Author: Засурский Я.Н. Пуришев Б.И. Колесников Б.И.
Tags: история и критика мировой литературы и литературы отдельных стран зарубежная литература хрестоматия
ISBN: 5-06-001136-4
Year: 1988
Text
ЗАРУБЕЖНАЯ
ЛИТЕРАТУРА
XVH5
ВЕКА
Хрестоматия
I
ЗАРУБЕЖНАЯ
ЛИТЕРАТУРА
XVIII
ВЕКА
Хрестоматия
Том 1
Составители
Б. И. Пуришев, Б. И. Колесников, Я. Н. Засурский
ПОД РЕДАКЦИЕЙ Б. И. ПУРИШЕВА
Издание второе,
исправленное и дополненное
Допущено
Министерством высшего и среднего
специального образования СССР
в качестве учебного пособия
для студентов высших учебных заведений,
обучающихся по специальности
«Русский язык и литература»
Москва
«Высшая школа»
1988
ББК 83.34
3-35
Рецензент
кафедра зарубежной литературы Калининского государ-
ственного университета (зав. кафедрой канд. филол. -наук,
доц. Д. М. Файнгелеринт)
Зарубежная литература XVIII века: Хрестома-
3-35 тия: Учеб, пособие для вузов по спец. «Рус. яз.
и лит.»: В 2 т. Т. 1 / Сост. Б. И. Пуришев,
Б. И. Колесников, Я. Н. Засурский; Под ред.
Б. И. Пуришева. — 2-е изд., испр. и доп. — М.:
Высш, шк., 1988.—416 с.
ISBN 5-06-001136-4
В 1-й том хрестоматии вошли наиболее важные произведения
английских и американских прозаиков, поэтов, драматургов XVIII в.:
А. Попа, Дж. Аддисона, Р. Стиля, Дж. Свифта, С. Ричардсона,
Г. Филдинга, Р. Бернса, У. Блейка, Ф. Френо и др. 2-й том хресто-
матии включает произведения французской, немецкой, итальянской
литератур.
2-е издание (1-е — 1970) дополнено готическим романом и про-
изведениями американской литературы.
4603020200(4309000000)— 199 оо ББК 83.34
3 001(01)—88 272 88 8И
ISBN 5-06-001136-4
© Издательство «Высшая школа», 1988.
Содержание
Предисловие 7
Общая характеристика литературы
эпохи Просвещения 8
Краткий очерк развития английской и американской
просветительской литературы XVIII века 18
Английская литература
Поэзия и журналистика начала XVIII века
Александр Поп (1688—1744) 44
Опыт о человеке
(Пер. А. Поповского) 45
Джозеф Аддисон (1672—1719) 49
Зритель
(пер. В. Лазурекого и А. Аннкста) 50
Ричард Стиль (1672—1729) 55
История Александра Селькирка
(Пер. Л. Никитиной) 55
Мещанская драма
Джордж Лилло (1693—1739) 59
Лондонский купец, или История Джорджа Барнвеля
(Пер. А. Аникста) 59
Пародия и сатира в театре XVIII века
Джон Гей (1685—1732) 63
Опера нищего
(Пер. Ю. Кагарлицкого) 64
Ричард Бринсли Шеридан (1751—1816) 73
Школа злословия
(Пер. Ч. Ветринского) 73
3
Английский просветительский роман
Даниель Дефо (1659—1731) 85
Опыт о проектах
(Пер. Л. Никитиной) 86
Жизнь и удивительные приключения
Робинзона Крузо, моряка из Йорка
(Пер. М. Шишмаревой и 3. Журавлевой) 90
Джонатан Свифт (1667—1745) 98
Сказка бочки
(Пер. А. Франковского) 99
Путешествия в некоторые отдаленные страны света
Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана
нескольких кораблей
(Пер. А. Франковского) 126
Сэмюэль Ричардсон (1689—1761) 156
Памела, или Вознагражденная добродетель
(Пер. Л. Никитиной) 157
Кларисса, или История молодой леди
(Пер. Б-ова) 164
История сэра Чарльза Грандисона
(Пер. А. Аникста) 167
Генри Филдинг (1707—1754) 174
История приключений Джозефа Эндрюса и его друга
мистера Абраама Адамса. Написано в подражание манере
Сервантеса, автора «Дон Кихота»
(Пер. Е. Ланна) 176
Жизнь мистера Джонатана Уайльда Великого
(Пер. А. Кравцовой и Е. Ланна) 182
История Тома Джонсона Найденыша
(Пер. Н. Вольпиной) 184
Исторический календарь за 1736 год
(Пер. Ю. Кагарлицкого) 194
Тобайас Джордж Смоллет (1721—1771) 207
Приключения Родрика Рэндома.
(11ер. Ю. Кагарлицкого) 208
Приключения Перигрина Никля
(Пер. А. Кравцовой и Е. Ланна) 220
Лоренс Стерн (1713—1768) 233
Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена
(Пер. А. Франковского) 234
Сентиментальное путешествие по Франции и Италии
(Пер. А. Ф/юнковского) 242
Оливер Голдсмит (1728—1774) 254
Векфилдский священник
(Пер. Н. Лисовской) 255
4
Ночь ошибок
(Пер. Т. ЩепкинойЖуперник) 262
Покинутая деревня
(Пер. В. Жуковского) 273
Поэзия сентиментализма
Джемс Томсон (1700—1748) 277
Времена года
(Пер. М. Талова и Б-ова) 277
Эдуард Юнг (1683—1765) 282
Ночные думы
(Пер. М. Талова) 283
Томас Грей (1716-1771) 287
Элегия, написанная па сельском кладбище
(Пер. В. Жуковского) 288
Поэзия предромантизма
Джемс Макферсон (1736—1796) 293
Фингал
(Пер. А. С. Пушкина) 294
Томас Чаттертон (1752—1770) 297
Последние стихи
(Пер. М. Талова) 297
Бристольская трагедия
(Пер. М. Талова) 298
Поэзия конца XVIII века
Роберт Бернс (1759—1796) 309
Стихотворения
(Пер. С. Маршака) 312
Эпиграммы
(Пер. С. Маршака) 341
Вильям Блейк (1757—1827) 344
Поэтические отрывки
(Пер. С. Маршака) 345
Песни Невинности
(Пер. С. Маршака) 348
Песни Опыта
(Пер. С. Маршака) 354
Из «Пословиц Ада»
(Пер. С. Маршака) 358
Джордж Крабб (1754—1832) 360
Питер Граймс
(Пер. Н. Мина) 360
5
Готический роман
Гораций Уолпол (1717—1797) 370
Замок Отранто
(Пер. Е. В. Ярха) 371
Вильям Бекфорд (1760—1844) 386
Вате!.
(Пер. Я. Зайцева) 386
Американская литература
Публицистика
Вениамин Франклин (1706—1790) 396
Как из великой империи сделать маленькое государство
(Пер. А. Старостина) 397
Томас Джефферсон (1743—1826) 398
Из декларации независимости
(Пер. А. Старостина) 399
Из «Заметок о Виргинии»
(Пер. А. Старостина) 399
Из «Речи при вступлении на пост президента США
в 1801 году» (Пер. А. Старостина) 400
Томас Пейн (1737-1809) 401
Права человека
(Пер. М. Куниной) 402
Поэзия
г,
Филипп Френо (1752—1832) 404
Ранние стихотворения
(Пер. Б. Мнкушевича) 404
Из фольклора
Песни негритянского народа
(Пер. А. Поликанова, И. Лигачева) 411
Фольклор фронтира 413
Билли Бой
(Пер. Ю. Хасанова) 414
Брайаи О’Линн
(Пер. К). Хасанова) 414
Предисловие
При подборе художественных текстов составители данной хрестоматии ис-
ходили из требований «Программы по зарубежной литературе XVII—XVIII ве-
ков», предназначенной для филологических специальностей университетов,
В пособии представлены отрывки из наиболее важных произведений
прозаиков, драматургов, поэтов XVIII в. В хрестоматии даются только
те отрывки и фрагменты, которые необходимы для воссоздания кар-
тины литературного процесса в той или иной стране, а также тексты
из произведений, либо не переведенных на русский язык, либо давно не
переиздававшихся и практически недоступных для студентов. Такие произ-
ведения, как стихи Р. Бернса, пьесы и стихи Шиллера, Гете, Бомарше
и др., которые постоянно переиздаются в нашей стране крупными тира-
жами, представлены лишь в небольшом объеме. В хрестоматии помещены
пять ведущих зарубежных литератур XVI11 в,: английская, американская
(1-й том), немецкая, французская и итальянская (2-й том).
Материал 1-го тома расположен по жанровому принципу. Лишь в от-
ношении некоторых авторов этот принцип нарушен: все отрывки из про-
ивведений Г. Филдинга и О. Голдсмита, Дефо, Свифта для удобства вос-
приятия их творчества в целом собраны в одном месте.
При составлении настоящего учебного пособия авторы заимствовали
некоторые тексты из «Хрестоматии по западноевропейской литературе XV111 в.»
(составители А. А. Аиикст, Л. Н. Галицкий, М. Д. Эйхенгольц. М., 1938)
и из «Хрестоматии по истории западноевропейского театра». Т. 2 (соста-
витель С. Макульский. М., 1955).
Большую помощь в создании хрестоматии оказали преподаватели уни-
верситетов и педвузов — проф. А. С. Дмитриев, проф. В. Н. Богословский,
проф. А. Н. Николюкин. Составители выражают им глубокую признатель-
ность.
Составители
Общая характеристика
литературы
эпохи Просвещения
В первые десятилетия XVIII в. в европейском искусстве господст-
вующее положение занимает просветительство. Оно возникает
на базе цельного мировоззрения —философии, эстетики, юрис-
пруденции, морали, этики и т. д., порожденных острой клас-
совой борьбой, борьбой между многовековым феодально-кре-
постническим укладом, с одной стороны, и молодым, в то
время революционным буржуазным классом —с другой. В конце
ХАШ столетия этот класс, возглавивший широкие народные
массы, нанес феодализму сокрушительный удар: Французская
буржуазная революция 1789—1/94 гг. окончательно подорвала
социально-экономические устои крепостного уклада: буржуазный
строй одержал победу не только во Франции, но и в ряде
других стран Европы. Историческая миссия Просвещения за-
ключалась в том, что оно подготовило эту революцию, на-
целило буржуазно-демократические элементы в странах Европы
к решительным действиям, направленным на уничтожение
революционным путем феодально-абсолютистских режимов в
политической жизни, феодального уклада в экономике и пере-
житков феодализма в морали, эстетике и других областях
идеологии.
Французская революция была третьим, решающим ударом,
нанесенным феодальному классу, — история вынесла ему свой
приговор (первый удар по феодализму нанесла крестьянская
война в Германии в 1524—1525 гг., второй —буржуазная ре-
волюция в Англии в XVII в.).
«Революции 1648 и 1789 годов не были английской и
французской революциями; это были революции европейского
масштаба, — писал К. Маркс.— Они представляли не победу
определенного класса общества над старым политическим
строем; они провозглашали политический строй нового евро-
пейского общества»'.
Исходя из всемирно-исторического значения английской и
французской буржуазных революций, В. И. Ленин подчеркивал
историческую роль деятелей Просвещения, которая в эту
1 Марне К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 6. С. Н5.
«
Общая характеристика литературы эпохи Просвещения
эпоху ни в коем случае не была ограничена своекорыстными
целями и задачами собственно буржуазного класса. В. И. Ле-
нин отмечал три главных черты в идеологии просветителей,
а именно: а) их горячую вражду «к крепостному праву и
всем его порождениям в экономической, социальной и юри-
дической области»; б) горячую защиту «просвещения, само-
управления, свободы, европейских форм жизни...»; в) «отстаи-
вание интересов народных масс, главным образом крестьян
(которые еще не были вполне освобождены или только осво-
бождались в эпоху просветителей), искренняя вера в то, что
отмена крепостного права и его остатков принесет с собой
общее благосостояние и искреннее желание содействовать
этому»2.
Просветители были в большинстве своем энциклопедически
образованными людьми. Многие из них открыто выступали
против феодального государства. Правительство преследовало
их. Некоторые даже поплатились заключением в Бастилию
(Вольтер, Дидро), были вынуждены эмигрировать в другие
области страны (Вольтер, Шиллер, Даламбер), провели много
лет на каторге (Шубарт). Однако они ни на один день не
прекращали своей борьбы с дворянскими предрассудками и
произволом властей.
Особую ненависть большинства писателей-просветителей вы-
зывала католическая церковь —идеологический оплот феодализма.
Выдающиеся просветители Франции и Англии остроумно,
глубоко, дерзко разоблачали паразитизм и плутни духовенства
(Вольтер, Руссо), а некоторые из них пришли к атеизму
(Дидро).
Просветители не видели (еще не могли видеть) своекорыс-
тия представителей буржуазных классов. Наиболее радикальные
из них учили, что после отмены крепостного права и устра-
нения самодержавной монархической власти наступит вечное
царство Свободы, Равенства, Братства, Гармонии в жизни
людей.
Большинство мыслителей до К. Маркса были идеалистами
в области общественных отношений. Идеологии феодального
мира, учению католической церкви они противопоставляли
учение о Разуме. Просветители считали, что знание, просве-
щение и рабство несовместимы. Отсюда — полагали они —вывод:
необходимо просвещать широкие массы, нести им свет знания,
а это уже само по себе обеспечит победу (бескровную) Ра-
зума — идеализированной буржуазно-демократической республи-
ки—над монархическим деспотизмом.
Свои теории просветители считали «абсолютной истиной»,
верили в их полную непогрешимость. Всю предшествующую
2 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 2. С. 519.
9
Общая характеристика литературы эпохи Просвещения
историю они отвергали, рассматривая ее как нелепое нагро-
мождение кровавых дел тиранов и коронованных убийц. Осо-
бенно отрицательно они относились к средним векам, объяв-
ляя их временем бессмысленных и кровавых смут. Отчасти
такая точка зрения объясняется оппозицией феодальному дво-
рянству, кичившемуся своей многовековой «историей», своей
родословной (которую во Франции вели от франкских коро-
лей—Меровингов и Каролингов, т. е. от V—IX вв. н. э.).
Стремясь подорвать авторитет дворянства, просветители вы-
смеивали его заносчивость. Но главная причина отрицания
просветителями предшествующей истории заключалась в мета-
физичности просветительского материализма.
Просветители призывали на суд Разума все установления
феодальной идеологии — мораль, религию, юриспруденцию, этику.
И все, что не могло доказать разумности своего существо-
вания, должно было погибнуть. Феодальному вельможе и ко-
ронованому деспоту просветители противопоставляли «естествен-
ного человека». Идея самоценности человеческой личности,
лозунг — никаких отличий, кроме талантов и добродетели — имели
в то время огромное значение; они революционизировали
сознание общества.
Однако метафизический материализм завел просветителей
в тупик —они опирались на теорию «бесчисленных робинзонад»
(экономических, этических, эстетических), на иллюзию незави-
симости существования личности от общества; это заблужде-
ние, в свою очередь, порождало многочисленные утопии об
улучшении личности путем ее эмансипации от испорченного
сословно-феодального общества, о спасительности бегства на
лоно всеисцеляющей природы, о возвращении к патриархаль-
ному уравнительному строю и т. п. (Руссо, Грей, Томсон,
Голдсмит и др.).
Отсюда и призыв к мирному переустройству «порочного»
сословного общества, слишком прямолинейное понимание пре-
образующего воздействия искусства и заключенных в нем
философских истин, приведшее некоторых умеренных просве-
тителей к иллюзии «просвещенной монархии», необходимости
воспитывать, просвещать правителей, пробуждать в них «есте-
ственного человека», который, убедившись в безнравственности
рабства и деспотии, стал бы вести дела «разумно и добро-
детельно». Известно, что коронованные властители XVIII в. ловко
использовали положение о «просвещенной монархии» для обмана
масс; они заигрывали с наиболее видными просветителями,
переписывались с ними, оказывали им денежную помощь
(Гжатерина II, Фридрих II).
Абстрактность, антиисторизм социальных теорий просвети-
телей объясняются исторической ограниченностью, временем,
в которое они жили. Просветители совершенно искренне счи-
10
Общая характеристика литературы эпохи Просвещении
тали, что в основе характера любой личности лежит добро;
зло является наносным явлением, от которого легко можно
освободиться (при условии следования велениям разума). Наи-
более действенный способ отделаться от зла — зто осознать
неразумность феодального права. Сущность личности просве-
тители понимали абстрактно. Они только «объясняли» мир,
тогда как речь шла об «изменении» его, — т. е. не понимали
значения «революционной практической деятельности»1.
Это возвеличение человека вообще, абстрактной, внеистори-
ческой личности, оказало решающее воздействие и на эсте-
тику, и на творческие методы просветителей.
В раннем Просвещении (20—30-е годы XVIII в.) наибольшее
распространение почти во всех странах Европы приобретает
просветительский классицизм, позаимствовавший из классицизма
XVII в. (Корнель, Расин, Мольер) важнейшие принципы по-
строения образа и обработки жизненного материала. В рамках
этого метода абстрагирование человеческой личности нашло
свое наиболее полное и конкретное воплощение.
В отличие от придворных классицистов XVII в. класси-
цисты-просветители стремились не укрепить, а расшатать устои
абсолютистского государства.
Крупнейшие классицисты XVIII в.— Вольтер, А. Поп,
М.-Ж. Шенье. Элементы классицизма имеются в произведениях
Дидро, Бернса, Лессинга, Гёте, Шиллера. Как и Корнель и
Расин, просветители-классицисты нередко обращаются к исто-
рии Древней Греции и Древнего Рима, но, естественно, их
привлекают в ней совершенно иные события. Вместо образов
царей и полководцев Вольтер, например, выводит образ до-
блестного республиканца Брута-старшего, посылающего на казнь
сына Тита, изменившего делу республики; в революционно-
классическом искусстве эпохи революции (М.-Ж. ГПенье, Сорен)
появляются образы Спартака, братьев Гракхов; в пьесе анг-
лийского классициста Аддисона выведен Катон Утический,
героически сопротивляющийся проискам Цезаря-узурпатора
(см. его трагедию «Катон»),
Просветительский классицизм, возникающий в эпоху подго-
товки Французской буржуазной революции,— искусство высокого
гражданского пафоса, героического, несущего в массы идеи
самоотверженного служения родине, республике, понимаемой
как идеализированное государство вечной Свободы, Равенства,
Братства.
В этом искусстве наиболее заметно нормативное, тенден-
циозное начало: открытая пропаганда революционных и про-
грессивных (по тому времени) идей, идеализация принципов
буржуазной демократии: Брут, Гракхи или Гораций —это обоб-
1 См.: Ленин В. И. Полк. собр. соч. Т. 26. С. 53.
11
Общая характеристика литературы эпохи. Просвещения
щенные образы доблестных граждан вообще, лишенных какой-
либо индивидуализации. Только страсть положена в основу
их характеров; тщетно стали бы мы в них искать сочетания
противоречивых человеческих качеств, получивших в современ-
ной науке о литературе название «шекспиризация».
Прямолинейная проповедь политических и философских
истин породила дидактизм, схематизм образов в искусстве
просветительского классицизма, которые распространялись также
и на другие школы просветительской литературы (просветитель-
ский реализм, сентиментализм).
Особое место в литературе просветительского классицизма
занимает так называемый «веймарский классицизм» Гёте и
Шиллера. В соответствии с задачами немецкой передовой
общественной мысли Гёте и Шиллер искали в античной исто-
рии гармонически развитую личность, старались противопоста-
вить «убожеству немецкой жизни» конца XVIII в. гуманизм,
богатство античной культуры и идеализированно рисуемой
полнокровной античной действительности. Этим они стремились
изменить жизнь немецкого общества, заставить его вступить
на путь прогресса (см. «Ифигению в Тавриде» Гёте, «Боги
Греции» Шиллера). Просветительская иллюзия перестройки
общества путем воздействия на него искусства нашла свое
яркое воплощение в произведениях великих немецких писа-
телей XVIII в.
Несмотря на скованность материалом античной истории
и мифологии, односторонность образов, их схематизм, класси-
цизм просветителей сыграл важную общественную роль в эпоху
подготовки великих антифеодальных революций (в Америке
и Франции). На социальную основу всеобщего увлечения ан-
тичностью указывал К. Маркс: в традициях Римской респуб-
лики «гладиаторы буржуазного общества нашли идеалы и
художественные формы, иллюзии, необходимые им для того,
чтобы скрыть от самих себя буржуазно-ограниченное содержание
своей борьбы, чтобы удержать свое воодушевление на высоте
великой исторической трагедии»1.
Примерно в середине XVIII в. в просветительской литературе
появляется реалистическое направление, толчком для его воз-
никновения послужило зарождение в Англии жанра семейно-
бытового и социального романа (Дефо, Ричардсон, Филдинг,
Смоллет). Видными теоретиками этого направления становятся
французский просветитель-энциклопедист Дени Дидро, впервые
обстоятельно и глубоко проанализировавший творчество Ри-
чардсона, и немецкий просветитель Г. Э. Лессинг. Дидро и
Лессинг не могли не заметить, насколько богаче и много-
граннее содержание романа по сравнению с классицистиче-
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 8. С. 120.
12
Общая характеристика литературы эпохи Просвещения
ской трагедией или философской абстрактно-нравоучительной
повестью.
И Дидро, и Лессинг ратуют за внедрение в литературу
нового метода— реализма. Помимо теоретической разработки
положений этого метода, Дидро сам создает образцы реалис-
тической мещанской драмы и романа («Отец семейства», «Мо-
нахиня», «Племянник Рамо»), в которых стремится приблизить
искусство к современности, используя художественные дости-
жения Лилло, Гея, Филдинга и Смоллета, вывести на сцену
и на страницы романа обыкновенного человека, буржуа, со-
вершающего в тиши своей конторы или лавки незаметные,
но значительные для него дела, а также правдиво показать
страдания представителей общественных низов, призывая к
ответственности за их муки и лишения тиранов и эксплуата-
торов. Благодаря гениальному проникновению в природу соб-
ственнического мира, Д. Дидро сумел уже в те годы, когда
класс буржуа еще только зарождался, возвыситься до критики
пороков буржуазного общества («Племянник Рамо»).
Однако несмотря на то, что новый метод прочно входил •
в литературу, классицизм продолжал оставаться господствующим
направлением до 60—70-х годов XVIII в. почти во всех евро-
пейских литературах, даже в Англии, где публика увлекалась
романами Дефо, Ричардсона, Филдинга.
Но новый метод прочно завоевывал позиции. В каждой
стране просветительский реализм развивался по-своему; на-
ционально-литературные традиции, специфика исторических
условий, национальный склад характера, фольклор —все это
оказывало влияние на формирование творческого метода реа-
листов. Однако при всем различии почерков и стилей писа-
телей разных стран можно отметить и нечто общее в их
методе. Во-первых, все они стремятся демократизировать лите-
ратуру, сделав героем обыкновенного человека —по большей
части честного юношу — представителя третьего сословия, на-
ходящегося в непримиримом конфликте с официальным обще-
ством (Вертер Гёте; Том Джонс, Эндрюс Филдинга; Сен-Пре
Ж.-Ж. Руссо). Во-вторых, писатели-реалисты стремились «под-
ражать природе», т. е. отвергали тот принцип, который тре-
бовал неукоснительного следования раз и навсегда установлен-
ным правилам. Реалисты стремились, в меру своих творче-
ских возможностей, к правдивости в изображении явлений
действительности. Иногда им удавалось создавать типические
характеры, в которых диалектически сочетаются свет и тень,
добро и зло, возвышенное и низменное (Том Джонс Филдинга,
Перигрин Пикль Смоллета, Ловлас Ричардсона). Однако в целом
творческий метод реалистов эпохи Просвещения существенно
отличается от творческого метода реалистов XIX и тем более
XX в. Здесь нет еще сочетания неповторимо индивидуальных
13
Общая характеристика литературы эпохи Просвещения
черт характера героев с типическим обобщением их (как в
произведениях критического реализма). Реалисты-просветители
создавали своих персонажей на основе художественного обоб-
щения, сознательно избегали индивидуализации.
Романисты и драматурги эпохи Просвещения не стремились
к глубокому показу воздействия типических обстоятельств на
формирование и эволюцию характера героев. Указанные осо-
бенности просветительского реализма (особенно в жанре романа)
неизбежно вели к загромождению и засорению произведения
ненужными подробностями, длинными описаниями. Романисты-
просветители (за исключением Гёте) не умели заменить эти
описания (среды, обстановки, быта). одной-двумя яркими де-
талями.
Кроме того, голая тенденциозность просветительского рома-
на и пьесы, стремление превратить литературу в школу нрав-
ственности, в орудие прямой пропаганды философских и по-
литических истин неизбежно порождали дидактизм, нравоучи-
тельный тон, чрезмерно длинные монологи положительных
героев, бесконечные авторские отступления.
Потребовались длительные предромантические и романтиче-
ские поиски, прежде чем романисты научились избегать от-
крытой тенденциозности в изложении, заменив ее объективным,
правдивым изображением жизни и скрытой, «подспудной» тен-
денциозностью; герой в романах великих мастеров художе-
ственного слова середины XIX в. превратился в конкретное
лицо, в «знакомого незнакомца» (В. Г. Белинский). И чем
резче выписаны в нем индивидуальные черты, тем значитель-
нее художественное обобщение, социальная значимость данного
персонажа.
Тем не менее роман XVIII столетия является важнейшим
завоеванием эстетической и художественной мысли просвети-
телей; роман стал эпосом нового времени, синтезировавшим
широкий охват социальной жизни нации и глубокое проник-
новение в тайны человеческой души.
Во второй половине XVIII в. в Англии начинается аграрно-
промышленный переворот, приведший к полному разорению
деревни, к созданию огромных индустриальных центров с так
называемыми резервными армиями безработных пролетариев.
В этот период великих всенародных бедствий, когда исчезали
с лица земли целые классы населения, а вместо них появля-
лись новые, со всей очевидностью было продемонстрировано,
что буржуазный порядок не является разумным.
В литературе (сначала английской, а затем и французской,
немецкой и др.) возникает первая, еще очень слабая реакция
на капитализм—так называемый сентиментализм. Писатели
этого направления по своему мировоззрению должны, быть
отнесены к просветителям: большинство из них еще верило
14
Общая характеристика литературы эпохи Просвещения
в преодоление всех противоречий частнособственнического строя,
в торжество буржуазного прогресса. Однако вера во всесилие
просветительского разума была безвозвратно утрачена: в свете
вопиющих социальных бедствий, порожденных промышленным
переворотом, уже нельзя было не заметить иллюзорности
блестящих обещаний просветителей.
Сентиментализм не был единым течением в художественной
и эстетической мысли второй половины XVIII в. Довольно
явственно обозначилось три направления в рамках этого ме-
тода — консервативное, опирающееся на религиозную догму и
идеалистическую эстетику Беркли (английские сентименталисты —
Юнг, Блэр); прогрессивное (Грей, Стерн) и революционное,
переходящее от абстрактной, робкой элегически-сентиментальной
критики к революционным призывам покончить с несправедли-
вым сословным обществом (Руссо, штюрмеры).
Ранние сентименталисты ввели в литературу новую тематику.
Критикуя (хотя и весьма робко) дворянство за развращенность
и жестокость, буржуазию —за бездушие и холодный практи-
цизм, они заговорили с симпатией о низших классах общества,
представители которых до этого попадали на страницы лите-
ратурных произведений чисто случайно.
Вместе с тем сентименталисты, отвергая нравоучительно-
дидактические тенденции классицизма, сделали шаг вперед по
пути раскрытия противоречивого внутреннего мира человека,
«тайн» его души и сердца. Наиболее революционная часть
сентименталистов — Руссо и его последователи, — протестуя против
социального гнета и неравенства, ставили в своих произведениях
вопрос о перестройке всех политических и социальных учреж-
дений в соответствии с интересами трудовых классов общества.
По словам Энгельса, социалисты-утописты выдвинули «уже
прямо коммунистические теории»1.
Но если наиболее «левые» сентименталисты заняли столь
непримиримую позицию только по отношению к буржуазному
обществу, то появляющееся в начале 70-х годов (раньше всего
в Англии) предромантическое направление обнаруживает бес-
поворотную враждебность как к морали, быту, деловой прак-
тике буржуазного мира, так и к искусству Просвещения.
Первые предромантики — Д. Макферсон, Т. Чаттертон — об-
ращаются в своем творчестве к эпохам, далеким от эры гос-
подства капиталистических порядков в Англии (Чаттертон —
к XV столетию, к войне Алой и Белой розы, Макферсон —
к патриархальной кельтской старине). Элегические мотивы в
творчестве предромантиков сочетаются с резкой критикой бур-
жуазности во всех ее проявлениях — меркантилизма, утилитаризма,
бездушия.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 19. С. 191.
15
Общая характеристика литературы эпохи Просвещения
Предромантики первыми стали переосмыслять учение о
♦естественном человеке». Они доказывали своими художественными
образами, что философия разумного эгоизма и рационального
индивидуализма есть не что иное, как утверждение разгула
порочных эгоистических страстей, преступлений во имя свое-
корыстных интересов буржуазного индивидуализма («готический»,
или черный, роман). Таким образом, предромантики начали
то разоблачение индивидуализма, которое завершили романтики
и критические реалисты XIX в.
» годы французской революции 1789—1794 гг. наряду с
расцветом революционного классицизма появляется также и
революционная струя в предромантазме, тесно связанная с
борьбой масс за свои права (Спенс, Монтгомери, Шэллуел,
Дреннан, Дармонт —в Англии; Зейме, Форстер, Гельдерлин —
в Германии; Френо, Барло —в Америке). Кроме того, в эти
годы расцветает реалистическая литература революционной и
демократической направленности в Англии и Франции (Бернс,
Крабб, Шеридан, Бомарше) и прогрессивно-гуманистической
в Германии (Гёте). Зародившись в начале 80-х годов, она
продолжает свое развитие в течение всего периода господства
романтизма (вплоть до 30-х годов XIX в.), существенно до-
полняя и обогащая его критикой капиталистического строя.
Литература эпохи Просвещения, американской (1775—1783)
и французской (1789—1794) революций проникнута высокими
гуманистическими идеалами, историческим оптимизмом. Анти-
феодальная и антиклерикальная по своей сущности, она про-
ницательно отмечала многие противоречия нарождавшегося
тогда буржуазного строя.
По своему глубокому гуманизму, бесстрашной борьбе против
фанатизма, страстной мечте о достойной человека гармониче-
ской, прекрасной жизни, исполненной великих свершений,
творчество просветителей принадлежит всему человечеству,
прочно вошло в сокровищницу мировой литературы.
Ниже приводится список литературы, рекомендуемой при
изучении литературы XVIII века.
Елистратова А. А. Английский роман эпохи Просвещения. М„ 1966.
Муравьев В. ('. Джонатан Свифт. М., 1968.
Муравьев В. С. Путешествие с Гулливером. М., 1973.
Урнов Д. М. Робинзон и Гулливер. М., 1972.
Елистратова А. А. Роберт Бернс. Критико-биографический очерк. М„
1957.
Ралумочскан М. В. Становление нового романа во Франции. Л., 1981.
Державин К. Н. Вольтер. М., 1946.
Артамонов С. Д. Вольтер и его век. М., 1980.
I ачев Д. И. Эстетические взгляды Дидро. М., 1961.
Верцман И. Жан-Жак Руссо. М., 1958.
Артамонов ('. Д. Бомарше. Очерк жизни и творчества. М., I960.
Неустроев В. II. Немецкая литература эпохи Просвещения. М., 1958.
Жирмунский В. М. Очерки по истории классической немецкой литера-
туры. Л., 1972.
16
Общая характеристика литературы эпохи Просвещения
Тураев С. В. Иоганн Вольфганг Гёте. Очерк жизни и творчества. М.,
1^57.'
Тройская М. Л. Немецкий сентиментально-юмористический роман эпохи
Просвещения. Л., 1965.
Волков И. Ф. «Фауст» Гёте и проблема художественного метода. М.,
1970.
Вилъмонт И. Н. Гёте. История его жизни и творчества. М., 1959.
Аникст А. А. «Фауст» Гёте. Литературный комментарий. М., 1979.
* Шиллер Ф. П. Фридрих Шиллер. Жизнь и творчество. М., 1955.
Реизов Б. Г. Итальянская литература XVIII века. М., 1966.
Проблемы Просвещения в мировой литературе. М., 1970.
Конрад Н. И. Запад и Восток. М., 1972.
Испанская эстетика. Ренессанс. Барокко. Просвещение. М., 1977.
Томашевский Н. Б. «О золотом веке испанской драмы»//Традиция и
новизна. М., 1981.
Кагарлицкий 10. П. Западноевропейский театр эпохи Просвещения в
оценке русской и советской критики (1870—1930 гг.). М., 1976.
Кагарлицкий Ю. П. Шекспир и Вольтер. М., 1980.
Краткий очерк развитии
английской и американской
просе етитель ской
литературы XVIII века
Особенности развития литературы и искусства Англии XVIII в. объясняются
спецификой ее исторического развития. Буржуазная революция совершилась
здесь еще в XVII столетии. Поэтому английское Просвещение развивается
в условиях уже победившего буржуазного строя. Однако это вовсе не озна-
чает, что в Англии’просветителям не приходилось бороться с пережитками
феодализма: феодальные элементы были еще очень сильны, и это объяс-
няется половинчатой, компромиссной позицией, которую английские буржуа
(в отличие, например, от Революционных буржуа Франции) заняли в своей
Революции. Английская буржуазия пошла на сговор с представителями
>еодальных классов, совершив в 1688 г. так называемую «славную рево-
люцию» — переворот в верхах, закончившийся сделкой между буржуа и на-
живалами из землевладельцев1.
Поэтому если подлинно народная по своему характеру революция
1640--1648 гг. прошла под революционно-пуританскими лозунгами «тысяче-
летнего царствия божия на земле», если благодаря вмешательству народных
масс глава феодальной партии, король Карл I Стюарт угодил на эшафот,
а левеллеры и диггеры потребовали юридического и имущественного ра-
венства для всех граждан республики, то впоследствии (еще при жизни
Кромвеля) буржуазия теряет свою революционно-пуританскую традицию,
левеллеры и диггеры подвергаются гонениям и истреблению.
«За этим избытком революционной активности, — указывает Энгельс,—
с необходимостью последовала неизбежная реакция, зашедшая в свою очередь
дальше того пункта, за которым она сама уже не могла продержаться»1 2.
После смерти Кромвеля реакционная часть буржуазии и дворянство рестав-
рируют династию Стюартов на английском престоле. В результате компро-
мисса, достигнутого между двумя классами эксплуататоров, в стране на
долгие годы (примерно на 100 лет) сохраняются многие пережитки фео-
дализма, против которых выступали не только просветители, но и роман-
тики начала XIX в.
После того как политическая власть подпала под контроль буржуазии,
которая «стала скромной, но все же признанной составной частью господ-
1 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 735.
2 Маркс п., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 22. С. 309.
18
Краткий очерк развития английской и американской
литературы Xk'lll века
ствующих классов Англии»’, пуританство приняло реакционный характер.
Буржуа Англии нашел в библии язык, страсти и лозунги для своей ре-
волюции; «его религия, — говорил Энгельс, — доставила ему знамя, под кото-
рым он победил короля и лордов. Скоро он открыл в этой религии
также средство для того, чтобы обрабатывать сознание»? трудовых масс.
Пуританизм приобретает черты лицемерия, тартюфства, ограниченности.
Пуритане, например, запрещают театр, объявляя его «греховным», «бесов-
ским» зрелищем. Пуритане также выступали против искусства в целом.
По их мнению, искусство развращает людей, привносит в жизнь общества
лень, разорение, отвлекает от молитв.
Поскольку от мрачной эпохи реставрации (1660—1688) в наследие оста-
лось лишь придворное искусство (придворный театр Драйдена, творчество
поэтов-кавалеров), английским просветителям пришлось создавать свою ли-
тературу и искусство. При этом передовое искусство второй четверти века
обращалось к животворным традициям Шекспира, Мильтона, Беиьяна.
Периодизация литературы английского Просвещения может быть пред-
ложена следующая: первый период (1688—1730) — просветительская эстетиче-
ская мысль еще только набирает силу. Второй период (1730—1750) — вели-
чайший расцвет художественной литературы Просвещения. Третий период
(1750—1780) — расцвет сентиментализма. К концу третьего периода наступает
кризис просветительской идеологии, приведшей к упадку просветительскую
литературу и искусство.
Несмотря на то что в целом английское Просвещение отличается более
умеренным характером, чем французское (или даже немецкое), поскольку
оно развивается в условиях уже победившего буржуазного строя, все же
на протяжении всего XVIII в. так называемое критическое крыло английских
просветителей резко выступает не только против феодальных пережитков,
но и против религиозного ханжества, лицемерия пуритан, против вопиющих
социальных бедствий, порожденных капитализмом даже на том раннем
этапе его развития. К критическому крылу английского Просвещения на
первом этапе следует отнести философов Шефтсбери и Мандевилля, поэта
Попа и романиста Дефо.
На втором, более высоком этапе Просвещения это крыло представляют
Свифт п Филдинг — гении английской литературы XVIII в., Смоллет, Хо-
гарт и др.
Во второй половине века выступают с критикой буржуазного общества
Стерн, народный поэт Шотландии Бернс, Голдсмит, Грей, Шеридан н др.
В отличие от этого радикально-критического крыла в английском просве-
щении имелось умеренное крыло, представители которого строили свою
эстетику на субъективной философии Беркли и религии. Писатели этоГо
направления стремились вести примирительную политику по отношению
к пуританству, старались сгладить противоречия действительности. К их
числу следует отнести Стиля, Аддисона, Ричардсона, Лилло, Блэра и др.
Перед писателями, выступившими в первый период просветительского
движения, стояла важная задача преодоления пуританства, тормозившего
развитие науки и искусства. Эту задачу выполнили философ Шефтсбери
и его ученики3. В своей философии они опирались на могучие материа-
листические учения, порожденные революцией XVII в., — учения Гоббса, Локка,
Толанда. Особенно близок был Шефтсбери сенсуализм Локка. Поэтому
эстетику Шефтсбери и его последователей называют эстетикой сенсуализма.
Эта эстетика подготовила блестящий взлет искусства в Англии во второй
трети XVIII в. и имела огромное значение для всего европейского Просве-
щения, которое в лице лучших своих представителей — Дидро и Лессинга —
углубило идеи Шефтсбери и сделало их, по словам Энгельса, достоянием
' Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 22. С. 310.
2 Там же.
3 Гом, Хэтчесон, Э. Берк, Стюарт и др.
/9
Краткий очерк развития английской и американской
литературы X 1'111 века
всего мира. Маркс и Энгельс подчеркивают, что Англия является родиной
Просвещения и материализма, что свободомыслие «было ввезено во Францию
именно из Англии. Локк был его отцом, а у Шефтсбери и Болингброка
оно уже приняло ту остроумную форму, которая получила впоследствии
во Франции столь блестящее развитие»’.
Проповедуя, по словам Энгельса, деистскую форму материализма1 2, Шефт-
сбери по-новому решает основной вопрос эстетики. Несмотря на некоторый
налет платонизма, он сумел сделать выводы о том, что искусство является
важной формой общественного сознания, стимулирующего общественное раз-
витие. Это позволило ему нанести решительное поражение пуританству,
отрицавшему общественное значение искусства.
По его учению, человек — главный предмет искусства. Философия Шефт-
сбери исполнена исторического оптимизма. Отвергая предрассудки пуритан,
он доказывал, что искусство «приносит пользу», является благом для чело-
вечества. Он учил, что добро и красота связаны неразрывно. Поэтому
«добродетель и истина лучше всего познаются через красоту в искусстве».
Освобождая искусство от религии, Шефтсбери писал: «Нравственное не
нуждается больше в религиозном, чтобы достигнуть своего совершенства,
но наоборот, все религиозное должно доказать свое право на существо-
вание через согласие с естественным масштабом нравственности». По учению
Шефтсбери, разум — единственный критерий оценки всех общественных явле-
ний. Вселенная, по его мнению, устроена гармонично. Человек добр от
природы. Зло является следствием заблуждения либо непонимания и легко
устранимо. В то же время Шефтсбери, в силу исторических причин, был
непоследователен — несмотря на свои материалистические воззрения, он за-
являл, что массы нуждаются в религии, так как им необходима дисциплина,
а она невозможна без веры в загробную жизнь. Для ученых же и дея-
телей искусства Шефтсбери считал возможным обходиться без религии.
* *
*
Самым крупным поэтом в первой трети XVI11 в. был Александр Поп,
человек незаурядного ума и таланта. В пределах первого тридцатилетия
XVIII в. творчество А. Попа в целом имело прогрессивное значение. Пе-
релагая на стихи идеи Шефтсбери и Болингброка, Поп пропагандировал
просветительство («Опыт о человеке»). Он немало помогал журналистам-
просветителям Стилю и Аддисону наладить их журнальную деятельность.
В своих сатирах он нападал на аристократию и высмеивал нравы неве-
жественных буржуа. '
Однако в дальнейшем поэзия и эстетика Попа идет явно не в ногу
со временем. Его классицизм тормозил развитие искусства, его сатирам
не хватало того бесстрашия и любви к народу, которые отличают твор-
чество великих Свифта, Филдинга и их современника и соратника — гени-
ального живописца Хогарта. Как критик литературы Поп был довольно
неразборчив в средствах и нередко опускался до сведения личных счетов.
В своей знаменитой сатире «Дунсиада» он, наряду со справедливой крити-
кой слабых и порочных произведений, допускает выпады в адрес талант-
ливых художников. Блейк, Кольридж и Шелли ненавидели Ilona и не
признавали его поэзии.
Однако Байрон иначе относился к Попу. Его «Дунсиаду» он исполь-
зовал в качестве образца для своей сатиры «Английские барды и шотланд-
ские обозреватели».
В XVIII в. слава А. Попа распространилась далеко за пределы Вели-
кобритании. В Америке, например, ему подражали все поэты без исклю-
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 7. С. 220.
2 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 22. С. .311.
20
Краткий очерк развития английской и американской
литературы XVIII века
чения. Во Франции переводы его поэм и стихов издавали большими тира-
жами. Просветители Германии также высоко ценили творчество А. Попа.
В России поэмы А. Пона приобрели популярность благодаря перевод-
ческой деятельности Поповского — одного из учеников М. В. Ломоносова.
В. Г. Белинский в своей первой статье о Сочинениях Александра Пушкина
(имеющей подзаголовок «Обозрение русской литературы от Державина до
Пушкина») писал: «Поповский обязан своею громкою известностию в то
время лестным отзывам Ломоносова о переведенном им стихами «Опыте
о человеке» Попа. Вот что говорит о Поповском Новиков: «Опыт о че-
ловеке» славного в ученом свете Попив перевел он с французского языка
на российский с таким искусством, что, по мнению знающих людей, гораздо
ближе подошел к подлиннику и не знав английского языка, что доказы-
вает как его ученость, так и проницание в мысли авторские. Содержание
сей книги столь важно, что и прозою исправно перевести ее трудно; но
он перевел с французского, перевел в стихи, и перевел с совершенным
искусством, как философ и стихотворец; напечатана сия книга в Москве
1757 года»1. «Стихи Поповского, — замечает В. Г. Белинский, — по своему
времени, действительно хороши, а недовольство его несовершенством трудов
своих еще более обнаруживает в нем человека с дарованием. Замеча-
тельно, что многие места переведенного им «Опыта» были не пропущены
тогдашнею цензурою»1 2.
Эта заключительная фраза В. Г. Белинского, которой он заканчивает
свою оценку поэмы А. Попа «Опыт о человеке» и перевода ее на рус-
ский язык, сделанного Поповским, весьма примечательна. Просветительские
идеи Шефтсбери, Мендевиля и Болингброка, лежащие в основе мировоззре-
ния А. Попа, были неприемлемы для помещичьей России не только в
1757 г. — во времена М. В. Ломоносова, но и в 1844 г.— во времена
В. Г. Белинского.
Правящие круги русского помещичьего государства XVIII в. имели все
основания опасаться стихов А. Попа, ибо в них пересказывались (в дидак-
тической форме) антифеодальные, антикрепостнические идеи и учения анг-
лийских просветителей. Английская революция 1648 г., породившая эти
идеи, не была локальной, чисто английской революцией, она имела между-
народное значение. Она заставляла трепетать от страха также и русских
крепостников.
А. Поп выступал как носитель доктрины материализма, пропагандист
идей, порожденных английской революцией XVII в. Именно поэтому пере-
довые круги русского общества XV11I в. во главе с Ломоносовым и Но-
виковым приветствовали переводы его трудов на русский язык. Сочувствие
пароду, которое выражал в своих произведениях Поп, было вполне искрен-
ним, и хотя его протест против произвола «притеснителей» народа был
весьма абстрактным и неопределенным, он все же производил большое
впечатление на общественность России в 50-е годы XVIII в.
Выражая настроения подъема молодого и тогда еще в целом прогрес-
сивно настроенного класса английских буржуа, А. Поп оптимистически оце-
нивал перспективы будущего, выражал веру во всеобщий прогресс и не-
минуемое всеобщее благоденствие, в победу «царства разума», построенного
па благородных принципах свободы, равенства и братства.
Однако А. Поп не возвысился (подобно Свифту, Филдингу и Хогарту)
до развенчания и посрамления религии, до борьбы не только за духовное,
но и за экономическое раскрепощение людей.
* *
*
1 Белинский Н. Г. Собр. соч.: В 3-х т. М., 1948. Т. 3. С. 184.
2 1ам же. С. 185.
21
Краткий очерк развития английской и американской
литературы XVIII века
Наряду, е поэзией в первые десятилетия XVIII в. формируется также
и английская просветительская драматургия и просветительский театр. Эта
новая драматургия и новый театр решительно порывают с традициями
театра предшествующей исторической эпохи — эпохи Реставрации.
В театре борьба между аристократической и буржуазно-пуританской
идеологией приняла неизмеримо более острые формы, чем в поэзии, ибо
театр был могучим средством пропаганды идей того или иного класса,
тогда как поэзия все же редко выходила за' стены лондонских кофеен,
читалась главным образом в салонах, будуарах, ученых собраниях. В 10—
20-х годах на сцене главного лондонского драматического театра Дрюри-Лейн,
да и на подмостках более дешевого и доступного для простонародья театра
Хаймаркет, все еще шли пьесы драматургов Реставрации, выражавших мо-
раль, настроения, идеологию знати, которая поддерживала Стюартов (так
называемые якобиты), свергнутых переворотом 1688 г. Приверженцы Стюартов
несколько раз поднимали контрреволюционные мятежи (в 1715, 1745 гг.
в Шотландии) с целью реставрации в Британской империи порядков, су-
ществовавших при Карле II и даже при Тюдорах. Некоторые из них шли
еще дальше, требуя восстановления католицизма и средневековой монархии.
Понятно, что театр, связанный с такой реакционной классовой прослойкой,
был обречен на исчезновение. Несмотря на блестящую технику актерской
игры, на умение драматургов вести интригу, на неподражаемое искусство
диалога и т. д., так называемая «веселая комедия нравов» (главный жанр
театра эпохи Реставрации) была обречена на провал у буржуазной публики.
Идеологам и моралистам буржуазного класса были не по вкусу развратные,
циничные, беспринципные герои, которыми наводнили сцену начала века
комедиографы ушедшей в прошлое эпохи. Кроме того, сатира драматургов —
приверженцев аристократии на «буржуазных выскочек» вызвала яростную
атаку в прессе и в парламенте, положившую конец театру Реставрации.
В 10-х годах XVIII в. видные журналисты Стиль и Аддисон в своих
сатирико-нравоучительных журналах выдвигают принципы новой драматургии,
целью и задачей которой, по их мнению, должно быть изображение не
жизни вельмож и лордов, а будничных дел коммерсантов и финансистов,
приказчиков и кассиров.
Ричард Стиль стал зачинателем нового, буржуазного театра в Англии.
Его называют отцом сентиментально-нравоучительной (или «слезливой») ко-
медии. Среди купечества и дельцов пользовалась популярностью его коме-
дия «Совестливые влюбленные» (1726), герои которой выделяются своими
нравственными достоинствами; дни свои они проводят не в праздности,
а в труде. Рисуя образы дворянина Бевиля и купеческой дочери Индианы,
Р. Стиль выступал как верный сын классового компромисса 1668 г. Со-
здав положительный образ купца Зиланда, он провозглашал коммерцию
самой почетной и благородной профессией. Зиланд начинает собой длин-
ный ряд идеализированных коммерсантов, которые сочетают принципы
честности и справедливости с прибыльной торговлей и предприниматель-
ством.
По другому пути пошел сотрудник Стиля по журналистской деятель-
ности Дж. Аддисон. Стремясь возвеличить дела своего класса, он создает
классицистическую трагедию «Катон», которая имела успех у представителей
класса, сравнительно недавно пережившего свой период «бури и натиска».
Трагедия «Катон» была высоко оценена Вольтером, который сам успешно
работал в жанре классицистической трагедии. Аддисону подражали много-
численные последователи, сцену наводнили переводы классических француз-
ских трагедий. Видный поэт Томсон под влиянием «Катона» Аддисона пишет
свою классицистическую трагедию «Софопизба». И все же неизменным успе-
хом у буржуазной публики пользовалась (вплоть до 80-х годов) сентимен-
тальная комедия, предшествовавшая так называемой «мещанской драме».
Создателем мещанской драмы, получившей всеевропейскую славу, был
Дж. Лилло. Успех его пьес, очень слабых в художественном отношении,
22
Краткий очерк развития английской и американской
литературы ХУЦ[ века
объясняется их своевременностью. Так, образ купца Торогуда (-Лондонский
купец») способствовал утверждению буржуазного класса в обществе (само
слово Торогуд в переводе означает «хорой! во всех отношениях»)—это такой же
идеализированный герой, как и стилевский Зиланд. Дидро, разрабатывавший
теорию французской мещанской драмы, широко использовал опыт Дж. Лилло.
Однако сентиментальная комедия и мещанская драма вызвали к жизни
такие творческие силы, такие явления драматургии, которые не вмещались
в узкие рамки эстетических канонов Стиля и Аддисона и которые не на
шутку встревожили буржуазное правительство. От критики якобитской аристо-
кратии театр переходит к критике пороков и недостатков, порожденных
самим буржуазным классом. В 1728 г. в театре Дрюри-Лейн с огромным
успехом прошло первое представление так называемой «балладной оперы»
(музыкальное драматическое представление) — знаменитой «Оперы нищего»
Джона Гея. Драматург, следуя по пути Свифта, срывал маски благопри-
стойности с дооропорядочных буржуа и джентльменов, он впервые в истории
театра высказывал мысль о преступности буржуазного общества.
Почин Гея продолжал в своих комедиях Генри Филдинг. Драматургия
Гея и Филдинга проложила путь к драматургии XIX в., она вплотную
подходила к критическому реализму.
Напуганное успехом сатирических пьес Гея и Филдинга, правительство
Р. Уолпола провело в 1737 г. билль о театральной цензуре; театр Филдинга
(Хаймаркет) был закрыт. Правительству Британии удалось уничтожить кри-
тическое направление в английском национальном театре. Поэтому в XVIII в.
он не достиг даже в отдаленной степени уровня драматургии елизаветин-
ской эпохи. Лишь немногие шедевры, порожденные драматургией XVIII в.,
до сих пор сохраняются на английской и мировой сцене (комедии ТПе-
ридана, Филдинга, Голдсмита). Многочисленные же пьесы сентиментального
содержания давно преданы забвению.
* *
*
Развитие материалистической философии и эстетики подготовило почву
для расцвета художественной литературы английского Просвещения середины
XVIII в. Наиважнейшим достижением английских писателей первой половины
века является создание и теоретическое обоснование романа нового вре-
мени. В этом заслуга английских прозаиков не только перед их родным
искусством, но и перед всем человечеством. То, что жанр современного
романа достиг впервые своего полного развития именно в Англии, нельзя
считать случайностью: этот жанр мог достичь степени зрелости только в
развитом буржуазном обществе.
Роман был известен еще в древности, в Греции и Риме («Эфиопика»
Гелиодора и «Сатирикон» Петрония). Однако в Древней Греции он уступал
первенство героической эпопее. «...На стороне романа еще и то великое
преимущество, — указывает Белинский в статье «Разделение поэзии на роды
и виды», — что его содержанием может служить и частная жизнь, которая
никаким образом не могла служить содержанием греческой эпопеи: в древ-
нем мире существовало общество, государство, народ, но не существовало
человека, как частной индивидуальной личности, и поэтому в эпопее греков,
равно как и в их драме, могли иметь место только полубоги, герои, цари.
Для романа же жизнь является в человеке, и мистика человеческого сердца,
человеческой души, участь человека, все ее отношения к народной жизни
Для романа — богатый предмет. В романе совсем не нужно, чтобы Ревекка
была непременно царица или героиня, вроде Юдифи, для него нужно только,
чтобы она была женщина»1.
В эпоху Возрождения роман получает свое дальнейшее развитие в
' Белинский В. Г. Собр. соч.: В 3-х т. Т. 2. С. 39.
23
Краткий очерк развития английской и американской
литературы XVIII века
творчестве Рабле и Сервантеса, заложивших основы современного романа.
Но, как указывает Р. Фокс’ в своей книге «Роман и народ», для титанов
Возрождения еще не был открыт субъективный мир человека до его ве-
личайших глубин, так как разделения бытия человека на частное и обще-
ственное история не знает вплоть до XVIII в. «У Сервантеса подобное раз-
деление было немыслимо, — пишет Фокс,— оно было порождением развитого
капиталистического общества, которое завершило процесс отделения инди-
видуума от общества. ...Представители новой школы, — говорит Фокс об
английских романистах первой половины XVIII в.,— с их тревожным от-
крытием «чувствительности», оказались провозвестниками революции в ро-
мане». *
Молодой класс английской буржуазии еще не окончательно утратил тогда
прогрессивные традиции 1649 года. Совершав открытия новых земель,
развивая науку и промышленность, наиболее демократически настроенные
слои буржуазии были заинтересованы в глубоком изучении закономерностей
природы и общества. Роман явился могучим средством художественного
познания действительности, какого еще не создавала ни одна из предше-
ствующих эпох.
Говоря о том, что роман в XVIII в. был порождением буржуазной
цивилизации, Р. Фокс пишет: «Роман — это не просто художественная проза
(Фокс имеет в виду роман XVIII в. — Б.К.), это изображение в прозе че-
ловеческой жизни, первая попытка искусства охватить человека в целом...
великой отличительной чертой романа среди других видов ис-
кусства является его способность делать тайную жизнь видимой». С пере-
ходом буржуазии на реакционно-охранительные позиции в конце века бур-
жуазный роман испытывает кризис и исчерпывает себя как жанр. Лишь
после длительного периода предромантичееких и романтических исканий
роман был воссоздан на основе новых принципов как великое реалисти-
ческое искусство, призванное служить народу.
Еще в период господства поэзии А. Попа и его последователей
(10-е годы XVIII в.) на литературной арене выступает первый романист
английского просвещения — Даниэль Дефо. Подлинный сын своего револю-
ционного времени, Д. Дефо принимал активное участие в борьбе поли-
тических партий, издавал журнал и создавал романы и памфлеты; он
прожил бурную жизнь: находился в тюрьме, стоял у позорного столба,
приобрел всенародный почет и любовь, разорился, испытал все ужасы и
страдания нищеты и бесприютной старости. Человек действия, страстный,
решительный, волевой, Дефо отразил в своем творчестве подъем англий-
ского буржуазного общества, «экзотику» больших географических открытий
в начальный период колонизации, когда деятели буржуазного класса были
еще окружены героическим ореолом.
Авантюрные и приключенческие романы Дефо еще почти не отражают
внутренней жизни человека, вернее элемент психологического анализа на-
ходится здесь в зародышевом состоянии. Тем не менее лучшие романы
Дефо — «Робинзон Крузо», «Молль Флендерс», «Полковник Джек» — значитель-
ные произведения, исполненные эмоциональной взволнованности, в сюжете
их отразились реальные конфликты и коллизии бурного времени — 10—20-х
годов XVIII в. Как отличительную черту героев Дефо (претерпевающих,
как правило, немало бедствий и испытаний) следует отметить их опти-
мистический взгляд на жизнь. Р. Фокс указывал, что реалисты XVIII в.
1 /'пльф Фоке (1901 —1937) — английский критик-марксист, член Коммунис-
тической партии Великобритании, автор книги по истории романа «Роман
и народ» (1937), а также книг «Колониальная политика британского импе-
риализма» (1935), «Марке, Энгельс, Ленин об ирландском вопросе» (1936)
и других трудов. Пал в бою под Кордовой, сражаясь в рядах Интерна-
циональной бригады за республику против интервентов и итало-германских
фашистов.
24
Краткий очерк развитии английской и американской
литературы XVIII века
«не отшатывались от человека, они верили в него, верили в его способ-
ность овладеть миром, в то же время не закрывая глаза на жестокость
и несправедливость этого мира, столь неотъемлемую часть которого состав-
ляли их герои».
Большое значение для английской литературы того времени и для всего
европейского Просвещения имел роман Дефо «Робинзон Крузо».
Р. Фокс объясняет, что, вопреки стремлению создать идеал «естествен-
ного человека», отъединившегося от общества и успешно преодолевающего
огромные трудности в борьбе с природой, Дефо изобразил буржуа эпохи
первоначального накопления, с его индивидуализмом, буржуа, сознательно
выделяющего себя из общества, приступившего к созданию истории своего
класса и покоряющего для этого природу, вступающего в бой с врагами.
Образ Робинзона Крузо — это огромная творческая победа раннего просве-
тительского романа. В этом образе воплощено все то положительное, что
характеризует английского буржуа начала XVIII в.,— отвага, предприимчи-
вость, находчивость, стойкость, готовность отстаивать плоды своих трудов
с оружием в руках. «Мир Робинзона, — пишет Р. Фокс, — это реальный мир,
описанный с огромным пониманием ценности материальных вещей».
Большое значение для просветительства имели две особенности романа
«Робинзон Крузо»: введение в его сюжет темы труда и критическая на-
правленность произведения. Прославление труда и показ его великой пре-
образующей роли в жизни индивидуума и общества в целом — это ново-
введение Дефо, почти не замеченное его соотечественниками-современниками,
оказало огромное воздействие на французскую и немецкую литературу.
Вольтер и Гёте провозгласили труд на благо народа «высшим смыслом муд-
рости земной» (Гёте). Тема труда ознаменовала собой начало подлинной
революции в искусстве, которая нашла свое завершение лишь в творчестве
критических реалистов 30—40-х годов XIX в.
Однако, героизируя деятельность Робинзона Крузо, Дефо отнюдь не
замалчивает и теневых сторон нового мира, возникшего в результате победы
революции XVII в. Робинзон не только герой и подвижник, но и хищник
и колониалист.
Критические тенденции «Робинзона Крузо» усиливаются в «Молль Флен-
дсрс» и «Полковнике Джеке». Они явственно выступают в произведениях
других писателей того времени. Критика существующего строя, доведенная
до полного отрицания его, характеризует творчество гениального Свифта,
она приобрела весьма могучее звучание в произведениях Филдинга. Кри-
тические тенденции романов Дефо не прошли незамеченными и для про-
светителей континента.
Дефо показал в своем лучшем романе «Робинзон Крузо» не только
разум своего класса, но и его предрассудки. Жизнь Робинзона на необи-
таемом острове — это отражение иллюзий автора о независимости индивиду-
ума от общества. Еще философ XVII в. Гоббс, заложивший основы госу-
дарственной теории класса буржуазии в книге «Левиафан», говорил, что
общество состоит из арифметической суммы индивидуумов, независимых
эгоистов, постоянно вступающих в жестокую борьбу друг с другом. Госу-
дарство признано помешать индивидуумам пожрать друг друга. Но энергия
их борьбы является, по Гоббсу, движущей силой общества. «Человек че-
ловеку — волк» — вызывающе провозглашал Гоббс. Мысли Гоббса во времена
Дефо развивал философ Мандевиль, который, отрицая положение Шефт-
сбери: «человек от природы добр», — в своей «Басне о пчелах» доказывал,
что люди порочны, но что без пороков общество не могло бы существо-
вать, так как исчез бы интерес и стремление обогащаться, движущее, по
его мнению, общественную жизнь. <')ти взгляды разделял Дефо, стараясь
в своем романе показать, что человек не только может обойтись без об-
щества, попади он в полную изоляцию от него, но становится чище и
лучше.
В 20—30-х годах начинает выступать в печати и великий сатирик и
25
Краткий очерк развития английской и американской
литературы XVIII века
публицист Джонатан Свифт. Его зрелые произведения — антирелигиозная са-
тира «Сказка бочки» и сатирический роман «Путешествия Гулливера» — озна-
меновали собой переход ко второму, более высокому периоду английского
Просвещения. Свифт получил прекрасное по тому времени образование и
в течение долгого времени (не менее 10 лет) находился в самой гуще
лондонской политической жизни. Ученый богослов, философ и гениальный
художник, Свифт усвоил материалистическую философию, порожденную
английской революцией. Благодаря близости к борьбе угнетенного ирланд-
ского народа, Свифт, выразивший, по словам английского критика Хэзльита,
«стоны и вопли погибающей Ирландии», занимает в английском Просвещении
совершённо исключительное место.
«Англия, — писал Маркс, — разрушила условия жизни ирландского обще-
ства. Сначала она конфисковала землю, зат£м «парламентскими актами»
задушила промышленность, наконец, вооруженной силой сломила активность
и энергию ирландского народа»1. Путешествуя по Ирландии, Энгельс пишет
Марксу: «Я никогда не думал, что голод может быть столь реально ося-
заемым. Целые деревни опустели»1 2. Тем не менее ирландцы, защищавшие
свою национальную независимость, постоянно (в течение шести веков) со-
здавали революционные партии и восставали против английского господства.
«...Ирландские переселенцы, — пишет Энгельс в книге «Положение рабочего
класса в Англии», — принесли английской нации элемент брожения, который
со временем даст свои плоды...»3.
Свифт, единственный из английских и европейских просветителей, вы-
ступил не только против пережитков феодальной старины и отдельных
пороков буржуазного строя, но и против самих основ этого строя, против
колониальной эксплуатации, в защиту прав порабощенных нации. Он фак-
тически призывал к сопротивлению английским властям, что делает его
близким революционным романтикам начала XIX в. Этими именно обстоя-
тельствами (помимо огромных эстетических достоинств его произведений)
объясняется пристальный интерес к его творчеству со стороны Байрона
и В. Скотта, ТПелли и Хэзльита, Диккенса и Б. Шоу. Через целое сто-
летие Свифт протягивает руку В. Скотту и Байрону, показывая им при-
мер беспощадной критики основ разбойничьего английского колониального
государства, реакционной сути религий всех видов.
В. Скотт, зачинатель романа XIX столетия, придавший, по словам Бе-
линского, историческое направление всему искусству того времени, также
постоянно обращается к Свифту.
Для Скотта Свифт — писатель, стоящий в одном ряду с Лукианом,
Рабле, Т. Мором, Сирано де Бержераком. Он отмечает огромную силу
воображения писателя, богатство его языка, неистощимость выдумки, много-
образие и неповторимость персонажей.
Скотту Свифт импонировал своей борьбой против национальной розни,
своей неустанной защитой прав бедняков. Являясь певцом угнетенной Шот-
ландии, Скотт с глубокой симпатией читал так называемые ирландские
памфлеты Свифта. Гуманизм Свифта, его непримиримость к произволу
властей и церковников были с восторгом восприняты Скоттом, сознававшим
к тому же, что Свифт — художник более щедрого и богатого таланта,
нежели тот, который был отпущен от природы самому Скотту.
Скотт как критик и исследователь Свифта отмечает социальный харак-
тер его сатиры, подчеркивает, комментируя роман «Путешествия Гулливера»,
что Свифт сам объяснял социальное значение символики и аллегории в
своем романе: стая гусей обозначает сенат, хромая собака — претендента
на престол, подагра — архиепископа, ночной горшок — собрание вельмож,
1 Марке К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 9. С. 163.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 29. С. 44.
3 Марке К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 2. С. 494.
26
Краткий очерк развития английской и американской
литературы ХУЩ века
решето — придворную фрейлину, метла — революцию, бездонная бочка — казна-
чейство, помойная яма — королевский двор.
Роман «Путешествия Гулливера» — великое произведение мировой лите-
ратуры. Оно стоит в одном ряду с творениями выдающихся сатириков всех
времен. Мастер сатиры, Свифт великолепно владеет гиперболой, аллегорией,
шаржем, гротеском. Его смех достигает таких же оглушительных раскатов,
как и смех Рабле. Это горький смех, переходящий в яростный сарказм;
гневные филиппики, убийственные сравнения, тонкая ирония при колоссаль-
ном богатстве воображения создают эффекты поистине незабываемые.
Свифт нанес первые чувствительные удары классицизму, тем более
чувствительные, что это был почти единственный писатель Англии, который
имел народную аудиторию (в Ирландии). Если в «Битве книг» Свифт еще
разделяет воззрения Ьуало и Драйдена, то уже во вставных фрагментах
к «Сказке бочки» он осуждает жалкое состояние английской литературы
после 1660 г.
В статьях, посвященных вопросам литературной теории, Свифт высказы-
вается за обновление английского литературного языка, за введение в него
народной речи, за нарушение строго разграниченных стилей, высмеивает
преклонение перед античностью и т. д. (см. статьи «Песня особы из выс-
шего общества», «Предложение об улучшении, исправлении и реформе
английского языка» и др.).
Продолжая традиции Шекспира, Свифт боролся за освобождение обще-
ственного мнения от суеверий, а искусства — от религии. Раблезианское
разнообразие в композиции и стиле «Гулливера», атеизм и антимонархиче-
ский характер этого романа также были ударом по классицизму, требовав-
шему «стройной строгости», отказа от «низких» слов и выражений и т. п.
В четвертой книге романа, например, создавая сатиру на буржуазную Англию
и заклеймив английского буржуа в образе зверечеловека йэху, показав
отвратительное стяжательство, индивидуализм, нечистоплотность его, Свифт,
нагнетая средства сатирического разоблачения, создает впечатляющую картину
подхалимства, присущего английскому буржуа по отношению к дворянству.
Понятно, что классицистическая эстетика и буржуазное общество не
прощали подобных вольностей. Однако критика при жизни Свифта молчала,
опасаясь его разящего слова. Даже сам губернатор Ирландии боялся
сатирика. Например, он сообщал в Лондон в ответ па требование аресто-
вать Свифта: «Для того чтобы д-ра Свифта посадить в тюрьму, потребу-
ется 10 000 солдат». В частном письме он писал друзьям: «Я управляю
Ирландией настолько, насколько это позволяет доктор Свифт». Подобно
другим величайшим реалистам прошлого, Свифт принадлежит к числу авто-
ров, запрещаемых Ватиканом и осуждаемых англо-американским буржуазным
литературоведением. Он разделил судьбу Филдинга, Диккенса, Стендаля и др.
Авантюрные и приключенческие романы Дефо, горькая сатира Свифта
сменяются ко второй половине XVIII в. семейно-бытовым и социально-
бытовым романом.
Первым ощутил потребность изобразить «жизнь сердца» писатель Сэ-
мюэль Ричардсон, основоположник сентиментализма в жанре романа. Успехи
Ричардсона были отчасти подготовлены поэзией сентиментализма, которая
в Англии возникает уже в 10-х годах XVIII в., и сатирико-нравоучитель-
ными журналами Стиля и Аддисона. Обратившись к изображению в романе
внутреннего мира человека, его души, Ричардсон вместе с тем демократи-
зировал литературу, вводя нового героя, представителя класса буржуазии
и простолюдинов (Кларисса Гарлоу, Памела). Быт буржуа и аристократов,
их мораль и психология — вот что стало в центре внимания писателя,
которого не волновали приключения в далеких путешествиях и авантюрно-
плутовские сюжеты. Скотт писал о Ричардсоне, что это был, «вероятно,
первый автор среди тех писателей, которые отбросили парадность романа
со всеми его нелепостями и обратились к пробудившимся чувствам чело-
веческого сердца».
27
Краткий очерк развития английской и американской
литературы ХУ 111 века
Современный английский критик Джексон пишет в своей книге «Старые
верные друзья»: «Ричардсон открывает новую эру, показав, что героиней
романа с большим успехом может быть горничная, чем герцогиня... Смоллет
завершает эту эпоху, сделав героем лакея...».
Слава Ричардсона была огромна. Во Франции его гениальный совре-
менник Дени Дидро публикует статью, озаглавленную «Похвала Ричардсону»,
заявляя, что желал бы не расставаться с романами английского писателя
до конца жизни. Пушкин отмечал, что русское общество увлекалось Ричард-
соном. Его героиня Татьяна зачитывалась описанием страданий Клариссы
и добродетелей Грандиссона:
• Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона, и Руссо. *
Однако, верно угадав потребность времени, выведя героев из средних
и низших классов, Ричардсон не сумел освободиться от некоторых черт
классицистической эстетики: он резко разграничивает отрицательных героев
(так называемых «злодеев») и положительных, злоупотребляет дидактико-по-
учительными и наставительными моментами, что подчас порождает у чита-
теля скуку. Ограничившись исключительно рамками семьи, он наделяет своих
положительных героев сверхъестественной чувствительностью.
Между тем сама логика жизни подсказывала необходимость «шекспири-
зации» образов, внесения новых принципов композиции и т. д. Только
один единственный раз при создании образа Ловласа Ричардсон отступил
от своей манеры делить образы на положительные и отрицательные. Ловласа
писатель наделил (наряду с эгоизмом, сластолюбием) и привлекательными
чертами: энергией, способностью вдруг увлечься благородным примером,
защитить гонимого и т. д. Поэтому читательницы более всего полюбили
именно этого героя, что привело самого Ричардсона в немалое изумление.
Слава Ричардсона быстро прошла, его романы стали «музейными экспона-
тами». Стендаль в «Расине и Шекспире» удивляется, как такой проница-
тельный критик, как Дидро, мог увлекаться Ричардсоном. Пушкин в «Евге-
нии Онегине» с иронией говорит о положительном герое писателя: «...бес-
подобный Грандисон, который нам наводит сон».
Высшей точки в своем развитии английский просветительский роман
достигает в творчестве Генри Филдинга (1707—1754) — гениального романиста,
драматурга и теоретика литературы.
В его романах и пьесах с всеобъемлющей полнотой отразилась жизнь
эпохи, его произведениям свойственна исключительная сила эмоционально-
художественного воздействия, обусловленная гражданским пафосом и горячей
симпатией к народу, ненавистью к пережиткам старого в области как со-
циальной и политической, так и эстетической. Вместе с тем Филдинг ис-
полнен исторического оптимизма: он, в отличие от Свифта, еще не утратил
веры в общественный прогресс, а также в жизнеспособность буржуазного
строя.
Филдинг был художником-новатором, по существу его можно назвать
творцом романа нового времени. Байрон называет Филдинга «Гомером
человеческой природы в прозе».
«Филдинг, — писал Р. Фокс, — может претендовать на честь разделить со
Свифтом звание гения прозы английской литературы. В своей книге «Том
Джонс» он возвел роман на высоту, которой после него достигли лишь
великие русские писатели XIX H.-
В. Скотт величал Филдинга «первым романистом Англии». Он особенно
подчеркивал тот факт, что Филдинг, вопреки распространенным тогда пра-
вилам классицизма, исходил в своем творчестве из реальной жизни. Его
интересовали не только общественные события, но и быт народа, что
позволило ему, по словам Скотта, «непосредственно изучить различные в
28
Краткий очерк развития английской и американской
литературы XVIII века
социальном отношении характеры, и это сделало его имя бессмертным
как художника национального быта-.
М. Горький писал, что Филдинг был творцом реалистического романа,
удивительным знатоком быта своей страны и крайне остроумным писате-
лем. По словам Элеоноры Маркс и Поля Лафарга, романы Филдинга при-
надлежали к числу любимых книг Маркса.
По выражению Б. Шоу, Филдинг начал литературную деятельность как
Щ)едставитель цеха Аристофана и Мольера, а уж затем перешел в цех
Сервантеса. В 1728 г. появилась его первая пьеса «Любовь в различных
масках», сразу же замеченная публикой. Наибольшую славу принесли великому
просветителю сатирические пьесы «Дон Кихот в Англии», «Пасквин, драма-
тическая сатира на современность», «Исторический календарь за 1736 г.».
Здесь уже с предельной ясностью обнаружилась принадлежность Филдинга
к левому крылу английских просветителей (так называемых критических
просветителей), к которым также примыкали и Свифт, и драматург Гей,
а впоследствии и романист Смоллет. В отличие от Ричардсона, стремивше-
гося, используя проповедь морального самоусовершенствования и религии,
примирить противоречия, раздирающие общество, Филдинг смело нападает
на пуританское ханжество (следуя в этом лучшим эстетикам-материалистам),
на тартюфство английской буржуазии, на чудовищную коррупцию государ-
ственного аппарата, ставшую системой при премьере Уолполе, реалистически
описывает ужасающую нищету масс, т. е. делает то, перед чем неизменно
останавливались просветители умеренного крыла — Стиль, Аддисон, Ричардсон
и Лилло.
Подобно Свифту, Филдинг выступает с сатирой на религиозное хан-
жество и мракобесие. Изгнание религии из сферы английского романа
весьма плодотворно сказалось на развитии этого жанра. Первый пародийный
роман Филдинга «Джозеф Эндрюс» родился из полемики с Ричардсоном.
Филдинг, разбирая творчество Ричардсона, фактически ополчается на эсте-
тические положения умеренного крыла просветителей, капитулировавших перед
пуританством и остановившихся перед критикой язв и пороков английского
буржуазного государства. Помимо этого, Филдинг высмеивает Ричардсона
за художественную несостоятельность, неспособность совладать с тем большим
и важным жизненным материалом, который он поднимает.
В. Скотт вполне оцепил эту гениальную критику романов Ричардсона.
«...Художественная манера «Памелы» ныне отвергнута и забыта, — писал
Скотт,— тогда как «Джозеф Эндрюс» продолжает жить и его читают вслед-
ствие прекрасного изображения быта, какое мы найдем здесь, и, прежде
всего, с неподражаемым характером Абрагама Адамса, который один в
состоянии утвердить первенство Филдинга над всеми писателями его вре-
мени».
Отрицая узкие рамки семейно-бытового романа, отвергая дидактику и
нравоучительство, унаследованные у классиков, Филдинг призывает учиться
изображать жизнь у Рабле, Шекспира и Сервентеса — давать систему образов
на широком социальном фоне. Недаром он ставит имя Сервантеса на ти-
тульном листе «Джозефа Эндрюса». Как и Ричардсон, Филдинг вводил в
свои произведения нового по тому времени героя — честного простолюдина,
бедняка-горемыку, но рассматривал его с совершенно иных эстетических
и этических позиций.
Филдинг был первым писателем Англии в XV111 в., который сумел
уяснить и показать в своих художественных произведениях общественный
характер частного бытия. Этим он возвышается над своими современниками
и вплотную подходит к Байрону и В. Скотту. Недаром Байрон называл
Филдинга, «вполне современным писателем», а В. Скотт беспрестанно учился
у него искусству изображать жизнь. Даже гениальный Свифт не сумел
преодолеть иллюзии робинзонады индивидуального бытия. Великий сатирик
не видел связи между частным и общим, диалектики исторического раз-
вития. Прошлое человечества представлялось ему бессмысленным списком
29
Краткий очерк развития английской и американской
литературы ХК1П века
интриг, войн, кровавых преступлений. Так, прочитав исторический очерк
Англии, написанный Гулливером, король Бробдингнега заявил, что, «по его
мнению, история есть не что иное, как куча заговоров, смут, убийств,
избиений, революций, высылок, являющихся результатом жадности, лицемерия,
вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, сластолюбия,
злобы и честолюбия».
Филдинг (и вслед за ним его талантливый современник Смоллет), создав
роман «большой дороги», сумел показать зависимость жизни и судьбы индиви-
дуума от его времени, социальных условий, нравов, религиозных предрассудков,
обычаев и т. д. Он ратовал за показ характеров в период «больших общест-
венных потрясений», т. е. революций. Это положение теории романа Филдинга
оказал» воздействие на исторический роман XIX в. (не только Скотта, но и Гюго,
Бальзака, Диккенса).
Главным достижением Филдинга— романиста и теоретика литературы явля-
ется его роман «История Тома Джонса Найденыша». В каждой книге романа даны
теоретические вводные главы, в которых Филдинг излагает свои взгляды на
искусство.
Главным предметом искусства он считает человека — «высочайший предмет
изображения». Он подчеркивает неисчерпаемость искусства, остроумно сравнивая
писателя с поваром: «Скорее повар переберет все на свете виды животной и
растительной пищи, чем писатель исчерпает чудесное разнообразие человеческой
природы». Филдинг выступает как противник классицизма. Он говорит в первой,
вводной главе, что успех романа во многом зависит от таланта и мастерства
писателя, тогда как нормативная эстетика классиков считала, что можно научить
писать любого грамотного человека, усвоившего «правила сочинительства».
По мнению Филдинга, «высокие достоинства умственного угощения зависят не
столько от темы, сколько от умения автора выгодно подать его».
Филдинг требовал от писателя, помимо высшего уровня образованности,
какого достиг его век, еще и «дара изобретения», т. е. художественной одарен-
ности, богатейшей фантазии, воображения, способности создавать образы худо-
жественным словом.
За образец Филдинг взял Шекспира, его творческую манеру рисовать много-
гранные образы, его умение «сочетать свет и тень, добро и зло» в одном и том же
персонаже. О необходимости следовать правде жизни, раскрывать ее сложную
диалектику без прикрас, без лакировки писатель говорит в предисловии к
12-й книге «Тома Джонса». Он требует, чтобы художник предварительно изучил
жизнь, которую собирается описывать, и ни в коем случае не изображал бы ее по
книгам или с чужих слов. В течение двух веков представители классицистиче-
ского искусства показывали жизнь при помощи обращения к Греции или Риму,
либо описывали героические деяния современных полководцев, героев и царей,
идеализируя их. Свифт и Филдинг — первые великие художники Европы, кото-
рые отвергли принципы классицизма. Их идеи были углублены романтиками и
реалистами Х1л в. Так, например, Стендаль, — первый критический реалист
XIX в.—писал в книге «Расин и Шекспир»: «Подражать в настоящее время
Софоклу и Еврипиду и утверждать, что эти подражания не вызовут зевоту... —
это классицизм».
Филдинг нигде прямо не атакует всесильных в ту эпоху классицистов
(пользовавшихся поддержкой двора и правительства). Он ведет подкоп под
здание классицизма исподволь: то он журит недалеких редакторов последнего
собрания сочинений Шекспира (в числе которых был и А. Поп), устранивших
из пьес великого драматурга «самые грубые (по их выражению) места», то едко
высмеивает «суровых ценителей современной драмы», с «павианьей важно-
стью» рассуждающих о «низком и недостойном в превосходных современных
пьесах»; вместе с тем в одной из вводных глав к «Тому Джонсу» Филдинг
называет А. Попа «одним из гениальных поэтов нашего времени», благожела-
тельно отзывается о Королевской академии художеств и т. д. Однако это не спасло
великого просветителя от кампании клеветы и преследований, которую втайне
возглвлял Ричардсон, оскорбленный критикой Филдинга. Тяжелые заботы,
30
Краткий очерк развитии английской и американской
литературы ХУШ века
материальные лишения, нужда рано надломили силы писателя — Филдинг умер
на 48-м году жизни.
Наряду с романами Ричардсона и Филдинга немалой популярностью пользо-
вались в середине века и романы шотландского просветителя Тобайаса
Джорджа Смоллета(1721—1771).
Художник большого и самобытного дарования, Смоллет создал мир непод-
ражаемых образов. Оригинальность и своеобразие творческой манеры Смоллета
сочетались с прекрасным знанием истории романа, эволюции его литературного
героя. В частности, он считал высшим авторитетом в этом жанре Сервантеса.
В то же время он использовал в полной мере и достижения Филдинга, о котором
с восторгом писал в своей «Истории Англии», что «гений Сервантеса перешел в
романы Филдинга, изображавшего характеры и высмеивавшего нелепости жизни с
равной силой, юмором и сходством».
Лучшие романы Смоллета, обессмертившие его имя («Родрик Рэндом», 1748;
«Перигрин Никль», 1751), как и романы Филдинга — «эпопеи в прозе», с тою
лишь разницей, что трагическая тональность в них преобладает и поэтому их
никак нельзя назвать «комическими» (как «Тома Джонса» Филдинга).
Подробно и с большим литературным мастерством описывая жизненный путь
своих многострадальных героев, умело сочетая показ крупных общественных
событий с описанием нравов, с глубоким проникновением в духовный мир чело-
века (т. е. усвоив все то новое и ценное, что внес в жанр романа Филдинг),
Смоллет, однако, утрачивает филдинговский оптимистический взгляд на челове-
ческую природу и на перспективы общественного развития. Он как бы стоит на
грани просветительского и предромантического мировоззрений. Будучи
уверенным, что буржуазное общество способно преодолеть раздирающие его
противоречия, Смоллет в то же время во многом утрачивает веру в ричардсонов-
ский торжествующий Разум. Нередко, описывая темные стороны британской
действительности той эпохи (жестокие порядки, палочную дисциплину на
флоте и в армии, коррупцию в парламенте, произвол и жестокость помещиков
и судей), Смоллет доходит до свифтовского сарказма и горькой иронии,
потрясает самые основы общества. Скепсис нередко придает мрачный, без-
отрадный тон его «эпопеям в прозе». Это объясняется еще и тем, что Смоллет
выразил скорбь и страдания шотландцев, национальная независимость которых
в XVIII в. была окончательно уничтожена. Обманутые якобитскими вожаками
и реакционным духовенством жители горной Шотландии дважды (в 1715 и
(745 гг.) поднимали восстания против лондонского правительства. После же-
стокой и кровопролитной борьбы горные кланы были уничтожены, участие в
заговоре якобитов привело шотландский народ к утрате остатков национальной
независимости, экономической мощи, политического значения, не говоря уже о
неисчислимых человеческих жертвах. Смоллет переживал горе и страдания
своего народа. Он откликнулся на восстание 1745 г. одой «Слезы Шотландии».
В своих журнальных статьях и в «Оде к Независимости» Смоллет предсказал
победу североамериканским штатам в их борьбе за независимость. Он также
пророчески предвидел великую антифеодальную революцию во Франции, кото-
рая должна была, по его мнению, завершить XV (П век.
Таким образом, Смоллет вслед за Свифтом выступил как поборник нацио-
нальной и социальной свободы народов. Однако его бунт менее решителен, чем у
Свифта. Смоллет не мыслил себе существования вне рамок буржуазного право-
порядка, он не выводит в своих произведениях образов бунтарей и революционе-
ров-республиканцев (как Дж. Свифт в «Гулливере»), Но его романы дополняют
картину английской жизни, нарисованную в «комической эпопее» Филдинга.
Если Филдинг исполнен веры в скорое действенное устранение социальных
бедствий и в гармоническое обновление и процветание буржуазного общества,
то Смоллет создает первые в европейской литературе так называемые «романы без
героев». Его критика общества становится как бы всеобъемлющей. Критический
пафос нередко играет ведущую роль в его методе.
Правда, подобно сентиментальным романистам Стерну и Голдсмиту, он
изображает также и бескорыстных, честных, гуманных персонажей. Но это
31
Краткий очерк развития английской и американской
литературы XVIII века
люди, далекие от деловой практики, и лишь в силу своей свободы от «гнусных
забот накопительства» сохраняющие человечность, душевную чистоту, способность
к искренней любви, жертвенной дружбе и т. и. (Том Баулинг в «Родрике
Рэндоме», командир Траньон, Хэтчуэй в «Перигрине Никле»). Эти герои
не занимают господствующего положения в обществе, скорее наоборот, они явля-
ются предметом осмеяния и глумления даже со стороны тех, о ком заботятся или
кого спасают из беды (Родрик Рэндом подсмеивается над Томом Баулингом,
Перигрин зло шутит и издевается над Траньоном, заменившим ему отца).
Они —жертвы рыцарей чистогана, они не умеют противостоять хищникам и
крючкотворам. Зато моральная победа всегда на их стороне. Автор считает, что
они *- большинство нации и будущее остается за ними.
Сюжет романов Смоллета в основном строится так же, как и сюжет романов
Филдинга. У них обоих в основе композиции романа — история приключений
молодого человека из богатой, и даже подчас'знатной, родовитой семьи, силой
роковых обстоятельств заброшенного на социальное дно. Ему приходится пройти
через все девять кругов дантова ада: его насильно вербуют в солдаты или матросы,
где он знакомится с палочной дисциплиной, умирает в зловонном кубрике, в ко-
тором помещают раненых и больных, попадает в тюрьму, где ему грозит суд и
виселица, и т. д. Жизненный путь героя дает автору возможность рассказать
о социально-политической жизни описываемой эпохи, ее нравах, жестокой
классовой борьбе.
Герой Смоллета, так же как и герой Филдинга, пройдя сквозь горнило испы-
таний, приобретает жизненный опыт, ловкость, деловые навыки и с триумфом
возвращается в лоно своей семьи, обретает почет и богатство.
Однако Смоллет, в отличие от Ричардсона и Филдинга, не считает героя,
познавшего цинизм и пороки мира, в котором безраздельно царит страсть к
стяжательству, способным преодолеть свои разнузданные эгоистические страсти,
и под руководством какого-нибудь ученого-гуманиста, «отца отечества» (вроде
министра Олверти в «Томе Джонсе»), идти путем совершенствования и работать
(вполне бескорыстно) на благо общества. Смоллет придерживается того же мнения,
что волчьи законы —норма поведения для людей с состоянием, для джентель-
менов, и никакие исключения в этом отношении не типичны. Его герой, пройдя
через искушения богатства, познав всепоглощающую страсть стяжательства,
как бы утрачивает моральное качество — такова горькая истина, к которой приво-
дит автор своего читателя, и в этом сказался его новаторский подход к жизненному
материалу. Смоллет углублял элементы критического реализма, имевшиеся в
романах Филдинга и пьесах Гея. Нарисовав поистине потрясающие картины
растленных нравов и обычаев высших классов Англии, Смоллет предоставлял
читателю сделать самостоятельные выводы.
Однако Смоллет не был (как это пытаются утверждать реакционные зарубеж-
ные литературоведы) «озлобленным скептиком», чей юмор, гротеск и ирония
«отдают цинизмом» (Дэшиз). Стоит вспомнить, что и Теккерея, и Диккенса
современная западная критика называет «циниками», чтобы понять, что великим
реалистам XVIII и XIX столетий не прощают их правдивости, их сатиры.
В основе творчества Смоллета лежит эстетический идеал великой красоты и силы.
Его юмор —злой и язвительный — не самоцель, а лишь средство побудить
«человеколюбивые чувства», как писал он сам в предисловии к «Родрику
Рэндому».
Итак, творчество Дефо, Свифта, Филдинга, Смоллета, а также их соотечест-
венников — Голдсмита и Стерна (выступивших позднее) является подлинной
революцией в европейском искусстве. Как и вся просветительская литература в
целом; роман английских просветителей служил орудием борьбы с пережитками
феодализма в жизни и в сознании людей. В нем была необыкновенно сильна кри-
тическая струя — беспощадное осуждение социального гнета и неравенства, кор-
рупции, пауперизма, жестокости лордов, бесчувственности буржуа, его лице-
мерия и тартюфства (Филдинг, Смоллет, Голдсмит); романисты осуждали коло-
ниализм (Свифт, Смоллет), они прославляли труд, гуманизм труженика-бедняка,
раскрывалиего богатый духовный.мир и показывали высокие душевные качества.
32
Краткий очерк развития английской и американской
литературы XVIII века
они требовали законодательной реформы и страстно защищали права «без-
ответных бедняков».
Наряду с этим создателям просветительского романа были свойственны
иллюзии неисчерпаемости исторических возможностей буржуазного строя,
разумности его, что вело к половинчатости и компромиссности в критике полити-
ческих и социальных бедствий, порожденных капитализмом, исторически
неоправданному оптимизму. Они подчас идеализировали своего героя-буржуа,
который, согласно их воззрению на человеческую природу, казался «не истори-
чески возникшим, а данным самой природой»’. Исключением в этом отношении
являются лишь Свифт и Смоллет.
Роман нового времени, появившийся в XV111 в. в Англии, имеет непреходящее
значение. Новое эстетическое качество жанра романа определил В. Г. Белинский:
«Эпопея нашего времени есть роман. В романе — все рядовые и существенные
признаки эпоса, с тою только разницею, что в романе господствуют иные
элементы и иной колорит. Здесь уже не мифические размеры героической жизни,
не колоссальные фигуры героев, здесь не действуют боги: но здесь идеализируются
и подводятся под общий тип явления обыкновенной прозаической жизни. <.„>
Задача романа, как художественного произведения, есть совлечь все случайное с
ежедневной жизни и с исторических событий, проникнуть до их сокровенного
сердца —до животворной идеи, сделать сосудом духа и разумом внешнее и
разрозненное»2.
* *
*
Третий, последний этап Просвещения в Англии характеризуется господством'
сентиментализма. Это обсуловлено историческими условиями развития страны.
Начавшийся в 50—60-х годах аграрно-промышленный переворот (в результате
которого Англия стала первой индустриальной державой и сохранила это поло-
жение в течение X.VH(—XIX вв,) привел к уничтожению крестьянства, так
называемого свободного йоменри. Сто лет спустя после Кромвеля, по словам
Энгельса, почти полностью исчезает с лица земли тот класс, который составлял
главное ядро его армии во время буржуазной революции 1640—1660 гг?
Процесс экспроприации крестьянства, освобождение пахотных земель под
нужды промышленности и скотоводства осуществлялся в Англии с невероятной
жестокостью. Сотни тысяч обездоленных и бездомных людей потянулись по
дорогам Британского королевства в большие города в поисках заработков и при-
станища. Появились огромные резервные армии пролетариата, наличие которых
позволяло промышленникам баснословно наживаться, снижая заработную плату
до минимума и увеличивая рабочий день до 12, 14 и даже 16 часов. Страдания
.народа, пауперизм, голод, нищета, преступность, проституция, смертность возра-
стают до ужасающих размеров. Война в американских колониях в 177/ г.
и революция во Франции в 1789—1794 гг. обостряют противоречия Британской
империи: в конце века в прямую оппозицию к правительству и парламенту
становится созданная в 80-х годах демократическая партия, которая развива-
ется в недрах рабочего класса и «предвосхищает многое из будущего марксизма»4.
Борьбу против монархии Георга П1 ведет также и боевая революционная партия
«Объединенные ирландцы».
Страдания масс находят отклик в идеологии, в частности в искусстве.
В 50-е годы XVIII в. новое поколение просветителей, продолжая сохранять веру
в потенциальные возможности буржуазного прогресса и по-прежнему исходя из
положения просветительской философии о том, что «человек добр» по „своей
природе и что зло —лишь случайное явление в жизни общества, тем не менее
’ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 12. С. 710.
2 Белинский В. Г. Собр. соч.: В 3 т. Т. 2. С. 38.
3 См.: Маркс К, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 22. С. 308.
4 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 38. С. 305.
2—650
33
Краткий очерк развития английской и американской
литературы XVIII века
верит, что все в мире устроено разумно, что разум всемогущ, но исходит в своей
практике из убеждения, что «истинно лишь чувство, веления сердца» (Л. Стерн).
Поэтому главным направлением просветительского искусства в этот период стал
сентиментализм. Развенчание разума предвещало кризис всего просветительского
мировоззрения в недалеком будущем.
Начатое Ричардсоном направление сентиментализма развивают талантливые
романисты — Стерн и Голдсмит.
Лоренс Стерн — писатель выдающегося дарования — добился успехов в ис-
кусстве изображения внутреннего мира человека. Его романы — «Сентиментальное
путешествие» и «Тристрам Шенди» — отличаются большим своеобразием.
Стерн разрушает традиционный сюжет авантюрно-приключенческого и социаль-
ного романа первой половины XVIII века, обращаясь всецело к показу внутренних
переживаний персонажей. В отличие от Ричардсона, Л. Стерн обнаруживает
огромное мастерство в организации жизненно!!) материала. Он изображает кон-
фликты нового времени в созданной им совершенно оригинальной форме,
органически связанной с содержанием романа. Поэтому современный английский
критик-марксист Джонсон имел полное основание заявить, что Стерн и не думал
«снимать со счета объективную действительность», как ошибочно полагал в 30-е
годы Р. ФоКс.
Типы чудаков, столь ценимые Филдингом и Смоллетом, становятся у Стерна
доминирующими персонажами. У Филдинга и Смоллета чудак — это гуманист,
добрый и мудрый в своей человечности подвижник, ополчающийся па окружаю-
щую его ложь (например, пастор Адамс из романа Филдинга «Джозеф Эндрюс»),
Нравственная победа в просветительском романе первой половины XVIII в. всегда
остается за чудаком независимо от удачи или несчастья, выпадающего на его
долю.
Стерн, развивая традиции изображения образа, доходит до парадокса.
Он утверждает всей логикой своего повествования, что единственно нормальным
человеком в окружающем мире может быть лишь чудак. Ибо зтот зловещий мир
настолько уродлив и отвратителен, что «в ладу с ним» живут лишь люди либо
морально неполноценные, либо явные «злодеи». Так писатель выразил протест
против пошлости, своекорыстия и преступности собственнического мира. Вместе
с тем Стерн правдиво изобразил в своих романах измельчание буржуа в
«негероическую эпоху», когда его класс уже почти достиг всемогущества, но зато
утратил прогрессивность. Стерн показал душевную опустошенность человека-
собственника, его звериный эгоизм, крайний индивидуализм, мелкие, подленькие
страстишки обывателя-мещанина.
Стерн и Голдсмит впервые изобразили жизнь и быт столичного и про-
винциального английского мещанства, т. е. коснулись той темы, которая мощно
прозвучит в произведениях реалистов XIX в.
В своем единственном романе «Векфилдский священник» О. Голдсмит
продолжает и углубляет сентиментально-сатирическую критику английской
действительности, которую дал Стерн в произведении «Жизнь и мнения Тристра-
ма Шенди», Изображая быт разорившейся семьи священника Примроза,
автор идеализирует его «честную бедность». Однако уже во второй части романа
возможность тихого мещанского счастья отвергается им. Исходя из своей
обширной практики журналиста и из принципов эстетики Филдинга, О. 1олдсмит
показывает в ряде талантливо написанных сцен полное бесправие бедняка перед
лицом английского закона.
Обличение жестокого произвола богатства — главное достоинство романа
Голдсмита.
В творческом методе писателя обнаруживается сложное сочетание просве-
тительского реализма и сентиментализма. Кризис просветительского мировоз-
зрения, начавшийся в 60-е годы, лишал Голдсмита веры в будущее. Поэтому в
романе можно найти противоречия. Нарисовав глубоко правдивый образ раз-
вращенного, грубого сластолюбца и самодура, помещика Торнхилла, образ, глу-
боко типичный для своего времени, Голдсмит стремится указать пути к исправ-
лению социального зла. Во второй части романа появляется идеальный дворп-
34
Краткий очерк развития английской и американской
литературы XVIII века
нин —лидер одной нз партий, верная опора трона — несметно богатый дядя
Торнхилла, выступающий инкогнито под вымышленным именем Бервелла.
Он трудится в поле рядом с Примрозом, он любит простую пищу, скромнее
радости бедняков, ненавидит злодеев-богачей, злоупотребляющих властью.
Однако в 60—70-е годы даже такая половинчатая критика, которую Голдсмит при-
водит в своем романе, произвела большое впечатление. Нельзя также не учиты-
вать и того обстоятельства, что Голдсмит — английский писатель и что тартюф-
ство английских мещан заставило не только его, но и В. Скотта и Ч. Диккенса
нередко снабжать свои романы искусственным счастливым концом. По словам
О. Бальзака, например, В. Скотт, в угоду ханжам и пуританам своей родины,
пожертвовал главным в искусстве: изображением игры сильных страстей.
По мнению Н. Г. Чернышевского, даже такой гений английской литературы,
как Диккенс, ослабил впечатление от своего замечательного романа «Домби
и сын» тем, что ввел фальшиво-счастливую развязку, заставив своего героя,
мистера Домби стать добрым человеком и любящим дедушкой, найти успокоение
от разочарований и неудач в семье ранее нелюбимой н гонимой им дочери
Флоренс.
Творчеством Стерна и Голдсмита завершается блестящее развитие англий-
ского просветительского романа XVI11 в. Общий кризис просветительской иде-
ологии, который начинается уже в 70-е годы, сделал невозможным дальнейшее
развитие романа на прежней этической основе. Для создания же реалистиче-
ского романа нового типа время еще не пришло.
Теперь на довольно длительный исторический период ведущей вновь
становится поэзия (примерно с 1770 по 1814 г., когда вышел первый роман
В. Скотта «Уэверли»), Правда, поэзия, которая вытеснила с исторической арены
роман, уже не имела ничего общего с рассудочной поэзией Драйдена и Попа.
Она была пронизана лиризмом и в то же время включала в себя элементы
эпоса и драмы.
* *
*
Сентиментальное направление в английской поэзии возникает очень рано:
уже в 10—20-е годы XVI[Г в.
Ранние поэты-сентименталисты не играли почти никакой роли в литератур-
ном процессе страны: первая половина века была, как уже говорилось, периодом
триумфа просветительского романа и классической поэзии.
Первым крупным представителем сентиментальной поэзии был шотландец
Джемс Томсон (1700—1748). Сын бедного священника, Томсон и сам готовился
принять духовный сан. Однако, учась в Эдинбургском университете, он обратился
к литературной деятельности. Вскоре Томсон приобрел широкую известность как
автор четырех поэм, связанных общностью тематики, — «Лето», «Осень», «Зима»
и «Весна». Этот цикл объединен названием «Времена года».
В творчестве Томсона еще заметно влияние классицизма: и в выборе жанра
поэм (описательно-дидактический), и в использовании элементов условно-поэтиче-
ского языка, и в стремлении в некоторых случаях вводить морально-поучительные,
Дидактические моменты. Однако в целом поэмы Томсона представляют собой
новое качество. Во-первых, у Томсона появляется новая тематика: он обращается
к описанию родной природы, жизни социальных низов общества — крестьян-
земледельцев и пастухов. Во-вторых, в его поэтике заметна резкая реакция против
«правил» классицистической поэзии. Так, например, он далеко не всегда рассу-
дочен, часто обращается к «голосу сердца», стремится показать борьбу чувств в
человеческой душе и правдиво рассказать о жизни людей на лоне родной
английской (шотландской) природы. Греческих и римских богов и богинь
Томсону заменяет христианская религия, а встречающиеся изредка персонажи
античной мифологии («пенаты», «лары», «оры») имеют подчиненное, служебное
значение. Большим новшеством является также и замена рифмованных двусти-
ший белым стихом, получившим большое распространение еще в эпоху Шекспира
и забытым позднее.
2*
35
Краткий очерк развития английской и американской
литературы XVIII века
Необычайным было и то теплое участие к крестьянам, которое Томсон вы-
разил, описывая сцены пахоты, уборки урожая, гибели пастуха в зимнем лесу на
болоте. Однако Томсон, как и все сентименталисты, представил жизнь и быт
деревни в идеализированном виде, крестьян он называет «поселянами»; говоря
об их страданиях, спешит сразу же оговориться, что «крестьяне исполнены
кротости и религиозного смирения».
Вообще характерной отличительной чертой поэзии английского сентимента-
лизма является чрезмерная насыщенность злементами религиозного учения;
большинство поэтов этого направления были ревностными поклонниками церкви
н сторонниками субъективно-идеалистической философии Беркли. Поэтому в
свой поэзию они вводили мотивы всепрощения, раскаяния, мистики. Главный
жанр английского зрелого сентиментализма в поэзии—это элегия, описание
«радостей, но уже прошедших, горя, но давно пережитого». Из-за этой особенности
сентиментальная поэзия Томсона не сумела передать больших переживаний,
сильной радости, глубокого горя. Понадобилась дополнительная романтическая
реакция, чтобы вернуть английское искусство к достижениям шекспировской
эпохи, сделать его способным к изображению «могучих страстей» (Байрон).
Религия, отчужденность от «городского многолюдия», сознание «собственной
греховности», ожидание смерти как залога радостного свидания с друзьями
«милой юности» — все эти мотивы сильно ослабляли воздействие поэзии Томсона
и привели в конечном счете к тому, что она не имела эстетической ценности за
рамками своей эпохи.
Тем не менее даже робкая сентиментальная критика бедствий, вызванных
капитализмом в эпоху, когда егце не были известны причины, породившие эти
бедствия, была прогрессивной, и все последующие сентименталисты унаследо-
вали у Томсона эти особенности его поэзии.
Другие произведения, написанные Томсоном, не столь значительны. Это
пьесы, созданные на основе классицистических канонов («Софонизба»,
«Агамемнон», «Эдгар и Элеонора», «Танкред и Сигизмунда», «Кориолан»), большое
количество од, стихотворных посланий. В поэме «Свобода» Томсон выразил свои
взгляды, близкие во многом взглядам умеренного крыла английских просвети-
телей-романистов. В пьесе-маске «Альфред» имеется гимн «Правь, Британия»,
который впоследствии стал государственным гимном Великобритании. Слава
Томсона распространилась в конце века далеко за рубежами Англии. В России
Томсона переводят многие поэты конца XVIII — начала XIX в. Лучшие переводы
принадлежат Жуковскому («Гимн» из «Времен года» и другие стихотворения).
Непосредственным преемником и продолжателем традиций Томсона был
Эдуард Юнг (1683—1765). Поэт, драматург и теоретик литературы, он выступил
в 1713 г. с поэтическими .опытами в духе классицизма, по не был замечен
современниками. В 1728 г. Юнг принял духовный сан и стал капелланом.
Сильное душевное потрясение, которое Юнг испытал в связи со смертью
жены и приемной дочери, послужило непосредственным побудительным мотивом
для создания его главного произведения — «Жалобы, или Ночных дум о жизни,
смерти и бессмертии». Эта философская поэма, являющаяся раздумьями поэта о
своем времени, о себе и о судьбах своего поколения, принесла ему всеевропей-
скую известность (40-е годы XVIII в.). Юнг окончательно отверг мотив радости
жизни, ожидания благих перемен, которые все же были свойственны поэзии
Томсона. Мрачное отчаяние, пессимизм — вот что характерно для зрелого Юнга и
что во многом определило последующий путь сентиментальной поэзии Англии.
Мир рисуется Юнгом как «юдоль скорби и слез», и единственным утешением
для человека в «жизни сей» является, ио его мнению, покорное следование
учению церкви. Однако Юнг делает шаг вперед в изображении внутреннего
мира человека, в показе «тайной жизни сердца».
Сколь нищ и щедр, величествен и низок.
Сколь усложнен и чуден человек! <...>
Червь, бог! — я за себя дрожу и в дебрях
Души моей теряюсь.
(«Ночные думы»)
36
Краткий очерк развития английской и американской
литературы ХГ7// века
Попытки Юнга, Шенстона, Каупера и других английских сентименталистов
описать противоречия человеческой души проложили путь для романтизма
90-х годов XVIII в.
Особое впечатление на современников произвело то место из «Ночных дум»
Юнга, которое называется «Мысли на кладбище», где за пересказом в стихах
учения религии о загробной жизни многие увидели большой скрытый смысл.
В результате в поэзии возникло новое так называемое «кладбищенское» на-
правление.
Представители «кладбищенской» поэзии — шотландский пастор Блэр со своей
элегической поэмой «Могила», Джемс Гарви с элегией «Размышления среди мо-
гил» и др. варьируют на все лады шекспировскую тему равенства в смерти
нищего и короли (см. монолог Гамлета «Бедный Норик...»). Этот мотив служит
для выражения настроений отчаяния и пессимизма, овладевших частью буржу-
азного общества при виде крушения просветительских идеалов.
Наиболее ярким представителем «кладбищенского» направления считается
Томас Грей (1716-1771). Томасу Грею принесла всемирную известность его
«Элегия, написанная на сельском кладбище», В этом произведении сентимен-
тальной поэзии появляется социальная тема. Размышления о бренности земного
бытия занимают в элегии Грея отнюдь не главное место. Поэт вводит в англий-
скую поэзию крестьянскую тему. Томсон лишь мимоходом говорит об «обитали-
щах страдания», где «бедность и недуг и рок запечатлел отчаянья клеймо на лицах
искаженных». Грей неизмеримо расширил эту тему: он прославляет крестьянский
труд как основу общественного блага.
...как часто серпам их
Нива богатство свое отдавала; как часто их острый
Плуг побеждал упорную глыбу; как весело в поле
К трудной работе они выходили; как звучно топор их
В лесе густом раздавался, рубя вековые деревья...
Грей оказал неоценимую услугу английской поэзии, введя и нее тему осуждения
(пусть в очень робкой, сентиментальной форме) паразитизма нетрудовых классов
общества. Эгоизм и паразитизм «гордых и изнеженных» «детей богатства»
помешали «детям полезного труда» приобщиться к цивилизации, вступить в
«просвещенья храм». Грей высказывает предположение, что на скромном сельском
кладбище погребены величайшие умы и таланты, которые могли бы обогатить
человечество.
Но просвещенья храм, воздвигнутый веками,
Угрюмою судьбой для них был затворен,
Их рок обременил убожества цепями,
Их гений строгою нуждою умерщвлен...
Эта сентиментальная критика социальных язв для своего времени (1749 г.)
имела большое значение.
Тема труда, скорбь о загубленных талантах народа, критика несправедливого
порядка была завещана Греем Р. Бернсу и великим английским романтикам,
а они сделали эти темы достоянием всей английской литературы XIX в.
* *
*
Большое значение для обновления английского литературного языка имела
поэзия предромантизма.
Предромантическое направление в Англии и Шотландии возникает после
выхода в свет многотомного собрания старинных английских и шотландских
народных песен и баллад, собранных антикварием Перси. Появилась целая лите-
ратура, подражающая стилю, языку и форме старинного народного эпоса (баллады,
песни, сказы, легенды и т. д.).
В отличие от поэтов и романистов сентиментального направления пред-
романтики порывают связи с буржуазной идеологией; они либо открыто критику-
37
Краткий очерк развития английской и американской
литературы X^III века
ют буржуазные нормы жизни, либо переносят действие своих поэм в средне-
вековье и эпоху варварства, исходя из молчаливого отрицания и гордого
неприятия современного им общества.
Уже в самом начале развития в предромантической литературе можно
различить два противоположных по характеру направления: элегическое и про-
грессивно-историческое.
Наиболее крупным представителем элегического направления можно считать
поэта Джемса Макферсона (1736—1796) и романиста Горация Уолпола
(1717—1797). Наиболее видный представитель раннего прогрессивно-историче-
ского направления британского предромантизма — Томас Чаттертон (1752—1770).
Шотландец Макферсон, собирая по поручению своих богатых меценатов
древнекельтские саги, стал и сам сочинять старинные ирландские героические
сказания и песни, якобы принадлежащие перу легендарного барда Оссиана,
жившего в 111 в. н. э., и переведенные автором с кельтского языка. «Песни
Оссиана- Дж. Макферсона покорили всю Европу. О языке и стиле их, о научной
достоверности и «подлинности» этих «памятников» древнего ирландского народ-
ного творчества велись ученые споры, издавались специальные трактаты. Но лишь
много позднее был доказан факт подделки Макферсона. Гёте и Пушкин,
Жуковский и Руссо, Блейк и Гейне зачитывались «Песнями Оссиана». Они заста-
вляли своих героев увлекаться ими (как Гёте своего Вертера), писали подражания,
поэтические переложения на национальные языки и т. п.
Не .менее блестящую подделку своих поэм под стиль среднеанглийского
языка совершил поэт Чаттертон.
Томас Чаттертон обладал большим поэтическим даром. Он внес новое каче-
ство в поэзию предромантизма: историзм, которого до него британская поэзия
в сущности не знала. Он создал выдающееся поэтическое произведение
XV111 столетия — цикл стихотворений и поэм, приписанных им вымышленному
лицу —поэту, монаху и придворному Роули. Глубокое проникновение в нравы
эпохи междоусобных войн Алой и Белой роз, широкая картина народной жизни
английского Возрождения, шекспиризация, драматизация поэзии —все это было
новинкой, возбуждало интерес к истории народа (а не королевских дворов, как
это было принято до Чаттертона в классицистической поэзии XVI11 в.).
Творчество и трагическая судьба гениального юноши (он кончил жизнь
самоубийством) занимала на только романтиков начала XIX в. (Кольриджа,
Байрона, Мюссе), но и титанов критического реализма 30—40-х годов; например,
Бальзак, создавая образ Люсьена Шардона («Утраченные иллюзии», «Блеск и
нищета куртизанок»), которым утверждал закономерность гибели истинного
таланта в условиях буржуазного общества, обращался к истории жизни и творче-
ства Т. Чаттертона. •
В 1764 г. .Горэйс Уолпол опубликовал свой роман «Замок Отранто», который
ознаменовал начало предромантической реакции в жанре романа. Новая школа в
романе была названа «готической», так как авторы любили описывать живопис-
ные развалины так называемых «готических» храмов и замков. Впоследствии
готический роман стали называть романом ужасов и черным романом. Боль-
шинство романов этого жанра написано с позиций консервативного предроман-
тизма, их авторы стремились поразить ужасом читателя эпохи промышленного
переворота, доказать ему, что жизнь полна иррациональных идеи, что, вопреки
утверждениям просветителей, в мире торжествует «победоносное зло», что ход
истории враждебен человеку, обреченному на страдания.
И все же даже в «готическом» романе мы нередко находим правдивое, хотя
и символически зашифрованное изображение кровавой и преступной сущности
капитализма. Таков роман Бекфорда «Ватек».
Бекфорд был родовитым аристократом. Почти всю свою жизнь он провел в
путешествиях по странам Востока или проживал в Париже. Свой единственный
роман Бекфорд написал на французском языке, так что потребовался перевод
его для английской публики. В этом сказалась оторванность Бекфорда от родной
почвы, от народной жизни Англии, и все же он был талантливым человеком.
Он сумел в ярких, волнующих образах восточной сказки-поэмы в прозе передать
38
Краткий очерк развития английской и американской
литературы XVIII века
трагический характер общественной жизни в Англии и Франции накануне рево-
люции.
Таким образом, предромантизм впервые в истории поставил (правда, в туман-
ной, зашифрованной форме) вопрос о преступности буржуазного общества, и
эт^ тему подхватили и неизмеримо усилили романтики и критические реалисты
* *
*
В годы Французской революции 1789—1794 гг. в предромантизме Англии
появляется революционная струя. В это время в Британии зарождается демо-
кратическое движение, возглавлявшееся демократической партией, которая
опиралась в своей борьбе с торийской олигархией на незрелый еще в политиче-
ском отношении рабочий класс. Эта партия создавала по всей Британии густую
сеть боевых организаций, которые назывались «корреспондентскими обществами».
Они носили такое название потому, что переписывались друг с другом и с фран-
цузскими якобинцами по вопросам идеологии и тактики революционной борьбы.
Всего было создано на территории империи около 80 обществ, наиболее
крупные из них — лондонское, эдинбургское и шеффильдское.
«Корреспондентские общества» целенаправили революционную энергию
народных масс. Именно «корреспондентские общества» были организаторами
восстаний на британском флоте, в некоторых городах, среди солдат ряда полков.
Официально «общества» объявили своим лозунгом реформу и парламентский
путь изменения части' статей в конституции. Однако требование даже реформы
в условиях британского полицейского государства XVIII в. означало подготовку
социальной революции. Политическую и идеологическую основу деятельности
«обществ» составляли труды великого английского революционера Томаса Пейна
(«Век разума», «Права человека»), а также книга философа и экономиста
Вильяма Годвина «Политическая справедливость», в которой он дал наиболее
глубокую до Маркса критику частной собственности и предсказал приход
бесклассового общества.
Британский народ, руководимый «корреспондентскими обществами», под-
нимался на борьбу за свои права. Этому подъему соответствовало появление мас-
совой народной песни и сатиры. Безымянные народные поэты и художники
создавали сатирические листовки, раскрашивали их от руки либо издавали типо-
графским способом и распространяли.
Большой популярностью среди лондонских пролетариев и ремесленников
пользовалась в 90-е годы песня «Средство против уничтожения народа —
гражданка гильотина — славная машина для бритья королей».
...Пусть гильотиною,
Славной машиною,
Бреют царей!
Ею — сверкающей,
Зло сокрушающей,
Власть устрашающей —
Что есть сильней?
(Пер. В. Рогова)
Ведя обширную и систематическую агитацию в массах трудового народа,
«корреспондентские общества» печатали многочисленные периодические изда-
ния — газеты, листовки и т. д. Для постоянной работы в них охотно привлекались
рабочие и ремесленники-самоучки. Среди поэтов-корреспондентов были люди
яркого, своеобразного дарования. Так, в нескольких органах демократов инкогнито
сотрудничал В. Блейк (в настоящее время найдено лишь несколько его газетных
выступлений). Из других же авторов выделяются три революционных предро-
мантика: Томас Спенс, Джеймс Монтгомери и Джон Тэлуолл.
Творчество этих поэтов выражает кровные интересы народных масс того
времени, оно не утратило ценности и до сих пор. Поэмы и стихи предреволюцион-
39
Краткий очерк развития английской и американской
литературы XVIII века
ных предромантиков питались фольклорными, песенно-народными традициями
(баллады, песни, сказы, прибаутки, видения и т. п.). Революционный порыв соче-
тается в них с довольно последовательной критикой социальных и политических
устоев собственнического общества, причем широко используются приемы и
метод революционного классицизма.
Однако революционные предромантики, призывая к свержению кровавого
торийского режима, говоря о преступности колониального британского капита-
лизма, рисуют еще неясный идеал будущего общественного устройства, нередко
сбиваются на проповедь уравнительного примитивного коммунизма. В отличие
от революционных романтиков 10—20-х годов XIX в. их эстетический идеал
противоречив; они часто заменяют призывы к классовой борьбе проповедью
религиозных доктрин о всеобщем братстве и непротивлении злу насилием.
В этом сказалась противоречивость самого рабочего движения в Англии 90-х
годов XV111 в.
Из других поэтов Британии, сочувствовавших делу демократии и боров-
шихся против режима Георга HI, следует отметить Питера Пиндара1 — сатирика
и публициста; ученого и публициста Джозефа Пристли; секретаря лондонского
«корреспондентского общества» — сапожника Томаса Гарди; левого демократа
Джона Горна Тука; председателя эдинбургского «корреспондентского общества»
Мюира; ирландских революционных поэтов-11редромантиков — участников осво-
бодительного движения — ткача Д. Орра (1770—1816), У. Дреннана (1754—1820)
и Т. Дермоди (1775—1802), вождей ирландского народа, пламенных революцион-
ных памфлетистов, оказавших впоследствии огромное влияние своей публи-
цистикой на Байрона и Шелли, Вульфа Тонса и Джона Эммерта.
Великие революционные потрясения XVIII в. породили также и поэзию
Роберта Бернса (1757—1796).
Глубочайший реалист, какого только знала история британской литературы,
он положил начало могучей романтической реакции, окончательно похоронившей
классицизм и сентиментализм.
Величайшим достоинством песен и сатир Бернса является то, что они очень
скоро проникли в народ, их етали распевать косари и пахари, их читали по
праздникам в любом кабачке, их распевали на мотивы народных пееен хором.
Бернс в большой степени расширил контингент читающей публики не только в
Шотландии, но и в Англии и Америке.
Таким образом, он создал все условия для возникновения в Англии нового
искусства, антибуржуазного по своему духу. И это искусство вскоре явилось в
лице романтиков 90-х годов XVIII в. (Вадсворт, Кольридж, Саути, Т. Мур) и
10—20-х годов XIX в. (Байрон, Шелли, Китс, В. Скотт).
Продолжая дело Свифта и Филдинга, Бернс, усвоивший идеологию англий-
ских, ирландских, американских и французских революционеров, ввел в лите-
ратуру нового героя, неизвестного просветительской литературе середины века;
простолюдина-протестанта и бунтаря, вождя народно-освободительного движения.
Он изображает крестьян не покорными жертвами, сломленными промышленным
переворотом, униженными произволом помещиков и властей, но людьми, испол-
ненными решимости бороться за свои права.
* *
*
В самом начале XVII столетия английский язык становится транснациональ-
ным, государственным языком ряда стран, в которые переселяются из Метрополии
массы английских колонистов. Первой английской колонией на вновь открытом
континенте была Виргиния (основана в 1607 г.), а в 1620 г. корабль «Мей флауа»1 2
доставил из Англии первую группу колонистов-пуритан, бежавших от жестоких
преследований со стороны королевской власти и феодальной католической
1 Псевдоним лондонского врача Джона Уолкота.
2 Майский цветок (may flower — англ.).
40
Краткий очерк развития английской и американской
литературы XVIII века
церкви. В течение всего XVII столетия пуритане непрерывно прибывали в Север-
ную Америку, где основали (на узкой полосе восточного побережья) ряд коло-
ний: Новый Плимут, Нью Гемпшир, Массачусетс, Род-Айленд. Впоследствии
все эти колонии были объединены в союз, получивший название Новая Англия.
В 1634 г. возникла английская колония Мэриленд, а в 1681 г. — Пенсильвания.
В ходе длительной и жестокой борьбы Англия одержала победу над
Испанией, Голландией и Францией, захватив и присвоив себе их колонии;
Нью-Йорк (ранее голландское селение — Новый Амстердам); Канаду (с француз-
ской военной крепостью Квебек — в 1759 г.); Флориду (ранее принадлежавшую
Испании) и т. д.
Одновременно англичане стали систематически, с невиданной жестокостью,
истреблять племена аборигенов-индейцев — коренных жителей материка, пере-
шедших сюда из Азии около 2500 лет до Колумба (по перешейку, соединявшему
в древности Аляску с Камчаткой).
Еще в 1616 г. в Америку была ввезена первая партия рабов-негров. Борьба
негритянского народа за элементарные человеческие права в течение трех веков
смыкались с освободительной борьбой фермеров-скваттеров и — позднее —
рабочего класса. В течение XVII-XVIII вв. в Америке происходил сложный
процесс формирования американской нации, американской национальной куль-
туры и литературы. Она впитала в себя достояние культур нескольких наций —
испанцев, шведов, голландцев, ирландцев, индейцев, негров, немцев, французов.
Этот трудный и во многом противоречивый процесс в общих чертах завершается
в годы американской буржуазной революции 1775—1783 гг.
* *
*
В 70-х годах XVIII в. американский народ восстал против власти торийской
олигархии Англии и навсегда сбросил гнет колониального ига (1775—1783).
Уже в годы войны за независимость была создана буржуазно-демократическая
республика и принята ее первая конституция (1777 г.).
К. Маркс подчеркивал всемирно-историческое значение борьбы американ-
ского народа: он констатировал, что в Америке «возникла впервые <... > идея
единой великой демократической республики <... > была провозглашена
первая декларация прав человека и был дан первый толчок европейской рево-
люции XVIII века <... >’.
Революции, свергнувшей власть английского королевского правительства
ториев, предшествовала длительная (почти вековая) деятельность великих амери-
канских просветителей — Вениамина Франклина (1706—1790), Томаса Джеффер-
сона (1743—1826) и Томаса Пейна (1737—1809).
Используя опыт своих предшественников—демократов XVII в. (Хукера,
Роджера Уильямса и Уайза), а также вдохновляясь идеями европейского Просве-
щения (в колониях изучали сочинения Локка, Шефтсбери, Дефо, Свифта,
Филдинга, Монтескье, Вольтера и др.), американские просветители развернули
систематическую пропаганду и агитацию своих взглядов, используя для этой цели
газеты (их к 1760 г. было уже около 50 названий), альманахи, календари.
В. Франклин, Т. Джефферсон и их последователи вели борьбу против каль-
винистской (пуританской) церкви; они утверждали деизм и рационализм.
Томас Пейн в своих суждениях приближался к атеизму. Все три американских
просветителя были врагами монархии; они проповедовали республику, защищали
идеи народовластия. Американские просветители приняли непосредственное
участие в революции. Томас Пейн —великий революционер эпохи — попытался в
своих памфлетах и философских трудах выработать основы американской
республиканской демократии, объяснял невозможность компромисса с правящими
кругами Англии, нацеливал штаб Вашингтона на решительную борьбу, разоблачал
’ Маркс К, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 16. С. 17.
41
Краткий очерк развития английской и американской
литературы XK/II века
демагогию и ложь английских генералов и попов, чем в немалой степени содей-
ствовал победе армии повстанцев и образованию государственности США.
* *
*
Таким образом, английская и американская литература XVIII столетия отли-
чается богатством жанров и форм, она развивалась в острой борьбе школ и на-
правлений, выражавших эстетические взгляды различных классов общества.
Художественные богатства английской литературы века Просвещения воплотили
лучшие черты национального характера английского народа — жизнелюбие, юмор,
гуманизм. ХУШ век в Англии дал миру гениальных художников — таких, как
Свифт, Филдинг, Хогарт, Смоллет, Бернс, Блейк. Величайшее значение для куль-
турного развития всего человечества имело появление в первой половине XVIII в.
просветительского романа Филдинга — Ричардсона — Смоллета, являющегося
первым образцом романа нового времени.
Английским
литература
Поэзия и журналистика
начала XVIII века
Александр
ПОП
(Alexander Pope)
(1688-1744)
Наиболее яркий представитель поэзии английского
классицизма. Родился в семье зажиточного купца.
Университетского образования не получил по причине
слабого здоровья (он был горбат, хром, тщедушен).
Однако в возрасте 16 лет А. Поп привлек своими
стихотворными опытами внимание видного
драматурга Уичерли, который помог юноше напечатать
первые произведения и оказывал ему покровительство.
44
Опыт о человеке
В 1709 г. увидели свет -Пасторали», и в 1711 —
-Опыт о критике» (в котором А. Поп пересказывал
в стихах -Искусство поэзии» Буало). В 1714 г. была
издана дидактико-описательная поэма -Виндзорский лес»,
галантный героикомический эпос -Похищение локона»
и другие произведения. А. Поп занимался также
изданием произведений В. Шекспира, перевел на
английский язык поэмы Гомера -Илиада» и -Одиссея».
Однако как редактору и переводчику А. Попу
-мешали» правила классицизма. Из произведений
Шекспира он выбросил или -сгладил» массу
-диких и неприличных», по его мнению, мест.
Гомера он тоже неоднократно -исправлял»,
-редактировал», исключая целые сцены и разделы из
песен -Илиады» и -Одиссеи» или же переделывая их.
А. Поп состонл в большой дружбе с Д. Свифтом,
драматургом Геем, журналистами Стилем и Аддисоном.
Он был членом .литературного кружка Свифта
-Мартин-писака», принимал участие в издании
сатирических сборников этого кружка.
Опыт о человеке
(«Ап Essay on Man», 1733—1734)
Письмо четвертое
О, СЧАСТЬЕ, всех желаний наших ты венец!
Покой, довольство ли, приятность ли сердец
— Какое бы тебе название ни дать —
Живем одной надеждой— лишь тебя познать!
Сквозь сечу, тиранию, муку, кровь идем, —
А что такое ты, и где тебя найдем?
Не знаем твоего ни имени, ни свойства,
Что ты за вещь, что в нас рождаешь беспокойство?
Ты близким кажешься, но так ты далеко!
Путь проложить к тебе уж верно нелегко!
Являешь ты свой вид разумным ежечасно,
И глупым видишься —однако всем неясно!
Цветок небес—но где ж он на земле цветет?
Вблизи, или вдали, и кто его сорвет?
Между порфирами ль он царственными блещет,
Или в глуши лесов как ландыш затрепещет?
Или меж лаврами парнасскими цветет,
Иль в поле марсовом кровавой жатвы ждет? <.„>
45
Александр Поп
О СЧАСТЬЕ истинном нельзя, друзья, сказать,
Что можно только здесь, иль там его сыскать;
То нет его, то вдруг нечаянно нагрянет,
Тот глуп, кто с кошельком за ним гоняться станет:
Бежит от царского оно престола прочь,
С тобою, Болинброк,1 живет и день и ночь,
Спроси ученых: где ж заветный путь к блаженству?
Ответ их темен, полон он несовершенства.
Один советует, чтоб всем слугою быть,
Другой —не знать людей и диким зверем жить.
Тот —СЧАСТЬЕ в действии всегдашнем полагает,
Другой —в спокойствии глубоком заключает;
Тот СЧАСТЬЕ— негой, наслажденьем называет,
А этот — счастьем труд большой провозглашает; <...>
Природа СЧАСТЬЕ щедро обещает всем,
И каждый должен страх отбросить насовсем,
Не за пространными искать его морями,
Оно у всякого лежит перед глазами,
Но только нужно нам свой разум просвещать;
И волю от пороков грязных отвращать;
Как часто люди слезы горько льют и тужат,
Что СЧАСТЬЕ, мол, избранникам немногим служит;
' Для слез таких причины веской вовсе нет:
Для СЧАСТИЯ мы родились на этот свет!
Знай, что во всех делах Господь, сей мир Создавший,
Хранит права на СЧАСТЬЕ всех, о нем мечтавших...
Угрюмым одиночкам СЧАСТЬЕ не дано:
Творец велел, чтоб всем светило бы оно,
И если кто-то счастлив стал, то значит он
Оперся на благой общественный закон;
И сильный властию над подданными царь,
И землю пашущий для податей плугарь,
Отшельник, поселившийся в пустыне дикой,
— Несчастливы они без массы многоликой.
И те, что от людей нам прочь бежать велят,
И взор людской считать за смертоносный яд,
Стараются сыскать, кто б нравам их дивился,
Надежным другом был и подражать стремился.
И коль не будем мы о славе рассуждать
И станем мнения о нас все презирать,
Наш дух придет в упадок, ум наш ослабеет,
Про честь забудется, а слава потемнеет...
Своею долей счастья каждый обладает,
Ее он от людей в награду получает,
А кто стремится больше взять, чем может дать,
Того начнут все вскоре презирать...
46
Опыт о человеке
Htno" i'i ’ Ji i HJi.Cremeb
А. Поп
Опыт о человеке-
47
Александр Поп
«Опыт о человеке» Александра Попа — обширный стихотворный Трактат, в ко-
тором автор излагает в популярной форме основные идеи английской просвети-
тельной философии. !
Трактат состоит из четырех разделов (которые автор называет письмами).
В «Письме первом» А. Поп говорит об отношении человеческой личности к
Вселенной (природе); в «Письме втором» —о Разуме и чувствах; в «Третьем
письме» развивается мысль о связи личности с обществом; в «Четвертом письме»
высказывается суждение о том, что следует понимать под философской катего-
рией «Счастье». Здесь приводится отрывок из «Письма четвертого».
1 Болинеброк Сидней — наряду с тительной философии. Был личным
Шефтсбери и Мандевилем является другом и покровителем А. Попа,
одним из основоположников просве-
Джозеф
АДДИСОН
(Joseph Addison)
(1672-1719)
Журналист, политический деятель, драматург.
Родился в семье бедного священника. Окончил
Оксфордский университет. Благодаря покровительству
поэта и драматурга Джона Драйдена приобрел
поддержку в политических кругах. Вскоре случай
помог ему выдвинуться: он написал поэму •Поход-
(1704), в которой воспевал победу английской армии
при Блейнгейме. Помимо денежной награды Аддисон
получил выгодное место в Министерстве внутренних
дел; затем он становится помощником министра
внутренних дел; а в 1708 г.—министром по делам
колоний. В 1716—1718 гг. он занимает пост
государственного секретаря.
Вместе с Робертом Стилем Аддисон является
основоположником буржуазной английской
журналистики XVIII в. С 1709 г. они систематически
издают ряд сатирико-нравоучительных журналов,
завоевавших авторитет не только в Лондоне,
но и на континенте (-Болтун-, -Зритель-,
-Опекун-, -Англичанин-, -Читатель-).
На страницах этих журналов Аддисон и его
сотрудник Стиль проповедовали умеренно-
просветительские взгляды, освещали деловую
практику, вопросы морали буржуазного класса.
Многочисленные очерки, письма, статьи, сообщения
из жизни различных слоев и классов общества
послужили материалом для творцов английского
буржуазного романа XVIII в.
Как драматург Аддисон при жизни тоже пользовался
успехом Перу Аддисона принадлежат трагедия
-Катон- и комедия -Барабанщик-.
Джозеф Аддисон
Зритель
(«The Spectator»)
J\b 1, четверг, 1 марта 1711 г.
Я заметил, что читатель редко станет читать книгу с удоволь-
ствием, пока не узнает о писателе1, брюнет он или блондин,
мягкого или раздражительного характера, женат или холост,
а также о других частностях подобного рода, которые весьма
способствуют истинному пониманию автора. Чтобы удовлетворить
такому любопытству, столь естественному в читателе, я намерен
посвятить этот и следующий листки вступительным очеркам к
моим будущим сочинениям и расскажу здесь о некоторых лицах,
привлеченных к этой работе. Так как главный труд составления,
приведения в порядок и исправления выпадет на мою долю, то
я должен, по справедливости, позволить себе начать работу
собственной историей.
Я родился в небольшом наследственном имении, которое,
по местным, деревенским преданиям, со времени Вильгельма
Завоевателя2 огораживалось теми же изгородями и канавами и
передавалось от отца к сыну целиком, без потери или прибавки
хотя бы одного поля или луга, в течение шестисот лет. В семействе
нашем рассказывают, что когда моя мать была тяжела мною на
третьем месяце, ей приснилось, будто она разрешилась судьею.
Произошло ли это оттого, что наша семья в то время вела процесс,
или оттого что мой отец был мировым судьею, не могу решить; ибо
я не настолько тщеславен, чтобы считать это предсказанием о
каком-то высоком положении, которого я должен бы достигнуть в
будущей моей жизни, хотя таково было толкование наших соседей.
Солидность моего поведения при первом появлении на свет и во
все время, пока я сосал грудь, казалось, была в соответствии со
сном моей матери. Ибо, как она часто рассказывала мне, я бросил
погремушку прежде чем мне исполнилось два месяца, и я не хотел
браться за коралл, пока не сняли с него бубенчиков.
Так как в моем детстве не произошло больше ничего замеча-
тельного, то я пройду его молчанием. Оказывается, что во время
несовершеннолетия v меня была репутация очень угрюмого малого;
но я был всегда любимцем школьного учителя, который обыкно-
венно говорил, что способности у меня основательные и хорошо
вынесут труды. Вскоре после поступления в университет я просла-
вился своим глубочайшим молчанием. В течение восьми лет, если
не считать публичных упражнений в коллегии, я едва ли произнес
сотню слов и, поистине, не помню, чтобы во всю свою жизнь
сказал три фразы подряд. Принадлежа к ученой корпорации, я с
50
Зритель
таким великим прилежанием отдавался занятиям, что есть
очень мало прославленных книг на классических или совре-
менных языках, с которыми я не был бы знаком.
После смерти отца решено было отправить меня путеше-
ствовать в чужие страны. Таким образом, я покинул универ-
ситет странным, непонятным малым, с большим запасом уче-
ности, если бы захотел ее показать. Ненасытная жажда знаний
повлекла меня во все европейские страны, где было что-
нибудь новое или интересное для обозрения. Мало того. Мое
любопытство было возбуждено до такой степени, что, прочи-
тавши полемику между некими великими мужами касательно
египетских древностей, я совершил путешествие в Великий
Каир с целью измерить пирамиду; и как только я составил
себе определенное мнение об этом отношении, то вернулся
на родину с большим удовольствием.
Последние годы я живу в Лондоне, где меня часто можно
видеть в местах, посещаемых публикой, хотя меня знают не
больше полдюжины моих избранных друзей, о которых будет
рассказано более подробно в следующем листе. Нет места
общественных собраний, куда бы я часто не появлялся своей
персоной. Иногда в кофейне Виля3 можно видеть, как я,
просунувши голову в кружок политиков, с большим внима-
нием прислушиваюсь к тому, что рассказывают среди малень-
ких групп слушателей. Иногда я курю табак в кофейне Мла-
денца и, углубившись будто бы всецело в «Почтальона», при-
слушиваюсь к разговору за каждым сбором в комнате. По
субботам я появляюсь в кофейне Сент-Джеймс и присоединя-
юсь иногда к маленькому комитету политиков в задней ком-
нате как человек, который приходит слушать и поучаться.
Равным образом мое лицо хорошо известно в Греческой
кофейне и в кондитерской «Кокосовое дерево», а также в обоих
театрах, что на Друри-Лейн и Гэймаркете. Более десяти лет
меня принимали за купца на бирже; иногда я схожу за еврея
на собрании маклеров в кофейне Ионафана. Короче говоря,
где бы я ни увидел толпу людей, я всегда смешиваюсь с
ними, хотя никогда не открываю рта, разве только в нашем
клубе.
Итак, я живу на этом свете скорее как Зритель челове-
чества, чем как человеческое существо. Я выработал из себя
созерцательного политика, солдата, купца и ремесленника, ни-
когда не вмешиваясь в практическую сторону жизни. Я очень
хорошо знаком с теорией супружества или отцовства и могу
лучше различать ошибки в хозяйстве, делах и развлечениях
других, чем люди, которые этим занимаются, подобно тому
как сторонние наблюдатели открывают промахи, которые могут
ускользнуть от играющих. Я никогда страстно не связывался
ни с какой партией и решил сохранять строгий нейтралитет
51
Джозеф Аддисон
между вигами и ториями, если враждебное отношение какой-
нибудь из сторон не заставит меня высказаться. Словом, всегда
в моей жизни я действовал как наблюдатель и такой же
характер намерен сохранить в этом журнале.
Я познакомил читателя со своей историей и своим харак-
тером как раз настолько, чтобы он видел, что я не совсем
неспособен для того дела, которое предпринял. Что касается
других подробностей моей жизни и приключений, то я вставлю
их в следующие листки, когда представится случай. Между
тем, размышляя о том, как много я видел, читал и слышал,
я начинаю бранить себя за молчаливость. Но так как я не
имею ни времени, ни склонности рассказывать устно то, чем
полна моя душа, то я решил сделать это письменно и на-
печататься, если возможно, прежде чем умру. Друзья мои
очень часто высказывали сожаление, что обладателем стольких
полезных открытий, сделанных мною, окажется такой молча-
ливый человек. Поэтому-то я буду публиковать каждое утро
листок с размышлениями на благо современников, и если я
могу сколько-нибудь способствовать развлечению или преуспе-
ванию страны, в которой живу, то я оставлю ее, когда буду
призван из нее, с тайным чувством удовлетворения, что жил
недаром.
Есть три очень существенных пункта, о которых я не го-
ворил в этом листке и которые по многим важным причинам
я должен держать про себя, по крайней мере некоторое время:
я разумею сведения о моем имени, моем возрасте и моем
жилище. Должен сознаться, что готов удовлетворить читателя
во всем, что благоразумно; но что касается этих трех част-
ностей, я не могу еще решиться сообщить их публике, хотя
мне и понятно, что они могли бы очень много способство-
вать украшению моего журнала. Это, наверное, вывело бы
меня из той неизвестности, которой я наслаждался в течение
многих лет, и сделало бы меня в общественных местах пред-
метом множества приветствий и учтивости, которые были всегда
очень неприятны мне; ибо я испытываю больше всего муки,
когда обо мне говорят и таращат на меня глаза. По этой же
самой причине я держу под величайшим секретом свою на-
ружность и костюм, хотя нет ничего невозможного в том, что
я стану рассказывать и то и другое, по мере того как будет
подвигаться предпринятая мною работа.
Остановившись так тщательно на самом себе, я в завтраш-
нем листке расскажу о тех джентельменах, которые участвуют
вместе со мной в этом сочинении4. Ибо, как я намекнул
раньше, план его составлялся и обсуждался (как это бывает со
всеми другими важными материями) в клубе. Однако так как
мои друзья уполномочили меня стоять во главе, то те, кото-
рые намерены посылать мне корреспонденции, могут направлять
52
Зритель
свои письма на имя Зрителя к мистеру Бокли, улица Малая
Британия. Ибо я должен еще сообщить читателю, что хотя
наш клуб собирается лишь по вторникам и четвергам, однако
мы избрали комитет, чтобы он заседал каждый вечер и рас-
сматривал все такие бумаги, которые могут содействовать раз-
витию общественного блага.
№ 261, суббота, 29 декабря 1711 г.
Мой отец, которого я упомянул в моем первом очерке и о
котором я всегда вспоминаю с гордостью и благодарностью,
очень часто беседовал со мной по вопросу о браке. В моло-
дые годы я, отчасти по его совету, а отчасти по собственной
склонности, ухаживал за одной особой, обладавшей большой
красотой, которая в начале моего ухаживания отнюдь не пи-
тала ко мне отвращения; но так как в силу своей природной
молчаливости я не сумел показать себя с наивыгоднейшей
стороны, она постепенно стала смотреть на меня как на очень
глупого человека и, отдавая предпочтение внешним качествам
перед любыми другими достоинствами, вышла за драгунского
капитана, который как раз в это время занимался набором
рекрутов в тех краях. Это злосчастное происшествие породило
во мне навсегда отвращение к красивым молодым людям и
заставило меня отказаться от попыток искать успеха у пре-
красного пола. Наблюдения, которые я вывел в связи с этим,
и неоднократные советы упомянутого мною выше отца и
явились причиной возникновения нижеследующего рассуждения
о любви и браке.
Наиболее приятный период в жизни мужчины в большин-
стве случаев тот, который проходит в ухаживании, при том,
конечно, условии, что его чувство искренне, а предмет ухажи-
вания относится к нему с благосклонностью. Его искание
возбуждает все красивые движения души—любовь, желание,
надежду.
Искусный человек, который не влюблен, гораздо легче
убедит в своей страсти особу, за которой он ухаживает, чем
тот, кто любит с величайшим неистовством, ибо подлинная
любовь приносит тысячи горестей, обид и нетерпение, которые
делают человека неприятным в глазах той, чьего расположения
он добивается; не говоря уж о том, что любовь заставляет
худеть, рождает страхи, опасения, слабость духа и часто за-
ставляет человека казаться смешным как раз тогда, когда он
намеревается показать себя с наилучшей стороны.
В браках, которым предшествует долгое ухаживание, обычно
царят наибольшие любовь и постоянство. Чувство должно
окрепнуть и приобрести силу еще до брака. Долгий путь
надежд и ожидания закрепляет чувство в наших сердцах и
приучает быть нежными по отношению к любимому человеку.
53
Джозеф Аддисон
Ничто не может сравниться по своему значению с поло-
жительными качествами особы, с которой мы соединяемся на
всю жизнь; эти качества не только приносят нам удовлетво-
рение в настоящем, но часто предопределяют наше счастье
в вечности. Когда друзья делают выбор за нас, то их прежде
всего интересует вопрос имущественный; когда же мы сами
определяем свой выбор, то решающими являются личные
качества особы. И те, и другие по своему правы. Первые
заботятся о достижении удобств и удовольствий жизни для
лица, интересы которого им близки, надеясь в то же время,
что состояние, приобретенное их другом, послужит также
и к их собственной выгоде. Другие же готовят себе непре-
рывное празднество. Приятная особа не только возбуждает,
но и продлевает любовь, она приносит тайные наслаждения
и удовлетворения и тогда, когда пламя первого желания уже
потушено. Это вызывает к жене или мужу уважение как
друзей, так и незнакомых, и приводит к тому, что семья
обретает здоровое и красивое потомство.
Я предпочитаю женщину приятную в моих глазах и не
уродливую в глазах света, чем самую известную красавицу.
Если вы женитесь на замечательной красавице, то должны
любить ее с неистовой страстностью, иначе вы не будете
отдавать должного ее прелеетям; а если вы питаете такую
страсть, то почти обязательно она будет отравлена страхами
и ревностью.
Сатирико-нравоучительный журнал. «Зритель» был основан Аддисоном и Сти-
лем 1 марта 1711 г. и просуществовал до 6 декабря 1712 г. Первона-
чально журнал представлял собой один развернутый лист (величиной с со-
временную газетную полосу). Впоследствии все номера его были переизданы
в виде книги (в 1713—1714 гг.).
1 Аддисон рисует образ вымышлен-
ного издателя, рассказывающего чита-
телям о плане и тематике журнала.
2 Вильгельм Завоеватель — король
норманнов, уничтоживший армию анг-
ло-саксов в битве при Гастингсе (1066 г.)
и захвативший трон англо-сакского
короля Гарольда.
3 Кофейня Виля — место встреч лон-
донских писателей и журналистов.
В Лондоне той эпохи было принято
проводить время в кофейных домах,
которые напоминают современный
английский клуб. Каждое сословие
посещало определенную кофейню: так,
например, ученые бывали в «Грече-
ской кофейне», политические деяте-
ли — в кофейне «Сент-Джеймс», в кон-
дитерской «Кокосовое дерево» — вели-
косветские денди, в кофейне Иона-
фана — деятели Сити и биржи.
4 Кроме образа редактора «Зрителя»
Аддисон и Стиль создали также и
образы внештатных корреспондентов
журнала: студента, юриста, купца —
сэра Эндрю Фрипорта, капитана Сэнт-
ри, священника, великосветского ще-
голя У иля Хоникома и др. Наиболь-
шим художественным достижением
является образ сельского сквайра
сэра Роджера де Коверли. В нем
Аддисон и Стиль предваряют будущие
успехи английского просветительского
романа: от добродушного, чудакова-
того, но добродетельного, честного
и доблестного сэра Коверли ведут
свое происхождение пастор Адамс и
мистер Олверти Г. Филдинга, дядюшка
Шенди Стерна, Примроз О. Голдсмита.
54
Ричард
СТИЛЬ
(Richard Steele)
(1672-1729)
Журналист, драматург, поэт. Сотрудник Аддисона. Родился
в семье адвоката, учился в Оксфордском университете
в одно время с Аддисоном; после окончания курса решил
посвятить себя драматургии. С 1701 по 1709 г. он сочинил
ряд пьес (комедия «Похороны, или Горе согласно моде»
и др.). Помимо журналистики и драматургии Р. Стиль
занимался также и эстетикой.
История
Александра Селькирка
(«Ап Account of the wonderful adventures
of Alexander Selkirk a castaway sailor»)
Мне кажется, что позволительно будет рассказать на страницах
журнала с таким названием1 о человеке, рожденном во владе-
ниях ее величества2, и поведать одно приключение из его
55
Ричард Стиль
жизни, столь необычное, что, наверное, ничего подобного не
случилось с кем-либо другим. Человек, о котором я намерен
рассказать, зовется Александром Селькирк; имя его знакомо
людям любопытствующим, ибо он приобрел известность тем,
что прожил в одиночестве четыре года и четыре месяца на
острове Хуан Фернандес. Я имел удовольствие часто беседо-
вать с ним тотчас по его приезде в Англию в 1711 году.
Так как был он человеком разумным, весьма любопытно было
слушать его рассказ о переменах, происходивших в душе его
за время его длительного одиночества. Вспомнив, как тягостно
нам оставаться вдали от людей хотя бы на протяжении одного
вечера, мы сможем составить понятие о том, каким мучитель-
ным казалось столь неизбежное и постоянное одиночество
человеку, с юных лет ставшему моряком й привыкшего на-
слаждаться и страдать, пить, есть, спать, словом, проводить
всю жизнь в обществе товарищей. Он был высажен на берег
с корабля, давшего течь, с капитаном коего у него произошла
ссора, и он предпочел ввериться своей судьбе на пустынном
острове, чем оставаться на ветхом корабле под началом
враждебного ему командира. Из вещей его дали ему сундучок,
носильное платье и постель, кремневое ружье, фунт пороху,
достаточно пуль, кремень и огниво, несколько фунтов табака,
топор, нож, котел, библию и другие книги духовного содер-
жания, а также сочинения о навигации и математические
приборы. Обида на командира, который столь дурно обошелся
с ним, заставляла его желать такой перемены участи, как
блага, до того самого мгновения, как он увидел, что корабль
его отчаливает; в эту минуту сердце его сжалось и заныло,
ибо расставался он не с одними лишь товарищами, но и
со всем человечеством. Запасов для поддержания жизни своей
имел он на один только день; остров же изобиловал лишь
дикими козами, кошками и крысами. Он полагал, что сможет
быстрее и легче удовлетворить свои нужды, подбирая на бе-
регу моллюсков, нежели охотясь с ружьем за дичью. И на
самом деле, он нашел великое множество черепах, чье мясо
показалась ему весьма вкусным и которых он первое время
часто и в изобилии ел, пока не стали они ему противны,
и позже он мог переносить их только приготовленными в
виде студня. Потребность в еде и питье служила ему великим
отвлечением от размышлений о своем одиночестве. Когда же
он сумел удовлетворить эти потребности, тоска по обществу
людей охватила его с такой силой, что он стал думать, что
был менее несчастлив в то время, когда нуждался в самом
необходимом; ибо легко поддержать тело, но желание увидеть
вновь лицо человеческое, овладевшее им, когда он на время
забывал о телесных нуждах, казалось ему непереносимым.
Им овладели уныние, томление и меланхолия, и лишь с
56
История Александра Селькирка
трудом удерживался он от того, чтобы не наложить на себя
руки, пока мало-помалу, усилиями рассудка и благодаря усерд-
ному чтению священного писания и прилежному изучению
навигации, по прошествии восемнадцати месяцев он вполне
(примирился со своей участью. Когда добился он своей победы,
то цветущее его здоровье, уединение от мира, всегда безоб-
лачное, приветливое небо и мягкий воздух превратили жизнь
*его в непрерывное празднество, и жизнь стала для него
столь же радостной, сколь раньше была печальной. Находя
теперь удовольствие во всех повседневных занятиях, превратил
он хижину, где спал, ветвями, срубленными в обширном лесу,
на опушке которого хижина эта была расположена, в восхи-
тительную беседку, постоянно обвеваемую ветерком и легким
дуновением воздуха; и это сделало его отдых после охоты
равным чувственным удовольствиям.
Я забыл упомянуть, что пока пребывал он в унынии, чу-
довища морских глубин, которые нередко выплывали на берег,
увеличивали ужас одиночества; страшные их завывания и звуки
их голосов, казалось, были слишком ужасны для человече-
ского уха; но когда к нему вернулась прежняя его бодрость,
он мог не только с приятностью слушать их голоса, но даже
приближаться к самим чудовищам с большой отвагою. Он
рассказал потом о морских львах, которые своими челюстями
и хвостами могли схватить и сокрушить человека, если бы
человек к ним приблизился; но в то время духовные и
телесные силы его были столь велики, что он часто бестре-
петно приближался к ним; лишь потому, что дух его был
спокоен, мог он с величайшей легкостью убивать их, ибо
заметил, что хотя челюсти и хвосты их были столь устра-
шающи, животные эти поворачивали свое туловище с необы-
чайной медлительностью, и стоило ему как раз стать против
середины их тела и так близко, как только возможно, и ему
удавалось с необычайной легкостью умерщвлять их топором.
Дабы не погибнуть от голода в случае болезни, он пере-
резал еухожилия у молодых козлят; после чего, не потеряв
здоровья, они навсегда утратили быстроту ног. Множество
таких козлят паслось вокруг его хижины; когда же бывал он
в добром здоровье, мог он догнать самую быстроногую козу,
и ему всегда удавалось поймать ее, если только она не бе-
жала под гору.
В жилище его чрезвычайно докучали ему крысы, которые
грызли его платье и даже ноги его, когда он спал. Чтобы
защитить себя от них, он вскормил и приручил множество
котят, которые лежали на его постели и защищали его от
врагов. Когда платье его совсем обветшало, он высушил и
сшил козьи шкуры, в которые и оделся и вскоре научился
пробираться сквозь леса, кустарники и заросли столь же сво-
57
Ричард Стиль
бодно и стремительно, как если бы сам был диким живот-
ным. Случилось ему однажды, когда он взбегал на вершину
холма и сделал прыжок, чтобы схватить козу, свалиться вместе
с нею в пропасть; он пролежал там без чувств в течение
трех дней, измеряя продолжительность времени по приросту
месяца с момента своего последнего наблюдения.
Подобная жизнь стала для него столь восхитительно прият-
ной, что ни одной минуты не тяготился он ею; ночи его
были безмятежны, дни радостны благодаря умеренности и уп-
ражнениям. Он взял за правило предаваться молитвенным
упражнениям в определенные часы ц в определенных местах,
и он творил свои молитвы вслух, дабы сохранить способность
речи и дабы изливать свои чувства с большей силой.
Когда я впервые встретил этого человека, я подумал, что
даже не знай я заранее о нраве его и о приключениях,
я все равно распознал бы по облику и по манерам, что
он надолго был отлучен от людского общества: во взоре
его изображались важность глубокая, но бодрая, и какое-то
пренебрежение к окружающим его обыденным предметам, как
если бы он был погружен в задумчивость. Когда корабль,
на котором он вернулся в Англию, подошел к его острову,
он встретил с величайшим равнодушием возможность уехать
на этом корабле, но с большой радостью оказал помощь
морякам и пополнил их запасы. Он часто оплакивал свое
возвращение в свет, который, как он говорил, со всеми своими
наслаждениями не заменит ему утраченного спокойствия его
уединения. Я много раз беседовал с ним, но, повстречав его
на улице по прошествии нескольких месяцев, не мог его
узнать, хотя он сам ко мне обратился; общение с жителями
нашего города стерло следы уединенной жизни с его облика
и совсем переменило выражение его лица.
Рассказ этого бесхитростного человека служит назидатель-
ным примером того, что счастливее всех тот, кто ограничивает
свои желания одними естественными потребностями; у того же,
кто поощряет свои прихоти, нужды возрастают наравне с бо-
гатством; или, как он сам говорил, «у меня есть теперь
800 фунтов, но никогда не буду я столь счастлив, сколь
был тогда, когда не имел за душою ни фартинга3».
«История Александра Селькирка» появилась в № 26 журнала «Англичанин»
(«Englishman», 1713), издателями его были Стиль и Аддисон. Р. Стиль
описал приключения действительно существовавшего моряка. Его очерк по-
служил источником для сюжета знаменитого романа Д. Дефо «Приключе-
ния Робинзона Крузо». Выше приводятся отрывки из этого очерка.
1 Стиль извиняется перед читателями
журнала «Англичанин» за то, что по-
ведет речь о человеке, родившемся
в колонии.
2 Ее величество — королева Анна (см.
прим. 11 на стр. 64).
3 Фартинг — мелкая медная монета.
58
Мещанская драма
Джордж
лилло
(George Lillo)
(1693—1739)
Родился в семье голландского эмигранта в Лондоне.
Отец Лилло был зажиточным человеком — ювелиром,
оставил сыну значительное состояние. Лилло продолжал
дело отца, литература была для него лишь увлечением,
которому он отдавал свой досуг. Однако пьеса -Лондонский
купец- принесла ему не только признание в лондонских
литературных и театральных кругах, но и всеевропейскую
славу: гениальные Дидро и Лессинг внимательно и любовно
изучали его пьесы, провозгласив Лилло основателем нового
направления в театре, так называемой -мещанской драмы-.
Пьесы Лилло ставились до 60-х годов XVIII в.
Всего им написано семь пьес, из которых в свое время
наибольшим успехом пользовались -Лондонский купец-,
•Христианский герой-, -Роковое любопытство-.
Лондонский купец,
или История Джорджа Барнвеля
(«The London Merchant,
or The History of George Barnwell», 1731)
Действие третье
Сцена третья
Тропинка на некотором расс тоянии от деревни.
Входит Барнвель.
Б А Р Н В Е Л Ь
Мрачная темнота обволакивает лицо дня; солнце либо скрылось
за облаком, либо с необычайной быстротой ушло на запад,
чтобы не видеть того, что я обречен совершить. С тех пор,
как я приступил к осуществлению своего ужасного намерения,
мне кажется, что земля дрожит при каждом моем шаге.
Прозрачный поток, протекающий вот там и образующий при
59
Джордж Лилло
своем падении водопад, и тот, когда я проходил мимо, пе-
чально пробормотал: «Убийство!» Земля, воздух и вода кажутся
озабоченными; и в этом нет ничего странного, ибо весь мир
потрясен и вся природа содрогается, когда провидение допус-
кает гибель хорошего человека. Справедливые небеса! Кем я
собираюсь, стать по отношению к тому, кто был единственным
братом моего отца, кто со временем его смерти заменил мне
отца, кто взял меня младенцем и сиротой, воспитывал меня,
окружил нежнейшей заботой, беспокоился обо мне с отеческой
нежностью ... И вот я здесь, чтобы убить его ... Я замираю
от ужаса, когда подумаю о своем бесчестии ... Это еще не
свершилось ... Что, если я оставлю свое кровавое намерение
и убегу отсюда?.. (Идет, затем останавливается). Куда, куда
я скроюсь?.. Двери моего хозяина, некогда дружески раскрытые
для меня, теперь закрыты навсегда; что до Мильвуд, то без
денег она не пожелает меня видеть, а я не могу жить без
нее. Она так твердо завладела моим сердцем и так деспо-
тично управляет им!.. Да, в этом причина моего падения
и моего горя... Это больше, чем любовь, это лихорадка сердца,
безумие желаний... Напрасно пытаются природа, разум и со-
весть противостоять этому. Бурная страсть заставляет их скло-
ниться перед собой, а меня толкает к прелюбодеянию, воров-
ству и убийству... О совесть! Слабый наставник добродетели,
ты только показываешь нам, что мы отклоняемся, но не имеешь
силы отвратить нас с гибельного пути ... А! Вот в той те-
нистой аллее я вижу дядю... Он один... Где маска? (Вынимает
маску.) Это его час для размышлений о себе. Таким образом
он приготовляет свою душу для небес, тогда как я... Но что
мне за дело до неба! Совесть, умолкни...
Прочь, совесть, прочь! Нет места пустословью!
Что с блуда началось, окончится то кровью.
(Надевает маску, вынимает пистолет и уходит.)
Действие пятое
Сцена последняя
Место казни. В глубине сцены — виселицы с ведущими к ним лестницами.
На сцене толпа зрителей, Бленд и Люси (слуга и служанка Мильвуд).
ЛЮСИ
Боже, какая толпа!
БЛЕНД
Как ужасна смерть, когда она так обставлена!
Л10 С И
Небо, поддержи их! Только ты можешь их подкрепить! Все
остальное бесполезно.
60
Лондонский купец
ОФИЦЕР (за сценой)
Дорогу! Э, пропустите! Дайте пройти заключенным.
ЛЮСИ
Они уже здесь. Внимательно смотри на них. Каким скром-
ным и успокоенным кажется молодой Барнвель! А Мильвуд
выглядит дико, она вся взволнована, потрясена, в удивлении.
(Входят Барнвель, Мильвуд, офицеры и палачи)
БАРНВЕЛЬ
Гляди, Мильвуд, вот наше путешествие завершается. Жизнь,
как сказка, которую окончили рассказывать, пришла к концу.
Смерть, этот мрачный и неизвестный путь,— вот все, что от-
деляет нас от вечных радостей или вечных мук.
МИЛЬВУД
Неужели пришел уже конец всем моим прекрасным мечтаниям?
Разве молодость и красота были даны мне, чтобы быть про-
клятой, а разум только для того, чтобы привести меня к ги-
бели? Да, только для этого, только для этого, и ты, о небо,
добилось худшего. Или у тебя припрятана еще какая-нибудь
неиспытанная беда, что-нибудь похуже, чем позор, отчаяние
и смерть, безжалостная смерть, непреодолимое отчаяние и сне-
дающий душу позор, что-нибудь такое, чего ни ангел, ни люди
не сумеют описать, и только черти смогут понять и перенести?
Ну, что ж! Обрушить это на мою голову, дай мне почувство-
вать то, чем ты может наказать...
БАРНВЕЛЬ
И все же, прежде чем перейти через ужасную пучину смерти,
прежде чем ты погрузишься в вечные муки, склони свои
упрямые колени, свое ожесточившееся сердце, чтобы умилости-
вить гнев божий. И кто знает, быть может, в твои последние
мгновения небеса даруют тебе благословение и прощение,
хотя ты при жизни и презирала их?
МИЛЬВУД
Зачем говоришь ты о прощении такому существу, как я?
У меня нет надежды на прощение, у меня почти нет желания
его получить. Я не могу покаяться и не могу молить о по-
щаде <...>
БАРНВЕЛЬ
О, не отягчай своей вины отчаянием, грехом, более неугод-
ным небесам, чем все остальные, которые ты свершила.
61
Джордж Лилло
МИЛЬВУД
О, я настолько грешна, что мне не может быть прощения!
БАРНВЕЛЬ
Не говори так; даже думать так — святотатство! Насколько этот
высокий свод выше земли, настолько милосердие небес пре-
восходит наше представление о нем. О, какое земное суще-
ство осмелится определить милосердие, не знающее границ!
МИЛЬВУД
Это еще не возрождает надежды. Хотя милосердие и безгра-
нично, но оно свободно. А я была обречена на вечные муки
еще до начала мира, как тебе были суждены вечные радости.
БАРНВЕЛЬ
О, милосердное небо! Распространи свою жалость на нее!
Пусть заструится потоками твое милосердие, чтобы изгнать ее
страхи и исцелить ее израненную душу.
МИЛЬВУД
Этого не случится. Твои молитвы пропадают в воздухе или
возвращаются с двойным благословением на твою же грудь,
но мне они не помогут.
БАРНВЕЛЬ
И все же послушай меня, Мильвуд!
МИЛЬВУД
Прочь! Я не хочу тебя слушать. Я говорю тебе, юноша, —
небеса предназначили мне быть ужасным примером того,
как они могут наказать.
(Барнвель начинает молиться.)
Если ты хочешь молиться, то молись за себя, а не за меня.
О, как его пылкая душа изливается в словах, и вместе они
возносятся на небеса, на небеса, чьи врата, даже если бы
я и захотела молиться, закрыты для моих молитв несокру-
шимыми засовами... Я не перенесу этого. Да, худшее из му-
чений — это видеть, как другие наслаждаются тем, что нам
никогда не дано испытать.
ОФИЦЕР
Время, предоставленное вам, истекло <...>
В трагедии Лилло утверждается идея святости и нерушимости института
частной собственности. Мстителем за «почтенных собственников» в пьесе
Лилло выступает государство. Трагедия кончается сценкой раскаяния Барн-
веля, прославлением справедливости буржуазного закона.
62
Пародия и сатира
в театре XVIII века
Джон
ГЕЙ
(John Gay)
(1685-1732^
Начал свою деятельность как коммерсант и чиновник,
добился большого богатства, но вскоре разорился.
Хорошо знал жизнь и деловую практику лондонского
Сити; серьезно литературой начал заниматься под
влиянием своего гениального современника Д. Свифта
в руководимом им кружке «Мартин-писака-
(Martin Scriblerus), где Гей встретился с другими
видными литераторами своего времени—поэтом
А. Попом и памфлетистом Арбетнотом. Члены кружка
• Мартин-писака- издавали сборники политических сатир
и пародий. Д. Гей был единственным драматургом кружка.
В первых своих опусах он высмеивал аристократов,
великосветских денди (-Могокш, «Горожанка из Бата-,
63
Д жон Гей
•Как это называется?»). Лучшее его произведение —
социальная сатира < Опера нищего» шла с огромным
успехом на всех сценах страны и побудила ее автора
написать продолжение — балладную оперу • Полли» (1729).
Однако это произведение не увидело света рампы:
премьер-министр Роберт Уолпол запретил ее постановку.
Опера нищего
(«The Beggar’s Opera», 1728)
Вступление
НИЩИЙ
Если поэт обязательно должен быть беден, то этим качеством
я, бесспорно, обладаю. Я принадлежу к корпорации нищих
и достойно представляю ее на еженедельных празднествах в
таверне св. Жилля. Мои куплеты дают мне скромный годовой
доход, и я являюсь желанным гостем за любым столом. Вся-
кий ли поэт может похвастаться этим?
АКТЕР
Своим существованием мы обязаны музам и, поощряя по-
этический талант, в ком бы он ни обнаруживался, мы только
воздаем им благодарность. Не в пример другим благородным
дамам, музы не обращают внимания на платье. Богато рас-
шитый кафтан не заставит их поверить в острый ум его обла-
дателя, а скромность бедняка они не примут за тупость. Кем бы
ни был автор пьесы, мы по мере своих сил помогаем вы-
явить ее достоинства. Поэтому хоть вы и бедны, я от всей
души желаю вам успеха!
НИЩИЙ
Эта пьеса, должен признаться, первоначально была написана
по случаю свадьбы Джемса Чантера и Молли Лей, двух пре-
восходных балладных певцов. Сейчас я ограничился тем, что
включил в нее сравнения, принятые во всех ваших знаме-
нитых операх, — ласточку, мотылька, пчелку, корабль, цветок
и т. п. Есть у меня и тюремная сцена, которую дамы всегда
считают очаровательно патетичной. Что же касается ролей,
тут я проявил беспристрастие к нашим двум премьершам,
что всякая обида с их стороны совершенно исключена. Устра-
нив столь модные теперь речитативы, я лишь сделал свою
оперу менее неправдоподобной, чем обычно, и, надеюсь, мне
это не поставят в вину. В остальном, поскольку я согласился
обойтись без пролога и эпилога, все признают, что опера
написана согласно правилам. Мы не раз уже ставили эту оперу
64
Опера нищего
THE
BEGGAR’S
OPERA.
Written by Mr. GAT.
To which i» prefixed the
OVERTURE in SCORE:
And the MUSICK to each SONG.
L О N D О N:
Printed for W. Strahan, T. Lowndes, T. Caston
W. Nicoll, S. Bladok, and G. Kearslt.
MDCCLXXV11.
(Price is. 6d.)
Дмс. Гей
• Опера нищего-.
Титульный лист
3~650
65
Джон Гей
в большом зале св. Жилля, и я не знаю, как мне благодарить
вас за любезное согласие поставить ее на сцене.
Действие первое
Сцена первая
П И Ч У М (поет)
Чужую профессию рады
Все люди всегда очернить;
Им забавы другой и не надо,
* Лишь бы только друг друга хулить.
Законник попов всех ругает,
Попы отвечают, скуля,
А министр великий1 считает
Честным себя, как и я2.
Ремесло адвоката — такое же честное, как и мое. Адвокат,
подобно мне, вынужден бороться сразу и против жуликов и
за них. Само собой разумеется, приходится защищать и по-
ощрять мошенников, при помощи которых добываешь себе
пропитание. ™ „
* Действие второе
Сцена первая
Таверна близ Ньюгейта3.
' БЕН4
Скажи, пожалуйста, Мет, что случилось с твоим братом То-
мом? Я не видел его с тех пор, как вернулся из ссылки.
МЕТ
Скоро уже год, как с беднягой Томом произошла неприят-
ность. Парень он был ладно скроенный, вот мне и не уда-
лось спасти его от этих гадов костоправов, и теперь он на-
ходится среди скелетов в Зале хирургов.
БЕН
Значит срок ему пришел. <
ДЖЕМ
Но жизнь принадлежит нам, и никто на свете не может
здесь с нами поспорить. Почему же законы направлены про-
тив нас? Разве мы более бесчестны, чем остальная часть
человечества? Все, что мы добываем, джентльмены, — наше по
праву оружия и праву завоевания.
КРУК
Где найдешь другую компанию философов-эпикурейцев, кото-
рые стояли бы выше страха смерти?
УОТ
Люди крепкие и правдивые!
РОБИН
Испытанной храбрости и неослабного прилежания!
66
Опера нищего
И Е Л
Кто здесь не умрет за друга?
ГАРРИ
Кто здесь предаст его, корысти ради?
МЕТ
Покажите мне банду придворных, которая могла бы сказать
то же самое!
БЕН
Мы за справедливый раздел мира, чтобы каждый имел право
наслаждаться жизнью!
МЕТ
Мы урезаем излишки. Свет скуп, а я ненавижу скупость.
Жадный малый, совсем как галка, крадет то, чем никогда
не сможет насладиться. Ему лишь бы что присвоить. Вот кто
грабит человечество. Деньги созданы для великодушных, широ-
ких натур. Разве грех взять у другого то, чем он все равно
не пользуется?
ДЖЕМ
Участки на сегодня распределены. Желаю всем удачи! Наполним
стаканы!
Действие третье
Сцена четвертая
Игорный дом.
М А К X И Т
Я сожалею, джентльмены, что на большой дороге сыскалось
так мало денег. Когда мои обстоятельства позволяют, я всегда
рад помочь друзьям. (Дает им деньги) Видите, джентльмены,
я не похож на лживого придворного, который прикинется
другом, тьму вам наобещает и ничего не сделает. (Поет.)
Придворные нравы повсюду в почете,
И в дружбе все те же повадки,
Дельцов и плутов вы немало найдете;
Их дружба — лишь подкуп и взятки.
Коль тебе невдомек,
Ты услышишь намек,
Что дружок твои деньги приметил;
Целый свет посулит
И с деньгами сбежит
И не сыщешь его в целом свете.
3*
67
Джон Гей
Но у нас, джентльмены, еще довольно чести, чтобы проти-
виться испорченности света. И пока я могу быть вам полез-
ным, располагайте мною!
БЕН
Меня немало печалит, что столь великодушный человек вынуж-
ден сносить житейские невзгоды и общаться с такой дурной
компанией, с игроками.
МЕТ
Вот она, людская справедливость! Малого вора вешают, а большого
чествуют. Из всех, кто нечист на руку, из всех этих химиков,
игрок — самый низкий. Но он имеет доступ в избранное об-
щество, потому что многие из знати принадлежат к той же
профессии. Меня удивляет, что мы не пользуемся большим
почетом.
МАКХИТ
Этой ночью в Мерибоне состоится большая игра и на дороге
можно будет подобрать денежки. Давайте встретимся там,
и я укажу вам, на кого стоит напасть.
МЕТ
Мне говорили, что парень в коричневом кафтане с узкой
золотой оторочкой всегда при деньгах.
МАКХИТ
Что ты этим хочешь сказать, Мет? Ты, конечно, не соби-
раешься с ним связываться? Он из наших — хороший, честный
парень.
БЕН
Сэр, мы будем действовать только по вашим указаниям.
М А К X И Т
Следите за крупье. Стопки или двух золота для хорошей
вылазки достаточно. Я ненавижу излишества.
МЕТ
Эти стопки — приятная вещь. Терпеть не могу банковских
билетов. Тащить их — большой риск.
МАКХИТ
Есть там один из знати, который в свое время надул меня
на большую сумму наличными. Он значится в моих счетах,
Бен. Сегодня вечером я вам покажу его, и вы взыщите с
него долг. Компания сошлась. Я слышу стук костей в сосед-
ней комнате. Итак, джентльмены, ваш слуга. Встретимся в
Мерибоне. <...>
68
Опера нищего
Сцена пятнадцатая
Камера смертника.
МАКХИТ
Дорогая Люси, дорогая Полли! Всему, что было между нами,
теперь конец. Если вам снова захочется выйти замуж, то
отправляйтесь в Вест-Индию. Это лучший совет, какой я могу
вам дать. Каждая из вас без труда найдет там мужа или
даже, если повезет, двух или трех,— как вам больше понра-
вится.
ПОЛЛИ
Выдержу ли я такое зрелище!
ЛЮСИ
Нет ничего более трогательного, чем великий человек в беде!
(Поют.)
ЛЮСИ
О, быть бы мне повешенной!
ПОЛЛИ
Будь то же и со мной!
ЛЮСИ
С тобою быть повешенной!
ПОЛЛИ
Мой дорогой, с тобой!
МАКХИТ
Ах оставьте меня, нету больше сил;
Я колеблюсь, дрожу, страх меня охватил. (Опрокидывает
пустую бутылку.)
ПОЛЛИ
И ни знака любви?
МАКХИТ
Страх меня охватил. (Опрокидывает пустой стакан.)
ЛЮСИ
Прощай!..
ПОЛЛИ
Адье!..
69
Джон Гей
ЛЮСИ
Ах, не любит он!..
МАКХИТ
Я слышу вдали колокольный звон...
ХОР
Тили бом, тили дон...
ТЮРЕМЩИК
Еще четыре женщины, капитан, каждая с ребенком. Видите,
вот они идут.
Входят женщины с детьми.
ЧМ А К X И Т
Что, еще четыре жены? Это слишком. Слушай, скажи страж-
никам, что я готов к казни.
Стража уводит Макхита.
Сцена шестнадцатая
Те же, Актер и Нищий.
АКТЕР
Послушай, дружище, уж не хотите ли вы, чтоб Макхита и
в самом деле казнили?
НИЩИЙ
Конечно, хочу, сэр. Чтобы сделать пьесу совершенной, я ста-
рался воздать ее персонажам по строгой поэтической спра-
ведливости. Макхит должен быть повешен, а все остальные,
как публика наверное догадывается, повешены или сосланы.
АКТЕР
Что вы, друг! Это же настоящая, самая настоящая трагедия!
Катастрофа совершенно неуместна в вашей пьесе. Опера
должна иметь счастливый конец.
НИЩИЙ
Ваше возражение, сэр, весьма справедливо, и дело легко по-
правимо. Вы должны только согласиться, что этот жанр до-
пускает любые нелепицы. Что ж, так и быть! Эй, вы, сброд,
бегите, кричите, что приговор отменен. Пусть заключенного
с триумфом возвратят его женам.
АКТЕР
Подобные вещи нам приходится частенько проделывать, чтобы
угодить вкусам лондонской публики.
70
Опера нищего
Дне. Гей
• Опера нищего*
71
Джон Гей
НИЩИЙ
Во всей пьесе вы можете заметить такое сходство нравов,
царящих и в высшей и низшей сферах жизни, что трудно
определить, кто у кого учится модным порокам,— светские
джентльмены у джентльменов с большой дороги или джентль-
мены с большой дороги —у светских джентльменов. Если бы
пьеса сохранилась в том виде, как я ее задумал, у нее была бы
замечательная мораль. Она показала бы, что в низах общества
гнездится столько же пороков, сколько и в верхах, но что
бедных за эти пороки наказывают.
Идея произведения была подсказана автору Д. Свифтом — первым критиком
английского буржуазного общества. Идя по пути, проложенному Свифтом,
Д. Гей (а вслед за ним и Г. Филдинг) создает первые образцы крити-
ческого реализма, доводя критику пороков буржуазного строя до предельной
остроты, до полного отрицания его. Описывая нравы и дела представителей
уголовного мира, Гей впервые в истории европейской литературы возвы-
сился до подлинного историзма — показа преступности всего буржуазного
общества и преходящего характера буржуазного строя.
«Опера нищего» —это драматическое представленйе, сопровождающееся
комическими ариями и пародией иа популярные песни и модную итальян-
скую оперу. В начале первого акта перед зрителем появляется Пичум —
скупщик краденого; он же (Пичум)—тайный полицейский агент, выдающий
время от времени своих «клиентов» — воров и бандитов — властям «за при-
личное вознаграждение». Пичум поет веселую песенку, в которой говорится
о том, что все профессии в его время строятся на надувательстве и об-
мане, поэтому быть адвокатом ничуть не почетнее, чем скупщиком кра-
деного, потому что адвокат, так же как и Пичум, ведет двойную игру:
против преступников (явно) и в их пользу (тайно). После того как Пичум
узнает, что его единственная дочь Полли вышла замуж за бандита — капи-
тана Макхита, Пичум испытывает смертельный страх: ведь, став его зятем,
Макхит заберет себе все его имущество! Он и его жена считают, что их
дочери лучше всего стать вдовой, так как «это положение очень почетно».
Они решают выдать своего зятя властям. Макхита выслеживают в одном
из грязных притонов и препровождают в тюрьму Ньюгейт. Здесь ему
устраивает сцену ревности дочь тюремщика Локита Люси, на которой Макхит
тоже обещал жениться. Появляется Полли, и в свою очередь накидывается
на Макхита. Пичум и Локит стремятся как можно скорее довести Макхита
до виселицы. Обе девушки, примирившись друг с другом, проливают слезы
и нежно обнимают Макхита. А тот пьет и распевает озорные песенки,
чтобы набраться храбрости и не струсить перед лицом смерти. Макхит в
эти мгновения начинает понимать ход судейского механизма: деньги (осо-
бенно большие деньги) легко могут отвести карающую руку правосудия
и выбить из нее меч!
Спектакль заканчивается монологом старого нищего: «... На протяжении
всей пьесы вы могли наблюдать такое сходство нравов в жизни высшего
света и подонков, что тру
мены джентльменам" с большой
великосветским львам... пороки людей
сходны...».
1 Имеется в виду Роберт Уолпол.
премьер-министр Великобритании.
2 Куплеты Пичума даны в переводе
А. А. Аникста.
дно определить, подраясают ли светские джентль-
дороги, или эти последние подражают
преступного мира и пороки богачей
3 Ньюгейт — уголовная тюрьма в Лон-
доне.
4 Бен, Мет, Джем, Уот, Робин, Нел,
Гарри, Крук — члены банды Пичума,
подручные капитана Макхита.
72
Ричард Бринсли
ШЕРИДАН
(Richard Brinsley Sheridan)
(1751-1816)
Сын дублинского актера и писательницы. Известен как
создатель английской комедии нового времени. В 1775 г.
была поставлена его перван комедия «Соперники-, а затем,
в течение пяти лет, он написал следующие произведения:
фарс -День святого Патрика-, комическую оперу -Дузнья-,
пьесы -Школа злословия- и -Критика-. В 1799 г. была
опубликована трагедия -Писарро-. После зтого Шеридан
отходит от драматургической деятельности, отдавшись
всецело политической борьбе (он был избран депутатом
Палаты Общин). С театром его связывало лишь то, что
он являлся совладельцем большого лондонского
драматического театра Дрюри-Лейн. Шеридан был
известен как выдающийся оратор, неизменно стоявший
на страже идей левого, наиболее радикального крыла
I партии вигов: он требовал реформ во внутренней
политике, стоял за введение рабочего законодательства,
ограничение полицейской диктатуры, осуждал военные
и колониальные авантюры, выступал в защиту
французской революции и т. д. Особенно прославился
Шеридан как защитник интересов Индии. Во время суда
над вице-губернатором Индии Уорреном Гастингсом
Шеридан бесстрашно обвинял правящий класс Британии
в грабеже народов Индии. После смерти жены и после
пожара, уничтожившего Дрюри-Лейнский театр, Шеридан
разорился; умер, затравленный кредиторами,
требовавшими заключения драматурга в долговую тюрьму.
Школа злословия
(«The School for Scandal», 1777)
Действие второе
Сцена вторая
Комната в доме леди Снируэл1.
Леди Снируэл, м-с Кендер2, Кребтри, сэр Бенджамен
Бекбайт, Джозеф Серфе с3.
<...> Леди Снируэл. Леди Тизл, надеюсь, мы увидим
сэра Питера?
73
Ричард Бринсли Шеридан
Леди Тизл. Я думаю, он сейчас явится засвидетельство-
вать свое почтение вашему сиятельству.
Леди Снируэл. Мария, душа моя, вы что-то не в духе.
Сядьте-ка за пикет с м-ром Серфесом.
Мария. Я не люблю карт; впрочем, если вам угодно, —
пожалуйста.
Леди Тизл. (В сторону.) Странно будет, если м-р Серфес
усядется с нею ... Я думала, он воспользуется случаем по-
говорить со мною до прихода сэра Питера.
Мгс К е н д е р. Ох, умру от смеха! Вы невозможны, я
отказываюсь говорить с вами!
Леди Тизл. В чем дело, м-с Кендер?
М-с Кендер. Они не хотят признать красавицей нашего
друга мисс Вермильон4.
Леди Снируэл. Ну, конечно, она хорошенькая женщина.
К р е б т р и. Очень рад, что вы так думаете.
М-с Кендер. У нее очаровательно свежий цвет лица.
Леди Тизл. Да, когда она свеженакрашена.
М-с Кендер. Фу! Я чем угодно ручаюсь, что у нее
естественный румянец: я видела, как он появлялся и исчезал.
Леди Тизл. Весьма возможно, миледи: он исчезает на
ночь и появляется по утрам.
Сэр Бенджамен. Да, да, он не только появляется и
исчезает, но, что еще более удивительно, горничная может
его принести и унести обратно.
М-с Кендер. Ха-ха-ха! Я ненавижу, когда вы так гово-
рите! Но вот ее сестра—так это уж настоящая красавица,
или была красавицей.
К р е б т р и. Кто? М-с Эвергин5? О боже, да ей пятьдесят
шесть лет.
М-с Кендер. Нет, положительно вы несправедливы к ней,
ей пятьдесят два или пятьдесят три — в крайнем случае,
и я не думаю, чтобы она -казалась старше.
Сэр Бенджамен. А ее лицо — вы видели?
Леди Снируэл. Ну, что там... Если м-с Эвергрин и ста-
рается исправить кое-что поврежденное временем, то вы долж-
ны согласиться, что она это делает с большим искусством;
и, конечно, это лучше, чем конопатить свои морщины так
небрежно, как это делает вдова Охр.
Сэр Бенджамен. Нет, леди Снируэл, вы слишком строги
к бедной вдове. Не то, чтобы она плохо владела красками,—
нет.' —но закончив отделку лица она так неумело соединяет
его с шеей, что становится похожа на реставрированную
статую, и знаток сразу видит, что голова новая, а туловище —
древнее.
К р е б т р и. Ха-ха-ха! Хорошо сказано, племянник!
74
Школа злословия
М-с Кендер. Ха-ха-ха! Как вы меня смешите, я просто
ненавижу вас за это! Что вы думаете о мисс Симпер6?
Сэр Бенджамен. Что ж, у нее очень хорошие зубы.
Леди Т и з л. Да, и потому, когда она не болтает или
не смеется (а это бывает очень редко), она оставляет рот
полуоткрытым, вот так. (Показывает свои зубы.)
М-с К е н д е р. Можно ли быть такой злой?
Леди Тизл. Все же это лучше, чем старания м-с Прим7
скрыть потерю передних зубов. Она так стягивает свой рот,
что он становится похож на отверстие кружки для сбора
подаяний, и тогда она цедит сквозь зубы: «Как поживаете,
сударыня? Да, сударыня». (Передразнивает.)
Леди Снируэл. Отлично, леди Тизл; вижу, что и вы
тож”е можете быть довольно жестокой.
Леди Тизл. Когда защищаешь друга, быть жестокой —
это только справедливо. Ах, сюда идет сэр Питер; испортит
он наше веселье!
Входит сэр Питер Тизл.
Сэр Питер. Леди, мое вам нижайшее... (В сторону.)
Господи помилуй: вся шайка в сборе! Стало быть, каждое слово
убивает чью-нибудь репутацию...
М-с К е н д е р. Я рада, что вы пришли, сэр Питер. Они тут
прохаживались насчет слабостей ближних, и леди Тизл нисколь-
ко не лучше других.
Сэр Питер. Вам это, конечно, было очень неприятно,
м-с Кендер.
М-с Кендер. О, они ни в ком не хотят видеть хорошего;
<„.> а вот я так не люблю смеяться над моими друзьями; я
постоянно напоминаю об этом моей кузине Огл8 —вы знаете
ее претензию быть знатоком красоты.
Кребтри. Ну, конечно: у нее физиономия на редкость
странная: это— целая коллекция, собранная из разных частей
света.
Сэр Бенджамен. Да, да: у нее ирландский лоб...
Кребтри. Каледонские волосы...
Сэр Бенджамен. Голландский нос...
Кребтри. Австрийские зубы...
Сэр Бенджамен. Цвет лица испанский...
Кребтри. Зубы китайские...
Сэр Бенджамен. Одним словом, ее лицо похоже на
табльдот в Спа9, где не найдется и двух человек одной нации...
Кребтри. Или на конгресс по окончании мировой войны:
все участники конгресса, включительно до глаз, смотрят в разные
стороны, и только у подбородка и носа замечается склонность к
сближению.
М-с Кендер. Ха-ха-ха!
75
Ричард Бринсли Шеридан___
Сэр Питер. (В сторону.) Господи помилуй и защити!
И это говорится про женщину, у которой они обедают дважды
в неделю!
М-с К е н д е р. Нет, право, нельзя так насмехаться над
людьми. Позвольте мне сказать, что м-с Огл...
Сэр Питер. Простите, сударыня, но я думаю, что
застопорить языки у этих джентльменов вам не удастся. <... >
Клянусь богом, если к охоте за чужими репутациями относи-
лись бы также серьезно, как к охоте за дичью в чужих поме-
стьях, и провели бы билль об охране репутаций, так же как
и дичи, так многие бы поблагодарили их за это. <„.>
Входит слуга и что-то шепчет сэру Питеру.
Ваше сиятельство должны извинить меня; меня вызывают по
важному делу. Но я оставляю вам свою репутацию.
Действие четвертое
Сцена третья
Библиотека в доме Джозефа Серфеса.
Джозеф Серфе с, леди Тизл (входит).
Леди Тизл. Что это, чувствительный монолог? Вы ждали
с таким нетерпением? О боже! Не притворяйтесь огорченным.
Право, я не могла прийти раньше.
Джозеф. О, точность есть род постоянства, весьма непод-
ходящий для светской леди. (Ставит кресло и садится возле
леди Тизл.)
Леди Тизл. Честное слово, вы должны пожалеть меня.
Сэр Питер так злится на меня за последнее время и так ревнует
к Чарльзу... Это лучше всего, не правда ли?
Джозеф. (В сторону.) Я рад, что мои друзья-сплетники
ухватились за это.
Леди Тизл. Хоть бы он позволил Марии выйти замуж
за Чарльза, — тогда он, может быть, разубедился бы; а вы этого
хотите мистер Серфес?
Джозеф. (В сторону.) Ну нет! (Громко.) О, конечно, хочу!
Ведь тогда моя дорогая леди Тизл также убедилась бы, как неосно-
вательны были ее подозрения насчет меня и этой глупенькой
девочки.
Леди Тизл. Хорошо, хорошо, я готова вам верить. Но разве не
обидно, когда про тебя говорят всякие гадости? А мой друг леди
Снируэл распустила про меня уж я и не знаю сколько сплетен.
И все-без всякого основания; вот что меня бесит.
Джозеф. Да, конечно, это обидно, если без основания;
да, да, это-то и обидно. Ведь если сплетне верят, то утешитель-
нее всего сознание, что терпишь по заслугам.
Леди Тизл. Ну да, в этом случае я бы простила им
/б
Школа злословия
их злость: но нападать на меня, когда я, в сущности, ни в чем
не повинна и никогда не отзываюсь дурно ни о ком, — т. е.
ни о ком из друзей... И потом —это сэр Питер со своим веч-
ным брюзжанием, с вечной подозрительностью... Ведь я-то знаю,
что никаких дурных мыслей у меня нет! Все это просто
невыносимо!
Джозеф. Дорогая моя леди Тизл, вы сами виноваты,
что все это терпите. Если муж без оснований подозревает свою
жену и не доверяет ей, то святость брака уничтожается. И жена
обязана, во имя чести своего пола, постараться перехитрить
мужа.
Леди Тизл. Скажите! Значит, если он подозревает меня
без причины, то отсюда следует, что лучшее средство выле-
чить его от ревности — это дать повод к ней?
Джозеф. Несомненно, потому что ваш муж никогда не
должен обманываться в вас; и в данном случае это вполне
подходяще: ваша измена была бы комплиментом проницатель-
ности вашего мужа. <...>
Леди Тизл. Вы так думаете?
Джозеф. О, я уверен в этом; и тогда вы увидели бы,
что всякое злословие сразу прекратилось бы, потому что... ваша
репутация в настоящее время подобна чересчур полнокровной
особе, умирающей от избытка здоровья.
Леди Тизл. Так, так; значит, по-вашему, я должна согре-
шить—ради самозащиты и расстаться с добродетелью—ради
хорошей репутации?
Джозеф. Именно так,— уж поверьте мне, сударыня.
Леди Тизл. Какая странная теория! Новейшее средство
от клеветы!
Джозеф. Оно действует безошибочно, будьте спокойны.
Благоразумие, как и опытность, даром не даются.
Леди Тизл. Что ж, если когда-нибудь я приду к убеж-
дению...
Джозеф. Ну, конечно, придете. Чтобы я стал склонять
вас к чему-нибудь, что вы считаете дурным? Боже сохрани!
Нет, нет, я слишком честен для этого.
Леди Тизл. А не думаете вы, что нам можно было бы
оставить честность в покое? <... >
Возвращается слуга.
Джозеф. Черт тебя побери, болван! Что тебе нужно?
Слуга. Прошу извинить, сэр, — я думал, что вам было бы
неприятно, если бы сэр Питер вошел сюда без доклада.
Джозеф. Сэр Питер? О... Черт!
Леди Тизл. Сэр Питер; О боже! Я погибла! Я погибла!
Слуга. Сэр, право, это не я его впустил.
Леди Тизл. О, я погибла! Что со мной будет? Ну, м-р Логик...
77
Ричард Бринсли Шеридан
Ох, спасите: он уже на лестнице... Я спрячусь сюда... Если я
когда-нибудь еще... буду так неосторожна... [Идет за ширму.)
Джозеф. Подай мне книгу. (Садится.)
Слуга делает вид, что оправляет его кресло.
Входит сэр Питер Тизл.
Сэр Питер. А вечно занят самоусовершенствованием!
М-р Серфес, м-р Серфес... (Ударяет Джозефа по плечу.)
. Джо.зе-ф. А, мой дорогой сэр Питер, прошу прощения...
(Зевая, отбрасывает книгу в сторону.) Я тут скучал над глупой
книгой. Очень рад, что вы пришли. В.ы здесь, кажется, еще не были
после того, как я отделал эту комнату. Книги, вы знаете, един-
ственная моя роскошь.
Сэр Питер. Тут в самом деле очень мило. Хорошо, хорошо!
Даже из ширмы вы сумели сделать источник познания: она
вся увешана картами.
Джозеф. О да, эта ширма мне очень полезна.
Сэр Питер. В особенности, когда нужно что-нибудь
поскорей отыскать.
Джозеф. (В сторону.) Да... Или что-нибудь поскорей
спрятать.
Сэр Питер. Ну, у меня к вам секретное дельце... <... >
Мой добрый друг, поведение леди Тизл за последнее время сделало
меня очень несчастным.
Джозеф. Скажите! Мне очень грустно это слышать.
Сэр Литер. Да, совершенно ясно, что она не питает
ко мне ни малейшего уважения; но что еще хуже —у меня
очень веские основания предполагать, что она влюбилась в
другого.
Джозеф. Неужели? Вы изумляете меня.
Сэр Питер. Да, и между нами — я думаю, я открыл, в кого.
<... > Что вы скажете насчет Чарльза?
Джозеф. Мой брат? Не может быть!
Сэр Питер. Мой дорогой друг, доброта вашего сердца вводит
вас в заблуждение. Вы судите о других по себе.
Джозеф. Конечно, сэр Питер, сердце, создающее свою
невинность, всегда медлит поверить вероломству другого.
Сэр Питер. Верно, но ваш брат — человек безнравствен-
ный... Никогда не услышишь от него ничего подобного.
Джозеф. Все-таки леди Тизл —особа с такими правилами...
Сэр Питер. Что значат правила против ухаживания
красивого и веселого молодого человека?
Джозеф. Это-то, конечно, верно.
Сэр Питер. И затем, знаете, у нас такая разница в возрасте...
Мало это вероятно, чтобы она меня любила... Если бы она
изменила мне и я разгласил бы свой позор, весь город стал бы
смеяться только надо мной: зачем-де было старому дураку
78
Школа злословия
жениться на молодой девушке. <... > А потом... Меня больше всего
огорчает то, что именно племянник моего старого друга, сэра
Оливера, замышляет такую низость.
Джозеф. Да, в том то и дело. Если стрела оскорбления
заострена неблагодарностью, рана вдвойне опаснее.
Сэр Питер. Да... а я в некотором роде его опекун, я
часто принимал его у себя в доме, во всю мою жизнь никогда
не отказывал ему... в советах.
Джозеф. Нет, этому просто нельзя поверить! Конечно,
могут быть люди, способные на такую низость; но что касается
меня, то пока вы не представите определенных доказательств,
я не поверю. Как бы то ни было, если он будет уличен, он больше
не брат мне: я отказываюсь от родства с ним, потому что человек,
который может нарушить законы гостеприимства и искушать жену
своего друга, заслуживает быть заклейменным, как язва общества.
Сэр Питер. Какая разница между вами! Что за благород-
ные чувства.
Джозеф. Все-таки я не могу подозревать чести леди Тизл.
Сэр Питер. Мне и самому не хотелось бы плохо думать о
ней, и я постараюсь устранить всякую причину ссор между
нами. <...> Вот, мой друг, черновик двух документов, о которых
я желал бы знать ваше мнение. Один из документов дает ей право
распоряжаться вполне независимо восемьюстами фунтами в год,
пока я жив, а другой —всем моим состоянием после моей смерти.
Джозеф. Сэр Питер, вы поступаете благородно. (В сторону.)
Как бы только это не испортило мне моей ученицы!
Сэр Питер. Да, я решил, что больше у нее не будет
поводов для жалоб; впрочем, пока мне еще не хотелось бы,
чтоб она знала о таком доказательстве моей любви к ней.
Джозеф. (В сторону.) И мне тоже не хотелось бы... <...>
Входит слуга.
Ну? В чем дело?
Слуга. Ваш брат, сэр, разговаривает на улице с каким-
то господином и говорит — знает, что вы дома.
Джозеф. А, черт возьми... Болван, меня нет дома; я ушел
на весь день.
Сэр Питер. Стой... Подожди... У меня идея; вы должны
быть дома.
Джозеф. Хорошо, впусти его.
Слуга уходит.
(В сторону.) Может быть, хоть он зажмет рот сэру Питеру.
Сэр Питер. Теперь, мой дорогой друг, сделайте мне
одолжение, умоляю вас. Спрячьте меня куда-нибудь, а когда
придет Чарльз, упрекните его в том, про что мы говорили:
его ответ быть может, сразу меня успокоит.
79
, Ричард Бринсли Шеридан
Джозеф. Фу, сэр Питер! Вы хотите, чтобы я участвовал
в такой затее? Чтобы я устроил ловушку родному брату?
Сэр Питер. Да, но ведь вы же говорите, что уверены
в его невиновности; если так, вы только окажете ему величай-
шую услугу; вы дадите ему случай оправдаться, а мне —успо-
коиться. Нет, нет, вы не откажете сделать это... (Встает.)
Значит, здесь, за этой ширмой я... Ой! Что за дьявол! Никак там
уж сидит кто-то... Головой ручаюсь, что я видел юбку!
Джозеф. Ха-ха-ха! Вот потеха! Знаете, сэр Питер, хоть я
и счйтаю, что заводить интриги недостойно нравственного чело-
века, но все-таки из этого не следует, что я —прекрасный Иосиф10.
Так вот: зто француженка-модистка, глупенькая плутовка, кото-
рая мне не дает покоя. При вашем приходе, сэр, она застыдилась
и спряталась за ширму.
Сзр Питер. Ах, Джозеф, Джозеф! Мог ли я подумать что
вы... Но ведь она подслушала все, что я говорил про жену!
Джозеф. О, это дальше не пойдет, будьте покойны.
Сэр Питер. Нет? ну, так пусть слушает до конца. А, вот тут
какой-то чулан—это тоже годится.
Джозеф. Хорошо, прячьтесь там!
Сэр Питер. Ну и плут! Ну и мошенник! (Входит в чулан.)
Джозеф. Еле вывернулся! Забавное, однако, положение!
Не дать встретиться мужу с женой! <...>
Входит Чарльз Серфе с.
Чарльз. Галло! Ну, брат, в чем дело? Твой лакей не хотел
меня сразу впускать. Кто у тебя был тут? Еврей? Женщина?
Джозеф. Никого, брат, уверяю тебя.
Чарльз. А почему же тогда удрал сэр Питер? Я думал, он
у тебя.
Джозеф. Он был здесь, но узнал, что ты идешь сюда, и не
захотел остаться. z
Чарльз. Вот что! Может быть старик испугался, как бы
я не стал просить у него взаймы?
Джозеф. Нет, сэр. Но вы причинили большое огорчение этому
достойному человеку, и мне это очень прискорбно.
Чарльз. Да, говорят, что я огорчаю очень многих достойных
людей. Но в чем дело, скажи, пожалуйста?
Джозеф. Я буду говорить с тобой откровенно: Он думает,
что ты хочешь отбить у него леди Тизл.
Чарльз. Кто, я? Боже ты мой! Да нет же, честное мое
слово! Ха-ха-ха! Значит, старик наконец понял, что у него
молодая жена? Или, что еще хуже, леди Тизл поняла, что у нее
старый муж?
Джозеф. Такими вещами не шутят, брат. Тот, кто может
смеяться...
Чарльз. Правильно! Заранее соглашаюсь с каждым твоим
80
Школа злословия
словом,... Но, серьезно, мне никогда и в голову не приходило
ничего похожего на то, в чем ты меня обвиняешь. Честное слово!
<...> Однако, брат, знаешь—ты меня просто удивил, когда
назвал мое имя рядом с именем леди Тизл; право, я всегда думал,
что ее фаворит ты.
Джозеф. О, стыдись,. Чарльз! Защищать себя таким
способом —не умно.
Чар льз. Нет, серьезно, я видел, как вы обменивались
многозначительными взглядами...
( Джозеф. Что за шутки!
Чар льз. Ей-богу же, я говорю серьезно. Неужели ты не
помнишь, — однажды, когда я зашел к тебе...
। Джозеф. Чарльз, Чарльз, прошу тебя!
Чарльз. И застал вас вдвоем...
Джозеф. Ш-ш-ш... Чарльз, говорю же тебе, что...
Чарльз. И потом в другой раз, когда твой слуга-
Джозеф. Брат, брат, на два слова... Сюда! (В сторону.)
Боже мой... Нужно как-нибудь остановить его.
Чарльз. Твой слуга, очевидно, посвященный во все...
Джозеф. Замолчи! Слушай, извини меня, но сэр Питер слы-
шал все, что мы здесь говорили. Я знал, что ты оправдаешь себя
в его глазах, иначе я не согласился бы.
Чар льз. Как, сэр Питер? Где он?
Джозеф. Тише, он тут. (Указывает на чулан.)
Чарльз. Ну, клянусь богом, я его оттуда вытащу. Сэр Питер,
пожалуйте!
Джоз е ф. Нет, нет...
Чарльз. Пожалуйте, пожалуйте, сэр Питер, на расправу!
(Вытаскивает сэра Питера.) Как? Мой старый опекун шпионит,
подслушивает? Фу! Фу!
Сэр Питер. Дайте мне вашу руку, Чарльз; Я верю что
несправедливо вас заподозрил, но вы не должны сердиться на
Джозефа... Это была моя затея...
Чарльз. В самом деле?
Сэр Питер. Вы оправданы, Чарльз. Верьте мне, я думаю о вас
уже почти не так плохо, как прежде: то, что я слышал, меня
успокоило. <...>
Возвращается слуга и шепчется с Джозефом.
Слуга. Леди Снируэл внизу и желает войти.
Джозеф. Леди Снируэл! Тьфу ты пропасть! Сюда нельзя!
Слуга уходит.
Господа, прошу извинения... Я должен попросить вас вниз: ко
мне явилась одна особа по неотложному делу.
Чар льз. Ну, ты можешь принять ее в другой комнате.
Мы с сэром Питером давно не видались и нам надо переговорить
кой о чем.
81
Ричард Бринсли Шеридан
Джозеф. (В сторону.) Вместе их нельзя тут оставить.
Я сплавлю леди Снируэл и сейчас же вернусь. (Тихо, сэру Питеру.)
Сэр Питер, ни слова о француженке-модистке.
Сэр Питер. (Тихо, Джозефу.) Я? Да ни за что на свете.
Джозеф уходит.
Ах, Чарльз, если б вы чаще встречались с братом, можно было бы
надеяться, что вы и в самом деле исправитесь. Это такой высоко-
нравственный человек. Да, нет ничего на свете благороднее
нравственного человека.
Чар льз. Ну, он чересчур уж моралист и так боится за свое,
как он называет, доброе имя, что, право, скорее пустит к себе в
комнату патера, чем женщину.
Сэр Пит ер. Нет, нет, вы неправы относительно этого.
Нет, нет! Джозеф не распутник, но он вовсе не такой святой в этом
отношении. (В сторону.) Меня очень подмывает сказать ему:
вот бы посмеялись над Джозефом!
Чар льз. Черт его возьми! Да это настоящий анахорет, это
молодой монах!
Сэр Питер. Ш-ш-ш! Не надо говорить о нем такие вещи:
может случиться, что он узнает об этом...
Чарльз. Но как? Вы же ведь не скажете ему?
Сэр Питер. Нет ... Но ... знаете ... (В сторону.) Ей-богу, я
скажу ему. (Громко.) Вот что: хотите досыта посмеяться над
Джозефом?
Чар льз. Еще бы нет! Чего же лучше?
Сэр Питер. Ну, так мы посмеемся! Я поквитаюсь с ним за
то, что он выдал меня. (Шепчет.) С ним была девушка, когда я
сюда вошел.
Чар льз. Как? С Джозефом? Вы шутите!
Сэр Питер. Т-с-с! Французская модистка, и забавнее всего,
что она и сейчас здесь, в этой комнате.
Чар льз. Здесь? Что за дьявол! Где —здесь?
Сэр Питер. Т-с-с! Я вам говорю — здесь. (Показывает
на ширму.) <...
Чарльз опрокидывает ширмы. Возвращается Джозеф.
Чар льз. Леди Тизл! Что за чудеса!
Сэр Питер. Леди Тизл! Что за черт!
Чарльз. Ну, сэр Питер, это — самая очаровательная модистка,
какую мне случалось видеть. Ей-богу, вы, кажется, тут развлека-
етесь игрой в прятки, и в этой игре все участвуют. Может быть,
вы, сударыня, что-нибудь скажете нам? Ни слова? Брат, не угодно
ли тебе объяснить, в чем дело? Как, и нравственность онемела?
Сэр Питер, вы все время бродили в потемках: быть может, теперь
свет озарил вас? Все молчат. Ну, значит, мне тут нечего делать:
похоже, что вы все прекрасно понимаете друг друга, и поэтому я
оставляю вас одних. <...> (Уходит.)
82
Школа злословия
Джозеф. Сэр Питер... несмотря на все... Конечно, обстоя-
тельства против меня... Я не сомневаюсь, что... Если только вы
согласны выслушать, я... Я все объясню вам.
Сэр Питер. Будьте добры, сэр.
Джозеф. Дело в том, сэр, что леди Тизл, зная о моих
намерениях относительно вашей воспитанницы Марии... То есть, я
хочу сказать, сэр, что леди Тизл, зная ваш ревнивый характер...
то есть, зная мою дружбу к вашему семейству... она, сэр, видите ли...
зашла сюда... чтобы потребовать от меня объяснения относительно
моих намерений... Но при вашем приходе... опасаясь, как я
сказал... вашей ревности ... она спряталась... в этом все дело, уверяю
вас,— это правда.
'Сэр Питер. До чего простое объяснение, честное слово!
Ручаюсь, что леди Тизл согласна с каждым его пунктом.
Леди Тизл. Ни с одним словом, сэр Питер.
Сэр Питер. Вот как? Вы думаете, что даже не стоит притво-
ряться?
Леди Тизл. В том, что вам сказал этот господин, — ни одного
слова правды.
Сэр Питер. Вот тут я вам верю, сударыня, вполне! <...>
Леди Тизл. Выслушайте меня, сэр Питер. Я пришла сюда
вовсе не по делу, касающемуся вашей воспитанницы; я даже и
не знала, что у него есть какие-то виды на нее. Я пришла,
соблазненная его коварными доводами, пришла, чтобы слушать
его лживые признания в любви, а может быть и хуже: чтобы
принести вашу честь в жертву его подлости.
Сэр Питер. Вот когда правда выходит наружу!
Джозеф. Она с ума сошла!
Леди Тизл. Нет, сэр, она пришла в себя, и ваши собственные
проделки помогли тому. Сэр Питер, я не жду, что вы мне поверите,
но вы говорили обо мне с такой нежностью —и притом говорили,
ни в каком случае не подозревая, что я могу это слышать, —
это так тронуло меня, что... даже если бы я ушла отсюда без
этого позорного разоблачения, то вся моя дальнейшая жизнь
была бы только выражением моей благодарности к вам. А этот
сладкоязычный лицемер, который хотел увлечь жену своего
слишком доверчивого друга, а сам в то же время притворялся, что
с честными намерениями ухаживает за вашей воспитанницей!..
Ну, теперь-то уж я увидала его в настоящем свете! Я никогда не
прощу себе, что могла слушать его! (Уходит.)
Джозеф. Сэр Питер... Несмотря на все это, видит бог,
что я...
Сэр Питер. Что вы —мерзавец! И потому я оставляю вас
наедине с вашей совестью.
Джозвчф. Вы слишком торопитесь, сэр Питер; вы должны
меня выслушать. Человек, который отказывается выслушать
своего ближнего ...
83
Ричард Бринсли Шеридан
Сэр Питер. О, будь они прокляты — эти ваши проповеди!
«Школа злословия» является жемчужиной просветительской английской
комедиографии. В этом произведении, спустя два века, воскресли по-новому
осмысленные мотивы шекспировских комедий. Мастерство в построении сю-
жета, ведении интриги, сценичность, впечатляющие, яркие характеры, критиче-
ский пафос, беспощадный реализм в изображении «высшего света» ставят
эту комедию намного выше ’всей остальной английской комедиографии
XVllI и XIX веков. По существу, до Бернарда Шоу у Шеридана не было
соперников на английской сцене.
Сочетая беспощадное осмеяние великосветских сплетников и интриганов
(Джозеф Серфес, леди Сиируэл, Снейк) с подлинно шекспировским гуманиз-
мом, глубокой просветительской верой в Человека, Шеридан рисует вполне
жизненные образы не только отрицательных персонажей, но и положительных
героев, что далеко не всегда удавалось ^писателям-просветителям, удачно
изображавшим общественные пороки, но создавшим голую схему, прибегавшим
к дидактическим построениям во всех случаях, когда они обращались к поло-
жительным образам. Замечательно жизнен впечатляющий образ главного поло-
жительного героя Чарльза Серфеса.
Подобно филдинговскому Тому Джонсу, он способен на легкомысленные
поступки, он гуляка. мот. расточитель, но вместе с тем он «никогда бы не совершил
обдуманного бесчестного поступка», он бескорыстен, сострадателен, великодушен,
готов прийти на помощь бедняку, любому пострадавшему и потерпевшему
крушение на жизненном пути. Его любовь к Марии чиста, благородна. Это все
и привлекает к нему симпатии его дяди Оливера Серфеса, приехавшего из Индии
инкогнито после долгих лет отсутствия.
Избежал драматург также шаблона и морализирования при создании других
положительных персонажей — леди Тизл, сэра Питера.
В изображении отрицательных персонажей Шеридан следовал традиции
Шекспира. Ханжа и лицемер Джозеф Серфес, по мнению сэра Питера Тизла, —
достойный, благородный молодой человек (тогда как его брат Чарльз —
«безвозвратно погибший, бедный малый»). Глава «Школы злословия» леди
Снируэл пользуется у леди Тизл непререкаемым авторитетом. Вспомним Яго в
первых актах «Отелло»: он постоянно восхваляется как «добрый Яго», «честный
Яго», «достойный Яго» и т. п. Лишь в ходе развития драматической коллизии
выявляется подлинная сущность характера Яго. Также постепенно обнаружива-
ется в ходе развития действия и подлинная человеческая ценность героев
комедии Шеридана.
Джозеф Серфес оказывается лицемером и ханжой, прикрывающим маской
благочестия низкую душонку, он способен на предательство по отношению к
другу (сэру Питеру Тизлу, жену которого пытается соблазнить), на подлость и
черствую неблагодарность по отношению к дяде Оливеру и т. д.
Образ Джозефа наиболее монументален. Это типичный представитель
английского буржуазного общества. По словам английского критика Хэзльита,
это пуританин Мальволио (Шекспир), плюс интриган тихоня Блайфил
(Филдинг), много позаимствовавший к тому же от свифтовского йэху.
1 Снируэл — в лереводе означает «на-
смешница» (Sneerwell — англ.).
2 Кендер — прямота, откровенность,
прямолинейность (Candor — англ.).
3 Серфес (Surface— англ.}—поверх-
ность. Оба брата Серфесы на «поверх-
ности» кажутся совсем не тем, чем они
являются на самом деле. «Добродетель-
ный» Джозеф — лицемер, интриган,
развратник, а мот и гуляка Чарльз на
самом деле верен в дружбе, отзывчив в
беде, готов на жертвы и лишения во
имя любви к Марии и т. д.
4 Вермильон — румяная (Vermilion —
англ.)
5 Эвергрин — вечнозеленая (Ever-
freen — англ.)
Симпер — глупая или приторная
улыбка (Simper — англ.)
7 Прим — жеманная (Prim — англ.)
8 Огл — кокетливая (Ogle — англ.)
9 Спа — модный курорт в Бельгии.
10 Иосиф Прекрасный — целомудрен-
ный отрок, отвергший домогательства
жены царедворца Потифара (библ.).
84
Английский
просветительский роман
Даниель
ДЕФО
(Daniel Defoe)
(1659-1731)
Родился в семье негоцианта. Получил религиозное
воспитание. Был купцом, журналистом, издателем;
принимал живейшее участие во всех событиях
своего бурного времени. Еще юношей Дефо
примкнул к восстанию герцога Монмаута,
85
Даниель Дефо
стремившегося свергнуть режим реставрации;
долгое время после разгрома восстания скрывался,
затем выступил в печати с поддержкой
Вильгельма III Оранского (после событий 1688 г.).
Его сатира «Чистокровный англичанин- (1701)
была одобрена официальными кругами.
Затем Д. Дефо выступает с дерзким памфлетом
«Кратчайший способ расправиться с диссидентами-
, (1702), направленным против фанатизма и
нетерпимости господствующей англиканской церкви.
За это он был брошен в тюрьму, присужден к штрафу.
Но Дефо не смирился. Он пишет «Гимн позорному
столбу- (1704). Затем мы видим Д. Дефо во главе
коммерческих предприятий, издателем газеты
«Обозрение- и т. д. Разорившись, Дефо, для того,
чтобы поправить дела, обращается к сочинению
романов. В 1719 г. увидела свет / часть
«Робинзона Крузо-. Необыкновенный успех I части
вызвал вскоре появление If и Iff частей.
Затем последовали и другие романы Д. Дефо;
«Капитан Сингльтон- (1720), «Моллъ Флендерс- (1722),
«Полковник Джек- (1722), «Дневник во время
эпидемии чумы- (1722), «Мемуары кавалера- (1722),
«Новое путешествие вокруг света- (1725),
«Капитан Карлтон- (1728) и др.
Всего Д. Дефо написано около 200 произведений.
Умер Д. Дефо в бедности, всеми забытый.
Опыт о проектах
(«The Essay upon Projects», 1697)
Часто размышлял я о том, что следует признать одним из самых
варварских обычаев нашего государства, если считать Англию
просвещенной и христианской страной, обычай лишать
женщин пользы, которую приносит людям образование. Еже-
дневно упрекаем мы женщин в сумасбродном и дерзком пове-
дении, а между тем я убежден, что имей они образование,
равное нашему, они менее нас были бы повинны в подобных
недостатках.
В самом деле, приходится только удивляться, что с жен-
щинами вообще можно беседовать, поскольку всеми знаниями,
которыми они обладают, обязаны они лишь своим природным
способностям. В юности учат их рукоделию или умению делать
разные безделушки. Правда, их учат читать, а иногда и подписы-
вать свое имя, но это считается уже пределом женской
образованности. Позволительно спросить тех. кто презирает
86
Опыт о проектах
женщин за их необразованность, на что пригоден мужчина
(я подразумеваю дворянина), который образован не более жен-
щины? Нет нужды приводить примеры и разбирать облик
состоятельного дворянина из хорошего рода, обладающего
природным умом, и показывать, сколь жалкую фигуру он собой
явит, если отнять у него его образование.
Душа, вложенная в тело, подобна неграненому алмазу, и
надобно ее отшлифовать, иначе блеск ее так и останется скрытым.
И всякий знает, что как разумная душа отличает нас от зверей,
так образование еще увеличивает это различие и делает одних
людей более человечными, чем других. Это слишком очевидно
и не нуждается в доказательствах. Так зачем же тогда лишаем
мы женщин благ просвещения? Если бы знания и разум были
бесполезными принадлежностями для их пола, всемогущий бог
никогда бы не одарил их способностями, ибо нйчего не творит он
бесцельно. А тех, кто защищает невежество, я спросил бы, что
находят они в нем, если считают его необходимым украшением
женщины? или чем хуже умная женщина глупой? или чем
провинилась она, что лишают ее образования? Разве докучает
она нам своей заносчивостью и дерзостью? Почему не даем мы
ей учиться, дабы она обладала большим умом? И можем ли мы
упрекать женщин в безрассудстве, когда лишь бесчеловечный и
превратный обычай помешал им стать умнее?
Женщины от природы способнее к учению, чем мужчины,
и отличаются большей чувствительностью, а на что они могут быть
способны, если дать им надлежащее образование, явствует из тех
образцов женского ума, которых не лишен наш век; это служит
нам упреком в несправедливости и заставляет думать, что мы
лишаем женщин благ образования из боязни, что они могут
соперничать с мужчинами в своих совершенствах.
Надобно учить их всевозможным предметам, соответствующим
их природным дарованиям и положению в обществе. И в особен-
ности музыке и танцам; было бы жестокостью не позволять
женщинам заниматься этими столь любезными их сердцу
искусствами. Помимо того, следует обучать их языкам, особенно
французскому и итальянскому; я решился бы подвергнуть жен-
щину опасности обладания несколькими языками. Следует также
преподать им как особое искусство все то, что украшает речь и
придает приятность обхождению: а такого искусства столь недо-
стает нашему воспитанию, что нет надобности это доказывать.
Следует приучить их читать книги, особенно историю, с тем
чтобы чтение это научило их понимать свет и судить о предметах,
о коих доведется слышать.
Тем же, кто проявит незаурядные способности, позволил
бы я изучать любую науку; однако важнее всего развить ум
женщин, дабы могли они беседовать о всевозможных предметах и
дабы беседа их стала столь же назидательной, сколь и приятной.
87
Даниель Дефо
Женщины, по моему наблюдению, разнятся от мужчины
только отсутствием образования. Правда, они более мужчин
подвержены влиянию страстей, но различие это проистекает
больше всего от их воспитания.
Женщины обычно проворны и сметливы; я полагаю, по-
зволительно будет сказать «обычно», ибо в детстве они редко
бывают медлительными и неуклюжими, как зачастую. бывают
мальчики. Если женщина хорошо воспитана и обучена надле-
жащему употреблению своего природного разума, она обычно
отличается рассудительностью и умением сдерживать свои
чувства.
И можно по справедливости сказать, что женщина разумная и
хорошо воспитанная есть самое прекрасное и нежное творение
божье, есть гордость своего творца и лучший знак его особенного
расположения к человеку, коему он вручил самый драгоценный
дар, какой бог может дать человеку или человек поучить.
И мы проявляем постыдное безумство, лишая женщин того блеска,
который образование придает природной красоте их души.
Женщина, хорошо воспитанная и хорошо образованная, обла-
дающая вдобавок знаниями и приятными манерами, есть
существо несравненное. Общество ее можно уподобить самым
возвышенным наслаждениям, существо ее ангелоподобно, раз-
говор ее доставляет небесную радость. Она являет собой вопло-
щенную кротость, нежность, спокойствие, любовь, ум и очаро-
вание. Она в совершенстве отвечает самым возвышенным жела-
ниям; мужчина, на долю коего досталось подобное создание,
может только ликовать и благодарить судьбу.
Однако если лишить подобную женщину образования, мы
увидим, что:
если нрав у нее добрый, то без надлежащего воспитания она
станет безвольной и податливой;
ум ее, не укрепленной образованием, сделает ее дерзкой и
болтливой;
знания ее от недостатка рассудительности и опытности будут .
только порождать причуды и сделают ее капризной; ежели у нее
дурной нрав, то недостаток воспитания сделает его еще хуже
и она станет надменной, дерзкой и крикливой;
ежели по природе своей она вспыльчива, плохое воспитание
сделает ее грубой, и сварливой, а сварливая женщина едва ли
лучше сумасшедшей;
ежели она горда, но неуменье обуздать свою гордость (что
тоже дается воспитанием) породит в ней самомнение и нелепые
мечты й сделает ее смешной;
и наконец, сделается она своенравной, крикливой, требова-
тельной, сварливой, настоящей ведьмой. <...>
Самое замечательное различие, какое находим мы между
мужчиной и женщиной, проистекает от различия в их образова-
88
Опыт о проектах
нии; мы в этом убедимся, если сравним образованного мужчину
с необразованным или проведем такое сравнение между двумя
женщинами.
И тут я беру на себя смелость утверждать, что весь свет
неправильно поступает с женщинами. Ибо я не могу поверить,
что всемогущий бог сотворил их такими нежными и прекрас-
ными, наделил их очарованием, столь приятным и восхитительным
для мужчин, одарил их душами, способными к тем же совершен-
ствам, что и у мужчин, и все для того лишь, чтобы мы сделали
их управительницами наших домов, нашими поварихами и ра-
бами.
Я ни в коей мере не являюсь сторонником господства женщин,
но желал бы, чтобы мужчины брали женщин в товарищи и воспи-
тывали их так, дабы они для того подходили. Женщине разумной
и хорошо воспитанной столь же противно посягать на права
мужчин, сколь разумному мужчине противно злоупотреблять
слабостью женщин. Но даже самое слово это было бы забыто,
если бы души женщин были украшены и усовершенствованы
просвещением. Говорить о женщинах как о созданиях слабых,
стало быть, бессмысленно; если бы дать им образование, то неве-
жество и безрассудство встречались бы среди них не чаще, чем
среди мужчин.
Я помню одно рассуждение, которое мне довелось услышать
от некой весьма незаурядной женщины. Она обладала острым
умом и недюжинными способностями, на редкость красивым
сложением и лицом, а также большим состоянием, но прожив
всю свою юность как бы в заточении, потому что опасались, что ее
могут похитить, не имела свободы приобрести необходимое знание
обязанностей и приличий женских. И когда пришлось ей вступить
в свет, природный ум сделал ее столь чувствительной к недостаткам
своего образования, что она высказала следующее суждение о
самой себе: «Я стыжусь разговаривать даже с моими служан-
ками,—сказала она,—потому, что не знаю, когда они правы, а
когда виноваты. Я более нуждалась пойти в школу, чем выходить
замуж».
Мне нет нужды распространяться о том, какой ущерб наносит
женщинам отсутствие образования, как нет нужды доказывать,
сколь благотворным оно для них явилось бы. С этим легко
согласиться, но нелегко изменить обычай. Глава эта есть лишь опыт
об этом предмете; и я полагаю, что обычай будет изменен в те
счастливые времена (если только они когда-нибудь наступят),
когда мужчины сами поймут всю разумность подобной перемены.
В книге «Опыт о проектах» Д. Дефо выступает с практическими предложениями
как государственный деятель и мыслитель. Он выносит на всеобщее обсуждение
план новой организации банковского кредита, улучшения путей сообщения,
изменения законов о банкротстве, организации страховых компаний и т. д. и т. п.
Выше приводится отрывок, в котором Д. Дефо излагает свои мысли о женском
образовании.
89
Даниель Дефо
Жизнь и удивительные
приключения Робинзона Крузо,
моряка из Йорка
(«The History of the Life
and Adventures of Robinson Crusoe...», 1719)
прожившего двадцать восемь лет в полном одиночестве на не-
обитаемом острове у берегов Америки, близ устьев реки Ори-
ноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время кото-
рого весь экипаж корабля, кроме него, погиб, с изложением его
неожиданного освобождения пиратами, написанное им самим.
<„.> Приступая теперь к подробному описанию полной
безмолвия печальнейшей жизни, какая когда-либо выпадала в
удел смертному, я начну с самого начала и буду рассказывать
по порядку.
Было, по моему счету, 30-е сентября, когда нога моя впервые
ступила на ужасный остров. Произошло это, значит, во время
осеннего равноденствия; в тех же широтах (т. е., по
моим вычислениям, на 9°22' к северу от экватора) солнце в
этом месяце стоит почти отвесно над головой.
Прошло дней десять-двадцать моего житья на острове, и
я вдруг сообразил, что потеряю счет времени, благодаря от-
сутствию книг, перьев и чернил, и что в конце концов я даже
перестану отличать будни от воскресных дней. Для предупре-
ждения этого я водрузил большой деревянный столб на том
месте берега, куда меня выбросило море, и вырезал ножом круп-
ными буквами надпись: «Здесь я ступил на этот берег 30 сен-
тября 1659 года», которую прибил накрест к столбу. По сто-
ронам этого столба я каждый день делал ножом зарубку; а
через каждые шесть зарубок делал одну подлиннее: это озна-
чало воскресенье; зарубки же, обозначавшие первое число
каждого месяца, я делал еще длиннее. Таким образом, я вел
мой календарь, отмечая дни, недели, месяцы и годы.
Перечисляя предметы, перевезенные мною с корабля, как
уже сказано, в несколько приемов, я не упомянул о многих мел-
ких вещах, хотя и не особенно ценных, но сослуживших мне
тем не менее хорошую службу. Так, например, в помещении
капитана и капитанского помощника я нашел чернила, перья
и бумагу, три или четыре компаса, некоторые астрономиче-
ские приборы, подзорные трубы, географические карты и кни-
ги по навигации. Все это я сложил в один из сундуков на вся-
кий случай, не зная даже, понадобится ли мне что-нибудь из
этих вещей. Кроме того, в моем собственном багаже оказались
90
Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо
Д Дефо
'Жизнь и удивительные приключения
Робинзона Крузо,
моряка из Йорка*
91
Даниель Дефо
три очень хороших библии (я получил их из Англии вместе
с выписанными мною товарами и, отправляясь в плавание,
уложил вместе со своими вещами}. Затем мне попалось не-
сколько книг на португальском языке; в том числе три като-
лических молитвенника и еще несколько книг. Их я тожр
подобрал. Засим я должен еще упомянуть, что у нас на ко-
рабле были две кошки и собака (я расскажу в свое время лю-
бопытную историю жизни этих животных на острове). Кошек
я перевез на берег на плоту, собака же, еще в первую мою
экспедицию на корабль, сама спрыгнула в воду и поплыла сле-
дом за мной. Много лет она была мне. верным товарищем и
слугой. Она делала для меня все, что могла, и почти заменяла
мне человеческое общество. Мне хотелось бы только, чтобы она
могла говорить. Но этого ей не было дано. Как уже сказано, я
взял с корабля перья, чернила, бумагу. Я экономил их до по-
следней возможности и, пока у меня были чернила, аккуратно
записывал все, что случалось со мной; но, когда они вышли,
мне пришлось прекратить мои записи, так как я не умел делать
чернила и не мог придумать, чем их заменить.
Вообще, несмотря на огромный склад у меня всевоз-
можных вещей, мне, кроме чернил, недоставало еще очень
многого; у меня не было ни лопаты, ни заступа, ни кирки,
так что нечем было копать или взрыхлять землю; не было ни
иголок, ни ниток. Не было у меня и белья, но я скоро научился
обходиться без него, не испытывая большого лишения.
Вследствие недостатка в инструментах всякая работа шла
у меня медленно и тяжело. Чуть не целый год понадобилось
мне, чтобы довести до конца ограду, которой я вздумал обне-
сти свое жилье. Нарубить в лесу толстых жердей, вытесать
из них колья, перетащить эти колья к моей палатке—на все
это нужно' было много времени. Колья были очень тяжелы,
так что я мог поднять не более одной штуки зараз, и иногда
у меня уходило два дня только на то, чтобы обтесать кол и
принести его домой; а третий день—на то, чтобы вбить его
в землю. Для этой последней работы я употреблял сначала тя-
жёлую деревянную дубину, а потом вспомнил о железных ло-
мах, привезенных мной с корабля, и заменил дубину ломом,
хотя я не скажу, чтобы это принесло мне большое облег-
чение. Вообще вбивание кольев было для меня одной из са-
мых утомительных и кропотливых работ.
Но я этим не смущался, так как все равно мне некуда было
девать мое время; по окончании же постройки другого дела у
меня не предвиделось, кроме скитаний по острову в поисках
за пищей, которым я в большей или меньшей степени преда-
вался каждый день.
Между тем я принялся серьезно и обстоятельно обсуждать
свое положение и начал записывать свои мысли—не для того,
92
Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо
чтобы увековечить их в назидание людям, которые окажутся
в моем положении (ибо таких людей едва ли нашлось бы много),
а просто, чтобы высказать словами все, что меня терзало и
мучило, и тем хоть сколько-нибудь облегчить свою душу. Но
как ни тягостны были мои размышления, рассудок мой начал
мало-помалу брать верх над отчаянием. По мере сил я старал-
ся утешить себя тем, что могло бы случиться и хуже, и противо-
поставлять злу добро. С полным беспристрастием я, словно
кредитор и должник, записывал все претерпеваемые мною
горести, а рядом все, что случилось со мной отрадного.
Зло Добро
Я заброшен судьбой на
мрачный, необитаемый
остров и не имею никакой
надежды на избавление.
Я как бы выделен и от-
резан от всего мира и об-
речен на горе.
Я отделен от всего че-
ловечества; я отшельник,
изгнанный из общества
людей.
У меня мало одежды и
скоро мне будет нечем
прикрыть свое тело.
Я беззащитен против
нападения людей и зве-
рей.
Мне не с кем перемол-
виться словом, и некому
утешить меня.
Но я жив, я не утонул подобно
всем моим товарищам.
Но зато я выделен из всего нашего
экипажа: смерть пощадила одного
меня, и тот, кто столь чудесным обра-
зом спас меня от смерти, может спас-
ти меня от моего безотрадного поло-
жения.
Но я не умер с голоду и не погиб
в этом пустынном месте, где челове-
ку нечем питаться.
Но я живу в жарком климате, где
можно обойтись и без одежды.
Но остров, куда я попал, безлюден,
и я не видел на нем ни одного зверя,
как на берегах Африки. Что было бы
со мной, если б меня выбросило на
африканский берег?
Но бог чудесно пригнал наш ко-
рабль так близко к берегу, что я не
только успел запастись всем необхо-
димым для удовлетворения моих те-
кущих потребностей, но и получил
возможность добывать себе пропита-
ние до конца дней моих.
Запись эта с очевидностью доказывает, что едва ли кто на
свете попадал в более бедственное положение, и тем не менее
оно содержало в себе как отрицательные, так и положительные
93
Даниель Дефо
стороны, за которые следовало быть благодарным, — горький опыт
человека, изведавшего худшее несчастье на земле, показывает, что
у нас всегда найдется какое-нибудь утешение, которое в счете
наших бед и благ следует записать на приход’.
Итак, вняв голосу рассудка, я начинал мириться со своим
положением. Прежде я поминутно смотрел на море в надежде,
не покажется ли где-нибудь корабль; теперь я уже покончил
с напрасными надеждами и все свои помыслы направил на то,
чтобы по возможности облегчить свое существование.
Я уже описал свое жилище. Это была палатка, разбитая на
склоне горы и обнесенная частоколом. Но теперь мою огра-
ду можно было назвать скорее стеной, потому что вплотную
к ней с наружной ее стороны, я вывел земляную насыпь фута
в два толщиной. А спустя некоторое время (насколько помню,
года через полтора) я поставил на насыпи жерди, прислонив
их к откосу, а сверху сделал настилку из веток и больших
листьев. Таким образом, мой дворик оказался под крышей,
и я мог не бояться дождей, которые, как я уже говорил, в
известное время года лили на моем острове непрерывно.
Я упоминал уже раньше, что все свое добро я впервые
перенес в свою ограду и в пещеру, которую я выкопал за па-
латкой. Но я должен заметить, что первое время вещи были
свалены в кучу, как попало, загромождали всю площадь, так
что мне негде было повернуться. Ввиду этого я решил уве-
личить мою пещеру. Сделать это было нетрудно, так как гора
была рыхлой, песчаной породы, которая легко уступала моим
усилиям. Итак, когда я увидел, что мне не угрожает опас-
ность от хищных зверей, я принялся расширять пещеру.
Прокопав вбок, а именно вправо, сколько было нужно
по моему расчету, я повернул опять направо и вывел ход на-
ружу за предел моего укрепления.
Эта галерея служила не только черным ходом к моей па-
латке, дававшим мне возможность свободно уходить и воз-
вращаться, но также значительно увеличивала мою кладо-
вую.
Покончив с этой работой, я принялся за изготовление са-
мых необходимых предметов обстановки, прежде всего стола
и стула: без них я не мог вполне наслаждаться даже теми скром-
ными удовольствиями, какие были мне отпущены на земле,—
не мог ни есть, ни писать с полным удобством.
И вот я принялся столярничать. Тут я должен заметить,
что разум есть основа и источник математики, а потому, опре-
деляя и измеряя разумом вещи и составляя о них наиболее
разумное суждение, каждый может через известное время овла-
деть любым ремеслом. Пи разу в жизни до тех пор и я не брал
в руки столярного инструмента, и тем не менее, благодаря
трудолюбию и прилежанию, я мало-помалу так наловчился,
94
Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо
что мог бы, я уверен, сделать что угодно, в особенности, если
бы у меня были инструменты. Но даже и без инструментов,
с одним только топором и рубанком, я сделал множество пред-
метов, хотя, вероятно, никто еще не делал их таким спо-
собом и не затрачивал на зто столько труда. Так, например,
когда мне нужна была доска, я должен был срубить дере-
во, очистить ствол от ветвей и, поставив его перед собой,
обтесывать с обеих сторон до тех пор, пока он не приобретал
необходимую форму. А потом доску надо было еще выстругать
рубанком. Правда, при таком методе из целого дерева выходи-
ла только одна доска, и выделка этой доски отнимала у меня
массу времени и труда. Но против этого у меня было лишь
одно средство—терпение. К тому же, мое время и мой труд
стоили недорого, и потому не все ли было равно, куда и на
что они шли?
Итак, я прежде всего сделал себе стол и стул. Я употре-
бил на них короткие доски, которые привез на плоту с ко-
рабля. Когда же затем я натесал длинных досок вышеописан-
ным способом, то приладил в моем погребе, по одной его стене,
несколько полок одну над другой, фута на полтора шириною,
и сложил на них свои инструменты, гвозди, железо и прочий
скарб,— словом, распределил все по местам, чтобы легко
находить каждую вещь. Я забил также колышки в стену погре-
ба и развесил на них свои ружья и вообще все то из вещей,
что можно было повесить.
Кто увидел бы после этого мою пещеру, тот, наверное,
принял бы ее за склад предметов первой необходимости. Все
было у меня под руками, и мне доставляло истинное удоволь-
ствие заглядывать в этот склад: такой образцовый порядок
царил там и столько было всякого добра.
Только по окончании этой работы я начал вести свой днев-
ник, записывая туда все сделанное мной в течение дня. Первое
время я был так занят, что мое мрачное настроение неизбежно
отразилось бы на моем дневнике. Вот, например, какую запись
пришлось бы мне сделать 30-го сентября: «Когда я выбрался
на берег и таким образом спасся от смерти, меня обильно стош-
нило соленой водой, которой я наглотался. Мало-помалу я
пришел в себя, но вместо того, чтобы возблагодарить создателя за
мое спасение, принялся в отчаянии бегать по берегу. Я ломал
руки, бил себя по голове и по лицу и кричал в исступлении,
говоря: «Я погиб, погиб!» — пока не свалился на землю, выбившись
из сил. Но я не смыкал глаз, боясь, чтобы меня не растерзали
дикие звери!»
В течение еще многих дней после этого (уже после моих
экспедиций на корабль, когда все вещи из него были забраны)
я то и дело взбегал на пригорок и смотрел в море в на-
дежде увидеть на горизонте корабль. Сколько раз мне казалось,
95
Даниель Дефо
будто вдали белеет парус, и я предавался радостным цадеждам!
Я смотрел, смотрел, пока у меня не заститало в глазах, по-
том впадал в отчаяние, бросался на землю и плакал, как дитя,
только усугубляя свое несчастие собственной глупостью.
Но когда, наконец, я до известной степени совладал с
собой, когда я устроил свое жилье, привел в порядок мой
домашний скарб, сделал себе стол и стул, вообще обставил
себя какими мог удобствами, то принялся за дневник. <...>
Роман «Робинзон Крузо» состоит из трех частей. Первая часть появилась
в апреле 1719 г., вторая — «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо»
(«The Father Adventures of Robinson Crusoe...;) в 1720 г. и, наконец, третья,
и последняя, часть «Серьезные размышления о жизни и необыкновенных
приключениях Робинзона Крузо» («Serious Reflections during the Life and
Surprizing Adventures of Robinson Crusoe»)—в 1721 г. Однако только первая
часть романа имеет непреходящую эстетическую ценность, является самым
блистательным завоеванием реализма Д. Дефо.
Влияние романа на литературу и философию всего XVI11 в. было
огромно: в английской, а затем и во французской и позднее в немецкой
литературе под воздействием этого произведения появляются так называемый
просветительский «роман воспитания» и автобиографический роман приклю-
чений; Вольтер в «Кандиде» и Гёте в «Фаусте» развивали тему труда, впервые
введенную в литературу Д. Дефо.
На автора «Робинзона Крузо» большое влияние оказали идеи английского
философа Локка. В свою очередь Дефо дал толчок для появления много-
численных «робинзонад» английской классической политэкономии XVI11 в.
Робинзон — это правдивый образ передового буржуа эпохи первоначаль-
ного накопления. Вырванный нз мира корысти и денег, он направляет всю
мощь своего разума на покорение природы, проявляет замечательные, при-
сущие лучшим людям всех эпох качества — настойчивость, мужество, трудо-
любие, здравый смысл. «Светлый остров Робинзона», как его называет
К. Маркс*, восхищает читателей романа тем, что здесь проявляется творче-
ская мощь человека, его воля к жизни. Величавый гимн красоте человека
и силе его ежедневного незаметного, будничного героизма обессмертил имя
писателя. Д. Дефо — вдохновенный певец радости труда. Английский критик
Уэст обращает, например, внимание на ту сцену романа, где Робинзон
создает глинятую посуду: «Мы видим, как раскалились докрасна в огне
эти горшки, потому что разделяем радость сделавшего их человека. И эта
радость, обычная и знакомая всем людям, ощущается особенно сильно по-
тому, что она предстает здесь как нечто новое, единственное в своем роде.
На этом построена вся книга».
Но лишь только герой Дефо покидает свой остров, в большой степени
утрачивается вызываемый им интерес. Еще до того, как Робинзон попал
на остров, он проявлял себя расчетливым коммерсантом и хищником-на-
копителем. Так, он продал в рабство капитану подобравшего его в море
корабля туземного мальчика Ксури, который помог ему достать баркас для
побега из плена (от селехских пиратов). Затем он выгодно (за 90 пиастров)
продает и баркас. Приобретая позднее собственную плантацию, он сожалеет
о сделке, т. к. ему теперь самому нужны дешевые рабочие руки. Еще
находясь на своем острове, он радуется, что стал «хозяином» и «царем»
окружающих его природных богатств. Так, спасенного им туземца Пятницу
он считает своей собственностью. Глубокая правдивость, реализм Д. Дефо,
изображавшего героя со всеми его слабостями и положительными каче-
ствами, также объясняет тайну бессмертия его книги.
1 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 87.
96
Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо
Описания далеких путешествий на о. Мадагаскар (с коммерческими
целями) и в другие страны во второй и третьей книгах романа не вы-
зывают такого интереса, как события первой части. Это заурядные описания
приключений богатых купцов, появляющиеся в начале XVIII в. весьма п
большом количестве и давно преданные забвению.
Выше приводятся отрывки из первой
1 Робинзон Крузо пытается найти
успокоение и душевный мир в об-
ращении к богу. Однако он не был
религиозен. Обращает внимание на
себя то, как Крузо ведет своеобразный
торг е богом: с точностью бухгалтера
он подсчитывает добро и зло, которое
претерпел по воле бога, как бы
подводя итог, заклиная избавить его
от новых тяжелых испытаний.
Позднее, став главой маленькой
части романа.
колонии на своем острове, Крузо
проявляет подлинную веротерпимость:
он — ревностный пуританин, не рас-
стающийся никогда с библией, — пре-
спокойно уживается с католиком (ис-
панцем) и язычником (Пятницей).
Более того, под влиянием доводов
Пятницы Робинзон начинает сомне-
ваться в том, есть ли бог вообще
и не написана ли библия шарлата-
нами.
4—650
Джонатан
СВИФТ
(Jonathan Swift)
(1667-1745)
Великий английский писатель, гениальный сатирик.
Родился в семье бедного колониального чиновника
в Дублине (Ирландия). Рано осиротел, воспитывался
на средства своего дяди—зажиточного дублинского
адвоката. Окончил колледж- свнтой Троицы
(Тринити-колледж), где готовили будущих богословов.
Однако, вопреки воле дяди. Свифт не пожелал принять
сан священника и поступил секретарем к отставному
вельможе У. Темплю (который пописывал, случалось,
политические памфлеты). Богатая библиотека
в поместье Темпля (Мур-парк в 6 милях от Лондона)
помогала Свифту усиленно пополнять свои знания,
и в 1692 г. он едал экзамен в Оксфордском университете
на степень магистра искусств. После смерти Темпля
(в 1699 г.) Свифт был вынужден вернуться в Ирландию,
принять сан священника и небольшой приход. Однако
98
Сказка бочки
литературные интересы неудержимо влекут его в Лондон,
он становится близким другом А. Попа, поддерживает
советом и творческой помощью Стиля, Адиссона,
драматурга Д. Гея и многих других; одновременно он
выступает как журналист и политический памфлетист;
принимает участие в политической деятельности партии
вигов, а затем (в 1710 г.) переходит на сторону ториев.
Слава его в это время столь велика, что его назначают
редактором официозного органа, он заставляет трепетать
своих политических противников. В 1713 г. в связи
с падением кабинета ториев Свифт был отправлен
в почетную ссылку в Ирландию, где его назначили
деканом (т. е. настоятелем) главного дублинского собора
св. Патрика. Борьба ирландского народа за свои
национальные и социальные права вдохновила Свифта
на создание его лучших сатирических произведений.
Последние несколько лет жизни Свифт провел в агонии —
его поразила тяжелая душевная болезнь.
Свои первые зрелые произведения Свифт создал еще
в молодости (в доме Темпля). Это описание
литературных нравов того времени — памфлет
‘Битва книг» и резкая сатира на католическую,
лютеранскую и кальвинистскую церкви — ‘Сказка бочки*
(1704). В лондонский период Свифт пишет большое
количество статей и памфлетов на злобу дня,
освещает проблемы борьбы партии вигов и ториев.
Ирландские памфлеты Свифта имеют по существу
антиправительственную и антиколониальную
направленность. Самыми значительными из них
являются ‘Письма суконщика ко всему' ирландскому
народу* (1724) и ‘Скромное предложение* (1729).
В Ирландии же Свифт написал свое самое значительное
произведение ‘Путешествие Гулливера* (1726).
Сказка бочки
(«А Tale of a Tub, written for the Universal
Improvement of Mankind», 1704)
Раздел 2
Жил когда-то человек, у которого было трое сыновей* от
одной жены, родившихся одновременно, так что даже пови-
* Под этими тремя сыновьями: Петром, Мартином и Джеком — подразуме-
вается папство, англиканская церковь и наши протестантские диссентеры.
В. Воттон'.
4*
99
1
Джонатан Свифт
вальная бабка не могла сказать наверное, кто из них стар-
ший. Отец умер, когда они были еще очень молоды; на
смертном ложе, подозвав к себе юношей, он сказал так:
Сыновья! Так как не стяжал я никакого имения и ничего
не получил по наследству, то долго раздумывал, что бы
хорошее завещать вам. Наконец, с большими хлопотами
и затратами удалось мне справить каждому из вас по
новому кафтану* (вот они). Знайте же, что у кафтанов
этих есть два замечательных свойства. Первое: если вы
будете носить их бережно, они сохранятся свежими и
исправными в течение всей вашей жизни. Второе: они сами
собой будут удлиняться и расширяться соответственно
вашему росту, так что всегда будут вам впору. Позволь-
те же мне перед смертью взглянуть, как они сидят на вас.
Так, отлично! Прошу вас, дети, носите их опрятно и по-
чаще чистите. Вы найдете в моем завещании** (вот оно)
подробнейшие наставления, как носить кафтаны и держать
их в порядке; соблюдайте же-эти наставления в 'точности,
если хотите Избежать наказаний, положенных мной за
малейшее их нарушение или несоблюдение; все ваше будущее
благополучие зависит от этого. В своем завещании я рас-
порядился также, чтобы вы по-братски и по-дружески жили
вместе в одном доме; если вы меня ослушаетесь, не будет
вам счастья на свете.
Тут, гласит предание, добрый отец умер, и три сына
пошли сообща искать себе счастья.
Не буду докучать вам рассказом об их похождениях в пер-
вые семь лет3, скажу только, что они свято соблюдали от-
цовское завещание и держали кафтаны в отличном порядке;
посетили разные страны, выдержали схватку с кучей великанов
и одолели несколько драконов4.
Достигнув возраста, когда им можно было показываться
в свете, приехали они в город и стали волочиться за дамами,
особенно за тремя, бывшими в то время в большой славе:
герцогиней d'Argent, mademoiselle de Grands Titres и графиней
d'Orgueil***. При первом своем появлении трое наших искателей
приключений встретили очень дурной прием. Они быстро
* Под кафтанами, которые он завешал сыновьям, подразумевается еврей-
ское платье. В. Воттон.
Ошибка (да позволено мне будет указать) ученого комментатора, ибо
под тремя кафтанами подразумеваются догматы и вероучение христианства,
мудростью божественного основателя приспособленные для всякого времени,
места и обстоятельства. Ламбен2.
** Новом завете.
*** Любовницами их были: герцогиня d’Argent, mademoiselle de Grands Titres
и графиня d’Orgueil. т. e. Корыстолюбие, Честолюбие и Гордость —три
великих порока, на которые ополчились первые отцы церкви как на глав-
ную язву христианства. В. Воттон.
100
Сказка бочки
ЕЕ CON'IE 1)V TONNEAU
Дж. Свифт
•Сказка бочки-
101
Джонатан Свифт
смекнули, чем это вызвано, и немедленно начали делать успехи
в тонком городском обхождении: писали, зубоскалили, подби-
рали рифмы, пели; говорили, ничего не высказывая; пили,
дрались, развратничали, спали, ругались и нюхали табак; хо-
дили в театры на первые представления; посещали кондитер-
ские, били сторожей, ночевали на улице и заражались дур-
ными болезнями; обсчитывали извозчиков, должали лавочникам
и спали с их женами; избивали до смерти квартальных,
спускали с лестницы скрипачей; обедали у Локета5, бездель-
ничали 6 кофейне Виляв; говорили о гостиных, в которых
никогда не бывали; обедали с лордами, которых в глаза не
видели; шептали на ухо герцогине, которой никогда не ска-
зали ни слова; выдавали каракули своей прачки за любовные
записки знатных дам; то и дело приезжали прямо из дворца,
где их никто не видел; бывали на утреннем приеме короля
sub dio7; выучивали наизусть список пэров в одном' обществе
и болтали о них как о коротких знакомых —в другом. А боль-
ше всего любили бывать в собраниях сенаторов, которые
безгласны в палате, но шумят в кофейнях, где пережевывают
по вечерам политические темы, окруженные тесным кольцом
учеников, жадно подбирающих роняемые ими крохи. Трое
братьев приобрели еще сотню таких же высоких качеств,
перечислять которые было бы скучно, и в результате стали
вполне заслуженно пользоваться репутацией самых благовос-
питанных людей в городе. Но этого все же было мало,
и вышеупомянутые дамы по-прежнему оставались непреклонны.
<...> Трое наших братьев — искателей приключений совсем
растерялись, попав в очень щекотливое положение. С одной
стороны, три названных нами дамы, за которыми они ухажи-
вали, были отъявленными модницами и гнушались всего, что
хоть на волосок отклонялось от требований последней моды.
С другой стороны, завещание отца было совершенно недву-
смысленно и, под страхом величайших наказаний, запрещало
прибавлять к кафтанам или убавлять от них хотя бы нитку,
без прямого на то предписания. Правда, завещанные отцом
кафтаны были из прекрасного сукна и сшиты так ладно,
что положительно казались сделанными из цельных кусков,
но в то же время были очень просты и с самыми малыми
украшениями или вовсе без украшений*. И вот случилось,
* Первая часть этой сказки содержит историю Петра и таким образом
изображает папизм. Каждому известно, что паписты осложнили христиан-
ство большими добавлениями, что им и ставит главным образом в упрек
англиканская ц.ерковь. Соответственно этому Петр начинает свои проделки
нашивкой аксельбанта на свой кафтан. В. Воттон.
Описание сукна, из которого был сшит кафтан, имеет более глубокое
значение, чем то, что выражено словами: «Завещанные отцом кафтаны были
из прекрасного сукна и сшиты так ладно, что положительно казались
сделанными из цельных кусков, но в то же время были очень просты
102
Сказка бочки
что не пробыли братья и месяца в городе, как вошли в моду
большие аксельбанты*-, немедленно все стали щеголять в
аксельбантах; без пышных аксельбантов'0 нельзя было про-
никнуть в дамские будуары. У этого парня нет души', — вос-
клицала одна, — где его аксельбант? Три брата по горькому
опыту скоро убедились, какой недостаток в их туалете: каж-
дое их появление на улице вызывало насмешки и оскорбления.
Приходили они в театр, капельдинер посылал их на галерку;
кликали лодку, — лодочник отвечал: Мой ялик только для
господ; хотели распить в Розе" бутылочку,—слуга кричал:
Здесь пива не подают, любезные'. Делали визит к даме,
лакей встречал их на пороге словами: Передайте мне ваше
поручение. В этом бедственном положении братья немедленно
обратились к отцовскому завещанию, читали его вдоль и по-
перек, но об аксельбантах не нашли ни слова. Что было делать?
Как выйти из затруднения? И повиновение было необходимо
и аксельбантов до смерти хотелось. После долгих размышле-
ний один из братьев, который был начитаннее двух других,
заявил, что придумал выход. Действительно, сказал он, в за-
вещании нет никакого упоминания об аксельбантах totidem
verbis**'2, но я осмеливаюсь высказать предположение, что мы
можем найти их там inclusiv или totidem syllabis'3. Это раз-
личение тотчас же было одобрено, и братья снова принялись
разбирать завещание. Но несчастная их звезда подстроила так,
что первого слога не оказалось во всей бумаге. Неудача не
смутила однако того из братьев, что придумал первую увертку.
Братья, сказал он, не теряйте надежды; хотя мы не на-
ходим то, чего ищем, ни totidem verbis, ни totidem syllabis,
но ручаюсь, что мы разыщем нужное нам слово tertio modo
или totidem literis'4. Эта замечательная мысль тоже была встре-
чена горячим одобрением, и братья еще раз принялись за работу.
В самое короткое время они выискали А, С, Е, Л, Ь, Б,
А, Н, Т. Но их положительно преследовала враждебная пла-
нета: буква К ни разу не встречалась во всем завещании.
Затруднение казалось непреодолимым! Но находчивый брат
и с самыми малыми украшениями или вовсе без украшений». В том отли-
чительная особенность христианской религии Christian religio absolute et
simplex6 — по свидетельству Аммиана Марцеллина9, который сам был языч-
ник. В. Воттон.
* Под аксельбантами подразумевается внесение в церковь пышности и не-
нужных украшений, создававших лишь неудобство и не годившихся для
назидания, подобно бесполезному аксельбанту, который лишь нарушает
симметрию.
* * Когда паписты ие могут найти нужного им текста в Писании, они об-
ращаются к устному преданию. Так, Петр удовлетворяется здесь отысканием
всех букв слова, за которым он обращается к завещанию, когда ни со-
ставных слогов, ни тем более целого слова там не оказывается in terminis.
В. Воттон.
103
Джонатан Свифт
(мы вскоре придумаем для него имя) при помощи весьма
веских доводов, с завещанием в руке, доказал, что К—новая
незаконная буква, неизвестная в просвещенные времена и от-
сутствующая в древних рукописях. Правда, сказал он, слово
calendar писалось иногда Q.V.C.* через К. но ошибочно,
потому что в лучших списках всегда стоит С. Вследствие
этого большая ошибка писать аксельбант с Я и в будущем
он примет меры к тому, чтобы эта буква была выброшена15.
После этого все затруднения исчезли: аксельбанты были явно
дозволены jure patermd6 и три наших кавалера со спокойной
совестью стали важно разгуливать с огромными развевающимися
аксельбантами на кафтанах.
Но человеческое счастье непрочно; недолговечными оказа-
лись и тогдашние моды, от которых это счастье всецело за-
висит. Аксельбанты отжили свое время, и мы должны теперь
представить их себе в состоянии упадка. Дело в том, что
приехал из Парижа один вельможа с пятьюдесятью ярдами
золотых галунов па кафтане, нашитых но последней придвор-
ной моде. Через два дня все нарядились в кафтаны, сверху до
низу обшитые золотым галуном**; кто осмеливался показывать-
ся в обществе, не украсив себя золотым галуном, тот вызывал
скандал и встречал дурной прием у женщин. Что было делать
трем нашим рыцарям в столь важных обстоятельствах? Они
уже допустили большую натяжку относительно аксельбантов;
обратившись к завещанию, братья нашли лишь altum silentiund7.
Аксельбанты были внешним, болтающимся, несущественным
привеском, галуны же казались слишком серьезным изменением,
чтобы произвести его без достаточного полномочия; они aliquo
rnodo essential adhaerere™, и ношение их требовало поэтому
прямого предписания. К счастью, как раз в это время упо-
мянутый брат прочел Диалектику Аристотели и особенно его
удивительный трактат д>б истолковании™, научающий нас
искусству находить для каждой вещи любое значение, кроме
правильного; так поступают комментаторы Откровений, которые
объясняют пророков, не понимая ни одного слова текста.
Братья, сказал он, да будет вам известно***, что duo sunt
genera20 завещаний: устные**** и письменные. Что в этом
письменном завещании, лежащем перед нами, нет предписа-
ния или упоминания о золотых галунах, conceditur2'; но
* (Juibusdam Celeribus eodicibus — в некоторых древних рукописях.
** Не могу сказать, обозначает ли автор этими словами какое-либо ново-
введение или же только новые способы насилия над писанием и искаже-
ния его.
*** Ближайшим предметом остроумия автора являются глоссы и толкования
Писанин; целый ряд таких нелепых толкований допущен в канонических
книгах римской церкви. В. Воттон.
**** Здесь имеется в виду предание, признаваемое римской церковью таким же
авторитетом, как и Писание, и даже большим.
104
Сказка бочки
si idem affirmetur de nuncupatorio, negatin'22, ибо, если вы
помните, братья, мы слышали, когда были маленькими,
как кто-то сказал, что он слышал, как слуга моего отца
сказал, что он слышал, как отец сказал, что он советует
сыновьям завести золотые галуны на кафтанах, как только
средства позволят нам купить их. —Ей богу, это правда!—
воскликнул другой брат. — Как же, прекрасно помню! — отозвался
третий. Без дальнейших споров обзавелись они широчайшими
галунами в околотке и стали разгуливать нарядные, как
лорды. <...>
В следующую зиму один актер, подкупленный цехом
бахромщиков, играл свою роль в повой комедии, весь покрытый
серебряной бахромой*, после чего, согласно похвальному
обычая», бахрома эта вошла в моду. Когда братья обратились
за советом к завещанию, они к великому изумлению, нашли
там слова: а также строжайше запрещаю поименованным
трем сыновьям моим носить какую-либо серебряную бахрому
как на указанных кафтанах, так и кругом них и т. д.;
далее следовал перечень наказаний в случае ослушания: он
слишком велик для того, чтобы приводить его здесь. Однако
по прошествии некоторого времени брат, выдававшийся своей
начитанностью и весьма искусный но части критики, нашел
у некоего писателя, которого называть не захотел, что стоящее
в завещании слово бахрома значит также метла и несом-
ненно долито быть истолковано здесь в таком смысле. С этим
не согласился один из остальных братьев, потому что, по его
скромному мнению, эпитет' серебряный едва ли мог быть при-
менен к метле; но в ответ ему было заявлено, что эпитет
этот следует понимать в мифюлогическом и аллегорическом
смысле. Однако скептик не унимался и спросил, зачем отцу
понадобилось запрещать им носить метлу на кафтанах,—
предостережение ненужное и нелепое; его резко оборвали за
столь непочтительное отношение к тайне, которая, несомненно,
весьма полезна и многозначительна, но нс следует чересчур
о ней умствовать и со слишком большим любопытством совать
в нее пос. Словом, отцовский авторитет в то время уже
настолько поколебался, что эта выдумка была принята как
законное дозволение увешать себя серебряной бахромой с го-
ловы до пят.
1 Через некоторое время возродилась старинная, давно забы-
[.тая мода на вышитые индийские фигурки** мужчин, женщин
и детей. Тут им не было надобности обращаться к завещанию.
* Это несомненный намек на дальнейший рост пышности церковных обла-
чений и украшений.
** Иконы свитых, девы Марии и спасители в виде ребенка.
Ibid. Иконы римской церкви служат автору чрезвычайно удобным
предлогом. Нратья помни.1и и т. д. Аллегория здесь прямая. В. Воттои.
105
Джонатан Свифт
Братья отлично помнили, какое отвращение питал всегда их
отец к этой моде; завещание содержало даже несколько спе-
циальных оговорок, в которых он выражал свое крайнее
порицание и грозил сыновьям вечным проклятием, если они
вздумают носить упомянутые фигурки. Невзирая на это, через
несколько дней они разрядились, как первейшие городские
модники. Затруднения же разрешили, говоря, что теперешние
фигурки вовсе не те самые, что носили когда-то, и которые
подразумеваются в завещании. Кроме того, братья носили их
не в' том смысле, в каком они были запрещены отцом, но
следуя похвальному и весьма полезному для общества обычаю.
Таким образом, по мнению братьев, ’эти строгие оговорки за-
вещания требовали некоторого смягчения и благожелательного
толкования; их следовало понимать сит grano salis.
Но так как моды в ту эпоху менялись беспрестанно, то
ученому брату надоело искать дальнейшие увертки и разрешать
возникающие одно за другим противоречия. Решив во что бы
то ни стало следовать светским модам, братья обсудили по-
ложение вещей и единогласно постановили запереть отцовское
завещание в крепкий ящик*, привезенный из Греции или
Италии (я забыл, откуда именно), и больше не беспокоить себя
обращением к нему, а только ссылаться на его авторитет,
когда они сочтут нужным. Вследствие этого, когда вскоре
широко распространилась мода носить бесчисленное количество
шнурков, в большинстве случаев с серебряными наконечника-
ми, ученый брат заявил ex cathedra**23, что шнурки вполне
согласуются с jure patemo, как все они хорошо помнят. Правда,
мода в своих требованиях шла немного дальше прямых пред-
писаний завещания, однако, в качестве полномочных наслед-
ников своего отца, они вправе сочинять и прибавлять неко-
торые оговорки на общее благо, хотя бы их и невозможно
было вывести totidem verbis из буквы завещания, так как иначе
multa absurda seque24. Это заявление было признано канони-
ческим, и в следующее воскресенье братья шли в церковь, с
головы до пят покрытые шнурками.
Столь часто упоминаемый ученый брат прослыл с тех пор
* Паписты прежде запрещали мирянам чтение Писания на родном языке;
поэтому Петр запирает отцовское завещание в крепкий ящик, привезен-
ный из Греции или Италии. Эти страны названы потому, что новый завет
написан по-гречески, а вульгарная латынь, перевод на которую служит
каноническим текстом библии в римской церкви, является языком древней
Италии. В. Воттон.
** В своих декреталиях и буллах папы дали санкцию многим выгодным
для них учениям, которые ныне приняты римской церковью, хотя о них
нет упоминания в Писании и они были неизвестны древней церкви. Поэтому
Петр объявляет et cathedra, что шнурки с серебряными наконечниками
вполне согласуются с jure paterno, и братья стали носить их в большом
количестве. В. Воттон.
106
Сказка бочки
знатоком во всех такого рода вопросах; поэтому когда дела
его пошатнулись, он удостоился милости быть приглашенным
в дом к одному вельможе* учить его детей. Спустя неко-
торое время вельможа умер, и ученый брат, набивший руку
на отцовском завещании, ухитрился смастерить дарственную
запись, отказывающую этот дом ему и его наследникам. Тот-
час же он вступил во владение, выгнал детей покойника и
вместо них поселил своих братьев**.
Раздел 4
С большими усилиями и старанием довел я читателя до
периода, когда ему придется услышать о великих переворотах.
Не успел наш ученый брат, так часто упоминавшийся в
рассказе, обжиться в собственном доме, как начал задирать
нос и страшно важничать; поэтому, если благосклонный чита-
тель, по великому своему беспристрастию, не соблаговолит
несколько возвысить свои представления, боюсь, он с трудом
узнает героя нашей повести при встрече с ним: настолько
переменились его роль, костюм, обращение.
Прежде всего он пожелал поставить своих братьев в из-
вестность, что он-старший, и поэтому единственный наследник
отца. Больше того: через некоторое время запретил им звать
его братом и потребовал, чтобы его величали господин Петр;
потом — отец Петр и даже милостивый государь Петр.
Вскоре он увидел, что для поддержания этого величия нужны бо-
лее крупные средства,, чем те, что были в его распоряжении;
после долгих размышлений решил он стать прожектером
и мастером на все руки, и так преуспел на этом поприще,
что много знаменитых открытий, проектов и машин, которые
теперь в таком ходу у нас, всецело обязаны своим возникно-
вением изобретательности господина Петра. Приведу главней-
шие из них <...>.
Первым предприятием господина Петра была покупка
обширного материка, по слухам недавно открытого в terra
australis incognita***26. Этот кусок земли он приобрел за бес-
ценок от открывших его людей (хотя есть скептики, сомне-
вающиеся, что те когда-нибудь были там) и затем по частям
* Подразумевается Константин Великий, от которого папы будто бы
получили в дар вотчину св. Петра25, хотя они никогда не могли пред-
ставить доказательства.
** Римские епископы первоначально получили свои привилегии от импе-
раторов, которых в заключение вытеснили из их собственной столицы,
после чего сочиняли в оправдание своего поступка сказку о Константино-
вом даре. На это намекает поведение Петра, который, когда дела его
пошатнулись, удостоился милости, и т. д. В. Воттон.
*** Подразумевается чистилище.
107
Джонатан Свифт
перепродал разным предпринимателям, которые отправились
туда вместе с колонистами, но все погибли в пути от ко-
раблекрушения. После этого господин Петр снова продал
упомянутый материк другим покупателям, потом снова, и снова,
и снова, все с такой же выгодой.
Вторым его изобретением, заслуживающим упоминания,
было радикальное средство от глистов*, особенно тех, что
водятся в селезенке**. Пациенту воспрещалось в течение трех
ночей принимать какую-либо пищу после ужина; в постели
он должен был непременно лежать на одном боку, а когда
устанет, — перевернуться на другой; он должен был также смот-
реть обоими глазами на один и тот" же предмет и ни в
каком случае, без настоятельной нужды, не пускать ветров
сверху и снизу одновременно. При тщательном соблюдении
этих предписаний глисты незаметно выйдут при помощи испа-
рины, поднявшись через мозг.
. Третьим изобретением было учреждение шептальни*** для
блага всех и особенно людей, подверженных ипохондрии или
страдающих коликами, подобно, например, соглядатаям, врачам,
повивальным бабкам, мелким политикам, рассорившимся друзьям,
поэтам, декламирующим собственные стихи, счастливым или
отчаявшимся любовникам, сводням, членам тайного совета,
пажам, тунеядцам и шутам, — словом, всем подверженным опас-
ности лопнуть от изобилия ветров. В этой шепталъне так
ловко помещалась ослиная голова, что больной легко мог при-
близить свой рот к любому ее уху; если он держал его й
таком положении некоторое время, то благодаря силе, свой-
ственной ослиным ушам, получал немедленное облегчение
посредством отрыжки, испарины или рвоты.
Другим весьма благодетельным проектом господина Петра
было страхование трубок, мучениц современной страсти к
курению; сборников стихов, теней, ... и рек, чтобы охранить
их от повреждений со стороны огня****. Отсюда ясно, что наши
дружеские общества27 есть лишь копии с этого оригинала:
впрочем, и те и другие были весьма, выгодны как для пред-
принимателей, так равно и для публики.
* Покаяние и отпущение осмеяны под видом радикального средства от
глистов, особенно тех, что водятся в селезенке, каковые при соблюдении
предписания Петра незаметно выходят при помощи испарины через мозг.
В. Воттон.
** Здесь автор осмеивает епитимьи, накладываемые римской церковью,
которые облегчаются для грешника сколько угодно, лишь бы только он
хорошо заплатил.
*** ЦрИ помощи шентальни для облегчения соглядатаев, врачей, сводней
и членов тайного совета автор осмеивает тайну исповеди, и принимающий
ее священник изображен под видом ослиной головы. В. Воттон.
**** Мне кажется, что это конторы по продаже пиф/./ьге/щнн: злоупотребле-
ния с этой продажей и были первым поводом для реформации.
108
Сказка бочки
Господин Петр считался также изобретателем марионеток
и диковинок*, великая польза от которых настолько обгде-
призиана, что мне нет надобности вдаваться в подробности.
Но особенно он прославился открытием знаменитого уни-
версального рассола**. Заметив, что наш обыкновенный рас-
сол***, употребляемый домашними хозяйками, годится только
для сохранения мяса битых животных и некоторых овощей,
Петр, не щадя трудов и затрат, изобрел рассол, годный для
домов, садов, городов, мужчин, женщин, детей и скота; все
это он мог сохранять в нем в такой же неприкосновен-
ности, как насекомых в янтаре. На вкус, на запах и на вид
рассол этот казался совершенно таким же, как и тот, в кото-
ром мы обычно храним мясо, масло и селедки, и часто с
большим успехом применялся для этой цели, но благодаря
многим своим превосходным качествам в корне отличался от
обыкновенного рассола, Петр клал в него щепотку особого
порошка пимперлимпимп****, после чего успех его действия был
обеспечен. Операция производилась при помощи окропления
в определенные фазы луны. Если рассолом окроплялся дом,
то окропление вполне охраняло его от пауков, крыс и хорьков;
если окроплялась собака, это оберегало ее от коросты, бе-
шенства и голода. Рассол Петра был также верным средством
против лишаев, вшей и паршей у детей и никогда не мешал
исполнению окропляемым его . обязанностей ни в постели,
ни за столом. <...>
Нужно упомянуть еще об одном весьма необычном проекте
господина Петра, показывающем, насколько это был искусный
и находчивый человек. Как только какого-нибудь мошенника
из Ньюгейта28 приговаривали к повешиванию, Петр предлагал
выхлопотать ему, за определенную сумму, помилование, и когда
бедняге удавалось наскрести денег и послать Петру, он полу-
чал в ответ от его сиятельства бумагу***** следующего со-
держания:
Всем мэрам, шерифам, тюремщикам, полицейским приста-
вам, палачам и т. д. Получив известие, что имярек, при-
* Думаю, что это монашество, смешные процессии и т. д. у папистов.
** Автор называет 1/ш»ое/>са.тьны.,и рассолом святую воду, охраняющую дома,
сады, города, мужчин, женщин, детей и скот, как янтарь насекомых.
/?. Воттон.
*** Прозрачный намек на то, что святая вода но своему составу ничем
не отличается от обыкновенной воды.
**** Так как святая вода отличается от обыкновенной воды только тем, что
ее освящают, то автор говорит нам, что рассол Петра получает от порош-
ка пимперлимпимп новые свойства, хотя ни по виду, ни но запаху, не
отличается от обыкновенного рассола, сохраняющего мясо, масло и селедки.
В. Воттон.
***** Эта формула общего отпущения грехов, подписанная Servus servoruin2®.
Ibid. В письмах императора Петра осмеивается отпущение in articulo
mortis30 и такса camerae apostolicae3'. В. Воттон.
109
Джонатан Свифт
говоренный к смерти, находится в настонщее времн в вашей
власти или во власти подчиненных вам, желаем и прика-
зываем вам по получении сего освободить упомннутого за-
ключенного, за какое бы преступление он ни был осужден:
убийство, содомию, изнасилование, святотатство, кровосме-
шение, предательство, богохульство и т. д. Эта бумага
будет служить вам достаточным полномочием. И если вы
ослушаетесь, да проклянет вас бог и род ваш во веки
веков. Шлем вам наилучшие пожелания.
Смиреннейший слуга слуг ваших император
Доверившись этой бумаге, несчастные теряли и жизнь и
деньги.
<...> Господин Петр в короткое время баснословно раз-
богател. Но увы, наш прожектер так жестоко натрудил себе
мозги, что в заключение они пришли в расстройство и по
малейшему поводу начинали ходить кругом. Словом, от спеси,
прожектерства и плутней бедный Петр совсем с ума спятил
и стал предаваться самым диким фантазиям. В припадке
безумия (как это обычно случается с людьми, у которых спесь
повреждает рассудок) он называл себя всемогущим богом и
подчас даже повелителем вселенной*. Я видел его — рассказы-
вает автор этой повести —в трех старых высоких шляпах**,
напяленных одна на другую, с огромной связкой ключей***
за поясом и удочкой в руке. В таком наряде он показывался
и, если кто-нибудь подходил к нему поздороваться и подавал
руку, Петр с большим изяществом, подобно хорошо выдрес-
сированной болонке, протягивал свою ногу****, а на отказ
гостя принять эту любезность задирал ногу до самого его
носа и награждал основательной зуботычиной; с тех пор эта
зуботычина стала называться приветствием. Если кто проходил
мимо, не отвесив ему поклона, Петр, отличавшийся большой
силой легких, сдувал с невежи шляпу в грязь32. Тем временем
все у него в доме пошло вверх дном, и братьям его при-
ходилось туго. Первой его бутадой***** по отношению к ним
было вытолкать в одно прекрасное утро за дверь их лсен******,
а заодно и свою собственную; на место их же велел привести
с улицы первых встречных потаскушек33. Вскоре после этого
* Папа не только почитается наместником Христа, но некоторыми бого-
словами называется бого.м на земле и другими богохульными именами.
** Панская тиара.
*** Ключи церкви.
Ibid. Папская вселенская монархия, тройная корона папы, ключи и
перстень с изображениями рыбака. В. Воттон.
**** И даже высокомерная манера паны требовать, чтобы ему целовали
туфлю, не осталась без порицания. В. Воттон.
***** Это слово означает внезапную выходку, вроде удара копытом лошади,
которая всегда была смирной.
****** Намек на безбрачие римского духовенства. В. Воттон.
ПО
Сказка бочки
Петр заколотил дверь в потреб и не давал братьям ни капли
вина* к еде. Обедая однажды у одного именитого горожанина,
Петр слушал, как тот, по примеру его братьев, усердно
расхваливал говяжий филей. Говядина, говорил умный горо-
жанин-царь всех кушаний. Она содержит в себе квинт-
эссенцию куропатки, перепелки, оленины, фазана, тортов и
паштетов. Когда Петр вернулся домой, ему пришло на ум
воспользоваться этим рассуждением, приложив его, за отсут-
ствием филея, к черному хлебу. Хлеб, дорогие братья, сказал
он, есть главная поддержка жизни; в нем содержится
квинтэссенция говядины, баранины, телятины, оленины, куро-
патки, тортов и паштетов; в довершение всего туда под-
мешано должное количество воды, жесткость которой
в свою очередь смягчена закваской или дрожжами, вслед-
ствие чего она превращается в здоровую перебродившую
жидкость, разлитую по всей массе хлеба. В строгом соот-
ветствии с этим рассуждением на другой день к обеду с
большой торжественностью подан был каравай хлеба. Пожа-
луйста, братья, сказал Петр, кушайте, не стесняйтесь; это
великолепная баранина**; или постойте; я уже почал
и сам положу вам. С этими словами он с большой важ-
ностью взял нож и вилку, отрезал два больших ломтя
от каравая и положил братьям на тарелки. Старший брат,
не сразу проникнув в намерения господина Петра, начал
весьма вежливо допытываться смысла этой мистерии. Почти-
тельнейше осмеливаюсь заметить вашей милости, сказал он,
тут должно быть какое-то недоразумение. —О, да ты боль-
шой забавник! — вскричал Петр. — Выкладывай-ка свою шутку,
у тебя ведь голова всегда полна шуточками. —Нисколько, ваша
милость! Если слух меня не обманывает, вашему сиятель-
ству угодно было сейчас обгонишь словечко о баранине,
и я от всего сердца был бы рад увидеть ее. — Что ты
мелешь? — воскликнул Петр, прикидываясь крайне удивленным.
Ровнехонько ничего не понимаю. Тут вмешался младший
брат — с целью внести ясность в положение: Мне кажется,
ваша милость, сказал он, брат мой голоден и хочет ба-
рашка, которого ваше сиятельство обещали нам к обеду. —
Что это за дурачество? Или вы оба с ума сошли, или
очень вам сегодня весело, —а вы знаете, веселья я не люблю.
Если тебе, капризнику, не нравится твой кусок, я отрежу
другой, хотя, по-моему, я положил тебе самую лакомую
часть лопатки. —Неужели, ваша милость, воскликнул первый
* Отказ папы причащать мирян из чаши под тем предлогом, что кровь
содержится в вине и что хлеб есть подлинное тело Христа.
** Пресуществление. Петр обращает хлеб и баранину (а также и вино,
соответственно папскому учению о соприсутствии) и вытает корки хлеба
за баранину. В. Воттон.
111
Джонатан Свифт
брат, это по-вашему лопатка барашка? — Прошу вас, сударь,
оборвал его Петр, кушайте, что вам положено, и прекра-
тите, пожалуйста, ваши дерзости, так как я сейчас совсем
не расположен терпеть их. Тут младший брат, выведенный
из себя напускной серьезностью Петра, не выдержал: Черт
возьми, сударь! Право же, для моих глаз, пальцев, зубов
и носа это только корка хлеба! Вмешался и другой брат:
Никогда в жизни не видел я куска баранины, до такой
степени похожего на ломоть двенадцатипенсового хлеба. —
Послушайте, господа, в бешенстве закричал Петр, вы просто
слепые, непроходимо-глупые, упрямые щенки; вот вам один
простой довод, который убедит вас в этом: ей же ей, это
самый настоящий добротный, натуральный барашек, не хуже,
чем с рынка Леден-Холл; черт , вас побери совсем, если вы
попробуете думать иначе! Такое громовое доказательство не
допускало дальнейших возражений; маловеры поспешили загла-
дить свой промах. В самом деле, сказал первый, по более
зрелом размышлении... —Да, да, перебил второй, тщательно
все взвесив и обдумав, я нахожу, что ваше сиятельство
вполне правы.—Вот то-то же!—сказал Петр. Эй, любезный,
налей-ка мне кружку красного вина! От всего сердца выпью
за вас. Очень обрадовавшись, что Петр так скоро успокоился,
братья почтительно его поблагодарили и сказали, что сами
с удовольствием выпили бы за его здоровье. — Отчего же,
сказал Петр. Я никому не отказываю в разумных просьбах.
Вино в умеренном количестве подкрепляет. Вот вам по
стакану. Это натуральный виноградный сок, а не бурда
от ваших проклятых кабатчиков. Произнося это, он снова
положил братьям по большой сухой корке, приглашая их
выпить не церемонясь, так как вреда от этого не будет.
В этом щекотливом положении братья лишь пристально по-
смотрели на господина Петра, да переглянулись между собой;
увидя, какой оборот приняло дело, они решили не вступать
больше в пререкания и предоставить Петру делать что ему
вздумается: он явно был в припадке безумия, и продолжать
с ним спор или укорять его значило бы сделать его в сто
раз более несговорчивым.
Я счел нужным так обстоятельно изложить это важное
событие, потому что оно послужило главной причиной зна-
менитого великого разрыва*, происшедшего вскоре между
братьями, после которого они так и не примирились. <...>
Следует заметить, что господин Петр, даже в минуты про-
светления, был крайне невоздержан на язык и скорее про-
спорил бы до смерти, чем согласился бы признать в чем-нибудь
свою неправоту. Кроме того, он обладал отвратительной при-
* Под этим разрывом подразумевается реформация.
112
Сказка почки
Дзк. Свифт
• Сказка бочки-
113
Джонатан Свифт
вычкой говорить заведомую чудовищную ложь по всякому пово
ду и при этом не только клялся, что говорит правду, но посылал
к черту всякого, кто выражал малейшее сомнение в его
правдивости. Однажды он поклялся, будто у него есть корова*,
которая дает столько молока зараз, что им можно наполнить
три тысячи церквей и —что еще более удивительно— молоко
это никогда не киснет. Другой раз Петр рассказывал, будто
ему достался от отца старый указательный столб**, в ко-
тором стодько гвоздей и дерева, что из него можно построить
шестнадцать больших военных кораблей. Когда однажды зашла
речь о китайских тележках, настолько легких, что они могли
идти на парусах по горам, Петр пренебрежительно воскликнул:
Эка невидаль! Что же тут удивительного? Я собственными
глазами видел, как большой каменный дом*** сделал по морю
и по суше (правда, с остановками в пути, чтобы подкре-
питься) около двух тысяч германских лиг: Всего замечательнее,
что Петр уснащал эти рассказы отчаянными клятвами, будто
ни разу в своей жизни он не солгал. После каждого слова
он приговаривал: Ей богу, господа, говорю вам святую правду!
А всех, кто не поверит мне, черт будет жарить до
скончания века!
Словом, поведение Петра стало таким скандальным, что
все соседи иначе не называли его, как мошенником. Братья
долго терпели дурное обращение, но наконец оно им надоело,
и они решили покинуть Петра. Однако сначала обратились
к нему с почтительной просьбой выдать им копию отцовского
завещания, которое давным-давно лежало заброшенное. Вместо
того чтобы исполнить законную просьбу, Петр обозвал их
сукиными сынами, мерзавцами, предателями — словом, самыми
последними словами, какие только мог припомнить. Но однажды,
когда он отлучился из дому из-за своих проектов, младшие
братья воспользовались случаем, отыскали завещание и сняли
с него copia vera****; они убедились при этом, как грубо были
обмануты: отец сделал их наследниками в равной доле и
строго наказал владеть сообща всем, что они наживут. В ис-
* Смехотворное преувеличение количества молока девы Марии показано
аллегорически в образе коровы, дающей столько молока сразу, что им
можно наполнить три тысячи церквей, В. Воттон.
** Под этим указательным столбом подразумевается крест, на котором
был распят Христос.
*** лоретская часовня. Автор нападает здесь на нелепые измышления
панства: римская церковь стремится подобными вещами одурачить глупый
суеверный народ, чтобы выманить у него деньги: мир слишком долго
пребывал в рабстве, и наши предки блестяще освободили нас от этого
ига. Римскую церковь* следует подвергнуть суровому порицанию, и автор
оказывает человечеству большую услугу своими насмешками. В. Воттон.
Ibid. Лоретская часовня, которая будто бы прибыла из святой земли
в Италию34.
**** Перевод Писания на живые языки.
114
Сказка бочки
полнении отцовской воли они первым делом взломали двери
погреба и основательно выпили*, чтобы ублажить себя и при-
ободриться. Переписывая завещание, они нашли там запрещение
развратничать, разводиться и содержать наложниц, после чего
тотчас же спровадили** своих сожительниц и вернули жен.
В разгар этих событий вдруг входит стряпчий из Пьюгейта
с целью выхлопотать у господина Петра помилование для
одного вора, которого завтра должны повесить. Но братья
сказали ему, что только простофиля может просить помилование
у человека гораздо больше заслуживающего виселицы, чем его
клиент: и открыли все проделки мошенника в тех самых
словах, как они были сейчас мною изложены, посоветовав
стряпчему побудить своего друга обратиться за помилованием
к королю***. Среди этой суматохи и волнения является Петр
со взводом35 драгун****. Проведав, что у него в доме неладно,
он вместе со своей шайкой разразился потоками непристойной
брани и проклятий, которых нет большой надобности приво-
дить здесь, и пинками вытолкал***** братьев за дверь; с тех
пор он не пускает их к себе на порог.
Раздел 6
Мы покинули господина Петра тотчас после его открытого
разрыва с братьями. Оба они навсегда были изгнаны из его
дома и пущены по свету сиротами беспризорными. <.„>
Изгнанники, тесно связанные несчастьем и общей участью,
поселились вместе и стали на досуге размышлять о бесчис-
ленных невзгодах и неприятностях своей прошлой жизни.
Не сразу могли они сообразить, какой поступок навлек на
них все эти бедствия. Наконец, поломав голову, вспомнили
о копии отцовского завещания, которую им посчастливилось
раздобыть. Тотчас же они достали ее и твердо порешили между
собой исправить все допущенные ошибки и принять в будущем
все меры к строжайшему исполнению отцовских предписаний.
Большая часть завещания (читатель наверное еще не забыл
этого) состояла из ряда замечательных правил как следует
носить кафтан. Прочтя завещание и тщательно сравнив, пункт
за пунктом, наставления с практикой, братья были поражены:
чудовищные очевидные нарушения открывались на каждом шагу.
* Причащение мирян вином.
** Разрешение священникам вступать в брак.
*** Кающимся дается совет не верить прощениям и отпущениям, получен-
ным за деньги, но обращаться прямо к богу, который один только властен
отпускать грехи. ,
**** Под драгунами Петра подразумевается гражданская власть, йрименя-
емая против протестантов приверженными римскому суеверию князьями.
***** Папа отлучает от церкви всех, кто расходится с ним в убеждениях.
115
Дмсонатан Свифт
Тогда они решили немедленно приступить к переделке кафтанов
по указаниям отца.
<.„> Надо заметить, что братья начали к этому времени
различаться особыми именами. Один пожелал называться Мар-
тином*, а другой выбрал себе имя Джек**. Под тиранической
властью брата Петра оба они жили в большой дружбе и
согласии, как и свойственно товарищам по несчастью. В не-
счастье, как и в темноте, все цвета кажутся одинаковыми.
Но едва братья вышли в свет и стали действовать на свободе,
тотчас обнаружилось резкое различие их характеров. Тепереш-
нее положение дел скоро дало им случай убедиться в этом.
<...> Два брата как раз собрались реформировать свою
одежду по отцовским предписаниям, приведя ее в первона-
чальный вид.
Братья дружно принялись за это великое дело, поглядывая
то на свои кафтаны, то на завещание. Мартин первый при-
ложил руку; в один прием сорвал он целую горсть шнурков,
после чего та же участь постигла сотню ярдов бахромы.
Но после этих энергичных движений он приостановился. Ему
хорошо было известно, что работы еще много. Однако, когда
первый порыв прошел, его рвение начало остывать, и он решил
в дальнейшем действовать осмотрительнее; и был прав, так
как чуть не продырявил кафтан, срывая шнурки с серебряными
наконечниками*** (как уже было отмечено выше), которые
добросовестный портной пришил двойным швом, чтобы не
отвалились. Поэтому, решив убрать с кафтана кучу золотых
галунов, он стал их осторожно отпарывать, тщательно выдер-
гивая из сукна все торчавшие нитки, что потребовало немало
времени. Потом Мартин взялся за вышитые индийские фигурки
мужчин, женщин и детей; по отношению к этим фигуркам,
как уже известно читателю, отцовское завещание высказывалось
необыкновенно ясно и -сурово; поэтому он с большой лов-
костью и тщательностью их выпорол или сделал неузнаваемыми.
Что касается остальных украшений, то в тех случаях, когда
видно было, что они пришиты слишком прочно и сорвать
их невозможно, не повреждая сукна, или когда они прикрывали
дыры в кафтане, получившиеся от постоянной возни с' ним
портных, Мартин благоразумно оставлял их в покое, решив
ни в коем случае не допускать порчи кафтана; по его мнению,
это больше всего соответствовало духу и смыслу отцовского
завещания35. Вот самые точные, какие мне удалось собрать,
сведения о поведении Мартина во время этого великого
переворота.
* Мартин Лютер.
** Джои Кальвин.
*** Серебряные наконечники — учения, оправдывающие могущество и богатство
церкви, которыми с течением времени насквозь пропитался нанизм.
116
\ С S
\ Сказка бочки_
\ <„.> Брат Джек, переполненный до краев чудесным рве-
нцем, с негодованием размышлял о тирании Петра-, флегма-
тичность Мартина совсем взбесила его, и свои решения он
начал с отборной брани: Как! Мошенник запирал от нас вино,
выгнал вон наших жен, обирал нас, навязывал нам дрянные
хлебные корки под видом баранины, вытолкал нас в шею,
и мы должны одеваться по модам такой сволочи! Весь
околоток кричит, что это негодяй и мерзавец! Разъярившись
и воспламенившись до самой последней степени, — самое подходящее
настроение, чтоб приступить к реформации,—он тотчас же
принялся за работу и в три минуты успел натворить больше,
чем Мартин за много часов. Ибо надо вам знать, любезный
читатель, что ничем нельзя так разодолжить рвения, как давши
ему что-нибудь рвать; и Джек, без памяти любивший зто свое
качество, обрадовался удобному случаю дать ему полную волю.
Неудивительно, что, отхватывая чересчур торопливо кусок
золотого галуна, он разорвал весь свой кафтан сверху донизу,
и так как Пе отличался большим искусством по части што-
пания, то мог только заметать прореху бечевкой и рогожной
иглой. Но еще гораздо хуже вышло (не могу рассказывать
об этом без слез), когда он перешел к вышивкам. Парень
от природы неуклюжий и нрава нетерпеливого, как взглянул
Джек на миллионы стежков, распутывание которых требовало
ловкой руки и хладнокровия, сразу в бешенстве оторвал целый
кусок вместе с сукном и швырнул его на улицу в сточную
канаву, завопив: Милый брат Мартин, ради бога делай, как я:
снимай, рви, тащи, кромсай, сдирай всю эту гадость, чтобы
?' нас было как можно меньше сходства с треклятым
1етром! За сто фунтов не стану я носить ни одной
вещицы, которая может внушить соседям подозрение, что
я в родстве с таким негодяем37. Однако Мартин был тогда
в самом спокойном и благодушном настроении и стал упра-
шивать брата из любви к нему не портить кафтана, потому
что другого такого ему никогда не достать. Он указал Джеку
на то, что в своих поступках им следует руководиться не
злобой на Петра, но предписаниями отцовского завещания.
Не нужно забывать, что Петр — все же их брат, несмотря на
все его обиды и несправедливости; поэтому они должны
всячески остерегаться брать мерилом добра и зла только
противоположность ему во всех отношениях. Правда, завещание
их доброго батюшки отличается большой точностью во всем,
что касается ношения кафтанов, но не менее строго пред-
писывает оно братьям блюсти между собою дружбу, согласие
и любовь. Следовательно, если вообще позволительно какое-либо
нарушение отцовской воли, то, конечно, скорее в сторону
укрепления согласия, чем роста в сторону вражды.
<...> Невозмутимость Мартина приводила Джека в
117
Джонатан Свифт
бешенство. Больше всего раздражало его то, что кафтан брата'
был аккуратно приведен в состояние невинности, тогда как
его собственный в одних местах был разорван в клочья,
в других же, избежавших его свирепых когтей, украшения
Петра сохранились в неприкосновенности, так что Джек
смотрел пьяным франтом, потрепанным драгунами, или новым
постояльцем Ньюгейта38, отказавшимся дать тюремщикад! и
товарищам на чай, или пойманным вором, отданным на милость
лавочниц, или сводней в старой бархатной юбке, попавшей
в цепкие руки толпы. Покрытый лоскутьями, галунами,
2>ехами и бахромой, несчастный Джек похож был тейерь на
эго из этих типов или на всех их вместе. Оченц бы он
был доволен, если бы его кафтан находился в том же со-
стоянии, что и кафтан Мартина, но еще с бесконечно боль-
шим удовольствием увидел бы кафтан Мартина в таких же
лохмотьях, как собственный. Но так как ни того, /ни другого
в действительности не было, то Джек решил придать всему
делу другой оборот, обратив печальную необходимость в вы-
сокую добродетель. И вот он пустил в ход все лисьи39 доводы,
какие только мог придумать, чтоб образумить Мартина, по
его выражению, то есть убедить брата обкарнаТь свой кафтан
и разорвать его в клочки. Увы, все красноречие Джека про-
падало даром! Что ему, бедняге, оставалось делать, как не об-
рушиться на брата с потоками ругани, задыхаясь от раздра-
жения, злобы и желания перечить ему? Короче говоря, с этих
пор разгорелась между братьями смертельная вражда. Джек
немедленно переселился на новую квартиру, и через несколько
дней пронесся упорный слух, что он совсем спятил. Вскоре
он стал показываться на улице, подтвердив слух самыми ди-
кими причудами, какие когда-либо рождались в больном мозгу.
С этих пор уличные мальчишки стали давать ему разные
прозвища. Его обзывали то Джеком Лысым*, то Джеком
с фонарем**, то Голландцем Джеком***, то Французом Ту-
гом****, то Нищим Томом*****, то Шумным Северным Дже-
ком****** <„>
Раздел 11
<...> Перехожу теперь к рассказу о замечательных приключе-
ниях моего достославного Джека. <.„>
Джек обзавелся прекрасной копией отцовского завещания,
* Кальвин, от calvus — лысый.
** Все вдохновляющиеся внутренним светом.
*** Джек Лейденский, вождь анабаптизма*0.
**** Гугеноты.
***** Гёзы, так назывались во Фландрии некоторые протестанты41.
****** Джон Нокс, реформатор шотландской церкви42.
118
Сказка бочки
переписанной по форме на большом листке пергамента, и,
решив играть роль почтительного сына, привязался к этому
пергаменту свыше всякой меры. Хотя завещание, как я уже
неоднократно говорил читателю, состояло лишь из ряда ясных,
легко выполнимых предписаний, как сохранять и носить кафтаны,
с перечислением наград и наказаний в случае соблюдения или не-
соблюдения этих предписаний, однако Джек забрал себе в голову,
что они заключают более глубокий и темный смысл и под ними
непременно кроется какая-то великая тайна. Господа, говорил
он, я докажу вам, что этот кусок пергамента является
пищей, питьем и одеждой, философским камнем и универ-
сальным медикаментом. ' Увлеченный этими бреднями, он
решил пользоваться завещанием как в важнейших, так и в
ничтожнейших обстоятельствах жизни*. Джек научился придавать
ему какую угодно форму: завещание служило ему ночным
колпаком, когда он ложился спать, и зонтиком в дождливую
погоду. Оторвав от него кусок, он обвязывал пораненный палец
на ноге, а в случае припадков сжигал два дюйма пергамента
у себя под носом; почувствовав тяжесть в желудке, скоблил
его и глотал щепотку порошка, сколько помещалось на сереб-
ряном пенни —все такие лекарства действовали отлично.
В соответствии с этими ухищрениями он иначе и не разго-
варивал, как текстами завещания; в пределах завещания было
заключено все его красноречие; он не осмеливался проронить
ни единого звука, который не подкреплялся бы завещанием**.
Однажды в чужом доме он вдруг почувствовал неотложную
нужду, о которой неудобно слишком подробно распространяться:
в этой крайности он не мог с должной быстротой припомнить
точный текст завещания, чтобы спросить дорогу в нужник,
и поэтому счел более благоразумным подвергнуться обычной
в таких случаях неприятности. И все красноречие общества
не могло убедить его почиститься, потому что, справившись
с завещанием по поводу этого приключения, он наткнулся на
одно место*** в самом конце его (может быть, даже вставлен-
ное переписчиком), по-видимому, воспрещавшее чистоплотность.
<...> Джек ходил по улицам с закрытыми глазами, и если
ему случалось удариться головой о столб или свалиться в ка-
наву (чего он редко избегал), он говорил с насмешкой гла-
* Автор бичует здесь пуритан, вменяющих себе в такую заслугу употреб-
ление текстов Писания по всякому поводу.
** Диссентеры-протестанты употребляют фразы из Писания в своих речах
и сочинениях чаще, чем лица, принадлежащие к английской церкви; по-
этому Джек пересыпает свои повседневные разговоры текстами из заве-
щания. В. Воттон.
*** Не могу догадаться, на что здесь намекает автор, хотя мне было бы
очень приятно получить разъяснение вследствие важности рассматриваемого
случая.
119
Джонатан Свифт
зевшим на него подмастерьям, что безропотно переносит свое
несчастье, как подшиб или удар судьбы, с которой, по его
убеждению, вынесенному из долгого опыта, бесполезно спо-
рить и бороться; кто на ото решается, тот наверное выходит
из борьбы со сломанной ногой или расквашенным носом.
За несколько дней до сотворения мира, говорил он, опреде-
лено было, чтобы мой нос и этот столб столкнулись,
и поэтому провидение43 сочло нужным послать нас в мир
одновременно и сделать соотечественниками и согражданами.
Если бы глаза мои были открыты, то, по всей вероятности,
дело кончилось бы гораздо хуже. . Разве не оступаются
ежедневно люди, несмотря на всю свою предусмотритель-
ность? Кроме того, глаза разума видят лучше, когда глаза
чувства не стоят на их пути; вот почему наблюдение
показывает, что слепые размеряют свои шаги с большой
осторожностью, осмотрительностью и благоразумием, чем те,
кто слишком полагается на силу зрительного нерва, который
ничтожнейшая случайность сбивает с толку, а какая-нибудь
капелька или пленка приводит в полное замешательство;
наш глаз похож на фонарь, попадающий в кучу шатаю-
щихся по улицам шумных буянов: он навлекает и на себя
и на своего владельца пинки и затрещины, которых легко
можно было бы избежать, если бы тщеславие позволило
им ходить в темноте. Больше того: если мы исследуем
поведение этих хваленых светочей, то окажется, что они
заслуживают еще худшей участи, чем та, что им досталась.
Да, я разбил себе нос об этот столб, потому что про-
видение позабыло или не сочло нужным толкнуть меня
иод локоть и предупредить об опасности. Но пусть мое
несчастье не поощряет ни теперешнее поколение, ни потомков
доверять свои носы руководству глаз, ибо это вернейший
способ лишиться их навсегда. О, глаза! О, слепые руково-
дители! Жалкие вы стражи наших хрупких носов! Вы устрем-
ляетесь к первой завиденной вами пропасти и тащите за
собой наши несчастные покорные тела на самый край ги-
бели: но, увы, край этот подгнил, наши ноги скользят,
мы кубарем катимся прямо в бездну, не встречая, на пути
ни одного спасательного кустика, который задержал бы
наше падение, —падение, в котором не устоит ни один
смертный нос, разве только нос великана Лауркалько*, пове-
лителя Серебряного моста44. Поэтому самым подходящим для
вас, о,, глаза, и самым правильным сравнением будут блуж-
дающие огни, которые водят человека по болоту и во тьме,
пока он не попадет в глубокую яму или в зловонную
трясину.
*, См.: «Дон Кихот».
120
Сказка бочки
Я привел эту речь как образец замечательного красноречия
Джека и убедительности его рассуждений на такие сокровен-
ные материи. <...>
Зимой ofi всегда ходил не застегнутый, нараспашку и оде--
вался как можно легче, чтобы впускать окружающий его жар;
летом же закрывался как можно теплее, чтобы не допускать
его к себе*.
При всех государственных переворотах он домогался долж-
ности главного палача** и в исправлении этих благородных
обязанностей обнаруживал большую ловкость, пользуясь в виде
маски длинными молитвами***.
Язык у него был такой мускулистый и тонкий, что он мог
просовывать его в нос и держать таким образом весьма
странные речи. Он первый также в наших королевствах стал
совершенствовать испанскую способность реветь по -ослиному45;
и при длинных ушах, постоянно настороженных и стоявших
торчком, он довел свое искусство до такого совершенства,
что при помощи зрения или слуха было крайне трудно
отличить копию от оригинала.
Он страдал болезнью прямо противоположной той, что вызы-
вается укусом тарантула45, и приходил в бешенство при
звуках музыки, особенно волынки****. От этих припадков
он лечился тем, что прохаживался несколько раз по Вестмин-
стерголлу, Б илли нс гейту47, по школе-интернату, по королев-
ской бирже или по литературной кофейне.
Джек, хотя и не боялся красок, но смертельно их нена-
видел и вследствие этого питал лютое отвращение к живопис-
цам*****, настолько, что, проходя во время своих припадков
но улицам, набивал карманы камнями и швырял их в вы-
вески. <„.>
Он первый открыл секрет составления снотворного средства,
вводимого через уши******; оно состояло из серы, голландского
бальзама и небольшой дозы мази пилигримов.
Он носил на животе большой пластырь из прижигающих
веществ, жар которого вызывал у него стоны, как у знаменитой
доски48, когда к ней прикладывают раскаленное докрасна
железо.
* Подчеркнуты различия в обычаях и поведении диссентеров.
** Диссентеры — беспощадные гонители под маской ханжества и набожности.
*** Кромвель и его союзники пришли, как они выражались, искать бога,
когда решили убить короля.
**** Здесь излагается отвращение наших диссентеров к инструментальной
музыке в церквях. В. Воттон.
***** Диссентеры восставали против самых невинных украшений и удалили
статуи и иконы из всех английских церквей.
****** Проповеди фанатиков, изображающих ад и вечные муки или тошно-
творно описывающие небесные радости; и те и другие весьма неряшливо
и дурно составленные, очень напоминающие мазь пилигрима.
121
Джонатан Свифт
Остановившись на углу какой-нибудь улицы, он обращался
к прохожим с такими просьбами: Достоуважаемый, сделайте
одолжение двиньте меня хорошенько в зубы*. Или: Почтен-
нейший, прошу вас, удостойте меня пинком в зад. — Сударыня,
могу я попросить вас смазать меня в ухо вашей изящной
ручкой? — Благородный капитан, ради создателя, огрейте меня
вашей палкой по этим жалким плечам. Добившись при помощи
столь настойчивых упрашиваний основательной трепки, он
возвращался домой с припухшими боками и разогретым во-
ображением, но очень довольный, и принимался сочинять
страшные рассказы о том, как пострадал он за общее благо. —
Взгляните на этот подтек, говорил он, обнажая плечи:
уж и огрел меня сегодня, в семь часов утра, один прокля-
тый янычар, когда я с великими усилиями гнал турецкого
султана. Дорогие соседи, право, эта разбитая голова заслужи-
вает пластыря; если бы бедный Джек жалел эту башку,
ваши жены и кладовые давно-бы уже стали добычей папы
и французского короля. Дорогие христиане, великий могол
был уже в Уайт-Чепеле49, благодарите же мои несчастные
бока, что он (помилуй нас, боже) не пожрал еще нас всех
с женами детьми! <?..Д>
Выражение «сказка бочки» было крылатой фразой в Англии XVII и XVIII вв.,
оно означало «бабушкины сказки», «забавные выдумки», погудки, побасенки.
Д. Свифт вернул этому выражению его первоначальный смысл морского
термина. «У моряков существует обычай, — пишет он, — когда они встречают
кита, бросать ему для забавы пустую бочку и тем отвлекать его от
нападения на корабль». Он написал свою «Сказку бочки», чтобы отвлечь
бездарных, но злобных критиков своего патрона У.' Темпля от допущенных
им в его памфлете («О древней и новой образованности», 1690) грубых
историко-филологических ошибок.
Однако произведение Свифта вышло за эти узкие рамки. «Сказка
бочки» — гениальная антирелигиозная и социальная сатира.
Вместе с тем Свифт подверг уничтожающей критике таких столпов
официальной литературы тйго времени, как придворный поэт Д. Драйден,
писатель Томас Реймер, задававший тон в официозной печати и т. п.
По существу, Свифт выступал против эстетики классицизма, требуя от кри-
тиков умения не только подчеркнуть недостатки в произведении, но и об-
наружить его достоинства, провозглашая превосходство живого разговорного
языка над условным манерным языком ученых педантов, требуя обращения
к живой действительности и отказа от изображения жизни давно прошедших
эпох по «правилам Горация».
Свифт подвергает беспощадному осмеянию не только католицизм и пу-
ританскую церковь (диссентеров), он едко и зло глумится над религиозным
фанатизмом любых сект и религий, считая религиозное рвение безумием.
Как служитель официальной (англиканской) церкви Свифт не мог ее
критиковать, не мог он также прямо нанести удар и по христианству
в целом. Однако смех его настолько по-раблезиански оглушителен, его
юмор и ирония настолько всесокрушающи, что современники, придерживав-
шиеся передовых взглядов, восприняли его сатиру как критику христианства
* Фанатики всегда делали вид, будто им приходится терпеть преследования,
и вменяли себе в большую заслугу малейшее лишение, которому подвергались.
122
Сказка бочки
в целом. Так, например, Вольтер следующим образом оценил «Сказку бочки»:
«Свифт высмеял в своей «Сказке бочки» католичество, лютеранство и каль-
винизм. Он ссылается на то, что не коснулся христианства, он уверяет,
что был исполнен почтения к отцу, хотя попотчевал его сыновей сотней
розог; но недоверчивые люди нашли, что розги были настолько длинные,
что задевали и отца».
Свифт не ограничивается разоблачением одной только реакционной
сущности религии, он ополчается против «множества пороков и сумасбродств»
ее последователей. Выступая как продолжатель дела сатириков эпохи Воз-
рождения — Рабле и Сервантеса, — он бесстрашно указывает на лицемерие,
лживость и безумие буржуазно-аристократической верхушки английского
общества начала XVIII в.
В притчу-жизнеописание трех братьев — Петра (католицизм), Мартина
(лютеранство) и Джека (кальвинизм, пуританство) — он вводит многочисленные
вставные истории. Таково, например, «Отступление касательно происхожде-
ния, пользы и успехов безумия в человеческом обществе». Сатирик весьма
недвусмысленно намекает на то, что порядок вещей, утвердившийся в выс-
шем лондонском свете, имеет много общего с бедламом (дом для душевно-
больных в Лондоне). Поэтому он дает иронический совет: набирать кадры
для высших церковных, государственных и военных органов среди душевно-
больных. Уже в этой ранней сатире Д. Свифта мы встречаемся с всеобъем-
лющей критикой политических, экономических, идеологических и социальных
устоев английского государства, высказанной в аллегорической форме.
Вместе с тем даже в первых произведениях великого сатирика налицо
сочетание разящей иронии и сарказма со страстной мечтой о светлом
будущем Британии, тоской по идеалу красоты и совершенства, болью за
судьбу миллионов исковерканных и загубленных людей.
Выше приводятся отрывки из произведений.
1 Вильям Воттон (и Ричард Бент-
ли) — ученые-филологи, члены «Коро-
левского общества» (британской акаде-
мии наук), выступившие в печати
против патрона Д. Свифта В. Тем иля.
В 1690 г. В. Темпль опубликовал
памфлет «О древней и новой образо-
ванности», в котором отрицал теорию
Французских академиков Фонтенеля и
ерро о превосходстве французской
литературы конца XVII в. над всеми
литературами прошлого (включая и
литературы древней Греции и Рима).
Однако, справедливо считая ошибоч-
ным мнение, будто все прошлые
завоевания человеческого гения в об-
ласти искусства ниже современных
произведений (Перро, например, ут-
верждал, что Буало выше Горация,
это, кстати, вызвало горячий протест
со стороны самого Буало), В. Темпль
впадал в другую крайность, утверждая,
что творения писателей прошлых
эпох непременно выше современных
произведений. При этом он допустил
несколько фактических ошибок, при-
писал анонимный сборник латинских
писем агригентскому тирану IV в.
Фалариду, тогда как Фаларид жил за
сто лет до появления этого сборника,
и т, д, Этими и другими ошибками
Темпля поспешили воспользоваться его
оппоненты — Воттон и Бентли, стре-
мившиеся прославиться как критики
известного дипломата-писателя.
В защиту Темпля выступил Свифт
со своей сатирой «Отчет о битве книг
в Сент-Джемской библиотеке» (где
Бентли служил библиотекарем). Воттон
и его друг Бентли были посрамлены и
разоблачены как схоласты, сбрасы-
вающие со счетов достижения про-
шлого. Углубляя критику взглядов
В. Воттона в «Сказке бочки», Д. Свифт
прибегает к весьма остроумному при-
ему: в издании памфлета 1710 г. он
помещает в качестве подстрочного
комментария фразы и целые абзацы,
вырванные из критической статьи
этого автора, направленной против
самого Свифта. Дабы посрамить Вот-
тона за его невежество и тупоумие,
Свифт нередко снабжает «коммен-
тарии» Воттона своими контркоммен-
тариями, в которых тонко высмеивает
противника.
2 Ламбен — автор памфлета — сам
Д. Свифт. Подстрочные комментарии
без подписи также принадлежат перу
великого сатирика.
-- /
123
Джонатан Свифт
3 То есть семь веков раннего христи-
анства, когда сильная вера обеспечи-
вала единство церкви (в средние века).
4 То есть успешно преодолели ряд так
называемых «еретических учений»
раннего периода церковной истории.
8 Содержатель известного своей тон-
кой французской кухней лондонского
ресторана.
6 Кофейни Вили — кофейня, где со-
бирались литераторы.
7 Sub dio — под открытым небом. Здесь
и далее Свифт употребляет латынь,
пародируя нелепые трактаты богосло-
вов, стремившихся скрыть их пустоту
и отсутствие? смысла длинными цита-
тами из латинских и греческих авто-
ров.
8 Christian religio absoluta et simplex —
христианская религия совершенна и
проста (лат.).
9 Аммиан Марцеллин — ученый,
римский историк начала IV в. н. э.
’° Аксельбанты — зд. банты из шелка
или парчи, нередко украшенные драго-
ценными камнями.
11 Питейное заведение в центральной
части Лондона.
12 Totidem verbis — именно этого сло-
ва — нет (лат.).
13 Inclusiv или totidem syllabis — можно
подыскать слоги, из которых это слово
складывается (лат.).
14 Tertio modo или totidem literis —
третьим способом: найдем буквы (т. е.
буквы, из которых можно составить
слово «аксельбант») (лат.).
15 По-английски в слове аксельбант —
shoulder-knot буква к пишется, но не
произносится, т. е. она фактически в
слове не нужна и сохраняется в нем
лишь в силу консервативности анг-
лийской орфографии. К этому-то
обстоятельству и придрался крючко-
твор Петр.
16 Jure patemo — по праву отца (лат.).
Автор памфлета пародирует проповед-
ников той эпохи, любивших злоупот-
реблять словами jure divino — по бо-
жественному праву (лат.).
17 Altum silentium — глубокое молчание
(Вергцлий, «Энеида», X, 63).
18 Aliquo modo essentiae adhaerere —
некоторым образом причастны сущ-
ности (лат .).
19 Свифт ошибся: трактат Аристотеля
«Об истолковании» отличается про-
стотой и стройностью изложения.
Очевидно. Свифт перепутал его с одной
из «Логик» Аристотеля.
20 Duo sunt genera— есть два рода
(лат.).
21 Conceditur — допустим (лат.).
22 Si idem affirmetur de nuncupatorio,
negatur — если кто-нибудь станет ут-
верждать, что об этом ничего не сказано
и в устном завещании, то будем отри-
цать... (лат.).
23 Слова папы, сказанные ex cathedra
(т. е. с церковной кафедры), приобре-
тают силу закона (лат.).
24 Malta absurda seque — последует
множество нелепостей (лат.).
25 Так называемая «церковная, или
папская, область» (провинции, приле-
гающие к Риму) находилась под адми-
нистративной властью пап вплоть до
1870 г.
В VIII в. папское правительство
сфабриковало официальный доку-
мент— дарственную запись, якобы
принадлежащую императору Кон-
стантину, в которой он отказывал город
Рим и все прилегающие провинции
папе Сильвестру. В XV в. ученые италь-
янские гуманисты разоблачили факт
подделки этого документа.
26 Terra australis incognita — неизвест-
ная южная земли (лат.),
27 •Дружескими обществами- назы-
вали три первых страховых компании,
только что созданных в начале XVIII в.
в Лондоне. Свифт проводит ирониче-
скую параллель: папы, навязав верую-
щему дорогостоящую индульгенцию,
как бы страхуют его душу от адского
пламени. Однако, в отличие от страхо-
вых компаний, они никогда не выпол-
няют своего обещания.
28 Ньюгейт — лондонская уголовная
тюрьма. Просуществовала вплоть до
1903 г.
29 Serrus serrorum — раб рабов божьих.
Этой фразой (ставшей стандартной в
течение веков) и своей подписью палы
скрепляют все официальные доку-
менты, выходящие из Их канцелярии.
30 In articulo mortis предсмертное
отпущение грехов (лат.).
31 Camerae apo.stolicaeцена, назна-
чаемая за отпущение грехов панским
казначейством (лат.). '
32 Автор намекает на то,'что папы в
старину лишали непокорных им госу-
дарей короны.
ээ Католическое духовенство не имеет
124
Сказка бочки
права вступать в брак. Это способствует
процветанию разврата среди духовного
сословия.
34 Папская курия сочинила легенду
о том, будто бы часовня лоретского
собора служила некогда домом для
девы Марии (матери Христа). По сло-
вам католических попов, часовня была
перевезена ангелами по морю из Пале-
стины в Италию.
35 Свифт имеет в виду ордонансы Лю-
довика XIV, по которым католические
власти имели право направить на дли-
тельное время драгун на постой в дома
непокорных протестантов (после от-
мены так называемого «Нантского
эдикта» о веротерпимости, опублико-
ванного в 1598 г. Генрихом IV).
36 Здесь Свифт намекает на половин-
чатый и ограниченный характер уче-
ния Лютера. Английская реформация
XVI в. позаимствовала многие догматы
лютеранства.
37 Джек поступает как истый кальви-
нист-пуританин: в Англии и Шотлан-
дии эти фанатики нередко устраивали
кровавые побоища с инакомыслящими,
уничтожали театры, концертные залы,
произведения искусства. Даже иконы
и уличные вывески они стремились
уничтож ить.
38 См. примечание 28.
39 Лисьи доводы — лиса из басни Эзо-
па, потеряв в капкане хвост, принялась
хитроумно доказывать другим лисам,
что и им следует последовать ее при-
меру.
40 Дм ек (Иоанн) Лейденский — Ян
Бокелзон, прозванный Лейденским.
Фанатик, старейшина секты анабапти-
стов; во время великой крестьянской
войны в Мюнстере был коронован
королем «Нового Иерусалима». Казнен
после взятия Мюнстера войсками Со-
юза князей.
41 Гёзы — букв, нищие (голландск.).
Революционная партия голландской
буржуазии, поднявшая восстание в Ни-
дерландах против испанского влады-
чества под знаменем протестантизма.
42 Дисон Нокс — один из самых жесто-
ких и фанатичных последователей
Кальвина; глава шотландских пуритан.
Свифт любуется здесь игрой слов:
по-английски Нокс (knock) означает
«удар».
43 Свифт высмеивает слепую веру
кальвинистои Англии и Шотландии в
предопределении, согласно которому
бог еще до рождения приговорил к
геенне огненной большинство верую-
щих т. е. к горению в адском пламени
во веки веков, а других людей, на ко-
торых «почила благодать», после смерти
ангелы вознесут в рай, где им суждено
вечное блаженство. Согласно учению
пуританской церкви, те, на ком не по-
чила «благодать божья», не в силах
смягчить гнев Иеговы никакими покая-
ниями и праведной жизнью.
44 Непереводимая игра слов: по-анг-
лийски «серебряный моет» означает
также и «серебряная переносица» —
silver bridge.
45 См. Сервантес «Дон Кихот», т. II,
гл. 25 и 27. Имеется в виду эпизод,
где два алькальда (два судьи — исп.)
разыскивают пропавшего осла и время
от времени сами издают ослиный рев.
46 Свифт разделял заблуждение неко-
торых в том, что укушенный таранту-
лом пускается в бешеную пляску, оста-
новить которую может лишь испол-
нение тарантеллы.
47 Беллинсгейт — рыбный базар в
Лондоне, где, как на бирже и в интер-
нате всегда было очень людно и стоял
невообразимый шум и гам.
48 Журнал Стиля и Аддисона «Болтун»
(«Talker») утверждал, что любимым
развлечением английского простона-
родья является зрелище пальмовой
доски, которая стонет от прикоснове-
ния к ней раскаленного железа.
49 Район Лондона.
Джонатан Свифт
Путешествия в некоторые
отдаленные страны света
Лемюэля Гулливера, сначала
хирурга, а потом капитана
нескольких кораблей
(«Travels into Several Remote Nations
of the World, by Lemuel Gulliver,
first a Surgeon, and4 then a Captain
of Several Ships», 1726)
Часть первая
Путешествие в ЛиллапугпимГ
Глава 3
<... > Я научился довольно сносно понимать и говорить по-
лиллипутски. Однажды императору пришла мысль развлечь меня
акробатическими представлениями, в которых этот народ своею
ловкостью и великолепием превосходит все, что я видел до сих пор
в подобном роде. Но ничто меня так не позабавило, как упраж-
нения канатных плясунов, совершаемые на тонких белых нитках,
длиною в два фута, натянутых на высоте двенадцати дюймов
от земли. Я хочу остановиться несколько подробнее на этом
предмете и попрошу у читателя терпения на некоторое время.
Упомянутые упражнения исполняются только теми, кто доби-
вается получения высокой должности или стремится снискать
благосклонность двора. Для этого не требуется ни благородного
происхождения, ни хорошего воспитания, достаточно только с
юных лет начать тренировку в акробатическом искусстве. При
открытии вакансии на высокую должность, вследствие смерти
лица, ее занимавшего, или вследствие опалы (что случается
часто), пять или шесть кандидатов подают прошение императору
разрешить им развлечь его величество и двор танцами на канате;
и кто прыгнет выше всех, не сорвавшись, получает вакантную
должность. Весьма нередко даже первые министры получают
приказ показать свою ловкость, чтобы засвидетельствовать перед
императором сохранение своих способностей2. Флимнап3, госу-
дарственный казначей, пользуется известностью человека, совер-
шившего прыжок на туго натятуном канате по крайней мере на
126
Путешествия Лемюэля Гулливера
Дж. Свифт
•Путешествия в некоторые отдаленные страны света
Лемюэля Гулливера..^
127
Джонатан Свифт
дюйм выше, чем такой удавался когда-нибудь другому сановнику
во всей империи. Мне пришлось видеть его опасные курбеты,
которые он проделывал несколько раз подряд на небольшой доске,
прикрепленной к канату толщиною не более нашей голландской
бечевки. Мой друг Рельдресель4, главный секретарь тайного
совета, по моему мнению, если только моя дружба к нему не
ослепляет меня, может занять в этом отношении второе место
после государственного казначея. Остальные сановники дости-
гают почти одинаковой степени совершенства в означенном
искусстве.
Эти развлечения часто сопровождаются несчастьями, память
о которых сохраняет история. Я сам видел, как два или три канди-
дата причинили себе увечье. Но опасность увеличивается еще
более, когда сами министры получают повеление показать свою
ловкость. Ибо в этом случае, стремясь превзойти самих себя и
своих соперников, они проявляют такое усердие, что редко кто из
них не срывается и не падает, иногда даже раза по два и по три.
Меня уверяли, что за год или за два до моего прибытия Флимнап
непременно сломал бы себе шею, если бы королевская подушка5,
случайно лежавшая на полу, не смягчила удара от его падения.
Кроме того, в особых случаях здесь устраивается еще одно
развлечение, которое дается в присутствии только императора,
императрицы и первого министра. Император кладет на стол три
тонких шелковых нити: синюю, красную и зеленую6, в шесть
дюймов длины каждая. Эти нити предназначены в награду тому,
кого император пожелает отличить особым знаком своей благо-
склонности. Церемония происходит в большой тронной зале его
величества, где конкуренты подвергаются испытанию в ловкости,
весьма отличному от предыдущего и не имеющему ни малейшего
сходства с гем, что мне доводилось наблюдать в странах Старого
и Нового Света. Император держит в руках палку в горизонтальном
положении, а конкуренты подходят один за другим и то перепры-
гивают через палку, то ползают под ней взад и вперед несколько
раз, смотря по тому, поднята палка или опущена. Иногда один
конец палки держит император, а другой—первый министр:
иногда же палку держит только последний. Кто исполнит все
описанные упражнения с наибольшей легкостью и проворством
и наиболее отличится в прыганье и ползанье, тот получает синюю
нить, красная дается второму по ловкости, а зеленая —третьему.
Пожалованную нить носят в виде пояса, обматывая ее дважды
вокруг талии. При дворе редко можно встретить особу, у которой
бы не было такого пояса <... >
Однажды утром спустя две недели после моего освобождения,
ко мне приехал, в сопровождении только одного лакея Рель-
дресель, главный секретарь по тайным делам (как его титулуют
здесь). Приказав кучеру ожидать, он попросил меня уделить ему
один час и выслушать его. Я охотно согласился на это, потому что
128
Путешествия Лемюэля Гулливера
мне были известны как его личные высокие качества, так и услуги,
оказанные им мне при дворе. Я хотел лечь на землю, чтобы его
слова могли легче достигать моего уха, но он предпочел находиться
во время нашего разговора у меня на руке. Прежде всего он
поздравил меня с освобождением, заметив, что в этом деле и ему
принадлежит некоторая заслуга; хотя надо сказать правду, добавил
он, вы получили так скоро свободу только благодаря настоящему
положению наших государственных дел. Каким бы блестящим ни
казалось иностранцу это положение, сказал секретарь, однако
наш государственный организм разъедают две страшные язвы:
внутренние раздоры партий и угроза нашествия внешнего могу-
щественного врага. Что касается первого зла, то надо вам сказать,
что около семидесяти лун тому назад в империи образовались
две враждующие партии, известные под названием тремексенов
и слемексенов7, от высоких и низких каблуков на башмаках, при
помощи которых они отличаются друг от друга. Дело в том, что
многие доказывают, будто высокие каблуки всего более согла-
суются с нашими древними государственными установлениями;
но, как бы то ни было, его величество находит, что вся администра-
ция, а равно и все должности, раздаваемые короной, должны нахо-
диться только в руках низких каблуков, на что вы, наверное,
обратили внимание. Вы, должно быть, заметили также, что каблуки
на башмаках его величества на один дрерр ниже, чем у всех
придворных (дрерр равняется четырнадцатой части дюйма). Нена-
висть между партиями доходит до того, что члены одной не станут
ни есть, ни пить, ни разговаривать с членами другой. Мы считаем,
что тремексены, или высокие каблуки, превосходят нас числом,
но власть всецело принадлежит нам. С другой стороны, у нас есть
основание опасаться, что его императорское высочество, наследник
престола, имеет некоторое расположение к высоким каблукам;
по крайней мере нетрудно заметить, что один каблук у него выше
другого, вследствие чего походка его высочества прихрамываю-
щая. И вот, среди этих внутренних несогласий, в настоящее время
нам грозит нашествие со стороны соседнего острова Блефуску,
другой великой империи во вселенной, почти такой же обширной
и могущественной, как империя его величества. И хотя вы утверж-
даете, что на свете существуют другие королевства и государства,
населенные такими же громадными людьми, как вы, однако наши
философы сильно сомневаются в этом: они скорее готовы допу-
стить, что вы упали с луны или с какой-нибудь другой звезды,
так как несомненно, что сто смертных вашего роста в самое
короткое время могли бы истребить все плоды и весь скот обшир-
ных владений его величества. С другой стороны, наши лето-
писи за шесть тысяч лун не упоминают ни о каких других госу-
дарствах, кроме двух великих империй: Лиллипутии и
Блефуску. Итак, эти две могущественные державы ведут между
собой ожесточеннейшую войну в продолжение тридцати шести
5—650
129
Джонатан Свифт
лун. Поводом к войне послужили следующие обстоятельства.
Все держатся того мнения, что вареное яйцо, при употреблении
его в пищу, следует разбивать с тупого конца и что этот способ
практикуется искони веков; но дед нынешнего императора,
будучи ребенком, порезал себе палец за завтраком, разбивая
яйцо означенным способом. Тогда император, отец ребенка, обна-
родовал указ, предписывавший всем его подданным под страхом
строгого наказания, разбивать яйца с острого конца8. Этот закон
до такой степени раздражил население, что, по словам наших
летописей, был причиной шести восстаний, во время которых один
император потерял жизнь, а другой—корону9. Описываемые
гражданские смуты постоянно разжигались монархами Блефуску.
При подавлении восстания изгнанные вожди всегда находили
приют в этой империи. Насчитывают до одиннадцати тысяч
фанатиков, которые в течение этого времени пошли на казнь,
лишь бы только не подчиниться повелению разбивать яйца с
острого конца. Были напечатаны сотни томов, трактующих
этот вопрос, но книги, поддерживающие теорию тупого конца,
давно запрещены, и вся партия лишена законом права занимать
государственные должности. В течение этих смут императоры
Блефуску часто через своих посланников делали нам предосте-
режение, обвиняя нас в церковном расколе путем нарушения
основного догмата нашего великого пророка Люстрога, изло-
женного в пятьдесят четвертой главе Блундекраля (являющегося
их Алькораном). Между тем мы видим здесь только различное
толкование одного и того же текста, подлинные слова которого
гласят: «Все истинно верующие да разбивают яйца с того конца, с
какого удобнее». Решение же вопроса: какой конец признать
более удобным,— по моему скромному суждению, должен быть
предоставлен совести каждого или по крайней мере решению
верховного судьи империи. Изгнанные тупоконечники возымели
такую силу при дворе императора Блефуску и нашли такую
поддержку и поощрение со стороны своих единомышленников
внутри нашей империи, что в течение тридцати шести лун оба
императора ведут кровавую войну с переменным успехом. В тече-
ние этого периода мы потеряли сорок линейных кораблей10
и огромное число мелких судов с тридцатью тысячами наших
лучших моряков и солдат; полагаю, что потери неприятеля еще
значительнее. Но, несмотря на это, неприятель снарядил новый
флот и готовится высадить десант на нашу территорию. Вот поче-
му его императорское величество, вполне доверяясь вашей
силе и храбрости, повелел мне сделать вам настоящее изложение
наших государственных дел.
Путешествия Лемюэля Гулливера
?' Часть вторая
Путешествие в Бробдингнеги
Глава 6
<...> Король просил меня сообщить ему возможно более точные
сведения об английском правительстве.
<... > Я начал свою речь с сообщения его величеству, что
нате государство состоит из двух островов, образующих три
могущественных королевства под властью одного монарха;
к ним нужно еще прибавить наши колонии в Америке. Я долго
распространялся о плодородии нашей почвы и умеренности
нашего климата. Потом я подробно рассказал об устройстве
нашего парламента, в состав которого входит славный корпус,
называемый палатой пэров, лиц самого знатного происхождения,
владеющих древнейшими и обширнейшими вотчинами. <...>
Другую часть парламента, продолжал я, образует собрание,
называемое палатой общин, членами которой бывают знатнейшие
дворяне, свободно избираемые из числа этого сословия самим
народом, за их великие способности и любовь к своей стране,
представлять мудрость всей нации. Таким образом обе палаты
являются самым величественным собранием в Европе, коему,
вместе с королем, поручено все законодательство.
Затем я перешел к описанию судебных палат, руководимых
судьями, этими почтенными мудрецами и толкователями за-
конов, для разрешения тяжб, наказания порока и ограждения
невинности. Я упомянул о бережливом управлении нашими
финансами и о храбрых подвигах нашей армии как на суше,
так и на море. Я назвал число нашего населения, подсчитав,
сколько миллионов может быть у нас в каждой религиозной
секте и в каждой политической партии. Я не умолчал также
об играх и увеселениях англичан и вообще ни о какой подроб-
ности, если она могла, по моему мнению, служить к возвели-
чению моего отечества. И я закончил все кратким историче-
ским обзором событий в Англии за последние сто лет.
Этот разговор продолжался в течение пяти аудиенций,
из которых каждая заняла несколько часов. Король слушал
меня очень внимательно, часто записывая то, что я говорил,
и те вопросы, которые он собирался задать мне. <...>
В следующей аудиенции его величество взял на себя труд
вкратце резюмировать все, о чем я говорил; он сравнил свои
вопросы с моими ответами; потом, взяв меня в руки и тихо
лаская, обратился ко мне со следующими словами, которых
я никогда не забуду, как не забуду и самый тон, какими они
были сказаны: «Мой маленький друг Гильдриг, вы произнесли
удивительнейший панегирик вашему отечеству; вы ясно доказа-
ли, что невежество, ленность и порок являются главными ка-
131
Джонатан Свифт
чествами, приличествующими законодателю; что законы лучше
всего объясняются, истолковываются и применяются на прак-
тике теми, кто более всего заинтересован и способен извращать,
запутывать и обходить их. В ваших учреждениях я усматри-
ваю некоторые черты, которые в своей основе, может быть, и
терпимы, но они наполовину истреблены, а в остальной своей
части совершенно замараны и осквернены. Из сказанного
вами не видно, чтобы для занятия у вас высокого общественного
подожения требовалось обладание какими-нибудь достоинст-
вами; еще менее видно, чтобы люди жаловались высокими зва-
ниями на основании их добродетелей, чтобы духовенство полу-
чало повышение за свое благочестие или ученость, военные —
за свою храбрость и благородное поведение, судьи—за свою
неподкупность, сенаторы—за любовь к отечеству и госу-
дарственные советники—за свою мудрость. Что касается
вас самого, — продолжал король,—проведшего большую
часть жизни в путешествиях, то я расположен думать, что до
сих пор вам удалось избегнуть многих пороков вашей
страны. Но резюме, сделанное мною на основании ва-
шего рассказа, а также ответы, которых мне с таким трудом
удалось добиться от вас, не могут не привести меня к заклю-
чению, что большинство ваших соотечественников есть выводок
маленьких отвратительных пресмыкающихся, самых пагуб-
ных из всех, какие когда-либо ползали по земной поверх-
ности». <... >
Часть третья
Путешествие в Лапу ту, Балънибарби,
Лаггнег, Глоббдоориб и Японию
Глава 512
<... > Первый ученый, которого я посетил, был тощий челове-
чек с закопченным лицом и руками, с длинными всклоченными и
местами опаленными волосами и бородой. Его платье, рубаха и
кожа были такого же цвета. Восемь лет он разрабатывал проект
извлечения солнечных лучей из огурцов; добытые таким образом
лучи он собирался заключить в герметически закупоренные
склянки, чтобы затем пользоваться ими для согревания воздуха
в случае холодного и дождливого лета. Он не сомневался, что
еще через восемь лет будет иметь возможность продавать
солнечные лучи для губернаторских садов по умеренной цене;
но он жаловался, что запасы его невелики, и просил меня дать
ему что-нибудь в качестве поощрения его изобретательности,
тем более что в этом году огурцы очень дороги. Я предложил
профессору несколько монет, которыми предусмотрительно
132
Путешествия Лемюэля Гулливера
снабдил меня мой хозяин, хорошо знавший привычку этих господ
выпрашивать милостыню у каждого, кто посещает их.
Войдя в другую комнату, я чуть было не выскочил тотчас
же вон, потому что едва не задохнулся от ужасного зловония.
Однако мой спутник удержал меня, шепотом сказав, что не-
обходимо войти, иначе мы нанесем большую обиду; таким об-
разом, я принужден был следовать за ним, не затыкая даже
носа. Изобретатель, сидевший в этой комнате, был одним из
старейших членов академии. Лицо и борода ученого были
бледно-желтые; его руки и платье были все испачканы нечисто-
тами. Когда я был представлен, он крепко обнял меня (любез-
ность, без которой я отлично мог бы обойтись). С первого дня
своего вступления в академию он занимается превращением
человеческих экскрементов в те питательные вещества, из ко-
торых они образовались, путем отделения от них нескольких
составных частей, удаления окраски, сообщаемой им желчью,
выпаривания зловония и выделения слюны. Город ежедневно
отпускал ученому посудину, наполненную человеческими не-
чистотами, величиной с бристольскую бочку.
Там же я увидел другого ученого, занимавшегося пережи-
ганием льда в порох. Он показал мне написанное им исследо-
вание о ковкости пламени, которое он собирается опублико-
вать.
Там был также весьма изобретательный архитектор, раз-
рабатывавший способ постройки домов, начиная с крыши и
кончая фундаментом. Он оправдывал мне этот способ ссыл-
кой на приемы двух мудрых насекомых — пчелы и паука.
Там был, наконец, слепорожденный, под руководством
которого занималось несколько таких же слепых учеников.
Их занятия состояли в сметйивании красок для живописцев,
каковые профессор учил распознавать при помощи обоняния
и осязания. Правда, на мое несчастье, во время моего посеще-
ния они не особенно удачно справлялись со своей задачей, да
и сам профессор постоянно совершал ошибки. Ученый этот
пользуется большим уважением своих коллег.
В другой комнате меня очень позабавил изобретатель, от-
крывший способ пахать землю при помощи свиней и таким об-
разом избавиться от расходов на плуги, скот и рабочих. Способ
этот заключается в следующем: на десятине земли вы закапываете
на расстоянии шести дюймов и на глубине восьми известное коли-
чество желудей, фиников, каштанов и других плодов или
овощей, до которых особенно лакомы свиньи; затем вы выгоняете
на это поле штук шестьсот или больше свиней, и они в течение не-
скольких дней, в поисках пищи, взроют рылом всю землю, сделав
ее пригодной для посева и в то же время удобрив ее своим
навозом. Правда, произведенный опыт показал, что такая
обработка земли требует больших хлопот и расходов, а урожай
133
Джонатан Свифт
ничтожен. Однако никто не сомневается, что это изобре-
тение поддается усовершенствованию и имеет блестящую
будущность.
Я вошел в следующую комнату, где стены и потолок были
сплошь затянуты паутиной, за исключением узкого прохода
для изобретателя. Едва я показался в дверях, как последний
громко закричал мне, чтобы я был осторожнее и не порвал
его паутины. Он стал жаловаться на роковую ошибку, кото-
рую совершал до сих пор мир, утилизируя шелковичных чер-
вей, тогда как у нас всегда под рукой множество насекомых,
бесконечно превосходящих упомянутдях червей, ибо они ода-
^ены всеми качествами не только прядильщиков, но и ткачей.
,алее изобретатель указал, что утилизация пауков совершен-
но избавит от расходов на окраску тканей; и я вполне убедил-
ся в этом, когда он показал нам массу красивых разноцветных
мух, которыми кормил пауков и цвет которых, по его увере-
ниям, необходимо должен передаваться изготовленный пауком
пряже. И так как у него были мухи всех цветов, то он надеял-
ся удовлетворить вкусам каждого, как только ему удастся
найти подходящую пищу для мух в виде камеди, масла и
других клейких веществ и придать таким образом большую
плотность и прочность нитям паутины.
Там же был астроном, проектировавший поместить солнеч-
ные часы на большой флюгер ратуши, с целью согласовать
годовые и суточные движения земли и солнца с случайными
движениями ветра.
Я пожаловался в это время на легкие спазмы в желудке,
и мой спутник привел меня в комнату знаменитого медика,
особенно прославившегося лечением гастрических болезней
путем двух противоположных операций, производимых одним
и тем же инструментом. У него был большой раздувальный
мех с длинным тонким наконечником из слоновой кости. Доктор
утверждал, что, вводя трубку на восемь дюймов в задний проход
и раздувая мехи, он может привести кишки в такое состояние, что
они станут похожи на высохший пузырь. Если болезнь более
упорна и жестока, доктор вводит трубку, когда мехи наполнены
воздухом, и вгоняет этот воздух в тело больного; затем он
вынимает трубку, чтобы вновь наполнить мехи, плотно закрывая на
это время большим пальцем заднепроходное отверстие.
Эту операцию он повторяет три или четыре раза; после этого
введенный в желудок воздух быстро устремляется наружу, увлекая
с собой все вредные вещества (как вода из насоса), и больной
выздоравливает. Я видел, как он произвел оба эксперимента над
собакой, но не заметил, чтобы первый оказал какое-нибудь
действие. После второго животное страшно раздулось и едва не
лопнуло, затем так обильно опорожнилась, что мне и моему спут-
нику стало очень противно. Собака мгновенно околела, и мы
134
Путешествия Лемюэля Гулливера
покинули доктора, прилагавшего старания вернуть ее к жизни при
помощи той же операции.
Я посетил еще много других комнат, но, заботясь о крат-
кости, не стану утруждать читателя описанием всех диковин,
которые я там видел. <... >
Я познакомился там с одним весьма талантливым доктором,
который, по-видимому, в совершенстве изучил природу и
механизм правительственной власти. Этот знаменитый муж
с большой пользой посвятил свое время нахождению радикальных
лекарств от всех болезней и нравственного повреждения, которым
подвержены различные общественные власти, благодаря порокам
и слабостям правителей —с одной стороны, и распущенности
управляемых— с другой. Так, например, поскольку все писатели и
философы единогласно утверждают, что существует большая
аналогия между естественным и политическим телом, то не яснее
ли ясного, что здоровье обоих тел должно сохраняться и болезни
лечиться одними и теми же средствами? Всеми признано, что
сенаторы и члены высоких палат часто страдают многословием,
запальчивостью и другими дурными настроениями; многие бо-
лезнями головы и особенно сердца; сильными конвульсиями
и мучительными сокращениями нервов и мускулов обеих рук, и
особенно правой; различием желчи, ветрами в животе, голово-
кружением, бредом; золотушными опухолями, наполненными
гнойной и зловонной материей; кислыми отрыжками; волчьим
аппетитом, несварением желудка и массой других болезней, ко-
торые не к чему перечислять. Вследствие этого знаменитый
доктор предлагает, чтобы во время созыва сената на первых трех
его заседаниях присутствовало несколько врачей, которые, по
окончании прений, щупали бы пульс у каждого сенатора: затем,
по зрелом обсуждении характера каждой болезни и метода ее ле-
чения, врачи эти должны возвратиться на четвертый день в залу
заседаний, в сопровождении аптекарей, снабженных необходи-
мыми медикаментами, и, прежде чем сенаторы начнут совещание,
дать каждому из них: утолительного, слабительного, очищаю-
щего, разъедающего, вяжущего, облегчительного, расслабляющего,
противоголовного, противожелтушечного, противомокротного,
противоушного, смотря по роду болезни; испытав действие
лекарств, в следующее заседание врачи должны или повторить,
или переменить, или перестать давать их.
Осуществление этого проекта должно обойтись недорого,
и он может, по моему скромному мнению, принести много поль-
зы для ускорения делопроизводства в тех странах, где сенат
принимает какое-нибудь участие в законодательной власти;
породить единодушие сокрытых, и закрыть гораздо большее
число открытых; обуздать пыл молодости и смягчить сухость
старости; расшевелить тупых и охладить горячих.
Далее: так как все жалуются, что фавориты государей страда-
135
Джонатан Свифт
ют короткой и слабой памятью, то тот же доктор предлагает
каждому, получившему аудиенцию у первого министра, по
изложении в самых коротких и ясных словах сущности де-
ла на прощанье потянуть его за нос, или дать ему пинок в живот,
или наступить на мозоль, или надрать ему уши, или уколоть через
штаны булавкой, или ущипнуть до синяка руку и тем предотвра-
тить министерскую забывчивость. Операцию следует повторять
каждый приемный день, пока просьба не будет исполнена или не
последует категорический отказ.
Ой предлагает также, чтобы каждый сенатор, высказав в
большом национальном совете свое мнение и приведя в его
пользу доводы, подавал свой голос за прямо противополож-
ное мнение, и ручается, что при соблюдении этого предписа-
ния исход голосования всегда будет благодетелен для госу-
дарства.
Если раздоры между партиями становятся ожесточенны-
ми, он рекомендует замечательное средство примирения. Оно
заключается в следующем: вы берете сотню лидеров каждой
партии и разбиваете их на пары, так чтобы головы людей, вхо-
дящих в каждую пару, были приблизительно одинаковой ве-
личины; затем пусть два искусных хирурга отпилят одновре-
менно затылки у каждой пары таким образом, чтобы мозг
разделился на две равные части. Пусть будет произведен об-
мен срезанными затылками, и каждый из них приставлен к
голове политического противника. Операция эта требует,
по-видимому, большой тщательности, но профессор уверял
нас, что если она сделана искусно, то выздоровление обеспе-
чено. Он рассуждал следующим образом: две половинки голов-
ного мозга, принужденные спорить между собой в простран-
стве одного черепа, скоро придут к доброму соглашению и по-
родят ту умеренность и ту правильность мышления, которые
так желательны для годов людей, воображающих, будто они
появились на свет только для того, чтобы стоять на страже
его и управлять его движениями. Что же касается качествен-
ного или количественного различия между мозгами вождей
враждующих партий, то, по уверениям доктора, основанным
на продолжительном опыте, это сущие пустяки.
Я присутствовал при жарком споре двух профессоров о
наиболее удобных и действительных путях и способах взима-
ния податей, так чтобы они не отягощали население. Один ут-
верждал, что справедливее всего обложить известным налогом
пороки и безрассудства, причем сумма обложения в каждом
отдельном случае должна определяться самым справедливым
образом жюри, составленным из соседей облагаемого. Другой
был прямо противоположного мнения: должны быть обложе-
ны налогом те качества тела и дупги, за которые люди больше
всего ценят себя; налог должен повышаться или понижаться,
136
Путешествия Лемюэля Гулливера
смотря по степени совершенства этих качеств, оценку которых
следует всецело предоставить совести самих плательщиков.
Наиболее высоким налогом облагаются лица, пользующиеся
наибольшей благосклонностью другого пола, и ставка налога
определяется соответственно количеству и природе получен*
ных ими знаков благорасположения; причем сборщики пода-
тей должны довольствоваться их собственными показаниями.
Он предлагал также обложить высоким налогом ум, храб-
рость и учтивость и взимать этот налог тем же способом, т. е,
сам плательщик определяет степень, в какой он обладает ука-
занными качествами. Однако честь, справедливость, мудрость
и знания не подлежат обложению, потому что оценка их до
такой степени субъективна, что не найдется человека, кото-
рый признал бы их существование у своего ближнего или
правильно оценил их у самого себя.
Женщины, по его предложению, должны быть обложены
соответственно их красоте и уменью одеваться, причем, им,
как и мужчинам, следует предоставить право самим расцени-
вать себя. Но женское постоянство, целомудрие, здравый
смысл и добрый нрав не должны быть облагаемы, так как
доходы от этих статей едва ли покроют издержки по взиманию
налога.
Чтобы заставить сенаторов служить интересам короны,
он предлагает распределять среди них высшие должности по
жребию; причем каждый из сенаторов должен сперва присяг-
нуть и поручиться в том, что будет голосовать в интересах
двора, независимо от того, какой жребий выпадет ему; однако
неудачники обладают правом снова тянуть жребий при осво-
бождении какой-нибудь вакансии. Таким образом у сенаторов
всегда будет поддерживаться надежда на получение места:
никто из них не станет жаловаться на неисполнение обещания,
и неудачники будут взваливать свои неудачи на судьбу,
у которой плечи шире и крепче, чем у любого министра.
Другой профессор показал мне обширную рукопись ин-
струкций для открытия противоправительственных загово-
ров. Он рекомендует государственным мужам исследовать
пищу всех подозрительных лиц; разузнать, в какое время
они садятся за стол; на каком боку спят; какой рукой подти-
раются; тщательно рассмотреть их экскременты и на основа-
нии их цвета, запаха, вкуса, густоты поноса или запора со-
ставить суждение об их мыслях и намерениях: ибо люди ни-
когда не бывают так серьезны, глубокомысленны и сосредото-
чены, как в то время, когда они сидят на стульчике, в чем он
убедился на собственном опыте; в самом деле, когда, находясь
в таком положении, он пробовал, просто в виде опыта, раз-
мышлять, каков наилучший способ убийства короля, то кал
его приобретал зеленоватую окраску, и цвет его бывал совсем
137
Джонатан Свифт
другой, когда он думал только о поднятии восстания или о
поджоге столицы.
Все рассуждение написано с большой проницательностью
и заключает в себе много наблюдений, любопытных и полезных
для государственных людей, хотя эти наблюдения показались
мне недостаточно полными. Я отважился сказать это автору
и предложил, если он пожелает, сделать некоторые добавления.
Он принял мое предложение с большей благожелательностью,
чем это обычно бывает у писателей, особенно тех, которые за-
нимаются составлением проектов, заявив, что будет рад услышать
дальнейшие указания.
Тогда я сказал ему, что в королевстве Трибниа13, называе-
мом туземцами Лангден, где я пробыл некоторое время в од-
ном из моих путешествий, большая часть населения состоит
сплошь из разведчиков, свидетелей, доносчиков, обвинителей,
истцов, очевидцев, присяжных, вместе с их многочисленными
подручными и помощниками, находящимися на жалованье
у министров и депутатов. Заговоры в этом королевстве обык-
новенно являются махинацией людей, желающих укрепить
свою репутацию тонких политиков; вдохнуть новые силы в
одряхлевшие органы власти; задушить или отвлечь обществен-
ное недовольство; наполнить свои сундуки конфискованным
имуществом, укрепить или подорвать доверие к государствен-
ному кредиту, согласуя колебания курса с своими личными
выгодами. Прежде всего они соглашаются и определяют про-
меж себя, кого из заподозренных лиц обвинить в составлении
заговора; затем прилагают все старания, чтобы захватить пись-
ма и бумаги таких лиц, а их авторов заковать в кандалы.
Захваченные письма и бумаги передаются в руки специальных
знатоков, больших искусников по части нахождения таинст-
венного значения слов, слогов и букв. Так, например, они
открыли, ЧТО '
сиденье на стульчике означает тайное совещание;
стая гусей —сенат;
хромая собака—прецендента;
чума —постоянную армию;
сарыч —первого министра;
подагра — архиепископа;
виселица — государственного секретаря;
ночной горшок—комитет вельмож;
решето — фрейлину;
метла — революцию;
мышеловка — государственную службу;
бездонная бочка—казначейство;
помойная яма—двор;
дурацкий колпак—фаворита;
сломанный тростник — судебную палату;
138
Путешествия Лемюэля Гулливера
пустая бочка ~ генерала;
гноящаяся рана-систему управления.
Если этот метод оказывается недостаточным, они руковод-
ствуются двумя другими, действительными, известными между
учеными под именем скоростихов и анаграмм. Один из этих мето-
дов позволяет им расшифровывать все инициалы, соглас-
но их политическому смыслу. Так
N~ будет означать заговор;
В —кавалерийский полк;
L — флот на море.
Пользуясь вторым методом, заключающимся в перестановке
букв подозрительного письма, можно прочитать самые затаен-
ные мысли и узнать самые сокровенные намерения недовольной
партии. Например, если я в письме к другу говорю: «Наш брат Том
нажил геморрой»14, искусный дешифровщик из этих самых
букв прочитает фразу, что заговор открыт, надо сопротивляться
и т. д. Это и есть анаграмматический метод.
Профессор горячо поблагодарил меня за сообщение этих
наблюдений и обещал сделать почетное упоминание обо мне
в своем трактате.
Часть четвертая
Путешествие в страну гуигнгнмов
Глава 5
[Гулливер попадает в страну разумных лошадей гуигнгнмов. Он рассказывает
своему хозяину — благородному серому коню в яблоках — о нравах английских
судей и адвокатов, а затем о премьер-министре и образе жизни знати.]
... Я сказал, что у нас есть целая корпорация людей, смолоду
обученных искусству доказывать при помощи пространных речей,
что белое черно, а черное бело, соответственно деньгам, которые
им за это платят. Эта корпорация держит в рабстве весь народ.
Например, если моему соседу понравилась моя корова, то он
нанимает стряпчего с целью доказать, что он вправе отнять
у меня мою корову. С своей стороны, для зациты моих прав мне
необходимо нанять другого стряпчего, так как закон никому не
позволяет защищаться в суде самостоятельно. Кроме того, мое
положение законного собственника оказывается в двух отноше-
ниях невыгодным. Во-первых, мой стряпчий, привыкнув почти с
колыбели защищать ложь, чувствует себя не в своей стихии, когда
ему приходится отстаивать правое дело. И, оказавшись в поло-
жении неестественном, всегда действует крайне неуклюже и то,
что мой стряпчий должен проявлять крайнюю осмотритель-
ность, иначе он рискует получить замечание со стороны судей
и навлечь неприязнь своих собратьев за унижение профессио-
139
Дмсонатан Свифт
нального достоинства. Таким образом, у меня только два спо-
соба сохранить свою корову. Либо я подкупаю двойным гоно-
раром стряпчего противной стороны, который подводит свое-
го клиента, намекнув суду, что справедливость на его сто-
роне. Либо мой защитник изображает мои претензии как явно
несправедливые, высказывая предположение, что корова при-
надлежит моему противнику; если он сделает это достаточно
искусно, то расположение судей в мою пользу обеспечено.
Ваша милость должна знать, что судьями у нас называют-
ся лица, на которых возложена обязанность решать всякого
рода имущественные тяжбы, а также уголовные дела; выбира-
ются они из числа самых искусных стряпчих, состарившихся
и обленившихся. Выступая всю свою жизнь против истины и
справедливости, судьи эти с роковой необходимостью потвор-
ствуют обману, клятвопреступлению и насилию, и я знаю,
что сплошь и рядом они отказываются от крупных взяток, предла-
гаемых им правой стороной, лишь бы только не подорвать
авторитет сословия совершением поступка, не соответствующего
его природе и достоинству.
В этом судейском сословии установилось правило, что
однажды вынесенное решение может, по аналогичному пово-
ду, применяться вновь; на этом основании они с великою забот-
ливостью сохраняют все старые решения, попирающие справедли-
вость и здравый человеческий смысл. Эти решения известны у
них под именем прецедентов; на них ссылаются как на авторитет,
для оправдания самых несправедливых мнений, и судьи никогда
не упускают случая руководствоваться этими прецедентами.
При разборе тяжб они тщательно избегают касаться сущности
дела; зато горячатся и кричат до хрипоты, пространно излагая
обстоятельства, не имеющие к делу никакого отношения.
Так, в упомянутом уже случае, они никогда не выразят желания
узнать, какое право имеет,мой противник на мою корову и какие
доказательства этого права он может представить; но проявят
величайший интерес к тому, рыжая ли упомянутая корова или
черная; длинные у нее рога или короткие; круглое ли то поле, на
котором она паслась, или четырехугольное; дома ли ее доят
или на пастбище; каким болезням она подвержена и т. п.;
после этого они начнут справляться с прецедентами, будут
откладывать дело с одного срока на другой и через десять,
двадцать или тридцать лет придут, наконец, к какому-нибудь
решению.
Следует также принять во внимание, что это судейское
сословие имеет свой собственный язык, особый жаргон, недо-
ступный пониманию обыкновенных смертных, на котором пи-
шутся все их законы. Эти законы умножаются с таким усерди-
ем, что ими совершенно затемнена подлинная сущность истины
и лжи, справедливости и несправедливости; поэтому потребо-
240
Путешествия Лемюэля Гулливера
валось бы не меньше тридцати лет, чтобы разрешить вопрос,
мне ли принадлежит поле, доставшееся мне от моих предков,
владевших им в шести поколениях, или какому-либо чуже-
земцу, живущему за триста миль от меня.
Судопроизводство над лицами, обвиняемыми в государст-
венных преступлениях, отличается несравненно большей бы-
стротой и метод его гораздо похвальнее: судья первым делом
осведомляется о настроении власть имущих, после чего без
труда приговаривает обвиняемого к повешению или оправды-
вает, строго соблюдая при этом букву закона.
Тут мой хозяин прервал меня, выразив сожаление, что
такие существа, как эти судейские, одаренные, по-видимому,
судя по данному мной описанию, удивительными способностя-
ми, не поощряются к лучшему употреблению своих талантов,
например к наставлению других мудрости и добродетели.
В ответ на это я уверил его милость, что во всем, не имею-
щем отношения к их профессии, они являются обыкновенно
самыми невежественными и глупыми из всех нас, не способ-
ными вести самый простой разговор, заклятыми врагами всякого
знания и всякой науки, так же склонными извращать здравый
человеческий смысл во всех других областях, как они извра-
щают его в своей профессии.
Глава 6
Мой хозяин все же был совершенно не способен понять,
какие мотивы побуждают это сословие законников тревожиться,
беспокоиться и вступать в союз с несправедливостью просто для
нанесения вреда своим ближним; он не мог также постичь, что
я разумею, говоря, что за свой труд они получают плату. В ответ
на это мне пришлось с большими затруднениями описать ему
потребление денег, материал, из которого они изготовляются,
и цену благородных металлов; я сказал ему, что когда йэху15
собирает большое количество этого драгоценного вещества, то он
может приобрести все, что ему вздумается: красивые платья,
великолепные дома, большие пространства земли, самые дорогие
яства и напитки; ему открыт выбор самых красивых самок.
И так как одни только деньги способны доставить все эти блага,
то нашим йэху все кажется, что денег у них недостаточно на
расходы или на сбережения, в зависимости от того, к чему они
больше предрасположены: к мотовству или к скупости. Я сказал
также, что богатые пожинают плоды работы бедных, которых
приходится по тысяче на одного богача, и что громадное боль-
шинство нашего народа вынуждено влачить жалкое существо-
вание, работая изо дня в день за скудную плату, чтобы мень-
шинство наслаждалось всеми благами жизни. Я подробно остано-
вился на этом вопросе и разных связанных с ним частностях, но
141
Джонатан Свифт
его милость плохо схватывал мою мысль, ибо он исходил из
положения, что все животные имеют право на свою долю земных
плодов, особенно те, которые господствуют над остальными.
Поэтому он выразил желание знать, каковы же эти дорогие
яства и почему некоторые из нас нуждаются в них. Тогда я
перечислил все самые изысканные кушанья, какие я только мог
припомнить, и описал различные способы их приготовления,
заметив, что за приправами к ним, различными напитками бес-
численными пряностями приходится посылать корабли за море
во все страны света. Я сказал ему, что нужно по крайней мере
трижды объехать весь земной шар, прежде чем удастся достать
провизию для завтрака какой-нибудь знатной самки наших йэху
или чашку, в которой он должен быть подан. «Бедна же однако
страна,—сказал мой собеседник,—которая не может прокормить
своего населения!» Но особенно его поразило то обстоятельство,
что описанные мной обширные территории совершенно лишены
пресной воды и население их вынуждено посылать в заморские
земли за питьем. Я ответил ему на это, что Англия, дорогая моя
родина, по самому точному подсчету, производит разного рода
съестных припасов в три раза больше, чем способно потребить
ее население, а что касается питья, то из зерна некоторых
злаков и из плодов некоторых растений мы извлекаем или выжи-
маем сок и получаем таким образом превосходные напитки:
в такой же пропорции у нас производится все вообще необходи-
мое для жизни. Но для удовлетворения сластолюбия и неумерен-
ности самцов и суетности самок мы посылаем большую часть
наших предметов первой необходимости в другие страны, откуда
взамен вывозим материалы для питания наших болезней, пороков
и прихотей. Отсюда неизбежно следует, что огромное количество
моих соотечественников вынуждены добывать себе пропитание
ниществом, грабежом, воровством, мошенничеством, сводни-
чеством, клятвопреступлением, подкупами, подделкой, ложью,
игрой, холопством, бахвальством, торговлей избирательными голо-
сами, бумагомаранием, звездочетством, отравлением, развратом,
ханжеством, клеветой, вольнодумством и тому подобными заня-
тиями; читатель может себе представить, сколько труда мне
понадобилось, чтобы растолковать гуигнгнму каждое из этих
слов.
Я объяснил ему, что вино, привозимое к нам из чужих
стран, служит не для восполнения недостатков в воде и дру-
гих напитках, но влага эта веселит нас, одурманивает, рассеивает
грустные мысли, наполняет мозг фантастическими образами,
убаюкивает несбыточными надеждами, прогоняет страх, приоста-
навливает на некоторое время деятельность разума, лишает нас
способности управлять движениями нашего тела и погружает в
заключение в глубокий сон; правда, нужно признать, что от
такого сна мы просыпаемся всегда больными и удрученными и что
142
Путешествия Лемюэля Гулливера
употребление этой влаги рождает у нас всякие недуги, делает
нашу жизнь несчастной и сокращает ее.
Кроме всего этого, большинство населения добывает у нас
средства к существованию снабжением богачей и вообще друг
друга предметами первой необходимости и роскоши. Например,
когда я нахожусь у себя дома и одеваюсь, как мне полагается,
я ношу на своем теле работу по крайней мере ста человек;
постройка и обстановка моего дома требуют еще большего числа
рабочих, а чтобы нарядить мою жену, нужно увеличить это число
еще в пять раз.
Я собрался было рассказать ему еще об одном классе людей,
добывающем себе средства к жизни уходом за больными, потому
что несколько раз упоминал уже его милости, что много матросов
на моем корабле погибло от болезней; но тут мне пришлось
затратить много времени на то, чтобы растолковать ему мои
намерения. Для него было вполне понятно, что каждый гуигнгнм
слабеет и отяжелевает за несколько дней до смерти или если
получает случайно какое-нибудь поранение. Но он не мог допу-
стить, чтобы природа, все произведения которой совершенны,
способна была взращивать в нашем теле болезни, и просил меня
разъяснить причину этого непостижимого бедствия. Я рассказал
ему, что мы употребляем в пищу тысячу различных веществ, кото-
рые часто оказывают на наш организм прямо противоположное
действие; что мы едим, когда мы не голодны, и пьем, не чувствуя
никакой жажды; что целые ночи напролет мы пьем крепкие
напитки и ничего при этом не едим, что располагает нас к лени,
воспаляет наши внутренности, расстраивает желудок или пре-
пятствует пищеварению; что занимающиеся проституцией самки
йзху приобретают особую болезнь, от которой гниют кости, и
заражают этой болезнью каждого, кто попадает в их объятия;
что эта болезнь, как и многие другие, передается от отца к сыну, так
что многие из нас уже при рождении на свет носят в себе
зачатки недугов; что понадобилось бы слишком много времени
для перечисления всех болезней, которым подвержено челове-
ческое тело, так как не менее пяти или шести сот их поражают
каждый его член и сустав; словом, всякая часть нашего тела,
как внешняя, так и внутренняя, подвержены множеству спе-
цифических болезней.
Мне уже раньше приходилось беседовать с моим хозяином
о природе правительства вообще и в частности-о нашей пре-
восходной конституции, вызывающей заслуженное удивление и
зависть всего света. Но когда я однажды произнес слово «ми-
нистр», то мой хозяин, спустя некоторое время, попросил меня
объяснить ему какую именно разновидность йэху обозначаю я
этим словом.
Я ответил ему, что первый или главный министр государства,
особу которого я намеревался описать, является существом,
143
Джонатан Свифт
совершенно неподверженным радости и горю, любви и ненависти,
жалости и гневу; по крайней мере он не проявляет никаких
страстей, кроме неистовой жажды богатства, власти и почестей;
он пользуется словами для самых различных целей, но только не
для выражения своих мыслей; он никогда не говорит правды,
иначе как с намерением, чтобы ее приняли за ложь, и лжет только
в тех случаях, когда хочет выдать свою ложь за правду; люди, о
которых он дурно отзывается за глаза, могут быть уверены, что они
находятся на пути к почестям; если же он начинает хвалить вас
перед другими или в глаза, с того самого дня вы человек по-
гибший. Наихудшим предзнаменованием для вас бывает обеща-
ние министра, особенно когда оно подтверждается клятвой: после
этого каждый благоразумный человек удаляется и оставляет
всякую надежду.
Есть три способа, при помощи которых можно достигнуть поста
главного министра. Первый способ — уменье распорядиться женой,
дочерью или сестрой; второй — предательство своего предшест-
венника или подкоп под него; и, наконец, третий — яростное
нападение в общественных собраниях на испорченность двора.
Однако мудрый государь отдает предпочтение тем, кто применяет
последний способ, ибо эти фанатики всегда с наибольшим рабо-
лепием будут потакать прихотям и страстям своего господина.
Достигнув власти, министр, в распоряжении которого все долж-
ности, укрепляет свое положение путем подкупа большинства
сенаторов или членов большого совета; в заключение, оградив себя
от всякой ответственности особым актом, называемым амнистией
(я изложил его милости его сущность), они удаляются от
общественной деятельности, отягченные награбленным у народа
богатством.
Дворец первого министра служит рассадником лиц, воспи-
тывающихся для такого же рода деятельности: пажи, лакеи, швей-
цары, подражая своему господину, становятся такими же минист-
рами в своей сфере и в совершенстве изучают три главных
элемента этого искусства: наглость, ложь и подкуп. Вследствие
этого каждый из них имеет у себя свой двор, составленный из
лиц высшего круга; подчас, благодаря ловкости и бесстыдству,
им удается, поднимаясь со ступеньки на ступеньку, стать
преемниками своего господина.
Первым министром управляет обыкновенно какая-нибудь
старая распутница или лакей-фаворит; они являются каналами,
по которым разливаются все милости министра, и по спра-
ведливости могут быть названы подлинными правителями го-
сударству.
Однажды во время моего рассказа о нашем дворянстве хозяин
удостоил меня комплиментом, которого я совсем не добивался.
Он сказал, что я, наверное, родился в благородной семье, так как
по сложению, цвету кожи и чистоплотности я значительно пре-
144
Путешествия Лемюэля Гулливера
восхожу всех йэху его родины, хотя, по-видимому, и уступаю
последним в сйле и ловкости, что, по его мнению, обусловлено
моим образом жизни, отличающимся от образа жизни других
животных; кроме того, я не только одарен способностью речи,
но также некоторыми зачатками разума в такой степени, что все
его знакомые считают меня чудом.
Он обратил мое внимание на то, что среди гуигнгнмов белые,
гнедые и темно-серые хуже сложены, чем серые в яблоках,
караковые и вороные; они не обладают такими природными
талантами и в меньшей степени поддаются развитию; поэтому
всю свою жизнь они остаются в положении слуг, даже и не
мечтая о лучшей участи, ибо все их притязания были бы
признаны здесь противоестественными и чудовищными.
Я выразил его милости мою нижайшую благодарность за
доброе мнение, которое ему угодно было составить обо мне;
но уверил его в то же время, что происхождение мое очень
невысокое, и что мои родители были скромные почтенные
люди, которые едва имели возможность дать мне приличное
образование; я сказал ему, что наше дворянство совсем не
похоже .на то представление, какое он составил себе о нем;
что молодые дворяне с самого детства воспитываются в празд-
ности и роскоши и, как только им позволяет возраст, сжигают
свои силы в обществе распутных женщин, от которых зара-
жаются дурными болезнями; промотав таким образом почти
все свое состояние, они женятся ради денег на женщинах
низкого происхождения, не отличающихся ни щэасотой, ни
здоровьем, которых они ненавидят и презирают. Плодом этих
браков обыкновенно являются золотушные, рахитические или
уродливые дети; при таких условиях дворянские фамилии
редко продолжаются долее трех поколений, разве только жены
предусмотрительно выбирают среди соседей и прислуги здоровых
отцов в целях улучшения и продолжения рода. Слабое бо-
лезненное тело, худоба, землистый цвет лица —вот верные
признаки благородной крови; здоровое и крепкое сложение
считается даже бесчестьем для человека знатного, ибо, при
виде такого здоровяка, все тотчас заключают, что его настоящим
отцом был конюх или кучер. Недостатки физические сопро-
вождаются недостатками умственными и нравственными, так
что люди эти представляют собой смесь хандры, тупоумия,
невежества, самодурства, чувственности и спеси.
И вот, без согласия этого блестящего класса не может быть
издан, отменен или изменен ни один закон; эти же люди
безапелляционно решают все наши имущественные отношения.
Глава 7
Читатель будет, пожалуй, удивлен, каким образом я мог
решиться изобразить наше племя в столь неприкрытом виде
145
Джонатан Свифт
перед породой существ, и без того очень склонявшихся к са-
мому неблагоприятному мнению о человеческом роде благодаря
моему полному сходству с тамошними йэху. Но я должен
чистосердечно признаться, что сопоставление множества добро-
детелей этих прекрасных четвероногих с человеческой испор-
ченностью до такой степени раскрыло мне глаза и так рас-
ширило мой умственный кругозор, что поступки и страсти
человека, предстали мне в совершенно новом свете, и я пришел
к заключению, что не стоит щадить честь моего племени;
впрочем, мне бы это и не удалось в присутствии лица со
столь проницательным умом, как мой хозяин, ежедневно изо-
бличавший меня в тысяче пороков, которых я вовсе не замечал
до сих пор и которые у нас, людей, не считались бы даже
легкими недостатками. Равным образом, следуя его примеру,
я воспитал в себе глубокую ненависть ко всякой лжи и
притворству, и истина стала мне столь любезной, что я решил
пожертвовать всем ради нее.
Но я хочу быть вполне откровенным с читателем и сознаюсь,
что у меня был еще более могущественный мотив не цере-
мониться йри изображении быта и нравов моих соотечествен-
ников. Не прожив в этой стране даже года, я проникся такой
любовью и уважением к ее обитателям, что принял твердое
решение никогда больше не возвращаться к людям и провести
остаток дней своих среди этих удивительных гуигнгнмов,
созерцая всяческую добродетель и упражняясь в ней; в стране,
где перед моими глазами вовсе не было дурных примеров
и поощрений к пороку. Но судьба, мой вечный враг, поста-
новила не отпускать на мою долю столь огромного счастья.
Однако я не без удовольствия думаю сейчас, что в рассказах
о моих соотечественниках я смягчал их недостатки, насколько
это было возможно в присутствии столь проницательного ума,
и каждый пункт оборачивался так, чтобы представить его
в наиболее выгодном освещении. Ибо есть разве живое су-
щество, которое не питало бы слабости и не относилось бы
снисходительно к месту своего рождения?
Я передал только самое существенное из моих многочис-
ленных бесед с хозяином, продолжавшихся почти все время,
когда я имел честь состоять у него на службе, и для крат-
кости опустил гораздо больше, чем приведено мной здесь.
Когда я ответил на все вопросы хозяина и его любопыт-
ство было, по-видимому, вполне, удовлетворено, он послал
однажды рано утром за мной и, пригласив меня сесть на
некотором от него расстоянии (честь, которой раньше я никогда
не удостаивался), сказал, что он много размышлял по поводу
рассказанного мной, как о себе, так и о моей родине, и
пришел к заключению, что мы являемся особенной породой
животных, наделенных, благодаря какой-то непонятной для него
146
Путешествия Лемюэля Гулливера
случайности, крохотной частицей разума, каковой мы пользуем-
ся лишь для усугубления прирожденных нам недостатков и для
приобретения пороков, от природы нам не свойственных.
Заглушая в себе многие дарования, которыми наделила нас
природа, мы необыкновенно искусны по части умножения наших
первоначальных потребностей и, по-видимому, проводим всю
свою жизнь в суетных стараниях удовлетворить их при помощи
изобретенных нами средств. Что касается меня самого, то я,
очевидно, не обладаю ни силой, ни ловкостью среднего йэху;
не твердо хожу на задних ногах; ухитрился сделать свои когти
совершенно непригодными для защиты и удалить с подбо-
родка волосы, предназначенные служить защитой от солнца
и непогоды. Наконец я не могу ни быстро бегать, ни взби-
раться на деревья, подобно моим братьям (как он все время
называл их), местным йэху.
Существование у нас правительства и законов, очевидно,
обусловлено большим несовершенством нашего разума, а сле-
довательно, и добродетели; ибо для управления разумным су-
ществом достаточно одного разума; таким образом, мы, по-
видимому, вовсе не притязаем на обладание им, даже если
судить по моему рассказу; хотя он ясно заметил, что я ста-
раюсь утаить многие подробности для более благоприятного
представления о моих соотечественниках и часто говорю то,
чего нет.
Еще более он укрепился в этом мнении, когда заметил, что,
подобно полному сходству моего тела с телом йэху, исключая
немногих отличий не в мою пользу: меньшей силы, ловкости,
быстроты, коротких когтей и еще некоторых особенностей ис-
кусственного происхождения, — образ нашей жизни, наши нравы
и наши поступки, согласно нарисованной мной картине, обна-
руживают большое сходство между нами и йэху также в
умственном отношении. Йэху, сказал он, ненавидят друг друга
больше, чем животных других видов; причину этого явления
обыкновенно усматривают в их внешнем безобразии, которое
они видят у других представителей своей особи, но не заме-
чают у себя самих. Поэтому он склонен считать не таким
уж неразумным наш обычай носить одежду и при помощи
этого изобретения прятать друг от друга телесные недостатки,
которые иначе были бы невыносимы. Но теперь он находит,
что им была допущена ошибка и что причины раздоров среди
этих скотов здесь, у него на родине, те же самые, что и
описанные мной причины раздоров среди моих соплеменников.
В самом деле (сказал он), если вы даете пятерым йэху корму,
которого хватило бы для пятидесяти, то они, вместо того,
чтобы спокойно приступить к еде, затевают драку, и каждый
старается захватить все для себя. Поэтому, когда йэху кормят
вне дома, то к ним обыкновенно приставляют слугу; дома же
147
Джонатан Свифт
их держат на привязи, на некотором расстоянии друг от друга.
Если падет корова от старости или от болезни и гуигнгнм
не успеет вовремя взять ее труп для своих йэху, то к нему
стадами сбегаются окрестные йзху и набрасываются на добычу;
тут между ними завязываются целые сражения, вроде описан-
ных мной; они нанбсят когтями страшные раны друг другу,
но убивать противника им удается редко, потому что у них
нет изобретенных нами смертоносных орудий. Иногда подобные
сражения между йэху соседних местностей начинаются без
всякой видимой причины; йэху одной местности всячески ста-
раются напасть на соседей врасплох, прежде чем те успели
приготовиться. Но если они терпят йочему-либо неудачу, то
возвращаются домой и за отсутствием неприятеля, завязывают
между собою то, что я назвал гражданской войной.
В некоторых местах этой страны попадаются разноцветные
блестящие камни, к которым йэху питают настоящую страсть;
и если камни эти крепко сидят в земле, как это иногда
случается, они роют когтями с утра до ночи, чтобы вырвать
их, после чего уносят свою добычу и кучами зарывают ее у
себя в логовищах; они действуют при этом с крайней осто-
рожностью, беспрестанно оглядываясь по сторонам из боязни,
как бы товарищи не открыли их сокровищ. Мой хозяин никак
не мог понять причину столь неестественного влечения и
узнать, для чего нужны йэху эти камни; но теперь ему ка-
жется, что влечение это проистекает от той самой скупости,
которую я приписываю человеческому роду. Однажды, ради
опыта, он потихоньку убрал кучу этих камней с места, куда
один из его йэху зарыл их; скаредное животное, заметив
исчезновение своего сокровища, подняло такой громкий и
жалобный вой, что сбежалось целое стадо йэху и стало под-
вывать ему; ограбленный с яростью набросился на товарищей,
стал кусать и царапать цх, потом затосковал, не хотел ни есть,
ни спать, ни работать, пока хозяин не приказал слуге по-
тихоньку положить камни на прежнее место; обнаружив свои
драгоценности, йэху сразу же оживился и пришел в хорошее
настроение, но заботливо спрятал сокровище в более укромное
место и с тех пор всегда был скотиной покорной и рабо-
тящей.
Хозяин утверждал мне также, да я и сам наблюдал это,
что наиболее ожесточенные сражения между йзху происходят
чаще всего на полях, изобилующих драгоценными камнями,
потому что поля эти подвергаются постоянным нашествиям
окрестных йэху.
Когда два йэху, продолжал хозяин, находят в поле такой
камень и вступают в борьбу за обладание им, то сплошь
и рядом он достается третьему, который, пользуясь случаем,
схватывает и уносит его. Мой хозяин усматривал тут некоторое
148
Путешествия Лемюэля Гулливера
сходство с нашими судебными процессами; в интересах нашей
репутации я не стал разубеждать его, ибо упомянутое им
разрешение спора было гораздо справедливее многих наших
судебных постановлений. В самом деле, здесь тяжущиеся не
теряют ничего, кроме оспариваемого ими друг у друга камня,
между тем как наши судьи не прекращают дела до тех пор,
пока вконец не разорят обе тяжущиеся стороны.
Продолжая свою речь, мой хозяин сказал, что ничто так
не отвратительно у йэху, как их прожорливость, благодаря
которой они набрасываются без разбора на все, что попадается
им под ноги; траву, коренья, ягоды, протухшее мясо, или
все это вместе; и замечательной их особенностью является то,
что пищу, похищенную ими или добытую грабежом где-нибудь
вдали, они предпочитают гораздо лучшей пище, приготовлен-
ной для них дома. Если добыча их велика, они едят ее до
тех пор, пока вмещает брюхо, после чего инстинкт указывает
им особый корень, вызывающий радикальное очищение желудка.
Здесь попадается еще один сочный корень, правда редко,
и найти его не легко; йэху старательно разыскивают этот
корень и с наслаждением его сосут: он производит на них
то же действие, какое производит на нас вино. Под его влиянием
они то целуются, то дерутся; ревут, гримасничают, издают
нечленораздельные звуки, выписывают мыслете, спотыкаются,
падают в грязь и засыпают.
Я обратил внимание, что в этой стране йэху являются
единственными животными, которые подвержены болезням;
однако этих болезней у них гораздо меньше, чем у наших
лошадей. Все они обусловлены не дурным обращением с ними,
а нечистоплотностью и обжорством этих гнусных скотов. Язык
гуигнгнмов знает только одно общее название для всех этих
болезней, образованное от имени самого животного: гнийэху,
то есть болезнь йэху; средством от этой болезни является
микстура, составленная из кала и мочи этих животных и
насильно вливаемая больному йэху в глотку. По моим на-
блюдениям, лекарство это приносит большую пользу, и, в ин-
тересах общественного блага, я смело рекомендую его моим
соотечественникам, как превосходное средство против всех
недомоганий, вызванных переполнением.
Что касается науки, системы управления, искусства, про-
мышленности и тому подобных вещей, то мой хозяин при-
знался, что в этом отношении он не находит почти никакого
сходства между йэху его страны и нашей. Ибо его интере-
совали только те черты, в которых обнаруживается сходство
нашей природы. Правда, он слышал от некоторых любозна-
тельных гуигнгнмов, что в большинстве стад йэху бывают
своего рода вожди (подобно тому как в наших зверинцах
стада оленей имеют обыкновенно своих вожаков), которые
149
Джонатан Свифт
всегда являются самыми безобразными и злобными из всего
стада. У каждого такого вождя бывает обыкновенно фаворит,
имеющий чрезвычайное с ним сходство, обязанность которого
заключается в том, что он лижет ноги и задницу своего
господина и доставляет самок в его логовище; в благодарность
за это его время от времени награждают куском ослиного
мяса. Этот фаворит является предметом ненависти всего стада,
и потому, для безопасности, всегда держится возле своего
господина. Обыкновенно он остается у власти до тех пор,
пока не найдется еще худшего йэху; и едва только он уда-
ляется в отставку, как все йэху этой области, молодые и ста-
рые, самцы и самки, во главе с его преемником, плотно
обступают его и обдают с головы до ног своими испраж-
нениями. Насколько все это приложимо к нашим дворам,
фаворитам и министрам, мой хозяин предложил определить
мне самому.
Я не осмелился возразить что-нибудь на эту злобную ин-
синуацию, ставившую человеческий разум ниже чутья любой
охотничьей собаки, которая обладает достаточной сообразитель-
ностью, чтобы различить лай наиболее опытного кобеля в своре
и следовать за ним, никогда при этом не ошибаясь.
Хозяин мой заметил мне, что у йэху есть еще несколько
замечательных особенностей, о которых я или не упомянул
вовсе в своих рассказах о человеческой породе, или коснулся
их слишком бегло. У этих животных, продолжал он, как и у
прочих зверей, самки общие; но особенностью их является то,
что самка йэху подпускает к себе самца даже во время
беременности и что самцы ссорятся и дерутся с самками
так же свирепо, как друг с другом. Оба эти обыкновения
свидетельствуют о таком гнусном озверении, до какого никогда
не доходило ни одно одушевленное существо.
Другой особенностью йэху, не менее поражавшей моего
хозяина, было непонятное их пристрастие к нечистоплотности
и грязи, в то время как у всех других животных так есте-
ственна любовь к чистоте. Что касается двух первых обви-
нений, то я должен был оставить их без ответа, так как,
несмотря на все мое расположение к людям, я не мог найти
пи слова в их оправдание. Зато мне было бы не трудно
снять с моих соплеменников обвинение, будто они одни от-
личаются нечистоплотностью, если бы в стране гуигнгнмов
существовали свиньи, но, к моему несчастью, их там не было.
Хотя эти четвероногие более благообразны, чем йэху, они
однако, по стэаведливости не могут, как я скромно полагаю,
похвастаться большей чистоплотностью; его милость, наверное,
согласился бы со мной, если бы увидел, как противно они
едят и как любят валяться и спать в грязи.
Мой хозяин упомянул еще об одной особенности, которая
150
Путешествия Лемюэля Гулливера
была обнаружена его слугами у некоторых йэху и осталась
для него совершенно необъяснимой. По его словам, иногда
йэху приходит фантазия забиться в угол, лечь на землю,
выть, стонать и гнать от себя каждого, кто подойдет, несмот-
ря на то, что такие йэху молоды, упитаны и не нуждаются
ни в пище, ни в питье; слуги никак не могут взять в толк,
что может у них болеть. Единственным лекарством против
этого недуга является тяжелая работа, которая неизменно
приводит пораженного им йэху в нормальное состояние. На
этот рассказ я ответил молчанием из любви к моим сооте-
чественникам, хотя для меня очевидно, что описанное состояние
есть зачаток хандры — болезни, которую страдают обыкновенно
только праздные и сластолюбивые богачи и от которой я взялся бы
вылечить их, подвергнув режиму, применяемому в таких слу-
чаях гуигнгнмами. <...>
Роман «Путешествие Гулливера» — самое значительное, самое гениальное тво-
рение великого сатирика. В нем он подводит итог всему своему творче-
скому пути, дает наиболее глубокую и всестороннюю критику британского
буржуазного государства'первой трети XVIII в.
Роман состоит из 4-х частей: путешествия Гулливера в Лиллипутию
(1-я часть), в страну Великанов Бробдингнег (2-я часть), в Лапуту, Баль-
нибарби, Лаггнег, Глаббдобдриб (3-я часть) и в страну разумных лошадей
гуигнгнмов (4-я часть). Д. Свифт так подробно описывает путевые впе-
чатления своего героя, что у многих его современников даже не возникло
сомнения в достоверности описываемых событий. Свифт так мастерски
пародирует жанр морских путешествий, что его первые читатели верили
в существование стран, населенных лиллипутами, гигантами, разумными
лошадьми или звероподобными людьми — йэху. Однако герой его Гулливер
совершенно непохож на такого, скажем, классического героя романа морских
приключений, как Робинзон Крузо. Крузо — типичный представитель буржуаз-
ного класса, энергичный строитель и практик нового общества. Он не
только отважный путешественник и первооткрыватель земель, но и делец,
умеющий выгодно продать и товары со своей плантации, и мальчика-
туземца, освободившего его из неволи; он не только труженик, но и при-
обретатель, честолюбец, провозглашающий себя губернатором острова, меч-
тающий получить этот чин из рук английского короля.
Гулливеру чужд наивный оптимизм Крузо. Это философ-гуманист, чутко
реагирующий на все проявления социальной несправедливости, глубоко стра-
дающий при виде деспотизма, фанатизма, тупости, косности, антидемокра-
тизма. Крузо с восторгом приемлет социальный строй, порожденный клас-
совым компромиссом 1689 г. Гулливер исполнен жгучей ненависти к бур-
жуазно-дворянской армии Англии, он — горячий защитник угнетенных и по-
рабощенных масс.
Внимательно вчитавшись в текст книги, читатель начинает понимать,
что речь идет в ней о современной Свифту Англии и Европе, а сказоч-
ный сюжет служит лишь канвой для реалистического показа пороков и
вопиющих социальных бедствий, порожденных законами разбойничьего го-
сударства собственников-колониалистов. В арсенале сатирика-реалиста мы
видим фантастику, пародию, гротеск, юмор, иронию, сарказм, аллегорию и т. п.
Но иногда он отбрасывает в сторону все условности, бесстрашно и
дерзко бросает в лицо правящим классам Англии обвинения в том, что
их внутренняя и внешняя политика преступны. Такова, например (якобы
написанная Гулливером по приказанию короля Бронбдингнега) «История
Англии», где без всяких афоризмов и аллегорий Свифт правдиво говорит
151
Джонатан Свифт
о прошлом и настоящем своей родины. Таково же и описание в 4-й части
гнусной колониальной политики английского правительства: «... Пираты
обнаруживают новый остров с безобидным населением, разбойничают и
бесчинствуют там, и, завладев им именем короля, возвращаются и получают
прощение... при первой возможности туда посылаются корабли, туземцы либо
истребляются, либо изгоняются, князей подвергают пыткам, чтобы принудить
их выдать свое золото; открыта полная свобода для совершения любых
бесчеловечных поступков, для любого распутства, земля обагряется кровью
своих сыновей. И эта гнусная шайка мясников, занимавшихся столь благо-
честивыми делами, образует современную колонию, отправленную для обра-
щения _ в христианство и насаждения цивилизации среди дикарей-идоло-
поклонников*.
Ужасающая картина коррупции, деспотизма, антидемократизма и торжества
преступности в Лиллипутии (Англия) нарисована со столь впечатляющей
силой, что повергает читателя в отчаяние. Автор не видит выхода из тра-
гических конфликтов современной ему жизни. Его герой Гулливер находит
идеал общественного устройства в патриархальном обществе разумных ло-
шадей гуигнгнмов. Однако нельзя сказать, что автор разделяет восторг
своего героя, стремящегося во всем подражать гуигнгнмам.
Прежде всего знаменателен тот факт, что Свифт не сумел нарисовать
свой политический и социальный идеал исходя из жизни человеческого
общества. Он слегка иронизирует над восторгом Гулливера, прославляющего
«умеренность* и «мудрость самоограничения» патриархальных разумных лоша-
дей. Он не верит в то, что в прошлом можно найти какие-либо разумные
формы общественного устройства.
Свифт доходит до полного разочарования, до утраты веры в буржуазное
общество. Отвергая иллюзию буржуазного прогресса в Англии, он — верный
сын революционной Ирландии — обращает свои взоры к народу, к массам
тружеников, из среды которых выходят истинные герои, вызывающие его
восторг, — бесстрашные революционеры-мстители. Строки из 3-й части (путе-
шествие на о. Глаббдобдриб) свидетельствует о том, что автор «Путешествий
Гулливера» ждал обновления и возрождения демократии от революционного
творчества масс: на острове Глаббдобдриб Гулливер, вызвав силой волшебства
призраки прошлого, «наслаждался лицезрением отважных людей, истреблявших
тиранов и узурпаторов и восстанавливавших свободу и попранные права
угнетенных народов».
Не добродетельными и смиренными, замкнувшимися в узком патриар-
хальном кругу гуигнгнмами, а бесстрашными тираноборцами восхищается
Свифт. Он рисует идеализированный образ тираноборца и республиканца
древнего Рима Брута. По словам Гулливера, очарование эпической личности
этого глубоко бескорыстного, самоотверженного защитника народных интересов
столь велико, что даже Юлий Цезарь, павший от руки Брута, заявляет,
что после смерти полностью примирился с Брутом и что Брут —самый
близкий для него человек во всей истории человечества.
Эта апология тираноборства значила многое в те времена. Идеалом
своим Свифт провозглашал отнюдь не «улучшение путем убеждения» (А. Поп),
а борьбу. Но пути этой борьбы за разумное жизненное устройство были
для него не ясны. Он завещал свой идеал борьбы за торжество демокра-
тии и социальную справедливость потомкам. И недаром он просил высечь
на своем надгробии следующую сочиненную им эпитафию:
«Пройди, путник, и подражай, если можешь, тому, кто ревностно бо-
ролся за дело мужественной свободы».
Выше приводятся отрывки из произведения.
1 Карликовые государства Лиллипутия
и Блефуску — Англия и Франция.
Сатирик как бы показывает обществен-
ную жизнь в Англии через умень-
шительное стекло. Этим приемом он
хочет подчеркнуть мелочность, низмен-
ность и ничтожность мыслей и дел
правящих кругов. Так, например, в
императорском указе об аресте »и
обыске у Гулливера говорится: «...Им-
--- ' 1
152
Путешествия Лемюэля Гулливера
ператор Лиллипутии, краса и ужас
всей вселенной... ногами своими упи-
рающийся в центр земли, а головой
касающийся солнца, изволил повеле-
вать...» и т. д. В то же время чи-
татель узнает, что «особа императора»
«...возвышалась на целый ноготь над
головами его подданных»; карликовый
рост императора являет резкий кон-
траст с его гигантоманией и произ-
водит уничтожающее впечатление.
2 Свифт зло высмеивает порядки
при дворе монарха-абсолюта. I оворя
о «позорном обычае» лиллииутов на-
значать вельможей или министром
того, кто искусно пробежит по ка-
нату, не сломав себе шею, или ловко
прыгнет через палку, которую держит
в руке монарх (или проползет под
нею), Свифт хочет сказать, что анг-
лийский двор раздает должности и
синекуры отнюдь не за таланты или
личные доблести и заслуги, а — по
прихоти монарха и временщика —
льстецам и интриганам.
В другом месте Гулливер сле-
дующим образом характеризует анг-
лийского премьер-министра: «Первый,
или главный, государственный ми-
нистр не проявляет никаких страстей,
кроме неистовой жажды богатства,
власти и титулов». По словам Гул-
ливера, в основе практики английских
государственных учреждений лежат
наглость, ложь и подкуп, неправедный
суд и шпионаж, порочное законо-
дательство и продажные судьи. В целом
государственный аппарат — «гноящая-
ся рана».
3 Флимнап — имеется в виду премьер-
министр Роберт Уолпол, глава пар-
тии вигов.
4 Рельдресель — имеется в виду лорд
Картерет, вице-король Ирландии: объ-
явил розыск автора памфлета «Письма
суконщика ко всему ирландскому па-
роду», обещая доносчику награду в
300 фунтов стерлингов.
5 Королевская подушка — имеется в
виду графиня Кепдельская, фаворитка
Георга 1; она восстановила Роберта
Уолпола в должности премьер-мини-
стра в 1721 г. (после того как он
был свергнут в 1717 г.).
6 Синюю, красную, зеленую... — цвета
лент высших орденов Британии — ор-
дена Подвязки, ордена Бани и ордена
ев. Андрея.
7 ...тремексенов и слемексенов — т. е.
партии высоких и низких церквей
(тори и виги). Свифт высмеивает
комедию «борьбы» двух главных пар-
тий, правящих поочередно государ-
ством в Англии — ториев (высококаб-
лучники) и вигов (низкокаблучники).
Дорвавшись до власти в результате
победы на очередных выборах, каж-
дая из партий (по очереди) беззастен-
чиво грабит народ, а ее политиче-
ский противник (партия, отстранен-
ная от участия в кабинете министров)
разоблачает своего соперника, дабы,
нажив политический капитал, сверг-
нуть, в свою очередь, на некоторое
время противную партию (так назы-
ваемые парламентские качели). Свифт
подчеркивает, что обе партии враж-
дебны народу и никакой принципи-
альной разницы между ними нет:
наследник престола Лиллипутии носит
каблуки обоих фасонов: на одной но-
ге — высокий, а на другой — низкий.
3 ...Разбивать яйца с острого конца —
аллегорическое изображение религиоз-
ных войн между католиками и про-
тестантами (тупоконечниками и остро-
конечниками). После революции
1648 г. французский двор предоста-
вил убежище английским роялистам
(католикам-якобитам) и они стали
плести бесконечные нити интриг,
заговоров и восстаний в Англии, Ир-
ландии и Шотландии.
9 Один император потерял жизнь,
а другой корону... — Карл 1 Стюарт
(казненный в 1649 г.) и Яков П
(свергнутый в результате так назы-
ваемой «Славной революции»).
10 ...Потеряли... сорок кораблей... —
здесь Свифт выражает недовольство
затянувшейся войной с Францией,
которую навязали Англии виги во
главе с главнокомандующим — герцо-
гом Мальборо.
1' Вторая часть романа — художествен-
ное воплощение широко распростра-
ненной среди просветителей первой
половины XVIII в. идеи просвещенной
монархии. При мудром и просвещен-
ном монархе, полагали Монтескье,
Свифт, Вольтер и др., и люди и
их дела станут великими и прекрас-
ными. Отсюда и рисуемый с симпа-
тией образ короля Бробдингнега,
врага бюрократии и коррупции, сто-
ронника и защитника здравого смысла,
153
Джонатан Свифт
справедливости, равенства. Весь право-
порядок в стране великанов держится
(как объясняет это король Гулливеру)
на могуществе человеческого разума:
«Для управления человеческим языком
вполне достаточно одного разума».
Второй важный принцип, обес-
печивающий мир и процветание
Бробдингнега, — это труд. Труд дол-
жен стать, по мысли Свифта, всеобщей
обязанностью и необходимостью; пара-
зитизм собственников, являющийся
одной из главных причин несовер-
шенства современного писателю обще-
ственного устройства, должен исчез-
нуть.
«Всякий, кто вместо одного колоса
или одного стебля травы сумеет вы-
растить на том же поле два, окажет
человечеству и своей родине большую
услугу, чем все политики, вместе
взятые».
Однако, хотя идеал просвещенной
монархии и привлекал Свифта, он
не знал конкретных путей для его
воплощения в жизнь. Кроме того,
он прекрасно видел, что многие
монархи Европы лишь ловко при-
крывались фиговым листком учености
и просвещенности.
Этим объясняется тот факт, что
в следующей (3-й) части романа
Свифт подверг резкой критике тип
монарха-самодержца, окружающего
себя учеными, основывающего акаде-
мию наук, но беспощадно и жестоко
подавляющего народные волнения,
вызванные тяжким бременем налогов
и поборов.
’2 В этой главе Свифт зло и беспо-
щадно высмеивает официальную науку
своего времени, ученых-схоластов,
которые либо подвизались при дворе,
стремясь угодить придворным и мо-
нарху (так, например, на обед про-
свещенного монарха — короля Лагадо
подаются блюда, составленные с учас-
тием придворных ученых и просве-
щенных вельмож. Эти блюда имеют
форму ромбов, конусов, цилиндров,
скрипок, флейт и т. д.); либо засе-
дали в академии, где годами и де-
сятилетиями предавались безделью,
делая вид, что заняты очень важными
проблемами, как например: пережи-
ганием льда в порох, утилизацией
паутины, превращением кала в про-
дукты питания и т. д. Во времена
Свифта в Лондоне еще процветали
астрологи и чернокнижники, изобрета-
тели вечного двигателя, алхимики и
другие шарлатаны. Против них и на-
правлена сатира Свифта. Свифт ни-
когда не выступал против подлин-
ной отечественной науки своего вре-
мени, прославленной такими имена-
ми, как Исаак Ньютон, Локк, Шефт-
сбери и др.
13 Трибниа... Лангден — анаграмма
слов Британия (Britain) и Англия
(England). Автор намекает на то, что
речь идет не о сказочном королев-
стве, а о его родной стране.
14 Наш брат Том нажил геморрой... —
доносчик легко мог составить ана-
грамму, используя буквы этой фразы
и таким образом погубить автора
письма (ср. на англ, яз.: Our brother
Тош has just got the piles и Resist,
a plot is brought home; The Tour).
16 Иэху — человекообразные живот-
ные, населяющие лесные чащи и ди-
кие ущелья страны разумных лошадей
гуигнгнмов. Они отличаются физиче-
ской выносливостью, ввиду чего гу-
игнгнмы их приручили и заставили
работать на себя. Йэху вероломны,
мстительны и жестоки. Они дерзки
и наглы, когда обладают количест-
венным превосходством; они жалки,
трусливы и убоги, когда перед ними
появляется сильный противник. Образ
зверочеловека йэху—резкая сатира на
английского буржуа. Воздав по заслу-
гам аристократам, вельможам, мини-
страм и королям в первых трех
частях романа, Свифт не пощадил в
4-й части и английского буржуа,
задолго до Диккенса и Теккерея
заклеймив его позором за тупость,
нечистоплотность, алчность, фанатизм,
угодливость по отношению к любому
высокопоставленному лицу и звериную
жестокость по отношению к тем, кто
зависит от него.
Образ буржуа-йэху у Свифта
окарикатурен — гиперболизоваи и ут-
рирован до крайности. Но имение*
благодаря этому внутренняя сущность
буржуа-стяжателя, не останавливающе-
гося перед преступлением в погоне
за наживой, выступает под пером
великого сатирика с особой силой.
Йэху постоянно воюют друг с другом,
стараясь перегрызть глотку соседу,
чтобы завладеть кучкой принадлежа-
154
Путешествия Лемюэля Гулливера
щих ему блестящих драгоценных кам-
ней, которые затем зарывают в глу-
бокие ямы.
Сатирик намекает на кровное
родство, существующее между гнус-
ными йэху и достопочтенными ла-
вочниками и менялами его отече-
ства: «Когда йэху собирает большое
количество этого драгоценного веще-
ства, то он может приобрести все.
что ему вздумается: красивые платья,
великолепные дома, большие прост-
ранства земли, самые дорогие яства
и напнтки, ему открыт выбор самых
красивых самок. И так как одни толь-
ко деньги способны доставить все
эти блага, то нашим йэху все кажется,
что денег у них недостаточно на
расходы или на сбережения, в за-
висимости от того, к чему они больше
предрасположены: к мотовству или
к скупости».
Свифт не останавливается на опи-
сании растленных нравов йэху; ра-
зоблачая паразитизм и стяжательство
собственников, он выступает с гнев-
ным разоблачением экономической
эксплуатации бедняков богачами. Этим
он ввел в английскую литературу
новую важную тему, усиленную затем
Филдингом и с новой силой повто-
ренную Бернсом и романтиками —
Байраном и Шелли.
«Богатые пожинают плоды работы
бедных, которых приходится по тысяче
на одного богача, и... громадное
большинство нашего народа принуж-
дено влачить жалкое существование,
работая изо дня в день за скудную
плату, чтобы меньшинство могло
жить в изобилии*.
Автор глубоко сочувствует тру-
женикам, восхищаясь их стойкостью
и мужеством.
Сэмюэль
РИЧАРДСОН
(Samuel Richardson)
(1689-1761)
Родился в Девоне, в семье плотника. Еще в детстве
поступил учеником в одну из лондонских типографий,
затем был подмастерьем и мастером. Женившись
йа дочери своего хозяина, Ричардсон после смерти тестя
стал владельцем типографии, состоятельным
и преуспевающим буржуа. К писательской деятельности
Ричардсон обратился случайно: по просьбе одного
издателя он взялся составить сборник писем
нравоучительного содержания. Успех сборника у публики
побудил Ричардсона обратиться к творчеству.
Так родился его первый роман * Памела, или
Вознагражденная добродетель- (1740). Затем появился
роман Жларисса, или История молодой леди- (1748)
и «История сэра Чарльза Грандисона- (1754). Романы эти
принесли их автору всемирную известность и славу.
Лучший роман Ричардсона «Кларисса, или История
молодой леди- пользовался успехом еще в начале XIX в.
156
Памела, или Вознагражденная добродетель
Памела, или Вознагражденная
добродетель
(«Pamela, or Virtue Rewarded», 1740)
Памела —своим родителям
Среда, утро.
Мой господин послал ко мне слугу с известием о том, что,
чувствуя себя много лучше, он намерен после завтрака вы-
ехать в коляске на прогулку и желает, чтобы я его сопровож-
дала. Надеюсь, я сумею вести себя с должным смирением,
подобающим его снисхождению и милости. <...>
Он с каждым часом становится все добрее ко мне и,
хвала богу, здоровье к нему возвратилось! Сколь мило вспо-
минает он о своем вчерашнем поступке. Благодарю тебя,
Создатель!
Он встал, приблизился ко мне, взял меня за руку, усадил
подле себя и спросил: «Душа моя, ты, кажется, хочешь мне
что-то сказать, говори же». «Сударь, — отвечала я в смущении,
мне думается, что для меня будет слишком большой честью
выезжать с вами в одном экипаже». «Нет, моя дорогая Па-
мела,—возразил он,—удовольствие находиться в твоем обществе
намного выше той чести, которую я могу оказать тебе. Не
будем об этом больше говорить».
«Но, сударь, — сказала я,— не будет ли смущать вас мой
наряд?» «Ты могла бы оказать честь самому принцу, моя
прелесть»,— возразил добрый, милый господин мой.—В этом
или в любом наряде, который тебе по вкусу, ты так хороша,
что если бы я не опасался, что ты простынешь в этом
легком чепце, я попросил бы тебя ехать, не переодеваясь».
«Сударь, — сказала я,— в таком случае вы, наверное, пожелаете
прокатиться по тихим аллеям, чтобы люди не видели, как
много чести вы оказываете своей бедной служанке». «О, мое
дорогое дитя, — сказал он, — я не сомневаюсь, что ты думаешь
больше обо мне, чем о себе, опасаясь злых языков. Я надеюсь
понемногу умерить злоречие света и научить его оказывать
подобающее уважение моей Памеле».
О, мой дорогой возлюбленный! Подумайте только, дорогие
батюшка и матушка, разве плохо я поступила, вернувшись
к нему?..
Итак, исполненная радости, поднялась я к себе наверх за
перчатками. И сейчас я пишу вам, ожидая его приказаний.
Мой дорогой господин, сказала я себе, как бы обращаясь к
моему возлюбленному, бога ради, не подвергайте меня больше
Z57
Сэмюэль Ричардсон
испытаниям и не терзайте моего сердца, ибо я чувствую, что
не смогу этого больше вынести.
Наконец, пришло приятное известие, что господин мой готов
и ожидает меня. Я проворно сбежала вниз, и он на глазах
всей прислуги подсадил меня в карету, как если бы я была
знатной дамой, а затем сел сам. Миссис Джюкс умоляла его
поберечься простуды, ибо он только что оправился от болезни.
И я почувствовала гордость, услыхав, как новый кучер сказал,
обращаясь к одному из слуг: «Клянусь честью, они славная
парочка! Жаль будет, если им придется расстаться». Дорогие
мои папенька и маменька, боюсь, что. дочка ваша совсем
загордится! Вы сами убедитесь, что есть причины этого опа-
саться, когда прочтете о столь лестных для меня событиях,
кои я собираюсь вам поведать.
Он распорядился, чтобы обед был готов к двум часам:
Абрагам1, который служит теперь на месте Джона2, стал на
запятки. Мой господин велел Робину3 ехать потихоньку, а мне
сказал, что намерен поговорить со мной о своей сестре Дей-
верс4, а также о многом другом. Не успела карета тронуться,
как о Ипринялся меня целовать и, признаюсь, целовал слишком
пылко и часто. Я боялась, что Робин, оглянувшись, увидит
нас сквозь переднее стекло кареты, а также опасалась, что
на нас будут смотреть прохожие. Но он был необычайно
нежен ко мне, и слова его были так добры. Наконец он
сказал:
«Ты, без сомнения, не раз читала и перечитывала дерзкое
письмо моей сестры и убедилась в правоте моих слов о том,
что ты не более моего обязана ей послушанием. Ты видишь —
она дает понять, что кое с кем говорила, и с кем же, как
не с этой угодницей миссис Джервис, с этим мистером
Лонгманом и Джонатаном»!5 И это-то и заставило меня при-
нять крутые меры и отказать им от места. Я вижу, что ты
намерена вступиться за них; но не настало еще то время,
когда тебе будет позволено вмешиваться в мои распоряжения,
если я когда-либо и дам тебе такое право».
«Я предупредил намерения моей сестры, — продолжал он,—
ибо я отрекся от нее. Я полагаю, что поступил с ней как
добрый брат, когда, вступив в права наследства, я выделил
ей состояние, на 3000 фунтов превышающее ее долю, опре-
деленную в завещании отца. Сестра моя, несомненно, была
вне себя от гнева и бешенства, когда писала свое письмо,
ибо она должна была знать, что я ей подобного письма не
прощу. Так знай же, Памела, что она совсем потеряла разум
от досады и что я не желаю слушать ее советов — ее, дочери
моего отца, которая, несмотря на все преимущества своего
звания, ни своими достоинствами, ни умом, ни знаниями не
сравнится с моей Памелой. Все же, дитя мое, я должен в
158
Памела, или Вознагражденная добродетель
защиту ее напомнить тебе о гордости, подобающей нашему
званию, о том уважении, которое мы питаем к приговору
света, и я признаюсь, что все это имеет еще некоторую
власть даже надо мной. В отличие от мужчины, женщина,
не принимает столь широкого участия в жизни общества,
оно це видит ее достоинств и совершенств: если бы было
иначе, то самые суровые судьи оправдали бы мой выбор.
Но свет будет судить по-другому: вот Мистер Б.,— скажут они,—
обладатель такого-то состояния, взял себе в жены служайку
своей матери, и никто не помыслит о том, что во всем ко-
ролевстве не сыщется дворянки, которая превзошла бы тебя
своими достоинствами и сумела бы лучше поддержать честь
имени, которое ты будешь носить». И тут, вновь заключив
меня в объятия и осыпая поцелуями, он добавил: «Мне жаль
мою любимую, которой немало еще предстоит претерпеть от
злоречья света и немало приложить усилий, чтобы победить
спесь и надменность наших соседей-помещиков. Сестра Дейверс
никогда не согласится тебя признать. И с тобой, обладающей
столь несравненными достоинствами, они будут обращаться,
как с не заслуживающей их почтения. Женись я сегодня
на моей возлюбленной Памеле, каково-то ей, бедняжке, при-
дется! Не будут ли их поступки ранить душу моей любимой?
Что до меня, то, являясь обладателем больших поместий и
состояний, я могу легко пренебречь моей былой дружбой с
товарищами по охоте, играми и балами и не оскорбляться
их грубыми шутками, ибо, поверь мне, мое богатство всегда
заставит относиться ко мне с подобающим уважением. Но
какова-то будет участь моей бедной возлюбленной, когда ей
придется встретиться с представительницами ее пола? Ведь
ты не можешь жить совсем без общества. Мое положение не
позволит тебе вести дружбу с прислугой, а дворянки будут
всячески избегать тебя, и пусть ты моя супруга —они станут
обращаться с тобой так, как если бы ты оставалась служанкой
моей матери. Что скажет на этом моя милая?»
Вы легко вообразите себе, мои дорогие папенька и маменька,
каким восторгом исполнилась моя душа при этих добрых,
великодушных и снисходительных словах. Мне чудилось, будто
я слышу небесную музыку, и каждое слово, слетающее с его
уст, было мне слаще меда Гиблы6. «О, сударь, — воскликнула
я,— как вы невыразимо добры и любезны! Вашей бедной
служанке предстоят еще более грозные испытания, еще более
тяжкие заботы».
«О чем ты говоришь?—вскричал он несколько нетерпели-
во.—Сейчас я не прощу тебе сомнений». «Нет, сударь,— воз-
разила я, — у меня нет сомнений; моя единственная забота —
как стать достойной вашей доброты, чем заслужить ее». «Лю-
бовь моя!—воскликнул он и прижал меня к своей груди.
159
Сэмюэль Ричардсон
Я боялся, что ты хочешь меня снова рассердить. Но мне не
придется сердиться, —я вижу, что у тебя благородное сердце
и что кротость и незлобивость твоей души не смогли бы
убить даже то жестокое обращение, которому ты подвергалась
в моем доме (а между тем оно могло бы породить в тебе
даже ненависть); все это укрепило меня в решимости стерпеть
от тебя что угодно, кроме сомнений в честности моих наме-
рений, в то время как я изливаю перед тобой мою душу
с чистым и преданным пылом».
«Мой добрый господин, — отвечала я,— меня больше всего
тревожит мысль о тех грубых шутках, кои вам придется вы-
слушать за то, что вы избрали недостойную вас супругу.
Что же до меня, то при моем скромном звании и малых
достоинствах даже пренебрежение и хулу дворянок я буду по-
читать за честь; я с гордостью отнесу добрую половину их
недоброжелательства ко мне за счет зависти моему счастью.
И если я смогу угодить вам, радостно выполняя свой долг
и оказывая вам беспрекословное повиновение, я почту себя
бесконечно счастливой, и толки света не будут меня смущать».
«Ты очень добра, мое дорогое дитя,— сказал он,— но как
ты будешь распоряжаться своим временем, если тебе не при-
дется ни принимать гостей, ни самой посещать дома наших
соседей? Твое время не будет занято участием в увеселитель-
ных прогулках, твои вечера не будут заполнены игрой в карты, \
а ведь у нас картам нередко посвящают большую часть дня
зимой и летом. Между тем тебе частенько случалось играть
с моей матерью, и это занятие тебе знакомо, так же как и
другие светские развлечения. И уверяю тебя, моя радость, я не
хочу, чтобы ты была лишена тех удовольствий, на которые
могла бы рассчитывать моя супруга, женись я на знатной
дворянке».
«Ах, сударь, — воскликнула я,— вы сама доброта! Чем я это
заслужила! Но неужели 'вы полагаете, что в доме, подобном
вашему, особа, которую вы почтете именем его хозяйки, не
найдет употребления своего времени, не прибегая к помощи
посторонних:
Прежде всего, сударь, если вы позволите мне, я возьму
на себя те обязанности по хозяйству, кои не унизят того
высокого звания, которым вы меня почтите, и я надеюсь,
что своим вмешательством я не вызову неудовольствия ваших
честных слуг.
Помимо того, сударь, я избавлю вас, насколько это будет
в моих силах, от записи расходов по хозяйству, когда сумею
убедить вас в том, что на меня можно положиться; вам из-
вестно, сударь, что ваша мать, моя покойная госпожа, сделала
меня своим казначеем, что она доверяла мне раздавать ми-
лостыню, а также вести все ее счета.
160
Памела, или Вознагражденная добродетель
Затем, сударь, ежели мне придется выезжать или прини-
мать у себя, и дамы не захотят почтить меня своими частыми
посещениями, или даже если они будут изредка наведываться,
я стану, испросив на то ваше согласие, навещать наших
бедных соседей и облегчать хоть немного их нужды и тяготы,
так, чтобы это не было обременительным для вашего состояния,
а для них послужило подспорьем, и они благословят вас и
будут молить бога о вашем здоровье и благополучии.
Затем буду, как мне случалось делать и раньше у моей
покойной госпожи, помогать вашей домоуправительнице варить
варенье, конфеты, сладости, пастилу, составлять декокты7, при-
готовлять маринады, соления, засахаренные фрукты для вашего
стола, а также шить белье для вас и для себя.
Затем, сударь, когда вам вздумается почтить меня своим
обществом, вы возьмете меня с собой на прогулку в вашем
экипаже; когда же вы возвратитесь домой после различных
увеселений, игр или охоты, я буду иметь счастье встречать
вас с радостным приветом, как подобает вашей преданной
супруге; а в ваше отсутствие я стану считать минуты до вашего
возвращения, и, быть может, вы иногда заполните часть моего
дня, подарив мне драгоценные часы беседы с вами, и снисхо-
дительно выслушаете смелые излияния моего сердца, преиспол-
ненного благодарности за всю вашу доброту ко мне.
Завтрак, приготовления к обеду, ужины, прием ваших из-
бранных друзей и всех, кого вы пожелаете привести с собой
к обеду, будь то дамы или одни мужчины, заполнят большую
часть моего дня полезными занятиями.
И, может быть, сударь, изредка какая-нибудь добросердеч-
ная дама посетит меня, и, я надеюсь, что в случае подобного
посещения я сумею так вести себя, чтобы не усугубить на-
реканий, высказанных вашим поступком; и я постараюсь быть
столь осмотрительной и скромной, сколь будет в моих силах,
и столь смиренной, сколь совместно с вашим высоким званием.
Правда, я умею играть в карты, а также в иные игры,
в которых находят удовольствие женщины, но я не привер-
жена к этим развлечениям, и если когда-нибудь стану играть,
то лишь для того, чтобы побудить тех дам, коих вы поже-
лаете у себя видеть, не покидать ваш дом за отсутствием
привычных им развлечений.
Музыка, которой обучила меня добрая моя госпожа, запол-
нит часть моего свободного времени, если оно у меня оста-
нется.
И затем, сударь, вам известно, как я люблю чтение и
письмо; конечно, последнее будет посвящено одним лишь сче-
там и распоряжениям по хозяйству, переписке с вами и с
управляющим; чтение же в свободные часы будет для меня
удовольствием, которое я не променяю на самое блестящее
6—650
161
Сэмюэль Ричардсон
общество, за исключением вашего. Ах, сударь, оно поможет
мне усовершенствовать мой ум и сделает меня более достойной
вашего внимания и вашей беседы. А если вы пожелаете объ-
яснить мне то, чего я не пойму в книгах, чтение станет
для меня не только источником знаний, но и приятнейшим
времяпрепровождением.
И’ еще одного я не должна забывать, сударь, ибо это важ-
нее всего: мой долг перед богом всегда будет занимать глав-
ное место в моих обязанностях, и я стану возносить благо-
дарность богу за его величайшую милость ко мне, молиться
за вас и за себя, призывать его благословение на вас, сударь,
за великую честь, оказанную вами его недостойному созданию,
и просить его ниспослать мне силы исполнить мой долг перед
вами; я буду молить его помочь мне выразить мою благо-
дарность за все то счастье, которое ниспослало мне прови-
дение, вручив меня вашему великодушию и снисхождению.
Можете ли вы думать, сударь, что при всем эТом я не
сумею распорядиться своим временем? Но, зная, что каждый
знак неуважения ко мне, если мне будет дано счастье назы-
ваться вашей супругой, будет в какой-то мере знаком неува-
жения к вам, я попрошу вас, сударь, разрешить мне носить
самый скромный убор; и даже не опасайся я излишней
скромностью своего наряда уронить достоинство вашего знат-
ного имени, я совсем не стала бы наряжаться, ибо я хорошо
знаю, сударь, что ничто так не возбуждает зависти женщин,
как вид. особы, превосходящей их красотой и роскошью на-
ряда. А излишнее щегольство, несомненно, призовет на мою
голову бесчисленные прозвища: «гордячка», «низкородная тварь»
и бог весть какие еще оскорбления».
Тут я остановилась, ибо и без того уже много наболтала,
а он сказал, прижимая меня к сердцу: «Почему замолчала
моя дорогая Памела, почему она не продолжает? Я мог бы
упиваться твоими словамй целый день. Ты будешь хозяйкой
своих развлечений и своего времени — столь прекрасное упо-
требление ты намерена ему дать, и твоя примерная добро-
детель искупит мои проступки, испросив для меня прощение
всевышнего».
«Ах, — продолжал он,— сколько радости доставляешь ты мне
этим сладостным предвкушением моего счастья; теперь я не
страшусь дерзких хулителей — я открою им твои совершенства
и мое счастье, прежде чем они своими неправедными устами
осмелиться судить мои поступки и твои достоинства, и позволь
мне сказать тебе, моя Памела, что я предвкушаю еще более
сладостные наслаждения, о которых твоя робкая стыдливость
не позволила тебе упомянуть; я и сам не затрагивал этот
предмет, опасаясь тем умалить чистоту твоих намерений в
глазах твоей невинности; я хочу сказать, что ко всем пере-
762
Памела, или Вознагражденная добродетель
численным тобой занятиям я надеюсь присоединить еще одно,
которое должно будет увековечить мое счастье и вместе с ним
мой род, коего я сейчас являюсь единственным представи-
телем».
Я почувствовала, как запылали мои щеки, и все же не
могла сердиться на пристойную и любезную манеру, в которой
он выразил свои отдаленные надежды, и ах! судите сами,
какое действие эти речи возымели на мое сердце.
Нравоучительный семейно-бытовой роман написан в виде писем служанки
Памелы Эндрюс, адресованных ее родителям в деревню. Сюжет романа
крайне прост: после смерти хозяйки — богатой леди Б. — Памелу начинает
преследовать сын леди — молодой помещик Б. Однако Памела, прекрасная
и добродетельная, стойко противится всем соблазнам, которые искуситель
коварно расставляет на ее пути. Она мужественно выносит оскорбления и
угрозы, отвергает гнусные советы пособников и сводников. В конце концов
молодой лорд Б. устыдился своего поведения, в сердце его вспыхнула
истинная любовь, он женился на Памеле.
Демократические убеждения, склонность к реализму позволили Ричардсону
поднять жанр романа на новую ступень. Новаторство писателя заключалось
в том, что он сделал своей героиней служанку, которую противопоставил
знатным и развращенным дамам света, подчеркнув ее нравственное пре-
восходство, красоту и моральную чистоту. Новыми были и поэтизация быта,
детальный показ реальных отношений между слугами и господами, нравов
помещичьей среды и крестьянства. Этим Ричардсон наносил решающий удар
по галантно-нрециозному роману XVII в.—жанру дворянской литературы,
сюжет которого строился на исключительных и чудесных событиях. Ричардсон
писал, что он «надеется отвлечь молодежь от увлечения сказочным и чу-
десным в поэзии». Ричардсон также отвергает и авторов авантюрно-плу-
товского романа, снисходительно относившихся к аморальным поступкам
своих героев. Героиня Ричардсона нравственна.
Образ Памелы, — идеализированный образ девушки-пуританки. Однако он
был гимном во славу чистоты и стойкости человека из низов и имел
большое прогрессивное значение для эпохи подготовки антифеодальной
революции во Франции и борьбы с пережитками феодализма в самой
Англии. Демократизм Ричардсона в сочетании с умелым показом малейших
движений души приводил в восторг даже такие выдающиеся умы того
времени, как Дидро и Лессинг.
Вместе с тем в «Памеле» сказались и консервативные черты миро-
воззрения Ричардсона: проповедь классового компромисса, непонимание
коренной противоположности интересов людей труда и богачей-эксплуата-
торов, призыв к религиозному смирению и т. д. Выйдя замуж за своего
гонителя, Памела держит себя благородно-униженно, умаляет свое челове-
ческое достоинство, которое отстаивала ранее с такой непреклонной реши-
мостью.
Выше приводится отрывок из романа.
1 Абрагам — молодой слуга сквайра Б.
2 Джон — старый лакей покойной
миссис Б., матери сквайра Б.
3 Робин — кучер сквайра Б.
4 Дейверс Б. — сестра сквайра Б.,
решительно воспротивившаяся его
браку с Памелой.
5 Джервис —экономка покойной леди
Б.; Лонгман — ее дворецкий; Джона-
тан — кастелян. Все они составили
'тайный заговор против Памелы, за что
впоследствии и были уволены сквай-
ром Б.
6 Гибла — волшебница, повелительни-
ца пчел, цветов, сна, мастерица де-
лать чудодейственные напитки.
7 Декокт — прохладительный или це-
лебный напиток из настоя ягод, меда
и пряностей.
6*
163
Сэмюэль Ричардсон
Кларисса,
или История молодой леди
(«Clarissa, or, the History of a young Lady»,
1747-1748)
i
Письмо 185
Ловлас к его другу Белфорду
19 мая, пятница.
Когда я столь чистосердечно тебе открылся, то я прямо
объявил, что главное мое намерение состоит единственно в том,
дабы испытать молодую девицу на таком основании: если ее
добродетель тверда, то ей нечего опасаться, по крайней мере
пока я с нею; но при этом я никак не ожидал потока до-
садных нравоучительных писем от тебя. Мне ненавистно наси-
лие, я намерен дать ей в дальнейшем наслаждаться свободной
жизнью, которая так мила и моему сердцу.
Я так же, как и ты, склонен думать, что ближе к старости
стану разумнее и, подобно тебе, буду везде говорить, что «в
своевольных наших намерениях» нет ничего «кроме тщеславия,
дурачества и сумасбродства». Но значит ли это, что уже
теперь я «должен прежде всего быть разумен?» Да я ни за
что на свете не соглашусь упустить из моих рук мою
несравненную девицу.
Ты не в состоянии представить себе и половину ее оча-
рования и прелести. Тиран-отец проклинает ее теперь только
за то, что она нашла силы лишить его власти над собой и
не позволила выдать себя замуж за постылого.
Этот поступок возбуждает мою симпатию. И все же я не
могу устоять перед соблазном еще раз испытать ее добро-
детель, а потом... вознаградить ее. Ты без конца повторяешь
одну и ту же мысль, что пока эта милая девушка находится
в моих сетях, она не будет в силах устоять против моего
«опыта». Поэтому ты исполнен тревоги за ее добродетель.
Ты зашел так далеко, что называешь меня орудием под-
лого Джеймса Гарлоу!1 При встрече я намереваюсь поругать
тебя хорошенько за это. А пока, если тебе этого уж так
хочется, ты можешь считать все, что тебе будет угодно! Однако
будущее покажет, каков будет жребий его и милой его сест-
ренки.
Не вооружайся против меня своей излюбленной чувстви-
тельностью, которая заставляет тебя обвинять друга в жесто-
косердии, подумай лучше о том, что ты никогда бы не узнал
164
Кларисса, или История молодой леди
С. Ричардсон
t Кларисса, или История молодой леди>:
165
Сэмюэль Ричардсон
об этой истории, если бы я был действительно низким чело-
веком и скрыл ее от тебя.
«Бросить тень на такую сияющую добродетель!» — смеешь
ты меня упрекать. Несносное суесловие! Но ты идешь дальше
этого, присовокупляя, что и непорочнейшая добродетель и честное
имя могут быть омрачены теми, кто не почитает чести и
издевается над торжественными клятвами и обязательствами.
Но какой была бы та добродетель, которую можно было бы
омрачить без обязательств? Не весь ли свет наполнен этими
обманчивыми приятностями?
В веках любовные обязательства почитали за шутку. Впро-
чем, не составляют ли предосторожности против вероломства
нашего пола необходимую часть воспитания женщины?
Мое намерение состоит в том, чтобы победить самого себя.
Но я хочу сперва попытаться победить прекрасную Клариссу.
Я уже писал тебе, что это необыкновенная девушка и что
сила ее сопротивления воспламеняет меня как никогда я не
воспламенялся раньше! Если тебе посчастливится найти в ка-
кой-нибудь женщине хотя бы половину ее достоинств, то
наверняка ты тотчас же пожелаешь жениться. И в добрый
час, женись, Белфорд! Итак, разве можно оскорбить, тем более
опозорить девицу, если она совершенство добродетели и по-
стоянно противится своему искусителю? <.„>
«Кларисса, или История молодой леди»—лучшее произведение Ричардсона.
Эпистолярный роман в 6-ти томах. Автор ставил себе довольно ограничен-
ную задачу: показать «важнейшие вопросы частной жизни», в особенности
вопросы, связанные с браком (тирания родственников и родителей, необду-
манные, опрометчивые поступки детей). Однако реалистические тенденции
одержали верх над назидательно-пуританскими, религиозно-нравоучительными
мотивами творческого метода писателя. Ричардсон сумел возвыситься не
только до развенчания пороков аристократии, но и до правдивого показа
бесчеловечности, алчности и зависти буржуа. Героиня романа — Кларисса
Гарлоу была, по словам автора, «рождена для счастья», ибо имела большое
состояние, унаследованное от дйда, от природы получила ясный ум, красоту,
твердый характер, обаяние, которому невольно поддавались окружающие.
Однако она становится жертвой злобных мещан — своих родственников, ко-
торые завидуют полученному ею наследству, их раздражает ее молодость,
независимость, искренность.
Ричардсон выступает как предшественник критических реалистов XIX в.,
рисуя картину деспотизма и домостроевского гнета, царящих в буржуазных
семьях. Ничтожный, недалекий брат Клариссы Джеймс, ненавидящий со
школьных лет блистательного и удачливого Ловласа, ее старшая сестра
Арабелла, ревнующая Клариссу, дядя, самодур-отец, сговорившись, обвиняют
ее в «безнравственности», они гнусно клевещут, утверждая, что она состоит
в непозволительной связи с Ловласом. Чтобы спасти честь семьи, родствен-
ники решают выдать Клариссу замуж за корыстного богача Сомса, который
ей ненавистен. Подробно описывается изощренная жестокость брата и сестры,
самодовольное чванство и самодурство дяди и отца. Доведенная до предела
отчаяния, Кларисса бежит из родного дома с человеком, которому не верит
и которого боится, хотя в то же время он и симпатичен ей. Ловлас
обещает девушке свою помощь, покровительство, по вместо этого помещает
ее тайком в публичный дом, где, встретив со стороны Клариссы реши-
166
История сэра Чарльза Грандисона
тельный отпор своим домогательствам, прибегает к гнусной хитрости: усыпляет
Клариссу с помощью снотворного зелья, насилует ее, а затем покидает,
оставив во власти хозяйки притона, которая отказывается выпустить Клариссу
па волю и угрожает ей полицией.
Вырвавшись все же из публичного дома, Кларисса, одинокая, покинутая
друзьями и проклятая своей семьей, медленно угасает. Она с презрением
отвергает предложение раскаявшегося Ловласа вступить с ним в брак, гордо
заявляя, что не может быть женой насильника. Таким образом, если в
«Памеле» мы встречаем идеализированные характеры и видим картину бур-
жуазного процветания, то в «Клариссе» показано калечащее, уродующее
воздействие денег па человеческие отношения, здесь впервые в истории
английской литературы мы встречаемся с показом гибели и распада се-
мейных отношений под действием «голого чистогана».
Выше приводится отрывок из романа.
1 Джеймс Гарлоу — брат Клариссы,
жестоко преследовавший ее.
История сэра Чарльза Грандисона
(«The History of Sir Charles Grandison:
! in a Series of Letters puhlised
from the Originals by the Editor of Pamela
and Clarissa», 1753 — 1754)
Предисловие
; Издатель нижеследующих писем с удовольствием отмечает,
что, издавая сию книгу, он заканчивает осуществление плана,
Который он очень желал, но не надеялся завершить.
Первое собрание писем, изданное им под заглавием «Па-
мела», содержало изображение красоты и превосходства добро-
детели в простой и невинной душе, а также награды, кото-
рые провидение часто в этой жизни дарует добродетели.
Молодая девушка низкого звания рассказывает своим честным
родителям о жестоких испытаниях, коим она подверглась со
стороны господина, которому следовало бы ограждать, -а не
Нападать на ее честь, и в чьем лице было представлено во
всем своем отвратительном виде распутство. Однако сей рас-
путник, благодаря добрым основаниям, заложенным в него
в ранние годы его превосходной матерью, благодаря его страсти
к добродетельной женщине, а также благодаря чудесному при-
меру и неутомимому терпению той, которая впоследствии стала
его женою,— после некоторого времени исправился.
Второе собрание писем, выпущенное под названием «Кла-
рисса», давало изображение более печальных событий. Богатая
молодая девушка, рожденная для счастливых надежд, вовлечена
в целый ряд злоключений, которые ведут ее к преждевремен-
ной смерти; здесь родители предостерегались от того, чтобы
167
Сэмюэль Ричардсон
навязывать свою волю детям в самом важном вопросе жизни;
а детям делалось предостережение не доверяться увереньям
людей, лишенных правил добродетели. Однако героиня, будучи
именно христианской героиней, с честью проходит через испы-
тания; ее всегда полная совершенств душа становится под
их влиянием еще более утонченной и возвышенной, и она
с радостью наблюдает приближение вечного блаженства. Ее
жестокий мучитель повержен и терпит разочарование, даже
несмотря на то, что он может похвалиться успехом своих
гнусных махинаций. И все же (распаляемый самомнением и
тщеславием) каждый раз, после краткого сознания своей вины,
он продолжает идти тем же путем, fice более и более ожес-
точая свою душу, пока, не исправившись даже после ряда
серьезных и неоднократных предостережений, он не гибнет
позорно в расцвете жизни и сходит в могилу терзаемый
сознанием своей вины, угрызениями совести и страхом. Хо-
чется думать, что его письма преподадут много полезных
уроков легкомысленным людям, предостерегая их от злоупо-
требления умом и молодостью, богатством и положением, а
также всеми другими внешними качествами, которые могут
стать проклятием как для их злосчастных обладателей, так и
для тех, кто их окружает.
На этом издатель предполагает остановиться как в силу
слабого состояния здоровья, так и по причине других дел,
требовавших его обязательного внимания. Однако некоторые
его друзья, уверенные в том, что он обладает необходимым
материалом, стали настаивать на том, чтобы он показал чита-
телям образ и действия человека, обладающего подлинным
благородством.
Он оказался в состоянии выполнить желание друзей и за-
вершить свой первоначальный план; таким образом, он теперь
представляет читателям в лице сэра Чарльза Грапдисопа пример
человека, действующего единообразно во всех случаях жизни,
ибо все его поступки определяются твердыми принципами:
это человек верующий и добродетельный, подвижный и смелый,
обладающий всеми совершенствами и чрезвычайно приятный,
удовлетворенный собой и делающий счастливыми других.
Из вышесказанного должно быть ясно, что настоящее со-
брание издается, точно так же как и два предыдущих, вовсе
не с целью дать только развлечение. Автор имеет в виду
более благородную цель. Тем не менее можно надеяться, что
разнообразие характеров и разговоров, встречающихся в большой
переписке, которая заключена в этих томах, послужит не
только для наставления, но и для развлечения читателей, тем
более что большая часть писем написана молодыми женщинами,
обладающими хорошим образованием и живым умом.
Размер настоящего собрания определяется характером интим-
168
История сэра Чарльза Грандисона
ных писем, писавшихся в момент, когда сердца были взвол-
нованы надеждой или страхом по поводу событий, еще не
нашедших своего завершения. Простой рассказ о событиях
и людях, в них участвующих, можно было бы изложить
гораздо короче, но разве это было бы столь же интересно?
По счастью, мы имеем рассказ о юношеских годах главного
героя, изложенный в повествовательной форме в нескольких
письмах. Однако все не необходимые письма были опущены.
После того как сэр Чарльз Грандисон вступил в действие,
нет ни одного эпизода, ни одного письма, которое не слу-
жило бы цели осветить основную идею. Будем надеяться, что
письма, предшествующие вступлению его в действие, не будут
сочтены излишними, поскольку, они имеют целью познакомить
читателя с лицами, чья судьба теснейшим образом связана
с судьбою сэра Чарльза.
Письмо 32
От мисс Байрон к мисс Сельби
Понедельник, 20 февраля.
<...> «Ваша судьба решена!»—сказал сэр Харгрейв1.
В это же время вошла служанка с плащом в руках и
прошептала ему что-то на ухо, на что он ответил: «Отлично!»...
Когда служанка вышла, он взял плащ и подошел ко мне.
Я вздрогнула, задрожала и готова была упасть в обморок.
Но я ухватилась за ручку кресла.
«Ваша судьба решена, мадам,— повторил злодей.— Вот, оденьте
это... Не вздумайте только снова падать в обморок... Наде-
вайте!»
«Умоляю вас, сэр Харгрейв».
«Послушайте меня, мисс Байрон: то, что не свершилось
здесь, свершится в другом более безопасном месте, и все
произойдет, как я того кочу. Наденьте это, говорю вам. Ваша
уступчивость может пойти вам на пользу!»
«Где дамы?.. Где...»
«Отправились на покой... Джон, Франк»,— позвал он.
Вошло двое слуг.
«Умоляю, сэр Харгрейв... Боже, защити меня... Умоляю, сэр
Харгрейв... Где дамы?.. Помоги мне, о боже!»
Затем, побежав к двери, которую заслонял слуга, я сказала:
«Пропустите меня»,— но он не пропустил и только поклонился.
Я стала громко кричать от страха. <...>
Сэр Харгрейв подсадил меня в карету.
Вокруг нее было несколько людей на конях. Мне почудилось,
будто один из них был Вильсон; так и оказалось. Сэр Харг-
169
Сэмюэль Ричардсон
рейв сказал этому человеку: «Вы знаете, что говорить тем,
кто будет любопытствовать». И он вошел в карету.
Я закричала. «Кричи, моя любезная»,— сказал он грубо и
стал —о ничтожество!—передразнивать меня, подражая блеянию
овцы (разве у вас не явилось бы желание убить его, Люси?).
Затем, устроившись поудобней, он торжествующе сказал: «Теперь
мисс Байрон в моих руках!»
Все же я продолжала кричать о помощи; тогда он закрыл
мне рот рукой, говоря, что не шэичинит мне вреда, и всякое
такое; но его бесчеловечная грубость заставила меня закусить
губы. А воЬница ударил кнутом, и лошади умчали Вашу
бедную Гарриет.
Письмо 33
От мисс Байрон к мисс Сельби. —Продолжение
предыдущего
Вскоре после того как тронулась карета, когда мы проезжали
мимо домов, я попробовала закричать. Но под предлогом,
будто я могу простудиться, он завязал мне все лицо платком,
закрыв мне рот, а также еще раньше закутал меня в пальто;
затем он взял обе мои руки своей левой рукой, в то время
как правой рукой он обхватил меня за талию и крепко
держал на сидении; таким образом, только делая отчаянные
движения головой, я могла немного стянуть платок, а то иначе
я совсем не могла бы видеть. <...>
После краткой остановки сэр Харгрейв и мисс Байрон продолжают путь.
Он снова укутал меня 'и завязал платок вокруг головы и
рта. Я была недвижима.
Проехав несколько минут по неровной и грязной дороге,
карета выехала на главный путь и вдруг остановилась из-за
спора между нашим возницей и кучером другой кареты, ко-
торая, как оказалось после, была запряжена шестеркой...
Сэр Харгрейв выглянул из кареты, чтобы узнать причину
остановки. Я воспользовалась этим и освободила одну руку.
Я услышала, как чей-то мужской голос приказывал уступить
дорогу.
Тогда свободной рукой я сорвала платок, прикрывавший
мне рот, и закричала о помощи: «Помогите, ради бога!»
Мужской голос (как оказалось впоследствии, то был голос
моего спасителя) угрожал кучеру сэра Харгрейва, если он
не остановится.
Сэр Харгрейв с ужасными проклятиями и ругательствами
приказал своему кучеру ехать дальше, несмотря ни на какие
препятствия.
~170
История сэра Чарльза Грандисона
Тогда незнакомый джентльмен назвал сэра Харгрейва по
имени и обвинил его в дурном умысле.
Негодяй отвечал, что он везет сбежавшую с маскарада
жену, которая намеревалась скрыться с своим любовником
(какой ужас!), и он раскрыл на мне пальто, чтобы показать
мой наряд.
Я закричала и пять или шесть раз повторила: «Нет, нет,
нет!» Не будучи в силах сказать ни слова больше, я только
протянула обе мои освобожденные руки, умоляя о защите.
Злодей хотел снова укутать меня и завязать рот платком...
Он ужасно бранился.
Однако джентльмен не удовлетворился объяснениями сэра
Харгрейва. Он пожелал говорить со мной. Сэр Харгрейв обо-
звал его наглецом и всякими другими бранными именами
и с злобным презрением спросил: «Кто вы такой, черт возьми!»
Однако джентльмен с видом, сулившим мне освобождение,
спросил меня, жена ли я сэра Харгрейва.
Я могла только сказать: «Нет, нет, нет, нет».
Он осмотрелся кругом, велел слуге назвать сэру Харгрейву
свое имя, а затем снова подошел ко мне.
Отчасти из страха, отчасти от слабости я упала на дно
его экипажа. Он открыл дверцу, вошел и с нежностью брата
успокоил меня и приподнял на сиденье. Он приказал своему
кучеру возвратиться в Кольнбрук. Голосом, исполненным мяг-
кости, он сказал мне, что там находится в настоящее время
его добродетельная и мудрая сестра, на чье попечение он
меня передаст перед тем, как продолжать свой путь в город.
Сколь непреодолимо приятной показалась мне его поддер-
живающая рука, которой он обнял меня, когда мы мчались
обратно, по сравнению с рукой этого мерзкого сэра Харгрей-
ва. <...>
Я написала длинное, длинное письмо, или точнее пять пи-
сем, описывая мое похищение и освобождение; когда я снова
обрету силу, я расскажу дальше о личности и характере
этого замечательного человека и его сестры. <...>
Письмо 36
От мисс Байрон к мисс Сельби
Пятница, 24 февраля.
Гарриет Байрон описывает семейство Грандисонов.
<...> Сэр Чарльз Грандисон по внешности действительно
очень красивый мужчина. Он обладает высоким ростом, скорее
худощав, чем полон; его лицо имеет приятную овальную
171
Сэмюэль Ричардсон
форму; судя по виду, он обладает цветущим здоровьем, ко-
торое поддерживает упражнениями.
Комплекция его по природе слишком утонченна для муж-
чины: однако, как будто в противоречие с этим, его лицо
покрыто мужественным загаром (мне не хватает подходящего
слова), который показывает, что он бывал и в более теплых
странах, чем Англия; так как путешествие по Европе не
удовлетворило его, то он посетил некоторые части Азии и даже
Африки, р частности Египет.
Я представляю себе, как бы гордился какой-нибудь тще-
славный мужчина, если бы он обладал такими прекрасными
зубами и красивым ртом, какими может похвалиться сэр
Чарльз Грандисон.
В его внешности есть что-то значительное и благородное,
сразу показывающее его принадлежность к знати. Если бы
королей выбирали за красоту и величественную внешность,
то у сэра Чарльза Грандисона было бы мало соперников. Его
глаза—да, моя Люси, его глаза сверкают еще большим умом,
если это только возможно, чем глаза его сестры.
Успокойся, пожалуйста, мой дорогой дядя Сельби! Что
значит для меня мужская красота? Я никогда не считала, что
красота определяет человека.
Его величественность, однако, сопровождается такой про-
стотой и свободой в обращении, что он легко завоевывает
любовь и уважение. Благодаря его хорошему воспитанию с ним
легко подружиться. Его сестра говорит, что он всегда первый
преступает те условности, которые сковывают людей при пер-
вом знакомстве. Ему нетрудно это делать, ибо он-то может
быть уверен, что будет хорошо принят, что бы он ни сказал,
как бы ни поступил.
Обладая здравомыслием, он лишен недовольства и угрю-
мости; он никогда не станет спорить с людьми по пустякам;
но он также никогда не уступит в том, что может принести
ущерб его чести или совести. Однако мисс Грандисон, говоря
о своем брате, сказала: «Те, кто знают моего брата, ценят
его не столько за его красоту, не столько за знатность и
богатство, не столько за то или иное хорошее качество,
сколько за то, что он в самом глубоком и полном смысле
слова является хорошим человеком». <...>
Роман написан с целью исправить впечатление (неприятное для аристокра-
тических покровителей писателя), которое оставил о себе Ловлас. В про-
тивоположность гонителю Клариссы, Ричардсон создает образ идеального
мужа и гражданина — сэра Чарльза Грандисона. Однако голая идеализация
была причиной малой художественности этого образа и равнодушия публики
к нему. Если перед выходом очередного тома «Клариссы» к Ричардсону
заезжали поутру министры, чтобы рассказать королевской семье о даль-
нейших переживаниях бедной девушки, то Грандисон оставил всех равно-
душными. А. С. Пушкин впоследствии писал в «Евгении Онегине», что
172
История сэра Чарльза Грандисона
«...бесподобный Грандисон... наводит сон». Единственным жизненным образом
в романе была артистка Клементина, безнадежно влюбленная в героя (же-
нившегося на добродетельной и плаксивой мисс Байрон). Роман «Грандисон»
ознаменовал начало заката славы Ричардсона.
Желание утвердить существующий несправедливый порядок вещей вредило
реализму Ричардсона, открывало дорогу нудной дидактике и нравоучению,
заполняло роман томительными длиннотами.
Выше приводится отрывок из романа.
। Сквайр Харгрейв Поликсфен — пер-
сонаж романа. Влюбившись в велико-
светскую девицу мисс Гарриет Байрон,
он похищает ее, привозит к себе и
вызывает священника, чтобы совер-
шить брачный обряд. Но мисс Байрон
падает в обморок. Священник удаля-
ется. Приведя в чувство Гарриет
Байрон, Харгрейв силой усаживает ее
в карету и везет венчаться в церковь.
Генри
ФИЛДИНГ
(Henry Fielding)
(1707-1754)
Родился в семье обедневшего аристократа, армейского
офицера. Образование получил в аристократическом
Итонском колледже. Еще в колледже обнаружил
склонность к литературе, зачитывался Шекспиром,
Мильтоном, Рабле, Сервантесом, Мольером; в 20 лет
Филдинг написал свое первое произведение: комедию
•Любовь в различных масках*. Пьеса пользовалась
успехом у зрителей. В 1728 г. он едет в Голландию
поступает в Лейденский университет на филологический
факультет. Отсутствие реальных средств
к существованию заставляет Филдинга уйти со второго
курса и в 17.30 г. он возвращается на родину. Здесь он
с головой окунулся в театральную жизнь, работая
в течение 10 лет в качестве драматурга и режиссера.
Вскоре Филдинг встал во главе труппы и получил
возможность снять небольшой театр (на Хаймаркет).
За этот период он написал 25 фарсов и комедий, среди
которых наиболее значительные —-Трагедия трагедий,
174
Генри Филдцнг
или Жизнь и смерть великого Мальчика-с-пальчика-,
• Критик-, -Конвент-Гарденская трагедия-, -Мнимый
доктор-, -Стяжатель-, -Интригующая горничная-,
-Дон Кихот в Англии-, -Политик из кофейни, или Судья,
пойманный в собственную ловушку, -Пасквин-
и -Исторический календарь за 1736 год-.
Резкая и беспощадная критика администрации
министра-взяточника Роберта Уолпола (а также всей
партии вигов, находившейся тогда у власти) взбесила
всемогущего премьера, и в 1737 г. он провел через
парламент -Билль о театральной цензуре-, сделавший
невозможной дальнейшую драматургическую деятельность
Г. Филдинга.
Оставшись совершенно без средств, будучи обременен
семьей, Филдинг решает обратиться к юриспруденции,
чтобы иметь -надежный кусок хлеба-. В 30 лет он
поступает студентом в юридическую школу, и в 1740 г.
получает диплом юриста. Теперь он сочетает
деятельность журналиста с работой судьи в одном
из районов Лондона (Вестминстере). Будучи судьей,
Филдинг пытался убедить правительство провести
ряд законов, направленных на улучшение положения
лондонской бедноты.
Первый роман Филдинга —-История приключений
Джозефа Эндрюса и его друга мистера Абраама Адамса.
Написано в подражание манере Сервантеса, автора
-Дон Кихота- (1742).
В 1743 г. появляется сатирическое обозрение в манере
Лукиана -Путешествие с этого света в загробный мир-
и замечательный сатирический роман -Жизнь мистера
Джонатана Уайльда Великого-.
Однако романы обогатили лишь издателей Филдинга.
Семья его продолжала жить в бедности. Несмотря
на тяжелые переживания и гнет нужды, Филдинг
работал с неослабевающей энергией и в 1749 г.
опубликовал свое главное произведение — социальный
роман в 12-ти книгах -История Тома Джонса
Найденыша-.
Последний роман Филдинга -Амелия- (1751)
свидетельствует об упадке творческих сил автора.
Постоянная нужда подорвала здоровье великого
писателя. В 1754 г. Филдинг, тяжело больной,
отправляется на юг, в Лиссабон, где, как надеялись
врачи, он мог вылечиться. По пути он ведет -Дневник
путешествия в Лиссабон-. Но дни великого романиста
уже были сочтены: вскоре по приезде в Лиссабон
он умер. Дневник был опубликован посмертно в 1755 г.
175
Генри Филдинг
История приключений Джозефа
Эндрюса и его друга мистера
Абраама Адамса. Написано
в подражание манере Сервантеса,
автора «Дон Кихота»
(«The History of the Adventures
of Joseph Andrews, and of his Friend
Mr. Abranam Adams. Written in Imitation
of the Manner of Cervantes,
Author of Don Quixote», 1742)
Глава 8,
в которой после некоего весьма изящного описания расска-
зывается о свидании между леди и Джозефом, когда сей
последний явил пример, коему мы в наш порочный век не
надеемся увидеть подражания со стороны лиц его пола
Вот и Гаспер-повеса’ крикнул уже, чтоб несли ему штаны,
и, протерев сонные глаза, приготовился нарядиться на ночь;
и, следуя сему примеру, его братья-повесы на земле также
покидают постели, в которых проспали весь день. Вот и
Фетида2, добрая хозяйка, загремела горшками, чтобы накор-
мить на славу доброго честного Феба3 по завершении его днев-
ных трудов. Говоря низменным языком, был уже вечер, когда
Джозеф явился на зов своей госпожи.
Но так как нам подобает оберегать доброе имя дамы,
героини нашей повести, и так как мы, естественно, питаем
удивительную нежность к той прелестной разновидности рода
человеческого, которая именуется прекрасным полом, то, прежде
чем открыть читателю слишком многое из слабостей этой дамы,
правильно будет сначала описать ему яркими красками то
великое искушение, которое одержало победу над всеми уси-
лиями скромного и добродетельного духа; и тогда, мы сми-
ренно надеемся, добрый наш читатель скорей пожалеет о не-
совершенстве людской добродетели, нежели осудит его.
О, даже и дамы, надеемся мы (приняв во внимание много-
образие чар, соединившихся в этом молодом человеке), будут
склонны обуздать свою безудержную страсть к целомудрию
и—настолько хотя бы, насколько разрешит им их ревностная
скромность и добродетель,— проявят мягкость в своем суде
176
История приключений Дмсозефа Эндрюса
о поведении женщины, возможно, не менее целомудренной
по природе, чем те чистые и непорочные девы, которые,
простодушно посвятив свою жизнь столичным увеселениям,
начинают годам к пятидесяти посещать два раза per deum4
фешенебельные церкви и капеллы, даже возносить благодаре-
ния богу за явленное им милосердие, некогда уберегшее их
среди стольких обольстителей от соблазнов, быть может, менее
могучих, чем тот, что ныне возник пред леди Буби.
Мистеру Джозефу Эндрюсу шел теперь двадцать первый
год. Роста он был скорее высокого, чем среднего. Телосло-
жение его отличалось большим изяществом и не меньшей
силой. Его ноги и бедра являли пример самой точной со-
размерности. Плечи были широки и мускулисты; но руки
висели так легко, что в нем при несомненной силе не было
ни тени неуклюжести. Волосы были у него каштановые и
падали на спину своенравными локонами. Лоб высокий, глаза
темные, полные и огня и ласки. Нос римский с небольшой
горбинкой. Зубы ровные и белые. Губы красные и сочные.
Борода и усы резко проступали только на подбородке и на
верхней губе; щеки же, в которых играла кровь, были по-
крыты лишь густым пушком. В выражении его лица нежность
сочеталась с невыразимою тонкостью чувств. Добавьте к этому
щепетильную опрятность в одежде и осанку, которая показа-
лась бы аристократической тем, кто мало видывал аристо-
кратов.
Таков был человек, представший теперь пред взором леди.
Некоторое время она глядела молча на него и два или три
раза, прежде чем заговорить, меняла свое мнение о том, в
каком духе ей следует начать. Наконец, она ему сказала:
— Джозеф, мне очень прискорбно слышать эти жалобы
на вас; мне передавали, будто вы так грубо ведете себя с
девушками, что они не могут спокойно исполнять свои обязан-
ности; я говорю о тех девушках, которые не настолько испор-
чены, чтобы склонять слух к вашим искательствам. Что ка-
сается других, те, пожалуй, и не назовут вас грубым; есть же
такие дурные распутницы, которые вызывают у нас стыд за
весь наш пол и которые так же легко допускают всякую
мерзкую вольность, как ее легко предлагает мужчина; да, есть
такие и в моем доме; но здесь их не останется; та бессо-
вестная потаскушка, которая ждет от вас ребенка, сейчас уже
получила расчет.
Как человек, пораженный в сердце молнией, всем своим
видом являет предельное изумление (а может, и впрямь бы-
вает изумлен), так принял бедный Джозеф ложное обвинение
от своей госпожи, он вспыхнул и потупился в смущении; она
же, усмотрев в этом признак виновности, продолжала так:
— Подой ,ите ближе, Джозеф. Так вот: другая хозяйка, воз-
177
Генри Филдинг
можно, уволила бы вас за такие проступки; но вата юность
вызывает во мне сострадание, и если бы я была уверена, что
больше вы не провинитесь... Слушайте, дитя мое (тут она
небрежно положила свою ладонь на его руку), вы-красивый
молодой человек, и вы заслуживаете лучшей участи; вы мог-
ли бы найти свою судьбу...
— Сударыня,—сказал Джозеф,—уверяю вашу милость, ни на
одну служанку в доме я не смотрю, не замечаю, мужчина
она или женщина...
— Ах, фи! Джозеф, — говорит леди,— не совершайте нового
преступления, отрицая правду. Я могла простить вам первое,
но лжец для меня ненавистен.
— Сударыня!— воскликнул Джозеф. — Надеюсь, вашу милость
не оскорбит мое уверение, что я невиновен: ибо, клянусь
всем святым, я никогда ни с кем не позволил себе ничего
кроме поцелуев.
— Поцелуев!—сказала леди, и ее лицо отразило сильное
волнение, причем больше было краски на ее щеках, чем
негодования во взоре.—Вы не называете их преступлением?
Поцелуи, Джозеф,— это как пролог к пьесе. Могу ли я по-
верить, чтобы молодой человек вашего возраста и вашего
цветущего вида довольствовался одними поцелуями? Невозможно,
Джозеф! Нет такой женщины, которая, разрешая это, не
была бы склонна разрешить и большее; вы сами привели бы
ее к тому — или я жестоко в вас обманываюсь. Что вы поду-
мали бы, Джозеф, если бы я вам позволила меня поцеловать?
Джозеф ответил, что он скорее бы умер, чем допустил
такую мысль.
— А все же, Джозеф, — продолжала она,—леди не раз по-
зволяли такие вольности своим лакеям; и лакеям, должна я
признать, куда менее заслуживавшим этого, не обладавшим
и половиною ваших чар; ^потому что такие чары, как ваши,
почти могли бы оправдать преступление. Итак, скажите мне,
Джозеф, если бы я разрешила вам такую вольность, что бы
вы подумали обо мне?.. Скажите откровенно.
— Сударыня, — молвил Джозеф,—я подумал бы, что ваша
милость снизошла много ниже своей особы.
— Фью!—сказала она.—В этом я сама перед собой держу
ответ. Но вы не стали бы настаивать на большем? Удоволь-
ствовались бы вы поцелуем? Все желания ваши не запылали бы
разве огнем при таком поощрении?
— Сударыня,— сказал Джозеф,—если бы даже и так, надеюсь,
я все же не потерял бы власти и над ними и не дал бы
им взять верх над моей добродетелью.
Читатель, ты, конечно, слышал от поэтов о статуе Изумле-
пия5, ты слышал также —если не вовсе уж мало ты наслы-
шан— о том, как один из сыновей Креза6, пораженный ужасом,
178
История приключений Дмсозефа Эндрюса
вдруг заговорил, хотя был нем7. Ты видел лица зрителей
в восемнадцатипенсовой галерее8, когда из люка под тихую
музыку или без музыки поднимается мистер Бриджуотер, мис-
тер Вильям Миллз9, или еще какое-либо призрачное явление
с лицом, бледным от пудры, и в рубахе, кровавой от красных
лент. Но ни статуя эта, ни крезов сын, ни те зеваки в ба-
лагане, ни Фидий и Пракситель10, вернись они к жизни, ни
даже неподражаемый карандаш моего друга Хо гарта11, не
могли бы явить себе столь идеального образа изумления,
какой представился бы твоим глазам, если б узрели они леди
Буби, когда эти последние слова слетели с уст Джозефа.
- Над вашей добродетелью!—сказала леди, придя в себя
после двух минут молчания. — Нет, я этого не переживу!
Ваша добродетель? Какая нестерпимая самоуверенность! Вы
имеете дерзость утверждать, что когда леди, унизив себя и
отбросив правила приличия, удостоит вас высшей милости,
какая только в ее власти,— то тогда ваша добродетель вос-
противиться ее желанию? Что леди, преодолев свою собствен-
ную добродетель, встретит препятствие в вашей?
— Сударыня, — сказал Джозеф,— я не понимаю, почему, если
у леди нет добродетели, то ее не должно быть и у меня?
Или, скажем, почему, если я мужчина или если я беден,
то моя добродетель должна стать прислужницей ее желаний?
— Нет, с ним потеряешь терпение!—вскричала леди. — Кто
из смертных слышал когда о мужской добродетели? Где это
видано, чтобы даже самые великие или самые степенные из
мужчин притязали на что-либо подобное? Разве судьи, караю-
щие разврат, или священники, проповедующие против него,
сколько-нибудь совестятся сами ему предаваться? А тут маль-
чишка, молокосос так самоуверенно говорит о своей добро-
детели!
— Сударыня, — сказал тогда Джозеф, — этот мальчишка ~ брат
Памелы, и ему было бы стыдно, когда бы семейное их це-
ломудрие, сохранившееся в ней, оказалось запятнано в нем.
Если бывают такие мужчины, о каких говорила ваша милость,
я сожалею о том; и я хотел бы, чтобы им представилась
возможность прочитать те письма моей сестры Памелы, ко-
торые мне переслал мой отец; я не сомневаюсь, что такой
пример исправил бы их.
— Бесстыдный негодяй! — вскричала леди в бешенстве. — Он
еще меня попрекает безумствами моего родственника, который
опозорился на всю округу из-за его сестры, этой ловкой
плутовки! Да я никогда не могла понять, как это леди Буби,
покойница, терпела ее в своем доме! Прочь с моих глаз,
жалкий человек! И чтоб вы сегодня же вечером оставили
мой дом! Я прикажу немедленно выплатить вам жалованье,
отобрать у вас ливрею и выставить вас вон!
179
Генри Филдинг
— Сударыня, — молвил Джозеф, — простите, если я оскорбил
вашу милость, но, право, я этого никак не хотел.
-Да, жалкий человек!—кричала она.—В своем тщеславии
вы истолковали по-своему те маленькие невинные вольности,
на которые я пошла, чтобы проверить, правда ли то, что я
слышала о вас. А вы, я вижу, имели наглость возомнить,
будто я сама к вам неравнодушна.
Джозеф ответил, что он позволил себе все это сказать
только из опасения за свое целомудрие — слова, от которых
леди йришла в буйную ярость и, не желая ничего слушать,
велела ему немедленно выйти за дверь.
Не успел он удалиться, как она разразилась такими вос-
клицаниями:
— Куда увлекает нас эта бешеная страсть? Какому униже-
нию мы подвергаем себя, толкаемые ею? Мы мудро делаем,
когда противимся ее первым, самым ничтожным порывам; ибо
только тогда мы можем обеспечить себе победу. Ни одна
женщина не может с уверенностью сказать: «Я дойду до этой
черты и не дальше». Не сама ли я довела до того, что ока-
залась отвергнута моим лакеем? О, эта мысль нестерпима! —
тут она обратилась к звонку и позвонила с безмерно большей
силой, чем требовалось, ибо верная Слипслом12 стояла тут же
у порога: по правде сказать, при последнем свидании с гос-
пожой у нее зародилось некое подозрение, и она подождала
в соседней комнате, старательно приникнув ухом к замочной
скважине, все то время, пока шел приведенный выше разговор
между Джозефом и леди.
Этот роман родился из полемики с Ричардсоном. Филдинг, принадлежав-
ший к критическому крылу английских просветителей, высмеивал автора
«Памелы» за постоянное стремление сгладить противоречия действительности,
за проповедь пуритански-ханжеского смирения, за неумение и нежелание
Ричардсона вывести повествование за узкие рамки семейной драмы.
Уже с первых глав читателю становится ясно, что перед ним пародия
на «Памелу» Ричардсона. Герой Филдинга — лакей Джозеф — оказывается бра-
том ричардсоновской Памелы. Он попадает в ситуацию, сходную с той,
в которой очутилась сама Памела после смерти леди Б. Джозефа — краси-
вого, статного юношу — преследует любовными домогательствами его хозяй-
ка-леди Буби — вдова недавно скончавшегося Томаса Буби' —родственника
хозяина Памелы. Вдова, еще молодая и интересная женщина, не хочет
смириться с гем, что красивый лакей отверг ее, — Джозефа выгоняют на
улицу- -
Таким образом, добродетельный Джозеф был вознагражден совсем иначе,
чем его сЬстра. Джозефа выгнали со службы, а затем, по слову капризной
и мстительной леди Буби, едва не засудили и не упрятали в тюрьму.
Одиако юноша хранит верность Фанни — своей невесте, работнице с фермы —
и никакие Испытания и преследования не в состоянии заставить его из-
менить любви.
1 Филдииг расшифровывает фамилию хозяина Памелы — Б. — как Буби, что
по-англ. означает «олух».
180
История приключений Джозефа Эндрюса
Таким образом, мотивировка поступков главного персонажа и характер
разрешения конфликта между бедняком и его хозяйкой у Филдинга показаны
глубоко правдиво, он отвергает идеализацию и приукрашивание в изобра-
жении социальных противоречий. В конце романа появляется ричардсонов-
ская Памела. Став знатной дамой, она резко осуждает своего брата за его
намерение жениться на деревенской девушке. Любопытно, что в изданном
анонимно памфлете «Бесстыдница» (или «Шамела», от Schamela1), написанном
еще до «Джозефа Эндрюса», Филдинг давал более детальный, пародированный
портрет Памелы. В памфлете —это попросту ловкая интриганка, которая
вначале берет в любовники своего духовника. Затем, руководимая и настав-
ляемая священником, ловко женит на себе недалекого, глуповатого сквайра
Б. Став знатной дамой, Памела насмехается вместе с любовником над
незадачливым супругом. Такая трактовка сюжета романа Ричардсона стала
возможна из-за того, что автор «Памелы» старается в конце романа сгла-
дить все затронутые им конфликты и примирить всех и вся, создав общую
картину буржуазного процветания и благополучия. Роман Филдинга также
имеет оптимистическую концовку. Джозеф счастливо женится на любимой
девушке, он оказывается сыном состоятельного человека и т. д. Но эта
концовка вытекает из общей оптимистической установки Филдинга, верив-
шего в буржуазный прогресс. Однако критика социальных бедствий в ро-
мане настолько глубока, что его автора считают основоположником кри-
тического реализма. Филдинг бесстрашно срывает все и всяческие маски
с дворян и буржуа и подчеркивает непримиримость интересов богатых и
бедных, несправедливость буржуазного суда и общества. Недаром такие
мастера критического реализма, как Стендаль, Теккерей, Диккенс, постоянно
обращаются в Филдингу, используют в своих произведениях его творческий
опыт.
В романе «Джозеф Эндрюс» Филдинг создает широкую панораму англий-
ской жизни своей эпохи. Обаятелен образ мудрого чудака пастора А. Адам-
са — нищего сельского священника, верного друга Джозефа и Фанни. Не
раз крепкие кулаки и здравый смысл Адамса спасали Джозефа и Фанни
во время их бесконечных странствий. Непримиримость к злу, действенный
гуманизм Абраама Адамса воспринимался представителями помещичьей и
мещанской среды как своего рода «донкихотство», в их понимании он —
чудак, вмешивающийся в чужие дела. Смоллет, Стерн и Голдсмит, следуя
за Филдингом, создали галерею мудрых и добрых чудаков, сохранивших
человечность в мире наживы.
Выше приводятся отрывки из романа.
Гаспер — вечерняя звезда, у древних
гфеков — бог пиров и веселья.
2 Фетида — богиня моря, заведовала
па Олимпе кладовыми с пищей бо-
гов — амброзией (греч. миф.).
3 Феб (Аполлон) — бог солнца, по-
кровитель искусств (греч. миф.).
4 Per deum — в день (лат.).
5 Статуя Изумления описана в «Бо-
жественной комедии» Данте.
6 Крез — легендарный царь, обладатель
бесчисленных сокровищ, олицетворе-
ние богатства у древних греков и
римлян.
' Захватив Лидию, где Крез был ца-
рем, повелитель персов Ксеркс при-
казал казнить его. Тогда, по легенде,
внезапно заговорим сын Креза, от
рождения немой: «Воин, помилуй
Креза, не руби ему голову!»
8 Имеется в виду галерка, куда при-
ходили лакеи, горничные и городская
беднота.
9 Бриджуотер, В. Миллз — актеры-
статисты в театре Друри-Лейн.
10 Фидий, Пракситель — гениальные
ваятели Древней Греции.
11 Когорт Вильни (1697—1764)—ге-
ниальный английский художник и
теоретик искусства, современник и
друг Г. Филдинга.
12 Слипслом — экономка, особа лет 40,
тоже влюбленная в Джозефа.
1 Sham — ханжа (англ.)
181
Генри Филдинг
Жизнь мистера Джонатана
Уайльда Великого
(«The Life of Mr. Jonathan Wild the Great», 1743)
Глава 6
О шляпах
Уайльд собрал довольно большую шайку, состоявшую из про-
игравшихся картежников, разорившихся судебных приставов,
проторговавшихся купцов, ленивых подмастерьев, адвокатских
клерков и бесчинной и распутной молодежи — юношей, которые,
не будучи ни рождены для богатства, ни обучены какой-либо
профессии или ремеслу, желали, не работая, жить в роскоши.
Так как эти персоны придерживались разных принципов, вер-
нее—разных головных уборов, между ними часто возникали
разногласия. Среди них главенствовали две партии, а именно:
тех, кто носил шляпы, лихо заломив их треуголкой, и Тех,
кто предпочитал носить «нашлепку» или «тренчер», спуская
поля на глаза. Первых называли «кавалерами», или «терироры
горлодеры»1 и т. д.; вторые ходили под всяческими кличка-
ми—«круглоголовых», «фигов», «стариканов», «вытряхаймошну»2
и разными другими. Между ними постоянно возникали распри,
а потому со временем они стали думать, что в их расхож-
дениях есть что-то существенное и что интересы их несов-
местимы, тогда как в действительности все расхождения сво-
дились к фасону их шляп. И вот Уайльд, собрав их всех
в пивной в ночь после казни Фирса3 и подметив по тому,
как они держались друг с другом, некоторые признаки не-
согласия, обратился к ним с такою речью в мягком, но на-
стоятельном тоне*:
* Эта речь заключает в себе нечто весьма загадочное, на что, однако,
глава Аристотеля по этому вопросу, упоминаемая одним французским авто-
ром, пожалуй, могла бы пролить некоторый свет, но, к сожалению, она
относится к числу утраченных произведений великого философа. Примеча-
тельно, что латинское galerus («шляпа») имело еще и другое равноправное
значение: «морская собака», подобно тому как греческое xvyer] означает
еще и «шкура животного». Отсюда я заключаю, что шляпы или шлемы
древних делались, как сейчас у нас, из бобра или кролика. Софокл в
финале своего «Аякса» упоминает о способе обмана при помощи шляп,
а в комментариях к этому месту один толкователь говорит о некоем
Крефонте, который был мастером этого искусства. Следует также заметить,
что в первой песне гомеровой «Илиады» Ахилл в гневе говорит Агамем-
нону, что у него, «собачьи глаза». Но поскольку глаза у собаки красивей,
чем у огромного большинства других животных, это никак не может слу-
жить выражением упрека. Следовательно, он. очевидно, хотел сказать, что
182
Жизнь мистера Джонатана Уайльда Великого
— Джентльмены, мне совестно видеть, как люди, занятые
столь великим и достославным делом, как ограбление общества,
так глупо и малодушно ссорятся между собой. Неужели вы
думаете, что первые изобретатели шляп, или по меньшей мере
различия между ними, в самом деле замыслили так, что
шляпы разных фасонов должны преисполнять человека та —
благочестия, эта — законопочитания, та-учености, а эта —отваги?
Нет, этими чисто внешними признаками они хотели только
обмануть жалкую чернь и, не утруждая великих людей при-
обретением или сохранением сущности, ограничить их только
необходимостью носить ее признак или тень. Поэтому с вашей
стороны было бы мудро, находясь в толпе, развлекать проста-
ков ссорами по этому поводу, чтобы с большей легкостью
и безопасностью, пока они слушают вашу трескотню, залезать
в их карманы; но всерьез заводить в собственной среде такую
нелепую распрю—до крайности глупо и бессмысленно, газ
вы знаете, что все вы мазы, какая разница, носите ли вы
узкие или широкие поля? Или маз не тот же маз что в той,
что в этой шляпе? Если публика так не умна, что увлекает-
ся вашими спорами и отдает предпочтение одной своре перед
другой, покуда обе целят на ее карманы, ваше дело смеяться
над дурью, а не подражать ей. Что может быть, джентльмены,
нелепей, чем ссориться из-за шляп, когда ни у кого из вас
шляпа не стоит и фартинга? Что проку в шляпе? голову
греть да прикрывать от людей лысую макушку,— а что еще?
Признак джентльмена — снимать то и дело шляпу; да и в суде
и в благородных собраниях никто и никогда не сидит в
шляпе. А потому, чтоб я больше не слушал об этих ребя-
ческих ссорах! Давайте-ка вместе вскинем дружно шляпы, и
отныне лучшей шляпой будем считать ту, в которой упрятана
самая большая добыча!
Так закончил он свою речь, встреченную шумным одоб-
рением, и тотчас же все присутствующие дружно вскинули
шляпы, как он им велел.
Этот сатирический роман отразил глубокое разочарование Филдинга в буржуаз-
ной парламентской демократии. Подобно Свифту, он убедился (после нескольких
лет участия в движении парламентской оппозиции) в бепринцийности поли-
тики и тори и вигов, создающих лишь видимость разногласий, а по существу
беззастенчиво грабящих народ. Прототипом героя романа послужил Джонатан
Уайльд —крупный авантюрист, скупщик Краденого, мошенник, хорошо извест-
Агамемнон был в шляпе, а это, возможно, считалось признаком бесчестия —
по той ли твари, из коей делалась шляпа, или на каком-то другом осно-
вании. Этот предрассудок, возможно, связан с неким обычаем, передавав-
шимся через века от нации к нации, — обычаем выказывать уважение путем
снимания головного убора, так что ни один человек не почел бы возмож-
ным разговаривать с высшим, не сняв шляпу с головы. В заключение
настоящего ученого примечания добавлю, что эпитет «шляпа» и сейчас
применяется в простонародье в не совсем почетном смысле. (Прим, автора.)
183
Генри Филдинг
ный лондонцам. О проделках этого короля воров, проституток и шулеров
ходили легенды; Возглавляя большую шайку разбойников и воров-рецидивистов,
Уайльд умудрялся в течение многих лет тайно состоять на службе в полиции.
Подобно герою «Оперы нищего» Гея —Пичуму, он время от времени выдавал
кого-нибудь из своей шайки властям, получая за это пррядочные деньги.
Скупая у воров краденое, он в то же время состоял в бюро по возвращению
утерянных и краденых вещей для богатых людей. Клеветник и гнусный интри-
ган, он до самого ареста пользовался всеобщим уважением и считался богобояз-
ненным человеком и честным дельцом-коммерсантом. Словом, писатель-сатирик
имел богатейший жизненный материал, который мастерски использовал в
своем романе. Но было бы ошибкой считать, что Г. Филдинг написал авантюрно-
плутовской роман. Цели его — гораздо шире, он создал сатиру на государственных
деятелей — министров и парламентариев.
Неоднократно автор проводит параллель меу<ду премьером и Д. Уайльдом.
Причем вор оказывается гораздо менее опасным, так как сфера его деятель-
ности неизмеримо уже, он может обездолить несколько десятков людей, в то
время как правитель или министр одним росчерком пера ввергает в пучину
бедствий и гибели миллионы, подписывая указ об объявлении войны или не-
справедливый грабительский закон.
В приводимой здесь речи Д. Уайльда дается острая сатира на парламентские
партии, которые лишь по форме отличаются друг от друга. Филдинг иронически
величает жулика Уайльда великим. Этим он хочет сказать, что его герой похож
на великих деятелей государства — королей и министров. Замечательна догадка
Филдинга о том, что преступный буржуазный строй покоится на жестокой
экономической эксплуатации. В уста Джонатана Уайльда он вкладывает
следующий знаменательный монолог: «...Пахарь, пастух, ткач и строитель рабо-
тают не на себя, а на других; они довольствуются скудной долей (платой работ-
ника) и позволяют нам, великим, пользоваться плодами их труда... Недаром про
нас, про смертных высшего порядка, сказано, что мы рождены только поедать
плоды земли; и так же можно было бы сказать о людях низшего разряда, что
они рождены только производить для нас эти плоды... Оглядитесь и посмотрите,
кто живет в самых великолепных домах, услаждая свой вкус самыми дорогими
лакомствами, а зрение — красивейшими статуями и самыми изящными карти-
нами, кто носит самые изысканные, самые роскошные наряды, и скажите мне:
из них, из всех, овладевших этими благами, найдется ли хоть один, кто участ-
вовал бы лично в их производстве?..»
Это-одно из первых в литературе обличений паразитической сущности
класса капиталистов.
Выше приведены отрывки из произведения.
1 -Кавалеры-, -терироры горлоде-
ры- — намек на партию тори, правив-
шую при помощи полицейского тер-
рора.
1 Здесь говорится о партии вигов,
правившей в те годы. Сатирик разо-
блачает комедию парламентской двух-
партийной борьбы.
3 Фире —преступник из шайки
Уайльда.
История Тома Джонса Найденыша
(«The History of Tom Jones, a Founding», 1749)
Глава I
Введение в роман, или Список блюд
на пиршестве
Писатель должен смотреть на себя не как на барина, устраиваю-
щего званый обед или даровое угощение, а как на содержателя
184
История Тома Джонса Найденыша
харчевни, где всякого потчуют за деньги. В первом случае
хозяин, как известно, угощает чем ему угодно, и хотя бы стол был
не особенно вкусен и даже совсем не по вкусу гостям, они не
должны находить в нем недостатки: напротив, благовоспитанность
требует от них на словах одобрять и хвалить все, что им ни подадут.
Совсем иначе дело обстоит с содержателем харчевни. Посетители,
платящие за еду, хотят непременно получить что-нибудь по своему
вкусу, как бы они ни были избалованы и разборчивы; и если им
какое-нибудь блюдо не понравится, они без стеснения восполь-
зуются своим правом критиковать, бранить и посылать стряпню
к черту.
И вот, чтобы избавить своих посетителей от столь неприятного
разочарования, честные и благонамеренные хозяева ввели карту
кушаний, которую каждый вошедший в заведение может немед-
ленно прочесть и, ознакомившись таким образом с ожидающим
его угощением, либо остаться и ублажать себя тем, что для него
приготовлено, или идти в другую столовую, более сообразную с
его вкусами.
Так как мы не считаем зазорным позаимствоваться умом-разу-
мом от всякого, кто способен поучить нас, то согласились после-
довать примеру этих честных кухмистеров и представить читателю
не только меню всего нашего угощения, но также особые карты
каждой перемены кушаний, которыми собираемся ночевать его в
этом и следующих томах.
А заготовленная нами провизия является не чем иным, как
человеческой природой. И я не думаю, чтобы рассудительный
читатель, хотя бы и с самым избалованным вкусом, стал ворчать,
придираться или выражать недовольство тем, что я назвал только
один предмет. Черепаха —как это известно из долгого опыта
бристольскому олдермену, очень сведущему по части еды, помимо
отменных спинки и брюшка, содержит еще много разных съедоб-
ных частей; а просвещенный читатель не может не знать чудесного
разнообразия человеческой природы, хотя она и обозначена здесь
одним общим названием: скорее повар переберет все на свете
сорта растительной и животной пищи, чем писатель исчерпает
столь обширную тему.
Люди утонченные, боюсь, возразят, пожалуй, что это блюдо
слишком простое и обыкновенное; ибо что же иное составляет
предмет всех этих романов, повестей, пьес и поэм, которыми за-
валены прилавки? Много изысканных кушаний мог бы забраковать
эпикуреец, объявляя их обыкновенными и заурядными на том
только основании, что где-нибудь в глухом переулке подается под
тем же названием разная дрянь. В действительности настоящую
природу так же трудно найти у писателей, как байоннскую ветчи-
ну или болонскую колбасу в лавках.
Вся суть —будем держаться нашей метафоры—в писательской
кухне, ибо, как говорит мистер Поп:
185
Генри Филдцнг
Остро сказать — наряд к лицу надеть,
Живую мысль уметь в слова облечь.
<...> Высокие достоинства умственного угощения зависят не
столько от темы, сколько от искусства писателя выгодно подать ее...
мы заботливо придерживаемся одного из первейших правил
лучшего повара <...> Этот великий человек, как хорошо известно
всем любителям полакомиться, подает сначала, на голодный желу-
док, простые кушанья, а потом, когда, по его предположениям,
аппетит.слабеет, восходит до самых пикантных соусов и пряностей.
Так и мы предложим сначала человеческую природу свежему аппе-
титу нашего читателя в том простом и безыскусственном виде, в
каком она встречается в деревне, а потом начиним и приправим ее
всякими тонкими французскими и итальянскими специями при-
творства и пороков, которые изготовляются при дворах и в городах.
Мы не сомневаемся, что такими средствами можно поселить в чита-
теле желание читать до бесконечности <...>
Глава 12
Все ближе к концу
Закончив свой туалет, Джонс поехал с дядей к мистеру Вестерну.
Он был красавец хоть куда, и одна его внешность могла обворожить
большую часть представительниц прекрасного пола; но читатель,
надеемся мы, заметил в продолжении этой истории, что природа,
создавая его, не ограничилась, как это нередко бывает, одним этим
даром, а украсила его также и другими.
Софья, несмотря на весь свой гнев, тоже принарядилась —
причину этого предоставляю найти моим читательницам— и
явилась такой писаной красавицей, что даже Олверти, увидя ее,
не удержался и шепнул Вестерну, что, по его мнению, она краси-
вейшая в мире женщина. На что Вестерн отвечал ему тоже шепо-
том, но таким, что слышали все присутствующие:
— Тем лучше для Тома! Будь я неладен, если он не найдет в ней,
чем полакомиться.
При этих словах Софья покраснела как маков цвет, а Том
сделался белее полотна и готов был сквозь землю провалиться.
Едва только убрали со стола, как Вестерн потащил Олверти в
другую комнату, сказав, что у него есть к нему важное дело, о кото-
ром он должен сейчас же поговорить с соседом наедине, чтобы не
забыть.
Влюбленные остались одни, и многим читателям покажется,
без сомнения, странным, что те, которые имели сказать друг
другу так много, когда разговаривать было опасно и трудно,
и, казалось, так страстно желали броситься в объятия друг друга,
когда на пути лежало столько препятствий, оставались теперь,
имея полную волю говорить и делать что угодно, некоторое
186
Истории Тома Джонса Найденыша
время безмолвны и неподвижны, настолько, что не слишком
проницательный наблюдатель мог бы подумать, что они друг к
другу равнодушны. Но, как ни странно это может показаться,
дело обстояло именно так: оба сидели, опустив глаза в землю, и
несколько минут хранили полное молчание.
Мистер Джонс раз или два сделал попытку заговорить, но это
ему совершенно не удалось, и он только пробормотал или, вернее,
испустил в виде вздоха несколько бессвязных слов. Наконец,
Софья, частью из жалости к нему, частью желая отклонить раз-
говор от того предмета, о котором, как она ясно чувствовала,
Джонс собирался заговорить, сказала:
— Это открытие, сэр, верно, сделало вас счастливейшим чело-
веком на свете?
— Неужели вы действительно можете считать меня счастливым,
сударыня,—отвечал Джонс со вздохом,— в то время как я навлек
на себя ваше неудовольствие?
— Что до этого, сэр, то вам лучше знать, заслужили ли вы его.
— Право, сударыня, вы не хуже меня осведомлены о всех моих
провинностях. Миссис Миллер рассказала вам всю правду.
Ах, Софья, неужели нет надежды на прощение?
— Мне кажется, мистер Джонс, я могу обратиться к вашему
собственному чувству справедливости и предложить вам самому
произнести приговор вашему поведению.
— Увы, сударыня, я молю вас о милосердии, а не о спра-
ведливости. Справедливость, я знаю, признает меня виновным,
однако не в том, что я написал леди Белластон. Насчет письма
я торжественно объявляю: вам сказали чистую правду.
И он с жаром заговорил об уверениях мистера Найтингейла
в том, что всегда найдется предлог отступиться, если бы, вопреки
их ожиданиям, леди согласилась принять его предложение; однако
признался, что поступил неосторожно, дав ей в руки такое письмо,
«за что,— сказал он,— я дорого поплатился, как видно по впечат-
лению, которое оно на вас произвело».
— Я думаю об этом письме,— отвечала Софья, — именно так,
как вам желательно, и я не могу думать иначе. Мое поведение,
кажется, ясно вам показывает, что я не придаю ему большого
значения. И все же, мистер Джонс, разве у меня нет других
поводов на вас сердиться? После всего, что произошло в Эптоне,
так скоро завести интригу с другой женщиной, когда я думала, как
вы уверяли, что сердце ваше переполнено любовью ко мне!
Какое странное поведение! Могу ли я поверить в искренность
любви, о которой вы мне столько твердили? Да если бы я поверила,
что ожидает меня с человеком, способным быть настолько не-
постоянным?
— Ах, Софья, не сомневайтесь в искренности чистейшего
чувства, какое когда-либо пылало в человеческом сердце! Поду-
майте, дорогая, в каком я был ужасном положении, какое овладело
187
Генри Филдинг
мной отчаяние! Если бы я мог, обожаемая Софья, льстить себя самой
слабой надеждой, что мне когда-нибудь позволено будет броситься
к вашим ногам, как бросаюсь я теперь, то никакая женщина в мире
не в силах была бы пробудить во мне и тени сколько-нибудь
предосудительных в нравственном отношении помыслов. Быть
неверным вам! О, Софья, если вы можете быть настолько добры,
чтобы простить прошедшее, да не остановят вашего милосердия
опасения за будущее! Никогда не было более искреннего раская-
ния. .0, пусть примирит оно меня с небом — небом, заключенным в
вашем сердце!
— Искреннее раскаяние, мистер Джонс, дает прощение греш-
нику, но его прощает судия, для которого открыты все наши
помыслы. А человека можно обмануть и нет никакого верного
средства избежать обмана. Вы должны поэтому ожидать, что если
раскаяние ваше побудит меня простить вас, то я потребую от вас
убедительного доказательства вашей искренности.
— Требуйте любого доказательства, какое только в моей вла-
сти,—с жаром сказал Джонс.
— Время, только время, мистер Джонс, может убедить меня в
том, что вы действительно раскаиваетесь и твердо решили отка-
заться от порочных привычек, за которые я бы вас возненавидела,
если бы считала, что они укоренились в вашей натуре.
— Не считайте меня таким дурным! На коленях прошу, умоляю
вас оказать мне доверие, и всю свою жизнь я посвящу на то, чтобы
его оправдать.
— Посвятите хотя бы часть ее. Кажется, я довольно ясно
сказала, что не откажу вам в доверии, когда увижу, что вы его
заслуживаете. После всего случившегося, сэр, разве могу я пола-
гаться на одни ваши слова?
— Хорошо, не верьте моим словам,—отвечал Джонс,— я рас-
полагаю более надежной порукой — залогом моей верности, — и он
рассеет все ваши сомнения.
— Каким залогом?—спросила Софья с некоторым удивлением.
— Сейчас я покажу вам его, мой прелестный ангел, — сказал
Джонс, беря Софью за руку и подводя ее к зеркалу. — Вот, он,
взгляните на эту очаровательную фигуру, на это лицо, на этот стан,
на эти глаза, в которых светится ум. Может ли обладатель этих
сокровищ быть им неверным? Нет, это невозможно, милая Софья:
они навеки приковали бы самого Дориманта, самого лорда Роче-
стера1. Вы бы в этом не сомневались, если бы могли смотреть на
себя чужими глазами.
Софья покраснела и не могла удержаться от улыбки, но потом
опять нахмурила брови и сказала:
— Если судить о будущем по прошедшему, то образ мой так же
исчезнет из вашего сердца, когда я скроюсь с ваших глаз, как
исчезнет он в этом зеркале, когда я ухожу из комнаты.
— Клянусь небом, клянусь всем святым, он никогда не исчезнет
188
История Тома Джонса Найденыша
из моего сердца! Ваша женская деликатность не может понять муж-
ской грубости и того, как мало участвует сердце в известного
рода любви.
— Я никогда не выйду замуж за человека, — сказала Софья, очень
серьезно,-который не научится быть настолько деликатным,
чтобы перестать чувствовать это различие.
— Я научусь,—отвечал Джонс,— я уже научился. То мгновение,
когда у меня появилась надежда, что Софья может стать моей
женой, сразу этому научило; и с этого мгновения ни одна
женщина, кроме вас, не способна возбудить во мне ни грубого
желания, ни сердечного чувства.
— Справедливость этих слов покажет время. Ваше положение,
мистер Джонс, теперь изменилось, и, могу вас уверить, я этому
очень рада. Теперь у вас будет довольно случаев встречаться со
мной и доказать мне, что и ваш образ мыслей тоже изменился.
— Вы ангел!—воскликнул Джонс.—Как мне отблагодарить вас
за вашу доброту? И вы говорите, что вас радует благополучная
перемена в моей жизни... Поверьте же, сударыня, поверьте, что
вы одна дали цену этому благополучию, поскольку я ему обязан
надеждой... Ах, Софья, не откладывайте ее осуществления! Я буду
беспрекословно вам повиноваться. Не смею ничего вынуждать у
вас больше, чем вы позволяете, но, умоляю вас, сократите срок
испытания. Скажите, когда я могу ожидать, что вы поверите тому,
что, клянусь вам, есть святая истина?
— Согласившись пойти так далеко, я прошу вас, мистер Джонс,
не вынуждать у меня никаких обещаний. Убедительно прошу.
— Ради бога, не смотрите на меня так сердито, дшэогая Софья!
Я ничего у вас не вынуждаю, не смею вынуждать. Позвольте мне
только еще раз просить вас назначить срок. Будьте милосердны:
любовь так нетерпелива.
— Ну, может быть... год.
— Боже мой, Софья, вы назвали целую вечность!
— Может быть, немного раньше, — не надоедайте мне. Если ваша
любовь ко мне такая, как я желала, то, мне кажется, вы должны быть
теперь довольны.
—Доволен! Не называйте моего ликования этим холодным
словом... О, сладкая надежда! Быть уверенным, что придет благо-
словенный день, когда я назову вас моей, когда все страхи
исчезнут, когда я буду иметь высокую, несказанную, безмерную,
упоительную отраду заботиться о счастье моей Софьи!
— Наступление этого дня зависит от вас, сэр.
— Ангел мой, божество мое! Слова эти сводят меня с ума
от радости... Я должен, я не могу не поблагодарить милые уста,
даровавшие мне блаженство.
И он заключил Софью в объятия и поцеловал так пылко, как
никогда раньше не осмеливался.
В эту минуту Вестерн, подслушивавший некоторое время у
189
Генри Филдинг
дверей, ворвался в комнату и закричал на охотничий лад:
— Ату, ее малый, ату, ату! Вот так, вот так, горько! Ну что, покон-
чили? Назначила она день? Когда же —завтра или послезавтра?
Не вздумайте откладывать и на минуту дольше —я уже решил.
— Позвольте вас просить, сэр,— сказал Джонс,—не заставляйте
меня быть поводом...
— Ступай ты со своими просьбами... Я думал, в тебе больше
огня и ты не поддашься на девичьи штучки... Все зто вздор,
поверьте мне. Фигли-мигли! Она готова под венец хоть сейчас.
Разве не правда, Софья? Ну признайся же, скажи хоть раз в жизни
правду! Что ж ты молчишь? Почему не отвечаешь?
— Зачем же мне признаваться, сэр,—ответила Софья,— если
вы так хорошо знаете мои мысли?
— Дельно сказано! Так ты согласна?
— Нет, сэр, я своего согласия не давала.
— Так ты не хочешь за него ни завтра, ни послезавтра?
— Нет, сэр, у меня нет такого желания.
— Ия скажу тебе, почему: потому что тебе нравится быть
непослушной, мучить и раздражать своего отца.
— Пожалуйста, сэр...—вмешался Джонс.
— Да и ты тоже —щенок, не больше того!—остановил его
Вестерн. — Когда я ей запрещал, так только было, что вздохи, да
слезы, да тоска, да письма. Теперь я за тебя, а она — прочь. Лишь бы
наперекор. Она, видишь ли,’ выше того, чтобы подчиняться
приказаниям отца и слушаться его советов, все дело в этом.
Ей бы только досаждать и перечить отцу.
— Чего же папеньке от меня угодно?—спросила Софья.
— Чего мне от тебя надо? Дай ему руку сию минуту!
— Извольте, сэр, я вам повинуюсь. Вот моя рука, мистер
Джонс.
— И ты согласна идти под венец завтра утром?
— Я готова вам повиноваться, сэр,— отвечала Софья.
— Ну, так завтра же утром сыграем свадьбу!— воскликнул
Вестерн.
— Хорошо, папенька, я согласна, если такова ваша воля.
Тут Джонс упал на колени и принялся в исступлении покры-
вать поцелуями руки Софьи, а Вестерн заплясал и запрыгал по
комнате, восклицая:
— Да куда же провалился Олверти? Все возится с этими крючко-
твором Даулингом, когда тут есть дело поважнее!
И он побежал отыскивать Олверти, очень кстати оставив
влюбленных на несколько минут наедине.
Скоро, однако, он возвратился с Олверти, приговаривая:
— Если не верите мне, спросите у нее самой. Ведь ты согла-
силась, Софья, завтра же обвенчаться?
— Таково ваше приказание, сэр, — отвечала Софья, — и я не смею
ослушаться.
190
История Тома Джонса Найденыша
— Надеюсь, сударыня,—сказал Олверти,— племянник мой будет
достоин вашей доброты и сумеет, подобно мне, оценить великую
честь, которую вы оказываете моей семье. Союз с такой очарова-
тельной и прекрасной девушкой сделал бы честь самым знатным
людям Англии.
— Да,— подхватил Вестерн,— а позволь я ей маяться да коле-
баться, так долго бы еще не видать вам этой чести! Я принужден
был прибегнуть к отцовской власти.
— Надеюсь, сэр, здесь нет никакого принуждения?— спросил
Олверти.
— Что же, если вам угодно, велите ей взять слово назад.
Ты очень раскаиваешься, что дала его, или нет? Скажи, Софья.
— Нет, не раскаиваюсь, папенька,— отвечала Софья,— и думаю,
что никогда не раскаюсь ни в одном обещании, которое я дала ради
мистера Джонса.
— В таком случае, племянник, поздравляю тебя ото всей
души,— сказал Олверти.—Ты счастливейший из смертных.
Позвольте поздравить и вас, сударыня, по случаю этого радостного
события: я уверен, что вы отдали свою руку человеку, который
оценит ваши достоинства и приложит все старания, чтобы заслу-
жить вашу любовь.
— Приложит старания! Да, он постарается, за это я поручусь! —
воскликнул Вестерн.—Слушай, Олверти: держу пять фунтов про-
тив кроны, что ровно через девять месяцев с завтрашнего дня
мы будем иметь внучка. Однако скажи, чего велеть подать:
бургонского, шампанского или чего другого? Чего-нибудь надо,
потому что, клянусь Юпитером, мы сегодня же отпразднуем
помолвку.
— Извините, сэр,— отвечал Олверти,— я с племянником уже дал
слово, tie подозревая, что дело придет к развязке так скоро.
— Дал слово!—воскликнул сквайр.—Как бы не так! Я ни за что
на свете не отпущу тебя сегодня. Ты у меня поужинаешь, — знать
ничего не хочу.
— Нет, извините, дорогой сосед: я дал слово, а вы знаете, что я
всегда держу свое слово.
— Да кому же ты обещал?— спросил сквайр, и когда Олверти
ответил, к кому он идет и с кем будет, он воскрикнул:
— Черт возьми! Так и я поеду с тобой, не расстанусь, а разлучить
Тома с невестой было бы жестоко.
Это предложение было тотчас же принято Олверти. Софья тоже
согласилась, взяв сначала с отца обещание ни слова не говорить
о ее помолвке.
«История Тома Джонса Найденыша1 — вершинное произведение Г. Филдинга, его
шедевр. Роман состоит из 12-ти книг, каждой из которых предпослана теорети-
ческая глава, в которой автор подробно объясняет эстетику созданного им нового
жанра — социального романа, или, как сам Филдинг назвал его, -комической
эпопеи в прозе*.
191
Генри Филдинг
В «Томе Джонсе» с невиданной еще в литературе Просвещения полнотой
отразилась жизнь Англии первой половины XVIII в. Перед глазами читателя
проходит длинная вереница сельских сквайров и столичных аристократов,
крестьян и городских тружеников, жизнь в провинциальном захолустье и в
Лондоне. Показ реальных отношений между целыми классами и группами насе-
ления сочетается v Филдинга с глубоким психологическим анализом, с показом
душевных переживаний и эмоций его персонажей. Следуя традициям Шекспира,
Филдинг рисует многогранный, диалектически противоречивый образ главного
героя, в характере которого сочетаются добро и зло, ум и легкомыслие, возвы-
шенное и комическое и т. д. Юмор Филдинга неисчерпаем. Это подлинно народ-
ный юмор, который проявляется в диалогах, в ситуациях, в поступках персона-
,i,ей?желающих выдать себя отнюдь не за тех, кем они являются на самом деле.
Смелое, полнокровное, реалистическое изображение всех сторон жизни сочета-
ется в «Томе Джонсе» с новаторством в области формы: по существу Филдинг
придал роману ту форму, которой и по сеи день пользуются последователи
этого жанра. Филдинг внес в жанр романа свой обширный опыт драматурга,
введя несобственно прямую речь, изжив длинноты и повторения (что характерно
для романов Ричардсона), а главное — добившись единства и логичности в разви-
тии действия. Высоко поэтическая форма этой огромной комической эпопеи в
прозе является причиной ее неувядаемой молодости. Двести лет спустя роман
Филдинга все так же волнует и захватывает нас, как и его современников в
40—60-х годах XVIII в.
Основным стержнем сюжета является судьба двух молодых влюбленных —
Тома Джонса и Софьи Вестерн. Изгнание Джонса из отчего дома позволяет
вывести повествование на большую дорогу страны; Софья тайком убегает из
родительского дома для того, чтобы следовать повсюду за любимым. Приключе-
ния и переживания молодых людей являются канвой, связывающей огромную
толщу событий и большое число персонажей, вступающих в те или иные
отношения с главными героями. Филдинг разоблачает самодурство и дикий
произвол мелкопоместных сквайров, являющихся полновластными вершителями
судеб людей в провинции.
Таков отец Софьи—добрый, отзывчивый, но недалекий и упрямый сквайр
Вестерн, который в припадке дикого раздражения может по пустяковому поводу
(или даже без всякого повода) бросить в тюрьму человека (сквайры в ту эпоху
были в провинции мировыми судьями) и даже способен разбить сердце своей
дочери (которую в сущности очень любит), желая выдать ее насильно замуж за
ненавистного ей Блайфила.
Но наиболее важным эстетическим открытием Филдинга был показ все-
могущего «голого чистогана». В этом лучшем своем романе великий просветитель
приходит к выводу о преступности буржуазно-аристократического английского
общества, об обесценивании в нем таких возвышенных человеческих чувств, как
любовь, дружба, честь, совесть, родственные связи, о превращении их в предмет
купли-продажи. Филдинг продолжал дело развенчания устоев буржуазного
общества, начатое Свифтом и Геем, он является гениальным предшественни-
ком плеяды «блестящих английских романистов» XIX в. (Диккенс, Теккерей, сестры
Бронте, Гаскелл).
Но Филдинг лишь начал ту всеобъемлющую критику буржуазной морали,
деловой практики, нравов, комедии суда, гнета всех эксплуатируемых институ-
тов, которую почти через 100 лет развернули на страницах своих романов крити-
ческие реалисты. Он еще не утратил веры в жизненность буржуазного строя и
поэтому все же исполнен оптимизма. Никакие ухищрения коварного Блайфила,
вероломной и развратной леди Белластон, распутного лорда Фелламора не в со-
стоянии загубить любовь Тома и Софьи. Соединяя Тома с его любимой,
автор расстается с ним, исполненный радужных надежд на то, что поколение
молодых приведет Англию к полному процветанию.
Вместе с тем, верный жизненной правде, Филдинг не нашел положительных
персонажей для своей комической эпопеи среди представителей буржуазного
класса (как, например, это сумел сделать в начале века Д. Дефо).
192
История Тома Дмсонса Найденыша
Своих героев Филдинг ищет в среде тех, кто находится в конфликте с
официальным обществом: его герой — подкидыш, лишенный из-за происков
сводного брата (Блайфила) наследства, обреченный пройти через все круги ада,
через нищету, голод, тюрьму, где ему угрожает виселица, и т. п. Том Джонс
исполнен благожелательности и любви к людям, он приходит на помощь тем,
кто попадает в беду, он прощает напавшего на него бедняка Андерсона, которого
нищета заставила выйти на большую дорогу грабить. Он совершенно чужд коры-
сти, страстно и искренне любит Софью. Даже нищета не может заставить его
жениться на молодой и богатой вдове, поскольку он считает, что брак без любви —
преступление, а Джонс не чувствует себя в состоянии отвечать взаимностью
молодой женщине, полюбившей его. Человечный, гуманный, отзывчивый Том
Джонс противопоставлен в романе расчетливому, корыстолюбивому, бездушному
интригану Блайфилу. Эгоист и лицемер, Блайфил является типичным предста-
вителем молодых тори, усвоивших буржуазную мораль. Из соображений выгоды
(чтобы получить целиком наследство — поместье своего дяди, сквайра Олверти,
усыновившего Тома), Блайфил уничтожает письмо своей матери, в котором
она признавала Тома своим сыном (следовательно, родным племянником сквайра
Олверти, брата матери Блайфила и Тома — Бриджит). Законный сын Бриджит,
Блайфил, оклеветал Тома перед своим дядей (который был также и судьей), так что
Тому пришлось покинуть родной кров и отправиться без гроша в кармане в
Лондон. Особенно резко противопоставляются характеры обоих героев в отно-
шении их к браку: если Том предпочитает скорее умереть от голода и нищеты, чем
сочетаться браком с женщиной, к которой он неравнодушен, то Блайфил
рассматривает женитьбу как выгодную сделку. Он совершенно холоден к Софье,
ему безразлична ее красота; однако Блайфилу «очень улыбалось состояние
юной леди». Поэтому он употребляет все средства давления на Олверти и отца
Софьи — Вестерна. И Софью, вероятно, насильно выдали бы замуж за нелюбимого
человека, если бы она не поспешила вслед за Томом в Лондон, совершив побег
из дома своего отца. Следуя традициям Шекспира, Филдинг показывает, что
видимость и сущность характеров нередко не совпадают: Блайфила вначале
все считают благонамеренным, скромным, честным молодым человеком.
И лишь впоследствии маска добродетели спадает с его лица и он предстает перед
всеми в своем истинном виде —негодяя и беспринципного интригана. Том же
иногда не умеет управлять своими страстями и желаниями. Он вспыльчив, невыдер-
жан, совершает опрометчивые поступки. Он может напиться, вступить в случай-
ную любовную связь, способен ввязаться в драку, невоздержан на язык и т. д.
Все считают его шалопаем, повесой и легко верят Блайфилу, что он бессердечный
и неблагодарный подлец, замысливший извести своего приемного отца Олверти.
Между тем Том незлоблив, простодушен и честен.
Большим очарованием обладает образ Софьи Вестерн. Софья —достойная
подруга Тома. У нее сильный характер, не сгибающийся в несчастье. Подобно
Дездемоне Шекспира, ее можно назвать «прекрасным воином, идущим на штурм
своей судьбы». Она борется за свое счастье активно, поэтому добивается его.
Филдинг провозглашает главным принципом борьбу, действие. Этим он
решительно отметает учение церкви о покорности и долготерпении. Именно
поэтому, очевидно, лондонский епископ в 1752 г. проклинал роман Филдинга
и угрожал прихожанам карой небесной, если они посмеют читать «столь бого-
мерзкое сочинение».
Вставная новелла о Горном Отшельнике наилучшим образом раскрывает
гуманизм Филдинга, унаследованный им от титанов Возрождения (Шекспира,
Сервантеса, Рабле). В своих странствиях Том сталкивается с престарелым
участником бунта герцога Монмаута (1678 г.) (будто бы направленного против
короля Якова II). Спасая его из рук разбойников, Том становится гостем Горного
Отшельника и знакомится с его мировоззрением — философией человеконена-
вистника и религиозного стоика. Отшельник утверждает наиболее реакционные
религиозные взгляды, что «человеческая природа везде одинакова, везде достойна
ненависти и презрения». Филдинг же провозглашает (устами Тома Джонса),
что люди человечны, что сила их в гуманном отношении друг к другу, во взаимо-
7-650
193
Генри Филдцнг
помощи, взаимоподдержке. Услышав в лесу крик о помощи, Том Джонс покидает
равнодушного к чужим радостям и страданиям отшельника и спасает миссис
Вотерс от рук убийцы.
Знание жизни трудовых слоев общества, личное знакомство с тружениками
питали веру английского просветителя в естественную доброту человека, явля-
лись основой его исторического оптимизма.
Выше приводятся отрывки из произведения.
1 Доримант — великосветский денди,
прожигатель жизни, действующее
лицо в пьесе Этериджа -Щеголь».
Прототипом образа Дориманта послу-
жил граф Джон Вильмонт Рочестер
(1648—1680), вельможа при дворе
Карла II Стюарта, прославившийся
остроумием и скандальными похож-
дениями. Рочестер был поэтом, его
стихи и пьесы проникнуты безнадеж-
ным пессимизмом.
Исторический календарь за 1736 год
(«The Historical Register for the year 1736», 1737)
Действие первое
СУФЛЕР
Они готовы, сэр.
МЕДЛИ’
Открывай занавес.
Занавес раздвигается. Видны пятеро политиков, сидящих за столом.
С У Р В И Т2
Здесь опечатка, мистер Медли. Написано, что второй политик
говорит первым.
МЕДЛИ
Сэр, мой первый и самый крупный политик вообще никогда не
говорит. Он—очень глубокий человек. Мораль здесь, как вам
нетрудно заметить, заключается в том, что главное искусство
политика— хранить тайну.
СУРВИТ
Вы хотели сказать, хранить свою политику в тайне?
МЕДЛИ
Начинайте, сэр.
2-Й ПОЛИТИК
Король Теодор3 уже вернулся?
3-Й ПОЛИТИК
Нет.
2-И ПОЛИТИК
А когда он вернется?
194
Исторический календарь
3-Й ПОЛИТИК
Не знаю.
СУРВИТ
Мне кажется, что этот политик очень мало что знает.
МЕДЛИ
Черт побери! Уж не хотите ли вы, чтобы будучи политиком,
он был еще и пророком? Вы же видите, сэр: то, что уже случилось,
он знает. А это — все, что он должен знать. Черт возьми, сэр,
разве политику подобает быть прорицателем? Продолжайте,
джентльмены. Прошу вас, сэр, не перебивайте их дебатов.
Они имеют очень большое значение.
2-Й ПОЛИТИК
Усиленные приготовления турок наверняка направлены против
какого-то определенного пункта. Встает вопрос: против какого же
пункта они направлены? А на этот вопрос я не могу ответить.
3-Й ПОЛИТИК
Но нам следует быть настороже.
4-Й ПОЛИТИК
Да. И особенно потому, что мы об этом деле ничего не знаем.
2-Й ПОЛИТИК
Это вы правильно говорите. Легко остерегаться опасностей,
которые тебе известны. Но, чтобы остерегаться никому неизвест-
ных опасностей, надо быть очень большим политиком.
МЕДЛИ
Теперь вы, наверное, думаете, сэр, что никто ничего не знает?
СУРВИТ
Да, сэр, сдается, что так.
МЕДЛИ
Нет, сэр, один-то знает. Маленький джентльмен, что сидит там
на стуле и молчит, все постиг.
СУРВИТ
Но как же вы собираетесь показать это публике?
МЕДЛИ
Черт побери, сэр, не должен ли политик считаться великим чело-
веком и без того, чтобы проявлять свою мудрость?
5-Й ПОЛИТИК
К черту иностранные дела! Займемся деньгами!
7*
195
Генри Филдинг
ВСЕ
Да, да, да!
МЕДЛИ
Джентльмены, это мы повторим. И, будьте добры, хватайте деньги
живее. Какие же из вас политики?
5-Й ПОЛИТИК
К черту иностранные дела! Займемся деньгами!
ВСЕ
Да, да, да!
2-Й ПОЛИТИК
Единственное, что следует обсудить в отношении денег, это то,
как их достать.
3-Й ПОЛИТИК
Я думаю, сначала мы должны обсудить, есть ли что доставать.
Если да, то возникает следующий вопрос: как прибрать деньги к
рукам?
ВСЕ
Гм...
СУРВИТ
Скажите, пожалуйста, сэр, какое положение занимают на Корсике
эти джентльмены?
МЕДЛИ
Это лучшие головы в королевстве, сэр, и, следовательно, величай-
шие люди. Вам ведь наверняка известно, что все хорошо рабо-
тающие правительства, каким я изображаю и корсиканское, берут
на крупные посты самых способных людей.
2-Й ПОЛИТИК
Я изучил данный вопрос и нахожу, что мы достанем их при
помощи налога.
3-Й ПОЛИТИК
Я уже думал об этом и пытался выяснить, что еще не обложено
налогом.
2-Й ПОЛИТИК
Образованность. Допустим, что мы обложим налогом образо.-
ванность?
3-Й ПОЛИТИК
Образованность, правда, вещь бесполезная, но я думаю, что лучше
уж брать налог с невежества. Образованность—достояние немно-
196
Исторический календарь
гих, да и то бедных. Боюсь, что с них много не возьмешь.
А невежество— свойство самых богатых людей в королевстве.
ВСЕ
Да, да, да!..
Политики уходят.
Действие второе
Второе действие пьесы в аукционном зале. На Сцене находятся аукционщик
X е н4 и завсегдатаи аукционов Бентер5, м-с Скрип® и др.
ХЕН (на помосте)
Могу побожиться, джентльмены и леди, что этот аукцион
удовлетворит каждого. Из всех аукционов, которые я имел
честь проводить, это единственный в своем роде. Среди выстав-
ленного на продажу имеются уникальные ценности. Полагаю, что
могу заявить об этом с уверенностью. Каталог редкостей, собран-
ных неустанными трудами прославленного и тонкого знатока
Питера Хамдрама7, эсквайра, назначенных к продаже на аукционе
Кристофера Хена в понедельник 21 марта, открывается номером
первым. Джентльмены и леди, номер первый —в высшей степени
любопытный остаток политической честности. Кто возьмет его,
джентльмены? Из него выйдет очень хороший плащ; можете
убедиться —на обе стороны одинаков. Выворачивайте его, сколько
душе угодно. Внимание, начинаем, пять фунтов за этот редкий
отрез. Уверяю вас, несколько великих людей ко дню рождения
сделали себе платье из этого же куска. Век будет носиться и никогда
не сносится. Пять фунтов цена. Кто—больше пяти фунтов за этот
любопытный кусок политической честности? Пять фунтов,—
никто не больше? {Ударяет молотком). Лорд Бофсайдс8. Номер
второй. Чрезвычайно тонкий кусок патриотизма — кто берет?
Десять фунтов за кусок патриотизма?
1-Й ПРИДВОРНЫЙ
Я не стал бы его носить и за тысячу.
ХЕН
Сэр, уверяю вас, некоторые джентльмены носили его при дворе.
Внутри он совершенно не такой, как снаружи.
1-Й ПРИДВОРНЫЙ
Это запретный товар, сэр. Я не рискну носить его, чтобы не
попасть в Вестминстер-холл9.
ХЕН
Вы принимаете его за старый патриотизм, а между тем у него
нет с ним ничего общего, кроме покроя. Увы, сэр, большая
197
Генри Филдинг
разница в материале. И я ведь не предлагаю его для городского
костюма, сэр. Он годится лишь для деревни. Зато подумайте
только, джентльмены, как он вам пойдет на выборах! Начали,
пять фунтов, одна гинея? Отложим патриотизм в сторону.
БЕНТЕР
Да, откладывайте его. Когда-нибудь он может еще войти в моду.
ХЕН
Номер третий. Три грана скромности. Учтите, леди,— этот товар
нынче очень редок.
М-С СКРИН
Да, и к тому же вышел из моды, мистер Хен.
ХЕН
Прошу прощенья, мадам, но это настоящая французская скром-
ность, уверяю вас. Не меняет цвета ни при каких обстоятельствах.
Полкроны за всю скромность! Неужели здесь нет ни одной леди,
которая нуждалась бы в скромности?
1-Я ЛЕДИ
Простите, сэр, какая она с виду? Я не могу разглядеть на таком
расстоянии.
г ХЕН
Ее нельзя заметить даже вблизи, мадам. Это прекрасная пудра,
которая чудесно ложится на кожу.
М-С СКРИН
Мне цоказалось, что вы говорили, будто она настоящая француз-
ская и не меняет цвета кожи.
ХЕН
Совершенно справедливо, мадам, не меняет. Но она превосходно
служит для того, чтобы краснеть, прикрываясь веером. Еще ее
можно носить под маской на маскараде. Что? Никто не требует?
Хорошо, отложим скромность в сторону. Номер четвертый — бу-
тылка храбрости. Принадлежала некогда полковнику Иезекиилю
Панкину10, горожанину, олдермену и торговцу сальными свечами.
Как, разве здесь нет ни одного офицера городского ополчения?
Она может также служить армейскому офицеру в мирное время.
И даже в военное, джентльмены. Всякий, кто уходит из армии,
продаст ее за наличные.
1-Й ОФИЦЕР
Бутылка полная? Трещины в ней нет?
ХЕН
Нет, сэр, уверяю вас, хотя она и побывала во многих сражениях в
Тотхил-фильдс. Более того, после смерти олдермена она прослу-
198
Исторический календарь
жила кампанию или две в Хайд-парке11. Никогда не истощится,
покуда вы в Англии, но испарится немедленно, если вы попадете за
границу.
г 1-й ОФИЦЕР
Будь я проклят, если во мне недостает отваги. Впрочем, она
никогда не бывает излишней. Три шиллинга!
ХЕН
Три шиллинга за бутылку храбрости!
1-й ЩЕГОЛЬ
Четыре!
БЕНТЕР
Зачем вы ее покупаете?
1-й ЩЕГОЛЬ
Это я не для себя. Мне поручила одна дама.
1-й ОФИЦЕР
Пять!
ХЕН
Пять шиллингов, пять шиллингов за всю храбрость! Никто
больше пяти шиллингов? (Ударяет молотком). Ваше имя,
сэр?
1-й ОФИЦЕР
Макдональд О’Тандер12.
ХЕН
Номера пятый и шестой. Все остроумие, принадлежавшее
прежде мистеру Хью Пантомиму13, сочинителю увеселений для
театров, и мистеру Вильяму Гузквилу14, автору политических
статей в защиту правительства. Ставить их вместе?
БЕНТЕР
Конечно. Жаль было бы разделять их. Где они?
ХЕН
В соседней комнате, сэр. Любой джентльмен может посмотреть
на них. Они чересчур тяжеловесны, чтобы принести их сюда.
Их около трехсот томов фолио.
БЕНТЕР
Отложи их. Черта-с-два они кому-нибудь понадобятся, кроме
директора театра. За эти сочинения в городе уже распла-
тились.
199
Генри Филдинг
Номер седьмой. Очень чистая совесть, которую некогда
носил судья, а затем епископ.
М-с СКРИН
Такая чистая, будто новая?
ХЕН
Да. Никакая грязь к ней не пристает. Заметьте, пожалуйста,
как она вместительна. Тут столько совести, что ее на все
хватит. Джентльмены, не бойтесь назначить за нее цену. Че-
ловек, который обладает ею, никогда не узнает бедности.
ЩЕГОЛЬ
Один шиллинг.
ХЕН
Фи, сэр! Я убежден, что вы в ней нуждаетесь. Будь у вас
хоть сколько-нибудь совести, вы бы назначили больше. Итак,
пятьдесят фунтов за совесть!
БЕНТЕР
Я от всего сердца дал бы пятьдесят фунтов, чтоб избавиться
от своей собственной.
ХЕН
Я вижу, джентльмены, что вы решили не покупать ее. Я ее
отложу. Номер восьмой. Весьма значительное количество про-
текций при дворе.
ВСЕ
Мне, мистер Хен!
ХЕН
Сто фунтов за них где хочешь дадут, джентльмены.
ЩЕГОЛЬ
Двести фунтов.
ХЕН
Двести фунтов, двести пятьдесят, триста, триста пятьдесят,
четыреста, пятьсот, шестьсот, тысяча. Цена тысяча фунтов,
джентльмены. Никто —не больше тысячи фунтов за протекции
Ж и дворе? Никто не больше тысячи? (Стучит). Мистер
[ТЛЬВИТ15.
БЕНТЕР
Будь я проклят, если я не знаю лавку, где могу купить их
дешевле!1®
200
Исторический календарь
Д ЕППЕР17
Черт побери! Вы провели меня, мистер Медли. Я не удер-
жался и тоже начал торговаться.
МЕДЛИ
Вот вам верный признак того, что эта сцена отвечает дейст-
вительности. Я бы не удивился, если бы и остальные зрители
вскочили со своих мест и вступили в торг.
ХЕН
Все кардинальные добродетели идут десятым номером. Берите
кардинальные добродетели!
ДЖЕНТЛЬМЕН
Восемнадцать пенсов.
ХЕН
Восемнадцать пенсов за кардинальные добродетели! Кто больше
восемнадцати пенсов? Восемнадцать пенсов за все основные
добродетели! Никто—не больше? Все добродетели, джентльмены,
идут за восемнадцать пенсов. (Ударяет молотком.) Ваше
имя, сэр?
ДЖЕНТЛЬМЕН
Здесь произошла ошибка, сэр. Мне показалось, что вы сказали
«кардинальские добродетели». Я считал, что сделал выгодную
покупку, а вы мне даете терпимость, целомудрие и кучу вся-
кой дряни. Я бы не отдал за это даже трех фартингов.
ХЕН
Ладно, отложим добродетели. Номера десятый и одиннадцатый:
большое количество остроумия и немного здравого смысла.
БЕНТЕР
Почему вы их ставите вместе? Между ними нет ничего об-
щего.
ХЕН
Хорошо, в таком случае здравый смысл поставим отдельно.
Номер десятый. Немного здравого смысла. Уверяю вас, джентль-
мены, это очень хороший товар. Кто назначит цену?
МЕДЛИ
Вы замечаете, что как он ни хорош, никто его не требует?
Подобное молчание, если я имею право говорить стилем
великого писателя, весьма красноречиво. Вы видите, мистер
Сурвит, никто не выступает против здравого смысла. И никто
201
Генри Филдинг
его не требует. Каждый думает, что он-то этим качеством
обладает.
ХЕН
Отложим здравый смысл. Оставлю его себе. <...>
Действие третье
Четверо патриотов выходят из разных дверей, встречаются посреди
сцены и жмут друг другу руки.
СУРВИТ
Эти патриоты, кажется, столь же молчаливы, как и ваши
величайшие политики.
МЕДЛИ
О чем они думают, сэр, толком сказать нельзя, но многое
можно заключить из того, как они кивают головами. Когда
вино их подогреет, они мало-помалу разговорятся. Но все же
вы не много у них узнаете. Хоть я и не делаю своих пат-
риотов политиками, я не делаю их и дураками.
СУРВИТ
Но ваши патриоты довольно-таки обтрепанные парни.
МЕДЛИ
Просто они носят дешевое платье. К тому же низкое зва-
ние не мешает быть патриотом, мешает только высокое.
1-й ПАТРИОТ
Да процветает Корсика!
2-й ПАТРИОТ
Свобода и собственность!
3-й ПАТРИОТ
Да здравствует торговля!
4-й ПАТРИОТ
Ну да, за торговлю, за торговлю, — особенно за процветание
моей лавки!
СУРВИТ
Зачем вы позволяете этому актеру, что стоит за сценой,
смеяться и прерывать репетицию?
МЕДЛИ
О сэр, ему положено там быть. Он смеется в кулак над
патриотами. Это очень значительный образ. Ему предстоит
ответственная задача.
202
Исторический календарь
СУРВИТ
Я думаю, что публика должна бы это знать. А то они оши-
бутся, вроде меня, и освистают его.
МЕДЛИ
Да его не смутишь, если даже будет свистеть весь зал. Это
ведь вконец бесстыжий парень. Я его специально подобрал
для этой роли. Продолжайте, патриоты.
1-й ПАТРИОТ
Джентльмены, я считаю, что наша Корсика в скверном по-
ложении. Я не утверждаю, что мы действительно находимся
в состоянии войны, потому что мы не воюем. Но угроза
войны постоянно висит над нами. И почему бы ожиданию
войны не быть хуже, чем сама война? Ведь предчувствие зла
всегда тяжелее его самого. Со своей стороны я замечу и даже
осмелюсь сказать: будь что будет, а я пью за мир.
МЕДЛИ
Этот джентльмен — патриот-пустомеля. Он пьет за свою страну,
кричит о ней и никогда не делает ей ни добра, ни зла.
Второй— опасливый патриот.
2-й ПАТРИОТ
Сэр, дайте мне вашу руку. В том, что вы говорите, есть
своя правда. Я буду поддерживать вас от всей души. Но пусть
это останется между нами.
3-й ПАТРИОТ
Слушайте-ка, джентльмены. Моя лавка—моя отчизна. Я всегда
измеряю успехи второй по состоянию дел первой. По-моему,
моя страна богаче или беднее в зависимости от того, под-
нимается или падает моя торговля. Вот почему, сэр, я не
могу согласиться, что война, дескать, принесла бы ущерб.
Совсем наоборот. Я считаю ее единственным условием про-
цветания моей родины. Я торгую саблями, и война заставит
мою страну процветать. Поэтому я за войну.
МЕДЛИ
Это своекорыстный патриот. А сейчас вы услышите патриота
четвертого и последнего рода—безразличного патриота. Я встре-
тил в одной компании благоразумного человека, который
заснул в начале драки и не просыпался, пока она не кон-
чилась. Этот патриот ведет себя точно так же.
4-й ПАТРИОТ (ПРОСЫПАЯСЬ) ,
За мир или за войну—мне все равно.
203
Генри Филдинг
СУРВИТ
Поскольку этот джентльмен ни за тех, ни за других, мир
отстаивают двое против одного.
МЕДЛ И
А может быть, никто не получит большинства? Может быть,
я нашел способ примирить обе партии? Впрочем, продолжайте.
1-й ПАТРИОТ
Должна ли Корсика желать войны при теперешних наших
обстоятельствах? Все мы—жалкие бедняки. Разве это не так,
спрашиваю я вас?
ВСЕ
Да, да.
3-й ПАТРИОТ
Верно сказано. Этого уж никто не станет отрицать.
Входит Квидам18.
КВИДАМ
Я отрицаю это, сэр.
Все вскакивают.
Не беспокойтесь, джентльмены, прошу вас, садитесь. Я при-
шел выпить с вами стаканчик запросто. Может ли Корсика
быть бедной, пока в ней есть вот это? (Кладет кошелек
на стол). Не пугайтесь, джентльмены, это честное золото,
уверяю вас. Все вы сошлись на том, что представляете собой
компанию жалких бедняков. Я возражаю, потому что все .это —
ваше. (Высыпает золото на стол). Поделите его между
собой.
1-й ПАТРИОТ
А что мы должны за это делать?
КВИДАМ
Говорите, что вы богаты, вот и все.
ВСЕ
И только?
ВСЕ
Расхватывают деньги.
КВИДАМ
Ну, сэр, каково теперь ваше мнение? Говорите откровенно.
204
Исторический календарь
1-й ПАТРИОТ
И буду. Человек может ошибаться по неведению. Но тот,
кто, зная всю правду, выступает против своих убеждений, —
мерзавец. Признаюсь, я думал, что мы бедны, но вы убедили
меня, сэр, что мы богаты.
ВСЕ
Мы все убеждены.
КВИДАМ
В таком случае вы честные ребята, и я пью за ваше здо-
ровье. А если бутылка опустела, оставьте печаль и отбросьте
заботы. Давайте танцевать! А я вам сыграю на скрипке!19
ВСЕ
Мы согласны.
1-й ПАТРИОТ
Начинайте, если вам угодно. Мы будем повторять все ваши
движения.
Танец. Кв ид а м, танцуя, удаляется со сцены, за ним следуют танцу-
ющие патриоты.
МЕДЛИ
Очень может быть, что этот танец задуман с определенной
целью.
СУРВИТ
С какой, скажите пожалуйста!
МЕДЛИ
Сэр, у каждого из этих патриотов дырка в кармане. Скрипач
Квидам знает это и заставляет их плясать, пока все деньги
не вывалятся; тогда он подбирает их. Таким образом, он не
теряет и полушки от своих щедрот, и даже, наоборот, по-
пивает винцо задаром, а бедный народ—увы!—оплачивает весь
счет из своего кармана. По-моему, это весьма удачная панто-
мима. Здесь заключена прямая пародия на тех плутов, которых
великий Лан20 показал в своих увеселениях. Итак, кончается
моя пьеса, мой фарс или как вам угодно будет ее назвать.
Могу ли я надеяться на одобрение вашего лордства?
ДЕППЕР
Очень мило, право, очень мило.
МЕДЛИ
В таком случае, милорд, я буду рассчитывать на вашу под-
держку, ибо в этом городе вещи не всегда имеют успех со-
205
Генри Филдинг
гласно своим достоинствам. Если вы введете меня в моду,
милорд, я буду вам вечно обязан. А вы, мистер Сурвит, по-
можете мне среди критиков. Мне не нужно ученой статьи,
которая бы доказывала, что трехактный фарс не есть построен-
ная по всем канонам пьеса в пяти действиях. И, наконец,
я обращаюсь к вам, джентльмены, которых я не имею чести
знать, почтившие мою пьесу своим присутствием, и к вам,
леди, независимо от того, любите вы Шекспира или Бомонта
и Флетчера. Я надеюсь, что вы будете снисходительны к
репетиции.
Пускай из ваших уст узнает вся столица,
Что юмора чужого ни крупицы
Во всем, что вы смотрели, не таится.
л.
«Исторический календарь за 1736 г.» —одна из самых гениальных ко-
медий Филдинга. В ней дается широкая картина нравов, разоблачается
моральная деградация и душевное убожество английского буржуа. Пьеса
написана в форме репетиции, на которой присутствуют автор, критик и
знатный меценат. Эта композиция позволяет автору постоянно комменти-
ровать реплики действующих лиц. Автор переносит действие комедии на
Корсику, хотя сохраняются английские имена, а нравы и ситуации харак-
терны только для Англии XVIII в.
Выше приводится отрывок из произведения.
1 Медли — автор пьесы; в переводе
имя Медли означает «всякая всячина»
(англ.).
2 Сурвит — критик, присутствующий
на репетиции (сурвит — недоброжела-
тель — англ.).
3 Король Теодор — немецкий авантю-
рист барон фон Нейгоф, встал в
1736 г. во главе корсиканцев, вос-
ставших против генуэзского герцога,
и был провозглашен королем о. Кор-
сики.
4 Хен —курица (англ.). В этой сцене
выведен известный всему Лондощ
аукционер Кок — петух (англ.).
5 Бентер — шутка (англ.).
6 Скрин — ширма (англ.).
7 Хамдрам — зануда (а нгл.).
8 Боф-сайдз — и нашим и вашим
(англ.).
9 Вестминстер-холл — зал в Вест-
минстерском Дворце в Лондоне: в XVI в.
в нем собирался парламент, позднее
в зале и прилегающих к нему поме-
щениях находились различные суды.
10 Панкин — глиняный горшок (англ.).
11 В то время в Хайд-парке происхо-
дили дуэли.
12 О’Тандер — громоподобный (англ.).
13 Хью Пантомим — он же Великий
Лан — известный актер и режиссер
Джон Рич, прославившийся в жанре
пантомимы в театре Ковент-Гарден.
14 Гузквил — гусиное перо, также — ду-
рацкое перо (англ.). Филдинг имел
в виду правительственного журналис-
та-ренегата Хенли.
15 Литлъвит — кретин, недоумок, ту-
годум.
16 Намек на взяточничество чинов-
ничьего аппарата Р. Уолпола.
17 Деппер — проворный, пронырливый
(англ.).
18 Кейдам — имеется в виду премьер-
министр Роберт Уолпол.
19 Пляска патриотов под скрипку
(дудку) Р. Уолпола — наиболее острая
сатирическая сцена во всей комедии.
20 См. примечание 13.
Тобайас Джордж
СМОЛЛЕТ
(Tobias George Smollett)
(1721-1771)
Младший современник Филдинга, Смоллет по праву
считается его продолжателем в деле создания великого
просветительского романа первой половины XVIII в.
Смоллет был сыном бедного шотландского дворянина,
рано испытал лишения и невзгоды, выпадавшие на долю
каждого бедняка. Даже став знаменитым писателем,
Смоллет вынужден был оставаться ^пожизненным
поденщиком*, не гнушающимся никаким побочным
заработком.
. Богатый жизненный опыт немало способствовал
формированию Смоллета как писателя-реалиста,
создавшего яркую эпопею жизни современного ему
британского буржуазного общества.
Смоллет в молодости занимался сочинением пьес
(не увидевших сцены), был учеником хирурга и студентом
медицинского факультета, врачом на военном судне,
207
Тобайас Джордж Смоллет
невольно принимал участие в пиратском нападении
английской эскадры на порт Картахену (вест-Индия),
терпел бедствия на суше и на море; выйдя в отставку,
уехал на остров Ямайку, затем снова переселился
в Лондон. Участвовал в политической жизни,
возненавидел с одинаковой силой и вигов и тори, как
шотландец глубоко переживал кровавое подавление
восстания якобитов (в 1745 г.).
Демократ, обличитель порочных нравов
буржуазно-собственнического класса, защитник
обездоленных, Смоллет горячо приветствовал борьбу
колонистов Северной Америки (<Ода к независимости-,
1771), он предсказал всесокрушающую революцию
во Франции в конце XVIII в. и гибель феодального
режима в Европе.
Приключения Родрика Рэндома
(«The Adventures of Roderick Random», 1748)
[После многих приключений Родрик, впав в крайнюю нищету, попадает
в лапы вербовщиков королевского флота. Его заставляют служить младшим
помощником лекаря на военном корабле «Гром» при жестоком и коварном
лекаре Макшейне и покровительствующем ему капитане корабля,—безжалост-
ном истязателе и убийце Оукеме. «Гром» направляется в составе военной
эскадры в экспедицию с целью захвата испанской колонии Картахены.
Поход закончился поражением захватчиков из-за бездарности и интриг
генерала и адмирала, не желавших отложить перед лицом неприятельской
армии сведения счетов, а также из-за трусости и бездарности командиров
военных кораблей.]
Глава 33
В стенах сделан прологи, наши солдаты идут на приступ
и занимают форты без сопротивления. —Наши моряки одно-
временно захватывают все другие укрепления у Бокка Чика
и овладевают гаванью. —Добрые последствия этого успеха. —
Мы продвигаемся ближе к городу. —Находим покинутыми
два форта и канал, заблокированный затопленными с
который, однако, нам удается очистить. — Высаживаем сол-
дат у Ла-Кинта. —Преодолеваем сопротивление отряда ми-
лиции. —Атакуем крепость Сен-Лазар и отступаем с боль-
шими потерями. — Остатки наших войск вновь погружаются
на суда. —Попытка адмирала взять город. — Описывается
организация экспедиции.
После четырехчасового обстрела крепости мы все получили
приказ высучить якорные цепи и отойти; но на следующий
день сражение возобновилось и продолжалось с утра до по-
удами,
208
Приключения Родрика Рэндома
лудня, когда вражеский огонь из Бокка Чика стал ослабевать
и к вечеру затих.
В крепостной стене был сделан нашей береговой батареей
пролом, достаточный для того, чтобы пропустить среднего
• размера павиана, если бы - тот нашел способ добраться до
него; и наш генерал положил идти на приступ этой ночью
и приказал для этой цели послать отряд. Провидение было
дружески к нам расположено и вселило в сердца испанцев
решение покинуть укрепления, которые разумные люди могли бы
удерживать до дня страшного суда против всех сил, какими
мы располагали для атаки.
А в то время, когда наши солдаты захватили без со-
противления вражеский вал, та же удача пришла на помощь
нашим морякам, овладевшим фортом Сен-Джозеф, батареями
на фашинах и одним испанским военным кораблем; три дру-
гие корабля были подожжены либо затоплены врагом, чтобы
они не попали к нам в руки.
Взятие этих фортов, на силу которых испанцы главным
образом полагались, утвердило наше господство над внешней
гаванью и вселило в нас великую радость, так как мы рас-
считывали, что встретим лишь слабое —а то и никакого,—
сопротивление со стороны города; и если бы несколько круп-
ных наших кораблей подошло незамедлительно, прежде чем
испанцы оправились от смятения и отчаяния, вызванного на-
шим неожиданным успехом, вполне возможно, что мы закон-
чили бы все дело к полному нашему удовлетворению без
дальнейшего кровопролития. Но этот шаг наши герои почитали
варварским оскорблением врага, попавшего в беду, и дали
ему передышку, какую он пожелал, чтобы собраться с силами.
Тем временем Макшейн, воспользовавшись этим всеобщим
ликованием, явился к нашему капитану и защищался столь
успешно, что восстановил себя в его добром мнении; что
до Крэмпли, то ничего достопримечательного больше не было
в его обхождении со мной во время боя. Но из всех по-
следствий победы самым благодеятельным было изобилие прес-
ной воды после того, как мы страдали в течение пяти не-
дель на казначейском рационе в одну кварту per diem1 на
каждого в жаркой зоне, где солнце стояло над головой и тело
столько теряло влаги, что и галлон жидкости едва ли мог
возместить утраченное в течение суток. Надо принять во вни-
мание в особенности то, что наша еда состояла из гнилой
солонины, которую матросы называли ирландской клячей, со-
леной свинины из Новой Англии, не походившей ни на рыбу,
ни на мясо, но по вкусу напоминавшей и то и другое,
сухарей того же происхождения, двигавшихся, как часовой
механизм, по собственному побуждению, благодаря мириадам
обитавших в них червей, а также масла, выдаваемого полу-
209
Тобайас Джордж Смоллет
пинтами и похожего на присоленную колесную мазь. Вместо
слабого пива каждый получал утром три порции по полквар-
терна2 рома или бренди, разбавленного водой, но без сахара
или плодов для улучшения вкуса, почему матросы весьма
удачно назвали эту смесь «Нужда».
Такое ограничение провизии и воды отнюдь не было вы-
звано нехваткой их на борту, ибо в то время на корабле
пресной воды было вполне достаточно для полугодового пла-
вания при ежедневном рационе в полгаллона на каждого;
но этот пост, мне кажется, был наложен на команду корабля
как эпитимия за ее грехи либо с целью замучить ее, вызвав
презрение к жизни, чтобы она стала отважной и не считалась
ни с какой опасностью.
Сколь бесхитростно рассуждают те люди, которые припи-
сывают высокую смертность среди нас дурной провизии и
недостатку воды! Или утверждают, что много драгоценных
жизней можно было спасти, назначив бесполезные транспорты
для доставки армии и флоту свежих запасов, морских че-
репах, фруктов и другого провианта с Ямайки и соседних
островов!
Но ведь те, кто умер, нужно надеяться, отправились в
лучший мир, и тем легче было прокормить тех, кто выжил!
Итак, немало людей осталось лежать перед стенами Сен-
Лазар, где они повели себя, как мастифы3 на их родине,
которые закрывают глаза, бросаются в пасть к медведю и
в награду за свою доблесть погибают с размозженной головой.
Но вернемся к моему повествованию.
Поставив гарнизоны в занятых фортах и захватив выса-
женную раньше артиллерию и солдат (это заняло больше недели),
мы двинулись к входу во внутреннюю гавань, охраняемую
с одной стороны сильными укреплениями, а с другой — неболь-
шим редутом, перед нашим приближением покинутыми, и нашли,
что вход в гавань заблокирован несколькими старыми талионами
и двумя военными кораблями, которые неприятель затопил
в канале. Тем не менее мы ухищрились открыть проход
нескольким судам, произведшим высадку наших войск у того
места неподалеку от города, которое называется Ла-Кинта,
где после слабого сопротивления испанского отряда, препят-
ствовавшего высадке, войска разбили лагерь с целью осадить
крепость Сен-Лазар, возвышающуюся над городом и занимав-
шую командные высоты.
То ли наш славный генерал не имел никого, кто знал бы,
как надлежит приблизиться к форту, то ли он полагался
целиком на славу своего оружия, этого я не знаю, но досто-
верно, что на военном совете решено было идти в атаку
с одними мушкетами. Это было приведено в исполнение и
надлежащим образом закончилось; противник устроил им столь
210
Приключения Родрика Рэндома
жаркий прием, что большая часть наших войск обрела на
месте вечный покой.
Наш командующий, не почитая приятной такую любезность
со стороны испанцев, был достаточно мудр, чтобы отступить
на борт с остатками своей армии, уменьшившейся с восьми
тысяч человек, высадившихся на берег невдалеке от Бокка
Чика, до полутора тысяч годных к службе солдат. Больных
и раненых впихнули в некие суда, названные госпитальными,
хотя, по моему мнению, они едва ли заслуживали такой поч-
тенный титул, ибо немногие из них могли похвастать соб-
ственным лекарем, сиделкой или коком, а междупалубное про-
странство было столь ограничено, что несчастные больные не
имели возможности сидеть выпрямившись -на своих постелях.
Их раны и обрубки, на которые не обращали внимания, за-
грязнялись и загнивали, и в гнойных болячках разводились
миллионы червей.
Это бесчеловечное невнимание приписывали нехватке в ле-
карях, хотя хорошо известно, что каждый крупный корабль
мог бы уделить хотя бы одного лекаря для сей цели, и этого
было бы вполне достаточно, чтобы устранить такие возмути-
тельные последствия.
Но, может быть, генерал был слишком джентльмен, чтобы
просить о подобном одолжении у своего сотоварища командую-
щего, который в свою очередь не мог унизить свое достоин-
ство, предложив непрошенную помощь; во всяком случае, смею
утверждать, что в это время демон разногласия со своими
черными, как сажа, крылами, простер свою власть на наших
начальников. Об этих великих людях (я полагаю, они простят
мне сравнение) можно было бы сказать, как о Цезаре и о
Помпее, что один не выносил никого над собой, а другой
не терпел никого рядом с собой; так что вследствие гордыни
одного и дерзости другого дело провалилось согласно посло-
вице: ягодицы, очутившись между двух стульев, падают наземь.
Не хочу, чтобы подумали, будто я уподобляю общественное
дело сей срамной части человеческого тела, хотя могу с досто-
верностью утверждать, если мне будет позволено прибегнуть
к столь простонародному выражению, что у нации обвисла
задница после такого разочарования. Не хочу я также, чтобы
подумали, будто я сравниваю способности наших героических
начальников с такими деревянными изделиями, как складной
стул и стульчак; это я делаю лишь для того, чтобы обозначить
сим уподоблением ошибку людей, поверивших в единение двух
предметов, которые никогда не соединялись.
Через день-два после атаки на Сен-Лазар адмирал приказал
для бомбардировки города установить шестнадцать пушек на
одном из захваченных нами испанских военных судов и
укомплектовать его людьми с наших крупных кораблей; со-
211
Тобайас Джордж Смоллет
гласно этому приказу корабль был отбуксирован ночью во
внутреннюю гавань и ошвартован в полумиле от стен, по
которым открыл огонь на рассвете и продолжал вести его
в течение шести часов, подвергаясь обстрелу по меньшей мере
тридцати пушек, которые в конце концов вынудили наших
людей поджечь его и спасаться в лодках как можно скорее.
Этот поступок дал пищу для умозаключений всем остро-
умцам армии и флота, которые в конце концов поневоле
признали его ловким политическим ходом, недоступным их
пониманию. Кое-кто высказывал непочтительное суждение о
сообразительности адмирала, полагая, будто он ожидал, что
город сдастся его плавучей батарее в .шестнадцать пушек;
другие предполагали, будто единственным его намерением было
выяснить силы врага, что позволило бы ему подсчитать,
сколько крупных кораблей необходимо, чтобы принудить город
к сдаче. Но эта последняя догадка скоро оказалась неоснова-
тельной, поскольку никогда больше ни один корабль не был
послан с той же целью. Третьи клялись, что для такого
предприятия можно указать только ту цель, какая побудила
Дон Кихота атаковать ветряную мельницу.
Четвертая группа (самая многочисленная, хотя и состояв-
шая, без сомнения, из людей сангвинического нрава и зло-
козненных) открыто обвиняла командующего в недостатке че-
стности и разумения; она утверждала, что он должен был
принести в жертву родине свое чванство; что там, где дело
шло о жизни такого большого количества храбрых его сооте-
чественников, он должен был содействовать генералу в сохра-
нении их жизни и достижении успеха, даже без просьбы его
или желания; что, если его доводы не могли удержать генерала
от безнадежного предприятия, долгом его являлось сделать это
предприятие насколько возможно осуществимым, не рискуя
при этом сверх меры; что это могло быть сделано с надеждой
на успех, если бы он приказал пяти-шести крупным судам
бомбардировать город в то время, как высаженные войска
штурмовали крепость, чем он добился бы важной диверсии
на пользу наших войск, пострадавших на марше перед атакой
и во время отступления куда больше от города, чем от кре-
пости; что жители города, жестоко атакованные со всех сторон,
должны были бы разделиться, растеряться, прийти в смятение
и, по всей вероятности, оказаться неспособными к сопротив-
лению.
Но все эти размышления, разумеется, были следствием не-
вежества и недоброжелательства, ибо, в противном случае, не
мог же адмирал, возвратившись в Европу, так легко обелить
себя перед министерством, столь честным и вместе с тем про-
ницательным! И в самом деле те, которые защищали доброе
имя адмирала, утверждали, что вблизи города гавань была
212
Приключения Родрика Рэндома
недостаточно глубокой для наших крупных кораблей, хотя
этот довод нельзя признать удачным, ибо во флоте случайно
оказались лоцманы, прекрасно знакомые с глубиной гавани
и утверждавшие, будто она вполне достаточна для того, чтобы
подвести борт к борту пять восьмидесятипушечных кораблей
почти к самым стенам.
Разочарование, постигшее нас, породило всеобщее уныние,
которое нимало не облегчалось от ежедневного и ежечасного
созерцанья одних и тех же предметов или размышлений о
том, что неминуемо случится, если мы останемся там надолго.
Так было поставлено дело на некоторых судах, что наши
начальники, не заботясь о погребении мертвых, приказывали
бросать их за борт нередко без всякого балласта или савана;
посему в гавани носилось свободно по воде немало трупов,
пока их не пожирали акулы и стервятники, являвшие взору
живых людей не очень приятное зрелище.
Но вот наступил дождливый период; от восхода до заката
солнца непрерывно лил дождь, а как только он прекращался,
начиналась гроза, и вспышки молнии были столь длительны,
что можно было при свете их читать весьма мелкую печать.
Глава 34
Среди нас свирепствует эпидемия лихорадки. ~ Мы отказы-
ваемся от плодов наших побед. —Меня поражает недуг. —
Пишу прошение капитану, которое тот отвергает. —Вслед-
ствие злобы Крэмпли я подвергаюсь опасности задохнуться
и получаю помощь от сержанта. —Лихорадка усиливается. —
Капеллан хочет меня исповедывать. —Кризис проходит благо-
получно. —Морган доказывает свою привязанность ко мне. —
Как ведут себя со мной Макшейн и Крэмпли. —Капитана
Оукема переводят на другой корабль вместе с его возлюб-
ленным доктором. — Описание нового капитана. —Происшест-
вие с Морганом.
Перемена погоды, вызванная этим явлением природы,
а также окружавшее нас зловоние, жаркий климат, наш ор-
ганизм, ослабевший от плохой провизии, и наше отчаяние —
все это вызывало среди нас желчную лихорадку, свирепство-
вавшую с такой силой, что из тех, кто был поражен ею, три
четверти умерло мучительной смертью; вследствие гниения
жизненных соков кожа их стала черной, как сажа.
При таком положении дел наши начальники нашли свое-
временным покинуть поле наших победоносных сражений,
что мы и исполнили, приведя сначала в негодность вражескую
артиллерию и взорвав порохом стены. Как только мы отошли
от Бокка Чика на обратном пути к Ямайке, я обнаружил
213
Тобайас Джордж Смоллет
у себя грозные симптомы страшной болезни и, хорошо по-
нимая, что у меня нет надежды выжить, если мне придется
лежать в кубрике, сделавшемся к тому времени непригодным
жильем даже для здоровых людей из-за жары и запаха гнию-
щей провизии, я написал прошение капитану, осведомляя о
моем состоянии и смиренно умоляя его о разрешении лежать
вместе с солдатами на средней палубе, чтобы дышать све-
жим воздухом.
Но сей бесчеловечный командир отказал в моей просьбе
и распорядился, чтобы я остался в помещении, предназначен-
ном для помощников лекаря, либо согласился лечь в госпи-
таль, где зловоние и духота были еще нестерпимее, чем в
нашей каюте.
Может быть, всякий другой на моем месте покорился бы
своей участи и умер в отчаянии, но мне несносна была мысль
о столь жалкой гибели, после того как я благополучно вы-
держал столько штормов по воле жестокой судьбы. Поэтому,
невзирая на предписание Оукема, я уговорил солдат, чьим
добрым расположением заручился, повесить между их койками
мою, и уже радовался таким удобствам, но Крэмпли, узнав
об этом, тотчас же уведомил капитана о нарушении мною
приказа и был облечен властью снова отправить меня в
предоставленное мне помещение. Такая зверская месть столь
возмутила меня, что я, отчаянно ругаясь, поклялся призвать
его к ответу, если это будет в моей власти, а волнение и
возбуждение значительно усилили мою лихорадку.
Когда я лежал, задыхаясь, в этой преисподней, меня навес-
тил сержант, которому я вправил кости и залечил нос, раз-
битый осколком во время нашего последнего боя. Узнав о
моем положении, он предложил мне воспользоваться его каю-
той, которая была отгорожена парусиной, находилась на сред-
ней палубе и хорошо проветривалась благодаря открытому
пушечному порту. Я с 'радостью принял это приглашение и
тотчас же был переведен в его каюту, где, пока длилась моя
болезнь, за мной ухаживал с величайшей нежностью и забот-
ливостью этот благодарный алебардщик, которому до конца
нашего плавания не оставалось другого места для постели,
кроме курятника. Здесь я лежал, наслаждаясь бризом, но,
несмотря на это, недуг все усиливался и, наконец, стал угро-
жать моей жизни, хотя я не терял надежды на выздоровле-
ние даже тогда, когда мне приходилось с горестью видеть
из окна каюты, как бросают ежедневно за борт по шесть,
по семь человек, умерших от той же болезни.
Несомненно, сохранению моей жизни в значительной мере
помогала эта уверенность, тем более, что к ней присоедини-
лось принятое мною в самом начале решение —не принимать
никаких лекарств, которые, по моему разумению, содействовали
214
Приключения Родрика Рэндома
развитию недуга и, вместо того чтобы препятствовать загни-
ванию, вызывали полное разложение жизненного флюида.
Поэтому, когда мой друг Морган приносил свои потогонные
пилюли, я клал их в рот, но отнюдь не собирался глотать,
а после его ухода выплевывал их и промывал рот жидкой
кашицей; я подчинялся ему для вида, чтобы не оскорбить
дух Карактакуса отказом, в котором выразилось бы недоверие
к его искусству врачевания, так как меня лечил он, а доктор
Макшейн ни разу обо мне не осведомился и даже не знал,
где я нахожусь.
Когда опасность стала угрожающей, Морган нашел мое
положение безнадежным и, положив мне на загривок вытяж-
ной пластырь, стиснул мою руку, с горестным видом посо-
ветовал положиться на волю «пога» и искупителя, а затем,
попрощавшись со мной, попросил капеллана прийти ко мне
с духовным утешением; однако, прежде чем тот явился, я
ухитрился избавиться от причинявшего страдание пластыря,
положенного валлийцем мне на загривок. Священник, пощупав
мне пульс, спросил, что меня мучит, откашлялся и начал так:
— Мистер гзндом! Богу, по бесконечному его милосердию,
угодно было послать вам страшную болезнь, исход коей никому
неведом. Быть может, вам будет даровано выздоровление, и вы
еще много дней проживете на лице земли, а может быть,
что более вероятно, вы будете отозваны и отойдете в иной
мир в расцвете юности. Посему на вас лежит обязанность
приготовиться к великой перемене, искренно раскаявшись в
своих грехах. Нет более верного доказательства раскаяния,
чем чистосердечная исповедь, к которой я и призываю вас
приступить без колебаний и мысленных оговорок; убедившись
в вашей искренности, я дам вашей душе то утешение, какое
ей доступно. Нет сомнения, вы повинны в бесчисленных пре-
грешениях, свойственных юности, как-то: в богохульстве, пьян-
стве, распутстве и прелюбодеянии. Поведайте же мне подробно,
без недомолвок, о каждом из них, в особенности о последнем,
дабы я мог ознакомиться с истинным состоянием вашей со-
вести, так как ни один врач не прописывает лекарства боль-
ному, пока не узнает, в чем заключается его недуг.
Нимало не опасаясь близкой смерти, я не мог не улыбнуть-
ся в ответ на увещание любознательного капеллана, которое,—
сказал я ему,— отзывается скорее римско-католической, чем
протестантской церковью, рекомендуя исповедь на духу, ка-
ковая, по моему мнению, отнюдь не является необходимой
для спасения души, а потому я от нее уклоняюсь.
Мой ответ слегка смутил его; однако он пояснил смысл
своих слов, пустившись в ученые рассуждения о различии
между абсолютно необходимым и только удобным, а затем
осведомился, какую религию я исповедываю. Я ответил, что
215
Тобайас Джордж Смоллет
до сей поры еще размышлял о разнице между религиями,
а стало быть, не остановился ни на одной из них, но что
воспитан, как пресвитерианин. При этом слове капеллан вы-
разил величайшее изумление и заявил, что не постигает, как
могло английское правительство назначить пресвитерианина на
какую бы то ни было должность4. Затем он спросил, был ли
я когда-нибудь у причастия и приносил ли присягу; когда же
я ответил отрицательно, он воздел руки, заявил, что ничем
не может мне служить, пожелал, чтобы я не оставался отвер-
женным, и вернулся к своим сотрапезникам, которые весели-
лись в кают-компании за столом, где не было недостатка в
бамбо5 и вине.
Это внушение, сколько ни было оно грозно, не произвело
на меня такого впечатления, как лихорадка, которая вскоре
после его ухода чрезвычайно усилилась. Мне начали мере-
щиться страшные чудовища, и я заключил, что у меня начал-
ся бред; тогда, чувствуя опасность задохнуться, я в каком-то
припадке безумия привскочил, собираясь броситься в море;
так как моего приятеля сержанта при мне не было, я, вне
сомнения, охладил бы свой жар, если бы, пытаясь слезть
с койки, не обнаружил, что бедро у меня влажное. Появление
влаги оживило мои надежды, и у меня хватило сознания и
решимости воспользоваться этим благоприятным симптомом —
я сорвал с себя рубашку, сбросил с постели простыни, и за-
кутавшись в толстое одеяло, претерпевал в 'течение четверти
часа адские муки; но вскоре я был вознагражден за свои
страдания обильной испариной: пот, хлынув из каждой поры
кожи, меньше чем через два часа избавил меня от всех му-
чений, кроме слабости, и вызвал голод, как у коршуна.
Я сладко поспал, после чего предался приятным мечтам
о своем счастливом будущем, как вдруг услышал за занавеской
голос Моргана, осведомлявшегося у сержанта, жив ли я еще.
— Жив ли он!—воскликнул тот.—Не дай бог, коли это
не так! Вот уже пять часов, как он лежит тихохонько, а я
не хотел ему мешать, ведь сон пойдет ему на пользу.
— О, да! Он спит так крепко, — сказал мой товарищ,— что
не проснется, пока не раздастся трупный глас. Помилуй пог
его душу! Он заплатил свой долг, как честный человек. Да,
и к тому же он изпавился от всяких преследований, и не-
взгод, и печалей, а погу известно, да и мне тоже, сколько
их выпало ему на долю! Увы! Этот юноша подавал полыпие
надежды.
Тут он жалобно застонал и захныкал так, что я убедился
в его дружеских чувствах ко мне. Сержант, встревоженный
его словами, вошел в каюту; когда же он взглянул на меня,
я улыбнулся ему и подмигнул. Он тотчас угадал мое намере-
ние и безмолствовал, вследствие чего Морган укрепился в
216
' Приключения Родрика Рэндома
своем предположении, будто я умер, и со слезами на глазах
приблизился, чтобы предаться скорби, созерцая предмет ее.
л же, устремив взгляд в одную точку и лежа с отвисшей
челюстью, так искусно прикинулся мертвым, что он сказал:
— Да поможет мне пог! Вот он лежит, словно ком глины.
И заметил, что, судя по моему искаженному лицу, я, долж-
но быть, жестоко боролся. У меня уже нехватило сид сдер-
живаться долее, когда он начал исполнять последний долг
друга, стараясь закрыть мне глаза и рот; тут я неожиданно
цапнул его за пальцы и привел в такое смятение, что он
шарахнулся прочь, стал серым, как пепел, и вытаращил глаза,
олицетворяя собою ужас. Хотя я не мог не посмеяться над
его видом, меня обеспокоило его состояние, и, протянув руку,
я сказал ему, что надеюсь еще пожить и отведать в Англии
сальмагунди6 его стряпни. Не сразу он пришел в себя на-
столько, чтобы пощупать мне пульс и осведомиться о моем
здоровье. Узнав, что кризис миновал, он поздравил меня с
«плагополучным» исходом и не преминул приписать его плас-
тырю, который он, по воле «пожьей», положил мне на за-
гривок, во время последнего своего посещения.
— Кстати, его нужно теперь снять и сделать перевязку,—
заявил он.
Он уже пошел было за бинтами, когда я с притворным удив-
лением воскликнул:
— Господи помилуй! Да вы никакого пластыря не клали...
Уверяю вас, у меня на шее ничего нет.
Но его нельзя было убедить, пока он не осмотрел шею,
после чего постарался скрыть смущенье, удивляясь, что на
коже нет ни волдырей, ни пластыря. Желая оправдать мое
небрежение его предписаниями, я объяснил, будто был без
сознания, когда он наложил пластырь, а потом, видимо, сорвал
его в беспамятстве. Такое извинение удовлетворило моего друга,
который по этому случаю в значительной мере отступил от своей
суровой педантичности; к тому времени мы благополучно прибыли
на Ямайку, где я имел возможность получать свежую провизию,
а потому силы с каждым днем возвращались ко мне, и за короткий
срок мое здоровье совершенно восстановилось.
Когда я в первый раз встал и, опираясь на палку, мог кое-
как передвигаться по палубе, я встретил доктора макшейна,
который прошел мимо меня с презрительной миной и не соизво-
лил произнести ни слова. Вслед за ним появился Крэмпли;
с грозным видом он подступил ко мне и изрек:
— Нечего сказать, хороша дисциплина на борту, если таким
лентяям, как вы, сукиным сыновьям, прячущимся за чужую
спину, разрешают, под предлогом болезни, слоняться без дела,
когда люди получше вас исполняют свой тяжелый долг!
Вид и поведение этого зловредного негодяя столь возмутили
217
Тобайас Джордж Смоллет
меня, что я едва удержался, чтобы не хлопнуть его по башке
моей дубинкой; но когда я подумал о своей слабости и о моих врагах
на корабле, ждавших лишь случая погубить меня, я обуздал
гнев и удовольствовался замечанием, что не забыл его наглости и
злобы и надеюсь встретиться с ним когда-нибудь на берегу.
В ответ он ухмыльнулся, погрозил кулаком и поклялся, что больше
всего на свете мечтает о такой счастливой возможности.
Между тем нам был дан приказ почистить корабль и запас-
тись провизией и водой перед возвращением в Англию, а наш
капитан, по той или иной причине находя для себя неудобным
вновь посетить в настоящее время свою родину, поменялся
местами с джентльменом, который со своей стороны только
и помышлял о том, чтобы благополучно убраться из тропиков,
ибо все его работы и уход за собственной персоной не могли
уберечь его цвет лица от губительного действия солнца и не-
погоды.
Когда наш тиран покинул судно и, к невыразимому моему
удовольствию, взял с собой своего любимца Макшейна, к
борту подплыл в десятивесельной шлюпке новый командир,
распустивший над собой огромный зонт и во всех отношениях
являвший полную противоположность капитану Оукему; это
был высокий, довольно тощий молодой человек; белая шляпа,
украшенная красным пером, покрывала его голову, с которой
ниспадали локонами на плечи волосы, перевязанные сзади лентой.
Его розовый шелковый кафтан на белой подкладке был элегант-
ного покроя с распахнутыми фалдами, не скрывающий белого
атласного камзола, расшитого золотом и расстегнутого у шеи,
дабы видна была гранатовая брошь, блиставшая на груди рубашки
из тончайшего батиста, обшитой настоящими брабантскими
кружевами. Штаны из алого бархата едва доходили до колен, где
соединялись с шелковыми чулками, обтягивавшими без единой
складочки или морщинки его тощие ноги, обутые в башмаки
из голубого сафьяна, украшенные бриллиантовыми пряжками,
которые своим сверканьем соперничали с солнцем. Сбоку висела
шпага, стальной эфес которой был инкрустирован золотом и пере-
вязан лентами, пышной кистью ниспадавшими вниз, а к запястью
была подвешена трость с янтарным набалдашником. Но самыми
примечательными принадлежностями его костюма были маска
на лице и белые перчатки на руках, которые как будто не пред-
назначались для того, чтобы их по временам снимать, но были
прикреплены диковинным кольцом к мизинцу.
В таком наряде капитан Уифл —так звали его-принял
командование судном, окруженный толпой приспешников, из коих
все в той или иной степени, казалось, разделяли вкусы своего
начальника, а воздух был насыщен ароматами, и, пожалуй, можно
было утверждать, что счастливая Аравия далеко не столь благо-
вонна. Мой сотоварищ, не видя ни одного лекаря в его свите,
218
Приключения Родрика Рэндома
решил, что нельзя упускать такой благоприятный случай, и, помня
старую пословицу: «дождемся поры, так и мы из норы»,— возна-
мерился тотчас добиться расположения нового капитана, прежде
чем будет назначен какой-нибудь другой лекарь. С этой целью он
отправился в капитанскую каюту в обычном своем костюме —
в клетчатой рубашке и штанах, в коричневом льняном камзоле
и таком же ночном колпаке (и камзол и колпак были не весьма
чисты), которые, на его беду, сильно пропахли табаком.
Войдя без всяких церемоний в святилище, он узрел, что капитан
Уифл покоится на кушетке, облаченный в халат из тонкого
ситца, а на голове у него муслиновый чепец, обшитый круже-
вами; отвесив несколько низких поклонов, он начал так:
— Сэр, надеюсь, вы простите и извините и оправдаете само-
надеянность человека, который не имеет чести ныть известным
вам, но тем не менее является шентльменом по происхождению
и рождению и вдопавок претерпел педствия, да поможет мне пог!
Тут он был прерван капитаном, который, завидев его,
приподнялся, пораженный необычным зрелищем, а затем,
придя в себя, произнес, выражая видом своим и тоном презрение,
любопытство и удивление:
— Черт побери! Кто ты такой?
— Я — первый помощник лекаря на борту этого судна, — отвечал
Морган,— и со всею покорностью горячо умоляю и заклинаю вас
снизойти и соизволить осведомиться о моей репутации, поведении
и заслугах, которые, ей-погу, как я надеюсь, дают мне право
занять должность лекаря.
Произнося эту речь, он подходил к капитану все ближе и
ближе, пока в ноздри последнего не ударил ароматический
запах, от него исходивший, и капитан с великим волнением
возопил:
— Да сохранят меня небеса! Я задыхаюсь! Убирайтесь вон!
Черт тебя подери! Вон отсюда! Зловоние убьет меня!
На эти вопли в каюту вбежали его слуги, которых он при-
ветствовал так:
— Негодяи! Головорезы! Изменники! Меня предали! Меня
обрекли на жертву! Почему вы не уведете это чудовище? Или я
должен задохнуться от вони, исходящей от него? Ох, ох!
Испуская эти возгласы, он в беспамятстве опустился на свое
ложе; камердинер поднес флакон с нюхательной солью, один лакей
растирал ему виски венгерской водой, другой опрыскивал пол
лавандовыми духами, третий вытолкал из каюты Моргана,
каковой, придя ко мне, уселся с хмурой физиономией и, по своему
обыкновению, когда ему наносили оскорбление, за которое он не
мог отомстить, начал напевать валлийскую песенку. Я догадался,
что он находится в смятении, и пожелал узнать причину, но, не
давая прямого ответа, он с большим волнением спросил, считаю
ли я его чудовищем и вонючкой.
219
Тобайас Джордж Смоллет
— Чудовищем и вонючкой! — с удивлением повторил я. — Разве
кто-нибудь назвал вас так?
— Потом клянусь, капитан Фифл назвал меня и так и этак...
Все воды Тэви не смоют этого с моей памяти! Я говорю, и
утверждаю, и ручаюсь душой, телом и кровью — заметьте это!— что
не распространяю никаких запахов, кроме тех, которые надлежит
иметь христианину, если не считать запаха тапака, каковой есть
трава, прочищающая голову, плагоуханная и ароматическая, а если
кто говорит иное, так он —сын горного козла! Что до того, пудто
я чудовище, то пусть так оно и пудет! Я таков, каким погу удобно
пыло меня создать, чего, пожалуй, не скажу про того, кто дал
мне эту кличку, потому что своими причудами и ужимками он
изменил свое опличье, переделал и преопразил сепя и польше
похож на опезьяну, чем на человека!
Герой романа — Родрик Рэндом — обездоленный сирота, бедняк, которого в дет-
стве истязает в школе учитель-садист, затем он проходит через ужасы военно-
морской службы, попадает в тюрьму, служит лекарем на невольничьем судне,
претерпевает множество других горьких и комических приключений. Юмор
Смоллета, в отличие от юмора Филдинга, невеселый, нередко писатель переходит
к свифтовскому сарказму. Тяжелые переживания представителя угнетенной
нации (шотландца) наложили отпечаток на романы Смоллета и лишили их того
светлого, жизнерадостного чувства, которым проникнуты лучшие «комические
эпопеи» Г. Филдинга. Несмотря на счастливый конец «Родрика Рэндома»
(герой встречается со своим разбогатевшим отцом, женится на любимой), роман
вызывает безотрадное чувство, подобное чувству, возбужденному беспощадными
сатирами Д. Свифта.
Выше приведены главы из романа.
1 Per diem — ежедневно (лат.).
2 Полквартерна — 70 граммов.
3 Мастиф — охотничья собака особо
крупной породы (для охоты на кабана,
лося, медведя).
4 Закон требовал, чтобы все чины
армейской службы непременно яв-
лялись сторонниками официальной
(англиканской) церкви. Однако сам
капеллан был тайным католиком, что
считалось на флоте чуть ли не госу-
дарственным преступлением.
5 Бамбо — ром с сахаром и мускат-
ными орехами.
6 Сальмагунди — национальное блюдо
валлийцев, жителей северо-западной
Англии — Уэльса (Морган был вал-
лийцем).
Приключения Перигрина Пикля
(«The Adventures of Peregrine Pickle», 1751)
Глава 97
Перигрин Пиклъ выступает против министра, по наущению
которого его арестовывают, и он, согласно ГабЬас Корпус
акта', попадает в тюрьму
<... > Он продолжал свою работу и скоро закончил очень резкое
сочинение, направленное против сэра Стэди, в котором касался не
220
Приключения Перигрина Пикля
только его неблагодарности как частного лица, но и его дурного
попечения о делах государственных; это сочинение он послал
издателю одной еженедельной газеты, который в течение долгого
времени был политическим деятелем, и через несколько дней оно
появилось с примечанием издателя, выражавшего пожелание
поддерживать дальнейшие отношения с автором.
Критика, заключавшаяся в этом небольшом очерке, была
столь живой и разумной, а предмет был освещен заново с такой
ясностью, что очерк привлек особое внимание публики и повысил
репутацию газеты. Ознакомился с этим произведением также и
министр, который, несмотря на свое чванство, разгневался до
такой степени, что заставил своих чиновников потрудиться и с
помощью взяток добился получения статьи, написанной рукой
Перигрина, каковую немедленно распознал, но для подтверждения
своей догадки сравнил рукопись с двумя письмами, полученными
им от нашего героя.
Если бы он знал раньше о талантах молодого джентльмена,
быть может он и не дал бы ему повода к недовольству, но исполь-
зовал бы его для оправдания своей политики; да и теперь он
попытался бы его переманить, как и некоторых других писателей
оппозиции, если бы эта первая сильная атака не возбудила в нем
жажду отомстить. Едва успев открыть имя автора, он отдал
распоряжения подчиненному ему сборщику налогов, которому
Пикль выдал векселя.
На следующий день, когда наш герой, окруженный знакомыми,
красноречиво рассуждал в кофейне о неустройствах государства,
к нему обратился бейлиф, вошедший в комнату вместе с полдю-
жиной помощников, и объявил во всеуслышание, что у него
есть судебный приказ о взыскании тысячи двухсот фунтов по
иску мистера Ревиджа Глимона.
Вся компания была поражена, услышав такое обращение,
смутившее и самого ответчика, который, как бы невольно и в
замешательстве, угостил чиновника палкой по голове, после
чего шайка мгновенно его обезоружила и весьма грубо пота-
щила в соседнюю таверну. Никто из зрителей не пришел ему
на помощь и не посетил его в заключении, чтобы дать какой-
нибудь совет; такова пламенная дружба в кофейнях.
Этот удар был тем более тяжел для нашего героя, что он
грянул неожиданно, так как Перигрин решительно забыл о
долге, за который его арестовали. Что же касается его негодования,
оно вспыхнуло против бейлифа, осмелившегося поступить с ним
столь непочтительно. Добравшись до дома, куда его привели,
он первым делом наказал бейлифа за его наглость и дерзость.
Расправился он с ним кулаками, так как все другие средства
защиты у него были отобраны, причем провинившийся перенес
наказание с удивительным терпением, смиренно прося прощения
и клянясь, что он никогда намеренно и умышленно не обходился
221
Тобайас Джордж Смоллет
с джентльменами неуважительно, но под угрозой лишиться места
выполнял приказ кредитора арестовать нашего героя.
Такое объяснение успокоило Перигрина, и, обуздав свой
гнев, он отдался тяжелым размышлениям. Потускнело очарование
юности, увяли цветы его упований, и он увидел себя обреченным
ужасам тюрьмы, без надежды на освобождение, если не закончится
благополучно его процесс, в счастливый исход которого он верил
с каждым днем все меньше и меньше. Что сталось бы с несчастлив-
цем, еслц бы наш рассудок не позволял страстям бороться между
собой,— страстям, влияющим на человеческое сердце, подобно
ядам, взаимно уничтожающим друг друга! Скорбь обуяла нашего
героя, пока не была вытеснена жаждой мести, а пока она им
владела, он считал, что все с ним происшедшее является лишь
средством, способствующим ее удовлетворению.
«Если мне суждено пробыть в тюрьме всю жизнь,— говорил он
себе,— если я должен отказаться от всех светлых моих надежд,
пусть по крайней мере меня утешит мысль, что звон моих цепей
нарушает покой моего противника; и пусть в собственном своем
сердце я найду мир и тишину, которых не суждено мне было
обрести в счастливую пору жизни. Отрезанный от всего мира, я
буду избавлен от глупости и неблагодарности, а также освобожден
от тех расходов, которые мне не по силам было бы нести.
У меня не будет соблазна тратить время без толку, и я получу пол-
ную возможность зарабатывать себе на пропитание и обдумывать
план отмщения. В конце концов тюрьма —лучшая из бочек, куда
философ-циник может удалиться».
Следствием этих приятных размышлений явилось письмо,
посланное им мистеру 1фэбтри, с отчетом о злоключениях,
выражающее намерение Перигрина немедленно переехать во
Флитскую тюрьму и просьбу прислать толкового адвоката,
который помог бы ему предпринять необходимые для этого
шаги. Мизантроп, получив ^письмо, лично зашел к адвокату и
вместе с ним направился к дому бейлифа, куда арестованный
был тем временем водворен. Перигрин, по распоряжению своего
советчика, был приведен в судейскую комнату и оставлен под
надзором помощника шерифа, а после уплаты за Габеас Корпус
был им перепровожден во Флит и сдан на попечение смотрителя
тюрьмы.
Здесь его ввели в привратницкую, где на целых полчаса он
был выставлен для обозрения всех тюремщиков и сторожей, осма-
тривающих его чрезвычайно внимательно, чтобы узнать с первого
взгляда, а затем отведен на так называемую «чистую половину»,
за каковую привилегию он уплатил значительную сумму. В этом
длинном здании несколько сот комнат для арестантов, вносящих
еженедельную плату за такие удобства. Короче говоря, эта община,
словно самостоятельное государство, живет по своим собственным
законам и предоставляет своим членам некоторые удобства.
222
Приключения Перигрина Пикля
Там есть кофейня для джентльменов, где можно достать любой
напиток, и кухня, где кушанья продаются по умеренной цене и
разного рода пища варится и жарится даром для бедных арестантов.
Есть там и слуги, обязанные ходить на рынок и исполнять
поручения заключенных, не получая от последних никакого
вознаграждения. А для того чтобы арестанты не были лишены
свежего воздуха, там устроен открытый внутренний двор, при-
мыкающий к зданию и довольно обширный, в котором они могут
гулять, играть в кегли или в шары и увеселять себя по своему
желанию.
Наш герой, принятый в это общество, слегка растерялся среди
незнакомых людей, которые, судя по внешности, не слишком
располагали в свою пользу; побродив по тюрьме вместе с Кэду-
оледером, он направился в кофейню, чтобы получить необходимые
сведения о нравах и обычаях тюремной жизни.
В то время как он пытался расспрашивать буфетчика, к нему
обратился какой-то священник и вежливо осведомился, не новичок
ли он. Получив утвердительный ответ, он приветствовал Пери-
грина и начал его знакомить с устройством общины. Этот
учтивый священник сообщил, что прежде всего надлежит
позаботиться о помещении и что в тюрьме есть ряд камер в одну и
ту же цену, но некоторые из них более удобны, а поэтому,
когда освобождаются лучшие камеры, их занимают заключенные
по праву старшинства предпочтительно перед другими, хотя бы
среди последних были люди более почтенные. Когда же тюрьма
переполнена, в одну камеру помещают двух жильцов; но заклю-
ченные не видят в этом стеснения, потому что в таком случае
всегда находятся мужчины, которые охотно разрешают жен-
щинам воспользоваться их комнатой и постелью. Бывало, впрочем,
и так, что эта мера оказывалась недействительной, потому что
оставалось без крова немало заключенных и после того, как в каж-
дой камере поселялись двое. Поэтому вновь прибывшие должны
были искать себе пристанище на «грязной половине», где поме-
щение было крайне плохо обставлено и мужчины и женщины
спали вместе в грязи, среди паразитов, пока не наступала их
очередь занять более удобные камеры.
Услышав это описание, Перигрин начал беспокоиться о том,
где он найдет пристанище на ночь; священник, заметив это,
тотчас же повел его к смотрителю тюрьмы, который немедленно
отвел ему жалкую камеру за полкроны в неделю. Когда дело было
улажено, его советчик сообщил, что в тюрьме можно есть или в
одиночку, или в складчину, или за общим столом, причем посове-
товал ему выбрать последний способ как наиболее почтенный,
обещав познакомить его на следующий день с лучшими предста-
вителями общества во Флите, которые всегда обедают вместе.
Перигрин, поблагодарив сего джентльмена за любезные указа-
ния, пообещал следовать его советам и пригласил провести вечер
223
Тобайас Джордж Смоллет
в его камере; затем он заперся с Крэбтри, чтобы обсудить
печальное свое положение. От его значительного состояния не
осталось ничего, кроме гардероба, не очень пышного, тридцати
гиней наличными и крепости, которую мизантроп посоветовал ему
продать, чтобы иметь средства к существованию. Однако он
отверг этот совет не только потому, что пожаловал крепость в
пожизненное владение Хэтчуея, но и потому, что желал сохранить
память о великодушии коммодора. Он предполагал окончить в
этом убежище свой перевод и впредь зарабатывать себе на
жизнЬ подобной же работой. Он попросил Кэдуоледера поза-
ботиться и о его движимом имуществе и прислать ему необхо-
димое белье и платье. Но, помимо всех этих затруднений, его
Яювожила судьба Пайпса, которого он уже не мог держать у себя.
равда, он знал, что Том ухитрился кое-что скопить за время
своей службы, но это соображение, хотя и облегчая в некоторой
мере положение, не могло избавить Перигрина от страданий при
мысли о необходимости расстаться с любимым слугой, который
стал для него так же необходим, как собственная его рука или
нога, и так привык жить под его покровительством, что Перигрин
сомневался, сможет ли бедняга примириться с другим образом
жизни.
Крэбтри, чтобы успокоить его на этот счет, предложил заменить
Пайпсом своего собственного лакея, которого он мог бы отпу-
стить, хотя, по его словам, Пайпс слишком избаловался на службе
у нашего героя; но Перигрин не согласился стеснять своего
друга, зная, что теперешний его лакей изучил все его привычки
и нрав, с коими’ Пайпс не пожелает считаться, и порешил
отправить Тома к Хетчуею, с которым тот так долго жил вместе.
Договорившись об этом, друзья отправились в кофейню
разузнать о священнике, расположению которого наш герой
был многим обязан. Они узнали, что он возбудил неудовольствие
своего епископа, но дл.я борьбы с ним был слишком слаб,
а посему попал в тюрьму в наказание за упорное сопротивление;
продолжая и здесь выполнять свои обязанности, он имел доста-
точный доход, но почти все свои деньги жертвовал на дела
милосердия своим ближним, терпевшим нужду.
Этот панегирик был прерван его приходом, согласно обе-
щанию, данному им Перигрину, который распорядился отнести
вино и кое-что на ужин к себе в комнату, куда и отправился
наш триумвират. Кэдуоледер распрощался на ночь и ушел,
а двое заключенных провели вечер в дружеской беседе, позна-
комившей нашего героя с историей тюрьмы, причем некоторые
подробности этой истории были крайне любопытны. Новый его
приятель сообщил ему, что личность, служившая им за ужином с
таким раболепием и сыпавшая без конца «ваше лордство» и «ваша
честь», была несколько лет назад капитаном гвардии; погубив
свою карьеру в глазах высшего света, он прошел в тюремной
224
Приключения Перигрина Пикля
общине все ступени от важного щеголя, разгуливавшего с высоко-
мерным видом по Флиту в кафтане, разукрашенном кружевами,
в сопровождении лакея и шлюхи, до буфетчика, в должности
которого он ныне и пребывает.
— Если вы потрудитесь заглянуть на кухню,—продолжал он,—
вы увидите там щеголя, стоящего у вертела, а также дровосеков
и водоносов, у которых были когда-то собственные леса и рыбные
садки. Но, несмотря на печальный поворот фортуны, они не вы-
зывают ни уважения, ни сострадания к себе, ибо их злосчастная
жизнь есть плод самых порочных сумасбродств, и они совсем
нечувствительны к нищете, являющейся их уделом. Тем из
наших товарищей по несчастью, которые попали в беду не по
своей вине или вследствие заблуждений юности, здесь всегда
эказывают братскую помощь, если только они ведут себя при-
стойно и должным образом понимают свое печальное положение.
Есть у нас также возможность наказывать тех распутных людей,
которые не желают выполнять тюремные правила и нарушают
покой общины буйством и разгулом. Правосудие здесь отправ-
ляется беспристрастным судом, в который входят наиболее уважа-
емые из здешних обитателей, карающих всех нарушителей столь
же справедливо, сколь и решительно, после того как уличат их
в преступлениях, в которых они обвиняются.
Священник, объяснив, таким образом, обычаи тюрьмы и
сообщив о причине своего заключения, начал осторожно рас-
спрашивать о судьбе нашего героя; не считая себя вправе отказать
в откровенности человеку, который обошелся с ним столь
радушно, Никль ознакомил его с обстоятельствами, повлекшими
за собой появление его в этом месте, и в то же время удовлетворил
свою жажду мщения, вновь перечислив обиды, нанесенные ему
министром. Священник, расположенный с первого взгляда
в его пользу, узнав, какую значительную роль он играл на арене
жизни, почувствовал к нему почтение и, предвкушая удоволь-
ствие представить членам клуба столь влиятельного человека,
ушел, чтобы дать ему возможность отдохнуть, или, вер-
нее, поразмыслить о случившемся, о чем он еще серьезно
не думал.
Подражая некоторым прославленным писателям, я мог
бы посвятить одну-две страницы его размышлениям об измен-
чивости судеб человеческих, о вероломстве света и безрассудстве
молодости и вызвать у читателей улыбку своими остроумными
замечаниями об этом мудром моралисте. Но, не говоря уже о том,
что такой прием, по моему разумению, предвосхищает мысли
самого читателя, мне следует еще немало рассказать, и я отнюдь
не желаю, чтобы читатель подумал, будто я прибегаю к такой жал-
кой уловке для заполнения страниц настоящей книги. Достаточно
упомянуть, что наш герой провел ночь очень беспокойно не
только благодаря мучительным размышлениям, но и вследствие
8-650
225
Тобайас Джордж Смоллет
телесных страданий, вызванных жестким ложем и его обитате-
лями, которые восстали против его вторжения.
Наутро его разбудил Пайпс, притащивший на плечах чемодан
с вещами согласно указаниям, полученным от Кэдуоледера;
опустив чемодан на пол, он усладил себя порцией жеватель-
ного табаку, не обнаруживая ни малейшего волнения. Помолчав,
хозяин его спросил:
— Ты видишь, Пайпс, до чего я себя довел?
— Что уж там толковать, когда корабль на мели!—ответствовал
лакей.—Наше дело—постараться снять его с мели. А ежели он
не сдвинется, невзирая на все якоря и кабестаны на борту,
когда мы его облегчим, срубив манты и выбросив за борт
пушки и груз,— ну что ж, может быть, ветерок, или прилив,
или течение снова выведут в открытое море. Вот здесь, в паруси-
новом мешке, двести десять гиней, а этот клочок бумаги ... нет,
стоп!., это мое увольнение из прихода для поступления на
«Моль Трандль»... ах, вот он, чек, как их там называют в городе...
на тридцать фунтов, и два билета на двадцать пять и восем-
надцать... я их давал взаймы, видите ли, Сэму Стадингу для
закупки рома, когда он открыл трактир под вывеской Коммодор в
приходе святой Екатерины.
С этими словами он выложил на стол все свое имущество,
передавая его Перигрину, который был очень растроган этим
новым доказательством привязанности, похвалил его за такую
бережливость и заплатил ему жалованье вплоть до этого дня.
Он поблагодарил Пайпса за верную службу и, упомянув о том, что
больше не может держать слугу, посоветовал ему поехать в
крепость, где его радушно примет Аетчуей, которому он горячо его
отрекомендует.
Пайпс смутился, не ожидав такого распоряжения, и ответил,
что ему не нужно жалованья, ни пропитания, и хочет он только
одного—по-прежнему быть при нем тендером и ни в какую
крепость он не поедет, если хозяин не примет на борт весь этот
хлам. Но Пикль решительно отказался взять хотя бы фартинг
из этих денег и приказал ему спрятать их. Пайпс столь огорчился
этим отказом, что скомкал бумажки и швырнул в камин,
воскликнув: «К черту деньги!» Парусиновый мешок со всем его
содержимым разделил бы ту же участь, если бы Перигрин не
вскочил и не выхватил бумаги из пламени; затем приказал своему
лакею быть рассудительным, пригрозив в противном случае
прогнать его с глаз долой. Он заявил Пайпсу, что в настоящее
время вынужден его рассчитать, но если тот уедет и будет жить
с лейтенантом мирно и тихо, то он снова возьмет его на службу,
как только в делах его произойдет перемена к лучшему.
Он объяснил ему также, что не нуждается и не желает воспользо-
ваться его деньгами, которые приказал немедленно спрятать, под
страхом лишить его навсегда своего расположения.
226
Приключения Перигрина Цикля
Услышав этот приказ, Пайпс опечалился еще больше, ничего
не ответил, смел рукой деньги в мешок и направился к двери
с такой горестной миной, какой у него никогда еще не бывало.
Гордое сердце Пикля было расстрогано; он едва мог подавить свое
горе в присутствии Пайпса, а когда последний ушел, Перигрин
не в силах был удержаться от слез.
Не желая оставаться наедине со своими мыслями, он стал
поспешно одеваться с помощью одного из здешних слуг, который
раньше был богатым торговцем шелка; когда эта процедура
закончилась, он отправился завтракать в кофейню, где встретился
со своим другом священником и несколькими заключенными,
весьма приятными на вид, которым священник представил его
в качестве сотрапезника. Эти джентльмены проводили его затем
на площадку, где все они развлекались по утрам игрой в мяч,
которую, кстати сказать, наш герой очень любил; а около часу дня
собрался суд для разбора дела двух нарушителей закона и порядка.
Первым предстал перед судом адвокат, обвиняемый в краже
носового платка из кармана джентльмена. Преступление было
удостоверено очевидцами, и преступник понес наказание —его
немедленно потащили к насосу и окатили холодной водой.
После этого приступили к разбору другого дела —по обвинению
некоего лейтенанта военного корабля, учинившего буйство
совместно с какой-то женщиной и нарушившего законы тюрьмы
и спокойствие товарищей по заключению. Виновник был очень
дерзок, отказался явиться по вызову суда и повиноваться какому
бы то ни было решению, вследствие чего констебли получили
приказ привести его силой и, действительно, приволокли после
отчаянного сопротивления, причем он ранил одного из констеблей
кортиком. Такая выходка столь отягчила его преступление, что
суд отказался выносить приговор и передал дело на рассмотрение
смотрителя тюрьмы, который, располагая неограниченной вла-
стью, приказал заковать буяна в цепи и заключить в карцер —
мрачную подземную темницу, расположенную у канавы,
кишащую жабами и паразитами, наполненную отвратитель-
ными испарениями и недоступную для солнечных лучей.
Когда судебное рассмотрение этих дел закончилось, наш герой
вместе со своей компанией уселся за общий стол в кофейне.
Он узнал, что его сотрапезниками являются: офицер, два судо-
вых страховщика, три прожектера, алхимик, адвокат, священник,
два поэта, баронет и кавалер ордена Бани. Обед, правда, не очень
роскошный и не весьма элегантно сервированный, оказался сыт-
ным и хорошо приготовленным. Вино подали сносное, и гости
развеселились, будто горе им было неведомо, а наш герой, кото-
рому компания понравилась, принимал участие в разговоре с
свойственным ему оживлением и развязностью. Когда обед
кончился и заплатили по счету, кое-кто из джентльменов
удалился, чтобы поразвлечься картами или чем-нибудь другим,
«*
227
Тобайас Джордж Смоллет
а остальные,—среди них был и Перигрин, —решили провести
время в беседе за чашкой пунша; напиток был приготовлен, и они
дружно толковали о разных предметах, рассказывая друг другу
любопытные истории из своей жизни.
Никто не стыдился признаться в том, что сидит в тюрьме
за долги, разве только сумма их была совсем незначительной;
наоборот, заключенные хвастали размером долга, словно
это доказывало, что они являются важными особами; а на того,
кто ухитрялся долго скрываться от бейлифа, смотрели как на
человека исключительно способного и ловкого.
Из всех приключений этого рода самым романтическим
было последнее бегство офицера от* бейлифа. Офицер рас-
сказал, что его арестовали за долг в двести фунтов, в то время когда
в кармане у него не было и двухсот пенсов, и препроводили в дом
бейлифа, где он пробыл целые две недели, переселяясь все выше
и выше, соразмерно с падением своего кредита; таким образом,
из гостиной он вознесся постепенно на чердак. Там он стал
Казмышлять о том, что отсюда придется ему шагнуть уже в
[аршелси2, когда наступила ночь, а с ней пришли голод и
холод, поднялся ветер, и черепицы на крыше загрохотали от
бури. У него немедленно мелькнула мысль бежать под покровом
темноты и под шум бури, вылезть из окна своей каморки и
пробраться по крышам соседних домов. Осененный этой идеей,
он исследовал проход, который, к его великому огорчению,
оказался защищенным снаружи решеткой, но даже и это
затруднение не смутило его. Уверенный в своей силе, он задумал
проделать дыру в крыше, которая, по-видимому, была непрочной
и ветхой; с этой целью он загромоздил дверь всеми вещами,
находящимися в комнате; затем, принявшись за работу, в не-
сколько минут продолбил кочергой дыру, просунул в нее руку и,
отодрав постепенно доски и черепицу, расширил отверстие,
через которое вылез и начал пробираться к соседнему дому.
Но тут он столкнулря с непредвиденным обстоятельством.
Его шляпа слетела с головы и упала во двор как раз в тот момент,
когда один из помощников бейлифа стучал в двери; этот поли-
цейский, узнав ее, немедленно поднял на ноги своего началь-
ника, который, взбежав наверх, в один миг открыл дверь,
невзирая на меры, принятые заключенным, и со своим помощ-
ником бросился в погоню за беглецом по его же следам.
— Охота продолжалась довольно долго,—рассказывал офи-
цер,—угрожая неминуемой опасностью всем троим, как вдруг
на моем пути оказалось слуховое окно, в которое я увидел
семерых портных, сидевших на столе за работой. Не долго
думая, я прыгнул, шлепнулся задом и очутился среди них.
Прежде чем они очнулись от столбняка, вызванного столь
необычным появлением, я рассказал им о своем положении и о
том, что терять время нельзя. Один из них, поняв намек,
228
Приключения Перигрина Пикля
немедля проводил меня вниз и выпустил на улицу, а тем временем
бейлиф со своим спутником добежал до слухового окна, но
братья моего спасителя подняли вверх свои портновские
ножницы, словно рогатки, и приказали ему убираться под угрозой
неминуемой смерти; полицейская ищейка, не желая рисковать
своей шкурой, предпочла отказаться от взимания долга, утешая
себя надеждой арестовать меня снова. Но его постигло разо-
чарование. Я ловко скрывался и смеялся над приказом о задер-
жании беглеца, пока, наконец, не получил распоряжение
отправиться с полком за границу и не доехал на катафалке до
Грейфзенда, откуда отплыл во Фландрию; но, вынужденный
вновь вернуться для комплектования частей, я был схвачен уже
по другому долгу. И мой первый преследователь получил
удовлетворение— приказ о содержании меня под стражей, из-за
которого мне придется просидеть здесь, пока парлмент, по великой
милости своей, не сочтет возможным освободить меня от долгов,
издав новый закон о несостоятельности.
Все согласились, что успех капитана равен его отваге, которая
вполне достойна солдата; но один из купцов назвал этого
бейлифа неопытным, ибо он поместил заключенного в место,
никем не охраняемое.
“Если бы капитан попал в руки такого хитрого мерзавца, как
тот бейлиф, который арестовал меня, ему не удалось бы так
легко улизнуть. Ибо я был схвачен таким способом, который
следует признать самым необычайным в подобном деле. Да будет
вам известно, джентльмены: я понес во время войны большие
убытки по страхованию судов и принужден был прекратить
платежи, хотя виды на будущее у меня были таковы, что я мог
вести часть дел, не прибегая к немедленному соглашению с -
кредиторами. Короче говоря, я получил, как обычно, накладные
из-за границы; а для того, чтобы обезопасить себя от посещения
бейлифов, решил не выходить из дому и, превратив второй этаж в
склад товаров, приказал поднять эти товары краном, при-
крепленным к верхнему этажу моего дома. Разнообразны были
уловки, примененные этими изобретательными хорьками, чтобы
выманить меня из моей крепости. Я получал несчетное количество
писем, приглашавших меня с таверны на деловые свидания.
Меня вызывали в деревню попрощаться с умирающей матерью.
Однажды ночью какая-то леди начала разрешаться от бремени
на пороге моего дома. В другой раз я был разбужен гфиками
о помощи на улице, а вскоре ложной тревогой: «Пожар!»
Но, будучи всегда начеку, я обманывал все их ожидания и почитал
себя вполне защищенным от всяческих поползновений, пока одна
из этих ищеек с помощью дьявола не придумала ловушки, в кото-
рую я в конце концов попался. Он ознакомился с моими делами
и, узнав, что на таможню прибыли на мое имя ящики из
Флоренции, велел уложить себя в ящик такого же размера,
229
Тобайас Джордж Смоллет
провертеть в дне отверстия, чтобы не задохнуться, и на крышке
написать № 3. Доставленный к моему дому в повозке вместе
с другим товаром, он был поднят в мой склад, где я открывал
ящики, проверяя по накладной их содержимое. Представьте мое
изумление, когда в одном из ящиков я увидел бейлифа, который
поднял голову, как Лазарь из гроба, и объявил, что у него есть
приказ о взыскании тысячи фунтов. Я нецелился молотком прямо
ему на голову, но второпях и от неожиданности промахнулся.
Прежде чем я успел нанести второй удар, он стремительно вскочил
и выйолнил свою обязанность на глазах у свидетелей, которых
заранее собрал на улице. И я не мог выпутаться из беды, не
навлекая на себя обвинения в бегстве, против которого' был
беззащитен. О, черт побери, если бы мне было известно, что
находится в ящике! Я приказал бы моему носильщику поднять его
как можно выше, а затем, как бы случайно, перерезать ножом
веревки!
-Такой прием, — вмешался кавалер с красной ленточкой,—
отучил бы его от подобных уловок и послужил бы для устрашения
его собратьев. Эта история напомнила мне о избавлении Тома
Хэкабаута, весьма почтенного человека, старого моего знакомого,
столь прославившегося избиением бейлифов, что другой
джентльмен, с которым в доме бейлифа обращались очень плохо,
освободившись оттуда и горя жел-анием отомстить своему
хозяину, купил за пять шиллингов один из векселей Тома,
продававшихся с большим дисконтом, и, добыв на основании
этого векселя приказ о взыскании, отдал его бейлифу, плохо с
ним обошедшемуся. Бейлиф после старательных розысков
ухитрился вручить приказ о взыскании ответчику, который без
всяких церемоний сломал ему руку, проломил череп и обработал
его так, что тот остался лежать без чувств, недвижимый. Благо-
даря подобным подвигам сей герой стал внушать такой ужас, что
ни один бейлиф не рисковал его арестовать, и потому Том мог
появляться где угодно. В конце концов несколько чиновников из
суда Маршелси устроили против него заговор; двое из их числа в
сопровождении трех отчаянных подручных решили его арестовать
на Стрэнде, неподалеку от Хенгерфордского рынка. Он не
успел оказать сопротивление, потому что вся зта банда наки-
нулась на него внезапно, как тигры, и скрутила ему руки так туго,
что он не мог пошевельнуть пальцем. Признав себя побежденным,
он пожелал немедленно отправиться в тюрьму и был посажен в
лодку; когда они вышли на середину реки, он ухитрился опро-
кинуть легкую лодку, и его стража, забыв об арестованном,
думала только о своем спасении. Что же касается Хэкабаута, для
него это было делом привычным; он вскарабкался на киль лодки,
сел верхом и стал убеждать бейлифов плыть, если им дорога
жизнь, клянясь, что у них нет других шансов на спасение.
Лодочники были немедленно подобраны своими друзьями; не
230
Приключения Перигрина Пикла
помышляя прийти на помощь бейлифам, они держались поодаль
и радовались их беде. Короче говоря, двое из пяти пошли ко дну
и никогда уже не узрели света солнца, а трое с великим трудом
спаслись, ухватившись за руль баржи с навозом, к которой их
отнесло течением, тогда как Том поплыл прямехонько к Суррей-
скому берегу. После этого подвига он внушил такой ужас всем
бейлифам, что даже имя его приводило их в трепет. Многие
считали такую репутацию великим преимуществом для людей,
запутавшихся в долгах, но эта самая репутация явилась для него
источником великих бедствий. Ни один купец ничего не давал ему
в кредит, потому что он не имел возможности обеспечить себя,
как полагается по закону.
Священник не одобрил способа бегства Хэкабаута, считая его
нехристианским посягательством на жизнь ближних.
-Достаточно,— сказал он,— что мы, не убивая судебных
чиновников, нарушаем законы нашей родины. Положа руку
на сердце, я могу сказать, что от всей души прощаю человеку,
засадившему меня в тюрьму, хотя поведение его было вероломным,
нечестивым и богохульным. Следует вам знать, мистер Пикль,
что в один прекрасный день меня позвали в церковь соединить
чету священными узами брака. Мои дела сложились так, что я в
это время ждал ареста, и потому очень внимательно стал рассма-
тривать через решетку, нарочно для этого устроенную, при-
шедшего за мной человека. Он был одет в матросскую куртку
и штаны, и простодушное лицо его не внушало подозрений.
Без промедления я поверил ему, приступил к выполнению
долга, но не успел я дойти до середины службы, как вдруг женщина
вытащила из-за пазухи бумагу и воскликнула мужским голосом:
«Сэр, вы арестованы! У меня приказ о взыскании с вас пятисот
фунтов». Меня потрясло не столько мое несчастье, которое,
слава господу, я несу смиренно и терпеливо, сколько нечестивость
негодяя, осмелившегося поставить столь низменную цель под
защиту религии, и его богохульство, ибо у него не было оснований
так поступать, раз он мог осуществить свой замысел до начала
церковной службы. Но я прощаю ему, бедняге, ибо он не ведал,
что творил. И я надеюсь, сэр Сипль, вы проявите такую же
христианскую добродетель по отношению к тому, кто вас пере-
хитрил.
— Будь проклят этот негодяй! — воскликнул кавалер ордена
Бани. — Попади он ко мне на суд, не миновать ему вечного
пламени! Мерзавец! Унизить меня так перед светским обществом!
Когда наш герой полюбопытствовал узнать подробности этой
истории, кавалер удовлетворил его желание и рассказал ему, что
однажды он играл в карты на званом вечере у одной знатной
леди; один из слуг сообщил ему о том, что какой-то незнакомец
прибыл в портшезе, предшествуемый пятью лакеями с факелами,
и не желает подняться наверх, пока его не представит сэр Сипль.
231
Тобайас Джордж Смоллет
~Я решил, — продолжал кавалер,— что это один из моих
светских приятелей, и, получив разрешение ее лордства пред-
ставить его, спустился в холл и увидел особу, которую не мог
узнать, несмотря на все мои старания. Однако вид у него был
очень величественный, и у меня не закралось ни малейшего
подозрения; в ответ на мое приветствие он крайне учтиво покло-
нился и сказал, что хотя он не имеет чести быть со мной
знакомым, но вынужден был меня вызывать, ибо получил от
близкого друга письмо. С этими словами он сунул мне в руку
бумагу, прибавив, что это приказ о взыскании с меня десяти
тысяч фунтов и что в моих же интересах подчиниться без
сопротивления, так как двадцать человек, надлежащим образом
переодетых, окружают дом, получив приказ захватить меня во
что бы то ни стало. Взбешенный уловкой негодяя и рассчиты-
вая на помощь лакеев, находившихся в холле, крикнул: «Ах вы,
мерзкий бейлиф! Вы присвоили себе костюм джентльмена, чтобы
вторгнуться в общество ее лордства! Хватайте его, любезные, и
швырните в канаву! Вот вам десять гиней за труды!» Едва я успел
это сказать, как меня схватили, подняли, впихнули в портшез
и в мгновение ока понесли; правда, кое-кто из слуг и лакеев
вступился за меня и успел поднять тревогу наверху, но бейлиф
с дерзкой наглостью заявил, что я задержан за государст-
венное преступление, а так как с ним явилось много людей,
то графиня не разрешила нанести оскорбление посланцу, и он
благополучно и без дальнейших помех препроводил меня в
тюрьму графства.
Второй роман Смоллета — «Приключения Перигрина Пикля» — посвящен
развенчанию и осмеянию растленных нравов имущих классов. Богатый и
знатный юноша Перигрин Пикль не лишен ума, образован, сметлив, находчив.
Но в силу высокого социального положения, обеспечивающего молодому чело-
веку сравнительную безнаказанность, он мало-помалу становится заносчив,
тщеславен; неблагодарность, черствость, эгоизм по отношению к стоящим ниже
его на социальной лестнице —вот те отвратительные качества, которые
В. Теккерей впоследствии заклеймил метким словом «сноб», «снобизм».
Перигрин не только жесток к «маленьким людям», но и способен заискивать
перед высокопоставленными особами. Он стремится проложить дорогу в
высший свет; для этого пускается в спекулятивные операции, погружается в
пучину грязных политических интриг, пытается найти богатую и знатную
невесту.
Перигрин Пикль терпит жестокий крах, честолюбие и тщеславие приводят
его в конце концов в тюрьму, куда он попадает за долги, после того как по-
терпел полное поражение во всех своих замыслах и планах. Лишь теперь
он познает подлинную цену высшему свету, вздорность своих прежних мечта-
ний, коварство и зависть прежних друзей. Подлинную человечность Пикль
находит лишь в мире тружеников, таких,как его слуга Стрэй, смелый искренний
матрос Джек, командор Траньон, лейтенант Хэтчуей, боцман Пайпс.
1 Габеас Корпус (Habeas Corpus act) —
закон о неприкосновенности личности.
Здесь Смоллет иронизирует над тем.
что этот закон превращен в лишенную
какой-либо юридической силы бу-
мажку.
2 Маршале»—одна из лондонских
уголовных тюрем.
232
Лоренс
СТЕРН
(Laurence Sterne)
(1713-1768)
Крупнейший представитель английского сентиментализма;
родился в Ирландии, в семье армейского офицера;
рано осиротел; воспитывался на средства родственников.
Окончил Кембриджский университет, после чего принял
сан священника (по настоянию дяди, своего покровителя).
Будучи сторонником материалистической философии
Шефтсбери, Дидро и других выдающихся мыслителей
XVIII в., а также почитателем Рабле, Свифта,
Сервантеса, Филдинга, Стерн без особого рвения
относился к своим обязанностям служителя церкви.
Однако его проповеди всегда производили сильнейшее
впечатление на слушателей. Он умел просто и волнующе
освещать самые глубокие и сложные вопросы морали,
быта, политики.
Попытка принять участие в парламентской борьбе
(в 40-х годах XVIII в. на стороне вигов) не увенчалась
для него успехом: быстро разгадав беспринципность
и политическую нечистоплотность обеих партий, Стерн
с отвращением отошел от них.
233
Лоренс Стерн
Уже на склоне лет (50 лет от роду) Стерн публикует
свой первый роман—*Жизнь и мнения Тристрама Шенди*
(1760). Это произведение сразу же принесло его автору
всеевропейскую известность. Роман Стерна резко
отличался по своей композиции и стилю от
предшествующего ему просветительского английского
романа 40-х годов XVIII в. Вместо широкой эпической
картины жизни провинции и столицы (Филдинг, Смоллет),
вместо подробного, несколько дидактического описания
чувств героев и героинь (Ричардсон), читатель
встречается в романе Стерна с причудливо изломанной
композицией, с переносом акцента повествования на,
казалось бы, второстепенные события, мелочи—будничные
дела героев. В 1768 г.-перед смертью Стерн
опубликовал свой второй роман — ^Сентиментальное
путешествие*.
Жизнь и мнения Тристрама Шенди,
джентльмена
(«The Life and Opinions of Tristram Shandy,
Gentleman», 1760-1767)
Tom 3
Глава 21
Каждый день в течение, по крайней мере, десяти лет отец
принимал решение поправить их’—они не поправлены до сих
пор;---ни в одном доме, кроме нашего, их так не остави-
ли бы и часу,— и что всего удивительнее, не было на свете
предмета, о котором отец говорил бы с таким красноречием,
как о дверных петлях.----И все же он был, конечно, оставлен
ими в величайших дураках, каких только свет производил:
красноречие отца и его поступки вечно были не в ладах
между собой. — Каждый раз, когда двери в гостиную отворя-
лись, — философия его и принципы падали их жертвой;-----три
капли масла на перышке и крепкий удар молотком спасли бы
его честь навсегда.
-------Какое непоследовательное существо человек! — Изнемо-
гает от ран, которые имеет возможность вылечить! — Вся жизнь
его в противоречии с его убеждениями! — Его разум, этот
драгоценный божий дар,— вместо того чтобы проливать елей
на его чувствительность, только ее раздражает,--умножая его
страдания и повергая его в уныние и беспокойство под их
234
Жизнь и мнения Тристрама Шенди
Л. Стерн
•Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена*
235
Лоренс Стерн
бременем!—Жалкое, несчастное создание, бессильное уйти от
своей судьбы! —Разве мало в этой жизни неизбежных поводов
для горя, зачем же добровольно прибавлять к ним новые,
увеличивая число наших бедствий,-----зачем бороться против
зол, которых нам не одолеть, которые можно было бы на-
всегда изгнать из нашего сердца и покоряться другим, с по-
мощью десятой части причиняемых ими хлопот?
Клянусь всем, что есть доброго и благородного! если мне
удастся достать три капли масла и сйскать молоток на рас-
стоянии десяти миль от Шенди-Холла — петли двери в гостиную
будут исправлены еще в нынешнее царствование.
Глава 22
Смастерив наконец две мортиры, капрал Трим пришел от
своего изделия в неописуемый восторг; зная, какая радость
будет для его господина посмотреть на эти мортиры, он не
мог устоять против искушения немедленно двести их в
гостиную.
Кроме урока, который я хотел преподать, рассказывая о
дверных петлях, я намерен предложить умозрительное рас-
суждение, из него вытекающее. Вот оно:
если бы дверь в гостиную отворялась и ходила на своих
петлях, как подобает исправной двери--
— или, например, так ловко, как вертелось на своих пет-
лях наше правительство, — (иначе говоря, когда его мероприятия
вполне согласовались с желанием ваших милостей —в против-
ном случае я беру назад свое сравнение),— в этом случае,
говорю я, ни для господина, ни для слуги не было бы ни-
какой опасности в том, что капрал Трим украдкой приотво-
рил дверь: увидев отца моего и дядю Тоби крепко спящими----
— капрал, по свойственной ему глубокой почтительности, ти-
хохонько удалися бы, и оба брата продолжали бы так же
мирно почивать в своих креслах, как и при его появлении;
но вещь эта была, по совести говоря, совершенно неиспол-
нима, ибо к ежечасным неудовольствиям, причинявшимся отцу
в течение многих лет неисправными дверными петлями,—
относилось также и следующее, едва только мой родитель
складывал руки, готовясь вздремнуть после обеда, как мысль,
что он непременно будет разбужен первым же, кто отворит
дверь, неизменно завладела его воображением и так упорно
становилась между ним и первыми ласковыми прикосновениями
надвигающейся дремоты, что похищала у него, как он часто
жаловался, всю ее сладость.
Может ли быть иначе, с позволения ваших милостей,
если двери ходят на негодных петлях!
236
Жизнь и мнения Тристрама Шенди
— В чем дело? Кто там? — закричал отец, проснувшись,
когда дверь начала скрипеть.-Непременно надо, чтобы слесарь
осмотрел эти проклятые петли.----Это я, с позволения вашей
милости,— сказал Трим,— несу две ступы.---Нечего поднимать
с ними шум здесь,— вспылил отец.-------Если доктору Слопу
надо истолочь какое-нибудь снадобье, — пус1ь делает это в кух-
не.---С позволения вашей милости,— воскликнул Трим,— это
только две осадные мортиры для будущей летней кампании2,
я их сделал из пары ботфортов, которые ваша милость из-
волили бросить, как сказал мне Обадия.--Фу, черт! — вскричал
отец, вскакивая с кресла,— из всего моего гардероба я ничем
так не дорожу, как этими ботфортами.------они принадлежали
нашему прадеду, братец Тоби,-------они у нас были наслед-
ственные. — Так я боюсь,—проговорил дядя Тоби, —что Трим
отрезал возможность наследственной передачи.— Я отрезал только
отвороты с позволения вашей милости,— воскликнул Трим.—
Терпеть не могу никаких неотчу.мсдаемостей, — воскликнул
отец,---но эти ботфорты, — продолжал он (улыбнувшись, хотя
и был очень сердит), — хранились в нашей семье, братец,
со времени гражданской войны; —сэр Роджер Шенди был в
них в сражении при Марстон-Тура3. — Право, я их не отдал бы
и за десять фунтов. — Я заплачу вам эти деньги, брат Шенди, —
сказал дядя Тоби, с невыразимым наслаждением глядя на
мортиры и опуская при этом руку в карман своих штанов,-----
сию минуту я с превеликой готовностью заплачу вам десять
фунтов.-----
— Брат Тоби,— отвечал отец, — переменив тон,— как же вы,
однако, беззаботно сорите и швыряетесь деньгами, ничего
не жалея для какой-нибудь осады. ~ Разве у меня нет ста
двадцати фунтов годового дохода, не считая половинного
оклада?—воскликнул дядя Тоби.— Что все это,— с горячностью
возразил отеЦ;—если вы отдаете десять фунтов за пару бот-
фортов?—двенадцать гиней за ваши понтоны?--------в полтора
раза больше за ваш голландский подъемный мост?—не гово-
ря уже о медном игрушечном артиллерийском обозе, который
вы заказали на прошлой неделе вместе с двадцатью другими
приспособлениями для осады Мессины! Поверьте мне, дорогой
братец Тоби,— продолжал отец, дружески беря его за руку,—
все эти ваши военные операции вам не по средствам; — наме-
рения у вас хорошие, братец,— но они вовлекают вас в боль-
шие расходы, чем вы первоначально рассчитывали; — попомните
мое слово, дорогой Тоби, они в конце концов совсем расстроят
ваше состояние и превратят вас в нищего.—Не беда, братец,—
возразил дядя Тоби,—ведь я же это делаю ття блага родины? —
Отец не мог удержаться от добродушной улыбки —гнев его
в самом худшем случае бывал не больше чем вспышкой; —
усердие и простота Трима—и благородная (хотя и чудаческая)
237
Лоренс Стерн
щедрость дяди Тоби моментально привели его в превосход-
нейшее расположение духа.
— Благородные души! — Бог да благословит вас и мортиры
ваши!— мысленно проговорил мой отец.
Глава 23
— Все тихо и спокойно,— воскликнул отец,— по крайней мере,
наверху; —не слышно, чтобы кто-нибудь двигался. — Скажи, по-
жалуйста, Трим, кто там в кухне?—В кухне пет ни души,—
с низким поклоном отвечал Трим, — (уюме доктора Слона. —
Экий сумбур!—вскричал отец (вторично вскакивая с места),—
сегодня все пошло шиворот-навыворот! Если бы я верил в
астрологию, братец (а кстати сказать, отец в нее верил), я
голову дал бы на отсечение, что какая-нибудь двинувшаяся
вспять планета остановилась над моим несчастным домом и
переворачивает в нем каждую вещь вверх дном.—Помилуйте,
я считал, что доктор Слоп наверху, с моей женой, и вы мне
так сказали. — Каким же дьяволом этот чурбан может быть
занят на кухне? —Он занят, с позволения вашей милости,—
отвечал Трим, —изготовлением моста.— Как это любезно с его
стороны,—заметил дядя Тоби,—передай, пожалуйста, мое нижай-
шее почтение доктору Слопу, Трим, и скажи, что я сердечно
его благодарю.
Надо вам сказать, что дядя Тоби совершил такую же
грубую ошибку насчет моста — как отец мой насчет мортир;---
но чтобы вы поняли, каким образом дядя Тоби мог ошибить-
ся насчет моста,— боюсь, мне придется подробно описать вам
весь путь, который привел его к нему;---или, если опустить
мою метафору (ведь нет ничего более неправомерного, чем
пользование метафорами в истории),------чтобы вы правильно
поняли всю естественность этой ошибки дяди Тоби, мне при-
дется, хотя и сильно против моего желания, рассказать вам
об одном приключении Трима. Говорю: сильно против моего
желания — только потому, что история эта в некотором роде
здесь, конечно, не у места; законное ее место —или между
анекдотов о любовных похождениях дяди Гоби с вдовой Подмен,
в которых капралу Триму принадлежит немаловажная роль,—
или посреди его и дяди Тоби кампаний на зеленой лужайке —
ибо и здесь и там она пришлась бы в самую пору; — но если
я ее приберегу для одной из этих частей моего рассказа —
я испорчу мой теперешний рассказ; — если же я расскажу ее
сейчас—мне придется забежать вперед и испортить дальнейшее.
— Что же прикажете мне делать в этом положении, милос-
тивые государи?
— Расскажите ее сейчас, мистер Шенди, непременно рас-
скажите.—Дурак вы, Тристрам, если вы это сделаете.
238
Жизнь и мнения Тристрама Шенди
О невидимые силы (ведь вы — силы, и притом могуществен-
ные) — наделяющие смертного уменьем рассказывать истории,
которые стоило бы послушать,—любезно показывающие ему,
с чего их начинать — и чем кончать-----что туда вставлять —
и что выпускать —и что оставлять в тени — и что поярче
освещать!---О владыки обширной державы литературных маро-
деров, видящие множество затруднений и несчастий, в которые
ежечасно попадают ваши подданные,— придете ли вы мне на
выручку?
Прошу вас и умоляю (в случае, если вы не пожелаете
сделать для вас ничего лучше), каждый раз, когда в какой-
нибудь части ваших владений случится, как вот сейчас, сойтись
в одной точке трем разным дорогам, — ставьте вы, по крайней
мере, на их пересечении указательный столб, просто из со-
страдания к растерявшимся рассказчикам, чтобы они знали,
какой из трех дорог им надо держаться.
Глава 24
Хотя афронт, который потерпел дядя Тоби через год после
разрушения Дюнкерка4 в деле с вдовой Водмен, укрепил его
в решимости никогда больше не думать о прекрасном поле-----
и обо всем, что к нему относится, — однако капрал Трим
такого соглашения с собой не заключал. Действительно, в случае
с дядей Тоби странное и необъяснимое столкновение обстоя-
тельств неприметно вовлекло его в осаду сей прекрасной и
сильной крепости. — В случае же с Тримом никакие обстоя-
тельства не сталкивались, а только сам он столкнулся на кух-
не с Бригиттой;----правда, любовь и почтение к своему гос-
подину были так велики у Трима и он так усердно старался
подражать ему во всех своих действиях, что, употреби дядя
Тоби свое время и способности на прилаживание металличе-
ских наконечников к шнуркам,------честный капрал, я уверен,
сложил бы свое оружие и с радостью последовал бы его
примеру. Вот почему, когда дядя Тоби предпринял осаду
госпожи, — капрал Трим немедленно занял позицию перед ее
служанкой.
Признайтесь, дорогой мой друг Гаррик, которого я имею
столько поводов уважать и почитать, — (а какие это поводы,
знать не важно)—от вашей проницательности ведь не укрылось,
какое множество драмоделов и сочинителей пьесок неизменно
пользуются в последнее время в качестве образца моими
Тримом и дядей Тоби.-----Мне дела нет, что говорят Аристо-
тель, или Пакувий, или Боссю, или Риккобони5-----(хотя я ни
одного из них никогда не читал)---но я убежден, что между
простой одноколкой и vis-a-vis* мадам Помпадур6 меньше раз-
* Коляска с двумя противоположными сиденьями (франц.).
239
Лоренс Стерн
линия, чем между одиночной любовной интригой и интригой
двойной, которая пышно развернута и разъезжает четверкой,
гарцующей с начала до конца большой драмы. — Простая,
одиночная, незамысловатая интрига, сэр,--совершенно теряется
в пяти действиях;----но от этого мне ни тепло, ни холодно.
После ряда отраженных атак, которые дядя Тоби предпри-
нимал в течение девяти месяцев и о которых дан будет
в свое время самый подробный отчет, дядя Тоби, честнейший
человек! счел необходимым отвести свои силы и не без не-
которого возмущения снять осаду.
Капрал Трим, как уже сказано, не заключал такого согла-
шения ни с собрй-------ни с кем-либо другим; —но так как
верное сердце не позволяло ему ходить в дом, с негодованием
покинутый его господином,------он ограничился превращением
своей части осады в блокаду,------иными словами, не давал
неприятелю прохода;— правда, он никогда больше не прибли-
жался к оставленному дому, однако, встречая Бригитту в де-
ревне, он каждый раз или кивал ей, или подмигивал, или
улыбался, или ласково смотрел на нее —или (когда допускали
обстоятельства) пожимал ей руку —или дружески спрашивал ее,
как она поживает,— или дарил ей ленту----а время от времени,
но только в тех случаях, когда это можно было сделать с-
соблюдением приличий, давал Бригитте...—
Точь-в-точь в таком положении вещей оставались пять лет,
то есть от разрушения Дюнкерка в тринадцатом году до самого
окончания дядиной кампании восемнадцатого года, недель за
шесть или за семь перед событиями, о которых я рассказы-
ваю. — В одну лунную ночь Трим, уложив дядю в постель,
вышел, по обыкновению, посмотреть, все ли благополучно в
его укреплениях,-----и на дороге, отделенной от лужайки
цветущими кустами и остролистом,------заметил свою Бригитту.
Полагая, что на всем свете нет ничего более любопытного,
чем великолепные сооружения, воздвигнутые им и дядей Тоби,
капрал Трим вежливо и галантно взял свою даму за руку
и провел ее на лужайку. Сделано это было не настолько
скрытно, чтобы злоязычная труба Молвы не разнесла слух об
этом из ушей в уши, пока он не достиг моего отца вместе
с еще одной досадной подробностью, а именно, что в ту же
ночь перекинутый через ров замечательный подъемный мост
дяди Тоби, сооруженный и окрашенный на голландский манер, —
был сломан и каким-то образом разлетелся на куски.
Отец мой, как вы заметили, не питал большого уважения
к коньку дяди Тоби — он считал его самой смешной лошадью,
на которую когда-нибудь садился джентльмен, и если только
дядя Тоби не раздражал его своей слабостью, не мог без
улыбки думать о нем,-----так что каждый раз, когда дядиному
коньку случалось захромать или попасть в какую-нибудь беду,
240
Жизнь и мнения Тристрама Шенди
отец веселился и хохотал до упаду; но теперешнее злоклю-
чение было ему особенно по сердцу, оно сделалось для него
неисчерпаемым источником веселых шуток.------Нет, серьезно,
дорогой Тоби,— говорил отец,—расскажите мне толком, как
случилась эта история с мостом? —Что вы ко мне так при-
стаете с ним? —отвечал дядя Тоби.—Я ведь уже двадцать раз
вам рассказывал слово в слово так, как мне рассказал Трим. —
Ну-ка, капрал, как это произошло? —кричал отец, обращаясь
к Триму. — Сущее это было несчастье, с позволения вашей
милости:---я показывал наши укрепления миссис Бригитте
и, находясь у самого края рва, оступился и соскользнул
туда —Так, так, Трим!— восклицал отец — (загадочно улыбаясь
и кивая головой-----но не перебивая его),-------и так как,
с позволения вашей милости, я был крепко сцеплен с миссис
Бригиттой, идя с ней под руку, то потащил ее за собой,
вследствие чего она шлепнулась задом на мост.— И так как
нога Трима (кричал дядя Тоби, выхватывая рассказ изо рта
у капрала) попала в кювет, он тоже повалился всей своей
тяжестью на мост. — Была тысяча шансов против одного, — при-
бавлял дядя Тоби,— что бедняга сломает ногу.— Да, это верно! —
подтверждал отец,---недолго и шею себе сломать, братец Тоби,
при таких оказиях.---И тогда, с позволения вашей милости,
мост —он ведь, как известно вашей милости, был очень лег-
кий—сломался под нашей тяжестью и рассыпался на куски.
В других случаях, особенно же когда дядя Тоби имел
несчастье обмолвиться хотя бы словечком о пушках, бомбах
или петардах, — отец истощал все запасы своего красноречия
(а они у него были не маленькие) в панегирике таранам
.древних винее7, которой пользовался Александр8 при осаде
Тира.---Он рассказывал дяде Тоби о катапультах сирийцев,
метавших чудовищные камни на несколько сот футов и по-
трясавших до основания самые сильные укрепления; — описывал
замечательный механизм баллисты, который так расхваливает
Марцелин9; — страшное действие пиробол, метавших огонь; —
опасность теребры и скорпиона, метавших копья. — Но что
все это,—говорил он,— по сравнению с разрушительными соору-
жениями капрала Трима? — Поверьте мне, братец Тоби, никакой
мост, никакой бастион, никакие укрепленные ворота на свете
не устоят против такой артиллерии.
Дядя Тоби никогда не пытался защищаться против этих
насмешек иначе, как удвоенным усердием в курении своей
трубки.
Роман «Жизнь и мнения Тристрама Шенди» написан в форме мемуаров
и занимает 9 томов. В духе романистов первой половины XVIII в. Стерн
начинает свое повествование с описания событий, предшествовавших рож-
дению главного героя, которому к концу последнего тома едва исполняется
пять лет. Поэтому слова в заглавии романа «...мнения Тристрама Шенди»
241
Лоренс Стерн
звучат иронически. Жизнеописание его непрестанно прерывается огромными
отступлениями и вставными кусками; иногда автор сам берет слово, от-
страняя героев. Речь постоянно ведется о ближайшем окружении Тристра-
ма: о его отце — Вальтере Шенди, о его дядюшке — отставном майоре Тоби,
о денщике — капрале Триме, о докторе Слопе, о пасторе Йорике.
Роман пронизан духом протеста против практицизма; вместе с тем
Стерн в ряде отступлений блестяще доказал нежизненность эстетики клас-
сицизма с ее вечными и неизменными законами композиции и искусствен-
ным учением о строгом разделении комического и трагического. Стерн,
отстаивая право неограниченной творческой свободы для художника, пока-
зывал условность и ограниченность правил, легко превращающихся в мертвую
догму, в тяжкий груз схоластики, подавляющий всякий подлинный талант.
В «Шенди» нет единого и строго продуманного плана, действие раз-
вивается в замедленном темпе. Герои — явные . чудаки. Один все время
разглагольствует (Вальтер Шенди), другой играет в своем небольшом по-
местье в солдатиков, разыгрывает игрушечные сражения (дядя Тоби). Но за
этой чудоковатостыо угадывается ненависть к буржуазному практицизму,
неприятие хищничества и эгоизма буржуазного мира. И хотя герои Стерна
отнюдь не выступают с открытым протестом (как, например, герои Байрона
и Шелли), тем не менее неприятие и хотя бы робкое осуждение этиче-
ских норм буржуазного общества в 70-х годах XVHI в. было весьма новым
и прогрессивным явлением в литературе.
Выше приводятся отрывки из произведения.
1 Речь идет о дверях, вращающихся
на сломанных (и поэтому издававших
скрип) петлях.
2 Непереводимая игра слов: слово
inortar (англ.) означает в одно и
то же время и «ступка» и «мортира».
3 Марстон-Мур — местность в Йорк-
ширском графстве, где войска «Дол-
гого парламента» под предводитель-
ством О. Кромвеля наголову разгро-
мили королевские войска в 1644 г.
4 ...разрушения Дюнкерка — т. е. через
год после того, как Тоби и его слуга
сержант Трим играли в осаду гол-
ландского города Дюнкирхена (в дей-
ствительности имевшую место в
1706 г.).
6 Аристотель, Пакувий, Боссю, Рик-
кобони — Стерн здесь и далее декла-
рирует свое безразличие к философии
Аристотеля и других мыслителей
прошлого, на которую опирались нео-
классицисты, строившие свои догмы
и правила на цитатах и ссылках из
книг древних философов.
6 Маркиза Помпадур — фаворитка Лю-
довика XV.
7 Винен—подвижный оборонитель-
ный навес, употреблявшийся при
осадных работах у римлян.
8 Имеется в виду Александр Маке-
донский, великий полководец древней
Греции.
9 Марцеллин — историк древнего Рима
(11 в. н. э.).
Сентиментальное путешествие
по Франции и Италии
(«А Sentimental Journey through France
and Italy by Mr. Jorick», 1768)
Предисловие'
Многие странствующие философы, должно быть, заметили,
что природа своей неоспоримой властью установила известные
пределы и ограды, чтобы ограничивать недовольство человека;
242
Сентиментальное путешествие
она легко и спокойно осуществила свою цель, возложив на
него непреложное обязательство как радости свои, так и стра-
дания переживать у себя на родине. Только здесь она достав-
ляет ему подходящих людей, способных разделить его счастие
и нести часть того бремени, которое во всех странах и во
все века было слишком тяжело для одной пары плеч. Правда,
мы наделены несовершенной способностью распространять
порою наше счастье за поставленные ему границы; но устроено
так, что из-за несовершенства языка, из-за отсутствия связей,
из-за зависимостей различия в воспитании, в обычаях и нравах
мы так стеснены в передаче наших чувств за пределами нашего
собственного круга, что часто это переходит в полную не-
возможность.
Отсюда неизбежно следует, что торговый баланс чувств
всегда обращается не в пользу оставившего родину искателя
приключений: он должен покупать то, в чем он мало нуж-
дается, и покупать по чужой цене; его разговор при обмене
на чужой редко принимается без высокого учета, а ведь он
попадает в руки сравнительно честных маклеров, потому что
при том разговоре, какой ему предлагают, не требуется осо-
бенной проницательности, чтобы разобраться в своем собесед-
нике.
Это возвращает меня к моему собственному случаю и,
естественно, приводит (если тряска моей desobilgeante* позво-
лит мне продолжать) к изложению первейших, а равно и
конечных целей моего путешествия.
Ваши праздные путешественники покидают родную страну
и отправляются за границу по той или иной причине или
причинам, которые можно свести к следующим общим осно-
ваниям:
Недуг тела,
Немощь духа или же
Непреложная необходимость.
Первые две рубрики охватывают всех тех, кто путешествует
по морю или по суше, гонимые гордостью, любопытством,
тщеславием или сплином, причем здесь возможны подразде-
ления и сочетания ad infinitum2.
Третья рубрика обнимает целую армию мучеников стран-
ствования; в первую голову тех путешественников, которые
отправлены в дорогу с напутствием духовника, — преступники,
путешествующие под присмотром надзирателей, приставленных
к ним административными властями; или молодые джентльмены,
преследуемые жестокостью родителей и опекунов и путешест-
* Особый вид кареты во Франции, называемый desobilgeante — нелюбезная,
потому что вмещает только одну персону (Прим, автора.)
243
Лоренс Стерн
вующие под присмотром надзирателей, рекомендованных Окс-
фордом, Эбердином и Глазго3.
Есть и четвертый разряд, но столь малочисленный, что не
заслуживал бы выделения в особую рубрику, если бы в про-
изведении такого рода не требовалось соблюдать величайшую
точность и щепетильность, во избежание смешения типов: так,
вот, люди, о которых я говорю,—это те, кто переплывает
море и живет в чужих землях в видах сбережения денег для
различных целей и под разными предлогами; но так как они
могли бы также уберечь своих ближних от излишних хлопот,
сберегая свои деньги дома, и так как причина к путешествиям
наименее сложна, я обозначу этих джентльменов именем —
Просто путешественников.
Итак, весь круг путешественников можно свети к следую-
щим рубрикам:
Путешественники праздные,
Путешественники любопытные,
Путешественники лгуны,
Путешественники гордые,
Путешественники тщеславные,
Путешественники, страдающие сплином.
Далее следуют:
Путешественники по необходимости,
Путешественники преступники и злоумышленники,
Несчастные и невинные путешественники,
Просто путешественники.
И последний из всех (с вашего позволения)—Путешествен-
ник сентиментальный (под коим разумею себя самого), путе-
шествующий—о чем я сейчас собираюсь дать отчет —в той же
мере из необходимости и besoin de voyager4, как и всякий
другой из этой разновидности.
В то же время, так как и странствия мои и наблюдения
будут совсем иного склада, чем у кого бы то ни было из
моих предшественников, я вижу, что должен был бы отстоять
для. себя одного целую рубрику; но я вторгся бы в границы
Путешественника тщеславного, если бы пожелал привлечь к себе
внимание, не имея к тому лучших оснований, кроме необыч-
ности моего экипажа. Для читателя достаточно (если он и сам
когда-нибудь был путешественником), что, изучив мою класси-
фикацию и поразмыслив над нею, он сможет определить в ней
свое собственное место и разряд; для него будет шагом к
познанию самого себя, ибо он, вполне возможно, и по сей
час в окраске и обличии сохраняет кое-что от того, что впитал
и вынес из странствий.
Человек, впервые пересадивший бургунскую лозу на мыс
Доброй Надежды (он был, заметьте, голландец), отнюдь не
воображал, что будет пить на Капской земле5 то же вино,
244
Сентиментальное путешествие
какое эта самая лоза давала в горах Франции,—для подобных
мечтаний наш голландец был слишком флегматичен; но он
несомненно, ждал, что будет пить некую жидкость из разряда
вин; а будет ли она хорошей, скверной или средней—он видел
виды и понял, что это зависит не от его личного выбора
и успех его решится тем, что обычно именуется удачей; однако
же, надеялся он на самый лучший исход; и в этих надеждах,
чрезмерно полагаясь на крепость своей головы и глубину сво-
его благоразумия, минхер6 рисковал потерять и то и другое
в своем новом винограднике и, открыв свою наготу, стать
посмешищем для домочадцев.
Точно так же получается и с бедным Путешественником,
переплывающим моря и разъезжающим на почтовых по самым
просвещенным королевствам земного шара в погоне за зна-
ниями и совершенствами.
Знания и совершенства, действительно, можно получить,
переплывая моря и разъезжая с этой целью на почтовых; но
полезные ли знания, действительные ли совершенства—дело
жребия; и даже там, где искатель встретит удачу, он должен
использовать свои приобретения осмотрительно и трезво, и
только тогда они пойдут ему впрок; но так как и в деле
приобретения и в деле применения удача упорно идет своими
дорогами, я склоняюсь к мнению, что человек поступит мудро,
положив обходиться в жизни без чужеземных знаний и чуже-
земных совершенств, в особенности если он живет в стране,
где нет абсолютного недостатка ни в том, ни в другом;
и, право, я не раз с сердечным сокрушением замечал, как
много напрасных шагов отмечал Любопытный путешественник,
чтобы видеть зрелище и ознакомиться с открытиями, которые
все отлично можно было бы, как сказал Санчо Панса Дон
Кихоту, увидеть дома, не истоптав сапог. Наш век столь полон
света, что вряд ли найдется в Европе такая страна или
такой уголок, который не скрещивал и не обменивал бы своих
лучей с другими. Знание в большинстве своих ветвей и отрас-
лей доступно каждому, как музыка на итальянской улице,
где можно пользоваться ею бесплатно. Но нет такой страны
под небесами, и бог мне судья (пред чьим трибуналом я дол-
жен буду некогда предстать и держать ответ за эту книгу),
что я говорю это без бахвальства, нет под небесами такой
страны, покровительствующей науке, где бы знания легче
культивировались и приобретались бы легче, чем здесь, где
поощряется искусство и скоро достигнет расцвета, где на
природу (если взять ее в целом) так мало приходится оби-
жаться и где в довершение всего так много остроумия и
разнообразия характеров, дающих пищу для мысли,—так куда же
вы рветесь, дорогие соотечественники?
— Мы только осматриваем эту коляску,— отозвались они.—
245
Лоренс Стерн
Ваш покорнейший слуга, — сказал я, вылезая из коляски и
снимая шляпу.— Нам хотелось узнать, — сказал один из них
(я признал в нем Любопытного путешественника),— чем вызвано
ее качанье. ... — Волнением, — сказал я холодно,— оттого, что
здесь писалось предисловие. — Никогда не слышал, — сказал
другой, который показался мне Просто путешественником, —
чтобы предисловия писались в дезоближанте. — Было бы удоб-
нее,—сказал я, — в визави.
И <гак как англичанин путешествует не за тем, чтобы
видеть англичан, я ушел в свою комнату.
Дохлый осел
Нанпон
«А это,— сказал он, кладя остаток корки в свою котомку,—
а это составило бы твою порцию, если бы ты был жив,
чтоб делить со мною хлеб». Я подумал по его тону, что речь
его обращена к ребенку; но опа обращена была к ослу, к
тому самому ослу, которого мы видели дохлым на дороге и
который навлек на Ла-Флера7 злоключение. Хозяин, видимо,
горько оплакивал осла; мне тотчас вспомнились ламентации
Санчо, но этот старик горевал искренней и естественней.
Он сидел на каменной скамье у дверей, и сбоку него
лежали вьючное седло осла и уздечка, которые он время от
времени поднимал, затем клал их, поглядывал на них и качал
головой. Он снова вынул из котомки корку хлеба, как будто
собираясь ее съесть, подержал ее в руке, сунул в уздечку,
грустно поглядел на эту комбинацию и вздохнул.
— Тебе в потере этого животного, — сказал я,— остается по
крайней мере одно утешение: я уверен, что был для него
добрым хозяином. — Увы! — отвечал старик,— я думал так, пока
он был жив; но теперь, когда он умер, я думаю иначе.
Боюсь, мой собственный вес вместе с тяжестью моих печалей
оказался для него непосильным грузом—он сократил бедному
животному дни, и это, боюсь, ложится на мою совесть. —
Позор для человечества!—сказал я мысленно.— Если бы только
все мы любили друг друга, как любил этот бедняк своего
осла, это было бы немало.
Пульс
Париж
Слава тебе, житейская любезность, ибо ты сглаживаешь дороги
жизни; подобно грации и красоте, что зарождает склонность
к любви с первого взгляда, ты отворяешь эту дверь и вцус-
каешь странника.
— Прошу вас, madame, — сказал я,— будьте так любезны,
246
Сентиментальное путешествие
укажите мне, в какую сторону мне свернуть, чтобы пройти
в Opera comique8. — С удовольствием, — ответила она и отложила
свое рукоделие.
По пути я заглянул с порога в шесть-семь лавок, ища
лицо, которое не искривилось бы при вторжении; наконец,
ободренный выражением лица этой женщины, я вошел.
Она взяла кружевной нарукавник, сидя в низком кресле
в конце лавки, прямо против двери.
— Tres volontiers9, с удовольствием,—сказала она, кладя
работу рядом на стул, и поднялась со своего низкого кресла
таким веселым движением и с таким веселым лицом, что,
запроси она с меня пятьдесят луидоров, я сказал бы: «Эта
женщина —сама любезность».
— Вы свернете, monsieur, — сказала она, подходя со мною
к дверям лавки и указывая на улицу, по которой мне сле-
довало идти,— вы свернете справа налево, mais prenez garde10,—
тут два угла; так будьте добры, сверните у второго,—потом
пройдете немного по переулку и увидите церковь; миновав
ее, потрудитесь тут же свернуть направо, и вы окажетесь
прямо у Pont Neuf11, перейдете мост, а там вам каждый с
удовольствием укажет дорогу.
Она трижды повторила мне свои указания, в третий раз
все с тем же добродушным терпением, как и в первый; и
если тон и манера не лишены значения, а они лишены его
только для сердец, которые к ним нарочито глухи, она, ка-
залось, искренно тревожилась, как бы мне не заблудиться.
Не думаю, чтобы к чувству, вызванному у меня ее внима-
нием, примешивалось впечатление от ее женской красоты,
хоть она и была, пожалуй, прелестнейшей grisette, какую мне
довелось видеть; помню только, что, изъявляя свою призна-
тельность, я глубоко заглядывал ей в глаза, и что я по-
вторил слова благодарности столько же раз, сколько она по-
вторяла свои указания.
Не отошел я и десять шагов от порога, как убедился, что
забыл все ее наставления до последней запятой. Итак, оглянув-
шись и увидев, что она все еще стоит в дверях, как бы
желая проследить, правильно ли пойду или нет, я возвратился
и спросил, куда мне сперва повернуть, налево или направо,
ибо я абсолютно позабыл. — Возможно ли? —сказала она, сдер-
живая смешок. — Вполне возможно, возразил я, — если мужчина
думает больше о женщине, чем о ее добром совете.
Так как это была истинная правда, она приняла ее, как
принимает правду всякая женщина: выслушала и сделала
легкий реверанс.
— Attenaez12, — сказала она и, положив руку мне на плечо,
чтобы я не ушел, она кликнула из задней комнаты мальчика
и велела ему приготовить партию перчаток.—Я как раз со-
247
Лоренс Стерн
бираюсь,—сказала она,— послать его с пакетом в тот квартал;
если вы не откажете в любезности зайти и подождать минутку,
он вас проводит до места. Итак, я прошел с нею в конец
лавки; взяв в руки положенный ею на стул нарукавник,
как бы затем, чтобы освободить место, я подождал, пока она
опустилась в свое низкое кресло, и тотчас сел рядом с нею.
— Сейчас, monsieur,—сказала опа,—он управится в одну
минуту ...—И за эту минуту, — ответил я, — мне от души хо-
телось бы сказать вам что-нибудь очень милое за все ваше
внимание. Каждый может оказать случайную любезность, но
когда человек ведет ее дальше, это _уже говорит о теплоте
сердца; и бесспорно,—добавил я,— если все та же кровь течет
по жилам от сердца к рукам (тут я взял ее за кисть), я уве-
рен, что ни у одной женщины на свете нет такого хорошего
пульса, как у вас...— Проверьте,— сказала она, протягивая руку.
Итак, положив шляпу, я одною рукою взял ее за пальцы и
двумя пальцами другой руки стал нащупывать артерию.
Если б тебе угодно было, мой милый Евгений,. чтобы ты
в эту минуту прошел мимо и увидел, как я сижу в своем
черном кафтане и деловито считаю пульс, удар за ударом,
с таким искренним увлечением, как если бы следил за крити-
ческим приливом или отливом в лихорадке! О, как был бы
ты прав, морализируя и труня... «Поверь же мне, дорогой
Евгений,— ответил бы я тебе,— на свете бывают занятия по-
хуже, чем щупать пульс у женщины». — Но у какой женщины?
У grisette, — возразил бы ты,—да еще перед открытой дверью
лавки, Йорик!
Тем лучше; ибо, если мои намерения честны, Евгений,
пусть хоть весь мир глядит, как я щупаю пульс — меня это
не смутит.
г Супруг
Париж
Я насчитывал двадцать ударов пульса и быстро подбирался
к сороковому, когда ее супруг, зайдя неожиданно в лавку
из задней комнаты, несколько сбил меня со счета. — Ничего, —
объяснила она, — это только ее муж. — Я начал новый счет. —
Monsieur так любезен,— молвила опа, когда тот проходил мимо
нас,—что взял на себя труд пощупать мне пульс.— Муж снял
шляпу и, отвесив мне поклон, проговорил, что я оказал ему
слишком много чести; с этим словом он надел шляпу и вышел.
Боже милостивый!—сказал я про себя, когда он скрылся
за порогом, — неужели такой человек может быть мужем такой
женщины!
Те немногие, кому понятны причины этого возгласа, на-
деюсь не обидятся, если я разъясню их непонимающим.
248
Сентиментальное путешествие
В Лондоне лавочник и лавочникова жена представляют
собою единую кость и плоть. В смысле тех или иных телесных
и духовных свойств каждый приносит свой вклад, но в общем,
на одинаковых началах; они между собой ровня и подходят
друг к другу в той мере, в какой это необходимо для мужа
и жены.
А в Париже вряд ли найдутся две породы людей более
различные, ибо здесь законодательная и исполнительная власть
лежат не на муже, он редко заходит в лавку: в темной и
унылой задней комнате он сидит, нелюдимый, в ночном кол-
паке с кисточкой, все тот же грубый сын Природы, каким
Природа оставила его.
I ений народа, салический’3 только в монархии, уступил
эту область, как ряд других безраздельно женщинам; и если
в постоянном торге с посетителями всех рангов и калибров,
с утра до ночи, они, подобно грубым осколкам камня, пере-
тряхиваемым в одном мешке, в дружественном препирательстве
теряют свою шероховатость и острые углы, не только стано-
вятся круглыми и гладкими, но иногда отшлифовываются точно
бриллиант, — то в то же время monsieur le Mari'4 остается немногим
лучше булыжника под вашими ногами.
Право же, право, друг мужчина, нехорошо тебе сидеть
одному; ты создар для общественных сношений и для милых
любезностей; они совершенствуют нашу природу, которую я
призываю тебе в свидетели.
— Ну, как он бьется, monsieur?—спросила она.—Со всей
благодарностью,— сказал я, глядя спокойно в ее глаза,—какой
я и ожидал. Она приготовилась промолвить в ответ что-ни-
будь вежливое, но рассыльный с перчатками вошел в мага-
зин.—А propos'5,— сказал я,— мне самому нужна пара перча-
ток..<...>
Паспорт
Гостиница в Париже
<.„> А что касается Бастилии’6 —весь ужас только в слове.—
Как ни верти, — сказал я самому себе,— а Бастилия только сино-
ним тюрьмы, в тюрьме —это синоним дома, из которого нельзя
выходить. — Благодарю покорно! Значит, как при подагре: она
тоже раза два в год берет человека под арест. Но имея
девять ливров в день да перо, чернила и бумагу и терпение,
человек, хотя бы ему и нельзя было выходить, отлично про-
живет и в четырех стенах по крайней мере месяц-полтора;
а за это время, если он и впрямь безобидное создание,
выяснится его невинность, и он выйдет из тюрьмы более
добрым и мудрым человеком, чем вступил в нее.
По какому-то поводу (забыл, по какому) мне понадобилось
249
Лоренс Стерн
выйти во двор, когда я пришел к этой мысли; и помнится
мне, спускаясь по лестнице, я был горд и доволен своим
рассуждением.
~ Долой sombre карандаш!—сказал я хвастливо,— не завидую
я его искусству изображать все злое в жизни такой жесто-
кой и мертвенной краской. Душа наша в ужасе отшатывается
от предметов, которые сама преувеличила и зачернила: верните
им их подлинный размер и цвет, и она будет смотреть на
них с - пренебрежением. Правда,—сказал я, внося поправку
в рассуждение,—Бастилия из тех зол, которые можно прези-
рать. Но отнимите у нее башни, засыпьте ров, уберите засовы
с дверей, назовите ее просто домом заключения и вообразите,
что вас удерживает в нем тирания болезни —не человека: —
зло исчезает, и вы переносите вторую половину без жалобы.
Меня прервал на зените этого монолога голос, который
я принял было за голос ребенка, и ребенок этот жаловался,
что «не может вырваться». Я поглядел вверх и вниз по ко-
ридору, и, не увидел никого, ни мужчины, ни женщины, ни
ребенка, вышел, не обращая внимания на голос.
Возвращаясь назад по коридору, я услышал те же слова,
повторенные дважды; и, взглянув вверх, увидел висевшего
в маленькой клетке скворца.
Я остановился поглядеть на птицу, и кто ,бы ни прошел по
коридору, она металась навстречу каждому, в ту сторону,
откуда приближались шаги, и с тем яге сетованием на свой
плен повторяла: «Мне не вырваться». — Помоги тебе бог!—сказал
я,— я выпущу тебя, чего бы мне это не стоило; —и вот я
перевернул клетку, чтобы открыть ее дверцу: она была окру-
чена и перекручена проволокой так крепко, что никак нельзя
было ее отворить, не разломав клетки на куски. Я обеими
руками принялся за дело.
Птица подлетела к той стороне, где я трудился над ее
освобождением, и, просунув голову меж прутьев, грудью при-
жалась к ним, словно в нетерпенье.—Боюсь, бедное создание,—
сказал я, — мне не под силу выпустить тебя на свободу. —
Да, — промолвил скворец,—мне не вырваться, мне не вырваться.
Признаюсь, никогда так нежно не пробудилось во мне со-
чувствие; и не помню я в своей жизни случая, когда бы
рассеянные мысли, для которых мой разум был точно мыльный
пузырь, так внезапно вернулись бы на место. Как пи механи-
чески пел свою песенку скворец, но в мелодии она была так
верна природе, что мгновенно опрокинула систему моих рас-
суждений о Бастилии; и я тяжело поднимался по лестнице,
опровергая каждое слово, сказанное мною раньше, когда я
спускался по ней.
Рядись в какие угодно уборы, все же Рабство, — сказал я,—
все же ты останешься горькой микстурой! И хотя во все
250
Сентиментальное путешествие
века микстура эта прописывалась тысячам, ты от того не
становишься менее горьким.— Ты же, трижды сладкая и милая
богиня, — обратился я к Свободе,—тебе, всенародно ли, или
тайно, но все тебе поклоняются, ты приятна на вкус и на-
всегда останешься приятной, пока сама Природа не изменится.
Никакая краска слов не запятнает твоей белой снежной
мантии, и сила химии не обратит твоего скипетра в железо;
с тобой, если ты ему улыбаешься, когда он ест свою корку,
пастух, счастливей своего короля, чей Двор обрек тебя на
изгнание. — Благостное небо!—вскричал я, преклонив колена на
предпоследней ступеньке лестницы, — даруй мне лишь здоровье,
ты великий его расточитель, и дай мне в спутницы прекрас-
ную эту богиню, а мирты свои ниспошли дождем, если в этом
Не видит зло твое божественное провидение, на головы тех,
кто по ним томится.
Узник
Париж
Птица в клетке преследовала меня до дверей моей комнаты.
Я сел вплотную к столу и, склонив голову на ладонь, стал
рисовать самому себе горести заточения. Я был для этого
правильно настроен и вот дал волю своему воображению.
Я собирался начать с миллионов моих собратьев, от рож-
дения получивших в удел одно лишь рабство, но, убедившись,
как ни была картина эта трогательна, что я не могу при-
близить ее к себе и что множество печальных групп на ней
позволяет мне сосредоточиться, я взял одинокого узника и,
заперев его сперва в подземную тюрьму, я стал затем глядеть
в полумрак решетчатой двери, чтобы запомнить его образ.
Я видел его тело, изможденное долгим ожиданием и заклю-
чением, и почувствовал, какая сердечная тоска рождается из
несбывающейся надежды. Приглядевшись ближе, я увидел, что
он лихорадочно бледен; за тридцать лет ни разу западный
ветер не охладил его крови; ни солнца, ни месяца не видел
он за все это время; и голос друга или родственника не
проник к нему сквозь решетку! Его дети!
Но здесь мое сердце облилось кровью; я был вынужден
приступить к другой части портрета.
В дальнем углу своей камеры он сидит на земле, на
охапке соломы, что служит ему попеременно стулом и кро-
ватью; календарь из малых палочек разложен у изголовья,
сплошь иссеченный в память унылых дней и ночей, прошедших
в заточении; одну из этих палочек узник держит в руке и
ржавым гвоздем наносит зарубку о еще одном дне страдания
в добавление к куче прежних. Так как я заслонил тот скудный
свет, что ему предоставлен, он безнадежно поднял глаза на
251
Лоренс Стерн
дверь, затем потупил их вновь, покачал своей головой и вер-
нулся к скорбной своей работе. Я услышал лязг цепей на его
ногах, когда потянулся всем телом, чтобы вложить палочку
в связку. Он глубоко вздохнул. Я видел, как железо вонзается
ему в душу! И я разразился слезами. Не вынес картину
заточения, нарисованную моей фантазией. Я вскочил со стула
и позвал Ла-Флера, попросил его заказать мне une ewmise,
чтобы мне ее подали к дверям гостиницы в девять часов
утра.
— Я поеду,— сказал я,— прямо к господину герцогу
де Шуазелю17.
Ла-Флер хотел уложить меня в * постель, но, не желая,
чтобы он прочел на моем лице что-либо такое, что причини-
ло бы честному парню сердечную боль, я заверил его, что
разденусь сам, и посоветовал ему тоже скорее лечь спать.
Второй роман Л. Стерна «Сентиментальное путешествие по Франции и
Италии» (1768) произвел еще большее впечатление на современников, чем
первый. В нем нашло отражение новое направление в поэзии и в прозе,
представленное такими блестящими именами, как О. Голдсмит, Грэй, Томсон,
получившее название сентиментализма. Роман Стерна носил на себе печать
новаторства — он расширял возможности художественного исследования ду-
ховной жизни человека. Описывая путешествие пастора Йорика по евро-
пейским странам (по Франции и Италии), Стерн изображает некоторые
характерные моменты жизни феодальной Франции и Италии. Он как бы
воссоздает отдельными мазками кисти атмосферу крепостничества. Стерн зло
и беспощадно разоблачает ханжество, лицемерие, пустоту французского
высшего света. Пастор Йорик, начавший посещать парижские салоны, с
отвращением отворачивается через некоторое время от аристократов:
«Три недели сряду я разделял мнение каждого, с кем встречался в
салонах, и такой ценой я мог есть, нить и веселиться в Париже до
окончания дней моих; но то был позорный счет — я стал его стыдиться.
То был заработок раба — мое чувство чести возмутилось против него — чем
выше я поднимался, тем больше попадал в положение нищего — чем из-
бранное coterie (компания — франц.), —тем больше детей искусственности —
я затосковал по детям Природы» (гл. I).
Йорик видит скворца, посаженного в клетку. Скворец говорит: «Не могу
выйти!». Это —символ рабства. Йорик произносит гневную тираду в защиту
«благостной богини Свободы», против позорного крепостничества — «горькой
микстуры, испитой тысячами людей всех времен». Однако и Йорик, подобно
персонажам «Тристрама Шенди», не отваживается на активный протест.
Это герой, ограничивающийся сочувствием угнетенным, — прообраз «страдаю-
щего эгоиста» Чайльд-Гарольда, героя Байрона, который был одним из
преемников Стерна в английской литературе начала XIX в. Характер Йорика
сложен и противоречив, демократизм и свободолюбие сочетаются в нем
с безнадежным эгоизмом. Более всего его тревожит, что будет нарушен
его личный покой. Тщеславие и честолюбие, также играют немалую роль
в его жизни. Поэтому, с одной стороны, Йорик восторгается смелостью
и находчивостью французского простолюдина — своего слуги Ла-Флера.
сочувствует обездоленной молодой крестьянке Марии, соболезнует горю
крестьянина, у которого пал осел — его единственный кормилец. Но с другой
стороны, он чувствителен к лести, угодничает перед высокопоставленным
лицом — герцогом де Ш., когда опасается, что его посадят за просрочен-
ный паспорт в Бастилию, не хочет подать несколько грошей нищему
монаху и т. д. Большим достижением Стерна-художника является то, что
252
Сентиментальное путешествие
он приходит к важному выводу о решающем влиянии обстоятельств на
характер и поступки героя. В эстетике XVIII в. (Шефтсбери, Лессинг)
типическая среда еще никак не связана с характером героя, непосредствен-
но его не формирует. Стерн пришел в своей художественной практике
к мысли о более тесной и неразрывной связи среды и характера, к мысли
о ежедневном и ежечасном влиянии жизненных обстоятельств на мысли
и поступки человека.
Выше приводятся отрывки из произведения.
1 Стремясь опрокинуть ненавистные
ему каноны и правила классицизма.
Стерн нередко доходит до крайности:
так, например, предисловие он поме-
щает не в начале книги, а ближе
к середине ее, после ряда глав.
2 Ad infinitum — до бесконечности
(лат.).
3 Оксфорд, Эбердин — университет-
ские города Англии; Глазго — боль-
шой портовый город Шотландии,
славившийся своим университетом.
Здесь — непередаваемая игра слов:
слово governor (англ.) — «тюремщик»
имеет еще и другое значение: вос-
питатель, опекун, дядька.
4 Besoin de voyager — потребность пу-
тешествовать (франц.).
5 Капская земля — южная оконечность
африканского материка, завершаю-
щаяся мысом Доброй Надежды.
6 Минхер — господин (голландск.).
7 Ла-Флер — слуга главного героя
•Сентиментального путешествия».
8 Opera comique — театр комической
оперы в Париже (франц.).
9 Tres volontiers — весьма охотно
(франц.).
10 Mais prenez garde — будьте осто-
рожны (франц.).
’’ Pont Neuf — так называемый «Но-
вый мост» (один из мостов через
Сену).
12 Attendez — подождите (франц.).
13 Салическая система признает право
престолонаследия лишь за мужчинами.
14 Le Mari — господин муж (франц.).
,s A propos — между прочим, кстати
(франц).
16 Бастилия — военная крепость в Па-
риже, превращенная французскими
королями в тюрьму. Уничтожена вос-
ставшим народом 14 июля 1789 г.
На том месте, где стояла Бастилия,
было посажено Дерево Свободы.
17 Герцог де Шуазель — министр в
правительстве Людовика XIV.
Лоренс Стерн
дверь, затем потупил их вновь, покачал своей головой и вер-
нулся к скорбной своей работе. Я услышал лязг цепей на его
ногах, когда потянулся всем телом, чтобы вложить палочку
в связку. Он глубоко вздохнул. Я видел, как железо вонзается
ему в душу! И я разразился слезами. Не вынес картину
заточения, нарисованную моей фантазией. Я вскочил со стула
и позвал Ла-Флера, попросил его заказать мне une ewmise,
чтобы мне ее подали к дверям гостиницы в девять часов
утра.
— Я поеду,— сказал я,— прямо к господину герцогу
де Шуазелю17.
Ла-Флер хотел уложить меня в * постель, но, не желая,
чтобы он прочел на моем лице что-либо такое, что причини-
ло бы честному парню сердечную боль, я заверил его, что
разденусь сам, и посоветовал ему тоже скорее лечь спать.
Второй роман Л. Стерна «Сентиментальное путешествие по Франции и
Италии» (1768) произвел еще большее впечатление на современников, чем
первый. В нем нашло отражение новое направление в поэзии и в прозе,
представленное такими блестящими именами, как О. Голдсмит, Грэй, Томсон,
получившее название сентиментализма. Роман Стерна носил на себе печать
новаторства — он расширял возможности художественного исследования ду-
ховной жизни человека. Описывая путешествие пастора Йорика по евро-
пейским странам (по Франции и Италии), Стерн изображает некоторые
характерные моменты жизни феодальной Франции и Италии. Он как бы
воссоздает отдельными мазками кисти атмосферу крепостничества. Стерн зло
и беспощадно разоблачает ханжество, лицемерие, пустоту французского
высшего света. Пастор Йорик, начавший посещать парижские салоны, с
отвращением отворачивается через некоторое время от аристократов:
«Три недели сряду я разделял мнение каждого, с кем встречался в
салонах, и такой ценой я мог есть, пить и веселиться в Париже до
окончания дней моих; но то был позорный счет — я стал его стыдиться.
То был заработок раба — мое чувство чести возмутилось против него — чем
выше я поднимался, тем больше попадал в положение нищего — чем из-
бранное coterie (компания — франц.), —тем больше детей искусственности —
я затосковал по детям Природы» (гл. I).
Йорик видит скворца, посаженного в клетку. Скворец говорит: «Не могу
выйти!». Это —символ рабства. Йорик произносит гневную тираду в защиту
«благостной богини Свободы», против позорного крепостничества — «горькой
микстуры, испитой тысячами людей всех времен». Однако и Йорик, подобно
персонажам «Тристрама Шенди», не отваживается на активный протест.
Это герой, ограничивающийся сочувствием угнетенным, — прообраз «страдаю-
щего эгоиста» Чайльд-Гарольда, героя Байрона, который был одним из
преемников Стерна в английской литературе начала XIX в. Характер Йорика
сложен и противоречив, демократизм и свободолюбие сочетаются в нем
с безнадежным эгоизмом. Более всего его тревожит, что будет нарушен
его личный покой. Тщеславие и честолюбие, также играют немалую роль
в его жизни. Поэтому, с одной стороны, Йорик восторгается смелостью
и находчивостью французского простолюдина — своего слуги Ла-Флера.
сочувствует обездоленной молодой крестьянке Марии, соболезнует горю
крестьянина, у которого пал осел — его единственный кормилец. Но с другой
стороны, он чувствителен к лести, угодничает перед высокопоставленным
лицом — герцогом де Ш., когда опасается, что его посадят за просрочен-
ный паспорт в Бастилию, не хочет подать несколько грошей нищему
монаху и т. д. Большим достижением Стерна-художника является то, что
252
Сентиментальное путешествие
он приходит к важному выводу о решающем влиянии обстоятельств на
характер и поступки героя. В эстетике XVI11 в. (Шефтсбери, Лессинг)
типическая среда еще никак не связана с характером героя, непосредствен-
но его не формирует. Стерн пришел в своей художественной практике
к мысли о более тесной и неразрывной связи среды и характера, к мысли
о ежедневном и ежечасном влиянии жизненных обстоятельств на мысли
и поступки человека.
Выше приводятся отрывки из произведения.
1 Стремясь опрокинуть ненавистные
ему каноны и правила классицизма,
Стерн нередко доходит до крайности:
так, например, предисловие он поме-
щает не в начале книги, а ближе
к середине ее, после ряда глав.
2 Ad infinitum — до бесконечности
(лат.).
3 Оксфорд, Эбердин — университет-
ские города Англии; Глазго — боль-
шой портовый город Шотландии,
славившийся своим университетом.
Здесь — непередаваемая игра слов:
слово governor (англ.) — «тюремщик»
имеет еще и другое значение: вос-
питатель, опекун, дядька.
4 Besoin de voyager — потребность пу-
тешествовать (франц.).
5 Капская земля — южная оконечность
африканского материка, завершаю-
щаяся мысом Доброй Надежды.
6 Минхер — господин (голландск.).
7 Ла-Флер — слуга главного героя
«Сентиментального путешествия».
8 Opera comique — театр комической
оперы в Париже (франц.).
9 Tres volontiers —весьма охотно
(франц.).
10 Mais prenez garde — будьте осто-
рожны (франц.).
’’ Pont Леи/ —так называемый «Но-
вый мост» (один из мостов через
Сену).
12 Attendez — подождите (франц,).
13 Салическая система признает право
престолонаследия лишь за мужчинами.
14 Le Mari — господин муж (франц.).
15 A propo.s — между прочим, кстати
(франц.).
18 Бастилия — военная крепость в Па-
риже, превращенная французскими
королями в тюрьму. Уничтожена вос-
ставшим народом 14 июля 1789 г.
На том месте, где стояла Бастилия,
было посажено Дерево Свободы.
17 Герцог де Шуазель — министр в
правительстве Людовика XIV.
Оливер
ГОЛДСМИТ
(Oliver Goldsmith)
(1728-1774)
Видный английский писатель-сентименталист.
Подобно Филдингу и Смоллету, Голдсмит всю жизнь
зарабатывал на хлеб тямской литературной
поденщиной. Он начал свою деятельность как
журналист, затем выступил как драматург и, наконец,
как романист. В отличие от произведений ранних
сентименталистов (B.i.tp, Томсон) поэзия и роман
О. Голдсмита («Векфилдский священник-) насыщены
пафосом сурового осуждения алчности, произвола
и беззакония, творимого господствующими классами.
О. Голдсмит рисует картины бедствий народных масс
в период аграрно-промышленного переворота. Однако,
подобно другим сентименталистам, Голдсмит еще
не видел выхода из противоречий собственнического
общества и обращался к религии, как к средству
разрешить или хотя бы смягчить жестокую
254
Векфилдский священник
классовую борьбу. Отсюда в его произведениях
бесконечные ламентации и сожаления о "Золотых
денечках старой доброй Англии", призыв
к милосердию и т. п.
Векфилдский священник
(«The Vicar of Wakefield», 1766)
Глава 31
Мистер Торнхилл явился с обычной своей улыбкой и хотел
было обнять дядюшку, но баронет презрительным жестом
остановил его:
— Оставьте ваши льстивые манеры, сударь! — произнес он
сурово. — Сердце мое открыто только тем, кто избрал путь
чести; я же покамест вижу у вас одну ложь, малодушие и
самоуправство. Как могло случиться, сударь, что бедный этот
человек, другом которого вы себя провозглашали, очутился
в таком тяжелом положении? В благодарность за его госте-
приимство дочь его подло соблазняют, а его самого бросают
в тюрьму чуть ли не за то, что он не согласен безропотно
терпеть нанесенное ему оскорбление! Вот и сын его, с кото-
рым вы побоялись встретиться лицом к лицу, как мужчина...
— Возможно ли, сударь,— перебил его тут племянник,—
чтобы родной мой дядюшка вменял мне это в преступление,
когда сколько раз из его же уст слышал я совет избегать по-
единков?
— У кор заслужен, — вскричал сэр Вильям, — и тут вы поступили
хорошо и благоразумно, хоть и не совсем так, как поступил бы ваш
отец в подобных обстоятельствах! Мой брат был очень щепетилен
в вопросах чести, а ты ... впрочем, здесь вы совершенно правильно
поступили, и я одобряю ваше поведение.
— Надеюсь, сударь, — сказал племянник,— у вас не будет осно-
ваний бранить меня и за остальные мои поступки. Это верно,
сударь, что я появлялся в м-естах общественных увеселений с до-
черью этого джентльмена, но молва потрудилась раздуть до
чудовищных размеров пустое легкомыслие, и стала говорить,
будто я соблазнил ее. Когда же я сам отправился к ее отцу,
чтобы объясниться с ним, он встретил меня бранью и осыпал
оскорблениями. Что до причин, приведших его сюда, о них вам
лучше могут рассказать мой управитель да поверенный — все это в
их ведении. Раз он влез в долги и не хочет, или пусть даже не
может, уплатить их, то они обязаны были обратиться к правосудию,
и я не вижу ни особенной жестокости, ни несправедливости в
этой законной процедуре.
— Коли дело и впрямь обстоит так, как вы говорите, — восклик-
255
Оливер Голдсмит
нул сэр Вильям, — в ваших проступках нет ничего вопиющего,
и хотя вы могли бы обойтись великодушнее с этим джентль-
меном и спасти его от тирании ваших слуг, все же я не нахожу
тут ничего несправедливого.
— Он не может опровергнуть ни одного моего утверждения,—
отвечал помещик, — пусть-ка попробует, я вам представлю
несколько свидетелей из числа моих слуг — они подтвердят каждое
мое слово. Итак, сударь,—продолжал он, ибо я и в самом деле не
был в состоянии опровергнуть его слова и потому молчал, —
итак, сударь, вы видите, что я ни в чем не повинен, и хотя ради вас я
был бы готов простить этому господину все остальное, его попытки
очернить меня в ваших глазах пробуждают во мне ярость, которую
я не в силах в себе побороть —а ведь как-никак сын его посягал
на мою жизнь! Нет, сударь, это такое черное дело, что я решительно
настаиваю на том, чтобы его судили по всей строгости закона.
Вот, извольте, вызов, что он мне послал, два свидетеля, которые
могут подтвердить, достоверность моих слов, один их моих слуг
тяжело ранен, и даже если бы мой дядя сам вздумал бы отго-
варивать меня,— чего я, разумеется, от него никак не ожидаю,—
то и тогда я все равно стал бы добиваться справедливого суда и
наказания виновного.
— Чудовище! — вскричала моя жена. — Мало зла ты нам причи-
нил, что ты еще намерен бедного моего мальчика преследовать
своей жестокостью? Нет, добрый сэр Вильям заступится за нас, ибо
мой сын невинен, как младенец! Я знаю, что это так, ведь он
в жизни никого не обидел.
— Сударыня,—отвечал этот добрый человек,— я не меньше
вашего желаю ему избавления; однако, к огорчению моему,
его вина оказывается бесспорной, и если племянник, мой будет
настаивать...
Но тут наше внимание было отвлечено появлением Дженкин-
сона с двумя слугами тюремщика; они втащили в комнату человека
высокого роста, одетого весьма изысканно, чьи приметы полностью
совпадали с описанием злодея, пытавшегося увезти мою дочь.
— Вот он!—вскричал Дженкинсон, держа его за шиворот.
Поймали молодчика! Вот по ком тоскует Тайберн!
У видев этого человека и Дженкинсона, который его держал,
мистер Торнхилл так и отпрянул в ужасе. Он побледнел, как
преступник, пойманный с поличным, и сделал движение, чтобы
уйти; но Дженкинсон остановил его.
— Что, хозяин,— воскликнул он,— или вы стыдитесь своих
старинных приятелей, Дженкинсона и Бакстера? Ну, да вы,
аристократы, так и норовите забыть старых друзей, а только мы
вот не согласны вас забыть. Ваша честь, — продолжал он, обращаясь
к сэру Вильяму,— он признался во всем. Это и есть тот самый
джентельмен, которого якобы так тяжело ранили, и он утверждает,
что вся эта история —дело рук мистера Торнхилла, что этой вот
256
Векфилдский священник
господской одеждой снабдил его мистер Торнхилл и что он же
дал карету. Они сговорились, чтобы Бакстер увез мисс Софью
куда-нибудь в укромное местечко, там припугнул бы ее как следует,
а между тем мистер Торнхилл как бы невзначай туда явился и
принялся бы ее «спасать»; для вида он должен был скрестить
шпаги с Бакстером, обратить его в бегство и таким образом
предстал бы перед ней в привлекательной роли избавителя.
Тут сэр Вильям припомнил, что кафтан, в который был обла-
чен арестованный, он, точно, не однажды видел на своем пле-
мяннике; остальные частности подтвердил сам арестованный,
обстоятельно рассказав обо всем и в заключение сообщив, что
мистер Торнхилл неоднократно говорил ему о том, что влюблен в
обеих сестер сразу.
— Господи! — воскликнул сэр Вильям.—Какую змею пригревал
я все это время на своей груди! А ведь как он ратовал за право-
судие! Ну, да он его получит сполна... Возьмите же его, господин
тюремный надзиратель! Впрочем, стойте! Боюсь, что у меня нет
юридических оснований, чтобы его задержать.
Тут мистер Торнхилл униженнейшим образом стал умолять
дядю не слушать таких отъявленных негодяев, как эти двое,
а допросить его собственных слуг.
— Ваши слуги! — воскликнул сэр Вильям. — Ничтожнейший
человек! У вас нет более слуг; ну, да послушаем, что скажут эти
люди,—позовите его дворецкого!
Дворецкий вошел и, бросив взгляд на бывшего своего хозяина,
сразу понял, что власть его кончена.
— Скажите,— сурово вопросил сэр Вильям,—доводилось ли вам
когда-нибудь видеть вашего хозяина в обществе вот этого малого,
что вырядился в его платье?
— Осмелюсь доложить, ваша честь,— отвечал дворецкий,—
тысячу раз; ведь это же он ему всегда поставлял женщин.
— Как?— воскликнул мистер Торнхилл.— Ты смеешь говорить
это мне в глаза?
— Смею,— отвечал дворецкий,— и вам и кому угодно. Сказать
цо правде, молодой человек, никогда-то у меня душа к вам не
лежала, и я не прочь, наконец, высказать все, что у меня накипело.
— Ну, а теперь,—воскликнул Дженкинсон,—расскажите его
чести все, что вы знаете обо мне.
— Хорошего мало,— отвечал дворецкий,— в тот вечер, что дочь
этого джентельмена обманом была заполучена к нам в дом,
вы были с теми, кто ее Привез.
—Прекрасно! — вскричал сэр Вильям. — Хорошего же выставили
вы свидетеля своей невиновности! Позорнейший отпрыск рода
людского! И вот с каким отребьем водишь ты компанию!
Однако, — продолжал он допрос,— вы сказали, господин дворец-
кий, что этот человек и привез дочь доктора Примроза к вашему
хозяину?
9-650
257
Оливер Голдсмит
— Ах нет, ваша честь,—отвечал дворецкий,—ее привез сам
хозяин, а тот человек доставил священника, который совершил
над ними мнимый обряд венчания.
— Увы, это так,— вскричал Дженкинсон, — и я не стану отпи-
раться; таково было данное мне поручение, которое я, к стыду
своему, выполнил.
— Великий боже!—воскликнул баронет. — Всякое новое дока-
зательство его злодейства повергает меня в трепет! Теперь я вижу,
что только трусость, самодурство и жажда мести повинны в
преследовании, которому он подвергал это несчастное семейство.
Прошу вас, господин тюремный надзиратель, освободите этого
молодого офицера, я беру его на поруки и позабочусь о том,
чтобы представить все дело в правильном свете перед судьей,
направившим его в тюрьму,— мы с ним приятели, кстати.
Но где же бедная жертва этого негодяя? Пусть явится и она сюда
и обличит его. Я желаю знать, какие уловки употребил он на то,
чтобы соблазнить ее. Попросите же ее сюда! Да где она? <... >
Бурный восторг самого страстного влюбленного не мог бы
сравниться с моим, когда я вновь увидел свое дитя; она же совер-
шенно онемела от счастья.
— Душа моя, радость моя!—кричал я.—Тебя возвратили мне.
дабы ты усладила мою старость!
— Возвратили, возвратили!—подхватил Дженкинсон. — И по-
трудись оказать ей всяческое уважение, ибо дитя ваше не-
порочно. Во всей этой комнате нет женщины честнее, чем она.
Что касается вас, господин помещик, то молодая дама —ваша за-
конная супруга, и это сущая правда. А чтобы вы уверились, что я не
лгу, извольте взглянуть на специальное разрешение, по которому
вас обвенчали.
С этими словами он подал бумагу баронету, который прочитал
ее и нашел вполне исправной.
— Я вижу, господа, — продолжал Дженкинсон, — что вы удив-
лены; позвольте разъяснить вам дело в нескольких словах, и вы
все поймете. Добрый наш помещик, к которому я, между нами
говоря, питаю некоторую слабость, частенько давал мне всевозмож-
ные порученьица, каковые я и исполнял. Так, он просил достать
ему подложное разрешение на венчание и подложного священ-
ника, чтобы обмануть мисс Оливию. Однако, из дружбы к нему, я
раздобыл настоящую лицензию и настоящего священника, который
и обвенчал их по всем правилам. Вы, может, думаете, что я посту-
пил таким образом из благородных побуждений? Ничуть не
бывало! К стыду своему должен признаться, что единственной моей
целью было сохранить эту бумагу, и впоследствии дать помещику
знать, что она у меня имеется и что я в любую минуту могу
объявить о ней во всеуслышание: таким образом у меня была б
возможность всякий раз, как я испытывал бы нужду в деньгах,
выкачивать их из него.
258
Векфилдский священник
Вся комната, казалось, наполнилась радостью; восторг наш
передался даже в общую залу, где заключенные выразили нам
свое сочувствие:
Оковами бряцая в восхищенье,
И дикий звон сей музыкой звучал.
Все лица сияли счастием, и даже на щеках Оливии показался
румянец радости. Вернуть себе добрую славу, друзей, состояние,
и все это вдруг—да какая болезнь тут устоит? Казалось, живость
и здоровье непременно должны теперь возвратиться к ней.
Впрочем, не думаю, чтобы кто-нибудь радовался искреннее меня.
Все еще прижимая драгоценное свое дитя к груди, я вопрошал
себя: полно, не наваждение ли все это?
— Но как, — вскричал я, обращаясь к Дженкинсону, — как
решились вы умножить мое горе сообщением о мнимой смерти
моей дочери? Впрочем, это не важно — радость свидания с лихвой
вознаграждает меня за былую боль.
— Мне не трудно, — сказал Дженкинсон,— ответить на ваш
вопрос. Я считал, что есть лишь один способ добиться вам освобож-
дения из тюрьмы и что этот способ—изъявить покорность
помещику и дать свое согласие на его. брак с другой. Вы же
поклялись не давать согласия, покуда жива ваша дочь. Я уговорил
вашу супругу принять участие в заговоре, и до настоящей
минуты у нас не было возможности открыть наш обман.
Дишь два лица не сияли восторгом. Наглость мистера Торн-
хилла как рукой сняло. Бездна нужды и бесславия разверзлась
перед ним, и он дрожал, не решаясь в нее окунуться. Упав на
колени перед дядей, душераздирающим голосом стал он молить
его о милосердии. Сэр Вильям хотел его оттолкнуть, но, сдавшись
на мою просьбу, поднял его и, помолчав немного, сказал:
— Твои пороки, преступления и неблагодарность не заслужи-
вают жалости; однако совсем тебя я не кину: деньги, достаточные
на то, чтобы удовлетворять насущные нужды,—но не прихоти! —
будут тебе выплачиваться. Эта молодая дама, твоя законная
жена, получит треть состояния, которое раньше принадлежало
тебе; и впредь все, что ты будешь получать сверх назначенного,
будет зависеть от нее одной.
Тот собрался было в пышной речи излить свою благодарность
за такое великодушие, но баронет остановил его, говоря, чтобы
он не выказывал более своей подлости, ибо она и так всем теперь
достаточно видна. Он велел ему уйти, избрав из числа бывших
своих слуг одного по своему усмотрению, и им отныне довольство-
ваться.
Как только он покинул нас, сэр Вильям подошел к своей
новоявленной племяннице и с любезной улыбкой поздравил ее.
Его примеру последовали мисс Уилмот и отец ес; жена моя
нежно поцеловала дочь, которую, как она выразилась, сделали
честной женщиной. За матерью поочередно подошли к ней
9*
259
Оливер Голдсмит
Софья и Мозес и, наконец, благодетель наш Дженкинсон тоже
попросил разрешения поздравить ее. Теперь нам как-будто
ничего не оставалось и желать. Сэр Вильям, для которого
не было большего счастья, чем творить добро, сиял, как солнышко,
оглядывая всех нас, и всюду встречал радостные взоры в ответ;
одна лишь Софья, по непонятной для нас причине, казалась не
совсем довольной.
— Ну вот,—воскликнул он с улыбкой,—кажется, все тут, за
исключением, может быть, одного или двух, совершенно
счастливы. Остается мне еще довершить дело справедливости.
Вы, конечно, понимаете,— повернулся он ко мне,— сколько мы оба
обязаны мистеру Дженкинсону, и я думаю, что справедливо,
чтобы каждый из нас достойным образом вознаградил его.
Я не сомневаюсь, что он будет очень счастлив с мисс Софьей,
за которой получит от меня пятьсот фунтов—они отлично
могут жить на это, не правда ли? Ну, так как же мисс Софья, что
вы думаете о подобной партии? согласны ли вы?
Бедняжка едва не лишилась чувств, услышав столь чудовищное
предложение, но материнские руки вовремя подхватили ее.
— Согласна ли я? —слабым голосом повторила она.—Ни за
что на свете, сударь!
— Как? —вскричал он.— Вы отказываете мистеру Дженкинсону,
вашему благодетелю? Этакий красавец, да еще пятьсот фунтов
в придачу и блестящее будущее!
— Прошу вас, сударь,—пролепетала она еле слышным голо-
сом,—прошу вас воздержаться от дальнейшего и не заставлять
меня страдать столь жестоко.
— Вот упрямица!—вскричал он.—Отказать человеку, которому
ваша семья стольким обязана, который спас вашу сестру и кото-
рый обладает состоянием в пятьсот фунтов? И вы не согласны?
— Ни за что, сударь!—отвечала она гневно.— Лучше смерть.
— Ну что ж, коли так,—вскричал он,— и вы не хотите взять его
в мужья, видно, придется мне самому взять вас в жены.
И с этими словами он страстно прижал ее к своей груди.
— Красавица моя, умница! —воскликнул он. — Как только могла
ты подумать, что твой Берчелл тебе изменит? Или что сэр Вильям
Торнхилл когда-нибудь перестанет восхищаться своей возлюб-
ленной, которая полюбила его за его собственные достоинства?
Вот уже много лет, как я ищу женщину, которая, не зная о моем
действительном положении, оценила бы во мне человека! И после
того, как отчаялся найти ее даже среди дурнушек и записных
кокеток, вдруг одержать победу над такой умной головкой, такой
божественной красотой!
И, обернувшись к Дженкинсону, он добавил:
— Видите ли, сударь, я никак не могу расстаться с этой деви-
цей, ибо ей почему-то полюбилась моя физиономия,— так что я
могу лишь вознаградить вас ее приданым,—завтра поутру вы
260
Векфилдский священник
можете прийти к моему управляющему за пятьюстами фунтами.
Тут мы все принялись поздравлять будущую леди Торнхилл и
повторили всю церемонию, которую только что проделали с ее
сестрой. Между тем явился слуга сэра Вильяма и сказал, что
поданы кареты, которые должны отвезти нас в гостиницу, где все
уже было для нас приготовлено. Мы с женой возглавили шествие
и покинули мрачную обитель скорби. Щедрый баронет приказал
раздать заключенным сорок фунтов и, вдохновленный его
примером, мистер Уилмот дал половину этой суммы в придачу.
Внизу нас приветствовали радостные крики горожан, среди кото-
&ых я пожал руку нескольким друзьям из своего прихода,
'ни проводили нас до самого места; тут нас ожидало великолепное
пиршество; провожающим тоже было приготовлено угощение —
правда, менее изысканное, зато накормили их до отвала.
После ужина, так как дух мой был утомлен до последней
степени от сменявших весь день ощущений страдания и радости,
я попросил разрешения удалиться на покой; общество веселилось
вовсю, а я уединился и излил свое сердце в благодарственной
молитве тому, кто дарует нам и счастье и горе; затем лег и проспал
спокойным сном до самого утра.
Роман О: Голдсмита «Векфилдский священник» — значительный этап в
развитии английского сентиментального романа XVIII в. Основная идея
произведения была очень актуальна для эпохи аграрно-промышленного пере-
ворота и принесла роману успех у современников. Эта идея — разоблечение
произвола и насилия, творимого богатством, догадка о преступности строя,
основанного на частной собственности. «Только среди развитых цивилизаций
карательные законы, находящиеся в руках богатого сословия, всей своею тя-
жестью обрушиваются на бедных» (гл. XXVIII) или еще: «Богатые пользуются
всеми радостями бытия, а бедным достаются на долю лишь тяготы да заботы»
(гл. Х1П).
Роман написан в форме исповеди главного героя — землепашца-фермера и
священника Примроза, семья которого подвергается жестоким гонениям со
стороны молодого помещика-самодура Торнхилла. Одну из дочерей Примроза
Торнхилл обесчестил, другую похитил, главу семьи помещик посадил в долговую
тюрьму, сына же его заковал в кандалы. Развратный и жестокий, Торнхилл
чинит произвол и беззаконие. Образ Торнхилла художественно убедителен.
Но суровая и беспощадная критика деспотизма класса помещиков-эксплуата-
торов смягчается в романе оговорками, что поступки Торнхилла — следствие
его испорченного характера, его порочности, безответственности. Более того,
«бессердечному» молодому богачу противопоставлен его дядя — сэр Вильям
Торнхилл. Путешествуя инкогнито, он борется с произволом и пороками
собственников; сэр Вильям разоблачает своего племянника: Примроз вновь
вступает во владение утраченным имуществом и восстанавливает благополучие
своей семьи.
Не понимая всей сложной совокупности исторических причин разоре-
ния английской деревни, но от души желая предотвратить этот мучительный и
беспощадный процесс, опустошающий некогда многолюдные селения, Голдсмит
приходит к выводу, что необходима сильная монархическая власть, что только
она в состоянии спасти деревню от хищников и насильников. Несостоятельность
социальных идеалов Голдсмита сказалась тут в полной мере; говоря с симпатией
и любовью о фермерах-тружениках, негодуя на ростовщиков и помещиков, он
вместе с тем заставляет своего героя Примроза проповедовать христианское
смирение. Дидактические поучения, пассивность героев — вот наиболее слабые
261
Оливер Голдсмит
стороны романа О. Голдсмита, отмеченные еще В. Г. Белинским. Эти противоречия
в мировоззрении и творческом методе английского писателя снижают реализм
романа, его критический пафос.
Выше приводятся отрывки из произведения.
Ночь ошибок
(«She Stoops to Conquer;
• or, the Mistakes of a Nignt», 1773)
Действие первое *
Картина первая
Гостиная в доме мистера Гардкестля. На сцене миссис Гардкестль и
мистер Гардкестль.
Миссис Гардкестль. Знаете, мистер Гардкестль, вы уж
очень придирчивы. Нет ни единого существа во всей Англии, за
исключением нас, которое время от времени не наведывалось бы
в Лондон, чтобы стряхнуть с себя деревенскую пыль. Возьмите
обеих мисс Хогге или нашу соседку Григсби: они каждую зиму
проводят месяц в столице.
Г ардкестль. Да, и привозят оттуда запас суеты и жеманства,
которого им хватает на целый год. Удивляюсь, почему Лондон не
держит своих дураков на привязи. В мое время столичная пустота
расползалась по стране медленно,— теперь же она путешествует с
быстротой курьерских дилижансов.
Миссис Гардкестль. Да уж, ваше время было хорошим
временем, нечего сказать! Вы много лет нам о нем рассказываете.
Недаром мы живем в этой старой развалине, которая выглядит,
как плохая деревенская гостиница,— с той разницей, что сюда
никто никогда не заезжает. <...> А единственное развлечение-
ваши вечные рассказы о принце Евгении' и герцоге Мальборо2.
Я ненавижу вашу старину!
Гардкестль. А я люблю ее. Я люблю все, что старо:
старых друзей, старые времена, старые манеры, старые книги,
старое вино. И мне кажется, Доротея (Берет ее за руку.), ты
должна сознаться, что я всегда нежно любил свою старую жену.
Миссис Гардкестль. Бог мой, мистер Гардкестль, вечно
вы с вашими Доротеями и старыми женами! Я гораздо моложе,
чем вы изволите полагать. Сложите двадцать да двадцать и по-
пробуйте разжевать это.
Гардкестль. Сейчас разжую. Двадцать да двадцать — полу-
чается ровно пятьдесят семь.
Миссис Гардкестль. Это неправда, мистер Гардкестль!
Мне было всего двадцать, когда я родила от мистера Лемкина,
262
Ночь ошибок
моего первого мужа, сына Тони. А он до сих пор еще не достиг
разумного возраста.
Гардкестль. И никогда не достигнет, за это я отвечаю.
Что и говорить, вы хорошо воспитали его!
Миссис Гардкестль. Это не имеет значения, раз у Тони
Лемкцна приличное состояние. Моему сыну не нужно зарабатывать
себе на жизнь мозгами. Для того чтоб мальчик мог истратить в год
полторы тысячи фунтов, большого образования не требуется.
Гардкестль. Образования, действительно! Мальчишка —
ходячий склад пакостей и трюков.
Миссис Гардкестль. Юмор, друг мой. Всего только юмор.
Будьте справедливы, мистер Гардкестль, признайте за мальчиком
право на юмор.
Гардкестль. Я скорее признаю за ним право на виселицу.
Если подпалить сапоги у лакея, перепугать насмерть горничных,
раздразнить котят —юмор, тогда юмор у него есть. Не далее, как
вчера, он привязал мой парик к спинке кресла, и, когда я встал,
чтобы отвесить поклон, я въехал своей лысиной прямо в лицо
миссис Фризл.
Миссис Гардкестль. Но разве я виновата? Бедный маль-
чик слишком слаб здоровьем для того, чтобы вести себя хорошо.
Школа убила бы его. Когда он станет покрепче, может быть,
год-другой латыни пойдет ему на пользу.
Гардкестль. Ему—латынь? Дудки! Нет, нет, трактир да ко-
нюшня—вот две единственные школы, которые он когда-либо
посещал и будет посещать.
Миссис Гардкестль. Во всяком случае, мы не должны
слишком наседать на бедного мальчика. Я уверена, что он недолго
проживет на свете. Каждый, кто посмотрит ему в лицо, скажет,
4tq он чахоточный.
Гардкестль. Да, если излишняя толщина —один из симп-
томов.
Миссис Гар дкестль. Он кашляет по временам.
Г ардкестль. Именно. Когда водка попадет ему не в то горло.
Миссис Гардкестль. Я прямо боюсь за его легкие.
Гар дкестль. Я тоже. Потому что он орет иногда, как иере-
хонская труба.
Тони орет за сценой.
А вот и он сам —поистине чахоточная фигура.
Входит Тони. Он идет через сцену.
Миссис Гардкестль. Куда ты идешь, Тони, очарование
мое? Разве ты не хочешь немного порадовать папу и маму своим
обществом, душечка?
Тони. Я тороплюсь, мама. Я не могу остаться.
Миссис Гардкестль. Ты не должен выходить из дому в
такой сырой вечер, дорогой мой. У тебя ужасный вид сегодня.
263
Оливер Голдсмит
Тони. Я не могу остаться, говорю вам. Меня ждут в «Трех голу-
бях» в эту самую минуту. Там будет сегодня потеха.
Гардкестль. Ну, да. Трактир, насиженное место. Я так
и думал.
Миссис Гардкестль. Низкая грязная компания! <...>
Прошу тебя, душечка, лиши их удовольствия на одну эту ночь.
Тони. Лишить их удовольствия—это бы меня не остановило.
Но я не могу позволить, чтобы лишили удовольствия меня.
М и с с,и с Гардкестль. А я говорю, ты не пойдешь.
Тони. Я пойду, говорю вам.
Миссис Гардкестль. А я говорю, ты не пойдешь.
Тони. Ну, мы сейчас увидим, кто сильнее: вы или я.
(Уходит, таща миссис Гардкестль за собой.)
Гардкестль (один). Вот идет пара, где каждый портит дру-
гого. Но таково безумие века! Взять мою очаровательную крошку
Кэт. Нынешние моды почти испортили даже ее.
Входит Кэт.
Гардкестль. Благослов-и тебя бог, моя прелесть! Разодета,
как всегда. Кэт. Батюшки! Сколько лишнего шелку наверчено
на тебе, девочка!
Кэт. Вы помните наш уговор, сэр? Вы разрешаете мне ходить
в гости и принимать у себя днем —и в эти часы одеваться по
моему вкусу. Зато по вечерам я надеваю домашнее платье и
занимаюсь хозяйством, как это вам нравится.
Гардкестль. Запомни же, что я настаиваю на точном
выполнении нашего уговора. <„.> Я жду, что молодой человек
из Лондона, которого я выбрал тебе в мужья, приедет не далее как
сегодня. Его отец осведомил меня письмом, что сын его уже
выехал и что он сам намерен выехать следом.
Кэт. В самом деле? Как жаль, что я ничего не знала об этом
раньше! Боже мой, как мне себя вести? <... >
Гардкестль. Будь спокойна, дитя мое, я не буду стеснять
тебя. Йо мистер Марло, которого я выбрал,—сын моего старого
друга, сэра Чарльза Марло. Молодой человек получил прекрасное
образование и собирается поступить на государственную службу.
Говорят, что он отлично воспитан.
Кэт. Разве?
Г а р д к е с т л ь. Очень щедр.
Кэт. Кажется, он мне понравится.
Гардкестль. Молод и храбр.
Кэт. Я уверена, что он мне понравится.
Гардкестль. И очень красив.
Кэт. Милый папа, ни слова больше. (Целует его.) Он мой,
я беру его. <... >
Трактир. Плохо одетая компания за чашками пунша с трубками в зубах.
Тони председательствует за столом. Он сидит несколько выше остальных.
В руках v него колотушка <... >
264
Ночь ошибок
Входит С т и н г о, трактирщик.
Ст и нго. Два джентльмена в почтовой карете у дверей.
Они сбились с дороги, пока ехали лесом. Они толкуют что-то
о мистере Гардкестле.
Тони. Клянусь честью, один из них тот самый джентльмен,
который должен посвататься к моей сестре. Похожи они на
жителей Лондона?
Стин го. Думается, что да. Они с виду чистейшие французы.
Тони. Так попроси их зайти сюда, и я живо покажу им пра-
вильную дорогу.
Стинго выходит.
<... > За последние полгода мой отчим не пропустил по моему
адресу ни одной ругательной клички. Теперь, если мне захочется,
я смогу отомстить старому ворчуну за все разом. <„.>
Входит Стинго, показывая дорогу Марло и Гастингсу.
Мар л о. Что за томительный и беспокойный день провели
мы сегодня! Нас уверили, что надо будет сделать всего сорок миль,
а мы уже исколесили добрых шесть десятков. <„.>
Тони. Прошу прощения, джентльмены. Я слышал, вы
справлялись о некоем мистере Гардкестле. <... > Скажите,
джентльмены, не есть ли этот самый Гардкестль сварливый,
старомодный, чудаковатый человек уродливой наружности,
имеющий дочку и красавца сына?
Г астинг с. Мы не знаем джентльмена лично. Но семья у него
такая, как вы говорите.
Тони. Дочка— неряшливая, вертлявая, болтливая и сухая, как
палка. Сын—красивый, хорошо воспитанный, приятный юноша,
всеобщий любимец.
Марло. Нам говорили как раз наоборот: что дочь прекрасно
воспитана и красавица, а сын —неуклюжий балбес, невежествен-
ный и избалованный дурой-матерью.
Тони. Гм... гм... В таком случае джентльмены, единственное,
что я могу вам сказать, — это, что сегодня вечером вам не
удастся попасть к мистеру Гардкестлю.
Г а с ти н г с. Какое несчастье!
Тони. Путь долгий, темный, грязный и опасный. <...>
Что если вы сделаете еще одну милю до «Оленьей головы»?
Старая «Оленья голова» на вершине холма —одна из лучших
гостиниц во всем графстве.
Гастингс. Ага! Выходит, что эту ночь мы сможем провести
без приключений.
Стинго. (Тихо, Тони.) Слушайте, мистер, вы посылаете их в
усадьбу своего отца, как в гостиницу?
Тони. Тише ты, дурак! Пусть они сами в этом разберутся.
(К ним.) Вам надо только держать все прямо, пока не увидите
265
Оливер I олдсмит
у самой дороги большой старый дом. Над дверью вам бросятся в
глаза огромные оленьи рога. Это вывеска. Сворачивайте во двор
и орите во всю глотку, пока к вам не выйдут.
Гастингс. Сэр, мы вам очень признательны. Наши слуги
легко найдут дорогу.
Тони. Разумеется. Но я должен вас предупредить, что
хозяин разбогател и собирается прикрыть дело. Так что он
хочет, чтобы его считали за джентльмена, уж не посетуйте,
ха-ха-ха! Он будет навязывать вам свое общество и, черт побери,
он станет вас убеждать, что его мать была советником графства,
а тетка — мировым судьей.
С тин го. Беспокойный старикашка, это верно. Но у него
лучшие вина и самые мягкие постели во всем графстве.
Марло. Ну, если он нам их предоставит, мы не будем задер-
живать его долго в своем обществе. <... >
Картина третья
Приемный зал в доме мистера Гардкестля.
Марло, Гастингс. Входит I ардкестль.
Гардкестль. Джентльмены, еще раз добро пожаловать.
Кто из вас мистер Марло? Сэр, от всего сердца добро пожаловать.
Как видите, не в моих обычаях дожидаться гостей в кресле у ка-
мина. Я люблю приветствовать их по старине-на пороге дома.
Я люблю лично убедиться, что их лошади и сундуки водворены
в надлежащее место.
Марло. (В сторону.) Он уже узнал от слуг наши имена.
(К нему.) Мы одобряем вашу заботливость и ваше радушие,
сэр. (Гастингсу.) Я думаю, Джордж, что утром надо будет сменить
наши дорожные костюмы. Мне уже стыдно моего вида. <„. >
Гардкестль. Мистер Марло, мистер Гастингс, джентльмены,
прошу вас, не стесняйте себя ни в чем в этом доме. Этот зал назы-
вается залом Свободы, джентльмены. Делайте здесь все, что вам
нравится.
Марло. И однако, Джордж, если мы откроем компанию так
решительно, нам может не хватить амуниции до конца. Я думаю
сохранить вышитый шелком костюм, чтобы обеспечить от-
ступление.
Гардкестль. Раз уж вы заговорили об отступлении, мистер
Марло, припоминаю, как герцог Мальборо собирался осадить
Денет3. Он сначала призвал гарнизон. <...->
Марло. А что, мой добрый друг, не дадите ли вы нам по
стакану пунша тем временем? Это помогло бы нам начать осаду
гораздо решительнее.
Гар дкестль. Пуншу, сэр? (В сторону.) Это самый неве-
роятный вид скромности из всех, что я видел!
Марло. Да, сэр, пуншу. Стакан горячего пуншу после такого
266
Ночь ошибок
путешествия, как наше, будет как раз то, что нам нужно. Это ведь
зал Свободы, не правда ли?
Гардкестль. Вот напиток, что я приготовил для вас, сэр.
<...> Надеюсь, он вам понравится. Я приготовил его собственными
Цками и смею думать, что составные части достаточно хороши,
е будете ли вы добры принять мой тост, сэр? Вот, мистер Марло,
пью за наше более близкое знакомство. (Пьет.)
Марло. (В сторону.) Нет, какой наглец! Но он с характером.
Доставлю ему маленькое удовольствие, так и быть. (К нему.)
Сэр, ваш покорный слуга. (Пьет.) <... > Ваш напиток столь
превосходен, мой старый друг, что, надо думать, вы делаете
хорошие дела в этой части Англии. Горячие деньки время от
времени при выборах, не так ли?
Г а р д к е с т л ь. Нет, сэр, я давно отказался от этого. С тех пор
как наши умники научились выбирать друг друга, таким, как я,
остается только сидеть дома да варить пиво.
Гастингс. Так что у вас нет охоты к политике, как я по-
смотрю?
Гардкестль. Ни малейшей. Было время, когда я выходил
из себя по поводу ошибок правительства. Сэр, ваше здо-
ровье! (Пьет.) Но я увидел что делаюсь со дня на день все
сердитее, а правительство не делается от того лучше, и решил
предоставить правительство себе самому.
Гастингс. Таким образом, обедая наверху и выпивая внизу,
принимая друзей в доме и развлекая их вне дома, вы ведете
добрую, приятную, хлопотливую жизнь?
Гардкестль. Хлопот у меня не мало, это верно. Половина
раздоров нашего прихода улаживается в этом самом зале. <...>
Гастингс. Таким образом, как опытный генерал, вы на-
падаете на них со всех сторон разом. Если вы видите, что с ними
можно столковаться, вы атакуете их философией. Если вы видите,
что столковаться с ними нельзя, вы атакуете их вином. Ваше
здоровье, мой философ! (Пьет.)
Гардкестль. Хорошо сказано, очень хорошо, спасибо!
Ха-ха-ха! Раз вы заговорили о генералах, не могу не вспомнить
принца Евгения во время его битвы с турками под Белградом.
Вы сейчас услышите.
Марло. Вместо обсуждения битвы под Белградом, не об-
судить ли нам лучше меню ужина? Что ваша философия
может предложить нам на ужин?
Га р д к е с т л ь. На ужин, сэр? (В сторону.) Никогда не слышал,
чтобы гости спрашивали хозяина, что он им даст на ужин.
Марло. Да, сэр. На ужин, сэр. Я начинаю испытывать пробуж-
дение аппетита. Я порядком опустошу сегодня вашу кладовую,
обещаю вам, сэр.
Гардкестль. (В сторону.) Ни разу в жизни еще не видел
такого бесстыдства! (Ему.) <...> Сэр, вы вправе распоряжаться
267
Оливер Голдсмит
здесь, как дома. Сюда, Роджер, принеси нам меню ужина на
сегодня. Вероятно, его уже составили. <„.>
Слуга приносит меню.
Гастингс. (В сторону.) Все в самом высоком стиле. Его
дядя полковник. Скоро мы услышим о том, что его тетка мировой
судья. Однако познакомимся с меню.
Марло. (Изучай листок.) Что такое? Первая перемена, вторая
перемена, десерт. Сэр, вы думаете, мы привезли с собой всех
членов нашего клуба, чтобы съесть ваш ужин? Два или три
пустячка—лишь бы они были сделаны чисто и сервированы
аппетитно—вполне удовлетворят нас. <...> А теперь посмотрим,
чтобы в спальне было проветрено и постели были постланы как
следует.
Гардкестль. Умоляю вас предоставить это мне, сэр. Вы не
должны ни о чем беспокоиться.
Марло. Предоставить это вам? Ну, нет, сэр, вам придется
извинить меня. Я всегда присматриваю за этими вещами лично.
Гардкестль. Я вынужден настаивать, сэр. Будьте совер-
шенно спокойны за ваши постели.
Марло. Вы видите, я твердо решился. (В сторону). Чрез-
вычайно беспокойный человек! Никогда не встречал такого
хозяина гостиницы.
Гардкестль. В таком случае, сэр, я тоже твердо решился.
Я буду, по крайней мере, сопровождать вас. (В сторону.) Может
быть, это современная скромность, но я еще не видел ничего,
что было бы так похоже на старинное бесстыдство.
Действие второе
Картина пятая
Приемный зал в доме мистера Гардкестля. На сцене Гардкестль.
Гардкестль. Что имел в виду мой старый друг, сэр Чарльз,
когда писал мне, что сын его самый застенчивый человек в Лон-
доне? По-моему, это самый бесстыдный из всех меднолобых
болтунов, каких я когда-либо видел. Он занял мое кресло перед
камином. Он снял с себя сапоги тут же в зале и велел мне при-
смотреть, чтобы их хорошо начистили. Интересно, как подей-
ствовало его бесстыдство на мою дочь? Она, конечно, потрясена,
бедняжка.
Входиь Кэт в домашнем платье.
Я вижу, Кэт, ты уже переоделась, как я просил тебя. Хотя,
кажется, можно было бы и не стараться.
268
Ночь ошибок
Кэт. Мне настолько приятно поступать по вашему вкусу, сэр,
что я даже не спрашиваю себя, зачем это нужно.
Гардкестль. Однако, Кэт, я иногда сообщаю тебе, почему
хочу видеть тебя так, а не иначе одетой. Вот и сегодня я говорил,
что приедет просить твоей руки самый скромный из всех
молодых людей.
Кэт. Вы, действительно, заставили меня ждать чего-то
необыкновенного. И я нахожу, что оригинал даже превосходит
портрет, который вы набросали.
Гардкестль. Я в жизни был так изумлен, как сегодня.
Он совершенно сбил меня с толку.
Кэт. Я тоже еще ни разу не видела ничего подобного.
И подумайте, что он человек света!
Гар дкестль. Он научился этому за границей. Как я,
старый дурак, мог думать, что, путешествуя, можно научиться
скромности?
Кэт. Но это в нем так естественно.
Гардкестль. Еще бы не естественно! Когда тебя окружают
шалопаи и учит танцмейстер-француз!
Кэт. В этом вы ошибаетесь, папа. Танцмейстер-француз не
мог бы дать ему эту робость взгляда, эту запинающуюся речь,
эту застенчивую манеру держаться...
Гардкестль. Запинающаяся речь? Застенчивая манера?
О ком ты говоришь, дитя?
Кэт. О мистере Марло. Его робость, его смущение бросаются
в глаза с первого же взгляда.
Гардкестль. В таком случае твой первый взгляд обманул
тебя. Меня он ошеломил своей наглостью прежде, чем я взгля-
нул на него вторично. <... >
Входит Марло.
Марло. Какой беспокойный дом. Ни минуты не могу побыть
наедине. Если иду в гостиную, там хозяин и его очередная история.
Если сворачиваю в галерею, там хозяйка, которая каждую минуту
делает реверанс. <... > Что касается мисс Гардкестль, она для меня
слишком серьезна и слишком чувствительна.
Кэт. Ваша честь изволили звать?
Она становится перед ним. Он сворачивает.
Марло. Нет, дитя. <... >
Кэт. Я хотела бы знать наверное, сэр. У нас такая уйма
прислуги...
Марло. Нет, говорю же тебе, нет. (Взглянув ей прямо в лицо.)
Да, дитя, кажется, я звонил. Мне нужно было... мне нужно было...
Клянусь, дитя, ты поразительно красива!
Кэт. Что вы, сэр! Мне стыдно, сэр.
269
Оливер Голдсмит
Марло. В жизни не видел таких блестящих лукавых глазок.
Да, да дорогая моя, я звонил. <...> Предположим, я захочу узнать
вкус-ну, так, просто для пробы — нектара твоих губок... <...>
К э т. Нектар? Нектар? Этого напитка никто еще у нас не зака-
зывал. Французский, вероятно. Мы не держим французских вин,
сэр.
Марло. Чисто английского происхождения, могу тебя уверить.
Кэт. Тогда странно, что я о нем не слыхала. Мы держим все
английские вина в нашем доме, сэр. А я живу здесь уже восем-
надцать лет.
Марло. Восемнадцать лет? Можно подумать, дитя, что ты
прислуживала приезжим раньше, чем родилась на свет. Сколько
тебе лет? <...> (Пытается ее поцеловать.)
Кэт. Прошу вас, сэр, держитесь подальше. Можно поду-
мать, что вы узнаете возраст женщины, как другие узнают
возраст лошади: по зубам.
Марло. Я возражаю, дитя. Ты слишком плохо со мной
обращаешься. Если ты будешь держаться на таком далеком
расстоянии, мы никогда не узнаем друг друга ближе.
Кэт. А кто, собственно, ищет близкого знакомства с вами?
Не я, во всяком случае. Я уверена, что вы не обращались так с
мисс Гардкестль, которая была здесь недавно. Готова пору-
читься. что в ее обществе вы были смущены и кланялись до
земли, и говорили, как на суде перед судьями.
Марло. (В сторону.) Черт возьми! Она угадала. Что верно,
то верно. (Кэт.) Ты думаешь, я испугался ее, дитя? Ха-ха-ха!
Такой неуклюжей косоглазой штучки? <...>
Кэт. Я вижу, сэр, что вы, должно быть, дамский любимец!
Марло. Да, моя милая, еще какой любимец! И однако,
повесьте меня, если я сам знаю, что они находят во мне.
В дамском клубе в Лондоне меня зовут: наш приятный Раттль.
Раттль, дитя, не есть мое настоящее имя; но дамы знают меня под
этим именем. Мое настоящее имя Соломоне. Мистер Соломоне,
дорогая, к твоим услугам. (Хочет обнять ее.) <... > Черт! Сам
хозяин! Мое вечное невезенье! (Поспешно уходит.)
Вошедший Гардкестль стоит в изумлении.
Гар д к ест ль. Так вот как, мадам! Так вот он каков, ваш
образец скромности! Это и есть робкий обожатель, не поднимаю-
щий^глаз от пола и униженно любующийся вами на расстоянии?
Кэт^не стыдно тебе так обманывать твоего отца?
Кэт. Можете никогда и ни в чем мне больше не верить,
папа, но поверьте на этот раз: он все тот же робкий и застенчивый
джентльмен, каким показался мне с первого взгляда. Вы рано или
поздно убедитесь в этом.
Гардкестль. Пока что я убеждаюсь, что ты заразилась от
него бесстыдством.
270
Ночь ошибок
Действие третье
Картина шестая
Гостиная в доме мистера Гардкестля. На сцене Марло <... >
Входит Гардкестль.
Гардкестль. (В сторону.) Я перестал узнавать свой соб-
ственный дом. Он перевернут вверх дном. Слуги этого Марло уже
перепились до положения риз. Я не в силах терпеть это дольше.
<...> (Мар.туя) Мистер Марло, сэр! Я терплю ваше бесстыдство
! вот уже добрых четыре часа, сэр, и я не вижу, чтобы ему когда-
нибудь пришел конец. Я решил, черт побери, показать, что я
здесь хозяин, сэр. И я требую, чтобы вы и ваша пьяная банда
немедленно убрались из моего дома.
Марло. Убраться из вашего дома? Вы, конечно, шутите,
мой добрый друг. Как! <...^> Выгонять нас в такой час ночи.
И какой ночи! Вы просто подшучиваете надо мной.
Гардкестль. Говорю вам, что я не шучу, сэр. И раз уже
пошло начистоту, заявляю вам, что это мой дом, сэр. Я здесь
хозяин, и требую, чтобы вы убирались сию же минуту. <...>
Марло. Счет, сэр! Подайте мне счет и кончим эту комедию.
Гардкестль. Молодой человек, молодой человек! По письму
вашего отца я ждал к себе в гости хорошо воспитанного, скромного
молодого джентльмена. Но теперь я вижу, что передо мной только
глупый хлыщ и наглый хвастун. Впрочем, ваш отец будет здесь
с минуты на минуту. Он убедится собственными глазами. (Уходит.)
Марло. Что я слышу? Неужели я ошибся домом? Но нет!
Слуги встречают у ворот, криком: едут! Ухаживают точно так,
как в гостинице. Даже служанка допытывается, не звонил ли кто,
когда решительно никто не звонил. Но вот и она. От нее я все
узнаю.
Входит Кэт.
<... > Прошу тебя, дитя, ответь на один вопрос. Кто ты
такая и что ты делаешь в этом доме?
Кэт. Я родственница хозяина, сэр. <... > Мне поручены ключи
от дома и велено присматривать, чтобы гости ни в чем не
нуждались.
Марло. Другими словами, ты служишь при гостинице,
не так ли?
Кэт. При гостинице? Ха-ха-ха! Откуда это взбрело вам в
голову? Чтобы одно из лучших семейств Англии содержало го-
стиницу! Ха-ха-ха! Дом мистера Гардкестля —гостиница!
Марло. Дом мистера Гардкестля? Разве это дом мистера
Гардкестля, дитя?
Кэт. Разумеется. Чей же еще он может быть?
Марло. Значит, меня провели, как мальчишку. Черт побери
271
Оливер Голдсмит
мою безмозглую голову! <...> И ко всему еще я принял вас,
милая мисс, за служанку гостиницы.
Кэт. Ай-ай-ай! Надеюсь, в моем поведении не было ничего
такого, что заставило вас подумать так? <...> Мне было бы
очень жалко обидеть джентльмена, который был так вежлив
со мной и наговорил мне столько приятных вещей. Мне бы-
ло бы очень жалко, если бы (Делает вид, что плачет.) ...
если бы он уехал отсюда по моей вине. <...>
Марло. (В сторону.) Клянусь небом, она плачет! Это
первая нежность, которую я вижу по своему адресу от прилич-
ной девушки,— и это меня трогает. (Кэт.) Извините меня,
прелестная мисс. Вы единственный член семьи, с которым я
расстаюсь против своей воли. Но, чтобы вам все было ясно,
разница в нашем происхождении, положении в свете и вос-
питании делает честный брак между нами немыслимым. А сде-
лать несчастной ту, единственной виной которой является ее
красота,— эту мысль я сам в себе задушил бы!
Кэт. (В сторону.) Это все-таки благородно с его стороны.
(Ему.) Но уверяю вас, мои родители нисколько не ниже
мистера Гардкестля. А моя бедность не такое уж несчастье
для того, кому я понравилась бы. Право же до этой минуты
я ни разу не думала, что быть бедной так стыдно.
Марло. До этой минуты... А теперь, моя очаровательная
наивность?
с
У
Кэт. А теперь мне обидно, что бедность разделяет меня
тем, кому я отдала бы все свое состояние, если бы оно
меня было.
Марло. (В сторону.) Ее простота очаровывает меня. Если
останусь здесь дольше, я погиб. Я должен взять себя в руки
покинуть ее. (Ей.) Ваше пристрастие ко мне, дорогая мисс,
я
и
трогает лучшие струны моего сердца. Но я должен считаться
с мнением света и еще больше с желанием моего отца.
Так что —я едва могу выговорить это —нам надо расстаться.
Прощайте! (Уходит.)
Кзт. Теперь он мне кажется вдвое лучше, чем прежде.
Если у меня хватит силы или искусства удержать его,— он
не уедет. Я буду продолжать играть роль, до которой унизи-
лась, чтобы победить его. <...>
Дословный перевод названия комедии: «Она унижается, чтобы победить,
или Ошибки одной ночи». Этим произведением Голдсмит одержал реши-
тельную победу над сентиментальной комедией середины века. Мастерское
развитие интриги, яркие, колоритные характеры, острая критика провин-
циальных английских нравов характерны для этого произведения.
Есть в пьесе и сатирические сценки. Так, Голдсмит разоблачает ко-
рыстолюбивую и властную помещицу Гардкестль (мачеху Кэт), задумавшую
насильно обвенчать своего сынка — Митрофанушку — с воспитанницей Гард-
кестля Констанцией: на этот шаг ее заставило решиться богатое приданое
девушки.
272
Покинутая деревня
У миссис Гардкестль немало черт, роднящих ее с Простаковой Фон-
визина. Она также воспитывает своего сынка в невежестве, потакает его
, дурным наклонностям. Вместе с тем миссис Гардкестль по-скотски груба, черства,
“ безжалостна. Хотя комедия и имеет счастливый конец (она завершается
}^вумя свадьбами — Марло с Кэт и Гастингса с Констанцией), однако автор
’ дает понять, что его героев окружает жестокий мир, который он в своей
поэме «Покинутая деревня» охарактеризовал так: «...и сад цветущих роз, и
мрачный ряд могил».
Выше приводятся отрывки из произведения.
1 Принц Евгений Савойский (1663—
1756) — австрийский полководец и го-
сударственный деятель, союзник Маль-
боро в войне против Франции.
2 Джон Черчилль, герцог Мальборо
(1650—1722) — государственный дея-
тель и полководец Англии, одержал
Йяд решительных побед над армией
юдовика XIV (при Бленгейме, при
Рамильи, при Мальпланке).
3 Денет — город на севере Франции;
под Денетом маршал Виллар наголову
разбил войска Мальборо и принца
Евгения.
Покинутая деревня
(«The Deserted Village», 1770)
О родина моя, Обурн1 благословенный!
Страна, где селянин, трудами утомленный,
Свой тягостный удел обильем услаждал,
Где ранний луч весны приятнее блистал,
Где лето медлило разлукою с полями!
Дубравы тихие с тенистыми главами!
О, сени счастия, друзья весны моей,—
Ужель не возвращу блаженство оных дней,
Волшебных, райских дней, когда, судьбой забвенный,
Я миром почитал сей край уединенный!
О сладостный Обурн! Как здесь я счастлив был!
Какие прелести во всем я находил!
Как все казалось мне всегда во цвете новом!..
Рыбачья хижина с соломенным покровом,
Крылатых мельниц ряд; в кустарнике ручей;
Густой согбенный дуб с дерновою скамьей,
Любимый старцами, любовникам знакомый;^
А церковь на холме, и скромны сельски домы,
Все мой пленяло взор, все дух питало мой!
Когда ж в досужий час, шумящею толпой,
Все жители села под древний вяз стекались,—
Какие тьмы утех очам моим являлись!
Веселый хоровод, звучащая свирель,
Сраженья, спорный бег, стрельба в далеку цель,
Проворства чудеса и силы испытанье,
Всеобщий крик и плеск — победы в воздаянье,
Отважные скачки, искусство плясунов,
Свобода, резвость, смех, хор песней, гул рогов,
273
Оливер Голдсмит___
Красавиц робкий вид и тайное волненье,
Старушек бдительных угрюмость, подозренье,
И шутки юношей над бедным пастухом,
Который весь в пыли, с уродливым лицом,
Стоя в кругу, смешил своею простотою,
И живость стариков за чашей круговою —
Вот прежние твои утехи, мирный край!
Но где они? Где вы, луга, цветущий рай?
Где игры поселян, весельем оживленных?
Где пышность и краса полей одушевленных?
Где счастье? Где любовь? Исчезло все —их нет!..
О, родина моя, о, сладость прежйих лет!
О, нивы, о, поля, добычи запустенья!
О, виды скорбные развалин, разрушенья!
В пустыню обращен природы пышный сад!
На тучных пажитях не вижу резвых стад!
Унылость на холмах! В окрестности молчанье!
Потока быстрый бег, прозрачность и сверканье
Исчезли в густоте болотных диких,трав!
Ни тропки, ни следа под сенями дубрав!
Все тихо! все мертво! замолкли песней клики,
Лишь цапли в пустыре пронзительные крики,
Лишь чибиса в глуши печальный, редкий стон,
Лишь тихий вдалеке звонков овечьих звон
Повременно сие молчанье нарушают!
О где твои сыны, о край утех, блуждают?
Увы? отчуждены от родины своей!
Далеко странствуют! Их путь среди степей!
Их бедственный удел— скитаться без покрова!..
Погибель той стране конечная готова,
Где злато множится и вянет цвет людей!
Презренно счастие вельможей и князей!..
Их миг один творит и миг уничтожает!
Но счастье поселян с веками возрастает;
Разрушившись, оно разрушится навек!..
Где дни, о Альбион2, где сельский человек,
Под сенью своего могущества почтенный,
Владелец нив своих, в трудах не угнетенный,
Природы гордый сын, взлелеян простотой,
Богатый здравием и чистою душой,—
Убожества не знал, не льстился благ стяжаньем,
И был стократ блажен сокровищей незнаньем?
Дни счастия! Их нет! Корыстною рукой
Оратай отчужден от хижины родной!
Где прежде нив моря, блистая волновались,
Где рощи и холмы стадами оглашались,
Там ныне хищников владычество одно!
274
Покинутая деревня
Там все под грудами богатств погребено!
Там муками сует безумие страдает!
Там роскошь посреди сокровищ издыхает!
А вы, часы отрад, невинность, тихий сон!
Желанья скромные! надежды без препон!
Златое здравие, трудов благословенье!
Беспечность! мир души! В заботах наслажденье! —
Где вы, прелестные? Где ваш цветущий след?
Ах! с вами сельских благ и доблестей не стало!..
О, родина моя, где счастье процветало!
Прошли навек, прошли твои златые дни!
Смотрю — лишь пустыри заглохшие одни,
Лишь дичь безмолвную, лишь тундры обретаю!
Лишь ветру, в осоке свистящему, внимаю!
Скитаюсь по полям —все пусто, все молчит!
К минувшим ли часам душа моя летит,
Ищу ли хижины рыбачьей над рекою,
Иль дуба на холме с дерновою скамьею,
Напрасно! Скрылось все! Пустыня предо мной!
И вспоминание сменяется тоской!..
Я в свете странник был, пешец уединенный.
Влача участок бед, творцом мне уделенный,
Я сладкою себя надеждой обольщал —
Там кончить мирно век, где жизни дар приял!
В стране моих отцов, под сенью древ знакомых,
Исторгшись из толпы заботами гнетомых,
Свой тусклый пламенник от траты сохранить
И дни отшествия покоем озлатить!
О, гордость!.. Я мечтал в сих хижинах забвенных
Слыть чудом посреди оратаев смиренных;
За чарой, у огня, в кругу их толковать
О том, что в долгий век мог слышать и видать!
Так заяц, по полям станицей псов гонимый,
Измученный бежит опять в лесок родимый!
Так мнил я, переждав изгнанничества срок,
Прийти, с остатком дней, в свой отчий уголок!
О, дни преклонные в тени уединенья!
Блажен, кто юных лет заботы и волненья
Венчает в старости беспечной тишиной!..
Поэма О. Голдсмита развивает и углубляет начатую еще в 40-е годы кри-
тику беззакония и произвола, царивших в английской деревне в период
так называемого «огораживания». Захватывая при помощи парламентских
биллей (а также опираясь и на силу солдатских штыков) общинные земли,
испокоп веков принадлежавшие крестьянам, землевладельцы «очищали» от
жителей целые селения. Обездоленные и ограбленные крестьяне шли в го-
род и пополняли ряды пролетариев.
На «очищенных» землях помещики разводили тонкорунных овец. Так
275
Оливер Голдсмит
кроткие овцы, по выражению великого ученого и писателя XVI в. Томаса
Мора, «пожирали людей».
«Покинутая деревня» получила признание далеко за рубежами Англии.
В Америке поэт Ф. Френо пишет стихи, посвященные поэме О. Голдсмита,
в России ее переводит Жуковский. (Отрывок из его перевода помещен
в хрестоматии.)
1 Обури — вымышленное название. Ав- 2 Альбион — древнее название Англии,
тор рисует глубоко типическую кар-
тину разоренной аграрным переворо-
том деревни.
Поэзия сентиментализма
Джемс
ТОМСОН
(James Thomson)
(1700—1748)
Родился в семье шотландского пастора. Известность
приобрел как автор поэмы 'Времена года'. Новаторство
Томсона состояло прежде всего в том, что в век
рационалистической поэзии, когда в литературе
господствовали урбанистические мотивы, он возродил
интерес к природе. Лирические описания природы
у Томсона оказали сильное воздействие не только на Грея,
Шенстона, Голдсмита, Каупера и на всех
поэтов-сентименталистов Европы, но и на гения
британской поэзии Р. Бернса, который пишет в первые
годы своего творчества стихотворение 'Памяти Томсона*.
В нем он сетует, что ему не хватает 'дивного умения
Томсона и Шенстона изображать богатую жизнь
природы*.
Томсон прожил трудную жизнь, ведя постоянную борьбу
с нищетой. Он служил гувернером в знатных домах,
занимался переводами, правил бездарные вирши
меценатов.
Времена года
(«The Seasons», 1726—1730)
Осень
(«Autumn*)
Взгляни на пестрый, многоцветный лес;
Переплелись там тени, а селенье
Все в золоте, и сень дерев мерцает
Оттенками —то серым, то зеленым,
То черным, словно сажа. Ныне муза
По устланной ковром аллее бродит
И, шелестя, вид осени являет.
Меж тем, все омрачая, тишина
277
Джемс Томсон
Грядой пернатых облаков покрыла
Простор безбрежный неба; зыбь реки
Трепещет, чуть колеблется, не зная,
Куда направить мирное теченье.
Уж солнце обволакивают тучи,
И сквозь прозрачную их пелену
Оно глядит на луг с изнеможеньем.
Пора для тех, кого чарует осень.
Уйти в себя от праздных толп людских,
Чтобы парить над суетностью мира,
И попирать порок своей пятою,
И умирять волнующие страсти,
И слиться с тишиной в безгласной роще.
Так, одинокий, в созерцаньи, в грезах
Я по лугам скитаюсь побуревшим
Иль провожу в печальной роще дни,
Где еле слышно песня раздается,
Лесничего труд тяжкий облегчая.
Быть может, птичка, овдовев, льет песни,
Чуть слышным рокотом тревожа рощу;
А коноплянки, жаворонки, стаи
Дроздов, чье безыскусственное пенье
Столь позднею порою пополняет
Всю музыку роящихся теней,
Лишенные напевных дум, тревожно
Сидят на мертвых ветках и дрожат:
Нет яркости и трепета в их крыльях,
И щебетанье их полно разлада.
Да не убьет, прицелившись жестоко,
Песнь года отходящего охотник;
Чтобы, вреда не чуя, стая певчих
Не стала грустной жертвою добычи,
Вдруг крыльями о землю трепыхая!
Год на ущербе палевый прелестен.
Он дышит кротостью и беспрестанно
Шелест листвы доносится из рощи;
И вздрагивая часто и спадая,
Кружатся листья по ветру безвольно,
Но чуть сильнее ветер меж ветвями
Заплачет, по небу потоки листьев
Струятся жалобно, покуда ливнем
Прибитые, лесные чащи е бурей
Не обнажатся, став печальной глушью.
Слетела мертвая листва на нивы,
И, сморщившись в грядах, семья цветов
Роняет свой убор, и плод последний
С полунагих дерев уже спадает;
278
Времена года
Сады, поля, орешники и рощи
Обнажены и леденят нам душу. <...>
Зима
(«Winter*)
<...> Уж в воздухе пушистый снег порхает,
Как будто медля, но еще немного —
И хлопья, отуманив день, ложатся
На землю густо. Пажити родные
Сияют девственною белизною:
Все блещет, кроме темного потока,
В чьих струях тает снег. Унылый лес
Поник седой главою; вот уж солнце
Шлет с запада вечерний, долгий луч,
И грудь земли—пустыня ледяная,
Под снегом схоронившая глубоко
Труд человека. Вол изнеможденный
Запорошенный снегом ждет кормов
За тяжкий труд и дикие голубки,
Дыханьем вьюг укрощены, слетаясь
Над ригами, тем кормятся, что им
Шлет провидение. Одна зарянка,
Угодная и ларам и пенатам1,
С колючих чащ и невеселых нив,
Подругу бросив зябкую, наносит
Визит свой ежегодный добрым людям.
Сперва полуиспуганная, еле
Она о стекла окон бьет крылами;
Отважась, вот в очаг она влетает,
Припрыгивая, робко озираясь,
Поглядывает искоса на смертных,
Клюет и вздрагивает осторожно,
И, наконец, поближе познакомясь
С семьею мирной, крошки со стола
Прилежно подберет. Поля пустые
Из нор зверьков гоняют. Робкий, заяц,
Которого повсюду гонит смерть,
Затравлен сворой псов, или попадаясь
В ловушку, иль охотникам навстречу,
От голода, бесстрашный, в сад бежит.
Скот блеющий то в даль глядит с мольбою,
То смотрит на искрящуюся землю
С отчаяньем и, хмуро разгребая
Сугробы, ищет сена сгнивший клок.
Встает буран: свирепая зима
279
Дмсемс Томсон
Метет метели сквозь морозный воздух
По прихоти своей; бедой настигнут,
Стоит пастух и смотрит на холмы
Безрадостно, и новые картины
Встают пред ним. След заметает вьюга;
Он не находит ни реки, ни рощи
Среди безжизненных пустынь; сходя
В долину, он сбивается с тропинки,
Старается вновь набрести на след
С тоской об очаге, и мысль о доме
Нахлынула вдруг на душу, будя в нём
Последнюю отвагу, но'напрасно!
В отчаянье и ужас погружен он!
Меж тем как сумерки своей игрою
Выводят перед взором призрак дома,
Встающий средь снегов, в воображеньи,
Шагает он по мертвенной пустыне,
Все боле отдаляясь от жилья;
Уже сомкнулась ночь неодолимо;
Он слышит свист метели, и пустыня
Еще унылей, мертвеннее ночь...
В мозгу роятся призраки, и бездны
Неизмеримые пред ним отверзлись...
О, крутизна! То —склоны в царство вьюги,
Трясин коварных, сглаженных снегами,
Глубоких бездн... Но что это за край?
Струя ль ему мерещится благая
Средь озера, иль, может быть, болота,
Где ключ студеный заиграл нежданно?
И умеряет он свой шаг пугливый,
Но вдруг он начинает погружаться,
И под приютом странного потока
Он с горечью встречает час кончины,
И с острою тоской, в груди стесненной,
Последний вздох он испускает, вспомнив
О милых детках, о жене любимой
И о друзьях, которых не увидит.
Его жена камин разводит тщетно,
Ему готовит теплую одежду,
И тщетно щуря глазки и вглядевшись
В окно заиндевевшее, малютки
Мать вопрошают об отце с слезами,
Застывшими в ресницах их. Увы!
Он ни жены своей, и ни малюток,
Ни друга, ни священного жилища
Не узрит боле. Жилы оковала
Смертельная зима, темнит сознанье
280
Времена года
И, леденя своим дыханьем члены,
В сугроб бросает труп окоченелый,
Простертый, брошенный во власть Борея1 2. <.„>
Поэма «Времена года» состоит из четырех частей — «Зима» (1726), «Лето»
(1727), «Весна (1728) и «Осень» (1730). Томсон, опираясь на «воображение»,
которое он противопоставляет классицистическому «Разуму», еще очень по-
верхностно, идеализированно изображает жизнь крестьян. Томсон не видел
классовой борьбы в деревне. По его мнению, гибель деревне несет капи-
талистический город. В поэме «Осень» имеется следующее описание сельского
труда (не вошедшее в текст, приводимый в Хрестоматии):
Едва лишь небо заалеет нежно,
Как в спелой ниве фермеры спешат,
И строятся попарно и красиво,
Все парни — против милых им девчат,
Чтоб облегчить любимой труд — и вот,
Они уж нагибаются все дружно —
Растут снопы до неба золотые. <...>
А вот как изображает Томсон досуг сельской молодежи:
<...> Деревня собралась на луг веселый —
Приятен вид здоровых, загорелых
И крепких деревенских пареньков,
И девушки, как розы молодые,
Румяные, в нарядах немудреных,
Пленяют взор бесхитростным кокетством. <...>
Еще при жизни Томсона раздавались голоса, протестующие против такой
слащаво-сентиментальной картины деревенских нравов. Так, из среды анг-
лийских крестьян выдвинулся поэт Джон Кей, который создал поэму «Мо-
лотьба». В 50-х годах выступил другой крестьянский поэт — Блумфильд.
В его поэме «Сбор урожая» подробно и реалистически описывается тяжелый
труд батрака.
Однако ввиду того что оба эти поэта не обладали большим талантом,
они не сумели преодолеть господствующее классицистическое и сенти-
ментальное направления в британской поэзии. Сокрушительный удар сенти-
ментализму нанесли гениальный Р. Бернс и выступившие в 10—20-х годах
XIX в. романтики.
1 Лары и пенаты — божества домаш- вестник наступившей зимы (антич.
него очага (антич. мифол.). мифол.).
2 Борей — холодный северный ветер,
Дмсемс Томсон
Метет метели сквозь морозный воздух
По прихоти своей; бедой настигнут,
Стоит пастух и смотрит на холмы
Безрадостно, и новые картины
Встают пред ним. След заметает вьюга;
Он не находит ни реки, ни рощи
Среди безжизненных пустынь; сходя
В долину, он сбивается с тропинки,
Старается вновь набрести на след
С тоской об очаге, и мысль о доме
Нахлынула вдруг на душу, будя в нём
Последнюю отвагу, но напрасно!
В отчаянье и ужас погружен он!
Меж тем как сумерки своей игрою
Выводят перед взором призрак дома,
Встающий средь снегов, в воображеньи,
Шагает он по мертвенной пустыне,
Все боле отдаляясь от жилья;
Уже сомкнулась ночь неодолимо;
Он слышит свист метели, и пустыня
Еще унылей, мертвеннее ночь...
В мозгу роятся призраки, и бездны
Неизмеримые пред ним отверзлись...
О, крутизна! То—склоны в царство вьюги,
Трясин коварных, сглаженных снегами,
Глубоких бездн... Но что это за край?
Струя ль ему мерещится благая
Средь озера, иль, может быть, болота,
Где ключ студеный заиграл нежданно?
И умеряет он свой шаг пугливый,
Но вдруг он начинает погружаться,
И под приютом странного потока
Он с горечью встречает час кончины,
И с острою тоской, в груди стесненной,
Последний вздох он испускает, вспомнив
О милых детках, о жене любимой
И о друзьях, которых не увидит.
Его жена камин разводит тщетно,
Ему готовит теплую одежду,
И тщетно щуря глазки и вглядевшись
В окно заиндевевшее, малютки
Мать вопрошают об отце с слезами,
Застывшими в ресницах их. Увы!
Он ни жены своей, и ни малюток,
Ни друга, ни священного жилища
Не узрит боле. Жилы оковала
Смертельная зима, темнит сознанье
280
Времена года
И, леденя своим дыханьем члены,
В сугроб бросает труп окоченелый,
Простертый, брошенный во власть Борея1 2. <...>
Поэма «Времена года» состоит из четырех частей — «Зима» (1726), «Лето»
(1727), «Весна (1728) и «Осень» (1730). Томсон, опираясь на «воображение»,
которое он противопоставляет классицистическому «Разуму», еще очень по-
верхностно, идеализированно изображает жизнь крестьян. Томсон не видел
классовой борьбы в деревне. По его мнению, гибель деревне несет капи-
талистический город. В поэме «Осень» имеется следующее описание сельского
труда (не вошедшее в текст, приводимый в Хрестоматии):
Едва лишь небо заалеет нежно,
Как в спелой ниве фермеры спешат,
И строятся попарно и красиво,
Все парни — против милых им девчат,
Чтоб облегчить любимой труд — и вот,
Они уж нагибаются все дружно —
Растут снопы до неба золотые. <...>
А вот как изображает Томсон досуг сельской молодежи:
<...> Деревня собралась на луг веселый —
Приятен вид здоровых, загорелых
И крепких деревенских пареньков,
И девушки, как розы молодые,
амяные, в нарядах немудреных,
|енают взор бесхитростным кокетством. <...>
Еще при жизни Томсона раздавались голоса, протестующие против такой
слащаво-сентиментальной картины деревенских нравов. Так, из среды анг-
лийских крестьян выдвинулся поэт Джон Кей, который создал поэму «Мо-
лотьба». В 50-х годах выступил другой крестьянский поэт — Блумфильд.
В его поэме «Сбор урожая» подробно и реалистически описывается тяжелый
труд батрака.
Однако ввиду того что оба эти поэта не обладали большим талантом,
они не сумели преодолеть господствующее классицистическое и сенти-
ментальное направления в британской поэзии. Сокрушительный удар сенти-
ментализму нанесли гениальный Р. Бернс и выступившие в 10—20-х годах
XIX в. романтики.
1 Лары и пенаты — божества домаш- вестник наступившей зимы (антич.
него очага (антич. мифол.). мифол.).
2 Борей — холодный северный ветер,
Эдуард
ЮНГ
(Edward Young)
(1683-1765)
Прожил долгие годы в бедности и безвестности,
прежде чем приобрел всеевропейскую славу. Юнг
в молодости пытался проявить себя как драматург
(крайне неудачно), затем хотел посвятить себя
государственной деятельности, пройти в парламент,
но безуспешно. Тогда он принял сан священника.
Однако Юнг занял весьма скромное положение в церкви,
так как не имел ни состояния, ни соответствующих
связей. Одновременно он продолжает литературную
деятельность. В 1742—1745 гг. Юнг написал прославившую
его поэму -Жалоба, или Ночные думы о жизни, смерти
и бессмертии-. Кроме того, Юнг выступает как теоретик
нового направления в литературе — сентиментализма
(пишет трактат -Предположение об оригинальных
сочинениях-, 1759). Этот труд оказал воздействие
на развитие английской литературы.
В России Юнг приобрел известность благодаря
переводам Карамзина и Жуковского.
282
Ночные думы
Ночные думы
(«The Complaint, or Night Thoughts on Life,
Death and Immortality», 1742-1745)
Пробуждение ночью
(«Night awaking*)
Сон сладкий —сил утраченных бальзам!
Как мимолетный дух, покой даришь ты
Счастливцам, но минуешь ты скорбящих:
Бежишь ты горя, легкокрылый гость,
Смежая вежды тем, кто слез не ведал.
От сна я вновь тревожно пробуждаюсь;
Вы, вечным сном почившие, блаженны!
В могилах ваших грезы не роятся!
Я ж пробуждаюсь, встав из моря грез
Печальных, где, надежд лишась отрадных,
Мой ум средь волн вообразимых горя
Тонул и уронил руль управленья.
Я встал, но пробужденье — смена м.ук,
Горчайшая из горьких! Слишком краток
День для моих скорбей, а ночь слепая,
В самом зените царства своего,
Не так мрачна, как рок, бедой чреватый.
Но мрачная с эбенового трона —
Богиня тьмы — простерла величаво
Свинповый жезл над дремлющей вселенной.
Безмолвье мертвое! И мрак глубокий!
Я слеп, и шум не досягнет до слуха.
Все сухцее объято сном; пульс жизни
Не бьется, вся природа в летаргии;
О, вещий сон, предвестье смерти мира,
Да сбудется пророчество твое!
Рок, опусти завесу! Все равно мне.
Тьма, Тишина—родные сестры! Чада
Извечной Ночи! Неокрепший ум
Вы озарили мудростью пресветлой —
И он вознесся тверд и непреклонен,
Столп истинный величья человека.
Споспешествуйте мне во всем, и вам я
Гимн вознесу из стен моей гробницы,
Из царства ваших теней, там, где прах мой
Быть должен жертвою священной раки.
Но что вы!
Ты, кто хаос первобытный
283
Эдуард Юнг
Глаголом расколол, зажегши звезды
В полете их над тусклою землею!
О Ты, чье слово высекло, как искру,
Из тьмы светило, мудрым дух созижди,
Дух, бодрствующий над тобой, надежным
Своим сокровищем, как ночью скряга
Над золотом, когда весь мир почиет!
Сквозь эту мглу природы и души —
Двойную ночь—пролей луч милосердья,
Утешь и озари мой темный разум,
И духу, алчущему лишь покоя,
Поводырем будь в бытии и в смерти.
Да вдохновит свет истин их на подвиг!
О, вдохновит на подвиг и на доблесть,
Как вдохновлял ты музу, наставляя
Добру мой ум, высоким чувствам — душу,
И укрепи меня в решеньи твердом
Дух сочетая с мудростью, которой,
Как данник, уплачу я долг посильный,
Дабы фиал возмездья1 твоего,
Излитый над главою, обреченной
На гибель, — не излит он был бы всуе.
О человеке
(*0п Man»)
Сколь нищ и щедр, величествен и низок,
Сколь усложнен и чуден человек!
Сколь величавей тот, который создал
Его себе подобным в этом мире,
В нем сочетая крайности такие!
Чудесный сплав различных двух естеств,
Изысканная связь миров далеких!
Звено в цепи существ столь бесконечных!
Посредник меж ничтожеством и богом!
Небесный луч, коснеющий в пыли,
Божественный, хотя в пыли коснеет!
Он—сколок безусловного величья,
Наследник Славы! Он же —чадо праха!
Бессмертный в немощи своей и тля!
Червь, бог! — я за себя дрожу и в дебрях
Души моей теряюсь. Мысль, как гостья,
Изумлена, на все взирая в страхе,
Дивясь себе самой. Как ум кружится!
Пред человеком человек есть тайна!
Ликуя, страждет! Веселясь, печален!
284
Ночные думы
То он восторжен, то мятется духом!
Кто сохранит мне жизнь? Кто жизнь отымет?
Меня из гроба Серафим2 не вырвет
И легионы ангелов не смеют,
Пусть даже плоть и ввергнута в гробницу,
Предать не смеют тлену с плотью — душу.
Мысли на кладбище
(«Thoughts on Churchyard»)
О, то — пустыня, то — уединенье.
Населено и жизненно кладбище!
То сущего творенья склеп унылый,
Юдоль скорбей, где кипарисы мрачны
Дол призраков, блуждающих теней!
Все на земле есть тень, в потусторонних
Мирах все— сущность; в этом символ веры.
Как прочно все, где перемены нет!
То — бытия побег и тусклый проблеск,
Преддверие, дня сумрак несказанный.
Над жизнью полог здесь опущен. Смерть,
Одна лишь Смерть, суровая, могла бы
Открыть покрышку гроба, можно сдвинуть
Тяжелую и глиняную глыбу,
Нас от оков реальной жизни претворив.
Но как далек побег сей невзошедший,
Сев, прозябающий в почившем предке.
Зародышами будем мы до дня,
Когда прорвем мы оболочку неба,
Тот синий свод, воскреснем мы для жизни,
Для жизни человеческой и божьей!
Но человек—безумное творенье —
Хоронит здесь заветные все думы,
Надежды все, не испустив и вздоха,
И, пленник бренный, он в подлунном мире
Всем помыслом к земному лишь прикован,
Но, небом окрыленный, в бесконечность
Он улетает, чтоб тех сфер достигнуть,
Где серафимы обретают вечность,
Где древо жизни вечно расцветает.
О, сладости амброзии3, горящей
В душистых гроздьях под лучом нетленным,
Созревшие для праведников божьих,
Где преходящее все исчезает,
Где время, скорбь и смерть уже бессильны!
285
Эдуард Юнг
Возможно ли на протяженье века,
Пока живем не грезить о бессмертьи
И дух бессмертья погасить во прахе?
Душа, что расточает ?есь огонь свой,
Растратив силы в праздности и лени;
Дух, ропщущий, восторженный, смятенный,
Как бы ему ни угрожала жизнь;
х, преданный лишь бурным наслажденьям,
добен океану в пору бури,
Чей вихрь уносит пух иль топит муху <...>
Поэма Юнга не нова по жанру — жанр сновиденйя известен в европейской
поэзии со времен раннего средневековья; не новы и религиозно-мистиче-
ские мотивы, которыми она проникнута — ими увлекались средневековые
поэты-монахи, авторы некоторых рыцарских романов. Значение поэмы Юнга
в своевременности реакции на рационализм и дидактику классицистов,
в умении поэта раскрыть внутренний мир человека.
Выше приводятся отрывки из поэмы.
1 Юнг ведет диалог с богом. Он
просит у него милосердия и муже-
ства в минуту смерти. Ибо смерть,
которую поэт может встретить в стра-
хе, не искупит, по его мнению, гре-
хов земного существования (мотив
христианской мистики).
2 Серафим — по христианской мифо-
логии, высший ангельский чин.
3 Амброзия — пища богов в древне-
греческой мифологии.
Томас
ГРЕЙ
(Thomas Gray)
(1716-1771)
Родился в Лондоне в семье бизнесмена из Сити. Отец его
был жестоким и грубым человеком. Он тиранил жену —
мать поэта, которую Томас очень любил, запугивал
и истязал сына. Достигнув школьного возраста, Т. Грей
поступает в Итонский аристократический колледж,
в котором в свое время учились такие гении
английской литературы, как Филдинг и Шелли.
По окончании Итонского колледжа Т. Грей учится
в Кембриджском университете. Свое образование Грей
завершил, посетив ряд стран Европы: Италию,
Швейцарию, Францию. Смерть отца (в 1741 г.) лишила
его материальной поддержки и возможности вести жизнь
независимого художника. Он поселяется вместе с матерью
в скромном местечке Строук Иоджес и начинает
интенсивно работать: пишет стихи философского
содержания (в духе А. Попа), посвященные Прево,
сочиняет в подражание Расину пьесу •Агриппа?. Однако
отношения с издателями оказалось делом настолько
трудным, что Грей вынужден был искать более
надежный источник дохода. Он поступил преподавателем
новой истории в Кембриджский университет,
переселившись на постоянное жительство в городок
Кембридж. Остаток жизни Грей провел в усиленных
занятиях, собирал материалы для •Истории английской
поэзии? (которую не сумел завершить) и лишь изредка
обращаясь к поэзии и художественному переводу.
Радикализм и прогрессивность философских
и политических взглядов Грея нашли отражение в его
лекциях и поэтических произведениях — шедеврах
английской сентиментальной поэзии (•Прогресс Поэзии?,
• Бард?, •Элегия, написанная на сельском кладбище?,
• Ода по поводу Радости, доставляемой изменчивостью?
и др.). Грей продолжает в поэзии сентиментализма
идеи и принципы критического направления английской
просветительской литературы первой половины XV11I в.
До конца жизни Грей оставался скромным лектором,
которому лишь за три года до смерти было, наконец,
присвоено звание профессора (в 1768 г.).
287
Томас Грей
Элегия,
написанная на сельском кладбище
(«Ап Elegy written
in a Country Church Jard», 1749)
Уже бледнеет день, скрываясь за горою;
Шумящие стада толпятся над рекой;
Усталый селянин медлительной стопою
Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.
В туманном сумраке окрестность исчезает ...
Повсюду тишина; повсюду мертвый сон;
Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает,
Лишь слышится вдали рогов унылый звон.
Лишь дикая сова, таясь под древним сводом
Той башни, сетует, внимаема луной,
На возмутившего полуночным приходом
Ее безмолвного владычества покой.
Под кровом черных сосн и вязов наклоненных,
Которые окрест, развесившись, стоят,
Здесь праотцы села, в гробах уединенных
Навеки затворясь, сном непробудным спят.
Денницы тихий глас, дня юного дыханье,
Ни крики петуха, ни звучный гул рогов,
Ни ранней ласточки на кровле щебетанье —
Ничто не вызовет почивших из гробов.
На дымном очаге трескучий огнь сверкая
Их в зимни вечера не будет веселить,
И дети резвые, встречать их выбегая,
Не будут с жадностью лобзаний их ловить.
Как часто их серпы златую ниву жали,
И плуг их побеждал упорные поля!
Как часто их секир дубравы трепетали,
И потом их лица кропилася земля!
Пускай рабы сует их жребий унижают,
Смеяся в слепоте полезным их трудам,
Пускай с холодностью презрения внимают
Таящимся во тьме убогого делам;
На всех ярится смерть — царя, любимца славы,
Всех ищет грозная ... и некогда найдет;
288
Элегия, написанная на сельском кладбище
Всемощные судьбы незыблимы уставы:
И путь величия ко гробу нас ведет!
А вы, наперстники фортуны ослепленны,
Напрасно спящих здесь спешите презирать
За то, что гробы их непышны и забвенны,
Что лесть им алтарей не мыслит воздвигать.
Вотще над мертвыми, истлевшими костями
Трофеи зиждутся, надгробия блестят,
Вотще глас почестей гремит перед гробами —
Угасший пепел наш они не воспалят.
Ужель смягчится смерть сплетаемой хвалою
И невозвратную добычу возвратит?
Не слаще мертвых сон под мраморной доскою,
Надменный мавзолей лишь персть их бременит.
Ах! может быть, под сей могилою таится
Прах сердца нежного, умевшего любить,
И гробожитель-червь в сухой главе гнездится,
Рожденной быть в венце иль мыслями парить!
Но просвещенья храм, воздвигнутый веками,
Угрюмою судьбой для них был затворен,
Их рок обременил убожества цепями,
Их гений строгою нуждою умерщвлен.
Как часто редкий перл, волнами сокровенный,
В бездонной пропасти сияет красотой;
Как часто лилия цветет уединенно,
В пустынном воздухе теряя запах свой.
Быть может, пылью сей покрыт Гем идеи1 надменный,
Защитник сограждан, тиранства смелый враг;
Иль кровию граждан Кромвель2 необагренный,
Или Мильтон3, немой, без славы скрытый в прах.
Отечество хранить державною рукою,
Сражаться с бурей бед, фортуну презирать,
Дары обилия на смертных лить рекою,
В слезах признательных дела свои читать —
Того им не дал рок; но вместо преступленьям
Он с доблестями их круг тесный положил;
Бежать стезей убийств ко славе, наслажденьям,
И быть жестокими к страдальцам запретил;
Таить в душе своей глас совести и чести,
Румянец робкия стыдливости терять,
289
Томас Грей
И, раболепствуя, на жертвенниках лести
Дары небесных Муз гордыне посвящать.
Скрываясь от мирских погибельных смятений,
Без страха и надежд, в долине жизни сей,
Не зная горести, не зная наслаждений,
Они беспечно шли тропинкою своей.
И здесь спокойно спят под сенью гробовою —
И скромный памятник, в приюте сосн густых,
С непышной надписью и резьбою простою,
Прохожего зовет вздохнуть над прахом их.
Любовь на камне сем их память сохранила,
Их лета, имена потщившись начертать;
Окрест библейскую мораль изобразила,
По коей мы должны учиться умирать.
И кто с сей жизнию без горя расставался?
Кто прах свой по себе забвенью предавал?
Кто в час последний свой сим миром не пленялся
И взора томного назад не обращал?
Ах! нежная душа, природу покидая,
Надеется друзьям оставить пламень свой;
И взоры тусклые навеки угасая,
Еще стремятся к ним с последнею слезой;
Их сердце милый глас в могиле нашей слышит;
Наш камень гробовой для них одушевлен;
Для них наш мертвый прах в холодной урне дышит,
Еще огнем любви для них воспламенен.
А ты, почивших друг, певец уединенный,
И твой ударит час — последний, роковой;
И к гробу твоему, мечтой сопровожденный,
Чувствительный придет услышать жребий твой.
Быть может, селянин с почтенной сединою
Так будет о тебе пришельцу говорить:
«Он часто по утрам встречался здесь со мною,
Когда спешил на холм зарю предупредить.
«Там в полдень он сидел под дремлющею ивой,
Поднявшей из земли косматый корень свой;
Там часто, в горести беспечной, молчаливой,
Лежал, задумавшись, над светлою рекой;
290
Элегия, написанная на сельском кладбище
Нередко к вечеру, скитаясь меж кустами,—
Когда мы с поля шли и в роще соловей
Свистал вечерню песнь,—он томными очами
Уныло следовал за тихою зарей.
Прискорбный, сумрачный, с главою наклоненной,
Он часто уходил в дубраву слезы лить,
Как странник, родины, друзей, всего лишенный,
Которому ничем души не усладить.
Взошла заря —но он с зарею не являлся,
Ни к ниве, ни на холм, ни в лес не приходил;
Опять заря взошла — нигде он не встречался;
Мой взор его искал, искал —не находил
На утро пение мы слышим гробовое...
Несчастного несут в могилу положить.
Приблизься, прочитай надгробие простое,
Чтоб память доброго слезой благословить».
Здесь пепел юноши безвременно сокрыли,
Что слава, счастие не знал он в мире сем:
Но музы от него лица не отвратили,
И меланхолии печать была на нем.
Он кроток сердцем был, чувствителен душою —
Чувствительным творец награду положил.
Дарил несчастных он—чем только мог—слезою;
В награду от творца он друга получил.
Прохожий, помолись над этою могилой;
Он в ней нашел приют от всех земных тревог;
Здесь все оставил он, что в нем греховно было,
С надеждою, что жив его спаситель —бог.
«Элегия» — самое значительное произведение Томаса Грея. В ней с наиболь-
шей полнотой выразились его демократические взгляды, глубокое сочувствие
труженикам, гений которых «строгою нуждою умерщвлен». Протест, звучащий
в «Элегии» Грея, глубоко поразил его современников (хотя Фиддинг и
Смоллет выразили ту же мысль в своих прозаических произведениях за
два десятилетия до Грея). «Элегию» сразу же перевели на все европейские
языки. В России она стала известна уже в начале 80-х годов XVIII в.
В 1802 г. в журнале «Вестник Европы», издаваемом Карамзиным, перево-
дом «Элегии» начал свою литературную деятельность молодой Жуковский.
Через 40 лет Жуковский, посетив сельское кладбище близ Виндзора, где
Грей написал свое произведение, вторично перевел на русский язык его
«Элегию».
Выше приводится отрывок из «Элегии» в раннем переводе Жуковского.
1 Джон Гемпден (1594—1643) — дея- 1 2 Оливер Кромвель (1599—1658) —
тель английской буржуазной револю- вождь английской буржуазной револю-
ции XVII в., соратник Кромвеля. ции XVII в., глава партии индепен-
10*
291
Томас Грей
дентов. После провозглашения рес-
публики объявил себя лордом-про-
тектором и стал осуществлять дикта-
туру в интересах крупной буржуазии.
3 Дмеон Мильтон (1608—1674) — ве-
ликий английский поэт, певец анг-
лийской буржуазной революции XVII в.
Исполнял обязанности секретаря ино-
странной коллегии (министерства ино-
странных дел) при Кромвеле; бес-
страшно выступал против монархов
Европы. Перу Мильтона принадлежит
ряд демократических законопроектов
(о праве на расторжение брака, о
ликвидации сословных привилегий и
многие другие). В результате дли-
тельной болезни глаз Мильтон ослеп.
После реставрации Стюартов (в 1660 г.)
он попал в опалу. Однако, слепой
и гонимый, Мильтон нашел в себе
силы создать гениальные произведе-
ния-поэмы «Потеряный Рай», «Воз-
вращенный Рай», трагедию «Самсон-
борец», сонеты и другие произведе-
ния. Мильтон умер всеми забытый.
Лишь после падения династии Стю-
артов (1688 г.) он завоевывает все-
общее признание, слава его стано-
вится всемирной.
Поэзия предромантизма
Джемс
МАКФЕРСОН
(James Macpherson)
(1736-1796)
Джемс Макферсон был шотландцем. Получив
богословское образование, занился учительством. Первые
его литературные опыты были созданы в духе
классицизма, но в дальнейшем он отходит от его
канонов, становится представителем нового направления
в английской литературе — предромантизма. Около
7762 г. Макферсон опубликовал поэму ‘Фиига.и,
а в 1767 г. — - Темиру?. Авторство своих произведений
он приписывал легендарному Оссиану —кельтскому барду,
жившему в 111 в. н. э. Макферсон долго собирал
памятники кельтской старины, и его подделка
отличалась таким совершенством, что современники
не сомневались в принадлежности песен мифическому
барду.
Однако художественные достоинства произведения
невелики: видный английский критик 10—20-х годов
XIX в. Вильям Хэзльит свидетельствует, что в самой
Англии 'Песни Оссиана- никто не читает?. За границей
поэмы Макферсона получили известность благодаря
переводам.
Переводы -Песен Оссиана?, принадлежащие Мицкевичу,
Шиллеру, Пушкину, прекрасно воссоздавая дух и тематику
произведения, имеют большую эстетическую ценность,
чем подлинник. Великие мастера художественного слова
сумели облечь вялые, растянутые периоды Макферсона
в прекрасные, сжатые, четкие, необыкновенно яркие
стихотворные строчки.
Джемс Макферсон
Фингал
(«Fingal: An Ancient Epic Poem
in Six Books», 1762)
Осгар
До камням гробовым, в туманах полуночи,
Ступая трепетно усталою ногой,
По Лоре путник шел, напрасно томны очи
Ночлега мирного искали в тьме густой.
Пещеры нет пред ним, на берегу угрюмом
Не видит хижины, наследья рыбаря;
В дали дремучий бор качают ветры с шумом,
Луна за тучами, и в море спит заря.
Идет, и на скале, обросшей влажным мохом,
Зрит барда старого — веселье прошлых лет:
Склонясь седым челом над воющим потоком,
В безмолвии, времен он созерцал полет.
Зубчатый меч висел на ветви мрачной ивы.
Задумчивый певец взор тихий обратил
На сына чуждых стран, и путник боязливый
Содрогся в ужасе и мимо поспешил.
«Стой, путник, стой!» — вещал певец веков
минувших, —
Здесь пали храбрые; почти их бранный прах,
Почти геройства чад, могилы сном уснувших!»
Пришлец главой поник—и, мнилось, на холмах
Восставший ряд теней главы окровавленны
С улыбкой гордою на странника склонял.
«Чей гроб я вижу там?» — вещал иноплеменный,
и барду посохом на берег указал.
Колчан и шлем стальной, к утесу пригвожденный,
Бросали тусклый луч, луною озлатясь.
«Увы! здесь пал Осгар!»—рек старец вдохновенный,—
«О! рано юноши настал последний час!
Но он искал его: я зрел, как в ратном строе
Он первые стрелы с весельем ожидал,
И рвался из рядов, и пал в кипящем бое.
Покойся, юноша! Ты в брани славной пал!
«Во цвете нежных лет любил Осгар Мальвину:
Не раз он в радости с подругою встречал
Вечерний свет луны, скользящий на долину,
И тень, упадшую с приморских грозных скал.
294
Фингал
Казалось, их сердца друг к другу пламенели;
Одной, одной Осгар Мальвиною дышал;
Но быстро дни любви и счастья пролетели,
И вечер горести для юноши настал.
Однажды, в темну ночь зимы порой унылой,
Осгар стучится в дверь, красавицы младой
И шепчет: «Юный друг! не медли, здесь твой милый!»
Но тихо в хижине. Вновь робкою рукой
Стучит и слушает: лишь ветры с свистом веют.
«Уже ли спишь теперь Мальвина?»—Мгла вокруг,
Валится снег, власы в тумане леденеют.
«Услышь, услышь меня, Мальвина, милый друг!»
«Он в третий раз стучит. Со скрипом дверь шатнулась.
Он входит с трепетом. Несчастный! что ж узрел?
Темнеет взор его, Мальвина содрогнулась,
Он зрит —в объятиях изменницы Звигнел!
И ярость дикая во взорах закипела;
Немеет и дрожит любовник молодой.
Он грозный меч извлек—и нет уже Звигнела,
И бледный дух его сокрылся в тьме ночной!
Мальвина обняла несчастного колена,
Но взоры отвратив: «Живи!—вещал Осгар —
Живи! Уж я не твой, презрена мной измена;
Забуду, потушу к неверной страсти жар.»
И тихо за порог выходит он в молчанье,
Окован мрачною, безмолвною тоской —
Исчезло сладкое навек очарованье!
Он в мире одинок, уж нет души родной.
«Я видел юношу. Поникнув головою,
Мальвины имя он в отчаяньи шептал;
Как сумрак, дремлющий над бездною морскою,
На сердце горестном унынья мрак лежал.
На друга детских лет взглянул он торопливо;
Уже недвижный взор друзей не узнавал;
От пиршеств удален, в пустыне молчаливой
Он одиночеством печаль свою питал.
«И длинный год провел Осгар среди мучений.
Вдруг грянул трубный глас. Одинов1 сын, Фингал,
Вел грозных на мечи в кровавый пыл сражений.
Осгар прослышал весть и бранью воспылал.
Здесь меч его сверкнул, и смерть пред ним
бежала;
Покрытый ранами, здесь пал на груду тел.
Он пал —еще рука меча кругом искала,
295
Джемс Макферсон
И крепкий сон веков на сильного слетел.
Пооегли вспять враги —и тихий мир герою!
И тихо все вокруг могильного холма!
Лишь в осень хладную, безмесячной порою,
Когда вершины гор тягчит сырая тьма,
В багровом облаке, одеянна туманом,
На камне гробовом уныла тень сидит,
И стрелы дребезжат, стучит броня с колчаном
И клен, зашевелись, таинственно шумит.»
«Песня Оссиана» (Оссиан — сын легендарного короля Фингала) состоят из двух
больших поэм — «Фингал» (в 6 книгах) и «Темора» (в 8 книгах) («Тешога,
an Epic Роет», 1763). К ним присовокуплены несколько фрагментов.
Поэма пронизана романтической неудовлетворенностью жизнью; в ней
встречаются и героико-патриотические мотивы — Фингал и Осгар — отважные
освободители и спасители отечества. Но общий тон поэм безотраден;
Оссиан, переживший всех своих соотечественников, оплакивает былое вели-
чие дружины Фингала, девушка Кольма тоскует о брате и женихе, сра-
зивших друг друга на поединке; Даура погибает на морском берегу в
волнах прибоя, а отец, брат и жених не в состоянии спасти ее от смерти
и т. д. Уже учитывая преобладание элегических мотивов над эпическими,
можно сделать заключение, что поэмы ие могли быть написаны в III в.,
ибо для литературы древних кельтов характерен эпос.
Выше приводится отрывок из поэмы «Фингал».
1 Один — главный бог в скандинав- Макферсон называет Фингала сыном
ской мифологии, отец богов и людей. Одина.
Томас
ЧАТТЕРТОН
(Thomas Chatterton)
(1752-1770)
Один из самых ярких представителей английского
предромантизма. Родился в Бристоле, в семье учителя.
Рано осиротел и воспитывался в приюте. Четырнадцати
лет поступил в ученики к. адвокату, но все свободное
время проводил над изучением старинных рукописей
и средневекового английского языка. Создав ряд
стихотворений и поэм на этом языке, семнадцатилетний
Чаттертон явился в Лондон и выдал их за произведения
вымышленного им лица — средневекового поэта
и придворного священника Роули. Однако знатоки
(Уолпол) догадались о подделке, и издатели отказались
напечатать стихи Чаттертона. Это повергло
талантливого юношу в такое отчаяние, что он лишил
себя жизни. Было ему в то время всего 18 лет.
После смерти Чаттертона его произведения были
напечатаны и получили всеевропейскую известность.
Многие романтики считали себя наследниками
и преемниками Чаттертона. О его судьбе и его искусстве
писали такие поэты, как Вордсворт, Кольридж, Китс.
Французский романтик А. Виньи создал пьесу
• Чаттертон».
Последние стихи
(«Last verses», 1770)
Бристолия1, прощай! С тобой уютней
Поклонникам Маммоны2, хитрых плутней!
Отвергла ты певца, чьих песен строй
Ты встретила бесчувственной хвалой.
Прощайте вы, шуты и олдермены3,
Вы, данники разврата и измены!
Я ухожу для неземных услад,
Но вы!.. По смерти вы сойдете в ад.
Прощай, о мать! Дух страждущий, усни!
Я мог бы жить, но завершаю дни.
О, небо! Нет иного мне пути...
Последний акт отчаянья прости!
297
Томас Чаттертон
1 Бристолия — т. е. город Бристоль со
всеми принадлежащими ему в средние
века Эемлями.
2 Маммона ~ бог торговли и наживы \
древних сирийцев. Поклонники Мам-
моны — буржуа-стяжатели.
3 Олдермен — член городского совета,
выборное должностное лицо из числа
состоятельных граждан.
Бристольская трагедия
(«The Bristol Tragedy», 1768)
Певец пернатый, петушок,
В рожок свой затрубил,
И поселянам он зарю
Трикратно возвестил.
Король Эдвард1 увидел, встав,
Как заиграл восток,
Он слышит: грает злобный врай,
Проклятый день предрек.
«Не зря ты каркнул! Видит бог,—
Он молвит, — белый свет
Покинут нынче же они:
Чарльз Бовдин и Клеврет!»2
Вот рыцарь брагу преподнес,
Явившись на поклон.
«Ты весть изменнику доставь:
Простится с жизнью он!»
Сэр Кантерлов3 склонился ниц,
Потупил долу взор
И к Чарльзу в замок поспешил,
Покинув царский двор.
Когда же прибыл Кантерлов,
В слезах застал детей.
О Чарльзе плакала жена
И две малютки с ней.
«Мой Чарльз!—так начал Кантерлов,—
С недоброй вестью я».
«Все говори,— воскликнул Чарльз,—
Худого не тая!»
«Слова, что должен я сказать,
Мне причиняют боль.
С заходом солнца ты умрешь...
Поклялся в том король».
298
Бристольская трагедия
«Что ж,— молвил Чарльз,— мы все умрем,
Коль смертных рок таков.
Хвала творцу, жизнь не вечна,
И к смерти я готов.
Скажи владыке твоему:
Не стану бить челом.
Пусть лучше я умру, а быть
Я не хочу рабом!»
Оставил Чарльза Кантерлов
И к мэру он идет —
Отдать приказ, чтоб тот воздвиг
Немедля эшафот.
В ту пору Кэниндж4 побежал
К Эдварду королю:
«О милосердии, король,
Сегодня я молю!»
Король промолвил: «Верный друг,
Ты сердце мне открой,
О чем бы ты ни попросил,
Склонюсь перед мольбой!»
«О государь! Тебя прошу
О рыцаре одном:
Проступок тяжкий он свершил,
Не думая о том.
Есть дети у него, жена.
Погублены они,
Коль на помосте бедный Чарльз
Свои окончит дни!»
«Ты мне о нем не говори,—
Король сказал в сердцах,—
За холм и солнце не зайдет,
Он превратится в прах.
О мщеньи небо вопиет,
То— правосудья глас.
Проси же, Кэниндж, для себя —
Исполню я тотчас!»
«О государь! За грех его
Господь не пощадит.
Оливковою ветвью пусть
Твой будет жезл увит!
299
Томас Чаттертон
В душе достойнейших людей,
Есть пятна и у тех!
И лишь наместнику Христа5
Неведом смертный грех.
О будь же милостив! Тебя
Благословит народ.
Да процветает навсегда
Твой дом из рода в род!
Но если кровью обагришь
Престол свой, тем верней-
Твоя корона упадет
С чела твоих детей!»
«О, Кэниндж! Он —изменник злой,
Мою презрел он власть-
Так как же просишь пощадить
Того, кто должен пасть?»
«Великодушный государь
. Не будет столь угрюм.
Он доблесть в недруге поЧтит
И благородный ум!»
«Прочь, Кэниндж! Прочь! Клянусь творцом,
Нам давшим жизнь: и в рот
Мне не полезет хлеба кус,
Покуда Чарльз живет!
Клянусь, на это солнце он
Глядит в последний раз!»
И Кэниндж вышел. Слез ручьи
Вмиг хлынули из глаз.
И к Чарльзу в замок он пошел,
Скорбящий пилигрим.
Пришел и на скамью упал,
Заплакал перед ним.
«Мы все умрем!—воскликнул Чарльз.—
Не все ль равно, когда!
Смерть неизбежна, стережет
Нас всех одна беда.
Зачем же духом ты скорбишь,
Терзаемый тоской!
Ужель оплакиваешь ты
Желанный жребий мой?»
300
Бристольская трагедия
Благочестивый Кэниндж рек:
«Затем я слезы лью,
Что ты умрешь, на произвол
Оставишь ты семью».
«Ах, слезы осуши... легка
Да будет мне земля!
Я презираю смерть и власть
Эдварда короля.
Всевышний, если я умру,
Окажет милость мне:
Он попечение возьмет
О детях и жене.
Мой рок написан был, когда
Вдохнул он душу в плоть.
Ужель осмелюсь я роптать,
Коль так судил господь?
Спроста ль из битв я вышел жив?
Кровавый помню бой.
Ряды бойцов косила смерть
Безжалостной рукой.
И, рассекая небеса,
Летели тучи стрел:
В грудь не вонзилась ни одна —
И я остался цел.
Так неужели трусить мне?
Мне ль унывать, о друг?
Пусть каждый будет храбр, как я:
Мне незнаком испуг.
О, Генрих6! С трона свергнут ты...
Себя не сбережешь,
Коль бог судил... А коли нет...
То~божья воля, что ж!
О, друг мой! Виноват я тем,
Что Генриху служу,
И то, что я не подхалим,
На плахе докажу.
Свой род от знатных я веду —
Об этом говорит
Герб геральдический отца
И предков медный щит.
301
Томас Чаттертон
Отец давно ушел туда,
Где тлен и вечный хлад.
И скоро я из царства слез
Уйду в страну услад.
Меня учил он сочетать
С любовию закон.
Как отличить добро от зла,
Преподавал мне он.
Голодным щедрою рукой
Мне завещал помочь,
Дабы от дома моего
Слуга не гнал их прочь.
Кто смеет упрекнуть меня!
Заветы я берег.
Дневных деяний перед сном
Я подводил итог.
Я ль ложе брака осквернил?
Спроси мою жену!
Не может и король вменить
Измены мне в вину!
Скоромной пищи никогда
Не ел в великий пост.
Мне не о чем скорбить, когда
Взойду я на помост!
Нет, бедный Генрих! Не узрю,
Как будешь умирать.
За дело праведцое я
Готов хоть жизнь отдать...
О, край погубленный! Тебе
Не знать покоя вновь...
Потомки Ричарда царят7,
Рекою льется кровь.
Иль кротость Генриха тебе
Успела надоесть,
Что на Голгофу8 всходишь ты,
Забыв покой и честь?
Хотя велит меня свезти
На казнь Плантагенет,9
Над телом он имеет власть,
Над духом власти нет.
302
Бристольская трагедия
Хоть вечером мою главу
Проткнет позорный шест,10
Хотя не будет водружен
Над прахом Чарльза крест,—
Но имя в книге бытия
Не может истлевать,
И добрый пастырь призовет
На дух мой благодать.
Приди же, смерть! Для вечных благ
Мир покидаю я.
Все-суета. Прощай жена!
Прощайте сыновья!
Любезна смерть моей душе;
Она, как вечный май.
Расстанусь с жизнью я легко.
О, бренный мир, прощай!»
И молвил Кэниндж: «Хорошо
Так смерть принять, как ты,
И в горний мир перелететь
Из мира суеты...»
Но вот звонят в колокола,
Вот заиграл рожок,
И топот конский слышит Чарльз:
К нему стучится рок.
Но вот переступил порог
Со стражею палач.
Супруга Чарльза их ведет
И раздается плач.
«Не плачь, Флоренса!11 Твердый дух
Смутит твоя слеза...
Дай бог, чтоб каждый смерти мог,
Как я, смотреть в глаза!
Флоренса милая, не плачь!
Меня язвит печаль...
Твой плач ввергает дух в соблазн
И умереть мне жаль...
Мгновенью смерть равна. Иду
Я в неземной чертог.
Прими же, друг мой, поцелуй —
Святой любви залог!»
303
Томас Чаттертон
Флоренса бледная, дрожа,
Склоняется без сил:
«Эдвард, жестокий государь,
Ты сердце мне разбил!
О, милый Чарльз! Как ты уйдешь?
Покинешь ты жену!..
Когда палач тебя казнит,
С тобой навек усну».
Тут к Чарльзу стража подошла,
Чтоб Чарльза увезти,
Он, обратясь к своей жене,
Промолвил ей: «Прости!
На жизнь иду, а не на смерть.
Взывай же к небесам,
Да будет милостив господь
К тебе и сыновьям.
Наставь их истине, чтоб шли,
Как я, путем отцов...
Флоренса! Друг! Прощай навек!
Эй, стража! Я готов!..»
Флоренса стала косы рвать.
Его уже ведут.
«Постой, мой муж! Мой господин!»
Заплакал Бовдин тут.
Она упала, вопль подняв
И разодрав лицо.
Собрался с духом Чарльз, и вот
Он вышел на крыльцо.
И, отрешенный, в сани сел.
Сверкал отвагой взор,
И вот уже в последний раз
Обвел любимый двор.
В пурпурных мантиях пред ним
Советники прошли.
Подол в прошивах золотых
Касается земли.
И за советниками шли
И августинцы12 вслед.
И рясы, как велит устав.
Имеют серый цвет.
304
Бристольская трагедия
Запели набожно они
Божественный псалом.
А дальше шесть герольдов шли
На солнце золотом.
А дальше лучники идут,
И согнут каждый лук,
Чтоб злобный умысел пресечь
Ланкастеровских слуг13.
В санях, заправив полость, Чарльз,
Как лев, презрел боязнь.
В попонах белых два коня
Везли его на казнь.
И двадцать пять стрелков опять
За ним взрывают снег.
И согнут лук, чтоб на пути
Предотвратить побег.
У Джемсова монастыря
Шли иноки гурьбой,
И шесть герольдов позади,
Трубя, смыкали строй.
В пурпурной мантии шел мэр;
Советники, теснясь.
Сомкнули «трои, и каждый был
Наряден, словно князь.
Стеклися граждане толпой,
Ропща, как грозный вал,
А в окнах—тысяча голов,
Когда он проезжал.
С распятьем поравнявшись, Чарльз
Привстал и молвил вслух:
«Ты, искупивший род людской,
Днесь исцели мой дух!»
В соборе у окна стоял
Со свитою король,
Чтоб насладить свой взор, когда
Чарльз пронесется вдоль.
Уже Чарльз Бовдин подъезжал
К вратам монастыря.
Он встал в сенях, встряхнул главой,
Эдварду говоря:
305
Томас Чаттертон
«Клятвопреступник, злой Эдвард!
Ты видишь мой позор!
Но я сильней тебя, хотя
Иду я под топор.
Ценой измены и злодейств
Ты захватил престол.
Ты волю изъявил, чтоб я
На эшафот взошел.
Ты мнишь: сегодня я умру,
Но я, досель мертвец,
Пав мертвым, буду жив. Меня
Ждет вечности венец.
Недолго царствовать тебе,
Страною управлять:
Нет, тираническую власть
Край будет проклинать.
И на главу твою падет
Кровь жертв твоих, злодей!»
Тут сани мимо пронеслись,
Вдаль понеслись быстрей.
Ни жив, ни мертв стоит Эдвард.
Испуг в его очах,
И брату Глостеру14, дрожа,
Поверил тайный страх:
«У прага смерти он стоит,
Каков же человек!
Заметь, сильней он короля,
Он истину' изрек!»
«За то,—воскликнул Ричард,—пусть
Умрет на плахе он.
Да будет каждый ворог твой
Добычею ворон!»
На холм высокий два коня
Неслись во весь опор.
На солнце издали сверкнул
Отточенный топор.
И Чарльз взошел на эшафот:
На колесницу так
Под тучей стрел, средь сечи злой
Взбирается смельчак.
306
Бристольская трагедия
И обратился Чарльз к толпе;
«Умру я потому,
Что правдой Генриху служил:
Смерть радостно приму.
Пока Эдвард царит в стране —
Не ведать мира вам!
Кровь наши реки обагрит,
Смерть вашим сыновьям.
Оставьте же Эдварда вы,
Когда придет напасть...
Как я, боритесь за закон,
Хоть вам пришлось бы пасть!»
С напутствием духовника
Он на колени стал
Моля творца, чтоб он к себе
Дух страждущий принял.
Колена преклонив, главу
На плаху опустил,
И в тот же миг ее палач
От тела отделил.
И хлынула потоком кровь,
Забрызгав эшафот
И плакал тронутый в душе,
Собравшийся народ.
И плоть палач четвертовал
И нанизал на шест,
И тлели части на шестах,
Страх наводя окрест.
Одна —на Кинвульфском холме15
Грозою горожан;
Одна —на башне; третью часть
Клюет пред замком вран.
У врат святого Павла —здесь
Четвертая висит,
Глава же Чарльза на кресте
Пугает весь Хай-стрит.
Вот Чарльза Бов дина конец:
Пусть наш король живет,
И славу с Чарльзовой душой
Пусть небу воздает.
307
Томас Чаттертон
В «Бристольской трагедии» автор рисует картины из английской жизни XV в. —
описывает эпоху феодальных междоусобиц, борьбу двух линий королевской
династии за английский престол (война Алой и Белой роз). Как известно,
в ходе этой войны английские феодалы истребили друг друга.
1 Эдуард IV (1442—1483) — глава
партии Белой розы.
2 Чарльз Бовдин — сторонник партии
Алой розы, приверженец свергнутого
Генриха VI. Неясно, о каком еще клев-
рете Генриха VI говорит в своей речи
король Эдуард IV.
3 Квантерлов — придворный, наперс-
ник Эдуарда IV.
4 Пэниндж — тоже придворный, сто-
ронник Эдуарда IV.
5 Наместник Христа — папа Римский.
6 Генрих VI (1421—1471) — король,
свергнутый Эдуардом IV, вождь партии
Алой розы.
7 Потомки Ричарда царят — Эдуард
IV, сын Ричарда Йоркского.
8 Голгофа — гора, на которую, по
христианской мифологии, нес свой
крест Христос и где он был распят.
9 Плантагенет — т. е. Эдуард [V.
10 То есть после казни его голова будет
посажена на шест и выставлена у со-
бора.
’' Флоренса — жена Бовдина.
12 Августинцы — монашеский орден.
,3 То есть отбить нападение сторонни-
ков свергнутого Генриха VI, который
происходил из ланкастерского коро-
левского дома.
,4 Глостер — брат Эдуарда IV, буду-
щий король Ричард III.
,5 Кинвульфский холм— один из
районов города Бристоля.
Поэзия, конца XVIII века
Роберт
БЕРНС
(Robert Burns)
(1759-1796)
Родился в семье шотландского крестьянина-бедняка
Вильяма Бернса.
Бернсу с детства был знаком тяжелый
крестьянский труд; он рано познал нищету,
жестокость помещика, глумление властей,
лицемерие церковников: Только благодаря
счастливому стечению обстоятельств, огромной силе
воли, гениальному поэтическому дару Бернс добился
признания (>ще при жизни. Но он до конца своих дней
309
Роберт Бернс
не сумел освободиться от гнета нищеты, от
изнурительного физического труда, от бессмысленной
чиновничьей службы.
* * *
Семья Бернсов была очень дружной. Трое сыновей
Вильяма (отца поэта) и жена постоннно помогали
ему в поле. Часто по вечерам у очага мать,
обладавшая чудесным голосом, пела народные
шотландские песни.
Отец, объединившись со своими соседями, пригласил
для детей учителя. К шестнадцати-семнадцати
годам Бернс получил солидный запас знаний.
Он совершенствовался в искусстве слагать стихи,
изучал произведения французских, немецких,
итальянских, римских и древнегреческих писателей,
штудировал философию английских материалистов —
Гоббса, Шефтсбери, Толанда, Пристли, великого
француза Д. Дидро, Руссо, Гельвеция, Гольбаха,
Лессинга, Гердера и других просветителей
Франции и Германии.
Вняв настойчивым просьбам и советам друзей, он
предпринял издание сборника своих ранних
стихотворений. В 1786 г. в городке Кильмарнок
этот сборник увидел свет. Весь тираж
(600 экземпляров) быстро разошелся.. Этот маленький
томик стихотворений преимущественно на
шотландском диалекте стал событием днн не только
в провинции, но и в столице Шотландии Эдинбурге,
где все были поражены появлением гениального пахаря.
Крупнейшие меценаты столицы Шотландии и знать,
правившая страной, приглашали Бернса
приехать в Эдинбург.
Кратковременный успех Бернса у эдинбургского
•большого света* объясняется особенностями момента.
Образованное и высокопоставленное общество
шотландской столицы — герцоги, лорды, крупные
землевладельцы —жили под впечатлением
предромантического искусства: сборника старинных
баллад епископа Перси, •Песен Оссиана* Макферсона,
поэзии Чаттертона, романа Уолпола, картин Фюзели,
Флаксмана. На Бернса его знатные покровители
смотрели как на диковинку, как на живое приложение
к балладам Перси. Эдинбургское образованное
барство играло в симпатию к *мужичку*, которого
представляло себе вначале симпатичным и
•смиренным* поселянином, как будто сошедшим со
310
Роберт Бернс
страниц Томсона или Грет Богатые меценаты
организовали второе издание стихов и поэм Бернса
(но подписке): им было приятно вызвать удивление и
зависть литературного Лондона, с которым они
конкурировали. Эдинбургские либеральные журналы
расточали похвалы поэту-крестьннину.
Но вскоре Эдинбург заметно охладел к Бернсу.
Руководители литературной и политической жизни
государства почувствовали в крестьянском поэте
человека противоположных убеждений. Дело шло к
революции во Франции, политическая атмосфера в
Европе все более и более накалялась. Классовый
инстинкт подсказывал пэрам королевства, что
поэзии Бернса—не легкое и приятное развлечение,
а сокрушительный ураган.
Попытки •приручить* гордого певца Каледонии не дали
никаких результатов. Его прежние благодетели
составили против него тайный заговор и стали делать
все от них зависящее, чтобы жизнь поэта стала
невыносимой. Бернса уговорили продать (всего за
100 гиней) патент на все его произведения издателю
Кричу, который нажил на этом немалые деньги.
Сам же Бернс отныне лишился возможности жить
на литературные доходы и вынужден был искать
источники существования вне поэтической деятельности.
Чтобы содержать жену и двух детей, он вынужден
был взнть в аренду ферму и клочок земли, на
обработку которой тратил все свое время и силы.
Газета •'Эдинбургское обозрение* самодовольно писала
1789 г., что •Бернс, как ему и подобало, вернулся
к цепу...*. Затем газета, очевидно желая позолотить
пилюлю, добавляла: ’Но мы надеемся, что он не
бросил перо*.
Вскоре Бернс разорился: нечем стало платить за
аренду, семьи вела полуголодное существование.
По его просьбе друзья выхлопотали ему место
акцизного чиновника в городе Дамфризе, который еще
в пору первого успеха поэта провозгласил его своим
почетным гражданином. Однико и труд акцизного
инспектора оказался не менее тяжелым, чем труд
фермера-издольщика; он поглощал все время без
остатка, все физические силы. Писать стихи
приходилось, как и в ранней юности, только по
воскресеньям или по ночам.
До конца жизни Бернс не утратил веры в народ, в
неизбежную победу сил демократии и мира.
Бернс заболел и слег. 21 июня 1796 г. его не стало.
311
Роберт Бернс
Много народа собралось проводить в последний путь
поэта. Его похоронили с воинскими почестями
как национального герои. '
Честная бедность'
(«For a’that and a’that*, 1794)
Кто честной бедности своей
Стыдится и все прочее,
Тот самый жалкий из людей,
Трусливый раб и прочее».
При всем при том,
При всем при том,
, Пускай бедны мы с вами,
Богатство —
Штамп на золотом,
А золотой —
Мы сами!
Мы хлеб едим и воду пьем,
Мы укрываемся тряпьем.
И все такое прочее,
А между тем дурак и плут
Одеты в шелк и вина пьют
И все такое прочее.
При всем при том,
При всем при том,
Судите не по платью.
Кто честным кормится трудом,—
Таких ^ову я знатью!
Вот этот шут —природный лорд,
Ему должны мы кланяться.
Но пусть он чопорен и горд,
Бревно бревном останется!
При всем при том,
При всем при том,
Хоть весь он в позументах,—
Бревно останется бревном
И в орденах и в лентах!
Король лакея своего
Назначит генералом,
Но он не может никого
Назначить честным малым.
312
Стихотворения
При всем при том.
При всем при том,
Награды, лесть
И прочее
Не заменяют
Ум и честь
И все такое прочее!
Настанет день, и час пробьет,
Когда уму и чести
На всей земле придет черед
Стоять на нервом месте.
При всем при том,
При всем при том,
Моту вам предсказать я,
Что будет день,
Когда кругом
Все люди станут братья!
Джон Ячменное Зерно2
(«John Barleycorn», 1782)
Трех королей разгневал он,
И было решено,
Что навсегда погибнет Джон
Ячменное Зерно.
Велели выкопать сохой
Могилу короли,
Чтоб славный Джон, боец лихой,
Не вышел из земли.
Травой покрылся горный склон,
В ручьях воды полно.
А из земли выходит Джон
Ячменное Зерно.
Все так же бует и упрям,
С пригорка в летний зной.
Грозит он копьями врагам,
Качая головой.
Но осень трезвая идет.
И тяжко нагаужен,
Поник под бременем забот,
Согнулся старый Джон.
313
Роберт Бернс
Настало время помирать —
Зима недалека.
И тут-то недруги опять
Взялись за старика.
Его свалил горбатый нож
Одним ударом с ног,
И, как бродягу на правёж,
Везут его на ток.
Дубасить Джона принялись
Злодеи поутру.
Потом, подбрасывая ввысь,
Кружили на ветру.
Он был в колодец погружен,
На сумрачное дно.
Но и в воде не тонет Джон
Ячменное Зерно!
Не пощадив его костей,
Швырнули их в костер,
1 сердце мельник меж камней
Безжалостно растер.
Бушует кровь его в котле,
Нод обручем бурлит,
Вскипает в кружках на столе
И души веселит.
Не даром был покойный Джон
При жизни молодец,—
Отвагу подымает он
Со дна людских сердец.
Он гонит вон из головы
Докучный рой забот.
За кружкой сердце у вдовы
От радости поет...
Так пусть же до конца времен
Не высыхает дно
В бочонке, где клокочет Джон
Ячменное Зерно!
374
Стихотворения
Был честный фермер мой отец
(«Му Father was a Farmer*, 1782)
Был честный фермер мой отец.
Он не имел достатка,
Но от наследников своих
Он требовал порядка.
Учил достоинство хранить,
Хоть нет гроша в карманах.
Страшнее — чести изменить,
Чем быть в отрепьях рваных!
Я в свет пустился без гроша,
Но был беспечный малый.
Богатым быть я не желал,
Великим быть— пожалуй!
Таланта не был я лишен,
Был грамотен немножко
И вот решил по мере сил
Пробить себе дорожку.
И так и сяк пытался я
Понравиться фортуне,
Но все усилья и труды
Мои остались втуне.
То был врагами я побит,
То прёдан был друзьями
И вновь, достигнув высоты,
Оказывался в яме.
В конце концов я был готов
Оставить попеченье
И по примеру мудрецов
Я вывел заключенье:
В былом не знали мы добра,
Не видим в предстоящем,
А этот час — в руках у нас.
Владей же настоящим!
Надежды нет, просвета нет,
А есть нужда, забота.
Ну что ж, покуда ты живешь,
Без устали работай.
Косить, пахать и боронить
Я научился с детства
И это все, что мой отец
Оставил мне в наследство.
315
Роберт Бернс
Так и живу —в нужде, в труде,
Доволен передышкой.
А хорошенько отдохну
Когда-нибудь под крышкой.
Заботы завтрашнего дня
Мне сердце не тревожат,
Мне дорог нынешний мой день,
Покуда он не прожит!
Я так же весел, как монарх
В наследственном чертоге,
Хоть и становится судьба
Мне поперек дороги.
На завтра хлеба не дает
Мне эта злая скряга.
Но нынче есть чего поесть, —
И то уж это благо!
Беда, нужда крадут всегда
Мой заработок скудный.
Мой промах этому виной
Иль нрав мой безрассудный?
И все же сердцу своему
Вовеки не позволю я
Впадать от временных невзгод
В тоску и меланхолию!
О ты, кто властен и богат,
На много ль ты счастливей?
Стремится твой голодный взгляд
Вперед—к двойной наживе.
Пусть денег куры не клюют
У баловня удачи,—
Простой, веселый, честный люд
Тебя стократ богаче!
Полевой мыши,
гнездо которой разорено моим плугом
(«То a Mouse*, 1785)
Зверек проворный, юркий, гладкий,
Куда бежишь ты без оглядки,
Зачем дрожишь, как в лихорадке,
За жизнь свою?
Не трусь —тебя своей лопаткой
Я не убью.
316
Стихотворения
Я понимаю и не спорю,
Что человек с природой в ссоре,
И всем живым несет он горе,
Внушает страх,
Хоть мы все смертные и вскоре
Вернемся в прах.
Пусть говорят: ты жнешь, не сея.
Но я винить тебя не смею.
Ведь надо жить!.. И ты скромнее,
Чем все, крадешь.
А я ничуть не обеднею —
Была бы рожь!
Тебя оставил я без крова
Порой ненастной и суровой,
Когда уж не из чего снова
Построить дом,
Чтобы от ветра ледяного
Укрыться в нем...
Все голо, все мертво вокруг.
Пустынно поле, скошен луг.
И ты убежище от вьюг
Найти мечтал,
Когда вломился тяжкий плуг
К тебе в подвал.
Травы, листвы увядшей ком —
Вот чем он стал, твой теплый дом,
Тобой построенный с трудом.
А дни идут...
Где ты в полях, покрытых льдом,
Найдешь приют?
Ах, милый, ты не одинок:
И нас обманывает рок,
И рушится, сквозь потолок
На нас нужда.
Мы счастья ждем, а на порог
Валит беда....
Но ты, дружок, счастливей нас...
Ты видишь то, что есть сейчас.
А мы не сводим скорбных глаз
С былых невзгод
И в тайном страхе каждый раз
Глядим вперед.
.317
Роберт Бернс
Дерево свободы3
(«The Tree of Liberty», 1793)
Есть дерево в Париже, брат.
Под сень его густую
Друзья отечества спешат,
Победу торжествуя.
Где нынче у его ствола
Свободный люд толпится,
Вчера Бастилия была,
Всей Франции темница.
Из года в год чудесный плод
На дереве растет, брат.
Кто съел его, тот сознает,
Что человек —не скот, брат.
Его вкусить холопу дай —
Он станет благородным.
И свой разделит каравай
С товарищем голодным.
Дороже клада для меня
Французский этот плод, брат.
Он красит щеки в цвет огня,
Здоровье нам дает, брат.
Он проясняет мутный взгляд,
Вливает в мышцы силу.
Зато предателям он — яд:
Он сводит их в могилу!
Благословение тому,
Кто, пожалев народы,
Впервые в галльскую тюрьму
Принес росток свободы.
Поила доблесть в жаркий день
Заветный тот росток, брат,
И он свою раскинул сень
На запад и восток, брат.
Но юной жизни торжеству
Грозил порок тлетворный:
Губил весеннюю листву
Червяк в парче придворной.
318
Стихотворения
У деревца хотел Бурбон
Подрезать корешки, брат.
За это сам лишился он
Короны и башки, брат!
Тогда поклялся злобный сброд,
Собранье всех пороков,
Что деревцо не доживет
До поздних, зрелых соков.
Немало гончих собралось
Со всех концов земли, брат.
Но злое дело сорвалось —
Жалели, что пошли, брат!
Скликает всех своих сынов
Свобода молодая.
Они идут на бранный зов,
Отвагою пылая.
Новорожденный весь народ
Встает под звон мечей, брат.
Бегут наемники вразброд.
Вся свора палачей, брат.
Британский край! Хорош твой дуб,
Твой стройный тополь-тоже.
И ты на шутки был не скуп,
Когда ты был моложе.
Богатым лесом ты одет —
И дубом и сосной, брат.
Но дерева свободы нет
В твоей семье лесной, брат.
А без него нам свет не мил
И горек хлеб голодный,
Мы выбиваемся из сил
На борозде бесплодной.
Питаем мы своим горбом
Потомственных воров, брат,
И лишь за гробом отдохнем
От всех своих трудов, брат.
Но верю я: настанет день, —
И он не за горами,—
Когда листвы волшебной сень
Раскинется над нами.
319
Роберт Бернс
Забудут рабство и нужду
Народы и края, брат.
И будут люди жить в ладу,
Как дружная семья, брат!
Брюс —шотландцам4
(«Scots wha hae», /793. Robert Bruce’s Address
'to his Army, before the Battle of Bannockburn)
Вы, КОГО ВОДИЛИ в бой .
Брюс, Уоллес за собой,—
Вы Bjpara ценой любой
Отразить готовы.
Близок день, и час грядет.
Враг надменный у ворот.
Эдвард армию ведет —
Цепи и оковы.
Тех, кто может бросить меч
И рабом в могилу лечь,
Лучше вовремя отсечь.
Пусть уйдет из строя.
Пусть останется в строю,
Кто за родину свою
Хочет жить и пасть в бою
С мужеством героя!
Бой идет у наших стен.
Ждет ли нас позорный плен?
Лучше кровь из наших вен
Отдадим народу.
Наша честь велит смести
Угнетателей с пути
И в сраженье обрести
Смерть или свободу!
Шотландская слава
(«Farewell to a’our Scottish Fame», 1791)
Навек простись, Шотландский край,
С твоею древней славой.
Названье самое прощай
Отчизны величавой!
320
Стихотворения
Где Твид несется в океан
И Сарк в песках струится,—
Теперь владенья англичан,
Провинции граница.
Века сломить нас не могли,
Но продал нас изменник
Противникам родной земли
За горсть презренных денег.
Мы сталь английскую не раз
В сраженьях притупили,
Но золотом английским нас
На торжище купили.
Как жаль, что я не пал в бою,
Когда с врагом боролись
За честь и родину свою
Наш гордый Брюс5, Уоллес.6
Но десять раз в последний час
Скажу я без утайки:
Проклятие предавшей нес
Мошеннической шайке!
Макферсон перед казнью
(«Мас Pherson’s Farewell*, 1788)
Так, весело,
Отчаянно
Шел к виселице он.
В последний час
В последний пляс
Пустился Макферсон.
Привет вам, тюрьмы короля,
Где жизнь влачат рабы!
Меня сегодня ждет петля
И гладкие столбы.
В полях войны среди мечей
Встречал я смерть не раз,
Но не дрожал я перед ней —
Не дрогну и сейчас!
Разбейте сталь моих оков,
Верните мой доспех.
П-650
321
Роберт Бернс
Пусть выйдет десять смельчаков,
Я одолею всех.
Я жизнь свою провел в бою,
Умру не от меча.
Изменник предал жизнь мою
Веревке палача.
И перед смертью об одном
Душа моя грустит,
Что за меня в краю родном
Никто не отомстит.
Прости, мой край! Весь мир, прощай!
Меня поймали в сеть.
Но жалок тот, кто смерти ждет,
Не смея умереть!
Так весело,
Отчаянно
Шел к виселице он.
В последний час
В последний пляс
Пустился Макферсон.
Возвращение солдата
(«The Soldger’s Return», 1793)
Умолк тяжелый гром войны,
И мир сияет снова.
Поля и села сожжены,
И дети ищут крова.
Я шел домой в свой край родной,
Шатер покинув братский.
И в старом ранце за спиной
Был весь мой скарб солдатский
Шагал я с легким багажом,
Счастливый и свободный.
Не отягчил я грабежом
Своей сумы походной.
Шагал я бодро в ранний час,
Задумавшись о милой,
О той улыбке синих глаз,
Что мне во тьме светила.
322
Стихотворения
Вот наша тихая река
И мельница в тумане.
Здесь, под кустами ивняка,
Я объяснился Анне.
Вот я взошел на склон холма,
Мне с юных лет знакомый, —
И предо мной она сама
Стоит у двери дома.
С ресниц смахнул я капли слез,
И, голос изменяя,
Я задал девушке вопрос,
Какой, ~и сам не знаю.
Потом сказал я; —Ты светлей,
Чем этот день погожий.
И тот счастливей всех людей,
Кто всех тебе дороже!
Хоть у меня карман пустой
И сумка пустовата,
Но не возьмешь ли на постой
Усталого солдата?
На миг ее прекрасный взгляд
Был грустью отуманен.
— Мой милый тоже был солдат.
Что с ним? Убит иль ранен?..
Он не вернулся, но о нем
Храню я память свято,
И навсегда открыт мой дом
Для честного солдата!
И вдруг, узнав мои черты
Под слоем серой пыли,
Она спросила: —Это ты?
Потом сказала: —Вилли!..
— Да, это я, моя любовь,
А ты — моя награда
За честно пролитую кровь,
И лучшей мне не надо.
Тебя, мой друг, придя с войны,
Нашел я неизменной.
Пускай с тобою мы бедны,
Но ты —мой клад бесценный!
11*
323
Роберт Бернс
Она сказала:— Нет, вдвоем
Мы заживем на славу.
Мне дед оставил сад и дом,
Они твои по праву!
Купец плывет по лону вод
За прибылью богатой.
Обильной жатвы фермер ждет,
Но честь — удел солдата.
И пусть солдат всегда найдет
У вас приют в дороге..
Страны родимой он оплот
В часы ее тревоги.
Джон Андерсон
(«John Anderson, ту jo*, 1788)
Джон Андерсон, мой друг, Джон,
Подумай-ка, давно ль
Густой, крутой твой локон
Был черен, точно смоль.
Теперь ты стал не тот, Джон,
Ты знал немало вьюг.
Но будь ты счастлив, лысый Джон,
Джон Андерсон, мой друг!
Джон Андерсон, мой друг, Джон,
Мы шли с тобою в гору,
И столько славных дней, Джон,
Мы видели .в ту пору.
Теперь мы под гору бредем,
Не разнимая рук.
И в землю ляжем мы вдвоем,
Джон Андерсон, мой друг!
Горной маргаритке,
которую я смял своим плугом
(«То a Mountain Daisy*, 1785)
О скромный, маленький цветок,
Твой час последний недалек,
Сметет твой тонкий стебелек
Мой тяжкий плуг.
324
Стихотворения
Перепахать я должен в срок
Зеленый луг.
Не жаворонок полевой —
Сосед, земляк, приятель твой —
Пригнет твой стебель над травой,
Готовясь в путь
И первой утренней росой
Обрызгав грудь.
Ты вырос между горных скал
И был беспомощен и мал,
Чуть над землей приподымал
Свой огонек,
Но храбро с ветром воевал
Твой стебелек.
В садах ограды и кусты
Хранят высокие цветы.
А ты рожден средь нищеты
Суровых гор.
Но как собой украсил ты
Нагой простор!
Одетый в будничный наряд,
Ты к солнцу обращал свой взгляд.
Его теплу и свету рад,
Глядел на юг,
Не думая, что разорят
Твой мирный луг.
Так девушка во цвете лет
Глядит доверчиво на свет
И всем живущим шлет привет,
В глуши таясь,
Пока ее, как этот цвет,
Не втопчут в грязь.
Так и бесхитростный певец,
Страстей неопытный пловец,
Не знает низменных сердец —
Подводных скал —
И там находит свой конец,
Где счастья ждал.
Такая участь многих ждет...
Кого томит гордыни гнет,
Кто изнурен ярмом забот,—
Тем свет не мил.
325
Роберт Бернс
И человек на дно идет,
Лишенный сил,
И ты, виновник этих строк,
Держись, — конец твой недалек.
Тебя настигнет грозный рок —
Нужда, недуг,—
Как на весенний стебелек
Наехал плуг.
Любовь
(«А Red, red rose*, 1789)
Любовь, как роза, роза красная,
Цветет в моем саду.
Любовь моя —как песенка,
С которой в путь иду.
Сильнее красоты твоей
Моя любовь одна.
Она с тобой, пока моря
Не высохнут до дна.
Не высохнут моря, мой друг,
Не рушится гранит,
Не остановится песок,
А он, как жизнь, бежит...
Будь счастлива, моя любовь,
Прощай и не грусти.
Вернусь к тебе, хоть целый свет
Пришлось бы мне пройти!
* * *
(••Jenny*, 1786)
Пробираясь до калитки
Полем вдоль межи,
Дженни вымокла до нитки
Вечером во ржи.
Очень холодно девчонке,
Бьет девчонку дрожь:
Замочила все юбчонки,
Идя через рожь.
326
Стихотворения
Если кто-то звал кого-то
Сквозь густую рожь
И кого-то обнял КТО-ТО,
Что с него возьмешь?
И какая им забота,
Если у межи
Целовался с кем-то кто-то
Вечером во ржи!..
Песня
(•О whistle, and I’ll come to you, ту lad», 1793)
Ты свистни —тебя не заставлю я ждать,
Ты свистни-тебя не заставлю я ждать,
Пусть будут браниться отец мой и мать,
Ты свистни —тебя не заставлю я ждать!
Но в оба гляди, пробираясь ко мне.
Найди ты лазейку в садовой стене,
Найди три ступеньки в саду при луне.
Иди, но как будто идешь не ко мне,
Иди, будто вовсе идешь не ко мне.
А если мы встретимся в церкви, смотри:
С подругой моей, не со мной говори,
Украдкой мне ласковый взгляд подари,
А больше — смотри! — на меня не смотри,
А больше —смотри! —на меня не смотри!
Другим говори, нашу тайну храня,
Что нет тебе дела совсем до меня.
Но, даже шутя, берегись, как огня,
Чтоб кто-то не отнял тебя у меня,
И вправду не отнял тебя у меня!
Ты свистни—тебя не заставлю я ждать,
Ты свистни—тебя не заставлю я ждать.
Пусть будут браниться отец мой и мать,
Ты свистни—тебя не заставлю я ждать!
Босая девушка
(«O’Mally’s meek Maliy’s sweet», 1795)
Об этой девушке босой
Я позабыть никак не мог.
327
Роберт Бернс
Казалось, камни мостовой
Терзают кожу нежных ног.
Такие ножки бы одеть
В цветной сафьян или в атлас.
Такой бы девушке сидеть
В карете, обогнавшей нас!
Бежит ручей ее кудрей
Льняными кольцами на грудь
А блеск очей во тьме ночей
Пловцам указывал бы путь.
Красавиц всех затмит она,
Хотя ее не знает свет.
Она достойна и скромна.
Ее милее в мире нет.
Робин
(•There was a lad was born in Kyle», 1735)
В деревне парень был рожден,
Но день, когда родился он,
В календари не занесен.
Кому был нужен Робин?
Был он резвый паренек,
Резвый Робин, шустрый Робин,
Беспокойный паренек —
Резвый, шустрый Робин!
Зато отметил календарь,
Что был такой-то государь,
И в щели дома дул январь,
Когда родился Робин.
Разжав младенческий кулак,
Гадалка говорила так:
— Мальчишка будет не дурак.
Пускай зовется Робин!
Немало ждет его обид,
Но сердцем все он победит.
Парнишка будет знаменит,
Семью прославит Робин.
Он будет весел и остер,
И наших дочек и сестер
328
Стихотворения
Полюбит с самых ранних пор
Неугомонный Робин.
Девчонкам — бог его прости!-
Уснуть не даст он взаперти,
Но знать не будет двадцати
Других пороков Робин.
Был он резвый паренек —
Резвый Робин, шустрый Робин,
Беспокойный паренек-
Резвый шустрый Робин!
Подруга угольщика
(«The Blue-eyed Lassie*, 1787)
— Не знаю, как тебя зовут,
Где ты живешь, не ведаю.
- Живу везде-и там и тут,
За угольщиком следую!
— Вот эти нивы и леса
И все, чего попросишь ты,
Я дам тебе, моя юэаса,
Коль угольщика оросишь ты!
Одену в шелк тебя, мой друг.
Зачем отрепья носишь ты?
Я дам тебе коней и слуг.
Коль угольщика бросишь ты!
— Хоть горы золота мне дай
И жемчуга отборного,
Но не уйду я — так и знай!—
От угольщика черного.
Мы днем развозим уголек.
Зато порой ночною
Я заберусь в свой уголок.
Мой угольщик-со мною.
У нас любовь-любви цена.
А дом наш — мир просторный.
И платит верностью сполна
Мне угольщик мой черный!
329
Роберт Бернс
Что делать девчонке?
('What can a young Lassie do wi'an Auld Man?*, 1785)
Что делать девчонке? Как быть мне, девчонке?
Как жить мне, девчонке, с моим муженьком?
За шиллинги, пенни загублена Дженни,
Обвенчана Дженни с глухим стариком.
Ворчлив он и болен, всегда недоволен.
В груди его холод, в руках его лед.
Кряхтит он, бормочет, уснуть он не хочет.
Как тяжко пробыть с ним всю ночь напролет!
Брюзжит он и злится, знакомых боится,
Друзей сторонится —такой нелюдим!
Ко всем он ревнует жену молодую.
В худую минуту я встретилась с ним.
Спасибо, на свете есть тетушка Кэтти —
Она мне дала драгоценный совет.
Во всем старикану перечить я стану,
Пока он не лопнет на старости лет!
Насекомому, которое поэт увидел на шляпе
нарядной дамы во время церковной службы
(«То a Louse, one on a lady’s
Bonnet at Church*, 1786)
Куда ты, низкое созданье?
Как ты проникло в это зданье?
Ты водишься под грубой тканью,
А высший свет —
Тебе не место: пропитанья
Тебе здесь нет.
Средь шелка, бархата и газа
Ты не укроешься от глаза.
Несдобровать тебе, пролаза!
Беги туда,
, Где голод, холод и зараза
Царят всегда.
Иди знакомою дорогой
В жилища братии убогой,
Где вас, кусающихся, много,
330
Стихотворения
Где борона
Из гладкой кости или рога
Вам не страшна!
А ежели тебе угодно
Бродить по шляпе благородной,—
Тебе бы спрятаться, негодной,
В шелка, в цветы...
Но нет, на купол шляпки модной
Залезла ты!
На всех вокруг ты смотришь смело,—
Как будто ты—крыжовник спелый.
Уже слегка порозовелый.
Как жаль, что нет
Здесь порошка, чтоб околела
Ты в цвете лет!
И пусть не встряхивает дама
Головкой гордой и упрямой.
О, как должна она от срама
Потупить взгляд,
Узнав, что прихожане храма
За ней следят...
Ах, если б у себя могли мы
Увидеть все, что ближним зримо,
Что видит взор идущих мимо
Со стороны,—
О, как мы стали бы терпимы
И как скромны!
Сватовство Дункана Грэя
(«Duncan Gray*, 1792)
Дункан Грэй давно влюблен,
И в ночь под рождество
К нам свататься приехал он...
Вот это сватовство!
Приехал в праздничную ночь
Хозяйскую посватать дочь,
Но был с позором прогнан прочь.
Ха-ха! Вот сватовство!
Затылок взмок у жениха,
Ха-ха! Вот сватовство!
331
Роберт Бернс
А Мегги будто бы глуха-
Не слышит ничего.
Он заводил с ней разговор,
Глаза и нос ладонью тер,
Топиться бегал через двор.
Вот это сватовство!
Любовь отвергнутая зла.
Вот это сватовство!
У парня рана зажила —
Вот это сватовство!
— Я, говорит, не так уж глуп,
Чтоб превратиться в жалкий труп
Из-за того, что ей не люб!—
Ха-ха! Вот сватовство!
А Мэгги кличет докторов,
Вот это сватовство!
Она больна, а он здоров.
Вот это сватовство!
Что злой недуг с людьми творит!
В ее груди огонь горит,
А взгляд так много говорит...
Вот это сватовство!
Был добрый парень — Дункан Грэй,
Вот это сватовство!
Он скоро сжалился над ней,
Вот это сватовство!
Не мог он грех на совесть взять —
Лишить любимой дочки мать.
Он едет свататься опять...
Вот это — сватовство!
Тэм Глен
(«Тат Glen», 1786)
Ах, тетя, совета прошу я!
Пропала, попала я в плен.
Обидеть родню не хочу я,
Но всех мне милее Тэм Глен.
С таким молодцом мне не надо
Бояться судьбы перемен.
332
Стихотворения
Я буду и бедности рада,—
Лишь был бы со мною Том Глен.
Наш лорд мне кивает: «Плутовка!..»
Ну что тебе, старый ты хрен?
Небось ты не спляшешь так ловко,
Как пляшет под скрипки Том Глен.
Мне мать говорила сердито:
— Мужских опасайся измен.
Повесе скорей откажи ты! —
Но разве изменит Тэм Глен?
Сулит за отказ мне сто марок
Отец, да не знает он цен!
Сто марок — богатый подарок,
Но много дороже Тэм Глен!
Я в день Валентина гадала.
О как же мой жребий блажен!
Три раза я жребий кидала,
И вышло три раза: Тэм Глен.
Под праздник осенний я тоже
Гадала. И вижу: вдоль стен
Идет — до чего же похожий! —
В штанах своих серых Тэм Глен.
Кто ж, тетя, возьмет меня замуж?
Ты мне погадай, а взамен
Я черную курицу дам уж,—
Но только скажи, что Тэм Глен!
Старый Роб Моррис
(’‘Auld Rob Morris», 1787)
Вот старый Роб Моррис. А кто он таков?
Король за столом, старшина стариков.
Он славится стадом коров и свиней
И дочкой — отрадой своей и моей.
Прекрасней, чем утро в сиянии рос,
Свежей, чем закат на лугах в сенокос,
Она, как ягненок, резва и нежна.
Мне света дневного дороже она.
Но садом и стадом отец ее горд.
В усадьбе живет он не хуже, чем лорд.
333
Роберт Бернс
У нас же с отцом только домик и двор.
Немногого стоит такой ухажер.
Забрезжит ли утро —не мил мне рассвет.
Настанет ли вечер—покоя мне нет.
Смертельную рану от всех я таю,
И жалобы грудь разрывают мою.
Была бы невеста чуть-чуть победней,
Я мог бы, пожалуй, понравиться ей.
Как жадно я ждал бы заветного дня,
А жить без надежды нет сил у меня!
Любовь и бедность
(«Love and Poverty», 1790)
Любовь и бедность навсегда
Меня поймали в сети.
И мне и бедность —не беда,
Не будь любви на свете.
Зачем разлучница-судьба —
Всегда любви помеха?
И почему любовь—раба
Достатка и успеха?
Богатство, честь в конце концов
Приносят мало счастья.
И жаль мне трусов и глупцов,
Что их покорны власти.
Твои глаза горят в ответ,
Когда теряю ум я,
А на устах твоих совет —
Хранить благоразумье.
Но как же мне его хранить,
Когда с тобой мы рядом?
Но как же мне его хранить,
С тобой встречаясь взглядом?
На свете счастлив тот бедняк
С его простой любовью,
Кто не завидует никак
Богатому сословью.
Ах, почему жестокий рок —
Всегда любви помеха/
334
Стихотворения
И почему любви цветок
Зависит от успеха?
Когда кончался сенокос
(«Country Lassie», 1793)
Когда кончался сенокос,
И колыхалась рожь волной,
И запах клевера и роз
Струей вливался в летний зной,
Когда в саду среди кустов
Жужжала сонная пчела,—
В тени, в загоне для коров
Беседа медленная шла.
Сказала Бесси, наклонясь
К своей соседке древних лет:
— Идти я замуж собралась.
— Ну что ж, худого в этом нет!
Твоих поклонников не счесть,
А ты, голубка, молода.
Ты можешь выбрать— время есть —
Себе усадьбу хоть куда!
Взяла бы Джона ты в мужья
Из Баски-Глена. Парень —клад.
А знаешь, курочка моя,
Где есть достаток, там и лад.
— Ну что мне Джон! На что мне он!
Я на него и не взгляну.
Свои амбары любит Джон,—
Зачем любить ему жену!
Мне Робин по сердцу давно,
И знаю,— я ему мила.
Я за словцо его одно
Весь Баски-Глен бы отдала!
— Но жизнь, малютка, не легка.
К богатству, к счастью—путь крутой.
И верь мне, полная рука
Куда сильней руки пустой.
Кто поумней, тот бережет.
У тех, кто тратит, нет ума.
3.35
Роберт Бернс
И уж какой ты сваришь мед,
Такой и будешь пить сама!
— О, да за деньги не хитро
Купить поля, луга, стада,
Но золото и серебро
Не купят сердце никогда!
Пусть мой удел— убогий дом,
Пустой амбар и тесный хлев,—
Вдвоем мы лучше заживем
Всех королей и королев!
Мое счастье
(«Contented wi’ little», 1795)
Доволен я малым, а большему рад.
А если невзгоды нарушат мой лад,
За кружкой, под песню гоню их пинком —
Пускай они к черту летят кувырком.
В досаде я зубы сжимаю порой,
Но жизнь—это битва, а ты, брат, герой.
Мой грош неразменный—беспечный мой нрав
И всем королям не лишить меня прав.
Гнетут меня беды весь год напролет.
Но вечер с друзьями — и все заживет.
Когда удалось нам до цели дойти,
К чему вспоминать нам о ямах в пути!
Возиться ли с клячей — судьбою моей?
Ко мне, от меня ли, но шла бы скорей.
Забота иль радость заглянет в мой дом,
— Войдите, — скажу я,—авось проживем!
Строчки о войне и о любви
(Lines on War and Love, 1795)
Прикрытый лаврами разбой
И сухопутный и морской
Не стоит славословья.
Готов я кровь отдать свою
В том жизнетворческом бою,
Что мы зовем любовью.
336
Стихотворения
Я славлю мира торжество,
Довольство и достаток,
Создать приятней одного,
Чем истребить десяток!
Мэгги с мельницы
(•Meg о’ The МИТ, 1792)
Ты знаешь, что Мэгги намедни нашла?
Ты знаешь, что Мэгги намедни нашла?
Нашла жениха, дурака и бездельника,
И сердце разбила у бедного мельника.
Был мельник хорош и в труде и в беседе,
Отважен, как лорд, и прекрасен, как леди.
Другой был невзрачный, пустой паренек,
Но туго набит был его кошелек.
Один обещал ей любовь и заботу,
Другой предложил посерьезнее что-то:
Гнедую лошадку с коротким хвостом,
С уздечкой в колечках, седлом и хлыстом.
Ох, деньги имеют изрядную силу,
Коль можно девицу купить за кобылу.
Приданое — важная в жизни статья,
Но дай мне любовь, дорогая моя!
Свадьба Мэгги
(•Meg’s Marriage*, 1792)
Ты знаешь, что Мэгги к венцу получила?
Ты знаешь, что Мэгги к венцу получила?
С крысиным хвостом ей досталась кобыла.
Вот именно это она получила.
Ты знаешь, во что влюблена она пылко?
Ты знаешь, во что влюблена она пылко?
У Мэгги всегда под подушкой бутылка.
В бутылку давно влюблена она пылко.
А знаешь, как с Мэгги жених обвенчался?
А знаешь, как с Мэгги жених обвенчался?
Псаломщик был пьян, а священник качался,
В то время как суженый с Мэгги венчался.
337
Роберт Бернс
А знаешь, чем кончилось ночью веселье?
А знаешь, чем кончилось ночью веселье?
Жених у постели свалился с похмелья.
Вот так и окончилось это веселье!
Молитва святоши Вилли7
(«Holy Willie’s Prayer», 1795)
О ты, не знающий преград!
Ты шлешь своих любезных чад —
В рай одного, а десять в* ад,
Отнюдь не глядя
На то, кто прав, кто виноват,
А славы ради.
Ты столько душ во тьме оставил.
Меня же, грешного, избавил,
Чтоб я твою премудрость славил
И мощь твою.
Ты маяком меня поставил
В родном краю.
Щедрот подобных ожидать я
Не мог, как и мои собратья.
Мы все отмечены печатью
Шесть тысяч лет —
С тех пор как заслужил проклятья
Наш грешный дед.
Я твоего достоин гнева
Со дня, когда покинул чрево.
Ты мог пбслать меня налево —
В кромешный ад,
Где нет из огненного зева
Пути назад.
Но милосердию нет меры.
Я избежал огня и серы
И стал столпом, защитой веры,
Караю грех
И благочестия примером
Служу для всех.
Изобличаю я сурово
Ругателя и сквернослова,
И потребителя хмельного,
И молодежь,
ззя
Стихотворения
Что в праздник в пляс пойти готова,
Подняв галдеж.
Но умоляю провиденье
Простить мои мне прегрешенья.
Подчас мне бесы вожделенья
Терзают плоть.
Ведь нас из праха в день творенья
Создал господь!
Вчера я был у Мэгги милой ...
Господь, спаси нас и помилуй
И осени своею силой!..
Я виноват,
Но пусть о том, что с нами было,
Не говорят.
Еще я должен повиниться,
Что в постный день я у девицы,
У этой Лиззи смуглолицей,
Гостил тайком.
Но я в тот день, как говорится,
Был под хмельком.
Но, может, страсти плоти бренной
Во мне бушуют неизменно,
Чтоб не мечтал я дерзновенно
Жить без грехов.
О, если так, я их смиренно
Терпеть готов.
Храни рабов твоих, о боже,
Но покарай как можно строже
Того из буйной молодежи,
Кто без конца
Дает нам клички, строит рожи,
Забыв творца.
К таким причислить многих можно ...
Вот Гамильтон—шутник безбожный.
Пристрастен он к игре картежной,
Но всем так мил,
Что много душ на путь свой ложный
Он совратил.
Когда ж пытались понемножку
Мы указать ему дорожку,
Над нами он смеялся влёжку
339
Роберт Бернс
С толпой друзей,—
Господь, сгнои его картошку
И сельдерей!
Еще казни, о царь небесный,
Пресвитеров из церкви местной.
(Их имена тебе известны.)
Рассыпь во прах
Тех, кто судил о нас нелестно
В своих речах!
Вот Эйкен. Он — речистыйГ малый.
Ты и начни с него, пожалуй.
Он так рабов твоих, бывало,
Нещадно бьет,
Что в жар и в холод нас бросало,
Вгоняло в пот.
Для нас же — чад твоих смиренных —
Ты не жалей своих бесценных
Даров — и тленных и нетленных,
Нас не покинь,
А после смерти в сонм блаженных
Прими. Аминь!
Надгробное слово ему же
(Epitaph on Holy Willie, 1785)
Святого Вилли жалкий прах
Покоится в могиле.
Но дух его не в небесах.
Пошел налево Вилли.
Постойте! Мы его нашли
Между землей и адом.
Его лицо черней земли.
Но кто идет с ним рядом?
А, понимаю—это черт
С девятихвостой плеткой,
Не согласитесь ли, милорд,
На разговор короткий?
Я знаю, жалость вам чужда
В аду свои законы.
Нет снисхожденья у суда,
И минул день прощеный.
340
Стихотворения
Но для чего тащить во мрак
Вам эту жертву смерти?
Покойник был такой дурак,
Что засмеют вас черти!
Эпиграммы
К портрету духовного лица
(«On hearing that there Vas falsehood
in the Rev. dr. Babington’s Very looks», 1792)
Нет, у него не лживый взгляд.
Его глаза не лгут.
Они правдиво говорят,
Что их владелец — плут.
Поклоннику знати
У него герцогиня знакомая,
Пообедал он с графом на днях ...
Но осталось собой насекомое,
Побывав в королевских кудрях!
Надпись на официальной бумаге, которая
предписывала поэту «служить, а не думать»
(«Poverty and Politics», 1794)
К политике будь слеп и глух,
Коль ходишь ты в заплатах.
Запомни: зрение и слух —
Удел одних богатых!
О происхождении одной особы
(«On Andrew Turner», 1791)
В году семьсот сорок девятом
(Точнее я не помню даты)
Лепить свинью задумал черт.
Но вдруг в последнее мгновенье
Он изменил свое решенье,
И вас он вылепил, милорд!
341
Роберт Бернс
Надпись на могиле честолюбца
(«On a celebrated Ruliny Elder”, 1793)
Покойник был дурак и так любил чины,
Что требует в аду корону сатаны.
— Нет,— молвил сатана.— Ты зол и даже слишком,
Но надо обладать каким-нибудь умишком!
Эпитафия Вильяму Грэхему, эсквайру
(«Epitaph on William Graham^, 1793)
Склонясь у гробового входа,
— О смерть! — воскликнула природа. —
Когда удастся мне опять
Такого олуха создать!..
Художнику
(«То an Artist”, 1789)
Прими мой дружеский совет:
Писать тебе не надо
Небесных ангелов портрет.
Рисуй владыку ада!
Тебе известен адский лорд,
Чем ангел белокурый.
Куда живее выйдет черт,
Написанный с натуры:
1 «Честную бедность* называли в
XIX в. английской марсельезой. В этом
стихотворении выражены настроения
трудового народа, поднимавшегося на
борьбу с полицейской диктатурой
торийского правительства Вильяма
Питта.
Здесь гораздо более решительно, чем
во всей предшествующей литературе
XVIII в., выражено враждебное от-
ношение не только к лордам, коро-
лю, но и ко всем господствующим
классам вообще. Бернс выступает как
Гениальный предшественник Байрона
и Шелли. Только в трудовом обще-
стве видит поэт источник прогресса,
будущность нации.
2 В этой балладе в иносказательной
форме выражена мысль о бессмер-
тии народа. Бернс постоянно записы-
вал и обрабатывал народные песни
и баллады. Это сказалось на всем
строе его поэтического дарования,
обеспечило ему успех у широких
народных масс. «Возьмите Бернса, —
говорит Гёте, — отчего он велик? От-
того, что старые песни его предшест-
венников жили в устах народа, что
они, так сказать, пелись у его ко-
лыбели, что ребенком он вырос из
них, что совершенство этих образцов,
так сказать, ежилось с ним, что у
него было живое основание, на ко-
тором он мог создавать дальше. И он
велик еще оттого, что его собствен-
ные песни тотчас же проникали в
народ, что их тотчас же запели ко-
сари и жнецы, что ими встречали
его в кабачках веселые ребята».
3 Основная тема этого стихотворе-
342
Стихотворения
ния — прославление мощи, осмысление
всемирно-исторического значения
Французской революции XVIII в.
Бернс призывает народы последовать
примеру Франции и уничтожить всех
эксплуататоров и тунеядцев. Лордов
и буржуа он называет в «Древе
Свободы» «потомственными ворами»,
присваивающими себе чужой труд.
В. Скотт объясняет, почему Бернс
всей душой сочувствует французским
революционерам: «Бернс прислуши-
вался к голосу Французской револю-
ции, так как ему всегда было от-
вратительно искусственное разделение
общества на сословия, а философия
Дидро и Руссо объясняла Бернсу
это «искусственное разделение» тем.
что произошла узурпация «Нрав че-
ловека». И если Бернс принял сто-
рону революционеров, то этого сле-
довало ожидать, так как в этом лагере
лучше всего могли понять его талант».
Источник вдохновения у Бернса —
его единство с народом, ибо он сам
был «плебеем с возвышенной душой».
По мнению Скотта, Бернс мог бы
стать революционером, если бы ре-
волюция вспыхнула на его родине.
*Из принципов своего собственного
мировоззрения, — писал шотландский
романист, — Бернс извлек непоколеби-
мую решимость героя, способного
перенести измену друзей, преследо-
вания врагов, самое злобное коварст-
во судьбы».
4 Стихотворение патриотического со-
держания было воспринято современ-
никами как призыв оказывать сопро-
тивление не только англичанам, но
и шотландской знати, грабившей
тружеников с неменьшим ожесточе-
нием.
5 Брюс Роберт (1274—1329) ~ вождь
национально-освободительного движе-
ния, который перед битвой при Бан-
нокберне (1314) обратился к войску
с речью, а затем разбил наголову
дружину английского короля Эдуар-
да П.
6 Уоллес Вильнем (1272—1305) — на-
циональный герой шотландского на-
рода, разбил войска английских окку-
пантов в битве при Стерлинге (1294).
После поражения в сражении при
Фолькирке (1298) был выдан англий-
скому правительству и в 1305 г.
казнен.
7 Гениальная сатира на духовенство.
Герой ее-тип шотландского Тартю-
фа — действительно существовавшее
лицо. Вместе с пастором Оулдом он
преследовал Бернса и его друзей —
адвокатов-радикалов Гамильтона и
Эйкена.
Антирелигиозные сатиры Бернса име-
ли огромное значение. Они сыграли
большую роль в деле разоблачения
кровавой политики церкви и парла-
ментов Англии и Шотландии, чем
вся атеистическая пресса тех лет.
Вильям
БЛЕЙК
(William Blake)
(1757—1827)
Великий английский поэт, талантливый живописец
и график. Сын небогатого лондонского купца, он
не получил наследства и вынужден был зарабатывать
на жизнь ремеслом гравера. В области поэзии Блейк
был революционным классицистом, а затем (в годы
Французской буржуазной революции) —первым
революционным романтиком Англии. Блейк воспел
американскую и французскую революции. В годы реакции
он оставался верен идеям народовластия, писал стихи
и поэмы, в которых пророчески предсказывал гибель
не только венценосцев, но и всего собственнического мира.
Подобно -гениальному пророку- Шелли, Блейк утверждал,
что наступит -людского дня рассвет-, в огне
революций будет создано прекрасное бесклассовое
общество будущего. Блейк был продолжателем традиций
английской антифеодальной революции XVII в.
344
Поэтические отрывки
Он говорил языком революционеров-пуритан, облекал свои
революционные идеи в библейские образы.
Блейк был последователем наиболее революционной секты
пуританских революционеров-антиномианцев, выражавших
интересы беднейших крестьян и городских низов.
Антиномианцы отрицали бога. Они считали, что бог —
это сам человек, если он радеет об общественном благе.
Отсюда в поэмах Блейка беспощадная критика
евангелия и библии.
При жизни Блейка его творчество было почти
неизвестно: Королевская академия художеств не позволяла
организовывать выставку его картин и гравюр,
а на издание поэтических произведений у Блейка не было
денег. Поэт печатал их оригинальным способом, вырезая
буквы на цинке или меди и делая оттиски. Он сам
и иллюстрировал свои произведения. Лишь через много лет
после смерти Блейк получил признание в англоязычных
странах. В 1957 г, по решению Всемирного Совета Мира
был отпразднован 200-летний юбилей со дня рождения
Блейка.
Поэтические отрывки
(«Poetical Sketches», 1786)
Король Гвин
(«King Gwin*)
Баллада
Внемлите песне, короли!
Когда норвежец Гвин
Народов северной земли
Был грозный властелин,—
В его владеньях нищету
Обкрадывала знать.
Овцу последнюю — и ту
Старалась отобрать.
«Не кормит нищая земля
Больных детей и жен.
Долой тирана-короля,
Пускай покинет трон!»
Проснулся Гордред между скал,
Тирана лютый враг,
345
Вильям Блейк
И над землей затрепетал
Его мятежный стяг.
За ним идут сыны войны
Лавиною сплошной,
Как львы, сильны и голодны,
На промысел ночной.
Через холмы их путь лежит,
Их клич несется ввысь.
Оружья лязг и дробь копыт
В единый гул слились.
Идет толпа детей и жен
Из сел и деревень,
И яростью звучит их стон
В железный зимний день.
Звучит их стон, как волчий вой,
В ответ гудит земля.
Народ идет за головой
Тирана-короля.
От башни к башне мчится весть
По всей большой стране:
«Твоих противников не счесть.
Готовься, Гвин, к войне!»
Норвежец щит подъемлет свой
И витязей зовет,
Подобных туче грозовой,
В которой гром живет.
Как плиты, что стоймя стоят
На кладбище немом,
Стоит бойцов безмолвный ряд
Пред грозным королем.
Они стоят пред королем
Недвижны, как гранит,
Но вот один взмахнул копьем,
И сталь о сталь звенит.
Оставил земледелец плуг,
Рабочий — молоток,
Сменил свирель свою пастух
На боевой рожок.
Король войска свои ведет,
Как грозный призрак тьмы,
346
Поэтические отрывки
Как ночь, которая несет
Дыхание чумы.
И колесницы и войска
Идут за королем,
Как грозовые облака,
Скрывающие гром.
— Остановитесь! — молвил Гвин
И указал вперед.
— Смотрите, Гордред-исполин
Навстречу нам идет!
Стоят два войска, как весы,
Послушные судьбе.
Король, последние часы
Отпущены тебе.
Настало время—и сошлись
Заклятых два врага,
И конница взметает ввысь
Сыпучие снега.
Вся содрогается земля
От грохота шагов.
Людская щэовь поит поля,
И нет ей берегов.
Летают голод и нужда
Над грудой мертвых тел.
Как много горя и труда
Для тех, кто уцелел!
Король полки бросает в бой.
Сверкают их мечи
Лучом кометы огневой,
Блуждающей в ночи.
Живые падают во прах,
Как под серпом жнецов.
Другие бьются на костях
Бессчетных мертвецов.
Вот конь под всадником убит.
И падают, звеня,
Конь на коня, и щит на щит,
И на броню броня.
Устал кровавый бог войны.
Он сам от крови пьян.
347
Вильям Блейк
Смердящий пар с полей страны
Восходит, как туман.
О, что ответят короли,
Представ на Страшный суд,
За души тех, что из земли
О мести вопиют!
Не две хвостатые звезды
Столкнулись меж собой,
Рассыпав звезды, как плоды
Из чаши голубой.
То Гбрдред, горный исполин,
Шагая по телам,
Настиг врага —и рухнул Гвин,
Разрублен пополам.
Исчезло воинство его.
Кто мог, живым ушел.
А кто остался, на того
Косматый сел орел.
А реки кровь и снег с полей
Умчали в океан,
Чтобы оплакал сыновей
Бессонный великан.
«Король Гвин» — баллада Блейка, в которой в символической форме изобра-
жается падение колониального режима в Америке. Стесненный условиями
цензуры (баллада была напечатана при жизни Блейка, в 1786 г.), поэт
переносит действие в Норвегию. Земля, в поэзии Блейка, — это народ,
породивший Гордреда, титана, сокрушившего власть Гвина — носителя идей
феодальной тирании. Баллада входит в сборник ранних стихов Блейка
«Поэтические отрывки».
Песни Невинности
(«Songs of Innocence», 1789)
Вступление к «Песням Невинности»
(«The Introduction to the Songs of Innocence»)
Дул я в звонкую свирель.
Вдруг на тучке в вышине
Я увидел колыбель,
И дитя сказало мне:
348
Песни невинности
Argument.
hakes' his fires in the burdend aw;
jJ on the dee;
В. Блейк
* Песни Невинности-
Once meek, and in a perilous path ,
The Hist man kept lus course jlon.4
The vale of de sth.. _ _
K'-eJeS’ are planted where thorns'^ruw.
Aid on the barren, heath. ,J£T
Then the panious path was planted
And. a river,and a.spnn«'
> On every ciirfand tomb;
►Aid on the bleacned bones^C^r'
V Bed cLw bre.^t forth,.
TDl the villain iett die paths at ease. >
To walk in perilous paths’, and drive
The just man into barren climes'
и Now the Sneaking serpent walks
J* In mild humility.
A.d the J ust man races' m the wilds
Тлкеге bons roam . ,
Rintrak roars Sf shakes kw fires tn the
burdend air;
. Hungry clouds swatf on the deep.
349
Вильям Блейк
— Милый путник, не спеши.
Можешь песню мне сыграть? —
Я сыграл от всей души,
А потом сыграл опять.
— Кинь счастливый свой тростник.
Ту же песню сам пропой! —
Молвил мальчик и поник
Светлокудрой головой.
— Запиши для всех, певец,
То, что пел ты для меня! —
Крикнул мальчик, наконец,
И растаял в блеске дня.
Я перо из тростника
В то же утро смастерил,
Взял воды из родника
И землею замутил.
И, раскрыв свою тетрадь,
Сел писать я для того,
Чтобы детям передать
Радость сердца моего!
Меч и серп
(«Life and Death», 1789)
Меч —о смерти в ратном поле,
Серп о жизни говорил,
Но своей жестокой воле
Меч серпа не покорил.
Дитя-радость
(«Infant Joy», 1789)
— Мне только два дня.
Нет у меня
Пока еще имени.
— Как же тебя назову?
— Радуюсь я, что живу.
Радостью — так и зови меня!
350
Песни невинности
Радость моя —
Двух только дней,—
Радость дана мне судьбою.
Глядя на радость мою,
Я пою:
Радость да будет с тобою!
Муха
(«А Ну», 1793)
Муха-малютка,
Твой летний рай
Смахнул рукою
Я невзначай.
Я-тоже муха:
Мой краток век,
А чем ты, муха,
Не человек?
Вот я, играя,
Живу, пока
Меня слепая
Смахнет рука.
Коль в мысли сила
И жизнь и свет
И там могила,
Где мысли нет,
То пусть помру я
Иль поживу,
Счастливой мухой
Себя зову!
* *
*
Словом высказать нельзя
Всю любовь к любимой.
Ветер движется, скользя,
Тихий и незримый,
Я сказал, я все сказал,
Что в душе таилось,
Ах, любовь моя в слезах,
В страхе удалилась.
351
Вильям Блейк
А мгновение спустя
Путник, шедший мимо,
Тихо, вкрадчиво, шутя,
Завладел любимой.
Вечерняя песня
(«Evening song», 1789)
Отголоски игры долетают с горы,
Оглашают темнеющий луг.
После трудного дня нет забот у меня,
В сердце тихо, и тихо вокруг.
— Дети, дети, домой! Гаснет день за горой,
Выступает ночная роса.
Погуляли —и спать. Завтра выйдем опять,
Только луч озарит небеса.
— Нет, о нет, не сейчас! Светлый день не угас.
И привольно и весело нам.
Все равно не уснем — птицы реют кругом,
И блуждают стада по холмам.
— Хорошо, подождем, но с последним лучом
На покой удалимся и мы. —
Снова топот и гам по лесам, по лугам,
А вдали отвечают холмы.
Песня дикого цветка
(«The Song of'a wild Flower», 1789)
Меж листьев зеленых
Бродил я весной.
Там пел свою песню
Цветочек лесной:
— Как сладко я спал
В темноте, в тишине,
Шептал о тревогах
Своих в полусне.
Пред самою зорькой
Проснулся я светел,
Но свет меня горькой
Обидою встретил.
.352
Песни Невинности
Сон
(«Л Dream-, 1789)
Сон узор сплетает свой
У меня над головой.
Вижу: в зелени полей
Заблудился муравей.
Грустен, робок, одинок,
Он взобрался на цветок.
И, тревожась и скорбя,
Говорил он про себя:
— Мураши мои одни.
Плачут жалобно они.
Поглядят во мрак ночной
И в слезах бегут домой.
Пожалел' я бедняка.
Вдруг увидел светляка.
— Чей,— спросил он,— тяжкий стон
Нарушает летний сон?
Выслан я с огнем вперед.
Жук за мной летит в обход.
Следуй по дому за ним —
Будешь цел и невредим!
Святой четверг
(«А Holy Thursday-, 1789)
По городу проходят ребята по два в ряд,
В зеленый, красный, голубой одетые наряд.
Седые дядьки впереди. Толпа течет под своды
Святого Павла, в гулкий храм, шумя, как Темзы воды.
Какое множество детей — твоих цветов, столица!
Они сидят над рядом ряд, и светятся их лица.
Растет в соборе смутный шум—невинный гул ягнят.
Ладони сложены у всех, и голоса звенят.
Как буря, пенье их летит вверх из пределов тесных,
Гремит, как гармоничный гром среди высот небесных,
Седые пастыри внизу, заступники сирот...
Лелейте жалость, и от вас ваш ангел не уйдет.
12-650
353
Вильям Блейк
Сборник «Песни Невинности» написан в самом начале Французской буржуаз-
ной революции XVIII в. Сборник содержит стихи философского содержания,
которые имеют, однако, весьма простую, ясную форму. По мысли Блейка,
каждый человек и общество в целом проходят три стадии развития: Не-
винность (или Белуах), Опыт (или Страдание) и Мудрость (или Эден).
В этой концепции отразилась в мистифицированном виде диалектичность
мышления английского поэта.
Стихотворения, входящие в сборник «Песни Невинности», изображают
безмятежность, безоблачность раннего детства. Но, по мнению поэта, состоя-
ние безмятежности свойственно и душе взрослого человека, если он еще
не попал в полосу испытаний и утрат.
Песни Опыта
(«Songs of Experience», 1793)
Дерево яда
(«The Tree of Poison»)
В ярость друг меня привел.
Гнев излил я-гнев прошел.
Враг обиду мне нанес —
Я молчал, но гнев мой рос.
Я растил его в тиши
В глубине своей души,
То слезами поливал,
То улыбкой согревал.
С каждым часом, с каждым днем
Зрело яблочко на нем,
Яда сладкого полно.
Знал мой недруг, чье оно.
Поздней ночью в тишине
Он прокрался в сад ко мне
И остался недвижим,
Ядом скованный моим.
Тигр
(«The Tyger»)
Тигр, о тигр, светло горящий
В глубине полночной чащи!
Кем задуман огневой
Соразмерный образ твой?
354
Песни Невинности
В небесах или глубинах
Тлел огонь очей звериных?
Где таился он века?
Чья нашла его рука?
Что за мастер, полный силы,
Свил твои тугие жилы
И почувствовал меж рук
Сердца первый тяжкий стук?
Что за горн пред ним пылал?
Что за млат тебя ковал?
Кто впервые сжал клещами
Гневный мозг, метавший пламя?
А когда весь купол звездный
Оросился влагой слезной,—
Улыбнулся ль, наконец,
Делу рук своих творец?
Неужели та же сила,
Та же мощная ладонь
И ягненка сотворила
И тебя, ночной огонь?
Тигр, о тигр, светло горящий
В глубине полночной чащи!
Чьей бессмертною рукой
Создан грозный образ твой?
Маленький трубочист
(«Little chimney-sweeper»)
Был я крошкой, когда умерла моя мать,
И отец меня продал, едва лепетать
Стал мой детский язык. Я тружусь и терплю,
Ваши трубы я чищу и в копоти сплю.
Белокурый наш Том столько выплакал слез —
Было жалко бедняге кудрявых волос.
Я сказал ему: «Ладно, не плачь, старина,
Без кудрей тебе сажа не будет страшна!»
Он забылся, утих и, уйдя на покой,
В ту же самую ночь сон увидел такой:
Будто он, Дик и Нэд и десятки ребят
В черных гробиках тесных под крышками спят.
12*
355
Вильям Блейк
Но приходит к ним ангел с ключом золотым
Он гробы отпирает один за другим,
И ребята вприпрыжку несутся к реке
И, умывшись, играют в лучах на песке.
А потом нагишом, налегке, без мешков.
Том с друзьями залез на гряду облаков.
И сказал ему ангел: «Послушай-ка, Том,
Будь хорошим, и бог тебе будет отцом».
Ранним утром проснулись ребята впотьмах
И с мешками пошли чистить трубы в домах.
Утро было сырое, но Том не продрог.
Тот, кто честен и весел, не знает тревог.
Маленький бродяжка
(«А Little tramper»)
Ах, маменька, в церкви и холод и мрак.
Куда веселей придорожный кабак.
К тому же ты знаешь повадку мою —
Такому не место в небесном раю.
Вот ежели в церкви дадут нам пивца
Да пламенем жарким согреют сердца,
Я буду молиться весь день и всю ночь.
Никто нас из церкви не выгонит прочь.
И будет наш пастырь служить веселей.
Мы счастливы будем, как птицы полей.
И строгая тетка, что в церкви весь век,
Не станет пороть малолетних калек.
И бог будет счастлив, как добрый отец,
Увидев довольных детей наконец.
Наверно, простит он бочонок и черта
И дьяволу выдаст камзол и ботфорты.
Золотая часовня
(«А Golden Chapel*)
Перед часовней, у ворот,
Куда никто войти не мог,
В тоске, в мольбе стоял народ,
Роняя слезы на порог.
356
Песни Невинности
Но вижу я: поднялся змей
Меж двух колонн ее витых,
И двери тяжестью своей
Сорвал он с петель золотых.
Вот он ползет во всю длину
По малахиту, янтарю,
Вот, поднимаясь в вышину,
Стал подбираться к алтарю.
Разинув свой тлетворный зев,
Вино и хлеб обрызгал змей...
Тогда пошел я в грязный хлев
И лег там спать среди свиней!
Святой четверг
(«А Holy Thursday»)
Да чем же этот праздник свят,
Когда богатый край такой
Рожденных в нищенстве ребят
Питает жадною рукой?
Что это — песня или стон
Несется к небу, трепеща?
Голодный йлач со всех сторон.
О, как стр ай а моя нища!
Видно, сутки напролет
В ней стоит ночная тьма,
Никогда не тает лед,
Не кончается зима.
Где сияет солнца свет,
Где роса поит цветы,
Там детей голодных нет,
Нет угрюмой нищеты.
Стихи сборника «Песни Опыта» рисуют картину жизни большого капиталисти-
ческого города (Лондона). Поэт проводит мысль, что при столкновении с жесто-
кой действительностью человек утрачивает покой и ясность духа. Опыт в жизни
приобретается дорогой ценой. Но сохранить себя как личность может лишь
тот, кто соединит в себе Невинность с Опытом и станет на путь борьбы.
Он достигнет высшей стадии развития — Мудрости (Эдена). «Тигры гнева мудрее
кляч поучения»,—пишет Блейк в «Пословицах Ада». Стихотворение «Тигр»
(«Песни Опыта») как раз и призвано подчеркнуть необходимость пробуждения
сил гнева и борьбы, сил, способных уничтожить ненавистный поэту буржуазный
мир.
357
Вильям Блейк
Из «Пословиц Ада»
(«Proverbs of Hell», 1794)
Благоразумие— богатая старая дева, за которой волочится
бессилие.
Тот, кто желает, но не действует, плодит чуму.
Разрезанный червь прощает свою смерть плугу.
Дурак 'Видит не то дерево, что видит умный.
Тот, чье лицо не светится, никогда не будет звездой.
Вечность влюблена в произведения врелГени.
У занятой пчелы нет времени для скорби.
Здоровая пища добывается без сети и западни.
Ни одна птица не залетит чересчур высоко, если она парит
на собственных крыльях.
Высший поступок—поставить другого впереди себя.
Если бы дурак был настойчив в своем безумии, он стал бы мудрым.
Тюрьмы построены из камней закона. Публичные дома —из
кирпичей религии.
Гордость павлина—слава божья. Гнев льва — мудрость божья.
Избыток скорби смеется. Избыток радости плачет.
Лисица винит западню, а не себя.
Радости оплодотворяют. Скорби рождают.
Птице — гнездо, пауку—паутина, человеку—дружба.
То, что ныне доказано, некогда только воображалось.
Бассейн содержит; фонтан переполняет.
Одна мысль заполняет бесконечность.
Всегда будь готов высказать, что у тебя на уме, и негодяй будет
избегать тебя.
Все, во что можно поверить,—подобие истины.
Орел никогда не терял понапрасну так много времени, как тогда,
когла согласился учиться у вороны.
Тигры гнева мудрее, чем клячи наставления.
Жди яда от стоячей воды!
Ты никогда не будешь знать достаточно, если не будешь знать
больше, чем достаточно.
Прислушайся к упреку дурака! Это для тебя королевский титул.
Слабый храбростью силен хитростью.
Если бы другие не были дураками, мы были бы ими.
Как гусеница гладет яйца на лучшие листья, так священник
налагает проклятие на лучшие радости жизни.
Создание маленького цветка— работа веков.
Проклятие бодрит, благословение расслабляет.
Лучшее вино —старое, лучшая вода —свежая.
Молитвой не пашут, хвалою не жнут.
Радости не смеются, печали не плачут.
358
Из •Пословиц Ада»
Что воздух птице, что вода рыбе, то презрение — презренному.
Ворона хотела бы, чтобы все на свете было черным, сова —
чтобы все было белым.
Где нет человека, природа бесплодна.
Довольно! — или слишком много.
Адом Блейк называл капиталистический Лондон. Через 20 лет Шелли также
назовет Лондон адом.
«Пословицы Ада» — произведение революционного романтика, сокрушаю-
щего ханжество, пошлость, религиозные устои официального общества.
Выше приводятся отрывки из произведения.
Джордж
КРАББ
(George Crabbe)
(1754-1832)
Английский поэт-реалист, современник Бернса и Блейка,
, родился в Алдебурге. Правдиво и талантливо описал
разорение и гибель английской деревни под
воздействием промышленного переворота. В отличие
от сентименталистов (даже таких, как Голдсмит
и Каупер) Крабб стремится показать реальные
причины, породившие страдания миллионов фермеров,
-освобожденных- промышленным переворотом от их
скудного клочка земли. Крабб рисует широкую картину
жизни крестьянства эпохи -огораживания-:
прослужив всю жизнь сельским священником, он
прекрасно знал и нравы батраков, и обычаи
-бессердечных кулаков и помещиков-.
Однако, вскрывая преступную сущность
собственничества, Крабб, в отличие от Бернса и
Блейка, не видел перспектив в будущем, не понимал
исторической роли народных масс, поэтому он не
смог возвыситься до исторического оптимизма
Бернса и Блейка. Нередко его реализм эмпиричен.
Несмотря на это, Байрон, высоко ставивший
правдивость Крабба, с большой похвалой отозвался о
его творчестве в своей сатире -Английские барды
и шотландские обозреватели-.
Наиболее известные произведения Д. Крабба:
поэмы -Приходские (писки- (1807), -Питер Граймс
(1807), -Зал суди- (1807), -Эустас Грей- (1807),
-Местечко- (1810), -Сказки Замка- (1819).
Питер Граймс
(«Peter Grimes», 1807)
Наш добрый Питер Граймс рыбачить начал с детства.
Трудами снискивал для пропитанья средства,
И, в бедной хижине живя один с женой
И сыном, не роптал на скудный жребий свой.
Он с рыбой каждый день являлся в город летом,
360
Питер Граймс
Где всяк встречал его улыбкой, или приветом;
Лишь по воскресным дням он рыбы не ловил
И сына в божий храм молиться приводил.
Но вскоре юный Граймс от рук отца отбился;
Сперва не слушался, потом над ним глумился
И презирал его. Когда же, наконец,
По смерти матери скончался и отец,
Сын Питер, с похорон зайдя в кабак близ моря,
Вдруг вспомнил прошлое и прослезился с горя.
Тут только в первый раз он вспомнил со стыдом,
Как непростительно он дерзок был с отцом;
Как часто, позабыв долг сына, долг священный,
Он старца огорчал строптивостью надменной; ...
... И вспомнил он тогда, как старый Граймс пред ним
Стоял, испуганный глумлением таким;
Как обезумленный порывом буйной страсти,
Он объявил отцу, что знать отцовой власти
Не хочет над собой, и как тогда старик
Старался обуздать его безумный крик.
И мало этого: он вспомнил, как в то время
Добрейшему отцу в его седое темя
Он святотатственной рукой нанес удар,
И как стонал старик: «Когда ты будешь стар,
И будешь сам отцом, и жить на воле станешь,
Тогда поверь, сын мой, меня не раз вспомянешь!»
Так Питер размышлял за пивом в кабаке
И с горя пропил все, что было в кошельке.
И вот! Разгульную он начал жизнь на воле,
Одним лишь тяготясь, что часто по неволе
Был должен покидать и карты, и вино,
Добро отцовское пропив давным давно,
Что деньги на вино, для карт, для жизни пьяной
Пришлось уж добывать работой постоянной.
Глазами жадными он стал глядеть на всех;
Он совести не знал, законы ставил в смех,
К чужому вечно он тянулся с думой черной;
Он в море был рыбак, на суше вор проворный.
Причалив к берегу и бросив там весло,
Нередко по ночам он шел на ремесло;
Нередко, на спину взвалив мешок набитый
Морковью, репою, в чужих садах нарытой,
Иль сеном, вырванным из чьих-нибудь стогов,
Он крался вдоль плетней с обкраденных дворов.
Так, промышляючи нечестными делами,
Расстался он с людьми как с злейшими врагами.
У взморья, под скалой, землянку вырыл он,
Где был его ночлег, где был ворам притон!
361
Джордж Крабб
Но злой душе его все не было покою:
Хотел он властвовать над чьей-нибудь душою,
Хотел он мальчика в рабы себе достать,
Чтоб дерзкою рукой без жалости терзать,
И он надеялся, что рано или поздно
Созданье Божие найдет, чтоб мучить грозно.
Он знал, что в Лондоне в то время был народ —
Он и поныне есть1—вербующий сирот,
Народ бессовестный, вербующий к торговцам,
В неволю тяжкую детей, подобно овцам,
В неволю худшую, чем страшная тюрьма:
Так очищали там сиротские дома!
У этих-то людей с их совестью торговой
Достал себе в рабы сиротку Граймс суровый.
И мы хоть тотчас же узнали стороной,
Что в синей курточке и шапке шерстяной
К тирану Питеру попался мальчик в сети;
Да кто же знать хотел, какие изверг плети
Сплел для несчастного? Какие вдоль спины
Ребенка страшные рубцы положены?
Да кто же спрашивал, как в стужу мальчик — нищий
Дрожал от холода? И сколько в день он пищи
От Граймса получал? Да кто же говорил:
«Послушай, Питер Граймс, ты парня заморил!
Приятель, сам пойми: ведь, сытый и свободный,
Он больше вынесет трудов, чем раб голодный!»
Никто не думал так; но каждый, слыша плач,
Спокойно говорил: «Опять за плеть палач!»
А мальчик, между тем, за все про все обруган,
Работой изнурен, побоями запуган,
Вставая до зари и спать ложась в слезах —
Днем плакать он не смел!—бедняжка чах да чах.
Пощады он не знал: избит, от страха бедный,
Он отворачивал лицо и ночью, бедный,
Рыдал наедине; а бешеный палач,
Хозяин, с радостью услыша детский плач,
Зубами скрежетал: теперь он мог удобно
Созданье Божие терзать и мучить злобно!
Так мальчик в голоде, в нужде, вел жизнь свою,
Без утешителей, один в чужом краю.
Сон не был для него отрадой в жизни трудной,
В нем голод не стихал от пищи грубой, скудной.
И вот от голода он начал воровать,
От страха пред линьком привык ребенок лгать.
Три года долгие таких страданий длились,
Потом для мальчика все муки прекратились.
«Граймс! Как же умер он»? —стал спрашивать народ.
362
Питер Граймс
«Он мертвым найден мной в постеле», — молвил тот.
И, грустный вид приняв (он даже слезы вытер);
«Да, умер бедный Сам!» —сказал со вздохом Питер.
Однако в городе пошла о том молва;
Все стали спрашивать: имел ли Граймс права
Ребенка изнурять работой самовольно,
Морить от голода, наказывать так больно?
Но все сомнения остались без улик:
Граймс был невозмутим, к притворству он привык.
Другого мальчика добыл он также скоро,
Закабалив в рабы по силе договора.
Какой же был конец? Раз ночью на реке
Он с мачты сорвался и потонул в садке,
Где рыбу Граймс держал и где, как полагали,
Ребенок сам собой мог потонуть едва ли.
«Поверьте, это так!»—ответил Граймс. ~ «Он взлез
На мачту— мальчик был повеса из повес —
Шалил, да и упал оттуда в люк, где рыба.»
Здесь в трупе указал на место он ушиба.
А что ж присяжные? —У них шел долго спор.
Но всех уверил их спокойный Граймсов взор.
Освободив его, мы строго подтвердили —
Люк крепче запирать, чтоб дети не шалили.
И~кто б подумать мог!—такой намек потряс
Сильнее совесть в нем, чем строгий наш допрос.
Так, вновь оправданный перед судом присяжных,
Опять пустился Граймс искать детей продажных
И вот, по-прежнему задаток заплатя,
Он в третий раз в рабы закабилил дитя-
Малютку милого, с лицом столь кротким, нежным,
Что стало жаль его и рыбакам прибрежным.
И бедным женам их: все думали, что он
От крови не простой на свет произведен
«Наверно, это сын кого-нибудь из знатных,
Который погубил в сетях своих развратных
Простую девушку и бросил, разлюбив.»
Не знаю: этот слух правдив был, или лжив.
Но дело в том, что все пленились мы сироткой
С столь добрым личиком, с такой душою кроткой.
Со всеми вежливый, готовый завсегда
Сносить без ропота все тягости труда,
Бедняжка, день и ночь работал он, покуда
Не изнемог совсем, и нам казалось чудо,
Как долго так могло столь слабое дитя
Сносить лишения, все горести шутя.
Но тут не без причин: охотно мы снабжали
Всем нужным мальчика, кормили, одевали.
,363
Дмсордлс Крабб
К тому ж и грозный Граймс, хоть дерзкою рукою
И плетью из ремней тиранствовал порой,
Однако ж, прежние храня в уме примеры,
Ударов и толчков не расточал без меры.
Раз случай рыбаку на ловле так помог,
Что сбыть по мелочи всей рыбы он не мог;
Тогда продать ее он в Лондоне решился.
Малютка болен был, но плыть с ним согласился
И вот, пока рекой шел бот на парусах,
Бедняжка мог еще скрывать на сердце страх;
Когда же в бурное они вступили море,
Он в ужасе припал к коленам Граймса. Вскоре
В ладье открылась течь; тут ветер стал крепчать,
А море пениться и страшно бушевать;
У Граймса вышел ром; он злобнее стал вдвое,
Потом —но лучше пусть расскажет остальное
Сам Питер. Он сказал: «Заметивши из глаз,
Что подмастерье мой слабеет каждый час,
Я, чтоб помочь ему, стал гавани держаться,
Но к ней за бурею никак не мог добраться.
Тут рыба у меня заснула, а потом
И подмастерье мой заснул последним сном!»
«О изверг!» <... >
Затем он снова был потребован к суду,
Где, смело выдержав допрос судей, в виду
Всех наших горожан, он всем на свете клялся,
Что с мальчиком всегда как с сыном обращался.
Но строгим голосом ему заметил мэр:
«Не смей же брать детей в прислуги, лицемер!
Впредь взрослых нанимай: их плеть не испугает
И каждый станет спать и есть как пожелает!
Свободен ты теперь! Но помни: если раз
Еще к нам явишься, то не пеняй на нас.»
Но Питером, увы! С тех пор все так гнушались,
Что уж работники к нему не нанимались.
Один он лодку греб и сети в глубь пучин
Один закидывал и вынимал один;
Уж больше он ни с кем не дрался, не бранился,
Один работал он, один вздыхал и злился.
Так осудил себя угрюмый Питер сам
Прилива каждый день по целым ждать часам,
Глядеть на грустные одни и те ж картины,
На чахлые кусты, на топь и заводины;
В прилив смотреть на край, водою понятой,
В отлив—на топкий ил, поросший осокой;
Тут видеть, как смола от зноя солнца тает
И, дуясь в пузыри, с бортов ладьи стекает;
364
Питер Граймс
Здесь в груды трав морских несомых но реке
Волной ленивою, врезаться в челноке.
Бывало в знойный день, когда струею робкой
Вода на убыли сквозь ил сочится тонкий,
Прибитый медленным течением реки
К обоим берегам на теплые пески,
Граймс, кинув якорь там, стоит один, угрюмый,
Потупя голову и смотрит с мрачной думой,
Как в тинистом русле чуть движется струя,
Густая, мутная, как черная змея;
Как на песке угрей вертлявое отродье,
Волной забытое, играет в мелководье;
Как слизни клейкие, ворочаясь в песке,
Влекутся медленно к сверкающей реке.
Там часто он лежал, взирая сонным взглядом
На раков, по песку к воде ползущих задом,
Иль внемля, как кричит печально рыболов,
Как звонко в воздухе несется клект орлов.
Когда ж на топь болот, друг другу криком вторя,
Начнут со всех сторон слетаться птицы с моря,
Он слышал, как, упав на дремлющую зыбь,
Крик ужасающий подъемлет ночью выпь.
Мечтами черными томим, как тяжким грузом.
Нередко он стоял перед открытым шлюзом,
Где, мелкою струей сочась между досок,
Песнь заунывную, шутя, журчит поток,
Где даже беглый взгляд на воды и на сушу
Тоской и трепетом переполняют душу.
Но, кроме этих сцен, там три стоянки есть,
Где Питер никогда не смел ни стать, ни сесть;
Он, приближаясь к ним, всегда свернет с дороги
Иль громко запоет, душевной поля тревоги.
Нигде уж он не мог прогнать своей тоски.
Раз в город он пришел; но братья-рыбаки
Его не приняли, а жены их всем хором:
«Ну, бьешь ли, Граймс, детей?»— кричали, встретясь с вором.
И даже уличный шутливый рой детей —
И тот, гонясь за ним, кричал: «Вон, вон злодей!»
И Граймс с проклятьями, бросая в них каменья
Бежал из города, ища уединенья.
И стал он снова жить один среди степей,
Которых грустный вид был с каждым днем грустней.
Весь день на челноке, весь день в работе трудной,
Он, злейший враг людей, вздыхал в глуши безлюдной
О братней помощи хоть чьей-нибудь руки,
Чтоб сети кто помог извлечь со дна реки,
И жизнь он проклинал, глядя, как из пучины
365
Дмсордмс Крабб
Хватает чайка рыб, а он—комки лишь тины.
Болезнь, которую не смел он и назвать,
Тут стала с каждым днем страдальца посещать.
С невольным трепетом скитался он без цели;
Его страшили сны. Не раз, вскочив с постели,
Он пробуждался вдруг, испуган в час ночной
Толпою призраков, мечтой души больной-
Тех грозных призраков, какие духи ада
Лишь могут вызывать для устрашенья взгляда
Так, брошен ближними, с отчаяньем души,
Больной, отверженный, влачил он жизнь в глуши,
Один, вдали от всех; но и в своем недуге
При виде каждого он вздрагивал в испуге.
Прошла зима и вот, с началом теплых дней,
Опять в купальни к нам стеклась толпа гостей,
Рой праздных странников, что в зрительные трубки
Готов весь день смотреть на корабли, на шлюпки,
На пристань шумную, на лодки рыбаков-
На все, что ново так глазам не моряков.
Тогда-то на себя стал обращать вниманье
Какой-то лодочник. Бездомный, как в изгнаньи.
То вверх, то вниз реки, он плавал целый день,
То целый день стоял на якоре, как тень.
Он с виду походил на рыбака, хоть с лодки
Он не кидал сетей, не опускал наметки.
Вкруг лодки плавали станицы птиц морских,
Но он не обращал внимания на них.
Как-будто в чудный сон глубоко погруженный,
Он взор бессмысленный вперял в поток бездонный,
Как человек, чей ум опутан духом зла,
Влекущим мысль его на страшные дела.
То был наш Питер Граймс! К нему пришли матросы;
Кто утешал его, кто предлагал вопросы,
Кто говорил: «Пора покаяться во всем!»
При этом слове их смутилось сердце в нем;
Он вздрогнул, бросил бот и, ужасом гонимый,
Стал рыскать по полям, как зверь неукротимый;
Но, вскоре пойманный и наглою толпой
Гонимый, помещен в больнице городской.
Всегда готовые на помощь ближним, жены
Прибрежных рыбаков, услышав крик и стоны
Того, кто был для них, как изверг, нестерпим,
Забыв тут ненависть, вдруг сжалились над ним.
Страшна казалась им, достойна сожаленья
Судьба свершившего такие преступленья!
Они-то с ужасом и рассказали мне
О всем, что слышали, что видели они:
366
Питер Граймс
«Взгляните сами, сэр, какой он страшный, бледный!
Всем телом он дрожит! Ах, как он болен, бедный!
Он спит; а между тем, не закрывая глаз,
С безумной яростью в бреду глядит на нас.
Пот градом льет со лба... Взгляните, что за муки!
С какою силой сжал костлявые он руки!»
Я стал с ним говорить; но речь его была
Полна намеками на страшные дела.
Он бормотал: «Нет! Нет! Не я виновник смерти!
Он сам себя убил! Он в люк упал, поверьте!
Снимите ж цепи с ног!»—проговорил он вслух.
«Отец?., он не был там; зачем же грозный дух
Меж обвинителей садится там на лавку?
Зачем я приведен на очную с ним ставку?
Милорд, помилуйте! Ужель казнить меня?
Ах! Отложите казнь до завтрашнего дня!..»
Утихнув, он хотел привстать, чтоб помолиться.
Но так ослаб, что сам не мог пошевелиться;
Все что-то бормотал, и с ужасом в лице
Стонал и вздрагивал, как при своем конце.
Большими каплями пот по лицу катился,
Предсмертной влагою потухший взор покрылся,
Но он еще был жив и с кем-то неземным
Вслух разговаривал. Столпившись перед ним,
Стояли мы; но он казался без сознанья,
Иль с умыслом на нас не обращал вниманья,
Стараясь тайну скрыть преступных дум своих,
Хотя мы видели из слов его пустых,
Что совесть спящая в нем пробуждалась чутко:
То был безумца бред, но с проблеском рассудка
«Постойте!—он кричал.— Я все открою сам!
С тех пор, как в первый раз явился он глазам,
Он, лютый мой отец, который даже в гробе
Хотел по-прежнему меня тревожить в злобе...
Был страшно знойный день. Живя в моей глуши,
Давно я не встречал нигде живой души.
Я сеть закидывал, но не ловилась рыба:
По милости его—за все ему спасибо —
По милости его, с тех пор, как умер он,
Не стало счастья мне, пропал покой и сон.
Измученный, я сел и стал глядеть сквозь слезы
На дно реки и впал, казалось, в сон и грезы.
Но это не был сон. О, нет! Передо мной
Три грозных призрака восстали над волной.
Один был мой отец; другие два, с ним рядом,—
Мальчишки бледные, подосланные адом.
Над зыбью мутных волн, и не касаясь их,
.367
Джордж Крабб
Мелькали образы пришельцев неземных.
Я поднял в них весло; но духи с злой улыбкой,
Скользнув из-под него, исчезли в влаге зыбкой.
С тех пор лишь только вглубь закину сети, глядь—
Старик и мальчики являются опять. -
— Уйдите! Сгиньте с глаз! —я им кричу— напрасно!
Они стоят себе и смотрят так ужасно!
Куда ни отвернусь, куда ни поплыву,
Они везде со мной, во сне и наяву
Я вижу всех троих; все манят в омут темный,
Все слышится в ушах призыв их вероломный.
И этак каждый день, от утренней зари
И вплоть до вечера, являются все три;
Весь день зовут меня, весь день нигде проходу
Мне не дают, кричат: —К нам! К нам скорее в воду!
Отцы... в них жалость есть, а этот знай стоит,
Трясет сединами и взглядом леденит!
Веслом ударю я —в волнах раздастся глухо
Тяжелый чей-то стон, а все я вижу духа.
Я стану умолять; —А кто вонзил мой нож?
Он с гневом говорит, но говорит он ложь.
Случилось, правда, раз, что я за оскорбленья
Хотел убить его в порыве исступленья;
Но это ведь давно случилось и притом
Тогда я сжалился над дряхлым стариком.
За что ж, безжалостный, за что, мучитель лютый,
Он сам мне не дает покоя ни минуты?
Есть по течению реки три места: там
Они являются всегда моим глазам —
Места проклятия, о как их ненавижу!
Какие ужасы там днем и ночью вижу!
Вот к этим-то местам,-по воле их, не раз
Я должен был грести, с них не спуская глаз.
Снуют, проклятые, толкутся предо мною,
Кричат: —К нам в воду! К нам! —и тянут за собою —
Два беса, мальчики, и грозный мой тиран,
И с громким хохотом скрываются в туман.
Однажды в страшный зной, когда мои мученья
Казалось, превзошли пределы все терпенья,
Явился мне отец и, как всегда, привел
С собой двух мальчиков, невыразимо зол.
О Никогда еще не представляли гости
В глазах сверкающих такой бесовской злости!
По воле их опять берусь я за весло;
Гребу; нет больше сил: так сердцу тяжело!
Тут по волнам рукой провел старик —и пламя
И кровь вдруг хлынули, как огненное знамя,
368
Питер Граймс
Из закипевших волн, и обдал он меня
Горячей влагою из крови и огня.
Она палит меня, жжет мне лицо и руки,
Как будто демонам я отдан был на муки.
Когда ж очнулся я от боли, над волной
Гляжу, стоят они, как прежде, предо мной.
— Смотри!—сказал отец —и вдруг в реке вспененной
Пучина черная раскрыла зев бездонный.
О! Что я видел там, какой там слышал крик,
Того не выразит ничей земной язык!
— Так будет каждый день! Так будет вечно, вечно! —
Сказал и скрылся с глаз!»
Тут, ужасом объят,
Несчастный вдруг замолк, бросая дикий взгляд
На женщин трепетных, которые бледнели
От страшных слов его, теснять к его постели.
Потом, утратив речь, и зрение, и слух,
Казалось, он заснул; но вскоре адский дух
Им снова овладел. Открывши страшно веки,
Он вскрикнул: «Вот они!» и —замолчал навеки.
Тема загубленного детства впервые была введена в британскую литературу
Д. Краббом. Образ Питера Граймса — мелкого предпринимателя и эксплуататора
детского труда, однако, недостаточно типичен. Крабб снижает социально-обли-
чительный пафос своей поэмы тем, что приписывает Граймсу «прирожден-
ную», а отнюдь не классово обусловленную жестокость по отношению к малень-
ким рабам. Тем не менее Крабб откликнулся в своей поэме на весьма
знаменательное явление в общественной жизни своей эпохи: английский капи-
тал (крупный —на фабриках, мелкий —за прилавком и на промысле) прибегал
к массовой эксплуатации детского труда. Эксплуатация сверхдешевого, детского
труда во многом облегчила Англии ее борьбу с конкурентами на мировом
рынке и позволила занять на нем первое место, стать в XIX столетии «кузни-
цей мира». Однако по-настоящему глубоко и всесторонне преступления класса
буржуазии по отношению к детям разоблачил только Ч. Диккенс — первый по
времени великий писатель, изобразивший детство, поруганное и ограбленное
предпринимателями (см. его романы «Оливер Твист», «Давид Коппер-
фильд» и др.).
Выше приводится отрывок из поэмы.
1 Д. Крабб разоблачает одну из самых
жутких тайн «промышленного про-
гресса» в Англии 10-х годов XIX в.:
наличие тайных детских невольничьих
рынков в Лондоне, Шеффильде, Ли-
верпуле.
Готический роман
Гораций
УОЛПОЛ
(Horace Walpole)
(1717-1797)
Сын вигского премьер-министра Роберта Уолпола,
Гораций бессменно состоял членом парламента.
Однако политикой .занимался лишь постольку,
поскольку это давало ему возможность жить
на доходы от государственных должностей.
Всю жизнь Г. Уолпол был страстным
коллекционером (антикварием) старинных скульптур,
монет, оружия, картин, вел дневники.
Его корреспондентами были известные в ту эпоху
писатели Т. Рей, Босуэл, Джонсон, Арбетнот,
Маккензи и др.; художники — Рейнольдс, Гинсборо,
Флаксман и др. Г. Уолпол был дилетантом-
искусствоведом, написал несколько статей по истории
изобразительных искусств. Он интересовался историей,
архитектурой, естественными науками, философией,
увлекался предромантическим искусством. С 1750 г.
он начал строить готический' загородный замок в
Строберн-Хилл, причудливо сочетающий в своей
архитектуре несколько средневековых стилей;
замок был окружен парком со множеством
• таинственных* гротов и беседок; на лугу паслись
коровы, подобранные по цвету в тон парковым
лужайкам; в залах и комнатах были развешаны
старинные рыцарские доспехи а оружие.
В небольшой собственной типографии замка
Стронберн-Хилл был издан единственный роман
Уолпола — •Замок Отранто*.
•Замок Отранто* получил шумный успех: он
знаменовал собой рождение жанра • готического* романа.
Для поколения европейцев 60-х годов XVIII в.,
воспитанных на книгах Ричардсона и Филдинга,
1 В Англии XVIH в. слово «готический» означало «средневековый».
370
Замок Отранто
проповедовавших в быту и правах общества разумное,
рациональное, средневековая -готическая? обстановка,
сверхъестественные персонажи и трагический эпический
тон в повествовании Уолпола были необычными
и новыми.
Самому Уолполу были одинаково смешны и наивные
суеверии средневековья, и -благоразумие-, и -трезвая
рассудительность- практичного буржуа.
Писатель обратился к разработке фантастического
материала лишь потому, что он, по его мнению, мог
дать художнику больше поэтической свободы и
помочь с большой, глубиной выразить правду жизни.
Впрочем стиль Уолпола-романиста еще не свободен
от рационализма, сдержанности эпиков-просветителей.
Замок Отранто
(«The Castle of Otranto», 1765)
Глава I
У Манфреда, князя Отрантского, были сын и дочь. Дочери уже
минуло восемнадцать лет; она была на редкость хороша собой и
звалась Матильдой. Сын Манфдреда, Конрад, был на три года
моложе своей сестры; он был юноша болезненный, ничем особым
не примечательный и не подающий больших надежд. Тем не
менее именно он был любимцем отца, никогда не выказывавшего
знаков душевного расположения к Матильде. Манфред подыскал
сыну невесту—дочь маркиза да Виченца Изабеллу, которую
после сговора опекуны препроводили к князю, — с тем, чтобы он
мог сыграть свадьбу сразу же, как только это позволит слабое
здоровье Конрада. Члены семьи Манфреда и окрестные соседи
замечали, как не терпелось ему увидеть совершенным свадебный
обряд. Но семья, знавшая суровый нрав своего главы, остерега-
лась высказывать вслух предположения о причинах такой
спешки. Супруга Манфреда, Ипполита, женщина весьма добро-
сердечная, иногда осмеливалась говорить мужу о своих опасениях
по поводу столь раннего брака их единственного сына, слишком
юного и отягченного болезнями, но в ответ она неизменно
слышала от Манфреда лишь упреки в том, что из-за ее бесплодия
у него только один наследник. Вассалы и подданные князя были
менее осторожны в разговорах меяеду собой: они объясняли эту
поспешность тем, что князь страшится исполнения старинного
пророчества, которое, как говорили, гласило, что «замок Отранто
будет утрачен нынешней династией, когда его подлинный
владелец станет слишком велик, чтобы обитать в нем». Смысл
этого пророчества был неясен; еще менее ясно было, какое
371
Гораций Уолпол
отношение оно могло иметь к предстоящему браку. Но несмотря
на все загадки и противоречия, простой народ твердо держался
своего мнения.
Бракосочетание было назначено на день рождения юного
Конрада. В условленный час участники церемонии собрались
в замковой часовне, где все уже было готово для венчального
обряда; отсутствовал только сам Конрад. Манфред, не желая
терпеть ни малейшего промедления, недоумевая, куда мог за-
пропаститься сын, отрядил одного из челядинцев с наказом
тотчас же привести юного князя. Слуга отсутствовал значи-
тельно меньше времени, чем требовалось для того только, чтобы
пересечь двор и добраться до покоев Конрада. Очень скоро
он бегом возвратился назад, совершенно обезумевший, задыхаю-
щийся, с расширенными от испуга глазами и с пеной на
губах. Не произнеся пи слова, он указал рукой на двор. Всех
присутствующих охватили изумление и страх. Княгиня Ипполита,
не зная, что произошло, но сильно встревожившись из-за сына,
от волнения лишилась чувств. Манфред, не столько обеспо-
коенный, сколько разъяренный оттяжкой венчания и нелепым
поведением слуги, грозно потребовал от него объяснений.
Ничего не отвечая, бедняга продолжал показывать дрожащей
рукой в сторону двора. Лишь после того как требование было
повторено несколько раз, он наконец выкрикнул: «Шлем, шлем!»
Тем временем несколько человек успело спуститься из часовни
во двор, и оттуда теперь доносился неясный шум, в котором
выделялись крики и возгласы, выражавшие удивление и ужас.
Видя, что сына все еще нет, обеспокоился и Манфред, и сам
отправился узнать, чем вызвано это непонятное смятение.
Матильда, хлопотавшая около матери, осталась в часовне;
не тронулась с места и Изабелла; она тоже хотела позаботиться
о княгине, но, кроме того, не желая выказать ни малейшего
нетерпения по поводу отсутствия своего жениха, к которому,
говоря по правде, не испытывала никакой склонности.
Первое, что бросилось в глаза Манфреду, были его слуги,
которые сбились в кучу и силились поднять нечто, показав-
шееся ему огромной грудой черных перьев. Манфред на миг
остолбенел, не веря своим глазам.
— Что вы делаете? — гневно вскричал он.— Где мой сын?
В ответ он услыхал гул голосов:
— О, господин, Ваш сын! Ваш сын! Шлем! Шлем!
Крайне взволнованный этими горестными возгласами и
безотчетно чего-то страшась, он быстро шагнул вперед и —
какое зрелище для отцовского взора! —увидел перед собою тело
своего сына, раздавленное и наполовину прикрытое гигантским
шлемом, во сто раз большим, чем любая каска, когда-либо
сделанная для головы человека, и увенчанным огромным пучком
перьев.
372
Замок Отранто
Ужасная картина, которая предстала перед ним, полнейшая
загадочность происшедшего несчастья и в особенности возвы-
шавшееся перед ним исполинское и диковинное явление —все
это подействовало на Манфреда так, что он лишился дара
речи. Но одно лишь горе едва ли могло бы вызвать столь
долгое молчание князя. Манфред, не отрывая глаз, пристально
смотрел на шлем, словно надеясь, что он окажется только
видением, и был, казалось, не столько поглощен своей утра-
той, сколько размышлениями о том поразительном предмете,
который явился ее причиной. Он притрагивался к смертонос-
ной каске, внимательно разглядывал ее, и даже окровавленные,
исковерканные останки юного князя не могли отвлечь взгляд
Манфреда от этого чуда. Все люди вокруг, знавшие, как
сильно любил Манфред сына, были поражены его бесчувст-
венностью, пожалуй, не меньше, чем самим чудесным шлемом.
Они подняли обезображенный труп Конрада и перенесли его
в замок. Манфред при этом оставался совершенно безучастным
и не отдавал никаких распоряжений. Не больше внимания
проявил он и к оставшимся в часовне несчастным женщинам-
к своей жене и дочери; и не к ним относились первые слова,
которые слетели с его уст.
— Позаботьтесь о госпоже Изабелле, — сказал он.
Слуги не придали значения странности этого распоряжения:
будучи весьма преданы своей госпоже, княгине, они решили,
что князь, выразившись столь своеобразно, имел в виду ее
тяжелое душевное состояние, и поспешили прийти к ней на
помощь. Они перенесли Ипполиту, в которой едва теплилась
жизнь, в ее покои, но она проявляла полное безразличие
ко всем необычайным обстоятельствам, о которых ей расска-
зывали,—ко всему, кроме смерти сына. Матильда, исполненная
самозабвенной дочерней любви, подавила свое собственное горе
и изумление и думала только о том, как вернуть к жизни
и утешить свою страждущую мать. Изабелла, помня, что Иппо-
лита всегда относилась к ней как к родной дочери, и платя
ей столь же горячей преданностью и любовью, также усердно
хлопотала вокруг нее; вместе с тем, видя, что Матильда сама
подавлена горем, хотя и стремится скрыть свое состояние,
она старалась, как могла, разделить с ней и облегчить это
тяжкое бремя, ибо питала к дочери Ипполиты самую искреннюю
дружескую симпатию. Однако она не могла одновременно не
думать и о своем Собственном положении. Смерть юного Кон-
рада не вызвала в ней никаких других чувств, кроме жалости,
и она отнюдь не была опечалена тем, что избавилась от не-
обходимости вступить в брак, суливший ей мало радости,
как можно было предполагать, судя по облику ее нареченного
жениха и по суровому нраву Манфреда; несмотря на прояв-
ляемую им к невесте сына большую снисходительность, он
373
Гораций Уолпол
внушал ей необоримый страх своей беспричинной черствостью
в обращении с такими кроткими существами, как его жена
и дочь.
Пока Изабелла и Матильда провожали убитую горем мать
к ее ложу, Манфред оставался во дворе и продолжал созерцать
зловещий шлем, не обращая внимания на толпу, которая по-
степенно собралась вокруг него, привлеченная удивительным
происшествием. Он почти ничего не говорил и лишь несколь-
ко раз повторил один и тот же вопрос,— не знает ли кто-
нибудь, откуда взялся этот шлем? Никто, однако, не мог
сообщить ему никаких сведений на этот счет. Но так как
Манфреда, по-видимому, занимало только происхождение шле-
ма—и ничего более, — вскоре и все остальные зрители стали
рассуждать лишь об этом, высказывая различные предположения,
неясность и невероятность которых вполне соответствовали
исключительности самого бедствия. Глупейшие догадки следовали
одна за другой, как вдруг один молодой крестьянин, пришедший
сюда из близлежащей деревни, до которой уже успел дойти
слух о событиях в замке, заметил, что чудесный шлем в
точности похож на шлем черной мраморной статуи, стоящей
в церкви святого Николая и изображающей Альфонсо Добро-
го, одного из князей, правивших здесь в прежние времена.
— Что ты сказал, негодяй? —вскричал, внезапно перейдя от
оцепенения к ярости, Манфред и схватил молодого крестьянина
за шиворот. — Как посмел ты произнести эти предательские
слова? Ты заплатишь за них жизнью!
Присутствующие так же мало могли уразуметь причину
гнева Манфреда, как и все прочее, что они видели перед
собой, и этот новый оборот дела поверг их в полное заме-
шательство. Сам молодой крестьянин был изумлен больше всех
и не мог понять, чем он оскорбил князя; однако, сразу сооб-
разив, как вести себя, он со смиренным видом осторожно
высвободился из железных рук Манфреда и затем, отвесив
глубокий поклон, выражавший не столько страх, сколько же-
лание засвидетельствовать свою невиновность, почтительно спро-
сил, в чем состоит его проступок. Отнюдь не умиротворенный
покорностью крестьянина, напротив, еще более рассерженный
тем, что молодой человек весьма решительно, хотя и ни в
какой мере не грубо, заставил его разжать стиснутые пальцы.
Манфред приказал своим людях схватить провинившегося и на
месте заколол бы его кинжалом, если бы его не удержали
приглашенные на свадьбу гости.
Во время этой перепалки несколько человек из числа со-
бравшегося простонародья успели сбегать в расположенную
поблизости от замка большую церковь и вернулись оттуда с
разинутыми от изумления ртами: они объявили, что шлем,
который был на статуе Альфоносо Доброго, исчез. При этом
374
Замок Отранто
известии Манфред впал в полное неистовство и, словно чув-
ствуя потребность сорвать на ком-нибудь свой гнев, снова
обрушился на молодого крестьянина с криком:
— Негодяй! Дьявольское отродье! Колдун! Ты сделал это!
Ты убил моего сына!
Толпа, которая, запутавшись в догадках и предположениях,
искала в доступных ее пониманию пределах какого-то прямого
виновника бедствия, тотчас подхватила слова Манфреда и тоже
стала кричать:
— Это он, он! Он украл шлем с надгробной статуи Альфон-
со Доброго и размозжил им голову вашего сына!
При этом никто и не подумал о том, как велико различие
между мраморным шлемом, находившимся в церкви, и огромной
стальной касцой, которая была сейчас на виду у всех. Не
пришло никому на ум и то, что для юноши, едва достигше-
го двадцатилетнего возраста, было совершенно невозможно при-
волочь с собой доспех такой немыслимой тяжести.
Явная нелепость всех этих домыслов привела Манфреда в
чувство. Однако либо рассерженный тем, что крестьянин заметил
сходство между шлемами и, таким образом, обнаружилось ис-
чезновение шлема из церкви, либо желая пресечь всякие слухи,
которые могло породить столь дерзкое предположение, Манфред
во всеуслышание объявил, что молодой человек, бесспорно,
является чернокнижником и что пока церковь не произведет
дознания по делу, изобличенный чародей будет содержаться
в заключении под этим самым шлемом. Он тут же приказал
своим людям поднять шлем и поместить под него молодого
человека, сказав при этом, что ему не будут доставлять пищу,
ибо он сам сможет добыть ее себе при помощи своих са-
танинских чар.
Напрасно молодой человек упрашивал отменить этот неле-
пый приговор. Напрасно пытались друзья Манфреда отвратить
его от этого дикого решения, для которого не было никаких
причин. Большинство простонародья пришло в восторг от
произнесенного их господином суда, в высшей степени спра-
ведливого, по их разумению, поскольку он карал кудесника
тем же самым орудием, которое тот избрал для совершения
своего злого дела; и ни у кого из этих людей даже не
екнуло сердце при мысли, что юноша может умереть голод-
ной смертью, ибо они и не предполагали такой возможности,
будучи убеждены в том, что он, при помощи своего дьяволь-
ского искусства, с легкостью обеспечит себя пропитанием.
Поэтому распоряжение Манфреда было выполнено с боль-
шой готовностью и охотой, после чего, выставив у шлема
стражу и строго наказав ей препятствовать всякой попытке
передать узнику пищу, он подал своим друзьям и слугам
знак расходиться, велел запереть наружные ворота, разрешив
375
Гораций Уолпол
оставаться в замке только живущим в нем челядинцам, и уда-
лился в свои покои.
Тем временем благодаря стараниям и заботам обеих моло-
дых девушек княгиня Ипполита пришла в себя; она снова
предалась своему горю, но среди бурных приступов отчаяния
то и дело спрашивала о своем супруге и повелителе, хотела
послать к нему слуг, что были при ней, и наконец упросила
Матильду оставить ее и пойти утешить отца. Матильда, не-
изменно’ верная своему дочернему долгу, хотя и трепетала
от страха перед суровостью Манфреда, повиновалась приказу
матери; препоручив ее с тысячей предупреждений заботам
Изабеллы, опа осведомилась, где находится Манфред, на что
ей было отвечено, что он удалился в свои покои и не велел
никого допускать к себе. Предполагая, что отец погружен
в свое горе, и опасаясь, что при виде единственного остав-
шегося в живых его детища слезы снова брызнут из его
глаз, она колебалась, следует ли ей нарушать его печальное
уединение; однако ее собственное беспокойство о нем и прямое
повеление матери заставили ее отважиться на неповиновение
приказу отца — дерзость, в которой она никогда не была по-
винна прежде. Робость, присущая ее кроткой натуре, остано-
вила ее у входа в покои Манфреда. Стоя в нерешительности
перед дверью она слышала, как он, то быстрей, то медленней,
ходит взад и вперед по комнате; такое состояние его духа
только усилило ее дурные предчувствия. Однако она собиралась
уже заявить о себе стуком и попросить разрешения войти,
как вдруг Манфред сам отворил дверь, но в уме его царило
смятение, а к тому же еще наступили сумерки, и он, не
узнав Матильду, сердито спросил, кто его беспокоит.
— Дорогой отец, это я, ваша дочь, — дрожа, ответила Матильда.
- Убирайся! Мне не нужна дочь!—вскричал, отпрянув от нее,
Манфред. И, резко отстуГгив назад, он со всего размаху за-
хлопнул дверь перед онемевшей Матильдой.
Она слишком хорошо знала необузданный нрав отца, чтобы
решиться на новое вторжение. Немного оправившись от по-
трясения, вызванного таким недружелюбным приемом, она
поспешила утереть слезы, чтобы скрыть происшедшее от матери
и оберечь ее от еще одного тяжкого удара; и когда Ипполита
стала взволнованно расспрашивать ее, каково состояние Ман-
фреда и как переносит он свою утрату, она заверила ее, что
отец здоров и сохраняет в несчастье мужественную твердость
духа.
— Но неужели он не допустит меня к себе?—горестно
вопросила Ипполита. — Неужели не позволит мне смегпать свои
слезы с его слезами и матери нельзя будет выплакать свое
горе на груди ее повелителя? Или ты обманываешь меня,
Матильда? Я знаю, какую любовь питал Манфред к своему
.376
Замок Отранто
сыну: не оказался ли удар слишком силен для него и он
не смог его перенести? Я опасаюсь самого худшего! Подними-
те меня, — обратилась она к служанкам, — я хочу, я должна
увидеть своего супруга. Отнесите меня к нему немедленно.
Он мне дороже всех на свете, даже моих детей.
Матильда знаками показала Изабелле, что следует помешать
намерению Ипполиты подняться, и обе прелестные девушки
мягко, но настойчиво старались удержать на месте и успокоить
княгиню, как вдруг появился слуга с поручением от Манфреда
и сообщил Изабелле, что его господин желает говорить с ней.
— Со мной? — воскликнула удивленная Изабелла.
— Идите, — сказала ей Ипполита, испытывая облегчение от
того, что услыхала слова, переданные ее супругом. — Манфред
не в состоянии сейчас видеть своих близких. Он думает, что
ваше смятение не столь велико, как наше, и опасается силы
моего горя. Утешьте его, моя дорогая Изабелла, и скажите
ему, что я предпочитаю одна справляться со своей душевной
мукой, нежели усиливать его страдания.
Так как в это время уже наступил вечер, слуга, сопро-
вождавший Изабеллу, нес перед ней факел. Когда они пред-
стали перед Манфредом, который нетерпеливо шагал взад и
вперед по галерее, тот, встрепенувшись, бросил слуге:
— Прочь этот свет и убирайся сам!
Затем, с силой захлопнув дверь, он бросился на пристав-
ленную к стене скамью и велел Изабелле сесть рядом с ним.
Дрожа от страха, Изабелла повиновалась.
— Я послал за вами... — сказал Манфред и остановился,
как бы подыскивая слова.
— О, князь!—прошептала Изабелла.
— Да, я послал за вами, — повторил он, ибо хотел видеть
вас по одному весьма важному поводу. Осушите ваши слезы,
Изабелла... Вы утратили своего жениха... Да, такова жестокая
судьба! А я утратил надежду на продолжение моего рода!
Но Конрад был недостоин вашей красоты.
— Как, ваша светлость! — воскликнула Изабелла. — Я надеюсь,
вы не подозреваете, что я не испытываю тех чувств, которые
мне надлежит испытывать по столь печальному поводу. Мой
долг и моя преданность никогда бы...
— Не думайте о нем больше,— прервал ее Манфред. — Конрад
был болезненный, тщедушный мальчик. Возможно, для того и
прибрал его господь, чтобы я не доверил будущее моего дома
столь ненадежному фундаменту. Княжеский род Манфреда
нуждается в многочисленных и крепких опорах. Моя неразум-
ная любовь к этому юнцу затмила мне взор и лишила меня
предусмотрительности, — так что, может быть, оно и к лучшему.
Я надеюсь, что через несколько лет у меня будут основания
радоваться смерти Конрада.
377
Гораций Уолпол
Нельзя описать словами изумление Изабеллы. Сначала ей
показалось, что у Манфреда от горя помутился разум. Затем она
подумала, что эти странные речи имеют своей целью заманить
ее в какую-то ловушку. Она испугалась того, что Манфред
почувствовал ее равнодушие к Конраду, и поэтому сочла
уместным ответить:
— Не сомневайтесь в моих чувствах, высокочтимый князь:
отдав свою руку, я отдала бы и свое сердце. Конраду были бы
посвящены все мои заботы, и как бы судьба ни распорядилась
мною, отныне я всегда буду свято хранить его память, а вашу
светлость и достойнейшую супругу вашу .Ипполиту буду чтить
как родных отца и мать.
— Будь она проклята, Ипполита!— вскричал Манфред.—За-
будьте ее с этого мгновения, как я уже забыл ее. Короче
говоря, Изабелла, вы утратили жениха, но он был недостоин
ваших прелестей. Вместо хилого юнца супругом вашим должен
стать мужчина во цвете лет, который сумеет ценить вашу
красоту и который может надеяться на многочисленных от-
прысков.
— Увы, ваша светлость, — возразила Изабелла,—ум мой слиш-
ком поглощен только что постигшим ваше семейство ужасным
несчастьем, чтобы я могла помышлять о другом замужеств!'.
Если мой отец когда-нибудь прибудет сюда и такова будет
его воля, я покорюсь ей, так же как и в тот раз, когда
я согласилась отдать свою руку вашему сыну; но до тех пор,
пока не явится мой отец, позвольте мне оставаться под вашим
гостеприимным кровом и посвятить свои скорбные дни по-
пыткам облегчить горе, поразившее вас, госпожу Ипполиту
и прекрасную Матильду.
— Я уже просил вас однажды, — гневно сказал Манфред,—
не вспоминать больше об этой женщине; с этого* часа она
должна быть для вас такой же чужой, как и для меня.
Короче говоря, Изабелла, поскольку я не могу женить на вас
своего сына, я предлагаю вам в мужья себя самого.
— О, боже!—вскричала Изабелла, у которой наконец спала
пелена с глаз.— Что я слышу! Вы, князь? Вы? Мой свекор!
Отец Конрада! Супруг кроткой и добродетельной Ипполиты!
— Говорю вам,— властно заявил Манферд, — Ипполита больше
не жена мне; с этого часа я в разводе с ней. Слишком
долго ее бесплодие тяготело проклятием надо мной. Моя судьба
зависит от того, будут у меня сыновья или нет, и я верю,
что эта Ночь предопределит день, когда мои надежды сбудутся.
С этими словами он схватил холодную как лед руку Иза-
беллы. Ни жива ни мертва от объявшего ее страха и ужаса,
Изабелла вскрикнула и вырвалась от него. Манфред вскочил,
чтобы настичь ее, как вдруг увидел в свете месяца, теперь
уже высоко взошедшего и озарявшего противоположное окно,
378
Замок Отранто
перья рокового шлема, которые поднимались до самых окон
и раскачивались из стороны в сторону, глухо шелестя, словно
деревья в бурю. Изабелле отчаяние придало храбрости, и,
больше всего страшась настойчивого стремления Манфреда
осуществить свой замысел, она крикнула:
— Смотрите, князь, смотрите! Само небо осуждает ваши
нечестивые намерения!
— Ни небо, ни ад не помешают мне выполнить то, что
я задумал,— ответил Манфред и снова бросился к Изабелле.
В этот момент портрет его деда, висевший над скамьей,
на которой они перед тем сидели, явственно вздохнул и грудь
его поднялась и опустилась. Изабелла, стоявшая спиной к порт-
рету, не заметила, как он шевельнулся, и не знала, откуда
донесся услышанный ею вздох, но вся задрожала. Произнеся:
«Что это, князь? Вы слышите этот звук?»—она бросилась к двери.
Манфреду, который не мог отвести глаз от портрета, было
в этот момент не до нее, и она успела добраться до лест-
ницы, прежде чем он, заметив ее бегство, сделал несколько
шагов ей вослед, озираясь на ожившее изображение, как вдруг
портрет покинул раму и, сойдя на пол, с угрюмым и скорб-
ным видом стал перед Манфредом.
— Уж не во сне ли я вижу это?— вскричал Манфред,—
Или все дьявольские силы ополчились против меня? Говори,
адское виденье! А если ты действительно мой предок, то
почему и ты вступил в заговор против своего несчастного
потомка, который платит слишком дорогой ценой за то, что...
Он не успел окончить фразу, как призрак снова вздохнул
и подал Манфреду знак следовать за ним.
— Веди меня! — воскликнул Манфред. — Я пойду за тобой
хоть в самую преисподнюю.
Призрак степенно, но с угрюмым видом прошествовал до
конца галереи и свернул в горницу направо. Манфред следовал
за ним на некотором расстоянии, исполненный тревоги и ужаса,
но без колебаний. Когда он захотел войти в горницу вслед
за призраком, незримая рука резко захлопнула перед ним дверь.
Князь, собрав во время этой задержки всю свою смелость,
стал ломиться в дверь, ударяя в нее ногой, но убедился, что
она не поддается никаким его усилиям.
— Что же, если ад не хочет удовлетворить мое любопытство,
я употреблю все доступные мне человеческие средства, чтобы
сохранить свой род,— промолвил он.— Изабелле не уйти от меня.
Девушка, чья решимость сменилась страхом, как только она
покинула Манфреда, сбежала вниз по главной лестнице до
прихожей. Здесь она остановилась, не зная, куда направиться
дальше и как спастись от необузданного князя. Ворота замка
были заперты, и во дворе были расставлены часовые. Могла ли
она, повинуясь зову своего сердца, пойти в покои Ипполиты,
379
Гораций Уолпол
чтобы предупредить княгиню об ожидавшей ее жестокой участи?
Она не сомневалась, что Манфред сразу же явится за ней
туда и в своей ярости нанесет задуманную им обиду со всей
мыслимой жестокостью, а у них не будет никакой возможности
защититься от неистовства его страстей. Нужна была хоть
небольшая отсрочка, в течение которой Манфред мог бы по-
размыслить над принятыми им ужасными решениями или по-
явилось бы какое-нибудь благоприятное для нее обстоятельство,
но для’ этого необходимо, чтобы по крайней мере на бли-
жайшую ночь ему пришлось отложить выполнение своих
чудовищных намерений. Но где скрыться? Как уйти от Ман-
фреда, который неизбежно будет преследовать ее в любой
части замка? В то время как эти мысли вихрем проносились
в ее голове, она вдруг вспомнила про подземный ход, который
вел из подвалов замка в церковь святого Николая. Она знала,
что если бы ей удалось добраться до алтаря, прежде чем
ее настигнут, то даже такой неистовый человек, как Манфред,
не посмел бы осквернить это священное место; и она решила,
если не представится иного способа спастись, навсегда укрыться
среди святых дев, чей монастырь соседствовал с церковью
святого Николая. Приняв такое решение, она схватила све-
тильник, горевший у подножия лестницы, и устремилась к
потайному ходу.
Глава V
...Маркиз <...> тихонько прокрался к покоям Ипполиты и,
никем не замеченный, вошел внутрь с намерением укрепить
княгиню в ее решении согласиться на развод, ибо чувствовал,
что Манфред ни в коеу; случае не отдаст ему Матильду до
тех пор, пока сам не завладеет Изабеллой.
Его не удивила царившая в покоях княгини тишина.
Предполагая, что Ипполита, как ему и сказали, находится в
молельне, он прошел дальше. Дверь в молельню была полу-
открыта, но мрак безлунной ночи не позволял что-либо раз-
глядеть внутри. Осторожно отворив дверь настежь, он различил
у алтаря коленопреклоненную человеческую фигуру. Приблизив-
шись, он увидел перед собой не женщину, а обращенного
к нему спиной неизвестного в длинной власянице. Незнакомец
был, по-видимому, погружен в молитву. Маркиз хотел уже было
удалиться, как вдруг фигура поднялась и постояла несколько
минут, словно в раздумье, не глядя на него. Ожидая, что
этот набожный человек двинется ему навстречу, и желая
извиниться за свое грубое вторжение, Фредерик обратился к
нему со словами:
— Преподобный отец, я искал госпожу Ипполиту...
380
Замок Отранто
— Ипполиту!— повторил глухой голос.—Разве ты прибыл в
. этот замок для того, чтобы искать Ипполиту, — и тут фигура
i! обернулась, открыв Фредерику обнаженные челюсти и пустые
। глазницы скелета под капюшоном отшельнической власяницы.
Фредерик отпрянул с криком:
— Ангелы господни, защитите меня!
— Заслужи их защиту!
Упав на колени, Фредерик стал молить видение смилости-
виться над ним <...>
— <...> Скажи мне, душа праведника, с чем ты послана
ко мне? Что еще должен я сделать?
>. — Забыть Матильду,— ответило видение и исчезло.
Кровь похолодела в жилах Фредерика. Несколько минут он
’ оставался недвижим. Затем, рухнув ниц перед алтарем, он
взмолился ко всем святым о заступничестве, дабы ему было
даровано прощение. <...>
Он ринулся прочь из покоев княгини и сразу устремился
к себе. У двери своей горницы он столкнулся с Манфредом;
^взбудораженный випом и любовью, тот явился за Фредериком
Ьс намерением предложить ему скоротать часть ночи в пи-
рушке за песнями и музыкой. Оскорбленный этим приглаше-
; «нием, столь неуместным при его состоянии духа, Фредерик
резко отстранил Манфреда и, войдя в свою горницу, со злостью
1 захлопнул перед ним дверь, а затем запер ее изнутри.
Манфред, возмущенный непонятным поведением маркиза,
! удалился с таким чувством, которое могло толкнуть его на
самые дикие и пагубные поступки. Перейдя двор, он встретил
итого слугу, которого оставил возле монастыря шпионить за
», Джеромом и Теодором. Этот человек, задыхаясь— оттого, видимо,
|;что он всю дорогу бежал, — доложил своему господину, что
бТеодор и какая-то дама из замка беседуют сейчас наедине
у гробницы Альфонсо в церкви святого Николая. Слуге уда-
, лось выследить Теодора, но ночной мрак помешал ему рас-
познать, кто была дама.
Манфред и так уже был распален всем случившимся;
«.вдобавок, Изабелла прогнала его от себя, когда он снова стал
। слишком невоздержанно высказывать свою страсть к ней.
- Теперь он сразу решил, что высказанное ею беспокойство
, было вызвано желанием поскорей встретиться с Теодором.
. Подстегнутый этой догадкой и рассерженный поведением ее
отца, он, никого не предупредив, один поспешил в церковь.
. В мерцающем свете лунного луча, проникавшего сквозь цвет-
ные стекла, он бесшумно проскользнул между боковыми при-
делами и прокрался к гробнице Альфонсо, направляемый
услышанным им неясным шепотом тех самих лиц, коих он
думал здесь застать.
Первые же слова, которые он разобрал, были следующие:
381
Гораций Уолпол
— Увы, разве это зависит от меня? Манфред никогда не
позволит нам соединиться...
— Никогда! И вот как он предотвратит это!—вскричал
тиран, и, выхватив свой кинжал, вонзил его из-за плеча
говорившей прямо ей в грудь.
— Ах, все кончено, я умираю! — воскликнула Матильда падая. —
Милосердный боже, прими мою душу!
— Гнусный, бесчеловечный злодей! Чудовище!—возопил
Теодор, 'бросаясь на Манфреда и вырывая у него кинжал.
— Отведи свою нечестивую руку! — крикнула Матильда. — Это
мой отец!
Манфред, словно вдруг очнувшись от наваждения, стал
бить себя в грудь, рвать на себе волосы, пытался отобрать
у Теодора кинжал, чтобы покончить с собой. Теодор был
почти в таком же безумном состоянии, как и Манфред, но,
подавив порывы своего горя, бросился спасать Матильду. При-
влеченные его криками о помощи, сбежались монахи. Одни
принялись вместе с Теодором останавливать кровь, которой
обливалась умирающая, другие же крепко держали Манфреда,
чтобы он в отчаянии не наложил на себя руки.
<...>Тем временем в церковь явился и Джером, тоже узнав-
ший об ужасном событии. Во взгляде его, казалось, был укор
Теодору, но, обернувшись к Манфреду, он произнес:
— Смотри, тиран: свершилось еще одно из тех страшных
бедствий, которым суждено обрушиться на твою нечести-
вую голову! Кровь Альфонсо вопияла к небесам об отмще-
нии, и господь попустил осквернение своего алтаря убий-
ством, дабы ты пролил родную кровь у гробницы этого
государя!
— Жестокий!— воскликнула Матильда. — Зачем отягчаешь ты
скорбь несчастного отца? Да благословит его небо и простит
ему, как я прощаю. Господин мой, владыка и повелитель
над всеми нами, простите ли вы свое дитя? Клянусь, я при-
шла сюда не для встречи с Теодором. Я увидела его моля-
щимся у этой могилы, к которой матушка послала меня,
чтобы я заступилась перед богом за вас, отец, и за нее...
Дорогой отец мой, благословите дочь свою и скажите, что
прощаете ее!
— Это я~ чудовище, убийца— должен простить тебя?—вскри-
чал Манфред.—Да разве смеют душегубы кого-нибудь прощать?
Я принял тебя за Изабеллу, но господь направил мою пре-
ступную руку в сердце моей собственной дочери... О, Матиль-
да! Не смею выговорить... Можешь ли ты простить мне мою
слепую ярость?<...>
Прежде чем они добрались до замка, Ипполита, уже опо-
вещенная об ужасном событии, выбежала встречать свое уми-
рающее дитя; по, когда она увидела печальную процессию,
382
Замок Отранто
ее охватило такое горе, что силы оставили ее, и, как без-
жизненное тело, она в глубоком обмороке рухнула наземь.
Сопровождавшие ее Фредерик и Изабелла были подавлены
скорбью почти в равной мере. Только Матильда как будто
и не замечала своего состояния: все ее мысли и чувства
были отданы горячо любимой матери.
<.„>Услышав голос матери, Матильда подняла веки и взгля-
нула на нее, но тут же опустила их снова. Биение крови
все более слабело, рука стала влажной и холодной, и вскоре
на спасение несчастной девушки не осталось никакой надежды.
Теодор последовал за лекарями в соседнюю горницу и, услы-
шав их приговор, впал в отчаяние, граничившее с полным
безумием.
— Если ей не дано жить, — вскричал он,—то хоть в смерти
она должна быть моей! Отец! Джером! Вы соедините наши
руки? — обратился он к монаху, который, так же как и маркиз,
не отходил от лекарей.
— Что за дикое безрассудство!—воскликнул Джером. — Разве
сейчас время для бракосочетания?
— Да, именно сейчас, — кричал Теодор. — Увы, другого времени
не будет <...>
Изабелла знаком остановила его, чувствуя, что конец Ма-
тильды близок.
— Что? Она умерла?— закричал Теодор.—Неужели?
От его душераздирающих возгласов к Матильде вернулось
сознание. Она открыла глаза и посмотрела вокруг, ища мать.
— Свет очей моих, я здесь, я здесь, — вскричала Ипполита.—
Не бойся —я не покину тебя.
— О, как вы добры! — произнесла Матильда. — Но не рыдайте
из-за меня, матушка. Я ухожу туда, где нет горестей... Иза-
белла, ты любила меня, пусть же моя дорогая мать всегда
ощущает твою любовь к ней, такую сильную, что она мог-
ла бы заменить ей любовь дочери... Ах, право, я так слаба...
— О, дитя мое! — повторяла Ипполита, рыдая. — Как продлить
! Мне твою жизнь еще хоть немного?<...>
— Я хотела бы сказать еще кое-что, но уже не могу... —
с трудом произнесла Матильда. — Изабелла... Теодор... ради меня...
О! — С этими словами она испустила последний вздох.
<...>Изабелла отвела подавленную горем Ипполиту в ее
покои, но посередине двора они встретили Манфреда, который
все более безумен от мучивших его мыслей, почувствовал
непреодолимое желание снова увидеть дочь и направился в
горницу, где она лежала. Так как луна стояла уже высоко,
от по выражению лиц обеих несчастных женщин догадался,
что произошло самое страшное, чего можно было ждать.
— Что? Она умерла?!—закричал в диком смятении, и в этот
миг удар грома сотряс замок до самого основания; колыхну-
383
Гораций Уолпол
лась земля, и послышался оглушительный лязг огромных нече-
ловеческих доспехов.
Фредерику и Джерому подумалось, что наступает светопрестав-
ление. Джером ринулся во двор, увлекая за собой Теодора.
В то мгновение, когда Теодор появился во дворе, стены замка
за спиной Манфреда рухнули под действием какой-то могучей
силы, и среди развалин восстала разросшаяся до исполинских
размеров фигура Альфонсо.
— Склонитесь перед Теодором, истинным наследником Аль-
фонсо?—возгласил призрак и, произнеся эти слова, сопровож-
давшиеся раскатом грома, стал величаво возноситься к небесам.
<...>Все, кто видел это, пали ниц, признав в явленном им
божью волю. Первой нарушила молчание Ипполита.
— Господин мой,— сказала она обессилевшему Манфреду,—
вот какова тщета человеческого величия. Конрад покинул этот
мир! Нет больше Матильды! В лице Теодора зрим мы ис-
тинного князя Отрантского<....>
— Безвинная страдалица! Несчастная жертва моих преступ-
лений!—воскликнул Манфред.— Наконец сердце мое открыто
для твоих благочестивых увещаний... О, если бы я мог...
Но это невозможно... Вы недоумеваете... Так пусть же я сам,
наконец, свершу над собою суд. Я сам должен выставить
на позор свою голову —это единственное удовлетворение, ко-
торое я могу дать оскорбленным небесам. Мои деяния навлекли
на меня эти кары<...>
Появление в 1764 г. «Замка Отранто» Горация Уолпола положило начало
становлению и интенсивному развитию в Англии нового литературного на-
правления — «готического» романа.
Вслед за Уолполом выступила плеяда романистов-«готиков»: Анна Рэд-
клиф (1764—1823), Клара Рив (1729—1807), Шарлотта Смит (1749—1806),
Вильям Бекфорд (1760—1844). Мэтью Грегори Льюис (1775—1818) и многие
другие, ныне забытые авторы.
«Готический» роман отрицал эстетические каноны просветительских сен-
тиментального и реалистического романов первой половины XV111 в. В то же
время оп во многом связан еще с рационалистическими положениями про-
светителей; этот роман является переходным этаном от Просвещения к
романтизму.
Вопиющие социальные бедствия, порожденные во второй половине века
промышленным переворотом, невозможно было объяснить с позиций мета-
физического рационализма просветителей. Поэтому авторы «готического»
романа обратились к приемам средневекового рыцарского романа, разгра-
ничив всех персонажей на злодеев и благородных рыцарей, на доброде-
тельных и невинных героинь и испорченных пороками и эгоистическими
страстями честолюбцев и авантюристов. Пытаясь интуитивно постигнуть
природу социального зла эпохи, романисты разрабатывали фантастические
и таинственные сюжеты, необыкновенные характеры и ситуации, воссозда-
вали мрачный и трагический колорит, сменив бытовую, нравоописательную
тематику просветителей на темы фантастики, исторической и романтической
экзотики. Йо за всеми этими таинственными элементами прослеживаются
реальные жизненные конфликты: все тайны и преступления совершаются
в процессе борьбы за материальные ценности. Злодеи, фигурирующие в
«готическом» романе, как правило, представляют собой типы буржуазного
384
Замок Отранто
хищника-стяжателя, незаконно захватывающего чужую собственность, или
пытающегося удержать в своих руках богатство, награбленное его предками.
В этом сказывается связь романистов «готической» школы с просветительским
рационализмом. Именно эти черты наиболее ярко выступают в композиции
«Замка Отранто». Здесь читатель впервые встретился с нагромождением самых
чудовищных преступлений, тайн и ужасов. Владелец майората Отранто —
жестокий принц Манфред — является внуком преступника, отравившего за-
конного владыку замка — Альфонсо Доброго. Над Манфредом и всем его
родом довлеет проклятие: семья Манфреда будет владеть майоратом лишь
до того момента, пока законный владелец замка не вырастет до такого
гигантского размера, что перестанет вмещаться под сводами его. Прислуга
замка живет в постоянном страхе, так как в нем каждый день совершаются
странные и таинственные события: большой, в полный рост, портрет деда
Манфреда вдруг вышел из рамы; из носа мраморной статуи Альфонсо
Доброго упали три капли крови; наконец, сын Манфреда — Конрад — нака-
нуне свадьбы с прекрасной Изабеллой был убит упавшим с неба гигант-
ским стальным шлемом с перьями.
Иррациональные и трагические мотивы, которые вводятся автором романа
в сюжет и композицию, призваны подчеркнуть непостижимую сложность
жизни, невозможность для человеческого разума попять действие каких-то
( закономерностей, превращающих «благо в страдание», а «разумное — в бес-
' емыслицу». И хотя действие романа отнесено к ХИ—ХШ вв., оно обращено
к современным Уолполу событиям.
Выше приводятся отрывки из глав 1-й и 5-й.
13-650
Вильям
БЕКФОРД
(William Beckford)
(1760-1844)
В. Бекфорд, сын лондонского мора, богатый аристократ,
провел свою молодость в путешествиях по Европе
(он посетил Италию, Испанию, Португалию; близ Цинтры
Бекфорд построил дворец, о котором Байрон упоминает
в своей лиро-зпической пойме -Чайльд-Гарольд-).
В своем роскошном английском поместье Фоитхилл
Бекфорд собрал богатейшие коллекции произведений
искусства, привезенные из стран Европы, Ближнего
Востока и Африки. Бекфорд оставил несколько
литературных произведений, которые писал, главным
образом, для себя и своих друзей. Дневник его
путешествий —-Сны, мысли наяву и происшествия-
(Dreams, Walking Thoughts, and Incidents, 1783),
а такмсе романы: «Искусство современного романа,
как изящная знтузиастка, роман-рапсодия-
(Modem Novel Writing, or the Elegant Enthusiast...
A Kapsodical Bomance, 1796), -Аземияг, описательный
и сентиментальный роман, обрамленный
стихотворениями (Azemia, a Descriptive and Sentimental
Norel, Interspersed with Pieces of Poetry, 1797) вшили
в историю литературы.
Однако подлинную астатическую ценность представляет
лишь небольшой -готический- роман В. Бекфорда
• Ватек. Арабская повесть- (1786), написанный
на французском языке, впоследствии переведенный
на английский язык и опубликованный без ведома автора.
Ватек
Арабская сказка
(Vathek. An Arabian Tale, 1786)
Ватек, Девятый халиф из рода Абассидов, был сыном Мутасима
и внуком Гаруна аль-Рашида. Он взошел на престол во цвете
лет. Великие способности, которыми он обладал, давали народу
надежду на долгое и счастливое царствование. Лицо его было
приятно и величественно; но в гневе взор халифа становился
386
Батек
столь ужасным, что его нельзя было выдержать: несчастный,
на кого он его устремлял, падал, иногда, пораженный насмерть.
Так что, боясь обезлюдеть свое государство и обратить в пус-
тыню дворец, Ватек предавался гневу весьма редко.
Он очень любил женщин и удовольствия хорошего стола.
Его великодушие было безгранично и разврат безудержен.
Он не думал, как Омар бен-Аблалазиз, что нужно сделать из
этого мира ад, чтобы оказаться в раю за гробом.
Пышностью он превзошел всех своих предшественников.
Дворец Алькорреми, построенный его отцом Мутасимом на
холме Пегих Лошадей, господствовавшем над всем городом
Самаррой, показался ему тесным. Он прибавил к нему пять
пристроек, или, вернее, пять новых дворцов<...>
Несмотря на то, что Ватек утопал в сладострастии, под-
данные любили его. Полагали, что властитель, предающийся
наслаждениям, по крайней мере столь же способен к управ-
лению, как и тот, кто объявляет себя врагом их. Но его
пылкий и беспокойный нрав не позволил ему ограничиться
этим. При жизни отца он столько учился ради развлечения,
что знал многое; он пожелал, наконец, все узнать, даже
науки, которых не существует. Он любил спорить с учеными,
но они не могли слишком далеко заходить в возражениях.
Одних он заставлял смолкать подарками; тех, чье упорство
не поддавалось его щедрости, отправляли в тюрьму для успо-
коения—средство, часто помогавшее.
Ватек хотел также вмешаться в теологические распри и
высказался против партии, обычно считавшейся правоверной.
Этим он вооружил против себя всех ревностных к вере; тогда
он стал их преследовать, ибо желал всегда быть правым,
чего бы это ни стоило.
Великий пророк Магомет, наместниками которого на земле
являются халифы, пребывая на седьмом небе, возмутился без-
божным поведением одного из своих преемников. «Оставим его,—
сказал он гениям, всегда готовым исполнять его приказания,—
посмотрим, как далеко зайдет безумие и нечестие Ватека:
если оно будет чрезмерно, мы сумеем должным образом на-
казать его <...>
Ватек нашел утешение в мысли, что все считают его ве-
ликим; к тому же он льстил себя надеждой, что свет его
разума превзойдет силу его зрения и он заставит звезды
дать отчет в приговорах о его судьбе <...>
Между тем добрые гении, наблюдавшие еще немного за
поведением Ватека, поднялись на седьмое небо к Магомету
и сказали ему: «Милосердный Пророк, подай руку помощи
твоему Наместнику, или он безвозвратно запутается в сетях,
которые расставили ему наши враги дивы; Гяур поджидает
его в отвратительном дворце подземного огня; если он туда
13*
387
Вилънм Бекфо/х)
войдет, он погиб навсегда». Магомет с негодованием ответил:
«Он слишком заслужил быть предоставленным самому себе:
однако я разрешаю вам сделать последнее усилие, чтобы
спасти его».
Тотчас добрый гений принял вид пастуха, более прослав-
ленного своей набожностью, чем все дервиши и аскеты страны;
он сел на склоне небольшого холма, близ стада белых овец
и стал наигрывать на никому неведомом инструменте напевы,
трогательная мелодия которых проникала в душу, пробуждала
угрызения совести и прогоняла суетные мысли. От этих мощных
звуков солнце покрылось темными тучами и кристально про-
зрачные воды маленького озера стали краснее крови. Все,
кто был в пышном караване халифа, помимо своей воли
устремились к холму; все в печали опустили глаза; все укоряли
себя за зло, содеянное 9 жизни; у Дилары билось сердце,
а начальник евнухов с сокрушенным видом просил прощения
у женщин, которых часто мучил для собственного удовольствия.
Батек и Нурониар побледнели и, угрюмо взглянув друг на
друга, вспомнили с горьким раскаянием: он—о множестве
совершенных им мрачнейших преступлений, о своих нечестивых
и властолюбивых замыслах, а она —о своей разрушенной семье,
о погибшем Гюльхенрузе. Нурониар казалось, что в этих роковых
звуках слышатся крики умирающего отца, а Ватеку мерещи-
лись рыдания пятидесяти детей, которых он принес в жертву
I яуру. В этом душевном смятении их неудержимо влекло
к пастуху. В его облике было нечто столь внушительное, что
Ватек в первый раз в жизни смутился, а Нурониар закрыла
лицо руками. Музыка смолкла, и гений обратился к халифу
со словами: «Безумный властитель, которому провидение вручило
заботы о народе! Так-то ты исполняешь свои обязанности?
Ты превзошел меру преступлений, а теперь ты спешишь за
возмездием? Ты знаешь, что за этими горами— мрачное царство
Эблиса и проклятых дивов, и, соблазненный коварным при-
зраком, ты отдаешься в их власть! Тебе предлагают в последний
раз помощь; оставь свой отвратительный замысел, возвратись,
отдай Нурониар отцу, в котором еще теплится жизнь, разрушь
башню со всеми ее мерзостями, не слушай советов Каратис,
будь справедлив к подданным, уважай посланников Пророка,
загладь свое беззаконие примерной жизнью и вместо того,
чтоб предаваться сладострастию, покайся в слезах на могилах
своих благочестивых предков! Видишь ты тучи, что закрывают
солнце? Если твое сердце не смягчится, то в час, когда не-
бесное светило появится вновь, рука милосердия уже не
протянется к тебе».
В страхе и нерешительности Ватек готов был броситься
к ногам пастуха, в котором почувствовал нечто, превосходящее
человеческое, но гордость одержала верх, и, дерзко подняв
388
Ватек
голову, он метнул на него свой страшный взгляд. «Кто бы
ты ни был,— ответил он,— довольно! Оставь свои бесполезные
советы. Или ты хочешь обмануть меня, или сам обманываешься:
если то, что я сделал, так преступно, как ты утверждаешь,
то для меня нет и капли милосердия; я пролил море крови,
чтобы достичь могущества, которое заставит трепетать тебе
подобных; не надейся, что я отступлю, дойдя до самой цели,
или что брошу ту, которая для меня дороже жизни и твоего
милосердия. Пусть появится солнце, пусть освещает мой путь,
мне все равно, куда бы он ни привел!» От этих слов
вздрогнул сам гений, а Ватек бросился в объятия Нурониар
и велел двигаться вперед.
Нетрудно было исполнить это приказание; наваждение ис-
чезло, солнце заблистало вновь, и пастух скрылся с жалобным
криком. Но роковое впечатление от музыки гения все же
осталось в сердцах большинства людей Ватека; они с ужасом
глядели друг на друга. С наступлением ночи все разбежались,
и из многочисленной свиты остался лишь начальник евнухов,
несколько беззаветно преданных рабов, Дилара и кучка жен-
щин, принадлежавших, как и опа, к религии магов.
Халиф, пожираемый горделивым желанием предписывать
законы силам тьмы, мало огорчился этим бегством. Волнение
крови мешало ему спать, и он не расположился лагерем, как
обыкновенно. Нурониар, нетерпение которой чуть ли не пре-
вышало нетерпение халифа, торопила его и расточала неж-
нейшие ласки, чтобы окончательно помутить его разум. Она
мнила уже себя могущественнее, чем Валкие, и представляла
себе, как гении повергнутся ниц пред ступенями ее трона.
Таким образом подвигались они при свете луны и увидели,
наконец, две высоких скалы, которые образовали как бы портал
у входа в небольшую долину, замыкавшуюся вдали обширными
развалинами Истахара. Высоко с горы смотрели многочислен-
ные гробницы царей; мрак ночи усиливал жуткое впечатление
от этой картины. Миновали два городка, почти совершенно
покинутых. В них осталось лишь несколько дряхлых старцев;
увидя лошадей и носилки, они бросились на колени, воскли-
цая: «О, боже, снова эти призраки, мучающие нас уже шесть
месяцев! Увы! все жители, напуганные странными привидениями
и шумом в недрах гор, покинули нас на произвол злых
духов!» Эти жалобы показались халифу дурным предзнамено-
ванием; он растоптал бедных старцев своими лошадьми и
прибыл наконец к подножию большой террасы из черного
мрамора. Там он и Нурониар вышли из носилок. С бьющими-
ся сердцами, блуждающим взором осматривали они все вокруг
и с невольной дрожью ждали появления Гяура; но ничто не
указывало на его присутствие. Зловещее молчание царило в
воздухе и на горах. Луна отбрасывала на большую террасу
389
Вилъя.ч Бекфорд
тени огромных колонн, подымавшихся чуть не до облаков.
На этих унылых маяках, число которых казалось безмерным,
не было крыш, и их капители, неизвестного в летописях
земли стиля, служили прибежищем ночных птиц, которые, ис-
пугавшись приближения людей, с карканьем скрылись.
Главный евнух, цепенея от ужаса, умолял Ватека позволить
зажечь огонь и что-нибудь поесть. «Пет, нет,— ответил халиф,—
некогда думать о подобных вещах; сиди смирно и жди при-
казаний!» Он сказал это решительным тоном и подал руку
Нуропиар. Взойдя по ступеням большой лестницы, они очути-
лись на террасе, вымощенной мраморными плитами, подобной
гладкому озеру, где не могла пробиться никакая травка. На-
право шли маяки, стоявшие перед развалинами громадного
дворца, стены которого были покрыты разными изображениями;
прямо виднелись внушавшие ужас гигантские статуи четырех
животных, похожих на грифов и леопардов; неподалеку от них
при свете луны, освещавшей особенно ярко это место, можно
было различить надписи, напоминавшие те, что были на саблях
Гяура; они также постоянно менялись; когда, наконец, они
приняли очертания арабских букв, халиф прочитал: «Ватек,
ты не исполнил велений моего пергамента; ты
заслуживаешь, чтобы я отослал тебя назад; но
из уважения к твоей спутнице и во внимание
к тому, что ты сделал, чтобы получить обещан-
ное, Эблис позволяет отворить пред тобой двери
своего дворца и принять тебя в число поклон-
ников подземного пламени».
Едва он прочел эти слова, как гора, к которой примыкала
терраса, содрогнулась и маяки чуть не обрушились им на го-
ловы. Скала полураскрылась, и в ее недрах появилась гладкая
мраморная лестница; казалось, она спускается в бездну. На
ступенях стояли по две свечи, похожих на те, что видела
Нурониар в своем видении; камфарный дым их поднимался
клубами к своду.
Это зрелище не испугало дочери Факреддина,— напротив,
придало ей мужества; она не удостоила даже проститься с луной
и небом и без колебания покинула чистый воздух, чтобы
спуститься в адские испарения. Оба нечестивца шли гордо
и решительно. Сходя при ярком свете этих факелов, они
восхищались друг другом и в ослеплении своим величием
готовы были принять себя за небесные существа. Единственное,
что внушало им тревогу, было, что ступеням лестницы не
видно было конца. В пламенном нетерпении они так спешили,
что скоро спуск их стал походить на стремительное падение
в бездну; наконец, у большого эбенового портала они оста-
новились: халиф тотчас узнал его; тут ждал их Гяур с золотым
ключом. «Добро пожаловать— на зло Магомету и его приспеш-
390
Ватек
никам,— сказал он с отталкивающей улыбкой,—сейчас я введу
вас во дворец, где вы честно заслужили себе место». С этими
словами он дотронулся своим ключом до эмалевого замка,
и тотчас обе половинки двери раскрылись с шумом, подобным
грохоту летнего грома, и с таким же шумом закрылись, лишь
только они вошли.
Халиф и Нурониар взглянули друг на друга с удивлением.
Хотя помещение, где они находились, было покрыто сводом,
оно казалось настолько обширным и высоким, что сначала
они приняли его за огромную равнину. Когда глаза их при-
смотрелись, наконец, к размерам предметов, они разобрали
ряды колонн и арок; постепенно уменьшаясь на расстоянии,
они вели к лучистой точке, подобной солнцу, бросающему на
поверхность моря свои последние лучи. Пол, усыпанный золотым
порошком и шафраном, издавал такой острый запах, что у
них закружилась голова. Они все же подвигались вперед и
заметили множество курильниц с серой, амброй и алоэ. Между
колоннами стояли столы, уставленные бесчисленными яствами
всех сортов и пенящимися винами в хрустальных сосудах.
Толпы джиннов и других летающих духов обоего пола тан-
цевали сладострастные танцы под звуки музыки, раздававшейся
откуда-то снизу.
В этой огромной зале прогуливались множество мужчин
и женщин, державших правую руку у сердца; они казались
занятыми лишь собою и хранили глубокое молчание. Все они
были бледны, как трупы, и глубоко сидящие глаза их блесте-
ли фосфорическим светом, какой можно видеть но ночам на
кладбищах. Одни были погружены в глубокую задумчивость,
другие в бешенстве метались из стороны в сторону, как тигры,
раненные отравленными стрелами; они избегали друг друга;
и хотя их была целая толпа, все блуждали наугад, как бы
в полном одиночестве.
При виде этого мрачного сборища Ватек и Нурониар по-
холодели от ужаса. Они настойчиво спрашивали у Гяура,
что это такое и почему странствующие призраки все время
держат правую руку у сердца. «Нечего теперь думать об
этом,— резко ответил он,— скоро все узнаете; надо скорей пред-
ставиться Эблису». И они продолжали пробираться вперед, но,
несмотря на свою прежнюю самоуверенность, у них уже не
хватало мужества обращать внимание на анфилады зал и
галерей, открывавшихся направо и налево; все они были осве-
щены пылающими факелами и светом костров, пирамидальное
пламя которых достигало до самого свода. Наконец они при-
шли к месту, где пышные портьеры из ярко-малиновой парчи,
Расшитой золотом, падали со всех сторон в величественном
еспорядке. Тут не было больше слышно музыки и танцев;
свет, казалось, проникал сюда издалека.
391
Вилънм Бекфорд
<...>Ватек и Нурониар раздвинули складки занавесей и вошли
в обширное святилище, устланное леопардовыми шкурами.
Множество старцев с длинными бородами, африты в полном
вооружении лежали ниц у ступеней возвышения, где на
огненном шаре сидел грозный Эблис. Он казался молодым
человеком лет двадцати; правильные и благородные черты его
лица как бы поблекли от вредоносных испарений. В его
огромных глазах отражались отчаяние и надменность, а вол-
нистые волосы отчасти выдавали в нем падшего Ангела Света.
В нежной, но почерневшей от молний руке он держал мед-
ный скипетр, пред которым трепетали чудовищный Уранбад,
африты и все силы тьмы.
Халиф растерялся и повергся ниц. Нурониар, несмотря на
все свое волнение, была очарована красотой Эблиса, ибо она
ожидала увидеть ужасного исполина. Голосом, более мягким,
чем можно было предположить, но вселявшим глубокую пе-
чаль, Эблис сказал им: «Сыны праха, я принимаю вас в свое
царство. Вы из числа моих поклонников; пользуйтесь веем,
что видите во дворце,— сокровищами древпих султанов, живших
до времен Адама, их волшебно разящими саблями и .талис-
манами, которые заставят дивов открыть вам подземелья горы
Каф, сообщающиеся с этими. Там вы найдете многое, что
может удовлетворить ваше ненасытное любопытство. Вы смо-
жете проникнуть в крепость Ахермана и в залы Ардженка,
где находятся изображения всех разумных, тварей п животных,
живших на земле до сотворения презренного существа, кото-
рого вы называете отцом людей».
Эта речь утешила и успокоила Ватека и Нурониар. Они
с живостью сказали Гяуру: «Показывай яге нам скорее драго-
ценные талисманы!»—«Идем,— отвечал злой Див с коварной
усмешкой,— идем, вы получите все, что обещал вам Повели-
тель, и даяге больше», И Гяур повел их длинным проходом,
сообщавшимся со святилещем; он шел впереди большими ша-
гами, а бедные новообращенные с радостью следовали за ним.
Они вошли в обширную залу с высоким куполом, по сто-
ронам которой находилось пятьдесят бронзовых дверей, запер-
тых стальными цепями. Здесь царила мрачная темнота, а на
нетленных кедровых ложах были распростерты иссохшие тела
знаменитых древних царей нреадамитов, некогда повелителей
всей земли. В них теплилось еще достаточно жизни, чтобы
чувствовать безнадежность своего состояния; глаза их сохраняли
печальную подвижность; они в тоске переглядывались, прижи-
мая правую руку к сердцу. У ног их виднелись надписи,
сообщавшие об их царствованиях, могуществе, гордости и
преступлениях. Солиман Раад, Солиман Даки и Солиман по
прозванию Джиан бен Джиан, султаны, заключившие дивов
в темницы пещеры на горе Каф и ставшие столь самона-
392
Ватек
деянными, что усомнились в существовании Высшего Начала,
составляли там почетный ряд и, однако, находились ниже
Иророка Сулеймана бен Даура.
Этот царь, славившийся своей мудростью, возлежал выше
Всех, под самым куполом. Казалось, жизни в нем было больше,
чем в других, и хотя время от времени он глубоко вздыхал
и держал правую руку у сердца, как и другие, его лицо
было спокойнее, и казалось, что он прислушивался к шуму
черного водопада, видневшегося сквозь решетки одной из дверей.
Лишь водопад один нарушал безмолвие этих унылых мест.
Ряд медных сосудов окружал возвышение. «Сними крышки
с этих каббалистических хранилищ, — сказал I яур Ватеку, —
вынь оттуда талисманы, они откроют тебе эти бронзовые двери,
и ты станешь властелином сокровищ, запертых там, и пове-
лителем охраняющих их духов!»
Халиф, подавленный этими зловещими приготовлениями,
нетвердой поступью пошел к сосудам и оцепенел от страха,
услышай стопы Сулеймана, которого в первый момент расте-
рянности принял за труп. Пророк явственно произнес своими
синеватыми губами следующие слова: «...Мой народ благоден-
ствовал; мои дворцы вздымались к небесам; храм Всевышнему,
выстроенный мной, стал одним из чудес света. Но я малодушно
поддался увлечению женщинами и любопытству, которое не
ограничилось подлунными делами. Я послушался советов джина
Ахермана и дочери Фараона... я всем своим существом наслаж-
дался блеском трона и сладострастием; не только люди, но
и гении были подвластны мне. Я начал думать, как и эти
несчастные цари, среди которых я лежу, что небесного мщения
нет, как вдруг молния сокрушила мои здания и низвергла
меня сюда. Я не лишен, однако, надежды, как другие. Ангел
Света принес мне весть, что во внимание к благочестию моих
юных лет мои мучения кончатся, когда иссякнет этот водопад,
капли которого я считаю; но, увы, когда придет этот желан-
ный час? Я стражду, стражду! Безжалостный огонь пожирает
мое сердце!»
С этими словами Сулейман с мольбой поднял руку к небу,
и халиф увидел, что грудь его из прозрачного кристалла,
сквозь которую видно сердце, охваченное пламенем. В ужасе
Нуропиар упала на руки Ватека. «О, Гяур!—воскликнул зла-
счастный государь. — Куда завел ты пас? Выпусти нас отсюда;
я отказываюсь от всего! О,Магомет! Неужели у тебя не оста-
лось более милосердия к нам?»—«Нет, больше не осталось,—
ответил злобный Див, — знай: здесь край, где царят безнадеж-
ность и возмездие, твое сердце будет так же пылать, как и
у всех поклонников Эблиса; немного дней остается тебе до
рокового конца, пользуйся ими, как хочешь; спи на грудах
золота, повелевай адскими силами, блуждай по этим бесконеч-
39.3
Томас Джефферсон
ным подземельям, сколько тебе угодно; все двери раскроются
перед тобой. Что до меня, я выполнил свое поручение и
предоставляю тебя самому себе». С этими словами он исчез <...>
<...>Почти в то же время мать Ватека—царица Каратис<...>
решив смело идти до конца и следовать совету Эблиса, со-
брала всех джинов и дивов, чтобы они воздали ей почести<...>
она собиралась даже согнать с трона одного из Солиманов,
чтобы занять его место, как вдруг голос из бездны смерти
воскликнул: «Свершилось!» Тотчас надменный лоб бесстрашной
царицы покрылся морщинами агонии; она испустила жалобный
крик и сердце ее обратилось в пылающий уголь; она прижала
к нему руку, и не могла ее уже отнять<...>
А через одну минуту тот же голос возвестил безнадежный
приговор халифу, Нурониар, четырем принцам и принцессе.
Их сердца воспламенились, и они потеряли самое дорогое из
даров неба—надежду! Несчастные оказались разлученными и
бросали друг на друга злобные взоры. Ватек видел во взгляде
Нурониар лишь ярость и жажду мести; она в его глазах —
отвращение и безнадежность,. Два принца, только что нежно
обнимавшихся как друзья, разошлись с содроганием. Калила
и его сестра стали проклинать друг друга. Ужасные судороги
и сдавленные вопли двух других принцев свидетельствовали
о том, как ненавистны они сами себе. Все они погрузились
в толпу отверженных, чтобы скитаться в вечной муке.
•Ватек» написан в 1782 г. «Готический» роман ужаса представлен здесь
в типичной ориентальной окраске. С «Ватека» Бекфорда начинается история
романтического ориентализма (открытие «романтики Востока»), последователями
которого были Байрон и Томас Мур, а позднее и Эдгар По (ем.: А\ир-
мцнский Н. М. У истоков европейского романтизма/Фантастические повести
(Уолпол, Козот, Бекфорд). Л., 1967).
В мировой литературе немало блестящих вариантов легенды о Фаусте.
Перед нами один из них: «призрак недоступного человеку знания и счастья»
преследует Ватека и делает его рабом, подчиняет неистощимому на вы-
думки диву Гяуру. Однако у героя Бекфорда, в отличие от гетевского
Фауста, индивидуализм доведен до предела, эгоизм и тщеславие трусливого,
сластолюбивого тирана мешают ему сохранить человеческий облик, ибо
крайности романтической исключительности с беспощадностью разоблачаются
автором. Перед нами два различных типа восточного деспотизма, одинаково
неприемлемых для Бекфорда: слабый и трусливый Ватек противопоставлен
бесстрашной и сильной духом матери — царице Каратис. «Конец этих двух
злодеев одинаков —оба оказываются в царстве Эблиса, у обоих сердце
превращается в пылающий уголь и причиняет невыносимую боль<...> Пока-
зательно, что наиболее существенные черты характера героев проявляются
именно в момент, когда их ждет суровое возмездие». (Соловьеве! Н. А.
Английский предромантизм и формирование романтического метода. М.,
1984. С. 55—58).
Американская
литература
Публицистика
Вениамин
ФРАНКЛИН
(Benjamin Franclin)
(1706-1790)
Родился в Бостоне, в семье ремесленника. Окончив
начальную школу, Франклин начал самостоятельную
.жизнь: в 12 лет он поступил учеником в типографию,
а затем стал работать наборщиком и редактором.
17-ти лет он отправилсн в Англию, чтобы
усовершенствоваться в типографском деле. Вершин науки
и литературы он достиг путем самообразования: изучил
классическую английскую политэкономию, историю
философии, классиков английской и мировой
художественной литературы.
Вернувшись из Англии, Франклин активно пропагандировал
просветительские взгляды: он издавал газету, календарь
• Альманах Бедного Ричарда*, сатирические памфлеты,
политические и философские труды, в Которых говорил
о новой морали, новых взглядах на жизнь, осуждал
феодальную этику. Круг интересов американского
просветителя был очень широк. Так, например,
в 50-х годах он изобрел громоотвод, за что современники
прославляли его как •Црометея ХР111 в.*, •вырвавшего
молнию из. рук самого господа бога* (Т. Пейн).
В 60-е годы Франклин прославился как политический
деятель и сатирик-памфлетист. Он вел энергичную
борьбу с алчной английской колониальной
администрацией, бесстрашно разоблачая коррупцию,
произвол и насилие, творимые в американских колониях
королевскими гене[И1лами и губернаторами, энергично
защищая интересы американцев. С началом войны
за независимость Франклин избирается членом
Конгресса, редактирует •Декларацию независимости США*,
едет послом революционного американского правительства
во Францию, где проявил большой дипломатический
талант: добился заключения военного союза с Францией,
которая оказала существенную помощь американским
повстанцам, остро нуждавшимся в оружии, деньгах,
396
Вениамин Франклин
провианте. Великий французский писатель Бомарше,
восхищавшийся тираноборческими идеями В. Франклина,
назвал его •‘Сокрушителем тиранов-.
Наиболее значительные политические и философские
труды В. Франклина — ото -Исторический очерк
Конституции и правления Пенсильвании» (The
Historical Aspect of the Constitution and Administration
in Pensylvania, 1759); -Путь к богатству- (The Hay
to Health, 1757); -Автобиография» (The Autobiography;
1790). Большой популярностью пользовались в Xl lll в.
следующие сатирические памфлеты Франклина:
- Как из великой империи сделать маленькое
государство- (1773); -О работорговле- (1790);
- О посылке преступников в колонии» (1768);
- О немецких ландскнехтах» (1778) и др.
Как из великой империи
сделать маленькое государство
Отдаленные провинции должны иметь губернаторов и судей<...>
Если Вам удастся найти расточителей, промотавших свое со-
стояние, игроков, разоренных картами или игрой на бирже,
то они вполне подойдут на должности губернаторов; они
будут, очевидно, алчными и возбудят против себя народ
своими вымогательствами <... > На должность верховных судей
в колониях вполне подойдут письмоводители адвокатов-взяточни-
ков и лихоимцы-сгряпчие из Ньюгейтской тюрьмы в Лондоне
<... > и все они будут активно содействовать внедрению таких
представлений о правительстве его Величества, которые очень
скоро дадут свои плоды в виде гневного возмущения и страстного
желания поскорее покончить с властью заокеанских благодетелей
американцев <„. > И когда губернаторы всеми правдами и не-
правдами набьют свои сундуки до отказа и вызовут к себе такую
ненависть, что дальнейшее их пребывание окажется невозможным
(ввиду прямой угрозы их физического уничтожения), отзовите
их назад в Англию, положите им солидные пенсии и наградите
орденами <... > Все это поощрит вновь назначенных губернаторов
продолжать ту же практику и вскоре сделает лондонское прави-
тельство ненавистным для всего народа Америки <... >1.
«В сатирическом памфлете Франклина выражена не только ненависть колони-
стов к Англии, но слышится угроза, скрытый призыв к борьбе против угне-
тателей...» (История американской литературы. М., 1971. Ч. 1. С. 41)
В приведенном отрывке автор памфлета дает иронические советы министрам
английского короля Георга 111.
397
Томас
ДЖЕФФЕРСОН
(Thomas Jefferson)
(1743-1826)
Родился в штате Виргиния в небольшом селении
на фронтире. Окончив колледж, он 5 лет изучал
юриспруденцию. Однако беззаконие, царившее в
государственных учреждениях колониального
периода, оттолкнуло юношу от карьеры адвоката
и он решил посвятить себя политической
деятельности.
В 1769 г. он избирается депутатом виргинского
законодательного собрания, где примкнул к группе
патриотов — тайных врагов правительства
Георга III. Вскоре он опубликовал свой первый
памфлет (-Общий взгляд па права
Британской Америки-, 1774), в котором требовал
для американцев права на самоуправление.
Через год началась революция, колонии провозгласили
себя независимыми, а в июне 1776 г. был созван
континентальный конгресс. Джефферсону было
поручено составить проект -Декларации независимости-
(-The Declaration of liidependance-, 1775).
В основу этого исторического документа была
положена идеи суверенитета. Джефферсон развивал
в конгрессе активную политическую деятельность,
добиваясь отмены феодальных норм землепользования,
отделения церкви от государства и других
демокритических реформ. Он стремился закрепить все
достижении революции законодательным путем.
Однако плантаторы Юга и богатые промышленники
Севера, сговорившись, не дали ему возможности
провести закон об отмене рабства негров.
Свои общественно-политические и философские взгляды
великий американский просветитель с наибольшей
глубиной выразил в капитальном труде -Заметки о
Виргинии- (-The Notes on Virginia-, 1787).
Он выступил здесь как страстный поборник
демократических свобод для фермеров и ремесленников,
отделения церкви от государства, права на образование
детей трудовых классов населения. Джефф>ерсон был
великим защитником прав негритянского народа
и аборигенов Америки — индейских племен. В 1789 г.
он занял пост государственного секретари (министра
398
Из -Декларации независимости-
иностранных дел) в правительстве Георга Вашингтона.
Джефферсон возглавил борьбу партии демократов
против консерваторов-федералистов. Демократически
настроенные массы поддержали его в этой борьбе,
и в 1801 г. он был избран президентом США.
В 1809 г. Д.жефф>ерсон сннл с себн полномочия главы
государства и удалился в свое поместье, расположенное
в его родном штате Виргиния. Последние годы
жизни он посвятил делу организации и становления
Виргинского университета: он был его первым ректором;
основал первый в Америке -Фонд для нужд
просвещения-. Однам из первых студентов этого
-Оксфорда Нового Света- был великий
американский поэт и прозаик Эдгар Алан По.
Из «Декларации независимости»1
(The Declaration of Independance)
...Мы считаем очевидными следующие истины: все люди сотво-
рены равными, и все они одарены своим создателем некоторыми
неотчуждаемыми правами, к числу которых принадлежит жизнь,
свобода и стремление к счастью. Для обеспечения их прав
учреждены среди людей правительства, источником справедливой
власти которых является согласие управляемых. Если же данная
форма правительства становится гибельной для этой цели, то
народ имеет право изменить или уничтожить ее и учредить новое
правительство, основанное на таких принципах и с такой
организацией власти, какие, по мнению народа, всего более
могут способствовать его безопасности и счастью...
Из «Заметок о Виргинии»2
(Notes on Virginia)
<... > Необходимо беспрестанно повторять, что следует закреплять
наши права в форме закона сейчас, пока мы едины и наши прави-
тели честны. С окончанием этой войны мы пойдем в гору.
Отпадет необходимость каждый день обращаться к народу за
поддержкой. Народ забудут и с его правами не будут считаться.
Народ сам забудет обо всем, кроме одного— накопления денег,
и не подумает о том, чтобы объединиться и заставить уважать
свои права <...>
399
Томас Джефферсон
Из «Речи при вступлении на пост
президента США в 1801 году»
<... > Мудрое и бережливое государство, которое будет пресекать
попытки людей наносить друг другу вред и в то же время предо-
ставит им свободу трудовой деятельности и совершенствования
и не станет отнимать у тружеников заработанный иМи хлеб,—
вот каким должно быть хорошее государство, которое необходимо
нам, чтобы сделать наше счастье полным <...>
1 К. Маркс назвал «Декларацию неза-
висимости» «первой декларацией
прав человека» (Маркс К., Энгельс Ф.
Соч. 2-е изд. Т. 16. С. 17). Этот документ
имел в tv пору большое прогрессивное
значение, ибо его автор провозглашал
не только независимость США от
Англии, но и выдвигал положение о
народном суверенитете.
2 В этой книге Т. Джефферсон гораздо
более последовательно, чем в других
трактатах, излагает свои философские
взглнды и мысли о социальном устрой-
стве американского общества. Он ра-
тует за отделение церкви от государ-
ства, отстаивает право на демократи-
ческие свободы длн «большинства на-
ции, не имеющего частной собствен-
ности»; особый интерес представлнет
глава о рабстве негров в Америке.
Джефферсон требует отмены этого
«позорнейшего в истории человечества
института», он клеймит законодателей
из Конгресса, санкционировавших
существование этого «средневекового
варварства», когда «одна половина
граждан попирает права другой поло-
вины... разрушав моральные устои у
одних и любовь к отечеству у других».
Т. Джефферсон также пишет здесь
и о горестной судьбе североамерикан-
ских индейцев, аборигенов Америки;
рассказывав о трагической судьбе
отдельных индейских племен, амери-
канский просветитель приводит цита-
ты из речей вождей индейского на-
рода — Текумше и Логана. Эти имена
Джефферсон сохранил длн истории:
если бы он не упомннул их в своей
книге, то они неизбежно были бы
забыты.
Томас
ПЕЙН
(Thomas Paine)
(1737-1809)
Томас Пейн происходи:/ из сословия ремесленников.
Уже в юности он вызывал неудовольствие властей
своими радикальными взглядами. В 1774 г. Пейн
эмигрировал в Америку. Там он принял самое
активное участие в борьбе за свободу американской
республики. Сборнак Пейна -Здравый смысл- послужил
практическим руководством для американских
республиканцев в их борьбе против Георга III и его
генералов. Последовательно и активно воздействуя
на борцов за независимость своими памфлетами,
Пейн оказал неоценимую услугу американскому
народу в его борьбе против гнета английских
колониалистов. После окончания войны за
независимость (1776—1783) военные памфлеты Пейна
вышли отдельным сборником под названием
-Американские кризисы-.
Ко времени падения Бастилии Т. Пейн вернулся
е Англию и принял на себя руководство -Лондонским
корреспондентским обществом-. Правительство
Вильяма Питта приказало арестовать Пеана.
От тюрьмы и суда Пейна спас его друг —
художник и великий поэт В. Блейк, который, случайно
узнав о готовящемся аресте Пейна, успел
предупредить его и проводить в Дувр, откуда Пейн
отплыл во Францию. Конвент избрал
прославленного американского революционера своим
почетным членом. Здесь, в Париже, Т. Пейн
написал свое главное философское произведение
-Век разума-, ставшее идейным знаменем для
английской демократии. Однако в 1793 г. Т. Пейн
выступил с осуждением тактики террора, за что
по распоряжению Робеспьера был подвергнут
тюремному заключению. После 9 Термидора Пейн был
выпущен из тюрьмы.
Однако Директория подверглась с его стороны еще
более непримиримой критике. Пейн выступил с
осуждением крупных собственников, что настроило
против него не только французскую, но и американскую
буржуазию. Т. Пейн умер в Америке, всеми забытый,
его заслуги перед американской революцией не были
401
Томас Пейн
оценены правительством США.
Однако созданные после его смерти в Америке и в
Англии -Клубы Томаса Пейна- свидетельствуют о том,
что идеи великого американского демократа
оставили глубокий след в памяти народной.
Английские и американские романтики органично
восприннли его атеистические идеи, его
безоговорочное осуждение власти -больших денег-.
Права человека1
(The Rights of Man)
<...> Очень скоро здание Национального собрания было окру-
жено войсками, и новые тысячи солдат прибывали ежедневно.
В ответ на это Национальное собрание заявило решительный
протест королю, указав на неуместность подобной меры и потре-
бовав объяснений. Король... ответил, что не преследует иной
цели, как поддержать нарушенное общественное спокойствие.
Но спустя несколько дней заговор раскрыл себя; Неккер2 и
министерство были смещены, и образовалось новое прави-
тельство из врагов революции; генерал Бройи, имевший под своим
началом 25—30 тысяч иноземных солдат, явился поддержать
заговорщиков. Маска теперь была сброшена, события приняли
критический оборот. Своим исходом они имели то, что через
2ри дня новое правительство и его прихвостни сочли за благо
ежать из страны, поскольку Бастилия была взята, а Бройи и его
иноземные войска разбиты <„.>
После разгрома заговора Национальное собрание, вместо того,
чтобы взывать о мщении, как это до сих пор делали другие
правительства, озаботилось первым делом опубликовать «Декла-
рацию прав Человека» в качестве основы, на которой должна
была строиться новая конституция; текст ее прилагается ниже
1. Люди рождаются свободными и равными в правах. Общест-
венные различия могут быть основаны только на общей пользе.
2. Целью всякого политического союза является сохранение
естественных и неотъемлемых прав Человека. Права эти суть:
свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению.
3. Источник всей верховной власти всегда находится в нации.
Никакое лицо, никакое учреждение не может осуществлять вла-
сти, не происходящей прямо от нации.
4. Свобода состоит в праве делать все, что не вредит другому.
Таким образом, осуществление каждым человеком его естествен-
ных прав не имеет других границ, кроме тех, которые обеспечива-
ют другим членам общества пользование теми же правами.
402
Права человека1
Эти праницы могут быть определены только законом <...>
6. Закон есть выражение общей воли. Все граждане имеют
право лично или через представителей участвовать в издании
законов. Закон должен быть равным для всех, вне зависимости от
того, оказывает ли он покровительство или карает <... >
10. Никто не должен быть тревожим за свои убеждения,
даже религиозные, если их проявления не нарушают обществен-
ного порядка, установленного законом.
<...> Я приведу в заключение вдохновенные слова Лафайета
«Пусть этот великий памятник, воздвигнутый во имя свободы,
послужит уроком для угнетателей и примером для угнетенных!»
1 Памфлет Т. Пейна «Права Человека*
является полемическим ответом на
трактат реакционера Эдмунда Берка,
устами которого английская правящая
олигархия осудила и оклеветала
французскую революцию (см. трактат
Э. Берка «Размышления о французской
революции»/Хрестоматия по истории
эстетики. М., 1969. Т. 3. С. 68). Пейн
дает оценку действиям революцион-
ного Национального собрания Фран-
ции, утверждая, что французские
революционеры «борются за прогресс
и свободу всего человечества». По сви-
детельству Роберта Бернса, пейновские
«Права Человека» были «у всех на
устах».
2 Неккер — швейцарский банкир, был
министром финансов и премьер-ми-
нистром у Людовика XVI. Отличался
своими либеральскими взглядами, за
что и был уволен в отставку. Дочь
Неккера — известная французская
писательница Жермена де Сталь.
Поэзия
Филипп
ФРЕНО
(Philip Freneau)
(1752—1832)
Родился в Нью-Йорке, в семье небогатого торговца-
бакалейщика. Окончил Принстонский университет.
С началом войны за независимость (1775—1783)
поступил на службу в военно-морской флот
Вашингтона, одновременно начал писать и
публиковать патриотические песни и поймы.
В ходе военных действий Френо попал в плен к
англичанам и долго томился в страшной
плавучей тюрьме. После заключения мира он был
освобожден и посвятил себя литературе.
Им была основана -Национальная газета». Вскоре она
стала боевым органом американских демократов.
Вдохновляясь идеями Джефферсона и Томаса Пейна,
Френо и группирующиеся вокруг него прогрессивные
журналисты смело и дерзко критиковали федералистов
во главе с их старшиной — адвокатом Гамильтоном —
и высказывали неодобрение политикой Георга
Вашингтона за его уступки южным рабовладельцам
и банкирам Нью-Йорка. Бесстрашный обличитель
социальной несправедливости, неутомимый защитник
интересов неимущих фермеров и пролетариев города,
Френо нажил многочисленных могущественных врагов
среди государственных федеральных чиновников,
рабовладельцев, биржевиков. Подобно Томасу Пейну,
он умер в нищете, всеми забытый.
Ранние стихотворения
Американская деревня'
Оплакивает Голдсмит запустенье,
Взирая на родимое селенье.
И думает со вздохом патриот,
404
Ранние стихотворения
Что, как селенье, Англия умрет.
Пускай, звездою новою сверкая,
Британию затмит земля родная...
Из поэмы «Британская плавучая тюрьма?2
(Заключительные строки)
Американцы! Вступим в бой священный!
От мести не спасется враг презренный.
Покуда пламень в жилах не погас,
Гнев, правый гнед царит в сердцах у нас.
Хлеба топтал британец кровожадный,
Он жег селенья наши беспощадно.
Корысть и похоть, произвол и гнет...
Но и в кромешной тьме Заря встает <...>
Из первой части поэмы3
Увидели мы с палубы фрегат.
Казалось, он был пламенем объят,
Огнем сверкало дно во время крена,
Смотрели пушки с борта вдаль надменно;
На мачте трепетал английский флаг,
Стремглав за нами гнался лютый враг...
Летел он, дикой злобою палимый,
Орудие судьбы неумолимой <... >
Смерть впереди, за нею—разрушенье,
Напрасны тут проклятья и моленья...
Ода «На годовщину штурма Бастилии?4
Мой долг святой— стремиться в бой
За твой, о Франция, народ.
Сивиллины листки долой!
Корабль Америка! Вперед!
На помощь братьям поспешим
И тиранию сокрушим!
Литературный импорт5
Ужели суждено
Нам жить заемной славой,
Склоняясь до земли
Перед чужой державой,
405
Филипп Френо
Где ныне, как и встарь,
Тиран царит кровавый?..
К Поэту6
Фортуной брошен сей предел,
Рассудок на престол воссел.
Враждебен грезам дольний прах
Там, где Фантазия в цепях,
Где не дано цвести цветам, •
Скажи, что делать музам там?
В наш век стальной царит вражда
Сердцам поэзия чужда...
Уединение, покой,
Прохлада и полдневный зной,
Деревья возле сонных рек
Не вразумят сей странный век-
Любовь покинула наш край,
За нею к музам ты ступай,
Избрав одну из девяти!
Свой век безумный просвети...
Сила Фантазии7
Веют вечные крыла,
Ты, Фантазия, светла,
Ум чаруешь ты людской,
Где приют волшебный твой?
Трон Зевеса— твой исток.
Кто Тебя понять бы смог?
Да разве стройный бег светил,
Гармония стихийных сил
В круговороте естества
Не вдохновенье божества? <„. >
О Фантазия! Лети!
Разум отстает в пути.
Понесемся мы с тобой
Над землей и над водой.
Там, в далеком царстве грез
Виден белый твой утес...
Дикой жимолости8
Прелестный маленький цветок,
Никем не видим, ты расцвел.
406
Ранние стихотворения
Уютный, скромный уголок
Среди кустов ты сам нашел.
Не затоптать тебя ноге.
И не сорвать тебя руке.
Природой данный белый цвет
Нескромный взор не привлечет.
Укрыт надежно-страха нет.
И близ тебя ручей течет.
Здесь твой покой невозмутим,
Но дней поток невозвратим.
Жесток мороз, и осень зла, —
Тебя навек погубит мгла.
Из поэмы «Дом Ночи»9
Верь, чужеземец, опыт нам не лжет.
Мечты поэтов тоньше во сто крат,
Чем грезы, что, смущая трезвый ум,
Былое воскрешают наугад...
Фантазия! Чаруешь ты мой сон
Своей волшебной, дикою игрой,
То в небеса уносишь ты меня,
То раскрываешь ад передо мной...
Однажды в полночь Разум опочил...
Блуждал я в темноте совсем один.
Искали реки, глухо бормоча,
Неведомое море средь равнин...
Фантазия восхитила мой дух,
Даруя мне орлиный острый взор.
Воистину я был и слеп, и глух
В оковах тяжких яви до сих пор <... >
Дух перемены смертью мы зовем10.
Рождению сопутствует распад...
Однако торжествует жизнь во всем...
Холм станет долом, мы вернемся в прах,
Прах вскормит червяка или цветок.
Сливаются в изменчивых мирах
Друг с другом атомы на краткий срок.
* * *
Твой сатанинский утоляя гнев11,
С Востока войско грозное грядет.
На Севере трепещет некий свет,
Летит комета через небосвод...
407
Филипп Френо
Возрадуйся! Британии Тиран
Германцев снова снаряжает в бой.
Свирепый Кельт с британцем заодно.
Не возвратятся хищники домой...
Зачем течет печально в Океан
Усталая вода твоя, Гудзон?
Я покидаю эти берега.
. И день и ночь там слышен тяжкий стон...
О порочных системах правления и униженном
повсеместно достоинстве человека
Несправедливей нет систем.
Немногие владеют всем.
Царит повсюду гнет.
Всех благ земных народ лишен.
А меньшинство, презрев закон,
Кровь миллионов пьет...
О предложенной системе управления
государством^2
Прошел десяток лет... О годы, годы.
Республика устала от свободы!
Приспешники сената входят в роль.
Им по душе парламент и король.
На пенсии солдаты! План позорный!
Всесильный деспот и народ покорный.
А кто Британца в битве одолел?
Свободныйщахарь, честный земледел,
Леса расчистил он, трудолюбивый,
Засеял хлебом он родные нивы,
Прогнал тиранов с наших берегов
Он проучить предателей готов...
Студент-индеец, или Сила природы
Зачем, родной покинув лес,
Вошел я в сумрак этих стен?
Там — ясность вод и глубь небес,
' Здесь—плесень, скука, прах и тлен.
Богатство! Твой напрасен зов.
По вкусу мне простая снедь.
Гостеприимный бог лесов
Едой меня снабдит и впредь.
юв
Ранние стихотворения
Взлетает ангел в синеву
К чертогам родины своей.
Природу богом я зову
И мой удел страна теней.
Индейское кладбище'2 3
Когда с полуночного неба
Сияет полная луна —
Индейская царица Шеба
Здесь бродит по лесам одна.
Рогами рассекая ветки,
Бежит стремительный олень.
Охотник бьет стрелою метко,
Но, как олень, и сам он-тень.
Легендой бродит по рассказам
Умерший вождь, держа копье,
И верит суеверно разум
В их призрачное бытие.
1 Одно из ранних стихотворений, поэт
написал его в колледже. Френо тогда
еще гордился богатством и изобилием
американской деревни, подчеркивал ее
превосходство над разоряемой про-
мышленным переворотом английской
деревней (оплаканной О. Голдсмитом).
Позднее Ф. Френо с горечью будет
писать о жестоких классовых противо-
речиях, имевших место в Америке даже
на той ранней стадии ее развития.
Френо верил, что американская
литература достигнет со временем
высокого уровня развития:
Искусство наше зрелости достигнет,
Появятся свой Свифт и свой Голдсмит,
И вскоре наш Шекспир американский
Своим талантом мир весь удивит.
2 Ф. Френо, попав в страшную пла-
вучую тюрьму для американских плен-
ников, не сломился. Напротив, он еще
больше (по его собственному призна-
нию) возненавидел врагов своего
молодого отечества.
3 Френо попал в плен при потоплении
маленького американского военного
судна «Аврора» (на котором он служил
офицером) многонушечным англий-
ским фрегатом. Образ фрегата в по-
эме олицетворяет собой жестокость и
зло, которое несло Америке колони-
альное рабство.
4 В этой оде и в ряде других, так на-
зываемых «Французских политических
стихотворений» («Ода к Свободе»,
«Боже, спаси права человека», «На свер-
жение французской монархии», «На
четырнадцатое июля», «Французские
республиканцы» и др.) Ф. Френо вы-
ступает как один из блестящих рево-
люционных классицистов, последова-
телей Андре Мари Жозефа Шенье.
5 В этой своей поэтической заповеди
Ф. Френо говорит о необходимости
искать пути к созданию самобытной,
подлинно национальной литературы,
свободной от подражательства и раб-
ского копирования английских лите-
ратурных образцов.
® Поэт говорит здесь о враждебности
американского образа жизни подлин-
ному искусству; эту тему позднее будут
разрабатывать такие американские
художники, как Эдгар По, Марк Твен,
Дж. Лондон, Т. Драйзер и др.
7 Это стихотворение Ф. Френо явля-
ется одним из первых в мире мани-
фестов романтизма.
® Это стихотворение свидетельствует о
переходе Ф. Френо от эстетики класси-
цизма к предромантизму, Френо по-
новому осмысляет категорию Прекрас-
ного: вместо «вечного и неизменного
идеала Красоты», провозглашенного
А. Попом, Френо говорит здесь о пре-
409
Филипп Френо
ходящем характере красоты, жизни и
всей природы...
9 «Поэма «Дом Ночи» была протестом
против рационализма и искусственных
условностей литературы XVIII века».
Поэт «...утверждает приоритет вольной
романтической Фантазии...» (Проблемы
истории литературы С1ПА. М., 1964.
С. 62).
10 Здесь Ф. Френо пересказывает слова
Тита Лукреция Карра (из его поэмы
«О природе вещей»).
11 В стихотворении Ф. Френо обра-
щается к Смерти.
12 Здесь поэт говорит о крушении
демократических свобод, завоеванных
народом Америки в огне революци-
онной войны за независимость, и о
появлении в СП1А целого класса «домо-
рощенных тиранов»).
'3 Стихотворение дано в переводе
М. Зенкевича.
Из фольклора
Песни негритянского народа
Для господ растим пшеницу,
Нам — оставят лишь маис,
Ест кулич плантатор белый,
Нам —дадуд лишь корки грызть...
Весь помол себе забрали,
Л для нас —мякины жаль!
Тушу мы освежевали,
Мясо —повар их прибрал.
Сливки ты для них снимаешь,
Масло ты усердно сбил,
Но они смеются нагло:
— Ниггер проживет без масла,
— А подохнет —не беда!
Шутят так они всегда.
* * *
— О, мать! Неужели продаст нас хозяин?1
— Мой сын, видно так,
Видно так,
Видно так.
— Неужто же в Джорджию нас он отправит?
— Мой сын, видно так,
Видно так,
Видно так.
— Неужто с рассветом уже нас угонят?
— Мой сын, видно так,
Видно так,
Видно так.
— О, горе нам, мать! Помолись на прощанье!
Прощай! Ухожу.
Ухожу.
Ухожу.
Прости и прощай навсегда, дорогая!
Прощай навсегда!
Навсегда ухожу.
Прощай, ухожу.
Ухожу.
Ухожу.
Помолись...
411
Из фольклора
* * *
О, что за муки в жизни я испытал!
Об этом знает один лишь господь!
И смерть пришла, закопали меня,
И лежу я в гробу со сложенными руками...
Но и тут нет покоя моей душе,
Пока я не встречусь с тобою
В мире новом; тогда возликует душа,
И в горнем царстве мы воскреснем свободными
И гордыми людьми...
* * *
Давайте, братцы, нынче отдохнем,
Пока луна над нами бледно светит.
Хозяин мертв. Остался только дом,
Душа пред богом подлая в ответе.
Хозяин наш лежит в земле сырой,
Ушел туда, куда им всем дорога.
Теперь не будет литься наша кровь,
Сапог его уж нас не будет трогать.
Довольно! Баста! Рабства не хотим!
К чертрям, сосед, мотыгу и лопату!
Мерзавцам старым власть не возвратим,
Они должны все сгинуть без возврата!
* * *
О Ханаан, о вольный край2,
Обетованная земля,
О, как стремлюсь кДебе душой!
Измучен горьким рабством я;
О, знаю, путь к тебе далек,
И львы дорогу стерегут,
Но хуже смерти — в рабстве жить.
Иль убегу, или пусть убьют...
* * *
Очень грустно мне здесь, я ведь так одинок3,
Очень грустно мне здесь, я ведь так одинок,
Очень грустно мне здесь, я ведь так одинок,
А домой не отпустит хозяин меня,
А домой не отпустит хозяин меня,
А под вечер тоскую я так, что не в силах сказать,
Н2
Фольклор фронтира
А под вечер тоскую я так, что не в силах сказать,
А иод вечер тоскую я так, что не в силах сказать,
Я домой убегу —фараон не настигнет меня,
Я домой убегу —фараон не настигнет меня...
1 Одна из так называемых «песен
скорби», где говорится о страданиях
детей, разлученных с матерями.
2 Библейская образность пронизывает
многие популярные песни XVIII—
XIX вв. Ханаан (библ.) — обетованная
земля, край, где скитальцев ожидали
покой и счастье.
3 Особая форма народной песни —
так называемые спиричуэла, для ко-
торых характерна повторяемость от-
дельных строф, сочетание образов
природы, библейской мифологии,
лиризм.
Фольклор фронтира
В дни 76-гсд
Мы вечно, мальчики, чтить должны
Год семьдесят шестой:
Отцы и деды, сжимая мушкеты,
Шли за свободо й бой.
На плоскогорьях Лексингтона
Рассыпан был вражий строй.
Добровольцем-янки быть в дни перебранки
Счастьем считал любой.
Недруг вдали? Целься, пли!
Под Трентоном встретил их дикий снег.
Но что им и снег и лед?
Там бой был короток и жесток,
И дерзок был их палет.
Стал берег Делавэр им дорогой,
Их Вашингтон вел вперед.
Добровольцем-янки быть в дни перебранки
Счастьем считал любой.
В цепь залегли? Целься, пли!
Под Саратогою бит Бургойн2,
Йорктаун следом взят,
А в нем в придачу был лорд захвачен —
Лорд Корнуэлс, так-то, брат!
Свой меч он отдал сынам свободы,
Британский аристократ.
Добровольцем-янки быть в дни перебранки3
Счастьем считал любой.
Недруг вдали? Целься, пли!
413
Из фольклора
Билли Бой
Народная песня
Что случилось с тобой,
Билли Бой, Билли Бой?
Что ты грустный такой, милый Билли?
— День-деньской стою в саду;
Я свою подружку жду,
Но ее не пускает мать из дому.
Ах, в ногах правды нет,
Билли Бой, Билли Бой,
Попроси табурет, милый Билли!
— Стулья в комнате стоят,
Да не вынести их в сад:
Ведь подружку йз дому не пускают.
Ты совсем отощал,
Билли Бой, Билли Бой;
Словно щепка ты стал, милый Билли!
— День-деньской я сам не свой,
Все стою как часовой:
Ведь подружку из дому не пускают.
Не протянет любой,
Билли Бой, Билли Бой,
Без еды, без воды, милый Билли!
— Испекла она пирог,
Да не выйти за порог;
Ведь ее не пускает мать из дому.
Брайан О’Линн
Шуточная песня
Брайан О’Линн был знатным рожден —
Космы не стриг и не брился, он;
Глаза потерялись в чаще морщин...
«Красив я —нет сил!» —говорил О’Линн.
414
Фольклор фронтира
Брайан О’Линн не носил пиджака,
Он шкуру на бойне взял у быка;
Торчали рога на целый аршин...
«Могу забодать!» — говорил О’Линн.
Брайан О’Линн не имел даже брюк,
Но, чтобы людей не смущать вокруг,
Он справил штаны из потертых овчин...
«Последний фасон!» — говорил О’Линн.
Брайан О’Линн деньжат накопил
И в лавке ботинки себе купил;
Подметки у них чуть прочнее, чем блин...
«Легче плясать!» — говорил О’Линн.
Брайан О’Линн часов не хотел —
Он в репе дыру ножом провертел.
Кузнечик трещал там, певец долин...
«Чем не часы?!» —говорил О’Линн.
Брайан О’Лини был ужасный франт:
Носил блоху — выдавал за брильянт.
«Цену ей знаю лишь я один —
Нет ей цены!» —говорил О’Линн.
Брайан О’Линн на кляче верхом
Супругу и тещу везет к себе в дом.
В час полмили одолели они...
«Чем не рысак?» — говорит О’Линн.
1файан О’Линн с родней дорогой
По мосту едет над бурной рекой.
Рухнул вдруг мост без всяких причин...
«Что ж, поплывем»,— говорит О’Линн.
’ В этой песне говорится о подвигах
народно-освободительной армии, кото-
рая под руководством Георга Вашинг-
тона одержала победу над англий-
скими колонизаторами и 1775—1783 гг.
4 июля 1776 г. была провозглашена
«Декларация независимости», узако-
нившая факт образования нового су-
веренного государства — республики
Соединенных Штатов Америки.
2 Бцргойн Длсон — командир англий-
ского экспедиционного корпуса, со-
стоявшего из британских солдат и
немецких ландскнехтов. Под Сарато-
гой американские войска наголову
разбили войска Бургойна благодаря
применению поной, революционной
по тем временам тактики: против не-
уклюжих, сильно растянутых колони
англичан американцы выдвинули гиб-
415
кую, подвижную цепь застрельщиков,
состоящую По большей части из
охотников Запада. Многолюдные ко-
лонны английского генерала оказались
абсолютно беспомощными перед горс-
точкой застрельщиков, уничтожавших
их со значительного расстояния. Кро-
ме того, янки нарушали и другие
«законы» линейной тактики: так, на-
пример. их отряды нападали на ла-
герь Ьургойна но ночам. Сохранилась
народная баллада времен войны за
независимость, в которой иронически
описываются «подвиги» генерала Бур-
гойна.
3 Собирательный образ героя —янки,
рядового армии Георга Вашингтона
сохранила народная баллада «Янки
Дудль», которая возникла, вероятно,
после одного из самых тяжелых эпи-
зодов войны за независимость — зи-
мовки американской армии в лесу,
в районе Вэлли-Фордж (1777~1778).
В этой балладе запечатлены наибо-
лее яркие и характерные черты на-
родного американского характера —
находчивость, стойкость, склонность
к аомору, умение к месту употребить
шутку и острое, «соленое» простона-
родное словечко.
Учебное издание
ЗАРУБЕЖНАЯ
ЛИТЕРАТУРА
XVIII
ВЕКА
Хрестоматия: В 2 т.
Том 1
Составители:
Пуришев Борис Иванович
Колесников Борис Иванович
Засурский Ясен Николаевич
Заведующий редакцией Г. Н. Усков. Редактор Т. А. Кондратьева. Младший редактор
М. А. Журбенко. Художник А. В. Алексеев. Художественный редактор М. Г. Мицкевич.
Технический редактор 3. А. Муслимова. Корректоры Кривицкая С. Н„ Казеко И. Л.
ИБ № 7320
Изд. № ЛЖ-58. Сдано в набор 25.05.87. Иодп. в печать 25.01.88. Формат 60 X 9O’/i6.
Бум. офс. № 1. Гарнитура бодони. Печать офсетная. Объем 26 усл. веч. л. + форзац
0,25 усл. печ. л., 26,5 усл. кр.-отт., 21,88 уч.-изд. л. 4-форзац 0,44 уч.-изд. л. Тираж 60000 экз.
Зак. №650. Цена 1р. Юк.
Издательство «Высшая школа», 101430, Москва, ГСП-4, Неглинная ул., д. 29/14.
Ярославский полиграфкомбинат Союзполиграфпрома при Государственном комитете
СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 150014, Ярославль,
ул. Свободы, 97.