Author: Лысенко Н.Н
Tags: первобытнообщинный строй рабовладельческий строй история история скифии восточная скифиия центральная азия ассы-алланы
ISBN: 5-8336-0322-6
Year: 2002
Text
H.H. ЛЫСЕНКО
асы-аланы
в
восточной скиаэии
Ранний этногенез алан в Центральной Азии:
реконструкция военно-политических событий IV в. ао н.э. -
I в. н.э. по материалам археологии и свеаенпям нарративных
источников
Санкт-Петербург
2002
ББК 63.3(2)233
Л88
Утверждено к печати Институтом истории и археологии
Республики Северная Осетия-Алания
Рецензенты: доктор исторических наук Р.С.Бзаров
кандидат исторических наук А.А.Цуциев
Автор выражает благодарность
Альберту Александровичу Джуссоеву, генеральному директору
ОАО "Стройпрогресс" (г. Москва)
за финансовое обеспечение издания данной книги.
Wastyrgi dyn aqazqcenœg weed!
Лысенко H.H.
Л 88 Асы-аланы в Восточной Скифии. (Ранний этногенез алан в Центральной
Азии: реконструкция военно-политических событий IV в. до н. э. -1 в. н. э. по
материалам археологии и сведениям нарративных источников). СПб.:
Издательство СОГУ им. К.Л. Хетагурова, 2002. - 542 с: ил.
В монографии исследуется история происхождения и миграций асов-алан в
Центральной Азии. На расширенной источниковедческой базе (палеогеография,
антропология, археологические материалы и письменные источники)
реконструируются основные военно-политические события IV в. до н. э. -1 в. н. э., произошедшие
с участием асов-алан. Автор предлагает новые ответы на ряд важных вопросов
этнической истории алан. В книге предпринята попытка создания целостной картины
ранней аланской этнополитической истории, детально показан процесс
межэтнического взаимодействия восточноиранских и тюркских племен Великой Степи с
китайским этносом эпохи Хань.
ББК 63.3(2)233
ISBN 5-8336-0322-6
© H. H. Лысенко, 2002
л 0505000000-11 17 2qq2 © ГИПП "Искусство России", 2002
С190(03)-2002
ОГЛАВЛЕНИЕ
Вступая в стремя (вместо предисловия) 5
Глава I. Викинги Азии и перст Космоса 9
Глава II. Этническое происхождение алан: версии и факты 43
Глава III. Асы и тохары в Центральной Азии 141
Глава IV. Асы-аланы и завоевание Бактрии 207
Глава V. Аланская империя Кангюй 273
Глава VI. Асы Усуни, Китай и хунну 339
Заключение 411
Примечания 425
Список кратких библиографических ссылок .. 467
Библиография 483
Список сокращений 503
Иллюстративное приложение 505
АЛАНЫ
Посмотри - ведь у туч цвет бывает саврасо-буланым
Да в подпалинах рыжих... Какой подпалил их огонь?
Может быть, это небесный табун саурагов аланов,
Тех, что шли с седоками до Африки да одвуконь?
С дробной рыси - в галоп! Ни мольбы о пощаде, ни вопли
Не помогут, ведь синие очи слезой не пронять...
Вот уже отгремели прощальные гимны Скифопля,
Но еще не затоптана в поле парфянская рать!
Тот степняк, что взял в руки копье, тот неистовый арий,
Что ему караваны двугорбых верблюдов - людей,
Что ему хитрый грек иль мидиец-катафрактарий,
Если Вышняя Воля -умри, но врага одолей!
Он загонит бактрийцев в урочища Каракорума,
Согдианские цитрусы срежет двуострым мечом!
И в развалинах Понта отары овец тонкорунных
Будут загнанно блеять, как пленники пред палачом!
А в заплечных колчанах - вершины седого Алтая,
Бирюзовый Наньшань и среброволнистый Арал...
Что последнее вспомнит душа, в небеса отлетая,
Что мальчонкою он с молоком материнским впитал?
Остановка в пути для кочевника что наважденье,
Нет желанней мечты, чем лететь на взбешенном коне!
Только алою кровью врага, только жаждой сраженья
Он и грезит в любой, даже самой прекрасной стране!
Пусть в кровавых ристалищах канут несметные орды,
Доживать оставляя в обозе, кто немощно стар...
Жизнь - за счастье узреть, как степной саураг свою морду
Фыркнув, в пену пролива опустит, что зван Гибралтар!
Поклонись же, мой друг, тем безвестным аланским могилам,
Где над каждою камень, разрубленный напополам...
И дыханье займется: какая же горняя сила
Вознесла в длани Божьей великое имя - алан!
Виктор Павлов
ψ^ψ^ψ-ψ^ ψ^ψ^ψ^® ψ^ψψ^ψ^®
йуЩущущ^ущ^) ès&iu^&^&s&sè è/fès&^^fes^®
Светлой памяти моего деда,
казака Федора Мефодьевича Лысенко, -
посвящаю!
ВСТУПАЯ В СТРЕМЯ...
(вместо предисловия)
Есть ли связующая нить между Алтаем и причерноморскими степями,
между пустынями Арала и перевалами Центрального Кавказа, между
Волгой, Доном, Днепром и Дунаем, между равнинами центральной Франции
и Пекином, между африканским Карфагеном и монгольским
Каракорумом - столицей Золотой Орды?
Да, такая драгоценная для историка нить есть - это аланы, это их кони
прошли дробной рысью по камням многотысячеверстных дорог Азии,
Европы и Африки, это горячая кровь их богатырей пролилась на поля
бесчисленных сражений на трех континентах, это для их воинской доблести
и человеческого мужества в мире не существовало границ.
С кем можно сравнить алан? Был ли в мире еще такой народ, который
столь же широко шагал бы по Вселенной, который так же легко проливал
свою и чужую кровь, который был таким же неукротимым, мужественным
и кипучим?
Пожалуй, только скандинавские викинги отличались столь же
бойцовским характером, такой же жаждой приключений и битв, а главное -
таким же колоссальным, поистине геополитическим размахом деятельности.
Подобно аланам, которые на своих боевых конях шли нескончаемыми
дорогами трех континентов, так и викинги на драккарах бороздили
5
беспредельные дали Атлантики и Северного Ледовитого океана в поисках
славы и богатства. Норвежские фьорды, побережье всей Европы, колонии в
Гренландии и Винланде (Северная Америка), служба в Константинополе и
героическая оборона этого города от турок-османов, эфемерное государство
на острове Сицилия и всюду битвы, битвы и гибель героев!..
Те же тысячеверстные пути у аланов: Алтай, приаральские степи,
Бактрия, Волга, Кавказ и Парфия, Днепр и Дунай, боевые марши через всю
Европу, переправа через Гибралтар, создание эфемерного государства в
Карфагене, гибель под мечами византийских легионов, а в то время на
Востоке - арабская, а затем монголо-татарская лавины, сметающие все на
своем пути, затем служба в Пекине и всюду битвы, битвы и гибель героев!..
Почему ни викинги, ни аланы, побеждая своих противников в десятках
тяжелейших сражений, захватывая огромные пространства, не сумели
создать свою великую Империю, не могли на сколько-нибудь
продолжительное время собрать под свою руку земли и народы, как сумели сделать
это арабы Халифата или гений степей Чингисхан? Что помешало этому -
излишняя неустрашимость, унесшая прежде времени жизни наиболее
могучих богатырей? Отсутствие глобальной идеологии, сравнимой по мощи
и привлекательности с Исламом? Междоусобицы, сжигающие в прах силы
героев и мысль мудрецов? Или просто такова Божья воля, дарующая одним -
великие государства, другим - великую славу, а третьим безграничное
смирение? Есть что-то невыразимо трагическое в этой участи народов-
богатырей: бесконечно воевать, бесконечно побеждать, бесконечно терять
лучших из лучших своих сыновей и, в конечном итоге, исчезнуть почти без
следа - как уходит из разрубленной раны в песок, тускнеет и обращается в
прах алая, буйнокипящая здоровьем и жизнью кровь...
Известный петербургский поэт Виктор Павлов, мой добрый друг и
первый «рецензент» моих рукописей, написал замечательное стихотворение
об аланах, открывшее эту книгу. Я неспроста поместил его впереди всех
научных текстов - в этом «отзвуке мыслей благородных» как в луче
прожектора сфокусированы все чувства, что долгое время являлись моими
бессменными спутниками в работе над азиатской частью истории алан.
Любопытство, удивление, искреннее восхищение, а затем и щемящая
6
грусть над яркой и трагичной судьбой великого народа, некогда легко
сотрясавшего своей могучей рукой самые грозные престолы Азии и
Европы!
Очень надеюсь, что в этой книге, которую вы только что раскрыли,
мне удалось преодолеть «западноголовость» - прискорбный
методологический ритуал, пустивший цепкие корни в отечественной исторической
науке еще со времен петровских «новин». Идеологический смысл этого
ритуала - европоцентризм, реализуемый в научной практике через комплекс
методологических приемов, используя которые любой, даже самый
блистательный и самобытный феномен древнего бытия Руси и Азии можно
представить как некое вторичное явление мировой истории в сравнении
с «классикой» Запада. Немногим русским историкам хватило мужества
и эрудиции, подобно Г.В. Вернадскому и Л.Н. Гумилеву, решительно
отринуть это интеллектуальное «чужебесие», а следовательно, научиться
мыслить и писать действительно по-русски - т. е. исходя прежде всего из
идей и интересов русского исторического бытия, используя прежде всего
отечественные оценочные категории. Мне трудно судить об этом вполне
объективно, но думаю, что я сумел в своей книге показать самоценность и
самодостаточность Азии как величайшего этногеографического
континента.
Я никогда не смог бы выполнить те задачи, которые ставил перед собой,
принимаясь за изучение древней истории алан, если бы не радушие и самое
широкое содействие моей работе со стороны руководителей и сотрудников
Северо-Осетинского государственного университета имени К.Л. Хетагурова
и Республиканской национальной библиотеки РСО-Алания во
Владикавказе. Выражаю особую признательность ректору СОГУ, профессору
Ахурбеку Алихановичу Магометову за те многочисленные консультации и
ценные советы, которые были сделаны им при неоднократных просмотрах
рукописи моей книги. Также приношу свою благодарность Елене Агубеевне
Газдановой, директору Республиканской национальной библиотеки, а в
ее лице всем сотрудникам этого государственного учреждения за создание
для меня особо благоприятной обстановки при работе с каталогами и
фондами РНБ.
7
В процессе работы над рукописью существенную помощь некоторыми
историческими материалами и своим неизменно дружеским участием
оказал мне профессор Амирхан Михайлович Торчинов (г. Москва). Весьма
важную часть иллюстративного материала книги подготовила по моей просьбе
сотрудница Фонда «Руссалан» Ирина Ивановна Перцева (г. Ростов-на-Дону).
Этим людям - моим духовным соавторам - я также приношу свою
искреннюю благодарность.
Не могу забыть и моих давних осетинских друзей - Ахсарбека Дидарова
и Султана Олисаева - за их искренние пожелания успеха моей работе и
хорошее осетинское вино, которыми сопровождались все наши обсуждения
славной истории алан на благословенной солнечной земле Осетии.
Николай Н. Лысенко
С-Петербург. 2002 г.
ГЛАВА I
ВИКИНГИ АЗИИ И ПЕРСТ КОСМОСА
Альпинист, прежде чем выйти в свой нелегкий горный маршрут, внимательно
осматривает свое снаряжение, проверяя - весь ли необходимый для восхождения
инвентарь исправен, собран и уложен в надлежащее место в рюкзаке. В предгорье,
на базовом лагере, он внимательно изучает карту подъема и отмечает на ней
предполагаемое время достижения промежуточных пунктов - чтобы лучше
рассчитать свои силы, а также запас топлива и провианта на весь период
восхождения. На маршруте, взбираясь по горному ребру или взойдя на ледник, он
пользуется вполне определенной - ледовой или скальной (в зависимости от конкретных
условий) - методикой восхождения, так называемой техникой подъема, без
использования которой успешное покорение грозной вершины просто немыслимо.
Этнолог, подобно опытному горному путешественнику, прежде чем приступить
к изложению своего видения истории древнего народа (а любая реконструкция
неизбежно - по фрагментарности исторических источников и скудости
археологического материала - сопряжена с эмпирическими обобщениями и догадками,
часто основанными почти на одной интуиции), должен проверить свой
интеллектуальный багаж и уточнить этногеографические пределы предстоящего
повествования, решив для себя раз навсегда - а хватит ли у него знаний и сил для
должного описания исторической судьбы целого народа? И только ответив
утвердительно на этот главный вопрос, исследователь может сделать выбор в пользу
той историографической школы, которая своими методологическими приемами
(а главное - результатами исследований!) способна, по его мнению, обеспечить
максимальное приближение к исторической истине - к правде возникновения,
возмужания, борьбы и гибели того древнего народа, которого уже нет под вечно
молодым Солнцем.
Поскольку такой подход к изучению этнической истории вполне разумен и,
по-видимому, вполне научен, последуем этим путем и мы...
9
Впкпнгп Азпп η перст Космоса
Европейские народы стали изучать сармато-алан с самого первого момента их
появления у границ античной ойкумены. Правда, вначале это изучение имело не
столько научный, сколько военно-прикладной характер. Например, античные
авторы с восхищением отмечали широкое использование сарматскими всадниками
аркана, искусно сплетенного из ремней или из особо изготовленных полосок ткани.
В бою, уронив меч или не имея возможности использовать кинжал, сарматы ловко
накидывали аркан на шею противника, рывком сбрасывали его с лошади и, повернув
своего скакуна, уносились прочь, безжалостно волоча за собой разрываемую в куски
об острые камни жертву. Впрочем, античные хронисты скорее всего преувеличивали
эффективность боевого использования аркана, который вряд ли мог быть полезен
при столкновении больших масс конницы, а ведь именно в этих генеральных
сражениях часто решался исход войны. Необычность внешнего облика сарматов и
алан - длинные бороды, суровое выражение небесно-голубых глаз, островерхие
сверкающие металлом шлемы, постоянное ношение боевого оружия, - конечно, в
немалой степени способствовала тем зловещим, но красочным описаниям, какими
их награждали в своих произведениях древние авторы.1 Овидий пишет, что «между
ними нет ни одного, кто не носил бы налучья, лука и синеватых от змеиного яда
стрел» [Овидий. V. 7, 12-20]. «Народ кровожаднейший и посвященный Арию,
считающий спокойствие за несчастье», «кочевое скопище - суровое, хищное,
бурное» - так ярко характеризует сарматов Либаний. Римский офицер, а
впоследствии талантливый историк Аммиан Марцеллин пишет об аланах, что у них
«счастливым считается тот, кто умирает в бою...» [XXXI, 2, 22]. «Сарматы
не живут в городах и даже не имеют постоянных мест жительства, они вечно
живут лагерем, перевозя свое имущество и богатство туда, куда привлекают их
лучшие пастбища или принуждают отступающие или преследующие враги;
племя воинственное, свободное, непокорное и до того жестокое и свирепое, что даже
женщины участвуют в войнах наравне с мужчинами», - так описывает
сарматов современный им римский географ Помпоний Мела [III. 33].
Испытавшие на себе в I веке до н. э. в Месопотамии страшные удары парфянских
катафрактариев, - «пламени подобных - сами в шлемах и латах из маргианской,
ослепительно сверкавшей стали, кони же их в латах медных и железных»2, - римляне
вполне могли оценить могучий боевой потенциал сармато-аланской конницы,
единственной, которая могла в то время на равных противостоять парфянам.
Римский историк Тацит отметил характерную черту сарматской конницы:
неустрашимость и неостановимость ее атаки, - качества, которые придавали ей
люди нового духовно-психологического склада - пассионарии.3 Тацит пишет:
«Они [сарматы - Н.Л.] ... убеждают друг друга не допускать, чтобы их осыпали
10
Γ η a aal
стрелами: это необходимо предупредить стремительным натиском ирукопашною
схваткой».4
Приверженность сарматов и алан к длинному (3 метра и более) копью стала
для их конницы таким же отличительным признаком, как мощные дальнобойные
луки у скифов, а стальные латы и медные конные доспехи у парфянских всадников.
В качестве личного оборонительного оружия сарматы использовали чешуйчатые
панцири, которые они, видимо, заимствовали у парфян. В пользу предположения о
таком заимствовании свидетельствует факт, что чешуйчатые доспехи не прижились
у сармато-аланских воинов, а были затем повсеместно сменены на более легкие и
надежные кольчужные боевые рубахи. Конские доспехи применялись сарматами
гораздо реже, чем парфянами, став скорее парадной, нежели боевой
принадлежностью сарматской знати. Вообще тяжелая конница сармато-алан была по
оборонительной экипировке и военной тактике несравненно легче и маневреннее
парфянской, но тяжелей, выносливей и более гибкой в управлении, нежели римская кавалерия.
Основной строевой лошадью сарматов, наряду с восточными сухими,
тонконогими скакунами типа современных ахалтекинцев, были так называемые Сау-раги
(«Черная спина»), - неприхотливые степные скакуны, по преданиям совершенно не
боявшиеся огня и громкого звона ударов металла о металл. Это были сравнительно
невысокие, очень крепкие по конституции лошади саврасой либо буланой масти, с
узким черным ремнем вдоль всего хребта. На этих конях сарматы отправлялись в
походы одвуконь, приводя в страх противника как быстротой передвижений, так и
неостановимой яростью своих атак. Сомкнутые на конях в едином строю,
блистающие на солнце остроконечными позлащенными шлемами, ощетинившиеся
огромными копьями сарматские всадники наносили с галопа исключительно
мощные удары. Тацит отмечает, что едва ли какая-либо армия могла выдержать
удар сарматской конницы, если только ей не препятствовали болотистая местность
и проливной дождь. На болотистом грунте сарматские кони, привыкшие к твердому,
каменистому субстрату степей, легко увязали и быстро теряли силы, а в дождливый
день на суглинистой почве лошади могли легко поскользнуться и упасть под
тяжестью вооруженного всадника. В битвах сарматы обычно ставили тяжело
вооруженную конницу ровными рядами в центре боевого строя, а на левый и правый
фланги выпускали беспорядочные отряды легко вооруженных конных лучников.
Выпустив тучу стрел, с диким гиканьем и волчьим воем устремлялись они на врага,
стремясь по возможности максимально сильно расстроить его боевые порядки перед
завершающим ударом конных копейщиков. За ними дробной рысью, а перед самым
ударом - на коротком галопе - неостановимо шла конная фаланга, сметавшая все
преграды на своем пути.
11
Впкпнгп Азпп η перст Космоса
После первого яростного натиска в сомкнутом строю сарматы не откатывались
назад, подобно парфянской, скифской или римской конницам, а, выхватив длинные
узкие мечи, яростно рубили ими противника. Неотъемлемой частью вооружения
сарматского воина был длинный обоюдоострый кинжал, который пускали в ход в
ближнем бою, - примерно такой же формы и величины, какие еще носила осетинская
знать в исходе XIX века. Из античных источников Ι-ΙΙ вв. н. э. известно, что сармато-
аланские мечи и кинжалы имели красные деревянные ножны и красную рукоять;
уже позднее к простой раскраске деревянных частей вооружения будут добавляться
у алан вставки из каменных пластин сердолика и граната-альмандина [Ковалевская.
1984. С. 82].
Вряд ли следует сейчас более подробно анализировать сведения античных
источников о сармато-аланах - вся дальнейшая работа так или иначе будет строиться
на таком анализе, подчас весьма детальном.
Представляется гораздо более важным в этом разделе книги рассмотреть в
историографическом аспекте имеющиеся на сегодняшний день обобщающие труды,
прежде всего те, которые посвящены реконструкции этнической истории сармато-
алан.
Первой серьезной попыткой такого рода следует признать монографию
Ю.А. Кулаковского «Аланы по сведениям классических и византийских писателей».5
Замечательному русскому ученому удалось обобщить огромный фактический
материал по социально-политической истории алан от момента первого появления
этнонима «аланы» в античных источниках до периода гибели Аланской державы в
Предкавказье в результате нашествия монгольских орд. Вплоть до сегодняшнего
дня труд Ю.А. Кулаковского представляет огромный интерес, а единственным его
недостатком следует признать почти полное отсутствие материалов по аланской
истории из среднеазиатских и китайских источников. Впрочем, как явствует уже из
названия монографии, автором и не ставилась задача анализа азиатских
этнологических материалов.
Из зарубежных работ этого времени, посвященных как отдельным аспектам
политической истории алан, так и исследованию сармато-аланского этногенеза в
целом, следует выделить труды ученых немецкой исторической школы -
К. Мюлленхоффа, Ф. Хирта, Е. Тойблера, Э. Шарпентье, П. Блейхштейнера.6 Важно
отметить, что немецкие ученые в своих этнологических реконструкциях изначально
исходили из предположения о нахождении этнической прародины сармато-алан на
далеком азиатском Востоке. Этим выводом немцы в известной степени
предвосхитили последующие аналогичные концепции российских ученых, многие из
которых долгое время оставались приверженцами представлений о пре-
12
Γ η ав a I
имущественно европейском «автохтонизме» сармато-алан. Так, Э. Шарпентье
вполне категорично отождествлял аланов с асиями-асианами античных
источников, а последних - с усунями китайских летописей. Пожалуй, именно Э. Шарпентье
впервые указал, что древнейшее самоназвание аланов звучало как «ас», которое
сохранилось в этом качестве вплоть до средневековья. Ф. Хирт пытался
отождествить Яньцай с племенем аорсов, и хотя это предположение трудно назвать в
должной мере обоснованным, все же восточноазиатское направление поиска древней
прародины сармато-алан было для того времени безусловно прогрессивной научной
разработкой. К. Мюлленхофф, труды которого заложили основу представлений о
ираноязычности скифо-сакских и сармато-аланских племен, изучая этимологию
слова «алан» пришел к выводу, что оно происходит от маньчжурского alin - горный
хребет. Значение этого указания трудно переоценить, особенно с учетом
последующих «автохтонистских» теорий, усматривавших прародину алан в равнинном
Волго-Донском междуречье.
Несмотря на безусловно передовые для своего времени этнологические
концепции немецких ученых, все же следует признать, что все собранные в
дореволюционный период нарративные и археологические материалы были впервые
комплексно изучены и блестяще обобщены именно русским исследователем -
М.И. Ростовцевым. В своих фундаментальных работах М.И. Ростовцев впервые
установил хронологические рамки сарматской культуры («покровский» V в. до
н. э. и «прохоровский» IV-II вв. до н. э.), а также сформулировал хронологические
критерии ряда сармато-аланских памятников более позднего времени.7 Прародину
сармато-алан он усматривал в Азии, в предгорных степях иранского Востока.
Наступившая вскоре в России революционная смута и братоубийственная
гражданская война помешали замечательному ученому продолжить свои
археологические изыскания в пределах Отечества и в дальнейшем все работы
М.И. Ростовцева выходят на Западе, причем, к сожалению, на английском языке.
Дальнейшее развитие сарматологии как специальной отрасли
исторической науки связано с трудами российских ученых уже советского периода.
Следует подчеркнуть, что именно в это время археологические исследования в
России, особенно в бассейне Днепра, в Поволжье и Южном Приуралье,
приобретают планомерный и широкомасштабный характер. Трудами П.С.
Рыкова, П.Д. Pay, Б.H. Гракова, К.Ф. Смирнова, СИ. Руденко, М.П. Грязнова и
многих других советских археологов отечественная школа сарматологии
заняла безусловно ведущие позиции в мировой исторической науке.
П.С. Рыков проводил археологические исследования в Нижнем Поволжье, где
в течение 1924-26 гг. им было исследовано 70 курганов сарматского времени, в
13
Впкпнгп Азпп η перст Космоса
совокупности составлявших крупнейший курганный могильник около села Суслы,
погребальный комплекс которого ныне определяет один из хронологических
рубежей сарматской культуры. К несомненным научным заслугам П.С. Рыкова
следует отнести предпринятую им попытку соотнести исследованные им группы
сарматских памятников с конкретными сарматскими племенами, упомянутыми в
античных письменных источниках. На основе этих сопоставлений исследователь
счел возможным опровергнуть известное положение М.И. Ростовцева об аланах,
якобы изгнавших из Поволжья ранее их мигрировавшее сюда племя аорсов.
П.С. Рыков справедливо отмечал, что определенный контингент аорсов существовал
в Поволжье и после прихода сюда алан, что очевидно доказывает, что
взаимодействие этих племен носило не антагонистический, а, наоборот, мирный характер.8
К периоду 20-х годов относятся также раскопки, проведенные в Нижнем
Поволжье П.Д. Pay, результаты которых были обобщены и опубликованы в ряде
работ. Если с точки зрения культурно-исторической хронологии аналитические
построения П.Д. Pay представляют несомненный шаг вперед, то этнологические
реконструкции исследователя, относящиеся к аланской истории, вряд ли могут быть
приняты. В своей концепции аланского этногенеза ученый выступил как поборник
гипотезы европейского автохтонизма скифо-сарматских племен, якобы
сложившихся в III-IV вв. н. э. на юго-востоке Европы в новую аланскую этническую
общность. По мнению П.Д. Pay, на рубеже Империи (если воспользоваться римской
хронологией) этнически обособленные друг от друга сарматские племена начинают
терять искони присущие им племенные черты и постепенно объединяются в некий
собирательный аланский этнос. Их этнонимы, продолжающие бытовать на
страницах античных анналов, следует поэтому воспринимать только как географо-
хронологические или политические ориентиры, имеющие самое косвенное
отображение в конкретном этническом субстрате. Вряд ли сегодня, с учетом
имеющейся нарративной и археологической информации, подобная точка зрения
может быть принята безоговорочно.
Вместе с тем следует подчеркнуть, что ученый очень проницательно подметил
существенное различие между ранней и более поздней волной аланской миграции
на запад. П.Д. Pay считал, что первая волна алан выдвинулась к границам Европы
вслед за другими сарматскими племенами (языгами и роксаланами). Вторая волна
аланского нашествия, принесшая на европейские равнины обычай искусственной
деформации черепов, по мнению исследователя, должна быть приурочена к рубежу
III-IV вв. н. э. Не вдаваясь сейчас в детальный разбор этой концепции, отмечу лишь,
что для своего времени эта мысль П.Д. Pay, поражающая глубиной научного
предвидения, явилась несомненно важнейшей этнологической находкой ученого.9
14
Γ π ав a I
В послевоенное время, после периода интеллектуального измора 30-х годов,
вызванного насильственным вгоном исторической науки на прокрустово ложе
марксистско-ленинских догм, после преодоления догматического влияния
учения Н.Я. Марра о языке, в развитии сарматологии наступил долгожданный расцвет.
В первую очередь он был связан с трудами Б.Н. Гракова и его ученика К.Ф. Смирнова.
В 1947 году Б.Н. Граков выпускает в свет свою знаменитую статью «Пережитки
матриархата у сарматов», которая, невзирая на узкотематическое название работы,
подвела итог всего предшествующего исследования сарматской культуры и стала
своего рода концептуальной программой дальнейшего развития сарматологии.
Ученый впервые четко выделил четыре этапа эволюции сармато-аланской культуры
(блюменфельдский, прохоровский, сусловский и шиповский), закрепив за каждым
из них термин «культура» (в археологической трактовке термина) и отметив
преемственность в развитии каждого последующего этапа от предыдущего. О
фундаментальном значении данной периодизации свидетельствует факт признания
хронологической системы Гракова всеми последующими исследователями, а
универсальный характер системы позволил ей практически без изменений служить
задачам сарматологии вплоть до сегодняшнего дня. В части этнологической
реконструкции национальной истории сарматов и алан вклад Б.Н. Гракова, к
сожалению, менее значим. Исследователь повторил по сути неверные «автохто-
нистские» положения П.Д. Pay, т. е. фактически признал правомерность поиска
прародины сармато-алан в Европе.10
Следующий этап развития сарматологии (и соответственно следующая значимая
попытка реконструкции ранней истории сарматов и алан) по праву должны быть
связаны с деятельностью известного русского археолога К.Ф. Смирнова. Будучи
талантливым учеником Б.Н. Гракова, К.Ф. Смирнов посвятил всю свою научную
жизнь изучению древней культуры и истории сарматов. Он развил и
конкретизировал хронологическую систему сарматской культуры, разработанную его
учителем, сумел внести ряд существенных, обоснованных поправок в этнологические
построения П.Д. Pay. Оставаясь приверженцем «автохтонистской» гипотезы раннего
этногенеза сармато-алан, К.Ф. Смирнов вместе с тем признавал большое влияние
на развитие сарматской культуры внешних этнических импульсов. Восточные
регионы, располагающиеся за Уралом, населенные сибирскими, алтайскими и
среднеазиатскими народами, были постоянным источником этих импульсов,
оказавших особое влияние на формирование более поздних периодов
сарматской культуры. На более раннем этапе своей исследовательской деятельности
К.Ф. Смирнов отдавал приоритет в процессе становления общесарматской культуры
народу роксаланов, рассматривая последних как исконно поволжское, аланское
15
Впкпнгп Азпп η перст Космоса
племя, игравшее доминирующую роль среди сарматов II в. до н. э. -1 в. н. э. Именно
с роксаланами связывал исследователь культуру диагональных погребений,
имеющих особое распространение на правобережье Дона.11 Рассматривая роксалан
и аланов как генетических преемников савроматов, К.Ф. Смирнов предложил
считать аланскими диагональные погребения сарматов между Доном и Южным
Приуральем. Несколько преувеличивая военную мощь и политическое
влияние аорсской конфедерации, ученый предполагал, что аланы как самобытный
этнос вызревали именно в среде аорсов, а в качестве независимой
политической силы впервые заявили о себе только в I веке н. э., столкнувшись на Дунае
с легионами Римской империи. И хотя впоследствии под влиянием
материалов новых археологических раскопок К.Ф. Смирнов вынужден был
отказаться от взгляда на диагональные погребения как на погребальный комплекс
роксалан, все же его этнологическая реконструкция раннего этногенеза сармато-
алан в главных чертах осталась неизменной и на долгие годы стала, к
сожалению, неким эталоном, правомерность использования которого (учитывая
большой научный авторитет его создателя) весьма сложно было подвергнуть
сомнению [Смирнов. 1984].
В дальнейшем главные положения «автохтонистской» этнологической
реконструкции сармато-аланской истории К.Ф. Смирнова были развиты и
конкретизированы его учениками и последователями.12
Важно отметить, что уже с момента своего выхода в свет «автохтонистская»
гипотеза раннего этногенеза сарматов подверглась конструктивной критике
некоторых исследователей. Так, И.П. Засецкая справедливо указала на
существующий хронологический разрыв не менее чем в двести лет между ранними
диагональными погребениями VI - начала III вв. до н. э., принадлежащими
вероятно савроматам, и поздними уже собственно сарматскими диагональными
погребениями I в. до н. э. - III в. н. э. Констатация этого бесспорного факта
наносила серьезный удар по «автохтонистской» реконструкции этнической истории
сарматов, поскольку, согласно этой гипотезе, савроматы должны были служить
неким протоэтническим ядром, вокруг которого постепенно складывался новый
сарматский этнос. Наличие хронологической лакуны между диагональными
погребениями, принадлежащими разным этносам, фактически исключало
возможность непрерывного развития сарматской культуры от значительно более
ранней культуры савроматов [Засецкая. 1974. С. 105-121]. Несколько позднее
И.П. Засецкая опубликовала чрезвычайно интересную работу, посвященную
сарматскому звериному стилю, в которой указала на очевидные восточноазиат-
ские корни сарматского искусства.13
16
Γ η ав a I
Почти одновременно «автохтонистская» гипотеза раннего этногенеза сармато-
алан подверглась серьезному анализу с точки зрения ее соответствия информации
античных письменных источников. Д.А. Мачинский в двух аналитических статьях
внимательно рассмотрел большинство сочинений греко-латинских авторов по
сарматской проблематике.14 В результате исследователь пришел к нескольким
любопытным выводам, главный из которых состоял в утверждении тезиса о
теснейшей социогенетической связи между скифами и савроматами и, наоборот,
об отсутствии таковой между последними и сарматами. Впервые в научной
литературе была четко и ясно сформулирована мысль, что роксаланы, возможно,
не являются самостоятельным племенем, а представляют собой передовую часть
единого аланского этнического массива. Прямо констатируя восточное (т. н.
«массагетское») происхождение алан, Д.А. Мачинский тем не менее в определенной
степени остался под научным влиянием «автохтонистской» гипотезы К.Ф.
Смирнова, предприняв очень осторожную попытку ее модернизации путем выделения
некоего исседонского ядра формирования сарматской культуры в Приуралье.
В ходе научной дискуссии, развернувшейся после выхода в свет работ
Д.А. Мачинского, сторонники «автохтонистской» гипотезы раннего этногенеза
сармато-алан (в том числе и сам К.Ф. Смирнов) признали возможность
существования локального исседоно-дахо-массагетского центра формирования
сарматской культуры, который, по их мнению, находился в Южном Приуралье.
Именно здесь, по мысли К.Ф. Смирнова, сформировались как самостоятельные
этносы аорсы, роксаланы и аланы.15
Несмотря на совершенную с легкой руки Д.А. Мачинского некоторую ревизию
«европейско-автохтонистской» концепции раннего этногенеза сармато-алан в
сторону ее незначительного сдвига к востоку, в целом этническая реконструкция
К.Ф. Смирнова осталась без изменения и вплоть до сегодняшнего дня служит своего
рода матрицей для разных вариантов «автохтонистских» этнологических
построений.
Одним из первых таких вариантов стала этнологическая концепция В.П.
Шилова, опиравшегося на известное положение К.Ф. Смирнова о ведущей роли Южного
Приуралья в формировании раннесарматской (прохоровской) культуры.
Исследователь пришел к выводу, что на базе предшествующих культур
одновременно в Нижнем Поволжье и в Южном Приуралье формируются две сарматские
этнические общности. В Нижнем Поволжье на основе этнического ядра савроматов
складывается раннесарматская культура, представленная мощными племенными
союзами аорсов и сираков, а в Южном Приуралье на основе исседонского
этнического массива формируется прохоровская культура ранних алан.16 Таким образом,
2 Заказ №217
17
Впкпнгп Азпп η перст Космоса
В.П. Шилов, стараясь остаться в рамках «европейско-автохтонистской» концепции
сарматского этногенеза, сделал попытку найти компромиссное решение
этнологического уравнения, возникшего вследствие столкновения давних теоретических
положений К.Ф. Смирнова с новыми разработками источниковедческой и
археологической науки. Эту попытку вряд ли можно считать удачной, что вскоре
подтвердилось рядом новых публикаций, в том числе блестящими исследованиями
А.С.Скрипкина в Нижнем Поволжье17 и А.Х. Пшеничнюка на Южном Урале.18
Вероятно, последнюю по времени попытку совместить «европейско-
автохтонистскую» концепцию раннего этногенеза сармато-алан с вновь
открывшимися нарративными и археологическими реалиями предпринял в своем
основательном труде «Сарматы на Дону (археология и проблемы этнической
истории)» В.Е. Максименко. Согласно этнологическим построениям
исследователя, - в V-IV вв. до н. э. политическая гегемония в бассейне Нижнего Дона
принадлежала савроматскому племени язаматов (с центром непосредственно в
дельте Дона), которые в политическом аспекте ориентировались на мощное
скифское объединение, находящееся в междуречье Днепра и Дона. Не позднее IV в.
до н. э., по мнению В.Е. Максименко, произошло обособление правобережной
группы савроматов и ее резкое военно-политическое усиление за счет
миграции исседонских племен с востока. Образовавшееся этническое объединение
(исследователь считает его сирматским) послужило основой союза племен,
постепенно установивших политическое господство на территории прежней
Скифии. К началу II в. до н. э. из заволжских степей на запад, вдоль береговой
черты Дона продвинулась новая мощная волна сарматов - носителей прохоровской
культуры. Это привело к расколу прежних объединений и образованию новых
союзов племен, среди которых были как представители старых савроматских
традиций, так и новых, сарматских, сформировавшихся на основе прохоровской
культуры. Таким образом, к I веку н. э. река Дон стала четкой границей
между двумя Сарматиями - Европейской и Азиатской. В Европейской Сарматии
(в восточных регионах) господствующую роль до II в. н. э. играли роксаланы, в
западных - языги. В Азиатской Сарматии, по мнению исследователя, наибольшую
активность проявляли аорсы и сираки, которые боролись между собой за сферы
влияния. После того как аорская конфедерация племен на Донском левобережье
распалась, политическое влияние вновь перешло к потомкам савроматов - неким
яксаматам, которые, как считает В.Е. Максименко, в последние века до н. э. также
раскололись. Часть яксаматов, приняв новый этноним - языги, ушла к Дунаю, а
часть осталась на прежнем месте. Аланы, как считает исследователь, приобрели
реальное военно-политическое влияние только к концу II в. н. э. Отказываясь видеть
18
Γη a Bat
в аланах особый этнос, В.Е. Максименко определяет термин «алан» как своего рода
социально-политическое звание, полагая, что в рамках общесарматских союзов
аланами стали называться «наиболее активные группы кочевников,
сформировавших боевые, сильные отряды, способные перемещаться на далекие
расстояния». Именно эта способность к дальним перемещениям, по мнению ученого,
«позволила им постепенно выделиться, установить политическое господство на
огромной территории (в том числе и на Дону)» [Максименко. 1998. С. 179-182].
Как видим, этнологические реконструкции В.Е. Максименко весьма объемны
и чрезвычайно сложны, причем, как представляется, сложность эта имеет в
значительной степени искусственный характер, ибо вызвана необходимостью
уместить на традиционное ложе «европейско-автохтонистской» этнологической
концепции действительно большой объем археологического материала явно
азиатского происхождения, в том числе открытого самим В.Е. Максименко19.
В 1990 году вышла в свет фундаментальная монография A.C. Скрипкина
«Азиатская Сарматия», ставшая своего рода научным резюме исследовательской
работы сарматологов разных направлений в 70-е и 80-е годы. Автор проделал
колоссальный объем работы по вовлечению в научный оборот обширного, но ранее
лежавшего втуне археологического материала, наметил новые хронологические
периоды развития сарматских культур, органично увязывая их со сведениями
нарративных источников и определяя их отношение к конкретным сарматским
этнонимам. Рассматривая проблемы этнической истории Азиатской Сарматии,
исследователь указал на поразительные совпадения отдельных категорий
археологических находок на Алтае, в Средней Азии и в более западных районах.
Так, в курганах Уландрыка последних веков до н. э. обнаружено большое число
деревянных ножен кинжалов с лопастями для крепления на ноге, идентичных по
конструкции известным находкам кинжалов с ножнами из Тилля-тепе в Северном
Афганистане, а также некоторым находкам из сарматских погребений Восточной
Европы.20В этом же ряду находок -типично хуннские наконечники стрел на Днепре
и Нижнем Поволжье в сарматских погребениях I века н. э. Здесь же находятся
золотые браслеты с конически расширяющимися концами, аналогичные тилля-
тепинским находкам, китайские зеркала, которые также представлены в Тилля-тепе
и других синхронных памятниках Средней Азии. Продолжая далее свой анализ,
A.C. Скрипкин отмечает, что начиная с I века н. э. в степях Восточной Европы
получает распространение новая волна звериного стиля в искусстве, отличающегося
богатой полихромией золотых изделий, которая не имеет непосредственных истоков
в памятниках предшествующей раннесарматской культуры. Вещи, выполненные в
оригинальной манере звериного стиля, были обнаружены в таких курганах, как
19
Впкпнгп Азпп η перст Космоса
Хохлач, Садовый, Жутовский, Кирсановский на Дону. Аналогичные находки
известны и в Нижнем Поволжье, в курганах на Кубани и Украине (Запорожский
курган). Таким образом, отмечает исследователь, прослеживается некоторая
закономерность в распространении сходных явлений в материальной культуре от
Монголии через Среднюю Азию в степи Восточной Европы. Причем
хронологически эта культурологическая волна совпадает с продвижением с востока в
Среднюю Азию юэчжей, а затем с появлением аланов в Северном Причерноморье
[Скрипкин. 1990. С. 200-207]. Для более развитой аргументации этого важнейшего
заключения A.C. Скрипкин привлекает информацию древних китайских
источников о кочевых владениях Яньцай и Кангюй, рассматривает религиозные
представления сарматов в контексте находок зооморфных изделий сарматской
керамики и культа фарна, некогда широко бытовавшего на огромных пространствах
Средней Азии. Упоминая о некоторых особенностях распространения в
европейских степях восточноазиатских тамг, А.С.Скрипкин подчеркивает, что в свете
имеющихся археологических материалов21 гипотеза об аланской
принадлежности евразийских тамг представляется наиболее обоснованной [Скрипкин. 1990.
С. 208].
Оценивая значение монографии A.C. Скрипкина «Азиатская Сарматия:
проблемы хронологии и ее исторический аспект», следует признать, что это
исследование открыло по сути новую эру в изучении этнической истории сарматов
и алан - эру постижения их азиатской прародины и создания обоснованной научной
реконструкции подлинной истории великого сармато-аланского этнического
феномена, осмысление которого попросту немыслимо без учета его могучих
азиатских корней.
Разумеется, замечательное исследование A.C. Скрипкина не могло возникнуть
на пустом месте. Этому обобщению предшествовала огромная работа, проведенная
нашими археологами в азиатской части России. Это блестящие археологические
исследования М.П. Грязнова в Туве, СИ. Руденко на Алтае и в Забайкалье,
Б.А. Литвинского на Памире, С.С. Черникова в Северном и Восточном Казахстане,
М.К. Кадырбаева в Центральном и Западном Казахстане, К.А. Акишева и
Г.А. Кушаева в Семиречье, СП. Толстова, М.А. Итиной, O.A. Вишневской в
Приаралье, В.В. Волкова и Э.А. Новгородовой в Монголии, а также труды многих
других советских и российских археологов. Во многом благодаря значительному
научному базису, созданному в процессе обобщения результатов раскопок этих
исследователей, стал возможен коренной пересмотр всей концепции раннего
этногенеза сармато-аланских племен, сопряженный в первую очередь с поиском
древней прародины алан на далеком азиатском Востоке и научной реконструкцией
20
Γη ав a I
начального, очень важного этапа их этнической истории. В этой связи необходимо
отметить большое значение сравнительно недавних работ целой плеяды историков
и археологов, преимущественно российских: Б.А. Раева и С.А. Яценко22, Н.Е. Берли-
зова и В.Н. Каминского23, A.C. Скрипкина24, Т.А. Прохоровой и В.К. Гугуева25,
Ю.А. Заднепровского26, Н.Л. Членовой27, В.В. Дворниченко и Г.А. Федорова-
Давыдова28, Е.Е. Кузьминой29, A.B. Симоненко и Б.И. Лобай30, Т.А. Габуева и
A.A. Цуциева31.
Среди зарубежных публикаций недавнего времени, посвященных изучению
роли белокурой иранской расы в этногенетических процессах в древней
Центральной Азии и также использованных при подготовке настоящей монографии,
следует упомянуть работы К. Йеттмара, Д. Мэллори, Э. Паллибленка, В. Майера,
Е. Хедингхема, Хань Кансинь и Ван Биньхуа.32
Важно подчеркнуть также значительное влияние работ российских
антропологов научной школы В.П. Алексеева на формирование и обоснование
центральноазиатской гипотезы прародины алан.33 Палеоантропологические
материалы из Тувы, Горного Алтая и Западной Монголии позволили с
максимальной объективностью подтвердить этнологическую достоверность древних
китайских исторических хроник в отношении европеоидного населения
Центральной Азии - жунов, юэчжей, усуней и динлинов.
Несмотря на то, что благодаря переводам Н.Я. Бичурина с конца 19-го столетия
сведения китайских хронистов о номадах Центральной Азии были буквально под
рукой российских этнологов, вплоть до самого недавнего времени специалисты
по сармато-аланской истории либо вообще не использовали их, либо отдавали
приоритет гораздо более запутанным и невнятным западным античным
анналам. Поскольку ниже мы будем широко использовать сведения китайских
летописей для реконструкции процесса раннего этногенеза сармато-алан,
целесообразно уже сейчас остановиться на краткой характеристике важнейших источников.
Китайская летописная традиция началась с монументального трактата «Ши
цзи» («Исторические записки»), составленного Сыма Цянем, сыном придворного
астролога Сыма Таня, служившего при дворе ханьского императора У-ди (140-87 гг.
до н. э.). «Ши цзи» охватывает историю Китая с древнейших времен до конца II века
до н. э. и является своего рода прообразом для всех последующих китайских
династийных хроник.
Следующей официальной династийной летописью стала «Хань шу (Цянь Хань
шу)» - «История Старшей династии Хань», повествующая о событиях,
произошедших в период 206 г. до н.э. - 6 год н.э. Ее написал Бань Гу, представитель
старинного аристократического клана Бань, давшего Китаю знаменитых
21
Впкпнгп Азпп η перст Космоса
полководцев и не менее талантливых историографов. В своей работе Бань Гу
опирался на «Ши цзи», поэтому ряд глав «Хань шу» практически повторяет
сведения, изложенные в труде Сыма Цяня. Вместе с тем в «Хань шу» в специальный
самостоятельный раздел выделена информация о западных соседях Китая -
«Повествование о Западном крае», который в последующих династийных историях
станет традиционным. Нет сомнения, что особый интерес историка к событиям в
Западном крае был вызван непосредственным общением Бань Гу с родным братом
Бань Чао, удачливым полководцем, долгое время воевавшим на западных рубежах
китайской ойкумены.
После «Цянь Хань шу» в династийных летописях Китая наступает перерыв
вплоть до V в. н. э., когда ученый и государственный деятель Южной империи Сун
Фань Е, живший в 398-445 гг., составил «Историю Младшей Хань» - «Хоу Хань
шу». Жизнь создателя летописи на юге Китая и большой хронологический отрыв
(более двух веков!) от описываемых событий не могли не сказаться на объеме и
качестве материалов «Хоу Хань шу» по Западному краю. Информация о
происходивших здесь политических событиях фрагментарна, очень лаконична,
однако именно в этой хронике появляется первое прямое указание на существование
народа алан в Азии: «Владение Яньцай переименовалось в Аланья; состоит в
зависимости от Кангюя». Исторический период, обнимаемый этой династийной
хроникой - 25-220 гг. н. э. По мнению некоторых исследователей, в основе ряда
разделов «Хоу Хань шу» лежит «Обзор царства Вэй» - северного, политически
субъектного осколка империи Младшей Хань, распавшейся в 220 г. Этот важный
исторический труд был написан уже в III в. н. э. (т. е. гораздо раньше летописи
Фань Е), но не сохранился в пожаре гражданской войны, охватившей Китай после
крушения Хань. Отдельные фрагменты этого труда использовались как
комментарии к своду историка Чэнь Шоу «Сань Го Чжи» («Описание трех царств») и
видимо оттуда были заимствованы Фань Е.
В VI веке н. э. придворный летописец Вэй Шоу подготовил династийную
историю «Вэй шу» («История государства Вэй»), хронологические рамки которой -
384-534 гг. Специальная 102 глава свода, повествующая о Западном крае, была
утеряна, но, по-видимому, большая ее часть была включена в 97 главу хроники «Бэй
ши» («История Северных династий»), написанную в начале VII века Ли Яньшоу.
В целом же и «Бэй ши», и «Вэй шу» малоинформативны (особенно последняя). Для
«Вэй шу» это вызвано самой структурой повествования - подчеркнуто сухая и
лаконичная информация об иностранных государствах при обилии
подробностей, подчас даже второстепенных, но относящихся к внутренней истории
Китая. Сам Вэй Шоу отмечает, что при вэйском дворе записывали названия госу-
22
Γη a eat
дарств и народов, присылавших послов, но мало интересовались их обычаями.
Столь же скудна информация о Западном крае Ли Ху Дэфэня, составителя «Чжоу
шу» («История государства Северное Чжоу»); хронологические рамки - 557-581 гг.
В отличие от трех вышеупомянутых летописей более обширная и, по-видимому,
более компетентная информация содержится в «Шисань Чжоу чжи» («Описание
тринадцати округов»), составленном Кан Инем около 430 г., т. е. значительно
раньше, нежели истории Ли Ху Дэфэня и Ли Яныпоу. Этот свод был написан не
столько в жанре традиционной китайской династийной истории, но скорее как некое
этнолого-географическое руководство для государственных деятелей с элементами
социально-политической хроники.
Интересные сведения о народах центральноазиатской степи и государствах
Западного края находим в «Суй шу» («История династии Суй»). Краткий, но яркий
взлет династии Суй, правившей в Китае всего 37 лет (с 581 по 618 гг.), был отмечен
весьма активной внешней политикой, проводимой под лозунгом возрождения
национального величия китайского народа. Частые контакты этого государства со
странами азиатского Запада позволили историку Вэй Чжэну подготовить очень
насыщенную этнополитической информацией династийную летопись. Странам и
народам северо-западных рубежей посвящено в «Суй шу» целых четыре главы (81-84),
причем в 84 главе, в «Повествовании о теле», поименованы 45 племен азиатской
степи, среди которых фигурирует и а-1ап (аланы). Включение ираноязычных алан в
перечень тюркских (телесских) племен следует считать либо ошибкой составителей
«Суй шу», либо, что более вероятно, свидетельством происходившей социально-
политической ассимиляции аланов в среде тюркоязычных токуз-огузских (телесских)
племен.34
Весьма важная информация по раннему асскому (усуньскому) периоду истории
алан имеется в работе китайского историка XIX века Хэ Цю-тао - «Шофанбэйчэн».
Это исследование представляет собой систематизированный свод сведений из
различных китайских исторических источников, снабженный подробными
комментариями как самого Хэ Цю-тао, так и многих других китайских ученых. Особую
ценность этому труду придает специальное «Исследование о племени усунь», полный
перевод которого вместе с дословными комментариями китайских авторов сделан
Н.В. Кюнером [Кюнер. 1961. С. 68-100].
Таким образом, значительный объем новых археологических раскопок в
Евразии, а также обращение к огромному научному потенциалу древних китайских
нарративных источников создали в отечественной сарматологии в конце 90-х годов
XX столетия качественно иную, гораздо более благоприятную ситуацию, нежели
та, в которой приходилось работать сарматоведам в конце 60-х - начале 70-х годов.
23
Викпнгп Азпп η перст Космоса
Имеющиеся объективные предпосылки позволили специалистам по сармато-
аланской истории преодолеть инерцию «автохтонистской» этнологической
концепции и перейти к созданию целостной этнической реконструкции раннего
аланского этногенеза, органично сочетающей как европейскую, так и азиатскую
составляющую истории сармато-алан. В качестве впечатляющего, удачного примера
такой работы следует отметить публикацию обобщающей монографии Т.А. Габуева
«Ранняя история алан (по данным письменных источников)», а также состоявшуюся
защиту кандидатской диссертации A.A. Цуциева (Владикавказ) по теме: «Аланы
Средней Азии (I-VI вв. н. э.): проблема этногенеза». Обе эти работы, написанные
на основе изучения древних китайских источников, отличает концептуальная
новизна, непротиворечивость обобщенной информации и тщательность осмысления
конкретных элементов предлагаемых авторами этнических реконструкций. Этот
краткий комментарий к указанным (вновь подчеркнем - весьма актуальным)
исследованиям Т.А. Габуева и A.A. Цуциева следует, по-видимому, признать
достаточным, тем более, что ниже мы будем неоднократно обращаться к текстам
данных работ- и в случае несогласия с отдельными элементами предлагаемых
авторами этнических реконструкций, и в случае необходимости перепроверки наших
собственных выводов.35
Итак, заимствованная мной у гипотетического альпиниста система подготовки
к восхождению (в нашем случае - к возможно более глубокому постижению и
достоверному описанию центральноазиатского этапа раннего этногенеза алан) дала
свои первые результаты - мы внимательно просмотрели подготовленное нашими
древними и современными предшественниками интеллектуальное снаряжение и
пришли к весьма обнадеживающему выводу о его исправности и полном
соответствии высокой заявленной цели. Теперь осталось в сущности немного:
изучить карту, наметить маршрут, составить график прохождения контрольных
пунктов и ... в путь! «Картой восхождения» в нашем случае будут географические и
хронологические границы внутри континента Евразия, в рамках которых мы будем
изучать военно-миграционные перемещения аланской орды. «Маршрутом» станет
процесс изучения конкретных этапов сармато-аланского этногенеза, которые, по
нашему мнению, четко соотносятся с конкретными же географическими пунктами
бытования аланского этноса. А «графиком прохождения контрольных пунктов»
станет реконструированная нами на основе археологических материалов и древних
письменных источников хронологическая лествица аланских перемещений по карте
Евразии. Здесь мы также должны хронологически определить финальный рубеж
раннего этногенеза алан - т.е. возможно точнее установить ту эмпирическую дату
единого этнического процесса, за которой остается ранний этногенез (т. е. движение
24
Γ η а в a I
к апогею этнической консолидации народа) и начинается историческое бытие -
некая стадия инерционного движения этноса по горизонту земного существования,
завершающаяся в свою очередь неизбежным спуском к перигею, т. е. в полное
историческое небытие. Попытаемся же раскрыть содержание каждого из этих
необходимых концептуальных модулей этногенетического развития аланского этноса.
Первая концептуальная позиция, очевидно требующая пояснения, касается
основного для данной работы этногеографического термина - Восточная Скифия.
В какой мере может быть соотнесено такое этногеографическое определение с более
традиционным для советской и российской исторической науки термином -
«Восточный Туркестан»? Синонимична ли в трактовке автора Восточная Скифия
термину «Центральная Азия» или же эта этногеографическая область обнимает
только часть огромного центральноазиатского региона?
Оба этих вопроса, по-видимому, вполне правомерны, поскольку и в советской,
и ныне в российской исторической науке, наряду с термином «Восточный
Туркестан», широко применяются еще три географических определения:
«Центральная Азия», «Средняя Азия» и «Туран».
Не имея сейчас возможности полемизировать с рядом историков и этногеогра-
фов по поводу частного применения каждого из вышеуказанных терминов, укажу
лишь на те географические и этнологические критерии, которыми я
руководствовался, выбирая формат их использования в настоящей работе.
По классическому определению академика В.В.Бартольда, Туран - это «бассейн
Аральского моря». Весьма значительную часть этого бассейна занимает Туранская
низменность, простирающаяся от Каспийского моря на западе и от степной полосы
Казахстана на севере до южных окраин пустынь Каракум и Кызылкум на юге.
Территория Турана, очевидно, не распространяется на горные и предгорные районы
Памира и Западного Тянь-Шаня, несмотря на истоки аральских рек Сырдарьи и
Амударьи, которые берут свое начало в этих горах. Территория Средней Азии
вполне соотносима с территорией Турана, а по давней советской этногеогра-
фической традиции в пределы Средней Азии принято включать территории памиро-
тяньшаньских горных республик - Таджикистан и Киргизию.
Восточный Туркестан как этногеографический термин является очень
неудачным российским аналогом китайского геополитического определения -
Синьцзян или более традиционного - Западный край.
С моей точки зрения, ни один из вышеуказанных терминов неприменим к
истории раннего этногенеза асов-алан в целом. Географические рамки Средней
Азии слишком узки для целостного описания феномена возникновения сармато-
аланского этноса. Туран и Восточный Туркестан помимо столь же локального
25
Впкпнгп Азпп η перст Космоса
географического охвата имеют в своих названиях слишком отчетливое указание
(прежде всего второй термин!) на будто бы изначально имеющуюся тюркскую
этническую составляющую, якобы исторически традиционную для этих регионов.
Совершенно очевидно между тем, что для избранных нами хронологических границ
исследования: IV в. до н.э. -1 в. н.э. использование такого рода этногеографических
терминов представляется некорректным. Прежде всего потому, что на территории
и Турана, и Восточного Туркестана в указанное историческое время практически
не было тюркоязычного населения, а проживавшие здесь народы говорили либо
на восточноиранских, либо на тохарских языках, т.е. являлись либо этническими
иранцами (подавляющее большинство населения), либо тохарами [Восточный
Туркестан. 1992. С.6 ел.]. Любые указания на военно-политические действия
восточноиранских народов на их исторической прародине, используя при этом
термин «Туран» либо «Восточный Туркестан», чреваты, на мой взгляд, алогичной
внеисторичностью, серьезно искажающей древнеисторические реалии и задающей
опасные геополитические константы.
С этногеографической точки зрения гораздо корректнее, а с исторической
точки зрения и целесообразнее использовать для описания истории асов-алан на
востоке Центральной Азии другой термин - Восточная Скифия. Еще в VIII-V вв.
до н.э. эллины Греции именовали Скифией северо-восточную часть Евразии,
ограниченную на западе дельтой Дуная, Восточными Карпатами, восточным
побережьем Балтики, а на юге - Черным морем, Кавказом, Каспием,
среднеазиатскими пустынями и горами Тянь-Шаня. Современные научные сведения о
более глубоком (нежели это представлялось еще недавно) продвижении на
восток иранских кочевников позволяют перенести границу Скифии далеко за Тянь-
Шань. Историческая Скифия, несомненно, включала территории нынешнего
Синьцзяна, Западной и Центральной Монголии, китайских провинций Ганьсу,
Нинся-Хуэ, автономный район Китая «Внутренняя Монголия».
При одном взгляде на карту легко заметить, что Уральские горы и почти
меридиональная линия западных отрогов Алтая, хребта Тарбагатай и Восточного
Тянь-Шаня делят территорию Скифии на три приблизительно равновеликие
части. Западная Скифия - от Дуная до Урала и западного побережья Каспия.
Центральная Скифия - от восточного берега реки Урал и восточного побережья
Каспия до условной, почти меридиональной линии, проходящей через хребет
Тарбагатай, озера Зайсан и Алаколь. Восточная Скифия - от вышеуказанной линии
до восточной оконечности Гобийского Алтая и великой излучины реки Хуанхэ.
Южной границей Восточной Скифии (поскольку именно этот регион интересует
нас в первую очередь) является барьер горных хребтов Куньлуня, Алтынтага и
26
Γη ав a I
Наньшаня, a также как бы продолжающая этот барьер линия Великой Китайской
стены. Северный рубеж Восточной Скифии, как, впрочем, и всех других регионов
Скифии вообще, совпадает с границей устойчивого перехода лесостепи в зону
постоянного произрастания лесов.
Вполне очевидно, что географическая совокупность Центральной и Восточной
Скифии в значительной мере может быть исчерпана единым географическим
определением - Центральная Азия. Этот термин, обладающий устойчивым научным
статусом и не требующий каких-либо дополнительных разъяснений, полагаю,
способен примирить меня с теми возможными оппонентами, для которых мое
этногеографическое определение Восточной Скифии по каким-либо причинам
покажется неубедительным.
Итак, название нашей работы можно прочитать как - история раннего
этногенеза алан в Центральной Азии. Однако, поскольку история асов-алан не
ограничивается только центральноазиатским регионом, а с рубежа новой эры
важные события аланской истории происходят также и в Европе, закономерен
вопрос: высвечивая событийную канву сугубо центральноазиатской истории асов-
алан, не рискует ли автор искусственно разорвать ранний этногенез алан на две,
как бы изолированные друг от друга части - европейскую и азиатскую? Не мудрствуя
лукаво, отвечу сразу: опасения такого рода действительно имеют под собой реальную
почву. Конечно, ранний этногенез алан не исчерпывается собственно азиатскими
событиями сармато-аланской истории. Также бесспорно, что европейская
компонента начальной истории алан важна не менее азиатской, а ее содержание не
менее масштабно и динамично - ведь это этнические столкновения такого размаха
и ожесточения, которых могло бы с лихвой хватить на все бренное существование
какого-либо более смиренного и миролюбивого народа! Завоевание великой
державы скифов, первые яростные столкновения с западным кельто-германским
миром, начало длительного противоборства с огромной Римской империей!
Воздавая должное справедливости такого рода соображений и, разумеется,
расценивая ранний этногенез асов-алан как целостный евроазиатский процесс
исторического развития этноса, я тем не менее решился изучать и реконструировать
центральноазиатскую историю асов-алан как некий географически обособленный
историко-культурологический комплекс. К такому решению меня подтолкнули как
очевидные причины нарративного и археологического порядка, так и поистине
глобальные масштабы центральноазиатского этнологического поиска.
Географические рубежи асо-аланской этносферы в Азии действительно впечатляют: на
востоке - это южная граница пустыни Гоби, Ордос, предгорья хребтов Нанынань
и Алтынтаг; на западе - это междуречье Окса и Яксарта, восточный и северный
27
Викингп Азпп η перст Космоса
берега Каспия, край греко-латинской ойкумены, предел действия леденящего взора
европейской Медузы Горгоны. На юге исследователь должен пройти маршрутом
победоносной асо-юэчжийской рати вдоль предгорий Тянь-Шаня и Памира, чтобы
увидеть - как шло завоевание оазисов Согда, Хорезма и Греко-Бактрии. А на
севере - последовать за неустрашимыми аланскими латниками вплоть до верхней
границы лесостепи в междуречье Иргиза и Эмбы, наблюдая, как вспыхивают
последним чадным огнем взятые изгоном массагетские стойбища. Согласитесь, -
детальное изучение этносоциальных процессов на столь обширных географических
пространствах очень трудно должным образом совместить со столь же детальным
изучением европейской истории асов-алан!
Есть и еще одна причина (возможно, почти метафизического характера), властно
побудившая меня не совмещать в едином исследовательском повествовании историю
алан в Азии с историей алан в Европе.
В этногенезе сармато-алан Азия суть самодостаточная величина: ее могучим
духом, ее безграничными просторами, ее самобытной культурой наполнено все
подлинно великое и прекрасное в аланской истории. Подчас кажется, что азиатская
прародина имела для алан сакральное, почти мистическое значение: в конце IV века
до н. э. они покинули предгорья Наньшаня в своем вынужденном движении к
западу - и это символизировало рождение великого феномена неведающих страха
белокурых завоевателей на неведающих устали буланых конях, а в 1368 году они
вынуждены были покинуть духовно непобежденный Пекин вместе со своими
черноволосыми и раскосыми сюзеренами - монголами, чтобы окончательно
выбыть из списка великих наций мира, исчезнув в мареве родных им гобийских степей!..
Теперь географические границы нашего этнологического исследования
обозначены вполне отчетливо. Но как быть с границами хронологическими? Где,
на каком этапе сармато-аланского этногенеза, на каком событии аланской истории
мы вправе будем остановиться и сказать: все, вот здесь, в этой конкретной
хронологической точке - мы на вершине, а любой путь вперед, дальше, это путь только вниз?
Т.А. Габуев в своей монографии, посвященной ранней истории алан, отметил,
что хронологические рамки ранней истории алан охватывают период с I по IV вв. н. э.
Исследователь аргументировал свой выбор так: «... Нижняя дата связана с первым
упоминанием алан в письменных источниках, а верхняя - с гуннским нашествием,
завершившим ранний этап аланской истории» [Габуев. 2000. С. 4-5].
На первый взгляд, такая аргументация предельно конкретна и точна, но она, к
сожалению, не дает ответа на многие «почему»?! Например, почему первое
упоминание этноса в письменных источниках должно считаться началом его
национальной истории - что, разве до этой даты этнос не существовал, не имел
28
Γη а в a I
своей национальной культуры, никак не проявлял себя как этнически полноценный
субъект? Или другой вопрос, также, по-видимому, остающийся без ответа: почему
начало этнической истории алан связывается с появлением их этнонима в
беллетристических произведениях Сенеки и Лукиана в первой половине I в. н. э., а
не с началом продвижения сарматских племен в конце III в. до н. э. в Северное
Причерноморье, т. е. с глобальным по масштабам Древнего мира сдвигом нового
этнического массива, который по любым версиям раннего этногенеза алан (от
«автохтонистской» до «центральноазиатской») стал существенным этапом их
этнического становления?
Мой возможный оппонент может сделать ссылку на давнюю традицию
историографии, согласно которой история этноса начинается с его первого
упоминания в самом раннем нарративном произведении древности, признанном
историческим источником. Но ведь если за окном кабинета стремительно меняется
мир, а вслед за миром стремительно изменяется (к счастью, в сторону увеличения)
информационный базис различных отраслей исторической науки, то почему же
историография должна слепо следовать консервативным, некогда, вероятно,
необходимым, но ныне безнадежно устаревшим традициям?! Разве кто-то из
специалистов по истории сармато-алан сможет убедить, хотя бы самого себя, что
история аланского этноса началась с египетской бумаги и римского гусиного пера
на письменном столе Сенеки?!
Начальная дата этногенеза любого этноса (алан в том числе), разумеется, с
известной долей хронологической погрешности, может быть определена иначе -
по совокупности косвенных указаний письменных источников вкупе с тщательным
анализом культурологически близкого археологического и антропологически
тождественного материала раскопок. Конечно, даже такой способ датировки
начальной фазы этногенеза (неизмеримо более сложный и долгий, нежели
традиционный) не может полностью застраховать исследователя от добросовестных
ошибок, но это будут ошибки реального процесса познания, а не реальный способ
уклонения от него.
С учетом предложенного критерия начало раннего этногенеза сармато-алан
должно быть отнесено к рубежу IV-III века до н. э., т. е. к тому историческому
периоду, когда на западномонгольском участке Великой Степи началось глобальное
столкновение монголоидной (хунны) и европеоидной (усуни, юэчжи, динлины)
антропологических рас.36 Именно в это время на наковальне яростных сражений со
степной империей монголоидов, впервые складывающейся на азиатских просторах,
был выкован тот удивительной прочности человеческий материал, которому
предстояло пройти через три континента под гордым именем асов-алан.
29
Впкпнгп Азпп η перст Космоса
Таким образом, нижняя граница начала раннего этногенеза алан как будто бы
определена. Ну а как быть с верхней границей? И насколько обоснована в этой
связи точка зрения, согласно которой завершение раннего этапа аланской истории
хронологически совпало с нашествием гуннов, т. е. с 372 г. н. э., когда впервые в
своей истории гунны форсировали Волгу и всей массой бесчисленных конных
туменов обрушились на алан-танаитов?
Вопрос хронологической периодизации истории любого народа всегда в
конечном счете упирается в датировку начальной фазы этногенеза - даже самая
сложная хронологическая вертикаль не может начинаться никак иначе, кроме как с
некой первичной даты, открывающей процесс этногенеза точно так же, как подъем
занавеса открывает начало спектакля. Если, согласно мнению Т. А. Габуева, начало
аланской истории действительно было приурочено к первой половине I века н. э.,
тогда очевидно, что завершение начального (так называемого раннего) этапа
аланской истории хронологически близко времени нашествия гуннов и вполне
может быть соотнесено с датой их первого появления на восточных рубежах Европы.
Вместе с тем, как мне представляется, выше было достаточно убедительно показано,
что дата начала аланской истории, соотносимая с 50-ми годами первого столетия
н.э., может быть расценена только как дань существующей историографической
традиции и, к сожалению, не имеет ничего общего с фактическим началом раннего
этногенеза сармато-алан. Следовательно, перенос нижней границы аланского
этногенеза к рубежу IV-III вв. до н. э. сразу же делает историю аланского этноса
древнее как минимум на 350 лет, и в этом случае нашествие гуннов (как, впрочем, и
вторжение готов - III в. н. э.) должны быть соотнесены не с ранним, а со следующим -
средним периодом аланской истории. Но тогда возникает вопрос об исторически
осязаемом рубеже завершения раннего этногенеза алан, ведь при всей
искусственности т. н. «гуннского» рубежа - эта дата, без сомнения, обладает яркой
образностью - качеством, без которого любая написанная человеком
национальная история будет являться только невыразительной сводкой библиотечного архива.
Представляется, что таким хронологическим рубежом - историографически
осязаемым и образным, а при этом (что важнее всего!) максимально точно
соответствующим исторической истине - является период фактического завершения
аланского завоевания всей территории Европейской и Азиатской Скифии, который,
по-видимому, совпал с завершением первого столетия новой эры. В этот
исторический период (IV-III вв. до н. э. -1 век н. э.) вся аланская история как будто
бы устремлена вверх - аланские воины словно бы везут успех и победу в тороках
своих седел, их триумфальное шествие к западу не знает географических или
иноплеменных преград, а в их военных успехах нет никакой двойственности,
30
Глава I
никакого, пусть даже малейшего намека на возможность отступления или
проигрыша, на скорбную тенденцию постепенного превращения из расы ведущих в расу
ведомых. Следующие 150 лет - вплоть до прорыва в 251 г. н. э. германских племен
готов в Северное Причерноморье - аланская история зависает в неком почти
статическом движении по горизонтали, как снаряд или космический корабль в точке апогея.
И лишь потом, медленно описав параболическую кривую (периодом почти в 120 лет),
пересекает хронологическую точку нашествия гуннов (372 г.) и начинает устойчивое
скольжение вниз к 1368 г. (год ухода алан-асов из Пекина вместе с монголами), т. е.
к той эмпирической линии нулевой отметки, с которой когда-то много веков назад,
как с некой гипотетической сташ-овой полосы, начался взлет аланского этногенеза.
р6
п+21
Р5
п+15
Р<
п+10
р3
р2
ч
р;
Рг
р2
Фазы
п+6
п+3
п+1
жертвенность
\90(Утяш 1200 т**
• * *%
неспособность регулировать вожделения %£ **·♦
неспособность удовлетворять вожделения
Подъем Акматическая Надлом Инерццональная Обскурация Регенерация Реликт
скрытый явный
%
Рис. 1. Изменение пассионарного напряжения этнической системы.
(По Л.Н. Гумилеву)
Если перенести наиболее значимые факты аланской истории на известное
графическое построение этногенеза Л.Н. Гумилева (Рис. 1), т. е. если представить
аланскую историю в виде асимметричной, дискретной и анизотропной по ходу
хронологического возрастания циклоиды, напоминающей кибернетическую кривую
31
Впкпнгп Азпп η перст Космоса
Разгром асами юэчжийской орды Кидолу
165г. до н. э.
Завоевание Согда и Греко-Бактприи
130г. до н. э.
Разгром хуннов на востоке. Разгром массагетов Яньцай на западе
72-70г. до н. э.
Первый поход в Закавказье
35г.
Разгром аланами парфянской армии в Армении и Мидии
72г.
Вторжение алан в Каппадокию
Борьба с готами в Северном Причерноморье
300 600 900 1200 *\1500
Конец W-начало III в до н.э.—старт этногенеза асов-алан
Подъём · акматическая · надлом · инерционная · обскурацця · регенерация · реликт
ПЕРИОДЫ
D
ранний
средний
поздний
Рис. 2. Сравнительный график основных событий этногенеза асов-алан
и хронологического изменения пассионарного напряжения этноса.
взрыва порохового заряда (Рис. 2), то интересующая нас часть аланской истории
(ранний этногенез) будет занимать участок графика между датами «III век до н.э.»
и «72 год н.э.» по оси ординат (восходящая часть графика Л.Н. Гумилева между
уровнями Р0 и Р6).37
32
Γ η ав a I
Насколько правомерно привлечение некоторых концептуальных положений
теории этногенеза Л.Н. Гумилева к попытке реконструкции ранней этнической
истории сармато-алан?
По-видимому, настолько - насколько в рамках данной монографии можно
совместить восстанавливаемое по археолого-антропологическим материалам и
нарративным источникам историографическое «как это произошло» с
этнологическим «почему это произошло именно так» при некотором приоритете первой
посылки.
Теория этногенеза Л.Н. Гумилева является на сегодняшний день единственной
научной теорией этноса, которая ясно, четко и в целом непротиворечиво объясняет
всю историю любого народа38 от момента его выхода на историческую сцену до
момента гибели или перехода в реликтовое состояние. Все иные существующие
этнологические концепции, пытающиеся объяснить феномен возникновения и
гибели этносов, начиная с теории «вызова и ответа» А.Дж. Тойнби39, «очерков
теории этноса» Ю.В. Бромлея и кончая «антропологическим этногенезом» В.П.
Алексеева40, к сожалению, страдают нарочитым схематизмом или, наоборот,
гипертрофированной специализированностью, либо являются откровенной и
бессистемной компиляцией.41 Теория этногенеза Л.Н. Гумилева в этом смысле выгодно
отличается: она безусловно универсальна, научна и оригинальна (хотя многие
важные концептуальные положения автор очевидно почерпнул у Н.Я.
Данилевского, А.Дж. Тойнби, О. Шпенглера, Г. Лебона, Р. Груссе и др.), основана на синтезе
разных отраслей исторической науки и даже отдельных наук (история,
география, антропоэкология, космонавтика). Однако главное достоинство теории
пассионарности (до сих пор, к сожалению, так и не оцененное многими учеными)
заключается не столько в ее букве, сколько в духе: будучи именно научной теорией,
а не догмой, эта этнологическая система пробуждает энергию исследователя и не
закрепощает его мысль, а, следовательно, легко может быть отложена в сторону,
если в ней нет нужды или если засвидетельствованному историей факту тесно в ее
границах. Следуя такой оценке, мы будем обращаться к теории пассионарности
лишь в той мере, в какой ее концептуальные положения способствуют
воспроизведению яркой и живой истории аланского народа, т. е. помогают оттенить, сделать
более рельефным и осязаемым установленный средствами традиционных методик
исторический факт (при этом одинаково уклоняясь как от излишне
модернизированных событийных схем, так и от излишней абсолютизации прежних, во
многом уже устаревших методологических конструкций).
Так что же такое этногенез по Л.Н. Гумилеву? Это исторический процесс от
момента возникновения до исчезновения этнической системы под влиянием
3 Заказ №217
33
Впкпнгп Азпп η перст Космоса
энтропийного процесса потери пассионарности.42 Ученый определяет пас-
сионарность как дуалистический термин, характеризующий в одном случае -
стереотип поведения конкретного человеческого индивидуума, а в другом -
энергетическое напряжение этнической системы. Природа пассионарных
проявлений в обоих случаях едина - это избыток биохимической энергии живого
вещества биосферы, обратный вектору инстинкта самосохранения, что
предопределяет способность и этноса, и индивидуума к длительному сверхнапряжению и
жертвенности во имя великой цели. Появляясь внутри конкретной человеческой
популяции под действием пассионарного толчка43, пассионарность приводит к
возникновению рецессивного генетического признака у отдельных индивидуумов
(т. н. пассионарный признак), который обуславливает возможность повышенной
абсорбции ими биохимической энергии из внешней среды и выдачу этой энергии в
виде работы (военно-политической, творческой, предпринимательской и при
необходимости физической). Это уникальное свойство пассионариев придает
этнической системе огромный динамизм и силу сопротивляемости неблагоприятным
факторам внешней среды (от приспосабливания к плохим климатическим условиям
до вооруженного отпора вторжению агрессора).
Причиной любого пассионарного толчка Л.Н. Гумилев считает генетическую
микромутацию некоторой части конкретных индивидуумов в пределах конкретного
же и весьма узкого географического ареала. Эта микромутация отражается только
на стереотипе поведения охваченной ею части человеческой популяции, но почти
не влияет на фенотип. Несмотря на то, что внутри затронутого пассионарным
толчком протоэтноса мутируют только некоторые, относительно немногочисленные
индивидуумы, - этого может оказаться вполне достаточно для того, чтобы из среды
данной протоэтнической общности выделился новый этнос, имеющий абсолютно
новые и не похожие на прежние поведенческие доминанты.
Ареалы выделяемых исследователем зон пассионарных толчков разбросаны
по всему земному шару и представляют собой узкие полосы, похожие на
геодезические линии и тянущиеся то в меридиональном, то в широтном
направлении примерно на 0,5 окружности планеты. Возникают толчки редко - два или три
за тысячу лет и почти никогда не проходят по одному и тому же месту. До
наступления новой эры Л.Н. Гумилев отчетливо прослеживает только два толчка:
в VIII в. до н. э. от Аквитании, через Лациум, Элладу, Киликию, Парс до Средней
Индии и в III в. до н. э. - по степям современного Казахстана и Монголии (Рис. 3).
При датировке конкретных пассионарных толчков ученый специально
оговаривал возможное наличие хронологической погрешности плюс-минус 50 лет,
поскольку в инкубационный период этногенеза44, особенно в его раннюю (скрытую)
34
Γ η ав a I
стадию, не представляется возможным сделать четкий вывод о наличии или
отсутствии пассионарной микромутации в толще протоэтноса [Гумилев. 1998.
Т. XI. С. 42].
Фактор пассионарное™ (фактор Р) с момента своего первого появления внутри
данного этнического сообщества имеет вначале тенденцию к накапливанию, а затем
к убыванию, определяя тем самым возрастание уровня пассионарного напряжения
этнической системы45, которая проходит в своем развитии ряд последовательных и
строго определенных фаз (Рис. 1).
Пусковой момент этногенеза (т. е. момент возникновения пассионарного толчка,
являющегося нулевой точкой отсчета для диахронической шкалы этногенеза)
означает начало постепенного накапливания этнической системой пассионарного
напряжения (уровень пассионарности Р0 - Р3). На этом историческом этапе,
именуемом фазой подъема, этнос внешне ничем особенным себя не проявляет,
однако в его недрах идет постоянный процесс увеличения числа и влияния
пассионарных индивидуумов. Их время наступит только через 150-200 лет, когда
этнос совокупными усилиями достигших критического числа пассионариев будет
буквально вброшен в следующую - акматическую фазу - период достижения
пассионарного апогея.
Этот период жизнедеятельности этноса хронологической протяженностью в
300-350 лет характеризуется предельным для данной системы уровнем
пассионарности и перемежающимися колебаниями пассионарного напряжения в
этносе близ точки апогея. Для конкретного народа и его представителей этот
период означает время великих битв и великих свершений, великих жертв и
великих побед, величайших возможностей для реализации своего
национального и индивидуального «я». Но в любом пешем бою первыми погибают те, кто
первыми же встает из окопа, а в любом конном сражении из передовой лавы
всадников лишь единицы остаются в живых. А поскольку все те, кто идет на смерть
первыми, без принуждения и окрика офицера, почти на 100 % оказываются
пассионариями то, следовательно, именно их телами любой этнос выстилает себе
путь к вершинам побед. Этот процесс преимущественного выбивания
пассионариев на полях внутренних и внешних битв неминуемо приводит этническую
систему к временному пассионарному оскудению. Внутри социальной структуры
этноса вместо благотворного и очищающего влияния кипящих разумом и горящих
сердцем героев, жертвенных, инициативных, преданных своему народу и Родине,
начинает хотя и временно, но мощно преобладать влияние холодных,
уравновешенных, склонных к личному стяжанию, предательству и лобному делу манкуртов -
субпассионариев46. Наступает фаза надлома.
35
Впкпнгп Азии η перст Космоса
В ходе этой фазы этногенеза уровень пассионарности этнической системы в
значительной мере снижается искусственно - путем драконовских мер
государственной власти, все этажи которой в конце акматической фазы переполняются
ищущими безопасности и теплого угла субпассионариями. В этот исторический
возраст системы очень высока вероятность ожесточенных гражданских войн
внутри этноса или его раскола на несколько взаимно враждебных
составляющих - субэтносов.47 В случае интенсивных этнических контактов нельзя исключить
инкорпорации в тело этнической системы чужеродной и враждебной ей
этнической группы с последующим образованием страшной химерной конструкции48,
при которой оставшиеся пассионарии будут поставлены перед неумолимым
выбором: либо они, вновь презрев и жизнь и смерть, сумеют уничтожить химеру,
либо химера обязательно, неизбежно уничтожит весь их народ. Надлом - это
кризисное, очень тяжелое и очень ответственное время в жизни конкретного этноса.
Пережившие надлом народы живут еще долго и более-менее счастливо. В этом
они похожи на тех людей, которые, счастливо миновав кризис какой-либо опасной
болезни, более никогда в своей жизни не вспоминают о ней. Сокрушенные
надломом этносы пополняют обширные списки исчезнувших народов - так же как
умершие больные пополняют печальную картотеку кладбищенских «городов
мертвых»... Хронологическая протяженность фазы надлома исчисляется в 120-
150 лет.
Следующая фаза этногенеза - инерционная - спокойна, относительно тиха, а
в так называемых цивилизованных сообществах даже респектабельна. Угасающий
этнос через социальные механизмы саморегулирования преследует все проявления
пассионарной инициативы «во имя посредственности, которая становится
идеалом»49. Инерционная фаза - социальное царство законопослушных и унылых
гармоников50, тех скорбно-правильных личностей, что повсюду составляют
основной субстрат человеческой породы, но никак не ее соль. Уровень
пассионарного напряжения этнической системы неуклонно снижается, правда, не так
обвально, как в фазу надлома, но тем не менее достаточно существенно. Государство
гармоников (если этнос создал собственное государство) неизбежно проводит
миролюбивую внешнюю политику, вынужденно огрызаясь лишь в тех случаях, когда
наиболее бесцеремонные соседи начнут, не стесняясь, подпаливать ему бока. На
дворе, по образному определению Л.Н. Гумилева, - «золотая осень» этнической
системы - время готовиться к встрече этнической зимы, т. е. шить белые саваны,
сочинять величальные песни и лениво молиться на печке давно надоевшим богам.
В этот исторический период народная толща продуцирует много хороших
писателей, поэтов, архитекторов, инженеров и зубных врачей, но крайне мало
36
Γ η ав a I
талантливых, дерзких военачальников, самобытных политических деятелей и
неистовых, искренне верующих в свою идею проповедников - болото гармоников
неизбежно засасывает их всех в свои убого-правильные и
тоскливо-законопослушные недра. Период инерционной фазы этногенеза Л.Н. Гумилев определяет в 300-
350 лет.
Последняя фаза эволюции этноса, за которой следует либо его гибель, либо
через краткую фазу регенерации превращение его в реликт, получила название
обскурации. Это наступление клинической смерти этноса если и примечательно
чем-то, то только героическими усилиями немногих оставшихся в живых
пассионариев и примкнувших к ним гармоников продлить мгновения жизни родного им
этноса. Однако вдохнуть жизнь в одряхлевший труп невозможно: пассионарное
напряжение этнической системы спадает до гомеостаза51, начинается сильнейшая
деградация и упадок культуры, социально-политическая система общества,
подточенная размножившимися в инерционную фазу субпассионариями,
разваливается в мучительных судорогах - этнос гибнет как системная целостность.
В особо исключительных случаях, если оставшимся после краха единицам
пассионариев и сотням гармоников очень повезет, т. е. их этнический ареал,
отгороженный от остального мира горными хребтами, морями или пустынями, не
привлечет внимания воинственных и пассионарных соседей - на пепле угасшего
этноса (после процесса регенерации в 100-150 лет) возрастет некий этнический
реликт, сохранивший в своих песнях, легендах и мифах память о великом
героическом прошлом.
Весь период жизнедеятельности этноса от момента пассионарного толчка до
момента гибели в конце фазы обскурации определяется автором теории этногенеза
в 1200 лет, а с учетом возможной (но не обязательной) регенерации - в 1500 лет.
Итак, механизм этногенеза понятен. Рост пассионарного напряжения
приводит к росту активности и жизнестойкости этнической системы, а также к ее
усложнению за счет появления внутри этнического массива новых субэтносов.
Снижение пассионарного напряжения, напротив, ведет к упрощению и деградации
этноса. Разрушение этнической системы тоже легко объяснимо: с точки зрения
физики любой инерционный процесс неизбежно затухает от сопротивления среды,
а с точки зрения генетики столь же неизбежно постепенное рассеивание и
конечная аннигиляция рецессивного гена. Не совсем ясно (а точнее, совсем неясно)
другое: откуда приходит первичный импульс, порождающий однотипные
микромутации на четко локализованных и притом очень длинных отрезках земной
поверхности, причем эти полосы всегда не совпадают с предшествующими и
последующими?
37
Впкпнгп Азпп η перст Космоса
Сразу подчеркну, что в трудах Л.Н. Гумилева исчерпывающего ответа на этот
вопрос нет. (Как, впрочем, нет вполне убедительных разъяснений еще по целому
ряду узких мест его этногенетической концепции. Например, почему мутантный
рецессивный ген пассионарности, который по всем законам генетики сразу после
своего появления должен обнаруживать тенденцию к рассеиванию и угасанию, по
мнению Л.Н. Гумилева, напротив, - обнаруживает стремление к первоначальному
накапливанию и распространению?)
В своей фундаментальной работе «Этногенез и биосфера Земли», где впервые
системно и обстоятельно была изложена теория пассионарности, Л.Н. Гумилев дал,
к сожалению, широчайший простор для разного рода домыслов (зачастую
откровенно злопыхательских и спекулятивных) по поводу природы
первичного импульса, вызывающего пассионарную мутацию человеческого гена. Раздел
этого труда «Природа пассионарности» - многословный, обремененный массой
ненужных подробностей и почти насильственно подверстанных к теме этногенеза
цитат из наследия В.И. Вернадского, оставлял у читателя чувство досады и
недоумения52. Между строк можно было понять, что автор сам находится на перепутье,
не зная какой из гипотез природы первичного импульса отдать предпочтение:
космической, солярной, биосферной (размышления об энергетическом заряде т. н.
«живого вещества планеты») или ландшафтной. (Поскольку целью настоящей
монографии не является, конечно, детальный разбор истории создания теории
этногенеза, я не буду здесь раскрывать содержание каждой из означенных выше
версий).
Впоследствии, вероятно под влиянием новых работ в области космической
лучевой энергетики53, Л.Н. Гумилев конкретизировал свое видение природы
негэнтропийного импульса. Большинство предлагаемых ранее версий, включая
хтоническую (подземную), были отброшены. Осталась одна: вариабельное
космическое излучение.
В одном из своих последних капитальных трудов Л.Н. Гумилев изложил
тщательно откорректированную, фактически новую версию гипотезы о природе
первоначального негэнтропийного импульса, вызывающего пассионарность.
«Представим себе поверхность Земли как экран, на который падают космические
лучи. Большая часть этих лучей задерживается ионосферой, но некоторые достигают
поверхности Земли, чаще всего ночью, ибо ионосфера и космическая радиация
нестабильны, даже в суточном цикле. Однако космические импульсы будут
деформированы магнитным полем Земли и примут облик геодезических линий, не
зависящих от наземного ландшафта. Время каждого облучения не должно быть
продолжительным, но оно должно быть и достаточным для того, чтобы произошла
38
Γ η ав a I
микромутация, изменяющая еще в зародыше психические свойства небольшого
числа особей, рождающихся в облученном ареале. ...Так появляется первое
пассионарное поколение, распространяющее свой генофонд по популяции и
образующее оригинальные биосоциальные коллективы - новые этносы» [Гумилев.
1998. Т. XI. С. 41].
Таким образом, не вступая сейчас в дискуссию об обоснованности, достоинствах
и погрешностях концепции этногенеза по Л.Н. Гумилеву (как было уже подчеркнуто,
она хороша уже одним тем, что - единственная - предлагает целостный, системный
подход к анализу причин возникновения и гибели этнических сообществ), отметим
ряд важных выводов, которые следует сделать применительно к истории сармато-
алан, опираясь на теорию пассионарности.
Вывод I. Если теория этногенеза Л.Н. Гумилева верна (а я исхожу из
предположения, что ученому удалось установить ряд важнейших этнологических
зависимостей, до сих пор в своем преобладающем объеме никем не опровергнутых,
невзирая на подчас весьма жесткие критические замечания), то, следовательно, -
историческая прародина сармато-алан никак не могла находиться в географическом
ареале Волга-Южное Приуралье (как полагают известный археолог К.Ф. Смирнов
и ученые «автохтонистской» школы). По этим территориям ни в I тысячелетии до
н.э., ни в I тысячелетии н.э. не проходила полоса первичного негэнтропииного
импульса, а значит, новых этногенетических процессов, способных привести к
возникновению глобальной экспансии сармато-алан, в данном географическом
ареале не могло быть.
Вывод II. Зона пассионарного толчка III в. до н. э., согласно исследованиям
Л.Н. Гумилева, прошла полосой от юго-восточного побережья Арала, через
северные склоны Тянь-Шаня, через Джунгарию, Монгольский и Гобийский Алтай,
южные отроги Большого Хингана и север Корейского полуострова. Ровесниками
сармато-алан по хронологическому рубежу старта этногенеза были: корейские
племена когурё и пуё, населявшие север Кореи и юг Маньчжурии; племена сяньби,
кочевавшие между рекой Керулен и южными отрогами Большого Хингана; хунны,
жившие в Южной Монголии (Гобийский Алтай). Таким образом, сармато-аланский
протоэтнос, подвергшийся воздействию первичного негэнтропииного импульса, мог
населять любую зону оставшейся части полосы пассионарного толчка III в. до н.э.:
от южных отрогов Монгольского Алтая - на востоке, до южной оконечности Арала -
на западе. (Позже мы убедимся, что именно в этой географической триаде
Монгольский Алтай - Джунгария - Восточное Приаралье и происходило в
действительности этническое рождение и возмужание аланского этнического
сообщества).
39
Впкпнгп Азпп η перст Космоса
- Зона пассионарного негэнтропийного импульса.
Рис. 3. Пассионарный толчок III в. до н. э.
(по Л. Н. Гумилеву)
Вывод Ш. Вышеизложенные выводы хорошо подтверждаются сведениями
китайских династийных историй, которые с рубежа ΙΙΙ-ΙΙ вв. до н. э. фиксируют
начало активных военно-политических действий в огромном территориальном
прямоугольнике Гобийский Алтай - восточные отроги Наньшаня - западные отроги
Алтынтага - Джунгария - Монгольский Алтай [Ши цзи, Цянь Хань шу]. С
указанного времени здесь начинается жестокое противоборство между
монголоидными хунну и европеоидными юэчжи и усунями, причем последние, будучи
первоначально слабейшим племенем, в конечном счете сумели отбить натиск всех
своих могущественных противников и стали этнической основой великого феномена
алан.
Вывод IV. С учетом известного положения теории этногенеза о возможной
хронологической погрешности в 50 лет при определении продолжительности
инкубационного периода фазы подъема (а, следовательно, и при определении
40
Γ π ав a I
хронологических рамок первичного негэнтропииного импульса)54, мы вправе
предположить, что пассионарный толчок, вызвавший этногенез хуннов, сяньби,
сармато-алан и северокорейских племен пришелся не на начало III в. до н.э. (как
это предполагал Л .Н. Гумилев), а на середину - вторую половину IV в. до н.э. Тогда,
откладывая на хронологических счетах 150 лет (скрытый инкубационный период
фазы подъема), мы получаем рубеж Ш-И вв. до н.э. - как начало активной
акматической фазы, в которой и племена сармато-алан, и племена хуннов должны
будут энергично проявить себя. Действительно, как показывают китайские летописи,
именно с рубежа Ш-П вв. до н. э. за обладание центром и западом Монголии
начинается бескомпромиссная, напряженная и кровавая борьба всех перечисленных
участников начавшегося этногенеза.
Остается непроясненным только один, но существенный вопрос: почему же сам
Л.Н. Гумилев - один из крупнейших специалистов по кочевым племенам Евразии -
усматривал историческую прародину сармато-алан не на территории Восточного
Туркестана, а в Восточном Приаралье? Ответ очевиден: ни один ученый, даже самый
даровитый, не может объять необъятное. Л.Н. Гумилев был, и до конца своего
творческого пути оставался прежде всего тюркологом и хуннологом, а сфера его
основного научного интереса распространялась преимущественно на установление
этнологических зависимостей в рамках предложенной им теории пассионарности.
Этническую историю алан исследователь рассматривал в основном в зонах контакта
этого народа с гуннами, готами, парфянами и другими народами древности,
привлекая события аланской истории в качестве хотя и наглядного, но только
служебного инструмента для доказательства концептуальных положений теории
этногенеза. Собственно же события и генезис этнической истории восточно-
иранских кочевых племен Л.Н. Гумилева интересовали в значительно меньшей
степени, и он никогда специально этой проблематикой не занимался.
Рассматривая степи Восточного Приаралья в качестве прародины сармато-алан, ученый,
по-видимому, только закрывал для себя вопрос о причине взрыва их военно-
политической активности, начиная со II в. до н. э., которая, с точки зрения его
этногенетической концепции, была бы просто немыслима в том случае, если бы
сармато-аланский протоэтнос располагался в момент негэнтропииного импульса
западнее - в ареале волго-приуральских степей, т. е. там, где его локализуют
сторонники «автохтонистской» школы.
Итак, готовясь к восхождению на этнический Олимп центральноазиатской
истории асов-алан, мы еще раз просмотрели свое источниковедческое и
историографическое снаряжение, состояние которого хотя и не во всем удовлетворяет
нас, но все же вполне достаточно для достижения поставленной нами цели. На-
41
Впкпнгп Азпп η перст Космоса
мечен также будущий географический маршрут, определены его узловые точки и,
что немаловажно, по-видимому, верно установлены хронологические рубежи
предстоящего исследования. Кроме того, что тоже имеет определенное значение,
мы избрали этнологическую концептуальную шкалу, при помощи которой
отдельные факты сармато-аланской истории, разбросанные широко во времени и
пространстве, можно будет свести в некую целостную систему, наименование
которой - ранний этногенез алан. В ходе этой подготовительной работы, нам
пришлось, к сожалению, еще раз убедиться в несостоятельности ключевых
локализационных выводов «автохтонистской» сарматологической школы,
проверив эти выводы с помощью фундаментальных положений теории этногенеза
Л.Н. Гумилева.
Использование эмпирической методики пассионарного фактора
позволило установить, что перст космического негэнтропийного импульса, вопреки
соответствующим выводам К.Ф. Смирнова и его учеников, направлен не на
приволжско-уральский регион, а на восток Центральной Азии как на наиболее
вероятный ареал локализации исторической прародины алан. Что ж, чтобы
проверить верность этого указующего жеста Космоса, необходимо в сущности
не так много - возврат к традиционным методикам исторического познания,
т. е. к комплексной перепроверке сделанных нами выводов путем анализа
имеющегося нарративного и археологического материала.
42
ГЛАВА II
ЭТНИЧЕСКОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ АЛАН:
ВЕРСИИ И ФАКТЫ
В советской сарматологии существовала прочная традиция,
связывающая происхождение сарматов исключительно с регионом Поволжья и Южного
Приуралья. Основание этой традиции было заложено работами
маститого советского археолога К.Ф. Смирнова, а затем надстроено его учениками
[см. напр. Мошкова. 1974]. Главный вывод этих работ состоял в утверждении,
что археологическая карта Поволжья и Южного Приуралья указывает на
формирование именно в этом регионе основных черт сарматской культуры
[Клейн. 1976]. При этом почему-то очень долгое время совершенно
игнорировались результаты археологических раскопок, проведенных в Средней Азии,
в верховьях Енисея, в лесостепном Приобье, в предгорьях Алтая, Туве и
Монголии.
Как справедливо отметил в своей книге Л.А. Ельницкий: археологи
стремятся истолковать геродотовское размещение скифских племен так, чтобы
исследованная ими территория оказалась как раз в центре реконструируемой
ими геродотовской Скифии [Ельницкий. 1977]. Аналогичная ситуация сложилась
и в сарматологии, где подавляющее большинство раскопок было проведено
археологами, близкими по взглядам к К.Ф. Смирнову, и притом в тех регионах, в
которых этот мэтр советской археологической школы усматривал прародину
савромато-сарматских племен.
Часть исследователей пошла еще дальше и на основании реального факта,
что античные письменные источники практически не знают сарматов за Волгой
и Уралом, пришла к парадоксальному выводу, что прародиной сарматов,
начиная со второй половины I тыс. до н. э., стали именно донские, приазовские и
северокавказские степи. Этот вывод обычно подкрепляется ссылкой на Геродота и
на поведанную им легенду о происхождении савроматов [Геродот. IV. 110-117].
43
Этническое пропсхожаеипе алан: верспп η Факты
Ссылаются также на Диодора Сицилийского, который предполагал, что родина
савроматов находится у Танаиса (Дона).
Сегодня, опираясь на огромный фактический материал, накопленный
сарматологией, необходимо окончательно признать, что долгое время
господствующая в науке гипотеза о прародине сарматов в степях Приазовья,
Предкавказья и Южного Приуралья нуждается в коренном пересмотре. Прежде всего
потому, что объективные данные археологической карты Азии ясно говорят о
распространении культуры восточноиранских кочевников далеко за Урал -
вплоть до Тувы, Алтая, Монголии и среднего течения реки Хуанхэ в Северном
Китае.1 Указание же на полную неосведомленность античных авторов о
былых перемещениях сарматов с востока на запад через Урал - свидетельствует
только об этой неосведомленности, но никак не может стать убедительным
аргументом в пользу того, что сарматских племен никогда за Уралом не было.
К тому же просто наивно, зная чрезвычайно низкий уровень развития
информационных коммуникаций древности, ожидать от античных писателей
сколько-нибудь детальных знаний по этническому составу регионов, в которых они
никогда не бывали и о которых они слышали через десяток посредников. Геродот
побывал не во всех районах даже европейской Скифии, не говоря уже об азиатской
ее части, которая начиналась за Доном и простиралась далеко на северо-восток.
Геродот записывал свои сведения главным образом в городе Ольвии,
расположенном на берегу Буго-Днепровского лимана. Свои записи он вел со слов
местных жителей - греков и скифов, которые хорошо знали окрестности своего
города, но, чем дальше от Ольвии, тем их сведения, а следовательно, и записи
Геродота становятся неопределеннее. Диодор Сицилийский никогда сам на Та-
наисе (Дону) не был и, естественно, ничего не мог знать о племенах,
располагавшихся за ним. Информационная база других античных авторов о территориях
Заволжья и Зауралья совершенно аналогична, т. е. чрезвычайно скудна. Вообще
Танаис и северо-восточная оконечность Меотиды даже в представлении
римлян долгое время оставались краем обитаемой земли, а народы, жившие вблизи
этих пределов, именовались просто «другими народами» еще в работах такого
знаменитого римского историка как Тит Ливии (59 г. до н. э.).2
И, наконец, если прародиной сарматов со второй половины I тыс. до н. э. стали
степи Волго-Донского междуречья и Южного Приуралья, то куда же тогда исчезли
из этих мест скифы и как они могли позволить невесть откуда взявшимся чужакам
сделать принадлежащие им земли своей «прародиной»? А если скифы таинственным
образом освободили большую часть своих лучших земель специально затем, чтобы
сарматы превратили их в свою этническую колыбель, то почему же потом они столь
44
Γ π а в a Π
яростно противостояли им на всем протяжении огромной дуги от Арала до Днепра?
Заведомо упрощенный (или навеянный какими-то сторонними, далекими от
науки мотивами) вывод о «прародине» сарматов в степях Волго-Уральского региона
или Предкавказья - что с концептуальной точки зрения одно и то же, на самом деле
не делает картину этногенеза сармато-алан более четкой и яркой, а, напротив, резко
сужает горизонт научного поиска, более того - лишает историю аланского народа
плодотворной и требующей значительного научного труда гипотезы о прародине
сармато-алан на далеком азиатском Востоке. А между тем эта гипотеза является на
сегодняшний день единственной научной концепцией происхождения народа алан,
которая непротиворечиво сочетает как этимологию самого имени «алан», так и
данные новейших археологических раскопок (вспомним, что Аммиан Марцеллин
объяснял этноним «аланы» как производный от названия каких-то далеких гор на
востоке). Еще в конце XIX столетия немецкие ученые Нейманн3 и Мюлленхофф,4
изучая этимологию слова «алан» пришли к выводу, что оно происходит от
маньчжурского alin - горный хребет. Независимо от них австрийский ученый
Сестренцевич-Богуш констатировал, что под именем «ален» древние маньчжуры
понимали Алтайский хребет.5
Рассматривая чрезвычайно сложную проблему происхождения сармато-алан,
необходимо специально остановиться более подробно на вопросе об исходных
этнических компонентах, давших начало сарматской волне и аланам в частности.
Без этого анализа, являющегося краеугольным камнем для постижения процесса
этногенеза любого народа, дальнейшая история алан будет представлять в глазах
исследователя не целостную и последовательную картину жизнеописания одного
из самых ярких народов Земли, а хаос случайных эпизодов, не имеющих ни начала,
ни причин, ни, что главное, - смысла.
Совсем недавно подавляющее большинство российских (прежде всего советских)
историков, исключая, пожалуй, только М.И. Ростовцева и Г.В. Вернадского (сегодня
к их научной школе можно причислить уже целую плеяду современных
исследователей)6, вслед за К.Ф. Смирновым, считала сарматов некой сложносоставной
этнической общностью, в основе которой, говоря словами известного археолога:
«органически слились савроматские племена Подонья - Поволжья, пришельцы из
Приуралья-носители прохоровской культуры-и, возможно, Приаралья» [Смирнов.
1984. С. 18]. Развивая далее свою мысль, К.Ф. Смирнов отмечает, что ядра
сложения различных сарматских племен были далеко не одинаковы: «где-то ведущую
основу составляли прежние савроматы Геродота (сирматы), где-то -
родственные племена степного Предкавказья и Восточного Приазовья (сираки и языги,
последние - от яксаматов)». Главную роль в формировании аорсов, роксалан7 и
45
Этническое пропсхоишеипе алан: верспп η Факты
аланов К.Ф. Смирнов отводит дахо-массагетским племенам Южного Приуралья и
Приаралья. Схожую мысль о ведущей роли массагетов, асиев (асов) и аорсов в
начальном этногенезе алан высказывает и В.А. Кузнецов в своей обновленной
монографии [Кузнецов. 1992].
Следует заметить, что все эти предположения (равно как и предположения
других сторонников складывания сарматских племен по типу «сборной солянки»)
имеют под собой весьма шаткое основание и должны рассматриваться только как
рабочие гипотезы для нынешнего и последующих поколений археологов. Поясняю
сказанное.
Письменные источники древности (как античные, так и восточные) не дают
никаких оснований считать, что сармато-аланы как этнос образовались путем почти
механического слияния других племен, упомянутых в источниках. Это, разумеется,
не исключает очевидного факта, что в состав аланского этноса (замечу - вполне
этнически, идеологически и социально сформировавшегося на своей исторической
прародине) по мере его продвижения с востока на запад могли входить и постоянно
ассимилироваться в аланской среде осколки иных племенных формирований из
числа покоренных сармато-аланами, либо союзных им народов.
Открытые на сегодняшний день археологические материалы в свою очередь не
дают оснований не только для предположений о происхождении, например, алан
от массагетов, исседонов, саков и кого бы то ни было еще, но даже для четкого
разграничения по племенной принадлежности скифских и савроматских
могильников (а ведь последние, по К.Ф. Смирнову, якобы составили первооснову
сарматской волны). Более того, на основании данных археологии невозможно
определить (и вряд ли это удастся в обозримом будущем) принадлежность того или
иного захоронения к конкретному сармато-аланскому племени. Если уж
археологическая наука пока бессильна дать обоснованный ответ на эти, несомненно,
первичные вопросы, то как можно на основании этнически обезличенного
археологического материала переходить к таким фундаментальным обобщениям,
как происхождение сарматских племен путем полиэтнического слияния?! Весьма
показательно, что сам К.Ф. Смирнов в своей последней (посмертной) монографии
вынужден был признать бессилие археологической науки дать сколько-нибудь
обоснованное заключение по проблеме начального этногенеза сарматских
племен. «Археологические памятники скифов и савроматов, - пишет К.Ф. Смирнов, -
начала их истории почти не различимы, так как их погребальные обряды и
материальная культура в целом имели больше общего, чем раздельного».
(Подчеркнуто мной - Н.Л.). И ниже: «ни один характерный для сарматов
признак погребального обряда нельзя уверенно связать только с одной сарматской
46
Γ η а в a II
группой Северного Причерноморья. Когда-то предпринятая мной попытка
связать только с роксаланами диагональные погребения не увенчалась успехом,
и я от этой мысли давно отказался» [Смирнов. 1984. С. 12; 122].
В противоположность мнению К.Ф. Смирнова, В.А. Кузнецова и других
сторонников гипотезы о полиэтничности раннего этногенетического ядра
сарматских племен, М.И. Ростовцев еще в 1918 году сформулировал тезис о полной
этнической независимости сарматов не только от скифов, но и савроматов Геродота
[Ростовцев. 1918. С. 33-35]. Современный исследователь Д.А. Мачинский на
основании сравнительного анализа античных письменных источников пришел к
достаточно обоснованному мнению о резкой отличности роксалан и аланов не
только от савроматов, но даже от других сарматских племен [Мачинский. 1974].
Для оценки вышеуказанных, абсолютно не согласующихся между собой точек
зрения попробуем рассмотреть только одну, но зато ключевую проблему
сарматских истоков: тезис о формировании сарматских племен вокруг некоего
ядра савроматов (сирматов) - положение активно отстаиваемое ныне всеми
сторонниками гипотезы полиэтничности раннего сарматского этногенеза, и,
соответственно, европейской (волго-уральской) автохтонности сарматов.
К.Ф. Смирнов по этому вопросу высказывает следующее мнение: «Многие более
поздние античные авторы, особенно римские, отождествляют савроматов и
сарматов. Такое отождествление объясняется, видимо, не только близостью самих
терминов, но и действительным родством этих племен. Археологическими данными
оно хорошо подтверждается. Судя по ним, савроматы Геродота вошли в состав
новых объединений кочевников под общим названием сарматов. Сородичи
савроматов в Южном Приуралье, безусловно, послужили основным ядром для
определенной группы сарматов, особенно аорсов» [Смирнов. 1984. С. 39].
Выше я уже имел возможность привести мысли К.Ф. Смирнова о том, что, во-
первых, скифские археологические памятники практически не отличимы от
савроматских, а по погребальному обряду сарматов невозможно понять - к какому
конкретно сарматскому племени относится каждое конкретное захоронение
[Смирнов. 1984. С. 12; 122]. Поэтому совершенно непонятно, на основе каких
критериев К.Ф. Смирнов определяет не только собственно савроматскую
археологическую культуру, но и находит «хорошее подтверждение» (?!)
формирования именно народа аорсов вокруг савроматского племенного ядра. Что
же касается отождествления римскими авторами савроматов и сарматов, то
необходимо отметить, что в то время, когда римляне впервые тесно столкнулись с
сарматами (II в. до н. э.) никаких савроматов в степях Причерноморья уже не было,
а были лишь сарматы и два разгромленных ими и едва уцелевших субэтноса ски-
47
Этническое поопсхожаеипе ааан: верспп η Факты
фов - один на Крымском полуострове и в низовьях Днепра, другой - в Добрудже.
Поэтому единство обозначаемого предмета и чрезвычайное сходство звучания обоих
терминов позволяло римским авторам пользоваться терминами «сармат» и
«савромат» как синонимами.
Античные источники IV-III вв. до н.э. ни разу не отождествляли сарматов с
савроматами, наоборот, они даже отличали первых от «женоуправляемых
савроматов» (псевдо-Скимн, псевдо-Скилак). Слияние этих этнонимов происходит
только во II в. до н. э. (т. е. после того как савроматы были частью уничтожены,
частью поглощены сарматами), да и то далеко не у всех античных авторов.
Полибий, описывая современное ему событие 179 г. до н. э. - заключение
мирного договора между рядом государств Малой Азии (Понтийское царство,
Пергам, Вифиния и Каппадокия), упоминает Гатала - царя европейских (т. е.
северопричерноморских) сарматов.8 Полиен, сообщая о политических событиях на
Понтийском побережье, подробно рассказывает о деятельности сарматской царицы
Амаги. Великая сарматка «сама расставляла гарнизоны в своей стране, отражала
набеги варваров и помогала обижаемым соседям». Одними из этих обижаемых
являлись херсонесцы, которых, видимо, уже долгое время притесняли скифы,
вымогая с города дань. Амага вступила в союз с Херсонесом, разгромила скифское
ополчение и, ворвавшись со своим отрядом во дворец царя скифов - «убила царя и
бывших с ним родственников и друзей, страну отдала хсрсонесцам, а царскую власть
вручила сыну убитого, приказывая ему править справедливо» [Polyen. Str. VIII. 56].
Полиен не упоминает - о каком конкретно сарматском племени идет речь, однако,
с учетом географической локализации Херсонеса, сарматами Амаги могли быть
либо языги, либо (что более вероятно) роксаланы. В рассказе Полнена перед нами
разворачивается одна из локальных военных операций сарматов в их движении на
запад, когда они вооруженною рукой вытесняли скифов с их жизненного
пространства, брали под свой протекторат (фактически данничество) греческие
города-государства, уничтожали пытавшихся организовать сопротивление врагов
и ставили во власть над смирившимися послушных и робких марионеток. Это
обычная борьба заведомо враждебных друг другу, вступивших в непримиримую
борьбу этносов, и непонятно почему К.Ф. Смирнов, так же ссылаясь на этот эпизод
сармато-скифской войны в своей книге, считает его легендарным [Смирнов. 1984].
По данным М.И. Ростовцева, повествование Полиена об Амаге основано на
свидетельствах местных херсонесских источников эллинистического времени.
В их числе Ростовцев считает труд историка Филарха, описывавшего события
272-220 гг. до н. э. [Ростовцев. 1925]. Если такая хронологическая привязка является
верной, то в этот исторический период сарматы уже прочно утвердились на
48
Γ π а в а И
«Понтийском побережье», т. е. на берегах Черного моря. Центр территории их
кочевий, откуда Амага предприняла набег на крымских скифов, чтобы
защитить Херсонес, лежал в 1200 стадиях (около 200 км) от «двора» царя крымских
скифов [Мачинский. 1971. С. 46]. Поскольку «двор» скифского царя мог находиться
только в Неаполе Скифском или, во всяком случае, вблизи от него, то центр
зимних кочевий сарматов должен был находиться на побережье Черного моря,
вероятнее всего между устьем Днепра и Перекопом.
Геродот ничего не знает о сарматах и не упоминает о них на страницах своей
«Истории». Однако он хорошо наслышан о савроматах и массагетах, которым в
его труде уделено достаточно много места.9
Самое раннее упоминание о сарматах датируется концом IV века до н. э.
(Гераклит Понтийский), а первое сообщение о стране «Сарматия» - возможно еще
более ранним временем. Оно принадлежит Теофрасту (372-287 гг. до н.э.), ученому-
естествоведу и ученику Аристотеля. В своем сочинении «О водах» он упоминает
«Скифию» и «Сарматию», - четко разделяя эти две страны, населенные разными
народами. Следовательно, не позже начала III в. до н. э. древним грекам была уже
известна рядом со Скифией страна, населенная сарматами.
Рубеж первого вторжения сарматов в Скифию (достаточно мощного и
необратимого, чтобы о нем могли узнать греки) приходится на промежуток времени
между 325 и 290 гг. до н.э. Мы можем судить об этом потому, что еще Скилак
Кариандский ничего о сарматах не знает. Сохранившееся под его именем сочинение
«Описание моря, прилегающего к населенной Европе, Азии и Ливии» было написано
между 356 и 335 гг. до н.э. и отражает ярко выраженный интерес автора к восточной
части Северного Причерноморья. «70. Савроматы. От реки Танаиса
начинается Азия, и первый народ ее на Понте - савроматы. Народ савроматов
управляется женщинами. 71. Меоты. За женоуправляемыми живут меоты».10 Скилак
отмечает, что восточнее савроматов находятся меоты (а не сарматские племена,
как это представлялось К.Ф. Смирнову), следовательно (возьмем наиболее позднюю
дату) около 335 г. до н. э. сарматы еще не пересекли рубежей Скифии. К 300 г. до
н.э. этнополитическая панорама Северного Причерноморья резко изменилась,
поскольку Теофраст (умер около 287 г. до н. э.) уже знал о стране «Сарматии».
Таким образом, очевидно, что савроматы, в которых К.Ф. Смирнов видит
будущих аорсов, еще в середине IV века до н.э. никак не подозревали об этой
предуготовленной им роли и спокойно проживали на берегах Дона, имея своими
ближайшими соседями скифов и меотов. К.Ф. Смирнов считает савроматов -
древнейшим населением восточной части Приазовья, утверждая об их автохтонном
происхождении для этих мест [Смирнов. 1984. С. 11]. Одновременно ученый
4 Заказ №217
49
Этническое пропасожаеипе апан: верспп η Факты
поясняет, что савроматы говорили на одном из скифских диалектов [Там же. С. 11],
входили в скифскую орду «хозяйничавшую в Закавказье и Малой Азии» [С. 12],
принимали участие в войне с персами Дария на стороне скифов, имели культурно-
экономическую и политическую ориентацию на Скифию [С. 18]. Следует
подчеркнуть, что теснейшая этногенетическая связь скифов и савроматов, равно как и
различие последних с сарматами, хорошо подтверждается сведениями античных
авторов. Так римский географ Помпоний Мела, размышляя об этногеографии
Скифии, пишет, что скифы и савроматы «одно племя, но разделенное на несколько
народов с разными названиями» [Мела. 1, 115]. Псевдо-Скимн, напротив, четко
разделяя сарматов и савроматов, сообщает следующее: «На Танаисе, который
служит границей Азии, разделяя материк на две части, первыми живут сарматы,
занимая пространство в 200 стадий. За ними, по словам Деметрия, следует
меотийское племя, называемое язаматами, а по Эфору оно называется племенем
савроматов» [Псевдо-Скимн. 874-875].
Если это так, то становится совершенно непонятно, что же в конечном итоге
побудило савроматов, по мнению К.Ф. Смирнова, объединиться с «восточными
пришельцами» против своих родовичей - скифов и, не теряя времени даром, начать
подготовку к «крупным завоеваниям» [Смирнов. 1984. С. 66]. Т. е. объединившись с невесть
откуда взявшимися чужаками, разорвать все отношения с генетически самым
близким союзным народом и начать готовиться к завоеванию фактически самих себя?!
Также трудно признать обоснованными утверждения К.Ф. Смирнова о будто
бы имеющимся другом «ядре», вокруг которого якобы сформировались сарматы -
племенах массагетов, исседонов и дахов. Массагеты во всех своих этносоциальных
проявлениях, детально описанных Геродотом и Страбоном, предстают как народ
сугубо скифский (сакский), причем имеющий гораздо большую склонность к
оседлости, нежели сами скифы. «[Массагеты] - прекрасные конные и пешие воины;
вооружены луками, мечами, панцирями и медными секирами» [Strabo. XI, 8,6]. Схожую
информацию о скифском типе вооружения этого племени находим у Симния
Родосского: «Массагеты, ездящие на быстрых конях, вооруженные скорострельными
луками» [Simmias Rhod., fr. 1, Duntzer]. «Они [массагеты - Н.Л.] ничего не сеют,
питаясь домашними животными и рыбой (которая в изобилии добывается ими из
реки Араке)» [Herod. I, 216]. «Жители равнин [массагеты - Н.Л.], хотя и владеют
землей, не занимаются земледелием, но питаются бараниной и рыбой, подобно
кочевникам и скифам» [Strabo. XI. 8,9]. Ни одного из этих вышеуказанных признаков,
изначально присущих массагетам (бой в пешем строю, скифский набор вооружения
с очевидным приоритетом лука, значительный рыбный промысел, владение землей),
невозможно найти ни у одного из подлинно сарматских племен, впервые
50
Γ η а в a II
появившихся на исторической сцене как совершеннейшие, безусловные кочевники.
И.В.Пьянков в специальном исследовании о массагетах отметил, что исконно
массагетским погребальным обрядом следует считать особый вид трупосожжения,
оставивший археологический след в виде знаменитых «шлаковых» курганов, одним
из которых на территории Хорезма стал грандиозный погребальный курган
Койкрылган-кала [Пьянков. 1975. С. 70]. Как эту информацию можно согласовать
с давно уже общепризнанным в науке фактом о специфически сарматских
погребальных обрядах, ни в один из которых трупосожжение и «шлаковые
курганы», конечно, не входят?! Очевидная необходимость каким-то образом
разрешить это противоречие приводит порой сторонников «савромато-массагет-
ской» гипотезы происхождения сарматов прямо-таки к курьезным выводам. Так
В.А. Кузнецов, размышляя о генетических (!) связях скифо-савроматских катакомб
с катакомбной культурой эпохи бронзы, пишет: «Сако-массагетский подбойно-
катакомбный обряд погребения, по-видимому, формируется под влиянием
савромато-сарматского» [Кузнецов. 1992. С. 37]. Поскольку чуть выше тот же
В.А. Кузнецов утверждает, что - «среднеазиатские массагеты ... сыграли важную
роль в формировании и этнической истории алан» [С. 29], то не враждующий с
элементарной логикой читатель легко поймет, что в результате изначально неверных
построений ученый пришел к странному выводу, что массагетские прадеды
восприняли похоронный обряд у своих «савромато-сарматских» внуков!..
Нужно признать, что гипотеза о массагетском происхождении алан
основывается на свидетельствах двух авторитетных латинских историков.
В «Римской истории» Диона Кассия (II в. н.э.) имеется ссылка на: «...аланов, по
происхождению массагетов» [Дион Кассий. LXIX, 15].
Аммиан Марцеллин (IV в. н.э.), автор известного труда «История», указывает
на эту версию происхождения алан дважды. В первый раз, когда вкладывает в уста
императора Юлиана следующую реплику: «... Не теперь впервые, как
нашептывают мои зложелатели, проникли римляне в Персидское царство. Не стану говорить
о Лукулле и Помпее, который, пройдя через земли албанов и массагетов (которых
мы теперь называем аланами), разбил и это племя...» [Аммиан Марцеллин. XXIII,
5, 16]. В другом месте, повествуя о нашествии гуннов, историк вновь упоминает
о происхождении алан: «Этот подвижный и неукротимый народ [гунны - Н.Л.],
воспламененный дикой жаждой грабежа, двигаясь вперед среди грабежей и
убийств, дошел до земли аланов, древних массагетов» [XXXI, 2, 12].
В какой мере можно доверять этим указаниям?
Дион Кассий упомянул о происхождении алан в своей работе только вскользь,
и, кажется, эта тема интересовала его в самую последнюю очередь. Аммиан
51
Этническое пропсхожаеипе ааан: версии η Факты
Марцеллин, напротив, весьма часто упоминает об алланах в «Истории», но как
справедливо отметил первый переводчик этого труда на русский язык Ю.А.Кула-
ковский, он пользовался «не столько живыми сведениями о современном ему
населении, сколько научными материалами, закрепленными на обращавшихся тогда
географических картах» [Марцеллин. 2000. С.492]. В какой мере использованные
Марцеллином материалы отражали подлинные реалии происхождения алан, а не
мифологемы античных писателей выяснить в настоящее время практически
невозможно. Нельзя исключать, что упоминание о массагетском происхождении
алан являлось всего лишь знаковой ремаркой, с помощью которой античные авторы
специально подчеркивали очень большую удаленность родовых земель алан от
границ античного мира, их варварское азиатское происхождение. На аналогичное,
т.е. почти идеологическое использование этнонима «скиф» указывает, например,
Плиний Старший: «Имя скифов всюду [т.е. при описании хорошо известных
античным авторам территорий - Н.Л.] переходит в имена сарматов и германцев,
так что древнее имя осталось только за теми племенами, которые занимают самые
отдаленные страны и почти неизвестны прочим смертным» [Плиний. IV, 8].
Ряд весьма спорных этногеографических пассажей, которые присутствуют в
сочинении Аммиана Марцеллина, на мой взгляд, свидетельствуют о том, что этот
латинский автор в гораздо большей степени был склонен к описанию современной
ему политической конкретики, нежели к должной перепроверке древних
этногеографических сведений. Например, описывая земли, находящиеся на
незначительном удалении от Фракийского Боспора, Аммиан Марцеллин поясняет:
«В самом начале этого материка, там, где кончаются Рифейские горы, живут
аримфеи, праведные и известные своим миролюбием люди. Область их омывает
реки Хроний и Висула (Висла). По соседству с этим народом обитают массагеты,
аланы и саргеты, а также многие неизвестные народы; но нам неведомы даже
названия их, не то что обычаи» [Аммиан Марцеллин. XXII, 8, 38]. Если о
местонахождении Рифейских гор можно спорить, то о существовании
«праведных и миролюбивых» аримфеев в IV веке знал только Марцеллин и, возможно, тот
греческий или латинский источник сведениями коего без необходимой их
перепроверки воспользовался историк. Существование массагетов рядом с
аланами также вызывает недоумение. Если аланы, по мнению Марцеллина,
являлись своего рода потомками массагетов, то как же можно тогда объяснить
их одновременное и, по-видимому, территориально близкое друг к другу
проживание у «Рифейских гор»? Возникает ощущение, что Марцеллин вообще
очень смутно представлял себе реальную географию описываемых им
местностей. Иначе трудно объяснить, почему Висула (Висла), впадающая в Балтийское
52
Γ π а в a il
море, вдруг оказалась причисленной к бассейну Понта (Черного моря) и
оказалась вблизи Фракийского Боспора.
Аналогичная путаница, а точнее - публицистическая мифологема отчетливо
просматривается в другом параграфе «Истории», где также есть сведения об аланах.
Латинский историк пишет: «В среднем пространстве лука [Марцеллин
сравнивает береговую линию северной стороны Черного моря со скифским луком - Н.Л.],
представляющем собой весьма широкую протяженность, в 15 дней пути для
хорошего пешехода, живут европейские аланы, костобоки и бесчисленные племена
скифов, область которых тянется до земель с неизвестными нам границами.
Небольшая часть их питается плодами полей; все же остальные кочуют по
широким степям, не тронутым сохой, не знавшим посева, одичалым и покрытым инеем.
Они питаются по звериному...» [Марцеллин. XXII, 8, 42].
В это трудно поверить, но по всей видимости Аммиан Марцеллин искренне
считал, что благодатнейшая земля юга современной Украины и Ростовской области
круглый год покрыта инеем, а скифы, костобоки и аланы столь дики, что питаются
подобно диким зверям. Очевидно, что при столь глубоких «этногеографических»
познаниях латинский историк мог отождествлять алан с кем угодно, лишь бы только
этот народ кочевал по заиндевелым равнинам Азии и питался сырым мясом.
Впрочем, нет сомнения в том, что за указаниями на массагетские корни алан
просматривается реальная фактологическая основа. Суть ее - в территориальной, а не
в этнической принадлежности алан к земле массагетов. Будучи генетически
отличным от массагетов народом, аланы завоевали родовые земли этого некогда
очень могущественного племени, а самих массагетов существенно потеснили к
западу. Впоследствии, впервые соприкоснувшись с греко-латинским миром именно
с массагетских земель, имея именно там главную базу своих новых кочевий, аланы
неизбежно должны были предстать в сознании греков и римлян в качестве прямых
преемников, даже потомков массагетов. Такому восприятию в значительной степени
способствовала зримая военно-политическая мощь движущейся к западу сармато-
аланской кочевой орды, сила которой была вполне сопоставима с потенциалом
массагетской державы времен царицы Томирис.
Сторонников гипотезы о массагетском протоэтническом ядре сармато-алан
почему-то не обескураживает факт вполне самостоятельного национального
присутствия массагетов в Истории - как до прихода сарматов (война массагетов с
персами Кира [Herod. I, 205-214]), так и после сарматского завоевания азиатской и
европейской Скифии [Гмыря. 1988]. Непонятно, как могли массагеты участвовать
в формировании сармато-аланских племен, сами при этом не только не теряя
собственной национальной индивидуальности и своего этнического имени, а
53
Этническое происхождение ааан: версии η Факты
напротив, продолжая играть самостоятельную политическую роль в древней
Истории? Ведь для того, чтобы сохранить имя и место массагетов как народа и,
одновременно, выступить в качестве «соучредителей» сармато-алан, им пришлось
бы буквально раздвоиться или же разделить свой этнос на части. Ссылки некоторых
исследователей на указание античных источников о многоплеменном характере
массагетского этноса вряд ли способны помочь в преодолении этого противоречия,
хотя бы уже потому, что все эти племена имели общие этногенетические корни,
единые религиозные воззрения и сходный социальный быт (иначе они вряд ли
получили бы у древних авторов единый этнический определитель - «массагеты»).
В сочинении армянского историка VII века Анания Ширакаци вместе с
аланами, наряду с мидянами, албанами, лбинами, чилбами, армянами, упоминаются
и массагеты [Абрамян. 1944. С. 360]. Византийский писатель Иоанн Цец, живший в
XII в., пишет : «Колхи суть индийские скифы, они называются также лазами и живут
вблизи абасгов, прежних массагетов». В другом месте Цец повторяет почти тоже
самое: «Колхи, называемые и лазами, переселены из Египта, они живут вблизи абасгов,
называемых также массагетами».и Оставляя заинтересованным исследователям
вопрос о географических координатах местообитания колхов, отмечу лишь, что
где бы ни локализовать это племя (в регионе Колхиды Черноморского побережья
или в районе прикаспийского Абхаза -современный азербайджанский город Куба),12
очевидно, что и массагеты, и аланы сосуществовали в истории как два вполне
независимых друг от друга этнических субъекта.
В I веке н. э. на прикаспийском побережье массагеты (вероятно, при
политическом руководстве алан) создали свое царство, известное как государство
массагетов - маскутов (страна «Махелония» надписи Кааба-и-Зардушт). Царство
массагетов граничило на западе с Албанией по линии: река Геокчай - Ширванская
степь (современная железнодорожная станция Уджары, Азербайджан), и в той или
иной степени контролировало прибрежную полосу Каспия от устья Волги до устья
Куры. В период властвования царя Шапура I (242-272 гг. н.э.) Иран полностью
подчинил себе Великую Армению, Иберию и Албанию. В этот же период от царства
массагетов была отторгнута вся территория южнее Кавказского хребта и, с учетом
важнейшего военно-стратегического значения этого региона, превращена в
северный военный форпост Сасанидской державы. В 297 г. н.э. сасанидский Иран,
впервые потерпев серьезное поражение от римлян, вынужден был заключить в Низибисе
сорокалетний мирный договор, ключевым положением которого было признание
политического status quo между Западом и Востоком, закрепленное римско-парфян-
ским Рандейским договором 62 г. н.э. После Низибиского договора царство
массагетов вновь обрело на юге свои прежние границы и сохраняло относительную поли-
54
Γ η а в a II
тическую самостоятельность вплоть до 338 года, когда в регионе Закавказья вновь
жестко столкнулись стратегические интересы Ирана и Рима [Еремян. 1967. С. 57].
Таким образом, гипотеза о массагетской этнической основе последующих алан,
бывшая некогда (в силу своей подчеркнутой «восточности») важным
конструктивным элементом перспективного научного поиска, ныне должна быть признана
безнадежно устаревшей и уже никак не вмещающей всю полноту накопленного в
последние десятилетия научного материала.
Тоже самое можно сказать и об исседонах - известные еще Геродоту в
середине V века до н.э.13 в качестве самостоятельного этнического субъекта, они в том
же качестве приняли участие на стороне Иберии в войне с Арменией и Парфией
в 35 г. н.э. (кстати, действуя против парфян вместе с аланами, участие которых
в конечном счете определило победу иберской коалиции).14
Д.А. Мачинский, подробно разбирая этнокарту Северного Причерноморья по
указаниям античных источников, отметил, что первые сведения об исседонах
приурочены к периоду: вторая половина VII в. до н. э. - начало IV в. до н. э.
(сообщение Алкмана, Аристея, Гекатея, Геродота, Дамаста и Ктесия Книдского).
Затем, указывает ученый, - «от начала IV в. до н. э. до начала I в. н. э. включительно,
ни один автор не сообщает оригинальных сведений об исседонах, да и повторение
старых как будто не имеет место». Почти одновременно с прекращением известий
об исседонах, живших за Волгой в приуральских и приаральских степях, появляются
сведения о сарматах, пришедших в степи Подонья и Приазовья. Из контекста статьи
Д.А. Мачинского можно сделать вывод, что исследователь усматривает
определенную взаимосвязь между временным этноисторическим забвением одного (и притом
давно уже известного!) народа и неожиданным появлением другого -доселе никому
в античной ойкумене неведомого [Мачинский. 1971. С. 54].
Археологические исследования последних двух десятилетий XX века со всей
очевидностью показали, что именно на рубеже начала III в. до н.э. натиск сарматских
племен на запад принял особо массовый и уже необратимый характер. Исседоны,
занимавшие приблизительно географический центр приуральских и
приаральских степей, несомненно, попали поперек этого сарматского потока и вряд ли
прохождение многотысячных сармато-аланских орд по землям исседонов было
мирным и безмятежным. Разгромленные передовыми отрядами языгов и роксалан,
исседоны вынуждены были отойти к северу - в сторону от генеральных путей
сарматских миграций. Затем, став, вероятно, союзниками аланской орды, исседоны
вновь появляются (в I-II вв. н.э.) на страницах античных летописей, по-видимому,
только затем, чтобы вскоре вновь и уже окончательно кануть в историческое
небытие.
55
Этническое пропсхожаеипе алан: верснп η Факты
Что же касается дахов, то по многочисленным свидетельствам античных
авторов, в числе других сакских (скифских) племен они стали родоначальниками
парфян. Причем участие дахов в процессе сложения Парфянского государства было
далеко не определяющим, а происходило путем медленной, уже по сути
внутригосударственной консолидации с другими сакскими и мидийскими
племенами. Помпеи Трог пишет по этому поводу: «Язык у них - средний между
скифским и мидийским, помесь того и другого» }s
Стефан Византийский оставил подробное описание происхождения парфян:
«Партиэи - племя издревле скифское, впоследствии бежавшее или переселившееся к
мидийцам и получившее у них такое название от свойств принявшей их земли,
болотистой и богатой ущельями, или вследствие их бегства, так как скифы
называют беглецов Πάρθοι».16
Примечательно, что подчеркивая значительную роль скифского компонента
в консолидации парфянского этноса, античные авторы буквально ничего не говорят
об участии дахов в раннем этногенезе сарматских племен.17
Б.А. Литвинский локализует племена дахов в последней трети IV в. до н. э. на
берегах реки Сырдарья к северо-западу от Чордарьинской степи и в Согдиане, что
вполне согласуется с указанием античных источников [Curt. VII. 7.32; VIII. 1.6, 8;
Arr. Anab. III. 28.8, 10] [Литвинский. 1972. С. 173]. На рубеже IV-III вв. н. э. область
расселения дахов смещается к западу - дахи занимают в Восточном Прикаспии
Присаракамышскую дельту Амударьи и восточные окраины Устюрта [Балахванцев.
1998. С. 155]. Несколько десятилетий спустя апарны (парны) - одно из племен
дахской конфедерации откочевывает на юг, где расселяется в северо-западной части
гор Копет-Дага. Только этими двумя районами, сравнительно небольшими по
масштабам Азии, и ограничивается область этнического ареала прикаспийских
дахов. За исключением курганных погребений с катакомбой или подбоем в
погребальной культуре дахов не удается выделить каких-либо специфических
сарматских особенностей, и уж тем более нет никаких оснований считать сугубо
локальную культуру дахов праматерью глобальной культуры сармато-алан.
Могильники дахского типа отличаются небольшими размерами и ни один из них
не встречается западнее меридиана Ашхабада [Сорокин. 1956. С. 98, 102;
Марущенко. 1959. С. 110-115].
A.C. Балахванцев на основании анализа сообщений Тацита, подкрепляемых
свидетельствами других античных источников, выдвинул достаточно обоснованную
гипотезу о существовании племен юго-восточных дахов, обитавших южнее
Гиндукуша, в восточной части Арахозии и Гандхаре вплоть до реки Синд, за которой
в области Аберия жили племена ариев (современный район Пакистана -
56
Γ η а в a II
правобережье Инда от устья реки Кабул до южных отрогов Сулеймановых гор)
[Балахванцев. 1998. С. 158]. Если это предположение верно, то тогда тем более трудно
предположить, что арахозийские и гандхарские дахи, разгромленные в 44 - 45 гг.
н. э. парфянскими войсками Вардана I, могли оказать сколько-нибудь существенное
влияние на этногенез находящихся далеко на севере сарматских племен.
Таким образом, необходимо еще раз подчеркнуть, что концепция раннего
этногенеза сарматов К.Ф. Смирнова, изложенная в наиболее развернутом виде на
страницах его обобщающей книги «Сарматы и утверждение их политического господства
в Скифии» (М., 1984) и констатирующая значительное консолидирующее участие
племен массагетов, исседонов и дахов в сложении сармато-аланского этноса, является
только концептуальной точкой зрения ученого, не подтверждаемой, к сожалению,
в полной мере ни историческими источниками, ни археологическим материалом.
Вернемся к савроматам. Геродот в своей «Истории» рассказал очень
любопытную легенду об их происхождении.
ЛЕГЕНДА О ПРОИСХОЖДЕНИИ САВРОМАТОВ
(Геродот. Книга IV, гл. 110-117)
110. О савроматах рассказывают следующее: когда эллины вступили в борьбу с
амазонками (амазонок скифы называют Οιορ/τατα; это название в переводе на
эллинский язык значит «мужеубийцы», так как оюр значит «муж», α πάτα
«убивать»), то, как гласит предание, эллины, победив их в сражении при
Термодонте,1* отплыли обратно, везя с собой на трех судах амазонок, которых им
удалось захватить в плен. Последние в открытом море напали на мужчин и изрубили
их; но они не знали судов и не умели обращаться ни с рулем, ни с парусами, ни с веслами
и поэтому после избиения мужчин, стали носиться по волнам по воле ветра и прибыли
к Кремнам на Меотийском озере: эти Кремны лежат в земле свободных скифов.
Сойдя здесь с судов, амазонки отправились в обитаемую местность; встретив
первый табун лошадей, они захватили его, сели на лошадей и стали грабить владения
скифов.
111. Скифы не могли объяснить себе случившегося, так как не знали ни их языка,
ни одежды, ни народности и недоумевали, откуда они взялись; они приняли амазонок
за мужчин одинакового возраста и вступили с ними в битву. В битве скифы овладели
трупами амазонок и, таким образом, узнали, что они - женщины. Тогда скифы на
совете порешили никоим образом не убивать более амазонок, а послать к ним самых
57
Этническое пропсхожаенпе апан: верспп η Факты
младших из своей среды, приблизительно в таком числе, сколько было амазонок;
юношам приказано было стать лагерем по соседству с ними и делать все, что они
будут делать, а в случае преследования с их стороны не вступать с ними в сражение,
но убегать; когда же они прекратят преследование, - возвратиться и расположиться
лагерем по соседству. Так решили на совете скифы, желая иметь детей от этих
женщин.
112. Посланные юноши стали исполнять приказание; амазонки, заметив, что они
прийти без всякого злого умысла, оставляли их в покое; с каждым днем оба лагеря
все более и более сближались. Юноши, подобно амазонкам, ничего не имели с собою,
кроме оружия и лошадей, и потому вели одинаковый с ними образ жизни, занимаясь
охотою и грабежом.
113. Около полудня амазонки делали следующее: они расходились по одной или по
две, отходя далеко друг от дружки для естественной надобности. Заметив это,
скифы стали делать то лее самое; один из них приблизился к одной из уединившихся
амазонок; последняя не оттолкнула его и отдалась ему без сопротивления. Она не
могла с ним говорить, так как они не понимали языка друг друга, и потому указала
ему рукою на следующий день прийти на то же место и привести с собою еще другого,
знаками показывая, чтобы их было двое и что она также приведет другую. Юноша,
удалившись от нее, рассказал об этом товарищам. На другой день он сам явился на
то же место и привел с собою другого; он застал амазонку вместе с другою уже
поджидающими. Остальные юноши, узнав об этом, также приманили к себе прочих
амазонок.
114. После этого они соединили свои лагеря и зажили вместе, причем каждый
юноша имел женою ту, с которой впервые вступил в связь. Мужчины не могли
научиться языку женщин, но женщины переняли язык мужчин. Когда они стали
понимать друг друга, мужчины сказали амазонкам следующее: «У нас есть родители,
есть и имущество, не будем же дольше вести такую жизнь, но вернемся в наше
общество и будем жить в нем; женами нашими будете вы и никакие другие
женщины». Но амазонки возразили на это следующее: «Мы, пожалуй, не уживемся с
вашими женщинами, так как у нас не одинаковые с ними обычаи: мы стреляем из
луков, бросаем дротики, ездим верхом, а женским работам не обучены, тогда как
ваши женщины ничего не делают из того, что мы перечислили, а занимаются
женскими работами; они постоянно сидят на повозках, не ходят на охоту и вообще
никуда не показываются; стало быть, нам с ними не поладить. Но если вы хотите
иметь нас своими женами и показаться честными людьми, то пойдите к вашим
родителям, возьмите свою долю имущества, затем вернитесь к нам и будем жить
сами по себе».
58
Γη а в a II
115. Юноши послушались их совета и поступили согласно с ним. Когда же они,
получив следовавшую им долю имущества, явились обратно к амазонкам, жены
сказали им следующее: «Нам делается боязно и страшно при мысли о том, как нам
жить в этих местах, с одной стороны, потому, что мы отняли у вас отцов, а с
другой потому, что сильно разорили вашу страну; но так как вы желаете иметь нас
своими женами, то вместе с нами сделайте следующее: снимемся с этой земли,
переправимся за реку Танаис и там поселимся».
116. Юноши и на это согласились; переправившись через Танаис, они шли к востоку
три дня спустя от Танаиса и три же от озера Меотиды к северу. Пришсдши таким
образом в местность, которую занимают и теперь, они поселились там. Отсюда
савроматские женщины исстари ведут свой образ жизни: они ездят верхом на охоту
с мужьями и без них, выходят на войну и носят одинаковую с мужчинами одежду.
117. Савроматы говорят на скифском языке, но издревле искаженном, так как
амазонки не вполне его усвоили. Относительно браков соблюдается у них следующее
правило: ни одна девушка не выходит замуж, пока не убьет врага; некоторые из них
и умирают в старости безбрачными, потому что не могли выполнить этого
требования.
Уже древние авторы не очень-то верили в реальный исторический подтекст
многочисленных легенд об амазонках, имевших широкое хождение во всем
античном мире. Страбон, в свойственном ему назидательном ключе, так пишет об
этих воинственных дамах:
«Сказанию об амазонках выпала какая-то особенная судьба. В остальных
сказаниях баснословное и историческое разграничены: сказания древние, неверные и
чудесные, называются баснями, история же ищет истины, будь это древнее или новое
событие, и чудесного или вовсе не допускает, или лишь изредка. Об амазонках же и
прежде и теперь существуют одни и те же сказания, полные чудес и далекие от
вероятия. В самом деле, кто может поверить, чтобы когда-нибудь составилось
войско, город или народ из одних женщин без мужчин? И не только составилось, но и
совершало походы на чужбину и покоряло не только ближние земли, дойдя даже до
нынешней Ионии, но предпринимало и заморский поход до Аттики? Ведь это все равно,
как если бы кто-нибудь стал говорить, что тогдашние мужчины были женщинами,
а женщины -мужчинами. А между тем и теперь о них рассказывается то же самое,
и своеобразность сказаний увеличивается тем, что древним сказаниям верят больше,
чем нынешним» [Strabo. XI, V, 3].
Скепсис Страбона относительно легенд об амазонках очевиден. Тем не менее
дыма без огня не бывает. Без сомнения мифы об амазонках явились своего рода
поэтическим отображением реальных пережитков матриархата, бытовавших в
59
Этническое пропсхожаенпе апан: верспп η Факты
социальной среде савроматов, а также карийцев, лидийцев, ликийцев и ряда других
малоазийских племен. Эти пережитки, видимо достаточно сильные, позволили
Скилаку Кариандскому назвать савроматов «женоуправляемыми». Грекам, давно
забывшим (а возможно счастливо миновавшим) прелести собственного матриархата
эти отношения казались чрезвычайно удивительными, почти невероятными. Нас
пережитки матриархата у савроматов интересуют несколько с иной точки зрения -
как явный признак малоазийских корней савроматов (что прямо согласуется с
указанием Геродота на местонахождение родины савроматских амазонок).
Диодор Сицилийский, уроженец города Агирия на Сицилии, живший во второй
половине I века до н. э., в одной из книг своей «Библиотеки» приводит другую,
гораздо более реалистичную версию происхождения савроматов, связанную также
с территорией Малой Азии.
«Поработив себе многие значительные племена... они [скифы - Н.Л.]
распространили господство скифов с одной стороны до восточного океана,19 с другой
до Каспийского моря и Меотийского озера; ибо это племя широко разрослось и имело
замечательных царей, по имени которых одни были названы саками, другие
массагетами, некоторые аримаспами и подобно им многие другие. Этими царями были
переселены и многие другие покоренные племена, а самых важных выселений было
два: одно из Ассирии в землю между Пафлагонией и Понтом, другое из Мидии,
основавшееся у реки Танаиса; эти переселенцы назывались савроматами» [Diodori
Bibl. И. 43, 5-7].
Это сообщение Диодора представляет для истории савроматов большую
ценность, поскольку оно полно и непротиворечиво объясняет и «искажение»
савроматами скифского языка, и уход обремененных детьми и мужьями амазонок
за Танаис, и последующую тесную родственную взаимосвязь между скифами и
савроматами. Вряд ли, конечно, скифы, основным хозяйственным занятием которых
было кочевое скотоводство и коневодство, вдруг пожелали переселить с собой из
Малой Азии (Мидии) целые племена. Любому человеку для жизни нужен хоть
малый, но свой клочок земли, а пастбищ для кочевника никогда не бывает с
избытком: скифы никогда не стали бы переселять с собой из Мидии лишние рты.
Под «племенами» Диодора нужно понимать толпы малоазийских рабов,
преимущественно молодых женщин и зеленых юнцов, которые могли стать
сильными рабынями и прыткими пастушками. Именно их - красивых рабынь и
крепких пацанов - гнали в своих обозах вперемешку с захваченным скотом
торжествующие победители. В легенде Геродота нашли отражение реальные
подробности организации кочевого быта того времени: лагеря рабынь и молодых
рабов размещались по соседству с ордой полноправных членов племени. Эта мера
60
Γ η а в a II
была вынужденной: в условиях кочевого хозяйства большое количество рабов
просто невозможно разместить вблизи хозяев, поэтому их кибитки размещали
поодаль - ближе к выгонам для скота. Более-менее свободный быт рабов требовал
постоянного наблюдения и бдительности со стороны хозяев - отсюда вторая
характерная черта геродотовой легенды: отряд юношей постоянно находящийся
вблизи лагеря «амазонок». Взрослым воинам невмоготу было заниматься столь
малопочетным занятием - поэтому посылали юношей. Эффект непринужденного
общения сильных, истосковавшихся по семьям рабынь с простодушными молодыми
кочевниками не замедлил сказаться уже через 15-20 лет - скифы получили в самом
центре своих владений большую колонию бастардов - как все бастарды скорее
чужих, чем родных, и как все бастарды более прытких, живучих и наглых, чем
родные дети. Тогда, чтобы не доводить дело до кровопролития (ведь кровь-то была
все же своей!) бастардов с постаревшими матерями и молодыми женами проводили
подобру-поздорову за Танаис, на шесть дней пути к северо-востоку - чтобы и
пастбища родовые не вытаптывали, и при необходимости были легко досягаемы.
Социальное (пожилые матери) и, видимо, численное (плюс молодые невестки)
преобладание женщин в новом протоплемени заморозило на долгое время те
пережитки малоазийского матриархата, что принесли с берегов Термодонта в своем
сознании и социальных привычках бывшие скифские рабыни. Последнее
обстоятельство навечно наложило на савроматский народ малопочетную в глазах
настоящих мужчин печать - «женоуправляемые»...
Николай Дамасский (I в. до н .э.) и Исигон Никейский (I в. н. э.) отмечают,
опираясь, по-видимому, на сведения из более ранних источников, что савроматы во
всем повинуются своим женам как госпожам [Nie. Dam., fr. XXI; Isig. Nie, fr. 50].
О столь высоком социальном положении женщины в структуре собственно
сарматского (а тем более аланского) общества источники не сообщают. Ничем
неограниченное господство женщины у савроматов находит полную аналогию
только в скифско-сакском этносе, а также у ликийцев [Heracl. Pont., Derepubl. XV]
и кантабров в Иберии [Strabo. III. 4, 17-18]. Специально исследовавшая проблему
матриархата применительно к обществам ираноязычных кочевников Евразии
Т.В. Мирошина делает вывод о совершенно одинаковом социальном статусе
женщины у саков, савроматов и скифов [Мирошина. 1990. С. 174].
Античные источники засвидетельствовали только у саков непосредственное
участие значительного числа женщин в боевых действиях. Так в рассказе Диодора
о войске сакской царицы Зарины сообщается, что женщины саков совместно с
мужьями «участвуют в военных опасностях» [Diod. II, 34, 1]. В войске царицы
амюргийских саков Спареты (около 30-40 гг. VI в. до н. э.) состояло 300 тысяч
61
Этническое пропсхожаенпе алан: верспп η Факты
мужчин и 200 тысяч женщин [Phot. 3]. На этом фоне особенно контрастным выглядит
свидетельство Полиена о сарматской царице Амаге (властвовала над роксаланами
или, возможно, над языгами), которая хотя сама и отличалась чрезвычайной
воинственностью, но бойцов-амазонок у себя в войске по-видимому не имела
[Polyen. Str. VIII, 56]. Женщины савроматов по склонности к вооружению и личному
участию в войне во всем соответствуют скифскому женскому «военному стандарту»:
они отправляются в боевые походы вместе с мужчинами, ездят в мужской одежде
на охоту, стреляют из луков и мечут дротики. В своем стремлении обрести ловкость
подлинно профессионального воина савроматки не останавливаются даже перед
членовредительством: чтобы укрепить и сделать более свободной правую руку, они
выжигают себе еще во младенчестве правую грудь. Не убив врага, савроматки не
могли вступить в полноценный брак и некоторые из них так и жили до старости в
безбрачии, поскольку не имели удачи в войне [Herod. IV, 117]. Однако даже создание
семьи не могло помешать этим вооруженным фуриям принимать личное участие
во всеобщих военных походах своего племени [Ps.-Hipp. De aère, 24].
Свидетельства античных писателей о массовой вооруженности скифо-сакских
и савроматских женщин подтверждается данными археологии. Как отмечает
Т.В. Мирошина, у савроматов процент женских погребений с оружием и конской
сбруей к числу всех женских погребений приблизительно одинаков во все
савроматское время (конец VII-IV вв. до н.э.) и составляет - 29-38%. «Он подобен, -
делает вывод Т.В. Мирошина, - количеству женщин с оружием у скифов
(25-37%), что и неудивительно, так как это родственные народы и савроматов
вполне можно считать, как их называл Гиппократ, - «скифским народом». Важно
отметить, что у сарматов процент женских погребений с оружием значительно
ниже, причем этот показатель постепенно уменьшается почти до нуля (от 14% -
в прохоровское, до 0,04% - в среднесарматское время)» [Мирошина. 1990. С. 168].
Сопоставление вышеприведенных цифр с аналогичными показателями по
женским захоронениям тасмолинской культуры Центрального Казахстана
(предположительно культура исседонов или агриппеев) приводит к немаловажному
выводу об отсутствии специализированной женской военной субкультуры в среде
сарматских (аланских) племен Азии. Так, если все тасмолинские женские погребения
периода VII-VI вв. до н. э. имели военную атрибутику (конную сбрую), то для рубежа
III века н. э. (т. е. после прохода по этим землям сармато-аланской орды) не было
раскопано ни одного женского захоронения, которое содержало бы оружие или конный
инвентарь [Маргулан и др. 1966]. (Примечательно, что в территориально достаточно
близком сакском могильнике Уйгарак для периода VII-V вв. до н. э. около 42%
женских погребений имело оружие и соответствующий конный инвентарь [Вишнев-
62
Γη а в a Π
екая. 1973. С. 8-59]). В другом промежуточном центре раннего этногенеза
аланов - в Семиречье - среди погребений усуней периода V в. до н. э. - III в. н. э. также
нет ни одного женского погребения с уздой или оружием [Акишев. Кушаев. 1963].
Еще в 1947 году Б.Н. Граков пришел к заключению об отсутствии в
социальном быту и культуре аланского этноса своеобразной субкультуры вооруженных
женщин-амазонок. (Ученый считал, что наибольшее количество вооруженных
женщин имелось у савроматов на так называемом блюменфельдском этапе
(VI-IV вв. до н .э.), их число резко уменьшается для прохоровской культуры
(IV-II вв. до н. э.), чрезвычайно мало в среднесарматской культуре (II в. до н. э. -
II в. н. э.) и совсем нет амазонок в собственно аланской культуре (II-IV вв. н. э.)
[Граков. 1947. С. 121]. И хотя сегодня открыты богатые женские погребения с
оружием, несомненно принадлежащие аланам Ι-ΙΙΙ вв. н. э. [Прохорова. Гугуев. 1988.
С. 40-49], все же главный вывод Б.Н. Гракова, разумеется, с внесением
необходимых корректив, сохраняет и доныне свою актуальность.
М.И. Ростовцев и другие исследователи полагали, что в основе легенды о
происхождении савроматов лежат действительные события. По Геродоту, местом
формирования этого объединения кочевников были степи на побережье Меотиды,
около торжища Кремны [Herod. IV, 110-117]. Это торжище, как справедливо
указывает Мачинский, могло возникнуть на пустынном северо-западном берегу Меотиды
(Азовское море) только в результате контактов греков с местным скифо-савромат-
ским населением. Проникновение же греков в эту окраинную область ойкумены
трудно представить ранее, чем в самом конце VII в. до н. э. Исходя из этого,
формирование савроматского этноса могло произойти никак не ранее рубежа VII-VI вв. до н. э.
Таким образом, представляется очевидным, что ни происхождение савроматов,
ни их отмеченная в античных источниках история (совместные военные походы со
скифами), ни культурно-политическая ориентация этого народа (на союз со
Скифией), ни даже материалы археологических раскопок не дают никаких
оснований к тому, чтобы оторвать савроматов от собственно скифов (по
отношению к которым савроматы безусловно являются самыми близкими родовичами),
а уж тем более заподозрить их в возможности стать ядром объединения неких
антискифских сил. Д.А. Мачинский, разбирая в своей статье основные положения
«автохтонистской» концепции К.Ф. Смирнова, приходит к аналогичному
выводу. Он пишет: «... Нет никаких оснований отводить всю огромную область вплоть
до зауральских степей савроматам и приписывать им какие-либо памятники VIII-
VII вв. до н.э., а также вводить новое, расширенное, «археологическое»
понимание названия савроматы, отличное от понимания его античными авторами»
[Мачинский. 1971. С. 37].
63
Этническое пропсхожаенпе апзн: верспп η Факты
Вообще, следует заметить, что современная историческая наука должна,
наконец, подвергнуть основательной ревизии ранее принятую методологию -
непременно выводить родословную новых народов из племен уже известных, и
либо обитавших ранее в точке начала нового этногенеза, либо лингвистически
близких. Данные этнографии (и шире-этнологии) свидетельствуют: сколь бы малым
и экономически тщедушным ни было бы каждое конкретное племя, однако оно
будет всеми силами поддерживать свою этническую индивидуальность пока и
поскольку у него имеется возможность сохранять властную этническую иерархию,
а следовательно сохраняется некоторая степень внешнеполитической свободы.
Заставить полноценный этнос (а уж тем более этнос древний, имеющий богатую
историю и достаточно развитую внутреннюю иерархическую структуру) забыть
самого себя и добровольно стать «ядром» для формирования некоего нового этноса -
невозможно. Как верно заметил осетинский ученый Ю.С. Гаглойти в приложении
именно к истории алан: «До тех пор, пока аланы сохраняли свое этническое название,
они не растворялись ни в гуннской, ни в готской, ни в вандальской среде и сохраняли
свою этническую индивидуальность» [Гаглойти. 1966. С. 121-122]. Именно поэтому
вызывают обоснованное недоумение те положения К.Ф. Смирнова (и, к сожалению,
некоторых его последователей), в которых известный археолог пытается
продекларировать (именно продекларировать, поскольку обосновать невозможно)
заведомо противоречивую «полиэтническую» концепцию раннего этногенеза
сарматских племен, которые будто бы могли произойти от слияния вполне
полнокровных племен массагетов, исседонов и дахов. Обаяние научного имени
К.Ф.Смирнова (внесшего, без всякого сомнения, огромный вклад в развитие
сарматологии) способствует, к сожалению, тому печальному факту, что главные
тезисы его «полиэтнической» концепции тиражируются некоторыми учеными без
должного критического осмысления.
То же самое следует сказать и о «социальных» версиях происхождения алан.
Одну из таких версий в наиболее завершенном виде выдвинул В.А. Кузнецов на
страницах своей последней по времени издания монографии «Очерки истории алан»
[Кузнецов. 1992. СИ; 19-20].
Суть этой концепции в следующем.
Исследователь считает, что в конце I тыс. до н. э. - в начале I тыс. н. э. племя
аорсов не было единым и монолитным («исследования советских археологов
показали, что об этом единстве не может быть и речи»), а представляло собой некое
объединение племен. Причину этого В.А. Кузнецов, кроме уже упомянутой поли-
этничности (археологический фактор), видит в факторе географическом - «одно
племя, как бы велико оно ни было, не могло занимать и контролировать такую
64
Γ η а в a II
огромную территорию». Исходя из этих посылок, В.А.Кузнецов, вслед за
Страбоном20, делит аорсов на два территориальных отдела - аорсов и верхних
аорсов. Нижние аорсы, по его мнению, занимали большую часть равнинного
Предкавказья, включая Ставропольскую возвышенность, Северо-восточный Кавказ
и предгорья Кавказского хребта. Верхние аорсы населяли междуречье Волги и Дона,
Северный Прикаспий и Южное Приуралье. Эти аорсы, по мнению В.А. Кузнецова,
вели караванную торговлю, были богаты и многочисленны. Затем «сираки, аорсы
и другие сарматские племена слились в одно полиэтническое объединение под новым
и общим для всех именем «аланы». Это соображение В.А. Кузнецов подкрепляет
свидетельством римского историка Аммиана Марцеллина о том, что аланы
«подчинили себе β многочисленных победах соседние народы и распространили на них
свое имя, как сделали это персы».21
Далее то ли среди аланов, то ли среди аорсов - понять этого не удается,
поскольку эту часть своей «социальной» концепции В.А. Кузнецов излагает весьма
непоследовательно и зыбко - выделилась некая социальная группа, которая вела
караванную торговлю и потому стала особенно богатой. Эта социальная группа
взяла на себя особое самоназвание «аланы» - «благородные», которое «было
призвано подчеркивать особое значение и социальное превосходство носителей
этого имени среди окружающих их народов» [Кузнецов. 1992. С. 19]. В
подтверждение последнего тезиса неожиданно приводится сообщение Аммиана
Марцеллина о том, что все аланы одинаково благородного происхождения.22
Заканчивая изложение своей концепции, В.А. Кузнецов делает парадоксальный
вывод, что после сирако-аорской войны 49 г. н.э. термин «аланы» теряет свое
социальное значение и «становится популярным этниконом».
При ближайшем рассмотрении «социальная» концепция происхождения
этнонима «аланы» не выдерживает ни малейшей критики.
Выше мне уже приходилось цитировать мнение известного советского
археолога-сарматоведа К.Ф. Смирнова о том, что ни один признак погребального обряда
сарматов нельзя соотнести с конкретным сарматским племенем ввиду большой
близости погребального обряда всех сарматских племен [Смирнов. 1984. С. 121 -
122]. Поэтому неясно, что же имеет ввиду В.А. Кузнецов, утверждая, что
«исследования советских археологов» ясно свидетельствуют об отсутствии
этнического единства среди аорсов. При этом В.А. Кузнецов ссылается на более
раннюю работу К.Ф. Смирнова,23 из которой-де следует, что «судя по
археологическим данным, в частности по наличию на территории аорсов различных
погребальных обрядов, в состав аорсского объединения входили многие
родственные сарматские кочевые племена» [В.А. Кузнецов. 1992. С. 12]. Однако при
5 Заказ №217
65
Этническое происхождение апан: версии и Факты
ознакомлении с указанной статьей становится очевидным, что говоря о различных
погребальных обрядах на территории занятой аорсами, К.Ф. Смирнов имеет ввиду
только местные племена несарматского происхождения и, напротив, специально
подчеркивает по сути идентичность археологической культуры разных племен
сарматов. Эти положения К.Ф. Смирнова абсолютно не противоречат друг другу,
поскольку понятно, что аорсы были завоевателями новых территорий (в том числе
и тех регионов, на которые указывает В.А. Кузнецов) и пришли на землю, которая
до них отнюдь не пустовала. Как из сообщения К.Ф. Смирнова можно сделать вывод
об этнической разобщенности аорсов знает, по-видимому, только сам В.А. Кузнецов.
Столь же умозрительным следует признать и другой основной аргумент
В.А. Кузнецова - о невозможности силами одного племени держать под контролем
обширную территорию. Летописи буквально всех сколько-нибудь организованных
кочевых орд противоречат этому положению ученого. Даже если объединить всю
территорию аорсов воедино, то пространство от Дона до Урала будет примерно
соответствовать расстоянию от Дона до Дуная - территория, которую до сарматов
занимали европейские скифы, этническую монолитность которых вряд ли можно
подвергнуть сомнению. Разделяясь, как и все кочевники, на отдельные роды, скифы
были тем не менее достаточно едины и сильны, чтобы эффективно контролировать
всю подвластную им землю и даже вынудить к бегству огромную армию Дария.
Племя жужаней до своего разгрома в 552 г. тюркютами хана Бумына
господствовало на географическом пространстве более чем в три раза большем, нежели
территория племени аорсов. Держава тюркютов в конце VI века простиралась от
Волги на западе -до государства Когурио в Северной Корее на востоке. На севере
пики тюркютских латников упирались в горы Алтая и Яблонового хребта, а на
юге их кони пробирались каменистыми тропами предгорий горной системы
Куньлунь.24 Общая же площадь территории тюркютской державы в эпоху
максимального могущества превосходила территорию аорсов более чем в 8,5 раз.
И эта земля собиралась, организовывалась и защищалась силами одного численно
весьма небольшого кочевого племени!
Мнение В.А. Кузнецова о караванной торговле аорсов на верблюдах
азиатскими товарами также недостаточно обосновано, поскольку является простым
повторением информации Страбона. К сожалению, В.А. Кузнецов почему-то
упускает из вида, что сообщения всех других античных источников, повествующие
о занятиях сармато-алан вообще и аорсов в частности, никак не подтверждают это
сообщение Страбона о «караванной торговле», а наоборот, - прямо противоречат
ему. Все античные источники, исключая данное конкретное сообщение Страбона,
называют по существу только два рода постоянных занятий сарматов (аорсов и
66
Г а а в a II
аланов в том числе) - кочевое скотоводство и военные походы, причем совокупная
доля материальных богатств, которые давали военные походы, не идет ни в какое
сравнение с экономической эффективностью мирного скотоводства. С момента
форсирования сарматами Дона, они с каждым годом приобретали все больше
специфически военных черт, постепенно превращаясь в народ профессиональных
воинов. Эту особенность алан хорошо передал в своем описании Аммиан
Марцеллин (IV век н. э.), который, в отличие от Страбона, не только читал о
сарматах в других историко-географических сводах, но и лично воевал с ними в
качестве римского офицера. Обстановка перманентной войны, властно требующей
постоянной мобилизации всего сармато-аланского этноса, выработала в этом
народе совершенно особые религиозно-этические нормы поведения и очень
своеобразный национальный менталитет. Ключом к нему служит понятие о
воинской доблести и чести, возведенной в абсолют. Душа любого аланского
(сарматского) мужчины была буквально пропитана сознанием гордости за
национальное военное признание своего народа и неразрывно связанным с этим
весьма щепетильным чувством личной чести как чести воина.
Хорошей иллюстрацией вышеизложенного служит история о доблести простого
аланского воина, описанная Никифором Вриением.
В Малой Азии во время одного из сражений между турками и византийцами в
кольцо врагов был захвачен один из императорских евнухов, который, изумляя всех
своим ростом и силою, отчаянно отбивался. Князь Алексей из царствующего рода
Комниных врубился в кольцо турок и буквально вырвал евнуха из под ударов
ятаганов. Раздосадованные турки с удвоенной яростью навалились на самого
Комнина, тем более что вокруг него оказалось всего несколько человек солдат.
Тогда один алан «из числа вступивших по найму в отряд благородного Исаака, по
имени Арабат, видя, что варвары нападают с величайшей яростью и необычайной
стремительностью и что братья (Комнины), одни с немногими воинами,
подвергаются опасности, и боясь, чтобы с каким-нибудь из них не случилось какой
беды, приглашал товарища, по имени Хаскарис, из подручных Алексея Комнина, вместе
с ним сойти с лошадей и ударить на врагов копьями».
«Стыдно будет», - сказал Арабат, - «если в присутствии аланов мужи
благородные и именитые подвергнутся опасности: срам падет тогда на весь алан-
ский народ!». Далее Вриений пишет, что Хаскарис отверг предложение Арабата
«будто бы не столько благоразумное, сколько смелое». По мнению Хаскариса, на
открытой и ровной местности, спешившись, аланы только подвергли бы себя
смертельной опасности и не принесли бы никакой пользы своему сюзерену. Хаскарис
предложил подождать немного и доскакать до видневшихся неподалеку
скалистых теснин и уже там, сойдя с коней, отвлечь на себя турок.
67
Втнпческое пропсхожлеипе апан: верспп η Факты
В ответ Арабат, выбранив Хаскариса «по-варварски», тотчас же спрыгнул с
коня и ударив его кнутом, чтобы он ускакал за отступающими византийцами,
с копьем наперевес пеший вступил в бой! Изумленные его храбростью турки
остановили лошадей, а затем закружились вокруг него, пытаясь зарубить.
Однако убить профессионального аланского воина - потомственного искусного
ратоборца оказалось не так то просто. «В руке Арабата, - указывает Вриений, -
было короткое копье: первого попавшегося турка он ударил этим копьем в грудь
и сбил его с лошади. Другой турок пустил в него стрелу и ранил ей правую его руку;
но он вырвал стрелу из раны и ею же, как некогда Брасид [знаменитый
спартанский полководец времен Пелопонесской войны - Н.Л.], отомстил варвару.
Устрашенные таким его мужеством, варвары немного отступили. Пользуясь
этим случаем, он взошел на кровлю (какого-то строения) и оттуда поражал
неприятелей стрелами». Воспользовавшись этой передышкой византийцы во
весь опор рванулись к спасительным теснинам. Вдруг опамятовшись и увидев,
как буквально из-под носа ускользает богатая добыча, турки оставили Арабата
и яростно атаковали отступавших византийцев. Однако время и расстояние были
уже упущены и, опираясь на теснины, Алексей Комнин вместе со своими
воинами сумел отбить этот натиск. Осознав, что ситуация резко ухудшилась, а
противник теперь неуязвим, турки ускакали прочь. Византийцы же, отступив
немного, спешились и остановились в безопасном месте. «По наступлении ночи пришел
к ним и тот алан, который прежде сошел с лошади. Таким образом все спаслись, -
никто не был взят в плен, ни убит», - заключает свой рассказ Никифор Вриений.25
Этот поступок Арабата - мгновенный слепок с тысячелетнего монументального
духа степного богатыря - презирающего жизнь, если в ней не остается места для
чести. Профессиональный воин, он хорошо понимал, что сойти с лошади в чистом
поле с копьем в руках, имея против себя многочисленных конных противников -
означает 100% гибель, отвратить которую ничто, кроме Божьей воли, не в силах.
Изнурят, закружив вокруг бесконечную конную карусель, вырвут арканом копье
из ослабевших рук, стиснут ногайкой горло и, захлестнув ноги ременной петлей,
поволокут по земле на верную смерть, оставляя на острых степных камнях куски
кровоточащего мяса. Это, если есть время потешиться, поглумиться над угасающим
от яростного бессилия врагом. Ну, а если времени нет, остановит осман верткого
коня своего, сорвет с плеча тетиву заброшенного за спину лука, смачно выдохнет,
оттягивая звенящую струну к отверделой скуле, - свиснет стрела и прошибет
насквозь... С 15-20 шагов - ничто не остановит ее: любой войлок, любую
кольчугу - все насквозь!.. Арабат хорошо знал, что нет османам равных в стрельбе из
лука. Знал - и спрыгнул с коня; понял, что смерть стоит за плечами - и ринулся с
68
Γ η а в a II
копьем в руках в последний яростный бой, - верил, с молоком матери впитал в
себя, что так и только так должен поступать настоящий аланский воин!..
Такая огранка национального менталитета аланского народа (и родовичей
других сарматских племен) определяла соответствующее отношение сарматов и алан
ко всем другим видам человеческих занятий - как к профессиям неполноценным,
ущербным, недостойным настоящего человека. Исключение составляла лишь
профессия чабана-скотовода - это было делом пращуров и дедов, это уважали.
Особое же неприятие в этой среде профессиональных солдат вызывало торгашество
в любых его формах. Торговец, купец, ростовщик - все это, по мнению аланских
воинов, были недочеловеки, рабы чистогана, человеческая плесень без имени, без
рода, без чести, определенный самим Богом (потому что вполне заслуживает этой
участи) объект грабежа и насилия. Презрение - вот тысячелетнее стойкое чувство,
которое испытывал свободный воин-кочевник к унылым и трусливым, а подчас -
за стенами городов, вдали от степных дорог - разнузданным завсегдатаям караван-
сараев. Даже убийство такого человеческого червя считалось малопочетным делом
и, экспроприируя караваны заморского добра, степные воины, при отсутствии
сопротивления, в 99 случаях из 100 оставляли в живых насмерть перепуганных
«курдючников». Сама мысль, что весь народ аорсов (боевого племени, которое в
числе первых двигалось в общем сармато-аланском натиске на запад) - был способен
в погоне за золотом променять горячего саурага на двугорбую спину «корабля
пустыни» - означает глубочайшее непонимание главных психологических доминант
арийского сознания степняков и оценку этого сознания с приземленно-социоло-
гизированной точки зрения сегодняшнего дня.26 Примечательно, что известный
исследователь этногеографии Причерноморья Д.А. Мачинский, упоминая в одной
из своих работ об активизации торговли на берегах Меотиды (т.е. как раз в области
верхних аорсов Геродота), связывает ее развитие, начиная с IV в. до н. э.,
исключительно с деятельностью греческих купцов [Мачинский. 1971. С. 45].
Ю.Г. Виноградов в специальной работе, посвященной военно-политической
истории сарматов в I веке н. э., справедливо отметил, что замечание Страбона о
посреднической караванной торговле аорсов приходит в противоречие со
страбоновской же информацией о примитивном характере обмена номадов
натуральными продуктами собственного производства. Например, о городе Танаисе
Страбон пишет: «Это был общий торговый центр азиатских и европейских
кочевников, с одной стороны, и прибывающих на кораблях в озеро с Боспора, с другой;
первые привозят рабов, кожи и другие предметы, которые молено найти у
кочевников...» [Strabo. XI. 2. 3]. Богатство аорсов, указывает далее Ю.Г. Виноградов,
объяснялось не торговлей, которой это воинственное племя не занималось, а
69
Этническое происхождение ааан: верспп η Факты
выгодой географического расположения их владений, которое позволяло аорсам
конвоировать прибывавшие из Индии и Переднего Востока через Мидию и
Армению караваны по южнорусским степям, получая за это вознаграждение не
только для покупок в боспорских городах предметов роскоши, но и в качестве
пошлины и платы за обеспечение безопасности - сами эти драгоценные вещи в
полихромном стиле восточного производства. Аналогичное положение имело племя
скенитов, которые, согласно другому рассказу Страбона [XVI. 1. 27], обеспечивали
безопасность и умеренное взимание пошлин с торговых караванов, следовавших
через пустыню из Сирии в Селевкию и Вавилон [Виноградов. 1994. С. 161]. (Впервые
подобное истолкование причин благосостояния аорсов было сформулировано еще
М.И. Ростовцевым: «Придонские аорсы считались очень богатым племенем. Оружие
и одежда их покрыты были золотом. Богатство их было результатом того, что они
заняли старый вышеупомянутый путь из Индии и Вавилонии через Мидию и
Армению к Танаису. Платежи купцов давали им большие средства и позволяли им
щедро платить боспорским грекам за вино, одежду и драгоценные вещи» [Ростовцев.
1918. С. 130]).
Невозможно не согласиться с мнением В.А. Кузнецова о том, что этноним агуа
имеет прямую фонетическую связь с этнонимом alani, как это было убедительно
показано в работах М. Фасмера и В.И. Абаева27. (Что, кстати, не исключает, а
скорее предполагает последующее перенесение этого этнонима иноязычными
народами, уже как географический термин, с названия этноса на место его
первоначальной локализации (прародины) - Алтайские горы; ср. маньчжурское - alin -
Алтай.)28 Вместе с тем, утверждение В.А.Кузнецова, что этнонимы aria и alani - в
значении «благородные» - имеют социальное значение и призваны будто бы
«возвысить определенную группу сарматов» над другими сарматскими
племенами совершенно бездоказательно, поскольку не подтверждено ничем, кроме
предположения о «караванной торговле аорсов». Ссылка на Аммиана Марцел-
лина, которую в качестве аргумента приводит автор «социальной» концепции
этногенеза аланов, очень некорректна, поскольку когда римский историк
указывает в своей работе, что все аланы равно благородного происхождения, то делает
это он с целью прямо противоположной мнению В.А. Кузнецова, а именно -
показать, что в среде аланов имелось (или по крайней мере - провозглашалось)
полное социальное равенство.29 Вообще, при чтении данного отрезка работы
В.А. Кузнецова невольно возникает мысль, что автор как бы опасается
употреблять термин «национальный - национальное», а вместо него повсюду использует
термин «социальный - социальное», что, очевидно, по смыслу совсем не одно и
тоже, а методологически глубоко неверно. Иначе, кроме как нарочитым смеше-
70
Γ π а в a II
нием смыслового значения вышеуказанных терминов трудно объяснить,
например, такое высказывание автора: «наименование «аланы» - «благородные» ... было
призвано подчеркивать... социальное (? - Н.Л.) превосходство носителей этого
имени среди других народов». [Подчеркнуто мной - Н.Л. См.: Кузнецов. 1992. С. 19].
Суммируя вышесказанное, следует сделать вывод, что «социальная» концепция
раннего этногенеза сармато-алан (а точнее, подмена этногенеза - естественного и
неизбежного процесса в истории любого народа - умозрительной социоло-
гизированной схемой), выдвинутая В.А. Кузнецовым, не может быть признана
удовлетворительной ни с источниковедческой точки зрения, ни с позиций
элементарной логики. В наибольшем своем значении эта «концепция» - только
предположение, на которое, разумеется, каждый ученый имеет неотъемлемое право.
Своего рода версию «социальной» концепции происхождения алан
представил в своем недавнем обобщающем труде, посвященном сарматам Дона
В.Е. Максименко. Исследователь, повторяя ранее высказанное и, к сожалению,
лишенное какой-либо доказательной базы мнение А.О. Наглер и Л.А. Чипировой30,
считает, что аланы приобрели особую военно-политическую силу только к концу
II в. н.э. Первоначально, по мнению В.Е.Максименко, «аланами» назывались некие
наиболее активные группы кочевников, действовавшие в рамках общесарматских
союзов. Эти группы формировали сильные боевые орды, способные перемещаться
на далекие расстояния. Постепенно именно эта способность к организации дальних
набегов позволила им выделиться из общесарматской среды и установить свое
политическое господство на огромной территории.31
Весьма симптоматично, что В.Е. Максименко (точно так же как ранее
А.О. Наглер) подчеркнуто тезисно излагает свою версию раннего этногенеза алан.
Это не удивительно, поскольку всякий другой подход невозможен в принципе -
версия об аланской военно-дружинной прослойке, сотканной из представителей
различных сарматских племен, не только не имеет ни малейшего следа в древних
источниках, но и прямо противоречит многочисленным сведениям древних
авторов о конкретной территории проживания вполне конкретного народа
аланов. Возможно, вряд ли следовало вообще упоминать об этом частном мнении
известного исследователя, если бы не его давняя и твердая приверженность
«автохтонистской» школе К.Ф. Смирнова. «Социальная» точка зрения В.Е.
Максименко на алан как на военную дружину неких общесарматских мобильных
отрядов - это своего рода отчаянная попытка одним рывком преодолеть все более
расширяющуюся пропасть между пополненной многими новыми фактами
научной нарративно-археологической базой и старыми представлениями «автохто-
нистов», которые формировались и крепли еще в 60-70-х годах XX столетия. В этом
71
Этническое пропсхожаеипе алан: версии η Факты
качестве «последнего штурма» объективно сложившейся парадоксальной дилеммы
концепция известного ростовского археолога, несомненно, представляет
определенный интерес.
Ясное представление о географических, этнических и внешнеполитических
условиях, при которых начался этногенез сармато-аланских племен, просто
немыслимо без ясного же представления о предшествовавшей этому событию
этногеографической карте Азии: от Урала и Каспия - на западе, до Тувы и
Монголии - на востоке. Пока эта карта довольно фрагментарна, что является неизбежным
следствием устойчивой традиции европейского сарматоведения, уделявшего, к
сожалению, вплоть до недавнего времени чрезмерно большое внимание (прежде
всего в области археологии) регионам Северного Причерноморья, Прикаспия и
Южного Приуралья в ущерб этногеографии и археологии центральных и восточных
регионов Азии. Между тем, уже проведенные на Востоке археологические раскопки
дают впечатляющую картину единообразной восточноиранской (скифо-сакской)
кочевой культуры VIII-IV вв. до н. э., которая простиралась на колоссальной
территории Восточного Поволжья, Южного Приуралья, Средней Азии, Казахстана,
Семиречья, Памира, Тянь-Шаня, Южной Сибири, Алтая, Тувы и Западной
Монголии. Даже с учетом уже проведенных археологических изысканий
традиционное представление о исконности происхождения этнического
предшественника сарматов - скифского этноса и культуры в европейской Скифии должно
быть пересмотрено.32 Так, например, если в Северном Причерноморье скифская
археологическая культура известна лишь с начала VI в. до н. э., то сакская культура
Казахстана и Средней Азии - с VIII-VII вв. до н. э.33 Для территории Средней Азии
и Ирана сакские племена определенно фиксируются с VII-VI вв. до н.э.
античными источниками (Аристей, Гекатей)34 и ахеменидскими надписями, а
археологические материалы позволяют считать эту дату еще более древней - до
VIII в. до н. э. Следовательно, местонахождение первичного этнокультурного
центра Скифии (ниже мы увидим, что этот фундаментальный постулат имеет
прямое отношение и к истории сарматов) должно быть перенесено далеко на восток.
Западная Скифия от низовьев Дуная до реки Урал являлась лишь западной
периферией огромного монолита евразийской скифо-сакской культуры, ныне
обозначаемой некоторыми исследователями как «Скифский мир». Этот очень
удачный и емкий термин обнимает культуру европейских скифов (до р. Дон),
скифскую же культуру савроматов (Волго-Уральский регион), тасмолинскую и
кулажургинскую культуры Казахстана, сакскую культуру Приаралья, Семиречья,
Киргизии и Памира, большереченскую культуру Западной Сибири, тагарскую
культуру Минусинской котловины, культуру саков в Восточной Сибири (Тува, так
72
Γ π а в a II
называемая культура «уюк»). Ряд авторов также соотносит со «Скифским миром»
пазырыкскую культуру Горного Алтая, культуру Улангом в Западной Монголии,
культуру плиточных могил в Восточной Монголии и Забайкалье, культуры
европеоидов Ордоса (Северный Китай). Хотя, по нашему мнению, последние
четыре археологические культуры нельзя прямо соотносить со «Скифским миром», все
же представляется несомненным, что скифский восточноиранский суперэтнос
имел глобальный евразийский масштаб, а в культурологическом аспекте
отличался чрезвычайной монолитностью. (В качестве необходимой ремарки отмечу,
что культуры Пазырыка, Улангома и, возможно, культуру белых кочевников
Ордоса предпочтительнее, на мой взгляд, связывать с асским (протоаланским)
этническим сообществом. В отличие от этих культур плиточные могилы
Забайкалья и Монголии надежнее, по-видимому, соотносить с протохуннским
монголоидным населением, которое усвоило в зоне контакта некоторые культурные и
социальные новации своих иранских соседей).
Н.Л.Членова выделила десять наиболее универсальных элементов скифо-
сакских культур, распространенных в VII-III вв. до н.э. по всему Скифскому миру и
выполнявших важную оборонительную, религиозную или утилитарно-прикладную
нагрузку [Членова. 1993. С.49-75]. К таким компонентам, почти не имеющим
локальных вариантов (однако не исчерпывающих, впрочем, всей полноты
региональных скифо-сакских параллелей) относятся: бронзовые удила со
стремевидными концами (Рис. I. Раздел «Иллюстрации»); боевые шлемы
«кубанского типа» (Рис. II); металлические зеркала с бортиком и крепежной петлей
на обороте (Рис. III); литые котлы на поддонах с кольцевыми или полукольцевыми
ручками (Рис. IV). При всей культурологической значимости этих предметов их
трудно считать абсолютно надежными, знаковыми этническими определителями.
Понятно, что и бронзовые удила, и боевые шлемы, металлические зеркала и котлы
представляли собой определенную ценность в качестве военных утилитарных
трофеев, могли быть захвачены иноплеменниками в ходе войны, а затем успешно
эксплуатироваться по прямому назначению в другой этнической среде.
Такого рода соображения невозможны по отношению к другой части общих
для всего Скифского мира предметов, а именно тех, которые имели помимо
утилитарного, также и сакральное назначение. Это наконечники стрел - наиболее
полно сохраняющаяся в захоронениях часть единого комплекса «лук, стрелы,
колчан», который у восточноиранских кочевников носил сакральный характер и
при возможности передавался по наследству [Симоненко. Лобай. 1991. С.70]. Это
скифские акинаки - специфическая форма кинжала или короткого меча (у сармато-
алан меч вообще), имевшие по свидетельству Геродота [Herod. VI, 62] функцию
73
Этническое пропсхожаенпе ааан: верспн η Факты
зримого символа бога войны, а также четыре мотива звериного стиля, несомненно,
пришедших из глубокой древности и обладавших магическими функциями.
Рассмотрим поочередно эти важнейшие компоненты единой скифо-сакской
кочевой культуры и определим их соответствие (или, наоборот, различие) с
аналогичными группами сакрализованных предметов у сармато-алан.
Бронзовые наконечники стрел скифского типа с ромбической и лавролист-
ной головкой, двух- или трехлопастные, втульчатые широко распространены по
всей территории Скифии от района Северного Причерноморья и Кавказа до
Минусинской котловины и Тувы. Известны случайные находки подобных стрел в
Монголии и Ордосе. Это сравнительно легкие и сложные по технологии
изготовления наконечники, многие из которых имеют специальный шип увязания,
расположенный на втулке или у основания пера (Рис. V - VII). По мнению
большинства исследователей, втульчатые лавролистные или ромбические
наконечники идентичны на всем пространстве Евразии, причем их форма в боевом
отношении нерациональна: гораздо более устойчивы в полете стрелы трехгранные
иещеболее-пулевидные[Членова. 1993. С.51]. Последние типы стрел были известны
скифам как на западе, так и на востоке их ойкумены, но не получили сколько-нибудь
широкого боевого применения [Галанина. Алексеев. 1990; Киселев. 1949]. Такая
специфическая, трудоемкая в изготовлении и сложная в боевом использовании
стрела не могла быть изобретена одновременно в разных территориальных центрах
Скифии, тем более что ни до, ни после скифской эпохи такая форма наконечника
стрелы не применялась. Как считает Н.Л.Членова, лавролистно-ромбический
наконечник был изобретен скифами в каком-то одном месте (следует, видимо,
понимать, что это произошло близ центра их исторической прародины), а затем,
наряду с другими вещами скифской эпохи, был распространен победоносными
скифскими лучниками по различным регионам Евразии. Это объяснение, впрочем,
оставляет открытым вопрос о причине упорной приверженности скифов именно к
такому - сложному и трудоемкому в изготовлении - наконечнику стрелы. Причину
этого следует искать в каких-то религиозных воззрениях или сакральных обычаях
скифо-саков.
Сармато-аланские наконечники стрел, обнаруженные в разновременных и
разнотипных захоронениях, в абсолютно подавляющем большинстве случаев резко
отличаются по своей форме от втульчатых, ромбических и лавролистных
наконечников скифов. Отдельные находки скифского типа наконечников стрел в
сармато-аланских могилах свидетельствуют, по мнению некоторых исследователей,
не об их боевом, а скорее о ритуальном использовании - в качестве амулетов
[Абрамова. 1987. С. 151; Гущина. Засецкая. 1994. С. 10]. Вообще тип втульчатых
74
Γ π а в a II
наконечников, как убедительно показал в своем исследовании А.М.Хазанов, был
несвойственен для сармато-алан, повсеместно использовавших для своих стрел со
времени раннесарматской эпохи черешковые наконечники [Хазанов. 1971. С.35-38].
Исследователь отмечал также, что в Сибири, на Алтае и в Монголии древнейшие
экземпляры черешковых бронзовых наконечников известны с VIII-VII вв. до н.э. и
уже отсюда распространились к западу. Приверженность сармато-алан именно к
черешковым типам наконечников стрел можно расценивать, таким образом, как
зримое подтверждение гипотезы об их этническом формировании на далеком
азиатском востоке, причем за пределами сферы консолидированного
распространения культур Скифского мира.
Последнее предложение хорошо иллюстрируется составом вооружения из
сармато-аланского погребения I в. н.э. у села Пороги, в частности набором
наконечников стрел (Рис. VIII). Один из обнаруженных наконечников -
трехлопастной, с треугольной головкой и прямым углом атаки лопасти - является
классическим сарматским типом наконечника (Рис. VIII, 2). Близок к нему другой
тип наконечника (количественно преобладающий в захоронении) - трехлопастной
с острым углом атаки (3). Оба эти наконечника широко представлены в аланских
захоронениях, особенно в могильниках Средней Азии (Тулхарский, Лявандакский,
Кую-Мазарский) и Афганистана (Тилля-тепе), датируемых Ш-П вв. до н.э.
[Литвинский. 1965. С.78-81; Симоненко. Лобай. 1991. С.45]. В этот регион
данные типы наконечников несомненно попадают вместе с приходом сюда сармато-
аланских войск. Функционально и технологически к вышеназванным типам
наконечников относится и другой тип наконечника, обнаруженный в Порогах, - с
округлыми гранями и муфтой-упором при переходе в черенок (Рис. VIII, 4). Тяжесть
этого наконечника, скорее всего, свидетельствует об его использовании в качестве
«бронебойного», т.е. для стрельбы по хорошо защищенным доспехами «латным»
войнам.
Исключительный интерес представляют так называемые хуннские наконечники
стрел, обнаруженные в захоронении наряду с сарматскими. Наиболее типичен в
качестве специфически хуннского вооружения ярусный наконечник (Рис. VIII, 5).
Эти наконечники, оставлявшие на теле своих жертв глубокие рваные раны,
появляются в хуннских памятниках Монголии и Забайкалья в конце II в. до н.э. и
надолго остаются одним из ведущих типов наконечников хуннских стрел. В Европе
этот тип наконечника появляется только в IV веке в результате вторжения армии
гуннов. Подобное же сугубо восточное происхождение имеет и типологически очень
редкий четырехгранный наконечник с пирамидальной головкой, возможно
имеющий указанное выше «бронебойное» назначение (Рис. VIII, 6).
75
Этническое происхождение апан: версии и Факты
Украинские археологи А.В.Симоненко и Б.И.Лобай, исследовавшие аланское
(по моему мнению - Н.Л.) захоронение в Порогах, пришли к выводу, что лук и
колчанный набор, положенные в могилу погибшего или умершего витязя,
несомненно попали в Поднестровье откуда-то с востока непосредственно с их
хозяином [Симоненко. Лобай. 1991. С.70]. В противном случае, т.е. переходя от
владельца к владельцу, колчанный набор со специфически хуннскими стрелами не
мог сохраниться в неприкосновенности - стрелы были бы попросту израсходованы.
Регион исхода сармато-аланского витязя видится исследователям в неких
«заволжско-среднеазиатских территориях», которые по логике должны находиться
вблизи от границ хуннской кочевой державы.
Таким образом, изложенное выше предположение о возможности
формирования сармато-аланского этноса за пределами консолидированного
распространения культур Скифского мира получает, по-видимому, некое фактическое
подтверждение. Действительно, очень трудно, а вернее невозможно представить
себе такую этнополитическую обстановку внутри границ Скифского мира при
которой новый этнос, формирующийся на скифской этнолингвистической и
культурологической основе, вдруг отверг бы основополагающие военно-сакральные
инновации собственных предков, но при этом широко воспринял бы военно-
технологические изобретения иноплеменников, вполне чуждых ему в
культурологическом и расовом аспекте.
Подобная обстановка могла сложиться только в зоне контакта двух различных
суперэтносов, т.е. на границе взаимодействия двух (или нескольких) генетически
различных и враждебных друг другу этнических сообществ. В этом
случае постоянно присутствующая внешняя угроза подхлестывала ускоренное развитие
новой этнической системы, стимулируя выработку нового, отличного от прежнего
поведенческого стереотипа. В результате новый пассионарный этнос получал
уникальную возможность, не оглядываясь на явно устаревшие, но освещаемые
традицией каноны, быстро усваивать и эффективно использовать все военно-
технические инновации, в том числе и такие, которые разрабатывали и применяли
его потенциальные враги.
Военно-техническая идея сарматских черешковых стрел, возможно, была
воспринята иранскими кочевниками от монголоидных племен порубежья Восточной
Скифии, т.е. вызревала на Алтае или в районах расположенных к юго-востоку от
этих гор. В пользу такого предложения свидетельствует факт отсутствия стрел
скифского типа (с втульчатой лавролистной головкой) в пазырыкских курганах
Алтая. Все наконечники стрел, найденные в Ак-Алахинских курганах,
однотипные - черешковые, причем сделанные из кости, что указывает на значительную
76
Γ η а в a II
давность традиции изготовления таких стрел (Рис. IX, 1-5). В курганах Уландрыка
и Сайлюгема обнаружено большое число втульчатых наконечников, форма которых
традиционна для многих районов Центральной Азии, но нетипична для скифо-
сакских захоронений. Это трехгранные или четырехгранные наконечники со
скрытой втулкой, с шипами (вариант - с прямым срезанным основанием) (Рис. IX,
6-16). Наконечники этого типа использовались на востоке Центральной Азии в
течение очень длительного периода: от времени карасукской культуры до полного
изчезновения во II в. до н.э. [Новгородова. 1970. С. 102; Могильников, Суразаков.
1980. С. 183-189]. Столь длительное бытование втульчатых наконечников этого типа
делает невозможным их использование в качестве датирующего материала или
этнического определителя. Этого нельзя сказать о других наконечниках, найденных
в курганах пазырыкской культуры - трехлопастных, черешковых, бронзовых,
которые по своему внешнему виду и назначению могут быть признаны
наконечниками сарматского типа (РисЛХ, 17) [Кубарев, 1987. С.70-71]. Относительно
небольшое число таких наконечников в курганах пазырыкской культуры на Алтае
объясняется, вероятно, их значительной ценностью в сравнении с традиционными
костяными наконечниками и отражает, несомненно, начавшийся процесс перехода
к качественно новым видам оружия в конце III - начале II в. до н.э. Этот процесс
перевооружения был вызван или, во всяком случае, получил новый мощный толчок
в связи с событиями почти двадцатилетней войны между племенами юэчжи и хун-
нов, которая развернулась в указанный период в Восточной Скифии и в которую в
той или иной мере были втянуты все кочевые племена этого обширного региона.
Аналогичная тенденция - отказ сармато-алан от традиционного оружия
скифов - четко прослеживается в военно-прикладном назначении скифского меча-
акинака. Как убедительно показано Н.Л. Членовой, мечи-акинаки вплоть до
сарматской эпохи были широко распространены на всем протяжении земель
Скифского мира - от Дуная до Ордоса (Рис. Х-ХП). По свидетельству Геродота,
помимо прямого военного назначения, акинаки имели важную сакральную
функцию - олицетворяли земное присутствие бога войны.
« ... Жертвоприношения Аресу совершают они [скифы - Н.Л.] следующим
образом: в каждой области по околоткам построены у них следующие святилища Ареса:
связки хвороста накладываются одна на другую на пространстве трех стадий в
длину и ширину, а в вышину несколько меньше; наверху устраивается
четырехугольная площадка; три стороны кургана делаются отвесными, а с одной есть доступ.
Ежегодно привозят полтораста возов хвороста, потому что от непогоды это
сооружение постоянно оседает. На каждом таком кургане водружен старинный
железный меч, и он-то служит кумиром Ареса. Этому мечу они ежегодно приносят
11
Этническое происхождение алан: версии и Факты
β жертву рогатый скот и лошадей и еще больше жертв приносят, чем другим богам.
А именно: из числа пленных врагов приносят ему каждого сотого мужчину, но не
тем лее способом, как скот, а по-другому: совершив возлияние над головами жертв
вином, они режут их над сосудом, затем несут кровь на вершину кучи хвороста и
обливают ею меч. Наверх они относят кровь, а внизу у святилища совершают
следующее: отрубив у всех убитых людей правые плечи с руками, бросают их в воздух,
затем, совершив другие жертвоприношения, удаляются; комедия рука остается там,
где упадет, а туловище лежит отдельно» [Herod. VI, 62].
Следует специально подчеркнуть, что, невзирая на некоторое разнообразие
локальных вариантов, общим для всех акинаков на всей территории Скифского
мира является бабочковидная форма перекрестья (с функционально близкими
вариантами - сердцевидным и почковидным) и очень часто - с брусковидным или
валиковидным навершием. Как неоднократно отмечалось исследователями:
бабочковидное перекрестие (и его варианты) является крайне неудобной формой
защиты кисти от срыва при ударе на режущие поверхности лезвия [Халиков. 1977.
С. 167; Членова. 1993. С.71]. Оптимальную защиту руки воина при одновременном
функциональном удобстве использования колюще-режущего оружия обеспечивает
прямое (брусковидное) перекрестие. В отличие от последнего бабочковидное
перекрестие заставляет излишне жестко зажимать рукоять кинжала или меча в
кулаке, при этом рука и продольная линия лезвия оружия образуют так называемый
«неудобный угол». В связи с этим весьма показателен факт: ни до, ни после скифской
эпохи бабочковидные перекрестия на мечах и кинжалах не использовались, а
повсеместно у всех народов Степи заменялись прямым перекрестием (или
вариантами этой технической идеи), которое позволяло более удобно и эффективно
использовать оружие в бою. Полагаю, что широчайшее распространение бабочко-
видных перекрестий в скифскую эпоху на всей территории Скифии объясняется
отнюдь не его военными преимуществами, а исключительно тем огромным
сакральным значением, которое по мысли скифов имели именно архаичные,
наиболее древние формы этого оружия. Неслучайно Геродот специально
подчеркивает, что скифы поклоняются именно «ΑΡΧΑΙΚΟΣ ΑΚΙΝΑΚΟΣ».
Глубокое религиозное почтение, испытываемое скифами именно к древним
образцам мечей и кинжалов, побуждало скифских оружейников вновь и вновь
воспроизводить архаичные типы этого оружия. Трудно сомневаться в том, что если
бы формирование сармато-алан происходило внутри скифского этносоциального
массива или в савромато-сакской среде, т.е. если бы сармато-аланы
отпочковывались бы от испытывающей генезис развития части Скифского мира, - в этом
случае сарматские и аланские войны должны были бы воспринять акинак как
78
Γ η а в a II
военно-культовое оружие. Этого, как мы знаем, не произошло и характернейшая
форма скифского акинака с бабочковидным перекрестием отошла в Лету вместе с
авторами и адептами этой идеи. Сармато-аланы предпочли прямое перекрестие и
кольцевое навершие для рукоятей своего холодного оружия.
Ярким экземпляром такого оружия является короткий меч с кольцевым
навершием из мужского захоронения у с.Пороги (бассейн Днестра). В Северном
Причерноморье такие мечи и кинжалы появляются во II в. до н.э. вместе с
пришедшей сюда сармато-аланской кочевой волной и широко бытуют до начала
II в. н.э., хотя отдельные экземпляра встречаются и позднее. Как отмечают
исследовавшие захоронения в Порогах А.В.Симоненко и Б.И.Лобай, технические
характеристики этого меча типичны для множества почти стандартных
экземпляров такого оружия, что, несомненно, свидетельствует о массовом усвоении
сарматскими оружейниками военно-технической идеи этого изделия (Рис. XIII). Подобно
абсолютному большинству сармато-аланских мечей I в. до н.э. -1 в. н.э., клинок из
порожского захоронения примечателен тремя инновациями, которые резко
отличают это оружие от любого варианта скифского акинака. Это прямое
перекрестие (выше мы довольно подробно останавливались на его отличиях от
бабочковидного скифского перекрестия); кольцевое навершие рукояти; очень
специфические ножны с боковыми крылообразными выступами у устья и окончания
(Рис. XIV).
Происхождение технической идеи сарматского кольцевого навершия до сих пор
является спорным вопросом истории развития сармато-аланского оружия.
Некоторые исследователи, вслед за К.Ф.Смирновым, высказываются в пользу его
происхождения от одной из форм скифского акинака [Смирнов. 1959. С.320;
Хазанов. 1971. С.6-7]. Другие ученые занимают более осторожную позицию, не
находя прямой связи между круто изогнутыми волютами серповидного навершия
так называемых «савроматских» мечей и кольцевым навершием сармато-аланского
оружия [Сланов. 2000. С. 58 ел.]. Наиболее слабым местом предлагаемой версии о
происхождении кольцевого навершия путем постепенного «эволюционного»
сращивания сильно загнутых, близко подходящих друг к другу волют серповидного
навершия мечей савроматов является немногочисленность находок мечей и
кинжалов с кольцевым навершием в Приуралье, т.е. именно там, где по мысли
сторонников этой версии, проживали савтоматы и где, по логике, встречаемость
такого рода находок (а также промежуточных, технически незавершенных
вариантов) должна быть максимальной [Хазанов. 1971. С. 10]. Не имея сейчас
возможности вступать в полемику по данной проблеме, отмечу лишь один важный
момент, который почему-то не нашел пока отражения в специальных работах по
79
Этническое пропсхожаеипе алан: верспп η Факты
вооружению сармато-алан. Массовость находок различного размера клинков с
кольцевым навершием (только А.М.Хазанов учел при подготовке своей монографии
свыше 170 единиц такого оружия), их широчайшее географическое распространение
свидетельствуют скорее не о спорадичности и вариантности этой технической идеи
(как это было бы в случае постепенной реализации «савроматской» идеи), а о ее
массовой и, по историческим меркам, почти одномоментной этнической
востребованности. Одним словом создается впечатление, что сармато-аланы взяли
на вооружение мечи и кинжалы с кольцевым навершием не только потому, что
такое навершие было более удобно, нежели серповидное, но прежде всего потому,
что это было их племенное навершие - яркая деталь вооружения, которая зримо
удостоверяла военно-этнический суверенитет нового народа.
Как неоднократно подчеркивал А.С.Скрипкин, идея местного (волго-
уральского) происхождения кольцевого навершия не находит достаточной опоры
в конкретном археологическом материале [Скрипкин. 1992. С.34-35]. Напротив, на
территории Восточной Скифии традиция изготовления такого типа оружия уходит
корнями еще в эпоху бронзы. Кинжалы и ножи с кольцевым навершием в
указанную историческую эпоху были широко распространены на территории Северного
Китая, Тувы, Алтая, Минусинской котловины; известны они в этих местах и в
течение большей части раннего железного века. Их изображения встречаются на
оленных камнях, обнаружены они и в погребениях. Только на территории
Северного Китая, в памятниках кочевников VI-III вв. до н.э., по последним данным,
учтено несколько десятков кинжалов и мечей с кольцевым навершием [Скрипкин.
2000. С.26].
Как и многие другие этнически субъектные и оригинальные идеи сармато-алан,
кольцевое навершие находит свою предтечу в культуре Пазырыка. В.Д.Кубарев,
исследовавший в течение многих лет курганы пазЫрыкского круга, показал
в ряде своих работ, что железные кинжалы и ножи с кольцевым навершием
уже ко II в. до н.э. были достаточно широко распространены среди пазырыкцев
Алтая. Исследователь подчеркивает при этом, что бронзовые кинжалы с
кольцевым навершием, классифицируемые им как 5-й тип алтайских кинжалов, были
известны здесь и в более раннее время, а их появление на территории Монголии
прямо связано с юго-восточными районами Алтая [Кубарев. 1981. С.34. Рис.3, 5;
1987. С.58].
Отказ сармато-алан от военной и культовой миссии скифского акинака
представляется труднообъяснимым фактом только в свете «автохтонистской»
гипотезы о размещении прародины сармато-алан между Волгой и Уралом.
Любопытно отметить в связи с этим, что так красочно описанный Геродотом обряд
80
Γ π а в a II
отсечения правой руки, являясь специфическим ритуалом отправления культа
грозового божества, в полной мере сохранялся в религиозной практике сармато-
алан [Прохорова. 1998. С.20 ел.]. Эта «загадочная» дилемма имеет довольно простое,
на мой взгляд, объяснение: прародина сармато-алан находилась на самой границе
восточной периферии Скифского мира, что, с одной стороны, делало этих
восточноиранских кочевников более открытыми внешним, неиранским влияниям,
а с другой - резко снижало прессинг многовековой общескифской традиции,
которого невозможно было бы избежать, если бы протоэтнос сармато-алан занимал
географически более центральные позиции в границах Скифского мира.
На Алтай (или на географический регион непосредственно примыкающий к
этим горам) указывает и последняя своеобразная деталь аланского меча из мужского
погребения у с.Пороги - ножны с боковыми крылообразными выступами (Рис. XIV).
(Чтобы избежать возможных упреков в некорректном использовании
археологического материала, подчеркну, что А.В.Симоненко и Б.И.Лобай, проводившие
раскопки этого порожского кургана, связывали его с сарматским племенем аорсов,
что, на мой взгляд, в совершенно одинаковой степени умозрительно, как если бы
это же самое погребение соотносить, например, с роксаланами. Археологические
критерии по которым можно было бы хотя бы предположительно отличить языгов
от аорсов, а последних от алан настолько зыбки, что я предпочитаю не пользоваться
ими вовсе, а опираться на гораздо более надежные сведения нарративных
источников).
Крылообразные боковые выступы, используемые для крепления кинжала или
короткого меча у бедра, симметрично расположенные у устья и основания ножен,
являются уникальной особенностью холодного оружия сармато-аланского мира.
Такие ножны по существу являются надежным этническим определителем,
поскольку подобной конструкции прочного крепления клинка у бедра нет ни в
скифском, ни в савроматском, ни в меотском вооружении. Наиболее ранние находки
ножен с выступами известны в Горном Алтае (могильники Уландрык, Боротал,
Барбугазы). К сожалению, в указанных комплексах обнаружены лишь деревянные
модели ножен с выступами (Рис. XV), подлинные же вещи не найдены, вероятнее
всего пазырыкцы не имели ритуальной практики захоронения столь ценных для
кочевника в повседневной жизни вещей. По общему мнению специалистов, эти
модели с досточной точностью повторяют конструкцию реальных ножен [Амброз.
1986. С.30-31; Симоненко. Лобай. 1991. С.40]. Наиболее ранние находки ножен с
крылообразными выступами датируются не позднее II в. до н.э. (сарматские
погребения у хутора Красногорского, курган 7 Верхне-Погромного могильника,
1 Прохоровский курган). Следует отметить, что ножны этого типа выполняют роль
6 Заказ №217
81
Этнпческое пропсхожаеипе апан: верспн η Факты
своего рода путевых вех, отмечая на географической карте маршрут движения
сармато-аланской орды на запад: Тилля-тепе (Северный Афганистан - Рис. XVI-
XVII), Косика (Волга - Рис. XVIII), могильник Дачи (Нижний Дон), захоронение у
с.Пороги (Днестр). Возникает впечатление, что впервые появляясь у иранских
кочевников Горного Алтая не позднее III в. до н.э. (а возможно и ранее), этот тип
ножен постепенно «продвигается» по пространствам скифских степей вместе со
своими владельцами на запад. В таком случае, если мы знаем этих владельцев под
именами сарматов и алан на Волге, Дону и Днестре, то почему же в научной практике до сих
пор почти безраздельно доминирует весьма невыразительный, излишне
обобщающий термин «ираноязычные номады» по отношению к точно таким же
обладателям ножен с крылообразными выступами с Алтая, Согда или Северного
Афганистана?
Если оторваться от гиперконкретных (т.е. по сути частных и ситуационных)
деталей богатых сармато-аланских погребений III в. до н.э. -1 в. н.э. на всем
маршруте следования их орды от Алтая до Северного Причерноморья то окажется, что
главные элементы (смысловые модули) этих погребений, разбросанных по Евразии на
тысячи верст друг от друга, удивительным образом совпадают. Попробуем вчерне
обозначить эти смысловые модули, взяв в качестве типологических образцов
следующие погребения: богатое пазырыкское детское захоронение в кургане 2 могильника
Ак-Алаха I, мужское княжеское захоронение 4 могильника Тилля-тепе (Северный
Афганистан), княжеское аланское погребение I в.н.э. у с.Косика (Астраханская
область), богатое захоронение аланского витязя I в. н.э. у с.Пороги (левобережье
Днестра).
Ак-алахинское детское захоронение в Горном Алтае, датируемое IV в. до
н.э., следует охарактеризовать подробнее, поскольку для решения задачи,
которую мы сейчас поставили перед собой, это погребение бесспорно является
матричным.
Курган 2 могильника Ак-Алах I расположен на высокогорном (около 2,5 тыс.
метров над уровнем моря) плато Укок в южной части Горного Алтая.
Похороненный в этом кургане ребенок (возрастная группа, вероятно, 8-10 лет)
несомненно принадлежал к знатной пазырыкской семье. Об этом свидетельствует весь
обряд погребения в деревянном срубе с полом, включая обряд сопроводительного
захоронения коня [Полосьмак. 1994. С.60-65]. Важно отметить, что детские
погребения пазырыкцев устроены так же, как и взрослые: планировка и
атрибутика их курганных захоронений совершенно идентична со «взрослыми»
курганами, в сопроводительном инвентаре нет специфических детских предметов.
Как отмечают исследователи, только две категории пазырыкского населения -
82
Γη а в a II
самые знатные, богатые люди и дети - удостаивались чести быть захороненными
в колодах (т.е. по существу в специфических гробах, изготавливавшихся по
возможности из цельного ствола дерева). Причем детские погребения в
колодах обнаружены в могильниках даже рядового пазырыкского населения Юго-
Восточного Алтая [Кубарев. 1987. С.28].
Погребальная камера кургана 2 могильника Ак-Алах I была прекрыта
бревенчатым накатом, состоявшим примерно из семи бревен. Костяк лежащего
в кургане ребенка был ориентирован в северо-восточном направлении и находился
в небольшом, специально изготовленном срубе с полом и потолком,
размерами 200 X 95 см (Рис. XIX). Над черепом погребенного находились детали
головного убора, покрытия из золотой фольги, полностью повторяющие форму
изделия.
На шее погребенного была бронзовая гривна, покрытая золотой фольгой.
На правой бедренной кости лежал небольшой бронзовый кинжал в
деревянных, обтянутых кожей ножнах с боковыми выступами. Рядом лежал
бронзовый проушной чекан. В погребении не сохранился колчан, но, как считают
исследователи, колчан здесь обязательно должен был быть, поскольку у стоп
погребенного находилось восемь костяных черешковых наконечников
стрел, которые были сконцентрированы так, как будто бы лежали в колчане
[Полосьмак. 1994. С.63]. Перед лицевой частью черепа лежали фрагменты
раздавленного глиняного кувшина с орнаментом из налепных валиков,
недалеко от него - два крестца барана (деревянное блюдо, на котором они
должны были находиться, по мнению Н.В.Полосьмак, не сохранилось). Необходимо
подчеркнуть, что в парном захоронении (мужчина и женщина) кургана 1 Ак-
Алахинского могильника, находящегося рядом с курганом 2, присутствовал такой
же набор вооружения: луки, стрелы, колчаны (от них сохранились деревянные
части), кинжалы в ножнах с боковыми выступами, чеканы. В обоих случаях луки
и колчаны со стрелами находились вдоль левых бедер погребенных, а на их
правых бедрах при жизни были закреплены кинжалы. Полагаю нелишним
указать также, что и мужчина, и женщина, захороненные в кургане 1, относились
к европеоидному типу человека. На их шеях были одеты сложносоставные
гривны со стилизованными изображениями барсов и волков на концах
бронзового прутка. На полу их погребальной камеры стояли блюда с ритуальной
пищей в виде крестцовой части барана и мяса лошади (сохранились кости). Все
захоронения в раскопанных курганах могильника Ак-Алаха I
сопровождались погребеньями верховых лошадей и предметов конского убора [Полосьмак.
1994. С.26-63].
83
Этническое пропсхожленпе ааан: версии η Факты
Кочевническое погребение 4 в Тилля-тепе было осуществлено в деревянном
дощатом гробу прямоугольной формы длиной 2,2 м, шириной 0,7 м и высотой около
0,5 м (Рис. XX). Сохранились следы деревянной трухи наверху гроба, что, по-
видимому, свидетельствует о том, что он был перекрыт деревянной крышкой.
Курганная насыпь над захоронением отсутствовала. Поверху могильной ямы
находилось перекрытие в виде деревянной решетки, состоявшей из поперечных
перекладин, расположенных на расстоянии около 10 см друг от друга и скрепленных
продольными жердями. Поверх решетки была положена плетеная циновка, а на
нее насыпана земля. Голова покойного была ориентирована на север и лежала на
массивном золотом сосуде, отлитом в форме типичного греческого фиала. К бортику
сосуда, нависая над головой умершего, была прикреплена золотая модель дерева с
длинным четырехугольным в сечении стволом, расширяющимся книзу, где он
переходит в подставку в виде крестовины из четырех лепестков с отверстием в центре
каждого из них для крепления. Это обстоятельство, по мнению исследователей,
проводивших раскопки в Тилля-тепе, с бесспорностью указывает на вторичное
употребление деревца. Сверху ствол дерева заканчивается шестилепестковой
розеткой. С конца каждого лепестка на тонких золотых проволочках свободно свисают
золотые диски. От ствола в стороны отходят изогнутые ветви, заканчивающиеся
свободно вращающимися на проволочках дисками. Некоторые проволочки
украшены посредине нанизанными на них жемчужинами, возможно,
имитирующими плоды.
Рядом с краем фиала на полу гроба находилась золотая пустотелая статуэтка
горного козла, первоначально также прикрепленная к краю сосуда каким-то
смолистым или клеящим веществом. Раздвоенные копытца козла опираются на
специальные колечки, что свидетельствует, возможно, о вторичном использовании
статуэтки в данном захоронении [Сарианиди. 1989. С.86-89].
Проводивший раскопки Тилля-тепе В.И.Сарианиди высказал предположение,
что модель золотого дерева и статуэтка горного козла первоначально были частью
царской диадемы греко-бактрийских правителей, которая была изготовлена руками
бактрийских греков в период предшествовавший завоеванию Греко-Бактрии
иранскими кочевниками. Попав в качестве трофея в руки восточноиранских степных
витязей, диадема была разъята на части и поделена между удачливыми
предводителями завоевателей. Затем, утверждает исследователь, - «пройдут два-три
поколения, и новые правители нарождающей Кушанской империи, как бы
символизируя преемственность своей власти от басилевсов Греко-Бактрийского
царства, будут помещать разрозненные части таких престижных трофеев в могилы
первых кушанских царей» [Сарианиди. 1989. С.90].
84
Γη а в a /I
Нужно признать, что полет фантазии на тему исторического эссе,
продемонстрированный уважаемым исследователем, способен превзойти самые блистательные
образцы такого жанра. Еще бы! Алчные «кушане» вначале разъяли на части
бесценный труд греческих мастеров - вероятно, чтобы не остаться внакладе после
удачного завоевания, а затем, - «символизируя преемственность своей власти» от
этих же самых разгромленных греков, собственноручно закопали бесценное
творение своих предшественников под двухметровый слой земли! Причем сделали
этот весьма символический (интересно для кого?) акт тайно и под покровом
«глубокой ночи» [Сарианиди. 1989. С.46]!
Эти леденящие душу и очень увлекательные подробности являются ярким
образцом «западноголовости» отечественного образовательного базиса,
подводящего своих добросовестных питомцев почти на уровне безусловного рефлекса
к «очевидному» выводу, что все изобретения ума и все лучшие творения человеческих
рук появляются исключительно с Запада. Жаль только, что сознание этого
«очевидного» факта не способно, к сожалению, ни на йоту приблизить нас к постижению
подлинного смысла золотого дерева и фигурки священного животного на краю
ритуальной чаши асов-алан. Впрочем, даже подчеркнуто «сухой» фактологический
анализ демонстрирует по меньшей мере несостоятельность почти традиционной и,
к сожалению, почти окаменевшей версии об исключительной, всецело
доминирующей роли «златообильной» Бактрии (а, следовательно, искусства эллинских
торевтов) в производстве изделий «бирюзово-золотого звериного стиля» на всем
пространстве Скифского мира. Чтобы не обременять заинтересованного читателя
пространным отступлением на тему сарматской и бактрийской торевтики (что,
разумеется, выходит за рамки нашей основной темы), позволю себе сослаться на
обстоятельную статью С. А.Яценко «О мнимых «бактрийских» ювелирных изделиях
в Сарматии I-II вв. н.э.», в которой указанная проблематика рассмотрена
достаточно всесторонне [Яценко. 2000. С. 172-182].
Этнические истоки и сакральный смысл сармато-аланских диадем давно
ожидают углубленного специального исследования. Типологическое сходство
сравнительно недавно открытой диадемы из Кобяковского кургана (Нижний Дон)
с уже известными диадемами из новочеркасского кургана «Хохлач» и из кургана 46
близ станицы Усть-Лабинская свидетельствует об устойчивой сакральной
каноничности этого изделия. Главные смысловые детали всех известных сармато-
аланских диадем схожи: центральный по композиции и смыслу образ дерева, шесть
фигурок животных (преимущественно оленей и горных козлов) - по три с каждой
стороны дерева, четыре изображения птиц, размещаемых либо по периферии
композиции (Хохлач), либо, напротив, в центре - у дерева (Рис. 4).
85
Этническое пропсхожаенпе алан: верспл η Факты
Рис. 4. Фризы сармато-аланских диадем:
1 - Кобяковский курган, реконструкция В. К. Гугуева; 2 - Усть-Лабинская, курган 46;
3 - курган «Хохлач»; 4 - Тилля-тепе, женское погребение 6. (По В. К. Гугуеву).
В.К.Гугуев, занимавшийся реконструкцией диадемы из Кобяковского кургана,
предложил следующую версию главных смысловых модулей этого изделия.
Древо - мировая ось, медиатор, связывающий верхний и нижний миры, символ
плодородия, вечно обновляющейся природы, источник плодов, из которых
изготавливается напиток бессмертия, жертвенник, место обитания священных птиц,
ипостась божества демиурга и богини плодородия, место, где находятся солнце,
священный огонь, золотые атрибуты (плоды, цветы, листья, руно и т.д.). Хищные
86
Га а в a II
птицы (орлы, вороны и др.) - медиаторы трех сфер мироздания, обитатели и
хранители древа жизни, поедающие плоды, дарующие бессмертие, разносящие его
животворящие семена, носители земного и небесного огня, олицетворяющие солнце,
обладающие золотым блеском. Олени - медиаторы, имеют доступ в верхний и
нижний миры, обладают способностью перемещения по небу, воздействуют на
размножение скота, их рога идентифицируются с ветвями древа жизни, золотом и
солнцем, отождествляются с Хозяйкой мира, шаманом, вождем, жрецом. Золотые
диски - плоды древа жизни («золотые яблоки»), источник плодородия и бессмертия
[Гугуев. 1992. С. 119].
Предложенное разъяснение сакрального смысла важнейших
композиционных элементов сармато-аланских диадем является, конечно, значительным шагом
вперед в сравнении с «бактрийской версией» В.И.Сарианиди. Вместе с тем следует
отметить, что общие материалы по семантике мифов различных народов
Евразии, на которые опирается в своей трактовке В.К.Гугуев, являются недостаточно
прочным, а вернее - слишком обобщающим, эклектичным основанием для
сакрально-идеологических построений, касающихся вполне конкретного народа
восточноиранского происхождения. Для такого рода сложнейших реконструкций
гораздо надежнее, на мой взгляд, опираться на исследования и нарративные
источники по древнеиранской мифологии, т.е. использовать материалы, имеющие
непосредственное отношение к семантике сакрального мироощущения сармато-алан.
По одной из версий древнеирански'х представлений о картине первично
обитаемого мира, Вселенная имеет вид каменной сферы, которую делит пополам
земной круг, плавающий в водах Мирового океана. В центре земной тверди
находится наиболее одухотворенный, населенный и благоустроенный «каршвар»
(область) Хванирата, расположенный у подножья горного пика Хукарья, с которого
на землю стекают священные воды рек. Обычно Хукарья представляется самой
высокой горой хребта Харайти (Хара Березайти), высочайшие отроги которого
(параллельные хребты?) охватывают по окружности весь окоем. В некотором
удалении от Хванираты по всему лику земли, примерно на одинаковом расстоянии
друг от друга, расположены еще шесть каршваров (областей). Эти области населены
преимущественно скотоводами-ариями и разделены «водами и густыми лесами». С
юга к границе Хванираты вплотную примыкает озеро-море Воурукаша. Посередине
моря Воурукаша есть заветный остров, на котором у святого источника Ардвисуры
произрастает мировое дерево Хаома и «Древо всех семян» - Виспобиш. Это чудесное
дерево плодоносит семенами и зернами всех полезных растений, какие есть в мире.
На Виспобиш живет царь-птица по имени Сенмурв. Иногда Сенмурв улетает и
немедленно на дереве вырастает тысяча новых ветвей, а когда он садится, то под
87
Этническое пропсхожаенпе апан: верспп η Факты
его тяжестью ветви обламываются, а семена осыпаются вниз. За всем этим процессом
зорко наблюдает вестник великого бога Митры - птица Чамраош. Она всегда сидит
неподалеку и, когда семена падают с «Древа всех семян» на землю, собирает их, а
затем относит в то место, где бог Тиштрия пьет воду. Тиштрия выпивает воду вместе
с семенами, становится облаком и проливает зерна всего сущего с дождем на весь
мир [Рак. 1998. С.105-107].
Следует подчеркнуть, что важной особенностью древнеиранской модели
мира является доминирование, особая структурообразующая роль
географической оси восток-запад (в отличие, например, от европейской оси доминирования
север-юг). Ориентируясь на эту главную ось, размещаются по иранской ойкумене
шесть периферийных каршваров (В - 3: ЮВ, ЮЗ, СВ, СЗ), окруженные великим
горным барьером Харайти, проходящим по краю видимого земного круга [Бойс.
1987]. Распевы «Авесты» раскрывают перед нами этот почти зачарованный мир.
Мы почитаем Митру...
Который самым первым
Из всех божеств небесных
Над Харою восходит.
Перед бессмертным Солнцем,
Чьи лошади быстры,
И первым достигает
Прекрасных золотистых
Вершин, откуда видит
Он весь арийцев край.
Где храбрые владыки
Сбираются на битвы;
Где на горах высоких,
Укромных, полных пастбищ,
Пасется скот привольно...
Так, на Восток и Запад,
В две стороны на Север,
В две стороны на Юг
И на каршвар прекрасный,
Обильный населеньем
Оседлым, Хванирата,
Взирает Митра сильный....
(Михр-яшт, IV)
88
Γ η а в a Π
Эта древнеиранская картина мира, дошедшая до нас в зороастрийской традиции,
по-видимому не претерпела изменений в связи с религиозной реформой Заратуштры,
поскольку основной идеей этой реформы стала отнюдь не ревизия общей картины
мироздания, а борьба с дэвами - могучей жреческой прослойкой, препятствовавшей
установлению централизованной власти сильных государей (Хшатра).
Борьба с дэвами за установление мира на земле (Арамати) стала идеологическим
отражением жесткой борьбы за военно-политическое доминирование в Иране между
двумя этническими массивами восточноиранских племен: оседлыми племенами
оазисов Согдианы, Маргианы, Хорезма, Бактрии, и их северными кочевыми
сородичами - саками, исповедующими героические языческие культы и
сохраняющими родоплеменной строй [Абаев. 1990. С.9-47]. Задачи, которые ставил
перед собой Заратуштра и поддерживавшая его реформу династия Ахеменидов,
не требовали коренной перелицовки древних постулатов об общей картине мира,
поэтому зороастрийская версия древнеиранского мироздания вполне пригодна, на
мой взгляд, к использованию для реконструкции различных аспектов религиозно-
мифологических воззрений сармато-алан (Рис. 5).
Известный исследователь древней евразийской истории Д.А.Мачинский в одной
из сравнительно недавних работ предложил очень любопытную версию
географической привязки древнеиранской картины мира к конкретным регионам
Горного Алтая и Хакасско-Минусинской котловины. Исследователь вполне
обоснованно утверждает, что древнеиранская модель мироздания наиболее
естественно могла сложиться в прилегающих к Алтаю областях, где Хванирате, по
его мнению, первично соответствовал Горный Алтай с прилегающей зоной
предгорных степей, а расположенная к югу огромная котловина озера Зайсан стала
прообразом моря Воурукаша. В этом случае высочайшие заснеженные вершины
Алтая (пик Белуха, Хыйтун, Табын-Богдо-Ола) логично отождествляются с
величайшим пиком Хукарья, с которого стекают священные воды рек. В пределах
Скифии только вокруг Алтая зона степи-лесостепи, вытянутая в общем направлении
с востока на запад, состоит из отдельных ландшафтных анклавов, отчетливо
отделенных друг от друга «густыми лесами», «водами», а на севере и «горой»
(Кузнецкий Алатау). Д.А.Мачинский выделяет для шести периферийных каршваров
следующие примыкающие к Алтаю степные области. Первый каршвар - степь к
западу от озера Зайсан. Второй каршвар - степное междуречье Иртыша и Оби в
верхнем течении. Третий - степи в верхнем течении реки Томь, примыкающие к
Кузнецкому Алатау. Четвертый каршвар - Хакасско-Минусинская котловина.
Пятый - степной анклав в верховьях Енисея в районе современного города Кызыл.
Шестой - Кобдинская степь в Монголии [Мачинский. 1997. С.88].
89
Этническое пропсхожаенпе ааан: верспп η Фанты
СОЛНЦЕ
гХУНАРЬЯ-еысочаишии пик
,- ΧΑΡΑ БЕРЕЗАЙТИ
m- '
„ воды и густые леса V
разоеляющие наршвары
Ю \древо всех семян
Рис. 5. Древнеиранская модель мироздания.
(По М. Бойс).
Подкрепляя свою неожиданную, но очень интересную идею Д.А.Мачинский
выдвигает новое, столь же неожиданное и столь же интересное обоснование.
Исследователь пишет: «Возможно, отголосок (не всегда осознаваемый) древ-
неиранской картины обитаемого мира (круг, окаймленный цепью гор, с мировой
горой в центре) обнаруживается в особенностях формы «скифских» зеркал VIII-VI
вв. до н.э., имеющих непрерывный бортик по краю оборотной стороны, а в центре
ручку-петельку или 1-4 «столбика», прикрытых круглой «кнопкой», на которой
изображены розетка или «лучи», или горный козел, или свернувшийся хищник
(барс?). Особый интерес представляет происходящее с Алтая (с Хванираты?) самое
древнее из «скифских» зеркал (VIII - нач. VII вв. до н.э.) и самое совершенное по
композиции, чистоте стиля и изяществу рисунка зеркало из Усть-Бухтармы,
украшенное с оборотной стороны шестью фигурами животных (5 оленей и 1 горный
90
Га а в a II
ЩШь - район горы Белуха, Табын-Богдо-Ола
(l j - порядковые номера каршваров
Рис. 6. Сопоставительная карта древнеиранской модели мира и
степных областей, прилегающих к Горному Алтаю.
(По Д. А. Мачинскому).
козел), направленными по часовой стрелке. Если провести основную ось зеркала
через ручку и отверстие для подвешивания, то окажется, что фигуры шести животных
ориентированы по странам света так же, как шесть каршваров в иранской ойкумене»
(Рис. 6) [Мачинский. 1997. С.88-89].
91
Этническое пропсхожаеипе апзн: версии η Факты
При изучении «звериной» композиции усть-бухтарминского зеркала
становится очевидным, что все шесть животных воспринимаются как единое целое
только в том зрительном ракурсе, который отмечен Д.А.Мачинским.
Разворот зеркала от отмеченной вертикальной оси на четверть или половину
окружности сразу же ломает целостное восприятие композиции, немедленно
превращающейся в примитивный графический орнамент. Совершенно обоснованно
подчеркивая этот факт, исследователь высказывает предположение, что пять
оленей на орнаменте зеркала обозначают племена ариев пяти степных карш-
варов, окружающих центральный каршвар в Горном Алтае. Такое
предположение не выглядит бездоказательным, поскольку древнее самоназвание
иранских кочевников Скифии восходит к обозначению оленя - saka [Абаев. 1996.
ТЛИ. С. 12-13]. Изображение горного козла в этом случае могло обозначать
обособленный и удаленный шестой, северо-восточный каршвар, где
численность диких горных козлов преобладала над численностью оленей. Этот
каршвар, по мнению Д.А.Мачинского, соответствует Хакасско-Минусинской
котловине.
Отдавая должное неординарной мысли и логике построений ученого,
следует указать тем не менее на некоторые погрешности конкретного приложения
данной гипотезы (принципиальные основы построений Д.А.Мачинского могут
быть приняты, на мой взгляд, почти безоговорочно).
При перенесении означенных исследователем местоположений конкретных
шести районов каршваров на географическую карту оказывается, что они
располагаются не по румбам: В, 3, ЮВ, ЮЗ, СВ, СЗ, - т.е. по почти правильной
окружности вокруг центрального горного пика (в данном случае - район Белухи,
Табын-Богдо-Ола), как это следует из принципов древнеиранской модели
мироздания и схемы усть-бухтарминского зеркала. Реальное расположение
каршваров оказывается совершенно иным: их анклавы соответствуют румбам
компаса В, СВ, ССВ, С, СЗ, 3, а следовательно, описывают только
полуокружность к северу от условной линии В - 3, пересекающей район Горного Алтая и
практически совпадающей с параллелью 48°. Измерение расстояний между
территориальными центрами каршваров (согласно их локализации по Д.А.Ма-
чинскому) дает среднюю цифру 300-400 километров. Для обособленных
функциональных центров модели мироздания кочевого этноса, все члены
которого, включая женщин и детей, были отличными наездниками, такое
расстояние представляется очень незначительным. (Вспомним, для примера, алан-
ского коня императора Проба, способного проскакать в день 100 миль и сохранять
такую скорость в продолжении восьми или десяти дней [Вописк. Проб, VIII, 3-7].
92
Γη а в a II
A «тысячелийные» кони хуннов, которые были способны, по китайским
источникам, проскакать за сутки около 400 км?).
Еще более сомнительным представляется отождествление северо-восточного
(козьего, а значит горного) каршвара с территорией Хакасско-Минусинской
котловины. Этот район Южной Сибири отличается ровным, лишь отдельными
участками слегка всхолмленным рельефом, и по своим ландшафтным условиям
совершенно не пригоден для обитания сибирского козерога. Эти горные козлы
населяют довольно обширные скальные районы в Восточном Саяне (Удинский
хребет), но ведь эти горы, как известно, не являются региональной частью Хакасско-
Минусинской котловины.
С позиций «алтайской» гипотезы Д.А.Мачинского очень трудно, а вернее -
невозможно объяснить отсутствие периферийного (по краю населенного ариями
земного круга) пояса высоких гор, который, согласно древнеиранской модели
мироздания, составлен из непреодолимых горных хребтов и окаймляет арийскую
ойкумену сразу за линией дальних степных каршваров (Рис. 5). Древние арии
считали, что за этим поясом гор плещутся воды, но их, с вершины Хыйтун, так
же не просматривается. Алтайский горный анклав на 50% окружности окоема
подпирает безбрежная Западно-Сибирская равнина, покрытая на севере и северо-
западе мрачными болотистыми лесами, переходящая на юго-западе в
слабохолмистый Казахский мелкосопочник. Ближайшие горы в этом
направлении - Южный Урал, но до него не менее 1800 км! К тому же его сглаженные,
задернованные возвышенности никак не похожи на снежные вершины неприступных
хребтов.
И, наконец, последнее - согласно древнеиранской модели мира со склонов
священной горы Хукарья стекала река Ардви, впадавшая в священное море
Воурукаша, расположенное у южного подножья этой горы.
Д.А. Мачинский отождествляет священную гору Хукарья с вершиной
Хыйтун - одной из пяти вершин горного массива Табын-Богдо-Ола, которая, отметим,
значительно уступает горе Белуха (высшая точка Алтая) по монументальности
высшего вида. Если Хыйтун - это Хукарья, то у ее южной подошвы должно
находиться море Воурукаша, но его там нет. Южнее Хыйтун - безводные склоны
Монгольского Алтая, полупустыня Джунгарии и тонкая водная нить Черного
Иртыша. Озеро Зайсан, в котором исследователь готов видеть море Воурукаша,
расположено на расстоянии около 300 километров к западу от Хыйтун (и на
расстоянии более 250 км к юго-западу от вершины Белуха). Можно, конечно, в
небольшой горной речушке Канас-Бурчум, берущей начало со склонов Хыйтун,
видеть один из истоков Черного Иртыша, и на этом основании отождествить эту
93
Этническое пропсхожаеипе апан: верам η Факты
речушку со священной рекой Ардви (поскольку Черный Иртыш впадает в озеро
Зайсан). Однако, если не порывать с географическими реалиями, то придется
признать, что речка Канас-Бурчум является только одним из притоков верхнего
течения Черного Иртыша, а подлинные истоки этой реки находятся не на склонах
Хыйтун, а на склонах Монгольского Алтая, т.е. дальше на юго-восток более чем на
300 километров.
Таким образом, приходиться признать, что предложенное Д.А. Мачин-
ским отождествление центрального каршвара древних ариев с южным
массивом Горного Алтая вызывает ряд серьезных и, вероятно, непреодолимых
возражений. Впрочем, сам автор вышеизложенной гипотезы о размещении
прародины ариев (авестийский «простор ариев») между верховьями Черного Иртыша и
верховьями Катуни, сознавая, видимо, неубедительность некоторых
географических привязок, подчеркивает, что не настаивает на точном
отождествлении конкретных каршваров с конкретными степными областями [Мачинский.
1997. С. 88].
Существует иной вариант географической привязки древнеиранской Хвани-
раты и, соответственно, большинства степных каршваров, окружающих эту
цитадель древнеиранского мироздания. Все противоречия версии Д.А. Мачин-
ского легко снимаются, если локализовать центральный каршвар «простора
ариев» не в районе массива Табын-Богдо-Ола на Алтае, а в Восточном Тянь-
Шане, близ пика Майтаг (5.500 м). Эта высочайшая вершина северной гряды
Восточного Тянь-Шаня (горный узел Богдо-Ула), обладающая собственным
ледником, зрительно воспринимается как колосальная каменная пирамида с
тремя заснеженными пиками, обособленная от прочих вершин. По смыслу и духу
«Авесты» Майтаг гораздо больше соответствует вершине Хукарья - высочайшей
точке легендарного горного хребта Хара Березайти, нежели Хыйтун - одна из
гор пятиглавия Табын-Богдо-Ола. Кстати, этот массив в сознании современных
горноалтайцев воспринимается как целое - «Пять святых вершин» - без
обособления специальной миссии Хыйтун. Горный анклав Майтага по крайней
мере, на 75% окоема окружен высочайшими горами, от которых ныне его
отделяет пояс пустынь и полупустынь, бывших в VIII-VI вв. до н.э. привольными и
лишь участками слегка засушливыми степями (об этом подробнее см. в
главе III). На юге и юго-востоке: это стена высочайших заснеженных пиков
Алтынтага и Наньшаня. На юго-западе и западе: это Куньлунь и южный отрог
центрального Тянь-Шаня - хребет Какшаал-тоо, а чуть севернее, через долину
верховьев Или - массив центрального Тянь-Шаня. На северо-западе: это хребет
Тарбагатай, на севере - Горный Алтай. На северо-востоке - Монгольский Алтай,
94
Глава II
на востоке - отделенный более чем трехсоткилометровой степной полосой
хамийский анклав Восточного Тянь-Шаня (высшая точка - 4925 м).
Почти от подножья Майтага берет начало речка Хайдык-Гол, которая, конечно,
далеко не Волга или Дон, но, по крайне мере, значительно полноводнее горной
речушки Канас-Бурчум. Хайдык-Гол, ныне впадает в озеро Баграшкёль, которое
собственным коротким протоком соединяется с рекой Тарим. В непосредственной
близости от этого устья ныне находится небольшой поселок Лоб-Hyp, в названии
которого исторически отразилось прежнее местоположение «блуждающего» озера
Лобнор. В VIII-III вв. до н.э., а возможно и позже ложе озера Лобнор находилось
почти на 400 км западнее его нынешнего ложа. В те времена селение Лоб-Нур
находилось у восточной оконечности озера Лобнор, а само это озеро очень коротким
протоком соединялось непосредственно с озером Баграшкёль [Восточный
Туркестан. 1988].
Любопытно, что расположение прежнего ложа озера Лобнор относительно пика
Майтаг полностью отвечает расположению моря Воурукаша относительно вершины
Хукарья по представлениям древних иранцев: водная гладь озера (моря) должна
быть расположена у южной подошвы горы (Рис. 7). К этому следует добавить, что
по расчетам палеогеографов водная гладь Лобнора в древности была по площади
как минимум в три-четыре раза обширнее его нынешней поверхности, а,
следовательно, озеро Баграшкёль могло восприниматься древними ариями только
как залив или более высоко расположенное преддверие Лобнора.
В древнее время на берегах Тарима и Лобнора кипела жизнь: изобилие и
многолюдность этих мест в древности, конечно, не могут идти ни в какое сравнение
со степной кочевой периферией у озера Зайсан. «Нечего говорить, - писал Н.М.
Пржевальский, - что сыпучие пески таримского бассейна представляют собой, как
везде, самого страшного врага культуры. Здесь, как и в западном Туркестане, многие
процветавшие в древности местности уничтожены, и вообще район культурных
площадей стесняется все более и более; область же сыпучего песка расширяется.
Причина столь рокового для туземцев явления заключается во всеобщем усыха-
нии Средней Азии. Не говоря уже про Лобнор, некоторые речки, стекающие с
южных окрайних гор, на памяти местных стариков были многоводнее. Еще
красноречивее свидетельствуют путешественнику о том же уменьшении
живительной влаги и о прогрессе мертвящих сил пустыни засыпанные песком
некогда цветущие оазисы и города. Про многие из них известно из китайских
летописей; некоторые мы видели сами; наконец, об иных слышали от туземцев,
которые говорят, что в старину на площади между Хотаном, Аксу и Лобнором
лежали 23 города и 360 селений, ныне не существующих».
95
Этническое пропсхожленпе апан: верспп η Факты
сь
5500
- центральный каршвар Хванирата (Восточный Тянь-Шань)
- пик Майтаг - священная гора Хукарья;
- местоположение степных каршваров;
- древнее ложе озера Лобнор (море Воурукаша).
Рис. 7. Карта древнеиранской прародины в Восточной Скифии
Таким образом, в горном пике Майтаг можно с большим основанием видеть
прообраз священной горы Хукарья, со склонов которой в море Воурукаша (Лобнор)
сбегают священные воды реки Ардви (речка Хайдык-Гол). Центральным каршваром
древних ариев - Хваниратой - следует считать местность вдоль берегов озер
Баграшкёль и Лобнор (прежнее таримское ложе), которая в древности представляла
собой обширнейший, процветающий в экономическом отношении и весьма
многолюдный оазис.
96
Γ η а в a II
«Простор ариев» лежал внутри огромного территориального круга, по
периферии которого располагались шесть степных каршваров. Диаметр этого круга
составлял не менее 1500 км. Периферийные каршвары располагались в полном
соответствии с авестийской моделью мироздания по географическим векторам: ЮЗ,
3, СЗ, СВ, В, ЮВ. Первый каршвар (если считать по часовой стрелке - т.е. так, как
указывают головы оленей на усть-бухтарминском зеркале) находился около
нынешнего Хотана, точнее - между речками Хотан и Керия, доныне сбегающими
с Куньлуня в раскаленное чрево пустыни Такла-Макан. Даже много позже
рассматриваемого времени (IV в. до н.э. - I в. н.э.) на территории этого каршвара
жили хотано-саки, говорившие на одном из диалектов древнеиранского языка.
Второй каршвар прилегал вплотную к северным отрогам Западного Тянь-Шаня
и простирался по берегам реки Или вплоть до южного берега озера Балхаш. Древние
китайские хроники на историческом отрезке до II в. до н. э. размещают здесь кочевое
владение, населенное народом «сэ» (саками). Озеро Балхаш, протянувшееся ныне
с востока на запад на расстояние около 500 км, бывшее в древнее время значительно
многоводнее, стало, вероятно, прообразом внешнего моря Авесты, попасть к
берегам которого можно только через горы (Тянь-Шань). Как считают некоторые
географы, в древности озера Восточной Скифии - Балхаш, Сасыкколь и Алаколь -
составляли единое целое. Балхаш в этом случае должен был достигать огромной
длины - более 700 км, при ширине от 15 до 60 км. Легко представить, какое
колоссальное впечатление на степного кочевника, единственным кораблем которого
был его конь, производил этот огромный водный язык, перегораживающий с
востока на запад всю видимую линию степного горизонта!
Третий каршвар «простора ариев» находился уже за Балхашом (вспомним фразу
Авесты о разделенности каршваров «водами и густыми лесами»!), а точнее - в
обширнейшем степном треугольнике: северный берег Балхаша, озеро Зайсан,
Иртыш. Здесь протекает река Бухтарма, впадающая в Иртыш, именно здесь - на
устье Бухтармы найдено знаменитое скифское зеркало, фундаментальную идею
которого так зорко подметил Д.А.Мачинский. Географически противоположный
третьему, шестой каршвар лежал вдоль северных склонов хребта Алтынтаг,
занимая центральную и западную часть знаменитого «коридора Хэси» (о территории
этого каршвара мы будем подробно говорить в главе III). Пятый каршвар
простирался по благодатным в древности степям Западной Монголии. Его центр
находился, скорее всего, на широкой слабовсхолмленной долине между восточными
отрогами Монгольского Алтая и хребтом Хангай. Здесь, по берегам реки Дзабхан
и озера Хара-Ус-Нур , исследователи ныне находят наибольшее число так
называемых оленных камней саяно-алтайского типа, которые являются, на мой
7 Заказ №217
97
Этническое происхождение алан: верспп η Файлы
взгляд, ярчайшими следами восточноиранской кочевой цивилизации [Савинов.
1994. С. 30-31]. Четвертый, горный каршвар, отмеченный на усть-бухтарминском
зеркале графическим изображением козерога, несомненно, располагался на Алтае.
Хорошо выраженная обособленность пазырыкского варианта восточно-иранской
кочевой культуры, по-видимому, заслуживает того, чтобы уделить «козьей»
проблематике этого каршвара чуть больше внимания.
Еще раз подчеркнем, что известная обособленность пазырыкской культуры в
пределах Скифского мира, предопределенная рубежным местоположением
алтайского каршвара на границе двух культурологически и расово отличных сред
(европеоидной и монголоидной) не нуждается в дополнительном обосновании. Этот
факт отмечался практически всеми исследователями, кто, так или иначе, затрагивал
проблематику пазырыкского наследия. Отличие алтайских кочевых племен от
других племенных групп восточных иранцев видимо хорошо осознавалось в
древности, иначе трудно объяснить: почему на усть-бухтарминском зеркале
северовосточный каршвар отмечен именно изображением козерога. Учитывая высокое
сакральное значение, которое придавали древние скифо-саки изображению
оленя-самца (что имело, как показал В.И.Абаев, глубокую тотемистическую
предоснову), невозможно представить ситуацию, когда близкий или родственный
народ (племя) заведомо «лишили» бы покровительства животного-тотема.
(Присутствие изображения животного обеспечивало присутствие его духа,
сакральной силы). Следовательно, можно предположить, что древние саки (народ
«сэ» китайских династийных историй), жившие в третьем каршваре при слиянии
Бухтармы с Иртышем, воспринимали своих восточных соседей-пазырыкцев как
народ территориально принадлежавшей к системе иранского мироздания, но по
своим родовым корням чуждый сакам. Такая оценка возможно являлась следствием
не только родовой отчужденности пазырыкцев от всего остального восточно-
иранского мира, но и особой популярности образа козерога на Алтае.
Четыре изображения козерога украшали головной войлочный шлем молодой
девушки из кургана 1 могильщика Ак-Алаха I (Рис.8). В системе пазырыкских
захоронений это погребение является уникальным. В так называемых царских
курганах Пазырыка женщины были похоронены в богатой, но женской одежде,
без оружия. По неоднократным наблюдениям археологов, оружие не встречается и
в многочисленных рядовых женских погребениях Горного Алтая. В отличие от своих
соплеменниц молодая девушка была положена в курган 1 Ак-Алахского могильника
одетой по-мужски и с полным комплектом боевого вооружения. Нельзя исключать,
что изображения козерогов на шлеме молодой амазонки связаны именно с ее
прижизненной военной или военно-ритуальной миссией. В пользу такого
98
Га а в a II
предположения свидетельствует сопутствующее захоронение в том же кургане
боевого коня, вероятно принадлежавшего погребенной девушке, на седельной
попоне которого имелось изображение крылатого козерога [Полосьмак. 1994. С.43].
Рис. 8. Изображение сибирского козерога на войлочном шлеме молодой вооруженной
амазонки из кургана 1 могильника Ак-Алаха I.
(Реконструкция Н. В. Полосьмак).
Есть все основания предполагать, что именно Горный Алтай стал родиной
фантастического по духовной энергетике языческого символа: коня с рогами
козерога. Пугающий своим необычным видом фантом с неограниченными
возможностями (быстрота коня и чудовищная способность козерога подниматься
99
Этническое пропсхожаенпе апан: верспп η Факты
и опускаться по почти отвесным скалам), способный возносить своего владельца в
царство богов, - вот очевидная сакральная идея этого символа. Только с Алтая
образ этой химеры мог попасть на юго-восток - в Северный Китай, и на юго-запад -
в Среднюю Азию [Акишев. 1978. С.9]. По крайней мере только на Алтае этот образ
старались максимально персонифицировать, т.е. придать ему осязаемую полноту:
в конских отсеках 2-го Туэктинского и 2-го Башадарского курганов (отметим -
самых древних из известных курганов пазырыкской культуры) найдены огромные
деревянные «рога» козерога, входившие в состав прижизненного конского убора
похороненных здесь верховых скакунов.
Теперь, полагаю, нам пора вновь вернуться к краткой характеристике
раннеаланского погребения в Тилля-тепе, от описания которого мы по
необходимости вынуждены были далеко уклониться.
Итак, представленные выше материалы с достаточной убедительностью
свидетельствуют о том, что золотой греческий фиал со статуэткой «Древа всех
семян» и фигурой козерога из погребения 4 могильника Тилля-тепе на самом
деле является вовсе не диадемой (странная диадема для высокородного аланского
князя - перевернутая вверх дном греческая пиала!), как это казалось В.И.Сариани-
ди, а традиционной сармато-аланской ритуальной чашей. В ряду подобных изделий
телля-тепинская чаша отличается очень высоким религиозно-мистическим статусом,
поскольку к ее краю, помимо фигурки священного животного (тотема), было
прикреплено символическое изображение «Древа всех семян», общенациональный
сакральный смысл которого был, конечно, на порядок выше, нежели изображение
личного или родового тотема. Обычно ритуальные личные кубки сармато-алан
не сопровождались столь значимой деталью, а, следовательно, есть основания
предполагать, что в погребении 4 в Тилля-тепе был похоронен не просто князь -
знатный витязь, но медиум, исполнявший во время боевых походов важные
жреческие функции (Рис. XXI). Еще более существенно другое: ритуальная чаша из
Тилля-тепе является, насколько мне известно, первым с востока (по маршруту
движения сармато-аланской миграционной волны) сосудом такого назначения,
обнаруженым археологами. Его очевидные сакральные детали («Древо всех семян»,
козерог) свидетельствуют, что религиозно-мистическая идея сосудов подобного
назначения (чаш, кубков и т.п.) формировалась в области первичной древнеиранской
ойкумены, т.е. на просторах Восточной Скифии между хребтом Алтынтаг - на юге,
и Горным Алтаем - на севере.
Важно отметить, что почти то же самое можно сказать и о сармато-аланских
диадемах: идея этого изделия формировалась, конечно, не в Волго-Донском
междуречье или в Приуралье, а на далеком азиатском востоке. Уже в эпоху бронзы
100
Γ π а в a II
диадемы в виде гладких, узких или более широких бронзовых полосок были
известны на территории Минусинской котловины. Точно такие же гладкие и узкие
золотые диадемы найдены и в Туве [Мартынов. 1979. С 55; Грач. 1980. С.36]. Вместе
с тем, ни металлических гривн, ни диадем с барельефными изображениями
животных (или с их аппликациями на кожаную или деревянную основу, подобно
диадеме из Кобяковского могильника) в памятниках Центральной Азии пока не
найдено. Это обстоятельство придает особую ценность деревянным диадемам и
деревянным резным наконечникам бронзовых гривн, найденным в пазырыкских
курганах Горного Алтая. На деревянных резных диадемах из уландрыкских
курганов изображены пары противолежащих зверей: верблюдов, оленей, ланей и
барсов. Среди них выделяется тщательностью исполнения и реалистичностью
персонажей диадема из кургана 1 могильника Уландрык IV. Она любопытна и тем,
что на ней изображена единственная на изделиях такого рода сцена «терзания»
оленей барсами. По мнению В.Д. Кубарева, проводившего раскопки уландрыкских
захоронений, уландрыкские диадемы - это достоверные, максимально
сближенные с оригиналом копии каких-то широко распространенных украшений. Исходя
из анализа технологии изготовления таких диадем, можно предположить, что они
имитировали налобные повязки или венцы с нашитыми на них бронзовыми, а
может быть, и золотыми фигурками зверей. То же самое, по мнению исследователя,
следует сказать и о пазырыкских гривнах. Эти изделия представлены в курганах
Горного Алтая деревянными наконечниками, выполненными в виде парных
барельефных фигур барсов и волков или только их голов. Все без исключения
наконечники гривн покрыты снаружи листовым золотом. Сами гривны,
имитированные согнутым тальниковым прутом и также обернутые в листовое
золото, сохранились в отдельных курганах только в виде небольших фрагментов
[Кубарев. 1987. С. 115-116].
Завершая этот краткий анализ, отметим, что личные ритуальные кубки (чаши)
и шейные гривны (пекторали), в отличие от диадем, являлись, по-видимому,
неотъемлемыми сакрализованными предметами всех знатных сармато-аланских
витязей. Отсутствие этих предметов в каких-либо захоронениях свидетельствует не
о том, что они были необязательны для данного конкретного воина, но лишь об их
непредвиденной утрате накануне смерти владельца, либо об удержании этих
предметов в собственности ближайших родственников (Рис.9).
Продолжаем перечисление сакрализованного инвентаря (т.е. только тех
предметов, которые помимо бытового назначения обладали еще и культово-
мистическим ореолом в сознании сармато-алан) из раннеаланского погребения 4
в Тилля-тепе (Северный Афганистан).
101
Этническое пропсхожаенпе эпэн: верам η Факты
Рис.9. Золотая гривна с наконечниками в виде конских голов. Аланское погребение 1
у с. Пороги (левобережье Днестра).
(По А. В. Симоненко, Б. И. Лобай).
1 - общий вид; 2(A) - механизм фиксации.
На погребенном знатном князе-жреце лежали две золотые подчелюстные ленты,
на его шею была одета золотая пектораль с камеей в центре, золотой плетеный
пояс, украшенный девятью крупными бляхами. С левого бока умершего находились
длинный меч и короткий нож в золотых ножнах с боковыми выступами (Рис.ХУИ).
102
Γ π а в a II
Второй кинжал большего размера, также в золотых ножнах с боковыми выступами,
располагался у правого бедра (Рис. XVI). С левой стороны костяка за стенкой гроба
лежали два лука и два колчана с золотыми обтяжками, наполненные стрелами с
железными наконечниками. Один из колчанов имел серебряную стаканообразную
крышку с тонкой гравировкой по тулову. В ногах князя была положена конская
уздечка, украшенная золотыми фаларами и предположительно бляшками арочной
формы с рельефными изображениями, выполненными в сибирском зверином стиле.
Наверху, у нижнего обреза могильной ямы лежал череп и кости ног коня, убитого,
вероятно, в качестве сопроводительного дара умершему [Сарианиди. 1989. С. 86-89].
Таким образом, в этом аланском погребении, так же как в погребальных
комплексах пазырыкской культуры Горного Алтая, просматриваются по сути
идентичные ритуально-мистические модули: ориентация головы погребенного на
северную сторону горизонта; перекрытие погребальной камеры в виде деревянного
наката (решетки); деревянная гробовина; кинжал в ножнах с боковыми выступами
у правого бедра погребенного; лук и колчан со стрелами с его левой стороны; гривна
или пектораль на шее погребенного; портупейный набор с золотыми бляхами
(парные поясные резные пряжки в зверином стиле, оклеенные золотой фольгой - у
пазырыкцев); принадлежности конского убора (уздечки, седла, фалары и т.п.);
ритуальное сопроводительное захоронение коня (или частей тела коня
символизирующих его функцию средства передвижения).
Теперь проверим этот весьма важный вывод на материалах из княжеского
аланского погребения I в. н.э. у с.Косика (Нижняя Волга) и захоронения аланского
князя I в. н.э. у с.Пороги (левобережье Днестра).
Как отмечено исследователями, отличительной чертой степных погребений
различных эпох самого нижнего течения Волги (южнее села Никольского
Енотаевского района Астраханской области) является отсутствие их видимых
признаков. На этих территориях степи могильники обычно не имеют курганных
насыпей и располагаются на вершинах дюн или на буграх Бэра - длинных
волнообразных возвышенностях, перпендикулярных течению реки. Интересующее
нас аланское погребение 1 из могильника у с. Косика было очень серьезно
повреждено роторным экскаватором, который разрушил большую часть
погребального комплекса, поэтому для многих вещей из данного захоронения
можно констатировать только их наличие, но не местоположение. Вместе с
тем, следует подчеркнуть, что это аланское захоронение является очень богатым:
у Косики был похоронен, вероятно, один из влиятельных племенных князей
(скептух). Яма погребения имела правильное прямоугольное очертание и была
ориентирована по северному румбу СЗ-ЮВ. По верхнему обрезу ямы имелось
103
Этническое происхождение апан: версии и Факты
Рис.10. Золотая пектораль из аланского погребения 1 у с. Косика (Нижняя Волга).
(По В. В. Дворниченко, Г. А. Федорову-Давыдову).
решетчатое древесное перекрытие, аналогичное захоронению 4 в Тилля-тепе. На
дно была положена какая-то рубчатая ткань или циновка (погребальный обычай,
отмеченный, например, в том же Тилля-тепе или в Соколовой Могиле на Южном
Буге) [Ковпаненко. 1988. С. 12]. На дне ямы были обнаружены остатки деревянной
гробовины и расшитого золотом погребального алькова, типологически схожего с
обнаруженными в Тилля-тепе. Из сакрализованных предметов в погребении
имелось: парадный меч в богатых, отделанных золотом железных ножнах
(Рис.ХУШ), имеющих хорошо выраженные боковые выступы; серебряный сосуд-
104
Г а а в a II
кубок с двумя ручками в виде фигурок диких кабанов (Рис.ХХ1-5); стрелы,
находившиеся, скорее всего, в колчане (их более 50 штук); золотая, исполненная на
очень высоком уровне пектораль (Рис. 10); портупейный пояс (от него сохранились
золотые пряжки и золотые наконечники в виде фигурки ежа с двумя змеями у ног и
стилизованными головками птиц перед передними лапами). В погребении были
обнаружены также мелкие декоративные золотые нашивки, служившие, вероятно,
золотым декором на одежде покойного.
К предметам конского убора, найденным в разрушенной части погребения 1 у
с. Косика, относятся два больших золотых фалара и семь золотых уздечных блях,
вероятно, опущенных в погребение вместе с уздой. Фалары представляют собой
круглые, выгнутые в виде умбона диски (Рис.11). В центре фалара расположен
сдвоенный треугольник, представляющий собой каст под вставку. Вокруг него
изображены три головы орлиноголовых грифонов, касающихся холками и ушами
сторон треугольника. Шеи грифонов вихреобразно закручены и опираются
основанием на ряд жемчужника, обрамляющего композицию. За жемчужником по
кругу идет фриз из голов хищного животного (вероятно, волка) с раскрытой пастью,
расположенных так, что ухо каждого предыдущего хищника попадает в пасть
следующего волка. Золотые уздечные бляхи имеют вид ажурного диска, состоящего
из двух широких плоских колец, спаянных из трех филигранных проволочек
каждый [Дворниченко. Федоров-Давыдов. 1993. С. 141 ел.]. Фалары с грифонами
относятся к группе поздних изделий такого рода (I-первая половина II в. н.э.) с
изображением свернувшихся животных и сценами терзания, выполнены они в
характерном для этого времени бирюзово-золотом стиле. С. А. Яценко усматривает
прототипы изображений на фаларах из Косики в хуннском прикладном
искусстве [Яценко С.А. Доклад на Отделе скифо-сарматской археологии ИА РАН 21.
XI. 1990].
Итак, мы можем констатировать, что и в аланском погребении у с. Косика в
почти полном объеме присутствуют все основные ритуально-мистические модули,
характерные в той или иной степени для широкого круга сармато-аланских мужских
захоронений (включая в этот круг соответствующие комплексы на Алтае). Вместе с
тем необходимо отметить одну весьма важную деталь этого погребения на Нижней
Волге: отсутствие сопроводительного захоронения коня. Вместо коня в могилу был
положен только богатый конский убор, что явно свидетельствует о постепенном
угасании обряда сопутствующего захоронения лошади. Создается впечатление, что
чем дальше находятся сармато-аланские походные кибитки от Алтая (и во времени,
и в пространстве), тем меньше вспоминают степные витязи об этом суровом обычае
своих предков.
105
Этническое пропосожаенпе алан: версии η Фаты
Рис.11. Золотой фалар из погребения 1 у с. Косика (Нижняя Волга).
(По В. В. Дворниченко, Г. А. Федорову-Давыдову).
Аланское погребение 1 у с. Пороги представляло собой катакомбу, перекрытую
насыпью кургана. В этом погребении был похоронен знатный и богатый витязь,
возможно, князь. Рядом, в 2, 1 м к юго-западу находилось другое - женское
погребение в могильной яме, перекрытой по поперечной оси могилы деревянными
плахами. Оба захоронения были ориентированы по северным румбам компаса:
первое - на С, а второе - на ССВ. Погребенный воин лежал в специальном
деревянном саркофаге (термин А.В.Симоненко и Б.И.Лобай), сделанном из досок
толщиной около 6 см. У левого плеча погребенного найдена золотая гривна из
витого прута, концы ее оформлены в виде головок лошадей (Рис.9; XXII-17). Гривна
лежала на линии стенки саркофага и, вероятно, была прислонена к ней изнутри. У
правого плеча воина находился ритуальный серебряный кубок (XXII-19) с ручкой
в виде фигурки лошади. Он также стоял у самой стенки саркофага и вывалился из
него через пролом. У левого бедра лежал железный кинжал (ХХП-2), рукоять его
находилась у колена, а острие - у кисти. (Я сохраняю в данном описании порожского
погребения терминологию, принятую археологами А.В.Симоненко и Б.И. Лобай,
которые осуществляли раскопки. Между тем, можно предположить, что деревянный
«саркофаг», так звучно поименованный украинскими учеными, на деле является
106
Г а а в a Π
обычным, качественно исполненным гробом, а «кинжал» у левого бедра
погребенного алана - просто седельный нож - обычная принадлежность любого
кочевника. Столь же звучно обозначенный «меч» у противоположного бедра, судя по
его размеру и расположению в захоронении, является только кинжалом,
единственное подлинное отличие которого от сотен других кинжалов с кольцевым навершием -
в его богатом золотом убранстве). С левой же стороны, вплотную к стенке саркофага,
лежал лук (ХХП-З) с костяными накладками, а под ним, ближе к юго-восточному углу
саркофага - колчан со стрелами и дротик (ХХП-4,5).
Вдоль правого бедра погребенного лежал короткий меч (XXII-1) с кольцевым
навершием, рукоять и ножны которого декорированы золотыми пластинами.
Погребенный аланский князь был одет в красную кожаную куртку и кожанные
штаны, остатки которых прослежены по всей площади саркофага под скелетом.
Рукава куртки были расшиты золотыми цилиндрическими пронизями, лежавшими
вдоль плеч преимущественно с внешней стороны их. Куртку подпоясывал красный
кожаный пояс с железными, плакированными золотом бляхами-застежками (Рис.
XXII - 7; Рис. 12). По обе стороны их на поясе располагались две накладки (XXII - 8),
золотые с внешней стороны и серебряные с внутренней. На них нанесены тамги. Такие
же две накладки находились на задней стороне пояса, а на бедрах - портупейный
пояс, к которому крепился меч. Гарнитура портупейного пояса состояла из двух
ажурных золотых пряжек (Рис.ХХШ), двух накладных золотых пластинок, золотых
наконечников ремней, украшенных вставками из эмали. К портупее меч пристегивался
золотыми пряжками со специальными карабинами [Симоненко. Лобай. 1991. С. 8-10].
Уже одного беглого взгляда на реконструированный облик сармато-аланского
витязя из погребения 1 у с. Пороги, совмещенного со взглядом на реконструкцию
костюма восточноиранского князя из захоронения в Тилля-тепе, достаточно, чтобы
признать, что перед нами разные представители единого народа. Действительно,
типологическое сходство, почти тождество: костюма, обуви, кинжалов, гривен,
браслетов, золотых пронизей и нашивных бляшек на куртках, внешнего вида блях
портупейных ремней, конструкции ножен и схемы их крепления к портупейному
ремню, не говоря уже о едином наборе вооружения и тождестве погребального
обряда, - все это в совокупности бесспорно свидетельствует об аланском
происхождении обоих мужчин (Phc.XXIV-XXV). Этот вывод тем более значим,
поскольку очевидно, что погребение в Тилля-тепе является своего рода
географическим и хронологическим мостиком между двумя географическими полюсами
единой культуры сармато-аланских степных кочевников: европейским (который
мы знаем как культуру сармато-алан) и азиатским (известным как культура
пазырыкского населения Горного Алтая).
107
Этническое пропсхожленпе апан: верспп η Факты
Рис.12. Плакированная золотом бляха-застежка. Аланское погребение 1 у с. Пороги.
(По А. В. Симоненко, Б. И. Лобай).
Итак, сравнительный анализ инвентарной и обрядовой структуры трех сармато-
аланских погребений II в. до н.э. - I в. н.э. (Тилля-тепе, Косика, Пороги) и ак-
алахских захоронений пазырыкской культуры конца IV - начала III вв. до н.э.
позволяет прийти к выводу о значительной тождественности этих комплексов (см.
Табл. I). Выбор именно этих захоронений для типологического анализа определялся
как полнотой и ненарушенностью комплексов (все погребения, включая ак-алахские,
не подвергались вторжению грабителей), так и промежуточным положением их
хронологии в границах своей культуры: IV в. до н.э. - ак-алахские курганы
108
Γ η а в a II
(промежуточное место между более ранними (Туэктинские и Башадарские курганы)
и более поздними (Пазырык, Уландрык)); среднесарматское время (Косика, Пороги)
для сармато-аланской культуры в целом. Сопоставив основные инвентарно-
обрядовые позиции указанных памятников, мы заведомо опустили некоторые
другие схожие признаки, изучение или хотя бы иллюстрирование которых заняло
бы слишком много места. Например, было бы очень интересно сопоставить на
обширном материале планировку и стратиграфию пазырыкских курганов Алтая
и сармато-аланских курганов Западной Скифии. Как мне представляется,
результаты такого анализа еще более укрепили бы сделанный нами вывод о
значительной тождественности этих памятников [Полосьмак. 1994. С.20-21; Шилов.
1983.С.179].
Таблица I. Ритуальные модули сармато-аланских захоронений
IV е. до н. э. (сармато-аланский протоэтнос) -le н.э. (асы-аланы)
№
1
2
3
4
5
Ритуальный
модуль
Ориентировка
головы погребенного
по северным
румбам (СЗ-С-СВ)
Курганная насыпь.
(Здесь и далее:
+ имеется;
- отсутствует)
Перекрытие
погребальной камеры в
виде наката или
деревянной решетки
Погребальный
тканевый альков
Гробовина
(деревянный гроб;
деревянная
колода; деревянный
саркофаг)
Погребальный комплекс; его местонахождение
Ак-Алах I
Горный Алтай
+ (СВ)
+
+
—
+
Тилля-тепе
Северный
Афганистан
+ (С)
+
+
+
+
Косика
Нижняя Волга
+ (СЗ)
—
+
+
+
Пороги
Левобережье
Днестра
+ (С)
+
+
—
+
109
Этнпческое пропсхокшенпе апан: верспп η Факты
1 6
7
8
9
10
И
12
13
14
Кинжал или
короткий меч
β ножнах с
боковыми выступами
у правого бедра
погребенного
Лук и колчан со
стрелами с левой
стороны
погребенного
Ритуальная чаша
(кубок, фиал) с
прикрепленной к
ней статуэткой
животного
Гривна или
пектораль на
шее погребенного
Золотые (или
завернутые в
золотую фольгу)
декоративные
нашивки на одежде
Портупейный
набор с золотыми
бляхами,
оформленными в зверином
стиле, и с
золотыми наконечниками
свисающих ремней
Сосуд (кувшин,
амфора),
оставленный с ритуальными
целями в
погребальной камере
Принадлежности
конского убора
(уздечки и/или
фалары, седла)
Ритуальное
сопроводительное
захоронение коня
+
+
+
(В поздних
курганах пазырык-
ской культуры
отмечено
появление этого
обычая. Курган
1 Уландрык III;
Кызыл-Джар I;
Туэктинский
1кург.).
+
+
+
(Парные
поясные резные
пряжки в
зверином стиле,
оклеенные
золотой фольгой)
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
(Захоронена
голова и кости
ног коня)
1 +
(Точное
положение
неизвестно
из-за
техногенного разрушения
части
комплекса)
+
(Точное
положение
неизвестно)
+
+
+
+
+
+
—
+
+
+
+
+
+
+
+
—
10
Г а а в a II
В этой связи следует указать на необходимость в развернутом
сравнительном анализе сармато-аланского погребального обряда, сопоставленного с
близкими памятниками восточных областей Центральной Азии. В актуальности и,
возможно, неожиданных результатах подобного анализа вполне убеждает
следующий пример.
В торцовой стенке деревянного саркофага, из аланского погребения 1 у
с. Пороги, было прорезано круглое отверстие, закрытое пробкой. По мнению
А.В.Симоненко и Б.И.Лобай, проводивших раскопки этого погребения, - «ничего
подобного в сарматских (да и не только в сарматских) древностях этого времени
неизвестно». Исследователи усматривают в этой детали саркофага проявление
каких-то ритуалов, связанных с заупокойным культом, и склоняются к мысли о
предназначении упомянутого отверстия для «выхода души» покойного [Симоненко.
Лобай. 1991. С.38]. Этот вывод, вполне приемлемый в качестве рабочей гипотезы,
неожиданно находит свое косвенное подтверждение в восточноиранских
памятниках Лобнора. Так археологической экспедицией Ф. Бергмана в погребении
7А (район озера Лобнор) был обнаружен очень любопытный вариант долбленого
гроба-колоды. Гроб был вырублен из цельного ствола дерева (яркое свидетельство
того, какие богатейшие леса росли в древнее время в окрестностях Лобнора! - Н.Л.).
При устройстве внутренней полости-углубления на одном торце гроба была
оставлена стенка-перегородка, на другом (в плане округлом) она была сровнена. В
середине торцовой стенки сделан полукруглый вырез, в который вертикально
помещена закрывавшая его полукруглая дощечка [Восточный
Туркестан. 1995.С.331]. Встречаем ли мы здесь некую предтечу несомненно позднейшему
деревянному саркофагу из Порогов? Является ли достаточно аргументированным
предположение о древнем восточноиранским сакральном обычае, положенном в
основу указанных конструкций деталей гробовин? Какие еще особенности сармато-
аланского погребального обряда имеют явно азиатские религиозно-мистические
корни? Вот почти магический круг исключительно интересных вопросов, в пределы
которого не удавалось по настоящему ступить еще ни одному исследователю!
А.С.Скрипкин, в присущем ему почти провиденциальном стиле, обращает
внимание на наличие фундаментальных параллелей в погребальном обряде
сарматов Азиатской Сарматии и кочевого населения (исследователь не уточняет
его этнического происхождения - Н.Л.), жившего от них за тысячи километров.
Так, в раннесарматском погребении II-I вв. до н.э. на левом берегу Волги у
пос. Рыбного в Волгоградской области была обнаружена деревянная колода,
имевшая два параллельных выступа в головной части. Находившейся в ней скелет
человека был ориентирован головой на север. Аналогичной формы колоды известны
111
Этническое пропсхожаенпе апан: верспп η Факты
в погребальных памятниках Тувы последних веков до нашей эры, причем опять-
таки с северной ориентировкой костяков в них. Они обнаружены в тувинских
могильниках Аймырлыг, Кокэль, Байдаг И. Интересно отметить в связи с этим,
что именно северная ориентировка погребенных была достаточно широко
распространена среди аналогичных памятников кочевников восточного ареала
евразийских степей, в том числе и хуннских [Скрипкин. 2000. С.26].
Удивительно, но является фактом, что разделенные громадными расстояниями
и вековыми хронологическими отрезками исторического времени сармато-аланские
погребальные комплексы (включая в этот круг также их этногенетическую предтечу -
культуру Пазырыка) демонстрируют почти абсолютное совпадение основных
ритуально-мистических модулей, освящаемых едиными религиозными
представлениями и сцементированных древней традицией. На протяжении почти
пятивекового периода только один существенный элемент ритуальной модели
типичного сармато-аланского захоронения обнаруживает тенденцию к постепенной
редукции и исчезновению: сопроводительное захоронение коня (коней). Этот
обычай, еще представленный в Тилля-тепе ритуальным захоронением головы и ног
животного, после пересечения сармато-аланской кочевой волной меридианальной
линии Урала почти полностью исчезает из погребальной практики. Любопытно,
что в сходных миграционных условиях, т.е. после пересечения меридиана
Уральского хребта, в той же последовательности - через этап захоронения конских
голов, костей ног и хвостовой части скелетов лошадей - постепенно редуцировался,
а затем изчез вовсе обычай сопроводительного захоронения лошадей у угров
[Халикова. 1976]. Такое совпадение «потери» многовекового обычая у совершенно
разных народов не может быть случайным: по-видимому, пастбищные условия в
европейских степях не предоставляли кочевникам столь неограниченных
возможностей для воспроизводства лошадей, как нескончаемые азиатские степные
пространства. К тому же интенсивность боевого использования коней в условиях
взаимно враждебного племенного столпотворения у входа в территориально тесный
европейский аппендикс Азии, вероятно, возрастала столь резко, что степным
богатырям становилось откровенно невмочь убивать перед открытой могилой своих
верных четвероногих товарищей. Процесс редуцирования обряда
сопроводительного захоронения лошадей существенно замедлялся в тех регионах, в которых сармато-
аланы либо не вели интенсивных боевых действий, либо имели особо благоприятные
условия для содержания крупных табунов лошадей. Например, в лесостепной зоне
Среднего и Верхнего Дона (Чертовицкий могильник) в сарматских курганах кости
лошадей абсолютно преобладают над костями других четвероногих животных
(овцы, крупного рогатого скота). Судя по обнаружению в погребениях черепов лоша-
112
Γ η а в a II
дей, в этом регионе наблюдался обычай совмещенного использования жертвенной
лошади - и для погребальной тризны (напутственная пища), и в качестве
сопроводительной жертвы. А.П.Медведев, проводивший раскопки Чертовицкого могильника,
связывает сохранение обычая жертвенного убоя лошадей с сарматами-гиппофагами,
о которых упоминал Птолемей [Ptolem. V, 3,16]. Исследователь полагает также, что
условия лесостепной полосы Подонья способствовали развитию в кочевом хозяйстве
местных сарматов в первую очередь табунного коневодства [Медведев. 2000. С. 129-132].
С постепенным отмиранием обряда сопроводительного захоронения коня
связано, по-видимому, также и нарушение практики опускания в могилу
напутственной пищи для покойного. Если в восточных областях Западной Скифии (в Приуралье,
на Волге и Дону) кости овцы в сармато-аланских могилах - почти неизбежный
атрибут, то в западной части этой этногеографической зоны, особенно на
правобережье Днестра, во многих сарматских погребениях напутственная пища вообще не
регистрируется [Симоненко. Лобай. 1994. С.38].
В пользу сделанного нами заключения о локализации прародины сармато-алан
на самой удаленной на восток периферии Скифского мира свидетельствует и
сопоставление наиболее характерных для скифо-саков и сармато-алан сюжетов
звериного стиля. Н.Л. Членова, специально изучавшая искусство и предметы
материальной культуры скифо-саков с целью выделения единых устойчивых
компонентов для всего Скифского мира, сделала вывод о наличии четырех почти
канонических (т.е. отличающихся чрезвычайной устойчивостью) и очень
распространенных по скифской ойкумене сюжетов звериного стиля. Это
изображения оленей в двух вариантах: «олени с подогнутыми ногами»
(Рис.XXVI) и «олени, стоящие на цыпочках» (Рис.XXVII). А также
изображения свернувшегося в кольцо кошачьего хищника (Рис.XXVIII) и
стилизованной головы хищной птицы (Рис.XXIX) [Членова. 1962; 1993. С.68-69].
Ни один из отмеченных «оленьих» мотивов не характерен для сармато-
аланского звериного стиля. Для искусства сармато-алан типичны сложные и
динамичные, а не простые и статичные композиции. Излюбленный мотив сармато-
аланских торевтов не мирно покоящийся на согнутых или вытянутых ногах
олень, а предельно драматичная сцена борьбы могучих зверей - так называемое
«терзание». Нередко нападающее животное и почти всегда животное
погибающее изображается с перевернутым (вывихнутым) туловищем или с резко
повернутой назад головой. Для большей выразительности сарматский
художник часто прибегал к гиперболическим приемам, непомерно увеличивая
когтистые лапы хищника, его пасть или клюв грифона. Одной из очень
характерных черт сармато-аланского звериного стиля (которая, кстати, имеет
8 Заказ №217
113
Этническое пропсхожаеипе алан: верспп η Факты
осязаемые параллели в китайской торевтике северных провинций) является
широкое использование вставок из цветных камней и эмали, подчеркивающих
рельеф глаз, ушей, копыт, когтей на лапах, а также мышц бедра, плеча и часто
ребер. При этом шерсть животных или оперение птиц передаются косыми или
прямыми линиями, наколотыми точками или валиками с короткими глубокими
нарезами [Засецкая. 1980. С.46]. Будет нелишним отметить, что ни один из
перечисленных композиционных или стилистических приемов сармато-аланских
художников не имеет даже косвенных аналогий в скифо-савроматском искусстве.
Это композиционно-стилистическое различие особенно хорошо заметно при
сравнении скифских изображений оленя с рельефами и фигурками оленей из
курганов Алтая. Вряд ли целесообразно предпринимать здесь детальное описание
опубликованных изображений оленя из курганов пазырыкского круга, прежде всего
потому, что абсолютно подавляющее большинство их не может быть расценено
как местная версия означенного Н.Л.Членовой скифо-сакского оленьего «канона» .
Если это так, то, возможно, следует признать, что скифо-савроматский звериный
стиль в части его специфических и наиболее распространенных оленьих
изображений, имеющих для скифов важное сакральное значение [Абаев. 1949. С.37,
179, 198], не мог являться генеральной композиционно-стилистической основой для
формирования сармато-аланского звериного стиля. Возможно также, что
художественный стиль Пазырыка (который некоторые исследователи в силу давней
традиции по-прежнему соотносят с искусством Скифского мира), демонстрируя
свою типологическую совместимость с художественной традицией сармато-алан,
представляет собой все же качественно иное культурологическое явление, лишь
косвенно смыкающееся с художественным миром скифов. Логика такого
предположения подталкивает к следующему вопросу: нет ли уже сегодня (на современном
уровне научных знаний) достаточных оснований считать, что обширный регион
Восточной Скифии, расположенный южнее и юго-восточнее Алтайского горного
массива, был населен в древности другим, заметно отличным от скифов-саков,
восточноиранским народом? Если это так, то именно в среде этого народа
(племенного союза?) на рубеже IV-III вв. до н.э. сформировались новые
композиционно-стилистические основы художественного творчества, получившие
впоследствии наименование сарматского звериного стиля.
Еще в меньшей степени соответствует сарматской иконографии и
стилистической традиции скифо-сакский канонический образ свернувшегося в кольцо
кошачьего хищника (Рис. XXVIII), да и вообще все скифские иконографические
мотивы этой тематики. Длительное время считалось, что образ активного и
кровожадного кошачьего хищника (вероятно, все же барса), а также «сцены терзания и
114
Γ η а в a II
борьбы восходят еще к савроматскому времени Южного Приуралья и, вероятно,
связаны с эпическими сказаниями, отражающими активную межплеменную
борьбу и постоянные войны между сарматскими племенными объединениями»
[Смирнов. 1976. С.88]. Однако, как показала И.П.Засецкая, при сопоставлении
сарматского образа «пантеры» с мотивом кошачьего хищника савроматского
искусства, нетрудно убедиться, что «между ними нет ничего общего ни в
композиционном, ни в стилистическом отношении» [Засецкая. 1980. С.51].
Действительно, собственно савроматский звериный стиль, хотя и обладает
развитыми мотивами кошачьего хищника и волка, однако в соответствии с
общескифской традицией облекает эти образы в условные и подчеркнуто статичные
образы. В качестве основного материала для своих изделий савроматские мастера
чаще всего избирали кабаньи клыки, широкая прикорневая часть которых
обрабатывались в виде головы хищника с оскаленной пастью. В редких случаях
противоположному узкому концу клыка также придавали вид головы животного.
Туловище, лапы и хвост савроматы практически никогда не изображали,
ограничиваясь довольно примитивным «орнаментом» в виде кружков, точек,
зигзагообразных штрихов по основному массиву клыка. Еще менее, как
подчеркивают исследователи, могут претендовать на роль прообраза «сарматской
пантеры» зооморфные изображения прохоровской культуры, представленные в
основном серией находок костяных гребней с вполне миролюбивыми и весьма
схематичными головами коней и уток [Засецкая. 1959. С.37-41; Мошкова. 1963].
(Приходится сожалеть, что при описании изображений кошачьего хищника в
сарматологии укрепился термин «пантера» - крайне неточный, чтобы не сказать
дилетантский. «Пантера», в традиционном, общем для биологов и охотников
толковании этого термина, означает меланистическую, т.е. темношерстную, почти
черную разновидность леопарда. Этот хищник, обитая на юге Приморья и на
Кавказе, не регистрируется биологами для горных районов Тянь-Шаня и Алтая, да
и в древности вряд ли имел здесь сколько-нибудь широкий ареал. Барс же,
напротив, и ныне почти обычный зверь на Тянь-Шане и Памире, изредка встречается
на Алтае, а в прежнее время, еще в конце 18-го столетия, был вполне обычен для
этих гор. Очень сомнительно, что сарматские торевты, изображая кошачьего
хищника, пытались передать в этом образе именно специфическую форму
леопарда - черную пантеру, но, по-видимому, во всех случаях изображали барса
или тигра (последний, например, четко просматривается на золотых бляхах из
Сибирской коллекции Петра I). Семантика этого образа понятна: кошачий
хищник с древних времен был символом сармато-алан и в более позднее время
изображался на геральдических значках аланской знати [Цагараев. 2000. С.37].
115
Этническое пропсхожаенпе апан: верспп η Факты
Рис.13. Кошачьи хищники Пазырыка.
1 - Тигр напал на оленя. Украшение седла (1/4 натур, вел.). 2 - Барс напал на горного барана.
Украшение седла (1/4 натур, величины). (По С. И. Руденко)
В нартовском эпосе осетин - единственных прямых потомков алан - есть указание
на древнюю символику барса, терзающего свиней у подножья Мирового древа, -
как на зооморный образ великого война Батраза, соотносимого исследователями с
грозовым богом небес [Уарзиати. 1996. С. 17]. Полагаю, что с учетом этих фактов
116
Γ η а в a II
было бы с исторической точки зрения более верным (а методологически более
точным!) в неясных или спорных случаях называть сарматский образ кошачьего
хищника именно «барсом», а не «пантерой».
Сармато-аланский барс, в изображении древних художников, предстает
исключительно могучим зверем: поджарое мускулистое туловище, широко оскаленная
пасть, терзающая тело врага, тяжелые когтистые лапы, мощный длинный хвост.
Этот образ, полный сознания силы и внутренней динамики, столь характерен, что
даже его сюжетно близкие аналоги (например «львиное» терзание из Келермеса)
производят не столь яркое впечатление. Единственным исключением, пожалуй,
являются сцены терзания из Пазырыка: при всей сюжетной лаконичности и минимуме
изобразительных средств они поражают своим динамизмом и художественной
емкостью. Нет сомнений, что именно мотивы пазырыкских кошачьих хищников следует
рассматривать как идейно-стилистическую предтечу сармато-аланских «барсов» (Рис. 13).
Последний из выделенных Н.Л.Членовой единых компонентов звериного стиля,
общих для культур Скифского мира VII-VI вв. до н.э. - изображение головы хищной
птицы. Как отмечает исследователь, этот сюжет многовариантен: он известен в
Северном Причерноморье, на Кавказе, в Приаралье, на Памире, в тасмолинской
культуре Казахстана, в Горном Алтае, в Минусе, Монголии и Ордосе (Рис.ХХ1Х).
Профиль хищной птицы - один из самых, если не самый популярный мотив
скифского звериного стиля; выполнялся он в разнообразной технике и в разном
материале: известны такие изображения в кости и бронзе, часто они украшают какие-то
предметы (ножи, зеркала, перекрестия кинжалов) или являются бляхами, навер-
шиями, наконечниками луков. Нужно отметить, что этот сюжет является в то же
время и наименее каноничным сюжетом скифского искусства. Одновременно
бытовало несколько версий профиля: птичьи головы с коротким клювом;
стилизованные в виде запятой; с длинным клювом; головы птиц, изготовленные
из астрагала барана. Первая версия известна и на западе и на востоке, остальные -
только в восточной части ареала Скифского мира, но также очень широко - от
Турана до Монголии и Ордоса [Членова. 1993. С.71-72]. Место сложения этих
версий «птичьего» сюжета, по мнению большинства исследователей, находится
где-то в восточной части Скифского мира, скорее всего в Приаралье. Именно здесь
этот сюжет необычайно популярен: в одном только могильнике Уйгарак известно
11-12 вариантов профиля [Вишневская. 1973. С.112-114, 119].
Популярен ли этот сюжет звериного стиля у сармато-алан? Отчасти да, но только
отчасти, поскольку в своем чистом виде он присутствует, пожалуй, только в
произведениях пазырыкской культуры, а затем и на Алтае и далее к западу, на всем
протяжении территориального ареала сармато-алан, сменяется мотивом головы
117
Этническое происхождение алан: верспп η Факты
грифона, в очень редких случаях - орла. Встречаем ли мы здесь обратную,
отраженную волну некогда занесенных далеко на восток переднеазиатских мотивов
(как это традиционно принято считать) или же на Тянь-Шане и Алтае возникает
феномен конвергентного, вполне автономного образа грифона, навеянный не
переднеазиатскими, египетскими или греческими мотивами, а смутными призраками
древнекитайской мифологии - это предстоит еще установить исследователям.
Вполне ясно пока одно: грифон - чудовище с телом льва (в отдельных случаях волка
или собаки), с лошадинообразной или змееобразной шеей, с длинным орлиным
клювом, с кожистыми или чешуйчатыми крыльями и гребнем - все еще остается
одним из самых загадочных по своему происхождению и сакральным функциям
образом древности.
И.В.Пьянков в одной из своих работ приводит очень любопытный фрагмент
из сочинения Ктесия «Индика» (конец V - начало IV в. до н.э., сохранился в
переложении Элиана):
«Я узнаю, что гриф, это индийское животное - четвероногое, наподобие льва,
когти имеет чрезвычайно сильные и притом также похожие на [когти] льва.
Повествуют, что спина [его] покрыта перьями и цвет этих перьев - черный, а спереди,
говорят, красный. Крылья же у него - ни того и ни другого [цвета], но белые. Шея,
рассказывает Ктесий, у него украшена темно-синими перьями, клюв орлиный, голова
такая, какую мастера рисуют или ваяют, глаза его, говорят, огненные. Гнезда вьет
в горах. Взрослого [грифа] поймать невозможно, [поэтому] ловят птенцов.
Бактрийцы, соседние с индийцами, рассказывают, что [грифы] в тех местах являются
сторожами золота. Говорят, что они выкапывают его и сооружают из него гнезда,
а золото осыпающееся [при этом] подбирают индийцы. Индийцы же, напротив,
отрицают, что [грифы] являются сторожами этого золота, так как грифы не
нуждаются в золоте (и мне, по крайней мере, кажется, что это правильно
утверждают), но [индийцы] сами отправляются на сбор золота. [Грифы] же,
обеспокоенные за своих птенцов, нападают на приближающихся. Они также
вступают в борьбу и с другими живыми существами и легко одолевают их, кроме
льва и слона, с которыми не могут бороться. Местные жители, опасаясь силы этих
животных, отправляются собирать золото не днем, а ночью, так как тогда
надеются лучше спрятаться. Область, где обитают грифы и находятся золотые
рудники, - пустыннейшая. Поэтому желающие добыть металл, о котором идет
речь, отправляются туда, снаряженные [всем необходимым], по тысяче и по две,
приносят заступы и мешки, и копают, дождавшись безлунной ночи. И если утаятся
от грифов, то достигают двойной выгоды : и сами остаются живыми и уносят домой
ношу [золота]. Те, кто научился очищать золото, выплавляя его каким-то своим
118
Γ π а в a Π
способом, приобретают себе путем этих опасностей огромные богатства. Если
же окажутся схваченными - гибнут. Возвращаются оттуда, как я узнаю, через
три или четыре года» [Aelian., N.A., IV, 27].
Это сообщение Ктесия об обитании грифов в горах перекликается с другим
фрагментом из «Индинки», сохраненным Фотием [Phot., 26].
«Имеется и золото в Индийской земле, которое, однако, не в реках разыскивают
и промывают, как [это бывает] в реке Пактоле, но в обширных и громадных горах, в
которых обитают грифы, четвероногие птицы, величиной с волка, с ногами и когтями
как у льва».
Оба эти отрывка всесторонне рассмотрены И.В.Пьянковым, который пришел
к выводу, что Ктесий отождествил страну своих грифов со страной «стерегущих
золото грифов» Аристея, затерянной далеко на востоке, за странами исседонов и
аримаспов - в Рипейских горах. Аристей же сообщает о грифах следующее. Обитают
грифы далеко на севере («север» в античных источниках, как неоднократно показано
разными исследователями, необходимо понимать как «восток» - Н.Л.), близ
Рипейских гор, с которых никогда не сходит снег и где дует Борей, северный ветер.
Земля там в изобилии производит золото, а грифы стерегут его. Аримаспы, живущие
к западу от Рипейских гор, похищают золото и постоянно сражаются из-за него с
грифами [Aristeas, fr.5, 7]. И.В. Пьянков, вслед за подавляющим большинством
исследователей, локализует Рипейские горы на Алтае. Рекомендуя вниманию всех
заинтересованных читателей эту интересную работу [Пьянков. 1976. С. 19 ел.],
остановимся на констатации главного для нас факта, логично вытекающего из нее:
приоритет Алтайских гор как родины фантастических чудовищ- грифов (грифонов),
в качестве бесспорной истины утверждается самыми разными античными
источниками, прежде всего - греческими. Трудно поэтому согласиться с мнением
С.В.Киселева (и некоторых других исследователей, повторяющих ту же мысль),
усмотревшего в образах древнегреческого искусства прототип пазырыкских
грифонов с зубчатым гребнем [Киселев. 1951. С.347]. Если С.В.Киселев высказывал
это свое мнение достаточно осторожно, то некоторые современные исследователи
на Западе всерьез считают, что «... пазырыкские грифоны... были изготовлены ...
ремесленниками [предполагается, что эти «ремесленники» жили близ Алтая - Н. Л.],
работавшими по греческим образцам, а их изображения могли являться личным
или клановым тотемом похороненных в 1-м и 2-м Пазырыкских курганах людей»
[Kawami. 1991. Р. 18]. Не имея сейчас возможности для полемики с
исследователями, искренне полагающими, что все восточное - это западное, временно
забытое на Западе, укажу лишь на одну китайскую идеограмму, датируемую
эпохой раннего Чжоу, на которой изображены два одетых в перья грифона с
119
Этническое происхождение алан: верспп η Факты
зубчатым гребнем и огромными, загнутыми, типично «пазырыкскими» клювами
[Цагараев. 2000. С.37].
Многие древние народы (египтяне, ассирийцы, хетты, персы и парфяне, греки)
знали грифона как мифическое божество, грозного стража потустороннего мира
или просто как яркий художественный образ. Стилистика изображений грифона
имела в каждом регионе свои специфические черты. Однако только в пазырыкской
культуре образ грифона пронизывал все сферы прикладного искусства и
разрабатывался с методичной последовательностью во множестве вариантов
(Рис.ХХХ). Рождение образа орлиноголового грифона на Алтае, по мнению
большинства исследователей, непосредственно связано с образом орла. Алтайский
грифон представляет собой типологически наиболее верное воплощение
орлиноголового грифона (и, возможно, наиболее архаическое), поскольку, в отличие
от переднеазиатских вариантов этого образа, предстает в обличие именно птицы, а
не зверя. Скорее всего, птицей - прообразом этого фантастического существа стали
не черные грифы (биологический вид пернатых), хотя они и водились в
высокогорных районах Алтая, а самый крупный из орлов - беркут, именно его черты
просматриваются в изображениях алтайских грифонов. Л.А.Баркова, изучавшая
генезис этого образа у пазырыкцев, отмечает, что его создателями могли быть
предшественники пазырыкских племен, проживавшие в Горном Алтае в VIII-VI
вв. до н.э. Типологически завершенный образ алтайского орлиноголового грифона,
по мнению исследователя, соотносим с VI в. до н.э., - именно этим временем
датируются Башадарские и Туэктинские курганы, в которых были обнаружены
первые полностью завершенные экземпляры этого мотива [Баркова. 1987.С.13-18].
Помимо древних пазырыкцев можно назвать еще только один народ, у которого
образ орлиноголового грифона (и грифона вообще) был столь популярен: это
сармато-аланы. Практически нельзя назвать ни одного сколько-нибудь
значительного произведения сарматских торевтов, на котором не был бы запечатлен либо
сам грифон, либо существенная деталь его обличия (голова, клюв и т.п.). По
популярности в сармато-аланской среде этот мотив звериного стиля равноценен
или только немногим уступает образу барса (т.н. кошачьего хищника). Почти столь
же высоко котировался образ барса и на Алтае [Кубарев. 1987. С118-119]. Если
согласиться с версией «автохтонистов» о местоположении прародины сармато-алан
в степях между Волгой и Уралом, то такое совпадение художественного вкуса двух
разных и разделенных тысячеверстными пространствами народов, конечно,
выглядит совершенно необъяснимым. Однако если исходить из гипотезы, что
предкам сармато-алан в их поступательном движении на запад пришлось проходить
через территорию пазырыкских племен (или в непосредственной близости от Алтая),
120
Γ η а в a II
то тогда это удивительное совпадение художественного стиля и эстетических
пристрастий пазырыкцев и сармато-алан получает вполне внятное и логичное
объяснение. Как мне представляется, в общем контексте информации нарративных
источников (прежде всего древнекитайских) и открытого археологического
материала, вполне правомерно рассматривать племена пазырыкской культуры
Алтая как существенный (возможно, на каком-то этапе даже определяющий)
генетический компонент в становлении раннеаланского этноса.
Эта мысль находит свое новое подтверждение при изучении другого, на сей раз
ярчайшего и этнически уникального образа, опять-таки общего для сармато-
аланской и пазырыкской культур - так называемого «сарматского тарандра».
Насколько мне известно, термин «сарматский тарандр» был впервые применен по
отношению к фантастическому образу оленегрифона (в других вариантах -
конегрифона и волкогрифона) Л.С.Клейном. Впоследствии часть исследователей,
обращавшихся к проблематике вышеупомянутого образа поддержала это
определение Л.С.Клейна, а другие, напротив, подвергли критике правомерность
его употребления. (Для справки следует, вероятно, привести одно из античных
описаний тарандра в изложении Теофраста: «Таранд величиною с быка, а мордою
похож на оленя, только шире, [так что она] как бы сложена из двух оленьих морд.
[Животное это] - двухкопытное и рогатое. Рог имеет отростки, как олений, и весь
покрыт шерстью: кость его обтянута кожею, откуда и растет шерсть. Кожа
толщиною в палец и очень крепка, поэтому ее высушивают и делают [из нее] панцыри»
[Theop. Ill, 218].
В описании Теофраста под тарандром вполне определенно понимается лось и
даже дальнейшее описание (которое я не стал проводить - о баснословной
способности тарандра изменять свою окраску и сливаться с местностью) не меняет
этой оценки, так как способность именно лося удивительно легко теряться на фоне
любой древесной растительности хорошо известна каждому охотнику. В этом
смысле определение Л.С.Клейна безусловно проигрывает, поскольку явно пришлось
не по адресу: сарматский оленегрифон, если и похож на лося то весьма и весьма
отдаленно. Выигрывает же оно в другом: в образности самого определения и
понятийной четкости определяемого сюжета, поскольку до сих пор все изображения
оленегрифона и его варианты именовались недопустимо размыто -
«фантастические существа».
Впрочем, участие в полемике о плюсах и минусах предложенного Л .С. Клейном
определения не входит в мою задачу. Главное значение этой хорошо известной
работы о «сарматском тарандре» я вижу в другом: на основе изучения генезиса
«тарандра» и географического ареала распространения этого образа исследователь
121
Этническое пропсхожаенпе апан: верспп η Факты
пришел к обоснованному выводу о вероятном расположении прародины сармато-
алан в степях между верховьями Иртыша и Алтаем [Клейн. 1976. С.228-234].
С момента опубликования упомянутой статьи Л.С.Клейна прошло уже
достаточно много времени, и сегодня многие неясные и спорные вопросы о
происхождении образа оленегрифона (оленьего грифона) и его географической
локализации уже не представляются столь затруднительными. Например, уже ясно,
что классическим и завершенным вариантом первичного оленьего грифона следует
считать иконографическую версию, близкую к изображениям этого существа на
теле пазырыкского мужчины из кургана 2 Пазырыкской группы (Рис.ХХХ1). По
мнению О.А.Новгородовой, изображения оленей с ветвистыми рогами и клювом
орла, вместе с карасукскими орудиями труда и оружием, выбитые на наиболее
ранних оленьих камнях в Западной Монголии, позволяют отнести период
возникновения этого иконографического мотива ко второй половине II тыс. до н.э.
[Новгородова. 1986. С.49]. Существенно расширился и географический ареал образа
оленегрифона, правда, исключительно на восток - вплоть до Ордоса (могильник
Сигоупань).
Изменение иконографического образа оленьего грифона происходило, по-
видимому, в следующем порядке. Вначале, как результат достаточно сложных
религиозно-мистических построений, возник первичный образ оленьего грифона -
фантастическое существо с головой и туловищем оленя, клювом орла, с особо
мощными ветвистыми рогами и хвостом хищника. Не исключено, что в религиозных
воззрениях восточных иранцев это существо имело демоническую природу: в пользу
такого предположения свидетельствует вполне человеческий, миндалевидный глаз
чудовища с выраженным слезным синусом - в классическом варианте этого мотива
(рис. XXXII-1). Географический ареал первичного образа оленьего грифона:
обширный степной треугольник между Алтаем на северо-западе, забайкальскими
степями на северо-востоке и стыком горных хребтов Алтынтаг-Нанынань на юге.
Сакральная сущность этого образа обеспечила ему чрезвычайную устойчивость и
популярность, а следовательно, очень долгое историческое бытование - не менее
6-7 столетий.
Следующий этап развития образа - олений грифон со спинным «живородящим»
рогом (Рис. ХХХИ-2). Вглядевшись в изображение этого грифона, нетрудно
заметить, что от его головы вдоль шеи и лопаточной части спины идет небольшой
рог, завершающийся живой головкой орлиного грифона (ушастого грифа - по
С.И.Руденко). Точно такой же рог, но как бы в зачаточном, «бутонном» состоянии
есть и у предыдущего варианта грифона, однако живая головка ушастого грифа на
нем еще не проросла.
122
Γη а в a II
Образ усложняется, и на территории все того же Ордоса появляется вариант
оленьего грифона, на концах рогов которого отчетливо прорисованы некие живые
бутоны, похожие на головы змей (Рис. ХХХП-3). В этом варианте находит свое
завершение первичный образ мотива, поскольку олений грифон со змеино-
подобными рогами и по стилистике изображения, и по сути идеи фактически
тождественен классическому варианту чудовища, который уже знаком нам по
татуировкам на руках пазырыкской мумии (Рис. XXXI). Все отличие пазырыкской
прориси от изображения на ордосской застежке - стилизованные головки ушастых
грифов на концах оленьих рогов, похожие на бутоны чертополоха, еще не
прозревшие - не открывшие глаз, но уже выпустившие свой острый и, скорее всего,
ядовитый клюв. Важно отметить, что второе изображение пазырыкского грифона
(Рис. XXXI-2) уже имеет некоторые черты, свидетельствующие о направлении
дальнейшей эволюции мотива: тяжелый и объемный, почти лошадиный круп;
более крутой, опять-таки почти лошадиный абрис (выгиб) шеи; тяжелые
лошадиные копыта с выраженными, совсем не оленьими копытными щетками.
Неудивительно поэтому, что на золотой застежке из Верхнеудинской
(Забайкалье) оленья основа образа уступила место конской сущности. Здесь четко
просматривается конское туловище и конская горбоносая голова.
Подчеркнуто горбоносую морду конегрифона следует, вероятно, рассматривать как
неизбежную дань древнейшей иконографической традиции орлиного клюва -
деталь, которой в будущем сармато-аланские художники и торевты будут
пренебрегать (Рис. ХХХИ-4). В этом варианте мотива наблюдается уже полное
развитие идеи «живородящих» рогов. Каждый отрожек мощной роговой
короны конегрифона увенчан живой, внимательно озирающей пространство
головой ушастого грифа. Сторожевая функция головок грифов подчеркнута их
пространственным положением: в то время как большинство головок
грифов на задних отрожках смотрят вперед - по ходу движения конегрифона,
несколько недремлющих головок передних отрожков обозревают заднюю
полусферу и потому обращены клювами против движения. «Живородящей»,
сторожевой и, соответственно, - поражающей функцией наделен здесь хвост чудовища:
на его конце тоже прозрела и готова разить врага своим клювом голова ушастого
грифа. Эту последнюю деталь вряд ли можно расценивать как абсолютно свежую
инновацию, вспомним, что один из оленегрифонов классической пазырыкской
прориси уже имел на конце хвоста бутон головки ушастого грифа.
Вновь возвращаемся в Горный Алтай. В Котандинском кургане найдена
деревянная резная пластина (вероятно макет застежки) с изображением конегрифона
с телом барса (льва?), головой коня, с «живородящими» рогами и с головкой
123
Этническое происхождение алан: версии и Факты
ушастого грифа на конце хвоста. Курган датирован концом V - IV вв. до н.э.
[Руденко. 1953. С.312. Табл. XXXII, 4]. Л.С.Клейн, вслед за С.И.Руденко, склонен
видеть в котандинском конегрифоне «копытного с головой лося», однако по конской
постановке уха, горбоносой морде при одновременном отсутствии типичного
лосиного перехвата под нижней челюстью, а главное - по очевидно конским
копытам, - можно увидеть в этом существе все же конегрифона, а не его
лосиную ипостась.
С приходом сармато-аланской орды в зону туранских степей неизбежно должны
были получить новый мощный стимул прямые или опосредованные контакты с
персидско-парфянским миром, что в свою очередь открывало перед сарматскими
торевтами новые возможности в освоении переднеазиатских художественных
традиций. Так, в результате восприятия сарматскими художниками некоторых
переднеазиатских мотивов появились изображения рогатых крылатых львов и
орлиноголовых грифонов с телом льва (Сибирская коллекция Петра I). В этом же
собрании сибирского золота имеются пластины-застежки с изображением
совершенно уникального существа, названного Л.С.Клейном «сарматским
тарандром». Перед нами, несомненно, изображение оленьего грифона, точнее его
очередной метаморфозы: тело барса, голова волка, «живородящие» рога с
головками ушастых грифонов, хвост с головой ушастого грифа (Рис. ХХХН-6).
Появление нового чудовища вызывает несколько серьезных вопросов. И прежде
всего - в какой мере образ волкогрифона («сарматского тарандра») является
порождением переднеазиатских мотивов, если является таким порождением вообще?
Нельзя исключать, что волкогрифон, напротив, является абсолютно «эндемичным»
для сармато-аланского мира существом, а его происхождение связано не с некой
привнесенной извне и творчески переработанной в азиатских степях чужеродной
традицией, но с глубинными, очень древними религиозно-мистическими
представлениями восточных иранцев.
Не пытаясь предвосхитить возможное решение этой чрезвычайно интересной
проблемы (представляющей почти девственное поле для искусствоведов и
религиоведов), укажу лишь на некоторые первичные вводные элементы к ее
решению, которые способны, на мой взгляд, послужить определенными вехами для
исследователя.
Первое. На парных золотых пластинах-застежках из коллекции сибирского
золота Петра I, датируемых III - I вв. до н.э., изображена сцена терзания, столь
любимая сармато-аланскими торевтами. На крупного мощного тигра напали два
чудовища: орлиноголовый грифон с крыльями и телом барса - сзади, и
волкогрифон с головой волка, «живородящими» рогами и телом барса - спереди.
124
Γ η а в a II
Рис.14. Сарматские изображения «волкогрифона» («тарандра»).
(Сибирская коллекция Петра I).
1 - «волкогрифон» атаковал тигра; 2 - «волкогрифон» и орлиноголовый грифон терзают тигра.
Одновременное появление этих двух чудовищ в сцене терзания свидетельствует,
вероятно, о том, что, по мнению сарматских торевтов (а значит и сармато-алан в
широком смысле), орлиноголовый грифон и волкогрифон представляли собой
существа разных видов, обладали генетически различной природой (Рис. 14).
125
Этническое пропсхожпеипе апан: верспп η Факты
Общеизвестно, что сармато-аланские торевты избегали показа животных одного
и того же вида в конкретной единичной сцене терзания. В таком случае
правомерен вопрос: возможно ли рассматривать представленного на этой пластине
(равно как и на других изделиях сарматских мастеров) «волкогрифона» именно
как грифона, т.е. как типологически однокорневую разновидность оленьего
грифона? Не встречаем ли мы здесь, в образе так называемого «волкогрифона»
мифологическое существо совершенно иной природы, принадлежность
которого к семейству грифонов определяется лишь наличием «живородящих» рогов?
Второе. На теле мумии из второго пазырыкского кургана есть несколько
изображений «волкогрифона» (одно из них почти идентично изображению
«волкогрифона» на изделиях коллекции Петра I), у которых бутоны головок
ушастых грифов растут не из «живородящих» рогов, а непосредственно из
основания шеи и спины (Рис. 15). На той же мумии присутствуют татуировки
классического варианта оленьего грифона (Рис. XXXI). Не свидетельствует ли такое
сочетание в пользу высказанного выше предложения о разной религиозно-
мистической природе этих двух фантастических существ?
И, наконец, третье наблюдение, относящееся, впрочем, скорее к
методологической, нежели к фактической стороне проблемы. Выше мною были
высказаны соображения как против, так и в поддержку давнего предложения
Л.С.Клейна об обозначении «волкогрифона» термином «сарматский тарандр».
Следует признать, что вне зависимости от декларативной точности этого термина,
его концептуальная значимость очень высока, поскольку позволяет достаточно
кратко и с максимальной ясностью обозначить такое мифологически и
морфологически сложное явление, каким предстает перед нами «волкогрифон».
Полагаю, что в качестве временного промежуточного определения «сарматский
тарандр» смог бы хорошо послужить исторической науке, во всяком случае до
тех пор, пока новые талантливые исследования не продемонстрируют со всей
очевидностью достоинств какого-либо нового, еще более краткого и звучного,
но уже с методологической точки зрения абсолютно безупречного термина.
Актуальность таких исследований не нуждается в доказательствах, ее легко
проиллюстрировать на элементарном примере. В Запорожском кургане на Украине
найдена пара золотых пряжек-пластин, аналогичных по конструкции
вышеупомянутым образцам из коллекции сибирского золота Петра I. На пластинах
изображена сцена терзания: на поверженного быка набросился один «сарматский
тарандр» («волкогрифон»), который в свою очередь атакован другим таким же
чудовищем. Сцена, как видим, вполне доступная разумению, хотя бы на основе
одного только предварительного прочтения статьи Л.С.Клейна о «сарматском
126
Γ η а в a II
Рис.15. Изображение «волкогрифона» на теле пазырыкской мумии. Курган второй.
Пазырыкский могильник.
(По С. И. Руденко).
1 - 2/3 натур, величины; 2-1/2 натур, величины.
тарандре» (Рис.16). Вполне очевидно также, что в данной сцене задействованы
только три реально действующих персонажа (поверженный бык и два сражающихся
«тарандра»), все же остальные глазастые и клювастые лики принадлежат
несубъектным элементам - это только головки ушастых грифов - неотъемлемая часть
«живородящих» рогов волкогрифонов.
Сколько же усматривают действующих фигур в этой драме некоторые
исследователи?
А.П.Манцевич, например, видит их сразу пять: быка, неких двух «рогатых
хищников» (под ними подразумеваются, конечно, волкогрифоны) и еще двух
127
Этническое происхождение алан: верспп η Факты
«зверьков» - «... с острой мордой, круглыми глазами и торчащими ушами и
туловищем в виде члеников; хвост не обозначен». Эти зверьки локализуются
исследователем «на лбу зверей» (т.е. волкогрифонов - Н.Л.) [Манцевич. 1976. С. 172].
В.П.Шилов, описывающий то же изделие и ту же схватку с участием быка и
двух волкогрифонов, более умерен в своих оценках. Он усматривает в
развернувшейся драме только четыре субъекта: многострадального быка, двух
«пантерообразных хищников», в одного из которых «вцепился зубами мелкий
рогатый хищник», - еще более страшный оттого, что «концы рогов его, видимо,
завершаются четырьмя головками грифонов» [Шилов. 1983. С. 181].
Можно еще долго цитировать весьма увлекательные подробности
нападения неких «зверьков» или «мелких рогатых хищников» на больших и
страшных «рогатых» и «пантерообразных хищников», но от этого ни на йоту не
изменится факт добросовестного (и, честно говоря, досадного) заблуждения двух
известных исследователей, видимо мало соприкасавшихся до подготовки
процитированных выше работ с конкретикой восточноиранских версий грифона.
На деле же и «зверек» и «мелкий рогатый хищник» - это всего лишь головка
первого по счету ушастого грифа, располагающаяся, как это хорошо видно на всех
профильных изображениях «сарматского тарандра», - сразу же за ушами и
затылком чудовища. Поскольку на запорожских пластинах головы «тарандров»
показаны торевтом не в фас и не в профиль, но сверху, как бы в развороте на
зрителя, а тела чудовищ остались в традиционной позе в профиль, то, понятно,
что и первая по счету головка ушастого грифа, развернувшись на зрителя
вместе с головой своего хозяина, обрела положенные ей два глаза, двое ушей и
острый клюв.
Этот пример (хотя он, разумеется, имеет частный характер) все же
достаточно показателен, по крайней мере для того, чтобы сделать вывод о
необходимости серьезных, глубоких работ в области сарматской мифологии и
торевтики.
Теперь мы можем подвести логичный итог наших наблюдений по
проблематике генезиса изображений оленьего грифона в Восточной Скифии. Даже без
излишне эмоциональных (впрочем, по сути очень верных) суждений о том, что
«это был манифестируемый символ народа: он - это мы, мы - это он; в
пазырыкском искусстве грифон всегда выступал победителем» [Полосьмак. 1994.
С.9], нужно признать, что образ грифона является глубоко традиционной,
несомненно, сакральной, а значит - этнически неотъемлемой частью пазырыкской
и сармато-аланской культур. В этом смысле представляется бесспорным
утверждение, что мотив оленьего грифона, а особенно, «сарматского тарандра»
128
Γ π а в a II
Рис.16. Два «волкогрифона» (сарматских тарандра) терзают быка.
(Золотые пластины-застежки из Запорожского кургана. Прорисовка по А. В. Брянцеву:
1 - левая половина; 2 - правая половина).
(«волкогрифона») является абсолютно надежным этническим определителем. Если
последний факт не мог вызывать сколько-нибудь аргументированных возражений
в середине 80-х годов XX столетия (т.е. во время опубликования Л.С.Клейном своей
хорошо известной статьи), то ныне, с учетом открытого в последнее десятилетие
9 Заказ №217
129
Этническое пропсхожаенпе алан: верспп η Факты
нового археологического материала, неотъемлемая принадлежность мотива
грифона к сармато-аланскому этнокультурному базису выглядит еще более
убедительно. В этногеографическом аспекте этот вывод означает, что линия,
соединяющая на карте конкретные точки локализации (находок) сюжетов оленьего
грифона и «сарматского тарандра» покажет в итоге вполне достоверный вектор
движения сармато-аланской этнической волны по степной полосе Евразии (Рис. 17).
Следовательно, по совокупности поступальных этапов развития мотива оленьего
грифона и последующей этногеографической эстафете «сарматского тарандра»
по Евразии можно с достаточной уверенностью очертить на географической карте
как область предполагаемой прародины сармато-алан, так и генеральный маршрут
их марша на Запад.
К аналогичному выводу приводит изучение другого сармато-аланского
мотива звериного стиля: образ верблюда-бактриана в различных версиях (лежащий
или стоящий верблюд, схватка двух верблюдов, схватка верблюда и тигра, верблюд
в лапах грифона и т.д.). В скифское время «верблюжий» мотив отсутствует в
европейских степях к западу от Волги. Однако и в Поволжье в памятниках так
называемого «савроматского» круга изображения верблюда практически не
встречаются. Единственное изображение некоего животного из Блюменфельда,
определенное О.А.Кривцовой-Граковой как верблюд, по данным последнего
специализированного исследования, следует считать все же изображением лося или
оленя [Королькова. 1999. С.83].
Ситуация с верблюжьим мотивом звериного стиля (равно как и с
остеологическими останками верблюдов в археологических памятниках) резко
изменяется с началом II в. до н.э. Как показала Е.Е. Кузьмина, это связано прежде
всего с продвижением сармато-аланских племен на запад с территории Зауралья
и левобережного Поволжья. В сарматскую эпоху изображения верблюдов
появляются в Европе одновременно на весьма значительной территории,
распространяясь преимущественно в Нижнем Поволжье и Приазовье (Рис. XXXV). Очень
показателен факт наибольшей концентрации находок «верблюжьих» предметов
искусства близ Танаиса, население которого, как известно, было очень сармати-
зировано [Кузьмина. 1963. С. 42].
Последнюю по времени сводку данных по находкам изделий с «верблюжьим»
мотивом в евразийских степях опубликовала Е.Ф. Королькова [Королькова.
1999. С. 68-96]. Исследователем проделана большая работа по классификации
сюжетно связанного с верблюдом-бактрианом изобразительного материала
скифо-сарматского времени. Е.Ф. Королькова отметила ряд территориальных
очагов концентрации находок «верблюжьего» мотива, из которых она
130
Га а в a II
s
s
ce
o.
ffl
Ы
о
с
%
s
§
Ю
о
s
Ш
I
с
υ
Χ
§ 1
χ 2
^ α
χ >>
2 *
'S *
ζ
ο
•θ·
s
ε·
ο
•θ·
s
fr
ο
ιο
ο
υ
ι
ο
α
ο
с
m
Ι
© Θ
χ
ο
Γ- ο
i ^
ев о
I I
Θ Θ
э
1
Θ
ι
Θ
&
ta
ΘΘ
131
Этническое происхождение апан: версии η Факты
выделяет регион Южного Приуралья и Западного Казахстана. Также отмечена
несомненная связь между появлением изображений верблюда в Приазовье и
миграцией новой этнической группы номадов (аорсов или аланов) из области
Бактрии в район Танаиса и Азовского моря [Королькова. 1999. С. 94].
Не вдаваясь сейчас в детальный анализ этой очень интересной работы, следует
указать лишь на некоторые досадные, на мой взгляд, нестыковки отдельных
элементов предложенной автором концепции генезиса «верблюжьего» мотива.
Например, Е.Ф. Королькова совершенно справедливо отмечает два важных
положения. Первое - двугорбый верблюд (и это подтверждают большинство
исследователей) был одомашнен в восточной части евразийских степей. Второе -
«зооморфный образ может стать архетипом в искусстве лишь в ареале
биологического вида, который является основой для создания художественного образа»
[Указ. соч. С. 68, 80]. Вывод же, который делает исследователь на базе этих двух
положений, противоречив - Е.Ф. Королькова отчего-то считает, что «одним из
самых ранних центров распространения образов верблюдов-бактрианов был регион
Южного Приуралья и Западного Казахстана» [Указ. соч. С. 93]. Таким образом,
родиной «верблюжьего» мотива исследователь считает отнюдь не центральный в
географическом аспекте (северная часть Турана), и не главнейший, с точки
зрения биологии вида (Джунгария и пустыня Гоби), участок ареала бактриана,
а рубежную, пограничную часть ареала, где бактриан в историческое время
был сравнительно редок [Соколов. 1979.С. 487-492].
Трудно согласиться также с основополагающим выводом Е.Ф. Корольковой о
якобы имеющихся двух импульсах «верблюжьего» мотива, которые, по мнению
исследователя, на рубеже IV в. до н.э. исходили из Южного Приуралья и Западного
Казахстана в противоположных направлениях - на запад и восток. Полагая, что
эти культурные импульсы связаны с какими-то «разновременными волнами
продвижения каких-то этнических групп», исследователь, к сожалению,
добровольно обрекает себя на досадный концептуальный провал, ибо значительные
«волны продвижения» каких-то этносов на восток ( т.е. по логике вплоть до Ордоса)
на рубеже IV в. до н.э. пока неизвестны. На указанное обстоятельство обратил
внимание A.C. Скрипкин, подчеркнув в одной из своих недавних работ, что
распространение «верблюжьего» мотива (на примере ажурных поясных пряжек с
изображением бактриана) это уже «обратная волна распространения восточных
традиций в новом историческом контексте» [Скрипкин. 2000. С. 25].
Полагаю, что различные версии иконографического образа верблюда-
бактриана в период IV—II вв. до н.э. распространялись по территории
Евразии только в одном направлении, а именно - с востока на запад (Рис. XXXVI).
132
Г а а в в II
Из Гобийского центра первичного формирования образа «верблюжий» мотив
на рубеже IV-HI вв. до н.э. перемещается на Алтай, а затем вместе с кочевыми
ордами сармато-алан продвигается в область Согда и Приаралья. В дальнейшем
наиболее важным центром бытования «верблюжьего» мотива становятся
приволжские степи к западу от Мугоджар. Отсюда, с левобережья Волги, опять-
таки вместе с сармато-аланскими мигрантами и живыми бактрианами,
«верблюжий» мотив перемещается в Приазовье, концентрируясь в качестве
археологических находок в тех локальных территориальных узлах, которые подверглись
сарматизации в наибольшей степени.
Итак, анализ перемещений художественного образа бактриана в период
IV—II вв. до н.э. наглядно свидетельствует о глобальной миграционной тенденции
указанного времени для евразийских степей, напрямую связанной с сармато-
аланским этнополитическим фактором. Эта тенденция выражалась в неуклонной
военно-территориальной экспансии нового пассионарного этноса, легко
преодолевающего на своем пути по континентальной ойкумене любые
географические и этнополитические преграды.
Анализ древних письменных источников также убеждает нас в правомерности
пересмотра «автохтонистской» версии местоположения исторической прародины
сармато-алан.
Уже Гекатей Милетский (конец VI в. до н. э.) упоминал о восточных скифах,
соседях индийцев: причем его сведения, как считает большинство исследователей,
почерпнуты у Скилака.35 В свою очередь сообщение Лукана о скифах - соседях
Бактрии и Гиркании [De bello civ. Ill, 266 sq.], по мнению И.В. Пьянкова [Пьянков.
1975. С. 63], восходит к Гекатею. О восточных, среднеазиатских скифах упоминал и
Херил Самосский (конец V в. до н. э.). Его сообщение сохранилось у Страбона [VII,
3,9]: «пастухи овец - саки, по происхождению скифы; населяли они богатую пшеницей
Азию; они были, конечно, выходцами из номадов, справедливых людей». Неоднократно
упоминал об азиатских скифах, живущих по соседству с Бактрией и Индией, сам
Страбон.36
Диодор Сицилийский [И, 35, 1] приводит сообщение Мегасфена о скифах,
называемых саками, которые отделены горами от северной Индии. Сам Диодор
говорит об их проживании в северных частях Азии, рядом с индийцами [И, 43 ел.].
Арриан [Anab., VII, 16, 3] при описании рек, впадающих в Каспийское море,
выводит Яксарт (Сырдарью) из Скифии. Также размещает Скифию и Птолемей на
своей карте: Азия на 2-й карте ограничивается с востока Скифией и частью
Каспийского моря [VIII, 18, 2]. О пограничной с Индией Скифии упоминают также
Филосторий37 и «Землеописание» Анонима [VI, 19].
133
Этническое пропосожаенне апан: верспп η Факты
Примерно такую же картину размещения в Азии основного массива
ираноязычных племен дает анализ латинских источников.
Гораций [Carm., IV, 14; Carm. Saec.] упоминает скифов как живущих по соседству
с индийцами.
Несомненно, ираноязычные дахо-массагетские и сакские племена имеет в виду
Помпеи Трог (Юстин), когда говорит о том, что скифы основали Парфянское и
Бактрийское царства, уничтожили войско Кира, а оружие римлян узнали только
по слухам, но не почувствовали.38
Помпоний Мела, приступая к описанию Азии, первыми из живущих на востоке
племен назвал индов, серов и скифов. В индах легко узнаются индийцы, а в серах -
жители Серики (Западный Синьцзян к югу от Тянь-Шаня). Считая Каспий заливом
Внешнего океана [II, 38], Мела разделяет его акваторию на три залива: прямо против
устья - Гирканский, влево (т. е. тот, что обращен к Азии) - Скифский, вправо -
собственно Каспийский. В Скифский залив впадают реки Яксарт и Оке, которые
протекают по пустыням Скифии [II, 42], а на самом Каспийском море есть несколько
пустынных островов, не имеющих названия и именуемых вообще Скифскими [II, 56].
Плиний свидетельствует, что за рекой Яксарт, которую скифы называют
Силисом, живут скифские народы [VI, 49-50]. Персы дали им общее название сагов
(Sagas) от ближайшего народа, а древние греки - арамийцев (Aramios). Сами же
скифы, пишет Плиний, называют персов - хорсарами (Chorsaros), а Кавказские
горы - Кроукасисом (Croucasim), т. е. белыми от снега.39 Два этих слова имеют
прямые корни в древнеиранском языке: первое из них сопоставляется с иранским,
даже персидским *Xor-sar - «петушиная голова», «красная голова», а второе - с
иранским *Xrohu-kas - «блестящий лед».40 Возникновение скифского термина *Хог-
sar связано, видимо, с красными высокими боевыми шлемами ассирийцев, которые
затем, с незначительными изменениями, были заимствованы персами.
Кроме этого, Плиний дважды говорит о скифах как о соседях бактрийцев.41 Он
также указывает, что Ганг стекает со Скифских гор [VI, 65].
Солин повторяет сообщение Плиния о реке Силисе как границе персидских и
скифских племен, которых персы называют саками42 [49,5-6]. При этом он уточняет,
что среди скифских народов наиболее известны массагеты, исседоны, сатархи
и апалеи [49, 7; ср. 19, 3]. В другом месте [19, 2] Солин называет Скифией страну
у реки Пропаниса (Propanniso), однако здесь видимо вкралась последующая
ошибка, и Солин имеет в виду, скорее всего, не реку, а древнее название горного хребта
Гиндукуш - Паропанис. Таким образом, и здесь Скифия соседствует с Индией.
Скифов в числе варварских народов Востока - индийцев, парфян, бактрийцев
и др. - называет Юлий Валерий [Epitom., I, 2], Аврелий Виктор43, Евтропий [VI, 10],
134
Γ π а в a II
Павел Оросий [Adv. Pagan, VI, 12, 19]. Последнему принадлежит подробное
описание горного хребта, который тянется до крайнего востока через всю Азию и
имеет различные названия для разных своих частей, составляющих по существу
единое целое [Adv. Pagan., I, 2, 36 sq.]. К северу от этого хребта между Каспийским
морем и горой Имавом (т. е. крайней восточной оконечностью Тавра) живет, как
пишет Оросий [I, 2, 47], - сорок два кочевых гирканских и скифских племени.
Очевидно, что горным хребтом, тянущимся через всю Азию, может быть только
горная система Памир - Тянь-Шань.
Таким образом, представление античных авторов о восточных, среднеазиатских
скифах имело давнюю традицию и было достаточно четким и определенным.
Персы называли этих скифов - саками, причем древнеперсидские надписи
обозначают присутствие саков преимущественно на границах северо-западной
Индии, т. е. там же, где их знали и античные авторы.44 Геродот называет их
амиргийскими скифами, что, по установившемуся в науке мнению, тождественно
сакам Бехистунской и Персепольской надписей (т. е. самых ранних списков
подвластных персам народов), сакам-хаумаварга более поздних надписей и,
возможно, также сакам за Согдом.45 Хотя многие исследователи неоднократно
подчеркивали идентичность терминов «скифы» и «саки», тем не менее по явно
устаревшей научной практике эти этнонимы продолжают применять для
обозначения как будто бы двух совершенно разнородных этносов.46 В результате,
северочерноморские скифы предстают в иных научных работах, как совершенно
самостоятельный и при том отличный от среднеазиатских кочевников (саков) -
этнос, что, разумеется, не соответствует исторической истине. Племенные
образования «саки» и «скифы» имели общую индоиранскую прародину, несомненно
единый генетический фонд и, вероятнее всего, единый язык, различающийся только
на уровне весьма близких территориальных диалектов. Идентичность понятий
«скифы» и «саки» четко прослеживается в сообщениях Херила Самосского [VII,
3, 9], Геродота [VII, 64, 2], Страбона [XI, 8, 2], Диодора [II, 35, 1], Плиния [VI, 50],
Солина [49, 6], Стефана Византийского, Гезихия, Фотия (s.v. Lakai).
К скифо-сакским племенам относились исседоны и массагеты, в которых
некоторые исследователи, подобно К.Ф. Смирнову, непременно хотят видеть
предков сармато-алан. О скифской принадлежности исседонов и массагетов прямо
говорят Страбон [XI, 8, 2], Диодор Сицилийский [II, 43, 5] и Солин [49,7]. На это
родство указывают также и очень многие исторические параллели. Например, имя
массагетской царицы Томирис [Hdt., I, 205], уничтожившей войско Кира, имеет
явное фонетическое производное в имени одного из сакских царей -Тамириса [Poly-
aen., Strat., VII, 12]. Имя ее сына Спаргаписа [Hdt., I, 211, 3; 213] перекликается с
135
Этнпческое поопсхожаенпе алан: верспп η Факты
именем скифского царя Спаргапифа [Hdt., IV, 76, 6]. Имя брата одного из скифских
царей - Марсагет [Ctes. ар. Phot., cod. LXXII, p. 106, § 16] - является прямым
фонетическим производным от племенного названия массагетов. Чрезвычайно
показательны в этой связи разногласия в сообщениях античных авторов о племенах, на
которые пошел походом Кир: Геродот [1,201 ел.] называет их массагетами; Страбон
[XI, 8,5], рассказывающий о том же походе - саками (а в других местах - массагетами:
XI, 8, 6; XI, 6, 2). Другие авторы (Помпеи Трог (Юстин), Фронтин, Полиен, Оросий
и др.), описывая этот же поход Кира, называют врагов персов - скифами.47
Интересно, что замечательный русский ученый и переводчик древних текстов
Ф.Г. Мищенко, размышляя о времени первого появления скифов в Европе, отметил,
что известное по античным источникам знаменитое вторжение скифов в Мидию на
самом деле сделали азиатские саки, перейдя Араке (Амударью).48 Исследователь
приводит текст Страбона [XI, 8, 4]:
«Саки, подобно киммерийцам и трсрам, совершали набеги то в более отдаленные,
то в ближайшие страны. Так, они заняли Бактриану, покорили плодороднейшую
область Армении, которая и получила от них название СакасенЫ*9; отсюда они
проникли даже до каппадокийцев, в частности тех, которые живут на Евксинском
Понте и называются теперь понтийскими. Однако находившиеся в то время в этой
стране военачальники персов ночью напали на них, празднующих по поводу добычи, и
совершенно их перебили».
По существу, перед нами рассказ о первой, наиболее мощной волне скифского
нашествия на Переднюю Азию, только скифы названы саками. Путь их движения
проходил от предгорий Памира (либо западных отрогов Тянь-Шаня), по Средней
Азии с форсированием Аракса (Амударьи), через Бактрию, в обход Каспийского
моря с юга, через территорию Мидии - в Закавказье. Один из наиболее энергичных
отрядов этого нашествия дошел до Каппадокии, предал огню и мечу эту страну, но
был разгромлен подошедшими персидскими войсками. Неслучайно в исторической
топонимике Закавказья сохранились названия, этимологически связанные с именем
скифов-саков: Шакашен, Шикакар, Шаке и др.50
Французский исследователь Э. Кавеньяк полагал даже, что в середине VII в. до
н. э. существовала в Сакасене целая скифская империя, охватывающая Каспиану,
Северную Армению и Каппадокию.51 В этой связи важно отметить, что хотя
возможно Кавеньяк несколько преувеличивает размах территориальной экспансии скифов,
все же беспорным историческим фактом является существование города Скифо-
полиса в южной Галилее, разрушенного царем Навуходоносором в начале VI в. до н. э.
В свете изложенных фактов представляется обоснованным следующий вывод:
на рубеже X-IX вв. до н. э. вся Центральная Азия вплоть до юго-восточных областей,
136
Γ η а в a II
граничащих с Индией и Синьцзяном, включающих предгорья Памира и западного
Тянь-Шаня - вся эта колоссальная территория была населена скифскими (сакскими)
племенами и находилась под их военно-политическим контролем.52 В IX-VIII вв.
до н. э. эти племена начали свое продвижение на запад, а в первой волне этой
глобальной подвижки восточноиранских племен шли киммерийцы, впервые
появившиеся в Малой Азии в VIII в. до н. э. По-видимому, киммерийцы и скифы
были близкородственными ираноязычными племенами, а небольшой
хронологический разрыв между появлением тех и других на исторической сцене дает
возможность считать киммерийцев просто передовым отрядом скифо-сакского
продвижения.53 Обогнув Каспийское море с юга, киммерийцы захватили все
Иранское нагорье, а затем, выйдя к восточному берегу Персидского залива,
двинулись к северо-западу вдоль моря. Этот путь - через Персидские ворота -
горный проход в западной части Иранского нагорья (недалеко от Персеполя) между
отрогами гор Загрос и берегом Персидского залива, выводил их к границам Элама,
Вавилонии и Ассирии. Видимо не случайно скифские наконечники стрел конца VIII-
VII вв. до н. э. обнаружены в качестве оружия осаждавших у стен таких городов,
где, казалось бы, присутствие скифов или киммерийцев исторически не
засвидетельствовано: в Вавилоне, Ашуре, Каркемише и др.54 В этой связи следует
упомянуть о знаменитом Саккызском кладе (Зивие, южнее озера Урмии, на
территории бывшей Манны). Наконечники скифских стрел раннего времени были
найдены в Закавказье, Сирии, Малой Азии; Палестине, Египте и на всей территории
Передней Азии,55 причем это наконечники именно таких типов, которые являются
общими для всей территории скифо-сакской культуры (Казахстан, Средняя Азия,
Памир, Тянь-Шань, Семиречье и т. д.).
Во время завоевания киммерийцами территории к северу от Персидского
залива, скифы, видимо, находились еще на территории среднеазиатского
междуречья (Амударья-Сырдарья), но напор с востока других ираноязычных
племен скифского корня (исседонов, массагетов и др.) заставил скифов (саков)
покинуть излюбленные места уже ставших привычными кочевий и двинуться на
запад. Это, в свою очередь, толкнуло киммерийцев еще дальше к северо-западу -
на штурм городов греческого Причерноморья. На рубеже VII-VI вв. до н. э.
киммерийцы совершают систематические набеги на Фригию, Пафлагонию,
Эолиду, Ионию. Исторически засвидетельствовано взятие киммерийцами
Сард в 654 г. до н.э. [Струве. 1968. С. 90 ел.]. Около ста лет они владели городом
Антандром на мисийском берегу Эгейского моря в северо-западной Малой
Азии, и этот город даже назывался Киммеридой. О киммерийской оккупации
Вифинии сообщал Арриан [См.: Eustath., ad Dion. Perieg., 322].
137
Этнпческое пропсхожаенпе апзн: верспп η Факты
Пока киммерийцы не давали грекам спокойно наслаждаться культом Вакха,
скифы упорно двигались на запад - вслед своей первой волне, оторвавшейся от них
примерно на 100 лет истории. Движение сакских племен с востока в Северное
Причерноморье происходило, по-видимому, двумя путями: племена исседоно-
массагетского круга шли в Северное Причерноморье по землям Южной Сибири
(территория нынешнего Северного Казахстана), через Южное Приуралье, Поволжье
и задонские степи, тогда как собственно сакские (в греческой традиции именуемые
царскими скифами) племена прошли южным путем: переправившись через р. Араке
(Амударью) и обогнув по южному берегу Каспий, они через территорию Мидии и
Закавказье прошли в Малую Азию.56 История пребывания скифов в Передней и
Малой Азии хорошо известна по персидским, ассирийским, урартским,
вавилонским, греческим и даже библейским источникам (это события конца VIII -
начала VI вв. до н. э.). В 585 году до н. э. скифы, снова перейдя Араке (на сей раз
армянский), вторглись через Кавказ в Северное Причерноморье. Легко сломив
сопротивление киммерийских орд (а, возможно, попросту присоединив их к себе,
предварительно уничтожив недовольную знать) и обложив данью несчастные
племена местных пахарей-автохтонов, скифы быстро заняли все Предкавказье и
земли у Меотиды. С этого времени начинается господство скифов в Северном
Причерноморье, широкое распространение там скифской культуры и,
одновременно, относительное историческое затишье, которое было прервано на
рубеже III в. до н. э. (т. е. приблизительно через 250 лет) приходом следующей,
третьей по счету, азиатской волны, имя которой было - сарматы.
Изучение истории европейских степей в период с VIII века до н. э. по
XIII век н. э. ясно показывает, что из азиатских степей, лежащих к востоку от
р. Урал, каждые 200-300 лет в Европу вторгалась новая мощная орда кочевников.
Эти вторжения всякий раз приводили к коренной перелицовке этнической карты
вначале Северного Причерноморья, а с нашествием гуннов уже всей латинской
Европы (т. е. областей, лежащих в пределах юрисдикции, либо культурного влияния
Римской Империи).
Примерная схема хронологического ритма прихода этих азиатских волн к
берегам Европы будет выглядеть так.57
Рубеж Vin - VII вв. до н· э. - вторжение киммерийцев - I волна Азии.
Начало - середина VI в. до н. э. - приход скифов - II волна Азии.
Начало III в. до н. э. - удар языгов (царских сарматов) - III волна Азии.
Середина II века до н. э. - приход второй орды сарматов (аорсы, роксоланы -
авангард аланского этноса) - IV волна Азии.
138
Γη а в a It
Первая половина I в. н. э. - приход аланской орды - V волна Азии.
Вторая половина IV в. н. э. - нашествие гуннов - VI волна Азии.
Вторая половина VI в. н. э. - вторжение аваров - VII волна Азии.
X век - вторая половина XI века - печенеги и половцы - VIII волна Азии.
Первая половина XIII века - нашествие монголо-татар - IX вал Азии.
Очевидно, что подобный глобальный ритм движения различных этносов в
масштабе огромного континента имеет глубокие причины биосферного и
космоцентрического порядка, которые не могут быть связаны с умозрительными
процессами образования нового этноса путем почти механического слияния
различных этнических компонентов (дахи, массагеты, исседоны, и проч.) вкруг
некоего произвольного ядра (савроматы). Все этнические волны Азии, включая
монголо-татарский «девятый вал», подходили к границам Европы уже вполне
сформированными этническими субъектами, каждый из которых имел не только
свою собственную национальную культуру, но и только ему присущий
психофизиологический облик и неповторимую духовно-этическую доминанту.
Долгий экскурс по кладезям археологических материалов и немеркнущим
скрижалям древних источников, который мы специально предприняли, логично
завершить главным выводом этой главы.
Аланы как этнос (во всем своеобразии составляющих его частей)
сформировались за пределами ведомого античным авторам мира. Эти пределы на востоке
заканчивались Серикой - т. е. страной, простирающейся к юго-востоку от Западного
Тянь-Шаня. От восточных границ античной ойкумены и вплоть до Серики вся полоса
евразийских степей и полупустынь была населена сакскими племенами, имевшими
давние и прочные культурные традиции, богатую историю и свойственный только
им национальный менталитет. Сакский этнический массив вполне мог стать
элементной средой для формирования аланского народа на ранней ступени его
этногенеза, но, конечно, не мог быть этнической базой этого процесса, - прежде всего
в силу этнической древности, культурной самобытности и политической
самодостаточности своего этносоциального комплекса. Таким образом, именно за
Серикой - в громадном азиатском степном поле, ограниченном с запада и востока
меридианами 85° и 100°, с севера - горной системой Алтая и Саян, а с юга - барьером
хребтов Алтынтаг и Наньшань, следует искать древнюю прародину аланов и тот
протоэтнос белокурых ираноязычных номадов, который дал начало аланскому
этническому феномену.
Именно отсюда - от самых удаленных границ Восточной Скифии предки алан,
разбуженные от унылого сна гомеостаза могучим потоком животворных
космических ионов, начали свой славный и кровавый военный поход хронологи-
139
Этническое происхождение алан: верспп η Факты
ческой протяженностью в 1500 лет. Как и все пассионарии, остро чувствующие
свое национальное «я», аланские племена подошли к границам европейского
мира будучи вполне спаяны в единое национально-религиозное целое, - т. е., как
вновь вышедший из-под молота кузнеца клинок, были вполне готовы к
исполнению своей исторической миссии. Продвигаясь по степям Скифии,
сравнительно узким в вершине, но имеющим значительную хронологическую
глубину (примерно в 200 лет) этническим клином, сармато-аланы разрезали
надвое изъеденный прожитыми веками, субпассионарный 58 массив скифо-
сакских племен. К северу от их движения были отброшены исседоны -
потрепанные, но сумевшие сохранить свой политический и этнический
суверенитет. Скифы, а также их «женоуправляемые» друзья савроматы,
оказавшиеся волею судеб прямо перед острием сармато-аланского тарана, были
смяты, побеждены и рассеяны в ничтожно короткий по историческим меркам
промежуток времени. Массагеты и дахо-сакские племена вовремя
посторонились к югу - перекочевали в юго-восточную часть Прикаспия и на плато Устюрта.
Им очень повезло - первые десятки тысяч сарматских саурагов пронеслись мимо
них! История дала им время подумать и, наблюдая издалека трагедию
избиваемых скифов, принять не самое героическое, но зато самое надежное
решение - примкнуть к победителям. Ими же оказались аланы...
140
ГЛАВА III
АСЫ И ТОХАРЫ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ
Локальный географический ареал исторической прародины асов-алан был
только небольшой частью громадной территории, известной под наименованием
Центральная Азия. Этот восточный регион, вполне сопоставимый по площади с
объединенной Европой (включая русские доуральские пространства), охватывает
территорию Турана, так называемого Восточного Туркестана, Саяно-Алтай, Туву,
Забайкалье, Внутреннюю и Внешнюю Монголию, Ордос. Его относительно
равнинная - срединная часть окружена, словно кольцом, высочайшими горами: с
запада - Памиром, Тянь-Шанем и Алтаем; с севера - Саянами и Яблоновым
хребтом; с востока - Большим Хинганом. Южная граница региона проходит по
горной системе Куньлунь - Наныпань, и далее на восток - по линии Великой
Китайской стены в нынешнем автономном районе КНР «Внутренняя Монголия».
Горные склоны служат уникальной естественной основой для
тысячеверстных альпийских лугов и высокогорных степей (их средняя высота над уровнем
моря 1500 м), которые являются второй ландшафтной границей пустынных
центральноазиатских равнин. На севере это второе кольцо разрывается
стремящимися в юго-восточном направлении горами Хангая, Хентея и
Монгольского Алтая. У южной оконечности этих гор, по центральной части Монголии
проходит Великий азиатский водораздел. Отсюда несут свои воды на север в
Байкал - реки Селенга и Орхон, на восток, в бассейн Амура катятся волны
Керулена и Онона, а к западу все реки региона либо быстро исчезают в
раскаленном зеве пустыни Такла-Макан, либо, напротив, живут долго и счастливо,
создавая своей живительной влагой начало великих русских рек Оби и Енисея.
Центральная Азия - страна уникальных, вероятно, нигде более в мире не
отмеченных географических и климатических контрастов. Обледенелые и
мертвые горные пики сменяются здесь благодатнейшим поясом высокогорных
141
Асы η тохары в (Лентрапьноп Азии
степей, которые в свою очередь, следуя общему понижению рельефа к центру
континента, сменяются безжизненными (большую часть года) пространствами
пустынь Гоби, Алашань, Бэйшань и Такла-Макан. Мертвая центральная часть
Такла-Макан по жестокости своего климата вообще не имеет аналогов среди
других пустынь планеты: летом - здесь раскаленное, иссушающее все живое
пекло, а зимой - вечный мороз, ледяная стужа несущихся по бесснежной
равнине песчаных смерчей. Сухость и, как следствие, безжизненность этих пустынь
(40-50 мм осадков в год, в среднеазиатских пустынях - 100-200 мм)1 объясняется как
их сравнительно высоким положением над уровнем моря (800-900 м, - значительно
выше пустынь Средней Азии и Иранского нагорья), так и географическим
расположением в центре постоянно стоящего над Центральной Азией антициклона.
Несмотря на чрезвычайно суровый климат внутренних областей региона,
животный мир Центральной Азии, населяющий по преимуществу периферийное
ландшафтное кольцо высокогорных степей, богат и разнообразен. Даже сегодня здесь
нередкость тысячные стада степных антилоп - сайгаков и дзеренов, в горах Монголии
водятся горные бараны-аргали, в более равнинных частях региона можно встретить
диких ослов-куланов, лошадей Пржевальского, диких азиатских верблюдов-
хавтагаев, севернее - на склонах Саяно-Алтая обычен марал, сибирская косуля,
бурый медведь, волк.
В интересующую нас историческую эпоху - в IV-III вв. до н. э. климат восточной
части Центральной Азии был несколько холоднее, чем сейчас, а следовательно
мягче2 - были сглажены амплитуды зимних и летних температур, достаточная
обеспеченность атмосферными осадками создавала благоприятный для
кочевых обществ ландшафтно-климатический фон. Увлажненная степь простиралась в
глубину континента на значительно более далекое расстояние, увеличивая тем
самым площадь пастбищных угодий, способных обеспечить прокорм для
тысячных стад домашнего скота. В предгорьях Наньшаня и в примыкающей
полосе нынешней знойной пустыни Алашань в те времена было много озер, хотя
отчасти поросших камышом, но служивших прекрасными местами водопоя
для копытных. Озера эти питались горными потоками рек Шулэхэ, Хэйхэ,
Марин-Гола, множеством других горных ручьев и речек. Это были
благодатнейшие места для скотоводства и облавных охот, способные обеспечить
достойную жизнь большого числа людей.3 Даже страшная ныне пустыня Такла-Макан на
рубеже IV-III вв. до н. э. имела совершенно иной облик: с севера и юга ее окаймляли
цепочки обширных зеленых оазисов, обеспеченных круглый год водой,
сбегавшей с горных кряжей. Крупнейшими из этих оазисов были: Дуньхуан, Чарклык,
Черчен, Хотан, Яркенд - на юге, и Хами, Турфан, Харашар, Куча, Курля, Аксу
142
{Улан-Батор)
(03 Эби-нур)
Чеши ближнее
(Турфан)
Цеми
Гяньишт
(хр. Ьаркулыпао
(Сайн-Шанд) ч
ч·
(Чжаосиньчэм)
(озЛалай чур)'
"*4**· — % Цеми \ Чеши дяпкнрр /\
«·» ίΥονΜΗπ\ \ 1еши дальнее * 1
\(^умнм| \ Гучэн (Цицзяоцзин) / Ч>
Ciä^, (Хами) N*7
^*ШР>^^^-*. (Гашуиьская Гоби) \
y>m±?^^ \ -^ ся.Пучонхаи \Л »
Ά**^îb^O*"0мЛобнор) V,1 \ (АньСи)
τ * «£-/*"»
Гуйцы
(К
Улэй
(Бугур)
Хух-Хото) V , * -^Оча. ·
\\^Лашунь-нур} \f I ^^^^^РЛ^Датун) 1(Ле*»
С η у С τη ы и я
Та к л а - Макон)
• - города
давань - древнее название
(Фергана) - современное название
""■ "" - караванные пути
<s^-s - реки
в - озера
ц-ц-iJ - древние стены
^ЛакАжоу) ^♦Пэнъян |(
Юн
ч*·-«*-—4V
Λ-.
Чанъань
(Сиань)
Οι
Рис. 18. Карта Восточной Скифии II—I вв. до н. э. (Реконструкция Л. А. Боровковой).
Асы η тохары в Центральной Азпп
и Кашгар - на севере (Рис. 18). Тарим - крупнейшая блуждающая река Кашгарии -
в те далекие годы не пересыхал ни на одном участке своего более чем
тысячекилометрового русла, создавая в северной части Таримской впадины своего
рода зеленую полосу уремных лесов и тугайных джунглей.
Турфанский оазис, расположенный в трехстах километрах к северо-востоку от
Тарима у южных отрогов Восточного Тянь-Шаня, поразил впервые
добравшихся туда во II в. до н.э. китайцев красотой своих храмов и городской
застройки. Город был расположен на берегу большой реки, разведенной внутри
жилых кварталов на множество ручьев. Ныне этой реки уже нет, а по ее
пересохшему мертвому руслу ветер гоняет удушливую каменистую пыль -
раскаленную летом, обжигающе льдистую зимой. «Нет другого более знойного уголка в
Центральной Азии, чем Турфанская область; зависит же это от орографических
особенностей этой страны. В Притяньшанье господствуют два ветра:
северозападный, дующий преимущественно зимой и летом, и северо-восточный - осенью
и зимой. От первого Турфан защищен снеговым массивом Богдо-ола, второй
перекатывается свободно через пониженную часть Тянь-Шаня. Оттого климат
Турфана очень сух и зимой сравнительно очень суров, а летом очень зноен.
Крайности континентального климата здесь увеличиваются. Солнечные лучи
всей своей силой накаляют горы Туз и Куш-тау и, отражаясь, значительно
возвышают летнюю температуру, которая и без того высока, благодаря вечно
безоблачному небу, чрезвычайной сухости воздуха и отрицательной высоте
места» - так описывал климат Турфанского оазиса Г.Е. Грумм-Гржимайло,
посетивший в начале XX века это ныне весьма унылое место.4
Склоны невысоких гор Иньшаня (на западе Ордоса) в IV-III вв. до н. э.
были покрыты густыми лесами и изобиловали всевозможной дичью.
Племена хуннов, населявшие в указанное время этот район, так любили Иньшань,
что в I в. н. э. плакали, проезжая мимо своих родных гор, поскольку китайцы,
выбив с Иньшаня хуннскую орду, запретили степнякам останавливаться в
этих местах.5 В наше время от былых уникальных охотничьих угодий не
осталось и следа: «... Местность эта в общем равнинная, пустынная, встречаются
холмы и ущелья; на севере большую площадь занимают развеваемые пески.
Северная часть плато представляет собой каменистую пустыню, среди которой
встречаются невысокие горные хребты, лишенные травянистого покрова».6
Далеко к северо-западу от Иньшаня - в Джунгарии, там где ныне господствуют
песчаные бури и растет только верблюжья колючка, хунны во II в. до н. э. занимались
земледелием. В это же время рапорты китайских военачальников о численности
отбитого у хуннов и реквизированного скота свидетельствуют об огромных
144
Γ η а в a III
стадах, которые хунны без труда выпасали в пределах ныне крайне
засушливого, пустынного Монгольского Алтая. При неудачных походах на хуннов,
т. е. когда последние успевали вовремя отойти вглубь азиатских просторов,
китайские трофеи исчислялись тысячами голов скота (1000, 7000 и т.д.), а при
удачных - сотнями тысяч! Л.Н. Гумилев, специально исследовавший этот
вопрос, считает, что цифры китайских военных рапортов вполне достоверны,
поскольку после походов полководцы Китая сдавали свою добычу
гражданским чиновникам по счету, а потому были заинтересованы скорее скрыть
часть добычи, но никак не завысить ее.7 Подобные же многотысячные стада
скота ираноязычные усуни выпасали рядом с Джунгарией - на территории
ныне также очень засушливого Семиречья.8
Таким образом, огромные по протяженности и разнообразные по ландшафтно-
климатическим условиям степи Центральной Азии издревле были весьма
пригодны для заселения человеком и для создания на этих просторах племенных
объединений скотоводов-кочевников. Притягательность центральноазиат-
ских степей для различных по этнической и расовой принадлежности народов
особенно усилилась в середине II тысячелетия до н.э., т.е. в период, когда на
основе освоения бронзовой металлургии и изобретения строгой узды для
верхового коня были созданы предпосылки для перехода от комплексного,
более-менее оседлого охотничье-скотоводческого хозяйства к кочевому
скотоводству, которое немыслимо без возможности регулярного перемещения
больших стад по обширным пространствам пастбищ и, соответственно, без
дальних сезонных миграций всего состава племен кочевников.9
Так кем же были эти народы седой древности, потомки которых в период
IV-III вв. до н. э. вступили в бескомпромиссную борьбу между собой за
обладание благодатными степями центра и востока Центральной Азии, т. е.
территориями, которые в китайской историографии и политической документации
получили многозначительное наименование - Западный край? Поскольку нас
интересует историческая прародина и ранняя история алан - белокурых и
голубоглазых номадов (как свидетельствуют об этом народе китайские и
античные источники) - будет вполне логично, если вначале мы обратимся к
истории белой (европеоидной) расы в Китае, ибо очевидно, что только из этой
расовой среды могли произойти степные богатыри, которых много позже
римский поэт назовет «суровыми и вечно воинственными аланами».
Следует отметить, что в России действительный интерес к изучению
исторической судьбы европеоидной расы в Центральной Азии начался с
фундаментального труда Г.Е. Грумм-Гржимайло «Западная Монголия и
10 Заказ №217
145
Асы η тохары в (Лентрапьноп Азии
Урянхайский край», а также с конспективного изложения основных выводов
этой работы в статье «Белокурая раса в Средней Азии». Позднее научную эстафету в
изучении этой проблемы в России принял Л.Н. Гумилев (ограничившийся, к
сожалению, только одной публикацией), а затем, уже в самое недавнее время, целая
плеяда ученых.10 Важно подчеркнуть, что невзирая на многие десятилетия,
прошедшие с момента опубликования указанной работы Г.Е. Грумм-Гржимайло,
основные выводы этого замечательного исследователя и путешественника не
только непоколеблены, а, наоборот, получили блестящее подтверждение и доныне
служат своего рода маяками для научных изысканий других ученых. В
интересующем нас контексте протоаланской проблемы эти выводы могут быть
сведены к двум концептуальным положениям, которые мы сейчас
последовательно рассмотрим.
1. Белая (европеоидная) раса населяла Центральную Азию и Северный Китай,
вплоть до среднего течения реки Хуанхэ, с незапамятных времен. Соответственно,
белокурые племена динлинов (китайский собирательный термин, обозначающий
белокурого и голубоглазого европеоида) вполне обоснованно могли считаться
автохтонами этих мест (по крайней мере по отношению к позднейшим китайским
завоевателям, первый поход которых против динлинов в долину реки Хуанхэ и в
Хэси последовал в 636 г. до н. э.).11
Китайская легенда связывает происхождение динлинов с неким героем
Пань-ху, который был сыном белого варвара (по другой версии -сыном
пятнистой собаки) и дочери императора Дику (Ку), царствовавшего с 2437 по 2375 гг.
до н. э. Белокурые динлины, имевшие своим родоначальником Пань-ху,
составили этническую основу народа чжоу, который дал Китаю вторую
историческую династию Чжоу (1122-221 гг. до н.э.). (Первой исторической династией
Китая следует, вероятно, считать династию Шан-Инь, поскольку именно после
ее основания - 1586 или 1562 гг. до н. э. - сложились устойчивые традиции
древнекитайской цивилизации, была изобретена иероглифическая
письменность, а китайцы впервые сплотились в целостную этническую систему.
Легендарная династия Ся, предшествующая Шан-Инь, вероятно, все же
существовала, несмотря на сомнения отдельных западных историков, однако в эпоху этого
царства китайский протоэтнос еще представлял собой только аморфный
конгломерат отдельных племенных союзов).
Династия Чжоу имела центр своих владений в северной части провинции
Шэньси. Именно здесь князь Вэнь-ван, динлин по происхождению, стал создавать
свою могучую армию. Главный воинский контингент этой армии составляли
динлины (степные племена ди). Затем Вэнь-ван обрушился на соседние народы и в
146
Γ η а в a III
короткий срок покорил огромную территорию к востоку и западу от своего
владения.12 К 1115 г. до н. э. (год смерти Вэнь-вана) чжоуские динлины владели
обширным царством, простиравшимся от побережья Желтого моря до Тибета. Вэнь-
ван оставил своему сыну У-вану прекрасно обученную армию. Белокурые чжоуские
воины, по словам пораженных их военной доблестью китайцев, - «имели сердца
тигров и волков». С этой армией У-ван, исполняя завет отца, вторгся на территорию
уже собственно китайской державы Шан-Инь, но в низовьях реки Хуанхэ был
остановлен китайской армией и вынужден повернуть назад. Несколько лет спустя,
в 1066 г. до н. э. чжоуский царь вновь напал на державу Шан-Инь: на этот раз
китайское войско было разбито наголову, множество побежденных целыми
родами были обращены в рабство и пожалованы чжоуским военачальникам.
Овладев нижним течением Хуанхэ, победоносный У-ван повернул к югу, прошел
победным маршем нынешние китайские провинции Хэнань и Хубэй и вышел в
долину реки Янцзы. Таким образом, в результате этой военной компании все
население междуречья Хуанхэ и Янцзы - двух великих рек Восточной Азии -
склонилось перед торжествующим динлинским завоевателем. Похоже, что
чжоусцам удалось сокрушить не только царство Шан-Инь, но и соседей этой
державы на юго-востоке, поскольку, согласно китайским летописям, чжоуские
воины взяли множество рабов из числа восточных [и] и южных [мань]
приграничных народов.
Предположение о динлинской этнической основе чжоуской армии косвенно
подтверждается следующим историческим свидетельством: когда
китайский император Гао-цзу услышал одну из военных песен динлинов, то
воскликнул: «С этой именно песнью Вэнь-ван одерживал свои победы!». Грозные
раскаты динлинского военного марша так поразили императора, что он велел
обучить исполнению этой песни своих армейских музыкантов. Если бы в армии
царства Чжоу (по крайней мере в первый - победоносный - период его
существования) присутствовал бы китайский элемент, то либо военные марши динлинов
были бы хорошо известны китайцам и не было бы нужды специально обучать им
армейских запевал, либо эти мелодии подверглись бы значительной китайской
редакции и вряд ли могли бы вызвать такое удивление и восхищение у Гао-цзу.
Еще одним подтверждением динлинской этнической основы чжоусских
племен, вторгшихся в XII в. до н.э. в Северный Китай, могут служить, вероятно,
некоторые фрагменты великих од из древней «Книги песен» (эпоха сбора и записи
VI-V вв. до н.э.), в которых в поэтической форме сохранились воспоминания о
кочевом образе жизни древних чжоусцев и стратегическом направлении их боевого
марша на Китай.
147
Асы η тохары в иеитрапьноп Азпп
ОДА О ПЕРЕСЕЛЕНИИ ПЛЕМЕНИ ЧЖОУ
(Ш,1,3)
I
Тыквы взрастают одна из другой на стебле...
Древле народ обитал наш на биньской земле,
Реки и Цюй там и Ци протекают, струясь.
В древности Данъ-фу там правил - наш предок и князь.
[Дань-фу - один из легендарных предков дома Чжоу. - Н.Л.].
Людям укрытья и норы он сделал в те дни -
И ни домов, ни строений не знали они.
II
Древний правитель однажды сбирает людей,
Утром велит он готовить в поход лошадей.
Кони вдоль западных рек устремились, бодры, -
Вот и достигли подножия Циской горы.
Он и супруга - из Цзянского рода сама -
Место искали, где следует строить дома.
III
Чжоу равнины - прекрасны и жирны они,
Горькие травы тут сладкими были в те дни...
Мы совещались сначала - потом черепах
[Древний обряд гадания на черепаховых панцирях. - Н.Л.]
Мы вопрошали: остаться ли в этих местах?
Здесь оставаться! Судьба указала сама -
Здесь и постройки свои возводить, и дома...
[Перевод А.Штукина. Шицзин. 1987]
Тесты великих од «Книги песен» являются очень сложными
поэтическими конструкциями, в которых на древнюю чжоускую основу постепенно
накладывались позднейшие напластования, отражающие, конечно, уже не образ
мыслей и чувства ранних чжоусцев, а образ мыслей и чувства китайцев,
ассимилировавших и усвоивших некоторые основы чжоуской этнической культуры. Как
представляется, в приведенном выше отрывке запечатлены следующие архаические
черты древних чжоусцев: кочевой быт (наличие «укрытий», каковыми в
представлении последующих китайских редакторов вполне могли считаться
148
Γ η а в a III
кибитки или юрты); отсутствие постоянных поселений (чжоусцы не знали «ни домов,
ни строений»); передвижение только на лошадях («готовить в поход лошадей»); особое
значение пастбищных условий для жизни этноса (равнины «прекрасны и жирны» -
хороший травостой). Одновременно, здесь четко указана сторона света откуда
чжоуские племена пришли в Китай - с запада («кони вдоль западных рек
устремились»). По древней китайской традиции «западными реками» или
«коридором западных рек» (Хэси джаолян) называются только реки Синьцзяна
(Западного края), стекающие с Наньшаня: Хэйхе-Эдзингол, Шуйхе, Сумхе
[Петров. 1967. С.8.]. Ни к каким иным рекам на территории других регионов
Поднебесной в китайской историко-географической традиции определение
«западный» не применяется. О том же свидетельствует, по-видимому, и
позднейшая вставка в текст оды - «горькие [ныне - Н.Л.] травы тут сладкими
были в те дни [т.е. во время вторжения чжоу в провинцию Шэньси - Н.Л.]».
Вряд ли чжоуский бард в момент составления первичного текста оды мог знать
о последующем, через много веков, усыхании степей Восточной Скифии
(Западного края), однако об этом хорошо знали переписчики эпохи Хань, т.е.
эпохи окончательного закрепления поэтической формы великих од.
Весьма важна информация о лошадях, сохранившаяся в тексте оды. Создается
впечатление об исключительно тесном и свободном обращении древних чжоусцев
с этим видом домашних животных: утром повелели «готовить в поход лошадей»
и, немедленно, - кони «устремились, бодры». Сегодня можно считать
фактически общепризнанной (по крайней мере, в европейской науке) гипотезу о
мощном индоевропейском импульсе, обеспечившем появление в Китае (в эпоху,
предшествующую династии Инь) трех важнейших инноваций - колесного
транспорта, доместикации лошади и металлургии [См. подробнее: Киселев. 1960;
Кузьмина. 1999. С. 165]. Однако и после этого достаточно мощного иноэтниче-
ского импульса китайская культура еще очень долгое время (даже после
ассимиляции чжоуских племен!) оставалась внутренне чужда использованию
большого числа лошадей в армии. Только в циньско-ханьское время, благодаря
методичным усилиям государственного аппарата, китайцы сумели создать
регулярные части конницы, которую они, кстати говоря, долго применяли крайне
неумело. Сознавая этот органичный недостаток собственной военной
организации, китайцы в эпоху Хань очень широко использовали кавалерийские отряды
из числа кочевников, лояльно настроенных к ханьцам, что значительно
повышало оборонительные возможности китайского государства [Кожанов. 1990. С.82-83].
Важно отметить, что многие мифологические сюжеты Древнего Китая находят
прямые соответствия в индоевропейской мифологии, например, война пигмеев и
149
Асы η тохары в Центральной Азпп
журавлей, сюжеты о стране людей с головами псов, об амазонках и змееногой
богине, «стране счастья» (аналог вечно счастливых гипербореев) и т.п. [Юань Кэ.
1987. С.433 ел.]. Мифологические представления о «конях-драконах», которые
определяли настороженное или даже опасливое отношение древних китайцев к
лошадям, возникли, возможно, под впечатлением всесокрушающих боевых походов
восточных иранцев, у которых неистовый конь и разящий с него всадник сливались
в бою как бы в единое целое.
В отличие от древнекитайских племен хуа, располагавших
преимущественно пехотными формированиями, военные успехи белокурых чжоусцев
обеспечивало именно массированное применение конницы. Об этом, как мне
представляется, очень красноречиво повествуется в другой чжоуской оде.
ОДА О ЦАРЯХ ВЭНЬ-ВАНЕ И У-ВАНЕ
И О ПОКОРЕНИИ ЦАРСТВА ИНЬ-ШАН
(И1,1, 2)
III
Этот Вэнь-ван был наш царь Просвещенный, и он
Сердцем внимателен был и исполнен забот.
Вышнему неба владыке со славой служил,
Много от неба он принял и благ, и щедрот.
Доблесть души и достоинство в нем без пятна!
Царство над миром он принял и с ним его род...
VI
Воля от неба на землю тогда снизошла -
Волею неба и стал на престоле Вэнь-ван:
Стал он в столице, был в Чжоу удел ему дан.
Дева из Шэнь, - государыню-мать заменив, -
Старшая дочь из далеких явилася стран.
[Дочь князя Шэнь стала супругой Вэнь-вана. - Н.Л.].
Милостью неба от нее и родился У-ван.
Небо тебя сохранит и поможет тебе -
Небу покорный, пойдешь на великое Шань!
150
Г а а в a III
VII
Иньские, шанскис - всюду отряды видны,
Лесу подобные, строятся рати солдат.
В полном порядке, как стрелы в пустыне Муе.
[Территория в пределах провинции Хэнань. - Н.Л.].
Только и наши с достоинством рати стоят.
Неба верховный владыка с тобою, У-ван.
В сердце своем да не будешь сомненьем объят!
VIII
Эта пустыня Муе широка, широка!
Блещет сандалом своим колесница, ярка;
Каждая лошадь в четверке гнедая - крепка.
Шан-фу, великий наставник, искусен в боях -
Будто орел, воспаряющий ввысь в облака!
Помощь У-вану несет эта Шан-фу рука.
Шанскую мощную рать разбивает У-ван,
В это же утро страну занимают войска.
[Перевод А.Штукина. Шицзин. 1987]
Итак, в восьмом разделе оды, являющимся смысловым апогеем всего
произведения, довольно ясно (хотя и в иносказательной стихотворной форме)
обозначен главный фактор победы армии У-вана над войском Шан-Инь в пустыне
Муе. Это массированный удар конного корпуса (где каждая лошадь - крепка),
возможно даже фланговый удар - столь излюбленный кочевниками. Аллегорическое
сравнение великого наставника - полководца Шан-фу с орлом, парящим высоко в
облаках, вероятно свидетельствует о том, что удар чжоуской конницы во фланг
шаньских войск был совершенно неожиданным, т.е. был нанесен либо с марша,
либо из засады - как орел неожиданно падает на свою добычу из облаков. Ода
вновь и вновь подчеркивает преимущественно (или исключительно?) пехотную
структуру армии Шан-Инь: рати солдат «строятся» и стоят «лесу подобные».
Разбив эту «полную порядка» рать с помощью «руки» Шан-фу, великий У-ван
в «это же утро» занимает страну своими войсками. Излишне доказывать, что
подобные темпы оккупации любой более-менее значительной территории (а
тем более страны!) доступны только высокомобильным и
высокоорганизованным конным формированиям и, наоборот, совершенно невозможны для
пехоты.
151
Асы η тохары в (Лентрапьноп Азпп
Л.Н. Гумилев, размышляя в своем исследовании «Хунну» об исторических
обстоятельствах, приведших к возникновению царства Чжоу, несколько занижает,
на мой взгляд, степень вовлеченности динлинов в этот процесс и масштабы их
влияния на него. Совершенно справедливо указание Л.Н. Гумилева на факт
присутствия в китайском фольклоре легенд об ожесточенной борьбе
«черноволосых» предков китайцев с «рыжеволосыми дьяволами». Справедливо и
упоминание об опять-таки легендарном походе «Желтого императора» в
2600 г. до н.э. против степных и горных племен «жунов» и «ди». (Такое деление
вряд ли правомерно. Признанный знаток китайского языка и династийных историй
Н.Я. Бичурин, как известно, считал «жунов» и «ди» представителями единого этноса
и объединял эти этнонимы в один: «жун-ди»). Однако явным преувеличением
представляется дальнейшее утверждение исследователя о том, что китайцы выиграли
эту войну и «оттеснили варваров в горы, степи и даже южные джунгли», тем более,
что ниже Л.Н. Гумилев вынужден признать, что несмотря на столь блистательные
победы полулегендарное китайское царство Ся овладело «лишь областью Хэнань
и юго-западной частью Шаньси» [Гумилев. 1997. Т. IX. С. 27]. Также вряд ли можно
признать обоснованной версию ученого о происхождении народа Чжоу. Согласно
этой версии (очень похожей на прямую ретрансляцию официальной точки зрения
китайской историографии), главную роль в возникновении народа чжоу сыграли
не степные племена жун-ди (динлинов), а потомки китайских эмигрантов,
примкнувших к опальному китайскому вельможе Гун-лю, который был лишен
должности главного попечителя земледелия в царстве Ся, не вынес этой обиды и
сбежал в 1747 г. до н. э. на запад к кочевым племенам жунов. Его потомки, за триста
с лишним лет будто бы не смешавшиеся со степными жун-ди, в 1327 г. до н. э.
вернулись обратно в северную часть Шэньси и основали там у горы Цишань
княжество Чжоу. Эта легенда поразительно похожа на другую китайскую
историческую новеллу - о происхождении народа хуннов, которые тоже будто бы
произошли от китайского эмигранта Шун Вэя, сына Цзе-куя, последнего царя
династии Ся, также удалившегося в северные степи. Алогичность этой явно
идеологической посылки китайской историографии вполне очевидна уже из одного
только факта первого появления этнонима «хунну» в китайских
исторических документах в эпоху Чжаньго (эпоха «Воюющих царств», 403-221 гг.
до н. э.).13 Если учесть, что Шун Вэй, последний царевич династии Ся, мог
бежать в степи никак не позднее периода 1586-1562 гг. до н.э.
(предполагаемое время переворота, приведшего к власти династию Шан-Инь), то окажется,
что сяйские «родоначальники» хунну сохранили свой китайский этнический
след среди степных «варваров» на протяжении более тысячи лет!
152
Γ η а в a III
Вообще, если внимательно просмотреть обобщающие китайские исторические
труды, то окажется, что любой народ, сыгравший сколько-нибудь значительную роль
в китайской истории, неизбежно в том или ином колене имел китайских предков.14
Что ж, видимо в этом и заключается особый смысл и особый колорит китайской
национальной историографии, обладающей редким искусством почти незаметно
набрасывать, когда это нужно, на очевидный исторический факт темную вуаль
мифа, и красиво представлять почти баснословный миф в пурпурном плаще
исторической реальности. Вопрос заключается только в том - нужно ли русской
школе историографии следовать методикам китайской в изучении истории
самого Китая? Сопоставление же сведений китайских источников о ранней
истории царства Чжоу, собранных в своде Н.Я. Бичурина, свидетельствует
(на мой взгляд - весьма недвусмысленно) лишь о жесткой конкурентной борьбе
различных племен белых европеоидов (жун-ди) за политическое доминирование в
Северном Шэньси и связанные с этим экономические преимущества (сбор
степной повинности «хуан-фу», возможность прямых торгово-экономических
контактов с древнекитайской державой Шан-Инь).15
Вернемся к истории образования царства Чжоу. В пользу предположения о
преимущественно европеоидной (динлинской или дисской - ниже я постараюсь
показать существенное различие в смысловом содержании этих терминов)
этнической основе народа чжоу свидетельствует факт коренной идеологической
революции, которую совершили чжоусцы, завоевав древнекитайское царство Шан-Инь.
Первым делом они уничтожили человеческие жертвоприношения до этого широко
практиковавшиеся у китайцев. Затем, вероятно не без определенных мер
принуждения, был отодвинут в сторону культ Шан-ди - поклонение верховному богу-
мироправителю, а вместо него основой религиозных воззрений и обрядов стало
поклонение душам предков и культ героев, ставший на длительный срок основой всех
сакрально-мистических конструкций чжоуских племен.16 Г.Е. Грумм-Гржимайло
отмечает, что вообще все духовные и социальные установления чжоусцев имели
много общих черт с древнеарийскими, а от них были заимствованы китайцами.
Так новобрачная в Китае, вступая в дом мужа, приносит обязательную жертву его
предкам - обычай, который несомненно имеет под собой динлинскую основу.17
На определенном историческом этапе, в течении нескольких веков после
завоевания чжоусцами царства Шан-Инь представители белой европеоидной расы
вероятно составляли военно-политическую элиту Северного Китая. Иначе трудно
объяснить, почему некоторые китайские императоры, вплоть до периода
«Троецарствия» (220-280 гг. н. э.) имели достаточно выраженный европеоидный
облик. Так Ши-хуанди, император династии Цинь (246-209 гг. до н. э.) имел
153
Асы η тохары в Центральной Азии
продолговатое лицо, широкие глаза и выдающийся нос. Столь же выраженными
арийскими чертами обладал и гениальный родоначальник династии Хань-Гао-цзу.
«Γαο-ди, он же Гао-хуан-ди и Гао-цзу, основатель династии Хань, прозывался
Лю, по имени Бан, по проимснованию Цзи. Родился в нынешней губернии Гансу в
области Сюй-чжеу-фу. Он имел орлиный нос, широкий лоб, был прост и одарен
обширным соображением» [Ши цзи. 19].
Ниже Сыма Цянь добавляет, что Гао-ди имел также великолепную бороду и
бакенбарды - физиономические признаки практически немыслимые у этнически
чистых китайцев. В «Троецарствии» многие деятели китайской политики описаны
точно так же, а один из них, рыжебородый богатырь Сунь Цюань, даже носил
прозвище «голубоглазый отрок».18 Очевидно, что столь характерные черты
внешности очень мало соответствуют китайским этническим стандартам, но вполне
отвечают традиционному европейскому фенотипу. Это различие лучше всех
понимали сами китайцы, например, Янь Ши-гу, комментатор «Цянь Хань шу», желая
дать образную внешнюю характеристику усуней Наньшаня (и ориентируясь при
этом, разумеется, не на европейскую читающую аудиторию, а на китайцев) писал:
«Усуньцы обликом весьма отличны от других инородцев Западного края. Ныне
иностранцы с голубыми глазами и рыжими бородами, похожие на обезьян, суть
потомки их».19
Г.Е. Грумм-Гржимайло отмечает следующие характерные особенности
динлинского облика: высокий рост, могучее телосложение, белый цвет кожи,
голубые (или зеленые) глаза, черты лица кавказского типа. Позднее
исследователь детализировал внешние признаки, характеризующие древнюю
белую расу Центральной Азии: рост средний, но часто высокий; плотное и
крепкое телосложение; продолговатое лицо; цвет кожи - белый с румянцем на
щеках; белокурые волосы прямые, но иногда и вьющиеся; нос выдается вперед,
прямой, часто орлиный; светлые глаза.20 Такой внешностью (с той или иной
степенью выраженности отдельных черт) обладал любой представитель кочевых
племен центральноазиатской степи, попадавший под собирательный китайский
этноним «динлин», который имел очень древнее происхождение, так как упоминается
уже в «Шань-хай-цзин», сочинении, относимом к дочжоуской эпохе.21
Древние китайские источники различают две больших группы кочевников,
которые отличались друг от друга не только географическим ареалом проживания,
но и расовой принадлежностью.
На востоке, по южным склонам Большого Хингана и далее на север к реке
Керулен кочевали монголоидные племена «ху», среди которых западнее находились
исторические предки хуннов - племена хяньюнь и хуньюй, а восточнее - предки
154
Γ η а в a III
сяньби, многочисленные роды дунху. Племена «ху» были слабо организованы, в
военном отношении весьма слабы, и до завершения ожесточенного противоборства
между китайцами и белыми динлинско-жунскими племенами (к концу III в. до н. э.)
не имели сколько-нибудь существенного военно-политического веса в Центральной
Азии и Северном Китае.
Белый (европеоидный) центральноазиатский суперэтнос китайцы именовали -
племенами «ди». Этот суперэтнос состоял из племен динлинов (включавших народы
бома) и племен жун-ди (включавших жунов, дили и еще целый ряд племен). Динлино-
жунские племена представляли собой грозную, хотя и не организованную должным
образом силу и занимали колоссальную территорию от верховьев Тарима на западе,
до нынешней китайской провинции Хэбэй на востоке. Состав этих племен был,
вероятно, очень различен: наряду с кочевыми народами, населявшими «песчаную
страну Шасай» (т.е. южную окраину Гоби), на территории современных провинций
Хэбэй, Хэнань, Шаньси, Шэньси и Ганьсу жили многочисленные оседлые племена
«ди». Несколько забегая вперед, отмечу, что и по этническому происхождению (а,
следовательно, по языку, стереотипу поведения и национальному менталитету), и по
культуре, и по социально-экономическим интересам оседлые и кочевые европеоидные
племена очень отличались друг от друга, что исключало их военно-политическую
консолидацию, а значит существенно облегчало задачу древних китайцев по
завоеванию исконных динлинско-жунских территорий. На востоке Северного
Китая, в провинции Хэбэй жили племена, объединяемые древнекитайским названием
«бэй-ди» (северные ди): шаньжун - бэйжун, цзяши (восточные роды племени чиди -
красных ди), учжун, а также племена сяньлюй, фэй и гу (последние возможно были
оседлыми или полукочевыми). Все эти народы (особенно шаньжуны, жившие на
северо-востоке рядом с дунху и хуннами) в той или иной степени сохраняли кочевой
быт. На западе, в провинциях Шаньси, Хэнань, Шэньси и в южной части Ганьсу,
перемежаясь анклавами китайского населения, жили белые племена земледельцев
и оседлых скотоводов: дажуны, лижуны, цюаньжуны, маожуны, цянцзюжуны, а
также племена луши, люсюй и дочэнь (последние три племени возможно были
полукитайскими или в значительной степени воспринявшими китайские обычаи и
национальный менталитет).22 В северной части Шаньси оставались племена с ярко
выраженной кочевой культурой - лоуфань и баянь, впоследствии вытесненные
китайцами в Ордос.23 На юге Ганьсу, имея с запада монголоидных соседей -
тибетские племена жокянь, кочевали сяожуны, затем вошедшие, вероятно, в состав
юэчжей. Все эти племена, вслед за Г.Е. Грумм-Гржимайло, следует отнести к
древнейшему населению Северного Китая, по отношению к которому сами китайцы,
безусловно, являются только пришельцами (Рис.19).
155
Рис. 19. Ареалы племен в Восточной Скифии
и Северном Китае
в VII - V вв. до н. э.
УСЛОВНЫЕ ЗНАКИ
Ϋ// / — Ареал монголоидных племен (ху)
- Ареал восточноиранских племен (ди)
— Ареал тохарских племен (жун)
::!:":£·j — Китайские княжества (хуа)
Γ η а в a III
Л.А. Боровкова в своей недавно вышедшей монографии «Царства Западного
края» не учитывает, к сожалению, фундаментальное расовое различие, которое
разделяло все кочевые и полукочевые народы, живущие к северу от китайцев на
европеоидов (ди) и монголоидов (ху). Это привело исследователя к весьма
спорному заключению, что у древних китайцев все северные народы именовались - ху
(хусцы). Аргументация этого положения сводится в основном к трем цитатам из
«Ши цзи» Сыма Цяня, содержание которых, по мысли Л.А.Боровковой,
свидетельствует о том, что «древние китайцы называли хусцами все народы, жившие
севернее их, от Ганьсуского коридора до Ляодуна» [Боровкова. 2001. С.36-38].
Отдавая должное высокой эрудиции автора, подкрепляющей все свои выводы
собственными переводами древнекитайских источников, позволю себе все же не
согласиться в этом случае с их конкретным истолкованием.
Итак, в главе 43 «Ши цзи» приводятся сведения о хусцах (ху) времен правления
Улин-вана (325 - 299 г. до н.э.). В 307 г. до н.э. Улин-ван усматривал такое
географическое местоположение иноплеменных и китайских соседей у границ своего
княжества Чжао:
«Ныне [царство] Чжуншанъ [в центре провинции Хэбэй - прим. Л.А.Боровковой]
находится у моей груди, на севере [царство] Янь, на востоке - хусцы, на западе -
линьху и лоуфань и граница с [царствами] Цинь и Хань» [Ши цзи. Гл.43. С. 1806.
Перевод Л.А.Боровковой].
Чуть ниже в этой же главе читаем:
«К востоку от Чаньшань [в царстве Чжуншань - прим. Л.А.Боровковой] до
Дай [княжество - Н.Л.] проходит граница с Янь и восточными хусцами [дун-ху], а на
западе - граница с лоуфань, Цинь и Хань» [ШЦ. Гл.43. С. 1809. Боровкова. 2001].
В сообщении «Ши цзи» за 306 г. указывается, что Улин-ван в инспекционной
поездке -
« ... на западе обследовал земли, пограничные с хусцами, доехал до Юнъчжуна,
[где] правитель линьху преподнес [ему] в дар лошадей» [ШЦ. Гл.43. С. 1811. Боровкова.
2001].
Размышления Л.А.Боровковой сводятся к следующему.
Из двух первых, приведенных выше, сообщений «Ши цзи» можно понять, что к
западу от княжества Чжао проживали некие племена линьху и лоуфань.
А в сообщении от 306 г. до н.э. хусцами назван народ, проживавший к западу от
Чжао. Сумма этих двух промежуточных выводов, по мнению Л.А.Боровковой,
означает, что и племя линьху, и племя лоуфань в первой китайской династийной
истории (а значит и в более древние времена) именовались хусцами (ху). Вряд ли
подбор именно этого примера является случайным, поскольку европеоидная расовая
157
Асы η тохары в иентрапьноп Азпп
принадлежность племени лоуфань давно является общепризнанным фактом
[Миняев. 1991]. Тем самым Л.А.Боровкова пыталась, по-видимому, еще раз
подчеркнуть внерасовость - универсальность применения термина ху древними
китайцами.
Однако внимательное прочтение вышеуказанных цитат из «Ши цзи» позволяет
признать некоторую искусственность размышлений исследователя. Обратим
внимание, что в двух первых сообщениях «Ши цзи» главный географический вектор
проведен с юга на север через княжество (царство - по Л.А.Боровковой) Чжуншань,
к востоку от которого находятся хусцы (восточные хусцы), а к западу - племена
линьху и лоуфань (во второй цитате племя линьху вообще не указано, что дает
право считать его соотнесенным с одним из варварских субъектов, т.е. либо с
лоуфань, либо с дунху). Следует указать также, что этноним линьху состоит из двух
смысловых модулей, из которых базовым является несомненно ху - по-китайски
«варвар». (Л.А.Боровкова склонна переводить наименование ху как «дальний
народ», что в данном случае непринципиально). Линь означает: «посмотреть на - ».
Таким образом, сочетание линьху можно перевести как «смотрящий варвар»,
«дозорный варвар», а по отношению к племени как «племя рубежных, дозорных
варваров».
Перейдем к следующему сообщению 43 главы «Ши цзи».
О чем повествуется здесь?
Повествуется же о том, что Улин-ван, князь владения Чжао, проехал с
инспекционными целями вдоль границы своего княжества с хусцами, т.е. вдоль
восточной границы. Неважно, в какую сторону следовал князь: с востока на север,
либо с востока на юг; важно, что в определенный момент он должен был оказаться
у западной полусферы своих владений, где первыми, по логике, должны были
проживать линьху - племя рубежных, дозорных варваров. И действительно, «Ши
цзи» повествует о встрече Улин-вана не с лоуфань, а именно с линьху. Но в таком
случае закономерен вопрос: если племя линьху является рубежным, дозорным
племенем, то в пользу кого осуществляет оно свой дозор, рубеж земли какого народа
(группы племен) оно представляет? Полагаю, что дальнейшие пространные
размышления излишни: очевидно, что в представлении древних китайцев племя
линь-ху - это передовое, рубежное племя огромного этнического массива
племен ху, хорошо известных китайцам своим воинственным характером и
наклонностью к грабежам на границе. В таком случае не вызывает сомнений и
то, что термин ху (хусцы) ни в коей мере не распространяется на племя лоуфань
(европеоидное и восточноиранское происхождение которого представляется
бесспорным), в противном случае придворный китайский историограф просто не
158
Γ η а в a III
стал бы обозначать его во всех своих сообщениях как отдельный этнический субъект.
А раз европеоидные лоуфань, по мнению китайцев, не принадлежат к этническому
массиву ху, то среди племен северных варваров они могут принадлежать только к
этническому массиву жун-ди, т.е. ко второму обобщающему надплеменному
объединению, хорошо известному по древним китайским источникам. Такой вывод,
вероятно, разрушает концептуальный базис под построениями Л.А.Боровковой о
якобы универсальности применения термина ху древними китайцами по отношению
ко всем северным варварам ордосских и гобийских степей.
Это мнение можно подкрепить другим примером, также использованным
Л.А.Боровковой для иллюстрации ее «хуской» версии.
В «Исторических записках» (Ши цзи) Сыма Цяня есть специальный раздел
«Повествование о Сюнну (хунну)», в котором в частности рассказано о
превентивных военно-стратегических мероприятиях циньского полководца Мэн Тяня против
северных варваров, в том числе и хуннов. (Не вдаваясь в детали полемики по поводу
целесообразности применения того или иного варианта центральноазиатских
этнополитических терминов: хунну или сюнну, юэчжи или юечжи, Кангюй или
Канцзюй и т.д., хочу отметить, что во всех случаях я по возможности придерживаюсь
вариантов, принятых Г.Е.Грумм-Гржимайло для своего труда «Западная Монголия
и Урянхайский край»).
Сыма Цянь пишет:
«Позлее Цинь уничтожила шесть царству и Ши-хуанди послал Мэн Тяня во
главе 300-тысячного войска на север нанести удар по хусцам. [Мэн Тянь]
полностью овладел землями к югу от Реки9 и Река стала рубежом [сай]. Построили
44 уездных города вдоль реки и переселили ссыльных и жунов, чтобы заполнить их»
[ШЦ. Гл.110. С.2886. Перевод Л.А.Боровковой].
В биографии Мэн Тяня, приведенной в главе 88 «Ши цзи», о том же событии
говорится следующее:
«Цинь объединила Поднебесную и затем послала Мэн Тяня во главе
300-тысячного войска на север. Преследуя жунов и ди, [он] овладел [землями] к югу от Реки,
построил длинную стену [чан-чэн]... В это время Мэн Тянь внушал страх
еюннам» [ШЦ. Гл.88. С.2565-2566. Боровкова.2001].
Комментируя эти события Л.А.Боровкова недоумевает: «... Мэн Тянь на
севере наносил удар по жунам и ди, а не по хусцам, но страх он внушал почему-
то еюннам, хотя о борьбе с ними нет ни слова» [Боровкова. 2001. С.41]. Полагая
по-видимому, что в области военной стратегии «нанести удар» и «внушить страх»
можно только прямым натиском войска на поле сражения, исследователь делает
вывод о том, что под хусцами Сыма Цянь понимал именно жунов и ди, коль
159
Асы η тохары в (Лентрапьноп Азпп
скоро именно их преследовали войска Мэн Тяня. Такой вывод представляется
слишком поверхностным, и вот почему.
Во все времена военная стратегия использовала такое понятие как «создание
прямой угрозы жизненно важным интересам противника». Именно этими - военно-
стратегическими, а не военно-тактическими мероприятиями занимался Мэн Тянь
на берегу Хуанхэ. (Л. А.Боровкова, к сожалению, не видит принципиальной разницы
между этими двумя понятиями). Циньский полководец был послан императором
Ши-хуанди для ликвидации потенциальной угрозы спокойствию империи со
стороны хусцев-хуннов и отлично справился со своей задачей. Он не стал гоняться
за хуннами по степям, а использовал весь огромный потенциал 300-тысячной армии
для основательной зачистки излучины Хуанхэ, т.е. Ордоса. Все неблагонадежные
и, вероятно, союзные хуннам племена жун-ди были поголовно согнаны со своих
земель, а затем вдоль всей излучины построили 44 военных форта, которые были
заселены ссыльными (т.е. помилованными преступниками) и китаезированными
жунами из более южных земель. Чего добился этими мероприятиями Мэн Тянь?
Во-первых, он лишил хуннов удобного военного плацдарма для нападения на Китай.
Во-вторых, он лишил их доступа к оперативной информации о положении в
китайском приграничье - эту информацию бесспорно поставляли хуннам
вассальные им жун-ди (т.е. племена, изгнанные китайцами из Ордоса). В-третьих,
Мэн Тянь поднял на качественно новый уровень пограничную службу Цинь -линию
из 44 фортов значительные массы конницы не могли преодолеть незамеченными.
В-четвертых, он провел между Китаем и Степью естественную границу - широкую
водную гладь реки Хуанхэ. И, наконец, в-пятых, циньский полководец создал новый,
хорошо обустроенный плацдарм для собственных войск на случай возможной
конфронтации с хунну, который теперь располагался значительно ближе к центру
их кочевий, нежели те оперативные рубежи с которых ранее выступала на север
циньская армия. Являются ли все эти результаты военной экспедиции Мэн Тяня
«ударом» по хусцам? Способен ли полководец, сумевший за короткий срок добиться
таких военно-стратегических изменений в свою пользу, «внушить страх» своим
потенциальным врагам? Полагаю, что эти вопросы звучат уже риторически.
В западной части «песчаной страны Шасай», т. е. на северо-западе Западного
края - у озера Лобнор, по нижнему течению Тарима, в окрестностях Турфанского
оазиса, по склонам Монгольского и Гобийского Алтая, а также по северным отрогам
горной системы Алтынтаг - Западный Наньшань жили племена динлинов, имевшие
на севере, в горах Саяно-Алтая, своим этническим подразделением народы «бома».
Китайцы знали о существовании Саянских гор, которые по имени населявшего их
народа называли - Динлин.24 Все племена динлинов отличались кочевым бытом и
160
Γ η а в a III
чрезвычайной воинственностью, превышавшей, вероятно, воинственность племен
жун-ди - такой вывод логично вытекает из факта, что не этноним «жун-ди» стал в
устах китайцев собирательным этническим наименованием для всех белых азиатских
европеоидов, а именно этноним «динлин».
Динлинские воины поражали своих китайских современников невероятным
мужеством в бою и неукротимостью, китайцы говорили, что динлины «имели сердца
тигров и волков». Из их этнической среды китайские императоры набирали отряды
своих телохранителей, из них же всегда формировали авангард своих войск. Ярость
атак динлинов не знала преград (вспомним последующие неустрашимые и
неостановимые атаки аланских катафрактариев!), в бою (при прочих более-менее
равных условиях) их невозможно было одолеть. Ханьчжунский полководец Шан-
цзи произнес однажды следующую речь в защиту воинской чести ба-ди (вероятно,
правильнее - бай-ди, белые ди):
«Ба-ди семи родов имеют заслугу в том, что убили белого тигра. Эти люди
храбры, воинственны и хорошо умеют сражаться. Некогда цяны [тибетские
монголоидные племена - Н.Л.], вступив в округа и уезды Хань-чуань, разрушили их.
Тогда нам на помощь явились ба-ди, и цяны были разбиты наголову и истреблены.
Поэтому [они] и были прозваны божественным войском. Цяны почувствовали страх
и передали другим родам, чтобы они не двигались на юг, когда же впоследствии цяны
вновь вторглись с большими силами, то мы только при помощи тех же ба-ди несколько
раз наносили им поражения. Цзян-цзюнь [полководец - Н.Л.] Фынь-гун, отправляясь
в поход на юг против ву-ли, хотя и получил самые отборные войска, но смог совершить
свой подвиг лишь при помощи тех же ба-ди. Наконец, когда недавно произошло
восстание в области И-чжоу [Юньнань], то усмирить бунтовщиков помогли нам
опять-таки ба-ди...».25
Г.Е. Грумм-Гржимайло отмечает, что еще в X в. н. э. среди сяньбийского народа
киданей жило белокурое и голубоглазое племя (вероятно этнический реликт
динлинов), которое выделялось своей бешенной храбростью в бою. Как следствие
генетического смешения с этим племенем, среди маньчжур даже в конце XVIII века
нередко можно было встретить индивидуумов со светло-голубыми глазами, прямым
или орлиным носом, темно-каштановыми волосами и густой бородой.26
Следует подчеркнуть, что это качество превосходной военной доблести не было
достоянием какого-либо одного динлинского племени или ситуационным всплеском
боевого энтузиазма, а являлось постоянной психологической доминантой всего
белого центральноазиатского суперэтноса, которая властно направляла и целые
племена, и конкретных индивидуумов к проявлению особой неустрашимости,
дерзости и жестокости во время военных действий. Основой, незыблемым
И Заказ №217
161
Асы п тохары в Центральной Азии
фундаментом этой доминанты являлся неоднократно отмеченный многими
исследователями общединлинский (назовем его - асский) культ героев, согласно
которому уважающий себя мужчина не мог (не должен был!) умереть от старости
или болезни, а обязан был погибнуть в бою или от раны в этом бою полученной.
Только такой воин был достоин милости Бога и достойного места в его чертоге
вместе с другими богатырями и великими витязями прошедших времен. Такой
духовный настрой шедших в атаку воинов, помноженный на давность и
священность национальной боевой традиции, придавал войску динлинов ту
неустрашимость, ту безоглядность атаки, которая так восхищала их умных, хитрых, но далеко
не таких мужественных китайских современников.
2. Г.Е. Грумм-Гржимайло считал динлинов, народы ди (дили) и бома - племенами
хотя и различными по отношению друг к другу, но объединяемыми в одном
европейском расовом стволе.27 Причем, по мнению исследователя, - «к динлинской
расе принадлежат четыре древних народа Центральной Азии: кыргызы на верхнем
Енисее, динлины в Прибайкалье, усуни, которых история застает у оз. Лобнор, но в
момент передвижения их на запад - в северный Тянь-Шань, и бома в Саяно-Алтае».28
С момента публикации указанных работ замечательного русского ученого
прошел без малого век и с учетом нового, накопленного наукой материала,
некоторые выводы исследователя, разумеется, нуждаются в поправке и
конкретизации. Если первое, уже рассмотренное нами концептуальное положение
«центральноазиатской теории белого человека» Г.Е. Грумм-Гржимайло,
относительно автохтонности белых европеоидов в Северном Китае, получило
блестящее подтверждение, то второй вывод ученого о гомогенности европеоидного
азиатского ствола, к сожалению, должен быть отвергнут. Попытку первой
коррективы этого вывода предпринял еще Л.Н. Гумилев - ближайший ученик
Грумм-Гржимайло. По его мнению, в Центральной Азии и по среднему течению
реки Хуанхэ сосуществовали две европеоидные расы, которые относились друг к
другу как расы второго порядка европейского расового ствола. Южносибирская
долихоцефальная раса была носителем андроновской археологической культуры
и в рассматриваемую эпоху была представлена в центральноазиатском регионе
племенами динлинов, северных бома (племена бикин и алакчин) и, как явствует из
контекста специальной статьи Л.Н. Гумилева и как прямо указывается в другой
работе исследователя, - народом юэчжи.29 Северокитайская брахицефальная раса,
являвшаяся автохтоном среднего течения реки Хуанхэ (Гумилев предлагает
именовать ее - тангутской расой), представляла собой потомков афанасьевской
археологической культуры, переселившихся в Северный Китай по крайней мере
ранее середины III тысячелетия до н. э. В период IV-III вв. до н. э. тангутская раса
162
Γ η а в a III
подверглась массированному военно-политическому прессингу со стороны китайцев
и была ими частью истреблена, а частью ассимилирована. Определенная (западная)
часть брахицефальных европеоидов вошла в состав восточных тибетцев, образовав
при смешении племена тангутов, а другая (восточная) часть, представленная
племенами шаньжунов (горных жунов), была вынуждена объединиться с
восточными монголами дунху (сяньби, кидани) и хуннами. К племенам этой расы,
по мнению Л.Н. Гумилева, относились: все племена жун-ди, бэй-ди (в двух
этнических подразделениях ди\ красных - чи и белых - бай), племена дили (теле) и усуни.
Аргументируя свои выводы, Л.Н. Гумилев ссылается на указания западных
античных источников, в частности на Птолемея, который, как известно, знал на
далеких азиатских окраинах два разных народа: синов и серов. Сины помещены
южнее серов и названа их столица - Тина, лежащая в глубине материка и к северу
от порта Каттигары. «Карта Птолемея, - пишет исследователь, - столь
приблизительна, если не сказать фантастична, что идентификация названий крайне
затруднительна, но это для нашей темы не важно. Существенно другое: сины,
несомненно, подлинные китайцы империи Цинь, и они не отождествляются с
серами, поставлявшими шелк-серикум в Парфию и Римскую империю. Серы
упоминаются раньше, чем сины, и в другой связи: греко-бактрийский царь Эвтидем
около 200 г. до н. э. расширил свои владения на востоке «до владений фаунов
(цянов) и серов». Впоследствии, когда установилась торговля шелком по
Великому караванному пути, название «серы» применялось к поставщикам
шелка в бассейне Тарима, а не к самим китайцам».30 Основываясь на известном
указании цейлонских послов, что серы - рослые рыжеволосые и голубоглазые
люди, живущие за «Эмодом» (т. е. за Гималаями), Гумилев делает вывод, что «серы»
Птолемея - это племена «ди» китайских исторических документов, а
территория «Серики» простиралась от Кашгара до Северного Китая, т. е.
приблизительно до западной оконечности провинции Ганьсу в районе оазиса Дуньхуан.
Принимая во внимание, что цитированная статья Л.Н. Гумилева была
написана в 1959 году, следует признать, что несмотря на явную скудость
имеющихся в тот период археологических материалов, ученый сумел буквально
опередить время в решении ряда весьма значимых историко-археологических
проблем. Поэтому было бы наивно и несправедливо ожидать от его яркого таланта
историка-евразийца большего, а, следовательно, ту, в сущности очень небольшую,
коррекцию его выводов, которую я вынужден буду сделать ниже, следует
расценивать не столько как необходимую научную критику, сколько как дань моего
безграничного уважения одному из тех людей, которые по праву заслужили
гордое имя «великих русских».
163
Асы η тохары в (Лентрапьноп Азии
Крупнейшие историко-этнологические проблемы Центральной и Восточной
Азии (история белой расы в Китае; характер и генезис этнических контактов
китайцев и кочевых обитателей степи; история культуры Китая; проблема
тохарского этноса и языка; ранний этногенез сармато-аланского социума)
практически не разрешимы без учета археологической карты Западного края
(Синьцзяна). Именно по территории Синьцзяна пролегал великий этнополитический
коридор, который соединял Китай как с Европой, так и с Передней Азией и Индией.
После классического исследования Ф. Рихтхофена этот коридор получил
наименование Шелкового (или Великого Шелкового) пути.31 Эта величайшая
стратегическая трасса древности имела два маршрута караванных дорог: северный
и южный. Северный маршрут Шелкового пути шел от озера Лобнор по южным
предгорьям Тянь-Шаня через Карашар и Кучу, далее вверх по Тариму до Кашгара,
а затем через перевал Терекдыван в Фергану. Здесь была крупнейшая
перевалочная база и дорога вновь раздваивалась - можно было двигаться в Северное
Причерноморье (т. е. к границам греко-римской ойкумены): вверх по Сырдарье на
Южный Урал, и далее через Нижнюю Волгу и низовья Дона к греческим полисам
северного Понта. А можно было направить караваны в Иран или Переднюю
Азию - через Самарканд и Амударью. Южный маршрут, в целом наверное более
безопасный, вел в Мервский оазис (вдоль северных склонов Куньлуня, затем по
реке Яркенд до Ташкургана и далее через памирский Вахан на перевалы Мерва)
или в Индию (через Гилгит и Кашмир в Гандхару). Существовали, по-видимому, и
другие караванные дороги.32
Торгово-экономическое (а, следовательно, и военно-политическое) значение
Великого Шелкового пути в древности было исключительно велико: еще до начала
регулярного вывоза шелка из Китая (это событие относят преимущественно к
античной эпохе) эта караванная магистраль функционировала весьма интенсивно.
Именно таким путем китайцы ввозили бирюзу из Согда, нефрит из Хотана и
Яркенда, высокопородных лошадей из Средней Азии, меха и рабов от северных
кочевых племен.33 Возможно даже, что уже в начале II тысячелетия до н. э. этим
главным евразийским коридором повезли из Китая шелк.34 Вне представления о
ключевом военно-экономическом значении Великого Шелкового пути для развития
социально-экономической сферы Древнего Китая невозможно понять -что же могло
на протяжении многих сотен лет так властно побуждать этих прилежных
земледельцев к неисчислимым человеческим и финансовым жертвам, которые китайская
нация принесла на алтарь стратегического обладания Западным краем (Синьцзяном).
Н.М. Пржевальский оставил исключительное по образности описание
караванной дороги от оазиса Дуньхуан (крайний западный предел собственно
164
Γη а в a III
китайских владений в Ганьсу) на Хами, от которого Шелковый путь поворачивал
к Турфану и далее на Карашар. «По дороге, - отмечал исследователь, - беспрестанно
валяются кости лошадей, мулов и верблюдов. Над раскаленной почвой висит мутная,
словно дымом наполненная атмосфера. Часто пробегают горячие вихри и далеко
уносят столбы крутящейся пыли. Впереди и по сторонам путника играют миражи.
Жара днем невыносимая. Солнце жжет с восхода до заката. Оголенная почва
нагревалась до 63°, а в тени было не меньше 35°. Ночью также не было прохлады,
но двигаться по этому пути можно было лишь ночью и ранним утром».35
Подобный географический ландшафт, даже с учетом других, менее жарких
сезонов года (Пржевальский двигался на Хами поздним летом - наиболее знойное
время года в азиатских пустынях) и гораздо более мягкого климата в Центральной
Азии в V-II вв. до н. э., никогда сам по себе не привлек бы внимание китайцев,
остающихся от момента своего исторического возникновения и до сего дня
народом «речных заводей». Нет, за интересом китайцев к Восточной Скифии
(впрочем не только китайцев, но и вождей динлино-жунских племен, хуннов и
вообще всех исторических кочевников Центральной и Западной Монголии)
стояли вполне конкретные финансово-экономические выгоды, которые в виде
пошлин, сборов и прочих финансовых повинностей стекались в карманы тех,
кто контролировал движение и безопасность на караванных дорогах
Западного края. Именно поэтому результаты археологических исследований
Синьцзяна поистине бесценны для верной реконструкции этнических и
социальных процессов, которые шли как внутри самой Срединной империи, так и на
ее северной и северо-западной периферии.
Археологическое изучение Синьцзяна началось в 30-х годах XX столетия.
Первые исследования не вышли за рамки довольно поверхностной археологической
разведки, но четко обозначили ряд крупных основополагающих проблем, которые
предстояло решить.36 Последующие археологические работы в Синьцзяне
проводила китайская «Группа по охране и изучению памятников материальной
культуры Синьцзяна», результаты деятельности которой также нельзя признать
значительными. Подлинно революционный переворот в изучении культуры
древнего населения Восточной Скифии начался с открытием в районе озера Лобнор
уникальных захоронений мумифицированных людей европеоидного
антропологического типа. Затем, начиная с 70-х годов, китайские археологи
обнаружили еще около сотни мумий в неглубоких песчаных могильниках. Большинство
захоронений находится между предгорьями Тянь-Шаня с севера и оазисами пустыни
Такла-Макан с юга - вдоль ныне высохшего русла реки Тарим. Сохранность деталей
мумий просто невероятная: при высокой температуре окружающего песка и
165
Асы η тохары в Центральной Азпп
исключительно высокой сухости воздуха на коже погребенных сохранился даже
нанесенный охрой орнамент. Прекрасно сохранившиеся продолговатые лица имеют
глубоко посаженные глаза, низкие глазницы, крупные выступающие носы и тонкие
губы - типичные черты белой расы.37
По мнению ряда исследователей, самым древним захоронением является
могильник Гумугоу, открытый в 1979 году к западу от оз. Лобнор. На второй
надпойменной террасе реки Кончедарья раскопано 42 могилы. Все они содержат
по одному погребению (только одно погребение Гумугоу парное и одно - тройное)
и имеют аналогичный погребальный обряд: умершие лежат вытянуто на спине
головой на восток, рядом положены деревянные блюда, стены могил имеют
деревянную обкладку, а сами они сверху перекрыты шкурами и деревянным
настилом. Прекрасно сохранились костюмы умерших: шерстяные ткани верхних
одежд, островерхие войлочные колпаки, кожаные сапоги. Кроме деревянных блюд
из сопутствующих предметов следует отметить: трубчатые бусы из кости и нефрита,
подобие палки-жезла, костяные булавки, каменную двусторонне обработанную
стрелу с древком из камыша, антропоморфные фигурки из камня и дерева,
несомненно имеющие культовое значение. Рядом с захоронениями найдены зерна
злаков, а также кости и рога принесенных в жертву домашних животных - овцы,
козы, быка. Охотничья фауна представлена костями верблюда, оленя, азиатского
муфлона - аргали, несколькими видами птиц. По мнению некоторых
исследователей, единство погребального обряда позволяет указать на отсутствие в среде
этого племени социальной иерархии, а способ ведения хозяйства можно
характеризовать как комплексный земледельческо-скотоводческий с сохранением
значительной роли охоты и, по-видимому, близкий к оседлому. Хронология
могильника Гумугоу (по усредненным, наиболее объективным оценкам)
датируется интервалом 1710-1535 гг. до н. э. (данные радиокарбонного анализа).38
Антропологические исследования 18 черепов из могильника проводил
китайский антрополог Хань Кансинь. Он констатировал краниологическую
гомогенность индивидуумов и отнес все черепа к протоевропеоидному типу,
характерному для населения бронзового века Южной Сибири, Казахстана, Средней
Азии и даже для степного Поволжья. В своих выводах Хань Кансинь опирался на
классификацию В.П. Алексеева и его исследования, убедительно
свидетельствующие, что европеоидный комплекс признаков в эпоху энеолита и
бронзового века был характерен для населения Западной Сибири, Тувы, Монголии
и Восточного Туркестана. Восточная граница расселения белой расы шла по
северным предгорьям хребтов Алтынтаг и Наньшань, а Тибет был исконной
прародиной монголоидов.39
166
Γ π а в a III
Ε.Ε. Кузьмина высказала предположение о принадлежности могильника
Гумугоу к афанасьевской культуре. Заданную культурологическую идентификацию
памятника свидетельствует целый ряд признаков, характерных для погребальных
комплексов афанасьевцев. Набор одежды погребенных в Гумугоу имеет очевидное
сходство с комплексом, сложившимся в энеолитическую эпоху: кожаные сапоги и
войлочная шапка обнаружены в погребениях ямной культуры, являющейся
археологической предтечей афанасьевской. Изображения островерхих колпаков
известны на памятниках искусства Сибири, относящихся к афанасьевской культуре.40
Некоторые погребения Гумугоу обозначены на поверхности вертикальными
столбами, причем одна из могил окружена семью кругами камней. Такая черта
погребального обряда, отмечает Е.Е. Кузьмина (т. е. сооружение кольцевых и
концентрических ритуальных оград), известна в нескольких археологических
культурах, в том числе в ямной, афанасьевской и андроновской. (Обратим внимание
в свою очередь, - кольцевые каменные ограды отмечены почти для всех пазырыкских
и для некоторых сармато-аланских захоронений [См.: Полосьмак. 1994; Шилов.
1983]). Для этих культур характерны также могилы с деревянным, реже с каменным
перекрытием, подстилки из тростника или бересты, жертвоприношение голов и ног
домашних животных. Однако специфические черты сходства погребального обряда
Гумугоу, подчеркивает исследователь, прослеживаются не с андроновской, а с
афанасьевской культурой. Для андроновской культуры типично погребение
умерших скорченно на левом боку головой'на запад, а для афанасьевской же обычно
положение костяков вытянуто, чаще с поднятыми коленями, и с ориентацией в одних
памятниках на запад, в других - на восток. СВ. Цыб считает восточную
ориентировку более ранним признаком, притом характерным особенно для Алтая
(могильник Куюм). Здесь же обычны круглые, либо концентрические из двух колец
ритуальные ограды, сделанные из уложенных плашмя камней, из вертикально
вкопанных плит или из бревен (могильник Курота).41
В пользу принадлежности насельников Гумугоу к афанасьевской культуре
свидетельствует также находка металлических предметов, кованных из чистой меди.
Круг металлических изделий, которыми пользовались афанасьевцы сравнительно
невелик: немногочисленные листовидные ножи, шилья, копья, браслеты, серьги,
изготовленные из меди с низким содержанием инометаллических примесей. В
андроновской же культуре были распространены предметы из бронзы с высоким
содержание олова.
Поскольку могильник Гумугоу в Синьцзяне отнюдь не одинок, но есть и другие,
бесспорно афанасьевские памятники (могильники Кэрмуци в уезде Алтай и Туцю в
районе Урумчи, где найдена афанасьевская керамика), логичен вывод, что
167
Асы η тохары в иентргшьноп Азпп
в начале - середине II тысячелетия до н. э. (если не раньше!) вся Восточная Скифия,
включая нынешнюю китайскую провинцию Ганьсу, была населена людьми белой
расы, представляющими афанасьевскую археологическую культуру.44
Известный советский антрополог Г.Ф. Дебец еще в 1948 г. высказал гипотезу о
приходе людей афанасьевской культуры на территорию Южной Сибири с запада.
К такому, в то время несколько неожиданному заключению исследователь пришел,
констатируя, с одной стороны - разительное отличие краниологических
характеристик афанасьевцев от антропологического типа древнего населения
Сибири, с другой - их полное антропологическое сходство с создателями ямной
культуры. Усилиями многих археологов эта мысль Г.Ф. Дебеца получила
проверку и дальнейшее развитие, и сегодня уже бесспорен факт, что
антропологический тип афанасьевцев, многие черты их погребального обряда, инвентаря и
особенно керамики имеют устойчивые параллели в ямной культуре.45
Формирование ямников происходило на местной основе в южнорусских степях, а к началу
III тыс. до н. э. эта культура занимала колоссальную территорию от Дуная до
Урала. Близкая ямникам афанасьевская культура локализуется на Енисее, на
Алтае, в Туве и Западной Монголии.46 На основе радиокарбонного анализа
памятники афанасьевцев датируются второй половиной III - началом II
тысячелетия до н. э. Учитывая неизбежную вариабельность радиокарбонных дат, а
также находки в последние годы энеолитических комплексов, сопоставимых с
ямными к востоку от Урала в полосе тоболо-иртышских и карагандинских
степей, следует признать высокую вероятность глобальной миграции ямно-
афанасьевских племен в течение III тыс. до н. э. из Волго-Донского междуречья
в бассейн реки Тарим и далее в Северный Китай.47
Если такое предположение верно (а всякое иное объяснение установленных
археологических параллелей между ямниками и афанасьевцами по существу
невозможно), то неизбежен следующий вопрос: какого же народа этнической
предосновой стали переселившиеся в Синьцзян афанасьевские племена ?
Исследования ученых Запада позволили выделить ряд узкоакцентирован-
ных направлений, на границах которых удается с высокой степенью вероятности
отождествить племена афанасьевской археологической культуры Синьцзяна с
тохарским протоэтносом. Вероятно первым к такому выводу пришел К. Йеттмар,
сопоставляя материалы захоронений Гумугоу с могильником Ордекс. Отмечено
совпадение антропологического европеоидного типа погребенных, конструктивных
особенностей могил (наличие в обоих случаях деревянных стен и перекрытий, оград
из деревянных столбов и камней), погребального обряда ( единый комплекс одежды,
наличие в могилах антропоморфных статуй и веток эфедры). Столь характерное
168
Γ η а в a III
единство погребальных комплексов подвигло К. Йеттмара к признанию
афанасьевского населения Синьцзяна тохарским. Д. Мэллори подтвердил
правомерность такой гипотезы с точки зрения лексических соответствий некоторых
слов тохарского языка индоевропейским терминам III тыс. до н. э., связанным с
земледельем, скотоводством, колесным транспортом и находящим археологические
аналоги в афанасьевской культуре. Э. Пуллибленк, изучая индоевропейское влияние
на китайский язык и культуру, признал, что появление ряда китайских лексем (конь,
колесо, повозка, колесница, пшеница, ячмень и т. д.) и культовых обычаев
(например, обряда жертвоприношения коня, быка и овцы) объясняется
древнейшими заимствованиями у тохар. Исследователь в полной мере поддержал гипотезу
К. Йеттмара, указав, что древними прототохарами являются носители
афанасьевской культуры Синьцзяна, к числу которых следует отнести и людей,
погребенных в Гумугоу.48
Таким образом, получает убедительное подтверждение гипотеза о приходе
тохар (афанасьевских племен) на восток Центральной Азии к рубежу III - II тыс.
до н. э. в результате миграции с места своей исторической прародины в южнорусских
степях. В своем движении на восток прототохары испытали, вероятно, значительное
культурное влияние древних финно-угров (что уже неоднократно отмечалось
лингвистами)49 и опередили у границ Северного Китая иранские племена
(андроновская археологическая культура) как минимум на 700-900 лет.
Следующий расовый массив белого европеоидного населения, пришедший в
Центральную Азию в XIII-IX вв. до н. э., связан с могучей миграционной волной
ираноязычных андроновских племен. В отличие от долихокранных прототохар
андроновцы имели преимущественно мезокранные черепа, развитую бронзовую
металлургию и высочайшую культуру коневодства. Андроновцам посвящена
поистине безбрежная историко-археологическая литература, а поскольку генезис
этой культуры представляет только косвенный интерес для нашего исследования,
ограничусь самыми общими штрихами, обозначая историческое присутствие
андроновских племен в Центральной Азии.
Е.Е. Кузьмина, написавшая поистине монументальный труд по истории и
археологии андроновцев, определяет исторической прародиной этих племен
лесостепь между Доном, Волгой и Уралом.50 Здесь андроновские племена
изобрели четыре важнейшие инновации, которые придали необычайную военно-
политическую мощь их этносоциальной системе и позволили в очень небольшой
по хронологическим меркам древности срок освоить (а значит подчинить!)
огромную территорию на востоке - степи Приаралья и Прибалхашья, предгорья
Тань-Шаня и Памира, Южную Сибирь, значительную часть Турана вплоть до
169
Асы η тохары в иентрапьноп Азпп
Амударьи, север, центр и восток Центральной Азии. Эти изобретения суть
следующие:
1. Андроновцы научились изготовлять бронзу (сплав меди с оловом) - металл,
значительно более твердый, чем чистая медь. Из бронзы они стали изготавливать
втульчатое оружие - наконечники стрел, дротиков и копий, пробивная способность
которых была неизмеримо выше, чем у аналогичного медного, каменного или
костяного оружия.
2. Их главной металлургической базой (на начальном этапе истории) были
богатые рудники на Урале. Для охраны района рудников андроновцы впервые в
степях стали строить укрепленные форты - протогорода, которые являлись центрами
металлургии. Впоследствии, завоевав рудные месторождения Казахстана и Алтая,
андроновские племена стали крупнейшими металлургами Евразии. Их продукция
распространялась на запад до Днепра, на восток до Большого Хингана, и на юг до
Южной Туркмении.
3. Опытные андроновские воины изобрели легкие боевые колесницы,
запрягавшиеся парой коней. Такие колесницы в древности были страшным оружием
прорыва любого, пусть самого сплоченного строя врагов, давали возможность вести
маневренную войну, неутомимо и длительно преследовать отступающего
противника.
4. Для запряжки в колесницы впервые в мире были выведены элитные - быстрые,
легкие, но одновременно выносливые кони. Все высококровные породы
современности - ахалтекинская, арабская и английская (в меньшей степени) -
восходят к андроновским боевым жеребцам. Древнейшие в Евразии погребения
воинов-колесничих, похороненных вместе с набором вооружения, колесницей и
конями, открыты на Волге и на Урале.51
Металлургические памятники андроновцев в Центральной Азии довольно
многочисленны. Древнейшим изделием андроновских кузнецов в Восточной Скифии
является, вероятно, булавка с биспиральной головкой из случайных находок в Лоу-
Лане. Район изготовления таких украшений находился в юго-восточной части
Прикаспия, где аналогичные изделия обнаружены в культуре Намазга IV в середине
III тыс. до н. э. и бытовали на протяжении всего II тыс. до н. э.52 В могильнике
Кециркекья группы Вупи около Хами (радиокарбонная дата 1350-1000 гг. до н. э.)
найдены втульчатое долото, стрела, зеркало с выступающей рукояткой. Здесь же
были найдены сапоги, расшитые бронзовыми бусами, - типичный обычай,
распространенный в андроновской культуре. Аналоги найденному зеркалу
характерны для Киргизии (клад Сукулук, Садовое и Шамши), а также для
поселений культуры Чует в Фергане.53 В могильнике Яньбулак той же группы Хами
170
Γ η а в a III
(1110-525 гг. до н. э.) часть погребенных относится к антропологическому типу
Гумугоу (афанасьевцы), однако часть исследованных черепов принадлежит к
мезокранному андроновскому типу. Здесь же найдены однолезвийные ножи,
различные стрелы, в том числе втульчатые двулопастные, бронзовое зеркало с ручкой-
петелькой, височное кольцо, шилья, бусы и т. п. На поселении Ланьшувань группы
Наньвань (радиокарбонная дата 1335±75 г. до н. э.) обнаружены: большой литой
котел, нож с кольцевым навершием, бронзовый кельт. Неподалеку в могильнике
Наньвань (около 1050 г. до н. э.) найдены: бронзовое зеркало с центральным
выступом, серьги, бусы, кельт, ножи, втульчатая стрела, шило. В Турфане на
поселении Халахеджо найдены: серп, шилья, втульчатая стрела с треугольной
головкой, здесь же на поселении Караходжа - втульчатая стрела (радиокарбонная
датировка обоих памятников 1000-945 г. до н. э.). В Алтайском районе Синьцзяна в
могильнике Кэрмуци вне раннего комплекса, принадлежащего афанасьевцам
(прототохарам), раскопаны две каменные литейные формы: одна - для отливки
шила и тесла (или кинжала), другая - для изготовления кельта с круглой
выступающей втулкой с валиком и петелькой. Здесь же найден нож из
высококачественной бронзы. Другая находка литейной формы приурочена к
раскопкам поселения Ксинтала (около 1500 г. до н. э. по радиокарбонной датировке).
Здесь в нижнем культурном слое открыты: каменная литейная форма шила, медный
однолезвийный нож, бронзовое шило. На поверхности поселения обнаружены: кельт
с валиками, бронзовая втульчатая двуло'пастная стрела, шило, фрагмент ножа.54
Подобные примеры можно умножить, хотя для целей настоящей монографии это,
по-видимому, уже излишне. Единственное, что необходимо отметить: большинство
андроновских бронз Синьцзяня находит ближайшие аналоги в Семиречье, в
предгорьях Центрального Тянь-Шаня, в степях Прибалхашья и на Алтае.
Е.Е.Кузьмина, специально изучавшая вопрос распространения этих бронз,
подчеркивает, что хотя в XIII-IX вв. до н. э. в Синьцзяне получают широкое
распространение металлические изделия, произведенные в Семиречье, все же в
бассейне реки Тарим, несомненно, существовала собственная андроновская
металлургия. Это убедительно доказывается наличием в Синьцзяне древних
рудничных выработок и находками литейных форм в Кэрмуци и Ксинтале.55
Резкое похолодание и увлажнение климата, наступившие во второй половине
II тыс. до н. э., подвигло некоторую часть андроновского протоэтноса на
постепенный переход от комплексного земледельческо-скотоводческого хозяйства к
кочевому скотоводству с сезонной сменой пастбищ и дальними перекочевками.
Условием перехода к такого рода хозяйственной деятельности стало изобретение
строгой узды, более совершенное освоение верховой езды и увеличение роли лошади
171
Асы η тохары в Иентрапьноп Азпп
в военной и социально-экономической сфере жизни древних номадов. Следствием
этого явилось резкое возрастание значения дальних военных походов, оценка
авторитета мужчины прежде всего как удачливого воина, началась социальная
дифференциация (на основе накопления больших богатств у военных вождей и у
дерзких, удачливых воинов), появились богатые семейные кланы, владевшие
тысячными стадами скота, металлом и золотом. Все эти факторы, взятые вместе, в
период ΧΙΙΙ-ΙΧ вв. до н. э. подтолкнули кочевые орды андроновских племен к еще
более дальним территориальным продвижениям на юго-восток: был освоен
циркумазиатский пояс высокогорных степей и альпийских лугов, а также
полупустыни и предоазисные полосы пустынь Центральной Азии. С этой волной
кочевников связано увеличение удельного веса конского инвентаря и останков
коня в археологических культурах Восточной Скифии. Деревянные псалии с
отверстиями, другие части конской сбруи, аналогичные позднеандроновским,
кости лошадей найдены на многих памятниках (Ширенци, Караходжа,
Ланшуванци, Вупу).56 Новый массив белой расы, пришедший в Центральную
Азию, был иранского этнолингвистического происхождения. Отношения иранцев
с местными афанасьев-скими племенами складывались в каждом отдельном случае
по-разному - в зависимости от конкретной военно-политической ситуации и
географических условий местности (наличие или отсутствие свободных земель,
конкуренция с афанасьевскими кочевниками или взаимовыгодный симбиоз с
оседлыми земледельческими племенами и т. п.). Несомненно одно: процесс
освоения андроновцами новой центральноазиатской родины был непростым и
сопровождался как мирным сосуществованием, так и ожесточенной борьбой
белых людей различных антропологических типов - на сложный характер
этногенеза в Западном крае и Центральной Монголии указывает разнообразие
и даже хаотичность погребальных обрядов и использовавшейся керамики.
Очевидно, на одних и тех же ландшафтных стациях часто сменялись и нередко
сосуществовали различные по историческому генезису группы европеоидного
населения.57
Проникновение иранских племен в Центральную Азию и Северный Китай было
достаточно глубоким (вплоть до верхнего течения реки Янцзы) и осуществлялось
как военная экспансия по линии: Джунгарские ворота - северные склоны Восточного
Тянь-Шаня - Турфанский оазис - озеро Лобнор - северные склоны Алтынтага -
впадина Цайдам - Чумарский перевал - верховья Янцзы. В целом это направление
почти полностью укладывается в границы географического ареала расселения
племени усуней, что является еще одним доказательством его иранского
(андроновского) происхождения (Рис.20).
172
Гп а в a III
ν \ \ о.
\ \ V -<-■
173
Асы η тохары в Иентрапьиоп Азии
Иранский след отчетливо просматривается в культуре Диена - небольшого
царства, существовавшего во второй половине I тыс. до н. э. в долине озера Дали к
югу от Янцзы в ее верхнем течении. Этот регион, как и зоны, расположенные к
северу от него, удобен для скотоводства, здесь еще в начале XX в. кочевали тибетцы-
скотоводы. Климат этих мест даже сегодня сравнительно прохладный, сюда
проникают холодные ветры из Сибири, и средняя температура самого холодного
месяца +9; большие пространства занимают высокогорные степи и альпийские луга.
Севернее расположена и поныне скотоводческая провинция Цинхай, к которой
непосредственно примыкает коридор степей и небольших оазисов вдоль склонов
хребтов Алтынтаг и Наньшань.
Для декоративно-прикладного искусства Диена характерны изображения
мужчин - тяжеловооруженных конных воинов, всегда имеющих мечи и очень часто
тяжелые копья, со щитами и в доспехах. Их явно европеоидного типа лица всегда
украшены густыми бородами. По мнению исследователей, - наличие бороды
являлось важным социальным признаком у диенцев, их могла носить только
привилегированная группа населения, - та, которая ездила на высокопородных,
нетипичных для Юго-Восточной Азии лошадях и носила тяжелое вооружение.
Важно отметить, что все особенности всаднической культуры Диена: конная сбруя
и седло, посадка всадника, место всадника в бою и способ боя - в своей совокупности
также совершенно нетипичны для этого региона Азии, не имеют ранних корней в
предшествующих этнокультурных системах и, что чрезвычайно важно, бесследно
исчезают на рубеже ΙΙΙ-ΙΙ вв. до н. э. (т. е. после вытеснения усуньских и юэчжий-
ских племен из коридора Хэси). Северными степными элементами в культуре
Диена, кроме тех, что связаны с конем, следует считать чеканы, похожие на
тагарские, нехарактерные для других народов этого времени в данном
регионе, «звериный стиль», бляхи иранского типа, пятилепестковые бляшки, бляшки
с изображением тигра, изображения бревенчатых амбаров, северные виды скота
и домашних животных (овцы, козы, крупные туранского типа пастушеские
собаки). Аналоги всему этому имеются лишь в зоне степей Центральной Азии и
Синьцзяна. Как отмечают исследователи, формирование в культуре Диена
«всаднического комплекса» - результат кратковременного, но мощного
влияния извне. Время контакта местного населения с бородатыми,
тяжеловооруженными пришельцами-европеоидами, судя по датирующим культуру Диена в
целом вещам, связанным с Восточной и Юго-Восточной Азией, - приблизительно
середина I тысячелетия до н. э., т. е. период, последовавший за приходом
ираноязычных народов в Синьцзян. В своем движении на юг какая-то многочисленная
центральноазиатская или южносибирская орда иранских племен достигла
174
Γ η а в a III
правобережья верхней Янцзы и покорила земледельческое прототайское и
древнемонкхмерское население. Возникла устойчивая культура, обслуживавшая
общество, где представители ираноязычной группы заняли господствующее
положение. Эта этносоциальная система сохраняла контакты с основным
массивом своего этноса до II в. до н. э. и, благодаря им, сохраняла
жизнеспособность в расово- и культурологически чуждом мире. Когда же эти контакты
были прерваны китайцами (что случилось именно во II в. до н. э. - после
завоевания ими коридора Хэси на всем его протяжении) иранская
составляющая культуры Диена быстро угасла [Деопик. 1979; Фэн Хань-цзи. 1961].
Очень важно подчеркнуть, что европеоидная компонента диенского социума не
могла быть по своему происхождению афанасьевской, а следовательно, не могла
иметь контакты со своим базисным этносом через территорию нынешних
провинций Ганьсу и Сычуань (т. е. огибая Тибет с востока), ибо в таком случае
господство белых пришельцев в Диене прекратилось бы гораздо раньше,
поскольку не позднее VIII в. до н.э. протокитайские племена хуа
консолидировались в древнекитайскую народность и установили свой контроль над зоной
смыкания хребта Циньлин с Тибетом. Очевидно, что контакты иранцев
осуществлялись прямо через Тибет, по линии Алтынтаг - Цайдам - верховья Янцзы.
В этой связи очень многозначительны приведенные Г.Е. Грумм-Гржимайло
два сообщения путешественников XIX века, побывавших в Тибете и лично
наблюдавших пережитки былого поклонения бородатым всадникам у племен
тибетских цянов. Француз Бабер пишет: «Один старшина (тибетского селения -
Н.Л.), указывая на статую, подтвердил, что она изображает Си-бо, древнего
лолоского царя, которому повиновались четыре могущественных рода: линь,
лун, ма и вань; он назвал его по-китайски Маван, т. е. «царь-лошадь», так как,
будто бы, он мог пробегать тысячу ли в час времени. Он был убит китайцами,
которые и съели его сердце».
В этом сказании в легендарной форме приведены как минимум три важных
исторических факта. Первый - иранские пришельцы, подчинившие четыре
местных тибетских племени, были носителями «всаднической» культуры и
располагали отличными, т. е. быстрыми и выносливыми лошадьми. Второй -
эти пришельцы были в значительной мере отрезаны от своего основного
этнического массива и вынуждены были в той или иной степени опираться на
местные тибетские племена цянов. Третий - китайцы являлись непримиримыми
врагами этих «конных людей» и в конечном итоге уничтожили их (обычай
поедания внутренних органов поверженного врага имел прочную основу в
древних воинских ритуалах китайских и корейских племен).
175
Асы η тохары в (Лентрапьноп Азии
Второе сообщение принадлежит русскому исследователю Тибета Г.Н.
Потанину, который с любопытством отметил, что жители селения Раза, тибетского округа
Ян-ту-сы, вышедшие навстречу его каравану, пали ниц перед его товарищем
А.Н. Скасси, обладавшим длинной и густой бородой [Грумм-Гржимайло. 1926.
С. 28, 31].
Итак, возвращаясь теперь к коррективам Л.Н. Гумилева отдельных ключевых
положений работы Г.Е. Грумм-Гржимайло «Белая раса в Центральной Азии», мы
имеем возможность сделать следующее заключение.
Новые историко-археологические исследования вполне подтвердили,
построенный почти исключительно на блестящих эмпирических обобщениях,
главный вывод Л.Н. Гумилева - о древнем освоении Центральной Азии двумя
антропологически различными массивами белых европеоидов. Однако
южносибирская долихокранная раса, которую Л.Н. Гумилев отождествлял с динлинами
и юэчжи (и которая, по мнению исследователя, пришла в Центральную Азию
значительно позже первой волны), должна быть соотнесена на самом деле с
глобальной ямно-афанасьевской миграцией рубежа ΙΙΙ-ΙΙ тыс. до н. э. и про-
тотохарами. Только эти белые европеоиды могут считаться автохтонами северной
части Древнего Китая (с точки зрения исторического генезиса V-III вв. до н. э.), и,
вероятно, именно с ним могут отождествляться чжоуские племена (т. е. племена,
приведшие к власти в Китае династию Чжоу) и племенные союзы «ди»: дили,
жун-ди и бэй-ди. Многочисленные наблюдения европейских путешественников
начала XX в. свидетельствуют о глубоком проникновении афанасьевцев в Китай -
вплоть до центральной провинции Сычуань (антропологические особенности и
этнография сычуаньских маней).58 Борьба черноволосых предков китайцев и
рыжеволосых афанасьевских «дьяволов» составила содержание целой эпохи
исторического генезиса Древнего Китая.
Северокитайская брахицефальная (так называемая «тангутская») раса, которую
Л.Н.Гумилев считал древним автохтоном среднего течения реки Хуанхэ, по-
видимому, не существовала. Однако нет сомнений в исторической реальности
второй европеоидной, преимущественно мезокранной волны миграции древних
иранцев, освоивших высокогорный циркумазиатский (за исключением
Большого Хингана) степной пояс и вступивших в сложные этнополитические
взаимоотношения как с китайцами, так и с монголоидными племенами «ху» и
европеоидными народами «ди». Этот белый расовый ствол никак нельзя называть
«тангутским» уже хотя бы потому, что методологически это глубоко неверно:
тангуты никогда не олицетворяли собой иранскую протоэтническую общность,
являясь этническим продуктом поглотительной ассимиляции горных жунов
176
Γ η а в a III
тибетскими монголоидами (цянами). Протоэтнос иранцев в Центральной Азии и,
как следствие, ирано-азиатский антропологический тип правильнее (и гораздо
точнее!) называть арийским. Однако поскольку термин «ариец (арийский,
арийское)» слишком глобален и может с некоторыми замечаниями применяться к
множеству этнических систем от Европы до Монголии, я предлагаю и европеоидный
иранский (андроновский) антропологический тип в Центральной Азии, и племена
степных кочевников, выкованные из андроновского протоэтнического «металла»,
характеризовать термином «ас (асскищ асское)». Известно, что этноним «ас» являлся
одним из самоназваний (вероятно, древнейшим) народа алан59 и, фиксируемый еще
Помпеем Трогом («асианы, ставшие царями тохар»), заключает в себе яркий
иранский смысловой подтекст, т. е. почти знаковое обозначение принадлежности
того или иного этнического субъекта к иранской протоэтнической общности (или,
в ином контексте, - к иранскому суперэтносу).
Если такое расово-этническое определение можно признать
удовлетворительным, то тогда, вероятно, будет вполне логично определять
антропологический тип афанасьевской миграционной волны в Восточной Скифии и Северном
Китае, а также племена, ставшие историческим продуктом этой волны, термином
«тохар (тохарский, тохарское)». В наших дальнейших размышлениях мы будем
придерживаться именно этой терминологической системы.
К тохарскому расовому стволу, по мнению большинства исследователей,
принадлежат юэчжи - многочисленное и сильное в военном отношении племя,
появляющееся на страницах китайских летописей, начиная с V в. до н. э.60 В «Хоу
хань шу» («История Поздней династии Хань»), которая, видимо, повторяет сведения,
относящиеся к более древней эпохе, сообщается, что большая орда юэчжи
насчитывала до 400 тыс. человек, до 100 тыс. палаток и в случае войны могла
выставить до 100 тыс. конных воинов (по одному вооруженному воину от каждой
палатки, согласно древнему обычаю центральноазиатских кочевников).61 О ранней
истории юэчжи до их войны с хуннами и усунями на рубеже III-II вв. до н. э.
практически нет прямых сведений. Известно, что еще в конце III в. до н. э. хунны,
жившие к северу от излучины Хуанхэ, подчинялись им. Сыма Цянь отмечает, что
кочевья племени юэчжи лежали между оазисом Дуньхуан и горами Циляньшань
[«Ши цзи», цзюань 123]. Этой информации как будто отвечает и сообщение
Н.Я. Бичурина, который определял территорию юэчжи «от Дуньхуана на север, от
Великой стены при Ордосе - на северо-запад до Хами».62 Следует отметить, что
географическая привязка территориальных границ расселения юэчжей к городу
Дуньхуан - бесспорно позднейшее свидетельство, так как первоначально Дуньхуан
возник как военное поселение после завоевания Восточной Скифии китайцами
12 Заказ №217
177
Асы η тохары в Нейтральной Азпп
(т. е. не ранее конца II в. до н. э.).63 В этот исторический период юэчжей уже не
было около Дуньхуана, поскольку совокупными усилиями китайцев и хуннов они
были вытеснены отсюда в Семиречье. Можно предположить, что юэчжи
произошли от группы племен бай-ди (белых ди), которые в 636 г. до н. э. в результате
военной экспедиции Вынь Гуна, князя удела Цзинь, вместе с красными ди (чи-ди)
были выбиты из южной части Хэси (бассейн рек Иньшуй и Лошуй) на север
[Бичурин. 1951. Т. I. С. 43]. О племенах чи-ди китайские источники впоследствии
неоднократно упоминают, чего нельзя сказать о бай-ди, исчезающих со страниц
китайских анналов навсегда. Вероятно, белые ди отошли под натиском китайцев
в центральную часть «коридора Хэси» и там, слившись с племенем сяожунов, также
покидающим династийные хроники, образовали племенной союз юэчжи. Факт
последующего раскола единой юэчжийской орды на две части (по сути на два племени)
«больших» и «малых» юэчжи свидетельствует в пользу такого предположения.
О первоначальном племенном ареале кочевых юэчжи в науке нет единого
мнения, так как предлагается разная локализация гор Циляньшань. А. Херманн
отождествляет Циляньшань с горным массивом Мованшань к северу от города
Ганьчжоу в провинции Ганьсу. По мнению Г. Халоуна и других, этими горами
является хребет Рихтхофена к югу от городов Сучжоу и Ланьчжоу. Другие
исследователи, в том числе и Л.Н. Гумилев, считали Циляньшанем восточные
отроги Тянь-Шаня. В последнем случае совершенно не учитывался очевидный
факт: кочевые юэчжи оказывались как раз в центре пустыни Бэйшань, одной из
самых безжизненных среди пустынь Центральной Азии.64 Выше мне уже
приходилось приводить описание Н.М. Пржевальским караванной дороги на
Хамийский оазис - страшного пути через те мертвые, выжженные солнцем
земли, которые ныне отводятся некоторыми исследователями под выпас
многотысячных стад юэчжийского скота. Во время перехода экспедиции Г.Е.Грумм-
Гржимайло через Бэйшань, исследователь обратил внимание на полное
отсутствие в этом районе кочевников. Размышляя о возможности былого
расселения юэчжи между Дуньхуаном и Хами, Г.Е. Грумм-Гржимайло
специально подчеркивал, что район Бэйшаня мог служить только зимними
пастбищами при наличии богатых летних угодий в районе Наньшаня.65
Согласно сообщению Сыма Цяня, земли хуннов располагались к северу от
Ордоса. Если это так, то непонятно, как хунны могли признавать свой
вассалитет по отношению к юэчжи, если территории кочевий этих племен нигде не
соприкасались. В локализации первоначальных кочевий юэчжи к северо-западу
от Дуньхуана есть и еще одна неувязка. По сведениям китайского посла
династии Хань Чжан Цяня здесь же находилась и древняя земля усуней -
178
Γ η а в a III
асского племени, ставшего впоследствии союзником хуннов и врагом юэчжи.
Г.Е. Грумм-Гржимайло, комментируя указание Сиратори о том, что два
самоуправляющихся народа не могут жить смешанно на одной территории,
отметил, что вряд ли эта пустынная земля могла прокормить два
многочисленных народа [Грумм-Гржимайло. Т. И. 1926. С. 99].
Неразрешимость этой проблемы, как мне представляется, преодолевается
довольно просто в том случае, если принять во внимание указание Н.Я. Бичурина
о местонахождении области Чжан-йе (нынешнее Чжанъе). Бичурин пишет: «Чжан-
йе-гюнь, Чжан-йе есть название области, открытой в 111 году до Р. X. на землях,
которые в период Брани Царств и при династии Цинь [V-III вв. до н. э. - Н.Л.]
находились под Домом Юэчжи... в 564 году сия область названа округом Гань-
чжеу, а потом областью Гань-чжеу-фу».66 Если область Чжанъе находилась во
владении юэчжи, тогда очевидно, что точка зрения на хребет Рихтхофена как на
горы Циляньшань вполне правомерна. Такой вывод подтверждает крупнейший
советский географ М.П. Петров, лично изучавший восточные пустыни
Центральной Азии. Исследователь указывает, что и в пору его пребывания в районе
бэйшаньской пустыни, северный «передовой хребет Наньшаня» носил название
Циляньшань.67 В связи с этим становится объяснимым последующее, после ухода
основной части юэчжийской орды в Джунгарию, расселение малых юэчжи,
локализуемых китайскими источниками к югу от Увэя, в области тибетских
цянов - малые юэчжи практически остались на своих исконных землях, но под
давлением хуннов вынуждены были подняться высоко в горы.68
Географический ареал у северных отрогов Наньшаня и Алтынтага, который
на определенном историческом этапе одновременно занимали юэчжи и усуни (ниже
я постараюсь показать, что, вопреки мнению Сиратори, это было вполне
возможно), по ландшафтно-климатическим условиям является одним из наиболее
благоприятных районов Восточной Скифии. В научной географической литературе
он получил название Ганьсуйского коридора или коридора Хэси [Петров. 1967]. В
ландшафтном отношении этот коридор представляет собой межгорную депрессию
с цепью впадин и небольших приречных оазисов, протянувшуюся вдоль северных
склонов Наньшаня и Алтынтага почти на 1000 км. С севера территория «Хэси
джаоляна» (по-китайски «коридор западных рек») прикрыта от знойных ветров
пустынь Алашань и Бэйшань цепью невысоких пологих гор, прорезанных
несколькими весьма полноводными реками, стекающими с Наньшаня: Хэйхэ-
Эдзингол, Шуйхэ, Сумхэ, Бэйдахэ и др. Пересеченный разновысотный рельеф
даже в настоящее время обеспечивает исключительное богатство и своеобразие
локальных ландшафтных подзон: здесь есть и земледельческие оазисы, и горная
179
Асы η тохары в (Лентрапьноп Азии
степь, местами сейчас распаханная под посевы пшеницы и ячменя, на склонах гор
растут неплохие леса. На равнинных участках горной подошвы, особенно в
междуречьях (что было крайне важно для кочевников), часты водопои - в виде
небольших солончаковых озер с подпиткой грунтовыми водами.
Восточные районы коридора Хэси более влажные и прохладные (сухостепной
и степной климат), к западу от города Цзюцюань климат становится континен-
тальнее, а следовательно суше и жарче. Тем не менее, наряду с типично пустынными
растительными группировками, здесь имеется также растительность луговых
солончаков и болот, сухие кустарниковые горные степи и альпийские луга.69 Куда богаче
растительный покров в восточных, более увлажненных районах, где на нижнем поясе
гор представлена самая разнообразная горная лесная и луговая растительность.
По склонам ущелий даже в самую жаркую летнюю пору (в конце июля) отмечается
сплошной травяной покров (ковыли, широколистные злаки и т. п.). На востоке
района, вблизи Увэя, степь распространена в предгорьях Наныианя повсеместно, а
растительность полупустынь появляется только у самого края пустыни Алашань.
Очевидно, что в древности «Хэси джаолян» (ныне его ширина варьирует от 20
до 100 км, а в древнее время этот коридор был значительно шире) являлся
исключительно удобным регионом для развития кочевого скотоводства, особенно
его восточная часть Циляншань - район между Чжанъе и оазисом Увэй. Здесь у
восточной подошвы Наньшаня расположено огромное холмистое луговое плато,
названное Н.М. Пржевальским Чагрынской степью, ныне по временам года
довольно засушливое, но в древности исключительно богатое хорошими
пастбищами. (Название этому степному району дано по реке Чагрын-гол, или Пинь-
фан-хэ, левому притоку реки Датунхэ (Терунг), впадающей в Желтую реку (Хуанхэ)
почти напротив Ланьчжоу70). Но и на своей северо-западной оконечности коридор
Хэси в V-II вв. до н. э. не обрывался, как в настоящее время, сразу в пустыню, а по
реке Шулэхэ выходил в солончаковую пойму озера Лобнор, а затем продолжался
еще как минимум на несколько сотен километров вдоль большую часть года
полноводных тогда рек Черчен и Тарим, также несущих (только с запада) свои воды
в Лобнор. Понятно, что на полосе длиной 1500-1600 и шириной 60 километров
(возьмем среднюю ширину коридора Хэси в настоящее время), т. е. на колоссальном
разноландшафтном пастбище общей площадью в 90-96 тыс. квадратных
километров - два, даже весьма многочисленных народа вполне могли найти приемлемые
условия для мирного сосуществования. Вплоть до V в. до н. э. юэчжи занимали
лучшую восточную часть коридора Хэси до Аньси или даже до Дуньхуана
включительно, а усуни кочевали в западной части района - вдоль северных
склонов Алтынтага, а также по солончаково-кустарниковым лугам поймы
180
Г а а в a III
Шулэхэ, Лобнора, Черчена и Тарима. Здесь мы впервые тесно соприкасаемся с
хозяйственной сферой жизни усуней - асского кочевого племени, ставшего
этнической основой асов-алан, реконструкция ранней истории которых будет
главной задачей всего нашего последующего повествования.
Вопрос о правомерности отождествления усуней с асианами П. Трога, а
последних с асами-аланами весьма сложен и ниже мы будем еще иметь возможность
рассмотреть его подробнее. Пока же ограничусь замечанием, что античная традиция
не знает ни этнонима усунь, ни этнонима юэчжи, которые, как хорошо показал в
своей работе А.Н. Бернштам, являются своего рода китайской транскрипцией
античного этнонима асии (усунь) и древнеиранского тохар (юэчжи). Почти к такому
же выводу недавно пришел М.В. Крюков, считающий, что древняя форма этнонима
усунь - «должна быть близка к asuen».71
Усуни пришли к северным отрогам Алтынтага и западной части Наньшаня
значительно позже предков юэчжи, будучи частью единого потока андроновских
кочевых мигрантов. Русский этнограф В. Успенский отмечал, что согласно текста
из «Ши цзи» усуни обитали в области Гуачжоу, т. е. в западной части современной
провинции Ганьсу - до Дуньхуана (что, видимо, свидетельствует в пользу
предположения о совместном, но раздельном проживании усуней и юэчжи в районе
Ганьсуйского коридора). Исследователь предложил любопытную гипотезу, согласно
которой древние обитатели этого района сижуны (сяожуны) были вытеснены
усунями в горы в начале эпохи Чжаньго. В. Успенского интересовала прежде всего
этническая обстановка в районе озера Кукунор, и он ошибочно посчитал
европеоидных сяожунов предками монголоидных тибетцев-цянов, но для нас эти
детали второстепенны по сравнению с главным выводом ученого: усуни явились в
район коридора Хэси с севера и пришли как завоеватели, властно изгнавшие прочь
прежних обитателей здешних мест.72 Также ошибочно, по-видимому, определен
исследователем период войны усуней с сяожунами (эпоха Чжаньго). В свете
последних археологических находок в Синьцзяне представляется вполне
обоснованным считать, что замещение сяожунского населения в предгорьях
Алтынтага и западного Наньшаня произошло не позднее конца IX в. до н. э. С
этого рубежа и до начала V в. до н. э. усуни безраздельно господствовали в
западной части коридора Хэси.
Пока иранские андроновские племена шли к широтной линии озеро Лобнор -
излучина Хуанхэ с севера, китайцы упорно приближались к той же линии
(т. е. к берегам Желтой реки) с юга. Грандиозный успех китайского этнического
сдвига на север был во многом предопределен первоначальным успешным
проникновением китайского элемента на все этажи государственного здания
181
Асы η тохары в иентрзпьноп Азпп
империи Чжоу, тохарской по происхождению своих первых властителей и
опиравшейся поначалу на белые племена жун-ди. В результате, раздробленная на
1855 самостоятельных уделов и потерявшая доверие тех северных племен, которые
когда-то обеспечили победу и славу Дома Чжоу, династия чжоуских царей
превратилась в парадную декорацию былого величия. За ее яркими драпировками
шла отчаянная борьба китайских княжеств между собой и непрерывное поглощение
мелких и слабых владений более крупными и сильными. В период Чуньцю (согласно
китайской историографической традиции - эпоха «Весны и Осени», 722-480 гг.)
стало уже 124 больших княжества, а в следующую эпоху Чжаньго (эпоха «Воюющих
царств», 403-221 гг.) осталось только семь крупных и три мелких княжества. Этот
объективный процесс по существу предписывал финальный приговор расовому
присутствию белых европеоидов в Северном Китае, ибо если конгломерат мелких
китайских уделов был вынужден по своему бессилию терпеть рядом этнических
чужаков, имеющих дерзость преследовать собственные политические и
экономические интересы, то сильный и более-менее единый Китай отнюдь не
горел желанием позволить жун-ди такую неслыханную роскошь. Вероятно,
вожди жунских племен хорошо видели мрачную для них перспективу в случае
объединения Китая под сильной властью одного или нескольких крупных
владетелей, потому что начиная с VIII века до н. э. жун-ди переходят в почти
открытое наступление на укрупняющиеся китайские княжества. Однако уже до
этого рубежного века, как писал Сыма Цянь, - «закон Дома Чжоу начал
ослабевать». Около 920 г. до н. э. великий князь Дома Чжоу Му-ван ходил
брать степную повинность «хуан-фу» (своего рода дань со стороны вассала
сюзерену) с племени гуаньжунов. Поход получился явно неудачным: военные
вожди гуаньжунов фактически разорвали какие-либо союзнические отношения
с окитаевшейся династией Чжоу. Му-ван получил от своих уже бывших
союзников четыре белых волка и четыре белых оленя (вероятно шкуры
животных-альбиносов) и с тем возвратился восвояси. С этого времени,
констатирует Сыма Цянь, степные повинности прекратились. Очевидно, что
после формального разрыва союзнических отношений между Домом Чжоу и
племенами жун-ди большая тохаро-китайская война уже была не за горами:
белые степные кочевники ждали только удобного повода, чтобы вновь вторгнуться
в Северный Китай и остановить, наконец, наступление неутомимого китайского
земледельца на их южные пастбища. Судьба предоставила такой случай
гуаньжунам в 771 г. до н.э.
Исток конфликта, вызвавшего очередное вмешательство северных кочевников
в китайскую феодальную войну, был, казалось, очень далек от политики. Великий
182
Γ η а в a III
князь Дома Чжоу Ю-ван был женат на дочери князя удела Шэнь. По прошествию
какого-то времени счастливая супружеская жизнь дочери князя Шэнь прекратилась:
Ю-ван влюбился в красавицу Бао-сы, бывшую его знатной наложницей, и стал
откровенно пренебрегать своим супружеским долгом. И все бы ничего, но тут
вмешался разгневанный тесть - князь Шэнь, твердо решивший положить на алтарь
чести своей дочери отрубленную голову высокородного зятя. Однако поскольку
наличных военных сил для борьбы с верховным китайским династом у него явно
недоставало, князь Шэнь решил пригласить в свое военное предприятие белых
витязей гуаньжунов. Степняки с радостью согласились - объединенная шэньско-
гуаньжунская рать вторглась в пределы коронных земель Дома Чжоу, и армия
несчастного Ю-вана была наголову разбита у горы Ли-шань. Сам Ю-ван погиб, а
гуаньжуны заняли удел Цзяо-ху, принадлежащий династии Чжоу, а также заселили
междуречную долину рек Гин и Вэй-шу. Конечно, эти земли не были исконно
китайскими, а скорее всего были постепенно, методом пахотного вытеснения,
отторгнуты китайцами у гуаньжунов в предшествующее время. Возвращение старых
владельцев, распаленных обидой за былые притеснения, не сулило ничего хорошего
тысячам китайских крестьян, уже привыкших считать эту землю своей. Видя упорное
нежелание «черноволосых» сворачивать распашку земель, гуаньжуны взялись за
мечи, начались методичные грабежи и поджоги китайских селений, а это в свою
очередь вызвало массовый исход земледельческого населения из Цзяо-ху, - иначе
трудно объяснить указание Сыма Цяня, что и после победы над Ю-ваном гуаньжуны
«продолжали утеснять Срединное государство».73 Пин-ван, новый великий
князь Дома Чжоу, попытался вытеснить гуаньжунов обратно в степи, но
потерпел сокрушительное поражение и вынужден был отступить на восток, в
Лоян. Казалось, никто уже не сможет остановить яростный натиск белых
степняков, но тут на помощь династии Чжоу пришел Сян-гун, князь удела Цинь,
опытный военачальник в борьбе с жун-ди.74 Благодаря опыту Сян-гуна и
стойкости солдат княжества Цинь, вторжение гуаньжунов в конце 770 г. до н. э.
было остановлено, а затем они были отброшены на север до владения Ци-шань.
С этого времени начинается фактический распад династии Чжоу и постепенное
возвышение западного княжества Цинь, которому путем военного и
экономического присоединения других княжеств удалось стать царством, а затем
создать первую подлинно национальную китайскую империю.
Разгром гуаньжунов циньской армией не смог оказать решающего воздействия
на общую обстановку в зоне китайско-жунской границы. Авторитет былой силы
династии Чжоу уже не существовал и плотина гнева белых кочевников прорвалась:
их военные вожди хорошо понимали - сейчас или никогда.
183
Асы η тохары в иентрапьноп Азии
В 706 г. до н. э. началось мощное наступление шаньжунов на востоке Китая.
Шаньжунская армия прошла огнем и мечом княжество Янь и вторглась в пределы
княжества Ци. Хуань-гун, князь удела Ци, решил дать генеральное сражение
шаньжунам под стенами своей столицы. Жуны охотно приняли эти условия. В
результате армия Хуань-гуна была разбита, столица сожжена, а сам он бежал. Почти
44 года владели шаньжуны уделом Ци, и только потом престарелому Хуань-гуну
удалось вытеснить их из Ци. Грандиозный успех шаньжунского наступления на
Ци, а также их последующее изгнание из этого владения произвели столь большое
впечатление на китайцев, что даже великий Конфуций счел необходимым
прокомментировать финальную победу Хуань-гуна. Китайский пророк сказал, что,
если бы не эта победа, китайцам «пожалуй, пришлось бы ходить непричесанными,
застегивать одежду налево и испытывать иноплеменное господство».75
Неудачи не обескуражили жунов, и борьба продолжалась. В 662 г. до н. э. жунская
конница произвела опустошительный набег на удел Хин. Однако князь Ци Хуань-
гун, бывший в тот период главой китайского имперского союза (некий аналог
польского сейма времен Городельского акта), быстро произвел перегруппировку
китайских сил и выбил жунов из удела Хин. В 660 г. до н. э. жуны предприняли
новое мощное нашествие на Северный Китай. Они прорвались в бассейн реки
Хуанхэ, разграбили удел Вэй, а самого князя этого удела убили. В 650 г. до н. э.
аналогичному опустошению подвергся удел Вынь, князь которого тщетно просил
соседние китайские владения о помощи. Серия весьма удачных походов придала
решимости военным вождям жун-ди, и в 644 г. до н.э. они разорили один из
крупнейших уделов - Цзинь. Князь удела Цзинь исполнял в этот год обязанности
главы всекитайского имперского союза, и факт разграбления его собственного
владения красноречиво свидетельствует о бессилии китайской армии и ее
неспособности противостоять высокомобильным подразделениям жунской
конницы. В 642 г. до н. э. разгорелась междоусобная война мятежного княжества
Ци против войск чжоуской конфедерации. Жуны не упустили столь удобного случая
и, действуя по принципу, - «защищай слабейшего, чтобы он как можно дольше мог
убивать сильнейших», - пришли на помощь князю Ци, своему бывшему врагу. Они
вновь опустошили удел Вэй и добились снятия блокады с княжества Ци.
Наибольшего успеха жунское сопротивление централизации Китая достигло
в 636 г. до н. э. За год до этого Сян Ван, великий князь Дома Чжоу, женился на
княжне одного из наиболее сильных племен жун-ди. Брак был основан на циничном
расчете: Сян Ван планировал присоединить к своим владениям удел Чжен и ему
были крайне необходимы дерзкие и решительные жунские воины. Простодушные
степняки приняли мелочные расчеты Сян Вана за стремление чжоуской династии
184
Γ η а в a III
наладить, наконец, взаимоприемлемые отношения Китая со Степью. Они снарядили
невесту в Лоян и оказали военную поддержку Сян Вану. Однако последний, после
успешного похода на Чжен, в одностороннем порядке прервал все отношения с
жун-ди и фактически расторг свой брак с княжной. Известно, что степняки могут
простить очень многое, но никогда не прощают вероломства. Жунские племена
объединились в одном яростном порыве, двинулись к Лояну и осадили чжоускую
столицу. Цитадели Сян Вана реально ничто не угрожало извне: жунские кочевники
не умели брать штурмом укрепленные города - но внутри его прогнившей державы
давно проросла измена. Хой-хэу, мачеха Сян Вана (который был, видимо, не только
плохим союзником и плохим мужем, но и плохим приемным сыном), и ее родной
сын, князь удела Дай, решили воспользоваться нашествием степняков и захватить
в свои руки власть в Лояне. Они привлекли к своему заговору несчастную
оскорбленную жунскую царицу, та вступила в контакт с военачальниками своих
родичей и получила от них политические гарантии в отношении князя Дай. Затем,
в одну из ночей мятежники открыли ворота столицы, и в них немедленно ворвался
авангард жунской конницы. Мятеж, казалось, завершался полным триумфом, но
князь Дай, оказавшийся удивительным политическим бездарем, упустил главное -
великого князя Сян Вана, который в общей неразберихе сумел бежать из Лояна
живым и здоровым.
Жунские полководцы, в полном соответствии с договором, возвели на чжоуский
престол князя Дай, который получил, наконец, вожделенный титул Сын Неба
(императорский титул Древнего Китая). Однако суровые белокурые витязи не для
того бросили свои кочевья и не для того проливали свою кровь под стенами Лояна,
чтобы, передав верховный престол Китая лукавому временщику, просто повернуться
и уйти назад в степи. Четыре года жунская конница, базируясь на столицу чжоуской
династии, грабила беззащитный Китай, вся ненависть которого адресовалась не
столько северным степным варварам, сколько князю Дай, привлекшему их на
китайскую землю. Все эти годы клятвопреступник Сян Ван слонялся по разным
китайским уделам в поисках крова и защиты, пока, наконец, нашел и то, и другое у
Вынь Гуна, князя могучего удела Цзинь. Владетель Цзинь, опытный и трезвый
политик, не решился в одиночку идти на штурм Лояна. Он предварительно заручился
поддержкой и войсками всекитайского союза и лишь затем стремительным броском
отбросил конницу жун-ди от столицы. Лоян был взят, изменник князь Дай с позором
казнен, а престол возвращен Сян Вану, окончательно превратившемуся в
марионетку удела Цзинь. Затем Вынь Гун, располагая всеми военными силами
чжоуской конфедерации (а значит, по существу всеми силами Китая), развернул
массированное наступление на южные кочевья племен чи-ди и бай-ди, располо-
185
Асы η тохары в (Лентрапьноп Азпп
женные в коридоре Хэси, в междуречье Иньшуй и Лошуй. Разобщенные жунские
племена, так и не сумевшие за все четыре года обладания Лояном преодолеть
внутренние распри и сплотиться в единый союз, были разгромлены и вынуждены
отступить к северу. Почти одновременно и, вероятно, координируя свои действия с
Вынь Гуном, князь удела Цинь, Му-гун, нанес решительное поражение западным
племенам жун-ди.
Отсутствие элементарной военно-политической координации среди племен
жун-ди даже перед лицом смертельной угрозы со стороны китайцев ярко
демонстрирует факт добровольного (!) подчинения Му-гуну восьми владений
западных жунов. И это произошло в то же самое время, когда их более непреклонные
соседи-кочевники изнемогали в неравных ожесточенных боях с тем же Му-гуном!
Очевидно, что к началу воссоединения Китая под властью национальных китайских
династий европеоидные племена степных тохаров так и не сумели выйти из эпохи
примитивных родоплеменных отношений. Следовательно, каждое отдельное
жунское племя, сколь бы малым и в военном отношении тщедушным оно ни было,
рассматривало себя как отдельный народ и пыталось всеми силами проводить мнимо
независимую политику. Об этом прискорбном заблуждении жунских племенных
старшин пишет и Н.Я. Бичурин в своем переводе «Ши-цзи», указывая, что
многочисленные племена жунов «рассеяно обитали по горным долинам, имели своих
государей и старейшин, нередко собирались в большом числе родов, но не могли
соединиться».16
Несмотря на явно обозначившийся (к успеху китайцев) перелом в войне с белой
Степью, ни в VII в. до н. э., ни в следующем столетии жунские племена не были в
военном отношении окончательно разгромлены, а значит, не были окончательно
изгнаны из китайских владений или насильственно ассимилированы внутри их.
После карательных рейдов Вынь Гуна и Му-гуна борьба между китайцами и жун-
ди продолжалась с переменным успехом еще около 100 лет и обрела временную
паузу только в 569 г. до н. э., когда Дао-гун, очередной владетель удела Цзинь,
заключил мир с жунскими племенами. Поскольку вожди жун-ди, как указывает «Ши
цзи», лично явились ко двору князя Цзинь для заключения перемирия, легко понять,
что последнее слово на этом этапе войны осталось все же за Китаем.
Решительных успехов в противоборстве с жун-ди китайцы добились только в
V в. до н. э. Около 469 г. до н. э. Сян Цзы, князь Чжао, соединившись с войсками
княжеств Хань и Вэй, напал на большой, но в тот период ослабевший удел Цзинь.
В результате полного военного разгрома княжество Цзинь было ликвидировано, а
его территория разделена между Чжао, Хань и Вэй, причем князь Чжао получил
земли к северу от удела Дай, в свое время присоединенном Вынь Гуном к уделу
186
Γη а в a III
Цзинь. Эти земли непосредственно граничили с владениями икюиских жунов,
которые в соседстве с воинственным князем Чжао усмотрели для себя серьезную
опасность. Желая отгородиться от неприятного соседа, икюйские жуны построили
вдоль границ цепочку укрепленных фортов, общим числом не менее 25, забыв о
том, что избыток рукотворных крепостей никогда не мог помочь тем, у кого был
недостаток крепости духа. Все эти, в сущности достаточно примитивные
фортификации не могли, конечно, остановить военной экспансии княжества Цинь
- единственного китайского удела V в. до н. э., который почти не принимал участия
в междоусобных войнах с соотечественниками, а всецело сосредоточился на борьбе
с племенами горных и степных жун-ди. Хой Ван, великий князь удела Цинь,
столкнувшись с цепочкой жунских крепостиц, не стал ввязываться в большую войну
со Степью, а как показывает «Ши цзи» - «исподволь покорил их себе». Как могло
происходить это взятие крепостей «исподволь», можно понять из последующей
информации Сыма Цяня.
В княжение Чжао Вана, приемника Хой Вана, вождь икюиских жунов
неожиданно стал желанным гостем в государственном дворце княжества Цинь.
И не просто гостем, а любовником вдовствующей княгини Сюань Тхай-хэу, супруги
умершего Хой Вана. Этот роман, приведший ни много ни мало - к рождению
веселой вдовой двух незаконнорожденных сыновей, был по китайским
представлениям не просто изменой памяти мужа, но чудовищным преступлением перед
Небом, т. е. попранием всех мыслимых божеских и человеческих законов. Карой за
подобные преступления могла быть только смерть. По неписаным законам
китайской морали жена отдавалась во владение мужа раз и навсегда - она должна
была следовать за ним и при его жизни, и после смерти. Отсюда возник обычай
добровольных (и насильственных) сопогребений жен, наложниц и слуг, пожелавших
последовать в мир иной вслед за своим господином, который широко бытовал в
Китае и был окончательно прекращен только специальным эдиктом императора
Кан-си в конце XVII века н. э.77 Понятно, что подобный моральный настрой
китайского общества делал поступок Сюань Тхай-хэу не просто предосудительным,
а прямо святотатственным. С точки же зрения степняков, у которых в области
супружеских отношений царили весьма либеральные нравы, а жена умершего
старшего брата немедленно становилась супругой младшего, действия икюйского
жунского вождя ничего, кроме одобрения, вызвать не могли. Почему вдовствующая
княгиня, зная все это, тем не менее решилась на свой грех? Был ли этот роман с
жунским вождем обычной данью женщины, возложенной на алтарь извечной
женской слабости, или же этот грех был составной частью коварного плана
уничтожения икюиских жунов как суверенного этноса путем перенесения мнимой
187
Асы η тохары в иентрапьноп Азпп
вины их вождя на весь народ, объявленный племенем посягнувших на китайскую
честь святотатцев? В последнем предположении нет ничего невероятного -
китайская национальная история буквально пестрит фактами использования красивых
женщин в военно-политических спецоперациях (при их добровольном и активном
участии в этих акциях), имеющих целью конечную победу китайцев как нации или
их государства как субъекта международной политики. В мировой истории
этнических сообществ трудно, кроме китайцев и евреев, найти еще другие народы,
у которых женщина отличалась бы таким высочайшим уровнем национального
патриотизма и осознанной готовности пожертвовать собой ради политических
интересов своей нации. Как бы там ни было, но в конечном итоге Сюань Тхай-хэу
коварно убила отца своих малолетних сыновей, вождя икюйских жунов в цинь-
ском дворце Гань-цюань, и немедленно вслед за тем вся военная мощь княжества
Цинь была обрушена на кочевья ничего не подозревающих икюйских
скотоводов. Икюйские жуны - совсем недавно сильный и независимый кочевой
народ - были буквально стерты с лица земли, а их царство раз и навсегда
уничтожено.78 Опираясь на цепочку бывших икюйских крепостиц, княжество
Цинь впервые в китайской истории возвело Долгую стену (прообраз будущей
Великой китайской стены), которая должна была защищать территорию удела от
возможных набегов недобитых племен северных ди. Стена прошла по территории
бывших владений икюйских жунов - Лун-си, Бэй-ди и Шань-гюнь, т. е. фактически
вышла в Приняныпанье, к юго-восточной оконечности Чагрынской степи.
Победы циньского оружия в V в. до н. э. предопределили дальнейший успех
китайского продвижения на север, на земли исконных кочевий белокурых степных
ди. Этой национальной экспансии объективно способствовали существенные
изменения во внутренней жизни китайских царств в самом начале IV в. до н. э. В
среде китайцев, окончательно ставших народом исключительных по трудолюбию
земледельцев, изменилось нравственное отношение к земле, которая стала
признаваться единственным источником подлинного богатства. В IV в. н. э. было
предпринято буквально все возможное в области законодательства, что могло
подвигнуть китайского крестьянина и владетеля к поиску и освоению новых земель.
Была проведена широчайшая реформа землепользования: отменены ограничения
размеров земельных владений, узаконены залог и скупка земли, земельные наделы
стали облагаться только натуральным налогом, на льготных условиях разрешено
было обрабатывать пустоши.79 Эти законодательные мероприятия, произошедшие
почти синхронно в разных феодальных владениях Древнего Китая, имели одно
крайне неприятное для северных степняков следствие - резко возросшую жажду
земли со стороны самых широких кругов китайского этноса. Первыми, кто среди
188
Гпава III
северных ди ощутил на своих спинах обжигающее дыхание этой новой китайской
земельной лихорадки, стали юэчжи.
Существовал и еще один мощный экономический стимул, который властно
подталкивал царство Цинь к борьбе за обладание коридором Хэси: выгоды участия
в поставках нефрита из Яркенда и Хотана, которые с I тыс. до н. э.
осуществлялись по этому коридору. Нефрит высоко ценился в Китае, считаясь
чудодейственным камнем, способным обеспечить благосклонность Неба и долголетие. Из
него вырезали государственные печати, широко применяли для декоративной
отделки предметов из металла. Торговля нефритом была выгодным бизнесом.
Существует гипотеза, что юэчжи были посредниками в торговле нефритом, а
значит именно их упоминает китайский трактат доханьского времени «Гуань-
цзы», называя именем юйши, что следует, вероятно, переводить как «народ
нефрита». Как бы там ни было, но очевидно одно - юэчжи, владея большей частью
коридора Хэси не могли, конечно, остаться совершенно в стороне от весьма
прибыльных нефритовых сделок древности [Намио. 1988. С. 256, 353].
В конце V - первой трети IV вв. до н. э. княжество Цинь начало продвижение в
юго-восточную оконечность оазиса Увэй. Здесь начинался коридор Хэси, а вместе
с ним начинались собственно юэчжийские земли. Способ захвата земли кочевников
был хорошо отработан китайцами: крестьянин распахивал пастбища и высеивал
на них просо, а войско охраняло спокойствие труда земледельца. Через несколько
лет степные сообщества растений исчезали, и степи, превращенные в пашню, уже
становились совершенно непригодны для выпаса многотысячных стад скота.
Царство Цинь хорошо подготовилось к новым территориальным захватам. Была
реорганизована и перевооружена армия, причем в этой реформе широко
использовался опыт конных подразделений жун-ди: вместо колесниц была создана
верховая кавалерия, солдат учили стрелять из лука с коня, было введено железное
оружие и пики для передовых шеренг конных воинов. В фортификационной цепи
бывших икюйских фортов армия Цинь получила чрезвычайно надежный
оперативный тыл, т. е. ту линию возможной обороны, которая при первом же
удобном случае могла стать опорным рубежом для нового наступления. Что могла
противопоставить юэчжийская орда, стянутая тонкой бечевой родоплеменных
отношений, отлаженному военно-политическому механизму молодого, энергичного
и целеустремленного государства? Ничего, кроме беззаветного героизма своих
воинов и их яростного желания лучше умереть на родной земле, чем безвольно
наблюдать, как любимые со дней детства степи распахивает под просо неумолимый
чужак в нелепой конусообразной соломенной шляпе. Хотя дух нации - категория
явно не материального свойства, и не может быть сопоставима с каменными
189
Асы η тохары в (Лентрапьноп Азии
фортами, железными пиками и арбалетами новой системы, однако когда
национальная, внешне безликая толща способна выпустить в этот бушующий мир
достаточное число решительных, дерзких, безоглядных людей, горящих от
внутренней страсти владеть рекой жизни, а не плыть по ее течению, - такая нация
многое может достичь, даже бросаясь с булыжниками на танки. Юэчжийский
этнос V-II вв. до н. э., очевидно, к таким народам не относился. А значит, и людей,
способных противопоставить государственному механизму царства Цинь свою
непреклонную волю победить во что бы то ни стало (а такая победа, учитывая
примерно однотипный набор вооружения у китайцев и юэчжей, была вполне
возможна), у юэчжи было не так уж много. Недостаток фактического материала по
этнической истории юэчжи не позволяет прийти к обоснованному заключению об
этногенетическом возрасте юэчжийского народа. Однако все известные военно-
политические действия юэчжийской элиты свидетельствуют об устойчивом
стереотипе национального поведения, характерном для тех стадий этногенеза,
когда в этнической системе преобладают гармонические индивидуумы
(гармоники). Таких стадий этногенеза всего две - инерционная и гомеостаз. Учитывая,
что юэчжийский этнос в лице Кушанской империи будет в дальнейшем иметь
свой кратковременный ренессанс (т. е. так называемый период регенерации),
логично предположить, что тохарский народ юэчжей находился в стадии
устойчивого гомеостаза, а, следовательно, в равновесии вожделений и возможностей,
попыток сохранить среду обитания и безотчетного желания сохранить свой покой.
Однако в условиях массированного наступления китайцев сохранить и то, и другое
было совершенно невозможно, следовательно, нужно было выбирать что-то одно.
Юэчжи выбрали покой и двинулись со своими кочевьями и стадами на север,
толкая впереди себя также находящуюся в стадии гомеостатического равновесия
(а возможно в фазе обскурации) орду усуней.
Б.И. Вайнберг в своей недавней монографии, посвященной этногеографии
Турана, отметила очень любопытный археологический феномен - появление в конце
IV в. до н. э. или на рубеже IV-III вв. до н. э. в левобережном Хорезме новой группы
скотоводов-кочевников. Для них были характерны подбойные и катакомбные
погребения, а также общий погребальный обряд (заупокойная пища, положение
инвентаря и др.). Образцы глиняной посуды из этих могильников абсолютно чужды
Хорезму и неизвестны в других областях Средней Азии. Учитывая, что керамические
центры Средней Азии довольно хорошо известны, Б.И. Вайнберг предполагает,
что эта посуда происходит из неизвестных по археологическим материалам центров
Восточного Туркестана. Далее исследователь делает очень осторожный вывод:
«Если появление подбойно-катакомбных погребений в Средней Азии в последних
190
Γ η а в a III
веках до н.э. объясняется вторжением «Больших юэчжи» (Да-юэчжи) китайских
источников, то можно предположить, что и более ранние погребения этого
неизвестного до того в Средней Азии типа тоже оставлены племенами «юэчжий-
ского» объединения». Ниже Б.И. Вайнберг, указывая, что путь этой группы
мигрантов шел из Восточного Туркестана до Южного Приаралья, а оттуда на
Устюрт, в Хорезм и Восточный Прикаспий, специально подчеркивает, что
вынуждена из-за отсутствия другого определения сохранить этноним «юэчжи»
для этих кочевников, не вкладывая в данный термин конкретного этнического
содержания [Вайнберг. 1999. С. 162-165, 249].
Действительно, трудно представить в V-IV вв. до н. э. ситуацию, при которой
некое этническое подразделение юэчжи имело бы обоснованный мотив
предпринять миграцию из района Чжанъе на левобережье низовий Амударьи,
т. е. пройти более 3600 км по картографической прямой. Представляется более
обоснованной другая реконструкция военно-политических событий, приведших
неких кочевников на берега великого Аму. Сработал известный принцип
этнического «домино», механизм которого хорошо известен по событиям эпохи
Великого переселения народов. Юэчжи всей огромной этнической массой своего
племени налегли на усуней, ибо первым некуда было деваться, кроме как
уходить на северо-запад - в западную часть коридора Хэси и к озеру Лобнор.
С юга на них двигались стройные полки прошедшей модернизацию армии Цинь, с
запада возвышалась неприступная громада Наньшаня, с востока простиралась
безводная пустыня Алашань, а за ней, вдоль русла Хуанхэ, шли земли княжества
Чжао, почти столь же могучего и еще более агрессивного, чем Цинь. Таким образом,
вновь подчеркну, у юэчжей оставался только один относительно свободный
маршрут миграции: на земли усуней у стыка Наньшаня и Алтынтага, далее к озеру
Лобнор, и, по-видимому, на северную сторону пустыни Бэйшань - к оазисам южных
склонов Восточного Тянь-Шаня. В этот исторический период (конец V - начало IV
вв. до н. э.) усуни еще не являлись для юэчжи серьезным противником, что очевидно
уже из анализа военно-политических событий III-II вв. до н. э. Они стали побеждать
юэчжи только после того, как военная мощь последних была серьезно подорвана
войной с хуннами. Раз сил для сопротивления не было, усуни должны были уходить
из родных мест... Но куда?
Выбор у вождей усуней тоже был невелик, но они могли вести свои орды уже
по двум направлениям. Первое вело в степи Прибалхашья и Среднюю Азию. Туда
можно было идти двумя маршрутами: южным и северным. Южный был легче и
удобнее, он шел по северным отрогам Тянь-Шаня, вдоль берега озера Эби-Нур к
Джунгарским воротам, а оттуда было уже совсем близко озеро Алаколь у границы
191
Асы η тохары в Иентрапьноп Азпп
Семиречья. Северный маршрут требовал предварительного пересечения западной
окраины пустыни Гоби и выхода к предгорьям Монгольского Алтая, затем через
верхнее течение реки Урунгу - на Черный Иртыш, и уже вдоль его берегов - к озеру
Зайсан. Трудно понять, почему одна усуньская орда, отделившаяся от основной
части племени, при всей очевидности и легкодоступное™ южного маршрута избрала
все же северный - по предгорьям Монгольского Алтая к воротам Черного Иртыша.80
Возможно, что решение продолжить поход дальше - уйти в дальний военный рейд
по степям Прибалхашья и Турана - возникло уже на Монгольском Алтае, например,
в связи с недостатком водопоев для скота и узостью предгорной пастбищной полосы.
Эту орду, вероятно, составляли наиболее инициативные и энергичные усуньские
кланы, которые свое вынужденное бегство от неодолимого врага расценивали
прежде всего как повод начать поиски новых лучших земель для кочевий, как шанс
проявить свою военную удаль, повстречавшись в дальних странствиях с
противником, который был по силам. Впоследствии, пройдя степи Центральной Скифии,
эта усуньская орда пополнилась этническими осколками покоренных сако-
исседонских племен и на границе греко-римской ойкумены стала именоваться
народом царских сарматов - языгов. Один крупный отряд (малая орда?)
отделившегося миграционного потока усуней-протоязыгов, недоходя до рубежа
Южного Приуралья, отклонился к югу (возможно, преследуя какое-то разгромленное
дахо-сакское племя), пересек плато Устюрта и оставил на левобережье Амударьи
ту безымянную археологическую культуру, которую Б.И. Вайнберг соотнесла с
неким подразделением «больших юэчжи», не вкладывая, впрочем, в данный
этноним «конкретного этнического содержания» [Вайнберг. 1999. С. 249]. Разумеется,
уход усуней из района Алтынтаг - Лобнор и с Восточного Тянь-Шаня не был
одномоментным явлением, а затянулся на многие годы, однако очевидно, что к
началу III в. до н. э. усуней ни в том, ни в другом районе уже не было, а их здешние
былые кочевья занимали юэчжи.
Второе направление возможного отступления усуньской орды от Алтынтага и
Хами, как уже указывалось, вело прямо на север: через район озера Баркуль - в
степной мелкосопочник Монгольского Алтая. Эта северная окраина пустыни Гоби,
надежно укрывшая племя усуней от их упорных преследователей, стала
подлинной исторической прародиной асов - позднейших асиан Птолемея, «суровых и
вечно воинственных» алан евразийских степей. Пребывание усуней в Монгольском
Алтае, Кобдинской степи и на юго-западных склонах хребта Хангай
достаточно уверенно устанавливается на основе китайских письменных источников.
Около 210 г. до н. э. (вероятно, в середине или в конце лета) воины хуннского шаньюя
Модэ нашли в степи брошенного усуньского мальчика - сына убитого юэчжами
192
Γ η а в a III
усуньского князя {гуньмо - в китайской транскрипции). К этому любопытному
эпизоду усуньской истории мы будем еще возвращаться ниже, сейчас же отметим
только интересующий нас в данное время аспект - очевидно, что границы земель
усуней находились в непосредственной близости от владений хуннов. Но где же
находились эти земли? В китайской династийной истории читаем, что 215 г. до н. э.
государь Цинь Ши-хуанди отправил против северных «ху» полководца Мэн Тяня с
300-тысячным войском. Армия Мэн Тяня неожиданно обрушилась на северных
варваров и очень скоро завоевала Ордос. Китайцы заняли всю излучину Хуанхэ и
построили по ее берегам 44 военных форта, оставив там в качестве гарнизонов
помилованных преступников. Продолжая так успешно начавшийся поход, Мэн Тянь
в 214 г. до н.э. перешел Желтую реку (Хуанхэ) и занял своими войсками предгорья
Иньшаня. Хунны потеряли лучшие земли в горах, «привольные лесом и травою,
изобилующие птицей и зверем», где они могли запасаться необходимой древесиной
для изготовления луков и стрел, и откуда было легко совершать набеги на китайское
пограничье.81 Были потеряны также ордосские степи, вместе с населяющими их
европеоидными племенами ди - лоуфань и баянь, которые в то время, вероятно,
уже были данниками хуннов. Шаньюй Тумань (отец будущего шаньюя Модэ), спасая
свой народ от произвола китайских солдат, ушел на север - на древние земли хуннов
по северным склонам Гобийского Алтая, на юго-восток Хангая и в бассейн реки
Орхон. Владения усуней, таким образом, располагались вблизи от этих
территорий. «Ши цзи» уточняет: убитый гуньмо усуней имел «небольшое владение на
западных хуннских землях».92 Следовательно, территория интересующего нас
племени лежала за верховьями Орхона, а там начинаются западные склоны
Хангая, Кобдинская степь с целой системой озер и рек, Монгольский Алтай. По
обе стороны Монгольского Алтая помещал земли усуней еще H.A. Аристов,
опиравшийся на древние китайские источники.83 В этом вопросе с ним солидарен
Г.Е.Грумм-Гржимайло, указывающий, что в китайских сочинениях «Си-ши-цзи»
и «Мэн-гую-му-цзи» пределы пребывания усуней обозначены именно в
Кобдинской Монголии. (В «Си-ши-цзи» усуньская земля обозначена как
местность, лежащая к западу от Каракорума. А «Мэн-гую-му-цзи» упоминает о
городе Чи-шань-чен в Хангае, как о былой резиденции усуньского гуньмо.)84
Вновь обратим внимание на указание «Ши цзи» о «небольшом владении»
убитого усуньского князя. Не является ли это косвенным подтверждением гипотезы
о разделении орды усуней сразу после ухода из западной части коридора Хэси?
Ведь китайцы, указывая на белокурый цвет волос как на характерную черту всего
усуньского народа, одновременно отмечали, что его численность достигает
нескольких сот тысяч человек.85 Если посчитать, что на каждого человека из племени
13 Заказ №217
193
Асы η тохары в (Лентрапьноп Азпп
усуней приходилось только 2 коня и 10 овец (а это абсолютно нереальные,
заниженные цифры, ибо лошадей и скота в расчете на душу населения у всех
степных кочевников всегда было гораздо больше), то и в этом случае усуньскую
орду должен был сопровождать огромный табун лошадей в 600 тыс. голов и
немалая отара овец в 3 млн. голов! Разве столь многочисленный народ и такое
количество скота могло разместиться в «небольшом владении»?
Вернемся на Алтай. Существует еще одно, правда, тоже косвенное
подтверждение, что именно горы Алтая стали той начальной географической
точкой, от которой пошла чертить свою головокружительную кривую этно-
грамма аланского этногенеза. Речь идет о загадочном белокуром народе - северных
бома, некогда населявших северные склоны Алтая. Известно о них, согласно
переводу Шаванна, следующее:
«Они ведут кочевой образ жизни; предпочитают селиться среди гор,
поросших хвойным лесом, пашут лошадьми; все их лошади пегие, откуда и название
страны Бома [китайск. - «пегая лошадь»]. К северу их земли простираются до
моря. Они ведут частые войны с хагасами [предки современных хакасов - Н.Л.],
которых очень напоминают лицом, но языки у них разные, и они не понимают
друг друга. Дома строят из дерева. Покровом деревянного сруба служит
древесная кора. Они делятся на мелкие кланы и не имеют общего начальника».**
Бома, несомненно, принадлежали к иранской группе народов, ибо были
белокуры, голубоглазы и не понимали языка тюркоязычных хагасов. Нельзя
исключать, что после переселения (а, скорее всего, с точки зрения исторического
генезиса - после возвращения) усуней на Алтай, какая-то часть бома вошла в
состав нового, только что начавшего свой этногенез народа асов (асиан). Но
любопытно все же не это, а именно - цвет (масть) лошадей бома. Шаванн
переводит «бома» как «пегая лошадь». В переводе Н.Я.Бичурина этого же
отрывка «Тан-шу» читаем: масть лошадей - саврасая.87 Для алановедения такое
уточнение очень ценно, поскольку известно, что в кавалерии алан преобладали
две масти коней: саврасая и буланая (последняя, вероятно, от лошадей
гобийского происхождения). В русском языке прилагательное «саврасый»
(синоним «сивый», вспомним эпическую Сивку-бурку, - исчерно-серая масть с
отчетливыми черными верхушками шерстинок, своего рода черная вуаль по
основному серому фону) восходит к какому-то аланскому слову с корнем saw, и,
возможно, является производным от названия аланских коней - саурагов
(саврагов). В осетинском языке слово saw означает «черный».88
Г.Е. Грумм-Гржимайло, ссылаясь на указание «Бэй ши» («История Северных
династий»), отмечает, что переход динлинских племен на северную сторону пустыни
194
Γ η а в a III
Гоби состоялся в конце IV в. до н.э. Здесь под именем «динлины» могут пониматься
только усуни - единственный белокурый народ, кроме юэчжей, уход которого из
района Синьцзяна является исторически установленным фактом. А коль скоро,
согласно китайским источникам, юэчжи ушли из Хэси только во II в. до н. э.,
логичен вывод, что китайскими летописцами засвидетельствована
крупномасштабная миграция усуней, которая в связи со значительным числом людей в
племени и множеством скота не могла пройти незамеченной. Несколько ниже
исследователь, размышляя об этнических реликтах динлинских племен на Саяно-
Алтае, упоминает, ссылаясь на исследования Кастрена, о сохранивших белокурые
волосы и светлые глаза остяцких племенах ассанов и аринов, которые в сороковых
годах XIX столетия населяли предгорья Саян.89 Не являются ли в свою очередь эти
племенные наименования (ассаны, арины) этнонимическими реликтами от
«асианов» и «ариаков» Птолемея?
Антропологические исследования, проведенные в Западной Монголии на
территории Кобдинской степи (материалы могильников Улангом, Бух-Мурин,
Манхан, а также отражающие этническую обстановку по существу в том же
географическом ареале материалы могильника Уландрык - Восточный Горный
Алтай) свидетельствуют о заселении данного региона в V-IV вв. до н. э. людьми
европеоидной расы. Особенно представительны палеоантропологические
материалы из Улангомского могильника (46 мужских черепов и 28 женских),
поэтому статистические данные, полученные при их исследовании, достоверны.
Поскольку это имеет прямое отношение к интересующему нас вопросу о миграции
усуньской орды в IV в. до н. э. в район Монгольского Алтая и Кобдинской степи,
приведу обобщенные антропоморфологические характеристики Улангомской
группы.
Суммарно группа мужских черепов из Улангомского могильника
характеризуется средними размерами и хорошо развитым рельефом. Почти все размеры
мозгового отдела попадают в категорию средних величин, за исключением очень
большой ширины основания черепа, большого размера продольного диаметра и
некоторых других признаков. По антропометрическим указателям серия
улангомских мужских черепов мезокранная, обладает средней высотой свода черепа,
среднешироким и среднепокатым лбом. Лицо средневысокое, среднеширокое,
ортогнатное и по величине лицевого угла, и по указателю выступания лица.
Средние по величине размеры скулового диаметра сочетаются с большой шириной лица
в биорбитальной области. Нос среднеширокий и по абсолютной величине, и по
указателю. Область надпереносья характеризуется большими величинами
симотической и дакриальной высот. Угол выступания носа большой.
195
Асы η тохары в (Лентрапьноп Азпп
Женской группе в основном свойственны те же комплексы признаков, однако
в целом серия более мезокранная за счет меньшего продольного диаметра, свод
черепа ниже и по абсолютной величине, и по указателю. Скуловой диаметр в отличии
от мужской серии относительно больше. Орбиты уже и выше, нос выступает заметно
меньше, причем выступание носа попадает в категорию средних величин.
Указанные характеристики позволяют уверенно отнести черепа из Улан-
гомского могильника к европеоидному антропологическому типу. У людей, живших
в V-IV вв. до н. э. в Кобдинской степи, было низкое лицо со средними и большими
величинами скулового диаметра, очень низкие по показателю и по абсолютным
размерам орбиты, часто четырехугольные, широкий нос, довольно высокое
надпереносье, выступание носа было сильным.
Однако наряду с европеоидами в Улангомском могильнике были
обнаружены отдельные черепа с разной степенью выраженности монголоидной
примеси, а также черепа с довольно четкими монголоидными особенностями.
Сравнительный анализ мужских и женских серий приводит к выводу, что доля
монголоидности в женской группе значительно сильнее, чем в мужской.90
К аналогичным выводам о широком распространении европеоидной расы в
указанное время на территории Западной Монголии пришел и В.П. Алексеев,
исследовавший черепа из могильников Манхан и Бух-Мурин. Практически все
исследователи, изучавшие антропологические материалы V-IV вв. до н.э. из
различных погребений Западной Монголии, Алтая и Тувы, отмечают значительное
антропологическое сходство людей, некогда населявших эти территории.91
Вышеуказанную незначительную монголоидную примесь у отдельных
индивидуумов алтае-тувинских европеоидных племен, особенно характерную для
женских групп исследованных серий, можно объяснить наличием в усуньской
племенной среде какого-то числа монголоидных наложниц и служанок, взятых
в полон во время стычек с хуннами или другими племенами монголоидных
«ху». От этих женщин, конечно, происходили дети с ясно выраженными
монголоидными признаками, которые тем не менее, учитывая значительный расовый
демократизм степных номадов, уже в следующем поколении становились вполне
равноправными членами усуньского социума.
Таким образом, усуньская орда, отступавшая в IV в. до н. э. с Восточного Тянь-
Шаня на территорию Монгольского Алтая и Кобдинской степи, встретила на
этих землях население европеоидного антропологического типа. Племена бома,
жившие здесь, относились к родственному усуням асскому миграционному
потоку, а значительная их часть впоследствии приняла участие в этногенезе асов
(алан) в качестве весьма значимой этнической составляющей. Культура бома
196
Γ η а в a III
отличалась высокой самобытностью, сохраняя в чистоте те инновации андронов-
ского переселенческого потока, которые в иных местах подверглись более-менее
значительному нивелированию со стороны местных народов или угасли в
процессе дальнейшей культурно-социальной эволюции. Вероятно имеет смысл
выделять культуру окраинных восточных и юго-восточных европеоидных
постандроновских (асских) племен Центральной Азии в качестве асской ветви
единой скифо-сибирской культуры, и, следовательно, изучать ее как некий в
известной степени самостоятельный культурно-исторический феномен,
аналогичный в этом отношении, например, культуре скифских племен Северного
Причерноморья или сакских племен Казахстана и Средней Азии.
Известный алановед С.А. Яценко опубликовал в 1993 г. весьма интересную
статью под долгим интригующим заголовком «Аланская проблема и централь-
ноазиатские элементы в культуре кочевников Сарматии рубежа 1-Й вв. н.э.». В ней
автор приводит семь (а затем формулирует еще восьмую!) взаимоисключающих,
как ему кажется, концепций раннего этногенеза алан. К этой проблематике у нас
еще будет возможность обратиться ниже, а пока приведем неизбежно неполный, но
и в этом виде очень убедительный список центральноазиатских инноваций в
культуре алан, которые были собраны и кратко охарактеризованы исследователем
в упомянутой выше статье [Яценко. 1993. С. 60-70].
I. Посуда. По мнению исследователя, аланская посуда представляет собой
имитации сосудов южносибирских типов. Отсутствие исходных деревянных
образцов в материалах раскопок объясняется чрезвычайно низкой сохранностью
дерева в земле.
1. Копии деревянных сосудов-бочонков с боковым устьем. Древние прототипы
известны на Саяно-Алтае и в Хакассии, на тагарских писаницах. Версия их
конвергентного зарождения на разных территориях проанализирована и отвергнута
А.П. Медведевым.92 Сосуды-бочонки с боковым устьем, сделанные из глины,
найдены на Верхнем Дону (1 Чертовицкий могильник), из бронзы - на «Золотом
кладбище» (Усть-Лабинская, кург. 32).
2. Полусферические чаши с вертикальной зооморфной ручкой и слегка
отогнутым венчиком. В европейской части России найдены только в
аристократических погребениях Нижнего Дона и Нижней Волги (Хохлач; Высочино VII/
28; Мигулинская; Косика; Бердия, кург.З), сделаны из золота или серебра. Примером
деревянного прототипа данного вида посуды могут являться сосуды из кленового
капа, сохранившие более древние традиции изготовления, которые были найдены
в могильнике Валовый I, кург. 25 (раскопки Е.И. Беспалого 1987 г.). Сосуды из
драгоценного металла выполнялись в полихромном стиле, на их ручках
197
Асы η тохары в иентрапьноп Азпп
представлены и такие животные, которые являются эндемиками юга Средней Азии
(в древнее время, возможно, и востока Центральной Азии - Н.Л.): гепард
(Мигулинская) и барс (Высочино). Изображены также и животные лесостепи -лось
и лосиха (Хохлач, Валовый), медведь и кабан (Валовый). Их деревянные прототипы
известны в пазырыкской культуре (могильник Кызыл-Джар I)93; в Туэктинском
кургане I зооморфная ручка была, видимо, снята грабителями.94 Пазырыкские
сосуды также изготавливались из капа и тоже помещались в могилу наборами.
3. На «Золотом кладбище» (Казанская, кург. 13) найден сероглиняный кувшин,
который, как полагает С.А. Яценко, по силуэту и орнаментации копирует
аналогичные сосуды хунну с Иволгинского городища, но примерно в 4 раза
меньше прототипа.
II. 4. Родовые тамги. В 1-Й вв. н. э. в Сарматии появляется большая серия
родовых тамг, целые группы которых точно воспроизводят пазырыкские, монгольские,
кангюйские и юэчжийско-бактрийские образцы (Рис. 21), появляется и монгольская
традиция «энциклопедий». Как отмечает С.А. Яценко, аналогия «царским» знакам
Северного Причерноморья (тамга Фарзоя, «триденсы» боспорских Тибериев-
Юлиев) известны на одном небольшом участке Юго-Западной Монголии (Тэбш,
Цаган-гол), который входил в первоначальную территорию усуней.95 (Отметим пока
это последнее чрезвычайно важное обстоятельство, поскольку в следующей главе
нашего исследования мы более подробно рассмотрим ситуацию с западно-
монгольскими тамгами в Греко-Бактрии и Северном Причерноморье - Н.Л.).
III. Погребальный обряд. Впервые на совпадение элементов обряда донской
знати алан с погребениями в Тилля-тепе и Пазырыке обратил внимание Б.А. Раев.96
Возможно, что относительно небольшое число подобных совпадений, как считает
С.А. Яценко, объясняется ограблением почти всех богатых могил и быстрым
исчезновением старых обычаев в новых условиях иной этногеографической зоны.97
5. В Косике (погр. 1) был впервые на реальном археологическом материале
установлен факт сооружения над могилой балдахина из золотой парчи на
серебряных столбиках (раскопки В.В. Дворниченко 1984 г.). Эта традиция имеет,
несомненно, южносибирское происхождение. Подобная конструкция была, видимо,
и в Хохлаче («ножки трона»). Дно могилы при этом выстилалось парчовой тканью.
«Золотой заслон» над знатным умершим известен в кург. 8/2 в Высочино I (раскопки
СИ. Лукьяшко 1976 г.; в отчете не отражено): могила была закрыта листами золотой
фольги, поврежденными грабителями. Аналогичный «золотой заслон» обнаружен
в Тилля-тепе. (С.А. Яценко связывает захоронения в Тилля-тепе с юэчжами, хотя
имеющиеся археологические материалы этого памятника, на мой взгляд,
свидетельствуют скорее о его сармато-аланском происхождении - Н.Л.).98
198
Γ π а в a III
>JxJ 4 N 2 Ж A bf * X HI II Y
a - пазырыкцы (по Β. H. Полторацкой, В. Д. Кубареву)
μ Л Ä M К $
б - Юго-Западная Монголия (по Б. И. Вайнберг, Э. А. Новгородовой, А. П. Окладникову)
9?·!|iïf*8 Ι!*δδίΒ
в - остальная территория Монголии (по А. П. Окладникову)
«SAXtr^y II
г - бактрийские юэчжи
д - кангюйцы (по Е. А. Смагулову)
Рис. 21. Аналогии тамгам Сарматии I- III и. э. в Центральной и Средней Азии.
(Подбор и сопоставление С. А. Яценко)
6. Тайные погребения высшей знати, типичные для центральноазиатских
этносов: усуни - Каргалинка; погребения в Тилля-тепе (С.А. Яценко, как
указывалось выше, связывает их с юэчжи - Н.Л.); гунны IV-V вв. н. э. Подобные погребения
без сложного погребального сооружения, впущенные в склоны холмов, известны
и после прихода аланов (Мигулинская, Цветна и др.). Пример Тилля-тепе, где такие
могилы сооружались через 200 лет после покорения Бактрии и в мирных условиях,
показывает, что к ситуации военного времени эта традиция отношения не имеет.
199
Асы η тохары в Центральном Азпп
7. Насыпь кургана с кольцевой каменной наброской над могилой и
каменным кольцом по внешнему краю. Открыта на Дону (Соколовский кург. II) и
в Запорожском кургане. В Сарматии до этого не известна, но широко
распространена в Монголии, Забайкалье, Саяно-Алтае, позже - у усуней
Семиречья.
8. Погребальные деревянные повозки пазырыкского типа. Известны у устья
Дона и на восток от этой реки."
9. Традиция изготовления особых поминальных кукол, изображающих
покойного. Этот обычай у осетин, сохранивших многие важные черты аланского
быта и верований, несомненно очень древний, раннеаланский, и, по мнению
большинства исследователей, восходит к территориям Южной Сибири.100 (На
наличие такого обычая у белокурых «динлинов» Северной Монголии и Южной
Сибири указывал еще Г.Е. Грумм-Гржимайло.101 - Н.Л.).
10. Некоторые нижнедонские традиции имеют наиболее близкие параллели у
юэчжей Бактрии: большие подквадратные ямы, перекрытые деревом; деревянные
саркофаги, перекрытые украшенным золотом пологом.102
IV. Костюм. Одежда чаще всего не копирует центральноазиатские образцы, но
генетически им близка (силуэт, конструкция и декоративные принципы
аксессуаров).103
11. С приходом алан в Сарматии распространяются десятки новых типов
золотых нашивных бляшек. Особое разнообразие их форм отмечено на Дону и
Кубани. Многие их сюжеты прямо связаны с пазырыкской традицией, силуэты
множества типов идентичны образцам Тилля-тепе.104
12. Золотые женские диадемы с изображением мировых деревьев и парных
птиц известны в Хохлаче и в Тилля-тепе. Близки и специфические особенности
их конструкции (фигурки вставляются в венечный фриз с помощью специальных
штырей и др.). (Полагаю, что в этом сопоставлении С.А. Яценко не упомянул
еще две находки аналогичных диадем: в Усть-Лабинской, курган 46, и в
Кобяковском могильнике, курган 10. Также необходимо отметить близость стиля
этих сармато-аланских диадем и деталей деревянной аппликации головных
уборов пазырыкской культуры Алтая.105 - Н.Л.).
13. Полихромные наконечники мужских поясов с изображением бутонов.
Близкие образцы известны в Тилля-тепе (погр. 4) и в Дачах под Азовом.106
14. Золотые ажурные гривны в полихромном стиле, прямоугольной формы, с
мифологическими сценами (драконы, полуантропоморфные персонажи и др.).
Известны у усуней (Каргалинка, ΙΙ-Ι вв. до н. э., где они выполнены китайским
мастером) и в устье Дона (кург. 10 в Кобяково).107
200
Γ η а в a ΠΙ
15. Золотые (и более дешевые -с позолотой) поясные пластины хуннских типов.
По облику они заметно отличаются от серии пластин более раннего времени (рубеж
н. э.). Имеют прямоугольную, овальную или «В-образную» форму; на них
изображены фантастические животные: дракон, «сарматский тарандр» (по Л.С.
Клейну), сфинкс, грифон, сцены терзания или божество-монголоид с барсом
(Пороги, Кочковатка). Встречено железное подражание ажурным ордосским
решетчатым пластинам, где изображены два яруса свастик (Пороги, мог. 1 ). Бирюза
и сердолик на пластинах часто заменяются цветной стеклянной пастой.
16. Саяно-алтайские лировидные пряжки с перекладиной в верхней трети рамки.
С середины I в. н. э., по А.П. Медведеву, известны в бассейне Дона (Высочино,
Чертовицкий I) и в Северном Приазовье (Аккермень).
17. Окраска лиц умерших женщин в красный цвет. Этот обычай изредка
встречается в европейских степях (Новый, кург. 123/3; слоб. Селимовка 1901 г.;
Семеновка в Восточном Крыму, мог. 2). Наиболее близкая традиция отмечена
китайскими археологами на мумиях в районе Черчена (Синьцзян), которые
связываются с предками юэчжи.108 (Окраска охрой лица погребенного в красный
цвет является одним из важнейших археологических определителей афанасьевской
культуры. Находки окрашенных мумий в Синьцзяне и костяков в европейской части
России являются, вероятно, самым надежным подтверждением афанасьевской
протоосновы юэчжей, а также их участия в заселении Скифии в качестве одного из
компонентов сармато-аланской миграционной волны. - Н.Л.).
V. Оружие и военное снаряжение.
18. Китайские нефритовые скобы мечей. Скоба второй половины I в. н. э.
найдена во Фракии (Рошава-Драгана, мог. 2) вместе с другими «сарматскими»
трофеями и, видимо, попала к фракийскому воину во время аланского набега.109
В Ι-ΙΙ вв. н. э. такие скобы изображали и на боспорских надгробиях.110
19. Золотистые «небесные» кони южносибирского происхождения
появляются в I в. н. э. на изображениях Боспора.111 Важно отметить, что китайцы
вначале называли так только лошадей усуней, у которых коневодство было
чрезвычайно развито.112 (Также необходимо подчеркнуть, что исследования
лошадей, захороненных в пазырыкских курганах, скорее отвергают версию о их
принадлежности юэчжам, нежели подтверждают ее. Все или, по крайней мере,
абсолютное большинство пазырыкских лошадей имело рыжую, золотистую,
либо гнедую масть, причем около половины захороненных коней относилось
к высокопородному легкоаллюрному типу. Такими лошадьми располагали,
как следует из китайских хроник, прежде всего усуни - народ андроновской
миграционной волны, обладавший высочайшей культурой коневодства.113- Н.Л.).
201
Асы η тохары в иентрапьноп Азпп
20. Стрелы от китайских арбалетов известны на «Золотом кладбище»
(Тифлисская, кург. 10); хуннский ярусный наконечник стрелы найден в погребении 1
в Порогах. Арбалеты были национальным китайским оружием, и среднеазиатские
«варвары» не были с ним знакомы. Единственное исключение- усуни, традиционные
союзники Китая, которые участвовали в битвах, где применялись арбалеты, в том
числе - при разгроме хуннской орды Чжичи в 36 г. до н. э. в Кангюе.114
21. С I в. н. э. на Боспоре отмечен панцирь сакского типа со стоячим
воротником и т. п.115
22. Золотые ножны в полихромном стиле с четырьмя овальными выступами по
бокам. Деревянные ножны такого типа появились в Саяно-Алтае в IV-III вв. до н. э.
Там же, видимо, стали изготавливать и золотые ножны этого типа, судя по
медальону бокового выступа, найденному в могильнике скифского времени Тээргэ II
в Туве.116 На таких медальонах всегда изображается борьба двух персонажей (сравн.:
Тилля-тепе, погр. 4; Дачи - в устье Дона).117 В погребении 1 в Косике похожие ножны
оформлены скромнее: железная основа украшена вставками бирюзы и золота.
23. Деревянные шесты передовых всадников, украшенные надувающимися от
встречного потока воздуха фигурами драконов из цветных тканей - своего рода
боевые штандарты аланских войск Ι-ΙΙΙ вв. н. э. Позднее их заимствовали римляне
и армия сасанидского Ирана с III в. н. э. Наиболее подробно описаны в «Тактике»
Арриана, который имел возможность воочию наблюдать эти штандарты во время
войны с аланами в Каппадокии в 135 г. н. э. И сам образ дракона, и силуэт этих
штандартов неизбежно ведут в Центральную Азию. В Синьцзяне точная копия
аланских штандартов известна еще с раннего средневековья («святой воин» в
Кирише).118 Близкие штандарты известны у кангюйцев.119
24. Небольшие личные знамена с двумя треугольными выступами и лентой у
древка. Полотнище богато украшено цветными нашивками. Практически
идентичные образцы (драконы-полотнища и флагштоки) найдены в хуннских
курганах Ноин-Улы.120 Два похожих знамени реконструированы С. А. Яценко на
материале тайника из царского погребения в Дачах (раскопки Е.И. Беспалого, 1986 г.).
Их украшало около 5000 разнотипных нашивных бляшек. Современные осетины до
недавнего времени использовали траурные флаги, аналогичные одному
экземпляру в Дачах (округленные концы выступов, полумесяцы в поле, лента у древка).121
25. Луки хуннского типа с костяными накладками. Древнейшие в Европе
образцы появляются с приходом сюда алан в I в. н. э. Известны в могилах аланских
аристократов «Золотого кладбища» (Усть-Лабинская, кург. 29) и в Порогах. 122
26. Украшения ремней сбруи -деревянные рыбки с обкладкой золотой фольгой.
Изображают верхнюю проекцию рыбы, с обозначенными брюшными плавниками
202
Γ η а в a III
и с раздвоенным хвостом. Обнаружены в упомянутом комплексе с пережиточными
«среднесарматскими» традициями (Валовый I, кург. 25). Прототипы известны семью
веками ранее в пазырыкской культуре.123
(Этот весьма объемный список центральноазиатских элементов военной
культуры алан необходимо дополнить очень характерными деталями вооружения
зооантропоморфных персонажей с гривны, обнаруженной в кургане 10 Кобяков-
ского могильника. На шее погребенной там аланки была надета ажурная двучленная
соединенная шарнирным замком золотая гривна, инкрустированная бирюзой. Фриз
гривны содержит сюжетную композицию, построенную по геральдической схеме.
В центре ее находится мужской персонаж, сидящий на коврике, скрестивши ноги
«по-восточному». У него густая шапка разделенных на пряди волос, усы и борода.
Нос плавно изогнут, орлиный, с широкими крыльями. Округлые выпуклые глаза
широко открыты; губы плотно сжаты. Лицо персонажа европеоидное, т. н.
«кавказского» типа. Одет герой в кафтан с глубоким вырезом на груди, со сборенными
рукавами; узкие штаны заправлены в сапоги с застежками. В руках он держит кубок,
на коленях в ножнах лежит меч. В целом этот персонаж гривны представляет собой
яркий, очень характеристичный иранский (аланский) типаж. Слева и справа от
аланского героя - центральной фигуры композиции, а также на короткой части
гривны трижды повторяется сцена борьбы дракона с тремя зооантропоморфными
существами, похожими на трехпалых людей с ящероподобными головами. Они
вооружены палицами и одеты в стилизованные пластинчатые доспехи.
В защитном вооружении ящерообразных воинов хорошо распознаются мотивы
кушанского доспеха. Он состоит из пластинчатого панциря с прилегающей верхней
частью и расширяющейся короткой юбкой. Панцирные пластины отличаются
крупными размерами. Наиболее близкие аналоги этому доспеху видны в кирасах,
изображенных в скульптурной композиции зала дворца в Халчаяне, датируемого
рубежом новой эры. Удлиненный вариант кушанского доспеха показан на монетах
индо-сакских правителей Гандхары рубежа н. э., а также детально проработан на
костяной пластине с изображением батальной сцены из Орлатского могильника в
Согдиане, датируемой, вероятно, тем же временем. Очень интересны боевые палицы,
которыми вооружены ящероголовые воины. Их размер, если считать рост
персонажей близким к человеческому, составляет не менее 40 см, а следовательно,
типологически они близки к бронзовым палицам, обнаруженным в курганах Ноин-
Улы.124 А.И. Бернштам считал подобные боевые дубинки - именно тем оружием,
которое обозначалось в древних китайских источниках термином «чи».125- Н.Л.).
VI. Стиль и сюжеты искусства. Чаще всего великолепные памятники искусства
раннеаланского времени оригинальны и не являются копиями ни восточных, ни
203
Асы η тохары в иентрапьной Азпп
(тем более) римско-боспорских изделий. Вместе с тем искусство нового этноса-
пришельца неизбежно отчасти является «искусством цитат». Характерно само
направление этих заимствований, идущее от могущественных восточных соседей -
держав Хунну, Усунь, ханьского Китая, юэчжийских княжеств Бактрии. Боспорские
торевты крайне редко использовались для копирования и ремонта аланских
драгоценностей (чаша из Мигулинской с надписью Туруласа; большие фалары из
Дач со вставками гемм).
27. С приходом аланов в Причерноморье отмечен новый стиль ювелирных
изделий, который можно назвать «золото-гранатово-бирюзовым». Такой стиль
появился в Китае эпохи Чжоу, с ΙΙΙ-ΙΙ вв. до н. э. известен у саков Семиречья (кинжал
из Иссыка, гривна из Каргалинки), в I в. н. э. отмечен в Бактрии (Тилля-тепе) и
Сарматии (где он доживает до IV в. н. э., постепенно вытесняясь гранатовым «стилем
клаузонне»).
28. Б.А. Раев неоднократно обоснованно указывал, что с появлением аланов в
Сарматии отмечен своего рода возврат «скифо-сибирского звериного стиля»,
сохранившийся к тому времени в восточносакском регионе (мотивы «шествия
зверей», свернувшейся в кольцо пантеры, хищники с изогнутым в виде буквы «S»
туловищем и др.).
29. «Сарматский тарандр». Этим неточным термином Л.С. Клейн назвал
фантастическое копытное с когтями хищника, вдоль хребта которого идет ряд
грифоньих голов. Известен в пазырыкских памятниках (Катанда), позже - у хунну
(пластина из Улан-Удэ, ткань из кург. 6 в Ноин-Уле). На фаларе из Садового
скопирована одна из сцен пластины «Сибирской коллекции»: «тарандр» терзает
кошачьего хищника с грифоном.126
30. Образ крылатого барса (пластина из захоронения у с. Пороги) имеет
восточносакское происхождение. Ранее всего известен у пазырыкцев, затем отмечен
в Иссыке и Тилля-тепе.
31. Изображения хищников с «вывернутым задом» (Хохлач, Пороги,
Никольское, кург. 12) имеют то же происхождение (Пазырык, Иссык, позже - Тилля-тепе и
Сарматия).
32. Китайский дракон различных типов. В Европе распространился благодаря
аланам. Известен на упомянутых боевых штандартах, пряжках из Порогов, гривне
из Кобяково, пряжке из-под Танаиса.127 На трех последних золотых аксессуарах
костюма всегда показан в сценах поединка (друг с другом, с грифоном, с барано-
людьми). Характерно, что другие образцы китайского искусства в Среднюю Азию и
Сарматию не проникли (например - феникс, известный в Пазырыке и на золотом
иранском сосуде Ι-ΙΙ вв. из Эрмитажа). В этих двух регионах встречен сходный сюжет
204
Γ η а в a III
сцен с драконом: а) в цепочке грызущих друг друга хищников (сравн.: ножны кинжала
из Тилля-тепе); б) одиночный образ дракона, вытянутого в профиль (аланские
штандарты, сравн.: наконечники ремней обуви из погр. 4 в Тилля-тепе). Однако в
более восточных районах он гораздо богаче и включает образ дракона как верхового
животного (гривна из Каргалинки); в цепочке грызущих друг друга хищников (ножны
из Тилля-тепе); обороняющегося дракона, на которого с боков нападают двое
кошачьих (поясные пластины хунну и саргатская из Сидоровки). Несомненно, что
образ дракона в Средней Азии распространился благодаря двум могущественным и
наиболее китаизированным кочевым этносам - хунну и усуням.
33. Бог «Хозяин зверей» - с монголоидной внешностью, с прической,
образующей узел на затылке. Изображался на золотых пластинах мужских поясов
хуннских типов. Известен только в Сарматии (Пороги, Кочковатка). Он либо
восседает на барсе (Пороги), либо одевает на него узду (Кочковатка).
34. Бог, сидящий по-турецки с сосудом в руках (котел с р. Кальмиус в Одесском
музее, гривна из Кобяково, зеркало из Соколовой Могилы). Представлен на
оригинальных изделиях, не имеющих точных аналогий. Ранним прототипом
является восточно-сакский жертвенник IV-I вв. до н. э. из Иссыкского клада, где
персонаж также сидит по-турецки и держит перед собой сосуд.
35. Некоторые образцы центральноазиатского происхождения после прихода
аланов становятся известны в городах соседствующего с ними Боспора. Таков
мраморный женский идольчик из культового зольника конца I - III вв. н.э. в
Илурате128, типологически близкий юэчжийским идольчикам Бактрии.129
36. Уже упоминавшаяся сцена с богиней и всадником в пантикапейском склепе
Анфестерия близка пазырыкскому сюжету (войлочный ковер из кург. 5)
некоторыми специфическим деталями: у всадника верхняя наплечная одежда
украшена крупными кружками, кони изображены в соответствии с традициями
пазырыкского искусства.
VIT. Материалы языкознания.
37. В горах Саяно-Алтая томским языковедом A.M. Малолетко отмечена в
топонимах и в фольклоре местного тюркоязычного населения серия элементов
«алан» - и очень специфические параллели с сюжетами осетинского эпоса (материал
не опубликован).130
38. Вопреки издавна распространенному мнению о наибольшей близости к
осетино-аланскому языку хорезмийского, специалисты по сакским языкам полагают,
что более близки ему языки саков Синьцзяна.
Таков, как отмечает С.А. Яценко, далеко неполный список центрально-
азиатских инноваций, которые принесли аланы в Европу. Результат аналитического
205
Асы η тохары в иентрапьноп Азпп
синтеза свидетельств древних письменных источников, археологического и
антропологического материала, накопленного к настоящему времени исторической
наукой, уже не оставляет места сомнениям: историческая прародина алан-асов
(и шире - единого по своим этнокультурным корням сармато-аланского
миграционного потока) находится в Восточной Скифии (восточные области
Центральной Азии). И тем иллюзорнее кажутся надежды (впрочем с научной
точки зрения вполне объяснимые) некоторых сторонников «автохтонистской»
школы сарматологии обнаружить место первичной этнической консолидации
сармато-аланских племен на европейской части России или, по крайней мере,
в Южном Приуралье. Исторический опыт изучения различных крупных
кочевнических орд Старого света вновь и вновь доказывает, что генератором
больших энергий этнических масс степных кочевых народов всегда оказывалась
Великая Азия, а не примыкающий к ней западный полуостров по имени Европа.
... На рубеже IV-III вв. до н.э. неширокой по географическим меркам полосой
(не более 300 км в поперечнике) через азиатские степи от Арала через озеро Балхаш,
хребет Тарбагатай, Монгольский Алтай, бассейны Орхона и Керулена, через
Большой Хинган и север Корейского полуострова прошел космический
негэнтропийный импульс. Мы не знаем природы этого уникального явления (и
возможно никогда не узнаем о ней), но последствия следующего за ним
этногенетического пассионарного толчка хорошо просматриваются по конкретным
событиям живой человеческой истории. В следующей главе нашего исследования
это будет история алан (усуней - асов), хуннов и юэчжи. Мы пойдем с первыми до
последнего листа настоящей книги, посмотрим на мощный взрыв этнического
протуберанца вторых и погрустим над неизбежным историческим проигрышем
третьих, ибо их миновала небесная чаша сия - животворящий космический луч
черкнул севернее и не коснулся земель, населенных юэчжи.
206
ГЛАВА IV
АСЫ-АЛАНЫ И ЗАВОЕВАНИЕ БАКТРИИ
Исторический процесс, воплощающийся через механизм взаимовлияний
этногенезов разных народов, сложен и многосоставен, причем конечное звено в
цепи событий зачастую отстоит на многие сотни, даже тысячи километров от точки
приложения первоначального исторического импульса, и почти всегда не совпадает
с ним в хронологическом отношении. Примеры означенной зависимости настолько
общеизвестны, что приводить их здесь представляется совершенно излишним. Тем
более, что наше нынешнее повествование посвящено уяснению взаимосвязи
исторических фактов и возможной реконструкции недостающих деталей в одном
из подобных исторических процессов, причем имеющем, несомненно, глобальный
(и возможно уже необратимый) характер, ибо связан он ни много ни мало - с
вытеснением целой человеческой расы (а именно европеоидной) из огромного и,
казалось бы, уже прочно обжитого ею региона - из Центральной Азии. Тезис о
тысячелетней войне «черноволосых» китайцев с «рыжими дьяволами» возник
неслучайно1, а явился почти эпическим отражением растянувшейся на многие сотни
лет жестокой борьбы за жизненное пространство в центре Азиатского континента
между разноплеменными представителями европеоидной и монголоидной рас.
Конечный проигрыш этой борьбы восточными европеоидами предопределил на
многие сотни лет и вплоть до нашего времени преобладающую монголоидность
населения Азии. Возможный выигрыш противоборства с Китаем и степными «ху»,
вероятно, навечно закрепил бы образ златокудрого человека с голубыми глазами
как исконно азиатский человеческий фенотип. Но возможна ли была в принципе
победа белокурых тохарских автохтонов и асских ираноязычных пришельцев над
китайскими племенами хуа и более северными степными монголоидами? На
определенном историческом этапе, включая конец эпохи Чжоу, без сомнения - да.
Китайцы признавали сами, что отвагой, военной доблестью и тактическим
искусством на поле боя степные голубоглазые воины значительно превосходили
207
Асы-аланы η завоевание Бактрпп
их. Но в таком случае закономерен вопрос: что же привело в конечном итоге белые
племена Азии к полному и безоговорочному поражению? Г.Е. Грумм-Гржимайло,
а вслед за ним и Л.Н. Гумилев, считают, что китайцы победили только потому, что
имели дело не со сплоченным народом, а с отдельными племенами одной расы,
взаимно столь же отчужденных друг от друга, как и каждое из них в отдельности от
китайцев и монголоидных «ху». Это исторически сложившееся обстоятельство
помогало китайцам эффективно пользоваться в военно-политическом плане их
взаимными счетами и исподволь натравливать племена «жун-ди» друг на друга.
Кроме того, утверждают исследователи, белые «динлины» не были склонны к
подчинению, выше всего ставя свою индивидуальную свободу, а, следовательно,
не подчиняясь ни своим князьям, ни китайцам, они без колебания бросали свою
порабощаемую родину и расходились - «одни на север, другие на юг, туда, где еще
был простор, куда не добрались еще китайцы со своим государственным строем,
чиновниками и правилами общежития».2 Л.Н. Гумилев, кроме того полагает, что
даже стратегическое размещение белых племен «жун-ди» по южной окраине пустыни
Гоби заведомо обрекало их на поражение, ибо «зажатые между Китаем и Великой
Степью, они не имели тыла, а горные долины, где они пытались укрыться от
наступавшего врага, оказались ловушками, не имевшими выхода, не убежищем, а
местом гибели».3
Несмотря на высокий научный авторитет упомянутых исследователей, следует
признать, что сформулированные ими причины военно-политического краха белых
племен Азии вряд ли могут быть приняты в качестве закрывающего проблему
варианта ответа. Действительно, если взаимное отчуждение белых племен «жун-
ди» - является реальным, исторически засвидетельствованным фактом, то точно
таким же фактом является и взаимное отчуждение феодальных уделов Древнего
Китая. Существует достаточное число примеров, когда военные вожди «жун-ди» с
большим успехом для себя использовали последнее обстоятельство. Еще более
сомнительным выглядит предположение о будто бы имевшейся совершенно
гипертрофированной любви конкретных людей из динлинско-жунских племен к
индивидуальной свободе, ради которой они буквально в любую минуту были готовы
отправиться куда глаза глядят. Любовь к личной свободе вообще является одной
из основных, если не стержневой чертой менталитета любого кочевника, но если
бы она достигала у жунских людей такой кондовой прямолинейности - им никогда
не удалось бы не только с переменным успехом вести тысячелетнюю войну с одной
из наиболее политически талантливых, самоотверженных и трудолюбивых наций
мира, но даже сплотиться в простое племенное объединение. Что же касается
стратегически будто бы крайне невыгодного положения народов «жун-ди», сжатых
208
Γ η а в a IV
в монголоидные клещи между Китаем и Великой Степью, то здесь, видимо,
Л.Н. Гумилеву на сей раз изменило столь присущее ему чувство историзма. Никаких
монголоидных «клещей», вплоть до ухода последнего асского всадника из
Джунгарии на запад, не было и не могло быть в Восточной Скифии, поскольку вся
Великая Степь в эту историческую эпоху от Дуная и до Тарбагатая принадлежала
иранским племенам скифо-сибирского суперэтноса (использую здесь очень удачный
термин Л.Н. Гумилева).4 Следовательно, за спиной «жун-ди» находились отнюдь
не монголоидные, жаждущие их уничтожить «ху», а родственные в расовом
отношении народы, правда, говорящие на другом языке. А раз так, то подлинная
первопричина проигрыша жунами геополитической войны с Китаем состоит вовсе
не в изъянах организации тыла (им являлись безбрежные просторы центрально-
азиатской степи), но в самом механизме военных действий, а точнее - в его
отсутствии.
Обращает на себя внимание характерная закономерность - жуны успешно
боролись с китайским нашествием на север до тех пор, пока Китай оставался
конгломератом мелких, зачастую взаимно враждебных феодальных уделов. Но как
только процесс централизации власти привел к возникновению нескольких крупных
государств, так немедленно жунское сопротивление китайской колонизации окраин
было сломлено, а сами «жун-ди» были частью изгнаны и уничтожены, частью
принуждены к ассимиляции в китайской среде. Итак, историческая неспособность
племен «жун-ди» успешно отразить натиск китайцев на свою историческую родину
объясняется в первую очередь не фатальными особенностями национального
менталитета белых степняков, исключающего якобы саму возможность
политического сплочения, а чудовищной неконкурентноспособностью их
примитивной родоплеменной социальной системы, столкнувшейся на поле боя с
развитой, по существу уже феодальной системой циньского Китая. Но почему в
таком случае белые племена Центральной Азии не смогли создать так называемую
«кочевую империю», ведь общеизвестен факт, что кочевым империям зачастую
удавалось контролировать территории несоизмеримо большие, чем даже самым
великим из земледельческих государств? Более того, эти земледельческие, имевшие
эффективную экономику и громадное население, в социальном отношении очень
развитые государства были принуждены регулярно выплачивать кочевникам дань,
отдавая золото за спокойствие и жизни своих граждан. Ведь удалось же создать во
II в. до н. э. кочевую империю хуннам, бывшим во времена жестокой борьбы жунов
с китайцами всего лишь одним из прочих, т. е. весьма примитивным племенем «ху».
Ответ на этот вопрос при нынешнем уровне исторических знаний об этнической
обстановке в Северном Китае с середины II тысячелетия до н. э. по IV в. до н. э.
14 Заказ №217
209
Асы-аланы η завоевание Бактрпп
может быть только предположительным, но, понимая это, я рискну все же высказать
свое объяснение этой проблемы.
Весьма вероятно, что некий вариант кочевой империи на территории Северного
Китая все же был создан - в конце II тысячелетия до н. э. усилиями белых чжоуских
племен, под руководством талантливых полководцев Вэнь-вана и У-вана. Такой
империей стало царство Чжоу, сокрушившее в 1066 г. до н. э. китайскую державу
Шан-Инь. Царство Чжоу, раскинувшись на огромной территории от Ордоса и
Ганьсу до бассейна Янцзы, вобрало в себя весь наилучший (по
терминологии Л.Н. Гумилева - наиболее пассионарный) человеческий материал белых
тохарских племен («жун-ди»), вобрало - и, как пар через паровозный свисток,
выпустило в общекитайскую атмосферу, усилив тем самым не белое присутствие
в собственно китайских регионах Срединного государства, а китайский анклав
на берегах жунской (тохарской) реки Хуанхэ. Произошло это главным
образом потому, что Чжоуское государство с момента установления своего
господства над Шан-Инь стало развиваться как кочевая империя третьего типа
(классификация H.H. Крадина).5 Государства такой этносоциальной структуры
создавались после того, как кочевой этнос-завоеватель (белые чжоуские племена)
успешно осуществлял захват территории земледельческой этнической системы
(в нашем случае - это древнекитайское царство Шан-Инь) и перемещался в
значительной своей части на ее этнический ареал. Соответственно кочевое «ядро»
завоевателей и оседлое земледельческое население, имеющее городскую
инфраструктуру, включались в состав единого социального организма, а значит
начинали развивать между собой разного уровня контакты от бытовых и торговых
до семейных (межнациональные браки) и религиозно-политических (выработка
общих религиозных устоев, совместное участие в управлении государством).
Внедрение чужеродного этноса, имеющего свой, почти всегда резко отличный
национальный менталитет и свой, вряд ли способный сразу понравиться стереотип
поведения, разруха войны, крушение всех привычных социальных механизмов
внутреннего регулирования - все эти факторы приводили на начальном этапе новую
этносоциальную систему в состояние глубокого кризиса. Скоро завоеватели, как
правило - очень неглупые и энергичные люди, начали понимать, что строить на
основе прежней кочевой модели социальную структуру и экономику вновь
созданного государства нельзя - оно скоро рухнет само собой от внутренних
процессов деградации и деструкции. Возрождение было возможно только на основе
привычного большинству населения (а кочевые этносы всегда представляли собой
незначительное меньшинство в океане покоренного земледельческого народа)
развитого земледельческого сектора и тесно связанной с ним ремесленно-городской
210
Гп а в a IV
инфраструктуры. Гениально кратко, но абсолютно точно обозначил сущность
возникающей проблемы, обращаясь к своему государю, советник Чингисхана,
умнейший Елюй Чу-цай: «Завоевать Вселенную, сидя на коне, -можно; но управлять
Вселенной с коня - нельзя!» Однако запуск механизма привычного
функционирования социально-экономического организма покоренной этнической системы
немедленно ставил кочевое меньшинство в очень уязвимое положение: они
вынуждены были в значительной мере поступиться и своим привилегированным
социальным положением, и ортодоксальностью своих религиозных устоев, и той
частью своего менталитета и стереотипа поведения, которая была неприемлема
для покоренного большинства, - т. е. всем тем, что когда-то привело их народ к
блистательной победе. Закономерным итогом постепенного умаления военно-
социального статуса кочевого этноса-завоевателя было либо постепенное
растворение кочевников в местной ремесленно-земледельческой массе (как
болгары хана Аспаруха растворились среди балканских славян), либо резкий
взлет национализма в среде оправившегося от поражения земледельческого
этноса. Это национальное возрождение почти всегда завершалось сломом всей
вынужденно интернационалистской государственной системы и поголовным
истреблением оцепеневших от неожиданности потомков былых могучих
завоевателей (так были уничтожены окитаевшиеся хунны в Младшей Чжао, так
бесславно рухнула управлявшаяся китаезированными табгачами империя Тан).
Аналогичный этносоциальный процесс в конечном итоге решил судьбу
чжоуских кочевых племен в созданном ими на развалинах Шан-Инь царстве Чжоу.
Завоевание привело к упадку всего земледельческого сектора экономики.
Белокурые и пышнобородые чжоусцы стали селиться мозаичными анклавами среди
китайцев. Китайцы, в свою очередь, восприняли многие религиозные нормы белых
кочевников - культ героев, поклонение душам предков; отказались от человеческих
жертвоприношений. Чжоуские воители «с сердцами тигров и волков» допустили
умных и ловких китайцев к важнейшим государственным должностям, научили
применению своих видов вооружения и боевому строю. Стали заключаться
межнациональные браки. Китайцы показали белым кочевникам как нужно
распахивать под просо уникальные, невозобновляющиеся пастбища по лессовым
берегам Хуанхэ.
Кто выиграл от этого социально-этнического симбиоза? Ответ очевиден:
многократно выиграли китайцы - они научились новой военной тактике, получили
рациональную, синтезировавшую все лучшее, сугубо национальную религию,
китаянки приобрели высокий рост, мягкий европеоидный овал лица и прекрасные
миндалевидные глаза, у некоторых китайцев стали появляться приличного вида
211
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
бороды и высокие носы. Чжоуские белые племена наверное тоже выиграли, но их
почему-то не стало. Отчего это произошло не является большим секретом -
человеческая генетика неумолима: черные волосы доминируют над белокурыми,
карие глаза над голубыми, низкий рост над высоким, а широкое и приплюснутое
переносье над высоким и узким. В социально-политическом симбиозе с
монголоидами белокурые и голубоглазые степные рыцари без страха и упрека с
исторической точки зрения были заведомо обречены на аннигиляцию и
национальное небытие.
Вывод из вышесказанного ясен: первоначально очень высокий военно-
политический потенциал европеоидного тохарского расового ствола в Центральной
Азии к началу активной фазы китайского национального наступления на южные
окраины пустыни Гоби и среднее течение реки Хуанхэ (VII в. до н.э.) был уже во
многом исчерпан. Наиболее развитые в социально-политическом аспекте белые
племена, внутреннее состояние которых уже позволяло им стремиться к более
высокой ступени социальной организации, чем родоплеменной строй, почти
полностью были востребованы государственной системой царства Чжоу и
постепенно растворились в его огромном китаезированном чреве. Те же
периферийные и отсталые европеоидные племена, которые стали именоваться в
китайских династийных историях как «жун-ди» и «динлины», не могли по своему
внутреннему развитию стать надежным барьером, отделяющим малолюдные
центральноазиатские пространства от стремительно набухающего на юге
китайского этнического фантома. Они могли временами одерживать блистательные
победы над раздробленным на уделы, феодальным Китаем. Могли
преследовать свои национальные цели, перебрасывая стремительную степную
конницу на ту чашу феодальных китайских весов, которая своей излишней
легкостью могла нарушить выгодный для «жун-ди» общекитайский
политический баланс. Могли проявлять поразительное личное геройство и
пребывающую выше всех похвал военно-тактическую сметку. Но не могли
выдержать длительную мобилизацию всех национальных военных сил, не могли
на длительный срок сконцентрировать все свои устремления на достижение
безусловной победы над китайцами. Одним словом, они были способны до
определенной поры легко разбить любую китайскую армию, но им никогда не
удалось бы победить Китай.
Племена асской миграционной волны (среди племен «ди», при нынешнем
уровне исторических знаний, можно точно констатировать иранское
происхождение только племени лоуфань в Ордосе, усуней и хотано-саков), не принимали
непосредственного участия в этом великом противостоянии. Причина этого
212
Га а в a IV
проста: лоуфани были очень немногочисленны, а усуни и хотано-саки не имели
территориальных границ с китайскими княжествами и царствами, размещаясь
в сравнительно нешироком географическом ареале к западу и северо-западу от
стыка Наньшаня и Алтынтага. Впоследствии это отсутствие взаимной
отчужденности и вражды, которые являются неизбежными попутчиками любых
военных действий, позволило асам (усуням) Монгольского Алтая и Семиречья
активно развивать тесное военно-политическое сотрудничество с империей Хань.
На фоне проигранной белокурыми племенами «жун-ди» действительно
глобальной борьбы с «черноволосыми» китайцами, на широчайшем кровавом панно
беспримерной в истории военной схватки человеческих рас, длившейся несколько
веков, военное противостояние юэчжи и хуннов выглядит лишь частным, довольно
невыразительным эпизодом. По сути это был последний аккорд прощального
реквиема на пребывание белого человека в Центральной Азии, который, как и
всякое подлинное прощание, был короток и печален. Одновременно, как это
почти всегда бывает в истории, бесспорный конец одного означал начало
другого - юэчжи проиграли войну хуннам и асам (усуням Монгольского Алтая), но в
союзе с последними (точнее - под их военно-политическим руководством) сумели
совершить успешное завоевание Греко-Бактрии, дать начало династии Кушанской
империи. А всем этим событиям предшествовал пассионарный толчок последней
четверти IV в. до н. э. к детальному изучению этнологических последствий
которого, имеющих значение для истории алан, мы сейчас переходим.
Как уже отмечалось выше, от момента первичного негэнтропийного импульса,
вызывающего в конкретной человеческой популяции пассионарный толчок, до
момента первого зримого проявления пассионарности в данном этносе,
приступившем в цепи исторических событий к развитию и усложнению своей
этнической системы, проходит около 150-200 лет. О завершении первого (скрытого)
этапа этногенеза - фазы подъема и, соответственно, о начале новой акматической
фазы свидетельствует появление в усредненной и безликой народной толще
неординарных людей с новым, энергичным, умным и дерзким характером. Именно
их неуемная, почти феерическая энергия заставляет доселе совершенно спокойный,
тихо прозябавший в унылой гармонии с окружающем миром и самим собой этнос
вдруг преобразиться: отмобилизовать все свои внутренние ресурсы и обозначить
темный небосклон истории почти непрерывной сверкающей трассой новых
исторических фактов.
Одним из таких новых людей в племени хуннов стал царевич Модэ,
старший сын шаньюя Туманя.6 Судьба его, как и у большинства пассионариев,
была сложной. Он был старшим, но нелюбимым сыном своего отца. Тумань
213
Асы-апаны η завоевание Бактрмп
имел еще одного - более юного по возрасту сына от другой, вероятно тоже
младшей, молодой и красивой жены. Закон передачи власти в кочевых обществах
был суров, и в подавляющем большинстве случаев вновь восходивший на престол
владетель поголовно уничтожал возможных конкурентов, т. е. в первую очередь
князей крови - своих братьев. Конечно, бывали случаи мирных, даже дружеских
взаимоотношений между потенциально наследовавшими трон отца братьями, но
такие случаи были столь редки, что вполне могут считаться почти поэтическими
беспечальными главами в многотомном своде страшных династических распрей.
Трон Туманя в бесспорном порядке наследовал Модэ. Его отец, зная жесткий
характер старшего сына и не рассчитывая на его снисходительность к младшему
брату в будущем, решил принести интересы племени в жертву отцовской любви.
Он направил Модэ в заложники к юэчжи, поскольку хунны в этот период были
вассалами и данниками этого белого племени. Как только Модэ прибыл в ставку
юэчжи, так немедленно Тумань напал на них, рассчитывая, что юэчжи в полном
соответствии с законом Степи убьют заложника. Однако шаньюй явно переоценил
быстроту реакций гармоников, которые составляли большинство в юэчжийском
этносе того времени: в общей суматохе ночного боя Модэ ускользнул из-под носа
оторопевшей от неожиданного набега охраны, вскочил на привязанного у юрт
кровного аргамака и растворился в ночной степи. Нет сомнений, что юэчжи
впоследствии страшно жалели об этой бездарно упущенной ими возможности раз
и навсегда прервать политический взлет молодого хуннского орла. Когда царевич
прискакал на юэчжийском скакуне в ставку хуннов, старый шаньюй, искренне
восхищенный его удалью, не только не убил сына, но немедленно дал ему в
управление тумен, т. е. десять тысяч юрт или семейств. Весьма вероятно, что Тумань
в глубине души вовсе не хотел гибели удалого старшего сына, а, будучи человеком
слабым и безвольным, управлялся молодой красоткой-женой, за которой, возможно,
стояли родственные ей, влиятельные хуннские роды, желавшие возвести на престол
сородича. Как бы там ни было, но получив свой территориальный удел, а вместе с
ним получив возможность сформировать собственную гвардию, Модэ не стал терять
ни минуты. Он изобрел особый тип стрелы, издающей в полете свист и приказал
всем своим нукерам в обязательном порядке пускать свои стрелы в тот объект, в
который полетит свистящая стрела Модэ. Воины были предупреждены, что
неисполнение этого приказа повлечет за собой немедленную смерть ослушника.
Чтобы проверить дисциплинированность своих воинов, Модэ как-то раз пустил
свистящую стрелу в своего аргамака, а тем, кто не выстрелил в великолепного коня,
приказал отрубить головы. Через некоторое время Модэ выстрелил в свою
красавицу-жену. Суровых нукеров охватило смятение: стрелять в беззащитную
214
Γη а в a IV
женщину, к тому же в хуннуску! Зачем?! Тем не менее стрелы засвистели в воздухе и
юная жена Модэ отошла в счастливую страну, где обитают души предков. Тем
миролюбивым и благодушным, кто в ужасе опустили свои луки, немедленно
отрубили головы. После этого Модэ, занимаясь джигитовкой близ ставки шаньюя,
направил стрелу в пасущегося аргамака своего отца, и не было ни одного
уклонившегося. Решив, что воля его нукеров окрепла в достаточной мере, Модэ,
следуя за отцом на охоте, пустил свою свистящую стрелу в него. Раненный шаньюй
обернулся, ища гневным взором обидчика, но тут в воздухе раздался даже не свист,
а рык множества стрел, и Тумань бессильно упал в траву, превращенный в ежа -
так утыкали его стрелы. Модэ круто повернул коня и ринулся в ставку убитого
шаньюя. Там, пользуясь всеобщим замешательством, он первым делом зарубил
своего брата и мачеху, а также отдал приказ немедленно уничтожить всех
старейшин племени, кто проявил недовольство мятежом и отказался
безоговорочно повиноваться ему. Именно так: перешагнув через реки крови
единоплеменников и став отцеубийцей, взошел на престол хунну шаньюй Модэ. Было
это поздним летом, а вероятнее всего - осенью 209 г. до н. э.7
Мы не будем сейчас выяснять (да и вряд ли сможем сделать это) насколько
достоверен поведанный древними китайскими летописями рассказ о воцарении
Модэ-шаньюя. Отметим лишь очевидно бесспорные моменты этого
государственного переворота, приведшего к власти одну из наиболее блистательных
личностей в мировой военно-политической истории.
Модэ, конечно, заранее готовил мятеж, поскольку, после бегства от юэчжи,
иного выбора у него не было. Нельзя было сомневаться в том, что его политические
противники (т. е. старейшины тех родов хунну, из среды которых происходила
молодая жена Туманя), напуганные неожиданной неудачей, теперь лихорадочно
готовили новый план устранения старшего царевича, приход которого к власти
означал для них гарантированную гибель. Счет, таким образом, шел даже не на
дни, а на часы. Чтобы опередить врагов, Модэ мог решиться при подготовке своей
дружины и на такие экстраординарные меры как убийство своей жены ( быть может
она была из тех же родов хунну, что и младшая жена Туманя, а значит, могла быть
прямым или косвенным осведомителем своих родственников?) и расстрел
бесценных для любого степняка аргамаков. Модэ, несомненно, опирался на влиятельную
часть хуннских родов, вероятно на тех, кто видел в приходе к власти молодого
дерзкого шаньюя решительный разрыв с мягкотелой и пораженческой политикой
Туманя, принужденного китайцами к уходу из предгорий Иныпаня и охотно
согласившегося стать данником юэчжи - лишь бы не воевать! Старшего царевича,
таким образом, поддерживала военная партия, т. е. люди, жаждущие военных
215
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
походов, новых рубежей и новых богатств - все те, кому была скучна и тягостна
безмятежная жизнь у отары овец, как это с радостью делали их деды и отцы. Без
поддержки этой военной партии вряд ли переворот Модэ имел бы прочную
политическую перспективу: отцеубийцу скорее всего вскоре уничтожили, а само
его имя долгое время в устах хуннов звучало бы проклятием. Вряд ли можно
сомневаться и в том, что среди людей, искренне стремящихся к военным походам,
новым рубежам бытия и новым свершениям, находящих радость в риске и
опасностях сражений, имеющих твердое волевое устремление ни при каких
обстоятельствах не поддаваться на диктат внешних врагов, а, напротив, жестко
диктовать им свою волю, - большинство являются пассионариями. Очевидно также,
что «партия» сторонников традиционного, уступчивого политического курса,
олицетворяемого шаньюем Туманем, была достаточно многочисленной и очень
влиятельной, коль скоро могла заставить отца сознательно отдать на заклание
врагам собственного старшего сына - смелого, энергичного, волевого, т. е. во всех
отношениях отвечающего эталонному образу вождя кочевников. В последнем факте
нас убеждают дальнейшие события, разыгравшиеся в ставке молодого хуннского
шаньюя.
Племена дунху (т. е. восточные «ху» - предки сяньби), узнав о случившейся у
хуннов междоусобице и смерти Туманя, решили воспользоваться ей и проверить
волевые качества нового вождя хуннов. Дунху отправили к Модэ посла, который
заявил, что его племя желает получить тысячелийного коня (т.е. коня, способного
проскакать в день тысячу ли - во времена Хань приблизительно 414 км). Этот конь
ранее принадлежал шаньюю Туманю и считался великим достоянием всех хуннов.
Модэ созвал совет и спросил мнение своих старейшин. Старейшины в негодовании
хотели отказать, заявив, что тысячелийный конь есть подлинное сокровище. Однако
Модэ не согласился с ними и заметил: «К чему, проживая в соседстве с людьми,
жалеть для них одну лошадь?» - и приказал передать дунху тысячелийного скакуна.
По прошествии некоторого времени вождь дунху полагая, что Модэ боится его,
вновь отправляет посла в ставку хуннов с требованием передать ему одну из жен
Модэ. Молодой шаньюй опять спросил совета у своих старейшин. Советники
буквально взорвались от гнева: вождь дунху совершенно бессовестный человек,
получив великолепного коня, он теперь требует уже одну из цариц (яньчжи) -
необходимо объявить дунху войну. Модэ, подумав некоторое время, принял
решение: «Ради добрососедства с людьми, которые живут рядом, нельзя жалеть
одной женщины!» После этого он передал одну из своих жен для вождя дунху.
Получив хуннскую красавицу прямо с ложа великого шаньюя, вождь дунху
окончательно потерял голову. Во владениях хуннов от границ дунху к западу была
216
Γ π а в a IV
полоса земли на одну тысячу ли необитаемая, поскольку была непригодна для
скотоводства. Это была своего рода нейтральная полоса между двумя племенами -
только пограничные караулы стояли по окраинам ее: на западе хунны, на востоке
дунху. Алчный вождь дунху, полагая, что с безвольного шаньюя хуннов можно
теперь требовать чего угодно, выставил передачу этой полосы земли как очередное
условие мира с хуннами. Некоторые старейшины хуннов сочли, что из-за столь
неудобной земли незачем затевать спор, а следовательно, если нет другого выбора,
землю эту можно отдать, особенно не печалясь о ней. Однако Модэ, придя в
чрезвычайный гнев, крикнул: «Земля - есть основание государства, как можно
отдавать ее?!» После этого все те, кто советовал отдать землю, были незамедлительно
казнены. Вероятно только теперь в государственном перевороте Модэ и «военной
партии» можно было поставить точку: все те влиятельные главы родов, которые
составляли основу «миротворческого» курса шаньюя Туманя, были окончательно
лишены не только политического значения, но и жизни. И действительно, вплоть
до своей смерти в 174 г. до н. э. Модэ-шаньюй, насколько можно судить по текстам
китайских династийных историй, уже не применяет столь широко политику топора
и плахи, как в тот первый год, когда он впервые воссел во главе государственного
совета хуннов.
После кровавой расправы над последними представителями старой знати,
Модэ отмобилизовал всех своих богатырей и пошел войной на дунху. Приказ о
выступлении в военный поход был краток: отрубить голову каждому, кто отстанет
от войска. Дунху не ожидали нападения и были наголову разбиты. Вся их
территория, имущество и скот достались победителю. Остатки дунху поселились у гор
Ухуань и в дальнейшем (вплоть до образования племенного союза сяньби) стали
именоваться народом ухуань. Вся степная часть Маньчжурии оказалась в руках Модэ.8
По возвращении из похода на восток, против дунху, Модэ, вероятно, уже в
следующем году двинулся на запад против юэчжи и в ряде сражений заставил их
удалить свои кочевья от границ хуннов. С этого похода началась длительная
война между хуннами и юэчжи, подробности которой, к сожалению, неизвестны,
но закончилась она убедительной победой хуннов, ибо юэчжи вынуждены
были покинуть не только отнятый ими у усуней Восточный Тянь-Шань, но и
вообще очистить территорию Восточной Скифии.
Когда произошли эти события? В китайских летописях четко обозначена
только одна дата: год узурпации Модэ власти у хуннов - 209 г. до н. э. Поскольку
убийство Туманя произошло на охоте, легко понять, что это было не в начале, а в
конце года, самое раннее - в начале осени, ибо хунну, как и все номады, не охотились
на зверей и птиц летом, во время вывода молодняка. Следовательно, поход против
217
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
дунху мог последовать, вероятнее всего, поздним летом или в начале осени
208 г. до н. э. В этом убеждает текст «Ши цзи», где прямо сказано, что вождь
дунху выдвигал свои требования к Модэ не единым пакетом, а по очереди, причем
очередной визит посла с востока следовал «по прошествии некоторого времени»
после удовлетворения предыдущего требования.9 Зимой, особенно поздней, а
также весной кочевники старались не предпринимать широкомасштабных
военных действий, поскольку их кони, всю зиму находящиеся в степи на тебеневке
(т. е. на подножном корме), к началу весны очень ослабевали.
Л.А.Боровкова подвергает сомнению справедливость почти общепринятой
датировки прихода Модэ к власти в 209 г. до н.э. и полагает, что военный переворот
под его руководством произошел в конце 205 г. до н.э., т.е. на четыре года позже.
При этом исследователь ссылается на сообщение «Ши цзи», которое я привожу
ниже в ее переводе.
«... [Модэ] нанес сокрушительное поражение правителю [дун-ху] и с плененным
его народом и [захваченным] скотом и имуществом тут же вернулся [в свои
владения и затем - прим. Л.А.Боровковой] на западе нанес удар по отступившим
юзчжам, на юге присоединил земли лоуфань и байян к югу от Реки и полностью
вернул еюннуские земли, захваченные циньским Мэн Тянем, до Чжаона и Фуши у
ханьских застав на прежней укрепленной линии к югу от Реки. Потом вторгся в
Янь и Дай. В то время ханьские войска сражались с Сян Юем. Срединные царства
изнемогали от военных действий. Поэтому Маодунь [Модэ - Н.Л.] смог усилиться
и [собрать] более чем 300 тыс. натягивающих лук» [ШЦ. Гл. 110. С.2889-2890].
Л.А.Боровкова полагает, что Модэ, став шаньюем, провел все эти войны с
ближними соседями в то время, когда в Китае шла война Хань-вана Лю Бана с его
политическим конкурентом Сян Юем. Эта вооруженная борьба происходила с 206
до начала 202 г. до н.э. и завершилась гибелью Сян Юя, после которой Лю Бан был
провозглашен первым императором Хань. Исследователь считает также, что
периода в два с небольшим года было вполне достаточно, чтобы осуществить -
«неожиданные вторжения в земли дунху и юэчжей, завоевать лоуфань и байян,
вернуть без войны с ханьцами все бывшие еюннуские земли к югу от Реки»
[Боровкова. 2001. С.45-46].
Эти выводы трудно принять безоговорочно. Во-первых, вызывает сомнение
новая, предложенная исследователем дата вступления Модэ на престол державы
хуннов: конец 205 - начало 204 гг. до н.э. Зыбкое обоснование этой даты, сведенное
по существу к эмпирическому расчету о возможном возвращении хуннов в 206 г. до
н.э. на свои старые родовые земли к югу от Хуанхэ, выглядит неубедительным
[Боровкова. 2001. С.43]. Также очень сомнительно, что за два с небольшим года,
218
Гп а в a IV
т.е. по сути дела - за две летне-осенние военные экспедиции шаньюй Модэ смог
совершить прочные военные завоевания по трем расходящимся оперативным
направлениям (восток, юг, запад) и при этом усилился настолько, что стал обладать
трехсоттысячной конной армией.
Выше мне уже приходилось отмечать, что степные номады (особенно в суровых
условиях центральноазиатских степей) обычно старались предпринимать свои
военные рейды осенью или ранней зимой, т.е. в период, когда сеголетний молодняк
скота становился достаточно крепким и свободно поспевал за кочующим (или
угоняемым) стадом, а боевые кони находились в оптимальном физиологическом
состоянии. Если Модэ пришел к власти в конце 209 г. до н.э., а в конце 208 г. нанес
свой первый сокрушающий удар по восточным дунху, то выступить в поход на
запад (в противоположную сторону горизонта!) против юэчжи, он мог только во
второй половине 207 г. до н.э. Затруднительно представить ситуацию, когда конная
армада кочевников, обремененная захваченным в плен враждебным народом, его
имуществом и скотом, вдруг оставляет всех этих несчастных чужаков, скарб и скот
посреди своих кочевий, взвалив бремя «переваривания» этой добычи на своих
стариков и женщин, а сама немедленно устремляется в новый дальний поход против
весьма могущественного противника. Полагаю, что после разгрома основных сил
дунху в конце 208 г. до н.э., Модэ потребовалось еще какое-то время (не менее года),
чтобы погасить на востоке последние очаги сопротивления, урегулировать
имущественные вопросы по разделу захваченных богатых трофеев, закрепить за
хуннускими родами новые кочевые угодья. Все эти проблемы для своего успешного
разрешения требовали времени, а главное - настоятельно требовали присутствия
шаньюя в верховной ставке.
Вряд ли поход против могущественных юэчжи был легкой военной
демонстрацией, скорее наоборот, - с большим основанием можно предположить,
что военная кампания 207 г. до н.э. была очень напряженной и только после ряда
военных неудач юэчжи вынуждены были отступить. А раз так, то следующий поход
хуннов Модэ - на юг против лоуфань и байян - мог состояться только во второй
половине 206 г. до н.э. Этот поход сопровождался, по-видимому, первым
рекогносцировочным вторжением хуннов на земли китайских уделов Янь и Дай.
И только потом, вероятно еще через год, - в 205 г. до н.э. последовало новое, уже
массированное вторжение хуннов на территорию китайского приграничья, в
результате которого все старинные родовые владения хуннов к югу от Хуанхэ
были очищены от китайских ссыльнопоселенцев и китаезированных жунов.
Китайцы ничего не могли противопоставить этому энергичному натиску с севера,
поскольку с 206 г. до н.э. в стране шла кровопролитная война между двумя
219
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
претендентами на всекитайский престол: Сян Юем и Лю Баном - будущим
императором Хань. Обоснованность предложенной реконструкции военно-
политических событий 209 - 205 гг. до н.э. на северном порубежье Китая
подтверждает перевод Н.Я.Бичурина вышеприведенного отрывка из «Ши цзи».
Трактовка Н.Я.Бичурина заметно отличается от перевода Л.А.Боровковой
уже одним тем, что первый исследователь упоминает о двух военных рейдах
хуннов против Янь и Дай, в то время как в переводе Л.А.Боровковой известие
«Ши цзи» о втором походе почему-то не приводится.
« ... Он [Модэ - Н.Л.] пошел на восток и неожиданно напал на Дун-ху. Дун-ху
прежде пренебрегал [недооценивал - Н.Л.] Модэ и потому не имел
предосторожности. Модэ, прибыв со своими войсками, одержал совершенную победу, уничтожил
Дом Дун-ху, овладел поддаными его, скотом и имуществом. По возвращении он ударил
на западе на Юэчжи и прогнал его, на юге покорил Ордосских владетелей Лоуфань и
Байян, и произвел поиски [разведовательный рейд - Н.Л.] на Янь и Дай; обратно взял
все земли, отнятые у хуннов полководцем Мын Тьхянь, и вступил с Домом Хань в
границы в Ордосе, при Чао-на и Луши; после сего снова произвел поиски на Янь и
Дай. — В сие время войска Дома Хань были в борьбе с Хян-юй [Сян Юй - Н.Л.];
Срединное царство изнемогло под тяжестью войны; и это обстоятельство дало
Модэ возможность усилиться. Он имел под собою более 300 тысяч войска». [Бичурин.
1950. T.I. С.48].
Предположение о начале хунно-юэчжийской войны во второй половине
207 г. до н. э. как будто бы подтверждается и рассказом Чжан Цяня («Ши цзи»)
о находке хуннскими воинами сына убитого усуньского гуньмо (князя).
«... Сын Неба [китайский император У-ди, династия Хань - Н.Л.] часто
спрашивал князя Чжан Цяня о Дахя и других владениях. Чжан Цянь представил
следующее: «в пребывание мое у хуннов слышал я, что усуньский владетель
титулуется Гуньмо; отец сего Гуньмо имел небольшое владение на западных
хуннских пределах. Хунны убили отца его в сражении, а Гуньмо, только что
родившийся, брошен был в поле. Птицы склевывали насекомых с его тела; волчица
приходила кормить его своим молоком. Шаньюй изумился, и счел его духом, поэтому
он взял его к себе и воспитал; когда же Гуньмо подрос, то шаньюй сделал его
предводителем войска. Гуньмо несколько раз отличился в походах, поэтому шаньюй
возвратил ему владения его отца и поручил надзор за караулами при Западной стене.
Гуньмо приложил попечение о поправлении состояния своего народа, и подчинил
себе окрестные небольшие города. Он имел несколько десятков тысяч войска,
опытного в сражениях. По смерти шаньюя, Гуньмо со своим народом отделился и
отказался от поездок в орду хуннов [т. е. от выплаты дани - Н.Л.]. Войско, скрытно
220
Γ π а в a IV
отправленное хуннами против него, не имело успеха; оно сочло Гуньмо духом, и
удалилось: поэтому хунны, хотя и желали наказать его, но не нападали слишком».™
Очевидно, что обнаружение маленького сына усуньского князя могло произойти
только летом, поскольку именно в эту пору летают насекомые, а у волчиц имеется
молоко для выкармливания детенышей (ранней осенью хотя насекомые еще летают,
но лактация у псовых прекращается). Также следует обратить внимание на факт
всеобщего разгрома усуньской орды, остатки которой вынуждены были бежать,
даже не имея возможности подобрать детей убитых родителей. У малолетнего
княжича, вероятно, были убиты не только отец и мать, но и все ближайшие
родственники, а возможно и большинство старшин племени, иначе невозможно
объяснить, - почему столь высокородный ребенок оказался лежащем на земле в
дикой степи.
Реконструкция возможной картины такого разгрома хотя и не сложна, но
страшна.
Вражеская рать захватила усуньскую орду на перекочевке, когда воины не были
готовы к битве, а женщины, дети и старики не могли продумать заранее пути к
бегству. Стремительным броском конницы был опрокинут хаотически
выставленный слабый заслон из усуньских воинов, которые успели надеть боевое
облачение. Остальных, не успевших одеть латы, перестреляли из луков как грачей
на степной дороге. Князь племени, лично возглавивший новую попытку выставить
арьергард, был убит при первом ударе сомкнутой конной лавы. Вслед за его гибелью
началась паника: дети, женщины, старики стали выпрягать лошадей из повозок,
чтобы спасти уже не имущество, а хотя бы свою жизнь. Мать маленького княжича,
перехватив сына подолом сарафана, привязала кричащее дитя к животу, схватила
поводья узды кровного аргамака, вскочила в седло. Перед ней была родная степь,
которую она знала с детства и на просторах которой всегда бы нашла укрытие от
злого недруга. Она поскакала вперед и уже было вырвалась за пределы яростного
кольца врагов, методично добивающих последних сопротивляющихся усуньских
воинов, но тут, на лихую беду, ее тонкий почти девичий стан и растрепавшиеся по
ветру роскошные златокудрые волосы увидел вражеский сотник. Он хищно
прищурился, мгновенно оценив и стати коня, и стати женщины, вспорол ногайкою
круп специально обученного боевого мерина и бросился, очертя голову, в погоню.
Княгиня увидела сотника, летящего ей наперерез, круто свернула в сторону и узкой
каменистой лощиной выбралась на широкий, уходящий пологой грядой на северо-
запад, альпийский луг. Тут она была почти в безопасности, ибо было мало коней,
которые могли бы сравниться по резвости с ее аргамаком. Скоро понял это и сотник,
вылетевший следом из лощины на склон и сразу почувствовавший как с каждым
221
Асы-аланы η завоевание Бактрпп
мгновением почти неуловимо, но неуклонно от него удаляется царственный шлейф
златокудрых волос и тяжелая золотая гривна, сбившаяся от бешеной скачки с груди
женщины на ее плечо. Сотник стиснул зубы, выдохнул, положил на скаку на тетиву
лука тяжелую, для стрельбы на дальние расстояния стрелу и, мощным рывком
распахнув руки, выстрелил, почти не целясь. Тетива разорвала воздух, стрела чуть
слышно взвизгнула, рванулась ввысь и на излете всеми своими кованными,
заточенными как бритва гранями ударила княгиню в спину, туда, где между лопаток
пролегала ломанная, неглубокая складка накинутого на плечи шелкового плаща.
Княгиня вскрикнула, всплеснула руками, из последних сил пытаясь прижать к груди
ребенка, свесилась с коня на бок и упала в желтую, уже пожухлую от летнего пекла
траву. Сотник подскакал, спрыгнул с коня и, хищно раздувая ноздри, сорвал с
прекрасной шеи женщины золотую гривну. Он внимательно осмотрел дорогое
украшение и, довольно рассмеявшись, рванул за вздувшийся подол сарафана... На
землю, заходясь от крика, упал крепкий голубоглазый малыш! Сотник удивленно
крякнул, нерешительно занес было над пацаном рукоять боевой ногайки, но тут
вдруг заржал и отчаянным галопом рванулся куда-то выше по склону испуганный
кем-то аргамак. Воин досадливо выругался, отшвырнул ребенка кончиком сапога,
вскочил на мерина и поскакал ловить бесценного скакуна. А из лощины, почти с
того самого места, где только что проскакала усуньская княгиня, вышла поджарая,
гибкая как пантера, молодая волчица, мерцая темными, глубокими как два
колодца, влажными от слез глазами... И кто знает, быть может на крик ребенка
на грешную кровавую землю из недоступного живым, горнего далеко вернулась
в ее образе к сыну страдающая, рвущаяся на куски от любви к нему, светлая душа
убитой княгини?
Из контекста рассказа Чжан Цяня ясно, что усуньский малыш некоторое время
пролежал в степи совсем одиноко, поскольку «птицы склевывали», а «волчица
приходила». Тогда становится совершенно непонятно, что делали в это время
хуннские воины, якобы разгромившие усуньскую орду, ведь для того, чтобы
наблюдать за процессом самостоятельного выживания в степи грудного малыша
им нужно было или оставаться на месте погрома усуней, или регулярно возвращаться
сюда?.. Оба последних предположения в равной степени нереальны, как в принципе
абсурдны (если принять на веру данную версию рассказа Чжан Цяня) и все
последующие действия шаньюя Модэ, который убив обоих родителей малыша
(и, вероятно, еще немало его близких родственников), а затем бросив его в степи,
вдруг проникся к ребенку состраданием, взял в свою юрту и воспитал как родного
сына. Степняки хорошо знали, что такое закон кровной мести, и мог ли Модэ быть
вполне уверенным, что в один прекрасный день его воспитанник, превращенный
222
Гп а в a IV
хуннами из княжеского наследника в приемыша-сироту, вдруг не вспомнит о своем
происхождении и не ударит кинжалом своего мнимого благодетеля? Похоже Модэ
совершенно не помышлял о такой невеселой перспективе, а напротив, вполне
доверял усуньскому княжичу действительно как родному сыну: сделал его
предводителем хуннского войска, несколько раз поручал командование в важных
военных походах, возвратил наследные земли его отца, поручил осуществлять
надзор над всеми караулами западных рубежей хуннской империи. В конечном
счете молодой княжич, благодаря регулярным милостям Модэ, вернул своему роду
власть над усунями и создал себе целую армию - в «несколько десятков тысяч
войска, опытного в сражениях». Очевидно также, что и усуньский найденыш тоже
испытывал к Модэ самые лучшие чувства (что невозможно предположить, если
принять во внимание, что его отца и мать убили хунны), поскольку, даже став
вполне самодостаточным и сильным владетелем, он не прервал своих даннических
и личных связей с домом Модэ. Однако сразу вслед за смертью последнего,
посчитав, что хуннам уже выплачены все долги, а личные отношения прерваны
смертью старого шаньюя, усуньский князь немедленно разорвал вассалитет своего
государства по отношению к державе хуннов и прекратил с ними какие-либо
союзнические контакты. Хунны, как явствует из текста «Ши цзи», пытались
военной силой принудить усуньского владетеля к продолжению выплат дани, но
безуспешно и, видимо, с явными потерями для себя. Итак, мы можем
констатировать, что отношения Модэ и усуньского княжича носили глубоко личный,
вполне доверительный и даже рыцарский характер, что вряд ли было бы возможно,
если бы молодого усуньца осиротили хунны. Но тогда - кто?
Ответ на этот непростой вопрос дает все тот же Чжан Цянь. В написанной
им самим «Биографии Чжан Цяня», приведенной в «Хань шу», говорится, что
молодой усуньский гуньмо, воспитывавшийся у Модэ, испросил у него разрешение
отомстить юэчжи за поражение своего народа и смерть отца. После этого он
вторгся с войсками в долину Или и, наголову разгромив юэчжи, прогнал их оттуда
на запад.
«Ваш слуга, находясь [в плену] β Сюнну, слышал, что β Усунь правитель
называется куньмо [версия термина «гуньмо» - Н.Л.]. Маленькое владение
Наньдоуми, отца [нынешнего] куньмо, вместе с Большим Юэчлси изначально
находилось между Цилянь и Дуньхуаном. [Однажды] большие юэчжи напали и
убили Наньдоуми, захватили его земли, а народ бежал в Сюнну. Буцзю-сихоу,
воспитатель новорожденного сына куньмо, схватил [его] и бежал. [Потом]
положил в траву [и ушел], чтобы найти еду. Возвратясь же, увидел, что волчица
кормит его молоком, а ворон, держа в клюве мясо, летает рядом. Посчитав
223
Асы-аааны η завоевание Бактрпп
[младенца] святым, [Буцзю-сихоу] ушел с ним в Сюнну. Шаньюй [Модэ - Н.Л.]
полюбил и воспитал его, а когда [он] возмужал, - отдал куньмо народ его отца и
послал командовать войсками. Куньмо неоднократно добивался успеха. В то время,
когда юэчжи, разгромленные еюннами, на западе напали на правителя [царства] Сэ, и
он, двинувшись на юг, переселился [с народом] в дальние страны, а юэчжи поселились
в его землях, куньмо был уже в силе. [Он] попросил у шаньюя разрешение отомстить
за отца, на западе напал на больших юэчжей и разгромил их. Большие юэчжи снова
двинулись на запад и переселились в земли Дася [Греко-Бактрии - Н.Л.]. Куньмо лее
захватил [часть] их людей и остался жить [на их землях]. Войско [его] понемногу
усиливалось. Когда шаньюй умер, куньмо не захотел больше иметь дело с двором
Сюнну. И Сюнну послала отборные войска против его, но [они] не добились успеха и,
все еще считая [куньмо] святым, удалились от него» [ХШ. Гл.61. С.2691-2692.
Боровкова. 2001. С.108.]
Это сообщение Чжан Цяня сразу же снимает все парадоксы описанной выше
политической ситуации, более того, в этом случае все действия Модэ отличаются
взвешенностью и тонким психологическом расчетом, столь присущими этому
гениальному человеку. Действительно, если и можно доверить в принципе чужаку
свою армию, то только такому, у которого есть глубочайшие личные счеты к общему
врагу. В этом случае можно быть абсолютно уверенным, что через контролируемую
этим чужаком западную границу не проберется ни один юэчжийский лазутчик
(вспомним, что юэчжи располагались именно к западу от хуннских рубежей), а во
время военного похода против юэчжи будет предпринято буквально все, чтобы
ненавистный враг был разбит на всех направлениях возможной обороны.
Г.Е. Грумм-Гржимайло не доверяет версии о разгроме юэчжийской орды силами
усуней на том основании, что, как представляется исследователю, карательный
поход в долину Или за две тысячи километров слишком велик, чтобы усуни могли
предпринять его всем народом, руководствуясь лишь «одной жаждой мщения».11
При этом Г.Е. Грумм-Гржимайло исходил из предположения, что «Западной стеной»
державы хуннов, обороной которой руководил молодой усуньский князь, было
укрепленное ущелье Гао-кюйе-сай в северо-западном углу Ордоса. Отсюда путь в
две тысячи с лишним километров до долины Или действительно представляется
чрезмерно протяженным. Вместе с тем, это предположение исследователя вряд ли
можно признать обоснованным по двум причинам. Во-первых, тогда необходимо
допустить, что усуни переселились с Монгольского Алтая в Ордос, а затем вернулись
обратно. Такая версия не находит никаких исторических подтверждений.
(Информации о подобных миграциях усуней нет ни в одном китайском источнике,
а с точки зрения военно-политической ситуации того времени и ландшафтных
224
Глава/V
условий пустыни Гоби, сама идея такого переселения представляется абсурдной).
Во-вторых, как справедливо указывает Л .Н. Гумилев, в организации охраны данного
угла хуннской границы в Ордосе в это время (первая половина II в. до н.э.) не было
никакой необходимости, ибо здесь жили покоренные Модэ кочевые племена
лоуфань и байян, которые всегда вели себя по отношению к хуннам вполне лояльно.
Таким образом, вслед за Л.Н. Гумилевым, необходимо признать, что в китайских
источниках под «Западной стеной» подразумевалась западная граница государства
хуннов, ибо именно здесь кочевал главный враг хунну и усуней - тохарское племя
юэчжи.12 Это во многом объясняет факт последующего появления усуней (которых
теперь правильнее именовать - асами) в Западной Джунгарии и Семиречье,
поскольку полностью согласуется с версией из биографии Чжан Цяня, где говорится,
что молодой князь усуней (асов), получив разрешение Модэ отомстить юэчжи за
убийство отца, вторгся в Или и прогнал их на запад. В этом случае асы атаковали
бы юэчжи не с северо-западных границ Ордоса, а из района, прилегающего к
восточной оконечности хребта Тарбагатай, что сокращало расстояние до
юэчжийских кочевий в долине реки Или до 650 км. Это расстояние конная рать
проходила за четыре, максимум - за пять дней, что, разумеется, не может считаться
слишком долгим военным походом.
Возникшая путаница во многом объясняется той лавиной разноречивой
информации, которую обрушил на придворных историков императора У-ди
китайский дипломат и путешественник Чжан Цянь, по праву именуемый китайским
Афанасием Никитиным. В 139 г. до н. э. Чжан Цянь был послан в Западный край с
целью в тайне от хуннов добраться до государя юэчжи, а затем привлечь
последнего к совместному с китайцами широкомасштабному походу на хуннов. Желая
проскочить хуннские степи незамеченным, Чжан Цянь выехал во главе очень
небольшой по ханьским меркам посольской миссии - всего окола ста человек.
Однако это не помогло, и как только лазутчики достигли хуннских рубежей, так
немедленно были схвачены боевыми дозорами. Десять лет прожил Чжан Цянь у
хуннов, ни на минуту не забывая о полученном в Китае задании и как зеницу ока
храня верительную бирку посла Хань, а затем, улучив момент, бежал на запад в
Давань (Фергану). Здесь он был хорошо принят, ибо слава о богатстве и
могуществе империи Хань докатилась до Средней Азии. В Давани Чжан Цяню дали
проводника, и он благополучно проехал через Кангюй во владение юэчжей.
Однако привлечь этот почти полностью исчерпавший свой пассионарный
потенциал народ к далекому и непредсказуемому по конечному результату походу
против хуннов оказалось совершенно безнадежным делом: юэчжи отказались.
Чжан Цянь двинулся в обратный путь и при проезде Ганьсуйского коридора
15 Заказ №217
225
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
был вновь схвачен хуннами. На этот раз ему удалось бежать гораздо быстрее, и в
127 г. до н. э. великий китайский разведчик вернулся в Срединную империю.
Поведанное Чжан Цянем открыло перед китайцами дверь в новый, неведомый
доселе мир. Огромный интерес императорского двора к западным странам был
сравним лишь с тем воодушевлением, которое охватило Европу после первого
успешного плавания Колумба. Еще бы! Сведения Чжан Цяня выводили
китайскую дипломатию на качественно новый уровень - перед ней открывался
подлинно геополитический простор. Талантливый разведчик доставил подробную
информацию о степном государстве Кангюй, о стране Яньцай, расположенной
у отлогих северных берегов Арала, о владении Давань, где были «небесные кони
с кровавым потом», об Аньси - большом и многолюдном парфянском
государстве. Понаслышке Чжан Цянь узнал о богатой западной стране Тяочжи,
лежащей на берегу Западного моря (Месопотамия), и о чудесной стране Шеньду,
или Инду (Индия). Труды Чжан Цяня были по достоинству оценены китайским
правительством - разведчик был щедро награжден императором и получил
высокую должность в государственном аппарате.
Однако обилие самой разноплановой информации, неожиданно упавшей на
неподготовленный к такому ее объему штат придворных историков и писцов, имело
и оборотную сторону - неизбежно возникшую путаницу в отображении отдельных
этнических, политических и географических деталей в текстах древних китайских
документов. К таким деталям относятся и два противоречивых сообщения Чжан
Цяня о народе, разгромившем в конце III в. до н. э. племя усуней, пребывавшее в ту
пору в первой, скрытой фазе начавшегося этногенеза. По одной версии это юэчжи,
по другой - хунны. Анализ сопутствующих исторических фактов и элементарная
логика заставляют отдать эту печальную пальму первенства юэчжи, вынужденным
с боями прокладывать себе путь через враждебное иноплеменное окружение на
безопасный среднеазиатский запад.
О восточноиранском происхождении усуней, ставших в своем дальнейшем
развитии генетическим ядром сармато-аланской этнической общности, возможно,
свидетельствует личное имя Буцзю-cuxoy, верного воспитателя и спасителя
усуньского княжича. Это имя состоит из двух смысловых частей Буцзю и сихоу,
причем функцию личностного определителя имеет только первая часть.
Термин сихоу использовался китайцами для обозначения высшего княжеского
достоинства усуньской знати и был сопоставим с ханьским первым титулом
знатности - вин [Боровкова. 2001. С. 170]. Поскольку в китайских династийных
историях этот термин никогда не употреблялся для обозначения родового и
государственного статуса лиц собственно китайского происхождения, а
226
Г а а в a IV
использовался исключительно для обозначения высокого статуса знатных
инородцев, можно предположить, что схема его образования была следующей: к
некой иноязычной основе (си-) был присоединен иероглиф, обозначающий второй
титул знатности в Хань - хоу. (Сходным способом создавались наименования
некоторых собственно китайских служебных рангов. Например, вэйхоу - военный
чиновник в Вэйвэй, управлении охранных войск на территории дворцовых
комплексов. Цзюньхоу - армейский офицер, командовавший воинским
подразделением цзюй. Список аналогичных примеров можно продолжить.
[Боровкова. 2001. С.261, 274]). Если иноязычная основа (си-) была заимствована из
языка усуней, а эти последние принадлежали к восточной ветви иранских народов,
тогда представляется вполне логичной попытка отыскать смысловой ключ к этому
слову в «Историко-этимологическом словаре осетинского языка» В.И.Абаева,
поскольку лексическая преемственность современного осетинского языка от
древнеиранского и аланского языков не вызывает сомнения.
Возможно, что (си-) в модифицированном китайцами титуле сихоу восходит к
некоему древнеиранскому, либо аланскому слову, обозначающему функцию власти
(общественного представительства). Осетинское six - «подвижник, святой»,
восходящее к персидскому sejx - «почтенный старец», «глава племени, деревни»,
имеет, конечно же, очень древнюю корневую базу, общую для различных иранских
языков [Абаев. 1996. Т.Ш. С. 116].
Определительная смысловая приставка Буцзю- также, по-видимому, составлена
из усеченного китайской фонетикой иранского рудимента Бу~, к которому
присоединен очень распространенный китайский аффекс ~цзю. В дигорском
диалекте осетинского языка, сохранившем более древние лексические формы,
имеется слово bundar - «наследник». Это слово возникло в результате объединения
двух корневых основ: bun - «наследство, наследственное имущество» и dar от
глагола daryn «держать, иметь». Bun является общеиранским словом, имеющим
схожее смысловое значение во всех иранских языках [Абаев. 1996. T.I. С.278-280].
Таким образом, можно высказать предположение, что титулатура Буцзю-сихоу
означала не личное имя конкретного воспитателя усуньского наследника, а
высокий служебный ранг этого человека в племенной иерархии усуней. Это
была должность министра двора или, точнее, - верховного смотрителя
великокняжеского удела, некий аналог древнерусского служилого ранга
«постельничий». Наличие такой должности в системе усуньской властной
вертикали свидетельствует о достаточно высокоразвитой социальной
организации усуньского общества. Конечно, следует признать, что
вышеприведенные соображения носят предположительный характер и не могут
227
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
рассматриваться в качестве весомого научного аргумента, представляя
определенный интерес скорее как материал к размышлению. К сожалению, в
процессе изучения раннеаланской истории, исследователь вынужден
обращаться к методу эмпирического анализа значительно чаще, чем хотелось бы.
Величайшая беда аланской (асской) истории заключается в том, что этот
феноменальный по своему военно-политическому потенциалу народ лучшую
(раннюю) часть своей истории провел на равноудаленном расстоянии от главных
центров цивилизаций древности - Рима и Китая. Почти все героические свершения
эпохи национальной юности алан, а таковые, конечно, были на тысячеверстных
путях кочевий из Азии в Европу, остались за кадром истории, поскольку не были
засвидетельствованы в письменных документах древних цивилизаций. Мы многое
знаем из истории европейских скифов, - в первую очередь благодаря тому, что их
мир смыкался на северном побережье Черного моря с греко-римской ойкуменой.
Мы имеем подробные сведения о внутренней структуре хуннской империи, хорошо
представляем историю их войн с Китаем отнюдь не потому, что хунны были неким
особо одаренным или сверхактивным народом, а просто потому, что каждое
значительное движение их орды немедленно отражалось в каком-нибудь китайском
историческом документе. Аланам в этом отношении повезло меньше - за ними на
раннем этапе их этнической истории не присматривал внимательный глаз античного
или китайского летописца. От первого их отделяли поистине огромные расстояния
и мозаичная, в историко-культурном отношении тоже совершенно исключительная
толща скифо-сакских племен. От второго алан-асов закрывала империя хуннов,
мощный и опасный феномен которой приковывал к себе все внимание китайских
политиков и ученых. Даже этническое самоназвание ас можно установить только
путем сложных сопоставлений античных, разновременных китайских и осетинских
терминов, поскольку слово усунь лишь с очень большой натяжкой можно признать
фонетически соответствующим асианам Помпея Трога. (Ю. А. Зуев, в связи с похожей
ситуацией, указывает на фонетический китайский «аналог» имени кушанского
владетеля Куджулы Кадфиза: Цю-цзю-цзюй. Комментарии, как говорится,
излишни...)13 Из всего сказанного логически вытекает, что реконструкция ранней
этнической истории алан-асов должна базироваться прежде всего на
непротиворечивом взаимодополнении отрывочных исторических свидетельств
материалами археологии и антропологии в некоем общем смысловом поле. Таким
концептуальным полем, как указывалось выше, на сегодняшний день может
служить, вероятно, только теория пассионарности Л.Н. Гумилева, поскольку
единственная имеет в качестве фундаментальной методологической посылки четкий
хронологический рубеж старта этногенеза.
228
Γη а в a IV
Переход асского (усуньского) этноса к новой - акматической - фазе этногенеза
четко прослеживается по военно-политическим событиям в Центральной Азии в
первой четверти II в. до н. э. Национальное становление асов как нового,
энергичного и целеустремленного этноса фактически совпало со становлением
личности молодого усуньского князя - пассионария столь же яркого образа, как и
шаньюй Модэ. Все военно-политические действия князя рисуют его как
исключительно целеустремленную личность, а его главная жизненная цель поистине
масштабна: всеобъемлющее восстановление национальной мощи асов (усуней) как
самобытного народа и создание ими своего государства, независимого от произвола
хуннских владык. Из приведенного выше рассказа Чжан Цяня вполне понятно,
что эту в сущности глобальную (а для сироты-найденыша казалось бы и вовсе
неразрешимую) задачу асский воспитанник Модэ выполнил в рекордно короткий
срок, едва достигнув 33-летнего возрастного рубежа, т. е. будучи еще довольно
молодым человеком. Его стремительный взлет и феноменальные военно-
политические успехи (разгром юэчжи, перенос главной ставки своего государства
на бывшие земли народа «сэ», независимая политика по отношению к империи
хуннов, организация совместного похода с покоренными юэчжи в Греко-Бактрию,
военные рейды на территории Кангюя и Согда) стали возможны только потому,
что каждый его последующий политический шаг находил все более крепнущую
опору в родном народе, в национальной толще которого каждый прожитый год
увеличивал потенциальный заряд пассионарного напряжения.
Попробуем, для большей наглядности, сопоставить наиболее значимые
жизненные вехи молодого асского князя с главными этапами национального
становления асского народа. С этой же целью, коль скоро безжалостная лотерея
судьбы не сохранила нам имени этого великого деятеля древней аланской истории,
назовем его кратким и звучным именем Алдар, что в переводе с осетинского означает
«господин», «князь». Как указывает В.И. Абаев, слово алдар является одним из
ранних аланских полувоенных, полусословных терминов. Восходит к периоду
военной демократии, т. е. к эпохе раннего этногенеза алан. Сильное впечатление,
которое производила на восточных соседей военная организация асов-алан,
способствовало проникновению этого слова в монгольский язык (ср. осетинское
œldar с монгольским aldar). В калмыцком языке наблюдается полное совпадение
значения (ср. калм. aldar- «господин»). В других монгольских языках этот аланский
термин имеет значение «слава». В.И. Абаев в связи с этим поясняет: «Так как понятие
«славы» было в ту эпоху нераздельно связано у алан и монголов с военной
деятельностью, то это расхождение значения не может служить препятствием к
сближению монгольского и осетинского слова, тем более что алано-монгольские
229
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
языковые связи подтверждаются другими фактами (например, происхождением
эпических собственных имен Xaemyc, Batras)».14 Полагаю, что столь авторитетного
свидетельства достаточно, чтобы признать, что слово «алдар» вполне подходит
как имя собственное для героя аланской истории II в. до н. э.
Итак, высокородный усуньский малыш был принесен своим воспитателем
Буцзю-сихоу в ставку шаньюя Модэ после погрома кочевого усуньского каравана
войнами юэчжи. Произойти это могло, как было показано выше, не ранее середины
лета 208 г. до н. э. и не позже 202 г. до н.э., т.е. в период между возвращением
победоносного хуннского войска из похода против дунху и походом хуннов Модэ
на север против динлинов. В этот период усуни, переживающие скрытую,
накопительную фазу этногенеза - т. н. скрытый подъем, были окончательно
оттеснены юэчжи из района Восточного Тянь-Шаня в северную часть Кобдинской
степи и на западные склоны Хангая, а также расселились по высокогорным степям
в верховьях рек Катунь, Бия, Хемчик. В этом замкнутом, неплохо защищенном
горным рельефом от окружающего враждебного мира регионе первые орды усуней
появились еще в конце IV в. до н. э. Их присутствие здесь росло на протяжении
всего III в. до н. э., а к рубежу II в. до н. э. асская (усуньская) орда, органично
включившая в свой состав разрозненные алтайские племена «бома», уже
представляла собой единый молодой этнос, контролировавший Кобдинскую степь
и Алтайские горы к западу от нее.
В 205-204 гг. до н. э. (или в 202 г. до н. э. по другим данным, что для нашей
задачи несущественно) шаньюй Модэ предпринял большой военный поход в
забайкальские и прибайкальские степи.,5 Один из отрядов его войска дошел до Саян
и покорил т. н. белокурых «динлинов» - предков кипчаков, енисейских кыргызов,
хакасов, а также некие племена хуньюй и цайли. До владений асов (усуней) воины
Модэ в этот раз не дошли, да и задача такая перед ними, вероятно, не ставилась.
Маленький князь Алдар в это время играл и бегал со своими хуннскими
сверстниками у роскошной огромной юрты шаньюя Модэ, лопотал по-хуннски и
выделялся из общей массы здешних ребятишек только густыми светлорусыми
волосами и большими чистыми глазами небесной голубизны.
В синхронистической таблице военно-политических событий XVI в. до н.э. -
II в. н. э. в разных регионах Азии, составленной Л.Н. Гумилевым, под 191 г. до н. э.
помечено: покорение хуннами Западного края и усуней.16 При попытке проверить
обоснованность этого тезиса мне не удалось, к сожалению, обнаружить материалы,
которые бы его подтвердили или, наоборот, опровергли. Представляется, что в этот
период хунны могли только предпринимать отдельные глубокие рейды в Восточную
Скифию против юэчжи, но до их политического контроля над этим регионом было
230
Гп а в a IV
еще очень далеко. С 197 г. до н. э. начался новый, очень напряженный этап давнего
противоборства между хуннами и юэчжи. С геополитической точки зрения, главный
приз этой борьбы - глобальное направление расогенеза в северо-западной и северной
части Центральной Азии. Исход этого поединка в пользу хуннов определил на
две тысячи лет вперед (а возможно уже навсегда) абсолютное преобладание
монголоидного элемента в великой евразийской степи и Забайкалье. Юэчжи и хунны
в то время вряд ли задумывались над проблемами азиатского расогенеза, что однако
не мешало им яростно рубить друг друга во множестве сражений и мелких стычках.
Они дрались за гораздо более приземленную и очевидную для них цель, ибо ребром
был поставлен вопрос: кому будет принадлежать центральная и западная часть
проходящего по Восточной Скифии Великого шелкового пути (восточный его
отрезок уже принадлежал китайцам). В эту эпоху в связи с расцветом культуры и
укреплением военного могущества империи Хань караванные трассы Великого
шелкового пути работали как никогда эффективно. Из Китая на Запад
экспортировали шелк, в Китай же ввозили нефрит из Хотана и Яркенда, стеклянные
изделия из Средиземноморья (которые ценились в Срединном государстве очень
высоко), степные народы поставляли лошадей, меха и рабов. Обладание
караванными путями было очень лакомой добычей, и такой степной орел как Модэ
просто не мог проглядеть эту великолепную цель. А раз так, то главное
стратегическое направление военного натиска хуннов указывало на юго-запад и
никак не могло задеть новые земли асов (усуней), находящиеся в северной части
Монгольского Алтая и в Кобдинской степи. Модэ мог подчинить народ асов своей
власти лишь в том случае, если бы направил свою конницу не на юго-запад - к
стыку Наньшаня и Алтынтага, в Турфанский либо Хамийский оазисы, а строго на
восток, или даже на северо-восток-к реке Кобдо, озеру Убсу-нур и верховьям
Катуни. Думаю, что в двадцатилетие 197-177 гг. до н. э. у шаньюя Модэ не было ни
времени, ни военных сил, а значит, и желания заниматься покорением
загнанных в высокогорные степи и пока никому не опасных усуней (асов).
Война с юэчжи занимала все время вождя хуннов и забирала все военные силы
только начавшей подниматься на ноги хуннской империи. Итог этой войны был
совершенно непредсказуем, особенно поначалу, до вступления в военные действия
против юэчжи новых союзников хуннов: тибетских цянов (с юга) и асов (с северо-
востока). Нужно отдать должное государственному гению Модэ: он оказался
действительно достоин эпитета «величайший», ибо сделал все возможное и
невозможное тоже, чтобы обеспечить своему народу блистательную победу.
Великий шаньюй хуннов не учился в Академии Генерального штаба, но ясно
понимал справедливость важнейшей военной стратагемы -враг должен быть только
231
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
один. Иными словами, необходимо изолировать врага от помощи возможных
союзников, сделав их как минимум -нейтральными наблюдателями развернувшейся
борьбы, а как максимум - участниками антивражеской коалиции, алчно жаждущими
своей части добычи. Модэ исключительно красиво справился с этой сложнейшей
задачей. При этом он исходил из абсолютно верного предположения, что главным
устроителем военно-политической погоды на востоке Синьцзяна (а это был
основной оперативный район предстоящей борьбы с юэчжи) является все же
ханьский Китай. Поэтому ранней зимой 200 г. до н. э. огромная конная хуннская
рать, перейдя хребет Гэучжу, вторглась в северную часть провинции Шаньси и
подошла к местной столице - городу Цзиньян. Император Гаоцзу, вообще
отличавшийся твердым и воинственным характером, узнав о вторжении хуннов,
лично возглавил поход китайской армии против зарвавшихся степных варваров.
Модэ, обнаружив перед собой сильную китайскую армию, применил обычный
тактический прием кочевников: притворным бегством он оторвал авангард китайцев
от остальной части войска и окружил его в деревне Байдын, недалеко от города
Пинчэн. В окружение попал сам Гаоцзу, что сразу же внесло хаос и порочное
многоначалие в управление неокруженной группировки китайцев. В довершение
всех бед неожиданно ударили сильные морозы, в результате которых около трети
китайских пехотинцев обморозили руки (всадник всегда имеет возможность согреть
руки в гриве коня). Семь дней китайская армия оставалась в окружении без пищи и
сна, делая беспрестанные, но неудачные попытки прорыва и выдерживая столь же
беспрестанные контратаки хуннов. В целях более гибкого тактического управления
своим войском, Модэ разделил всех своих всадников на четыре подразделения, взяв
за критерий масть лошадей: рыжие, вороные, светло-серые и темно-серые. Западный
сектор кольца окружения прикрыли всадники на светло-серых конях, северный -
на вороных, восточный - на темно-серых, а южный - на рыжих. Увидев это, Гаоцзу
понял, что вырваться из окружения, взломав заслоны противника, не удастся. Тогда
в бой вступило золото: были посланы лазутчики, чтобы подкупить яньчжи -
любимую жену Модэ. Та, приняв деньги (видимо, не без ведома самого шаньюя,
ибо невозможно предположить, чтобы в условиях военного лагеря какой-нибудь
китаец мог незамеченным проникнуть в женскую половину юрты Модэ), сказала
шаньюю то, что он прекрасно знал сам. Яньчжи говорила, что получив сейчас
китайские земли, хунны все равно не смогут на них жить, ибо здесь невозможно
кочевое скотоводство, к тому же китайцы вряд ли когда-нибудь примирятся с
потерей этих земель. Мир с Гаоцзу выгоден уже одним тем, что ссора с человеком
всегда опасна, а ссора с гениальным человеком опасна втройне. Полагаю, что все
это театрализованное представление с передачей яньчжи китайского золота, с ее
232
Γη а в a IV
последующими «советами» Модэ, к которым человек такого масштаба немедленно
прислушался - являлось только декорацией к напряженным переговорам с
китайскими эмиссарами, которые на самом деле вели ближайшие советники
великого шаньюя. Результат этих переговоров (если они велись) полностью отвечал
ожиданиям Модэ. Китайцы сохранили честь знамени - их армия во главе с
императором вышла из окружения через специально открытый проход с натянутыми в
боевое положение и обращенными в сторону хуннов луками. Немного погодя, она
благополучно соединилась с остальной частью войска. Модэ пошел в обратный
путь, но в тороках его седла был привязан благожелательный нейтралитет великой
империи Хань, который был гарантирован хуннам на всю их последующую войну
с юэчжи. Сразу же по возвращению в столицу император Гаоцзу направил
дипломата Лю Гина заключить договор с великим шаньюем хуннов, основанный
на «мире и родстве». Дипломатическая формула этого договора предусматривала,
что китайский императорский двор, выдавая свою царевну за иностранного
владетеля (в данном случае китаянка должна была стать очередной женой Модэ),
обязывался ежегодно посылать ему определяемое отдельной статьей договора
количество даров как своему родственнику.17 Разумеется, это была замаскированная дань,
которой земледельческая империя покупала спокойствие своих северных границ.
Хунны, заключив этот чрезвычайно выгодный для них договор с Китаем,
старались неукоснительно следовать его букве и духу на всем протяжении
двадцатилетней войны с юэчжи. Даже после смерти в 195 г. до н. э. императора
Гаоцзу, когда Срединная империя на некоторое время погрузилась во мрак
братоубийственной смуты, хунны не нарушили мир и тем самым способствовали
новому укреплению ханьской династии при императоре Вэнь-ди.
Около 181 г. до н. э. борьба хуннов с юэчжи приобретает особо ожесточенный
характер и в ней начинает просматриваться долгожданный для Модэ перелом.
Князю Алдару в это время было уже 18 или чуть более лет, а значит, по меркам
Великой Степи, где мужчины быстро взрослели, ярко жили и умирали в сражениях
молодыми, он был уже вполне сформировавшийся для военно-политической
карьеры молодой человек. Вероятно, между 181 и 177 гг. до н. э. хуннская дипломатия
сумела заручиться в своей борьбе с юэчжи военной помощью двух новых союзников:
тибетских цянов и асов.18 Последние, разумеется, были приведены в покорность
при помощи дружины князя Алдара - к 177 г. до н. э., т. е. приблизительно к своему
тридцатилетию, он стал признанным лидером своего народа.
В 177 г. до н. э. события на хунно-китайской и хунно-юэчжийской границе
приняли новый и неожиданный поворот. Западный хуннский чжуки-князь
самовольно перевел свои кочевья в Ордос и начал разорять китайскую границу в
233
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
области Шан-гюнь. В ответ император Вэнь-ди дал указание министру Гуань Иню
отмобилизовать 85 тысяч конницы и колесниц, а затем продвинуться маршем в
направлении на Гао-ну и ударить во фланг чжуки-князю. Однако пока китайцы
собирались, в дело вмешался сам Модэ и дал указание чжуки-князю немедленно
прекратить любые вторжения на китайскую территорию. Вслед за тем чжуки-князь
был отозван из Ордоса и переведен на западную границу, где в это время собиралась
специальная армия для окончательного разгрома юэчжи. Поход против них начался
в 176 г. до н. э. и, по всей вероятности, привел к окончательному изгнанию юэчжи с
территории Восточной Скифии. Надо полагать, что князь Алдар принял самое
активное личное участие в этом разгроме. О том, что поражение юэчжи было
действительно необратимым, свидетельствует нижеследующий отрывок из письма
Модэ императору Вэнь-ди.
«... Китайские пограничные чиновники оскорбляли западного чжуки-князя, и он
без представления [т. е. без доклада к Модэ и его разрешения - Н.Л.] по совету Илу-
хэу Наньчжы и прочих вступил в ссору с китайскими чиновниками, нарушил договор,
заключенный между двумя государями, разорвал братское родство между ними, и
поставил Дом Ханъ в неприязненное положение с соседственною державою [т. е.
государством хуннов - Н. Л.].... Поскольку нарушение договора последовало от низших
чиновников, то западного чжуки-князя в наказание отправили на запад на Юэчжи.
По милости Неба, ратники были здоровы, кони в силе: они поразили Юэчжи. Предав
острию меча или покорив всех, утвердили Лоулань, Усунь и 26 окрестных владений
[т. е. заставили все эти владения признать свой вассалитет по отношению к хун-
нам - Н.Л.]. Жители этих владений поступили в ряды хуннских войск, и составили
один дом [т. е. эти владения теперь включены в единую хуннскую империю - Н.Л.].
По утверждении спокойствия в северной стране желаю, прекратив войну, дать
отдых воинам и откормить лошадей; забыть прошедшее и возобновить прежний
договор, чтобы доставить покой пограничным жителям, как было вначале. Пусть
малолетние растут, а старики спокойно доживают свой век, и из рода в род
наслаждаются миром».19
В тексте этого письма развернута целая программа, которая на современном
политическом сленге именовалась бы так: проект послевоенного устройства мира.
Действительно, между строк письма сквозит громадное облегчение - в окружающем
мире теперь нет врагов хуннов: одни - преданы острию меча (т. е. приведены в
покорность методом прямого завоевания), другие - покорены (здесь, вероятно,
имеется ввиду добровольное вступление в хуннский союз), третьи (юэчжи) -
поражены. Весьма примечательно, что эпитет «поражены» применен только к
юэчжи, причем не указывается, что стоит за этим «поражены» - ни о покорности,
234
Γη а в a IV
ни об объединении в один дом с хуннами нет и слова. Документ просто умолкает
об юэчжи навсегда - их более нет в границах хуннской ойкумены. А коль так, то
кони могут быть расседланы и должны откормиться, малолетние могут беспечно
играть, а старики спокойно дожить свой недолгий уже век. В Поднебесной более
нет держав, кроме империи Хань и государства хуннов. Именно поэтому, как бы
подтверждая этот бесспорный факт, весь последующий текст документа посвящен
хунно-китайским пограничным взаимоотношениям. Таким образом, в 176 г. до н. э.
шаньюй Модэ блестяще завершил главную военную эпопею своей жизни - борьбу
с народом юэчжи. Это тохарское племя, представлявшее собой потомков
древнейшего европеоидного населения Северного Китая, пало жертвой собственной
политической близорукости, сумев окружить себя врагами и не сумев приобрести
ни одного друга. Юэчжи поссорились с тибетскими цянами и пытались уничтожить
усуней, хотя последние, при определенных политических обстоятельствах, могли
стать естественным, а значит самым надежным соратником юэчжи в борьбе с
хуннами. Юэчжийские старшины не сумели договориться даже с имперским
кабинетом Хань, который без всякого сомнения был бы совсем не прочь получить
в степи надежный военный противовес крепнущему могуществу державы хуннов.
Вместо этого юэчжийские стратеги стали воевать со всем окружающим их
политическим миром, в результате чего, несмотря на прекрасную боевую выучку и
смелость своих воинов, были вынуждены покинуть территорию Восточной Скифии.
Когда пришла пора уходить, орда юэчжи разделилась: часть родов, которые,
видимо, были настолько ослаблены войной, что не имели возможности откочевать,
отступили в труднодоступные горные долины Наныпаня, во владения цянов и стали
известны под именем «малых юэчжи». Большая же орда, отирая слезы женщин и
кровь раненных воинов, двинулась на запад по северным склонам Восточного Тянь-
Шаня. Их путь лежал к солончаковым пастбищам вкруг озера Эби-Нур, затем через
Джунгарские ворота - к озеру Алаколь и вдоль Западного Тянь-Шаня на берега
реки Или.
Л.А.Боровкова в своем переводе «Повествования о Сюнну» в «Ши цзи»
приводит любопытную деталь, которая не отражена в переводе Н.Я.Бичурина: об
использовании шаньюем Модэ в походе против юэчжи военных сил неких исцев
(м), которые, вероятно, внесли очень существенный вклад в разгром юэчжийской
орды, коль скоро об их участии в походе было написано в письме императору Хань.
«[Я - Модэ] наказал ю-сянь-вана, послав его на запад разыскать юэчжей и
напасть на них. По милости Неба [его] войны были в отличном состоянии, кони
сильны и [он], используя исцев (и), уничтожил [царство] Юэчжи, все подданные
которого были [либо] убиты, [либо] сдались. Затем [он] утвердился в Лоулань,
235
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
Усунь, Хуцзе, и β 26 других прилегающих к ним царствах. [Отныне] все
натягивающие лук народы соединены в одну семью, [так как] в северных областях [мы]
утвердились ранее» [ШЦ. Гл.110. С.2896. Боровкова. 2001. С.55-56].
О каком царстве Усунь и каких исцах (и) идет речь в тексте данного документа?
Очевидно, что Моде-шаньюй, упоминая о Лоулань, Усунь, Хуцзе и 26 других
прилегающих к ним царствах, имел в виду по существу все владения Западного
края (т.е. Восточного Туркестана). Однако племени усуней в этом районе, как было
показано выше, уже давно не было: разгромленные около 208 г. до н.э. юэчжами
они бежали под протекторат хуннов и расселились в Кобдинской степи и в
Монгольском Алтае, т.е. к северо-востоку или даже к северу (если ориентироваться
по западной границе кочевий хунну) от владений Модэ. Возможно в послании
упоминается временное владение усуней в степях у озера Баркуль, где усуни
пребывали несколько десятков лет после того, как были изгнаны юэчжами из
коридора Хэси. Некоторые исследователи склонны считать этот район
изначальной родиной усуней, с территории которой они затем и переселились в долину реки
Или [Крюков. 1988. С.235; Haloun. 1937. Р.296]. Однако где бы ни находилась
родина усуней: в районе озера Баркуль, или, как упоминает Бань Гу - «между
Цилянь и Дуньхуаном», т.е. у стыка хребтов Алтынтаг и Наньшань, очевидно все
же, что военные действия хуннов в 177 - 176 гг. до н.э. никак не затронули
собственно народ усуней, а под присоединенным к империи хуннов царством Усунь
следует понимать лишь территорию бывшей родины этого племени.
Сложнее вопрос об исцах. Л.А.Боровкова, ссылаясь на утверждение Сыма
Цяня («полностью покорил бэй-и [северных исцев]»), считает, что Модэ-шаньюй
использовал в этом походе против юэчжи военные силы северных кочевников,
проживавших у северных границ владений хуннов [Боровкова. 2001. С.56].
Поскольку в промежутке времени между 205 и 202 гг. до н.э. Модэ предпринимал
большой военный поход в прибайкальские степи и дошел до Саян, можно
предположить, что этими «исцами» могли быть племена динлинов, т.е. предки
кипчаков, енисейских кыргызов и хакасов. Однако более детальный анализ
заставляет усомниться в справедливости такого вывода. Во-первых, очень
настораживает то огромное расстояние, которое потребовалось бы преодолеть
военной рати динлинов, чтобы добраться, например, с верховьев Малого Енисея
до владения Лоулань на прикуньлуньском пути к югу от озера Лобнор - по прямой
линии около 1500 км! Во-вторых, чтобы преодолеть это немалое расстояние
необходимы очень хорошие кони, причем много коней - каждый динлинский
всадник должен был иметь не только боевого, но, обязательно, также вьючного
коня. Как увидим в дальнейшем, военные рати динлинов, даже в гораздо более
236
Га а в a IV
поздние времена, испытывали острую нужду в боевых лошадях, а в походы
направляли войска смешанного состава, т.е. конницу и пехоту вместе. В-третьих,
хуннам вряд ли была так остро необходима военная помощь динлинов, уже хотя
бы потому, что рядом, буквально под рукой, по мелкосопочнику Монгольского
Алтая кочевали усуни, сравнительно недавно изгнанные юэчжами со своей
родины и, конечно, не забывшие о своих былых потерях и землях. В лице усуней
Модэ-шаньюй мог найти союзников, готовых не только за страх перед
властелином, но и за свою собственную, оскорбленную совесть бороться с общим
врагом. Полагаю, что с учетом того, что новые кочевья усуней в Монгольском
Алтае и на склонах Западного Хангая располагались почти строго к северу от
западных земель хунну, весьма вероятно, что в тексте письма к Вэнь-ди Модэ-
шаньюй называет исцами (и) именно войска усуней. Воодушевленные местью
за своих некогда убитых родственников, усуньские всадники вполне могли
стать ударной силой армии ю-сянь-вана в военном походе против юэчжи в
177 - 176 гг. до н.э.
В 174 г. до н. э. великий преобразователь хунну Модэ-шаньюй умер, а на престол
вступил его сын Гиюй, получивший в наследство великую державу и титул
Лаошань-шаньюя. Одной из неожиданно вставших перед ним проблем стала новая
активизация непокорных юэчжи, которые периодически обменивались
военными набегами с асами (усунями), действуя с территории своей новой степной
цитадели к западу от Тянь-Шаня. В китайских летописях «Ши цзи» и «Цянь
Хань шу» в сведениях о царствовании Лаошань-шаньюя ничего не говорится о
его военных походах против юэчжи, однако в последней династийной истории
есть упоминание, что «Модэ-шаньюй разбил Юэчжи, а Лаошань-шанъюй убил его,
и сделал из его черепа чашу для питья».20 Непонятно, как мог Лаошань-шаньюй,
не принимая личного участия в войнах с юэчжи, убить их вождя. Г.Е. Грумм-
Гржимайло попытался разрешить это противоречие и предположил (вслед за
H.A. Аристовым), что убийство юэчжийского вождя могло быть совершено
молодым Гиюем, который не был еще тогда шаньюем, во время крупнейшей
военной экспедиции его отца Модэ против юэчжи, т. е. в 177 - 176 гг. до н. э.21
Л.Н. Гумилев считает вышеприведенное предположение искусственным и
предлагает считать Лаошаня - именно тем шаньюем, после смерти которого
(в 161 г. до н. э.) усуньский владетель (асский князь Алдар) отказался от поездок
с данью в орду хуннов.22 Следствие такой исходной посылки очевидно: князь
Алдар испрашивал разрешение на разгром кочевий юэчжи по реке Или не у Модэ,
а у Лаошань-шаньюя. И осуществлял этот разгром силами не объединенного
хунно-асского войска, а опираясь только на силы самих асов. (Возможно, именно в
237
Асы-аланы η завоевание Бактрпп
это время, убив верховного вождя юэчжи, - «асиане стали царями тохар»
[Pomp. Trogi, XLII]). Вернувшись к шаньюю хуннов после победы, асский князь
вполне мог по восточному обычаю бросить к его ногам отрубленную голову
врага, из которой впоследствии был изготовлен престижный пиршественный
кубок. Этой версии Л.Н. Гумилева нельзя отказать в историчности и строгой
логике, однако единственный ее минус в том, что она пока не находит прямого
подтверждения в древних китайских источниках.
Однако вне зависимости от разноречивых оценок личного участия Лаошань-
шаньюя в финальном разгроме юэчжи, большинство исследователей сходятся на
том, что вождь юэчжи Кидолу был убит ближе к 165 г. до н. э.23 Видимо разгром
юэчжи был на сей раз действительно окончательным, поскольку даже труп Кидолу
достался торжествующим победителям.24 Остатки юэчжи, лишенные племенных
вождей, которые были либо убиты в сражениях, либо взяты в заложники,
вынуждены были признать над собой власть асских (усуньских) князей.
Благодатная территория Семиречья, очевидно, приглянулась асам, поскольку
сразу же после окончательной победы над юэчжи они переносят сюда свои главные
кочевья. Юэчжи в свою очередь вынуждены были уходить дальше на запад. Однако
не доверяя им, и по опыту почти двухвековой войны в любой момент ожидая их
вооруженного сопротивления, асы (усуни) сохранили свое военно-политическое
присутствие во главе юэчжийской орды, а еще через какое-то время сами возглавили
поход юэчжей и, более того, придали ему характер широкомасштабной
завоевательной экспедиции двух племен.
Этот великий западный поход мог начаться вскоре после 161 г. до н.э., когда
после смерти Лаошань-шаньюя (162 или 161 гг. до н.э. - по различным данным),
асский князь Алдар смог ликвидировать зависимость Усуни от державы хуннов и
успешно отбил натиск посланной хуннами карательной экспедиции. Заняв в
отношении Востока позицию жесткого военного нейтралитета, асы обеспечили себе
полную свободу рук на Западе, чем успешно воспользовались, распространив около
159 г. до н.э. свой военно-политический протекторат на территорию Согдианы.
Вскоре после 161 г. до н. э. объединенные силы асов и юэчжи, под руководством
асских вождей, форсировали Сырдарью и устремились на территорию Согдианы,
по пути частью уничтожая, частью привлекая на свою сторону сакские племена.
К 159 г. до н. э. асо-тохарская коалиция отвоевала у греко-бактрийцев всю
Согдиану и вышла к берегам Сырдарьи.
Советский ученый И. Умняков поддержал точку зрения некоторых западных
исследователей и усомнился в том, что Согдиана была завоевана асо-тохарами в
159 г. до н. э. По его мнению, удар асиано-тохарского войска был направлен всецело
238
Γη а в a IV
на Бактрию, а следовательно, Согдиана осталась в стороне [Умняков. 1940. С. 186].
Несостоятельность этой точки зрения очевидна уже при одном взгляде на
физическую карту Азии. Попасть в Бактрию можно только через Согдиану, следуя
при этом линии предгорий Тянь-Шаня и Памира. Только в этих благодатных
предгорных местностях многочисленное войско, за которым в сотнях кибиток ехала
орда с женщинами, детьми и стариками, могло найти воду и корм для тысячных
стад скота. Всякий иной путь для конной армии, обремененной переселяющимся
народом, был попросту невозможен. Путь в Бактрию с востока потребовал бы
перехода через горные хребты Тянь-Шаня и Памира. Путь с северо-запада, через
территорию Хорасмии и Маргианы, привел бы орду в безводные пески Туранской
низменности, а кроме того увеличил бы путь до Бактрии как минимум в 3-4 раза.
После завоевания Согдианы следующей целью асских военачальников стало
Греко-Бактрийское царство - самый восточный осколок империи Александра
Великого. Под дружным натиском степных воинов Бактриана треснула как
подточенное червецом яблоко. Китайцы, вообще очень точные в своих оценках
всех некитайцев, крайне низко оценивали боевой дух греко-бактрийских войск:
«этот народ слаб и боится войны» [Бичурин. 1950. Т. И. С. 184]. Потомки
неустрашимых македонских фалангитов за 150 лет спокойной и сытой жизни
напрочь растеряли все свои боевые качества и стали легкой добычей закаленных в
непрерывных сражениях степных ветеранов. Когда китайский посол Чжан Цянь
посетил новые кочевья юэчжи в 128 г. до н. э., это племя уже контролировало военно-
политическую обстановку почти на всей территории Бактрии, но главная ставка
еще находилась к северу от реки Гуйшуй (Сырдарья) [Боровкова. 2001. С. 102].
Захватив Бактрию и обретя наконец-то долгожданный покой, основная масса
юэчжи продолжала скорее по инерции, нежели целенаправленно, медленно
продвигаться на юго-запад в сторону Парфии. Асы, с частью наиболее боеспособных
тохарских родов, напротив, резко усилили свой натиск в направлении на северо-
запад и на рубеже II -1 вв. до н.э. подвергли тотальному разгрому многие крепости
и поселения Хорезма [Яблонский. 2000. С.68]. Именно в этот период на
территории левобережного Хорезма появляются захоронения с классическим для
кочевников инвентарем - богатым комплексом предметов вооружения, который
включал, в частности, сложносоставные луки «гуннского» типа. Эти кочевники,
которых, вероятно, следует отождествлять с асами и юэчжами, принесли с собой и
разнотипные керамические сосуды, которые тем не менее объединяются в одну
группу, чужеродную для района Хорезма [Маслов. Яблонский. 1996].
Л.А.Боровкова высказала интересную и хорошо аргументированную мысль о
том, что наступление юэчжийской орды на Греко-Бактрию проходило как бы в два
239
Асы-аааны η завоеванпе Бактрпп
этапа. В первый, более ранний этап натиск юэчжи на Бактрию носил характер
прямой военной интервенции, в результате которой юэчжи потерпели поражение и
были вынуждены признать свою зависимость от бактрийских царей. Второй этап,
по мнению исследователя, проходил постепенно и мирно, имея характер своего рода
этнической диффузии кочевников в греко-бактрийскую среду. Эту свою точку
зрения Л.А.Боровкова аргументировала новым прочтением соответствующих
фрагментов из «Ши цзи» и «Хань шу» на основе собственноручно выполненных
переводов.
«Дася [Бактрия - Н.Л.] находится β 2000 с лишним ли к юго-западу от Давань, к
югу от Гуйшуй. Обычаи в ней оседлые, есть города и дома. Обычаи такие же, как в
Давань. Не имеет верховного главы (да чжан - здесь и далее в круглых скобках
примечания Л.А.Боровковой), а все города и владения ставят малых глав (сяо чжан).
Ее войска (бин) слабы, боятся войны. [Народ] любит торговать на рынках. Когда
большие юэчжи переселились на запад, напали, [но] потерпели поражение от нее, и
все подчинились и покорились Дася. В Дася много народу, миллион с лишним. Ее столица
называется г.Ланьши. На имеющихся рынках торгуют всевозможными товарами.
К юго-востоку от нее - Шэньду [Индия - Н.Л.]» [ШЦ. Гл.123. С.3254. Боровкова.
2001. С. 103].
Л.А.Боровкова справедливо указывает на имеющееся в тексте перевода
Н.Я.Бичурина противоречие: юэчжи вначале разбивают войска бактрийцев, но
затем почему-то покоряются им. [Когда Большой Юэчжи, идучи на запад, разбил
их, то они поддались Дому Дася. - Бичурин. 1950. Т.Н. С. 152]. Действительно,
становится непонятно, кто же кому «поддался» - юэчжи бактрийцам, или же
наоборот! По логике событий и смыслу фразы покорится должны были бы
бактрийцы, но тогда причем тут «Дом Дася»... Причину указанного противоречия
Л.А.Боровкова видит в неверном переводе Н.Я.Бичуриным иероглифа «бай»,
основное значение которого «потерпеть поражение в сражении», словом «разбил»,
хотя в этом значении обычно используется иероглиф «ля». Допущенная ошибка
привела к коренному изменению смысла всей фразы, и заставила переводчика
трактовать иероглиф «чэнь» как «поддались», в то время как правильный перевод
этого иероглифа означал бы «подчинили» [Боровкова. 2001. С. 104].
Сделанные Л.А.Боровковой поправки к переводу указанного фрагмента «Ши
цзи» позволяют несколько скорректировать наши знания о процессе завоевания
Греко-Бактрийского царства племенами восточноиранских кочевников. Если
принять во внимание факт, что разгром юэчжийских кочевий на берегах реки Или
мог произойти не позднее 165 г. до н.э., то к границам Греко-Бактрии бежавшая от
асского погрома юэчжииская орда могла подойти опять-таки никак не позднее
240
Γη а в a IV
155 г. до н.э. Между тем в пятнадцатилетие 170 -155 гг. до н.э. в Бактрии существовал
жесткий военный режим Евкратида, талантливого военачальника царя Деметрия,
который организовал военный переворот и сверг своего базилевса с бактрийского
престола. В годы правления Евкратида армия Греко-Бактрии была как никогда
боеспособна, поэтому неудивительно, что бежавшая к границам этой восточной
деспотии деморализованная орда юэчжи получила жесткий отпор и вынуждена
была признать свой вассалитет по отношению к «Дому Дася». Смиренным военной
силой юэчжам было позволено поселиться в северных периферийных районах
Бактрии.
Около 155 г. до н.э. царь Евкратид, пытавшийся твердой рукой удержать
Бактрию от распада, был убит собственным сыном. Эллинизированный
бактрийский этнос, исчерпав потенциал пассионарности привнесенный
македонскими фалангистами, катился в бездну обскурации, а значит неминуемо
погружался в хаос всеобщего предательства, казнокрадства и кровавой резни. В
период с 155 по 130 гг. до н.э. в Бактрии сменилось около 20 царей [Ставиский.
1977. С.96-97]. Излишне упоминать, что приход каждого нового временщика
сопровождался террором и реквизиями, а значит всеобщим потрясением
государства. Надо полагать, что смуты в Бактрийском царстве не остались
незамеченными окружающими народами. В 145 г. до н.э. грянул новый военный
гром на границе: иранскими кочевниками был взят и дочиста разграблен восточный
бактрийский форпост - греческий город Ай-Ханум, расположенный на реке
Кокчадарья. Окончательно же греческая держава в Азии рухнула только через
пятнадцать лет, около 130 г. до н.э., когда дерзкой рукой безвестного степного
пассионария было прервано правление Гелиокла - последнего греческого царя
Бактрии [Bernard. 1987. Р.758-768].
Кем по племенной принадлежности были те иранские кочевники, которые
захватили Ай-Ханум, а затем свергли царствующий дом бактрийских владетелей?
Вряд ли это могли быть только юэчжи, дождавшиеся на периферии
бактрийского государства своего часа. А.С.Скрипкин в своей недавней работе как
будто бы вообще сомневается в том, что юэчжи были основной силой иранского
завоевательного похода [Скрипкин. 2000. С.28]. Эти сомнения вполне понятны, хотя
бы уже потому, что Страбон перечисляет кочевников («которые отняли у эллинов
Бактриану») в такой последовательности: асии, пасианы, тохары и сакаравлы
[Strabo. XI, 8, 2]. Вряд ли такой порядок перечисления является случайным,
особенно если вспомнить о сообщении Помпея Трога об асианских царях тохаров.
События в Бактриане могли развиваться так: около 145 г. до н.э., получив
достоверную информацию о бесперестанных смутах в Бактрийском царстве, асы Усуни,
16 Заказ №217
241
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
совместно с оставшимися на территории Семиречья юэчжами и саками, отправились
в дальний военный поход на юго-запад, который и явился началом того самого
«второго» этапа завоевания Греко-Бактрии, так верно подмеченного
Л.А.Боровковой. Впрочем, инициатива этого похода могла исходить не только из
самой Усуни. Нет сомнения в том, что идея нанести финальный удар по погрязшей
в смутах «златообильной Бактрии» буквально витала в воздухе степного
пограничья и вполне могла быть реализована теми асо-аланскими кочевыми
форпостами, которые к этому времени прочно обосновались на территории
Согдианы. В любом случае, вряд ли этот второй этап наступления иранских
кочевников на Греко-Бактрию был мирным (как это представляется
Л.А.Боровковой). К сожалению, в обширном своде событий древней и раннесредневековой
истории трудно, а вернее невозможно найти периоды масштабных этнических
подвижек, приводящих к смене одних народов другими на лике Земли, которые
не были бы густо окрашены в красный цвет.
Предположение о военно-политическом доминировании асов (асиан-усуней)
в среде иранских кочевников, штурмовавших пределы Греко-Бактрии, находит
важное, на мой взгляд, подтверждение в тексте «Хань шу», следующей за «Ши цзи»
китайской династийной истории. Для того, чтобы дальнейшие рассуждения были
понятны, приведу интересующий нас фрагмент из «Хань шу» в наиболее полном
переводе Л.А.Боровковой.
«Царство Большое Юэчжи. Ставка правителя в г.Цзяньши [Ланьши - Н.Л.]
отстоит от Чанъани [столица империи Хань - Н.Л.] на 11.600 ли. Не подчинялось
духу. [В нем было] 100 тыс. дворов, 400 тыс. человек и 100-тысячное отборное войско.
На восток до ставки духу [ханьский наместник Западного края - Н.Л.] - 4740ли, на
запад до Аньси- 49дней пути. Наюге смежно сЦзибины Почва, климат, видыизделий,
народные обычаи и деньги - такие лее, как в Аньси. Выращивают одногорбных верблюдов.
Изначально же Большое Юэчжи было кочевым царством, [его народ]
переселялся, следуя за скотом, [царством], одинаковым по обычаям с Сюнну [хунну - Н.Л.].
[В нем было] 100 тыс. натягивающих лук и по причине [своего] могущества
[оно] пренебрежительно относилось к еюннам. Изначально находилось между
Дуньхуаном и Цилянь. Когда же Маодунь-шаньюй [Модэ - Н.Л.] напал и разгромил
Юэчжи, а [затем] Лаошань-шаньюй убил [правителя] Юэчжи и из головы его сделал
чашу для питья, юэчжи ушли далеко, миновали Давань и к западу [от нее] нанесли
удар поДася, но подчинились ей. Поселились к северу отр.Гуйшуй [Сырдарья - Н.Л.],
[где и] основали ставку правителя. Немногочисленные остатки их народа, что не
смогли уйти, закрепились в южных горах, и цяны назвали [их владение] Малым Юэчжи.
Дася же изначально не имела верховного главы, а города и земли ставили обычно
242
Га а в a IV
малых глав. Народ был слаб и боялся войны. Поэтому юэчжи переселились сюда, и все
[владения Дася] подчинились им.
Есть пять сихоу, снабжавших продовольствием ханьских послов:
1. Сюми-сихоу со ставкой в г.Хэмо, отстоящем от [ставки] духу на 2841 ли, а от
Янгуань - на 7802 ли;
2. Шуанми-сихоу со ставкой в г.Шуанми, отстоящем от [ставки] духу на 3741
ли, а от Янгуань - на 7782 ли;
3. Гуйшуан-сихоу со ставкой в г.Хуцзяо, отстоящем от [ставки] духу на 5940 ли,
а от Янгуань - на 7982 ли;
4. Сидунь-сихоу со ставкой в г.Бомао, отстоящем от [ставки] духу на 5962 ли, а
от Янгуань - на 8202 ли;
5. Гаофу-сихоу со ставкой в г.Гаофу, отстоящем от [ставки] духу на 6041 ли, а
от Янгуань - на 9283 ли.
Все пять сихоу подчиняются [правителю] Большого Юэчжи».
[ХШ. Гл.96/1. С.3890-1891. Боровкова. 2001. С163-164].
Л.А.Боровкова в процессе изучения вышеприведенного текста «Ханыиу» сделала
несколько важных выводов. Во-первых, было установлено, что владения всех пяти
сихоу представляли собой по существу очень короткую цепочку форпостов вдоль берега
Сырдарьи в ее широтном течении (до современного города Бекабад). Ставка самого
близкого к империи Хань (т.е. самого восточного) владения Сюми-сихоу располагалась
примерно в 30 км восточнее нынешнего г.Худжанд (бывший Ленинабад), а ставка
самого удаленного на юго-запад владения Гаофу-сихоу находилась в районе нынешнего
города Ура-Тюбе. По картографической прямой между этими двумя пунктами не более
110 км. Остальные три форпоста располагались почти на равноудаленном друг от друга
расстоянии (в пределах 30 - 35 км) вдоль береговой линии Сырдарьи. (Следует отметить,
что на схеме, иллюстрирующей это заключение Л.А.Боровковой и опубликованной в
ее недавней монографии «Царства Западного края», допущена досадная погрешность.
Владение Сюми-сихоу, по описанию в «Хань шу» самое восточное, вдруг оказалось
самым западным. Город Бекабад (владение Гуйшуан-сихоу) локализован восточнее
г.Худжанда (реально располагается западнее). Гуйшань, вторая столица Давани
(нынешний Ош), расположен не на восток от г.Эрши (Коканд), как это ясно показано
в любом географическом атласе, а смещен на юго-восток от широтной линии
[Боровкова. 2001. С. 179]. Подчеркнем, это досадное частное упущение или ошибка
редакционной группы издательства не снижает ценности выводов, сделанных
известным исследователем-синологом).
Следующий вывод определяет экономическое значение четырех из пяти
поименованных в «Хань шу» форпостов: все они, за исключением владения Гаофу-сихоу,
243
Асы-апаны η завоеванпе Бактрпп
располагались на трассе Великого караванного пути, связывавшего китайский
Восток с Парфией и античным Западом [Фергано-Каспийский тракт. -Вайнберг. 1999. С.271 ].
И, наконец, последнее важное наблюдение. Как считает Л.А.Боровкова, «часть
юэчжей осталась здесь (т.е. в степях бассейна Сырдарьи - Н.Л.), сохраняя привычный
кочевой образ жизни и поставляя конницу правителю царства». Эти юэчжи были
подвластны пяти сихоу, которые, контролируя главный торговый путь региона, не
только поставляли доходы казне, но и обогащались сами. Подчиненность
сырдарьинских сихоу верховному правителю Большого Юэчжи в г.Ланьши
(нынешний Душанбе), по мнению исследователя, была в значительной мере
формальной, поскольку дорога на юг в Ланьши шла через три высоких горных
хребта (Туркестанский, Зеравшанский, Гиссарский) и в осенне-зимний период почти
полгода бывала непроходимой. Такое положение способствовало укреплению все
более возраставшей политико-экономической независимости северных сихоу, что
спустя более ста лет позволило наиболее могущественному из них - Гуйшуан-сихоу
по имени Куджула Кадфиз захватить власть над всем Большим Юэчжи, которое
после этого получило по его титулу наименование Гуйшуанского, т.е. Кушанского
царства [Боровкова. 2001. С. 169-176].
Все эти заключения исследователя, на мой взгляд, очень убедительные, не
получили, к сожалению, концептуально выверенного завершения, и вот почему.
Л.А.Боровкова отчего-то посчитала северных сырдарьинских сихоу
юэчжами по племенной принадлежности, хотя в своей монографии специально отметила,
что термином «сихоу» в древних китайских источниках именуются только усуни,
точнее - их высшая племенная знать. Действительно, после упоминания в
биографии Чжан Цяня о миссии Буцзю-сихоу в спасении наследника усуньского
великокняжеского рода, термин «сихоу» употребляется в китайских династийных
историях неоднократно, однако всякий раз применительно к событиям усуньского
этнополитического бытия. Все эти факты отмечаются Л.А.Боровковой, однако
вывод из них делается весьма спорным. Поскольку усуни издревне жили рядом с
юэчжами в Гансуйском коридоре (коридор Хэси) и были, как полагает
Л.А.Боровкова, родственны последним и этнически и по языку, то и у юэчжи термин
«сихоу» обозначал высший титул знатности [Боровкова. 2001. С. 170].
К сожалению, приходится признать, что как предположение о генетическом
родстве усуней и юэчжи, так и предположение об идентичности родовой титула-
туры у этих двух племен не имеют под собой ни нарративного, ни
археологического базиса. Скорее наоборот, - скупые исторические факты об усунях и юэчжи
из сообщений древних китайских династийных анналов свидетельствуют о
подчеркнуто враждебных, даже антагонистических отношениях между этими
244
Г а а в a IV
двумя народами, особенно на начальном периоде их истории. В специальной
литературе неоднократно отмечались особенности тохарского языка, который
вряд ли можно напрямую соотносить с языками иранской группы [Иванов. 1967].
Таким образом, существуют значительно более веские основания считать
вышеупомянутых сырдарьинских сихоу усунями (асианами - асами) по племенной
принадлежности. Если учесть информацию Помпея Трога об асианских царях
тохаров, то тогда становится вполне очевидной причина, по которой важнейший в
политикоэкономическом отношении участок Великого караванного пути заняли
представители не юэчжей, а именно асов-усуней. Ясна в этом случае и необходимость
столь значительной концентрации военных сил (каждый сихоу, конечно, располагал
немалой военной дружиной) на относительно коротком, в пределах 150 км, отрезке
сырдарьинского русла. Дело в том, что этот участок верхнего течения Сырдарьи
(Ура-Тюбе - Бекабад - Хавает) являлся важнейшим стратегическим пунктом Турана,
военно-стратегическая значимость которого возможно превышала значимость
региона Хорезма. Как указывалось выше, этот участок перекрывал узловую часть
Великого караванного пути на Ланьши (и далее в Индию), на Чанъань (Китай), на
Нису (Парфия), а вниз по Сырдарье - на Лигань (греко-римский мир). В двухстах
километрах к западу от оперативного района пяти сихоу располагался Согд,
который в рассматриваемое время был наводнен сармато-аланскими кочевниками
и находился под их полным военно-политическим контролем [Обельченко. 1992].
Пять сырдарьинских сихоу могли выполнять важную роль по поддержанию
военного и властного равновесия в асо-юэчжийской коалиции, завоевавшей Греко-
Бактрию. В этой коалиции военно-политическая власть принадлежала, по-
видимому, асам, тогда как юэчжи преобладали численно и составляли булыиую
часть войск. С последним фактом приходилось считаться, и усилия асской военной
элиты были направлены, с одной стороны, на сохранение за асами (усунями)
важнейших военных и экономических форпостов, а с другой стороны, - на
всемерное ограничение каких-либо контактов собственно юэчжийской орды с
внешним миром, что тормозило рост политического сознания сохранившейся
части юэчжийской племенной элиты и еще более привязывало ее к асскому
этнополитическому локомотиву. Последнее соображение, возможно, объясняет
отмеченный Л.А.Боровковой факт сознательного, целенаправленного
дезинформирования ханьских послов относительно расстояния до владения Гаофу-
сихоу, форпост которого по существу открывал дорогу на Ланьши, столицу
Большого Юэчжи. Ханьцы прошли в Аньси через владения Сюми, Шуанми,
Гуйшуан и Сидунь-сихоу и во всех четырех пунктах получили сведения о том,
что владение Гаофу-сихоу расположено на расстоянии 1081 ли (~ 432 км) от
245
Асы-аланы η завоевание Бактрпп
форпоста Сидунь-сихоу, т.е. очень далеко. Реальное же расстояние между этими
двумя пунктами, как показала Л.А.Боровкова, составляло всего 53 км [Боровкова.
2001. С. 174]. Понятно, что столь большое расхождение между фактическим
расстоянием и «сброшенной» послам информацией о нем, равно как и четкая
согласованность в этом отношении в действиях всех четырех владетелей, не
может быть случайной. Наконец, следует обратить внимание на очень схожее
(по окончанию) звучание имен двух первых сырдарьинских сихоу (Сюми,
Шуанми) с именами верховных князей (царей?) Усуни - Наньдоуми, Лецяоми,
Цзюньсуйми, Вэньгуйми и др. Вряд ли это абсолютное тождество окончаний в
личных именах высокопоставленных владетелей является случайным
совпадением.
До сих пор в нашем исследовании мы опирались в основном на сведения,
почерпнутые из китайских исторических летописей. Теперь посмотрим, что говорят
о тех же событиях античные источники, благо с пересечением границы Яксарта
(Сырдарьи) объединенное асиано-тохарское войско должно было очень скоро
попасть в поле зрения античных военно-политических аналитиков.
Наиболее подробную информацию о завоевании Бактрии племенами иранского
корня можно найти у Страбона и Помпея Трога. Последний автор оставил
единственное в своем роде связное изложение парфяно-бактрийской и тохарской
истории, которое, к сожалению, дошло до нашего времени не полностью и не в
оригинале, а во фрагментарных выписках Юстина (I в. н. э.). При этом необходимо
иметь в виду, что античная традиция не знает ни этнонима усунь, ни этнонима
юэчжи, которые, как убедительно показал в своей статье А.Н. Бернштам, являются
китайскими лексическими аналогами античного (воспроизводящего древний
иранский термин) этнонима асии (усунь) и древнеиранского тохар (юэчжи).25 Так
что же говорят античные авторы о вторгнувшихся в Бактрию степных иранцах?
Страбон перечисляет наиболее известные кочевые народы, разгромившие
греко-бактрийцев: асии, пасианы, тохары и сакараулы, которые пришли со
стороны Яксарта (Сырдарьи).26 Помпеи Трог называет завоевателями Согдианы
и Бактрии - асианов и сарауков. Тохары у него не упомянуты. Однако именно у
этого автора в конце «Пролога» [XLII] асианы названы «царями тохаров» (Reges
Thocarorum Asiani). Специальная глава сочинения Трога, которая носила
название «Как асианы сделались царями у тохаров», и о содержании которой мы
можем с большой степенью вероятности предполагать (хорошо зная подробную
информацию по этой теме из китайских источников), до нас не дошла. Хотя в тексте
Юстина содержится описание некоторых важных событий парфяно-скифской
истории, нас интересует прежде всего только та часть его повествования, которая
246
Γη а в a IV
свидетельствует о следующих фактах: асианы были в числе первых (и видимо
главных) завоевателей Бактрии; асианы в момент этого завоевания господствовали
над племенем тохаров. При сопоставлении сведений античных и китайских
источников неизбежен вывод о полном тождестве племени усунь с племенем асов
(асиан), а племени юэчжи с племенем тохаров.
Форма пасианы, которую сообщает Страбон, является, несомненно, либо
досадным огрехом последующих переписчиков, либо просто иной -
искаженной формой исходного этнонима асианы. Кажется, что и сама эта пропись
асианы является в свою очередь производной, латинизированной формой от
первичного асии. Последний этноним в форме ас, возможно, является одним
из самоназваний (скорее всего самым древним) племени усунь (явно китаезиро-
ванная форма от ас).27 К подобному же выводу, на основании довольно
широких этимологических сопоставлений, пришел Г.В.Вернадский [Вернадский.
1997. С. 102].
Любопытно, что этноним ас, впервые появившись в форме асии на страницах
античных источников в I в. до н. э. (т. е. задолго до первого упоминания об аланах),
просуществовал параллельно с этнонимом алан на протяжении всего
исторического бытия аланского народа, подчас даже замещая славное имя алан в текстах
исторических документов. Последнее замечание относится прежде всего к текстам
восточных - арабских и персидских авторов, которые, видимо, по причине
близости лингвистического строя своих языков к древнеиранскому, наиболее
точно передавали это древнее самоназвание алан (о более искаженных формах
этого же этнонима — яс; ~ ос; - мы будем говорить ниже).
Рукнеддин Бейбарс, Эннувейри, Ибн-Халдун, Джузджани, Джувейни, Рашид-
ад-Дин, Хамдаллах Казвини, Низам-ад-Дин Шами, Йезди - все эти восточные
авторы XIII-XV вв., повествующие о походах монголов против народов Северного
Кавказа и Восточной Европы, в том или ином контексте упоминают алан и асов
как абсолютно тождественные друг другу этнические наименования одного и того
же народа.28
Ю.С. Гаглойти в своем историографическом труде29, (который, к сожалению,
со времени своего выхода в 1966 году не был переиздан), подробно разбирает все
сколько-нибудь значительные упоминания об асах в восточных источниках. Вряд
ли имеет смысл в настоящей работе повторять все эти достаточно объемные
выкладки. Главное другое - Ю.С. Гаглойти, в результате своего исследования,
пришел к схожему с нашим выводу о полном этническом тождестве исторических
алан и асов восточных источников [Гаглойти. 1966. С. 218]. Единственное серьезное
положение в его анализе, которое представляется недостаточно обоснованным,
247
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
касается происхождения этнонима ас. Исследователь считает, что этноним ас
является тюркской формой от ос (овс) - грузинского названия алан, и появляется в
историческом обиходе не ранее XIII в., поскольку ранее, до периода монгольских
походов, арабские и персидские авторы не могли воспринять этот этноним от
тюрок.30
Мне этот вывод представляется несколько поверхностным. Причина этого - в
недооценке несомненного, со времени Страбона лежащего на поверхности факта:
этноним ас (acuu Страбона) является изначальным, первичным этнонимом алан,
вероятно, еще более древним, нежели это последующее этническое наименование.
Историческое бытование этого этнонима начинается, разумеется, не с XIII века
нашей эры, как утверждает Ю.С. Гаглойти, а с I века до н. э. чему прямое
свидетельство - упоминание асиях (асианах) на страницах страбоновской
«Географии». Все другие лингвистические формы: ясы - в русских летописях, осы
(овсы) - в грузинских источниках являются лишь искаженными иноязычными
конструкциями все того же первичного ас.
Лучшим подтверждением этого вывода является факт широкого употребления
этнонима ас (в форме асу) в китайских источниках монгольского времени.31 В истории
монголов «Юань-ши» приводятся некоторые сведения об аланских военачальниках,
находившихся на службе у монголов. Их национальность обозначена китайцами
как «Л-су», в редких случаях «Α-ce». В числе 11 государств, которые должен был
разгромить в результате своего похода Субедей-хан, упоминаются и асу.32
Факт пребывания в Китае алан, известных китайцам под этнонимом «А-су»,
убедительно подтверждается сведениями из западноевропейских источников.
Например, флорентиец Мариньола, который прожил в Китае около 5 лет (середина
XIV века) и хорошо знал внутреннее состояние Срединной империи, придавал
огромное значение службе асов (алан) в монгольской армии. «Благодаря их помощи, -
пишет Мариньола, - татары овладели востоком и без них никогда не одержали бы ни
одной важной победы. У Чингис-хана ... состояло на службе семьдесят два аланских
князя, когда этот бич божий отправился карать мир». Всего же колония асов в Китае,
по оценкам флорентийца, насчитывала до 30 тыс. человек [Бретшнейдер. 1894. С. 70].
Путешественник Гильом де Рубрук, повествуя о своем путешествии в
Монголию, сообщает: «К югу от нас были величайшие горы [Рубрук проезжал по
задонской земле мимо Кавказа - Н.Л.], на которых живут по бокам, в направлении
к пустыне, Черкисы и Аланы, или А ас, которые исповедуют христианскую веру и
все еще борятся против татар».33
Другой европеец, Иосафат Барбаро, описывая различные земли, встретившиеся
ему в 1436 году на пути в Тану (Азов), относительно Алании говорит следующее:
248
Γ π а в a IV
«Алания заимствовала свое имя от народа Аланского, называвшего себя на своем
языке Ас [выделено мной - Н. Л.]. Народ сей, исповедовавший христианскую веру,
был истреблен и выгнан из жилищ своих татарами».34
Русские летописцы широко использовали в своих сводах для обозначения
аланского народа этноним яс. Т.А. Габуев полагает, что летописцы из двух
закрепившихся за аланами этнонимов (аланы и асы) выбрали для себя фонетически
наиболее удобный, переделав асы в ясы}5 Представляется несомненным, что
исследователь несколько переоценивает удобство слова ас с точки зрения
фонетического строя русского языка (чему лучшее подтверждение - переделка этого
слова в яс - т. е. в форму фонетически гораздо более органичную для русских).
Очевидно также, что в этом смысле этноним алан почти идеален, и уж во всяком
случае с точки зрения русской фонетики гораздо предпочтительнее формы ас. Но
тогда что же определило выбор русских летописцев в пользу последнего этнонима?
Только его гораздо более широкое бытование, прежде всего в среде самих алан!
Монахи записали ту версию самоназвания давно известного им народа (ибо связи
Древней и Средневековой Руси с Аланией были достаточно прочными), которое
постоянно было на устах полководцев, послов, торговцев, т. е. военно-служилого и
торгового люда того времени, а значит, являлось абсолютно доминирующим
этническим определением конкретного народа.
Очень любопытно толкование, которое дает существительному os В.И. Абаев в
своем «Историко-этимологическом словаре осетинского языка». Ученый пишет:
«As/asae - 'величина', 'рост', 'возраст'; употребляется также в функции послелога
со значением «равный по величине, числу, возрасту» [Абаев. 1996. Т. I. С. 75]. Ниже,
размышляя о возможных путях образования слова as, В.И. Абаев указывает:
«Вс. Миллер сопоставляет (слово as - Н.Л.) с персидским суффиксом -asa, -sa со
значением «подобный»; ser-asa «подобный льву» и т. п. В этом случае пришлось
бы допустить, что самостоятельное субстантивное употребление осетинского
слова в значении «величина», «возраст» развилось как вторичное из после-
ложного, вероятность чего крайне ничтожна; обычно процесс идет в обратном
направлении: имя — послелог» [Там же. С.75].
Не является ли это разъяснение В.И. Абаева ключом к происхождению слова
ас как этнического самоназвания? Здесь полезно вспомнить характеристику,
которую давал аланам Аммиан Марцеллин: «О рабстве они не имели понятия: все
они благородного происхождения, а начальниками они и теперь выбирают тех, кто в
течение долгого времени отличается в битвах».*6 Можно предположить, что во
времена этнической юности асов-алан этноним ас употреблялся в качестве
самоназвания со значением «великий» - «народ великих людей» - «великий народ».
249
Асы-аааны η завоевание Бактрпп
Впоследствии, с усложнением социальной структуры асского общества,
идеологическое обеспечение единства нации могло потребовать несколько иной
смысловой нагрузки: «народ равновеликих воинов» - «народ равных». Уже отсюда,
в процессе лексической эволюции сармато-аланского языка по схеме (имя —
послелог), могла возникнуть послеложная функция «as».
Следует указать на еще один чрезвычайно важный аспект рассматриваемой
проблемы. В.И. Абаев в словаре скифских слов отмечает: «Alan, allan 'название
скифского племени', из агуапа 'арийский', 'ариец'». Ранее, в том же контексте,
исследователь разъясняет, что alan происходит от древнеиранского *aryana - с
характерным для скифского или каких-то диалектов скифского переходом гу > /.37
Имеются ли в античных источниках указания на народ, который бы носил в своем
этническом имени корень aryanaî Да, такое упоминание есть.
Anakai ( *area-ka «арийцы») названы в тексте Птолемея [VI, 14], а их расселение
обозначено на левобережье низовьев Сырдарьи. Поскольку сведения источника
приурочены к описанию торгового пути вдоль реки, есть все основания доверять
этой информации - археологические материалы подтверждают наличие в древности
развитого торгового пути по Сырдарье по крайней мере до I-II вв. н. э.38 В Восточном
Приаралье в зоне дельтовых протоков Яксарта в период со II в. до н. э. и до конца
VIII в. н. э. существовала только одна археологическая культура - джетыасарская.39
А раз так, то есть все основания отождествлять носителей этой культуры с ариаками
Птолемея. Как показала Б.И. Вайнберг- в перечне областей Авесты в «Фарвардин-
яште» (Яшт XIII, 143-144) - под «арья» понимается именно область расселения
ариаков в низовьях Сырдарьи. Детальный анализ списка перечисляемых народов
и исторической ситуации, отображенной в тексте, позволяет датировать этот
документ временем не позднее II в. до н. э.40 С учетом неоднократно отмечаемой
исследователями близости погребального комплекса джетыасарцев с
погребальным комплексом усуней и сармато-алан, нельзя исключать, что ариаки Птолемея
являлись генетически родственным подразделением единого алано-асского
этноса.41 Вероятно, в ариаках Птолемея следует видеть осевшую в низовьях
Сырдарьи часть второй миграционной волны асов (усуней) на запад в конце
II в. до н. э., которая была вызвана успешным разгромом в долине реки Или
непримиримой группировки юэчжи и созданием на ее обломках нового, весьма
сильного асо-юэчжийского военного союза.
В таком случае, закономерно возникает вопрос: что могло подвигнуть
устремившихся на запад асов принять новое этническое самоназвание (которое,
вероятно, бытовало наряду со старым, более привычным этнонимом ас)? Причем
бытование это, с учетом вышеуказанных положений В.И. Абаева, происходило в
250
Га а в a IV
основном в сакской (скифской) среде и вряд ли ограничивалось только низовьями
Сырдарьи. Весь огромный район к западу от реки Сарысу, включая нижнее течение
Сырдарьи и север Приаралья, находился под политико-экономическим контролем
алано-асского Кангюя (проблема аланского государства в Кангюе будет подробно
рассмотрена ниже).42 А следовательно, значительная военная мощь этого кочевого
государства гарантировала новому социально-этническому определению
(статусу? рангу? самоназванию?) - ariakai (агуапа) - гораздо больший регион
распространения, чем только земли по нижнему течению Яксарта.
Единственным ключом к разгадке означенного феномена может являться только
уяснение военно-политической целесообразности широкого применения асами
термина ariakai (агуапа), т. е. «ариец, арийцы». Был ли смысл в подобной
этнополитической маскировке исконного и подчеркнуто национального
самоназвания - ас? В «Цянь Хань шу» о завоевании асами (усунями) территории
Семиречья читаем следующее:
«Первоначально сия страна [Семиречье - Н.Л.] принадлежала народу Сэ. Большой
Юэчжи на западе разбил и выгнал сэского владетеля. Сэский владетель перешел на
юг за Висячий проход; Большой Юэчжи удалился на запад и покорил Дахя [Греко-
Бактрию - Н.Л.]; усуньский Гуньмо остался на его землях: именно поэтому между
усуньцами находятся отрасли племен сэского и юэчжийского».ЛЪ
Из приведенного отрывка понятно, что на землях Семиречья (а именно сюда
асы перенесли с Монгольского Алтая и Кобдинской степи свои главные кочевья)
после ухода сакской (народ сэ) и юэчжийской орд осталось немало стойбищ людей,
как бы сейчас сказали, - неасской национальности. Было бы ошибкой считать, что
все эти люди представляли собой смирившихся с судьбой гармоников и
субпассионариев, которым абсолютно все равно - кто и как будет управлять их
землей. Конечно, среди оставшихся были и те, кто сделал это из принципа, желая
во что бы то ни стало продолжить свою жизнь в родных степях. Рассматривать
таких людей как врагов было бы верхом безрассудства: это были ценные и желанные
люди для вновь проснувшейся к жизни в горах Алтая молодой нации. Пассионариев
было немало и среди тех, кто устремился в рядах объединенного асо-юэчжийско-
сакского войска на завоевание юго-западных, контролируемых бактрийскими
греками земель. Воссоединение различных по национальной (племенной)
принадлежности людей в общий социально-этнический организм нового молодого
народа настоятельно требовало идеологии такого объединения. Подобной же
идеологической доктрины буквально жаждала единая армия, в конных сотнях
которой бок о бок стояли в строю ас, юэчжи и сак - вчерашние, казалось бы уже
навсегда непримиримые враги. Дать такую идеологию в условиях еще очень
251
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
сильных пережитков родоплеменных отношений могло только обращение к
древней истории всех арийских народов - к их общему иранскому прошлому,
которое было неотделимо от яркого и гордого слова-символа: ариец - агуапа!
Этот клич громоподобной духовной силы был поначалу боевым отзывом
военных ночных дозоров. Темной южной ночью в боевой обстановке от момента
обнаружения какого-либо неопознанного объекта в степи до момента выстрела в
эту цель из тугого лука (при отсутствии должного отзыва) проходило буквально
несколько мгновений, а, следовательно, был необходим ясный и простой отзыв
на вопрос дозорного, понятный для человека любой национальности. В скором
времени этот клич стал символом, обозначающим принадлежность к
объединенному асо-юэчжийско-сакскому войску, а затем был перенесен вообще на всех тех
людей, которые имели отношение к алано-асской этнической общности. В
преимущественно сакской (скифской) лексической среде, которая окружала асов, в
символическом этнониме aryana произошла закономерная замена «гу» на «1», что
в итоге привело к появлению самоназвания алан (аланы, аланский). В
территориальном аспекте образование последнего этнонима следует связывать с
землями аланского государства Кангюй.44 Необходимо специально отметить,
что этническое тождество усуней - асиан - асов (ясов, осов) - алан, разумеется,
с учетом поглощенных этим народом этнических осколков других племен, можно
считать сегодня в значительной мере доказанным. Эта мысль, впервые
высказанная Шарпентье и Г.В. Вернадским45, подкрепленная ныне большим объемом
историко-археологического материала, вряд ли нуждается в каком-либо
дополнительном обосновании. Следующий вывод, который логично следует из
констатации этого факта, может иметь уже значительный интерес для
практической археологии.
Анализ и сопоставление античных, восточных и китайских источников не дает
ни малейшего повода для надежд обнаружить методами археологии историческую
прародину алан-асов в междуречье Дона и Волги, в Южном Приуралье или в
Приаралье. Только целенаправленное археологическое исследование
территориального треугольника: верховья реки Кобдо (запад) - верховья реки Тэс-Хем
(восток) - излучина реки Дзабхан в ее верхнем течении (юг), а в первую очередь
археологическая разведка восточных склонов Монгольского Алтая и Кобдин-
ской степи способны дать новое подтверждение, по-видимому, уже
установленному факту, что именно здесь, в горной системе Алтая находилась
младенческая колыбель великого аланского суперэтноса.
Я не оговорился и не ради красного словца употребил словосочетание «новое
подтверждение». По моему глубокому убеждению, археологическая культура
252
Γ π а в a IV
усуней, ставших этнической основой последующего народа асов (алан), была
обнаружена еще в 1929 г. Алтайской экспедицией СИ. Руденко. Это культура
Пазырыкских курганов - культура раннеасского периода аланской истории, когда
на основе объединения и межэтнического слияния алтынтагских и турфанских
усуней с алтайскими племенами «бома» зародился новый (по терминологии
Л.Н. Гумилева - пассионарный) асский этнос. На важную роль гор Алтая в раннем
этногенезе алан указывал еще Г.В. Вернадский. Позднее вполне целостную
концепцию ранней истории алан, имевших исход с исторической прародины на
Алтае, предложил Б.А. Раев.46 Исследователь обратил внимание на очевидный,
но тем не менее ускользнувший от взглядов многих ученых археологический
феномен: материальная культура, представленная в курганах сармато-аланской
знати I-II вв. н. э., появляется в Причерноморье в уже сложившемся виде. На юге
Восточной Европы в сарматских памятниках предшествующего времени нет
никаких исходных форм для таких отличительных черт аланской культуры, как
звериный «бирюзово-золотой» стиль, бронзовые литые котлы с зооморфными
ручками, повозки с большими колесами со спицами, форма могильной ямы
(большая квадратная со срубной конструкцией внутри, которая из-за ограблений
в условиях довольно влажного климата Северного Причерноморья фиксируется
слабо). В это же время, отмечает Б.А. Раев, в степном Причерноморье появляется
волна восточных импортов - зеркала и оружие (Китай), серебряная, бронзовая и
стеклянная посуда (Парфия, Ближний Восток). Особое внимание было обращено
исследователем на явное сходство многих черт материальной культуры и
погребального обряда Больших Алтайских курганов (Пазырыкские и др.) и
кургана «Хохлач» под Новочеркасском.
На особое значение северной части Монголии и гор Саяно-Алтая как
важнейшего центра формирования раннеаланской культуры неоднократно указывал
A.C. Скрипкин. Так, исследователь отмечал, что в курганах Уландрыка последних
веков до н. э. обнаружено большое число деревянных ножен кинжалов с выступами
для крепления на ноге, идентичных по конструкции известным находкам кинжалов
с ножнами из Тилля-тепе в Северном Афганистане, а также некоторым находкам
из сарматских погребений Восточной Европы.47 Подчеркивая, что на обширном
археологическом материале прослеживается определенная зависимость в
распространении сходных явлений в материальной культуре от Монголии через
Среднюю Азию в степи Восточной Европы, A.C. Скрипкин одним из первых указал
на наличие социально-культурологических контактов между хуннами и аланами.48
Исключительно важную работу по изучению комплекса одежды погребенных
в курганах Горного Алтая IV-III вв. до н. э. проделал С.А. Яценко. В числе прочих
253
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
задач, исследователь видел своей главной целью рассмотрение пазырыкского
костюма на широком фоне одежды родственных ираноязычных народов для
уточнения степени их этнического родства и культурных взаимовлияний. Итоговые
выводы этой работы настолько любопытны, что будет, вероятно, нелишним
остановиться на них сейчас более подробно [Яценко. 1999. С. 145-169].
Параллели между костюмом алан (по материалам европейских захоронений) и
одеждой погребенных в курганах пазырыкского типа, выявленные С.А. Яценко,
сведены мной в единый систематизированный список, условно разбиваемый на
две части (женская и мужская одежда). К этой же группе алано-пазырыкских
типологических соответствий отнесены и параллели между некоторыми
характерными деталями костюма пазырыкцев и одежды усуней. (При этом я исходил
из признания тождественности этнических модулей в цепочке: усуни - асы - аланы).
1. ВI Катандинском могильнике (1865 г.) обнаружено женское платье, обшитое
бронзовыми бляшками.49 Оно имело невысокий (около 4 см) стоячий ворот из тонкой
ткани, на которой были нашиты ряды круглых и овальных (каплевидных) листков.
Такой же декор этой детали женского платья отмечен в I в. н. э. у кочевников
Бактрии50 и в богатых аланских могилах рубежа ΙΙ-ΙΙΙ вв. н. э. у устья Дона.51 (Следует
уточнить, что С.А. Яценко считает захоронения в Тилля-тепе принадлежащими
юэчжам, что в значительной мере спорно. Ряд специфически аланских
археологических находок, сделанных в этом североафганском некрополе, позволяют
считать кочевническую знать Тилля-тепе преимущественно выходцами из алано-
асской среды).
2. В кургане 2 Пазырыка найден женский нагрудник, сшитый из шкурок соболя
и белки, отороченный по краю мехом выдры. Основной декор на нем образуют
стилизованные фигурки петушков, внутри которых помещены изображения головок
горного барана и лотосовидных побегов.52 Наиболее близкие пазырыкским женские
нагрудники известны у сарматов. Так, похожее украшение, расшитое «серповидным
узором» из золоченых бус, найдено в кургане ΧΙΙΙ/10 в Старых Киишках (Башкирия).53
3. Для женских захоронений юго-восточных могильников Горного Алтая
характерна особая разновидность головных уборов (тип 1 по С.А. Яценко), имеющая
в нижней части крупную фигурку оленя с раздвоенным туловищем. Такой головной
убор сочетался с особой прической из двух собственных кос, парика и специальной
деревянной булавки.54 Сверху он накрывался в некоторых случаях весьма
специфическим чехлом из кожи и войлока, который имел форму удлиненного
прямоугольника со слегка закругленными углами. При погребении этот чехол
снимался с головы женщины и помещался отдельно, вне гроба. Аналогичный чехол
(без зооморфных украшений) использовался на женских уборах V-III вв. до н. э. в
254
Гп а в a IV
усуньском могильнике Субэйси в округе Турфана.55 Причем, ему соответствовала
там и описанная выше специальная прическа. Очевидно, что столь характерный,
сложный, подчеркнуто национальный комплекс (головной убор - прическа -
специальный сохраняющий чехол) не мог появиться в разных географических
пунктах и у разных этносов (усуни, пазырыкцы), как предполагают некоторые
исследователи, в результате случайного совпадения. Носителем такого комплекса
мог быть только один народ, переместившийся из одной географической зоны в
другую. Усложнение комплекса, произошедшее на Алтае (привнесение
дополнительной украшающей детали в виде зооморфного изображения оленя или
барана) ясно показывает - в сторону какого географического ареала происходила
миграция усуней. А мотив этого украшения может быть объяснен влиянием на
усуней племен северных «бома», вероятно, в значительно большей степени
приверженных к скифо-сибирскому звериному стилю.
4. В IV-III вв. до н. э. женщины Горного Алтая, кроме вышеописанного
комплекса головного украшения, носили также крепившийся вертикально на голове
накосник длиной более 20 см.^С.А. Яценко предполагает, что, возможно, этот тип
сложной укладки волос изображал рог горного козла, что очень сомнительно).57
В Уландрыке остатки женских кос всегда прослеживались в погребениях
вертикально над головой. Следовательно, они являлись элементом некоего головного
убора. После раскопок захоронений в Ак-Алахе 3 стало ясно, что это были парики
с основой из обожженных зерен злаков.58 На голове эти парики крепились с
помощью маленьких простых деревянных шпилек, а украшались одной-двумя
крупными шпильками с изображением головы коня в верхней части. Все эти детали,
взятые вместе, создавали весьма сложную конструкцию прически из многих кос
(двух собственных и одной-двух срезанных и искусственных). Аналогичные
женские прически характерны опять-таки для усуней Турфанского оазиса (Субэйси),
которые также скреплялись несколькими деревянными шпильками и охватывались
плетеной «сеточкой». А поверх всего этого усуньские красавицы надевали
вышеописанный «чехол», имеющий прямые аналоги в алтайском могильнике Ак-Алах З.59
5. Население горного Алтая IV-III вв. до н. э. обоих полов любило носить
наперстные гривны. Они изготавливались из дерева с последующей оберткой
золотой фольгой. Возможно (как предполагает С.А. Яценко), что в захоронения
клались своего рода деревянные муляжи, а подлинные изделия из драгоценных
металлов оставались в собственности ближайших родственников. На гривнах знати
часто изображалось «шествие зверей», преимущественно кошачьих хищников
(львов, барсов, тигров) или грифонов. Последний сюжет имеет четкие аланские
параллели - гривна I в. н. э. из аланского захоронения в кургане «Хохлач».60
255
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
6. Обнаруженные в ряде алтайских захоронений мужские головные уборы
имели в верхней части нашивные украшения в виде бляшек, изображающих
стилизованного взлетающего орла (в каждом ряду по 5 экз. бляшек).61 В культуре
алан вертикальные ряды взлетающих орлов известны на диадеме из Кобяково (I в.
н. э.): там они связаны с изображением мирового древа.62
7. Алтайские островерхие головные уборы (тип 1 по С.А. Яценко) могли венчать
фигурки четырех видов животных. Чаще всего это покрытые золотом скульптурки
коня (с рогами горного козла), иногда - бык (могильник Ак-Алах 1, курган 2), олень
(Ак-Алах 3, курган 1) или орел (могильник Уландрык II, курган 12; Уландрык IV,
курган 2; Юстыд XII, курган 25). В аспекте алано-пазырыкских параллелей интерес
представляют два последних вида животных (что, разумеется, не может исключать
возможности, что в процессе будущих археологических раскопок не будут
обнаружены в аланских памятниках остальные). Так, олень представлен в
сарматском (аланском?) захоронении в Косике (могила 45)63, а орел - на головных
уборах хорезмийских царей64 и на сосуде из Хотана (Синьцзян) II-VII вв. н. э.65
(Хотан был, возможно, крайней западной точкой усуньского проникновения
вдоль предгорьев системы Алтынтаг- Куньлунь. В таком случае культурологическое
влияние усуней в этом регионе вполне объяснимо. Что же касается Хорезма, то
связь элитарных слоев этого владения с алано-асской миграционной волной и
кочевым государством Кангюй установлена давно и прочно.66 В связи с курганами
Пазырыка представляет исключительный интерес сообщение Б.И. Вайнберг об
уникальном могильнике Чаш-тепе, расположенном на северо-западных границах
Хорезма (восточная оконечность плато Устюрта). Археологические исследования
на нем носили разведочный характер, были вскрыты скромные сооружения IV-V вв.
Однако, совершенно не исследованными остались грандиозные и уникальные для
района Приаралья курганы, расположенные на территории могильника. Как
свидетельствует Б.И. Вайнберг, - в грабительской воронке одного из таких
курганов свободно разместилась грузовая машина и несколько десятиместных
палаток строителей газопровода. На аэрофотоснимках обнаружено загадочное
сооружение (возможно огромный курган?) в виде большой свастики с
закругленными концами.67 Какой результат для исторической науки могут дать
обстоятельные раскопки Чаш-тепе? Пока об этом можно только предполагать...)
8. В комплекте с вышеописанными островерхими головными уборами мужское
население Горного Алтая в IV-III вв. до н. э. нередко носило своего рода
«подшлемник» из тонкого войлока.68 Его аналог в комплекте со сходным
островерхим колпаком был обнаружен в могильнике у озера Лобнор. Изучавший
этот образец «подшлемника» Ф. Бергман отнес его к весьма расплывчатой
256
Γ π а в a IV
хронологической категории - к т. н. «предскифскому времени», что вряд ли
правильно.69 Скорее всего этот «подшлемник», как и сам островерхий колпак,
принадлежал усуням, кочевья которых располагались в непосредственной близи
от береговой черты Лобнора.
9. У воина, изображенного на ковре из пазырыкского кургана 5, отчетливо
видны очень специфические ноговицы, крепящиеся к поясу специальными лямками.
Ноговицы такого же типа показаны художественным рельефом на бляшках из
кургана Тенлик в Семиречье.70 В обоих случаях очевидно, что этот тип мужской
обуви изготавливался из четырех исходных кожаных (или тканевых) заготовок.
Хорошо сохранившийся экземпляр подобных ноговиц найден в усуньском
могильнике Субэйси близ Турфанского оазиса.71 Эта находка позволила уточнить
их подлинный облик. Ноговицы шились из шерстяной плотной ткани, а
центральный элемент у колена - из узких полосок меха; по верхнему обрезу
голенища имелись завязки из тесьмы. И в этом случае география археологических
находок позволяет с высокой степенью достоверности определить основные
географические ареалы некогда занимаемые усуньской ордой: Турфанский
оазис, Горный Алтай, Семиречье.
Итак, археологический материал из захоронений в курганах Горного Алтая
IV-III вв. до н. э., проанализированный С.А. Яценко, приводит к вполне
однозначному выводу: между культурой одежды алан-асов и культурой одежды т. н.
«пазырыкских» племен имеется так много общего, что впору задаваться
вопросом не о степени их этнической близости в рамках единого иранского
суперэтноса, а о степени региональных различий их материальной культуры.
На этом фоне почти полной идентичности многих сложных элементов одежды,
головных уборов, обуви и даже причесок усуней - пазырыкцев, столь же полной
межэтнической пустыней выглядит одно единственное схождение бытовых
вещей алтайцев IV-III вв. до н. э. с юэчжами Черчена. Оно состоит в общем для
обоих народов обычае иметь войлочные чулки, соответствующие высоте
обуви.72 Сразу отметим, что вряд ли столь характерный (скорее даже сугубо
эксплуатационный) для многих народов бытовой признак можно признать
присущим только этнической связке юэчжи - пазырыкцы. Скорее всего, здесь
мы имеем дело с обычным бытовым совпадением, вызванным спецификой
степного вмещающего ландшафта (уменьшение вероятности попадания твердых
частиц степного грунта к стопе - летом; более надежная защита от холода - зимой).
Хронология алтайских курганов пазырыкского типа хорошо укладывается в
предложенную выше концепцию о поэтапном вытеснении усуней из западной части
коридора Хэси и Восточного Тянь-Шаня народом юэчжи в западную и центральную
17 Заказ №217
257
Асы-аланы η завоевание Бактрпп
часть горной системы Алтая и Кобдинскую степь. Как известно, датировка
Пазырыкских курганов до сих пор вызывает разногласия. Петербургские ученые,
опираясь на корреляцию дендрохронологических и вновь установленных
радиоуглеродных дат, настаивают на том, что, например, богатый иранским и
китайским импортом курган 5 в Пазырыке датируется рубежом V-IV вв. до н. э.
или первой половиной IV в. до н. э.73 Американские исследователи
предлагают омоложение этих алтайских комплексов, основываясь как на
радиоуглеродных датах, так и на трактовке некоторых импортных вещей из захоронений.74
Аналогичную позицию занимает Б.А. Раев, уже давно утверждающий о
необходимости пересмотреть датировки Пазырыкских курганов в сторону
омоложения.75 Не так давно эту точку зрения поддержал A.C. Скрипкин.76
Поскольку радиокарбонные даты дают большой хронологический разброс
(и, соответственно, имеют значительную погрешность) следует, вероятно,
перенести верхнюю границу пазырыкских датировок к началу - середине II в. до н. э.,
т. е. ко времени перемещения главной орды асов (усуней) с Алтая в Семиречье. Но
даже принимая существующую хронологическую привязку пазырыкских
комплексов (первая половина IV в. до н. э.), легко заметить, что и в этом случае
культура курганов Пазырыка вполне укладывается в хронологический
диапазон миграционного сдвига усуньской орды на Алтай и в Кобдинскую степь,
происходившего с начала IV по конец III вв. до н. э. Такой вывод находит прямое
археологическое подтверждение: пазырыкцы предстают на Алтае как
пришельцы, историческую прародину которых в рамках доселе предлагавшихся
схем этногенеза усуней и юэчжей установить невозможно. Теперь же ясно, что эта
прародина могла находиться только к югу от горной системы Алтая и Кобдинской
степи, что в определенной мере подтверждается результатами комплексного
исследования пазырыкского костюма.77
В связи с вышеизложенным, следует задать почти сакраментальный вопрос: а
существует ли вообще какой-либо комплекс этноисторических или социокультурных
признаков, который ясно и недвусмысленно свидетельствовал бы в пользу
традиционного предположения о тождественности юэчжи и пазырыкцев?
Складывается впечатление, что гипотеза о пребывании юэчжи на Алтае имеет в
своем фундаменте только один прочный монолит - величайший научный авторитет
первооткрывателя Пазырыка СИ. Руденко, впервые высказавшего в весьма
осторожной форме такое предположение.78 Целостного комплекса историко-
археологических параллелей, который бы свидетельствовал в пользу
идентификации пазырыкцев как народ юэчжи (или хотя бы как его часть) не существует.
Весь базис этой гипотезы - небольшое число косвенных указаний, из которых
258
Γη а в a IV
важнейшими являются три. Наличие в пазырыкских захоронениях китайского
импорта, прежде всего зеркал, произведенных в княжестве Цинь. Бритоголовость
пазырыкских мумифицированных останков (предполагается, что юэчжи,
согласно указанию Н.Я. Бичурина, тоже брили голову). Резкий характерный
профиль людей на пазырыкских изображениях, стилистически соответствующий
антропологическому типажу на кушанских монетах. Вряд ли хотя бы одна из
перечисленных позиций может быть признана бесспорной.
Размещение кочевых стойбищ степных народов в ближнем пограничье у рубежей
крупнейшей культурной и экономически развитой державы Востока - Китая уже
само по себе определяло наличие активного и взаимовыгодного товарообмена
между степняками и китайцами. Вооруженная борьба за беспрепятственное
осуществление приграничной торговли с китайскими крестьянами, которую на
протяжении столетий периодически приходилось вести кочевникам с
государственными институтами Китая, составила значительную часть истории военных
столкновений на северных границах Срединной империи. Поэтому наличие
китайского импорта в захоронениях никак не может быть признано неким
этническим определителем, присущим только народу юэчжей. В равной мере те или иные
бытовые предметы китайского производства разных эпох встречаются в
археологических памятниках лоуфаней Ордоса, усуней, хунну, восточных степных племен
«ху».79 Что же касается собственно циньских зеркал, то их широкое
распространение в степи к северу и западу от Ганьсу объясняется прежде всего экономической
мощью и географическим расположением княжества Цинь - в северо-западном углу
Срединного государства, а уж никак не особыми торгово-экономическими
отношениями циньских граждан с юэчжи. Эти отношения, как уже отмечалось выше,
носили скорее враждебный и военный, нежели добросердечный и торговый характер.
Резкий характерный профиль людей на пазырыкских изображениях, якобы
соответствующий стилистике и антропологическому типажу кушанских монет -
также весьма зыбкий оценочный критерий для определения этнических
взаимосвязей. Не будучи специалистом по этой проблематике, я затрудняюсь высказать
вполне определенное суждение, но некоторые частные наблюдения будут здесь,
вероятно, вполне уместны. Так, несомненно, что резкий характерный профиль
отнюдь не составляет некую отличительную особенность одних только кушанских
монет, а вообще свойственен изображениям ираноязычных по происхождению
властителей, например, эфталитов, сформировавшихся на основе восточно-
аланского этнического массива. Это легко заметить при сравнении кушанских и
эфталитских монет.80 Если оставить в стороне принципиальное возражение о
некорректности вообще каких-либо сравнений пазырыкских человеческих изо-
259
Асы-апаны η завоеванпе Бактрпп
бражений и типажа мумий с кушанскими изображениями (по причине значительной
моноэтничности пазырыкцев и столь же значительной полиэтничности кушан), то
придется констатировать, напротив, резкое отличие внешнего облика
представителей этих народов. Большинство изображений кушанских властителей
бородаты - пазырыкцы брили лицо (а конный воин на войлочном ковре из пятого
Пазырыкского кургана имеет только усы). Пазырыкские мужчины вдевали серьгу
в мочку левого уха - кушанские цари серьги не носили (во всяком случае, на
большинстве хорошо сохранившихся кушанских монет эта характернейшая деталь
внешнего украшения облика не видна).81 Важно отметить, что северные «динлины»
китайских источников также носили серьги, этот же обычай был у эфталитских
властителей, ведущих свое происхождение от алан.82
Что же касается бритоголовости пазырыкцев, которая приписывается также
юэчжи, то этот обычай на Алтае носит, возможно, ритуальный характер и тесно
связан с процессом мумифицирования трупа: необходимость трепанации черепа
для извлечения вещества мозга, предупреждение попрелости кожи головы у трупа
под шапкой волос и т. п. Сам СИ. Руденко по этому поводу пишет следующее: «У
трупов, найденных нами при раскопках, все головы в большей или меньшей степени
бритые. Голова женщины, например, из второго Пазырыкского кургана была
обрита целиком. У мужчины из пятого Пазырыкского кургана голова была обрита
спереди только наполовину. Голова женщины из того же кургана была обрита
кругом, только на макушке был оставлен участок несбритых волос. Сбривание волос
с голов погребенных, возможно, было обусловлено обычаем трепанирования
черепов для извлечения мозга при бальзамировании знатных лиц. Последнее тем
более вероятно, что во втором Пазырыкском кургане вместе с обритой головой
женщины была найдена и ее коса». Ниже исследователь приводит подробное
описание очень сложной прически, которую носили при жизни пазырыкские
женщины, что в принципе должно исключать какое-либо отождествление
пазырыкцев с легендарным народом аргиппеев, упомянутых Геродотом, про
которых «говорят, что все они, как мужчины, так и женщины, плешивы от рождения»
[Него. IV, 23].83 Внешность исторических юэчжей также была далека, по-видимому,
от каких-либо экзотических «плешивых» канонов красоты. Так внешний облик
юэчжей, реконструируемый на основе рельефов парадного зала усадьбы в Халчаяне
(правобережье Амударьи), представляется совершенно иным. Это были восточные
европеоиды с некоторым развитием монголоидных признаков: миндалевидные,
слегка раскосые глаза; брови, поднятые по-китайски к виску; длинные прямые
волосы, зачесанные назад и перетянутые лентой; крупная голова с покатым лбом и
уплощенным затылком. Юэчжийские воины носили усы и длинные бакенбарды.84
260
Га а в a IV
Все эти черты весьма характерны, но ни одна из них (за исключением, быть может,
слабой монголоидности) не находит своей параллели в облике пазырыкцев.
Теперь отвлечемся ненадолго от интереснейшей проблемы этнической
принадлежности курганов Пазырыка и вновь вернемся к теме асо-юэчжийского
завоевания Бактрии. В свое время Б.И. Вайнберг и Э.А. Новгородова опубликовали
фундаментальную для дальнейшего развития сарматологии статью, посвященную
кочевническим знакам и тамгам Монголии.85 В основу исследования был положен
обширный полевой материал, в частности большое цагангольское собрание тамг с
территории Монгольского Алтая.86 Выводы, к которым пришли ученые,
представляют для рассматриваемой темы чрезвычайный интерес. Во-первых, анализ
цагангольского комплекса тамг показал, что во второй половине I тысячелетия
до н. э. юго-западные районы Монголии находились под политическим контролем
группы иранских кочевых племен, ставших этнической протоосновой последующих
сармато-алан. Во-вторых, на основе поэтапной географической локализации
кочевнических знаков собственности (тамг), отличающихся большой
хронологической устойчивостью и графическим консерватизмом, был установлен
магистральный путь перемещения сармато-аланских орд с востока на запад: от
Монгольского Алтая, через Северный Прикаспий, в степи Восточной Европы и
Причерноморья. В-третьих, изучение тамг на монетах среднеазиатских
правителей показало, что завоевание Средней Азии осуществлялось двумя
миграционными потоками степных кочевников, двигавшихся из западных районов
Монголии. Один поток - юэчжийский, широтный по направлению продвижения,
надвигался с востока и завоевал центр и юг Греко-Бактрии. Другой,
преимущественно сармато-аланский миграционный вал обрушился на Среднюю Азию с
севера, захватил западные и северные районы Бактрии и привел к власти кочевые
династии Согда и Хорезма.87 Здесь вряд ли следует приводить все детали
аргументации Б.И. Вайнберг и Э.А. Новгородовой своих масштабных выводов,
отметим лишь, что все историко-миграционные построения ученых находят очень
весомое археологическое подтверждение.
На монетах царя кочевников Гиркода, правившего в западной части бухарского
оазиса, а также на левом берегу Амударьи (Окса), в области Амуля-Чарджоу (здесь
прямая дорога соединяет Согдиану с Маргианой), можно видеть очень
специфическую форму вооружения, присущую только сармато-аланам: ножны с
четырьмя симметричными боковыми выступами.88 Расположенные параллельно у
устья и окончания ножен, эти выступы служили для прочного крепления ножа или
меча к портупейному поясу и бедру всадника, что исключало какую-либо тряску и
потерю оружия при верховой езде. Ничего подобного нет ни в скифском, ни в
261
Асы-апаны η завоевание Бактрнп
савроматском вооружении VI-IV вв. до н. э. Наиболее ранние находки ножен такого
типа известны в курганах Горного Алтая пазырыкского времени (могильники
Боротал, Уландрык, Барбугазы), где обычны модели деревянных ножен кинжалов
с четырьмя симметричными боковыми выступами.89 Время датировки
археологических памятников, содержавших эти модели, - Ш-П вв. до н. э. Появляясь у
асов (усуней) Алтая в последние века до н. э., этот тип ножен затем, вместе с
продвижением алано-асской орды, становится известен все дальше и дальше на
запад. Наиболее ранние обкладки ножен с симметричными выступами известны у
сарматов в 1 Прохоровском кургане, в погребениях у Красногорского и кургана 7
у Верхне-Погромного, датируемых временем не позже II в. до н. э. Парадные
экземпляры таких ножен найдены в Северном Афганистане - в погребении
некрополя Тилля-тепе (что подтверждает гипотезу об асском военном руководстве
объединенным асо-юэчжийским войском, ушедшем на запад вдоль северо-западных
склонов Тянь-Шаня и Памира)90, в могильнике Дачи на Нижнем Дону, в Зубовском
кургане. К этому же времени (I в. н. э. - время появления аланской орды в
причерноморских степях) относятся находки подобных же ножен в богатых аланских
захоронениях на Украине - у села Пороги и в Астраханской области - у села
Косика.91 Для интересующей нас проблемы этнической принадлежности пазы-
рыкских курганов важно отметить, что специфический тип ножен с четырьмя
выступами для жесткого крепления на бедре, вполне обычный на Алтае и в сармато-
аланских захоронениях в Европе, совершенно не прослеживается ни у юэчжей
коридора Хэси, ни у юэчжей Бактрии, ни в искусстве и военном деле кушан и их потомков.92
Гипотеза о сармато-аланском (вероятно, правильнее: алано-асском) завоевании
Согда, впервые высказанная в трудах О.В. Обельченко93, находит убедительное
подтверждение не только в исследованиях тамг Монголии, но и в относительно
недавних археологических материалах из согдийского Орлата. Это предметы
вооружения и конского седельного набора, т. е. вещи всегда запечатленные
ярким оттиском этнической принадлежности своих хозяев. На костяных
седельных пластинах, обнаруженных здесь, гравировкой показаны сцены охоты,
сражения и поединка двух воинов. Подробная характеристика изображенных на
пластинах предметов вооружения дана в работах Г. А. Пугаченковой, а также в статье
П. Бернара и К. Абдуллаева, что в известной мере избавляет меня от
необходимости специально останавливаться на данном вопросе.94 Отмечу лишь некоторые
детали, возможно ускользнувшие от внимания исследователей или получившие
неверную, на мой взгляд, трактовку.
Набор наступательного вооружения, изображенного на орлатских
костяных пластинах, богат: тяжелое копье с длинным древком и ланцетовидным
262
Γη а в a IV
наконечником; сложносоставный лук в комплекте с трехчастным колчаном и
стрелами; длинный меч; боевой чекан. Копье и лук, имеющие традиционные формы
для Средней Азии рубежа новой эры, вряд ли могут служить достоверным
этническим определителем. Иное дело - мечи. Прорисовка мечей воинов на
пластинах полностью совпадает по типу с реальными мечами, обнаруженными при
раскопках памятника в Орлате (Рис.22). Это длинные (длина боевой части от 70 до
86 см) двулезвийные мечи с ромбовидным перекрестьем у рукояти (тип 7 по A.C.
Скрипкину).95 Такие сарматские мечи широко представлены в курганных
погребениях согдийского региона (Лявандак, Куюмазар, Кызылтепа, Сазаган).96
Некоторые из подобных мечей имели удлиненную рукоять с навершием на конце
(меч из кургана Алгалыксай).97 Перекрестье мечей, изображенных на костяных
пластинах, имеет в середине треугольный выступ, подобный выступу на
ромбовидном перекрестье из кургана 2 в Орлате. Этот выступ входил в
соответствующий ему по форме прорезной паз на ножнах меча и служил
дополнительной опорой для более жесткой фиксации меча в ножнах. Эта конструктивная
деталь хорошо видна на ножнах двух персонажей орлатских рисунков (крайний
воин в нижнем ряду и всадник в верхнем ряду) - в виде выемки по центру в
верхней части ножен.98 Важно отметить способ крепления ножен у пояса. У всех
персонажей меч помещен на левом бедре, причем ножны свободно висят на
специальном ремне, который одним концом фиксируется на поясе воина.
Другой конец ремня проходит через нефритовую портупейную планочку на
ножнах и крепится к нижнему обрезу доспеха (аналогичная планка
обнаружена при раскопках в Орлате, вместе с мечом, кинжалом и нефритовым
перекрестьем). Такой способ ношения ножен был очень популярен и широко
распространен в Китае времен династии Хань, а затем кочевые племена
монгольской степи широко разнесли его по Синьцзяну и к западу от него.99 Итак,
можно констатировать, что широкое распространение сарматских мечей
практически во всех регионах Средней Азии при наличии в их конструкции
китайских экипировочных элементов подтверждает вывод Б.И. Вайнберг и
Э.А. Новгородовой (полученный на основе комплексного анализа сармато-
аланских тамг) о завоевании Согда, Хорезма и Греко-Бактрии миграционным
потоком сармато-аланских (алано-асских) кочевых племен, имевшим исходной
точкой горы Монгольского Алтая.100
Как отмечает в одной из своих недавних работ А.С.Скрипкин, к настоящему
времени в сармато-аланских погребениях обнаружена достаточно представительная
серия длинных мечей с коротким ромбической формы перекрестием и длинным
штырем, на которой крепилась рукоять. Лезвия этих мечей обычно 4,0 - 4,5, реже
263
Асы-аланы η завоеванпе Бактрпп
5,0 см шириной, стороны их по большей части длины меча параллельны друг другу
и сужаются в нижней части (т.е. у острия). Штыри ручек чаще прямоугольные в
сечении (Рис. XXXIII; 1-19). Ромбические перекрестия изготавливались из железа
(Рис. XXXIII; 4-7, 9-11, 15-19), бронзы (Рис. XXXIII; 1-3, 8, 13) или нефрита (Рис.
XXXIII; 12,14). У некоторых мечей на перекрестии у основания рукояти в отдельных
случаях досточно четко, в других менее отчетливо просматривается прямоугольный
вырез (Рис. XXXIII; 3, 5, 7, 8, 12, 14). Перекрестия из нефрита имеют обращенный
вниз клинообразный выступ (Рис. XXXIII; 12, 14). Этот выступ слабо
просматривается на некоторых перекрестиях, изготовленных из бронзы и железа
(Рис. XXXIII; 3, 7). Общая длина таких мечей колеблется от 0,8 до 1,1 м, но
большинство мечей имеют длину около метра и более. Длина штырей для рукояти
в ряде случаев превышает 20 см [Скрипкин. 2000. С. 18].
Рис. 22. Орлатский могильник. Большая пластина со сценой битвы.
Подобного типа мечи изображены, как считает исследователь, на пластине из
Орлатского могильника с рисунком батальной сцены. Мечи, находящиеся в руках
сражающихся воинов, имеют перекрестия с вырезом сверху и клинообразным выступом
снизу, длинную рукоять, завершающуюся конусовидным расширением (Рис. 22).
264
Га а в a IV
А.С.Скрипкин подчеркивает удивительное совпадение форм и размеров
описанных выше мечей из сармато-аланских погребений с образцами китайского
клинкового оружия. В Китае короткие мечи из бронзы, с перекрестиями, которые
имели вырез у основания рукояти и клинообразный выступ внизу, появляются еще
в эпоху Чжоу, на заключительном этапе бронзового века, и продолжают
существовать в раннем железном веке (Рис. XXXIV; 1-7). В циньско-ханьскую эпоху
распространяются длинные мечи, иногда превышающие 1 метр в длину, с прямым
ромбическим перекрестием (Рис. XXXIV; 8-11). В ханьское время вошли в
употребление и длинные мечи, изготовленные из железа (Рис. XXXIV; 8-9). Типично
китайской чертой, отмечает исследователь, является использование нефрита в
качестве материала для изготовления перекрестий мечей. Мечи с такими
перекрестиями были обнаружены в сарматских погребениях в могильниках
Сладковский и Камышевский I в Ростовской области. При них находились скобы,
использовавшиеся для крепления мечей к портупее, также изготовленные из нефрита.
Мечи, близкие китайским аналогам, обнаружены в погребениях всех сарматских
культур (ранней, средней и поздней). Из 19 рассмотренных А.С.Скрипкиным
экземпляров, в погребениях раннесарматской культуры найдены 9 мечей, в
погребениях среднесарматской культуры обнаружены 8 мечей, и в погребениях
позднесарматской культуры отмечены две находки [Скрипкин. 2000. С. 19].
Высокое качество китайского оружия способствовало его широкому
распространению среди всех кочевых племен северного пограничья Срединной
империи [Кожанов. 1990. С.84]. К хуннам китайское оружие попадало, вероятно, в
основном в качестве военных трофеев; некоторые кочевые племена пограничья,
привлекаемые китайцами как наемники, получали его в пользование в самых
широких масштабах. Можно предполагать, что для асов Усуни, как единственных
стратегически важных союзников Хань, существовал поистине неограниченный
кредит оружием. С асскими военными контингентами это оружие перемещалось на
запад - за Волгу, и на юго-запад - за Амударью, а впоследствии, уже на новых
местах расквартирования алано-асских военных отрядов, по его образцам
изготавливались новые, но типологически идентичные экземпляры мечей.
Латный воин, изображенный на орлатской костяной пластине в верхнем правом
углу, наносит удар по голове своего противника неким оружием, напоминающим
скифский чекан или узколезвийный боевой топор. Некоторые исследователи
склонны видеть в этом оружии боевую секиру типа сагариса саков и массагетов, о
котором упоминает Геродот [Него. VII, 64].101 С этим суждением трудно согласиться,
прежде всего потому, что само определение - «секира» предполагает широкое лезвие
и возможность хвата в бою за рукоять двумя руками (которая, соответственно,
265
Асы-апаны η завоевание Бактопп
должна иметь значительную длину). Ничего подобного мы не видим на орлатском
изображении. Здесь отчетливо просматривается довольно короткая, витая рукоять
и небольшое, очень узкое боевое тело чекана, которое одним своим остроконечным
концом ушло в череп противостоящего всадника (или скрыто за его головой).
Другой конец чекана имеет, по-видимому, тупую незаточенную оконечность,
функция которой - придать оружию больший вес и, соответственно, больший
поражающий эффект при ударе. Характерный образец подобного чекана найден
на Алтае при раскопках кургана Аржан.102 Таким образом, на примере и этого
типа вооружения, изображенного на орлатских пластинах, хорошо
прослеживаются алтайские истоки кочевого нашествия на Согд и Греко-Бактрию.
В этом смысле чрезвычайно интересна породность «орлатских» лошадей (по
крайней мере тех, которые не затемнены точечными вдавлениями на пластинах).
Это высокорослые, тонконогие кони, имеющие длинную сухую плюсну, плоский,
несколько свислый круп, характерный для ахалтекинцев изгиб шеи, горбоносую и
костистую голову (Рис. 22-23). Из современных пород лошадей в Средней Азии
этим статям отвечают карабаиры (горбоносые, полукровные скакуны из округи
Самарканда) и туркменские ахалтекинцы. «Орлатские» лошади имеют почти
зеркально точную аналогию в изображении лошадей на войлочном ковре из пятого
пазырыкского кургана. Обращает на себя внимание не только совершенная
однопородность «пазырыкских» и «орлатских» лошадей, но и сходство графической
техники исполнения их рисунков, а также абсолютно идентичное конское
снаряжение, включающее даже такие специфические детали как короткая стрижка
гривы и совершенно своеобычное заправление лошадиного хвоста в специальный
чехол. Почти аналогичное изображение лошади зафиксировано на фрагменте
другой седельной пластины из Тахт-и-Сангина (северо-западные склоны
Памира). Во всех трех случаях (Согд, Памир, Алтай) гривы лошадей
подстрижены, причем на загривке оставлены длинные локоны, облегчающие
вспрыгивание на коня, хвост лошадей либо заплетен в косу, либо свободно свисает, но
при этом обязательно стянут в верхней трети и вложен в специальный чехол.103
Следует отметить, что сами седельные пластины как элемент конского
снаряжения являются исключительной принадлежностью сармато-аланского конного
инвентаря и не имеют распространения ни в скифской, ни в древне-тюркской
(хуннской) среде.
Итак, сравнительные характеристики оружия, предметов конского
снаряжения и графических изображений лошадей из трех, весьма удаленных друг от друга
регионов (Согда, Памира, Алтая) свидетельствуют о наличии на этом огромном
географическом пространстве с конца IV по конец II вв. до н. э. (а для согдийско-
266
Гп а в a IV
памирского региона и значительно позже) единой военно-кочевой этнической
культуры. Она сформировалась под абсолютно доминирующим влиянием
алтайского асского кочевого союза племен, который был продуктом этнического
поглощения народом усуней давних иранских обитателей Алтая - племен северных
Рис. 23. Орлатский могильник. Большая пластина со сценой охоты.
«бома». В асский кочевой союз в результате полного военного разгрома были
включены вначале юэчжи, а затем, после перехода главной асской орды в
Семиречье - различные, может быть, многочисленные, но политически
разобщенные племена саков. Процесс подчинения юэчжей вначале объединенному хунно-
асскому союзу, а затем только асам занял 11 лет: с 176 г. до н. э. (второй, наиболее
массированный поход Модэ-шаньюя против юэчжи) - по 165 г. до н. э. (когда при
Лаошань-шаньюе асами была разгромлена непримиримая часть юэчжи и убит их
вождь). В период 165-161 гг. до н. э. под руководством молодого усуньского (асского)
князя, выросшего в ставке Модэ-шаньюя (мы решили условно именовать его - князь
Алдар), был осуществлен исторический по своему значению переход главной асской
орды из Монгольского Алтая и Джунгарии на бывшие земли народа «сэ» в
Семиречье. Эти новые кочевья значительно более широкие и благодатные, нежели
267
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
узкие долины Монгольского Алтая и сухая Джунгария, были хороши еще и тем,
что почти на 700-900 км отдаляли главную ставку нового асского княжества от
границ агрессивной и мощной империи хуннов, способной выставить огромную
конную армию в 300 тыс. воинов.104 Последующие события подтвердили
удивительную стратегическую прозорливость асского князя Алдара, сумевшего не
только прервать тягостную данническую зависимость своего народа от хуннов и
успешно отбить все попытки последних вернуть прежнее политическое положение,
но и обеспечить своей армии широчайшие возможности для масштабных военных
инициатив на западе и юге. Асское государство в Семиречье (именуемое в китайских
летописях - Усунь), созданное гением Алдара, при всех политических смутах и
династических распрях, периодически его потрясавших, смогло почти на 300 лет
стать надежным барьером на пути военной и расовой экспансии монголоидов в
западную часть Азии и в Европу.
Вскоре после 161 г. до н. э. (год смерти хуннского шаньюя Лаошаня) начался
великий асо-юэчжийский военный поход в Среднюю Азию. Асы, как более северный
и привыкший к более мягкому климату народ, двигались к границам Греко-Бактрии
с севера, приводя по пути под свой военно-политический протекторат сакские
кочевые и согдийские земледельческие племена. В этой связи следует отметить, что,
согласно исследованиям географов, районы, примыкающие с запада к
Монгольскому Алтаю (Джунгария, Семиречье), по своим ландшафтно-климатическим
особенностям составляют единую зону с центральноказахстанскими степями.
Выделяемая по ряду физико-географических признаков Джунгаро-Казахстанская
область простирается долгой широтной полосой от западных отрогов Алтая до
степей Северного Прикаспия. Климат этой области, с точки зрения задач кочевого
скотоводства, выгодно отличается своей мягкостью и большей увлажненностью от
климата расположенной восточнее и южнее ее зоны центральноазиатских
полупустынь и пустынь. Над севером и центром Казахстана встречаются движущиеся с
противоположных сторон горизонта циклоны североатлантического
происхождения и восточнокитайский муссон, что определяет сравнительную регулярность
выпадения атмосферных осадков и связанный с этим более протяженный
вегетационный цикл кормовых трав.105 Переселение скотоводов из одной ландшафтно-
климатической зоны в другую неизбежно влекло за собой ломку и коренную
перестройку всего привычного жизненного уклада, ибо кочевник всегда полностью
зависел от доброго здравия своего скота, а последний - от сезонного состояния и
режима использования пастбищ. Передвижение же в пределах единой
климатической зоны не наносило сколько-нибудь заметного ущерба хозяйству скотоводов.
Возможно, что именно комплекс ландшафтно-климатических особенностей,
268
Γ π а в a IV
свойственный пересечению зоны пустынь с высокогорным рельефом (коридор
Хэси, прародина юэчжи, находится на стыке горной системы Наньшань - Алтынтаг
с двумя пустынными зонами: Тибетской и Центральноазиатской) предопределил
выбор юэчжами юго-восточного направления этнического переселения: по кромке
сухих степей и полупустынь вдоль границы горной системы Тянь-Шань - Памир с
пустынями Бетпак-Дала и Кызылкум.106
Во второй половине II в. до н. э. асо-юэчжийские военные клещи сомкнулись
над Средней Азией: была подчинена область государства Кангюй (на который был
распространен военный протекторат асов), были завоеваны Согд, Бактрия и Хорезм
(Рис.24). Юэчжей вели асские князья и военачальники (иначе трудно, даже
невозможно объяснить присутствие явно алано-асского погребального комплекса
в Тилля-тепе). В ходе этой глобальной военной операции сформировалась единая
арийская идеология восточноиранских степняков, гордо именовавших себя, вне
зависимости от принадлежности к конкретному степному племени - агуапа. В
скифском (сакском) лексическом море, которое окружало асов, это слово вскоре
стало звучать как αίαηα - αίαη, что позволило асским полководцам сплотить
разноплеменный, но пассионарный человеческий конгломерат в жесткий и прочный
военно-этнический союз, который со славой продвигался через века и народы под
грозным именем великих алан.
Единственный важный вопрос истории завоевания иранскими степняками
Греко-Бактрии, оставшийся пока вне поля нашего внимания, касается племени
сакараулов {Sakarauloî), которое, согласно Страбону и другим античным авторам,
приняло участие в покорении азиатской греческой державы совместно с асо-
юэчжийским войском. Немецкий ученый Гутшмид предложил читать Sakarauloi
Страбона, Saraucae Трога, Sacaraucae Оросия и Sagaraukoi Птолемея как
«сакарауки», тем самым снимая этнонимические противоречия всех версий. На мой
взгляд, в таком уточнении нет необходимости, поскольку очевидно, что в данном
случае речь идет об одном и том же народе (или союзе племен) - это саки (азиатские
скифы). Э.А. Грантовский убедительно показал, что этноним «сакарауки» следует
трактовать как «светлые саки» (*Saka-rauka), поскольку такое объяснение находит
тесные параллели с другими иранскими этнонимами: Roxolanoi (с roxs из rauxsna) -
«светлые аланы», Alanorsoi - «белые аланы», совр. осет. ors-tual-tae - «белые
туальцы».107
Принимали ли саки непосредственное участие в военном походе асо-
юэчжийского войска на Бактрию?
Для правильного ответа на этот вопрос необходимо ясно представлять, что
уже с момента своего выхода с территории Семиречья и до самых границ Бактрии
269
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
асо-юэчжийская рать все время двигалась по территории, населенной племенами
саков. Следовательно, хотели этого завоеватели или нет, но они должны были сразу
и внятно определить свое отношение к сакам: либо как к другу и союзнику по
походу, имеющему свои интересы и обладающему правом на добычу, либо как к
врагу, которого следовало уничтожить. Положение асов и юэчжи осложнялось
прежде всего тем, что позади армии ехала в кибитках орда переселенцев - семьи
воинов, а потому нужно было обязательно обеспечить безопасность тыла. О
нейтралитете саков в данном случае не могло быть и речи - движение многочисленной
орды с ее сотнями кибиток, тысячными косяками лошадей, стадами скота
наносило скудным среднеазиатским пастбищам такой ощутимый урон, который
невозможно было просто простить и забыть. Саки в это историческое время могли
выставить весьма грозную военную силу. Поэтому будущим завоевателям Бактрии
было гораздо выгоднее направить их боевой пыл против своего противника,
нежели разменивать военный потенциал своей армии на бесконечные
кровопролитные стычки с неуловимыми степными номадами. Поскольку военные
контингенты саков были включены в состав асо-юэчжийского войска значительно
позднее, а кроме того, поскольку асские и юэчжийские переселенцы искали в
Бактрии не только добычи, но прежде всего - удобных земель для расселения
многочисленной скотоводческой орды, логично предположить, что главный
вектор военных усилий саков был направлен ими в несколько ином направлении.
Действительно, в 128 г. до н. э. сакские войска уже громили в бою армию
парфянского царя Фраата И.108 Внимательного взгляда на карту Азии достаточно,
чтобы понять, что по диспозиции, выработанной в асо-юэчжийской ставке,
направление главного удара саков должно было пройти несколько западнее собственно
Бактрии, а главные усилия их войск должны быть приложены к завоеванию
Маргианы (которая, как известно, была крайней западной провинцией бактрий-
ского царства). Видимо разграбление и территориальное обладание Маргианой
и стало той заранее оговоренной платой за тесный военный альянс, которую
вожди асских и юэчжийских войск без особого ущерба для себя могли
предложить сакараукам. Впрочем, даже эта уступка со стороны асов носила временный
характер.
В 130-129 гг. до н. э., когда Маргиана стонала под мечом и копьем алчного
сакского завоевателя109, боевая мощь войска саков заинтересовала царя Фраата II.
Предполагая, что собственных сил его армии не хватит для защиты Парфии от
вторжения войск сирийского царя Антиоха II Сидета, он необдуманно
пригласил распаленное жаждой добычи сакское войско для участия в военном
походе против Сирии. Однако саки, чересчур увлекшись грабежом беззащитной
270
Глава iV
Ш
s
s
ce
во
ее
)S
s
τ
έ
<
£
271
Асы-апаны η завоевание Бактрпп
Маргианы, прибыли слишком поздно - война уже закончилась. На этом основании
недальновидный Фраат II отказался вознаградить своих ретивых сакских
союзников. Последние возмутились и уже в ультимативной форме потребовали либо
пристойного для степного воина вознаграждения, либо использования их против
другого врага. Парфяне вновь отказали сакам в обоих вариантах оплаты.
Видимо этот отказ был сделан в столь пренебрежительной форме, что саки
мгновенно от слов перешли к делу - их конные тысячи обрушились на границы
самой Парфии. Вместо отражения сирийцев Фраат II вынужден был столкнуться с
гораздо более мобильным, а главное - с несравненно более неустрашимым
противником. При подготовке к генеральному сражению с саками Фраат II допустил
еще одну, на сей раз роковую для себя ошибку. Он включил в состав своего войска
отряд греческих наемников, которые были взяты в плен в войне с Антиохом, а затем
принуждены к службе в парфянской армии. Во время битвы, при первой же
серьезной угрозе для парфян, весь этот отряд как один человек перешел на сторону
саков. В результате парфяне были наголову разгромлены, а сам Фраат II был
убит. Ему наследовал его дядя Артабан II. В течении пяти последующих лет земля
Парфии служила ареной кровопролитных столкновений между парфянами и
саками, к которым в завершающей фазе войны подключились юэчжи. Именно
в бою с ними в 123 г. до н. э. был смертельно ранен царь Артабан II. Только его
сыну Митридату II Великому (123-88 гг. до н. э.) удалось буквально из развалин
восстановить парфянское государство, успешно отбить все новые набеги саков
и даже отомстить им за оскорбление, нанесенное его царственным
предшественникам. Звезда военной мощи саков начала все более зримо тускнеть, и после
70 г. до н. э. их царство окончательно рухнуло под копыта неистовых аланских
саурагов, суровые хозяева которых властно обозначили свое политическое
доминирование в среднеазиатских степях.
272
ГЛАВА V
АЛАНСКАЯ ИМПЕРИЯ КАНГЮЙ
История кочевого государства Кангюй имеет весьма важное значение для
уяснения процессов этнических взаимодействий разных народов, населявших в
древности среднеазиатский регион и западную часть Восточной Скифии.
Необходимо признать, что кангюйская проблема в целом отличается большой
сложностью, что неизбежно приводит исследователей к противоречивым мнениям
не только по частным и малозначащим, но даже по основополагающим вопросам.
Например, во многом остается открытым важнейший вопрос об этнической основе
этого государства: среди ученых нет единого мнения - какой именно народ сделал
возможным резкое усиление военно-политической мощи Кангюя на рубеже II-I вв.
до н. э. Существует точка зрения, что Кангюй - это «государство саков Чача».1
Есть мнение, отождествляющее кангюйцев с сакарауками.2 Б.А. Литвинский
считает, что основным этносом Кангюя были «саки, которые за Согдом», а
последние в ряде источников именовались сакарауками.3 A.A. Цуциев и Т.А. Габуев
видят в кангюйцах алан, образовавшихся как единый этнос в результате слияния
разных ираноязычных племен.4 Б.И. Вайнберг, сомневаясь в справедливости такого
вывода, в своей недавней капитальной монографии указывает, что название
«Кангюй» в китайских источниках восходит к некоему топониму, а в составе этого
владения было много племен с различными этническими наименованиями, среди
которых значительный вес имели ариаки Восточного Приаралья.5
Столь широкий разброс мнений предопределяет, к сожалению,
безрезультатность их детального сопоставления, что в значительной мере подтверждается
попытками разных исследователей провести подобный анализ.6 Только
непосредственное изучение сведений древних китайских источников (главной
информационной базы кангюйской проблемы) может дать ясное
представление как об этнической основе государства Кангюй, так и о его географической
локализации. Разумеется, сказанное не исключает, а скорее предполагает
18 Заказ №217
273
Апанская пмперпя Кангюй
необходимость аналитического сопоставления разных точек зрения
исследователей по конкретным аспектам кангюйской проблемы в тех случаях, когда
информация китайских летописей фрагментарна, либо отсутствует вовсе.
Первые исторические сведения о Кангюе изложены Сыма Цянем в главе 123
«Ши цзи» («Исторические записки») - «Повествование о Давань». Сведения эти
получены от Чжан Цяня - ханьского эмиссара в страны Средней Азии, вернувшегося
в 126 г. до н. э. в Китай после тринадцатилетней миссии к народу юэчжи, который
император У-ди хотел привлечь к широкомасштабной военной операции против
хунну. После возвращения на родину Чжан Цянь получил высокую должность
сяовэя, т.е. стал военным сановником III ранга 1-й степени (всего во властной
иерархии Хань было 9 рангов, высший ранг - I), и в 119 г. до н. э. отправился с
большой дипломатической миссией к асам Усуни. Оттуда он разослал китайские
посольства в Давань, Кангюй, Большое Юэчжи, Дася, Аньси, Шэньду, Юйтянь и
Юйми. Через несколько лет Чжан Цянь благополучно вернулся из Усуни в Китай с
ответным посольством асов (усуней), а еще через два года возвратились послы из
дальних западных стран с «их людьми». По сообщению Сыма Цяня, император
У-ди посылал в год по пять-десять посольств в дальние страны Запада, которые
дошли вплоть до Лигань, т. е. до Рима.7 Несомненно, что при столь интенсивных
дипломатических контактах имперский кабинет Хань получал о западных странах
вполне достоверную и надежную информацию. Вся она была обобщена придворным
историком Сыма Цянем в своде «Ши цзи». Поскольку нас в почти равной мере
интересует информация об Усуни, Кангюе и владении Яньцай (ниже будет показано,
что все эти владения находились под военно-политическим протекторатом асов-
аланов), привожу текст «Ши цзи», содержащий указания к географической
локализации этих территорий.
«Усунь лежит почти в 2000 ли от Давани на северо-восток. Это кочевое владение,
коего жители переходят за скотом с места на место. В основных чертах
сходствуют с хуннами. У сунь имеет несколько десятков тысяч войска, отважного
в сражениях. Усуньцы прежде были под зависимостью хуннов9 но когда усилились,
то собрали своих вассалов и отказались от поездок в Орду хуннов.
Кангюй лежит почти в 2000 ли от Давани на северо-запад. Это кочевое владение;
в основных чертах совершенно сходствует с юэчжи; имеет до 90.000 войска. Кангюй
смежен с Даванью, и по малосилию своему признает над собой на юге власть юэчжи,
на востоке власть хуннов.
Яньцай лежит почти в 2000 ли от Кангюя на северо-запад. И это кочевое владение;
в основных чертах совершенно сходствует с Кангюем. Войска более 100.000. Лежит
при большом озере, которое не имеет высоких берегов. Это есть северное море».*
274
Г а а в a V
Месторасположение Усуни на рубеже II-I вв. до н. э. не вызывает разноголосицы
мнений исследователей. Усунь располагалась в Семиречье, где близ реки Или
находилась ее столица - город Чигу. (Следует вновь отметить, что все имена
собственные в данном разделе нашего исследования даются по китайским
источникам. Специфика китайского языка, в частности - своеобразное
фонетическое оформление иностранных слов, имеющее в большинстве случаев очень
мало общего с оригиналом, создает немалые, а часто и неразрешимые
затруднения в отождествлении китайских имен и названий с их латинскими, греческими
или иранскими аналогами. В этом смысле указания античных источников по
ираноязычной топонимике и этнонимике имеют значительно большую ценность,
ввиду определенной близости иранских и европейских языков. Последнее
обстоятельство позволило А.Н. Бернштаму прийти к немаловажному выводу о
этническом тождестве китайских «усуней» и античных «асов (асианов)».9
Центральноазиатский аспект асской истории Усуни будет подробно рассмотрен в
следующей главе настоящего исследования).
Приведенный выше текст «Ши цзи» позволяет в отношении Кангюя прийти к
нескольким важным заключениям.
1. Этнос, который осуществлял в конце II в. до н. э. государственное управление
в Кангюе, несомненно, имел кочевой быт. Кангюй - «кочевое владение» - прямо
указывает «Ши цзи».
2. Кангюйский этнос имел довольно внушительные военные силы (до 90
тыс. лучников), но при этом значительно более низкий военно-политический вес,
нежели государство юэчжей, империя хуннов и княжество асов Усунь. Факт
формирования кангюйского войска преимущественно из лучников
доказывает китайское выражение «кхун-сянъ-чже», употребленное в «Ши цзи»,
которое Н.Я. Бичурин переводит как «натягивающий, или могущий натягивать
лук». Гораздо чаще, прежде всего в тех случаях, когда нужно было обозначить
хорошо организованный, строевой порядок формирования войска, китайцы
употребляли другой термин - «шэнбин».10 Военная слабость Кангюя, кроме
прямого указания «Ши цзи» на его «малосилие», доказывается простым
сопоставлением: асы Усуни были сильнее юэчжи, но слабее хуннов, однако имея
значительно меньшее по численности войско, нежели кангюйцы, асы дерзко бросили
вызов хунну, сложив с себя и своих вассалов все даннические обязательства.
Кангюй же, обладая многочисленным, но в духовном отношении, вероятно,
довольно слабым войском, не мог решиться на подобный шаг, несмотря на то,
что его столица находилась от границ империи хуннов на значительно большем
удалении, чем Чигу - столица усуньских асов.
275
Апанская пмперпя Кангюй
3. Кангюй признавал свою зависимость от кочевой орды юэчжи, которая около
130 г. до н. э. окончательно сломила сопротивление владетелей Греко-Бактрии.
Юэчжи располагали армией от 100 до 200 тысяч воинов, но это войско, как было
показано в предыдущей главе, состояло из асов, собственно юэчжи и сакских племен
сакарауков (светлых саков), присоединившихся к асо-юэчжийскому войску в
процессе его движения к границам Бактрии. Подчеркнутое дистанцирование Кангюя
от юэчжи хорошо просматривается в контексте исторических сведений «Ши-цзи»
и, вероятно, свидетельствует о том, что в хронологическом промежутке между 130
и 115 гг. до н. э. кангюйский этнос значительно отличался в национальном аспекте
от асов, юэчжи и сакарауков.
4. В тексте «Ши цзи» расстояния до Усуни и Кангюя указываются от Давани,
что доказывает существование между этими владениями регулярного почтового
и торгового сообщения. В пользу такого вывода свидетельствует и факт
препровождения Чжан Цяня из Давани в Кангюй «по почте» в ходе исполнения этим
китайским эмиссаром своей посольской миссии. Поскольку в дальнейшем путь
Чжан Цяня из Кангюя привел его непосредственно во владения юэчжи, можно
предположить, что владения кочевого кангюйского государства отличались
весьма большими размерами, ибо на востоке Кангюй граничил с Усунью и хун-
нами, на юго-востоке с Даванью (Коканд, Ферганская долина), а на юге с
территорией бывшей Греко-Бактрии, оккупированной юэчжи.
Итак, главные кочевья Кангюя и столица этого владения располагались к северу
от новых территорий юэчжи. Но где именно? Этот далеко непраздный вопрос тем
более важен, поскольку от ответа на него прямо зависит решение другой, весьма
значимой проблемы: как Кангюй мог оказаться в зависимости от юэчжи, если
последние двигались к границам Греко-Бактрии с востока, вдоль предгорий Тянь-
Шаня и Памира, а значит обходили границы кангюйского государства по
периферии - с юго-востока и юга?
Существует несколько гипотез, довольно аргументированно обозначающих
расположение Кангюя на географической карте. Условно эти гипотезы могут быть
названы северной, хорезмийской и яксартской версиями географической
локализации Кангюя.
Авторство «северной» версии принадлежит Г.Е. Грумм-Гржимайло и Л.Н.
Гумилеву, которые усматривали территориальную сердцевину Кангюя в холмистой
степи Восточного Казахстана, между озером Балхаш и Иртышом. От Средней Азии
Кангюй отделяли бесплодная степь Бетпак-Дала и пески Мойынкум. На востоке
границы кангюйского государства примыкали к хребту Тарбагатай, а на западе
смыкались с территорией владения Яньцай, которое исследователи отождествляли
276
Γ π а в a V
с аланами. «На китайских картах Западного края, - отмечал Л .Н. Гумилев, - указаны
границы Кангюя: восточная - у озера Алаколь, южная - у хребтов Киргизского
Алатау (причем по историческим сведениям Таласская долина была окраиной
Кангюя), западная - у реки Сарысу, а северо-западная у озера Тенгиз, где Кангюй
граничил с Уи-бэй-го - Северным Уи, в названии которого нетрудно усмотреть
этноним угры».11
Локализация территориального центра Кангюя на север от Балхаша,
предложенная Л.Н.Гумилевым, учитывает только одну, хотя и важную
характеристику этого владения, отмеченную в китайских источниках - кочевой
характер хозяйства и культуры. При этом целый ряд точных географических
указаний «Ши цзи» предан забвению: не учтено географическое направление
от Давани; положение Кангюя по отношению к государству юэчжи; совершенно
в ином секторе географического горизонта оказывается Усунь. Мнение Л.Н.
Гумилева о том, что только такая локализация Кангюя может объяснить соседство этой
страны с хуннами, основано на неточном истолковании сведений китайских
источников, поскольку ни в «Ши цзи», ни в более поздних летописях нет
прямых указаний на наличие общей границы Кангюя с империей хуннов.12
Вместе с тем, трудно согласиться с утверждением Б.И. Вайнберг, считающей, что
вплоть до 127 г. до н. э. власть хуннов простиралась на княжество Усунь, а
следовательно, именно из Усуни распространяли хунны свой военно-политический
протекторат на Кангюй.13 Такая точка зрения прямо противоречит тексту «Ши цзи»,
где указано, что «по смерти шаньюя, Гуньмо [усуньский князь - Н.Л.] со своим
народом отделился и отказался от поездок в орду хуннов».14 Можно задавать вопрос:
какого именно хуннского шаньюя имел ввиду Сыма Цянь (Модэ или его сына
Лаошаня), но в любом случае, бесспорно, что асы Усуни прервали свою данническую
зависимость от хуннов не позднее 161 г. до н. э. (год смерти Лаошань-шаньюя).
Столь же бесспорно, что Кангюй имел небольшой отрезок общей границы с
империей хунну в самом удаленном восточном углу своих владений - по северным
склонам хребта Тарбагатай, верхнему течению Иртыша и в районе Джунгаро-
Иртышского коридора.
«Хорезмийская» версия локализации Кангюя обоснована в ряде работ
выдающегося советского археолога СП. Толстова. Исследователь пришел к выводу,
что под китайским названием Кангюй, тождественным с Кангхой Авесты, следует
понимать амударьинские владения Хорезма. Термин Кангха, от которого
происходит узбекское и таджикское кан - канал, связан с иранской (и
общеиндоевропейской) основой «кан». Следовательно, слово Кангюй, по мнению
СП. Толстова, может быть переведено как «страна арыков» или «страна про-
277
Апанская пмперпя Кангюп
токов», дельта. Топонимика Средней Азии знает несколько географических
наименований, производных от «кан - канг». Дельта Гильменда в Сеистане носит
название Миян-и-Канг; на юго-западе Хорезма крайний к югу проток Сарака-
мышской древней дельты Амударьи имеет название Канга-даръи, а смежная с ним
возвышенность зовется Канга-гыра. Исследователь отмечает, что топоним Хорезм
первоначально обозначал только верхнюю часть дельты Амударьи, в то время как
под именем Кангха понималась вся обширная дельта этой реки, в древности,
возможно, сливавшейся в общую систему с дельтой Сырдарьи (Яксарта). Однако
именно Хорезм в древности являлся и географическим, и политическим центром
Кангхи, так как был наиболее развитой и могущественной областью дельты.15
Аргументы СП. Толстова в пользу «хорезмийской» версии локализации
Кангюя, которые исследователь тщательно увязал с рядом археологических
открытий в Средней Азии, разнообразны, взаимно выверены и убедительны.
Несмотря на критику его работ со стороны оппонентов16, СП. Толстов остался
единственным исследователем, сумевшим комплексно и непротиворечиво объяснить
феномен абсолютной неосведомленности античных авторов о существовании в
среднеазиатском регионе огромного и мощного государства с названием Кангюй.
Этот феномен необъясним (вне рамок концепции СП. Толстова) хотя бы уже
потому, что античные источники вообще демонстрируют хорошую осведомленность
как о политических событиях в Средней Азии (завоевание Греко-Бактрии иранскими
кочевниками), так и об этногеографии этого региона. Вместе с тем, «хорезмийская»
гипотеза имеет ряд слабых мест. Например, локализация государственного центра
Кангюя непосредственно в Хорезме вступает в явное противоречие со
сведениями китайских древних источников. В этом случае Кангюй оказывается не к
северу от новых территорий юэчжи, но к северо-западу, а самое главное -
характер хозяйства и культуры древних хорезмийцев, довольно хорошо
известный ныне по многолетним исследованиям Хорезмийской экспедиции,
никак не дает оснований к определению Кангюя как «кочевого владения».
Впрочем, нужно отметить, что не существует, по-видимому, никаких сколько-
нибудь веских историко-археологических материалов, которые бы исключали
возможность включения Хорезма на рубеже II-I вв. до н. э. в состав Кангюйской
державы на правах приграничного вассального земледельческо-ремесленного
владения, которое имело значительный собственный политический вес.
Пытаясь преодолеть отмеченные выше противоречия, некоторые исследователи
независимо друг от друга выдвинули третью гипотезу локализации Кангюя,
обобщенную версию которой можно назвать «яксартской». Согласно этой гипотезе,
граница основной территории Кангюя проходила на востоке между рекой Талас и
278
Γ π а в a V
низовьями реки Чу, охватывала на юге Ташкентский оазис и упиралась в низовья
Сырдарьи - на севере.17 Таким образом, размеры Кангюйского государства
ограничиваются по существу территориями, прилегающими с обеих берегов к Сырдарье
(Яксарту), что вряд ли соответствует той военной мощи и политическому влиянию,
которые имел в древности, согласно китайским летописям, Кангюй.
Взаимные противоречия всех трех вышеперечисленных версий географического
положения Кангюя имеют, на мой взгляд, в значительной мере искусственный
характер. Действительно, вряд ли можно сомневаться в том, что границы
Кангюйского государства в разные исторические периоды подвергались
определенным, а подчас весьма значительным изменениям. Первоначально, т. е. до
появления в среднеазиатских степях юэчжийских и асских кочевых орд, Кангюй
являлся обширным кочевым союзом - объединением сакских племен. Этот союз
имел некоторые присущие примитивному государству политические механизмы
и социальные функции, которые вряд ли отличались большой сложностью.
Территория сакского Кангюя простиралась от Джунгаро-Иртышского коридора
и хребта Тарбагатай - на востоке, до нижнего течения Сырдарьи - на западе.
Северные границы этого сакского союза вряд ли поднимались в широтном
отношении выше озера Тенгиз, а южные - следовали линии предгорий горных систем
Тянь-Шаня и Памира. Частью кангюйского союза, вероятно, являлось Семиречье,
населенное, согласно китайским летописям, народом «сэ». В первой половине
II в. до н. э. юэчжи, прошедшие южными Джунгарскими воротами в бассейн реки
Или, разгромили народ «сэ», продемонстрировав Кангюю свой военный
потенциал. Этой убедительной победы оказалось достаточно, чтобы кангюйский союз
счел за благо признать свою зависимость от воинственных пришельцев, тем
более, что эта зависимость носила скорее декларативный характер, ибо очень скоро
(не позже 165 г. до н. э., а возможно и ранее) юэчжи были разгромлены в Семиречье
асским войском под командованием молодого князя Алдара (Лйецзяоми или, в
переводе этого имени Л.А.Боровковой, - Лецяоми), воспитанника Модэ-шаньюя.
Вслед за этим событием, опережая возможный совместный поход хуннов и асов
Усуни против них, кангюйцы вынуждены были признать над собой военно-
политический протекторат хуннов и асов - их западных союзников. Когда асский
владетель Усуни - князь Алдар (Лецяоми) прервал свой вассалитет по отношению
к империи хуннов (что произошло не позднее 161 г. до н. э., когда умер сын Модэ,
Лаошань-шаньюй), кангюйцы, вероятно, также перестали признавать свою
зависимость от Усуни. При этом они сохранили, скорее всего декларативно, нежели
фактически, свой статус вассала в отношении могущественной державы хунну. Это
промежуточное положение зафиксировал Чжан Цянь во время своей длительной
279
Апанская пмперпя Кангюп
посольской миссии к юэчжи в 138-126 гг. до н. э., а историк Сыма Цянь
добросовестно отразил полученную информацию на страницах «Исторических
записок» («Ши цзи»). Можно предположить, что асы Усуни в начале борьбы за
освобождение от хуннского протектората были весьма довольны мирным
нейтралитетом сакского Кангюя. Если бы кангюйцы избрали более агрессивную
стратегию, то воинам князя Алдара пришлось бы не только отбивать атаки хуннов
с востока, но и выставлять значительные войсковые заслоны с запада, со стороны
гор Айтау - ведь именно сюда, в их глубокий тыл могла нанести наиболее
чувствительный удар союзная хуннам кангюйская конница. Однако саки Кангюя
прилежно усвоили былые боевые уроки юэчжи и асов, а потому предпочли
спокойствие нейтралитета непредсказуемому результату активных боевых
действий. Тем самым сакские вожди Кангюя собственноручно подписали приговор
своему политическому владычеству над обширными пространствами к северу и
западу от Балхаша. Мне представляется вполне допустимой следующая
реконструкция дальнейших политических событий на территории Кангюя.
Как только асы Усуни окончательно укрепили хуннов в мысли о
бесперспективности военного принуждения усуньского княжества к дальнейшим
выплатам дани, так немедленно прекрасно подготовленная конница асов («отважная в
сражениях» - как отмечает китайская летопись) нанесла сокрушительный удар в
кангюйские степи к западу от Балхаша. Их целью была столица Кангюя - город
Битянь, располагавшийся, вероятно, в районе нынешнего города Кзыл-Орда.
Захватив Битянь, асы утвердили на престоле Кангюя собственную правящую
династию и, развернув свою армию фронтом на юг, атаковали зависимые от
сакского Кангюя оазисы Самарканда и Бухары. Одновременно с этим (или чуть
позднее - уже после захвата Согда) объединенное асо-сакское войско двинулось в
военный поход на Хорезм и, успешно захватив низовья Амударьи, вышло к
восточной оконечности плато Устюрта. Именно с эпохи асского завоевания оазисов
Самарканда, Бухары и городов Хорезма начинается хронологический отсчет
властвования кочевнических по своему происхождению династий этих
среднеазиатских владений.
Существуют ли историко-археологические свидетельства, которые могут быть
привлечены в качестве фактологической базы выдвинутой гипотезы? Да, такие
указания существуют.
На монетах самаркандского чекана, кроме традиционной тамги местных
владетелей помещается трехконечный знак, происхождение которого из Кангюя
подтверждается изображениями на керамике памятников Ташкентского оазиса и
его сочетанием с другими кангюйскими символами (с тамгой в виде свастики
280
Γ η а в a V
и с короной в виде двугорбого лежащего верблюда) на монетах Хорезма конца
III в. н. э. [Вайнберг. 1999. С. 274].
Как отмечает Б.И. Вайнберг, наименование Канг - Кангха исторически вполне
могло принадлежать не верховьям дельты Амударьи, а обширной дельтовой области
в нижнем течении Сырдарьи, охватывающей дельту рек Чу и Сарысу при их
впадении в Сырдарью (Яксарт). Ныне эти реки заканчивают свою жизнь в
солончаковых болотах западной части пустыни Бетпак-Дала, но в древности они
впадали в Яксарт между нынешними населенными пунктами Кзыл-Орда и Чиили.
В месте своего слияния с Яксартом реки Чу и Сарысу образовывали обширное озеро,
окруженное системой приречных каналов, часть из которых, ближайшая к
Сырдарье, функционирует и по сей день.18
Археологические исследования низовьев Сырдарьи также свидетельствуют в
пользу предположения о значительных перемещениях в этом регионе во II в. до
н. э. генетически чужеродных друг другу этносов. Здесь для периода IV-II вв. до
н. э. известны памятники чирикрабатской культуры, создавшей крупные торгово-
ремесленные центры - крепости Чирик-рабат и Бабиш-мулла. Чирикрабатская
культура отличалась оседлостью и развитым земледелием, на что указывает
сложность местной архитектуры и высокий уровень гончарной керамики.19 Однако
во II веке до н. э. (скорее всего - во второй половине столетия) население
чирикрабатской культуры вынуждено было покинуть этот район дельты. Почему?
Предположение, что это произошло по причине усыхания русел оросительных
каналов в зоне этой культуры звучит неубедительно.20 Водный режим низовьев
Сырдарьи в историческом аспекте всегда отличался большой стабильностью - по
причине особо благоприятного гидрологического режима верховий этой реки,
собирающей воду как с горной системы Тянь-Шаня, так и с Памиро-Алая. Как
представляется, уход населения Чирик-рабата не был следствием усыхания русел
каналов, а наоборот, - усыхание русел явилось следствием прекращения очистных
работ на каналах, которые стало попросту некому проводить: земледельческое
население вынуждено было покинуть привычные обжитые места под угрозой
насилия со стороны вторгшихся орд неведомых ранее кочевников. И действительно,
во второй половине II века до н. э., почти синхронно с исчезновением памятников
чирикрабатской культуры, в низовьях Сырдарьи появляются комплексы
самобытной, сугубо кочевой джетыасарской культуры, которую некоторые
исследователи прямо отождествляют с культурой ранних алан.21 Судя по
исследованным археологическим комплексам это была культура, сформированная
длительным военным временем: вокруг джетыасарских городищ не было открытых
поселений, вся жизнь была сосредоточена в укреплениях. Здесь важно вспомнить
281
Апанская пмперпя Кангюп
былую ремарку Б.А. Литвинского к переводу Н.Я. Бичурина о владении
Яньцай. Исследователь, сославшись на работу К. Сиратори, указал, что в переводе
Н.Я. Бичурина отсутствует фраза «народ живет внутри глиняных стен», из чего
был сделан слишком поспешный вывод о развитой оседлости на территориях Яньцай
и Кангюя.22 Ю.А. Зуев уточнил перевод китайского текста и пришел к выводу, что
указанная фраза должна звучать так: «народ живет за земляными [крепостными]
стенами [кит. цзюй ди чэн] и зависит от Кангюя». Исследователь специально
подчеркнул, что выражение «за земляными стенами» может относиться «лишь к
крепостному валу или стене вокруг ставки властителя, а не к характеристике жилищ
населения страны».23 Нет сомнения, что земляные крепостные укрепления как на
территории Кангюя, так и во владении Яньцай принадлежат к единому кругу
джетыасарской археологической культуры.
Джетыасарские городища были окружены огромными курганными
могильниками (аналог курганных захоронений IV-III вв. до н. э. на Алтае?), в которых
обнаружено два вида захоронений - в грунтовых могилах и специальных склепах.
Погребальные сооружения под насыпью окружали неглубокие рвы (или специально
отсыпанные земляные круги?) с перемычкой в южном секторе. Могильные ямы
ориентировались меридионально, в их восточной стенке зачастую были небольшие
ниши, где помещалась заупокойная пища погребенного (часть туши барана или
быка) и часть ритуальных сосудов. В состав погребального инвентаря обязательно
входили специальные «кухонные» горшки, кувшины, кружка или чаша. Часть этих
сосудов ставилась в ногах погребенного. В могилах воинов обычно встречались нож,
кинжал, иногда лук и стрелы. В женских погребениях - зеркала, бусы и браслеты.
Склепы джетыасарских курганов из-за отсутствия пригодного строевого леса,
складывались из прямоугольного сырцового кирпича и перекрывались обычными
или ложными сводами. Внутреннее помещение склепа имело прямоугольную форму,
а здешний инвентарь был, несомненно, богаче, чем в ямах, но все склепы были
ограблены еще в древности. В некоторых из них уцелели остатки одежды, богато
украшенной металлическими бляшками и нашивками из позолоченной (завернутой
в золотую фольгу?) кожи, а также украшения из золота, серебра и бронзы.
Стилистическое единство джетыасарских памятников с аланскими и алтайскими
(пазырыкского круга) комплексами, на мой взгляд, вполне убедительно.24
Обширный материал по кочевническим тамгам из Цаган-гола (горы
Монгольского Алтая), изученный Б.И. Вайнберг и Э.А. Новгородовой, привел
исследователей к выводу о наличии единых генетических корней у иранских кочевников Юго-
Западной Монголии, Средней Азии и Северного Причерноморья. «В материалах
из Юго-Западной Монголии, - отмечают авторы, - мы, бесспорно, имеем тамги
282
Γ η а в a V
той же группы, что представлены на монетах Хорезма и Согда, об этом говорит
как наличие полностью тождественных знаков, так и ряда знаков, близких тем, что
известны среди среднеазиатских и сарматских памятников. Кроме того, в
цагангольских материалах есть знаки явно того же круга, которые можно
рассматривать как производные от более простых тамг этой группы. ...Отмеченное
выше сходство тамг Юго-Западной Монголии, Средней Азии и Северного
Причерноморья вряд ли можно признать случайным, оно, несомненно, отражает
родство племен (родов), их оставивших, а также, вероятно, и путь их расселения
(передвижения)». Несколько ниже Б.И. Вайнберг и Э.А. Новгородова
подчеркивают, что анализ тамг на монетах II-I вв. до н. э. правящих династий Хорезма,
Бухары и Самарканда позволяет сделать вполне определенный вывод, об их
теснейшей генетической связи именно с северной, сарматской волной кочевников,
пришедших в эти регионы в эпоху падения Греко-Бактрии.25
Расчет расстояний от Давани (столица - город Эрши, находившийся в древности
в районе Коканда) до Усуни и Кангюя также свидетельствует в пользу
предположения о локализации древнего кангюйского Битяня в районе нынешнего пункта
Кзыл-Орда. Для правильного представления о методике расчетов географических
расстояний в соответствии с указаниями китайских источников, нужно помнить,
что китайская историко-дипломатическая традиция предписывала указывать в
документах расстояния между государствами как расстояния между столицами
поименованных государств или же как протяженность пути между ставками
суверенных государей (если речь шла о кочевых владениях). Длина пути всегда
указывалась в китайской мере пространства - ли. Размер ли менялся от эпохи к
эпохе. В рассматриваемое нами время династии Ранняя Хань 1 ли равнялась 414 м
(т. е. 1 км равен в ханьской мере приблизительно 2,5 ли). В эпоху Ранней Вэй 1 км
равнялся 2 ли (1 ли равен 500 м), а в эпоху Тан в 1 км умещалось только 1,9 ли (1 ли
равнялся 531 м).26 В соответствии с указанным ханьским стандартом измерения
расстояний - путь в 2000 ли на северо-восток от Давани (Эрши - Коканд)
действительно приводит в Семиречье: либо на берега р. Или (чуть западнее
нынешнего города Панфилов), либо в верховья реки Каратал в западных отрогах
Джунгарского Алатау (район казахстанского города Талды-Курган). Где-то в этих
местах размещалась ставка асского князя Усуни - городок Чигу. Расстояние по
стрелке компаса на северо-запад в 2000 ли (приблизительно 800 км) дает
локализацию кангюйской столицы Битянь в районе нынешнего населенного пункта
Джусалы, расположенного на 140 км ниже города Кзыл-Орда по течению Сырдарьи.
Однако учитывая несомненный факт, что движение в древности осуществлялось по
торговым караванным трактам, которые никак не могли быть прямолинейными
283
Апанская пмперпя Канпоп
(тем более, что путь к низовьям Сырдарьи из Эрши - Коканда лежал через Чусткий
перевал Чаткальского хребта), необходимо допускать возможность погрешности в
100-200 км в сторону увеличения фактического (ландшафтного) пути в сравнении с
линейным (картографическим). На необходимость вводить 30% поправку на
ханьское дорожное расстояние в гористой местности (и двадцатипроцентную в
равнинной) по сравнению с современным трактовым расстоянием указывает
Л.А. Боровкова в своем специальном исследовании, посвященном воссозданию
древней историко-географической карты Синьцзяна и Средней Азии.27
Несмотря на ряд интересных и ценных выводов этого труда, с некоторыми
отождествлениями конкретных владений и городов древности, предложенными
Л.А. Боровковой, невозможно согласиться. Например, исследователь отождествляет
кангюйскую столицу - город Битянь с районом казахстанского города Джамбул,
расположенного на р. Талас в месте стыка восточных склонов хребта Каратау с
западными отрогами Киргизского хребта. Первое обстоятельство, которое
указывает на несоответствие местоположения Джамбула историческому Битяню,
касается рельефа местности. Джамбул расположен в межгорной теснине на
каменистом горном субстрате, в котором немыслимо рытье каких-либо каналов,
особенно с учетом примитивной ирригационной технологии в древности.
Следовательно, к району Джамбула нельзя применить древний иранский термин
Канг - Конгха. Этим, однако, список противоречий «джамбульской» версии Битяня
указаниям древних китайских источников далеко не исчерпывается.
Джамбул расположен от Эрши (Коканда) не на северо-запад, как указано
направление на Битянь в «Ши цзи», а почти строго на север. Линейное
(картографическое) расстояние от Коканда до Джамбула составляет 280 км, что в
переводе в китайскую меру пути составляет не 2000 ли (расстояние от Давани до
Кангюя по «Ши цзи»), а всего 676 ли. Если ввести в линейное расстояние от Коканда
до Джамбула указанную Л.А. Боровковой 30% поправку, то окажется, что и в этом
случае расстояние между Даванью и «джамбульским» Битянем не превысит 879 ли.
И, наконец, самое существенное. Известно, что Чжан Цянь во время своей
посольской миссии к юэчжи был препровожден из Давани «по почте» не к этим
завоевателям Греко-Бактрии, а вначале в Кангюй. В «Ши цзи» читаем:
«В Давань слышали о богатстве Хань, хотели установить связь, но не могли.
[Правитель ее], увидев Цяня, спросил: «Чего же ты хочешь?» Цянь ответил: «[Я]
послан Хань в Юэчжи, но по дороге был задержан в Сюнну [хунну - Н.Л.]. Теперь
бежал. Соизвольте, государь, дать мне людей в сопровождение и проводника. [Если
я] на самом деле дойду до [Юэчжи] и вернусь в Хань, то из Хань даров будет прислано
несметное количество». [Правитель] Давань согласился, дал Цяню проводников,
284
Г а а в a V
доставили его в Канцзюй [Кангюй - Н.Л.]. Из Канцзюй [он] был препровожден в
Большое Юэчжи. Правитель Большого Юэчжи был убит хусцами, и на трон возвели
его великого наследника. Став правителем и подчинившись Дася, он поселился на
богатых землях, редко подвергавшихся нападениям, и [поэтому], стремясь к миру и
благополучию, а также из-за отдаленности Хань, совсем не хотел мстить хуннам.
[Тогда] Цянь из Юэчжи прибыл в Дася, [но и там] в конце концов не смог добиться,
чтобы Юэчжи заключило договор. Задержавшись [в Дася] более чем на год, [он]
двинулся в обратный путь. [Пройдя] вдоль южных гор, хотел вернуться [в Хань]
через [земли] цянов. [Однако] снова был схвачен сюннами и оставался [у них в плену]
более года. Когда умер шаньюй и цзо-лули-ван, разбив великого наследника, сам вступил
на трон, в стране началась смута. [Воспользовавшись этим] Цянь с женой-хуской и
Танъи Фу [верный слуга Цяня - Н.Л.] бежал в Хань. Хань назначила его на должность
тайчжун-дайфу, а Танъи Фу получил чин шицзюня. Цянь был сильным человеком,
пользовался большим доверием у людей, иноземцы любили его. Танъи Фу, будучи хусцем,
хорошо стрелял и в случае нужды убивал из лука птиц и зверей на еду. Сначала, когда
Цянь выступил в поход, [с ним было] более ста человек, а 13 лет спустя смогли
вернуться только двое».2*
Таким образом, можно констатировать, что, по мнению даваньского государя
(который, отметим, был очень заинтересован в установлении прочных торговых
контактов с Китаем), из Кангюя было достаточно просто добраться до владений
юэчжи, а следовательно, юэчжи располагались ближе к Кангюю, чем к Давани.
Ниже в тексте «Ши цзи» отмечено: «Большой Юэчжи лежит почти в 3000 ли от
Давани на запад, от реки Гуйшуй на север. От него на юг лежит Дахя, на запад
Аньси, на север Кангюй. Также кочевое владение».19 Отождествляя Гуйшуй с Яксартом
(Сырдарья), Дахя (Дася) с Греко-Бактрией, Аньси -с Парфией, а Кангюй с районом
Кзыл-Орды, мы можем удивиться исключительной точности представлений «Ши
цзи» о взаимном расположении государств Средней Азии.
Обратно в Китай ханьский посол добирался уже не через Давань, а через юго-
восточные районы разгромленной Греко-Бактрии, следуя линии «южных гор», т. е.
пробираясь на восток по северным отрогам Гиндукуша. Только этот путь мог
вывести отважного Чжан Цяня к Вахшским перевалам Памира, откуда был уже
достаточно близок Куньлунь - те обетованные «земли цянов», по которым этот
великий скиталец рассчитывал беспрепятственно добрался до родной страны. А
раз так, то Чжан Цянь мог пользоваться при счислении пути от Давани к ставке
юэчжи только расспросными данными, которые не могли, разумеется, отличаться
большой точностью. Если согласиться с предположением Л.А. Боровковой о
локализации кангюйского Битяня в районе Джамбула, то этногеографическая карта
285
Апанская пмперпя Канной
«Ши цзи», вполне подтверждаемая значительным массивом известного науке
историко-археологического материала, должна быть предана забвению, либо
признана ошибочной в этой части. Более того, в таком случае маршрут Чжан Цяня
к юэчжи, зафиксированный в «Ши цзи», вообще не поддается разумному
истолкованию, а попытка возвращения ханьского эмиссара в Китай через «земли
цянов» представляется чрезмерно сложной.
Расположение центра Кангюя и его столицы на реке Талас (приди такая
несчастливая мысль в головы сакских вождей), навсегда обрекло бы это сильное
кочевое государство на исполнение ничтожных третьестепенных ролей в большой
военно-политической драме древней истории Азии. Б.И. Вайнберг по схожему
поводу замечает, что в описаниях Западного края в китайских летописях
встречаются, как правило, лишь те государства и владения, которые лежали вдоль
(или вблизи) торговых путей и представляли интерес в связи с ними.30 В «Ши цзи»,
например, есть довольно ясные свидетельства того, что китайцы во II в. до н. э. уже
застали функционирующий торговый путь из Ферганы на север и северо-запад через
Кангюй в Яньцай. В «Цянь Хань шу» есть еще более четкие указания на этот
торговый путь:
«Из Юй-мынь-гуань и Ян-гуань две дороги ведут в Западный край; одна, пролегая
через Шаньшань по северную сторону Южных гор, идет по направлению реки на
запад до Яркяна, и называется южною дорогою. Южная дорога, по переходе через
Луковые горы на запад, ведет в Большой Юзчжи и Аньси. Другая, простираясь от
местопребывания западного владетеля Чеши подле Северных гор, по реке идет на
запад до Кашгара, и называется северною дорогою. Северная дорога, по переходе через
Луковые горы на запад, ведет в Давань, Кангюй, Яньцай и Яньци».31
Итак, согласно древним китайским летописям очевидно, что ко II в. до н. э.
уже сложился и устойчиво функционировал, как и позднее, в первой половине
I тыс. н. э., торговый путь, связывающий Фергану (и бассейн Тарима) через
Кангюй и Яньцай с Поволжьем и Приуральем. От Ферганской долины (Давань)
этот путь шел вдоль берега Сырдарьи к центру Кангюя, а оттуда через
Северное Приаралье в Южное Приуралье и на Каспий. Вероятно, только с созданием
Тюркского каганата этот путь, который вполне можно назвать Фергано-
Каспийским трактом, окончательно потерял свое значение, уступив место
семиреченскому торговому пути.32
Следующим кочевым государством, на территорию которого после Кангюя
выходил Фергано-Каспийский тракт, было владение Яньцай. Во времена миссии
Чжан Цяня, т. е. в середине второй половины II в. до н. э. по своему военному
потенциалу это кочевое государство не только не уступало, а, пожалуй, даже
286
Γ η а в a V
превосходило Кангюй. Населяли Яньцай, вероятно, племена массагетов, во всяком
случае имеются определенные параллели между описанием земли массагетов
Страбоном и китайскими характеристиками страны Яньцай. Страбон пишет, что
массагеты, которые живут в болотах, образуемых реками, и на островах в этих
болотах, питаются плодами и соком дикорастущих деревьев. Даже одежда у таких
массагетов изготавливается из древесного лыка, из чего следует, что область их
обитания была богата лесами [Strabo. XI. 7, 29]. Во всех английских переводах «Ши
цзи» указано, что Яньцай примыкает не к великому озеру (как переводит данный
текст Н.Я. Бичурин), а к «великому болоту».33 Отдельные русские переводы также
дают значение «болото».34 По сообщению из «Хоу Хань шу» и дополнениям из свода
Хэ Цю-тао «Шофанбэйчэн» следует, что Яньцай также изобилует елями и соснами,
орешником и ковылем.35 Таким образом, как справедливо отмечает A.A. Цуциев,
имеется достаточно много важных параллелей, позволяющих отождествлять
«владение Яньцай» с арало-прикаспийским анклавом массагетских племен.36
Попытки географической локализации Яньцай привели примерно к такой же
разноголосице мнений исследователей как и попытки установить местоположение
Кангюя. Последний подобный опыт предпринят недавно Т.А. Габуевым,
предложившим несколько оригинальных версий локализации небольших владений
на востоке Средней Азии, подвластных Кангюю. Тем большее недоумение вызывает
очень противоречивая, на мой взгляд, позиция исследователя по вопросу о
местоположении Кангюя и Яньцай. Фактически Т.А. Габуев повторил версию Л.А.
Боровковой о локализации столицы Кангюя в верхней трети реки Талас. Отмечая,
что «основные территории Кангюя находились в бассейне Средней Сырдарьи и
районе р. Талас», исследователь констатирует, что «при подобной локализации
поиск территории, занимаемой владением Яньцай (а Яньцай отстоит от Кангюя на
2000 ли, т. е. 800 км - примеч. Т.А. Габуева), приводит в Восточное Приаралье ... и
на Сырдарью в нижнем ее течении».37 Ниже Т.А. Габуев приводит карту, на которой
ареал центра государства Кангюй показан в районе казахстанского города Чимкент
[Габуев. 1999. С. 144]. Тем самым, версия Л.А. Боровковой, связывавшая центр
Кангюя и его столицу Битянь с районом Джамбула, подверглась некоторой
коррекции, что впрочем не смогло внести существенных изменений в итоговую
локализацию владения Яньцай. Оставляя в стороне вопрос об обоснованности
отождествления района Чимкента с центром Кангюя (расстояние 752 ли от Эрши -
Коканда с учетом 30% поправки на горный рельеф - вместо 2000 ли по китайским
источникам), следует подчеркнуть, что предложенная Т.А. Габуевым версия о
местоположении Яньцай в низовьях Сырдарьи в концептуальном плане является
лишь вариантом кзыл-ордынской локализации Яньцай по Л.А. Боровковой.38Такой
287
Апанская пмперпя Кангюй
взгляд на расположение Яньцай отмечает фактически только одну характеристику
этого владения, упомянутую в «Ши цзи»: «Лежит при большом озере [болоте? -
Н.Л.], которое не имеет высоких берегов. Это есть северное море»?9 Другие
отличительные черты Яньцай, означенные в тексте «Хоу Хань шу» («История
Поздней Хань»), при такой локализации не учитываются вовсе. Между тем,
информация «Хоу Хань шу» о Яньцай значительно более интересна и детальна.
«Янь. Владение Янь лежит от Яньцай на север; состоит в зависимости от
Кангюя, которому подать платит кожами зверьков мышиной породы.
Яньцай. Владение Яньцай переименовалось в Аланья; состоит в зависимости от
Кангюя. Климат умеренный; много сосны, ракитника и ковыля. Обычаи и одеяние
народа сходны с кангюйскими».40
В своде «Шофанбэйчэн», выдержки из которого переведены Н.В. Кюнером,
читаем: «Яньцай другие называют Хэсу. Во время Хань[ской династии] с ним
открыто сообщение. На западе смежно с Дацинь, на юго-востоке на протяжении
2000 ли смежно с Кангюй. Лучников 100.000 с лишком. С Кангюй одинаковые обычаи,
и [страна] подвластна Кангюю. Прилегает к Большому безбрежному озеру, это
именно Северное море. На высоком берегу много слей и сосен, белой травы [ковыля -
Н.Л.] и соболей, пасут скот, следуют за водой и травой. Со времени Поздней Ханьской
династии переменили имя на государство Аланьнаго (Аланьляо)».41
Для правильной оценки сведений «Шофанбэйчэн» нужно отметить, что
китайский историк Хэ Цю-тао, автор этого свода, был сторонником популярной
среди китайцев гипотезы о происхождении русских от усуней. Пытаясь отыскать
этногеографические подтверждения этой гипотезы, ученый был склонен соотносить
некоторые древние географические названия природных объектов в Средней Азии
с русскими географическими объектами, современными Хэ Цю-тао (XIX век). В
частности, китайский историк искренне считал, что «Яньцай - это северная часть
западной покатости России, земля близ Белого моря (Бо или Байхай)».42 Видимо в
поддержку такой мифологемной точки зрения, в тексте «Шофанбэйчэн» появилось
упоминание о соболях и елях, хвойных деревьях Севера и высокогорий, которые,
разумеется, никак не могли сосуществовать в одном биотопе со степным ковылем.
В попытке преодолеть указанное противоречие В.А. Кузнецов, автор
обобщающей монографии по истории алан, опираясь на известное предположение
СП. Толстова, что Кангюй - это Хорезм, размещает Яньцай в северо-западном
Прикаспии, в междуречье Волги и Дона. Аргументируя это решение, В.А. Кузнецов
указывает, что «исходя из указания Сыма Цяня о 2 тыс. ли, отделяющих Яньцай от
Кангюя, логично под «северным морем» видеть Каспий. Следующим аргументом
ученого служит указание, что в Китае особенно ценились соболя из страны Янь,
288
Γ η а в a V
которую В.А. Кузнецов включает во владения Яньцай и соотносит с Южным
Уралом и бассейном Камы.43 На этом аргументация ученого оказывается
исчерпанной.
Отождествление владения Яньцай с междуречьем Дона и Волги вызывает самые
серьезные сомнения. Во-первых, если взять за главный критерий четкое указание
Сыма Цяня о 2 тыс. ли от Кангюя до Яньцай (828 км), то от Хорезма до
Волгодонского междуречья - уже 1400-1500 км. Кроме того, Сыма Цянь вполне
определенно указывает, что большое озеро, при котором лежит Яньцай, не имеет
высоких берегов. Единственным таким большим озером на территории Турана
является Аральское море - почти круглая линза воды, скопившейся на ложе
Туранской низменности. Каспий же, и по восточной, и по западной оконечности,
имеет не только высокие берега, но и горы, выходящие к морю. Непонятно также
почему В. А. Кузнецов, вслед за СП. Толстовым, отождествляет Кангюй с Хорезмом.
Кангюй, как это ясно следует из указания Сыма Цяня, - «кочевое владение».
Напротив, Хорезм, как известно, был своеобразным союзом приречных городов с
очень хорошо развитой земледельческой и ремесленной инфраструктурой. И,
наконец, последнее. Соболя из страны Янь, которые, действительно, очень высоко
ценились в Китае, никак не могли быть отловлены в бассейне Камы (а тем более на
Южном Урале). По одной простой причине - соболь крайне редок на западных
склонах северных отрогов Среднего Урала и никогда не встречается южнее
параллели 59°. Этот сугубо азиатский таежный вид куньих по всей Европе и по
западным склонам Урала уступает свою экологическую нишу лесной кунице,
которая, конечно, тоже дает ценный мех, но далеко не соболий.44
При внимательном чтении сведений китайских источников о Яньцай,
исследователя не оставляет ощущение, что здесь мы имеем дело с описанием двух
разных ландшафтных зон, характеристики которых совмещены в едином
повествовании. Действительно, если «Ши цзи» указывает на большое озеро
(болото?), примыкающее к территории Яньцай, которое «не имеет высоких берегов»,
то в своде «Шофанбэйчэн» упомянут уже «высокий берег». Сезонные перекочевки
скота «за водой и травой» ясно указывают на наличие в Яньцай жаркого и
засушливого климата, при котором в летнюю пору пересыхают степные ручьи и
речки. Однако ковыльные степи и заросли ракитника (орешника), а тем более
наличие сосновых боров («много елей и сосны») предполагает, напротив,
значительное увлажнение и отсутствие более-менее продолжительных засух. Следует
специально отметить, что, судя по природным условиям, Северное Приаралье
(а уж тем более восточная оконечность Аральского моря) в историческое время не
могло входить в зону распространения ковыльных степей и сосновых лесов.45
19 Заказ №217
289
Апанская пмперпя Канпоп
В наше время зона злаково-полынных степей в Казахстане прилегает к 50-й
параллели. Эти степи, начинаясь на западе у излучины реки Урал (район г.
Уральска), прерывистой полосой тянутся на восток и оканчиваются в верхней трети
среднего Иртыша (район г. Семипалатинска). Ковыльно-типчаковые степи
простираются севернее, а еще дальше к северу, в Южном Приуралье начинаются
сосновые леса. Однако еще в недалеком прошлом (начало XX века) зона лесов, а
соответственно, и южная граница произрастания сосны, доходила до среднего
течения рек Уил, Сагыз, Эмба, Орь, т. е. охватывала почти весь кряж гор Мугоджар.46
Разумеется, в древние времена граница лесной растительности опускалась еще
южнее, но характер ее распространения на местности был тот же, что и ныне: леса
росли вдоль берегов рек и ручьев, по тенистым горным балкам и склонам степных
оврагов.
Если в соответствии с описанием «Ши цзи» провести по карте вектор к северо-
западу длиной в 2000 ханьских ли (828 км), то его острие укажет на пологие горы
Мугоджарской возвышенности, которая является своего рода предгорной подошвой
Южного Урала и широким клином входит в пространственный промежуток между
Каспием и Аралом. Здесь проходит водораздел между этими внутренними
азиатскими морями-озерами и берут начало реки Эмба, Уил, Сагыз, Орь, Иргиз и
другие более мелкие, пересыхающие летом ручьи и речушки. Здешняя степь,
перемежающаяся большими пологими возвышенностями, балками и оврагами,
изрезанная многочисленными речными руслами, еще в конце XIX столетия
отличалась превосходными ковыльно-типчаковыми пастбищами. В ней были
разбросаны колки березового и осинового леса, встречались сосновые боры.47 На
широких раздольных плоскогорьях южных склонов Мугоджар паслись несметные
стада сайгаков, перелетали в поисках наиболее кормных участков степи тысячные
косяки дроф и стрепетов. По склонам балок и оврагов размещались колонии сурков
и сусликов, рыли норы обычные в этих местах барсуки и степные лисы-корсаки.
Здесь было достаточно хороших пастбищ для скота, а само положение Мугоджар,
практически равноудаленное (в пределах 250-350 км) от Арала, предгорий Южного
Урала и Прикаспийской низменности, позволяло при малейшей угрозе засухи
выбрать любое подходящее направление для перекочевки. Только этот ландшафтно-
географический район отвечает всем характеристикам Яньцай по сведениям
китайских источников в комплексе.
Юго-восточные отроги Мугоджар лежат при «при большом озере (болоте),
которое не имеет высоких берегов», т. е. вплотную подходят к берегу Арала. На
пологих вершинах здешних огромных столообразных возвышенностей росла «белая
трава», т. е. ковыль. Склоны многочисленных балок и оврагов служили прекрасной
290
Γ η а в a V
естественной стацией для «ракитника». А вдоль русел крупных рек (Эмба, Орь, Уил,
Иргиз) во II-I вв. до н. э., конечно, росли хорошие сосновые боры. Северные склоны
Мугоджар постепенно переходят в Тургайское плато, с которого начинаются истоки
реки Тобол, а еще севернее лежит обширное Зауральское плато, на котором до сих
пор в районе реки Аят (впадает в верхний Тобол) сохранились участки нетронутых
плугом ковыльных степей. Расположение этих мест в Зауралье и близость их к
среднему течению Тобола, где еще в начале XX века процветал пушной промысел,
хорошо согласовывается с указаниями китайских источников об обширной северной
стране Янь, примыкавшей к Яньцай и платившей дань Кангюю шкурками зверьков
«мышиной породы». Вместе с тем пограничное положение южных Мугоджар на стыке
степей и полупустынь заставляло кочевые орды в летнюю пору уходить от угрозы
засухи, т. е. следуя «за травой и водой», регулярно перекочевывать с места на место.
Одним из районов сезонных кочевок вполне могло быть побережье Каспия между
устьем реки Урал и устьем реки Эмбы - прибрежная зона, которая и доныне
характеризуется солончаковыми болотами. Здесь, близ устья Эмбы, на Каспийском
море возвышаются небольшие острова, служащие залежками каспийских нерп.48
Если отождествлять народ Яньцай (до завоевания этого владения Кангюем) с
массагетами, то тогда, с учетом предложенной гипотезы о расположении Яньцай в
Мугоджарах, становятся понятными указаниями Страбона о тюленьем промысле
массагетов: «Живущие в болотах [массагеты - Н.Л.] питаются рыбою и одеваются
в шкуры тюленей, поднимающихся вверх по рекам из моря» [Strabo. XI. 7, 29]. Таким
образом, только локализация Яньцай в Мугоджарах позволяет логично и
непротиворечиво совместить казалось бы совершенно противоположные
характеристики Яньцай и области массагетов из древних китайских и античных
источников. Именно пологие, столообразные горы Мугоджар, получившие
впоследствии у китайцев название Аланьляо, стали в конце II - начале I вв. до н. э.
очередным географическим рубежом в движении асов-алан на запад.49
Пора, вероятно, подвести некоторые предварительные итоги нашего
исследования. На основании материалов археологии и сведений «Ши цзи» можно с
достаточной уверенностью отождествить кочевое владение Кангюй с кочевым
царством саков, территория которого простиралась широкой полосой от низовьев
и среднего течения реки Сырдарья на западе, до Джунгарского Алатау и хребта
Тарбагатай на востоке. В первой половине II в. до н. э. юго-восточная часть царства
саков (народ «сэ»), находящаяся в Семиречье, была завоевана юэчжи и отторгнута
от Кангюя, сохранившего на востоке выход в степи Центральной Азии (и,
соответственно, общую границу с империей хунну) в районе Джунгаро-Иртышского
коридора. Не позднее 161 г. до н. э. (год смерти Лаошань-шаньюя, сына великого
291
Апанская пмперпя Кангюй
Модэ) юэчжи были разгромлены асской армией князя Алдара (воспитанник Модэ,
усуньский гуньмо Лецяоми) и, признав свой вассалитет по отношению к асам Усуни,
вынуждены были покинуть территорию Семиречья. Примерно в это же время князь
Алдар переносит главные кочевья Усуни с Монгольского Алтая в Семиречье,
значительно увеличивая тем самым территориальный коридор между своей ставкой
и ставкой верховного шаньюя хуннов. Вслед за этим асы Усуни разрывают свои
даннические обязательства по отношению к государству хуннов и, успешно отразив
все их карательные набеги, устремляются в большой военный поход на запад. Этот
энергичный и неожиданный рывок помог асам легко сокрушить военный потенциал
сакского Кангюя и захватить столицу этого государства - город Битянь,
располагавшийся на правом берегу Сырдарьи в районе г. Кзыл-Орда. Отсюда армия
асов круто повернула на юг и вскоре захватила оазисы Согда, форсировала реку
Сырдарья и вторглась в пределы Греко-Бактрии. Во всех этих владениях, согласно
последним нумизматическим и археологическим исследованиям, воцаряются алано-
асские по происхождению правящие династии. Военная мощь асо-сакского Кангюя,
где все сильнее начинают доминировать единые специфически аланские этнические
черты, в указанное время уступает не только многочисленным войскам юэчжи,
хуннов и массагетов (Яньцай), но даже армии асов Усуни. Невысокая численность
последней вполне компенсировалась значительно большим пассионарным
потенциалом асских воинов, а следовательно, их гораздо большей неустрашимостью
и верой в победу. К концу II до н. э. этническая система алано-асского Кангюя,
получившая в результате нашествия асов значительную инъекцию пассионарности
(отметим при этом, что Восточное Приаралье входило в зону первичного
негэнтропийного импульса конца IV в. до н. э.), начинает быстро набирать силу.
Яньцай - кочевое владение массагетов на рубеже II-I вв. до н. э. продолжает
сохранять свою независимость, а его военный потенциал в указанное время равен
или даже превышает военные ресурсы Кангюя.
Дальнейшая и, в сравнении с «Ши цзи», гораздо более подробная информация
о Кангюе содержится в «Истории Старшей династии Хань», вышедшей из-под пера
китайского историка Бань Гу в середине I в. н. э. Сведения о Кангюе из «Цянь Хань
шу» настолько интересны, что имеет смысл привести ниже наиболее значимые
отрывки из этого источника.
«Кангюйский владетель пребывание имеет в стране Лоюени, в городе Битянь, за
12.300 ли от Чанъань. Он не зависит от наместника. ... Народонаселение состоит
из 120.000 семейств, 600.000 душ; строевого войска 120.000 человек. ... Кангюй на
востоке подчинен хуннам [Янь Ши-гу пишет: зависит от хуннов. - Прим. Н.Я. Би-
чурина]. В царствование Сюань-ди [император Старшей Хань - Н.Л.] произошли
292
Γ π а в a V
междоусобные смуты β пределах хунну. Пять шаньюев вступили между собой в спор
о престоле. Китайский Двор возвел Хуханье-шаньюя. Чжичжи-шаньюй, негодуя на
это, убил китайского посланника, и на западе укрепился в Кангюе. Впоследствии
наместник Гань Янь-шэу и его помощник Чэнь Тан, собрав своих военнопоселян и
войска из государств Западного края, пришли в Кангюй и истребили Чжичжи-шанъюя.
Это произошло во время царствования Юань-ди [китайский император - Н.Л.],
в 3-е лето правления Ганъ-чжао [36 г. до н. э. - Прим. Н.Я. Бичурина]. При
[императоре] Чен-ди Кангюй отправил сына своего в заложники и с дарами к
китайскому Двору; при этом, по причине великой отдаленности [от Китая - Н.Л.],
поступал весьма надменно, и не хотел держать себя наравне с прочими владениями
[т. е. не хотел признавать политический протекторат Китая - Н.Л.]. Поэтому
наместник Го Шунь несколько раз представлял о них Двору следующее: «... Кангюй
горд, дерзок и никак не соглашается делать поклонение пред нашими посланниками.
Чиновников, посылаемых к нему от наместника, сажает ниже усуньских послов.
Князьям и старейшинам его подают кушанье прежде, а потом уже посланникам от
наместника. Таким образом он ничего не упускает, чтоб выказаться [показать свою
политическую независимость - Н.Л.] перед соседними владетелями. Судя по этим
поступкам, нетрудно отгадать, для чего он [царь Кангюя - Н.Л.] отправляет сыновей
в службу при китайском Дворе. Это есть хитрый предлог, под которым он желает
производить торговлю. Хунны составляли величайшее государство между
иностранными народами, а ныне с подобострастием служат китайской державе.
Шаньюй, слыша, что Кангюй не делает поклонения, без сомнения находит себя
униженным. Надлежит обратно отослать сына его [царя Кангюя - Н.Л.] и
прекратить отправление послов к нему, дабы показать через это, что Дом Хань не
желает иметь связь с владетелями, нарушающими благоприличие...»
... Несмотря на такое представление, китайский Двор, еще недавно открывший
сообщение с иностранными владениями, и сверх сего, дороживший славою быть
известным в отдаленных странах, не прервал связи с Кангюем.
В 2000 ли от Кангюя на северо-запад лежит государство Яньцай, которое имеет
до 100.000 войска, и в основных чертах совершенно похоже на Кангюй. Оно прилегает
к великому озеру, имеющему отлогие берега. Это есть северное море. Кангюй
распространяет свою власть на пять малых владетелей, которые суть: Сусийский
владетель...; Фумуский владетель...; Юниский владетель...; Гиский владетель...;
Юегяньский владетель... Все упомянутые пять владетелей зависят от Кангюя».50
Здесь нужно вновь вспомнить, что от второй посольской миссии Чжан Цяня (к
асам Усуни в 119 г. до н. э.), нашедшей отражение в «Ши цзи» Сыма Цяня, до «Цянь
Хань шу» («История Старшей династии Хань»), написанной историком Бань Гу в
293
Ааанская пмперпя Канной
середине I в. н. э., прошло не так уж много времени по меркам Клио: чуть более 150
лет. Военно-политический прогресс, который продемонстрировало за столь краткий
промежуток времени кангюйское государство впечатляет: из наиболее слабого, в
сравнении с хуннами, асами Усуни, юэчжи и массагетами Яныдай владения, Кангюй
выдвинулся чуть ли не на первый план как по военным мобилизационным ресурсам,
так и по ресурсам политической воли к защите своего реального суверенитета.
Чтобы убедиться в справедливости такого вывода, сравним соотношение военных
сил перечисленных кочевых государств по «Ши цзи» и «Цянь Хань шу».
Кочевое владение
Хунну
Юэчжи
Асы Усуни
Массагеты Яньцай
Кангюй
Источники
Ши цзи
(число строевых войск)
Более 300.000
Не менее 150.000
(от 100 до 200 тыс.)
Не более 40.000
Более 100.000
До 90.000
[Бичурин. 1950. Т. I. С. 48;
Т. II. С. 150-151}
Цянь Хань шу
(число строевых войск)
Не менее 150.000
100.000
188.80
До 100.000
120.000
[Бичурин. 1950. С. 183-186; 190]
Итак, очевидно, что к середине I века н. э. военные силы Кангюя увеличились
ровно на одну треть от числа его строевой армии на конец II в. до н. э. Однако
соотношение численности войск какого-либо государства и его возможных
противников - это хотя и существенный, но все же далеко не единственный критерий
для оценки военного потенциала этой державы. Не меньшее, а в древности,
возможно, даже определяющее значение для победы в войне (особенно при
сопоставимых цифрах численности войск) имели такие трудно поддающиеся
счислению факторы как боевой дух (неустрашимость) воинов, твердость
политической воли и консолидированность действий национальной элиты,
осуществляющей руководство дипломатией и армией. Такими качествами, как это
явствует из текста «Цянь Хань шу», алано-асская элита Кангюя обладала вполне.
Еще бы! Аланы Кангюя дерзали бросить почти открытый вызов не какому-то
заштатному владетелю, лежащему на периферии окружающей политической
ойкумены, а самой могущественной державе Азии - Китайской империи Хань!
Китайская политическая культура в древние времена (а возможно и ныне)
покоилась на незыблемом постулате: в мире есть только одна достойная самого
искреннего поклонения страна - это Китай, и только одна достойная самого
294
Γη а в a V
искреннего восхищения нация - это китайцы. В сознании всех китайцев - от простого
землепашца до императора - Китайская империя представлялась мировым гением
государственной организации, средоточием высочайших произведений культуры,
великим символом добра и прогресса. Весь окружающий мир, напротив, был
погружен в пучину варварства и дикости: от народа к народу менялась только
степень выраженности этих отрицательных качеств, суть же чужеземцев была
одна - это были варвары с лицами «похожими на обезьян».51 В соответствии с такой
идеологической установкой все окружающие Китай государства изначально
считались как бы подданными Срединной империи. Поэтому китайский имперский
кабинет считал величайшим невежеством и оскорблением государственного
достоинства Китая, если какой-либо государь чужеземной страны принимал
китайских посланников не как подданный Срединной империи, а как суверенный
владетель. Чиновники, которых посылали от китайского правительства за границу
с временными поручениями, обычно являлись офицерами довольно низких рангов,
но в наказе кабинета им строго предписывалось - добиваться своего старшинства
по дипломатическому протоколу перед всеми иностранцами, несмотря на
политический статус этих лиц.52 Теперь становится понятно: какой чудовищной силы
удар по китайскому национальному самолюбию и китайским имперским амбициям
наносили дипломатические приемы во дворце аланского государя Кангюя!
Как это происходило, подробно описано в труде историка Хэ Цю-тао
«Шофанбэйчэн».
«Когда посланник наместника прибывал в их государство [Кангюй - Н.Л.], то
его сажали ниже послов Усунь. Князь и вельможи [Кангюя - Н.Л.] первыми пили и
ели, а когда кончали, то пил и ел посланник наместника. Так пренебрегали [Китаем],
чтобы похвастаться перед соседними государствами. [Сюй Сун в «Тунцзяньчжи»
комментирует этот текст так: «Хвастаться, - это себя возвеличивать тем, что
могут смотреть свысока на Китай (Хань)». Прим. Н.В. Кюнера]. ... Хунну, сто
маней [здесь в смысле - все иноземцы; прим. Н.В. Кюнера], большие государства
служат ныне Китаю, об этом весьма достаточно известно. Кангюй же не
склоняется, не оказывает почтения Китаю; к тому же не шлет послов к шаньюю
[государю хуннов - Н.Л.], думает, что тот ниже его».53
Эта информация из «Шофанбэйчэн» снимает, по-видимому, явное
противоречие, имеющееся в тексте «Цянь Хань шу», где одновременно утверждается, что
Кангюй «на востоке подчинен хуннам» и при этом «горд, дерзок и никак не
соглашается делать поклонение перед нашими [китайскими - Н.Л.] посланниками».
Такое положение по дипломатическим стандартам того времени было попросту
невозможно: с 52 г. до н. э. хунны стали союзниками и вассалами Китая, поэтому
295
Апанская пмперпя КангюН
аланы Кангюя, хотя бы из соображений собственного международного престижа,
не могли отвергать сюзерена и одновременно признавать свою зависимость от его
вассала.
Претензии Кангюя на политическую независимость от сильнейших держав
Центральной Азии - ханьского Китая, асов Усуни и хуннов, а также его усилия
закрепить за собой почетное положение своего рода стратегического арбитра в
системе государств среднеазиатского региона, имели под собой, несомненно,
реальное военное основание. Военное усиление Кангюя начинается уже с первых
лет I в. до н. э. и сопровождается планомерной экспансией этого государства на
северо- и юго-запад. Так в «Ши цзи» имеется свидетельство, что Аньси (Парфия)
на севере граничит с Яньцай, а последнее владение в свою очередь смыкается на
юго-востоке с Кангюем. Ко времени составления «Цянь Хань шу» (середина I в. н. э.)
политическая карта на востоке Парфии меняется, теперь «Аньси на севере граничит
с Кангюем». Такое же геополитическое положение Кангюя отмечено и в «Хоу Хань
шу».54 Территория Яньцай, а затем Кангюя могла смыкаться с границами Парфии
только в юго-восточном Прикаспии, в районе северо-западных отрогов Копетдага -
в верхнем течении реки Сумбар. Впрочем, возможно, что парфяно-кангюйская
граница проходила чуть севернее - по Узбою. Здесь, согласно новым
археологическим исследованиям, находилась пограничная парфянская крепость Игды-
кала.55 Есть все основания предполагать, что огромный территориальный язык
между Аралом и Каспием первоначально был населен племенами сако-
массагетского круга, которые были оттеснены алано-асской миграционной
волной вначале с плато Устюрта, а затем и с плато Мангышлак. В результате,
владение Яньцай оказалось отрезанным от границ Парфии (Аньси). Аланы же
получили прямой выход к границам Гиркании - самой своевольной и мятежной
парфянской провинции. Позже, в 72 г. н. э. аланские полководцы блистательно
используют себе на пользу это новое стратегическое положение Кангюйской
державы.56
Возможно, что именно влиянием дворцовых обычаев парфянских царей
объясняется наличие двух ставок (зимней и летней) у государя Кангюя. Если
сравнить описания одиннадцати кочевых владений, собранные в «Цянь Хань шу»,
то неизбежен вывод: только один Кангюй может позволить своему царю иметь две
ставки. Это свидетельствует как об обширности владений кангюйского государя,
так и о богатстве его державы. Ставку кочевого владетеля зачастую неправомерно
отождествляют с простой юртой, только чуть большего размера и более богато
исполненную, которую верные нукеры немедленно снимали с места как только
владетель изъявлял желание откочевать в какую-либо иную местность. На самом
296
Γη а в a V
же деле главные ставки кочевых владык имели все необходимые атрибуты самых
настоящих постоянных столиц - регулярную планировку строений и переносных
сооружений, отлаженную систему размещения, приема и снабжения для гостей и
послов, определенные структуры внутреннего управления, в ведение которых
передавались торговля и обеспечение нужд купеческого сословия. Здесь были
удобные резиденции для послов иностранных держав, большие караван-сараи,
долговременные канализационные системы (или, по крайней мере, их существенные
элементы), обширные склады для товаров, вместительные загоны для лошадей, скота
и вьючных животных. Быт государей кочевых империй также был весьма далек от
расхожих представлений о примитивности и грубости степных варваров. Напротив,
жилища кочевых владетелей отличала изысканность и даже роскошь отделки, а
многочисленная челядь из прислуги и охраны повелителя была готова по первому
кивку головы своего господина исполнить любое его желание. Дипломатический
протокол кочевников, хотя его нельзя было даже сопоставить с вычурным
протоколом ханьского Китая, все же отличался определенной самобытностью и
исправно служил целям демонстрации политического суверенитета.57 Таким
образом, наличие у аланской империи Кангюй двух столиц (зимней и летней)
является убедительным доказательством военной мощи, экономического
процветания и огромной территориальной протяженности этой державы, готовой на
рубеже новой эры не только казаться, но и быть политическим гегемоном в Средней
Азии.
Впрочем, стремление Кангюя к исполнению роли политического арбитра
Средней Азии обозначилось гораздо раньше рубежа эр - еще в конце II в. до н. э. в
связи с событиями китайского военного похода на Давань за «небесными конями».
Эта военная экспедиция имела свою любопытную предысторию.
Великий ханьский император У-ди, задумавший комплексом военных мер
принудить хуннского шаньюя к покорности, провел реформу китайской кавалерии,
ибо обеспечить смирение гордых всадников хунну могла лишь адекватная по мощи
конная военная сила. Для этого была собрана большая конная армия (не менее 100
тысяч всадников) с полуторным числом запасных лошадей (140 тысяч голов) и
обозами с продовольствием. Канцелярия китайского военного ведомства не
считалась с затратами на вооружение, обмундирование и продовольствие для новой
конной армии, поскольку результатом ее грядущих действий должно было стать
разрушение кочевой державы хуннов в их главной степной цитадели на северной
стороне пустыни Гоби.
В 119 г. до н. э. реорганизованная китайская армия выступила в поход двумя
отрядами под командованием Вэй Циня и Хо Цюй-бина. Головной отряд Вэй Циня
297
Апанская пмперпя Кангюп
наносил удар от Юньчжуна (Хух-Хото) в общем главном направлении на север и
должен был разгромить войска и орду государя хуннов - Ичисйе-шаньюя (Ичисе-
шаньюй - по Л.А.Боровковой). Другой отряд китайцев под командованием
талантливого полководца Хо Цюй-бина должен был, выйдя в поход с территории
княжества Дай, пересечь Гоби в восточном направлении. Отряд Хо Цюй-бина
должен был связать боем, а затем разгромить войска восточного хуннского чжуки-
князя и тем облегчить головному отряду решение главной задачи.
Пограничные дозоры хуннов обнаружили китайские войска во время перехода
через пустыню Гоби. Получив донесение о начавшемся вторжении, Ичисе-шаньюй
отправил свою кочевую ставку далеко в тыл, а сам с отборным войском стал ожидать
врага на окраине пустыни. Увидев готовые к бою конные тумены хуннов, Вэй Цин
не стал тратить время на дополнительные рекогносцировки, а прямо с марша
атаковал врага. Произошло сражение, которое длилось целый день, но не дало
каких-либо ощутимых результатов: силы противников были почти равны. Однако
к вечеру положение изменилось. Неожиданно поднялся сильный ветер, который
дул со стороны Гоби (т. е. в спины китайцам и в лица хуннам). Смерч нес из пустыни
густую пыль и песок, слепившие глаза хуннским лучникам. Однако это было еще
полбеды: настоящая же беда состояла в другом - ветер катастрофически резко снизил
эффективность стрельбы из луков. Резкие порывы ветра тормозили и отклоняли
летящие стрелы от намеченных целей. Хунны лишились преимущества, которое
им давало их искусство стрельбы из лука с коня, и Вэй Цин немедленно
воспользовался этим обстоятельством. Подобно Ганнибалу при Каннах резко растянув
фланги своей армии, Вэй Цин окружил хуннов и спешил своих конников. Обретя
под ногами привычную твердую почву, китайцы яростно бросились врукопашную.
Хунны пытались обороняться, но стесненные в узком пространстве и не имеющие
навыка боя в пешем строю они быстро гибли под ударами мечей китайских солдат.
Пыльные клубы ветра и быстро сгустившаяся ночная тьма скрыли расположение
обеих армий: во мраке ночи гремели яростные удары металла о металл, слышался
гортанный зык атакующих и мучительные стоны раненных воинов. Нужно отдать
должное Ичисе-шаньюю: верховный полководец хуннов не растерялся и не упал
духом. Лично возглавив отборную дружину из нескольких сот удальцов, он
прорвал цепь китайского окружения и, пользуясь наступившей темнотой,
оторвался от противника. Л.Н. Гумилев считает, что большей части хуннов
удалось последовать за своим вождем, но Сыма Цянь определяет потери хуннов в
этом сражении в 19 тысяч человек и вряд ли можно считать столь значительное
число погибших воинов лишь меньшей частью разгромленной хуннской
армии.58
298
Γη а в a V
В «Ши цзи» это событие описано так.
«... [Империя Хань] откормив лошадей, выставила 100-тысячную конницу, а
всего с лошадьми личного сопровождения, не считая обозных, 140 тыс. голов. Да-
цзянцзюню [верховному полководцу - Н.Л.] Вэй Цину и пяоци-цзянцзюню
[командующему армией - Н.Л.] Хо Цюйбину было приказано разделить войско
пополам. Да-цзянцзюнь выступил из Динсяна [военный форт несколько южнее
Юньчжуна - Н.Л.], а пяоци-цзянцзюнь из Дай, договорившись перейти пустыню и
напасть на еюннов [хуннов - Н. Л.]. Шаньюй, узнав об этом, удалил обоз и с отборным
войском стал поджидать [их] к северу от пустыни. Сражение с ханьским да-
цзянцзюнем продолжалось весь день. Вдруг на закате поднялся сильный ветер.
Ханьские войска, выдвинув левый и правый фланги, окружили шаньюя. Шаньюй,
рассчитав, что в сражении не сможет устоять перед ними, с несколькими
сотнями лучших конников выскользнул из окружения и бежал на северо-запад.
Ханьские войска ночью преследовали его, но не догнали. По пути убили и взяли в
плен 19 тысяч человек. На севере дошли до Чжаосиньчэна [«города Чжао Синя»]
у Тяньяньшань [«расцвеченной горы»] и вернулись». [ШЦ. Гл. ПО. С.2910.
Боровкова. 2001. С.79].
Вэй Цин попытался организовать преследование уцелевшей части хуннского
войска, но это не удалось ему, поскольку неожиданно дал о себе знать новый фактор,
о важном значении которого китайцы давно догадывались, но в полной мере
ощутили на своих плечах его роковую тяжесть только впервые. В победоносной
коннице Вэй Цина стали падать лошади! Китайская лошадь, формировавшаяся в
течении столетий во влажном климате речных долин Восточного Китая на сочных
малокалорийных кормах, оказалась совершенно непригодной для ведения
маневренной войны в условиях сухих степей и полупустынь Центральной Азии.
Она была малоросла, слабосильна, тихоходна и маловынослива, а при всех этих
«превосходных» качествах к тому же совершенно не выносила сухого и колкого
подножного корма полупустынной зоны. Истомленные постоянной работой под
седлом, со сбитыми в кровь спинами и вздутыми животами, верховые лошади в
армии Вэй Цина стали валиться сотнями, разбивая в прах все надежды китайского
полководца новым энергичным ударом закончить войну. В таких условиях о
продолжении наступления в глубь пригобийских степей не могло быть и речи: дойдя
до городка Чжао-Синь-чэн, построенного для себя окитаившимся хунном,
перебежчиком Чжао Синем, армия Вэй Цина повернула назад. Путь отхода армии
был усеян трупами павших лошадей - потери конского состава достигли 100 тыс.
голов, т. е. перейдя на север пустыню Гоби конным войском, армия Вэй Цина
возвращалась на юг фактически в пешем строю. Главная задача войны -
299
Апанская пмперпя Канпоп
уничтожение орды Ичисе-шаньюя - осталась нерешенной, а следовательно, все
огромные затраты, которые были сделаны имперской казной на создание конной
армии оказались напрасными.
Хо Цюй-бин, действовавший на востоке, достиг лучших результатов. Ему
удалось застать врасплох восточного чжуки-князя: китайцы охватили надежным
кольцом ставку хуннов, разбили их войско и захватили в плен свыше 70 тысяч
человек! После этого хунны в очередной раз очистили Иньшань и откочевали за
песчаную пустыню, в Халху. Китайское правительство немедленно переселило на
вновь приобретенные земли 60 тысяч военных колонистов. Все оставшиеся здесь
кочевники были выселены, их лучшие земли были распаханы, а для орошения полей
были выкопаны каналы, по которым пришла вода из реки Хуанхэ. Границей между
империей Хань и державой хуннов стала пустыня Гоби.
Несмотря на этот частный успех, для китайского военного руководства стала
вполне очевидной необходимость перевода всего конского состава китайской армии
на новую породу лошадей, причем на такую, которая не только не уступала бы по
своим полевым качествам хуннской лошади, но даже превосходила бы ее. В этом
мнении китайский генералитет еще более укрепился после 112 г. до н. э., когда две
китайские армии, вторгшиеся в Халху, не только не сумели разгромить хуннов, но
даже не встретили их стойбищ. Вездесущие верховые дозоры и неутомимые степные
скакуны позволили хуннам легко избежать малоприятного контакта с
многочисленной и превосходно экипированной, но сидящей на малосильных южных
лошаденках китайской армией. Без выносливой степной конницы продолжать
войну с хуннами стало невозможно, хотя многочисленные армейские контингеты,
которыми располагала Хань, в принципе были готовы ее вести.
Этот факт Сыма Цянь отметил в «Ши цзи» при описании биографии Вэй Цина.
«В конце концов из-за нехватки лошадей Хань перестала нападать на Сюнну.
[Но в последующие годы] на юге покарала оба [царства] Юэ9 на востоке завоевала
Чаосянь, нанесла удар по цянам и юго-западным иноземцам». [ШЦ. Гл. 111. С.2940.
Боровкова. 2001. С.88].
Выбор подходящей для коренного ремонта китайской кавалерии породы
лошадей был несложным делом. Еще Чжан Цянь после своего возвращения из
Западного края представил императору У-ди специальное донесение:
«В даваньском владении находятся высокие горы. На этих горах водятся лошадщ
которых невозможно поймать: поэтому выбирают пятишерстных9 т. е. пестрых
кобылиц и пускают при подошве гор - для случки с горными. От сих кобылиц родятся
жеребята с кровавым потом; и посему называются жеребятами породы небесных
лошадей».59
300
Γ η а в a V
Происходившие от горных коней даваньские аргамаки отличались
исключительной резвостью и выносливостью, имели крепкую, сухую конституцию,
хороший рост, легко усваивали сухой и колкий корм полупустынь. Вопрос, таким
образом, состоял лишь в том, как получить для нужд китайской армии необходимое
число ремонтного молодняка из Давани. С этой целью император У-ди направил в
Давань специальное посольство, возглавляемое силачом Чэ Лином, который был,
вероятно, хорошим воином, но оказался, на свою беду, плохим дипломатом. Чэ
Лин получил из китайской казны большое количество золотых монет для покупки
аргамаков и отлитого из золота коня, которого он должен был приподнести в дар
владетелю Давани.
Идея продажи племенного поголовья аргамаков Китаю не встретила сочувствия
у даваньской знати. Здешние вельможи, созванные по этому поводу на совет к своему
государю, единодушно заявили, что Китай находится очень далеко от даваньских
владений, а коль скоро путь сюда через Синьцзян идет безводными, скудными
растительным кормом равнинами, нет никаких оснований опасаться военного
карательного похода китайцев. К тому же, если даже китайские посольства,
следующие в Западный край, зачастую подвергаются нападениям хуннов, то как
можно всерьез думать, что хунны позволят целой китайской армии беспрепятственно
проследовать вдоль предгорий Куньлуня на запад. В итоге такого рода
размышлений, даваньский государственный совет пришел к выводу, что «небесных
лошадей» Китаю продавать не следует. Все эти события довольно подробно
изложены в «Ши цзи».60
«Хань посылала много послов, но не многие из них по положению
удостаивались быть представленными Сыну Неба [императору У-ди - Н.Л.]; [они-то] и
говорили [ему]: «Давань содержит [своих] лучших лошадей в г.Эрши, скрывает их и
не желает показывать ханьским послам». Сын Неба, полюбивший даваньских
лошадей, узнав об этом, обрадовался и послал силача Чэ Лина и других с тысячей
золотых и конем из золота просить у правителя Давань лучших эршиских лошадей.
Царство Давань наполнилось [уже] ханьскими изделиями, и [знать], посовещавшись,
решила: «Хань от нас далеко. На полпути у р.Яньшуй [путников] подстерегает
немало опасностей: к северу от нес грабят хунны, а к югу от нее не хватает
воды и травы. К тому же многие часто [погибают] от недостатка еды [по пути]
между поселениями. Если в ханьских посольствах из нескольких сот человек более
половины умирает [в пути] от нехватки продовольствия, то разве сможет дойти
[до нас] большое войско? А что еще может Хань предпринять против нас?
Эришские лее лошади - бесценное сокровище Давань». [ШЦ. Гл. 123. С.3174.
Боровкова. 2001. С. 136].
301
Апанская пмперпя Кангюп
Прямодушный силач Чэ Лин, услышав такой ответ даваньских старейшин,
пришел в ярость, начал громко ругаться и, опрокинув золотого коня, выбежал из
присутственной залы. Старейшины Давани, оскорбленные таким поведением
китайца, решили не препятствовать выезду Чэ Лина из столицы, однако впереди
китайского посольства в пограничный город Юйчэн поскакал специально
посланный гонец. Едва бедный Чэ Лин приблизился со своим посольством к
городским предместьям Юйчэна, так немедленно его караван был атакован
вооруженным до зубов войсковым отрядом, сам он убит, а все ценные вещи из
вьюков каравана расхищены. Алчные и недальновидные даваньские старейшины
напрасно рассчитывали, что гибель китайского посланника можно будет списать
на некий, невесть откуда взявшийся отряд разбойников. Китайское
внешнеполитическое ведомство легко разобралось, что убийство их дипломата было
санкционировано из царских палат даваньской столицы, - о чем немедленно было
доложено императору У-ди. Приговор владыки Срединной империи был краток и
суров: город Юйчэн со всем населением должен быть уничтожен, Давань должна
быть сокрушена, племенное поголовье «небесных лошадей» должно быть доставлено
в Китай.
Военные возможности ферганцев расценивались китайцами очень низко. При
обсуждении плана предстоящей кампании выступил некий Яо Динхань, один из
бывших посланников в Давани, который заявил, что если послать в Давань три
тысячи гвардейцев, вооруженных тугими самострелами, то они легко завоюют всю
эту страну. В соответствии с такими установками было решено не посылать в Давань
регулярных воинских контингентов, а сформировать армию вторжения
преимущественно из конных резервистов, набранных во владениях знатных
инородцев, поселившихся в Хань и получивших титул хоу, а также из помилованных
преступников. Командующим был назначен Ли Гуанли, родственник фаворитки
императора, что, впрочем, отнюдь не помешало ему проявить себя умным и
предприимчивым военачальником. Войско было укомплектовано из 6 тысяч
иноплеменной пограничной конницы и нескольких десятков тысяч помилованных
преступников, так называемых «молодых негодяев». О снабжении армии
провиантом особенно не заботились, полагая, что для этой цели будут вполне
пригодны переполненные закрома даваньских селений. Целью похода
провозглашался разгром города Юйчэна, на который была возложена вина за убийство
китайского посланника, а также захват города Эрши (Коканд) в Ферганской долине
и добыча там аргамаков.
Экспедиция на Давань началась осенью 104 г. до н. э. и с первого же дня
проходила в крайне неблагоприятных условиях. За несколько дней до выступления
302
Γ π а в a V
армии в поход из безбрежных просторов Центральной Азии прилетела огромная
стая саранчи, уничтожившая всю траву от Шаньси до Дуньхуана. В следствии
хронического недостатка подножных кормов отощали кони и начался падеж скота,
который сопровождал армию в качестве «ходячих консервов». Когда китайская
армия, голодная и оборванная, приблизилась наконец к пределам Давани, она была
более похожа на толпу разбойников, чем на войско. Неудивительно поэтому, что
все города и крупные селения, которые попадались китайцам на пути, накрепко
затворяли ворота и решительно отказывались пускать этот сброд за городские стены.
Томимые голодом китайцы начали осаждать один город за другим, но для того
чтобы добраться до амбаров, они должны были вначале топить в крови отчаянное
сопротивление местных жителей. Вскоре мрачная слава о китайских погромах стала
опережать войско Ли Гуанли, а значит города, находившиеся близ маршрута
китайской армии, пустели задолго до прибытия к их стенам первых китайских
солдат. Изнуренное голодом войско получало в добычу лишь пустые глиняные
мазанки, да больных животных, не способных уйти в горы вслед за своими
хозяевами. В этих непростых обстоятельствах Ли Гуанли проявил недюжинную
твердость духа и волю к победе: несмотря на недоедание и болезни китайская армия
неудержимо шла вперед к пограничному даваньскому городу Юйчэн.
Дальнейшие события этой войны Сыма Цянь излагает так:
«Когда подошли к г. Юйцэн, [в живых] осталось только несколько тысяч человек,
голодных и усталых. Напали на Юйчэн,юйчэнцы нанесли им тяжелое поражение,
очень многие были убиты и ранены. Эрши-цзянцзюнь [эршиский полководец - Н.Л.] с
[Ли] Чи, [Чжао] Шичэном и другими [военачальниками] решили: «[Мы] дошли до
Юйчэна и не смогли завладеть им. Разве [мы] дойдем до столицы их правителя?» — и
увели войско домой. [Поход] туда и обратно [совершили] за два года. В Дуньхуан
вернулись один-два человека из десяти. [Эрши-цзянцзюнь] отправил посланца с письмом
[императору]: «Дорога дальняя, продовольствия очень мало, и войны страдали не от
битв, а от голода. С малым числом людей не взять Давань. [Но я] хотел бы закончить
войну, [для чего прошу] выслать еще больше [людей] и снова пойти [на Давань].»
Сын Неба, узнав об этом, крайне разгневался и отправил посланца задержать
[войско] в Юймэнь, сказав: «Кто из войска осмелится войти [в пределы империи], -
немедленно казнить.» [Эрши-цзянцзюнь] испугался и остался в Дуньхуане.
[Поскольку] этим летом Хань потеряла в Сюнну 20-тысячное войско Чжое-хоу
[Чжао Пону - Н.Л.], то гуны, цины и все участники совещания [у императора - Н.Л.]
хотели прекратить войну против Давань и сосредоточить все силы для
нападения на хусцев [хунну - Н.Л.].» [ШЦ. Гл. 123. С. 3175-3176. Боровкова. 2001.
С. 138-139].
303
Апанская пмперпя Канном
Император У-ди был чрезвычайно разгневан неудачей похода в Давань. Он
направил на западную границу страны специального посланника с повелением
отсечь голову каждому из возвратившегося войска, кто осмелится вступить в
пределы Юймынь (т. е. на собственно китайские земли). Войско Ли Гуанли было,
таким образом, фактически интернировано в Дуньхуане и со страхом ожидало своей
участи61. Гнев императора во многом объяснялся общим китайским проигрышем
103 г. до н. э. на всех фронтах. Весной этого года китайский военачальник Чжао
Пону вместе с двадцатитысячным корпусом был окружен хуннами на северной
границе пустыни Бэйшань и принужден к сдаче. Почти одновременно другой отряд
хуннской армии совершил успешный набег на пограничные районы Китая и
беспрепятственно ушел обратно в степи. С учетом надвинувшейся хуннской угрозы
в совете министров империи Хань стало преобладать мнение о необходимости
бросить даваньскую затею с «небесными конями», а все силы державы
сосредоточить против хуннов. Премудрые советники явно недооценили волевой
потенциал своего императора: У-ди решительно отверг мнение малодушных членов
государственного совета. «Если, - сказал император, - мы не можем покорить
небольшое владение Давань, тоДахя и другие владения потеряют уважение к нам;
даваньских аргамаков никогда не получим, а У сунь и Луньту с пренебрежением будут
провожать китайских посланников, и мы сделаемся посмешищем для иностранных
государств».62 Вслед за тем, У-ди распорядился простить злосчастную армию
Ли Гуанли и всех армейских чиновников, которые были ответственны за ее
поражение, а всех миролюбивых членов совета министров, доказывавших невыгоды
войны с Даванью, во главе с неким Дын Гуаном, - предать суду.
Огромная государственная машина империи была запущена во всю ее
колоссальную мощь. В Дуньхуане была собрана новая шестидесятитысячная армия
(не считая прислуги и батальонов снабжения), в изобилии снабженная оружием и
продовольствием. Из скота находилось при армии 100 тыс. быков, 30 тыс. лошадей
и до 10 тыс. ослов, мулов и верблюдов. В войско были призваны опытные инженеры
для проведения осадных работ и коневоды для отбора племенных жеребцов. Для
предохранения армии от фланговых ударов хуннов были вновь построены и
снабжены гарнизонами две крепости, прикрывавшие линии китайских военных
поселений между Ордосом и Лобнором. По предписанию императора У-ди в степи
на некотором удалении от границы Китая была сооружена укрепленная сторожевая
линия протяженностью в тысячу ли (около 500 км). Она состояла из земляного вала
с крепостями и караульными башнями, на верхних площадках которых в случае
опасности разжигали сигнальные огни. 180-тысячная армия Китая была брошена в
степь против хуннов и оттеснила их кочевья далеко к северу от Цзюцюаня и Чжанъе.
304
Γη а в a V
Весь мир Востока получил убедительнейшее доказательство невероятной мощи
Срединной империи.
Ли Гуанли сделал правильные выводы из печального опыта предыдущего
похода: на этот раз он предпринял все возможное, чтобы сохранить боевую мощь
армии во время перехода через безводные пустыни Восточной Скифии. Войско было
разделено на два отряда: северный и южный. Северный отряд шел от Хами через
Карашар и Кучу на Кашгар вдоль южных склонов Тянь-Шаня, а южный
продвигался от озера Лобнор на Хотан, Яркенд и оттуда на Фергану. Солдаты
китайской армии в этом походе не испытывали недостатка в провианте и фураже:
напуганные мощью империи Хань владетели оазисов, лежащих на пути движения
войска, охотно обеспечивали китайцев всем необходимым. Единственное
исключение составил город Луньтоу, расположенный в 680 ли к западу от Карашара.
Владетель этого княжества заупрямился - отказался выдать необходимый китайцам
продовольственный запас и, вооружив стар и млад, попытался было отсидеться за
стенами города. Это решило судьбу недалекого упрямца, а заодно и его сограждан:
Луньтоу был взят приступом, разграблен, а все его жители убиты.63
У границ Давани (Ферганской долины) обе части китайской армии соединились
воедино. Царь Давани Мугуа выступил навстречу врагу, но был разбит и едва сумел
укрыться за стенами своей столицы. Сжав этот город в плотное кольцо войск, Ли
Гуан-ли развернул методичные осадные работы. День и ночь мощные тараны,
прикрытые сверху осадными башнями, били во внешнюю стену крепости. Китайские
инженеры отвели воду от города, и защитники Эрши стали страдать от жажды.
Специально натренированные китайские арбалетчики, сменяясь в боевых расчетах
с точностью часового механизма, вели с верхних площадок осадных башен
убийственный обстрел внутреннего пространства города. Наконец, после
сорокадневной осады китайцы проломили внешнюю стену и ворвались в город.
Началась резня: хорошо подготовленные китайские пехотинцы легко ломали все
попытки даваньцев организовать сколько-нибудь организованное сопротивление.
Большинство даваньских старейшин были убиты или попали в плен. Часть
обороняющихся воинов во главе с оставшимися в живых членами государственного
совета укрылись во внутренней цитадели крепости и вступили в переговоры с Ли
Гуанли. Чтобы сделать ход этих переговоров более конструктивным, даваньская
знать убила собственного правителя Мугуа, отрубила ему голову и отправила этот
кровавый подарок Ли Гуанли.
Условия, на которых осажденные были готовы заключить мир, были не слишком
сложны. По мнению даваньских старейшин, китайцы должны были прекратить
войну и не лишать Давань государственного суверенитета. Со своей стороны Давань
20 Заказ №217
305
Апанская пмперпя Кангюп
обязывалась выдать необходимое число аргамаков по выбору китайских коноводов,
а сверх того обеспечить китайское войско продовольствием на весь обратный путь.
Если же, грозились даваньские старейшины, это разумное мирное предложение будет
отвергнуто, тогда с их стороны будет отдан приказ убить всех аргамаков, и китайцы,
даже в случае безусловной победы, останутся с носом. К тому же, предупреждали
даваньцы, могущественный Кангюй уже направил свои войска на выручку
осажденным в Эрши, а следовательно, Ли Гуанли в конечном итоге будет вынужден
сражаться на двух фронтах сразу - против даваньцев в городе и против кангюйцев
в поле.
Китайский главнокомандующий, получив это предложение о мире, собрал
военный совет. На нем было отмечено, что внутреннюю цитадель даваньской
столицы взять будет нелегко. Во-первых, даваньцы показали себя отважными
воинами, которых невозможно запугать. Во-вторых, по сообщению китайской
агентуры, в даваньской резиденции накоплено огромное количество
продовольствия, а кроме того туда смогли пробраться циньские специалисты из
царства Дацинь (т. е. либо греки, либо римляне), которые умели находить водоносные
слои в грунте и могли обеспечить осажденных колодцами с водой. В-третьих, и
это самое важное(!) - кангюйские отряды уже вошли в боевое соприкосновение с
линией китайских войск, а следовательно, уже в самое ближайшее время следовало
ожидать подхода к Эрши основных сил армии Кангюя. Внимательно выслушав
все эти соображения, Ли Гуанли со своей стороны подчеркнул, что китайская
армия, без сомнения, будет разбита, если во время очередной отчаянной вылазки
даваньцев им на помощь придет кангюйская конница, которая ударит в китайский
тыл. С учетом всех этих обстоятельств военный совет решил принять мирные
предложения Давани и заключить мир с преемником Мугуа еще до подхода
главной кангюйской рати.64
Таким образом, несмотря на огромный успех второй военной экспедиции
китайцев на запад (Ли Гуанли в 101 г. до н. э., после возвращения армии в Китай,
получил даже почетный титул «Эршиский полководец»), в Средней Азии были четко
определены границы максимального геополитического влияния империи Хань. По
существу они совпадали с восточной границей царства Усунь и линией мелких
владетельных княжеств на западе Синьцзяня. Там же, где начинались границы
Кангюя и вассальных ему согдийских оазисов, политическое влияние Китая было
крайне незначительным и могло поддерживаться на должном уровне лишь методом
прямого военного давления. Финальный аккорд войны за «небесных лошадей»
убедительно демонстрирует военно-политическую мощь Кангюя, значительно
возросшую к рубежу II-I вв. до н. э. Аланской кочевой державе для прекращения
306
Γ π а в a V
дальнейшей экспансии китайцев оказалось достаточно лишь обнаружить свое
твердое намерение взяться за меч. Также очевидна политическая зависимость
владетелей согдийских и ферганских оазисов от Кангюя, отчетливо проявившаяся
в этой войне и еще более окрепшая в течении I в. до н. э.65 Приход армии Кангюя на
помощь гибнущей Давани, несомненно, являлся хотя и важным, но частным
проявлением этой зависимости. Другим проявлением той же зависимости стало
физическое устранение Моцая, нового царя Давани, возведенного китайцами на
престол и, без сомнения, являющегося давним агентом влияния Срединной
империи. Моцай был убит с «общего согласия» даваньских старейшин вскоре после
того, как китайская оккупационная армия покинула пределы Ферганской долины.66
На престол Давани был возведен Жишань - младший брат убитого царя Мугуа, т. е.
представитель прежнего владетельного рода, вполне лояльного Кангюю, а
возможно, даже зависимого от него. Устранив китайского ставленника Моцая
руками внутренней оппозиции, Кангюй сумел добиться очередной победы над
ханьским Китаем только теперь на дипломатическом поприще. Отмеченные выше
факты свидетельствуют как будто бы о наличии некоего постоянного
«антикитайского» вектора во внешней политике аланского Кангюя. И если иной раз
кангюйские государственные мужи чуть изменяли направление этого вектора от
конфронтации к лояльности и сотрудничеству, то делали они это, по-видимому,
через силу, вынужденно, а при первой возможности вновь возвращались к своей
внешней политике жесткого сдерживания китайских экспансионистских
устремлений в Средней Азии. Что лежало в основе этой почти подчеркнутой
враждебности аланского Кангюя к ханьскому Китаю? Была ли «антикитайская»
составляющая внешней политики Кангюя только ситуационной реакцией на все
возрастающую мощь великой восточной империи, или в основе этой вражды лежали
сложные иррациональные мотивы этнопсихологического характера? Последнее
предположение в свете триады китайско-усуньско-кангюйских взаимоотношений
вовсе не выглядит невероятным.
В начале I в. до н. э. асское царство Усунь со столицей в г. Чигу являлось в
военно-политическом плане наиболее мощной державой региона после империи
Хань. Асы Усуни были способны выставить почти 200 тыс. воинов, боевые качества
которых ни в чем не уступали хуннским богатырям. Несмотря на это, совокупная
мощь военного потенциала Усуни была несколько меньше совокупной мощи
хуннской державы и подвластных хуннам восточных племен монголоидных «ху».
Постоянная угроза со стороны хуннов определила постоянный же вектор внешней
политики Усуни - стратегический союз с Китаем, использование военно-
дипломатического веса Хань в целях поддержания сложившегося паритета сил
307
Апанская пмперпя КангюН
между асами и державой хунну. Этот длительно действующий объективный фактор
позволил китайцам создать в государственной системе Усуни свое политическое
лобби, временами обладавшее значительной силой. Самую активную лепту в
создание этого лобби вносили китайские принцессы, выдаваемые замуж за усуньских
владык, а также их советники и челядь. Если допустить, что владетельный дом
Кангюя имел самые тесные родственные связи с царствующим родом асов из Усуни
(а в свете некоторых исторических фактов такое предположение кажется весьма
убедительным), то нет сомнения в том, что китайцы в столице Усуни делали все от
них зависящее, чтобы разорвать или, по крайней мере, максимально осложнить
эти связи. Активные хлопоты китайцев для достижения этой неблаговидной цели
легко объяснимы с точки зрения военной стратегии: переориентация Усуни на союз
с Кангюем немедленно оставляла ханьский Китай один на один с кочевой империей
хуннов. Более того, в этом случае китайский внешнеполитический кабинет должен
был навсегда забыть о планах подчинения не только всего Западного края, но даже
и наиболее близких к Китаю синьцзянских оазисов. Уход царства Усунь в орбиту
Кангюя (а тем хуже - слияние этих государств в единую кочевую суперимперию)
немедленно заставил бы Хань «де-факто» расстаться с титулом Срединной империи
и сосредоточиться уже не на экспансии в северо-западном направлении, а сугубо на
обороне существующих границ государства по линии Ганьсу - излучина Хуанхэ.
Такие невеселые перспективы вряд ли могли найти отклик в деятельных душах
китайских дипломатов и военных, а посему, разжигание интриг и вражды между
Усунью и Кангюем надолго стали одной из главных задач китайского
внешнеполитического ведомства.
Было бы неверно думать, что такого рода усилия китайской дипломатии всегда
находили благоприятную среду в социальных массивах этих родственных алано-
асских держав. Скорее наоборот: взаимоотношения Усуни и Кангюя долгое время
служат похвальным образцом удивительно стабильного добрососедства. Вместе с
тем, мышиная возня ханьской агентуры в Усуни конечно не могла остаться
незамеченной со стороны политических эмиссаров Кангюя в державе асов, и вряд
ли этот факт способствовал возникновению китаефильских настроений в среде
кангюйской знати. Весьма вероятно, что китайская антикангюйская агитация в
Усуни иногда могла достигать своей цели, - именно в те исторические моменты,
когда между правящими элитами Кангюя и Усуни возникали какие-либо серьезные
разногласия, имевшие объективный характер. Подобная ситуация возникла, по-
видимому, в начале I в. до н. э.
О резком ухудшении политических взаимоотношений между Усунь и Кангюем
в этот период свидетельствует краткая информация в разделе «Повествование о
308
Γ η а в a V
Хунну» в «Цянь Хань шу». Вообще, в этой династийной истории за первую половину
I в. до н.э. сведений о Кангюе нет, за исключением упоминания о судьбе некоего
Учаньму.
Бань Гу, составитель «Цянь Хань шу», отмечает:
«Учаньму был изначально [правителем] маленького царства, [лежавшего] между
У сунь и Канцзюй, не раз нападавших и притеснявших [его]. [Поэтому он] со своим
народом в несколько тысяч человек ушел [из родных мест - Н.Л.] и сдался Сюнну
[хунну - Н.Л.]. Хулугу-шаньюй отдал ему в жены старшую сестру сына своего
младшего брата жичжу-вана и послал с народом жить в [своих] западных землях»
[ХШ. Гл. 94/1. С.3790. Перевод: Боровкова. 2001. С.293].
Можно предполагать, что и после ухода владетеля Учаньму со своих родовых
земель, соперничество Усунь и Кангюя за эти опустевшие земли не прекратилось,
а, напротив, приобрело, ввиду отсутствия законного владельца, еще более жесткие
формы. Вряд ли эта борьба носила долговременный и бескомпромиссный характер,
ибо если бы это происходило именно так, то в тяжбу за наследие беглого князька
неизбежно включились бы хунны, поскольку только они, являясь новыми
сюзеренами Учаньму, имели на родовые земли последнего законное право.
В период между 50 и 46 гг. до н. э. прежде добрососедские отношения между
асами Усуни и аланами Кангюя дали серьезную трещину. Л.Н. Гумилев утверждает
даже, что между этими этнически родственными кочевыми державами началась
полномасштабная война.67 Хотя это мнение исследователя представляется несколько
драматизированным, и вряд ли можно говорить о начале действительно «горячей»
войны между алано-асскими государствами Восточной Скифии со всеми ее
неизбежными атрибутами в виде разрубленных тел, несчастных пленников и
сожженных селений, однако нет сомнений в том, что «холодная» война между
Усунью и Кангюем в этот период велась, причем велась достаточно интенсивно.
Комментатор древних китайских летописей Янь Ши-гу говорит о «многократных
притеснениях» кангюйского князя со стороны асов Усуни.68 Чем были вызваны эти
«притеснения»? Несомненно, что первопричина взаимного охлаждения отношений
между Усунью и Кангюем состояла в резком усилении военно-политического
потенциала последней державы. Кангюй все более внушительно демонстрировал
свое недовольство былой схемой союзнических отношений, при которой Усунь
признавалась сюзереном, а Кангюй - хотя и родственным, но все же вассалом. Аланы
Кангюя, опираясь на возросшую силу своей армии, стали все чаще рассматривать
родное государство не как дочернюю вотчину Усуни, а как вполне суверенный и
даже явно доминирующий в среднеазиатском регионе политический субъект.
Реальные факты дипломатической борьбы - своевольные действия китайского
309
Апанская пмперпя Кангюп
лобби в Усуни при одновременном впечатляющем успехе «антикитайской»
стратегической линии Кангюя - в своей совокупности должны были подталкивать
кангюйскую элиту ко все более жесткому декларированию своих политических
претензий. Политический курс на утверждение имперского международного статуса
Кангюя был, конечно, несовместим с каким-либо чрезмерным пиететом по
отношению к Усуни, а тем паче с выполнением каких-либо вассальных обязанностей
в пользу этой страны. Возможно, что кангюйская политическая элита
предпринимала осторожные попытки ревизии традиционных взаимоотношений с Усунью
и раньше, однако именно во второй половине I века до н. э. внутриполитическая
обстановка в Чигу подвигла Битянь на более резкие и недвусмысленные действия
по пересмотру освященного традицией status quo.
В конце 58 г. до н. э. в Чигу прибыла посольская миссия из Китая. Ее возглавляли
высокопоставленные сановники Вэй Хо-и и Жэнь Чан. Официальной целью их
визита было препровождение на родину усуньского княжича, исполнявшего
почетную службу при дворе ханьского императора Сюань-ди. Усуньским государем
в это время был Ними, принявший при восхождении на престол титул Куан-вана.
Ними отличался резким, вспыльчивым и своевольным характером и, по мнению
китайского внешнеполитического ведомства, весьма тяготился стратегическим
союзом Усуни с Китаем, поскольку был сыном хуннской царевны и поддерживал
неплохие личные отношения с державой хуннов. Ними был женат на китайской
царевне Цзею, однако прелести престарелой китаянки не слишком будоражили
воображение сурового аса и отношения между супругами были более чем
прохладными. С учетом традиционных для китайских династийных историй
недомолвок, можно понять (вернее, с высокой степенью вероятности предположить),
что Вэй Хо-и и Жэнь Чан имели еще одно - секретное поручение: подготовить
государственный переворот и убить Куан-вана. Царевна Цзею, пользуясь статусом
жены царя, должна была подготовить удобные декорации для этой драмы. Ними
должны были убить во время пира, который давала Цзею в своем особняке,
находящемся неподалеку от китайского посольства. В назначенный час Куан-ван
приехал на пир к своей доброй женушке и после очередной чары вина получил от
стоящего на страже китайского ратника удар мечом. Однако, или рука китайца
оказалась недостаточно твердой, или Куан-ван в последний миг перед ударом
сумел уклониться от разящей стали, но меч китайца не убил асского владыку, а
только слегка ранил. Асские телохранители прикрыли своего государя, Ними
сумел взобраться на коня и ускакать прочь. Сисэньсэу (все личные имена даются в
китайской транскрипции), старший сын Ними, поднял народ против изменницы-
мачехи, и вооруженные асы бросились на штурм дворца, в котором жила
310
Га а в a V
Цзею, и китайского посольства в Чигу. Китайцы затворились внутри своих дворцов
и, нужно отдать им должное, мужественно оборонялись. Вялотекущая осада
продолжалась несколько месяцев, пока возникший конфликт не ликвидировали
общими усилиями Чжэн Цзи, китайского наместника в Западном крае, и усуньской
политической элиты, осознающей всю серьезность последствий разрыва
стратегического союза с Китаем. Китайские военные контингенты вступили в Чигу
и освободили неудачливых заговорщиков из плена.
Началось следствие, в ходе которого китайцы попытались представить все
произошедшее как акт своевольства и преступной легкомысленности сановников
Вэй Хо-и и Жэнь Чан. Вельможи были закованы в кандалы и в клетках, как дикие
звери, доставлены в столицу Китая. Здесь их обезглавили. Китайский пристав Чжан
Вун, получив слишком большие полномочия для ведения следственных
мероприятий, вошел в раж и на допросе стал оскорблять и бить по голове царицу
Цзею. Оскорбленная разведчица (почти все китайские жены «северных варваров»
активнейшим образом сотрудничали с разведкой Китая) пожаловалась на пристава
самому императору Сюань-ди. Забывшийся Чжан Вун был немедленно отозван в
Китай и там казнен. Одновременно имперский кабинет Хань направил в Чигу особое
посольство, которое доставило Куан-вану 20 лан золота, несколько кусков шелковых
тканей и лекаря со снадобьями для заживления раны. Понимая, что Куан-ван не
настолько глуп, чтобы простодушно воспользоваться китайскими лекарствами,
имперский кабинет включил в состав посольства специального эмиссара Ги Ду,
задачей которого было убийство царя асов при первом же удобном случае. Ги Ду
благополучно доставил подарки и лекаря к Куан-вану, но удобного случая добить
живучего аса в его собственном дворце не представилось. Приняв подарки, Куан-
ван решил оказать честь своему гостю и в сопровождении всего десяти всадников
поехал проводить его. Зная, что даже самое незначительное китайское посольство
насчитывало не менее 100 человек, легко понять, что Ги Ду получил редкий шанс
блестяще выполнить поставленное задание. Отчего он не воспользовался этим
шансом судить трудно, - возможно, что вовремя вспомнил об отрубленных головах
сановников Вэй Хо-и и Жэнь Чана. Как бы там ни было, но проводив Ги Ду, Куан-
ван благополучно вернулся домой. Возвращение Ги Ду в Китай было не столь
счастливым: на родине разведчика обвинили в халатном пренебрежении долгом и
посадили на принудительные работы в шелкодельню, что по китайским стандартам
наказаний приравнивалось к каторге.69 Формулировка государственного обвинения
Ги Ду звучала казуистически: «зная, что Куан-ван должен быть убит, не
воспользовался благоприятными обстоятельствами». [ХШ. Гл. 96/2. С.3906.
Боровкова. 2001. С.272].
311
Апанская пмперпя Кангюп
В это время в Усуни против Куан-вана восстал Уцзюту, сын прежнего асского
царя Унгюйми (Вэньгуйми - по Л.А.Боровковой) от хуннской царицы. Он бежал
от гнева Куан-вана в «северные горы», т. е. на Алтай - в родные горы асов. Здесь он
стал собирать вооруженное ополчение, ободряя людей обещанием, что вскоре «из
дома его матери придут хуннские войска». Собрав достаточно сил, Уцзюту
неожиданно напал на Куан-вана и убил его, после чего удачливый сын хуннской
царицы провозгласил себя царем Усуни. Китайский имперский кабинет понял, что
ситуация в Усуни выходит из-под контроля и стал всерьез готовиться к войне с
прежним верным союзником. В Дуньхуан был послан военачальник Синь Усянь с
передовым отрядом в 15 тыс. солдат. Задачей китайцев стала подготовка временных
продовольственных складов на случай предполагаемой войны. Одновременно, при
посредничестве некой Фэн Ляо, фрейлины царицы Цзею, вышедшей замуж за
асского военачальника, китайское внешнеполитическое ведомство вступило в
переговоры с Уцзюту. В конечном итоге Уцзюту вынужден был пойти на уступки
Китаю и дал согласие на образование в Усуни двух уделов: старшего - в 60 тыс.
кибиток, и младшего - в 40 тыс. кибиток.70 Все эти события происходили в течении
57-54 гг. до н. э. и нет сомнения, что именно в этот период внутренних смут и
заговоров, раздиравших Усунь, кангюйская дипломатия предприняла решительные
шаги к освобождению своей страны от протектората ослабленного асского
государства. В следующие несколько лет, когда смуты в Усуни несколько поутихли,
а вернее - стали уже привычными, асские государственные мужи, несомненно,
предприняли ряд жестких демаршей против Кангюя для восстановления прежнего
status quo. Именно эти решительные шаги асской политической элиты в Чигу, о
сути которых мы можем только догадываться, позволили Янь Ши-гу утверждать о
«многочисленных притеснениях» кангюйского князя со стороны Усунь.
Вскоре действия асов приняли, по-видимому, столь угрожающий характер, что
подвигли кангюйского владетеля на совершенно беспрецедентные меры по
обеспечению безопасности своего государства. Царь Кангюя решил отгородиться
от Усуни хуннским заслоном! Как показали дальнейшие события, такое решение
доставило кангюйцам более хлопот, чем пользы, но ведь известное народное
наблюдение о «силе заднего ума» применимо не только к простолюдинам, но и к
владетелям...
Смуты и нестроения, характерные для всех этнических систем на
раннефеодальной стадии развития, были уделом не только асов Усуни, но и хуннов,
вообще умудрившихся расколоться на два антагонистических, откровенно
враждебных друг другу субэтноса. Изучение процесса этнического раскола у хуннов
очевидно выходит за рамки нашего исследования, поэтому отметим лишь итог: к
312
Га а в a V
49 г. до н. э. в степях Центральной Азии кочевало две взаимно враждебных орды
хуннов. Северная орда, которую возглавлял Чжичжи-шаньюй, кочевала по
северозападной границе Гоби, имея центром своих владений степи Джунгарии. Эта орда
была бедна и относительно малочисленна, но зато обладала полной политической
свободой. Южная орда хуннов, более многочисленная и более мощная в военном
плане, поступила на караульную службу ханьского Китая, получала регулярное
содержание зерном (рис, просо) и кочевала по южной границе Гоби вдоль Великой
китайской стены. Шаньюем этой орды был мудрый государственный деятель
Хуханье, сумевший в отчаянной борьбе за свой почетный пост переиграть многих
соперников и поотрубать многие горячие головы. Хуханье регулярно встречался с
китайским императором Юань-ди (преемником почившего Сюань-ди), получал от
имперского двора богатейшие подарки и рассматривался китайским
внешнеполитическим кабинетом в качестве единственного законного представителя
народа хуннов. Под крыло Хуханье прибивались в основном люди спокойного,
мирного нрава, чуждающиеся военных авантюр, склонные к размеренной жизни
в привычных бытовых условиях.
Чжичжи-шаньюй, мечущийся по Джунгарии, был человеком совершенно иного
психологического склада. Это был своевольный и дерзкий рубака, ставящий во
главу угла всех своих поступков право силы, находивший особую прелесть в
бесконечных военных столкновениях и походах. Ему явно недоставало мудрости и
прозорливости Хуханье, а возможно, он был просто подвержен болезненным
психологическим срывам, в продолжении которых он терял контроль над собой и
проявлял совершенно неоправданную жестокость. Самочинно провозгласив себя
в 56 г. до н.э. великим шаньюем хуннов, но не подчинившись Хань, Чжичжи-шаньюй
увел свою орду на северо-запад, где разгромил кочевья местного князька-самозванца
Илиму-шаньюя. Пока Хуханье искал благосклонности имперского кабинета Хань
и кочевал вдоль Великой Китайской стены, Чжичжи-шаньюй основательно укрепил
свои политические позиции на севере, не оставляя вместе с тем надежд на
единоличную власть в державе хуннов. О дальнейших событиях подробно
повестуется в «Цянь Хань шу».
«[Чжичжи-шаньюй], рассчитав, что своими силами не сможет утвердиться в
Сюнну [хунну - Н.Л.], [двинулся] дальше на запад ближе к Усунь. Намереваясь
объединить силы [с нею], отправил посла к малому куньми Уцзюту. Уцзюту, зная,
что Хань поддерживает Хуханье, а Чжичжи - беглый враг, решил напасть на него,
чтобы отличиться перед Хань. Затем [он], убив посла Чжичжи и отправив его голову
в ставку духу, вывел 8-тысячную конницу навстречу Чжичжи. Чжичжи видел, что
усуньское войско многочисленно и что его посол не вернулся, дал встречный бойусуням
313
Апанская пмперпя Канпой
и разгромил их. А затем [повернул] на север и напал на Уцзе. Уцзе сдалось. Выступив
с его войском на запад, [Чжичжи-шаньюй] разбил Цзянькунь, [а лежавшее от них] к
северу Динлин сдалось. Объединив три царства, [Чжичжи] неоднократно нападал на
У сунь и всегда побеждал ее.
... Прежде, как только Юанъ-ди вступил на трон, Хуханье-шаньюй в новом письме
императору говорил, что [его] народ бедствует из-за недостатка [продовольствия].
И [император] Хань повелел цзюням Юньчжун и Уюань доставить [ему] 20 тысяч ху
зерна. Чжичжи-шаньюй, находясь в такой дали и злобясь на Хань за поддержку
Хуханье, отправил посла с письмом императору, прося [вернуть] сына, находившегося
в его свите». [ХШ. Гл.94/2. С.3800-3801. Боровкова. 2001. С.278].
Завидуя богатству и влиянию Хуханье, Чжичжи-шаньюй неоднократно
предпринимал попытки установить прямые контакты с имперским кабинетом Хань.
В 48 г. до н. э., убедившись, что Юань-ди не намерен развивать специальных
контактов с северной ордой хуннов, Чжичжи-шаньюй в ультимативной форме
потребовал возвращения в степь своего сына, находившегося с 53 г. на службе в
свите императора. Имперский кабинет не имел никаких оснований задерживать
юношу в столице Китая, а потому направил к Чжичжи-шаньюю особого посла Гу
Цзи, задачей которого было обеспечение безопасности княжича по дороге домой.
Когда китайское посольство прибыло в ставку северных хуннов, Чжичжи-шаньюй,
неожиданно воспылав яростью, убил исполнительного чиновника Гу Цзи и вместе
со своей ордой попытался скрыться в степях. Надо полагать, ему хорошо был
известен незыблемый закон китайской дипломатии, гласящий, что кровь убитого
посланника Срединной империи может быть смыта только кровью его убийцы. В
Китае долго, вплоть до 44 г. до н.э., не имели достоверной информации о судьбе
посла, но когда причина его гибели стала известна, участь Чжичжи была решена.
Еще в 47 г. до н. э. ханьский имперский кабинет заключил новый союзный договор
с ордой Хуханье. Клятва договора, среди прочего, содержала и такие ко многому
обязывающие слова: «... Отныне впредь Хань и Хунну будут составлять один Дом;
из рода в род не будут ни обманывать друг друга, ни нападать друг на друга».11
Хуханье, вместе с признанием его прочного вассалитета по отношению к империи
Хань, получал возможность вновь вернуться на северные пастбища своих предков.
Зачем Китаю потребовался этот возврат Хуханье на север ни для кого не являлось
секретом: имперский кабинет Хань хотел увидеть на серебряном блюде в руках
очередного вестника из степи - мертвую голову Чжичжи-шаньюя.
Весьма показательно, что именно в 44 г. до н.э. (т.е. сразу после того, как в
столице Китая получили достоверную информацию о гибели Гу Цзи) Хань вернула
Хуханье его сына, также, как и сын Чжичжи, находившегося в свите императора.
314
Γ π а в a V
Хуханье получил позволение вернуться на привольные земли хуннов на севере, а
вместе с этим и полную свободу рук в отношении неуловимого Чжичжи-шаньюя.
« ... После этого Хуханье β конце концов перенес [свою] ставку на север, и в его
владениях установилось спокойствие. Чжичжи, убив посла и сознавая вину перед
Хинь, узнав к тому же, что Хуханье еще больше усилился и опасаясь [его]
неожиданного нападения, захотел уйти [еще] дальше». [ХШ. Гл. 84/2. С.3801-3802.
Боровкова. 2001. С.280].
Тучи над головой мятежного вождя северных хунну заметно сгущались.
Военные обозы Хуханье уже тянулись на север, когда царь Кангюя собрал
приближенных князей на совет. Отметив, что военно-политическое давление асов
Усуни на Кангюй превзошло все допустимые пределы, недальновидный кангюйский
государь предложил радикальнейший план устранения Усуни как государства.
Согласно этого плана, предполагалось переселить орду Чжичжи-шаньюя на
восточные земли Кангюя, а затем, совокупными силами завоевать Усунь. После
разгрома родственных асов, предлагалось заселить их земли хуннами Чжичжи, а
его самого поставить владетелем Усуни!
«Как раз в то время правитель Канцзюй [Кангюй - Н.Л.] находился в
затруднительном положении из-за частых нападений Усунь. Посоветовавшись со
всеми сихоу, [он] рассудил: «Сюнну [хунну - Н.Л.] - великая держава, Усунь же
первоначально подчинялась ей. Теперь Чжичжи-шаньюй находится в бедственном
положении за пределами [Сюнну]. Можно пригласить [его] расположиться у [нашей]
восточной границы и, объединив [его и наши] войска, завладеть Усунь, возвести [его]
на трон ее правителя и надолго избавиться от беспокойства [со стороны Усунь].
Немедленно отправили посла в Цзянькунь для переговоров с Чжичжи. Чжичжи,
давно живя в страхе и злобясь на Усунь, очень обрадовался, узнав о плане Канцзюй,
заключил договор и повел войска на запад. Канцзюй тоже послал знатных людей с
несколькими тысячами верблюдов, ослов и лошадей навстречу Чжичжи. По дороге
много людей Чжичжи погибло от мороза и до Канцзюй дошли только 3000 человек.
[XIII. Гл. 94/2. С. 3802. Боровкова. 2001. С. 296].
В свете последующих событий приходится удивляться уже не тому, что этот
откровенно бредовый план пришел в голову сиятельному владыке Кангюя (в
конечном счете любой смертный имеет право на ошибку), а тому, что столь
самоубийственная для Кангюя политика не только получила одобрение
государственного совета, но и немедленно стала самым активным образом реали-
зовываться.
Чжичжи-шаньюй, получив предложение кангюйского государя о военном союзе,
чрезвычайно обрадовался. Еще бы! Положение его орды в этот период стало
315
Апанская пмперпя Канпоп
буквально критическим: с юго-востока ее уже начали теснить рати Хуханье, а с
северо-запада нависала Усунь, алчущая жестокой расплаты за прежние набеги
хуннов. Военная обстановка вокруг северной орды хуннов была настолько
угрожающей, что Чжичжи-шаньюй решил переселяться в Кангюй немедленно -уже
зимой 43-42 гг. до н. э., справедливо полагая, что весной спокойно покинуть
Джунгарию ему уже не дадут. Кангюйским аланам очень повезло, что переселение
орды Чжичжи состоялось именно суровой зимой, в противном случае еще
неизвестно, чем могла закончиться для Кангюя эта авантюра с переселением
многотысячной озлобленной орды хуннов-отщепенцев. Путь, который должен был
преодолеть со своими людьми Чжичжи, был очень долог и крайне тяжел: хуннам
пришлось идти на реку Талас в обход земель Усуни - по северным склонам хребта
Тарбагатай, вдоль северного берега Балхаша и затем через суровую пустыню Бетпак-
Дала. Можно вновь удивиться прекраснодушию кангюйского царя: он позаботился
о хуннах словно о родном народе, направив навстречу орде Чжичжи своих
старейшин с несколькими тысячами верблюдов, ослов и лошадей. Эти меры,
возможно, спасли жизнь многих хуннов, ибо неожиданно ударил сильный мороз,
повалил снег и завыла пурга. Непогода бушевала, вероятно, довольно долго, ибо
огромное число соплеменников Чжичжи замерзло в голых равнинах Бетпак-
Дала, так и не дождавшись теплых лучей весеннего солнца. В Кангюй Чжичжи
привел только 3 тысячи хуннских воинов. Разумеется, с такими силами о
покорении державы асов нечего было и думать.
Л.А. Боровкова полагает, что Чжичжи-шаньюй прибыл в Кангюй не с тремя
тысячами воинов, а с «тремя тысячами своих людей», к числу которых она относит
женщин и слуг [Боровкова. 2001. С.297]. С таким выводом трудно согласиться,
поскольку в «Цянь Хань шу» конкретно указывается, что, получив приглашение
царя Кангюя, Чжичжи «повел войска на запад». Коль скоро мятежный шаньюй вел
войска, то и привел он в Кангюй именно 3 тыс. воинов. Древняя летописная традиция
Востока обычно вообще не учитывает особ прекрасного пола как категорию
дееспособного населения, счет идет на зрелых мужчин и их наследников отроческого
возраста. По-видимому, на Востоке изначально понимали, что там, где есть
настоящие мужчины, обязательно будут присутствовать и женщины. Нет сомнения
в том, что с ордой Чжичжи-шаньюя в Кангюйское царство переселилось немало
женщин: жен, наложниц и их детей, но этих людей никто не вносил в реестр военного
потенциала северной орды хуннов, а значит, никто и не считал.
Кангюйский царь принял Чжичжи как дорогого гостя. Он дал изгнаннику в
жены свою дочь, а сам, недолго думая, женился на его дочери, наивно веря, что
женские узы позволят смирить врожденное вероломство этого дикого степного
316
Γ η а в a V
волка. И действительно, поначалу все пошло по заранее намеченному плану.
Объединенная алано-хуннская рать обрушилась на Усунь и стала успешно теснить
асов на восток - в сторону родного Алтая. В 42 или в 41 г. до н. э. хуннам удалось
даже временно захватить Чигу - столицу Усуньского царства.72 Однако впоследствии
натиск алано-хуннской коалиции на Усунь резко ослаб, а сама она, по-видимому,
очень скоро фактически распалась.
Информация об этих событиях помещена в «Цянь Хань шу» в специальный
раздел, посвященный биографии молодого ханьского офицера Чэнь Тана.
«Правитель Канцзюй отдал Чжичжи в жены свою дочь, а он свою - в жены
правителю Канцзюй. В Канцзюй очень уважительно относились к нему, намереваясь
использовать его престиж для устрашения всех царств. Чжичжи, используя войска
[Канцзюй], не раз нападал на Усунь, углубляясь [в ее земли] до г. Чигу, убивал и уводил
людей, угонял скот. Усунь же не осмеливалась преследовать его. Западные пределы
[ее] опустели и обезлюдели на 1000 ли. Чжичжи, полагаясь на свой престиж и
уважение в большом царстве, а также на [свои] победы, возгордился и перестал
[соблюдать] церемониал [в отношениях] с правителем Канцзюй. [Однажды] в гневе
убил дочь правителя Канцзюй и несколько сот знатных людей и простолюдинов,
некоторым отрубили руки и ноги и бросили в реку Дулай. Были выделены люди
сооружать стены [вокруг его ставки]. Ежедневно работали 500 человек и закончили
их за два года. А еще [он] отправил послов потребовать от царств Хэсу и Давань
ежегодных подношений, и [они] не посмели отказаться. Хань трижды присылала
послов [к нему] в Канцзюй, прося отдать тела [посла] Гу Цзи и других [убитых им].
Но Чжичжи оскорблял послов и не желал почтительно принимать указы императора,
вслед же за тем в письмах [в Хань - Н.Л.] заявлял: «Живу трудно, хочу обратиться
за советом к могущественной Хань и послать сына в свиту императора». Вот до
чего дошел [он в своем] высокомерии!» [ХШ. Гл. 70. С.3009. Боровкова. 2001. С.297].
Причиной скорого распада алано-хуннского военного союза была
непредсказуемость и необузданность Чжичжи-шаньюя. Без согласования с Кангюем
он прошел огнем и мечом всю Ферганскую долину, оставляя после себя дымящиеся
развалины домов и горы трупов.73 Так, в глазах ферганцев, Кангюй из справедливого
сюзерена и мужественного защитника превратился в соучастника разбойничьей
шайки. Для сохранения попавшей в его руки богатейшей добычи Чжичжи выстроил
на реке Талас довольно мощную по местным меркам крепость. Она была окружена
глубоким рвом, земляным валом и двойным частоколом со сторожевыми башнями.
Хунны, не имеющие навыков фортификации, не могли самостоятельно построить
столь сложное оборонительное сооружение и, несомненно, пользовались услугами
сторонних инженеров. Эти специалисты были, по-видимому, выходцами с
317
Апанская пмперпя Канпоп
территории греко-римской ойкумены, поскольку детали фортификационных
сооружений таласской крепости явно носили следы римского влияния. В состав
гарнизона крепости было включено свыше ста пехотинцев, которых некоторые
исследователи считают пленными римлянами, бывшими легионерами
разгромленной парфянами армии Красса.74 Если это мнение справедливо, тогда не
остается никаких сомнений в том, что Чжичжи-шаньюй в обход своего сюзерена,
кангюйского царя, вступил в прямые контакты с Парфией. Парфянская империя
всегда находилась в крайне враждебных отношениях с асо-юэчжийской коалицией,
а впоследствии, неоднократно жестко сталкивались с Кушанским царством и
аланами Кангюя. Эта враждебность в конечном счете вызвала череду аланских
вторжений на территорию самой Парфии, первое из которых приходится, по-
видимому, на 72 г. н. э. Вероятно, контакт Чжичжи-шаньюя с парфянами
действительно состоялся, причем сопровождался оказанием реальной военной
помощи хуннскому изгнаннику в размере центурии римских солдат. Этот факт
является убедительным доказательством, что хунны, поселившись на востоке
Кангюя, очень скоро стали проводить собственную, причем враждебную своему
бывшему союзнику политическую линию. Не исключено, что Чжичжи вынашивал
планы завоевания царства юэчжи, по крайней мере сведения о таких намерениях
отражены в донесениях китайской разведки из Кангюя. Если это так, то союз с
парфянами был крайне необходим этому хуннскому авантюристу, ибо Парфия могла
сковать значительные силы юэчжийской армии на западе, в то время как конница
Чжичжи нанесла бы мощный удар в сердце государства юэчжи с востока. Возможно,
именно союз таласских хуннов с Парфией привел к решительному разрыву между
Чжичжи и кангюйским царем. По-видимому, Кангюй жестко потребовал от
вероломного хунна четкого исполнения ранее принятых обязательств, но это
привело лишь к взрыву патологической жестокости Чжичжи - он немедленно убил
свою жену, кангюйскую царевну, а вместе с ней несколько сот знатных кангюйцев,
причем их тела были изувечены и брошены в реку.75 Удивительно, но тем не менее
факт - Кангюй никак не отреагировал на чудовищное убийство своих знатных
сограждан и царской дочери. Не исключено, что в это время шла ожесточенная ди-
настийная смута в высших придворных сферах Битяня и на этом мрачном фоне
кровавые события в далекой таласской крепости прошли почти незамеченными.
Если кангюйским аланам было не до Чжичжи-шаньюя, то это вовсе не означало,
что о нем забыли китайцы. Надо полагать, что проблема ликвидации хуннского
разбойничьего вертепа на реке Талас постоянно находилась в поле зрения
китайского наместника Западного края. Впрочем, для решения этой проблемы
необходимы были значительные военные силы, а также безоговорочная решимость
318
Γ η а в a V
их применить. Но даже в этом случае, китайцы должны были предварительно
заручиться благожелательным нейтралитетом Кангюя, ведь таласская крепость
Чжичжи формально находилась на территории этого государства. Однако
нейтралитет Кангюя оказался практически недостижим: когда вскоре после
зверского убийства кангюйской царевны в Битянь прибыло китайское посольство,
его вновь приняли враждебно и даже оскорбительно. Такая позиция
официального Кангюя сковывала до поры до времени руки китайских наместников в
Западном крае. Ситуация вкорне изменилась с прибытием сюда молодого
офицера Чэнь Таня.
В армию Чэнь Тан попросился из тюрьмы, куда попал за какой-то
незначительный проступок. В Китае того времени существовала разумная практика
замены уголовных наказаний службой в армии на опасных границах. Получив в
результате своего ходатайства звание младшего офицера, Чэнь Тан был направлен
в Восточную Скифию. Здесь умный и образованный чиновник, каким являлся Чэнь
Тан на гражданской службе, был просто незаменим, и вскоре молодой офицер стал
руководителем канцелярии наместника края. Обрабатывая большие объемы
входящей дипломатической информации, Чэнь Тан вскоре убедился, что Чжичжи-
шаньюй остался в Таласе в столь же полной политической изоляции, в какой этот
авантюрист некогда пребывал в родной Джунгарии. Вполне возможно, что
предприимчивому китайцу удалось установить надежный контакт с некоторыми
влиятельными родами кангюйских алан, по крайней мере с теми, чьи родственники
погибли от руки таласского изверга. Утвердившись во мнении, что политическое
положение Чжичжи-шаньюя в Кангюе крайне шатко, Чэнь Тан стал всеми
способами склонять наместника Гань Яньшоу к военному походу на реку Талас.
Наместник, по природе своей человек нерешительный и, как всякий чиновник,
очень опасавшийся за судьбу своего кресла, долго раздумывал, а затем неожиданно
разболелся. Возможно, это был просто хитрый трюк старого служаки, который
негласно дал Чэнь Тану все полномочия, а сам решил временно выйти из игры, чтобы
посмотреть: а что же получится из затеи молодого офицера? Не подозревая об этих
кознях, Чэнь Тан подписал за наместника приказ о мобилизации и стал деятельно
собирать войско. Когда армия, собранная из местных китайских ополченцев, была
уже вполне готова к выступлению, наместник чего-то испугался и попытался
дать задний ход. Мгновенно оценив, чем по китайским законам может грозить
лично ему обвинение в самовольных действиях от имени императора, Чэнь Тан
выхватил меч и, взмахнув им над головой Гань Яньшоу, прямо заявил тому, что
для него обратной дороги уже нет. Возможно, что опытному знатоку властных
лабиринтов столицы нужна была (в целях будущего рапорта по начальству) именно
319
Ааанская пмперпя Канпоп
такая реакция своего подчиненного, ибо Гань Яньшоу не только не позвал стражу,
но сам добровольно присоединился к армии.
«Войска построили в походный порядок, дополнительно назначили янвэй-байху и
хэци-сяо [вэев]. Ханьских и хуских [т.е. некитайских по этническому составу - Н.Л.]
войск собралось более 40 тысяч человек. Яньшоу и Тан написали императору докладу
в котором донесли о своем преступлении - подделке указа, доложили о состоянии
войск и в тот же день повели войска [в поход]». [ХШ. Гл. 70. С.3010-3011. Боровкова.
2001.С.299].
Желая максимально сохранить здоровье и силы своих солдат и при этом
уменьшить бремя продовольственных реквизий, возлагаемое на местное
население, китайские полководцы разделили свою армию на шесть отрядов.
«... Они [Гань Яньшоу и Чэнь Тан. - Н.Л.] повели по разным направлениям шесть
отрядов войск: три отряда, следовавшие по южной дороге, преодолели горы
Цунлин и двигались через [владение] Давань, другие три отряда, находившиеся
под командованием духу, выступили из владения Вэньсу и, двигаясь по северной
дороге, вошли в город Чигу, затем, миновав земли усуней, достигли владения
Канцзюй и подошли к пункту западнее озера Тяньчи», - так свидетельствует о
маршруте движения китайской армии Цянь Хань шу.76
Перевалив невысокие горы Айтау, служившие границей между Усунью и
Кангюем, китайское войско подверглось первому нападению кангюйской конницы.
Кангюйцам удалось захватить армейский обоз, но воспользоваться содержимым
повозок они не смогли: китайцы настигли их, разбили и отобрали назад свое добро.
Непонятно, как могли китайцы настичь в родных для кангюйцев степях их конницу?
Не исключено, что свою весомую лепту в эту победу китайского оружия внесли
асские всадники Усуни, вероятно, давно жаждущие случая сполна расквитаться с
Чжичжи.77 Отбив свои повозки со снаряжением и продовольствием, китайские
полководцы не стали преследовать ушедший на запад кангюйский пограничный
отряд. Более того, китайцы со всей настойчивостью продемонстрировали, что их
врагами являются именно хунны Чжичжи, но никак не аланы Кангюя.
«Помощник правителя Канцзюй Баотянь, разбойничавший [в то время] с конницей
в несколько тысяч человек к востоку от города Чигу, убивший и уведший в плен более
тысячи человек великого куньми и угнавший очень много скота, настиг [здесь] с тыла
ханьские войска и основательно разграбил обозы. [Чэнь] Тан поспешно с хускими
[возможно с кавалерией асов? - Н.Л.] войсками напал на него, убил 460 человек,
захватил 470 уведенных в плен людей и вернул их великому куньми, а его лошадей,
овец и буйволов отдал войскам на пропитание. А еще схватил Инуду, знатного
человека Баотяня. [Чэнь Тан], вступив в Канцзюй через восточную границу, запретил
320
Γ η а в a V
войскам грабить. Тайно пригласил на встречу знатного человека Тумо и, добившись,
чтобы тот поверил в силу [его войск], выпил вина, скрепив договор, и отпустил.
Продолжили поход и, не доходя 60 ли до города Чжичжи, стали лагерем» [ХШ. Гл.
70. С.3011-3012. Боровкова. 2001. С.301].
Мирные дипломатические усилия китайцев были с пониманием, а быть может
даже с радостью восприняты в кангюйских пограничных гарнизонах, поскольку
впредь на всем долгом пути к Таласской долине на китайское войско никто не
нападал. Вообще, создается впечатление, что кангюйцы были заинтересованы не
столько в скорейшем уходе китайской армии восвояси, сколько в безоговорном
успехе этого неожиданного рейда. В пользу такого предположения
свидетельствует более чем странная тактика, которую избрал для своей защиты Чжичжи-
шаньюй.
Нет сомнений в том, что хунны не были застигнуты врасплох. Более того, еще
до подхода армии Чэнь Тана к долине реки Талас, Чжичжи направил в ставку
китайского полководца своего посла с мирными предложениями, которые были
отвергнуты. Следовательно, хуннский вождь имел необходимый резерв времени,
чтобы, по крайней мере, вовремя отступить в степи. Чжичжи-шаньюй, как показал
опыт его войны с асами Усуни, был блестящим тактиком маневренной войны, а все
успехи его боевых походов были связаны именно с привычным для хуннов
массированным использованием конницы. Логично было бы предположить, что и
в грядущем столкновении с армией Чэнь Тана хуннский военачальник изберет
ту же неоднократно доказавшую свою высокую эффективность военную
тактику. Однако Чжичжи-шаньюй избрал нечто совершенно противоположное:
он заперся в своей крепости и попытался отсидеться за ее стенами, тщетно
надеясь, что китайцы не сумеют взломать воздвигнутые пленными римлянами
оборонительные рубежи. Рассчитывать всерьез на успех своей обороны хуннам
не приходилось: умение китайцев брать крепости, причем в фортификационном
отношении гораздо более сложные, чем таласская крепостица, было хорошо
продемонстрировано в ходе войны с Даванью за «небесных коней». Значит,
оборона Чжичжи в крепости была тактикой отчаяния - тактикой загнанного
волка, окруженного со всех сторон стаей гончих псов. Хуннский военачальник
без сомнения понимал, что его единственный реальный шанс на спасение - уход
в степи, т. е. тактика навязывания китайцам маневренной войны, в которой
хуннская конница имела бы необоримое преимущество над пехотой Чэнь Тана.
Однако Чжичжи-шаньюй, природный кочевник и талантливый предводитель
конницы, в степи не пошел, а предпочел запереться, подобно даваньскому
ремесленнику, в стенах ненадежной крепостицы и ждать... Почему?
21 Заказ №217
321
Апанская пмперпя Канпоп
«Сначала шаньюй, узнав о походе ханьских войск, хотел бежать, но
засомневался: канцзюйцы ненавидят его и поддержат ханьцев изнутри, [а извне]
выставили, как он узнал, войска У сунь и все царства, бежать некуда. И Чжичжи,
уже выехавший [из ставки], вернулся, сказав: «Лучше упорно обороняться.
Ханьскис войска пришли издалека и не смогут долго нападать». [ХШ. Гл. 70.
С.3012-3014. Боровкова. 2001. С.303].
В степи алчного шаньюя уже давно ждали кангюйские конные сотни, с
нетерпением жаждущие расплаты за гибель и позор своих соплеменников, убитых
и разрубленных на куски одержимым хунном. Чжичжи было некуда отступать: его
высокомерие, вероломство и политическое слабоумие превратили еще совсем
недавно искренних друзей хуннов в их яростных и непримиримых врагов. На юге
Чжичжи ожидали мечи ограбленных даваньцев, на западе и севере все степные
дороги закрыли недремлющие караулы многотысячной кангюйской конницы, на
северо-востоке стояли дозоры асов Усуни, а с востока двигалась прекрасно
вооруженная китайская армия!.. Свободным для бегства оставалось только юго-
восточное направление, но там высилась каменная громада Тянь-Шаня, любое
из ущелий которого оказалось бы для хуннских всадников предательской
западней...
«На следующий день [китайцы - Н.Л.] прямо подошли к городу Чжичжи на
реке Дулай, остановились в 3 ли [1,2 км] и заняли позиции. Было видно, что над
городом шаньюя водружены пятицветные знамена. Несколько сот латников
находилось на стенах, более ста конников скакали туда-сюда под стеной и более
ста пехотинцев у ворот строем, [подобным] рыбьей чешуе, упражнялись с оружием.
Находившиеся на стенах то и дело кричали: «Подходите, сразимся!» [Вдруг] более
ста конников устремились к лагерю [ханьцев], но, встреченные лавиной стрел,
повернули назад. [После этого Чэнь Тан] послал множество командиров и воинов
обстрелять конницу и пехоту у городских ворот, но те ушли внутрь [города].
[Воспользовавшись этим], Яньшоу и Тан приказали войскам под бой барабанов
подойти к стенам и окружить город со всех сторон. Каждый знал свое место: [одни]
прорывались через ров, [другие] заваливали ворота, щитоносцы вышли вперед, за
ними стали лучники и начали стрелять вверх в людей на вышке, и люди с вышки
спустились вниз.
Перед земляной стеной была двойная деревянная стена. Из-за деревянной
стены [осажденные] убили и ранили многих идущих на штурм. Осаждавшие стали
подносить хворост, чтобы поджечь деревянные стены. Ночью несколько сот
конников хотели выехать [из города], но [осаждавшие] стрелами перебили их».
[ХШ. Гл. 70. С.3012-3014. Боровкова. 2001. С.303].
322
Γ π а в a V
Чэнь Тан предъявил Чжичжи жесткий ультиматум: либо немедленная
капитуляция, а затем препровождение в Китай в цепях каторжника, либо штурм
крепости, в ходе которого будут убиты все способные носить оружие. Чжичжи
отказался идти в Китай в цепях, и штурм начался. Хуннский вождь попытался
поднять боевой дух осажденных: над одной из башен крепости было вывешено
пятицветное знамя, а все воины, умеющие сражаться в конном строю, были брошены
на вылазку. В число последних попали даже несчастные пленные римляне, которые
построились в «черепаху» и попытались прикрыть ворота крепости. Все эти меры
ни к чему не привели: китайские арбалетчики, создав специальное построение,
обеспечивающее непрерывность стрельбы, очень быстро загнали атакующих
обратно в крепость. Вылазка дорого стоила хуннам - все проходы к воротам
оказались завалены грудами трупов. Бой арбалетов оказался очень эффективен:
град тяжелых стрел буквально сметал защитников со стен и башен крепости. Вскоре
сам Чжичжи-шаньюй был тяжело ранен стрелой в нос и увезен во дворец. Вслед за
ним стены крепости стали покидать и другие войны - началась паника. Крепость,
возможно, была бы взята в тот же день, если бы не хуннские женщины, в том числе
жены и наложницы шаньюя, которые в отчаянии бросились на стены и своим
порывом остановили бегущих. Пока шла сумятица в рядах обороняющихся,
китайцы натаскали хвороста к подножью бревенчатого частокола и подожгли его.
Пламя быстро охватило деревянные столбы и вскоре эта линия обороны хуннов
бесславно рухнула. Китайцы немедленно сконцентрировали огонь арбалетов на
угловых башнях крепости, и хунны, понеся огромные потери, вынуждены были
оставить также и этот рубеж. К полуночи Чэнь Тан овладел всем внешнем обводом
цитадели и вплотную подступил к последнему земляному валу.
Ночью какой-то конный отряд пытался напасть с тыла на китайский лагерь, но
быстро ретировался под убийственным огнем арбалетов. Л.Н. Гумилев считает, что
это была конница тех знатных кангюйцев, которые были заинтересованы в союзе с
Чжичжи-шаньюем.78 Очень сомнительно, чтобы сколько-нибудь значительная часть
кангюйской элиты могла быть всерьез озадачена политическим выживанием
хуннского отщепенца. Конечно, разбойничья орда Чжичжи-шаньюя могла
рассматриваться как тайный субъект силы во время династийных смут и отчаянной
междоусобной борьбы разных претендентов на кангюйский престол. Однако гласный союз
с ним был просто немыслим, ибо мог вызвать серьезные осложнения в контактах
буквально со всеми окружающими народами. Для Хуханье, верховного шаньюя
хуннов, Чжичжи был самозванцем и раскольником, для китайского императора -
клятвопреступником, посягнувшим на жизнь посла, для асов Усуни - непримиримым
врагом, для кангюйского царя и его ближнего окружения - предателем и веролом-
323
Апанская пмперпя Кангюп
ным убийцей, для даваныдев Ферганской долины - насильником и грабителем, для
юэчжей Кушанской державы - лукавым союзником Парфии. Удивительно, как,
проживая в глухом углу Таласской долины, можно было умудриться стать врагом
буквально всех окрестных стран, стать всеми ненавидимым и всеми гонимым.
Теперь, окруженные со всех сторон китайской пехотой, хунны Чжичжи-шаньюя
пожинали кровавые плоды недальновидной и преступной политики своего вождя.
Вероятно, именно их соплеменники, рассыпанные по степи летучими конными дозорами,
а также какая-то часть мелких кангюйских князьков, кормившихся грабительскими
рейдами Чжичжи, соединившись ночью в единую лаву, пытались дерзким ударом
деблокировать крепость, но сил было мало, а стрельба арбалетчиков убийственно точна...
Всю ночь китайский лагерь бурлил как разрытый медведем муравейник:
специально откомандированные батальоны солдат вырубали близлежащие рощи
и заваливали стволами деревьев крепостной ров по всему периметру цитадели.
Хунны, предчувствуя близкий конец, ближе к утру, подбадривая себя криками,
попытались вырваться из крепости. Однако китайцы, сомкнув заранее
выставленные роты отборных пехотинцев, мощным контрударом загнали врага
обратно в его логово. Кангюйская конница ушла восвояси. К рассвету с китайской
стороны все было готово к штурму.
В предутреннем тумане неожиданно рявкнули боевые барабаны и раздался
ритмичный заунывный звон цимбал: это китайцы пошли на приступ одновременно
со всех сторон. Хунны сопротивлялись с яростью обреченных, однако авангард
китайской пехоты, составленный из бритоголовых богатырей двухметрового роста,
поднявшись в атаку как один человек, сумел разорвать кольцо обороны. Неистово
размахивая огромными сверкающими мечами, китайские пехотинцы с диким
боевым кличем ринулись по узким улочкам крепости. Хунны не сдавались, но тут
вспыхнул дворец шаньюя. Языки пламени словно подхлестнули энергию
нападавших: бритоголовые гвардейцы в едином порыве устремились к дворцу, легко
сметая все заслоны на своем пути. Сквозь дым и пламя они прорвались во
внутренние покои, где на широкой парфянской тахте неподвижно лежал уже умерший от
раны шаньюй. В отблеске пламени ярко вспыхнула сталь меча - и буйная голова
Чжичжи покатилась как мяч по роскошному шелковому покрывалу, дрожа
мускулами щек и закусывая окровавленными зубами толстый, вмиг посиневший язык...
Битва завершилась полной победой китайского оружия. Чэнь Тан пунктуально
выполнил свое обещание: были обезглавлены жены Чжичжи-шаньюя, его старший
сын и 1518 захваченных в плен хуннов. Около тысячи человек, добровольно
сдавшихся в плен и не принимавших участия в обороне, получили пощаду, видимо,
это была иноплеменная челядь хуннов, их пленники и рабы.
324
Γ π а в a V
Совершив акт возмездия, китайская армия немедленно покинула территорию
Кангюя. Инцидент, связанный с несанкционированным вторжением был исчерпан,
а возможно, даже послужил на пользу двусторонним отношением между Китаем и
Кангюем. Добравшись до границ Срединной империи, Чэнь Тан и Гань Яньшоу
направили в императорский совет нарочного, который привез голову шаньюя
Чжичжи и рапорт полководцев о военном рейде к реке Талас. Выслушав долгие
споры растерявшихся сановников, император Юань-ди вынес свой вердикт: оба
полководца были щедро награждены, а Чэнь Тан был отозван в столицу, где получил
второй по значимости государственный титул хоу.
На рубеже новой эры военное могущество Кангюя и его политическое значение
в среднеазиатском регионе продолжали неуклонно возрастать. Этому в немалой
степени способствовало переселение в Кангюй мятежного усуньского царевича
Бихуаньчжи вместе с восьмидесятитысячной ордой соплеменников. Вскоре после
этого переселения, в 3 г. н. э. Бихуаньчжи был убит в результате внезапного
нападения отряда китайского наместника Сунь Гяня. Китайские летописи не
содержат информации о дальнейшей судьбе орды несчастного царевича, и можно
с высокой степенью вероятности предполагать, что вся она или, по крайней
мере, большая ее часть осталась на территории родственного асам Кангюя.79
Конечно, усиление военно-политического потенциала Кангюя нельзя
связывать только с переселением значительного числа асов из соседней Усуни. Но эта
массовая миграция безусловно способствовала резкому увеличению доли
кочевых этносов в общей структуре народонаселения огромного кангюйского
царства, что могло отразиться на мобилизационных возможностях Кангюя
только самым благотворным образом.
В «Хоу Хань шу» - следующей по хронологической лестнице (после «Цянь Хань
шу») китайской династийной истории, повествующей о событиях 25-220 гг. н. э. и
написанной историком Фань Ε только в V в. н. э., сведения о Кангюе крайне скудны.
Отдельные упоминания этого государства в тексте китайского источника
свидетельствуют, по-видимому, о еще более возросшем его могуществе. Так,
вытесняя с царского престола в Давани некоего Цяосайти, ставленника государя
синьцзянского владения Хянь, кангюйцы в середине I в. н. э. «несколько раз нападали
на Давань».80 Чуть позже армия и дипломатия Кангюя активно участвует во всех
важнейших событиях военной эпопеи 73-94 гг. н. э., связанной с покорением
Восточной Скифии талантливым китайским полководцем Бань Чао. В 78 г. н. э.
войска Кангюя входят в армию Бань Чао в качестве союзников. «Ныне Цзюйми,
Согюй, Суле, Юэчжщ Усунъ, Кангюй, - писал Бань Чао в 80 г. китайскому
императору, - вновь пожелали возвратиться к нам. Я решил объединить все их силы,
325
Ааанская пмперпя Кангюй
чтобы разбить и уничтожить Гуйцзы, замирить дорогу, связывающую Китай с
западом. Если мы захватим Гуйцзы, то в Западном крае непокорившихся [нам]
останется не более одного процента»}1 Участие Кангюя в войне на стороне китайцев,
конечно, было ситуационным решением, связанным с временным усилением
северной орды хунну в Западном крае, а особенно в регионе Восточного Тянь-Шаня.
Помогая китайцам, Кангюй боролся не за усиление китайского военного
присутствия в Синьцзяне, а против политического доминирования хуннов в регионе.
Как только чаша геополитических весов стала заметно склоняться здесь в пользу
Китая, так немедленно верховное руководство Кангюя совершило решительный
поворот от союза с Бань Чао - к жесткой конфронтации с ним.
В 84 г. Бань Чао получил из Китая крайне необходимые ему свежие военные
контингенты. Соединив эти силы с войсками владений Суле и Юйтянь, он выступил
против мятежного княжества Согюй, восставшего против китайцев еще в конце
80 г. н. э. и до сих пор не склонившего своего знамени. Едва Бань Чао подошел к
Согюю, как немедленно в его тылу восстал ван (царь) Чжун - государь княжества
Суле, который действовал, по-видимому, в тесном взаимодействии с владетелем
Согюя. Осада Согюя немедленно потеряла всякий смысл и, развернув свою армию,
Бань Чао двинулся в карательный рейд против Суле. Ван Чжун не стал удерживать
слабую в фортификационном отношении столицу княжества и заперся в крепости
Уди, находившейся к западу от Суле. Осада Уди длилась свыше полугода и
положение гарнизона ухудшалось день ото дня, но тут на помощь Чжуну
неожиданно прибыл большой конный корпус из государства Кангюй. Бань Чао,
скрепя сердце, вынужден был снять осаду. Есть все основания полагать, что
изменение позиции Кангюя произошло в результате прибытия новых контингентов
китайских войск на помощь Бань Чао. Военная мощь Китая в регионе резко
возросла, а это в свою очередь вызвало адекватные шаги политической элиты
Кангюя, направленные на нейтрализацию боевого потенциала китайского
экспедиционного корпуса.82 Только политическое посредничество государя мощной
Кушанской империи, лично вмешавшегося в конфликт по просьбе Бань Чао,
заставило отступить кангюйские войска. В «Хоу Хань шу» в этой связи специально
подчеркнуто, что Бань Чао обратился с просьбой о посредничестве к вану Юэчжи,
поскольку недавно «Юэчжи породнились посредством брака с Кангюем».ъъ Это
указание китайской летописи послужило основанием для вывода о подчинении
Кангюя Кушанским царством, который чрезмерно поспешно, на мой взгляд, сделали
некоторые исследователи.84
Тесные союзнические отношения между аланским Кангюем и державой кушан,
которые в древности традиционно закреплялись институтом династических браков,
326
Γ η а в a V
имели давнюю историю, восходящую еще к событиям совместного асо-юэчжийского
похода на завоевание Греко-Бактрии. Многоуровневые национальные, культурные
и родовые связи, которые всегда поддерживали в отношениях между Кангюем и
Кушаном союзническое status quo, позволяли этим двум крупнейшим (и
сильнейшим!) державам Средней Азии проводить согласованную
внешнеполитическую линию: например, по проблеме жесткого ограничения восточных
притязаний Парфянской империи. Поэтому нет ничего удивительного (или
свидетельствующего о подчинении одного субъекта среднеазиатской политики
другому) в том, что Кангюй вывел свои войска с территории Восточной Скифии
откликнувшись на просьбу государя кушан. Кстати, уже через три года, в 87 г. н. э.
ничто не помешало Кангюю вновь выделить свои войска мятежному вану Чжуну
для новой попытки реставрации его режима в Суле. Следует подчеркнуть, что
вектора геополитического натиска Кушанской империи и Кангюя нигде не
пересекались, а следовательно, повода к взаимному неудовольствию государи этих
держав не имели. Весь наступательный вектор кушан, т. е. юэчжей, вобравших в
себя асо-сакскую составляющую, был обращен на запад и юг. Они воевали с
парфянами и саками Сакасены, завоевывали Северную Индию, распространяли свой
протекторат на западную часть согдийских оазисов. В отличие от кушан,
геополитические интересы вели кангюйскую конницу на север и северо-запад - во
владение Яньцай и страну Янь.
Династийная летопись «Хоу Хань шу» («История Поздней Хань») повествует:
«14. Янь. Владение Янь лежит от Яньцай на север; состоит в зависимости от
Кангюя, которому подать платит кожами зверьков мышиной породы.
15. Яньцай. Владение Яньцай переименовалось в Аланья [Алань-ляо, если следовать
переводу Ю. А. Зуева - Н.Л.]; состоит в зависимости от Кангюя. Климат умеренный;
много сосны, ракитника и ковыля. Обычаи и одеяние народа сходны с кангюйскими».*5
Это сообщение «Хоу Хань шу» имеет чрезвычайную важность, поскольку
впервые в китайском источнике встречается этноним «аланы» в том лексическом
варианте, который хорошо известен античным авторам. A.C. Скрипкин,
размышляя о причинах переименования Яньцай в Аланья, высказал предположение о
завоевании владения Яньцай аланами в рамках проводимой Кангюем политики
по освоению северных и северо-западных территорий.86 Справедливость такой
точки зрения трудно подвергнуть сомнению, поскольку она в наибольшей
степени использует имеющиеся в распоряжении исследователей нарративные
сведения и археологические материалы из Азии. Предположение некоторых
ученых о тождественности Яньцай с аорсами и о «вызревании» алан внутри
аорской конфедерации племен не смогли подтвердить лингвисты.87 К тому же
327
Апанская пмперпя Канпоп
трудно, а вернее невозможно найти веские военно-политические мотивации,
которые могли бы подвигнуть столь могущественную, по мнению некоторых
исследователей, аорскую конфедерацию на отказ от собственного исконного
этнического наименования.
В дополнениях из «Шофанбэйчэн» находим: «Со времени Поздней Ханьской
династии переменили имя на государство Лланьнаго».** A.A. Цуциев,
комментируя это разъяснение «Шофанбэйчэн», пишет: «Новое название государства -
Аланьнаго - без сомнения, нужно понимать как «государство алан», «Алания» («го»
по-китайски означает «страна, государство»)».89 Итак, принадлежность Яньцай
аланам со времен Поздней Хань бесспорна. Но на каком именно хронологическом
рубеже произошла аннексия этого обширного владения и присоединение его к
Кангюю?
Для китайских придворных историков надежным источником информации о
положении в Кангюе могли стать парфянские посольства, которые Парфия,
именуемая в китайских летописях - Аньси, неоднократно направляла в Китай вплоть
до 101 г. н. э. Нельзя исключать также, что тщательный сбор сведений о
сопредельных странах был произведен чиновником Гань Ином, специально
направленным китайским наместником в Западном крае Бань Чао в Дацинь (Рим)
в 97 г. н. э.90 Таким образом, сведения китайских династийных историй
устанавливают верхний хронологический предел аланского завоевания владения
Яньцай - конец I в. н. э. Нижняя дата этого события лежит, вероятно, на рубеже
начала новой эры, ибо уже в 35 г. н. э. аланы, по приглашению иберийского царя
Фарасмана, прошли через Дарьяльское ущелье в Закавказье. Их целью был разгром
парфянского экспедиционного корпуса в Армении, и с этой задачей суровые степные
воины справились довольно легко. В специальной литературе вопрос об этнической
принадлежности сарматских союзников Иберии в войне 35 г. н. э. долгое время
считался спорным, однако недавнее исследование СМ. Перевалова, видимо,
ставит долгожданную точку в решении этой проблемы.91 Если точка зрения
СМ. Перевалова верна, то тогда уже очевидно, что аланы, одержавшие для
иберийского царя столь необходимую ему победу над Парфией, могли иметь
начальной, базовой точкой своего похода в Закавказье только территорию Яньцай.
Таким образом, с известной поправкой на возможную (впрочем очень
небольшую) хронологическую погрешность можно утверждать, что по крайней мере
к 35 г. н. э. аланы Кангюя раздвинули географические границы своего государства
на максимально возможное для военно-политической карты того времени
расстояние. Территория Кангюя, фактически превратившегося в кочевую империю,
включала колоссальные пространства евразийских степей и полупустынь, общей
328
Γ η а в a V
протяженностью с востока на запад - более 2800 км, а с юга на север - более 1600
км. На востоке границы этой аланской империи проходили по хребту Тарбагатай,
а на западе упирались в линию Кавказских гор. На севере кангюйские конные сотни
переходили реку Тобол и поднимались на Зауральское плато, а на юге грозный
топот аланских саурагов приводил в трепет земледельческое население согдийских
оазисов. Очень приближенно (и скорее, в сторону уменьшения действительной
площади кангюйского политического контроля) можно считать границы
современного Казахстана - границами аланской империи Кангюй в эпоху ее
максимального военно-политического могущества в 1-Й вв. н. э.
Удержать незыблемыми рубежи столь великой державы в древности было
очень непросто. Вдвойне непросто было справиться с неизбежным процессом
самообособления - политической суверенизации крупных периферийных регионов,
оказавшихся волею судеб ландшафтными резервуарами для наиболее энергетически
мощной, пассионарной части молодого народа. Наиболее боеспособная - молодая,
энергичная и дерзкая часть аланского народа - методично уходила на запад в ватагах
устремляющихся в далекие боевые рейды (балцы) степных удальцов, в кочевых ордах
предприимчивых родовых старшин, привыкших к раздольным пастбищам и свободе
действий. На востоке и юге все пастбища были уже давно поделены, а больших
ратных дел не было вовсе (а значит, не было дорогой для степняка возможности с
помощью одного лишь меча добыть себе и богатство, и славу). Здесь границы
Кангюйской империи упирались во владения столь же могучих держав: Усунь,
держава хуннов, империя Хань, Кушанское царство. На севере степные просторы
очень скоро переходили в лесостепь, а затем и в тайгу с ее сырым и нездоровым
климатом, с нищим варварским населением, способным только сдирать шкуры с
куниц и горностаев. Совершенно иные перспективы сулил Запад. Здесь были
отменные, в некотором плане даже более изобильные, чем в сухих степях Азии,
пастбища. Здесь шумели разноязыкие города, население которых было богато,
изнеженно и робко. Здесь выращивали диковинные плоды и изготавливали из золота
и серебра столь удивительные вещи, что от них невозможно было отвести взор.
Наконец, здесь было о чей шелом зазубрить аланский отточенный меч. В этих
условиях неизбежный процесс постоянного оттока наиболее пассионарной части
аланского этноса на запад, т. е. на территорию бывшего владения Яньцай и
прилегающие к нему земли, очень скоро привел к значительному оскудению
пассионарного напряжения в этносоциальной системе центрального Кангюя.
А этот фактор, обострив противоречия раннефеодальной эпохи, явился, в свою
очередь, причиной неизбежного распада колоссальной аланской степной
империи на ряд этнически родственных, но все же вполне суверенных государств.
329
Апанская пмперпя Канпой
Рассматривая события азиатской истории алан в очень смутную эпоху конца
II - III вв. н. э., мы поневоле должны будем выйти за обозначенные в первой главе
нашего исследования хронологические рамки: конец I века н. э. С методологической
точки зрения такое решение тоже будет неверным, поскольку аланская история
III века н. э. никак не может быть соотнесена с эпохой раннего этногенеза, а по
праву должна быть признана средним периодом национальной истории аланского
этноса. Впрочем, мне легко отказаться от дальнейшего изложения событийной
канвы аланской истории в Азии. Прежде всего потому, что подобная работа уже
проделана (и при том на очень высоком научном уровне) российским
исследователем Т. А. Габуевым, обстоятельную книгу которого я настойчиво рекомендую
для изучения.92 Мне остается лишь подчеркнуть то немногое, что я никак не могу
принять в раннеаланской концепции уважаемого автора.
Т. А. Габуев, опираясь на сведения сравнительно поздних китайских источников
(ниже будут приведены соответствующие фрагменты текстов), приходит к
следующей реконструкции ранней этнической истории государства Кангюй.
«Юэчжи, - пишет исследователь, -до середины II в. до н. э. кочевали на территории
современной провинции Ганьсу в Китае, между хребтами Дуньхуан и Цилянынань.
После поражения от гуннов большая часть этого народа («Большой Юэчжи») ушла
на запад и, пройдя Семиречье и Фергану, покорила Греко-Бактрию. В процессе
этого движения от юэчжей отпочковывались какие-то их племена и в то же время в
их среду вливались группы других народов. В определенный момент от юэчжей
отделилась довольно значительная их часть и, закрепившись на землях Кангюя,
образовала правящий дом этого государства с родовым именем Вэнь».93 В
дальнейшем, по мере увеличения его военной мощи, под власть Кангюя подпадали
некоторые другие владения. В их числе Т.А. Габуев фиксирует и владение Яньцай,
которое после покорения его Кангюем получило и два других наименования -
Аланья и Вэньнаша. Исследователь предполагает, что династией, которая могла
дать владению Яньцай наименование Вэньнаша, была юэчжийская по
происхождению династия Вэнь, фиксируемая в государстве Кан-Кангюй. Проникновение же
наименования Вэнь в Яньцай связано с покорением этого владения Кангюем, что,
по мнению исследователя, свидетельствует о наличии прямой связи между юэчжи и
аланами. Хотя ниже Т.А. Габуев специально подчеркивает, что «ставить знак
равенства между аланами и юэчжами не следует», тем не менее он готов рассматривать
юэчжи и усуней-асиев в качестве равнозначных исходных этнических компонентов
в раннем этногенезе алан [Габуев. 1999. С. 98].
Гипотеза Т.А. Габуева имеет своим базисом более чем спорный тезис о
существовании у юэчжи родового имени Вэнь, являющегося своего рода визитной
330
Γη а в a V
карточкой этого этноса. В подтверждение указанного тезиса, исследователь
делает ссылку на текст «Цянь Хань шу» в переводе B.C. Таскина, где употребляется
термин вэньоуто-ван, который следует, по моему мнению, переводить как
«непосредственный начальник (администратор, староста) местной кочевой орды
(группы стойбищ)».94 В «Цянь Хань шу» этот термин употребляется в связи с
запросом начальника китайской государственной канцелярии Ван Гэня к хуннскому
Учжулю-жоди-шаньюю по поводу передачи Китаю земель близ округа Чжанъе.95
Китайцы мягко, но настойчиво потребовали передать этот пограничный район под
юрисдикцию империи Хань. Учжулю-жоди-шаньюй ответил на это требование
весьма уклончиво: «... На упомянутых вами землях живет вэньоуто-ван, я же не
знаю ни о их положении, ни о том, что они производят, позвольте послать гонца
узнать об этом». Когда вскоре китайцы вновь подняли вопрос о передаче земель
близ Чжанъе, хуннский шаньюй уже решительно отверг эти домогательства: «... Я
узнал от вэньоуто-вана, что все сюннуские [хуннские - Н.Л.] чжухоу, живущие на
западе, при изготовлении юрт и повозок пользуются лесом с гор, лежащих в этих
землях, кроме того, эти земли принадлежали моему покойному отцу, поэтому я не
смею лишаться их».96
Необходимо отметить, что B.C. Таскин, автор перевода и комментариев к
приведенному выше тексту, никак не прокомментировал термин вэньоуто-ван и
иероглиф вэнь, присутствующий в этом наименовании. Симптоматична и такая
деталь: переводчик обозначил термин вэньоуто-ван в своей работе с маленькой
буквы, т. е. как титул. Такое решение B.C. Таскина вполне логично: если термин
оуто обозначает «... вооруженный лагерь значительных размеров, который был в
состоянии отразить нападение нескольких тысяч человек», а термин ван имеет
значение «владетель, князь», то тогда, понятно, что иероглиф вэнь должен иметь
служебную функцию по детализации официальной титулатуры, но никак ни
функцию имени собственного.
Т.А. Габуев, в отличие от B.C. Таскина, склонен видеть в наименовании вэнь
родовое княжеское имя. Констатируя несомненный факт, что племенные территории
первоначального обитания юэчжи до их поражения от хуннов во II в. до н. э.
находились в области Чжанъе, исследователь приходит к парадоксальному, с
исторической точки зрения предположению, - «о принадлежности вэньоуто-вана к
юэчжам, и как следствие, возможной реальности существования у юэчжей родового
имени Вэнь».97
В этой связи следует вспомнить, что ко времени вступления Учжулю-жоди-
шаньюя на престол державы хунну (8 г. до н. э.), юэчжи (Большая орда) уже более
150 лет проживали на территории Греко-Бактрии и к области Чжанъе имели
331
Апанская пмперпя Канпоп
отношение разве что в родовых преданиях и воспоминаниях ветхих стариков.
Вожди «Малой орды» юэчжи, укрывшиеся от победоносных хуннов в ущельях
гор Наньшаня, вряд ли могли претендовать на получение от шаньюя хуннов
почетного титула вэнъоуто-ван. К тому же, если внимательно вчитаться в текст
«Цянь Хань шу» в переводе B.C. Таскина, становится очевидным, что вэньоуто-
ван управлял именно западными стойбищами хуннов, а не юэчжи или кем бы то
ни было еще.
«... Я узнал от вэньоуто-вана, что все сюннускис чжухоу, живущие на западе
[выделено мной - Н.Л.], при изготовлении юрт и повозок пользуются лесом с гор,
лежащих в этих землях...» - [Таскин. 1973. С. 46]. В переводе Н.Я. Бичурина это
указание «Цянь Хань шу» звучит несколько иначе, но смысл его тот же: «... По
сведениям, доставленным мне от караульного Вынь-князя, удельные владетели
западных хуннских земель [выделено мной - Н.Л.] единственно с сих гор пользуются
лесом для юрт и телег».98
Таким образом, не остается сомнений в том, что вэнъоуто-ван представлял
интересы только западных хуннов, причем был администратором столь высокого
ранга, что мог запрашивать сведения, интересующие его или верховного шаньюя
хуннов, непосредственно у князей отдельных хуннских родов. В этнократическом
государстве хуннов даже самый талантливый юэчжийский князь не мог быть
допущен к столь высокой ступени власти. Следует отметить также, что
наименование вэнь встречается в древних китайских источниках неоднократно, а
значит, вряд ли может выступать в качестве некоего «скрытого» этнического
определителя для владетельных родов юэчжи.
Следующим (и главнейшим!) тезисом выдвинутой Т.А. Габуевым
концептуальной цепочки «юэчжи - Кангюй - аланы» служит предположение о
существовании неких юэчжей «дома Чжаову», отличных, по мнению исследователя,
от «Большой орды» юэчжи и положивших начало кочевой государственности
Кангюя. Этот тезис находит основательную, на первый взгляд, поддержку в
сведениях китайских династииных летописей, а потому имеет смысл сразу
обратиться к текстам первоисточников. При этом следует иметь ввиду, что после
эпохи Хань лексическая форма Кангюй (Канцзюй) в текстах китайских исторических
источников начинает постепенно вытесняться наименованием Кон, что фиксирует
начавшийся с конца II - начала III вв. н. э. процесс медленного распада империи
Кангюй на ряд крупных политических субъектов, одним из которых стало
государство Алань (бывшее владение Яньцай). Прямое указание на выход
государства Алань из политической системы Кангюя имеется в летописи «Вэй
люэ» («Обзор [царства] Вэй»).99 Оригинальный текст «Вэй люэ», к сожалению, не
332
Γ η а в a V
сохранился, но его фрагменты были включены историком Чэнь Шоу в конце III в.
н. э. в летописный свод «Сань го чжи» («Описание трех царств»).
Более поздним историческим документом, все еще сохранившим политическую
субъектность наименования Кангюй, является династийная история «Цзинь шу»
(«Хроника государства Цзинь»), написанная в VII в. историком Токто и
повествующая о событиях периода 265-420 гг. «Государство Канцзюй находится к
северо-западу от Давань [на расстоянии] около 2000 ли, граничит с Суй и Иле, его
правитель живет в городе Сусе9 нравы и внешний облик и одежда схожи с
даваньскими. Земли хорошие, богатые. Имеются разные деревья и виноград. Много
быков и овец. Производят хороших коней. В годы правления Тай-ши [265-274 гг.] его
правитель Наби прислал послов [с представлением], преподнес добрых лошадей».100
В «Цзинь шу» отражен, очевидно, объективный процесс территориального
«усыхания» аланской государственности в Средней Азии, процесс перехода
кангюйских алан от кочевого к преимущественно оседлому быту и связанную с
этим концентрацию кангюйской политической жизни в регионе оазисов Согда.
Следующие по хронологической лествице китайские летописи «Вэй шу»
(«История династии Вэй», 384-534 гг.) и «Бэй ши» («История Северных династий»,
420-589 гг.), по мнению большинства исследователей, сведены воедино в текст «Бэй
ши» в VII в. китайским историком Ли Яныыоу. Это в известной мере облегчает
мою задачу, поскольку в отличие от очень сухого изложения сведений о Кангюе в
более ранних китайских летописях, в «Бэй ши» информация о Кане (политическом
правопреемнике Кангюя) детальна и пространна.
«63. Кан. Владетельный Дом Кон есть отрасль кангюйского Дома. Безвременно
[постоянно - Н. Л.] переходя с место на место, он не имеет привязанности к оседлой
жизни. Со времен династии Хань преемство престола не пресекалось. Собственно
владетель прозывается Вынь; происходит из Дома Юэчжи, который первоначально
обитал по северную сторону хребта Цилянь-шань в городе Чжаову; но после
поражения от хуннов перешел через Луковые горы на запад, и основал царство. Он
разделился на множество владетельных родов, и утвердился в древнем царстве Кан.
Сии роды, в память своего первоначального происхождения, все удержали прозвание
Чжаову. Проименование владетеля из рода в род есть Фуби. Великодушием и
добротою он сильно привязал народ к себе. Супруга его есть дочь тукюеекого хана.
Он имеет пребывание при реке Сабао в городе Алуди. Город многолюден. Трое вельмож
управляют государственными делами. Владетель заплетает волосы, носит золотой
венец с семью дорогими камнями. ... Кан считается сильным государством. Ему
покорилась большая часть владений в Западном крае, как-то: Ми, Шы, Цао, Хз, Малый
Ань, Нашебо, Унахэ, My. Находится тюркское уложение, хранимое в храме. При
333
Апанская пмперпя Кангюп
определении наказания берут сие уложение и решают дело.... Искусны в торговле.
Многие иностранцы приезжают в государство их для торга. Есть большие и
малые бубны, гитара, пятиструнныс гусли, флейта. Брачные и похоронные
обряды одинаковы с тукюескими. В резиденции есть храм предков, в котором
приносят жертвы в шестой луне. Поклоняются Будде. Употребляют тюркское
письмо.... Жители прилежат к садоводству и огородничеству. Деревья роскошно
растут. Есть лошади, верблюды, ослы, зубры, золото, нашатырь, разные
благовония, белый жемчуг, кабарожья замша, камка, полотно. Много виноградного
вина. Богатые дома держат его до 1000 даней, и оно несколько лет не портится».101
Такова информация «Вэй шу» и «Бэй ши» о Кане - позднем Кангюе. Следует,
вероятно, оставить в стороне дискуссионный вопрос о правомерности
отождествления Кангюя и Кана, а вернее - о степени этнической и политической
соотносимое™ этих двух государств. Для нас важнее другое - степень достоверности
информации «Бэй ши» о некогда существовавших юэчжах Чжаову, которые, по
мнению Т. А. Габуева, заложили фундамент кангюйской государственности и стали,
наряду с асами Усуни, одним из основных этнических компонентов в этногенезе
ранних алан.
Наименование («прозвание» - по терминологии Н.Я. Бичурина) Чжаову
(Чжао'у - в переводах А.Г. Малявкина), в рассматриваемую историческую эпоху,
было широко распространено в среде владетелей среднеазиатских княжеств. Это
позволило А.Г. Малявкину высказать предположение, что термин Чжаову
(Чжао'у) обозначал не родовую, фамильную принадлежность царствующих особ,
а их титул, соответствующий великокняжескому тюркскому званию ябгу.102 Если
это предположение верно, то нельзя исключать, что титул Чжаову (Чжао'у)
характеризует в китайских династийных историях прежде всего ираноязычных
государей, ибо подавляющее большинство владетелей, поименованных этим
званием, прямо или косвенно связаны с государством Кан-Кангюй.103 Однако и в
этом случае остается открытым вопрос: насколько достоверна информация о Кане-
Кангюе, обобщенная в своде «Бэй ши» («Вэй шу»), и не является ли она
искусственной историко-архивной композицией, призванной обеспечить этно-
географическую преемственность сведений «Бэй ши» от более ранних
китайских династийных историй эпохи Хань.
В этой связи следует отметить, что во второй половине II в. н. э. история
Западного края, по образному выражению Л .Н. Гумилева - «погружается во мглу»,
и эта мгла становится тем плотнее и непрогляднее, чем более смутными становятся
события в самом Китае, стоящем на пороге полномасштабной гражданской войны.
После падения в 220 г. династии Поздняя Хань, Китай фактически уходит из
334
Γη а в a V
Восточной Скифии (Западного края), его контакты со Средней Азией почти
полностью прерываются, а китайская держава оказывается расчлененной на
несколько неистово сражающихся друг с другом политических субъектов. Новая
информация о Западном крае начинает более-менее регулярно поступать в Китай
только к середине V в., т. е. спустя около двух столетий после эпохи Хань, и только
в середине VI в. эти сведения получают обработку и обобщение в династийной
летописи «Вэй шу».104 Понятно, что столь длительный разрыв этнических и
политических контактов со Средней Азией не мог не сказаться самым негативным
образом на информационной логике и достоверности сведений об этом регионе в
первых послеханьских династийных сводах. В последующем высокий уровень
летописной традиции Китая восстановился, но в рассматриваемый исторический
период фактологическая канва китайских династийных хроник оставляет желать
лучшее. Как отмечал по схожему поводу известный русский историк-востоковед
В.В. Григорьев - китайские авторы «о делах Запада могли и должны были многое
перепутать, многое упустить из виду».105
Сведения о Кане (Кангюе) из «Бэй ши» («Вэй шу») вполне подтверждают, к
сожалению, последнюю оценку. Так неясна и бесспорно противоречива информация
сразу о трех титулах («прозваниях») канского владетеля: Вынь, Фуби и Чжаову.
Трудно понять: как можно, не имея привязанности к оседлой жизни и «безвременно
переходя с место на место», при этом строить многолюдный город, заниматься
судопроизводством в храме, «прилежать к садоводству и огородничеству», в течении
нескольких лет хранить до 1000 даней вина. Столь разнородная информация,
алогично совмещенная в тексте «Бэй ши», свидетельствует, несомненно, о
компилятивном характере данного источника, который составлялся из произвольно
отобранных, разновременных сведений. В этой связи обращает на себя внимание
важнейшая деталь: ни одна из китайских летописей эпохи Хань («Ши цзи», «Цянь
Хань шу», «Хоу Хань шу») ни разу не упоминает о юэчжах Чжаову. Даже Сыма
Цянь, автор фундаментального свода «Ши цзи», ничего не знает об этом народе,
хотя события хунно-юэчжийской войны и маршрут ухода «Большой орды» юэчжи
на запад описаны в этой династийной хронике очень подробно. После работы Сыма
Цяня проходит более 500 лет (и более 650 лет с момента ухода «Большой орды»
юэчжи из Джунгарии), как вдруг в своде «Вэй шу» появляется информация о неких
юэчжи Чжаову, которые в уже незапамятные времена «разделились на множество
влиятельных родов» и стали владетелями многих суверенных княжеств в Средней
Азии. Очевидно, что политические события такого масштаба обязательно были бы
замечены современниками - ханьскими послами, разведчиками и полководцами в
Западном крае, т. е. информаторами Сыма Цяня и Бань Гу, а значит, непременно
335
Апанская пмперпя Кангюп
нашли бы свое отражение в китайских документах эпохи Хань. Если же ханьские
летописи о юэчжах Чжаову молчат, то в этом случае неизбежен вывод, что либо
народ «юэчжи Чжаову» является оригинальной выдумкой вэйских хронистов, либо
под грифом «юэчжи Чжаову» скрывается какой-то другой народ, имеющий к
историческим юэчжи только самое косвенное отношение.
К подобному же выводу пришла Б.И. Вайнберг, показавшая в ряде работ, что
поздние китайские хроники названием юэчжи обозначали различные по своему
происхождению и истории группы племен, принимавших участие в разгроме Греко-
Бактрийского царства, при этом юэчжи «дома Чжаову» отнюдь не были этнически
единого происхождения с юэчжи «Большой орды» - кушанами.106
Т.А. Габуев, ссылаясь на мнение Б.И. Вайнберг о делении «юэчжи» китайских
летописей на два разных массива: юэчжи-кушан в Бактрии и «юэчжи Чжаову» в
Согде, делает вывод по сути противоположный - о тохарском происхождении
«юэчжи Чжаову». Исследователь пишет: «... Именно эти юэчжи Чжаову - тохары
Согда и были этническим массивом, который вошел в состав Кангюя и в дальнейшем
утвердил династию своих правителей на значительной, возможно прилегающей с
севера к Согду, части его территории».107 В этой связи трудно понять логику чуть
более ранней ссылки Т.А. Габуева на анализ кочевнических тамг, проведенный
Б.И. Вайнберг, который указывает на единое этническое происхождение правителей
Кана (Согда) с «юэчжи Чжаову».108 При этом исследователь опирается на более
раннюю статью известного археолога [Вайнберг. 1972], совершенно не учитывая, к
сожалению, результатов и выводов последующей, специальной статьи Б.И.
Вайнберг и Э.А. Новгородовой, посвященной тамгам Монголии. Между тем главное
заключение этой статьи в корне противоречит как мнению Т.А. Габуева о
тохарском происхождении «юэчжи Чжаову», так и его предположению о
завоевании тохарами («юэчжами Чжаову») более северных районов Кангюя с юга - с
территории согдийских оазисов. Авторы констатируют: «На наш взгляд, в источниках
нет данных, позволяющих ставить знак равенства между «юэчжи Чжаову» и
кушанами («большие юэчжи»). Не подтверждает это и анализ тамг правителей.
Поэтому происхождение династий Самарканда, Бухары и Хорезма от «юэчжи
дома Чжаову» не означает их кушанского происхождения».109 Если принять во
внимание, что большинство исследователей склонно считать юэчжи «Большой
орды» (кушан) - тохарами, то из приведенного выше заключения вполне
очевидно следует, что так называемые «юэчжи Чжаову», завоевавшие согдийские
оазисы, - не тохары! Но тогда кто же они и откуда пришли в Согд?..
Б.И. Вайнберг и Э.А. Новгородова дают и на этот непростой вопрос
конкретный ответ: «...Сходство тамг Юго-Западной Монголии, Средней Азии и Северного
336
Γ η а в a V
Причерноморья вряд ли можно признать случайным, оно, несомненно, отражает
родство племен (родов), их оставивших, а также, вероятно, и путь их расселения
(передвижения). ... Часть северной волны кочевников (условно назовем ее
сарматской) осела в оазисах Средней Азии или на их окраинах и дала правящие
династии Хорезму, Бухаре и Самарканду [подчеркнуто мной - Н.Л.]».110 В своей
относительно недавней фундаментальной работе Б.И. Вайнберг специально
подчеркнула, что политическое влияние в регионе согдийских оазисов
распространялось с севера на юг, (а не с юга на север, как это представляется Т.А. Габуеву),
что нашло свое отражение в символике согдийских монет. «На монетах
самаркандского чекана, - указывает исследователь, - кроме традиционной местной
тамги «дома Чжаову» помещается трехконечный знак, происхождение которого
из Кангюя подтверждается изображениями на керамике памятников
Ташкентского оазиса и сочетанием его с другими «кангюйскими» символами (с тамгой в
виде свастики и с короной в виде двугорбого лежащего верблюда) на монетах
Хорезма конца III в. н. э.» [Вайнберг. 1999. С. 274].
Итак, приходится признать, что имеющихся нарративных сведений явно
недостаточно, к сожалению, для масштабных умозаключений о тохарской
этнической сущности «юэчжи Чжаову», а равно о политическом подчинении
северных областей Кангюя с юга - с плацдарма согдийских оазисов. Напротив, все
говорит о том, что изнеженные обитатели чудных зеленых островов среднеазиатской
пустыни были властно приведены в покорность жесткой рукой завоевателя,
явившегося с севера, который во II в. до н. э. еще не умел копаться в огороде,
бренчать на гитаре и накапливать до 1000 даней вина в глубоком подвале своего
роскошного дома, но зато в конном строю бесстрашно бросался в лобовые атаки,
виртуозно владел длинным мечом и мог за сутки проскакать на «небесном коне»
1000 китайских ли. Также нет оснований, на мой взгляд, для утверждений о
равнозначности асской (усуньской) и юэчжийской (тохарской) этнических
доминант в процессе складывания ранней аланской этносоциальной системы.
Обратим внимание на довольно показательное совпадение: в государственной
системе Кангюя, так же как и в Усунь, высший титул знатности назывался сихоу
[Боровкова. 2001. С.311]. Среди народов Восточной Скифии только асы Усуни и
аланы Кангюя именовали свою знать этим термином (в китайской транскрипции).
Вряд ли такое совпадение важнейшей родовой титулатуры является случайным. В
этой связи можно привести и еще один любопытный пример. В поздней китайской
летописи «Суй шу» («Хроника государства Суй», 581-618 гг.), составленной
историком Вэй Чжэном в VII в., есть любопытное упоминание об Аланьми - князе
кангюйского владения My.111 В имени князя любопытен последний слог - ми.
22 Заказ №217
337
Аланская пмперпя Канпоп
Именно так в китайской транскрипции оканчивается абсолютное большинство имен
усуньских (асских) царей: Наньдоуми, Ними, Цылими, Синми, Вэньгуйми и т. д.
Как указывает Э. Пуллиблэнк, слог ми, возможно, имел у усуней значение
традиционного титулярного завершения, аналогичного по смыслу китайскому вон -
«царь, правитель».112 Пришедший к подобному же выводу A.A. Цуциев напоминает,
в связи с этим, давнюю (но не потерявшую своего научного значения) понятийную
цепочку Э. Шарпентье: асии -> асиане -> усуни -> аланы -» осетины.113
Глава закрыта, и мне осталось только ясно ответить на самый неясный вопрос
истории раннего этногенеза алан.
Так являлся ли Кангюй подлинной колыбелью аланского этноса? Ответ на
этот вопрос - близкий родович двуликого Януса. Да, являлся. Потому что именно
на территории кангюйской степной империи произошла окончательная
кристаллизация собственно аланского народа на основе трех неравнозначных этнических
составляющих: на преобладающей асский (усуньский) национальный ствол
органично наслоились сако-массагетский (основной) и юэчжийский (вторичный)
этнические компоненты. Нет, не являлся. Потому как изначально и, по всей
вероятности, до конца собственно аланской национальной истории первичным и
незыблемым базисом алан несомненно оставался асский этнический монолит,
вполне сформировавшийся в главных своих чертах в предгорьях Монгольского
Алтая и на просторах Кобдинской степи.
338
ГЛАВА VI
АСЫ УСУНИ, КИТАЙ И ХУННУ
Взаимоотношения асского царства Усунь с ханьским Китаем и державой хуннов
составляют содержание следующей, наиболее яркой, но, к сожалению, последней
страницы ранней истории асов-алан в Центральной Азии. Напряженная военно-
политическая борьба в этом треугольнике сил стала не локальным региональным
явлением, но поистине важнейшим геополитическим фактором, предопределившим
на долгие годы характер расогенеза в среднеазиатской части туранских степей.
Небольшое по размерам, но чрезвычайно динамичное в военном аспекте царство
асов Усуни оказалось тем геополитическим щитом, который, опираясь на союз с
ханьским Китаем, почти три столетия подряд эффективно сдерживал натиск
тюркоязычных монголоидных племен на запад. Наличие стратегического союза с
Китаем не снимало, а, напротив, многократно усиливало внутриполитические
противоречия в самой Усуни, вызывая по временам напряженную борьбу между
адептами «китаезации» страны и поборниками независимого национального курса.
Поражение последних в этой чрезвычайно жесткой, подчас кровавой и всегда
бескомпромиссной борьбе предопределило роковое ослабление военно-
политической мощи Усуни, причем как раз в тот исторический момент, когда асская
держава крайне нуждалась в наибольшей этнической и политической консолидации.
История военно-дипломатического противоборства Усуни, Китая и Хунну -
трех наиболее сильных держав восточной части Центральной Азии - никогда не
была предметом специального внимания русских исследователей, хотя многие
авторы в той или иной мере затрагивали эту тему. Исключение составляет,
пожалуй, только капитальный труд Л.Н. Гумилева «Хунну», в котором
предпринята в целом удачная попытка рассмотреть историю державы хуннов в
контексте взаимоотношений их кочевого государства с окружающими
народами, в том числе с китайцами и асами Усуни.1 Ниже по мере необходимости я
буду возвращаться к некоторым положениям этого труда известного ученого,
339
Асы Усунн, Китай η Хунну
однако уже хочу следует отметить, что Л.Н. Гумилев в значительной мере
недооценивал геополитическое значение государства усуней (асов) в древней истории
Центральной Азии, а некоторые его характеристики конкретных фактов
исторического бытия усуней отличаются излишней эмоциональностью и досадным
схематизмом. Высказанное замечание, впрочем, отнюдь не умаляет важного
значения упомянутой работы исследователя, сумевшего в опоре на
предшествующий труд Г.Е. Грумм-Гржимайло2 восстановить широкую панораму событий
центральноазиатской истории последних веков до н. э. - первых веков н. э.
Совсем недавно вышла в свет монография Л.А.Боровковой «Царства Западного
края» [М., 2001], в которой исследуются практически все материалы
древнекитайских династийных историй «Ши цзи» и «Цянь Хань шу», касающиеся так
называемого Восточного Туркестана и Средней Азии во II—Τ веках до н.э. В
некоторых главах этого труда подробно рассматриваются важнейшие события
этнической истории усуней, а также даются оценки, правда, не всегда
бесспорные, военно-политических контактов этого народа с державой хуннов, Кангюем
и Хань. В целом монография Л.А.Боровковой является очень интересным и
своевременным исследованием, которое заполняет ряд давних пробелов в кочевни-
коведении и поднимает на новый уровень исследование нарративных
источников древнего Китая.
Изгнав юэчжи из Семиречья, асы Усуни нашли здесь привольную,
богатую пастбищами страну, ландшафтные особенности которой позволяли легко
организовать эффективную оборону от внешних врагов. «Земля [Усуни] - в
густой траве и ровна, много дождей и холодов. В горах много сосен двух видов
[сун - обыкновенная сосна и мынь - род сосны]», - так охарактеризована
земля Семиречья в «Усуньчжуань» («Повествование об Усуни»).3
Географическое расположение страны предопределяло непосредственный пограничный
контакт по существу только с двумя кочевыми державами: с родственной (а на
определенном этапе даже союзной) кочевой империей Кангюй и с державой хуннов.
Китайский комментатор «Цянь Хань шу» Сюй Сун отмечает: «Земли усуней
прилегали к южной стороне Тянь-Шаня, прямо на север достигали Яньци, на
восток достигали Чеши. Смежны с Сюнну [хунну - Н. Л.]. На северо-западе общаются
с Канцзюй [Кангюй - Н.Л.]. ... Здесь говорится, что западная и северная сторона
[земли усуней] примыкает к Канцзюй».4 Таким образом, южная и
северная оконечности государства асов были надежно прикрыты очень
труднопроходимыми для значительного войска географическими преградами: на севере
обширной водной гладью озер Балхаш, Сасыкколь и Алаколь, а на юге и юго-
востоке могучей горной системой Центрального и Восточного Тянь-Шаня. Для
340
Γ η а в a VI
обеспечения безопасности собственной территории с востока асы должны были
осуществить лишь эффективное прикрытие Кульджийского перевала на севере Тянь-
Шаня, а также проходов по северному и южному берегам озера Алаколь, т. е.
Джунгаро-Балхашского коридора. С запада осуществлять действенный контроль
за приграничными территориями было сложнее, но здесь за горами Айтау лежали
земли родственных кангюйских алан. К тому же промежуток в 250 км от западной
оконечности озера Балхаш до северных склонов Заилийского Алатау никак нельзя
считать столь значительным расстоянием, которое не могла бы эффективно
контролировать пограничная стража, снабженная в избытке самыми лучшими
лошадьми Азии.
Хозяйство асов Усуни было исключительно кочевым, а земледелием в
окрестностях их столицы Чигу занимались, по-видимому, представители
инонациональных диаспор, прежде всего китайцы, которые активно торговали
здесь и некоторое время держали в Чигу свой небольшой гарнизон. В «Цянь
Хань шу» читаем: «Усуньцы не занимаются ни земледелием, ни садоводством, а
со скотом перекочевывают с места на место, смотря по приволью в траве и воде.
В бытовых чертах сходствуют с хуннами. В их владении много лошадей, и
богатые содержат их от 4.000 до 5.000 голов».5 Кочевому быту асы оставались
верны очень долго, ибо в гораздо более поздней китайской летописи «Вэй шу»
(«История династии Вэй») отмечено, что «... [Народ-усунь] переселился на запад
в горы Цунлин. Не имеет городов и предместий, следует за скотом в поисках
травы и воды. В 3 г. правления Тайянь [437 г. н. э.] отправили [в Китай]
уполномоченных Дуанюань и других послов. Это государство потом постоянно
направляло [послов] для предоставления дани [китайскому] двору».6 Судя по
сообщениям китайских источников, у асов очень рано возникло явно выраженное
имущественное неравенство: понятно, что далеко не каждый ас мог располагать
табуном лошадей в пять тысяч голов.
Мнение Л.Н. Гумилева о примитивном устройстве административного
аппарата в государстве Усунь, к сожалению, решительно расходится со
сведениями китайских источников.7 Например, «Усуньчжуань» приводит
следующую, в главных чертах аналогичную хуннской, систему чиновного управления
у асов:
«... [Чины в Усуни]: министр Далу [справка Хэ Цю-тао, автора свода
«Шофанбэйчэн»: «Далу должно быть названием должности, а не именем
человека»]; левый и правый великий предводитель - двое, хоу - трое, [да-шуай]
и дуюй каждого по одному; дацзянь - двое, дали - трое, шэчжун дали - двое;
цицзюнь - один»}
341
Асы Усунп. Кптап η Хунну
Л.А. Боровкова в своем исследовании о царствах Западного края предлагает
более внятный (т.е. оптимально приближенный к нормам современного русского
языка) вариант перевода из «Цянь Хань шу»:
«Царство У сунь. Ставка великого куньми в г.Чигу отстоит от Чанъани на
8900 ли. Дворов 120 тысяч, человек 630 тысяч, отборных войск 188 800 человек.
[Высшие сановники] сян9 долу, цзо- и ю-дацзян - два человека, три хоу, один да-цзян
и один дувэй, два да-цзян, один да-ли и два шэчжун-дали, один цицзюнь. На восток до
ставки духу [наместник Хань в Западном крае - Н.Л.] 1721 ли, на запад до канцзюйской
земли Фаньнэй 5000 ли. Земли равнинно-луговые, много осадков, [бывают] морозы. В
горах много хвойных [лесов]. [Народ] не занимается земледелием, а кочует со скотом
по воде и траве. Обычаи одинаковы с [обычаями] Сюнну [Усунь] сильное царство».
[ХШ. Гл.96/2. С.3901. Боровкова. 2001. С.247].
Сейчас нам уже трудно, а вернее, невозможно понять: какую функцию в
государственном управлении выполняли асские чиновники, названные китайскими
терминами - долу, хоу, дуюй, дацзянь, дали, шэчжун дали, цицзюнь, - однако,
несомненно, что все они выполняли важные служебные функции в
государственном аппарате Усуни. Надо полагать, что вышепоименованными должностями
служебная система Усуни не ограничивалась, но каждый из высших сановников,
отмеченный китайскими наблюдателями, опирался в своей деятельности на
какое-то число низших офицеров или местных чиновников. Наличие столь
многоступенчатой служебной лестницы (хотя, разумеется, и несравнимой со
сложнейшей государственной иерархией империи Хань), никак не может
свидетельствовать о примитивности или слабой функциональной годности
высших управленческих структур в государстве асов.
Китайцы, несмотря на свою крайнюю заинтересованность в военном союзе
с Усунью как с государством, всегда недолюбливали суровых асов, справедливо
усматривая в них свой физиономический и ментальный антипод. Историк Бань
Гу в летописи «Цянь Хань шу» не жалеет красок, обличая усуней: «Народ [асы
Усуни] суров, алчен, вероломен, вообще склонен к хищничеству».9 Янь Ши-гу,
позднейший комментатор этой летописи, добавляет: «Усунь из всех жунских
[племен] Западного края особенны, их вид наиболее отличен. Те из нынешних ху
[представители тюркоязычных племен - Н.Л.], которые имеют синие глаза,
красную (рыжую) бороду, и наружностью похожи нами-хоу [ обезьян - Н.Л.], это
собственно [и есть] потомки племени [усунь]».10 По-видимому, китайцы были
этносом некомплиментарным (отрицательно комплиментарным) по отношению
к степнякам вообще и к асам в особенности, раз даже тесные и долговременные
союзные отношения двух государств не могли разрушить стены подспудной
342
Г пав a VI
взаимной враждебности, которая раз и навсегда разделила эти два народа.11
В китайских источниках неоднократно подчеркивается, что Усунь является
«одним из сильнейших владетелей». В «Усуньчжуань» есть следующее описание
страны асов:
«Жители [ Усунь - Н.Л.] упорны β пороках и β жадности, очень ненадежны,
много грабежей и разбоев. Весьма сильное государство. В древние времена подчинялись
сюнну [хунну], потом усилились и умножились. Лучников несколько десятков тысяч
человек, обучены наступательным действиям. Домогаются подчинять вассалов, не
соглашаются отправляться для явки на собрания [у хунну]».12
Янь Ши-гу, комментируя этот отрывок династийной истории,
свидетельствует, что речь здесь идет о ежегодных осенних собраниях вассалов хуннского
шаньюя. Каждую осень - «когда лошади жиреют» - верховный шаньюй хуннов
собирал близ г. Лунчэн (город Дракона) своих вассалов для жертвоприношений
предкам хуннов.
В «Ши цзи» это важнейшее ежегодное ритуально-политическое мероприятие
описывается так:
«Ежегодно в 1-юлуну все главы [чжан - прим. Л.А.Боровковой] намолом собрании
в ставке шаньюя отправляли культ предков. А в 5-ю луну на великом сборе в Лунчэн
[Стена дракона] приносили жертвы предкам, небу, земле, духам. Осенью же, когда
лошади откормлены, на великом сборе вДайлинь [Собрание кушаков] проводили учет
людей и скота». [ШЦ. Гл. 110. С.2892. Боровкова. 2001. С.55].
По мнению Л.А.Боровковой, Лунчэн и Дайлинь, места традиционных
ритуально-политических сборов хуннов, находились в то время на их исконных
землях в западной части Ордоса. Князья зависимых от хуннов народов пригоняли
к Лунчэну в качестве дани лошадей и скот, а затем, вероятно, принимали какое-то
участие в религиозных обрядах своего сюзерена. Асы, как только почувствовали
на земле Семиречья возросшую мощь своего государства, немедленно отказались
от этого ритуала покорности, а значит, прекратили всякое свое участие в хуннских
жертвоприношениях у Лунчэна.13
Военный потенциал государства асов, внятно заявленный во время конфликта
с хуннами (после смерти в 161 г. до н. э. Лаошань-шаньюя), не мог оказаться
незамеченным со стороны ханьского Китая. Срединная империя крайне нуждалась
в надежном степном союзнике в Восточной Скифии, чтобы компенсировать его
конницей недостаточную мобильность китайской армии, укомплектованной в
основном пехотными контингентами. Идея использования армии Усуни против
хуннов принадлежала опытнейшему разведчику и дипломату Чжан Цяню, который
высказал ее императору У-ди в следующих словах:
343
Асы Усунп, Кптап η Хунну
«Усуни первоначально вместе с Большими юэчжи находились между Дуньхуаном
[и Циляньшанем]. Хотя ныне народ у сунь силен и велик, возможно щедрой наградой
призвать [его] и приказать ему жить на старых землях, женить [усуньского
государя] на [китайской] царевне, сделаться братьями, чтобы обуздать Сюнну
[хунну]».14
Замысел Чжан Цяня был, как видим, чрезвычайно прост, но политически
эффективен: переселить окрепшую в Семиречье усуньскую орду на западные
земли коридора Хэси и столкнуть ее в новой, неизбежно затяжной войне с хунну.
В этом случае Китай мог бы выполнять роль либо стороннего арбитра (как в
войне хуннов с юэчжи), либо, при необходимости, активно включиться в борьбу
и нанести хуннам мощный, завершающий удар с востока. Император У-ди был
энергичным человеком и решительным политиком, поэтому сразу же после
доклада Чжан Цяня его идее был дан «зеленый свет». Имперский кабинет
получил указание выделить необходимые средства, и около 119 г. до н. э.
китайское посольство во главе с Чжан Цянем направилось в Усунь.15
Масштабы этой посольской миссии поражали воображение. Чжан Цяню было
подчинено 300 человек, не считая множества помощников с ханьскими бунчуками-
для отправления их посланниками в разные владения Западного края, причем
каждый из этих людей располагал двумя лошадьми. Следом за посольством гнали
огромное стадо - около 10.000 быков и баранов. В обозе везли множество дорогих
вещей, золота и шелковых тканей, которые очень высоко ценились кочевниками.
Когда китайское посольство прибыло в Усунь, Чжан Цянь предстал перед
асским гуньмо (куньмо - по Л.А.Боровковой). Это был тот самый воинственный
воспитанник Модэ-шаньюя, которого мы ранее условились называть «князем
Алдаром». (Трудно сделать вполне определенное заключение, что означало в
действительности наименование «гуньмо». Было ли это собственное имя князя
Алдара, искаженное до неузнаваемости китайской транскрипцией, или все же это
был официальный титул, тоже, впрочем, очень искаженный? Большинство
исследователей склоняются к последнему предположению. В китайской
транскрипции имя усуньского гуньмо (князя) звучало как Лйецзяоми (Лецяоми - по
Л.А.Боровковой). Насколько эта фонетическая форма могла соответствовать
исходному иранскому прототипу можно понять по более поздней китайской
транскрипции этнонима «русские» и топонима «Волга». В «Шофан-бэйчэн» эти
наименования даны соответственно как «олосы» и «Эцзилихэ».)16
Князь (гуньмо) Лйецзяоми в это время был уже стар - ему перевалило уже
за седьмой десяток лет. Его политическая миссия вполне удалась и даже могла
считаться блистательной: из полуразгромленного юэчжами племени, из жалких
344
Γ π а в a VI
беглецов, вынужденных жить милостями хуннского шаньюя, асы превратились
в могучую степную нацию, с силой которой вынуждены были считаться не только
вчерашние благодетели - хунну, но и сам великий Китай. Жизнь Алдара
полыхала как сухие сосновые сучья в ночном костре: он окончательно сокрушил
былое военное могущество юэчжи, увел свой народ с Монгольского Алтая в
Семиречье - подальше от хуннов, приводил в покорность сакский Кангюй,
посылал конные рати на вразумление бунтующих согдийских оазисов. Славных
дел было совершено немало, но ныне костер его жизни уже догорал: семьдесят с
лишком лет - долгожительство почти невероятное для кочевника в древности.
Гуньмо принял Чжан Цяня сидя, следуя в этом примеру шаньюя хуннов, т. е.
как вполне суверенный и равный китайскому императору владетель. Чжан Цянь,
успевший уже внести в присутственную залу богатейшие китайские дары, был крайне
раздосадован этим обстоятельством, ибо имперский кабинет Хань принципиально
считал все некитайские государства - варварскими владениями, которые ни при
каких обстоятельствах не могли рассматриваться как равные по дипломатическому
протоколу партнеры в диалоге с Хань. После небольших препирательств князь
Алдар (Лйецзяоми) уступил пожеланиям Чжан Цяня и сделал формальное
поклонение принесенным дарам, признав тем самым, с китайской точки зрения,
свой вассалитет по отношению к китайскому императору. Последовавшие вслед за
этим китайско-асские переговоры были достаточно напряженными, но реальный
их результат оказался минимален. Китайцы настаивали на переселении асов на земли
Ганьсуйского коридора, предлагая в качестве компенсации за неизбежную в этом
случае кровопролитную войну с хуннами дружбу императора У-ди и китайскую
царевну в придачу. Очевидно, что столь эфемерная оплата не могла вызвать ни
свадебного энтузиазма у князя Лйецзяоми, ни боевого пыла у его воинов. В итоге
асы решительно отказались от столь лестного предложения. Китайцы в своих
династийных историях объясняют этот отказ всем чем угодно: старостью владетеля,
якобы уже существующей в это время раздробленного Усуньского царства,
нежеланием асских старейшин переселяться, их опасениями возможной мести со
стороны хуннов.17 На самом же деле, как представляется, причины отказа асов от
переселения были иными: асские старейшины, и прежде всего сам гуньмо, быстро
поняли, что за китайскими благопожеланиями скрыта стратегическая цель Хань -
столкнуть лбами воинственных степняков, сохранив за собой роль верховного
арбитра. Узкая полоса пастбищ в Хэси вряд ли могла даже отдаленно сравниться с
благодатнейшими степями Семиречья. Сдерживание натиска хуннов в районе хребта
Тарбагатай не могло идти ни в какое сравнение с той жесточайшей войной на
истребление, которую немедленно начали бы хунны сразу же после первой попытки
345
Асы Усунп, Кптай η Хунну
асов пройти в район «коридора Хэси». При таких обстоятельствах перспектива
увидеть китайскую царевну на своем ложе в качестве компенсации за
переселение орды к Наньшаню могла вдохновить только сумасшедшего. Князь Алдар
явно не принадлежал к их числу.
Сказанное не означает, впрочем, что Усунь была совершенно не
заинтересована в сотрудничестве с Китаем. Срединная империя могла стать исключительно
ценным союзником Усуни, и асская элита это хорошо понимала. Империя Хань
имела очень выгодное военно-стратегическое расположение по отношению к
державе хуннов, которые были и на все времена оставались главными
потенциальными врагами асского государства. Располагаясь к югу от главных
кочевий хуннов, Хань обладала всеми необходимыми военными ресурсами для
нанесения сокрушительных ударов как в центр хуннских кочевий, так и в их
восточный фланг. Армия Усуни, вынужденная действовать из своей далекой
западной цитадели в Семиречье, была лишена возможности массированного удара
в центр хуннской державы и могла атаковать лишь западный (правый) фланг
хуннских кочевий. При такой стратегической диспозиции трех держав, Китаю
было достаточно одной более-менее крупной военной демонстрации на границе
хуннских владений - и любая, даже самая широкомасштабная военная акция
хуннов против Усуни была бы немедленно свернута. Именно поэтому неудачная
в тактическом отношении миссия Чжан Цяня в Усунь имела, в конечном итоге,
блистательные стратегические последствия для империи Хань.
Князь Алдар (гуньмо Лйецзяоми), провожая китайского посланника домой,
направил с ним в Китай небольшую посольскую миссию с несколькими десятками
лошадей, предназначенных имперскому Двору в знак благодарности. Этот жест
вежливости был, разумеется, только поводом для прибытия асов в Китай, настоящей
же задачей посольства было «высмотреть китайский Двор и узнать великость его».19
Увиденное настолько поразило простодушных степняков, что после возвращения
асского посольства в Чигу, уже не китайцы стали домогаться расположения асов
Усуни, а последние стали настойчиво искать щадящий их национальное достоинство
повод для заключения стратегического союза с Хань. Китайцы, возможно случайно,
но эффективно подогрели это желание, ибо сразу же вслед за смертью сановника-
разведчика Чжан Цяня, словно увековечивая его память, в Западный край
потянулись одно за другим китайские посольства. Они шли в Давань (Фергану), к
Большой орде юэчжи (кушан), в другие владения Средней Азии. Посольства Хань
двигались через Восточную Скифию южной дорогой - вдоль предгорий Наньшаня
и Куньлуня, при этом китайцы оставляли далеко в стороне владения асов, что
вызывало, по-видимому, самое серьезное беспокойство в окружении усуньского
346
Γ η а в a VI
гуньмо. Усунь явно начинала опасаться возможной политической изоляции от Хань,
поскольку именно в это время на границы государства асов резко усилилось
давление хуннов, раздраженных китайской дипломатической активностью в
Восточной Скифии, а в особенности возросшим влиянием Китая на Усунь. В этой
тревожной ситуации князь Алдар (Лйецзяоми) решил не церемониться и прямо
предложил императору У-ди заключить союзный договор с Усунь. Конечно, это
предложение было сделано верховным государем асов в полном соответствии с
принятым дипломатическим этикетом того далекого времени. Лйецзяоми направил
в столицу Китая своего посланника с отборными лошадьми в качестве подарка,
передав с ним свое пожелание вступить в брачное родство с Домом Хань через
женитьбу на китайской царевне. Император У-ди вынес эту просьбу на решение
государственного совета, и после обсуждения проблемы министры вынесли свое
решение. Царевну решено было дать, но только после получения так называемых
сговорных даров от асского князя. Князь Алдар, несмотря на свой преклонный
возраст мешкать не стал, и вскоре тысяча исключительных по выносливости и
экстерьеру усуньских скакунов уже резвилась в левадах императорской резиденции.
Даже по прошествии нескольких сотен лет китайцы не забыли достоинств этих
поистине бесценных лошадей. Китайский историк Сюй Сун, оценивая этот дар
асского князя, отмечает: «Полученные от усуней лошади были хороши. Их
название - небесные лошади».19 Конечно, тысяча степных скакунов за красивую девицу -
не покажется ли такая баснословная цена заведомо не соответствующей качеству
столь ходового товара? Вероятно нет, ибо за маленькой царевной возвышалась,
словно Эверест, сияющая громада ханьского Китая - великой империи, которая
могла одновременно двинуть армии в десятки и сотни тысяч человек во все четыре
стороны горизонта! В Чигу это хорошо знали и вряд ли считали свои
представленные китайцам сговорные дары чрезмерными. В конечном счете спокойствие
границ и гарантированная нейтрализация хуннской угрозы стоили много большего.
В 107 г. до н. э. император У-ди, во исполнение ранее данных обязательств,
повелел отправить свадебный поезд в Чигу. Выбор пал на некую высокородную
девицу Сигюнь, дочь Цзянду-вана Цзяня. Л.А.Боровкова указывает, что согласно
китайской «Таблице всех хоу и ванов», Цзянду-ван был человеком
императорской крови - внуком императора Цзин-ди (156-140 гг. до н.э.) от одного из его 14
сыновей. Цзянь получил титул Цзянду-вана в 127 г. до н.э., а в 109 г. до н.э. принял
участие в неудавшемся дворцовом заговоре и вынужден был закончить жизнь
самоубийством [Боровкова. 2001. С.250].
Сигюнь отличалась красотой и умом. Последнее качество для имперского
кабинета было особенно важно, ибо в соответствии с давней практикой китайского
347
Асы Усунп. Кптап η Хунну
внешнеполитического ведомства, китаянки, выдаваемые замуж за иностранных
владетелей, рассматривались не столько как члены Дома Хань, сколько как
сотрудники китайской внешней разведки. Нужно отдать должное
представительницам прекрасной половины китайского народа - они достойно, ревностно,
а подчас даже истово, забывая своих «варварских» супругов и самих себя, служили
своей далекой родине. Важно отметить и то неистребимое чувство
принадлежности или, по крайней мере, исключительной благожелательности к китайской
нации, которое китаянки умели привить своим детям, нажитым в браках с
«варварами». В своем подавляющем большинстве эти юные души, воспитываясь за
многие тысячи ли от Китая, благодаря своим матерям, настолько глубоко
проникались китайским национальным духом, что даже на территории своей
«варварской» родины думали и действовали как верноподданные эмиссары Срединной
империи.
Император У-ди щедро одарил царевну Сигюнь перед дальней дорогой. Ей были
пожалованы колесницы, изысканно расписанные масляными красками, дорогие
платья с пунцовыми поясами и кистями, жаровня для согревания рук, отлитая из
чистого золота, дорогие украшения. К ней был приставлен постоянный штат из
нескольких сот китайских чиновников, евнухов и прислуги, а во время переезда в
Усунь рядом с ее кибиткой должен был постоянно ехать специальный всадник,
который по первому пожеланию обязан был играть на пипа (род китайской гитары)
для успокоения дорожных раздумий царевны. (Комментатор Сюй Сун, цитируя
«Ханьгуань», перечисляет стандартный штат китайской прислуги, который
придавался царевнам Хань, выдаваемым замуж за пределы Китая. Этот список
довольно короток: «Письмоводитель [чжубе] - один, колесничий [пу] - один,
заведующий личной казной [сыфучжан] - один, помощник по дому [цзячэн] - один,
дежурных чиновников [чжили] - трое, сопровождающих чиновников [цуньгуань] -
двое». Факт направления в Усунь вместе с царевной несколько сот человек,
историк объясняет специальным постановлением императора, что в свою очередь
свидетельствует о высочайшей заинтересованности Китая в установлении
особых военно-дипломатических отношений с Усунью).20
«В середине эры Юань-фэн [107 г. до н.э. - прим. Л.А.Боровковой] послали
Сицзюнь [Сигюнь - Н.Л.], дочь Цзянду-вана Цзяня в качестве принцессы в жены
[куньмо]. Подарили ей экипажи и паланкины, одежду и императорские вещи, [а также]
дали в услужение несколько сот евнухов и чиновников из императорской обслуги, да
еще много [всего] для преподнесения даров [куньмо]. Усуньский куньмо сделал ее правой
[младшей] женой. Сюнну [хунну - Н. Л.] тоже прислали дочь [шаньюя] в жены куньмо,
и он сделал ее левой [старшей] женой.
348
Γη а в a VI
Принцесса, прибыв в его царство, стала жить в дворцовых помещениях. Раз в год
встречалась с куньмо, выставляла вина и кушанья, одаривала левых и правых знатных
людей деньгами и шелковыми тканями. Куньмо был стар, языка [друг друга они] не
понимали, и принцесса страдала». [ХШ. Гл. 96/2. С.3903-3904. Боровкова. 2001. С.249].
По прибытии свадебного поезда в столицу Усуни, специально для Сигюнь был
возведен новый дворец, вскоре превратившийся в своего рода посольскую
резиденцию Китая. Государь асов возвел Сигюнь в ранг своей правой (младшей)
супруги. Ушилу, великий шаньюй хуннов, внимательно наблюдавший за процессом
укрепления усуньско-китайских отношений, решил что не следует так легко сдавать
Китаю былое хуннское влияние на Усунь. Прошло совсем немного времени и уже
хуннский свадебный кортеж привез свою невесту в столицу асского владетеля.
Старый гуньмо, вероятно, по-прежнему всерьез опасавшийся военной интервенции
хуннов, немедленно дал степной красавице более высокий статус - сделал ее своей
левой (старшей) супругой.
Молодой китаянке было очень невесело в степном царстве асов. Гуньмо был
очень стар и за год лишь один или два раза нашел возможность встретиться с юной
супругой. Сигюнь в этих случаях устраивала для мужа пир, одаривала золотом и
шелковыми тканями его приближенных и вельмож. Князь Алдар (Лйецзяоми) не
говорил и не понимал по-китайски и все общение супругов шло через толмача.
Тоскуя одна долгими зимними ночами, молодая женщина сочинила
трогательную песню о далекой любимой родине, способную разбередить любое нечерствое
сердце.
Выдали меня родственники
Замуж в дальнюю сторону;
Отдали за усуньского царя,
В чужое царство - на край Поднебесья.
Он живет в круглом шатре,
Обтянутом войлоками.
Питается мясом,
Из кумыса делает приправу.
Как вспомню об отчизне, -
Сердце внутри кровоточит.
Желала бы стать желтым лебедем,
Чтобы вернуться в родной край.21
349
Асы Усунп. Китай η Хунну
Китайская агентура в Чигу вскоре донесла императору У-ди об упаднических
настроениях молодой супруги асского государя. Император пожалел Сигюнь и
направил к ней специального посланника с подарками и шелковыми тканями. В
дальнейшем специальные посланники к ней с дорогими шатрами и богатыми
шелками отправлялись ежегодно.
Вскоре китайской царевне предстояло еще одно испытание. Старый князь Алдар
(Лйецзяоми) наконец-то понял, что его молодой супруге страшно надоела одинокая
жизнь в усуньской столице. Со свойственным степняку прямодушием он решил
сделать жизнь своей жены более полной, а поэтому приказал своему внуку Сюйми
вступить в новый брак с царевною. Сигюнь, в полном соответствии с
традиционными китайскими воззрениями на брак и семью, предписывающими
абсолютную верность супруги своему первому мужу, решительно воспротивилась
такому решению и отвергла все домогательства Сюйми. В отчаяньи она написала
жалобу самому императору. У-ди не замедлил дать хотя и мягкий, но вполне
однозначный ответ: «Следуй обычаям этой страны, я хочу вместе с усунями
уничтожить ху [хунну]».22 Цель - разгром хуннов - оправдывала все средства по
обеспечению прочного военного союза с асами, а значит у бедной Сигюнь не
оставалось иного выбора, кроме как стать очередной женой Сюйми. Разве могла
верная дочь Китая самостоятельно распоряжаться своей судьбой, если уж сам
император посоветовал ей следовать обычаям Усуни?!.. Вскоре после новой свадьбы
царевны, умер князь Алдар, оставив своему внуку окрепшее государство, сильную
армию и неразрешимый дуализм асской внешней политики, вынужденной
лавировать между Сциллой Китая и Харибдой державы хунну. Царевна Сигюнь
ненадолго пережила своего первого мужа. Пробыв в Усуни едва 4-5 лет и родив
новому супругу дочь Шофу, бедная китаянка быстро угасла от неутолимой тоски
по своей далекой и прекрасной родине. Сигюнь умерла в год подготовки второго
похода китайской армии на Давань, а быть может уже после успешного завершения
этой военной экспедиции за «небесными лошадьми», т. е. в 103 или 102 гг. до н. э.
Государем Усуни в этот период был Сюйми (Цзюньсюйми) - внук князя Алдара
(Лйецзяоми), родоначальника возрожденной асской царствующей династии. Во
время жизни своего деда Сюйми носил титул «сэньцзу», что, возможно, следует
переводить как «цесаревич, наследник престола».23 Сюйми наследовал трон
Усуни в непростой обстановке. Его отец - старший сын князя Алдара, в свое время
объявленный наследником престола, давно умер, а вместо него преемником
был объявлен Сюйми. Сыма Цянь, опираясь на сведения Чжан Цяня, указал в
«Исторических записках» («Ши цзи»), что гуньмо Лйецзяоми (князь Алдар)
передал Сюйми право престолонаследия «из жалости» к его умирающему отцу. Хотя
350
Γ η а в a VI
яркие человеческие чувства имеют неменьшее значение в жизни царствующих особ,
чем в жизни простолюдинов, все же, представляется, что «жалость» тут не при чем.
Главная причина, побудившая гуньмо назначить престолонаследником своего внука
от старшего сына, заключалась, конечно, в прочно укорененном прямом порядке
наследования власти у асов: от отца - к старшему сыну, а в случае смерти
последнего - к старшему внуку. Этот порядок не в силах был нарушить даже второй
взрослый сын князя Алдара, который занимал второй по значимости
государственный пост - долу и, согласно китайским источникам, был «одарен телссною силою
и считался искусным полководцем».14 Далу, вероятно, не без оснований
рассчитывавший занять трон царя асов, был взбешен таким решением своего отца. Он «собрал
своих родовичсй и народ, и умышлял произвести нападение на Сэньцзу [Сюйми] и
Гуньмо [Лйецзяоми]». Однако, в конечном итоге, все династические поползновения
далу окончились безрезультатно, ибо коллективный разум асской элиты признал,
вероятно, правоту гуньмо, решение которого освящалось давней традицией
престолонаследия и его личным авторитетом самодержца. Не получив поддержки
народа, далу вынужден был смириться, но затаил обиду, о которой хорошо знал
старый князь Алдар. Именно поэтому, опасаясь мятежа далу, гуньмо прикрыл свою
ставку и кочевья наследника двумя отрядами конницы в десять тысяч человек
каждый. Такая мера позволила этому опытному государственному деятелю
избежать мятежа и сохранить управление Усунью «под верховною властью Гуньмо».25
Следует заметить, что гуньмо Лйецзяоми не ошибся в выборе своего преемника:
Сюйми достойно продолжил внешнеполитический курс своего деда на
укрепление государственного суверенитета Усуни. В период 104-102 гг. до н. э. - во время
войны за «небесных коней», китайцы предприняли значительные усилия, чтобы
втянуть армию Усуни в военные действия на своей стороне. Китайский полководец
Ли Гуанли хорошо понимал, что только превосходная асская конница могла
эффективно нейтрализовать возможный удар конной армии Кангюя в тыл китайских
войск, задействованных в осаде даваньской столицы Эрши. Сам китайский
император У-ди направил в Усунь специального посланника, который ссылаясь на
существующие связи владетельных домов Китая и Усуни, стал требовать от Сюйми
войска для совокупного действия против Давани. Внешне уступив требованиям
китайцев, асский государь выставил две тысячи конных ратников, которые
медленно двигались в стороне от основной армии Ли Гуанли, не столько являя
союзнику свое ратное рвение, сколько «высматривая обстоятельства обеих
сторон», т. е. занимаясь разведкой.26 Возможно, что именно эта убедительная
демонстрация реальной независимости асов подвигла имперское правительство
вновь направить своего брачного эмиссара в Усунь.
351
Асы Уатп, КптаН η Хунну
Миссия такого рода была поручена царевне Цзею, которая являлась внучкой
Чуского князя У и племянницей самого императора У-ди. Цзею должна была
заменить на ложе асского государя недавно умершую Сигюнь. Ожегшись на
слишком большой эмоциональности Сигюнь, китайский двор на этот раз еще с
большей тщательностью проводил отбор претенденток. Нужно отдать должное
специальным службам ханьской канцелярии - Китай получил в лице Цзею
исключительно даровитого, терпеливого и верного эмиссара.
«[Когда] куньмо умер, сэньцзу вступил на трон. Сэньцзу - это название
должности, имя же его Цзюньсюйми. Куньмо - титул правителя, а имя
[умершего куньмо] - Лсцяоми. Потом стали писать [вместо куньмо] куньми.
[После того как] сэньцзу взял в жены принцессу Цзянду, [она] родила дочь Шаофу
и умерла. Хань опять прислала в жены сэньцзу в качестве принцессы внучку
Чу-вана Моу [по имени] Цзею. Ними, сын сэньцзу от хуской жены, был еще мал, и
сэньцзу перед смертью, передавая царство Вэньгуйми, сыну долу, младшего дяди,
сказал: «Когда Ними вырастет, верни царство ему».
Вэньгуйми по вступлении на трон был прозван Фэй-ван [Жирный правитель]. Он
также взял в жены принцессу Цзею. [И она] родила трех сыновей и двух дочерей.
Старшего сына звали Юаньгуйми, второго Ваньнянь, ставшего [позже] правителем
Шаче [Яркенд - прим. Л.А.Боровковой], а третьего Далэ, ставшего цзо-да-цзяном
[младшим главнокомандующим]. Старшая дочь Диши стала женой Цзянбиня,
правителя Гуйцы [Куча], а младшая Согуан вышла замуж за Жоху-сихоу». [ХШ. Гл.
96/2. С.3904. Боровкова. 2001. С.250-251].
Цзею не принесла счастья своему царственному супругу: Сюйми умер вскоре
после женитьбы на ней. Была ли его смерть случайным ударом судьбы, или же
китайское лобби в Чигу ненавязчиво помогло этому неуступчивому владетелю
поскорее отойти в мир иной - этого, вероятно, уже никогда не узнает даже самый
дотошный исследователь. Однако несомненным фактом является молодость Сюйми,
ушедшего из жизни в самом расцвете лет: Ними, его старший сын от хуннской
царицы, был еще очень мал, чтобы быть возведенным на престол Усуни. Умирая,
Сюйми передал престол сыну своего дяди Далу - Унгуйми (Вэньгуйми - по Л.А.
Боровковой). Трон был отдан Унгуйми под условием его возврата Ними - когда
мальчик повзрослеет и сможет достойно выполнять все функции государя. По
древнему кочевому обычаю Унгуйми досталась и молодая жена Цзею, которая, по-
видимому, пришлась по душе новому асскому владыке: китаянка родила от Унгуйми
троих сыновей и двух дочерей. Дети оказались удачны: старший сын Юань-гуйми
был добр и разумен, второй Ваньнянь стал владетелем третьего по численности
населения и политическому значению из вассальных княжеств Западного края,
352
Γ η а в a VI
младший Дале получил титул левого великого предводителя (должность Цзо-да-
гян), т. е. стал фактически первым военным заместителем своего отца. Старшая
дочь Диши (Дишы - по Н.Я. Бичурину) была выдана замуж за кучаского владетеля
Гянбиня (Гуйцы ван Цзянбин), а младшая Согуан стала женой одного из высших
асских военачальников - князя Жохулинхоу.27
(Разночтение линхоу и сихоу не должно вызывать недоумения. Согласно
комментарию китайского историка Янь Ши-гу к тексту «Цянь Хань шу»: «Лин и
есть иероглиф си». Как подчеркивает Л.А.Боровкова, термин линхоу в текстах «Ши
цзи» и «Цянь Хань шу» следует читать как сихоу. [Боровкова. 2001. С. 169]).
Унгуйми оказался таким же дальновидным и осторожным политиком, как и
Сюйми. Он делал все необходимые внешнеполитические демарши, помогавшие ему
поддерживать в китайском руководстве уверенность в надежности союзных связей
с Усунью. Вместе с тем Унгуйми старался не обострять без особой необходимости
взаимоотношений асов с шаньюем хуннов, который по-прежнему оставался одним
из сильнейших кочевых владетелей Центральной Азии.
Меж тем противоречия между державой хуннов и Срединной империей год
от года обострялись. Хунны с прежней энергией стремились сохранить свой
протекторат над княжествами Восточной Скифии, а следовательно, всеми
средствами пытались ограничить сферу китайского влияния в этом регионе. Желая
вновь вырвать у ханьского правительства согласие на ведение беспошлинной
приграничной торговли с Китаем, хунны методично устраивали набеги на
пограничные области империи, грабя и убивая несчастных запуганных крестьян.
Китайцы, чувствуя усиление военного натиска степняков, пытались наносить
упреждающие удары. В 97 г. до н. э. знаменитый китайский военачальник Ли Гуан-
ли, получивший за свои походы в Давань за «небесными» аргамаками почетное
звание «Эршиский полководец», предпринял масштабную военную
экспедицию против хуннов. С большой армией он выступил из Ордоса и направился прямо
на север через пустыню Гоби. Целью этого похода был разгром центральных
кочевий хуннов, который, по мнению китайского военного ведомства, мог на
некоторое время парализовать их внешнеполитическую активность. Однако
хуннская пограничная стража вновь доказала свою необычайную эффективность:
пока китайские войска шли через пустыню, верховный шаньюй хуннов успел не
только отмобилизовать свою армию, но и отправить в глубокий тыл всех женщин
и детей. На берегах далекой реки Юйушуй китайцы и хунны сошлись в
жесточайшей схватке. Несмотря на массовый героизм с той и другой стороны, битва
окончилась вничью, но хуннов при этом окружали родные степи, а китайцев ожидал
тяжелейший переход на юг длиной почти 800 км (около 2000 ли). Отступление по
23 Заказ №217
353
Асы Усунп. Китай η Хунну
безводным равнинам Гоби нанесло китайской армии больший урон, чем сама битва.
Хунны преследовали китайский арьергард вплоть до самой границы империи,
методично расстреливая из луков всех отставших и заблудившихся. Уцелевшие
контингенты китайского войска, едва живые и полностью деморализованные,
пришлось переформировать.
Подробное описание этого похода дано в «Повествовании о Хунну» в «Ши-
цзи» и почти дословно повторено в «Цянь Хань шу».
«... [Император У-ди] послал Эрши-цзянцзюня с 60-тысячной конницей и
100-тысячной пехотой выступить из Шофана, а цянну-дувэю [повелел]
присоединиться к нему. Юцзи-цзянцзюню [Хань] Юэ [было повелено] с 30-тысячной
пехотой выступить из Уюань, Иньюй-цзянцзюню [Гунсунь] А о с 10-тысячной конницей
и 30-тысячной пехотой - из Яньмэнь. Сюнны, узнав [об этом], удалили свои семьи и
имущество к северу от речки Юйушущ а шаньюй со 100-тысячной [конницей] стал
ждать к югу от реки, [где и] сразился с Эрши [-цзянцзюнем]. Эрши [-цзянцзюнь]
тогда понял, [что конница шаньюя сильнее] и, отступив, возвратился домой.
Сражение с шаньюем продолжалось более десяти дней. ... Юцзи [-цзянцзюнь Хань]
Юэ тоже ничего не добился. И Иньюй [-цзянцзюнь Гунсунь] Ао в сражении с
[хуннуским - Н.Л.] цзо-сянь-ваном не добился успеха и, отступив, возвратился
домой». [ШЦ. Гл. ПО. С.2918. Боровкова. 2001. С.192-193].
После этого поражения китайские военные усилия по обузданию державы
хуннов прекратились почти на семь лет. Это, однако, вовсе не означало, что китайцы
забыли о своей миссии. Как раз наоборот, все семь лет - вплоть до 90 г. до н. э. -
империя Хань методично копила военные силы, предпринимала множество
попыток по сколачиванию в Восточной Скифии антихуннской коалиции. Хунны
тоже не дремали - все вассальные им племена из забайкальских степей и с
Саянских гор получили жесткий приказ выставить свои воинские контингенты
в объединенную степную армию.
Верховный шаньюй хуннов Хулугу оказался прекрасным организатором: в час
«икс» ему удалось поставить под свои знамена военные силы практически всех
подвластных ему племен. Из глубин Забайкалья, с верховьев Шилки и Аргуни
пришли воины «косоплетов» - тоба, а со склонов Хингана - дикие племена сяньби,
вооруженные мощными роговыми луками, у которых «... оружие острее и лошади
быстрее, нежели у хуннов».2* Китайский перебежчик Ли Лин, ставший наместником
шаньюя хуннов у саянских хагясов, привел в армию Хулугу своих воинов,
татуированных с головы до ног. Даже белокурые динлины с верховий Енисея -
рыжебородые великаны с оружием «крайне острым» - пришли поддержать
вождя степных «ху».29 На западе, вероятно по наущению хуннов, восстало
354
Г пав a VI
княжество Чеши (Турфан), незадолго до этого защищенное хуннами от набега
союзных Китаю шаньшаньцев. На ликвидацию этого мятежа имперский
кабинет Хань вынужден был бросить все силы своих союзных западных княжеств
(войска из Лоулань, Юйли, Вэйсюй и др.) [Боровкова. 2001. С.202]. Как
справедливо отметил Л.Н.Гумилев, в ожидании грандиозного столкновения
крупнейших держав региона - «... Восточная Азия разделилась на два лагеря,
и только Усунь не приняла участия в борьбе».30
Л.Н.Гумилев склонен видеть причину этой пассивности Усуни в
ожесточенной борьбе внутри страны между так называемыми китаефилами и хуннофи-
лами, которая якобы парализовала всякую активность державы асов на
международной арене. К сожалению, исследователь не приводит каких-либо фактов,
аргументирующих это спорное положение, а имеющаяся информация китайских
источников не дает оснований рассматривать асскую элиту в виде двух
противоборствующих группировок, непременно ориентированных в своей
политической деятельности на иностранные державы. Мне представляется, что
«пассивность» Усуни носила подчеркнуто демонстрационный характер и была
вызвана отнюдь не внутренними смутами. Это был, вероятно, хорошо продуманный
и настойчиво реализуемый курс по сталкиванию в борьбе двух могущественных
соседей, военная сила каждого из которых была сравнима или даже превосходила
мобилизационный потенциал Усуни. Если принять во внимание, что хунны и
китайцы сделали все возможное, чтобы привлечь в ряды своих армий даже самых
отдаленных и третьестепенных союзников, то совершенно очевидным кажется
предположение, что пороги царских палат в Чигу были буквально изгложены
каблуками китайских и хуннских послов. Почти двухсоттысячная армия Усуни (и
это хорошо понимали как хуннский шаньюй, так и китайский император!) могла
стать той решающей гирей, одно тяжкое прикосновение которой, к любой чаше
весов хунно-китайского противоборства, мгновенно предопределяло исход
начинающейся военной компании. Нет сомнений и в том, что определяющее
значение военного потенциала Усуни в грядущей схватке политических титанов
Азии отлично осознавали и в Чигу. Тем более странным кажется, на первый взгляд,
решительное самоустранение асской военной элиты от какого бы то ни было
участия в разворачивающемся конфликте. Почему последовало именно такое
решение, ведь военные действия в древности (в случае их успеха) быстро становились
гарантированным источником обогащения как для полководцев и офицеров
высшего и среднего звена, так и для рядовых воинов? Кроме того, война
приносила каждому мужественному витязю заслуженную славу и честь в глазах
соплеменников, т. е. имела яркие, героические мотивации, очень далекие от нынешних
355
Асы Усунп. Кптап η Хунну
пацифистских вздохов! Наконец, даже с тактической точки зрения, участие в
грядущей войне не могло обернуться для Усуни каким-либо фатальным
результатом, ибо любой из возможных противников, на которого дружно навалились бы
его традиционный враг и Усунь, был бы смят, разгромлен и выведен на весьма
значительное время за пределы реальной центральноазиатской политики.
Думаю, что последнее обстоятельство и определило, в конечном итоге,
вооруженный нейтралитет Усуни в хунно-китайской войне 90 г. н. э. Дальновидные
военные стратеги государства асов вполне обоснованно предположили, что
тотальный разгром любого из двух политических титанов Центральной Азии
сделает международную обстановку в Восточной Скифии гораздо более
напряженной. Все суверенные княжества региона, и в первую очередь Усунь,
окажутся один на один со значительно окрепшей супердержавой Востока, и
неважно какой народ будет представлять резко возросшие аппетиты этой
державы - хунны или китайцы, важно другое - этому государству и этой нации уже не
будет столь же мощного военно-политического противовеса! Следует специально
подчеркнуть, что если именно такие мотивы предопределили решение асской
национальной элиты о невмешательстве в глобальный хунно-китайский конфликт,
то дальнейшие политические события в Центральной Азии в период между 90 и
70 гг. до н. э. полностью подтвердили точность анализа и глубину мысли асских
военных стратегов.
В 90 г. до н. э. великая борьба в Азии вступила в новую фазу. Китайцам удалось
собрать веьма значительные военные силы, которые они, на свою беду, не сумели
должным образом сосредоточить. Главная армия под командованием самого Ли
Гуанли Эршиского выступила из крепости Уюань (район Баотоу). Огромное войско
в 70 тысяч воинов, состоящее из конницы и пехоты, двигалось на север без всякой
связи с другими китайскими армиями: восточной и западной. Восточная армия под
командованием правительственного министра Шанцю Чэна вторглась на
территорию хуннской державы из Сихэ - небольшой крепости, расположенной на
востоке Ордоса. Это была по существу конная рать - 20 тыс. конницы и только 10
тыс. пехоты. Ее целью был разгром восточных кочевий хуннов и недопущение
воссоединения армиии восточного чжуки-князя с основными силами хуннов под
командованием Хулугу-шаньюя. Аналогичная по смыслу задача стояла и перед
западной китайской армией, которой командовал князь Ман Тун. Войско Ман Туна
полностью состояло из конницы (40 тыс. сабель) и двигалось из крепости Цзюцюань
(коридор Хэси восточнее Чжанъе) в общем оперативном направлении на Восточный
Тянь-Шань.31 Очевидно, что этот план, разработанный в штабе Ли Гуанли
Эршиского был чрезвычайно сложен и с оперативной точки зрения трудно
356
Γη а в a VI
осуществим. Кроме того, он имел как минимум три непреодолимых недостатка.
Во-первых, исходя из правильного постулата о необходимости одновременной
атаки разных кочевых орд хуннов, этот план вместе с тем совершенно не учитывал
разную скорость движения китайских армий: сборная конно-пехотная рать
главнокомандующего Ли Гуанли двигалась в несколько раз медленнее более мобильного
соединения Шанцю Чэна, а тем более отставала от конницы Ман Туна. Во-вторых,
в оперативных планах всех трех соединений китайских войск не был предусмотрен
механизм взаимоподдержки - все три армии должны были действовать совершенно
изолированно друг от друга, полагаясь лишь на собственные силы и тактическое
мастерство своих полководцев. В-третьих, западная, наиболее мобильная конная
армия князя Ман Туна уходила в боевой рейд в северо-западном направлении, в то
время как две других армии Китая двигались параллельными маршрутами строго
на север, а значит, буквально с каждым днем марша территориальный разрыв между
западной армией и центральной группировкой Ли Гуанли угрожающе увеличивался.
Таким образом, генеральный оперативный план китайского военного руководства
потенциально создавал ситуацию, когда каждая из трех армий Китая могла быть
поочередно окружена и уничтожена в ходе маневренной войны, признанными
мастерами которой были хунны.
Военный штаб Хулугу-шаньюя, получив донесение разведки об огромных силах
китайцев, переходящих Гоби, провел тотальную мобилизацию. Результаты ее были
вполне удовлетворительны: хунны сумели посадить на коней около 100 тыс. воинов,
не считая пехотных хагясо-динлинских контингентов. Поскольку основная армия
Ли Гуанли Эршиского продвигалась медленно, Хулугу-шаньюй успел увести все
свои кочевья далеко на север, к реке Чжигюй (вероятно, один из верхних левых
притоков Селенги). Обезопасив женщин и детей, Хулугу принял командование над
отборной частью войска. Убедившись, что западная армия князя Ман Туна быстро
удаляется от основных сил в сторону озера Баркуль, шаньюй не стал препятствовать
ей в реализации этого «верного» стратегического решения. Он лишь направил ей
вослед двадцатитысячный конный корпус воеводы Янькюя, который получил
задание как можно глубже вовлечь китайскую конницу в безбрежные просторы
пригобийских степей. Янькюй превосходно справился с этой задачей: князь Ман
Тун долго двигался по следам хуннских коней, пока не убедился в совершенной
бесплодности такого маневра. Тогда он повернул обратно и присоединился к
шаньшаньской армии, которая осадила цитадель Чеши - верного хуннского
союзника в Восточной Скифии. Вскоре положение Чеши стало безнадежно, а его
владетель был принужден к капитуляции и принял подданство Китая. Таким
образом, все боевое использование превосходно экипированного конного корпуса
357
Асы Усунп. Китай η Хунну
Ман Туна свелось по существу к удару по воздуху, в то время как центральная
группировка китайских войск буквально изнемогала, не имея достаточных
кавалерийских резервов.
Еще более отрицательным результатом закончились действия восточной армии
Китая под командованием министра Шанцю Чэна. Вместе со своей армией он
углубился в степи почти на 1000 ли, прежде чем впервые увидел хуннские
арьергарды. Однако восточный чжуки-князь не принял боя, а переправился через реку Сйеву
и продолжил отступление к северу.32 Китайский военачальник попытался обойти
чжуки-князя фланговым маневром, но потерял ориентировку, а затем потерял и
следы хуннов. Пройдя к северу еще 700 ли, он так никого и не увидел, а потому
принял решение вернуться к границе Китая. В этот момент китайскую армию
атаковал тридцатитысячный конный корпус хуннов и похожие на демонов,
татуированные с головы до ног хагясы китайского перебежчика Ли Лина. Китайцы
построились в каре и девять дней без отдыха и сна пробивались на юг. С большими
потерями Шанцю Чэну удалось добраться до приграничной реки Пуну. Здесь
китайские ратники, воодушевленные близостью родины, сумели наконец с большими
потерями для врага отбить очередное нападение хуннов. Убедившись, что
дальнейшее преследование противника приведет лишь к росту потерь, чжуки-князь и Ли
Лин повернули свои отряды на север. А полуразгромленное, истомленное войско
Шанцю Чэна, более похожее на толпу призраков, устало потянулось в Китай...
Однако самая тяжкая участь постигла главную армию Ли Гуанли Эршиского.
Навстречу ей Хулугу-шаньюй направил западного великого дуюя и китайского
перебежчика Вэй Люя с отрядом динлинов, всего около 5 тыс. человек. В узком
ущелье горного массива Гюй-шань хуннский отряд атаковал китайскую армию.
Эршиский прикрылся двухтысячным отрядом всадников из союзных Китаю
владений. Завязалась яростная схватка, в которой китайская конница смяла отряд
динлинов, а затем обратила в бегство и самих хуннов. Преследуя врага, Ли Гуанли
Эршиский смело повел свои войска через пустыню Гоби. Вскоре, близ небольшой
хуннской крепостицы Фань-фужинь-чен в ставку китайского полководца пришло
роковое донесение об аресте его близких в Китае. Супруга Эршиского и все его
семейство были заключены под арест по обвинению в волховании. Ли Гуанли
страшно переживал, узнав об этом. Он хорошо понимал, что арест его супруги и
близких является лишь грозной прелюдией к краху всей его военной карьеры, к
позорному судилищу над ним самим, а возможно, и к его казни. Ханьские
придворные круги всегда были раздираемы ожесточенной борьбой разных
элитарных клик, которая особенно усилилась в последние годы властвования уже
очень старого и помрачневшего разумом императора У-ди. В армии Эршиского
358
Γ η а в a VI
покупали искупление вины своей кровью не только солдаты, но и офицеры. Один
из них, заменивший наказание по приговору суда службой в действующей армии,
сказал главнокомандующему, что если он теперь вернется в Китай, то никогда более
не увидит северных стран, т. е. если решит ныне перейти на сторону хуннов, то
другой возможности уже не представится.
Ли Гуанли прекрасно знал, что все, что говорил ему боевой товарищ есть горькая
правда. Страдая всем сердцем, мужественный полководец тем не менее не потерял
самообладания. Не желая предательством пятнать собственное имя, а паче -
собственноручно подписать приговор своим близким, Эршиский принял
единственно возможное для офицера решение: энергично атаковать хуннов, вырвать
у шаньюя победу, а вместе с ней и помилование для своих родственников. Китайская
армия стремительным маршем пошла на север и у реки Чжигюй (Чжицзюйшуй)
наконец-то настигла хуннов, которые в это время завершали переправу на
противоположный берег. Конный авангард Эршиского в 20 тыс. сабель почти на
плечах хуннов также перешел реку. Завязалось яростное сражение, в котором хунны
смогли задействовать только силы своего арьергарда - около 20 тыс. всадников.
Китайцы, которым давно надоело преследование уклоняющегося от боя
противника, решительно пошли в атаку. Хунны стойко сопротивлялись, но вскоре
их боевые порядки были прорваны. Восточный великий предводитель попытался
организовать контратаку, однако был убит. В результате хуннская армия обратилась
в беспорядочное бегство, бросая на пути убитых и раненых.
Несмотря на эту убедительную победу, для всего китайского командования было
очевидно, что это временный успех: их армия находилась более чем за 2000 ли от
рубежей родины, солдаты устали от бесконечных переходов, а хунны имели почти
неограниченные возможности для получения свежих подкреплений. Между тем, Ли
Гуанли Эршиский продолжал лелеять планы окончательного разгрома хуннов и
никак не хотел отдавать приказ о возвращении на родину. Недовольство
главнокомандующим среди китайских высших офицеров вскоре приняло такие
размеры, что начальник штаба армии (руководитель военного совета) составил
своего рода заговор против своего командира: Эршискому должны были предъявить
обвинения в желании «выслужиться с видимой опасностью для всего войска», а
затем заключить его под стражу. Главнокомандующий, узнав об этом плане, не
стал мешкать, но немедленно отрубил голову начальнику штаба, и выступил в
обратный путь. Как только китайцы повернули к дому, так немедленно Хулугу-
шаньюй отдал приказ об атаке отступающей армии. Десять дней, мужественно
отбивая все новые и новые нападения хуннов, отступала на юг поредевшая рать
Эршиского. Хунны меж тем сконцентрировали огромную конную армию. Наконец,
359
Асы Усунп. Китай η Хунну
у горы Яньжаньшань при переправе через реку китайская армия была окончательно
остановлена: крупный конный отряд хуннов решительно атаковал арьергард
китайцев, а другой конный корпус в 50 тыс. воинов под командованием самого
шаньюя перерезал путь на юг.
Развернулось большое сражение - с обеих сторон было очень много убитых и
раненых. Наконец смерклось. Пока изнуренные переходом пехотные китайские
полки отдыхали, хунны спешили с коней все свое войско и под покровом ночи
выкопали перед фронтом китайской армии глубокий ров. В утренних сумерках,
собрав в тылу у китайцев свою лучшую конницу, хунны мощно атаковали китайский
лагерь. Ратники Эршиского, сбившись в толпу на узкой территории лагеря,
попытались было развернуться в боевое построение, но тут неожиданно
натолкнулись на вырытый хуннами ров. Среди пехоты возникла паника. Кавалеристы,
пытаясь удержать бегущих, падали в ров и ломали лошадям ноги. Кто-то срывал с
себя оружие и визжал от ужаса, кто-то падал на колени перед мрачными шеренгами
атакующих хуннов и неистово шептал молитвы. Наконец, вся пехота, уже
совершенно деморализованная, окончательно сломала строй и бросилась
врассыпную в степь - на верную гибель под мечами не знающих устали хуннских
воинов. В такой обстановке Ли Гуанли Эршиский предпочел сдаться в плен. Его
род в Китае был предан казни. А из его огромной, почти стотысячной армии на
родину возвратились только один или два человека из тысячи.33
Яньжаньское побоище стало самым крупным военным достижением хуннов за
всю их предыдущую и последующую историю в Азии. Никогда впредь после 90 г.
до н. э. хунны уже не смогут одержать столь же безусловную победу над политически
единым и сильным Китаем. Успехи будут возможны, но только тогда, когда
Срединная империя на долгие десятилетия втянется в период яростных
междоусобных смут, национальной разрухи и ожесточенного противоборства разных
социальных слоев китайского этноса. Китайцам же «момент истины» при
Яньжаньшань окончательно открыл глаза на очевидное: без прочного военного
сотрудничества с асами Усуни вся степная политика Хань в конечном итоге будет
обречена на провал. Ни «небесные лошади», ни тугие арбалеты, ни специально
подготовленные к бою на степной манер конные сотни не могли состязаться с
оперативно-тактической пластичностью хуннской военной организации. Степная
держава хуннов имела неограниченные по глубине тылы и в этом заключалась
главная причина стратегической устойчивости их державы в войнах с Китаем.
Медлительность и неповоротливость - вот почти нарицательные качества
китайской военной машины, которая долгое время неизменно проявляла эти свои
негативные свойства как в процессе подготовки к дальним военным рейдам в
360
Γ η а в a VI
степь, так и в ходе конкретных военных операций. Усуньская военная
организация, органично вобравшая в себя как хуннский, так и юэчжийский боевой опыт,
отличалась чрезвычайно высокими мобилизационными возможностями. Асы,
в отличие от китайцев, стремились воевать и умели воевать так, что у хуннов
зачастую не оставалось времени не только на увод своих кочевых стойбищ далеко
на север, но даже для элементарной организации первичных военных заслонов
на пути движения армии противника. Сознавая это, китайцы после 90 г. до н. э.
на некоторое время совершенно отставляют в сторону все планы новых прямых
интервенций на территорию хуннов, а основные усилия своих военных и
дипломатов направляют на другую цель: преимущественно политическими
методами обеспечить прочное китайское присутствие в Западном крае. Альфой
и омегой успеха этой новой политической доктрины стала Усунь.
Значение государства асов для китайской политики в Восточной Скифии в
период 90-70 гг. до н. э. трудно переоценить. Яньжаньское побоище по существу
подвело итоговую черту под полувековым политическим курсом императора У-ди,
вступившего на престол Хань в 140 г. до н. э. и методично бросавшего все новые
контингенты китайской армии на завоевание Восточной Скифии. Несмотря на ряд
бесспорных успехов, эта глобальная цель так и не была достигнута, но вот
долговременное, растянувшееся на несколько десятилетий перенапряжение
национальных ресурсов и бюджетных средств государства к концу царствования
У-ди проявилось в полной мере. «Силы народа истощились, - скорбно отмечает
китайская летопись, - и государственные доходы оскудели. К сему присоединились
неурожайные годы, и повсюду возникли разбои; дороги сделались непроходимыми»?4
Пытаясь справиться с катастрофичными для экономики государства последствиями
многолетней войны, имперский кабинет ввел оброк на продажу вина, взял в казну
все продажи соли и железа, отлил серебряную легковесную монету, ввел в
употребление кожаные кредитные билеты и даже наложил специальные пошлины
на телеги, водоходные суда и весь домашний скот. Одновременно император У-ди
издал специальный указ, в котором запретил впредь посылать войска за пределы
империи и повышать налоги, китайскому народу было предписано сосредоточить
все силы на занятии земледелием и разведении лошадей [Боровкова. 2001. С.205].
Жесткими карательными мерами было восстановлено дорожное сообщение в
провинциях, однако уже один этот факт служил более чем очевидным
доказательством, что ханьский Китай исчерпал былой могучий потенциал
наступательных операций на внешних фронтах. Нужно отдать должное разведке
победителя при Яньжаньшань - великий шаньюй Хулугу своевременно и, по-
видимому, максимум подробно был информирован о внутреннем положении в
361
Асы Усунп. Кптап η Хунну
Китае. Уже на следующий год (89 г. до н. э.) после разгрома армии Ли Гуань-ли
Эршиского шаньюй хуннов прислал императору У-ди свое недвусмысленное
послание.
«На юге царствует великий Хань, - с нескрываемой издевкой писал Хулугу-
шаньюй, - на севере царствует сильный Ху. Ху есть гордый Сын Неба, который не
обращает внимания на мелкие придворные обряды. Я ныне желаю растворить
пограничные проходы в царство Хань, и взять дочь из Дома Хань в супруги себе, с
тем, чтобы Дом Хань - на основании прежнего договора, - ежегодно доставлял мне
десять тысяч даней лучшего вина, 50.000 ху риса и 10.000 кусков разных шелковых
тканей. После сего не будет взаимных грабительств на границе».35
Трудно сказать, чего больше в этом дерзком ультиматуме: почти открытого
презрения к некогда грозному и непобедимому, а ныне поверженному противнику,
или все же алчности - нетерпеливого желания как можно скорее реализовать
экономические преимущества, неожиданно открывшиеся для державы хуннов, в
связи с разгромом вооруженных сил Китая.
Письменный ответ императора У-ди неизвестен, но если он и был, то смысл его
был, конечно, очень далек от вожделений алчных хуннов. В 88 г. до н. э. (т. е. на
следующий год после получения ультиматума) китайское государство нашло в себе
силы энергичным броском завоевать традиционно вассальное хуннам Чеши - одно
из крупнейших княжеств Восточной Скифии. Проницательный Хулугу-шаньюй
прекрасно понял, что захват Чеши - это и есть подлинный ответ Срединной империи
на его насмешки над изощренным китайским придворным этикетом и его
«скромное» желание - «растворить пограничные проходы в царство Хань».
Неумолимая логика противостояния двух восточных империй вновь властно
подталкивала китайцев и хуннов к войне. И действительно, - с конца 87 г. до н. э.
хунны начинают новый виток военного противоборства с Хань за степи и оазисы
Восточной Скифии. Однако теперь, умудренные долгим военно-политическим
опытом, хунны ведут свою войну уже не с Китаем, а с Усунью - с той единственной
державой Центральной Азии, которая в I в. до н. э. была способна уже одним
фактом своего существования поддерживать стратегический паритет сил на
востоке азиатского континента.
В конце 87 г. до н. э. умер У-ди, великий император Хань, царствовавший
53 года. Его восьмилетний сын, император Чжао-ди, был еще совсем юным и все
дела государства фактически вел глава военного ведомства (да-сыма да-цзянцзюнь)
Хо Гуан [Боровкова. 2001. С.206]. Политическая незрелость нового владыки Китая
не могли остаться незамеченными Хулугу, и этот воинственный патриарх хуннов
немедленно перешел к действиям. Весной 86 г. до н. э. конные тумены хуннов
362
Γ η а в a VI
вторглись на территорию оккупированного китайцами княжества Чеши. Китайский
гарнизон в Чжохахота - столице Чеши - не ожидал нападения и не был готов к
длительной обороне. Под натиском хуннов китайцы вынуждены были сдать
цитадель и отступить к Дуньхуану. Чеши лежало на караванном пути в Восточную
Скифию и являлось своего рода боевым плацдармом, с территории которого было
удобно атаковать как Усунь, так и зависимые от асов княжества в Куче и Яркенде.
Кроме того, противник, обладавший прочными позициями в Чеши и большими
ресурсами конницы, мог в любой момент прервать все линии транспортных
коммуникаций, связывающие Усунь с Китаем. Уже очень скоро асы почувствовали
всю тяжесть новой боевой диспозиции, созданной гением Хулугу. Теснимые
мощной объединенной армией, состоящей из конных туменов хуннов и пеших
чешисцев, асы отчаянно сопротивлялись и, вероятно, боевая обстановка на юго-
восточных рубежах Усуни довольно долгое время была близка к катастрофе.
Вероятность полного разгрома вооруженных сил Усуни была столь велика, что
это побудило китайскую царевну Цзею, жену асского царя Унгуйми, обратиться
к императору Чжао-ди с отчаянной просьбой о помощи. «Чеши с хунну, - писала
царевна, - [теперь] составляют одно [оба государства соединили силы -
комментарий Сюй Суна], совместно нападают на Усунь. Только Сын Неба по
счастью [может] спасти [нас, усуней]».36
Результат этого воззвания к Чжао-ди был равен нулю: имперский кабинет Хань
помышлял только о собственном спокойствии и смертельно боялся быть
вовлеченным в новую большую войну в Западном крае. Судьба Усуни была
предоставлена ей самой, и нужно отдать должное мужеству и воинскому искусству
асов - они сумели сохранить и свою армию, и свое государство. Возможно, что
благополучный финал обороны Усуни в 86-85 гг. до н. э. во многом был
определен смертью Хулугу-шаньюя, которая последовала именно в 85 году. Преемник
Хулугу - его малолетний сын Хуаньди, не обладал, в силу своего возраста, ни
опытом, ни авторитетом для успешного ведения войны с таким многоопытным
противником как Унгуйми и его закаленные в боях асы. Возникшая вслед за
воцарением Хуаньди угроза большой междоусобной смуты надолго парализовала все
военные инициативы хуннской придворной клики, возглавляемой женой
покойного шаньюя - Чжуанькюй-яньчжи, китайским перебежчиком Вэй Люем и их
сторонниками. Вскрылась фальсификация предсмертного завещания великого
Хулугу, согласно которого, власть должен был унаследовать не Хуаньди, а западный
лули-князь, и заговорщики во главе с любвеобильной вдовой предпринимали
максимум усилий, чтобы из тлеющих искр всеобщего недовольства не разгорелся
пожар мятежа. В таких условиях об энергичном ведении боевых действий нечего
363
Асы Усунп, Кптап η Хунну
было и думать, а следовательно, Усунь получила, наконец, столь необходимую ей
передышку.37
Борьба Усуни с хуннами вновь резко обострилась после 80 г. до н. э., когда
умер Вэй Люй - изощренный знаток придворных интриг и некоронованный
глава хуннской ставки. С его смертью власть перешла в руки представителей
родовитых хуннских кланов - к так называемой «старохуннской партии»,
выступавшей за продолжение традиционной для хуннов политики «господства над
народами», а значит за новый импульс победоносной войны с Усунью и Китаем.
Решительная смена внешнеполитической доктрины вызвала невиданную со
времен Модэ-шаньюя вспышку активности хуннов, результаты которой в целом
оказались не слишком впечатляющими только потому, что хуннскую ставку
возглавлял в это время не Модэ, а его блеклый потомок Хуаньди. Уже в 81 г. до
н.э. двадцатитысячная армия хуннов ворвалась в Китай. Китайцы не ожидали
нападения и, казалось бы, успех набега был предрешен, но хунны повторили
былую ошибку Ли Гуанли Эршиского и разделили свою конную армию на четыре
самостоятельно действующих корпуса. Приграничные китайские войска, умело
маневрируя, поочередно разгромили все четыре отряда, причем хунны потеряли
до 9.000 человек, в том числе одного князя. Руководство китайскими войсками
осуществлялось столь эффективно, что сами китайцы никаких потерь в этих
боях не понесли.38 В следующем, 79 г., хунны попытались блокировать китайскую
крепость Шеусянчен, однако блокада превратилась в конечном счете в
бесцельное рысканье конных дозоров у стен форта. В 78 году до н. э. последовало
нападение четырехтысячного отряда хуннской конницы на область Чжанъе у
восточных отрогов Наньшаня. Икюйские жуны, а вернее их окитаевшиеся
потомки, прикрывавшие этот участок границы, наголову разбили хуннов. Из
всего корпуса вторжения уцелело всего около трехсот человек, а Икюй-князь,
тысячник китайских пограничников, лично убил хуннского лули-князя. Эта
неудача не убавила у хуннов военного пыла, и в 77 году они вновь предприняли
набег на китайское пограничье - на сей раз были разграблены некоторые районы
Ордоса. Почти одновременно с этими событиями, хунны отправили
двадцатитысячный корпус на восток для примерного наказания посягнувших на
хуннские гробницы ухуаньцев, могущественного племени из группы южных
сяньби.39 Столь интенсивные военные действия на юге и востоке не помешали,
а возможно, даже способствовали энергичному натиску хуннов на Усунь. В период
с 80 по 73 гг. до н. э. они неоднократно направляли большое войско, целью
которого был разгром армии асов и захват союзных Усуни княжеств Чэянь и
Эши. Первую задачу командование хуннов решить так и не сумело, а вот вторая
364
Γ η а в a VI
цель, вероятно, все же была достигнута, а значит княжества Чэянь и Эши были
временно отторгнуты от Усуни.
В справедливости последнего вывода убеждает справка комментатора Суй Суна,
помещенная в «Шофанбэйчэн» (раздел «Исследование о племени Усунь»). В ней
говорится: «Чэянь и Эши - название двух мест. Заслуженный сановник бяо-ся-ма-
хоу Гуань Чжи, взяв семью и подвластных [ему] людей без позволения [двора] пошел
жить в Эши, это и есть та самая земля. По справке, «Сюннучжуань» относит это
дело [завоевание хуннами владений Чэянь и Эши - Н.Л.] к царствованию Чжао-ди.
Время представления царевной [Цзею - Н.Л.] донесения не соответствует этому».40
Суй Сун отождествляет здесь, считая их за одно, два различных донесения
царевны Цзею: второе донесение 74 г. до н. э. (первое, как мы помним, было
отправлено еще в 86 г. до н. э. и всецело посвящено совместной операции Чеши и
хуннов против Усуни), посланное императору Чжао-ди в последний год его жизни,
и третье донесение 73 г. до н. э., направленное только что вошедшему на престол
императору Сюань-ди. Последнее донесение, возможно, было направлено также и
от имени царя асов Унгуйми, а скорее всего - просто прилагалось к официальной
царской грамоте. Текст «Цянь Хань шу» в переводе Н.Я. Бичурина не оставляет
сомнений в существовании второго послания китайской царевны Цзею императору
Чжао-ди. «Они [хунны - Н.Л.] напали на Усунь, и овладели урочищем Чеянъ-ушы
[Чэянь и Эши - согласно перевода Н.В. Кюнера]. Усуньская царевна [Цзею - Н.Л.]
представила донесение. Дело о помощи отдано на рассмотрение государственных
чинов, и они еще не решили его, как Чжао-ди преставился».4χ
Захват хуннами рубежных усуньских владений Чэянь и Эши при
одновременном очередном забвении китайским имперским кабинетом настоятельной
просьбы о военной помощи вызвал определенные коррективы во
внешнеполитическом курсе Усуни. Верховная власть в Чигу стала склоняться к мысли о
неизбежности установления новых, возможно даже союзнических взаимоотношений
с державой хунну. О факте интенсивного дипломатического зондажа, который на
рубеже 74-73 гг. до н. э. взаимно инициировался в верховных ставках двух кочевых
государств, свидетельствует как будто бы следующий текст из «Шофанбэйчэн».
«Сюнну, собрав народ, отправили посла сказать, чтобы [правитель] Усунь
спешно, взяв царевну [Цзею - Н.Л.], прибыл [к ним]. Неприятели желали отделить
[усуней от] Китая». В справке историка Сюй Суна к этой информации
«Шофанбэйчэн» читаем: «Фань Минчо [китайский полководец, разгромивший в 74 г.
до н. э. племена ухуань - Н.Л.], используя ухуань, напал на сюнну. По этой причине
[сюнну] боялись, что не смогут выставить войско; немедленно посол был отправлен
[от сюнну] к усуням с требованием пригласить китайскую принцессу».42
365
Асы Уагнп. Китай η Хунну
Эти сведения позволяют реконструировать, хотя и неизбежно схематичную,
но все же вполне отчетливую картину межгосударственной борьбы кочевых держав
асов и хунну между 80 и 73 гг. до н. э.
Союзный договор между хуннами и Чеши разорвал существующие устойчивые
коммуникации между Усунью и Китаем, а последующее широкомасштабное
наступление объединенной хунно-чешиской рати на Чигу вообще очень остро
поставило вопрос о существовании суверенного государства асов. Используя
родовое положение царевны Цзею, асы прямо потребовали вмешательства
вооруженных сил Китая в конфликт. Администрация императора Чжао-ди замотала
обращение Цзею по канцеляриям и внятного ответа так и не дала. Усунь спас
случай - внезапная смерть Хулугу-шаньюя, выдающегося хуннского полководца,
творца разгрома огромной китайской армии при Яньжаньшане. В течение
нескольких лет на хунно-усуньской границе царило обманчивое затишье, - до тех
пор, пока военная элита хуннов вдруг не вспомнила о старой
внешнеполитической доктрине «господства над народами». Решительная смена
внешнеполитических приоритетов очень скоро дала результат: после 80 г. до н. э. вновь стало
нарастать ожесточение борьбы за восточноскифские степи, и после нескольких
военных экспедиций хуннам удалось захватить княжества Чэянь и Эши, т. е.
территорию, которую асы считали неотъемлемой частью Усуни. После захвата
ближних форпостов государства асов дальнейшую логику событий мог
спрогнозировать даже юноша: следующий, возможно, завершающий удар хунны
обрушат уже на столицу Усуни - город Чигу. Опасаясь такого развития событий,
царица Цзею, жена Унгуйми, конечно, с ведома своего супруга снова обращается с
мольбой о помощи к императору Китая. Судьба этого второго послания усуньской
царицы все та же: «дело о помощи отдано на рассмотрение государственных чинов»,
т. е. похоронено среди прочих, никому не нужных бумаг. Что оставалось в этом
случае делать асам Усуни? По существу они оказались в полной политической
изоляции! С юга их подпирало враждебное к ним и союзное хунну Чеши. С запада
нависал огромный Кангюй, уже начавший тяготиться своей неформальной
зависимостью от близкой Усуни и, возможно, именно поэтому до сих пор не
порвавший свою формальную зависимость от далеких хунну. На северо-востоке
стояли грозные полки рыжебородых динлинов, которые хотя и проводили
собственную политику, но все же числились среди союзников хуннов. На востоке
земли Усуни непосредственно смыкались с владениями гордых сыновей народа «ху»,
и нужно было очень много сил, чтобы сдержать их дружный и яростный натиск.
Такого рода анализ привел, вероятно, асскую военную элиту к мысли о
необходимости заключить в том или ином виде мирный договор с державой хуннов.
366
Γ η а в a VI
Переговоры об этом начались, по-видимому, в середине 74 г. до н. э., - когда стало
ясно, что от кабинета Чжао-ди никакой помощи не последует. Переговоры шли
долго и вряд ли были простыми, однако военные действия были приостановлены и
стороны вышли на какие-то рамочные соглашения. И вдруг - спящий проснулся!
Китайский полководец Фань Мин-ю с двадцатитысячным корпусом
неожиданно обрушился на ухуаньцев, недавно примерно наказанных хуннских союзников,
изрубил шесть тысяч человек, взял трех князей в плен! Здесь было от чего испугаться!
Самым большим кошмаром хуннских военных аналитиков всегда были нацеленные
на центр их державы одновременные удары с двух сторон: китайский - с юго-востока
и асский - с запада. Собрав совет, хунны немедленно направили в Чигу своего
эмиссара с жестким, почти ультимативным требованием: выдать Цзею. В ставке
хуннов китайская царевна рассматривалась как главный агент влияния Китая,
что, безусловно, было абсолютной правдой. При этом окружение Хуанди-шаньюя
совершенно упускало из вида, что стремление Усуни к союзу с Китаем определялось
вовсе не Цзею, а прежде всего заботой о собственном суверенитете, который в
условиях могучего натиска тюркоязычных кочевников можно было сохранить
только в союзе с империей Хань. Перепуганные неожиданной китайской вылазкой
хуннские старейшины совершенно не учли, что беспрецедентное требование о
выдаче в заложницы супруги суверенного владетеля решительно не вписывается в
рамочный проект союзнических отношений между хуннами и асами, а значит будет
отвергнуто царем Унгуйми вместе с этим проектом. Нервозность хуннской знати,
столь ярко продемонстрированная по незначительному в сущности поводу, еще
раз доказала политической элите Усуни правильность традиционного курса на
военный союз с Китаем. Эта доктрина, избранная еще князем Алдаром (Лйецзяоми),
с теми или иными неизбежными поправками прошла долговременную проверку
на политическую целесообразность. Возможная альтернатива - союз с хуннами -
означал для Усуни признание своего вассалитета по отношению к великому
шаньюю, регулярную выплату дани в его ставку и участие во всех его войнах с
Китаем. Никакого иного варианта межгосударственного взаимодействия хунны
принципиально не признавали. Даже во времена произошедшего «де-факто»
раскола единой державы Хунну, оценивая перспективы возникшей династической
распри, старейшины хуннов так обозначили для Хуханье-шаньюя смысл
существования хуннского этноса:
« ... Сражаться на коне есть наше господство: и потому мы страшны пред
всеми народами. Мы еще не оскудели в отважных воинах. Теперь два родных брата
спорят о престоле, и если не старший, то младший получит его. ... Наши потомки
всегда будут царствовать над народами».4*
367
Асы Усунп. Кптап η Хунну
Понятно, что держава с таким основным идеологическим императивом не могла
строить свои взаимоотношения с союзниками иначе, кроме как жестко подавляя
любое проявление их собственной политической воли. Верховный владетель асов
не считал, конечно, свой государственный статус более низким, нежели статус
шаньюя хуннов, а раз так, то диапазон возможного компромисса при решении
дилеммы «сюзерен-вассал» стремился к нулю, а сама эта дилемма могла быть
успешно решена только силой оружия.
Ультиматум о выдаче жены царя асов дорого стоил хуннам: без преувеличения
можно утверждать, что именно с рубежа 74-73 гг. до н. э. начинается вначале
медленный, а затем все более быстрый упадок хуннской империи. Унгуйми не мог
простить хуннам нанесенного его роду оскорбления: суровый ас ждал случая
расквитаться. Ждать пришлось недолго - в конце 74 г. до н. э. умер миролюбивый
император Чжао-ди.
Нового владыку Китая буддисты смело могли считать реинкарнацией души
императора У-ди: Сюань-ди обладал безупречным государственным чутьем,
мужеством, волей и широким кругозором. Уже в 73 г. он прочно утвердился на
троне, и немедленно Унгуйми и царевна Цзею направили посольство в Китай с
предложением возобновить военный союз и провести совместную
крупномасштабную операцию против Хуаньди-шаньюя. Следует отметить, что впервые
инициатором плана совместной войсковой операции выступила именно Усунь -
до сих пор с такими предложениями всегда выступала китайская сторона.
Объяснение этого факта может быть только одно: хунны резко изменили стратегию
натиска и стали рассматривать Усунь как главное препятствие к установлению
своей политической гегемонии к северу от Великой китайской стены. Угроза с
востока для Усуни стала столь велика, что вывод напрашивался сам собой:
стратегия асского вооруженного нейтралитета в конфликте между хунну и
Китаем себя полностью исчерпала. Крайне важное значение приобретал
упреждающий удар - Усунь могла сохранить свой политический суверенитет
только в случае резкого, обвального умаления военного потенциала хуннов.
Асский царь Унгуйми и царевна Цзею передали свое совместное обращение к
Сюань-ди через своего посла, который прибыл в Чанъань вместе с возвратившейся
миссией Чан Хоя, специального пристава Хань в Чигу. Дата возвращения Чан Хоя
в столицу Хань (2 г. Бэнь-ши, т.е. 72 г. до н.э.), а также содержание письма Унгуйми
нашли подробное отражение в тексте «Цянь Хань шу».
«Д начале правления Сюань-ди [вступил на престол в 73 г. до н.э. - Н.Л.] принцесса
и куньми [Унгуйми - Н.Л.] прислали посла с письмом, в котором сообщили: «Сюнну
непрерывно большими силами нападает на Усунь, завладела землями Чэяньэши, увела
368
Глава VI
людей. И прислала послов с требованием привезти принцессу [Цзею в Сюнну],
намереваясь оторвать [Усунь от] Хань. Куньми хочет выставить половину отборных
войск своего царства, 50-тысячную конницу\ и всеми силами нанести удар по Сюнну,
[если] только Сын Неба выставит войска в помощь принцессе и куньми». И Хань
направила большое войско, 150-тысячную конницу». [ХШ. Гл. 96/2. С.3905. Боровкова.
2001.С.254].
Император Сюань-ди быстро оценил все выгоды предложенного асами плана.
Было отмобилизовано 160 тыс. конницы, сведенной в пять мобилизационных
пунктов, приблизительно равноудаленных друг от друга по всей линии китайской
границы от Хэси до Ордоса. Основу китайской конницы составляли так называемые
«трехсотмешковые предводители», т. е. младшие унтер-офицеры, получавшие от
казны жалование в виде трехсот мешков риса в год. Эти молодые китайцы буквально
жаждали военных действий, ибо в условиях стабильного китайского общества
времен Хань только успешная война могла принести им и карьерный взлет, и
финансовое благополучие. К асам Усуни был отправлен специальный пристав Чан
Хой, который должен был наблюдать за асскими войсками и осуществлять
необходимую координацию с китайским штабом. В заранее оговоренный день «икс»
армия Китая с юга, а конная рать Усуни с северо-запада должны были напасть на
державу хуннов и уничтожить всех оказывающих сопротивление. При этом
предполагалось, что пятидесятитысячный конный корпус асов будет действовать в
прямом подчинении командиру западного отряда китайской армии Чжао Чун-го.
Асская конница должна была соединиться с войсками Чжао Чун-го около озера
Пулэй-цзе (озеро Баркуль), в связи с чем, командующий западным отрядом получил
почетное наименование Пулэй-цзянцзюня (Пулэйского полководца).
План китайского штаба был методично разработан и, вероятно, имел множество
достоинств. Однако у него был один недостаток, который почти всегда сводил на
нет все стратегические замыслы степных компаний Хань: крайне низкие темпы
мобилизационного сосредоточения китайских войск. Проще говоря, пока китайцы
еще сосредотачивались для удара - хунны уже уходили из-под него. Так получилось
и на этот раз.
Весной 71 г. до н. э. (в 1-ю луну 3 г. Бэнь-ши) огромная китайская армия пятью
походными колоннами из Цзюцюаня, Чжанъе, Уюаня (р-н Баотоу), Сихэ и
Юньчжуна (Хух-Хото) вступила на территорию хунну. Хунны, которые заранее
получили известие о начале великого похода китайцев, собрали все свое имущество
и скот, и ушли на север. Задуманный китайцами страшной силы удар пришелся по
воздуху. Больше всех повезло второму западному отряду под командованием Фань
Мин-ю, который был опытным в боях с кочевниками офицером. Фань Мин-ю
24 Заказ №217
369
Асы Усунп. Китай η Хунну
выступил из Чжанъе с тридцатитысячным отрядом конницы, дошел до реки Пули-
хэу (около 1200 ли к северу от границы), смог догнать и уничтожить около 700
хуннов, и захватил в качестве трофея до 10 тыс. голов разного скота. Успехи
остальных полководцев были еще более эфемерны: число уничтоженных хуннов
колебалось от 19 до 300 человек, число захваченного скота также было невелико. Кроме
того выяснилось, что все китайские полководцы, за исключением Фань Мин-ю,
были подвержены «яньжаньскому синдрому», т. е. опасались прямого военного
столкновения с хуннами, смертельно боялись заходить далеко в степи и были готовы
при первой же возможности повернуть обратно. Так командующий восточным
корпусом Хуа Гян-гюнь едва сумел отойти от границы на 800 ли. Здесь, дойдя до
реки Даньюйву, он остановился, а затем повернул обратно. Ничтожные результаты
своего похода офицер попытался скрыть за дутыми цифрами об огромном ущербе,
якобы нанесенном им врагу, и за приписками, резко увеличившими число пленных
и добычи. Превосходно отлаженная тыловая служба в Китае очень быстро вскрыла
обман: Хуа Гян-гюнь был отдан под суд и, сохраняя честь имени и рода, предпочел
окончить жизнь самоубийством. «Яньжаньского синдрома» не избежал даже
главнокомандующий армией вторжения, министр Тьхянь Гуан-мин. Медленно
продвигаясь вглубь степей, его сорокатысячное войско сумело уничтожить только
19 хуннов и обрело «сказочную» добычу в 100 голов скота. Дойдя до гор Гичи
(примерно 1600 ли от границы), Тьхянь Гуан-мин неожиданно встретил китайского
посланника Жань Хуна, который еще до начала военных действий был послан с
поручением к хуннам и теперь сумел улизнуть от них. Увидев главнокомандующего,
Жань Хун радостно сообщил ему, что на западных склонах гор Гичи он наблюдал
огромный табор неприятеля и полагает, что именно там ныне сосредоточены войска
хуннов. В ответ удивленный посланник услышал совет держать язык за зубами, а
если все же спросят, сообщать всем, что никаких хуннов он в степи не видел. После
этого Тьхянь Гуан-мин отдал приказ о возвращении к границам Китая.
Государственный советник Гун-сунь И-шеу попытался удержать главнокомандующего
от этого опрометчивого шага, но страх повторения Яньжаня настолько пропитал
Тьхянь Гуан-мина, что он не послушал доброго совета. Конечно, трусость генерала
в конечном итоге также стала известна императору. Сюань-ди пришел в ярость и
распорядился предать Тьхянь Гуан-мина суду. Получив известие об этом,
несчастный сановник предпочел гибель от собственной руки...
Действия армии асов на этом фоне всеобщей нерасторопности, робости, а подчас
неприкрытой трусости китайцев выглядят чудом инициативы и храбрости.
Пятидесятитысячный конный корпус, который лично возглавил Унгуйми, царь
Усуни, стремительно продвигался вперед. Очень скоро асы вышли к озеру Пулэй-
370
Γ η а в a VI
цзэ (Баркуль) и, разумеется, не встретили там китайцев. Унгуйми решил не
дожидаться союзников, а немедленно напасть на врага. Уничтожив хуннские
пограничные дозоры, асы энергичным броском достигли ставки западного лули-
князя. Неожиданно для хуннов, окружив со всех сторон их огромный табор, асы
яростно ринулись в бой. Результат превзошел все ожидания: было уничтожено и
захвачено в плен свыше 39 тыс. человек; крупного скота - лошадей, ослов, быков и
верблюдов - свыше 50 тыс. голов; овец и баранов - около 600 тыс. штук. В плен
попали высокопоставленные офицеры верховной ставки шаньюя и его
родственники: лули-князь, великий дуюй, тесть шаньюя по имени Фухан, его невестка
Гюйцы, тысячник (цяньчжан), предводитель конницы (цицзян), а также много
других офицеров более низкого ранга. Распалённые боем асы начали энергичное
преследование тех, кому удалось улизнуть из котла окружения. Как отмечает «Цянь
Хань шу», в результате «... удалившиеся хунны чрезвычайную понесли убыль и в людях,
и в скоте, и вследствие этого ослабели».44
Негодование Хуанди, великого шаньюя хуннов, не знало границ. Еще бы! В
результате только одной операции асов держава хуннов потеряла не менее трети
боеспособного призывного контингента. Из гегемона степей хунны почти мгновенно
превратились в хотя и весьма сильную, но все же равную Усуни державу. Это новое
положение хуннской империи немедленно нашло свое отражение на периферии ее
границ. От хуннов фактически самостоятельно отложилось Чеши: в столицу
княжества без сопротивления вступил китайский гарнизон. На востоке, узнав
о разгроме ставки лули-князя, вновь восстали неверные союзники ухуани.
Политическая ситуация становилась всё тревожнее и уже во многом напоминала
тот кризис, в котором оказалась Усунь в 86/85 гг.
Хуаньди-шаньюй решил немедленно действовать. Спешно собрав несколько
десятков тысяч конницы, он лично возглавил карательный поход против Усуни.
План немедленного выступления в ответный карательный рейд был изначально
ошибочным: времени на должную подготовку армии отпущено не было, да и к тому
же уже начиналась зима 71/70 гг. В северных пригобийских степях зима не самое
лучшее время для дальнего боевого похода. Тем не менее решили выступать. Асы
не приняли удара на границе Джунгарии и отошли в глубь Семиречья. Шаньюй не
рискнул с наспех собранным войском так далеко заходить на территорию врага.
Он разгадал замысел Унгуйми: общее соотношение сил с каждым днём всё более
складывалось не в его пользу. Царь Усуни решил не рисковать и на 100% обеспечить
себе победу. Немного отложив срок генерального сражения, асы могли собрать в
Семиречье не менее 100 тыс. конницы. Тогда, действуя на своей земле, они до
последнего человека уничтожили бы весь корпус хуннов. С тяжёлым сердцем
371
Асы Усунп, Кптап η Хунну
Хуаньди отдал приказ поворачивать коней на восток. О дальнейших событиях
как всегда лаконично, но ярко повествует «Цянь Хань шу»: «... Захватив несколько
старых и бессильных, [шаньюй] обратно пошёл. Но случилось, что в продолжении
одного дня выпал снег глубиною до десяти футов. От мороза столько погибло и
людей и скота, что и десятой части [хуннов] не возвратилось».45
Экспедиционный корпус хуннов погиб как боевое подразделение. Как это
происходило легко понять: лошади увязали по шею в глубочайшем снегу, дневные
переходы исчислялись не десятками километров, а сотнями метров. Шкуры коней
намокали от таявшего снега днём и покрывались ледяной коркою ночью, кормить
животных было нечем, а тебеневка из-за многоснежья и толстого слоя льда была
невозможна. Через несколько дней такого пути большинство лошадей упало и
всадники вынуждены были идти пешком. А ещё через несколько дней пурга стала
заметать сотни трупов когда-то неустрашимых воинов, которых не могла взять ни
стрела, ни сабля, но которые были бессильны перед многодневным голодом и
морозом...
Если причины гибели войска хуннов вполне ясны, то гораздо сложнее понять:
кого же подразумевал китайский летописец под «старыми и бессильными», которых
насильно уводили за собой на погибель воины Хуанди-шаньюя? Л.Н. Гумилев
считает, что «старые и бессильные» - это асские старики и дети. Исследователь
полагает, что «все более крепкие люди бежали в горы», а хунны, не встречая
сопротивления, - «ворвались в усуньские кочевья и уничтожили там стариков и
детей».46 Мне представляется, что в этом случае известный ученый дал собственную
и, вероятно, имеющую очень мало общего с исторической реальностью картину
событий. Нет сомнений в том, что асы действительно отступили, но ни в одном
китайском древнем источнике нет упоминаний об их паническом бегстве в
горы. Не имеется и сведений о захваченных усуньских кочевьях, а также об
убиенных там старцах и младенцах. Такие леденящие душу эксцессы, хотя они
и являются неизбежным атрибутом любой войны (вспомним, к примеру,
варварские американские бомбардировки беззащитных сербских городов), вряд
ли все же составляли основное содержание боевых столкновений хуннов и асов
зимой 72-71 гг. до н. э. Под «старыми и бессильными» китайская летопись
понимает, скорее всего, - именно старых и бессильных (больных, немощных,
бедных), т. е. людей, которые в силу своего возраста, нездоровья или бедности
(отсутствие необходимого числа лошадей) отстали от родных кочевий, быстро
уходящих на запад. Тактическое отступление всегда было излюбленным боевым
приемом всех кочевых орд, который спасал мирных людей и сохранял
потенциал армии для решительного сражения. А во время любого отступления всегда
372
Г а а в a VI
бывают отставшие, которые, как ни удивительно, крайне редко оказываются к
тому же молодыми и сильными.
«Этой зимой [т.е. зимой 71-70 гг. - прим. Л.А.Боровковой] шаньюй [Хуанди -
Н.Л.] лично повел 10-тысячную конницу на Усунь, [но] захватив [лишь] изрядное
количество старых и слабых, хотел возвращаться. Вдруг пошел снег с дождем и за
день выпал глубиной в 1 чжан с лишним [2,3 м. - прим. Л.А.Боровковой], люди и скот
стали замерзать. Менее одной десятой их вернулось домой. Поэтому динлины,
воспользовавшись слабостью [Сюнну], напали на нее с севера, ухуани вторглись с
востока, а усуни ударили с запада. Эти три царства убили несколько десятков тысяч
человек, [угнали] несколько десятков тысяч голов лошадей и еще больше овец и
буйволов. Еще тяжелее [были потери] из-за голода -умерло 3/10людей и [пало]
5/10 скота. Сюнну очень опустела и обессилела. Все подвластные [ей] владения
отпали, нападения разбойников [она] не могла отбить. После этого Хань по трем
дорогам двинула 3-тысячную конницу, которая вторглась в Сюнну, захватила в
плен несколько тысяч человек и возвратилась. Сунну так и не осмелилась
отомстить, а [стала] еще больше склоняться к миру и родству и на границах
стало мало происшествий». [ХШ. Гл. 94/1. С.3787. Боровкова. 2001. С.257-258].
Летом 70 г. до н. э. превосходство гибкой стратегии Усуни получило новое
подтверждение. Одновременно с трех сторон: асы с запада, динлины с севера, а
ухуани с востока - три армии ворвались в пределы агонизирующей хуннской
империи. Столь мощное согласованное наступление трех разных народов не могло
быть случайным: нет сомнений, что союзники по антихуннской коалиции
договорились заранее и четко расписали свои будущие роли. В китайских
источниках отсутствуют какие-либо указания на участие ханьских дипломатов в
создании асо-динлино-ухуаньской коалиции. Значит, инициатива возникла среди
членов самого союза?! Кто из трех союзников был в наибольшей степени
заинтересован в разгроме хуннов? Кто из них имел соответствующие
государственные структуры, международный авторитет и необходимый опыт для
ведения всегда непростых переговоров о совместной борьбе с все еще сильным
врагом? Ясно, что ни племена динлинов (северных бома), у которых
отсутствовала сколько-нибудь эффективная государственная организация, ни столь же
примитивные и слабо организованные ухуани никогда бы не решились по
собственной инициативе бросить столь дерзкий вызов своему грозному сюзерену -
хунну! Инициатива тотального военного разгрома хуннов могла исходить
только от Унгуйми - сурового царя асов. В 71 г. до н. э. в союзе с нерасторопными
китайцами он не сумел достичь своей цели, хотя и нанес хуннам сокрушительное
поражение. В 70 г. царь асов сделал новую ставку на новых союзников. Следует
373
Асы Усунп. Китай η Хунну
признать, что военно-политический расчет Унгуйми был безупречен: динлины и
ухуани давно тяготились своей вассальной зависимостью от хуннов, скорость
мобилизационного развертывания их войск была близка к асской, хунны были
очень ослаблены и морально подавлены в результате двух военных кампаний
71 г. до н. э.; асские войска, напротив, были переполнены энергии и веры в
свой грядущий успех. Мог ли Унгуйми мечтать о лучших предпосылках победы?
Вторжение прошло в строгом соответствии с намеченным планом: дозорные
разъезды хуннов были уничтожены, пограничные заслоны легко подавлены - войска
союзников устремились к центру хуннской империи. Белокурые всадники на
буланых конях, над которыми на китайский манер реяли боевые штандарты в виде
страшных драконов, звероподобные динлины с рыжими бородами, одетые в
деревянные латы, плосколицые и раскосые ухуани в причудливых меховых
малахаях - все жаждали хуннской крови, все были готовы щедро отплатить за
многолетний политический диктат. Централизованное управление обороной со стороны
хуннов, по-видимому, вскоре рухнуло: отдельные кочевья вчерашних
властелинов степи в поисках спасения метались по гобийским равнинам, всюду находя
гибель от мечей торжествующих победителей. О миссии Хуанди-шаньюя в этих
событиях ничего не известно - недавний приемник великого Хулугу скрылся
где-то на северо-востоке, вероятно, у хагясских племен. Масштабы разгрома
хуннов поражают: было зарублено несколько десятков тысяч человек, одних
только трофейных лошадей исчисляли десятками тысяч, количество другого
скота, захваченного союзниками, китайская летопись определяет емким
термином - «великое множество». К ужасам войны прибавился голод,
возникший, как предполагают исследователи, из-за падежа скота и не-возможности в
условиях военного времени засеять поля и собрать урожай.47 В результате не менее
трети населения хуннской державы, избежавшего меча или аркана врага, умерло
от истощения.
После событий 70 г. до н.э. мощь хуннской империи, несмотря на
последующие всплески относительного благополучия, никогда уже не
восстанавливалась в полной мере. Кардинальное изменение военно-политической
обстановки в Восточной Скифии и к северу от Великой китайской стены, которое
явилось неизбежным следствием этого факта, вызвало в свою очередь, резкое
изменение китайской политики по отношению к Усуни. Асское государство
перестало рассматриваться имперским правительством Хань как
самодостаточный и ценный союзник, а его резко усилившееся международное влияние
(военный союз с динлинами и установление прямых дружественных контактов с
ухуаньскими племенами) стало вызывать в столице Китая нескрываемое
374
Гпава VI
раздражение. Хунны были ослаблены настолько, что какая-либо серьезная угроза
с их стороны казалась маловероятной, а значит мавр, успешно сделавший свое дело
по разрушению хуннского могущества, мог уйти. В конце 70 г. до н. э. три отряда
китайской конницы всего по тысяче сабель в каждом беспрепятственно прошли
далеко вглубь территории хуннов, захватили в плен несколько тысяч человек и столь
же свободно ушли восвояси. Этот факт, немыслимый во времена Хулугу-шаньюя,
послужил для китайского руководства убедительным доказательством, что империя
хуннов скорее мертва, чем жива, а следовательно вся концепция традиционной
китайской политики по отношению к кочевым государствам степи должна быть
пересмотрена в сторону ужесточения. С этого времени немаловажной, а возможно,
главной задачей китайского внешнеполитического ведомства по отношению к
Усуни стала постепенная китаезация этого государства, т. е. перевод асов из
состояния свободных кочевых союзников Срединной империи в зависимое
положение реципиентов Хань, понуждаемых к усваиванию китайской культуры
и социальных установок китайского общества. Все последующие, нередко очень
запутанные события асской политической истории могут быть легко поняты и
приобретают ясный логический смысл, если при их оценке исходить из
вышеописанной концептуальной посылки.
В имперском кабинете Хань ясно осознавали, что по мере все более быстрого
ослабления военно-политического потенциала державы хуннов, место их страны в
системе международных отношений в Восточной Скифии будет переходить к
набиравшей силы Усунь. Противодействовать этому процессу китайцы пытались
двумя путями. Во-первых, путем усиления в самом асском государстве
политических позиций сторонников постепенной китаезации страны. А во-вторых, путем
дипломатического ограничения влияния Усуни в государствах Притяньшанья.
Следует также отметить еще один важный аспект проблемы политических
взаимоотношений внутри асской Усуни, а следовательно, и политической
методологии распространения китайского влияния внутри этой страны.
Большинство исследователей, так или иначе касавшихся этой темы, почему-то
рассматривают внутриполитическую борьбу в Усуни как непримиримую схватку
китаефилов и хуннофилов. Даже в таких обстоятельных исследованиях, как
упомянутые выше монографии Л.Н.Гумилева и Л.А.Боровковой, политический
процесс внутри Усуни рассматривается через искривленную призму своего рода
этнической неполноценности асов, вынужденных якобы либо безоговорочно
следовать некой «просюннуской» политической линии, либо становиться «агентами
влияния» Хань. Такая почти тенденциозная посылка, заложенная еще трудами
Г.Е.Грумм-Гржимайло, основывается на изначально неверном признании
375
Асы Усунп. Кптап η Хунну
притягательности хуннуской социально-политической модели для кочевых этносов
Центральной Азии. Держава хуннов рассматривается с этой точки зрения как некий
«передовой» образец для подражания, которому якобы очень хотели следовать все
окружающие хуннов кочевые народы, и в том числе значительная группировка асов
внутри Усуни. Если бы это было именно так, то асы Усуни в лице основателя асского
государства князя Лецяоми никогда бы не отказались от участия в ритуально-
политических мистериях в Лунчэне, а динлины и ухуани никогда бы не ходили в
боевые рейды против хуннов. Между тем, с точки зрения развития социума в
целом, включая военно-политическую организацию, прикладное искусство,
культуру ведения кочевого хозяйства, асы Усуни ни в чем не уступали хуннам, а
возможно в некоторых областях (например, в развитии коневодства) превосходили
последних. Иными словами, хунны не могли предложить асам ничего более
разумного, полезного и красивого, чего бы не было в самой Усуни. А раз так, то
предположение о наличии в асском государстве некоего мощного «просюннуского»
политического лобби выглядит в известной мере искусственным, умозрительным,
а в некоторых случаях - незамысловатой жертвой на алтарь временных, но
популярных культурологических воззрений.
Ханьский Китай, в отличие от державы хуннов, располагал совершенно
иным, неизмеримо более мощным и самобытным социально-экономическим
базисом. В культурологическом плане это был целый мир - мир необычный,
абсолютно новый для кочевников, манящий своей изысканной красотой,
роскошью и негой быта, особой философией жизни. Китай был богат,
политически последователен, а в военном отношении почти безгранично силен.
Наконец, Китай мог предложить очень разумную, вполне реальную и вместе с
тем новую модель социально-экономического устройства жизни в кочевом
обществе, но только в том обществе, которое на приемлемых для Хань условиях
включалось в глобальную сеть международных политико-экономических
связей Китая. Все эти реальные факторы определяли возможность
возникновения, а затем и быстрого усиления аборигенной политической группировки в
Усуни, которая была ориентирована на Хань и связана с китайцами
множественными социальными и экономическими нитями. Эту группировку, без
сомнения, можно рассматривать как политическое лобби Хань, как искренних и оттого
еще более ценных «агентов влияния» Китая внутри асской Усуни. Конкретные
политическое деятели из этой группировки, часто сами того не замечая,
оказывали ценнейшие услуги имперскому кабинету Хань в деле подавления
самобытных иранских начал в усуньском обществе и постепенном превращении
его в синофицированное общество «полупросвещенных варваров».
376
Γ η а в a VI
Можно предполагать, исходя из имеющихся фактов политической борьбы в
Усуни, что деятельность «полупросвещенных варваров» в интересах Хань вызывала
постоянный, а по временам - очень жесткий отпор со стороны поборников
традиционных иранских начал и независимого внешнеполитического курса Усуни.
Нет ничего удивительного в том, что некоторые высокопоставленные лидеры
«традиционалистов» оказывались по крови полу- или четверть-хуннами, в то
время как среди «китаефилов» было очень много асско-ханьских метисов.
«Традиционалисты», не имевшие в своей крови китайских генов, очень хорошо
понимали, что для них возможность реальной инкорпорации в этнократическое
китайское общество близка к абсолютному нулю, в то время как для людей с
известным процентом китайской крови такая перспектива, через их китайских
родственников, существовала всегда. Поборники независимой иранской Усуни
очень скоро уяснили себе, что для настоящего ханьца абсолютно все равно кто перед
ним: хунн, ас, ухуанец или сак, главное для него было уже ясно - это некитайцы,
это «северные варвары», различные по внешности, но единые в своей
некитайской этнической сути. Уяснение жесткого этнократического подхода китайцев
к решению любой этнополитической проблемы постепенно разводило уроженцев
одного и того же государства Усунь, но с разным генетическим кодом крови, по
разным сторонам политических баррикад. Этот долговременный фактор постепенно
привел к распаду единого асского этноса на две остроконкурирующих друг с
другом за верховную власть этнополитических консорции, а асское государства
Усунь к распаду на два княжества - антагониста, постоянно ведущих меж собой
изнурительную и бесперспективную борьбу.
Негативная миссия ханьского Китая по отношению к традиционным восточно-
иранским основам асского этноса и государства стала намного острее
восприниматься асами после убедительных побед асского оружия в войне 71-70 гг. до н.э.
с державой хуннов. Как для простых усуньских ратников, так и для асской
военной элиты было очевидно, что эти великие победы были одержаны Усунью
вполне самостоятельно, т.е. без какой бы то ни было реальной помощи со
стороны Хань. На этом фоне казались почти вызывающими великодержавные
поползновения Хань, непрекращающиеся попытки имперского кабинета всюду
запустить своих соглядатаев и информаторов. Все нити управления проки-
тайским лобби в Усуни в 70-х и 60-х годах I в. до н.э. сходились к Чан Хою -
специальному приставу Хань в асской столице Чигу. Неудивительно поэтому,
что этот опытный политический интриган, а фактически резидент китайской
разведки в Усуни, вызывал наибольшую ненависть в национально
настроенных кругах асской военной элиты. И, вероятно, именно в этих кругах возникла
377
Асы Уагнп. Кптай η Хунну
довольно неординарная идея безболезненного для Усуни устранения этой
мрачной фигуры из асской политической жизни.
В 71 г. до н.э. Чан Хой исполнял обязанности ханьского пристава при войске
куньмо Унгуйми во время похода против хуннов (т.е. являлся военным атташе
Хань в Усуни). Когда асская армия уже возвращалась домой после победы, Чан
Хой неожиданно отстал от свиты царя Унгуйми. Как это могло произойти
совершенно непонятно, ибо фигура посла Хань во всех кочевых государствах
Восточной Скифии расценивалась очень высоко, поскольку даже случайное
убийство китайского посла было чревато самыми жесткими ответными мерами со
стороны Китая. Неисключено, что сам Унгуйми был косвенно причастен к
последующим событиям и, тяготясь постоянным китайским надзором за своим
военным штабом, негласно отдал приказ о бескровном устранении назойливого
ханьца. В итоге Чан Хой оказался на степной дороге в одиночестве, если не считать
небольшую свиту китайцев из десяти человек. Неожиданно, невесть откуда
взявшийся асский военный разъезд скрутил охрану Чан Хоя, ограбил его самого, а
главное - отобрал у него императорскую печать посла Хань, за утрату которой, по
китайским законам, полагалось крайне тяжелое наказание [Боровкова. 2001. С.258].
Если не учитывать факта грабежа, который, конечно, имел декоративную функцию
и был призван замаскировать подлинную цель нападавших - изъятие императорской
печати, то необходимо признать, что предпринятая асами акция носила подчеркнуто
политический характер. По мысли организаторов нападения на Чан Хоя (которые,
конечно, имели очень высокое социальное положение, коль скоро были хорошо
осведомлены о дворцовых традициях и законодательстве Хань), после утраты
императорской печати ханьский пристав должен был быть немедленно отозван в
Китай и там примерно наказан. Возвращение в этом случае Чан Хоя в Усунь
представлялось маловероятным делом, а его возможный преемник, помятуя о
горьком опыте Хоя, вел бы себя в Усуни гораздо осторожнее, а главное - лояльнее
по отношению к существующей власти.
Нужно отдать должное опыту и прозорливости внешнеполитического
ведомства Хань: по возвращению в Китай Чан Хой не только не был наказан, но
щедро награжден за свои заслуги перед родиной. Ему пожаловали княжеский
титул Чанло-хоу и немедленно вновь отправили в Усунь с поручением
наградить золотом и деньгами асских военачальников, отличившихся в походе
против хуннов [ХШ. Гл. 70. С.3004. Боровкова. 2001. С.259]. Тем самым,
имперский кабинет Хань продемонстрировал асам не только изощренность
своего коллективного ума и несгибаемость китайской политической воли, но и
свою щедрость к тем, чья деятельность на военно-политическом поприще
378
Гпава VI
соответствовала целям и задачам китайской империи в Восточной Скифии.
Понятно, что этим целям и задачам никак не соответствовал быстрый рост
военного могущества Усунь и столь же быстрое распространение ее политического
влияния в Западном крае после военной эпопеи 71-70 гг. до н.э. На рубеже 69-68 гг.
до н.э. крупнейшее царство Восточной Скифии Гуйцы (Куча), фактически
контролировавшее притяньшаньский маршрут Великого караванного пути, стало
добиваться заключения династийного брака с царствующим домом Усунь. Брак
состоялся: Цзянбинь, правитель Гуйцы, обручился с красавицей Диши, старшей
дочерью царя Унгуйми и китайской принцессы Цзею. Политические последствия
этого важнейшего межгосударственного акта ясны: Усунь и Гуйцы становились
союзниками, притяньшаньский караванный путь выводился из-под контроля
державы хуннов, Усунь получила новую и при том важнейшую точку опоры в
Восточной Скифии. По мнению Л.А.Боровковой, потеря доходов от Гуйцы и
возможности торговать с царствами Средней Азии стала еще одним тяжелым ударом
по основам экономики кочевого государства хуннов [Боровкова. 2001. С.270]. Почти
одновременно с этим событием, второй сын Унгуйми - царевич Ваньнянь стал
правителем Шаче, одного из трех крупнейших царств по прикуньлуньской трассе
Великого караванного пути. Таким образом, всего за два года, прошедших после
разгрома в 70 г. до н.э. основных военных сил державы хуннов, Усунь смогла
распространить свой военно-политический контроль на главные караванные пути
из Китая и Восточной Скифии на Запад, т.е. в царства Средней Азии, в Парфию и
Индию, к границам греко-латинского мира.
Столь быстрое усиление международного влияния своего стратегического
союзника вызвало в Хань нешуточную тревогу. В Чанъани стали всерьез
рассматривать Усунь как главного потенциального конкурента Хань в Западном
крае. Не теряя даром времени, имперский кабинет начал методичную борьбу за
ограничение асского влияния на княжества Восточной Скифии. Уже в 68 г. до н.э.
китайцы спешно создают собственно китайское военно-земледельческое
поселение в Цюйли. Одновременно с этим предпринимается попытка овладеть
княжеством Чеши (Турфан), что позволило бы Хань надежно заблокировать
юго-восточный и восточный выход асской армии через Гуйцы в Западный край.
В начале 66 г. до н.э. в царстве Шаче, которое контролировало прикунь-
луньскую трассу Великого караванного пути, был убит асский царевич,
ставший его правителем, а некоторое время спустя буквально на китайских
штыках на трон Шаче был возведен ставленник империи Хань.
Как могло получиться, что Усунь так быстро потеряла Шаче (Яркенд), третье
по численности населения и важнейшее по стратегическому местоположению
379
Асы Усунп. Кптап η Хунну
царство на прикуньлуньской трассе через Восточную Скифию? В «Цянь Хань шу»
об этом событии сообщается нарочито скупо - со множеством недомолвок и
событийных пробелов.
«В правление Сюань-ди правитель Шаче полюбил Ваньняня, младшего сына
усуньской принцессы. Правитель Шачеумер бездетным. Во время его смерти Ваньнянь
находился β Хань. Знатные люди Шаче, стремясь добиться благорасположения Хань
и сблизиться с У сунь, тут же обратились с письмом к императору с просьбой сделать
Ваньняня правителем Шаче. Хань согласилась и отправила посла Си Чунго
сопровождать Ваньняня. [Однако] по вступлении на трон Ваньнянь стал чинить
злодейства, и знать не возрадовалась. Хутучжэн, младший брат [покойного]
правителя Шаче, убил Ваньняня, а заодно и ханьского посла, сам вступил на трон и
договорился с чжу-го [союзные Хань мелкие княжества Западного края - Н.Л.]
отвернуться от Хань. Вдруг вэйхоу Фэн Фэнши, [в качестве] посла
сопровождавший гостей из Давань, тут же по своему усмотрению собрал войска из чжу-го и,
напав, убил его [т.е. Хутучжэна - Н.Л.], сделал правителем Шаче его племянника.
По возвращении [в Хань] Фэн Фэнши был пожалован [должностью] шуанлу-дайфу.
А случилось это в 1 г. Юань-кан [т.е. в 65 г. до н.э. - Н.Л.]». [ХШ. Гл. 96/1.
С.3897-3898. Боровкова. 2001. С.261].
Если вэйхоу Фэн Фэнши был награжден новой должностью в 65 г. до н.э., а до
этого сумел совершить государственный переворот в Шаче и съездить в качестве
посла в Давань (Ферганская долина), то очевидно, что убийство Ваньняня было
совершено около 66 г. до н.э.
Устранение усуньского царевича с поста правителя Шаче стало одной из
наиболее блистательных операций китайской разведки в I в. до н.э. Л.А.Боровкова,
специально исследовавшая это событие, задает несколько «вопросов без ответа»,
которые имеет смысл повторить здесь. Почему полюбившийся знати Шаче
усуньский царевич, став правителем, сразу же превратился в такого злодея, что та
же знать немедленно убила его? Почему она убила также и ханьского посла, создала
антикитайскую коалицию царств, хотя, приглашая на трон царевича Ваньняня,
добивалась не только сближения с Усунью, но и благорасположения империи Хань?
Каким образом «случайно» проходивший через Шаче ханьский посол в Давань в
чине третьеразрядного военного чиновника смог очень быстро отмобилизовать
войска каких-то царств Западного края, чтобы затем очень легко разгромить
антикитайскую коалицию других царств во главе с Шаче? Наконец, как мог человек
в столь незначительном государственном ранге, без всякого указа китайского
правительства или императора, решиться на убийство главы иностранного
государства, а потом возвести на освободившийся трон никому не известного
380
Γ η а в a VI
человека? Как подчеркивает затем Л.А.Боровкова, даже человек в очень
высоком ранге императорского наместника в Западном крае (духу Дуань Хуйцзун)
за самовольное использование в локальной военной акции китайских военно-
поселенцев во время своего вторичного пребывания на этом высоком посту был
по указу императора осужден, но сумел откупиться, внеся в казну государства
крупный денежный штраф. [ХШ. Гл. 70. С.3030. Боровкова. 2001. С.300].
Отметим вновь, что Фэн Фэнши официально занимал должность вэйхоу, т.е.
был одним из 22 мелких военных чиновников в Вэйвэй - управлении охранных
войск на территории дворцовых комплексов императора. Каким же образом этот
младший офицер сумел совершить военный переворот в третьем по численности
населения царстве Западного края? Сведения из биографии Фэн Фэнши,
внесенные в текст «Цянь Хань шу», закрыты столь же плотной вуалью политического
мифа, как и дежурное сообщение этой династийной истории об убийстве Ваньняня.
«В должности вэйхоу с верительной грамотой посла [он] сопровождал гостей
из Давань и чжу-го [союзных Хань царств Западного края]. Когда прибыл в г.Исю
[где с 77 г. до н.э. существовало ханьское военно-земледельческое поселение - прим.
Л.А.Боровковой], дувэй [военный комиссар в отдельном административном
образовании (районе, крепости, городе) - Н.Л.] Сун Цзян сообщил ему, что Шаче и
соседние царства сообща напали и убили поставленного Хань правителя Шаче
Ваньняня вместе с ханьским послом Си Чунго. В то время Сюнну снова подняла войска
и напала на г. Чешичэн, но взять не смогла и ушла. Разосланные лее Шаче послы
разглашали, что все царства по северной дороге подчиняются Сюнну. Поэтому [Шаче]
разбойничало на южной дороге и с союзниками отвернулось от Хань. Связь
[с царствами] к западу от Шаньшань прервалась. Духу [наместник Западного
края - Н.Л.] Чжэн Цзи и сяовэй Сына И находятся в царствах по северной дороге.
И Фэнши со своим помощником Янь Чаном решили: если вскорости не нанести
удар по Шаче, то оно будет с каждым днем усиливаться, [тогда] остановить его
будет трудно, возникнет угроза [империи] из Западного края. [Ссылаясь] на
верительную грамоту посла, повелели правителям чжу-го выслать их войска по
южной и северной дорогам. Собрав 15 тыс. человек, напали на Шаче и овладели
его городом. Правитель кончил жизнь самоубийством и [Фэн Фэнши] отправил
его голову в Чанъань. Все царства успокоились, а его [Фэн Фэнши] слава потрясла
Западный край.
Фэнши закончил войну... и пошел на запад в Давань. В Давань уже знали, что он
убил правителя Шаче, и отнеслись к нему с большим почтением, чем к другим послам.
Получив ее знаменитых лошадей, подобных дракону, [он] вернулся [в Хань]». [ХШ.
Гл.79. С.0558/2. Боровкова. 2001. С.262].
381
Асы Усунп. Кптап η Хунну
После прочтения этого фрагмента «Цянь Хань шу» поневоле хочется развести
руками. Еще бы! Дувэй, высокопоставленный генерал III ранга 2-й степени,
состоящий в должности военного комиссара г.Исю, докладывает, словно
проштрафившийся волонтер, какому-то проезжему младшему офицеру всю военно-
политическую обстановку во вверенном ему регионе! Далее этот младший
офицер, имеющий четкое задание сопровождать иностранное посольство,
ничтоже сумняшеся, принимает решение об использовании войск союзных Хань
государств, объявляет мобилизацию, и атакует одно из крупнейших царств
региона. При этом он не нуждается ни в чьих приказах, не информирует о своих
действиях ни наместника Западного края, ни даже рядом находящегося военного
комиссара, а все решения принимает совместно со своим помощником Янь Чаном,
т.е. по логике - служащим еще более низкого ранга. И, о диво! Все принятые
младшим офицером решения оказываются поистине судьбоносными:
царствующие особы, не задавая лишних вопросов, немедленно делают все необходимые
распоряжения; военачальники покорно ведут войска; солдаты бросаются на
штурм города; мятежный правитель заканчивает жизнь самоубийством (или его
убивают); потрясенные иностранные государства дружно отдают особые почести
простому китайскому лейтенанту! А имперское правительство в Чанъани обо
всем этом ничего не знает и с большим удивлением рассматривает чью-то
окровавленную голову на серебрянном подносе! ...
Имея некоторое представление о высоком уровне работы китайского
внешнеполитического ведомства во времена Хань, мы можем с большой степенью
достоверности реконструировать подлинную картину событий 67-66 гг. до н.э.,
развернувшихся в Чанъане, Шаче и Исю.
Политическая элита Усуни, вероятно, уже давно присматривалась к
ситуации в правящем доме Шаче. Царь Унгуйми послал в Шаче своего сына Ваньняня,
который сумел расположить к себе как бездетного и престарелого владетеля
Шаче, так и придворные круги. Нельзя исключать, что взаимоотношения
Ваньняня с царствующим кланом Шаче действительно были исключительно
теплыми, почти родственными. Многоопытный Унгуйми, предвидя крайне
резкую реакцию Хань на воцарение в Шаче усуньского царевича, решил
разыграть политическую комбинацию с испрашиванием воли императора Хань
на передачу престола Шаче Ваньняню. Как только обнаружилась близкая
кончина старого правителя, так немедленно Ваньнянь прибыл в Чанъань, столицу
Хань, и там дождался посольства знатных людей из Шаче с просьбой к
императору Хань о возведении усуньского царевича на освободившийся престол. Нет
сомнений в том, что на всех этапах этой политической игры усуньского куньмо,
382
Г пава VI
китайский внешнеполитический кабинет имел от своих осведомителей в
Восточной Скифии и Усуни самую достоверную информацию и заранее планировал
свои дальнейшие действия.
Не имея формального повода для отказа послам Шаче, а тем более не желая
своим явным недоброжелательством обострять отношения с усилившейся
Усунью, имперский кабинет Хань дал свое согласие на вступление Ваньняня на
престол Шаче. Одновременно китайская военная разведка получила указание
немедленно подготовить акцию по физическому устранению неугодного
усуньского царевича. Нужно отметить, что методика устранения неугодных
политических деятелей с помощью специальных эмиссаров разведки,
действующих под тем или иным дипломатическим прикрытием, была отшлифована
в соответствующих службах Хань до невероятного блеска. Негласно получив
самые высокие полномочия, но формально выполняя какую-нибудь крайне
незначительную посланническую миссию в чужой стране, специальный эмиссар
Хань всегда действовал на свой страх и риск. Если он успешно выполнял
поставленную перед ним очень ответственную задачу, то с самых низких
ступеней служебной лестницы немедленно попадал на самые высокие ступени,
одновременно получая крупное денежное вознаграждение и княжеский титул
хоу. Если же разведчика постигала неудача, то имперское правительство сразу
же отрекалось от него и объявляло, что мелкий чиновник действовал по своему
произволу, вслед за чем следовали публичные извинения и дары потерпевшей
стороне, а бедного агента заковывали в кандалы и отправляли на родину. Там
его ожидал суд и, в большинстве случаев, казнь. Однако нужно отдать должное
китайской военной разведке: явных провалов, подобных неудаче Вэй Хо-и и
Шэнь Чан (покушение на жизнь Куан-вана), у нее было очень немного. Гораздо
чаще ее хорошо подготовленные эмиссары, действуя очень умно, хладнокровно
и дерзко, блестяще выполняли поставленные перед ними задачи. Тех же, кто
не решался исполнить то дело, за которое взялся, безжалостно выводили за
скобки жизни: судили, понижали до степени простолюдина, а в некоторых
случаях кастрировали и отправляли на принудительные работы в шелко-
дельню. Так, в шелкодельню был посажен излишне робкий эмиссар Ги Ду,
который «зная, что Куан-ван должен быть убит, не воспользовался
благоприятными обстоятельствами».
Можно предположить, что ханьский посол Си Чунго, сопровождавший
Ваньняня в Шаче, имел негласное задание - физически устранить усуньского
царевича. Во время выполнения этой акции Си Чунго погиб. Маловероятно,
что к его гибели имел причастность Хутучжэн, младший брат умершего старого
383
Асы Усунп. Кптап η Хунну
правителя Шаче, на которого впоследствии, отрубив ему голову, китайцы
возложили всю ответственность за свержение Ваньняня с престола. Уж кто-кто, а
Хутучжэн хорошо знал, к каким роковым лично для него последствиям приведет
убийство ханьского посла в столице Шаче. Зная методику исполнения китайскими
эмиссарами политических убийств, можно предположить, что Си Чунго был сгоряча
зарублен личной охраной Ваньняня сразу после исполнения им акции по устранению
этого сына Унгуйми. Хутучжэну, после обнаружения трупа посла Хань, не
оставалось ничего иного, кроме как попытаться поднять на антикитайское восстание
близлежащие к Шаче княжества Восточной Скифии.
Фэн Фэнши, также как и его помощник Янь Чан, вероятно, был очень
высокопоставленным сотрудником китайской разведки или же имел на руках
секретные верительные грамоты имперского кабинета Хань. В Чанъане прекрасно
понимали, что реализуя акцию по устранению сына самого Унгуйми,
правительство Хань рискует создать очень напряженную обстановку у своих границ.
Именно поэтому были заранее проработаны все необходимые меры по энергичной
и максимально быстрой ликвидации политического кризиса в Шаче. Не
исключено, что наместник Западного края Чжэн Цзи и командующий китайскими
войсками в этом регионе Сыма И были специально посланы впереди посольства
Фэн Фэнши по северной притяньшаньской дороге. Военные стратеги Хань знали,
что войска Усунь при неблагоприятном для Китая сценарии событий в первую
очередь перерезали бы именно эту трассу. Формально находясь в стороне от места
роковых событий, Чжэн Цзи и Сыма И реально координировали оперативную
отправку войск чжу-го в распоряжение Фэн Фэнши, а само присутствие столь
высокопоставленных лиц Хань в северных царствах Восточной Скифии
ненавязчиво умиротворяло наиболее горячие головы в этих владениях. Когда же
по приказу китайского лейтенанта Фэн Фэнши пятнадцатитысячный корпус
штурмом взял столицу одного из крупнейших царств региона, то даже
последнему ферганскому писарю в правительстве Давани стало ясно, что к человеку
по имени Фэн нужно относиться с гораздо большим почтением, чем к другим
послам.
Нам не известно, как воспринял царь Унгуйми черную весть о гибели
среднего сына, подававшего ему столько надежд. Вряд ли подлинная подоплека
произошедших в Шаче событий не стала ему ясна. Как профессиональный государственный
деятель он не мог не понимать, что наступило время его ответных действий. Их не
последовало. Старый царь асов предпочел «поверить» в сообщенную ему версию
ханьцев. Почему? Возможно, он был уже просто стар для каких-либо волевых
политических решений. А возможно, внутренняя обстановка в Усуни уже начала
384
Γ η а в a VI
складываться так, что о войне (или даже о жестком дипломатическом
противоборстве) с Китаем не могло быть и речи.
Через семь лет после военной экспедиции 71 г. против хуннов Унгуйми, великий
царь Усуни, принявший почетный титул Фэй-ван, неожиданно тяжело заболел.
Только тяжелой болезнью царя можно объяснить - почему так лихорадочно
поспешно (торопливость в решениях никогда не была свойственна Унгуйми)
ближайшее политическое окружение царя асов стало укреплять политические
позиции его преемника на престол. Выбор владыки асов пал на внука Юаньгуйми,
который был сыном его дочери, рожденной в браке с китаянкой Цзею. Немедленно,
через Чан Хоя, китайского пристава при усуньском дворе, было сделано
представление самому императору Сюань-ди о том, что государь асов избрал,
наконец, своего преемника и для укрепления его личных связей с Домом Хань
желает женить его на китайской принцессе. Вряд ли решение об избрании
Юаньгуйми на асский престол было легким: асская знать (в том числе и
влиятельные представители конкурирующих кланов) конечно помнила об
обещании Унгуйми, которое он сделал при своем вступлении на царство. Тогда Унгуйми,
будущий Фэй-ван, получая бразды правления из рук умирающего царя Сюйми
(Цзюньсюйми), поклялся ему в том, что после возмужания Ними, его сына от
хуннской царевны, престол будет возвращен именно ему. Давно наступило время
либо исполнить свое обещание, либо найти в себе мужество публично отказаться от
него. Унгуйми избрал второе решение, но сделал это слишком поздно.
Император Сюань-ди, получив доклад о просьбе асского царя, немедленно
собрал государственный совет и предложил сановникам рассмотреть
целесообразность предложенного династийного союза. Единого мнения, как это обычно
бывает при коллективных обсуждениях проблемы, не было. «Шофанбэйчэн»
указывает на один очень любопытный факт: «Да-хун-лу [старший помощник
правителя столицы - Н.Л.] Сяо Ван-чжи считал, что усуни пересекли межу,
восстали, поэтому трудно поручиться за них и нельзя согласиться [на это
предложение]».48 Что подразумевал Сяо Ван-чжи под «восстанием» усуней? Какую
«межу» могли пересечь асы, чтобы вызвать такое негодование влиятельного
китайского политика. В китайских династийных историях нет указаний о
наличии каких-либо прямых военных конфликтов между китайцами и асами
в период между 71 и 64 гг. до н. э. Следовательно, предположение о военном
пограничном столкновении нужно отвергнуть. Однако отсутствие
вооруженного столкновения вовсе не означает отсутствия столкновения интересов.
Возможно, что решение этого исторического ребуса заложено в самом тексте
«Шофанбэйчэн», где при перечислении условий на основе которых мог бы
25 Заказ №217
385
Асы Усунн, Кптай η Хунну
состояться очередной китайско-асский династийный брак сказано, между прочим,
и о том, против кого восстала Усунь.
«[Юаньгуйми - Н.Л.] получил повеление [императора Сюань-ди - Н.Л.]
вторично жениться на китайской царевне [т. е. взять вторую жену-китаянку - Н.Л.];
заключив брак, уважать родство. Восстав, [Усунь] порвало с сюнну. [Усунь]
желали представить в качестве сговорных даров лошадей и мулов по 1000 голов
от каждой [части народа]».49
В вышеприведенных цитатах из «Шофанбэйчэн», как мне представляется, речь
идет о двух совершенно разных «восстаниях» Усуни. Первое произошло, вероятно,
вскоре после 70 г. до н. э. Тогда, под влиянием международного резонанса от
собственной впечатляющей победы над державой хуннов, Усунь стала проводить
полностью независимую от ханьского Китая политику, т. е. в представлении высших
китайских сановников безусловно «восстала», «пересекла межу». Одним из
проявлений этого нового политического курса могло стать заключение сепаратного мира
между асами и хунну после 68 г. до н. э. В этот год в державе хуннов произошла
смена шаньюев: неудачливый враг асов Хуанди умер, а на древний хуннский престол
вступил восточный чжуки-князь Хюйлюй-Цюанькюй, который, большую часть
жизни находился на службе у гор Большого Хингана на востоке и, по-видимому,
никогда не сталкивался на поле сражения с асами. Личного мотива для вражды с
царем асов Унгуйми у Хюйлюй-Цюанькюй-шаньюя не было, а значит
дипломатическое примирение между двумя кочевыми державами вполне могло состояться.
О наличии сепаратного мира между Усунью и государством хуннов почти
прямо говорится в тексте письма Унгуйми к императору Сюань-ди, фрагмент
из которого помещен в «Цянь Хань шу»:
«Во 2 г. Юань-кан [64 г. до н.э. - прим. Л.А.Боровковой] усуньский куньми,
полагаясь на [сообщение Чан] Хоя, написал императору: «Хочу сделать
наследником Юаньгуйми, внука Хань по женской линии, и получить позволение
на [его] брак с ханьской принцессой, укрепить родство с Хань и порвать с
Сюнну. Хочу [дать в качестве] сговорных даров по тысяче лошадей и лошаков».
[ХШ. Гл. 96/2. С.3905. Боровкова. 2001. С.266].
Словосочетание «порвать с Сюйну [хунну]» трудно расценить иначе, кроме
как в качестве прозрачного намека Унгуйми на возможность разрыва
существующего мирного договора между асами и хунну. Из текста письма следует
также, что в подготовке очередного тесного альянса между Усунью и Хань
принимал активное участие все тот же неистребимый Чан Хой, появляющийся на
авансцене асской истории всякий раз, как только ханьский Китай усиливал свой
военно-политический прессинг на государство асов.
386
Γ η а в a VI
В справедливости предположения о возобновлении наступательного
военного альянса между Усунью и Хань убеждает хотя и косвенный, но очень
впечатляющий факт.
В 71 г. до н. э. племена динлинов (северных бома), живущие в верховьях Енисея
по северной границе хуннской империи, прервали свой вассалитет по отношению
к хуннам и, вместе с асами и ухуанями, приняли участие в разгроме войск Хуанди-
шаньюя. Вероятно, именно с этого времени енисейские динлины заключают
прочный военный союз с государством асов и становятся непримиримыми
врагами хуннов. Врагами становятся, но вот военных действий против хуннов
до 63 г. до н. э. не ведут! Если предположение о заключении мирного договора
между державой хуннов и государством асов в первые годы властвования
Хюйлюй-Цюанькюя верно, то тогда действия (а вернее бездействие) динлинов
вполне объяснимы и логичны. Когда сюзерен заключает мир с бывшим
врагом - вассал также обязан придерживаться условий мирного соглашения.
Когда в 64 г. до н. э. в Усуни предельно обострилась борьба за нового кандидата
на царский престол и постаревшего царя Унгуйми убедили, при участии ханьского
пристава Чан Хоя, в необходимости укрепить политические позиции своего
ставленника новым династическим браком с Домом Хань, асское государство
вновь «восстало». И это стало вторым «восстанием» Усуни, отмеченным в
«Шофанбэйчэн». По прямому указанию императора Сюань-ди Усунь расторгла
свой мирный договор с хуннами («порвало с сюнну») и вернулась в фарватер
китайской внешней политики в качестве союзника. Любопытное совпадение: в
период 68-64 гг. до н. э. разворачивается жесткая борьба между китайцами и хунну
за княжество Чеши - асы и динлины бездействуют, несмотря на то, что Чеши имеет
общую границу с Усунью и по территории княжества, как уже отмечалось выше,
идет наиболее короткий путь из Китая в Усунь. В 64 г. Усунь начинает подготовку
к новому династийному сближению с Китаем, «восстает» и порывает с хуннами.
И вот уже на следующий год (63 г. до н. э.) с верховьев Енисея против хуннов
устремляется огромная военная рать динлинов и на протяжении всех
последующих трех лет белокурые бородачи опустошают земли хуннов, методично
нанося поражения их войскам!50 Потери хуннов в боях с динлинами были столь
высоки, что информация о постоянных поражениях вчерашних властелинов
центральноазиатских степей была внесена Бань Гу в текст «Цянь Хань шу».
«[Начиная] со следующего, три года подряд [т.е. в 63-61 гг. до н.э. - прим.
Л.А.Боровковой] динлины вторгались и грабили [в землях] Сюнну, убивали тысячи
людей, угоняли лошадей и скот. Сюнну послала более чем 10-тысячную конницу
отбить их, но не смогла» [ХШ. Гл.94/1. С.3788. Боровкова. 2001. С.220].
387
Асы Усунп, Кптап η Хунну
Новый династийный союз обещал быть заметным событием в политической
истории Центральной Азии. Царь Унгуйми с наследником престола, высшие
офицеры асской ставки, представители политической элиты дружественных царств
и княжеств Восточной Скифии - все отправили своих послов в Китай для встречи
свадебного поезда с китайской царевной. Этот огромный асский кортеж общим
числом в 300 человек должен был еще раз продемонстрировать окружающим
народам мощь и богатство державы асов. Китайцы в свою очередь решили численно
расширить китайскую диаспору в Чигу - на службу вернули многих заштатных
чиновников дипломатического ведомства, подобрали мелких торговцев
(сицзюнь), склонных завести свое дело в Усуни. Все они, числом более ста
человек, составили штат лично подчиненных царевне чиновников (ши-юй) и
были поселены в Шанлине (город на западной границе Ганьсу) с целью изучения
усуньского языка. Из нескольких претенденток на роль жены Юаньгуйми
выбрали наилучшую - принцессу Сянфу, дочь младшего брата Цзею. Ее поселили
в одном из императорских дворцов и стали ускоренно обучать усуньскому языку.
Сам император Сюань-ди с большой свитой правителей и представителей
иностранных держав (был и посланец от хуннов) направился в город Пинлегуань,
чтобы принять личное участие в церемонии проводов свадебного поезда. Здесь
для иностранных делегаций были устроены показательные кулачные бои
(«дацзио-ди»), а затем был дан большой музыкальный концерт.
Все эти обычные для китайского дипломатического протокола
мероприятия заняли слишком много времени, а меж тем политическая ситуация в Усуни
резко изменилась. Умер давно и серьезно недомогавший царь Унгуйми (Фэй-
ван), и мнение элиты в отношении его возможного приемника резко качнулось
от молодого и неопытного Юаньгуйми к решительному Ними, сыну давно
умершего асского государя Сюйми. Китайская царевна еще только въезжала
в пограничный китайский Дуньхуан, а в Чигу асские офицеры, недовольные про-
китайской политикой престарелого Фэй-вана, уже короновали Ними,
немедленно принявшего титул Куан-ван (дословно: бешеный, яростный царь).
Не исключено, что быстрый политический взлет Ними стал своего рода
реакцией военной элиты Усуни на откровенно прокитайский курс правительства
Унгуйми, которым быстро угасающий царь неожиданно захотел увеличить
политический вес своего рода. Китайцев не любили в государстве асов, но
терпели, понимая силу этого народа и признавая его международное влияние.
Однако чересчур тесное сближение государственной власти с Китаем или
бесцеремонные действия китайских представителей в Чигу всегда вызывали
в асском народе живейшую негативную реакцию. Как бы там ни было, но ставка
388
Г пава VI
на Ними оказалась крайне неудачной, и ничего асам, кроме государственной
смуты и еще более усилившейся зависимости Усуни от Китая не принесла.
Император Сюань-ди, узнав о смерти Фэй-вана и воцарении Ними, отдал
приказ задержать свадебный поезд в Дуньхуане. В столицу Усуни спешно прибыл
китайский посланник Чан Хой и заявил порицания императора по поводу выбора
в пользу Ними. После этого китайской невесте - царевне Сянфу было передано
повеление императора о возвращении в Китай: свадьба не состоялась.
Ними, несмотря на свое боевое наименование Куан-ван, сразу же проявил себя
как непоследовательный, крайне неуравновешенный и очень недалекий политик.
Вместо того, чтобы вновь, уже самостоятельно искать основу для сближения с Домом
Хань, или, напротив, сохраняя достоинство суверенного владыки, занять
подчеркнуто независимую позицию «вооруженного нейтралитета», Куан-ван,
очертя голову, пустился в сомнительные эксперименты. Зная, что это вызовет по
меньшей мере презрение в Китае, он все же принудил шестидесятилетнюю вдову
Цзею вступить с ним в брак, причем не в фиктивный, а вполне реальный (от этого
брака родился царевич Чими, болезненный и вскоре умерший). При этом Куан-ван
очень плохо обходился со своей престарелой женой, был зол и порочен настолько,
что вскоре растерял всякое уважение и доверие к себе со стороны народа.
Политические действия Куан-вана были так непредсказуемы и сумбурны, что это, в
конце концов, стало вызывать серьезные опасения в Китае. Китайская разведка,
опираясь на возненавидившую Куан-вана царицу Цзею, попыталась покончить с
сумасбродным царем. Однако по чистой случайности потерпела неудачу. Трудно
сказать, кто в итоге пострадал больше от этой неудачной попытки покушения:
китайцы или асы. Китайское посольство в Чигу некоторое время посидело в осаде,
но в конечном счете асская столица была фактически оккупирована китайскими
войсками. Все эти события были подробно описаны в предыдущей главе. Сейчас
же немаловажно, на мой взгляд, подчеркнуть общеполитический итог
царствования Куан-вана. Относительно недолгое владычество в Чигу взбалмошного сына
Сюйми (Куан-ван царствовал около 4 лет) оказалось в итоге для ханьского
внешнеполитического ведомства прекрасной лабораторией, в которой с
минимальными издержками для китайской стороны были отработаны методы
эффективного манипулирования политическими и социальными процессами в
асском обществе. Конечно, китайцы, давно знали о безупречном рецепте
политического гегемонизма: разделяй и властвуй. Однако именно в царствование
Куан-вана они с математической точностью установили: как нужно разделить асов,
чтобы возможность китайского манипулирования верховной властью в Усуни стала
признаваемой самими асами политической традицией.
389
Асы Усунп. Китай η Хунну
Китайские источники отмечают, что сразу после неудачного покушения на
Куан-вана китайских эмиссаров Вэй Хо-и и Жэнь Чана, восстал некий царевич
Уцзюту, сын Унгуйми (Фэй-вана) и хуннской царевны. Вот как описан этот эпизод
в «Шофанбэйчэн»:
«Сын Фэйвана Вэн-гуйми и хуннуской жены Уцзюту, когда Куан-ван был ранен,
испугавшись, со всеми лин-хоу [высшая политическая элита государства- Н.Л.]
отправился жить в северные горы. [Уцзюту] разгласил, что войска [родственного
ему по] матери дома Сюнну прибыли. Поэтому, после того как народ вернулся [к
нему], [Уцзюту] напал и убил Куан-вана. Сам поставил себя в качестве гуньми».5*
Ход дальнейших событий асской истории будет более понятен, если
ознакомиться с приведенным выше фрагментом китайской династийной истории
в современном и лексически более стройном переводе Л.А.Боровковой:
«Когда Куан-ван был ранен, Уцзюту, сын Фэй-вана Вэньгуйми [Унгуйми по
Н.Я.Бичурину - Н.Л.] от еюннуской жены, испугался и со всеми сихоу [синоним
«линхоу» - Н.Л.] бежал, обосновался в северных горах и стал разглашать, что
подходят еюннуские войска из дома [его] матери. Поэтому многие подчинились ему.
Потом он, неожиданно напав, убил Куан-вана и сам занял трон куньми. Хань [узнав
об этом], послала поцян-цзянцзюня [командующий карательным корпусом - Н.Л.]
Синь Усяня с 15-тысячным войском в Дуньхуан, а посла - осмотреть указатели
пути к западу от колодца Битихоуцзин, намереваясь на повозках с ободами завести
[туда] продовольствие и создать запасы для карательного похода против него
[Уцзюту - Н.Л.]». [ХШ. Гл. 96/2. С.3907. Боровкова. 2001. С.272].
Реакция внешнеполитического ведомства Китая на убийство Куан-вана была
очень резкой. Был немедленно сформирован пятнадцатитысячный карательный
корпус под командованием военачальника Синь Усяня. Затем, не мешкая, войска
перебросили в Дуньхуан. Синь Усянь направил специальную миссию по маршруту
следования войск к границе Усуни: интенданты должны были осмотреть веховые
знаки для кратчайшего перехода через степь и пустыню, а также создать по всему
маршруту склады с продовольствием для солдат. Китай всерьез готовился к войне
с бывшим надежным союзником.52
Нападение Уцзюту на Куан-вана произошло, очевидно, уже значительно
позже китайской оккупации Чигу войсками наместника Западного края Чжэн
Цзи и специальной миссии посланца имперского кабинета Ги Ду, одной из задач
которого было именно убийство сумасбродного владетеля.53 Если это так, а
иначе, по-видимому, быть не могло, тогда становится непонятно (на первый
взгляд) - что же могло так возмутить внешнеполитическое ведомство Хань в
самом факте убийства Куан-вана рукой принца крови Уцзюту, т. е. вполне
390
Γ π а в a VI
законным претендентом на асский престол! Казалось бы, в этом случае вполне
можно было бы ограничиться дипломатической нотой, а не перебрасывать
большой экспедиционный корпус так далеко на запад и не ставить по степи амбары
с зерном? В связи с этим, любопытен также «испуг» Уцзюту, который, согласно
сведений китайских источников, бежал в северные горы, испугавшись (?!)
неудачной попытки покушения на Куан-вана. Думается, что китайские летописи
в этом случае что-то важное не договаривают, либо что-то намеренно опускают...
Учитывая всю совокупность исторических факторов, связанных с убийством
Куан-вана и воцарением Уцзюту, можно попытаться восстановить подлинную канву
событий. Можно предположить, в частности, что к концу правления Куан-вана
китайцы уже настолько надоели асам своими бесконечными вмешательствами во
внутриполитическую жизнь Усуни, что осада китайской резиденции в Чигу
царевичем Сисэньсэу (Сишэньсоу) на деле стала не актом возмущения народа по
поводу покушения на их государя, а откровенно антикитайским восстанием.
Уцзюту, который, как увидим позже, был очень популярен среди асов, стал,
вероятно, душой и неформальным лидером этого восстания. Не исключено, что
между ним и Сисэньсэу, сыном Куан-вана, существовало какое-то специальное
соглашение, направленное на выход Усуни из-под политической опеки Хань, ведь
оба они были сыновьями хуннских царевен. Когда же Сисэньсэу (возможно, что
по прямому приказу своего политически близорукого отца) не решился на штурм
китайской резиденции, снял осаду, а затем вообще впустил войска китайского
наместника в Чигу, - Уцзюту ничего не оставалось, кроме как действительно
испугаться за свою жизнь и бежать в горы. Здесь в горах (это были, вероятно,
либо западные склоны Алтая, либо восточные отроги хребта Тарбагатай) Уцзюту
стал собирать под свое знамя всех недовольных прокитайской политикой Куан-
вана, а затем решительным ударом вообще покончил с этим экзальтированным
персонажем, превратившимся на склоне лет в послушную марионетку Хань. Важно
отметить, что, несмотря на активно распространяемые Уцзюту слухи о скором
приходе ему на помощь хуннских войск, хунны не пришли. Зачем Уцзюту нужны
были такого рода слухи легко понять: при подготовке государственного
переворота крайне важно вовремя укрепить дух колеблющихся, а таких во всяком
опасном деле всегда бывает большинство. Почему не пришли хунны также понять
несложно - их просто никто не приглашал, а если бы даже и пригласил, то они бы
попросту не пришли, или пришли на помощь Китаю. Но об этом чуть позже.
Л.Н. Гумилев, анализируя в своей капитальной монографии по истории хунну
исторические факты, связанные с переворотом Уцзюту, приходит к аналогичным
выводам о мотивах действий этого достойного сына царя Унгуйми. В выводах
391
Асы Уатп, Кптап η Хунну
известного исследователя вызывают возражение лишь два обстоятельства.
Первое - касается датировки времени переворота. Л.Н. Гумилев предполагает, что
попытка устранения Куан-вана ханьскими эмиссарами Вэй Хо-и и Жэнь Чаном
была предпринята в 52 г. до н. э.54 Тогда сам переворот мог состояться не ранее 51 г.
до н. э., что противоречит информации китайских источников. В «Шофанбэйчэн»
приводится справка китайского историка Хэ Цю-тао, которая свидетельствует
о возможности другой датировки этого события. Хэ Цю-тао указывает: «Я 3 г. в
5-ю луну (59 г. до н. э.) был отозван [Синь Усянь - Н.Л.] и вернулся на должность
цзюцюань-тай-шоу. Потом в 7 г. (55 г. до н. э.); это был на самом деле 3 г.
правления Уфын, снова был сделан поцян-цзянцзюнем для похода на Усунь. Дело
по наказанию Уцзюту было в первый год правления Ганьлу (53 г. до н. э.)».55
Принимая во внимание это уточнение, можно с большей степенью
обоснованности предположить, что переворот Уцзюту, покончивший с марионеточным
режимом Куан-вана, произошел в промежутке времени между 59 и 55 гг. до н. э.
(Л.А.Боровкова пришла к почти аналогичному выводу и датировала
вооруженный переворот Уцзюту концом 57 - началом 56 г. до н.э. [Боровкова. 2001. С.273].
Последняя дата выглядит более убедительно). Правильность такой датировки
подтверждается и косвенным указанием - временем возвращения вдовы Куан-
вана в Китай. Величайшая патриотка Китая и только по призванию долга -
асская вдова, последовательно пережившая всех своих венценосных мужей
(Сюйми, Унгуйми и Куан-вана), Цзею вернулась на родину в третий год правления
Ганьлу, т. е. в 51г. до н. э.56 Невозможно представить, что всего за один год - с 52 по
51 гг. до н. э. (если согласиться с датировкой Л.Н. Гумилева) - в Усуни могло
произойти так много событий. Попытка убийства Куан-вана китайцами, восстание
Сисэньсэу-Уцзюту, оккупация Чигу войсками наместника Чжэн Цзи, миссия Ги
Ду, уход Уцзюту в горы и создание там повстанческого отряда, захват Уцзюту
Чигу и ликвидация режима Куан-вана, мобилизация и переброска в Дуньхуан
карательного корпуса Синь Усяня, ликвидация усуньского кризиса усилиями
ханьской дипломатии, т. е. опять-таки с помощью Цзею и китайской диаспоры
в Усуни. Очевидно, что все эти события еще могут как-то уместиться в 5 лет, но
разместить их последовательно на хронологическом отрезке в один год - задача не
для историка, а для фантаста.
Второе положение Л.Н.Гумилева, которое представляется недостаточно
обоснованным и даже, к сожалению, поверхностным, касается его общей оценки
этнической истории Усуни. Исследователь пишет: «Вообще Усунь сравнительно с
Хунну была государством слабым и ничтожным. Страсти, волновавшие князей и
дружинников, были тут и там одни и те же, но Хунну походило на взбаламученное
392
Г па в a VI
море, а Усунь - на потревоженный пруд. Таково было главное различие между
этими двумя народами, сходными по происхождению, культуре и образу
жизни».57 Полагаю, что нет необходимости специально подчеркивать
несоответствие последнего тезиса (о сходстве происхождения и культуры асов и
хуннов) новейшим данным науки по этой проблеме. Книга «Хунну. Срединная
Азия в древние времена» была опубликована Л.Н. Гумилевым в 1960 году, и в
тот период, разумеется, вполне отражала современный уровень знаний по
этногенезу ираноязычных и тюркоязычных народов Азии. Нет, возражение
вызывает, в первую очередь, другой тезис исследователя, а именно - его
подчеркнуто уничижительная оценка асов как народа, а Усуни как кочевого
государства, в сравнении с аналогичными этническо-государственными
параметрами хуннов. Непредвзятый анализ исторических материалов
свидетельствует как раз об обратном - Усунь не только не уступала державе
хуннов в динамизме национального характера и в высоких проявлениях
лучших этнических качеств, но, пожалуй, даже превосходила последних в этом
отношении. Так, история хуннов знает случай раскола единого этнического поля
народа и возникновения яростной внутриэтнической войны, которая никак не
укладывается в локальные рамки раннефеодальной междоусобицы. История
Усуни счастливо лишена таких кровавых эксцессов. Хунны многократно
устремлялись убивать хуннов, руководствуясь в этих братоубийственных войнах
указаниями имперского кабинета Хань, - асы никогда не поступали подобным
образом. Да, история Усуни, как, впрочем, история любого раннефеодального
государства, полна междоусобиц князей, измен, предательств и взаимной резни
элиты, но ведь и государственная история державы хуннов также изобилует
такого рода фактами. При этом необходимо иметь ввиду, что политико-
дипломатический прессинг на Усунь со стороны имперского кабинета и
разведки ханьского Китая был на порядок сильнее - изощреннее и
целеустремленнее, нежели сила и интенсивность действий аналогичных
государственных структур Хань по отношению к державе хуннов. Усунь
рассматривалась китайцами как неотъемлемый элемент стратегической
безопасности Срединной империи, а хунны только как назойливый и дерзкий, но в
принципе (без их союза с Усунью) - неопасный враг. Такой концептуальный
подход определял разные способы китайского воздействия на эти степные
этносы : если против хуннов высылались карательные войска, но в их внутренний
политический мир особо не вмешивались (считая, видимо, это бессмысленным),
то против асов Усуни методично использовался весь возможный набор средств
политического манипулирования - от регулярных миссий специальных послан-
393
Асы Усунл, Кптап η Хунну
ников до свадебных поездов с музыкантами и кулачными бойцами. Отстоять
свой политический суверенитет и сохранить свое национальное лицо в этой
перманентной подковерной схватке было неизмеримо сложнее, чем в прямом
столкновении с иноплеменниками на поле боя, где сразу видно: кто враг, а кто друг.
Нужно отдать должное асам: этому народу удавалось очень долгое время
уверенно отстаивать свои национальные интересы, постоянно пребывая при этом в
очень опасном положении между хуннским молотом и китайской
наковальней. Оба этих монголоидных народа были чужды асам Усуни как в расово-
лингвистическом, так и в этнопсихологическом плане, но, возможно, именно этот
фактор позволял асам продолжительное время сохранять устойчивость
исконного социально-государственного строя Усуни. Ситуация в корне изменилась,
когда для асов исчезла сама возможность политического балансирования на
стыке геополитических интересов китайцев и хуннов, этих двух остро
конкурировавших друг с другом этносов Азии. В мою задачу в настоящем
исследовании не входит сравнительный анализ слабых (или, наоборот, сильных)
свойств национального характера хуннов и асов, но представляется очевидным,
что если бы такой анализ был проведен, то его результаты вряд ли бы
подтвердили вышеприведенную эмоциональную оценку Л.Н. Гумилева, но почти
наверняка опровергли бы ее.
Все эти соображения можно, хотя и косвенно, проиллюстрировать ответом
на вопрос, который я только обозначил выше, но содержания которого не раскрыл:
почему хунны не могли (да и не захотели бы) прийти на помощь Уцзюту, если бы
с его стороны последовала такая просьба?
Самый краткий ответ будет таким: в 55 г. до н. э. (год назначения Синь Усяня
командующим карательным корпусом против Уцзюту) державы хуннов в
традиционном значении этого термина уже не существовало!
Этнополитическая система хуннов не выдержала чудовищных военно-
социальных перегрузок конца 70-х - начала 60-х годов I в. до н. э. Шаньюи Хуанди
и Хюйлюй-Цюанькюй на всех внешних фронтах шли не от победы к победе, а от
поражения к поражению. В хуннском этносе и кочевом государстве назревал
глубочайший системный кризис. В 60 г. до н. э. умер Хюйлюй-Цюанькюй, которому
удавалось гасить наиболее грозные противоречия. На древний престол хуннской
державы взошел узурпатор Уянь-Гюйди-шаньюй. Начались казни видных
представителей влиятельных родов. В ответ вспыхнуло восстание рода Югянь, а
вслед за тем вся держава хуннов погрузилась во мрак немыслимо кровавой
братоубийственной смуты. Кровь лилась рекой на протяжении пяти лет, и к 55 г. до
н. э. единого хуннского государства уже не было: взаимная ненависть и обычай
394
Г пав a VI
кровной мести разделили хуннский этнос на две орды - северную и южную.
Северными хуннами властвовал уже знакомый нам Чжичжи-шаньюй, а южными -
известный своей рассудительностью Хуханье. Поскольку ни та ни другая орда не
могла в одиночку удушить свою соперницу - оба гордых шаньюя, начиная с
середины 53 г. до н. э., стали упорно обивать каблуками своих послов все пороги
властных коридоров Срединной империи. В конце 53 г. Хуханье, шаньюй южной
орды, отправил своего сына в Китай, официально - на службу, а на самом деле - в
заложники. Точно так же поступил и Чжичжи. Оба шаньюя домогались в сущности
одного - статуса почетного вассала Дома Хань и режима особых льгот, которые
бы позволили им, во-первых, укрепить собственное положение внутри своей
орды, а во-вторых, переманить к себе какое-то число простых родовичей из орды
конкурента.58 В таких условиях обращение и к Чжичжи, и к Хуханье с просьбой
о военной помощи против Китая не имело бы никаких шансов на успех.
Фактическая международная изоляция Усуни и отсутствие глубоких
оперативных тылов для укрытия кочевий при несопоставимом преобладании
военных сил и средств ханьского Китая над сравнительно небольшой асской армией -
вот те объективные факторы, которые в конечном счете заставили Уцзюту пойти
на существенные уступки Хань. Впрочем, китайцы тоже не слишком жаждали
войны с Усунью, надо полагать, что блестящие военные возможности асской
армии, ярко проявленные в событиях 71-70 гг. до н. э., не могли не учитываться в
военном окружении императора Сюань-ди. В войне с Усунью, конечно же,
присутствовал фактор непредсказуемости, который всегда так не любят большие
державы. К тому же для сановников Сюань-ди было очевидно, что даже
победоносная война со своим бывшим надежным союзником нанесет огромный силы
удар по международному престижу Хань, который после распада хуннской
империи вознесся на небывалую доселе высоту. Все эти соображения
заставили ханьский имперский кабинет искать возможность тактического
компромисса с Уцзюту, что, разумеется, вовсе не означало, что китайцы были готовы
поступиться своими стратегическими интересами в Усуни. Выход из
создавшегося положения был найден при посредничестве некой Фэн Ляо, фрейлины
царицы Цзею.
Эта дама была женой одного высокопоставленного асского князя и, как все
китаянки среди «северных варваров», выполняла ответственные поручения
китайской разведки. Как указывает историк Сюй Сун в «Тунцзяньчжу»: «Внутри
[Китая - Н.Л.] она опытна β делах Китая, вовне опытна в делах разных владений
Западного края».59 Многие суверенные владетели Восточной Скифии, которые
лично знали Фэн Ляо, называли ее Фэн-фужэнь, т. е. госпожа Фэн. Китаянка была
395
Асы Усунп, Кптай η Хунну
не только умна, но и очень красива, о чем свидетельствует второе слово,
составляющее ее имя: «ляо» - красивая. Словом, китайская разведка во все времена
умела подбирать ценных сотрудников.
Схема, по которой осуществляла свое посредничество Фэн Ляо была простой,
но очень эффективной: муж госпожи Фэн был близким другом Уцзюту. «Он и
Уцзюту любили друг друга», - указывает «Шофанбэйчэн». Вероятно, именно этот
асский князь, состоявший в армии Усуни в должности «ю-да-гян» (первый
заместитель главнокомандующего), сумел убедить Уцзюту в
бесперспективности сопротивления и в необходимости пойти на компромисс с Хань. Слова князя со
своей стороны подкрепил Чжэн Цзи, наместник Западного края, который прислал
специального посла, заявившего Уцзюту, что китайское войско уже выступило
и что он, Уцзюту, непременно будет уничтожен, если не покорится. Такое
совокупное воздействие, разумеется, сыграло свою роль в решении Уцзюту дать
согласие на разделение своего царства. Представляется, однако, что ни угроза
наместника, ни дружеские советы ю-да-гяна не играли в этом решении определяющей
роли. Да, китайское войско выступило в поход, но это вовсе не означало, что оно
было готово вступить в пределы асского государства. Экспедиционный корпус
Синь Усяня насчитывал всего около 15 тыс. человек, и Уцзюту, будучи
профессиональным военачальником, хорошо сознавал, что этого числа солдат
слишком мало для покорения Усуни. Да, князь давал хорошие советы, но ведь его
устами говорила госпожа Фэн - и это тоже отлично понимал асский царь.
Капитуляция Уцзюту имела более глубокую основу: реальный раскол усуньской
элиты на два непримиримых крыла - на тех, кто поддерживал централиза-
торские усилия царской власти, и на тех, кто был готов смириться с любым
иностранным протекторатом, лишь бы были усилены возможности удельного
властвования.
Первое, а точнее - северное крыло асской элиты составляли, вероятно, те асские
сихоу (родовитые степные князья), которые кочевали по северной, западной и
восточной границам Усуни. Эти люди в полной мере сохранили родовой строй и
кочевой быт, а следовательно, - национальные традиции и исконный асский
менталитет. Жизнь на порубежье не расслабляла - в любой момент из степных
кангюиских, динлинских или хуннских просторов могла появиться ватага
вооруженных до зубов удальцов, охочих до чужого добра. Здесь ценили власть
единого царя и знали подлинную цену единой политической воли, единой
армии и единой нации на поле боя. Именно у этих людей - «в северных
горах» - скрывался от китайского возмездия Уцзюту, и именно здесь он
формировал свой повстанческий отряд для свержения Куан-вана.
396
Γη а в a VI
Другое - южное крыло асской элиты формировалось из знати, представлявшей
интересы юга и центра Усуни. В столице Чигу и ее предместьях близ северной трассы
Великого шелкового пути, в княжествах Восточного Тянь-Шаня, вассальных
Усуни - везде, куда регулярно заходил китайский посол, торговец и солдат, было
особенно сильно влияние Срединной империи и культуры Хань.
Изысканность китайских предметов роскоши, прелесть различных социальных излишеств,
доступ к которым могла ненавязчиво открыть китайская диаспора Усуни,
атмосфера уюта и безмятежности оседлой жизни, надежно защищенной
политическим авторитетом и военной мощью империи Хань, - все эти факторы
постепенно создали в Усуни мощную «пятую» колонну, для которой следование в
политическом фарватере Хань казалось незыблемой основой разумной
государственной политики. В этой среде, при первой необходимости, китайцы
могли рекрутировать авторитетного, но послушного им лидера, здесь они
всегда могли найти нужную им точку опоры для развала асского государства
изнутри или для катастрофически резкого ослабления его накануне решающего
столкновения.
Усунь вступала в феодальную эпоху своего развития, а следовательно,
центробежные стремления асской политической элиты крепли здесь день ото дня.
«Дом, разделившийся сам в себе, не устоит», - Уцзюту, оценивая свои шансы на
победу в предстоящем ему поединке с Хань, понял это, а потому невозможному
предпочел реальное.
Император Сюань-ди придавал столь большое значение урегулированию
усуньского кризиса, что посчитал необходимым вызвать Фэн Ляо в столицу Хань.
Здесь, в присутствии наместника Западного края, Чжэн Цзи, император лично
выслушал красивую разведчицу - честь, немыслимая для провинциалки. После
этого Фэн Ляо в специальной императорской парчовой повозке, держа в руках
дорогой бунчук, удостоверяющий ее особый посольский статус, была отправлена
обратно в Усунь. В Чигу меж тем вступила специальная миссия императорского
посланника, генерала Чан Хоя, который встретился с Уцзюту, а затем разделил
Усунь на два княжеских удела - великий и малый. Великий удел составили 60 тыс.
семейств (кибиток), а малый - 40 тыс. семейств. Великим князем (гуньми)
был назначен Юаньгуйми, внук Унгуйми (Фэй-вана), рожденный китаянкой.
Статус малого гуньми остался за Уцзюту, который сразу же уехал из Чигу,
окончательно избрав кочевое стойбище в северных горах своей новой
резиденцией.60
Здесь в окружении надежных, верных людей Уцзюту не спешил выполнять все
свои обещания, вымученные у него китайцами. Он фактически бойкотировал
397
Асы Усунп. КптаН η Хунну
разделение вассальных князей (линхоу) и простых дружинников на два кочевых
удела. Уважение простых асов и военная сила были на его стороне, и Юаньгуйми,
отгородившись от собственного народа стенами Чигу, ничего не мог
противопоставить решениям малого гуньми. Китайцы вынуждены были вновь прийти
на помощь своему ставленнику. В Чигу был введен постоянный военный
гарнизон из трех сяо (отрядов). Небезызвестный китайский пристав Чан Хой во
главе вооруженной солдатни стал самостоятельно производить территориальное
размежевание уделов и распределение семейств между ними. Это вызвало
стихийное, а потому обреченное на неудачу, сопротивление со стороны отдельных
асских родов. Китайцы беспощадно подавили все ростки восстания военной
силой. Историк Сюй Сун указывает: «... когда разделяли их [Усунь] народ, то
оказались несогласные с этим. Поэтому с ними сразились». Весь процесс
принудительного разделения асского народа по территориальным уделам
расколотой надвое Усуни шел, по-видимому, не менее двух лет.61
*****
Дальнейшую летопись Усуни невозможно рассматривать как историю
суверенного асского государства, скорее это будет история национальной
борьбы асов против политического диктата империи Хань и произвола
наместников Западного края. Военно-политический протекторат Китая довлел
над разделенной Усунью с той или иной степенью интенсивности, вероятно,
вплоть до второй половины II в. н. э. Можно предполагать, ибо прямых
указаний китайских источников на этот счет не имеется, что асы окончательно
освободились из-под опеки Китая только после ухода последнего ханьского солдата
из Восточной Скифии. Это важнейшее событие произошло уже после 170 г.,
когда полным провалом закончился карательный рейд китайцев на Кашгар,
охваченный антикитайским восстанием. При этом необходимо учесть, что еще
какое-то время после этого рейда сохранялось политическое влияние Хань в
некоторых крупных княжествах Восточной Скифии - в Чеши, Карашаре и Куче.
Насколько глубоко распространялось это влияние во властные структуры
местной элиты, как долго длилось и охватывало ли оно в указанный
хронологический период Усунь, расположенную значительно дальше к северо-
западу, - обо всем этом историк может судить только предположительно.
С приближением династии Хань к своему историческому закату постепенно
гаснет, тускнеет и, по образному выражению Л.Н. Гумилева, - «погружается
398
Г пава VI
во мглу» история Западного края. Асская Усунь была неотъемлемой частью этого
региона Восточной Скифии, а значит, и ее история скрывается от мысленного
взора исследователя: вместе с китайским солдатом из Западного края надолго
ушел и китайский летописец.
Проблема резкого усиления китайского этнического и политического
доминирования на рубеже новой эры над царствами Восточной Скифии, в том числе
и над Усунью, остается до сих пор дискуссионной. Так, например, Л.А.Боровкова
в своей недавно вышедшей в свет монографии, посвященной политической истории
царств Западного края в эпоху Ранней Хань, приходит к совершенно иному выводу
о силе военно-политического прессинга ханьского Китая на Усунь в конце I в.
до н.э. - начале I в. н.э. Она пишет: «... В 51 г. до н.э. Усунь освободилась от засилья
ханьцев при своем дворе и диктата Хань и вступила в новый этап своей
истории. Но раздел царства на два владения сохранился, поскольку в этом были
заинтересованы сложившиеся в предыдущий период две группировки усунь-
ской знати - просюннуской и проханьской ориентации, возглавлявшиеся
соответственно потомками сюннуских принцесс и ханьской принцессы Цзею»
[Боровкова. 2001. С.276].
Вопрос о почти традиционном, и к сожалению, обретшем силу мифа,
представлении о якобы имевшейся в Усуни влиятельной прохуннской группировке,
был мною рассмотрен выше. Следует разве что добавить, что сама Л.А.Боровкова
констатирует факт исчезновения в центральноазиатских степях с 57 г. до н.э.
этнополитического фактора хуннов. С этого времени, считает исследователь, -
«Сюнну перестала существовать не только как великая держава, но и как единое
государство собственно сюннов» [Боровкова. 2001. С.223]. Если это так, а усомниться
в справедливости последнего вывода сложно, то тогда становится непонятно:
как же после 51 г. до н.э. в Усуни могло существовать влиятельное асское лобби,
ориентированное на союз с хуннами, т.е. на союз с распавшимся на части и
политически агонизирующим народом, проигравшим в результате своей войны
с асами историческое противоборство с Китаем?
Столь же противоречивым представляется вывод Л.А.Боровковой об
исчезновении ханьского диктата в Усуни и ликвидации там мощного этнополитического
анклава китайцев после 51 г. до н.э. Эта точка зрения подкрепляется ссылкой на
информацию древнекитайских династийных историй о возвращении после 51 г.
до н.э. в Китай престарелой принцессы Цзею, вдовы трех властвовавших в
разное время усуньских государей. Как полагает Л.А.Боровкова, в свите Цзею
покинули Усунь и почти все китайцы, ранее составлявшие в этой стране
влиятельную «пятую колонну» [Боровкова. 2001. С.276].
399
Асы Усунп, Китай η Хунну
Этот вывод приходится признать, к сожалению, совершенно умозрительным с
точки зрения его соответствия сведениям древних китайских источников. Во-первых,
ни в «Ши цзи», ни в «Цянь Хань шу» нет даже косвенных указаний о выводе всей
китайской общины из Усуни вместе с причтом принцессы Цзею. Во-вторых, по
сведениям этих же китайских хроник совершенно отчетливо просматривается
тенденция к резкой активизации китайской политики в отношении Усуни во
второй половине I в. до н.э. Именно с рубежа 51 г. до н.э. китайская
государственная администрация в Западном крае начинает вести себя в Усуни
откровенно диктаторски: награждает высокопоставленных асских сихоу или
отнимает, по своему произволу, у них знаки политического отличия; свободно
вводит в Усунь китайские войска, не утруждая себя предварительным
согласованием своих действий с асами; открыто вмешивается в усуньские династийные
конфликты, назойливо проталкивая во власть угодных Хань марионеток; столь
же открыто физически ликвидирует влиятельных представителей асской
политической элиты. Все эти сведения, которые мы приведем ниже, содержатся
в обстоятельных переводах самой Л.А.Боровковой, и непонятно становится,
отчего их трактовка исследователем столь резко диссонирует с
фактологической базой нарративных источников.
Вот, например, как описывается в «Цянь Хань шу» беспрецедентное, даже по
меркам раннего средневековья, вмешательство Хань в ход этнополитического
процесса в Усуни.
«[Когда великий куньми] Синми умер [сын Юаньгуйми - Н.Л.], сын Цылими
сменил [его]. [Когда] умер малый куньми Уцзюту, [его] сменил сын Фули, который
был убит младшим братом Жиэром [Жили по Н.В.Кюнеру - Н.Л.]. Отправленный
Хань посол возвел на трон малого куньми Аньжи, сына Фули. Жиэр бежал в
Канцзюй [Кангюй - Н.Л.]. Хань послала во владение Гумо [Аксу - прим.
Л.А.Боровковой] своего сяовэя [командующий китайскими войсками
приблизительно в чине полковника - Н.Л.], намереваясь выждать благоприятный
момент и покарать Жиэра. [Но] Аньжи заслал [в Канцзюй своих] знатных людей
Гумони и трех других, которые, прикинувшись сторонниками Жиэра, убили
его. Духу Лянь Бао [китайский наместник Западного края - Н.Л.] подарил
Гумони и другим 20 цзинь золота и 300 кусков шелка» [ХШ. Гл. 96/2. С.3908.
Боровкова. 2001. С.281].
Как видим, имперский кабинет Хань не только организует восшествие на
престол в малом владении Усуни своего ставленника, но организует также
планомерную «охоту» на оппозиционного Хань претендента (силами местных
наймитов и ханьской войсковой группировки сяовея) с последующим щедрым
400
Γ η а в a VI
награждением его убийц. (Н.В.Кюнер в переводе соответствующего фрагмента
из «Шофанбэйчэн» указывает, что наместник Лянь Бао пожаловал убийце
Гумони, помимо шелковых тканей и 20 цзиней золота, также золотую статую
человека [Кюнер. 1961. С.91]. Так высоко оценивала Хань услуги своих
наймитов при ликвидации независимых политических деятелей в подчиненных
Китаю странах).
Создается впечатление, что, после разделения страны в 55-54 гг. до н.э. на два
владения, малый удел Усуни долгое время оставался прибежищем всех тех
влиятельных асских родов, которые были готовы бороться как с искусственным
размежеванием Усуни, так и с произволом китайцев по отношению к этой стране.
Эти национально ориентированные круги с завидным упорством выдвигали
из своей среды все новых и новых претендентов на власть. За бесспорно
тенденциозными строками древних китайских летописей, стремящихся
представить повстанческих лидеров Усуни как местечковых амбиционеров,
мятежников и убийц, ясно просматриваются две четкие политические задачи, которые
ставила перед собой подлинно национальная элита асов. Ее первой целью был
захват власти в малом уделе Усуни. Повстанцы ясно сознавали, что только в опоре
на действующую государственную структуру малого владения можно будет
реально бороться за достижение их главной цели - объединение страны,
немыслимое без захвата столицы Чигу и ликвидации политического влияния
прокитайских кругов. Нет никаких сомнений в том, что и китайцы отчетливо
видели всю опасность для их политического господства над Усунью,
исходящую из малого северного удела. Единственной гарантией политической
предсказуемости северян был престол малого куньми, на который ханьцы, не
считаясь с финансовыми и организационными затратами, старались сажать
покорных Китаю ставленников. Таким образом, из Чанъани перед асскими
повстанцами регулярно ставилась промежуточная, но важная и довольно
хлопотная задача - физическая ликвидация очередной ханьской креатуры.
Усилиями имперского кабинента Хань создавались своего рода политические
качели: выдвижение новой марионетки Хань в северном уделе - его убийство
патриотически настроенной асской знатью. Выдвижение - убийство,
выдвижение - убийство: вот не оригинальный, но эффективный способ поддержания
политического равновесия в искусственной и нежизнеспособной государственной
системе разделенной Усуни, насильственно созданной китайцами в своих
интересах. В итоге международное влияние Усуни в Восточной Скифии резко
пошло на убыль, а военный потенциал асского государства существенно ослаб.
В «Цянь Хань шу» бесстрастно отмечен этот результат ханьской политики.
26 Заказ №217
401
Асы Усунп. Кптап η Хунну
«... Чжичжи [шаньюй северной орды хуннов - Н. Л.] видел, чтоусуньское войско
многочисленно ..., дол встречный бой усуням и разгромил их. А затем [повернул] на
север и напал на Уцзе. Уцзе сдалось. Выступив с его войском на запад, разбил Цзянькунь,
[а лежавшие от них] к северу Динлин сдалось. Объединив три царства, [Чжичжи]
неоднократно нападал на У сунь и всегда побеждал ее». [ХШ. Гл. 94/2. С.3800-2801.
Боровкова. 2001. С.278].
Уцзе - это княжество «северных бома», кочевых восточноиранских племен,
населявших предгорья Западного Алтая, а также степи по Иртышу ниже озера
Зайсан. Цзянькунь и Динлин - также владения кочевых и полукочевых «северных
бома», обитавших по предгорной подошве Северного Алтая. После 71 г. до н.э.
(год разгрома асами Унгуйми западной орды хуннов) все они стали вассалами
Усуни, а в 70 г. до н.э. их войска участвовали (динлины - точно; Уцзе и Цзянькунь -
с высокой степенью вероятности) в разгроме центральных кочевий хуннов. В 63 г.
до н.э. политический альянс между Усунью и динлинскими княжествами еще
сохранялся, поскольку в течении последующих трех лет динлины активно
штурмовали северное пограничье чахнущей хуннской державы. Однако с 48 г. до
н.э. (год первого похода Чжичжи-шаньюя на Усунь), а, возможно, и раньше - сразу
после раздела Усуни на два владения - этот чрезвычайно важный для асов военно-
политический союз перестал существовать. Если в 71-70 гг. до н.э. армия
объединенной Усуни была способна не только к разгрому основных военных
сил хуннской державы, но и к захвату огромного полона (свыше 40 тысяч
пленных и более 700 тысяч голов скота), то в 48 году даже решительный и
отважный Уцзюту-куньми не смог одолеть немногочисленной конницы всеми
гонимого Чжичжи-шаньюя. Совершенно очевидно, что эти факты, донесенные
до нашего времени на страницах китайских летописей, -только очень небольшая
часть правды об обвальном умалении военных возможностей и международного
престижа асского государства после его раздела китайцами. Современникам,
прежде всего - асской родовой знати было известно о крахе своего государства
гораздо больше, и это знание поднимало лучших из асов на борьбу с
иноплеменным гнетом.
Около 24 г. до н.э. Дуань Хойзун, ставивший по повелению императора
Хань на престол малого усуньского удела Аньжи-куньми, снова получил
назначение на пост императорского наместника Западного края. На его чествование
во владение Гуйцы (Куча) съехались князья и царьки почти всех владений
Восточной Скифии. Прибыл на эту встречу, несмотря на категорические
возражения всех родовитых асских сихоу, и малый куньми Аньжи. Вот как это
событие описано в «Цянь Хань шу».
402
Γ η а в a VI
«... [Дуань Хойцзун] ... был заменен [с поста императорского наместника
Западного края - Н.Л.] и вернулся [в Хань], получив назначение на пост
главы Пэй-цзюня. Через несколько лет был осужден, но освобожден от
наказания. [Так как] все царства Западного края в письмах императору [заявляли]
о желании получить Хойцзуна [в качестве наместника], в эру Ян-шо [24-21 гг.
до н.э. - прим. Л.А.Боровковой] он снова стал духу. Когда Хойцзун
выехал [в Западный край], все царства послали сыновей или младших братьев
[правителей] встретить и приветствовать его. Малый куньми Аньжи,
прежде возведенный на трон Хойцзуном, хотел из признательности [лично]
отправиться на встречу [с ним]. Все сихоу категорически возражали, [но он]
не послушался и прибыл на встречу в Гуйцы». [ХШ. Гл. 70. С.3029-3030.
Боровкова. 2001. С.281].
Чудовищность положения, когда соборное мнение собственного народа
решительно отвергается в угоду процедуре расшаркивания перед региональным
китайским чиновником, взорвала политическую обстановку в малом уделе Усуни.
Все сихоу с дружинами сели на коней и взяли в осаду крепость Гуйцы, где заперся
вместе с китайским наместником их ничтожный владетель. Взять цитадель
неожиданным приступом не удалось, а поскольку организовывать правильную осаду
и штурм асы не умели, то через некоторое время восстание утихло само собой.
Очень показательно, что Аньжи-куньми, по сути дела находящийся в полной
политической изоляции в собственном уделе, вынужден был «простить» всех
тех людей, кто организовал мятеж. Возможно, что такой способ действий был
подсказан Аньжи из Чанъани, где наконец поняли, что власть их марионетки в
Усуни держится только на китайских штыках, а внутренняя атмосфера удела
настолько насыщена антикитайскими флюидами, что даже малая искра от
неосторожных действий ханьских эмиссаров может вызвать обвальный взрыв.
Кочевая знать малого удела, хорошо зная особую памятливость имперского
кабинета на всех противников Хань, не стала дожидаться неожиданных расправ.
Северные сихоу решили нанести удар первыми - вскоре малый куньми Аньжи
был ими убит. Возможно, что гибель этой очередной ханьской марионетки
произошла в результате стихийного народного восстания, охватившего как
родовитые слои асского социума, так и народные низы. Н.В.Кюнер в своем
переводе из «Шофанбэйчэн» указывает: «Малый куньми был убит жителями
(го-минь). Все лин-хоу [высокородные князья, сихоу - Н.Л.] произвели большой
мятеж». [Кюнер. 1961. С. 91].
Смерть Аньжи-куньми ознаменовала начало нового витка кровопролитной
борьбы за политическую независимость асской Усуни.
403
Асы Усунп, Кптай η Хунну
«Впоследствии Аньжи был убит сдавшимися [ему после мятежа] людьми и
Хань возвела на трон малого куньми его младшего брата Мочжэньцзяна. В то
время великий куньми Цылими был в силе. Все сихоу боялись [его] и повиновались
ему. А народу [он] объявил, чтобы, выпасая лошадей и скот, [никто] не смел
вторгаться [в чужие владения]. В царстве [установилось] великое спокойствие,
как во времена Вэньгуйми [Унгуйми - по Н.Я.Бичурину - Н.Л.]. Малый куньми
Мочжэньцзян, опасаясь, что [Цылими] объединит [оба владения], послал знатного
человека Ужилина прикинуться перешедшим на сторону Цылими и заколоть его.
Хань хотела с помощью войска покарать его, но не смогла, [лишь] послала чжун-
лан-цзяна Дуань Хойцзуна с золотом и деньгами вместе с духу [наместником
Западного края - Н.Л.] беспристрастно навести порядок.
Великим куньми стал Ичжими, внук младшего дяди Цылими. Хань долго
задерживала в столице находившегося в свите императора сына малого куньми
[вероятно сына убитого Аньжи - Н.Л.]. [Когда же] сихоу великого князя [по имени]
Наньци убил Мочжэньцзяна, малым куньми стал Аньлими, сын Аньжи, старшего
брата Мочжэньцзяна. Хань, сожалея, что не сама наказала Мочжэньцзяна, опять
послала [в У сунь] Дуань Хойцзуна. Казнив его [Мочжэньцзяна - прим. Л. А. Боровой]
великого наследника Фаньцю [Паньцю - по Н.В. Кюнеру. - Н.Л.], [Дуань Хойцзун]
возвратился и был награжден титулом Гуанънэй-хоу. Это было во 2 г. Юань-янь
[11 г. до н.э. - прим. Л.А. Боровковой]. Дуань Хойцзун в докладе императору
предложил дать сихоу Наньци [должность] цзиньшоу-дувэя за то, что [он] убил
Мочжэньцзяна, хотя и без указания Хань, но в соответствии [с её желанием]
покарать преступника. А долу, дали и дацзянь [великого удела Усуни - Н.Л.],
замешанных в убийстве Цылими, наказать, отобрав [у них] золотые печати
с фиолетовым шнуром и заменив их медными печатями с черным шнуром».
[XIII. Гл. 96/2. С. 3909. Боровкова. 2001. С. 283-284].
За приглаженными пером Бань Гу сведениями «Цянь Хань шу» отчетливо
просматриваются основные моменты длительной спецоперации имперского
кабинета Хань, которая проходила под руководством и при активном личном
участии опытнейшего китайского эмиссара в Восточной Скифии Дуань
Хойцзуна.
В выборе кандидатуры Мочжэньцзяна, которого китайцы, не обременяя
себя дипломатическими условностями, возвели на престол, имперский
кабинет Хань явно просчитался. Мочжэньцзян очень скоро почувствовал, что
править родным народом, сидя на чужеземном штыке, и больно, и позорно. Его
попытки вернуть малый удел Усуни на более-менее независимый
политический курс очень быстро насторожили Чанъань. Цылими, неплохо зарекомен-
404
Г пав a VI
довавшему себя ставленнику Хань в великом уделе Усуни, были даны
настойчивые советы активизировать подготовку по объединению двух уделов под своим
контролем. Однако Мочжэньцзян оказался далеко непрост. Северный ас распознал
логику дальнейших действий своих противников и нанес упреждающий удар:
рукою патриота Ужилина куньми Цылими был убит. Хань не решилась
ответить на этот политический акт прямой интервенцией на территорию малого
удела Усуни - видимо, антикитайские настроения настолько там окрепли, что
китайцы опасались быть втянутыми в долгую войну буквально со всем
народом. В ход было пущено давно проверенное и очень эффективное оружие -
деньги.
Опытный политический деятель Дуань Хойцзун, совместно с наместником
Западного края, выехал в Чигу и там утвердил на троне некоего Ичжими - седьмую
воду на киселе от царского рода Лецяоми. Там же, либо с помощью Ичжими, либо
самими китайцами, был найден сихоу Наньци - хорошо владеющий оружием и
достаточно знатный, чтобы быть свободно пропущенным в ближайшее
окружение Мочжэньцзяна. В результате Мочжэньцзян был убит, а предатель Наньци,
помимо значительного денежного вознаграждения, получил высокую, уже
собственно китайскую государственную должность: стал цзиньшоу-дувэем.
Если должность дувэя предполагала исполнение обязанностей военного
комиссара в конкретном цзюне (т.е. территориальном округе, городе, крепости и т.п.),
то, следовательно, Наньци поручалось исполнение комиссарских полномочий
на всей территории Усуни. Что и говорить, его заслуги перед Хань были
оплачены весьма щедро! В отличие от него представители высшей знати
великого удела Усуни (далу, дали, дацзянь), допустившие или не очень ретиво
отреагировавшие на убийство Цылими, были лишены высших должностных
регалий китайских чиновников. (В «Шофанбэйчен» поясняется: «Гуны
[князья по рождению - Н.Л.] и хоу [князья по дарованному императором
Хань титулу - Н.Л.] имели золотые печати с пурпурной кистью; средние
[чины империи Хань - Н.Л.] имели от 2000 мешков до 4000 мешков риса и
медные печати с черной кистью». [Кюнер. 1961. С. 93. Прим. 189].
В малом уделе Усуни ханьские эмиссары так же «беспристрастно», но
«с золотом и деньгами» навели порядок. Задобрив значительную часть местной
знати, Дуань Хойцзун возвел на престол удела царевича Аньлими, который
долгое время пребывал в свите императора Чэн-ди в Чанъани и был, судя по
всему, искренним китаефилом.
Однако род патриота Мочжэньцзяна, сумевшего усыпить бдительность
очень проницательных сановников Хань, был все еще силен и авторитетен среди
405
Асы Усунп, Кптап η Хунну
высших кругов северной асской элиты. Мочжэньцзян оставил после себя
великого наследника Фаньцю, который был, вероятно, настолько
политически перспективен, что уже в свои молодые годы внушал серьезные
опасения бдительным китайцам. Фаньцю было решено физически
ликвидировать под чудовищно жестоким предлогом опосредованной (при посредстве
убийства его сына) мести Мочжэньцзяну за его прегрешения перед Хань. Как
происходила это поистине страшная месть подробно излагается в своде
«Шофанбэйчен».
«Я годы правления Юань-янь [12-9 гг. до н.э.] снова отправили Дуань Хойцзуна
выступить с У Цзи-сяо-вэй [т.е. вместе с сяовеем (полковником) У Цзи -Н.Л.],
чтобы немедленно казнить сына Мочжэньцзяна - Паньцю [Фаньцю - по
Л.А.Боровковой. - Н.Л.]. [Дуань] Хойцзун, остановив выступившие войска в
Чжилоуди, отобрал из лучших солдат 30 лучников и прямым путем прибыл в место
пребывания гуньми [куньми - по Л.А.Боровковой - Н.Л.]. Призвал Паньцю;
выговаривал ему9 что у Мочжэньцзяна родня убивает друг друга, сам он
[Мочжэньцзян] убил сына и внука царевны [имеется в виду китайская принцесса
Цзею - Н.Л.], но не подвергся наказанию [со стороны Хань - Н.Л.] и умер [от
руки линхоу]. Как уполномоченный он [Дуань] вручил Паньцю указ о его наказании,
и тотчас коротким мечом ударил Паньцю и отрубил [ему] голову.
Когда Дуань Хойцзун вернулся [из Усуни] и доложил о сделанном, то гуны
[князья Хань] и цины [сановники императорского совета - Н.Л.] решили, что [Дуань]
Хойцзун вполне использовал обстоятельства, с легко вооруженными солдатами
глубоко вошел в Усунь, немедленно казнил Паньцю и ясно показал авторитет
государства [Китая]. Следует дать [ему] важную награду. Сын Неба наградил Дуань
Хойцзуна княжеским титулом Гуаньнэй-хоу [новым званием, специально
учрежденным для подчеркивания заслуг Хойцзуна перед Китаем - Н.Л.], 100
гинами [цзинями] золота». [Кюнер. 1961. С.93. Прим. 187].
Этот печальный фрагмент из древней китайской летописи не нуждается в особом
комментарии. Единственное, что следовало бы отметить, так это - удивительную
пассивность асской элиты Усуни, явно запуганной военной мощью Хань и
смирившейся с политическим всевластием китайцев в Восточной Скифии. Когда в
ставке малого куньми Аньлими (Улими) узнали о вероломном убийстве наследника
Мочжэньцзяна, то конница усуньских латников в несколько тысяч человек окружила
походный лагерь Дуань Хойцзуна. Однако тот, нисколько не смутившись этим
обстоятельством, вышел из своего шатра к вооруженным до зубов асам и заявил,
что, если он будет убит, то Хань поступит с куньми Аньлими точно так же, как с
правителем Давань и с Чжичжи-шаньюем. Репутация Китая в защите чести своего
406
Глава VI
государства была столь высока среди «северных варваров», а примеры
жесточайшего отмщения за посягательство на жизнь послов Хань столь
впечатляющими, что куньми Аньлими предпочел отступить и убрать свою конницу
восвояси [ХШ. Гл. 70. С. 3030-3031. Боровкова. 2001. С. 287]. Впрочем, у Аньлими
не было особого повода гневаться на Дуань Хойцзуна, ведь последний
уничтожил основного претендента на престол малого удела Усуни от сил асской
национальной оппозиции. И все же общеасская «миротворчески-бессильная»
реакция на убийство одного из главных национальных лидеров страны весьма
симптоматична. Она свидетельствует о сильной генетической и духовной
растраченности народа Усуни к рубежу новой эры, о все более сильном убывании
пассионарного потенциала в асской этнической системе. Пассионарии щедро
полили своей кровью ступени лестницы национального возрождения асского
народа: именно они громили конные орды саков, юэчжи и хуннов, они собрали
разрозненные крупицы своего народа в единое целое в горах Монгольского Алтая,
они переселили асов в Семиречье и не склонили свою национальную голову перед
грозной мощью державы хуннов. Пассионарии, как и все люди, смертны, а в
социальном аспекте очень недолговечны, - ведь у того, кто по первому приказу
командира радостно бросается в атаку шансов выжить гораздо меньше, чем
утех, кто делает, внутренне содрогаясь, то же самое на 3-й, 5-й или 10-й минуте.
В результате к исходу I в. до н.э. число людей с яркой духовно-идеологической
(а следовательно, и этнической) поведенческой доминантой в усуньском социуме
резко снизилось. В социальной структуре асского этноса стали доминировать
гармоники, всегда предпочитающие лямку обывательского тягла
непредсказуемым по последствиям всплескам боевого духа. Удвоили, а возможно, утроили
свой сумеречный сонм субпассионарии, умеющие с животной ухватистостью
хранить свое бренное существование во все исторические эпохи. От всей этой
унылой публики трудно было ожидать немедленного справедливого воздаяния
китайским карателям за вероломное убийство юного Фаньцю.
Таким образом, вопреки мнению некоторых исследователей, информация
древних китайских династийных историй, прежде всего сведения из «Цянь Хань
шу», свидетельствует отнюдь не о резком уменьшении военно-политического
прессинга ханьского Китая на Усунь во второй половине I в. до н.э., а как раз об
обратном процессе. Иного положения трудно было бы ожидать, поскольку
крушение после асско-хуннуской войны 71-70 гг. до н.э. двуполярного политического
миропорядка в Восточной Скифии привело к установлению прочной и
долговременной гегемонии Хань в этом регионе Азии. В резко усложнившейся
международной обстановке второй половины I в. до н.э Усунь могла сохранить
407
Асы Уатп, Кптай η Хунну
свой политический суверенитет только оберегая единство своего народа и
решительно защищая целостность территории страны от любых посягательств
извне. Единожды проявив политическую слабость и согласившись под диктатом
Хань на разделение родины, асы, конечно, сами того не желая, обрекли свою страну
на второстепенные роли в политическом мире Центральной Азии, на все более
короткий поводок почти бесправного китайского сателлита.
Этнологический аспект участия асов Усуни в раннем этногенезе алан в конце
I в. до н. э. также оказывается исчерпанным. Не желая больше терпеть произвол
ханьской администрации Западного края, около 5 г. до н. э. в Кангюй
переселяется восьмидесятитысячная орда асского князя Биюаньчжи, младшего
брата куньми Мочжэньцзяна. Впоследствии, в 3 г. н. э. Биюаньчжи был
вероломно убит специально посланным карательным отрядом китайского
наместника Сунь Цзяня.62
«Младший брат Мочжэньцзяна Биюаньчжи изначально задумал убить
великого куньми [т.е. ликвидировать главную по статусу и традиционно самую
сильную фигуру китайского политического влияния в Усуни - Н.Л.]. Уведя более
80 тысяч человек на север [в земли] прилегающие к Канцзюй, [он] планировал
воспользоваться его войсками, чтобы завладеть и объединить [владения] двух
куньми. Оба куньми, боясь его, всецело положились на духу [т.е. на наместника
императора Хань в Западном крае - Н.Л.]. Во 2 г. Юань-шоу [правления] Ай-ди
[1 г. до н.э. - прим. Л.А.Боровковой] великий куньми Ичжими одновременно с
шаньюем прибыл ко двору, и Хань приняла [их] с почетом. В середине эры Юань-
ши [1-5 гг. н.э., скорее всего в 3 г. - прим. Л.А.Боровковой] Биюаньчжи убил
Ужилина [ликвидатора куньми Цылими - Н. Л.], чтобы выслужиться перед Хань,
и Хань пожаловала [ему] титул Гуй-хоу. Оба куньми ослабели, и Биюаньчжи
стал притеснять [их]. [Тогда] духу Сунь Цзянь неожиданно убил его». [ХШ. Гл.
96/2. С.3909-3910].
Дальнейшая судьба переселившихся асов неизвестна, но элементарное
представление о ведущих мотивах человеческой психики дает все основания
полагать, что из этнически родственного и свободного Кангюя назад в Усунь, в
жесткие тиски китайских чиновников никто из асов не пожелал бы вернуться.
Следует подчеркнуть, что для любого кочевого этноса восьмидесятитысячный
человеческий массив есть заметное приобретение, или, наоборот, значительная
утрата. Бегство орды Биюаньчжи в Кангюй было, хотя и самым крупным, но,
конечно, далеко не единственным переселением асов на запад. В 32 г. до н. э.
после неудачной попытки нападения на ставку Дуань Хойцзуна, бывшего в тот
период наместником Западного края, в Кангюй бежал царевич Жили, сын
408
Γη а в a VI
Уцзюту (Жиэр - по Л.А.Боровковой - Н.Л.).63 Разумеется, Жили нашел
политическое убежище в Кангюе не только для себя самого, но и для всех тех
дружинников, которые вместе с ним шли на штурм ставки китайского «духу».
С большой уверенностью можно предположить, что и эта эмиграция в Кангюй
далеко не исчерпывает всего потока асских переселенцев на запад. Поиски
лучшей доли, борьба с притеснениями и национальным гнетом, а, в случае
неудачи, бегство от них, - все эти проявления несломленной человеческой
натуры, конечно, в первую очередь характерны для энергетически сильных
людей, для пассионариев. Их выплеск в плавильный котел кочевого Кангюя, в
котором варилась булатная сталь новой аланской нации, в конечном счете резко
усилил военно-политический потенциал кангюйского государства алан, но
ровно в такой же мере эта вынужденная эмиграция ослабила Усунь.64
Возможно, именно поэтому роль асской этнической цитадели в Семиречье
в этнологических процессах раннего этногенеза алан, некогда столь
значительная, к рубежу новой эры практически сходит на нет. Ранее, во
второй половине II в. до н. э. асское государство Усунь, несомненно, являлось
главным ретранслятором этнической энергии восточных ираноязычных
кочевников. Здесь, в Семиречье, накапливался превосходный человеческий
материал, который затем реализовал свою пассионарную энергию в дальних
завоевательных походах. На территории асской Усуни находился главный исток
двух крупнейших миграционных волн белых (европеоидных) кочевников Азии:
асо-юэчжийской и сармато-аланской. В первой половине I в. до н. э.
пассионарный потенциал асской Усуни, в значительной мере растраченный в
завоевательных походах на запад и юго-запад, начал ощутимо ослабевать.
Впрочем, воли и энергии асам вполне хватило, чтобы нанести империи хуннов
два колоссальных по силе удара в 71 и 70 гг. до н. э. Эти боевые походы стали
по существу финальным, наиболее мощным толчком, обрушившим хуннский
этнос в пучину жесточайшего системного кризиса. Несмотря на столь
значительные военные успехи, победители вскоре разделили судьбу побежденных,
хотя, конечно, несколько в иной ипостаси. Энергетическое пассионарное
напряжение в этнической системе Усуни продолжало стремительно понижаться,
чему в немалой степени способствовала политическая обстановка
раннефеодальной эпохи, всегда переполненная междоусобными эксцессами и
кровавой резней конкурирующих политических группировок. Полагаю, нет особой
необходимости в долгом экскурсе, который бы показал все то огромное
негативное влияние ханьцев на процесс самоуничтожения асской элиты, который
инициировали и всемерно поощряли китайские эмиссары Хань в Восточной
409
Асы Усунп. Кптап η Хунну
Скифии. Параллельное усиление вышеуказанных тенденций закономерно
привело к утрате асской Усунью того лидирующего положения среди кочевых
держав «северных варваров», которое эта страна по праву заняла после
сокрушительных походов асской армии против хуннов в 71-70 гг. до н. э.
Впрочем, асы Усуни, даже после костоломных китайских экспериментов по
разделу народа и страны на два соперничающих удела, еще долгое время
оставались довольно сильным в военном отношении этносом. Так в 83 г. н. э.
Бань Чао, самый талантливый китайский военачальник в Восточной Скифии
за всю эпоху Хань, в своем донесении императору Чжан-ди специально
подчеркивал необходимость восстановления союзнических отношений Китая
и Усуни в полном объеме.65 Полководец считал такой союз своего рода
гарантией успеха для китайского оружия в той долгой войне, которую он вел
во имя окончательного торжества политической воли династии Хань в
Восточной Скифии.
410
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
По давней и верной традиции многих поколений историков в
заключительном разделе исследования полезно попытаться еще раз, как бы на прощание,
охватить мысленным взором всю исследованную проблему в целом, подвести
краткий итог своим предыдущим, часто весьма пространным размышлениям.
Последуем этой доброй традиции и мы.
Проблема происхождения и ранней истории «вечно воинственных аланов»
(Лукан), которой посвящена настоящая книга, до сих пор остается одной из
наиболее сложных в истории ранних кочевников Великой Степи. Научная
литература по раннему этногенезу алан поистине безбрежна. В одной из
наиболее полных сводок по данной теме упоминается о наличии семи различных
концепций раннего этногенеза алан, что, тем не менее, не уберегло автора сводки
от искушения предложить свою, уже восьмую по счету - «трехэтапную» - версию
происхождения аланского этноса. Впрочем, на поверку эта последняя версия
оказалась не «трехэтапной», а «четырехэтапной», в чем легко убедиться,
ознакомившись с соответствующей публикацией [Яценко. 1993. С.67-68]. Поскольку
«трехэтапная» (сохраним авторское наименование) гипотеза раннего
этногенеза алан в наибольшей степени (в сравнении с предыдущими версиями)
учитывает археологические материалы центральноазиатского Востока и нарративные
источники Китая, попытаемся сопоставить предлагаемые концептуальные позиции
с теми сведениями, которые известны нам. Возможно, что в этом случае мы
сможем увидеть процесс происхождения аланского этноса в более четком и
контрастном изображении.
411
Асы-аааны в Восточной СкпФпп
Итак, этап 1. По мнению автора «трехэтапной» гипотезы, «великое
переселение» восточноиранских этносов на запад началось во II в. до н.э. Причина этого
усматривается в этнических подвижках, вызванных военной активностью хуннов
(вытеснение улангомцев из Западной Монголии в Саяно-Алтай) и их союзников-
усуней (вытеснение из Семиречья племен саков и юэчжей). Эти события,
указывает исследователь, - «привели в движение племена Степи на запад вплоть
до Приазовья».
Нет ни малейших сомнений в том, что указанные военно-политические
события действительно вызвали значительные потрясения по всей центрально-
азиатской степной этносфере от Монгольского Алтая до Приаралья. Однако
столь же очевидно, что хунно-усуньское давление II в. до н.э. на степные этносы
к западу от Алтая явилось отнюдь не первой, а второй по счету волной
этнического прессинга с востока. Первый же сдвиг восточноиранского
суперэтнического пласта на запад, как было показано в третьей главе настоящей
монографии, был связан с миграционной активностью не хуннов и не усуней, а
юэчжей, постепенно выталкиваемых из восточной части Гансуйского коридора
(коридор Хэси) военно-земледельческой деятельностью китайцев. Именно
юэчжи, а не китайцы или хунны, подвергли тотальному разгрому народ усуней,
вынужденных бежать на север, в горы Монгольского Алтая, из района озера
Баркуль (Восточный Тянь-Шань) под протекторат хуннов.
Логично предположить, что усуньская орда Наньдоуми, в конце концов
разгромленная юэчжами, подвергалась военному давлению со стороны
последних в течение некоторого, возможно весьма продолжительного времени.
Несомненно также, что далеко не все усуньские племенные кланы пожелали
склониться под протекторат хуннов. Наиболее сильные в этноэнергетиче-
ском и военном отношении роды усуней предпочли не смирение под властью
чуждого тюркоязычного народа, а далекий балц (военный поход) на запад в
поисках новых благодатных земель и политического суверенитета. Вспомним,
что именно так в схожих обстоятельствах поступили юэчжи, разделившиеся
под хунно-усуньскими ударами на две орды. Численно большая и сильная в
военном отношении орда ушла на запад. Меньшая, составленная из
обескровленных войной родов, укрылась в горах Наньшаня и вынуждена была в
конечном итоге признать протекторат китайцев. Возможно, что такая же
судьба несколько ранее постигла племя усуней: слабые и разгромленные
412
За/г/г/о ч ен η е
племенные кланы укрылись в горах Монгольского Алтая под защитой хуннов,
а сохранившие свой военный потенциал ушли на северо-запад. Именно эти
непреклонные степные гордецы или их ближайшие потомки, пройдя с боями
к Уралу по северной кромке евразийских степей, появились у границ античной
ойкумены под именами языгов и роксалан. Такое видение этнополитических
событий не противоречит имеющимся археологическим материалам.
Как неоднократно отмечалось в разных, зачастую концептуально почти
антагонистических публикациях, не середина II в. до н.э., а, по-видимому, вторая
половина III в. до н.э. является рубежом старта массированного наступления
сарматских (может быть, вернее, - сармато-аланских?) племен на Великую
Скифию и греческие полисы Северного Причерноморья [Полин. 1992; Марченко.
1996; Зуев. 2000]. Археологический аспект «проблемы III в. до н.э.» может
(и, вероятно, должен) вызывать разные трактовки у разных специалистов,
однако этнополитический срез указанной проблемы по оценкам большинства
исследователей един: середина - конец III в. до н.э. это время значительных
этнических подвижек во всей полосе евразийских степей, которые привели к
явной политической дестабилизации на границе двух этнических сред - скифской
и сармато-аланской [Зуев. 2000; Скрипкин и др. 2002]. Соотносить эти события
с военной деятельностью хуннов невозможно, ибо последние были в III в. до
н.э. данниками юэчжей и освободились от их политического господства лишь в
самом конце столетия. Следовательно, если и можно давать некую
«переселенческую» окраску первому, начальному этапу в этногенезе сармато-алан, то эта
окраска должна иметь, на мой взгляд, отнюдь не хуннуские, а исключительно
«юэчжийские» цвета.
Вообще представляется, что хуннуский фактор в военно-политических
событиях II в. до н.э. - I в. н.э. в Великой Степи с легкой руки Л.Н. Гумилева
сильно преувеличен. Значительная часть военного потенциала державы хуннов
уходила на борьбу с ханьским Китаем. На востоке хунны не смогли добиться
устойчивого покорения племен ухуаней (будущих племен сяньби), на севере не
смогли обеспечить хотя бы устойчивого нейтралитета динлинов, а с запада над
ними постоянно нависал тяжелый меч асов Усуни. Максимальная военная
экспансия хуннов на запад в указанный период истории связана с северной ордой
отщепенца Чжичжи-шаньюя, который смог переселиться в долину реки Талас
только благодаря политической поддержке и широкомасштабной материаль-
413
Асы-аланы в Восточном СкпФпп
ной помощи со стороны аланского Кангюя. Видеть в хуннуском региональном
факторе II в. до н.э. -1 в. н.э. (при всей его значительности) некий глобальный
геополитический фактор, будто бы способный вызвать этнические подвижки
на всем степном пространстве от Алтая до Северного Причерноморья,
означает на деле явную переоценку этнополитического потенциала державы
хуннов.
Постепенное разогревание, а затем мощный сдвиг к западу сармато-
аланского модуля восточноиранского степного суперэтноса был вызван,
конечно, не мифическим хуннуским фактором (который оказался не способен
взломать даже барьер Усуни), но ограничными внутриэтническими причинами.
Одной из этих причин, возможно важнейшей, был произошедший запуск
процесса этногенеза асов-алан, сумевших аккумулировать в своей этнической
среде всех восточноиранских пассионариев - продуцентов пассионарного
негэнтропийного импульса второй половины IV в. до н.э.
Столь же серьезной корректировки требует и этап 2 «трехэтапной»
концепции A.C. Яценко, датируемой автором концом II - I вв. до н.э. Исследователь
пишет: «Скорее всего, протоаланы оказались и в Средней Азии втянутыми в орбиту
крупнейшей в регионе державы Усунь со столицей в г. Чигу» [Указ. соч. С.67].
Далее в описании второго этапа раннего этногенеза алан следует отчего-то
описание государства и нравов усуней. В частности указывается на
подверженность усуней китайскому культурному влиянию, упоминается число ратников
в их войске, уделено внимание институту китайских принцесс и китайским слугам
в столице Чигу. На этом описание второго этапа раннеаланской истории оказывается
завершенным.
Приходится признать, к сожалению, что подобный стиль изложения
сложной этнополитической концепции (каковой, несомненно, является «трех-
этапная» версия) вызывает недопустимо много вопросов. Почему, например,
крупнейшей державой среднеазиатского региона признается Усунь, а не
Кангюй - ее западный сосед? Можно согласиться с тем, что это частность, но
неясно и главное - какое отношение имеет это описание государства Усунь к так
называемым «протоаланам»? В определенной мере спасает ситуацию мимоходом
сделанная исследователем пометка о некой «изначальной связи» алан с
объединением усуней. Это, однако, никак не проясняет этнического происхождения
«протоалан». Не совсем понятно также, на чем основано убеждение, что в конце
II -1 вв. до н.э. «протоаланы» должны были находиться где-то в Средней Азии?
414
3а кпю ченη е
А почему не в Приуралье или в Семиречье? Поскольку термин «Средняя Азия»
обнимает огромный геополитический регион, неизбежно просится уточнение:
где именно на этой территории находились в конце II -1 вв. до н.э. «протоаланы»
и в чем заключалась их вовлеченность в орбиту державы Усунь?
В аналогичном стиле изложен исследователем и третий этап,
определяемый в хронологическом аспекте рубежом новой эры. Именно в это время,
по мнению A.C. Яценко, в сферу влияния усуней «неожиданно попадает»
кочевая держава Кангюй, рост могущества которой связывается исключительно
с переселением на территорию этой страны 80-тысячной орды аса Биюаньчжи
из Усуни. Из контекста изложения «третьего» этапа следует, что основное
население Кангюя (до переселения сюда орды Биюаньчжи) вряд ли было алан-
ским. В этом убеждает ознакомление с четвертым (?) этапом «трехэтапной»
концепции A.C. Яценко, описание которого я приведу в авторской редакции.
«Этап 4. Около сер. I в. н.э. у аланов, видимо, возникает конфликт с их
южным повелителем - Кангюем, о деталях которого мы не знаем. В результате
большая часть аланов уходит на запад, громит «верхних» (прикаспийских)
аорсов - самых могущественных из европейских кочевников ( о которых затем
ничего не известно), донских аорсов (часть из которых, судя по Плинию, уходит
за Днепр: сравн. Плиний. IV, 80) и оказывается в Европе. ... При этом часть
племени осталась в Приаралье, где аланы известны еще в раннем средневековье»
[Яценко. 1993. С.68].
Здесь следует, вероятно, пояснить, что и войны алан с аорсами, и конфликт
их с Кангюем, - относятся к области гипотетических событий, всецело
сконструированных исследователем, о которых мы при всем старании не найдем
сведений в древних источниках.
Итак, согласно «трехэтапной» гипотезе, исключая так называемый «четвертый»
этап конфликтов и войн, эволюция раннеаланского этноса была следующей.
Пребывание до середины II в. до н.э. где-то к югу от Алтая, нахождение на окраинах
державы Усунь (на юге Казахстана) во II - I вв. до н.э. и короткое пребывание в
приаральской области Яньцай в первой половине I в. н.э. в связи с миграцией в
Кангюй усуней.
Из вышеприведенного изложения «трехэтапной» гипотезы логично следует
три основных вывода. Первый: аланы (или «протоаланы») имели какое-то
этногенетическое родство с усунями. Второй: в II - I вв. до н.э. аланы
прозябали где-то на периферии усуньского государства, размещаясь по
415
Асы-аланы в Восточном СкпФнн
границе последнего с Кангюем. При этом они не сливались с кангюйцами,
но, вероятно, были готовы признать их сюзеренитет. И, наконец, третий
вывод: усиленные ордой Биюаньчжи, переселившейся в Кангюй, аланы
захватывают область Яньцай и признают свою политическую зависимость от
кангюйцев. Делают они это, по-видимому, только затем, чтобы уже через
50 лет насмерть рассориться со своим сюзереном и сбежать от него дальше на
запад.
Таким образом, исключая важнейшее предположение о генетическом
родстве усуней и аланов, которое можно с некоторыми оговорками принять, все
остальные концептуальные положения «трехэтапной» гипотезы нуждаются, по
моему мнению, в значительной коррекции. Полагая, что не имеет смысла
составлять сейчас сжатый конспект настоящей книги, и не желая окончательно
сорваться на жанр «заметок по поводу... », я отмечу ниже лишь главное, что
отличает мою концепцию раннего аланского этногенеза (назовем ее «пассионарной»)
от вышеприведенных этнологических построений.
Историю асов-алан невозможно верно оценить на «корпускулярном»
уровне, она явно не вмещается в региональные (приаральские, приуральские,
поволжские и т.п.) рамки истории обыкновенного кочевого племени. Только
значительная удаленность аланской истории в глубь прошедших веков, а также
чересчур малая нарративно-источниковедческая база алановедения (не
сравнимая, например, с аналогичной базой тюркологии) не позволяли долгое время
в полной мере оценить глобальное значение сармато-аланского
геополитического фантома для судеб Евразии. Будучи на самом раннем этапе своей истории
лишь очень небольшой частью огромного восточноиранского суперэтноса, асы-
аланы к концу I в. н.э. по существу сами стали паневразийским суперэтносом. На
аланском языке, разумеется, с соответствующими диалектными отличиями,
говорили на берегах Или, Сырдарьи, Волги и Днепра, в отрогах Западного Тянь-
Шаня и в оазисах Согда, на горах Мугоджар и на холмах Донецкого кряжа.
Усунь, Кангюй, большинство мелких центральноазиатских княжеств,
подвластных Кангюю, владения алан-танаитов и предкавказская Алания - вот
самый общий абрис евразийской сармато-аланской этносферы, созданной к концу
I века н.э. усилиями восточноиранских пассионариев.
Ранний этногенез асов-алан, реконструируемый на основе известных нам
археологических материалов (в том числе центральноазиатского происхождения)
416
За кпю ченη е
и сведений древних источников, с привлечением методологии теории пассионар-
ности Л.Н. Гумилева, можно представить в нижеследующей схеме этнополитических
событий.
Далекие предки асов-алан были частью андроновского миграционного потока
и пришли на восток Центральной Азии в период XIII - IX вв. до н.э.
Непосредственными предками, а точнее - этническим ядром асов-алан было племя
усуней, первоначально обитавшее в западной части Ганьсуйского коридора
(коридор Хэси) - вдоль северной подошвы Западного Наньшаня и хребта Алтынтаг.
Около IV в. до н.э. усуни терпят ряд военных поражений от юэчжей - тохарского
племени, занимавшего восточную часть коридора Хэси (от Дуньхуана до Увэя).
Юэчжи были потомками афанасьевских племен, пришедших на восток
Центральной Азии на рубеже III - II тыс. до н.э. в результате миграции с места своей
исторической прародины в южнорусских степях. Под натиском юэчжей большая
часть усуньских племенных кланов покидает Ганьсуйский коридор и переселяется
в Восточный Тянь-Шань (район озера Баркуль). Однако юэчжи не прекращают
военное преследование усуней и на рубеже IV - III в. до н.э. принуждают последних
к новому отступлению на север.
Усуни переселяются в предгорья Алтая, где начинают кочевать по довольно
обширному степному региону: от Монгольского Алтая и Кобдинской степи до
верхнего течения Бухтармы и Катуни. Здесь, согласно теории пассионарности
Л.Н.Гумилева, усуней застает космический негэнтропийный импульс,
прошедший полосой около 300 км в поперечнике через азиатские степи к востоку
от Арала, через район озера Балхаш, хребет Тарбагатай, Монгольский Алтай,
бассейны Орхона и Керулена, через горы Большого Хингана и север Корейского
полуострова. Этот импульс привел к возникновению пассионарного толчка в
этнической системе племени усуней, что привело к запуску процесса аланского
этногенеза, который развивался по классической событийной схеме и охватил
(вместе с процессом регенерации) период более 1670 лет (Рис. 2).
Переселение усуней в регион Алтая вызвало определенные этнические
подвижки в центральноазиатской части евразийских степей. Можно
предположить, что какая-то часть усуньской орды, вероятно, с частью этнически
близких племен алтайских «бома», двинулась на запад по северной кромке
южносибирских и приуральских степей и на рубеже Ш-И вв. до н.э. вышла к границам
античной ойкумены, где стала известна под именем языгов (царских сарматов).
27 Заказ №217
417
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
С этого времени западные племена сармато-алан обретают собственную военно-
политическую субъектность, оставаясь при этом органичной частью
евразийского сармато-аланского суперэтноса.
В первой половине II в. до н.э. оставшаяся на Алтае и в Кобдинской степи
часть племени усуней, окрепшая под протекторатом державы хунну и
ассимилировавшая в своей племенной среде алтайские племена «бома» (пазырыкцев),
минует фазу подъема и входит в следующую - акматическую фазу этногенеза.
Военно-политические события в этой фазе (в полном соответствии с
теоретическими постулатами Л.Н.Гумилева) начинают нарастать почти
лавинообразно. Около 165 г. до н. э. асы (асиане-усуни) наносят тяжкое поражение
юэчжийской орде князя Кидолу, переселившейся в Семиречье и получившей в
древних источниках наименование Большого юэчжи. Князь Кидолу был убит,
его труп достался победителям, а разгромленные юэчжи (наиболее мобильная
часть племени) вынуждены были покинуть территорию Семиречья. Выйдя к
границам Греко-Бактрии, эта часть юэчжийской орды потерпела очередное
военное поражение от войск бактрийского царя Евкратида и вынуждена была
признать свой вассалитет по отношению к государству бактрийских греков.
В это время асы князя Лецяоми успешно завершили переселение своего племени
в Семиречье, включив в состав своей этнической системы оставшиеся здесь
племенные кланы саков и юэчжи.
Во второй половине II в. до н. э. (145-130 гг.) асы подчиняют область
государства Кангюй, где воцаряется асская по происхождению царствующая
династия, а также регионы Согда и Хорезма. В этот же период объединенным
асо-юэчжийским войском завоевывается Греко-Бактрия. Авангардные рати асо-
юэчжийского войска входят в Северный Афганистан (Тилля-тепе), активно
участвуют в разного рода военных операциях на территории Парфии. В ходе
этой глобальной военной кампании формируется единая арийская
идеология восточноиранских степняков, гордо именовавших себя, вне
зависимости от принадлежности к конкретному степному племени - aryana. В скифо-
сакской лексической среде это слово вскоре стало звучать как alana - alan,
что позволило асским полководцам сплотить разноплеменный, но
пассионарный человеческий конгломерат в жесткий и прочный военно-этнический союз,
который продвигался через века и народы под грозным именем великих
алан.
418
3 акпюч ей ne
Опираясь на сведения античных источников можно предположить, что в
середине - конце II века до н. э. какая-то часть алан, оторвавшись от основной
орды, завоевывающей Туран и Восточный Прикаспий, вышла к границам
Азиатской, а затем и Европейской Сарматий, где очень скоро заняла абсолютно
доминирующее военно-политическое положение. Эти аланы, которых следует
рассматривать как субэтнос в составе единого аланского этноса, именовали
себя - роксаланы (светозарные аланы).
Пассионарное напряжение в сармато-аланской суперэтнической системе в
этот период продолжает увеличиваться, что приводит к схожим событиям в
разных частях сармато-аланского этнополитического ареала. В западной части
ареала окончательно уничтожается военная мощь скифов и принуждаются к
данничеству греческие полисы Северного Причерноморья. В центре ареала
аланы около 70 г. до н. э. подчиняют своему политическому протекторату
племена саков и массагетов, завоевывают и заселяют страну Яньцай в Мугоджарах,
устанавливают новую границу с Парфией по северо-западным отрогам Копет-
дага и протоке Узбой. На востоке в 71-70 гг. до н. э. асы Усуни наносят
решительное поражение хуннам, после чего держава хуннов теряет свою ведущую роль
в Восточной Скифии, а хуннуский этнос распадается на ряд остро
конфликтующих друг с другом кочевых орд. Подобно роксаланам на западной стороне
этнополитического ареала, асы Усуни стали периферийным, но только восточным
субэтносом аланской этнической системы.
Возможность более широкого и эффективного применения на западе своих
военных и организационных способностей, а также засилье китайского
этнического элемента в Усуни способствовали постоянному, а с 55 г. до н.э. -
все более массовому оттоку пассионариев в центральные и западные части
сармато-аланской ойкумены. Это способствовало резкому усилению военно-
политического потенциала Кангюя, который, занимая центральное положение
в границах сармато-аланского суперэтноса, к рубежу новой эры превратился в
крупнейшую азиатскую кочевую империю. Отток пассионариев на запад, а также
их гибель в разного рода военно-политических эксцессах, резко участившихся
с разделом усуньской державы на два владения, привело к снижению
пассионарного напряжения в этнической системе асов Усуни. Усилению этой негативной
тенденции способствовали китайские эмиссары Хань в Восточной Скифии,
которые инициировали и всемерно поощряли процесс самоуничтожения
419
Асы-аланы в Восточном СкпФнп
асской этнической элиты. Все это, вместе взятое, привело к утрате асской
Усунью того лидирующего положения среди кочевых держав Восточной
Скифии, которое страна асов по праву заняла после разгрома империи хуннов
в 71-70 гг. до н. э.
Замедлившись на востоке суперэтнического ареала, этногенез алан по-
прежнему полнокровно развивался на западе. В 35 г. н.э. армия алан (или,
возможно, роксалан) впервые вторглась через Дарьял в Закавказье, где разгромила
армянские и парфянские войска. В 72 г. аланы Кангюя, пройдя по территории
Гиркании, вторглись в Мидию и Армению. Была захвачена богатейшая добыча,
а парфянская армия во всех крупных сражениях неизменно терпела поражение.
Продолжая методичные военные балцы в Парфию, аланы дошли в 135 г. до
Каппадокии, где выдержали жесткое столкновение с римскими легионами.
Приблизительно в этот же исторический период (I в. н.э.) роксаланы энергично
штурмуют линию римских оборонительных укреплений по Дунаю,
неоднократно вторгаются в пределы римской провинции Мезия. В 62 г. н.э. римскому
легату Мезии Плавтию Сильвану пришлось столкнуться на поле битвы уже
непосредственно с аланами. К концу I в. н.э. сармато-аланский суперэтнос в
полной мере устанавливает свое военно-политическое господство в евразийских
степях к западу от Тарбагатая.
Как убедительно показывают недавние исследования [Цуциев. 1999], нет
никаких объективных оснований к тому, чтобы рассматривать аланский этнос
как некую этнополитическую скатерть, которую методично разворачивали на
запад, но при этом почти синхронно сворачивали с востока. Комплексный
анализ центральноазиатских археологических материалов и нарративных
источников древнего Китая позволяет утверждать отнюдь не о
кратковременном пребывании асов-алан в Усуни, Кангюе или Яньцай, а наоборот, о весьма
длительном (не менее 3-5 столетий) сохранении аланского этнического массива
на территории этих государств. Таким образом, рубеж I - II вв. н.э. следует,
по-видимому, считать хронологической вехой завершения раннего периода
аланского этногенеза, временем перехода к новому - среднему периоду аланской
истории.
В последнее время появляется тенденция рассматривать сармато-аланскую
эпоху как часть общескифской истории Евразии, как некий завершающий аккорд
скифского концертмейстера перед финальным опусканием траурного занавеса
на восточноиранскую авансцену. В качестве антитезы якобы затухающей
420
Закпю ченηе
пассионарности сармато-алан приводятся хунны, будто бы являющиеся, в
отличие от алан, истинными пассионариями. Ход размышлений исследователей,
стоящих на этой концептуальной позиции, примерно следующий: хунны были
политически едины (аланы политическим единством не отличались), хунны
сумели создать мощную кочевую державу (аланы, по мнению этих
исследователей, не сумели), хунны начали распространять влияние тюркоязычных
народов на запад (аланы не сумели этому противостоять). К сожалению,
приходится признать, что при ближайшем рассмотрении данная методология
размышлений выглядит несколько тенденциозной или недостаточно глубокой.
Политическое единство хуннов было с общеисторической точки зрения
крайне недолговечным (чуть более 150 лет) и политически бесплодным,
поскольку завершилось крахом хуннуской державы. В то время когда на Кавказе
еще существовало (а в некоторых аспектах, например, в области национальной
культуры даже процветало) государство алан, от государства хуннов, равно как
и от их этнической культуры уже не оставалось и помину. В фазу пассионарного
надлома раздробленные на несколько этнических осколков мощным ударом
готов, аланы продолжали с завидной стойкостью сохранять основы своей
национальной культуры, в течение очень длительного времени не растворяясь
ни в вандальской, ни в гуннской, ни даже в готской среде. Поздние хунны, как это
хорошо показано в монографии явно симпатизирующего им исследователя,
искренне стремились к быстрейшей китаефикации, причем хуннуская элита
продвигалась в этом направлении особо быстрыми темпами [Гумилев. 1997 б].
В сущности верный тезис о создании хуннами мощной кочевой державы
следует, вероятно, оценивать более комплексно. Что понимать под
словосочетанием «мощная кочевая держава»? Территорию политической юрисдикции?
Но территория политического протектората аланского Кангюя была значительно
больше. Военные победы? Но ранний, наиболее «пассионарный» период хуннуской
истории завершился сокрушительным поражением хуннов, которое им нанес
именно восточноиранский этнос - асы Усуни. Военно-территориальную
экспансию? Но она не вышла за пределы Джунгарии и хребта Тарбагатай, ибо дальше
опять-таки стояли несокрушенные асо-аланские конные сотни. Действительно,
реальный военный бросок на запад сумели сделать в 155 - 166 гг. н.э. вовсе не хунны,
а их восточные конкуренты - племена сяньби Таншихая, но и эта тюркская волна
вскоре вернулась к своим берегам [Гумилев. 1997. С. 240].
421
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
Утверждение об особой роли хуннов в деле распространения господства
тюркоязычных народов на евразийскую степь также чревато некоторым
преувеличением. Адепты этой точки зрения обычно готовы поставить знак равенства
между гуннами и хуннами, что, как показал Л.Н. Гумилев, не совсем верно.
Гунны были генетически другим народом, ибо представляли собой потомков
хуннских мужчин и угорских женщин [Гумилев. 1997 в]. Войны Аттилы
примерно в той же мере отличались от собственно хуннов, в какой сармато-аланы
отличались от скифо-саков. Однако даже феноменальные военные успехи
гуннов Аттилы отнюдь не обрекли Великую Степь на тюркское
доминирование, ибо все здание гуннской империи рухнуло вместе со смертью этого алчного
военного гения. Тюркскую этническую доминанту в евразийских степях прочно
утвердили только тюркюты хана Бумына, ибо их кони неслись по уже
затухающим углям аланской пассионарности [Гумилев. 1999. С.242-243].
Впечатление о пассионарности и реальных военных успехах потомков
шаньюя Модэ станет более реалистичным, если рассмотреть карту Евразии в
географическом масштабе и сопоставить расстояние, которое преодолели аланы
в своих военных балцах в Закавказье, в Парфию, на Дунай, на Пиренеи и даже в
Африку с расстоянием, пройденном хуннами в их военных походах в
Центральной Азии. Вполне понятно, что такое сопоставление окажется явно не в пользу
хуннов.
Весьма проблематичное утверждение о некой особой пассионарности хуннов
не исчерпывает, к сожалению, всего ряда историографических «инноваций» при
попытках некоторых исследователей реконструировать главные события аланского
этногенеза.
К таким инновациям, постепенно приобретающим силу и авторитет укорен-
неной традиции, относится представление о постоянной вражде и борьбе между
различными сармато-аланскими племенами. В сущности это представление
базируется на одном лишь утверждении Тацита о том, что сарматы «получив
дары с обеих сторон [т.е. от обоих противников, привлекавших сарматов к
военным действиям в качестве наемников - Н.Л.], по обычаю своего племени
помогали и тем и другим» [Tac. VI, 33]. Это мнение Тацита имеет столь же яркий
авторский подтекст и столь же субъективно, как и другое весьма
безапелляционное суждение латинского историка о «варварах», у которых,
дескать, - «медлительность считается рабским свойством, а немедленное
422
За кпю ченηе
приведение планов в действие - царским» [Tac. VI, 32]. Несмотря на очевидную
спорность первого (впрочем, как и второго) утверждения Тацита, некоторые
исследователи готовы рассматривать сармато-аланский мир как чудовищных
размеров «террариум», в котором одни малосимпатичные существа жадно и
почти без остатка пожирают другие. Вот, например, какой подчас видится
культурно-историческая «общность» сармато-алан.
«Спор о терминах для общностей сармато-аланов (культурно-историческая
общность, культура, локальный вариант) представляется несущественным.
...О культурно-историческом единстве разных групп сарматов и алан можно,
видимо, говорить лишь постольку, поскольку каждая новая волна восточных
мигрантов (конец IV в. до н.э.; вторая половина II в. до н.э.; середина I в. н.э.;
середина II в. н.э.; вторая половина III в. н.э.) не вполне уничтожала
предшествующее население [курсив мой - Н.Л.]» [Яценко. 1994. С.25].
Итак, иными словами, аланский этногенез трактуется некоторым
исследователям как последовательное уничтожение некими «более поздними»
аланами неких «более ранних» алан. Вполне понятно, что подобная исходная
концептуальная позиция вообще делает бессмысленным сколько-нибудь
целостное изучение истории аланского народа, поскольку при таком подходе
становится немыслимой, невозможной сама история - последовательный и целостный
процесс становления, развития и конечной аннигиляции конкретного этноса.
Полагаю нелишним подчеркнуть также (отложив детальную полемику по этому
важнейшему вопросу на более поздний срок), что мнение о войнах разных
группировок алан между собою по принципу «последующие против
предыдущих», равно, как и бытующие в научной литературе указания о якобы
произошедших в I в. н.э. войнах между аланами и аорсами, - не имеют никакой
точки опоры в нарративных источниках древности. В античных источниках
имеется несколько указаний на существование особо дружественных отношений
между языгами и роксаланами, и только одно сообщение о войне сарматских
племен друг с другом - война 49 г. н.э. между аорсами и сираками. Однако и
этот военный конфликт со временем, возможно, будет истолкован в несколько
ином аспекте, - в том случае, если в научной среде возобладает все же мнение о
савромато-меотской генетической основе племени сираков.
Столь же проблематичным и, по меньшей мере, имеющим весьма шаткое
основание выглядит постулат о сармато-аланской эпохе как неотъемлемой
части общескифской истории Евразии. История есть зримый результат этно-
423
Асы-апаны в Восточноп СкпФпп
политической деятельности конкретного народа. Нет народа - нет и его истории.
К III в. до н.э. весь скифо-сакский мир вошел в полосу надлома и затяжного
внутрисистемного кризиса. К концу I в. н.э. этнических скифов практически не
стало, а как субъект мировой военно-политической истории они исчезли гораздо
раньше. Если бы сармато-аланы действительно представляли собой органичную
часть общескифского мира, то их этнические похороны также не заставили бы
себя долго ждать. Однако история аланского народа свидетельствует совершенно
о другом. Новый пассионарный толчок рубежа IV—III вв. до н.э., этническими
продуцентами которого стали сармато-аланы, обеспечил исключительно долгую
жизнь аланскому этнополитическому феномену [Иванов. 1914]. Когда в
евразийских степях уже давным-давно не существовало даже одного человека, который
бы с должным основанием мог назвать себя скифом, по этим же самым степям в
военном конвое монгольских каанов скакали превосходные боевые дружины,
каждый ратник в которых гордо именовал себя - алан! Это ли не самое
убедительное свидетельство о том огромном этноэнергетическом потенциале,
который был накоплен в аланском этническом сообществе и щедро разбросан
аланскими пассионариями по безбрежным просторам евразийского континента?!
424
ПРИМЕЧАНИЯ
ГЛАВА I
Викинги Азии и перст Космоса
1. Для аборигенных народов Северного Причерноморья сарматы, подобно
позднейшим гуннам, неожиданно появились из глубин Азии, являя собой
устрашающий образ могущественного и неукротимого завоевателя,
презирающего страх смерти и безжалостного к малодушным. Не случайно
до сегодняшнего дня в быту некогда покоренных аланами адыгских
народностей сохранилась поговорка - «Ты не черт и не шармат, откуда же
ты взялся?» [Ногмов. 1947. С.24]. Слово «цармати» в грузинском языке
означает «язычник» [Гаглойти. 1966. С.70], а в языках вейнахской группы
словом «ц/аьрмат» называют опасного, страшного, чужого человека
[Виноградов. 1963. С.151]. Любопытно, что слово «алан», там, где оно
сохранилось в языках аборигенных народов Кавказа, несет совершенно иную
смысловую нагрузку. В Приэльбрусье у балкарцев обращение «алан» является
синонимом слова «друг», а мингрелы южных склонов Большого Кавказа
называют всех северокавказских горцев «аланами» в значении «герой, удалец,
друг» [Абаев. 1996. Т. I. С.47].
2. Плутарх. Красе, XXIV.
3. Пассионарий - человеческий индивидуум, пассионарный импульс поведения
которого (реальное проявление внутреннего духовного напряжения)
превышает величину импульса инстинкта самосохранения (боязнь за жизнь
или боязнь разрушения привычного социального окружения). Пассионарию
425
Асы-аланы в Восточной СкпФпп
свойственны яркие поведенческие реакции - он способен до самозабвения
любить свою нацию; способен истово, забывая про еду и сон, работать;
он способен стать проповедником и мучеником веры. (По
Л.Н.Гумилеву).
4. Тацит. Анналы, IV, 35. Здесь и далее дается по изданию: Корнелий Тацит.
Сочинения. СПб.: Наука, 1993.
5. Кулаковский Ю.А. Аланы по сведениям классических и византийских писателей.
«Чтения в историческом обществе Нестора-летописца». Отд. II. Киев, 1899.
Современное изд.: Кулаковский Ю.А. Избранные труды по истории аланов и
Сарматии. СПб.: Алетейя, 2000.
6. Müllenhoff К. Deutsche Altertumskunde. В. III. Berlin, 1892; Hirth F. Ueber Wolga-
Hunnen und Hiung-nu. Bd. II. München, 1899; Taubler R. Zur Geschichte der Alanen.
«Klio». B. IX, H. I. Leipzig, 1909; Charpentier J. Die ethnographische Stellung der
Tocharer. ZDMG. B. 71. Leipzig, 1917; Bleichsteiner R. Das Volk der Alanen. BFJOO,
B. II. Wien, 1918.
7. Ростовцев М.И. Эллинство и иранство на юге России. Пг., 1918; Он же. Скифия
и Боспор. Пг., 1925.
8. Рыков П.С. Сусловский курганный могильник. Саратов, 1925; Он же. Отчет о
раскопках в Нижнем Поволжье и Уральской губернии в 1926 и 1927 гг. // Архив
ЛОИА. Ф. 2. 1927/187.
9. Rau Р. Die Hbdelg^ber rumischer Zeit an der Unteren Wolga. Pokrowsk, 1927;
Rau P. Die Cräber der frbhen Eisenzeit im Unteren Wolgagebiet. Pokrowsk,
1929.
10. Граков Б.Н. Пережитки матриархата у сарматов. // ВДИ. 1947. № 3.
11. Смирнов К.Ф. Сарматские курганные погребения в степях Поволжья и Южного
Приуралья I в до н. э. - IV в. н. э.: Дис. канд. ист. наук. М., 1945; Он же. О
погребении роксолан. // ВДИ. 1948. № 1.
12. Абрамова М.П. Сарматская культура II в. до н. э. - I в. н. э. (по материалам
Нижнего Поволжья. Сусловский этап). // СА. 1959. № 1; Она же. К вопросу об
аланской культуре Северного Кавказа. // С А. 1978. № 1; Мошкова М.Г.
Происхождение раннесарматской (прохоровской) культуры. М., 1974; Она же.
Пути и особенности развития савромато-сарматской культурно-исторической
общности: Автореф. дис. докт. ист. наук. М., 1989; Кузнецов В.А. Аланские
племена Северного Кавказа. // МИ А. 1962. № 106.
13. Засецкая И.П. Изображения «пантеры» в сарматском искусстве. // СА.
1980. №1.
14. Мачинский Д.А. О времени первого активного выступления сарматов в
426
Π ρ η м е ч а н η я
Поднепровье по свидетельствам античных письменных источников. // АСГЭ.
1971. Вып. 13; Он же: Некоторые проблемы этногеографии восточноевропейских
степей во II в. до н. э. -1 в. н. э. // АГСЭ. 1974. Вып. 16.
15. Смирнов К.Ф. Сарматы на Илике. М., 1975; Он же. Савроматы и сарматы. //
Проблемы археологии Евразии и Северной Америки. М., 1977; Он же. Кочевники
Северного Прикаспия и Южного Приуралья скифского времени. // Этнография
и археология Средней Азии. М., 1979; Он же. Сарматы и утверждение их
политического господства в Скифии. М., 1984.
16. Шилов В.П. Очерки по истории древних племен Нижнего Поволжья. Л., 1975.
17. Скрипкин A.C. Фибулы Нижнего Поволжья (по материалам сарматских
погребений). // СА. 1977. № 2; Он же. К датировке некоторых типов сарматского
оружия. // СА. 1980. № 1; Он же. К проблеме хронологии археологических
памятников Азиатской Сарматии II-IV вв. // Древние и средневековые культуры
Поволжья. Куйбышев, 1981; Он же. Азиатская Сарматия во II-IV вв. (некоторые
проблемы исследования). // СА. 1982. Ч. 2; Он же. Нижнее Поволжье в первые
века нашей эры. Саратов, 1984.
18. Пшеничнюк А.Х. Культура ранних кочевников Южного Урала. М., 1983.
19. Максименко В.Е. Раскопки курганов в Тацинском районе Ростовской
области. // АО. 1979. М., 1980; Он же. Исследование курганов на реке Быстрой. //
АО. 1981. М., 1982; Он же. Савроматы и сарматы на Нижнем Дону. Ростов н/
Д, 1983; Он же. Этническая история Подонья скифской эпохи. // Проблемы
хронологии археологических памятников степной зоны Северного Кавказа.
Ростов н/Д, 1983.
20. Кубарев В.Д. Курганы Уландрыка. Новосибирск, 1987. С. 64-65.
21. Максимов Е.К. Сарматские бронзовые котлы и их изготовление. // СА. 1966.
№ 4. С. 54; Толстов СП. Древний Хорезм. М., 1948. С. 184, 221; Симоненко
A.B. Из истории взаимоотношений Ольвии и сарматов в I в. н. э. // Античная
цивилизация и варварский мир в Подонье - Приазовье. (Тезисы докладов к
семинару). Новочеркасск, 1987. С. 54-56.
22. Раев Б.А. Аланы в евразийских степях: восток - запад. // Скифия и Боспор.
Материалы конференции памяти акад. М.И. Ростовцева. Новочеркасск, 1989;
Раев Б.Α., Яценко С.А. О времени первого появления аланов в Юго-Восточной
Европе (тезисы). // Скифия и Боспор. Материалы конференции памяти акад.
М.И. Ростовцева. Новочеркасск, 1993; Яценко С.А. Аланская проблема и
центральноазиатские элементы в культуре кочевников Сарматии рубежа Ι-ΙΙ
вв. н. э. // ПАВ. 1993. № 3; Он же. Основные волны новых элементов костюма
в Сарматии и политические события I в. до н. э. - III в. н. э. Происхождение
427
Асы-апаны в Восточном Скпфпп
стиля «клуазонне». // ПАВ. 1993. № 4; Он же. Аланы в Восточной Европе в
середине I- IV вв. н. э. (локализация и политическая история). // ПАВ. 1993. №
6; Он же. Костюм племен пазырыкской культуры Горного Алтая как
исторический источник. // ВДИ. 1999. № 3.
23. Берлизов Н.И., Каминский В.Н. Аланы, Кангюй и Давань. // ПАВ. 1993. № 7.
24. Скрипкин A.C. К вопросу этнической истории сарматов первых веков нашей
эры. //ВДИ. 1996. №1.
25. Прохорова Т.Α., Гугуев В.К. Богатое сарматское погребение в кургане 10
Кобяковского могильника. // СА. 1992. № 1; Гугуев В.К. Кобяковский курган (к
вопросу о восточных влияниях на культуру сарматов I в. н. э. - начала II в. н. э.). //
ВДИ. 1992. №4.
26. Заднепровский Ю.А. Об этнической принадлежности памятников кочевников
Семиречья усуньского периода II в. до н. э. - V в. н. э. // Страны и народы Востока.
Вып. X. М., 1971; Он же. К истории кочевников Средней Азии кушанского
периода. // Центральная Азия в Кушанскую эпоху. М., 1975. Т. II; Он же. Находки
кочевнических зеркал на территории Индостана и в Южном Вьетнаме. // ПАВ.
1993. № 7.
27. Членова Н.Л. О степени сходства компонентов материальной культуры в
пределах «Скифского мира». // ПАВ. 1993. № 7; Она же. Олени, кони и копыта
(о связях Монголии, Казахстана и Средней Азии в скифскую эпоху). // РА. 2000.
№1.
28. Дворниченко В.В., Федоров-Давыдов Г.А. Сарматское погребение скептуха
I в. н. э. у с. Косика Астраханской области. // ВДИ. 1993. № 3.
29. Кузьмина Е.Е. Предыстория Великого Шелкового пути: контакты населения
евразийских степей и Синьцзяна в эпоху бронзы. // ВДИ. 1999. № 1.
30. Симоненко A.B., Лобай Б.И. Сарматы северо-западного Причерноморья в
1в. н.э. Киев, 1991.
31. Габуев Т.А. Происхождение алан по данным письменных источников. // ВДИ.
2000. № 3; Он же. Ранняя история алан. Владикавказ. 1999; Цуциев A.A. Известия
китайских письменных источников по ранней истории алан. // Аланы: история
и культура. Alanica-III. Владикавказ, 1995; Он же. Яньцай: географическая
локализация и этническая интерпретация. // История и культура Арало-Каспия.
Алмааты, 1997.
32. Jettmar К. Cultures and Etnic groups West of China in the Second and First
Millenium B.C. // Asian Perspectives. 1985. XXIV. 2; Mallory J. Speculations on the
Xinjiang Mummies and Studies on the Origin of the Tocharians // The Journal of Indo-
European Studies. V. 23. № 3-4. 1995; Pulleyblank E. Early Contacts between Indo-
428
Прпмечанпя
Europeans and Chinese // International Review of Chinese Linguistics. V. 1. № 1.
1996. P. 1-24; Mair V. Prehistoric Caucasoid Corpses of the Tarim Bassin // JIES.
1995. V. 23. № 3-4. P. 281-307; idem. Mummies of the Tarim Bassin // Archaeology.
1995. V. 48. № 2. P. 28-35; Hadingham E. The Mummies of Xinjiang // Discovery.
1994. P. 68-70; Han Kangxin. The Study of Ancient Human Skeletons from
Xinjiang, China // Sino-Platonic Papers. V. 51. 1994; Wang Binhua. Recherches
historiques préliminaires sur les Saka du Xinjiang ancien // Arts Asiatiques. 1987. V.
XLII. P. 42.
33. Алексеев В.П. Европеоидная раса в Южной Сибири и Центральной Азии, ее
участие в происхождении современных народов. ПАС. 1969; Он же. Новые
данные о европеоидной расе в Центральной Азии. // Бронзовый и железный
век Сибири. Новосибирск, 1974; Он же. Антропологические аспекты
индоиранской проблемы. ЭПИЦАД. 1981; Алексеев В.П., Гохман И.И.
Палеоантропология Центральной Азии. М., 1984; Мамонова H.H.
Демография Улангомского могильника (саяно-тувинская культура, V-III вв. до
н. э.). // Археология и этнография Монголии. Новосибирск, 1978; Она же.
Антропологический тип древнего населения Западной Монголии по данным
палеоантропологии. // Сборник Музея антропологии и этнографии.
Т. XXXVI. Л., 1980.
34. A.A. Цуциев считает это упоминание «Суй шу» свидетельством происходящей
языковой ассимиляции алан в тюркоязычной среде в конце VI века, однако с
таким утверждением трудно согласиться, поскольку гораздо позднее, в XIII
веке мы встречаем ираноязычных алан (асов) в ставке монгольских ханов в
Пекине. См. подробнее: Цуциев A.A. Аланы Средней Азии (I-VI вв. н.э.):
проблемы этногенеза. Автореф. дисс. ... канд. ист. наук. Владикавказ, 1999.
См. также: Бретшнейдер. Русь и асы на военной службе в Китае. «Живая
старина». Вып. I. СПб., 1894; Старинное монгольское сказание о Чингис-хане.
«Труды членов российской духовной миссии в Пекине». T.IV. СПб., 1866. С. 247.
35.Габуев Т.А. Ранняя история алан (по данным письменных источников).
Владикавказ, 1999; Он же. Происхождение алан по данным письменных
источников. // ВДИ. 2000. № 3. С. 50-62; Цуциев A.A. Известия китайских
письменных источников по ранней истории алан. // Аланы: история и
культура. Аланика III. Владикавказ. 1995. С. 34-43; Он же. Аланы Средней Азии
(I-VI вв. н. э.): проблемы этногенеза. Автореф. дисс. ... канд. ист. наук.
Владикавказ, 1999.
36. Комплексной аргументации данного положения будут посвящены
последующие главы книги.
429
Асы-аланы в Восточной СкпФпп
37. Необходимое пояснение к Рис. 1.
Ось абсцисс является линией Хроноса, здесь показано время в годах, причем
исходная точка кривой соответствует моменту пассионарного толчка,
послужившего первопричиной запуска процесса этногенеза во вновь возникшей
этнической системе. По оси ординат показано изменение пассионарного
напряжения этнической системы в трех шкалах: 1) в качественных
характеристиках от уровня Ρ (неспособность удовлетворить вожделение) до уровня
Р6 (жертвенность). Эти характеристики следует рассматривать как некую
усредненную «физиономию» представителя этноса. Одновременно в этносе
присутствуют представители всех отмеченных на рисунке типов, но
статистически господствует тип, соответствующий данному уровню
пассионарного напряжения, 2) в шкале - количество субэтносов (подсистем
этноса). Индексы п, п+|, п+3 и т.д., где η - число субэтносов в этносе, не
затронутом толчком и находящемся в гомеостазе, 3) в шкале - частота событий
этнической истории (непрерывная кривая). Предлагаемая кривая графика есть
обобщение 40 индивидуальных кривых этногенеза, построенных
Л.Н.Гумилевым для различных этносов, возникших вследствие различных
пассионарных толков. Пунктирной кривой отмечен качественный ход
изменения плотности субпассионариев в этносе. Снизу крупный шрифтом
выделены названия фаз этногенеза соответственно отрезками по шкале
времени.
38. См. недавно опубликованную монографию: Зильберт М. Феномен ашкеназских
евреев: загадки истории еврейского народа с точки зрения теории этногенеза
Л.Н.Гумилева. СПб., 2000.
39. Тойнби А. Дж. Цивилизация перед судом истории. М., 1996.
40. Алексеев В.П. Этногенез. М., 1986; Он же. Историческая антропология и
этногенез. М., 1989.
41. Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М., 1983. (Общеизвестен прискорбный
факт, что Ю.В.Бромлей, будучи в 80-х годах признанным мэтром советской
школы этнографии и почти официальным гонителем теории пассионарности,
использовал в своих многочисленных публикациях, не утруждая себя
соответствующими ссылками, 29 основных положений концепции Л.Н.Гумилева
об этногенезе. См. подробнее: Иванов К.П. Взгляды на этнографию, или Есть
ли в советской науке два учения об этносе? // Известия ВГО. 1985. № 3).
42. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. Соб. соч. Т. III. М., 1997. См. также:
Гумилев Л.Н. Тысячелетие вокруг Каспия. Соб. соч. Т. XI. М., 1998. С.21-68.
43. Пассионарный толчок - микромутация, вызывающая появление пассионарного
430
Прпмечанпя
признака в человеческой популяции и приводящая к появлению новых
этнических систем в тех или иных регионах. (По Л.Н.Гумилеву).
44.Инкубационный период этногенеза - часть фазы подъема от момента
пассионарного толчка или начала генетического дрейфа до появления этноса
как новой этносоциальной системы. В течении инкубационного периода
Л.Н. Гумилев различает два этапа: скрытый и явный. Скрытый этап - это та
часть инкубационного периода, когда рост пассионарного напряжения
нарождающейся этнической системы еще не приводит к фиксации событий
истории современниками. Явный этап - когда рост пассионарного напряжения
уже вызывает фиксацию событий современниками, но еще не приводит к
этнической дивергенции и выходу новой этнической системы на историческую
сцену.
45. Уровень пассионарного напряжения этнической системы (пассионарное
напряжение) - количество имеющейся в этнической системе пассионарное™,
поделенное на количество индивидуумов, составляющих этническую систему.
(По Л.Н.Гумилеву).
46. Субпассионарии - индивидуумы, пассионарный импульс которых меньше
импульса инстинкта самосохранения. Субпассионарий - злобный и
хладнокровный эгоист, объятый манией личного стяжательства, склонный к
предательству, национальной и социальной трусости, жестокий по отношению
к слабым и низкопоклонствующий перед сильными. Ярчайший литературный
образ субпассионария - Смердяков.
47. Субэтнос - этническая система, являющаяся элементом общей структуры этноса.
48. Классическое определение этнической химеры, существующей внутри тела
большого этноса, глубоко антагонистичной ему и питающейся продуктами
его распада дано Л.Н.Гумилевым. Это определение слишком талантливо,
чтобы кратко пересказать его самому, и слишком объемно, чтобы включить
его как цитату в основной текст. Поэтому привожу его полностью в разделе
примечаний.
«Для существования химеры необходимо, чтобы один из этносов испытывал
снижение пассионарного напряжения, что обычно имеет место при смене фаз
этногенеза. Именно в эти кратковременные, по масштабам этногенеза в целом,
моменты этническая система неустойчива и нерезистентна. Системные связи
разрушаются, происходит их перестройка. Субэтносы новой фазы еще не
образовались, а предыдущей уже почти исчезли. Стереотип этнического
поведения заметно модифицируется и потому легко деформируется. Это является
причиной химеризации части этноса в зоне контакта, т.е. разрушения стереотипа
431
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
как такового, что ускоряет снижение пассионарного напряжения неустойчивого
этноса вплоть до полного распада этнической системы. Это особенно характерно
для последних фаз этногенеза.
... У химеры нет возраста. Она высасывает пассионарность из окружающей
этнической среды, как упырь, останавливая пульс этногенеза. Химера не связана
с физико-географическими условиями ландшафта, ибо она получает
необходимые ей средства от тех этносов, в телах которых она
угнездилась. Значит, у химеры нет родины - это антиэтнос. Возникая на рубеже
двух-трех оригинальных суперэтносов, химера противопоставляет себя им
всем, отрицая любые традиции и заменяя их постоянно обновляемой
«новизной». Следовательно, у химеры нет отечества». [Гумилев. 1998. Т. XI.
С. 60-61].
49. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. Соб. соч. Т. III. М., 1997. С.502.
50. Гармоники (гармоничные индивидуумы) - индивидуумы, пассионарный импульс
которых равен по величине импульсу инстинкта самосохранения.
51. Гомеостаз - это длительное, устойчивое социально-политическое преобладание
гармоничных личностей (гармоников) в этносе, пережившем стадию обскурации
и превратившемся в реликт. Уровень пассионарного напряжения в гомеоста-
тичном реликтовом этносе близок к нулю.
52. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. Соб. соч. Т. III. М., 1997. С.385-395.
53. Чечельницкий A.M. Экстремальность, устойчивость, резонансность в
астродинамике и космонавтике. М., 1980; Материалы второго Всесоюзного
совещания по космической антропоэкологии. М., 1988.
54. Гумилев Л.Н. Тысячелетие вокруг Каспия. Соб. соч. Т. XI. М., 1998. С.42.
ГЛАВА II
Этническое происхождение алан: версии и факты
1. Руденко СИ. Горноалтайские находки и скифы. М-Л., 1952; Грязнов М.П.
Аржан - царский курган раннескифского времени. Л., 1980; Троицкая Т.Н.,
Бородовский А.П. Большереченская культура лесостепного Приобья.
Новосибирск, 1994; Кузьмина Е.Е. Предыстория Великого Шелкового пути:
контакты населения евразийских степей и Синьцзяна в эпоху бронзы. // ВДИ.
1999. №1.
432
Π ρ η м еч а н η я
2. Максименко В.Ε. Сарматы на Дону (археология и проблемы этнической
истории). //Донские древности. Вып. 6. Азов., 1998. С. 24.
3. Neumann. Die Volker des sublichen Russland. 1855. S. 36.
4. Müllenhoff К. Deutsche Altertumskunde. В. III. Berlin, 1892. S. 99.
5. Сестренцевич-Богуш. Recherches sur l'oriqine des Sarmates, I, 2, 9; III, 30 (Цит. по
кн.: Семенов. Библиотека иностр. писателей о России. I, стр. 114).
6. См.: Мачинский Д.А. О времени первого активного выступления сарматов в
Поднепровье по свидетельствам античных письменных источников. - АСГЭ,
1971, 13; Он же: Некоторые проблемы этногеографии восточноевропейских
степей во II в. до н. э. - АГСЭ, 1974, 16.
7. По В.И. Абаеву название Poxolani (Роксаланы) обозначает буквально «Светлые
аланы». Восходит к иранскому *rauxsna - «свет», «светить». Ср. персидское
rux§ - «сияние», «блеск»; согдийское *roxsn - «светлый», «светозарный»;
парфянское rosn - «светлый»; сакское rrus - «сиять»; осетинское roxs - «свет»,
«светлый». (См.: Абаев В.И. Историко-этимологический словарь осетинского
языка. T. И., М., 1996. С. 435-437). Представляется однако, что такая трактовка
этнонима («светлые аланы») не совсем точна, поскольку подменяет несомненно
сакральный, духоподъемный аспект этнонима дежурным указанием на
физический тип роксаланов (светлые - т.е. белокурые, блондины). Известно,
что у других иранских народов присутствие божественного начала,
прикосновенность к божеству, царство небожителей ассоциировалось со светом,
с могучим источником божественного сияния, царством вечного света.
Поэтому этноним «роксаланы» следует буквально переводить как «сияющие
светом аланы», «испускающие свет аланы», «светозарные аланы».
Приходится также сожалеть, что в научной литературе утвердилась на
письме транскрипция «роксоланы», по-видимому столь же нелепая, как
если бы мы писали не «малоазийцы», а «малоозийцы». Поскольку
очевидно, что слово «роксалан» является двукорневым производным от «роке»
и «алан», я взял на себя дерзость принять для своей монографии форму
«роксалан - роксаланы», желая тем самым подчеркнуть, что рассматриваю
роксалан как составную часть (субэтнос) собственно аланского этноса.
8. Полибий. История, XXV, 2; XXVI, 2, 6.
9. Геродот родился около 484, а умер около 425 г. до н. э.
10. Скилак Кариандский. 70-71 (Латышев В.В. Известия древних писателей,
греческих и латинских, о Скифии и Кавказе. ВДИ. 1947. № 3. С. 155.) Далее по
тексту ссылки на античные источники, кроме специально оговоренных случаев,
даются по изданию ВДИ.
28 Заказ №217
433
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
11. Исаакия (Иоанна) Цеца «Объяснение к «Кассандре» Ликофрона, схолия к ст.
174. // ВДИ. 1947. № 3. С. 266; 268.
12. См. подробнее: Еремян СТ. Страна «Махелония» надписи Кааба-и-Зардушт. //
ВДИ. 1967. №4. С. 47-58.
13. Herod. IV, 25-27.
14. Флакк Валерий. Argon. 6.42; 6.56.
15. Trog. XLI, 2,3.
16. Ср.: Eustath ad Dion. Perieg., 1039.
17. См.: Помпеи Трог (II, 1, 3; И, 3, 6; XLI, 1,1); Курций Руф (Hist. Alex. Magn., IV,
12, 11; VI, 2, 14); Лукан (De bello civ., VIII, 300 sg. u Schol. adV, 553); Арриан (см.
Phot. Bibl. cod., 58), Тертуллиан (De anima, С. ЗР.).
18. Термодонт- река в Каппадокии (Малая Азия), ныне Терме-Чай, впадает в Черное
море. По преданиям при ее устье находилась Фемискира - легендарная столица
амазонок.
19. Под восточным океаном древние греки понимали Индийский океан.
20. «Абеак, царь сираков, выставил 20 000 всадников, Спадин же, царь аорсов,
даже 200 000; однако верхние аорсы выставили еще больше, так как они
занимают более обширную область, владея почти что большей частью
побережья Каспийского моря. Поэтому они вели караванную торговлю на
верблюдах индийскими и вавилонскими товарами, получая их в обмен у армян
и мидийцев; вследствии своего благосостояния они носили золотые
украшения.» - Страбон. География в 17 книгах. Перев. Г.А. Стратановского.
М., 1964. С. 480.
21. Марцеллин Аммиан. XXXI, 2,13. Здесь и далее перевод дается по книге: Аммиан
Марцеллин. Римская история. (Перевод Ю.А. Кулаковского и А.И. Сонни).
СПб., 2000.
22. Марцеллин А. XXXI, 2, 25.
23. Смирнов К.Ф. Сарматы Нижнего Поволжья и междуречья Дона и Волги в
IV в. до н. э. - II в. н. э. // СА. 1974. № 3.
24. Гумилев Л.Н. Древние тюрки. М., 1993. С. 17-29.
25. Никифор Вриений. Исторические записки (976-1087). М., 1997. С. 79-81.
26. Интереснейшую книгу на эту тему написал А.Р. Чочиев. (Нарты-арии и арийская
идеология. М., 1996.)
27. Vasmer M. Die alten Bevolkerungsverhaltnisse Russlands im Lichte der
Sprachforschung. Berlin, 1941. C. 13.; Абаев В.И. Скифский язык. // Осетинский язык и
фольклор. М.-Л., 1949. С. 156.
28. Mullenhoff К. Deutsche Altertumskunde, t. HI, Berlin, 1892.
434
Π ρ if м е ч а н η я
29. У А. Марцеллина читаем: «О рабстве они [аланы - Н.Л.] не имели понятия: все
они благородного происхождения, а начальниками они и теперь выбирают тех,
кто в течении долгого времени отличался в битвах» [XXXI. 2, 25].
30. Наглер А.О., Чипирова Л.А. К вопросу о развитии хозяйственных типов в
древних обществах // Античность и варварский мир. Орджоникидзе, 1985.
С. 87-91.
31. Максименко В.Е. Сарматы на Дону (археология и проблемы этнической
истории). //Донские древности. Вып. 6. Азов, 1998. С. 182.
32. Эта точка зрения находит достаточное противодействие сторонников
традиционного взгляда на прародину восточноиранской (скифо-сакской)
кочевой культуры. Отвергая по существу гипотезу о многовековом векторе
движения иранских племен Азии с востока на запад, поборники концепции
европейского происхождения скифского этноса (на территориях до Урала)
сводят все многообразие «азиатского» скифского археологического материала
к так называемым межкультурным контактам. М.Н. Погребова и Д.С. Раевский,
например, пишут: «... Если в качестве дополнительных аргументов в поддержку
гипотезы об азиатской прародине скифов эти факты (т. е. чрезвычайно обильный
скифский «азиатский» археологический материал - Н.Л.) имели бы
определенный вес, то служить основанием для такой гипотезы они никак не
могут, ибо подобные древности вполне могли проникнуть в Европу не в
результате миграции скифов, а вследствие межкультурных контактов»
[Погребова, Раевский. 1993. С. 112]. Поскольку детальная критика концепции
«европейского автохтонизма» иранских народов Азии очевидно лежит за
пределами генеральной темы нашей книги, отсылаю всех заинтересованных
читателей к новому монументальному труду Е.Е. Кузьминой «Откуда пришли
индоарии?» (М., 1994), в котором талантливый ученый дает исчерпывающий
ответ на очень многие вопросы раннего этногенеза скифов, в том числе и на
версию о т. н. «межкультурных контактах». Также настоятельно рекомендую
вниманию исследователей исключительно обстоятельные работы Н.Л.
Членовой: «О степени сходства компонентов материальной культуры в пределах
«Скифского мира» (ПАВ. 1993. № 7. С. 49-75) и «Олени, кони и копыта (о
связях Монголии, Казахстана и Средней Азии в скифскую эпоху)» (РА. 2000. № 1.
С. 90-105.)
33. См.: Акишев К.Α., Кушаев Г.А. Древняя культура саков и усуней долины
реки Или. Алма-Ата, 1963. С. 106; Литвинский Б.А. Древние кочевники
«Крыши мира». М., 1972. С. 164 ел.; Грантовский Э.А. Из истории восточно-
иранских племен на границах Индии. - КСИНА, 1963, № 61. С. 29; Грязнов
435
Асы-апаны в Восгочноп СкпФпп
М.П. Аржан - царский курган раннескифского времени. Л., 1980. С. 58.
34. Куклина И.В. Этногеография Скифии по античным источникам. Л., 1985.
С. 67-114. В этой интересной книге дан подробный анализ
источниковедческой базы и современного состояния скифологии, а также
проведена весьма убедительная реконструкция ранней истории скифских
племен.
35. См.: Ельницкий Л.А. Знания древних о северных странах. М., 1961. С. 69;
Пьянков И.В. Хорасмии Гекатея Милетского. - ВДИ, 1972, № 2. С. 9 ел.;
Грантовский Э.А. Из истории восточноиранских племен на границах
Индии. - КСИНА, 1963, вып. 61. С. 26.; Olmstead А.Т. Hystory of the Persian
Empire. Chicago. 1960. P. 145, not. 41.
36. Страбон. I, 2, 1; II, 1, 3; II, 1, 17; II, 5, 7; II, 5, 14; II, 5, 31; X, 6, 2; XI, 1, 3; XI, 1,
7; XI, 2, 1; XI, 6, 2; XI, 7, 4; XI, 8, 1-2; XI, 8, 8; XI, 9, 2; XVII, 1, 46;
XVII, 3, 24.
37. De Apoll. Tian., II, 2; ср. Ill, 20.
38. Помпеи Трог. II, 1, 1 ел.; И, 3,1 ел.; ср. XXXVIII, 3, 5 ел. (Помпеи Трог отличает
азиатских скифов от европейских, которые уничтожили войско македонского
полководца Зопириона и успешно отразили нашествие персов Дария - II, 3, 1
ел.; XII, 2, 16; XXXVII, 3, 1 ел.).
39. В этом отрывке Плиния под Кавказскими горами необходимо, конечно,
понимать хребет Эльбурс - так называемый азиатский Кавказ. В.И. Абаев
несколько иначе трактует данный топоним, а именно как - Kaukas - «асские
горы» [Абаев. 1996. Т. VI. С. 223].
40. Абаев В.И. Осетинский язык и фольклор. М.-Л., 1949. Т. 1. С. 181.
41. Плиний, HN, XXXI, 74: «В Бактрии два больших озера, одно на скифской
стороне; другое - на арийской, образуют соляные осадки»; XXXVII, 65: «Видов
смарагдов двенадцать: благороднейшие - скифские... Ближайшие как по
достоинству, так и по месту происхождения бактрийские».
42. В редакции Солина «саки» переданы как «sacas» в то время как у Плиния, видимо
по ошибке последующих переписчиков, - «sagas».
43. Аврелий В. De vit illustr., LXXIX, 4, 5; De Caes., I, 6; Epitom., I, 9.
44. Э.А. Грантовский отмечает, что в предгорьях Восточного Памира
присутствие кочевых сакских племен устанавливается на основе
археологических данных уже для VII-VI вв. до н.э. См.: Грантовский Э.А. Из
истории восточноиранских племен на границах Индии. - КСИНА, 1963, №
61. С. 23 ел. О саках более подробно: Пьянков И.В. Саки (содержание
понятия). - Изв. АН ТаджССР, Отделение обществ, наук, 1963, № 3 (53);
436
Примечания
Литвинский Б.А. Саки, которые за Согдом. - Тр. АН ТаджССР, 1960.
Т. 120.
45. См., например: Дандамаев М.А. Поход Дария против скифского
племени тиграхауда. -КСИНА, 1963. Вып. 65. С. 180; История таджикского
народа. М., 1963. Т. 1. С. 203; Junge J. Saka-Studien. - Klio, 1939, Bd XLI,
Beiheft, S. 60 folg.
46. Маргулан А.Х., Акишев К.А., Кадырбаев М.К., Оразбаев A.M. Древняя культура
Центрального Казахстана. Алма-Ата. 1966; Вишневская O.A. Культура сакских
племен низовьев Сырдарьи в VII-V вв. до н. э. М., 1973; Литвинский Б.А.
Древние кочевники «Крыши мира». М., 1972; Пьянков И.В. Саки (содержание
понятия). - Изв. АН ТаджССР, 1963, № 3.
47. См. подробнее: Пьянков И.В. К вопросу о маршруте похода Кира II на
массагетов. // ВДИ, 1964, № 3.
48. Мищенко Ф.Г. Противоречия в известиях Геродота о первом появлении сарматов
и скифов в Европе. // ФО, 1899. Т. 17. С. 37.
49. Ср.: Sacasani у Плиния [HN, VI, 26]. У Птолемея [12,9] - Сакасенская область
между верховьями рек Куры и Аракса.
50. См.: Пиотровский Б.Б. Ванское царство (Урарту). М., 1959. С. 244.
51. Cavaignac Ε. A propos du debut de l'histoire des Medes. - J. Asiatique, 1961.
P. 156.
52. Необходимо еще раз подчеркнуть, что саки и скифы составляли единую
культурно-историческую общность. О последнем аспекте скифо-сакской
проблемы см. подробнее: Раевский Д.С. Очерки идеологии скифо-сакских
племен. М., 1977.
53. Впервые столкнувшись с киммерийцами в Передней Азии, восточные народы с
трудом отличали их от немного позднее появившихся там скифов (саков) и часто
путали их. Впрочем, и в греческих источниках не всегда четко различаются эти
племенные союзы. Например, Страбон [1,3,21] называет скифского царя Мадия
то скифским, то киммерийским вождем. Древние схолии к «Одиссее» Гомера [к
XI, 14] называют киммерийцев скифами-кочевниками; ср. Евстафий [к «Одиссее»,
XI, 14]: «В истории же они [киммерийцы - Н.Л.] являются народом скифским,
кочевым и северным». Арриан, как свидетельствует Евстафий (там же), тоже
писал, что скифское племя киммерийцев доходило походом до Вифинии [ср.:
Sehol. ad Callim., Hymn., Ill, 253; Schol. ab Apoll., Argon. II, 168]. В настоящее
время может считаться вполне доказанной ираноязычность обоих племен,
причем многие ученые усматривают большое сходство скифов и киммерийцев
по образу жизни и языку. Как неоднократно отмечалось в специальной
437
Асы-апаны в Восточном СкпФпп
литературе, до сих пор не установлен археологический критерий, позволяющий
достоверно отделить археологическую культуру киммерийцев от аналогичной
культуры скифов. Все больше исследователей склоняются к давно высказанному
предположению И.М. Дьяконова о том, что киммерийцев нужно рассматривать
не как отдельный, резко отличный от скифов этнос, но как первую волну общего
скифо-сакского продвижения в Переднюю и Малую Азию [См.: Дьяконов, 1956;
Иессен, 1953; Ельницкий, 1961; Куклина, 1985]. В книге И.В. Куклиной
(Этногеография Скифии по античным источникам. Л., 1985) содержится подробный
разбор наиболее аргументированных гипотез об этногенезе киммерийцев,
причем сама исследовательница считает точку зрения И.М. Дьяконова наиболее
обоснованной.
54. См.: Пиотровский Б.Б. Ванское царство (Урарту). М., 1959. С. 238; Дьяконов
И.М. История Мидии. М., 1956. С. 229; Белявский В.А. Война Вавилонии за
независимость и гегемония скифов в Передней Азии. // Исследования по истории
стран Востока. Л., 1964. С. 124. Примеч. 91.
55. Sulimirski Т. Skythian Antiguities in Western Asia. - Archäologische Anzeiger, 1954,
Bd 17, №3-4, S. 282 folg.
56. И.В. Куклина в своей книге на основании детального анализа античных
источников убедительно доказывает, что для успеха военного похода саков в
Малую Азию южный маршрут практически не имел альтернативы: движение
вокруг Каспия по северному берегу сразу же уводило скифов от всех центров
древних цивилизаций (а, следовательно, от легкой и богатой добычи), а, кроме
того, - почти в два с лишним раза увеличивало путь, который было необходимо
пройти, чтобы добраться до изнеженных солнцем и роскошью полисов Малой
Азии [Куклина. 1985. С. 3-113].
57. Идея схемы азиатских нашествий на Европу принадлежит Д.А. Мачинскому,
который однако начинал построение хронологической цепи, начиная со II в.
до н. э. (приход роксалан). Указывая, что подобный ритм движения азиатских
племен существовал и в «скифское» время, Д.А. Мачинский по-видимому также
усматривал среди причин массовых миграций кочевников к рубежам Европы
не только ситуационное проявление военно-политических интересов
различных орд, но и явления более глобального космоцентрического характера
[Мачинский. 1971. С. 50].
58. Субпассионарный массив - географическое пространство, населенное
рассыпающимся, угасающим этносом, в котором большая часть индивидуумов -
субпассионарии.
438
Π ρ η м еч а н η я
ГЛАВА III
Асы и тохары в Центральной Азии
1. Петров М.П. Пустыни Центральной Азии. Т. 1-2. М., 1966-1967.
2. Абросов В.Н. Гетерохтонность периодов повышенного увлажнения гумидной и
аридной зон // Известия ВГО. 1962. № 4; Гумилев Л.Н. История колебаний уровня
Каспия. Собр. соч. Т. XI. М., 1998. С. 377-393.
3. Гумилев Л.Н. Хунну. Соб. соч. Т. IX. М., 1997. С. 123.
4. Грумм-Гржимайло Г.Е. Описание путешествия в Западный Китай. Т. II. М.,
1948. С. 208, 212-219.
5. Гумилев Л.Н. История колебаний уровня Каспия. Собр. соч. Т. XI. М., 1998. С.
381.
6. Овдиенко И.Х. Внутренняя Монголия. М., 1954. С. 159; Грумм-Гржимайло Г.Е.
Рост пустынь и гибель пастбищных угодий и культурных земель в Центральной
Азии за исторический период. // Изв. ВГО. 1933. Т. XV. Вып. 5.
7. Гумилев. Указ соч. С. 382.
8. Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии
в древние времена. Т. I. М.-Л., 1950.
9. Кузьмина Е.Е. Предыстория Великого Шелкового пути: контакты населения
евразийских степей и Синьцзяна в эпоху бронзы // ВДИ. 1999. № 1. С. 175;
Новгородова Э.А. Центральная Азия и карасукская проблема. М.,1970. С. 4-5.
10. Гумилев Л.Н. Динлинская проблема. (Пересмотр гипотезы Г.Е. Грумм-
Гржимайло в свете новых исторических и археологических материалов). Соб.
соч. Т.9. М., 1997. С. 319-335; Кузьмина Е.Е. Три направления культурных связей
андроновских племен // Северная Евразия в эпоху бронзы и раннего железа.
СПб., 1992. С. 43 ел.; Она же. Откуда пришли индоарии? М., 1994; Хаврин СВ.
Памятники андроновской культуры на территории Северного Китая // СЕ. С.
45 ел.; Заднепровский Ю.А. Древние бронзы Синьзяна (КНР) //Древности. 1992.
№ 3; Он же. Культурные связи населения эпохи бронзы и раннего железа Южной
Сибири и Синьцзяна // Проблемы культурогенеза и культурное наследие. Ч. II.
СПб., 1993; Семенов В.А. Древнейшая миграция индоевропейцев на Восток //
ПАВ. Вып. 4. СПб., 1993; Молодин В.И., Алкин С.В.Могильник Гумугоу
(Синьцзян) в контексте афанасьевской проблемы // Гуманитарные исследования:
итоги последних лет. Новосибирск. 1997.С.35-38.
11. Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урянхайский край. Л., 1926.
Т. И. С. 14-38.
439
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
12. Л.Н. Гумилев, повествуя об этом эпизоде истории царства Чжоу, приводит
цитату из вышеуказанного труда Г.Е. Грумм-Гржимайло, где будто бы
сказано, что Вэнь-ван совершал свои завоевания «силами белокурых и
[черноволосых] варваров». При этом Л.Н. Гумилев дает ссылку на страницу
69, однако на этой странице исследования Г.Е. Грумм-Гржимайло читаем
буквально следующее: «... Основатель Чжоуской династии, князь Ву-ван, сам
динлин по происхождению, силами своих единоплеменников [выделено
мной - Н.Л.] совершил все свои завоевания между морем и Тибетским
нагорьем». При этом Г.Е. Грумм-Гржимайло ни о каких «черноволосых»
варварах (предках хуннов? сяньби? тюрков?) нигде не упоминает. См.
подробнее: Гумилев Л.Н. Хунну. Соб. соч. Т. IX. М., 1997. С. 32; Грумм-
Гржимайло. Указ. соч. С. 69.
13. Цэн Юн. Оборонительные войны против хуннов в эпоху Хань. Шанхай, 1955.
(Реферативный сборник. 1956. № 15. С. 95).
14. Фань Вэнь-лань. Древняя история Китая от первобытнообщинного строя до
образования централизованного феодального государства. М., 1958; Го Можо.
Эпоха рабовладельческого строя (Китай). М., 1956. Шан Юэ. Очерки истории
Китая. М., 1959. См. также: Чебоксаров H.H. К вопросу о происхождении
китайцев // СЭ. 1947. № 1. С. 30-70; Lattimore О. Inner Asian frontier of China.
New York, 1940.
15. Бичурин Н.Я. (Иакинф). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней
Азии в древние времена. Т. I. М.-Л., 1950. С. 39-41, 43; Т. III. М.-Л., 1953. С. 67.
16. Фань Вэнь-лань. Указ.соч. С. 100; De Harles. Les religions de la Chine.
LeMuseon. 1891. Vol. X.
17. Грумм-Гржимайло. Указ. соч. С. 53, 66.
18. Троецарствие (Сань го чжи). Т. I. М., 1954. С. 369.
19. Бичурин (Иакинф). Указ. соч. Т. III. С. 65.
20. Грумм-Гржимайло. Указ. соч. С. 30, 35.
21. Там же. СЮ.
22. Бичурин (Иакинф). Указ. соч. Т. III. С. 57; Фань Вэнь-лань. Древняя история
Китая... С. 137-138.
23. Гумилев Л.Н. Хунну. Соб. соч. Т. IX. М., 1997. С. 49-50; Миняев С.С.
К хронологии и периодизации скифских памятников Ордоса // Проблемы
хронологии и периодизации археологических памятников Южной Сибири. Тез.
докл. Всесоюзной науч. конф. Барнаул, 1991. С. 124.
24. Бичурин (Иакинф). Указ. соч. Т. III. С. 107.
25. Ивановский. Материалы для истории инородцев юго-западного Китая. 1,1. С. 19.
440
Примечания
26. Грумм-Гржимайло. Указ. соч. С. 21.
27. Грумм-Гржимайло Г.Е. Белокурая раса в Средней Азии. // Гумилев Л.Н. Соб.
соч. Т. IX. М., 1997. С. 340-360.
28. Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урянхайский край. Л., 1926.
Т. И. С. 5.
29. См.: Гумилев Л.Н. Динлинская проблема. (Пересмотр гипотезы Г.Е. Грумм-
Гржимайло в свете новых исторических и археологических материалов). // Соб.
соч. Т.9. М., 1997. С. 319-335. В работе «Хунну» Л.Н. Гумилев констатирует, что
юэчжи пришли на центральноазиатскую равнину с запада, через Джунгарию,
около IV в. до н. э. При этом исследователь вполне четко указывает, что к
моменту первого появления здесь юэчжи «область оазисов была населена
тохарами», а, следовательно рассматривает юэчжи и тохаров как два различных
народа. С таким выводом ученого трудно согласиться, поскольку имеющиеся
на сегодняшний день научные материалы свидетельствуют скорее за тождество,
а не за различие юэчжи и тохар.
30. Гумилев. Указ. соч. С. 328-329.
31. Richthofen F. Bemerkungen zu den Ergebnissen von Oberstleutenant Przewalski's
Riese nach dem Lopnor und Altyn-tagh. В., 1878.
32. Jettmar K. Neue Felsbildern und Inschriften in Nordgeirgen Pakistan. Bonn, 1980;
Пьянков И.В. Восточный Туркестан в свете античных источников // Восточный
Туркестан. Т. I. М., 1988. С. 218 ел.
33. Сарианиди В.И. О Великом Лазуритовом пути на Древнем Востоке // Краткие
сообщения Института археологии. 1968. № 114; Кузьмина Е.Е. Культурная и
этническая атрибуция пастушеских племен Казахстана и Средней Азии //
ВДИ. 1988. № 2. С. 35-59; Ртвеладзе Э. Нефритовые изделия в Средней
Азии // Наследие предков. Душанбе. 1995. № 2. С. 14; Willets W. Chinese Art.
L., 1965.
34. В Узбекистане на территории земледельческого поселения Сапалли найден
древнейший за пределами Срединной империи фрагмент шелковой ткани,
датируемый началом II тыс. до н. э. См. подробнее: Аскаров А.Э. Сапаллитепа.
Ташкент, 1973. С. 133 ел.
35. Берг Л.С. Путешествия Н.М. Пржевальского. М.-Л., 1952. С. 45-46.
36. Bergman F. Archaelogical Researches in Sinkiang // RENWE. V. 7. 1939; Huang
Wenbi. The Exploration around Lob-Nor. 1930-1934. Peking, 1948; Stein A.
Innermost Asia. V. 1-3. Oxf., 1928.
37. Bower B. Indo-European Pursuits // Science News. 1995. V. 147. № 8. P. 120-125;
Hadingham E. The Mummies of Xinjiang // Discovery. 1994. P. 68-70; Kamberi D.
441
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
The Three Thousand Years Old Chärchän Man Preserved at Zaghunlug // Sino-Pla-
tonic Papers. 1994. V. 44. P. 1-15; Mair V. Prehistoric Caucasoid Corpses of the Tar-
im Bassin // JIES. 1995. V. 23. № 3-4. P. 281-307; idem. Mummies of the Tarim
Bassin // Archaeology. 1995. V. 48. № 2. P. 28-35.
38. Кузьмина Е.Е. Предыстория Великого Шелкового пути: контакты населения
евразийских степей и Синьцзяна в эпоху бронзы // ВДИ. 1999. № 1. С. 167;
Кучера С. Новые достижения археологов и антропологов КНР // Общество и
государство в Китае. М, 1988. T. XIX/2. С. 3-14; Han Kangxin. The Study of
Ancient Human Skeletons from Xinjiang, China. // Sino-Platonic Papers. 1994. V.
51. 1994.
39. Кузьмина. Указ. соч. С. 167; Алексеев В.П. Антропологический очерк населения
древнего и раннесредневекового Восточного Туркестана // ВТ. Т. И. М., 1992.
С. 389-394.
40. Липский A.M. Новые данные по афанасьевской культуре // Вопросы истории
Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 1961. С. 276 ел.
41. Кузьмина. Указ. соч. С. 168; Киселев СВ. Древняя история Южной Сибири. М.,
1949. С. 14-40; Грязнов М.П., Вадецкая Э.Б. Афанасьевская культура // История
Сибири. Л., 1968. Т. I. С. 159-165; Вадецкая Э.Б. Археологические памятники в
степях Среднего Енисея. Л., 1986. С. 16; Цыб СВ. Ранняя группа афанасьевских
памятников и вопрос о происхождении афанасьевской культуры // Древняя
история Алтая. Барнаул, 1980.
42. Kuzmina Е.Е. Stades in the Development of Wheeled Transport in Central Asia
during the Aeneolitic and Bronze Ages // Soviet Studies in History. 1983. T. XXII. № 1-
2. P. 96-142; Кузьмина Е.Е. Древнейшая фигурка двугорбого верблюда // С А.
1963. №2. С. 38-46.
43. Mair V. Prehistoric Caucasoid Corpses of the Tarim Bassin // JIES. 1995. V. 23. № 3-
4. P. 281-307.
44. Кузьмина. Указ. соч. С. 169.
45.Дебец Г.Φ. Палеоантропология СССР. М., 1948; Алексеев В.П.
Палеоантропология Алтае-Саянского нагорья эпохи неолита и бронзы //
Антропологический сборник. Т. 3. 1961. С. 107-206; Киселев СВ. Неолит и
бронзовый век Китая // СА. 1960. № 4; Грязнов, Вадецкая. Указ. соч. С. 105;
Савинов Д.Г., Бобров В.В. Афанасьевская культура // Древние культуры
Бертекской долины. Барнаул, 1994. С. 130-135.
46. Зимина В.М. Афанасьевское погребение из Тувы // Сибирский археологический
сборник. Новосибирск, 1966; Мамонова H.H. Антропологический тип древнего
населения Западной Монголии по данным палеоантропологии. // Сборник Музея
442
Прммечанпя
антропологии и этнографии. Т. XXXVI. Л., 1980. С. 60-74; Новгородова Э.А.
Древняя Монголия. М., 1989; Кызласов Л.Р. Древняя Тува. М., 1979.
47. Кузьмина Е.Е. Предыстория Великого шелкового пути: контакты населения
евразийских степей и Синьцзяна в эпоху бронзы // ВДИ. 1999. № 1. С. 170;
Посредников В. А. О ямных миграциях на восток и афанасьевско-прототохарская
проблема // Донецкий археологический сборник. Донецк, 1992; Мерперт Н.Я.
Древнейшие скотоводы Волжско-Уральского междуречья. М., 1974; Потемкина
Т.М. Работы Тоболо-Иртышского отряда // Археологические открытия 1977.
М., 1978. С. 273; Ломан В.Г. Раскопки ямного кургана в Карагандинской обл. //
Вопросы археологии Центрального и Северного Казахстана. Караганда, 1989.
С. 34-35.
48. Jettmar К. Cultures and Etnic groups West of China in the Second and First
Millenium B.C. // Asian Perspectives. 1985. XXIV. 2; Mallory J. Speculations on the
Xinjiang Mummies and Studies on the Origin of the Tocharians // The Journal of Indo-
European Studies. V. 23. № 3-4. 1995; Pulleyblank E. Early Contacts between Indo-
Europeans and Chinese // International Review of Chinese Linguistics. V. 1. № 1.
1996. P. 1-24.
49. Ivanov V.V. Tocharian and Ugrian // Studia Linguistica Diachronica et Synchronica.
B.-N.Y., 1985; Иванов B.B. Памятники тохароязычной письменности // ВТ. T.
И. 1992. С. 222-270; Burrow T. Tocharian Elements in Kharosthi Documents // JR AS.
1955. T. 7; Pulleyblank E. Chinese and Indo-Europeans // JRAS. 1966. № 1-2.
P. 9-39.
50. Кузьмина Е.Е. Откуда пришли индоарии? M., 1994.
51. Генинг В.Ф., Зданович Г.Б., Генинг В.В. Синташта. Челябинск, 1992; Васильев
И.Б., Кузнецов П.Ф., Семенова А.П. Потаповский курганный могильник
индоиранских племен. Самара, 1994; Древние индо-иранские культуры Волго-Уралья.
Самара, 1995.
52. Bergman F. Hedin's Lou-Lan Finds // BMFEA. 1935. T. 7. PI. XIV, 3; Кузьмина
Е.Е. Металлические изделия энеолита и бронзового века в Средней Азии. М.,
1966. С. 78-80. Табл. XVII, 7, 27-29.
53. Кузьмина. Указ. соч. Табл. XIII, 1, 4, 6, 8, 9.
54. Антонова Е.В. Несколько заметок о первобытной археологии Синьцзяна //
Восточный Туркестан и Средняя Азия. История. Культура. Связи. М., 1982. С.
57; Она же. Бронзовый век. // Восточный Туркестан. Т. I. М., 1988. С. 149; Кучера
С. Ранняя история Синьцзяна: неолит - начало века металла.// Восточный
Туркестан и Средняя Азия. История. Культура. Связи. М., 1982.
С. 42.
443
Асы-апаны в Восточной Скмфпп
55. Кузьмина Е.Е. Предыстория Великого шелкового пути // ВДИ. 1999. № 1.
С. 174.
56. Кузьмина Е.Е. Откуда пришли индоарии? М., 1994. С. 186-188. Рис. 39, 42.
57. Han Kangxin. The Study of Ancient Human Skeletons from Xinjiang, China. // Sino-
Platonic Papers. V. 51. 1994. Map. 1; Мамонова H.H. Антропологический
тип древнего населения Западной Монголии по данным
палеоантропологии. // Сборник Музея антропологии и этнографии. Т. XXXVI. Л., 1980.
С. 60-74.
58. Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урянхайский край. Т. II. Л., 1926.
С. 27 ел.
59. Гаглойти Ю.С. Аланы и вопросы этногенеза осетин. Тбилиси, 1966. С. 202 ел.
60. См. обзор литературы по юэчжийско-кушанской проблеме: Зеймаль Е.В.
Кушанская хронология (материалы по проблеме). М., 1968.
61. Chavannes Ε. Les pays d'Occident d'après le Heou Han chou. «T'oung Pao». Vol.
VIII. 1907. P. 189.
62. Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в
древние времена. Т. III. М.-Л., 1953. С. 57.
63. Вайнберг Б.И. Этногеография Турана в древности: VII в. до н. э. - VIII в.
н. э. М., 1999. С. 242.
64. Петров. Указ. соч. Т. I.
65. Грумм-Гржимайло Г.Е. Описание путешествия в Западный Китай. Т. II. СПб.,
1899. С. 2 ел.
66. Бичурин. Указ. соч. Т. III. С. 70.
67. Петров М.П. Пустыни Центральной Азии. Т. И. Л., 1967. С. 8.
68. Вайнберг. Указ. соч. С. 243.
69. Петров. Указ. соч. С. 33 ел.
70. Вайнберг. Указ. соч. С. 244-245; См. также: Козлов П.К. Монголия и Амдо и
мертвый город Хара-Хото. М., 1948. С. 144 ел.
71. Бернштам А.Н. К вопросу об усунь // кушан и тохарах. // СЭ. 1947. № 3; Крюков
М.В. Восточный Туркестан в III в. до н. э. - VI в. н. э. // Восточный Туркестан в
древности и раннем средневековье. Т. I. М., 1988. С. 233.
72. Успенский В.А. Страна Кукэ-нор или Цин-хай. «Записки ИРГО по Отделению
этнографии». Т. VI. СПб., 1880 (отдельный оттиск). С. 51.
73. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 41-42.
74. Н.Я. Бичурин так комментирует титулатуру князя Цинь: «Сян есть имя, Гун -
название княжеского достоинства, полученного им за отражение жунов». Указ.
соч. Т. I. С. 42.
444
Примечания
75. Фань Вэнь-лань. Древняя история Китая от первобытнообщинного строя до
образования централизованного феодального государства. Т. I. М., 1958. С. 120.
76. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 43.
77. Г.Е. Грумм-Гржимайло указывает, что когда умер китайский князь By, то
нашлось 66 человек, которые последовали за ним в могилу. По смерти князя My
число тех, которые сопутствовали ему в могилу, достигло 177 человек. Когда
гроб императора Ши-хуанди был внесен в усыпальницу, его приемник -
благочестивый император Эр-ши повелел предать смерти всех его наложниц,
не имевших от Ши-хуана сыновей. Число этих красивых женщин, по меньшей
мере, превышало цифру 200. Об обычаях сопогребений у разных народов, в том
числе у скифов и славян, см.: Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и
Урянхайский край. Т. II. Л., 1926. С. 82-84.
78. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 44-45.
79. Степугина Т.В. Первые государства в Китае. // История Древнего мира: Ранняя
древность. Изд. 3. М., 1989. С. 494 ел.
80. Б.И. Вайнберг поясняет, что керамика, найденная в ранних могильниках
пришлых кочевников в левобережном Хорезме (сама она причисляет этих
кочевников к подразделению «больших юэчжи»), помогает восстановить
путь их продвижения на запад в IV в. до н. э. Подобная посуда (в
фрагментарном виде) найдена в памятниках вдоль Иртыша. См.: Вайнберг. Указ.
соч. С. 248. Также см.: Матвеева Н.П. Ранний железный век Приишимья.
Новосибирск, 1994; Могильников В.А. Калачевка - памятник позднего
этапа саргатской культуры. // Проблемы археологии Урала и Сибири.
М., 1973.
81. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 94.
82. Бичурин. Указ. соч. Т. И. С. 155.
83. Аристов H.A. Этнические отношения на Памире и в прилегающих странах по
древним, преимущественно китайским, историческим известиям. // Русск.
Антропол. Журн. 1904. № 1-2. С. 7-8.
84. Грумм-Гржимайло. Указ. соч. Т. II. С. 100.
85. Грумм-Гржимайло. Указ. соч. Т. И. С. 9.
86. Chavannes Ed. Documents sur les T'ou-kiue (turcs) Occidentaux // Сб. Трудов
Орхонской экспедиции. T. VI. СПб., 1903. С. 29.
87. Бичурин. Указ. соч. С. 350.
88. Абаев В.И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. Т. III. М.,
1996. С. 42-43.
89. Грумм-Гржимайло. Указ. соч. Т. И. С. 23.
445
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
90. Мамонова H.H. Антропологический тип древнего населения Западной Монголии
по данным палеоантропологии. // Сборник Музея антропологии и этнографии.
Т. XXXVI. Л., 1980. С. 60-74.
91. Алексеев В.П. Палеоантропология Алтая эпохи железа. // СА. 1958. № 1;
Он же. Новые данные о европеоидной расе в Центральной Азии. //
Бронзовый и железный век Сибири. Новосибирск, 1974; Кызласов Л.Р. Этапы
древней истории Тувы. // Вестник МГУ. Ист.-фил. сер. 1958. № 4; Исма-
гулов О. Население Казахстана от эпохи бронзы до современности. Алма-
Ата, 1970.
92. Медведев А.П. Погребение воина в I Чертовицком могильнике // История и
культура сарматов. Саратов, 1983.
93. Могильников В.А. Курганы Кызыл-Джар I, VIII - памятник пазырыкской
культуры Алтая // Вопросы археологии и этнографии Горного Алтая. Горно-
Алтайск, 1983. С. 3-40. Рис. 5, 12.
94. Руденко СИ. Культура населения Центрального Алтая в скифское время.
М.-Л., 1960. С. 116. Рис. 66.
95. Яценко С.А. Плиты - энциклопедии тамг в Монголии и Сарматии // Северная
Евразия от древности до средневековья. Тезисы конференции. СПб., 1992.
С. 195.
96. Раев Б.А. «Княжеские погребения» сарматского времени в г.
Новочеркасске // Археологические памятники Европейской части РСФСР.
Методические материалы к своду памятников истории и культуры. М., 1985.
С. 126-132.
97. Яценко С.А. Аланская проблема и центральноазиатские элементы в культуре
кочевников Сарматии рубежа 1-Й вв. н. э. // ПАВ. 1993. № 3. С. 60-70.
98. На явно отличные от культуры юэчжи черты памятника в Тилля-тепе обращают
внимание П. Бернар и К. Абдуллаев. См. подробнее: Бернар П., Абдуллаев К.
Номады на границе Бактрии (к вопросу этнической и культурной
идентификации). // РА. 1997. № 1. С. 68-86.
99. Балонов Ф.Р. Колесный транспорт сарматской эпохи // Археология Южной
Сибири. Кемерово. II. С. 69-86.
ЮО.Уарзиати B.C. Народные игры и развлечения осетин. Орджоникидзе, 1987.
С. 75.
Ю1.Грумм-Гржимайло. Указ. соч. Т. П. С. 46-48.
102. Раев. Указ. соч. С. 131.
103. Яценко С.А. Костюм племен пазырыкской культуры Горного Алтая как
исторический источник. // ВДИ. 1999. № 3. С. 145-169.
446
Π ρ η м е ч а н η я
104. Засецкая И.П. Зооморфные мотивы в сарматских бляшках // Античная
торевтика. Л., 1986. С. 128-134.
105. Гугуев В.К. Кобяковский курган (к вопросу о восточных влияниях на культуру
сарматов I в. н. э. - начала II в. н. э.) // ВДИ. 1992. № 4. С. 116-129.
106.The treasures of nomadic trides in South Russia (Catalogue). Kyoto. 1991.
PI. 116-117.
107. Акишев K.A. Древнее золото Казахстана. Алма-Ата, 1983. С. 29, 158-169; The
treasures... PI. 130.
108. Ахмад P., Долкун К. Уникальная находка Таримской археологической
экспедиции. (На уйгур, яз.). // Памятники культуры Синьцзяна. Урумчи. 1.1986.
С. 1-9.
109. Буюклиев X. К вопросу о фракийско-сарматских отношениях в I - начале
II века н. э. // РА. 1995. № 1. С. 37-46.
ПО. Хазанов A.M. Очерки военного дела сарматов. М., 1971. С. 27.
111. Десятчиков Ю.М. Катафрактарий на надгробии Афения // СА. 1972. № 4.
С. 58-77.
112 Hulsewe Α.F. China in Central Asia. The Early Stage: 125 ВС - AD 23. Leiden.
1979. P. 226.
113. Витт В.О. Лошади Пазырыкских курганов. // СА. 1952. XVI; Руденко СИ.
Горно-алтайские находки и скифы. М.-Л., 1952. С. 33-34.
114. Таскин B.C. Материалы по истории сюнну (по китайским источникам). Вып. 2.
М., 1973. С. 129.
115. Десятчиков. Указ. соч. С. 58-77.
116. Грач Н.Л., Грач А.Д. Золотая композиция скифского времени из Тувы //
Центральная Азия: новые памятники письменности и искусства. М., 1987.
117. The treasures of nomadic trides in South Russia (Catalogue). Kyoto. 1991.
PI. 108.
118. Esin E. Tos and moncuk. Notes on Turkish lagpole finials // Central Asiatic
Journal. XVI (1). Wiesbaden. 1972. PI. II: a.
119. Пугаченкова Г.А. Из художественной сокровищницы Среднего Востока.
Ташкент, 1987. С. 57-59.
120. Rudenko S.I. Die Kultur der Hsiung-nu und die Hügelgraber von Noin-ula. Bonn.
1969. Taf. XXXII: 2; XXXIV; LUI.
121. Уарзиати B.C. Флаг в семейной обрядности осетин // Проблемы исторической
этнографии осетин. Орджоникидзе. 1987. Рис. 4.
122. Симоненко A.B., Лобай Б.И. Сарматы северо-западного Причерноморья в
I в. н. э. (погребения знати у села Пороги). Киев, 1991. С. 42-46. Рис. 5-7.
447
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
123. Руденко СИ. Культура населения Центрального Алтая в скифское время. М.-
Л., 1960. Рис. 134 (а-в).
124. Гугуев. Указ. соч. С. 121-122; 124. См. также: Горелик М.В. Кушанский доспех //
Древняя Индия: Историко-культурные связи. М., 1982. Табл. 1, 2; Она же.
Сакский доспех // Центральная Азия: Новые памятники письменности и
искусства. М., 1987. С. 368. Рис. 2, 7; Пугаченкова Г.А. Древности Мианкаля.
Ташкент, 1989. С. 149.
125. Бернштам А.Н. Очерк истории гуннов. Л., 1951. С. 41-43. Рис. 8.
126. Клейн Л.С. Самарский тарандр и вопрос о происхождении сарматов // Скифо-
сибирский звериный стиль в искусстве народов Евразии. М., 1976. Рис. 1 (1-2).
127. Симоненко. Лобай. Указ. соч. Рис. 9; The treasures... PI. 99, 130.
128. Горончаровский В. А. Исследование городища и некрополя Илурата//АО. 1985.
С. 320-321.
129. Кругликова И.Т. Идолы из Дильберджина // История и культура античного
мира. М., 1977. С. 86-91. Рис. 1 (1-3).
130. Яценко. Указ. соч. С. 67.
ГЛАВА IV
Асы-аланы и завоевание Бактрии
1. Гумилев Л.Н. Динлинская проблема. (Пересмотр гипотезы Г.Е. Грумм-
Гржимайло в свете новых исторических и археологических материалов). Соб.
соч. Т. IX. М, 1997. С. 327-328.
2. Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урянхайский край. Т. II. Л., 1926.
С. 17.
3. Гумилев Л.Н. Хунну. Соб. соч. Т. IX. М, 1997. С. 58.
4. Суперэтнос - крупная этническая система, состоящая из нескольких этносов,
возникших одновременно в одном ландшафтном регионе, и проявляющая себя
в истории как мозаичная целостность. (По Л.Н. Гумилеву).
5. Крадин H.H. Кочевая империя как социополитическая система. // Проблемы
археологии скифо-сибирского мира. (Тез. Всесоюз. арх. конферен.). Кемерово.
1989.
6. «Шаньюй» в дословном переводе означает «величайший». Л.Н. Гумилев,
комментируя социальное содержание этого хуннского титула, пишет: «Само
448
Примечания
название показывает, что это не царь, противопоставленный подданным, а
первый между равными прочими старейшинами, которых было двадцать четыре.
Власть шаньюя была велика, но отнюдь не абсолютна. Ее ограничивала родовая
аристократия - старейшины, из коих каждый имеет вооруженную дружину
численностью от 2 тыс. до 10 тыс. всадников». [Гумилев. Т. IX. 1997. С. 85].
Здесь и далее социальные титулы и личные имена даются преимущественно по
Н.Я. Бичурину.
7. Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в
древние времена. Т. I. М.-Л., 1950. С. 46-47.
8. Гумилев Л.Н. Хунну. Соб. соч. Т. IX. М., 1997. С. 77.
9. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 47.
10. Бичурин. Указ. соч. Т. II. С. 155.
11. Грумм-Гржимайло. Указ. соч. Т. И. С. 101.
12. Гумилев. Указ. соч. С. 82.
13. Зуев Ю.А. Юечжи и кушаны в свете китайских источников. // Центральная Азия
в Кушанскую эпоху. Т. I. М., 1974. С. 198.
14. Абаев В.И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. Т. I. М.,
1996. С. 126-127.
15. Мс Govern W. The early empires of Central Asia. L., 1939. P. 120.
16. Гумилев. Указ. соч. С. 259.
17. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 51.
18. Гумилев. Указ. соч. С. 81.
19. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 54-55.
20. Бичурин. Указ. соч. Т. П. С. 183.
21. Грумм-Гржимайло. Указ. соч. Т. П. С. 101.
22. Гумилев. Указ. соч. С. 97.
23. Levi S. Notes sur les Indo-Scythes // Jornal Asiatique. 1897. IX série. Vol. IX.
P. 13. См. литература вопроса: Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и
Урянхайский край. Т. II. Л., 1926. С. 100-101; Зеймаль Е.В. Кушанская хронология
(материалы по проблеме). М., 1968.
24. Бичурин. Указ. соч. Т. II. С. 266.
25. Бернштам А.Н. К вопросу об усунь // кушан и тохарах. // СЭ. 1947. № 3.
26. Strabo. XI. VIII, 2.
27. К похожему заключению пришел М.В. Крюков, считающий, что древняя форма
этнонима «усунь» «должна быть близка к asuen». См. подробнее: Крюков М.В.
Восточный Туркестан в III в. до н. э. - VI в. н. э. // Восточный Туркестан в
древности и раннем средневековье. М., 1988.
29 Заказ №217
449
Асы-апаны в Восточном СкпФпп
28. Тизенгаузен В.Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды.
Т. 1-Й. СПб., 1884; Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе.
М., 1962.
29.Гаглойти Ю.С. Аланы и вопросы этногенеза осетин. Тбилиси, 1966.
С. 202 ел.
30. Гаглойти пишет: «Параллельное упоминание в мусульманской литературе как
имени алан, так и асов, следует объяснять и тем, что арабские и персидские
авторы, до XIII в. совершенно не употреблявшие термина асы, в период
монгольских нашествий, основываясь на сведениях участников этих походов,
естественно, восприняли и тюркское название осов (овсов) грузинских
источников - ас». - Указ. соч. С. 204.
31. Ю.С. Гаглойти приводит аналогичные сведения в своей книге, к сожалению, не
замечая явного противоречия между смыслом приводимых им фактов и ранее
сделанным выводом. [Гаглойти. 1966. С. 212-213].
32. См.: Бретшнейдер Э. Русь и аланы на военной службе в Китае. «Живая
старина». Вып. I. СПб., 1894. Старинное монгольское сказание о
Чингисхане. Перев. с кит. «Труды членов российской духовной миссии в Пекине».
Т. IV. СПб., 1866.
33. Гильом де Рубрук. Путешествие в восточные страны. М., 1957. С. 106, III.
34. Иосафат Барбаро. Путешествие в Тану. В кн.: Семенов В. «Библиотека
иностранных писателей о России». СПб., 1835. С. 6.
35. Габуев Т.А. Ранняя история алан (по данным письменных источников).
Владикавказ, 1999. С. 122.
36. Марцеллин А. Римская история. СПб., 2000. С. 494. [XXXI. 2, 25].
37. Основы иранского языкознания: Древнеиранские языки. М., 1979. С. 11; 277.
38. Левина Л.М. Этнокультурная история Восточного Приаралья: I тыс. до н. э. - I
тыс. н. э. М., 1996.
39. Низовья Сырдарьи в древности. Вып. II-V: Джетыасарская культура. Ч. I-V. М.,
1993-1995.
40. Вайнберг Б.И. Этногеография Турана в древности (VII в. до н. э. - VIII в.
н.э.). М., 1999. С. 196ел.
41. Цуциев A.A. Аланы Средней Азии (I-VI вв. н. э.): проблема этногенеза. Автореф.
дисс. ... канд. ист. наук. Владикавказ, 1999.
42. Левина Л.М. Этнокультурная история Восточного Приаралья: I тыс.
до н. э. - I тыс. н. э. М., 1996; Вайнберг Б.И. Удельный чекан ранне-
средневекового Кердера // Вопросы антропологии и материальной
культуры Кердера. Ташкент, 1973; Гумилев Л.Н. Хунну. Соб. соч. Т. IX.
450
Π ρ η м е ч а н η я
M., 1997. С. 172-173; По следам древних культур от Волги до Тихого океана.
М., 1954.
43. Бичурин. Указ. соч. Т. П. С. 190-191.
44. Габуев. Указ. соч. С. 129.
45. Charpentier J. Die ethnographische Stellung der Tocharer. ZDMC. T. 71. Leipzig,
1917; Vernadcky G.V. Ancient Russia. New Haven, 1952.
46. Раев Б.А. Пазырык и Хохлач: некоторые параллели // Скифо-сибир-
ский мир (искусство и идеология). Тезисы второй археологической
конференции. Кемерово, 1984. С. 134-135; Он же. Аланы в евразийских
степях: восток - запад. // Скифия и Боспор. Археологические материалы
конференции памяти академика М.И. Ростовцева. Новочеркасск, 1989.
С. 116-117.
47. Скрипкин A.C. Азиатская Сарматия: проблемы хронологии и ее
исторический аспект. Саратов, 1990. С. 200. См. также: Кубарев В.Д. Курганы
Уландрыка. Новосибирск, 1987; Он же. Курганы Сайлюгема. Новосибирск,
1992.
48. Скрипкин. Указ. соч. С. 201. См. также: Засецкая И.П. Классификация
наконечников стрел гуннской эпохи (конец IV - V вв. н. э.) // История и культура
сарматов. Саратов, 1983.
49. Захаров A.A. Материалы по археологии Сибири. Раскопки акад. В.В. Радлова
в 1865 г. // Тр. ГИМ. Вып. 1. Разряд археологический. М., 1926. С. 79.
50. Яценко С.А. Костюм и покровы кочевой аристократии из некрополя Тилля-
тепе (Афганистан) // Уч. зап. Комиссии по изучению памятников цивилизаций
древнего и средневекового Востока. М., 1989. С. 263. Рис. 17 б.
51. Могильники Высочино V, курган 18 и Новоалександровка I, курган 20.
(Материал Е.И. Беспалого).
52. Руденко СИ. Культура населения Горного Алтая в скифское время. М.-Л., 1953.
С. 115-117.
53.Садыкова М.Х. Сарматы на территории Башкирии. Дис.... канд. ист. наук. М.,
1965. С. 134.
54.Полосьмак Н.В. Погребение знатной пазырыкской женщины на плато Укок. //
Altaica. Вып. 4. Новосибирск, 1994. С. 9. Рис. 2-3.
55. Ван Биньхуа. Субэйсийские находки // Китай. 1993. № 3. С. 16 (фото).
56. Кубарев В.Д. Курганы Уландрыка. Новосибирск, 1987. Рис. 36 (1).
57. Яценко. Указ. соч. С. 163.
58. Полосьмак. Указ. соч. С. 9.
59. Ван Биньхуа. Указ. соч. С. 16-17 (фото).
451
Асы-апаны в Восточном СкпФпп
60. Яценко С.А. Костюм племен Пазырыкской культуры Горного Алтая как
исторический источник. // ВДИ. 1999. № 3. С. 152-166.
61. Могильник Юстыд XII, курганы 1, 16, 18, 21, 23; курган 26 в Барбугазы I и в
кургане 1 Ак-Алаха 1.
62. Гугуев В.К. Головной убор из кургана 10 Кобяковского могильника // Историко-
археологические исследования в г. Азове и на Нижнем Дону в 1990 г. Вып. 10.
Азов, 1991. Рис. 16(1).
63. Яценко С.А. Центральноазиатские и среднеазиатские традиции в искусстве
Сарматии // Античная цивилизация и варварский мир. Ч. И. Новочеркасск,
1993. С. 77-78.
64. Вайнберг Б.И. Монеты древнего Хорезма. М., 1977. Табл. X.
65.Сорокин С.С. Керамика древнего Хотана. // АСГЭ. 1961. 3. Рис. 3, 6.
У памирцев сохранилась легенда, что царем становится тот, на чью голову
садится птица. См.: Андреев М.С., Пещерева Е.М. Янгобские тексты. М.-Л.,
1957. С. 22.
66. Вайнберг Б.И. Удельный чекан раннесредневекового Кердера // Вопросы
антропологии и материальной культуры Кердера. Ташкент, 1973; Она же.
Скотоводческие племена в древнем Хорезме // Культура и искусство древнего
Хорезма. М, 1981.
67. Вайнберг Б.И. Этногеография Турана в древности (VII в. до н. э. - VIII в.
н. э.). М., 1999. С. 256.
68. Молодин В.И. Исследование кургана с мерзлотой могильника Верх-
Кальджин И.// Археологические открытия 1994 года. М., 1995. С. 293.
69. Bergman F. Archaeological Researches in Sinkiang Expecially the Lop Nor
Region // Reports from Scientific Expedition to the North-Western Provincies of China
under the Leadership of Dr. Sven Hedin. Publication 7. Archaeology. Stockholm.
1939. P. 137 f.
70. Акишев К.А. Древнее золото Казахстана. Алма-Ата, 1983. С. 147.
71. Ван Биньхуа. Указ. соч. С. 15 (фото).
72. Яценко С.А. Костюм племен Пазырыкской культуры Горного Алтая как
исторический источник. // ВДИ. 1999. № 3. С. 164.
73.Марсадолов Л.С, Зайцева Г.И., Лебедева Л.М. Корреляция дендро-
хронологических и радиоуглеродных определений для больших курганов
Саяно-Алтая // Элитные курганы степей Евразии в скифо-сарматскую эпоху.
Материалы заседаний «круглого стола». СПб., 1994. С. 141-156.
74. Hiebert F.Т. Pazyryk Chronology and Early Horse Nomades
Reconsidered // Bulletin of the Asia Institute. N. S. V. 6. Blomfield Hills (Mich), 1992.
452
Примечания
P. 120-122; Source. Notes in the History of Art. V. 10/4. Summer 1991.
75. Раев Б.А. Аланы в евразийских степях: восток - запад. // Скифия и Боспор.
Археолог, материалы конференции памяти академика М.И. Ростовцева.
Новочеркасск, 1989. С. 116-117.
76. Скрипкин A.C. К вопросу этнической истории сарматов первых веков н. э. //
ВДИ. 1996. № 1.С. 160-164.
77. Яценко. Указ. соч. С. 168.
78. Руденко СИ. Культура населения Горного Алтая в скифское время. М.-Л., 1953;
Он же. Культура населения Центрального Алтая в скифское время. М.-Л., 1960.
79. Миняев С.С. К хронологии и периодизации скифских памятников Ордоса //
Проблемы хронологии и периодизации археологических памятников Южной
Сибири. Тез. докл. Всесоюзной науч. конф. Барнаул, 1991. С. 124 ел; Давыдова
A.B. Иволгинский комплекс (городище и могильник) - памятник хунну в
Забайкалье. Л., 1985.
80. Зезенкова В.Я. Некоторые краниологические материалы кушанского времени в
Средней Азии // Центральная Азия в Кушанскую эпоху. М., 1974. С. 228
(сравнительная таблица кушанских и эфталитских монет).
81. Руденко СИ. Горно-алтайские находки и скифы. М-Л., 1952. С. 114-116.
82. Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урянхайский край. Т. П. Л., 1926.
С. 19; Вайнберг Б.И. Эфталитская династия Чаганиана и Хорезм (по данным
нумизматики). // Нумизматический сборник. ГИМ. Ч. IV. Вып. III. М., 1971.
83. Руденко. Указ. соч. С. 114.
84. Бернар П., Абдуллаев К. Номады на границе Бактрии (к вопросу об этнической
и культурной идентификации). РА. 1997. № 1. С. 69.
85. Вайнберг Б.И., Новгородова Э.А. Заметки о знаках и тамгах Монголии //
История и культура народов Средней Азии. М., 1976.
86. Тамги - особые, графически лаконичные знаки собственности (прежде всего
на скот, исполняемые для этой цели в виде тавра) широко бытуют в Монголии
по сей день. Начертание монгольских тамг это своего рода стилизованный,
упрощенный рисунок оружия, орудий труда, предметов повседневного быта,
изображений старомонгольских, тибетских, древнетюркских письменных
знаков и китайских иероглифов, различных сакральных и мистических
понятий. О происхождении самого слова «тамга» нет единого мнения
исследователей. Предлагается версия его маньчжурского происхождения, что
маловероятно ввиду очень большой древности понятия. Г. Сухебатор считает
слово «тамга» монгольским, так как подобного корня нет ни в китайском,
ни в тибетском языках. В тюркских же языках это слово, очевидно, является
453
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
заимствованием из монгольского. Вместе с тем нельзя исключать, что
«тамга» как понятие и практический инструмент скотовода была привнесена
на территорию Монголии извне, с северо-запада, появившись вместе с
андроновской (асской) волной иранских кочевников, имевших в отличие
от туземного монголоидного населения высочайшую культуру
скотоводства.
87. Вайнберг, Новгородова. Указ. соч. С. 69-72.
88. Бернар, Абдуллаев. Указ. соч. С. 72.
89. Могильников В.А., Суразаков A.C. Археологические исследования в долинах
рек Боротал и Алагаил // С А. 1980. № 2. С. 191 ; Кубарев В. Д. Кинжалы из Горного
Алтая // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии.
Новосибирск, 1981. С. 51.
90. Сарианиди В.И. Афганистан: сокровища безымянных царей. М., 1983. С. 64.
91. Симоненко A.B., Лобай Б.И. Сарматы северо-западного Причерноморья в
I в. н. э. Киев, 1991. С. 39-49; Дворниченко В.В., Федоров-Давыдов Г.А.
Сарматское погребение скептуха I в. н. э. у с. Косика Астраханской области. //
ВДИ. 1993. №3. С. 156-157.
92. Бернар, Абдуллаев. Указ. соч. С. 72.
93. Обельченко О.В. Лявандакский могильник // ИМКУ. Вып. 2. Ташкент, 1961; Он
же. Мечи и кинжалы из курганов Согда // СА. 1978. № 4; Он же. Культура
античного Согда. М., 1992.
94. Бернар, Абдуллаев. Указ. соч. С. 75-81; Пугаченкова Г.А. Образ кангюйца в
согдийском искусстве // Из художественной сокровищницы Среднего Востока.
Ташкент, 1987; Она же. Древности Мианкеля. Ташкент, 1989.
95. Скрипкин A.C. Азиатская Сарматия: проблемы хронологии и ее исторический
аспект. Саратов, 1990. С. 130.
96. Пугаченкова Г. А. Древности Мианкеля. Ташкент, 1989. С. 143; Обельченко О.В.
Кую-Мазарский могильник // ТИИА АН УзССР. Вып. XIII. Ташкент, 1956; Он
же. Лявандакский могильник // ИМКУ. Вып. 2. Ташкент, 1962; Он же.
Сазаганские курганы // ИМКУ. Вып. 7. Ташкент, 1966; Он же. Мечи и кинжалы
из курганов Согда // СА. 1978. № 4. 1978.
97. Обельченко О.В. Курганы древнего Согда. Ташкент, 1981. С. 26.
98. Пугаченкова. Указ. соч. Рис. 56.
99. Бернар, Абдуллаев. Указ. соч. С. 80.
100. Вайнберг, Новгородова. Указ. соч. С. 72.
101. Бернар, Абдуллаев. Указ. соч. С. 80.
454
Примечания
102. Грязнов M.П. Аржан: царский курган раннескифского времени. Л., 1980.
С. 22.
103. Пугаченкова. Указ. соч. Рис. 56; Руденко СИ. Культура населения Горного
Алтая в скифское время. М.-Л., 1953. Табл. XCV; Литвинский Б.Α., Пичикян
И.Р. Тахт-и-Сангин - Каменное городище // APT. Вып. XIX. Душанбе, 1986.
Рис. 3.
104. Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в
древние времена. М.-Л., 1950. Т. I. С. 48.
105. Петров М.П. Пустыни Центральной Азии. Т. I. М.-Л., 1966. С. 15 ел.
106. Вайнберг, Новгородова. Указ. соч. С. 72.
107. Грантовский Э.А. О восточноиранских племенах кушанского ареала. //
Центральная Азия в Кушанскую эпоху. Т. И. М., 1975. С. 79.
108. Т.е. в тот самый год, когда верховную ставку асо-юэчжийского войска на берегах
Сырдарьи посетил китайский дипломат Чжан Цянь.
109. Впоследствии Маргиана вплоть до I века н. э. входила в состав
парфянской державы Аршакидов. См.: Пилипко В.Н. Парфянские бронзовые
монеты со знаком π под луком. // ВДИ. 1980. № 4. С. 106, 116. См. также:
рецензия Кошеленко Г.А. на книгу Auge Ch., Curiel R., Le Rieder G.
Terrasses sacrées de Bard-e' Nechandeh et Masjid-i Solaiman. P., 1979. // ВДИ. 1984.
№ l.C. 193 ел.
ГЛАВА V
Аланская империя Канпой
1. Markwart J. Wehrot und Arang. Untersuchungen zur mythischen und
geschichtlichen Landeskunde von Ostrian. Leiden, 1938. S. 188.
2. Gutschmid A. Geschichte Irans und seiner Nachbarlander von Alexander dem Groben
bis zum Untergang der Arsaciden. Tubingen, 1888. S. 71-72.
3. Литвинский Б.А. «Саки, которые за Согдом». // Труды АН ТаджССР. Ста-
линабад, 1960. СХХ. С. 91-92.
4. Цуциев A.A. Аланы Средней Азии (I-VI вв. н. э.): проблема этногенеза.
Автореф. дисс. ... канд. ист. наук. Владикавказ, 1999; Габуев Т.А. Ранняя
455
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
история алан (по данным письменных источников). Владикавказ, 1999.
С. 119 ел.
5. Вайнберг Б.И. Этногеография Турана в древности (VII в. до н. э. - VIII в. н. э.).
М., 1999. С. 279.
6. Кляшторный С.Г. Древнетюркские рунические памятники как источник
по истории Средней Азии. М., 1964. С. 161 ел.; Литвинский Б.А.
Кангюйско-сарматский фарн (к историко-культурным связям
племен Южной России и Средней Азии). Душанбе, 1968. С. 14 ел.; Frye R.N.
Tarxun-Turxun and Central Asian history. HJAS. 1951. Vol. 14. № 1-2.
P. 125-127.
7. Боровкова Л.А. Запад Центральной Азии во II в. до н. э. - VII в. н. э.
(Историко-географический обзор по древнекитайским источникам). М., 1989.
С. 21.
8. Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в
древние времена. Т. И. М.-Л., 1950. С. 150. (Я внес очень незначительные,
вероятно скорее стилистические, чем лексические изменения в текст
перевода Н.Я. Бичурина, приблизив некоторые, наиболее архаичные
лексические формы к современным. При этом, разумеется, строго
сохранялся смысл перевода. Например, выражение «в обыкновениях
сходствуют» заменено мной на «в основных чертах сходствуют», а
выражение «отказались от поездов в Орду» заменено на «отказались от
поездок в Орду». Аналогичный характер имеют и другие изменения
текста).
9. Бернштам А.Н. К вопросу об усунь // кушан и тохарах. // СЭ. 1947. № 3.
С. 43-44.
10. Бичурин. Указ. соч. Т. II. С. 150. Прим. 5.
И. Гумилев Л.Н. Хунну. Соб. соч. Т. IX. М., 1997. С. 172-173.
12. Гумилев Л.Н. Таласская битва 36 г. до н. э. // Исследования по истории культуры
народов Востока (сб. статей). Л., 1960.
13. Вайнберг. Указ. соч. С. 267.
14. Бичурин. Указ. соч. Т. II. С. 155.
15. Толстов СП. Древний Хорезм. М., 1948. С. 20-24 ел.; Он же. По следам
древнехорезмийской цивилизации. М., 1948. С. 145.
16. Кляшторный. Указ. соч. С. 163 ел.
17. Бартольд В.В. Туркестан в эпоху монгольского нашествия // Сочинения. Т. I.
М., 1963. С. 175-176; McGovern W.M. The Early Empires of Central Asia. N.Y.,
1939. P. 134-135; Tarn W.W. The Greeks in Bactria and India. Cambridge, 1951.
456
Примечания
P. 291; Бернштам Α.H. Историко-археологические очерки Центрального
Тяньшаня и Памиро-Алая. М.-Л., 1952. (МИА, № 26). С. 211; Литвинский.
Указ. соч. С. 14-71.
18. Вайнберг Б.И. Этногеография Турана в древности: VII в. до н. э. - VIII в.
н. э. М., 1999. С. 282-283.
19. Вайнберг Б.И., Левина Л.М. Чирикрабатская культура в низовьях Сырдарьи//
Степная полоса азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М., 1992;
Они же. Чирикрабатская культура. // Низовья Сырдарьи в древности. Вып. 1.
М., 1993.
20. Вайнберг. Указ. соч. 1999. С. 99.
21. Цуциев. Указ. соч. С. 18.
22. Литвинский Б.А. Кангюйско-сарматский фарн (к историко-культурным связям
племен Южной России и Средней Азии). Душанбе, 1968. С. 18.
23. Зуев Ю.А. Сармато-аланы Приаралья (Яньцай/Абзойя). // Культура кочевников
на рубеже веков: проблемы генезиса и трансформации. Материалы
международной конференции. Алмааты, 1995. С. 38-39.
24. Левина Л.М. Джетыасарские склепы. // Низовья Сырдарьи в древности. Вып.
II. Джетыасарская культура. (Часть I. Склепы). М., 1993; Она же.
Этнокультурная история Восточного Приаралья: I тыс. до н. э. - I тыс. н. э.
М., 1996.
25. Вайнберг Б.И., Новгородова Э.А. Заметки о знаках и тамгах Монголии. //
История и культура народов Средней Азии. М., 1976. С. 71-72.
26. Боровкова Л.А. Запад Центральной Азии во II в. до н. э. - VII в. н. э.
(Историко-географический обзор по древнекитайским источникам). М.,
1989. С. 5.
27. Боровкова. Указ. соч. С. 23.
28. ШЦ. Гл. 123. С.3158-3159. Перевод: Боровкова. 2001. С.92-93.
29. Бичурин. Указ. соч. Т. П. С. 151.
30. Вайнберг Б.И. Этногеография Турана в древности: VII в. до н. э. - VIII в.
н. э. М., 1999. С. 271.
31. Бичурин. Указ. соч. Т. И. С. 170.
32. Вайнберг. Указ. соч. С. 271-272.
33. Enoki К. Sogdiana and the Hsiung-nu. // CAJ. 1955. Vol. 1,1; Shiratori K. A Study
on Su-te of Sogdiana. // ТВ. 1928, 2.
34. Иванов А.И. История монголов (Юань ши) об асах-аланах. // Христианский
Восток. СПб., 1914. Т. И. Вып. 3; Боровкова. Указ. соч. С. 65.0 проблеме Яньцай
см. подробнее: Цуциев A.A. Известия китайских письменных источников по
457
Асы-апаны в Восточном СкпФпп
ранней истории алан. // Аланы: история и культура. Владикавказ, 1995.
С. 34-43.
35. Кюнер Н.В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии
и Дальнего Востока. М, 1961. С. 180-181.
36. Цуциев A.A. Аланы Средней Азии (I-VI вв. н. э.): проблема этногенеза. Автореф.
дисс. ... канд. ист. наук. Владикавказ, 1999. С. 16.
37. Габуев Т.А. Ранняя история алан (по данным письменных источников).
Владикавказ, 1999. С. 85.
38. Боровкова. Указ. соч. С. 26 ел.
39. Бичурин. Указ. соч. Т. И. С. 150.
40. Бичурин. Указ. соч. Т. И. С. 229.
41. Кюнер. Указ. соч. С. 180.
42. Кюнер. Указ. соч. С. 68, 180. Прим. 28.
43. Кузнецов В.А. Очерки истории алан. Владикавказ, 1992. С. 20.
44. Соколов В.Е. Систематика млекопитающих. М., 1979. С. 141-142.
45. Вайнберг. Указ. соч. С. 275.
46. Казахстан. М., 1970. (Сборник серии «Советский Союз»).
47. Рычков П.И. Топография Оренбургской губернии. Оренбург, 1887.
48. Соколов. Указ. соч. С. 284-285.
49. Лысенко H.H. О местонахождении Яньцай и Кангюя (к вопросу о
маршруте движения аланской орды к границам Европы). IV
Царскосельские чтения. Т. VI. Изд-во ЛГОУ им. A.C. Пушкина. СПб., 2000.
С. 42-47.
50. Бичурин. Указ. соч. Т. И. С. 184-186.
51. Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урянхайский край. Т. И. Л.,
1926. С. 6.
52. Бичурин. Указ. соч. Т. II. С. 185. Прим. 2, 3.
53. Кюнер. Указ. соч. С. 177.
54. Бичурин. Указ. соч. Т. II. С. 151, 182, 225.
55. Вайнберг Б.И., Юсупов X. О фортификационных особенностях парфянской
крепости Игды-кала на Узбое. // Памятники Туркменистана. 1984. № 1/37;
Юсупов X. Древности Узбоя. Ашхабад, 1986.
56. Цуциев A.A. Аланы Средней Азии (I-VI вв. н. э.): проблема этногенеза.
Владикавказ, 1999. С. 20.
57.Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. Пер.
А.И. Малеина. М., 1957; Федоров-Давыдов Г.А. Кочевники Восточной Европы
под властью золотоордынских ханов. М., 1966.
458
Π ρ η м еч а н η я
58. Гумилев Л.Η. Хунну. Соб. соч. Т. IX. М., 1997. С. 118.
59. Бичурин. Указ. соч. Т. И. С. 149. Прим. 6.
60. Бичурин. Указ. соч. Т. И. С. 162.
61. Бичурин. Указ. соч. Т. И. С. 163.
62. Бичурин. Указ. соч. Т. И. С. 164.
63. Гумилев. Указ. соч. С. 139.
64. Бичурин. Указ. соч. Т. И. С. 165.
65. Мнение о том, что Кангюй распространял свою власть на Согд в I в. до н. э.
или около рубежа эр разделяется в настоящее время большинством
исследователей. См.: Ставиский Б.Я. Средняя Азия в кушанский период. //
ИТН. Т. I. 1963. С. 348; Литвинский Б.А. Кангюйско-сарматский фарн.
Душанбе, 1968. С. 16; Tarn W.W. The Greeks in Bactria and India. Cambridge,
1951. P. 307.
66. Бичурин. Указ. соч. T. И. С. 167.
67. Гумилев. Указ. соч. С. 172.
68. Кюнер Н.В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии
и Дальнего Востока. М., 1961. С. 176.
69. Бичурин. Указ. соч. Т. И. С. 195.
70. Бичурин. Указ. соч. Т. И. С. 196.
71. Бичурин. Указ. соч. Т. II. С. 92.
72. Мс Govern W. The early empires of Central Asia. L., 1939. P. 191.
73. Гумилев. Указ. соч. С. 176. См. также: Бичурин Н.Я. Тун-цзянь Гань-му за
36 г. // Рукопись. Архив Института востоковедения АН СССР. Ф. 7. Ед.
хран. 1-15.
74. Дебс Г.Г. Военное соприкосновение между римлянами и китайцами. // ВДИ.
1946. №2. С. 45-50.
75. Гумилев. Указ. соч. С. 177.
76. Таскин B.C. Материалы по истории сюнну. Вып. 2. М., 1973. С. 127.
77. Яценко С.А. Аланская проблема и центральноазиатские элементы в
культуре кочевников Сарматии рубежа 1-Й вв. н. э. // ПАВ. 1993. № 3.
С. 67-68.
78. Гумилев Л.Н. Таласская битва 36 г. до н. э. Соб. соч. Т. X. М., 1997. С. 333.
79. Яценко. Указ. соч. С. 68.
80. Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в
древние времена. М.-Л., 1950. Т. II. С. 232.
81. Цит. по: Васильев Л.С. Бань Чао в Западном крае. // ВДИ. 1955. № 1. С. 115.
82. Васильев. Указ. соч. С. 119.
459
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
83. Zürcher Ε. The Yueh-chih and Kaniska in the Chinese sources. // Papers of the Date of
Kaniska. Leiden, 1968. P. 351.
84. См. напр.: Толстов СП. Древний Хорезм. M., 1948. С. 25. В более
осторожной форме к подобному же выводу пришел Л.С. Васильев. (Указ. соч. С. 119.
Прим. 1).
85. Бичурин. Указ. соч. Т. II. С. 229.
86. Скрипкин A.C. Азиатская Сарматия: проблемы хронологии и ее исторический
аспект. Саратов, 1990. С. 205.
87. Шилов В.П. Аорсы (историко-археологический очерк). // История и культура
сарматов. С. 47. Прим. 33.
88. Кюнер. Указ. соч. С. 180.
89. Цуциев A.A. Известия китайских письменных источников по ранней истории
алан. // Аланы: история и культура. Владикавказ, 1995. С. 36.
90. Габуев Т.А. Ранняя история алан (по данным письменных источников).
Владикавказ, 1999. С. 88.
91. Перевалов СМ. О племенной принадлежности сарматских союзников
Иберии в войне 35 г. н. э.: три довода в пользу аланов. // ВДИ. 2000. № 1.
С. 203-210.
92. Габуев. Указ. соч. Владикавказ, 1999.
93. Габуев. Указ. соч. С. 97 ел.
94. См. подробнее: Таскин B.C. Материалы по истории еюнну. Вып. 1. М.,
1968. С. 131-132; Крадин H.H. Империя Хунну. Владивосток, 1996.
С. 129.
95. Все географические наименования в тексте настоящего исследования даются
по изданию: Географический атлас. IV издание. ГУГК при Совете министров
СССР. М., 1982.
96. Таскин B.C. Материалы по истории еюнну. Вып. 2. М., 1973. С. 46.
97. Габуев. Указ. соч. С. 97.
98. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 99.
99. В тексте «Сань го чжи» («Описание трех царств») читаем: «Есть еще
государство Лю, есть государство Янь и еще государство Яньцай, иначе
называемое Алань. Все они одних обычаев с Канцзюй. Там много соболя, который
славится; кочуют со скотом в поисках воды и травы; прилегают к
большому озеру/болоту; в прежние времена весьма зависели от Канцзюй, а
ныне не зависят». См. подробнее: Зуев Ю.А. Сармато-аланы Приаралья
460
Примечания
(Яньцай/Абзойя) // Культура кочевников на рубеже веков: проблемы
генезиса и трансформации. Материалы международной конференции.
Алмааты, 1995.
100. Цзинь шу. Т. 5. С. 5496/664. (Цз. 97/67). Цит. по: Габуев Т.А. Ранняя
история алан (по данным письменных источников). Владикавказ, 1999.
С. ПО.
101. Бичурин. Указ. соч. Т. И. С. 271-272.
102. Малявкин А.Г. Согдийский торговый союз. // Информационный бюллетень
Международной ассоциации по изучению культур Центральной Азии. М., 1989 а.
Вып. 15. С. 55-56.
103. Т.А. Габуев по аналогичному поводу замечает, что из тринадцати владетелей,
поименованных в китайских династийных историях термином Чжао'у,
одиннадцать связаны с государством Кан-Кангюй. См. подробнее: Габуев.
Указ. соч. С. 117.
104. Крюков М.В., Малявин В.В., Софронов М.В. Китайский этнос на пороге
средних веков. М., 1979; Они же. Древние китайцы в эпоху централизованных
империй. М., 1983.
105. Григорьев В.В. О скифском народе саках. СПБ., 1871. С. 134.
106. Вайнберг Б.И. Некоторые вопросы истории Тохаристана в IV-V вв. //
Буддийский культовый центр Кара-тепе в Старом Термезе. III. М., 1972;
Она же. Удельный чекан раннесредневекового Кердера. // Вопросы
антропологии и материальной культуры Кердера. Ташкент, 1973; Она же.
Этногеография Турана в древности: VII в. до н. э. - VIII в. н. э. М., 1999.
С. 274.
107. Габуев Т.А. Ранняя история алан (по данным письменных источников).
Владикавказ, 1999. С. 116.
108. Габуев. Указ. соч. С. 116.
109. Вайнберг Б.И., Новгородова Э.А. Заметки о знаках и тамгах Монголии //
История и культура народов Средней Азии. М., 1976. С. 70.
110. Вайнберг. Новгородова. Указ. соч. С. 71-72.
111. Бичурин. Указ. соч. Т. II. С. 287.
112. Pulleyblank Ε. The Wu-sun and Sakas and Yueh-chin migration // В SOAS. 1970.
XXXIII, l.P. 158.
113. Цуциев. Указ. соч. С. 40-41. См. также: Charpentier J. Die etnographische
Stellung der Tocharer. // ZDMG. 1917. T. 71.
461
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
ГЛАВА VI
Асы Усуни, Китай и хунну
1. Гумилев Л.Н. Хунну. Собр. соч. Т. IX. М., 1997.
2. Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урянхайский край. Т. И. Л., 1926.
3. Кюнер Н.В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии
и Дальнего Востока. М., 1961. С. 73-74.
4. Кюнер. Указ. соч. С. 74. Прим. 28.
5. Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в
древние времена. Т. П. М.-Л., 1950. С. 190.
6. Кюнер. Указ. соч. С. 98.
7. Гумилев. Указ. соч. С. 97.
8. Кюнер. Указ. соч. С. 73.
9. Бичурин. Указ. соч. Т. И. С. 190.
10. Кюнер. Указ. соч. С. 72. Прим. 12.
11. Комплиментарность - положительная (отрицательная) - ощущение
подсознательной взаимной симпатии (антипатии) разных индивидуумов или
разных народов, определяющее деление на «своих» и «чужих». См. подробнее:
Гумилев Н.Л. Этногенез и биосфера Земли. М., 1997.
12. Кюнер. Указ. соч. С. 74.
13. Там же. Прим. 27.
14. Кюнер. Указ. соч. С. 75.
15. Из китайских источников известно, что Чжан Цянь умер через год после
возвращения из поездки с дипломатической миссией в Усунь. Н.Я. Бичурин считает,
что это произошло в 104 или 103 году до н. э. Однако китайский историк Сюй
Сун в «Даюаньчжуань» («Повествование о Давани») пишет: «Сопровождение
[Чжан] Цяня при возвращении его из посольства к усуням состоялось во 2 году
Юаньдин [115 г. до н. э.]. На следующий год [Чжан] Цянь скончался». С этими
сведениями как будто согласуется и другая информация Сюй Суна - о времени
основания Дуньхуана (161 г. до н. э.). [Кюнер. 1961. С. 75, 77. Прим. 33, 51].
(Иногда встречающиеся в некоторых исследованиях ссылки, что Чжан Цянь не
мог упоминать наименование «Дуньхуан» в своем докладе императору У-ди
ранее 116 г. до н. э. несостоятельны, ибо топоним Дуньхуан (наименование
здешнего оазиса) мог бытовать еще со времен первого появления китайцев в
районе Ганьсуйского коридора, а затем логично перейти в наименование
462
Π ρ η м еч а н η я
военной крепости). Известно также, что Чжан Цянь пробыл в этой
дипломатической поездке в Усунь около трех лет. Следовательно, замысел
основания крепости Дуньхуан и переселения усуньской орды в западную часть
коридора Хэси были частью одного стратегического плана, идею которого
предельно ясно выразил в своем докладе Чжан Цянь: «Если в настоящее время
богатыми подарками склонить Гуньмо [усуньского князя] переселиться на восток
на бывшие земли ... то сим самым отсечем правую руку у хуннов. Когда же
присоединим к себе Усунь, то в состоянии будем склонить в наше подданство
Дахя [государство юэчжи-кушан, бывшая Греко-Бактрия] и другие владения на
западе».
Н.Я. Бичурин так прокомментировал выражение Чжан Цяня об «отсечении
правой руки у хуннов»: «Со времени как хунны усилились и сделали Китай
своим данником, в 201 г. до Р.Х., оскорбленный китайский Двор не переставал
помышлять о мерах к обессилению хуннов, и наконец, с небольшим через
полвека напал на мысль отнять у них вспомогательные средства с запада.
Вот что названо было отсечением правой руки у хуннов. С того времени
доныне китайский Двор во время войны с монголами всегда старался
обессилить их с запада, а в половине прошедшего столетия кончил тем, что
всю западную Монголию, по истреблению коренных ее жителей -
чжуньгаров, превратил в военную китайскую колонию». [Бичурин. Т. II.
1950. С. 155-156. Прим. 1].
16. Кюнер. Указ. соч. С. 69, 79. Прим. 73.
17. Бичурин. Указ. соч. Т. И. С. 156.
18. Бичурин. Указ. соч. Т. II. С. 157.
19. Кюнер. Указ. соч. С. 77. Прим. 56.
20. Кюнер. Указ. соч. С. 78. Прим. 61-63.
21. Н.В. Кюнер в своей хрестоматии приводит следующий комментарий Сюй
Суна: «Янь Цзюнь в «Чжаодицзичжу» («Примечание к Чжаодицзи»)
говорит: «Хуан-гу - это большая птица, сразу пролетает тысячу ли, это не
то, что белая гу». Далее переводчик отмечает, что составители первого
«Китайско-русского словаря» (Палладий и Попов) под чтением «гу» -
«аист» указывают, что хуан-гу - птица, замечательная быстрым и далеким
полетом, больше дикого гуся; под чтением «ху» - «лебедь» переводят: «Хуан-
ху -дикий гусь». [Кюнер. 1961. С. 79]. Сам Н.В. Кюнер склонен прочитать
в стихотворении Сигюнь о «желтом аисте», Н.Я. Бичурин переводит то
же словосочетание как «дикий гусь». Мне же отчего-то кажется, что
молодая тоскующая женщина могла скорее представлять свою душу в
463
Асы-апаны в Восточном СкпФпп
образе лебедя, окрашенного в национальный китайский цвет - желтый.
22. Кюнер. Указ. соч. С. 79. Прим. 71.
23. В примечании к «Шофанбэйчэн» комментатор Сюй Сун подчеркивает, что
«цэньцзоу» - «служебное звание ... или временная почетная должность». См.:
Кюнер. Указ. соч. С. 79. Прим. 72.
24. Бичурин. Указ. соч. Т. II. С. 156.
25. Бичурин. Указ. соч. Т. П. С. 157. Л .Н. Гумилев считает, что выделение для Сюйми
собственного кочевого удела с вооруженной охраной свидетельствует о
разделении Усуни в 106 г. до н.э. «на три самостоятельных удела»
[Гумилев. 1997. Т. IX. С. 263]. Такую точку зрения нельзя считать верной по
причине прямого указания китайского источника на единство государственной
вертикали в Усуни. В «Ши цзи» читаем: «Гуньмо состарился и всегда опасался,
что Долу убьет Сэньцзу [Сюйми - Н.Л.]; поэтому дал последнему 10.000 конницы
и отделил его; а для охранения себя также оставил 10.000 конницы. Таким
образом, владение Усунь разделено было на три части, под верховною властью
Гуньмо». [Бичурин. 1950. Т. И. С. 157]. Речь, следовательно, идет только о
временном административном разделе государства, остающегося под верховным
управлением единого монарха, а не о политической раннефеодальной
суверенизации отдельных родовых уделов. Цель этого раздела -
территориальное размежевание кочевий юного наследника престола и
могущественного, но нелегитимного претендента на трон, что должно было
значительно уменьшить вероятность развязывания кровопролитной
династической смуты в государстве асов.
26. Бичурин. Указ. соч. Т. И. С. 167.
27. Титул «хоу» упоминается в «Шофанбэйчэн» сразу вослед за титулом «далу».
Уже неоднократно упоминавшийся комментатор Сюй Сун поясняет:
«... Усуни имели Буцзюлинхоу [вероятно одно из высших чиновных или военных
званий - Н.Л.]. ... Этот Жохулинхоу, вероятно, подобен пяти линхоу [хоу -
князь - Н.Л.]». См.: Кюнер. Указ. соч. С. 80. Прим. 83.
28. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 157.
29. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 352.
30. Гумилев Л.Н. Хунну. Собр. соч. Т. IX. М., 1997. С. 147.
31. Гумилев. Указ. соч. С. 147.
32. В «Цянь Хань шу» приводится следующая структура военного управления у
хуннов: «При Модэ Дом Хуннов чрезвычайно усилился и возвысился; покорив
все кочевые племена на севере, на юге он сделался равным Срединному Двору;
поэтому названия наследственных государственных чинов можно еще описать.
464
Примечания
Установлены были: 1) Восточный и Западный Чжуки-князъ; 2) Восточный и
Западный Лули-князь; 3) Восточный и Западный великий предводитель [на кит.
яз. Да-гян - прим. Бичурина]; 4) Восточный и Западный великий Дуюй; 5)
Восточный и Западный великий Данху; 6) Восточный и Западный Гуду-хэу. У
хуннов мудрый называется «Чжуки»; поэтому наследник престола всегда
бывает Восточным Чжуки-князем. От Восточного и Западного Чжуки-князсй
до Данху, высшие [князя - Н.Л.] имеют по 10 тыс., а низшие - по нескольку
тысяч конницы. Всего двадцать четыре старейшины, которые носят общее
название темников. Вельможи вообще суть наследственные сановники».
[Бичурин. 1950. T.I. С. 48-49].
Комментируя этот отрывок «Цянь Хань шу», Н.Я. Бичурин пишет: «Хотя
здесь слова «Восточный» и «Западный» заимствованы от стран света, но
вместе с тем содержат в себе смысл слов «Старший» и «Младший». И в
Монголии, как и в Китае, левая сторона считается старшею. [Левая или
восточная сторона. Восточной стороной считается левая, по тому что
кочевник садится на юг, в эту же сторону обращен и вход в юрту; у
китайцев ныне почетной стороной считается южная, но в древности -
восточная, и китайцы садились лицом на восток]. См. подробнее:
Бичурин Н.Я. Собрание сочинений о народах, обитавших в Средней Азии
в древние времена. М.-Л., 1950. Т. I. С. 48. Прим. 3-4; С. 49. Прим. 4,6.
33. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 74-76.
34. Бичурин. Указ. соч. Т. II. С. 214.
35. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 76.
36. Кюнер. Указ. соч. С. 80. Прим. 84-85.
37. Гумилев. Указ. соч. С. 153-154.
38. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 78.
39. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 79-80.
40. Кюнер. Указ. соч. С. 81. Прим. 87.
41. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 80.
42. Кюнер. Указ. соч. С. 81. Прим. 88.
43. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 88. См. подробнее: Крадин H.H. Империя хунну.
Владивосток, 1996.
44. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 81-82. См. также: Кюнер. Указ. соч. С. 82-83.
45. Бичурин. Указ. соч. Т. I. С. 82.
46. Гумилев Л.Н. Хунну. Собр. соч. Т. IX. М., 1997. С. 161.
47. Гумилев. Указ. соч. С. 161-162. См. также: Бернштам А.Н. Очерк истории гуннов.
Л., 1951.
30 Заказ №217
465
Асы-апаны в Восточном СкпФпп
48. Кюнер. Указ. соч. С. 84. Прим. 105-106.
49. Кюнер. Указ. соч. С. 84. Прим. 104.
50. Гумилев. Указ. соч. С. 164.
51. Кюнер. Указ. соч. С. 87-88.
52. Кюнер. Указ. соч. С. 88. Прим. 139-140.
53. Эти события подробно описаны в главе V («Аланская империя Кангюй»)
настоящего исследования.
54. Гумилев. Указ. соч. С. 171.
55. Кюнер. Указ. соч. С. 88. Прим. 138.
56. Кюнер. Указ. соч. С. 90. Прим. 157.
57. Гумилев. Указ. соч. С. 174.
58. Гумилев. Указ. соч. С. 170-171, 175.
59. Кюнер. Указ. соч. С. 88. Прим. 141-143.
60. Кюнер. Указ. соч. С. 89. Прим. 153.
61. Кюнер. Указ. соч. С. 89. Прим. 154-155.
62. Кюнер. Указ. соч. С. 93-94. Прим. 190-197.
63. Кюнер. Указ. соч. С. 91. Прим. 170-172.
64. Яценко С.А. Аланская проблема и центральноазиатские элементы в культуре
кочевников Сарматии рубежа 1-Й вв. н. э. // ПАВ. 1993. № 3. С. 67-68.
65. См. подробнее: Васильев Л.С. Бань Чао в Западном крае. // Вестник древней
истории. 1955. № 1. С. 108-125.
466
Сппсок бпбппографпческпх ссыпок
СПИСОК КРАТКИХ БИБЛИОГРАФИЧЕСКИХ ССЫЛОК
Абаев. 1949 - Абаев В.И. Осетинский язык и фольклор. T.I.
М.-Л., 1949.
Абаев. 1965 - Абаев В.И. Скифо-европейские изоглоссы. На
стыке Востока и Запада. М., 1965.
Абаев. 1990 - Абаев В.И. Скифский быт и реформа Зороастра. //
Избранные труды. Т. I. Владикавказ, 1990.
Абаев. 1996 - Абаев В.И. Историко-этимологический словарь
осетинского языка. T. I-IV. М., 1996.
Абрамова. 1987 - Абрамова М.П. Подкумский могильник. М., 1987.
Абрамян. 1944 - Абрамян А.Г. Сочинения Анании Ширакаци.
Ереван. 1944. (На армян, языке.).
Акишев. Кушаев. 1963 - Акишев К.А. Кушаев Г.А. Древняя культура саков
и усу ней долины реки Или. Алма-Ата. 1963.
Акишев. 1978 - Акишев К.А. Курган Иссык. М., 1978.
Амброз. 1986 - Амброз А.К. Кинжалы V в. с двумя выступами на
ножнах. // СА. 1986. № 3.
Анфимов. 1985 - Анфимов И.Н. Об этнических процессах на
Средней Кубани в I в.дон.э. - IIIв.н.э. //Историческая
этнография. Межвуз. сб. Вып. III. Л., 1985. С. 64-70.
Балахванцев. 1998 - Балахванцев A.C. Дахи и арии у Тацита.//ВДИ. 1998.
№2. С. 152-159.
467
Асы-апаны в Восточной СкпФпм
Баркова. 1987
Бахрах. 1993
Березовская. 1989
Бичурин. 1950
Блаватский. 1975
Бойс. 1987
Боровкова. 2001
Брашинский. 1965
Бретшнейдер. 1894
Вайнберг. 1972
Вайнберг. 1999
Вернадский. 1997
468
- Баркова Л.Л. Образ орлиноголового грифона в
искусстве древнего Алтая (по материалам Больших
Алтайских курганов). // Αρχ. сб. 1987. № 28.
- Бахрах Б. Аланы на Западе. М., 1993.
- Березовская Л.Ю. К проблеме выделения и
датировки памятников зубовско-воздвиженской группы. -
1 КАК, ТДК. Краснодар, 1989.
- Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах,
обитавших в Средней Азии в древние времена. Τ.Ι-ΙΙ. М.,
1950.
- Блаватский В.Д. О скифской и сарматской
этнонимике. КСИА. Вып. 143. 1975.
- Бойс М. Зороастрийцы. Верования и обычаи. М., 1987.
- Боровкова Л.А. Царства «Западного края» во ΙΙ-Ι
веках до н.э. М., 2001.
- Брашинский И.Б. Новые материалы к датировке
курганов скифской племенной знати Северного
Причерноморья. «Eirene», IV, Praha. 1965.
- Бретшнейдер Э. Русь и аланы на военной службе в
Китае. «Живая старина». Вып. I. СПб., 1894.
- Вайнберг Б.И. Некоторые вопросы истории Тоха-
ристана в IV-V вв. // Буддийский культовый центр
Кара-тепе в Старом Термезе. III. М., 1972.
- Вайнберг Б.И. Этнография Турана в древности
VII в. до н. э. - VIII в. н. э. М., 1999.
- Вернадский Г.В. Древняя Русь. Тверь-Москва,
1997.
Список ВпВппограФпческпх ссыпок
Виноградов. 1963
Виноградов В.Б. Сарматы Северо-Восточного
Кавказа. Труды ЧИНИИ. Т. VI. Грозный, 1963.
Виноградов. 1965
Виноградов В.Б. Сиракский союз племен на
Северном Кавказе. // СА. 1965. № 1. С. 108-121.
Виноградов. 1980
- Виноградов Ю.А. Историческая ситуация на Боспо-
ре в конце IV - начале III в. до н. э. (Опыт
реконструкции) // Проблемы античной истории и
классической филологии. Тез. докл. конф. Харьков, 1980.
Виноградов. 1990
- Виноградов Ю.А. Особенности греко-варварских
взаимоотношений на Боспоре в VI-ΠΙ вв. до н. э. Авто-
реф. дис. канд. ист. наук. Л., 1990.
Виноградов. 1994
- Виноградов Ю.Г. Очерк военно-политической
истории сарматов в I в. н. э. // ВДИ. 1994. № 2.
Вишневская. 1973
- Вишневская O.A. Культура сакских племен низовьев
Сырдарьи в VII-V вв. до н. э. М., 1973.
Восточный Туркестан. 1988 - Восточный Туркестан в древности и раннем
средневековье. М., 1988.
Восточный Туркестан. 1992 - Восточный Туркестан: этнос, языки, религии. М., 1992.
Восточный Туркестан. 1995 - Восточный Туркестан: хозяйство, материальная
культура. М., 1995.
Габуев. 1999
Габуев Т. А. Ранняя история алан (по данным
письменных источников). Владикавказ, 1999.
Гаглойти. 1966
- Гаглойти Ю.С. Аланы и вопросы этногенеза
осетин. Тбилиси, 1966.
Гаглойти. 1992
Гаглойти Ю.С. К вопросу о первом упоминании алан
на Северном Кавказе. // Аланы и Кавказ. Влади
кавказ-Цхинвал. 1992.
469
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
Галанина. Алексеев. 1990 - Галанина Л.К., Алексеев А.Ю. Новые материалы к
истории Закубанья в раннескифское время. 1990.
АСГЭ-30.
Гмыря. 1988
Граков. 1947
Граков. 1971
Грач. 1980
Грязнов. 1980
Гугуев. 1992
Гумилев. 1997 а
Гумилев. 1997 б
Гумилев. 1997 в
Гумилев. 1998
Гумилев. 1999
- Гмыря Л. Б. Некоторые особенности
погребального обряда населения Восточного Предкавказья в
IV-VII вв. н. э. XV крупновские чтения по
археологии Северного Кавказа.
Тезисы докладов. Махачкала, 1988.
- Граков Б.Н. Пережитки матриархата у сарматов. //
ВДИ. 1947. №3.
- Граков Б.Н. Скифы. М., 1971.
- Грач. А.Д. Древние кочевники в центре Азии. М, 1980.
- Грязнов М.П. Аржан - царский курган раннескиф-
ского времени. Л., 1980.
- Гугуев В.К. Кобяковский курган (к вопросу о
восточных влияниях на культуру сарматов I в.
н.э. - начало II в. н.э.) // ВДИ. 1992. № 4. С. 116-129.
- Гумилев Л.Н. Хунну. // История народа хунну.
Книга 1. Соб. соч. Т. IX. М., 1997.
- Гумилев Л.Н. Хунну в Китае. // История народа
хунну. Книга 2. Соб. соч. Т. X. М., 1997.
- Гумилев Л.Н. Хунну в Азии и Европе. // История
народа хунну. Книга 2. Соб. соч. Т. X. М., 1997.
- Гумилев Л.Н. Тысячелетие вокруг Каспия.
Собр. соч. Т. IX. М., 1998.
- Гумилев Л.Н. Древние тюрки. // Соб. соч. Т.ХИ. М.,
1999.
470
Список бпВппограФпческпх ссыпок
Гущина. Засецкая. 1994
Дворниченко.
Федоров-Давыдов. 1993
Деопик. 1979
Десятчиков. 1973
Дьяконов. 1956
Ельницкий.1961
Ельницкий. 1977
Еремян. 1967
Железчиков. 1983
Засецкая. 1974
- Гущина И.И., Засецкая И.П. «Золотое кладбище»
римской эпохи в Прикубанье. СПб., 1994.
- Дворниченко В.В., Федоров-Давыдов Г.А.
Сарматское погребение скептуха I в. н.э. у с.Косика
Астраханской области. // ВДИ. 1993. № 3.
- Деопик Д.В. Всадническая культура в верховьях
Янцзы и восточный вариант «звериного стиля» //
Культура и искусство народов Средней Азии в
древности и средневековье. М., 1979. С. 62-67.
- Десятчиков Ю.М. Сатархи. ВДИ. 1873. 1.
- Дьяконов И.М. История Мидии. М.-Л., 1956.
- Ельницкий Л.А. Знания древних о северных
странах. М., 1961.
- Ельницкий Л. А. Скифия евразийских степей.
Новосибирск, 1977.
- Еремян СТ. Страна «Махелония» надписи Кааба-и-
Зардушт. // ВДИ. 1967. № 4.
- Железчиков Б.Ф. Экология и некоторые вопросы
хозяйственной деятельности сарматов Южного
Приуралья и Заволжья в VI в. до н. э. - I в. н. э. //
История и культура сарматов. (Межвуз. науч. сб.)
Саратов. 1983. С. 48-60.
- Засецкая И.П. «Диагональные» погребения
Нижнего Поволжья и проблема их этнической
принадлежности. // АСГЭ. 1974. Вып. 16.
Засецкая. 1980
Засецкая И.П. Изображение «пантеры» в
сарматском искусстве. // СА. 1980. № 1.
471
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
Зубарь. 1994
Зуев. 2000
Зубарь В.М. Ольвия, сарматы и Рим во второй
половине I века. // ВДИ. 1994. № 3. С. 218-222.
Зуев В.Ю. К вопросу о выделении памятников III в.
до н.э. в Южном Приуралье. // Раннесарматская
культура: формирование, развитие, хронология.
Материалы IV международ, конф. «Проблемы
сарматской археологии и истории». Вып. 2 Самара,
2000.
Иванов. 1914
Иванов А.И. История монголов (Юань ши) об асах-
аланх. // «Христианский Восток». СПб., 1914. Т. И.
Вып. 3.
Иванов. 1967
Иессен. 1953
Иванов Вяч.Вс. Языковые данные о происхождении
кушанской династии и тохарская проблема. //
Народы Азии и Африки. 1967.№ 3.
Иессен A.A. К вопросу о памятниках VIII-VII вв. до
н. э. на юге европейской части СССР. - СА. 1953.
№18.
Каминский. 1989
Капанцян. 1956
Карышковский. 1968
Каминский В.Н. Аланы на Северо-Западном
Кавказе. - 1 КАК ТДК. Краснодар, 1989.
Капанцян Г. Историко-лингвистические работы.
К начальной истории армян. Ереван, 1956.
Каришковський П.И. До питания про дату оль-
вшського декрету на честь Протогена. //Археология.
1968. №21.
Карышковский.
Клейман. 1985
Киселев. 1949
Карышковский П.О., Клейман И.Б. Древний город
Тира. Киев. 1985.
Киселев СВ. Древняя история Южной Сибири. //
МИА-9. 1949.
472
Сппсок ВпбппограФпческпх ссыпок
Киселев. 1951
Киселев. 1960
Клейн. 1976
Кнабе.1981
Ковалевская. 1984
Ковпаненко. 1986
Королькова. 1999
Кожанов. 1990
Крюков. 1988
Кубарев. 1981
Кубарев. 1987
Кузнецов. 1992
- Киселев СВ. Древняя история Южной Сибири. М.,
1951.
- Киселев СВ. Неолит и бронзовый век Китая. // СА.
1960. №4.
- Клейн Л.С Сарматский тарандр и вопрос о
происхождении сарматов. // Скифо-сибирский звериный
стиль в искусстве народов Евразии. М.. 1976.
- Кнабе Г.С Корнелий Тацит. М., 1981.
- Ковалевская В.Б. Кавказ и аланы. М., 1984.
- Ковпаненко Г.Т. Сарматское погребение I в. н.э. на
Южном Буге. Киев, 1986.
- Королькова Е.Ф. Образы верблюдов и пути их
развития в искусстве ранних кочевников Евразии.
АСГЭ. 1999. №34.
- Кожанов СТ. Некоторые вопросы организации
военного дела в Китае конца I тыс. до н.э. //
История и культура Восточной Азии. Новосибирск, 1990.
- Крюков М.В. Восточный Туркестан в III в. до н.э. -
VI в. н.э. // Восточный Туркестан в древности и
раннем средневековье. М., 1988.
- Кубарев В.Д. Кинжалы из Горного Алтая. // Военное
дело древних племен Сибири и Центральной Азии.
Новосибирск, 1981.
- Кубарев В.Д. Курганы Уландрыка. Новосибирск, 1987.
- Кузнецов В.А. Очерки истории алан. Владикавказ,
1992
473
Асы-аланы в Восточной СкпФпп
Кузьмина. 1963
Кузьмина. 1999
Кузьмина Е.Е. Древнейшая фигурка верблюда из
Оренбургской области и проблема доместикации
бактрианов. // С А. 1963. № 2.
Кузьмина Е.Е. Предыстория Великого Шелкового
пути: контакты населения в эпоху бронзы. // ВДИ.
1999. №1.
Куклина. 1985
Кюнер. 1961
Литвинский. 1965
Литвинский. 1972
Максименко. 1998
Манандян. 1930
Манандян. 1939
Манандян. 1946
Манцевич. 1976
Куклина И.В. Этногеография Скифии по античным
источникам. Л., 1985.
Кюнер Н.В. Китайские известия о народах Южной
Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. М, 1961.
Литвинский Б.А. Среднеазиатские железные
наконечники стрел. // СА. 1965. № 2.
Литвинский Б.А. Древние кочевники «Крыши
Мира». М., 1972.
Максименко В.Е. Сарматы на Дону (археология и
проблемы этнической истории). Донские древности.
Вып. 6. Азов, 1998.
Манандян Я.А. О торговле и городах Армении.
Ереван. 1930.
Манандян Я.А. Круговой путь Помпея в
Закавказье.//ВДИ. 1939. №4.
Манандян Я.А. Цель и направление
подготовлявшегося Нероном Кавказского похода. // Вопросы
истории. 1946. № 7. С. 66-74.
Манцевич А.П. Находка в Запорожском кургане (к
вопросу о сибирской коллекции Петра I). // Скифо-
сибирский звериный стиль в искусстве народов
Евразии. М., 1976.
474
Список бпВппограФпческпх ссыпок
Маргулан и др. 1966
Марущенко. 1959
Мартынов. 1979
Марцеллин. 2000
Марченко. 1993
Марченко. 1974
Марченко. 1990
Марченко. 1996
Маслов. Яблонский. 1996
Мачинский. 1971
Маргулан А.Х., Акишев К.Α., Кадырбаев М.К.,
Оразбаев A.M. Древняя культура Центрального
Казахстана. Алма-Ата. 1966.
Марущенко А.И. Курганные погребения
сарматского времени в подгорной полосе Южного
Туркменистана. // Тр. ИИАЭ АН Туркм. ССР. 1959.
Вып. 5. С. 110-115.
Мартынов А.И. Лесостепная татарская культура.
Новосибирск, 1979.
Аммиан Марцеллин. Римская история. Перевод
Ю.А.Кулаковского и А.И.Сонни. СПб., 2000.
Марченко И.И. О характере этнических процессов
в Прикубанье в сарматское время. // Историческая
этнография (проблемы археологии и этнографии).
Межвуз. сб. Вып. IV. СПб., 1993. С. 122-128.
Марченко К.К. Оборонительные сооружения
Елизаветинского городища на Дону. // СА. 1974. № 2.
Марченко К.К. Боспорские поселения на
территории Елизаветинского городища на Дону. // ВДИ.
1990. №1.
Марченко К.К. Третий период стабилизации в
Северном Причерноморье античной эпохи. // РА. 1996.
№ 2. С. 70-80.
Маслов В.Е., Яблонский Л.Т. Могильник Гяур IV в
Северной Туркмении. // РА. 1996. № 2.
Мачинский Д.А. О времени первого активного
выступления сарматов в Поднепровье по
свидетельствам античных письменных источников.
АСГЭ. Вып. 13. 1971. С. 30-54.
475
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
Мачинский. 1974
Мачинский Д.А. Некоторые проблемы этно-гео-
графии восточноевропейских степей во II в. до н. э. -
I в. н. э. //АСГЭ. Вып. 16. 1974. С. 122-132.
Мачинский. 1997
Мачинский Д.А. Сакральные центры Скифии близ
Кавказа и Алтая и их взаимосвязи в конце IV -
середине I тыс. до н.э. // Стратум: структуры и
катастрофы. СПб., 1997.
Миняев. 1991
Миняев С.С. К хронологии и периодизации
скифских памятников Ордоса. // Проблемы хронологии
и периодизации археологических памятников
Южной Сибири: Тез. докл. Всесоюзной научн.
конференции. Барнаул, 1991.
Мирошина. 1990
Мирошина Т.В. Амазонки у сарматов и проблема
матриархата. // Проблемы скифо-сарматской
археологии. М., 1990. С. 159-176.
Медведев. 2000
- Медведев А.П. Сарматы - гиппофаги. // HAB. 2000. № 3.
Могильников.
Суразаков. 1980
Могильников В.Α., Суразаков A.C.
Археологические исследования в долинах рек Боротал и
Алагаил. // СА. 1980. № 2.
Мошкова. 1963
Мошкова М.Г. Памятники прохоровской
культуры. - САИ. 1963. Вып. Д1-10.
Мошкова. 1974
Мошкова М.Г. Происхожение раннесарматской
(прохоровской) культуры. М., 1974.
Намио. 1988
Намио Э. Восточный Туркестан в древности и
раннем средневековье: Очерки истории. Т. I. М., 1988.
Новгородова. 1970
Новгородова Э. А. Центральная Азия и карасукская
проблема. М., 1970.
476
Список ВпвппограФпческнх ссыпок
Ногмов. 1947
Обельченко. 1992
Перевалов. 2000
Пиотровский. 1959
Погребова. 1958
Полин. 1989
Полин. 1992
- Ногмов Шора. История адыгейского народа.
Нальчик, 1947.
- Обельченко О.В. Культура античного Согда: по
археологическим данным VII в. до н.э. - VIII в. н.э.
М., 1992.
- Перевалов СМ. О племенной принадлежности
сарматских союзников Иберии в войне 35 г. н. э.: три
довода в пользу алан.// ВДИ. 2000. № 1.
- Пиотровский Б.Б. Ванское царство (Урарту). М.,
1959.
- Погребова H.H. Позднескифские городища на
Нижнем Днепре. // МИА. 1958. № 64.
- Полин СВ. Гатал-царь сарматский. // ТДОК. 1989.
- Полин СВ. От Скифии к Сарматии. Киев.
1992.
Полосьмак. 1994
Прохорова. Гугуев. 1988
Прохорова. 1998
Пьянков. 1975
Полосьмак Н.В. «Стерегущие золото грифы».
Ак-алахинские курганы. Новосибирск. 1994.
Прохорова Т.А., Гугуев В.К. Богатое сарматское
погребение в кургане на восточной окраине
г. Ростова-на-Дону.// ИРОМК. Вып. 5. Ростов-на-
Дону. 1988. С. 40-49.
Прохорова Т.А. Обряд отсечения правой руки -
специфическая черта культа грозового божества
скифов и сарматов. // Донская археология. 1998. № 1.
Пьянков И.В. Массагеты Геродота.// ВДИ. 1975. № 2.
С 46-70.
477
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
Пьянков. 1976
Пьянков И.В. Бактрийский гриф в античной
литературе. // История и культура народов Средней
Азии. М, 1976.
Раев. Яценко. 1993
Раев Б.А., Яценко С.А. О времени первого
появления аланов в Юго-Восточной Европе.//Скифия и
Боспор. Материал конференции памяти
М.И.Ростовцева. Новочеркасск, 1993.
Рак. 1998
Рак И.В. Мифы древнего и раннесредневекового
Ирана. СПб., 1998.
Ростовцев. 1915
Ростовцев М.И. Амага и Тиргатао. - ЗООИД. 1915.
XXXII.
Ростовцев. 1918
Ростовцев М.И. Эллинство и иранство на юге
России. Петроград, 1918.
Ростовцев. 1925
Руденко. 1952
- Ростовцев М.И. Скифия и Боспор. Пг., 1925.
- Руденко СИ. Горноалтайские находки и скифы.
М.-Л., 1952.
Русяева. 1989
Русяева A.C. До icTopii взаемовццюсин Ольви з
сарматами. // Проблемы icTopii та археологи
давнього населения УРСР. Тези доповщей. Кшв.
1989.
Савинов. 1994
Савинов Д.Г. Оленные камни в культуре
кочевников Евразии. СПб., 1994
Сарианиди. 1989
Сарианиди В.И. Храм и некрополь Тилля-тепе. М.,
1989.
Симоненко. Лобай. 1991
Симоненко A.B., Лобай Б.И. Сарматы
северо-западного Причерноморья в I в н. э. Киев, 1991.
478
Список бпблпографпческпх ссыпок
Скрипкин. 1990
Скрипкин A.C. Азиатская Сарматия: проблемы
хронологии и ее исторический аспект. Саратов,
1990.
Скрипкин. 1992
Скрипкин. 2000
Скрипкин и др. 2002
Сланов. 2000
Смирнов. 1952
Смирнов. 1959
Скрипкин A.C. О происхождении мечей с кольцевым
навершием у сарматов в свете миграционной
концепции. // Международные отношения в
бассейне Черного моря в древности и средние века.
Ростов-на-Дону, 1992.
Скрипкин A.C. Новые аспекты в изучении
материальной культуры сарматов. // HAB. 2000. № 3.
Скрипкин A.C., Клепиков В.М., Мошкова М.Г. Об
одной попытке модернизации сарматской
периодизации.//РА. 2002. № 1.
Сланов A.A. Военное дело алан I - XV вв. Дисс.
канд. ист. наук. Владикавказ, 2000.
Смирнов К.Ф. Основные пути развития меото-
сарматской культуры Среднего Прикубанья. -
КСИИМК. 1952. Вып. XLVI.
Смирнов К.Ф. Курганы у с.Иловатка и
Политотдельское Сталинградской области. // МИА. 1959.
№ 60.
Смирнов. 1976
Смирнов. 1984
Соколов. 1979
Смирнов К.Ф. Савромато-сарматский звериный
стиль. // Скифо-сибирский звериный стиль в
искусстве народов Евразии. М., 1976.
Смирнов К.Ф. Сарматы и утверждение их
политического господства в Скифии. М., 1984.
Соколов В.Е. Систематика млекопитающих. М.,
1979.
479
Асы-аланы в Восточной СкпФпп
Сорокин. 1956
Сорокин С.С. Среднеазиатские подбойные и ката-
комбные захоронения как памятники местной
культуры. // С А. 1956. № 26. С. 98 ел.
Струве. 1968
Струве В.В. Этюды по истории Северного
Причерноморья, Кавказа и Средней Азии. Л., 1968.
Таскин. 1968
Таскин B.C. Материалы по истории еюнну. Вып. 1.
М., 1968.
Таскин. 1973
Таскин В. С. Материалы по истории еюнну. Вып. 2.
М., 1973.
Толстое. 1948
Толстов СП. По следам древнехорезмийской
цивилизации. М.-Л., 1948.
Тревер. 1959
Тревер К.В. Очерки по истории и культуре
Кавказской Албании IV в. до н. э. - VII . н. э. М.-Л.,
1959.
Уарзиати. 1996
Уарзиати B.C. Средневековый герб алан-осетин. //
Осетия XX век. Вып. I. Владикавказ, 1996.
Фан Хань-цзи. 1961
Фэн Хань-цзи. К вопросу об этнической
принадлежности находок из Шичжайшаня уезда Цзиньнин
провинции Юньнань. - «Каогу». 1961. № 9 (на
кит. яз.).
Халиков. 1977
Халиков А.Х. Волго-Камье в начале эпохи раннего
железа (VIII - VI вв. до н.э.). М., 1977.
Халикова. 1976
Халикова Е.А. Ранние венгерские памятники
Нижнего Прикамья и Приуралья. // СА. 1976. № 3.
Хазанов. 1971
Хазанов A.M. Очерки военного дела сарматов. М.,
1971.
480
Сппсок бпбппотафпческпх ссыпок
Цагараев. 2000
Цагараев В.А. Золотая яблоня нартов: история,
мифология, искусство, семантика. Владикавказ,
2000.
Цуциев. 1999
Цуциев A.A. Аланы Средней Азии (I - VI вв. н.э.):
проблемы этногенеза. Автореф. дис. ... канд. ист.
наук. Владикавказ, 1999.
Членова. 1962
Членова Н.Л. Скифский олень. // МИА.
№115. 1962.
Членова. 1993
Членова Н.Л. О степени сходства компонентов
материальной культуры в пределах «Скифского
мира». //ПАВ. 1993. №7.
Шилов. 1983
Шилов В.П. Запорожский курган: к вопросу о
погребениях аорсской знати. // СА. 1983. № 1.
Шицзин. 1987
Шицзин. (Книга древнекитайских песен и гимнов).
М., 1987.
Щеглов. 1978
Щукин. 1987
Щеглов А.Н. Северо-Западный Крым в античную
эпоху. М., 1978.
Щукин М.Б. О трех путях археологического поиска
предков раннеисторических славян. Перспективы
третьего пути. // АСГЭ. 1987. Вып. 28.
Щукин. 1989
Щукин М.Б. Сарматы на землях к западу от
Днепра и некоторые события I в. в Центральной и
Восточной Европе. // СА. 1989. № 1.
Щукин. 1993
Щукин М.Б. Проблема бастарнов и этнического
определения поянешты-лукашевской и зарубинец-
кой культур.// ПАВ. 1993.№6. С. 89-95
Щукин. 1994
Щукин М.Б. На рубеже эр. (Опыт историко-архео-
лог. реконструкции). СПб., 1994.
31 Заказ №217
481
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
Юань Кэ. 1987
Яблонский. 2000
- Юань Кэ. Мифы Древнего Китая. М., 1987.
- Яблонский Л.Т. Главные миграционные процессы
на территории Южного Приаралья в раннем
железном веке. // HAB. 2000. Вып.З.
Ямпольский. 1950
Ямпольский З.И. Вновь открытая латинская надпись
у горы Беюк-Даш (Азербайджанская ССР). // ВДИ.
1950. № 1.
Яценко. 1993
Яценко. 1994
Яценко. 1999
Яценко. 2000
Bernard. 1987
Яценко С.А. Аланская проблема и центрально-
азиатские элементы в культуре кочевников Сарма-
тии рубежа I-II вв. н. э.// ПАВ. 1993. № 3. С. 60-72.
Яценко С.А. Основные проблемы современных
сарматологии и аланистики. // Проблемы истории
и культуры сарматов. Тез. докл. междунар. конф.
Волгоград, 1994.
Яценко С.А. Костюм племен Пазырыкской
культуры Горного Алтая как исторический
источник.//ВДИ. 1999. № С. 164.
Яценко С.А. О мнимых «бактрийских» ювелирных
изделиях в Сарматии I-II вв. н.э. // Нижневолжский
археологический вестник. 2000. № 3.
Bernard P. Les nomades conquérants de l'Empire greco-
bactrien. Reflexions sur Leur identité et ethnique et
culturele. // CRAI. Paris. 1987. P.758-768.
Haloun. 1937
Kawami. 1991
Haloun G. Zur Üe-tsi-Frage.// Zeitschrift der Deutshen
Morgenländisehen Gesellschaft. Wien. 1937. Bd. 91.
Kawami T.S. Greek Art and the Finds at Pazyryk. //
Source. Notes in the History of Art. Ν. Y. 1991. - Vol. 10.
№4. P. 16-19.
482
БпбппограФпя
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
I. Источники
Андреев М.С.,Пещерева Е.М. Ягнобские тексты.М.-Л.,1957.
Аммиан Марцеллин. Римская история/Пер. с лат. Ю.А.Кулаковского. СПб, 1996.
Античная география / Сост.М.С.Боднарский.М.,1953.
Арриан.Похол Александра/Пер.М.Е.Сергеенко.М., 1993.
Бичурин Я.Я.Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в
древние времена.Т.1-Н.М.,1950.
Бичурин //.Я.Собрание сведений по исторической географии Восточной и
Средней Азии.Чебоксары,1960.
Габрислян P.A. 1985.Армянские источники об аланах (Документальные
материалы и комментарии).Вып.I.Ереван.
Габрислян P.A. 1986.Армянские источники об аланах (Документальные
материалы и комментарии).Вып.II.Ереван.
Геродот.История в девяти книгах/Пер.Г.А. Стратановского.Л.,1972.
Древние авторы о Средней Азии(У1 в. до н.э.-III в.н.э.).Хрестоматия/Под ред.
Л .В.Баженова.Ташкент, 1940.
Иванов А.//.История монголов (Юань ши) об асах-аланах.// «Христианский
Восток».СПб,1914.Т.И.Вып.З.
Иордан. О происхождении и деяниях гетов:Оеиса/Вступит.статья, перевод,
комментарии Е.И.Скржинской.СПб.,1997.
Иосиф Флавий.Иудейская война/Пер.Я.Л.Черткова.Минск,1991.
Иосиф Флавий.Иудейские древности/Пер.Г.Г.Генкеля.Минск,1994.Т.2.
Истор1я агванъ Моисея Каганкатваци писателя X века/Пер.К.Паткань-янъ.
СПб.,1861.
Калинина Т.М. Сведения ранних ученых арабского халифата о народах на
территории СССР.М., 1988.
Квинт Курций Руф.История Александра Македонского / Отв. ред.
А.А.Вигасин. С приложением сочинений Диодора, Юстина, Плутарха об
Александре. М.,1993.
483
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
Кляшторный СГ.Древнетюркские рунические памятники как источник по
истории Средней Азии.М.,1964.
Корпус боспорских надписей.М.-Л.,1965.
Кюнер Н.В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии
и Дальнего Востока. М., 1961.
Корнелий 7ш<шп.Сочинения в двух томах / Пер.А.С.Бобовича, Г.С.Кнабе, ред.
Я.М. Боровского, М.Е. Сергеенко.СПб.,1993.
Константин Багрянородный, Об управлении империей:[Греч.]текст,
пер., комм./Под ред. Г.Г.Литаврина, П.Новосельцева / Введ. Г.Г.Литаврина.
М.,1989.
К сено фонт. Воспоминания о Сократе/Пер. и послеслов. С. И. Соболевского.
М.,1993.
Латышев В. В. Известия древних писателей греческих и латинских о
Скифии и Кавказе.СПб.Т.I.Греческие писатели. 1890, 1896.
Латышев В. В. Известия древних писателей греческих и латинских о Скифии и
Кавказе. СПб.Т.И. Латинские писатели. 1904.
Дукшш.Токсарид, или Дружба/Пер.Д.Сергеевского/Шукиан из Самосаты.
М.,1991.
Луций Анней Сенека.Нравственные письма к Луцинию; Трагедии/ Пер.
С.А.Ошерова.М.,1986.
Малявин А.Г. Танские хроники о государствах Центральной Азии. Тексты и
исследования. Новосибирск, 1989.
Марк Анней Лукан.Фарсалия или поэма о гражданской войне / Пер.
Л.Е.Остроумова. М., 1993.
Марк Валерий Марциал. Эпиграммы/Пер., вступ. статья и комм.
Ф.Петровского.М.,1985.
Материалы об аланах, извлеченные сотрудником Матенадарана М.Дарбинян
в 1960 г.//Архив СОИГСИ.ФЛ.ОпЛ.Д.137 «а».
Материалы по истории древних кочевых народов группы дунху. М.,1984.
Материалы по истории сюнну (по китайским источникам)/Пред., пер. и прим.
B.C. Таскина.М.,1968.
Материалы по истории сюнну (по китайским источникам)/Пред., пер. и прим.
B.C. Таскина.М., 1973.
Моисей Хоренский.Исгор\я Арменш/Пер.Н.О. Эмина.М.,1893.
Мровели Леонти.Жизнь картлийских царей.Извлечение сведений об абхазах,
народах Северного Кавказа и Дагестана/Пер., коммен. и пред. Г.В.Цулая.
М.,1979.
484
БпбплограФпя
Памятники армянской агиографии/Пер.с древнеармянского, вступ.статья и
прим.К.С.Тер-Давтян.Ереван, 1973. Вып. I.
Патканов К.П. Армянская географ1Я VII века по Р.Х.(приписывавшаяся Моисею
Хоренскому).Текст и перевод съ присовокуплешемъ картъ и объяснительныхъ
примечанш.СПб.,1877.
Письма Плиния Младшего/Пер.М.Е.Сергеенко, А.И.Доватура, В.С.Соколова,
прим.М.Е.Сергеенко, В.С.Соколова.М.-Л.,1950.
Псевдо-Аристотель.Рассказы о диковинах/Пер., вступ. статья и комм.
Н.А.Поздняковой//ВДИ.1987.№3.
Свод древнейших письменных известий о славянах.К XVIII Международному
конгрессу византинистов (I-VI вв.).М.,1991.Т.1.
Старинное монгольское сказание о Чингис-хане.// «Труды членов российской
духовной миссии в Пекине».СПб.,1866.Т.ГУ.
Страбон.География в семнадцати книгах / Пер., пред. и указ. Ф.Г.Мищенко.
М.,1879.
Страбон. География в 17 книгах/Пер., статья и комм.Г.А.Стратановского.
М.,1994.
Тизенгаузен Д.ЛСборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды.
СПб.,1884.Т.1-И.
Троецарствие (Сань го чжи).М.,1954.Т.1.
Фавстос Бузанд.История Армении / Пер. и комм. М.А.Геворгяна. Ереван, 1953.
Шихсаидов А.Р., Айтберов Т.М., Орозаев Г.М. Дагестанские исторические
хроники. М.,1993.
485
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
II. Источники на китайском языке
ХШ - Бань /уХань шу (История Хань).Пекин,1964.
ХШ - Бань /уХань шу (История Хань).Эршиу ши.Т.1.Шанхай, 1933.
ШЦ - Сыма Цянь.Ши цзи (Исторические записки).Пекин,1975.
ШЦ - Сыма Цянь.Ши цзи (Исторические записки).Эршиу ши. Т.1. Шанхай,
1933.
БШ -Ли Яньшоу.Бэй ши (История Севера).Пекин,1974.
ВШ - Вэй Шоу.Бэй шу (История Вэй).Пекин,1974.
СГЧ - Чэнь Шоу.Сгиъ го чжи (Описание Трех царств).Пекин,1959.
СТЧ - Циньдин сиюй ту чжи (Императором утвержденное «Описание и карты
западного края»).Сянган,1969.
СТШ - Оуян Сю.Синь Тан шу (Новая история Тан).Пекин,1975.
ХХШ - Фань Е. Хоу Хань шу (История Поздней Хань).Пекин,1965.
ЦТШ - Ли Сюй. Цзю Тан шу (Старая история Тан). - Эршиу ши. Т.4. Шанхай,
1933.
ЦФЮГ - Ван Циньжо.Цефу юаньгуй (Сокровищница книжной палаты). Пекин,
1960.
ЦШ - Фань Сюаньлин.Цзинь шу (История Цзинь).Пекин,1974.
ЧШ - Линху Дэфэнь. Чжоу шу (История Чжоу). - Эршиу ши.Т.З. - Шанхай,
1933.
486
БпблпограФпя
III. Литература
А баев В. И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. - М.,
1996. -T. I-III.
Абаев В.И. Осетинский язык и фольклор. - М.-Л., 1949. - Т. I.
А баев В.И. Скифский язык // Осетинский язык и фольклор. - М.-Л., 1949.
Абрамова М.П. К вопросу об аланской культуре Северного Кавказа//СА. -
1978.-№1.
Абрамова М.П. Сарматская культура II в. до н. э. -1 в. н. э. (по материалам
Нижнего Поволжья. Сусловский этап) // СА. - 1959. - № 1.
Абросов В.Н. Гетерохтонность периодов повышенного увлажнения гумидной
и аридной зон // Известия ВГО. - 1962. - № 4.
Акишев К.А. Древнее золото Казахстана. - Алма-Ата, 1983.
Акишев К.А., Кушаев Г.А. Древняя культура саков и усуней долины реки Или. -
Алма-Ата, 1963.
Алексеев В.П. Антропологические аспекты индоиранской проблемы //
ЭПИЦАД. - 1981.
Алексеев В.П. Антропологический очерк населения древнего и ранне-
средневекового Восточного Туркестана // ВТ. - М., 1992. - Т. И.
Алексеев В.П. Европеоидная раса в Южной Сибири и Центральной Азии, ее
участие в происхождении современных народов // ПАС. - 1969.
Алексеев В.П. Историческая антропология и этногенез. - М., 1989.
Алексеев В.П. Новые данные о европеоидной расе в Центральной Азии //
Бронзовый и железный век Сибири. - Новосибирск, 1974.
Алексеев В.П. Палеоантропология Алтае-Саянского нагорья эпохи неолита и
бронзы // Антропологический сборник. - 1961. - Т. 3.
Алексеев В.П. Палеоантропология Алтая эпохи железа // СА. - 1958. - № 1.
Алексеев В.П. Этногенез. - М., 1986.
Алексеев В.П., Гохман И.И. Палеоантропология Центральной Азии. -
М., 1984.
Антонова Е.В. Несколько заметок о первобытной археологии Синьцзяна //
Восточный Туркестан и Средняя Азия. История. Культура. Связи. - М., 1982.
Антонова Е.В. Бронзовый век // Восточный Туркестан. - М., 1988. - Т. I.
Аристов H.A. Этнические отношения на Памире и в прилегающих странах по
древним, преимущественно китайским, историческим известиям // Русск. Антропол.
Журн.-1904.-№1-2.
487
Асы-апаны в Восточном СкпФпп
Аскаров А.Э. Сапаллитепа. - Ташкент, 1973.
Ахмад Р., Долкун К. Уникальная находка Таримской археологической
экспедиции. (На уйгур, яз.) // Памятники культуры Синьцзяна. - Урумчи.
1986.-I.
Балонов Ф.Р. Колесный транспорт сарматской эпохи // Археология Южной
Сибири. -Кемерово. - II.
Бартольд В.В. Туркестан в эпоху монгольского нашествия // Сочинения. М.,
1963. Т. I.
Белявский В.А. Война Вавилонии за независимость и гегемония скифов в
Передней Азии // Исследования по истории стран Востока. - Л., 1964.
Берг Л.С. Путешествия Н.М. Пржевальского. - М.-Л., 1952.
Берлизов Н.И., Каминский В.Н. Аланы, Кангюй и Давань // ПАВ. - 1993. - № 7.
Бернар П., Абдуллаев К. Номады на границе Бактрии (к вопросу этнической и
культурной идентификации) // РА. - 1997. - № 1.
Бернштам А.Н. Историко-археологические очерки Центрального Тянь-Шаня
и Памиро-Алая. - М.-Л., 1952. (МИА, № 26).
Бернштам А.Н. К вопросу об усунь // кушан и тохарах // СЭ. - 1947. № 3.
Бернштам А.Н. Очерк истории гуннов. - Л., 1951.
БоровковаЛ.А. Запад Центральной Азии во II в. до н. э. - VII в. н. э. (Историко-
географический обзор по древнекитайским источникам). - М., 1989.
Бретшнейдер Э. Русь и асы на военной службе в Китае // «Живая старина». -
СПб., 1894. - Вып. I.
Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. - М., 1983.
Буюклиев X. К вопросу о фракийско-сарматских отношениях в I - начале
II века н. э. // РА. - 1995. - № 1.
Вадецкая Э.Б. Археологические памятники в степях Среднего Енисея. - Л., 1986.
Вайнберг Б.И. Монеты древнего Хорезма. - М., 1977.
Вайнберг Б.И. Некоторые вопросы истории Тохаристана в IV-V вв. // Буддийский
культовый центр Кара-тепе в Старом Термезе. М., 1972. III.
Вайнберг Б.И. Скотоводческие племена в древнем Хорезме // Культура и
искусство древнего Хорезма. - М., 1981.
Вайнберг Б.И. Удельный чекан раннесредневекового Кердера // Вопросы
антропологии и материальной культуры Кердера. - Ташкент, 1973.
Вайнберг Б.И. Этногеография Турана в древности: VII в. до н. э. - VIII в. н. э. -
М., 1999.
Вайнберг Б.И. Эфталитская династия Чаганиана и Хорезм (по данным
нумизматики) // Нумизматический сборник. ГИМ. - М., 1971. - Ч. IV. - Вып. III.
488
БпбппограФпя
Вайнбсрг Б.И., Левина Л.М. Чирикрабатская культура // Низовья Сырдарьи в
древности. - М., 1993. - Вып. 1.
Вайнбсрг Б.И., Левина Л.М. Чирикрабатская культура в низовьях
Сырдарьи // Степная полоса азиатской части СССР в скифо-сарматское время. -
М., 1992.
Вайнбсрг Б.И., Новгородова Э.А. Заметки о знаках и тамгах Монголии // История
и культура народов Средней Азии. - М, 1976.
Вайнбсрг Б. И., Юсупов X. О фортификационных особенностях парфянской
крепости Игды-кала на Узбое // Памятники Туркменистана. - 1984. - № 1/37.
Ван Биньхуа. Субэйсийские находки // Китай. - 1993. - № 3.
Васильев И.Б., Кузнецов П.Ф., Семенова А.П. Потаповский курганный
могильник индо-иранских племен. - Самара, 1994.
Васильев Л.С. Бань Чао в Западном крае // ВДИ. - 1955. - № 1.
Витт В.О. Лошади Пазырыкских курганов // СА. - 1952. - XVI.
Вишневская O.A. Культура сакских племен низовьев Сырдарьи в VII-V вв.
дон. э. -М, 1973.
Вриений Никифор. Исторические записки (976-1087). - М., 1997.
Габуев Т.А. Происхождение алан по данным письменных источников // ВДИ. -
2000. - № 3.
Габуев Т.А. Ранняя история алан (по данным письменных источников). -
Владикавказ, 1999.
Гаглойти Ю.С. Аланы и вопросы этногенеза осетин. - Тбилиси, 1966.
Генинг В.Ф., Зданович Г.Б., Генинг В.В. Синташта. - Челябинск, 1992.
Географический атлас // IV издание. ГУГК при Совете министров СССР. -
М., 1982.
Го Можо. Эпоха рабовладельческого строя (Китай). - М., 1956.
Горелик М.В. Кушанский доспех // Древняя Индия: Историко-культурные
связи.-М., 1982.
Горелик М.В. Сакский доспех // Центральная Азия: Новые памятники
письменности и искусства. - М., 1987.
Горончаровский В.А. Исследование городища и некрополя Илурата //
АО.-1985.
Граков Б.Н. Пережитки матриархата у сарматов // ВДИ. - 1947. -№ 3.
Грантовский Э.А. Из истории восточноиранских племен на границах Индии. -
КСИНА.-1963.-№61.
Грантовский Э.А. О восточноиранских племенах кушанского ареала //
Центральная Азия в Кушанскую эпоху. - М., 1975. - Т. П.
489
Асы-апаны в Восточном СкпФпп
Грач Н.Л., Грач А.Д. Золотая композиция скифского времени из Тувы //
Центральная Азия: новые памятники письменности и искусства. - М., 1987.
Григорьев В.В. О скифском народе саках. - СПБ., 1871.
Грумм-Гржимайло ГЕ. Белокурая раса в Средней Азии // Гумилев Л.Н. Соб.
соч.-М., 1997.-Т. IX.
Грумм-Гржимайло ГЕ. Западная Монголия и Урянхайский край. - Л.,
1926.-Т. И.
Грумм-Гржимайло ГЕ. Описание путешествия в Западный Китай. - М.,
1948.-Т. И.
Грумм-Гржимайло ГЕ. Рост пустынь и гибель пастбищных угодий и культурных
земель в Центральной Азии за исторический период // Изв. ВГО. - 1933. - Т. XV. -
Вып. 5.
Грязное М.Н. Аржан - царский курган раннескифского времени. - Л., 1980.
Грязное М.П., Вадецкая Э.Б. Афанасьевская культура // История Сибири. - Л.,
1968.- Т. I.
Гугуее В.К. Головной убор из кургана 10 Кобяковского могильника // Историко-
археологические исследования в г. Азове и на Нижнем Дону в 1990 г. - Азов,
1991.-Вып. 10.
Гугуее В.К. Кобяковский курган (к вопросу о восточных влияниях на культуру
сарматов I в. н. э. - начала II в. н. э.) // ВДИ. - 1992. - № 4.
Гумилее Л.Н. Динлинская проблема. (Пересмотр гипотезы Г.Е. Грумм-
Гржимайло в свете новых исторических и археологических материалов) // Соб.
соч.-М., 1997.-Т.9.
Гумилее Л.Н. Древние тюрки. - М., 1993.
Гумилее Л.Н. История колебаний уровня Каспия // Собр. соч. - М., 1998. -
Т. XI.
Гумилее Л.Н. Таласская битва 36 г. до н. э. // Исследования по истории культуры
народов Востока (сб. статей). - Л., 1960.
Гумилее Л.Н. Тысячелетие вокруг Каспия // Соб. соч. - М., 1998. - Т. XI.
Гумилее Л.Н. Хунну // Соб. соч. - М., 1997. - Т. IX.
Гумилее Л.Н. Этногенез и биосфера Земли // Соб. соч. - М., 1997. - Т. III.
Давыдова A.B. Иволгинский комплекс (городище и могильник) - памятник хунну
в Забайкалье. -Л., 1985.
Дандамаее М.А. Поход Дария против скифского племени тиграхауда. -
КСИНА.-1963.-Вып. 65.
Деорниченко В.В., Федоров-Давыдов ГА. Сарматское погребение скептуха I
в. н. э. у с. Косика Астраханской области // ВДИ. - 1993. - № 3.
490
ВпБппограФпя
Дсбец Г.Ф. Палеоантропология СССР. - М., 1948.
Дебс Г.Г. Военное соприкосновение между римлянами и китайцами // ВДИ-
1946.- №2.
Десятников Ю.М. Катафрактарий на надгробии Афения // СА. - 1972. №4.
Древние индо-иранские культуры Волго-Уралья. - Самара, 1995.
Дьяконов И.М. История Мидии. - М., 1956.
Ельницкий Л.А. Знания древних о северных странах. - М., 1961.
Ерсмян СТ. Страна «Махелония» надписи Кааба-и-Зардушт// ВДИ. - 1967. -№4.
Заднспровский Ю.А. Древние бронзы Синьзяна (КНР) // Древности. - 1992. - № 3.
Заднспровский Ю.А. К истории кочевников Средней Азии кушанского
периода. // Центральная Азия в Кушанскую эпоху. - М., 1975. - Т. И.
Заднспровский Ю.А. Культурные связи населения эпохи бронзы и раннего железа
Южной Сибири и Синьцзяна // Проблемы культурогенеза и культурное наследие. -
СПб., 1993.-Ч. И.
Заднепровский Ю.А Находки кочевнических зеркал на территории Индостана
и в Южном Вьетнаме // ПАВ. - 1993. - № 7.
Заднепровский Ю.А. Об этнической принадлежности памятников
кочевников Семиречья усуньского периода II в. до н. э. - V в. н. э. // Страны и народы
Востока. - М., 1971. - Вып. X.
Засецкая И.П. Зооморфные мотивы в сарматских бляшках // Античная
торевтика. - Л., 1986.
Засецкая И.П. Изображения «пантеры» в сарматском искусстве // СА. -
1980. -№1.
Засецкая И.П. Классификация наконечников стрел гуннской эпохи (конец IV -
V вв. н. э.) // История и культура сарматов. - Саратов, 1983.
Захаров A.A. Материалы по археологии Сибири. Раскопки акад. В.В. Радлова
в 1865 г. // Тр. ГИМ. - М., 1926. - Вып. 1. Разряд археологический.
Зезенкова В.Я. Некоторые краниологические материалы кушанского времени
в Средней Азии // Центральная Азия в Кушанскую эпоху. - М., 1974.
Зеймаль Е.В. Кушанская хронология (материалы по проблеме). - М., 1968.
Зильберт М. Феномен ашкеназских евреев: загадки истории еврейского народа
с точки зрения теории этногенеза Л.Н. Гумилева. - СПб., 2000.
Зимина В.М. Афанасьевское погребение из Тувы // Сибирский археологический
сборник. - Новосибирск, 1966.
Зуев Ю.А. Сармато-аланы Приаралья (Яньцай/Абзойя) // Культура кочевников
на рубеже веков: проблемы генезиса и трансформации. Материалы международной
конференции. -Алмааты, 1995.
491
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
Зуев Ю.А. Юечжи и кушаны в свете китайских источников // Центральная Азия
в Кушанскую эпоху. - М., 1974. - Т. I.
Иванов В.В. Памятники тохароязычной письменности // ВТ. - 1992. -
Т.П.
Иванов К. П. Взгляды на этнографию, или Есть ли в советской науке два учения
об этносе? // Известия ВГО. - 1985. - № 3.
Исмагулов О. Население Казахстана от эпохи бронзы до современности. - Алма-
Ата, 1970.
История таджикского народа. - М., 1963. - Т. 1.
Казахстан. - М., 1970. (Сборник серии «Советский Союз»).
Киселев СВ. Древняя история Южной Сибири. - М., 1949.
Киселев СВ. Неолит и бронзовый век Китая // СА. - 1960. - № 4.
Клейн Л.С Самарский тарандр и вопрос о происхождении сарматов // Скифо-
сибирский звериный стиль в искусстве народов Евразии. - М., 1976.
Козлов П.К. Монголия и Амдо и мертвый город Хара-Хото. - М., 1948.
Крадин H.H. Империя Хунну. - Владивосток, 1996.
Крадин H.H. Кочевая империя как социополитическая система // Проблемы
археологии скифо-сибирского мира: Тез. Всесоюз. арх. конферен. - Кемерово. 1989.
Кругликова И. Т. Идолы из Дильберджина // История и культура античного
мира. -М., 1977.
Крюков М.В. Восточный Туркестан в III в. до н. э. - VI в. н. э. // Восточный
Туркестан в древности и раннем средневековье. - М., 1988. - Т. I.
Крюков М.В.у Малявин В.В., Софронов М.В. Древние китайцы в эпоху
централизованных империй. - М., 1983.
Крюков М.В.j Малявин В.В., Софронов М.В. Китайский этнос на пороге средних
веков. - М., 1979.
Кубарев В.Д. Кинжалы из Горного Алтая // Военное дело древних племен Сибири
и Центральной Азии. - Новосибирск, 1981.
Кубарев В.Д. Курганы Сайлюгема. - Новосибирск, 1992.
Кубарев В.Д. Курганы Уландрыка. - Новосибирск, 1987.
Кузнецов В.А. Аланские племена Северного Кавказа // МИА. 1962. №106.
Кузнецов В.А. Очерки истории алан. - Владикавказ, 1992.
Кузьмина Е.Е. Древнейшая фигурка двугорбого верблюда // СА. - 1963. - № 2.
Кузьмина Е.Е. Культурная и этническая атрибуция пастушеских племен
Казахстана и Средней Азии // ВДИ. - 1988. - № 2.
Кузьмина Е.Е. Металлические изделия энеолита и бронзового века в Средней
Азии.-М., 1966.
492
Бпбппографпя
Кузьмина Е.Е. Откуда пришли индоарии? - М., 1994
Кузьмина Е.Е. Предыстория Великого Шелкового пути: контакты населения
евразийских степей и Синьцзяна в эпоху бронзы // ВДИ. - 1999. № 1.
Кузьмина Е.Е. Три направления культурных связей андроновских племен //
Северная Евразия в эпоху бронзы и раннего железа. - СПб., 1992.
Ку клина И.В. Этногеография Скифии по античным источникам. - Л., 1985.
Куликовский Ю.А. Аланы по сведениям классических и византийских
писателей // «Чтения в историческом обществе Нестора-летописца». Отд. II. - Киев, 1899.
Кучера С. Новые достижения археологов и антропологов КНР // Общество и
государство в Китае. - М., 1988.
Кучера С. Ранняя история Синьцзяна: неолит - начало века металла // Восточный
Туркестан и Средняя Азия. История. Культура. Связи. - М., 1982.
Кызласов Л.Р. Древняя Тува. - М., 1979.
Кызласов Л.Р. Этапы древней истории Тувы. // Вестник МГУ. Ист.-фил. сер. -
1958.- №4.
Левина Л.М. Джетыасарские склепы. // Низовья Сырдарьи в древности. - М.,
1993. - Вып. И. Джетыасарская культура. - Часть I. Склепы.
Левина Л.М. Этнокультурная история Восточного Приаралья: I тыс. до н. э. -1
тыс. н. э. - М., 1996.
Липский A.M. Новые данные по афанасьевской культуре // Вопросы истории
Сибири и Дальнего Востока. - Новосибирск, 1961.
Литвинский Б.А, Древние кочевники «Крыши мира». - М., 1972.
Литвинский Б.А. Кангюйско-сарматский фарн (к историко-культурным связям
племен Южной России и Средней Азии). - Душанбе, 1968.
Литвинский Б. А. Саки, которые за Согдом // Тр. АН ТаджССР. - 1960. - Т. 120.
Литвинский Б.А., Пичикян И.Р. Тахт- и-Сангин - Каменное городище // APT. -
Душанбе, 1986. - Вып. XIX.
Ломан В.Г. Раскопки ямного кургана в Карагандинской обл. // Вопросы
археологии Центрального и Северного Казахстана. - Караганда, 1989.
Лысенко H.H. О местонахождении Яньцай и Кангюя (к вопросу о маршруте
движения аланской орды к границам Европы) // IV Царскосельские чтения. - СПб.:
Изд-во ЛГОУ им. A.C. Пушкина, 2000. - Т. VI.
Лысенко H.H. Асы и тохары (к вопросу об участии юэчжи в раннем этногенезе
алан) // Вишняковские чтения. Материалы научно-практической конференции. СПб. -
Бокситогорск. 2000. - Т. VI.
Лысенко H.H. Историческая прародина алан (некоторые аспекты изучения
раннего этногенеза алан). СПб., 2000.
493
Асы-аланы в Восточной СкпФпп
Лысенко H.H. Об этнонимах «ас» и «алан» (вопросы происхождения и
смысловой интерпретации). V Царскосельские чтения. Материалы научно-
теоретической межвузовской конференции. Том I. СПб., 2001.
Лысенко H.H. Асы-аланы в Центральной Азии (центральноазиатсий аспект
раннего этногенеза алан). Автореферат дисс. ... кандидата исторических наук.
Владикавказ, 2001.
Лысенко H.H. Аланский поход Нерона // Нижневолжский археологический
вестник. Вып. 5. 2002.
Лысенко H.H. Саи царя Сайтафарна и сарматы царские (вновь о проблеме
сарматской военной экспансии на территорию Великой Скифии) // Древности
Кубани. Вып. 19.
Лысенко H.H. Роксоланы царя Гатала и ревксиналы царя Тасия (к вопросу о
военно-политических союзах сарматских племен во II в. до н. э.). // Древности
Кубани. Вып. 19. 2003.
Максименко В.Е. Исследование курганов на реке Быстрой // АО. 1981. -
М., 1982.
Максименко В.Е. Раскопки курганов в Тацинском районе Ростовской области //
АО. 1979.-М., 1980.
Максименко В.Е. Савроматы и сарматы на Нижнем Дону. - Ростов н/Д, 1983.
Максименко В.Е. Сарматы на Дону (археология и проблемы этнической
истории) // Донские древности. - Азов, 1998. - Вып. 6.
Максименко В.Е. Этническая история Подонья скифской эпохи // Проблемы
хронологии археологических памятников степной зоны Северного Кавказа. - Ростов
н/Д, 1983.
Максимов Е.К. Сарматские бронзовые котлы и их изготовление. // СА. - 1966. -
№4.
Малявкин А.Г. Согдийский торговый союз // Информационный бюллетень
Международной ассоциации по изучению культур Центральной Азии. - М.,
1989 а.-Вып. 15.
Мамонова H.H. Антропологический тип древнего населения Западной
Монголии по данным палеоантропологии // Сборник Музея антропологии и
этнографии. -Л., 1980. - Т. XXXVI.
Мамонова H.H. Демография Улангомского могильника (саяно-тувинская
культура, V-III вв. до н. э.) // Археология и этнография Монголии. -
Новосибирск, 1978.
Маргулан А.Х., Акишев К.А., Кадырбаев М.К., Оразбаев A.M. Древняя культура
Центрального Казахстана. - Алма-Ата. 1966.
494
БпЗппограФпя
Марсадолов Л.С., Зайцева Г.И., Лебедева Л.М. Корреляция дендрохронологи-
ческих и радиоуглеродных определений для больших курганов Саяно-Алтая //
Элитные курганы степей Евразии в скифо-сарматскую эпоху: Материалы заседаний
«круглого стола». - СПб., 1994.
Матвеева Н.П. Ранний железный век Приишимья. - Новосибирск, 1994.
Материалы второго Всесоюзного совещания по космической антропоэколо-
гии.-М., 1988.
Мачинский Д.А. Некоторые проблемы этногеографии восточноевропейских
степей во II в. до н. э. - I в. н. э. // АГСЭ. - 1974. - Вып. 16.
Мачинский Д.А. О времени первого активного выступления сарматов в
Поднепровье по свидетельствам античных письменных источников // АСГЭ. -
1971.-Вып. 13.
Медведев А.П. Погребение воина в I Чертовицком могильнике // История и
культура сарматов. - Саратов, 1983.
Мерперт Н.Я. Древнейшие скотоводы Волжско-Уральского междуречья. -
М., 1974.
Миняев С.С. К хронологии и периодизации скифских памятников Ордоса //
Проблемы хронологии и периодизации археологических памятников Южной
Сибири: Тез. докл. Всесоюзной науч. конф. - Барнаул, 1991.
Мищенко Ф.Г. Противоречия в известиях Геродота о первом появлении
сарматов и скифов в Европе // ФО. - 1899. -Т. 17.
Могильников В.А. Калачевка - памятник позднего этапа саргатской культуры //
Проблемы археологии Урала и Сибири. - М., 1973.
Могильников В.А. Курганы Кызыл-Джар I, VIII - памятник пазырыкской
культуры Алтая // Вопросы археологии и этнографии Горного Алтая. - Горно-
Алтайск, 1983.
Могильников В.Α., Суразаков A.C. Археологические исследования в долинах
рек Боротал и Алагаил // СА. - 1980. - № 2.
Молодил В. И. Исследование кургана с мерзлотой могильника Верх-Кальджин II //
Археологические открытия 1994 года. - М., 1995.
Молодин В.И., Алкин C.B. Могильник Гумугоу (Синьцзян) в контексте
афанасьевской проблемы // Гуманитарные исследования: итоги последних лет. -
Новосибирск. 1997.
Мошкова М.Г. Происхождение раннесарматской (прохоровской) культуры. -
М., 1974.
Мошкова М.Г. Пути и особенности развития савромато-сарматской культурно-
исторической общности: Автореф. дис. докт. ист. наук. - М., 1989.
495
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
Ноглср Λ.Ο., ЧибироваЛ.А. К вопросу о развитии хозяйственных типов в древних
обществах // Античность и варварский мир. - Орджоникидзе, 1985.
Низовья Сырдарьи в древности. - М., 1993-1995. - Вып. II-V: Джетыасарская
культура. - Ч. I-V.
Новгородова Э.А. Древняя Монголия. - М., 1989.
Новгородова Э.А. Центральная Азия и карасукская проблема. - М., 1970.
Обсльченко O.E. Культура античного Согда. - М., 1992.
Обелъченко О.В. Курганы древнего Согда. -Ташкент, 1981.
Обсльченко О.В. Кую-Мазарский могильник // ТИИА АН УзССР. - Ташкент,
1956.-Вып. XIII.
Обсльченко О.В. Лявандакский могильник // ИМКУ. - Ташкент, 1961. - Вып. 2.
Обсльченко О.В. Мечи и кинжалы из курганов Согда // СА. - 1978. - № 4.
Обелъченко О.В. Сазаганские курганы // ИМКУ. -Ташкент, 1966. - Вып.7.
Овдиенко И.Х. Внутренняя Монголия. - М., 1954.
Основы иранского языкознания: Древнеиранские языки. - М., 1979.
Перевалов СМ. О племенной принадлежности сарматских союзников Иберии
в войне 35 г. н. э.: три довода в пользу аланов // ВДИ. - 2000. - № 1.
Петров М.П. Пустыни Центральной Азии. - М., 1966-1967. - Т. 1-2.
Пилипко В.Н. Парфянские бронзовые монеты со знаком под луком // ВДИ. -
1980.- № 4.
Пиотровский Б.Б. Ванское царство (Урарту). - М., 1959.
По следам древних культур от Волги до Тихого океана. - М., 1954.
Полосьмак Н.В. Погребение знатной пазырыкской женщины на плато У кок //
Altaica. - Новосибирск, 1994. - Вып. 4.
Посредников В.А. О ямных миграциях на восток и афанасьевско-прототохарская
проблема // Донецкий археологический сборник. - Донецк, 1992.
Потемкина Т.М. Работы Тоболо-Иртышского отряда // Археологические
открытия 1977. - М., 1978.
Прохорова Т.Α., Гугуев В.К. Богатое сарматское погребение в кургане 10
Кобяковского могильника. // СА. - 1992. - № 1.
Пугаченкова Г.А. Древности Мианкаля. - Ташкент, 1989.
Пугаченкова Г.А. Из художественной сокровищницы Среднего Востока. -
Ташкент, 1987.
Пугаченкова Г. А. Образ кангюйца в согдийском искусстве // Из художественной
сокровищницы Среднего Востока. - Ташкент, 1987.
Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука // Пер. А.И. Ма-
леина. -М., 1957.
БпбппограФпя
Пшеничнюк А.Х. Культура ранних кочевников Южного Урала. - М., 1983.
Пьянков И.В. Восточный Туркестан в свете античных источников // Восточный
Туркестан. - М., 1988. - Т. I.
Пьянков И.В. К вопросу о маршруте похода Кира II на массагетов // ВДИ. -
1964.- №3.
Пьянков И.В. Саки (содержание понятия). - Изв. АН ТаджССР. Отделение
обществ, наук. - 1963. - № 3 (53).
Пьянков И.В. Хорасмии Гекатея Милетского // ВДИ. - 1972. - № 2.
Расе Б.А. Аланы в евразийских степях: восток - запад // Скифия и Боспор:
Материалы конференции памяти акад. М.И. Ростовцева. - Новочеркасск, 1989.
Расе Б.А. «Княжеские погребения» сарматского времени в г. Новочеркасске //
Археологические памятники Европейской части РСФСР: Методические материалы
к своду памятников истории и культуры. - М., 1985.
Расе Б.А. Пазырык и Хохлач: некоторые параллели // Скифо-сибирский мир
(искусство и идеология): Тезисы второй археологической конференции. - Кемерово, 1984.
Расе Б.А., Яценко С.А. О времени первого появления аланов в Юго-Восточной
Европе (тезисы). // Скифия и Боспор: Материалы конференции памяти акад. М.И.
Ростовцева. -Новочеркасск, 1993.
Раевский Д.С. Очерки идеологии скифо-сакских племен. - М., 1977.
Ростовцев М.И. Скифия и Боспор. - Пг., 1925.
Ростовцев М.И. Эллинство и иранство на юге России. - Пг., 1918.
Ртвеладзе Э. Нефритовые изделия в Средней Азии // Наследие предков.
Душанбе. -1995. -№ 2.
Рубрук Гильом де. Путешествие в восточные страны. - М., 1957.
Руденко СИ. Культура населения Горного Алтая в скифское время. -
М.-Л., 1953.
Руденко СИ. Культура населения Центрального Алтая в скифское время. -
М.-Л., 1960.
Руденко СИ. Горноалтайские находки и скифы. - М-Л., 1952.
Рыков П.С Отчет о раскопках в Нижнем Поволжье и Уральской губернии в
1926 и 1927 гг. // Архив ЛОИА. - Ф. 2. - 1927/187.
Рыков П.С. Сусловский курганный могильник. - Саратов, 1925.
Рынков П.И. Топография Оренбургской губернии. - Оренбург, 1887.
Савинов Д. Г., Бобров В.В. Афанасьевская культура // Древние культуры
Бертекской долины. - Барнаул, 1994.
Садыкова М.Х. Сарматы на территории Башкирии: Дис. ... канд. ист. наук. -
М., 1965.
32 Заказ №217
497
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
Capuatiudu В.И. Афганистан: сокровища безымянных царей. - М., 1983.
Capuanuàu В.И. О Великом Лазуритовом пути на Древнем Востоке // Краткие
сообщения Института археологии. - 1968. - № 114.
Семенов В.А. Древнейшая миграция индоевропейцев на Восток // ПАВ. - СПб.,
1993.-Вып. 4.
Симоненко A.B. Из истории взаимоотношений Ольвии и сарматов в I в. н. э. //
Античная цивилизация и варварский мир в Подонье - Приазовье: Тезисы докладов
к семинару. - Новочеркасск, 1987.
Симоненко A.B., Лобай Б.И. Сарматы северо-западного Причерноморья в
I в. н. э. (погребения знати у села Пороги). - Киев, 1991.
Скрипкин A.C. Азиатская Сарматия во II-IV вв. (некоторые проблемы
исследования) // СА. - 1982. - Ч. 2.
Скрипкин A.C. Азиатская Сарматия: проблемы хронологии и ее исторический
аспект. -Саратов, 1990.
Скрипкин A.C. К вопросу этнической истории сарматов первых веков нашей
эры//ВДИ.-1996.-№1.
Скрипкин A.C. К датировке некоторых типов сарматского оружия // СА. -
1980.-№1.
Скрипкин A.C. К проблеме хронологии археологических памятников
Азиатской Сарматии II-IV вв. // Древние и средневековые культура Поволжья. -
Куйбышев, 1981.
Скрипкин A.C. Нижнее Поволжье в первые века нашей эры. - Саратов, 1984.
Скрипкин A.C. Фибулы Нижнего Поволжья (по материалам сарматских
погребений) // СА. - 1977. - № 2.
Смирнов К.Ф. Кочевники Северного Прикаспия и Южного Приуралья
скифского времени. // Этнография и археология Средней Азии. - М., 1979.
Смирнов К.Ф. О погребении роксолан // ВДИ. - 1948. - № 1.
Смирнов К.Ф. Савроматы и сарматы // Проблемы археологии Евразии и
Северной Америки. - М., 1977.
Смирнов К.Ф. Сарматские курганные погребения в степях Поволжья и
Южного Приуралья I в до н. э. - IV в. н. э.: Дис. канд. ист. наук. - М, 1945.
Смирнов К.Ф. Сарматы и утверждение их политического господства в
Скифии.-М., 1984.
Смирнов К.Ф. Сарматы на Илике. - М., 1975.
Смирнов К.Ф. Сарматы Нижнего Поволжья и междуречья Дона и Волги в IV в.
до н. э. - II в. н. э. // СА. - 1974. - № 3.
Соколов В.Е. Систематика млекопитающих. - М., 1979.
498
БпбппограФпя
Сорокин СС Керамика древнего Хотана // АСГЭ. - 1961. - 3.
Ставиский Б.Я. Средняя Азия в кушанский период // ИТН. - 1963. - Т. I.
Степугина Т. В. Первые государства в Китае // История Древнего мира: Ранняя
древность. - Изд. 3. - М., 1989.
Страбон. География в 17 книгах / Перев. Г.А. Стратановского. - М., 1964.
Тойнби А. Дж. Цивилизация перед судом истории. - М., 1996.
Толстое СП. Древний Хорезм. - М., 1948.
Толстое СП. По следам древнехорезмийской цивилизации. - М., 1948.
Троицкая Т.Н., Бородоеский А.П. Большереченская культура лесостепного
Приобья. -Новосибирск, 1994.
Уарзиати B.C. Народные игры и развлечения осетин. - Орджоникидзе, 1987.
Уарзиати B.C. Флаг в семейной обрядности осетин // Проблемы исторической
этнографии осетин. - Орджоникидзе. 1987.
Успенский В. Страна Кукэ-нор или Цин-хай // «Записки ИРГО по Отделению
этнографии». - СПб., 1880 (отдельный оттиск). - Т. VI.
Фань Вэнь-лань. Древняя история Китая от первобытнообщинного строя
до образования централизованного феодального государства. - М., 1958. -
Т. I.
Федоров-Давыдов Г.А. Кочевники Восточной Европы под властью золото-
ордынских ханов. - М., 1966.
Хаврин СВ. Памятники андроновской культуры на территории Северного
Китая // СЕ.
Хазаное A.M. Очерки военного дела сарматов. - М., 1971.
Цуциее A.A. Аланы Средней Азии (I-VI вв. н. э.): проблемы этногенеза: Автореф.
дисс. ... канд. ист. наук. - Владикавказ, 1999.
Цуциее A.A. Известия китайских письменных источников по ранней истории
алан. // Аланы: история и культура. Alanica-III. - Владикавказ, 1995.
Цуциее A.A. Яньцай: географическая локализация и этническая
интерпретация // История и культура Арало-Каспия. - Алмааты, 1997.
Цыб СВ. Ранняя группа афанасьевских памятников и вопрос о происхождении
афанасьевской культуры // Древняя история Алтая. - Барнаул, 1980.
Цэн Юн. Оборонительные войны против хуннов в эпоху Хань. - Шанхай, 1955.//
Реферативный сборник. - 1956. - № 15. - С. 95.
Чебоксарое H.H. К вопросу о происхождении китайцев // СЭ. - 1947. -
№1.
Чечельницкий A.M. Экстремальность, устойчивость, резонансность в
астродинамике и космонавтике. - М., 1980.
499
Асы-апаны в Восточном СкпФпп
Члснова Н.Л. О степени сходства компонентов материальной культуры в
пределах «Скифского мира» // ПАВ. - 1993. - № 7.
Члснова Н.Л. Олени, кони и копыта (о связях Монголии, Казахстана и Средней
Азии в скифскую эпоху) // РА. - 2000. - № 1.
Чочиев А.Р. Нарты-арии и арийская идеология. - М., 1996.
Шилов В. П. Аорсы (историко-археологический очерк) // История и культура
сарматов.
Шилов В. П. Очерки по истории древних племен Нижнего Поволжья. - Л., 1975.
Юсупов X. Древности Узбоя. - Ашхабад, 1986.
Яцснко С.А. Аланская проблема и центральноазиатские элементы в культуре
кочевников Сарматии рубежа I-II вв. н. э. // ПАВ. - 1993. - № 3.
Яцснко С.А. Аланы в Восточной Европе в середине I - середине IV вв.
н. э. (локализация и политическая история) // ПАВ. - 1993. - № 6.
Яцснко С.А. Костюм и покровы кочевой аристократии из некрополя Тилля-
тепе (Афганистан) // Уч. зап. Комиссии по изучению памятников цивилизаций
древнего и средневекового Востока. - М., 1989.
Яцснко С.А. Костюм племен Пазырыкской культуры Горного Алтая как
исторический источник // ВДИ. - 1999. - № 3.
Яцснко С.А. Основные волны новых элементов костюма в Сарматии и
политические события I в. до н. э. - III в. н. э. Происхождение стиля «клуазонне» //
ПАВ.-1993.-№4.
Яцснко С.А. Плиты - энциклопедии тамг в Монголии и Сарматии // Северная
Евразия от древности до средневековья: Тезисы конференции. - СПб., 1992.
Яцснко С.А. Центральноазиатские и среднеазиатские традиции в искусстве
Сарматии // Античная цивилизация и варварский мир. - Новочеркасск, 1993. -
Ч. И.
Auge Ch.9 Curiel R., Le Ricdcr G. Terrasses sacrées de Bard-e' Nechandeh et Masjidi
Solaiman. - P., 1979.
Bergman F. Archaelogical Researches in Sinkiang // RENWE. - 1939. - V. 7.
Bergman F. Archaelogical Researches in Sinkiang Expecially the Lop Nor Region //
Reports from Scientific Expedition to the North-Western Provincies of China under the
Leadership of Dr. Sven Hedin. - Stockholm. 1939. - Publication 7. Archaeology.
Bergman F. Hedin's Lou-Lan Finds // BMFEA. - 1935. - T. 7.
Bernard P. Les nomades conquérants de l'Empire greco-bactrien. Reflexions sur
leur identité et ethnique et culturele // CRAI. - Paris, 1987.
Bleichsteiner R. Das Volk der Alanen // BFJOO. - Wien, 1918. - В. П.
Bower В. Indo-European Pursuits // Science News. - 1995. - № 8. - V. 147.
500
БпбппограФпя
Burrow T. Tocharian Elements in Kharosthi Documents // JRAS. - 1955. - T. 7.
Cavaignac E. A propos du debut de l'histoire des Medes // J. Asiatique. - 1961.
Charpentier J. Die ethnographische Stellung der Tocharer // ZDMG. - Leipzig,
1917. - B. 71.
Chavannes E. Les pays d'Occident d'après le Heou Han chou // «T'oung Pao». -
1907.-Vol. VIII.
Chavannes Ed. Documents sur les T'ou-kine (turcs) Occidentaux // Сб. Трудов
Орхонской экспедиции. - СПб., 1903. - Т. VI.
De Harles. Les religions de la Chine // Le Museon. - 1891. - Vol. X.
EnokiK. Sogdiana and the Hsiung-nu // CAJ. - 1955. -Vol. 1,1.
Esin E. Tos and moncuk. Notes on Turkish lagpole finials // Central Asiatic Journal.
Wiesbaden.-1972.-XVI (1).
Frye R.N. Tarxun-Turxun and Central Asian history // HJAS. - 1951. - № 1-2. -
Vol. 14.
GutschmidA. Geschichte Irans und seiner Nachbarlander von Alexander dem Groben
bis zum Untergang der Arsaciden. - Tubingen, 1888.
Hadingham E. The Mummies of Xinjiang // Discovery. - 1994.
Han Kangxin. The Study of Ancient Human Skeletons from Xinjiang, China // Sino-
Platonic Papers. - 1994. - V. 51.
Hiebert F. T. Pazyryk Chronology and Early Horse Nomades Reconsidered //
Bulletin of the Asia Institute. N. S. - Blomfield Hills (Mich), 1992. - V. 6.
Hirth F. Ueber Wolga-Hunnen und Hiung-nu. - München, 1899. - Bd. II.
Huang Wenbi. The Exploration around Lob-Nor. 1930-1934. - Peking, 1948.
Hülsene A.F. China in Central Asia // The Early Stage: 125 ВС - AD 23. -
Leiden, 1979.
Ivanov V. V. Tocharian and Ugrian // Studia Linguistica Diachronica et Synchro-
nica. - B.-N.Y., 1985.
Jettmar K. Cultures and Etnic groups West of China in the Second and First
Millenium B.C. // Asian Perspectives. - 1985. - XXIV. 2.
Jettmar K. Neue Felsbildern und Inschriften in Nordgeirgen Pakistan. Bonn, 1980.
Junge J. Saka-Studien // Klio. - 1939. - Bd XLI. - Beiheft.
Kamberi D. The Three Thousand Years Old Charchan Man Preserved at Zag-
hunlug // Sino-Platonic Papers. - 1994. - V. 44.
Kuzmina E.E. Stades in the Development of Wheeled Transport in Central Asia
during the Aeneolitic and Bronze Ages // Soviet Studies in History. - 1983. - № 1-2. -
T. XXII.
Lattimore O. Inner Asian frontier of China. - New York, 1940.
501
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
LeviS. Notes sur les Indo-Scythes // Jornal Asiatique. - IX série. - 1897. - Vol. IX.
Mair V. Prehistoric Caucasoid Corpses of the Tarim Bassin // JIES. - 1995. -
№ 3-4. - V. 23.; idem. Mummies of the Tarim Bassin // Archaeology. - 1995. - № 2. - V. 48.
Mallory J. Speculations on the Xinjiang Mummies and Studies on the Origin of the
Tocharians // The Journal of Indo-European Studies. - 1995. - № 3-4. - V. 23.
Markwart J. Wehrot und Arang. Unter suchungen zur mythischen und
geschichtlichen Landeskunde von Ostrian. - Leiden, 1938.
Mc Govern W. The early empires of Central Asia. - L., 1939.
Mc Govern W. The Early Empires of Central Asia. - N.Y., 1939.
MullenhoffK. Deutsche Altertumskunde. - Berlin, 1892. - B. III.
Neumann. Die Volker des sublichen Russland. - 1855.
Olmstead A.T. Hystory of the Persian Empire. - Chicago. 1960.
Pulley blank Ε. Chinese and Indo-Europeans // JRAS. - 1966. -№ 1-2.
Pulleyblank E. Early Contacts between Indo-Europeans and Chinese // International
Review of Chinese Linguistics. - 1996. - № 1. - V. 1.
Pulleyblank E. The Wu-sun and Sakas and Yueh-chin migration // В SOAS. -
1970.-XXXIII, 1.
Rau P. Die Craber der frühen Eisenzeit im Unteren Wolgagebiet. - Pokrowsk, 1929.
Rau P. Die Hudelgraber romischer Zeit an der Unteren Wolga. - Pokrowsk, 1927.
Richthofen F. Bemerkungen zu den Ergebnissen von Oberstlentenant Przewalski's
Riese nach dem Lopnor und Altyn-tagh. - В., 1878.
Rudenko S.I. Die Kultur der Hsiung-nu und die Hügelgräber von Noin-ula. -
Bonn. 1969.
Shiratori K. A Study on Su-te of Sogdiana. // ТВ. - 1928. - 2.
Source. Notes in the History of Art. - Summer 1991. - V. 10/4.
Stein A. Innermost Asia. - Oxf., 1928. - V. 1-3.
Sulimirski T. Skythian Antiguities in Western Asia // Archäologische Anzeiger. -
1954.- №3-4.-Bdl7.
Tarn W.W. The Greeks in Bactria and India. - Cambridge, 1951.
Taubler R. Zur Geschichte der Alanen // «Klio». - Leipzig, 1909. - B. IX. - H. I.
The treasures of nomadic trides in South Russia: Catalogue. - Kyoto. - 1991.
Vasmer M. Die alten Bevolkerungsverhaltnisse Russlands im Lichte der
Sprachforschung.-Berlin, 1941.
Vernadcky G. V. Ancient Russia. - New Haven, 1952.
Wang Binhua. Recherches historiques préliminaires sur les Saka du Xinjiang ancien //
Arts Asiatiques. - 1987. - V. XLII.
Willets W. Chinese Art. - L., 1965.
502
Сппсок сокращений
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
АО - Археологические открытия. М.
АСГЭ - Археологический сборник Государственного Эрмитажа. Л.
ВДИ - Вестник древней истории. М.
ВИ - Вопросы истории. М.
ВЯ - Вопросы языкознания. М.
ВКФ - Вестник Каракалпакского филиала АН Узбекской ССР. Нукус
ВЛГУ - Вестник Ленинградского государственного университета. Л.
ГАИМК - Государственная Академия материальной культуры. Л.
ГИМ - Государственный исторический музей.
ЖМНП - Журнал Министерства Народного Просвещения. СПб.
ИАА - Историко-археологический альманах. Армавир - М.
ИАН - Известия АН СССР. М.
ИГАИМК - Известия Государственной академии истории материальной
культуры. М.
ИИГК - История Иранского государства и культуры. М.
ИМКУ - История материальной культуры Узбекистана. Ташкент.
КСИА -Краткие сообщения Института истории материальной культуры
АН СССР. М.
КСИИМК - Краткие сообщения Института археологии. М.-Л.
КСИЭ - Краткие сообщения Института этнографии АН СССР. М.
ЛОИЭ - Ленинградское отделение Института этнографии АН СССР. Л.
МИА - Материалы и исследования по археологии СССР. М.
МХЭ - Материалы Хорезмской экспедиции.
НА А - Народы Азии и Африки. М.
HAB - Нижневолжский археологический вестник. Волгоград.
НЭ - Нумизматика и эпиграфика. М.
ОИЯ - Основы иранского языкознания. М.
ОНУ - Общественные науки в Узбекистане. Ташкент.
ПАВ - Петербургский археологический вестник. СПб.
РА - Российская археология. М.
САИ - Свод археологических источников. М.
503
Асы-апаны в Восточной Скпфпп
СА
СВ
СЭ
ТГИМ
ТИИАЭ
ТИЭ
Τ Кирг. АЭЭ
Труды САГУ
ТХАЭЭ
УЗЛГУ
ЭО
AKGWG
AM
BSOAS
CAJ
HJAS
IOSPE
JAOS
MTB
RE
ZDMG
- Советская археология. M.
- Советское востоковедение. M.
- Советская этнография. М.
- Труды Государственного Исторического музея. М.
- Труды Института истории, археологии и этнографии АН Казахской
ССР. А-А.
- Труды Института этнографии АН СССР. M., М.-Л.
-Труды Киргизской археолого-этнографической экспедиции.
Фрунзе.
- Труды Среднеазиатского государственного университета.
Ташкент.
- Труды Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН
СССР. м.
-Ученые записки Ленинградского государственного
университета. Л.
- Этнографическое обозрение. М.
-Abhandlungen der Inniglichen Gesellschaft der Wissenschaften zu
Gmtingen. Phil.-hist. Kl.
- Asia. Major. L (Lpz.).
- Bulletin of the School of Oriental and African Studies. L.
- Central Asiatic Journal. The Hague-Wiesbaden.
- Harvard Journal of Asiatic Studies. Cambridge, Mass.
- Inscriptions antiquae orae septentrionalis Ponti Euxin. Graecae et Lat-
inae. Petropoli.
- Journal of the American Oriental Society. N.Y.-New Haven.
- Memoirs of the Tokyo Bunko. Tokyo.
- Pauly's Real-Encyclopadie der classischen Altertumswissenschaft. Neue
Bearbeitung, begonnen von G. Wissowa, hrsg. Von W. Kroll. Stuttgart.
- Zeitchrift der Deutschen Morgenlandishe Gesellschaft.
504
ИЛЛЮСТРАТИВНОЕ
ПРИЛОЖЕНИЕ
Асы-аааны в Восточной СкпФпп
* m
©=ч@=о
N 4
11
12
13
15
16
в—®^—а
10
14
18
19
21
17
Рис. I. Бронзовые удила со стремевидными концами в пределах Скифского мира.
1-3 - Северное Причерноморье, Украина. 1 - Жаботин, курган № 524; 2, 3 - курган Старшая могила (1-3 - по
Ильинской и Тереножкину 1983); 4-6 - Северный кавказ. 4, 5 - Келермес (по Галаниной 1983); 6 - Нартан,
курган 12 (по Батчаеву 1985). 7 - Среднее Поволжье, ананьинская культура. Старший Ахмыловский могильник,
погребение 383 (по Халикову 1977). 8-10 - Приаралье. 8 - Южный Тагискен, курган 45 (по Вишневской и Итиной
1971); 9 - Уйгарак, курган 25; 10 - Уйгарак, курган 84 (9,10 - по Вишневской 1973). 11-13 - Центральный Казахстан.
11 - Тасмола V, курган 3; 12 - Тасмола I, курган 24; 13 - Тасмола VI, курган 1 (11-13 - по Кадырбаеву 1966).
14 - Алтай (по Грязнову 1947). 15-17 - Минусинская котловина, тагарская культура. 15 - д. Калы; 16 -
с. Белоярское;17 - д. Брагина (15-17 - по Членовой 1967). 18, 19 - Тува. Курган Аржан (По Grjaznov 1984); 20-22 -
Монголия. 20 - Монголия, Центральный государственный музей; 21 - Хубсугульский аймак, Северная
Монголия; 22 - Кобдосский аймак, Западная Монголия (20-22 - по Волкову 1967).
(Подбор и сопоставление Н. Л. Членовой).
506
Папюстратпвное поппоженпе
Рис. II. Шлемы «кубанского типа» в пределах Скифского мира.
1-6 - Северный Кавказ. 1 - Нартан (Кабардино-Балкария), курган 20 (по Батчаеву 1985); 2-е. Гвардейское (Чечено-
Ингушетия) (по Ильинской и Тереножкину 1985); 3-6 - Прикубанье. 3 - шлем из собрания ГИМ; 4 - Келермес,
раскопки Н. И. Веселовского; 5 - Келермес, раскопки Д. Г. Шульца; 6 - Келермес, раскопки Н. И. Веселовского (3-6 -
по Черненко 1968). 7 - Поволжье. Ульяновская обл., с. Старый Печеур (по Смирнову и Петренко 1963). 8 - Казахстан.
Джамбульская обл. Пос. Кысмычи. 9 - Средняя Азия. Узбекистан. Г. Самарканд (8, 9 - по Черненко 1968). 10 -
Верхний Иртыш (по Рабиновичу 1941). 11-14 - Северный Китай. 11 - погребение у с. Байфу (по Варенову 1984);
12 - Наньшаньгэнь, могила 101; 13 - Мэйлихэ, погребение (12, 13 - по Комиссарову 1984); 14 - Шилишань,
могила № 741 (по Комиссарову 1988). 1-14 - бронза, 8-10 - случайные находки.
(Подбор и сопоставление Н. Л. Членовой).
507
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
Рис. III. Зеркала с бортиком и петелькой на обороте в пределах Скифского мира.
1-4 - Северное Причерноморье (Украина). 1 - Герасимовка; 2 - Поповка, курган 6; 3 - бывш. Роменский уезд; 4 -
Полтавщина (1-4 по Барцевой 1981). 5 - Северный Кавказ. Кабардино-Балкария. Нартан, курган 16. (по Батчаеву
1985); 6 - Нижний Дон. Ростов-на-Дону, курган 5; погребение 1 (по Максименко 1983); 7,8 - Приаралье. Могильник
Уйгарак. 7 - курган II; 8 - курган 47 (7, 8 - по Вишневской 1973); 9 - Среднее Поволжье. Ананьинская культура.
Старший Ахмыловский могильник, погребение 332 (по Патрушеву и Халикову 1982); 10 - Южное Зауралье.
Сухомесово, курган 7 (по Смирнову 1964); 11 - Северный Казахстан. Большое Чебачье озеро. Курган (по Грязнову
1958); 12 - Центральный Кахастан. Тасмола I, курган 19 (по Кадырбаеву 1966); 13, 14 - Горный Алтай. 13 -
Майэмирская степь, курган; 14 - Курган под Солонечным белком (13-14 - по «Археология СССР...» 1992); 15 -
Минусинская котловина. Откнин улус, курган 3 (по Членовой 1967); 16-18 - Тува. 16 - Деен-Терек, курган № 2 (по
Маннай-оолу 1970); 17, 18 - Хемчик-бом III, курганы 1, 2 (по Грачу 1980). 1-18 - бронза.
(Подбор и сопоставление Н. Л. Членовой).
508
Ппаюстратпвное прппоженпе
Рис. IV. Бронзовые литые котлы в пределах Скифского мира.
1 - Северное Причерноморье, Украина, с. Андрусовка. 2 - Северный Кавказ. Гора Бештау. 3,4 - Нижний Дон. 3 -
Шолоховский курган; 4 - комплекс V в. до н. э. в кургане 25 у с. Сладкова. 5 - Среднее Поволжье. Курган у с.
Овсянка. Музей г. Самара. 6-Тянь-Шань. Музей г. Алма-Ата. 7-11 - Минусинская котловина. Тагарская культура.
7 -д. Брагина; 8 -с. Шалаболино; 9,10,11 - Минусинский край. 12 - Забайкалье. Агинская степь. 13,14- Монголия.
Центральный гос. Музей (1 - по Манцевич 1962; 2, 7 -11 - по Членовой 1967; 3 4 - по Максименко 1983; 5 - по
Смирнову 1964; 6 - по Бернштаму 1952; 12 - по Гришину 1981; 13 - по Киселеву 1947; 14 - по Волкову 1967).
(Подбор и сопоставление Н. Л. Членовой).
509
Асы-аааны в Восточной СкпФпп
12 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
О -о
о о о-
о О О о
19 20 21 22 23 ψ V V ^
24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
37 38 39 40 41
53 54 55 56 57
42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
ОЮ- <>.
Ιαψ VrVVY
58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
чч
69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
РисУ. Наконечники стрел скифского типа в Евразии (Восточная Европа, Северный Кавказ).
1-23 - Северное Причерноморье, Украина. 1 - 8 - Жаботин, курган № 524; 9-18 - курган у с. Семеновка; 19-23 -
Осняги, курган 1; 24-76 - Северный Кавказ. 24-41 - Келермес, курган 24; 42-57 - Нартан, курган 21; 58-68 -
Нартан, курган 20; 69-78 - Нартан, курган 16 (1-18 - по Ильинской и Тереножкину 1983; 19-23 - по Ковпаненко
1967; 24-71 - по Галаниной и Алексееву 1990; 42-78 - по Батчаеву 1985. 1-76 - бронза).
(Подбор и сопоставление Н. Л. Членовой).
510
Пппюстатпвное приложение
42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
55 56 57 58 59 60
<*▼ ▼
61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
72
Рис. VI. Наконечники стрел скифского типа в Евразии (Закавказье, Нижний Дон,
Средняя Волга).
1-17-Закавказье. Грузия. Самтавро, погребение №27.18-54-савроматская культура Дона-Волги; 18-27-Нижний
Дон. Хапры. Курган 1, погребение 25; 28-54 - Волгоградское Поволжье. Могильник «15 поселок», курган 3; 55-72 -
Волго-Камье. Ананьинская культура. 55-71 - Старший Ахмыловский могильник; 72 - могильник Таш-Елга,
погребение 11 (1-17 - по Ильинской и Тереножкину 1983; 18-27 - по Максименко 1983; 28-54 - по Смирнову 1964;
55-72 - по Халикову 1977; 1-72 - бронза).
(Подбор и сопоставление Н. Л. Членовой).
511
Асы-аланы в Восточном СкпФпп
!
10
1415 16 17 1819 20 22 23
23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
82 83 84
88 89 90 91 92 93 94 95
Рис. VII. Наконечники стрел скифского типа в Евразии (Памир, Центральный Казахстан,
Минусинская котловина, Тува, Монголия).
1-22 - Восточный Памир. 1-7 - Айдынкуль I, курган 4. 8, 9 - Андемин I, курган 3; 10 - Можуташ II, курган 5. 11-
22 - Памирская I (Тамды) курган 10.23-54 - Центральный Казахстан, Карамурун I, курган 5-ж. 55-66 - Минусинская
котловина. Тагарская культура. 55-61 - Бузунова, курган 5, могила 2, раскопки С. И. Руденко. 62-66 - Кочергино,
курган 1, могила 1, раскопки Киселева. 67-81 - Тува. 67-76 - Аржан. 77-81 - Усть-Хадыныг I, курган 4. 82-95 -
Монголия. 82-92, 94, 95 - Центральная Монголия, Среднегобийский аймак. 93 - Центральный музей. (1-10 - по
Литвинскому 1972. 11-22 - по Бернштаму 1952. 55-66 - по Членовой 1967. 67-76 - Grjaznov 1984. 77-81 - по Грачу
1980. 82-95 - по Волкову 1967. 60, 61, 72-76 - кость, остальное - бронза).
(Подбор и составление Н. Л. Членовой).
512
Папюстратпвное прппоженпе
&н
(*<Ш
I !
Рис. VIII. Аланское оружие I в. н. э. из погребения 1 у с. Пороги.
(По А. В. Симоненко, Б. И. Лобай).
1 -кинжал; 2-4 - черешковые наконечники стрел сарматского типа; 5-6 - черешковые наконечники стрел хуннского
типа; 7 - черешковый плоско-линзовидный наконечник нетрадиционной формы; 8 - втульчатый наконечник дротика
33 Заказ №217
513
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
&L
-Ш
13
Рис. IX. Наконечники стрел пазырыкских кочевников Алтая.
1-5 - черешковые, трехгранные, кость (курган Ак-Алах I). (По Н. В. Полосьмак). 6-16 - втульчатые, трехгранные,
кость (курган Уландрык). 17 - черешковый, трехлопастной, сарматского типа, бронза (курган Уландрык).
(По В. Д. Кубареву)
514
Пппюсгратпвное прпаоженпе
Рис. X. Кинжалы - акинаки в Евразии.
1,2- Северное Причерноморье. Украина. 1 - 2 - Репяховатая могила; 2 - Днепропетровский музей. 3,4- Северный
Кавказ. 3 - Минераловодский могильник. 4 - курган хутора Степного у г. Гудермес. 5 - Закавказье. Кармирблур.
6,7 - Среднее Поволжье. Ананьинская культура. 6 - Старший Ахмыловский могильник, погребение 543.7 - Быково
(Татарстан). 8,9- Савроматская культура. 8 - Нижний Дон. Хапры, курган 1, погребение 25.9 - Южное Приуралье.
Урочище Лапасина, курган 1.10- Приаралье. Уйгарак, курган 25. 11, 12 - Восточный Памир. 11 - Тегерман-су 1,
курган 7. 12 - Можуташ II, курган 4. 13 - Западный Казахстан. Окрестности г. Актюбинска. 14 - Восточный
Казахстан. Окрестности г. Павлодара. 15 - Минусинская котловина. 16,17 - Тува. 16 - Кок-эль, курган 48. Раскопки
С. И. Вайнштейна. 17 - Куйлуг-Хем I, курган 17. 18,19 - Ордос. (1, 3-5 - по Ильинской и Тереножкину 1983; 2 - по
Черненко 1980; 6-7 - по Халикову 1977; 8 - по Максименко 1983; 9 - по Смирнову 1964; 10 - по Вишневской 1973;
11, 12 - по Литвинскому 1972; 13 - по Агапову и Кадырбаеву 1976; 14 - по Кадырбаеву, 1966; 15 - по Членовой,
1967; 16 - по Маннай-Олу 1970; 17 - по Грачу 1980; 18,19 - по Egami, Mizuno 1935). 4,14,12 - бронза и железо; 13 - 19 -
бронза; остальное - железо.
(Подбор и сопоставление Н. Л. Членовой).
515
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
Рис. XI. Мечи-акинаки в Евразии.
1-3 - Северное Причерноморье. Украина. 1 - Курган Старшая могила; 2 - Гос. Исторический музей (г. Москва); 3 -
Полтавский музей. 4^6 - Закавказье. 4, 5 - Армения. Кармир-блур; 6 - Грузия. Самтавро, погребение № 27. 7, 8 -
Волго-Камье, ананьинская культура. 7 - Луговской могильник, погребение 57 ; 8 - Башкирия, Енотаевка. 9 -
Приаралье. Могильник Тагискен, курган 59. 10 - Северный Алтай. Новообинский курган. 11 - Киргизия. Чуйская
долина, с. Сретенка. 12 - Ордос. (1, 5, 6 - по Ильинской и Тереножкину 1983; 2- 4 - по Черненко 1980; 7, 8 - по
Халикову 1977; 9 - по Толстову и Итиной 1966; 10 - по Иванову и Медниковой 1982; 11 - по «Памятники культуры
и искусства Киргизии»; 12-по Egami, Mizuno 1935). 1-железо и бронзовый наконечник; 7 - бронза, железо
и золото; 10 - железо и золото; 11, 12 - бронза. Остальное - железо.
(Подбор и сопоставление Н. Л. Членовой).
516
Пппюстатпвное прппоженпе
Рис. XII. Особые типы акинаков в Евразии. ^^
1 - Приаралье. Уйгарак, курган 50. 2-4 - Казахстан. 2 - Северный Казахстан, г. Кокчетав; 3 - Центральный
Казахстан. Нурманбет IV, курган 1; 4 - Восточный Казахстан, окрестности г. Павлодара; 5 - Алтай. 6-9 -
Мунусинская котловина, тагарская культура. 6 - Минусинский край. 7 - д. Биря. 8 - д. Быстрая. 9 - д. Табат. 10,11 —
Тува. Курган Аржан. 12 - Забайкалье. Культура плиточных могил. Шулун-Шэнэгальжин. (1 - по Вишневской
1973; 2, 3 - по Кадырбаеву 1966; 4 - по Агапову и Кадырбаеву 1976; 5 - по «Археология СССР...»; 6-9-
по Членовой 1967; 10, 11 - по Grjaznov 1984; 12 - по Хамзиной 1982). 1-12 - бронза.
(Подбор и сопоставление Н. Л. Членовой).
517
Асы-апаны в Восточноп СкпФпп
Рис. XIII. Меч из аланского погребения у с. Пороги (I в. н. э.).
1-2-меч; 3-13-детали золотого убранства меча и ножен; 10-золотая пластина с личной тамгой владельца
(по А. В. Симоненко, Б. И. Лобай).
518
Пппюсгратпвное прппоженпе
.·■ /
Рис. XIV. Реконструкция поясов из аланского погребения у с. Пороги (I в. н. э.).
1 - парадный; 2 - портупейный пояса; 3 - ножны с боковыми выступами
(Реконструкция А. В. Симоненко, Б. И. Лобай).
519
Асы-апаны в Восточноп СкпФпп
Рис. XV. Деревянные модели ножен с боковыми выступами. Курганы Уландрыка.
Горный Алтай.
(По В. Д. Кубареву).
520
Пппюстратпвное прппотенпе
Рис. XVI. Кинжал и ножны с боковыми выступами из аланского погребения 4
в Тилля-тепе (Северный Афганистан).
(По В. И. Сарианиди).
521
Асы-аааны в Восгочноп СкпФпп
Рис. XVII. Нож и ножны с боковыми выступами из аланского погребения 4 в Тилля-тепе
(Северный Афганистан).
(По В. И. Сарианиди).
522
Пппюсгратпвное прппоженпе
Рис. XVIII. Фрагменты парадного меча и ножен с боковыми выступами из богатого
аланского захоронения у с. Косика (Астраханская область).
1 - детали ножен; 2 - перекрестье меча. (По В. В. Дворниченко, Г. А. Федорову-Давьщову).
523
Асы-апаны в Восточном СкпФпп
О 10 см
Щ\ дерево
fSäs
1
¥ Щ
W V '^Й&
H
У
11
Рис. XIX. План погребения в кургане 2
могильника Ак-Алаха I
(По Н. В. Полосьмак).
1 - навершие головного убора;
2 - золотые нашивки на головном уборе;
3 - ритуальный сосуд (кувшин);
4 - золотая серьга;
5 - бронзовая гривна;
6 - чекан;
7 - ритуальная пища (крестцы барана);
8 - остатки меховой одежды;
9 - бронзовый кинжал в ножнах с боковыми выступами;
10 - костяные наконечники стрел;
11 - бронзовый кинжал и ножны (крупный план).
524
Ппаюстратпвное прппотенпе
Рис. XX. План (1-3) и разрезы (4, 5) погребения 4 в Тилля-тепе (Северный Афганистан).
(По В. И. Сарианиди).
525
Асы-апаны в Восточноп СкпФпп
Рис. XXI. Сармато-аланские кубки
1 - Пороги; 2 - Хохлач; 3 - Высочино; 4 - Мигулинская (По А. В. Симоненко, Б. И. Лобай); 5 - Косика
(По В. В. Дворниченко); 6 - Бердия, курган (По И. В. Сергацкову). Масштаб разный.
526
Пппюстратпвное прппоженпе
Рис. XXII. Аланское погребение 1 у с. Пороги.
1 - меч; 2 - кинжал; 3 - лук; 4 - колчан; 5 - наконечник дротика; 6 - гастагна; 7 - поясные бляхи; 8 - поясные
пластины; 9 - портупейные бляхи; 10 - бляшки в виде лотоса; 11 - наконечники свисающих ремней; 12 -
наконечники портупейных ремней; 13 - портупейные пряжки; 14 - фибулы; 15, 16 - обувные пряжки; 17 -
гривна; 18 - браслет; 19 - кубок; 20 - золотые пронизи. (По А. В. Симоненко, Б. И. Лобай).
527
Асы-аланы в Восточной СкпФпп
Рис. XXIII. Золотые бляхи портупейного пояса с изображением сарматского языческого
божества. Погребение 1 у с. Пороги.
(По А. В. Симоненко, Б. И. Лобай).
528
Пппюстатпвное прппоженпе
Рис. XXIV. Реконструкция внешнего облика аланского князя из погребения 1 у с. Пороги
(левобережье Днестра).
(По А. В. Симоненко, Б. И. Лобай).
34 Заказ №217
529
Асы-апаны в Восточноп СкпФпп
Рис. XXV. Реконструкция костюма и военной атрибутики из погребения 4 могильника
Тилля-тепе (Северный Афганистан).
(По В. И. Сарианиди).
530
Пппюстратпвное прппоженпе
13 14 15
Рис. XXVI. Изображения «скифских оленей» с подогнутыми ногами в Евразии.
1,2- Северное Причерноморье. 1 - Синявка, курган 100; 2 - Литой курган («Мельгуновский клад»). 3-6 -
Северный Кавказ. 3 - Келермес. 4 - Ульский аул. 5 - курган у станицы Костромской. 6 - Верхняя Рутха. 7 -
Иран. Зивие (Саккыз). 8 - Южное Приуралье. Гумарово, курган 1, катакомба. 9, 10 - Восточный Казахстан. 9 -
Бобровский могильник; 10 - Чиликты, курган 5. 11, 12 - Минусинская котловина. 11 - д. Верхняя Коя; 12 - д.
Саянская. 13-15 - Северный Китай, Ордос.
(Подбор и сопоставление Н. Л. Членовой).
531
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
8 9 10 11 12
Рис. XXVII. Изображения оленей, стоящих «на цыпочках», в Евразии.
1-3 - Кавказ. 1 - окрестности г. Нальчика; 2 - Фаскау; 3 - Душети. 4 - Приаралье. Уйгарак, курган 41.5- Киргизия,
р. Талас. 6-8 - Алтай. 9 - Минусинская котловина, с. Городок. 10 - Туран, Уюк; 11 - курган Аржан; 12 - район
с. Туран. (1-3, 8-10, 12 - по Членовой 1962); 4 - по Вишневской 1973; 5, 7, 11 - по Sher 1988). 1 - вырезано на
керамическом сосуде; 3 - выбито на бронзовом поясе; 5, 7 - наскальные рисунки; 6 - изображение на бронзовом
зеркале; 9,12-изображения на бронзовых ножах; 10,11 - изображения на оленных камнях; 2,4,8 - бронзовые
изделия.
(Подбор и сопоставление Н. Л. Членовой).
532
Пппюстатпвное прппоженпе
26 27 25 28
Рис. ХХУШ. Изображения свернувшегося кошачьего хищника в пределах Скифского мира.
1-3 - Северное Причерноморье. 1 - Константиновка; 2 - Дарьевка (1,2- Украина, по Ильинской 1971); 3 - Темир-
гора, Крым. 4-8 - Северный Кавказ. 4- 6 - Келермес; 7 - Нартан, курган 21 ; 8 - Гудермес (4- 6 - по Ильинской 1971 ;
7 - по Батчаеву 1985; 8 - по Ильинской и Тереножкину 1983). 9 - Зивие, Иран (по Барковой 1983). 10 - курган «Три
брата» близ г. Элиста; 11 - Блюменфельд; 12 - с. Иркуль, Южное Приуралье; 13 - с. Пьяновка близ г.Бугуруслан
(10-13 по Чежиной 1984). (14-17 - по Барковой 1983). 18 - Западная Сибирь (Сибирская коллекция Петра I). 19 -
Восточный Казахстан. Чиликты, курган 5. Раскопки С. С. Черникова. 20-22; 20 - Горный Алтай, Майэмирский клад.
(18-22 - по Барковой 1983); 23-24 - Минусинская котловина, тагарская культура. 23 - с. Бейское. (В публикации
Ильинской 1971 ошибочно указано: г. Бийск); 24 - Тагарское озеро, курган 33 (23, 24 - по Членовой 1967). 25 -
Тува. Курган Аржан. Раскопки М. П. Грязнова (по Барковой 1983). 26, 27 - Монголия. 26 - Гоби-Алтайский аймак,
Юго-Западная Монголия; 27 - Ува аймак, Северо-Западная Монголия (26,27 - по Волкову 1967). 28 - Северный
Китай, Ордос (по Andersson 1932). 2, 3, 7 - кость, 18-22 - золото, остальное - бронза.
(Подбор и сопоставление Н. Л. Членовой).
533
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
Рис. XXIX. Голова птицы в профиль в пределах Скифского мира.
1-3 - Северное Причерноморье. Украина. 1 - г. Чигирин; 2 - курган у с. Семеновка (степная Скифия); 3 - Репяховатая
могила. 4,5 - Закавказье. Армения. Кармир-блур. 6-8 - Приаралье. 6 - Уйгарак. Курган 69; 7,8 - Уйгарак. Курган
3. 9 - Центральный Казахстан. Тасмола VI. Курган 1. 10 - Восточный Памир. Памирская 1. Курган 10. 11-12 -
Горный Алтай. Майэмирский клад. 13 - Минусинская котловина. С. Анаш. 14 - Западная Монголия. Завханский
аймак. 15-18-Ордос.(1,13,17,18-поЧленовой 1967; 2-5-по Ильинской и Тереножкину 1983; 6-8-по Вишневской
1973; 9 - по Кадырбаеву 1966; 10 - по Бернштаму 1952; 11 - по Грязнову 1947; 12 - по «Археология
СССР...», 1992). 2,4, 5, 10, 14 - кость. Остальное - бронза.
(Подбор и сопоставление Н. Л. Членовой).
534
Пппкктратпвное прппоженпе
Рис. XXX. Грифоны из курганов Горного Алтая.
1-2 - деревянная бляха и часть псалия (курган Кутургунтас); 3 - изображение грифона на подвеске в виде клыка
кабана (курган 1 Ак-Алаха I); Ф-6 - украшение упряжи коня (курган Кутургунтас).
(По Н. В. Полосьмак).
535
Асы-аааны в Восточной СкпФпп
Рис. XXXI. Классический вариант оленьего грифона.
[голова и тело оленя; клюв грифа; хвост барса с грифоньим бутоном; «живородящие» рога с бутонами
созревающих грифоньих головок].
1-2 - татуировки на руках пазырыкской мумии, курган 2. Пазырык
(По С. И. Руденко).
536
Папюстратпвное прппоженпе
РисХХХП. Генезис образа оленьего грифона.
1-2 - олений грифон без «живородящих» рогов (бронзовые пластины; Ордос). 3 - олений грифон с прообразом
«живородящих» рогов (бронзовая застежка; Ордос). 4 - конегрифон с «живородящими» рогами (золотая застежка;
Забайкалье). 5 - конегрифон с телом барса и «живородящими» рогами (деревянная застежка; Алтай). 6 - сарматский
тарандр - волкогрифон с телом барса и «живородящими» рогами (золотая застежка; Верхнее Поиртышье).
537
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
Рис. XXXIII. Мечи из сармато-аланских погребений.
1 - Мечет-Сай, кург. 3, погр. 11; 2 - Курпе-Бай, кург. 2; 3 - Первомайский VII, кург. 14, погр. 3; 4 - Калмыково, кург.
1, погр. 1; 5 - Калмыково, кург. 2; 6 - Политотдельское, кург. 12, погр. 19; 7 - Яшкуль, г. р.. 37, кург. 1, погр. 1; 8 -
Чкаловская г. р. ., кург. 3, погр. 7; 9 - Новый, кург. 80, погр. 3; 10 - Кардаиловский I, кург. 11, погр. 1; 11 -
Октябрьский V, кург. 1, погр. 1; 12 - Сладковский, кург. 19, погр. 1; 13 - Красный Кут, кург. 2, погр. 2; 14 - ст.
Камышевская, кург. 8, погр. 1; 15 - канал Волга-Чограй, гр. 42, кург. 1, погр. 6; 16 - хут. Антонов, кург. 3, погр. 3;
17 - Сладковский, кург. 12, погр. 1; 18 - Аксай, кург. 2, погр. 2; 19 - Аксай, кург. 6, погр. 1.
(По А. С. Скрипкину).
538
Пптостратпвное прппоженпе
m
W
Τι
схэ
W?
ίΟ
1
Ι
сгз
О Зсм
f2
ff
Рис. XXXIV. Китайские мечи.
1-7 - эпоха Восточного Чжоу; 8-10 - эпоха Хань; 11 - эпоха Цинь (погребальный комплекс Цинь Шихуанди,
террактовая армия); 12 - нефритовое перекрестие меча (музей Шицзячжуанского пединститута, провинция Хэбэй).
(По А. Скрипкину).
539
Асы-апаны в Восточной СкпФпп
Рис. XXXV. Некоторые версии сармато-аланского художественного мотива
верблюда-бактриана.
1 - фрагмент рукояти кинжала. Золото, бирюза, гранат. Курган у г. Азова, I в. н. э.; 2 - бляшка. Золото. Степной
Алтай. Могильник Карбан II; 3 - перстень. Золото. Казахстан, урочище Каргалы близ Алма-Аты, I—II вв.; 4 -
диадема. Дерево. Алтай. Могильник Уландрык I, кург. 1 ; 5 - колчанный крюк. Бронза. Северный Китай или Южная
Сибирь; 6 - пряжка. Бронза. Северный Китай или Южная Сибирь; 7 - бляха. Бронза. Южная Сибирь, дер. Береш;
8 - кольцо с фигурками лежащих верблюдов. Бронза. Нижнее Поволжье. Курган у с. Большая Дмитриевка
Саратовской обл., II—I вв. до н. э.; 9 -навершие. Бронза. Центральная Азия; 10 -зеркало. Бронза. Алтай. Могильник
Тыткескеньб, Средняя Катунь; И-зеркало. Бронза. Алтай. Могильник Узунтал III, кург. 3; 12-зеркало.
Бронза. Алтай. Могильник Малталу IV, кург. 16. (По Ε. Ф. Корольковой).
540
LU
Рис. XXXVI. Распространение образа верблюда-бактриана по территории Евразии.
I - Гобийский центр первичного формирования образа; II - Алтайский территориальный центр; III - Согдийский территориальный центр;
IV - Мугоджаро-Волжский территориальный центр.
Условные обозначения: 1 - фигура стоящего верблюда; 2 - голова верблюда; 3 - лежащий верблюд; 4 - лежащий верблюд в прямоугольной рамке; 5 -
стоящий верблюд в прямоугольной рамке; 6 - сцена борьбы верблюдов; 7 - сцена борьбы верблюда и тигра; 8 - пара противопоставленных верблюдов
с опущенными головами; 9 - пара противопоставленных верблюдов с поднятыми головами; 10 - борьба верблюда с грифоном; 11 - борьба верблюда
с волком; 12 - борьба верблюда с тигром в В-образной рамке; 13 - лежащий верблюд в В-образной рамке; 14 - борьба двух верблюдов без рамки;
15 - сцена борьбы верблюда с тигром без рамки.
Научное издание
Лысенко Николай Николаевич
АСЫ-АЛАНЫ
В ВОСТОЧНОЙ СКИФИИ
Художник A.B. Малафеев
Технический редактор Т. В. Попович
Корректор С.В.Селиванова
Компьютерная верстка И.Ю. Топчий
Подписано в печать 28.05.03. Формат 60х907|6.
Бумага офсетная. Печать офсетная. Гарнитура Тайме.
Усл. печ. л. 32. Тираж 1500 экз. Заказ № 217.
ГИПП «Искусство России»
198099, Санкт-Петербург, Промышленная ул., д. 38/2.