птиц полости костей
развиты неодинаково. Он предполагал, что между развитием
костных полостей и способностью к полету существует известная
114
зависимость. Это он старался показать на костях нелетающих птиц,
как страус, казуар и пингвин. Кампер свои первые наблюдения и
опыты доложил еще в том же 1771 г. в научном обществе в Рот-
тердаме, а напечатал соответствующую статью лишь в 1774 г.
В этом же году выступил в печати Джон Хантер (J. Hunter) на
ту же тему, сделав свое открытие, по-видимому, независимо от
Кампера. Последний в 1775 г. опубликовал специальное письмо на
имя редактора одного из голландских журналов, в котором дока-
зывал свой приоритет.
Из всего вышеизложенного видно, что Кампер, при всем много-
образии своих интересов, с конца 50-х годов до своей смерти, т. е.
свыше 30 лет, увлекался сравнительной анатомией, исследуя или
по преимуществу отдельных животных, как оранг и слон, или
группы родственных животных, как рыбы — в связи с их органом
слуха, птицы — в связи со строением костей. Его общие теоретиче-
ские взгляды о прототипе ничем по существу не отличались от
воззрений Бюффона и Добантона, с которыми он был лично зна-
ком и которым в создании их большого сочинения оказывал по-
сильную помощь как присылкой материалов, так и критикой.
Эрудиция Кампера, его блестящая педагогическая деятельность,
его выдающиеся по тому времени анатомические исследования, да-
вавшие ряд новых хорошо описанных фактов, — все это сделало
его крупнейшим авторитетом среди натуралистов того времени не
только в Голландии, но и во всей Европе.
8*
ГЛАВА
СЕДЬМАЯ
Английские
сравнительные анатомы
МОНРО
Еще до появления первых то-
мов «Естественной истории»
Бюффона—Добантона, а тем более работ Кампера и других срав-
нительных анатомов, в 1744 г. в Лондоне вышла небольшая книга
под названием «Опыт сравнительной анатомии». Автором ее был
выдающийся анатом и хирург Александр Монро (Al. Monro,
1697—1767 гг.), профессор в Эдинбурге (его не следует путать
с его сыном и внуком, которые оба носили то же имя и также были
эдинбургскими профессорами анатомии и хирургии).
Книга Монро была в дальнейшем переиздана и переведена на
французский и немецкий языки, но со значительным опозданием;
так, в Германии она вышла лишь в 1790 г. Характерно, что в книге
нет иллюстраций: это было дорогое украшение книги по тому вре-
мени — гравюры.
«Опыт» Монро начинается с перечисления преимуществ сравни-
тельной анатомии. Она дает знание частей тела животных и тем
самым предохраняет от заблуждений тех авторов, которые припи-
сывают некоторые части тела животных человеку. Далее, сравни-
тельная анатомия помогает правильно понимать старые сочинения,
в которых говорится о животных. Наконец, сравнительная анатомия
проливает свет на функции человеческого тела, особенно в спор-
ных случаях. Автор не считает нужным останавливаться на таких
частях тела животного, значение которых известно, как например
на мышцах или нервах. Его внимание привлекает многообразие
органического мира, в котором он видит традиционную непре-
рывную «цепь» живых существ. Какая разница между устрицей,
«одним из низкоорганизованных животных», и чувствующим ра-
стением? — спрашивает он и далее приводит примеры таких «пере-
ходных» форм, как летучая мышь и белка-летяга.
Монро говорит, что он не будет пытаться рассматривать все
бесконечное разнообразие животного мира, а остановится лишь на
некоторых представителях самых замечательных родов, а именно:
на четвероногих (т. е. млекопитающих), птицах и рыбах. Для ис-
следования строения животных надо знать их внешний облик, об-
раз жизни и питания, короче говоря — их естественную историю.
116
Это дает возможность постигнуть «сущность» их строения и бла-
годаря этому также объяснить и функции человеческого тела. Да-
лее Монро переходит к общей характеристике млекопитающих, да-
вая функциональное толкование их органов с точки зрения их
целесообразности. Например, он указывает, что у большинства
четвероногих нет ключиц, благодаря чему передние конечности на-
ходятся на груди, а это очень нужно, чтобы сохранять равномер-
ность их движения. У обезьян и белок есть ключицы в связи
с лазаньем их по деревьям, зато хождение их «на четвереньках»
затруднено.
В качестве примера млекопитающего Монро рассматривает со-
баку, описывая преимущественно ее внутренние органы, мозг и ор-
ганы чувств. Попутно он сравнивает некоторые органы ее с тако-
выми человека. Из других четвероногих он касается, сравнительно
кратко, рогатого скота, причем вначале говорит о развитии заро-
дыша (теленка) и его оболочках. Перейдя к птицам, Монро дает
сначала их общую характеристику, указывая на различия крыльев,
клюва и т. д. у разных родов птиц в зависимости от их образа
жизни и питания (хищные, водоплавающие и др.).
Центральным примером птиц служит курица, с небольшим до-
бавлением о «плотоядных» птицах.
Последний раздел книги посвящен рыбам. Монро делит их на
две группы: имеющих легкие (т. е. китообразных) и не имеющих
таковых. Немецкий переводчик в примечании указывает, что пер-
вые и не являются рыбами. Монро на них не останавливается, так
как «их трудно сохранять», и лишь указывает, что они очень мало
отличаются от быка и других четвероногих. Рассматривает он лишь
рыб без легких, т. е. настоящих рыб. По Монро, чешуя рыб — это
то же, что шерсть наземных животных. У рыб, по Монро, нет пе-
редних и задних конечностей, так как их передвижение происходит
совсем иным способом, чем у наземных животных. Описывая плы-
вущую рыбу, он сравнивает ее с лодкой, имеющей весла и руль.
Монро ставит под сомнение способность рыб слышать, в чем его
поправляет немецкий переводчик, ссылаясь на учебник Блуменбаха
1788 г.
В «Сравнительной анатомии» Монро, в сущности, мало сравне-
ний и они носят случайный характер. О «прототипе» автор не рас-
суждает и в качестве рабочей гипотезы им систематически не
пользуется, но все же эта идея смутно им осознается, иначе он бы
не стал говорить о сравнительной анатомии и лестнице существ.
Насколько примитивна сравнительноанатомическая мысль Монро,
видно хотя бы из вышеприведенных фактов. Его особенно интере-
сует подсобная роль сравнительной анатомии: она помогает лучше
познать строение и функции человеческого тела, т. е. в конечном
итоге способствует врачебной практике.
Но уже в следующем поколении появилась яркая и могучая
фигура Джона Хантера, тоже хирурга, ставшего самым значитель-
117
ным исследователем и пропагандистом сравнительной анатомии
в Англии в последней четверти XVIII в. К деятельности Хантера
мы и должны теперь обратиться.
ХАНТЕР
Джон Хантер (или Гентер, John
Hunter, 1728—1793 гг.) родился
близ г. Глазго в Шотландии на ферме своего отца. Джон был де-
сятым ребенком. С детства он никакого систематического образо-
вания не получил, что позже сказалось на его языке и стиле,
а также на общем развитии.
В 1748 г., 20 лет, он переселился в Лондон, чтобы стать пре-
паратором у своего старшего брата Уильяма Хантера (W, Hunter,
1718—1783 гг.), хирурга и анатома, впоследствии знаменитого
в Лондоне врача, лейб-медика королевы, страстного коллекционера
«натуралий», а также монет.
Джон Хантер вскоре обнаружил большие способности к изго-
товлению анатомических препаратов и исключительное рвение
к этой работе. Уже через год он стал руководить учениками в ана-
томической школе своего брата Уильяма. Кроме того, он обучался
также хирургии у известных тогда специалистов Чезельдена
(Cheselden) и Потта (Pott). В 1756 г. Джон получил место хирурга
в госпитале Св. Георгия, где потом стал первым хирургом.
Болезнь легких, грозившая чахоткой, побудила Джона Хантера
покинуть Лондон. Он поступил на флот в качестве хирурга, где и
пробыл с 1760 по 1763 г., участвуя в Семилетней войне. Кровопро-
литные сражения у берегов Франции, а позже — Португалии дали
ему обильную хирургическую практику. На досуге он изучал слу-
ховой орган рыб и пищеварение змей.
В 1763 г. Хантер вернулся в Лондон и занялся частной прак-
тикой, которая с годами росла вместе с его славой хирурга. Он
также вел частные курсы анатомии и хирургии. Его интерес к срав-
нительной анатомии продолжал развиваться. Будучи самоучкой
в этой области, он стремился сам все увидеть и исследовать, изучая
не столько книги, сколько реальные предметы природы. Свой до-
суг он посвящал анатомированию различных животных, покупая
их на последние деньги и даже беря в долг. Изготовляя скелеты и
другие препараты, он создавал сравнительноанатомическую коллек-
цию, к которой присоединялись разные медицинского назначения
препараты, анатомо-патологические и другие. Так начал расти
музей Хантера, над которым он трудился до конца жизни, не
жалея ни сил, ни денег, и который постепенно превратился в один
из лучших музеев такого рода в Европе.
Хантер знал, что природу болезней, их причину, их возникно-
вение и развитие нельзя понять, не зная нормы, для чего надо
118
самым широким образом изучать явления жизни животных и даже
растений. Об этом он пространно говорил уже в своем курсе лек-
ций об основах хирургии в 1774 г. Хантер интересовался не только
строением органов животных и человека, но также их функциями
и условиями, влияющими на них. Свой музей он строил на примате
Портрет Д. Хантера работы Рейнольдса.
Из: Hunter. «Oeuvres. . .», Paris, 1843.
физиологии, собирая в серии органы одинаковой функции в по-
рядке их усложнения. Далее мы подробнее остановимся на этом
музее.
Для своих животных, а Хантер держал даже живых леопардов,
крупных копытных и т. д., и также для размещения музея Джон
купил участок земли близ Лондона, в Бромптоне, построил дом,
помещения для животных и развел сад. До конца жизни он любил
жить в этом доме, хотя позже ему пришлось поселиться в самом
119
Лондоне, куда он перенес и музей, для которого близ своей квар-
тиры построил специальное помещение, с трудом добывая на это
деньги. Это двухэтажное здание он кончил строить в 1785 г.,
а с 1787 г., расставив экспонаты, стал пускать посетителей.
С 1768 г. Хантер обучал хирургии и анатомии врачей в госпи-
тале св. Георгия. Среди его первых учеников оказался Дженнер
(впоследствии прославленный изобретатель противооспенной вак-
цины), с которым Хантер дружил и занимался естествознанием.
Хантер долго ничего не печатал. Лишь в 1771 г. вышла первая
часть его крупного исследования о человеческих зубах, ставшего
классическим. Будучи членом Королевского общества с 1767 г.,
Хантер лишь позже стал выступать с докладами в этом обществе
и печатать их в «Трудах» (Transactions) общества. Там появились
его статьи об электрических органах рыб, о связи полостей костей
птиц с легкими, о фри-мартинах (интерсексах рогатого скота), об
органе слуха рыб и другие. Последняя статья его, напечатанная
в 1792 г. в «Трудах», была посвящена пчелам, которых Хантер
наблюдал и изучал у себя в саду. В этой работе, между прочим,
он сообщает, что воск секретируется пчелами, а не собирается ими.
В 1786 г. Хантер издал «Наблюдения над животной организа-
цией», сборник, содержащий как ряд ранее опубликованных статей,
так и 9 новых.
Из медицинских сочинений Хантера приобрели известность его
трактаты о сифилисе, о крови и воспалении и другие, а также его
лекции по хирургии. Он впервые стал экспериментально изучать
воспаление и широко применял вивисекцию в своих опытах по фи-
зиологии и патологии.
В конце жизни Джон Хантер был признан первым хирургом
Англии и стал знаменит во всей Европе. Он имел огромную прак-
тику, преподавал, консультировал и т. д., однако продолжал изу-
чать сравнительную анатомию и физиологию и пополнять свой
музей. Упорство, с которым он собирал экспонаты, иллюстрируется
таким примером. Хантер узнал, что известный великан О’Бриен
при смерти, и поручил своему слуге следить за ним, чтобы вовремя
получить его труп для изготовления скелета для музея. Великан,
не желая попасть в руки врачей после смерти, завещал положить
свой труп в свинцовый ящик и спустить в море. Были наняты
люди, чтобы сторожить умирающего и далее — его труп от посяга-
тельств анатомов. Однако Хантер за большую сумму подкупил
эту стражу, украл труп великана и, разрубив его на части, выва-
рил кости, а затем собрал скелет, который поместил в своем
музее.
Хантер отличался вспыльчивым характером. Рассердившись на
одном собрании в госпитале Св. Георгия, он неожиданно там умер,
по-видимому от инфаркта миокарда, 16 октября 1793 г. Его заме-
чательный музей после многих хлопот был куплен парламентом и
с 1800 г. поступил в распоряжение Коллегии хирургов, причем од-
120
ним из условий было следующее: ежегодно проводить курс срав-
нительной анатомии в 24 занятия. Этот музей после смерти Хан-
тера насчитывал 14 000 препаратов и был одним из первых музеев
мира по сравнительной анатомии и физиологии. Экспонаты музея
состояли из скелетов и препаратов органов животных и человека,
палеонтологических материалов, рисунков и картин маслом, а также
муляжей из гипса.
Интересен план устройства этого музея. Он состоял из двух
отделов. Первый иллюстрировал науку о жизни, охватывал живот-
ных и растения. Экспонаты органов животных были расположены
по функциональному признаку, сериями от низших к высшим.
Функции органов делились на две группы: функции индивидуаль-
ной жизни и функции сохранения вида. К первой группе относи-
лись: органы движения (перемещения), органы питания, крово-
обращения, дыхания и т. д., ко второй — органы размножения,
выкармливания потомства и прочие.
В архиве Хантера сохранилось начало «Трактата о животных»;
во второй глав^ его идет речь о скелете, который рассматривается
в восходящем порядке: от скелета низших животных к высшим.
Издатель этого фрагмента (он вошел в I том «Essays and
observations» Хантера, опубликованный в 1861 г.), Роберт Оуэн,
предполагает, что этот «Трактат» опирается на материал музея
Хантера, т. е. является как бы текстом к нему.
Менее счастливой оказалась судьба другой части наследия Хан-
тера— его обширного архива. Говорят, что его свойственник (брат
жены) и ученик Е. Хом сжег 10 томов научных заметок знамени-
того хирурга, якобы выполняя его завещание (Ottley, 1843). Од-
нако какая-то часть рукописей Хантера сохранилась в копиях, и
позже, в 1861 г., была издана в двух томах под редакцией Ри-
чарда Оуэна, назвавшего этот сборник: «Опыты и наблюдения по
естественной истории, анатомии, физиологии, психологии и геоло-
гии». Здесь, наряду с небольшими заметками и фрагментами,
например о монстрах (уродах), о физиологии чувств, о размно-
жении животных, о растениях и т. д., имеются значительные по
объему работы, как «Наблюдения по сравнительной анатомии».
Это большой труд в 491 страницу, занимающий почти весь второй
том «Опытов», посвященный систематике животных от млекопи-
тающих до Radiata, представителем которых является красный
коралл. Эти два тома «Опытов» показывают, как много Хантер
трудился и думал над вопросами биологии и как много внимания
он уделял сравнительной анатомии и физиологии.
Сохранился хороший портрет Хантера, исполненный знамени-
тым английским портретистом Рейнольдсом. Ему не сразу удалось
написать великого хирурга, так как тот неохотно позировал. Но
когда Хантер задумался над научным вопросом, Рейнольдс заново
написал его и этот портрет был признан весьма похожим. Гра-
вюра с него здесь воспроизводится.
121
Переходя к сравнительноанатомическим трудам Хантера, надо
прежде всего коснуться его общих воззрений на биологию в связи
с медициной, о чем речь вскользь была уже выше. Для Хантера
характерно, что свой курс лекций об основах хирургии (по стено-
графической записи он был издан в 1786—1787 гг. и вошел в пер
вый том посмертного издания сочинений Хантера) он начинает
с рассмотрения ряда вопросов общей биологии. В первой главе
этого курса Хантер говорит о материи вообще, о материи живот
ных и растительных тел, о различии живого и мертвого состояния
этой органической материи, он пытается понять разницу между
живой и неживой (неорганической) материей. Переходя к вопросу
об изучении строения организмов, Хантер говорит, что речь будет
идти главным образом о человеческом теле. «Однако я часто буду
вынужден, — пишет Хантер, — искать пояснения некоторым моим
высказываниям, ссылаясь на животных низшего порядка, у кото-
рых структурные элементы легче различимы и менее сложны или
у которых части не имеют той же структуры. Изучая одинаковые*
части разных организмов и рассматривая их различным образом,
мы покажем, как используются эти части у человека, или по край-
ней мере мы обнаружим, что они не имеют того назначения, кото-
рое им обычно приписывалось. И так как человек является наибо-
лее сложной частью животного царства, то следует сначала изло-
жить общие принципы, которые свойственны всем существам этого
царства, дабы быть лучше понятым, когда я дойду до самого слож-
ного организма — человеческого» (стр. 253).
В этих словах ясно высказана мысль о пользе изучения срав-
нительной анатомии для понимания человеческого организма и
общих биолого-зоологических сведений. Дальнейшие главы курса
Хантера поясняют эти общие установки. Так, во второй главе го-
ворится о «жизненном принципе», самом трудном вопросе есте-
ствознания, как поясняет Хантер. Он видит проявление его, т. е.
жизни, в том, что живая материя не распадается, а сохраняется,
и в том, что она способна к действию.
етья глава трактует о крови. Хантер доказывает в то время
новую мысль, что кровь не просто животная жидкость, а это живое
вещество, очень важного биологического значения. В четвертой
главе речь идет об организации и функции, в пятой — о питании,
в шестой — о мозге и нервах, в седьмой — о чувствительности,
в восьмой — о животном тепле, вопросе, над которым Хантер много
работал экспериментально, широко используя для сравнения также
растения. И только в девятой лекции Хантер переходит к патоло-
гии, посвятив ее вопросу что такое болезнь вообще. Далее, нако-
нец, развертывается изложение специальных вопросов хирургии.
Мы видим на примере этого курса, на какой широкой обще-
биологической основе строил Хантер изучение человека и его бо-
лезней. Занятия сравнительной анатомией были для Хантера одним
из важнейших опорных пунктов этой основы. Опубликованные им
122
работы по сравнительной анатомии, как видно из заглавий, почти
не имеют никакой связи между собой. Их, очевидно, надо рас-
сматривать как более или менее законченные фрагменты той боль-
шой работы по изучению животного мира, которую вел Хантер.
Размах этой работы, дополнительно к опубликованным автором
статьям и книгам, характеризуют материалы его архива, рабочие
Фри-Мартин г-на Райта (Wright). Рисунок с живого животного, которое не
похоже ни на корову, ни на быка, а скорее всего на кастрированного
быка (вола) (из Хантера).
записи и черновики предполагавшихся сочинений, напечатанные
в вышеназванных «Опытах». Второй том их содержит набросок
естественной системы животных, названный «Наблюдения по срав-
нительной анатомии» («Observations on comparative anatomy»); это
плод, очевидно, не столько изучения книг, сколько самих реальных
объектов, т. е. различных животных, анатомию, физиологию и от-
части экологию и поведение которых Хантер изучал.
Система Хантера, опубликованная поздно, в 1861 г., уже не
могла повлиять на науку. Ее интересно было бы сравнить с систе-
мами конца XVIII в. и выявить прогрессивные черты ее, которые,
вероятно, можно найти. Но это специальная задача, которой здесь
не место заниматься. Отметим лишь некоторые общие высказыва-
123
ния Хантера, характерные для его эпохи. «Сравнительную анато-
мию может читать лишь тот, кто достаточно понимает в строении
человеческого тела и общей организации животных, — так начинав г
он введение к «Опытам», — ибо если он не понимает стандарт
(т. е. человека, — И. К.), то он не может понимать и вариаций его».
В следующем абзаце он пишет: «Если я сравниваю человека с чет
вероногим (не рассматривая назначение частей его, которые заста
вили бы меня равным образом восхищаться им), то это всегда
заставляет меня думать о двух машинах одного рода, одной, еде
ланной артистом, другой, являющейся подражанием первой,
сделанной новичком». Здесь он ясно высказывает ходячую в его
время идею о том, что человеческое тело есть высший образец жи
вотного тела. Однако в следующем же абзаце он ограничивает эту
идею: «Человеческое тело не во всех частях своих является стан
дартом для сравнительной анатомии». Так, для мозга человек при
годен быть стандартом, но не для зубов. Они у него смешанного
рода и стоят между зубами хищников и травоядных, и с этих
животных надо начинать изучение зубов. Но несмотря на такую
оговорку Хантер в основном держится в русле сравнительноана
томической мысли своей эпохи, опирающейся на идею общего про
тотипа.
Сравнительноанатомические работы Хантера имеют главным
образом физиологический уклон — изучая строение органа, он
прежде всего стремится понять его функции. Но это, конечно, нс
исключает и чисто морфологическое исследование, в том числе
гомологизацию частей. В качестве примера такого рода работы
Хантера мы кратко остановимся на его интересном исследовании
интерсексов рогатого скота, так называемых фри-мартинах (см. ри-
сунок). Хантер тщательно изучил половые органы нескольких
экземпляров таких животных и установил, что есть формы, ближе
стоящие к женскому полу, т. е. к корове, и есть, наоборот, при-
ближающиеся к быку. Это было, насколько известно, первое срав-
нительноанатомическое исследование животных такого рода.
Хантер изучал также изменения оперения у фазанов обоих по-
лов в связи с возрастом, кастрацией и т. д. и указывал на анало-
гичные явления у людей, например изменения вторичных половых
признаков у старух и т. п. Все эти опыты и наблюдения Хантера
успешно были продолжены и развиты в XX в., в частности у нас
М. М. Завадовским, в Германии — Гольдшмйдтом и другими.
Хантер следил за выходящими томами «Естественной истории»
Бюффона, которому он посылал свои материалы о китообразных.
В связи с проблемой вида и межвидовыми гибридами Хантер, как
и Бюффон, интересовался получением гибридов от волчицы и со-
баки, имевшихся в Англии, и предполагал, что собаки произошли
от волков. Предваряя Сент-Илера, Хантер также интересовался
теми изменениями, которые происходят с собаками при одича-
нии, — насколько у них восстанавливаются признаки предков, -
124
и думал, что постепенно они вернутся к сходству с исходными
формами. Это наивное предположение вытекает, вероятно, из пред-
ставления, что факторы среды прямо действуют изменяющим об-
разом на организм и степень изменения зависит от длительности
воздействия.
Интересы Хантера и вопросы, над которыми он трудился,
в некоторых моментах совпадают с задачами Бюффона, Добантона,
Кампера и Вик д’Азира — людьми его эпохи, и исследования Хан-
тера развиваются по ряду вопросов параллельно с их работами.
Ученик Хантера, анатом и хирург, профессор Хом (Everard
Home, 1756—1832 гг.), продолжал его дело. Как исследователь он
был известен своими работами по остеологии, раку, болезни про-
статы и по другим вопросам медицины. Он *штал лекции по срав-
нительной анатомии в хантеровском музее, используя его коллек-
ции для демонстраций. Эти лекции были изданы в 6 томах
за 1814—1829 гг.
Но через некоторое время в хантеровском музее появился более
значительный ученый, чем Хом, — это был Ричард Оуэн, величай-
ший морфолог и зоолог Англии в додарвиновскую эпоху. О нем
речь будет в последней главе.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ГЁТЕ
Как (известно, великий немецкий
поэт Иоганн Вольфганг Гёте
(J. W. Goethe, 1749—1832 гг.) был -выдающимся естествоиспыта
телем, работавшим во многих областях науки и особенно просла-
вившимся своими исследованиями по физиологии цветного зрения
и по морфологии. Тимирязев писал: «Гёте представляет, быть
может, единственный в истории человеческой мысли пример со-
четания в одном человеке великого поэта, глубокого мыслителя и
выдающегося ученого. . . [он] двигал ее [науку] вперед, т. е. обнару-
жил в ней такую же творческую деятельность, как и в области
поэзии» (1922, стр. 378).
По своему образованию Гёте не был натуралистом, он слыл
«любителем», дилетантом в области естествознания. Большинство
«цеховых» ученых, его современников, относилось к его работам
скептически, пренебрежительно й даже враждебно, что доставляло
много огорчений великому поэту. Лишь немногие ученые того вре-
мени, такие, как Ал. Гумбольдт, К. Бэр, И. Мюллер, Э. Жоффруа
Сент-Илер, оценили значение работ Гёте.
Гёте родился в торговом городе Франкфурте-на-Майне, в за-
житочной бюргерской семье и получил хорошее по тому времени
домашнее образование. Он овладел древними и новыми языками,
познаниями из географии, истории, литературы и т. д. Естествен-
ных же наук он, по-видимому, почти вовсе не изучал.
В 1765 г., по желанию отца, юриста по образованию, молодой
поэт отправился в Лейпциг для изучения права. Но юриспруден-
ция мало интересовала его. Он вел веселую, рассеянную жизнь,
дружил, влюблялся, писал стихи и т. д. В университете он с ин-
тересом слушал курсы по естествознанию и медицине и, столуясь
у известного тогда профессора медицины и ботаники Людвига,
принимал участие в беседах на врачебные и биологические темы.
Тяжелая болезнь заставила Гёте вернуться в родной дом, где
он долго пролежал в постели. Он читал в это время сочинения
Парацельза, Бёргава и других медиков и натуралистов, увлекаясь
126
также алхимиками и чернокнижниками, отзвуки чего можно найти
в монологах Фауста.
В 1770 г. Гёте поехал в Страсбург заканчивать юридическое
образование, что ему и удалось в 1771 г. В Страсбургском универ-
Гёте в 1786 г.
Фрагмент с портрета Тишбейна.
ситете Гёте также занимался естественными науками: слушал хи-
мию и ботанику у профессора Шпильмана, изучал анатомию у из-
вестного тогда Лобштейна, зоологию — у Германна и посещал не-
которые клиники, в числе их гинекологическую. Среди многочис-
127
ленных знакомых Гёте в Страсбурге надо особенно отметить
Гердера, историка, публициста, философа и писателя, дружба
с которым оказала значительное влияние на общее развитие Гёте,
бывшего на 4 года моложе Гердера. В старасбургский период Гёте
уже создал несколько выдающихся лирических стихотворений,
среди них, например, «Майскую песню».
Вернувшись домой, Гёте занялся юридической практикой, мало
его интересовавшей. Увлеченный волной нового либерально-рево-
люционного движения бюргерской молодежи того времени, полу-
чившего впоследствии название «Бури и натиски», Гёте становится
самым выдающимся писателем среди этих «бурных гениев», напе-
чатав драму о рыцаре-разбойнике эпохи крестьянских войн в Гер-
мании XVI в. «Гёц фон Берлихинген» (1773) и роман «Страда-
ния юного Вертера» (1774); эти произведения прославили их ав-
тора не только в Германии, но и за ее пределами. Однако успех
литератора не заглушил в нем интереса к природе. В ту пору Гёте
познакомился с Лафатером — швейцарским теологом и проповед-
ником, увлекавшимся изучением физиономики — мнимой науки,
согласно которой по чертам лица можно узнать душу и способ-
ности человека. Проблема индивидуальности, столь волновавшая
«бурных гениев», нашла в физиономике известное отражение, и
Гёте с увлечением участвовал в сочинении книги Лафатера о фи-
зиономике, обильно снабженной гравюрами и рисунками в тексте.
Эта книга в четырех больших томах вышла в 1775—1778 гг., и
Гёте написал для нее ряд этюдов, так как вся книга состояла из тако-
вых. Все, что в этой книге было написано о животных, о черепе
человека и т. п., по некоторым данным, принадлежало перу Гёте,
хотя непосредственно нигде не указывается, что именно он напи-
сал. Кое-что, по-видимому, было написано совместно с Лафатером.
Интересно, что зависимость мягких частей лица от подлежащего
скелета в этой книге ясно высказывается, и, вероятно, здесь
кроется один из стимулов, побудивших Гёте в дальнейшем зани-
маться изучением черепа уже вполне научно.
В 1775 г. Гёте поехал в Веймар в гости к молодому герцогу
Карлу Августу, владельцу небольшого веймарского княжества.
Гёте подружился с этим герцогом, и тот уговорил поэта поселиться
в Веймаре и поступить на государственную службу. Гёте согла-
сился и с тех пор оставался в Веймаре до конца жизни. Здесь он
быстро достиг высших должностей, почета и богатства.
Недалеко от Веймара находится город Иена с своим известным
университетом. Гёте и по долгу службы, и по своим личным на-
учным интересам стал довольно часто бывать там и общался с та-
мошними профессорами-натуралистами. Кафедрой анатомии в Иене
заведовал профессор Хр. Лодер (Ch. Loder, 1753—1832 гг.), та-
лантливый педагог, который уже в 1780 г. приезжал в Веймар по
приглашению Карла Августа и преподавал ему и его близким ана-
томию. Среди слушателей Лодера был и Гёте. Вскоре Гёте стал
128
частным образом заниматься анатомией у Лодера в Иене, возоб-
новив и развив те знания, которые он получил в Страсбурге.
Гёте настолько усвоил анатомию человека, что некоторое время
читал лекции по этому предмету ученикам рисовальной школы
в Веймаре.
В своих занятиях естествознанием Гёте, однако, не ограничился
одной анатомией. Несмотря на занятость служебными делами, при-
дворной жизнью, развлечениями, он, хотя и урывками, продол-
жает работать и над общими вопросами науки. В этом отношении
ему был очень полезен Гердер, который при помощи Гёте переехал
в 1776 г. в Веймар на службу к герцогу Карлу Августу.
Зимой 1783—1784 гг. Гердер усиленно работал над первым то-
мом своего крупного сочинения, получившего название «Идей к фи-
лософии истории человечества». Это была вообще первая книга по
философии истории, В ней говорилось о прогрессивном развитии
человечества, реализующем постепенно идею высокого гуманизма.
Первый том этого сочинения посвящен естественнонаучным вопро-
сам, связанным с возникновением человеческого рода: Земле как
планете, ее развитию, возникновению на ней жизни, «лестнице су-
ществ», единству «прототипа» всего живого и т. д. Гердер собрал
всю доступную ему научную литературу и критически изложил ее
в своем сочинении. От него Гёте, по-видимому, узнал о ряде науч-
ных книг и идей, обдумал и обсудил их с Гердером, сам работая
тогда над конкретным материалом как натуралист, в отличие от
Гердера, который занимался естествознанием лишь по книгам и
лишь как предметом, нужным ему для вводной части его большой
философской концепции. Вспоминая это время, Гёте писал: «Мое
трудное, мучительное исследование было облегчено, даже услаж-
дено, когда Гердер принялся за выполнение своих „Идей к истории
человечестваПредметом нашей ежедневной беседы было перво-
начальное состояние мирового океана, покрывавшего Землю, и
издавна развивавшихся там органических существ. Первичное
начало и дальнейшее непрестанное образование организмов посто-
янно обсуждалось, и наше научное богатство, благодаря взаимному
сообщению и спорам, ежедневно уяснялось и увеличивалось»
(стр. 18).1
По-видимому, тесное идейное общение с Гердером привело
к первому научному открытию Гёте: он нашел межчелюстную кость
(os in'termaxillare s. praemaxillare) у человека. Эта парная кость
у всех млекопитающих и других классов позвоночных находится
в середине верхней челюсти, как бы вклиненная между правой и
левой половиной верхнечелюстной кости. Отличием этой межче-
люстной кости является то, что в ней помещаются резцы, почему
ее также называли «резцовой» костью. Во времена Гёте эта кость
1 Здесь и дальше цитаты даются по русскому переводу избранных сочи-
нений Гёте по естествознанию (изд. 1957 г.).
!9 И. И. Канаев
129
еще была недостаточно изучена. Она была неизвестна у ряда по
звоночных, т. е. не описана у них; относительно наличия ее у нг
которых животных разные авторы высказывали противоречивые
суждения (например, у моржа). Но главное заключалось в том,
что авторитетнейшие анатомы — Кампер, а вслед за ним Зёммг
ринг и Блюменбах (см. стр. 151 настоящей книги)—считали, что
межчелюстная кость отсутствует у человека и что в этом заключается
существенное анатомическое отличие человека от животных (ср.:
Franz, 1933). А такое отличие «благочестивые» ученые считали нуж
ным найти в угоду библейскому представлению о человеке как особом
-существе. Идеи Гердера были в общем в противоречии с такой
точкой зрения на обособленное положение человека в природе.
В тот день, 27 марта 1784 г., когда Гёте сделал свое открытие,
он с волнением писал Гердеру из Иены: «...я нашел не золото и
не серебро, а нечто, доставляющее мне невыразимую радость-
os iritermaxillare у человека! —Я сравнивал с Лодером человеческие
и животные черепа, напал на след и вот, она тут. . . Это должно
так же сердечно радовать тебя, ибо это как бы завершающий ка-
мень у человека, не отсутствует, тоже есть! Да еще как! Я думал об
этом в связи с твоим целым, как она там кстати» («Избранные
сочинения по естествознанию», стр. 424).
Гёте по мере возможности продолжал изучение этой кости
у животных, подкрепляя свое открытие, которое он сначала держал
в тайне. Когда к концу года он написал небольшую статью и с по-
мощью талантливого рисовальщика сделал необходимые рисунки,
то стал знакомить со своей работой друзей, в частности Кнебеля,
которому, посылая работу, 17 ноября написал следующие слова,
поясняющие связь этого открытия с мыслями Гердера: «Я воз-
держался уже теперь же отметить тот результат, на который ука-
зывал еще Гердер в своих „Идеях“, именно, что различие между
человеком и животным нельзя найти ни в чем единичном. Скорее
человек самым близким образом находится в родстве с животными.
Согласованность целого делает каждое создание тем, что оно есть,
и человек является человеком в такой же мере от формы и при-
роды своей верхней челюсти, как от формы и природы последней
фаланги своего мизинца ноги. И таким образом каждая тварь
является лишь тоном, оттенком большой гармонии, которую также
надо изучать в целом и в большом масштабе, иначе все единичное
есть лишь мертвая буква. С этой точки зрения и написана эта
небольшая статья, в этом, собственно, и заключается интерес,
скрытый в ней» (там же, стр. 515).
Ни в самой статье, ни в письмах, как в этом, так и в последую-
щих, Гёте не ставит свою работу в связь с идеей об общем типе.
Установилось мнение в литературе, что Гёте, исходя из идеи един-
ства типа, решил, что и у человека должна быть межчелюстная
кость, а затем он и открыл ее фактически. Сам Гёте, уже в ста-
рости, писал по поводу этой работы в автобиографической книге
130
«Анналы»: „Я был вполне убежден, что во всех органических су-
ществах можно проследить повышающийся путем метаморфоза
общий тип, наблюдаемый вполне успешно во всех своих частях на
известных средних ступенях; его приходится еще и там признать,
где он, на высшей ступени человечества, скромно скрывается" (там
же, стр. 518, — Гёте имеет в виду незаметность межчелюстной
кости у человека). В большом и тщательном исследовании Брей-
нинга-Октавио (Brauning-Oktavio, 1956) делается попытка пока-
зать, что это традиционное представление неверно. Гёте, по-види-
мому, не руководствовался прямолинейно идеей типа, как часто
писали (Schuster, 1932, и др.), хотя он знал ее как ходячую идею
своего времени (о ней писал и Гердер в первом томе своей книги).
Статья Гёте из-за протестов специалистов (Кампера и других)
долго не печаталась. Она увидела свет в 1820 г., в сборнике, издан-
ном Гёте под названием «Вопросы морфологии» («Zur Morpholo-
gie»). Но вышла она без рисунков, очевидно из-за дороговизны
изготовления гравюр на медных досках. Текст статьи был не-
сколько дополнен и изменен автором еще в 1786 г. Затем был при-
бавлен обзор литературы, которой Гёте в свое время не мог доста-
точно обстоятельно заняться и сделал это лишь в последующие
годы. Наконец, к статье были добавлены комментарии историче-
ского и автобиографического содержания, отчасти относящиеся не
только к работе о межчелюстной кости, но вообще к остеологиче-
ским работам автора. В этой редакции статья была названа так:
«Человеку, как и животным, необходимо приписать межчелюстную
кость верхней челюсти». И только в 1830 г. эта работа вышла
в журнале Леопольдинской академии («Acta») с иллюстрациями
всех упомянутых в статье объектов (см. рисунок) в виде отличных
гравюр.1 В то время открытие Гёте уже ни у кого не вызывало
возражений.
В заключение надо сказать, что, в сущности, это открытие Гёте
сделал не первый. До него эту кость у человека ясно описал и
изобразил Вик д’Азир (см. стр. 84 настоящей книги), сначала
в статье 1780 г. (напечатанной в 1784 г.) о трех обезьянах, а позже
(в 1786 г.) В I томе своего «Трактата». В том же году Гёте узнал
об этой работе Вик д’Азира и признал, что их выводы совпадают.
Таким образом, приоритет несомненно принадлежит французскому
ученому. Для самого Гёте работа над межчелюстной костью имела
большое значение: впервые он почувствовал себя самостоятельным
исследователем и разработал те методические приемы, которыми
успешно пользовался в своей дальнейшей работе, как в области
зоологии, так и ботаники. Невзирая на внешнюю неудачу своей
первой научной работы, он продолжал разработку этого вопроса
дальше и изучил межчелюстную кость у ряда позвоночных живот-
1 Эти рисунки воспроизведены в «Избранных сочинениях по естество-
знанию» Гёте, изд. 1957 г.
9*
131
••'W
ных вплоть до рыб включительно. И здесь он действительно от-
крыл межчелюстную кость и резцы у некоторых животных, у ко-
торых она не была описана, например у моржа, китообразных и
т. д. Результаты своих исследований Гёте изложил в статье под
названием «Описание межчелюстной кости у разных животных»,
увидевшей свет только в 1893 г., в так называемом веймарском
собрании сочинений Гёте, как известно, наиболее полном издании
его произведений.
Можно проследить, что работа Гёте послужила стимулом к изу-
чению рядом ученых межчелюстной кости у разных животных, на-
пример Мерком у китообразных (см.: Brauriing-Oktavio, 1956).
Гёте не ограничил свою научную работу остеологией позвоноч-
ных. Стремясь охватить единой мыслью всю живую и неживую
природу, он усердно занимался и микроорганизмами с помощью
микроскопа, и метаморфозом насекомых, и ботаникой, в частности
экспериментальной, и минералогией с геологией. Попутно он обра-
щался к физике и химии. Здесь невозможно даже кратко охарак-
теризовать весь круг его занятий естествознанием. Важно лишь
отметить, что к изучению растительного организма он подошел
теми же приемами, как и к изучению остеологии. В 1786 г., после
того как Гёте уже окончательно отредактировал статью о межче-
люстной кости у человека и «отделался» от этой темы, он мог
всецело отдаться ботанике, хотя бы на время, невзирая на все от-
влекавшие его дела.
«Растительный мир снова беснуется в моей душе, — писал он
9—10 июля 1786 г. своей возлюбленной Шарлотте фон Штейн,—
я ни на мгновение не могу от него избавиться, но зато хорошо
продвигаюсь вперед. . . Меня больше всего радует теперь расти-
тельное существо, преследующее меня. Все само собой навязы-
вается мне, я не размышляю больше об этом, все само идет мне
навстречу и необъятное царство [растений] упрощается в моей
душе, так что скоро я освобожусь от труднейшей задачи.. . И это
не сон, не фантазия, это—обнаружение существенной формы,
с помощью которой природа как бы всегда только играет и, играя,
вызывает многообразнейшую жизнь. Имей я время в кратком жиз-
ненном сне, я бы отважился распространить это на все царства
природы — на все ее царство» («Письма», в собр. соч., т. XIII,
1949, стр. 452).
«Существенная форма», упоминаемая Гёте, — это новое пред-
ставление о типе, которое он стал уяснять себе сначала на расти-
тельном организме и позже перенес на животный.
Как известно, Гёте в сентябре 1786 г. сбежал от узости и тес-
ноты веймарской жизни в Италию и прожил там почти два года.
Наслаждаясь свободной жизнью в этой «Аркадии», он исключи-
тельно много работал, изучая природу страны, народ, его быт и
нравы, искусство античное и новое, писал (он работал над драмой
«Ифигения в Тавриде», над «Фаустом» и другими произведе-
132
Межчелюстная кость (из Гёте).
Я — у человека сбоку; Б — у обезьяны, спереди (а) и со стороны нёба (6); В — у волка сбоку.
ниями). Растительный тип, о котором он писал в письме к Шар-
лотте фон Штейн, стал рисоваться ему яснее при изучении роскош-
ной и новой для него итальянской флоры. Гёте так ярко представ-
лял его в виде образа, что ему даже казалось возможным найти
этот прототип растений, «прарастение» (Urpflanze) среди реальных
растений Италии.
Плодом итальянских работ и размышлений над растительным
организмом явилась небольшая «книжечка» Гёте, носящая назва-
ние «Опыт объяснения метаморфоза растений», которую он из-
дал по возвращении домой в 1790 г., почти одновременно с «Фау-
стом», в виде фрагмента. «Метаморфоз растений» был первой
научной работой Гёте, которая увидела свет вскоре после ее окон-
чания и потому могла своевременно воздействовать на научную
мысль. Но и эту классическую книгу Гёте специалисты отвергли, ее
мало кто понял вначале, лишь много позже она нашла признание и
пользовалась успехом (ср. отзыв Бэра, стр. 269 настоящей книги).
В том же 1790 г. Гёте в виде первоначального наброска изло-
жил свою работу о животном типе под названием «О форме тела
животных». Эта работа не была закончена и издана в свое время.
Она напечатана только в Веймарском издании его сочинений
в 1893 г. Но содержание ее Гёте продолжал обдумывать и в 1795 г.
Обсудив вопрос о животном типе со своими друзьями, братьями
Гумбольдтами, он, по их настоянию, продиктовал большую статью,
носящую название «Первый набросок общего введения в сравни-
тельную анатомию, исходя из остеологии». В 1796 г. первые три
главы этого наброска он изложил в виде лекций. Но и эти две
работы Гёте, содержащие его представления о животном типе, не
были им своевременно опубликованы, очевидно, под влиянием не-
успеха предыдущих работ, и вышли в свет с большим опозданием,
в сборнике «Вопросы морфологии» (1820 г.), где помещена и
статья о межчелюстной кости. Подробнее эти статьи о типе мы
рассмотрим дальше.
90-е годы были периодом расцвета морфологической мысли
Гёте. Кроме названных статей о типе, Гёте написал еще ряд набро-
сков и планов разработки новой биологической дисциплины, кото-
рую он назвал морфологией. Как известно, это название сохрани-
лось в науке, а новое направление, носящее это название, быстро
развилось в XIX в. и живет и в наше время. Но свои мысли
о морфологии Гёте не опубликовал своевременно, поэтому их влия-
ние было очень ограниченным, только через устную передачу (раз-
говоры Гёте с друзьями). Материалы подготовлявшейся книги по
морфологии Гёте сам издал лишь частично в сборниках «Вопросы
морфологии», написав специальное введение, где он кратко излагает
свое понимание этой новой дисциплины. Это введение вышло
в первом выпуске «Вопросов» в 1817 г. Ряд других материалов
увидел свет только в веймарском издании сочинений Гёте в 1891 —
1893 гг. К ним мы еще вернемся.
134
Среди морфологических идей Гёте была одна, которую он обду-
мывал в течение ряда лет и особенно усердно обсуждал
с друзьями после своей поездки в Венецию в 1790 г., когда его,
при виде полуразвалившегося бараньего черепа, с особой силой
осенила мысль, что череп вообще возник путем метаморфоза, т. е.
превращения позвонков. Однако эту мысль первым в печати вы-
сказал в 1807 г. Лоренц Окен (см. стр. 163 настоящей книги).
С тех пор идея «позвоночной теории черепа» много обсуждалась
в литературе и способствовала изучению вопроса о возникновении
головы у животных.
Гёте был недоволен редакцией этой проблемы Океном, кроме
того, Окен не признавал его приоритета (см.: Braunirig-Oktavio,
1959). О строении черепа из позвонков Гёте очень кратко выска-
зался в комментариях к статье о межчелюстной кости, в послед-
ней, VIII заметке. Позже, в 1824 г., во втором выпуске «Вопросов
морфологии» он поместил краткую статью под названием «Строе-
ние черепа из шести позвонков». И хотя идея Гёте о таком строе-
нии черепа была отвергнута, все же новейшая наука показала, что
во всяком случае весь задний отдел черепа образуется из эмбрио-
нальных структур (сомитов), подобных тем, из которых разви-
ваются позвонки.
Уже с 1790 г., в связи с проблемой колорита в живописи, ко-
торой Гёте смолоду увлекался, а особенно много занимался в Ита-
лии, общаясь с живописцами, поэт стал интересоваться теорией
цвета, красок. Он занялся бесконечными опытами в этом направ-
лении, напечатал ряд статей и, наконец, в 1810 г. большую книгу,
самый большой по объему научный труд Гёте, под названием
«К учению о цвете» («Zur Farbenilehre»), а далее, до конца жизни,
еще ряд статей. Вопрос о цвете стал главным научным интересом
Гёте. Так как и в этой области его работу долгие годы отвергали
и поносили, то он относился к ней с особым пристрастием, убеж-
денный в своей правоте. Лишь в конце его жизни ученые молодого
поколения, И. Мюллер и Пуркинье, признали, что Гёте создал но-
вое направление в науке — физиологию цветного зрения. Здесь не
место останавливаться на этом вопросе, но это свидетельствует,
что Гёте уже в 90-е годы начал отходить от занятий морфологией,
а в XIX в. почти вовсе забросил их. Желая опубликовать в той
или иной мере законченные части своего морфологического труда,
Гёте в течение 1817—1824 гг. издал 6 выпусков «Вопросов мор-
фологии», в которые поместил ряд своих работ. По существу но-
вого в области морфологии Гёте уже в те годы не создал. Не-
сколько блестящих рецензий, напечатанных в этих выпусках, на-
пример о скелетах грызунов, об ископаемом быке и другие имеют
второстепенное значение. Новое поколение морфологов в Германии
и за ее пределами с успехом, превышающим ожидания Гёте, раз-
вило те идеи, за которые ему в свое время пришлось с таким
трудом бороться, и Гёте радостно уступил место своей смене.
135
В предсмертной статье, в которой он разъясняет своим соотечест
венникам значение спора Кювье с Сент-Илером в 1830 г., Гёте
становится на сторону последнего и дает краткий прощальный
обзор своей деятельности в области морфологии. Надо добавить,
что Гёте, особенно во второй половине своей жизни, любил писать
о своей работе в области естествознания. Сообщения эти разбро-
саны в его больших автобиографических книгах, таких, как «Поэзии
и правда», «Путешествие в Италию», «Анналы», а также и в более
специальных статьях, в частности в блестящей работе под назва-
нием «Автор сообщает историю своих ботанических занятий»,
в последней редакции, написанной в самом конце жизни Гёте.
Перейдем теперь к рассмотрению отдельных работ Гёте по су-
ществу и прежде всего статьи 1786 г. о межчелюстной кости у че-
ловека. Гёте поставил себе задачу доказать, что эта кость имеется
у человека, как и у других животных, хотя она на первый взгляд
и малозаметна, потому что швы срастаются, и спереди, например
с лицевой стороны черепа, границы между межчелюстной костью
и обеими половинами верхнечелюстной кости не видны. Гёте на-
шел, однако, следы границ этой кости на нёбе, т. е. глядя на череп
снизу. Там ясно бывает заметен шов, отделяющий клык от край-
него резца. Гёте нашел эти малозаметные следы границы межчелю-
стной кости человека потому, что знал, где надо искать, т. е. знал
то место на черепе, где должна находиться эта кость, на том осно-
вании, что у животных она отчетливо видна благодаря ясным гра-
ницам ее (см. рисунок), например у волка или у обезьяны. Кроме
того, для межчелюстной кости животных характерно, что в ней
помещаются резцы. Очевидно, надо было предполагать, что и
у человека эти зубы сидят в той же кости. Оба эти соображения —
место искомой кости в черепе и нахождение в ней резцов — пред-
полагают, что животные и человек построены по одной и той же
схеме, т. е. плану или типу. Но об этой предпосылке Гёте нигде
в своей статье прямо не говорит, однако без нее его исследование
было бы невозможно. Идея общности плана строения всех живот-
ных, как мы знаем, не нова, она была общеизвестной предпосыл-
кой многих сравнительноанатомических работ.
Итак, первым приемом доказательства того, что малозаметный
центральный участок верхней челюсти у человека тождествен по
существу, т. е. гомологичен, с межчелюстной костью животных,
было место, где он находится, и следы его исчезнувших границ, а
также тот факт, что он несет резцы. Очевидно, что будет верным и
обратное заключение — те зубы, которые сидят в межчелюстной
кости, являются резцами; и Гёте таким путем определяет число
(резцов моржа и верблюда.
Вторым прямым доказательством гомологии является составле-
ние серий переходных или промежуточных форм межчелюстной
кости, показывающих, что внешне чрезвычайно непохожие кости,
от очень упрощенной структуры до очень сложной, все являются
136
видоизменениями все той же кости — межчелюстной. «1\акая про-
пасть между межчелюстной костью черепахи и слона! — пишет
Гёте. —И все же между ними можно поставить ряд форм, которые
обе эти кости соединяют. То, что на целых телах никто не отри-
цает, можно было здесь показать на небольшой части» («Избр. соч.
по естествозн.», стр. 120). Любопытно, что этот свой прием гомо-
логизации Гёте поясняет сходством его с общепринятой в его
время идеей «лестницы» или «цепи существ». Такая серия является
как бы наглядной картиной возможности превращения одной формы
данной кости в другую или, вернее, возможности претерпевать ме-
таморфоз в связи с характером питания животного, что Гёте и от-
мечает в более поздней работе — «Опыт общего учения о костях»,
написанной в 90-х годах (Werke, II, 8, 173—208).1
Далее, в редакции 1786 г. своей статьи, Гёте очень кратко упо-
минает о том, что он рассматривал межчелюстную кость и у чело-
веческих зародышей и детей, где она яснее видна, и возвращается
к этому наблюдению в добавочной части статьи, написанной
в 1819 г. Таким образом, он, хотя и кратко, привлекает еще третье
доказательство гомологизации этой кости — ранние стадии разви-
тия черепа, когда границы ее яснее различимы, чем на черепе
взрослого человека (ВИ, II, 8, 109). Наконец, на той же странице
Гёте кратко приводит свидетельство двух типов аномалий —
заячьей губы и гидроцефалии (водянка головы), благодаря кото-
рым ясно выступают границы межчелюстной кости. Эти данные
он, по-видимому, получил от Блюменбаха (ВИ, II, 7, 196).
В наше время немногим лучше, в смысле выбора методов,
можно было бы решить задачу, которую поставил себе Гёте. Не-
даром эта небольшая работа его вызывает восхищение знатоков
вопроса и в наше время (ср.: Cole, 1944). И действительно, ка-
жется странным, что для таких специалистов, как Кампер,
Земмеринг и другие, эта аргументация оказалась неубедитель-
ной. Гёте, вспоминая свои многолетние попытки убедить против-
ников, пишет, что они его научили тому, «что постоянно
повторяемые фразы (в данном случае об отсутствии межчелюст-
ной кости у человека, — И. К.) в конце концов окостеневают до
степени убеждения и органы восприятия совершенно притуп-
ляются» («Избр. сои. по естествозн.», стр. 132). Вот почему он и
прекратил «проповедовать глухим»;
Итак, работа над межчелюстной костью человека и животных
была для Гёте замечательной школой гомологизации одной опреде-
ленной кости. Он разработал методы, необходимые для этого, и
глубоко стал понимать сущность того, что мы называем гомоло-
гией. Благодаря этому стала возможной новая разработка идеи
1 Веймарское издание — в дальнейшем сокращенно ВИ. Первая цифра
показывает отдел, вторая — том, третья — страницу.
137
типа, которую Гёте предпринял на животных только приблизи-
тельно через 4 года, в 1790 г., после того как успешно использовал
свою методику на цветковых растениях и написал «Метаморфоз
растений». В этой работе, применяя методы места, серии переход-
ных форм и аномалий развития, Гёте показал, что одна и та же
структура растительного тела, боковой орган, условно названный
им «лист» (а теперь называемый филлом), в зависимости от ста-
дии онтогенеза принимает весьма разные формы и выполняет при
этом разные функции. Начиная от семядолей, далее через вегета-
тивные листья разной формы, в зависимости от высоты их положе-
ния на стебле, филломы переходят в элементы цветка: чашечку,
лепестки, тычинки и пестик и, наконец, плод. Все эти видоизме-
нения одного и того же структурного элемента растительного
типа — филлбма («листа») Гёте назвал метаморфозами, превраще-
ниями. В этой ботанической работе Гёте на более обширном и раз-
нообразном материале выступает та же идея, которая лежит и
в основе статьи о межчелюстной кости: различие между видимым
несходством и умозрительным сходством, «тождеством» в типе или
плане какой-нибудь определенной части организма, как кость или
«лист». Иначе говоря, Гёте стал ясно понимать, что гомологиче-
ское сходство вполне возможно там, где имеет место внешнее,
весьма резкое несходство. Элемент типа, «типичное» — это то, что
относительно постоянно в организме, тогда как видимая форма —
бесконечно меняющееся, непостоянное. И это постоянное узнается
только в виде непостоянного, ибо иначе это постоянное не суще-
ствует и не может быть познано. Но к этому мы еще вернемся.
Исследование какого-нибудь одного элемента типа, как межче-
люстная кость или «лист», логически связано с вопросом типа
в целом. К этому вопросу, именно типу у животных, Гёте обра-
тился около 1790 г. и работал над ним в течение нескольких лет.
Основные результаты его размышлений кратко изложены им
в «Первом наброске» (1795 г.) и «Лекциях» (1796 г.), как уже го-
ворилось выше.
«Сходство животных, особенно высших, между собой, бросается
в глаза и в общем молчаливо признается всеми», — пишет Гёте
во второй из «Лекций». Это сходство стало достоянием науки, и
Кампер пытается в своих лекциях для художников наглядно пока-
зать, рисуя мелом на доске, как можно лошадь превратить, на ос-
нове общности типа строения, в человека, корову, в птицу и т. д.
(см. стр. 107 настоящего издания). Можно без боязни утверждать,
считает Гёте, что все высшие животные — рыбы, амфибии, птицы,
млекопитающие с человеком во главе — созданы все по одному
праобразу (Urbilde), т. е. типу, «который, однако, в отношении
своих весьма постоянных частей более или менее смещается в том
или ином направлении и ежедневно еще путем (размножения про-
должает дифференцироваться и преобразовываться» («Избранные
сочинения по естествознанию», стр. 191—192).
138
Однако, несмотря на сходство, наблюдается множество разли-
чий, порой весьма значительных, что и является причиной разных
трудностей, путаницы и ошибок при сравнении животных. Гёте
указывает на недостаточность метода сравнительной анатомии
своего времени. «Сравнивали, напр., отдельных животных между
собой, отчего для целого было мало пользы или вовсе ее не было.
Допустим, что довольно удачно сравнили волка со львом, то из-за
этого их сходство со слоном нисколько не выяснилось. И не заме-
чают, что таким путем пришлось бы всех животных сравнивать
с каждым из них и каждое со всеми. Труд бесконечный, невозмож-
ный и, если бы он чудом был выполнен,—необозримый и бес-
плодный» (там же, стр. 193). Этими словами Гёте несколько упро-
щает картину современной ему сравнительной анатомии, может
быть, отчасти из-за незнания литературы (на что он сам не раз
указывал), например некоторых работ Вик д’Азира (ср.: Brauning-
Oktavio, 1956, стр. 94).
Как выход из описанного затруднения, Гёте предлагает рабо-
тать с помощью «анатомического типа»: «Поэтому здесь предла-
гается анатомический тип, общий образ (Bild), в котором содержа-
лись бы, по возможности, формы всех животных и по которому
каждое животное могло бы быть описано в определенном порядке»
(«Избр. соч. по естествозн.», стр. 155).
В другом месте он эту мысль выражает следующими словами:
«Неужели невозможно, раз мы признаем, что созидательная сила
(schopfende Gewalt) по одной общей схеме производит и разви-
вает высшие организмы, представить этот прообраз если не чув-
ствам, то духу, по нему, как норме, выполнять наши описания и,
поскольку таковая отвлекается от форм разных животных, все
разнообразнейшие формы вновь относить к этой норме? Уловив
идею этого типа, особенно ясным становится, сколь невозможно
брать отдельный вид в качестве канона, — продолжает Гёте.—
Единичное не может быть образцом всеобщего, и потому мы не
можем искать образец для всех в частном случае. Классы, роды,
виды и особи являются как частные случаи по отношению к за-
кону; они содержатся в нем, но они не содержат и не дают его»
(там же, стр. 193). И менее всего годится человек, при его высоком
совершенстве, именно из-за него, служить масштабом для других,
менее совершенных животных. И Гёте развивает эту мысль,
противоречащую более или менее общепринятой точке зрения
того времени, видевшего в человеке высшее воплощение общего
типа.
«Как однако найти такой тип, показывает уже само понятие
о нем: опыт должен научить нас тому, какие части являются об-
щими всем животным и чем эти части различаются у разных жи-
вотных; затем абстракция берется за дело для того, чтобы при-
вести эти части в порядок и создать общий образ» (там же,
стр. 194). Гёте стремится далее показать, что идея его типа не
139
просто гипотеза, а обоснована природой самого предмета. Инте
ресно, что взаимосвязь элементов типа он хочет понимать не чисто
описательно. Он пишет: «И хотя мы наш труд считаем только
анатомическим, однако он должен, если он хочет быть продуктин
ным, даже в нашем случае вообще возможным, всегда предприии
маться с физиологической оглядкой. Надо, следовательно, виден,
не просто наличие частей рядом друг с другом, а их живое взаим
ное влияние, их зависимость и действие» (там же, стр. 194). Ибо
части взаимодействуют не только в живом, уже сформированном
организме, но и при его развитии.
Подготовительные работы, необходимые для «конструкции"
типа, требуют различных приемов сравнения, уже известных
в науке. Гёте называет их: сравнение разных животных между со-
бой и с человеком, зародышей, сравнение человеческих рас, раз
ных полов того же вида, частей в пределах одного и того же орга
низма (конечности, позвонки и т. п.). Но тщательного изучения
и сравнения частей еще мало, их надо уметь собрать в целое. «Ме-
тод, согласно которому мы отныне будем рассматривать порядок
частей, будет только в будущем оправдан благодаря опыту и
удаче» (ВИ, II, 8, 23). Иначе говоря, тип как абстрактная схема
и общий образ будет основываться на практике исследования и се
продуктивности.
Как видно из вышесказанного, Гёте намеревается «строить»
свой тип из элементов, имеющихся у всех высших животных,
иначе говоря — из гомологичных частей. Далее он хочет «строить»
тип с учетом взаиморасположения этих частей, «порядка» их поло-
жения в пространстве. Вот почему «место» части в системе орга-
низма так важно для гомологизации частей. Этим тип по Гёте
отличается от прежнего «прототипа» сравнительной анатомии его
времени, по отношению к которому такие задачи не ставились и
который рисовался таким ученым, как Вик д’Азир, Кампер и дру-
гие, расплывчато, смутно и неопределенно.
Рассмотрим теперь, насколько Гёте удалось построение наме-
ченного «типа» животных. По установившейся традиции Гёте пред-
полагал, что для всех животных существует один общий тип. В от-
личие от Вик д’Азира и других современников, он, по-видимому,
не думал, что и растения включены в этот общий тип, так как, судя
по сохранившимся высказываниям, тип растения — «прарасте-
ние» — он представлял себе совершенно отличным от «праживот-
но го».
Об «общем типе» животных Гёте говорит относительно мало.
Он пытается обнаружить его черты путем сравнения «высокоорга-
низованных» животных с более простыми, как «червь», и высоко-
организованных разных классов, как насекомое и млекопитающее.
У этих животных он различает три отдела тела — голову, грудь
и брюшную часть — и стремится характеризовать их различие
теми органами, которые в них расположены. Попытка установить
140
один общий тип строения у насекомого и млекопитающего оши-
бочна и безнадежна. Неудивительно, что и Гёте удалось характе-
ризовать этот «общий тип» лишь немногими общими словами.
Гораздо интереснее и продуктивнее попытка Гёте построить
морфологический тип млекопитающих животных. Мы находим,
«что хотя круг созидательной деятельности природы здесь ограни-
чен, однако при этом, в силу множества частей и разнообразия
их изменчивости, преобразования форм не имеют пределов» (ВИ,
II, 8, 15). И Гёте продолжает: «Если мы точно узнаем и рассмот-
рим части, то мы обнаружим, что многообразие форм животных
возникает от того, что та или иная часть преобладает над другими»
(«Избранные сочинения по естествознанию», стр. 158). Так, шея
и конечности жирафа развились за счет туловища, а у крота на-
блюдаются обратные отношения.
И в этой связи Гёте подробно останавливается на «законе»,
восходящем к Аристотелю, который иногда называется «законом
компенсации» или, как его назвал Э. Жоффруа Сент-Илер, принци-
пом «уравновешивания органов» (balancement des organes). Гёте
так формулирует этот «старый закон», который он очень любил
и стремился широко использовать: «.. .ни к какой части не может
быть что-либо добавлено, без того, чтобы от другой что-либо не
было отнято, и наоборот» (там же, стр. 158). Он сравнивает это
с увеличенным расходом по одной статье бюджета за счет другой,
при условии не превышать общую сумму бюджета, не допускать
задолженности, что для природы невозможно. Соотношение разме-
ров туловища и конечностей Гёте иллюстрирует еще серией жи-
вотных: змея, ящерица, лягушка, жаба,—пример не из очень
удачных.
Далее Гёте ставит вопрос о том, чем вызвана такая бесконеч-
ная изменчивость форм в пределах одного классового типа, мле-
копитающих, а также и других классов. На это он отвечает: «Жи-
вотное обстоятельствами образуется для обстоятельств; отсюда его
совершенство и целесообразность по отношению к внешнему миру»
(там же, стр, 161). Этот замечательный ответ при попытке его
расшифровать оказывается неудовлетворительным. Стараясь найти
факторы среды, вызывающие метаморфозы типа, т. е. изменчи-
вость форм в связи со средой обитания, Гёте очень упрощенно до-
пускает прямое изменяющее действие «элементарных сил» при-
роды— воды, воздуха, тепла и земли (подобно тому, как это
предполагал отчасти Бюффон, а позже и Э. Жоффруа Сент-
Илер,— см. стр. 209 настоящей книги).
Гёте считал, что тело рыбы, вбирая воду, становится пухлым, а
тело птицы более «сухое», потому что воздух сушит и т. д. «Так
орел посредством воздуха образуется для воздуха, посредством
горных высей — для гор. Лебедь, утка, как своего рода амфибии,
выдают свою склонность к воде уже всем своим обликом (там же,
стр. 161).
141
у
Влияние климата Гёте толкует также наивно и беспомошип 1м^1е к00™-» (гомологичные, . .). режде всего по с ’
В ту эпоху, когда экология еще не существовала, когда эволюциоп [«Самое постоянное это место, на котором всегда нах
ная идея была еще беспочвенным мнением, селекция только нами ||кость» и назначение, для которого она применяется.
нала развиваться, трудно еще было для явления приспособлении 1всегДа, ПРИ нашей разработке вопроса, удем прежд
сти организма к среде найти правильное объяснение. [кивать кость на ее месте и находить, что она о нару
Переходя от общих представлений о факторах, влияющих n.i |таковом» хо™ бы и сдвинутая и искаженная, а иногда и„сильно
изменчивость типа высших животных, к конкретному построении, вытянутая. Мы посмотрим, какому назначению она служит в со-
типа млекопитающих, Гёте благоразумно ограничивается одноп |ответствии с занимаемым в организации местом. з этог
лишь системой органов — скелетом, и потому говорит об «остеоли выясниться, какую по своему назначению она должна иметь форму,
гическом типе» млекопитающих. Скелет Гёте избирает потому, чт.. °т КОТОРОИ она> п0 крайней мере в общем, не может уклоняться
от него в основном зависит общий облик (Gestalt) животного, а После этого м?жно будет ВЫВеСТИ И абстРагиРовать возможные
также форма многих его частей. А именно форма интересует Гётг Уклонения этой формы, частично из понятия, частично из опыта»
особенно потому, что мир он воспринимает прежде всего глазами <там же’ СТР’ 175)* Блестящим^ образцом такого анализа костей
_ „с. тл I являются две заметки о лучевой и локтевой костях и о малой и
в образах и через образ видит и существо предмета. Вот почему I являю 1ся две 3<imci у
н ' импсту I z- мной бе гиговой напечатанные позже в «Вопросах морфологии»,
его познание органического мира так тяготеет к форме, образу и рольшои оерцовои, напеченные Р нт
и о н р у I Гёте очень наглядно показывает, как в связи с изменением функ-
выливается в морфологию, науку о форме, взятой в становлении, |1е1С ™
развитии. В научном рассмотрении и созерцании организмов Гёте Рии конечностей у разных млекопитающих меняются размеры и
натуралист един с Гёте-художником, недаром он свои научные форма этих парных костей (там же, стр. 203-208)^
мысли охотно излагал стихами, как например в элегии «Метамор Гете вообще СЧИТаеТ желательным составление монографии,
фоз животных» НН II посвященнь1Х отдельным костям всего класса млекопитающих. Оче-
Гёте представляет себе скелет стоящего перед ним млекопитаю видн? ПОПЫТКОЙ такого Рода был его набРОСОК статьи о межчелю-
щего («четвероногого») и начинает рассмотрение его с головы, стнои кости у разных животных. 1ПГИПРГКИй
описывая, как кости «расположены рядом друг с другом и как они Остеологический тип, как и вообще общин морфологический
между собой соединяются» (там же, стр. 176). Называя кости по тип’ быЛ в ГЛазах Гете полезным аппаратом исследования скелета
латыни, начиная с ossa initermaxillaria, образующих самую переднюю отдельных животных. Построив такой тип, Гете с его помощью
часть черепа, Гёте как бы собирает череп из костей, одна за дру I исслеД°вал отдельные
I разумеется повторять все то, что является общим всем живот-
гои, поясняя при этом, как они соприкасаются, в каком «порядке» | Р У ’ ”
плгппдагаштга о пааатУ I ным и подразумевается в типе как норма, а лишь отмечать укло-
располагаются в пространстве, образуя лицо, небо и другие отделы I н J
ттлгчлгто 'Эпа F у- л I нения своеобразные особенности скелета данного животного как
черепа. Закончив построение черепа, Гете переходит к туловишу нении’ евиеииразныс umuennut и «
.. • I ПредСТаВиТеля СВоеГО семейства, вида и т. д. 1 ете дает даже схема-
и, наконец, к «подсобным органам»: нижнеи челюсти, рукам, ногам I р А
(там же, стр. 164—167) а™ тическую инструкцию, какие уклонения от нормы и какие особен-
Лтпбппъттым Шэя г- I ности скелета надо отмечать при исследовании той или иной части
'Юоопытны два вопроса, которые 1 ете ставит в связи с по- I /утлг тт о i—г т_,“ а
гтппрггтла™ с I костяка (ВИ, II, 8, 46—58). Практически 1 ете пользовался особой
строением остеологического типа; первый он формулирует так’ I - « J J г
//V rppv лтл ч7 н j I таблицей, образец которой он приводит в комментариях к статье
«У всех ли животных находятся кости, приводимые в типе?». На I F « / тя
чтпт пппппг пхд |о межчелюстной кости («Избранные сочинения по естествозна-
ными огХни™ нию», стр. 140-141), где по вертикали даются названия костей
ными ограничениями, именно с учетом особенностей костеобразова- I / F 7 \
ния Гатр F |(в таблице— позвонки) в той последовательности, в какой они
ния. 1 ете различает «непостоянное» и «постоянное» образование I
кистей шла^ортаа _ даны в типе, а по горизонтали—названия отдельных видов жи-
костеи. постоянное выражается в том, что кости всегда занимают I --
свое место в скелете и выполняют свое назначение. Эти кости и I вотных
входят в состав типа. Непостоянство костеобразования выражается I ^ается D
во мнпжргтвр naarTKTv ___ bDipdmdcio! бобра и прочих. В результате по вертикали можно наити
во множестве разных колебании этого явления, чем создаются за- I
Tnv/гириия лла пагтаарггТ1п 1-1 3d описание всех позвонков льва, а по горизонтали—атланта, вто-
труднения для построения типа. Непостоянство выражается в раз- I «л ™тт
питии ьтлтл р |рого позвонка и т. д. всех животных данной таблицы, что важно
витии или сокращении костей, срастании их, изменении границ по г « » .
отношению к гпгрпям о тяолдотХт Р тя I Для сравнения. Этим вносится определенный порядок, легкость
о 1 ношению к соседям, в изменении числа, величины, формы. И I л
лалъпта Гагго гтлтгогхАтхгч w м I сравнения и обзора нужного материала. Для задач систематики
дальше Хете подробно рассматривает все эти колебания косте- I . г у?..
образования (там же стр 167 и сл ) этот метод был бы’ конечно’ полезен; но Гете систематикой мало
Второй вопрос звучит’так: «Как мы узнаем, что это те же са- интеРесовался’ на^ эволюционной проблемой не пытался работать
142 143
костяки. При такой работе уже не надо,
(лев, бобр, дромадер и т. д.). На перекресте столбцов
описание особенностей этой кости, например атланта
и потому в общем мало использовал свой метод. Одним из резуль-
татов использования типа для изучения .костей является статья
Гёте «Опыт общего учения о костях» (ВИ, II, 8, 173—208), ве-
роятно 1794 г., в которой рассматриваются кости черепа млекопи-
тающего в общих чертах, с указанием на некоторые их видоизме-
нения у отдельных форм этого класса. Это как бы более детальная
обработка типичного черепа этой группы. В то время это было
новаторской попыткой, теперь подобные очерки, конечно на со-
временном уровне знаний, имеются во всех учебниках зоологии
позвоночных.
Анатомию других систем, кроме скелета, Гёте знал плохо и,
i по-видимому, почти не делал попыток строить тип других систем.
Его начинания в области нервной системы, которой он зани-
мался у Лодера и позже у Галля, продвинулись недалеко и за-
! глохли.
Оценивая конструкцию «остеологического типа» Гёте в исто-
рической перспективе, надо сказать, что это был первый опыт
построения конкретного морфологического типа для класса млеко-
питающих, построения, основанного на вполне научном анализе и
выяснении гомологичных частей скелета и синтеза этих элементов
в единую схему, образно представлявшуюся Гёте, схему, в которой
гомологичные части были пространственно расположены в из-
вестном «порядке», т. е. в известной корреляции, названной Жоф-
фруа «коннексией» (connexion) — соотношением. Это было несом-
ненно большим шагом вперед по сравнению с расплывчатым пред-
ставлением об общем «прототипе», который рисовался его
современникам. Ошибкой Гёте было то, что он, следуя традиции,
предполагал общность типа всех животных, тогда как теперешняя
наука допускает целую систему морфологических типов. Гёте
также слишком упрощенно и широко применял «закон компенса-
ции», отчасти, вероятно, из-за невозможности в его эпоху найти
другие объяснения подобных явлений.
В заключение нам надо еще выяснить в более общей форме со*
отношение понятия «тип» с понятием «метаморфоз», чего мы уже
не раз касались мимоходом.
Как мы уже знаем, тип — абстрактный образ, закон, схема,
возникшая в результате множества сравнений конкретных реаль-
ных органических форм. Реально тип не выражен ни в одной из
этих форм, как закон по отношению к частным случаям. Однако
узнать тип можно только через это многообразие изменчивых
форм. Гёте писал: «Большая трудность — установить тип целого
класса таким образом, чтобы он годился для каждого рода и
каждого вида, ибо природа именно только потому способна про-
изводить свои роды и виды, что тип, предписанный ей вечной
необходимостью, является таким Протеем, который способен
ускользать от самого острого сравнивающего ума и только
частично и то лишь всегда как бы в противоречиях может быть
144
схвачен» (ВИ, II,< 6, 312—313). Эта изменчивость типа и есть то,
что Гёте называл метаморфозами, превращениями этого типа —
Протея. Метаморфоз, как видимое реальное явление, Гёте стре-
мился понять физиологически. В одном фрагменте 90-х годов на-
писано: «Метаморфоз растений, основа физиологии таковых. Он
показывает нам законы, посредством которых образуется растение.
Он обращает наше внимание на двойной закон: 1. На закон внут-
ренней природы, которым создаются растения. 2. Закон внешних
обстоятельств, которым растения модифицируются» (ВИ, II, 6,
286). Эти «законы», разумеется, Гёте ближе понять и объяснить
тогда не мог. Первый «закон внутренней природы», если пытаться
его толковать в плане современной науки, охватывает явления на-
следственности и связанную с ними изменчивость, в том числе и
возрастную, т. е. онтогенетическую в целом; второй «закон»—всю
область изменчивости, вызванной действием среды, в том числе и
филогенетическую. Гёте различал двоякий метаморфоз, в зависи-
мости от фактора времени: сукцессивный (последовательный) и
симультанный (одновременный). Первый род метаморфоза про-
является в онтогенезе при смене разных стадий, например при
метаморфозе насекомых, второй—при одновременном развитии
сходных структур, однако имеющих заметные различия, например
позвонков, передних и задних конечностей млекопитающего и т. д.
, Благодаря одновременному метаморфозу может, так сказать, раз-
вернуться, обнаружиться тип во всех своих составных частях.
У высших животных, считает Гёте, «метаморфоз действует двояким
образом: во-первых, так, что идентичные части, как мы видели на
позвонках, по известной схеме, различно преобразуются созида-
тельной силой самым постоянным образом, благодаря чему в об-
щем становится возможным тип. Во-вторых, так, что назван-
ные в типе отдельные части через все роды и виды животных
постоянно изменяются, без того, однако, чтобы они когда-либо
могли утратить свой характер» («Избр. соч. по естествозн.»,
стр. 202).
Вообще всякий организм Гёте считал некоей «множествен-
ностью», состоящим из многих, по своему существу одинаковых
единиц. Он, вероятно, исходил из монадологии Лейбница, из кото-
рой вышла в этом аспекте, надо думать, и клеточная теория. В об-
общенной форме Гёте выразил эту мысль таким образом: «Соб-
ственно подвижная жизнь природы состоит в том, что то, что по
идее одинаково, в опыте может являться либо как одинаковое, либо
как похожее и даже совершенно непохожее и не одинаковое»
(там же, стр. 73). Мы видим, что понятие метаморфоза Гёте при-
менял очень широко, называя им разного рода изменчивость,
строго различать которую он, разумеется, не мог.
•. л. Метаморфоз, понятие очень важное в системе научных взглядов
Гёте, протекает всегда во времени. В ряде случаев при изучении
предмета он стремился увидеть его в процессе становления, трак-
10 И. И. Канаев 145
V ...»
товать «генетически» (это слово в то время не имело отношения
к современной науке генетике), представляя себе пройденные им
стадии развития. «Лишь становящееся живо, ставшее — мертво»,—
считал Гёте, имея в виду не только творчество природы, но и чело-
века.
На основе понятий типа и метаморфоза строил Гёте морфоло-
гию, которую он стремился выделить и обосновать как новую науч-
ную дисциплину о закономерном «образовании и преобразовании»
организмов, о возникновении и изменчивости их видимого облика
(Gestalt). «.. .у людей науки всех времен проявлялась потребность
познать живые существа как таковые, их внешние видимые, осяза-
емые части Охватить в их взаимосвязи, воспринимать их как про-
явление внутреннего и таким образом до известной степени овла-
деть в созерцании целым. Насколько это научное желание сопря-
жено с тяготением к искусству и подражанию, здесь вряд ли надо
развивать подробно» (там же, стр. 11). Отсюда и возникла морфо-
логия. Гёте считает, что морфологию нельзя безоговорочно считать
наукой о внешнем облике, форме (Gestalt), так как под этим под-
разумевается некая абстракция, неподвижная, законченная и фик-
сированная. «Если мы, однако, хотим ввести (читателя, —И. К.)
в морфологию, — пишет Гёте в предисловии к «Вопросам морфоло-
гии» 1817 г., — то мы не должны говорить о ,,Gestalt“, если же
употреблять это слово, то думать при этом об идее, понятии или
чем-то, лишь на мгновение удержанном в опыте. Образовавшееся
сразу снова преобразуется, и мы должны, если хотим хотя бы до
известной степени достигнуть живого видения природы, по ее
примеру сами сохраниться подвижными и созидательными»
(там же, стр. 12).
В одном неоконченном отрывке Гёте характеризует все сопре-
дельные с морфологией научные дисциплины (физику, химию, ес-
тественную историю и др.) и пытается показать ее законное место
среди них (там же, стр. 104—108).
Уже в XIX в., как известно, морфология мощно и быстро раз-
вилась, и в наше время это продолжающая развиваться наука.
Морфологическая типология стала основой естественной системы
и эволюционного учения (ср.: Remane, 1955). Фактор времени, ко-
торый Гёте уже ясно понял как необходимую сторону морфологии,
еще в наше время многими не оценен должным образом. Однако
его значение уже нашло отражение даже в термине одного из пе-
редовых наших морфологов — в термине «морфопроцесс» (Бекле-
мишев, 1952).
В заключение хотя бы очень кратко сопоставим результаты на-
учной деятельности Гёте и его современников: Вик д’Азира, почти
сверстника Гёте, и Э. Жоффруа Сент-Илера, его младшего совре-
менника, годившегося ему в сыновья.
146
Вик д’Азир, в отличие от Гёте, медик по образованию, ученик
Добантона и других крупных ученых, живший в Париже, мировом
центре науки, создал ряд ценных исследований — о гомологии ко-
нечностей, о ключицах млекопитающих, о мозге и много других
(см. стр. 88 настоящей книги), но все они уже через полстолетия
оказались забытыми и превзойденными. А учение Гёте о типе и
метаморфозе, а также идея морфологии как новой науки, название
которой также предложено им, развивались дальше и живут в наше
время, соответственно измененные (см.: Канаев, 1962).
Жоффруа Сент-Илер (см. стр. 183), опубликовав свою «Фило-
софию анатомии» в 1818 г., мало зная работы Гёте, которые
он оценил только позже, высказал взгляды, очень близкие с иде-
ями Гёте. Его учение об «аналогах» соответствует идее Гёте о го-
мологах («идентичных» частях), принцип уравновешения, как ука-
зано выше, это «закон компенсации» Гёте, как и принцип связей
(connexions) выражен у Гёте в идее «порядка» частей в типе. Идею
морфологического типа и морфологии Гёте, по-видимому, понимал
яснее и глубже, чем Сент-Илер (ср.: Cahn, 1958, 1960).
10*
ГЛАВА Д ЕВЯТАЯ
БЛЮМЕНБАХ
Для характеристики, хотя бы очень
скупой, состояния проблемы типа
в Германии в конце XVIII в. мы остановимся только на двух
ярких фигурах этого времени — немецких профессорах, пользо-
вавшихся широкой известностью и славой, — Блюменбахе и Киль-
мейере.
Иоганн Фридрих Блюменбах (I. F. Blumenbach, 1752—1840 гг.)
родился в городе Готе, где его отец был профессором гимназии.
Семья Блюменбахов была просвещенная, трудолюбивая и «серьез-
ная», какими были в то время многие немецкие профессорские
семьи.
Характерен один рассказ из детских лет Блюменбаха. Когда
ему было десять лет, его заинтересовал человеческий скелет, ко-
торый он увидел у старого врача, друга семьи. Будущий ученый
стал старательно всматриваться в скелет, стремясь запомнить
форму костей и их взаиморасположение. Для этого он прибегал
к такой, например, хитрости: он приходил к врачу, когда того не
было дома, и, под предлогом ожидания его возвращения, часами
сидел перед скелетом, рассматривая его. Юный Блюменбах сам
хотел изготовить скелет, для чего он стал собирать кости домаш-
них животных и соединять их, подражая
Все это он делал в глубокой тайне, пряча кости в своей комнате.
Однажды прислуга обнаружила это сокровище ребенка, испуга-
лась и подняла крик. Скандал, однако, был скоро ликвидирован,
и первый опыт будущего антрополога был перенесен на чердак
(Flourens, 1856).
Так рано стал обнаруживаться интерес Блюменбаха к есте-
ствознанию. Поэтому неудивительно, что, получив классическое
среднее образование, он в 1769 г. отправился изучать медицину
в Йену; там он подружился с Зёммерингом, бывшим несколько
моложе его. Для окончания своего образования Блюменбах при-
ехал в Гёттингенский университет. Здесь он занимался в коллеги-
уме по естественной истории у старого профессора Хр. В. Бют-
тнера, который начал свой курс с изучения человека. Занятия
проводились главным образом с помощью рисунков и сообщений
\
' 148
человеческому скелету.
путешественников о разных народах, и Блюменбах увлекся вопро-
сами антропологии. В результате его трудов возникла докторская
диссертация под названием «О природных различиях человече-
ского рода», написанная по-латыни, а впоследствии переведенная
на немецкий язык (1798 г.) и многократно издававшаяся. Книга
Портрет Блюменбаха.
По рисунку И. В. Кобольта из: Н. Wahl. Goethe und seine Welt.
1932.
эта стала основой современной антропологии; подробнее мы на ней
остановимся дальше. В 1775 г. Блюменбах защитил эту диссерта-
цию и в том же году начал читать лекции в Гёттингенском универ-
ситете. С 1776 г. он стал профессором этого знаменитого универси-
тета, где еще недавно блистал Галлер, которого Блюменбах считал
образцовым ученым и профессором; позже он с ним завязал пере-
писку. В Гёттингене Блюменбах преподавал очень долгое время -—
149
свыше 60 лет, до своей смерти. Постепенно Блюменбах стал обще-
признанной знаменитостью и славой этого древнего германского
университета, «патриархом» его преподавательского коллектива.
Его прежние слушатели посылали к нему учиться не только своих
сыновей, но и внуков.
Блюменбах много сделал для распространения естествознания
не только в Германии, но и за пределами ее. В 1779 г. вышло его
руководство по естественной истории («Handbuch der Naturge-
schichte»), многократно переиздававшееся и вышедшее у нас в рус-
ском переводе в 1796 г. В этой книге он дает описание трех царств
природы и в конце книги, после минералов, пишет об окаменело-
стях организмов, давая общий обзор палеонтологических материа-
лов от человека до растений. Другой его учебник, посвященный
физиологии («Handbuch der Physiologie»), вышел в 1787 г. и также
был переведен на русский язык в 1796 г.
Блюменбах был первым в Европе, если не считать Монро, кто
стал читать курс новой еще тогда дисциплины — сравнительной
анатомии. Это было в 1777 г. Сначала он читал только сравнитель-
ную остеологию, а с 1785 г. —сравнительную анатомию всех основ-
ных систем органов. В 1805 г. он издал руководство по этому курсу
(«Handbuch der vergleichenden Anatomie»).
Кроме этих и еще других курсов, Блюменбах опубликовал ряд
специальных работ: о ленточных червях, пипе суринамской, реге-
нерации глаза саламандры и т. д., небольшие трактаты по общим
вопросам — по сравнительной физиологии, о созидательной силе
(Bildungstrieb) и другие, а также несколько научно-популярных
сочинений.
Блюменбах всю жизнь, начиная со студенческих лет, провел
в Гёттингене, лишь изредка уезжая в сравнительно небольшие
путешествия по Европе — в Швейцарию, Голландию, Англию,
Францию. Его вполне удовлетворяла деятельность, он был рожден
профессором, как писал его биограф и ученик Маркс (Marx, 1843).
Несмотря на свои обширные знания, он всегда готовился к очеред-
ной лекции, совершенствуя и обновляя ее, благодаря чему содержа-
ние курса не устаревало. На лекциях по физиологии он еще с 1776 г.
ввел опыты на животных и вивисекцию, что, разумеется, способ-
ствовало усвоению предмета и было в то время новшеством.
По природе Блюменбах был человек рассудительный, сдержан-
ный и собранный, однако веселый, склонный к шутке. По мнению
современников, Блюменбах производил впечатление «значительного
человека» (Marx, 1843).
Как ученый, Блюменбах больше всего интересовался антрополо-
гией, с которой, как уже говорилось, начал свою научную деятель-
ность. Диссертация Блюменбаха 1 построена на широком биологи-
1 Имеется в виду немецкий перевод 1789 г., сделанный с 3-го латинского
издания.
150
ческом фундаменте. В начале этой книги он рассуждает об искус-
ственной системе Линнея и отвергает ее, противопоставляя ей свой
набросок естественной системы млекопитающих, исходящей из
всего хабитуса животного, а не одного признака, как например
зубы по Линнею. Далее он критикует знаменитую «лестницу су-
ществ» и не признает ее, хотя и допускает, что она принесла не-
сомненную пользу при создании естественных систем, так как
в этой «лестнице» организмы располагались на основании сходства
по многим признакам, а не по одному.
Блюменбаха очень интересовало отличие человека от животных.
В своей системе он поместил человека в особый отряд — «дву-
руких», а обезьян отнес к другому отряду — «четвероруких». Он
приводит целый ряд внешних и внутренних признаков, отличаю-
щих человека от животных: вертикальное положение тела, две
руки, широкий плоский таз, строение зубов и ряд других. Особо
останавливается Блюменбах на межчелюстной кости и повторяет
утверждение Кампера, что эта кость отсутствует у человека.
В связи с этим он возражает Вик д’Азиру, который, как известно,
еще в 1780 г. описал ее у человека. Интересно, что уже позже, под
влиянием аргументов Гёте и Окена, Блюменбах признал существо-
вание этой кости у человека.
Среди других особенностей человека Блюменбах указывает сле-
дующие: всеядность, распространение в разных широтах и на всех
континентах; разум, благодаря которому человек делает разные
«орудия» («а tool-making animal» — приводит он слова Франклина),
к которым относится, по Блюменбаху, и речь; наконец, он указы-
вает ряд болезней, как скарлатина, оспа и другие, специфичных
только для человека. Далее Блюменбах переходит к вопросу о при-
чинах и способах «вырождения» видов, иначе говоря — к изменчи-
вости видов как животных, так и растений. Он пытается дать оп-
ределение понятия «вид», чтобы ясно показать, что такое вырожде-
ние вида, и указывает на трудности в этом вопросе. В основном
«вырождение» проявляется в следующем: изменении окраски,
формы волос, размеров тела, пропорций частей тела, особенностей
формы черепа и т. д. Причины «вырождения» Блюменбах стре-
мится объяснить физиологически: восприимчивостью организма
к известным внешним стимулам и способностью реагировать на
них, пытаясь в «животной машине» все понимать каузально. При
этом, однако, он вводит понятие жизненной силы и одно из ее
проявлений -—«созидательное побуждение» (Bildungstrieb), которое
тоже известными стимулами извне приводится в действие: напри-
мер, тепло побуждает яйцо птицы развиваться. В этой связи Блю-
менбах высказывается против теории преформации. Мы видим,
что механицизм Блюменбаха сливается с витализмом.
Главные воздействия, вызывающие «вырождение», — это кли-
мат, пища, образ жизни, а также скрещивание, образование бас-
тардов. Мы видим, что в этом вопросе, как и вообще в понимании
151
проблемы «дегенерации», Блюменбах следует за Бюффоном. Блю-
менбах касается также проблемы наследования приобретенных
свойств и признает это явление.
Подготовив теоретическую почву для рассмотрения вопроса
о расах человека и их возникновении, Блюменбах переходит
к этой, центральной теме своего исследования. Рассматриваются
следующие признаки человека: цвет кожи, цвет волос и их форма
(прямые, курчавые и др.), цвет радужной оболочки и корреляция
этих трех цветовых признаков. Изучение морфологии лица связано
с изучением черепа. Разработав новые методы, более совершенные,
чем лицевой угол Кампера, и собрав лучшую в Европе коллекцию
черепов, Блюменбах стал основоположником современной кранио-
логии человека. Далее Блюменбах исследует ряд других призна-
ков: особенности зубов, морфологию ушных раковин, грудей, поло-
вых органов, рук, ног и т. д. Особенности разных рас и их вариан-
тов Блюменбах стремится объяснить все теми же факторами,
которые и у животных вызывают явления изменчивости (дегене-
рации),— климат, пища и т. д.
В эпоху, когда на негров и «дикарей» еще смотрели, как на
полу зверей, и буржуазная революция во Франции еще только
созревала, Блюменбах выступил — это было в 1775 г. — со своей
диссертацией, где говорилось о том, что все расы человека есть
разновидности одного вида. И в этом он следовал за Бюффоном,
но гораздо основательнее аргументировал этот тезис. Он обстоя-
тельно показал, что такие контрастные окраски кожи, как черная
негра и белая европейца, соединяются рядом промежуточных от-
тенков, наблюдаемых у разных других народностей, как желтая
монголов, коричневая малайцев и т. д. То же можно сказать и
о других признаках, характеризующих человеческие расы.
Блюменбах установил пять главных «варьететов» (рас) чело-
веческого рода, дав их подробную характеристику: кавказскую
расу (белую), которуки он считал исходной, две крайние —мон-
гольскую (желтую) и эфиопскую (черную) и две промежуточ-
ные — американскую (краснокожую), между кавказской и монголь-
ской, и малайскую (коричневую), между кавказской и эфиопской.
Таким образом, Блюменбах хотел дать также картину происхожде-
ния человеческих рас. В наше время это объяснение генезиса рас
уже не выдерживает критики. Однако деление на пять главных рас
вида человека в общем сохранилось и легло в основу современной
антропологии. Исследование и сравнение признаков различия рас
сделано Блюменбахом с большой тщательностью и на высоком на-
учном уровне для того времени. Свое представление о человеческих
расах Блюменбах хотел сделать доступным широкой публике, для
чего написал популярную статью, в которой ученость скрашена тя-
желоватым* юмором,— «Человеческие расы и свиные расы», опуб-
ликованную в 1789 г. в журнале для научных новинок («Magazin
fur das Neuste aus der Physik und Naturgeschichte»). Блюменбах ука-
152
зывает на две важные ошибки в суждении о расах. Во-первых,
обычно сравнивают таких контрастирующих представителей да-
леких рас, как «сенегамбский негр» и «немецкий Адонис», забывая
о множестве «переходных» форм. Во-вторых, игнорируют то, что
человек не единственный организм, у которого имеются расы. Эти
мысли развиваются на конкретных примерах человеческих и сви-
ных рас, между которыми показываются известные аналогии.
Автопортрет калмыка Федора Ивановича.
(Из Блюменбаха).
В другой научно-популярной работе — «Изображения есте-
ственноисторических предметов» (2-е изд., 1810 г.), содержащей
100 гравюр, изображающих самые разные объекты, от червей до
человека, с пояснительным текстом в 1—2 страницы, Блюменбах
на первых 5 рисунках дает представителей основных рас в виде
портретов выдающихся людей. Первый, представитель желтой
расы, калмык Федор Иванович (см. рисунок), в детстве подарен-
ный Екатериной II Баденской принцессе, воспитанный в Карлсруэ,
долго живший в конце XVIII в. в Риме и прославившийся как
153
выдающийся рисовальщик и гравер.1 Малаец и индеец — тоже вы-
сокоодаренные люди: «кавказская» (белая) раса представлена пер-
сом, а не европейцем, известным полководцем Юмла, а негры —
знаменитым писателем и проповедником Кэпитеном. Свою заметку
о нем Блюменбах заканчивает словами его биографа Мак-Хенри,
считающего этого негра новым доказательством того, «что духов-
ные способности не зависят от цвета кожи». Блюменбах собрал
целую библиотеку книг, написанных неграми, которых он называл
«наши черные братья».
В дальнейшем Блюменбах написал еще ряд работ по антропо-
логии, из которых особенно важное значение имеют его краниоло-
гические труды (1790—1828 гг. и др.).
Таким образом, Блюменбаху принадлежит заслуга научного
обоснования единства морфологического типа вида Homo sapiens
путем подробного исследования и сравнения вариаций многих при-
знаков.
Кроме этого большого сравнительноанатомического и морфо-
логического труда об одном виде, у Блюменбаха, в сущности, нет
сколько-нибудь значительных работ по сравнительной анатомии.
Его крупной заслугой в этой области является создание курса по
данной дисциплине, охватывающего в общем все достижения со-
временной ему науки по этому предмету, но, конечно, уступающего
знаменитому курсу Кювье, последний том которого вышел в том же
1805 г. (см. стр. 229 настоящей книги). Описание органов и их
систем производится по функциям этих органов. Изложение часто
носит конспективный характер и сопровождается многочисленными
ссылками на литературу. Весь курс вмещается в один том, который
по объему приблизительно равен одному из пяти томов «Лекций»
Кювье.
Материал руководства разбит на 5 отделов. В первом рассмат-
ривается скелет, во втором — органы «натуральных» функций,
среди которых на первом месте стоят органы пищеварения, печень,
селезенка, почки и т. д. В конце отдела, довольно неожиданно,
стоит рассмотрение пркровов. В третьем отделе находятся органы
«жизненных функций» — это в основном органы кровообращения
и дыхания, в четвертом — органы «животных функций», т. е. нерв-
ная система, органы чувств и миология. Наконец, в последнем, пя-
том отделе, рассматриваются органы размножения.
За исключением первого отдела (скелет), во всех остальных
после позвоночных животных рассматриваются и беспозвоноч-
ные— представители насекомых и червей. Сравнивается тем самым
кровеносная система, пищеварительная и т. д. у позвоночных и
беспозвоночных (они называются Блюменбахом, еще по аристоте-
левской традиции, «животными с красной и с белой кровью»).
1 О нем см.: Д. А. Ровинск ий. Подробный словарь русских гравюр-
ных портретов, т. III. СПб., 1888, стр. 226. Гравюра сделана с автопортрета
калмыка, принадлежавшего Блюменбаху; опубликован им в 1796 г.
154
Иначе говоря, Блюменбах не отличает гомологичные органы от
аналогичных, хотя в некоторых случаях правильно гомологизирует
части организмов, например крыло пингвина с когтями передней
конечности млекопитающих, что, впрочем, было установлено до него.
Блюменбах также не понимает ясно, что такое морфологиче-
ский тип, что еще в 90-е годы понял Гёте. Например, Блюменбах
упорно продолжает настаивать на отсутствии межчелюстной кости
у человека (§ 14), хотя он знал о работах Вик д’Азира и Гёте,
открывших эту кость у человека. Для Блюменбаха, как и для Кам-
пера, отсутствие этой кости служило доказательством отличия че-
ловека от животных, и в данном случае теологические соображения,
а в связи с ними политические брали верх над научными. Поэтому
он решался утверждать, что резцы у человека -сидят в костях верх-
ней челюсти, а резцы животных — в межчелюстной. Эту мысль он
повторяет в упомянутой популярной книге 1810 г. («Изображе-
ния. ..») по поводу черепа оранга (№ 52), говоря, что эта «знаме-
нитая» кость, имеющаяся у животных, даже лишенных резцов,
отсутствует у человека и резцы у человека, как и все прочие верх-
ние зубы, «просто прикреплены к обеим верхнечелюстным костям».
Такое непонимание так называемого тогда «закона места», одного
из современных трех основных приемов гомологизации, показы-
вает, как плохо понимал Блюменбах в то время идею гомологии.
Нет, кажется, сведений, насколько он преуспел в этом в старости.
В конце XVIII в., в учебнике естественной истории 1799 г.,
Блюменбах, признавая «лестницу существ» полезной основой для
разработки естественной системы организмов, критиковал эту
«вестницу», что понятно —он делает это в начале XIX в., т. е.
в эпоху издания своего курса сравнительной анатомии. Серьезное
рассмотрение этой идеи в «Опыте сравнительной физиологии» и
сопоставление ее с «самой природой» обнаруживает «крайнюю не-
достаточность» и «множество пробелов» в учении о «лестнице су-
ществ». Так, например, птицы, по мнению Блюменбаха, как по
своему внешнему облику (оперение и пр.), так и по внутреннему
строению частей их тела крайне отличаются от всех прочих «жи-
вотных с красной кровью», т. е. позвоночных, и «по правде го-
воря», занимают совсем особое, почти аномальное положение в ор-
ганическом мире. Поэтому их лишь с трудом и как бы насиль-
ственно можно вклинить в такую «лестницу природы» («Kleine
Schriften», 1800, стр. 4—5).
В этом рассуждении мы видим характерный пример того, как
идея «лестницы существ» »и сливающаяся с ней «прототипа» (см.
стр. 48 настоящей книги), эвристическое значение которой при-
знает и Блюменбах, толкая исследователя на проверку ее с по-
мощью конкретного материала, возбуждая вместе с тем возражения
и протест против ее метафизической формы. Блюменбах еще не ви-
дит выхода из этого противоречия. Возможным такой выход стал
только позже, рождая соответственно новые противоречия.
155
ГЛАВА ДЕСЯ ТАЯ
КИЛЬМЕЙЕР
Крупную и своеобразную роль
в развитии сравнительной ана-
томии в Германии сыграл Карл Фридрих Кильмейер (С. Fr. Kiel-
meyer, 1765—1844 гг.). Родился он в селе Бебенхаузене близ Тю-
бингена. Отцом его был мелкий чиновник вюртенбергского гер-
цога Карла. Уже в детстве обнаружились большие способности
Кильмейера. По-видимому, в связи с этим герцог определил его
в школу своего имени — «Karlsschule» — в Штуттгарте, в которой
соединялась средняя школа с высшей. Когда Кильмейер уже был сту-
дентом и изучал медицину, с ним одновременно учился начинаю-
щий тогда поэт Ф. Шиллер. Там же учился, будучи на 4 года мо-
ложе Кильмейера, Ж. Кювье (см. стр. 226 настоящей книги),
с которым Кильмейер дружил и занимался естественнонаучными
вопросами. После их разлуки обаятельный образ старшего това-
рища долго еще жил в душе Кювье. Так, например, 25 октября
1793 г. Кювье писал Кильмейеру из Парижа, спрашивая, чем он
ему может быть полезен: «Я был бы весьма счастлив оказать
услугу другу, которого я всегда считал своим учителем и гением
которого я так же всегда восхищался, как любил его персонально;
если бы Вы могли осуществить свое намерение приехать в Париж».
Переписка друзей продолжалась ряд лет и представляет значитель-
ный интерес для истории науки. Об одном из писем Кильмейера,
содержащем его эволюционные взгляды, речь будет дальше.
Кильмейер окончил Карлсшуле в 1786 г., защитив докторскую
диссертацию по химии минеральных вод. После этого он еще два
года совершенстбвал свои знания в Гёттингене, слушая лекции
Лихтлиберга, Гмелина и Блюменбаха, и путешествовал по Герма-
нии, знакомясь с научными учреждениями и учеными.
С 1790 г. Кильмейер стал профессором зоологии в той же
Карлсшуле. С 1790 по 1793 г. он читал курс сравнительной ана-
томии, с 1792 г., кроме этих лекций и лекций по зоологии, — еще
физиологию растений, медицину, химию и организовал химиче-
скую лабораторию. В 1793 г. он произнес свою знаменитую речь
о соотношении органических сил — единственное значительное на-
учное произведение, которое сам издал. В 1794—1795 гг., в связи
156
с закрытием Карлсшуле, Кильмейер работал на побережье Север-
ного и Балтийского моря, изучая морских беспозвоночных.
С 1796 г. он занял кафедру химии в Тюбингене, а с 1801 г. читал
там также курсы по медицине.
В 1816 г. Кильмейер был вынужден, по состоянию здоровья,
прекратить преподавательскую деятельность, несмотря на большой
успех в этой области и известность не только в Германии, но и за
ее пределами. Он занял должность директора государственного
научного и художественного музея в Штуттгардте и заведующего
личной библиотекой герцога, хотя не любил административной
Медаль в честь Кильмейера с его портретом, выбитая в 1834 г.
Из: Sudhoff’s Arch., Bd. 23, 1930.
деятельности и относился к ней с известной робостью. В 1839 г. он
вышел на пенсию, а в 1844 г. умер от удара.
После Кильмейера осталось ничтожное по объему научное на-
следство, напечатанное им при жизни: его докторская диссертация,
2 статьи по физико-химическому исследованию минеральных вод,
упомянутая речь 1793 г,, одна небольшая речь 1834 г. о полярности
у растений и еще некоторые мелочи.
Кильмейер как-то болезненно боялся публиковать свои сочине-
ния. Он отклонял весьма выгодные предложения издателя Котты
и просьбы других лиц и даже, начав однажды печатать одну свою
книгу, взял обратно рукопись и уже набранные листы.
Лекции Кильмейера были известны по записям его слушателей
и ходили по рукам. Некоторые из этих записей сохранились^—на-
пример Пфаффа по сравнительной анатомии 90-х годов, братьев
Иегер (Jaeger, 1845) и другие. В 1840 г,, при жизни Кильмейера,
вышла книга некоего Мюнтера «Общая зоология, или физика ор-
ганических тел», в которой будто бы излагались взгляды Кильмей-
ера по вопросам общей биологии. Говорили, что это плагиат,: что
157
Мюнтер использовал записи лекций Кильмейера, приписав их со-
держание себе, хотя в двух местах он и называет Кильмейера. Дру-
гие, например Балье (Balss, 1930), считают, что, будь это плагиат,
Кильмейер наверное выступил бы с протестом в печати (такой слу-
чай имел место, когда одну статью Кильмейера — о животном
электричестве — напечатали без его ведома в 1794 г. в «Физиче-
ском журнале», т. 8). Так что правдоподобнее, что Мюнтер издал
свою книгу с негласного разрешения Кильмейера. Возможно, что
последний из политических соображений боялся выступать в пе-
чати с радикальными взглядами на эволюцию органического мира,
неприемлемыми для церковников. Но почему он не печатал свои
работы по зоологии, физиологии растений, химии и медицине,
остается непонятным. По-видимому, он настолько не любил писать
и так не давалось ему письменное изложение своих мыслей, что
даже письма он многократно переделывал, о чем свидетельствуют
варианты черновиков их на ту же тему и тому же лицу, сохра-
нившиеся в его архиве. Мартиус, ученик Кильмейера, указывает
на «странное» противоречие в его характере: внутренней силе и
уверенности в себе в области научной мысли противостояла ка-
кая-то «робость и беспомощность» перед окружающим миром.
Под руководством Кильмейера вышло множество диссертаций
его учеников. Список этих диссертаций, в которых, конечно, отра-
зились взгляды руководителя, приводит его биограф и ученик
Иегер (Jaeger, 1845).
Кильмейер, судя по сообщениям двух его учеников, Йегера и
Марциуса, был замечательным педагогом. С необыкновенным ма-
стерством умел он последовательно и ясно рассмотреть вопрос или
предмет с разных сторон, добиваясь истинного понимания его, и
показать глубину тех общих проблем, на фоне которых разбирался
изучаемый предмет. Подобно античным философам, он любил
в кругу учеников рассуждать о научных вопросах, будя энтузиазм
к науке у слушателей. Этим, очевидно, объясняется то восхищение,
которое он вызывал у своих учеников и которое еще в молодости
сумел внушить Кювье.
По-видимому, Кильмейер был выдающимся мыслителем, а не
только знающим и красноречивым профессором. Некоторые ав-
торы, среди которых был также Кювье, считали его «отцом натур-
философии» в Германии. Действительно, Шеллинг считал, что
с знаменитой речи Кильмейера 1793 г. начинается новая эпоха
естественной истории, и использовал взгляды Кильмейера в своей
натурфилософии. Однако Кильмейер отрицательно относился к на-
турфилософии, как априорному построению теории естествознания,
о чем он писал Кювье, ибо сам всегда строил свои выводы на
строго изученных фактах науки. Иегер говорит, что Кильмейер
был не натурфилософом, но философом природы, т. е. человеком,
склонным размышлять над большими вопросами естествозна-
ния.
158
Сравнительная анатомия не составляла для Кильмейера обо-
собленной научной области. При синтетическом складе его мыш-
ления она была как бы одним из элементов его целостного науч-
ного мышления. Кильмейер воспринимал мир преимущественно
в движении, как динамическую систему. Поэтому в организмах
его интересовали прежде всего функции, а органы он рассматривал
в качестве аппаратов, выполняющих эти функции, что сближает его
манеру исследования с манерой Вик д’Азира и особенно Кювье.
Основой исследований Кильмейера, как и его современников,
была идея «лестницы существ» и общности типа строения. Но
«лестницу» эту он использовал с точки зрения изменения соотно-
шения функций, или «органических сил», как он выражался, говоря
об этом в своей речи 1793 г. Он считал, что существуют три основ-
ных органических силы: «чувствительность», «раздражимость» (ре-
акция сокращением на раздражение) и «сила воспроизведения»
(которая выражается в росте, регенерации и размножении). Киль-
мейер установил «законы» соотношения этих сил в организмах на
разных ступенях «лестницы существ». Не входя в детали его взгля-
дов, можно, обобщая, сказать, что, по Кильмейеру, у высших ор-
ганизмов преобладает чувствительность, которая сопряжена с вы-
соким развитием нервной системы и органов чувств. С убылью
чувствительности у низших организмов до известной степени воз-
растает раздражимость и сила размножения, особенно у самых мел-
ких и низших, которые быстро и обильно плодятся. Это изменение
соотношения органических сил находит свое выражение в соответ-
ствующих изменениях строения организмов, что и обнаруживается
с помощью сравнительной анатомии и морфологии. Таким образом,
основой для сравнительной анатомии является наличие градаций
изменения структур, обеспечивающих определенную функцию. По
Кильмейеру, преобладание одной из сил происходит как бы за счет
вытеснения действия и сокращения функций другой силы. Наблю-
дается своего рода уравновешивание сил, напоминающее морфоло-
гический «закон компенсации», идущий от Аристотеля и развива-
вшийся Гёте (см. стр. 141 настоящей книги).
Интересно, что Кильмейер констатирует известный параллелизм
между изменением соотношения органических сил в ряду организ-
мов от низших к высшим, с одной стороны, и в ряду стадий разви-
тия одной особи, с другой, т. е. высказывает идею так называе-
мого «закона параллелизма». Он пишет в своей речи 1793 г.:
«.. .законы, по которым силы распределяются между разными ор-
ганизмами, это те же законы, по которым силы распределяются
в особях одного и того же вида, и даже у одного и того же инди-
вида в разные периоды его развития: человек и птица также в их
первоначальном состоянии подобны растению, в них деятельна
сила воспроизведения, позже во влажной среде, в которой они
тогда живут, пробуждается раздражимость, также сердце этих
животных неизменно раздражимо, и лишь в дальнейшем у них при-
159
соединяются один орган чувств за другим почти в том же порядке,
как они обнаруживаются в ряду организмов от низших к высшим»
(стр. 251).
Но и «лестницу» организмов Кильмейер представлял себе ди-
намично. Он считал, что высшие виды произошли из низших, т. е.
понимал эту лестницу исторично, эволюционно. В замечательном
письме к Кювье от 9 марта 1801 г. он пишет, что сравнение иско-
паемых видов с ныне живущими говорит о параллельно идущем
изменении животных с «революциями» нашей Земли и что для
этих изменений животных должны существовать определенные за-
коны. По поводу этих законов Кильмейер бегло высказывает не-
сколько глубоких мыслей. Единство прототипа всех животных он
объясняет общностью происхождения животных, их реальным
«родством», т. е. как впоследствии и Ч. Дарвин.
Изучая функции огранизмов, Кильмейер изучал и корреляцию
и субординацию этих функций, а соответственно и структур, ра-
ботая в том же направлении, что и Кювье. Мало того, он искал
корреляции между организмами в природе, стремясь понять «эко-
номию» ее как целого и отсюда подойти к пониманию образа жизни
и инстинктов различных животных. Он искал связи между зако-
нами органической жизни и неорганическими процессами в при-
роде, так как много занимался физикой и химией, а физиологию
растений и ботанику, которую любил и изучал, считал «физикой
растений». Его искания вели такж$ к исследованию различных
групп животных, особенно низших, из Линнеева класса «червей».
Он разделил этот класс на 10 типов (сепии, улитки, раковины,
двустворчатые моллюски, усоногие и др.); строение и физиологию
этих животных он изучал также сравнительным методом.
Кильмейер, как мы видим, был оригинальным крупным иссле-
дователем, который в известном направлении работал параллельно
с Кювье, что отчасти можно объяснить влиянием Кильмейера на
Кювье в молодости. Но Кильмейер был эволюционистом и возра-
жал против теории катастроф. В этом вопросе он расходился
с Кювье и был близок к Ламарку, причем работал независимо
от него. Поскольку они друг о друге не упоминают, можно предпо-
ложить, что каждый из них не знал о существовании другого, во
всяком случае они вряд ли влияли друг на друга. Также трудно
предположить какое-нибудь влияние Э. Жоффруа Сент-Илера на
Кильмейера или наоборот, хотя от Кювье Кильмейер, казалось бы,
мог знать и о Ламарке, и о Сент-Илере, а онио друге Кювье.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТА Я
Немецкие
натурфилософы
Как известно, немецкая филосо-
фия природы зародилась в конце
90-х годов XVIII в. и развивалась приблизительно в течение пер-
вой трети XIX в., а затем постепенно стала приходить в упадок.
Основатель этого направления Шеллинг, вначале последователь
Канта и Фихте, был прежде всего философом, в области же есте-
ствознания — дилетантом, знавшим природу преимущественно по
книгам. Понятия и факты естествознания Шеллинг порой весьма
произвольно использовал для построения своей системы философии
природы, скорее своего рода «поэмы о природе», чем строго на-
учной концепции. Попутно всплывает и понятие о типе. Так,
в статье, носящей название «Введение к наброску системы натур-
философии» (1799 г.), Шеллинг пишет, рассуждая о «продуктив-
ности» и «продукте» природы: «Продукт окажется находящимся
в бесконечном метаморфозе... Метаморфоз не сможет происходить
неправильно (regellos). .. Эта правильность будет выражаться не
через что-либо иное, как через внутреннее родство форм (Gestal-
ten), каковое родство опять-таки немыслимо без основного типа
(Grundtypus), который лежит в основе их всех и который, однако,
правда при разнообразнейших уклонениях, все же всеми ими вы-
ражается» (стр. 300). Несомненно, в этих словах слышится также
отзвук мыслей Гёте, которого Шеллинг лично знал и чтил.
Натурфилософия, как известно, привлекала к себе целый ряд
натуралистов разных специальностей, среди них и зоологов-анато-
мов. Мы ограничимся рассмотрением лишь двух из числа немец-
ких ученых — Окена и Каруса.
ОКЕН
Лоренц Окен (L. Oken, 1787—
1851 гг., настоящая фамилия
его Окенфус) был самой яркой и влиятельной фигурой среди не-
мецких биологов-натурфилософов. Сын крестьянина, он родился
в деревне Больсбах близ Оффенбурга в южной Германии. Лоренц
учился сначала у священника и учителя своей деревни, затем в гим-
Ц И. И. Канаев
назии в Оффенбурге (1793—1798 гг.) и, наконец, в соборной
школе в Бадене (1799 г.). Уже в средней школе Окен выделялся
среди одноклассников своей талантливостью. В 1800 г. Окен по-
ступил на медицинский факультет Фрейбургского университета.
Но медицина мало его привлекала; он больше интересовался ес-
тествознанием и философией. Еще студентом он опубликовал
в 1802 г. «Очерк системы натурфилософии».
Окончив летом 1804 г. университет, Окен отправился в Вюрц-
бург к профессору Дёллингеру (тому самому, у которого впослед-
ствии работали Пандер и Бэр); у него Окен учился зимой
1804/05 г. За это время он написал небольшую натурфилософскую
книгу «Произрождение» («Die Zeugung»), вышедшую в 1805 г.
В следующем году Окен читал уже курс на эту тему в Гёттинген-
ском университете. Здесь он занялся эмбриологией — исследовал
образование кишечника у млекопитающих, не зная аналогичной
работы К. Фр. Вольфа на птицах. Окен установил тождество жел-
точного мешка птиц и млекопитающих и настолько обстоятельно
описал образование кишечника, что труд его заслужил лестный
отзыв Бэра в предисловии к первому тому «Истории развития
цыпленка» (1828 г.). Эмбриологические исследования Окена
вместе со статьями его товарища Кизера вышли в виде сборника
в 1806—1807 гг. и явились первыми серьезными биологическими
работами Окена.
В 1807 г. Окен был приглашен на должность экстраординар-
ного профессора в Иену читать медицину. На вступительной лек-
ции он изложил свою теорию строения черепа из позвонков, ко-
торая была опубликована в том же году. Впоследствии Окен опи-
сал («Isis» за 1817 г.), как он «открыл» эту теорию, увидав во
время своего путешествия в горах Гарца в 1806 г. валяющийся на
земле череп оленя. Как известно, Гёте еще в 1790 г. пришел к по-
добной теории, но не опубликовал ее своевременно. Позже возник
мало благовидный спор о приоритете, тянувшийся и после смерти
Гёте (см.: Бляхер, 1959). Как бы там ни было, но, по-видимому,
Окен независимо от Гёте разработал позвоночную теорию черепа
и, во всяком случае, раньше него опубликовал ее (ср. стр. 135
настоящей книги). Позвоночная теория имела большой успех не
только в Германии, но также во Франции и Англии.
В Йене Окен читал в дальнейшем ряд курсов: натурфилосо-
фию, физиологию, патологическую физиологию, естественную исто-
рию, зоологию, ботанику, минералогию и геогнозию. Он был та-
лантливым лектором, студенты любили его, и лекции его были из
наиболее посещаемых.
В бытность свою в Йене Окен много писал. За 1809-1811 ГГ.
он выпустил свой «Учебник натурфилософии» в 3 томах, получив-
ший большую известность и издававшийся три раза, последний
раз в 1843 г. В течение 1813—1815 гг. Окен опубликовал «Учеб-
ник естественной истории» в 6 томах, в котором описаны все три
162
царства природы — минеральное, растительное и животное, пер-
вое после Линнея сочинение такого рода.
Окен не был только «академическим» человеком, замкнувшимся
в науке и спекулятивной философии. По природе он был в боль-
шой мере общительным человеком, свободомыслящим и смелым.
Портрет Окена.
Из: Meyer-Abich. Biologie der Goethezeit. Stuttgart, 1949.
Его трибуной стал журнал «Изида» («Isis»), который Окен на-
чал издавать в 1817 г. и продолжал, несмотря на препятствия и
трудности, до 1848 г. Это был «энциклопедический» журнал, осве-
щавший не только различные разделы науки, но также философии,
литературы, разных искусств и, конечно, политики. Окен был глав-
ным редактором журнала и автором ряда статей. «Изида» пользо-
валась большим успехом среди немецких бюргеров и читалась во
11*
163
всей Германии. Прямолинейность, «радикальность», правдивость
и задор Окена, порой граничащие с «бестактностью» и грубостью,
многим из «высокопоставленных» лиц не нравились (в том числе
тайному советнику фон Гёте).
Это недовольство «либерализмом» Окена обнаружилось в на-
шумевшей истории с праздником немецкого студенчества в древнем
замке Вартбург близ Йены в 1817 г. по случаю годовщины битвы
при Лейпциге и освобождении Германии от Наполеона. Собралось
свыше 500 «буршей» и только 3 профессора, в числе которых был
и Окен. Молодежь выражала свои патриотические чувства, мечты
о свободе и единстве Германии и позволила себе некоторые вы-
ходки по адресу «властей»: устроили «аутодафе», т. е. сожгли на
костре некоторые реакционные книги, среди них кодекс жандар-
мерии Камптца (см.: Schuster, 1929) и другие. Это привело к раз-
говорам о революционном заговоре и опасности для тронов монар-
хов немецких княжеств.
Окен описал праздник в своем журнале, но номер этот, 195-й,
был тотчас же конфискован. Окена подвергли допросу, почти что
обвинили в государственном преступлении и в конце концов по-
ставили перед альтернативой: закрыть «Изиду» или отказаться
от профессуры в Йене. Окен не пожелал ответить на эту «инси-
нуацию» и был лишен кафедры, но и «Изиду» запретили изда-
вать в Йене; Окен стал издавать ее в Лейпциге. Кафедру он по-
кинул в 1819 г., причем коллегия профессоров не побоялась вы-
разить ему в официальном послании свое уважение и сожаление
по поводу его ухода (см.: Ecker, 1880).
Свободный от своих служебных обязанностей, Окен поехал
в Мюнхен, а потом в Париж, где собирал материалы для новой
научно-популярной книги по естествознанию. В 1821—1822 г. он
читал лекции в Бадене и знакомился с организацией ежегодных
съездов швейцарских ученых. Окен считал полезным для встреч
и ознакомления с проделанной за год работой устраивать подоб-
ные съезды в Германии, раздробленной в то время на мелкие го-
сударства; съезды должны были также содействовать развитию
сознания единства немецкой нации среди ученых и их слушателей.
Идею таких собраний Окен пропагандировал в своей «Изиде».
В 1822 г. ему удалось организовать в Лейпциге первый съезд
врачей и естествоиспытателей Германии, положив этим начало
ежегодным конференциям такого рода (см.: Degen, 1955).
Только в 1827 г. Окен снова получил кафедру, на этот раз
в Мюнхене. Однако непримиримость его, прямолинейность и рез-
кость привели к очередным конфликтам, в результате которых он
был вынужден уйти с кафедры в 1833 г. Но в том же году Окен
был приглашен во вновь организуемый университет в Цюрихе,
первым ректором которого он стал. Почти 20 лет прожил Окен
в Швейцарии и так и не вернулся на родину. Уважаемый то-
варищами и студентами, он работал в Цюрихском университете
б
164
Т»’’Ульный лвст
п^рвого
натУрфилософии»
до последних дней своей жизни (1851 г.), и в старости сохранив
ясность ума и дееспособность.
В Цюрихе Окен написал свою популярную «Естественную
историю для всех» в 13 томах, вышедшую в 1833—1841 гг. и
пользовавшуюся большим успехом среди немецкого населения,
способствуя распространению знаний о природе.
С 1814 г. Окен был женат, имел мало удачного сына, умер-
шего раньше отца, и дочь. Сохранилось описание внешности Окена
знавшими его людьми (см.: Ecker, 1880): он был небольшого роста,
худощав, с крючковатым носом, смуглым цветом кожи, черными
глазами и такими же волнистыми волосами. Его можно было при-
нять за южанина или цыгана. Эти же признаки встречались среди
его родичей и односельчан. У него была прямая и открытая натура,
гуманная и общительная; энергичный и свободолюбивый, он резко
протестовал против всякого произвола, чем легко наживал себе
врагов в тогдашней Германии.
Окен в своей философии природы непосредственно примыкает
к Шеллингу, своему другу. В отличие от него, Окен был широко-
образованным натуралистом, читавшем в университете ряд курсов
не только по биологическим вопросам, но также из области не-
органической природы. Поэтому натурфилософия Окена была на-
правлена прежде всего на философскую интерпретацию реального
мира природы, а не на развитие общих проблем философии при-
роды. Окен изложил свою натурфилософию в вышеупомянутом
учебнике в виде кратко сформулированных параграфов, так же
носящих характер догматических тезисов без попыток доказатель-
ства их. Фантастичность, парадоксальность, нелепость и даже
комизм ряда высказываний Окена вызывали критику и насмешки,
нередко вполне заслуженные. Однако Окен высказал ряд замеча-
тельных мыслей, сыгравших свою историческую роль, о чем
писал еще Энгельс, например в предисловии к «Анти-Дюрингу»
(изд. 1948 г., стр. 11).
В натурфилософии Окена нашла свое место также идея об об-
щем типе, своеобразно обработанная в связи с его общей концеп-
цией. Поэтому, чтобы охарактеризовать эту идею, надо сделать
хотя бы беглую попытку показать ее связь с его общими воззре-
ниями на природу.
Книга Окена («Lehrbuch der Naturphilosophie») в ее первом
издании, которое я цитирую, начинается словами: «Натурфилосо-
фия есть наука о вечном превращении Йога в мир». И вот, полагая,
что ему дано постигнуть намерения, мысли и поступки бога в этом
«превращении» (считая при этом, что бог мыслит и действует
по-человечески), натурфилософ смело берется рассказать на обще-
понятном языке весь смысл мироздания, а отсюда вытекает ха-
рактерная особенность метода натурфилософии: выведение (дедук-
ция) из общих положений «объяснений» ряда частных явлений
166
природы с весьма свободным обращением с фактами, как мы это
увидим дальше.
После рассуждения о боге, понять сущность которого Окен
(ытается с помощью математической символики, он приходит
к утверждению: «Если бог хочет стать реальным, то он должен
явиться в форме сферы, иной формы для бога нет. Существующий
(der Seiende) бог — это бесконечный шар» (§ 95). И дальше, в сле-
дующем параграфе (96-м): «Сфера потому совершеннейшая форма,
что она — первичная форма (Urform), божественная форма. Угло-
ватые формы несовершенны. Чем более сферично устроен предмет,
тем совершеннее, тем богоподобнее он». «Вселенная (das Universum)
является шаром, и все, что во вселенной есть нечто цельное (То-
tales), является шаром» (§ 97). Однако, эту шаровидность космоса
не надо понимать жестко геометрически. «Прасфера (Ursphare) яв-
ляется вращающейся, ибо она возникла только путем движения;
однако движение сферы не может быть поступательным, ибо она
ведь заполняет все. Бог есть вращающийся шар. Мир — вращаю-
щийся шар. Мир — вращающийся бог» (§ 111). Рассуждение
о сфере приводит к мысли о центре и тяжести, а отсюда — о ма-
терии. «Бог, как совершенный объект, есть материя. Материя —
это тяжелый бог», — пишет Окен в параграфе 126-м и продолжает:
«Материя извечна и продолжается вечно, она беспредельна; всякое
пространство материально, вернее материя и есть само простран-
ство, и время, и форма, и движение. Вся вселенная материальна,
не что иное, как материя, ибо это бог, понятый в состоянии созер-
цания (in der Anschauung begriffen). Вселенная есть вращающийся
материальный шар» (§127).
Окен, как может, старается выразить мысль об активности ма-
терии. «Нет деятельности (Tatigkeit) без материи, но и материи
без деятельности, обе —одно и то же, ибо тяжесть есть сама дея-
тельность, а сама тяжесть и есть материя. Материя — это ставшая
видимой, ограниченная деятельность. Материя, которая не дви-
жется, есть ничто; она может существовать только посредством
постоянного возникновения, посредством жизни. Нет мертвой ма-
терии, она живет, благодаря своему бытию, благодаря абсолют-
ному в ней» (§ 128).
Отождествляя «имматериальное» с материальным, Окен пишет:
«Все, что есть—материально; чего нет, то ничто, следовательно,
повсюду нет ничего имматериального. Имматериальность есть лишь
эвристический принцип, чтобы посредством него в спекуляции
прийти к материи, как нуль в математике, который сам по себе ни-
что, также и не существует, но который, однако, надо выставить,
чтобы мочь отнести к нему числа» (§ 131). В этом смысле бог им-
материален, подобен нулю, как об этом пишет Окен в ряде пара-
графов, начиная с 39-го. Неудивительно, что в связи с этим вы-
сказыванием о боге, равном нулю, некоторые современники Окена
обвиняли его в атеизме, хотя он сам считал себя католиком. Эв-
167
ристическое использование бога для понимания материи, по-види-
мому, было для Окена приемом создания своеобразной субъектив-
ной целостной картины мира, того реального мира, который он
знал и любил. «Материальная вселенная называется природой.
Природа вечна» (§ 133); «учение о материи есть натурфилософия»
(§ 135) — вот основной объект его интереса.
Шарообразную форму Окен находил не только в мире планет.
Стремясь постоянно видеть в природе параллели, аналогии, подо-
бия, ступени и т. д., он обнаружил и в основе органической при-
роды сферическую форму. Чтобы уловить ход его мысли, надо
сказать несколько слов об органической материи в его представ-
лении. Постепенно усложняющаяся неорганическая материя пре-
вращается в органическую путем сочетания трех «основных про-
цессов» природы (§§ 833—834). «Обнаружилось, что с каждым
новым процессом и с каждой новой комбинацией процессов также
и материи таковых становятся иными, облагороженными, более
сложного состава, а потому и более разложимыми. И в этом также
природа последовательно продвигается вперед и создает новые ма-
терии для органического мира» (§ 837). И вот из «смешения»
углерода с водой и воздухом возникает «слизь» (Schleim), основа
всего «органического»: «Все органическое возникло из слизи, есть
не что иное, как различные формы слизи. Все органическое снова
распускается (lost sich auf) в слизь; это значит, что оформленная
слизь становится неоформленной» (§ 840). Эта «слизь» или «пер-
вичная слизь» (Urschleim) — «морская слизь», она свойственна
морю, в нем она возникает «изначально и существенно» (§§ 841 —
842). Поэтому родиной мира животных и растений, даже человека
является море. Вернемся к вопросу о сферической форме «праорга-
низма» (Urorganismus).
«Организм, как подобие (Ebenbild) планет, должен также (иметь
соответствующую форму. Это сфера» (§ 911). «Первичная слизь
шарообразна» (§ 912). От «шара» Окен легко переходит к «пу-
зырьку» или «первопузырьку» (Urblaschen). «Шар, середина
которого жидкая, а периферия плотная, называется пузырь»
(§ 921). «Первые органические точки являются пузырьками.
Органический мир имеет своей основой бесконечное количество
пузырьков» (§ 922). И дальше Окен заявляет: «Слизистый перво-
пузырек называется инфузория» (§ 924). Это как бы низшая мор-
фологическая единица, смутное представление о клетке за 20 лет до
возникновения клеточной теории. Ибо дальше Окен пишет: «Если
основное органическое вещество состоит из инфузорий, то весь
органический мир должен развиваться из инфузорий; растения и
животные могут быть только метаморфозами инфузорий» (§ 928).
Итак, шарообразная форма свойственна, по Окену, основным
морфологическим элементам организмов — «инфузориям» (клет-
кам); однако сами сложные многоклеточные организмы, особенно
высшие, не имеют сферической формы. Окен объясняет это следую-
168
щим образом: «Высший организм вместе с тем не просто подобие
планеты, но и солнца ее, или всей вселенной (Universum). Высший
организм есть вселенная в малом, в глубочайшем, истиннейшем
смысле малый мир, микрокосм» (§ 958). В этом мире высших
организмов — животных — решающее значение имеет уже иная
форма — человек, высшее животное. «Самостоятельные животные
являются лишь частями большого животного, каковым является
животное царство» (§ 2906). «Отдельное животное возникает,
когда отдельный орган отделяется от общего животного тела...
Животное царство есть разделенное на части высшее животное —
человек» (§ 2908). Образ человека как бы доминирует над обра-
зами всех животных, ибо «человек выражает последнюю цель воли
природы» (§ 3528).
«Человек есть мера и измеритель творения (Schopfung); его
тело, следовательно, мера и измеритель тела животных», такими
словами начинается зоология Окена («Lehrbuch der Naturgeschichte,
III, 1815, стр. 1).
Окен, таким образом, возвращается к стародавней мысли, иду-
щей от античных греков и развивавшейся Бюффоном и другими
мыслителями XVIII в., что совершеннейшим воплощением об-
щего типа является человек. Все животные формы — лишь при-
ближение в разной степени к этой высшей форме. «Животные
становятся благороднее, чем больше органов вместе отделяется
от главного животного и соединяется. Животное, которое, напри-
мер, живет, как одна кишка (полип, — И. К.), было бы несомненно
ниже, чем животное, соединяющее вместе с кишкой еще кожу, и
выше их следовало бы считать такое существо, которое к тому же
имело бы жабры, печень и, наконец, кости и т. д. Животные со-
вершенствуются постепенно, присоединяя орган к органу, совсем
так же, как совершенствуется отдельное животное (в онтогенезе, —
И. К.). Животное царство развивается путем увеличения числа ор-
ганов» (§ 2909). Окен преподносит в новой редакции старую «лест-
ницу существ», кладя в ее основу число органов: «Каждое живот-
ное стоит над другим. Два никогда не стоят на том же уровне. Жи-
вотные различаются друг от друга по ступени, на которой нахо-
дятся, по числу их органов» (§ 2910). И весьма произвольно
группируя животных, Окен преподносит свою классификацию
(§ 2968), на которой подробнее нет надобности здесь останав-
ливаться.
Окен был среди первых натуралистов, сформулировавших так
называемый «закон параллелизма», в новой редакции названный
Геккелем «биогенетическим законом». В § 2969 Окен писал: «Жи-
вотное царство представляет жизнь высшего животного человека.
Как последний возникает при оплодотворении от первого зачатка
(Keim) и понемногу становится пузырьком, кишкой, жаброй, пе-
ченью и т. д., половыми частями, головой, так же и животное
царство. Есть животные, которые соответствуют человеку во
169
время беременности — эмбриону, зародышу, и другие, которые
живут вместе с ним после рождения» (§ 2969). Эта мысль была
подробно разработана в Германии Меккелем (J. F. Meckel) и
Серром (Serres) во Франции; поэтому «закон параллелизма», со-
гласно которому животный мир кажется множеством зародышей
человека на разных стадиях развития, называют также именами
этих ученых (Russel, 1916), хотя ряд других ученых той эпохи
высказывались в том же духе (ср.: Kohlbrugge, 1911).
Таким образом, и у Окена представление о «лестнице существ»
логически связано с идеей единства типа: лестница есть постепен-
ное развертывание типа, идеальная «эволюция», разумеется, не во
времени и не путем трансформизма, а с точки зрения цели, цен-
ности и логики.
Здесь будет кстати сказать несколько слов о толковании вы-
сказываний Окена в смысле современной эволюционной теории,
что иногда встречается в литературе. Действительно, такие фразы
Окена, как «человек не создан, а развился» (§ 950), соблазни-
тельно интерпретировать в духе филогенеза. Однако это можно
делать, только вырвав такую фразу из контекста, т. е. нарушив
ход мысли Окена, в частности из его учения о воспроизведении
(Zeugung). Окен учил: «Каждое воспроизведение начинается сыз-
нова (von vorne ап). Органическая масса должна снова рас-
пасться до первоначального хаоса (т. е. первичной слизи,—И. К.),
если что-либо новое должно возникнуть» (§ 936). «Лишь из орга-
нического менструума может выйти новый организм, но не один
организм из другого» (очевидно, онтогенетически, — И. К.)
(§ 936). Упомянутый здесь «менструум» надо понимать как форму
«первичной слизи», «семенную жидкость», т. е. то простейшее со-
стояние органического вещества, из которого формируется вновь
организм, как это видно из §§ 937—938.
Филогенеза в современном смысле слова или понятия, близкого
ему, Окен не знает. «Морская слизь» (Meerschleim) —это «пер-
вичная слизь» (Urschleim), из которой создано все «органическое»
(§ 841). Семенная жидкость—та же слизь (§ 946). Окен разли-
чает как бы две стадии возникновения жизни: образование этой
слизи, называя это «generatio originaria» (§ 944), и образование из
нее структур более сложных, чем «инфузорная точка»; эту стадию
усложнения он называет «generatio aequivoca» (§ 945). Иначе го-
воря, это «первичное» и «вторичное зарождение (generatio)
(§ 947): «В мире существует только два рода порождения (Zeu-
gungsarten). Подлинное создание (Erschaffung) и затем следующее
размножение (Fortpflanzung), generatio originaria et secundaria»
(§ 947). «Тем самым ни один организм не создан, если он больше
инфузорной точки» (§ 948). Все большее не создано, а развилось
(entwickelt)» (§ 949). «Человек не создан, а развился» (§ 950).
«Возникновение организации опосредовано воздействием тепла и
света» (№ 951), и дальше эта мысль поясняется- «Развитие», в ре-
170
зультате которого возник человек, это усложнение «первичной
слизи» под влиянием благоприятствующих воздействий тепла и
света. «Через свет, воспринятый организмом, приходит разнообра-
зие форм также в первичный организм (Urorganismus) или слизь.
Слизь формируется. Так как первичный организм существует
только в момент своего возникновения и тотчас же захватывается
светом, чтобы быть выше развитым, то в дальнейшем я под орга-
низмом буду понимать более высокий, целостный» (§ 973),—пи-
сал Окен. Вот как он понимал «развитие». Море, содержащее эту
возникающую в нем первичную живую слизь, «живет», оно —
волнующийся «организм» (§ 850)- «Там, где вздымающемуся мор-
скому организму удается заполучить форму, там выходит из него
более высокий организм» (§ 851). «Более высокие органические
формы вышли из мелких мест моря (куда проникают свет и тепло, —’
И. К.). Оттуда растения, оттуда животные» (§ 855). «И человек —
дитя теплых и мелких мест моря» (§ 856). В другом месте
(§ 1784) Окен возвращается к этой мысли и пишет: «Волны (мор-
ские,— И. К.) выбросили (на берег, — И, К.) первых людей».
В «Изиде» за 1819 г. (стр. 1121 и сл.) Окен развивает эту тему
дальше в том же духе и называет море «маткой» (uterus) «первого»
человека. Несколько позже к этой теме, вслед за Океном, вернулся
Бэр (см. стр. 272 настоящей книги).
У Окена нет ясно высказанного представления о трансформизме.
Нет также более конкретного и определенного представления о том,
как же могло происходить «развитие» первичной слизи в море
вплоть до образования из нее человека. Но несомненно одно: не-
кий процесс усложнения строения организации лежит, по Окену,
в основе возникновения всех высших организмов, в том числе и
человека. Этот процесс, конечно, можно назвать эволюцией, но
оговорив при этом, что «механизм» этого процесса остается
у Окена необъясненным и даже нет попытки такого объяснения,
кроме общих фраз. В этом отношении Окен стоит ниже Ламарка,
примерно в то же время писавшего об эволюции.
Натурфилософия Окена имела широкий и длительный резо-
нанс в науке XIX в. Не говоря уже о немецкой школе биологов-
натурфилософов или в разной степени с ней соприкасающихся уче-
ных, у других ученых, стоящих в стороне от этой школы или жив-
ших вне Германии, можно найти отзвуки влияния книги Окена.
Достаточно назвать Жоффруа Сент-Илера и его школу, К. Бэра,
Р. Оуэна и т. д. Но розыски в этом направлении увели бы нас
в сторону от нашей прямой цели.
Один из частных вопросов морфологии, которым Окен зани-
мался и который он включил в свою систему натурфилософии,
была позвоночная теория черепа, о которой уже упоминалось.
Позвонок, по Окену, это своего рода морфологическая структур-
ная единица скелета позвоночных; позвонок тот же видоизменен-
ный «пузырь». «Пузырь окостеневает, и он является позвонком...
171
Скелет — это только выросший, разветвленный, повторенный по-
звонок. Позвонок есть преформированный зачаток скелета. Весь
человек — только позвонок»,—писал Окен в своей статье 1807 г.
(«Uber die Bedeutuing der Schadelknochen», стр. 5). Так, «универ-
сализируя» понятие позвонка, Окен приписывал к нему и ребра,
а конечности считал ребрами, ставшими подвижными, и т. д. На
основании числа органов чувств и соответственно их нервов Окен
стремился установить число позвонков, из которых образовался
череп, иначе говоря, найти признаки метамерного строения головы,
показать сериальную гомологию в ее строении. Это было, несом-
ненно, плодотворной идеей. Окен считал, что череп возник из че-
тырех позвонков и соответственно группировал кости черепа (см.
рисунок). Позвоночной теорией черепа было положено начало
проблемы метамерии головы позвоночных. И хотя позвоночная тео-
рия в 50-е годы была опровергнута Гексли, поднятая в ней про-
блема кефалогенеза — живет и развивается и в наши дни (см.:
Бляхер, 1959). Здесь нет надобности входить в детали теории
Окена, так как она изложена в указанной работе Л. Я. Бляхера,
о ней также говорит А. П. Быстров (1957, стр. 227—229).
Учение Окена о позвонке, как и вся его натурфилософия, ока-
зало влияние на многих ученых: его соотечественников — Каруса,
Спикса, Боянуса и других, а также иностранцев — Жоффруа Сент-
Илера, Бленвиля, Оуэна. Однако нужно помнить, что учение о поз-
воночной природе черепа, независимо от Окена и одновременно
с ним, если не раньше, возникло в несколько иной форме во Фран-
ции, и череп считался одним позвонком (Burdin, 1803; Dumeril,
1808, и др., — см.: Russel, 1916, стр. 96).
Но рядом с ценным в учении о строении головы у Окена были
утверждения, плодившие ошибки в науке, как и вообще его си-
стема натурфилософии. Так, исходя из общего тезиса, что в частях
повторяется целое, Окен полагал, что в голове повторяется весь
организм, и потому искал в ней соответствующие части, например
конечности, за каковые принимал челюсти, ссылаясь на образова-
ние челюстей из конечностей у насекомых, что, однако, неприме-
нимо к позвоночным. Это была своего рода гомологизация (иначе
говоря, перенесение идеи типа на часть его), по существу невер-
ная, вносящая только путаницу. Та же тенденция видеть в част-
ном общее выразилась в иной форме в «законе параллелизма»,
о котором речь была выше.
В натурфилософии Окена с исключительной яркостью вырази-
лось своеобразие мышления этого рода: на основании порой весьма
поверхностного сходства делать выводы по существу и утверждать
тождество там, где его нет, при этом нисколько не заботясь
о серьезном научном обосновании выводов, а довольствуясь «ин-
туицией», «уверенностью» и т. д. Однако были и меткие, верные
«озарения», но плохо развитые и обоснованные.
172
»Я
2
х
X
2
X
к
cri
И
О
л
К
М
О
к
о
м
м
о
Й
л
эЯ
О
X
X
св
<
Ей
О
’Я
м
X
Е-
о
я
о
X
о
X
X
о
о
X
<1)
3
<0
S
5Й
S
«
о
о
43
О
X
S
о
о
о
X
«я
и
о
о
X
я
й
н
о
о
о
х
X
о
X
о
ю
я
<
св
*
св
X
X
О
X
X
о
X
я
О
X
о *
£ ЭЯ
2
X
X ,
о
о
я
>я
о
X
X
X
X
х
о
о
й
X
о
к
X
о
св
ь
<
X
я
X
X
и
о
с
КАРУС
Карл Густав Карус (С. G. Carus,
1789—1869 гг.) обладал менее
дерзким полетом фантазии, чем Окен, и тщательнее его развивал
свои дедукции, придавая им научный облик. Сын купца, он ро-
дился в Лейпциге, там же окончил медицинский факультет, защи-
тив диссертацию на гинекологическую тему. Уже с 1811 г. начал
он читать лекции в университете, из них первая была посвящена
сравнительной анатомии. В 1814 г. Карус был приглашен в Дрез-
ден на должность профессора и директора гинекологического ин-
ститута; в том же году оц напечатал исследования по сравнитель-
ной анатомии нервной системы. В 1818 г. Карус издал учебник
сравнительной зоотомии, а в 1820 г. — учебник гинекологии.
Карус был большим почитателем Гёте. В 1820 г. он посетил его
в Веймаре. Научные идеи великого поэта повлияли на его иссле-
довательскую мысль. Карус позже написал две книги о Гёте, ста-
раясь объяснить современникам его значение (ср.: Haeberlin, 1927).
Много работая в области сравнительной анатомии, Карус в 1828 г.
выпустил две монографии: «Основы сравнительной анатомии и фи-
зиологии» в 3 томах и «О первичных частях в строении внутрен-
него и наружного скелета». С 1827 г. Карус стал лейб-медиком
саксонского короля и его семьи. В течение многих лет он был
также президентом «Леопольдины», Академии естествоиспытате-
лей в Халле.
В дальнейшем Карус постепенно перешел к изучению вопросов
физиологии и психологии. В 1847 г. вышла его известная в свое
время монография — «Психея. К истории развития души», в ко-
торой он исследует проблему бессознательного и зависимость соз-
нания от него.
Стариком, в 1865 г., Карус опубликовал мемуары в 4 томах.
Одной из последних его книг была «Сравнительная психология,
или история души в последовательном ряду животных» (1866 г.).
Карус писал также о философских вопросах, о литературе
(«Письма о „Фаусте“ Гёте») и искусстве («Письма о пейзажной
живописи», 1835 г.). Сам он учился искусству живописи у извест-
ного пейзажиста-романтика Давида Фридриха, которого очень
ценил поэт Жуковский. Карус написал ряд картин, из которых
некоторые хранятся в музеях Германии; небольшая картина его —
«Руины монастыря Ойбин»—есть в Государственном Эрмитаже
(Ленинград).
Обращаясь к представлениям Каруса об общем типе, мы легко
уловим влияние на него Окена и Гёте. В том же году, когда Карус
прочел свою первую лекцию по сравнительной анатомии (1811 г.),
вышел в свет последний том «Учебника натурфилософии» Окена.
Влияние этой книги на мировоззрение Каруса было, несомненно,
174
велико и в ряде его высказываний заметно обнаруживается, — на-
пример, в таком важном вопросе, как понимание единства живот-
ного мира и места человека в природе: «Животное царство яв-
ляется расчлененной во времени и пространстве идеей животности,
так что в каждом отдельном роде, даже виде животного царства
с особой отчетливостью выступает известная сторона, известная
Схема естественной системы животных по Карусу.
своеобразность животности и как бы наподобие отдельного органа
великого целого приобретает свое значение»,—-писал Карус во вто-
ром издании своего «Учебника сравнительной зоотомии» (1834,
стр. 6). Человек же в представлении Каруса, следовавшего тради-
ции XVIII в., и Окена, был «совершеннейшей организацией»,
«сконцентрированным отображением природы», «микрокосмосом»
(там же, стр. 8). В соответствии с этим пониманием места чело-
века в природе строит Карус схему системы животного царства.
Она выражена в виде кругов разного диаметра, вписанных один
в другой, с общим центром (см. рисунок). Можно было бы для
175
т
наглядности ввести еще третье измерение в эту схему, представив
ее в виде конуса с человеком на вершине.
Если присмотреться к схеме Каруса, то в ней легко обнаружи-
вается старая идея «лестницы существ», что понимал и сам автор.
Животное царство он делит на 7 «классов», объединенных
в 3 группы («круги»), которые, собственно, соответствуют про-
стейшим беспозвоночным и позвоночным. Человек помещен
в центре системы кругов и образует 8-й «класс». Конкретизируя
свое общее представление о том, что отдельные роды и виды как
бы воплощают в себе части идеи животности, Карус дает соответ-
ствующие названия отдельным большим группам («кругам»):
«яйцеживотные» (Eitiere) — простейшим, «туловищеживотные»
(Rumpftiere) — моллюскам и членистым и «головоживотные»
(Kopftiere) — позвоночным, причем в последней группе классы
различаются разными сочетаниями головы с преобладающей
частью тела: амфибии — «головобрюшные» животные, птицы —
«головогрудные» и т. д. Сквозь эту мало удачную терминологию
(которую Карус ввел после Кювье, вопреки его представлениям и
в духе Жоффруа Сент-Илера уже после спора 1830 г.) проходит
стремление показать единство животного царства, его возрастаю-
щую дифференцировку и высоту развития. Карус считал, что
в этой схеме показано «генетическое» подразделение животного
царства, его «метаморфоз» (стр. 19—20 того же «Учебника»). По
Карусу, «генетический метод» исследования — это метод, «сле-
дующий за ходом развития природы». Действительно, схема Ка-
руса отдаленно напоминает современные филогенетические схемы,
согласно которым простейшие — это старейшие формы, беспозво-
ночные — исторически поздние, а позвоночные —самые «молодые»
животные. Однако, Карус строил свою схему для ныне существую-
щих животных, без учета палеонтологии, тогда еще относительно
слабо развитой, и ничего не говорит о трансформизме, т. е. вовсе
не предполагает, что животные одного круга реально, во времени
превращаются или превращались в животных вышестоящих. «Гене-
тическая природа» этих соподчиненных кругов «классов» выра-
жается в том, что более высоко стоящие «классы» «повторяют
в себе» более низкие классы, «более высокую потенцию которых
они представляют», или же низшие классы «подготовляют» «более
высокие классы, за ними следующие». «Таким же образом отдель-
ное образование, развивающееся в организме, всегда имеет одно-
временно отношение к тому, что предшествует ему в образовании,
и тому, что затем за ним следует; и так же в природе мальчика
есть столько же указаний на предшествующее состояние ребенка,
как на следующее за ним состояние мужчины» (там же, стр. 21).
Опять перед нами старый параллелизм между онтогенезом и «лест-
ницей существ» — в 30-е годы ходячее представление, которое
лишь немногие отвергали, как Кювье и Бэр. Этот параллелизм,
однако, был не полным в том смысле, что в онтогенезе «метамор-
176
фоз» — переход более ранней структуры в более позднюю — про-
исходил во времени и путем реального превращения: зачатка
ноги — в ногу, ребенка — в мальчика. В «лестнице» же и ее вари-
анте Каруса такого реального метаморфоза во времени не предпо-
лагалось, а какое-то подобие его полагалось в «идеальной» сфере
бытия и никаких ясных высказываний о «творческих» процессах
в глубинах «природы» нет.
Однако искания даже в столь несовершенной и идеалистической
форме «генетических» отношений между группами организмов
играли в ту эпоху свою положительную роль, побуждая и подго-
товляя умы к более научному решению этой большой проблемы.
Итак, единая «идея животности» проявляется в великом мно-
гообразии животного царства на разных ступенях совершенства,
вершиной которого является синтетическая форма человека. Это
единство «идеи животности» логически связано с проблемой един-
ства и многообразия животной формы. Мы уже видели, как Карус
толковал в духе Окена отдельные виды животных — это как бы
обособившиеся части единого животного организма. Идейную на-
правленность своего «Учебника сравнительной зоотомии» Карус
характеризует эпиграфом, взятым из стихотворения Гёте «Мета-
морфоз растений»:
АПе Gestalten sind aehnlich, und Keine gleichet der andern
Und so deutet das Chor auf ein! geheimes Gesetz.1
«Тайный закон» («ein geheimes Gesetz»)—это единство типа
всего животного мира, единство, сквозящее во всех многообразных
формах разных видов, во всех «метаморфозах» единого типа. Ис-
ходная форма, на которой зиждется строение тел, как растений,
так и животных, — это шар. В этой мысли мы снова узнаем влия-
ние Окена. Развивая свою мысль, Карус приходит к представле-
ниям, близким учению о клеточном строении организмов, кото-
рого тогда еще не существовало. Шарообразно яйцо, исходная
форма животных организмов; эту же форму имеют низшие орга-
низмы, теперь называемые простейшими, которых Карус в своей
схеме назвал «яйцеживотными». Шарообразные структуры тела
и их видоизменения характеризуют строение растений, низших
многоклеточных животных, как полипы и медузы, эмбрионов выс-
ших животных и т. д. Карус стремится уловить закономерное ус-
ложнение строения организмов, возникающих из шара — яйца.
«Каждое более высокое развертывание и выработка организма до-
стигается только посредством многообразнейшего повторения пер-
воначального типа образования (Bildungstypus) и притом со все
иными и более высокими потенциями или с подъемами (Steigerun-
gen). Это закон, на котором основывается понятие органического
1 Все формы похожи, но ни одна не тождественна с другой
И этим весь хор указывает на некий тайный закон.
12 И. И. Канаев 177
метаморфоза и необходимость генетического, т. е. следующего за
ходом развития природы, метода, применимого для всего естество-
знания». Эти общие соображения основаны на изучении онтоге-
неза. Карус поясняет это следующими словами: «Признание необ-
ходимости постоянного учета истории развития является одним из
величайших преимуществ новейшего естествознания. Действи-
тельно, ведь каждое природное существо имеет историю жизни,
оно иное при своем возникновении, иное в своей зрелости, иное
при своем исчезновении («Grundziige der vergleichenden Anatomie und
Physiologic», 1828, т. I, стр. 14 и сл.).
Карус пытался дедуктивным путем, усердно работая более 10 лет,
на большом конкретном материале продемонстрировать эту общую
мысль. Он изучал строение нервной системы и скелета беспозво-
ночных («членистых», иглокожих, моллюсков) и позвоночных.
По примеру Гёте, считавшего «лист» основным и исходным ор-
ганом при образовании элементов цветка и других частей растения,
Карус искал подобные «первичные части» (Ur-Teile) в теле живот-
ного. Предположение единства типа животного царства логически
вело к выводу, что отдельные части тела, в разных вариантах,
должны встречаться У всевозможных животных.
Считая, как и Кювье, нервную систему важнейшей частью жи-
вотного организма, играющей объединяющую («централизирую-
щую») в нем роль, Карус писал: «Единственное пространственное
отображение души, которое вообще существует, это сама нервная
система» (Versuch einer Darstellung des Nervensystems. . .», 1814,
стр. 40). Он представлял себе нервную систему «генетически»:
у низших животных форм (полипы, медузы) она не обнаружи-
вается вовсе; у более сложно организованных (морские звезды)
уже имеются «нервные кольца»; у «червей» усложнение выра-
жается в том, что имеется «система» ганглиев, среди которых надгло-
точный ганглий является своего рода «основной формой»; у по-
звоночных нервная система поднимается на высшую ступень и через
ряд «метаморфозов», от рыбы до человека, достигает совершенства.
Карус пытался установить общий тип головного мозга, различая три
отдела: передний, средний и задний. Положительные моменты ис-
следования Каруса вскоре влились в учение о мозге многих других
авторов, роль же этого ученого была забыта (ср.: Feremutsch, 1951).
Что касается скелета, то исследование о его развитии из «пер-
вичных частей» изложено в большой монографии Каруса —
«О первичных частях в строении внутреннего и наружного, ске-
лета» (1828 г.). В предварительном сообщении об этой работе,
напечатанном в 1822 г. в первом томе сборника Гёте «Вопросы мор-
фологии» («Zur Morphologic»), Карус так пишет о содержании
своего труда: «Эта работа ставит себе задачей развить из про-
стейшей формы животного тела, в чисто закономерной последова-
тельности, разнообразнейшие структуры скелета, независимо от
того, является ли он в виде раковины или кости. При этом исхо-
178
дят из отграничения всего тела животного от внешнего мира, а
также отграничения нервной системы от прочих частей, но рас-
сматривая последнее как повторение того первоначального отгра-
ничения. Поскольку первое происходит посредством полых ша-
ров — раковин или отрезков полых шаров, т. е. колец, которые
являются прообразами тех, впоследствии развивающихся вокруг
массы центральной нервной системы колец позвонков, то так
устанавливается понятие „прапозвонка“, и этим названием
обозначаются те первоначальные внешние кольца, например те-
лесные кольца насекомых и т. д., а также реберные кольца выс-
ших животных» (стр. 338—339). Дальше эта мысль развивается
и на простой схеме иллюстрируется сходство поперечного среза на-
секомого и позвоночного с соответствующими пояснениями. Это
сравнение восходит, надо думать, к Жоффруа Сент-Илеру и Окену.
Вся эта концепция — априорное выведение из шаровидной пер-
вичной скелетной структуры различных более или мейее сложных
скелетов моллюсков, иглокожих, насекомых и позвоночных — де-
тально разработана в вышеназванной монографии (1828 г.) и ил-
люстрируется на 12 таблицах in folio. Эта смелая мысль — вывести
развитие всех форм скелета у животных из одйой примитивной ис-
ходной формы, «прапозвонка» в основе своей порочна тем, что
в ней по существу гомологизируются совершенно разновидные
элементы — раковины, кольца наружного скелета насекомого, по-
звонки и т. д.; только в отдельных случаях схемы Каруса сходятся
с реальными явлениями (ср.: Борзенков, 1884). В отличие от Гёте,
который, создавая свое понятие «листа», не отрывался от дей-
ствительности и не уходил в дебри отвлеченных конструкций,
Карус как раз грешит этим. Тезис Окена: «Вся костная система
является ничем иным, как повторенным позвонком», тезис, который
по Карусу является, в сущности, «философской остеологией на все
времена», требовал «философской» разработки, что и пытается сде-
лать Карус в упомянутой монографии, предельно расширяя роль
мнимого «прапозвонка». Но эти построения остались бесплодными,
и уже младший современник Каруса, английский анатом Оуэн, счи-
тал попытку Каруса неудачной и сам построил «идеальный» позво-
нок в соответствии с тезисом Окена (см. стр. 279 настоящей книги).
В более поздней работе (1841 г.) Карус пытается развить позво-
ночную теорию черепа из 6 позвонков, как сказано у Гёте, а не
из 4, как считал Окен (ср.: Бляхер, 1959, стр. 201).
Несмотря на большую эрудицию, талант и трудолюбие, Карус
на своем натурфилософском пути ушел от действительности в ра-
ционально-фантастические абстрактные схемы, хотя, казалось бы,
он продолжает дело Гёте, развивая понятие общего типа и первич-
ных структурных элементов, подобных «листу» в «Метаморфозе
растений» Гёте. Более подробный методологический анализ мог бы
показать на конкретном материале ошибочность метода натурфило-
софии и отличие его от «реалистического» мышления Гёте.
12*
179
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ЖОФФРУА СЕНТ-ИЛЕР
Зтьен Жоффруа Сент-Илер (Eti-
enne Geoffroy de Saint-Hilaire,
1772—1844 гг.) — крупнейший ученый Фран1ци1и первой трети
XIX в., основную часть своей жизни посвятил разработке идеи
единства типа животных.
Жоффруа происходил из даровитого рода, среди представителей
которого было несколько ученых-натуралистов. В XVIII в. пользо-
вались известностью два брата из рода Жоффруа — Этьен-Фран-
суа, химик, и Клод-Жозеф, ботаник; оба были академиками. Их
сыновья были также естествоиспытателями и даже внук Этьена-
Франсуа— Клод-Рене, доживший до начала XIX в., был путе-
шественником-натуралистом и врачом. Но отец Этьена Жоффруа,
о котором речь идет в этой главе, был юристом и хотел, чтобы
его сын стал священником, обеспечив этим себе жизнь с достатком.
Этьен родился в провинциальном городе Этамп и там получил на-
чальное образование. Слава знаменитых родственников с детских
лет волновала воображение Этьена Жоффруа, он знал имена
всех своих выдающихся родичей наизусть и мечтал также до-
биться славы. Он зачитывался в то время популярной книгой
Плутарха о жизни знаменитых людей, подаренной ему бабушкой.
Не без борьбы с отцом удалось Этьену отделаться от духов-
ной карьеры и достичь возможности заниматься естествознанием
в Парижском коллеже, преподаватели которого были монахи, —
явление довольно распространенное в то время. Среди его учите-
лей оказались выдающиеся ученые: физик Бриссон и кристалло-
граф Аюи (или Гаюи — Найу), ставший впоследствии академиком;
ему в 1792 г., во время террора, Жоффруа спас жизнь. Аюи имел
особенно большое влияние на молодого Жоффруа, который так
увлекся кристаллографией и минералогией, что собирался посвя-
тить себя этим наукам всецело. И у зрелого Жоффруа, по-види-
мому, сохранились следы его кристаллографического воспитания.
Выяснить это было бы важно и интересно. Насколько мне из-
вестно, этому вопросу не посвящено специального исследования.
Увлеченный минералогией, Жоффруа слушал курс этого пред-
мета, который тогда читал Добантон, известный сотрудник Бюф-
180
фона, и Жоффруа удивил его своими знаниями. По рекомендации
Аюи, Добантон в 1793 г. пригласил молодого энтузиаста на
службу в бывший Королевский сад (см. стр. 57 настоящей книги),
на должность помощника хранителя минералогических коллекций.
В том же году сад был реорганизован революционным прави-
Этьен Жоффруа Сент-Илер.
Из: Итоги науки, т. V, М., 1912.
тельством Франции в Национальный музей естественН|ОЙ истории
и штаты его расширены: было установлено 12 кафедр по разным
вопросам естествознания. На кафедру зоологии беспозвоночных
животных был приглашен уже известный тогда ботаник Ламарк
(кафедры ботаники для него не нашлось), а на кафедру зоологии
позвоночных животных — Этьен Жоффруа, в сущности никогда не
изучавший этих животных. Он сначала хотел было отказаться, же-
лая продолжать изучение минералов, но его уговорил принять эту
кафедру Добантон, который и выставил его кандидатуру. Добан-
тон видел в Жоффруа человека, способного продолжать дело Бюф-
181
фона, и помог ему подготовиться к курсу лекции, первому курсу по
зоологии во Франции, который Жоффруа начал читать уже
в 1794 г. 6 мая.
С самого начала Жоффруа проявил кипучую деятельность: он
увеличил коллекции музея и, что особенно важно, положил основу
зоологическому саду при музее, воспользовавшись поначалу не-
большой группой диких животных (леопард, белый медведь, пан-
тера, обезьяны и др.), привезенных в Париж для показа публике
на улицах (это было неожиданно запрещено полицией, и звери
были доставлены на территорию музея, под окна дома, где жил
Жоффруа). Зоологический сад быстро рос, и Сент-Илер заведовал
им около 45 лет.
Уже в 1796 г., в статье о лемурах (маки) Жоффруа пишет об
общем типе животных, правда, еще в такой форме, которая мало
чем отличается от высказываний Бюффона. Быстро развиваю-
щаяся работа Жоффруа в музее была неожиданно прервана
в 1798 г. приглашением участвовать в научной экспедиции в Еги-
пет, которая отправлялась вместе с войсками генерала Бонапарта.
Жоффруа, с пылом молодости, пустился в это трудное пред-
приятие.
В Египте Жоффруа пробыл до 1802 г. и собрал огромный ма-
териал, содержавший, между прочим, мумии различных животных,
считавшихся священными в древнем Египте. Эти животные ничем
не отличались от своих потомков, живших в Египте при Жоффруа.
Казалось, что такие факты говорят в пользу неизменности видов.
В Египте Жоффруа начал изучать крокодилов, которые во второй
половине его жизни стали одним из излюбленных объектов его ис-
следований в связи с проблемами палеонтологиии (см. стр. 213 на-
стоящей книги).
Жоффруа много занимался египетскими рыбами, особенно элек-
трическими (скат, угорь, сом); над разгадкой их тайны он тру-
дился до самозабвения, презирая опасность смерти, так как ра-
ботал в осажденной Александрии. Среди самых замечательных
находок Жоффруа надо назвать нильскую рыбу многопера (по-
липтеруса). Одно это открытие оправдывало, по мнению Кювье,
всю/ египетскую экспедицию.
После поражения французского флота Наполеон вернулся во
Францию, а армия, находившаяся в Египте, сдалась против-
нику. По одному из пунктов капитуляции все научные материалы
экспедиции должны были быть сданы англичанам. Жоффруа с воз-
мущением воспротивился этому решению и заявил английскому
командованию, что он скорее сожжет все научные материалы, чем
сдаст их. Решительное выступление Жоффруа произвело такое
впечатление на англичан, что упомянутый пункт был вычеркнут,
и Жоффруа благополучно доставил свои сокровища в Париж. Ко-
миссия в составе Ламарка, Ласепеда и Кювье признала большую
182
ценность привезенных из Египта научных материалов (см.: Ам-
линский, 1955, стр. 66 и сл.).
Вернувшись в музей, Жоффруа занялся дальнейшим изуче-
нием позвоночных и обоснованием идеи единства плана их стро-
ения. Большой удачей была его работа 1807 г. над черепом птиц,
в которой ему удалось гомологизировать ряд костей птичьего
черепа с костями черепа млекопитающих (см. стр. 194). Эта ра-
бота способствовала избранию Жоффруа в Академию наук. Через
два года он стал профессором зоологии Парижского университета.
Таким образом, научная карьера Жоффруа складывалась
удачно, но от высоких административных должностей, которые
предлагал расположенный к нему Бонапарт, он отказывался.
Только в 1810 г. он согласился поехать в Португалию, оккупиро-
ванную французами, с поручением пополнить французские музеи
и библиотеки экспонатами, рукописями и книгами. Но Жоффруа
вел себя в этом деле с большим достоинством: он взял только то,
что мог получить в обмен на французские ценности такого же
рода, — дублеты, и не занимался грабежом, на что, вероятно,
рассчитывал Наполеон. Вряд ли поэтому стиль административной
работы Жоффруа мог нравиться правительству Наполеона, кото-
рое больше его не беспокоило.
Важным этапом научной деятельности Жоффруа был выход
в 1818 г. первого тома его сочинения «Философия анатомии»,
в введении к которому он изложил свои новые принципы—-
«теорию аналогов» и пр., что было несомненным шагом вперед по
сравнению с царившими в то время довольно неопределенными,
порой фантастическими, представлениями об «общем типе» или
«плане» строения животных. Первый том «Философии анатомии»
содержал 5 самостоятельных «мемуаров», в которых делалась по-
пытка гомологизировать элементы скелета рыб с костями высших
животных. Эти мемуары довольно подробно реферированы в книге
И. Е. Амлинского (1955), потому мы на них не останавли-
ваемся.
В 1820 г. Жоффруа расширил применение идеи единства типа,
найдя, что членистоногие (насекомые и ракообразные) построены
по одному плану с позвоночными: их внутренности находятся вну-
три их позвоночника. Эту нелепую мысль он развивает в ряде
работ (см. стр. 199), считая ее важным открытием.
В 1822 г. вышел второй том «Философии анатомии», где Жоф-
фруа показывает, что «монстры», т. е. уроды разного характера,
тоже обнаруживают единство плана с нормальными организмами
и что их аномалии являются результатом задержки развития не-
которых частей или же, у двойных уродств, -— результатом сраста-
ния зародышей и т. п. (см. стр. 202 настоящей книги).
В 1830 г. два молодых последователя Жоффруа, Лорансе и
Мейрана, при его поддержке, выступили с попыткой распростра-
нить идею единства плана строения также на головоногих мол-
183
люсков. Кювье, который уже давно, но глухо, выражал свое не-
довольство идеей единства типа, столь активно развиваемой Жоф-
фруа, в данном случае резко возражал молодым адептам теории
Жоффруа, и с этого начался знаменитый спор Кювье с Сент-Иле-
ром в Академии наук, крупное событие в истории биологии, о ко-
тором до недавнего времени писали даже в учебниках для средней
и высшей школы. Эта дискуссия двух крупнейших ученых Фран-
ции имела широкий отклик во всей Европе и далеко за пределами
ученых кругов. На ней мы подробнее остановимся в другом месте
(стр. 250).
Сам Жоффруа в том же 1830 г. изложил содержание этого
спора с Кювье и свои высказывания в книге под названием «Прин-
ципы философии зоологии, дискутированные в марте 1830 г. в лоне
Королевской Академии наук». По-видимому, и Кювье собирался
написать аналогичную книгу со своих позиций, но не успел. Для
Жоффруа эта дискуссия имела печальные последствия. Спор, по
мнению большинства, кончился в пользу Кювье. Хотя последний
вскоре (в 1832 г.) умер, его сторонники, пользуясь усилением реак-
ции после неудачи революции 1830 г., разными путями досаждали
Жоффруа. В частности, брат знаменитого Кювье, Фредерик, кото-
рый некогда сотрудничал с Жоффруа и в 1820 г. совместно с ним
выпустил большой труд по естественной истории млекопитающих,
добился того, что Жоффруа был устранен с места заведующего
садом, им основанном при музее, и Фредерик Кювье занял это
место. Эта обида и ряд других, на которые Жоффруа жалуется
в статье «Оскорбленная старость» («Fragments biographiques. . .»,
1838), омрачили его последние годы, когда он умирал, слепой,
разбитый параличом.
И все же, в последнее десятилетие своей научной деятельности,
вскоре после спора 1830 г., Жоффруа деятельно занялся разра-
боткой проблемы эволюции и выступил перед Академией с блестя-
щим докладом о степени влияния окружающего мира на измене-
ние форм животных. Жоффруа основывал свои соображения об из-
менчивости организмов под влиянием факторов среды (в духе
Бюффона) на значительном палеонтологическом материале — ис-
копаемых крупных рептилиях, родственных крокодилам, как он
считал, и которыми он занимался еще с 20-х годов. Эти иссле-
дования были новой ступенью в развитии научной работы Жоф-
фруа. После того как он счел «доказанным» единство плана стро-
ения животных, он занялся выяснением причин многообразия
животного мира и пришел к заключению, что меняющееся разно-
образие условий среды и является причиной различий между
организмами. И особенно интересны его попытки показать, что
постепенно меняющиеся во времени условия жизни (Жоффруа
думал, что состав атмосферы постепенно меняется и это влияет
на органы дыхания, а через них — на прочие органы) вызывают
преемственные изменения поколений животных, т. е. изменения
184
видов. Поэтому он с живым интересом относился ко всем палеон-
тологическим материалам, которые могли быть поняты, как ста-
рые, вымершие виды — предки ныне живущих- Во времена Жоф-
фруа таких находок было еще мало: телеозавры — «предки» кро-
кодилов, «сиватерий» — «предок» жирафа, ископаемые обезьяны —
«наиболее близкие человеку». И если эти предполагаемые
«предки» теперь и не считаются наукой за реальных предков,
а родичами боковых линий, то все же искания Жоффруа были
правильно направлены и развиты наукой последующих десяти-
летий.
Изучение влияний факторов среды на изменение современных
животных привело к развитию вопросов акклиматизации и экспе-
риментального изучения образования уродств. В этой области ус-
пешно потрудился сын Жоффруа — Исидор, при жизни отца став-
ший академиком и опубликовавший выдающуюся монографию по
тератологии (1837 г.).
Мечты Жоффруа сбылись — он достиг славы во всей Европе и
гордился ею, а потому и выступление Гёте в 1830 г. в его пользу до-
ставило ему большую радость: недаром слова «знаменитого Гёте»
цитируются на последней странице биографии Жоффруа, написанной
под его редакцией одним из его друзей — Жаном Рейно (Reynaud,
1838, стр. 328). Жоффруа сознавал себя в конце жизни главой
школы, много сделавшей для науки и продолжавшей дело Бкжр-
фона, чего и ждал от Жоффруа Добантон, когда убеждал та-
лантливого юношу в 1794 г. взять кафедру зоологии позвоночных
животных в музее. Связь Жоффруа с традицией и идеями Бюф-
фона была значительна и заслуживает особого рассмотрения, ко-
торым мы займемся в другом месте (см. стр. 219 настоящей
книги). А теперь перейдем к научным трудам Жоффруа Сент-
Илера.
ТЕОРИЯ ЖОФФРУА О ЕДИНСТВЕ
МОРФОЛОГИЧЕСКОГО ТИПА
Свое основное сочинение — «Фило-
софию анатомии» («Philosophic
anatomique. ..», 1818) Жоффруа начинает с вопроса: «Можно ли
свести организацию позвоночных животных к одному типу?».
Исследование этого вопроса, ответ на него и составляют
содержание труда Сент-Илера, и, в сущности, не только этого
центрального произведения, но и вообще научной деятельности
почти всей его жизни. Он сам не раз указывал на это, говоря
о себе, как о «человеке одной книги», хотя и написал много книг
и массу статей, но в сущности только по одному вопросу — о един-
стве типа животных. Как известно, после длительного изучения
анатомии позвоночных Жоффруа занялся также беспозвоночными,
стремясь и на них продемонстрировать свою идею. Суть своей
185
теории о единстве типа всех животных Жоффруа выражал такими
терминами — «большими словами», как он их называл, — «единство
композиции» и «единство плана». Эту мысль он формулировал еще
так: «единство в системе композиции и расположении органических
частей», короче — «единство органической композиции» («Prine,
philos. Zool.», 1830, стр. 87). Это последнее выражение он часто упо-
треблял, обозначая им свою теорию. В разных сочинениях Жоффруа
все вновь и вновь, на разные лады, пытается сформулировать свои
основные идеи. Одна из наиболее ясных и удачных попыток такого
рода имеется в его биографии, написанной в 1837 г., в конце его
жизни, Рейно, под редакцией самого Жоффруа. «Природа, со-
гласно Жоффруа, — говорится там, — имеет лишь одну формулу
для устройства тел всех земных существ: все тела построены по
тому же плану и составлены из тех же материалов; 1 чтобы
понять их аналогию с полной ясностью, не надо считаться ни
с формой органов, ни с их функциями, ибо все это изменчиво;
внимание свое следует сосредоточивать на частях, из которых эти
органы составлены: вот что постоянно. Это не значит, однако, что
те же самые части всегда находятся у всех животных; но всякий
раз, когда они имеются, они всегда оказываются расположенными
в том же порядке и в тех же отношениях друг к другу» (Reynaud,
1838, стр. 313—314). В этом высказывании, несмотря на понят-
ность того, о чем идет речь, все же чувствуется некоторая бес-
помощность научного языка, которую можно было устранить лишь
в последующую эпоху, когда возникла нужная терминология. Те-
перь мысль Жоффруа можно было бы выразить приблизительно
таким образом: животные построены по одному основному морфо-
логическому типу, гомологичные части которых сохраняются у раз-
ных животных, независимо от формы и функции их органов. Надо
отдать должное Сент-Илеру: поднявшись до сформулированной им
идеи гомологии, он проявил огромную мощь абстрактного мышле-
ния; возможно, что здесь частично сказалась школа Аюи, мышле-
ние геометра. Сент-Илер называл гомологичные части «аналогич-
ными», употребляя аристотелевский термин, и тем вносил извест-
ную путаницу, так как у Аристотеля этот термин часто
употреблялся с точки зрения функции органа, в том смысле, как
его употребляют теперь.
Для более подробного знакомства с теорией Сент-Илера надо
прежде всего знать, что она слагается, как он сам считал, из че-
тырех «правил или принципов»: «теории аналогов», «принципа
коннексий» (connexions), т. е. взаимосвязей частей, «принципа из-
бирательного сродства органических элементов» (affinites electives
der elemens organiques) и принципа «уравновешения органов» (balan-
cement des organes) («Philosophic anatomique», т. II, стр. XXXI).
1 «Философски говоря, существует только одно животное», — писал Жоф-
фруа в 1835 г. («Etudes progressives d’un naturaliste», стр. 50).
186
Три из этих принципов являются морфологическими «прави-
лами» и логически связаны друг с другом. Известное исключение
составляет принцип «избирательного сродства», который трак-
туется как «универсальный закон», объясняющий «единство ор-
ганической композиции» (т. е. морфологического типа) и который
имеет характер отвлеченного механистического «закона».
Мы вначале рассмотрим три морфологических принципа, а по-
следним— принцип избирательного сродства.
«Т е о р и я аналогов» по существу уже кратко изложена
в вышеприведенной цитате. По Жоффруа, идентифицируются не
столько органы, сколько лишь «материалы», из которых слагается
каждый орган, иначе говоря, кости, мышцы, сосуды и т. д. Дей-
ствительно, трудно говорить о «тождестве» передней ноги лошади
и крыла летучей мыши, беря целиком эти передние конечности; но
если сравнивать отдельные кости их, мышцы и т. д., то легко об-
наружить гомологию этих частей, их «тождество», в составе столь
внешне непохожих органов.
По основной идее Жоффруа, единство «формулы» или «плана»
«всех земных существ», точнее — всех животных, выражается в том,
что все они построены из «аналогичных материалов», и если на-
блюдается заметное различие организаций, скажем, между полипом
и слоном, то оно зависит от недоразвития, как бы выпадения и
сокращения некоторых «материалов» (ср. стр. 259 настоящей
книги ). Но все организмы, даже самые развитые, дифференциро-
ванные, лимитированы, по теории Жоффруа, постоянством состава
«материалов», как бы последние не были способны к видоизменениям.
В этом есть известная детерминированность и ограниченность в уче-
нии Жоффруа. Безусловно нового в составе организма, в ассорти-
менте его «материалов» Жоффруа не допускает. Этим его «доктрина»
отличается от учения Кювье, по которому «творчество Природы»
не имеет таких лимитов (ср.: Russel, 1916; 1 Piveteau, 1950).
«Принцип коннексий» (взаимосвязи) «материалов» ут-
верждает, что те же самые морфологические элементы, например
кости передней конечности, всегда располагаются в том же месте
по отношению к смежным с ними «материалам». Это «закон места»
сравнительных анатомов XVIII в., с которым работали Вик д’Азир,
Гёте и другие. Только этот принцип открывает путь к «построе-
нию» морфологического типа, как мы это знаем из работ Гёте,
и вместе с тем этот принцип является одним из важных критериев
гомологии частей организма. Жоффруа считал, что его предшест-
венники (которых, кстати, он в то время знал не всех) только при-
близительно угадывали эту истину, тогда как он ее раскрыл с дол-
жной ясностью (ср. «Philosophic anatomique», т. II, стр. 440—447),
Жоффруа многократно говорит об этом «принципе взаимосвя-
зей» как о «компасе», «Ариадниной ните», «основе» всех его ис-
1 См. в списке литературы к введению.
187
следований для доказательства своей теории единства животного
типа. Он заявляет, что «снабдил рассмотрение аналогий базой, ко-
торая до того отсутствовала, предложив проводить исследования,
опираясь исключительно на взаимную зависимость частей, необхо-
димую и, следовательно, неизменную» (там же, т. II, стр. XXXII).
Он считал этот принцип настолько постоянным, что «орган будет
скорее изменен, атрофирован, уничтожен, нежели перемещен»
(там же, т. I, стр. XXX). Обсуждая и оспаривая возможные воз-
ражения против этого принципа, Жоффруа пишет: «.. .принцип
взаимосвязей, по-моему, является единственным средством иметь
точные данные относительно всех существ органической природы,
ибо он является первой основой и единственным источником поло-
жительных познаний в области сравнительной анатомии» (там же,
т. II, стр. 439). Теперь известно, что этот «принцип» Жоффруа
действительно является важным и эффективным критерием гомо-
логизации. Но этот «критерий положения» не так прост и в ряде
случаев приложение его очень осложнено (см.: Remane, 1956).
Второй критерий гомологизации — это критерий «промежуточ-
ных» или «переходных форм». Жоффруа говорит о нем в преди-
словии к «Философии анатомии» («Philosophic ariatomique», т. I,
стр. XXXIII) следующее: «Если надо показать, что известная
часть ноги лошади соответствует руке человека, то следует остере-
гаться прямого сравнения. Но если существует столь большая раз-
ница между этими двумя органами, сводимыми к одному и тому же
типу, то можно надеяться, что, показав все промежуточные сту-
пени, уже не придется отвергать допущение совпадения этих час-
тей». И далее Сент-Илер пишет о трудностях, возникающих из-за
«некоторых промежуточных звеньев». В качестве примера такого
разрыва в ряду переходных форм он указывает на грудные плав-
ники рыб, не связанные промежуточными формами с передними
конечностями наземных позвоночных. Строение конечностей кисте-
перых рыб и ископаемых амфибий тогда еще не было известно.
Жоффруа относился скептически к этому критерию, который
<знал из современной ему сравнительной анатомии. Он предпочи-
тал прямо обращаться к «принципу взаимосвязей» и сравнивать,
вопреки вышесказанному о сравнении человеческой руки с ногой
лошади, далеко стоящие организмы, не занимаясь собиранием про-
межуточных звеньев. «На худой конец, вам достаточно сопоставить
человека, животное, птицу и костистую рыбу. Осмельтесь сравни-
вать их прямо, и вы одним скачком достигните все то самое общее
и самое философическое, чем анатомия может снабдить вас»
(там же, т. I, стр. XXXVIII). Сент-Илер рекомендует прямо об-
ращаться к «принципу взаимосвязей», как «компасу», избегая хло-
потливый путь исследования промежуточных звеньев, отсутствие
которых не пугает исследователя, владеющего «принципом взаимо-
связей». Жоффруа сравнивает исследование путем промежуточных
звеньев с долгим и утомительным плаваньем вдоль берегов, тогда
188
как с «компасом» его «принципа» в руках можно плыть в откры-
том море прямо к цели и потому гораздо более коротким путем-
Дальше мы увидим, к каким ошибочным выводам приводили Жоф-
фруа такие смелые «скачки» с «принципом взаимосвязей» в руках,
«плаванье» с этим «компасом», которому он так безоговорочно
верил.
Для самого Жоффруа в его работе «Принцип взаимосвязей» был
самым убедительным и, в сущности, единственным методом гомоло-
гизации. При сравнении внешне непохожих животных гомология
частей их тела была тем единственно общим, что обнаруживалось
критерием положения. «Итак, очевидно, — пишет Жоффруа, — что
единственное общее у вида дано положением, отношениями и зави-
симостями частей, то есть тем, что я охватывагд и обозначаю на-
званием „взаимосвязей"». Разбирая, в качестве примера, переднюю
конечность, Сент-Илер разбивает ее на четыре отдела, схематизи-
рует ее структуру, что позволяет рассматривать ее «сверху и в ее
общем Значении, и оттуда, — продолжает Жоффруа, — вы можете
спускаться либо для того, чтобы проследить различные метамор-
фозы этого органа, либо для рассмотрения разных употреблений
его». Иллюстрируя эту мысль, Сент-Илер говорит о том, какая
часть ноги используется у разных млекопитающих при хождении:
у медведя, собаки и т. д. до однокопытных (там же, т. I, стр. XXV
и сл.). Говоря здесь о «метаморфозах», Жоффруа имеет в виду
видоизменения формы конечностей, которые можно рассматривать
как разные варианты все той же гомологичной структуры у различ-
ных животных. Разумеется, что этим не исключается для Жоф-
фруа сопоставление формы с функцией органа, как это видно на
том же примере конечностей.
Однако Жоффруа считал, что работа органов определяется их
строением, функция зависит от формы, т. е. односторонне вы-
двигал на первый план морфологический момент. И в этом он рас-
ходился как с Кю»вье, так и с Ламарком.
«Теория аналогов» (т. е. гомологов) и ее основа — «принцип
взаимосвязей» — вот тот «новый» путь исследования, который про-
возглашает Сент-Илер, противопоставляя его дотоле существовав-
шему. «Так, когда сравнительная анатомия, — пишет Жоффруа,—
делает человека своей исходной точкой, и, опираясь на тот принцип,
что органы этого привилегированного вида являются самыми совер-
шенными, лучше известны и лучше определены, она исследует, в чем и
как эти органы различаются, деформируются и изменяются в ка-
честве органов других животных; мои новые воззрения приводят
меня к тому, что я не оказываю предпочтения никакой частной ана-
томии, а рассматриваю прежде всего органы там, где они имеют
максимальное развитие, с тем, чтобы прослеживать далее за их по-
степенным исчезновением до нуля. В первом случае, когда человек
поставлен в центр круга, двигаются по множеству путей или ра-
диусов, расходящихся во все точки окружности; я же, наоборот*
189
с этой окружности направляюсь к центру: я прямо берусь за
аномалии, самые отвратительные, чтобы охватить их той же
мыслью и чтобы показать, что все эти организмы, столь различные,
сводятся к общему стволу и являются лишь более или менее разви-
тыми ветвями его» (там же, т. I, стр. XXXVI и сл.). Из этих слов
Жоффруа ясно, что под словом «ствол» он разумеет общий мор-
фологический тип, т. е. тип, построенный на принципе гомологий,
и так же, как в свое время Гёте, отказывается считать человека,
как и любой иной конкретный вид, общей нормой, к которой от-
носят и с которой сравнивают другие частные формы. Это была
продуктивная точка зрения. В свете ее Жоффруа мог правильно
рассматривать любые формы позвоночных животных, включая
всевозможные уродства, понять в известном объеме значение ру-
диментарных органов, смену функций гомологичных органов и,
наконец, «предвидеть», т. е. «предчувствовать, что мы всегда
найдем в каждом семействе все органические материалы, которые
обнаружили в другом семействе» (там же, т. I, стр. XXXII).
Мы видим, что теория Сент-Илера была вместе с тем и мето-
дом исследования. Развивая и пропагандируя, со свойственным
ему энтузиазмом, свое учение, Жоффруа одновременно призывал
использовать его как орудие исследования в области сравнитель-
ной анатомии. «Utilitati» —- «используйте» — это слово стоит в ка-
честве эпиграфа на титульном листе второй части его «Философии
анатомии», этим словом, как призывом, он кончает этот труд, и
не раз оно повторяется и в других его сочинениях.
Переходим к третьему принципу из перечисленных выше —
«принципу уравновешения, или балансирования
органов» (balancement des organes). «Я называю, — пишет Жоф-
фруа, — равновесием между количеством органических масс, и, сле-
довательно, уравновешиванием органов, тот закон живой
природы, согласно которому нормальный или патологический ор-
ган никогда не приобретает необычного процветания иначе, как за
счет ущерба для другого органа из его системы или смежного
с ним» (там же, т. II, стр. XXXIII). Этот принцип, как известно,
не нов. Вероятно, Жоффруа заимствовал его у Аристотеля, откуда
его в свое время взял Гёте (см. стр. 141 настоящей книги). При
наличии общего «плана» строения позвоночных животных все раз-
нообразие их форм, все «метаморфозы» общего типа, дающие это
множество конкретных форм, объясняются изменением размеров
и пропорций соответственных частей целого. Жоффруа поясняет
идею этого принципа на чисто механическом примере с прибором,
в котором переливается жидкость. Перейдя к животным, он пишет:
«Можете не сомневаться, если вы видите животных с длинными
ногами, более мощным туловищем, головой, вооруженной или про-
сто украшенной необычайным образом, словом, исключительное
увеличение какой-либо части независимо от того, какого оно рода
и природы, будьте уверены, что это преимущество куплено ценой
190
PIT
жертвы в другом месте» (там же, т. II, стр. 246). Этим принци-
пом Сент-Илер объясняет также гипертрофию какой-нибудь части
тела урода за счет атрофии другой части. Некоторые конкретные
примеры применения этого принципа в работах Жоффруа не могут
не вызвать сомнения, например объяснение исчезновения глаз
у крота гипетрофией носа и тому подобные.
Не трудно уловить логическую связь «принципа уравновеше-
ния» с двумя другими принципами Сент-Илера — «аналогов» и
«коннексий». Если единство типа для всех животных выражается
в том, что все они имеют те же структурные «элементы», которые
одинаково у всех расположены в пространстве по отношению друг
к другу, то различие между разными видами, как и стадиями он-
тогенеза, должно прежде всего заключаться в различии относи-
тельных размеров «элементов», массы их, что и выражено «прин-
ципом уравновешения». В редакции Жоффруа этот «закон» имеет
ясно выраженный механистический характер и количественный мо-
мент явно преобладает над качественным.
В одной из своих последних работ, 1838 г., Жоффруа с одобре-
нием цитирует «тезисы» одного из своих молодых последователей,
Максима Вернуа (Vernois); в VI тезисе сказано: «Естественная
система вещей может свестись к следующим словам: единство
принципа, единство органической композиции. Неисчислимые ва-
риации форм, проявление индивидуальностей зависит только от
больше или меньше в сумме составляющих элементов; эти
последние всегда остаются подчиненными неизменному единству
композиции, необходимому единству организации» («Notions de
philosophic naturelle», стр. 128—129). Так все качественные разли-
чия, по Жоффруа, сводятся к количественным отношениям.
Нам остается рассмотреть четвертый принцип Жоффруа, самый
общий — «закон избирательного сродства органи-
ческих элемент о в», с помощью которого он считает возмож-
ным объяснить единство морфологического типа. И здесь он под-
ходит к вопросу сугубо механистично. «Материалы организма для
формирования органа группируются между собой, как скапли-
ваются дома, составляющие город», — пишет Жоффруа во введе-
нии ко второму тому «Философии анатомии» (стр. XXXII и сл.).
«Но разделите этот город, как это сделано в Париже, на несколько
муниципальных районов; это будет делаться йе произвольно, а
всегда в силу необходимости по расположению домов, или по тому,
как распределены наши органические материалы. Эта необходи-
мость, которая заставляет соприкасающиеся элементы восприни-
мать эффекты соответствующего взаимодействия, и есть то, что
я понимаю под избирательным сродством органических элементов».
Нельзя сказать, чтобы это сравнение города, его районов и до-
мов с организмом много давало для понимания тех процессов,
в силу которых образуются органы. Не более убедительны даль-
нейшие попытки Жоффруа, в одном из параграфов той же книги,
191
разъяснить свой принцип избирательного сродства (там же,
стр. 387 и сл.). Позже Жоффруа вернулся к этому принципу, пы-
таясь развить его до размеров общего закона в своей статье, но-
сящей название «Общий закон (влечение подобного подобным),
или ключ, применимый к интерпретации всех феноменов — филосо-
фии природы» («Loi universelle. . .», 1835). Изучая двойные урод-
ства, разные формы соединенных близнецов, Жоффруа обратил
внимание на любопытный факт: соединяются, как правило, части
«одинаковой природы», точнее — даже гомологичные части: заты-
лок с затылком, крестец с крестцом, грудина с грудиной и т. д.
(см. рисунок на стр. 205). Теперь известны исключения, но незна-
чительные и редкие. Считая, что соединенные близнецы получаются
из разных «зачатков» (germes), так или иначе срастающихся, Жоф-
фруа видел в феномене двойных уродств проявление «закона влече-
ния подобного к подобному». Действительно, как это показали срав-
нительно недавние исследования, соединенные близнецы, например,
у рыб, могут возникать путем срастания в тех случаях, когда
в одном и том же яйце возникают два пункта развития на сравни-
тельно близком расстоянии друг от друга. И действительно, сое-
динение происходит в идентичных участках обоих эмбрионов. Од-
нако возможны, по мнению авторитетных ученых, и такие случаи
двойных уродов, которые возникают путем продольного расщеп-
ления первоначально одного зародыша и тогда неудивительно, что
место «соединения» образовано тождественными частями: это
просто участок нераздвоившегося организма. Не пытаясь здесь
разобраться, с какими случаями двойных уродств имел дело Жоф-
фруа, допустим, даже действительно возникших из двух однояй-
цевых близнецов, мы все же не можем считать, что это удивитель-
ное явление, природа которого еще не достаточно выяснена, спо-
собно служить доказательством существования названного
«закона». Тем более мы не можем следовать за Жоффруа, когда
он, сопоставляя свой «закон» с законом тяготения Ньютона, под
влиянием которого он придумал этот свой «закон», стремится при-
дать своему мнимому «закону» универсальное значение, согласно
которому создаются материальные тела.
Еще в бытность свою в Египте Жоффруа присутствовал при
разговоре Наполеона Бонапарта с учеными — участниками экспе-
диции (Монж и др.) и слышал заявление Бонапарта, что Ньютон
своим законом тяготения не все объяснил, а лишь астрономиче-
ские явления; остается же объяснить «мир деталей», земной, сла-
гающийся из движений «молекул» и т. д. Жоффруа в своих сочи-
нениях не раз возвращался к пересказу этого разговора, особенно
же подробно и с пояснениями — в своей незаконченной книге о фи-
лософии природы («Notions de philosophic naturelle», 1838). Он
снова пытается убедить читателей, что речь идет об «универсаль-
ном законе», который он, Жоффруа, предлагает миру, развивая
идею наполеоновского гения. Он, очевидно, считает, что этот «за-
192
кон» не менее важен, чем закон тяготения Ньютона, правда с той
разницей, — можно было бы указать Сент-Илеру, — что его
«универсальный закон» не имеет ни математической формы,
ни убедительного доказательства в конкретных явлениях при-
роды.
В тезисах Вернуа, о которых уже была речь, дается, по-види-
мому, самая последняя формулировка этого «закона». В тезисе
VIII говорится, что это закон, «согласно которому, как только две
молекулы сходной природы встречаются, возникает необходимость,
чтобы они взаимно притягивались, сливались и давали начало
специальному существу, хорошо детерминированному» («а un etre
special bien determine», — там же, стр. 128—129). Любопытно, что
этот «закон» Жоффруа поясняет пословицей: «похожее между со-
бой— собирается вместе» (там же, стр. 133).
Далее тезис X гласит так: «В итоге причина явлений вселен-
ной— это притяжение, понятое согласно принципу сродства по-
добного к подобному» («Га£finite de soi pour soi», — там же,
стр. 129). Насколько мне известно, остается невыясненным, в ка-
кой мере этот «универсальный закон» Жоффруа поначалу питался
ньютонианством Бюффона.
В другом месте этой же книги, на стр. 67, автор уподоб-
ляет данный закон «эманации» бога, которой «проникнут» весь
мир и т. д. Словом, этот мнимый «закон» уводит мысль старого
ученого за пределы науки, в область натурфилософской метафи-
зики.
Известно, что Жоффруа любил «философствовать» и все свое
научное направление называл «философской анатомией». Однако
ни строгостью, ни ясностью философской мысли он не обладал.
Его «философствование» опиралось на «пламенные предвидения
a priori», под которые он смело и не всегда удачно подбирал кон-
кретные факты, полагая, что он при этом раскрывает их сущность.
Жоффруа, несомненно, обладал большой научной «интуицией» и
фантазией, но не всегда достаточно критически пользовался пло-
дами их. Недаром Окен считал, что Сент-Илер был первым, кто
стал насаждать натурфилософию во Франции.
Жоффруа был высокого мнения о методическом значении своей
теории, слагающейся из рассмотренных четырех принципов. Он
называл ее «новым методом», «настоящим инструментом откры-
тий».
«Я не могу сомневаться в практической пользе этих четырех
правил», —писал Жоффруа в конце введения во второй том «Фи-
лософии анатомии», кратко рассмотрев свои четыре «принципа».—
«До сих пор я их испытывал вплоть до таких предметов, в прило-
жении к которым, как мне казалось, иссякнет их пригодность для
исследования», и Жоффруа дальше говорит об исследованиях на-
секомых в качестве позвоночных, и об уродствах, которым посвя-
щен данный том.
13 И. И. Канаев 193
«Новый метод, однако, не мог ограничиться частными успе-
хами, ибо к каким бы системам организмов его ни применять и
на каких бы объектах ни испытывать его действие, результат
получается одинаковый» — пишет далее Сент-Илер. «Этот метод
дает возможность воспроизвести как. факт a posteriori апри-
орную идею, исходную идею- (idee mere) и основную для филосо-
фии Лейбница, идею, которую этот всеобъемлющий гений облек
в формулу: «многообразие в единстве». В этом Жоффруа видит
«общий и окончательный результат» своих определений органов
и самым возвышенным выводом своих исследований — «высокой
манифестацией сущности вещей, которую я высказал и провоз-
гласил под названием единства органической композиции». Этими
словами кончается введение ко второму тому «Философии анато-
мии» (стр. XXXIV).
Из дальнейшего мы увидим, что такая восторженная оценка
своего научного «подвига» (а именно подвигом считал Жоффруа
труд своей жизни) не нашла сочувствия у ученых нашего века.
Значение метода Жоффруа не оказалось таким, каким он его счи-
тал. Рассмотрев приложение этого метода на конкретных объек-
тах, мы легко увидим его слабые стороны- Из большого и разно-
образного материала, содержащегося в трудах Сент-Илера,
мы рассмотрим, в качестве примеров, всего несколько исследо-
ваний. Начнем с вопросов, связанных с изучением сравнитель-
ной анатомии позвоночных, над которыми Жоффруа много
потрудился, и остановимся сначала кратко на его работах по
черепу.
Еще в статье 1807 г., посвященной черепу птиц («Considerations
sur les pieces de la tete osseuse. . .»), Жоффруа формулирует свои
теоретические взгляды, говоря словами, напоминающими форму-
лировки Бюффона: «Известно, что природа постоянно работает
с теми же самыми материалами, она изобретательна только
в варьировании их формы» (стр. 343). И далее Жоффруа изла-
гает уже известные нам принципы взаимосвязи и уравновешения.
Сначала он занялся проверкой своей теории аналогов на черепе
рыб. Одно время ему казалось, что число костей в черепе этих
животных больше, чем в черепе других позвоночных. «Но мое
мнение изменилось с того времени, когда я стал рассматривать
кости человеческого черепа в возрасте, более близком к эпохе их
формирования», — пишет Жоффруа. — Решив считать столько ко-
стей, сколько имеется явственных центров окостенения, и испытав
затем этот способ действия, я имел возможность оценить правиль-
ность этой идеи: рыбы, в раннем возрасте, были в тех же усло-
виях в отношении их развития, как и зародыши млекопитающих;
теория ни в чем не противоречила этому предположению»
(там же, стр. 343 и сл.). Это была счастливая мысль, давшая много
ценных наблюдений для гомологизации костей черепа позвоноч-
ных.
194
Основой исследования стал принцип взаимосвязи. «Если сна-
чала я имел основания быть довольным собой (буквально: «апло-
дировать себе», — И. К.), благодаря счастливому применению
этого принципа, то вскоре я заметил его недостаточность» (там
же, стр. 344)- Дойдя в своем исследовании до жаберной крышки,
Жоффруа обнаружил, что один край ее не соприкасается ни с ка-
кими костями; кости этой крышки как бы выброшены за пределы
черепа и имеют уже отношение скорее к плавникам и груди. Тогда
Жоффруа прибег к другому методу: он исследовал те мышцы, ко-
торые двигают все части головы, и по месту их прикрепления пы-
тался определить кости черепа. Это, конечно, другой вариант того
же принципа взаимосвязи. Вспомним, что Вик д’Азир гомологи-
зировал рудименты ключиц у некоторых млекопитающих по поло-
жению среди мышц (см. стр. 88 настоящей книги). Первоначально
Сент-Илер пришел к выводу, что кости, образующие жаберную
крышку, являются не чем иным, как боковыми костями черепа,
излишними для построения черепной коробки у рыб. Позже он
отказался от этого объяснения и выступил в 1818 г. с новым, не
менее ошибочным: Жоффруа объявил, что четыре кости жаберной
крышки рыб соответствуют, т. е. гомологичны, четырем косточкам
(не трем, как теперь считается), тимпанума человека, т. е. «слухо-
вым косточкам» среднего уха млекопитающих: «Из всего предше-
ствующего, мне кажется, я должен заключить, что четыре слухо-
вые косточки у млекопитающих, птиц и рептилий являются всегда
не чем иным, как четырьмя костями жаберной крышки рыб»,—
пишет Жоффруа в заключение первого мемуара своей «Философии
анатомии» (т. I, стр. 55). Как мог он прийти к такому ошибочному
выводу, если его метод гомологизации действительно научный ме-
тод? Не углубляясь здесь в подробности аргументации Жоффруа,
можно, как мне кажется, указать несколько причин, вызвавших
его ложный вывод. Прежде всего недостаточное знание черепа рыб
и других позвоночных, отсутствие палеонтологического и эмбрио-
логического материала и должного эволюционного понимания его,
наконец, и это характерно для манеры Жоффруа думать, представ-
ление, согласно его «теории аналогов», что те же «материалы»,
в данном случае отдельные кости, так или иначе должны быть об-
наружены в каждом черепе позвоночного, а потому кости жабер-
ной крышки не могут быть чем-то, свойственным только рыбам, а
должны быть, соответственно измененными, в составе черепа на-
земных позвоночных — ограниченное и наивное понимание морфо-
логического типа. Однако несмотря на фактическую ошибочность
этого вывода его историческое значение несомненно: это была в то
время весьма смелая попытка гомологизации, способная стимули-
ровать научную мысль.
Идея Жоффруа, относительно гомологов «слуховых косточек»
высших позвоночных, была по-новому развита Рейхертом в 1830-х
годах и несмотря на длительную дискуссию продержалась до на-
ших дней.
13*
195
Работа над гомологизацией этих четырех костей, как и других
костей черепа, была очень трудоемкой. Интересно, что Жрффруа
в более раннюю пору (до 1807 г.) еще прибегал к методу сравне-
ния промежуточных форм. Сообщая в своем выводе о костях жа-
берной крышки, он пишет: «Разумеется, я к этому пришел не
сразу, не путем простого сравнения человеческой головы с таковой
рыб; наоборот, мне пришлось, чтобы перейти от человека к послед-
ним, просмотреть шаг за шагом в порядке дегенераций, установлен-
ных натуралистами, все промежуточные формы, представленные
обширным кругом позвоночных животных» («Considerations sur les
pieces de la tete osseuse. . .», стр. 345). Однако позже, в 1818 г.,
в новом мемуаре о жаберной крышке, Жоффруа уже отвергает при-
менение метода промежуточных форм и прямо сравнивает кости
жаберной крышки с слуховыми косточками человека. Тут он ре-
шительно использует вышеупомянутый «скачок», руководствуясь
«компасом» своего принципа взаимосвязи, но неудачно.
Одной из «средних ступеней лестницы существ» Жоффруа
считал птиц, и изучению их черепа в целом посвящен вышеупо-
мянутый мемуар 1807 г., полное название которого таково:
«Рассмотрение костей черепа позвоночных животных и особенно
птиц»,
В этом исследовании Жоффруа достиг большого успеха: он
в основном правильно гомологизировал большинство костей черепа
птиц, выяснив ряд важных деталей, например, что клюв птиц
в качестве скелета имеет вытянутую вперед пару межчелюстных
костей, что верхнечелюстные кости, наоборот, очень малы и т. д.
(см. рисунок). В заключение этой статьи Жоффруа пишет: «Эти
наблюдения, из которых следует, что череп птиц сформирован из
того же числа и тех же костей, как и череп человека и млекопитаю-
щих, показывают, вплоть до мельчайших деталей, что все позво-
ночные животные сделаны по одной и той же модели. Эти же на-
блюдения устанавливают, что для птиц существует вторичный и
особый тип» (там же, стр. 360). И Жоффруа приводит ряд осо-
бенностей черепа птиц, отличающих этот класс от других позво-
ночных.
Стоит отметить, что некоторые из выводов этой работы о че-
репе птиц через несколько лет, в 1812 г., были одобрены Кювье,
как и метод сравнения черепов зародышей позвоночных, «у кото-
рых, как известно, многие кости, которые должны соединиться
в зрелости, оказываются еще разделенными. И, таким образом, он
(Жоффруа, — И. К.) оказался в состоянии подвести под общий
закон такие структуры, которые на первый взгляд могли казаться
весьма различными» (цитата, взятая Жоффруа из Кювье, — «Phi-
losophic anatomique», т. I, стр. 23, прим.). В данном случае Кювье
соглашается с Жоффруа потому, что речь шла о гомологиях в пре-
делах типа позвоночных, сходство плана строения которых Кювье
в известной мере признавал.
19о
я
я
я
Ен
к
я
cd
о
м
<о
я
<
<0
V
о
я
X
о
и
д
Е-
О
о
я
св
я
д
о
<
О 4)
И
Я
Я
И
О
Я
а
о
я
О
о
св
Я
Д
о
о
а
* О
Тн Р- Я
•ч ®
Я
« «
Я
я
а
о
2 I
< 1
20
<и
S
я
я
X
я
я
м
я
<
о
я
Й
в>
ж
я
я
я
о
|ы
д
д
cd
О
0)
S
см
ю
cd
к
о
S
cd
Л
Я?
S
в
cd
в
<р
о
в
S
д
2
*с
о
я
я
я
я
я
я
я
к
я
я
<и
go,
о
о
я
я
ЕН
я
я
Е-
о
а
О
я
о
я
»я
о
я
ю
:<р
я
Я1
о
я
о
X
д
Е-
о
и
к
я
я
о
S4
о
д
о
о
и
я
я
я
я
о
<
о
о
о
х
я
я
я
я
о
я
о
й °
о I
О ’
св
и
я
я
я
я
4>
S
О
д
Ей
о
о
X
я
я
я
й
я
я
Я
О
со
я
я
я
я
о
<
о 5
М
Я
а
СП
о
я
। •§
« К •_. Ь-
Ьо я
я
о
я
о
о
о
я
я
я
я
<©
о
я *
5 I
g*4
д
о
и
я
св
я
я
о
я
я
д
н
о
о
X
я
я
я
о
о
О
о
я
с
OS
I «J
1 \О
<М :<р
я
д
ЕН
о
я
я
я
я
Л о
«ЭД
X
а>
я
о
я
о
я
я
я
V1
я
я
о
я
*С
® т»
Ф ТО
Й О
U
'- д
. Ен
ьо 2 «
w о Я
я
И
I
о
я
я
S
S
я
св
я
X
Из других работ Жоффруа о черепе коснемся еще позвоночной
теории черепа, которая изложена в статье 1824 г. под названием
«Строение черепа человека и животных» («Composition de la tete
osseuse de 1’homme et des animaux»). В начале этой статьи идет речь
о термине «гомологии», изобретенном немцами. Содержание этого
понятия Жоффруа объясняет следующим образом, предварительно
повторив суть своей «теории аналогов»: «С другой стороны,
можно прийти к тем же результатам, если сравнивать в том же
самом животном части, которые принадлежат к разным уз-
лам развития, но которые, следуя друг за другом, в ходе форми-
рования тем не менее соответствуют друг другу в смысле харак-
тера их органической природы, обнаруживая тенденцию повто-
рять свои первые действия и образовывать похожие аппараты»
(стр. 174). Здесь речь идет, очевидно, о явлениях, которые теперь
называются сериальной гомологией, или гомодина-
м и е й, и которые известны на примерах явлений метамерии и
тому подобных. Жоффруа в качестве примера приводит позвонки —
классический пример, использованный Гёте, Океном и другими.
Здесь интересно отметить, что Жоффруа знал термин «гомология»,
но в смысле более узком, чем принятый в наше время (в смысле
Оуэна), и потому сохранил свой термин «аналогии», как относя-
щийся к частям разных организмов, тогда как термин гомологии
имеет дело с частями одного и того же организма.
Жоффруа далее переходит к рассмотрению черепа, применяя
понятие «гомологии». Он излагает взгляды Окена, Дюмериля,
Спикса, Каруса и Меккеля. О приоритете Гёте в этом вопросе
Жоффруа тогда еще,, очевидно, не знал. Все эти авторы, по Жоф-
фруа, пытаются свести череп к метаморфозам позвонков от одного
(Дюмериль) до 3—4. Сам Жоффруа пытается доказать, что череп
возник из 7 позвонков (там же, стр. 186 и сл.). Он составил уни-
версальную схему расположения всех костей черепа позвоночных
в виде таблицы, сгруппировав их, как части 7 позвонков, за исклю-
чением нижней челюсти. Один вариант этой таблицы он опубли-
ковал в том же 1824 г. в новой статье («De 1’Aile operculaire ou auri-
culaire des poissons...», стр. 440), а другой — в виде отдельной таб-
лицы (см.: Schuster, 1930; Амлинский, 1955).
Размышления Жоффруа о позвоночной теории черепа тесно
связаны с изучением позвоночника и строения позвонка. Эти ис-
следования привели Жоффруа к идее, что членистоногие являются
также позвоночными, иначе говоря, что все животные, включая и
беспозвоночных, принадлежат к одному морфологическому типу.
Это был смелый скачок мысли, доставившей Жоффруа, как он сам
пишет, большую радость, ибо казался ему невиданным дотоле син-
тезом. Однако, как мы сейчас увидим, это «открытие» оказалось
фактически грубой ошибкой.
Свои взгляды по этому вопросу в общей форме Сент-Илер
изложил в статье 1822 г. под названием «Общие представления
198
Поперечный разрез через тело рака с его
придатками.
Одинаковыми буквами обозначены части, которые го-
мологизируются с позвонком.
Позвонок молодой камбалы (из Жоффруа Седт-Илера)»
i — тело позвонка; е, а — верхние, о, и —нижние добавочные части.
199
о позвонке». Он подробно рассматривает позвонок камбалы и его
вертикальные придатки, служащие опорой соответствующих не-
парных плавников: спинного и брюшного (см. рисунок). Жоффруа
отмечает, что в середине тела позвонка рыб иногда имеется неболь-
шое отверстие, которое он толкует, как след трубчатого строения
тела позвонков. Такое строение он считает ясно выраженным в сег-
ментах тела насекомых, раков и других членистоногих. Эти сег-
менты он смело гомологизирует с позвонками и заявляет: «Насе-
комые живут внутри своего позвоночного столба, как моллюски
в своей раковине» («Considerations generales sur la vertebre», стр. 99).
Он развивает эту мысль и делает 5 основных выводов из этого
«открытия». Так, первый, основанный на «принципе уравновеше-
ния», гласит, что толщина «кольца» (т. е. «позвонка») или массив-
ность его находится в обратном отношении к его окружности и т. д.
Жоффруа как будто не замечает, что его утверждение о том,
что все внутренние органы (кишечник, кровеносная система и т. д.)
помещаются внутри позвоночного столба, находится в прямом
противоречии с его основным принципом взаимосвязи, ибо у по-
звоночных эти системы органов находятся вне позвоночника.
Однако Жоффруа идет еще дальше. Он гомологизирует верх-
нюю и нижнюю дугу позвонков совместно с их придатками с ко-
нечностями насекомого. На рисунках он обозначает гомологичные
части теми же буквами (см. рисунок). «Я сравниваю, — пишет
он, — части, располрженные вертикально, придатки позвонков рыб,
с удлиненными частями с боков и расположенными горизонтально
частями, которые называются энтомологами, в зависимости от
функции. .., у десятиногих раков истинными и ложными ножками»
(там же, стр. 106). Предвидя в этом случае возможное возражение
на основании принципа взаимосвязи, Жоффруа пишет: «Такое
возражение по существу не реально. Случается, говорю я, когда
исключения, правильно оцененные, только служат в пользу пра-
вила. Так, неправильные движения луны, благодаря научному объ-
яснению их, стали одним из неопровержимых доказательств
системы мира, тогда как Ньютон в них видел досадное противо-
речие этой системе» (там же, стр. 106). И дальше Жоффруа пы-
тается показать, что положение по отношению к земной поверх-
ности, разное у вертикальных плавников и горизонтальных «но-
жек», не находится в противоречии с «принципом взаимосвязи»,
хотя, конечно, противоречие с этим принципом заключается
не в этом, а в совершенно необоснованной гомологизации столь
различных частей, как придатки позвонка и конечности насе-
комого.
Жоффруа видит подтверждение своего принципа взаимосвязи
в расположении основных систем органов позвоночного и члени-
стоногого, например рака. Достаточно последнего положить спиной
на землю, и окажется, что нервная система лежит над кишечником,
а кровеносная система под ним, как у позвоночных (см. рисунок).
20Э
)ОТЫ
ВОН-
тела
эгии
зво-
ение
ноч-
кти-
:вою
ного
это
Он
и
1ИЗ.
У
7 — кл
4 — ни
снаруа
ть и
что
этих
ведь
5 пе-
>або-
$ его
что
ости
> из-
тема
: des
! од-
ыра-
елю-
гок).
ipya,
201
вает позвонок камбалы и его
эпорой соответствующих не-
loro (см. рисунок). Жоффруа
а рыб иногда имеется неболь-
ак след трубчатого строения
[тает ясно выраженным в сег-
тих членистоногих. Эти сег-
звонками и заявляет: «Насе-
чного столба, как моллюски
‘rales sur la vertebre», стр. 99).
основных выводов из этого
й на «принципе уравновеше-
г. е. «позвонка») или массив-
сении к его окружности и т. д.
что его утверждение о том,
кровеносная система и т. д.)
столба, находится в прямом
пом взаимосвязи, ибо у по-
цятся вне позвоночника.
ie. Он гомологизирует верх-
зстно с их придатками с ко-
он обозначает гомологичные
ж). «Я сравниваю,—пишет
но, придатки позвонков рыб,
положенными горизонтально
ологами, в зависимости от
1ными и ложными ножками»
лучае возможное возражение
, Жоффруа пишет: «Такое
Случается, говорю я, когда
•лько служат в пользу пра-
гы, благодаря научному объ-
[ровержимых доказательств
их видел досадное противо-
5). И дальше Жоффруа пы-
гношению к земной поверх-
[ков и горизонтальных «но-
«принципом взаимосвязи»,
л принципом заключается
яной гомологизации столь
юнка и конечности насе-
оего принципа взаимосвязи
1нов позвоночного и члени-
последнего положить спиной
^ма лежит над кишечником,
позвоночных (см. рисунок).
(из Жоффруа).
Зубная система птиц
1 - клюв зародыша волнистого попугая в профиль: с - бугор, -Учащий для^ро^1Ми " ^бами; Г-нёТо'тТго^ХраТ’
4 — нижняя часть клюва снаружи; 5 она же изнутри, апа. 10 11 — разрезы через клюв серого попугая; 12 верхняя
снаружи: с, о, f - зубные желобы; 9-^олед глубоки^е^е/ь^о'мяш^уткя; 16, 17, 18 - сросшиеся зубы человека.
3 — та же
8 — препарат
часть клюва
изнутри;
рис. 6
тукана;
Мы теперь знаем, что все основные утверждения этой работы
Жоффруа оказались ошибочными. Нет гомологии между позвон-
ками и сегментами членистоногих, нет ее между придатками тела
позвонка и конечностями рака, нет, наконец, настоящей гомологии
между пищеварительной, кровеносной и нервной системами позво-
ночных и беспозвоночных, а потому нельзя видеть подтверждение
принципа взаимосвязи в расположении этих систем у позвоноч-
ного и ракообразного. Итак, не сохранилось ни одного из факти-
ческих доказательств, которыми Жоффруа хотел подтвердить свою
догадку о единстве плана строения двух далеких ветвей животного
царства, как позвоночные и членистоногие. И тем не менее это
предположение Сент-Илера не оказалось пустой фантазией. Он
Продольный разрез через тело рака (омара) (из Жоффруа).
«Мы перевернули животное и поместили его брюхом вверх, спиной вниз.
В этом положении системы органов располагаются так же, как у
млекопитающих:
а — спинной мозг; Ъ — спинные мускулы; с — пищеварительный канал; d — сердце; е —
аорта; i — сонные артерии; g — легочные артерии; h — брюшные мускулы“.
правильно сознавал, что между этими далекими группами есть и
существенное сходство. Но Жоффруа ошибался, когда думал, что
оно должно выражаться в тождестве морфологического типа этих
групп. В этом сказался низкий уровень тогдашней биологии: ведь
в то время еще не было клеточной теории, биохимия была в пе-
ленках, эмбриология еще только создавалась Бэром и т. д.
Прежде чем расстаться со сравнительно-анатомическими рабо-
тами Жоффруа на позвоночных, остановимся еще на одном из его
исследований, несколько менее парадоксальном, чем только что
рассмотрённое. Это изучение им зубов у позвоночных, в частности
у птиц. Свои взгляды по этому вопросу Жоффруа полнее всего из-
ложил в небольшой монографии под названием «Зубная система
млекопитающих и птиц» («Systeme dentaire des mammiferes et des
oiseans», 1824). Жоффруа здесь утверждает, что у зародыша од-
ного вида попугаев (Melopsittacus undulatus) имеются ясно выра-
женные зачатки зубов с соответствующими им каналами в челю-
стях, содержащими нервы и кровеносные сосуды (см. рисунок).
Другими представителями зубастых птиц являются, по Жоффруа,
201
тукан, утка крохаль и еще некоторые птицы. Но ни у одной из
этих птиц нет зубов ни во взрослом, ни в эмбриональном состоя-
нии. За зубы Жоффруа принял зубцы, выступы и валики рамфо-
теки, т. е. рогового чехла, которым покрыт клюв. Все эти образо-
вания выполняют функции, близкие к таковым зубов, т. е. служат
для захвата пищи или размельчения ее. Это аналоги зубов в сов-
ременном смысле слова, а не гомологи, как ошибочно думал Жоф-
фруа. Исходя из идеи единства типа позвоночных, он считал, что
у птиц должны быть зубы. Он предполагал» что у птиц зачатки
зубов сливаются (а это в качестве аномалии бывает и у человека)
и одеваются общим роговым покровом, образующим клюв. На-
сколько мне известно, зубов или их зачатков у современных птиц
не найдено, и описания Жоффруа не подтверждены позднейшей
наукой. Однако найдены настоящие птицы, жившие в меловой
период (Ichthyornis, Hesperornis), у которых были зубы и отно-
сительно которых Жоффруа ничего не знал (они были открыты
после его смерти). Мы видим и в данном случае, что предположе-
ние Жоффруа, основанное на его общей идее, доказывалось им
с помощью ошибочно понятых фактов. И вот новые факты, па-
леонтологические, вполне подтверждают его догадку о единстве
морфологического типа позвоночных, взятом в достаточно общем
виде и понятом эволюционно.
Теперь обратимся к особому большому кругу исследований
Жоффруа, тоже служащих для доказательства его основной
идеи, — к тератологии, науке об уродствах, или «монстрах»,
как их называли в то время. Этим исследованйя:м, как уже го-
ворилось, посвящен второй том «Философии анатомии» (1822 г.)
и ряд статей, вышедших во второй половине жизни знаменитого
ученого.
В начале XIX В., когда Жоффруа стал интересоваться при-
родой уродств, этот вопрос был еще мало изучен научно. Рас-
пространено было наивное мнение, что урод — это «игра при-
роды» и т. п. Суеверный страх перед этим явлением, фантастиче-
ские его объяснения, как например возникновение урода от
«дурного» взора на беременную женщину, были обычными в то
время. Во втором томе «Философии анатомци» Жоффруа в осо-
бом параграфе опровергает ложные воззрения на возникновение
«монстров» («Philosophic anatomique», стр. 500 и сл.).
Задачей исследования уродств, в первую очередь человеческих,
Жоффруа считает показ применимости своей теории и своего ме-
тода к этим объектам (там же, стр. 14). «С той высокой точки
зрения, о которой будет речь, — пйшет Сент-Илер, — организация
становится абстрактным существом, существом „родовым* (gene-
rique),1 и многочисленные модификации, на которые она способна,
1 Или «общим типом» («type commun»), как йазывает его Сент-Илер
в другом месте (Mem. du Museum, 1828, 17, стр. 211).
202
Аненцефалы (из Жоффруа Сент-Илера).
Fig, 1 — аненцефал из Дрё со спины: аа — его волосы, Ъ — вскрытый головной мозг, с — часть
мозговой оболочки, dddd — края вскрытого спинного мозга; Fig. 2—голова того же аненцефала
спереди; Fig. 3 — аненцефал из Патара со спины; Fig. 4 — череп аненцефала снизу; Fig. 5 —
тот же череп сверху; Fig. 6 — тот же череп сбоку; Fig. 7—аненцефал из Патара в профиль;
Fig. 8—11 — аненцефал из Бра. Обозначения костей: 5 — межчелюстная; Л. ио — слив-
шиеся кости лицевого черепа (верхнечелюстная и др.); Т — носовая; t — нёбная; U—лобная;
Y — теменная; Р — височная; X — большие крылья клиновидной; О — скуловой отросток височ-
ной; D—тело клиновидной; R — затылочная; Q — пирамида; М. inf—нижняя челюсть.
рассматриваются как ее виды или средства для сравнений. Раз-
личные конституции животных становятся действительно ресур-
сами общей анатомии, фондом, из которого эта наука черпает свой
материал для сравнений. Таким же образом нормальное состояние
человека может рассматриваться как абстрактное существо, родо-
вое существо, а его различные патологические уклонения как виды
этого идеального рода» (там же, стр. 14—15).
Исследование с этой точки зрения, т. е. попытки гомологизации
различных уродливых человеческих форм с нормальной, было про-
дуктивным начинанием Жоффруа и дало хорошие результаты. При-
мером может служить изучение аномалий мозга и черепа у чело-
веческих уродов (так называемых аненцефолов — см. рисунок).
Детально исследуя конкретные объекты, Жоффруа показал, что
они состоят из тех же «материалов», что и нормальный человек,
но только эти «материалы» видоизменены, искажены. Естественно
возник вопрос о причинах этих изменений. Жоффруа стал искать
их в тех процессах, которые обусловливают развитие уродов в пе-
риод их эмбриональной жизни от самых ранних стадий ее. Изуче-
ние конкретных случаев рождения уродов показало, что причиной
их возникновения могут быть разные травмы в период беремен-
ности. Жоффруа пытался найти связь структурных аномалий
с нарушениями обмена веществ у зародыша и выдвигал как при-
чину уродства задержку развития какой-нибудь части зародыша
по сравнению с остальными. Таким образом, частные условия
среды утробного развития были причиной, по мнению Сент-Илера,
возникновения уродств. Это в общем правильное направление
исканий Жоффруа в деталях грешило разными ошибками, которые
были неизбежными при тогдашнем низком уровне эмбриологии и
физиологии развития.
«Монстр, — пишет Жоффруа в своей статье, под таким назва-
нием (1827, стр 125), — является... лишь зародышем, развиваю-
щимся, в общем, в обычных условиях, но у которого один или не-
сколько органов не приняли участия в тех последовательных изме-
нениях, которые характерны для организма», т. е. произошла
частичная задержка нормального развития. Таким образом, урод-
ство— это лишь «частный случай» обычного эмбрионального раз-
вития.
Исследование конкретных причин уродств привело Жоффруа
к попыткам произвольного создания таких условий, при которых
возникает монстр, иначе говоря, к попыткам экспериментального
получения уродств. Объектом служили куриные яйца, разви-
вавшиеся в инкубаторе, а факторами, нарушающими нормальное
развитие,-—повышение температуры, сотрясения, лишение кисло-
рода и другие приемы повреждения зародышей («Philosophic ana-
tomique», т. II, стр. 509—511; «Sur les deviations organiques...», 1825,
стр. 289; «Monstre», 1827, стр. 149). Жоффруа удалось получить
единичные случаи уродств у цыплят. Так, например, при верти-
204
кальном положении яйца получались уже на ранних стадиях разви-
тия резко выраженные аномалии, образцы которых Жоффруа опи-
сывает в статье 1825 г. и пытается объяснить механизм их возник-
Соединенные близнецы.
Из: Schuster, 1930.
новения, считая, что причиной служит прилипание зародыша
к «мембранам» яйца. Это исследование не было должным образом
развито и не было закончено. Несомненно, однако, что Жоффруа
стал на правильный путь, путь экспериментальной тератологии,
являясь одним из основоположников этого нового тогда направ-
205
ления биологии, в дальнейшем, вплоть до наших дней, успешно
развивающемся (ср.: Е. Wolff, 1948).
Разнообразие аномалий развития поставило Жоффруа перед
вопросом классификации этих явлений. До него этот вопрос почти
что не был разработан. Жоффруа действительно предпринял первые
попытки классификации и сочинения новой номенклатуры. Это дело,
частично под его руководством, продолжил его сын Исидор, который
еще при жизни отца издал капитальный труд об уродствах в трех
томах (Geoffroy St.-Hilaire Isidore, 1837). Этот труд сына Жоффруа
стал классическим и не утратил известного значения до наших
дней.
Наконец, надо указать, что Жоффруа собирал и изучал со-
единенных близнецов как одну из форм уродств. Двойные урод-
ства, он считал, возникают от слияния двух зародышей. Жоффруа
интересовал, как уже говорилось, удивительный факт, почти уни-
версальный: близнецы бывают в таких случаях соединены тожде-
ственными местами: крестец с крестом, грудина с грудиной, лоб
с лбом, и т. д., соединение же разнородными частями, например лба
с грудиной и т. п., не встречается. Причина этого явления до сих
пор еще окончательно не выяснена. Жоффруа считал его доказа-
тельством своего «закона притяжении подобного подобным» (см.
рисунок на стр. 205).
Произвольное получение уродств путем искусственного воздей-
ствия на зародышей имело в глазах Сент-Илера большое теорети-
ческое значение: заставляя развитие животного «уклоняться от
естественного хода», он рассчитывал получать изменения и пре-
вращения органов «одних в другие» и тем самым приблизиться
к познанию «родственных отношений всех животных — древних
и современных» («Memoire ой Гоп se propose...», 1828,
стр. 223).
Таким образом, исследования уродств и эксперименты над
ними служили Жоффруа также для изучения проблемы много-
образия органических форм и понимания причин их возникно-
вения в связи с воздействием факторов среды и органической
эволюции. К этому вопросу мы теперь и переходим.
ПРОБЛЕМА МНОГООБРАЗИЯ
ОРГАНИЗМОВ В ДОКТРИНЕ
ЖОФФРУА
Более десяти лет Жоффруа раз-
рабатывал вопрос о единстве
морфологического типа животных. Этот вопрос неразрывно связан
с другим — о многообразии организмов. Сент-Илер ясно сознавал
эту связь, как это видно из различных высказываний его, напри-
мер по поводу любимой им формулы Лейбница (стр. 208 настоя-
205
w
щей книги). И если в годы интенсивной работы над доказатель-
ством принципа «единства органического строения» Жоффруа не
мог много заниматься вопросом многообразия, то позже, когда
принцип единства он считал, по-видимому, достаточно «доказан-
ным», все больше стал заниматься проблемой многообразия, и
в одной из поздних работ Жоффруа ставит рядом с принципом
«единства строения» и принцип «безграничной изменчивости (mu-
tation indefinie) форм живных существ» («Fragments biographi-
ques. . .», 1838, стр. 135). Как в свое время Гёте, так и Жоффруа
осознал логическую связь между единством типа и его метаморфо-
зами. В конце жизни, узнав научные сочинения Гёте и его реакцию
на спор с Кювье 1830 г., Жоффруа признал в Гёте, как уже гово-
рилось, единомышленника и защитника.
Как и Гёте, Жоффруа искал причины многообразия органи-
ческих форм в изменениях общего прототипа под влиянием «внеш-
них модификаторов» «окружающего мира» (monde ambiant), однако
Жоффруа, работавший над этим вопросом после Ламарка и от-
части под его влиянием, а особенно трансформистских взглядов
Бюффона, глубже, чем Гёте, понял причины изменчивости и
пришел к убеждению о происхождении новых видов от старых,
т. е. к подлинно эволюционным взглядам, до чего Гёте не
дошел.
Свои взгляды на изменчивость органического мира Жоффруа
полнее всего изложил в известном мемуаре «О степени влияния
окружающего мира на изменение формы животных; вопрос относи-
тельно происхождения видов телеозавров и постепенного образова-
ния видов животных современной эпохи» («Sur le degre d’influence
du monde ambiant. . .»), прочитанном в Академии наук в 1831 г. и
напечатанном в 1833 г. Мемуар этот возник в результате размыш-
лений, связанных с исследованием ископаемых рептилий, которых
Жоффруа считал предками крокодилов.
Интересно прежде всего то, как Жоффруа оценивает свои новые
филогенетические исследования в аспекте истории зоологии. Эту
историю он разделяет на семь эпох. Мы остановимся только на
двух последних. Шестая эпоха открылась с провозглашением прин-
ципа Жоффруа о «единстве органического строения». Но теперь
наступает очередь следующей, седьмой эпохи. Занимаясь рассмо-
трением разнообразия форм животных, зоология уже не ограничи-
вается констатированием, что эти формы для каждого тела явля-
ются делом случайным, чисто специальным, а стремится связать
изучение многообразия форм с теоретическими воззрениями на
единство организации.
«Таким образом, — пишет Жоффруа в заключение этого рас^
суждения об эпохах развития зоологии, —- философия естественных
отношений предоставила свои факты и как бы подготовила мате-
риал для учения об аналогии существ. Последнее, в свою очередь
основываясь на рассмотрении фактов лестницы существ, сведенных
207
к единой сущности, становится точкой отправления философской
системы различий, т. е. исследования, в котором всякий факт раз-
личия отправляется в поиски другого, второго принципа причин-
ности» (стр. 67). Этот «второй принцип» и есть воздействие окру-
жающего мира на организм. «Качества, свойственные материи
какого-нибудь организма, допустим А, становятся условиями сущ-
ности общего плана или типа; но наступает момент, когда начи-
нается процесс развития, и А оказывается в новых условиях вто-
рого рода причиной необходимости, ибо А не может расти и
развиваться иначе, как посредством элементов, непрестанно заим-
ствованных из окружающего мира» (там же, стр. 67).
Но окружающая среда варьирует: холод сменяет тепло, влаж-
ность сменяет сухость, и т. д. Возникает борьба факторов среды, и
развитие «А» этим неизбежно, так или иначе, нарушается, попадая
то в более, то в менее благоприятные условия. Это знает каждый
садовод, собирая ежегодный урожай, качество и количество кото-
рого зависит от ряда условий сезона. Окружающий мир распола-
гает множеством «вторичных влияний», противостоящих «первич-
ным влияниям сущности каждого типа». Эта способность к «реак-
ции и модификации», не преступая известной меры, однако может
внести замешательство в развитие зачатка и препятствовать его
развитию в течение зародышевой жизни. «Пришло, наконец, время
констатировать существование и показать, что в организме надо
изучать два разных сорта факторов, во-первых, принадлежащие
к существу зачатков и, во-вторых, зависящие от вмешательства
внешнего мира» (там же, стр. 69). Похожее по существу рассужде-
ние мы уже видели у Гёте (см. стр. 145 настоящей книги). Эта
мысль о зависимости между единством типа и многообразием
реальных форм в популярной форме изложена в биографии Жоф-
фруа (Reynaud, 1838, стр. 321). Там обобщенно говорится: «...раз-
личия между разными организмами являются не различиями их
природы (ибо тип один, — И. К.), а лишь различиями степени
развития (той или иной части организма, — И. К.), а последнее
зависит от влияний факторов среды». Модернизируя эту мысль
Жоффруа и тем устраняя известную смутность и примитивность
ее формулировки у автора, мы могли бы сказать, что он стре-
мится разделить и противопоставить друг другу систему факторов
генотипа и систему факторов окружающей среды. Но надо отме-
тить, что Жоффруа мало думал и писал о наследственности, хотя
употреблял термин «наследственная болезнь». Сам Жоффруа «фи-
лософски» поясняет свою мысль следующим образом: «Таким обра-
зом, для развивающихся естественных тел имеются два принципа,
находящихся в постоянной борьбе. Это, несомненно, полагал и хо-
тел выразить знаменитый философ Лейбниц, когда он определял
вселенную как единство в многообразии» («Sur le degre
d’influerice du monde ambiant.. .», стр. 69). Только теперь стало по-
нятно применение этой идеи в зоологии, думал Жоффруа, и зооло-
208
гия может предоставить философии весьма ценные для нее факты,
почерпнутые из «физического мира».
И в своем мемуаре о родстве современных и «допотопных» ви-
дов Сент-Илер писал о «необходимом возвращении тех же форм и,
следовательно, о появлении вновь тех же видов, т. е. этой тенден-
ции к правильному развитию, которую я выражаю словом nisus
,,formativus“ (термином Блюменбаха)» («Memoire ou Гоп se pro-
pose...», 1828, стр. 214). Вспомним Бюффона!
Жоффруа останавливается на любопытном примере «философ-
ского» понимания различий животных. Такие различия взрослых
животных используются для классификации, но их теоретически не
объясняют. Однако если обратиться к исследованию явлений мета-
морфоза раннего возраста и причинам, которые действуют в этот
«критический» период, то это не окажется бесполезным, с точки
зрения «философии», т. е. теории. И Жоффруа пытается объяснить,
почему голова лягушки имеет полуэлиптическую форму. Взрослый
возраст этого животного нам не дает ответа на этот вопрос. Мы
найдем его, изучая раннее развитие лягушки. «Лягушка была сна-
чала рыбой в состоянии головастика», писал Жоффруа («Sur 1е
degre d’influence du monde ambiant. . .», стр. 73). В соответствии со
своим рыбообразным состоянием ее дыхательные органы (жабры)
находились под задним отделом черепа, который раздался зширь,
покрывая жабры. Этим Жоффруа и объясняет особенности головы
лягушки. Нет надобности разъяснять ошибочность этого рассу-
ждения Жрффруа. В примере Жоффруа интересно направление
его исканий: привлечь ранние этапы эмбрионального развития
и их условия для понимания особенностей дефинитивной формы
и ее своеобразия. Верная интуиция Сент-Илера здесь, как и
в других случаях, конкретно выражалась в ошибочно понятых
фактах.
Жоффруа интересует возникновение различий организмов не
только в онтогенезе, но и филогенезе. Обращаясь к этому вопросу,
он пишет: «Ныне живущие животные происходят через непрерывный
ряд поколений от исчезнувших животных допотопного мира. Вни-
мательный наблюдатель не видит существенной разницы между
различиями, возникшими в наше время, и различиями того же
ранга, происшедшими в древности. Это то же течение событий, тот
же ход побуждений» (там же, стр. 74). Здесь к эволюции животных
Жоффруа прилагает принцип объяснения явлений далекого прош-
лого причинами, ныне действующими, заимствуя его у Бюффона,
который использовал его для исторической геологии. «Внешний
мир всемогущ в изменении формы тела организмов», пишет Жоф-
фруа, ссылаясь на наблюдения садоводов (там же, стр. 76).
Изменения внешней среды сравнительно кратковременные, из-
меряемые днями, месяцами и даже годами, как в примере с уро-
жаем плодового сада, не вызывают длительного изменения орга-
низмов. «Но предположите несколько веков вместо нескольких
14 И. И. Канаев 209
лет, — изменение формы тела организмов окажется глубоким и бо-
лее стойким», пишет Жоффруа (там же, стр. 77). И у него нет
сомнений в том, что на земле жили животные разной древности,
сменяя друг друга, «сначала принадлежавшие к первой эпохе, ко-
торых мы называем допотопными, потом животные третичные и,
наконец, последовательно существа современной зоологии» (там
же, стр. 78). Несмотря на скудность палеонтологических представ-
лений Жоффруа, он в этом вопросе занимает верную позицию и
сознает это. «Но что мы еще не понимаем и что поэтому надо те-
перь исследовать, это то, каким образом под влиянием физических
сил, подобных современным, и аналогичных воздействий превра-
щение организмов (mutation de Г organisation) действительно воз-
можно, как оно некогда происходило и должно было происходить»
(там же, стр. 98). И Сент-Илер делает попытку приподнять за-
весу, скрывающую доселе эту область явлений. Для этого он рас-
сматривает несколько примеров, в той или иной мере фантастиче-
ских, однако любопытных для понимания его концепции эволю-
ционного процесса.
Веским аргументом являются наблюдения доктора Рулена (Rou-
lin), о которых Жоффруа докладывал Академии наук в 1828 г.
Рулен наблюдал ряд изменений у одичавших в Америке домаш-
них животных. Так, например, у лошади, осла и свиньи изменился
цвет шерсти; у свиньи череп стал шире, уши стали стоячие, а не
висячие, и т. д. Изменилось поведение одичавших животных,
их инстинкты. В общем, наблюдалось изменение не отдельных
особей, а «рас», приспособившихся к новым условиям, причем эти
изменения носили относительно устойчивый характер. Сдвиг
признаков произошел в сторону диких предков этих домашних
животных.
Переходим к другому примеру.
Жоффруа, как известно, придавал большое значение дыханию,
как фактору, влияющему на организм, в связи с постепенным из-
менением состава воздуха — убылью кислорода. «Незаметные из-
менения от одного века к другому как-то суммируются, вследствие
чего дыхание для известных систем органов становится все более
трудным и, наконец, невозможным. Тогда возникает необходи-
мость и создается само по себе другое устройство, усовершенствую-
щее или изменяющее легочные камеры..., модификации, счастли-
вые или гибельные, которые распространяются и влияют на всю
остальную- экономию животного. Ибо, если эти изменения влекут
за собой вредный эффект, животные, которые их испытывают,
гибнут и заменяются другими, с несколько измененным строением,
в соответствии с новыми обстоятельствами» (там же, стр. 79). Но
Жоффруа допускает и резкие сдвиги структуры животных, подни-
мающие их на более высокую ступень организации. «Очевидно,
что не путем незаметного изменения низшие типы яйцекладущих
животных достигли более совершенной организации или группы
210
г
птиц», — пишет Сент-Илер. — «Достаточно было вероятного слу-
чая, первоначально малозначащего, однако неизмеримой важности
по своим последствиям (случая, происшедшего с какой-то репти-
лией, которую я даже не могу пытаться здесь характеризовать),
в результате коих во всех частях тела развились признаки орнито-
логического типа» (там же, стр. 80). Случай внезапного измене-
ния, о котором здесь идет речь, заключался, по Жоффруа, в том,
что легкое какой-то рептилии в период раннего развития оказалось
сжатым посередине так, что все кровеносные сосуды оказались
в грудной полости, а дно легочного мешка — в брюшной. Так соз-
дались условия, способствовавшие развитию всей организации
птицы, ибо изменился характер дыхания, а в этой связи увеличи-
лась калорийность крови, скорость ее движения и т. д«, что по-
влияло на весь организм и вызвало ряд изменений его строе-
ния.
«В конце концов, с помощью этих картин или примеров, я на-
мерен был показать, в чем состоит общая система случаев разли-
чия, — пишет Жоффруа, — какие исследования здесь применимы
и какое блестящее будущее для науки и философских выводов ее
ожидает. Действительно, постарайтесь, освободившись от иллюзий
и предрассудков прежних лет, дать себе отчет в последовательно-
сти возникновения различий в развитии организма, прошедшего
все фазы своей жизни, и вы получите как бы в сокращенном виде
картину развития земного шара, т. е. последовательность отдель-
ных особенностей, порожденных одна другой. Обратить на это
внимание, это значит найти счастливый исследовательский подход
к явлениям больших эпох мира, это, так сказать, захватить при-
роду за делом» (там же, стр. 81—82). В этих словах звучит при-
зыв, правда довольно туманно сформулированный, исследовать
взаимосвязь и причинную зависимость друг от друга конкретных
частностей процесса онтогенеза, который аналогизируется не
только с филогенезом, но со всем процессом развития Земли; как
сложное целое его впервые ярко и величественно описал Бюффон.
В приведенных словах Жоффруа несомненно чувствуется отзвук
пафоса Бюффона, зачинателя того движения, по словам Жоффруа,
которое увлекает в наши дни прогресса мыслителей, выдающихся
людей нашего времени.
Жоффруа не довольствуется «узкими аналитическими» иссле-
дованиями животных, его интересуют всяческие связи организма
с окружающим миром, он воспринимает организм включенным
в поток жизни всей природы, меняющимся вместе с ней. «Натура-
листы нашей эпохи, — писал Жоффруа, — так занятые изолиро-
ванным описанием природных тел и явлений, столь способные
проникнуть своим исследовательским скальпелем в лабиринт внут-
ренней структуры организмов, боятся, как кажется, скомпроме-
тировать себя изучением отношений и взаимодействий частей все-
ленной, исследованиями вообще трудными и еще более трудными
14*
211
своей новизной, но имеющими выдающееся философское значение
и продуктивными в своем развитии» («De 1’influence des circon-
stances exterieurs sur les corps organises», 1833, стр. 26).
Эта тенденция видеть и исследовать частные явления в системе
мирового целого сближает в известной мере Жоффруа с немецкими
натурфилософами, работами которых он во второй половине своей
жизни интересовался, переписывался с Океном и печатался в его
журнале «Изида» («Isis»).
Вернемся к мемуару о степени влияния окружающего мира, так
как в следующем далее разделе Жоффруа развивает на новом при-
мере свою общую мысль, только что цитированную.
«Мы ежегодно присутствуем на спектакле, (видимом не только
умственными, но и телесными очами, — пишет Жоффруа, — спек-
такле, где мы видим превращение организма и переход его из ус-
ловий жизни одного класса животных в условия другого класса:
таково устройство лягушки. Сначала это рыба, под названием го-
ловастика, а затем — рептилия (амфибия по современной номен-
клатуре,— И. К,) под названием лягушки» («Sur le degre d’influence
du monde ambiant. . .», стр. 82). Благодаря этому «чудесному мета-
морфозу» реализуется в виде наблюдаемого факта то, что выше со-
общалось как гипотеза: непосредственное превращение животного
более низкого уровня организации в животное более высокого
уровня.
И далее Жоффруа сообщает экспериментальные данные своего
друга Эдварса, изучавшего метаморфоз головастиков, опублико-
ванные в его труде «О влиянии физических факторов на жизнь»
(1824 г.). Этот ученый изучал комбинированное влияние света и
кислорода на развитие головастиков, изменения их кровеносных
сосудов и т. д. Эдварс, задерживая головастиков под водой, пре-
пятствовал наступлению метаморфоза. «То, что здесь в малом
достигнуто экспериментом, природа выполнила в большом мас-
штабе в отношения протея, живущего в подземных озерах Крайны»
(«Sur le degre d’influence du monde ambiant...», стр. 84). Эти живот-
ные, всю жизнь остающиеся на стадии личинки, передают потом-
ству свои особенности, быть может, сохраняя их с тех пор, когда
Земля была еще вся покрыта водой, — полагает Жоффруа.
Мы видим, как Жоффруа вторично обращается к сопоставле-
нию онтогенеза с филогенезом, подмечая известный «параллелизм»
между ними. Идея этого параллелизма, как известно, высказана
до Сент-Илера Кильмейером и немецкими натурфилософами. Мне
не известно, насколько самостоятельно пришел Жоффруа к этой
мысли. Возможно, что на него в этом отношении повлияли герман-
ские ученые. Во всяком случае, этот вопрос его живо интересовал
и неудивительно, что один из его ближайших сотрудников, Серр
(Serres), впоследствии разработал этот «закон параллелизма»
(1860 г.), хотя уже в 1828 г. Бэр оспаривал эту идею (см. стр. 270
настоящей книги).
212
В конце мемуара Жоффруа обращается к одному из своих из-
любленных объектов — уродствам, на которых можно хорошо на-
блюдать влияние факторов среды. Задержка под их влиянием раз-
вития в одной части эмбриона усиливает приток пищи к другой,
вступает в действие закон уравновешения и развивается
«монстр». В качестве примера животного, имеющего черты как бы
естественного уродства, Жоффруа приводит крота и считает, что
гипертрофия носа у него, в силу закона уравновешения, сопряжена
с редукцией глаз. Анализ этого курьезного примера, сделанный
Жоффруа, устарел, но направленность исканий его заслуживает
внимания.
Все эти примеры опытов с зародышами Жоффруа приводит
в связи с замечательной идеей: «в эмбрионе надо искать переходы
от одного вида к другому». Новейшая наука в этом отношении
идет по пути, намеченному Сент-Илером (филэмбриогенез Север?
цова, 1939; De Beer, 1958).
В заключение своего мемуара Жоффруа кратко повторяет свои
общие установки относительно единства организации и продол-
жает: «Появление различий, очевидно, никогда не зависит от слу-
чая, не подлежащего оценке: все они, наоборот, находятся во вза-
имной зависимости; они взаимно влияют друг на друга каждый
и все взаимодействуют как следствия одного или нескольких моти-
вов. Сравнительноанатомические исследования в духе этих исканий,
даже если они в настоящее время, в силу некоторых осложнений,
не могут быть удовлетворительными по всем пунктам, являются,
мне кажется, призванными пролить много света на применение
активных сил организма» («Sur le degre d’influence du monde
ambiarit...», стр. 91). Иначе говоря, эта краткая формулировка
в очень общих словах есть своего рода программа будущих иссле-
дований сравнительноанатомическим методом развития организмов
как в онто-, так и в филогенезе.
В свете этих задач Жоффруа и вел свои палеонтологические
исследования «телеозавров» и других родственных крокодилам
ископаемых рептилий. К ним мы теперь и переходим.
Еще в молодые годы, во время экспедиции в Египет, Жоффруа
интересовался анатомией крокодилов, с одной стороны, а с дру-
гой, — вопросом о постоянстве видовых признаков этих и других
животных, для чего он собирал и изучал мумии их, сохранившиеся
в египетских гробницах со времен фараонов.
Уже в старости Жоффруа вернулся к изучению скелета кро-
кодила, особенно черепа, и, начиная с 1824 г., опубликовал ряд
работ, посвященных как современным формам этих рептилий, так
и их ископаемым родичам, частично описанным самим Жоффруа,
частично Кювье и другими авторами. Жоффруа изучал ископаемых
«крокодилов», найденных в юрских отложениях близ г. Кана
(Caen), в окрестностях Хонфлёр (Honfleur) и в других местах
Франции, и нашел не только черты сходства между этими вымер-
213
шими рептилиями и современными крокодилами, но также и ряд
существенных отличий, на основании которых он счел возможным
выделить особое семейство (famille) телеозавровых, состоящее из
4 родов (genres): Cystosaurus, Steneosaurus, Paleosaurus, Teleosaurus
(«Sur des recherches faites dans les carrieres du calcaire oolithique de
Caen», 1833, стр. 55).
Жоффруа изучал главным образом представителей двух из на-
званных родов — «телеозавтров» и «стенозавров». Первые имели
длинную морду, напоминающую рыло современных гавиалов, но
отличались одним важным признаком: хоаны у них были распо-
ложены много ближе к переднему концу рыла, чем у современных
крокодилов; этим телеозавры напоминали млекопитающих. Рыло
их было длиннее, чем у гавиалов, и зубов было больше. Зубы были
узкие, склоненные наружу, причем чередовались более длинные
с более короткими. Задний отдел черепа напоминал по строению
современных крокодилов, но объем мозговой полости был меньше
(см. рисунок). Тело было покрыто массивной чешуей, расположен-
ной, в отличие от крокодилов, черепицеобразно, как у рыб. Ко-
нечности их Жоффруа не знал.
Стенеозавры, или стенозавры, отличались узкой мозговой по-
лостью черепа. Жоффруа различал отдельные виды этого рода по
длине рыла. От телеозавров стенозавры отличаются еще тем, что
череп у них перед глазницами менее резко сужен, чем у телеозав-
ров; зубы расположены более равномерно, числом меньше, и т. д.
Жоффруа считал, что «ныне живущие животные происходят
через ряд поколений и без перерыва от исчезнувших животных
допотопного мира» («Sur le degre d’influence du monde ambiant. . .»,
стр. 74). На примере этой группы рептилий, родственных кроко-
дилам, можно, как он думал, продемонстрировать эту мысль. В ка-
честве промежуточной формы между телеозаврами и современными
крокодилами Жоффруа ставил стенозавров. В наше время родо-
словную крокодилов так упрощенно не строят. Но для начала
30-х годов того века эти попытки Жоффруа были новаторскими,
тем более, что Кювье объединял ископаемых крокодилов с совре-
менными, невзирая на те различия, которые послужили для Жоф-
фруа основанием виделить новые роды ископаемых форм. И хотя
толкование филогенетического значения конкретных ископаемых
форм у Сент-Илера ошибочно, все же общее направление его иска-
ний было правильным: ископаемые «крокодилы», изученные Жоф-
фруа, если и не были прямыми предками современных видов, то
все же находились в известной степени родства с ними, хотя и
далекого.
То же можно, приблизительно, сказать о другом ископаемом
животном, парнокопытном, найденном на южном склоне Гималаев,
в третичных отложениях, — сиватерии (Sivatherium). О нем Жоф-
фруа писал в трех статьях 1837 г. Это было гигантское животное,
череп которого по размерам приближался к черепу слона. На осно-
214
вании особенностей строения черепа сиватерия Жоффруа считал
его предком жирафа и предполагал, что у сиватерия также была
Разрезы через черепа.
а, b—телеозавра; с — современного крокодила.
Из Шустера (Schuster, 1930).
Обозначения костей: В — верхнечелюстная; С — носовая; D — нёбная; F, Н —
лобная; К—скуловая; М — крыловидная; N—теменная; О — поперечная; R—большое
крыло клиновидной; U—скуловая; V—клиновидная; X—верхняя часть затылочной;
Y—боковая часть затылочной; Z — нижняя часть затылочной.
длинная шея. На самом же деле это, вероятно, представитель бо-
ковой ветви предков жирафа.
С радостью отозвался Жоффруа также на находку палеонтолога
Аар те — нижней челюсти ископаемой человекообразной обезьяны
на юге Франции, обезьяны, похожей на гиббона («Sur la singularite
215
et la haute portee en philosophic naturelle de Г existence d une espece de
singe.. .», 1837). Этот факт, возможность которого отрицал в свое
время Кювье, был весьма ценен в глазах Жоффруа в связи с вопро-
сом происхождения антропоидов.
Как известно, в качестве поборника эволюционной идеи во
Франции первой трети XIX в. Жоффруа имел предшественника и
соратника в лице Ламарка, старшего современника и сослуживца
Жоффруа по Ботаническому саду (Музею). В своих работах Жоф-
фруа всегда с большим уважением отзывался о своем знаменитом
«собрате». Однако признавая, как и Ламарк, ведущую роль среды
в эволюционном процессе и разделяя с ним веру в наследование
приобретенных свойств, Жоффруа не разделял до конца воззрения
Ламарка и отчетливо отстаивал свое собственное понимание влия-
ния среды на организмы, справедливо получившее название «жоф-
фруизма» в отличие от ламаркизма (ср.: Холодковский, 1923). Это
различие общеизвестно, останавливаться на нем нет надобности.
Мы только приведем несколько высказываний Жоффруа о Ламарке,
в которых он отзывается о -доктрине последнего. Так, в статье
1825 Г. о гавиалах Жоффруа говорит об изменениях нашей пла-
неты в «допотопные» времена и пишет: «Эти изменения такой
природы, что должны были подействовать на органы, о которых
только что была речь (имеются в виду органы дыхания, — И.
и именно в смысле тех двух законов, установленных г. де Ламар-
ком, в его „Философии зоологии*. Отрицать влияние подобных
условий на организацию, — это брать на себя весьма тяжелую за-
дачу доказательства невозможности таких изменений. В природе
нет ничего фиксированного. Это общая аксиома, особенно примени-
мая к живым организмам, сущность которых действительно осно-
вана на трансмутации и метаморфозе частей» («Recherches sur
1’organisation des gavials», стр. 150—151). В примечании к этим
словам Жоффруа приводит оба закона Ламарка и особенно реко-
мендует молодежи для размышления текст, предшествующий этим
законам. Однако из этих слов еще не следует, что Жоффруа вполне
солидаризируется с Ламарком. Когда речь идет о причинах измен-
чивости, Жоффруа в мягкой форме отмечает свое несогласие с Ла-
марком. Отозвавшись с похвалой о его мыслях относительно физи-
ческих причин жизни, Сент-Илер пишет, что этому «глубокому
физиологу» менее удались частные доказательства, «когда он при-
вел много фактов, которые, как ему казалось, устанавливают, что
поступки и привычки животных приводят в конце концов к моди-
фикациям их организации» («Sur le degre d’influence du monde
ambiant. . .», стр. 81). И дальше, в той же статье, он пишет: «Так
де Ламарк. .. применил объяснение, пригодное для раннего воз-
раста, к условиям более позднего возраста, в поисках причин из-
менчивости существ полагая, что взрослые животные способны
к воздействиям среды на них и длительным модификациям»
(там же, стр. 86). Жоффруа, считавшему, что факторы среды, не-
216
посредственно действуя на ранние стадии развития животного,,
вызывают в нем изменения, очевидно, казалось неправильным мне-
ние Ламарка, что потребности и желания взрослого животного
могут вызвать стойкие изменения его строения, его формы. При-
веденных слов достаточно, чтобы показать отношение Жоффруа
к Ламарку, над могилой которого он в 1829 г. произнес речь, воз-
дав должное заслугам великого ученого, в то время многими забы-
того и обиженного («Fragments biographiques. . .», стр. 209—219).
А в конце своей жизни Жоффруа писал, что Ламарк и ныне забы-
тый немец Родиг являются «двумя величайшими натуралистами
нашего времени» («Geologic et palaeontographie. Etudes progressives»,
1835, стр. 104).
НЕСКОЛЬКО ЗАМЕЧАНИЙ
ПО ПОВОДУ ДОКТРИНЫ ЖОФФРУА
И ЕЕ ПРОИСХОЖДЕНИЯ
Жоффруа любил подчеркивать «но-
визну» своего учения и его «фи-
лософское» значение, противопоставляя свою «доктрину» взглядам
Кювье и его школы (см. стр. 245). Посмотрим, насколько Жофф-
руа был прав, приписывая эти два эпитета своим научным убежде-
ниям.
Во французском языке слово «философский» имеет несколько
иное значение, чем в настоящее время на русском языке. Этим
словом пользуются французы в более широком смысле, обозначая
им также общие теоретические взгляды. Так, например, если зоолог
не только описывает и классифицирует свои объекты, но также
рассуждает об общности типа животных и гомологизирует части
их тела, то в таком случае зоолог уже «философствует», чем и за-
нимался в значительной мере Жоффруа. «Философские», воззрения
его на единство типа, как мы знаем, возникли на основе идей пред-
шествующих ученых и прежде всего Аристотеля.
Жоффруа многократно затрагивает Аристотеля в своих работах
и старается разъяснить, в чем он с Аристотелем согласен и в чем:
с ним расходится и превосходит его. В связи со спором 1830 г. он
особенно подробно останавливается на этом, потому что «доктрина
Аристотеля» была основой взглядов как самого Жоффруа, так и
Кювье; надо было отчетливо показать, в чем же заключается рас-
хождение с последним в понимании Аристотеля. Принцип «един-
ства строения» подмечался «во все времена», считал Жоффруа, но
смутно и в очень ограниченной форме, т. е. лишь по отношению
к сравнительно очень похожим животным. Аристотель придал этой
идее теоретическую, «философскую» форму, влияние которой сохра-
нилось до XIX в. Жоффруа пишет в 1830 г.: «Я исправил, обновил
и уточнил старые идеи об аналогии организмов и я заменил незна-
217
ние общепринятых мнений ясным и верным направлением, ставшим
методом, полезным для строгого определения органов» («Principes
de philosophic zoologique. . .», стр. 108). «То, что Аристотель, усту-
пая очевидности некоторых фактов, предчувствовал a priori, я вы-
явил с достоверностью и вывел теперь a posteriori, благодаря срав-
нительному изучению самих фактов», — пишет он на стр. 93 той же
книги. Иначе говоря, Жоффруа считает, что смутные и ограничен-
ные догадки Аристотеля об «аналогии» строения животных, он,
Жоффруа, не только теоретически уяснил и расширил, но и обосно-
вал рядом конкретных, сравнительноанатомических факторов. Итак,
«доктрина Аристотеля», на позициях которой стоял, очевидно, по
мнению Сент-Илера, Кювье, отличалась следующими чертами от
«теории аналогов» Жоффруа, и в этом различии и заключался, по
мнению последнего, «узел противоречия» 1830 г.: эта «аристоте-
левская доктрина» ограниченнее «теории» Жоффруа, так как судит
об «аналогиях» на основании видимого глазами сходства органов,
причем учитывает форму и функцию их. Таким образом, сравнение
ведется на основании трех моментов: части тела, о которой идет
речь, ее формы и ее функции. «Теория аналогов берет часть тела
как таковую и сначала исследует все общие отношения ее, повсюду,
где эта часть находится; и лишь во вторую очередь она обращается
к двум другим характеризующим ее свойствам — форме и назна-
чению» («Note sur la theorie des analogues», стр. 710). Иначе говоря,
Сент-Илер прежде всего интересуется гомологией частей организма,
независимо от их формы и функции, каковая, может быть, как мы
знаем, очень различна для разных гомологичных частей; их он
также называет «анатомическими элементами» («Principes de
philosophic zoologique...», стр. 136), которые остаются всегда срав-
нимыми, даже в том случае, когда они редуцируются и исчезают.
И именно разнообразие гомологичных частей, как например ди-
стальной части передней конечности млекопитающих с самым раз-
личным использованием пальцев, является для Жоффруа аргумен-
том в пользу допущения трансформизма, а не новых творческих
актов, как полагал Кювье для непохожих форм. «Нет также необ-
ходимости предполагать нового творения органов для этих особых
случаев; надо держаться того, что есть, — возможности показать
трансформацию частей: эти самые части могут меняться и действи-
тельно меняют форму в различных семействах, а меняя форму, они
неизбежно меняют функцию» («Note sur la theorie des analogues»,
стр. 711). Так Жоффруа отграничивает свою позицию от «аристо-
телевской доктрины» и современных представителей ее — Кювье и
его школы. «В итоге, — пишет Жоффруа в конце цитированной за-
метки 1830 г.,—аристотелевская доктрина содержит в сжатых
пределах принцип философского сходства существ (т. е. сходства
гомологического,—И- К.) лишь настолько, насколько этот принцип
обнаруживается телесными очами, теория же аналогов может бес-
предельно расширять поле сравнимых объектов, простирая иссле-
218
дования за пределы зримых проявлений сходства и используя
духовные очи для преследования и захвата того, что дается на-
стойчивыми сравнениями».
Нельзя не признать, что в приведенном сравнении своей
доктрины с «аристотелевской», как ее тогда понимали, Жоффруа
верно отмечает основное отличие — выделение принципа гомологий
на первое место в «теории аналогии» и вытекающие отсюда след-
ствия. У Аристотеля и его последователей XVIII и начала XIX в.
действительно часто смешивались признаки гомологичные с анало-
гичными в современном смысле этого слова. И заслугой Жоффруа,
несомненно, является то, что он поднял на новую ступень пони-
мания идею гомологии. В этом, конечно, заключается известная
«новизна» его доктрины, выраженной в рассмотренных выше
4 «принципах». До Жоффура только Гёте понимал с такой
ясностью, что такое принцип гомологии.
Разумеется, что по существу отношение Жоффруа к Аристо-
'телю не исчерпывается рассмотренным. Если и другие стороны, на
которых мы здесь не будем останавливаться. Кратко их касается
Шустер (Schuster, 1930, стр. 373 и сл.).
Жоффруа, конечно, переоценивал методическое значение своей
«доктрины» в том виде, в каком он сам ее применял на практике.
Мы видели, сколько ошибок он делал на этом «новом пути».
К критике учения Жоффруа мы еще вернемся. Раньше надо
остановиться на другом великом ученом, более близком Сент-Илеру
и по времени, и по духу. Под обаянием образа этого человека про-
текла вся научная жизнь Жоффруа; лично же они не были .зна-
комы. Этим, другим, великим предшественником Жоффруа был
Бюффон; к нему Сент-Илер относился с восторгом, многократно
выражая это на страницах своих работ. В конце жизни Жоффруа
написал специальную статью о Бюффоне, в которой с наибольшей
зрелостью и полнотой высказался о нем («Fragments biogra-
phiques.. .», стр. 1—102). Жоффруа считал, что по-настоящему
Бюффона стали понимать только через 50 лет после его смерти;
современники же хвалили его главным образом за стиль и красоту
изложения, не постигая все значение его научной мысли. «Только
нашей эпохе дано было признать в нем, таково мое твердое убе-
ждение, самого большого мыслителя человечества, которому было
дано охватить возрасты, времена и природу вещей, более того,
гармонии господа и вселенной» (там же, стр. 7). Идея единства
типа, центральная проблема всего жизненного дела Жоффруа, была
взята им, вероятно, из сочинений Бюффона. Как и у Вик д’Азира,
первоначальная формулировка этой идеи в одной из работ моло-
дого Жоффруа почти дословно повторяет текст Бюффона: «При-
рода создала все существа по одному плану, одинаковому в прин-
ципе, но бесконечно варьирующему в деталях» («Memoire sur les
zapports natureles des Makis», стр. 20).
219
В разработке проблемы единства типа Жоффруа, как мы знаем,
ушел значительно дальше Бюффона, начав дело с того места, на
котором оставил его великий предшественник.
Жоффруа понимал свою роль и не прочь был этим похвастать,
заявляя, например, что Бюффон только «предвидел» то, что теперь
«стало одной из преобладающих идей нашего научного века, той,
вокруг которой объединяются все прогрессивные натуралисты»
(«Fragments biographiques...», стр. 71). Жоффруа, конечно, имел
в виду свою школу и своих попутчиков в науке. Сознательно Жоф-
фруа стал продолжателем и другой идеи Бюффона, логически свя-
занной с единством типа: «Трансформации формы тела животных,
рассматриваемой как зависящей от изменений окружающей среды,
преимущественно от состава атмосферы и состояния температуры»
(там же, стр. 66); и дальше Жоффруа цитирует слова Бюффона
о постоянном изменении природы, приведенные мной выше, про-
тивопоставляя эти слова учению Кювье о неизменности видов по
его знаменитой книге об ископаемых костях. Надо заметить, что
представление о прямом действии окружающей среды на филоге-
нетическую изменчивость организмов, высказанное многократно
Бюффоном без сколько-нибудь ясного представления о механизме
этого действия, было заимствовано Жоффруа, несколько конкрети-
зировано и развито, но все же разработано недостаточно.
Сетуя о том, что идея «мутабильности видов» была долго за-
быта, Жоффруа отмечает, что наконец «эта истина нашла нового
и могучего интерпретатора» и называет Ламарка (там же,
стр. 79—80), правда на следующей же странице (81-й) критикуя
его. Жоффруа воздает должное также исследованиям Бюффона
в области геологии и палеонтологии; на проблемы этих наук он
смотрел также под прямым влиянием Бюффона, несмотря на кри-
тическое отношение к некоторым его ошибкам. Но не во всем же
он ошибался? Есть же среди его концепций такие, которым при-
надлежит будущее? «Что касается меня, — пишет Жоффруа, — то
я глубоко убежден, что это так и что некоторые из взглядов Бюф-
фона, воспринятые, комментированные и окончательно освещенные
философским пламенником будущей мысли, ждут суда более спра-
ведливого, более совершенного знания и более высокого разума.
Это не случайно брошенные слова. Мои последние работы над
костями крокодилообразных рептилий, найденными в недрах пло-
скогория Кан, дают мне возможность предвидеть теории органи-
зации животных, которые зовут мысль продвигаться через необъят-
ную тьму допотопных веков» (там же, стр. 83—84). И дальше
Жоффруа говорит о перспективах своих исследований ископаемых
рептилий.
«Достигнув этой ступени знаний (о которой мечтает Жоф-
фруа, — И- К.), наши внуки, в силу неопровержимых свидетельств^
убедятся в истине идей Бюффона о возникновении планеты, оби-
таемой нашим видом. Они признают, что на поверхности этой части
220
вселенной, сначала бывшей раскаленной, появились животные и
растения.. . под влиянием окружающей среды», и далее Жоффруа
кратко излагает взгляды Бюффона. Насколько человечеству
удается познать далекое прошлое нашей планеты? «Никто не мо-
жет сегодня сказать что-либо достоверно об этом, — пишет Жоф-
фруа, — но уже теперь дозволено утверждать, что если есть шансы
и какая-либо надежда увидеть подъем геологии до уровня действи-
тельно философской космогонии, то только направляясь и широко
шагая по путям, по которым нам предшествовал Бюффон» (там же,
стр. 84—86). «Бюффоновским чувством древней природы» (там же,
стр. 132) назвал Жоффруа этот синтетический путь исследования,
окрашенный возвышенным пафосом и гениальной интуицией вели-
кого натуралиста.
По своему складу Жоффруа как ученый был родствен Бюффону
с его манерой видеть природу «еп grand» — в большом масштабе.
Не зря Добантон дорожил Сент-Илером как продолжателем
дела Бюффона, а Гёте в своей статье о споре 1830 г. сравнивал
их и отмечал сходство их как ученых с синтетическим складом
ума.
Здесь будет кстати коснуться отношения Жоффруа к Гёте.
По-видимому, Жоффруа лишь в конце жизни узнал о научных
трудах Гёте, после появления во французской печати высказываний
Гёте о споре 1830 г. и выхода в свет в 1838 г. тома научных сочи-
нений Гёте в переводе Мартена (Martins) на французский язык.
Жоффруа очень ценил научные взгляды Гёте и понял родствен-
ность их своим воззрениям. Много раз выступал он в печати,
восхваляя Гёте как ученого; одно из первых таких выступлений
дошло до Гёте и порадовало его. В ответ он посвятил Жоффруа
перевод на французский язык «Метаморфоза растений», вышедший
незадолго до смерти Гёте.
Жоффруа понимал также близость направленности научных
исканий Гёте и Бюффона, книгу которого Гёте знал с детства и под
влиянием которого работал. Верная оценка научной деятельности
Гёте выразилась в том, что Жоффруа поставил его рядом с именем
Бюффона, говоря: «Таким образом, я иду по путям, открытым для
философии под руководством Бюффона и Гёте» («Fragments
biographique.. .», стр. 91). Жоффруа говорит «для философии»,
исторически это до известной степени верно. Для самого же Жоф-
фруа, для его научного развития Бюффон имел несравнимо большее
значение, чем Гёте, которого как ученого Сент-Илер узнал уже бу-
дучи стариком.
Мы не будем здесь останавливаться на других ученых, повлияв-
ших на содержание учения Жоффруа; необходимое сказано в его
биографии и в соответствующих местах данной книги.
Перейдем теперь к некоторым критическим замечаниям по по-
воду доктрины Жоффруа, избегая, по возможности, повторений и
общеизвестных мест.
221
Прежде всего о его центральной идее единства типа. Идея
эта — стара, как мы знаем; заслуга Жоффруа, раскрывшего и раз-
вившего именно гомологическое начало ее с помощью трех из
своих основных принципов, несомненна и навсегда вошла в исто-
рию науки. Утверждая единство плана строений всех существ,
Жоффруа считал, что он раскрывает «сущность» вещей, универ-
сальную истину и потому был уверен, что он на всяком животном
в конкретной форме обнаружит эту общую истину. Пока он имел
дело с позвоночными животными, то наряду с вопиющими ошиб-
ками он делал и смелые открытия, но когда перенес свою идею
общности плана на членистоногих, то вступил на ложный путь, ибо
у позвоночных и членистоногих нет общности морфологического
типа. Однако смелость, с которой Жоффруа, руководствуясь своей
идеей общности плана, гомологизировал части животных, не по-
хожие по форме и по функции, была полезна тем, что помогала
отрешаться от учета формы и функции, глубже вести морфологи-
ческий анализ как таковой и выделять то, что он называл «анато-
мическими» или «конструктивными» элементами («Principes de
philosophic zoologique. . .», стр. 136), — предельные морфологические
единицы, на которые надо было разлагать при анализе органы,
дабы из этих «элементов» мысленно вновь реконструировать орга-
низм, согласно «плану», обнаруживая тем самым «типическую» <;то-
рону его строения. Путь морфологического анализа и синтеза со-
временной науки был отчасти предначертан работами Жоффруа
(ср.: Remane, 1956; Weber, 1958, и др.).
Что касается единства морфологического типа в понимании его
Жоффруа, то современная наука такое единство для всего живот-
ного царства не принимает. Принимая несколько морфологических
типов, современная наука стремится их связать в одно целое
в аспекте их эволюции, не абсолютизируя понятие типа, как это
делали Жоффруа и Кювье.
Что касается самого метода научного исследования Жоффруа,
то именно в силу убежденности в том, что единство типа является
абсолютной истиной, он пользовался этой идеей не как научной
гипотезой, а как своего рода аксиомой, предвзятой, априорной
истиной, насилуя факты, подбирая их, как постериорное «доказа-
тельство» этой истины. Мы знакомы с некоторыми примерами та-
кого рода, не выдерживающими критики. Однако, как мы знаем,
исследовательский путь Жоффруа этим коренным недостатком его
метода все же далеко не опорочивается целиком. Жоффруа был
также тщательным, зорким и умелым исследователем фактического
материала, открывшим и предугадавшим много ценного в зоологии.
Идея единства органического строения, неразрывно связанная
с многообразием организмов, привела Жоффруа к утверждению и
разработке идеи трансформизма, к учению об историческом пре-
вращении одних видов в другие. Насколько Жоффруа в этом от-
ношении ушел вперед, легко видеть, если сравнить его взгляды
222
с мыслями Робинэ (см. стр. 69 настоящего издания) и даже
позднего Бюффона, допускавшего лишь ограниченный трансфор-
мизм, наряду с креационизмом — способностью природы творить
организмы из вечных органических молекул (см. стр. 44 настоя-
щего издания).
Остается еще сделать несколько критических замечаний отно-
сительно языка и стиля Жоффруа. Как заметил еще Гёте, язык
Сент-Илера содержит ря£ терминов сугубо механистических, как,
например, «план», «материалы», «композиция», «конструктивные
элементы» и т. п., что отражает механистические стороны мышления,
связанные с тем, что в его эпоху материалистическая мысль неиз-
бежно принимала механистическую форму (Жоффруа, как из-
вестно, был враг витализма). Словом, он употреблял категории не
соответственно предмету, о котором шла речь. Стиль же изложе-
ния Жоффруа, вообще человека эмоционального и экспансивного,
страдал известным многословием и повторениями, беспорядоч-
ностью и расплывчатостью. По сравнению с пышным и изыскан-
ным стилем Бюффона и строгим, сдержанным стилем Кювье эта
бросается в глаза и говорит не в пользу Жоффруа.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
КЮВЬЕ
Жорж Кювье (George-Leopold-Chre-
tien-Frederic-Dagobert Cuvier, 1769—
1832 гг.) происходил из протестантской семьи, жившей в не-
большом городе Монбельяре близ французской границы. Этот го-
род принадлежал до революции герцогу Вюртенбергскому, а потом
был завоеван французами. Предки великого зоолога во время ре-
формации переселились в Монбельяр из швейцарской деревни
Кювье, откуда и произошла их фамилия. Семья не была богатой.
Дед Жоржа Кювье был мелким чиновником, а отец — военнослу-
жащим: он сорок лет состоял в швейцарском полку, служившим
по найму Франции. Выйдя офицером в отставку, он жил в стеснен-
ных условиях на маленькую пенсию, которую потерял после рево-
люции. Пятидесяти лет он женился и имел трех сыновей, из кото-
рых старший умер, Жорж был вторым, а третий, Фредерик,
впоследствии стал то же зоологом и помогал своему знаменитому
брату.
Жорж был слабым ребенком. Его выходила мать. Ей он многим
обязан и в своем духовном развитии. Кювье в своей биографии
(см.: Flourens, 1856, стр. 170) сообщает о том, как мать следила
за подготовкой им уроков, благодаря чему он был почти всегда
лучшим учеником в классе; она приучила его рисовать, что сыграло
большую роль в его научной работе, и развила в нем интерес к чте-
нию исторических книг и беллетристики. «Так у меня возникла
страсть к чтению и любопытство к всевозможным вещам, что стало
главной побудительной силой моей жизни», замечает Кювье. Всю
жизнь он любил и собирал книги, много читал литературы по
искусству, по истории и художественной, не говоря о литературе
по естествознанию, в которой он был очень начитан.
Вкус к естественной истории у Кювье появился благодаря тому,
что он мог у одного из своих родственников получить для чтения
полный экземпляр «Естественной истории» Бюффона, с томами
которого он не расставался. «Величайшей детской радостью
моей, — пишет Кювье, — было копировать изображения животных
и раскрашивать их согласно описанию. Смею сказать, что благо-
224
даря этому занятию я настолько познакомился с четвероногими и
птицами, что немногие натуралисты так хорошо знали этих живот-
ных, как я в возрасте от 12 до 13 лет» (см. там же). Биограф
Кювье, Дювернуа, его родственник и ученик, добавляет к этому,
Кювье.
По портрету работы Бинцена начала XIX в. Из: Arch. Museum Nat. Hist.
Nat., 6-e ser., t. 9, 1932.
что в то время Кювье даже пытался рисовать по описаниям Бюф-
фона тех животных, которые не были изображены на гравюрах
(Duvernoy, 1833, стр. 115).
Жорж Кювье отлично учился в местной гимназии, где он, между
прочим, усвоил и древние языки. По окончании им гимназии роди-
тели надеялись устроить его в Тюбингенский университет для изуче-
15 И. И. Канаев
225
ния богословия, так как в те времена карьера священника была вы-
годной. К счастью, по случайной причине, это дело не удалось, и по-
пытки дать Жоржу высшее образование приняли иной, более
счастливый оборот. Герцогу Вюртембергскому Карлу как-то пока-
зали рисунки Кювье и рассказали о его блестящих способностях.
Герцог сразу же определил его в свою Академию в Штутгарте
(так называемую Карлсшуле), куда Кювье и прибыл в мае 1784 г.,
в возрасте 14 с половиной лет. Карлсшуле была своеобразным
военизированным университетом с пятью факультетами. Кювье
избрал «административный» факультет, где изучались некоторые
естественнонаучные предметы, что и привлекало Кювье, а также
право, финансы, агрикультуры, технология и другие науки. Знание
их впоследствии пригодилось Кювье при выполнении его админи-
стративных функций.
Несмотря на то что обучение в Академии шло на немецком
языке, которого Кювье при поступлении не знал — его родной
язык был французский, он блестяще успевал в науках и быстро
заслужил соответствующие отличия. Он продолжал увлекаться
естествознанием — ботаникой и зоологией. Имея мало книг, он изу-
чал преимущественно самые объекты, рисовал и описывал их, бла-
годаря чему они прочно запечатлевались в его памяти. «Так,—
пишет Кювье, — я нарисовал более тысячи насекомых, и хотя я уже
давно оставил этот класс, я не забыл ни одного из них, изученных
таким образом» (см.: Flourens, 1856, стр. 173). Он собирал также
гербарий, содержавший в 1794 г. около 3—4 тысяч растений, когда
Кювье прекратил занятия ботаникой.
В занятиях естествознанием Кювье был особенно полезен Киль-
мейер (см. стр. 156 настоящей книги), который был на 4 года
старше Кювье и, окончив Карлсшуле, некоторое время оставался
при ней, обучая естествознанию гусаров и охотников герцога.
Кювье подружился с Кильмейером и с восхищеним отзывался о его
большом даровании натуралиста, считая его «одним из самых глу-
боких людей Германии». «Он научил меня делать вскрытия (жи-
вотных, — И. К-} и сообщил мне первые идеи философской есте-
ственной истории», — писал Кювье в своей биографии (там же,
стр. 174). Позже, когда Кювье стал знаменит и в славе своей да-
леко превзошел Кильмейера, он не забыл своего друга и учителя,
приглашал его в Париж и выражал готовность быть ему полезным.
Как пдвлиял Кильмейер на образ мыслей юного Кювье и чем ему
обязан последний, остается недостаточно выясненным, тем более,
что документальные свидетельства об отношениях обоих зоологов
очень скудны (ср. стр. 156 настоящей книги; см. также: Pfaff, 1858,
стр. 23 и сл., 293 и сл.; Kohlbrugge, 1912, и др.). Из переписки
Кювье с своим товарищем по Карлсшуле Пфаффом (в первые годы
после окончания Карлсшуле) видно, что последний посылал ему
записи лекций Кильмейера и что Кювье очень интересовался ими,
а также непосредственно переписывался с Кильмейером, но эти
226
письма не сохранились. В 1797 г. Кильмейер показывал их Гётеь
который восхищался рисунками Кювье, иллюстрировавшего в пись-
мах свои зоологические наблюдения. Интересно отметить, что
Кильмейер некоторое время вел работы, до известной степени па-
раллельные работам Кювье: он пытался разбить линнеевский класс
червей на самостоятельные группы и изучать в сравнительноанато-
мическом плане органы разных животных, аналогичные по функ-
ции, но ничего не опубликовал из этой области.
Кроме Кильмейера, Кювье имел еще нескольких друзей, разде-
лявших его естественно-исторические интересы, среди них тот же
Пфафф, бывший года на 4 моложе Кювье, впоследствии издавший
письма Кювье. Эти студенты образовали небольшой кружок нату-
ралистов, который возглавлял «президент» Кювье, уже тогда про-
явивший свои административные способности. Друзья по очереди
читали доклады; за лучший давался «орден», сделанный по ри-
сунку Кювье, с изображением Линнея, системой которого в то
время руководствовался Кювье в своих занятиях по классификации
растений и животных. В период каникул кружок предпринимал
экскурсии в природу и собирал материалы. О занятиях этого
кружка писал член его, Пфафф, в своих воспоминаниях о Кювье
(Pfaff, 1858, стр. 17 и сл.). Там же он сообщает о талантливости,
об огромном трудолюбии Кювье, вспоминая, как он видел его
ночью неподвижно сидящим над историческим словарем Бейля.
Блестяще окончив курс Академии в 1788 г., Кювье позаботился
о том, чтобы найти заработок из-за бедственного положения своей
семьи. Прожив несколько недель дома, он отправился в Норман-
дию, где получил место воспитателя сына графа д’Эриси. Кювье
имел там достаточно свободного времени, чтобы много и сосредо-
точенно заниматься естествознанием. Живя некоторые периоды
времени близ моря, так как семья д’Эриси переезжала летом на
дачу или в г. Кан, Кювье мог изучать сравнительную анатомию рыб
и моллюсков. Занятия моллюсками впоследствии прославили имя
Кювье; также первые попытки сравнивать анатомию ископаемых
животных с ныне существующими, которые со временем привели
к знаменитым палеонтологическим исследованиям Кювье, — эти два
направления его работ начались, по его собственному свидетельству,
в 1792 г., в Нормандии. В этом же году вышла из печати первая
работа Кювье — о мокрицах-
Тем временем свершилась французская революция, сравни-
тельно мало затронувшая Нормандию. Кювье жадно следил за со-
бытиями, поскольку они доходили до него, и сообщал о новостях и
своем отношении к ним в письмах своему другу Пфаффу, который,
как уже говорилось, опубликовал их после смерти Кювье (письма
вышли в свет вначале в оригинале, на немецком языке, в 1845 г.,
а потом во французском переводе в 1858 г.). Это ценный материал
для познания образа жизни, научных занятий и политических
взглядов Кювье той эпохи (последнее письмо к Пфаффу, из на-
15*
227
печатанных, написано летом 1792 г.). Кювье, сначала горячо со-
чувствовавший революции, с развитием террора охладел к ней.
В разгар террора в Нормандии скрывался под чужим именем
аббат Тесье, академик, известный своими трудами по земледелию.
Кювье узнал его по его высказываниям (настолько Кювье хорошо
знал литературу) на одном собрании, познакомился с ним и пленил
Тесье своей эрудицией и талантливостью. «Я нашел жемчужину
в нормандском навозе»,— писал Тесье своему другу Пармантье
в Париж. Заслугой Тесье является то, что он сразу понял, с каким
большим дарованием он встретился, и, познакомившись с рисунками
и рукописями Кювье, поспешил рекомендовать его своим знакомым
ученым в Париже и просил Кювье послать им свои рукописи, ко-
торым автор даже не придавал большого значения, так как считал,
что они написаны лишь для его личного пользования и составлены
«без помощи книг и коллекций», т. е. только на основании иссле-
дования местных животных, изученных им. «А между тем в этих
драгоценных рукописях, — вспоминал Сент-Илер, — почти на каж-
дой странице я находил новые факты, остроумные мысли и те на-
учные методы, которые с тех пор обновили основы зоологии: они
уже были там намечены. Эти первые опыты уже превосходили почти
все работы того времени. Я ответил г. Кювье: „Приезжайте в Па-
риж, приезжайте играть среди нас роль нового Линнея, нового за-
конодателя естественной истории"» (Geoffroy St.-Hilaire, 1838,
стр. 226—227). Так писал Жоффруа в 1795 г., тогда еще начинаю-
щий профессор Ботанического сада, только что реорганизованного
в Национальный музей естественной истории. Кювье приехал
в Париж в начале 1795 г., пробыв в Нормандии около 8 лет и став
уже зрелым, сложившимся ученым. Жоффруа на первых порах по-
селил Кювье у себя в квартире и помог ему устроиться. Они подру-
жились, совместно работали и в 1795 г. опубликовали от имени
обоих четыре статьи. Кювье быстро достиг блестящего положения.
В том же году он получил место профессора естественной истории
в коллеже и стал членом Французского института (Академии
наук), а с 1802 г. — непременным секретарем отделения естест-
венных наук Академии, оставаясь на этом посту до конца
жизни.
В Национальном музее естественной истории он занял сначала
место заместителя профессора сравнительной анатомии Мертрюда,1
которого вскоре вполне заменил, и поселился в Ботаническом саду,
где жил до конца своих дней, много потрудившись над пополнением
коллекций музея по сравнительной анатомии.
Научная продуктивность Кювье в первые годы его работы в Па-
риже была огромной (см. список его трудов: Duvernoy, 1838; Бо-
рисяк, 1937, и другие источники). Уже в 1797 г., Кювье опублико-
1 Мертрюд работал в Ботаническом саду в качестве помощника Добантона
с 1750 г., а позже стал профессором.
228
вал свой первый крупный труд — «Элементарный курс естественной
истории животных». В 1800—1805 гг. вышли в пяти трмах его
знаменитые «Лекции по сравнительной анатомии», первая система-
тическая и капитальная сводка по этой дисциплине. Как указывает
сам Кювье, смотря на эту книгу глазами историка, авторы, писав-
шие до него — от Северина до Вик д’Азира, создали лишь сбор-
ники частных описаний; в его же «Лекциях» «каждый орган после-
довательно рассматривается во всей серии животных. Для этого
потребовалось предпринять значительное число новых наблюдений
и рассечений, но богатство полученных результатов как для по-
знания животных, так и для общей теории их функций вполне
компенсировало этот труд» («Histoire des progres des sciences
naturelles. ..», стр. 146). В этих «Лекциях» Кювье, следуя традиции
Аристотеля, описывает органы, с точки зрения функции, как это
делается и в наше время.
В последующие годы Кювье много работал по сравнительной
анатомии ископаемых позвоночных. Результатом этих исследований
было его знаменитое сочинение, вышедшее в 1812 г. в четырех то-
мах, — «Исследования ископаемых костей четвероногих». В третьем
издании 1825 г. этот труд разросся до семи томов in 4°. Введение
к нему, под названием «Рассуждение о переворотах на поверхности
земного шара», стало впоследствии выходить отдельной книгой
(новый русский перевод вышел в 1937 г.).
Многие кости в этой большой книге Кювье не только сам на-
рисовал, но и гравировал. Пример такой гравюры показан на ри-
сунке черепа палеотерия.
К великому изумлению современников, Кювье, как известно,
с невиданным дотоле мастерством, с помощью своего метода кор-
реляций (стр. 240) восстанавливает облик вымерших животных
(см. рисунки). Хотя сам Кювье интересовался ископаемыми ко-
стями главным образом с точки зрения сравнительной анатомии,
но он же указал на связь определенных форм животных с опреде-
ленными отложениями земной коры и на известную смену живот-
ных во времени,:— этот труд Кювье создал эпоху в развитии па-
леонтологии, геологии и эволюционного учения (см.: Бори-
сяк, 1937).
В 1812 г. же Кювье опубликовал небольшую статью («Sur un
nouveau rapprochement.. .»), в которой предложил новую классифи-
кацию животного царства — разделение его на четыре основных
«ветви». В этой статье Кювье сообщал важнейшие результаты
своей многолетней работы над «естественной системой» животных,
начатой еще в Нормандии и в основном завершенной в капиталь-
ном четырехтомном труде «Царство животных, распределенное по
его организации для того, чтобы служить основой естественной
истории животных и введением в сравнительную анатомию»,
опубликованном в 1817 г. Лишь в 1829 г. стал выходить трехтом-
ный атлас к этой книге — «Иконография царства животных».
229
печатанных, написано летом 1792 г.). Кювье, сначала горячо со-
чувствовавший революции, с развитием террора охладел к ней.
В разгар террора в Нормандии скрывался под чужим именем
аббат Тесье, академик, известный своими трудами по земледелию.
Кювье узнал его по его высказываниям (настолько Кювье хорошо
знал литературу) на одном собрании, познакомился с ним и пленил
Тесье своей эрудицией и талантливостью. «Я нашел жемчужину
в нормандском навозе»,— писал Тесье своему другу Пармантье
в Париж. Заслугой Тесье является то, что он сразу понял, с каким
большим дарованием он встретился, и, познакомившись с рисунками
и рукописями Кювье, поспешил рекомендовать его своим знакомым
ученым в Париже и просил Кювье послать им свои рукописи, ко-
торым автор даже не придавал большого значения, так как считал,
что они написаны лишь для его личного пользования и составлены
«без помощи книг и коллекций», т. е. только на основании иссле-
дования местных животных, изученных им. «А между тем в этих
драгоценных рукописях, — вспоминал Сент-Илер, — почти на каж-
дой странице я находил новые факты, остроумные мысли и те на-
учные методы, которые с тех пор обновили основы зоологии: они
уже были там намечены. Эти первые опыты уже превосходили почти
все работы того времени. Я ответил г. Кювье: „Приезжайте в Па-
риж, приезжайте играть среди нас роль нового Линнея, нового за-
конодателя естественной истории"» (Geoffroy St.-Hilaire, 1838,
стр. 226—227). Так писал Жоффруа в 1795 г., тогда еще начинаю-
щий профессор Ботанического сада, только что реорганизованного
в Национальный музей естественной истории. Кювье приехал
в Париж в начале 1795 г., пробыв в Нормандии около 8 лет и став
уже зрелым, сложившимся ученым. Жоффруа на первых порах по-
селил Кювье у себя в квартире и помог ему устроиться. Они подру-
жились, совместно работали и в 1795 г. опубликовали от имени
обоих четыре статьи. Кювье быстро достиг блестящего положения.
В том же году он получил место профессора естественной истории
в коллеже и стал членом Французского института (Академии
наук), а с 1802 г. — непременным секретарем отделения естест-
венных наук Академии, оставаясь на этом посту до конца
жизни.
В Национальном музее естественной истории он занял сначала
место заместителя профессора сравнительной анатомии Мертрюда,1
которого вскоре вполне заменил, и поселился в Ботаническом саду,
где жил до конца своих дней, много потрудившись над пополнением
коллекций музея по сравнительной анатомии.
Научная продуктивность Кювье в первые годы его работы в Па-
риже была огромной (см. список его трудов: Duvernoy, 1838; Бо-
рисяк, 1937, и другие источники). Уже в 1797 г., Кювье опублико-
1 Мертрюд работал в Ботаническом саду в качестве помощника Добантона
с 1750 г., а позже стал Профессором.
228
вал свой первый крупный труд — «Элементарный курс естественной
истории животных». В 1800—1805 гг. вышли в пяти трмах его
знаменитые «Лекции по сравнительной анатомии», первая система-
тическая и капитальная сводка по этой дисциплине. Как указывает
сам Кювье, смотря на эту книгу глазами историка, авторы, писав-
шие до него — от Северина до Вик д’Азира, создали лишь сбор-
ники частных описаний; в его же «Лекциях» «каждый орган после-
довательно рассматривается во всей серии животных. Для этого
потребовалось предпринять значительное число новых наблюдений
и рассечений, но богатство полученных результатов как для по-
знания животных, так и для общей теории их функций вполне
компенсировало этот труд» («Histoire des progres des sciences
naturelles. . .», стр. 146). В этих «Лекциях» Кювье, следуя традиции
Аристотеля, описывает органы, с точки зрения функции, как это
делается и в наше время.
В последующие годы Кювье много работал по сравнительной
анатомии ископаемых позвоночных. Результатом этих исследований
было его знаменитое сочинение, вышедшее в 1812 г. в четырех то-
мах, — «Исследования ископаемых костей четвероногих». В третьем
издании 1825 г. этот труд разросся до семи томов in 4°. Введение
к нему, под названием «Рассуждение о переворотах на поверхности
земного шара», стало впоследствии выходить отдельной книгой
(новый русский перевод вышел в 1937 г.).
Многие кости в этой большой книге Кювье не только сам на-
рисовал, но и гравировал. Пример такой гравюры показан на ри-
сунке черепа палеотерия.
К великому изумлению современников, Кювье, как известно,
с невиданным дотоле мастерством, с помощью своего метода кор-
реляций (стр. 240) восстанавливает облик вымерших животных
(см. рисунки). Хотя сам Кювье интересовался ископаемыми ко-
стями главным образом с точки зрения сравнительной анатомии,
но он же указал на связь определенных форм животных с опреде-
ленными отложениями земной коры и на известную смену живот-
ных во времени,:— этот труд Кювье создал эпоху в развитии па-
леонтологии, геологии и эволюционного учения (см.: Бори-
сяк, 1937).
В 1812 г. же Кювье опубликовал небольшую статью («Sur un
nouveau rapprochement...»), в которой предложил новую классифи-
кацию животного царства — разделение его на четыре основных
«ветви». В этой статье Кювье сообщал важнейшие результаты
своей многолетней работы над «естественной системой» животных,
начатой еще в Нормандии и в основном завершенной в капиталь-
ном четырехтомном труде «Царство животных, распределенное по
его организации для того, чтобы служить основой естественной
истории животных и введением в сравнительную анатомию»,
опубликованном в 1817 г. Лишь в 1829 г. стал выходить трехтом-
ный атлас к этой книге — «Иконография царства животных».
229
Контуры «возрожденных» палеотериев и аноплотериев (из Кювье).
I
Восстановленные~скелеты рептидий: ихтиозавра и плезиозавра (изЖювье).
Из крупнейших книг Кювье по зоологии, над которыми он
трудился в конце жизни, надо назвать его девятитомную «Есте-
ственную историю рыб», созданную совместно с Валансьеном.
С детских лет Кювье любил историю вообще и хорошо знал
ее в зрелые годы. Он специально интересовался историей науки
и много потрудился и в этой области. По поручению Наполеона II
Кювье предпринял большую работу и привлек к ней несколько
специалистов,— вышла она в 1808—1828 гг. под названием «Исто-
рический отчет о прогрессе естественных наук с 1789 г. до наших
дней». В ней сосредоточен огромный фактический материал, изло-
женный в сжатой форме.
В качестве непременного секретаря Академии наук Кювье
составлял ежегодные отчеты о достижениях естественных наук,
а также выступал с «похвальными словами» (eloges) об умерших
академиках; в этих «словах», как известно, содержатся сведения
о жизни и научных трудах ученого. Собрание этих «слов» вышло
в 3 томах в конце жизни Кювье.
Наконец, уже после смерти Кювье, под редакцией и с добавле-
ниями Сент-Ажи, вышел большой курс лекций по истории есте-
ственных наук от древности до начала XIX в., в 5 томах. Кювье
читал этот курс в последние годы жизни. Во вступительной лекции
Кювье объясняет важность и пользу от изучения истории наук.
Любопытно, что и в этой области он находит аргумент против на-
турфилософов и Жоффруа, не называя его по имени: Кювье
заявляет, что история сохранила лишь те наблюдения и факты, ко-
торые описаны «точно и ясно», а всякие априорные «системы»,
всякие необоснованные «гипотезы» утеряны вместе с именами их
авторов во тьме веков. Из древних ученых Кювье с особым почте-
нием относится к Аристотелю, которого он изучал еще в Норман-
дии и который заметно повлиял на его творчество (ср.: Burckhardt,
1908; Russel, 1916, и др.).
Параллельно с научной карьерой Кювье развивалась и его
административная деятельность, к которой он, очевидно, имел
склонность, обладая большими организаторскими и административ-
ными способностями. В качестве секретаря Института (Академии)
Кювье познакомился с Наполеоном I, своим сверстником, который
был президентом Института. По поручению Наполеона Кювье вы-
полнял различные задания по делам народного просвещения: орга-
низовывал лицеи, работал в качестве члена Совета Парижского
университета, позже ездил в Италию для устройства там универ-
ситетов и т. д.
В конце жизни, после реставрации Бурбонов, Кювье достиг
высокого служебного положения: стал членом Государственного
совета, получил титул барона, а позже — пэра Франции, сло-
вом стал крупным вельможей. В последний период жизни он
совмещал до 9 разных должностей, не считая его научной работы,
которой он занимался в свободное от служебных обязанностей
234
время. Так много и эффективно мог работать только человек особо
одаренный и умело использующий свое время.
Кювье обладал исключительной памятью. Обычно он не делал
никаких выписок, не нуждаясь в них. Свои работы он писал соб-
ственноручно и сразу набело, иногда лишь делал некоторые до-
бавления. Сангвиник, подвижной и горячий, с ясным и трезвым
умом, он обладал способностью легко переключаться с одного дела
на другое и сразу же сосредоточиваться на новом вопросе, быстро
схватывая суть дела. Он не терял времени (единственное, до чего
он был жаден,— это было время) и мог неустанно работать:
проезжая в карете по улицам Парижа, он писал свои работы, про-
должал прерванную накануне работу, имея дома свободные чет-
верть часа между возвращением домой и обедом, и т. д. Во второй
половине своей жизни, занятый целый день служебными делами,
он мог отдаваться науке лишь после обеда, который был от 6
до 7 часов вечера, часов до 11, и целый день по воскресеньям.
Кювье любил порядок вообще, и в частности в укладе своего рабо-
чего дня, без чего он, конечно, не мог бы так продуктивно исполь-
зовать время. Перемена работы заменяла ему до известной степени
отдых, которого он в течение дня почти не знал. Лишь вечером,
от 11 до 12 часов, ему читали вслух что-нибудь из истории или
беллетристики, да по субботам у него иногда бывали собрания
знакомых. В «салоне» Кювье встречались многие выдающиеся
люди Франции и приезжие из других стран. Кювье держался со
всеми одинаково вежливо и просто, без высокомерия; был досту-
пен различным просителям, которых принимал также дома, много
помогая нуждающимся (на что уходила значительная часть его
больших доходов), и с большим доброжелательством относился
к студентам и молодым научным работникам, окружавшим его.
Современники (Пфафф, Дювернуа, Ли) сохранили нам описа-
ние внешности Кювье. Он был ростом несколько ниже среднего,
с бледной кожей, веснушками на лице, с густой рыжей шевелюрой,
горбатым носом и задумчивым взглядом голубых глаз. В молодости
он был худощав и «грациозен»; имел болезненный вид, «страдал
грудью», и друзья опасались, что он погибнет от чахотки. Но после
30 лет его здоровье постепенно улучшилось, он стал полнеть и до
своей смертельной болезни не страдал никакими недугами. Не-
смотря на небольшую близорукость, очков он не носил, как Бюф-
фон и Гёте.
Кювье женился в 1803 г. Брак, казалось, был удачным. Но
трагичной оказалась судьба потомства Кювье. Из 4 детей двое
умерло во младенчестве; 7-ми лет умер много обещавший сын, и, на-
конец, в 1828 г., на 22-м году жизни погибла от чахотки горячо
любимая дочь Клементина, украшение «салона» Кювье. От этого
удара судьбы Кювье до конца жизни не мог уже оправиться.
Смерть пришла к нему неожиданно. В разгаре кипучей деятельности
Кювье вдруг заболел: в течение нескольких дней развился паралич
236
рук, глотки, легких, и 13 мая 1832 г. Кювье скончался на 63-м году
жизни. При вскрытии обратили внимание на замечательное разви-
тие рельефа полушарий головного мозга и большой вес его, пре-
вышавший средний вес мужского мозга приблизительно на один
фунт (Duvernoy, 1833, стр. 151).
Кювье умер, не успев выполнить свои огромные научные планы.
Осталась незаконченной многотомная монография о рыбах, для
продолжения которой уже были приготовлены большие материалы
и 8 томов которой уже вышли. Кювье, по-видимому, собирался за-
вершить свою научную деятельность итоговым синтезом всего
сделанного за всю жизнь в области сравнительной анатомии — из-
данием «большой» сравнительной анатомии, первым наброском ко-
торой можно считать его знаменитый «Курс» этого предмета, за-
конченный в 1805 г. Кювье уже осуществил ряд подготовительных
работ — изготовление рисунков и препаратов —и обдумывал этот
большой труд, когда его настигла смерть. Трудно сказать, что но-
вого дало бы это последнее произведение Кювье по сравнению
с тем, что он уже успел опубликовать. Как бы там ни было, сделан-
ное им составило новую эпоху в сравнительной анатомии, в ча-
стности в разработке проблемы морфологического типа.
Сам Кювье скромно оценивал гигантский труд своей жизни, го-
воря о себе, что он «только Перуджино», имея в виду итальянского
художника, учителя Рафаэля. У Кювье не было, как известно, по-
добного ученика. По-видимому, он считал, что его труд носит
подготовительный характер, что им открывается путь для будущего
Рафаэля науки. До известной степени это верно, если считать, что
этим гением был Дарвин.
Обратимся теперь к научной деятельности Кювье, имеющей
отношение к интересующей нас проблеме. Основное представление
Кювье о природе организма сложилось у него, по-видимому, еще
в 90-е годы. «Все части живого существа соединены; они действуют
лишь постольку, поскольку они действуют все вместе. Отделить
одну часть от остального — это значит низвести ее до уровня
мертвой субстанции, совершенно изменить ее сущность», — писал
Кювье в 1799 г. своему учителю и другу Мертрюду, посвящая ему
свои «Лекции по сравнительной анатомии», первые два тома ко-
торых вышли в 1800 г.
В первой лекции этого курса он возвращается к этой мысли
и, ссылаясь при этом на Канта пишет: «Способ существования
каждой части живого тела держится совокупностью всех прочих
частей, тогда как у неорганических тел каждая часть существует
сама по себе» («Lemons. . .», стр. 6). Очевидно, Кювье имеет в виду
§ 65 «Критики способности суждения» Канта, вышедшей в 1790 г.
Рассматривая своеобразие органических тел, Кант рассуждает
о целесообразности живого и приходит к заключению: «Органиче-
ское произведение природы таково, что в нем все является целью
и взаимно также средством. Ничего в нем не является напрасным,
237
бесцельным или зависящим от слепого природного механизма»
(§ 65). Это представление о «внутреней целесообразности» орга-
низмов Кювье развивает в своих работах. Он считает, что хотя
естественная история по сравнению с физикой долго еще останется
в значительной мере «наблюдательной» наукой, все же и у нее
есть «рациональный принцип», это принцип «условий существова-
ния, вульгарно называемый принципом целесообразности» (causes
finales). И поясняет: «Поскольку ничто не может существовать,
если не объединены все условия, которые делают это существова-
ние возможным, различные части каждого существа должны быть
координированы таким образом, чтобы сделать возможным его
существование целиком, не только в нем самом, но в отношении
с окружающими его существами, и анализ этих условий приводит
часто к общим законам, столь же доказанным, как и те, что вы-
текают из вычислений или из экспериментов» («Le regne animal. ..»,
стр. 6). И хотя эти слова относятся ко всем природным телам,
в том числе и неживым, как минералы, все же Кювье в первую
очередь интересуют животные, и рассматривая их, он дальше раз-
вивает эту мысль. Важнейшим выражением ее является знаменитый
«принцип корреляции» Кювье. С помощью этого принципа «каж-
дое существо могло бы быть, в крайнем случае, распознано по вся-
кому обломку каждой из его частей», — замечает Кювье в «Рас-
суждении о переворотах...» (стр. 130 русск. перевода). И здесь
Кювье повторяет свое определение организма: «Всякое организо-
ванное существо образует целое, единую замкнутую систему, части
которой соответствуют друг другу и содействуют, путем взаимного
влияния, одной конечной цели. Ни одна из этих частей не может
измениться без того, чтобы не изменились другие, и, следовательно,
каждая из них, взятая отдельно, указывает и определяет все осталь-
ные» (там же). И дальше Кювье блестяще демонстрирует и по-
ясняет свой принцип корреляции на конкретных примерах. Здесь
придется ограничиться только краткими цитатами, отсылая чита-
теля к русскому переводу этой главы «Рассуждения о переворо-
тах. . .». «Таким образом, — пишет Кювье, — ... если кишечник
животного устроен так, что он может переваривать только мясо,
притом мясо свежее, то и челюсти этого животного должны быть
построены так, чтобы проглатывать добычу, его когти — чтобы
ее схватывать и разрывать, его зубы — чтобы разрезать и раз-
делять; вся система его органов движения — чтобы преследовать и
ловить ее; его органы чувств — чтобы замечать ее издалека. ..
«Действительно, для того чтобы челюсть могла схватить, ей
нужна известная форма сочленовой головки, известное соотноше-
ние между положением сопротивления и силы с точкой опоры, из-
вестный объем височной мышцы, что требует известной площади
ямки, в которой она лежит, и известной выпуклости скуловой дуги,
под которой она проходит; скуловая дуга должна тоже иметь из-
вестную прочность, чтобы дать опору жевательной мышце». Так же
238
анализируется строение зубов хищника, его конечностей, и т. д.
«Одним словом,—заключает Кювье, — форма зуба влечет за со-
бой форму сочленовой головки, форму лопатки, форму когтей со-
вершенно так же, как из уравнения кривой вытекают все ее свой-
ства. Как, беря каждое свойство в отдельности за основание
специального уравнения, можно найти и общую формулу, и все
другие свойства, — так и коготь, лопатка, сочленовая головка, взя-
тые каждая в отдельности, определяют зуб, как определяют вза-
имно друг друга; и исходя из каждой из них, тот, кто хорошо
знал бы законы органической экономики, мог бы воссоздать все
животное» (там же, стр. 132).
И хотя «этот закон достаточно очевиден сам по себе в этой
общей форме», однако найдется много случаев, где теоретическое
знание взаимоотношения форм было бы недостаточным, если бы
оно не опиралось на наблюдение. Так, существуют корреляции,
причины которых не понятны: почему жвачные имеют раздвоенное
копыто, почему у них есть рога на лбу и т. д. Только эволюцион-
ная теория могла ответить на эти вопросы. Установленные только
наблюдением, эти корреляции Кювье справедливо считал очень
прочными, закономерными, но объяснить их не мог. «Если только
кто-нибудь видит след двукопытной ноги, то он может заключить,
что животное, оставившее след, жвачное, — пишет Кювье, — и это
заключение столь же достоверно, как любое другое из физики или
морали. Один такой след открывает наблюдателю и форму зу-
бов, и форму челюсти, и форму позвонков, и форму всех костей
ног, плеча, таза только что прошедшего животного» (там же,
стр. 134).
«Что существуют сокровенные причины всех этих связей, это
именно наблюдение и заставляет предполагать, независимо от об-
щей философии», полагает Кювье и дальше развивает эту мысль
на примерах «градации» корреляций органов. «Например, — пишет
Кювье, — зубная система копытных нежвачных животных в общем
более совершенна, чем у жвачных, так как первые имеют резцы
или клыки и почти всегда и те и другие на обеих челюстях;
в то же время и строение их ног в общем более сложно, так как
они имеют больше пальцев или копыта, которые менее покрывают
фаланги, или большее число костей предплюсны, или малую бер-
цовую кость, более отделенную от большой берцовой кости, или,
наконец, они соединяют часто в себе все эти признаки. Невозможно
указать причины этих взаимоотношений, на то, что они не слу-
чайны, доказывает то обстоятельство, что каждый раз, как парно-
копытное животное обнаруживает в устройстве зубов известную
тенденцию приблизиться к животным, о которых мы говорим, то
та же тенденция проявляется также и в устройстве его ног». В ка-
честве примера Кювье рассматривает верблюдов и оленьков. «Та-
ким образом, имеется какое-то постоянное взаимоотношение между
двумя органами, на вид совершенно чуждыми, и градации их форм
239
взаимно соответствуют без перерыва, даже в тех случаях, когда мы
не можем себе дать отчета в их связи».
«Итак, — заканчивает данное рассуждение Кювье, — принимая
метод наблюдения как добавочное средство, когда теория оставляет
нас без ответа, мы узнаем детали, приводящие нас в удивление.
Малейшая ямка в кости, малейший апофиз имеют определенный
характер в зависимости от класса, отряда, рода, вида, которому
они принадлежат, до такой степени, что каждый раз, когда мы
имеем только хорошо сохранившийся конец кости, можно, поль-
зуясь более или менее искусно аналогией и фактическим строением,
определить все эти вещи столь же достоверно, как если бы мы
имели целое животное. Я много раз проверял этот метод на частях
известных животных, прежде чем всецело довериться ему для иско-
паемых, но он всегда давал столь безошибочные результаты, что
я не имею ни малейшего сомнения в верности полученных мною
данных» (там же, стр. 135—136). Известно, какие блестящие ре-
зультаты дал этот метод по реконструкции вымерших млекопитаю-
щих и других позвоночных, когда Кювье действительно воссоздавал
по одной кости все животное и когда позднейшие находки более
полного скелета того же животного подтверждали правильность
реконструкции, сделанной великим зоологом. Конечно, надо было
иметь проницательность, знания и память Кювье, чтобы так
успешно применять этот метод.
Принцип корреляции частей животного служил Кювье не только
для «воскрешения» форм вымерших животных (эту работу он счи-
тал, как известно, лишь частью своих сравнительноанатомических
работ). Кювье пользовался своим принципом и для изучения
современных животных и построения «естественной системы» их.
На принципе корреляции базируется другой принцип, который
называется принципом «Субординации признаков» (или органов).
Этот принцип ввели в ботанику оба Жюсье, в зоологии впервые
применил и разработал его Кювье. Во введении к «Царству живот-
ных» (1817 г.) Кювье писал: «Все части живого существа должны
соответствовать друг другу; есть такие признаки, которые исклю-
чают другие, и есть, наоборот, такие, которые необходимы. Когда,
следовательно, известны те или другие черты какого-нибудь су-
щества, то можно заключить, какие с ними сосуществуют и какие
несовместимы; части, свойства или черты строения, которые имеют
наибольшее число несовместимых отношений или же сосуществова-
ния с другими, иначе говоря, оказывающие самое значительное
влияние, являются теми, которые называются необходимыми
признаками, преобладающими; остальные — признаки под-
чиненные, в разной степени.
«Это влияние признаков, — продолжает Кювье, — иногда опре-
деляется рациональным путем благодаря рассмотрению природы
органов; когда это невозможно, употребляется простое наблюдение,
и верный способ распознать необходимые, вытекающий из самой
240
природы их, в том, что они самые постоянные и что в длинной
серии разных существ, сопоставленных по степени их сходства, эти
признаки изменяются последними.
«Из их влияния и их постоянства также вытекает правило, что
их надо предпочитать для обозначения больших разделов
(системы,—И. К.); и по мере того как происходит спуск к более
низким подразделениям (системы, — И. К.), спускаешься также
к признакам подчиненным и изменчивым» («Le regne animal.. .»,
стр. 10—11).
О каких же частях и органах говорит здесь Кювье? Надо пом-
нить, что, в отличие от Линнея и других зоологов-систематиков
своего времени, Кювье широко использовал сравнительную анато-
мию для классификации, начиная еще с раннйх работ своих и при-
влекая по возможности все признаки для сравнения. Он заставил
«идти единым фронтом анатомию и зоологию, рассечение и клас-
сификацию», т. е. параллельно занимался тем и другим, счи-
тая, что благодаря этому обе науки «взаимно оплодотворяют
друг друга: сравнительная анатомия дает важный материал для
естественной систематизации животных, а такая группировка
их необходима для последовательного сравнения их органов»
(там же).
Вполне в духе Бюффона (см. стр. 49 настоящей книги), Кювье
в более ранние годы так писал об изменчивости признаков низших
разрядов: «Оставаясь всегда в рамках, которые предписывают не-
обходимые условия существования, природа предается вполне своей
плодовитости, поскольку эти условия ее не лимитируют; и никогда
не выходя из малого числа возможных комбинаций между суще-
ственными модификациями необходимых органов, она, как кажется,
в бесконечной игре создает все добавочные части. Для них нет
какой-то необходимой формы, определенного расположения; даже
часто кажется, что такая часть не должна быть полезной, чтобы
сказаться реализованной достаточно, чтобы она была возможной,
т. е. чтобы она не нарушала строй целого. Поэтому-то, по мере того
как мы удаляемся от главных органов и приближаемся к менее
важным, мы находим большее разнообразие; и когда мы доходим
до поверхности (организма,—И. К.), где, по природе вещей, раз-
мещены преимущественно части, менее существенные и поврежде-
ние которых менее опасно, число изменений становится столь
значительным, что все труды натуралистов еще не могли достигнуть
того, чтобы дать о них надлежащее представление» («Lemons. ..»,
стр. 59).
Кювье группировал органы по функциям: органы движения,
органы чувств, органы пищеварения и т. д., как это делали до него
со времен Аристотеля и как это, в сущности, делается и в наше
время. И далее он тщательно изучал органы отдельных видов по
этим группам, описывал, сравнивал и классифицировал. На этом
пути он находил и выделял те органы, которые назвал «преобла-
16 И. И. Канаев 241
дающими», и те, которые он считал в разной степени «подчинен-
ными». Это был «восходящий» путь, от низших систематических
единиц к высшим. И здесь он следовал за своими предшествен-
никами, прежде всего за Аристотелем и Бюффоном. Вслед за ними
он различал в животном два рода функций: животные и раститель-
ные (последние он называл «жизненными») («Le regne animal...»,
стр. 36). Первые — это функция раздражимости и чувствитель-
ности и главный орган их — нервная система; вторые — питание и
размножение, и центром этих «вегетативных» органов он считал
сердце вместе с кровеносной системой (там же, стр. 55). «Преобла-
дающие» органы, а по Кювье, это прежде всего мозг и нервная
система («нервная система — это в сущности все животное»,—
писал Кювье в 1812 г.), в свою очередь служили основанием для
группировки животных при классификации для создания основных,
высших систематических единиц, как уже упоминалось. Исходя от
этих «преобладающих» органов, руководствуясь их строением при
группировке животных, приходилось идти «вниз» от крупнейших
систематических единиц к низшим. Оба пути — «вверх» и «вниз» —
взаимно дополняли и контролировали друг друга. Например, рас-
положение нервной системы внутри черепа и позвоночника было
критерием для объединения животных в «класс» позвоночных
и т. д. Кювье путем рациональных рассуждений стремился по-
казать соподчиненность органов: органов движения органам пище-
варения, органов кровообращения — дыхательным, и т. д., стараясь
в конце концов показать подчинение всех органов нервной системе.
Однако такие попытки не всегда были хорошо обоснованы, особенно
утверждение, что нервная система — это основа животного.
Кювье, как самый знающий сравнительный анатом своей эпохи,
строя «естественную» систему животных, пришел к выводу, что
прямолинейная лестница существ старых авторов ошибочна и отка-
зался от нее. Не отрицая существования «известного рода дегра-
дации и перехода от одного вида к другому», Кювье, однако,
утверждал: «Предполагаемая лестница существ является лишь оши-
бочным применением ко всему творению частных наблюдений,
которые остаются верными только в тех пределах, в которых они
были сделаны; и это применение, по-моему, повредило прогрессу
естественной истории в последнее время в такой степени, что
трудно даже себе представить» («Le regne animal. ..», стр. XXI).
Можно строить, по мнению Кювье, «лестницы», т. е. серии посте-
пенного усложнения, хотя бы для каждого органа, но в одном
каком-нибудь организме ступени не будут совпадать, так как он
может иметь одни органы на более высокой ступени развития, чем
другие («Lemons. . .», стр. 59—60). Прямолинейная лестница су-
ществ, как понимал ее, например, Бонне, предполагает единство
«плана» или «типа» строения всех ее членов, что особенно стара-
тельно и последовательно пытался показать Робине и чем пользо-
вался Жоффруа, доказывая единство строения всех животных
242
animal...», стр. 57)
(см. стр. 71 и 260 настоящей книги). Поэтому, отвергая единую
лестницу существ, Кювье отвергал и единство «типа», а это един-
ство было как раз одной из важнейших идей зоологических «фило-
софствований» Жоффруа Сент-Илера. В 1830 г. вопрос о единстве
«типа» стал центральным вопросом знаменитого спора Кювье
с Жоффруа.
Кювье, на основании своего исключительно большого и строгого
знания животного царства, произвел глубокую реорганизацию сис-
темы животных. Он отказался от старого деления на два основных
ствола — животных с «красной» и с «белой» кровью, или «позво-
ночных» и «беспозвоночных» (деление, которое в реформиро-
ванном виде все же сохранилось в науке до наших дней) — и пред-
ложил, как известно, деление всех животных на четыре «ветви»
(embranchemens), которые он называет еще «главными формами»
(formes principials) и «общими планами» (plans generaux), «по ко-
торым все животные, как кажется, моделированы и низшие подраз-
деления которых... являются только довольно незначительными
модификациями, основанными на развитии или добавлении некото-
рых частей, по существу ничего в плане не меняющих» («La regne
. Только одна из «ветвей» — «позвоночные»,
а три другие охватывают «беспозвоночных» — это «моллюски»,
«членистые» и «лучистые» животные, и эти три ветви столь же вы-
сокого систематического уровня, как и «позвоночные». Позже эти
«ветви» Кювье, или «планы», получили, по предложению Бленвиля,
название «типов», которое сохранилось до наших дней. Слово «тип»
здесь употребляется в несколько ином смысле, чем в понятии
«морфологический тип», — прежде всего систематическом. Распре-
деление животных на эти четыре «ветви» Кювье произвел на осно-
вании анатомии животных прежде всего, используя свои знания
о «преобладающих» органах: в разных «ветвях» такие органы
разно построены и находятся в разном взаиморасположении, на-
пример, нервная и кровеносная система позвоночных весьма суще-
ственно отличается от аналогичных систем «членистых» животных
(насекомых, кольчатых червей и др.). Кювье вообще считал, что
по своему строению все четыре «ветви» животного царства резко
отделены друг от друга и никаких переходных форм от одной
к другой не существует. Чтобы лучше понять эти четыре «ветви»
животного царства по Кювье, надо, хотя бы очень кратко, позна-
комиться с особенностями каждой из них.
Посмотрим, как Кювье характеризует первую из этих «вет-
вей», или «больших подразделений»,—позвоночных. «В первой из
этих форм, к каковой относится человек и животные, наиболее по-
хожие на него, мозг и основной ствол нервной системы скрыты
в костной оболочке, состоящей из черепа и позвоночника; по бо-
кам средней части этого столба прикрепляются ребра и кости ко-
нечностей, образующие остов тела, мускулы в общем покрывают
кости, которыми они двигают, а внутренности помещаются в го-
16* 243
лове и туловище. Животных этой формы мы будем называть по-
звоночными животными (Animalia vertebrata).
«Кровь у них красная, мускулистое сердце; рот с двумя гори-
зонтальными челюстями; отчетливые органы зрения, слуха, обо-
няния и вкуса, расположенные в полостях лица. Никогда не более
четырех конечностей; пол всегда раздельный и более или менее
то же распределение масс мозга и главных ветвей нервной сис-
темы.
«Рассматривая ближе каждую часть этой большой системы,
можно всегда найти некоторые аналогии даже у видов, наиболее
удаленных друг от друга, и можно проследить деградации того же
самого плана от человека до последней рыбы» (там же, стр. 57, 58).
Однако, вопреки мнению Жоффруа, Кювье вовсе не считал, что
все морфологические элементы, как например кости, будут так
или иначе повторяться у всех позвоночных и что из классов по-
звоночных можно построить восходящий ряд, показывающий по-
степенное усложнение их строения. Так, обсудив и доказав в пер-
вом томе своей «Естественной истории рыб» (1828 г.) ошибоч-
ность сближения рыб с головоногими моллюсками, из которых
натурфилософы «выводили» рыб, Кювье писал: «Сближение рыб
с другими позвоночными не так уж плохо обосновано. Здесь по
крайней мере начинается заметное сходство в числе систем ор-
ганов и их взаимных коннексий (связей, — И. К.); но это еще да-
леко, я не говорю до идентичности, я говорю — даже до види-
мости прогрессивного хода» (стр. 546). И дальше: «Мы приходим
к заключению, что если существуют черты сходства между ор-
ганами рыб и таковыми других классов, то лишь в той мере, в какой
схожи их функции» (там же, стр. 550). Иными словами, Кювье
объясняет сходство строения классов позвоночных сходством функ-
ции соответствующих органов. Модернизируя его мысль, можно
было бы сказать, что это сходство есть нечто вроде конвергенции,
как сходство формы тела рыбы и кита, плавника первой и ласта
второго и т. д. При этом Кювье не ищет научного объяснения та-
кому сходству, а довольствуется ссылкой на целесообразность ус-
тройства животных (ср. стр. 238 настоящей книги).
Кювье, как известно, не выделял особо гомологического сход-
ства частей животных, чем так усердно занимался Жоффруа. И по-
тому коннексии в том смысле, как этот термин понимал Жоффруа,
он не различал, и этот род явлений вливается у Кювье в общее
представление о корреляциях. Конечно, коннексии Жоффруа тоже
корреляции, но особого рода — корреляции гомологичных частей
как таковых, с чем Кювье не считался. Это не могло не отозваться
на теории типов Кювье.
Но вернемся к характеристике «ветвей» животного царства по
Кювье и для сравнения познакомимся еще с характеристикой тре-
тьей «ветви», к которой относятся насекомые, черви и т. д. «Их
нервная система состоит из двух длинных шнуров, тянущихся
244
вдоль живота, утолщающихся через интервалы в узлы или ганг-
лии. Первый из этих узло1в, помещающийся над глоткой, называе-
мый мозгом, нисколько не больше остальных. Оболочка их туло-
вища разделена поперечными складками в известное число колец,
покровы которых являются то твердыми, то мягкими, но к их вну-
тренней поверхности всегда прикрепляются мускулы. Туловище
часто несет на себе расчлененные конечности, но также часто оно
бывает лишено их.
«Этим животным мы дадим название Членистых животных
(Animalia articulata).
«Это среди них наблюдается переход от кровообращения по
замкнутым сосудам к питанию путем всасывания и соответствую-
щий переход от дыхания в ограниченных органах к таковому по-
средством трахей или воздушных сосудов, простирающихся по
всему телу. Органы вкуса и зрения у них самые отчетливые; одно
семейство обнаруживает органы слуха. Их челюсти, когда они
имеются у них, всегда боковые» («La regne animal...», стр. 59—60).
Мы видим, что эти две характеристики первой и третьей «ветви»
построены аналогично: начинаются с описания нервной системы,
далее идет речь о скелете и конечностях. Это главная часть харак-
теристики заканчивается названием группы, а далее идет описание
кровеносной системы, органов чувств и других особенностей низ-
шего ранга.
В таком же роде дается описание двух других «ветвей» живот-
ного царства — «моллюсков» и «лучистых» животных. Эти четыре
больших группы являются в системе Кювье высшими единицами
и каждая из них распадается на классы и другие низшие подразде-
ления вплоть до видов. Своим идеалом Кювье считал «естествен-
ную систему». «Так называется, — писал он, — такое распределе-
ние, в котором существа того же рода (genre) оказались бы более
по-соседству, чем с теми, которые относятся к другим родам; роды
одного и того же отряда более сближены, чем роды всех других
отрядов и так далее. Эта система — идеал, к которому естественная
история должна стремиться; ибо очевидно, если бы удалось ее до-
стичь, то получилось бы точное и полное отображение (expression)
всей природы. Действительно, каждое существо определяется через
черты сходства и различия с другими, а все эти отношения
были бы вполне представлены благодаря распределению, на кото-
рое мы только что указали.
«Словом, естественная система была бы вся наука, и каждый
шаг, который делается системой, приближает науку к ее цели»
(там же, стр. 11 —12).
В этих словах Кювье как бы выражено все величие его научной
задачи и вся ограниченность ее. Действительно, описание строгое,
точное, стройное и всеобъемлющее всего царства животных, и во-
обще всех трех «царств природы», и классификация на основании
такого описания — задача грандиозная и нужная, однако не столь
245
Простая, как казалось Кювье, на уровне науки его эпохи. Но что
таким построением естественной системы природных тел не исчер-
пывается все естествознание, это столь очевидно в наше время, что
останавливаться на этом не стоит. Кювье счел за «всю науку» лишь
один план познания ее, и в этом его ошибка. Известно, что свое-
образный «позитивизм» его мировоззрения удерживал его от вся-
кого рода «философских» вопросов, как вопросы о происхождении
предметов природы, из которых строится естественная система, их
изменчивости и т. п.’
Хотя Сент-Илер и упрекал Кювье в пренебрежении к «фило-
софским» вопросам зоологии и утверждал, что его «односторонний
метод» сводится только к «наблюдению, описанию и классифика-
ции», т. е. ограничивается только одной фактической стороной
науки, это все же далеко не верно. «Классификация» Кювье—это
результат большой синтетической мысли, сочетающейся с анализом.
Четыре «ветви» животного царства, с систематическим подразде-
лением внутри каждой из них — это гениальный эскиз естественной
системы животных, легший в основу современной систематики.
Жоффруа не мог или не желал в пылу полемического задора видеть
«философское» значение «естественной системы» Кювье, не вызы-
вающее сомнений своей теоретической значимостью.
В этой связи надо сказать несколько слов об отношении Кювье
к эволюционному учению, которое во Франции было представлено
прежде всего Ламарком, а в конце жизни Кювье также Жоффруа
Сент-Илером и другими. Кювье, с искренним уважением относясь
к специальным исследованиям Ламарка (о моллюсках и к другим),
считал его эволюционные взгляды настолько научно необоснован-
ными, что даже не счел нужным упомянуть о них в некрологе Ла-
марка. Не менее критически относился он к подобным идеям гер-
манских ученых — натурфилософов, в том числе своего друга и
учителя Кильмейера. С молодых лет он не любил «темную метафи-
зику», считая, что науку надо строить на фактах, хорошо изучен-
ных. Кювье, как известно, считал виды неизменными во времени
и пытался обосновать это ссылками на анатомию мумий египетских
животных давностью около 2000 лет (кстати, эти мумии привез
Жоффруа, собрав их во время своей Египетской экспедиции); на
описание животных древними, на отсутствие ископаемых переход-
ных форм. Открытые же им виды ископаемых позвоночных Кювье
обоснованно относил к вымершим видам, ныне исчезнувшим, однако
не связанным с нынеживущими какими-либо промежуточными
звеньями. Неудачная гипотеза «катастроф» (Кювье не любил гипо-
тез вообще, а прибегнув к таковой, избрал неудачную) должна
была объяснить, хотя бы частично, факт смены фаун, который
Кювье установил; этот факт лучше объяснила теория эволюции.
И вопреки желанию Кювье, все то положительное, что он сделал
в науке, пошло на пользу эволюционному учению. Справедливо
пишет А. А. Борисяк (1937): «Прочно обосновав сравнительный
246
метод изучения, установив корреляции и геологическую последо-
вательность животных, он создал конкретную’ науку о природе,
которую развиваем и мы в настоящее время» (стр. 52). Действи-
тельно, факты и методы Кювье стали опорой современного эво-
люционного учения.
Теперь обратимся к проблеме морфологического типа у Кювье.
Первое, что надо отметить — это то, что он отказался от идеи
единства типа всех организмов и единой лестницы усложнения
строения. Он, как мы видели, установил четыре общих типа и
считал, что они замкнуты, каждый в себе, и между ними нет пере-
ходных форм. Установление этих четырех типов было, несомненно,
прогрессивным шагом, невзирая на частные ошибки, допущенные
Кювье (объединение по чисто внешнему сходству — радиальной
симметрии — в «ветвь» лучистых кишечнополостных с иглокожими
и т. п.). Дальнейший ход науки укрепил и развил разделение жи-
вотных на несколько типов.
Как известно, после некоторой реорганизации, эти четыре типа
Кювье сохранились в современной науке. Ошибкой оказалось ут-
верждение, что эти типы резко отграничены друг от друга. Между
ними есть ряд общих признаков: клеточное строение, хромосомы,
образование зародышевых листков, целомов и т. д.
Естественную систему, в основу которой Кювье положил эти
четыре типа, он строил подобно тому, как это делают в наше время,
в том смысле, что признаки самые общие составляли характери-
стику «общего плана», «ветви», или типа по современной термино-
логии. Классы, на которые распадался такой тип, характеризова-
лись более второстепенными признаками, добавочными к призна-
кам типа, и т. д. по всем ступеням системы до вида включительно.
Какой-нибудь вид в равной мере принадлежал и к своему роду, и
своему отряду, и т. д. вплоть до типа, причем, поднимаясь
до типа, соответствующий организм данного вида как бы терял
постепенно признаки нижестоящих систематических единиц, обед-
нялся и обезличивался, так сказать, сохраняя только признаки
типа.
Вся эта иерархия систематических единиц, от вида до типа,
в системе Кювье была серией морфологических типов, как и в сов-
ременной естественной системе.
Говоря о том, что Кювье пользовался морфологическими ти-
пами, создавая естественную систему животных, мы вправе спро-
сить: а различал ли он гомологичные части организмов? Конечно,
различал, иначе он не мог бы строить правильные морфологиче-
ские типы. Но различал он их не всегда достаточно отчетливо, на-
зывая их, вслед за Аристотелем, словом «аналогичные», и иногда
путал гомологичные признаки с аналогичными в современном
смысле слова. Кювье, насколько мне известно, не пытался провести
различие между гомологичными и аналогичными частями в смысле,
предложенном Оуэном, и выяснить способы гомологизации. Проб-
247
лему гомологии он ясно не понимал и не пытался в нее вникнуть,
вероятно считая, что она относится к области ненавистной ему на-
турфилософии. Но главное, что, по-видимому, служило препятст-
вием— это рассмотрение организма с точки зрения функции его
частей и, соответственно, корреляции их. Это «маскировало» го-
мологическое сходство, скрывало его. Кювье этого не видел, даже
йевзирая на попытки Жоффруа объяснить ему это, так как послед-
ний ясно это постиг, в этом была его сила.
Создавая свои четыре основных «формы», или типа в современ-
ном смысле, Кювье брал для характеристики каждого типа при-
знаки, общие всем животным этой группы, «преобладающие»,
а это были, как правило, гомологичные для всей группы органы.
Действительно, например, для характеристики «ветви» позвоноч-
ных, как морфологического типа, он выделяет такие признаки: на-
хождение головного и спинного мозга внутри черепа и позвоноч-
ника, наличие ребер и костей конечностей, т. е. внутреннего скелета;
четыре конечности, органы чувств и т. д., причем отмечается «воз-
можность всегда найти некоторые аналогии, даже у видов, наиболее
удаленных друг от друга, и можно проследить дегенерации того же
самого плана от человека до последней рыбы». Правда, с современ-
ной точки зрения, некоторые органы Кювье характеризует не-
достаточно отчетливо, не отмечаются их важные особенности,
например не отмечается трубчатое строение центральной нервной
системы позвоночных, своеобразие строения сердца их или глаз,
и т. д.
Работая продуктивно в области систематики с морфологиче-
скими типами, не определив словами этого понятия, Кювье уловил
важнейшую сторону этого явления — корреляцию гомологичных
частей, сформулировав свой принцип корреляции. Этим принципом
охватывалась вся система корреляции морфологических типов, вся
серия их, от высших систематических единиц до низших, с учетом
всех деталей различных функциональных видоизменений гомоло-
гичных структур в соответствии с особенностями жизни отдельных
видов, поскольку функциональные, физиологические зависимости
играли ведущую роль в исканиях Кювье. Морфология Кювье про-
никнута этой тенденцией, что сближает его точку зрения с некото-
рыми современными направлениями в морфологии, ярким пред-
ставителем которых был недавно умерший Г. Вебер (Weber, 1955),
выдвинувший понятие «морфологии конструкций», структур в за-
висимости от их функций.
Поразительная интуиция Кювье позволяла ему, благодаря его
точному и обширному знанию строения животных, пользоваться
морфологическими корреляциями для реконструкции по одной
кости, даже части кости, целого организма, в особенности при «вос-
крешении» вымершей фауны млекопитающих, что вызвало, как из-
вестно, сенсацию не только в ученом мире. Он с полным правом
мог говорить: «Дайте мне кость, и я восстановлю животное». Этим
248
Кювье, как никто до него, показал продуктивность постижения
тайны морфологического типа. Любопытно здесь напомнить слова
Гёте в письме Гердеру из Неаполя в 1787 г., когда у него впервые
возникла идея морфологического типа у растений («прарастение»):
«С этой моделью и ключом к ней можно затем изобретать цветы
до бесконечности, которые должны быть последовательными, что
значит, что они, хотя и не существуя, все же могли бы существо-
вать, и притом не iB качестве живописных или поэтических теней и
грез, а имея внутреннюю правду и необходимость». Гёте мечтал
«создавать» правдоподобные новые, несуществующие формы, но не
создал их; Кювье же мог «воссоздавать» исчезнувшие, никогда не
виденные формы по одному фрагменту их. И Кювье в способности
владеть морфологическим типом значительно превзошел Гёте; одна
из причин этого, вероятно, кроется в том, что Кювье имел болееа
обширные и точные познания зоологического материала для этого*
нужного, чем Гёте — ботанического.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
СПОР МЕЖДУ КЮВЬЕ
И ЖОФФРУА СЕНТ-ИЛЕРОМ
Зтот знаменитый спор, как изве-
стно, разгорелся в 1830 г. в «лоне»
Французской Академии наук в Париже и привлек внимание обще-
ственности всей Европы. Помимо того любопытства, которое могло
вызвать публичное столкновение двух самых знаменитых зоологов
Франции, давнишних друзей и сослуживцев, специалистов и во-
обще образованную публику заинтересовало и увлекло обсуждение
нескольких научных вопросов, вызвавших дискуссию. И хотя спор
касался разных предметов, притом некоторых весьма специальных,
как например строение гиоидной кости у позвоночных разных клас-
сов, за этими узкоспециальными вопросами стояла общая проб-
лема, примерами при решении которой являлись эти частные во-
просы.
Дискуссия началась 15 февраля и затянулась до 5 апреля, за-
няв 6 заседаний Академии наук. И хотя после этого спор офици-
ально был прекращен, однако отзвуки его продолжались по край-
ней мере в еще 5 заседаниях, до 11 октября.
Нет надобности здесь излагать содержание выступлений обоих
академиков и других лиц, причастных к этому спору. В книге
И. Е. Амлинского (1955) имеется достаточно подробный рассказ
об этих событиях, составленный на основании первоисточников,
к каковым относятся: книга Жоффруа «Принципы философии зо-
ологии» (вышла в мае 1830 г.), в которой содержатся тексты речей
обоих противников на первых 5 заседаниях, с комментариями ав-
тора; статья Кювье 1830 г. о моллюсках и его отчет о заседаниях
Академии периода спора; протоколы Академии, газетные и жур-
нальные статьи того времени и т. д. Вообще, об этом споре писали
как современники, например Гёте, Бэр, так и многие более моло-
дые лица. В книге И. Е. Амлинского дается обзор этой литера-
туры. Поэтому я ее почти не буду касаться. Важно лишь отметить,
что по поводу содержания спора и его результатов высказано было
много разных суждений, порой весьма противоречивых.
Необходимо прежде всего постараться выяснить, в чем заклю-
чается суть спора между Кювье и Жоффруа, а далее, — какие во-
1250
просы примыкали к основной проблеме спора и, наконец, к чему
привел этот спор.
Из сказанного в предыдущих главах о научных воззрениях
Кювье и Жоффруа Сент-Илера можно уловить, что в основе их
«доктрин» имелось известное противоречие. Уже лет за 10 до
дискуссии стали проявляться некоторые симптомы несогласия
Кювье с «теорией аналогов» Жоффруа, однако сдержанный Кювье,
‘Схема строения перегнутого млекопитающего (Л) и головного моллюска (В),
показывающие различие их плана строения. Такую таблицу Кювье
демонстрировал во время диспута и опубликовал в печати (Cuvier, 1830).
«а — мозг; b — ухо; с — верхняя челюсть; d — нижняя челюсть; е, е*, е” — пищевод, желудок и
кишечник; У—печень; g — орган дыхания, легкое у млекопитающего, жабры у головоногого;
h — аортическое сердце; i — венозное сердце; к — главная вена; I — главная артерия; т — по-
ловой орган; п — почка, свойственная млекопитающему; о — мочевой пузырь; q — воронка
«свойственная головоногим; г—анус; s — выводное отверстие половых органов; t — спинной
мозг, свойственный млекопитающим.
не любивший споров, уклонялся от прямого столкновения с своим
старым другом, который, будучи более горячего характера, по-ви-
димому, стремился развернуть открытую публичную дискуссию^
каковая и возникла в 1830 г. Фактическая сторона этой «предысто-
рии» знаменитого спора также имеется в книге И. Е. Амлинского
и других источниках (Lubosch, 1918; Schuster, 1930, и др.).
В процессе спора притиворечия во (взглядах обеих сторон прио-
брели неизбежную заостренность, некоторые формулировки до-
стигли полемической резкости, но вместе с тем яснее выступили
некоторые существенные стороны основ научного мировоззрения
и метода научной работы обоих противников.
251
Начнем с позиции Жоффруа, какой она обнаруживалась
в споре. Как известно, дискуссия вспыхнула по поводу работы двух
молодых зоологов — Лорансе и Мейрана, представивших в Ака-
демию наук исследование, в котором делалась попытка показать
тождество «плана» строения головоногого моллюска (каракатицы)
с позвоночным животным; для пущей очевидности предлагалось
перегнуть позвоночное животное в области пупка и сблизить таз
с затылком (кстати, любопытно, что идею этой работы в одной
фразе высказал еще Аристотель, поясняя, почему ноги головоно-
гих спереди: «причина этому та, что задняя часть сведена к пе-
редней» («О частях животных», IV, 9, 6846; ср. также: Russell,
1916, стр. 10). Жоффруа положительно отозвался об этой работе
молодых ученых, так как она соответствовала его учению о един-
стве плана всех животных, тогда как Кювье, знаменитый знаток
моллюсков, выделивший их в особую «ветвь» животного царства,
решительно отверг эту работу последователей Жоффруа и этим
начал спор. Таким образом, казалось, спор возник из-за того, что
Жоффруа стоял за единство плана всех животных, а Кювье при-
знавал четыре резко разграниченных плана и моллюсков никак
не мог сблизить с позвоночными (см. рисунок). Однако Жоффруа
в дальнейшем и не попытался защищать точку зрения Лорансе и
Мейрана, предоставив им самим это «ответственное» дело, а сам
выступил с общей защитой своей «теории аналогов», ибо в его гла-
зах эта теория была основной проблемой, лишь частным вопросом
которой была аналогия головоногих моллюсков с позвоночными.
Также и в дальнейшем в ходе дискуссии всплывали частные при-
меры, как вышеупомянутая подъязычная кость (гиоид), строение*
рыб, а позже — вопрос о грудной кости и т. д. Таким образом,
предметом спора оказалась теория Жоффруа в целом, и притом,
как мы сейчас увидим, ее значение в качестве метода сравнитель-
ной анатомии, тогда как вопрос о единстве плана всех животных
был, правда, важной частью формы, в которую вылилась теория
Жоффруа, но эта-то часть была именно ошибочной и способство-
вала опорочиванию основного принципа учения Жоффруа — прин-
ципа гомологий.
Интересно, что, защищая свою теорию, Жоффруа выдвигает на
первый план «философское сходство существ» (гомологическое
сходство), и это сходство, вопреки нередко наблюдаемому внеш-
нему различию форм, он считает основой нового метода исследо-
вания организмов. «Спор основан на вопросе: ошибочно или обос-
нованно рекомендовал я метод для определения органов, и пред-
почтителен ли он ранее применявшемуся методу» (аристотелевскому,
которым пользовался Кювье, — И. К.), — так сформулировал Жоф-
фруа суть спора в своей книге о споре («Principes de philosophie zo-
ologique...», стр, 18). Гомологию он видел «духовными очами»
там, где она плохо заметна «телесными». «В основе вещей, — пи-
сал он, — имеется великий, существенный, действительно фун-
252
даментальный факт, составляющий душу естественной истории»
(там же, стр. 30) (эти слова о «душе» интересно сопоставить со
словами Дарвина о морфологии, см. стр. 6 настоящей книги).
Но вернемся к вопросу о методе Жоффруа. В споре он находит
некоторые меткие выражения для характеристики своего метода.
«Анатомические элементы» для их гомологизации должны быть
«освобождены от рассмотрения их форм и употребления» (там же,
стр. 9). «До того, как спрашивать, что будет делать это тело (т. е.
«анатомический элемент», — И. К.), надо прежде всего, чтобы оно
было установлено, чтобы оно было независимо от его формы и его
использования. Все преимущества новой теории предоставлены ему
тем, что она, начиная свою работу, держится анатомии, исследует
прежде всего и исключительно изучаемый объект как он существует
и откладывает для дальнейших исследований изучение его свойств.
Таким образом, этот единственный элемент, рассматриваемый как
таковой, точно определяется; он прослеживается во всех своих ме-
таморфозах, и, после того как он был сопоставлен с самим собой во
всех существах (т. е. гомологизирован у разных животных, —
И. К.), он познается аналогически; это значит, что он понимается
в философском единстве, без примеси какого-либо добавочного
рассмотрения» (там же, стр. 103—104). Примером служат ногти,
когти, копыта и т. д. — «эти чехлы последней фаланги пальца»;
«с философской точки зрения» они рассматриваются как «одно и
то же». Другой пример, ставший не менее классическим, чем пер-
вый, и попавший в учебники нашего времени, — это сходство стро-
ения передней конечности разных млекопитающих (собаки, обезь-
яны, летучей мыши, тюленя, копытного), гомология «анатомиче-
ских элементов» этих конечностей при огромном различии функции
и соответственно формы (там же, стр. 96—97).
«Вторым моментом, — продолжает Жоффруа, — является изуче-
ние форм и функций, внимание переносится на метаморфозы этих
идентичных элементов, чтобы познакомиться с их различными
размерами и узнать их разное применение» (там же, стр. 105).
Этими словами намечается, собственно, область исследований
Кювье. Она признается нужной, но во вторую очередь, что в зна-
чительной мере соответствует взглядам современной морфологии
(ср.: Remane, 1956). Это место в «Принципах» Жоффруа кажется
одним из самых ясных среди многих, где он старается объяснить
свой метод, «новый» метод, в отличие от «обычного», «прежнего»,
которым работали до него и которым работает Кювье и его школа.
Из приведенных цитат, мне кажется, достаточно отчетливо видно,
что суть метода Жоффруа заключается именно в гомологизации,
как он это пытается показать; при этом «принцип коннексий» (свя-
зей) является, как мы знаем, в «системе его принципов» ведущим,
«компасом», «Ариадниной нитью», так как гомологичные части нахо-
дятся в организме в определенном пространственном взаимораспо-
ложении, почему гомологизация по «месту» оказывается таким важ-
253
ным приемом. Наконец, Жоффруа в оправдание своего метода гово-
рит о нем, как «инструменте для открытий», т. е. его реальной
пользе для изучения строения организмов, обнаружения «анатоми-
ческих элементов» (ср. стр. 193 настоящей книги).
Основной ошибкой «обычного», т. е. старого «аристотелевского»
метода Кювье, является, по Жоффруа, сравнение частей животных
по функции и форме, причем руководствуются то первой, то вто-
рой. Критикуя этот метод, как метод Кювье, Жоффруа его не-
сколько упрощает. Однако он не хочет умалить значение Аристо-
теля и его метода. Он сам с этого метода начал, но в дальнейшем
усовершенствовал его, именно уяснив понятие «аналогия». «Мне,
сегодня, достаточно показать, — пишет он, — что я исправил, обно-
вил и уточнил старинные идеи об аналогии организации» («Pricipes
des philosophic zoologique...», стр. 108). И Жоффруа прав в том от-
ношении, что Аристотель употреблял термин «аналогия» довольно
расплывчато, вкладывал в него то оттенок того, что теперь назы-
вается гомологией, то того, что теперь назавается аналогией. Но
Жоффруа, ясно поняв различие этих вещей, не нашел нужного
слова, и потому, даже в своих самых удачных выражениях, он был
мало понятен современникам и мысли его легко могли быть ложно
истолкованы или искажены.
И все же Жоффруа правильно уловил, хотя и не достаточно
вразумительно выразил «пункт нашей контраверзии», т. е. основ-
ной момент спора, сказав 22 марта: «После философского рассмот-
рения оказывается неизбежно суженным в том случае, когда три
элемента (анатомический элемент, форма и функция, — И. К.), ко-
торые не всегда совпадают, оказываются призванными совме-
ститься; и совершенно наоборот, этому принципу (философского
рассмотрения, — И. К.) открывается необозримое поле для наблю-
дений, когда он опирается только на рассмотрение анатомического
элемента. В первом случае рместе берутся самый предмет (т. е.
анатомический элемент, — И. К.), его форма и его функция, три
условия, которые не могут вместе встретиться и не встречаются
иначе, как у животных одного и того же класса; во втором случае,,
анатомический элемент останется повсюду сравнимым, даже когда
он исчезнет, так как и тогда еще остаются для наблюдения следы,
указывающие на его исчезновение» (там же, стр. 135—136).
Эти слова Жоффруа можно также толковать в том смысле, что
он стремился наметить поле деятельности для той науки, которая те-
перь называется морфологией в ее прямом и специальном смысле
слова (ср.: Remane, 1955). Кювье этого, по-видимому, не усматривал.
Для него морфология, воспринятая с точки зрения функции, служила
целям прежде всего систематики, а далее — физиологии. Формули-
ровки Жоффруа остались малопонятными не только присутствую-
щим, но и самому Кювье. Он не уловил важнейшей стороны тео-
рии Жоффруа — принципа гомологий, он не понял в этом отноше-
нии Жоффруа, не понял или не хотел понять. В этом, по-видимому^
254
основа их спора. Вылился же он в критику и опровержение сла-
бых и плохо обоснованных сторон «доктрины» Жоффруа и прежде
всего учения о «единстве состава» и «единстве плана», что Кю»вье
блестяще выполнил.
Характерно, что в своем первом выступлении против Жоффруа,
22 февраля, Кювье подробно критикует именно термины «докт-
рины» Жоффруа, указывая на их неясность и стараясь их интер-
претировать по-своему. «Во всех научных дискуссиях, — сказал
Кювье, — первым делом является хорошее определение употребляе-
мых выражений; без этой предосторожности ум легко заблуж-
дается. Беря те же самые слова в определенном месте расужде-
ния, в одном смысле, а в другом месте —в ином смысле, тем
самым строят силлогизмы с четырьмя терминами (quaternio termi-
norum,—И. К), как называет это логика, самые обманчивые из
софизмов» («Principes philosophic zoologique...», стр. 58).
И дальше Кювье переходит к критике терминов Жоффруа «един-
ство композиции» (состава) и «единство плана». Он приходит
к заключению: «Таким образом композиция какого-нибудь
животного определяется органами, которыми он обладает, а
план — относительным расположением этих органов или тем,
что наш ученый собрат именует их к о н н е к с и е й» (там же,
стр. 61). «Но что же значит единство плана и особенно
единство композиции, которые должны отныне служить
основой новой зоологии? Вот что еще никто из нас ясно не вы-
сказал, а между тем на этом прежде всего надо фиксировать
свою мысль». И продолжая свое рассуждение, Кювье сказал:
«Недобросовестный спорщик мог бы принять эти слова в их
обычном смысле, в том значении, которое они имеют на фран-
цузском и всех других языках; он бы счел, что они значат: все
животные составлены из тех же органов, расположенных одина-
ковым образом... Я не склонен допускать, что даже самые зау-
рядные натуралисты могли бы употребить эти слова — единство
композиции, единство плана — в их обычном смысле, в смысле
идентичности. Никто из них ни на минуту не допустил бы, что
полип и человек имеют в этом смысле одну композицию, один
план. Это бросается в глаза. Единство следовательно, не зна-
чит здесь для натуралистов, о которых мы говорим, инден-
тичность; слово „единство взято здесь не в его естествен-
ном смысле, ему дано извращенное значение, чтобы обозначить
сходство, аналогию. Таким образом, когда говорят, что че-
ловек и кит обладают единством композиции, то не хотят сказать,
что кит имеет все части человека, так как бедра, голени и ступни
у кита отсутствуют; а лишь то, что у него есть самое большое число
этих частей. Это выражение из рода тех, которые в грамматике
называются эмфатическими (патетическими, — И. /С); единство
композиции значит здесь только очень большое сходство ком-
позиции». Так же разделывается Кювье с термином «единство
255
плана». Снимая с этих «необыкновенных терминов» покрывающие
их «таинственные облака», Кювье полагает, что показывает самый
обыкновенный и давно известный смысл этих выражений Жоффруа,
известный со времен Аристотеля, и т. д.
«Одним словом, — сказал Кювье, заканчивая критику терминов
своего противника, — если под единством композиции понимать
идентичность, то этим высказывается утверждение, противоречащее
самому простому свидетельству чувств; если же под этим термином
понимать сходство, аналогию, то этим высказывается нечто
правильное в известных пределах, но столь же старое в своей ос-
нове, как сама зоология, к которой самые новые открытия, в не-
которых случаях, добавили лишь более или менее важные черты,
ничего не меняя в ней по существу» (там же, стр. 65).
Все рассмотренное рассуждение Кювье показывает, что он не
понял или не хотел понять то новое, что силился высказать Жоф-
фруа, и пришел к выводу, что в теории его противника «верно лишь
то, что в ней старо, и ново лишь ошибочное широкое толкование,
которое ей придается» (там же, стр. 161).
«Принципу» Сент-Илера Кювье противопоставил свой, говоря,
что ему «подчинен» принцип его противника. Свой принцип, кото-
рый Кювье, назвал «более возвышенным и гораздо более продук-
тивным», принцип корреляции, он характеризовал как принцип
условий существования, соответствия частей, их координации для
той роли, которую животное должно играть в природе. «Вот под-
линно философский принцип, — сказал он, — из которого вытекают
возможности известного сходства и невозможность некоторых из
них; вот рациональный принцип, из которого выводится таковой
аналогии плана и композиции и в котором в то же время он нахо-
дит свои пределы, что не желают признать» (там же, стр. 65—67).
Вот какова была в основных чертах позиция, которую занимал
Кювье в споре с Жоффруа. В «принципе» своего противника он
прежде всего увидел нелепую попытку распространить идею един-
ства композиции и плана на весь животный мир, с которой он не
мог согласиться, поскольку считал, что Жоффруа стремится уста-
новить план строения позвоночных у «ветви членистых» (насекомых
и ракообразных) и даже у «ветви моллюсков». В отчете за 1830 г.
о работе Академии наук, составленном Кювье, он так характеризует
содержание дискуссии: «Вопрос, о котором шла преимущественно
речь, заключался в том, распространяется ли сходство плана, ко-
торое все признают между позвоночными животными, на другие
ветви (embranchement) животного царства; а также у самих позво-
ночных это сходство достигает ли того предела, что возможно на-
звать идентичностью композиции или, как сначала выражался
г. Жоффруа в абсолютных терминах, повторяются ли беспредельно
те же части в тех же животных» (очевидно, животных того же
класса, — И. К.) (см.: Piveteau, 1950, стр. 361). И эти слова Кювье
говорят о том, что спорил он не. о существе концепции Жоффруа —
256
принципе гомологии, а о неудачных применениях ее Жоффруа. Не-
даром сам Сент-Илер сразу же отказался от борьбы за единство
плана головоногих и позвоночных и не выводил на поле битвы
свою любимую мысль о тождестве строения насекомых и позвоноч-
ных в качестве аргумента в пользу рвоей теории. Это были трудно
доказуемые для него вопросы. Единство плана и композиции по-
звоночных было легче отстоять, и на примерах из этой области и
велась главным образом дискуссия. Но и тут Кювье, и с успехом,
мог показать спорность тезиса своего противника, приводя при-
меры различия в строении подъязычной кости или грудной у раз-
ных животных.
Как известно, у большинства современников сложилось мнение,
что Кювье победил в споре, да так оно и было, если рассмотреть
те вопросы, о которых шла главным образом дискуссия. Но беда
в том, что щла-то она не о самом существе дела, которое Жоффруа
не сумел достаточно понятно преподнести слушателям во время
спора, да и после, в печати, а потому суть не уловили не только
Кювье и его сторонники, но и сторонники Жоффруа, как это видно,
например, из выдержек журналов «Тан» и «Националь», которые
приводит в своей книге «Принципы философии зоологии» сам Жоф-
фруа. Он считал эти резюме спора превосходными, что не удиви-
тельно, так как они, очевидно, сделаны со слов самого Жоффруа,
но в несколько более простой и понятной форме, чем эмоциональ-
ная и не всегда последовательная речь самого Жоффруа.
Важнее интерпретация спора не журналистами, присутствовав-
шими на нем, или даже не учениками Сент-Илера, а величайшим
предшественником и единомышленником этого ученого — Гёте.
Как известно, Гёте — а ему тогда шел 81-й год — очень живо
реагировал на знаменитый спор, следил за ним и изучал его, а
после выхода «Принципов» Сент-Илера в 1830 г. написал и
напечатал первую из своих статей об этом споре, а в 1832 г.—
вторую, вышедшую в марте этого года, т. е. в том же месяце,
когда Гёте умер. Он написал эти статьи, чтобы объяснить
современникам и соплеменникам значение этого спора, видя
связь идей Жоффруа с своими собственными и немецких
ученых молодого поколения (Окена, Каруса, Спикса, Меккеля
и др.), а потому справедливо считая Жоффруа «союзником». Не
входя в подробное рассмотрение этих статей Гёте, в которых много
интересных мыслей, я хочу остановиться только на одном: как по-
нял Гёте позицию Жоффруа и его противника? Иначе говоря,
в чем он видел существо спора между ними?
Гёте противопоставляет Кювье и Сент-Илера, видя в них два
разных типа исследователей и потому идущих методически раз-
ными путями. «Кювье неустанно работает, как различающий, -—
пишет Гёте, — точно описывающий объекты, и овладевает неизме-
римо обширным материалом. Жоффруа де Сент-Илер, напротив,
в тиши трудится над аналогиями существ и таинственным род-
17 И. И. Канаев
257
ством их; тот идет от одиночного к целому, которое хотя и предпо-
лагается, однако рассматривается как никогда не познаваемое;
этот в своем внутреннем сознании хранит целое и живет в убеж-
дении, что одиночное может постепенно развиться из него».
Указав, что они обмениваются полученными фактами, Гёте,
однако, думает, что они при этом не признают взаимного влия-
ния друг на друга. «Ибо, — продолжает он, — разделяющий, раз-
личающий, опирающийся на опыт и из него исходящий не
допускает прозрения и предчувствия единичного в целом. Хо^
теть признавать и познавать то, что нельзя видеть глазами,
что нельзя осязательно представить себе, это он недвусмысленно
объявляет незаконным притязанием. Другой же, однако, отдаваясь
более высокому водительству, не хочет признавать авторитетности
метода первого» («Principes de philosophic zoologique. Discutes en
mars 1830...»; русск. перевод см. в «Избранных сочинениях» Гёте,
1957, стр. 230). Здесь весьма приблизительно и в общих чертах
сделана Гёте попытка характеризовать различие методов обоих
академиков, причем «прозрение и предчувствие единичного в це-
лом», отмеченное у Жоффруа, это и есть его принцип гомологии,
столь дорогой Гёте. Таким образом, Гёте прежде всего указывает
на различие их методов исследования в связи с общей позицией
в науке каждого. Существо спора поэтому сводится к коренному
различию того и другого в подходе к предмету и в конце концов
к взаимному непониманию.
К сказанному надо еще прибавить, что Гёте метко критикует
язык Жоффруа, его термины «материалы», «план» и т. д. слишком
механико-технического характера, и потому слова мало пригодные
для выражения сложных представлений Жоффруа об организмах.
Но и сам Гёте немногим лучше Жоффруа мог в свое время вы-
сказать свои мысли о гомологии и потому также и в данной статье
не справился с задачей ясно и убедительно разъяснить широкой
публике, в чем же был прав Жоффруа, которому Гёте горячо со-
чувствовал.
Бэр, желая опровергнуть ошибочную, как он считал, поддержку
Сент-Илера со стороны Гёте, высказался в пользу Кювье (Baer,
1897) (стр. 269 настоящей книги).
В литературе, особенно в конце XIX в., после торжества эво-
люционной теории Дарвина, не раз указывалось, что в споре
1830 г. затрагивалась и даже дискутировалась проблема эволюции
органического мира (ср.: Амлинский, 1955; Schuster, 1930; Pive-
teau, 1950, и др.). Посмотрим, насколько справедливо такое мнение.
Утверждение Жоффруа о «единстве композиции» организмов
логически вызывало вопрос о многообразии организмов, а в этой
связи, казалось, и о причинах этого многообразия. Этот вопрос
непосредственно не был предметом дискуссии, т. е. спор о много-
образии и его причинах прямо не шел; однако эта проблема все же
стояла как бы на заднем плане спора и мимоходом в той или иной
258
мере затрагивалась. Кювье, в вышеприведенных словах, заявил
о невозможности говорить о единстве строения полипа и человека,
а в другом месте — медузы и жирафа, слона и морской звезды и
т. д. Эти слова, по-видимому, произвели впечатление на присут-
ствующих и казались сокрушительными для теории Жоффруа, по-
чему он вынужден был на них ответить. Он обратился к старому
учению о лестнице существ (которую, как известно, Кювье реши-
тельно отвергал) и толковал ее в духе немецких натурфилософов,
утверждавших определенный параллелизм между ступенями этой
лестницы, охватывающей все животное царство, и ступенями раз-
вития зародыша, иначе говоря натурфилософской редакции «био-
генетического закона». «Немецкая философия, — писал Жоф-
фруа,— прекрасно показала, что органические части по числу и по
сложности своей, как в возрастной серии, так и в прогрессиях жи-
вотной лестницы, образуются в порядке и прямой зависимости от
разных ступеней организации. У медузы и морской звезды — жи-
вотных, слабое развитие которых оставило их на низких ступенях
лестницы, наблюдается более простая организация, наоборот, зна-
чительная и сложная — у жирафа и слона, которых действие более
длительного развития подняло в первые ряды. Проследите это дей-
ствие на одном виде, у которого этапы развития отмечены интер-
валами известного покоя. Лягушка в своем окончательном виде
обладает более значительной организацией в смысле числа частей
и жизненной мощи, чем в виде головастика. То же самое отноше-
ние имеется у головастика по сравнению с яйцом, из которого он
происходит; и, наконец, в отношении самого яйца, меняющегося
под влиянием солнца, к первоначальному состоянию яйца же, со-
стоящего лишь из гомогенной и прозрачной жидкости.
«Эти факты последовательного развития, благодаря которому
животные растут в числе и усложнении частей, восходят к тому же
принципу формирования, безграничного повторения в зоологиче-
ской серии. Вот факты, которые мы называем аналогичными, ко-
торые мы считаем повторяющимися однородно (uiniformement) и
которые мы стремимся обобщить, рассматривать философски. Но,
разумеется, никто не имел в мыслях, что если медуза, предполо-
жим, была составлена, как из материалов, из двадцати четырех
букв алфавита, эти же двадцать четыре буквы, достигнув опреде-
ленного уровня, повторятся для составления строения слона.
«Вот от таких предположений должны мы пытаться защи-
титься!» («Principes de philosophic zoologique», стр. 143—144). Эти
слова написаны Щоффруа в качестве примечания к речи Кювье от
22 марта. В других выражениях эта же мысль высказывалась им
и в диспуте, как мы увидим далее.
Важно отметить, что в понимании Жоффруа лестница существ,
как и разные стадии онтогенеза, является как бы раскрытием
единого плана строения, единой сущности «животности» как тако-
вой. «С этой точки зрения (теории аналогов, — И. К.) разных жи-
17* 25?
вотных не существует,-—пишет Жоффруа. — Единый факт пре-
обладает над ними, это как бы одно существо, которое обнаружи-
вается. Оно есть, оно пребывает в животности (I’animalite),
существо абстрактное, которое ощутимо нашими чувствами в виде
разных образов (figures). Эти формы действительно варьируют
в соответствии с требованиями условий специального сродства
окружающих молекул, которые благодаря ему поступают в орга-
низм» (там же, стр. 12—13). Натурфилософия Жоффруа напоми-
нает в данном случае учение Робине о едином прототипе и его
проявлениях в «лестнице существ» (ср. стр. 71 настоящей книги).
Осознание отвлеченной идеи животного, полученной путем сравне-
ния и изучения отдельных конкретных животных и высказанное
в вышеприведенных словах Жоффруа, напоминает также соответ-
ствующие слова Гёте, похожие благодаря сходству мысли обоих
морфологов.
К «лестнице существ» Жоффруа снова обращается довольно
подробно в своем выступлении 22 марта, когда говорит о своей
теории применительно к рыбам. В начале этой речи он касается
вопроса о моллюсках, с которых начался спор, и лишь в общих
чертах ставит этот вопрос указанием на место моллюсков в лест-
нице существ: «Справедливо рассматривать моллюсков как суще-
ства, реализующие навсегда одну из низших ступеней прогрессив-
ного порядка органического развития, и видеть их как бы остано-
вившимися на этом месте, а потому как бы не получивших
известного рода органов или, если таковые начинают проявляться,
то как бы не полностью еще произведенные.
«Вот почему я не должен и не могу непосредственно сравни-
вать между собой животных, стоящих на крайних ступенях лест-
ницы. Я должен прежде всего уделить возможное внимание про-
межуточным звеньям: иначе это противоречило бы логическому
порядку идей и на деле было бы начато с того, чем надо кончить»
(там же, стр- 114—115). И в качестве такого «промежуточного
звена» Жоффруа обращается к рыбам, гомологизации «анатомиче-
ских элементов» которых он посвятил много труда, как это видно
из первого тома его «Философии анатомии» (ср. стр. 183 настоя-
щего издания).
В этой интересной речи 22 марта Жоффруа касается влияния
условий среды на «метаморфозы» гомологичных частей и в каче-
стве примера приводит розу — нормальную и махровую, пра-
вильно гомологизируя лепестки последней с тычинками первой,
поскольку у махровой розы лепестки являются как бы метамор-
фозами тычинок. Для «философа» различия этих двух сортов роз
не существенны, они для него «одно и то же растение, изменчивое
под влиянием окружающей среды» (там же, стр. 119). Хотя это
утверждение Жоффруа и ошибочно, ибо махровость — мутация не
приспособительная, оно интересно тем, что такое различие, как
данное, он приписывает воздействию факторов среды, но лишь
260
мимоходом, не развивая эту мысль. Дальше, на примере рыб, он
старается показать, что их дыхательный аппарат (жабры) принци-
пиально по своему строению не отличается от дыхательного ап-
парата высших позвоночных (легких), дышащих воздухом, что раз-
личное строение вызвано приспособлением к разнице среды обита-
ния и даже функция — дыхание, несмотря на различие формы ап-
паратов— жабр и легких, тождественна. Но Жоффруа не ставит
здесь, как он сделал это лишь после спора (см. стр. 207 настоящей
книги), вопроса о роли факторов среды в эволюции организмов
и вообще не говорит о причинах многообразия в духе эволюции»
Наоборот, в примечании к речи Кювье от 22 марта, в которой тот
критикует понятия Жоффруа о «единстве композиции» и «плана»,
Жоффруа пишет следующее: «Всякая органическая композиция
является повторением другой, фактически не являясь произведен-
ной развитием и последовательной трансформацией того же самого
ядра. Так, никто не предполагает, что дворец был сначала скром-
ной хижиной, которую бы расширили, чтобы сделать из нее дом,
затем — замок и наконец — королевские палаты.
«Наука, завершенная на известном моменте, слагается из обоб-
щенных фактов, следовательно философских отношений. И такие
результаты объявляют более или менее правдоподобными мне-
ниями, осуждают даже, как несомненно находящиеся под влиянием
романтических инспираций какого-нибудь Теллиамеда!» (там же,
стр. 61).
В этих словах Жоффруа прямо отрицает реальный трансфор-
мизм, пользуясь образом хижины, которую фактически не пере-
страивают в королевский дворец, несмотря на общность их идеи
как человеческого жилища. Кстати, этот образ Жоффруа, по-види-
мому, заимствовал у Робинэ (ср. стр. 71 настоящей книги).
И далее, указывая на философское значение своих теоретиче-
ских объяснений органического строения, Жоффруа с негодованием
отвергает всякое влияние на свои взгляды общеизвестной в то
время натурфилософской книги Теллиамеда (Де Майе), в кото-
рой, как все знают, излагаются фантастические взгляды о превра-
щении морских животных в наземные и о возникновении таким
путем и человека, т. е. вымыслы на эволюционные темы.
Таким образом, Жоффруа во время спора с Кювье не защищал
свои эволюционные взгляды, вероятно, прежде всего потому, что
они еще не созрели и Жоффруа не мог их достаточно хорошо обос-
новать. Возможно, что он даже маскировал их с помощью выше-
приведенных цитат, поскольку Кювье с предубеждением относился
к натурфилософии и склонен был вск> теорию Жоффруа отнести
к кругу наукообразных фантазий немецких мыслителей той эпохи.
Ведь 5 апреля Кювье сказал: «Я знаю, что для некоторых умов за
этой теорией аналогов, по крайней мере смутно, стоит другая,
весьма древняя теория, давно отвергнутая, но которую некоторые
немцы возобновили в пользу системы пантеизма, назвав филосо-
261
фиею природы» (там же, стр. 24). Жоффруа считал нужным в из-
вестной мере отмежеваться от немецких натурфилософов, хотя
в известных пунктах был им близок, чтобы не навлечь незаслужен-
ные громы на свою голову со стороны Кювье. В своем выступле-
нии 29 марта Жоффруа заявил, что существует «известная школа,
которая злоупотребляет методом a priori, которую воображение
увлекает до уровня поэзии и которая, преимущественно образо-
ванная философами природы, делает из своего доверия к своим
предчувствиям способ объяснения для решения самых высоких и
самых трудных вопросов физики» (там же, стр. 189). Но суще-
ствует, сказал далее Жоффруа и другая школа, которая держится
только одной регистрацией фактов; самое лучшее избегать и того
й другого подводного камня, ибо «доблесть — по середине».
И Жоффруа считал, что его «философствование» должно быть
обосновано фактами, опытом, но это, как мы знаем, ему не всегда
удавалось.
Мы не будем здесь останавливаться еще на других, второсте-
пенных вопросах, которые мимоходом всплывали во время спора.
Об итоге спора мы уже выше говорили. Как часто бывает, обе
спорящие стороны остались при своем мнении и друг друга не
убедили: один остался при своем принципе корреляции, а другой
при принципе коннексии, как метко характеризовал позиции обоих
противников Пивто (Piveteau, 1950).
Внешне Кювье вышел победителем, и это вызвало ряд непри-
ятных последствий для Жоффруа, как уже говорилось. Но эта
победа Кювье должна была вызвать также размышления по поводу
неувязок и парадоксальных сторон концепции Жоффруа, содей-
ствовать устранению их. Жоффруа, поняв сущность гомологий, не-
сомненно поднял проблему морфологического типа на новую сту-
пень по сравнению с тем, как ее понимали Вик д’Азир или Кампер.
Изучая гомологии главным образом на позвоночных, Жоффруа,
под влиянием старой традиции, допустил ту ошибку, что принял
морфологический тип животных за единый и общий тип для всех
животных и пытался эту идею оправдать ложными и метафизи-
ческими рассуждениями о лестнице существ, как картины посте-
пенного обнаружения этого единого типа. Этим он научно скомпро-
метировал свою правильную идею о гомологиях и морфологиче-
ском типе, на ней построенном, на «коннексии» гомологических
частей.
История постепенно устранила эту ошибочную сторону в уче-
нии Жоффруа, выдвинула и развила живое ядро его концепции,
правильно связав с естественной системой животных и эволюцион-
ным учением, так как учение о морфологическом типе лежит в их
основе (ср.: Remane, 1956).
Однако отвергая учение Жоффруа о единстве морфологического
типа всех животных, нельзя забывать, что было нечто верное и
продуктивное в этой идее Жоффруа, но ложно отображенное, Из-
262
вестную степень единства всего животного царства, известные
черты реального сходства всех животных — от инфузории до чело-
века, давно подмеченные натуралистами, но не нашедшие правиль-
ного научного выражения, Жоффруа хотел выразить в форме един-
ства строения всех животных, отрицая границы между типами
Кювье. В наше время эти границы тоже отрицаются, но по дру-
гим соображениям — филогенетическим. Теперь гомологизируют
хромосомы, целомы, зародышевые листки и т. д. у филогенети-
чески далеких типов, как например позвоночные и членистоногие.
Таким образом, тенденция Жоффруа, продолжающая традицию,
идущую от Аристотеля, — показать известное сходство всех жи-
вотных— имеет некоторые реальные основания, но выразилась
эта тенденция в ложной форме: в утверждении тождества морфо-
логического типа всех животных, а многообразие форм — в «мета-
морфозах» этого типа.
Только после 1830 г. Жоффруа сделал, как известно, новые
шаги в направлении понимания эволюции организмов, объясняя
умозрительные «метаморфозы» действительным трансфоризмом,
превращением одних видов в другие, новые, пошел в том направ-
лении, в котором так плодотворно стала развиваться наука во вто-
рой половине XIX в. На этом пути Жоффруа уже мог пойти
дальше, чем Гёте.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
БЭР
Карл Максимович Бэр (К. Е. von
Baer, 1792—1876 гг.) родился
в Эстляндской губернии в отцовском имении Пип, находившемся
недалеко от г, Дерпта (ныне Тарту). Окончив медицинский фа-
культет Дерптского университета, Бэр уехал для усовершенство-
вания в Германию. Зиму 1815/16 г. он провел ib Вюрцбурге, рабо-
тая у профессора Дёллингера по сравнительной анатомии. Бэр
с увлечением предавался этой работе, и, вероятно, с этого времени
стало крепнуть его желание расстаться с медициной, которая его
не удовлетворяла, и посвятить себя исследовательской деятель-
ности.
По приглашению известного физиолога Бурдаха, у которого
Бэр учился в Дерпте и который потом занял кафедру в Кёнигс-
берге, Бэр поступил на должность прозектора и надолго поселился
в этом городе, где он впоследствии сам стал профессором. В Кё-
нигсберге Бэр жил с 1817 по 1834 г. Здесь он выполнил свои
главные труды по эмбриологии: «О возникновении яйца млеко-
питающих и человека» (1827) и «История развития животных»
(1828—1837).
В 1834 г- Бэр переехал в Петербург на должность академика,
и много и плодотворно трудился до 1864 г. В этом году торже-
ственно был отпразднован юбилей Бэра, к которому он написал
автобиографию. В 1867 г., уже будучи пенсионером, Бэр пересе-
лился в Дерпт, где и прожил до смерти. Сохранился дом, где
Бэр жил последние годы (см.: Райков, 1961).
Своими научными трудами Бэр еще при жизни приобрел все-
мирную славу. «В Петербурге николаевского времени жил великий
естествоиспытатель и великий мудрец»,—писал о нем В. Н. Вер-
надский (1927).
На русском языке имеется несколько работ о Бэре (Холодков-
ский, 1893; Павловский, 1948; Райков, 1961, и др.), поэтому здесь
можно ограничиться вышесказанным и обратиться к рассмотрению
представлений Бэра о типе.
Занятия сравнительной анатомией, которой Бэр увлекался
в бытность свою у Дёллингера, привели его к созданию учения
264
о типе и естественной системы животных. В это же время над
этими проблемами работал Кювье, «Царство животных» которого
вышло, как известно, в 1817 г. (см. стр. 229 настоящей книги), и
Бэр, конечно, знал эту книгу.
Свои (взгляды на типы Бэр лучше всего изложил в статье
1827 г. «Отношения родства у низших животных» (VII статья
в серии «Beitrage zur Kenntniss der niedern Thiere») и в V схолии
к первому тому «Истории развития животных» (1828 г.).
К представлению о типах Бэр, как и Кювье, пришел путем
группировки животных на основании исследования их «родства»,
т- е. «сходства их строения» («Ubereinstimmung der Bildung»,—
«Beitrage...», стр. 739). Такая группировка составила основу «есте-
ственной системы» животных, при этом стала ясна необходимость
выделить хотя бы четыре основных типа животных, в общем сов-
падавших с типами Кювье. Бэр, как и Кювье, приводит ряд дово-
дов, на основании которых он отвергает как единую прямолиней-
ную «лестницу» в духе Бонне, так и «сетчатое» представление
о родстве животных в духе Германна. Бэр считает необходимым
при построении «естественной системы» различать понятие «тип»
организации от понятия «ступени развития» (Entwicklungsstufe).
Такая ступень развития или степень образования животного «со-
стоит в большей или меньшей степени гетерогенности его элемен-
тарных составных частей и отдельных отрезков всего сложного
аппарата, одним словом, в большем гистологическом и морфоло-
гическом обособлении. Чем однообразнее вся масса тела, тем ниже
ступень образования. Более высокой ступенью будет такая, на ко-
торой нервы и мускулы, кровь и клетчатка резко обособлены...
Чем более развита животная жизнь в своих различных направле-
ниях, тем более гетерогенны те элементы, в которых выступают
проявления этой жизни» («История развития животных», ч. I,
стр. 297). Иначе говоря, «ступень» характеризуется высотой диф-
ференцировки тканей и органов животного.
Тип есть нечто совсем другое. «Типом, — пишет Бэр, — я на-
зываю характер расположения органических элементов и органов.
Это расположение есть выражение известных основных отношений
между отдельными проявлениями жизни организмов, например
между его воспринимающим и выделяющим полюсами. Тип совер-
шенно отличен от ступени развития, таким образом, один и тот же
тип может охватывать разные ступени развития, и наоборот, та
же самая ступень развития может быть достигнута в разных ти-
пах. Сочетание ступени развития с типом и дает в первую голову
отдельные большие группы животных, которые названы классами.
В смешении этих двух понятий, т. е. ступени развития и типа ор-
ганизации, кроется, по моему мнению, причина многих ошибочных
классификаций, и в ясном их разграничении заключается доста-
точное доказательство того положения, что нельзя представлять
различные формы животных как единую линию развития от мо-
265
нады до человека» (там же, стр. 298—299). Сравнение в этой
связи рыбы с пчелой показывает, что это животные разных ти-
пов и что пчела стоит на более высокой ступени развития, чем
рыба.
Бэр подробно характеризует четыре «основных типа», которые
он называет: «периферический, или лучистый», «членистый, или
удлиненный», «массивный, или моллюскообразный» и тип «позво-
ночных» животных. В основном — это четыре типа Кювье, и мы не
будем здесь останавливаться на их описании Бэром (см. там же,
стр. 300—313).
«Эти главные типы изменяются, — пишет Бэр,—в своих под-
чиненных формах подобно вариациям на одну и ту же тему (му-
зыкальную,— И. К.). Таким образом, члены расчлененного ряда,
будучи сходны между собой, то располагаются подобно одной ли-
нии, то группируются вокруг средней точки. Таким путем обра-
зуются вариации главного типа, которые можно представить как
бы расположенными вокруг него, притом они стоят ближе к глав-
ному типу, если они в более чистом виде представляют данный тип,
другие же отходят от него дальше. Эти подчиненные типы, связан-
ные определенной степенью развития, дают то, что мы называем
классами» (там же, стр. 313). Разные вариации сопряжены с раз-
ными условиями жизни, например, птицы — это приспособленные
для воздушного образа жизни позвоночные; параллельной им фор-
мой из типа членистых являются крылатые насекомые и т. д.
«Классы животных, в свою очередь, делятся на меньшие вариа-
ционные группы, которые мы называем семействами и которые от-
ражают не только главный тип, но и тип класса — с особыми моди-
фикациями, которые образуют признаки семейства. Модификации
меньшей степени в этих признаках семейств дают роды. Так дело и
идет дальше, вплоть до видов и разновидностей» (там же, стр. 314).
Бэр не согласен с Кювье в том, что низшие формы животных
относятся к лучистому типу («Beitrage...», стр. 747). Он считает,
что степень развития не входит ib характеристику основных типов.
Далее Бэр допускает возможность «переходных форм» между ти-
пами, например, между «червеобразными» и «лучистыми» он скло-
нен поместить «полипов» (там же, стр. 757) и т. д. Наконец, Бэр
считает вероятным, что могут быть выделены еще новые основные
типы, сверх установленных уже четырех. Так, он считал нерешенным
вопрос, не следует ли выделить голотурий (как, вероятно, и других
иглокожих) в особый основной тип («История развития живот-
ных», V схолий, стр. 299, прим.). Впоследствии это и было сделано.
Но главным новаторским делом Бэра в вопросе типологии было
использование эмбриологических данных для характеристики ти-
пов. От сравнительной анатомии взрослых форм разных животных
Бэр перешел к сравнительному изучению развития зародышей птиц
и других животных. Создав сравнительную эмбриологию, Бэр ис-
пользовал ее для типологии. Как он отверг прямолинейную единую
266
лестницу существ, так же он счел неприемлемым широко признан-
ный в то время «закон параллелизма» между лестницей существ и
стадиями развития эмбриона: считалось, что зародыш как бы пов-
торяет ступени лестницы существ. Это был ранний вариант «био-
генетического закона» Геккеля. Бэр считал, что никакие формы
взрослых животных — членов «лестницы» — не наблюдаются у эм-
брионов. На основании такого наблюдения и в наше время отвер-
гается «биогенетический закон» Геккеля (см.: De Beer, 1958). Бэр
считал, что «тип каждого животного с самого начала фиксирован
в зародыше и управляет всем развитием», а потому «эмбрион по-
звоночных есть с самого начала позвоночное животное, и никогда
не бывает в соответствии с каким-либо беспозвоночным животным.
Однако, — добавляет Бэр, — взрослое животное, которое имело бы
тип позвоночного и столь малое гистологическое и морфологическое
обособление, как эмбрион позвоночных, нам неизвестно. Таким об-
разом, эмбрионы позвоночных в своем развитии не проходят через
стадии каких-либо (известных нам) взрослых животных» («Исто-
рия развития животных», V схолий, стр, 315—316). Общий тип эм-
брионов становится виден на ранней стадии развития, классовые и
систематически более низкие особенности обнаруживаются лишь
позже. «Эмбрионы млекопитающих, птиц, ящериц, змей, вероятно,
и черепах, в ранних своих состояниях необыкновенно сходны между
собой, как в целом, так и в развитии отдельных частей, настолько
сходны, что часто их можно различать только по величине, — пи-
сал Бэр. — У меня имеются два маленьких эмбриона в спирту, для
которых я забыл написать название, и я теперь уже не в состоянии
определить класс, к которому они принадлежат... Конечности же
у этих эмбрионов еще отсутствуют». Но и конечности на ранней
стадии их развития у разных классов позвоночных так похожи, что
их нельзя различить. «Лишь постепенно выступают те особенности,
которые сперва характеризуют более крупные разделы позвоноч-
ных, затем более мелкие особенности. Таким образом, из более об-
щего типа образуется более специальный» (там же, стр. 316).
И Бэр поясняет эту общую мысль кратким описанием хода разви-
тия цыпленка. Отсюда вытекает, что «чем различнее две животные
формы, тем дальше надо вернуться назад в историю их развития,
чтобы обнаружить их сходство» (там же, стр. 317). «В эмбрио-
нальном состоянии этот основной план (Grundplan) выступает го-
раздо яснее, чем в развитых животных, и притом тем больше, чем
моложе эмбрионы. Эмбрионы тем более похожи между собой, чем
они моложе, потому что они именно меньше еще уклонились от ос-
новного плана», — писал Бэр уже в поздние годы («Lebensgeschichte
Cuvier’s», стр. 100).
Это положение относится не только к позвоночным, но и дру-
гим типам. На самых ранних стадиях развития обнаруживается из-
вестное сходство также между зародышами разных типов. «Так
как зародыш сам по себе есть несформированное животное, то
267
можно не без основания утверждать, что простая форма пузырька
есть общая основная форма, из которой развиваются все животные
не только по идее, но исторически» («История развития живот-
ных», V схолий, стр. 320). «Форма пузырька» в этой фразе, по-
видимому, означает ядро яйцеклетки, слово «исторически» — оче-
видно, значит, что развитие действительно начинается с «пу-
зырька», т. е. в онтогенезе. Можно ли толковать слово
«исторически» и в филогенетическом смысле — неясно, мне это ка-
жется спорным.
Рассмотрев вопрос о своеобразии хода развития зародышей
разных основных типов животных, Бэр пишет: «Итак, по-видимому,
каждый главный тип животной организации следует особому плану
развития, что, конечно, не может быть иначе, так как род и способ,
каким сложены отдельные части, могут быть лишь результатом
способа образования. В сущности, я мог бы заменить выражения
„тип“ и „план“ одним общим словом... План развития есть не что
иное, как становящийся тип, и тип есть результат плана раз-
вития. Именно поэтому тип можно познать в полноте только из его
способа развития. Этот последний и выявляет различия в зароды-
шах, первоначально сходных в своих существенных чертах» (там
же, стр. 362).
Четыре «плана развития», соответствующие четырем основным
типам, Бэр кратко характеризует следующими словами:
«Л учеобразное развитие (evolutio radiata), при котором
разнозначные части повторяются от центра к периферии (лучи-
стые, — И. К.),
«Завитая форма развития (evolutio contorta), при ко-
торой равнозначные части заворачиваются вокруг конуса или дру-
гой пространственной формы (моллюски, — И. К.).
«С имметричное развитие (evolutio gemina), при котором
однозначные части распределяются по одной оси по обеим ее бокам
до противолежащей к данной оси замыкающей линии тела (члени-
стые, — И. К.).
«Д в у с и м ме т р и ч н о е развитие (evolutio bigemina), при
котором однозначные части распределяются от одной оси по обоим
бокам сверху и снизу и соединяются в две замыкающие линии,
так что нижний слой зародыша смыкается внизу, а верхний слой
зародыша смыкается наверху» (позвоночные,— И. К.) (там же,
стр. 364).
Введение в типологию данных эмбриологии было весьма продук-
тивным начинанием Бэра (ср.: De Beer, 1958). В наше время при
построении естественной системы животных пользуются не только
взрослыми формами, но всем онтогенетическим циклом (Беклеми-
шев, 1952). Известно, какую важную роль, например, сыграло изу-
чение зародышевого развития паразитических раков, как саккулина
и другие, для определения их места в системе животных.
268
Таким образом, в учение о типах Бэр внес существенно новое
по сравнению с Кювье, поставив и разработав вопрос о значении
эмбрионального развития для характеристики типа. Разделяя во
многом учение Кювье о типах, Бэр с большим уважением относился
к великому французу и в конце своей жизни даже написал его био-
графию^ но не успел издать; ее напечатал друг Бэра, Лудвиг
Штида, в 1897 г. В конце этого произведения Бэр подробно рас-
сматривает знаменитый спор 1830 г., всецело становится на сто-
рону Кювье, хваля его за ясность мысли, и критикует Жоффруа.
О нем Бэр писал: «Его стремление к более глубокому познанию
было сильнее, чем его критика. Он не отличал то, что он действи-
тельно ясно знал, от конечной цели, к которой он стремился, не
имея возможности достигнуть ее; вместо этого фантазия подсовы-
вала ему образ или выражение, которым он пытался утолить свое
стремление» (стр. 84). И дальше Бэр упрекает Жоффруа в пристра-
стии к немецкой натурфилософии. Интересно, что Бэр пытается
оправдать свой подробный анализ спора 1830 г. тем, что он хочет
дать истинную его картину вопреки мнению «Величайшего немец-
кого поэта», который суть спора понял «совершенно превратно»
(ganz falsch). И далее следует интересная характеристика Гёте:
«Так как Гёте был не только знаменитым поэтом, но также че-
ловеком с широким знанием и большими способностями к есте-
ственно-научным наблюдениям, то суждение его имело значитель-
ный вес... И хотя я искренне восхищаюсь „Метаморфозом расте-
ний" Гёте и нисколько не сомневаюсь в том, что это сочинение
стало фундаментом новейшей ботаники, я все же не могу согла-
ситься с тем, что Гёте правильно судил» (там же, стр. 102).
В книге Бэра о Кювье имеется ряд интересных сведений не
только о самом ученом, но также о событиях и людях его времени.
В заключение нам надо еще остановиться на отношении Бэра
к проблеме эволюции, поскольку она соприкасается с вопросом
о типах. Во избежание недоразумений надо прежде всего уточнить,
в каком смысле Бэр употреблял слово «родство» («Verwandschaft»)
и далее — в каком смысле можно применять слово «эволюция»
к воззрениям Бэра о развитии органического мира.
В статье об учении Дарвина (1876 г.) Бэр разъясняет двой-
ственный смысл понятия «родство»: «Надо весьма решительно раз-
личать только идеальное родство от генетического или генеалоги-
ческого родства (в примечании к этой фразе Бэр пишет, что сме-
шение обоих смыслов «родства» — это «разрастающийся сорняк
в вопросе о трансмутации», — И, К.). Уже с давних пор говорили
о родстве того или иного вида животных с другим видом, подразу-
мевая при этом лишь известное сходство или соответствие в опре-
деленном направлении. Так же, как можно сказать, что грязевые
вулканы родственны лавовым вулканам, потому что те и другие
извергают некие массы вещества, поднимаемые в сходных усло-
виях... Таким же образом часто называли родственными живот-
269
ных, которые мало отличались друг от друга или только в частно-
стях были похожи, как например страус и верблюд. Оба — степные
животные, оба имеют длинные ноги и длинную шею. Но они при-
надлежат к разным классам животных, и хотя бы они имели в обоих
классах одинаковое отношение к основной форме, они, однако, не
происходят друг от друга. Это идеальное родство, таким образом,
нельзя ни в коем случае путать с генетическим, что к сожалению,
часто происходит без соображения того, что для утверждения гене-
тического родства нужны совсем другие доказательства» (стр. 386—
387). По-видимому, в вышеупомянутой статье 1827 г. о родствен-
ных отношениях между низшими животными, а также в V схолии
первого тома «Истории развития животных» (1828 г.) Бэр употреб-
ляет слово «родство» в «идеальном» смысле, даже поясняя его, как
«совпадение строения» («Beitrage. . .», стр. 739).
«Генетическое» родство — это эволюционное толкование наблю-
даемого «идеального» родства. Последнее, в сущности, есть прежде
всего констатация и описание фактического, реально существую-
щего сходства между животными. «Идеальность» этого сходства —
это подчеркивание того, что при описании сходства не ставится во-
прос о его «генетическом» происхождении, о его причинах, как при
рассмотрении геометрических фигур.
Бэр отлично знал, в конце 20-х годов, когда писал «Историю
развития животных», эволюционные теории своего времени, но от-
носился к ним критически, с осторожностью.
«Стали думать, -— пишет Бэр, — что различные животные
формы постепенно развились одна за другой, и, мне кажется, за-
были, по крайней мере некоторые, что такая метаморфоза есть
только способ нашего мышления» (стр. 287—288). И дальше Бэр
прямо высмеивает трансформистские учения в ламаркистском
духе — ничем научно не обоснованные фантастические представле-
ния о том, как рыба превращается в наземное животное и т. д. (там
же, стр. 288). Интересно, что в старости Бэр писал, что в 1828 г.
в «Истории развития животных» он не говорил об «эволюционной
теории в смысле новейшей» и добавляет: «Более того, в пятом схо-
лии первого тома я решительно высказался против царившего в то
время воззрения о трансмутации. Дело в том, что стало обычаем,
и его особенно поддерживали И. Ф. Меккель и Окен, утверждать,
что человек проходит во время своего развития через различные
более высокие формы животных. Он, таким образом, последова-
тельно оказывается инфузорией, насекомое — рыба, амфибия —
птица, низшее млекопитающее и, наконец, человек. Натурфилосо-
фия приучила мыслителей считать известное сходство за тождество,
не выделяя, в чем заключается сходство и в чем различие» («Ueber
Darwins Lehre», стр. 241-—242). Иначе говоря, речь здесь идет
о так называемом «законе параллелизма»^ о котором сказано выше
(стр. 159), и о фантастическом «трансформизме» в натурфилософ-
ском духе, этим «законом» требуемом. Разумеется, что такой
270
«трансформизм» был далек от трансформизма дарвиновской эпохи,
и это важно помнить при рассмотрении эволюционных воззрений
Бэра.
Чтобы правильно разобраться в эволюционных воззрениях
Бэра, не сразу понятых и потому вызывающих противоречивые
интерпретации, надо помнить следующее: Бэр был ученик натур-
философов: Бурдаха, у которого учился в Дерпте и на кафедре ко-
торого потом работал в Кёнигсберге, а также Дёллингера. Бурдах,
в бытность свою в Дерпте, был трансформистом в самой общей и,
собственно, необоснованной форме: он учил, что низшие формы ор-
ганизмов путем постепенных превращений образовали высшие
формы. Бэр усвоил этот взгляд и, как натурфилософ (каким он
оставался до конца своих дней), верил в правдоподобность транс-
формизма. Однако в качестве естествоиспытателя, с тех пор, как
стал самостоятельно исследовать природу, он все строже относился
к научным обобщениям и считал верным лишь то, что достаточно
ясно и прочно обосновано фактами. Трансформизм в 20-е годы был
еще далеко не достаточно научно обоснован, и потому, как естество-
испытатель, Бэр не мог согласиться с фантастическими наукообраз-
ными утверждениями Окена, Родига или Ламарка.
Занятия эмбриологией служили Бэру подтверждением вероят-
ности трансформизма, однако он никогда не спешил делать выводы,
подобные тем, которые утверждали сторонники «теории паралле-
лизма» (ср. стр. 212). Любопытны, например^ рассуждения Бэра
в популярной лекции 1822 г. о зарождении (Zeugung),1 в которой
он сообщает о своих наблюдениях над развитием цыпленка. Бэр
говорит, что зародыш возникает из яйца, яйцо из тканей яичника
и т. д., так что нет в этом ряду новообразования (Neubildung),
а только преобразование (Umbildung). «Так как мы всегда видим
в развитии индивидуума только превращения и никогда не видим
абсолютного начала, то также и различные формы, которые мы на-
зываем видами (Arten), должны были постепенно образоваться
друг из друга, без того чтобы быть порожденными в их разнообра-
зии», — говорит Бэр в этой лекции. Здесь идея трансформизма вы-
сказана в общей форме совершенно ясно, однако Бэр не подкреп-
ляет ее какими-нибудь фантастическими примерами превращения
одного вида в другой, достоверных же фактов у него нет. Иначе
говоря, раннее представление Бэра о трансформизме лишь по своей
идейной направленности, а не обоснованию, более научно, чем ми-
фические сказания о превращениях (метаморфозах).
Тем же духом общего превращения всех земных тел проник-
нута лекция «О развитии жизни на Земле», то же 1822 г., сохра-
нившаяся в рукописи и недавно напечатанная в русском переводе
(Анналы биологии, т. I, 1959)-
1 Сохранилась в рукописи в архиве Бэра и была найдена Б. Е. Райковым,
который мне и сообщил приводимую ниже цитату.
271
Бэр описывает в общих чертах постепенное возникновение
жизни из неживой материи и развитие органической природы на
Земле. «История жизни на Земле показывает растущее господство
жизни над массой», говорит Бэр и считает, что в конце концов
«история Земли есть история жизни» (там же, стр. 395). Однако
он все же предполагал, что Земля «порождает» организмы, остав-
ляя открытым вопрос, каким образом это происходит. Так, указав
на то, что должно было быть три последовательных «периода» воз-
никновения живых существ, Бэр заявляет, что «производительная
сила Земли в разные периоды была различной. Производительная
сила Земли, говорим мы потому, — поясняет он, — что естествоис-
пытатель ничего, кроме Земли, не может признать за производи-
тельницу живущего на ней» (там же, стр. 385). И далее Бэр рас-
сматривает ряд примеров зависимости организцаии животных от
климата, указывая при этом на несколько случаев похожих орга-
низмов в одинаковых климатах.
Далее Бэр пишет: «.. .если сходные климаты, как бы ни были
они разъединены другими климатами или морями, производят оди-
наковых животных и одинаковые растения, значит мы не можем
отрицать и первоначальное порождение одинаковых форм в совер-
шенно различных пунктах Земли при одинаковых внешних усло-
виях и тем более должны склоняться к тому, чтобы приписывать
их возникновение условиям почвы, т. е. считать производительни-
цей всех живых существ — Землю» (там же, стр. 386).
По существу Бэр не говорит здесь ничего нового. «Порождение»
Землей живых существ, представление, близкое к мифическому
о Матери-Земле, допускали до Бэра, по-видимому, многие ученые:
Бюффон, Кант в «Критике способности суждения» и другие.
Прямым научным подтверждением существования «порождаю-
щей» способности Земли Бэр, по-1видимому, считал существование
«самозарождения» организмов и ставил сам такого рода опыты,
которые, как он считал, давали положительные результаты. Бэр
считал воду той средой, где началась жизнь, и даже думал, что
предки человека возникли в море, (см.: Райков, 1951, стр. 114—
116). Эти взгляды Бэра изложены в статье «О происхождении и
распространении человеческих рас», написанной, вероятно, в на-
чале 20-х годов и сохранившейся в архиве Бэра. В этой статье
есть, между прочим, характерная фраза, обращенная к читателям:
«Вы не должны требовать от меня, чтобы я объяснил вам, как воз-
никли в море первые зачатки человека. Полнейший предрассудок
думать, что естествоиспытатель может что-либо подобное объя-
снить» (там же, стр. 116).
Итак, Бэр считал, что живые существа постепенно возникали и
развивались на Земле, «порождаемые» ею, — и человек возник по-
следним, а каким образом это происходило, он не мог объяснить.
Приблизительно через 10 лет, в начале 30-х годов, Бэр стал
говорить о трансформизме как реальном факторе эволюции, правда
272
в сравнительно ограниченной форме. В этом отношении показа-
тельна его статья под названием «Самый общий закон природы во
всяком развитии» (1834 г.), напечатанная Бэром в 1864 г. в первом
томе его «Речей» («Reden...»). И позже, после выхода книги Дар-
вина, Бэр остался «ограниченным» трансформистом, критиковал
«гипотезу» Дарвина о естественном отборе и, как и в молодые годы,
был убежден в прогрессивном ходе эволюции, обосновывая свой
взгляд, конечно, новыми фактами, в изобилии добытых наукой за
его долгую жизнь.
18 И. И. Канаев
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ОУЭН
Знаменитый английский анатом и
зоолог Ричард Оуэн (R. Owen,
1804—1892 гг.), родился в г. Ланкастере (Англия) и был сыном
вест-индского купца. Ричард получил медицинское образование
в Эдинбургском университете, где он заинтересовался сравнитель-
ной анатомией благодаря лекциям профессора Барклая (J. Barclay).
Свое медицинское образование Оуэн завершил в Варфоломеевском
госпитале в Лондоне в 1826 г. и занялся частной врачебной прак-
тикой. Но уже в 1827 г., стремясь изучать сравнительную анато-
мию, он поступил в ассистенты к Вильяму Клифту (W. Clift), хра-
нителю музея Королевской коллегии хирургов. Музей этот был
создан знаменитым хирургом и натуралистом Джоном Хантером
(J. Hunter), Клифт был последним учеником Хантера, восторжен-
ным его поклонником. Клифт научил и Оуэна ценить своего знаме-
нитого учителя. Позже, уже будучи прославленным ученым, Оуэн
издал научные рукописи Хантера, в 1861 г., в 2 томах, снабдив их
примечаниями (см. стр. 121 настоящей книги).
Оуэн усердно изучал хантеровский музей и постепенно составил
его каталог с образцовым описанием знаменитых коллекций музея,
насчитывавших около 4000 препаратов. Этот каталог вышел не-
сколькими выпусками в 1833—1840 гг.
В 1835 г. Оуэн женился на дочери Клифта — Каролине.
В 1836 г. он стал «хантерианским профессором», читая курс срав-
нительной анатомии при музее и сопровождая чтение демонстра-
цией препаратов из коллекций музея. С уходом Клифта, в 1849 г.,
Оуэн занял его место. Почти 30 лет трудился Оуэн в Хантеров-
ском музее, занимаясь не только педагогической и административ-
ной работой, но также научно-исследовательской. Уже в 1832 г.
вышла его монография о Наутилусе («Memoir on the Pearly
Nautilus»), вскоре ставшей классической и прославившей имя ее
автора в научной среде. В 1834 г. Оуэн избирается членом Коро-
левского общества (F. R. S.), в 1840 г. он первый президент вновь
организованного Королевского микроскопического общества, сло-
вом, известность и авторитет Оуэна как ученого быстро растет и
крепнет.
274
Большое влияние на развитие научной деятельности Оуэна ока-
зало знакомство с Жоржем Кювье, который в 1830 г., вскоре после
спора с Жоффруа, приезжал в Лондон и в Хантеровском музее по-
знакомился с Оуэном. Кювье обратил на него внимание — тогда
Портрет Ричарда Оуэна.
Из: Owen. Life. . ., v. 2, 1895.
Оуэн еще не был известен — и пригласил его в Париж. В 1831 Г.
Оуэн приехал туда, работал в лаборатории Кювье, слушал его лек-
ции и лекции Жоффруа и бывал на «вечерах» у Кювье, где позна-
комился с лучшими зоологами Парижа и с некоторыми из знаме-
нитых людей, посещавших «салон» Кювье. Фигура Кювье, его спор
J8 И. И.Канаев
275
с Жоффруа произвели большое впечатление на молодого Оуэна, и
в дальнейшей своей работе он отчасти следовал за Кювье, напри-
мер, его манере тщательного и строго научного исследования
в сравнительной анатомии, его интересе к ископаемым позвоночным
и методе восстановления их облика по отдельным фрагментам
скелета, — Оуэн, как мы увидим, прославился целым рядом па-
леонтологических работ. Вместе с тем Оуэн критически относился
к некоторым взглядам Кювье, например телеологическому объясне-
нию типа.
Оуэн стремился найти какой-то выход из противоречий, возник-
ших в споре 1830 г., в частности, примирить разногласия в вопросе
о числе типов. Признавая четыре типа Кювье, он думал, что эти
типы можно совместить с основной идеей Жоффруа о единстве
типа, полагая, что в ранней стадии онтогенетического развития,
которую Оуэн назвал «монадой», все четыре типа одинаковы.
К другим вопросам знаменитого спора 1830 г. Оуэн возвращается
даже в 60-е годы, в III томе своей «Анатомии позвоночных»,—
так долго помнил он и обдумывал вопросы, возбужденные этой
дискуссией.
Живя в Лондоне, Оуэн общался с английскими учеными, в том
числе с Чарлзом Дарвином, и не только с учеными, но также со
многими выдающимися деятелями его эпохи: Диккенсом, Теннисо-
ном, Карлейлем, Тёрнером и другими.
Научная деятельность Оуэна была очень разнообразна и про-
дуктивна. Он работал над различными беспозвоночными, позвоноч-
ными, ныне живущими и ископаемыми, и над общими теоретиче-
скими вопросами зоологии. Его работы по годам перечислены в его
биографии, составленной его внуком (Owen R., II, 1895), и число
их не менее 630; среди них крупные монографии, как трехтомный
курс зоологии позвоночных и другие.
Среди исследований по беспозвоночным, кроме вышеупомяну-
той работы о Наутилусе, наиболее известны работы о трихине, ли-
мулусе, о головоногих моллюсках и другие. В 1843 г. Оуэн выпу-
стил «Лекции по сравнительной анатомии и физиологии беспозво-
ночных».
По позвоночным известны: исследования зубов («Одонтогра-
фия», 1840—1845 гг.), костей, мозга; далее — развития сумчатых и
особенностей однопроходных, «Сравнительная анатомия и физиоло-
гия позвоночных» в 3 томах (1866—1868 гг.) и другие сочинения.
К известнейшим работам Оуэна относятся его палеонтологиче-
ские исследования. Среди них: о таксодоне, крупном ископаемом
копытном, которым также занимался Дарвин, об ископаемых бри-
танских млекопитающих и птицах, о британских рептилиях, о вы-
мерших птицах, среди них о новозеландском моа, громадной птице,
которую Оуэн восстановил по бедру, и т. д. Оуэн описал также
Археоптерикса («первоптицу») — это один из самых интересных
палеонтологических объектов Оуэна. Оуэн также обработал пале-
276
онтологический материал (1840 г.), привезенный на «Бигле» из
известного кругосветного путешествия.
К эпохе расцвета научной деятельности Оуэна относятся его
известные работы по теоретическим вопросам зоологии, произве-
денные в 40-е годы. Среди них книга об «архетипе», вышедшая
в 1848 г. на английском языке и в 1855 г. на французском, с ис-
правлениями и добавлениями. В 1849 г. вышла книга о природе
конечностей («On the Natur of Limbs»). В этих сочинениях Оуэн
развивает свой взгляд на гомологии и аналогии, опираясь, по-
видимому, на работы своих современников Мак-Ли (McLeay) и
Стриклэнда (Strickland) (ср.: Haupt-Hamburg, 1935), а также об
«архетипе» как основной форме скелета всех позвоночных, выра-
жении «единства в многообразии» всевозможных конкретных ске-
летов позвоночных. Подробнее об этой концепции Оуэна, тесно
связанной с его учением о гомологии, речь будет дальше.
Нам остается еще сказать несколько слов о второй половине
жизни Оуэна. В 1856 г., в зените своей славы, когда Оуэн слыл
первым анатомом и зоологом Европы, он покинул Хантеровский
музей и поступил на должность «суперинтенданта» (директора)
вновь организуемого отдела естественной истории Британского
музея. Оуэн много потрудился над организацией и развитием этого
отдела, проработав там до 1883 г., когда по старости ушел на по-
кой и жил в «очаровательном» коттедже близ Лондона, в Ричмонд-
парке. Потеряв жену и единственного сына, Оуэн доживал свои
дни среди внуков. Оуэн любил природу, которой наслаждался
в тиши своего сада, хотя в основном был «кабинетным» ученым.
Последние работы его посвящены наблюдениям над птицами в его
саду. Оуэн любил поэзию, художественную литературу и музыку;
он играл на виолончели и флейте, разумеется как любитель.
Будучи строгим, точным и зорким исследователем в духе Кювье,
Оуэн, в отличие от великого француза, был, однако, склонен к на-
турфилософии и, создавая свой «архетип», стремился совместить
свою точную научную манеру работать с идеалистической фанта-
зией.
Хотя Оуэн был современником Дарвина, он до конца жизни
оставался верен тенденциям «трансцендентальной», или «идеали-
стической» морфологии. Его считают эпигоном, но вместе с тем и
завершителем этого направления в середине XIX в. Он не упускает
случая сообщить мысли своих предшественников по вопросу, о ко-
тором он сам высказывается, отдавая должное Вик д’Азиру, Гёте,
Жоффруа, Окену и другим.
Оуэн сыграл значительную роль в истории морфологии. Прежде
всего, надо указать на то, что он создал понятие «гомология»,
прочно вошедшее в науку. Этот термин он заимствовал из геометрии,
где им обозначаются «стороны одинаковых фигур, противостоящие
соответствующим равным углам, или же обозначаются части, имею-
щие те же пропорции» («Principes d’osteologie comparee. . .», 1855,
18*
277
стр. 25). Противопоставляя гомологию органов аналогии, Оуэн так
определяет эти понятия: «Аналогичны. — Часть или орган,
который у одного животного обладает той же функцией, которой
обладает другая часть или другой орган у другого отличающегося
животного. Гомологичны. — Те же органы у разных живот-
ных при всевозможных вариациях их формы и функции. Малень-
кий Draco volans (летающий дракон — рептилия, способная парить
в воздухе благодаря особому аппарату, поддерживаемому длинными
ребрами, — И. К.) может служить весьма ясным примером этих
двух отношений, — пишет Оуэн. -— Передние конечности, составлен-
ные в основном из тех же частей, как и крылья птиц, гомологичны
им; тогда как парашют, составленный из иных частей и тем не
менее выполняющий ту же функцию, как и крылья птицы, анало-
гичен им» (там же, стр. 28—29). Отчетливое различение этих двух
понятий — гомологии и аналогии — сыграло большую роль в раз-
витии морфологии, и оба эти понятия и в наши дни употребляются
в основном в том же смысле, в каком их понимал Оуэн. Примеры
того и другого рода явлений приводятся в учебниках не только
высшей, но и средней школы и в повторении здесь не нуждаются.
Оуэн ясно сознавал значение «коннексий», относительного
взаиморасположения гомологичных частей, независимо от различий
в ходе развития их. «Несомненно существует, — писал он, — боль-
шое общее сходство в способе развития гомологичных частей; но
формы, пропорции, функции и даже субстанция этих частей могут
быть модифицированы без того, чтобы их основные гомологические
отношения были бы этим стерты. Эти отношения принципиально,
если не всецело, являются детерминированными относительным
положением и коннексией частей; и они могут существовать неза-
висимо от формы, пропорции, субстанции, функции и даже сход-
ства развития» (там же, стр. 27). В этом отношении Оуэн рас-
ходился с Жоффруа, который, по-видимому, был склонен думать,
что гомологичные органы развиваются похожим образом (ср.: Ann.
Sci. nat., VI, 1825).
Оуэн различал три вида гомологий. Первый — тот, который
определен выше: «когда соответствие какого-нибудь органа опре-
деляется его коннексиями с органом другого животного; определе-
ние этой гомологии указывает, что эти животные построены по
общему типу» («Principes. . .», стр. 29). В таком случае речь идет
о гомологии каких-нибудь конкретных частей, например не только
передних конечностей, как в вышеприведенном примере дракона и
птицы, но отдельных костей этих конечностей. Это то, что Оуэн
назвал «специальной» гомологией. Такого рода гомологизацией
занимались ученые еще с античности, «аналогизируя» чешуи и
перья, как Эмпедокл, «отождествляя» межчелюстную кость
обезьяны и человека, как Вик д’Азир и Гёте, и т. д. И надо пом-
нить, как правильно указал Оуэн, что за этой «специальной» гомо-
логизацией почти всегда в той или иной мере смутно предпола-
278
гается общность типа, общность плана строения тех животных,
у которых имеются гомологичные части.
«Более высокое гомологическое отношение, — пишет Оуэн, —
есть то, когда часть или ряд частей относится к основному типу и
упоминание которого предполагает знание архетипа (прототипа,
основного типа, — И. К.), по которому построена естественная
группа животных, например позвоночных» (там же, стр. 29). Так,
признание какой-нибудь конкретной кости в качестве элемента
этого архетипа (подробнее речь о нем будет дальше), т. е. отнесе-
ние ее к этому общему типу, будет выход из сферы «специальной»
гомологизации в сферу общей гомологизации, ибо архетип Оуэна,
в отличие от прежних представлений об общем типе, отличался
предельной разработкой и полнотой такого рода схемы. Наконец,
Оуэн выделяет третий вид гомологий, развивая то, что было начато
Вик д’Азиром, что часто называется «сериальной» гомологией и
что было использовано натурфилософией (см. стр. 83 настоящей
книги). Это, как известно, гомологическое сходство частей в пре-
делах одного и того же организма: передних и задних конечностей,
нервов и т. д., особенно же позвонков. Последними особенно
усердно занимался Оуэн и с ними, как мы увидим дальше, тесно
связана его теория построения архетипа. Оуэн предложил называть
термином «гомологичные» части разных организмов, гомологич-
ные же части одного и того же организма, как позвонки, называть
«гомотипичными». В наше время этот род сходства называют «го-
модинамия», а «гомотипией» обозначаются симметричные органы
правой и левой стороны (см.: Шмальгаузен, 1947, стр. 18).
Оуэн разрабатывал главным образом общий тип скелета позво-
ночных, эндоскелета, отличая его от других костных элементов,
чего Гёте еще не знал и что путал Жоффруа. Оуэн построил схему
эндоскелета позвоночных, назвав ее «архетипом», как основную,
первичную схему, развитием и видоизменением которой являются
скелеты разных классов позвоночных, в том числе и человека. Раз-
вивая и «совершенствуя» теорию «позвонка» Окена (см. стр. 179
настоящей книги), Оуэн полагал, что архетип представляет собой
как бы серию гомологичных («гомотипичных» по Оуэну) морфоло-
гических элементов, которые он условно называл, так же как Окен,
«позвонками». Поэтому, чтобы понять достаточно ясно концепцию
архетипа, надо прежде всего разобраться в том, что понимал Оуэн
под словом «позвонок».
Такой «позвонок» Оуэн называл еще «естественным сегментом»
эндоскелета и определял его следующим образом: «Я называю по-
звонком один из тех сегментов эндоскелета, которые образуют ось
тела и защитные каналы нервного и сосудистого стволов; такой
сегмент может также нести различные придатки. Независимо от
них, типичный позвонок, полностью выраженный, состоит из сле-
дующих частей и элементов» («Principes. . .», стр. 172). И далее
следует описание строения такого «идеального типичного позвонка».
279
Оуэн дает его схему (см. рисунок) и обозначает каждую часть
этого позвонка особым названием, в основном на латинском языке.
Не входя во все подробности описания этих частей, мы отметим
лишь общие особенности этой схемы, построенной на основании
изучения реальных позвонков. «Типичный позвонок» Оуэна со-
стоит из целой системы костей. В середине находится «центрум»
(centrum) — тело позвонка. Из парных «нейрапофизов» (neura-
pophysis) слагается канал, вмещающий нервную трубку, а из пар-
ных «гемапофизов» (haemapophysis) — канал, содержащий крове-
носную трубку. Над обоими каналами находятся верхний и нижний
остистые отростки (neural spine and haemal spine). Некоторых дру-
гих элементов типичного позвонка мы коснемся дальше.
Иллюстрируя свою схему на конкретном примере, Оуэн при-
водит «позвонок» грудного отдела птицы. Это пример общей гомо-
логизации, так как здесь реальные части скелета птицы отожде-
ствляются с элементами «идеального типичного позвонка», как это
видно по их буквенным обозначениям на этом рисунке. На таком
пути Оуэн хотел решить важный вопрос унификации и реформы
анатомической терминологии, над которой в свое время труди-
лись Гёте и Вик д’Азир в общем в том же направлении, как и
Оуэн.
Оуэн, следуя за позвоночной теорией черепа, считает, что и че-
реп сводим на четыре позвонка. Он детально аргументирует это
предположение, не останавливаясь перед затруднениями подогнать
факты под теорию. Как выглядит такая попытка, иллюстрирует
одна из таблиц Оуэна, на которой показан череп крокодила, кости
которого сгруппированы в соответствии с четырмя позвонками, из
которых он якобы построен. Известно, что позвоночная теория
черепа во всех ее многочисленных вариантах ныне отвергнута
наукой. Попытка Оуэна — один из любопытных примеров того,
к чему привела его абсолютизация своего архетипа и стремление
во что бы то ни стало доказать истинность его, мало считаясь
с действительностью.
Как ни изменяются элементы «позвонка» в соответствии с их
приспособлением к тем или иным задачам, которые они выполняют
в соответственном участке организма, Оуэн уверен, что все же их
можно распознать и отнести к типу, назвав соответствующим ти-
повым термином. Так, между прочим, делает Оуэн по отношению
ко всем костям черепа, которые он относит к эндоскелету. «Я ду-
маю, — пишет он, — что я показал удовлетворительным образом,
что позвонок является естественной группой костей, которую можно
признать первичным подразделением или сегментом эндоскелета,
и что можно определить и признать части этой группы во всех их
целесообразных модификациях; их отношения и их существенные
особенности обнаруживаются сквозь их приспособительную маску»
(«Principes. . .», стр. 362). Эта «маска» — метаморфозы по Гёте, и
в этом же смысле это слово употребляет и Оуэн, например на
280
Vertettre tyfiedei ед ваШге
ВжШтй’Оке»* ' ।
Идеальный типичный позвонок по Оуэну
(вверху) и «позвонок» птицы из грудного
отдела (внизу).
Буквы обозначают названия частей типичного по-
звонка.
стр. 340 и других. Стремление весь эндоскелет свести к элементам
«позвонков» доводит Оуэна до нелепых утверждений: «плейрапо-
физы» оказываются в голове частями черепа, в области груди —
ребрами и т. д.; «гемапофизы» в области груди — реберными хря-
щами, в тазу лобковой костью, в плечевой области — ключицей,
в голове — это нижняя челюсть, и т. д.
Конечности Оуэн считает развитыми придатками ребер, но не
«свободными» ребрами, как думал Окен, руки — придатками зад-
него «позвонка» черепа и т. д. Вопросу о конечностях Оуэн посвя-
тил специальную книгу — «О природе конечностей» (1849 г.). Он
считал, что каждый позвонок «потенциально» мог бы из своих
придатков развить конечности, а потому наличие 4 конечностей
у позвоночных — это только частный случай. «Художник, при-
бавляя крылья к груди ангела и Купидона, реализует идею разви-
тия одной из частей»,— пишет Оуэн («Principes. ..», стр. 378).
Несколько более трезво смотрел на этот вопрос Кампер
(ср. стр. 108 настоящей книги).
Познакомившись с учением Оуэна о позвонке, не трудно будет
понять и его концепцию «архетипа». Он представлялся Оуэну как
серия типичных позвонков со слабо развитыми придатками — по-
тенциальными конечностями. На схеме «архетипа» элементы по-
звонка выделены с помощью разного рода штриховки (см. рису-
нок). Оуэн так пишет о значении архетипа: «Главной целью
философии анатомии в ее исследованиях гомологических отношений
в скелете позвоночных всегда было открытие образца или изна-
чальной идеи, которая предшествовала построению этого скелета;
одним словом, открытие архетипа, к которому можно было бы от-
нести все разнообразные вариации классов, родов и видов»
(«Principes. . .», стр. 369). Как видим, это дальнейшее развитие
морфологической задачи, которую ставили себе Гёте (кстати, сам
Оуэн отмечал сходство по существу своего архетипа позвоночных
с «прарастением» Гёте — архетипом растения») и Жоффруа,
правда, с известным отличием от Оуэна в смысле метафичизеской
интерпретации ее, как мы увидим из дальнейшего. Оуэн считал,
что «открыл», наконец, «идеальную модель» эндоскелета позво-
ночных, т. е. архетип, и изобразил ее в виде схемы.
Оуэн на таблице 14 своих «Принципов» дает не только схему
архетипа, но также скелетов рыбы, рептилии, птицы, млекопитаю-
щего и человека, везде обозначая гомологичные части «позвонков»
одинаковой штриховкой — «центра», «нейрапофиза» и прочих.
Эта таблица велика и сложна, здесь (на приводимом рисунке) даны
извлечения важнейших частей ее в несколько упрощенном виде,
заимствованные из книги Циммермана «Эволюция» (Zimmermann,
1953). Оуэн хотел показать, что в эндоскелетах разных позвоноч-
ных — от рыбы до человека в основном повторяется архетип, что
все эти скелеты лишь разные видоизменения его; иначе говоря, ре-
зультат специализации или «адаптации» архетипа, который, так
282
сказать, в возможности содержит бесчисленное разнообразие кон-
кретных форм. Здесь нет надобности следовать за Оуэном в обосно-
вании им этой мысли.
Сведение эндоскелета человека, главного предмета интереса и
исследования Оуэна, к архетипу было, по его мнению, подлинным
Архетип и
скелеты рыбы, рептилии и млекопитающего.
(Из; Zimmermann, 1953).
научным познанием его. «Истинная анатомическая наука, — писал
Оуэн, учит единству, которое преодолевает разнообразие и пока-
зывает, что человеческий скелет состоит из гармонического ан-
самбля серии сегментов, по существу похожих, хотя каждый из
них отличается», «что все они являются вариациями своего архе-
типа» («Principes.. .», стр. 350).
283
Оуэн считал, что архетип — это «идея» в платоновском смысле,
что это «сила», формирующая материю, имеющую способность
только «поляризироваться» и повторяться. Формообразование, по
Оуэну, является результатом антагонизма и преодоления «силы»
материи «силой» формирующей «идеи».
Не входя в подробности этой метафизики формообразователь-
ного процесса, интересно отметить, что «идея» — «форма», по
Оуэну, это реальная «сила», что и архетип это нечто действительно
существующее, как, скажем, треугольник, а не беспочвенная вы-
думка человека. Какова природа существования «архетипа», Оуэн
не пытается объяснить, просто указывая с наивностью объектив-
ного идеалиста, что это вечная «форма» (moule — термин, который
в этом же смысле употреблял Бюффон, — ср. стр. 30 настоящей
книги), как «идея» Платона. («Principes. . .», стр. 375). Из этого
ясно, что архетип Оуэна — это не исторический предок позвоноч-
ных, примитивная исходная форма в эволюции этой группы живот-
ных. До появления «Происхождения видов» Дарвина Оуэн об
эволюции не высказывался, а последовательность палеонтологиче-
ских форм понимал, по-видимому, в духе Кювье.
Представление Оуэна об архетипе имеет как отрицательные,
так и положительные стороны. Учение об «идеальном позвонке» и
строение из серии таких позвонков архетипа как некой абсолютной
формы имеет явно метафизический характер, а в связи с этим
стремление Оуэна подвести под архетип разные элементы эндоске-
лета, искажая при этом факты, создало множество ошибок и лож-
ных выводов. «Тип» Гёте был ближе к действительности, как син-
тез на основе анализа, и не сопровождался таким насилием над
конкретным материалом, как интерпретации Оуэном скелета на
языке «идеального позвонка». Оуэн в этом отношении ближе
к Окену и натурфилософам, чем к Гёте.
Важнее заслуги Оуэна: он создал понятия «гомология» и «ана-
логия» и сделал продуктивную попытку подразделения гомологий
на три вида. Еще при жизни Оуэна его идеи были развиты дальше
крупными учеными, как Брони (Вгопп, 1850), Гегенбаур
(Gegenbaur, 1859) и другие. Понятия «аналогия» и «гомология»
живут и сегодня, претерпев лишь небольшие изменения в соответ-
ствии с требованиями современного состояния науки и вызвав но-
вые вопросы, требующие разработки, что говорит о продуктивности
этих понятий.
Несмотря на метафизичность архетипа Оуэна, создание этой
схемы праформы позвоночных имело большое значение. С точки
зрения морфологии это был новый шаг в направлении конкрети-
зации морфологического типа позвоночных, и несмотря на ошибки
и недостатки архетипа, эта концепция была продуктивна и вызвала
дальнейшую работу мысли в этом направлении. Любопытно отме-
тить, что еще до 1859 г. Томас Гексли, будущий апологет Дарвина,
следуя примеру Оуэна, создал архетип моллюсков, считал возмож-
284
ным создание архетипов для двух остальных типов Кювье и повто-
рял мысль Оуэна о сходстве всех типов в начале онтогенеза
(Huxley, 1853, 1854; Haupt-Hamburg, 1935).
В связи с задачами систематики и эволюционного учения ра-
бота над морфологическими типами после Оуэна приобрела важное
значение, поэтому труд Оуэна сыграл свою положительную роль
в истории морфологии:, прототипы стали пониматься исторически,
как предки.
В заключение надо сказать несколько слов об отношении
Оуэна к эволюционному учению.
До 1859 г., т. е. до выхода в свет знаменитой книги Дарвина,
Оуэн, по-видимому, мало думал об эволюции организмов, хотя
познакомился с Дарвином вскоре после его возвращения из Южной
Америки, встречался с ним и обсуждал некоторые научные вопросы.
После выхода в свет «Происхождения видов» Оуэн как-то неясно
и порой противоречиво высказывался об эволюции, оспаривая
теорию естественного отбора, развивал мысль о внутренней направ-
ленности прогрессивного развития организмов, множественности
исходных форм, скачкообразном характере появления новых форм
и т. д. По-видимому, он был не в состоянии согласовать материа-
лизм дарвинизма с своим объективным идеализмом, тогда как сам
Дарвин и его последователи с успехом использовали продуктивные
идеи Оуэна, отбросив его метафизику. Примером критики слабых
сторон Оуэна является любопытная статья Гексли (Huxley, 1895),
былого последователя Оуэна, ставшего дарвинистом.
19 И. И. Канаев
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Как выше говорилось, Оуэн был
последним крупным представите-
лем доэволюционной морфологии, на нем заканчивается прибли-
зительно столетний период весьма продуктивного развития морфо-
логии, начавшийся с Бюффона и Добантона. Мы видели, как
смутная идея «общего типа» или «прототипа», унаследованная
наукой XVIII в. через ряд посредников от античности, идея «про-
тотипа», идеалистически понимаемого, постепенно, служа рабочей
гипотезой, вела к накоплению научных знаний о закономерности
строения животных, к замене идеалистического представления
о прототипе, к научному представлению о морфологическом типе.
С 1859 г. начался новый период развития проблемы морфоло-
гического типа, протекавший в свете эволюционной идеи и борьбы
вокруг нее. Этот период в общем продолжается и в наши дни, и
без знания и понимания исторического прошлого интересующей
нас проблемы трудно, мне кажется, понимать происходящее в ней
сегодня.
Как известно, в литературе додаравинскую, или «дофилогенети-
ческую», морфологию нередко называют «идеалистической морфо-
логией», противопоставляя ее «филогенетической», или «эволю-
ционной» морфологии, подразумевая под последней ту морфологию,
которая развилась на основе дарвинизма. В самом названии
«идеалистическая» звучит в той или иной мере явно известное
пренебрежение и враждебность к «старой» морфологии, часто ассо-
циируемой с натурфилософией, которая во второй половине XIX в.
и в XX в. широко подвергалась заслуженным и незаслуженным
поношениям.
«В «идеалистической», как и в «эволюционной», морфологии
можно и необходимо различать две стороны: реальные, конкретные
исследования строения организмов и ценные, обоснованные обобще-
ния, вытекающие из этих исследований, с одной стороны, и обще-
теоретические, «философские» попытки истолкования и понимания
чисто научных исследований, с другой. Иначе говоря, можно раз-
личать реальную, научную ценную сторону «идеалистической» мор-
фологии и, как своего рода «надстройку», ее «философское объяс-
286
нение». И если последнее спорно и может быть отвергнуто, то
научная часть «идеалистической» морфологии приемлема и в наше
время с необходимыми научными поправками и дополнениями, как
всякое настоящее научное завоевание, ибо отражает действитель-
ность (ср.: Бляхер, 1961). Поэтому название «идеалистическая»
для додарвинской морфологии справедливо считается некоторыми
учеными неудачным (ср.: Remane, 1956, стр. 12—13). Ведь никто
не счел бы уместным называть Эвклидову геометрию, в отличие
от аналитической геометрии или какой-либо иной, «идеалистической
геометрией», ссылаясь на то, что были в древности мыслители, ко-
торые приписывали геометрическим фигурам метафизическое суще-
ствование и т. п. Поэтому доэволюционную морфологию следо-
вало бы называть: «доэволюционная», или «чистая», или «класси-
ческая», а быть может, еще иначе что отмечало бы ее своеобразие,
не внося при этом оттенка пренебрежения в название блестящего
периода развития морфологии. Научная ценность достижений
доэволюционной морфологии была должным образом оценена
прежде всего никем иным, как самим Дарвином, который назвал ее,
как известно, «подлинной душой» естественной истории и ясно,
убедительно изложил новое понимание старых морфологических
данных с точки зрения эволюционной теории (см. стр. 6 настоя-
щей книги). Эти хорошо известные слова Дарвина остались клас-
сическими до наших дней.
19*
ЛИТЕРАТУРА
К введению
Беклемишев В. Н. 1952. Основы сравнительной анатомии беспозвоночных.
М., 698 стр.
Дарвин Ч., Сочинения, Изд. АН СССР, М., т. 3, 1939, 832 стр.; т. 6,
1950, 463 стр.
Смирнов Е. С. 1959. Гомология и таксономия. Тр. Инет. морф, животных
им. Северцова, т. 27, стр. 68'—78.
Яетапе А. 1955. Morphologic als Homologienforschung. Verb. Dtsch. Zool.
Ges., 18 Suppl. zum 137 Bd. Zool. Anz., Leipzig, S. 159—183.
Remane A. 1956. Die Grundlagen des naturlichen Systems, der vergleichenden
Anatomie und der Phylogenetik. 2 Aufl., Leipzig, 364 S.
Russel E. 1916. Form and function. A contribution to the history of animal
morphology. London, 383 pp.
Schips M. 1919. Die Idee vdm Typus und ihre Bedeutung fur Morphologie und
Systematik. Naturwiss. Wschr., № 18, Jena, S. 401—407.
Weber H. 1955. Stellung und Aufgaben der Morphologie in der Zoologie der
Gegenwart. Verh. Dtsch. Zool. Ges., 18 Suppl. zum 137. Bd. Zool. Anz.,
Leipzig, S. 137—159.
Weber H. 1958. Konstruktionsmorphologie. Zool. Jahrb., Abt. allg. Zool..
Bd. 68, H. 1/2, Jena, S. 1 — 112.
К главе первой
Аристотель. О частях животных. Биомедгиз, 1937, 219 стр.
Аристотель. О возникновении животных. Изд. Акад, наук СССР, М.—Л.,
1940, 250 стр.
Аристотель. О душе. М., 1937, 179 стр.
Борзенков Я. А. 1884. Чтения по сравнительной анатомии. Учен. зап.
Моск, унив., Отд. ест.-истор., вып. 4, М., 144 стр.
Виндельбанд. 1908. История древней философии. СПб., 386 стр.
Дарвин Ч. Избранные письма. 1950, М., 289 стр.
История философии, т. I, 1957, под ред. Дынника и др., М., 718 стр.
Лункевич В. В. 1936—1943'. От Гераклита до Дарвина, т. I—III. Изд.
АН СССР, М.—Л.
Платон. Тимей. Сочинения, перев. Карпова, ч. VI. М., 1897, стр. 371—488.
Тимирязев К. А. (1922). Исторический метод в биологии. М.—Л., 1943,
207 стр.
Фишер К, 1905. История новой философии, т. III. Лейбниц. СПб., 73'5 стр.
Юрьев К. Б. 1961. Везалий как сравнительный анатом. Тр. Инет, истории
естествозн. и техн., т. 41, стр. 376—390.
Aristoteles. Historia animalium. Ed. Aubert et Wimmer. Leipzig, 1868,
Bd. I, II, 1052 S.
Belon P. 1955. L’histoire de la nature des oiseaux. Paris, 381 pp.
Car us J. V. 1872. Geschichte der Zoologie. Munchen, 739 S.
288
Cole F. J. 1944. A history of comparative anatomy. London, 524 pp.
Cornford M. 1937. Plato’s cosmology. The Timaeus of Plato trenslated with
a running commentary. London, 376 pp.
Cuvier G. 1841. Histoire des sciences naturelles. I. Paris, pp. 130 и сл.
Gomperz Th. 1909. Grichische Denker. III. Aristoteles. Leipzig, 483 S.
Lu bos ch W. ,1931. Geschichte der vergleichenden Anatomie. In: Handb. d.
vergL Anat. der Wirbeltiere, herausg. von L. Bolk et al. I Bd., Berlin
u. Wien, 1—76 S.
Mayer J. B. 1855. Aristoteles Tierkunde. Berlin, 520 S.
Perrault Cl. 1671 —1676. Memories pour servir a 1’histoire naturelie des ani-
maux. Paris, t. I—III.
Severino M. A. 1645. Zootomia Democritaea. Nurnberg, 408 pp.
Zeller E. 1879. Die Philosophic der Griechen. II, 2. Aristoteles. Leipzig,
946 S.
Zimmermann W. 1953. Evolution. Munchen, 623 S.
К главе второй
Б ю ф ф о н. Всеобщая и частная естественная история. Тт. I—X. СПб.,
1789—1808.
Канаев И. И. 1959. Основные черты эволюционной концепции Ж. Бюф-
фона. Анналы биологии, т. I, стр. 265—286.
Лункевич В. В. 1940. От Гераклита до Дарвина, т. II. Изд. АН СССР,
М.—Л., стр. 245—264.
Buffon G. L. 1749—1804. Histoire naturelie, generale, et particuliere. Paris,
44 vol. in 4°. (Имеется ряд других изданий на французском языке
и переводов на немецкий и другие языки).
«Buffon». 1952. Ed. par le Museum National d’Histoire Naturelie. Paris.
(Сборник статей: R. Heim, F. Bourdier, L. Bertin, Y. Francois, J. Pive-
teau, E. Genet-Varcin и Др.), 244 pp.
Butler S. 1882. Evolution, old and new. London, pp. 107—172.
Cuvier G. 1854. Buffon. In: Biographies universelles, 6. Paris, pp. 117—121.
Flourens P. 1850. Histoire des travaux et des idees de Buffon. Paris, 363 pp.
Giard A. 1904. Controverses transformistes. Paris, pp. 10—12.
Herault de Sechelles. (1785). Voyage a Monbard. 3 ed., Paris, 1890,
50 pp.
Jussieu A. 1805—1808. Notice historique sur le Museum d’histoire naturelie.
Ann. du Museum d’hist. nat. Paris, t. V, pp. 1—20; t. VI, pp. 1—41.
Lemoine P. 1935. Le Museum national d’histoire naturelie. Arch, du Museum
nat. Paris, 6-e ser., t. 12, pp. 1—79.
Lovejoy A. 1959. Buffon and the problem of species. In: Class et al. Fore-
runners of Darwin. Baltimore, pp. 84—113.
Oeuvres philosophiques de Buffon, ed. J. Piveteau. Paris, 1954, 616 pp.
Piveteau J. 1954. Introduction a 1’oeuvre philosophique de Buffon. In: Oeuvres
philosophiques de Buffon. Paris, pp. VII—XXXVII.
Rostand J. 1932. L’evolution des especes. Hachette, pp. 49—64.
W i 1 k i e J. S. 1956. The Idea of Evolution in the writings of Buffon. Annals
of Sei. (London), vol. 12, pp. 48 и сл., 212 и сл., 195 и сл.
Wohl R. 19£0. Buffon and his project for a new science. Isis, vol. 51, part. 2,
№ 164, pp. 186—199.
К г л а в e третьей
Cuvier G. 1819. Eloge historique de Daubanton. In: Receuil des eloges histo-
riques, I, Paris, pp. 37—80.
Daubanton L. J. M. 1753. De la description des animaux. Histoire naturelie,
t. IV, Paris, pp. 113—141.
289
DaubantonL. J. M. 1753. Exposition des distributions methodiques des ani-
maux quadrupedes. Hist, nat., t. IV, Paris, pp. 142—168.
Daubanton L. J. M. 1753—1767. Descriptions des quadrupedes. Hist, nat.,
tt. IV—XV, Paris.
Daubanton L. J. M. 1756. Sur les musaraignes, et en particulier sur une
nouvelle espece de musaraigne qui se trouve en France etc. Mem. de Г Acad.
Roy. des Sci. Paris, pp. 203—213.
Daubanton L. J. M. 1762. Memoire sur des os et des dents remarquables par
leur grandeur. Mem. de Г Acad. Roy. des Sci. Paris, pp. 206—229.
Daubanton L. J. M. 1764. Sur les differences del a situation du grand trou
occipital dans 1’homme et dans les animaux. Mem. de 1’Acad. Roy. Sci.
Paris, pp. 568—575.
Daubanton L. J. M. 1782. Observations sur un grand os qui a ete trouve en
terre dans Paris et sur Ifr conformation des os de la tete des cetaces. Mem.
de Г Acad. Roy. Sci. Paris, pp. 211—218.
Daubanton L. J. M. 1782. Introduction a 1’histoire naturelle. In: Histoire
naturelle des animaux. T. I. Encyclopedic methodique, Paris, pp. IX—XCIL
Daubanton L. J. M. (1782). Instruction pour les bergers. Ill ed., Paris*
1801, 536 pp.
Geoffroy St.-Hilaire E. 1838. Daubanton. In: Fragments biographiques.
Paris, pp. 161 —176.
Lacepede B. 1801. Discours sur la vie et les ouvrages de Daubanton. In:
Daubanton. Instruction pour les bergers. Paris, pp. I—XLI.
Roule L. 1925. Daubanton et 1’exploitation de la nature. Paris, 246 pp.
К главе четвертой
Васильев С. Ф. 1935. Жан Батист Робине и его философия. Из истории
научных мировоззрений. М.—Л., стр. 118—155.
Дидро Д. (1754). Мысли к объяснению природы. Избранные философские
произведения, ОГИЗ, М., 1941, стр. 91—134.
Дидро Д. (1769). Сон Даламбера. Избранные философские произведения.
ОГИЗ, М., 1941, стр. 154—191.
Дидро Д. (1774—1780). Элементы физиологии. Собр. соч., т. II, Изд.
«Academia», Л., 1935, стр. 330—536.
Канаев И. И. 1961. Мопертюи как предшественник Дарвина. Тр. Инет,
ист. естествозн. и техн., т. 41, стр. 29—43'.
Робине Ж. Б. (1761 —1768). О природе. М., 1936, 555 стр. (Перевод
не полный).
Robinet J. В. 1761. De la Nature. Amsterdam, 456 pp.
Robinet J. B. 1768. Considerations philosophique de la gradation naturelle
des formes de 1’etre. Amsterdam.
Кглавепятой
Лункевич В. В. 1940. От Гераклита до Дарвина, т. II. Изд. АН СССР,
М.—Л., стр. 375—381.
Blainville Н. М. 1845. Vicq d’Azyr. In: Histoire des Sciences de I’organisa-
tion et de leurs progres, comme base de la philosophic, t. III. Paris,
pp. 62—124. •
Brauning-Oktavio H. 1956. Vom Zwischenkieferknochen zur Idee des
Typus. Nova Acta Leopoldina, Bd. 16, № 126, pp. 86—103.
Cabanis P. J. G. 1825. Eloge de Vicq d’Azyr. Oeuvres posthumes, t. 5
Paris, pp. 179—216.
Cuvier G. 1845. Histoire des sciences naturelles. T. IV. Paris, pp. 297 и сл.
Moreau J. L. (de la Sarthe). 1805. Discours sur la vie et les oeuvres de
V. d’Azyr. In: Vicq d’Azyr. Oeuvres, t. I, pp. 88 и сл.
290
Vicq d’Azyr F. 1772. Memoires sur les oiseaux. Oeuvres, t. V, pp. 223—294.
Vicq d’Azyr F. 1773. Memoires sur les poissons. Oeuvres, t. V, pp. 165—222.
Vicq d’Azyr F. 1774. Memoires sur les rapports qui se triuvent entre les
usages et la structure des quatre extremites dans 1’homme et dans les
quadrupedes. Mem. 1’Acad. Roy. Sci., Annee 1774. Paris, pp. 254—270.
Vicq d’Azyr'F., 1776. Memoire sur la structure de 1’organe de Louie des
oiseaux, compare avec celui de 1’homme, des quadrupedes, des reptiles et
des poissons. Oeuvres, t, IV, pp. 338—354.
Vicq d’A z у r F. 1779. Memoire sur la structure des organes qui servent a la
formation de la voix, consideree dans 1’homme et dans les differentes
classes d’animaux. Oeuvres, t. IV, pp. 355 и сл.
Vicq d’Azyr F. 1780. Observations anatomiques sur trois singes appeles
Mandrill, le Callitriche et le Macaque; suivies de quelque reflexions sur
plusieurs points d’anatomie comparee. Mem. Г Acad. Roy. Sci., Annee 1780,
Paris, pp. 478—493.
V i c q d’Azyr F. 1783. Suite des recherches stir la structure du cerveau.
Quatrieme memoire. Sur la structure du cerveau des animaux compare avec
celui de 1’homme. Mem. 1’Acad. Roy. Sci., Annee 1783, Paris, pp. 468—504.
Vicq d’Azyr F. 1785. Memoires sur les clavicules et sur les os claviculaires.
Mem. 1’Acad. Roy. Sci., Annee 1785, Paris, pp. 350—360. (
Vicq d’Azyr F. 1786. Traite d’anatomie et de physiologic. T. I. Paris, in
folio, pp. 123 (с альбомом гравюр).
Vicq d’Azyr F. 1792. Systeme anatomique. T. II. Quadrupedes. Encyclopedic
Methodique. Paris, pp. 765.
Vicq d’Azyr F. 1805. Oeuvres. Ed. Moreau, en 6 vols, Paris.
К главе шестой
Camper A. G. 1803. Notice de la vie et les ecrits de P. Camper. In: Oeuvres
de P. Camper, Paris, I, pp. IX и сл.
Camper P. 1784. Abhandlung fiber das Gehor der Schuppichten Fische. Klei-
nere Schriften,1 Leipzig, 1782—1792 (в трех томах). Bd. I, Th. I,S. 1—31.
Camper P. 1787. Beobachtungen fiber das Rennthier. KI. Schr., Bd. II, Th. II,
s. 40—48.
Camper P. 1782. Kurze Nachricht von der Zergliederung eines jungen Ele-
fanten. KI. Schr., Bd. I, Th. II, S. 65—94.
Camper P. 1782. Abhandlung fiber die Bildung der grossen Knochen der Vogel
und deren Verschiedenheit in besondern Arten. KI. Schr., Bd. I, Th. II,
pp. 94—107.
Camper P. 1787. Abhandlung fiber das Gehororgan der Fische. KL Schr.,
Bd. II, Th. II, S. 1—39.
Camper P. 1777. Dissertatio de cranio Phinocerotis africani, cornu gemino.
Acta Acad. Sci. Imper. Petropolitanae pro anno MDCCLXXVII, pp. 193—
209. (B 1791 Г. вышел немецкий перевод, позже французский — см.
далее).
Camper Р. 1784. Kurze Nachricht von der Zergliederung verschiedener Orang-
Utangs. KI. Schr., Bd. I, Th. I, S. 65—94.
Camper P. 1787. Nachricht vom Sprachwerkzeuge des Orang-Utang. KI. Schr.,
Bd. II, Th. II, pp. 49—72.
Camper P. (1781). Abhandlung fiber die beste Form der Schuhe. Leipzig,
1949 (новое издание).
Camper P. 1791. Naturgeschichte des Orang-Utang und einiger audern Affen-
arten, des Africanischen Nashorns und Rennthiers. Ubers. J. F. M. Her-
bell. Diisseldorf. To же во франц, переводе в: Oeuvres de Pierre Camper.
Paris, 1803 (в 3 томах, с таблицами).
1 В дальнейшем: KL Schr. Я привожу работы Кампера в переводах, а не
в оригинале на голландском языке.
291
Camper P. 1792. Uber den naturlichen Unterschied der Geschichtziige im
Menschen verschiedener Gegenden und verschiedenen Alters. Ubers, von
S. Th. Sommering. Berlin, 77 S.
Camper P. 1793. Vorlesungen, gebalten in der Amsterdammer Zeichen-Akade-
mie... iiber die bewundernswiirdige Aehnlichkeit im Bau des Menschen, der
Vierfiissigen Tiere, der Vogel und Fische. Ubers, von G. Schaz. Berlin,
33 S.
Camper P. 1820. Observations anatomiques sur la structure interieure et la
squelette de plusieurs especes de cetaces. Publ. par son fils, A. G. Camper,
avec des notes par G. Cuvier. Paris, 218 pp.
Condorcet. 1803. Eloge de Pierre Camper. In: Oeuvres de P. Camper, Paris,
t. I, pp. XCII и сл.
Cuvier G. 1837. Historie des progres des sciences naturelies. I. Bruxelles,
143 pp.
Thompson d’Arcy W. 1948. On growth and form. Cambridge, 740 pp.
Vicq d’Azyr F. 1803. Eloge de Pierre Camper. In: Oeuvres de P. Camper,
Paris, vol. I, pp. LX и сл. Так же: Oeuvres de Vicq d’Azyr. Paris, 1805,
vol. I, pp. 305—332.
Кглавеседьмой
Home E. 1814—1829. Lectures on comparative anatomy, in which are explained
the preparations on the Hunterian collection. London, t. I—VI.
Hunter J. 1786. Orservations on certain parts of the animal oeconomy. London,
223 pp.
Hunter J. 1787. Observations tending to show that the wolf, jackal and dog are
all of the same species. Philos. Transact., vol. 77, pp. 253—266.
Hunter J. 1787. Observations on the structure and oeconomy of Whales.
Philos. Transact., vol. 77, pp. 371—450.
Hunter J. 1792. Observations on Bee. Philos. Transact. For the year
MDCCXCII, pp. 128—193.
Hunter J. 1843. Oeuvres completes. 4 tomes avec un atlas. Paris.
Hunter J. 1861. Essays and observations on natural history, anatomy, physio-
logy, psychology and geology. Ed. R. Owen. 2 vols. London.
Monro Al. 1744. Essay on comparative anatomy. London, 138 pp.
Ottley D. 1843. Vie de John Hunter. In: Oeuvres completes de J. Hunter.
T. I. Paris, pp. 8—212. (Там же хронологический список сочинений
Хантера).
К главе восьмой
Гёте И. В. Избранные сочинения по естествознанию. Перевод и комментарии
И. Канаева. Изд. АН СССР, М.—Л., 1957, 553 стр.
Гёте И. В. (1820). О межчелюстной кости человека и животных. Избр. соч.
по естествозн., Изд. АН СССР, М.—Л., 1957, стр. 11'4—143.
Лихтенштадт В. О. 1920. Гёте. Борьба за реалистическое мировоззрение.
Петербург. 500 стр.
Тимирязев К. А. Гёте естествоиспытатель. Сочинения, т. 8, Сельхозгиз,
1939, стр. 378—385.
Холодковский Н. А. 1902. Вольфганг Гёте. СПб., 94 стр.
Brauning-Oktavio Н. 1956. Vom Zwischenkieferknochen zur Idee des
Typus. Nova Acta Leopoldina, N. F., Bd. 18, № 126, pp. 1—144.
Brauning-Oktavio H. 1959. Oken und Goethe im Lichte neuer Quellen.
Weimar, 109 S.
Cahn Th. 1960. Goethes und Geoff roy St.-Hilaires anatomische Studien.
«Goethe», Bd. 22, pp. 215—236.
Cole J. 1944. A history of comparative anatomy. London, 524 pp.
Franz V. 1933. Goethes Zwischenkieferpublikation nach Anales, Inhalt und
Wirkung mit Ausblicken auf Goethes Morphologic iiberhaupt. Ergebn. der
Anatom, und Entwicklungsgeschichte, Bd. 30, pp. 469—543.
292
Goethe. Werke. II Abt., Bd. 6—8. Morphologie. Weimar. 1892—1898.
Pfannenstiel M. 1949. Die Entdeckung des menschichen Zwischenkiefers
durch Goethe und Oken. Die Naturwissensch., Jahrg. 36, H. 7, pp. 193—198.
Remane Ad. 1955. Morphologie als Homologienforschung. Verh. Dtsch. Zool.
Gesellsch., 18. Supplementbd. zum 137 Bd. Zool. Anz. Leipzig,
pp. 159—183.
Schuster J. 1932. Goethe und die Biologie. Sitzungsber. Ges. Naturf.-Fr.
Berlin, Jahrg. 1932, pp. 295 и сл.
К главе девятой
Blumenbach J; Fr. 1775. De generis humani varietates nativa. Gottingen,
pp. 100.
Blumenbach J. Fr. 1779. Handbuch der Naturgeschichte. Gottingen, pp. 559.
Blumenbach J. Fr. 1789. Uber Menschen-Racen und Sehweine-Racen. Maga-
zin fiir das Neuste aus der Physik und Naturgeschichte, Bd. 6, St. 1,
Gotha, S. 1 — 13.
Blumenbach J. Fr. 1790. Beitrage zur Naturgeschichte. I Bd. Gottingen,
2. Aufl., 1806, pp. 131.
Blumenbach J. Fr. 1790—1820. Collectiones craniorum diversarum gentium.
Gottingen.
Blumenbach J. Fr. 1798. Uber die naturlichen Verschiedenheiten im Men-
schen-Geschlechte. Leipzig, 291 S.
Blumenbach J. Fr. 1796. Abbildungen naturhistorischer Gegenstande. 2 AufL,
Gottingen, 1810, № 1—100. (Сто гравюр с пояснительным текстом
к каждой на двух страницах. Страницы не нумерованы).
Blumenbach J. Fr. 1800. Kleine Schriften. (Versuch einer vergleichenden
Physiologic). Leipzig, 165 S.
Blumenbach J. Fr. 1805. Handbuch der vergleichenden Anatomie. Gottingen,
549 S. (с восемью табл.).
Flourens P. 1856. Eloge historique de Jean-Frederic Blumenbach. In: Recueil
des eloges historiques. Vol. I. Paris, pp. 197—228.
Marx K. F. H. 1843. Zum Andenken von Blumenbach. Abh. d. Konigl.
Gesellsch. d. Wissenschaften zu Gottingen, Bd. I, von den Jahren 1838—
41, Gottingen, S. 1—53.
К главе десятой
Райков Б. Е. 1952. Русские биологи-эволюционисты до Дарвина, т. I. Изд.
АН СССР, М.—Л., стр. 345—354 (о Кильмейере).
Balss Н. 1930. Kielmeyer als Biologe. Sudhoffs, Arch, fiir die Geschichte der
Medizin, Bd. 23, S. 268—288.
Buttersack F. 1930. Karl Friedrich Kielmeyer (1765—1844). Ein vergesse-
nes Genie. Arch, fur d. Gesch. d. Mediz., Bd. 23, pp. 236—246.
Jaeger G. 1845. Ehrengedachtnis des konigl. Wiirtemberg. Staatsraths von Kiel-
meyer. Verth. K. Leopold-Carol. Akad. Naturforsch., Bd. 13, 2 Abt.,
Breslau u. Bonn, S. XVII—XCII.
Kielmeyer K. Fr. 1793. Uber die Verhaltnisse der organischen Krafte unter
einander in der Reihe der verschiedenen Organisationen. Stuttgart. (Nach-
druck in Sudhoffs Arch., Bd. 23. 1930, S. 247—265).
Kielmeyer K. Fr. 1834. Die bei alien einzelnen Pflanzen wahrnehmbare
Richtung ihrer Wurzeln nach unten, erdwarts, und die Richtung der Stamme
nach oben, himmelwarts. In: Amtlicher Bericht fiber die Versammlung
deutsch. Naturforscher und Aerzte. Stuttgart, 1835, S. 57—63.
Kielmeyer K. Fr. Gesammelte Schriften. Herausg. H. Holler. Berlin, 1938,
304 S.
Kohlbriigge J. H. 1912. G. Cuvier und K. Kielmeyer. Biol. Centrbl., Bd. 32,
g 291__________295
Marti us C. 1866. C. Fr. Kielmeyer. Rede, gehalten am 18 III 1845. Akade-
mische Denkreden, S. 181—209.
293
Mil nt er G. W. 1840. Allgemeine Zoologie oder Physik der organischen Kor-
per. Halle, 542 S.
Pfaff С. H. 1858. Kielmeyer et ses rapports avec Cuvier. In: Lettres de
G. Cuvier a С. M. Pfaff. Paris, pp. 293—296.
Rauther M. 1921. Ungenutzte Quellen sur Kenntnis K. F. Kielmeyers. Beson-
dere Beilage des Staatsanzeigers fur Wiirtemberg. № 6, Stuttgart,
S. 113—122.
К главе одиннадцатой
Блях ер Л. Я. 1959. От «позвоночной теории» черепа к учению о метамерии
головы позвоночных. Анналы биологии, т. I, М., стр. 155—264.
Быстров А. П. 1957. Прошлое, настоящее, будущее человека. Медгиз, Л.,
314 стр.
К а р у с К. Г. 1844. Основания краниологии. СПб., 66 стр. + 3 табл.
Фишер К. 1905. История новой философии. Т. 7. Шеллинг. СПб., 893 стр.
Энгельс Ф. Анти-Дюринг. ОГИЗ 1948. 376 стр.
Энгельс Ф. Диалектика природы. ОГИЗ. 1941. 328 стр.
Carus С. G. 1814. Versuch einer Darstellung des Nervensystems und insbeson-
dres Gehirns nach ihrer Bedeutung, Entwicklung und Vollendung im tieri-
schen Organismus. Leipzig, 322 S.
Carus C. G. 1818. Lehrbuch der vergleichenden Zootomie. Leipzig, 702 S.,
2 AufL, 1834.
Carus C. G. 1822. Von den Ur-Teilen des Schalen und Knochen-Geriistes. Zur
Morphologie. Stuttgardt u. Tubingen, Bd. I, H. 4, S. 338—341.
Carus C. G. 1828. Grundziige der vergleichenden Anatomie und Physiologic.
Dresden, 3 Bande, in 8°, 398 S.
Carus C. G. 1828. Von den Ur-Theilen des Knochen- und Schalengeriistes.
Leipzig, 186 S. + 12 Taf.
Carus C. G. 1846. Psyche. Zur Entwicklungsgeschichte der Seele. Pforzheim,
496 S.
Carus C. G. 1865—1866. Lebenserinnerungen und Denk-Wiirdigkeiten.
Bd. 1—4. Leipzig.
Degen H. 1955. Geschichte der Gesellschaft deutscher Naturforscher und
Aerzte. Naturwiss. Rundsch., H. 4, S. 145—150, 180—189.
Ecker Al. 1880. Lorenz Oken. eine biographische Skizze. Stuttgart, 220 S.
Feremutsch K. 1951. Die Grundziige der Hirnanatomie bei Carl Gustav
Carus. Centraurus, Bd. 2, S. 52—85.
H a eb er 1 in C. 1927. Der Arzt C. Carus und Goethe. Jahrb. der Goethe-
Gesellsch., Bd. 13, S. 184—204.
Kohlbriigge J. 1911. Das biogenetische Grundgesetz. Zool. Anz., Bd. 38,
S. 447—453.
Maurer C. 1930. Lorens Oken, sein Leben und Wirken. Jenaische Zeitschr.
Naturwiss., N. F., Bd. 64, S. 531—550.
Oken L. 1805. Die Zeugung. Bamberg u. Wurzburg, 216 S.
Oken L. 1807. Uber die Bedeutung der Schadelknochen. Jena, 18 S.
Oken L. 1809—1811. Lehrbuch der Naturphilosophie. Jena, 782 S.
,Oken L. u. К i e s e r. 1806—1807. Beitrage zur vergleichenden Zoologie, Ana-
tomie und Physiologic. Bamberg u. Wurzburg, Bd. I, 122 S; Bd. II, 87 S.
Russel E. 1916. Form and function. London, pp. 90—95.
Schelling. 1799. Einleitung zu dem Entwurf eines Systems der Naturphilo-
sophie. Schellings Werke, Bd. II. Munchen, 1927, S. 269—326.
Schuster J. 1929. Oken; Welt und Wesen, Werk und Wirkung. Arch. f.
Gesch. d. Mathem., Naturw. u. Thechnik, Bd. 12, H. 1, S. 54—69.
К главе двенадцатой
А м л и н с к и й И. E. 1955. Жоффруа Сент-Илер и его борьба против Кюзье.
Изд. АН СССР. М., 424 стр. (Имеется библиография).
294
Северцов А. Н. 1939. Морфологические закономерности эволюции.
М.—Л., 610 стр.
Холодковский Н. А. 1923. Ламаркизм и жоффруизм. Биологические
очерки. М.—Л., стр. 48—54.
De Beer G. 1958. Embryos and ancestors. Oxford, 197 pp.
Cahn T. L. 1958. Les etudes anatomiques d’Etienne Geoff roy St.-Hilaire.
C. R. Acad. Sci., v. 246, № 24, pp. 3371—3373.
Fl our ens P. 1856. Eloge historique d’Etienne Geoffroy Saint-Hilaire. Recueil
des eloges historique, t. 1. Paris, pp. 229—284.
Geoffroy E. 1796. Memoire sur les rapports naturels des Makis. Magaz.
encyclop., 2-e annee, t. 1, pp. 20—50.
Geoffroy E. 1802. Description anatomique dun nouveau genre de poisson
du Nil, nomme Polyptere. Ann. du Museum National d’hist, nat., t. 1
pp. 57—68.
Geoffroy S t. - H i 1 a i r e E. 1807. Considerations sur les prieces de la tate
osseuse des animaux vertebres, et particulierement sur celles du crane de^
oiseaux. Ann. du Museum National d’hist, nat., t. 10, pp. 342—365.
Geoffroy St.-Hilaire E. 1818. Philosophic anatomique, t. I. Paris,
515 pp-
Geoffroy S t. - H i 1 a i r e E. 1822. Philosophic anatomique, t. II. Paris,
550 pp.
Geoffroy St. - Hilaire E. 1822. Considerations generales sur la vertebre.
Mem. du Museum Nat., d’hist.. natur.,1 t. 9, pp. 89—119.
Geoffroy S t. - H i 1 a i r e E. 1824. Composition de la tete osseuse de 1’homme
et des animaux. Ann. des Sci. natur., t. 3, pp. 173—192; 245—299.
Geoffroy S t. - H i 1 a i r e E. 1824. Systeme dentaire des mammifreres et des
oiseaux. Paris, pp. 82 pp.
Geoffroy St. - Hilaire E. 1824. De 1’Aile operculaire о auriculaire des
poissons... Mem. du Museum, t. 11, pp. 420—444.
Geoffroy St.-Hilaire E. 1825. Sur les deviations organiques provoquees
et observees dans un etablissement d’incubations artif icielles. Mem. du
Museum, t. 13, pp. 289—296.
Geoffroy S t. - H i 1 a i r e E. 1825. Recherches sur l organisation des gavials.
Mem. du Museum, t. 12, pp. 97—155.
"Geoffroy St.-Hilaire E. 1827. Monstre. Dictionnaire classique d’histoire
naturelle, II, Paris, pp. 108—152.
Geoffroy St.-Hilaire E. 1828. Rapport fait а Г Acad. Roy. des Sciences
sur un memoire de M. Roulin, ayant pour titre Sur quelque Changements
observes das les Animaux domestiques transposes de 1’ancien monde dans
le nouvau continent. Mem. du Museum, t. 17, pp. 201—208.
-Geoffroy S t. - H i 1 a i r e E. 1828. Memoire ou Ion se propose de rechercher
dans quels rapports de structure organique et de parente sont entre eux les
animaux des ages historiques et vivant actuellement, et les especes antedi-
luviennes et perdues. Mem. du Museum, t. 17, pp. 209—229.
Geoffroy St.-Hilaire E. 1829. Nature. Encyclopedic modern, t. 18, p. 24.
Geoffroy S t. - H i 1 a i r e E. 1830. Principles de philosophie zoologique, dis-
cutes en mars 1830, au sein de Г Acad. Roy. des Sciences. Paris, 226 pp.
Geoffroy St.-Hilaire E. 1830. Note sur la theorie des analogues. Rev.
encyclopedique, t. 46, pp. 709—712.
Geoffroy S t. - H i 1 a i r e E. 1833. Sur la specialite des formes de l arrie-
recrane chez les crocodiles et 1’identite des memes parties organiques chez
les reptiles telesauriens. Mem. Acad. Sci., t. 12, pp. 27—41.
Geoffroy St.-Hilaire E. 1833. Sur le degre d’influence du monde ambi-
ant pour modifier les formes animales, question interessant 1’origine des
especes telesauriennes et successivement celles des animaux de lepoque
actuelle. Mem. Acad. Sci., t. 12, pp. 63—92.
1 Дальше сокращенно:
Mem. du Museum.
295
Geoffroy St. - Hilaire E. 1835. Geologic et palaeontographie. In: Etudes
progressives d un naturaliste. Paris, pp. 87—123.
Geoffroy St.-Hilaire E. 1835. Loi universelle attraction de soi pour soi.
In: Etudes progressives d’un naturaliste. Paris, pp. 125—189.
Geoffroy St. - Hilaire E. 1837. Sur le nouveau genere Sivatherium, trouve
fossile au bas du versant meridional de 1’Himalaya. C. R. Acad. Sci., t. 4,
pp. 53—60, 113—122.
Geoffroy St.-Hilaire E. 1837. Sur la singularite et la haute portee en
philosophic naturelle de 1’existence d’une espece de singe trouvee a 1’etat
de fossile dans le midi de la France. C. R. Acad. Sci., t. 5, pp. 35—42.
Geoffroy St.-Hilaire E. 1838. Fragments biographiques, precedes d’etudes
sur la vie, les ouvrages et les doctrines de Buffon. Paris, 357 pp.
Geoffroy St.-Hilaire E. 1838. Notions de philosophic naturelie. Paris,
138 pp.
Geoffroy St.-Hilaire Isid. 1837. Histoire generale et particuliere des ano-
malies de 1’organisation chez l’homme et les animaux. .. ou traite de terato-
logie. T. I, 528 pp., II, 408 pp., Ill, 443 pp. (c 20 табл.).
Geoffroy St.-Hilaire Isid. 1847. Vie, travaux et doctrine scientifique
d’Etienne Geoffroy St.-Hilaire. Paris et Strasbourg, 479 pp.
Piveteau J. 1950. Le debat entre Cuvier et Geofftoy St-Hilaire sur 1’unite du
plan et de composition. Revue d’histoire des Sciences, t. Ill, p. 346—363.
Reynaud J. 1838. Biographie de Geoffroy Saint-Hilaire. In: Geoffroy
S t. - H i 1 a i r e. Fragments biographiques..., Paris, pp. 272—328.
Schuster J. 1930. Die Anfange der wissenschaftlichen Erforschung der Ge-
schichte des Lebens durch Cuvier und Geoffroy St.-Hilaire. Arch. f. Ge-
schichte der Mathemat., d. Naturwiss. und d. Technik, Bd. 12, S. 269—336;
341—386; Bd. 13, S. 1—64.
Wolf E. 1948. La science des monstres. Paris, 1—265 pp.
К гл аве тринадцат о й
Борисяк А. А. 1937. Жорж Кювье и его научное значение. В: Кювье Ж.
Рассуждение о переворотах на поверхности земного шара, 1937, М.—Л.,
стр. 11—62!. (Имеется библиография).
Кювье Ж. Рассуждение о переворотах на поверхности земного шара. 1937,
М.—Л., стр. 69—286.
Энгельгардт М. А. 1893'. Ж. Кювье, его жизнь и научная деятельность.
СПб., 79 стр.
Baer К. 1896. Lebensgeschichte Cuviers. Arch. f. Anthropol., Bd. 24, Braun-
schweig, S. 227—275.
Burckhardt R. 1908. Aristoteles und Cuvier. Zool. Annalen, Bd. 3, S. 69—77.
Cuvier G. 1845. Briefe an Pfaff aus den Jahren 1788—-1792, nebst einer bio-
graphischen Notiz fiber Cuvier. Kiel. (Французский перевод вышел
в 1858 г. в Париже, 31'4 стр.).
Cuvier G. 1800. Legons d’anatomie comparee, t. 1, Paris, 521 pp.
Cuvier G. (1812). Recherches sur les ossemens fossiles des quadrupedes, v. 3.
3-e ed., Paris, 1825, 412 pp.
Cuvier G. 1812. Sur un nouveau rapprochement a etablir entre les classes qui
composent le regne animal. Ann. du Museum, t. 19, pp. 241—278.
Cuvier G. 1817. Le regne animal distribue d’apres son organisation, t. 1. Paris,
540 pp.
Cuvier G. 1837. Histoire des progres des sciences naturelies, depuis 1789
jusqu’a ce jour, t. 1. Bruxelles, 484 pp.
Cuvier G. 1841. Histoire des sciences naturelles, depuis leur origine jusqu’a
nos jours chez tous les peuples connus. Completee par M. de Saint-Agy.
T. 1—5. Paris.
Duvernoy G. L. 1833. Notice historique sur les ouvrages et la vie de M. le
baron Cuvier. Paris, 173 pp.,
Flourens P. 1845. Cuvier. Histoire de ses travaux. Paris, 324 pp.
296
Flourens P. 1856. Eloge historique de G. Cuvier. In: Recueil des eloges
historiques. Paris, pp. 105—196. (Автобиография Кювье).
Geoggroy St. - Hilaire E. 1838. G. Cuvier. Discours prononce a ses fune-
railles. In: Fragments biographiques. Paris, pp. 223—232.
Lee. 1833. Memoires du baron Georges Cuvier publies... sur les documens
fournis par sa famille. Paris, 369 pp.
Kohlbrugge J. H. 1912. G. Cuvier und K.-F. Kielmeyer. Biol. Centralbl.,
Bd. 32, S. 291—295.
Pfaff С. M. 1858. Notice biographique sur G. Cuvier. In: Lettres de G. Cuvier
a С. M. Pfaff. Paris, pp. 11—44.
К главе четырнадцатой
Гёте. Избранные сочинения по естествознанию. Изд. АН СССР, М.—Л.,
1957, стр. 228—257.
Cuvier G. 1830. Considerations sur les Mollusques, et en particulier sur les
Cephalopodes. Ann. des sci. Natur., t. 19, pp. 241—278.
Geoffroy St. - Hilaire E. 1830. Principes de philosophic zoologique... Paris,
226 pp.
Kohlbrugge j. H. F. 1913. Historisch-kritische Studien fiber Goethe als
Naturforscher. Wurzburg, 154 S.
Lu bos ch W. 1918. Der Akademiestreit zwischen Geoffroy St.-Hilaire und
Cuvier im Jahre 1830 und seine leitenden Gedanken. Biol. Zentralbl.,
Bd. 38, S. 357—391, 398—455.
Piveteau J. 1950. Le debat entre Cuvier et Geoffroy Saint-Hilaire sur 1’unite
de plan de composition. Revue d’hist, des sci. t. Ill, pp. 343;—363.
Remane A. 1955. Morphologie als Homologienforschung. Verh. Dtsch. Zool.
Ges., 18 Supplementbd. zum 137 Bd. Zool. Anz., S. 159—183.
Remane A. 1956. Die Grundlagen des natiirlichen Systems, der vergleichenden
Anatomie und der Phylogenetik. Leipzig, 364 S.
К главе пятнадцатой
Бэр К. М. (1828). История развития животных, т. I. Изд. АН СССР,
М.—Л., 1950, 446 стр.
Б э р К. М. (1865). Автобиография. Перевод Б. Е. Райкова. Изд. АН СССР,
М.—Л., 1950, 544 стр.
Бэр, К. М. (1822). О развитии жизни на Земле. Анналы биологии, т. I,
1959, стр. 383'—395 (опубл, впервые).
Бэр К. М. (1825). О сродстве животных. Анналы биологии, т. I, 1959,
стр. 395—405 (опублик. впервые).
(Бэр К.) Baer К. 1827. Beitrage zur Kenntniss der niederen Tiere. VII. Die
Verwandschafts-Verhaltnisse unter niedern Tierformen. Nova Acta phys.-
med. acad. Leopold.-Carol., Bd. 13, 2 Abt. Bonn, S. 732—762.
(Бэр К.) Baer К. 1827. De ovi mammalium et hominis genesi. Lipsiae, 40 pp.
(Бэр К.) Baer К. 1864. Das allgemeinste Gesetz der Natur in aller Entwick-
lung. In: Reden gehalten in wissenschaftlichen Versammlungen und kleinere
Aufsatze vermischten Inhalts. Th. I. St.-Petersb., S. 35—74.
(Бэр К.) Baer К. 1876. Ueber Darwins Lehre. In: Reden..., Th. II, S. 241.
(Бэр К.) Baer К. 1897. Lebensgeschichte Cuvier’s. Herausg. von L. Stida.
Arch, fiir Anthropologic, Bd. XXIV, Heft 3, S. 1 —125.
Вернадский В. И. 1927. Памяти академика К. М. фон Бэра. Первый
сборник памяти Бэра, Л., стр. 1—9.
Павловский Е. Н. 1948. Бэр и Медико-хирургическая академия. Изд.
АН СССР, М.—Л., 215 стр.
Райков Б. Е. 1951. Русские биологи-эволюционисты до Дарвина, т. II.
Изд. АН СССР, М.—Л., 524 стр.
297
Райков Б. Е. 1961. Карл Бэр, его жизнь и труды. Изд. АН СССР, М.—Л.,
524 стр.
Холодковский Н. А. 1893. Карл Бэр. СПб., 78 стр.
Russel Е. 1916. Form and function. London, pp. 113—132.
К главе шестнадцатой
ш мальгаузен. 1947. Основы сравнительной анатомии. М., стр. 18.
Bronn Н. G. 1850. Allgemeine Zoologie. Stuttgart, 517 S.
Gegenbaur C. 1859. Grundziige der Vergleichenden Anatomie. Leipzig, 606 S.
Haupt-Hamburg H. 1935. Das Homologieprinzip bei Rich. Owen. Sudhoffs
Arch, fiir die Geschichte der Medizin und der Naturwissenschaften, Bd. 28,
S. 143—228.
Huxley Th. 1853. On the morphology of the cephalus mollusca. Philos. Trans.,
v. 143, part 1, pp. 29—65.
Huxley Th. 1854. On the common plan of animal formes. Notices Proc. Roy.
Inst., v. 1, London, pp. 444—446.
Huxley Th. 1895. Owens position in the history of anatomical science. In:
Owen 1895, vol. II, pp. 273—332.
Owen Rich. 1848. On the archetype and homologies of the vertebrate skeleton.
London.
Owen Rich. 1849. The Nature of limbs. London, 119 pp.
Owen Rich. 1855. Principes d’osteologie comparee ou recherches sur Г archetype.
Paris, 440 pp.
Owen Rich. 1868. The anatomy of Vertebrates. Vol. 3. London, pp. 768 и сл.
Owen R. 1895. Life of Richard Owen. II ed., London. 2 vol.
Russel E. 1916. Form and function. London, pp. 102—112.
Zimmermann W. 1953. Evolution. Munchen, Taf. VI u. VII.
К заключению
Бляхе p Л. Я. 1961. Так называемая идеалистическая морфология и ее место
в истории морфологических наук. Тр. Инет. ист. естествозн. и техники
АН СССР, Т. 36, стр. 3—52.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Стр.
Предисловие . ............................................ 2
Введение................................................. 8
Глава первая. От античности до XVIII века.
Платон .................................................. 1
Аристотель.......................................... И
От Аристотеля до Бюффона............................ 20
Глававтора я.
Бюффон................................................. 23
Глава третья.
Добантон................................................ 52
Глава четвертая. Французские философы.
Дидро ............................................ 66
Робине............................................ 69
Главапятая.
Вик д’Азир............................................ 73
Главашестая.
Кампер . 103
Глава седьмая. Английские сравнительные анатомы.
Монро.................................................. 116
Хантер........................................... 118
Глава восьмая.
Гёте ............................................... . 126
Глава девятая.
Блюменбах.............................................. 148
Глава десятая.
Кильмейер............................................. 156
Глава одиннадцатая. Немецкие нату рфилософы.
Окен........................................... 161
Карус........................................... 174
Глава двенадцатая.
Жоффруа Сент-Илер...................................... 180
Глава тринадцатая.
Кювье...................................................224
Глава четырнадцатая.
Спор между Кювье и Жоффруа Сент-Илером................. 250
Глава пятнадцатая.
Бэр.................................................... 264
Главашестнадцатая.
Оуэн................................................... 274
Заключение . >.................................... 286
Литература ......................................... 288
Иван Иванович Канаев
ОЧЕРКИ ИЗ ИСТОРИИ СРАВНИТЕЛЬНОЙ АНАТОМИИ ДО ДАРВИНА
Развитие проблемы морфологического типа в зоологии
Утверждено к печати
Институтом истории естествознания и техники
Академии наук СССР
Редактор Издательства А, А, Стрелков
Художник М. Н. Свиньина
Технический редактор В. А, Сорокина
Корректоры Г. И. Андрианова, И. Н. Исаков
V В. В. Степанов
Сдано в набор 1/IV 1963 г. Подписано к печати 31/VII 1963 г.
РИСО АН СССР № 56—117В. Формат бумаги 60 X 90/1б.
Бум. л. 93/8. Печ. л. 183/4 = 18.75 усл. печ. л. 4~ 2 вкл.
Уч.-изд. л. 19.84 4" 2 вкл. (0.25). Изд. № 1564. Тип.
зак. № 147. М-19366. Тираж 1700.
Цена 1 р. 62 к.
Ленинградское отделение Издательства АН СССР
Ленинград, В-164, Менделеевская линия, д. 1
1-я тип. Издательства Академии наук СССР
Ленинград, В-34, 9 линия, д. 12