/
Text
АКАДЕМИЯ НАУК СССР ОРДЕНА ДРУЖБЫ НАРОДОВ ИНСТИТУТ ЭТНОГРАФИИ ИМЕНИ Н. Н. МИКЛУХО-МАКЛАЯ ИСТОРИЯ ПЕРВОБЫТНОГО ОБЩЕСТВА Общие вопросы Проблемы антропосоциогенеза ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА» МОСКВА 1983 Книга, открывающая новую серию книг Института этнографии, освещает общие вопросы первобытной истории и ее самый ранний период. На основе обобщения данных этнографии, археологии, антропологии реконструируется древнейшее человеческое общество, показываются основные этапы его развития. Подробно рассмотрена литература вопроса, вышедшая в СССР и за рубежом. Редакционная коллегия Ю. В. БРОМЛЕЙ (ответственный редактор), А. И. ПЕРШИЦ, Ю. И. СЕМЕНОВ Ответственный секретарь О. Ю. Артемова „ 0504010000—258 И 042(02)—83 —29—83—11 © Издательство «Наука», 1983 г. ПРЕДИСЛОВИЕ Предлагаемая книга открывает серию «История первобытного общества», выпускаемую Институтом этнографии им. И. Н. Миклухо-Маклая Академии наук СССР. В первой книге серии наряду с проблемами становления человека и общества рассматриваются общие вопросы источниковедения и историографии первобытной истории. Основная задача предпринятого издания состоит в том, чтобы обобщить накопившийся к нашему времени этнографический, археологический и антропологический материал по истории первой из общественно-экономических формаций, объединить его и внести определенный вклад в решение вставших за последние десятилетия проблем. Следует, однако, учесть, что материал этот, хотя и не всегда достаточен, в целом необъятен, а большое число проблем пока не поддается однозначному решению. Поэтому изложение нередко остается по необходимости конспективным, многие же из проблем, встающих при его обобщении и истолковании, продолжают находиться в стадии разработки. И у нас, и за рубежом опубликовано немало работ по истории первобытного общества или истории первобытной культуры. В большинстве случаев все это этнографические труды с привлечением археологических и антропологических данных либо археологические труды с привлечением данных этнографии и антропологии, либо, наконец, издания, содержащие параллельные разделы, построенные на основе данных названных наук. В данном издании предпринята попытка синтетического изложения и освещения фактов, накопленных различными дисциплинами, выступающими в данном случае как субдисциплины первобытной истории, хотя и здесь из-за особенностей источниковедения исторической реконструкции первобытности имеются разделы, в которых обобщены исключительно или преимущественно данные одной из первобытноисторических субдисциплин. Разумеется, подобная работа оказалась бы невозможной, если бы она не опиралась на фундаментальные исследования и серийные издания, созданные советскими этнографами, археологами, антропологами и философами, такие, как «Народы мира», «Палеолит мира», «Каменный век на территории СССР», «Марксистско-ленинская теория исторического процесса» и др. Она была бы нецелесообразной и без критического использования всего того, что сделано в этой области буржуазной наукой. Предлагаемый том, как вся открываемая им серия, представляет собой обобщающую коллективную монографию. Однако, как уже говорилось, история первобытного общества — не та область знания, где в пределах даже одного направления теоретической 4 ПРЕДИСЛОВИЕ мысли — марксизма преобладают однозначные решения. Из-за фрагментарности, недостаточности и противоречивости многих данных этнографии, археологии и антропологии, равно как из-за исключительной сложности научных проблем, между специалистами ведутся споры и сохраняются расхождения во мнениях не только по относительно частным вопросам, но и в разработке ряда теорий среднего уровня. Редакция серии не ставила задачей элиминировать или сгладить существующие расхождения, отобрать устоявшееся и общепринятое. Это не только обеднило бы издание, но и исказило бы нынешнее состояние наших знаний о первобытном обществе. Редакция пошла по другому пути: выявив имеющиеся разногласия и лежащие в их основе факты и доводы, предложить, насколько это окажется возможным, наиболее аргументированную трактовку спорных вопросов. В подобной трактовке авторы разных разделов не во всем согласны между собой, и только дальнейшее развитие науки покажет, какое из направлений поиска и намеченных решений окажется более продуктивным. Издание рассчитано прежде всего на широкий круг специалистов — историков, этнографов, археологов, антропологов, историков искусства и т. п. В то же время оно может быть использовано не только научными работниками и преподавателями истории, но и специализирующимися в названных областях науки студентами высших учебных заведений и аспирантами, а также всеми, кто интересуется древнейшей историей человечества. * * * Разделы тома написаны следующими авторами: Введение — А. И. Першиц. Глава первая, § 1, 2, 4, 5, 6 — А. И. Першиц, § 3, 7— В. А. Шнирельман, § 8 — А. И. Першиц, В. А. Шнирельман. Глава вторая, § 1, 3 — Л. Е. Куббель, § 2 — Н. Б. Тер-Акопян, § 4 — А. И. Першиц. Глава третья — В. П. Алексеев. Глава четвертая — Ю. И. Семенов. Глава пятая — Ю. И. Семенов, при участии Б. А. Фролова (развитие положительных знаний и зарождение искусства). Указатели составлены О. 10. Артемовой. Научно-техническая работа по подготовке книги к печати выполнена М. Ц. Арзаканян и О. Ю. Артемовой. Книга подготовлена сектором по изучению истории первобытного общества Института этнографии АН СССР. Большую помощь в работе над рукописью оказал коллектив отдела общих проблем Института этнографии, а также С. А. Арутюнов, П. И. Борисковский, В. К. Гарданов, А. А. Зубов, М. А. Итина, Р. Ф. Итс, Л. С. Клейн, И. А. Крывелев, Ю. К. Плотников, П. И. Пучков. ВВЕДЕНИЕ Каждой основной эпохе всемирноисторического процесса свойственны свои большие и малые проблемы, представляющиеся их исследователям — и на самом деле являющиеся — в той или иной степени сложными и спорными. И все же проблемы первобытной истории — это проблемы особого рода. В науке о первобытном обществе дискуссионными остаются ее место в системе других наук и ее наименование, ее источниковедческая база и процедура, начальный и конечный рубежи рассматриваемой ею эпохи и ее внутренняя периодизация, трактовка едва ли не большинства изучаемых ею процессов и форм, и прежде всего значепие ее главных выводов для понимания истории человечества. Очень многое здесь объясняется все еще далеко не достаточной информацией о древнейшем прошлом и огромными теоретическими трудностями в его осмыслении, но немалая роль принадлежит также противостоянию марксистской и различных немарксистских ориентаций в этой области знания. Изложению и осмыслению проблем первобытной истории посвящена вся открывающаяся этим томом серия, и говорить о них, естественно, следует в своем месте. Однако некоторые разъяснения общего порядка должны быть сделаны с самого начала. 1 Многие мыслители, и среди них Ф. Энгельс, относили первобытную историю к числу интереснейших разделов науки. Это объясняется тремя причинами, впрочем, тесно между собой связанными. Первая причина — научно-познавательная. Вспомним замечание В. И. Ленина: для понимания любого явления необходимо знать, как это явление возникло, какие этапы проходило, и только затем смотреть, чем оно стало теперь *. Немало явлений современной жизни возникло или стало возникать в первобытном обществе; значит, чтобы верно в них разобраться, надо обратиться к их истокам. К числу явлений, складывающихся в период распада первобытного общества, относятся и основные институты классового общества: частная собственность, общественные классы, отделенная от народа принудительная власть. Отсюда вторая причина особого значения выводов первобытной истории — идейно-теоретическая, мировоззренческая. Данные первобытной истории показали, что считавшиеся ранее изначальными классовые институты были не изначальны, что классовому обществу предшествовало доклассовое, первобытнокоммунистическое общество. Тем самым они дали основоположникам научного коммунизма дополнительные аргументы в пользу положения о неизбежности смены классового, капиталис 6 ВВЕДЕНИЕ тического общества бесклассовым, коммунистическим. В результате сама первобытная история отныне стала одной из линий конфронтации марксистской и буржуазной науки. Основные вехи этой конфронтации будут показаны в историографическом разделе. Здесь достаточно сказать, что более полувека усилия идеологов буржуазной этнографии были направлены на то, чтобы подорвать концепцию первобытного коллективизма и попытаться доказать, что уже истокам исторического развития свойственны такие якобы естественные формы человеческого общежития, как частное накопительство, социальное неравенство, политическое принуждение. Подобные попытки, вплоть до отстаивания идеи «первобытного капитализма», не оставлены полностью и сейчас2, но необратимый процесс накопления объективных фактов сделал их непопулярными даже в среде далеких от марксизма ученых. G 1950-х годов в западной этнографии стало распространяться представление о ранних, доземле-дельческих обществах как обществах социально недифференцированных (эгалитарных), и теперь оно утвердилось даже в хрестоматийных и энциклопедических изданиях. Но это привело лишь к тому, что стратегия борьбы стала сложнее и тоньше. Острие критики марксизма направилось против общей теории формаций. Ее пытаются расшатать как в верхних (конструирование единого «индустриального», «постиндустриального» и т. и. обществ), так и в нижних звеньях (размывание понятия первобытнообщинного строя). В первобытном обществе вычленяются этапы, однопорядковые с формационными этапами классовой истории; закономерности поступательного развития основных исторических эпох подменяются проблемами их структурной характеристики, а само это поступательное развитие — «шкалой сложности»; общественные классы рассматриваются как таксономически равнозначные кастам, государство — как результат не раскола общества на классы, а потребности в организации общественных дел и соответственно не как следствие, а предтеча классообразования. Вот, например, какая «шкала культурной сложности» противостоит теории формаций в кросс-культурных исследованиях одного из наиболее видных этнографов-теоретиков США Дж. Мэрдока: 1 — эгалитарное общество; 2 — общество с рабовладением и (или) социально-имущественным расслоением в среде свободных; 3 — общество с разделением свободных на два класса; 4 — общество с разделением на два класса и рабовладением и (или) кастовой системой; 5 — общество с разделением на три или более класса (или касты) независимо от наличия рабовладения3. Подобная же шкала сложности призвана снять вопрос о классово обусловленной природе государства: 1 — интеграция только в рамках общины — безгосудар-ствепное общество; 2 — один уровень надобщинной интеграции — вождество; 3 — два уровня надобщинной интеграции — малое го ВВЕДЕНИЕ 7 сударство; 4 — три уровня надобщинной интеграции — крупное государство, разделенное на провинции и округа4. Все это имеет место не только в журналах и монографиях, но также в хрестоматийных и энциклопедических изданиях5. Фронтальное наступление па марксистское понимание исторического процесса вообще, первобытной истории в частности, продолжается. При этом одни западные ученые участвуют в нем открыто, «опровергая» или «исправляя» теорию формаций, другие отгораживаются как от антимарксизма, так и от марксизма. В этих условиях даже те исследователи, которые испытали прямое или опосредованное влияние исторического материализма или путем объективного анализа фактов пришли к сходным с историко-материалистическими выводам, нередко избегают (возможно, по причинам политического характера) обнаруживать свою близость к марксизму. И лишь немногие, хотя число их растет, солидаризуются с марксистской теорией и методологией 6. Обострение идейно-теоретической борьбы ставит перед советскими учеными задачу полнее раскрыть закономерности развития первобытнообщинного строя. Характерный для последних десятилетий поток новой информации захлестнул и первобытную историю. Накоплен огромный и разнообразный материал, нередко не укладывающийся в прежние концепции; иногда он, на первый взгляд, противоречит даже фундаментальным теориям антропосоциогенеза, классогенеза и т. п. Таким образом настоятельно потребовалось глубже исследовать основные процессы первобытной истории в их многообразии и единстве. В целом сложность встающих, решаемых и вновь встающих в этой области знания проблем возрастает, и вместе с тем возрастает ее мировоззренческое значение. К числу явлений, уходящих корнями в древнейшее прошлое, относятся многие черты хозяйственной жизни, социальной организации и быта, свойственные племенам и пародам, еще стоящим (или недавно стоявшим) на различных ступенях разложения первобытнообщинного строя. Эти явления требуют анализа и оценки. Отсюда третья причина особого значения первобытной истории — непосредственно практическая. Ко времени Великой Октябрьской социалистической революции такие племена и народы имелись в нашей стране, в особенности на Крайнем Севере и Дальнем Востоке, и для вовлечения их в социалистическое строительство понадобилось изучение форм и проявлений первобытнообщинного уклада в его взаимодействии с позднейшими классовыми укладами. Не менее актуально такое изучение сейчас, когда с развалом колониальной системы империализма к самостоятельной жизни пробудились многие племена и пароды Африки, Азии, Латинской Америки, Океании. У большинства из них в процессе государственного, экономического и 8 ВВЕДЕНИЕ культурного строительства остро стоит вопрос о роли внутрипле-менной солидарности и межплеменной розни (трибализма), родовых и в особенности общинных институтов и традиций. В оценке современных преобразований в развивающихся странах у марксистской и буржуазной науки также есть своя линия конфронтации. Согласно широко распространенным на Западе релятивистским взглядам, культурные ценности всех племен и народов равновелики, а критерии их оценки относительны. Эта теория, впервые сформулированная Ф. Боасом и развитая М. Херсковицем7, привлекла к себе многих честных ученых, стремящихся отойти от европоцентризма и помешать разрушению самобытных культур неевропейских народов, но она же открыла путь к демагогическим нападкам на теорию формаций и к тенденциям консервации культурной отсталости8. Марксистская историческая наука отдает должное вкладу всех пародов в фонд человеческой культуры, но не противопоставляет такой подход признанию общих критериев исторического прогресса и необходимости социальных и культурных преобразова-М О 2 В современной западной науке, и прежде всего в американской и английской, история первобытного общества обычно определяется как доистория (prehistory) или доисторическая археология (prehistoric archaeology) и рассматривается в качестве одного из разделов культурной/социальной антропологии либо антропологии вообще10. При этом одни исследователи, в особенности так называемые археологи-контекстуалистыи, отождествляют доисторическую археологию и доисторию, трактуя последнюю как чисто археологическую дисциплину; другие различают эти области знания, связывая первую с изучением доисторической материальной культуры, а вторую — с комплексной (хотя также основанной главным образом на археологических данных) реконструкцией доистории12. Кроме того, в рамках доистории многие западные ученые выделяют собственно доисторию, или праисторию, и протоисторию (параисторию, этноисторию), либо соответственно праисторическую и протоисторическую археологию. Праистория изучает человечество той эпохи, когда на Земле еще вообще не существовало письменности, прото-, пара или этноистория — дописьменное человечество после появления письменности в очагах цивилизации13. Не вдаваясь подробнее в дефиниции и наименования первобытной истории в разных западных странах и научных направлениях, заметим, что повсюду здесь эта дисциплина так или иначе связывается с археологией, этнографией или антропологией вообще и в то же время в большинстве случаев резко противопоставляется собственно истории. ВВЕДЕНИЕ Такое противопоставление имеет как традиционное, так и вполв современное обоснование. Термин «доистория», или «предыстория», получил распространение в первой половине XIX в. в связи с развитием социально-политической мысли в период восхождения и стабилизации капитализма. В это время начал гаснуть зажженный буржуазными просветителями интерес к происхождению устоев классового общества, а с ним — и ко всему первобытному прошлому человечества, по вместе с тем делались самые фантастические попытки доказать извечность частной собственности, отдельной семьи, государственной власти. И то и другое облегчалось решительным отрывом бесписьменной доистории от письменной истории. Это было хорошо подмечено Марксом и Энгельсом, написавшими о сторонниках такой позиции: «...там, где им не хватает положительного материала и где нет места для политической, теологической или литературной бессмыслицы, там вовсе нет и никакой истории, а имеется лишь «предысторическое время»; при этом мы пе получаем никаких разъяснений относительно того, как совершается переход от этой бессмысленной «предыстории» к собственно истории. Впрочем, с другой стороны, их историческая спекуляция особенно охотно набрасывается на эту «предысторию», потому что тут они считают себя обеспеченными от вторжения «грубого факта» и вместе с тем могут дать полную свободу своему спекулятивному влечению, создавая и разрушая гипотезы тысячами» 14. И хотя во второй половине XIX в. работы лучших представителей эволюционизма и труды самих основоположников научного коммунизма включили первобытное прошлое во всемирно-исторический процесс, в последовавшей за этим реакции буржуазной науки снова нашло себе место резкое противопоставление доистории и истории. До 1950-х годов эти области знания продолжали разграничиваться по прежнему признаку — отсутствию или наличию письменных источников 15, но в самое последнее время возникла еще одна тенденция, связанная с усилившимся влиянием неопозитивистского науковедения. Как известно, неопозитивизм с его скептическим отношением к неформализованным теоретическим методам и абсолютизацией исследовательской процедуры16 исключает из числа наук историю и в то же время включает антропологию. Следовательно, с этой точки зрения доистория, являющаяся частью антропологии, и история, относимая наряду, например, с искусством к чисто субъективным формам общественного сознания, принципиально различаются между собой как наука и ненаука17. Таким образом, и здесь перед нами формально источниковедческое разграничение, но теперь доистория и история как бы поменялись местами и уже не первая, а вторая лучше «защищена» от вторжений «грубого факта». Это обстоятельство не лишено связи (если не причинной, то времен- 10 ВВЕДЕНИЕ пой) с уже отмеченной раньше переориентацией в общей стратегии антимарксизма: критикой не столько концепции первобытного коллективизма, сколько теории формаций в целом. Разумеется, далеко не все западные исследователи придерживались или придерживаются таких взглядов, многие пользуются термином просто в силу традиции, многие и сами все чаще обращают внимание на неправомерность традиционной оппозиции доистории и истории18. Более того, выделение прото-, пара-ил и этноистории явилось попыткой хотя бы частично «историзи-ровать» прошлое не достигших рубежа цивилизации народов и тем самым явилось заметным шагом вперед. Некоторые современные антропологи сознают недостаточность и этого шага: так, Ч. Хэдсон справедливо отмечает, что «отдавая бесписьменные народы «этноистории», мы устраняем их из той категории человечества, к которой принадлежим сами» 1Э. Однако начавшийся пересмотр прежних позиций не следует переоценивать. В большинстве случаев он вызван не признанием познавательных возможностей исторической науки, которая и сейчас чаще всего определяется лишь как полусубъективпое взаимодействие между исследователем и фактами20, а стремлением уйти от ставшего одиозным деления пародов на пеисторические и исторические (Nalurvolker и Kulturvolker). В марксистском науковедении история первобытного общества рассматривается как раздел единой исторической науки, изучающей развитие человечества до возникновения классов и государства. Вычленение этого раздела связано с формационным делением всемирноисторического процесса, и сама первобытная история, согласно преобладающему мнению, является историей первой из общественно-экономических формаций, т. е. первобытнообщинного строя. Близкая, по не тождественная точка зрения, по которой рамки первобытной истории шире рамок истории первой общественно-экономической формации, будет рассмотрена дальше в связи с обзором существующих периодизаций этой эпохи. Основной критерий марксистской систематики областей знания — их классификация по объекту и предмету изучения, а не по познавательным возможностям — не оставляет места гносеологическому противопоставлению истории первобытного общества собственно истории. Первобытная история — наука: ведь и сама история как отрасль знания является не интуитивной, а подлинно научной дисциплиной, познающей объективные закономерности развития общества. Будучи едины в этом наиболее важном вопросе определения места первобытной истории в системе наук, советские историки в то же время расходятся во взглядах на ее соотношение с другими науками, а также и на ее наименование. История первобытного общества как раздел марксистской исторической пауки с самого начала формировалась в качестве синтетической дисциплины, объединяющей и осмысливающей данные ВВЕДЕНИЕ 11 многих наук, но в первую очередь археологии и этнографии. Уже К. Маркс и Ф. Энгельс, изучая первобытную историю, обратились к фактам не только этнографии, но и археологии, хотя и в очень ограниченной степени, так как наиболее существенные археологические открытия были сделаны уже после их смерти. Именно такое понимание первобытной истории четко наметилось и на первом этапе формирования ее в СССР, в предвоенное десятилетие, что в равной мере признавалось и археологами, и этнографами 21. Но с течением времени как археология, так и этнография стали все чаще заявлять преимущественные права на интерпретацию первобытной истории. Некоторые археологи, как и археологи «группы Бинфорда», отводят археологии исключительную роль в реконструкции экономических, общественных и идеологических структур прошлого; тем самым эта паука фактически отождествляется с первобытной историей 22. С другой стороны, высказывается мнение, что теория первобытнообщинной формации может быть только этнографической и никакая другая теория этой формации невозможна23. Обе эти крайние точки зрения возникли как своего рода реакция: первая — на вещевед-ческий уклон в археологии или на отнесение ее к числу вспомогательных наук, вторая — на абсолютизацию эмпирических данных. Наиболее правильным представляется взгляд на первобытную историю как на синтетический раздел истории, в котором и этнография и археология выступают как основные субдисциплины 24 или источниковедческие дисциплины 25. Не единообразны взгляды также и на наименование первобытной истории, равно как и на обозначение изучаемой ею формации. К. Маркс пользовался терминами «архаическая» или «первичная» формация, которую он сопоставлял со «вторичной» 26. Такое наименование удобно лишь в определенном контексте, и в советской науке еще в довоенное время вошли в обиход синонимические термины «доклассовое общество» и «первобытное общество». Последний из них оказался более устойчивым, хотя он не раз подвергался и продолжает подвергаться критике. Обращается внимание на то обстоятельство, что для обозначения огромной исторической эпохи он по своему буквальному смыслу недостаточно точен: если первоначальное человечество было действительно первобытным, то позже, и в особенности на исходе эпохи, оно уже вышло из этого состояния. Привлечено внимание и к его известной неоднозначности (не только «первоначальный», но и «примитивный»), что делает нежелательным его применение к современным еще не вступившим в классовое общество племенам. В этой связи предложено сохранить термин «первобытные» только для древнейших обществ, а современные обозначать как «общиппо-родовые» 27. Признать эту инновацию удачной нельзя, так как родовой строй существует не у всех отставших в своем развитии этносов. 12 ВВЕДЕНИЕ Часть советских археологов, находя удобной унификацию терминологии в международных масштабах, стала пользоваться термином «доистория» («преистория»), рассматривая его как сугубо условное обозначение, без буквального истолкования составляющих термин словарных компонентов. Однако в самое последнее время в советской науке появилась точка зрения, что такое буквальное раскрытие термина также имеет резон и не противоречит принципам исторического материализма, так как в истории первобытного общества есть аспекты, которые позволяют выносить эту эпоху за пределы собственно истории. Первобытное общество принципиально отличалось от всех последующих тем, что в нем не было классов, политики, осознавшей себя личности и «гражданской истории» с ее борьбой за власть и индивидуальной приуроченностью деяний; не было исторической традиции, способной простираться через письменные источники и на сознание исследователя,— исследователь здесь кардинально отделен от коллективного субъекта, жизнь которого он исследует. Некоторые исследователи, как, например, Б. Ф. Поршнев, исходя из того, что в течение значительной части исследуемой эпохи субъектом действий были не люди современного вида, а их предшественники, вообще начинали историю только с верхнего палеолита. Все это так, но доистория классов, государства и даже человека современного вида не является доисторией общества и человека вообще; общество и человек еще не были «готовыми», но они уже существовали. Что же касается специфики источниковедения первобытной истории, то, как мы увидим дальше, она в большей мере питается данными общественных, нежели естественных наук. В настоящем издании используется преимущественно термин «история первобытного общества» («первобытная история») как наиболее распространенный. Приведенные выше возражения против него не представляются существенными. Первобытная история не только в самом начале, но на всех своих этапах первична, первоначальна, первобытна по отношению к последующим историческим эпохам. Основное значение слова «первобытный» — это все же «изначальный», а не «примитивный». К тому же современные (в точном смысле этого слова) племена, еще не миновавшие верхний предел первобытного общества, теперь относительно редки, и их принадлежность к первобытнообщинной формации быстро уходит в прошлое. Термин «история доклассового общества» («доклассовая история») менее содержателен, как и всякий термин, дающий лишь негативное определение. Тем не менее и он в настоящем издании используется в определенных контекстах, главным образом при непосредственном сопоставлении истории доклассовых и классовых обществ. ВВЕДЕНИЕ 13 3 Как явствует из сказанного, уже само определение первобытной истории известным образом связано с проблемой ее периодизации. По существу распространенное на Западе членение доистории на праисторию и прото-, пара- или этноисторию, под которыми понимаются не только разделы науки, но и изучаемые ими эпохи развития человечества, является основанной на источниковедческих критериях неявной периодизацией истории первобытного общества. Впрочем, у некоторых исследователей эта связь выступает достаточно явно: например, К. Наар прямо говорит о праистории как периоде, охватывающем большую часть каменного века, и о параистории как периоде, занимающем меньшую часть каменного века и эпоху раннего металла 28. В «источниковедческой» периодизации есть свое рациональное зерно, которое становится более заметным, если подойти к ней не только с формально-источниковедческой, но и с содержательно-исторической точки зрения. Действительно, в истории первобытного общества нельзя не различать историю обществ, ойкуменически первобытных, существовавших до возникновения первых цивилизаций, и обществ регионально первобытных, в своем подавляющем большинстве развивавшихся на периферии этих и последующих цивилизаций. И те и другие принадлежат к одной общественно-экономической формации, так как критерием выделения последней является способ производства, а не эпоха его существования2Э. Но они, как правило, не тождественны по степени самостоятельности своего развития и потому-то источниковедческий подход к ним не может быть одинаковым. Именно поэтому мы также различаем эти общества, обозначая их как апополитейные (АПО) и синполитейные (СПО) so; однако очевидно, что это лишь особый аспект классификации, ни в коей мере не заменяющей исторической периодизации первобытности. И у нас, и за рубежом широко распространена специальная археологическая периодизация первобытной истории — ее членение по различиям в материале и технике изготовления орудий труда. Известное еще древнекитайским и древнеримским философам деление древнейшей истории на стадии камня, бронзы (меди) и железа получило научную разработку в XIX — начале XX в., когда были в основном типологизированы эпохи и стадии каменного, бронзового и раннего железного века. Каменный век начинается с древнекаменного (палеолита), в котором одни выделяют эпохи раннего и позднего, другие — раннего (нижнего), среднего и позднего (верхнего) палеолита. Новокаменный век (неолит) отделен от него переходной эпохой среднекаменного века (мезолита); иногда эту переходную эпоху называют «после-палеолитом» (эпипалелитом) или «преднеолитом» (протонеолитом) ; иногда пе выделяют вообще. Развитый неолит, в котором 14 ВВЕДЕНИЕ уже начинает применяться медь, получил название медпо-камен-пого века (энеолита, или халколита). Схемы внутренней периодизации позднекаменного, бронзового и железного веков у разных исследователей сильно отличаются друг от друга. Почти все археологические эпохи и периоды в свою очередь подразделяются па культуры или фазы, обязанные своим названием тем местностям, где они были впервые обнаружены. Но это в большинстве случаев уже узкорегиональные периодизации. Хотя археологическая периодизация всецело основана па технологических критериях и не дает полного представления о развитии производства в целом, ее создание явилось крупным научным достижением, на что прямо указывал К. Маркс 31. Она позволила судить о развитии орудий труда, а тем самым в известной мере и о развитии социальных отношений. Очень важно и то, что она открыла широкие возможности для относительной и абсолютной хронологии археологических периодов. Относительная датировка достигается путем сопоставления самих культурных слоев или археологических типов и их сопоставлением с изменениями в природной среде: основными геологическими ступенями четвертичного периода и более дробными фазами чередований оледенений и межледниковых эпох, палеозоологическими и палеоботаническими эпохами и т. п. Для абсолютной датировки используются различные методы естественных наук: изотопные калий-аргоновый и радиокарбоновый, геохронологический (по годичным слоям ленточных глин) и дендрохронологический (по годичным кольцам деревьев) и др. В своей совокупности они сейчас позволяют, правда, с большими или меньшими допусками, датировать приблизительно половину всей первобытной истории32. В то же время археологическая периодизация обладает большим недостатком: она не универсальна. Вначале, с развертыванием археологических работ за пределами Европы, выяснилась невозможность взаимной увязки выделенных па различных континентах и территориях культур или фаз, т. е. региональных периодизаций. Затем это коснулось и некоторых археологических эпох: например, мезолит Ближнего Востока оказался по некоторым важнейшим параметрам синстадиальным неолиту Европы. Наконец, данные археологии, а также их сопоставление с фактами этнографии показали невсеобщность даже главного принципа археологической периодизации. Было установлено, что в различных условиях однотипные по уровню развития общества могут пользоваться или не пользоваться железом, бронзой, а в отдельных случаях — и камнем. Археологическая периодизация лишилась общего признания. Некоторые западные археологи начали различным образом комбинировать в своих схемах фазы хозяйственного развития, геологические ступени и этапы морфологической эволюции человека ss. Другие критически и да ВВЕДЕНИЕ J 5 же юмористически относятся к таким эклектическим сочетаниям и продолжают модифицировать археологические схемы, однако по большей части ограничивая их определенными региональными рамками. Многие советские археологи также идут по этому последнему пути. Так, для раннего палеолита большей части афро-ближневосточно-европейского региона сейчас выделяют археологические эпохи олдовай (дошелль), древний ашель (шелль, аббе-виль), средний и поздний ашель и (при двухчленной периодизации палеолита) мустье; начиная с позднего палеолита выделение археологических эпох оказывается возможным лишь для несравненно более ограниченных территорий34. В итоге археологическая периодизация в известной мере превратилась из глобальной в совокупность региональных, но и такая совокупность сохраняет немалое значение. Другой специальной периодизацией первобытной истории можно считать периодизацию антропологическую, в определенной мере отраженную в систематике гоминид. Последняя, разумеется, шире первобытноисторической периодизации, так как охватывает и предков человека. Тем не менее она в своей существенной части перекликается с периодизацией первобытности. В антропологии нет сколько-нибудь общепринятых схем классификации человека и его предков, причем не только в низших, но и в высших таксонах систематики. Даже сами эти две категории рассматриваются одними исследователями как два семейства в надсемействе «человекоподобных» (Hominoidae), другими — как два подсемейства в семействе «человечьих» (Hominidae). При всей относительности классификационных схем первая точка зрения представляется более оправданной, так как она полнее и отчетливее учитывает основной скачок в антроносоцпогенезе — принципиальную грань, отделяющую человека от животных. Однако и вторая точка зрения довольно широко принята в антропологической литературе и, в частности, нашла отражение в третьей главе этой книги. Собственно люди выделяются в ранге семейства (Hominidae) или подсемейства (Homininae), в пределах которого различные специалисты опять-таки расходятся в определении родовой и видовой принадлежности тех или иных таксонов этого эволюционного ряда, равно как и в их принятых наименованиях. Так, если одни исследователи относят древнейших людей, с одной стороны, и людей древних и современного типа — с другой — к двум разным родам (этот взгляд представлен в гл. 3), то большинство других (и в том числе автор глав 4 и 5) видят в них лишь разные виды одного рода Homo 35. Но как бы то ни было, эпохи существования древнейшего, древнего и современного человека, или, по другой распространенной терминологии, архантропа, палеоантропа и неоантропа, составляют основные фазы антропологической периодизации первобытной истории. 16 ввьдт- вис В то же время очевидно, что ни такие специальные периодизации, как археологическая и антропологическая, ни тем более эклектические соединения археологических, антропологических и иных критериев не могут заменить общеисторической периодизации первобытности. Первый шаг в разработке универсально-исторической периодизации сделал стихийно пришедший к материализму в первобытной истории замечательный американский этнограф Л. Г. Морган. Воспользовавшись установившимся еще в XVIII в. выделением в развитии человечества ступеней дикости, варварства и цивилизации, он вычленил в первобытной истории эпохи дикости и варварства с подразделением каждой из них на три ступени, характеризуемые определенными чертами хозяйства и материальной культуры. По Моргану, эпоха дикости и низшая ступень варварства — время собирательско-охотничье-рыболовческого хозяйства, средняя и высшая ступень варварства — время земледельческо-скотоводческого хозяйства. Почти все критерии отдельных ступеней дикарской и варварской эпох взяты им из области развития производительных сил: это (начиная со средней ступени дикости) применение огня, изобретение лука и стрел, введение гончарства, доместикация растений и животных, освоение металлургии железа36. Периодизация Моргана была высоко оценена Ф Энгельсом, в то же время отметившим, что она останется в силе лишь до тех пор, пока значительное расширение материала не заставит внести изменения37. При этом сам Энгельс прямо или косвенно положил начало ее уточнению и пересмотру. Он счел необходимым обобщить эту периодизацию, четко определив эпоху дикости как время присваивающего, а эпоху варварства — как время производящего хозяйства 38. Он подчеркнул также качественное своеобразие высшей ступени варварства, выделив ее рассмотрение в особую главу («Варварство и цивилизация») своего труда «Происхождение семьи, частной собственности и государства». В другой своей работе он показал такое же своеобразие начального, соответствующего низшей ступени дикости этапа первобытной истории39, позднее определив его как время человеческого стада40. Необходимость уточнения периодизации Моргана сделалась еще более очевидной с накоплением фактического материала, показавшего ошибочность или неуниверсаль-ность критериев некоторых выделенных им ступеней. Оба обстоятельства — и недоучет в моргановской схеме принципиальных граней, отделяющих этап зрелости первобытнообщинного строя от этапов его становления и упадка, и необходимость уточнения ее источниковедческой базы — послужили основанием для разработки в марксистской науке новой, соответствующей расширившимся знаниям о первобытном обществе схемы членения первобытноисторического процесса. ВВЕДЕНИЕ 17 Такие попытки делались в советской науке еще в довоенное время 4‘, но заметной вехой явилась только предложенная в середине 1940-х годов схема С. П. Толстова. Он выделил в качестве основных три этапа первобытной истории: первобытное стадо (становление первобытного общества), первобытную общину (расцвет первобытного общества) и военную демократию (превращение первобытного общества в классовое). В основе выделения этих этапов, как и этапов в периодизации Моргана, лежат определенные вехи в развитии производительных сил. Настаивая на принципиальной важности именно этого критерия как основы членения исторического процесса, С. П. Толстов связал наступление выделенных этапов соответственно с началом употребления орудий, введением орудий для производства орудий и освоением металла. По его мнению, такая периодизация «снимает, но не отменяет» периодизацию Моргана, которая при внесении надлежащих поправок сохраняет свое значение для более дробной характеристики первобытной истории. Поэтому первый и третий из выделенных им этапов сопоставлены с низшей ступенью дикости и высшей ступенью варварства, а второй этап разделен на четыре периода, каждый из которых соотнесен (с поправками в критериях) с определенной ступенью дикарской и варварской эпох 42. Благодаря такой своей двойственности схема С. П. Толстова впоследствии оказала влияние не только на обобщенные (предложенные преимущественно этнографами), но также и на более дробные (выдвинутые главным образом археологами) характеристики первобытной истории. Не касаясь здесь принципов всех предлагавшихся вариантов новой периодизации43, остановимся на тех из них, которые так или иначе оставили след в современном состоянии проблемы Последовательное применение в качестве критерия периодизации уровня развития производительных сил поставило перед ис следователями значительные теоретические трудности Так, не только полинезийцы, стоявшие на пороге классового общества, но и создатели некоторых цивилизаций (например, в Мезоамерике) не знали производственного применения металлов, между тем как древние германцы или многие племена Тропической Африки, освоившие плавку железа, продолжали жить разлагавшимся родовым строем. И хотя каждая подобная контроверза находила свое экологическое и историческое объяснение, противоречий было слишком много, чтобы считать их исключением из правила. Необходимо было учитывать уровень не столько абсолютных, сколько относительных производительных сил, а это в конечном итоге повело бы к отказу от монистического принципа периодизации. Все это побуждало к переосмыслению прежнего подхода к самому критерию. Именно такой шаг был сделан в середине 1950-х годов, когда в советской этнографии бы то. оЕшашана внимание на то, что един 18 ВВЕДЕНИЕ ственно правильным критерием периодизации первобытности может быть только тот, на котором основано формационное членение всего исторического процесса, а именно различия в способе производства, и в частности в формах производственных отношений 44. Предпринятая одновременно с этим попытка проследить развитие форм первобытной собственности на средства производства привела к выделению, помимо этапа первобытного стада, этапов первобытной родовой общины и первобытной соседской общины (позднее также ранней и развитой родовой общины) 45. В дальнейшей разработке периодизаций, построенных преимущественно на этнографических материалах, наметились две тенденции. Ученые ГДР стремились учесть эволюцию способа производства в целом 46, советские ученые — эволюцию всей системы или отдельных сторон производственных отношений47. Никому, однако, не удалось последовательно выдержать принятый принцип периодизации, из-за чего до середины 1970-х годов предложенные схемы членения первобытной истории оставались легко уязвимыми для критики 48. Следующая и наиболее заметная веха в разработке рассматриваемой проблемы советскими учеными была результатом углубленного исследования производственных отношений в первобытном обществе. Проделанная в этой области работа позволила Ю. И. Семенову выявить важное различие в отношениях распределения и собственности на двух основных стадиях развития первобытной общины. В раннепервобытной общине, ведшей присваивающее хозяйство иТЮТучавшей главным образом только жизнеобеспечивающий продукт, господствовали уравнительное распределение и общая собственность; каждый член общины имел право па долю произведенного продукта независимо от того, участвовал он или нет в его производстве. В позднепервобытной общине, перешедшей к производящему или к высокоспе-циализированному присваивающему хозяйству и получавшей относительно регулярный избыточный продукт, наряду с уравнительным получило развитие трудовое распределение, при котором часть продукта поступала в личную собственность отдельных членов общины; наряду с общей развилась личная собственность. Теоретический анализ позволил также определить предшествовавшую первобытной общине форму как праобщину, а сменившую ее форму, характеризуемую подворно-трудовым распределением и дуализмом общей и обособленной собственности, как первобытную соседскую общину, названную этим автором «протокрестьян-ской» («пракрестьянской») 49. Правда, пока исследовано распределение главным образом пищевых продуктов, т. е. очень важного, но не единственного объекта первобытной собственности. Однако внутриформационпая периодизация в отличие от межформационной может строиться и на основе распределения продукта потребления: как известно, ВВЕДЕНИЕ 19 именно так построена периодизация коммунистической формации. Поэтому то, что уже сделано, во-первых, показало действенность принятого в современной советской этнографии социально-экономического (производственного) критерия периодизации первобытной истории и, во-вторых, подтвердило правомерность наметившегося раньше фактического отождествления основных этапов этой истории с основными этапами развития первобытной общины Правда, поскольку первобытные соседские (протокрестьян-ские) общины в отличие от собственно первобытных переставали быть самостоятельными социальными организмами и уже превращались в такие же суборганизмы, какими были соседские (крестьянские) общины, Ю. И. Семенов не считает возможным говорить об особом этапе данной общины. Но настолько же оправдана и противоположная точка зрения: общины этого типа еще только превращались в социальные суборганизмы и поэтому могут быть отнесены к типологическому ряду первобытных общин. Важно отметить, что изучение производственной базы общинной организации дало возможность построить этот типологический ряд и, следовательно, периодизацию первобытной истории не по формальным, а по содержательным признакам общины. Такие ее черты, как гомогенность (большая или меньшая степень совпадения с одним определенным родом) или гетерогенность (наличие в ее составе сегментов разных родов) нередко определенным образом соотносятся с производственными отношениями в коллективе, но не они являются определяющими признаками общины. Поэтому для обозначения общин и соответственно эпох первобытной истории в настоящей работе приняты термины «пра-община», «раннепервобытная» («раннеродовая»), «позднепервобытная» («позднеродовая»), «первобытная соседская» («протокре-стьянская») община и избегаются такие предложенные некоторыми исследователями термины, как, например, «гетерогенная» община. Для времени первобытной соседской общины применяются также удобные и емкие термины «эпоха классообразования», «предклассовая эпоха». Выявление экономической специфики раннепервобытной и позднепервобытной общины не сняло вопроса о таксономическом ранге соответствующих стадий в общей периодизации истории первобытного общества, т. е. в конечном итоге — вопроса о предпочтительности трехчленной или четырехчленной периодизации. Казалось бы, выделение этих стадий как самостоятельных этапов, равнозначных начальному и заключительному этапам первобытной истории, позволяет полнее учесть важный рубеж, разделяющий эпохи присваивающего и производящего хозяйства, уравнительного и трудового распределения. Но с другой стороны, как ни велико было значение перехода от присваивающего к производящему хозяйству, его социально-экономические последствия 20 ВВЕДЕНИЕ сказались не сразу и на первых порах общины ранних земледельцев-скотоводов немногим отличались от общин охотников, рыболовов и собирателей 50. Поэтому с неменыпим основанием можно рассматривать всю эпоху первобытной, или родовой, общины как один этап в развитии истории первобытного общества, выделяя внутри него два подэтапа — раннепервобытной (раннеродовой) и позднепервобытной (позднеродовой) общины. Таким образом, трехчленные периодизации, предусматривающие внутреннее подразделение среднего этапа, по сути дела адекватны четырехчленным. Вероятно, этот вопрос вообще мало существен: на его примере очень хорошо видно, как неизбежно условна и спорна почти всякая классификация. Тенденция не ограничиваться одним только прежним критерием — уровнем развития производительных сил — наметилась и в разработке исторической периодизации первобытности советскими археологами. В этом отношении показательна схема, предложенная В. М. Массоном. Различая в развитии первобытности две основные эпохи, т. е. этапы присваивающего и производящего хозяйства, он выделяет в каждой из них три периода. В первой эпохе это периоды шелльских охотников (деревянные рогатины, начало расширенного воспроизводства), мустьерских охотников (дистанционное оружие) и верхнепалеолитических охотников (развитое дистанционное оружие, зарождение сырьевого обмена и обмена продуктами для личного потребления). Во второй эпохе это периоды архаической экономики (формирование земледельческо-скотоводческого хозяйства; еще не выработавшиеся новые виды орудий труда, появление керамики и металлообработки, тот же, что и в предыдущем периоде, тип обмена), сложившейся земледельческо-скотоводческой экономики (эффективное многоотраслевое аграрное хозяйство, возникновение ремесла и социально обусловленного обмена) и ремесел (дальнейшее развитие аграрного хозяйства, интенсивная ремесленная деятельность с использованием гончарного круга, керамического горна и т. п., дальнейшее развитие обмена, приводящее к зарождению товарного производства; в целом период формирования экономического базиса раннеклассовых обществ). Рассматривая эволюцию первобытного общества только в той мере, в какой этот процесс нашел свое отражение в конкретных археологических материалах", В. М. Массон, естественно, лишь в незначительной степени смог реконструировать особенности производственных отношений выделенных периодов. Так, нетрудно видеть, что в этом отношении шелльский и мустьерский периоды тождественны. И дело здесь, очевидно, не только в несколько искусственном членении первобытной истории именно на шесть периодов (на что уже не раз обращалось внимание применительно к периодизации Моргана). Существеннее то, что само такое членение по принципу все же преимущественно произво ВВЕДЕНИЕ 21 дительных сил, а не производственных отношений не дает достаточных оснований для выявления качественных различий между некоторыми из выделенных периодов. Оно, как на это уже обращалось внимание, тем более непродуктивно при попытках совместить разные критерии периодизации, т. е. в конечном итоге разные периодизации. Оно, кроме того, не может претендовать на универсальность. Однако эта разработка показывает, что поиски схем развития первобытной истории ведутся этнографами и археологами не в расходящихся, а в сближающихся руслах. Выше уже говорилось, что к числу спорных вопросов первобытной истории относится проблема ее соотношения с первой из социально-экономических формаций истории человечества. Это вместе с тем и наиболее сложная в теоретическом отношении проблема периодизации первобытности, распадающаяся на две самостоятельные проблемы, связанные с различным пониманием начального и конечного этапов развития первобытного общества. Расхождения во взглядах на начальный этап первобытности, и в частности на возможность отнесения его к первобытнообщинной формации, вызваны двойственной природой этой огромной эпохи, на протяжении которой продолжалось становление человека современного вида, т. е. превращение древнейшего в «готового», по определению Ф. Энгельса 52, человека. Именно такая двойственность послужила основанием для создания в советской науке концепции «двух скачков» (или одного скачка с «двумя поворотными пунктами») в процессе антропосоциогенеза, именно из-за нее и само общество той поры определяется как первобытное человеческое стадо, праобщина и т. п. Но если это так, то сопоставима ли вообще эта стадия с последующими стадиями развития человечества, распространяется ли на нее формационное членение истории? Согласно одной точке зрения, ответ на этот вопрос должен быть положительным. Вместе с человеком и его орудийной трудовой деятельностью возникает производство, а следовательно, и определенный способ производства. Его начальный этап является этапом развития производства и общества, а тем самым и фазой в развитии первобытнообщинной формации. Согласно другой точке зрения, ответ может быть только отрицательным. Поскольку у предшественников человека современного вида наблюдается лишь ничтожный культурный прогресс при радикальных морфологических изменениях, а у человека современного вида — диаметрально противоположное отношение этих тенденций, т. е. как бы «снятие» биологического развития подлинно социальным, формирующееся общество отделено от «готового» такой принципиально важной гранью, которую нельзя ставить в один ряд даже с рубежами, разделяющими социально-экономические формации. Следовательно, эпоха первобытного человеческого стада стоит за 22 ВВЕДЕНИЕ гранью формационного членения «готового» общества и, будучи частью первобытной истории, не является частью истории первобытнообщинного строя. Сообразно с этим одни советские специалисты видят начальный рубеж первобытнообщинной формации в возникновении Homo habilis и олдовайской техники, относя его ко времени около 2,5 млн. лет назад53, другие в появлении Homo sapiens и верхнепалеолитической культуры, приближая его на целых два порядка — до 35—40 тыс. лет назад54. Соответствующая аргументация будет подробно рассмотрена в последующем изложении, но, предваряя его, отметим, что перед нами не один, а два различных вопроса: о месте первобытного человеческого стада в общих границах человеческой истории и о временных границах этой двойственной социальной структуры. В суждении по первому вопросу можно исходить лишь из общетеоретических соображений. Понятие первобытного человеческого стада неотделимо от концепции двух скачков, или поворотных пунктов, в процессе антропосоциогенеза, из которых основным и решающим был первый, положивший начало существованию человека и общества. Продолжавшиеся эволюция человека и становление общества не лишают значимости того факта, что даже самое зачаточное объединение древнейших людей было не предчеловеческим сообществом, а хотя и формирующимся, но тем не менее человеческим обществом. Поэтому, очевидно, нет бесспорных или даже достаточно веских оснований рассматривать начальный этап первобытной истории как лежащий вне рамок первобытнообщинной формации. Более того, логичнее видеть в этом этапе начальную фазу первобытнообщинного строя, так как в противном случае нам пришлось бы допустить, что первая из формаций в отличие от всех последующих непосредственно открывается апогеем присущих ей свойств, т. е. в данном случае общей собственности, уравнительного распределения и т. п. При решении второго вопроса мы имеем возможность опереться не только на теоретические соображения, но и на упорядоченные марксистской теорией факты. Принятое частью зарубежных и некоторыми советскими специалистами (П. И. Бори-сковский, М. И. Урысон) углубление исходного рубежа начального этапа первобытной истории связано с сенсационными находками Homo habilis, т. е. так называемых «умелых людей». Однако, как это уже указывалось большинством советских исследователей, едва ли Homines habiles с их условнорефлекторной, а не целеполагающей деятельностью по изготовлению простейших орудий были настоящими людьми (в одном из последующих разделов мы увидим почему). Это заставляет поднять нижнюю границу эпохи первобытного человеческого стада до времени появления питекантропов (приблизительно 1,5—1 млн. лет назад). Спорным является и определение верхней границы этой эпохи. ВВЕДЕНИЕ 23 Здесь также есть свои новые находки, в их числе прежде всего обнаружение в ашело-мустьерское время крупного сдвига в технике обработки камня, появление искусственных коллективных жилищ, свидетельств заботы о членах коллектива, а следовательно, вероятно, и тех явлений общественной жизни, которые некогда связывались археологами лишь с наступлением верхнего палеолита и переходом к родовому строю. Значительную часть подобного рода фактов предугадал в своих работах А. П. Окладников, уже в 1950-х годах энергично отстаивавший относительно высокий уровень мустьерской культуры и социальной солидарности 55. Теперь в свете новых данных эта точка зрения получила в советской археологии широкое распространение. Многие археологи считают, что по меньшей мере в мустьерское (или даже в ашело-мустьерское) время люди жили не стадами, а общинами56. Все это делает правомерным вывод, что верхний рубеж начального этапа первобытной истории должен быть опущен по крайней мере в эпоху палеоантропов. Правомерным, но не обязательным. Нельзя не учитывать то уже отмечавшееся раньше обстоятельство, что морфологическая структура палеоантропа продолжала меняться, не следует забывать и общей исторической закономерности — неравномерности в развитии различных человеческих групп. В этой связи заслуживает внимания гипотеза Ю. В. Бромлея, что у наиболее продвинутых групп поворот в социогенезе опережал поворот в антропогенезе ”. При всех обстоятельствах начальный этап первобытной истории — эпоха праобщины — охватывал время не менее 1 млп. лет. Этот огромный отрезок времени представляется несоразмерным с последующими этапами развития первобытнообщинной формации, не говоря уже об этапах последующих формаций. Но и такая разномасштабпость, вопреки мнению некоторых исследователей58, не может служить основанием для вынесения данной эпохи за рамки общественно-экономических формаций вообще, первобытной формации в частности. Напротив. История всегда ускоряла свой бег, и до сих пор каждая ее эпоха была намного короче предыдущей59. Не меньшие расхождения имеются в формационной атрибуции конечного этапа первобытности, что в свою очередь связано с различным пониманием переходных периодов в развитии формаций. Хорошо известны положения Маркса и Энгельса о том, что феодальный способ производства зарождается в недрах рабовладельческой, а капиталистический — в недрах феодальной формации. В то же время основные общественные эпохи не отделимы друг от друга абстрактно строгими границами60. Отправляясь от этих общих закономерностей, многие советские историки рассматривают переходные периоды как этапы, лежащие в границах 24 ВВЕДЕНИЕ как старого, так и нового общества61. При этом некоторые из них прямо предостерегают против абсолютизации переходных стадий б2, и в частности против трактовки переходной стадии от первобытного общества к классовому как особого внеформационного периода, в чем усматривается нарушение принципа формационного членения исторического процесса 63. Однако сам Маркс обратил внимание на особый характер переходного периода от капиталистического общества к коммунистическому, и эта его мысль получила развитие в трудах Ленина. Переход от капитализма к коммунизму необходимо предполагает особый исторический период, особую стадию превращения первого во второй64. Причина в том, что антагонистическое классовое общество не может сразу, в результате одной только социальной революции, превратиться в свою противоположность. И это привело других ученых к заключению, что первобытное общество также не могло непосредственно превратиться в свою противоположность, что между доклассовым и антагонистическим классовым обществом необходимо лежал переходный внеформационный период. Таким периодом была эпоха превращения родового общества в классовое, составлявшая конечный этап первобытной истории, но уже не истории первобытнообщинной формации. Наиболее четкое теоретическое обоснование приведенного взгляда принадлежит Ю. И. Семенову, но к пониманию данного переходного этапа как внеформационного еще раньше пришли или позднее присоединились и некоторые другие историки и этнографы65. Концепция двух внеформационных периодов, связываемых с особой природой начального и конечного звеньев в цепи формаций по сравнению с другими звеньями, кажется логичной, но она недостаточно учитывает целый ряд важных моментов. Капитализм и социализм разделены особого рода переходным периодом, потому что социалистические производственные отношения не могли стихийно зародиться в недрах буржуазного общества, для их создания была необходима социалистическая революция и целенаправленная деятельность государства диктатуры пролетариата. В противоположность этому ничто не препятствовало зарождению антагонистических классовых производственных отношений в период распада первобытнообщинного строя. Их становление не было с неизбежностью обусловлено социальной революцией, само понятие которой применительно к превращению доклассового общества в классовое остается предметом споров66. Они не были результатом целенаправленной деятельности государства, так как само государство возникло с расколом общества на классы. Ничего не дало бы нам в этом отношении и введение понятия пред-государства, потому что предгосударство соответствует не классам, а предклассам. Все это, по-видимому, позволяет считать, что поиски аналогий в характере становления и ломки антагонистических классовых формаций едва ли продуктивны. ВВЕДЕНИЕ, 25 Но если превращение первобытного общества в классовое не составляло особого внеформационного периода, то в нем могут быть выделены два самостоятельных этапа, один из которых относится к истории первобытного общества, а другой — к истории сменившей его классовой формации. На заключительном этапе первобытной истории, в эпоху классообразования, идет процесс становления частной собственности, классов и государства. На Таблица 1 Исторические эпохи Археологические эпохи Этапы эволюции человека Абсолютный возраст, тыс. лет Праобщина (первобытное человеческое стадо) Нижний палеолит Средний палеолит (?) Архантроп Палеоантроп (?) 1500-1000— 40-35 Первобытная (родовая) общи-на Раннепервобытная (раннеродовая) община Средний палеолит (?) Верхний палеолит Мезолит (?) Палеоантроп (?) Неоантроп 40-35-10-5 Позднепервобытная (позднеродовая) община Мезолит (?) Неолит Первобытная соседская (протокре-стьянская) община Неолит Энеолит Ранний металл 10-5-. . . начальном этапе классовой истории, в эпоху раннеклассовых обществ, уже возникшее государство становится мощным фактором изживания остатков первобытнообщинного строя и укрепления нового способа производства. С учетом важнейших из имеющихся расхождений во взглядах в истории первобытного общества могут быть выделены, сопоставлены с традиционными звеньями археологической и антропологической схем и приблизительно датированы следующие основные эпохи (табл. 1). Первой из этих эпох предшествует только предобщество хабилисов, «предлюдей» с их условнорефлекторной орудийной деятельностью. Последняя эпоха непосредственно переходит в раннеклассовое общество. 26 ВВЕДЕНИЕ В западной пауке до сравнительно недавнего времени госпо ( ствовало крайне скептическое отношение к самой правомерности построения исторической периодизации первобытности Так, всего лишь четверть века назад видный бельгийский археолог 3. де Лет, отмечая, что общества, достигшие одной и той же стадии технического и хозяйственного развития, часто организованы по разному, писал: «Это положение очень важно, так каково означает крах попытки советских исследователей заменить традиционное деление доистории на три века делением, основанным на социальной эволюции Если деление на каменный, бронзовый и железный века устарело и ни в культурном, пи в экономическом, ни даже в техническом развитии доисторических людей не соответствует действительности, то новая классификация, предложенная советской школой (имеются в виду дородовое, родовое и предклассовое общества - А П), представляется чисго логической конструкцией, не основанной на каких бы то ни было научно проверенных фактах» "7 Однако 3 де Лет писал уже на исходе эпохи почти безраздельного господства воинствующего эмпиризма и связанного с ним нигилистического отношения к теоретическому осмыслению первобытной истории В это время в самой западной науке совершался известный поворот к историзму и рядом ученых были сделаны попытки создать социальную периодизацию первобытно-1.1И Как и у пас, эта работа протекала и протекает в двух руслах — археологическом и этнографическом На западе археология, сама диахронная специфика которой никохда не позволяла ей полностью порвать с идеями е щнетва и прогресса в развитии человечества, опередила в этом отношении этнографию В 1936 г крупнейший английский археолог В Г Чайлд, испытавший заметное влияние марксизма, выступил с концепцией трех коренных поворотов в истории первобытности, а именно орудийной, неолитической, или аграрной, и городской революции68 Тем самым Чайлд присоединился к намеченному Морганом и развитому Энгельсом членению первобытной истории на эпохи присваивающего и производящего хозяйства В послевоенные десятилетия в свете новых раскопок на Ближпем Востоке, в Средней Азии, в Мезоамерике и в других областях ойкумены это членение сделалось в западной археологии едва ли не всеобщим Принято оно и некоторыми западными этнографами Различение этапов присваивающего и производящего хозяйства — принципиально важный критерий периодизации, но, как мы уже видели, он все же не может рассматриваться как щетаточный поскольку не учитывает и не отражает специфики производственных отношений Еще меньше учитываются особенности этих отношении в попытках некоторых археолоюв и этнографов детализировать данную периодизацию посредством выделения в пей таких субэтапов, как, например, бродячая и полу ВВЕДЕНИЕ 27 бродячая охота 6Ч, раннее и позднее земледельческо-скотоводческое хозяйство70. В этнографии попытки построения современной периодизации были связаны, с одной стороны, с возрождением в культурной антропологии США эволюционистских идей (возникновение в 1950-х годах различных направлений неоэволюционизма), с другой — с воздействием на нее (через археологию) взглядов В. Г. Чайлда. В соответствии с этим предложенные схемы, хотя н не без известного упрощения, могут быть выстроены в две линии. Отправным пунктом первой послужило введенное Дж. Стюардом довольно неопределенное понятие «уровня социокультурной интеграции» 71. Пользуясь им, сперва сам Стюард и М. Салинз предложили примитивную схему двух «уровней» — семьи и общины или племени 72, а затем Э. Сервис и тот же Салинз - более серьезное различение «уровней» локальной группы (band), племени (tribe) и вождества (chiefdom). Три «уровня» соответствуют эпохам палеолита, неолита и предгосударственного (предклассового) времени. Основной критерий этой периодизации — усложнение социокультурной организации, по при ее построении учтены и отношения распределения: реципрокация (распределение продукта по горизонтали) в локальной группе и в племени, редистрибуция (распределение по вертикали) в вождестве73. По Салинзу, уже в племени реципрокация дополняется редистрибуцией. Однако вскоре, отчасти в связи с широкой критикой понятия племени, в разработке периодизации возобладала другая линия. Здесь начало положил, по-видимому, археолог Р. М. Адамс, выделивший в первобытной истории эгалитарную, социально-стратифицированную и общинно-городскую (храмовую) эпохи74, но наиболее заметный вклад сделал этнограф М. Фрид. Фрид также различает три типа догосударственпых обществ: эгалитарные, ранжированные и стратифицированные. В эгалитарных обществах существуют только отношения реципрокации и отсутствует какая-либо дифференциация, кроме половозрастной; в ранжированных — реципрокация замещается редистрибуцией и появляется престижная (ранговая) дифференциация, которая, однако, еще не ведет к неравному доступу к основным экономическим ресурсам; в стратифицированных — ранговая дифференциация сопровождается неравенством в доступе к этим ресурсам. Хотя Фрид стремился положить в основу своей периодизации отношения распределения, удалось это ему только частично. И для ранжированных и для стратифицированных обществ в его схеме характерна редистрибуция; рубежом служит разделение труда между непосредственными производителями и организаторами («управленческая революция») 75. Поэтому возникли и иные схемы, в которых различаются лишь эгалитарные и стратифицированные либо лишь эгалитарные и ранжированные общества; иногда ранжиро 28 ВВЕДЕНИЕ ванные общества рассматриваются как разновидность стратифицированных. Э. Сэрвис, которого перестала удовлетворять его прежняя схема, в последних работах выделяет эгалитарное и иерархическое общества 76. Привлекательная черта всех этих периодизаций — стремление учесть особенности первобытной экономики, но узость их этно-экономической базы (использование только категорий реципрока-ции и редистрибупии) делает их уязвимыми и малоубедительными. Еще существеннее другое. Даже авторы приведенных схем, представляющие передовое крыло современной западной этнографии, в своей трактовке факторов и механизмов перехода к классовому обществу, или цивилизации, остаются последовательными эволюционистами. С эволюционной точки зрения, подчеркивает Сэрвис, надо искать не демаркационную черту, отделяющую цивилизацию от предшествующего развития, а континуум направленных изменений. Сэрвис же рассматривает возникающее с цивилизацией государство как орудие не внутреннего, а только внешнего насилия ”. К историко-материалистическому пониманию закономерностей возникновения классов и государства ближе других подошел Фрид, но и он предпочитает не касаться различий между просто социальной и классовой дифференциа- Таким образом, даже предварительное знакомство с наиболее общими вопросами первобытной истории показывает, что в их трактовке имеются два уровня расхождений во взглядах. Первый уровень — собственно научный: споры о роли археологии и этнографии в реконструкции древнейшего прошлого, о наименовании первобытной истории как раздела исторической науки, о значении тех или иных критериев в рамках одного — производственного — принципа периодизации первобытноисторического процесса, о соотношении древнейшей истории с историей первобытнообщинной формации и т. д. Здесь дискуссии даже по поводу проблем высокого теоретического ранга ведутся внутри одного направления научной мысли — марксизма, а также передовых направлений в западной науке. Второй уровень — методологический: противоположность в подходах к познавательным возможностям истории (и в связи с этим различное понимание места первобытной истории в общей системе наук), к оценке теории формаций, к осмыслению процессов возникновения классов и государства и т. п. Здесь продолжается принципиальное противостояние марксистской и буржуазных концепций. Позднее, познакомившись с основными процессами развития первобытного общества, мы снова вернемся к тому, что остается спорным, а что уже бесспорно в этом разделе исторической науки. ВВЕДЕНИЕ 29 1 Ленин В. И. О государстве.— Поли. собр. соя., т. 39, с. 67. 2 См., например: Pospisil L. Kapuaku Papuans and their law. New Haven, 1964 (2d ed. 1977); idem. Anthropology of law: a comparative theory. N. Y., 1971. 3 Murdock G. P., Provost C. Measurement of cultural complexity.— E, 1973, 12(4). 4 Murdock G. P., White D. R. Standard cross-cultural sample.—E, 1969, 8(4). 5 См., например: Spradley J. P., McCurdy D. W. Anthropology: the cultural perspective. N. Y. et al., 1975; Encyclopedia of anthropology. N. Y. et al., 1976 (s. v. «Social organization», «Social stratification»). 6 См.: Аверкиева Ю. П. Этнография и культурная / социальная антропология на Западе.— СЭ, 1971, № 5; Этнологические исследования за рубежом. М.: Наука, 1973; Концепции зарубежной этнологии. М.: Наука, 1976; Токарев С. А. История зарубежной этнографии. М.: Высшая школа, 1978. 7 Боас Ф. Ум первобытного человека. М.; Л.: Госиздат, 1926; Boas F. Anthropology and modern life. N. Y., 1928; Herskovits M. Man and his works. N. Y., 1949; idem. Cultural anthropology. N. Y., 1955. 8 См., например: Schott R. More on Marx and Morgan.— CA, 1976, v. 17, N 4; Ghilungu S. Reply.— Ibidem. 9 Подробнее см.: Артановский С. Н. Историческое единство человечества и взаимное влияние культур. Л.: Просвещение, 1967; Он же. Философский релятивизм и неоколониальная идеология.— ФН, 1963, № 6; Аверкиева Ю. П. Неоэволюционизм, релятивизм и расизм.— PH, 1971, 1. 10 Voget F. V. The history of cultural anthropology.— In: Handbook of social and cultural anthropology. Chicago, 1973; Encyclopedia of anthropology, s. v. «Prehistory». Начало этой традиции, по-видимому, положено в 1920-х годах А. Р. Рэдклифф-Брауном (Radcliffe-Brown A. R. The method of ethnology and social anthropology. L., 1923). 11 Близких взглядов придерживаются сторонники «новой археологии», или «группы Бинфорда»: Binford L. R. Archaeology as anthropology.—American antiquity, 1962, v. 28, N 2; New perspective in archaeology. Chicago, 1968. 12 Trigger B. G. Beyond history: the methods of prehistory. N. Y. et al., 1968; Rouse J. Introduction to prehistory. A systematic approach. N. Y. et al., 1972; Chard Ch. S. Man in prehistory. Kuala Lumpur et al., 1975. 13 Narr K. J. Vorderasien, Nordafrika und Europa. Vorbemerkungen.— In: Ab-riss der Vorgeschichte. Munchen, 1957; Osterreich-Lurie N. Ethnohistory: an «ethnological» point of view.— Ethnohistory, 1966, v. 13, N 1-2. 14 Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология.— Соч., т. 3, с. 27. 15 Lowie R. Oral tradition and history.— Journal of American folklore, 1917, v. 30; Radcliffe-Brown A. R. Structure and function in primitive society. L., 1952. 16 Подробнее см.: Швырев В. С. Неопозитивизм и проблема эмпирического обоснования. М.: Наука, 1966. 17 См., например: Daniel G. Е. The idea of prehistory. L., 1962. 18 См.: Аверкиева Ю. П. Этнография... 19 Hudson Ch. The historical approach in anthropology.— In: Handbook of social and cultural anthropology, p. 112. 20 Блок M. Апология истории или ремесло историка. Пер. с франц. М.: Прогресс, 1973; Carr Е. Н. What is history? Harmondsworth, 1964. 21 Из истории докапиталистических формаций. Сборник статей к сорокапятилетию научной деятельности Н. Я. Марра. М.; Л., 1933 (ИГАИМК, вып. 100); Никольский В. К. Место Эдуарда Тэйлора в исследовании первобытной культуры,— В кп.: Тэйлор Э. Первобытная культура. Пер. с англ. М.: Госсоцэкономиздат., 1939, с. XV; Равдоникас В. И. История первобытного общества, ч. 1. Л.: Изд-во ЛГУ, 1939. 22 Захар ук Ю. Н. Деявд методологии! питания археолог!чно1 науки.— Ар-хеолопя, Ки!в, 1970, № 24; Массон В. М. Экономика и социальный строй 30 ВВЕДЕНИЕ 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 древних обществ (в свете данных археологии). Л.: Наука, 1976. См. также статьи Б. А. Рыбакова, Ю. Н. Захарука и в особенности А. Н. Рогачева, крайние взгляды которого, однако, встретили критический отклик со стороны Ю. Н. Захарука (см.: КСИА, 1978, вып. 152). Семенов Ю. И. О методе реконструкции развития первобытного общества по данным этнографии.— В кн.: Этнография как источник реконструкции истории первобытного общества. М.: Наука, 1979. Бромлей Ю. В. Этнос и этнография. М.: Наука, 1973. Монгайт А. Л. Археология Западной Европы. Каменный век. М.: Наука, 1973. Маркс К. Наброски ответа на письмо В. И. Засулич.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 418—419. Бутинов Н. А. О специфике производственных отношений общинно-родовой формации.— СЭ, 1977, № 3. Аналогичная мысль с 1950-х годов неоднократно высказывалась в западной литературе, где понятие первобытности не связано с определенной общественно-экономической формацией, а сам этот термин (англ, primitive) имеет преимущественно уничижительное значение. См. в особенности: Hsu F. L. К. Rethinking the concept of «primitive».— CA, 1964, v. 5, N 3. Marr K. J. Vorderasien... Федосеев П. H., Францев TO. П. История и социология.— Коммунист, 1964, № 2. Используется греческий эквивалент латинского слова «цивилизация» — «политеа» и греческие префиксы «апо» (до) и «син» (одновременный). Подробнее см.: Pershits A. Ethnographic reconstruction of the history of primitive society: goals and possibilities.— In; Ethnography and related sciences, Moscow, 1977; Первобытная периферия классовых обществ до начала Великих географических открытий. Проблемы исторических контактов. М.: Наука, 1978. Маркс К. Капитал.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 191. Подробнее об относительной и абсолютной хронологии археологических периодов см.: Проблемы абсолютного датирования в археологии. М.: Наука, 1972; Монгайт А. Л. Археология Западной Европы. Каменный век. М.: Наука, 1973' Возникновение человеческого общества. Палеолит Африки. Л.: Наука, 1977. См., например: Chard Ch. S. Man in prehistory. Возникновение человеческого общества. Палеолит Африки. См.: Зубов А. А. Систематические критерии рода Ното и его эволюция.— ВА, 1973, вып. 43. Морган Л. Г. Древнее общество. Л.: Ип-т народов Севера, 1934 (1-е ориг изд.—1877). Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 28. Там же, с. 33. Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20. Энгельс Ф. Письмо П. Л. Лаврову от 12—17 ноября 1875 г.— Там же, т. 34, с. 138. См.: Равдоникас В. И. О периодизации истории доклассового общества.— ПИДО, 1934, № 7—8. Толстов С. П. К вопросу о периодизации истории первобытного общества,- СЭ, 1946, № 1. См.: Монгайт А. Л., Першиц А. И. Некоторые спорные вопросы первобытной истории в советской литературе послевоенных лет.— ВИ, 1955, № 1; библиография: Семенов Ю. И. Как возникло человечество. М.: Наука, 1966, с. 26 и сл. С 1960-х годов вопрос о недостаточности сведения критерия социального прогресса к одному только уровню развития производительных сил и осо ВВЕДЕНИЕ 31 45 46 47 48 49 50 51 52 53 4 56 бом значении критерия производственных отношении получил разработку в советской философской и общеисторической литературе Соответственно показано и значение этого последнего критерия для периодизации истории См Семенов Ю И Объективный критерий социального прогрес са — ВФ, 1962 № 7, Он же Общественный прогресс и социальная философия современной буржуазии М Наука, 1965, Миллер А Ф Периодизация истории — В кн Советская историческая энциклопедия, т 11, М, 1968, Прогресс общественный — Там же Принцип историзма в познании социальных явлений, М Наука, 1972, Крапивенский СЭК анализу ка тегории «социальная революция» Волгоград Нижне Волжск книжн изд-во, 1971, Жуков Е М Некоторые вопросы теории социально экономических формаций — Коммунист, 1973 X» И, Проблемы социально экономических формаций Историко типологические исследования М Наука 1975 Стадий экономического роста теория — Философский словарь М, 1975 и др Першиц А И Развитие форм собственности в первобытном обществе как основа периодизации его истории — СЭ 1955, X» 4, Першиц А И Монгайт А Л, Алексеев В П История первобытного общества Изд 2 М Высшая школа, 1974 Sellnow I Grundpnnzipen emer Penodisierung der Urgeschichte В , 1961 См также обсуждение принципов периодизации учеными ГДР в специ альпой рубрике журнала EAZ (начиная с 1968 г ) Семенов Ю И О периодизации первобытной истории — СЭ 1965 X» 5, Бутинов II А Первобытнообщинный строй (основные этапы и локальные варианты) — В кп Проблемы истории докапиталистических обществ Кп 1 М Наука, 1968 См Сапожникова М К К вопросу о периодизации первобытнообщинно го строя — СЭ 1973, № 5 Подробнее см Семенов Ю II О специфике первобытных производственных (социально экономических) отношений — СЭ, 1976, X» 4, Он же Пер вобытная коммуна и соседская крестьянская община — В кн Становле ние классов и государства М Наука, 1976, Он же О стадиальной типо логин общины — В кн Типологические исследования в этнографии М Наука, 1978 Бромлей Ю В Першиц А И Энгельс и проблемы первобытной истории — В кп Проблемы этнографии и антропологии в свете научного наследия Ф Энгельса М Наука 1972 Массон В М Экономика и социальный строп древних обществ Массон В М Экономика и социальный строй древних обществ, см также Гуляев В И Древнейшие цивилизации Мезоамерики М Наука 1972 Энгельс Ф Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека — Маркс К Энгельс Ф Соч т 20 с 490 Борисковский П И Первые люди Древнейшие орудия Общие вопросы происхождения человека и становления человеческого общества — В кн Возникновение человеческою общества Палеолит Африки Л Наука 1977 Семенов 10 И Как возникло человечество, Якимов В П Стадии и впут ристадиальпая дифференциация в эволюции человека М Изд во МГУ 1967, и др Вопрос о первобытном человеческом стаде как о «деформации» впервые поставлен В И Равдопикасом и В К Никольским (Равдони кас ВИК вопросу о социологической периодизации палеолита Л Гос издат 1931, Никольский В К Первобытно коммунистическая формация — В кп Преображенский В Д Краткий очерк экономики докапиталисти веских формаций М Госиздат, 1933) Окладников А П Становление человека и общества — В кп Проблемы развития в природе и обществе М , Л Изд во АН СССР, 1958 с 143—144 Любин В П Нижний палеолит — В кн Каменный век на территории СССР М Наука, 1970, Рогачев А Н Палеолитические жилища и посе 32 ВВЕДЕНИЕ 57 53 5Э 30 31 02 03 04 65 30 07 08 69 70 71 72 73 74 75 70 77 ления.— Там же; Черниш О. и. Дослгджепття найнижчих мустьерских ша-pin стоянки Молдове V в 1962, 1964 рр.— Археолопя, 1971, № 1. Бромлей Ю. В. Новое в изучении истории первобытного общества.— Вестник АН СССР, 1971, № 9. Бутинов Н. А. Первобытнообщинный строй... Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии). М.: Мысль, 1974. См.: Маркс К. Капитал,— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 382, 725 и сл.; Энгельс Ф. Юридический социализм.— Там же, т. 21, с. 501; Ленин В. И. Под чужим флагом.— Поли. собр. соч., т. 26, с. 143. Жуков Е. М. Некоторые вопросы теории социально-экономической формации.— В кн.: Проблемы социально-экономических формаций. Историко-типологические исследования. М.: Наука, 1975; Жуков Е. М., Барг М. А., Черняк Е. Б., Павлов В. И. Теоретические проблемы всемирно-исторического процесса. М.: Наука, 1979, с. 106—107. Жуков Е. М. и др. Теоретические проблемы..., с. 79—80, 106—107. Черепнин Л. В. Русь. Спорные вопросы феодальной земельной собственности в IX—XV вв,—В кн.: Пути развития феодализма. М.: Наука, 1972. Маркс К. Критика готской программы.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 27; Ленин В. И. Государство и революция.— Поли. собр. соч., т. 33, с. 35, 86—87, 90 и др. Толстов С. П. Военная демократия и проблема «генетической революции».— ПИДО, 1935, № 7-8; Неусыхин А. И. Возникновение зависимого крестьянства в Западной Европе VI—VIII вв. М.: Изд-во АН СССР, 1956; Семенов Ю. И. О периодизации первобытной истории; Крюков М. В. Социальная дифференциация в древнем Китае (опыт сравнительно-исторической характеристики).—В кн.: Разложение родового строя и формирование классового общества. М.: Наука, 1968. Ср.: Неусыхин А. И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родо-племенного строя к раннефеодальному (на материале Западной Европы раннего средневековья).— В кн.: Проблемы истории докапиталистических обществ, кн. 1; Драбкин Я. С. Нерешенные проблемы изучения социальных революций.— В кн.: Историческая наука и некоторые проблемы современности. М.: Наука, 1969; Селезнев М. А. Социальная революция (методологические проблемы). М.: Изд-во МГУ, 1971; Крапивенский С. Э. К анализу категории «социальная революция»: Feustel В Zum Problem der Evolution und Revolution in Urgeschichtlicher Zeit.— EAZ, 1973, Jg. 14, H. 1. Laet S. J. de. L’archeologie et ses problemes. Berchem — Bruxelles, 1954, p. 137. Childe V. G. Man makes himself. N. Y., 1951 (1-t ed. 1936). Braidwood R. J., Howe B. Southwestern Asia beyond the lands of Mediterranean littoral. N. Y., 1962. Diamond A. S. Primitive law: past and present. L., 1971. Steward J. Levels of sociocultural integration: an operational concept.— SJA, 1951, v. 7. Steward J. Evolution and process. In: Anthropology today. Chicago, 1953; Sahlins M. D. The origin of society.— In: Scientific American. N. Y., 1960. Service E. R. Primitive social organization. An evolutionary perspective. N. Y., 1962; Sahlins M. D. Tribesmen. Englewood Cliffs, 1968. Adams R. M. Evolutionary process in early civilizations.— In: Evolution after Darvin, v. 2, Chicago, 1960. Fried M. H. The evolution of political society. An essay in political anthropology. N. Y., 1967. Service E. R. Cultural evolutionism: theory in practice. N. Y., 1971. Service E. R. Origin of the state and civilization. N. Y., 1975. Глава первая ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 1. Понятие и классификация источников В современной науке принято достаточно широкое понимание исторического источника: при некоторых сравнительно частных расхождениях в формулировках он чаще всего определяется как все то, что отражает историческое прошлоеОчевидно, что первобытноисторические источники всецело подпадают под данное определение и не требуют особой дефиниции. Здесь, однако, сразу же возникают два вопроса. Первый: является ли такое отражение непосредственным и самоочевидным? И второй: что именно входит в эту «всеобщность» исторических источников? Ключом к первому вопросу служит различение источника и информации, основанное на марксистско-ленинской теории отражения Источник — объект, который вследствие взаимодействия с другим, исследуемым объектом содержит о нем какую-либо информацию. Источник существует независимо от исследователя, но информация может быть извлечена из источника только ее субъектом — исследователем и лишь в результате определенной источниковедческой процедуры. При этом чем точнее последняя, тем больше полнота извлекаемой из источника информации и тем больше соответствие между исследуемым объектом и его отображением в сознании исследователя2. Более спорен второй вопрос — о том, что входит в круг исторических источников. Только ли результаты человеческой деятельности или же также и непреобразовапная ею природная среда? Только ли собственно исторические свидетельства или же также и свидетельства естественных наук? Для первобытной истории с ее относительно ограниченной источниковедческой базой и особенно тесной зависимостью общества от географической среды эти проблемы значительно важнее, чем, например, для новой и новейшей истории. Обе точки зрения широко представлены в теоретическом источниковедении прошлого и нынешнего столетия ’, но, пожалуй, преобладающая в настоящее время тенденция состоит в том, что вторая из них постепенно вытесняет первую. И для этого есть серьезные основания. Вспомним методологически важное замечание Маркса и Энгельса: «до тех пор, пока существуют люди, история природы п история людей взаимно обусловливают друг друга» 4. Теперь, когда недооценка этой закономерности становится все яснее и наблюдается знаменательный процесс сближения общественных 34 Глава первая и естественных наук, происходит и постепенный отход от узкого понимания исторического источника. В частности, возникла компромиссная точка зрения: все изменения, совершенные человеком в географической среде,— настоящий исторический источник, но географическая среда в целом стоит па грани естественно-физического и исторического источника5. Однако и она представляется недостаточной. Ведь и не-преобразовапная, на первый взгляд, природная среда позволяет судить об условиях жизни общества и в этом отношении является самым настоящим историческим источником, запечатлевшим деятельность людей. Как и все исторические источники, источники первобытной истории могут быть систематизированы различным образом. Можно различать источники культурные, запечатлевшие на себе способ и результат человеческой деятельности6, и источники природные, не носящие такого отпечатка, по облегчающие понимание жизнедеятельности первобытных людей. Такое членение в основном совпадает с кругом интересов общественных и естественных наук. Однако при этом в чем-то важные данные будут попадать в различные рубрики: например, палеонтологические паходки с признаками одомашнения и без них. Могут быть различены источники внутренние и внешние (первичные и вторичные), т. е. оставленные самим данным обществом или другими обществами, контактировавшими с ним в пространстве или во времени. Все же и в этом случае останется не совсем ясным, к какой категории отнести, скажем, прибалтийскую янтарную бусину, обнаруженную в микенской гробнице, или же эпическое произведение эпохи классообразования, зафиксированное в последующее время. Возможны и другие способы систематизации: остатки и предания (традиции), т. е. объекты, непосредственно принадлежащие прошлому н отделенные от него, будучи предназначены для передачи информации о прошлом; источники ископаемые и «живые», вещественные и невещественные и т. п.7 Все они продуктивны для своих целей и все они в той или иной мере условны. В современном источниковедении классификацию исторических источников обычно основывают на способах кодирования информации, различая источники письменные, устные, фольклорные, языковые (лингвистические), вещественные, этнографические и кипо-фото-фоно-документы8. Эта систематика в большинстве своих звеньев восходит уже к работам конца прошлого века, а в настоящее время осмысливается с точки зрения теории информации. Однако она, равно как и связанная с пей терминология, не бесспорна. В частности, этнографические источники могут быть вещественными и устными, а языковые — устными и письменными. Видимо, жесткий критерий способа кодирования требует известных коррективов, связанных прежде ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 35 всего с учетом методики анализирующих источники наук (хотя такой комплексный подход и рассматривается некоторыми сне циалистами как неправомерное смешение критериев классификации) 9. С этой точки зрения не только устные фольклорные, ио и кино-фото-фоно-документальные типы специфической информации могут трактоваться как разновидности зафиксированных в живой действительности этнографических источников. В то же время круг основных источников первобытной истории должен быть расширен за счет источников антропологических, характеризующих одновременно и природную, и социальную сущности человека, а также источников естественнонаучных — палеонтологических, палеогеографических и др. С этой же точки зрения более точно различение среди вещественных источников археологических, основная масса которых добывается путем раскопок, и других вещественных источников, принадлежащих к категории этнографических. Таким образом, основными для первобытной истории можно считать источники этнографические, археологические, антропологические, лингвистические, письменные и естественнонаучные. Почти все эти источники культурные, анализируемые общественными пауками. Исключение — естественнонаучные и биосоциальные антропологические источники, из которых последние изучаются как физической антропологией, так и историей. Характерно само наименование комплекса антропологических данных, используемых для исторических реконструкций,— историческая антропология. Могут ли быть выделены среди основных источников первобытной истории более и менее существенные? Видимо, только применительно к определенным рамкам исследования, предметным или стадиальным. Так, для реконструкции производительных сил преимущественное значение имеют источники археологические, социальных отношений — этнографические, духовной культуры — этнографические и лингвистические. Воссоздание эпохи праобщипы достигается с помощью главным образом свидетельств антропологии и археологии, а последующих эпох — преимущественно этнографии и археологии. Но так обстоит дело лишь при ограниченной зоне исследования. Если иметь в виду первобытную историю в целом, все ее стадиальные и предметные зоны, то ни одному из рассмотренных типов основных источников и ни одному комплексу таких типов не может быть отдано предпочтения перед другими. Элиминация любого из них оголила бы свой участок первобытноисторического исследования, хотя по абсолютному объему, как уже говорилось выше, данные этнографии и археологии преобладают над данными других паук. 36 Глава первая Выделить среди основных категорий источников более и менее существенные невозможно еще и потому, что почти все они тесно между собой связаны, не размежеваны абсолютными границами, а в ряде случаев еще и соединены переходными субкатегориями. Например, этнографические источники в изучении материальной культуры плавно переходят в археологические, в разработке проблем этногенеза - в антропологические, в исследовании речевого поведения —в лингвистические, в дешифровке систем предписьмеппости или раннеклассовой письменности — в письменные. Археологические источники связаны с палеоантропологическими общей методикой раскопок, с письменными — общим интересом к таким материалам для записи, как камень, металл, глина, береста, с естественнонаучными — методами препарирования остатков и 1. п. Лингвистические источники тесно переплетены не только с письменными, но и — через общую психологическую проблематику — с антропологическими. Может быть, в истории первобытного общества, представляющей собой одну из самых синтетических областей науки, взаимосвязь и взаимопроникновение основных типов источников выражены еще сильнее, чем в других разделах истории. Недаром именно здесь находит все более широкое применение такое повое направление в источниковедении, как этноархеологпя. Хотя понятие этноархеологии (а равно близких к нему понятий археологии действия, живой, или срочной, археологии и т. п.) еще не вполне устоялось, однако многие ученые связывают с ним изучение поведения людей, оставляющего материальные следы, или, точнее, изучение поведенческих соответствий археологическим остаткам. Ясно, что само появление этого течения в науке показывает, как ограничен и недостаточно представителен любой отдельно взятый тип источников первобытной истории, пусть даже принадлежащий к числу основных. 2. Этнографические источники Среди основных источников первобытной истории одно из первых, а по мнению части исследователей, даже первое место принадлежит этнографическим данным. Это и попятно. Этнография изучает традицйонно-бытовую культуру пародов; значит, все социокультурное развитие тех народов, которые до начала клас-сообразования не имели другой культуры, кроме традиционнобытовой, является доменом именно этнографии10. Труднее понять другое. Как случилось, что исследователи первобытного общества, основывая свои выводы в значительной мере, а часто и преимущественно на данных этнографии, по сути даже не попытались упорядочить этнографическое источниковедение первобытной истории? Правда, проблемы источниковедения во многом ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 37 перекликаются с методами первобытпоисторпческих реконструкций, а в попытках усовершенствовать эти последние не было недостатка пи у пас, ни за рубежомн. Перекликаются, однако не совпадают. И поэтому здесь, прежде чем обратиться к методам реконструкции, мы постараемся охарактеризовать сами этнографические источники первобытной истории. Впервые на источниковедение этнографии (но пе на этнографическое источниковедение первобытной истории!) обратил внимание Ф. Гребнер. Он предложил различать два типа этнографических источников: прямые свидетельства (I) и сообщения (II). В типе I он в свою очередь выделил два подтипа: непосредственно наблюдаемую культуру (1) и музейные собрания (2). К типу II он отнес значительно более длинный ряд специфических подтипов: (1) профессиональные исследования; (2) отчеты и документы европейских наблюдателей; (3) известия древних и средневековых, в особенности китайских и арабских авторов; (4) биографии и автобиографии информаторов; (5) устные традиции, позднее частично записанные; (6) полевые записи речи информаторов с подстрочным и литературным переводом 12. Эта систематика, в которой основное внимание уделено не собственно этнографическим (вещественным, поведенческим и пр.), а письменным источникам, впоследствии уточнялась и развивалась рядом других исследователей13, но в целом считается сохраняющей свое значение и продолжает воспроизводиться14. Между тем и Гребнер, и его последователи в основном копировали источниковедение писаной истории, следуя за кем-нибудь из современных им историков-источниковедов: Гребнер — за Э. Берн-геймом, Коппере — за А. Федером, Гекель —за Л. Готшальком и П. Кирном. Автор одного из последних исследований на эту тему Й. Гекель прямо пишет, что этнографическое источниковедение должно ориентироваться на собственно историческое, независимо от того, признается ли этнография частью истории или нет *5. И вследствие этого специфика этнографических источников по существу осталась невыявленной. В частности, в систематике Гребнера применительно к типу I выработано только несколько продуктивных приемов уточнения подлинности и пространственно-временной атрибуции предметов музейных собраний, а в типе II неправомерно смешаны между собой сообщения письменные (письменные источники) и устные (этнографические источники) . В этой же систематике очень спорно отнесение к категории этнографических источников записей речи информаторов (здесь мы скорее имеем дело с письменными лингвистическими источниками) и к самой категории источников — профессиональных исследований. На наш взгляд, этнографические источники вообще, этнографические источники реконструкции первобытной истории в част- 38 Глава первая пости, по способу получения информации распадаются на две основные группы: объекты непосредственного наблюдения (1) и сообщения информаторов (2). В первой группе в свою очередь выделяются: (а) явления современной (в широком смысле этого слова) жизни, т. е. живые социальные организмы, и (б) пережитки, а во второй группе: (а) сообщения о современной жизни и (б) сообщения о прошлом, т. е. устные традиции Непосредственно наблюдаемые социальные организмы как первобытноисторическии источник обладают двумя очень важными достоинствами. Первое — разносторонний, даже всеобъемлющий характер получаемой из них информации. Изучая отставший в своем развитии, но современный ему народ, этнограф имеет возможность познакомиться со всеми сторонами культуры и быта: хозяйством и материальной культурой, общественными и семейными отношениями, духовной жизнью и психическим складом. Второе достоинство — органичная системность такого рода этнографической информации или, точнее говоря, потенциальная возможность ее получения как органично системной. По сути дела только такой этнографический источник позволяет судить не просто о различных сторонах социокультурной жизни, но и об их взаимосвязи, взаимозависимости, взаимодействии. С этой точки зрения непосредственно наблюдаемые племена и другие группы бесспорно наиболее полноценный этнографический источник реконструкции первобытной истории. Однако по тем же причинам, в силу своего происхождения из живой действительности, этнографически изучаемые общества и культуры как первобытноисторический источник обладают и существенными недостатками. Во-первых, пи один даже самый отсталый народ, наблюдаемый или наблюдавшийся этнографами, не может быть сопоставлен с человеческими обществами, еще не миновавшими рубежа верхнего палеолита. Этнография не знает и никогда не знала живых аналогов досапиентным человеческим группам. Конечно, в океане этнографических фактов можно найти какие-то параллели, например, искусственным и пещерным жилищам ашело-мустьерского времени. Более того, подобные параллели не раз приводились в литературе, в том числе и очень авторитетными исследователями16. Но это не помешало таким параллелям остаться грубо формальными, не учитывающими одного из важнейших требований продуктивного сопоставления — синстадиаль-ности сравниваемых явлений. Известное использование этнографических данных для доса-пиентной эпохи возможно только на основе исследования пережитков, которое, однако, допускает не системные, а лишь выборочные сопоставления. К этому все еще не достаточно исследованному вопросу мы вернемся позднее. Во-вторых, сопоставление изучающихся этнографией отстав ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 39 ших в своем развитии народов с верхнепалеолитическими или более поздними обществами также представляет определенные трудности. Здесь параллели синстадиальны, а стало быть, принципиально допустимы. Но насколько они точны? В этом вопросе заключена едва ли не главная проблема этнографического источниковедения первобытной истории, остро дискутируемая как у нас, так и за рубежом. Суть ее — в степени адекватности двух типов доклассовых обществ, один из которых реконструируется историками первобытности, а другой изучается этнографами. При всей однопорядковости этих двух типов обществ, обозначенных нами раньше как АПО и СПО, они по большей части развивались существенно различными путями. Хотя история первых не намного короче истории вторых, именно на эту, казалось бы, незначительную разницу во времени приходится прямое или опосредованное воздействие на СПО со стороны классовых обществ. Последствия его были различны, однако, как правило, значительны. В одних случаях это были более высокие темпы культурного развития, в других — миграции, изоляция, застой и даже регресс. Все это часто влекло за собой не просто перестройку социальной и культурной системы, а определенные изменения в ее составляющих относительно друг друга. Отдельные элементы базиса могли обогнать технологический уровень, отдельные элементы надстройки — потерять соответствие с базисом. Примером может служить неожиданно развитой обмен или элементы классовых религий у племен первобытной периферии. Иными словами, в живой культуре по крайней мере подавляющего большинства СПО отразилась не только культура классически первобытных АПО, но и в той или другой степени сторонние культурные влияния. Конечно, такие влияния сказывались и в классической первобытности, но воздействие цивилизаций, по-видимому, почти всегда было более ощутимым, чем воздействие других первобытных обществ17. Исходя из этого, часть зарубежных специалистов вообще отрицает достоверность этнографических источников первобытной истории, а некоторые советские исследователи относятся к ним с особой осторожностью. Так, существует взгляд, что подлинно надежные сведения о первобытности можно черпать только в относительно изолированных обществах, скажем, у аборигенов Австралии. Однако он не бесспорен: длительная изоляция могла повести к такому застою, который вряд ли был характерен для всех АПО. Согласно другому взгляду, для первобытноисторических реконструкций представительны только те племена, в развитии которых не было регресса 18. Эта точка зрения более оправдана, хотя также не может быть принята безоговорочно: многое зависит от того, какие именно компоненты социального организма подлежат исторической реконструкции. 40 Глава первая Вообще, гиперкритический взгляд на этнографически изучаемые общества как первобытноисторический источник в своем логическом развитии ведет к необычайному сужению, если не подрыву, источниковедческой базы первобытной истории. Вот почему подавляющее большинство исследователей придерживаются той точки зрения, что поскольку воздействия цивилизаций не изменили качественно природу СПО, все же оставшихся первобытными, доклассовыми обществами, их можно рассматривать как аналоги АПО и этнографические данные о них имеют значение первостепенного первобытноисторического источника. Другое дело, что всякий раз необходима тщательная критика адекватности и достоверности полученной информации, по такой анализ является обязательной составной частью и других исторических исследований. При работе с этнографическими аналогами это (помимо элиминации исторических наслоений, о чем будет сказано дальше) — предупреждение тех искажений в образах социокультурной реальности, которые могут быть внесены самими полевыми этнографами. Так, при непосредственном наблюдении в последнее время все большее внимание уделяется «отключению» от этноцентристского восприятия компонентов аборигенной культуры и выявлению их функциональных связей. Значительные возможности открывает также различение так называемых «этного» (т. е. общего, независимого от функционирования данпой системы) и «эмного» (т. е. взятого в связи с таким функционированием) подходов к изучаемой культуре, предложенное К. Л. Пайком 1э. От живой, поддающейся всестороннему исследованию социокультурной системы существенно отличаются остаточные черты в культуре народов, как доклассовых, так и переступивших порог классообразования. Здесь отражение культуры прошлого (точнее — одного из ее компонентов или даже фрагментов) в живой культуре имеет несравненно более сложный и опосредованный характер, и поэтому о самом понятии остатка, или пережитка, продолжают спорить. Как известно, понимание культурного пережитка Э. Тайлором и У. Риверсом как утратившего смысл или пользу обычая20 встретило резкую критику со стороны Б. Малиновского, доказывавшего, что в культуре нет и не может быть дисфункциональных явлений21. Обе эти крайние точки зрения представлены в современной советской этнографии, где, однако, преобладает взгляд на необходимость уточнения понятия пережитка 22. С последним нельзя не согласиться. Попытки такого уточнения предпринимались уже Ф. Гребнером, а позднее В. Шмидтом, предложившими понимание пережитка как остатка прошлого, который сохранил старую форму, наполненную новым содержанием23. Но в этом есть только доля истины, так как многие ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 41 остаточные явления наряду с содержанием хотя бы частично меняют форму. Таковы, например, лацканы пиджака, которые, утратив практическую и сохранив эстетическую функцию, в соответствии с этим видоизменились и продолжают периодически видоизменяться в соответствии с модой. Значит, сущность пережитков не столько в разрыве между формой и содержанием, сколько в самом факте такой остаточности, которая позволяет опознать в явлении его связь с прошлым. В то же время пе всякое остаточное, уходящее в прошлое явление — пережиток: здесь не следует забывать, что мы часто вкладываем в это слово оценочное значение, рассматривая пережиток как явление, которое себя изжило. Видимо, вообще правильнее говорить не о пережитках, а об остаточных явлениях и именно с этой точки зрения уточнить данное понятие и его различные разновидности. Остаточные явления первого типа — это простые, самоочевидные как по форме, так и по содержанию культурные реликты, сходные с консервативными реликтами в биологии. Таковы, например, энеолитические медные топоры, которые какое-то время воспроизводили форму полированных каменных топоров: их типичное уплощение, расширение книзу и даже отсутствие сверлип. Таковы же галыптатские или олимпинские железные мечи, расширяющиеся в средней части лезвия, что в железе сделать труднее, чем в бронзе. За пределами археологии подобные же примеры дают три короны в шведском государственном гербе — воспоминание о тройственной унии Швеции, Норвегии и Дании; мешок с шерстью, па котором сидит спикер английского парламента,— воспоминание о шерсти как источнике богатства и могущества страны; ручки на автоматически открывавшихся и закрывавшихся дверях первых поездов московского метро и т. д. Те из подобных реликтов, которые вступают в противоречие с новыми реальностями, живут совсем недолго; те, что нейтральны, живут, покуда не вступят в такое противоречие. И все же даже нейтральные простые реликты относительно недолговечны: ведь культурная жизнь не застывает на тысячелетия и что-нибудь да меняется. Не так обстоит дело с остаточными явлениями второго типа. Они намного сложнее и менее самоочевидны в качестве реликтов, так как в той или иной степени приспособлены к новым реальностям и напоминают адаптивные реликты в биологии. Из множества возможных примеров приведем только два. У большинства отставших или недавно отстававших в своем развитии народов действуют нормы экзогамии, т. е. запрещения вступать в брак в пределах той или другой, но обычно очень широкой родственной группы. Экзогамия, по преобладающему мнению, восходит к позднему палеолиту, когда она возникла как один из механизмов внутриродовой консолидации и межродовой интеграции. Как же она удержалась много времени спустя после разложения родово 42 Глава первая го строя? Объяснение видится в одном: древний обычай был приспособлен как один из рычагов укрепления внутригрупповой солидарности — теперь уже не родовой, а родственной. Другой пример. В традиционном русском свадебном обряде положено, чтобы жених перенес невесту на руках через порог своего дома. Как давно установлено, это, так же как обрядовая враждебность свиты невесты и свиты жениха, свадебные плачи невесты и т. и.,-- полустертые черты так называемых свадебных антагонизмов, восходящих к древним половым табу на общение между мужчинами и женщинами24. Как дошли отголоски подобных табу до нашего времени? Только приняв па себя новые функции — отчасти ритуальные (тот, кто вносит,—- хозяин), отчасти игровые (занимательный элемент обряда). В таком виде остаточные явления второго типа, т. е. видоизмененные, обретшие новые функции, могут существовать тысячелетия. Сложнее всего природа остаточных явлений третьего типа — исчезающих и вновь оживающих, которые были подмечены уже Тайлором и названы им «рецидивирующими пережитками», или просто «рецидивами». Что вообще кроется за подобными рецидивами: преемственность в чередовании явных и скрытых форм или же свободная от всякой преемственности, обусловленная сходными историческими причинами повторяемость во времени? Скорее всего на этот вопрос нельзя ответить однозначно, так как этнография знает примеры и того и другого. Скажем, такой остаток первобытной нейтрализации враждебных сил, исходящих от чужерод-ки, как предписанное шариатом женское покрывало, временами получало широкое, а временами — ограниченное распространение, но в определенных слоях общества сохранялось всегда. В то же время такой институт, как неразделенная семья, у многих народов полностью прекращал свое существование с развитием товарного хозяйства и установлением прочной государственности и вновь возникал в условиях хозяйственного упадка, политического хаоса или при колонизации необжитых дальних областей. В первом случае перед нами преемственное, во втором же — лишенное преемственности явление. Ясно, что только первое из них может рассматриваться как остаточное. Одна из ошибок, сделанных в свое время Тайлором, состояла в том, что он, исследуя эволюцию пережитков в отрыве от развития социальной среды и культурной системы, не различил два только по видимости сходных вида рецидивов. Исторический подход позволяет провести такую дифференциацию. Таким образом, можно выделить три категории остаточных явлений. Первая — это простые остатки, которые можно обозначить как реликты. Вторая — остатки видоизмененные и приспособленные. Обозначим их как дериваты. Наконец, третья — это остатки, преемственно рецидивирующие. Поскольку слово «рецидив» вызывает уголовно-правовые ассоциации, обозначим их как ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 43 реституты (от лат. restitutio — восстановление, возобновление). Источниковедческое значение этих трех категорий остаточных явлений как этнографического источника первобытной истории неодинаково. Как правило, реликт — более информативный источник, чем дериват и реститут. Что касается значения всей группы остаточных явлений, то оно неоднозначно. С одной стороны, их привлечение, требующее особенно тщательного анализа источников, почти всегда более спорно, чем использование синстадиаль-ных явлений. Но с другой стороны, там, где дорога каждая крупица информации, расточительно отбрасывать широкую группу фактов и не пытаться объединить их с другими известными фактами, разумеется, опять-таки делая все возможное для упорядочения источниковедческой процедуры. Сообщения информаторов, как правило, менее ценный источник, чем непосредственное наблюдение. Они всегда сопряжены с двумя ступенями отражения объективной реальности: сперва в голове информатора, а затем и в голове этнографа. Кроме того, у каждого информатора свои пределы компетентности и свои устремления в подаче материала. Коррегированию этих изъянов служит разработанная и продолжающая разрабатываться методика полевых этнографических исследований. Скажем, при опросе информаторов рекомендуется учитывать не только сферу и степень их осведомленности (что в значительной степени связано с полом и возрастом), но и возможную тенденциозность сообщений (в чем, в частности, могут играть свою роль социальный статус, духовная среда, инверсия понятий сущего и должного и т. п.). Но при всем том даже уточненные и восполняющие друг друга сообщения об этнографических аналогах не равноценны непосредственному наблюдению этих аналогов. Степень достоверности сообщений о современной жизни и сообщений о прошлом также неодинакова. Едва ли нужно говорить о том, что сообщения о текущей жизни, как правило, надежнее сообщений о прошлом, дошедших в устной традиции. Все же, учитывая общую недостаточность источниковедческой базы первобытной истории, даже и сообщения о прошлом занимают заметное место среди других этнографических источников. Как известно, Л. Г. Морган на основе преданий ирокезов исторически реконструировал их былую социальную организацию. Многие современные исследователи также считают, что устная традиция как бы заменяет бесписьменным народам писаную историю25. В этом отношении наиболее ценны выделенные Я. Вансиной в противоположность свободным, т. е. подверженным изменениям, застывшие устные традиции. По-видимому, часть их сродни пережиткам, так как их смысл не всегда понятен носителю традиции, и они при сохранении одной и той же вербальной формы могут по-разному восприниматься на разных этапах истории. 44 Глава первая Различая применительно к социальным организмам объекты непосредственного наблюдения и сообщения информаторов, мы, однако, не склонны переоценивать это различие. Наблюдая или опрашивая, опрашивая о настоящем или о прошлом, исследователь имеет дело с принципиально одним и тем же родом источников — этнографическими аналогами. С другим родом источников он имеет дело только в специфическом отражении культуры прошлого в живой культуре, т. е. в пережитках. Поэтому, если исходить не из способов извлечения информации, а из особенности бытования самих этнографических источников первобытной истории, то можно выделить среди них два основных рода: (1) этнографические аналоги первобытным обществам и (2) остаточные явления. В этом случае основными видами этнографических аналогов будут аналоги, построенные по данным обществ, получивших название стагнатов, лентатов и регрессатов26, т. е. аналоги стагнатные, дентатные и регрессат-ные. В качестве основных видов остаточных явлений могут быть выделены реликты, дериваты и преемственные реституты. Эта, насколько нам известно, первая попытка систематизации этнографических источников первобытной истории имеет предварительный характер и, вероятно, потребует уточнений. Из рассмотренных особенностей этнографических источников вытекает различие задач как при восстановлении самих источников, так и при систематизации извлекаемой из них информации о первобытном обществе, т. е. при внутридисциплинарном этнографическом синтезе. 1. В синтезе самих источников сравнительно просто обстоит дело с этнографическими аналогами при их непосредственном, особенно стационарном, а тем более включенном изучении. Теоретически рассуждая, они в этом случае даже не требуют внутри-дисциплинарного синтеза, так как наблюдаются в живой, цельной картине, являющейся органичной системой. Даже регрессат-ные аналоги — функционирующие системы, отдельные части которых не разобщены и не нуждаются в восстановлении. Полевые данные об этнографических аналогах могут быть (и, как правило, бывают) раздробленными лишь при опросе информаторов, и здесь приходится восполнять лакуны в одних сообщениях за счет других сообщений. То же — при обобщении литературных источников сведений об этнографических аналогах, но это особая тема. С синтезом источников сведений об остаточных явлениях всегда сложнее. Они или по крайней мере многие из них представляют собой фрагменты предметов, норм или представлений, и их осмысление предполагает предварительное восстановление недостающего. Скажем, этнограф сталкивается с традиционным обыкновением кубанских ногайцев, по которому первый раз покормить новорожденного грудью должна не мать, а какая-либо другая женщина. Если не попытаться объединить этот источник инфор ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 45 мации с другими, то впоследствии легко шагнуть к сомнительному выводу, что данное обыкновение является непосредственным реликтом зафиксированных в некоторых наименее развитых обществах (например, у бушменов) подобных же норм, регулирующих известную первобытную общность детей. Но если объединить источники, то этнограф обнаружит в верхушечных слоях тех же ногайцев слабовыраженный обычай ата-лычества, т. е. обычай, относящийся к совсем другой исторической эпохе, но включающий в себя как один из элементов первое кормление ребенка не матерью, а другой женщиной Таким образом, обобщение источников информации об остаточных явлениях обеспечивает несравненно более высокий уровень подготовки к синтезу этнографической информации. Та же реконструктивная процедура была бы правомерна и необходима, если бы у самих ногайцев аталычество не было обнаружено, но зато существовало у других тюркских народов, у соседей ногайцев — адыгов или вообще у других народов, стоящих на одной ступени развития. Однако в этом случае восстановление источников уже основано на сравнительно-историческом методе, являющемся главным методом синтеза этнографической информации. 2. Сравнительно-исторический метод не специфичен для этнографии, но применяется в ней так широко, что этнографы нередко называют его «сравнительно-этнографическим». С помощью этого метода здесь устанавливаются сходства и различия социальных общностей или (при учете места в системе и в цепи развития) отдельных компонентов и явлений культуры. Дело, однако, не столько в установлении, сколько в истолковании, причем в истолковании причин преимущественно не различий, а сходств. Что ответственно за такие сходства? Решая этот вопрос, этнография прошла путь проб и ошибок. Уже в XVIII в. Ж.-Ф. Ла-фито пытался объяснить сходство нравов американских индейцев и различных древних народов Старого света главным образом тем, что они происходят от одного корня. В XIX в. классики эволюционистской этнографии широко и, как правило, бессистемно обращаясь к компаративистике, видели причины обнаруживаемых совпадений в конвергептпости развития, причем эту последнюю объясняли единством человеческой психики. В XX в. диф-фузионисты стали объяснять все общее в сравниваемых культурах одними лишь взаимовлияниями. А между тем во всех этих односторонних идеях было свое рациональное зерно, и уже отдельные ученые начала нашего века указали на возможность трех параллельных решений27. В настоящее время в марксистской, а также в так называемой неоэволюционистской науке запада чаще всего различают три вида исторического сравнения и одновременно три объяснения причин сходства сравниваемых явлений. Наиболее четко опреде 46 Глава первая лили их В. М. Жирмунский и Э. Сэрвис. Первый из них выделил (1) историко-типологическое сравнение, устанавливающее сходство из-за одинаковых условий общественного развития, (2) историко-генетическое сравнение, устанавливающее сходство из-за общего происхождения, и (3) сравнение, устанавливающее сходство из-за культурного взаимодействия в результате исторической близости подготовленных к этому народов28. Сэрвис также различает сходства вследствие генетического родства культур, культурной диффузии и аналогичных условий развития29. Жирмунский, однако, идет еще дальше, генерализуя свою классификацию. Сравнения и истолкования второго и третьего вида имеют дело с одними и теми же связями генетического характера, различающимися лишь временем своего возникновения - более ранним в первом случае, более поздним во втором. И с этим, видимо, можно согласиться, так как перед нами две разновидности зависимого развития, связанного с родством, или с так называемым сродством, в корне отличные от развития независимого, связанного с изоморфизмом. Остаются, следовательно, два основных вида сравнения и истолкования: историко-генетическое и историко-типологическое. У каждого из них своя область применения и свои задачи, решаемые собственными средствами синтеза информапии. 3. Область применения историко-генетического сравнения — конкретное культурно-историческое развитие на всем протяжении истории, включая и первобытность. Его задача — установление этнокультурного родства или культурных взаимодействий в рамках как историко-культурных ареалов (так называемые ареальные исследования), их степени и конкретных проявлений. Его методика -- в принципе та же, что и в языкознании, где она впервые возникла и откуда распространилась на другие общественные науки. Близость во многих компонентах культуры в широком смысле этого понятия (включая язык) свидетельствует о родстве, объем и степень близости — о давности дивергенции и тесноте родства. Сходство лишь в отдельных компонентах культуры, особенно при тесном соседстве в рамках одной историко-этнографической области, говорит в пользу культурных воздействий (сродства). При этом, разумеется, учитывается пространственно-временная сторона проблемы. Например, обширный ряд общих культурных черт у австралийцев и тасманийцев делает оправданным вывод об их родстве, а отдельные культурные сходства у аборигенов Северной Австралии и индонезийцев (лодки-долбленки, курительные трубки, некоторые особенности символики) приводят к заключению о заимствовании. В обоих случаях здесь, как и в языкознании, устанавливается источник сходства и прослеживается его течение, хотя обычно этнографические данные менее однозначны, чем лингвистические, и оставляют более широкое поле для возможных ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 47 толкований. Начало теоретическим спорам в этой области было положено вопросом Ф. Гэлтона: можно ли с уверенностью дифе-ренцировать различные источники сходства культурных явлений (так называемая проблема Гэлтона). Обобщение информации при историко-генетических сравнениях и интерпретациях основано на этнографических источниках обоих родов — как живых аналогах, так и остаточных явлениях. Однако не все факты культуры имеют здесь одинаковое значение Наиболее убедительный материал в этом случае поставляют те черты культуры, которые принадлежат, по классификации Дж. Стюарда, не к ядерным, или первичным, т. е. служащим основным потребностям общества, а ко вторичным или своеобразным30. Можно согласиться с Э. Сервисом, что такое же значение имеют и специфические комбинации относительно простых черт, которые он называет особенностями культурного стиля31. Одним из технических приемов, используемых преимущественно при историко-генетическом синтезе информации, является картографирование. Уже одно только картографирование синхронных культурных явлений с последующим сопоставлением их ареалов между собой (ареальные исследования) способствует выяснению исторических связей. Еще важнее для историко-реконструктивных целей картографирование диахронпое. при котором сопоставляются ареалы изучаемых объектов в их различных исторических срезах. Сочетание обеих этих процедур раскрывает общую картину развития культурных явлений и комплексов в пространстве и во времени. Поэтому картографирование как научный прием, а не иллюстративное средство начинается там, где единичные карты сводятся в серии сопоставимых и сопоставляемых графических характеристик и в конечном итоге — в тематические атласы. В современной этнографии картографирование нередко применяется при разработке проблем этногенеза и истории материальной и духовной культуры. Несравненно более скромным остается его применение к изучению собственно социальных явлений32. Как уже было сказано, историко-генетическое сравнение и основанный на нем синтез этнографической информации имеет немалое значение для воссоздания конкретного культурно-исторического процесса первобытности. Но главная и наиболее реальная цель первобытноисторической реконструкции по данным этнографии состоит в восстановлении не конкретной истории отдельных обществ, а их наиболее существенных общих характеристик. Поэтому в этнографическом источниковедении первобытной истории историко-генетическая сторона дела играет все же второстепенную роль. Первое место принадлежит историко-типологическому аспекту проблемы. Недаром в применении к этнографической реконструкции первобытной истории понятия сравнительно-исторического и историко-типологического методов в специальной лите 48 Глава первая ратуре нередко сближаются и даже отождествляются, причем историко-генетический метод как бы вообще остается в стороне. 4. Область применения историко-типологического сравнения — типические черты социального и культурного развития на всем протяжении истории, начиная с первобытной эпохи. Но поскольку в распоряжении классовой, а следовательно, как правило, и письменной истории больше эффективных средств проникновения в прошлое, чем в распоряжении бесписьменной доклассовой истории, для последней историко-типологическое сравнение приобретает особое значение. Его применение в этнографическом источниковедении первобытной истории — то же, что и вообще в источниковедении истории, и основано на понимании социокультурного развития как закономерного естественноисторического процесса. «Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще» 33. Значит, сходные способы производства определяют в принципе сходные процессы, в общих чертах повторяющиеся у всего человечества. Это позволяет не только сопоставлять между собой однотипные, изоморфные социально-исторические системы и компоненты этих систем независимо от их пространственно-временного соотношения, но и объяснить повторяемость единством законов развития. И вот здесь-то, с выделением таких систем или их компонентов открывается возможность использования историко-типологического сравнения для синтеза этнографической информации о древнейшем прошлом человечества. Какова же непосредственная методика такого использования? Несмотря на то, что ей посвящено немало работ, в числе которых имеются и специальные монографии34, можно сказать, что ее общие принципы все еще несравненно яснее, чем конкретная процедура. Мост между тем и другим по существу пока только проектируется, причем вокруг имеющихся проектов ведутся споры. Можно считать общепризнанным, что ни одно отдельно взятое изучаемое этнографами общество не представительно для воссоздания какой-либо определенной стадии развития. Многие его особенности обусловлены не только стадиальной принадлежностью, но и своеобразием природной среды, условиями изоляции или, напротив, последствиями исторических контактов. Иными словами, в нем соединены как общие, типические черты переживаемой им исторической стадии, так и его особенные и даже единичные конкретно-исторические черты. Необходимо сопоставить между собой ряд обществ и, отделив таким образом типическое от конкретно-исторического, опрокинуть это типическое в первобытную историю. При этом преобладает взгляд, что сравниваться должны не общества в целом, а их наиболее значимые комплексы взаимосвязанных признаков. ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 49 Следовательно, необходимую предпосылку такой методики составляет расчленение анализируемых социальных систем на отдельные признаки с последующим объединением наиболее существенных из них в комплексы — блоки, или компоненты. Ключевой вопрос этой типологизации — определение набора или иерархически построенных наборов признаков. На высоких уровнях иерархии историческая реконструкция приобретает слишком частный и проблематичный характер, на низких — может оказаться слишком общей и обедненной. Поэтому выбор признаков, а тем самым и уровня типологизации каждый раз оказывается дискуссионным. Специальная теория взаимозависимости социокультурных явлений не разработана, установленными можно считать лишь немногие из ее общих принципов. Так, явления социально-экономического порядка детерминированы жестче, чем явления социально-идеологические, которые обладают относительной автономией и вариабельностью35. Вот почему отдельные попытки построить сколько-нибудь надежные типологические блоки для реконструкции по этнографическим данным глобальных стадий первобытной истории пока не идут далеко. Характерным примером может служить увязка между собой таких признаков, как тип хозяйства, форма общины и семьи и вид родства (но без указания на характер филиации!) 36. Однако главные разногласия по поводу методики этнографической реконструкции первобытной истории лежат значительно глубже. Одна часть специалистов исходит из того, что общее может быть отделено от особенного, во-первых, самой широтой типологического ряда и, во-вторых, функциональной взаимозависимостью сопоставляемых признаков. Отсюда берет начало такой технический прием синтеза этнографической информации, как статистические, или кросскультурные, исследования. Он предполагает получение обширной сводки этнографических данных о народах мира (для наших целей — прежде всего о народах, не перешагнувших рубежа классового общества) и изучение вариабельности и корреляции свойственных этим народам культурных черт методами математической статистики. Большая частота повторяемости и высокий процент корреляции позволяют выявить конвергентные признаки и дают право проецировать их в прошлое. К сожалению, статистические исследования в первобытноисторических реконструкциях пока получили распространение только на западе (главным образом в США) и по большей части служат задачам выявления не прогресса, а лишь изменений в социальном развитии. Другая часть специалистов продолжает считать, что проблема Гэлтона остается открытой и собственно стадиальные, конвергент-но повторяющиеся явления не могут быть с уверенностью отделены от явлений заимствованных37. Отсюда приверженность многих западных исследователей к предложенному Ф. Эгганом прие 50 Глава первая му так называемого контролируемого сравнения, т. е. сравнения живых и реконструируемых черт культуры только в пределах тех областей, где может быть прослежена непрерывность развития33. Такая методика синтеза информации исключает соотнесение общего и особенного. Между тем гипертрофированная осторожность всей этой позиции лишена серьезных оснований. Поскольку культурные заимствования, особенно в области экономической и социальной, происходят тогда, когда общество-реципиент подготовлено к их восприятию, с историко-типологической точки зрения проблема Гэлтона вообще не имеет решающего значения. Таким образом, историко-типологическое сравнение и истолкование имеют дело с общими, типическими явлениями. Материал для этих операций поставляют преимущественно не вторичные (своеобразные), а первичные (ядерные) черты культуры. Понятно, что синтез информации такого рода ведется главным образом на основе этнографических аналогов. Лишь отдельные широко распространенные, повторяющиеся остаточные явления (например, дериваты дуальной организации, группового брака, культа предков и т. п.) могут поставлять информацию, участвующую в гаком синтезе. 5. Сравнительно-исторический подход к синтезу этнографической информации о первобытном обществе позволяет не только выделить общие черты реконструируемой стадии развития, но и расширить объем знаний об этих чертах. Для этого используется умозаключение по аналогии. Аналогия не тождественна сравнению, так как устанавливает не все, а лишь сходные признаки сопоставляемых объектов. Но зато она располагает методикой, позволяющей с определенной долей вероятности переносить признаки с одного из изучаемых объектов на другой. Понятие этнографической аналогии, введенное в начале нашего века Ф. Эренрейхом, требует уточнения. В литературе под ним разумеют установление сходства между фактами этнографии и синстадиальными им фактами археологии, т. е. этнографо-археологическую аналогию; об этом важнейшем приеме междисциплинарного синтеза информации будет сказано в своем месте. Но, во-первых, при построении этнографо-археологической аналогии нужен предварительный синтез этнографической информации, а во-вторых, пока еще многие первобытноисторические реконструкции ведутся путем сопоставления одних только этнографических данных. Поэтому необходимо отличать от этнографо-археологической этнографо-этнографическую аналогию. Она позволяет пополнить представления о признаках этнографически изучаемых обществ и тем самым закрыть некоторые проблемы в этнографической информации. Такая аналогия используется при изучении как генетически родственных, так и типологически сходных объектов. По этноархеологической терминологии, кото ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 51 рая может быть принята и в области этнографии, в первом случае это прямая, во втором — непрямая аналогия. Хотя умозаключения по аналогии всегда вероятностны, их достоверность при определенных условиях может быть очень высокой. Главные из этих условий — установление сходства как можно большего количества как можно более существенных признаков и наличие причинно-следственной связи между этими признаками и признаком, переносимым с одного аналога (модели) на другой (прототип) 39. Наибольшие, хотя и мало реализованные, возможности для этого открывает та же статистическая техника40. Будучи одной из категорий традиционной логики, умозаключения по аналогии в то же время рассматриваются сейчас как составная часть метода моделирования. В последнее время моделирование проникает в источниковедение вообще41, в этнографическое источниковедение первобытной истории в частности42. Однако существующие наметки относятся преимущественно к этнографо-археологическому моделированию. В этом случае этнография всегда поставляет материал для модели, археология же дает скелет прототипа оживляемого первобытного общества. Источниковедческий характер модели и прототипа жестко фиксированы. Не то при этнографо-этнографическом моделировании. Здесь и модель, и прототип построены на базе этнографической информации, и реконструируемые признаки могут быть перенесены с каждого из аналогов на другой. Модель и прототип фиксированы только на отдельных отрезках процедуры, но в принципе взаимозаме-нпмы. Важно отметить, что не всякая этнографическая информация одинаково ценна для построения этнографо-этнографических аналогий. Хапактеристики обществ-регрессатов (регрессатные этнографические аналоги), очевидно, относительно мало пригодны для этих целей, так как регресс всегда в той или иной мере сопровождался деструктурацией, а следовательно, и каким-то нарушением причинно-следственных связей в социокультурной системе43. Дентатные аналоги, возможно, предпочтительнее стагнатных, потому что изоляция и застой также могли повлечь за собой аномалии в развитии. Этот вопрос еще требует дальнейшего исследования. Но при всех обстоятельствах исключить стагнатные аналоги из источниковедческого обращения нельзя хотя бы уже потому, что только они одни отражают начальные стадии существования людей современного вида. 6. Особо надо сказать о приложении сравнительно-исторического метода к обобщению информации, поставляемой остаточными явлениями. Выше уже отмечалась спорность понятия пережитков, остатков, однако сама техника их изучения остается еще более неразработанной и дискуссионной. Больше того, кампания против понятия пережитка, открытая в свое время Малиновским, 52 Глава первая была направлена, может быть, пе столько против этого понятия, сколько против связанного с ним так называемого метода пережитков, т. е. восстановления картины прошлого по его остаткам в современной жизни. Основания для этого были. Этнографы и историки культуры эволюционистского толка пользовались этим методом бессистемно, руководствуясь главным образом интуицией. А интуиция, как это бывает почти всегда, в одних случаях выручала, в других же подводила. Поэтому выдвигаемое вот уже несколько десятилетий требование упорядочить данный метод, выработав более точные приемы исследовательской процедуры,— правильное требование. Беда только, что позиция тех, кто его выдвигал и выдвигает, ослаблена недифференцированным подходом к самим остаточным явлениям. Под последними они, как правило, имеют в виду одни дериваты, под соответствующим методом — восстановление картины прошлого по дериватам. Между тем различение реликтов, дериватов и реститутов позволяет отчасти упростить проблему, сузив и осветив поле поиска. Историческая реконструкция по остаточным явлениям предполагает две операции: истолкование этих явлений и установление их стадиальной глубины. При обращении к реликтам первая из операций, естественно, отпадает: реликт не видоизменен и не требует специального истолкования. Вторая операция в этом случае была правильно намечена уже В. Шмидтом. Определить стадиальный возраст реликта — это значит обнаружить аналогичные культурные явления в гех обществах, где они живут не остаточной, а полнокровной жизнью. Понятно, что это достигается с помощью сравнительно-исторического метода, чаще всего в его историко-типологической разновидности. Намного сложнее обращение к реститутам. Операция истолкования в этом случае также отпадает, зато установление стадиальной глубины требует еще одной предварительной операции — обнаружения преемственности в цепи затухания и возрождения. Возможно ли это вообще? К. В. Чистовым высказана мысль, что для многих явлений, появившихся в быту сравнительно давно, как принадлежность к архаической традиции, так и «вторичное» (т. е. самостоятельное и позднее) возникновение оказываются в равной степени недоказуемыми. Исключением он считает только те случаи, когда можно исторически документировать или непосредственно наблюдать возникновение «вторичных» явлений44. Представляется все же, что преемственные реституты могут быть нередко отличены от лишенных преемственности с помощью некоторых специальных приемов. Это получение указаний па особую архаичность выраженной в данном реституте культурной традиции и тем самым на большую вероятность ее преемственности. Такими указаниями могут служить мифологизованность, сакрализовапность или ритуализоваппость реститута, в частности ритуализованпый конфликт, ритуализовапное избегание и т. и.45 ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 53 Если не получить, то осмыслить подобные указания можно только с помощью сравнительно-исторического метода. И все-таки самый трудный материал для исторических реконструкций по остаточным явлениям представляют дериваты. В самом деле, дериваты изменены ие только по содержанию, но и нередко в той или иной степени по форме. Они переосмыслены, и чтобы восстановить их прежнее значение, нужна операция «обратного переосмысления». В этой операции, по-видимому, не может быть стандартных приемов, так как у каждого деривата свое индивидуальное лицо, на котором запечатлелись черты разных пропорций в модификации формы и содержания, в зависимости данной модификации от внутренних и внешних стимулов и многого другого. Скажем, установлено, что у мевехавен Новой Британии празднование совершеннолетия подростков из высшего слоя общества недавно стало сопровождаться инициациями, заимствованными из престижных соображений на соседней Новой Гвинее. Однако при этом весь инициационный комплекс, характеризующийся на Новой Гвинее выраженными чертами половозрастного обряда с «антиженской» направленностью, на Новой Британии механически превратился в исключительно социомаркирующий обряд — мальчики и девочки стали инициироваться совместно46. Ясно, что если бы Меланезия не была хорошо исследована этнографами в сравнительном отношении, то обнаруженный у мевехавен видоизмененный и переосмысленный обряд был бы принят за дериват их собственного спонтанного развития и на его основе был бы ошибочно восстановлен нормальный инициционный комплекс самих мевехавен. Поэтому, хотя использование дериватов как источника исторических реконструкций в принципе не исключено, такое использование не допустимо без, с одной стороны, тщательного исследования целостной культурной системы исследуемого народа, а с другой — сравнительно-исторического изучения всего данного региона46а. Даже с привлечением сравнительно-исторического метода реконструкция картины прошлого по остаточным явлениям в большинстве случаев — трудная задача. Но вправе ли мы требовать от приемов изучения остаточных явлений большего, чем от других источниковедческих приемов"’ Как верно отмечалось в советской источниковедческой литературе, эш явления — исторический источник, который обладает всеми достоинствами и недостатками этого понятия и которым нельзя пользоваться как самоочевидным фактом47. В том то и состоит источниковедческая задача, чтобы исследовать и учитывать при синтезе информации остаточные явления, не произвольно взятые, а преимущественно сопоставимые в рамках сравнительно-исторического метода с живыми явлениями культуры. 54 Глава первая 3. Археологические источники Так как объектом изучения истории первобытного общества являются доклассовые общества, она неизбежно имеет дело с археологией, причем в той ее части, которая занимается первобытным периодом, т. е. с первобытной археологией. Главным средством получения информации для археологии служат археологические источники. К последним относятся материальные остатки древней культуры, которые по большей части добываются путем специальных археологических приемов (раскопок). На основе археологических источников строится та фактологическая48 база, отталкиваясь от которой, специалисты судят о тех или иных аспектах первобытной истории. Вопрос о специфике археологических источников возник сравнительно недавно. В довоенные годы в археологических находках было принято видеть объективное «зеркальное» отражение прошлого, и эта традиция сохранялась в нашей и зарубежной науке до самого недавнего времени. До определенной степени она коренилась в особенностях развития археологии, которая на разных пройденных ею исторических этапах, естественно, не имела возможности в равной мере уделять внимание всем стоявшим перед нею проблемам. Схематично работу археолога возможно свести к трем главным процедурам: добыча археологических материалов, их обработка и классификация, их интерпретация40. Каждая из этих операций требует своей специфической методики. Первой занимается полевая археология, в задачу которой входят разведки и раскопки археологических памятников, причем с введением в круг археологических источников все новых и новых объектов ее методика становится все более изощренной50. Вторая долгое время осуществлялась главным образом на основе интуиции с помощью общепринятого в археологии типологического метода и сравнительно недавно, с разработкой методов формализации, начала обретать истинно научный облик81. Наконец, специфика третьей, завершающей и самой сложной процедуры обратила на себя внимание исследователей только в самые последние годы. Таким образом, все три процедуры присутствовали в археологическом исследовании с самого начала, но их глубокая разработка велась неодновременно, причем хуже всего к настоящему времени остается понимание уровня интерпретации археологических данных, его задач и возможностей. И это не случайно. Как нетрудно заметить, две первые процедуры остаются в основном в рамках чистой археологии53, тогда как историческая интерпретация требует более широкого подхода53. Для археологов прошлого проблема интерпретации представлялась весьма простой. Они использовали археологические данные для описания материальной культуры и хозяйства изучаемо ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 55 го общества, устанавливали тем самым примерный уровень его развития и, уже отвлекаясь от археологических фактов, реконструировали все аспекты жизни этого общества с привлечением этнографических аналогий54. Этот метод, получивший в науке название «иллюстративного», произвел на свет «интерпретационные штампы», наводнившие археологическую литературу массой формальных иллюзорных объяснений55. В последних проявились рецидивы эволюционистского подхода, который трактовал отставшие в своем развитии общества как живые осколки первобытности, представлявшие собой универсальные стадии исторического процесса. С этой точки зрения для реконструкции культуры и образа жизни населения, оставившего тот или иной археологический памятник, достаточно было дать иллюстративное описание стадиально близкого общества, изученного этнографами. Позже выяснилось, что эта процедура чревата существенными недостатками и не только из-за очевидных видоизменений, которым подверглись современные отсталые общества под влиянием более развитых соседей, но и в первую очередь потому, что в рамках одной и той же культурно-исторической стадии могли бок о бок существовать общества, весьма различные по отдельным аспектам социальной организации и культуры. Кроме того, далеко не все явления прошлого в неизменном виде сохранились в современных обществах56. Все это поставило традиционно настроенных исследователей в тупик, так как обнаружилось, что одно и то же древнее общество могло быть реконструировано по-разному в зависимости от общей эрудиции ученого и от той конкретной этнографической модели, на которую он опирался. Установление факта вариативности в этнографических материалах логически привело к предположению о неменьшем разнообразии, наблюдавшемся в древности. Следовательно, ни одна древняя община, ии одно первобытное общество не могли рассматриваться как тождественные конкретным отставшим в своем развитии современным общностям и не могли реконструироваться с помощью прямых аналогий. В пауке возобладало убеждение в том, что каждая культура и каждое общество уникальны и неповторимы. Археологов охватило разочарование, сравнимое, пожалуй, только с состоянием умов в физике в начале XX в., вызванным первым знакомством с миром микрочастиц. В 40—50-е годы ведущие западные теоретики-археологи (С. Пиггот, Г. Дэниел, И. Раус и др.) перешли к индетерминизму, высказав сомнение в самой возможности археологических реконструкций. В советской науке еще в 20—30-е годы наблюдались попытки усовершенствовать процедуру реконструкций и выводить социологические заключения непосредственно из наличного археологического материала. Этнографическая аналогия при этом также применялась, но несколько иным, более продуманным способом, заключавшемся в нахождении соответствий между конкретными 56 Глава первая специфическими артефактами и формами социальной организации. Этим методом II. П. Ефименко, опираясь на находки женских статуэток, стремился обосновать положение о становлении родовой организации в верхнем палеолите, а П. II. Третьяков, анализируя особенности орнаментов на керамике, высказал соображение об их косвенной связи с локальностью брачного поселения. Несмотря на некоторое несовершенство этих первых попыток улучшить процедуру реконструкции57, само направление поиска советских археологов было плодотворным. К сожалению, возникнув в 30-е годы, оно не получило у нас впоследствии развития и было «открыто» практически заново американской школой «новой археологии» в 60-е годы. Тем не менее и до сих пор этот «новый» подход к интерпретации археологических материалов остается малоразработанным, и археологи сплошь и рядом чаще всего неосознанно пытаются разом решить две совершенно различные задачи. Выше уже отмечалось, что любой артефакт, любой археологический памятник, любая археологическая культура строго индивидуальны, уникальны и неповторимы. Но каждое индивидуальное явление можно рассматривать либо как именно и только таковое (исторический подход в узком смысле), либо как частное выражение более общего явления (исторический подход в широком смысле) 58. К сожалению, в археологических работах различия между этими двумя подходами часто игнорируются и не только по субъективным, но и по объективным причинам, связанным со спецификой археологических источников. На самом деле на практике археологи используют оба отмеченных подхода. Например, когда они рассматривают специфику орудийного комплекса или особенности хозяйства той или иной группы древнего населения, речь идет об индивидуальном подходе. Но когда они пытаются реконструировать социальные или духовные явления, методы, применяемые ими, таковы, что речь должна идти уже о социологическом подходе. В последнем случае в их выводах, в немалой степени построенных с учетом широкого круга аналогий и сравнительных материалов, отражается вероятностное решение, иначе говоря, статистическая тенденция, независимо от того, насколько она проявила себя в каждом конкретном изучаемом примере. Собственно целью «новой археологии», провозглашенной Л. Бинфордом, и стало повышение степени этой вероятности. Сложность работы с археологическими источниками проистекает, в частности, из их собственной специфической сущности. В последние годы это было признано многими археологами, и на повестку дня встала проблема археологического источниковедения59. Необходимость последнего настоятельно диктуется тем, что от момента возникновения артефакта до того, как он попадает в руки интерпретатора и становится археологическим источником, проходит значительный период, в течение которого он ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 57 много раз модифицируется в связи с самыми разнообразными факторами. Стало быть, прежде чем поставлять полноценную историческую информацию, он должен пройти специальную обработку, цель которой и заключается в выявлении всех этих многочисленных факторов, установлении степени их влияния на источник и его «очищении» от «загрязнений». Рассмотрим важнейшие из этих факторов. Важным достоинством археологического источника принято считать его пребывание в закрытом комплексе. Предполагается, что после выхода из культурного обращения он уже больше не «загрязняется» позднейшей информацией, и всегда можно установить верхнюю временную границу для тех явлений, которые отражаются в археологическом источнике. Но это не должно создавать иллюзию, что археологический источник несет в себе информацию какого-то одного горизонтального временного среза. И он не свободен от разновременных наслоений! Ведь каждая находка свидетельствует по только о той деятельности, в связи с которой она попала в культурный слой, но и о всех предшествовавших видах деятельности60. Каждый предмет создается, передается из рук в руки от изготовителя к потребителю, используется (и не всегда в какой-либо только одной функции!), портится и чинится, гибнет при особых обстоятельствах. Археологам известны многочисленные факты переиспользования орудий труда. Как показали трасологические исследования, «человек в процессе труда превращал топор в тесло, нож — в пилу, молоток — в пест или пест — в молоток, резец —в шило, кинжал — в наконечник копья и т. д.» 61. Невозможность использовать вещь в ее первоначальном качестве далеко не всегда вела к ее полному изъятию из сферы культуры. Например, сломанные каменные ступы служили нату-фийцам Палестины в качестве намогильных памятников или же могли идти на постройку домов. Такому вторичному использованию подвергались не только произведения своей культуры, но и найденные орудия более ранних обитателей дайной местности. Кстати, это явление довольно часто фиксируется этноархеологами (применение черепков древней глиняной посуды индейцами-пуэбло, древних каменных орудий — австралийцами и т. д.). Другая существенная особенность археологических данных проистекает из специфики процесса превращения живой культуры в мертвую °2. Процент детей в обществе был во многих случаях несомненно ниже, чем процент детских погребений в иных могильниках, что объяснялось высокой рождаемостью и высокой детской смертностью. Аналогичным образом преобладание костей молодняка в некоторых остеологических коллекциях периодов неолита и бронзы свидетельствует не о высоком содержании молодых домашних животных в стаде, а об их предпочтительном убое в условиях мясного скотоводства. Напротив, редко встречающиеся металлические изделия в культурах энеолита и раннего 58 Глава первая бронзового века свидетельствуют не об их малом использовании, а о том, что их высоко ценили и берегли и в случае порчи отправляли в переплавку. В принципе сходное явление отмечено у бушменов и эскимосов, которые постоянно носили с собой ножи, луки со стрелами и топоры, однако эти вещи лишь крайне редко встречались на их заброшенных стоянках63. Очевидно, ценные орудия многократного использования в целом гораздо реже попадали в землю, чем вспомогательные, менее ценные. Следовательно, процентное соотношение тех и других в археологических материалах ни в коей мере не является «зеркальным отражением» реального их места в живой культуре. Как свидетельствуют многочисленные этнографические мате риалы, люди тщательно сделили /за чистотой в поселках и в особенности в домах, периодически' подметая полы жилищ и ритуальные площадки. Поэтому скопления вещей, обнаруживаемые археологами, очень часто пространственно удалены от места непосредственного использования этих вещей. Наконец, еще одним фактором, влияющим на соотношение живой и мертвой культуры, является намеренное изъятие предметов из живой культуры, итогом чего служит особая группа археологических памятников (захоронения, клады и пр.). В формировании таких памятников заметную роль играл субъективный фактор, связанный с системой ценностных ориентаций, которая отражала облик конкретной культуры весьма своеобразно. Эти памятники в отличие от всех других археологических остатков имели определенную культурную функцию, и уже одно это противопоставляло их остальной культуре, ставило их в особое положение. Вот почему они неадекватно отражали ряд культурных явлений, с которыми, казалось бы, были прямо связаны. Частным примером могут служить особенности погребальной керамики, по которым, как показывают исследования, было бы неверно судить обо всем керамическом комплексе данной культуры64. Учет характера ценностных ориентаций в неменьшей степени требуется и при анализе сюжетов первобытного искусства. Так, для многих скотоводов Северной и Восточной Африки крупный рогатый скот представлял большое престижное и ритуальное значение. Поэтому его изображения занимали центральное место в их наскальных рисунках, хотя на самом деле мелкий рогатый скот нередко играл в их хозяйственной жизни ничуть не меньшую, а порой даже более значительную роль65. При оценке археологических источников следует четко сознавать, что они составляют лишь малую часть живой функционировавшей когда-то культуры, причем в трансформированном, преобраясенном виде. По расчетам Д. Кларка, материальная культура, способная служить потенциальным археологическим источником, составляет не более 15% живой культуры66. Однако и эта цифра представляется идеальной. Обычно ппедполага- ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 59 ется, что после изъятия материальных ценностей из сферы живой культуры они более не изменяются деятельностью людей. На самом деле действительность то и дело опровергает этот вывод: древние погребения подвергаются ограблению, курганы и насыпи распахиваются, городища используются под ремонтные мастерские и т. д. Но даже в том случае, если археологические памятники счастливо избегают этой участи, опасность их разрушения уменьшается не намного, ибо в действие вступают разнообразные природные факторы — нагревание и охлаждение, размывание, выветривание, коррозия и пр.67 Нетрудно догадаться, что в зависимости о г внутренних свойств самих предметов, от их местонахождения и интенсивности действия природных факторов сохранность разнообразных археологических материалов будет не идентичной. Взять хотя бы остеологические остатки: судя по современным исследованиям, при равных внешних условиях одинаковые кости крупных животных сохраняются хуже, чем мелких, по-разному сохраняются и кости животных разного возраста и различные кости скелета одного и того же животного. Экспериментальные и этноархеологи-ческие данные показывают, что палеозоолог способен определить лишь 30—60% фауны, встречавшейся в реальной действительности. Иначе говоря, ошибка в современных количественных фаунистических подсчетах достигает 70—65% 68. Конечно, описанное явление не ограничивается фауной, а затрагивает самые разные археологические источники. Недавние исследования в Кении показали, насколько быстро разрушаются покинутые стоянки, причем в зависимости от их местоположения этот процесс протекал по-разному. Кратковременные стоянки охотников и рыболовов в условиях Кении сохранились значительно лучше, чем базовые поселки скотоводов, и картина, представшая перед глазами исследователя, воспроизводила реальное соотношение между соседними обществами в сильно деформированном виде. Более богатая в действительности культура скотоводов, составлявших 85% всего населения, выглядела по археологическим источникам значительно беднее, чем культура охотников и рыболовов 6Э. Следовательно, то, что доходит до археологов, представляв! собой нечто иное, чем просто мертвую культуру, чем те 15%, о которых писал Д. Кларк. По справедливому замечанию Ю. Н. Захарука, следы и остатки результатов деятельности прошлых, уже не существующих обществ имеют специфическую природу и принципиально отличаются от результатов деятельности реально функционирующих обществ в их органической связи с живой динамической культурой70. Злоключения археологических источников не оканчиваются с прекращением действия выявленных выше факторов. Они с фатальной неизбежностью продолжаются на последующих этапах 60 Глава первая добычи, обработки и интерпретации археологических данных. Не все материалы поступают к специалистам в ходе научных целенаправленных работ. Бывают случайные находки или находки, обнаруженные людьми, далекими от археологии. В этом случае не только теряется контекст находки, но нередко вещи из одного комплекса достаются разным лицам, что значительно их обесценивает и ведет к утрате большей части информации. Примером служит хотя бы знаменитый «сырдарьинский клад», интерпретация которого до сих пор вызывает споры. Единственным способом сохранить максимум информации в процессе обнаружения археологических данных являются планомерные археологические раскопки. Но и здесь многое зависит от уровня развития пауки и применяемой методики, от квалификации и эрудиции раскопщика. Теперь уже всем ясно, что с совершенствованием технических средств и методов работы, углублением научных концепций сфера археологических источников неудержимо расширяется. Если первоначально к ним относили только материальные объекты, искусственно преобразованные человеком, то теперь археологов интересует все, что так или иначе отражает человеческую деятельность или влияет на нее: от простейшего орудия до древней географической среды71. Так возникновение новых научных интересов вводит в научный обиход новые категории археологических источников, а они в свою очередь требуют новых методов исследования. Еще недавно, когда метод споропыльцевого анализа применялся весьма ограниченно, а метод флотации вовсе не был известен, терялась многочисленная информация о древней природной среде, характере ее использования человеком и облике древнего земледелия. К сожалению, археологи, до сих пор еще испытывая нехватку в материальных средствах, вынуждены порой заниматься частичными раскопками древних памятников. Между тем при оценке результатов таких работ всегда безответным остается вопрос о том, насколько адекватно полученные материалы отражают особенности всего комплекса. Иногда для повышения степени этого соответствия археологи стараются получить, казалось бы, бесстрастную объективную выборку, раскапывая, например, курганный могильник или поселение (как это сделал Р. Брейдвуд в Джармо) в шахматном порядке. Такая методика действительно позволяла бы судить о всей генеральной совокупности по выборке, если бы археологический материал располагался по всей площади равномерно. На самом деле особенности пространственного распространения археологических материалов часто бывают непредсказуемы. Даже раскопав 90% площади древнего поселения, археолог рискует составить неверное представление о нем, если на остальных 10% располагался дом вождя или, скажем, ремесленный комплекс. Раскапывая курганы, археологи крайне редко пытаются изучать примыкающую к ним площадь. Л между ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 61 тем, когда впервые в истории раскопок скифских царских курганов специалисты занялись расчисткой рва, окружавшего курган Толстая Могила, им удалось выявить существенные черты погребального ритуала72. Можно привести и другой пример. Встречая остатки зерен на первобытных памятниках, археологи часто по соотношению разных растений в образце делают вывод об их различной роли в питании человека и об особенностях земледельческих систем. Однако, как продемонстрировал английский палеоботаник Р. Депнел, состав растительных остатков на одном и том же поселении может быть весьма различным в зависимости от места находки73. Таким образом, на стадии отбора материала также проявляется привнесенный субъективный фактор, в немалой степени влияющий на то, как будет выглядеть «археологический факт»74. Конечно, сам по себе археологический объект представляет объективную реальность. Но для задачи познания истории превобытно-го общества важен не столько он сам, сколько та информация о древнем обществе, которой он способен снабдить исследователя75. Археологи признают два важнейших источника такой информации: сама археологическая находка со всеми ее свойствами и тот контекст, в котором она обнаружена. Однако любая вещь обладает бесчисленным множеством разнообразных свойств, и было бы наивным ожидать, что археолог сможет зафиксировать их все в полном объеме. Да это и не нужно. Ведь для нас важны лишь те свойства вещи, которые сообщают нечто важное о людях, об обществе. Следовательно, имеется возможность резко сузить рамки поиска информации. Однако специфика археологической науки такова, что, как уже указывалось, круг археологических источников и методов их анализа постоянно расширяется. Когда-то в археологии безраздельно господствовал типологический метод и специалиста интересовали прежде всего форма и размеры предметов. С разработкой методов металлографии и петрографии стало ясно, что не меньший интерес для специалистов представляет состав предметов, проливающий свет на проблему их происхождения и технологию производства. Но ведь археолог оперирует только теми свойствами вещей, которые что-то говорят ему, исходя из уровня развития науки в настоящем. Это, конечно, не означает полной субъективности археологической информации, однако ясно, что она содержит в себе лишь часть истины. Многозначность и в широком смысле полифункциональность археологических источников делает весьма сложной проблему их классификации. Так, в целом их можно грубо делить на простейшие, или движимые (орудия труда, украшения и т. д.), и сложные, или недвижимые (постройки, поселения, клады, могильники и остатки производства: поля, ирригационные сооружения, гончарные печи и т. д.) 76. В основу классификации артефактов можно 62 Глава первая положить их морфологические или технологические особенности. Подобного рода классификации имеют формальный характер, так как содержательное начало отступает в них на второй план. Наряду с ними с развитием трасологических исследований появилась возможность создания, казалось бы, более логичной смысловой, функциональной классификации. Однако, во-первых, установить функцию артефакта иногда бывает очень не просто, а во-вторых, функциональная классификация, делая акцент на одни процессы производства и сферы жизни (в особенности на утилитарно-хозяйственную функцию предмета), упускает из вида другие (технологию изготовления, а также такие функции материальной культуры, как информационную, символическую, этнодиф-ферепцирующую и т. д.). Кстати, именно формальная, а не функциональная классификация способна отразить специфический культурный облик данного комплекса и отчленить его от других. Впрочем, термины «формальная» и «функциональная» в отношении классификации всегда условны. Они восходят к распространенному среди археологов узкому пониманию функции в утилитарно-хозяйственном смысле. На самом деле отдельные артефакты обладают не только множеством свойств, но и имеют множество функций. Среди последних, кроме утилитарно-хозяйственной, можно отметить социальную, коммуникативную, эстетическую и др. Поэтому, как уже давно подчеркивают археологи-теоретики, в зависимости от поставленных целей исследователи могут и обязаны пользоваться самыми разными классификациями”. То же самое относится и к решению вопроса о том, что брать за единицу археологического анализа: тип (А. В. Арциховский), поселение (Чжан Гуанчжи) или археологическую культуру — культурный комплекс (В. И. Равдоникас). По-видимому, или то, или другое, или третье в зависимости от поставленных задач. Требование поставить на службу науке различные классификационные приемы, ведущее, на первый взгляд, к анархии и как будто бы дезориентирующее исследователя, на самом деле в принципе выполнимо. Это диктуется возможностью выявить существенные связи между разными системами классификации, которые позволяют строить их в едином иерархическом порядке, что отражает объективный порядок, царящий в природе и обществе. Но такая процедура не проста и требует обращения к системному анализу, о котором речь пойдет ниже. На этапе сугубо археологической обработки полученных материалов, как следует из вышеизложенного, снова большую роль играет субъективный фактор. Он действует в полной мере при выборе признаков для первичного описания, выборе классификационных моделей и отборе признаков для классификации78. Как отмечает целая группа советских исследователей, «в каждом конкретном случае исследователь сам определяет задачи, нужный объем археологического материала, методы его анализа, по-своему ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 63 использует имеющийся в наличии или собственноручно формирует нужный ему понятийный аппарат, определяет и соответственно реализует свои принципы и методы теоретического исследования. Вследствие этого предлагаемые решения различных вопросов и проблем, как правило, трудно согласуются между собой» ’9. Субъективизм проявляется не только в подходе к описанию и анализу отдельных вещей, отдельных артефактов, но и в понимании второго важного компонента археологических исследований — контекста. То, в каком виде контекст обретет силу археологического источника, в высокой степени зависит от исследователя. Ограничимся одним примером: археология знает немало случаев, когда развеянные стоянки первобытного человека принимались одними исследователями за однородные комплексы, тогда как другие видели в них несколько смешанных разновременных комплексов80. Таким образом, полнота и точность информации, полученной от археологического источника, всегда связана с осведомленностью и подготовленностью специалиста и применяемой им методикой. В этом смысле любая такая информация имеет налет субъективизма. Поэтому в археологии, как и в любой другой науке, никогда нельзя достичь абсолютной истины, а можно лишь бесконечно к ней приближаться. Помимо указанной причины, последнее коренится и в некоторых объективных свойствах археологических источников, часть из которых была рассмотрена выше, другая же часть требует дополнительного анализа. Как уже отмечалось, археологический источник имеет принципиальный недостаток — он утерял связь с живой культурой. Сам по себе он безмолвен, если только речь не идет о находках памятников древней письменности. Да и последние сообщают не о самом источнике, а о совершенно иных аспектах жизни общества. Возможно ли в таком случае реконструировать древнюю культуру во всем ее многообразии? Вот принципиальный вопрос археологии, на который, по-видимому, нельзя, не кривя душой, ответить полностью утвердительно81. Особенно большие сложности вызывает реконструкция тех аспектов жизнедеятельности, в функционировании которых немалую роль играет фактор сознания. А ведь именно такой является издавна дискутирующаяся проблема соотношения археологической культуры и этноса. Как теперь установлено, непременным признаком последнего служит этническое самосознание. Это, конечно, не означает, что этнос представляет собой субъективную категорию. Он всегда связан с реально существующей социальной единицей, носителем культуры. Казалось бы, это предоставляет возможность судить об этносе по его культуре, в частности по материальной. Между тем при углубленном анализе эту возможность остается признать до определенной степени иллюзорной. В современной пауке принято различать культуру этноса, включающую, в частности, интерна 64 Глава первая циональные компоненты культуры, и этническую культуру, содержащую лишь национально-специфические моменты82. Только выявление элементов последней, следовательно, дает право исследователю видеть за завесой мертвых археологических остатков живые этнические образования. Но можем ли мы с полной уверенностью утверждать, что шумящие подвески всегда отличали именно финно-угорские группы населения (пример, приведенный В. И. Равдоникасом)? Как свидетельствуют этнографические данные, различные элементы культуры никогда не бывают привязаны к какому-либо одному строго ограниченному этническому образованию. Например, изучавшаяся 3. Наделем культурная общность нуле не отличалась большой четкостью: по одним показателям пупе входили в более широкие культурные блоки, по другим — делились па несколько культурных провинций. Ученому не удалось обнаружить никаких внешних символов этнического единства пупе, которые теоретически могли бы проявляться в одежде, в прическах, украшениях и разнообразных предметах материальной культуры83. Если же этнос связывает себя с какими-либо особыми культурными компонентами, то это происходит часто настолько своеобразно, что иногда не представляется возможным выявить их без знания специфики его этнического самосознания. Так, луа Юго-Восточной Азии отличали себя от соседних юан по 30 различным особенностям культуры. Между тем 16 из последних уже давно ушли в прошлое, а 8 имелись и у соседних юан8i. Следовательно, не так уж и неправ был В. И. Равдоникас, когда на заре советской археологии предупреждал против безоговорочного отождествления археологических культур с конкретными этническими единицами, хотя он при этом и впадал в противоположную крайность, призывая полностью отказаться от поисков в этом направлении85. Широкие исследования, проведенные у североамериканских индейпев, показывают, что с определенной долей вероятности археологи могут вычленять отдельные группы родственных племен. Конечно, индекс, введенный для этого Д. Кларком (65% сходств в материальной культуре), допускает известные отклонения, так как в одном случае даже у неродственных племен оказалось 87% сходств. Вместе с тем он более всего приближает нас к действительности, потому что при его понижении до 60% в группу приходится включать до 20% неродственных комплексов, а при повышении до 70% из нее может выпасть более 50% родственных88. Пониманию пространственной специфики археологических источников в течение долгого времени мешал так называемый нормативный подход, который некогда господствовал и в этнографии. Считалось, что норма полностью реализуется па практике, т. е., например, в условиях матрилокальности все члены общины живут матрилокально, а археологический тип и археологическая культу- ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 65 ра состоят соответственно из тождественных однопорядковых компонентов. На основании этой концепции возникла, в частности, такая система доказательств, согласно которой при матрилокаль-ности все женщины жили исключительно в своих общинах, навыки гончарства передавались только от матери к дочери и, следовательно, сосуды, произведенные в каждом из родовых подразделений, отличались друг от друга. Между тем, как показало специальное обследование индейцев-пуэбло, несмотря на их прямо противоположные утверждения, обучение на самом деле велось не только матерями и не только в своих общинах, в результате чего сходство керамических стилей отражало иногда межобщинные связи, а иногда — даже и межэтнические87. Выступивших против нормативного подхода Д. Аберля и Л. Бинфорда88 в последние годы поддержали многие другие археологи. На гребне этой волны возникло новое понимание археологических типов и комплексов как политических единств (Д. Кларк). Иначе говоря, теперь признается, что каждое из таких единств включает сумму вариативных признаков и свойств и, следовательно, входящие в него однопорядковые компоненты не тождественны друг другу89. Археологический факт приобрел статистический характер. Таковы особенности археологических источников в их пространственном измерении, затрудняющие историческую трактовку региональных археологических общностей. Еще большим своеобразием они отличаются, если подойти к ним с точки зрения временной перспективы. Археологическое время — время особое. Археолог очень часто не имеет возможности фиксировать определенное время, а вынужден оперировать временными периодами неопределенной длительности. Он способен восстановить последовательность отдельных явлений, но не способен точно установить, как долго длилось то или иное явление. Встречая объекты индивидуального пользования, археолог часто не может сказать, свидетельствуют ли они о деятельности одного человека, двух разных, но живших одновременно людей или же людей, принадлежащих к различным разорванным во времени поколениям. В этом случае ему вполне хватает знаний для реконструкции эволюции технологии или материальной культуры, однако их совершенно недостаточно для суждения о демографической картине, о характере социальных отношений и социальных общностей, о некоторых особенностях хозяйства и т. д. Например, найдя груду костей, оставшихся от праздничного пиршества папуасов, археолог скорее всего сделает вывод о регулярном питании их мясом и реконструирует соответствующую социохозяйственную систему. И ошибется, так как праздник с массовым поеданием свинины совершался у папуасов раз в несколько (от 4—5 до 15) лет, а в остальное время они ели мясо крайне редко и у них отмечалось белковое голодание90. Другой пример связан с демографи 66 Глава первая ческими реконструкциями. Те же папуасы часто переходили с места на место, из общины в общину п не жили всю жизнь в одном доме. Более того, некоторые дома временами вообще стояли пустыми. Поэтому в каждый данный момент при постоянном количестве домов в поселке размеры общинной группы были различными. Иногда археологи склонны связывать дома с отдельными семьями. Но у папуасов мужчины жили в особых мужских домах, а женщины с детьми — в отдельных хижинах, и не всегда эти типы строений внешне отличались друг от друга. Какими критериями будет руководствоваться археолог, вычисляя размеры такой общины и реконструируя ее социальный облик? 91 А ведь здесь речь идет о минимальных временных промежутках. Те периоды, с которыми обычно имеет дело археолог, значительно длиннее. Они охватывают целые поколения, на протяжении которых культурный слой накапливался регулярно, а материальная культура по своему качеству и стилистическим особенностям не претерпевала существенных изменений. За это время могли произойти важные модификации в социальной и духовной жизни общества, которые останутся незафиксированными археологом. Отсутствие жестких связей между изменениями в материальной культуре, с одной стороны, и другими сферами жизнедеятельности, с другой, ставит перед археологом существенную проблему92. Обработка археологического материала — не самоцель для археолога, а лишь необходимый подготовительный этап для выполнения главной задачи — археологической реконструкции. Между тем мы еще очень плохо представляем особенности этой заключительной процедуры археологического исследования. Об этом красноречиво свидетельствует тот факт, что, глубоко рассмотрев принципы анализа археологических источников, группа советских авторов так и остановилась перед этапом исторической реконструкции, отметив безраздельное господство здесь интуиции93. Конечно, процедуру иптерпертации нельзя понимать как нечто единое. В той или иной степени интерпретация происходит уже на стадии первичной обработки материала94. Идентификация каменного орудия в качестве топора тоже относится к интерпретациям. Такого рода идентификации в последнее время надежно устанавливаются с помощью трасологического метода (С. А. Семенов). Однако в данном случае нас интересуют интерпретации высшего уровня, т. е. реконструкция различных аспектов культуры и общества. Нам представляется, что единственно верным путем к выполнению этой задачи является обращение к теории систем. Такой поворот уже наметился в работах некоторых археологов95, но многое еще остается неясным, начиная с критериев выделения субсистем и кончая местом, отводимым в них материальной культуре. Очевидно, решение различных исследовательских задач до ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 67 пускает построения систем разного ранга. Ограничимся рассмотрением системы высшего уровня иерархии, которую предлагает разработанная некоторыми советскими специалистами теория культуры. В широком смысле культура понимается как «специфически характерный для людей способ деятельности и объективированный в различных продуктах результат этой деятельности» 9е. Отсюда вытекают два важных вывода, имеющих непосредственное отношение к решению задач археологической реконструкции. Во-первых, главным структурообразующим фактором в системе культуры следует признать саму человеческую деятельность, характер которой и определяет наличие внутри культуры разнообразных подсистем. Во-вторых, будучи результатом различных видов деятельности, материальные объекты входят соответственно и в различные подсистемы. Следовательно, в культуре как системе надо строго различать два прорезающих друг друга структурных разграничения: по видам деятельности опа членится на множество подсистем, но каждая из последних включает как определенные формы деятельности и социальные отношения в процессе этой деятельности, так и материальное их воплощение, их продукты97. Последнее разграничение с неизбежностью присутствует в каждой подсистеме. Что же касается самих подсистем, то они столь же многообразны, как и виды самой деятельности. К ним относятся культура производства, культура потребления, социо-нормативная культура, физическая культура, религиозная культура, художественная культура и пр. Названные подсистемы сами по себе тоже иерархичны и включают более дробные подразделения. Например, культура производства распадается на культуру производства материальных и духовных ценностей, с одной стороны, и культуру воспроизводства самого человека, с другой. Но так как человек воспроизводится как существо социальное, то последняя включает не только физическое воспроизводство и сопутствующие ему культурные атрибуты, но и социальное воспроизводство, т. е. социализацию личности, системы воспитания. Иногда в конкретных исследованиях возможно применение упрощенных схем членения культуры, акцентирующих внимание на те или иные ее существенные аспекты. Одна из них была недавно предложена К). И. Мкртумяном98. Вместе с тем слишком общий подход к выделению культурных подсистем, который встречается у некоторых археологов", не удовлетворяет целей и задач археологии и ведет к дополнительной потере многочисленной информации. Практика археологических интерпретаций настоятельно требует создания более дробных систем классификации культурных явлений. Вскрывая объективный порядок, господствующий в социокультурных организмах, системный подход позволяет видеть в 68 Глава первая материальных объектах не бессвязное скопление случайных вещей, а существенное выражение определенных культурных процессов и явлений. Это-то и позволяет археологическим остаткам служить важными источниками исторической реконструкции.. Однако применение системного подхода на практике встречает определенные трудности. Не говоря уже о том, что сам он еще находится в стадии разработки, его использование возможно лишь при наличии крупных полноценных хорошо обработанных комплексов археологических материалов, а это бывает далеко не всегда. Кроме того, определенная сложность связана с многозначностью вещественных памятников, которые могут одновременно выполнять несколько функций и входить в несколько подсистем. Впрочем, это создает не только дополнительные трудности, но и открывает широкие возможности для взаимопроверки выводов, полученных по различным материалам. Иногда в археологической литературе встречается убеждение, что археологи способны восстановить культуру прошлых веков «во всем ее многообразии». Это мнение представляется чересчур оптимистичным, так как деятельность иногда материализуется в таких видах поведения и его результатах, которые не дают материальных остатков. Судя по современным данным, даже хорошо известные мифологические сюжеты бывает далеко не просто отождествлять с синхронными им изобразительными мотивами, а порой эта задача остается вообще невыполнимой 10°. Что же говорить о детальной реконструкции духовной жизни древних людей по оставленным ими памятникам изобразительного искусства? По-видимому, реконструктивные возможности археологии ограничены вполне определенными рамками. Даже там, где реконструкции в принципе возможны, они по большей части имеют вероятностный характер. И, наконец, последнее, что необходимо учитывать при использовании системного подхода. На определенном этапе исследовательской процедуры культура неизбежно выглядит статичной, а ее подсистемы равноправными. Но если мы хотим реконструировать живую культуру — а она является таковой лишь в динамике — нам следует рассматривать ее подсистемы во взаимосвязи друг с другом, в порядке их соподчиненности, непременно различая базисные и надстроечные явления 101. Обладая уникальными возможностями оперировать материалами, которые когда-то составляли живой фонд древних культур, археология остается одним из наиболее действенных способов проникновения в глубины истории. Вышеупомянутые недостатки и сложности, вытекающие из ее современного состояния, следует относить к «болезням роста». С разработкой археологического источниковедения и совершенствованием методов исследования археология способна значительно прояснить картину прошлых эпох и существенно раздвинуть рамки исторической науки. ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 69 4. Антропологические источники Антропологические источники никогда не становились предметом специального обобщающего исследования: антропология, не будучи исторической дисциплиной, лишена источниковедческого аспекта. Казалось, бы, что историческая антропология, т. е. комплекс антропологических данных, используемых для исторических реконструкций, должна была бы занять в этом отношении особое место. Однако источниковедение исторической антропологии осталось неразработанным ‘°2. Для первобытной истории наиболее информативны данные антропогенетического раздела антропологии, и в первую очередь данные палеоантропологии103. Изучение ископаемых форм человека нацелено прежде всего на восстановление физического облика наших предков, па решение проблемы происхождения и эволюции гоминид, принадлежащей в равной степени к области интересов и антропологии, и первобытной истории. Но изучая генезис человека, палеоантропология одновременно поставляет и прямые или косвенные данные о генезисе общества, о двуедином процессе антропосоциогенеза. Эволюция физической организации человека, и в особенности гоминидпой триады, т. е. прямохождения, руки и мозга, позволяет судить о развитии трудовой деятельности. Черепа и эндокраны (слепки полости черепа) содержат указания на особенности психики предшественников человека современного вида, на их способность к мышлению и речи, а эти данные палеоантропологии в свою очередь способствуют решению вопросов, связанных с формированием человеческого общества. По одонтологическим находкам можно судить о характере питания наших предков. По рельефу скелетных остатков составляется представление о мускулатуре, а следовательно, и о физических возможностях древнейших и древних людей. Те же скелетные остатки могут свидетельствовать о некоторых заболеваниях, а тем самым — и об условиях жизни, питания и т. п. На палеоантропологических данных строит свои выводы палеодемография, предлагающая гипотезы о половозрастном составе рождаемости и смертности, что также открывает определенные возможности для суждения об организации первобытных коллективов. Так, свидетельства ранней смертности палеолитических женщин допускают предположение, что короткие контакты между поколениями делали невозможными межпоколенные половые связи104. Данные мезолитических могильников позволяют определить долю людей добрачного возраста, а тем самым и предположительно рассчитать долю унилинейных родственников при унилокальном браке <05. Очень ценный материал для социологических гипотез дают палеоантропологические находки с такими искусственными по 70 Глава первая вреждениями, как проломы и трепанации черепа, ампутации конечностей и т. п. (например, по частоте прижизненных повреждений артефактами можно судить о частоте конфликтов). Обожженные и расколотые длинные кости свидетельствуют о каннибализме. В знаменитом шанидарском скелете старика с ампутированной задолго до смерти правой рукой усматривается доказательство сплоченности его коллектива10е. В палеоантропологии существует относительно разработанная методика анализа материала, позволяющая осуществлять реконструкции как на индивидуальном, так и на групповом уровне107. Другая область исследования, традиционно (хотя, может быть, не бесспорно) включаемая в антропогенетический раздел антропологии,— приматология — также снабжает первобытную историю фактами для исследования не только биологической, но и социальной стороны антропосоциогенеза. Изучение ископаемых и современных обезьян дает возможность увидеть тот путь, по которому шло развитие высших человекообразных и предлюдей, причем не только морфологической организации, но и высшей нервной деятельности, а стало быть, со своей стороны помогает понять зарождение труда, мышления и речи. В последние два десятилетия, когда лабораторная зоопсихология сменилась активным изучением животных в природной среде, особую ценность приобрели данные этологии приматов, которые в определенных границах могут быть использованы для уяснения механизмов перехода от стада прегоминин к праобщине древних людей108. Еще один раздел антропологии — расоведение — проливает свет па первоначальную дифференциацию и динамику человеческих рас, а его подраздел «этническая антропология» дает ценную информацию для комплексного исследования проблем этногенеза 109. Использование этноантропологических данных как первобытноисторического источника оправдано методологически. Хотя раса и парод, язык или культура лишены причинной связи (хорошо известно, что люди одной расы могут принадлежать к разным этносам, говорить на разных языках и соответственно обладать разными особенностями культуры), между ними нередко наблюдаются определенные пространственно-временные сопряжения (главным образом за счет так называемых малых рас, антропологических типов и т. п.), что делает возможным применение расоведческих данных для реконструкции социально-исторических явлений. В решении этих задач к расоведению примыкает сравнительно новый раздел антропологии — физиологическая антропология. Данные антропологии принадлежат к числу наиболее привлекательных источников первобытной истории, обладающих достоинствами естественнонаучных явлений. Однако и у них есть свои недостатки. Палеоантропология пока еще нечасто располагает массовыми сериями, единичные же и подчас фрагментарные ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 71 находки далеко не всегда позволяют решить, где правило, а где исключение. К тому же данные палеоантропологии, как и данные археологии, все же дают немного для социально-исторических реконструкций и по большей части допускают неоднозначные толкования. Да, пробоины от артефактов на черепах древних людей свидетельствуют о смертельных схватках, но между кем: членами одной или разных групп? Да, крапинские неандертальцы были каннибалами, но кого они ели: своих или чужаков? И т. д. и т. п. Важно, однако, что возможности антропологии как источника первобытной истории увеличиваются вместе с расширением ее фактуальной и совершенствованием ее методической базы. Широкие возможности для внутридисциплипарного синтеза как антропологических источников, так и получаемой из них информации открывает сама методика антропологии. В ее основе лежит антропометрия, обеспечивающая сравнимость научных характеристик, в том числе и суммарные сопоставления, для чего в последнее время стали применяться методы математической сгатистики. Антропометрическим методам немногим уступают описательные приемы антропологии с их унифицированными шкалами и системами баллов. Правда, все это относится преимущественно к синтезу обильных данных расоведения110, данные палеоантропологии, как отмечалось, несравненно более скудны. Однако и в этой области унифицированная методика краниометрии и остеометрии обеспечивает сравнение и сведение воедино имеющейся информации. Так, в палеодемографии рассчитанные но материалам могильников основные демографические характеристики (половозрастной состав, средний и максимальный возраст и т. п.) могут быть легко сопоставлены между собой, что намного повышает точность и значимость конечных выводов И1. Вместе с тем системность этих данных при достаточно широких сопоставлениях дает возможность восстановить недостающие звенья в цепи взаимосвязанных палеодемографических фактов. Впрочем, некоторые антропологические источники и соответствующая информация лишь с трудом поддаются обобщению. К их числу относятся, например, наблюдения за поведением обезьян, используемые для реконструкции начального этапа социогенеза. Различия в экологии и этологии разных (даже близких) видов приматов существенно ограничивают возможность сведения соответствующих данных и их экстраполяции в сообщества прего-минин. Все же и здесь в известных границах возможен осторожный синтез общих для разных видов человекообразных поведенческих характеристик. Такие исследования ведутся, но единообразная и достаточно объективная методика пока не выработана 112. 72 Глава первая 5. Лингвистические источники Лингвистические, или языковые, источники исторической реконструкции первобытности могут быть подразделены на две категории — прямые и косвенные. Суть этого деления не в относительной легкости или сложности источниковедческих процедур и даже не в степени достоверности извлекаемой из источников информации. Прямые лингвистические источники — это источники сведений о древнейших состояниях самого языка, т. е. в данном случае о первобытных языках. Косвенные лингвистические источники — это языковые данные о неязыковых фактах, т. е. в данном случае об отраженных в языке особенностях первобытного мышления, культуры в узком смысле слова и экологии. Косвенное использование лингвистических источников в реконструктивных целях известно под названиями «лингвистической палеонтологии», «исторической лингвистики» и т. п., а исследовательская техника, позволяющая судить по восстановленным лексемам о скрытых за ними реалиях,— под названием «Worter und Sa-chen» («слова и вещи») “3. Основным инструментом выявления древнейших состояний самого языка является сравнительно-исторический метод в его историко-генетической разновидности. Как уже говорилось выше, этот метод возник в лингвистике, причем именно здесь он получил настолько основательную разработку, что даже дал многим исследователям повод рассматривать его как один из наиболее точных в гуманитарных науках. Правда, обеспечиваемая им точность все же относительна, так как генетическое родство лингвистических фактов не всегда может быть с уверенностью отделено от конвергенции (изоморфизм) и заимствования (сродство). Но в большинстве случаев специальные приемы (в частности, построение алгоритмов перевода системы одного языка в систему другого 114) делают такое различение возможным, и историко-генетический метод позволяет выявить прежние языковые состояния вплоть до очень древних. Сделана даже попытка возвести многие языковые семьи к одному общему мезолитическому корню 115. Как же выявляются прежние языковые состояния? Первый этап исследования — установление закономерных соответствий между фонологическими системами изучаемых языков с выявлением на этой базе семей и подсемей родственных языков. На втором этапе реконструируются архетипы, или праформы, этих семей и подсемей, т. е. те предковые языки, которые дали начало позднейшим языкам. Восстанавливается самый ранний из архетипов —праязык, или, как чаще говорят в современной лингвистике, язык-основа, и строится общее генеалогическое древо языковой семьи. Наконец, на третьем этапе может быть проведена хронологизация и локализация ствола и ветвей этого ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 73 древа, позволяющая представить его во времени и в пространстве "6. До недавнего времени сравнительное языкознание имело дело только с относительной, но не с абсолютной датировкой: скажем, устанавливалось, что общеславянский или общегерманский язык моложе общеиндоевропейского. В 1950-х годах М. Суодеш предложил метод абсолютной глоттохронологии, или лексикоста-тистики, по идее сходный с изотопными методами в археологии. Сторонники этого метода исходят из того, что в каждом языке есть основное лексическое ядро (сейчас в нем насчитывают примерно 100 местоимений, числительных, названий частей тела и т. и.), элементы которого сохраняются и соответственно утрачиваются с приблизительно постоянной скоростью на каждом крупном отрезке времени, и что, следовательно, доля сохранившихся генетически близких элементов ядра в любой паре родственных языков позволяет вычислить время с начала процесса языковой дивергенции. Противники этого метода указывают на негаранти-рованность постоянной скорости процесса сохранения и утраты лексем и на произвольность их отбора для основного лексического ядра “7. Как бы то ни было, прямые лингвистические источники позволяют судить о многом. Генеалогические древа языковых семей проливают свет на древнейшие процессы дивергенции родственных этносов; пласты чужеродной лексики и грамматические новообразования — на процессы ассимиляции аборигенов (субстраты) или пришельцев (суперстраты); менее обширные лексические заимствования — на этнокультурные контакты118. Все эти вопросы, однако, редко исследуются и решаются на одной только лингвистической основе. В частности, при исторической реконструкции этнических и этнокультурных процессов обычно привлекаются как равноправные или корректирующие антропологические, этнографические, археологические, а при их наличии и письменные источники. Прямое использование лингвистических данных имеет место также при реконструкции древнейших пластов языка путем сопоставления каких-либо остаточных языковых явлений с аналогичными живыми явлениями в языках народов, отставших в своем развитии. Здесь лингвисты применяют приемы, практически не отличающиеся от метода пережитков в этнографии. Косвенное использование языковых данных, как правило, более спорно. Прежде всего высказывались и продолжают высказываться разные взгляды на тесноту связи между языком, с одной стороны, и мышлением — с другой. Язык заметно изменяется исторически, что же касается мышления, то его эволюция представляется, по крайней мере части исследователей, менее очевидной, и вопрос, различаются ли типы мышления, скажем, кроманьонцев и нас самих, остается открытым119. Соответственно нет 74 Глава первая однозначного ответа на вопрос, отражает ли грамматический строй языка и его словарный фонд уровень мышления, например способность к абстракции у тех, в чьем языке за отсутствием надобности нет обозначения абстрактных понятий. В противоположность этому связь между языком и культурой, а также природным окружением общепризнанна, хотя и она не понимается в том смысле, что более развитой культуре непременно соответствует более совершенный язык. Связь здесь в том, что словарный состав и семантический контекст, обслуживая потребности общества, отражает явления культуры (и природы), характерные для общества — носителя языка. Значит, эти состав и контекст могут служить историческим, в том числе первобытноисторическим, источником 120. Имеется несколько направлений использования языковых данных для исторической реконструкции неязыковых культурных явлений первобытности. Отметим два, представленные особыми лингвистическими субдисциплинами — этимологией и ономастикой. Этимология изучает происхождение слов и трансформацию их смысла, связанную со сменой этимона — первоначального значения 121. Целям первобытноисторических реконструкций чаще всего служат пережиточные, точнее дериватные, лексемы. Примером (постоянно приводимым из-за своей выразительности) может служить русское слово «стрелять», напоминающее в эпоху огнестрельного оружия об оружии первобытном. Точно так же русское слово «кузнец» (ср. «козни») служит воспоминанием о том, что в большинстве первобытных обществ кузнецы и кузницы внушали страх; латинское слово «calculus» (счет) напоминает о некогда использовавшихся для этого и носивших то же название камешках, а современная денежная единица Нигерии «седи» (раковина) — о первобытных деньгах-раковинах. Определенные возможности в восстановлении картины древнейшего культурного состояния открывают и сравнительные аспекты этимологии. Так, наличие у сванов общих с другими картвелами лексем в скотоводческой и отсутствие их в земледельческой терминологии позволяет предположить, что скотоводство было для сванов более древним занятием, чем земледелие. Ясно, что во всех этих и подобных случаях этимология смыкается с исторической лингвистикой и основывается на исторических реконструкциях. Ономастика изучает собственные имена, в том числе наименования этносов (этнонимика), людей (антропонимика) и географических мест (топонимика). Все ее разделы одинаково ценны для первобытноисторических реконструкций, по каждый из них имеет как общие, так и свои специфические зоны исследования. В частности, этнонимика по самоназваниям этносов и данным им соседями наименованиям часто может пролить свет на этническую принадлежность и локализацию, взаимоотношения, даже ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 75 на формы социальной организации (например, распространенное племенное самоназвание со значением «люди», «настоящие люди» и соответственно отнесение иноплеменников к «нелюдям» рассматривается некоторыми исследователями как аргумент в пользу разложения родовой организации). Антропонимика много дает не только для определения этнической принадлежности, но и для восстановления картины обрядов и верований, нередко также социальной структуры общества (скажем, наличие «доблестных» имен воинов, «смиренных» рабских имен). Топонимика позволяет определить этническую принадлежность прежнего населения области, границы его расселения, темпы его вытеснения пришельцами, особенности исчезнувшего ландшафта и т. и. Имеются в ономастике и свои ловушки (так, «смиренные» имена могут быть обманными, призванными отвлечь «злых духов»), избежать которые трудно без учета этнографической и иной информации. Но в целом эта субдисциплина принадлежит к числу быстро развивающихся и успешно накапливающих свои материалы и исследовательские приемы 122. Лингвистические источники добываются при изучении как языков бесписьменных народов (в этом случае они до некоторой степени компенсируют отсутствие памятников собственной письменности), так и языковых фрагментов в письменных сообщениях соседей о таких племенах. Они используются не только для изучения отставших в своем развитии племен, но и для исторической реконструкции первобытного прошлого более развитых народов. 6. Письменные источники Письменные источники первобытной истории — это сообщения уже обладающих письменностью классовых обществ об их еще бесписьменных первобытных соседях. Они, таким образом, появляются не ранее IV тысячелетия до н. э., имеют отношение только к СПО и к тому же по большей части лишь к племенам ближней первобытной периферии. Зато применительно к этим последним они часто содержат уникальные сведения, обладающие, впрочем, не только достоинствами, но и недостатками свидетельств письменных источников. Одно из основных преимуществ письменных источников — твердая фиксированность заключенной в них информации. В отличие, например, от устных источников (в особенности свободных традиций) они не меняют своего облика, допуская многократное прочтение. В этом они сродни вещественным источникам, но намного превосходят их своей информативностью, особенно в отношении общественной жизни и идеологии. По развитой Дж. Гуди (впрочем, достаточно самоочевидной) мысли, именно появление письменности сделало возможным воз 76 Глава первая никновение научной 123, а стало быть и источниковедческой критики. И действительно, в исторической науке полнее всего разработана методика исследования письменных данных, в чем следует видеть еще одно важное преимущество этого типа источников. В то же время письменные источники первобытной истории отличаются от других ее источников характером адекватности извлекаемой из них информации. Письменные сообщения обычно несут на себе более глубокий отпечаток индивидуального или коллективного авторства, чем вещь, слово или обычай. В них почти всегда полнее отражены классовые, кастовые, сословные, политические, культурные, этнические, а в более позднее время — и научные тенденции творца источника. Это и понятно. Упорядоченная письменность — всегда достаточно продвинутый результат дифференциации физического и умственного труда, а следовательно, и далеко ушедшего от своих начальных форм социального расслоения и культурного разрыва в человеческом обществе. В других отношениях письменные памятники сродни большинству иных первобытноисторических источников, использование которых требует проникновения в чужую социокультурную систему. Они обычно принадлежат к чужому для нас времени и всегда — к чужому по отношению к объекту информации народу. Если первое ослабляет адекватность нашего восприятия источника 124, то второе, будучи почти всегда сопряжено с той или иной степенью этноцентризма, еще более снижает адекватность отражения объективной реальности. Классический пример подобной неадекватности второго рода представляют использованные Л. Г. Морганом миссионерские корреспонденции о гавайцах, которые были одной из причин ошибочности его реконструкции начальных форм брака и семьи. Едва ли эти корреспонденции были сознательной фальсификацией фактов: миссионеры просто оказались не в состоянии понять глубоко чуждые им обычаи. Иноэтничность и связанный с ним этноцентризм зачастую бывают двойными и тройными: скажем, когда европейский исследователь пользуется сообщениями арабских авторов о племенах Тропической Африки — авторов, в свою очередь не обязательно получивших сведения именно в этих племенах. Здесь несколько ступеней извлечения информации, и на каждой из них свидетельства могут толковаться на свой лад. Сказанное не означает, что мы в какой-то степени разделяем распространенный в западной этнографии феноменологический взгляд на принципиальную непознаваемость иноэтничных и чужекуль-турных явлений125. Речь идет лишь о тех трудностях в преодолении архаичности и этноцентризма, которые возникают при так называемом лингвистическом истолковании письменных источни ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 77 ков вообще, письменных источников первобытной истории в особенности. Критика и синтез письменных источников первобытной истории ведутся в русле обычных методов источниковедения собственно истории. Здесь также в первую очередь подлежат исследованию оригинальность и достоверность сообщений, т. е. дифференциация непосредственных наблюдений и сведений, исходящих из вторых рук, действительных фактов и тенденций в их интерпретации, сущего и должного и т. п. Однако для письменных источников первобытной истории значение критики и синтеза еще больше, чем для многих других письменных источников. Это связано с теми же трудностями преодоления разноэтничности автора и объекта сообщения, а нередко также автора сообщения и позднейшего исследователя. Вот характерный пример, показывающий специфические сложности в этой области. Сыма Цянь приводит слова китайского сановника Лю Цзина о том, что один из хуннских шаньюев убил своего отца, занял его место и «женился на матерях». Что же, хунну практиковали инцест? Подобный вывод предотвращается свидетельствами других китайских источников о существовании у хунну отцовского левирата126. Становится очевидным, что слова Лю Цзина — всего лишь преломление китайской этики, не делавшей различия между родной матерью и другими женами отца. Другой пример. Ал-Хамдани упоминает, что у многих африканских народов, в частности народов Судана, мужчинами правит мужчина, а женщинами — женщина. Это уникальное сообщение осталось бы непонятным, если бы свидетельство Ибн Батутты не показало, что Ал-Хамдани истолковывал сквозь призму порядков арабской большой семьи местный институт женщин-соправительниц127. Разумеется, подобного рода аберрации могут возникать и в одной и той же этнической среде в результате большого временного разрыва. Ведь каждая историческая эпоха порождает не только специфические типы исторических источников, но и свои особенности терминологии, нормативных представлений и т. п. Но разноэтничность повышает вероятность искаженного восприятия. Ясно, однако, что письменные источники первобытной истории и основанную на них информацию можно синтезировать только тогда, когда они есть. В этом отношении исследователи разных исторических эпох существования СПО и различных районов ойкумены находятся в неравном положении. Как правило, база для обобщения тем уже, чем древнее цивилизация с ее письменными свидетельствами о первобытной периферии и чем отдаленнее эта периферия. Кроме того, с пространственным расположением синполи-тейной периферии нередко связана ее стадиальная продвинутость, 78 Глава первая и поэтому ранние этапы первобытной истории («отстающая периферия») обычно затронуты в письменных источниках намного меньше, чем поздние («передовая периферия»). Европейские письменные источники нового времени по истории Африки несравненно обильнее, чем античные или арабские средневековые, а античные источники по германцам содержательнее, чем по бриттам, особенно внутренних областей острова. А в соответствии с различными возможностями синтеза письменных источников первобытной истории неодинаков и удельный вес извлекаемой из них информации в междисциплинарном первобытноисторическом синтезе. Мы не будем здесь касаться профессиональных исследований, отнесение которых к категории источников само по себе представляется сомнительным. 7. Естественнонаучные источники и естественнонаучные методы исследования Проблема вычленения особой категории естественнонаучных источников встала перед источниковедением сравнительно недавно. И до сих пор, как об этом уже говорилось выше, многие историки считают историческими источниками лишь продукты человеческой деятельности. В последние годы в науке появился и иной подход, заметно расширивший круг исторических источников. В широком смысле к последним следует причислять все, что дает историку представление о прошлом и позволяет ему его объяснять, в частности естественно-географическую среду (историческая география), физико-психические свойства человека (антропология, психология) и т. д. На этой основе в последние годы происходит обогащение исторической науки естественнонаучными данными и методами, что помогает взглянуть на прошлое по-новому и увидеть его в весьма неожиданных ракурсах128. Для истории первобытного общества категория естественнонаучных источников представляет особый интерес, так как в условиях слабого развития культуры жизнь первобытного человека во многих своих проявлениях была тесно связана с природной средой. При этом в суровых условиях первобытности человек не оставался пассивным созерцателем, а активно вступал во взаимоотношения с природой. Это ставит определенную проблему, так как нередко бывает трудно четко отделить девственную природу, влиявшую на человека, от той, которая была им так или иначе преобразована. А ведь воздействие человека на окружающую среду восходит к глубокой древности, когда деятельность охотников (поджоги растительности, истребление животных и т. д.) в определенной степени видоизменяла ландшафт и влияла на ареалы фауны и флоры. Следовательно, анализируя естественно-географическую среду в качестве исторического источника, необходимо ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 79 всегда иметь в виду эту двустороннюю связь между природой и культурой, связь, которая заставляет расчленять природное окружение на две части: ту, которая влияла на первобытное общество, но сама не подвергалась его воздействию (климат, основные физико-географические черты местности и т. д.), и ту, которая этого воздействия не избежала. В качестве источника вторая тесно смыкается и переплетается с историческими источниками в узком значении этого термина. Активное привлечение в помощь истории естественных наук заставило во многом по-новому взглянуть и на традиционные исторические источники, открыть в них такие грани, которые прежде и не предполагались. И это до некоторой степени меняет сам облик традиционных источников, а со временем, возможно, и повлияет на их место в источниковедческой классификации. Например, долгое время обгоревшие остатки жилища служили исключительно одной цели — реконструкции его первоначального вида. В настоящее время ученые научились использовать их и иначе: во-первых, для получения абсолютных датировок с помощью радиоуглеродного анализа, во-вторых, для суждения о древней природной обстановке с помощью палеоботаники. Введение в научный обиход естественнонаучных источников существенно расширило познавательные возможности истории первобытного общества, сделало ее аналитическую процедуру значительно более конкретной12Э. Естественнонаучному анализу в настоящее время подвергаются самые разнообразные материалы — камень, уголь, почва, глина, керамика, стекло, краска, металлы, дерево, зерна, пыльца, ткани, кости, рог, раковины, шкуры, волос, шерсть и пр. Полученные данные используются для реконструкции древнего климата, ландшафта, ареалов фауны и флоры и их изменений как под влиянием естественных причин, так и в связи с человеческой деятельностью. Другой важной проблемой является воссоздание особенностей хозяйства древнего человека и его специфических методов. Особенно важные результаты в этом направлении получены применительно к истории становления и развития древнейших отраслей производящего хозяйства — земледелия и скотоводства. Третья проблема связана с производством и использованием различных объектов материальной культуры. Это направление исследований охватывает обширный круг вопросов: происхождение сырья, способы его добычи и транспортировки, технологические приемы изготовления вещей, специфика их использования, пути обмена сырьем и готовой продукцией и т. д. К настоящему времени особенно большие успехи достигнуты в области изучения древней металлургии, много сделано и для понимания техники изготовления и использования каменных орудий. Наконец, еще одной задачей, которая встала перед специали 80 Глава первая стами сравнительно недавно, является изучение системы положительных знаний древнего человека. Без естественнонаучной подготовки ее решение вряд ли возможно. Любое производство (металлургия, гончарство и т. д.) требовало специальных знаний и навыков, связанных как со свойствами материалов, так и с их обработкой. Даже охота, собирательство и рыболовство не могли нормально развиваться без определенных знаний об особенностях фауны и флоры. Ясно, что только квалифицированный исследователь может глубоко осознать все эти факты, имеющие прямое отношение как к предыстории науки, так и к образу мышления первобытного человека. И не случайно, что именно астрономы, заинтересовавшиеся археологией и этнографией, положили начало такому новому направлению в науке, как архео- и этноастрономия. Еще одной важной задачей, которую с успехом решает естественнонаучный подход, и это равным образом важно как для геологии, палеоклиматологии и палеогеографии, так и для археологии и в целом для истории первобытного общества,— это установление хронологии. К настоящему времени известно до двух десятков самых разнообразных методов относительного и абсолютного датирования древних памятников, среди них — более дюжины различных способов абсолютного датирования. Из последних наибольшее значение в настоящее время имеют следующие: дендрохронологический, радиоуглеродный, калиево-аргоно-вый, археомагнитный и термолюминесцентный. В связи с тем, что полученные с их помощью даты широко используются в настоящем издании, представляется необходимым, хотя бы вкратце остановиться на их характеристике. Самый точный и наиболее разработанный из указанных способов — дендрохронологический, позволяющий получать дату с точностью до одного года. Однако для его применения нужны остатки дерева, но деревья, во-первых, растут не во всех районах мира, во-вторых, использовались не всеми обществами, в-третьих, требуют для своего сохранения особых природных условий. Поэтому сфера действия дендрохронологического метода ограничена и в пространстве и во времени. Он наиболее эффективен в отношении нескольких последних тысячелетий. Радиоуглеродный метод гораздо более универсален. Он применим для датирования памятников в пределах последних 60—70 тысяч лет. Вместе с тем в настоящее время проблема точности полученных с его помощью датировок вызывает сомнения. Во-первых, период полураспада изотопа С14 оказался не 5570±30 лет, как считалось ранее, а 5730±40 лет. Во-вторых, путем синхронизации радиоуглеродной и дендрохронологической шкал удалось установить, что радиоуглеродные даты не совпадают с календарными, и в 70-е годы для их корректировки было выработано несколько калибровочных шкал. Работы по уточнению радиоуглеродных дат ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 81 еще не закончены, и поэтому последние пока что должны восприниматься как до некоторой степени относительные. Калиев о-аргоновый метод основан на особенностях процесса полураспада радиоактивных изотопов калия (К40) и аргона (А40). Так как они распадаются много медленнее, чем С14, этот способ позволяет датировать памятники древнейших эпох в истории человечества. G его помощью, например, были датированы находки в Олдовае. Если радиоуглеродному анализу доступны практически все органические остатки, то калиево-аргоновый метод в своем применении более ограничен. Им датируют в основном только древние кости. В основе археомагнитного метода лежит явление медленного пространственного перемещения магнитного поля Земли и наличие остаточной намагниченности в обожженных объектах, кусках лавы, осадочных породах и речных наносах. Из-за значительных технических трудностей этот метод разработан еще слабо и применяется далеко не везде. Но кое-где им уже успешно пользуются для датирования древней керамики и остатков печей, а в Средней Азии советские археологи сумели разработать палеомагнит-ную хронологию для периода палеолита. Большими потенциальными возможностями обладает и термолюминесцентный метод, применяемый сейчас в основном для датирования керамики. Он основан на способности вещей, обладающих кристаллической структурой, светиться. Интенсивность свечения зависит от дозы облучения, полученной предметом с момента последней кристаллизации. Кроме рассмотренных методов датирования, имеются еще и другие, но они либо слабо разработаны, либо находят пока весьма узкое применение. Например, интересен способ датирования обсидиановых орудий, которые с момента обработки их человеком начинают впитывать влагу, и со временем она проникает все глубже и глубже. Таким образом, уже сейчас специалисты применяют довольно изощренные и разнообразные способы датирования, допускающие взаимопроверку и позволяющие в перспективе добиться довольно высокой точности. Данные естественнонаучных источников далеко не сразу могут вводиться в научный оборот. Прежде чем служить полноценным источником исторических сведений, они, подобно всем другим историческим источникам, должны быть подвергнуты критическому анализу. Поэтому, как уже не раз отмечалось в литературе, на этом этапе исследователь должен быть вооружен не только естественнонаучными, но и специальными гуманитарными познаниями. Сам по себе предмет не заговорит или заговорит чужим голосом, если мы не сумеем правильно соотнести его с соответствующим видом человеческого поведения. Поэтому, перефразируя Л. Байика, можно определить историю первобытного 82 Глава первая общества, оперирующую естественнонаучными источниками, как «самую естественнонаучную из гуманитарных наук и самую гуманитарную из естественных наук» 15°. 8. Первобытноисторический синтез Как уже отмечалось, первобытная история — синтетический раздел историческом науки. В настоящей главе мы могли убедиться, что этим опа обязана прежде всего многообразию и комплексности источников информации о первобытности. Но сказанное не означает, что разработка всех проблем в этой области знания всегда требует обобщения всех типов источников, а тем более всегда в равных пропорциях или обязательно в определенной последовательности процедур. Первобытноисторический синтез варьируется в широких пределах, находясь в зависимости от многих составляющих, в частности от характера источниковедческой базы, однозначности пли неоднозначности информации, задач исследования. С точки зрения характера участвующих в синтезе источников информации или, точнее, их места в этом синтезе большое значение имеет подразделение всех источников на две группы: 1) источники, непосредственно связанные с АПО, т. е. археологические, палеоантропологические и естественноисторические, и 2) источники, связанные с СПО, т. е. источники этнографические, лингвистические и письменные. Напомним, что первые — это всегда источники прямые, или первичные, а вторые — косвенные, или вторичные. Это подразделение в значительной мере определяет задачи первобытноисторического синтеза, и дальше мы увидим почему. Процедура синтеза зависит также от однозначности или неоднозначности имеющейся информации. Казалось бы, что в синтезе междисциплинарному обобщению должны с необходимостью предшествовать внутридисциплинарные обобщения, оспованные на упорядочении информации, которая доставляется каждой из сотрудничающих наук. К этому выводу и пришли ведущие археологи-источниковеды ФРГ Г. Эггерс и Р. Гахман<3<, назвавшие подобное упорядочение «регрессивной пурификацией». Однако нужда в такой последовательности возникает не всегда. Напротив, потребность в регрессивной пурификации может выявиться именно в процессе междисциплинарного синтеза. Рассмотрим возможные ситуации на двух примерах. Судя по современным этнографическим и антропологическим данным, развитие земледельческой оседлости ведет, с одной стороны, к повышению рождаемости и росту населения, с другой — к распространению болезней и увеличению смертности. То же фиксируется по археологическим и палеоантропологическим материалам. Следовательно, информация, полученная из разных ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ источников, совпадает и не нуждается в уточнении в рамках какой-либо из сотрудничающих наук. Другой пример. Анализ современных этнографических факторов говорит об отсутствии сколько-нибудь резких различий в границах культурных комплексов таких отставших в своем развитии охотничье-собирательских племен, как аборигены Австралии, бушмены Южной Африки или эскимосы внутренних районов Аляски. В то же время археологи в последние годы начали выделять довольно узкие культурные общности уже в палеолите. Ясно, что при подобных существенных расхождениях в имеющихся данных надо либо объяснить различия в степени культурного единства, с одной стороны современных, а с другой палеолитических групп, либо найти ошибку в информации. Именно в этом последнем случае и возникает необходимость в возвращении к внутридисциплинарному синтезу. В сильнейшей степени определяется характер первобытноисторического синтеза задачами исследования, среди которых можно выделить три основных. Первая — реконструкция конкретной истории конкретного общества (например, верхнепалеолитического общества в Костенках). Вторая — реконструкция частных закономерностей (например, процесса распространения производящего хозяйства в Восточной Европе). И третья — реконструкция общих закономерностей (например, становления классового общества) . В первом и во втором случаях ведущую роль в междисциплинарном синтезе играют непосредственно связанные с данными АПО прямые источники, а вспомогательную роль — относящиеся к различным СПО косвенные источники. Источники первого типа не только раскрывают подлинную картину прошлого, но и позволяют скорректировать тот спектр толкований, который предлагается источниками второго типа. Главная опасность, угрожающая процедуре такого синтеза,— привнесение в него этнографией данных, полученных на основе не историко-типологических, а историко-генетических сравнений или же не ядерных, а своеобразных культурных черт. Третий случай сложнее: здесь роль тех или иных источников в междисциплинарном синтезе определяется тем, к какой именно подсистеме культуры относится изучаемое явление. С этой точки зрения, по-видимому, и нужно подходить к бытующим сейчас в науке двум противоположным представлениям о сотрудничестве археологии и этнографии в первобытноисторическом синтезе. Согласно одному из них, археология дает как бы скелет восстанавливаемой культуры, а этнография облекает его плотью и кровью; согласно второму,— этнография создает теоретическую модель, а археология снабжает ее конкретными фактами132. Обе точки зрения содержат свое рациональное зерно, но в целом ни та, ни другая не могут быть приняты. При реконструкции одних подсистем (например, технической базы хозяйства) археология 84 Глава первая дает более, чем скелет; при реконструкции других (например, идеологических суперструктур) она дает лишь его самые скудные обломки. То же и этнография, которая обычно предоставляет инвариантную модель базисных и значительно более вариативную — надстроечных явлений. Если же отвлечься от отдельных подсистем, а говорить о возможностях первобытноисторических реконструкций в целом, то более перспективными представляются поиски не ведущих дисциплин междисциплинарного синтеза, а обращение в рамках сравнительно-исторического метода к возможно более широким и упорядоченным этноархеологическим аналогиям с использованием всего арсенала повышения вероятности этого метода умозаключений. Сравнительно-исторический метод как главное орудие первобытноисторического синтеза остро критиковался в своей как чисто этнографической, так и этноархеологической части. Р. Бенедикт обрисовала его плоды как чудовище «с правым глазом из Фиджи, левым — из Европы, одной ногой из Огненной земли, другой — с Таити, с пальцами на руках и ногах из самых разных мест земного шара» ’33. Но эта критика была направлена против эволюционистского компаративизма XIX в., далекого от нынешних требований синтеза информации. То же относится к ироническому замечанию Р. Маретта, что мы снабжаем современного человека «синтетическим предком, составленным из костей Ментоны или Дордони и одетым мясом австралийцев, тасманийцев, бушменов и т. д.» 134: на современном уровне исследования, как правило, принимаются во внимание не только общестадиальные, но и экологические и другие параметры сопоставляемых обществ, учет которых намного повышает надежность обобщения междисциплинарных данных. Это не означает, что такое обобщение лишилось своих сложностей, достаточно сильно выраженных, как мы это уже видели, даже на внутридисциплинарном уровне. Фрагментарность одних и недостаточная адекватность других источников, множество пробелов, не дающих возможности построить надежные аналогии,— все это продолжает осложнять первобытноисторический синтез и требовать множества оговорок при решении всех трех исследовательских задач реконструкции первобытности. Но значит ли это, что надо отложить решение данных задач до того времени, когда фактуальная база исследований еще больше расширится? Накопление фактов — бесконечный процесс, а та их выборка, которой мы в настоящее время располагаем, в большинстве случаев достаточно представительна. В определенных случаях все же можно говорить о преимущественной роли этнографии или археологии и других наук в междисциплинарном обобщении. Это, в частности, связано с тем, что подобное обобщение информации позволяет получить модели двух видов — статичные и динамичные. Первые нужны для вы ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 85 явления особенностей социокультурной системы, вторые — для анализа процессов ее развития и установления причинно-следственных связей. Скажем, при реконструкции общества ранних земледельцев в первом случае должны быть учтены особенности хозяйства, общественных отношений, отношений властвования и т. п., а во втором случае — развитие хозяйства, модификация общественных отношений и отношений властвования и т. п. Хотя в обоих случаях привлекаются все доступные источники, в первом преобладают этнографические, так как только они способны дать целостное представление о социокультурной системе, во втором же — археологические, палеоантропологические и естественнонаучные, так как они фиксируют долговременные изменения в одной и той же культурной среде. Значение этнографии во втором случае определяется главным образом тем, что она позволяет лучше понять причинно-следственные связи, а подчас и наметить правильные ориентиры для их поиска с помощью археологических и иных источников. Выше мы рассмотрели обобщенную картину первобытноисторического синтеза, несколько упростив задачу. На самом деле это более сложная процедура, и прежде всего в силу своей иерархичности. Можно, видимо, наметить несколько ее этапов: 1) обобщение источников одного типа в рамках единой социокультурной системы; 2) обобщение в тех же рамках источников разного типа; 3) обобщение полученных материалов в рамках всех АПО (или СПО); 4) обобщение данных об АПО и СПО вместе. Надо также иметь в виду, что эта четырехчленная процедура должна применяться по отношению к каждой из названных выше задач и тогда пятым этапом следует считать объединение всех процедур. Принципиально важно разграничение третьего и четвертого этапов, что определяется коренными различиями обобщений в рамках АПО и в рамках СПО. Вспомним: если АПО реконструируются по фрагментарным источникам, что требует особых процедур, включающих привлечение данных по СПО, то сами СПО выступают перед нами как целостно функционирующие системы. Следовательно, обобщение на четвертом этапе требует предельной осторожности, так как здесь сопоставляются общества реконструированные с обществами живыми и к тому же послужившими для реконструкции первых. Может быть, именно здесь кроется одна из наибольших сложностей первобытноисторического синтеза. Мы рассмотрели наиболее общие принципы источниковедения первобытной истории и в связи с этим основные принятые в ней сейчас частнонаучные методы. Большая часть этих методов значительно моложе первобытноисторической науки, а многие еще находятся в стадии становления и требуют дальнейшей разработки. Далеко не все они применяются и в настоящем издании. Од- 86 Глава первая пако такая ситуация специфична не только для первобытного раздела истории — она присуща многим, если не большинству, наукам. «В настоящее время изучение научного метода идет значительно медленнее, чем развитие самой науки,— отмечал Дж. Бернал,— Ученые сначала находят что-то, а затем уже, как правило, безрезультатно размышляют о способах, которыми это было открыто» 135. С этим нельзя не согласиться, разумеется, не понимая буквально полушутливое замечание о перспективах осмысления научной методики. 1 Шмидт С. О. Вопросы преподавания источниковедения.— НИИ, 1962, № 4, с. 115; Пушкарев Л. Н. Понятие исторического источника в некоторых работах советских философов.— В кн.: Источниковедение отечественной истории, 1975. М.: Наука, 1976, с. 76—77; Eckermann IV. Neue Geschichts-wissenschaft. Eine Einfiihrung in ihr Studium. Rudolfstadt, 1950, S. 134. 2 Варшавчик M. А. Вопросы логики исторического исследования и исторический источник.— ВИ, 1968, № 10, с. 79—80; Иванов Г. М. Исторический источник и историческое познание (методологические аспекты), Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1973, с. 143; Клейн Л. С. Археологические источники. Л.; Изд-во ЛГУ, 1978, с. 26 и сл. 3 Литература вопроса: Шмидт С. О. Современные проблемы источниковедения.— В кн.: Источниковедение. Теоретические и методологические проблемы. М.: Наука, 1969, с. 29; Дулов А. В. Литература о роли географической среды в истории общества.— ВИ, 1973, № 8, с. 142 и сл. 4 Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 16. 5 Пушкарев Л. Н. Классификация русских письменных источников в отечественной истории. М.: Наука, 1975, с. 86. 6 Мы пользуемся здесь определением культуры в работе: Маркарян Э. С. Очерки теории культуры. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1969, с. 11. 7 Feder A. Lehrbuch der geschichtlichen Methode. Regensburg, 1924, S. 18 f; Kiern P. Einfuhrung in die Geschichtswissenschaft.— Sammlung Goschen. B., 1952, Bd. 270, S. 30 f. 8 Пушкарев Л. H. Классификация..., c. 75; Пронштейн А. П. Методика исторического исследования. Ростов-на-Дону: Изд-во Рост, ун-та, 1971, с. 25, и др. 9 Каштанов С. М., Курносов А. А. Некоторые вопросы теории источниковедения.— ИА, 1962, № 4, с. 177. Иные точки зрения см. там же, с. 187, 189, 192. 10 Бромлей Ю. В. Этнос и этнография. М.: Наука, 1973, с. 210. 11 См.: Этнография как источник реконструкции истории первобытного общества. М.: Наука, 1979. ,2 Graebner F. Methode der Ethnologie. Heidelberg, 1911, S. 11. 13 Muhlmann W. Methodik der Volkerkunde. Stuttgart, 1938; Koppers W. The sources of ethnology.— In: The culture historical method of ethnology. N. Y., 1939; Kluckhon C. The personal documents in history, anthropology and sociology. N. Y., 1945; Vansina J. Oral tradition, a study in historical methodology. Chicago, 1965. 14 Haekel J. Source criticism in anthropology.— In: Handbook of method in anthropology. N. Y. et al., 1973. 15 Ibid., p. 147. 16 См., например: Никольский В. К. Детство человечества. М.: Госкультпро-светиздат, 1950, с. 57—58; Косвен М. О. Очерки истории первобытной ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 87 IT 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 культуры М Изд во АН СССР, 1957, с 22—23, Ефименко П Первобытное общество Киев Изд во АН УССР, 1953, с 220, 247, 252 и др , Chard Ch S Man m prehistory NY et al, 1975, p 124 Первобытная периферия классовых обществ до начала Великих географических открытии Проблемы исторических контактов М Наука, 1978, с 6—7 Крюков М В Этнографические факты как источник изучения первобыт ности Проблема критериев стадиальной глубины — В кн Этнография как источник реконструкции , с 49 Pike К L Elie and emic standpoints for the description of behavior — Tn Communication and culture NY et al, 1966 Тайлор Э Первобытная культура M Соцэкгиз, 1939, с 10, Rivers W Н R Sunival in sociology — SB, 1913, v 6, N 4, p 295 Malinowski В Scientific theory of culture and other essays Chapel Hill, 1944, p 28 Ср разные подходы Кабо В Р Проблема пережитков в этнографии — Доклады Восточной комиссии Географ об ва СССР, 1965, вып 1(2), с 51 и сл , Крюков М В Этнографические факты , с 45—47, Итс Р Ф Введение в этнографию Л Изд во ЛГУ, 1974, с 48 Graebner F Methode , S 62, Schmidt W The culture historical method of ethnology N Y, 1939, p 125 Аналогично современное понимание пере житка в собственно историческом источниковедении См Шмидт С О Современные проблемы источниковедения, с 41—42, Пронштейн А П Истолкование исторических источников — ВИ, 1969, № 10, с 71, Пушкарев Л Н Классификация , с 121 и сл См в особенности Краулей Э Мистическая роза Исследование о перво бытном браке СПб, 1905 Левин М Г Этнографические и антропологические материалы как исто рическии источник (к методологии изучения истории бесписьменных народов) — СЭ, 1961, АГ» 1, Абрамсон С М, Потапов Л П Народная этно гопия как один из источников для изучения этнической и социальной истории (на материале тюркоязычных кочевников) — СЭ, 1975, № 6, Van-stna J Oral tradition , Hudson Ch Folk history and ethnohistory — Ethno-history, 1966, \ 13, N 1 2 Под стагнатами имеются в виду общества с относительной стагнацией развития (например, аборигены Австралии), под лентатами — развивающиеся замедленными темпами (например, меланезийцы), под регрессата ми — в той или иной мере деградировавшие из за неблагоприятных условий (например, кубу) Подробнее см Первобытная периферия классовых обществ , с 8—9 См, например Павлов Силъвинский Н П Феодализм в удельной Руси СПб , 1910, с 88 Жирмунский В М Эпическое творчество славянских народов и проблема сравнительного изучения эпоса М Изд во АН СССР, 1958, с 6—7, Он же Народный героический эпос Сравнительно исторические очерки М , Л Гослитиздат, 1962, с 76—77 Service Е R Archaeological theory and ethnological fact — In Process and pattern in culture Essays in honor of Julian H Steward Chicago, 1964, p 364 f, idem Cultural evolutionism Theory in practice NY et al, 1971, p 140 Steward J H Theory of culture change Urbana, 1955, p 185 Service E R Archaeological theory , p 147 См Проблемы картографирования в языкознании и этнографии Л Нау ка, 1974, Ареальные исследования в языкознании и этнографии Л Наука, 1977, Barabas ] Kartografiai modszer a neprajzban Budapest, 1963 (ре зюме на немецком языке); Kretschmer I Die thematische Karte als wis senschaftliche Aussageform der Volkerkunde Erne Untersuchung zur volks-kundlicher Kartographie Bad Godesberg, 1965 88 Глава первая 33 Маркс К. К критике политической экономии.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 13, с. 7. 34 Одна из новейших монографий с подробной библиографией вопроса: Sa-rana G. The methodology of anthropological comparison. An analysis of comparative methods in social and cultural anthropology. Tucson, 1975. 35 См.: Першиц А. И. Этнография как источник первобытноисторических реконструкций.— В кп.: Этнография как источник реконструкции..., с. 35— 36. 36 Бутинов Н. А. Первобытнообщинный строй (основные этапы и локальные варианты).— В кн.: Проблемы истории докапиталистических обществ. Кн. 1. М.: Наука, 1968, с. 155. 37 КдЬЬеп А. 1. New ways of presenting an old idea. The statistical method in social anthropology.— In: Reading in cross-cultural methodology. New Haven, 1966; Narrol R. What have we learned from cross-cultural surveys? — AA, 1970, v. 72, N 6. 38 Eggan F. Social anthropology and the method of controlled comparison.— AA, 1954, v. 56, N 5, pt. 1. 39 Новик И. Б., Уемов А. И. Моделирование и аналогия.— В кн.: Материалистическая диалектика и методы естественных наук. М.: Наука, 1968, с. 290; Методологические основы научного познания. М.: Высшая школа, 1972, с. 231—232. 40 Wilkins В. R. Analogic and iterative methods in computation, simulation and control. Birkenhaed, 1970. 41 Завьялова M. П, О моделировании в историческом исследовании.— В кн.: Проблемы методологии и логики наук. Вып. 5. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1969; Уваров А. И. Проблема теории и источника в исторической науке.— Уч. зап. Томского ун-та, 1970, № 85, вып. 6. 42 Кабо В. Р. Теоретические проблемы реконструкции первобытности.— В кн.: Этнография как источник реконструкции...; Nutini Н. Some considerations on the nature of social structure and model building: a critique of Claude Levi-Strauss and Edmund Leach.— AA, 1965, v. 67, N 3; Jochim M. A. Hunter-Gatherer subsistence and settlement: a predicative model. N. Y., 1976. 43 Крюков M. В. Этнографические факты..., с. 53. 44 Чистов К. В. Традиционные и «вторичные» формы культуры.— PH, 1975,5. 45 Подробнее см.: Першиц А. И. Динамика традиций и возможности их источниковедческого истолкования,— НАА, 1981, № 5. 46 Todd J. A. Report on research work in South-West New Britain.— Oceania, 1934, v. 5 N 5, p. 203; Allen M. R. Male cults and secret initiations in Melanesia. Melbourn et al., 1967, p. 91. 46 a Подробнее см.: Першиц А. И. Остаточные явления в культуре.— Природа, 1982, № 10. 47 Пронштейн А. П. Истолкование исторических источников, с. 71. 48 Мы не касаемся здесь сложной проблемы сущности исторического, в частности археологического, факта. О различных мнениях на этот счет см.: Источниковедение. Теоретические и методологические проблемы. М.: Наука, 1969; Дьяков В. А. Методология истории в прошлом и настоящем. М.: Мысль, 1974; Барг М. А. Исторический факт: структура, форма, содержание.— История СССР, 1976, № 6, с. 46—71; Иванов Г. М., Коршунов А. М., Петров Ю. В. Методологические проблемы исторического познания. М.: Высшая школа, 1981; Викторова В. Д. Археологический факт,—Вопросы археологии Урала, Свердловск, 1975, вып. 13, с. 5—16. 49 Ср. Clarke D. L. Analytical archaeology. L., 1978, p. 12. 50 Городцов В. А. Руководство для археологических раскопок. М., 1914; Блаватский В. Д. Античная полевая археология. М.: Наука, 1967; Авду-син Д. А. Полевая археология СССР. М.: Высшая школа, 1972; Методика полевых археологических исследований. М.; Наука, 1983. ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 89 51 Каменецкий И. С., Маршак Б. И., Шер Я. А. Анализ археологических источников. М.: Наука, 1975; Gardin J. С. Une archeologie theorique. Р., 1979; Dunnell R. C. Systematics in prehistory. N. Y., 1971. 52 Бочкарев В. С. К вопросу о структуре археологического исследования.— В кн.: Тезисы докладов сессии, посвященной итогам полевых археологических исследований 1972 г. в СССР. Ташкент: Фан, 1973, с. 56—60. 53 Кузьмина Е. Е. Историзм археологии.— В кн.: Историзм археологии: методологические проблемы. М., 1976, с. 25, 26. 54 Этот выдвинутый уже В. К. Никольским способ «сшивки» живых этнографических и мертвых археологических комплексов был справедливо подвергнут критике В. И. Равдоникасом, заметившим содержащуюся в нем опасность игнорирования исторического своеобразия разных комплексов (Равдоникас В. И. За марксистскую историю материальной культуры.— ИГАИМК, 1930, т. 7, вып. 3-4, с. 30). 55 Каменецкий И. С. и др. Анализ..., с. 100—101. 56 Binford L. R. An archaeological perspective. N. Y., 1972, p. 86, 90. 57 Критику см.: Григорьев Г. П. Какие формы общественного устройства ископаемого человека можно предположить на основании археологических данных? — ВА, 1980, вып. 65, с. 29—40; Clarke D. L. Analytical archaeology, р. 139, 140. 58 Ср.: Clarke D. L. Analytical archaeology, p. 415. 59 Захар у к Ю. Н. Ленинское теоретическое наследие и археологическая наука.— В кн.: Ленинские идеи в изучении истории первобытного общества, рабовладения и феодализма. М.: Наука, 1970, с. 7—16; Григорьев Г. П. О предмете археологии.— В кн.: Тезисы докладов сессии..., с. 41—43; Генине В. Ф. Специфический предмет и некоторые актуальные задачи современной археологии.— Вопросы археологии Урала, Свердловск, 1975, вып. 13, с. 12, 13; Массон В. М. Экономика и социальный строй древних обществ. Л.: Наука, 1976; Каменецкий И. С. и др. Анализ...; Клейн Л. С. Археологические источники. Л.: Изд-во ЛГУ, 1978. 60 Chang К.-С. Rethinking archaeology. N. Y., 1967, p. 105, 106. 61 Семенов С. А. Фундаментальные проблемы исторических наук.— В кн.: Историзм археологии. М., 1976, с. 19. 62 Eggers H.-J. Das Problem der ethnischen Deutung in der Friihgeschichte.— In: Ur- und Friihgeschichte als historische Wissenschaft. Heidelberg, 1950, S. 53—55. 63 Ebert J. I. An ethnoarchaeological approach to reassessing the meaning of variability in stone tool assemblages.— In: Ethnoarchaeology, N. Y., 1979. 64 Кривцова-Гракова О. А. Степное Поволжье и Причерноморье в эпоху поздней бронзы.— МИА, 1955, № 46, с. 26; Итина М. А. История степных племен Южного Приаралья. М.: Наука, 1977, с. 127; Кашина Т. И. Керамика культуры яншао. Новосибирск: Наука, 1977, с. 103, и др. 65 Шнирельман В. А. Происхождение скотоводства. М.: Наука, 1980, с. 43, 109, 110; Allan W. The African husbandman. L., 1965, p. 308. 66 Clarke D. L. Analytical archaeology, p. 377. 67 Pyddoke E. Stratification for the archaeologist. L., 1961. 68 Guilday J. E. Animal remains from archaeological excavations at Fort Ligonier.—In: Experimental archaeology. N. Y., 1977, p. 121—132; Yellen J. E. Cultural patterning in faunal remains: evidence from the Kung Bushmen.— Ibid., p. 271—331; Binford L R., Bertram J. B. Bone frequencies — and additional process.— In: For theory building in archaeology. N. Y., 1977, p. 77— 153; Binford L. R. Nunamiut ethnoarchaeology. N. Y., 1978, p. 193. 69 Gifford D. P. Ethnoarchaeological excavations of natural processes affecting cultural materials.— In: Explorations in ethnoarchaeology. Albuquerque, 1978, p. 77—101. 70 Захарук Ю. H. К вопросу о предмете и процедуре археологического исследования.— В кн.: Предмет и объект археологии и вопросы методики археологического исследования. Л.: Наука, 1975, с. 4—6. 90 Глава первая 71 В зародыше такой подход наблюдался еще у Д В Кипарисова См Ки парисов Д В Вещь — исторический источник — ИГЛИМК, 1933, вып 100, с 6-9 72 Мозо невский В Н Курган Толстая Могила близ г Орджоникидзе па Украине — СА, 1972, № 3 с 268—308 73 Dennett R W The interpretation of plants remains Bulgaria — In Papers in economic prehistory L 1972, p 149—159 74 Каменецкий И С и др Анализ , с 14, Clarke D L Analytical archaeology, p 13—19 75 Это было ясно специалистам еще па заре советской археологии См Равдоникас В И За марксистскую историю , с 21, Кипарисов Д В Вещь , с 6, 7 76 См, например Городцов В А Археология, Т 1 М , Пг Гос изд во, 1923, с 30 и сл 77 Равдоникас В И За марксистскую историю , с 25 и сл , Кипарисов Д В Вещь , с 15—18, Каменецкий И С и др Анализ , с 45 и сл , Chang К С Rethinking archaeology, р 90, Dunnell R С Systematics 78 Каменецкий И С и др Анализ , с 116 79 Генине В Ф, Захарук Ю Н Каменецкий И С Клейн Л С, Массон В М, Федоров Давыдов ГАО состоянии и задачах теоретических исследований по археологии в СССР — В кн Тезисы докладов сессии , с 9 Об источниках ошибок в интерпретации материала см также Clarke D L Analytical archaeology, р 167—169. 80 О других примерах субъективизма в археологических исследованиях см Формовое А А О критике источников в археологии — СА 1977, К» 1 81 Мы не разделяем по этому вопросу беспредельного оптимизма Л Бин форда, игнорирующего специфическую природу археологических источ ников (см Binford L R An archaeological perspective, р 95, 96) Нам гораздо понятнее позиция Б Триггера трезво оценивающего ограничен ность археологической информации См Trigger В lime and traditions Essays in archaeological interpretations N Y 1978 Впрочем в последние годы Л Бинфорд тоже подошел вплотную к проблеме критики археоло гических источников См Binford L R Nunamiut ethnoarchaeology 82 Бромлей Ю В Современные проблемы этнографии М Наука, 1981, с 22, 83 Nadel S F A black Byzantium The kingdom of Nupe m Nigeria L, 1961, p 14 84 Moerman M Being Lue uses and abuses of ethnic identification — In Essays of the problem of tribe Washington, 1968, p 154—158 85 Равдоникас В И За марксистскую историю с 76—82 86 Clarke D L Analytical archaeology, р 378 379 87 Stanislavski М В Ethnoarchaeology of Hopi and Hopi Tewa pottery making styles of learning —In Experimental archaeology, p 378—408, idem If pots were mortal — In Explorations in ethnoarchaeology, p 217—221 88 Aberle D R The influence of linguistics on early peisonality and culture theoiy—In Essays in the science of culture N Y 1960, p 1—29, Binford L R Archaeological systematics and the study of culture process — American Antiquity 1965, v 3, N 2 89 Clarke D L Analytical aichaeology Ср Федоров Давыдов Г А Попятил «археологический тип» и «археоло!ическая гультура» в «Аналитической археологии» Дэвида Кларка — СА, 1970, К» 3, с 260, Каменецкий И С и др Анализ , с 20 и сл 90 Шнирельман В А Происхождение скотоводства, с 146 и сл 91 Heider К G Archaeological assumptions and ethnographical facts a cautionary tale from New Guinea — SJA, 1967, v 23, N 1, p 58, Cranstone В A L The Tifalmm a «Neolithic» people m New Guinea —WA, 1971, v 3, N 2, p 141 92 Willey G R, Phillips Ph Method and theory m American archaeology Chicago, 1958, p 50, Chang К C Rethinking archaeology, p 23—35, Clarke D L ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 91 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 101 108 109 110 111 112 Analytical archaeology, р 162, 163, Каменецкий И С и др Анализ , с 83 и сл Каменецкий И С и др Анализ , с 16, 17 Gardm J С Une archeologie theorique Генине В Ф Специфический предмет , с 13, Массон В М Экономика и социальный строй , с 15—17, Binford L В An archaeological perspective, Clarke D L Analytical archaeology, Renfrew C The emergence of civilization L, 1972 Маркарян Э С Очерки теории культуры Ереван Изд во АН АрмССР, 1969, с 11 Каган М С Человеческая деятельность М Изд во полит лит-ры, 1974, с 188—233, Следовательно, Д Кларк неправ, помещая материальную культуру в особую подсистему См Clarke D L Analytical archaeology, р 102 Мкртумян Ю И Основные компоненты культуры этноса — В кн.- Методологические проблемы исследования этнических культур Ереван Изд-во АН АрмССР, 1978, с 42—47 Например, выделение лишь трех подсистем — экономической, социальной и идеологической — Л Бинфордом и В М Массоном Об этом см Афанасьева В К Гильгамеш и Энкиду М Наука, 1979 Многие современные западные археологи считают различные культурные подсистемы равноправными (см , например Trigger В Time and traditions р 148), что представляется существенным недостатком, как это неоднократно отмечалось в нашей литературе См Федоров Давыдов Г А Понятия , с 270, Массоп В М, Бочкарев В С К характеристике теоретических разработок зарубежной археологии — КСИА, 1978, вып. 152, с 39 См, например Алексеев В П Историческая антропология М Высшая школа, 1979, Martin R Lehrbuch der Anthropologic in systematischer Dar-stellung mit besonderer Berucksichtigung der anthropologischen Methoden Stuttgart, 1957—1964, Bd 1—4 Здесь принято традиционное внутреннее подразделение антропологии, а не предлагаемое сейчас некоторыми специалистами деление по уровням объекта изучения (молекулярному, клеточному тканевому, органному и т. п) Семенов Ю И [Рец] Social life of early man — BA, 1963, вып. 14, c 117 и сл Першиц А И К вопросу о «третьем типе» социальной организации первобытности — СЭ, 1970, <№ 2, с 106 и сл Roper МКА survey of evidence for interhuman killing in pleistocene — CA, 1969, v 10, N 4, pt 11, Stewart T D The Neanderthal skeletal remains from Shamdar cave Iraq a summary of findings to date — PAPhS, 1977, v. 121, N 2 Подробнее см Алексеев В В Историческая антропология, с 106 и сл См Файнберг Л А У истоков социогенеза От стада обезьян к общине древних людей М Наука, 1980, а также дискуссию по статье того же автора СЭ, 1974, № 5 Дебец Г Ф, Левин М Г, Трофимова Т А Антропологический материал как источник решения проблем этногенеза — СЭ, 1952, № 1, Левин М Г Этнографические и антропологические материалы , Алексеев В П. Историческая антропология. См, например Козинцев А Г Систематизация по общему сходству в этнической антропологии — В кн Типы в культуре Методологические проблемы классификации, систематики и типологии в социально исторических и антропологических науках Л Изд-во ЛГУ, 1979 См например Ascadi G, Nemesken I History of human life spane and mortality Budapest, 1970. Последняя сводка Файнберг Л А У истоков социогенеза. 92 Глава первая 113 Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1938; Общее языкознание. Формы существования, функции, история языка. М.: Наука, 1970; Климов Г. А. Вопросы методики сравнительно-генетического исследования. М.: Наука, 1971; Иванов Вяч. Вс. Язык как источник при этногенетических исследованиях и проблематика славянских древностей.— В кн.: Вопросы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев. Методология и историография. М.: Наука, 1976. 114 Иванов Вяч. Вс. Вероятностное определение лингвистического времени (в связи с проблемой применения статистических методов в сравнительно-историческом языкознании).— В кн.: Вопросы статистики речи. Л.: Изд-во АН СССР, 1958. 115 Иллич-Свитыч В. М. Опыт сравнения ностратических языков. М.: Наука, 1971. 116 Климов Г. А. Вопросы методики... 117 Swadesh М. Diffusional cumulation and archaic reidue as historical explanation.— SJA, 1951, v. 7; idem. Lexico-statistic dating of prehistoric ethnic contacts.— PAPhS, 1952, v. 96; idem. Towards greater accuracy in lexico-statistic dating.— IJAL, 1955, v. XXI; Bergsland K., Vogt H. On the validity of glottochronology.— CA, v. 3, N 2. Статьи M. Суодеша 1952 и 1955 гг. переведены на русский; см.: Новое в лингвистике. Вып. 1. М.: Изд-во иностр, лит-ры, 1960. См. там же критику метода глоттохронологии и аргументацию в его защиту. 118 Якубинский Я. И. Образование народностей и их языков.— Вести. ЛГУ, 1947, № 1. 119 См.: Будагов Р. А. Человек и его язык. М.: Изд-во МГУ, 1976, с. 79 и сл. 120 Абаев В. И. Происхождение и культурное прошлое осетин по данным языка.— В кн.: Осетинский язык и фольклор. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949; Климов Г. А. Вопросы методики..., с. 67 и сл.; Levy-Bruhl L. De rapports de la linguistique et de sociologie.— Actes de 4-eme congres international de linguists. Copenhagen, 1938; Sommerjelt A. La langue et la socie-te. Oslo, 1938. 121 Пизани В. Этимология. История — проблемы — метод. М.: Изд-во иностр, лит-ры, 1956. 122 Никонов В. А. Введение в топонимику. М.: Наука, 1965; Он же. Имя и общество. М.: Наука, 1974. 123 Goody ]. Thought and writing.— In: Soviet and Western anthropology. L., 1980. 124 Ряд таких типичных ситуаций рассмотрен в работах: Гуревич А. Я. История и сага. М.: Наука, 1972; Подосинов А. В. Картографический принцип в структуре географических описаний древности (постановка проблемы) .— В кн.: Методика изучения древнейших источников по истории народов СССР. М.: Наука, 1978; Mandr о и В. Introduction a la France modern (1500—1640). Essai de psychologic historique. P., 1961; Vajda L. Tra-dizionelle Konzeption und Realitat in der Ethnologic.— In: Festschrift fur A. E. Jensen. Miinchen, 1964; Vernan J.-R. Mythe et pensee chez les grecs. P., 1965. 125 Horton R., Finnegan R. (eds). Modes of thought: essays on thinking in western and non-western societies. L., 1973. 128 Сыма Цянь. Исторические записки.— В кн.: Таскин В. С. Материалы по истории сюнну. Т. 1. М.: Наука, 1968, с. 35, 71. 127 Ал-Хамдани. Описание Аравийского полуострова.— В кн.: Арабские источники VII—X вв. по этнографии и истории Африки южнее Сахары. М.; Л.: Наука, 1960, с. 140; Defremery С., Sanguinetti R. Voyages d’lbn Batou-tah. P., 1858, v. IV, p. 417 s. 128 Шмидт С. О. Современные проблемы источниковедения, с. 29, 30; Проблемы источниковедения западноевропейского средневековья. Л.: Наука, 1979; Советское источниковедение Киевской Руси. Л.; Наука, 1979, и др. ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 93 129 Общие работы по этим вопросам: Новые методы в археологических исследованиях. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1963; Археология и естественные науки. М.: Наука, 1965; Science and archaeology. L., 1969 (1st ed.—1963); The impact of the natural sciences on archaeology. Oxford, 1970; Biek L. Archaeology and the microscope. N. Y., 1963; Wilson D. Science and archaeology. Harmondsworth, 1978. no Biek L. Archaeology..., p. 17. 131 Eggers H.-J. Einfiihrung in die Vorgeschichte. Miinchen, 1959; Bachmann R. Goten und Skandinavien. B., 1970. 132 О различных мнениях на этот счет см., например: Этнография как источник реконструкции истории первобытного общества. М.: Наука, 1979; Archaeology and anthropology: areas of mutual interest. Oxford, 1977. 133 Benedict R. Patterns of culture. L., 1955 (1st ed.—-1935), p. 44. 134 Marett R. R. Head, heart and hands in human evolution. L., 1935, p. 82. )3S Бернал Дж. Наука в истории общества. М.: Изд-во иностр, лит-ры, 1956, с. 21. Глава вторая ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 1. Становление первобытной истории как науки История первобытного общества существует как самостоятельная отрасль исторической науки и как научная дисциплина немногим более столетия — с 70-х годов прошлого века. Именно к этому времени сложились как научные дисциплины в современном понимании этнография и археология, а открытия Ч. Дарвина привели к появлению повой отрасли биологической науки — биологии человека. Без их взаимодействия история первобытного общества была бы невозможна: она с самого начала родилась как комплексная дисциплина, использующая данные всех трех выше перечисленных наук. Однако в процессе формирования новой исторической дисциплины участвовала и еще одна составляющая. Историю первобытного общества, как она складывалась в странах Западной Европы — Великобритании, Франции, Германии, Дании, а позднее и в Северной Америке, отличала органическая преемственность по отношению к развитию европейской философской мысли, в особенности философии эпохи Просвещения. С самого своего начала история первобытного общества была ареной борьбы между сторонниками научного прогресса и теми, кто изо всех сил старался сохранить в целости, в крайнем случае — слегка «подправить» библейские представления о ранней истории человечества. Но множественность научных дисциплин, па основе которых вырастала история первобытного общества, вовсе не означает, что в ее естественном развитии все они играли одинаковую роль. В самом деле, если археология не раз рассматривалась в исследованиях по истории науки сама по себе — достаточно взглянуть, например, на библиографию, приложенную к последней книге Г. Дэниела «Сто пятьдесят лет археологии» то история первобытного общества до самого недавнего времени в такого рода публикациях рассматривалась по существу как составная часть этнографии (социальной/культурной антропологии) 2. Существует не один десяток работ по истории этнографической науки, и сводных, и касающихся лишь отдельных ее аспектов или ее развития в тех или иных странах. И создаваться они начали еще в 30-х годах нашего века. Но только в начале 60-х годов увидела свет книга того же Г. Дэниела, по поводу которой ее издатели ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 95 могли с известным основанием утверждать, что это-де «первая настоящая книга по истории первобытной истории» 3. В этом отразилась важнейшая роль, которую сыграли (и продолжают играть) материалы этнографии в формировании истории первобытности. Эта история практически с самого начала была неотделима от этнографического изучения неевропейских народов, пребывавших на различных уровнях докапиталистического развития — доклассовых и раннеклассовых. Именно такие народы дали науке необходимый фонд сведений о социальной организации, хозяйстве, духовной культуре — сведений, которые можно было бы использовать в качестве источника для реконструкции общественных организмов первобытности 4. Впрочем, конкретные формы и способы такого использования были выработаны далеко не сразу: потребовалось, например, определенное время для осознания того, что современные доклассовые общества могут рассматриваться лишь как аналоги, но не живые реликты первобытности. Попятно поэтому, что необходим был некий количественный порог накопления этнографических знаний и представлений для того, чтобы при сопоставлении этих знаний с данными археологии п эволюционной биологии человека могла сложиться сколько-нибудь целостная система взглядов по поводу истории первобытных обществ. Более или менее аналогичной была ситуация и в области археологии и биологии. Поэтому справедливым представляется замечание М. Харриса о том, что некоторая степень сознательного пренебрежения междисциплинарными границами необходима для понимания точек зрения того периода, который предшествовал оформлению специальностей общественных наук5. Исходя из этого, полезно будет вкратце рассмотреть, как же происходило накопление этнографических знаний в европейской науке. Оно началось в глубокой древности. Во всяком случае, по аналогии с формами накопления и передачи сведений о собственном прошлом (действительном или легендарном) и об окружающих человеческих общностях, отмеченными у самых отсталых современных пародов, можно с полным основанием предполагать наличие таких форм сбора и обработки информации и у наших далеких предков. Неравномерность исторического развития вела к возникновению существенных различий между разными человеческими группами, не замечать которые люди просто не могли. Эти различия стали особенно заметны после появления первых классовых обществ: по отношению к ним соседи, еще не переступившие порог классового общества, неизбежно оказывались отсталыми. Так было и в Двуречье, и в Нильской долине, и в античном мире. Правда, от древнейших обществ Двуречья письменных свидетельств об окружающих народах почти не сохранилось. Но в египетских текстах мы уже встречаем пусть очень краткие, по все же сообщения о пародах, с которыми приходи 96 Глава вторая лось иметь дело египтянам. А в источниках античных, как и древнекитайских, можно увидеть уже и систематизированные сведения о соседях. То, что члены развитых классовых обществ видели у соседей, оказывалось во многом непохожим на привычные для них условия и явления, поэтому идея сравнения напрашивалась сама собой. Правда, такое сравнение всегда сопровождалось оценкой, которая столь же неизбежно бывала почти всегда отрицательной. Это особенно характерно для отношения античных и эллинистических авторов к «варварам», т. е. в сущности — ко всем народам, которые размещались за пределами сравнительно небольшой части бассейна Средиземного моря (поскольку, скажем, для грека классической эпохи «варварами» были и члены других классовых обществ, например персы). И все же в таком сравнении объективно присутствовал и положительный момент: осознание некой несопоставимости общественных форм у народов, к которым принадлежали сами наблюдатели, и у тех, чьи нравы и обычаи они описывали, заставляло задумываться над вопросами более общего характера, в частности искать «истоки» замеченных различий. Конечно, в то время такие поиски не привели к сложению определенной системы представлений об общественной организации соседей. Но все же именно авторы античного времени дали нам первые описания народов, у которых в пору контактов с античным миром существовал первобытнообщинный строй. Неразрывность описания и осмысления хорошо видна уже на примере Геродота (484—425 гг. до н. э.). «Отец истории» не только нарисовал картину состояния общества у ливийцев, скифов, сарматов и других народов. Он рассказывает о явлениях, казавшихся эллину курьезными: плетеных круглых лодках у жителей Месопотамии (этот тип судов дошел до наших дней) и вооружении и снаряжении разных отрядов персидского войска, двигавшегося на Грецию, низкорослых обитателях внутренней Африки и существовании одинаковых обычаев при выборе невест у вавилонян и иллирийских энетов, еще не вышедших в то время из родового строя; счете родства по материнской линии у ликий-цев и элементах группового брака у массагетов и агафирсов и о многом другом ". И описывая все это, Геродот по необходимости задумывается над такими проблемами, как взаимодействие человека и окружающей его среды, возможность существования иных, нежели у греков, форм семейной организации и коллективных форм собственности, хотя ему не пришло в голову «приложить» увиденное к изучению прошлого самих эллинов. Первый опыт такого приложения принадлежит младшему современнику Геродота — Фукидиду (ок. 460—400 гг. до н. э.). Во введении к «Истории Пелопоннесской войны» — так называемой «Археологии» — мы встречаем очень характерное высказывание, в котором присутствуют сразу две важнейшие идеи, пронизываю- ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 97 щие всю последующую историю этнографической науки: идея сравнения и идея эволюции. Говоря об изменениях в эллинской одежде по сравнению с прежними временами и сравнивая ее с одеждой современных ему азиатов, историк замечает: «Можно бы указать и многое другое в образе жизни древних эллинов, чем они походили на нынешних варваров» 7. Греки не ограничились частными описаниями. Если Геродота при рассказе о ликийцах или вавилонянах занимали те или иные особенности их общественного устройства безотносительно к происхождению таковых8, то жившего одновременно с ним великого философа-материалиста Демокрита Абдерского (470— 380 гг. до н. э.) интересовали именно причины возникновения тех или иных форм общественной организации. Этому интересу обязано зарождение впервые в мировой науке гениальной догадки о прогрессивном развитии человеческого общества в ходе непрерывной борьбы за освоение природных ресурсов 9. Целостную концепцию общества мы находим и у Аристотеля (384—322 гг. до н. э.), правда, построенную на материале общественных организмов одной лишь Эллады и применительно к ним, В его трудах мы встречаем уже один из главных тезисов современной истории первобытности. Великий философ впервые поместил человека в естественноисторический ряд, подчеркнув в то же время, что именно общество, социальная среда выделяют его из этого ряда. Не чужда была Аристотелю и идея эволюции. Сама по себе совершенно правильная, она, однако, получила у него приложение, совершенно противоположное исторической действительности. В основу своей концепции эволюции общества Аристотель положил расширенную (за счет включения в нее рабов), патриархальную семью. Из таких ячеек выросли, как он считал, сельские поселения эллинов, а затем и полис10. Мысль о семье как о первичной ячейке общества была воспринята позднейшей европейской наукой, для которой Аристотель вплоть до XVIII в. был едва ли не главным авторитетом. В итоге Аристотель объективно оказался родоначальником «патриархальной теории», господствовавшей в исторической науке до самого появления трудов Л. Г. Моргана в 70-х годах XIX в. В сложении взглядов Аристотеля и их обосновании существенную роль сыграло небывалое расширение географического кругозора греков в результате походов Александра Македонского и создания его огромной империи. Накопление знаний об окружавшем античные и эллинистические общества мире продолжалось ускоренными темпами и в пору сложения Римской державы. Цезарь в «Записках о Галльской войне», Страбон в «Географии», Тацит в «Германии» — все они сообщали интересные сведения о «варварских» народах. И характерно при этом, что если греки более раннего времени описывали народы, жившие почти исключительно к востоку или юго-востоку от Средиземноморья, то у 98 Глава вторая этих и современных им авторов акцент в немалой степени переносится на описание жителей Западной и отчасти Центральной Европы. Дальнейшее расширение кругозора римского общества оказалось важным фактором в числе обусловивших появление первой в истории культуры целостной концепции эволюции человеческого общества, созданной Титом Лукрецием Каром (ок. 99—55 гг. до н. э.). В поэме «О природе вещей» мы находим сразу несколько плодотворных идей, которые в полной мере нашли признание и подтверждение лишь восемнадцать веков спустя. Прежде всего это утверждение, что все развитие культуры было обусловлено в первую очередь материальными потребностями человека («нуждой»). Далее Лукреций последовательно проводит мысль о прогрессивном развитии человечества от дикого состояния к цивилизации по пути, отмеченному важнейшими изобретениями: использованием огня, созданием жилищ и одежды. Если в последнем отношении Лукреций не был первооткрывателем (еще в V в. до н. э. мысль об эволюции человека от дикого состояния под воздействием материальных потребностей, как мы видели, высказал Демокрит), то совершенно оригинальна идея римского писателя о трех последовательных эпохах в развитии человеческой культуры в зависимости от материала, иэ которого изготовляются орудия труда: камня, бронзы или железа ". Эта идея (примерно в то же самое время высказанная и в древнекитайской философии) в наши дни лежит в основе любой археологической периодизации истории человечества. Все же концепция Лукреция осталась лишь гениальной догадкой, не имевшей непосредственного продолжения в научной традиции последующих веков. То же самое можно сказать и о догадках других авторов той эпохи. В целом античность и эллинизм оставили человечеству в наследство, так сказать, контуры важнейших принципов научного метода исследования любых явлений, которые имеют отношение к истории человеческого общества. Принципы эти, обобщенные, например, в недавней работе Ф. Вогета 12, в полной мере приложимы и к формированию истории первобытного общества как самостоятельной отрасли исторической науки в дальнейшем ее развитии. Собственно, и сегодня они остаются эффективными при любом историческом исследовании. Сама по себе идея эволюции человечества по восходящей линии сохраняла свою привлекательность для ученых последующих поколений. Правда, на протяжении средневековья ее разрабатывали и формулировали почти исключительно арабоязычные ближневосточные и североафриканские авторы. На первом месте среди них стоит североафриканский историк Ибн Хальдун (1332— 1406). Ему принадлежала наряду с признанием прогрессивного ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 99 развития человечества первая попытка наметить важнейшие хозяйственно-культурные типы, которые складывались в ходе этого развития: собирательство; сельская, т. е. скотоводческая и земледельческая жизнь; городская культура<3. В Европе же общий идеологический климат, отмеченный полным господством церкви, которая со времен блаженного Августина настаивала на постоянстве и неизменности единожды сотворенного мира, был крайне неблагоприятен для любых попыток развития эволюционистских взглядов. Конечно, остановить накопление знаний об окружавшем сравнительно высокоразвитые общества Средиземноморья и Ближнего Востока мире было невозможно. Такое накопление сведений об обществах, немалая часть которых находилась либо на разных этапах первобытнообщинного строя, либо переходила от последнего к классовому обществу, продолжалось на протяжении всей средневековой эпохи. И если в Европе оно замедлилось, то для стран Востока, особенно вошедших в ареал мусульманской культуры, как раз в это время характерно максимальное решение географического и этнографического кругозора. Оно было связано с путешествиями многих сотен арабоязычных купцов, чиновников, паломников; их впечатления об образе жизни, общественной организации и обычаях увиденных ими народов были зафиксированы в обширной арабской исторической и географической литературе. Эта литература сохранила нам достаточно подробные описания народов Центральной и Восточной Европы, Средней Азии и Кавказа и особенно немалого числа народов и государств Тропической Африки. В последнем случае арабские сочинения остаются практически единственным нашим письменным источником для всего периода между VII и XV в. В средневековом Китае тоже происходило накопление сведений о соседних народах — обитателях Центральной и Юго-Восточной Азии. Эти материалы, и арабские и китайские, составили весьма значительный по объему фонд, который с немалой пользой может привлечь в своей работе историк и этнограф. Неверно было бы забывать и об европейских путешественниках этого времени в страны Востока. Это относится главным образом к купцам, но также и к официальным или полуофициальным агентам папского престола или тех или иных европейских монархов. Достаточно упомянуть имена Джованни Плано Кар-пини, Гийома Рубрука, Марко Поло и нашего соотечественника тверского купца Афанасия Никитина. Но все же только с началом эпохи великих географических открытий, т. е. со второй половины XV в.14, накопление этнографических знаний в европейских странах приобрело такой размах, который сделал возможным формирование фактической основы для любых исследований первобытности. И дело здесь не только в небывалой по объему и темпам роста осведомленности 100 Глава вторая европейцев о неевропейских народах. Важно, что лишь сложение науки в современном понимании этого слова позволило собрать, а главное — систематизировать и осмыслить также и те сведения, что содержались в сочинениях восточных авторов. Начиная с первых португальских плаваний вдоль западного побережья Африки, в особенности же после открытия Колумбом Америки, после того как Васко да Гама обогнул южную оконечность Африканского континента, а Магеллан и его спутники совершили первое кругосветное плавание, все большее число народов становилось известными европейцам и делалось доступным для изучения европейской наукой. На протяжении XVI и XVII вв. европейцы обследовали большую часть прибрежных областей Африки, огромные пространства обеих Америк, главные острова Малайского архипелага. Голландские мореплаватели открыли северное и западное побережья Австралии, Тасманию, Новую Зеландию. Русские первопроходцы, двигаясь на восток к Тихому океану, знакомились с сибирскими народами, открывали для себя новые формы быта и хозяйства. Накопление новых знаний сопровождалось резким возрастанием числа публикаций, содержавших этнографические описания неевропейских народов. Уже в XVI в. увидели свет труды Ж. де Барруша, Д. Лопиша и Ф. Пигафетты, X. д’Акосты, описания английских путешествии, составленные Р. Хаклюитом1S. В XVII в. вышли «История государства инков» Гарсиласо де ла Веги, оригинальное издание и его переводы на нескольких европейских языках «Описания Африки» О. Даннера 16 и множество других сочинений. В этом столетии была начата серия описаний тех стран, где работали иезуитские духовные миссии. Изданные между 1610 и 1791 гг. 73 тома этих сообщений содержали богатейший материал о жизни многих «диких» народов, с которыми встретились европейцы в процессе расширения колониальных владений крупнейших держав Западной Европы. С начала XVIII в. в общий фонд сведений о народах, сохранявших к тому времени первобытнообщинный строй, начали поступать данные о населении европейского и азиатского Севера нашей страны, которые собирались в ходе целенаправленной и крупномасштабной деятельности как Российской академии наук (Первая и Вторая Академические экспедиции 1733—1743 и 1768— 1774 гг., давшие отечественной науке труды С. П. Крашенинникова, Г. Ф. Миллера, И. Г. Гмелина, П. С. Палласа, И. Г. Георги и других исследователей), так и отдельных администраторов, самым ярким примером которых был, пожалуй, В. Н. Татищев. В первой половине XIX в. эту традицию продолжили исследователи русских владений в Америке — Л. Я. Загоскин, И. Е. Вениаминов и др.17 Вторую половину XVIII в. ознаменовали несколько крупных европейских экспедиций в бассейны Индийского и Тихого океа ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 101 нов. В ходе этих экспедиций была открыта большая часть Полинезии, включая Гавайские острова; после открытия Дж. Куком восточного побережья Австралии стало возможным непосредственное знакомство европейской науки с аборигенным населением этого континента. Кук и его спутники, особенно Г. Форстер, руководители других экспедиций — прежде всего Л. А. Бугенвиль и Ж. Ф. Лаперуз, оставили детальные описания виденных ими народов Океании 18. Так к концу XVIII в. сложился тот фонд этнографических сведений о народах, сохранявших к тому времени значительные элементы первобытнообщинного строя, который стал фактической базой складывавшейся в первой половине XIX в. повой исторической дисциплины — истории первобытного общества. Работа, которую мы можем рассматривать как первую попытку описать общество, находившееся, говоря современным языком, па стадии развитого родового строя, была создана на основе миссионерских наблюдений. Это была книга французского иезуита Ж. Ф. Лафито (1670—1740) «Обычаи американских дикарей в сравнении с обычаями первобытных времен». Книга Лафито ценна в нескольких отношениях. Во-первых, как уже сказано, это первый опыт целостного описания общества (в данном случае — гуронов и ирокезов). Во-вторых, Лафито впервые применил в пей сравнение наблюдавшихся им форм общественной жизни с теми, какие ранее были известны европейцам по классической литературе. Это относится, в частности, к оценке им сходства форм управления обществом у индейцев и древних ликийцев 19 и особенно — форм брака и системы терминов родства. Дав первое в европейской литературе детальное описание того, что мы сейчас называем классификационной системой родства у индейцев, Лафито объяснял ею сообщения древних авторов о браках царей и жрецов древности, казавшихся европейскому читателю того времени кровосмесительными 20. Иначе говоря, Лафито стал основоположником сравнительного метода в европейской этнографии. Конечно, метод этот присутствует у него лишь в зародышевой форме, прежде всего потому, что сходство рассматривается им не как аналогия, а как свидетельство происхождения индейцев Северной Америки и народов классической древности и библейских, по выражению автора, «от одного и того же ствола» — d’une meme tige 21. И тем не менее «Обычаи американских дикарей...» можно считать одним из прямых предшественников собственно первобытноисторических исследований. Было бы, однако, неверно сводить значение накопленных в европейской литературе сведений о первобытных народах к роли только источника фактического материала для таких исследований, какими была книга Лафито или труды его младших современников Ф. К. Шарлевуа и Ш. де Бросса22. Дело в том, что 102 Глава вторая такого рода материалы довольно широко использовались в западноевропейской — в первую очередь английской — философской публицистике, притом еще в середине XVII в. Британский историк этнографической науки Т. Пеннимэн убедительно показывает влияние представлений о «дикарях» и о ранней истории человеческого общества в сочинениях таких английских философов, как Т. Гоббс и Дж. Локк 23. Вместе с тем в их воззрениях уже фигурирует одна из главных идей, пронизывавших представления о первобытности в XVIII в., в частности у деятелей французского Просвещения: мысль о «дообщественном» состоянии человека и о сложении любых форм общественной организации в результате объединения таких изолированных индивидов на договорных началах для прекращения войны всех против всех. У таких мыслителей XVI—XVII вв., как Ж. Бодэн, Т. Гоббс или Дж. Локк, интерес к истории возникновения отдельных общественных институтов определенно преобладал над интересом к истории становления общества в целом. Можно отметить, что из институтов главное внимание привлекали к себе политические. Наступающий кризис феодального строя в Европе, обстановка в Англии в период революции и непосредственно после нее, реставрация династии Стюартов и их окончательное свержение в 1688 г,— вот причины преимущественного интереса к проблемам государственной власти и ее основ. Но затем в XVIII в. на первое место вновь выступают концепции эволюции общественного развития, понимаемой как единый целостный процесс. Представление о прогрессивном развитии человечества в целом и отдельных его составных частей было характерно для европейского Просвещения — вне зависимости от того, относить ли это за счет влияния Лукреция, как делает, скажем, М. Харрис 24, или за счет самостоятельного развития философской мысли. Правда, внутри такого согласия наблюдалась довольно существенная разница во мнениях по поводу первопричины такого развития, сводившаяся в конечном счете к разным ответам на вопрос: что лежит в основе — материальные потребности или разум? Но самая идея прогрессивной эволюции никем на ставилась под сомнение, даже тогда, когда тот или иной мыслитель касался проблемы несовпадения, говоря современным языком, прогресса научно-технического и нравственного. С именем Ж.-Ж. Руссо и Д. Дидро связан, пожалуй, наивысший расцвет теорий «благородного дикаря», развивавших уже упомянутую концепцию «дообщественного» состояния первобытного человека 25. В представлениях о добродетельном дикаре, т. е. человеке, не подверженном порокам, которые свойственны обществу собственников, классовому обществу, положительной оценки заслуживает, с точки зрения истории первобытного общества, мысль о том, что именно собственность не была извечно существо ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 103 вавшим институтом. Во всяком случае, собственность в тех ее формах, какие знали просветители. Иначе говоря, речь шла о том, что и собственность признавалась изменяющейся во времени и вместе с тем ясно понималось отличие ее форм в первобытности от того, что существовало в Европе XVIII в. Но концепция «дообщественного» состояния человека в целом не могла считаться перспективной для развития истории первобытного общества. Наибольший интерес для последней представляли труды другой группы мыслителей эпохи Просвещения — тех из них, кто в наибольшей степени приблизился к материалистическим взглядам при объяснении истории человечества (хотя пи одного из них и нельзя назвать материалистом). Среди этих авторов особо следует выделить имена французов А.-Р. Тюрго и Ж.-А. Кондорсе и шотландцев А. Фергюссона и Дж. Миллара. Общим в их взглядах было прежде всего то, что, создавая общую периодизацию истории человечества, они в ее основу клали эволюцию систем хозяйства и форм хозяйственной деятельности (хотя, скажем, Кондорсе считал подобную эволюцию ступенями «прогресса разума»). Уже у Тюрго (1727—1781) мы встречаем трехчленную систему развития общества: охотники и собиратели; далее в случае наличия пригодных видов животных — одомашнивание последних и пастушеское хозяйство; наконец, земледелие. Среди деятелей французского Просвещения эту схему впервые упоминает Ш. Л. Монтескье, хотя, строго говоря, сходные мысли можно встретить еще у античных авторов. Тюрго ясно видел связи между уровнем хозяйства и характером социальной организации. Скажем, охотничье-собирательское хозяйство характеризует одновременно значительная этническая дробность. Излишки продукта и первый опыт порабощения себе подобных появляются на второй, скотоводческой стадии развития. А прибавочный продукт, разделение труда и устойчивое общественное неравенство возникают на уровне земледельческого хозяйства 2G. Эта же схема лежит в основе концепции А. Фергюссона (1723—1816). Он делил историю человека на те же три стадии — охотники, пастухи, земледельцы, но пошел дальше Тюрго в определении социальных последствий различия хозяйственных форм. Признавая, что современные ему отсталые народы, известные по этнографическим описаниям, могут служить отражением исторического прошлого народов европейских, он решительно предостерегал исследователей от этноцентризма27. Именно у пего стадии хозяйства получили названия дикости, варварства и цивилизации. При этом в числе важнейших отличительных черт варварства по сравнению с дикостью Фергюссон называет, наряду с переходом к производящим формам хозяйства, становление понятия собственности: дикарь не знает собственности, но варвар с нею уже знаком. Хорошо понимал шотландский философ и исторически 104 Глава вторая обусловленный характер форм власти в обществе, равно как и то, что роль такой важнейшей ячейки общества, как семья, существенно изменялась при переходе от безгосударственного строя к государственности 28. Большую роль семьи отмечал Дж. Миллар (1735—1801); он впервые оценил ее значение как экономической единицы и ячейки культуры при передаче последующим поколениям, т. е. в социализации индивида. У него мы встречаем идею о связи между накоплением богатства и появлением частной собственности, с одной стороны, и установлением политического контроля над обществом — с другой. Правильно оценил Миллар и связь, существовавшую между накоплением богатства и появлением в обществе рабов; при этом он отметил возможность патриархального рабства на более ранних этапах развития. Иначе говоря, рабство в его схеме также рассматривалось как институт, способный к эволюции. Как и Фергюссон, Миллар догадывался, что накопление богатства и появление частной собственности стали возможными лишь на стадии производящего хозяйства. Но именно ему принадлежит мысль о том, что из особенностей хозяйственной деятельности вытекают формы жилища, одежды или социальной стратификации, а также то, какой вид принимали формы «использования труда» (иначе говоря, формы эксплуатации), семейные и брачные отношения 30. В отличие от Фергюссона и Миллара создатель последней в «веке Просвещения» целостной теории эволюции общества Ж.-А. Кондорсе (1743—1794) самую эту эволюцию рассматривал как «прогресс разума». Однако кроме этой общей исходной посылки, взгляды Кондорсе оказываются практически идентичными точке зрения его предшественников. Он точно так же делит раннюю историю человечества на три этапа: собирательско-охотничий, когда формируется общество; время становления скотоводства и земледелия; время «прогресса земледельческих народов вплоть до изобретения алфавитного письма» 31. Как и предшественники, он относит ко времени появления производящего хозяйства сложение имущественного неравенства и эксплуатации, возникновение знати и жречества32. Но в то же время он глубже остальных авторов своего времени рассмотрел такие проблемы, как возможность стагнации в тех или иных общественных организмах, как значение периферийных обществ для развития центра, как соотношение эволюции разума и морали с развитием производства 33. Кондорсе подчеркивал важность «специализации», т. е. разделения труда, в общественном развитии, обращая внимание на ее связь с формированием частной собственности. И он же говорил о складывании в третьем периоде универсальной схемы трех классов: собственников; их слуг с семьями; рабов34. ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 105 Трехчленное деление истории человечества, сформулированное в трудах теоретиков Просвещения, сохранялось и в работах первой половины XIX в., например во «Всеобщей истории культуры человечества» и «Всеобщей науке и культуре» немецкого ученого Ф. Г. Клемма (1802—1867) 35. Здесь оно приобрело форму разделения на «дикость», «укрощенность» (Zahmheit) и «свободу». Процесс развития культуры Клемм рассматривал как единое пелое. В общем, однако, его книги представляли ценность прежде всего как огромная сводка собранных к тому времени фактических данных, не случайно в первых работах Э. Тайлора широко использовались факты, почерпнутые из сочинений Клемма36. Высказанная еще в античности идея об эволюции человеческого общества по восходящей линии и прямо с нею связанное представление о глубокой древности истории человечества в первой половине XIX в. получили мощную поддержку после крупных открытий в археологии и биологии. Само /признание этой идеи означало вызов освященной авторитетом церкви и идущей от раннего средневековья культурной традиции библейской хронологии. За исключением очень немногих ученых, подавляющее большинство образованной публики в европейских странах возводило происхождение человека к формам, какие были изложены в Священном писании. Еще в середине XVII в. архиепископ армагский Дж. Ашер «установил» на основании данных о продолжительности жизней библейских патриархов дату сотворения мира: 4004 г. до н. э. Дальнейшие изыскания теологов дали даже «точную» дату — 23 октября этого года 37. При всей смехотворности подобных вычислений с сегодняшней точки зрения они были полтора столетия назад весьма авторитетны, составляя, например, в Великобритании неотъемлемую часть истэблишмента в идеологии. К началу XIX в. в Европе было накоплено уже довольно большое количество археологических находок разного рода. При обнаружении каменных орудий довольно рано высказывалось мнение, что принадлежат они древним людям; так, например, обстояло дело с мегалитическим могильником в Кошереле во Франции, раскопанным еще в 1685 г. В подтверждение такого взгляда на вещи приводили соображения о наличии сходных каменных орудий у американских индейцев начала XVIII в. Подобного рода находок было немало, естественной была попытка как-то их классифицировать. Эту попытку предпринял датский ученый К. Ю. Томсен (1778—1865), ставший в 1816 г. руководителем Национального музея древностей в Копенгагене. Он в сущности реализовал в музейных коллекциях идею Лукреция, который располагал комплексы сходных орудий в соответствии с их ведущим материалом: камнем, бронзой (или медью) и железом38. При этом логической основой классификации Томсена служила лишь технологическая последовательность: никакой 106 Глава вторая попытки установить хронологию орудий эта классификация не содержала. Это, однако, никак не умаляет заслуги создателя последней, и Г. Дэниел справедливо защищает работу Томсена от обвинений в неоригинальности 39. Выводы Томсена, изложенные в опубликованном в 1836 г. путеводителе по Национальному музею40, развил и расширил его ученик и преемник Й. Ворсо (1821—1885). Ворсо, во-первых, на основе различий в погребениях бронзового века (разный инвентарь, разные обряды захоронений) фактически создал метод относительной хронологии в датировке памятников. Во-вторых, он показал возможность использования археологических материалов для создания гипотез об этнических, в частности миграционных, процессах древности. Ворсо отрицал возникновение индустрии бронзы на территории Дании в результате постепенного развития индустрии каменной, а полагал, что бронзовые орудия появились здесь в результате «вторжения» 41 какого-то иного, нежели создатели этих каменных орудий, народа. Следующим этапом в демонстрации тех возможностей, какие открывает классификация по материалу орудий в деле реконструкции прошлого, стали работы шведа С. Нильссона (1787— 1887). В 1834 г. в очерке истории охоты и рыболовства в Скандинавии, помещенном в качестве приложения к исследованию о скандинавской фауне, этот ученый предложил концепцию четырехчленного деления эволюции человеческого общества — от охоты и собирательства к нации, т. е. развитому производящему хозяйству 42. Детальная разработка этой концепции была дана несколькими годами позднее в работе, посвященной древним обитателям Скандинавского полуострова. Схема Нильссона включала: «дикость», т. е. охотничье-собирательское и рыболовческое хозяйство, номадизм (т. е. кочевое скотоводство), земледелие и «нацию» с высокоразвитым производящим хозяйством, разделением труда и чеканкой монеты43. Такое членение истории, на первый взгляд, отличалось от схемы, например, Кондорсе, лишь выделением скотоводства в особый этап. Но впервые членение предполагалось на основе сопоставления археологических и этнографических материалов, ставших к тому времени известными науке, и притом на первом месте среди критериев здесь стояла археологическая классификация Томсена. Таким образом, в 30-е годы прошлого века уже появились первые предпосылки того, что в наши дни Г. Дэниел обозначил словами «археологическая история первобытности»44. Однако сами по себе эти теории не рассматривались как противоречащие библейской хронологии; ведь гипотетически все три века — каменный, бронзовый и железный — вполне можно было вписать в те шесть тысяч лет, которые отводились истории человека по этой схеме. Поэтому реальная возможность утвердить представление о неизмеримо большей древности человеческого общества появи ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 107 лась лишь после того, как библейская хронология была опровергнута первоначально в геологии. Здесь таким рубежом стал выход в свет книги крупного английского геолога Ч. Лайелла «Принципы геологии» в начале 30-х годов прошлого века45. Для истории первобытного общества особое значение имело то, что Лайелл практически опроверг креационистские взгляды во всех областях знаний — от собственно геологии до истории. После его работ уже ни один серьезный ученый не мог говорить о сотворении мира за шесть рабочих дней. А это придавало совершенно новую убедительность тем палеолитическим находкам, которые к этому времени во все большем числе стали появляться в европейских музеях и научных учреждениях. Особо значительны среди них были те, которые обнаружили на рубеже 20—30-х годов Дж. Мак-Инери во время раскопок в Кентской пещере неподалеку от курорта Торке в юго-западной Англии, П. Шмерлинг — в пещерах Анжиуль близ Льежа и Ж. Буше де Перт — в речных отложениях Соммы возле Аббевиля (соответственно 1824—1829, 1833 и 1837 гг.). Во всех этих случаях были обнаружены костяки человека и животных давно вымерших видов, в частности шерстистых носорогов и мамонтов, а также каменные орудия. При этом если первые находки Буше де Перта находились в переотложенном состоянии, то в раскопках Мак-Инери и Шмерлинга стратиграфия оказалась ненарушенной. Наибольшую последовательность из этих трех исследователей проявил Буше де Перт (1788—1868). В 1838 г. он выступил в Аббевиле с докладом, в котором отнес обнаруженные при раскопках грубые каменные орудия к человеку древнейших времен. Предположение вызвало яростную оппозицию в ученом мире, не говоря уже о широкой читающей публике. Находки Шмерлинга не привлекли сначала особого внимания, а результаты работ Мак-Инери были опубликованы только после его смерти4е-47. Буше де Перт, невзирая на неблагоприятные отклики, продолжал исследования, отстаивая справедливость своего первоначального вывода. Немалую роль в окончательном торжестве его точки зрения сыграло то обстоятельство, что при дальнейших раскопках он смог обнаружить орудия и костяки в непереотложенных слоях. И все же потребовалось больше 20 лет, чтобы взгляды ученого получили признание: лишь после того как в 1859 г. раскопки Буше де Перта около Аббевиля посетили несколько крупнейших геологов и археологов того времени, в том числе Ч. Лайелл, Дж. Пре-ствич, Дж. Эванс, их свидетельства сделали мнение французского исследователя общепризнанным, во всяком случае для большинства. Именно Буше де Перту принадлежала впервые в науке постановка вопроса о первобытном обществе как едином целом. В книге, изданной в 1860 г., он рассуждает следующим образом: если 108 Глава вторая древний человек, которому принадлежали найденные в раскопках орудия, смог их изготовить, то он вполне мог бы создать и другие. А если он это мог, то, по всей вероятности, эти другие орудия и были им изготовлены. Но в таком случае, подчеркивает Буше де Перт, этот человек, «как и мы», имел семью, говорил и т. и.48 Развивая эту мысль, он отмечает, что человек, имея все это, несомненно, мог мыслить, говорить и трудиться 49. Следовательно, было возможно существование первобытной культуры как чего-то целостного. Итак, с работами Буше де Перта археология вплотную подошла к такому этапу, на котором ей требовалось сотрудничество с этнографией, для того чтобы можно было воссоздать сколько-нибудь полную картину первобытного общества. Ведь уже в то время было ясно, что археологический материал может дать богатые сведения о материальной культуре, гораздо меньше — об общественной организации и культуре духовной и практически ничего — относительно семейной организации. Археологические доказательства глубокой древности человека, полученные в первой половине XIX в., непосредственно сомкнулись с тем переворотом в развитии биологической науки, которым отмечен этот период и который связан с именем Ч. Дарвина (1809—1882). Вовсе не случайно дата выхода в свет его книги «Происхождение видов путем естественного отбора» — 1859 i.50— рассматривается многими историками этнографической науки как тот хронологический рубеж, который положил начало современным этнографии и антропологии 5‘. Конечно, Дарвин не был первым, кто поставил человека в общую схему животного мира. Такого рода мысль была, как мы видели, уже у Аристотеля. Определенным шагом в этом направлении была и биологическая классификация К. Линнея, хотя он и оставался сторонником божественного акта творения. А в самом начале прошлого века Ж. Б. Ламарк (1744—1829) 52 впервые ясно сформулировал мысль об изменчивости вида и о сложных взаимосвязях, существующих между видом и окружающей средой 53. Между тем накопление археологического материала приносило неоспоримые доказательства того, что человек ископаемый существенно отличается от современных людей. Таковы были, например, обнаруженные в долине Неандер, неподалеку от Дюссельдорфа, костные остатки человекоподобного существа. Для состояния науки того времени, да и для общего идейного климата, довольно показательно, что когда эти остатки, найденные в 1856 г., два года спустя были опубликованы Д. Шафхаузеном, его предположение об их принадлежности «одному из древнейших обитателей Европы» было поначалу дружно отвергнуто. Оппоненты заявили, что находка относится отнюдь не к древнему человеку, а просто к патологическому индивиду. ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 109 Собственно историю биологической эволюции человека Дарвин рассматривает в книге «Происхождение человека и половой отбор» (вышла в свет в 1871 г.) “. Если в его первой книге была изложена последовательная и строго проведенная концепция прогрессивного развития биологических форм в ходе их непрерывного приспособления к условиям окружающей среды и борьбы за существование, то в «Происхождении человека» эти выводы проецируются на биологическое развитие человека. Сам Дарвин прекрасно понимал, что в результате его теории «будет брошен свет на происхождение человека и его историю» 55. И логические выводы из его концепции были сделаны сразу же в работах К. Фогта (1862) и особенно Т. Гексли («Место человека в природе», 1863) 56. Применив общую теорию, разработанную Дарвином, к человеку как биологическому виду, Гексли на основании имевшихся к тому времени в науке анатомических материалов проследил несомненные родственные связи человека с человекообразными обезьянами. Последних он рассматривал как непосредственных предков Homo sapiens, как те низшие формы, из которых в процессе эволюции возник этот вид57. Дарвин в «Происхождении человека» значительно углубил аргументацию своего последователя; он, в частности, опроверг представление о современных обезьянах как прямых предках человека. Но с основной идеей книги Гексли, непосредственно вытекавшей из теоретических установок Дарвина, последний был вполне согласен58. Таким образом, теоретическое открытие Дарвина создало основу для решения важнейшей проблемы физической антропологии и первобытной истории — проблемы антропогенеза, а также — давало обоснование попыткам реконструкции первобытной истории на базе археологических находок. Нетрудно видеть, что как теория Дарвина, так и все существовавшие к 60-м годам прошлого века классификации археологических находок строились на признании (часто молчаливом) важнейшей научной идеи — идеи эволюции, притом эволюции по восходящей линии. В этом отношении европейская наука имела к середине XIX в. достаточно богатую традицию. В то же время теория Дарвина внесла существенный вклад в развитие одной из главных идей, на которых строилась складывавшаяся новая историческая дисциплина,— представления о принципиальном единстве человечества вне зависимости от расовых и географических различий. Отсюда логически следовала мысль о сравнимости различных человеческих обществ, а значит, и о возможности использования данных по современным задержавшимся в своем развитии народам для реконструкции картины первобытного прошлого всех народов вообще. Одна из самых ранних формулировок этого принципа содержалась р шеститомном труде Т. Вайпа (1821—1864) «Антропо Ito Глава вторая логия первобытных пародов»59. Марбургский исследователь исходил из двух основных теоретических посылок. Это, во-первых, мысль о единстве в человеке двух начал — биологического и социального, и во-вторых, утверждение о единстве человечества, вытекающем из одинаковых способностей любого народа к развитию культуры00. Эти положения Вайца легли в основу всего последующего развития эволюционистского направления и в этнографии, и в первобытной истории. Строго говоря, Вайц не был пионером, когда говорил о психологическом единстве человечества. Мысль эта впервые была высказана А. Бастианом (1826—1905) в его трехтомном труде «Человек в истории», а затем развивалась во многих последующих его работах 61. Мысль о единстве человечества и его культуры, а следовательно, и о сравнимости разных культур как в синхронном, так и в диахронном планах, пронизывает все работы о ранней истории человечества, которые выходили в свет в 60-х годах прошлого века. Очень ярко отразил это представление, например, крупнейший французский археолог того времени Г. Мортилье (1821—1898). Свой путеводитель по собранию первобытных орудий, экспонированному на Всемирной выставке 1867 г, в Париже, он заключил такими словами: «Итак: закон прогрессивного развития человечества; закон сходного развития; глубокая древность человека — таковы три факта, которые ясно, четко и неопровержимо выявляются в итоге только что проведенного ознакомления с экспозицией» °2. Осознание этих трех законов легло в основу нового научного метода, зародившегося в 60-е годы, — метода построения типологических рядов орудий, древнейших и современных, принадлежавших неевропейским народам, сохранявшим значительные пережитки первобытнообщинного строя.Созданный О. Лейн-Фоксом (впоследствии — О. Питт-Риверс), этот метод стал мощным оружием в руках историков первобытного общества. Им широко пользовались и сам Питт-Риверс и многие другие ученые. Следует, однако, сказать, что именно в пору увлечения построением типологических рядов была незаметно совершена весьма серьезная ошибка. Она сводилась к представлению о современных исследователю отставших в своем развитии народах как о вполне идентичных первобытным народам прошлого. Как писал Питт-Риверс, эти народы рассматривались как «живая иллюстрация, подлинно (bona fide) представители первобытного общества» °’. Прямое перенесение археологических категорий на отставшие общества середины XIX в. принимало порой форму непосредственного приравнивания того или иного общества к палеолитическим или неолитическим обществам (после того как эти термины были введены в употребление для обозначения разных этапов развития каменной индустрии Дж. Леббоком в 1865 г.64). ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 111 Идея о сравнимости разных культур наравне с представлением о глубокой древности человечества имела острый смысл в общей идейной обстановке середины XIX в. В самом деле, сторонники библейской хронологии пытались спасги ее авторитет, утверждая, будто современные им отсталые общества стали таковыми в результате деградации некогда высоких цивилизаций, сотворенных божественным провидением, деградации, бывшей следствием тех или иных природных катастроф, скажем, всемирного потопа65. Поэтому опровержение утверждений о деградации занимало немалое место в работах крупнейших историков и этнографов 60—70-х годов. С естественнонаучной точки зрения решающий удар этой теории нанес Ч. Лайелл. Исходя из представления, что люди, создавшие каменные орудия, были современниками вымерших видов животных, эволюция которых до нынешних форм потребовала бы десятков тысяч лет, он предположил, что люди эти были в умственном отношении ниже людей современного вида и тоже должны были эволюционировать. Что же касается Египта (который чаще всего выдавали за образец высокой культуры, в иных районах мира подвергавшейся деградации), то в геологическом отношении египетские памятники оказались очень молодыми и совершенно несопоставимыми с каменными орудиями, обнаруженными к тому времени в разных местностях Европы66. Отношение передовой исторической и этнографической науки той эпохи к теории деградации в общеметодологическом смысле определеннее всего сформулировано в «Происхождении культуры» британского исследователя Э. Б. Тайлора (1832—1917). Надо сказать, что место этого крупнейшего ученого в становлении истории первобытного общества как самостоятельной отрасли исторической науки определяется не столько его непосредственным вкладом в изучение первобытности (как раз в этом отношении он ограничился в основном проблемой происхождения религии, каковую выводил из «первобытного анимизма»), сколько тем, что именно в трудах Тайлора мы видим в наиболее полной форме основные теоретические посылки доморгановской истории первобытного общества. «Прогресс, деградация, пережиток, возрождение, модификация,—говорит Тайлор,—все это способы связи, которая соединяет вместе сложную сеть цивилизации» 67. Но разные «способы» для него отнюдь не равноценны: «насколько история способна служить нам критерием, прогресс первичен, а деградация вторична; культура должна быть достигнута до того, как ее возможно станет утратить»68. А пережитки, которые Тайлор определил как то, что «остается как доказательства и примеры более древнего состояния культуры, из которого развилось более новое», показывают исследователю путь, пройденный цивилизацией. Последовательный эволюционист, Тайлор прекрасно понимал, что 112 Глава вторая эволюционируют и сами пережитки, изменяясь и внешне и функционально 69. Тайлор широко пользовался методом типологических рядов, именно он подробно обосновал применение этого метода к максимально широкому кругу явлений культуры10. Именно он особенно четко и выразительно сформулировал принцип сравнимости явлений культуры: «Такое же развитие культуры, какое происходило в пределах наших знаний, имеет место и вне этих пределов; и на ход его не влияет, располагали ли мы при этом наблюдателями или нет». И здесь же изложен, по определению Тайлора, «фундаментальный принцип» этнографического исследования: «По известному историческому развитию мы можем вполне справедливо судить, каково было развитие доисторическое» 11. Симптоматичным для развития истории первобытного общества как научной дисциплины было появление в 60-е годы прошлого столетия сразу нескольких крупных работ, в которых содержались попытки анализа развития общественных институтов с древнейших времен. В 1861 г. вышли в свет книги Г. Мейна и Й. Ба-хофена, в 1865 г.— Дж. Мак-Леннана и Дж. Леббока, в 1870 г.— вторая работа Леббока. Главное место в этих исследованиях заняли родственные отношения и формы семейной организации. Хотя надо сказать, что за исключением Мак-Леннана, указанные выше исследователи имели в виду рассмотреть генезис прежде всего правовых и политических систем. Отсутствие у известных тогда «первобытных» народов целого ряда социально-политических институтов, привычных для европейца XIX в., с одной стороны, толкало к попытке воссоздать картину их возникновения, а с другой — складывалось интуитивное понимание того, что некоторые функции многих из этих институтов должны были ВЫПОЛНЯТЬ родственные отношения и семейная организация. Для всех этих трудов было характерно, что их авторы исходили из молчаливого представления об изначальном коллективизме первобытного общества. Правда, в большинстве случаев под первичным коллективом мыслилась семья, притом семья патриархальная, известная еще со времен Аристотеля, а затем — по римскому праву и по формам семейной организации в буржуазной Европе. Тем не менее самое отрицание «дообщественного» состояния человечества было несомненным прогрессом в сравнении с руссоистскими теориями. Очень четко сформулировано это представление в книге Г. Мейна (1822—1888). Древнее общество, подчеркивает он, это не собрание индивидов, но «агрегат семей». А поскольку «корпорация никогда не умирает», первобытное право считает ее вечной и неистребимой. Само по себе представление о первобытном обществе как о системе коллективов (Мейн говорит о системе концентрических кругов — семья, род, племя72) безусловно ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ ИЗ правильно. Однако в схеме Мейна в роли первичной ячейки выступает семья патриархального типа («объединенная семья»); она предшествует роду, места и значения которого в истории первобытности Мейн не понимал. Еще менее оказался он способен понять поздний характер отцовского рода, который для него оставался единственной формой родовой организации; К. Маркс подчеркивал, что Мейну были неизвестны материнский род и материнское право73. Семья как первичная ячейка общества рисовалась Мейну в форме «циклопической», т. е. основанной на абсолютной власти отца. Связующим принципом служила в ней patria potestas, т. е. власть старшего мужчины, родство же признавалось лишь агнатное. Нетрудно видеть, что в анализе истории семьи Мейн основывался почти исключительно на библейских материалах и на римском праве да еще на некотором знакомстве с современными ему формами индийской патриархальной семьи и на довольно неопределенной ссылке на «индоевропейские народы вообще»74. Антиисторизм и юридический формализм этих взглядов также подвергались острой критике со стороны К. Маркса75. Имя Мейна обычно связывается с открытием закономерного перехода от кровнородственных связей как основного вида социальных связей к территориальным76. Вместе с тем не лишена резона и точка зрения Р. Лоуи, полагавшего, что английский ученый обнаруживал порой большое чувство историзма77. Дело в том, что Мейн вовсе не ограничился утверждением о смене кровнородственных связей территориальными. К тому же он не абсолютизировал эту смену, так как имел в виду только «политическое» функционирование общественного организма, т. е. отношения власти и властвования. Мейн правильно оценил значение искусственно создаваемого родства, его он рассматривал как первую в истории человечества правовую фикцию, а главное — первым обратил внимание на то, что на ранних этапах развития именно в категориях фиктивного родства выражались и территориальные связи в обществе 7S. Ошибочных взглядов на историю семьи Мейн держался в течение всей своей научной деятельности. Он решительно возражал Моргану и Мак-Леннану, считавшим, что материнский род и материнское право предшествовали отцовским, причем пытался опираться на авторитет Дарвина79. В 1861 г. была опубликована работа Й. Бахофена (1815—1887) «Материнское право»so. Точка зрения швейцарского исследователя оказалась диаметрально противоположной господствовавшей в то время в науке «патриархальной теории» семьи, хотя Ба-хофен пользовался тем же кругом источников, что и его оппоненты,— прежде всего классической литературой, реального этнографического материала он практически не касался. 114 Глава вторая Схема Бахофена начинается стадией промискуитета, которую он обозначил термином «гетеризм». Затем следовала стадия «гинекократии», т. е. материнского права, которую позднее сменил «патриархат», т. е. господство отцовского права. Однако концепция Бахофена была насквозь идеалистична в объяснении причин эволюции форм семейной организации. В самом деле, переход от гетеризма к материнскому роду объяснялся тем, что неупорядоченные половые сношения оскорбляли женскую стыдливость; именно поэтому женщины будто бы и создали семью и брак, изобрели религиозные верования и превратили себя в символ плодородия через понятие «теллурической праматери». В свою очередь смена материнского права отцовским была вызвана вытеснением теллурических божеств астральными, каковые воспринимались как идеальное правовое отношение между отцом и сыном. Таким образом, причинами развития семьи оказывались факторы чисто идеальные, материальные же условия существования и функционирования тех или иных форм семьи не затрагивались вообще. Все это, пожалуй, дает определенные основания современному историку для того, чтобы оценить теорию Бахофена как «одну из самых безумных» в развитии этнографии81. И тем не менее во взглядах Бахофена заслуживает внимания, помимо интуитивно правильно понятой последовательности смены форм рода, еще и то, что свою схему он понимал как нечто универсальное: через стадии гетеризма, материнского и отцовского права прошли, по мнению исследователя, все народы земли. Шотландский адвокат Дж. Мак-Леннан (1827—1881) независимо от Бахофена пришел к сходным взглядам на развитие семейной организации, хотя и обосновал их по-другому. Ему же принадлежит заслуга введения в науку таких фундаментальных понятий современной этнографии, как эндогамия и экзогамия, хотя и без правильного их объяснения82. По схеме Мак-Леппана (который в отличие от Бахофена пользовался сравнительно богатым этнографическим материалом) , семья прошла в своем развитии те же три ступени — от промискуитета через материнское право к отцовскому праву. Обоснование происхождения семьи хотя и представляется в общем более реалистичным, нежели у Бахофена, все же скорее умозрительно, чем связано с данными этнографии. Мак-Леннан исходил из того, что превращение первоначальных тотемических stock groups в экзогамные матрилинейные группы вызывалось недостатком женщин, который в свою очередь вытекал из обычая умерщвлять новорожденных девочек. Отсюда следовали, по Мак-Леннану, два возможных результата: либо захват женщин в других человеческих группах, т. е. экзогамия, либо же полиандрия. В последнем случае также возможны два варианта: мужья ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 115 могут быть либо соплеменниками, либо братьями (соответственно наирский и тибетский случаи). Мак-Леннан неосновательно преувеличивал значение и всеобщность полиандрии в истории форм семьи, и на это сразу же обратили внимание современники, в частности Леббок83. Но именно в теории Мак-Леннана мы впервые встречаемся с четким разграничением матри- и патрилокального брака, притом из различия между ними выводится матрилинейный или патрилинейный характер общества. При экзогамии, рассуждает Мак-Леннан, равно как и при тибетской форме полиандрии, женщина живет вместе с родней мужа (или мужей), т. е. оказывается в большей или меньшей степени подчинена мужчине. А при наирском варианте брака счет родства возможен лишь по матери, отсюда ведет свое начало материнское право. Следует сказать, что Мак-Леннан в значительной степени предвосхитил и нынешние споры о правомерности выделения племени как особой стадиальной формы социальной организации, особенно оживленные в американской антропологии. Правда, для него самого подобный вопрос не возникал, но именно Мак-Леннан обратил внимание на то, что ирокезы, данными о которых широко пользовался Морган, когда создавал свою концепцию первобытного общества, представляют пример поздней социальной организации84. Представление о групповых формах брака было свойственно и взглядам Дж. Леббока (1834—1913), который рассматривал «общинный» (communal) брак в качестве самой ранней формы брачных отношений, из которой впоследствии через похищение женщин развилась экзогамия. Место Леббока в становлении истории первобытного общества как самостоятельной научной дисциплины заключается прежде всего в том, что, будучи крупным археологом, он немало сделал для дальнейшей систематизации известного к тому времени археологического материала. В частности, как уже говорилось, Леббок предложил разделение каменных орудий на палеолитические или неолитические по наличию шлифовки или ее отсутствию — схему, семью годами позднее детально разработанную Г. Мортилье 86. Леббок не остался в стороне и от попыток реконструировать историю религиозных верований человека, начиная с «атеизма», т. е. безрелигиозной стадии развития, и заканчивая христианством, в котором «религия сливается с нравственностью»87. Характерно, что религия у него полностью отделена от социальной структуры. Это не должно нас удивлять, коль скоро первопричиной развития цивилизации Леббок считал именно развитие идей88. Следует сказать, что во взглядах Леббока особенно ярко обнаруживалась противоречивость, какой были отмечены взгляды 116 Глава вторая крупнейших британских историков первобытности, сформировавшихся как ученые в викторианской Британии в доморгановский период. Противоречивость эта столь очевидна, что, скажем, Г. Дэниел посвятил специальную главу «викторианцам и первобытной истории», а Р. Лоуи именно Леббока подверг жесточайшей критике89. В основе их идей лежала этноцентристская установка, в соответствии с которой викторианская Британия представлялась наивысшим результатом эволюции человеческого общества, а британский подданный этого времени — образцом «цивилизованного человека». Правда, крупнейшие ученые того времени решительно отвергали расистский подход к изучению современных им неевропейских народов, сохранявших в той или иной степени первобытнообщинный строй (в качестве примера можно назвать такого крупного исследователя, как Э. Тайлор) 90. Но и эти ученые молчаливо приняли тезис о том, что современные им «дикари» не только в социально-культурном отношении, но и биологически находятся на более низкой ступени эволюции, чем средний британец. Собственно говоря, речь идет о неисторичности самого подхода. Это хорошо подметил М. Харрис, когда писал, что викторианцы полагали, «будь они сами воспитаны среди лондонской бедноты или среди готтентотов, они бы тем не менее вели себя как викторианские джентльмены» Британские исследователи в рассматриваемое время играли едва ли не самую активную роль и в изучении первобытных институтов, и в современной им этнографии, поэтому эти «грехи» викторианского мировоззрения довольно ощутимо сказывались на общем уровне работ по истории первобытного общества. Таким образом, западноевропейские этнографические и археологические исследования 60-х годов прошлого века подготовили почву для перехода истории первобытного общества на качественно новую ступень: к попытке создания целостной материалистической концепции первобытности. Этот шаг сделал американский ученый Л. Г. Морган. В завершенном виде концепция Моргана изложена в книге «Древнее общество» (1877 г.)92. Предшествующие работы —от первых статей конца 40-х годов, составивших позднее основу «Лиги ирокезов» 93, до изданной в 1871 г. книги «Системы родства и свойства человеческой семьи» 94 — могут рассматриваться как подготовительный этап в работе над этим главным трудом. Сам Морган рассматривал «Древнее общество» как своего рода второе, расширенное издание «Систем родства и свойства». Что же касается последней крупной работы Моргана — книги «Дома и домашняя жизнь американских туземцев» 95, то она была задумана как заключительный раздел «Древнего общества», в виде первой главы в нее включено сжатое резюме основного содержания последней, ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 117 Заслуга Моргана состоит прежде всего в том, что он сумел построить целостную концепцию развития человеческого общества с древнейших его стадий до формирования первых государств и не только построить, но и в немалой степени обосновать ее огромным полевым материалом. Материал этот собирал как сам Морган, так и привлеченные им многочисленные наблюдатели. Если собственные наблюдения исследователя относились исключительно к североамериканским индейцам, то благодаря связям со множеством корреспондентов в различных частях земного шара — в Австралии, Полинезии, Индии и др.— он располагал обширной фактической основой как для сравнительного изучения важнейших общественных институтов у разных народов, так и для воссоздания картины того, как происходила эволюция общества на этом, самом продолжительном, отрезке его истории. Важнейшим открытием Моргана и центральным пунктом его концепции стало понятие рода как специфической формы общественной организации в древних обществах, притом рода, эволюционирующего от материнского как первичной формы к отцовскому. Это открытие потребовало пересмотра существовавших взглядов на этапы развития форм правления, семейной организации и т. п. и совершенно по-иному рисовало картину развития человечества на ранних этапах его истории. Оценивая значение открытия Моргана для первобытной истории, Ф. Энгельс подчеркивал: «Род, основанный на материнском праве, стал тем стержнем, вокруг которого вращается вся эта наука; со времени его открытия стало понятно, в каком направлении и что следует изучать и как нужно группировать полученные результаты» 96. В «Древнем обществе» представление о роде и родовой организации предстает перед читателем уже вполне сложившимся. По определению Моргана, род — это «совокупность кровных родственников, происходящих от одного общего предка, отличающихся общим родовым именем и связанных узами крови»97. Здесь же автор указывает на исключительную древность родовой органи-низации и на ее универсальность; этот тезис повторяется и в других главах книги. Род как форма общественной организации присутствовал уже в предшествовавших исследованиях Моргана, хотя еще и не был дифференцирован терминологически. Как указывает сам исследователь, «в американской этнографии термины племя и клан употреблялись в качестве равнозначных вместо термина род, поскольку еще не была доказана универсальность последнего. В предыдущих работах, следуя моим предшественникам, я также пользовался этими терминами»98. Правда, тут же он оговаривается, что «употреблял слово «племя» как равнозначное роду и вместо него, но с точным определением этой группы» ". Универсальный характер родовой организации — вот что отличает взгляды Моргана от его предшественников. И не только 118 Глава вторая универсальность, но и первичный характер относительно прочих форм общественной организации. Не случайно Морган с самого начала разграничивает два «плана общественного строя»: организацию социальную, основанную на родах, фратриях и племенах, и организацию политическую, строящуюся на территории и собственности 10“. При этом род оказывается в начале «органического ряда» (organic series), по определению исследователя, а не просто одной из возможных форм организации общества101. И соответственно вводится понятие родового общества, противополагаемого обществу политическому, т. е. классовому. Морган хороню понимал, что род — не одноразовое изобретение (хотя он и колебался относительно того, следует ли считать родовую организацию самостоятельно складывавшейся повсеместно или же она зародилась в каком-то одном регионе и оттуда путем заимствования распространилась по всей ойкумене, причем склонялся более ко второму решению) 102. По представлениям исследователя, род эволюционировал «от архаической к своей конечной форме». Для возникновения родовой организации требовались какие-то объективные предпосылки: «Нельзя думать, чтобы такое замечательное учреждение, как род, возникло вполне готовым или произошло из ничего, т. е. без основания, подготовленного предшествующим естественным развитием. Его происхождение следует искать в предсуществовавших элементах общества, а его зрелость наступила много позже его возникновения» 103. Морган с самого начала решительно возражал против гипотезы о возникновении рода в результате расширения семьи — а такая точка зрения была преобладающей (если о происхождении рода вообще задумывались). Полемизируя с мнением Дж. Грота, автора популярнейшей в те годы в англоязычных странах истории древней Греции, Морган прямо говорит: Грот считает род расширенной семьей и, соответственно, семью — первичной, а род — вторичной формой общественной организации. Но «взгляд этот... не приемлем. Обе организации исходят из различных оснований и друг от друга независимы. Род охватывает только часть потомства предполагаемого общего предка и исключает остальную часть...»104. Морган настойчиво подчеркивает: ни одна из древних форм семьи не служила основанием рода и не могла им служить, так как муж и жена необходимо принадлежали к разным родовым объединениям105. Род есть древнейшая социальная организация, построенная на осознании родства106. Характерно, что необходимость существования родовой организации Морган обосновывает чисто материальными причинами: тем, что семья в любой из своих древних форм неспособна «самостоятельно противостоять всей тяжести борьбы за существование» 107. Но отсюда неизбежно следовал вывод не просто о первобытном коллективизме родовой организации, но о первобытном ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 119 коммунизме. Именно о коммунизме в хозяйственной жизни аме риканских индейцев говорит Морган. Этим коммунизмом объясняет он и действие закона гостеприимства у индейцев: «Где бы мы его ни находили, он сопряжен с коммунистическим строем жизни в обширных домохозяйствах» 108. «Коммунизму домашней жизни» посвящена специальная глава его книги, так и названная 109. Ведущий принцип архитектуры жилищ индейских племен Северной Америки Морган определяет как «приспособление домов к коммунизму домашней жизни» 110. Конечно, Морган был неправ, когда относил общество ацтеков к стадии военной демократии (понятие, им введенное). Но совершенно справедливым остается его замечание, сделанное мимоходом по этому поводу: родовая организация неизменно отличалась глубоким демократизмом. Еще более четко это сформулировано в применении к грекам героического периода: «При родовых учреждениях народ, состоящий из родов, фратрий и племен, организованных в виде независимых самоуправляющихся единиц, естественно должен быть свободен» 1И. Такие выводы оказывались объективно революционными, направленными против взглядов, господствовавших в науке того времени112. Этим объясняется высокая оценка того, что сделал Морган, основателями научного социализма, и та враждебность, которой отличалось отношение к наследию Моргана подавляющего большинства западных немарксистских исследователей. К революционным элементам теории Моргана относится и устанавливаемая исследователем последовательность сменявших друг друга форм рода. Морган специально говорит о том, что родство на ранних стадиях родового строя считалось по матери, и подчеркивает: «Эти правила принадлежат к числу основных характерных признаков рода, где бы мы ни наблюдали это учреждение в его архаической форме» 113. Рассматривая брачные классы австралийцев, он прямо связывает устойчивость рода со счетом родства по женской линии: «Род сохраняется благодаря тому, что он удерживает в числе своих членов детей всех своих женщин» “4. Обосновывая именно такую организацию рода, Морган, еще раз указав на то, что «в древнем роде счет происхождения ограничивался женской линией», продолжает: «Таким был род в его архаической форме, когда отцовство не могло быть установлено достоверным образом и когда принадлежность определенной матери составляла единственный надежный признак происхождения»115. И здесь же формулирует «три главных основания» рода: кровная связь, чистая родословная при счете происхождения по женской линии и недопущение браков в роде “6. Касаясь превращения материнского рода в отцовский — «род в своей конечной форме», Морган видел причину такого превращения в развитии и укреплении позиций собственности. Именно с 120 Глава вторая этим процессом он связывал главные аспекты трансформации рода: переход счета родства по мужской линии и переход наследования имущества от сородичей умершего в целом сначала к его агнатам, а в конечном счете — к его детям. При этом Морган хорошо понимал, что такие новшества означали «громадную перемену в состоянии сообщества, равно как и значительную ступень прогрессивного развития» 117. Мысль об активнейшем воздействии эволюции форм собственности вследствие прогрессивного развития общественного производства на эволюцию общественных институтов пронизывает всю концепцию первобытной истории Моргана. Собственно говоря, суть его великого открытия — то, что позволило Ф. Энгельсу говорить о самостоятельном открытии Морганом материалистического понимания истории в рамках своего предмета118 — как раз и заключается в том, что оп сумел выделить два принципиально разных типа общественной организации, построенных на взаимоисключающих формах собственности: коллективной — для общества родового, частной — для общества «политического», т. е. классового. Это открытие лежит сейчас в основе материалистического понимания истории первобытного общества. Взгляд на собственность как на категорию, подверженную изменению, а главное — отнюдь не извечную в истории человечества, резко расходился с господствовавшими представлениями об изначальном характере частной собственности. Еще более чудовищным и нетерпимым должен был казаться сторонникам традиционных теорий собственности и права тезис Моргана относительно неизбежности будущего общественного строя, который станет «возрождением, но в высшей форме, свободы, равенства и братства древних родов» 11э. Морган не случайно изложил свою теорию рода и родовой организации в разделе «Развитие идеи управления». Он последовательно проводит через всю книгу мысль о постепенном развитии органов управления обществом по мере превращения societas в civitas и перехода функций управления к специализированным органам. Именно поэтому описание «прав, привилегий и обязанностей» членов рода начинается с права избирать и смещать сахема и вождей (речь идет об ирокезском роде), а завершается советом рода. Дальше Морган показывает усложнение организации управления на более высоких уровнях, прежде всего в племени. Здесь уже появляются первые зачатки разделения власти в форме параллельного существования совета племени и верховного вождя 12°. Постепенное развитие собственности приводило к тому, что она во все большей степени оказывала влияние на органы управления. Это сопровождалось переходом приоритета от кровнородственных к территориальным связям (Морган демонстрирует это на примере Афин и Рима) ш. Пожалуй, один из самых ин ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 121 тересных моментов концепции Моргана в данном отношении — то, что он, по-видимому, интуитивно угадал диалектику взаимодействия имущественного неравенства и статуса при складывании классовой структуры общества. Причем показал, что наследование статуса подчинялось тем же закономерностям, что и наследование имущества: сначала — наследование родом, а затем — от отца к сыну. Резюмирует это Морган в одной короткой фразе: «Собственность и должность были почвой, на которой выросла аристократия» 122. Тем не менее это осталось догадкой Моргана, он не понял всего значения развития отношений собственности для формирования классовой структуры общества. Не понял он и того, что «политическое общество», появление которого он справедливо выводил из развития частнособственнических отношений, основывается на эксплуатации человека человеком. И хотя Морган понимал разницу между отношениями людей в родовом обществе и отношениями в обществе политическом, для него оставался непонятым антагонистический характер последнего. Иными словами, поняв причину трансформации общественных структур, Морган не смог с должной ясностью представить себе ее механизм. Развитие форм собственности прямо связано в концепции Моргана с развитием общественного производства. Следует, однако, иметь в виду, что самое понятие общественного производства — как, впрочем, и некоторые другие категории политэкономии — для него отнюдь не было очевидным. Морган говорит о «последовательных способах добывания средств к существованию» (successive arts of subsistence) как о критериях определения «этнических периодов», т. е. стадий развития общества. Однако ввиду недостаточности знаний о развитии таких способов в качестве «показателей прогресса, достаточных для установления начала последовательных этнических периодов», использует в конечном счете термин «изобретения и открытия» 123. Моргановы «изобретения и открытия» по существу соответствуют производительным силам общества, хотя Морган нигде не говорил о последних да и не имел, видимо, ясного представления о них. Еще меньшая ясность присуща его взглядам на производственные отношения. Практически они сводились для Моргана к отношениям собственности, притом среди таковых никак не выделялась собственность на средства производства124. Созданную им концепцию развития древнего общества Морган должен был как-то согласовать с выводами своих предшественников. Он сделал это, положив в основу периодизации древнейшей истории человечества схему трех последовательных ступеней дикости и стольких же ступеней варварства. Терминология эта восходит к А. Фергюссону (см. выше), однако у американского исследователя традиционная схема значительно детализирована. Не обошел Морган и выработанную скандинавскими археоло 122 Глава вторая гами периодизацию ио трем, так сказать, «технологическим векам» — камню, бронзе и железу. Но для него было очевидно, что технологические критерии сами по себе недостаточны. Термины «каменный», «бронзовый» и «железный», рассуждает Морган на первых же страницах «Древнего общества», были очень полезны для классификации предметов древнего производства. Но, во-первых, эти эпохи не поддаются строгому разграничению: они до известной степени перекрывают друг друга. А во-вторых, изменение материала орудий нельзя непосредственно связать с изменениями в жизни человечества. Именно поэтому Морган и предлагает в качестве критерия «последовательные способы добывания средств к существованию». Стремление Л. Моргана «привязать» детальную схему периодизации древнейшей истории к определенным конкретным изменениям в «способах добывания средств к существованию», а через них — и в формах собственности, составляет еще одно важнейшее новшество по сравнению со взглядами предшественников. В самом деле, в общем виде такая привязка присутствовала уже в теориях философов Просвещения. Но только Морган попробовал установить какую-то последовательность, закономерность, с одной стороны, в смене материальных условий существования людей, с другой — в связанных с такой сменой изменениях в прочих сферах жизни общества. Или, говоря его словами, связать прогресс изобретений и открытий с «развертыванием» учреждений (progressive unfolding relations) 12S. С наибольшей ясностью эта идея Моргана выражена в таблице, которая была исключена из основного текста «Древнего общества» и опубликована только в 1935 г.126 Уже в названии таблицы видно стремление связать те четыре ряда явлений, «лежащие параллельными линиями вдоль пути человеческого прогресса» 127, о которых говорится в предисловии к «Древнему обществу». Название это гласит: «Таблица, показывающая, предположительно, в относительной последовательности их появления, главнейшие изобретения и открытия, а также общественные учреждения человечества в период дикости и в различные периоды варварства» 128. Таким образом, и здесь «производственные» критерии истории человечества выступают вперед с полной очевидностью. Но одновременно с этим в работах Моргана можно найти и такие утверждения, которые как будто могут дать основания для того, чтобы приписать исследователю идеалистический подход к объяснению общественного развития. Такого рода высказывания читатель встречает уже на первой странице предисловия к «Древнему обществу», где говорится о развитии общественных и гражданских учреждений из «немногих начальных зародышей мысли»129. Такая точка зрения довольно последовательно проведена через всю книгу: для Моргана речь идет не просто об ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 123 эволюции управления, семейной организации или собственности, но об эволюции идей управления, семьи и собственности в ходе исторического процесса130. Следует, однако, иметь в виду, что, говоря о развитии «идеи» того или иного института, он скорее всего хотел подчеркнуть, что дает не эмпирическую историю тех или иных общественных явлений, а раскрывает внутреннюю объективную логику их развития131. Подобные высказывания Моргана не раз давали повод к тому, чтобы обвинять его в идеализме либо говорить о непоследовательности его материалистического подхода к изучению истории древнейшего человечества. По-видимому, и то и другое несправедливо. При всей, казалось бы, внешней противоречивости отдельных положений Моргана он неизменно оставался стихийным материалистом в объяснении общественного развитияi32. Уже на первой странице «Древнего общества» Морган подчеркивает глубокую древность человека и человеческого общества: «Ясно, что существование человека уходит в неизмеримую даль и теряется в глубокой древности» 133. А постулируя возраст человечества, решительно расходящийся с библейской хронологией, ученый затем последовательно выступает как сторонник развития человечества по восходящей линии. Решительный эволюционист, Морган исходил из представления о принципиальном единстве развития человека и человеческого общества: «История человеческой расы имеет единое начало, едина в своем опыте и своем прогрессе» 134. Морган ясно видел неравномерный характер исторического развития. Он понимал, что культурные контакты — необходимый и прогрессивный фактор эволюции, «ибо везде, где существовала континентальная связь, все племена должны были в известной мере участвовать в прогрессе каждого племени» 135. Не меньший интерес представляет и постановка вопроса об относительном ускорении темпов развития человеческого общества по мере продвижения его по ступеням эволюции: ...«развитие человечества, с начала и до конца, совершалось в геометрической, не в строгом смысле, но по существу прогрессии. Вследствие этого, хотя прогресс совершался наиболее медленно в первый период и наиболее быстро — в последний, относительный объем прогресса мог быть наибольшим в первом периоде, если брать достижения каждого периода в отношении общей сум-,<ТТЛ 136 МЫ» Морган подчеркивает значение достижений человечества в период варварства по сравнению с тем, что было создано позднее137. Морган, по-видимому, интуитивно осознавал существование принципиальных рубежей, разделявших эти важнейшие периоды человеческой истории: в первый период, т. е., по его периодизации, в эпоху дикости, происходит становление человека современного вида; во втором периоде, т. е. в эпоху 124 Глава вторая варварства, были подготовлены предпосылки создания цивилизации, начиная с перехода к производящему хозяйству. Морган в самой категорической форме выступает против идеи «деградации» человека. Изложив свои взгляды на развитие семейной организации, он продолжает: «Я знаю, что высказанные здесь взгляды расходятся со взглядами, которые пользовались всеобщим признанием в течение многих столетий. Я говорю о гипотезе вырождения человечества, которой пытаются объяснить существование варваров и дикарей, находя, что они стоят физически и умственно значительно ниже уровня, приписываемого предполагаемому первобытному человеку. Гипотеза эта никогда не была научно обоснована фактами. Она опровергается последовательным рядом изобретений и открытий, прогрессивным развитием социальной системы и последовательными формами семьи» 138. Критикуя гипотезу деградации человеческого общества, Морган выступает против потенциально расистских взглядов на неевропейские народы. Эта гипотеза, замечает он, «необходимо вызывает и другое предположение, а именно, что все человеческие расы, кроме арийских и семитических народов, должны считаться ненормальными расами, отклонившимися от своего нормального состояния вследствие вырождения. Правда, арийская и семитическая нации представляют главные потоки человеческого прогресса, так как они довели его до высшего достигнутого до сих пор предела. Но существуют веские основания предполагать, что до их разделения на арийские и семитические племена они составляли часть недифференцированной массы варваров. Поскольку эти племена сами произошли в прошлом от варварских предков, а в еще более далеком прошлом — от диких предков, различие между «нормальными» и «ненормальными» расами теряет под собой почву» 139. Разработанная Морганом концепция родового общества была по-разному встречена его современниками и коллегами. Если, например, Бахофен во многом присоединился к выводам американского исследователя, то Мейн довольно решительно высказался против возможности существования материнского рода на том основании, что такие организации «трудно представить ... связанными с какой-либо определенной территорией или же с военными единицами» 14°. Пожалуй, большее внимание современников привлекла построенная Морганом схема исторического развития семьи. Его заслуги в изучении систем родства признавались многими крупными учеными даже в пору самой яростной реакции против эволюционизма в западной этнографической науке. Так, У. Риверс справедливо считал, что открытие Морганом классификационных систем родства — «одно из величайших открытий, какие можно поставить в заслугу одному человеку» 141. И сегодня едва ли ни в полной ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 125 мере сохраняет ценность огромный фактический материал, собранный Морганом в книге «Системы родства и свойства». Для истории первобытного общества, по-видимому, наибольшее значение имеют два обстоятельства. Прежде всего то, что Морган окончательно опроверг патриархальную теорию развития семьи. Если в «Системах родства и свойства» его в большей степени интересовали системы терминов родства, нежели последовательность формирования форм семьи, то в «Древнем обществе», построив такую схему последовательности, исследователь убедительно показывает невозможность развития семейной организации в русле положений патриархальной теории. «Намеченная нами последовательность учреждений,— говорит Морган,— противоречит также некоторым предположениям тех почтенных ученых, которые в своих умозаключениях о происхождении общества считали патриархальную семью еврейского и римского типов древнейшей формой семьи и самой ранней организацией общества. Они приписывали, таким образом, человеческой расе с самого ее детства семью, находящуюся под отцовской властью»142. После работ Моргана, в которых было показано, что древнейшей формой организации общества был род, вопрос о приоритете семьи в этом отношении отпадал сам собой. Далее Морган доказал, что в истории самого рода есть начальная стадия, которая представлена материнским родом. Рассматривая современную семью (моногамную, по терминологии Моргана) как продукт длительного исторического развития, он попытался связать этапы эволюции семьи с развитием общественного производства и отношений собственности143. Правда, провести эту корреляцию последовательно Морган не смог (в этом легко убедиться, если рассмотреть древнейшие стадии его схемы — первую, включающую кровнородственную семью и малайскую систему родства, и вторую, куда входят пуналуальная семья и туранская и ганованская системы родства и свойства; для этих двух стадий отсутствуют упоминания производства и собственности) . Конечно, созданная Морганом концепция развития первобытного общества отнюдь не совершенна. Последующее развитие археологии и этнографии опровергло некоторые из его тезисов, другие заставило существенно уточнить. Так, не подтвердились многие из технологических критериев его общей исторической периодизации. Несостоятельным оказалось объяснение сложения родовой организации страхом перед инцестом. Едва ли не самой уязвимой и нуждающейся в полном пересмотре оказалась и схема развития семейной организации. Не рассматривая здесь эту часть концепции Моргана в деталях, отметим только, что из пяти предполагавшихся им последовательных этапов развития такой организации — кровнородственной, пуналуальной, синдиасмической, патриархальной и моногамной семей — первая оказалась плодом 126 Глава вторая недостоверной информации, а вторая — лишь частным случаем, но отнюдь не самостоятельным этапом. Однако следует иметь в виду, что сам Морган прекрасно понимал, что разработанная им схема развития и семейной организации, и первобытности в целом может уточняться и дополняться. Но он сознавал также, что был прав в своем общеметодологическом подходе к восстановлению картины древнейших этапов человеческой истории. И то, что сказано в конце третьей части «Древнего общества» по поводу схемы развития семьи, с полным основанием можно отнести ко всему труду исследователя: «Вы-шенамеченная последовательность может потребовать изменений, а возможно, и существенных изменений в отдельных ее звеньях; она все же дает рациональное и удовлетворительное объяснение фактов человеческого опыта, а равно и хода человеческого прогресса в развитии идей семьи и управления у человеческих племен» 144. Характерно, что почти то же самое писал Ф. Энгельс: «Морган был первый, кто со знанием дела попытался ввести в предысторию человечества определенную систему, и до тех пор, пока значительное расширение материала не заставит внести изменения, предложенная им периодизация несомненно останется в силе» 145. «Рациональное и удовлетворительное объяснение» концепция Моргана могла дать именно в силу своего стихийно-материалистического характера. Именно поэтому она является выразительницей лучших традиций передовой науки домарксовой эпохи. Многое из сделанного Морганом вошло как составная часть (хотя в существенно развитом виде) в созданную Марксом и Энгельсом историко-материалистическую концепцию первобытной истории. 2. Первобытная история в трудах классиков марксизма-ленинизма Творческая деятельность Маркса и Энгельса продолжалась более полувека, и за это время созданное ими учение прошло в своем развитии три периода. К 1848 г. завершился первый период — период формирования марксизма. В центре внимания Маркса и Энгельса в это время была философская сторона их учения. Второй период, охватывающий 50—60-е годы, характеризовался преимущественно разработкой политической экономии. В третьем периоде, наступившем после Парижской коммуны 1871 г., Маркс и Энгельс уделяли большое внимание разработке проблем всемирной истории, а также исследованию закономерностей будущего коммунистического общества. Опираясь на новейшие данные конкретных наук, марксизм на каждом этапе выступал как более цельное и зрелое учение. Отсюда вытекает целесообразность рассмотрения взглядов Маркса и Энгельса на первобытную историю в их развитии, в соответствии с периодами развития самого ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 127 марксизма. Такой подход дает возможность раскрыть все богатство их наследия в этой области и проследить связь марксизма с развитием историографии первобытной истории. Научные исследования Маркса и Энгельса были связаны с потребностью разработки стратегии и тактики революционного пролетариата. Существовала, однако, прямая связь между этой целью и изучением далекой, казалось бы, от насущных задач истории первобытного общества. Исследования в этой области, неразрывно связанные с общим развитием теории, занимали со временем все более значительное место в занятиях Маркса и Энгельса. Концепция первобытной истории, органично развиваясь вместе со всем учением, на каждом этапе приобретала новые черты, отражая достижения передовой научной мысли. В произведениях и письмах, написанных в первой половине 1840-х годов, Маркс и Энгельс нередко касались первоначальной истории человечества. Их высказывания не носили, правда, систематического характера, но в них содержались зародыши мыслей, развитых позднее, а в ряде случаев они являются единственными свидетельствами, отражающими мнение Маркса и Энгельса. Анализ этих ранних произведений позволяет проследить развитие их взглядов на первобытное общество и их место в процессе фор мирования марксизма. Он позволяет раскрыть те стороны этог< процесса, которые имели особое значение для концепции первобытной истории. Первой ступенью в этом процессе было преодоление христианского религиозного мировоззрения. Критика библейских и евангельских мифов влекла за собой и постановку вопроса о происхождении человека и человеческого общества. Христианскому мифу о сотворении человека противопоставляется тезис о природной сущности человека. «Человек есть часть природы». Природа в своих взаимоотношениях с человеком многолика, она не зависит от человека, у нее свои законы, природа составляет внешнюю среду человека; в то же время она «есть неорганическое тело человека» 14S. В этом смысле человек не отличается от других природных существ, от животных. В своих первых работах Маркс склонен подчеркивать именно сходство, а не различие между ними, «...мы находим поэтому и культ животных, религию животных в ее первобытной форме, ибо человек всегда считает высшим существом то, что составляет его истинную сущность»147. Однако уже в 1844 г. он, напротив, стремится определить критерии отличия человека от животного. Последнее «не отличает себя от своей жизнедеятельности», у человека же она носит «сознательный» характер; «...животное производит лишь то, в чем непосредственно нуждается ...между тем как человек производит даже будучи свободен от физической потребности...»148 Природа выступает уже как «материал, на котором осуществляется... труд» 128 Глава вторая человека. Благодаря своему труду человек подчиняет себе природу. «Практическое созидание предметного мира, переработка неорганической природы» — функция человека. Природа становится для человека «его произведением, его действительностью»14’. Но само это активное воздействие на природу, отличающее человека от животного, возможно только благодаря тому, что отношение человека к природе опосредуется обществом, «...только в обществе природа является для человека звеном, связывающим человека с человеком... только в обществе природа выступает как основа его собственного человеческого бытия. Только в обществе его природное бытие является для него его человеческим бытием... Таким образом, общество есть законченное сущностное единство человека с природой...» 150 Преобразование природы, «антропологический» характер, который она приобретает в результате воздействия человека, составляют основное содержание исторического процесса. «Сама история является действительной частью истории природы, становления природы человеком ...вся так называемая всемирная история есть не что иное, как порождение человека человеческим трудом, становление природы для человека. .»151 Итак, не только природа очеловечивается, но и сам человек возникает благодаря процессу взаимодействия с природой, процессу труда. Очевидно, предполагается и определенный исходный уровень, на котором начинается процесс взаимодействия природы и общества. В ранних работах Маркса и Энгельса встречаются упоминания и о «естественном» состоянии, и о «дикаре», уровень которого мало чем отличается от уровня животного по потребности «в охоте, в движении и т. д., в общении с себе подобными» 152. Речь в этих случаях обычно идет об абстрактном «дикаре», каким его изображали мыслители Просвещения, нередко с прямыми ссылками на авторов. Первая попытка дать общую характеристику общества была предпринята Марксом в «Экономическо-философских рукописях 1844 года». Суть ее в следующем. Анализ современного капиталистического общества показывает, что оно возникло в результате отчуждения труда, к которому приводило все предшествующее историческое развитие. Раскрывая смысл этого понятия, Маркс указывает, что речь идет о возникновении частной собственности, о присвоении собственником продукта труда непосредственного производителя. В конечном итоге возникает противоречие между трудом и капиталом, разрешение которого есть коммунизм. «Коммунизм как положительное упразднение частной собственности — этого самоотчуж-дения человека» есть поэтому «возвращение человека к самому себе как человеку общественному, т. е. человечному». Коммунизм является решением «загадки истории», он дает «действительное разрешение противоречия между человеком и природой» 153. ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 129 Это «возвращение человека к самому себе» представляет собой высшую ступень, отрицание отрицания предшествующего развития. В этом подходе Маркса подразумевается, таким образом, что общество и на первоначальной ступени носило коммунистический характер, что в «естественном состоянии» не только не была нарушена гармония между человеком и природой, но и внутри человеческого общества. К сходным выводам приходил в своих ранних исследованиях, выполненных независимо от Маркса, и Фридрих Энгельс. Из борьбы с природой возникает сознание «единства человека и природы»,— писал он в одной из своих статей. В своих «Набросках к критике политической экономии» он отмечал движение к «великому перевороту, навстречу которому движется наш век,— примирению человечества с природой и с самим собой» 154. Впервые свою концепцию первобытной истории Маркс и Энгельс изложили в 1845—1846 гг. в «Немецкой идеологии» в связи с общей теорией исторического материализма. Она основана на широком обобщении накопленных к середине 40-х годов прошлого века знаний о древних народах, а также о неевропейских народах, сохранивших черты первобытности в своем строе. Правда, в распоряжении Маркса и Энгельса практически еще не было археологических данных, а этнографические сведения привлекались преимущественно косвенно, на основании работ немецких и французских просветителей и философов, по им были хорошо известны основные античные источники, исследования экономистов, данные германистики и других наук. Энциклопедические знания и диалектико-материалистический метод позволили Марксу и Энгельсу уже в этот период, когда еще не существовало первобытной истории как отдельной науки, создать основу марксистской концепции первобытной истории, оказавшей впоследствии глубокое влияние на развитие науки. Рассмотрение проблем первобытной истории в «Немецкой идеологии» начинается с анализа природных основ человеческой истории. «Всякая историография,— отмечают Маркс и Энгельс,— должна исходить из этих природных основ и тех их видоизменений, которым они благодаря деятельности людей подвергаются в ходе истории». «Чисто эмпирическим путем» устанавливается «первая предпосылка» всякой истории — «существование живых человеческих индивидов» с соответствующей телесной организацией, обусловливающей их отношение «к остальной природе». Отличие человека от животных рассматривается уже в историческом плане и по сути дела одновременно представляет собой постановку вопроса о происхождении человека. Люди «начинают отличать себя от животных, как только начинают производить необходимые им жизненные средства». Способ производства, с одной стороны, обусловливает воспроизводство самих индивидов, с другой стороны - их «образ жизни» 15"’. 130 Глава вторая Маркс и Энгельс различают пять основных сторон социальной деятельности, иначе говоря, пять первичных исторических отношений. Вслед за производством жизненных средств идет порождение новых потребностей. Наряду с этим «с самого начала» включается «в ход исторического развития... третье отношение»—по производству людей. «Это семья, которая вначале была единственным социальным отношением... впоследствии становится подчиненным отношением»156. Разумеется, представление о семье как о первоначальной социальной единице общества было обусловлено отсутствием научных данных, о чем писал Энгельс впоследствии157. В качестве еще одной стороны первичных исторических отношений Маркс и Энгельс выделяют отношения общения. «Производство жизни — как собственной, посредством труда, так и чужой, посредством деторождения — выступает сразу же в качестве двоякого отношения: с одной стороны, в качестве естественного, а с другой —в качестве общественного отношения», иначе говоря, «совместной деятельности» 158. Отношения общения приобретают различные формы в зависимости от развития производительных сил. Определенному способу производства соответствует определенная форма общения. Причем эта форма общения как способ совместной деятельности в свою очередь является производительной силой. Как видим, в ходе рассмотрения первичных исторических отношений создавалась по сути дела и теория общественно-экономических формаций. Наконец, в качестве стороны первичных исторических отношений рассматривается также сознание. Вначале оно «носит столь же животный характер, как сама общественная жизнь на этой ступени». Это чисто «стадное», «племенное» сознание представляет собой в сущности «осознанный инстинкт». С одной стороны, «это — чисто животное сознание природы (обожествление природы)», с другой — «осознание ближайшей чувственно воспринимаемой среды и ... ограниченной связи с другими лицами и вещами...» Но это примитивное сознание является «началом осознания того, что человек вообще живет в обществе». Сознание не существует, однако, в «чистом» виде. Оно неразрывно связано с языком. «Язык так же древен, как и сознание; язык есть практическое... действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоятельной необходимости общения с другими людьми» 159. Первичные исторические отношения характеризуют и тот исходный уровень, с которого начинается выделение человека и человеческого общества из животного царства, и исторически более поздние и развитые ступени — формы общества. Маркс и Энгельс различали в «Немецкой идеологии» три ступени, предшествовавшие буржуазному обществу: племенную, античную и феодальную формы собственности. В основе этой периодизации ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 131 лежит, таким образом, экономический критерий, ибо собственность, как показывают Маркс и Энгельс,— непосредственный результат развития производства. Вычленение племенной формы собственное!и предохавляет собой не что иное, как выделение первобытного общества как особой стадии исторического развития человечества. Правда, Маркс и Энгельс опираются при этом на исторические сведения об античных и германских племенах в период, непосредственно предшествовавший возникновению государства. Поэтому собственно понятия «племенной строй» и «племенная собственность» отражают поздний, завершающий этап первобытной эпохи. Начало же ее относится к периоду, когда «природа еще почти не видоизменена ходом истории» и только с ростом населения начинает развиваться производительность труда160, вместе с этим развивается и разделение труда, которое вначале также носило лишь естественный характер. Но на стадии племенной собственности производство еще развито слабо, люди еще живут «охотой и рыболовством, скотоводством или самое большее земледелием». Соответственно этому ограниченному отношению к природе не развиты еще и отношения общения, в данном случае племенной строй, хотя они претерпели известное развитие по сравнению с первоначальными. Семья расширилась, превратившись из простой в «сложную», развилось рабство, ранее существовавшее в скрытом виде 161. Структура расширенной семьи, т. е. племени, выглядит следующим образом: «патриархальные главы племени, подчиненные им члены племени, наконец, рабы». Племенной строй рассматривается как необходимая стадия, через которую проходят различные народы. Хотя племенная собственность и носит общий характер, тем не менее при племенном строе и даже раньше у «дикарей» уже существует обособленное хозяйство и отдельное жилище1<>2. Таким образом, Маркс и Энгельс в соответствии с материалами, которыми они в то время располагали, отмечают факты, связанные уже с разложением первобытной общности, с возникновением варварских обществ. Такова была в целом концепция первобытной истории, выдвинутая Марксом и Энгельсом в это время. Возникает вопрос: почему же в «Манифесте Коммунистической партии», итоговой работе первого периода, в которой освещены основные положения материалистического понимания истории, нет упоминания о первобытном обществе. Очевидно потому, что в «Манифесте», обращенном к революционным рабочим, Маркс и Энгельс ставили своей целью охарактеризовать последовательно сменявшиеся в истории формы эксплуатации человека человеком, они писали о классовом обществе и о борьбе классов. С этой точки зрения первобытность представлялась им предысторией163 и касаться ее не было никакой необходимости. Таким образом, концепция 132 Глава вторая первобытной истории возникла уже в период формирования марксизма. И несмотря на то, что впоследствии по мере развития науки в нее вносились существенные изменения, ядро ее сохранилось, и более поздние взгляды Маркса и Энгельса были органическим продолжением этой первоначальной теории. В следующих! период, охватывающий почти четверть века — с начала 50-х до середины 70-х годов, развитие взглядов Маркса и Энгельса на первобытное общество связано главным образом с исследованиями в области политической экономии. В центре внимания оказалась такая социальная и хозяйственная единица, как земледельческая община, возникшая в конце первобытной эпохи, но сохранившаяся еще и при капитализме. Обильный материал как о европейских, так и о неевропейских народах, накопленный в науке и свидетельствовавший о громадном разнообразии общинных форм, отражал, как полагали Маркс и Энгельс, исторические этапы развития общины. Наряду с проблемой общинного строя определенное место в исследованиях Маркса и Энгельса в этот период занимали также вопросы становления человека, при решении которых Маркс и Энгельс прямо или косвенно опирались на новейшие данные естественных наук. Первые наблюдения Маркса и Энгельса, относящиеся к структуре и месту общин, были сделаны в 1853 г. Маркс в одной из своих статей рассмотрел, в частности, шотландский, или гэльский клан. Отметив наличие общей собственности на землю, а также роль кровнородственных связей, регулировавших отношения между членами клана, Маркс показывает, что имущественная дифференциация уже привела к неравенству внутри клана, позволив вождям сосредоточить в своих руках земли и власть. Он характеризует клан как «организованный на военный лад род» и относит его, вопреки распространенным в то время взглядам, не к феодальным институтам, а «к тем формам общественной жизни, которые в общем процессе исторического развития стоят на целую ступень ниже феодального строя». Определяя строй клана как «патриархальный», Маркс характеризует клан как явление того же порядка, что и русская и древпеазпат ские общины164. Исследуя индийскую общину, Маркс и Энгельс подробно анализируют ее внутренний строй, они отмечают такие ее черты, как общую собственность на землю, самодовлеющий характер производства основанный па комбинации земледелия и домашней промышленности, и как следствие этого — изоляцию общин друг от друга. Контакт между общинами возникает в зависимо сти от природных условий там, где необходимо, например при ирригации. Над общинами возвышается деспотическое государство, которое берет на себя обеспечение общественных работ, тем самым закрепляя изоляцию общин. Это «с самых давних времен» ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 133 вызывает к жизни «своеобразную социальную систему» — «систему сельских общин», в которой сами общины — «маленькие стереотипные формы социального организма. Эта система, в которой взаимодействовали, с одной стороны, земледельческие общины, с другой — деспотическое государство165. Фундамент этой своеобразной общественной структуры, по мнению Маркса и Энгельса, сохранял первобытные черты. Позднее в «Капитале» и в предварительных его вариантах Маркс по-прежнему называл эти общины «первобытными» и «коммунистическими» 166. В «Экономических рукописях 1857—1859 годов» Маркс предпринял попытку выделить основные формы земледельческой общины в их исторической последовательности. Характеризуемые здесь азиатская (восточная), античная и германская общины отражали не только ступени развития, но в определенном смысле положили начало и типологии общин. Эти исторические типы общин отличаются степенью разложения общей собственности. «История ... показывает нам общую собственность ... как более изначальную форму,—форму, которая еще долго играет значительную роль в виде общинной собственности 167. Положив этот критерий в основу своего анализа, Маркс в качестве первой формы общины называет азиатскую, в которой сохраняется «непосредственная общая собственность (восточная форма, модифицированная у славян; развитая до противоположности, но все же являющаяся еще скрытой, хотя и чреватой противоположностями, основой античной и германской собственности)» 168. Хотя фактические сведения об упоминаемых здесь общинах были не всегда точны (неверными были в то время представления о характере германской общины), все же основная закономерность, выявленная Марксом, имела огромное методологическое значение. В «Капитале» Маркс, вновь возвращаясь к рассмотрению индийской общины, гораздо обстоятельнее характеризует ее структуру 11 взаимоотношения с государством. Существенно новым моментом явилось то, что Маркс указывал на существование в различных частях Индии общин различного типа. При этом «в общинах наиболее простого типа обработка земли производится совместно и продукт делится между членами общины», а ремесленное производство осуществляется отдельно каждой семьей 169. Вскрывая причины сохранения обществ подобного типа, Маркс указывает: «...они покоятся или на незрелости индивидуального человека, еще не оторвавшегося от пуповины естественно-родовых связей с другими людьми, или на непосредственных отношениях господства и подчинения. Условие их существования — низкая ступень развития производительных сил труда и соответственная ограниченность отношений людей рамками материального процесса производства жизни, а значит, ограничен 134 Глава вторая ность всех их отношений друг к другу и к природе. Эта действительная ограниченность отражается идеально в древних религиях, обожествляющих природу, и народных верованиях» 17°. Последняя часть этого высказывания содержит дальнейшее развитие сформулированных еще в «Немецкой идеологии» положений о взаимодействии природы и общества. Энгельс в «Анти-Дюринге» пришел к аналогичным выводам относительно роли и места сельской общины в истории человечества. Он указывал, что практически «все культурные народы» вступают в историю «с весьма заметными остатками» этой общины, и приходил к выводу, что сельская община, выполнив свою историческую миссию, впоследствии стала тормозом развития. Только там, где общины разложились, «народы двинулись собственными силами вперед по пути развития» 171. Анализ внутренних социально-экономических отношений в общине привел Маркса к ряду чрезвычайно важных в методологическом отношении выводов. «Чем дальше назад уходим мы в глубь истории,— писал он во введении к «Экономическим рукописям 1857—1859 годов»,—тем в большей степени индивид, а следовательно и производящий индивид, выступает несамостоятельным, принадлежащим к более обширному целому» ”2. Таким обширным целым, естественно, не могла быть семья, поэтому Маркс в ходе своих исследований дал определение семьи, противоречившее общепринятым в то время представлениям. Не семья разрастается в род, а напротив: «Первоначальная форма семьи есть сама родовая семья, из исторического разложения которой только и появляется частная семья»173. Этот вывод, сделанный в 1859 г., предвосхитил фактические открытия, сделанные спустя почти два десятилетия. Важным для дальнейшего развития теории был и вывод о том, что связи по родству и соответственно организация человеческого коллектива на этой основе древнее прочих. Огромное значение имел и общий методологический принцип исследования исторически предшествующих форм общества: «Анатомия человека,— писал Маркс,— ключ к анатомии обезьяны. Намеки же на более высокое у низших видов животных могут быть поняты только в том случае, если само это более высокое уже известно. Буржуазная экономика дает нам, таким образом, ключ к античной и т. д.» 174 Этот принцип Маркс и Энгельс с успехом применяли и в своих исследованиях по истории первобытного общества. Одним из наиболее ярких примеров является исследование Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека». Здесь показано уже в более конкретной форме, чем это было в ранних работах, взаимодействие человека и природы, раскрыто соотношение биологических и социальных факторов в процессе становления человека, наконец, исчерпывающим образом доказано решающее значение самого коллектива формирую ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 135 щихся людей как условие антропо- и социогенеза. Выдвинутая Энгельсом теория продемонстрировала несостоятельность социал-дарвинистских и вульгарно-материалистических концепций происхождения человека. Анализ роли труда в становлении человеческого общества, начатый Марксом в «Капитале» и продолженный Энгельсом, был тесно связан с другой важной проблемой — историей становления экономических отношений. Давая общую характеристику труда как процесса, совершающегося между человеком и природой, Маркс резко отделяет собственно человеческий труд от его животнообразных форм, носящих инстинктивный характер. Маркс рассматривает изготовление орудий в качестве специфической характерной черты человеческого труда и отмечает, что именно средствами труда отличаются друг от друга экономические эпохи. В этой связи он придает большое значение археологическим находкам каменных орудий и оружия. «Такую же важность, какую строение останков костей имеет для изучения организации исчезнувших животных видов, останки средств труда имеют для изучения исчезнувших общественно-экономических формаций... Средства труда не только мерило развития человеческой рабочей силы, но и показатель тех общественных отношений, при которых совершается труд» 175. Исходным пунктом для исследования экономики всех предшествующих формаций являлась для Маркса, в соответствии с приведенным выше методологическим положением, наиболее развитая формация — капиталистическая. Подходя с этой точки зрения к первобытной экономике, Маркс отмечает, что в начальный период человеческого общества «нет еще произведенных средств производства, следовательно, пет постоянного капитала, стоимость которого входит в продукт...» 176 Маркс считает поэтому, что к экономике первобытного общества применимы не все понятия, которые действительны для более поздних формаций. Например, при изготовлении орудий, пишет Маркс, «дикарь впадает в тяжкое экономическое прегрешение вследствие полного равнодушия к тому, сколько времени он па это затрачивает» 177. Развивая эти мысли Маркса, Энгельс обосновывал в «Анти-Дюринге» исторический подход к применению политической экономии. Энгельс выдвигал требование создания специальной теории для каждой ступени развития производства и обмена, т. е. для каждой формации, в том числе и первобытнообщинной. Касаясь первобытного общества, Энгельс, в частности, писал: «Кто пожелал бы подвести под одни и те же законы политическую экономию Огненной Земли и политическую экономию современной Англии,— тот, очевидно, не дал бы ничего, кроме самых банальных общих мест» 178. Энгельс и впоследствии всегда подчеркивал необходимость дифференцированного применения категорий политической экономии к обществам различных фор 136 Глава вторая маций. Так, в 1895 г. в письме к немецкому экономисту Вернеру Зомбарту Энгельс писал, что понятие стоимости «имеет значение для той ступени экономического развития общества, при которой только могла и может идти речь о стоимости — для тех форм общества, где существует товарообмен, соответственно — товарное производство. Первобытный коммунизм не знал стоимости» 17Э. Новое направление в изучении Марксом общины наметилось еще в 1868 г. Ознакомившись с исследованиями немецкого историка Л. Г. Маурера о германских общинах, Маркс окончательно убедился, что его собственная точка зрения о том, что «азиатские или индийские формы собственности повсюду в Европе были первоначальными формами», была верной. Попытки ученых преодолеть барьер средневековья и «заглянуть» ... в первобытную эпоху каждого народа», по мнению Маркса, соответствовали «социалистическому направлению». Ибо здесь они «в самом древнем находят самое новое, вплоть до поборников равенства...» 180 Маркс не случайно подчеркивает последнее обстоятельство: теперь фактическое доказательство коммунистического характера первобытной формации объективно опровергало буржуазные апологетические теории об извечности частной собственности. Указывая на коммунистический характер первобытной формации, Маркс и Энгельс вместе с тем выступали против всякого смешения ее с будущим коммунистическим обществом 181. С середины 70-х годов занятия Маркса и Энгельса первобытной историей становятся особенно интенсивными. Они тесно связаны с исследованием таких важных в теоретическом отношении проблем, как возникновение классов и государств, но кроме того — с насущными потребностями революционного движения: с определением позиций рабочего класса в отношении крестьянства в целом и в частности — общинного крестьянства, наконец, в отношении национально-освободительных движений колониальных народов. Община по-прежнему привлекала пристальное внимание Маркса и Энгельса, но теперь они изучали не только процесс ее разрушения под воздействием классовых обществ, но и возможности и условия ее сохранения и использования ее коллективистских — коммунистических традиций при переходе к социализму. Впервые этот вопрос встал перед Марксом и Энгельсом в связи с судьбами русской общины. Изучая условия, возникшие в России, Маркс и Энгельс пришли к выводу о том, что хотя русская община и сохранила многие коммунистические черты, развитие капитализма в стране подвинулось настолько далеко, что гибель общины неизбежна. Тем не менее еще в начале 80-х годов они теоретически допускали возможность ее сохранения. «Может ли русская община,— писали они в предисловии к русскому изданию «Манифеста Коммунистической партии»,— эта, правда, силь ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 137 но уже разрушенная форма первобытного общего владения землей — непосредственно перейти в высшую, коммунистическую форму общего владения? Или, напротив, она должна пережить сначала тот же процесс разложения, который присущ историческому развитию Запада? Единственно возможный в настоящее время ответ на этот вопрос заключается в следующем. Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность па землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития» 182. В этом положении Маркса и Энгельса, выдвинутом при определенных исторических обстоятельствах, заложена программа действий для революционных партий рабочего класса многих стран и народов. Но кроме того, из него следуют важные теоретические выводы о соотношении общего всемирно-исторического развития и исторического пути разных народов, о возможности и даже необходимости для народов, находящихся на разных стадиях развития, миновать промежуточные ступени, уже преодоленные во всемирно-историческом плане. Значительное внимание Маркс продолжал уделять изучению процесса разложения общин, сравнивая ход разложения их в древности с тем катастрофическим разрушением общин, который практиковали европейские колонизаторы. Интересен в этой связи составленный Марксом конспект книги М. Ковалевского «Общинное землевладение» 183. Энгельс в эти годы предпринял фундаментальные исследования по истории ирландцев и древних германцев184. В ходе их он пришел к выводу, что для древних общин характерна не только общность имуществ, но также общность жен и мужей и что «все дальнейшее развитие заключается в постепенном отмирании этой первобытной общности» 185. Связи по родству в первобытном коллективе имели, по мнению Энгельса, самостоятельное значение. Именно эти связи были показателем уровня социального развития, «на данной ступени,—писал Энгельс,—способ производства играет не столь решающую роль, как степень распада старых кровных связей и старой взаимной общности полов (sexus) у племени» 186. К этому выводу Энгельс пришел, сопоставляя современное ему состояние индейских племен в Америке (тлинкиты, ирокезы) с развитием древних германцев. По всей вероятности, под способом производства Энгельс имел в виду конкретные способы добывания средств жизни, существовавшие у этих племен. Подводя итог своим исследованиям, Энгельс в известной своей работе «Марка» весьма четко и определенно сформулировал их результаты: «Два стихийно возникших факта господствуют в пер 138 Глава вторая вобытной истории всех или почти всех пародов: разделение парода по признаку родства и общая собственность на землю» 187. Таким образом, собственные исследования Маркса и Энгельса привели их к важным выводам о сущности первобытного общества. По эти выводы отчасти носили предварительный гипотетический характер. Фактическая основа была еще недостаточной и сама наука о первобытном обществе находилась еще в завершающей стадии своего формирования. И Маркс, и Энгельс вполне осознавали этот факт; так, Энгельс отмечал в одном из писем, что в области первобытной истории «подлинные достижения возможны лишь в результате долголетней работы» 188. Положение изменилось с появлением капитального труда американского ученого Л. Г. Моргана «Древнее общество» (1877). Маркс, по-видимому, ознакомился с этой книгой уже в конце 1879 г., а зимой 1880/81 г. составил ее подробный конспект189, Энгельс прочитал ее только спустя пять лет, в 1884 г. Из конспекта Маркса, равно как из написанных позднее работ Энгельса, видно, что главную заслугу Моргана они видели в том, что он открыл род как основную ячейку первобытною общества, выявил коллективистический, коммунистический характер родового общества и впервые на конкретном материале воссоздал картину его превращения в основанное на частной собственности «политическое», т. е. классовое общество, картину становления частной собственности, имущественного неравенства и государства. Из рукописей Маркса видно, что он считал Моргана основателем науки о первобытном обществе. Об этом свидетельствует не только конспект книги Моргана, но и составленные позднее конспекты книг маститых буржуазных ученых Г. С. Мейна и Дж. Леббока, а также Дж. Фира 19°. Маркс критикует их концепции, отчасти противопоставляя им открытия Моргана. Мейн, например, ничего не знает о роде и считает первоначальной формой общества индийскую патриархальную «объединенную семью», которая носила «весьма вторичный характер»191. Не более того знает о роде и Леббок, соглашающийся с введенным Мак-Лен-наном делением племен на экзогамные и эндогамные. Маркс замечает по этому поводу. «Леббок, таким образом, ничего не знает о базисе — о роде, который существует внутри племени, так же как и Мак-Леннан» 192. В этих рукописях Маркса содержится много замечаний, представляющих большой интерес как с точки зрения методологии диалектического и исторического материализма, так и с точки зрения конкретной исторической методики исследования. Так, Маркс, разоблачая попытки английских буржуазных юристов изобразить государство как надклассовый институт, указывает, что самостоятельность государства является лишь «кажущейся», что оно является «наростом на обществе», что в силу экономических условий «оно появляется только на определенной ступе ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 139 ни развития общества» и «опять исчезнет, как только общество достигнет до сих пор еще не достигнутой ступени»193. Маркс широко пользуется при исследовании сравнительно-историческим методом и методом пережитков и дает теоретическое обоснование последнего194. Отмечая, что пережитки — это фрагменты каких-то прошлых целостных образований, которые в современной исторической среде выглядят как исключение, отклонения от нормы, «аномалии» (будь то в праве, в экономике или в языке), Маркс указывал, что они являются одним из путей к изучению прошлого. Наряду с этим новые образования в свою очередь несут на себе отчетливую печать своего происхождения; например, изучение современной общины позволяет восстановить черты ее прототипа — земледельческой общины195. Критические замечания в рукописях Маркса касаются, однако, не только упомянутых выше авторов, но и самого Моргана. Красноречивым восклицательным знаком подчеркнул он непоследовательность Моргана в терминологии (у Моргана говорится: «идеи (!) собственности», когда речь идет об отношениях с точки зрения материализма), Маркс отметил и такое его упущение, как недооценку изобретений, связанных с добыванием огня. Маркс ставит под сомнение тезис Моргана о том, что общество уже в древности «достигло абсолютного контроля» в добывании пищи196. Наконец, позитивная критика Маркса выразилась также в расположении материала в конспекте: часть II («Развитие идеи управления») он поместил последней, после части IV («Развитие идеи собственности»), показывая тем самым, какова была причинная связь между этими двумя явлениями. Маркс не успел завершить свои исследования и не оставил систематического изложения идей, содержащихся в рукописях, за исключением некоторых, чрезвычайно важных обобщений, сделанных в черновиках письма к русской революционерке В. И. Засулич. Здесь Маркс, опираясь уже на значительно более широкий материал, дает новую периодизацию всемирной истории, выделяя первичную (архаическую) и вторичную формации — в последнюю входят общества, основанные на частной собственности, независимо от их различных способов производства и форм эксплуатации. Подразумевается и третичная формация. Это следует из высказывания Маркса о неизбежном возвращении в будущем к общей собственности. «Как говорит один американский писатель»,— пишет Маркс, имея в виду Моргана,— «...новый строй ... будет возрождением ... в более совершенной форме ... общества архаического типа» 197. «...Архаическая общественная формация открывает нам ряд различных этапов, отмечающих собой последовательно сменяющие друг друга эпохи», которые Маркс сравнивает с первичными геологическими пластами земной коры198. Эти напластования представляют собой ряд общин, «ряд социальных образований, 140 Глава вторая отличающихся друг от друга и по типу, и по давности своего существования и обозначающих фазы последовательной эволюции» 199. В этой эволюции общины, основанные на связях по родству, предшествуют территориальным. Так, древнегерманская земледельческая община развивалась из более раннего типа 20°. Земледельческая община стала как бы водоразделом между первичной и вторичной формациями. «Освобожденная от крепких, но тесных уз кровного родства, она получает прочную основу в общей собственности на землю и в общественных отношениях, из нее вытекающих, и в то же время дом и двор, являющиеся исключительным владением индивидуальной семьи, парцеллярное хозяйство и частное присвоение его плодов способствуют развитию личности, несовместимому с организмом более древних общин» 201. В этом дуализме общины была заложена возможность различных путей развития общества. Открытие этого дуализма Марксом имело большое методологическое значение, давало путеводную нить для исследования процесса перехода от первичной формации к вторичной. Впрочем, само исследование этого исторического периода еще предстояло осуществить. «Историю разложения первобытных общин,—отмечал Маркс,—... еще предстоит написать. До сих пор мы имели только скудные наброски» 202. Первая попытка дать обзор истории первобытного общества в > рамках марксистской концепции всемирной истории принадлежит Энгельсу. В написанной им в 1884 г., уже после смерти Маркса, работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» были в сжатом виде изложены открытия Моргана, а также результаты его собственных и Маркса исследований по истории первобытного общества. Среди многих вопросов, освещенных в этой книге,— проблема соотношения степени развития труда и разложения родственных связей в первобытном коллективе. «Чем меньше развит труд,— пишет Энгельс,—...тем сильнее проявляется зависимость общественного строя от родовых связей». Энгельс подчеркивает, что «производство и воспроизводство непосредственной жизни», выступающее в качестве «определяющего момента в истории», носит двоякий характер: «с одной стороны — производство средств к жизни... с другой — производство самого человека» 203. Энгельс критически переработал и обобщил предложенную Морганом периодизацию первобытной истории. Схема Энгельса, свободная от излишних деталей, открывала простор для дальнейших исследований 204. Он рассматривает род как историческую, т. е. преходящую форму организации первобытного общества, различая в его истории дородовой период. Он исследует также экономическую роль коммунистической общины в первобытном обществе. Энгельс пи ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 141 сал, что на стадии варварства эта община сменяется патриархальной домашней общиной, постепенно расшатывающей устои родового общества. Все эти процессы и стадии рассматриваются Энгельсом в тесной связи с эволюцией форм семьи. Совершенствуя понятийный аппарат науки, Энгельс ввел ряд новых терминов («групповой брак», «обособленное хозяйство» и др.) для обозначения стадий и фаз развития институтов первобытного общества. Кроме того, Энгельс ввел в оборот значительный фактический материал, отсутствовавший в книге Моргана. В частности, он рассмотрел формы землепользования в Ирландии, Уэльсе и Шотландии, сопоставив род и общину у германцев и кельтов. Значительно глубже, хотя и компактнее, охарактеризованы доклассовые стадии античного общества. Гораздо основательнее, чем у Моргана, проанализированы Энгельсом процессы образования классов и государства — стержневая проблема всей книги. По-видимому, ввиду скудности материала Энгельс совершенно не затронул здесь историю Азии и Африки и ограничился примерами из европейской истории. Энгельс по сути дела положил начало марксистской историографии истории первобытного общества, предпослав четвертому изданию своего труда критический очерк о Бахофене, Мак-Лен-нане и Моргане 205. Неверно было бы, однако, судить о вкладе К. Маркса и Ф. Энгельса в науку о первобытном обществе только по этой итоговой работе. В ней не полностью отражены, например, результаты исследований в этой области, предпринятые Марксом в последние годы жизни. По-видимому, Энгельс не успел ознакомиться с некоторыми рукописями Маркса, в которых намечены пути к дальнейшему исследованию экономики и социального строя первобытного общества. Кроме того, только основательное изучение трудов, созданных Марксом и Энгельсом в предшествующие периоды, раскрывает значение их вклада в историографию первобытной истории и позволяет понять соотношение их исследований с открытиями Моргана. На основе огромного фактического материала Морган предложил конкретное решение с позиций материализма тех вопросов, которые были решены Марксом и Энгельсом в общей форме. Задолго до Моргана и еще до возникновения специальной науки о первобытном обществе они выделили первобытную историю в особую эпоху. При этом, насколько позволял фактический материал, они рассмотрели эту эпоху как особый способ производства и тем самым как особую формацию. Таким образом было положено начало марксистскому подходу к теории первобытности. Маркс и Энгельс исследовали внутреннюю структуру и внешние связи такого важнейшего института, как земледельческая община, генетически связанного с первобытным обществом, и рас 142 Глава вторая крыли ее роль и место в процессах классообразования, в переходе от доклассового общества к классовому. На некоторых частных примерах они показали важную роль кровнородственных связей в первобытном обществе. Ясно поэтому, что исследования Моргана, лежавшие в русле их собственных исследований, были ими признаны. Маркс и Энгельс при этом полностью отдавали себе отчет, что дальнейшее накопление фактического материала может привести к изменению теоретических решений, предложенных Морганом. Энгельс, внимательно следивший за развитием науки, в течение почти целого десятилетия вносил необходимые коррективы в последующие издания своей работы. Наконец, значительный вклад внесли Маркс и Энгельс в другую область первобытной истории, применив диалектико-материалистический подход к исследованию проблемы становления человека и человеческого общества. Раскрыв значение труда в этом процессе, они тем самым опровергли биологизаторские и механистические теории и заложили основы для подлинного научного исследования антропо- и социогенеза. Влияние идей Маркса и Энгельса на науку о первобытном обществе стало распространяться еще при их жизни. Оно в определенной степени сказалось, например, на работах таких ученых, как М. М. Ковалевский и Н. И. Зибер, по особенно сильным это влияние было среди социалистов. Некоторые из них (П. Лафарг, К. Каутский, Р. Люксембург и др.) 206 предприняли и собственные исследования, явившиеся существенным вкладом в историю первобытного общества. Однако подлинным продолжателем Маркса и Энгельса и в этой области был В. И. Ленин. И хотя он не написал специальных работ на эту тему, высказанные им в связи с развитием теории марксизма в целом мысли относительно первобытной истории имели большое методологическое значение и оказали плодотворное влияние на дальнейшее развитие науки. Уже в одной из своих первых работ В. И. Ленин, выступая против народнической идеологии, показал значение теории исторического материализма и ее центральной категории — общественно-экономической формации для изучения как всемирной истории в целом, так и истории отдельных стран. Лепин показал, в частности, что сведение материалистического понимания истории к узкоэкономическому представляет собой искажение марксизма и преграждает путь к исследованию общественно-экономических формаций вообще, первобытнообщинной формации в частности 207. На примере истории России В. И. Ленин раскрывает взаимодействие всеобщих и особых, присущих данной формации, закономерностей. Он показывает несостоятельность суждения видного теоретика народничества,' субъективного социолога Н. К. Михайловского, изображавшего процесс возникновения нации как «продолжение и обобщение» родовых связей. Эти связи, состав ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ истории 143 лявшие основу и специфику первобытного общества, были вытеснены связями территориальными, лежавшими в основе следующей стадии исторического развития России. Только развитие обмена и капиталистического производи ва привели к созданию национальной общности в масштабе всей страны 208. Коренным вопросом в спорах с народниками был вопрос о судьбах российского крестьянства вообще и русской общины в частности. В. И. Ленин, предприняв фундаментальные исследования, доказал, что русская деревня уже вступила па путь капиталистического развития. В своих исследованиях В. И. Ленин тщательно фиксировал степень проникновения буржуазных отношений в деревню, выявляя вместе с тем те первоначальные отношения, на которые воздействовал капитализм. Ленин характеризовал их как «патриархальные», а хозяйство, лежащее в их основе, как натуральное20Э. Патриархальные отношения не были изолированным явлением в России. Как показал В. И. Ленин, напротив, они были типичны и составляли один из укладов, т. е. способов производства, сохранявшихся еще и в первые послереволюционные годы210. Разоблачая анархистские и реформистские искажения взглядов Маркса и Энгельса на сущность государства и решая вопрос о сломе буржуазной государственной машины и смене ее диктатурой пролетариата, В. И. Ленин счел необходимым обратиться к истории возникновения государства. « . самое важное,— писал он,— чтобы подойти к этому вопросу с точки зрения научной, это — не забывать основной исторической связи, смотреть на каждый вопрос с точки зрения того, как известное явление в истории возникло, какие главные этапы в своем развитии это явление проходило, и с точки зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь» 211. В работе «Государство и революция» В. И Ленин посвящает специальный раздел рассмотрению взглядов Маркса и Энгельса на государство, уделяя при этом особое внимание причинам и условиям возникновения государства. Вывод Ленина о том, что «государство возникает там, тогда и постольку, где, когда и поскольку классовые противоречия объективно не могут быть примирены», четко выделяет грань перехода от первобытного общества к классовому. Условием возникновения государства является не просто возникновение имущественных и классовых различий, но уже определенная степень их развития, когда противоречия между классами приобретают антагонистический характер и раскол старого патриархального общества становится неизбежным212. Таким образом, в протекающих одновременно и связанных между собой процессах образования классов и государства первый играет ведущую роль. Проводя эту историческую грань между обществом первобытным и обществом классовым, В. И. Ленин охарактеризовал и ос 144 Глава вторая новные черты первобытного общества. Это общество, в котором не было классов и классовой борьбы, «не было аристократов», не было территориального деления, не существовало и государства, т. е. «особого разряда людей, которые выделяются, чтобы управлять другими». В основе общества лежала «патриархальная, или ... клановая... семья», «люди жили небольшими родами». Вместо государственного управления «мы видим господство обычаев, авторитет, уважение, власть, которой пользовались старейшины рода». Это общество в целом В. И. Ленин характеризует как «первобытный родовой коммунизм», «первобытную общину» или в более позднем высказывании,— как «более или менее похожее на первобытный коммунизм» 213. Коммунистические порядки не означали, однако, изобилия для первобытных людей, они были просто условием их выживания. «Что первобытный человек получал необходимое, как свободный подарок природы,— это глупая побасенка... Никакого золотого века позади нас не было, и первобытный человек был совершенно подавлен трудностью существования, трудностью борьбы с природой» 214. Само собой разумеется, что первобытные люди были не в состоянии производить избыточный продукт, т. е. не было еще основы для имущественной и классовой дифференциации 2*5. «Первобытный родовой коммунизм» был первой ступенью общества, через которую, как отмечал Ленин, прошли все «без изъятия» страны и народы. В развитии первобытного общества Ленин различает ряд последовательных стадий. Он называет периоды «первобытного стада» и «первобытной коммуны», отмечает такие ступени, как «примитивную организацию стада обезьян, берущих палки, или первобытных людей, или людей, объединенных в клановые общества», говорит о «состоянии, близком к дикости» и о «патриархальной организации» 21в. Из этих высказываний Ленина, относящихся соответственно к 1898, 1913, 1917 и 1919 гг., можно сделать вывод, что он различал по крайней мере две стадии в развитии первобытного общества: стадию формирования и стадию уже сложившегося общества. В свете периодизации первобытной истории чрезвычайно интересны замечания В. И. Ленина о формировании самого человека. Высказывания Ленина касаются большей частью проблемы развития мышления и тесно связаны с его исследованиями по диалектическому материализму. Как и в работах Маркса и Энгельса, мы встречаем у Ленина постановку проблемы взаимоотношения природы и человека, но в ином контексте — в связи с полемикой по вопросам теории познания. Одним из главных аргументов Ленина в этих спорах было обращение к истории становления человека и его познавательных способностей. В противовес утверждениям махистов Ленин доказывал достоверность человеческих ощущений: «человек не ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 145 мог бы биологически приспособиться к среде, если бы его ощущения не давали ему объективно-правильного представления о ней» 217. Дальнейшее развитие этих мыслей мы находим в ленинском конспекте гегелевской «Науки логики». Именно здесь Ленин объяснил зарождение логического мышления «практической деятельностью человека», которая «миллиарды раз должна была приводить сознание человека к повторению разных логических фигур, дабы эти фигуры могли получить значение а к с и-0 м» 218. Человек воздействует на природу при посредстве орудий, тем самым противопоставляя природу ей самой219. Под непосредственным влиянием производственной деятельности формировалось (в отличие от общественного сознания в более сложных формациях) сознание первобытных людей 22°. Сознание постепенно вытеснило инстинкт. «Перед человеком сеть явлений природы,— отмечает Ленин,— Инстинктивный человек, дикарь, не выделяет себя из природы. Сознательный человек выделяет, категории суть ступеньки выделения, т. е. познания мира, узловые пункты в сети, помогающие познавать ее и овладевать ею» 22i. Решающее значение в формировании сознания и поведения первобытного человека Ленин придавал самому первобытному коллективу. «Инстинктивный человек» с его формирующимся мышлением и сознанием представлял собой, с точки зрения Ленина, неотъемлемую частицу коллектива, непосредственный продукт первобытных человеческих отношений. Именно из этого исходил Лепин, когда, не соглашаясь с мнением А. М. Горького относительно роли религии в древности, писал ему. «В действительности «зоологический индивидуализм» обуздала не идея бога, обуздало его и первобытное стадо и первобытная коммуна» 222. В. И. Ленин продолжил и развил учение Маркса и Энгельса о первобытном обществе в наиболее существенных пунктах: таких, как проблема формирования человека, проблема перехода от доклассового общества к классовому и, наконец, вопрос о месте и роли общины в классовом обществе. Вклад Ленина в науку о первобытном обществе имел существенное значение для дальнейшего развития теории исторического материализма в целом. 3. Концепции первобытной истории на Западе в конце XIX—XX в. Марксистское учение о первобытной истории, в создании которого видную роль сыграли материалы исследований Моргана, оказало сильнейшее воздействие на развитие этой научной дисциплины в конце XIX—XX в. Было бы, однако, неправильно считать, что это воздействие сказалось сразу и непосредственно. Поначалу дело обстояло скорее наоборот: лишь немногие исследователи, преж 146 Глава вторая де всего марксисты в Западной Европе (Р. Люксембург, ранний К. Каутский) и в России (особенно П. Н. Зибер), восприняли марксистскую теорию первобытности именно как целостную систему взглядов. Гораздо чаще дело ограничивалось использованием отдельных идей Моргана, прежде всего таких, как представление об историческом приоритете материнского рода или деление систем родства на классификационные и описательные. Ссылаться же непосредственно на Маркса или Энгельса в буржуазной науке чуть ли не до середины XX в. считалось дурным тоном. И тем не менее, как подчеркивают современные исследователи истории этнографической науки, никто из ученых прошлого века не оказал такого влияния на развитие общественных наук в XX в., какое оказали создатели научного социализма. Без Маркса вообще невозможно понять всю западную социологию XX в.: «Многие доказывали, будто Маркс был неправ; но мало кто пытался утверждать, что его идеи можно или должно игнорировать» 2гз. А археолог Дж. Вудолл говорит об «огромном вкладе» Маркса и Энгельса в теоретическую базу современной археологической интерпретации224. Число такого рода высказываний легко можно увеличить. С конца XIX в. и практически до наших дней под воздействием бурного изменения общественно-политической обстановки в мире влияние марксизма ощущалось в любой общефилософской или общесоциологической концепции — то ли в форме молчаливого заимствования, то ли принятия на вооружение отдельных идей, то ли в виде попыток «опровергнуть» марксистскую теорию целиком или в отдельных ее частях. История первобытности не была в этом смысле исключением, тем более что в западной немарксистской науке она все больше становилась проекцией таких общих концепций в далекое прошлое человечества. В подавляющем большинстве буржуазные историки первобытности были ориентированы на ревизию концепций классического эволюционизма 70—80-х годов, представленных в собственно первобытной истории трудами Моргана и Тайлора, а в археологии — Мортилье. Такая ревизия имела свои причины —и социально-политические, и чисто научные. После перехода капитализма в империалистическую стадию, что означало, по определению В. И. Ленина, реакцию по всем линиям 225, идея прогрессивного развития общества, пусть даже и постепенного, заложенная в основе эволюционистских концепций, становилась все менее приемлема для буржуазии. Ей невозможно было принять постулированный Морганом временный, преходящий характер таких институтов, как частная собственность или буржуазная семья. Это вызвало определенный «социальный заказ» к западной науке: попытаться опровергнуть важнейшие положения эволюционистской картины прошлого человечества, ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 147 доказать извечность и незыблемость частнособственнических отношений. Было бы, однако, неправомерным упрощением сводить причины антиэволюционистской волны рубежа XIX—XX вв. к одной только идейно-политической сфере. Неменьшее значение имело и то, что всевозрастающий новый фактический материал, этнографический и археологический, неопровержимо свидетельствовал о том, что традиционный эволюционизм слишком прямолинейно представлял себе первобытную (и не только первобытную!) историю человечества, не считаясь с возможными и действительными локальными особенностями общественного развития. Следует сказать, что критика эволюционизма с самого начала была явлением внутренне противоречивым. Тех, кто ее начинал, чаще всего вела забота о поиске научной истины: по верному выражению С. А. Токарева, речь шла в большинстве случаев о честных ученых22в. Случалось, что такие авторы искренне декларировали свое глубокое уважение к результатам работ Моргана или Тайлора. Характерно и то, что отказ от методологических основ эволюционизма ни в коей мере не сопровождался отказом от тех методов исследования, на которых последний вырос. В полной мере сохранялся сравнительно-исторический метод; продолжалось активное использование построения типологических рядов в археологии, а разработанная Мортилье схема деления первобытной истории на эпохи и периоды оставалась общеупотребительной, во всяком случае в Европе, чуть ли не до 40-х годов XX в. Однако идейный климат настолько изменился по сравнению с предшествующим периодом, что такой поиск научной истины объективно обращался в опровержение многих крупнейших достижений науки о первобытности. Методы, послужившие в свое время классикам эволюционизма, теперь оказывались обращены на то, чтобы доказывать ошибочность взглядов последних. Ревизии подверглись все главные выводы исследований Моргана, в несколько меньшей степени — Тайлора. А с конца 80-х годов началась атака на социально-философские идеи, лежавшие в основе этих выводов. С известной долей упрощения можно говорить о нападках на такие тезисы классического эволюционизма, как соотношение развития рода и семьи; возникновение и эволюция религиозных верований от анимизма к монотеизму; и Что важнее всего — на представление о принципиальном единстве всемирноисторического процесса. Пожалуй, самым ранним примером попытки пересмотреть взгляды Моргана но одной из этих проблем стала вышедшая в 1889 г. работа К. Старке «Первобытная семья в ее возникновении и развитии». На большом сравнительно-этнографическом материале и не расходясь в методике исследования с традицией классического эволюционизма (т. е. принимая идею прогресса и 148 Глава вторая идею единства законов развития), Старке вместе с тем решительно разошелся с Морганом в оценке роли рода в первобытной истории и его места на стадиальной шкале. Основной формой социальной организации первобытности он считал семью. В целом его книга представляла своего рода проекцию современной автору буржуазной моногамной семьи и всех связанных с нею социально-экономических отношений на самое отдаленное прошлое человечества. Не менее последовательно отстаивает исторический приоритет моногамной семьи и Э. Вестермарк. Для него, как и для Старке, матрилинейность, равно как и все явления, в какой-то мере связанные с остаточными формами группового брака,— явления исключительные и позднего происхождения. Отличие его концепции от взглядов Старке заключается преимущественно в объяснении моногамии как исходной формы брака биологическими факторами, причем семья выводилась им непосредственно от брачных пар животных 227. Предметом «корректировки» стало и второе главное направление эволюционизма — результаты исследований в области истории религии, связанные главным образом с именем Э. Тайлора. Тай-лор, как известно, рассматривал эволюцию религиозных представлений как постепенное движение от анимизма к монотеизму. Однако в 1898 г. Э. Лэнг выступил против столь однозначного толкования: анимизм Тайлора, говорил он, не объясняет, откуда могло взяться представление об обитающем где-то па небесах верховном божестве, между тем оно присутствует у целого ряда современных исследователю отсталых народов, притом нередко параллельно с анимистическими верованиями. Собственно говоря, теория Лэнга представляет рецидив рассмотренной ранее теории «дегенерации» более высоких форм культуры и общественной организации. Сам Лэнг, впрочем, таких взглядов не высказывал, но именно его концепция, да еще в сочетании с признанием возможности возникновения религии в результате божественного откровения, немногим более десятилетия спустя легла в основу откровенно клерикальной по своей сущности теории «прамонотеизма». Исследователи Дж. Фрэзер и Р. Маретт выдвинули концепцию, согласно которой представление о душе возникло на сравнительно высоком уровне общественного развития (в противовес мнению Тайлора); этому представлению предшествовал обширный комплекс более простых магических верований. Более того, Маретт высказал мнение о вторичности религиозных верований по сравнению с ритуальными действиями, имеющими поначалу чисто магический характер 228. Но и пересмотр созданной Морганом и Мак-Леннаном схемы развития семейно-родственных отношений, и отказ от некоторых положений эволюционистской концепции истории религии, и последовательная ревизия археологической периодизации Мортилье, ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 149 предпринятая в конце прошлого — первой трети нынешнего столетия А. Брейлем, касались лишь отдельных аспектов общей теории развития человеческого общества, созданной классиками эволюционизма. При всех новых моментах не подвергались сомнению основополагающие принципы этой теории: представление о неизбежности и закономерности прогресса в общественном развитии и представление о принципиальном единстве путей такого развития у самых разных народов мира. В этом отношении гораздо большую опасность представляли те течения в науке, которые сейчас объединяются под общим названием «диффузио-низма» 22Э. Обычно появление диффузионистских тенденций в науке принято связывать с именем немецкого географа Ф. Ратцеля, создавшего так называемую антропогеографическую школу, взгляды которой отличало внимание к связи, зависимости между явлениями культуры и характером природной среды. Влияние школы Ратцеля на складывание сразу нескольких направлений диффу-зионистского толка бесспорно 23°. Однако гораздо меньшее внимание исследователей привлекали философские корни диффузио-низма, которые с особенной ясностью проявились в деятельности самой крупной и наиболее богатой первоклассными результатами своих работ диффузионистской школы — американской исторической школы в этнографии, складывание которой связано с именем Ф. Боаса. Речь идет о влиянии на Боаса и его последователей взглядов неокантианской баденской школы, прежде всего Г. Риккерта и В. Виндельбанда. Именно неокантианская концепция единичности любого исторического явления, его неповторимости и, следовательно, невозможности установления каких-либо надежных закономерностей общеисторического характера легла в основу теоретических воззрений как самого Боаса, так и его учеников и младших современников — Р. Лоуи, А. Голденвейзера и др.231 Противоречие между «номотетическим» и «идиографиче-ским» методами исследования в полной мере отразилось как в теоретических построениях исторической школы, так и в ее практической работе. Само обозначение «историческая» в контексте Боаса означало главным образом выяснение конкретных обстоятельств развития конкретного общества и его культуры, а не историзм, понимаемый в широком смысле, т. е. как признание единства всемирно-исторического процесса. Именно этим объясняется название одной из первых этнологических работ Ф. Боаса — «Ограничения сравнительного метода антропологии» (1896). Важно в первую очередь выяснить локальные исторические условия, рассуждает Боас. Иначе придется допустить, будто «одни и те же явления всегда проистекают из одних и тех же причин». Отсюда логически вытекает вывод в пользу скорее множественности линий возможной эволюции, нежели единства последней. Правда, Боас оставался наследником класси 150 Глава вторая ческого эволюционизма в том смысле, что исходил из единства законов развития человеческого интеллекта и отыскание таких законов признавал главной целью науки, среди основателей которой называл Моргана и Тайлора. Он также не отрицал правомерность использования сравнительно-исторического метода вообще (правоверным риккертианцем Боас так и не стал) и, более того, полагал, что со временем оба метода, и «исторический» (в его понимании) и сравнительный, найдут в науке «подобающие им место и роль» 232. Но главный акцент делался именно на множественность линий развития и изучение индивидуальных общественных организмов. Собственно диффузия как форма культурного контакта не была у Боаса в центре концепции. Признавая культурную диффузию, он одновременно требовал максимальной осторожности в выводах, когда исследование обнаруживает параллельное бытование сходных форм культуры у разных народов. На этом основании, в частности, он решительно отверг тезис Моргана о закономерности приоритета материнскородовой организации перед от-цовскородовой. Но, посвятив этому вопросу специальную работу 233, Боас ни в коей мере не возводит свою точку зрения в ранг всеобщего закона развития общества: он особо подчеркивает, что для него речь идет о совершенно конкретном народе — индейцах-квакиутль. Скептическое отношение к представлению о существовании общих законов, управляющих историческим развитием, особенно ясно проявилось у Р. Лоуи, единственного из ученых американской исторической школы, создавшего сводный труд по истории первобытного общества. Лоуи отрицал и присущее классическому эволюционизму представление об объективном прогрессе человеческого развития: «Вера в общественный прогресс была естественным сопровождением веры в исторические законы, особенно когда она окрашивалась эволюционным оптимизмом 70-х годов XIX в... Но при изучении культурной истории не выявляется такая необходимость или такой план» 234. Правда, Лоуи (как и Боас) не отказывал представлению о всеобщих законах истории в праве на существование. Он даже соглашался с тем, что такие законы историк должен обнаружить ... если они существуют. Что же касается сходных явлений в разных культурах, то «культуры развиваются главным образом заимствованием, обязанным происхождением случайному контакту» 235. Именно с таких позиций Лоуи пересматривает концепцию Моргана, отрицая правомерность его интерпретации материала. Так, вслед за Старке и Вестермарком он решительно возражает против тезиса о приоритете родовой организации, противопоставляя ей в качестве древнейшего и первоначального вида социальной организации парную семью и практически вообще отказы ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 151 ваясь от возможности установления какой-то закономерной последовательности общественных форм. Точно так же отрицал возможность построения единого эволюционного ряда в развитии этих форм и А. Голденвейзер. А еще один последователь Боаса — П. Радин, по определению С. А. Токарева, «довел до крайности, до агностицизма, скептические установки школы Боаса» 236. Радин, пожалуй, последовательнее всех боасианцев проводил в своих трудах ту релятивистскую тенденцию, которая намечалась уже у самого Боаса и была поднята до уровня самостоятельного направления в науке главным образом трудами М. Херсковица. Одним из важнейших достижений школы Боаса стала концепция культурных ареалов, предложенная К. Уисслером. Она возникла как результат следования одному из главных принципов Боаса — применению точных научных методов, в данном случае — картографирование отдельных черт культуры индейских племен Северной Америки и сопоставление полученных карт с ареалами известных к тому времени археологических культур 237. Тем самым Уисслер положил начало не прекращающейся до сего времени дискуссии о соотношении этнической и археологической культур, так как совпадение культурных ареалов и археологических культур оказалось лишь частичным 238. Представление о культурных ареалах, при всех последующих его уточнениях и даже с учетом выявленных несовпадений, оказалось все же несравненно более жизнеспособным и операциональным, нежели теория культурных кругов, получившая широкое распространение в различных направлениях диффузионизма в Европе, а именно — в культурно-исторической школе Ф. Греб-нера и в венской школе В. Шмидта — В. Копперса 239. Самое понятие культурного круга ввел еще Ратцель. Он исходил из сходства «этнографических предметов», распространенных на определенной территории. Эти предметы, по мнению Рат-целя, обладали большей способностью противостоять изменениям, чем те народы, которым они принадлежали; они служили основным средством взаимодействия культур, переходя от одного народа к другому. Зона распространения определенного набора таких предметов получила название «культурный круг» (Kulturkreis). Если Ратцель и не отвергал возможность спонтанной эволюции культуры, то все же придавал главное значение перемещению этнографических предметов как в пределах культурных кругов, так и на их границах в качестве критерия «этнографического родства» народов, которое он противопоставлял их кровному родству. В двух других направлениях европейского диффузионизма — кельнской культурно-исторической школе Ф. Гребнера и венской культурно-исторической школе В. Шмидта — В. Копперса — акцент был сделан на опровержение эволюционистских взглядов с неокантианских позиций и утверждение теории «прамонотеизма». 152 Глава вторая Между взглядами Гребнера и Шмидта существует серьезное различие. Если первый исходил из полной неизменяемости культуры на протяжении длительных эпох, то второго самая концепция культурных кругов интересовала как обоснование всемирно-исторической эволюции культур. Шмидт вместо стабильных кругов выделил несколько слоев таких кругов, придав греб-неровской конструкции помимо пространственного еще и временное измерение. Иными словами, его концепция представляла попытку сочетать диффузионизм с эволюционизмом. Одна) to по существу речь шла о том, чтобы таким способом обосновать «извечность» представления о едином верховном божестве: именно в «центральной первобытной культуре — экзогамно-моногамном культурном круге» якобы обнаружил Шмидт следы таких представлений. С точки зрения истории первобытности не менее существенным было и провозглашение моногамии характерной чертой древнейших культурных кругов. Таким же антиэволюционистским было и высказанное Шмидтом представление об извечности индивидуальной собственности 240 (хотя эта его книга может в какой-то мере рассматриваться как предшественница трудов по новой этнографической субдисциплине — экономической антропологии). В целом научную деятельность Шмидта можно оценить как последовательный пример использования методики, разработанной классиками эволюционизма, против эволюционистских концепций в их важнейших пунктах. Крайними проявлениями диффузионизма следует считать теории, которые постулировали либо изначальное существование небольшого числа культурных кругов, «привязанных» к определенным расам (Г. Обермайер, О. Менгин), либо вообще выводили происхождение всей мировой культуры из какого-то одного источника, будь то Египет, Шумер или Северная Европа (Т. Э. Смит и другие гелиолитисты, Г. Коссина, лорд Раглан). Нетрудно заметить, что в таком взгляде на историю культуры заключалась весьма реальная опасность сползания к расизму в той или иной форме. Вместе с тем в диффузионистских теориях заключался и немалый творческий потенциал, который нашел реализацию прежде всего в творчестве В. Г. Чайлда. По сути дела в его работах была выявлена возможность преодоления ограниченности диффузионистских взглядов. Правда, Чайлд сохраняет типичное для крайнего диффузионизма представление о едином центре, из которого возникает и распространяется цивилизация; но у него таким центром оказывается столь обширный регион, как Ближний Восток в целом. Такая концепция, впрочем, отнюдь, не исключала, по Чайлду, возможности появления тех или иных достижений цивилизации и вне этого региона, в частности на Дальнем Востоке. Самое же главное — Чайлд, испытавший серьезное влияние марксистских взглядов, ясно и недвусмысленно поставил во главу ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 153 угла развитие производительных сил общества как основной двигатель прогресса. Впрочем, уже само по себе признание идеи прогресса было типично отнюдь не для диффузионизма. Введенные Чайлдом понятия «неолитической революции», т. е. перехода от присваивающего к производящему хозяйству, и «городской революции», т. е. по сути дела отделения ремесла от земледелия 24‘, сыграли видную роль в развитии истории первобытного общества после 40-х годов. И если работы последних лет показали, что представление о городской революции было неточным, так как некоторые цивилизации Древнего Востока возникли, минуя эту стадию развития, то концепция неолитической революции остается в полной мере действенной и в сегодняшней науке, хотя самый этот термин постепенно выходит из употребления. В итоге труды Чайлда (при всем внимании, какое он уделял культурным контактам и, соответственно, диффузии культурных достижений) составили в определенной степени подготовительный этап для возрождения отдельных аспектов эволюционистских взглядов в форме неоэволюционизма, что характерно для 50-х годов. Следует, впрочем, сказать, что даже «расширенный» моно-центрический диффузионизм Чайлда не выдерживает испытания временем. Новые археологические открытия, например на Африканском континенте, выявили и продолжают выявлять факты самостоятельного развития, в частности при переходе к производящему хозяйству и связанной с этим доместикации диких растений и животных 242. К сходным выводам пришли и исследователи, занимавшиеся изучением культур Мезоамерики 243; хотя миграциони-стские взгляды на происхождение этих культур в последние десятилетия получили дополнительный импульс благодаря работам и паучному авторитету Т. Хейердала. Было бы, однако, неверно сводить все развитие науки о первобытном обществе только к реакции против эволюционизма и к раздроблению прежнего представления о единых законах, управляющих этим этапом истории человечества. Уже упоминавшееся расширение фактического материала, развитие смежных научных дисциплин, как биологического, так и гуманитарного циклов, открывали возможность исследования таких аспектов жизни первобытного общества, которые практически не затрагивались классическим эволюционизмом и, следовательно, не могли стать предметом сознательной ревизии в рамках антиэволюционистских построений, столь характерных для конца XIX — первой половины XX в. Сказанное относится прежде всего к изучению общественной психологии первобытных человеческих коллективов за пределами рассмотрения проблемы происхождения религии и ее ранних форм, которой уделялось столько внимания в трудах эволюционистов — классиков. Такое изучение связано, с одной стороны, с работами французской социологической школы в лице прежде всего Э. Дюркгейма, М. Мосса и Л. Леви-Брюля, а с другой — 154 Глава вторая с исследованиями фрейдистского толка, начиная с самого 3. Фрейда. Прямое отношение к истории первобытного общества имеют, во-первых, созданная Дюркгеймом концепция «сегментного общества» и связанные с нею выводы; во-вторых, его исследования первобытной религии. Первобытное общество исследователь рассматривает как состоящее из множества совершенно одинаковых и рядоположенных небольших ячеек-сегментов. Такие сегменты, включенные в более сложные структуры, дают все многообразие «социальных типов» (или «социальных видов»). Иначе говоря, любое человеческое общество комбинируется из первобытных ячеек в разнообразных их соотношениях. Именно поэтому Дюркгейм видит конкретные общества как агрегаты простейших форм, восходящих в последнем счете к первобытной «орде», и отказывается от признания единства всемирно-исторического процесса, а отсюда — и от самого понятия прогресса. «Прогресса человечества не существует... Что существует, что единственно дано для наблюдения,— это отдельные общества, которые рождаются, развиваются, умирают независимо одни от других» 2“. Таким образом, и Дюркгейм, хотя он и не ставил перед собой задачу пересмотра эволюционистских взглядов, отверг их основу. В дюркгеймовской теории происхождения религии центральное место принадлежит идее, что представление о существовании некоей внешней по отношению к человеку безличной силы (именно из такого, а не анимистического или даже преанимист-ского взгляда исходит Дюркгейм) необходимо приводит к обожествлению коллектива, принимающего в таком случае внешний облик тотема. И как раз распределение всего известного древнему человеку внешнего мира между тотемными группами (Дюркгейм именует их «кланами») и было самой ранней, первичной формой всех созданных человечеством классификаций и систематик. «Мы бы никогда не подумали объединять существа Вселенной в однородные группы, называемые родами, если бы не имели перед глазами человеческих обществ» 245. Ученик Дюркгейма М. Мосс одним из первых проявил серьезный интерес к экономическим отношениям в первобытном обществе. В «Этюде о даре» (1922—1923) у Мосса, с одной стороны, развивается выдвинутый Дюркгеймом постулат приоритета коллективного над индивидуальным, а с другой — вводится важнейшее понятие реципрокности (reciprocite), позднее послужившее одной из основ изучения экономических отношений в первобытном обществе 24е. Со взглядами Дюркгейма связаны идеи еще одного исследователя — Л. Леви-Брюля. Главное направление его работ — развитие намеченного Дюркгеймом разграничения некоторых важнейших аспектов мыслительной деятельности первобытного и совре ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 155 менного человека. Леви-Брюль пришел к мысли о совершенно особом типе мышления, присущем человеку первобытности и не поддающемся осмыслению и пониманию с позиций современной логики (точнее было бы сказать — «логики человека индустриально развитого общества»). Этот тйп мышления Леви-Брюль определил как «дологический», подчеркивая при этом, что такой термин не носит оценочного оттенка, что «дологичны» лишь существующие в данном коллективе «коллективные представления» (одно из важнейших понятий социологии Дюркгейма), но отнюдь не индивидуальное мышление члена первобытного общества в его практической деятельности. И только в рамках этих коллективных представлений получали, по Леви-Брюлю, полное развитие «предпонятия» 247. В последующие десятилетия А. Леруа-Гуран, развивая главные теоретические посылки Леви-Брюля на материале бродячих и оседлых первобытных обществ, пришел к пессимистическому выводу о непригодности этнографических сопоставлений современного материала для воссоздания реальной картины первобытности, во всяком случае — ее ранних, палеолитических этапов. В целом, невзирая на оговорки самого Леви-Брюля и его последователей, можно заметить, что и это направление в пауке первой половины XX в. объективно оказывалось направленным против еще одной важной исходной посылки классического эволюционизма — представления о принципиальном психическом единстве человечества. В противоположность французской социологической школе 3. Фрейд и его последователи основной акцент сделали на подсознании индивида. Непосредственно к истории первобытного общества имеет отношение фрейдистский тезис о сходстве психологии первобытных народов с психологией невротических субъектов, сформулированный в труде Фрейда, рассматривающем происхождение тотемов и табуации 248. Однако при переносе данных клиники на целые общественные организмы неизбежно происходит подмена порядка складывания коллективных и индивидуальных форм мышления, пусть даже и подсознательных: коллективное подсознание при таком подходе формируется на основе индивидуального. В конечном счете по Фрейду чуть ли не вся история первобытности объяснялась «эдиповым комплексом»: последний имел решающее значение и в возникновении тотемизма, и в формировании культуры в целом. Этот акцент снимается только в работах К. Юнга, который попытался сблизить концепцию «коллективного бессознательного» с дюркгеймовскими «коллективными представлениями». Существенное значение для представлений об общественной психологии первобытных народов имело также разработанное Юнгом учение об архетипах, находящих свое внешнее выражение в фольклоре и религии, особенно в ритуальной части последней. 156 Глава вторая Если книга В. Шмидта о собственности может рассматриваться как определенный итог традиции изучения первобытного хозяйства, начатой еще в конце прошлого века Э. Ханом, то у истоков такой этнографической субдисциплины, как экономическая антропология, т. е. изучение экономических отношений в первобытном обществе, стояли М. Мосс и британский ученый Б. Малиновский. Функционализм — научное направление, созданное Малиновским,— почти на три десятилетия сделался ведущим в британской науке. Собственно история первобытности функционалистов, начиная с самого Малиновского, почти не интересовала. С самого начала он отрицал возможность восстановления картины исторического прошлого того или иного народа (Малиновский держался широко распространенного в современной западной науке взгляда, что история начинается лишь с письменных свидетельств, все остальное — либо «предыстория», либо «протоистория»). Совершенно попятно, что такой подход автоматически исключал изучение первобытного общества как такового: историческая реконструкция в лучшем случае недостоверна, если опа вообще возможна. Важны лишь общества и их культуры в современном своем состоянии. Именно этим объясняется резко отрицательное отношение Малиновского к методу пережитков, предложенному еще Тайло-ром. Если подходить с позиций строгого функционализма, то пережиток невозможен в принципе: ведь речь должна идти об изменении определенной функции культуры в данном обществе. И столь же нелепо, по Малиновскому, диффузионистское представление о передаче отдельных элементов культуры — это опять-таки бессмыслица, если рассматривать, как делает это функционалистская теория, любое общество и его культуру как целостный организм, как систему, ориентированную па удовлетворение потребностей образующих это общество людей — как первичных, т. е. чисто биологических, так и вторичных, т. е. порожденных существованием в обществе. Вместе с тем конкретное применение принципов функционального изучения, вне зависимости от взглядов Малиновского и ближайших его последователей, позволяет по-новому взглянуть па некоторые черты первобытного общества, в частности па его экономику. Еще в 1922 г., практически одновременно с Моссом, Малиновский предложил свое объяснение некоторых обычаев обмена и кажущейся растраты материальных ценностей, представлявшихся исследователям бессмысленными с экономической точки зрения. При анализе обычая «кула» (кольцевого обмена) на Тробрианских островах он исходил из того же представления о реципрокности, что и французский ученый. И хотя основной пафос своих высказывании по этому поводу Малиновскии обращал против «так называемого материалистического объяснения ист^- ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 157 рии», он был вполне прав в той смысле, что требовал «углубить анализ экономических фактов» 249. А позднее Малиновский попытался объяснить многие явления, в том числе и дуальную организацию, необходимостью «внутренней симметрии», присущей первобытному обществу, т. е. по сути дела изначальным обменом видами деятельности и соответствующими взаимными обязательствами. Речь шла о том, что к экономике первобытного общества мало, а то и вовсе неприменимы те категории, в которых изучается экономика общества современного. Из основных теоретических посылок Малиновского логически вытекала невозможность оценки тех или иных институтов с точки зрения их прогрессивного или тормозящего прогресс характера. Любой институт должен приниматься как данность, ибо наши мерки к «примитивному» обществу просто неприменимы (надо сказать, что для Малиновского и его последователей определение «примитивный» всегда имеет значение «отсталый», но не «первобытный»). Для истории первобытности такой подход достаточно опасен, так как не позволяет в должной степени понять и оценить направление развития общества; впрочем, восприятие последнего именно как статичной системы институтов как раз и характерно для функционализма. Еще одна этнографическая субдисциплина, сложившаяся в начале 40-х годов,— политическая антропология — также исходила из тезиса об обществе как единой целостной системе. Ее складывание можно связать с именем А. Рэдклиф-Брауна, которого принято рассматривать как основоположника «британского структурализма». Так же как и Малиновский, сторонники этого направления почти не проявляют интереса к истории первобытного общества; объекты их изучения — нынешние отсталые общества, преимущественно африканские, реже — азиатские. И все же работы таких ученых, как Э. Ивенс-Притчард, М. Глакмэн или Э. Лич, проливают свет на такие сложнейшие процессы первобытной истории, как организация власти и управления в обществах, еще не достигших стадии классового развития. Можно сказать, что для иллюстрации того, как происходило разложение первобытного общества, как складывалось социальное и имущественное неравенство и как оно оформлялось соответствующими переменами в институтах и структурах общества, работы политических антропологов дают едва ли не исчерпывающий материал. Что касается структурализма за пределами Великобритании, основателями которого считаются такие ученые, как швейцарец Ф. де Соссюр, американцы Э. Сэпир и К. Пайк, а виднейшим современным представителем — французский этнолог К. Леви-Стросс, то сферой его исследований остается скорее не реальная картина общества и его жизнедеятельности, а то, как эта жизнедеятельность фиксируется в общественном сознании членов общества и их подсознании. С известной долей огрубления можно ска 158 Рлава вторая зать, что структуралистская методика ставит своей целью познать древнее общество через явления языка, ибо именно язык оказывается самой древней и устойчивой из структур. Ценность структуралистских схем для объяснения многих явлений, связанных с формированием интеллекта человека первобытного общества и его представлений о мире, уже не первый год служит предметом яростных споров. Можно, однако, заметить, что проверены они могут быть лишь на примере современных отсталых пародов (скажем, индейцев Амазонки, как делал это Леви-Стросс), а они — лишь аналоги социальных общностей каменного века. К тому же здесь возникает опасность смешения этического (etic) и эмического (emic) аспектов исследования, т. е., говоря в самой общей форме, картины рассматриваемого общества извне, т. е. глазами наблюдателя, и изнутри, т. е. глазами самих его членов. Понятия эти, кстати, выработал в 1954 г. структуралист К. Пайк 250. Кроме того, как всякая схема, схемы инвариантные, будучи спроецированы па реальность, неизбежно дадут обедненное и упрощенное представление о ней. Уверенности структуралистов в возможности познания первобытного общества путем использования инвариантных схем противостоит отмеченная большей или меньшей степенью агностицизма концепция британских гиперскептиков, самым, пожалуй, ярким представителем которых можно назвать Г. Дэниела. С одной стороны, он резко возражает против этнографических сопоставлений и «гипотетических эволюционных схем», а с другой, привлекая в союзники Чайлда, подчеркивает, что надстроечные явления в древних обществах не могут быть познаны археологическими методами (что само по себе в значительной степени справедливо). В итоге история первобытного общества предстает перед нами как принципиально непознаваемая часть истории человечества 25‘. В американской науке наметилась тенденция к сближению археологических и этнологических (антропологических) исследований, в наиболее четкой форме выраженная в 40-х годах У. Тэйлором. Исходя из того, что культура для археолога и антрополога — это прежде всего объективированные идеи, т. е. материальные предметы и поведение, в их классификации надо стремиться к соответствию последней мыслительным категориям изучаемых людей прошлого. А для этого требуется исследование множества вещей и явлений «как «целостностей», в культурных контекстах и/или широких культурных комплексах» 252. Именно поэтому позднее Г. Уилли и И. Филлипс предложили в качестве основного объекта археологического исследования не поселение или предметы, а то, что они обозначили термином «фаза», т. е. определенный контекст, в котором развивалась культура в данном регионе и в данный период. Характерно, что исследователи, решительно отрицая историче ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ истории 159 скую причинность п указывая на множественность возможных причин, доказывали (хотя дело происходило уже в 1965 г., когда неоэволюционистское течение в американской антропологии набрало достаточную силу), что выстроенная ими схема развития культур Нового света от каменной индустрии до высокоурбанизо-ванных цивилизаций ни в коей мере не «эволюционная схема». Имелось в виду отмежеваться от эволюционизма классического образца, так как одновременно эти исследователи признавали, что их концепция близка к теории «многолинейной эволюции», предложенной Дж. Стюардом в 1955 г.253 При всех достоинствах этого метода для историка первобытного общества остается неясным довольно существенный вопрос: чем определяется складывание тех или иных контекстов? И насколько закономерен выбор для изучения какого-либо из них, а также каковы объективные критерии такого выбора? Из всех направлений американской культурной антропологии заслуживают специального упоминания культурный релятивизм и неоэволюционизм как имеющие отношение к проблеме реконструкции первобытного общества. Складывание культурного релятивизма как отдельной научной школы связывается обычно с именем М. Херсковица. Для историка первобытного общества существенное значение имеет сформулированное Херсковицем понятие «культурного дрейфа» (cultural drift), т. е. спонтанного возникновения новых форм и явлений культуры в итоге постепенного накопления новшеств, главным образом в виде отклонений, единичных и более или менее случайных, от общепринятого образца 254. Это позволяет лучше понять механизм инноваций в первобытной культуре. Однако Херсковиц выдвинул и понятие «культурного фокуса», т. е преобладающей черты в культуре того или иного общества. И в этом случае остается необъясненным, чем, какими историческими причинами вызывалось формирование разных фокусов. Так что в конечном итоге концепция Херсковица при всей ее антира-систской направленности не давала исследователю никаких критериев прогресса; оставалось неясным, почему происходило развитие от одного уровня к другому. Таким образом, в неявной форме у Херсковица присутствует отрицание развития и прогресса как главных факторов истории человеческою общества, а постулируемое им единство человечества и равной ценности культур различных его групп предстает относительным и лишено исторических корней. Таким образом, практически для всех рассмотренных научных направлений характерно опасливое, а часто — и просто враждебное отношение к идее прогрессивной эволюпии человечества. Однако отдельные исследователи не только сохраняли верность ей, по и старались развить далее достижения классического эволюционизма. На европейской стороне Атлантики таким был, как 160 Глава вторая уже говорилось, Г. Чайлд; в американской науке эту роль сыграл Л. Уайт. Для историка первобытного общества особенно важны два момента во взглядах Уайта. Во-первых, «восстановив в правах» самый термин «эволюция», он в то же время отделил его от исторического развития, подчеркивая, что культура должна рассматриваться обязательно в трех измерениях, которые он обозначил как «временное», «формально-временное» п «формальнофункциональное», имея в виду под этими терминами, соответственно, самую историю явлений культуры; эволюцию отдельных их черт и культуры в целом; структурно-функциональные связи в данной культуре 255. Во-вторых, Уайт был, видимо, первым, кто попытался связать развитие культуры человечества с возрастанием энергетических затрат и необходимостью «обуздания» (harnessing) все большего количества энергии. Именно такой необходимостью объясняет он разрушение обществ, построенных на кровнородственном принципе, и последующий переход к ранним формам государственности, коль скоро общество не могло осуществить получение и концентрацию потребных ему количеств энергии без специальных социальных организмов, возникших именно для обеспечения этой потребности 25е. Развивая эту идею, Уайт приходит к выводу о значении технологии (точнее — техники) в качестве решающего фактора исторической эволюции человечества, т. е. к технологическому детерминизму, не раз подвергавшемуся обоснованной критике в марксистской литературе. Значение Уайта, однако, не только в выдвинутых им теориях. Едва ли не большее значение имела та борьба за реабилитацию Моргана и его учения, которую он вел на протяжении большей части своей научной деятельности Хотя в отдельных вопросах (например, хронологическая последовательность форм семейнородственной организации) он склонен был придерживаться иной точки зрения, чем Морган (считая первичной нуклеарную семью), однако общий пафос моргановской концепции движения человечества он принимал безраздельно. Тем самым Уайт способствовал возрождению интереса к взглядам Моргана и к концепции эволюции вообще (его последователи: Э. Ликок — в США, Р. Ма-кариус — в Европе). В другом отношении Уайт может считаться предтечей неоэволюционистского течения в американской науке в целом. Первым автором, сформулировавшим в развернутой форме главные теоретические посылки современного неоэволюционизма, принято считать американца Дж. Стюарда, сделавшего это в 1955 г. в своей книге «Теория культурных изменений», имеющей характерный подзаголовок — «Методология многолинейной эволюции». Во введении к книге он писал: «Концепции, излагаемые здесь, следует четко отличать от взглядов Л. Г. Моргана, Э. Б Тайлора и других писавших в XIX в , а из авторов современных — В. Гордона Чайлда и Лесли Уайта. В ю время как ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 161 эти авторы стремились сформулировать культурное развитие в понятиях всеобщих стадий, моя цель — отыскать причины культурных изменений. Коль скоро [слово] «эволюция» все еще сильно напоминает о взглядах XIX в., я колебался относительно его употребления, но не нахожу лучшего термина» 257. Стюард намечает три возможных варианта объяснения закономерностей развития культуры. Либо это «однолинейная» эволюция в понимании Моргана и Тайлора, т. е. единый путь развития всех народов, проходящий через одни и те же стадии; либо это культурный релятивизм Боаса и его последователей, практически отрицающий какое-либо единообразие; либо, наконец, концепция многолиней-ной эволюции, каковой и придерживается сам Стюард. В основе ее лежит представление о приспособлении человека к окружающей среде через культуру, которое Стюард обозначил как «культурную экологию», хотя такое приспособление происходит опосредованно. Логическое развитие этой идеи приводит к выводу, что становление и развитие культуры обусловлено природными условиями, а следовательно, нельзя говорить о каких-то единых закономерностях культурной (соответственно — общественной) эволюции: в разных природных условиях эти закономерности разные. Отсюда Стюард выводит понятие «уровней социокультурной интеграции», т. е. количественно и качественно различных форм общественной организации: от семьи через локальные группы к племенной структуре и далее к государственности. Практически уровни социокультурной интеграции оказываются обусловлены прежде всего природной средой, а возможности человека нижних уровней взаимодействовать с природой сводятся к более или менее пассивному приспособлению. Стюард, пожалуй, в наименьшей степени испытал воздействие историко-материалистической теории общественного развития. Развивающие его идеи представители пеоэволюционизма — такие как М. Салинз, М. Фрид или Э. Сервис,— проявили к ней гораздо больше внимания. С одной стороны, здесь сказывалось громадное усиление интереса к Марксу на западе, начавшееся примерно в конце 50-х годов. С другой стороны, ознакомление с его учением показало, что целый ряд проблем, казалось бы, не поддававшихся решению, достаточно логично и строго решается именно на марксистской основе. Влияние марксизма можно проследить в исследованиях Салинза по социальной стратификации в Полинезии и экономической антропологии, в работах Фрида и Сервиса, посвященных становлению классового общества и государственности (хотя понятия «классовое общество» они подчеркнуто избегают). В частности, имеют определенную операциональную ценность концепции стадий развития социополитической структуры от эгалитарного общества к государству через общества ранжированные и стратифицированные, впервые предложенные Фридом в 1960 г. и развитые в последующих исследованиях 258. 162 Глава вторая В то же время именно Фрид подверг во многом поспешной критике вое кодящее к Моргану представление о племени как необходимой стадии в социололитическом развитии первобытного общества. Племя, по его мнению, несомненная историческая реальность, по вторичная, возникшая под влиянием контактов с обществами, уже достигшими государственности. В американской пауке у Фрида нашлось немало последователей в этом отношении 259. Главным недостатком большинства неоэволюционистскпх концепций следует, видимо, считать то, что сознательной деятельности человека в них уделялось явно недостаточное место. Ими недооценивалась степень его готовности, а главное — способности использовать для ускорения собственного развития познанные закономерности. В этом смысле взгляды Чайлда, восходящие еще к 30-м годам, оказываются гораздо более перспективными. Заслуживает внимания получившее довольно широкое распространение в американской науке последних лет стремление широко использовать при археологических работах этнографические данные (так называемая этноархеология, или археологическая этнография) для реконструкции древнейших догосударственных обществ2в0. Наряду с этим получило признание моделирование гипотетических процессов возникновения цивилизации посредством построения последовательно усложняемых моделей и «ввода» в них ряда переменных, что позволяет создавать различные варианты предположительно реконструируемого хода общественного развития26i. Оба метода проходили полевую проверку во время продолжительных исследований в западном и юго-западном Иране, в междуречье Тигра и Ефрата — одном из древнейших очагов древневосточной цивилизации. Исследования принесли обширный интересный материал, иллюстрирующий механизм становления этой цивилизации па основе постоянных контактов неолитических земледельцев и граничивших с ними кочевников. Если попытаться обобщить главную тенденцию развития современной западной немарксистской науки о первобытном обществе, то можно, по-видимому, говорить о все усиливающемся стремлении к материалистическому объяснению изучаемых процессов, а также о тяготении к методике исследования и обработки материала, выработанной естественными и точными науками. Тем самым создаются определенные предпосылки для общего «полевения» пауки о первобытности, чему способствует также возрастающий авторитет марксистской науки. Как говорилось, в современной, более всего в неоэволюцион-нистской науке Запада все сильнее обнаруживается интерес к историко-материалистической трактовке первобытной истории. С одной стороны, возрождается и «реабилитируется» наследие Моргана (Л. Уайт, этноисторики Э. Ликок, Г. Хикерсон и др.), находят то или иное отражение в исследованиях отдельные сто ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 163 роны марксистской философии истории вообще и ее приложения к древнейшей истории человечества в частности (М. Салинз в его ранних работах, М. Фрид, Д. Бидней, Э. Вульф, С. Кук и др.). С другой стороны, как отмечала исследовательница истории теоретической мысли в американской этнографии Ю. П. Аверкиева, к марксизму обращаются и антимарксистски ориентированные специалисты. «Марксизм становится настолько популярным, что врагам его часто приходится прибегать к различным формам мимикрии, маскировки под марксизм в форме неомарксизма» 2в2. Для части ученых характерна тенденция противопоставить друг другу «догматический» и «улучшенный», «творческий» марксизм, отмежеваться от исторического материализма, определив свою идейно-теоретическую ориентацию как «культурный материализм» (М. Харрис, А. Бергер) 263. Стремление применить понятия исторического материализма к изучению первобытной истории ширится и среди ученых других стран Запада: Франции (М. Годелье, Э. Террей, К. Мейясу и др.), Англии (С. Дайамонд, П. Ллойд, Р. Франкенберг), Нидерландов (Г. Клессен), Италии (У. Мелотти). Часть этих ученых также пытается преобразовать и «улучшить» категориальный аппарат марксизма в его приложении к первобытному обществу. Вся эта сложная и противоречивая ситуация в современной науке запада объясняется многими причинами; глубоким теоретическим кризисом буржуазных обществоведческих наук, неизмеримо возросшим влиянием марксистско-ленинского мировоззрения, но в то же время и тем неблагоприятным идейно-политическим климатом, в котором приходится работать прогрессивным ученым западных стран. Все сказанное не означает, что в первобытноисторической науке Запада нет достижений в конкретной разработке узловых вопросов древнейшей истории человечества. Объективный процесс научного поиска дал свои результаты в ряде исследовательских областей. Западные ученые накопили обширный фактический материал, привлекли внимание к новым проблемам, а в иных случаях заметно продвинулись в их изучении. Так, исследователям, работающим в области так называемой экономической антропологии (Б. Малиновский, М. Херсковиц, Р. Фере, К. По-ланьи, Дж. Дэлтон, М. Салинз и др.), не удалось создать подлинной теории экономики доклассового и формирующегося классового обществ, но их работы показали настоятельную потребность в такой теории. В области исследования социально-потестарной организации, иногда называемой «политической антропологией», выявлена вариантность механизмов социальной стратификации и институционализации власти (Э. Ивенс-Притчард, М. Салинз, Э. Сэрвис, М. Фрид, Р. М. Адамс и др.). Много сделано для изучения систем родства и обнаружения их связи с конкретными формами социальной организации, инте 164 Глава, вторая грации общества и статуса индивида (К. Леви-Стросс, Дж. Мэрдок, М. Фортес, Дж. Гуди и др.). В изучении духовной культуры представляют интерес реконструкции семиотических систем, обладающих определенными, в принципе поддающимися расшифровке кодами (А. Хокарт, К. Леви-Стросс, М. Элиаде, Дж. Кор-дуэлл). В первобытной археологии продвинулась разработка методов социально-экономических и этнических реконструкций, в частности установления археологических критериев уровня общественного развития и форм общественной организации (Г. Чайлд, Р. Брейдвуд, К. Флэннери, К. Ренфру и др.). 4. Развитие первобытной истории в дореволюционной России, в СССР, в социалистических странах Восточной Европы Свою наиболее плодотворную разработку историко-материалистическая концепция первобытной истории получила в марксистской науке, что было связано с коренной перестройкой основных субдисциплин этой отрасли знания — этнографии и археологии — на основе марксистско-ленинской методологии. Вместе с тем немалое значение для исследования соответствующей проблематики в СССР имели прогрессивные традиции дореволюционной российской науки. В этнографии, археологии и родственных им дисциплинах дореволюционной России, разумеется, не было единой идейной направленности, но очень сильно давало себя знать демократическое, гуманистическое течение, у истоков которого стояли революционные демократы—В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов. Русская этнография не знала деления народов на «исторические» и «неисторические», русская антропология была свободна от расизма. Этому, в частности, способствовало и то, что в России не получила распространения система государственных учреждений по соответствующим отраслям знания. В то время как в ряде западных стран, владевших оторванными от метрополии колониями, государство стимулировало изучение отставших в своем развитии народов в целях империалистической политики, в России изучение таких народов (а стало быть, и проекция полученных данных в первобытную историю) было по большей части делом энтузиастов-одиночек. Недаром имя одного из таких энтузиастов, замечательного антрополога и этнографа Н. Н. Миклухо-Маклая, стало символом научной деятельности, призванной защищать аборигенное население от притеснений со стороны колонизаторов. Миклухо-Маклай не только фактически открыл для европейской науки папуасов Новой Гвинеи и изучил их антропологически и этнографически. Он показал на своем примере, что научная ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 165 деятельность может и должна быть формой «борьбы за переустройство общества на справедливых началах» 2в4. Другой очень важной особенностью развития первобытноисторических знаний в России было то, что этнография здесь в большей степени, чем западная, испытала воздействие развитой Морганом и Энгельсом концепции первобытности, опередив в этом отношении зарубежную науку. Это в особенности относится к Н. И. Зиберу, воспринявшему от Маркса и Энгельса экономическую сторону их учения и много сделавшему для популяризации марксизма в России. В своих «Очерках первобытной экономической культуры» (СПб., 1883) он впервые попытался дать конкретную характеристику производственных отношений в первобытном обществе и на большом материале показал, что древнейшими формами ведения хозяйства были общинные, коллективные формы. Крупная заслуга Зибера состоит в том, что он привлек внимание к общине как к экономической ячейке первобытного общества. Он же построил типологический ряд от стадного объединения дикарей к родовой, а затем к территориальной общине. Влияние марксизма испытал и такой выдающийся ученый позитивистского направления, как М. М. Ковалевский, исследовавший развитие общины и рода. Ковалевский в течение длительного времени отстаивал идею об историческом приоритете материнского рода и впервые показал универсально-исторический характер семейной общины, что получило высокую оценку Энгельса. Ряд работ Ковалевского посвящен специально или преимущественно первобытному обществу; «Очерк происхождения и развития семьи и собственности» (франц, изд.; Стокгольм, 1890; первое русск. изд.; СПб., 1895), «Общинное землевладение, причины, ход и последствия его разложения» (М., 1879), «Родовой быт в настоящем, недавнем и отдаленном прошлом» (СПб., 1905). Он же был автором предисловия к первому изданию «Древнего общества» Л. Моргана на русском языке 265. Российская наука в относительно небольшой степени подверглась влиянию антиисторических построений, распространявшихся с конца XIX —начала XX в. на западе. Большинство русских этнографов и археологов продолжали придерживаться эволюционистских взглядов, но в то же время многие стремились преодолеть ограниченность и прямолинейность эволюционистских схем или же расширить источниковедческую базу теоретических выводов. Последнее более всего характерно для Д. Н. Анучина, призывавшего к объединению данных родственных наук, в частности к синтезу этнографической, археологической и антропологической информации для создания истории культуры. Традиция сотрудничества трех названных наук до сих пор известна под именем «анучинской триады». Мастерским образцом сочетания археологических и этнографических материалов явилиш^ две работы самого Анучина: «Лук и стрелы, археолого-этнографический очерк» 166 Глава вторая (М., 1887) и «Сани, ладья и кони как принадлежности похоронного обряда. Археолого-этнографический этюд» (М., 1890). К комплексному использованию источников стремился и Н. Н. Харузин, что в особенности удалось ему в монографии «Русские лопари. Очерк прошлого и современного быта» (М., 1890). Критика нередко скороспелых построений классиков эволюционизма острее всего сказалась в многочисленных работах А. Н. Максимова, призывавшего к расширению и уточнению фак-туальной основы теоретических построений по истории родовых и брачно-семейных отношений. Однако Максимов отвергал не идею эволюции, а лишь изъяны в аргументации, а вместе с тем и многие считавшиеся доказанными обобщения. Сам он подчас находил новые, более строгие доводы, например, в пользу былой матрилокальности у ряда пародов России или при объяснении целого комплекса обычаев избегания порядками, свойственными времени перехода от матрилокальности к патрилокальности («Из истории семьи у русских инородцев» — ЭО, 1902, № 1; «Ограничение отношений между одним из супругов и родственниками другого».—Там же, 1908, № 1-2). Крупный след в разработке первобытноисторической проблематики оставили этнографы, проходившие политическую ссылку в Сибири за свою революционную деятельность,— прежде всего Л. Я. Штернберг, В. Г. Богораз, В. И. Иохельсон. Л. Я. Штернберг изучал родовой строй, брачно-семейные отношения и религию нивхов (гиляков). Хорошо знакомый с исследованиями Моргана и разделявший его взгляды, он обнаружил у нивхов пережитки группового брака, что было отмечено Энгельсом в специальной статье («Вновь открытый пример группового брака») 266. Богораз и Иохельсон, отбывавшие ссылку в Колымском крае, исследовали народы Северо-Восточной Азии — чукчей и юкагиров, а позднее, после ссылки, также сибирских эскимосов, коряков, а равно культурно-исторические связи между народами Северо-Восточной Азии и Северо-Западной Америки. Работам Богораза свойствен больший интерес к проекции этнографических данных в историю первобытного общества, ему, в частности, принадлежат такие специальные исследования, как «Религиозные идеи первобытного человека» («Землеведение», 1906, кн. 1). Сказывается в них и влияние диффузионизма (и Богораз, и Иохельсон сотрудничали с Ф. Боасом в составе русско-американской так называемой Джузеповской экспедиции). Однако как Богораз, так и немногие другие российские этнографы, испытавшие воздействие диффузионизма (в частности, Д. К. Зеленин), остались чужды тому воинствующему антиисторизму, который в первые десятилетия нашего века нашел многих сторонников за рубежом267. Большинство археологов дореволюционной России также продолжали придерживаться идей эволюционизма (К. С. Мережковский, И. С. Поляков, А. А. Иностранцев и особенно В. А. Город- ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 167 цов) либо примкнули к раннему, еще не выраженному диффузио-низму, т. н. палеоэтнологическому направлению (Б. С. Жуков, А. А. Спицин). Наиболее весомый вклад в первобытную археологию внесли Городцов, который много сделал для периодизации материалов бронзового века и оставил ряд обобщающих работ, и Спицин, систематизировавший первобытные древности восточных славян. Среди археологов обоих направлений, как и среди части этнографов — исследователей первобытного общества, было распространено мнение, что изучать первобытную историю следует в рамках и средствами антропологии как области естествознания, что первобытная история есть часть естественной истории 268. Это в значительной мере определило их отрыв от историзма, преодоленный только позднее, уже в советское время. Вместе с тем многие исследования русских ученых оставили прочный след в развитии не только отечественной, но и мировой науки. М. М. Ковалевский читал лекции в ряде университетов Европы и Северной Америки, а его труды были переведены на все основные европейские языки. Широкое признание получили работы Д. Н. Анучина и В. А. Городцова, также вышедшие в зарубежных переводах. Несравненно более противоречивым и неоднозначным было влияние археологических концепций М. И. Ростовцева, примыкавшего к направлению комбинационизма и после своей эмиграции возглавившего это течение. Многие из названных этнографов и археологов продолжали работать в советское время (Д. А. Анучин, Л. Я. Штернберг, В. Г. Богораз, Д. К. Зеленин, В. А. Городцов, А. А. Спицин и др.) и внесли большой вклад в организацию научной работы, в подготовку и формирование нового поколения специалистов. Первые два десятилетия Советской власти были особым периодам в становлении советской первобытноисторической науки. Первобытная история как наука о начальной поре человечества, изначальном коллективизме и зарождении классового неравенства, область знания, отмеченная особым вниманием К. Маркса и Ф. Энгельса, стала одной из центральных в кругу гуманитарных наук. Вместе с тем уже тогда выявилось ее большое практическое значение для понимания докапиталистических, в том числе и общинно-родовых, отношений у многих пародов Советского Союза, а тем самым и для задач переустройства их хозяйства и быта. Прочитанная В. И. Лениным в 1919 г. лекция «О государстве» привлекла пристальное внимание самых широких слоев общества к работе Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» и тем самым ко всей этой тематике. В политкружках на заводах и в комсомольских политшколах изучали первобытный коммунизм, первобытную культуру, первобытную религию, по этой теме массовыми тиражами издавалось множество русских и переводных книг и брошюр. Стали появляться первые удачные работы по первобытной истории: «Очерк первобыт- 168 Глава вторая пой культуры» В. К. Никольского (М., 1923), «Очерк развития общественных форм» П. И. Кушнера (М., 1924). Все это ускорило приток новых кадров и методологическую перестройку в научных дисциплинах, синтезирующих первобытную историю. В середине 1920-х годов она началась в археологии, в конце десятилетия — в этнографии. Марксистская концепция первобытного общества впервые стала достоянием широкого круга профессионалов, и целая плеяда молодых ученых стала разрабатывать эту тематику. Среди них были исследователи, которые в последующие десятилетия много сделали для развития первобытной истории в СССР. Это, помимо уже названных В. К. Никольского и П. И. Кушнера — М. О. Косвен, В. И. Равдоникас, П. П. Ефименко, П. И. Борисковский, Б. Л. Богаевский, С. Н. Быковский, А. М. Золотарев, Е. Ю. Кричевский, И. Н. Винников, С. П. Толстов, С. А. Токарев, С. Н. Замятнин, А. Н. Рогачев, М. М. Герасимов и многие другие. Первобытная история как паука, вскрывающая корни частной собственности, классов и государства, была одним из передовых участков острой идеологической борьбы, и в этих условиях советские первобытпики-марксисты поначалу нередко видели свою задачу только в том, чтобы проиллюстрировать фактическими данными идущую от Моргала схему первобытноисторического процесса во всех ее деталях, а заодно подвергнуть критике все без исключения дореволюционные и зарубежные буржуазные представления о первобытном человечестве. Здесь не обходилось без издержек. В частности, в концепциях тех лет подчас некритически перенимались некоторые методические приемы эволюционизма, и прежде всего такие, как произвольный подбор пережитков или этноархеологических параллелей. Первобытное общество часто воспринималось только схематически, как недифференцированное целое, причем в изучении этого целого решительно все подчинялось изучению первобытного производства. Но это были издержки, неизбежные в процессе роста, и их становилось все меньше. Уже в 1930-х годах советские исследователи первобытности стали четче отделять суть марксистской концепции первобытного общества от тех или иных отдельных решений по частным вопросам, определявшихся фактуальной базой XIX в. (например, в вопросах о периодизации первобытной истории или схеме развития брака и семьи). Ими была проделана огромная работа по развитию и конкретизации самой концепции, по ее приложению к разным областям и регионам. В науку был введен большой новый материал, поднятый археологическими и этнографическими полевыми исследованиями на территории пашей страны. Продолжали вестись оживленные дискуссии. В работах молодых советских исследователей первобытности постепенно развертывалась аргументированная марксистская концепция первобытного общества 269. ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 169 Заметное и во многом противоречивое воздействие на развитие первобытноисторической науки в нашей стране оказало «яфетическое учение» крупного языковеда и археолога Н. Я. Марра. Исходя из учения о революционных трансформациях языка, ведущие теоретики — этнографы и археологи стали трактовать даже случаи смены народов как стадиальные трансформации одного и того же населения («теория стадиальности»). Все первобытные общества превратились в сплошь автохтонную массу, которая временами переживала на базе перестроек техники невероятные языковые и культурные перевоплощения. Однако даже в таком виде, при всей своей упрощенности, этот подход способствовал разработке многих верных идей — о единстве развития человеческой культуры, об этнической и культурной преемственности насельников определенных территорий, о значении усовершенствования техники производства для всего социального и культурного развития и т. п. Еще важнее то, что этот подход привлекал внимание к развитию, прогрессу, в то время как в те годы на бур-жуазном Западе господствовал воинствующий антиэволюционизм и была вообще утрачена историческая перспектива. Надо также иметь в виду, что последователи Марра часто шли дальше своего учителя. Наконец, нельзя не учитывать общих заслуг Марра в организационной перестройке первобытноисторических исследований: как глава Академии истории материальной культуры и Института языка и мышления он стоял у колыбели научной деятельности многих выдающихся историков первобытности в нашей стране. В целом по мере перестройки па основе историко-материалистической методологии разработка в советской науке первобытноисторической проблематики становилась все более творческой, глубокой и плодотворной и, как говорилось, уже в 1930-х годах стала приносить первые крупные результаты. В 1931—1932 гг. П. П. Ефименко и П. И. Борисковский, интерпретируя археоло гические данные, впервые высказали мнение, что родовой строй возник с переходом от раннего к позднему палеолиту. Тогда же М. О. Косвеном была введена в науку проблема дислокального брачного поселения, а несколько позже С. П. Толстовым развита производственная теория возникновения экзогамии. С. А. Токарев впервые в советской науке исследовал развитие родового строя на материалах одного из крупных историков-этнографических регионов — Меланезии и показал функционирование и эволюцию первобытных общин. В 1936—1938 гг. Я. Я. Рогинский заложил фундамент концепции «двух скачков», дав тем самым новое широкое обоснование марксистской теории антропо- и социогенеза 270. В этот же период П. П. Ефименко создал первое фундаментальное обобщающее исследование, па большом (главным образом археологическом) фактическом материале развивав 170 Глава вторая шее историко-материалистическое понимание первобытности271, а В. И. Равдоникас начал издание первого вузовского учебника первобытной истории, широко синтезировавшего археологические и этнографические данные 272. Общетеоретическая работа несколько замедлилась лишь к концу 1930-х годов, когда в этнографии получил известное распространение взгляд, что закономерности развития должны выявляться главным образом на материалах отдельных монографически изучаемых народов. Это углубило, хотя одновременно и несколько сузило первобытноисторические разработки. Как достоинства, так и теневые стороны такого подхода отразились в ряде историко-этнографических монографий второй половины 1930-х годов (А. Ф. Анисимова об эвенках, Н. А. Кислякова о горных таджиках и др.). В годы Великой Отечественной войны и последующее десятилетие в советской пауке резко возросло внимание к проблемам национального самосознания. Это обратило советских исследователей к разработке проблем этногенеза (С. П. Толстов, II. Н. Третьяков, М. II. Артамонов, В. И. Абаев, Д. В. Бубрих и др.), выявления этнических различий среди других различий (М. Г. Левин и Н. Н. Чебоксаров, С. А. Токарев, П. И. Кушнер), к поискам их корней в первобытности. Объектом углубленного изучения сделались этносы, миграции, преемственность и т. п. Стала разрабатываться советская теория этноса, вскоре превратившаяся в самую развитую из ныне существующих в мире. Марровская «теория стадиальности» потеряла своих приверженцев, что не замедлило сказаться на восприятии первобытного мира. Сохранив свою типологическую цельность, он стал разно-этпичнее, заселился предками современных народов и их семей, контуры его стали ближе и конкретнее. Этому во многом способствовала критика старой и выработка новой методики этногенетических исследований (П. Н. Третьяков, М. И. Артамонов, С. А. Токарев и др.). Переосмыслился и сам подход к иерархии этногенетических исследований: Б. А. Рыбаков показал, что ил значение отнюдь не всегда совпадает с ролью тех или иных этно сов в современности 273. В послевоенном мире возникли новые реальности, оказавшие большое влияние на тематику первобытноисторической науки. В частности, распад колониальной системы империализма сделал особенно актуальным изучение остатков первобытнообщинного строя в развивающихся странах Африки, Азии, Латинской Америки, Океании. В связи с этим, естественно, возрос интерес к международному значению советского опыта строительства социализма на отсталых в прошлом окраинах царской России. Одной из центральных стала проблема соотношения общего и особенного в истории всех, в том числе и отставших в своем развитии, обществ земного шара. ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 171 Центр теоретических интересов советских исследователей сместился в область антропогенеза и социогенеза, исторического и функционального соотношения основных структур первобытности, механизмов классообразования и возникновения политической власти. Несравненно большее, чем прежде, внимание привлекли к себе проблемы происхождения мышления и речи, возникновения искусства и религии, становления и сущности культуры и цивилизации. Снова интенсифицировались общетеоретические исследования — сначала в этнографии и антропологии, затем в археологии. Оживились некоторые старые дискуссии (например, о периодизации первобытной истории), возникли новые (например, о соотношении рода и общины). Большинство дискуссий еще не завершено, но за прошедшие три десятка лет уже немало сделано для конструктивной разработки многих из названных проблем. Я. Я. Рогинским была развита выдвинутая им в довоенное время, но теперь получившая основательную разработку и широкое признание теория «двух скачков» в процессе антропосоциогенеза 274. Начальный этап первобытного общества стал рассматриваться как особое, качественно специфическое образование, отличное и от животного мира, и от «готового», подлинно человеческого общества 275. Прошедшие обсуждения показали уязвимость иных, крайних позиций, по которым предлагалось выделять только один из этих скачков (А. Я. Брюсов, Б. Ф. Порш-нев). В то же время интерпретация новейших находок дала части археологов и этнографов известные основания для выключения из социобиологической эпохи развития человечества мустьерско-го или даже ашело-мустьерского времени. Палеоантропологические и археологические открытия последних десятилетий по-новому поставили проблему грани между животным и человеком. Это стимулировало дальнейшее развитие трудовой теории антропогенеза, привлекло внимание к соотношению орудийной и трудовой деятельности и элементов гоминидной триады. В этой же связи активизировалась разработка проблем возникновения и критериальной роли мышления и речи. Здесь с работами философов и психологов тесно сомкнулись исследования антропологов В. В. Бунака, В. И. Кочетковой, В. П. Алексеева, А. А. Зубова, М. И. Урысона и др. Заметным достижением 1950-х годов стала разработанная в советской этнографии концепция хозяйственно-культурных типов и историко-этнографических областей, уходящих корнями в первобытное прошлое. Эта концепция была развита главным образом М. Г. Левиным и Н. Н. Чебоксаровым, много сделавшими для того, чтобы придать ей подлинно исторический характер — в противовес прежним теориям культурных кругов и культурных ареалов. Понятия хозяйственно-культурного типа и историко-этнографической области прочно вошли в научный обиход, хотя и 172 Глава вторая продолжают уточняться в работах В. П. Алексеева, Б. В. Андрианова, Я. В. Чеснова. С 1960-х годов в советской науке впервые стали углубленно исследоваться производительные силы первобытного общества, чему, в частности, способствовало применение С. А. Семеновым новых экспериментальных методов изучения древнейшей техники276. Им же предпринято исчерпывающее по охвату исследование генезиса и ранних форм земледелия (также с применением экспериментальных методов изучения земледельческих орудий и процессов), а В. А. Шнирельманом — панойкуменная разработка проблем происхождения и первоначального распространения скотоводства 277. В 1960-х и в начале 1970-х годов (особенно в связи с работами Н. А. Бутинова, В. Р. Кабо и других этнографов) в центре внимания этнографов встали вопросы соотношения и взаимосвязи социальных структур классической первобытности. В ходе дискуссий оформились как бы два подхода в трактовке проблемы — «родовой» и «общинный». Столкновение и взаимодействие взглядов позволило четче разграничить сферы общинных и родовых отношений и одновременно уточнить степень их совпадения, дало возможность лучше понять структуру и состав родовой общины. Расхождения во взглядах сохраняются, но, по-видимому, возобладал тот общий вывод, что в эпоху расцвета первобытного общества род был немыслим без общины, а община — без рода 278. Сходную роль сыграли разгоревшиеся тогда же споры об историческом соотношении материнского и отцовского рода. В результате их был обнаружен новый и, по-видимому, наиболее важный угол зрения: были выявлены природно-географические и социально-исторические факторы, способствовавшие относительно раннему возникновению отцовскородовой организации. Тем самым был сделан заметный шаг в решении пресловутой «австралийской контроверзы», ставившей в тупик старшее поколение советских этнографов-марксистов27э. Сделан крупный вклад в установление древности и универсальности дуально-родовой организации и эволюции систем родства. Здесь работы А. М. Золотарева (много давшего вместе с тем для понимания бинарного принципа ранних знаковых систем) 280 и других исследователей старшего поколения были продолжены главным образом М. В. Крюковым. Им было обосновано положение о том, что основная, магистральная линия эволюции системы родства шла от терминологии большесемейного (арабского) типа к терминологиям малосемейного (английского) типа и что терминологии поколенного (гавайского) типа пе представляют собой всеобщей и необходимой стадии в эволюции систем родства. Это дало дополнительные аргументы в пользу глубокой древности и универсальности дуально-родовой организации281. Ю. В. Бромлей и Д. А. Ольдерогге, каждый по-своему, суще ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 173 ственно усовершенствовали предложенную ранее М. О. Косвеном схему эволюции форм большой семьи 282. Ю. И. Семеновым на базе обобщения большого фактического материала была обоснована новая схема эволюции семейно-брачных отношений. Основные ее звенья: промискуитет, дуально-родовой групповой брак и индивидуальный брак, проходящий в своем развитии стадии первобытно-эгалитарного, патриархического и эгалитарного брака2ез. Все больше внимания уделяется проблемам возникновения классов и государства, разрабатываемым как на материалах отдельных народов и регионов, так и в панойкуменном плане. При таком подходе открывается наибольший простор для выявления, с одной стороны, общеисторических закономерностей классооб-разования, с другой — тех его региональных и иных вариантов, которые определялись спецификой природной среды, историческими взаимодействиями и другими особенностями конкретной истории. Одновременно расширяется угол зрения на весь этот узел проблем: исследованиями охвачены экономика переходного периода, трансформация общинных и других общественных структур, развитие отношений эксплуатации, институционализация власти и форм социальной регуляции (этнографы Ю. П. Аверкиева, С. А. Токарев, Ю. И. Семенов, Л. Е. Куббель, археологи Б. Б. Пиотровский, В. М. Массон, В. И. Гуляев и др.) 284. Впервые в изучении первобытной истории предпринято широкое исследование процессов взаимодействия доклассовых и классовых обществ в эпоху до начала Великих географических открытий и в связи с этим — опыт типологизации таких процессов. Проделанная в этом направлении работа позволила выявить влияния в области экономики и социальных отношений, материальной и духовной культуры, оказывавшиеся цивилизациями на их ближнюю и дальнюю периферию, а также влияния первобытных обществ на исторические судьбы цивилизаций 285. Это в свою очередь дало фактуальную и теоретическую базу для начавшейся в советской науке разработки вопросов методики реконструкции истории первобытного общества по данным этнографии и этнографического источниковедения первобытной истории. Те же вопросы разрабатываются в археологии, пока еще в меньшей степени — в антропологии 288. В круг источников исторической реконструкции социальной организации древнейшего человечества впервые в советской науке широко введены приматологические данные 287. Исследование механизмов классообразования часто неотделимо от разработки проблематики раннеклассовых обществ. И в этой области также возобновился ряд старых дискуссий (например, об «азиатской» формации и значении локальных различий для общей типологии формаций, об общественном строе кочевых скотоводов и т. п.), теперь уже на новой фактуальной базе и на ином теоретическом уровне. Многие линии изучения раннеклассовых 174 Глава вторая обществ, как и обществ эпохи классообразования, тесно увязываются с задачами современного строительства в развивающихся странах. На страницах «Советской этнографии» и других журналов не раз поднимались и продолжают подниматься вопросы о роли в нынешних условиях общинных институтов, традиционных вождей и т. д. Многочисленные работы этнографов и историков посвящены конкретно-историческим особенностям раннеклассовых обществ в развивающихся странах (Ю. М. Кобищанов, Л. Е. Куб-бель, Л. А. Файнберг, М. А. Членов и др.). Немало сделано историками первобытности также для изучения форм общественного сознания. Здесь очень велика заслуга А. П. Окладникова, который уже в начале 1950-х годов показал неправомерность упрощенных взглядов на время возникновения религии и искусства и аргументировал досапиентный возраст обеих этих форм28е. В дальнейшем в этнографии, археологии и смежных науках продолжали обсуждаться и успешно разрабатываться вопросы генезиса и эволюции ранних форм религии (С. А. Токарев, Ю. П. Францев и др.), что имело не только научное, но и практическое значение для преодоления религиозного мировоззрения; проблемы изобразительного искусства (А. Д. Столяр, А. А. Формозов, В. Б. Мириманов, 3. А. Абрамова, В. Р. Кабо), положительных знаний (Б. А. Фролов), символики (В. В. Иванов, В. Н. Топоров), устного народного творчества (Е. М. Мелетинский и др.). С. А. Токаревым предпринят наиболее широкий и обобщающий анализ синкретизма форм общественного сознания в первобытном обществе28Э. Пожалуй, только в 1970-х годах началась теоретическая разработка этнических типов и процессов первобытности (В. Ф. Ге-нинг, Ю. В. Бромлей, С. А. Арутюнов, Н. Н. Чебоксаров и др.). Здесь обращает на себя внимание дискуссионность вопросов начала этнической дифференциации человечества, в частности предложенные понятия протоэтноса и соплеменности 29°. Большое внимание уделяется вопросам историографии первобытной истории. Эта проблематика рассматривается как в этнографических (С. А. Токарев) и археологических (А. А. Формозов) трудах, так и под углом зрения собственно первобытной истории. В последней области наиболее заметны работы М. О. Косвена, который уже в 1930-х годах исследовал вклад Л. Г. Моргана, И. Я. Бахофепа и других классиков первобытноисторической науки, а в конце 1940-х годов выпустил капитальный труд по истории проблемы матриархата. Хотя понимание матриархата сейчас в советской науке в значительной мере пересмотрено, названный труд сохраняет большую историографическую ценность. Немало работ по историографии первобытной истории опубликовано в журнале «Советская этнография», серийном издании «Очерки по истории русской этнографии, фольклористики и антропологии», ежегоднике «История и историки». ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 175 Наконец, продолжается разработка генерализующего аспекта изучения первобытной истории— ее общей, или общеисторической, периодизации. В этой области за последние десятилетия произошло известное переосмысление самого критерия членения первобытного исторического процесса. Преимущественное внимание перенесено с развития производительных сил (С. И. Толстов) или форм родовой организации (М. О. Косвен) на развитие производственных отношений (Ю. И. Семенов, Н. А. Бутинов). В недавнее время тенденция не ограничиваться только прежним технологическим критерием наметилась и в трудах археологов (В. М. Массон, В. И. Гуляев). В целом, таким образом, взгляды различных советских специалистов на общие принципы периодизации постепенно сближаются. В послевоенные десятилетия советскими историками первобытного общества создан ряд обобщающих работ, в той или иной пропорции синтезирующих новые данные основных субдисциплин этой области знания. В одних из них преобладающее значение занимает этнографическая, в других — археологическая информация 291. Объединенными усилиями этнографов, археологов и антропологов издан первый завершенный учебник истории первобытного общества 292, а многими университетами страны выпущены аналогичные учебные пособия на основе читаемых там учебных курсов. Создано также учебное пособие по истории хозяйства и материальной культуры в первобытном и раннеклассовом обществе 293. Методологическая перестройка всего комплекса общественных наук продвинула разработку первобытноисторической проблематики и в других социалистических странах. Более всего это относится к Германской Демократической Республике, явившейся к тому же наследницей лучших традиций теоретической мысли в немецкой этнографии. Исследователи, работающие в этнографических и исторических учреждениях ГДР, сумели развить эти традиции на новой, марксистской основе. И. Зельнов принадлежит единственная в мировой науке монография о периодизации первобытной истории: предложенный ею критерий — степень соответствия производственных отношений развитию производительных сил 294. Вопросы периодизации (первобытной истории или исторического процесса в целом) рассматриваются и в статьях многих других ученых ГДР, в частности Р. Фойстеля, Г. Гура, К.-Г.Отто, Г. Грю-нерта 295. Опубликованы работы о месте первобытной истории в системе наук и ее методологии, о методике этнографо-археологических реконструкций (И. Зельнов, Г. Грюнерт, Г. Гур). Созданы фундаментальные труды, посвященные критическому анализу концепций буржуазной науки. Ведутся исследования в области антропогенеза (Г. Геберер, Г. Ульрих), развития производящего хозяйства (Г. Коте, Г. Дамм), социальной и брачно-семейной 176 Глава вторая организации (Ф. Роз, Г. Гур и др.). Как на панойкуменных, так и на региональных или более узких локальных материалах изучаются процессы классообразования и развития раннеклассовых обществ, а также тесно связанные с этим проблемы традиционного наследия в современных странах Азии, Африки и Латинской Америки296. В других социалистических странах Восточной Европы первобытноисторические исследования пока сосредоточены главным образом на проблемах этногенеза и этнической истории своего народа, иногда также на выявлении древнейших корней таких особенностей традиционной культуры, как общинный быт или терминология родства. В Венгрии и Польше ведется работа по изучению отдельных отставших в своем развитии внеевропейских народов и регионов; в этих исследованиях история первобытного и раннеклассового общества нередко смыкается с ориенталистикой 297. Выделяются труды венгерских ученых, посвященные палеодемографии (в особенности Я. Немешкери) 298 и становлению раннеклассового общества в его так называемой азиатской форме2". Много делается для изучения антропогенеза и первобытной археологии (Л. Габори, П. Липтак, Э. Влчек, О. Некрасова, Я. Ели-нек, П. Боев, Д. Хрейович, М. Малеш и др.). 1 Daniel G. A hundred and fifty years of archaeology. L., 1975, p. 403—410. 2 См., например: Penniman T. K. A hundred years of anthropology. 2d ed. L., 1952. 3 Daniel G. The idea of prehistory. Cleveland; N. Y., 1963. 4 Подробно об этом см.: Этнография как источник реконструкции истории первобытного общества. М.: Наука, 1979. 5 Harris М. The rise of anthropological theory. A history of theories of culture. N. Y., 1968, p. 6. 6 Геродот, I, 173, 194, 196, 216; IV, 43; VII, 61-81, 83—87. 7 Фукидид, I, 6. 8 См.: Токарев С. А. Истоки этнографической науки (до середины XIX в.). М.: Наука, 1978, с. 15—19. 9 Демокрит в его фрагментах и свидетельствах древности. Под ред. и с комм. Г. К. Баммеля. М.: Соцэкгиз, 1935, с. 135—136. 10 Аристотель. Политика, 1, 1—6, 7, 8; 2, 1. О содержании понятия oixia у Аристотеля см.: Weissleder W. Aristotle’s concept of political structure and the state.— In: Origins of the state. Anthropology of political evolution. Philadelphia, 1978, p. 190—192. 11 Лукреций, V, 933—1195, 1283—1296.— В кн.: Лукреций. О природе вещей. Т. 1. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1946, с. 337—351; Светлов В. И. Мировоззрение Лукреция.— Там же, т. 2, 1947, с. 106—110. 12 Vogel F. W. History of cultural anthropology.— In: Handbook of social and cultural anthropology. Chicago, 1973, p. 5. 13 Prolegomenes d’Ebn Khaldoun. Eexte arabe edite par E. Quatremere.— In: Notices et extraits des manuscrits de la Bibliotheque Imperiale. T. XVI, pt. 1; XVII, pt. 1; XVIII, pt. 1. P., 1858 (в особенности т. XVI, ч. 1, с. 61—69, 220— 225). См. также: Бациева С. М. Историко-философское учение Ибн Халду-на.— СВ, 1958, № 2; Она же. Историко-социологический трактат Ибн Хал-дуна «Мукаддима». М.: Наука, 1965, с. 160—183. ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 177 14 Следует иметь в виду очень существенное обстоятельство: когда мы говорим об этих географических открытиях, то должны ясно представлять себе, что речь идет об открытии для Европы. Народы, с которыми знакомились европейские мороплавагели, обычно достаточно хорошо знали своих соседей — пе только непосредственных, но и достаточно отдаленных. И этими знаниями широко пользовались европейские путешественники; пожалуй, самым ярким примером может служить первое плавание в Индию Васко да Гамы. 15 Barros J. de. Da Asia, dos feitos quo os Portuguezes fizeram no descobri-mento e conquista dos mares e terras do Oriente. Decadas I—IV. Lisboa; Madrid, 1552—1615; Lopes D. I Pigafetta F. Relatione del reame de Conguo. Roma, 1591; Acosta J. de. De natura Novi Orbis libri duo. Salamanca, 1588— 1589; idem. Historia natural у moral de las Indias. Sevilla, 1590; Hakluyt R. Diverse voyages touching the discovery of America. L., 1582; idem. The principal navigations, voyages, traffiques, and discoveries of the English Nation. L., 1598—1600. 16 Garcilasso de la Vega. Commentaries reales que tratan del origen de los Yncas, reyes que fueion del Peru... Lisboa, 1609 (русск. перевод: Инка Гар-силасо де ла Вега. История государства инков. Л.: Наука, 1974); Dapper О. Beschrivingen van Afrika... Amsterdam, 1668 (немецкий перевод — 1670, французский — 1686). 17 См.: Токарев С. А. История русской этнографии. М.: Наука, 1966, с. 79— 110; Косвен М. О. Этнографические результаты Великой Северной экспедиции 1733—1743 гг — В кн.: Сибирский этнографический сборник. 3. М.; Л., 1961 (ТИЭ, т. 64), с. 176—201; Он же. Из истории русской исторической науки XVIII в. Научно-организационная деятельность В. Н. Татищева.— История СССР, 1961, № 3, с. 160—165; Станюкович Т. В. Этнографическая наука и музеи (по материалам этнографических музеев Академии наук). Л.: Наука, 1978, с. 16—18, 23—29, 44—50. 16 The journals of captain James Cook on his voyages of discovery. 1. The voyage of the Endeavour 1768—1771. Cambridge, 1955; 2. The voyage of the Resolution and Adventure 1772—1775. Cambridge, 1961; 3. The voyage of the Resolution and Discovery 1776—1780, pt. 1-2. Cambridge, 1967. Русский перевод: Первое кругосветное плавание капитана Джемса Кука. Плавание на «Индевре» в 1768—1771 гг. М.: Географгиз, 1960; Второе кругосветное плавание капитана Джемса Кука. Плавание к Южному полюсу и вокруг света в 1772—1775 гг. М.: Мысль, 1964; Третье плавание капитана Джемса Кука. Плавание в Тихом океане в 1776—1780 гг. М.: Мысль, 1971; Forster G. Reise um die Welt. Teile 1-2.— In: Georg Forsters Werke. Bd. 2. B., 1965—1966; Bougainville L. A., de. Voyage autour du monde par la fre-gate du Roy la Boudeuse et la flute 1’Etoile en 1766—1769. P., 1771 (русский перевод: Бугенвиль Л. А. Кругосветное путешествие на фрегате «Будёз» и транспорте «Этуаль». М.: Географгиз, 1961); Voyage de La Perouse autour du monde... redige par M. L. A. Milet-Mureau. T. I—IV. P., an VI de la Republique (1798). 19 Lafitau J. J.-F. Moeurs des sauvages Americains, compares aux moeurs de premiers temps. P., 1724, t. 1, p. 463 et suiv. 20 Ibid., p. 552-553. 21 Ibid., p. 19. 22 Charlevoix P. F.-X. Histoire et description generale de la Nouvelle France avec le journal historique d’un voyage fait par ordre du Roy dans 1’Ameri-que Septentrionale. T. I—III. P., 1744; idem. Histoire du Paraguay. T. I—III. P., 1756; Brasses Ch., de. Du culte des dieux fetiches ou parallele de 1’anci-enne religion de 1’Egypte avec la religion actuelle de la Nigritie. P., 1760 (русский перевод: О культуре богов-фетишей, или Сравнение древней религии Египта с современной религией Нигритии.— В кн.: Шарль де Бросс о фетишизме. М.: Мысль, 1973, с. 13—124). 23 Penniman Т. К. A hundred years..., р. 48—50. 178 Глава вторая 24 Harris М. The rise..., р. 26—27. 25 См.: Токарев С. А. Истоки этнографической науки, с. 114—118. 26 Turgot A. R. Plan des discours sur 1’histoire universelle. Plan du premier discours: sur la formation des gouvernements et le melange des nations.— In: Oeuvres de Mr Turgot, Ministre d’Etat, precedees et accompagnees de memoires et de notes sur sa vie, son administration et ses ouvrages, T. 2. P., 1808, p. 215—225. 27 Ferguson A. An essay on the history of civil society. L., 1819, p. 138. 23 Ibid., p. 149, 153, 156. 29 Millar J. The origin of the distinction of ranks (being a reprint of the third edition printed for John Murray in 1779).— In: Lehmann W. C. John Millar of Glasgow. His life and thought, and his contributions to sociological analysis. Cambridge, 1960, p. 252—254, 296—298. 30 Ibid., p. 183—198, 198—202, 229—238, 268-269, 309-311. 31 Condorcet J. A. Esquisse d’un tableau historique des progres de 1’esprit hu-main. P., 1966, p. 77—82. 32 Ibid., p. 93-94. 33 Ibid., p. 96—97. 34 Ibid., p. 100—101. 35 Klemm F. G. Allgemeine Kulturgeschichte der Menschheit. Bd. I—X. Lpz., 1843—1852; idem. Allgemeine Kulturwissenschaft. Bd. I—II. Lpz., 1854. 36 Cp.: Lowie R. The history of ethnological theory. L., 1937, p. 10—16. 37 Daniel G. The idea of prehistory, p. 24—25; idem. A hundred..., p. 27, N 1. 38 В чисто теоретической форме мысль о такой последовательности была высказана в 1813 г. датским историком Ведель-Симонсеном. См.: Lowle R. The history..., р. 21; Daniel G. A hundred..., p. 40. 39 Daniel G. A hundred..., p. 43. 40 Thomsen Ch. J. A guide to northern antiquities. L., 1848 (ориг. изд.: Le-detraad til nordisk oldkyndinghed. Kobenhavn, 1836). 41 Worsaae J. J. A. Danmarks oldtid oplyst ved oldsager og gravhoje. Kjoben-havn, 1843, p. 23—24; idem. Zur Alterthumskunde des Nordens. Enthaltend: I. Blekingsche Denkmiiler aus dem Heidnischen Alterthum in ihrem Ver-haltniss zu den iibrigen Skandinavischen und Europaischen Alterthumsdenk-malern. II. Runamo und die Braavalleschlacht. Lpz., 1847, S. 79—82. 42 Nilsson S. Utkast till jagtens och fiskets historia pa Scandinavien.— In: Scandinavisk Fauna. Lund, 1834. 43 Nilsson S. The primitive inhabitants of Scandinavia: an essay on comparative ethnography, and a cantribution to the history of the development of mankind, containing a description of the implements, dwellings, tombs, and mode of living of the savages in the North of Europe during the stone age. Ed. by Sir J. Lubbock. L., 1868, p. LXIV—LXIX (ориг. изд.: Nilsson S. Scan-dinaviska Nordens urinvanare. T. I—IV. Chrisriantstad, 1838—1843). 44 Daniel G. The idea of prehistory, p. 38 f. 45 Lyell Ch. Principles of geology: an attempt to explain the former changes of the earth surface by reference to causes new in operation. V. I—II. L., 1830-1832. 46 -47 Schmerling P. C. Recherches sur les ossements fossiles decouverts dans les cavernes de la province de Liege. I—II. Liege, 1833—1834; Mac Enery J. Cavern researches: discoveries of organic remains and of British and Roman reliques in the caves of Kent’s Hole, Antsis Cave, Chudleigh and Berry Head. L., 1859. Высокую оценку работам Шмерлинга дал Ч. Лайелл: Lyell Ch. The geological evidences of the antiquity of man with remarks on the origin of species by variation. L., 1863, p. 68—69. 48 Boucher de Perthes J. C., de. De 1’Homme antediluvien et de ses oeuvres. P., 1860, p. 52. 49 Ibid., p. 59. 50 Darwin Ch. The origin of species by means of natural selection or the preservation of favoured races in the struggle for life. L., 1859. ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 179 51 См. например: Penniman Т. К. A hundred years..., passim. 52 Lamarck J.-B. Histoire naturelle des animaux sans vertebres... precedes d’une introduction offrant la determination des caracteres essentiels de I’animal, sa distinction du vegetal et des autres corps naturels, enfin 1’exposition des principes fondamentaux de la zoologie. T. 1. P., 1815, p. 128—164; idem. Philosophic zoologique, ou exposition des considerations relatives a 1’histoire naturelle des animaux... Nouvelle edition revue et precedee d’une introduction biographique par Ch. Martin. T. I—II. P., 1873, p. 263—265. 53 Lamarck J. B. Philosophic zoologique, p. 71—96, 220—265. 54 Darwin Ch. The descent of man and selection in relation to sex. I—II. L., 1871. 55 Darwin Ch. The origin of species, p. 488. 56 Huxley Th. II. Man’s place in nature, and other anthropological essays. N. Y., 1904 (ориг. изд.: L„ 1863). 57 Ibid., p. 45—89. 58 Ibid., p. VIII. 59 Waltz Th. Anthropologie der Naturvolker. Bd. I—VI. Lpz., 1859—1872. 60 См.: Токарев С. А. История зарубежной этнографии. M.: Высшая школа, 1978, с. 32—33; Lowie R. The history..., р. 16—18. 81 Bastian A. Der Mensch in der Geschichte. Zur Begriindung einer psycho-logischen Wissenschaft. Bd. I—III. Lpz., 1860. 62 Mortillet G. Promenades prehistoriques a 1’Exposition Universelie. P., 1867, 63 Pitt-Rivers A. H. The evolution of culture, and other essays. Oxford, 1906, p. 55. 64 Lubbock J. Pre-historic times, as illustrated by ancient remains, and the manners and customs of modern savages. L., 1865, p. 1—2; idem. Introduction.— In: Nilsson S. The primitive inhabitants of Scandinavia, p. XI—XXIX. См. также: Harris M. The rise..., p. 150 (Харрис справедливо связывает такие тенденции с возникновением расистских концепций). 65 Такую мысль высказывал еще Ш. де Бросс, хотя для него и потоп и позднейшее рассеяние человечества означали перерыв в уже давно начавшейся эволюции. 66 Lyell Ch. The geological evidences..., p. 379, 383. Аналогичные доводы приводит и Мортилье — см.: Mortillet G., de. Promenades prehistoriques..., p. 185, 186. 67 Tylor E. B. The origins of culture (with an introduction by P. Radin). N. Y., 1958, p. 17. 68 Ibid., p. 38—39. 69 Ibid., p. 16. 70 Ibid., p. 15, 64. 71 Ibid., p. 32—33. 72 Maine H. S. Ancient law: its connections with the early history of society and its relation to modern ideas. 8h ed., L., 1880, p. 126, 128. 73 Маркс К. Конспект книги Г. Мейна «Лекции по истории институтов»,— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 45, с. 375, 397, 399, 404, 413, 414. 74 Maine Н. S. Ancient law, р. 122. 75 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 45, с. 397, 398, 404, 413, 415. 76 Harris М. The rise..., р. 189—192. ” Lowie R. The history..., p. 49—53. Следует, правда, иметь в виду, что Лоуи не принимает во внимание труды создателей научного социализма. 76 Maine Н. S. Ancient law, р. 129, 130—131. 79 Maine Н. S. Dissertations on early law and custom chiefly selected from lectures delivered at Oxford. L., 1883, p. 195, 200—209. 89 Bachofen I. Das Mutterrecht: Eine Untersuchung iiber die Gynaikokratie der alten Welt nach ihrer religiosen und rechtlicher Natur. Stuttgart, 1861. 81 Harris M. The rise...; Holzman S. F. Bachofen and the concept of matrilinea-lity.— In: Towards a science of man. Essays in the history of anthropology. The Hague; P., 1975, p. 125-129. 180 Глава вторая 82 McLennan J. F. Primitive marriage: an inquiry into the origin of the forms of capture in marriage ceremonies. Edinburgh, 1865, p. 24, 27. 33 Lubbock J. The origin of civilisation and the primitive condition of man: mental and social condition of savages. L., 1870. 84 McLennan J. F. Primitive marriage, p. 56—58, 77 f. 85 Lubbock J. Pre-historic times, p. 1—2. 66 Mortillet G., de. Classification des diverses periodes de Page de la pierre.— Revue d’Anthropologie, 1872, v. 1, p. 432—442. 87 Lubbock J. The origin of civilisation, p. 119 f. 88 Ibid., p. 192. 89 Daniel G. The idea of prehistory p. 60—81; Lowie R. The history..., p. 24— 25. Социально обусловленная ограниченность воззрений Леббока стала причиной той суровой критики, которой подверг эти воззрения К. Маркс (Маркс К. Конспект книги Дж. Леббока «Происхождение цивилизации».— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 45, с. 431—444). 90 Tylor Е. В. The origin..., р. 7. 91 Harris М. The rise..., р. 164. 92 Morgan L. H. Ancient society, or researches in the lines of human progress from savagery through barbarism to civilisation. Chicago, 1877. Русск. перевод: Морган Л. Г. Древнее общество, или исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации. Пер. под ред. М. О. Косвена. Л.: Институт народов Севера ЦИК СССР, 1934. Далее ссылки даны по этому изданию с указанием также страниц первого американского издания. 93 Morgan L. Н. League of the Ho-de-no-sau-nee, or Iroquois. Rochester, 1851. 94 Morgan L. H. Systems of consanguinity and affinity of the human family. Smithsonian contributions to knowledge. V. XVII. Washington, 1871. 95 Morgan L. H. Houses and house life of the American aborigines. Contributions to North American ethnology. V. IV. Washington, 1881. Русский перевод: Морган Л. Г. Дома и домашняя жизнь американских туземцев. Л.: Институт народов Севера ЦИК СССР, 1934. 96 Энгельс Ф. К истории первобытной семьи (Бахофен, Мак-Леннан, Морган).— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 223. 97 Морган Л. Г. Древнее общество, с. 38(62). 98 Морган Л. Г. Древнее общество, с. 40(64); Он же. Дома и домашняя жизнь..., с. 7. 99 Морган Л. Г. Древнее общество, с. 40, прим. 1(64). 199 Там же, с. 7(5-6), 40(64), 72(123). 101 Там же, с. 40(65). 192 Там же, с. 214—215(388—389). 193 Там же, с. 39(63), 249(442). 194 Там же, с. 134(236—237). 195 Там же, с. 132(232—233); см. также с. 129(227) (мнение Грота). 198 Морган Л. Г. Дома и домашняя жизнь..., с. 8. 197 Морган Л. Г. Древнее общество, с. 269(462); Он же. Дома и домашняя жизнь..., с. 3. 198 Морган Л. Г. Дома и домашняя жизнь..., с. 41. 109 Там же, с. 42—51. 119 Там же, с. 68. 111 Морган Л. Г. Древнее общество, с. 124, 125(219, 220), 146(259), 112 Некоторые исследователи склонны оценивать таким образом и взгляды Моргана — см., например: Семенов Ю. И. Льюис Генри Морган: легенда и действительность (к 150-летию со дня рождения).— СЭ, 1968, № 6, с. 3— 23. 113 Морган Л. Г. Древнее общество, с. 32(50). 114 Там же, с. 34(54). 115 Там же, с. 41(67). 116 Там же, с. 41—42(68). В русском переводе несколько усилен материалистический элемент в высказывании Моргана; в оригинале речь идет не ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 181 столько об основаниях, сколько о «трех главных представлениях» (three principal conceptions). 117 Морган Л. Г. Древнее общество, с. 39(63), 41(67) и др. 118 Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 25. 119 Морган Л. Г. Древнее общество, с. 329(562). 120 Там же, с. 43—45 (70—73), 51(84—85), 69-72(117—122). 121 Там же, с. 148—159(263—284), 189—194(339—348). 122 Там же, с. 329(561). 123 Там же, с. 8(8—9). 124 Подробнее об этом см.: Семенов Ю. И. Учение Моргана, марксизм и современная этнография,— СЭ, 1964, № 4, с. 176. 125 Морган Л. Г. Древнее общество, с. 5(4). 128 Винников И. Н. Из архива Льюиса Генри Моргана.— ТИЭ, 1935, т. 2, с. 14— 18 (оригинал), 19—22 (перевод). 127 Морган Л. Г. Древнее общество, с. 4 (VII). 128 Винников И. Н. Из архива..., с. 14, 19. 129 Морган Л. Г. Древнее общество, с. 3(VI). 130 Там же, с. 30(45), 216(391), 315(533). 131 См.: Terray Е. Бе Marxisme devant les societes «primitives». P., 1969; Семенов Ю. И. Марксизм и первобытность (о книге Э. Террея «Марксизм и первобытные общества»).— СЭ, 1975, № 4, с. 158. 132 О соотношении материалистических и идеалистических элементов во взглядах Моргана на исторический процесс см.: Семенов Ю. И. Учение Моргана..., с. 171, 174—175. 133 Морган Л. Г. Древнее общество, с. 3(VI). 134 Там же, с. 3(VI). 135 Там же, с. 26(39). 138 Там же, с. 25(37). 137 Там же, с. 21(31). 138 Там же, с. 304(513). 139 Там же, с. 304—305(514). 140 Ср.: Винников И. Н. Из архива..., с. 86—92, 127—128 (перевод), 33—39, 69—70 (оригинал). 141 Rivers W. Н. R. Kinship and social organisation. L., 1914, p. 4. 142 Морган Л. Г. Древнее общество, с. 305(514). 143 Там же, с. 300(505—506); ср. также: Morgan L. Н. Systems of consanguinity and affinity, p. 480. 144 Морган Л. Г. Древнее общество, с. 305(515). 145 Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 28. 148 Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 42, с. 92. 147 Маркс К. Дебаты шестого рейнского ландтага (Статья третья).—Там же, т. 1, с. 126. 148 Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года.— Там же, т. 42, с. 93. 149 Там же, с. 89, 93, 94. 150 Там же, с. 118. 151 Там же, с. 124, 126. 152 Маркс К. Философский манифест исторической школы права.— Там же, т. 1, с. 85, 86; Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года.— Там же, т. 42, с. 130. 153 Там же, т. 42, с. 116, 126. 154 Энгельс Ф. Положение Англии. Томас Карлейль. «Прошлое и настоящее».— Там же, т. 1, с. 593; Энгельс Ф. Наброски к критике политической экономии.— Там же, с. 551. 155 Маркс К., Энгельс Ф. Фейербах. Противоположность материалистическо 182 Глава вторая го и идеалистического воззрений (новая публикация первой главы «Немецкой идеологии»), М.: Политиздат, 1966, с. 22, 23. 158 Там же, с. 38. 157 Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 424, прим.; Энгельс Ф. К истории первобытной семьи (Бахофен, Мак-Леннан, Морган).— Там же, т. 22, с. 215. 158 Маркс К., Энгельс Ф. Фейербах..., с. 38. 159 Там же, с. 39, 40. 160 Там же, с. 40. 161 Там же, с. 25, 47. 162 Там же, с. 25, 80. 163 Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии,— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 424. 184 Маркс К. Выборы. Финансовые осложнения. Герцогиня Сатерленд и рабство,— Там же, т. 8, с. 523, 524. 185 Маркс К. Британское владычество в Индии.— Там же, т. 9, с. 134, 135. 188 Маркс К. Капитал, том первый.— Там же, т. 23, с. 369; Маркс К. Капитал, том третий.— Там же, т. 25, ч. II, с. 282, 399. 187 Маркс К. Экономические рукописи 1857—1859 годов (первоначальный вариант «Капитала»).— Там же, т. 46, ч. 1, с. 24. 188 Там же, с. 487. 189 Маркс К. Капитал, том первый.— Там же, т. 23, с. 370. 170 Там же, с. 89—90. 171 Энгельс Ф. Анти-Дюринг.— Там же, т. 20, с. 151, 186. 172 Маркс К. Экономические рукописи 1857—1859 годов.— Там же, т. 46, ч. 1, с. 18. 173 Маркс К. К критике политической экономии.— Там же, т. 13, с. 37, прим. 174 Маркс К. Экономические рукописи 1857—1859 годов.— Там же, т. 46, ч. 1, с. 42. 175 Маркс К. Капитал, том первый.— Там же, т. 23, с. 191. 178 Маркс К. Капитал, том третий.— Там же, т. 25, ч. II, с. 417. 177 Маркс К. Капитал, том второй.— Там же, т. 24, с. 497. 178 Энгельс Ф. Анти-Дюринг.— Там же, т. 20, с. 150—151. 179 Энгельс Ф. Письмо Вернеру Зомбарту, 11 марта 1895 г,—Там же, т. 39, с. 351. 180 Маркс К. Письмо Ф. Энгельсу, 14 и 25 марта 1868 г,— Там же, т. 32, с. 36, 44. 181 Энгельс Ф. Анти-Дюринг.— Там же, т. 20, с. 105, 108. 182 Маркс К., Энгельс Ф. Предисловие ко второму русскому изданию «Манифеста Коммунистической партии».— Там же, т. 19, с. 305. 183 См. Маркс К. Конспект книги М. Ковалевского «Общинное землевладение, причины, ход и последствия его разложения».— Там же, т. 45, с. 153—226. 184 См. Энгельс Ф. История Ирландии.— Там же, т. 16, с. 479—524; Энгельс Ф. К истории древних германцев.— Там же, т. 19, с. 442—494; Энгельс Ф. Франкский период,— Там же, с. 495—546. 185 Энгельс Ф. Письмо Карлу Каутскому, 2 марта 1883 г,— Там же, т. 35, с. 376. 186 Энгельс Ф. Письмо К. Марксу, 8 декабря 1882 г,— Там же, с. 103. 187 Энгельс Ф. Марка.— Там же, т. 19, с. 329. 188 Энгельс Ф. Письмо Карлу Каутскому, 18 сентября 1883 г.— Там же, т. 36, с. 53. 189 См. Маркс К. Конспект книги Льюиса Г. Моргана «Древнее общество».— Там же, т. 45, с. 227—372. 190 См. Маркс К. Конспект книги Генри Самнера Мейна «Лекции по древней истории институтов».— Там Же, с. 373—430; Маркс К. Конспект книги Дж. Леббока «Происхождение цивилизации и первобытное состояние человека».— Там же, с. 431—444; Маркс К. Конспект книги Дж. Фира «Арийская деревня в Индии и на Цейлоне»,— ПАА, 1964, № 1, с. 62—76; 1965, № 1, с. 50—66; 1966, № 2, с. 127—191. ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 183 191 Маркс К. Конспект книги Мейна.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 45, с. 379, см. также с. 375, 378, 398. 192 Маркс К. Конспект книги Леббока,— Там же, с. 432. 193 Маркс К. Конспект книги Мейна.— Там же, с. 422. 194 Там же, с. 416. 195 См.: Маркс К. Наброски ответа на письмо В. И. Засулич.— Там же, т. 19, с. 403. 198 Маркс К. Конспект книги Моргана.— Там же, т. 45, с. 257, 229. 197 Маркс К. Наброски ответа на письмо В. И. Засулич.— Там же, т. 19, с. 402. 198 Там же, с. 413. 199 Там же, с. 417. 200 Там же, с. 403. 291 Там же, с. 418, 419. 292 Там же, с. 402. 293 Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства.— Там же, т. 21, с. 26, 25. 294 Там же, с. 28—33. 295 См. Энгельс Ф. К истории первобытной семьи. Там же, т. 22, с. 214—225. 298 См. Токарев С. А. История зарубежной этнографии. М.: Высшая школа, 1978, с. 81—86. 297 Ленин В. И. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов? — Поли. собр. соч., т. 1, с. 149, 150. 298 Там же, с. 153, 154. 299 Ленин В. И. Развитие капитализма в России.— Там же, т. 3, с. 21—22, 378, 379. 219 Ленин В. И. О «левом» ребячестве и о мелкобуржуазности.— Там же, т. 36, с. 295, 296; Ленин В. И. Доклад о продовольственном налоге.— Там же, т. 43, с. 158. 211 Ленин В. И. О государстве.— Там же, т. 39, с. 67. 212 Ленин В. И. Государство и революция.— Там же, т. 33, с. 7; Ленин В. И. О государстве.— Там же, т. 39, с. 68, 70, 73, 74. 213 Ленин В. И. Рецензия на книгу А. Богданова.— Там же, т. 4, с. 36; Ленин В. И. Карл Маркс.— Там же, т. 26, с. 58; Ленин В. И. Государство и революция,— Там же, т. 33, с. 9; Ленин В. И. О государстве,— Там же, т. 39, с. 68, 69, 70. 2,4 Ленин В. И. Аграрный вопрос и «критики Маркса».— Там же, т. 5, с. 103. 215 См.: Ленин В. И. О государстве.— Там же, т. 39, с. 73. 218 Ленин В. И. Рецензия на книгу А. Богданова.— Там же, т. 4, с. 36; Ленин В. И. Письмо А. М. Горькому, ноябрь 1913 г.— Там же, т. 48, с. 232; Ленин В. И. Государство и революция.— Там же, т. 33, с. 10; Ленин В. И. О государстве.— Там же, т. 39, с. 68, 70. 217 Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм,—Там же, т. 18, с. 185. 218 Ленин В. И. Конспект книги Гегеля «Наука логики»,—Там же, т. 29, с. 172. 219 Ленин В. И. Конспект гниги Гегеля «Лекции по истории философии».— Там же, с. 286. 229 Ленин В. И. Замечания на книгу Плеханова «Основные вопросы марксизма».— Там же, с. 457. 221 Ленин В. И. Конспект книги Гегеля «Наука логики».— Там же, с. 85. 222 Ленин В. И. Письмо А. М. Горькому, ноябрь 1913 г.— Там же, т. 48, с. 232. 223 Harris М. Н. The rise..., р. 218. 224 Woodall J. N. Introduction into modern archaeology. L., 1972, p. 21—22. 225 Ленин В. И. Империализм, как высшая стадия капитализма.— Поли. собр. соч., т. 27, с. 419. 228 Токарев С. А. История зарубежной этнографии, с. 98. 227 Starcke К. N. The primitive family in its origin and development. N. Y., 1889; Westermarck E. The history of human marriage. V. I—III. L., 1889. 184 Глава вторая 228 Lang A. The making of religion. L., 1898; Marett R. R. The threshold of religion. L., 1900. 229 Александренков Э. Г. Диффузиопизм в зарубежной западной этнографии,— В кн.: Концепции зарубежной этнологии. М.: Наука, 1976, с. 26— 67; Voget F. W. A history of ethnology. N.Y. et al., 1975, p. 317—359. 210 Токарев С. А. История зарубежной этнографии, с. 134—137; Harris М. The rise..., p. 373—392; Voget F. W. A history of ethnology, p. 348—350. 231 Токарев С. А. История зарубежной этнографии, с. 142—144; Harris М. The rise..., p. 263 f.; Voget F. W. A history of ethnology, p. 331—333. 232 Roas F. The limitations of the comparative method in anthropology.— In: Roas F. Race, language and culture. N. Y., 1940, p. 275. 233 Roas F. Evolution or diffusion? — Ibid., p. 340—344. 234 Lowie R. H. Primitive society. N. Y., 1925, p. 440. 235 Ibidem. 238 Токарев С. А. История зарубежной этнографии, с. 269. 237 Wissler С. The American Indian. N. Y., 1922. 238 См. например: Чеснов Я. В. О теории «культурных областей» в американской этнографии.— В кн.: Концепции зарубежной этиологии, с. 68—95. 239 Левин М. Г., Токарев С. А. Культурно-историческая школа на новом этапе.— СЭ, 1953, № 4; Токарев С. А. Венская школа этнографии.— ВИМК, 1958, № 3; Он же. История зарубежной этнографии, с. 144—160. 240 Schmidt W. Das Eigentum auf den altesten Stuien der Menschheit. Bd. I— II. Munster, 1937. 241 Childe V. G. Man makes himself. L.. 1936. 242 Cm.: Origins of African plant domestication. The Hague; P., 1976. 243 См., например: Sanders W. T. Cultural ecology of Nuclear Mesoamerica.— AA, 1964, v. 66, p. 34—43; Sanders W. T., Price B. Mesoamerica. The evolution of a civilisation. N. Y., 1968. 244 Durkheim E. De la division du travail social. P., 1922 (5e ed.), p. 26. 245 Durkheim E. Les formes elementaires de la vie religieuse. P., 1912, p. 209— 210, 519, 522. 248 О Моссе см.: Levi-Strauss Cl. L’Oeuvre de Marcel Mauss.— CIS, 1950, v. 8, p. 72-112. 247 Levy-Bruhl L. La mentalite primitive. P., 1912, p. 12, 47, 49. 248 Freud S. Totem und Tabu. Wien, 1913. См. также: История буржуазной социологии первой половины XX в. М.: Наука, 1979, с. 201—244. 249 Malinowski В. Argonauts of the Western. Pacific. L., 1922, p. 316. Описание обычая «кула» см.: Malinowski В. Kula: the circulating exchange of valuables in the archipelagos of Eastern New Guinea.— Man, 1920, v. 20, p. 97—105. 259 Pike K. L. Language in relation to a unified theory of human behaviour. Glendale, 1954. См. также: Scholte D. The structural anthropology of Claude Levi-Strauss.— In: Handbook of social and cultural anthropology. Chicago, 1973, p. 637—716. 251 Daniel G. The idea of prehistory, p. 160—163; Hawkes Ch. Archaeological theory and method: some suggestions from the Old World.— AA, 1954, v. 56, p. 155. 252 Taylor W. A study of archaeology. Washington (American Anthropological Association. Memoirs, 69), 1948. 253 Willey G., Phillips P. Method and theory in american archaeology. Chicago, 1965. 254 Herskovits M. J. Man and his works: the science of cultural anthropology. N. Y, 1948, p. 581-585. 255 White L. History, evolutionism and functionalism: three types of interpretation of culture.— SJA, 1945, v. 1, p. 243 ff. 258 White L. The evolution of culture. N. Y., 1959, p. 300—301. 257 Steward J. H. Theory of culture change: the methodology of multilinear evolution. Urbana, 1955, p. 4; См. также: Carneiro R. L. The four faces of ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ истории 185 exolution—In Handbook of social and cultural anthropology p 89—110 258 Fried M H On the evolution of social stratification and the state — In Cul- ture and history Essays in honor of Paul Radin N Y, 1960, p 713—730; idem. The evolution of political society An essay in political anthropology. N Y, 1967 259 Fried M H The notion of tribe Menlo Park, 1975 См также Essays on the problem of tribe Seattle, L 1968 260 Cp Spaulding A C Explanation m archeology — In New perspectives in archeology Chicago, 1968, p 33—40, Watson P J Archaeological ethnography in Western Iran Tucson, Arizona 1979 281 Характерна в этом смысле работа Г Райта Wright Н Т Toward an explanation of the origin of the state — In Origins of the state- the anthropology of political evolution Philadelphia, 1979, p 49—58 282 Аверкиева Ю П История теоретической мысли в американской этнографии М Наука, 1979, с 272 283 Подробнее см там же, гл IV 284 Миклухо Маклай Н Н Собр соч Т. 4 М , Л Изд во АН СССР, 1953, с 485 285 См Кушнер П И Н И Зибер К 60 летию со дня смерти — СЭ, 1948, № 4, Калоев Б А М М Ковалевский (к 50 летию со дня смерти) — СЭ, 1966, .№> 6 288 Маркс К, Энгельс Ф Соч т 22 287 Подробнее о первобытноисторическои проблематике в дореволюционной русской этнографии см Токарев С А История русской этнографии 288 См Формозов А А Очерки истории русской археологии М Изд во АН СССР, 1961, Генинг В Ф Очерки по истории советской археологии Киев Паукова думка, 1982 289 См, например Кушнер П И Первобытное и родовое общество М Ком муп ун т им Я М Свердлова 1925, Косвен М О Половые отношения и брак в первобытном обществе М , 1928, Бернштам А Н, Кричевский Е Ю К вопросу о закономерности в развитии архаической формации — ИГАИМК, 1932 т 13, вып 3, Никольский В К Первобытно-коммунистическая формация — В кн Преображенский В Д Краткий очерк экономики докапиталистических формаций М Гос соцэкгиз, 1933, Быковский С Н Доклассовое общество как социально экономическая формация — СЭ, 1934, X» 1 2 270 Ефименко П П Значение женщины в ориньякскую эпоху — ИГАИМК, 1931, т XI, вып 3 4, Борисковский ПИК вопросу о стадиальности в развитии верхнего палеолита — Там же 1932 т XIV вып 4, Косвен М О Вновь открытая форма брака — СГАИМК, 1932 № 3 4, Толстов С П Пережитки тотемизма и дуальной организации у туркмен — ПИДО 1935, К» 9 10, Рогинский ЯНК вопросу о периодизации процесса человеческой эволюции — АЖ, 1936 Я» 3, Он же Проблема происхождения Ното sapiens — Успехи современной биологии, 1938, т IX, вып 1 271 Ефименко П П Дородовое общество — ИГАИМК, 1934, вып 79, изд 2 — Первобытное общество Л Гос изд во, 1938, изд 3 — Первобытное общество Киев Изд во АН УССР, 1953 272 Равдоникас В И История первобытного общества Т 1, Л Изд во ЛГУ, 1939, Т 2, Л Изд во ЛГУ, 1947 Третий том не увидел света из за широкой критики, которой подверглись этнографические разделы книги 273 Рыбаков Б А Место славяне русской археологии в советской исторической науке — СА 1957, К» 4 27* Рогинский Я Я Основные антропологические вопросы в проблеме происхождения современного человека — В кн Происхождение человека и древнее расселение человечества М Изд во АН СССР, 1951, Он же Проблемы антропогенеза М Высшая школа, 1977 275 Обобщающая монография Семенов IO И Как возникло человечество М Паука, 1966 186 Глава вторая 278 Семенов С. А. Развитие техники в каменном веке. Л.: Наука, 1968. 277 Семенов С. А. Происхождение земледелия. Л.: Паука, 1974; Шнирельман В. А. Происхождение скотоводства. М.: Наука, 1980. См. также сб. «Ранние земледельцы» (Л.: Наука, 1980). 278 См., в частности, статьи Н. А. Бутинова, В. М. Бахты, В. Р. Кабо и Ю. И. Семенова в сборнике «Проблемы истории докапиталистических обществ» (М.: Наука, 1968) и обсуждение статьи М. В. Крюкова «О соотношении родовой и патронимической (клановой) организации (к постановке вопроса)» в СЭ за 1967—1970 гг. 279 См. обсуждение статьи Ю. И. Семенова «Проблема перехода от материнского рода к отцовскому (опыт теоретического анализа)» в СЭ за 1970— 1975 гг. 280 См. в особенности: Золотарев А. М. Родовой строй и первобытная мифология. М., Наука, 1964. 281 Крюков М. В. Система родства китайцев (эволюция и закономерности). М.: Наука, 1972. 282 Косвен М. О. Семейная община и патрономия. М.: Изд-во АН СССР, 1963; Бромлей Ю. В. Ф. Энгельс и проблемы архаической формы семейной общины.— В кп.: Проблемы этнографии и антропологии в свете научного наследия Ф. Энгельса. М.: Наука, 1972; Ольдерогге Д А. Иерархия родовых структур и типы большесемейных домашних общин.— В кн.: Социальная организация народов Азии и Африки. М.: Наука, 1975. 283 Семенов Ю. И. Происхождение брака и семьи. М.: Мысль, 1974. 284 См. в особенности сборники: Проблемы истории докапиталистических обществ, кн. 1. М.: Наука, 1968; Разложение родового строя и формирование классового общества. М.: Наука, 1968; Первобытное общество. Основные проблемы развития. М.: Наука, 1975; Становление классов и государства. М.: Наука, 1976; Проблемы типологии в этнографии. М.: Наука, 1979; Исследования по общей этнографии. М.: Наука, 1979. 285 Первобытная периферия классовых обществ до начала Великих географических открытий. Проблемы исторических контактов. М.: Наука, 1978. 288 Этнография как источник реконструкции истории первобытного общества. М.: Наука, 1979; Першиц А. И. К проблеме сравнительно-исторического синтеза.— НАА, 1980, № 4; Алексеев В. П. Историческая антропология. М.: Высшая школа, 1979. 287 См.: Файнберг Л. А. У истоков социогенеза. От стада обезьян к общине древних людей. М.: Наука, 1980, а также обсуждение той же проблемы в СЭ, 1974, № 5. 288 Окладников А. П. О значении захоронений неандертальцев для истории первобытной культуры.— СЭ, 1952, № 3; Он же. К вопросу о происхождении искусства.— Там же, № 2; Он же. Против вульгаризации в вопросе о происхождении и сущности первобытного искусства.— ВФ, 1954, № 2, и др. 289 Токарев С. А. Проблемы общественного сознания доклассовой эпохи.— В кп.: Охотники, собиратели, рыболовы. Проблемы социально-экономических отношений в доземледельческом обществе. Л.: Наука, 1972. 290 Последняя сводная работа: Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе. М.: Наука, 1982. 291 Никольский В. К. История первобытного обхцества. М.: Учпедгиз, 1949; Косвен М. О. Очерки истории первобытной культуры. Изд. 1. М.: Изд-во АН СССР, 1953; изд. 2. М.: Изд-во АН СССР, 1957; Борисковский П. И. Древнейшее прошлое человечества. Изд. 1. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1957; изд. 2. Л.: Наука, 1979; Массон В. М. Экономика и социальный строй древних обществ (в свете данных археологии). Л.: Наука, 1976; Марков Г. Е. История хозяйства и материальной культуры в первобытном и раннеклассовом обществе. М.: Изд-во МГУ, 1979. 292 Першиц А. И., Монгайт А. Л., Алексеев В. П. История первобытного общества. Изд. 1. М.: Высшая школа, 1968; изд. 2. 1974; изд. 3, 1982. ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ 187 293 Марков Г Е История хозяйства и материальной культуры в первобытном и раннеклассовом обществе. М Изд-во МГУ, 1979 О разработке первобытноисторическои проблематики в советской этнографии см также Толстов С П Советская школа в этнографии — СЭ, 1947, № 4, Першиц А И Проблемы истории первобытного общества в советской этнографии М Изд во АН СССР, 1956; Першиц А И, Чебок-саров Н И Полвека советской этнографии — СЭ, 1967, № 5, Токарев С А Ранние этапы развития советской этнографической науки (1917 г — середина 1930 х годов) — В кн Очерки истории русской этнографии, фольклористики и антропологии 5 М Наука 1971, Бромлей Ю В Этнография в Академии наук СССР в послевоенные годы — Зам же, 1974, 2 О разработке этой проблематики в советской археологии см также Монгайт А Л Археология в СССР М Изд во АН СССР, 1955, Ленинские идеи в изучении истории первобытного общества, рабовладения и феодализма. М Наука, 1970, Каменный век на территории СССР М Наука, 1970 Общая сводка Илларионов В Т Введение в историографию древнейшей истории Горький Изд во Горьковского уп та, 1960 294 Sellnow I Grundprmzipien emer Peiiodisierung dir Urgeschiclite Em Beitrag zur Grundlage ethnographisches Materials В, 1961 295 См в особенности дискуссии в журнале EAZ за 1968—1969 гг 298 См, например, сборники Beitrage zur Entstehung des Staates В, 1975; Das Verhaltms von Bodenbauern und Viehzuchtern m historischer Sicht. B, 1968, Tradition, und nichtkapitahstischer Entu icklungsweg in Afrika. В, 1971 297 Подробнее см Этнография в странах социализма Очерки развития науки М Наука, 1975 298 Ascadi G, Nimeskcn J History of human life spane and mortality Budapest, 1970 299 См, например Текеи Ф К теории общественных формаций Проблемы анализа общественных форм в теоретическом наследии К Маркса М Прогресс, 1975 Глава третья ВОЗНИКНОВЕНИЕ и эволюция ГОМИНИД 1. Исходная форма гоминид В рамках теории животного происхождения человека проблема реконструкции исходной формы, давшей начало человеческому роду, сразу же стала одной из основных. В замечательном труде о происхождении видов Чарлз Дарвин совсем не коснулся этой проблемы, отметив лишь в последнем абзаце, что объяснение развития организмов с помощью принципа естественного отбора окажется полезным и для понимания происхождения человека. Однако творческий импульс, данный книгой Дарвина всем областям естествознания, был настолько велик, что уже через несколько лет после ее появления были опубликованы крупные работы, трактовавшие вопрос о ближайших родственниках человека со сравнительно-морфологической точки зрения. Речь идет о книгах Карла Фогта и Томаса Гексли. Именно этими книгами начинается эволюционное исследование анатомического сходства человека с ближайшими к нему формами из животного мира. В качестве таких форм фигурировали шимпанзе и орангутан1. Когда Дарвин сам обратился к этой теме, что произошло лишь в 1871 г., он привел огромное количество сравнительно-анатомических доказательств родства человека именно с африканскими человекообразными приматами, в первую очередь с шимпанзе 2. Несмотря на достаточно полное рассмотрение анатомии человекообразных обезьян в первых эволюционных работах по антропогенезу, накопление дальнейшей сравнительной информации о вариациях отдельных органов и их систем у приматов, в первую очередь высших, и человека не могло остановиться, и уже в первой четверти нашего столетия А. Кизс насчитал несколько сот специфических признаков, объединяющих человекообразных обезьян и человека и отличающих их от других животных3. Таким образом, со сравнительно-анатомической точки зрения вопрос можно считать решенным и определенно высказаться в пользу симиальной гипотезы антропогенеза, т. е. гипотезы ближайшего родства человека именно с человекообразными приматами4. Все другие эволюционные гипотезы антропогенеза, например тарзиоидная, т. е. гипотеза родства человека с тарзиевыми низшими приматами, обоснованы сравнительно-морфологически гораздо слабее и современной наукой практически не рассматриваются5. Следует, правда, тут же сказать, что принятие симиальной гипотезы в целом не снимает параллельных ей гипотез об анатомических сходствах человека с другими группами узконо ВОЗНИКНОВЕНИЕ и эволюция гоминид 189 сых обезьян. Так, В. В. Бунак продемонстрировал общее сходство стопы человека со стопой ортоградных макак и павианов и, наоборот, отличие ее во многих признаках от стопы брахиирую-щих человекообразных форме. В общем симиальная гипотеза не должна сейчас восприниматься буквально и, будучи справедливой в целом, не может оцениваться как отражающая эволюционные тенденции в развитии отдельных органов и их систем. В ходе сравнительно-анатомических исследований постепенно выяснилось, что исходная форма не реконструируется удовлетворительным образом только в результате сравнительно-анатомической работы и что современные человекообразные представляют собою не роды, давшие начало человеческому роду, а боковые ветви. Таким образом, проблема стала не только сравнительноморфологической, но и палеонтологической и в настоящее время уже не может рассматриваться и решаться без палеонтологических данных. Сначала эти данные привлекались спорадически, но сейчас их накопилось довольно много, и в целом они дают удовлетворительную картину. Начиная с открытия Р. Дартом в 1924 г. австралопитека африканского, Южная Африка дала большое число форм, занимающих место у начала родословной человека7. Там были, как известно, выделены несколько родов, характеризовавшихся чертами, промежуточными между человекообразными обезьянами и человеком, а внутри этих родов — в свою очередь несколько видов. Длительная работа по их полному описанию, номенклатуре, выявлению таксономического положения еще не завершена и многократно порождала острые дискуссии об их геологическом возрасте и включении их в семейство гоминид или, наоборот, исключении из него, но в общем большинство современных специалистов сходятся на том, что всю эту группу форм можно на правах подсемейства Australopithecinae включить в семейство Hominidae или же выделить отдельно в семейство Australopithe-cidae, но в этом случае объединить с семейством Hominidae в общее надсемейство Hominoidae, что по существу будет то же самое 8. Последнее двадцатилетие ознаменовалось дальнейшими палеонтологическими открытиями на африканском материке, но уже в других областях — в Танзании (ущелье Олдовай) и Эфиопии (долина реки Омо). Эти открытия замечательны в двух отношениях: они, во-первых, подняли вопрос о значительном уд-ревнении человеческой родословной, показав, что изготовление простейших орудий древнейшими гоминидами относится ко времени около 2 млн. лет, и, во-вторых, продемонстрировали исключительный морфологический полиморфизм ранних предков человека в вариациях многих признаков. Особенную известность среди этих форм приобрел так называемый презинджантроп или Homo habilis, т. е. «человек умелый», названный так потому, что 190 Глава третья с ним были найдены хотя и примитивные, но орудия, в искусственном происхождении которых нельзя было сомневаться9. Примерная датировка презинджантропа — 1 750 000 лет. В свете более поздних открытий орудий большей древности открытие презинджантропа уже не кажется таким из ряда вон выходящим, как в начале 1960-х годов, но тогда именно нахождение вместе с этой формой орудий во многом определило ее таксономический диагноз и включение ее в род Ното10. Последующая дискуссия вокруг этого диагноза показала, что морфологических оснований для него нет и что с морфологической точки зрения больше данных в пользу того, чтобы рассматривать президжантропа в качестве одного из представителей австралопитеков11. Параллельно с этими находками значительный интерес для нашей темы представляют открытия более древних приматов высокого уровня морфологического развития, осуществленные в разных районах Африки, преимущественно Северной, и Евразии. Подавляющее большинство их отличается относительно сходной морфологией и объединяется чаще всего в семейство Driopithe-cidae12. Особое место среди этих форм принадлежит местонахождениям, группирующимся в предгорьях Гималаев (Сивалик-ские холмы, Индия) 13. Найденные там формы подавляющим большинством исследователей рассматриваются как представители разных родов. Их приблизительная дата отстоит от современности на 8—12 млн. лет. Характерным морфологическим свойством всех этих форм, особенно рода Ramapithecus (кстати сказать, они и объединяются обычно в семейство Ramapithecidae или в подсемейство Ramapithecinae), является наличие многих признаков, явно свидетельствующих о формировании гоминоидно-го комплекса, что и стимулирует многих исследователей к тому, чтобы видеть в них исходное семейство или подсемейство, в недрах которого формировалось семейство Hominidae14. К сожалению, возможности морфологической характеристики этих форм ограничены их фрагментарностью (найдены только фрагменты нижних челюстей), и поэтому их использование в реконструкции исходной формы должно быть дополнено другими данными как сравнительно-морфологического, так и палеонтологического характера. Итак, какова же эта исходная форма, если мы положим в основу ее реконструкции по необходимости бегло охарактеризованные выше палеонтологические и сравнительно-анатомические данные? Прежде всего это была форма, по своим размерам отличавшаяся от наиболее крупных форм человекообразных обезьян, например гориллы, и сходная с шимпанзе, а, может быть, даже и несколько мельче15. Можно думать, что средний вес самцов не превышал 50—60 кг. Найденные среди южноафриканских австралопитеков мощные формы Paranthropus creassidens, например, не отличаются от других объемом черепа и мозга; ВОЗНИКНОВЕНИЕ и эволюция гоминид 191 судя по фрагментарным костям скелета, не были они больше других и по размерам, но обнаруживают значительно развитую ме-гамаксиллярность, т. е. огромные размеры челюстей и зубов1в. Такие формы Юго-Восточной Азии, как мегантроны и гигантопи-теки, вопреки первоначальному мнению об их необычайно крупных размерах также характеризовались, по-видимому, мегамак-силлярностью. Во всяком случае, специальное исследование показало, что, опираясь на внутривидовые корреляции в размерах челюстей и зубов, с одной стороны, и в общих размерах, с другой (корреляции, которые действительно высоки и положительны), нельзя реконструировать автоматически общие размеры по размерам челюстей и зубов — соотношения между ними различны у представителей разных видов и тем более родов, и поэтому межвидовые корреляции в этих признаках отличаются большими колебаниями". По-видимому, мегамаксиллярность представляла собою какое-то локальное функциональное приспособление на самом раннем этапе антропогенеза, она не отмечена на последующих этапах, и поэтому многие исследователи справедливо полагают, что носители мегамаксиллярности были высокоспециализированными формами и образовывали боковые ветви и эволюционные тупики18. Мегамаксиллярность сама по себе не является достаточным аргументом в пользу постулирования гигантских форм в начале антропогенеза, что делалось ранее 19. О пропорциях тела у исходной формы трудно судить из-за фрагментарности обнаруженных частей скелета, но можно думать, что соотношение длины рук и ног было не таким, как у крайне выраженных брахиаторов типа гиббона, т. е. обезьян, прибегающих при передвижении к подвисанию и раскачиванию на ветвях (а это позволяет затем делать длинные прыжки с ветки на ветку). В принципе наличие древесной стадии в эволюции человека, как об этом правомерно писали многие авторы, тРУДно отрицать, исходя именно из морфологических данных: например, папиллярный узор на ладонях и пальцах не образуется у наземных форм20. В то же время брахиация, связанная с подвисанием и раскачиванием на согнутых пальцах и представляющая собой наиболее типичный способ локомоции в условиях древесного образа жизни, вызывает крайнюю специализацию в скелете стопы и кисти, в частности укорочение фаланг и вообще редукцию оппозиционного первого пальца21. Следы такой специализации незаметны в скелете современного человека и вообще трудно представить себе, чтобы человеческая рука и нога сформировались на основе подобной специализированной формы. Выход из этого противоречия можно найти, если предположить, что у древесных предков человека мы имеем дело с локомоцией лазающего типа, характерной для многих форм низших обезьян, но встречающейся и у высших приматов; к такому типу передвижения прибегают гориллы, когда они редко, но все же взбираются 492 Глава третья на деревья; передвигаются так и шимпанзе, комбинируя, правда, лазающую локомоцию с брахиацией22. При лазающем типе локомоции могли образоваться папиллярные узоры, как и при брахиации, но необходимость обхвата ветвей и сучьев способствовала оппозиции и развитию первого пальца, в первую очередь на руке, и не вызывала, как при брахиации, удлинения скелета верхних конечностей. Следует упомянуть и о том, что слишком длинные руки при выпрямленном положении тела нарушали бы биомеханические свойства формы и поэтому не могли являться полезным свойством на раннем этапе антропогенеза, в условиях усиленной селекции. Выпрямленное положение тела и ортоградпое передвижение по земной поверхности у этой исходной формы демонстрируются рядом данных. Здесь и значительное число сравнительно-морфологических наблюдений над относительно ранним оформлением комплекса прямохождения у предков человека, и выраженная сводчатость стопы у презинджантропа, и строение тазовых костей у австралопитеков. К этому следует добавить, что строение черепа, в частности соотношение лицевого и мозгового скелета и положение затылочного отверстия, также свидетельствуют о вертикальном положении тела. Строение кисти руки у презипд-жантропа также говорит о ней как о структуре, полностью освободившейся от опорной функции и приобретшей функции захвата и держания. Достаточно четко выраженное противопоставление большого пальца вместе с широкими и плоскими фалангами обычно и вполне справедливо истолковывается как свидетельство мощного силового зажима, который был необходим и при перетаскивании добычи, и при изготовлении простейших орудий с помощью пока еще примитивной отбойной техники23. Сохранившиеся фрагменты костей скелета чаще всего довольно грацильны, и поэтому можно думать, что и первые гоминиды отличались довольно миниатюрным строением. Пропорции кисти и стопы в тех единичных случаях, когда мы их .знаем или можем угадать, не противоречат сказанному об общей грацильности скелета. В целом, по-видимому, уже па самом раннем этапе антропогенеза значительная масса тела и чаще всего связанная с нею физическая мощь не были необходимым условием дальнейшей прогрессивной эволюции; отсутствие или недостаток их компенсировались богатством и четкостью локомоции, подвижностью кости и способностью первого пальца к противопоставлению, устойчивостью ортоградпого положения тела и возможностью легко передвигаться в этом положении, какими-то преимуществами в характере мышления, возможно, и какими-то иными факторами, в том числе и более развитым коллективным поведением. Всякое переразвитие физической мощи, вероятно, было даже неполезно, как и резко выраженная мегамаксиллярпость, или, будучи полезным на протяжении какого-то короткого про- ВОЗНИКНОВЕНИЕ и эволюция гоминид 193 межутка времени, заводило в эволюционный тупик и приводило к вымиранию соответствующей формы. Обращаясь к строению черепа, мы видим, что и у человекообразных обезьян, и у тех австралопитеков, у которых форма черепной коробки могла быть зафиксирована, она определенно долихокранная. Нужно отметить, что узкий лоб и удлиненная лицевая часть свойственны всем диким животным и составляют их характерное отличие от домашних24. Видимо, это какое-то общее морфогенетическое или биомеханическое свойство, полезное диким млекопитающим и сохраняемое стабилизирующим отбором. Как частное выражение общебиологической закономерности оно сохраняется и в начале антропогенеза. Рельеф черепа, особенно в надбровной и затылочной областях, был, очевидно, достаточно сильным, чтобы поддерживать при сильно выраженном общем прогнатизме тяжелую нижнюю челюсть и обеспечивать ее подвижность не только при жевании, но и в процессе артикуляции при нарождающейся речевой функции. При несомненно крупных зубах реконструкция исходного типа жевательной поверхности коренных зубов, т. е. структуры и расположения бугорков, неоднозначна, по в отношении структуры зубного ряда в целом ясно, что клыки были редуцированы по сравнению с клыками приматов и диастемы отсутствовали и в верхней, и в нижней челюсти25. Прямые данные о строении носовой области практически отсутствуют, но в тех случаях, когда она могла быть реконструирована на черепах питекантропов и синантропов, носовые кости оказались более выступающими, чем у человекообразных обезьян, а грушевидное отверстие очень широким. Поэтому можно думать, что хорошо развитая и сильно выступающая носовая область составляет типично человеческую особенность и что зачаточное развитие этой области было свойственно уже исходной форме. Но до сих пор никому еще не удалось удовлетворительно объяснить функциональную значимость этой области в рамках морфологии человека и усиление выступания носовых костей в ходе антропогенеза, а также максимальное развитие этой особенности у современного человека по сравнению с ископаемыми гоминидами. Есть отдельные наблюдения сравнительно-анатомического и физиологического характера, свидетельствующие о том, что при достаточно высоко поднятых носовых костях носовой путь, по которому проходит воздух при дыхании, оказывается длиннее, воздух, попадая в носоглотку, успевает обогреться и это оказывается полезным в холодном климате2в. Если эти наблюдения найдут дальнейшее подтверждение, то усиление выступания носа в процессе антропогенеза можно будет частично трактовать как следствие расселения по ойкумене из тропического пояса и освоения все более и более холодных районов. Но и при таком возможном объяснении исключения налицо — монго 194 Глава третья лоиды, например, очень рано заселившие суровые районы Сибири, отнюдь не отличаются сильным выступанием носа, скорее приближаются в вариациях этого признака к мировому минимуму. Особенно важную роль играет реконструкция объема и формы мозга у исходной формы, потому что она связана с реконструкцией как индивидуального, так и, что еще важнее, группового поведения. Имеющиеся данные невелики и требуют еще тщательного морфологического исследования, так как целых эндокрапов практически нет. Поэтому разными авторами предлагались отличающиеся цифры для одной и той же формы в зависимости от примененного способа оценки27. Но колебания в целом незначительны, и поэтому, принимая одну оценку в ущерб другой, мы ошибаемся не больше чем на 50—100 см3. Не останавливаясь на деталях, отметим, что для австралопитеков характерны величины, колеблющиеся вокруг 500 см3, тогда как для форм, которые относились к Homo habilis (до тех пор пока в литературе этот диагноз считался объективным), имеют место величины на 100 см3 больше. У шимпанзе и гориллы объем мозга равен в среднем 450 см3, таким образом, австралопитеки мало отличались по этому признаку от человекообразных обезьян, по имели какую-то продвинутую морфологически структуру. Есть основания предполагать, что исходная форма по объему мозга не отличалась или мало отличалась от современных человекообразных. Это, конечно, не означает, что у нее было то же поведение, что и у них, оно могло быть другим, но отличаться примерно тем же уровнем сложности. Не менее вероятной выглядит и другая гипотеза, а именно предположение о различиях между современными человекообразными и исходной формой в деталях микроструктуры при макроструктурном сходстве и сходстве в объеме мозга. Такие различия были на первых этапах антропогенеза достаточны, чтобы обеспечить разницу в уровне поведения, обеспечить морфологически его усложнение, но в то же время они никак не отразились вначале на увеличении объема мозга. Что касается его макроструктуры, то в ней незаметны значительные отличия мозга австралопитеков от мозга человекообразных: общая сферичность поверхности всех долей и клювовидная форма лобной доли. И в этом гипотеза первичных сдвигов в микроструктуре мозга у исходной формы, не сопровождавшихся еще макроструктурными изменениями и увеличением объема, находит себе дополнительное косвенное подтверждение. Таковы морфологические и палеонтологические соображения, которые могут быть сейчас высказаны в связи с гипотезой морфологической структуры исходной формы, стоявшей в начале процесса антропогенеза и образующей последнюю ступень развития обезьяноподобных предков человека. ВОЗНИКНОВЕНИЕ и эволюция гоминид 195 2. Экологические обстоятельства антропогенеза От рассмотрения морфологии исходной формы закономерен переход к экологической ситуации, в которой проживала эта форма. Оценка этой ситуации во многом зависела от накопления конкретных данных по геологии и палеогеографии самого раннего этапа четвертичного периода (виллафрапкских слоев, включенных в последнее время в границы четвертичного периода), реконструкции его фауны и флоры, но до известной степени определялась теоретическими разработками, основанными на более или менее умозрительном (хотя частично отражавшем достижения экологии млекопитающих) подходе к этой проблеме28. В числе многих аргументов, приведенных Дарвином в пользу наибольшего родства человека с африканскими человекообразными, фигурировали и экологические, а именно проживание их в условиях тропического леса и саванны, в которых проживают и многие первобытные племена тропического пояса. В дальнейшем сравнительно-анатомические исследования и накопление палеонтологических материалов на долгое время заслонили экологическую сторону дела, хотя информация накапливалась в ходе археологических и палеонтологических раскопок древнейших стойбищ и пещер, наблюдений над их геологическим залеганием и сбора палеонтологических останков. Если исключить отдельные высказывания по экологии, разбросанные по морфологическим, геолого-стратиграфическим и археологическим работам, то первая серьезная постановка проблемы экологии исходной формы принадлежит зоологу и палеонтологу П. П. Сушкину, выступившему со специальной статьей на эту тему29, бывшей частным выражением его фундаментальных исследований по формированию фауны Центральной Азии в связи с ее ландшафтно-географическими и экологическими условиями30. Практически эту работу и следует считать пионерской, так как именно с нее начинается длинный список исследований по реконструкции экологических условий ранней поры антропогенеза. П. П. Сушкин^исходил из бурных темпов непрерывного развития наземной фауны и авиафауны в Центральной Азии на протяжении нескольких последних десятков миллионов лет. Предсказанное несколько ранее А. А. Борисяком31 и доказанное американской экспедицией Р. Эндрьюса и советскими экспедициями 32 исключительное богатство наземных форм жизни подтвердило это исходное положение концепции П. П. Сушкина. Гористый скальный ландшафт со сравнительно узкими речными долинами, довольно высоко поднятыми над уровнем моря, перемежающийся широкими степными просторами, составляет преобладающую особенность географии Центральной Азии, как он составлял ее и на протяжении всего четвертичного периода. Сухость, аридность климата была второй очень важной 196 Глава третья отличительной особенностью. В этих условиях высшие приматы, населявшие горные местности, отличались наземной локомоцией без следов брахиации и передвигались на четырех конечностях. Однако необходимость подниматься на задние ноги для осторожного осмотра местности из-за камней, так же как изменение положения тела вплоть до выпрямленного при лазании по скалам, должны были служить предпосылкой преимущественного сохранения особей, у которых способность выпрямляться и надолго оставаться в выпрямленном положении была выражена сильнее, чем у остальных. Именно скалолазание П. П. Сушкин считал функциональным приобретением, с которого начался переход к прямохождению и освобождению руки от опорной функции. В дальнейшем такой подход не стал преобладающим, но продолжал защищаться отдельными специалистами33. Привлечение внимания к африканскому материалу переключило интересы в сторону экологических особенностей африканского материка и истории господствующих на нем ландшафтов. Оформилась концепция, согласно которой переход к прямохождению осуществился не как следствие скалолазания, а при выходе человекообразных обезьян из тропического леса в иные ландшафтные условия34. В принципе подобная гипотеза имеет право на существование рядом с гипотезой формирования первобытного человечества в скальном ландшафте, так как последняя не объясняет наличия капиллярных узоров и некоторых других признаков приспособления к древесному образу жизни. Географически она сводится к тому, что площадь тропических лесов стала уменьшаться, что вызвало уменьшение привычных пищевых запасов и привело к перенаселенности того яруса тропического леса, который обычно занимают приматы. Географический фактор вызвал усиление отбора, и так как человекообразные, особенно те из них, которые дали начало человеку, не были, по-видимому, специализированными формами, то отбор стал преобразовывать морфологию в направлении возможностей расширения экологической ниши. Человекообразные были вынуждены спуститься па землю и освоить новую среду, т. е. саванну. Там они встретили новых очень опасных хищников и при слабости своей стадной организации и малочисленности стад могли стать легкой добычей врагов. Единственный путь к сохранению вида в новой экологической нише лежал в том, чтобы, с одной с