ВЛАДИМИР
БУТРОМЕЕВ
МИР
В КАРТИНКАХ
ЛУЦИИ АННЕИ СЕНЕКА
ПИСЬМА О ЖИЗНИ
И СМЕРТИ

Ж«'ЖЖЖЖЖЯЖЖ* ЖЖЯЖЖШаГ»ЖЖЖЖЖЯДЖ«Ж1 '
EVVJEI - .
grjg DLJB
5
Н|^р| -ayiiMiiMiiWBBr
1
WÿmÊT1*
1
, J * ^«»|рЯ||Й№4 4P;:' M jW
•
^Я» ^ Jk
- тш t ЩШш
ï
■ j4 jli
s
¡¡fe^ Щ 1 p
7* ^ll
H
‘ -Tí>; *, W 1 r
E
aà f r*
F
;
1
?
1
JJESfTl A ^
F
S
F4Er
* jgi
яНя ж,.., í
К, ^ 4^Ик JP
1^Дд l" iMfc "
1
iâ Др| .1
Et
ЙНмм||!|ИйдНи]^^И|М^мМ|М|^^ИГ' , V \V1HV' ^ЧМНМИН
1 , . Зч
»J
P
. ■ % "-~w.
ЙЫйа,, ' <®S ,? »¡s:
•>:-'^^иВМШШииИНшШ^1йЦииИ1 V
'ЖУЯ!
P
Ш* Æ â
^ЁШ^Ят±. i?.
1
'VVWVTV'WMPWV
WlW7WW4FfflW*WWysr*V

' - -
ш'ё"
;
н
:ШгШ
ЛУЦИЙ АННЕЙ СЕНЕКА
ПИСЬМА
О ЖИЗНИ
И СМЕРТИ
И МОСКВА О ОЛМА Медиа Групп 0 2011
смтат«ми1пягатг- ' 			П 1111 III |||^—Ё1 11 I I II I I II II I I II I I Ч II II

шш
СОДЕРЖАНИЕ
I.	Об употреблении времени
II.	О чтении книг
III.	О выборе друзей
IV.	О страхе смерти
V.	О философском образе жизни
VI.	Об истинной дружбе
VII.	Удаляйся от толпы
VIII.	О недоверии к счастью
XII. О преимуществах старости
XVII.	О презрении к богатству
XVIII.	О развлечениях мудреца
XXIII. Об истинной радости
XXVIII. О бесполезности путешествий
XXX.	О страхе смерти
XXXI.	О необходимости труда
XXXII.	О завершении жизни
XXXVI. О равнодушии к суждениям толпы и к смерти
ХЫ. О божестве, живущем внутри нас
ХБ^. Истинное благородство дается философией
Б. Познай свои недостатки
Ы. О Байских купаниях
Б^. О приближении смерти
БVI. О неприятных звуках
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо
Письмо

Письмо LXI. Желай неизбежного	109
Письмо LXIII. Не следует слишком оплакивать утраты	111
Письмо LXIV. Похвала Квинту Секстию Старшему	117
Письмо LXV. Об интересе к отвлеченным предметам	121
Письмо LXVII. Всякое благо желательно	131
Письмо LXX. О самоубийстве	137
Письмо LXXI1. Всему следует предпочитать философию	149
Письмо LXXIV. Только праведное — благо	155
Письмо LXXVII. О малоценности жизни	171
Письмо LXXVIII. Не следует бояться болезней	179
Письмо LXXX. О преимуществах бедности	193
Письмо LXXXIV. О собирании книжной мудрости	197
Письмо LXXXVIII. О значении свободных искусств	205
Письмо XCI. О пожаре Лугдунума	225
Письмо XCIII. О долголетии	237
Письмо XCVI. О неизбежности горя	243
Письмо XCVI 11. Счастье зависит от нас самих	245
Письмо 1C. Утешение в смерти сына	251
Письмо CI. Будь всегда готов к смерти	267
Письмо СП. Хорошая слава есть благо	275
Письмо СШ. Остерегайся людей	289
Письмо CVI. Материальны ли блага	291
Письмо CXXIII. Довольствуйся малым	295

ЦОШП
Платон, Луций Анней Сенека и Аристотель. Средневековая миниатюра
шташтшштт

Письмо I.
Об употреблении времени
Во всем отдавай себе отчет, о Люцилий, и старательно сберегай
время, которое до сих пор или само ускользало от тебя, или отнима¬
лось другими, или, наконец, тобою самим тратилось попусту. Поверь
мне: часть времени у нас отнимают другие, часть его тратится даром,
часть уходит незаметно для нас самих. И самая постыдная потеря
времени та, которая происходит от нашей собственной небрежнос¬
ти. Вникая в дело, ты легко заметишь, что большая часть нашей жиз¬
ни уходит на ошибки и дурные поступки; значительная часть проте¬
кает в бездействии и почти всегда вся жизнь в том, что мы делаем не
то, что надо. А между тем много ли людей придают времени какую-
либо цену, уважают и ценят свои дни, понимают, что с каждым днем
они умирают. Ведь в том-то и есть наша ошибка, что мы смотрим на
смерть только как на будущее событие. Большая часть смерти уже
наступила: то время, что за нами в ее владении. Итак, о мой Люци¬
лий, продолжай, как ты пишешь, употреблять с пользою каждый час.
Если сегодняшний день в твоих руках, меньше будешь зависеть от
завтрашнего. Пока мы откладываем жизнь, она проходит.
Все, о Люцилий, не наше, а чужое; только время наша собствен¬
ность. Природа предоставила в наше владение только эту вечно те¬
кущую и непостоянную вещь, которую вдобавок может отнять у нас
всякий, кто только этого захочет. Люди настолько глупы, что счита¬
ют себя в долгу, если получат какой-либо подарок, как бы мал и нич¬
тожен он ни был, хотя притом они имеют еще всегда возможность
отдарить за него, и решительно ни во что не ценят чужого времени,
хотя оно единственная вещь, которой нельзя возвратить обратно при
всем на то желании. Ты спросишь, может быть, как же поступаю я,
поучающий тебя на этот счет? Сознаюсь откровенно: я поступаю, как
люди расточительные, но аккуратные — веду счет своим издержкам.
Не могу сказать, чтобы я ничего не терял, но всегда могу отдать себе
отчет, сколько я потерял, и каким образом, и почему. Я могу объ¬
яснить причины моей бедности. И ко мне относятся как к людям,

Iщш
' V- '
НИН
Луций Анней Сенека. Античный бюст
<с*У<т
»1
шт
шт

«а
Луций Анней Сенека
9
Письма о жизни и смерти
впавшим в нищету не по своей вине: все жалеют, но никто не по-
могает. Впрочем, я не могу еще считать нищим человека, которому
хватает того, что у него осталось. Поэтому береги то, что у тебя есть,
и примись за это заблаговременно. Недаром говорили наши предки:
поздно беречь вино, когда уже видно дно. Ведь на дне его остается не
только мало, но и самый остаток — плохого качества.
Письмо II.
О чтении книг
На основании того, что ты мне пишешь, и того, что я о тебе слы¬
шу, я возлагаю на тебя большие надежды. Ты не разбрасываешься и
не мечешься, не находя себе места. Такое разбрасывание — признак
больного духа. Лучшим признаком уравновешенного ума я считаю
умение сосредоточиваться и терпеливо ожидать.
Смотри, однако, как бы чтение многих авторов и книг всякого
рода не сделало тебя слишком поверхностным и неустойчивым. Если
ты хочешь извлечь из чтения какую-либо прочную пользу, то оста¬
навливайся подолгу только на несомненных авторитетах и «питай¬
ся» исключительно ими. Тот, кто всюду, тот нигде. У людей, много
странствующих, бывает обыкновенно много знакомых, но совсем нет
друзей. То же непременно случается и с тем, кто не изучает вниматель¬
но никакого одного писателя, но прочитывает всех мельком и спеша.
Нет пользы от пищи, которую желудок, едва восприняв, извергает;
ничто не вредит так выздоровлению, как частая перемена лекарств;
никогда не затянется рана, если на ней пробовать разные средства; не
поправляется растение, если его часто пересаживают; ничто вообще
не приносит пользы, если влияет мимоходом, налету, — так и книги в
большом количестве только обременительны, раз ты не можешь про¬
честь столько книг, сколько их есть у тебя, то довольствуйся стольки¬
ми, сколько ты можешь прочесть. «Но, — возразишь ты, — если я хочу
читать то одну книгу, то другую». Признак расстроенного желудка —
пробовать много кушаний, которые, несмотря на свое обилие и разно-

Смерть Луция Аннея Сенеки. Фрагмент. Художник Ж.-Л. Давид

Луций Анней Сенека
11
Письма о жизни и смерти
образие, не питают его, а засоряют. Итак, читай всегда лучшие, при¬
знанные сочинения, а если и случится когда-нибудь просматривать
другие, то все-таки вернись потом к первым. Старайся приобретать
ежедневно хоть что-нибудь, чтобы обеспечить себя ввиду бедности,
смерти и других бедствий. И если прочтешь что-либо, то из прочитан¬
ного усвой себе главную мысль. Так поступаю и я: из того, что я про¬
чел, я непременно что-нибудь отмечу. Сегодня, например, я вычитал
у Эпикура — так как я не гнушаюсь заходить иногда и во вражеский
лагерь, не в качестве перебежчика, но в роли лазутчика, — что «поч¬
тенна веселая бедность». Впрочем, можно ли назвать бедностью такую
бедность, которая весела? Кто хорошо уживается с бедностью, тот, в
сущности, богат. Не тот беден, у кого мало, а тот, кто хочет большего.
Что пользы ему, что у него в сундуках много денег, в житницах много
пшеницы, на лугах много скота, много денег отдано в рост, если он
жаждет чужого имущества и считает не то, что уже приобрел, а то, что
ему еще надо приобрести? Условий богатства, по-моему, два: во-пер¬
вых, иметь необходимое, и, во-вторых, довольствоваться им.
Письмо III.
О выборе друзей
Ты посылаешь мне свое письмо, как ты пишешь, со своим другом.
А затем прибавляешь, чтобы я не сообщал ему всего касающегося тебя,
потому что ты сам не делаешь этого. Таким образом, в одном и том
же письме ты и назвал его другом, и отрекся от него. Если ты назвал
его другом, потому что это первое слово, какое попалось тебе на язык,
употребил его в том ходячем смысле, в каком мы называем господи¬
ном всякого встречного, если не знаем его имени, — тогда пусть так.
Но если ты считаешь за друга кого-нибудь, кому веришь меньше, чем
самому себе, то ты жестоко заблуждаешься и не понимаешь сущности
искренней дружбы. С другом обсуждай все, но прежде, чем дружить¬
ся, узнай его самого. По заключении дружбы надо верить; рассуждать
же надо раньше. Весьма беспорядочно поступают те, кто, вопреки на-

—
Луций Анней Сенека. Античный бюст, который
считался скульптурным изображением Сенеки
г
I Ь 1
1 л
Ц

ЙШШЛЙ п ЙШАИМ	Л'«
Луций Анней Сенека
ставлениям Теофраста, рассуждают, уже полюбив, а рассудив, пере¬
стают любить. Долго обдумывай, можешь ли ты считать кого-нибудь
другом. Но раз ты найдешь, что он достоин дружбы, отдайся ему всем
сердцем, и тогда говори уже с ним так же свободно, как с самим собою.
Жить следует, собственно говоря, так, чтобы и можно было злейше¬
му врагу доверить все, что у тебя на душе. Но в жизни бывают разные
обстоятельства, из которых принято делать тайны. Так вот другу-то и
можно доверить все заботы, все помыслы. Если ты считаешь его пре¬
данным, то и обращайся с ним, как с таковым. Кто боится обмана, тот
учит ему, и самым подозрением дает право на любое коварство. Перед
другом не следует утаивать ни единой мысли; надо в его присутствии
считать себя в обществе самого себя.
Есть такие люди, что рассказывают первому встречному то, что
можно доверять одним друзьям, и выгружают тайный груз души
своей в любые уши. Другие, напротив, страшатся довериться даже
самым близким, и если бы могли, то, не доверяя самим себе, спря¬
тали бы всякий секрет как можно глубже. Не следует делать ни того,
ни другого. Обе эти крайности—и доверять всем, и не верить ни¬
кому—одинаково дурны: только одна благороднее, другая безопас¬
нее. Точно так же есть люди вечно беспокойные, и, напротив, есть
люди ко всему равнодушные. Но наслаждение тревогами жизни не
есть деятельность: это только трепет взволнованной души. С другой
стороны, состояние, при котором всякое движение в тягость, не есть
покой, а только расслабленность и усталость. Раздумывая об этом,
полезно иметь в виду стих Помпония:
Они запрятались в такую нору,
Что, где светло, — им чудится тревога.
Отдых и работа должны сопутствовать друг другу: тот, кто отдох¬
нул, должен работать, а тот, кто трудился, может отдыхать. Этому
учит нас и природа, сотворившая и день и ночь.
М.	V М иММЧММММ	МММ м.ммм.м мм м м.


Луций Анней Сенека. Фрагмент статуи. Скульптор П. Альмодовар

Письмо IV.
О страхе смерти
Продолжай, как начал, и торопись: чем скорее усовершенствуешь
и разовьешь свою душу, тем дольше будешь наслаждаться. Правда,
есть наслаждение и в самом процессе совершенствования и разви¬
тия. Но гораздо высшее наслаждение заключается в самосознании
ума, свободного от всяких слабостей и блещущего чистотою. Ты
помнишь, какую радость ты ощутил, когда, сняв детское платье, на¬
дел тогу мужчины и в ней явился на форум. Еще большая радость
ожидает тебя, когда ты отбросишь свой детский ум, и философия
впишет тебя в число мужей. До тех же пор твоя мысль находится в де¬
тском, и даже еще хуже, в ребяческом возрасте. Нет ничего хуже, как,
будучи внушительным старцем, сохранять несовершенства детей,
и притом маленьких детей. Старики боятся легкомысленного; дети
боятся пустяков, а такие люди — и того и другого. Заметь себе: всего
менее следует бояться того, что обыкновенно внушает наибольший
страх (то есть смерти). Под конец не бывает ничего значительного.
Приходит смерть: ее можно было бы бояться, если бы она осталась с
тобою. Но неизбежно она или не наступит, или свершится: «Трудно,—
возразишь ты, — довести ум до презрения жизни». Неужели ты не
замечал, как часто это презрение порождается ничтожнейшими при¬
чинами? Один повесился у дверей своей милой; другой бросился с
крыши, чтобы не слушать более брани своего господина; третий рас¬
порол себе живот, чтобы его не вернули из бегов. Так неужели же
доблесть не сделает для человека того, что так легко делает чрезмер¬
ный страх? Безмятежная жизнь не выпадает на долю никому из тех,
кто слишком заботится о ее продлении, кто между прочими благами
жизни считает за благо долголетие. Чтобы равнодушнее смотреть на
жизнь и смерть, думай каждый день о том, сколь многие цепляются
за жизнь совершенно так, как цепляются за колючие терния утопаю¬
щие в быстром течении реки. Сколь многие колеблются между стра¬
хом смерти и мучением жизни: и жить не хотят, и умереть не уме¬
ют. Чтобы жизнь была приятна, надо отложить все попечения о ней.

Луций Анней Сенека. Гравюра с античного бюста, который
считался скульптурным изображением Сенеки

Луций Анней Сенека
17
Письма о жизни и смерти
Разве может радовать человека обладание вещью, утратив которую
он будет безутешен? Напротив, совсем не тяжело потерять такую
вещь, по утрате которой вторично ее не пожелаешь. Потому приго¬
товься к превратностям судьбы и смотри хладнокровно на них: они
случаются даже с самыми сильными. Приговор Помпею произнесли
сирота и евнух; Крассу—жестокий и несносный парфянин. Гай Це¬
зарь приказал Лепиду отрубить голову трибуну Декстру, а сам пал от
руки Херея. Никого еще судьба не возносила так высоко, чтобы ему
не угрожало то, что он сам себе позволял относительно других. Не
доверяй затишью: в одно мгновение море может взволноваться. Ко¬
рабли тонут иногда в тот самый день, в который они красовались на
глади вод. Вспомни, что и разбойник и враг всегда могут занести над
тобой меч. Не надо даже никаких особых обстоятельств; твоя жизнь
и смерть находятся в зависимости от прихоти любого раба. Ведай,
кто презирает свою жизнь, владеет твоею. Припомни, сколько лю¬
дей погибли от руки своих слуг, сраженные открытым насилием или
тайною хитростью. Право, не меньше людей погибло от рук своих
рабов, чем по прихоти царей. Что же думать о том, как силен тот,
кого ты боишься, если то, за что ты боишься, во власти всякого? По¬
ложим даже, что ты попадешь в руки своего врага, и он в качестве по¬
бедителя приговорит тебя к смерти. И что же? Ты придешь именно
к тому концу, к которому шел всю жизнь. Зачем обманывать себя и
только теперь замечать факт, с которым давно уже следовало прими¬
риться? Верь мне — ты неизбежно умрешь уже в силу того, что ты
родился. В этом роде должны мы рассуждать, если хотим спокойно
и твердо встретить последний час, страх перед которым делает мучи¬
тельными остальные часы нашей жизни.
Чтобы кончить письмо, сообщу тебе изречение, встреченное мною
во вражеских вертоградах и понравившееся мне: «Бедность, согласу¬
ющаяся с законами природы, в сущности, большое богатство». При¬
рода, как известно, установила для нас следующие потребности: не
голодать, не чувствовать жажды и не зябнуть. А для того чтобы утолять

ш
Смерть Луция Аннея Сенеки. Античная статуя
а’ИмуИ&кйМгайй»^^
«Мзтаиге^

Луций Анней Сенека
Письма о жизни и смерти
голод и жажду, нет необходимости сидеть в приемных разных горде¬
цов и выносить их тяжелую заносчивость или презрительную снисхо¬
дительность; нет необходимости плавать по морям или нести тяготы
военной службы. Необходимое всегда легко приобрести. И только для
избытков приходится трудиться в поте лица. Из-за них-то изнашива¬
ется парадное платье, из-за них наступает преждевременная старость
в военных походах, из-за них стремятся в чужие страны. А между тем
под рукою у нас есть все, что нужно.
Письмо V.
О философском образе жизни
Хвалю тебя и радуюсь, что ты, оставив все прочее, предался делу
самосовершенствования. Я не только советую, но даже прошу: не
оставляй этого дела. Но предостерегаю тебя, не поступай подобно
тем, кто хочет не столько быть чем-либо, сколько казаться; не де¬
лай ничего такого, что заставило бы говорить о твоей внешности и
твоем образе жизни. Не ходи с неумытым лицом, непричесанными
волосами и небритой бородой; не подчеркивай презрения к деньгам;
не хвались постелью, устроенною на голой земле, и вообще ничем
таким, за чем гонится извращенное честолюбие. Само имя филосо¬
фии, хотя бы она даже и скромно пропагандировалась, достаточно
ненавистно. Что же будет, если мы еще станем выделяться среди дру¬
гих людей странными привычками. Пусть в душе мы будем вполне
несходны с толпой, но по наружности ничем не надо от нее отли¬
чаться. Не надо блистать своим платьем, но зачем носить его гряз¬
ным? Не будем приобретать серебряной утвари, щедро украшенной
золотыми узорами, но не будем считать за непременное условие уме¬
ренности лишение золота и серебра. Будем заботиться о том, чтобы
вести лучшую жизнь, чем толпа, но не противоположную ей. Иначе
мы оттолкнем и отвратим от себя тех, кого хотим исправить, и до¬
бьемся того, что нам не захотят подражать ни в чем, из боязни, что
придется подражать во всем. Философия прежде всего проповедует

Император Нерон. Античный бюст

яшштттшттшш1штшш1шшттттшт8тш
Луций Анней Сенека	21	Письма о жизни и смерти
здравый смысл, общительность и человечность. Резкое отличие от
толпы противоречит этим целям. Надо заботиться поэтому, чтобы
не казалось смешным и противным то, посредством чего мы хотим
добиться восхищения. Ведь наша цель — жить сообразно с приро¬
дой. Уродовать же тело, ненавидеть самую необходимую опрятность,
жить в грязи и есть не питательную и вкусную пищу, а противную и
тошнотворную, значит, поступать против природы. Насколько мож¬
но считать роскошью стремление к изысканным вещам, настолько
глупо избегать обычных и общепринятых удобств. Философия про¬
поведует: умеренность, но не самоистязание; умеренность же вполне
совместима с опрятностью. Тут надо знать меру. Наша жизнь должна
сообразоваться как с требованиями нравственности, так и с требо¬
ваниями общественности. Пусть удивляются нашему образу жизни,
но пусть признают его правильным. «Итак, что же мы должны жить,
как все? И не должно быть никакой разницы между нами и толпою?»
Непременно. Тот, кто узнает нас ближе, увидит, что мы не похожи
на толпу. Но, войдя в наш дом, пусть дивятся не обстановке, а нам
самим. Если есть величие в том, чтобы из глиняной посуды есть с
таким достоинством, как и из серебряной, то не меньше его и в том,
чтобы смотреть на серебро так же равнодушно, как на глину. Только
узкий ум не может примириться с богатством.
По заведенному обыкновению, сообщаю попавшийся мне се¬
годня у Гекатона афоризм на тему, что ничего не желать — верное
средство против страха. «Перестанешь бояться, — говорит он, — если
перестанешь надеяться». Но, возразишь ты, что же общего между та¬
кими разнородными вещами? Да, мой Люцилий, как ни различны
они на первый взгляд, они тесно связаны. Между этими, по-види¬
мому, столь несходными чувствами существует связь, подобная той,
которая связывает часового с остальными солдатами. Страх стережет
надежду. И в этом нет ничего странного. Оба чувства — результат
напряжения нервов, оба вызываются ожиданием будущего. Основ¬
ная причина обоих чувств в том, что мы не довольствуемся настоя-

Факелы Нерона. Художник Г. И. Семирадский
Спор святых Петра и Павла с Симоном Волхвом
перед императором Нероном. Художник Ф. Липпи
ШИПИ

К1*КЕЬЩа .ДЛ/ХтЛгЛЛ.
Луций Анней Сенека
23
Письма о жизни и смерти
щим, но направляем наши помыслы на будущее. Таким-то образом
предусмотрительность, в которой наилучший залог человеческого
благополучия, способна обращаться во зло. Животные бегут от опас¬
ности, но только избегнут ее, успокаиваются; мы же, люди, мучимся
и настоящими, и прошедшими. Так, многие блага, дарованные нам
природой, обращаются нам во вред. Память возобновляет мучения
страха; предусмотрительность заставляет предвкушать их. Нет тако¬
го человека, который страдал бы только через настоящее.
Письмо VI.
Об истинной дружбе
Я замечаю, о Люцилий, что не только исправляюсь, но и изме¬
няюсь. Я не надеюсь, правда, и не обещаю, что во мне не останется
ничего, нуждающегося в перемене, да почему же бы не иметь даже и
много такого, что следует исправить, дополнить или смягчить? Уже и
то ясный признак совершенствования, если замечаешь в себе недо¬
статки, о которых прежде и не подозревал. Для многих больных много
значит уже сознание своей болезни. Я хотел бы поделиться с тобою
всеми этими быстрыми переменами. Это было бы лучшим доказа¬
тельством нашей дружбы, той истинной дружбы, которой не разру¬
шит ни страх, ни надежда, ни забота о личном благе, той дружбы, ради
которой и с которою люди идут на смерть. Сколь многие лишены не
друзей, а именно дружбы! Но в ней не будет недостатка у тех, чьи души
соединяет одинаковое влечение к истине и добру. И потому именно
не будет недостатка, что у таких людей все общее, начиная с самих не¬
достатков. Трудно даже представить себе, сколько пользы извлекал я
из каждого отдельного дня. «Сообщи же мне, — скажешь ты, — эти
средства, оказавшиеся столь живительными». Я страстно хочу расска¬
зать тебе о них, и отчасти рад потому, что узнал их, что могу научить
тебя. Для меня нет интереса знать что-либо, хотя бы и самое полезное,
если только я один буду это знать. Если бы мне предложили высшую
мудрость под непременным условием, чтобы я молчал о ней, я бы от-
7
Ъ
щ
3
3
ММ	%*М**т»' V

Император Нерон. Античный бюст

Луций Анней Сенека
25
Письма о жизни и смерти
казался. Неприятно, обладая чем-либо, ни с кем не делиться. Потому
посылаю тебе свои книги. Чтобы избавить тебя от труда самому отыс¬
кивать в них полезные места, перелистывая страницы, я сделал замет¬
ки, по которым ты сразу найдешь все то, что мне нравится и приводит
меня в восхищение. Конечно, ты извлек бы более пользы из совмес¬
тной жизни со мной и через живую речь, чем через письма. Следует
все видеть самому, во-первых, потому что вообще легче верить глазам,
чем ушам, а во-вторых, потому что путем поучений цель достигает¬
ся медленнее, чем с помощью примеров. Клеант не мог бы так живо
рассказать про Зенона, если бы только слушал его; но он жил вместе
с ним, знал его тайны, наблюдал, действительно ли он согласует свою
жизнь со своим учением. Платон и Аристотель и весь сонм других фи¬
лософов гораздо больше извлекли из жизни Сократа, чем из его слов.
Митродор, Гермарх и Полиэй стали великими людьми не вследствие
поучений Эпикура, но вследствие жизни с ним. Впрочем, я зову тебя
не столько ради того, чтобы поучать тебя, сколько для своей собствен¬
ной пользы. Мы во многом можем помочь один другому.
А пока вот тебе моя ежедневная дань — изречение Гекатона, которое,
по-моему, весьма замечательно. «Ты спрашиваешь, — пишет он, — чего
я добился? Я стал сам себе другом». И он в самом деле многого достиг.
Он никогда не будет одинок. Знай, кто друг себе — друг всем людям.
Письмо VII.
Удаляйся от толпы
Ты спрашиваешь, чего, по моему мнению, следует избегать? Тол¬
пы. Невозможно смешиваться с нею без вреда для себя. Я, по край¬
ней мере, сознаю свою слабость. Никогда не возвращаюсь я с такою
же чистою душою, с какою вышел к толпе. Все, что только что улег¬
лось, снова возмутится. Порок, от которого я было исправился, воз¬
вращается. Словом, повторяется то же, что бывает с больными, осла¬
бевшими до такой степени, что для них уже все вредно. Но ведь наши
души именно такие больные, медленно оправляющиеся от своей бо-

>п	т т	т т
I
. . . ,
:
Луций Анней Сенека
27
Письма о жизни и смерти
лезни. Вступать в сношения с толпою вредно. Каждый человек при¬
вьет нам хоть частицу своих пороков: или научит им, или заразит ими.
И чем больше количество людей, тем больше опасности. А всего пагуб¬
нее для нравственности театр; тут порок прививается тем легче, что он
нравится. Сознаюсь тебе, что, побывав в обществе, я возвращаюсь ску¬
пее, честолюбивее, сластолюбивее, даже жестче и бесчеловечнее. Как-
то зашел я на полуденный спектакль, рассчитывая посмотреть игры,
шутки и вообще что-нибудь веселое, что дается, чтобы глаза зрителей
могли отдохнуть от человеческой крови. Но вышло наоборот. Тот бой,
который происходил раньше, гораздо милосерднее. Тогда же, когда
пришел я, происходило уже голое человекоубийство без всяких при¬
крас. У бойцов не было ничего для отражения ударов. Все тело их было
открыто для взаимных ударов, и ни один взмах их рук не миновал цели.
Между тем громадное большинство предпочитает такую бойню обык¬
новенным поединкам и гладиаторским боям. И ее предпочитают пото¬
му, что здесь нельзя отразить удара шлемом или щитом. Зачем, в самом
деле, доспехи, зачем искусство? Все это только задержка для смер¬
ти. По утрам людей бросают на растерзание львам и медведям, среди
дня — зрителям. Победителям приказывают умерщвлять побежден¬
ных, а затем опять посылают их в бой: у всех сражающихся, таким обра¬
зом, один конец—смерть. Дело ведется огнем и мечем и продолжается,
пока арена не останется пустою. Но, скажут мне, ведь это разбойни¬
ки. Чего же они заслуживают, кроме виселицы? Ведь вот, например,
этот — убийца. Если он убийца, то он, конечно, заслужил смерть, но
ты сам чем заслужил то, что должен смотреть на все это?!
Убивай, бей, жги! Чего он так трусит, нападая?
Он недостаточно храбр! Зачем он так вяло идет на смерть?
И несчастного гонят на смерть ударами бичей.
Пусть сражаются все вместе, обнажив свою грудь для ударов!
Зрелище наконец прерывается.
Так пусть в промежутке убивают людей, чтобы было на что смотреть!
19нгжн£1

жттшжттж,
. -	-	-		-
Нерон мучается угрызениями совести
после убийства матери. Художник Д.-У. Уотерхауз
Нерон и Агриппина. Художник П. Негри
> ф&ф&оффхшо&ф
^5^

Луций Анней Сенека
29
Письма о жизни и смерти
И неужели не понимают эти зрители, что их дурной пример об¬
ратится на них же! Благодарите бессмертных богов за то, что вы не
научите быть жестоким того, кто неспособен научиться этому.
Необходимо устранять от народа всякий нежный ум, еще не
способный неуклонно следовать правде. От мелких ошибок легко
перейти к крупным порокам. Развращенная толпа способна ис¬
портить даже Сократа, Катона и Делия, до того бессилен всякий
из нас, как бы ни был развит его ум, противиться напору поро¬
ков, являющихся в таком множестве. Один пример роскоши и
скупости может принести громадное зло. Изнеженный сожитель
мало-помалу развратит и приучит к роскоши самих нас; богатый
сосед возбудит зависть; грубый спутник даже невинному и бес¬
хитростному придаст хоть немного своей грубости. Что же будет с
твоим характером, если ему придется подвергнуться влиянию це¬
лой массы пороков? Очевидно, ты станешь или подражать им, или
ненавидеть, а между тем и то и другое нехорошо. Ты не должен ни
стараться походить на других из-за того, что их много; ни делаться
врагом многим оттого, что они не похожи на тебя. Углубляйся в
себя, сколько можешь; ищи общества тех, кто может сделать тебя
лучше; допускай в свое общество тех, кого ты сам можешь сделать
лучше. Совершенствование происходит взаимно, и люди учатся,
уча сами. Незачем, однако, ради распространения своих мыслей
читать лекции толпе. Это можно делать лишь в том случае, если
есть подходящий материал для публичных лекций; но теперь ни¬
кого нет, кто бы понял тебя. Найдется один, другой способный к
развитию, но и его еще придется подготовлять и предварительно
воспитывать, чтобы он мог сразу понимать тебя. «Для кого же я
учился?» — возразишь ты. Не считай даром потраченным время,
если ты выучился для себя.
Но чтобы мне самому сегодня не учиться только для себя, сообщу
тебе три попавшиеся мне прекрасные изречения—почти на тему мо¬
его письма. Одно из них прими как должное за это письмо, два дру-

Эпикур. Античный бюст

Луций Анней Сенека
31
Письма о жизни и смерти
гие возьми в задаток для будущих писем. Демокрит пишет: «Для меня
один человек может заменить целый народ, и целый народ для меня
только одно лицо». Хорошо ответил и другой философ, кто бы он ни
был, потому что насчет принадлежности изречения тому или другому
автору существуют разные мнения, когда у него спросили, зачем он с
таким прилежанием занимается искусством, доступным столь немно¬
гим: «Я удовлетворюсь, — сказал он, — немногими, пожалуй, одним,
и даже совсем никем». Хорошо выразился и Эпикур в письме к одному
из своих учеников: «Я пишу это не для всех, но для тебя одного: мы до¬
статочно большая аудитория друг для друга». Эти изречения полезно,
о мой Люцилий, хранить в своем сердце, чтобы презирать то наслаж¬
дение, которое испытывается при одобрении большого числа людей.
Многие тебя хвалят; но какая честь в том, что тебя может понять вся¬
кий? Твои сокровища должны быть сокрыты внутри тебя.
«Ты советуешь мне, — пишешь ты, — избегать общества, уеди¬
няться и жить согласно внушению своей совести. При чем же ваши
наставления, по которым следовало умереть за делом?» Но именно
ради этого дела я и удалился сюда и затворился от всех, чтобы воз¬
можно больше принести пользы. Ни один день не проходит у меня
в бездействии. Я посвящаю занятиям даже часть ночей. Я не отка¬
зываюсь от сна совсем, но борюсь с ним и напрягаю для занятий
глаза, уже утомленные от бодрствования и слипающиеся от сна.
Я скрылся, впрочем, не столько от людей, сколько от мирских дел и
прежде всего от моих собственных. Я занимаюсь делами потомства
и пишу нечто, что будет полезно для него. Я вверяю бумаге спа¬
сительные увещания, как рецепты полезных лекарств, испытав их
целительную силу на моих собственных ранах, которые, хотя и не
совсем еще зажили, но, по крайней мере, закрылись. Я указываю
другим истинный путь, который я сам нашел поздно, уже утом-
Письмо VIII.
О недоверии к счастью

Император Нерон. Античный бюст

Луций Анней Сенека
33
Письма о жизни и смерти
ленный блужданием, и кричу: «Бегите того, что нравится черни,
что достается по случайности. Относитесь ко всякому дару судьбы
подозрительно и с робостью. Ведь и зверь, и рыба попадают в за¬
падню, влекомые обманчивою надеждой. За тем, что вы считаете
дарами счастья, кроется засада. Кто хочет остаться невредимым,
пусть избегает сколько возможно этих даров, служащих приман¬
кой. На них-то мы, несчастные, и ловимся чаще всего. Мы думаем,
что захватили их в свои руки, а на деле оказывается, что мы сами
попали в западню. Счастливый путь ведет к стремнинам, и конец
блестящей жизни — падение. А между тем трудно противиться, раз
счастье увлекло наложный путь. Потому или будь всегда тверд, или
порви с ним сразу. Судьба не направляет, но опрокидывает и топит.
Ведите здоровый образ жизни, заботьтесь о теле, лишь насколько
это необходимо для здоровья. Надо быть суровым к плоти, чтобы
она повиновалась духу. Пусть пища только умеряет голод, питье —
жажду, одежда — холод и жилище — служит защитою тела от непо¬
годы. Но решительно безразлично, построено ли оно из дерна или
из цветного, чужеземного камня: знайте, что человек одинаково
может укрыться как под соломой, так и под золотом. Презирайте
всякие украшения, достающиеся непосильным трудом. Помните,
что ничего нет достойного восхищения, кроме души, а для ее вели¬
чия ничто не достаточно велико».
Когда я рассуждаю таким образом теперь — сам с собою, а после —
с грядущими поколениями, не находишь ли ты, что я приношу боль¬
ше пользы, чем если бы я занялся адвокатурой или нотариальным
засвидетельствованием завещаний, или продавал бы свой голос и
влияние кандидатам, заседая в сенате? Верь мне, что тот, кто, по-
видимому, ничего не делает, на деле часто делает слишком много: и
божеское, и человеческое.
Но пора кончить и, по обыкновению, надо приложить нечто к
концу письма. И это нечто не должно быть моим. Все это время я чи¬
таю Эпикура, потому и приведу сегодня изречение из его сочинений:

Три возраста сборщика апельсинов. Художник X. фон Маре
ш&т

Луций Анней Сенека
35
Письма о жизни и смерти
Ж
«Чтобы достигнуть истинной свободы, надо служить философии».
Кто ей отдался и подчинился, тот не будет зависеть от случайных об¬
стоятельств времени и тотчас выйдет на волю. Ведь самое служение
философии есть истинная свобода. Пожалуй, ты меня спросишь, по¬
чему я нахожу столько хороших изречений у Эпикура, а не у наших?
Но зачем называть эти изречения Эпикуровыми, а не общефило¬
софскими? Сколько поэтов говорят о том, что сказано или что могло
быть сказано философами! Я не говорю уже о трагиках и о предста¬
вителях нашей национальной драмы. В их сочинениях, занимающих
середину между комедией и трагедией, все же очень много серьезно¬
го. Но сколько остроумнейших стихов попадается в наших мимах!
Даже у Публия есть много такого, что достойно быть сказанным не
перед чернью, но перед избранными судьями. Я приведу здесь один
его стих, принадлежащий к особенно философским и относящийся
к тому вопросу, о котором я только что писал. Он отрицает в нем
нашу власть над случайными дарами судьбы:
Что дала тебе судьба, то не твое.
Я помню, что эту же мысль ты выразил несколько лучше и яснее так:
Не тебе принадлежит то, что счастье делает твоим.
Еще лучше сказано то же самое тобою же в другом месте:
Дар, который мог быть подарен, может быть и отнят.
Но эти стихи не идут уже в наш счет: я заимствовал их у тебя же.
Письмо XII.
О преимуществах старости
Куда я ни обращусь, всюду вижу признаки моей старости. При¬
ехал я в мою загородную виллу и остался недоволен тем, что поддер¬
жание ее дорого стоило. На мои жалобы управляющий возразил, что
он в этом не виноват, что он, со своей стороны, принимал все меры,
но что сама вилла стара. А вилла эта построена на моих глазах. Чем в
самом деле стал я, если рассыпаются камни одних лет со мною. Рас-

Луций Анней Сенека
37
Письма о жизни и смерти
сердившись на управляющего, я стал искать случая, чтобы придрать¬
ся к чему-нибудь. «Очевидно, — сказал я, — что за этими платанами
не смотрят. Их зелень жидка, ветви искривлены и узловаты, стволы
черны и неровны. Ничего бы этого не было, если бы их окапыва¬
ли и поливали как следует». Тут управляющий стал клясться, что он
все это делал, не жалел на это никаких трудов, но что деревья стары.
А между тем я сам посадил их и видел их первые листья. Взглянув
на двери дома, я воскликнул: «А это что за расслабленный старик?
Недаром он стоит в дверях: его пора выгнать из дому. Где ты выис¬
кал такого? И что тебе за охота таскать чужих мертвецов?» Но старик
этот сказал мне: «Неужели ты не узнал меня? Ведь я Фелицио, тот
самый Фелицио, которому ты дарил статуэтки богов. Я сын твоего
управляющего Филозита и был твоим любимцем». — «Что он врет?
— вскричал я. Моим любимцем был мальчик, да иначе и быть не
могло. А у этого повываливались все зубы».
Итак, посещением своей загородной виллы я обязан тому, что
старость предстала предо мною всюду, куда я ни обращался. Что ж!
удовольствуемся ею и полюбим ее. И она полна наслаждений, если
только уметь ею пользоваться. Яблоки всего вкуснее в то время, когда
они уже проходят. Детство всего прекраснее на исходе. Пьяницам на¬
ибольшее наслаждение доставляет последняя чаша, та, которая окон¬
чательно опьяняет их. Вообще, всякое наслаждение достигает высшей
силы в последний момент. Потому и из возрастов самым приятным
должен считаться старческий, а не зрелый. И я утверждаю, что в ста¬
рости, стоящей на границе бытия, есть свои наслаждения, или, по
крайней мере, их вполне может заменить то, что у нее нет потребнос¬
ти в них. О, как приятно, устав от страстей, наконец, освободиться от
них! «Но, — возразишь ты, — тяжко иметь смерть перед глазами». Но,
во-первых, юноша должен ждать смерти не меньше, чем старик. Ведь
мы не знаем, когда придет наш час. Во-вторых, нет такого старика,
который бы не имел оснований надеяться, что он проживет еще один
день. А между тем, каждый день— это шаг жизни.

М8М8ШМИИ
Император Нерон. Античный бюст
’	 '

Луций Анней Сенека
39
Письма о жизни и смерти
Нашу жизнь мы можем представить себе, как ряд кругов, обни¬
мающих друг друга: один из них заключает в себе все остальные: он
простирается от дня рождения до дня кончины. Другой заключает
в себе все юношеские годы; третий—все детство и так далее. Нако¬
нец, есть круги, содержащие в себе отдельные годы, заключающие,
каждый в себе, четыре времени года, через повторение которых сла¬
гается вся жизнь. Каждый месяц окружен своим маленьким кругом.
Наконец, самые маленькие круги содержат в себе по одному дню, но
и здесь каждый имеет начало и конец, исходную точку и конечную.
Гераклит, прозванный «темным» за туманность своего изложения,
говорил, что «все дни одинаковы». Это изречение толкуют различ¬
но. Одни говорят, что он хотел сказать этим, что день равен дню по
числу часов. И в самом деле, если день есть промежуток времени,
равный двадцати четырем часам, то очевидно, что все дни равны
между собою, потому что насколько увеличится ночь, настолько
уменьшится день. Другие говорят, что Гераклит хотел указать на ка¬
чественное сходство дней между собою; в самом деле, никакой бо¬
лее длинный промежуток времени не имеет таких свойств, каких не
было бы в одном дне: света и тьмы и других изменений в природе.
В больший промежуток времени явления эти только повторятся
чаще: одних будет больше, других меньше, но нового не может быть
ничего. Поэтому каждый день следует проводить таким образом, как
будто он представляет из себя нечто цельное и наполняет и исчер¬
пывает целую жизнь. Пакувий, управлявший Сирией, как будто она
была его поместьем, готовил себе каждый день роскошный поми¬
нальный ужин и, напившись, приказывал относить себя из-за стола
в спальню при пении хора мальчиков: «Он прожил, он прожил!» Та¬
ким образом он хоронил себя каждый день. Вот это, что он делал из
распутства, мы будем делать с полным сознанием и, отходя ко сну,
будем повторять радостно и весело:
Кончена жизнь! Я путь совершил, мне судьбой дарованный.

Луций Анней Сенека
41
Письма о жизни и смерти
Если же боги пошлют нам и следующий день, примем его с бла¬
годарностью. Тот, кто ожидает завтрашнего дня без волнения, счас¬
тливо и мирно владеет сегодняшним. Кто говорит себе: я прожил
свое, — для того каждый новый день составляет чистую прибыль.
Но пора закончить письмо. «Как, — скажешь ты, — на этот раз
я должен обойтись без изречения?» Не бойся, кое-что ты получишь
и сегодня. Впрочем, что же я говорю «кое-что». Очень много. В са¬
мом деле, что может быть лучше следующего изречения: «Тяжело
жить в крайности, но нет никакой крайности жить в крайности». По¬
чему же нет крайности? Да потому что для того, чтобы выйти из нее,
существует множество и притом весьма легких способов. Возблаго¬
дарим Бога за то, что никто не может заставить нас насильно жить:
можно презирать самую крайность. Но ты не доволен. «Это изрече¬
ние Эпикура. Что тебе за охота цитировать своих противников?» —
говоришь ты. Что истина — то мое. Я буду продолжать свои цитаты
из Эпикура, чтобы те, кто верит в авторитеты и ценит мысли не пото¬
му, что в них выражено, но потому, кто их высказывает, поняли, что
истина, кем бы ни была она высказана, одна для всех.
Письмо XVII.
О презрении к богатству
Отложи все житейское, если ты мудр, если же еще нет, то для того,
чтобы стать мудрым, и стремись изо всех сил и всеми средствами к
совершенствованию. Старайся избавиться от всего, что задерживает
тебя на этом пути. «Мне мешает, — говоришь ты, — забота о моем
имуществе и я хочу так устроить его, чтобы доходы с него обеспечи¬
вали мне покойную жизнь, без хлопот, и чтобы в то же время мне не
пришлось страдать от бедности или быть кому-нибудь обузой». Если
ты так говоришь, то ясно, что ты не постиг всей силы и могущества
того блага, о котором идет речь, ясно, что в общем ты представляешь
себе пользу философии, но недостаточно еще вникнул в частности и
еще не знаешь, как поддерживает она нас во всем, как, говоря словами

тмттшт
Император Нерон. Античный бюст

Луций Анней Сенека
43
Письма о жизни и смерти
Цицерона, помогает она нам в важных случаях жизни и в то же время
применима и к самым ничтожным событиям. Послушай меня и при¬
зови ее на помощь: она убедит тебя, что не следует сидеть над счета¬
ми. Ведь отсрочивая свои занятия, ты хочешь достигнуть только того,
чтобы тебе не угрожала бедность. Но зачем же это, если к бедности-то
и следует стремиться? Богатство многим мешало заниматься филосо¬
фией; бедность же для этой цели весьма удобна и покойна. Когда раз¬
дается призывный, военный сигнал, она знает, что он относится не к
ней. Когда на улицах мятеж, бедность заботится только о том, как бы
ей уйти самой, а не о том, что ей унести с собою. Если она едет в пла¬
вание, гавань не переполняется шумом, и на берегах не стоит толпа
провожающих. Она не окружена многочисленными рабами, для про¬
кормления которых необходимы урожаи заморских стран. Насытить
тощий и здоровый желудок, нуждающийся лишь в утолении голода,
нетрудно. Голод довольствуется немногим; разнообразие блюд — ре¬
зультат скуки. Бедность довольствуется удовлетворением насущных
потребностей. Так почему же ты не хочешь взять себе в спутницы ту,
нравам которой подражает здравомыслящий богач? Если хочешь сво¬
боды духа, должен быть бедным, или, по крайней мере, похожим на
бедного. Никакие занятия не будут плодотворны при неумеренном
образе жизни. Умеренность же и есть добровольная бедность. Оставь
поэтому пустые отговорки: «У меня еще нет достаточных средств. Ког¬
да я приобрету известную сумму денег, то я весь отдамся философии».
Нет, надо сначала приготовить себе именно то, что ты хочешь отло¬
жить на конец, а потом уже можно заботиться об остальном. Именно щ
с философии-то и нужно начать. «Я хочу, — говоришь ты, — пригото¬
вить средства для жизни». Но вместе с тем надо приготовить и самого
себя, ведь, во всяком случае, если что и мешает тебе хорошо жить, то
ничто не мешает хорошо умереть. Верь, что не только бедность, но и
сама нужда не может служить помехой для философии. Те, кто стре¬
мится к ней, должны бы легче терпеть голод, чем осажденные в кре¬
пости. Ведь единственной наградой этих последних будет то, что они

Император Нерон. Копия с античного бюста

Луций Анней Сенека
Письма о жизни и смерти
не попадут в руки победителя. Насколько же больше этого дает фило¬
софия, ведущая за собою вечную свободу и бесстрашие перед людьми
и богами: итак, стремись к ней, хотя бы из-за нее пришлось голодать.
Войска терпят бедствия всякого рода; питаются дикими кореньями, а
часто испытывают неописуемый голод. И все это лишь для того, что¬
бы завоевать царство, и что притом всего удивительнее, чужое царс¬
тво! Можно ли после этого задумываться над бедностью, имея в виду
освободить душу от вечного страха. Не заботься же о предварительном
приобретении имущества: к философии можно прибыть без всяких
путевых издержек.
Ты рассуждаешь так. Когда у меня будет все, что мне надо, тог¬
да приобрету себе и философию. Таким образом выходит, что она у
тебя самая последняя вещь в жизни, так сказать прибавление к про¬
чим удобствам. Нет, занимайся философией, если у тебя есть хоть
какие-нибудь средства: почем ты знаешь, быть может, у тебя есть
даже лишнее? Но если у тебя даже и ничего нет, то и тогда все-таки
прежде всего добивайся мудрости. «Ну, а если нет даже самого необ¬
ходимого?» Этого не может быть; потому-то природа требует весьма
немногого. Мудрец же согласует свою жизнь с природою. Но если бы
он впал в крайнюю нужду, он тотчас перестал бы быть себе в тягость.
А раз у него есть достаток, хотя бы скудный и жалкий, но на который
он может жить, мудрец уже и его сочтет за благо и, заботясь только о
самом необходимом, сократит свои потребности в еде и одежде и, до¬
вольный своей судьбой, будет осмеивать труды богачей и ухищрения
ищущих богатства, говоря: «Зачем ты откладываешь свою жизнь?
Ждешь ли, чтобы наросли проценты, или ожидаешь торговой при¬
были или наследства от богатого родственника, надеясь сразу раз¬
богатеть? К чему? Мудрость заключает в себе истинное богатство,
которым награждает всякого». Впрочем, все это относится до других
людей; ты же можешь считаться богатым: для прежнего времени у
тебя было бы даже слишком много. Того же, что достаточно теперь,
будет достаточно и во всякое время.

Смерть императора Нерона. Фрагмент. Художник К. Е. Маковский
Смерть императора Нерона. Фрагмент. Художник В. С. Смирнов


Луций Анней Сенека
47
Письма о жизни и смерти
Я кончил бы этим свое письмо, если бы не избаловал тебя раньше.
Парфянских царей нельзя приветствовать без подарка — с тобой не¬
льзя без подарка прощаться. Что же дать тебе? Возьму опять у Эпику¬
ра мысль, похожую на приведенную раньше: «Разбогатеть — не зна¬
чит положить конец бедствиям, но только променять их на другие».
В этом нет ничего странного. Ведь корень зла не в вещах, но в душе.
То, что делало для нас тягостною бедность, сделает нам в тягость и
богатство. Не все ли равно, на какую постель положить больного, на
золотую или на деревянную. На какую бы ты ни положил его, поло¬
жишь с ним вместе и болезнь его. Поэтому совершенно все равно,
богато или бедно живет тот, кто болен духом. Его бедствие во всяком
случае будет при нем.
Письмо XVIII.
О развлечениях мудреца
Декабрь месяц. Во всем городе особенная суета. Как будто особым
законом установлена общественная роскошь. Повсюду идут приго¬
товления к празднику, точно дни сатурналий существенно отлича¬
ются от остальных дней в году. А ведь на самом деле между ними нет
никакой разницы, и я даже думаю, что прав тот, кто сказал, что теперь
декабрь месяц продолжается целый год.
Если бы ты был со мною, я бы охотно поговорил с тобой, что нам
теперь делать — оставить ли в полной незыблемости ежедневный
строй жизни, или для того, чтобы не выделяться из общей массы, на¬
деть праздничное платье и отужинать повеселее. В наше время приня¬
то в ознаменование праздника надевать особое платье, подобно тому,
как прежде его носили в печальные времена общественных несчастий.
Насколько я тебя понимаю, ты предпочел бы роль зрителя, и таким
образом мы не были бы похожи на разряженную толпу, но в то же вре¬
мя не резко выделялись бы из нее. В эти дни приходится обнаружи¬
вать особое присутствие духа, чтобы одному воздерживаться от всяких
удовольствий, когда им предается вся масса народу. Лучшее доказа-

> гяз
шжжш
>£<
1
Император Тиберий. Античный бюст
%
аа^мими——и—

Луций Анней Сенека
49
Письма о жизни и смерти
тельство твердости духа состояло бы в том, чтобы не позволить увлечь
себя в общий поток наслаждений и роскоши. Для этого надо гораздо
больше силы характера, чем для того, чтобы оставаться трезвым в пья¬
ной компании. Нужна гораздо большая воздержность для того, чтобы
не выделяться из толпы, не смешиваясь в то же время с ней, и делать
то же, что и все, но на другой лад, ведь сатурналии можно отпраздно¬
вать без всяких увеселений.
Но мне до того хочется испытать твердость твоего характера, что,
по примеру великих философов, я предложу тебе в течение несколь¬
ких дней питаться возможно скудной и невкусной пищей и носить
простую и грубую одежду, и (я уверен) ты скажешь после этого: так
этого-то я мог бояться?! Среди полного довольства приготовляйся к
лишениям и, окруженный богатством, укрепись против превратнос¬
тей судьбы. Солдат и в мирное время марширует, роет укрепления и
переносит всевозможные труды для того, чтобы уметь переносить их,
когда придет к тому необходимость. Если не хочешь бояться наступ¬
ления какого-либо бедствия, приучайся к нему заранее. Так приуча¬
ются иные к бедности, ведя в течение многих месяцев нищенский об¬
раз жизни; после этого им нечего уже бояться бедности, так как они
привыкли к ней. Я, впрочем, не советую подражать в обеде Тимону и
запираться в каморке для рабов и вообще делать что-либо из того, что
измыслила роскошь, пресытившись богатством. Но пусть у тебя будет
жесткая постель, грубое платье и черствый хлеб. В такой обстановке
живи по три, по четыре, иногда по нескольку дней, для того, чтобы это
не было пустою забавой, но настоящим опытом. Тогда, поверь мне, о
Люцилий, ты будешь счастлив сознанием того, что можешь быть сыт
на два асса, и поймешь, что для спокойствия души не надо богатства.
Удовлетворять своим первым потребностям удается даже самым не¬
счастны м л юдя м.
Не думай, впрочем, что, поступая так, ты будешь делать что-либо
особенное. Ты будешь жить так, как живут многие тысячи рабов и бед¬
няков. Но зато ты будешь вести такой образ жизни по своей воле, и раз

Император Тиберий. Фрагмент античного бюста

Луций Анней Сенека
51
Письма о жизни и смерти
ты привыкнешь к нему, тебе не трудно будет вести его и в других обстоя¬
тельствах. Итак, будем упражняться и, чтобы судьба не застала нас врас¬
плох, освоимся с бедностью. Мы будем равнодушнее к богатству, если
убедимся в том, что и бедным быть не тяжело. Сам учитель наслажде¬
ний, Эпикур, в течение нескольких дней не вполне удовлетворял свой
голод, чтобы узнать, чувствительно ли неполное удовлетворение этой
потребности и насколько чувствительно и стоит ли для удовлетворения
ее усиленно трудиться. Эпикур рассказывает об этом в тех письмах, ко¬
торые адресованы Харину в год архонтства Полиэна, и хвастает, что он
проживает в сутки менее одного асса; Митродор же, не достигнув еще
такой степени умеренности, тратит в сутки целый асе. Ты не веришь,
что можно быть сытым на такие деньги? Но на них можно иметь еще
и особые наслаждения. Конечно, не те легкие и скоро преходящие и
вновь легко возникающие наслаждения, которые доставляет нам пища,
но прочные и постоянные. Наслаждение это, конечно, доставляют не
сами вода, каша и корки ячменного хлеба, но сознание, что можешь до¬
вольствоваться и такою скудною пищею, которой не отнимет уже ни¬
какая превратность судьбы. Такова ведь обычная пища узников, и даже
приговоренных к казни тот, кто домогается их смерти, кормит лучше.
Каково же должно быть величие духа в том, кто добровольно ведет та¬
кой образ жизни, какой не угрожает даже осужденным за самые тяжкие
преступления! Это называется предвосхищать оружие у самой судьбы!
О, мой Люцилий, следуй этому обычаю, и в известные дни удаляйся от
своих дел, не принимай никого и заведи сношения с бедностью:
Презри богатства, о гость, и считай себя равным бессмертным.
И в самом деле, всех ближе к божеству тот, кто научился презирать
богатство. Я не возбраняю тебе владеть имуществом, я хочу только,
чтобы ты владел им бестрепетно, а этого можно достичь только одним
способом, а именно, убедив себя, что и без него будешь счастлив, и
смотря на него, как на нечто преходящее.

тшштштглтк
Традиционный древнеримский костюм. Раскрашенная гравюра

г
Но пора запечатывать письмо. «Прежде, однако, — говоришь ты, —
отдай мне свой долг». Отсылаю тебя для расчетов к Эпикуру: «Неуме¬
ренный гнев порождает безумие». Насколько это верно, ты, наверное,
знаешь сам, если только тебе случалось рассердиться на раба. Гневу
подвержены все люди. Он одинаково легко возбуждается как любовью,
так и ненавистью, как в серьезных делах, так и среди игр и шуток. При¬
том причина, вызвавшая гнев, имеет второстепенное значение; главное
же в том, на какую почву он попадает. В самом деле, негорючие предме¬
ты противостоят даже сильному пламени. Напротив, сухие и горючие
разгораются в целый пожар от одной искры. Поверь, о мой Люцилий,
результатом сильного гнева бывает безумие, а потому следует избегать
сильного гнева не только ради воздержания, но и в видах здоровья.
Письмо XXIII.
Об истинной радости
Ты ждешь, может быть, что я напишу тебе, как милостиво обошлась
с нами зима, которая была и тепла, и коротка, и как нехорошо было
весной, когда наступили морозы, и о подобных пустяках, о которых пи¬
шут, когда не знают, что сказать. Но я буду писать только о том, что
может быть одинаково полезно и интересно для нас обоих, а именно,
я буду поощрять тебя к благоразумию, основа которого состоит в том,
чтобы не радоваться по-пустому. И в этом не только основа благоразу¬
мия, как я только что сказал, но и венец его. Кто знает, чему радоваться,
кто не ставит своих радостей в зависимость от чужого произвола, тот
достиг высших пределов благоразумия. Напротив того, кто живет на¬
деждами, хотя бы исполнение их и казалось близким и легким, а ранее
он никогда не обманывался в своих ожиданиях, тот обречен на вечное
беспокойство и сомнения. Поэтому прежде всего, о Люцилий, учись
радоваться. Ты подумаешь про себя: но какие же радости мне остаются,
если ты велишь исключить случайные радости и даже саму надежду —
сладчайшее утешение в горестях? И несмотря на это, я хочу доставить
тебе вечную радость. Я хочу дать радость в твой домашний обиход, и это

Император Тиберий. Античный бюст

Луций Анней Сенека
55
Письма о жизни и смерти
будет так, если твой дом будет внутри тебя. Все другие радости жизни
не в силах наполнить сердце. Они оставляют свой след лишь в выра¬
жении лица — так они легки и поверхностны. Ведь нельзя же считать
радостным того, кто смеется. Дух твой должен быть бодрым, верным и
возвышенным. Верь мне, истинная радость вещь серьезная. Немногие
способны с равнодушным лицом или, как говорят эпикурейцы, с улыб¬
кой встретить смерть, или впустить в свой дом нищету, обуздать свои
страсти, терпеливо переносить болезни. Но тот, кто освоился с мыслью
об этих несчастьях, тот всегда радостен, хотя, быть может, и не весел.
Я же хочу научить тебя радости именно этого рода: ты уже никогда не
лишишься ее, раз узнаешь, где искать ее. Залежи дешевых металлов
всегда лежат не глубоко под поверхностью земли; но те металлы дра¬
гоценны, жила которых глубоко сокрыта, и чем глубже она, тем пол¬
нее возмещает труды рудокопа. Те радости, какими забавляется толпа,
доставляют мимолетное, поверхностное наслаждение; всякая радость,
приходящая извне, лишена прочных оснований. Та же радость, о кото¬
рой я говорю и которой надеюсь приобщить тебя, не только прочна, но
что еще важнее — сокрыта внутри.
Итак, о Люцилий, стремись к тому, что одно может дать тебе счас¬
тье. Презри и брось все, что прельщает нас извне, все, что тебе обеща¬
ют другие: стремись к истинному благу и находи свои радости только
в том, что твое, то есть в себе самом и притом в лучшей части себя. На
свое тело, хотя без его участия ничего не может быть сделано, смотри
как на нечто необходимое, но не главное: ему доступны лишь сует¬
ные наслаждения, которые скоро приедаются, а если ими пользовать¬
ся сколько-нибудь невоздержено, обращаются во вред. Верь мне, все
чувственные наслаждения ведут к скорби, особенно если предаваться
им неумеренно; быть же воздерженым в том, что считаешь своим бла¬
гом, очень трудно —это ты знаешь сам. Напротив, желание истинно¬
го блага — безвредно. «Что же это за благо и где оно?» — спросишь
ты. Отвечаю: оно в спокойной совести, в честном образе мыслей, в
праведных поступках, в презрении к удачам жизни, в тихом и умерен-

132^221
I
71>	<ТГ 7
кл»<Н
Луций Анней Сенека
57
Письма о жизни и смерти
ном образе жизни, имеющем одну цель. В самом деле, что может быть
верным и надежным у тех неустойчивых и суетных людей, которые от
одних планов спешат к другим, и если не меняют их по своей воле,
то бывают вынуждены к тому обстоятельствами? Только немногие
располагают свою жизнь сообразно своим намерениям; большинство
же подобно людям, уносимым течением реки, с которым не могут бо¬
роться. Одних из них волны тихо несут на себе, других увлекает бур¬
ный поток и, успокоившись в течении, выбрасывает на ближайший
берег, третьих быстрое течение уносит до самого моря. Необходимо
выбрать себе желанную цель и затем неуклонно стремиться к ней.
Но пора расплатиться с тобою чужими деньгами. Отдаю тебе изре¬
чение твоего Эпикура и тем уплачу пошлину, причитающуюся с это¬
го письма: «Тяжело постоянно начинать жизнь». Та же мысль яснее
выражается таким образом: «Не хорошо живут те, которые вечно на¬
чинают жить». — «Почему же?» — спросишь ты. Изречение это нуж¬
дается в пояснениях. Да потому, что жизнь таких людей никогда не
бывает совершенна. Тот, кто только что начал жить, не может смело
смотреть в глаза смерти. Надо жить так, как будто достаточно уже про¬
жито. А этого не может тот, кто едва начал жить. Не думай, что таких,
едва начавших жить, мало: почти все таковы. Иные начинают жить
тогда, когда пора бы кончить. Если тебе это кажется странным, то вот
еще нечто, что ты найдешь еще более странным: есть люди, которые
кончают жить раньше, чем начинают.
Письмо XXVIII.
О бесполезности путешествий
Ты думаешь, что это с одним тобой так случилось, и удивляешься
как чему-то необыкновенному, что тебе не удалось рассеять свою пе¬
чаль и мрачное настроение духа долгим путешествием и непрерывной
переменой мест. Но для этого надо жить с обновленной душой, а не
под другими небесами. Ты можешь переплыть моря, можешь, как го¬
ворит Вергилий, покинуть и земли и грады... но страсти твои последу-

тжшжтт.
—	*
Ггрманик в юности, отец Агриппины Младшей,
матери императора Нерона. Античный бюст

Луций Анней Сенека
59
Письма о жизни и смерти
ют за тобою, куда ты ни пойдешь. Сократ на жалобы, подобные твоим,
отвечал: «Чему ты дивишься, что путешествия тебе не помогли? Ведь
повсюду ты возил за собою себя самого. И во время пути угнетали тебя
те самые причины, из-за которых ты отправился в путешествие». Какое
облегчение может дать перемена места и знакомство с новыми города¬
ми и местами? Подобные скитания совершенно бесполезны, хотя бы
уже потому, что ты странствуешь сам с собою. Сбрось сначала бремя
своей души, и тогда ты найдешь прекрасным всякое место. В настоя¬
щем же своем настроении ты подобен воспетой Вергилием пророчице,
возбужденной и вдохновленной могучим духом:
Дева приходит в экстаз, желая извергнуть из груди
Сильного бога.
Ты скитаешься туда и сюда, чтобы освободиться от гнетущей тебя
тоски, которая от самих скитаний становится обременительнее: так
точно на корабле, пока он недвижим, груз давит менее; если же ко¬
рабль раскачивается, то тот его бок накреняется сильнее, на кото¬
ром лежит груз. Все, что ты делаешь, делаешь против себя, и своими
странствиями только вредишь себе: ведь ты беспокоишь больного.
Но излечи свою болезнь, и всякая перемена будет тебе приятна.
Даже если придется уехать на край земли и поселиться в глухом углу
среди варваров, то и эти страны покажутся тебе гостеприимными.
Важно не то, куда ты приедешь, но каким. Наш дух не должен за¬
висеть от места. Живи в том убеждении, что наша родина не какое-
либо маленькое местечко, но целый мир. Если б это было ясно для
тебя, ты не удивлялся бы, что тебе не принесла никакой пользы пе¬
ремена мест, которые ты посещал только оттого, что прежние места
наскучили тебе. Любое из них понравилось бы тебе, если бы каждое
ты считал своим.
Ты не путешествуешь, но скитаешься из одного места в другое, а
между тем то счастье, которого ты ищешь, можно найти во всяком

$ риы *
Сатурн обрезает крылья Амуру. Художник И. А. Акимов

Луций Анней Сенека
61
Письма о жизни и смерти
месте. Что может быть суетливее форума, но и там можно жить спо¬
койно, если это будет необходимо. Впрочем, если дозволено выби¬
рать, то я бежал бы дальше от самого вида и соседства с форумом. Ибо
как есть места, вредные даже для самого крепкого здоровья, так есть
места, нездоровые для души, особенно не совсем еще совершенной
и развитой. Я не могу одобрить тех, которые идут в толпу и, находя
полезным вести бурную жизнь, ежедневно борются с разными жи¬
тейскими затруднениями. Мудрец может вести такую жизнь, но он не
выберет ее и предпочтет жить в мире, а не на войне. Не много поль¬
зы в освобождении от своих недостатков, если постоянно приходится
иметь дело с чужими. Ты возразишь: «Тридцать тиранов теснил и Сок¬
рата, но не могли сокрушить его дух». Но не все ли равно, сколько ти¬
ранов? Рабство всегда одно. Кто его раз возненавидел, будет свободен,
сколько бы у него ни было господ.
Пора кончить письмо; но прежде заплачу свою дань. «Сознание гре¬
ха — начало исправления». Вот прекрасное изречение Эпикура. В са¬
мом деле, кто не считает себя грешным — не думает об исправлении.
Сперва надо уличить себя в грехе и тогда можно исправиться. Между
тем иные хвастают своими пороками. И уж, конечно, тот, кто считает
их за добродетель, не подумает исправляться. Итак, внимательно сле¬
ди за собою и исследуй свои побуждения: будь по отношению к само¬
му себе обвинителем, судьей и защитником. Иногда наказывай себя.
Письмо XXX.
О страхе смерти
Недавно видел я Басса Ауфидия. Он совсем постарел и одряхлел.
Дряхлость так одолела его, что он ее еле выносит. Старость легла на
плечи его всею своею тяжестью. Ты знаешь, что Басс всегда был не¬
крепкого здоровья и слабосилен; но он долго бодрился, или, лучше
сказать, боролся, а теперь сразу опустился. Как на корабле с течью
еще можно плыть, пока на нем одна или две трещины, но когда он
начнет течь и распадаться в нескольких местах, то ничто уже не может

Император Калигула. Фрагмент античного бюста

Луций Анней Сенека
63
Письма о жизни и смерти
спасти его от потопления; так и в старческом теле с дряхлостью можно
бороться лишь до известного времени. Когда же в полуразвалившем-
ся здании рушатся последние устои, один падает, другой рассыпает¬
ся, пора подумать о выходе из него. Впрочем, Басс еще бодр духом.
Философия дает силу быть веселым ввиду самой смерти, и при вся¬
ком состоянии здоровья быть радостным, не слабея духом, даже ког¬
да покидают физические силы. Искусный корабельщик умеет управ¬
лять дырявыми парусами, а если корабль совсем лишится снастей, он
наладит для плавания самые остатки корабельного вооружения. Так
именно поступает и Басс и ждет своей кончины с таким спокойстви¬
ем, с каким не ждут самые равнодушные люди чужой.
О, Люцилий! Великое это дело и долго ему надо учиться — рав¬
нодушно покидать здешний мир, когда наступит неотвратимый час
смерти. Есть роды смерти, сопряженные с надеждою на избежание
ее. От болезни можно поправиться. Пожар можно потушить. Обвал,
готовый задавить, может скатиться мимо. Бурное море иногда тою же
волною, которою готово было поглотить, выбрасывает погибавших
на берег живыми и невредимыми. Занесенный над головою меч вра¬
га порой минует жертву. Но никакой надежды не остается тому, кто
умирает от старости. Этот уже не избежит смерти. Этот род смерти
всех спокойнее, но зато всех дольше. Басс точно сам себя провожает в
могилу и, как будто живя вне себя, с истинною мудростью переносит
тоску по самому себе. Он много говорит о смерти и старается убедить
нас в том, что причина страха смерти лежит не в самой смерти, но в
умирающем. В самой же смерти не более тягостного, чем после нее.
Но ведь также безумно бояться того, чего не испытаешь, как и того,
чего не почувствуешь. А разве можно почувствовать то, через что сов¬
сем перестанешь чувствовать? Итак, говорил Басс, смерть до того вне
всякого зла, что должна быть и вне страха.
Конечно, в его речах нет ничего нового; все это неоднократно уже
высказывалось и будет высказываться впредь. Но когда я читал или
когда я слышал, как говорили, что не следует бояться, люди, которые

ЁР
Эскулап. Фрагмент античной статуи

Луций Анней Сенека
Письма о жизни и смерти
далеки были от самой причины страха, — это не производило на меня
особенного впечатления. Слова же Басса имели для меня тем большее
значение, что он говорил о предстоящей своей смерти. Скажу прямо:
по-моему, тому, кто уже в объятиях смерти, легче, нежели тому, кто
только близок к ней. Наступление смерти даже малодушным придает
силы храбро встретить неотвратимое. Так, гладиатор, выказавший себя
трусом в течение всей битвы, все-таки умеет подставить свою грудь вра¬
гу и дать вонзить в нее ищущий ее меч. Предстоящая же в скором вре¬
мени, но еще не наступившая смерть требует покорности и вместе твер¬
дости духа, что встречается весьма редко и притом только у мудрецов.
Поэтому я с особым наслаждением слушал речи Басса о смерти,
тем более что, будучи близок к ней, он знал ее природу. Всего убе¬
дительнее, всего важнее, по-моему, было бы для нас свидетельство
человека, умершего и затем воскресшего, если бы он сообщил нам,
что в смерти нет страдания. Но о том, какое ощущение вызывает при¬
ближение смерти, отлично может рассказать и тот, кто был близко
от нее, видел ее наступление и готов был умереть. В числе таких лю¬
дей можно считать и Басса. Ведь он, конечно, не станет обманывать.
А он говорит, что бояться смерти так же нелепо, как бояться старо¬
сти. Ибо как старость следует за молодостью, так смерть следует за
старостью. Кто не хочет умирать, не хочет и жить. Ведь смерть дана
нам как заключение жизни: к ней мы идем. А потому нелепо бояться
ее. Того, что неизбежно, ждут; бояться можно только сомнительно¬
го. Смерть есть необходимость для всех одинаковая и неотвратимая:
какой же смысл жаловаться на положение, из которого никто не изъ¬
ят? Первое условие справедливости — равенство. Нечего защищать
природу за то, что она подчинила нас одному закону с собою: ведь
все, что она созидает, она же и разрушает, чтобы воссоздать снова.
И если кому выпадет на долю спокойная смерть от старости, не вне¬
запное прекращение жизни, но постепенное угасание, то, право, та¬
кой человек должен прославлять богов за то, что он, насытясь жизнью,
достиг наконец столь необходимого и приятного для усталого покоя.

Врач. Фрагмент античной фрески. Помпеи
/1^1 (Ъ

Луций Анней Сенека
67
Письма о жизни и смерти
Людей, желающих смерти, можно видеть часто, пожалуй, чаще, чем
жаждущих жизни. Но не знаю, кто выказывает больше величия духа,
те ли, которые жаждут смерти, или те, которые встречают ее спокой¬
но и весело. У первых желание смерти является результатом порыва
и минутного негодования; спокойствие вторых — следствие здравого
суждения. Часто ищут смерти в порыве отчаяния, но только тот весело
идет ей навстречу, кто долго приготовлялся к ней.
Признаюсь, я часто заходил к дорогому мне Бассу под разными
предлогами. Мне хотелось знать, все ли он будет оставаться таким или
вместе с телесными силами будет убывать и душевная бодрость. Но
бодрость его все возрастала, совершенно как возрастает она у состяза¬
ющихся в скачках, когда они, совершая седьмой круг, приближаются
к цели. Басс говорил нам в духе Эпикура, что он надеется на то, что его
последний вздох будет безболезнен; если же он сопряжен со страдани¬
ями, то есть утешение в самой их краткости. Никакая сильная боль не
может продолжаться долго. Кроме того, он утешается мыслью, что если
самое разлучение души с телом сопряжено с мучениями, то после них он
не будет уже чувствовать никакой боли. Наконец, Басс не сомневается,
что старческий дух держится на самых краях губ, и ему не трудно будет
отделиться от тела. Огонь, охвативший большую массу горючего матери¬
ала, можно потушить только водою, иногда даже приходится рушить все
здание; если же горючего материала недостаточно, он гаснет сам собою.
Все это, о Люцилий, я охотно слушал не потому, чтобы это было
ново, но потому, что я видел подтверждение всего этого наделе. Как?
Разве раньше мне не случалось видеть прекращающих свою жизнь?
Да, я видел таких, но для меня важнее видеть тех, которые умирают
без отвращения к жизни и покидают ее, а не прерывают. Басс говорил:
«Мы сами виноваты, если чувствуем мучения страха от приближения
смерти. Кому же она не близка, кого не ожидает в любом месте и во
всякое время? Как часто, когда мы думаем, что наступила причина на¬
шей смерти, гораздо ближе к нам другие причины, о которых мы и не
подозреваем. Бывает, что тот, кто ожидал смерти от врага, умирает от

жян
' ■ '
¡ЙМй)Ш|
Император Клавдий, приемный отец Нерона. Античный бюст
шшт.
ш

Луций Анней Сенека
69
Письма о жизни и смерти
несварения желудка». Если пораздумать над причинами наших стра¬
хов, то окажется, что мы видим одни, а наделе существуют другие. Мы
боимся не самой смерти, но мысли о ней, потому что от смерти мы
всегда одинаково далеки. И если бояться смерти, то следует бояться ее
всегда, потому что какой же час изъят из ее власти?
Однако я начинаю бояться, чтобы длинные письма не показались
тебе хуже самой смерти. Поэтому кончаю. Ты же, чтобы не бояться
смерти, всегда размышляй о ней.
Письмо XXXI.
О необходимости труда
Узнаю моего Люцилия. Он становится тем, чем обещал быть. Сле¬
дуй же порыву своей души, влекущей тебя ко всему лучшему, презрев
то, что считается за благо толпою. Я сам не желаю видеть тебя иным
и лучшим, нежели ты сам того хочешь. Ты построил себе обширный
и прочный фундамент; возведи же задуманное тобою здание до конца
и пусти в ход то, что ты выносил в душе своей. В результате ты до¬
стигнешь мудрости, если, впрочем, заткнешь свои уши от соблазна,
и притом даже не воском, ибо воска для этой цели недостаточно. Не¬
обходим более плотный материал, нежели тот, который употребил
(против Сирен) Одиссей. Голос, которого опасался греческий герой,
был голосом лести, но он не был, по крайней мере, голосом народа.
Тот же голос, которого придется остерегаться тебе, будет звучать не с
одной какой-нибудь скалы, но по всей земле. Тебе придется опасать¬
ся не одного какого-либо места, в котором страсть устроила на тебя
засаду, но всех городов. Будь глух даже к своим друзьям. Из хороших
побуждений они желают тебе дурного. Если хочешь быть счастливым,
моли богов, чтобы ни одно из их пожеланий тебе не исполнилось. То,
чего они желают для тебя, совсем не благо.
Единственное, истинное благо, причина и залог счастливой жизни —
это вера в себя. А ее нельзя достигнуть иначе, как не боясь труда или считая
его, по крайней мере, в числе вещей безразличных. Ибо не может быть,

Традиционный древнеримский костюм. Раскрашенная гравюра

Луций Анней Сенека
Письма о жизни и смерти
чтобы одна и та же вещь была то дурна, то хороша, то легка и удобна, то
невыносима. Сам по себе труд не есть благо, но выносливость в труде —
благо. Я осудил бы трудящихся ради пустого, но зато тех, кто стремится
к праведному, я готов одобрять, чем прилежнее и чем менее распуска¬
ются они и падают духом. Я готов постоянно поощрять их: «Восстань¬
те, добрые, и поднимитесь единым духом на предстоящий перед вами
холм». Труд воспитывает души благородных. Итак, не следует желать и
стремиться к тому, что дается только вследствие молитв твоих предков.
Вообще, для мужа, готовящегося к великим делам, постыдно надоедать
богам молитвами. К чему молитвы? Устрой себе сам свое счастье. И ты
устроишь его, если поймешь, что хорошо то, с чем связана добродетель,
и дурно то, с чем соединен порок. Как без света нет блеска, без темноты
или тени нет черного, без огня нет тепла, без ветра прохлады, так благо¬
родное и низкое зависит от примеси добродетели и порока. Но благо —
в познании вещей, а зло в невежестве. Человек опытный и искусный,
смотря по обстоятельствам, одно отвергает, другое принимает. Но он не
боится того, что отвергает, и не поклоняется тому, что принимает, если
дух его велик и непреклонен. Никогда не сдавайся и не робей. Недоста¬
точно не уклоняться от труда — ищи его. «Но, — скажешь ты, — какой
же труд тогда ты назовешь пустым и непроизводительным?» Такой труд,
который вызывается низкими побуждениями. Но и в нем, самом по себе,
нет ничего дурного, не более, по крайней мере, чем в том, который вы¬
зывается прекрасными побуждениями; потому что труд развивает терпе¬
ние, побуждающее душу на трудные и высокие подвиги увещаниями: «не
ленись, недостойно мужа бояться усталости». Пускай поэтому твой труд
направляется на всевозможные предметы, и добродетель твоя станет со¬
вершенна, и ты достигнешь той полной гармонии в своей жизни, кото¬
рой нельзя достигнуть без искусства и без уменья познавать божеское и
человеческое. В этом заключается высшее благо. И раз ты добьешься его,
ты станешь союзником богов, а не просителем их.
«Но как этого достигнуть?» О, для этого не надо проезжать ни
Ленинских, ни Грайских гор, ни пустынь Кандавии, ни Сиртов, ни

Аллегория Тщетности человеческой
жизни. Фрагмент. Художник X. Стенвайк

Луций Анней Сенека
73
Письма о жизни и смерти
С
Сциллы, ни Харибды, которые ты проехал ради какой-то жалкой про-
кураторской должности. Путь к этому благу безопасен, и природа сама
снарядила тебя в дорогу. Она дала тебе все необходимое, чтобы стать
равным богу, если только ты сам не растерял ее даров. Ведь не деньги
делают равным богу — у бога их нет; и не должностное платье — ибо
бог наг; и не слава, не почести — бога никто не знает; многие думают
о нем дурно, и он не мстит за это; и не толпа рабов, несущих твои но¬
силки по городским улицам и проезжим дорогам: бог — сам все несет
на себе. И не красота, и не физические силы могут сделать тебя бла¬
женным — они не выдерживают старости. Ищи того, что не портится
со временем, чего нельзя расхитить и испортить. А такими свойствами
обладает душа, но душа прямая, добрая, великая. А как назвать ее ина¬
че, как не богом, обитающим в человеческом теле. Такая душа может
встретиться как у римского всадника, так у вольноотпущенника и у
раба. Ибо и римский всадник, и вольноотпущенник, и раб — лишь
пустые имена, измышленные честолюбием. Попасть на небо можно
из любого места. Воспрянь же духом и сделайся равным бессмертным.
Для этого не надо ни золота, ни серебра; из них нельзя сделать даже
хорошего изображеиия бога. Вспомни, что те изваяния богов, кото¬
рые были наиболее близки к ним, были глиняные.
Письмо XXXII.
О завершении жизни
Я расспрашиваю о тебе всех, кто приходит из твоей стороны, что
ты делаешь, где и с кем ты проводишь время. Так что, хотя ты и не
можешь подать мне своего голоса, я все же с тобой. Живи же так, как
будто я все слышу и даже вижу. И знаешь ли, что мне всего приятнее
из того, что я слышу о тебе? То, что я ничего не слышу, что многие из
тех, кого я спрашиваю, не знают, что ты делаешь. Ведь очень полезно
не говорить с теми, с кем не сходишься и имеешь разные интересы.
В этом я имею залог того, что тебя не отвлекут от выполнения твоих
планов, хотя вокруг тебя будет толпа людей, беспокоящих тебя.

Валерия Мессалина, третья жена
императора Клавдия. Гравюра с античного бюста

Луций Анней Сенека
Письма о жизни и смерти
Я, впрочем, не боюсь, что тебя изменят, но я опасаюсь, чтобы тебе
не помешали. Ведь нам очень вредит уже тот, кто мешает, так как наша
жизнь коротка, а своим непостоянством мы и еще сокращаем ее, при¬
нимаясь за одно и то же по несколько раз. Мы дробим нашу жизнь на
части и тратим ее попусту. Спеши же, о Люцилий, и думай, насколько
бы мог ты ускорить свой бег, если бы за тобой гнался враг, если бы ты
видел за собою всадника, следующего по твоим пятам. А ведь это имен¬
но так и есть. За тобой гонятся. Ускорь же свой шаг и беги, спасайся
в безопасное место и беспрестанно думай, как прекрасно завершить
свою жизнь раньше смерти, а затем спокойно проводить остальную
часть своего времени, зная, что ничто не помешает тебе наслаждаться
счастливою жизнью, которая не станет счастливее, оттого что будет
дольше. О, когда, наконец, наступит такое время, когда ты не будешь
зависеть от времени, когда ты будешь жить спокойно и безмятежно, и,
довольный и удовлетворенный, не будешь думать о завтрашнем дне!
Хочешь знать, что заставляет людей жаждать будущего? То, что
никто не принадлежит себе в настоящем. Родители твои много желали
для тебя, я же со своей стороны желаю тебе презрения ко всему, чего
они желали для тебя. В своих желаниях они ограбили многих, чтобы
обогатить тебя. Ведь что достается тебе, отнято у кого-нибудь другого.
Я же хочу тебе обладания самим собою, хочу, чтобы ум твой, утомив¬
шись суетными помышлениями, наконец успокоился и остановился,
хочу, чтобы ты нашел удовлетворение в самом себе и, познав истин¬
ные блага, для обладания которыми достаточно одного познания их,
не нуждался в продлении своей жизни. Только тот избегнет нужды и
станет свободным от всего, кто живет, завершив свою жизнь.
Письмо XXXVI.
О равнодушии к суждениям толпы и к смерти
Скажи своему другу, что он со спокойною совестью может не об¬
ращать внимания на тех, кто бранит его за то, что он захотел жить в
безвестности и покое и оставил свою должность, хотя мог бы на ней

Римлянка. Фрагмент фрески. Помпеи
'&Ш

Луций Анней Сенека
77
Письма о жизни и смерти
повыситься, предпочтя всему свободу. Как хорошо устроил он свои
дела — это он будет доказывать каждый день. Те, которым обыкно¬
венно завидуют, непрочны: одни падают, другие исчезают. Фортуна —
вещь беспокойная, в ней самой источник тревог. Она волнует наш ум
на различные лады: одних манит одним, других другим, этим обеща¬
ет власть, тем богатство, одних возбуждает, других покоит и усыпля¬
ет. «Однако есть люди, которые легко ее переносят». Да, как и вино.
Потому не считай счастливым человека, в котором многие ищут.
К нему сходятся как к озеру, из которого черпают, но которое мутят.
«Но друга моего зовут пустым и ленивым человеком». Неужели ты не
знаешь, как часто говорят неправду и утверждают совершенно про¬
тивное истине? Ведь твоего же друга называли счастливым. А разве он
был счастлив? Меня не смущает даже то, что многие сочтут его за че¬
ловека сурового и мрачного. Аристон говорил, что печальный юноша
нравится ему больше, чем веселый и любезный. Так, хорошее вино,
пока молодо, кажется грубым и терпким; то же, которое бывает при¬
ятно на вкус, прямо из бочки, не выдерживает хранения. Итак, пусть
зовут твоего друга мрачным и не понимающим своей выгоды. Эта
мрачность его характера будет хороша в старости; она поможет ему на¬
стойчиво заняться совершенствованием и изучением наук и искусств,
не тех, которые достаточно знать слегка, но тех, которыми ум должен
проникнуться.
Теперь твоему другу как раз пора учиться. Ибо хотя нет такого вре¬
мени, когда не следует учиться, и всякий возраст пригоден для науч¬
ных занятий, — не во всякое время хорошо получать образование.
Смешон и жалок старец, изучающий азбуку. Молодому прилично под¬
готовлять; старику — употреблять. Ты же поступишь весьма полезно
даже для самого себя, если научишь своего друга стать как можно луч¬
шим. Благодеяния такого рода следует как можно чаще и принимать и
оказывать; несомненно, в таких случаях одинаково выгодно и давать
и брать. Наконец друг твой уже не свободен: он обещал. Нарушить же
такое обещание постыднее, чем не платить долгов. Для уплаты долга

ШШшш
¡ШШлЖлт^л^ЖУлШ
§РР1|1^^
Валерия Мессалина. Фрагмент. Художник П. Л. Сведомский
«т!шм
шштжшттжфшшшшт

Луций Анней Сенека
Письма о жизни и смерти
купцу необходимо удачное плавание, земледельцу — урожай и бла¬
гоприятная погода. Твоему же другу для того, чтобы исполнить свое
обещание, достаточно только желания. Судьба не имеет власти над
нравственными поступками.
Пусть же твой друг так образует свой характер, чтобы легче всего
достигнуть совершенства, чтобы в уме его не было ничего лишнего, но
не было бы и пробелов, и чтобы он оставался непоколебим во всяких
обстоятельствах. Если на долю твоего друга выпадут материальные
блага, пусть он будет выше их; если же по каким-либо причинам он
потеряет часть своего состояния или даже все свое состояние, пусть он
не чувствует себя оттого хуже.
Если б он родился в Парфии, его с малолетства учили бы натягивать
лук; если бы он родился в Германии, он учился бы метанию дротика,
если б он жил во времена наших предков, он умел бы ездить верхом и
преследовать бегущего неприятеля. Обычай этих стран требует, что¬
бы их жители учились именно этим искусствам. Твой же друг должен
учиться тому, что одинаково годится против всякого оружия, про¬
тив всякого врага, а именно, презрению к смерти. Несомненно, что
в смерти есть нечто такое, что устрашает нашу душу, одаренную лю¬
бовью к жизни. Но ведь незачем было бы учиться и воспитывать в
себе презрение к смерти, если бы врожденные инстинкты сами влекли
нас не к самосохранению, а к смерти. Так, не надо учиться спокойно
лежать на розах, в предположении, что, быть может, и это придется
испытать в жизни. Напротив, следует приучаться к тому, как бы со¬
хранить верность даже среди мучений пытки, к тому, чтобы, если при¬
дется, раненым стоять на часах и не опираться даже на дротик; ибо
случается, что сон овладевает теми, кто прислонится к чему-либо.
В смерти нет ничего неудобного, ведь для этого необходимо, чтобы
был кто-либо, кто бы испытывал от нее неудобство. Если же ты слиш¬
ком привязан к самому факту жизни, то знай, что из того, что уходит
с твоих глаз, ничто не гибнет, но все возвращается в лоно природы, из
которого вышло затем, чтобы возродиться. Все кончается, ничто не

Любимый поэт. Фрагмент. Художник Л. Альма-Тадема

Луций Анней Сенека
81
Письма о жизни и смерти
исчезает. И смерть, которой мы так боимся и ненавидим, только видо¬
изменяет жизнь, а не отнимает ее. Наступит день, и мы снова выйдем
на свет, хотя многим, если они не забудут о своей прежней жизни, это
будет неприятно. После я обстоятельнее докажу, что все, что, по-ви¬
димому, гибнет, в сущности только изменяется.
Кто надеется вернуться, тот уходит спокойно. Обратись к природе:
все возобновляется в ней: ничто не исчезает в этом мире, но периоди¬
чески проходит и возникает снова. Лето проходит, но через год насту¬
пит опять. Зима кончается, но, по прошествии нескольких месяцев,
наступает вновь. Ночь затмевает солнце, но день приводит его снова за
собою. Течение звезд опять выводит те звезды, которые было уже за¬
шли. Одна часть неба постоянно поднимается, другая опускается. На¬
конец я могу привести в заключение еще одно доказательство: ни дети,
ни сумасшедшие не боятся смерти; тем постыднее, что разум не может
постигнуть ее безвредности, когда она очевидна даже для глупости.
Письмо ХЫ.
О божестве, живущем внутри нас
Ты поступаешь прекрасно и спасительно, если, как пишешь, про¬
должаешь стремиться к совершенствованию; ибо нелепо только же¬
лать его, когда от тебя же зависит и достигнуть его. Не нужно прости¬
рать руки к небу, не нужно умолять жреца, чтобы он допустил нас к
самому идолу, как будто тогда бог скорее услышит нас: бог близок
к тебе, он с тобою, он в тебе. Да, о Люцилий, это так: в нас обитает
святой дух, блюститель и страж всякого блага и зла внутри нас. Как
мы ведем себя по отношению к нему, так и он поступает относитель¬
но нас. Никто не может быть хорошим помимо бога; никто не может
стать выше судьбы без его помощи. Только бог подает нам прекрас¬
ные, возвышенные советы. В каждом доблестном муже... Бог обитает,
хотя неизвестно какой.
Если тебе случалось попасть в рощу из старых деревьев, перерос¬
ших свою обычную высоту, и в которой небо скрыто тенью перепле-

Г г «
Луций Анней Сенека
83
Письма о жизни и смерти
тающихся между собою ветвей, то строгая таинственность этого места
и восхищение перед такой густой и непроницаемой сенью, наверное,
невольно располагали тебя к вере в божество. Точно так же вид боль¬
шой и глубокой пещеры, образованной в горе полувыветрелыми скала¬
ми, не искусственной, но возникшей вследствие естественных причин,
поражает дух каким-то священным чувством. Мы поклоняемся исто¬
кам больших рек. В тех местах, где из земли неожиданно вырывается
сильный ключ, ставят алтари. Горячие источники составляют предмет
обожания, а темнота или неизмеримая глубина некоторых озер дела¬
ет их священными. И если ты встретишь человека, остающегося бес¬
страшным среди опасностей, чуждого страстей, счастливого при самых
бедственных обстоятельствах, спокойного среди бурь и волнений, от¬
носящегося к людям, как высший, и к богам, как равный, — разве не
охватит тебя блогоговение перед ним? Разве ты не подумаешь о нем,
что это существо высшее и не может быть подобно тому жалкому телу,
в котором обитает? На него снизошел дух божий. Небесная сила ожив¬
ляет этот возвышенный, уравновешенный дух, для которого все мельче
его, который с улыбкой смотрит на все, что составляет предмет наших
желаний и нашего страха. Не может этого быть без участия божества!
И большая часть этого божества остается там, откуда оно снизошло.
Как лучи солнца достигают земли, но постоянно находятся там, откуда
посылаются, так и великий святой дух, снизошедший на такого челове¬
ка, чтобы мы легче могли познать божество, хотя и живет среди нас, но
тяготеет к своему источнику. Там его корень, но сюда оно стремится и
живет среди нас, оставаясь выше нас.
Какой же это дух? Конечно, такой, который опирается на прису¬
щее ему самому благо. Ибо что может быть нелепее, как хвалить че¬
ловека за то, что не его? Что безумнее восхищения тем, что сейчас же
может быть перенесено на другого человека? Золотые удила не делают
лучшим самого коня. Из двух львов: одного с позолоченною гривой,
но изнуренного, пока его укрощали и украшали, и другого космато¬
го, но неукротимого, и, следовательно, бодрого, каким его и создала

Меркурий коронует Философию. Художник П. Батони

Луций Анней Сенека
85
Письма о жизни и смерти
природа, прекрасного в своей косматости, так как его истинная кра¬
сота и состоит в том, что на него нельзя смотреть без страха, — второй
будет предпочтен первому, усталому, хотя и раззолоченному. Никто
не должен хвастаться тем, что не его. Мы хвалим виноградную лозу,
если ветви ее отягощены гроздьями, если под тяжестью их гнутся са¬
мые подпорки; и кто скажет, что лучше ее такая лоза, на которой висят
золотые гроздья и золотые листья? Но плодоносность есть качество,
принадлежащее самой лозе; так и в человеке следует хвалить то, что
составляет его свойство. У него милое семейство, прекрасный дом,
он много сеет, много денег пускает в оборот, но все это не в нем, а
только вокруг него. Хвали в нем то, чего никто не может у него отнять
или подарить, что составляет его неотъемлемую принадлежность.
А что это такое? Душа и разум. Человек есть существо разумное. А по¬
тому он достигает высшего блага, если выполняет свое прямое назна¬
чение, для которого родился. Чего же требует от него разум? Самой
легкой вещи — жить сообразно с природой. Только общее безумие
сделало это трудным. Мы сами вовлекаем друг друга в пороки. И как
призвать ко спасению тех, которых никто не удерживает от гибели,
а толпа влечет к ней!
Письмо ХЫУ.
Истинное благородство дается философией
Опять ты умаляешь себя передо мною и говоришь, что обижен
природой и судьбой. А между тем ты мог бы возвыситься над толпой
и достигнуть высшего людского счастья. Ведь философия тем и хо¬
роша, что она не обращает внимания на родословную; впрочем, если
доискиваться первого источника нашего происхождения, то все про¬
исходят от богов. Ты — римский всадник и достиг этого звания сво¬
ими стараниями, и ведь, клянусь небом, немногим открыт доступ в
это сословие. Не всякий попадает в сенаторы. Даже в военную служ¬
бу, сопряженную с трудами и опасностями, принимают не без разбо¬
ра. Философия же для всех открыта. Все достаточно благородны для

IM
MfM

Луций Анней Сенека
87
Письма о жизни и смерти
занятия ею. Она никого не отталкивает, никого не выбирает и всем
светит одинаково. Сократ не был патрицием, Клеанф был водовозом
и занимался поливкой садов. Платон не был знатен, когда стал зани¬
маться философией, но она сделала его знатным. Так отчего же ты не
надеешься быть равным этим мудрецам? Каждый из них может быть
твоим предком, если ты выкажешь себя достойным их. И ты станешь
таким, если прежде всего усвоишь себе, что никто не выше тебя по
происхождению. У всех нас равное число предков: происхождение
каждого из нас теряется во тьме прошедшего. Платон говорит, что нет
царя, у которого бы не было предком раба, и нет раба, не имеющего
в числе предков царя. Все эти общественные различия перемешались
в длинном ряду годов и много раз изменялись судьбою. Благороден
тот, кто от природы одарен склонностью к добродетели. Только на это
и надо обращать внимание. А если ты обратишься к древним време¬
нам, то увидишь, что все люди получили начало в то время, раньше
которого ничего не было. От сотворения мира до наших дней нас при¬
вел длинный ряд предков, попеременно то славных, то низких. Бла¬
городство не дается галереей закоптелых изображений предков. Ведь
они жили не ради нашей славы, и то, что было раньше нас, — не наше.
Благородным делает человека только дух, способный в любых обстоя¬
тельствах возвыситься над судьбой.
Итак, если б даже ты не был римским всадником, а был вольноотпу¬
щенником, все-таки ты можешь быть единственным свободным среди
свободнорожденных. Ты спросишь, каким путем достигнуть этой сво¬
боды? Для этого надо научиться различать добро и зло самому, а не по
указанию толпы. Надо обращать внимание не на то, откуда что идет,
а на то, к чему оно ведет. Если что-либо может дать счастье, то хорошо
само по себе. Того нельзя истолковать в дурную сторону. «Но почему
же тогда мы видим столько ошибок, если все хотят счастья?» Потому
что за самое счастье принимают только средства к нему и, стремясь к
счастью, бегут от него. В самом деле, сущность блаженной жизни есть
полная безопасность и непоколебимая в ней уверенность, а между тем

диииииииииидиивмии
Тщеславие. Фрагмент. Художник Д. -У. Уотерхаус
дмИш*^
^	уг*' у
ТшШ

Луций Анней Сенека
89
Письма о жизни и смерти
все выискивают причины к беспокойству и не только несут свое бремя
через тернистый путь жизни, а просто тащат его. Таким образом, люди
только удаляются от достижения той цели, к которой стремятся, и чем
сильнее стремятся к ней, тем больше затрудняют себе путь, и только
идут назад. Так именно бывает с теми, кто торопится выйти из лаби¬
ринта. Сама торопливость замедляет их.
Письмо Ь.
Познай свои недостатки
Я получил твое письмо только через несколько месяцев после того,
как ты послал его. Я даже счел лишним поэтому спросить у того, кто
принес мне письмо, что ты делаешь? У него должна бы быть очень хо¬
рошая память, если б он помнил это. Я надеюсь, однако, что ты уже
живешь так, что где бы ты ни был, я могу знать, что ты делаешь. Ибо
чем иным можешь ты заниматься, как не самосовершенствованием,
как не тем, чтобы с каждым днем освобождаться от старых заблуж¬
дений, познавая, что те пороки, которые ты объяснял внешними об¬
стоятельствами, коренятся в самом тебе. Ведь часто бывает, что мы
приписываем что-либо времени или месту, а затем оказывается, что,
куда мы ни переселимся, оно последует за нами. Ты знаешь Гарпасту,
карлицу моей жены, которая досталась мне, как ненужная обуза, по
наследству. Сам я не любитель подобных уродов, и если мне когда-
либо хочется позабавиться в обществе шута, мне не надо долго искать
его: я смеюсь над собою. Так вот эта Гарпаста внезапно ослепла; но,
что кажется даже невероятным, а между тем это правда — она не ве¬
рит, что слепа. Она ежеминутно зовет к себе вожатого, чтобы бродить
по дому, и только уверяет, что в доме темнота.
Поверь, что то, над чем мы смеемся в ней, бывает с каждым из нас.
Так, никто не признает себя скупым или жадным. Но слепцы, по край¬
ней мере, ищут вожатых, мы же блуждаем без проводников и говорим
себе: «Я вовсе не тщеславен, но никто в Риме не может жить иначе.
Я не расточителен — это городская жизнь требует больших издержек.

Традиционный древнеримский костюм. Раскрашенная гравюра

Луций Анней Сенека
91
Письма о жизни и смерти
Не моя вина, если я вспыльчив, если я не устроил еще себе правильный
образ жизни — тому причиной моя молодость». К чему обманывать
себя? Наше зло не вне нас: оно коренится внутри нас, в самом сердце.
И тем труднее нам вылечиться, что мы не понимаем, что мы больны.
А если мы начнем лечиться, сколько времени надо, чтобы изгнать из
себя все эти застарелые уже болезни! Теперь же мы не зовем еще даже
врача, который все-таки скорее помог бы нам, если бы принялся ле¬
чить еще свежий порок. Нежный и незагрубелый ум легко последует
за тем, кто укажет ему истинный путь. Только того, кто уже слишком
отстал от природы, трудно вернуть к ней. Мы стыдимся учиться доб¬
родетели, но, клянусь небом, если и стыдно звать учителя добродете¬
ли, то нельзя же надеяться, что мы получим такое благо совершенно
случайно. Необходимо поработать над собой, хотя, по правде сказать,
труд этот не будет тяжел, если только, как я сказал, начать образовы¬
вать и исправлять ум прежде, чем он закоснеет в пороках. Впрочем,
не надо отчаиваться даже и относительно закоснелого ума. Постоян¬
ным трудом и внимательной, неслабеющей заботой можно достигнуть
всего. Даже и кривые дубы можно выпрямить; искривленные бревна
можно расправить теплом, и хотя дерево выросло криво, оно все-таки
может быть переделано сообразно нашим требованиям. Насколько же
легче образовать душу, гибкую и податливую всяким влияниям. Ибо
что такое душа, как не особого рода живой эфир. Но эфир тем гибче
всякого другого вещества, чем тоньше.
О, Люцилий! Нечего бояться, что тебе может помешать самая дав¬
ность твоих недостатков. Никому не удавалось иметь праведную душу
ранее неправедной. Все мы были предвосхищены злом. Учиться доб¬
родетели — значит, разучиваться пороку. Но тем охотнее должны мы
приступить к уничтожению наших пороков, что, раз привитая, доброде-
тельостается при нас навсегда. Ей нельзя разучиться. Напротивтого —
пороки, собственно, чужды нам; потому их легко вырвать с корнем и
бросить. Гораздо тверже держится то, что сидит на своем месте. Доб¬
родетель соответствует нашей природе; пороки враждебны и против-

ята:
Пьющий сатир. Фрагмент фрески. Помпеи

$йКйтН
Луций Анней Сенека
93
Письма о жизни и смерти
ны ей. Но хотя раз насажденная добродетель уже не погибнет и уход
за нею легок, однако начало и тут трудно, ибо неразвитой и больной
душе свойственно бояться всего нового. Поэтому необходимо прину¬
дить ее к началу. Затем и самое лечение перестанет быть неприятным.
Напротив того, чем далее будет подвигаться выздоровление души,
тем более будет она наслаждаться. После выздоровления ей захочется
даже новых лекарств: философия не только полезна, она—приятна.
Письмо Ы.
О Байских купаниях
Кто как может, о мой Люцилий. Ты живешь по соседству с Этной,
прекраснейшей сицилийской горой (которую, никак не могу понять
почему, Мессала или Вальгий, так как у них обоих я читал это, на¬
зывают единственной, тогда как и во многих других местах из земли
выходит огонь, и притом не только из высоких гор, но также из низ¬
ких; первое, правда, случается чаще, конечно, потому что огонь стре¬
мится вверх). Я же, насколько могу, довольствуюсь Байями, откуда я,
впрочем, уехал на другой день после того, как приехал, считая их за
место, которого следует избегать, как ни богато одарено оно приро¬
дой, за то, что его избрала местом своего пребывания роскошь. Это,
впрочем, не значит, что следует ненавидеть какое-либо место; но как
не всякая одежда прилична для мудреца и человека серьезного, хотя
мудрец и не ненавидит никакого цвета, а только считает некоторые
цвета непригодными для того, кто проповедует умеренность, так бы¬
вают и страны, которых избегает мудрец, или даже только стремящий¬
ся к мудрости, как чуждых добрым нравам. Так, заботясь об уедине¬
нии, мудрец не изберет для этой цели Канона, хотя Канон сам по себе
не мешает вести умеренную жизнь; не изберет мудрец и Байев, так как
этот город стал пристанищем пороков. В нем роскошь позволяет себе
проявляться наиболее резко; в нем нравы распущеннее, как будто в
известном месте допускается большая распущенность, чем в других.
Мы же должны выбирать для своего пребывания места здоровые не

Валерия Мессалина с детьми. Античная камея

Луций Анней Сенека
95
Письма о жизни и смерти
только для нашего тела, но и для наших нравов. Я бы не хотел жить ни
в обществе палачей, ни в обществе кутил. Что за необходимость смот¬
реть на пьяниц, шатающихся по берегу моря, на флотилии гуляющих,
на озера, с которых раздается пение хоров, и на другие тому подоб¬
ные вещи, которыми роскошь, хотя и дозволенная законами, не толь¬
ко грешит, но и выставляется напоказ? Следует, безусловно, избегать
даже самых поводов к порокам. Надо закалять свой дух и удалять его
от прельщения страстей. В одну зиму Ганнибала, неукротимого аль¬
пийскими снегами, расслабили горячие ключи Кампании. Он, по¬
беждавший оружием, был побежден пороком. Мы тоже на войне, и
притом на такой войне, на которой никогда нет ни отдыха, ни покоя.
Мы должны воевать со страстями, а страсти, как видишь, овладевают
иногда даже самыми строгими умами. Тот, кто предначертал себе со¬
вершить великое дело, должен знать, что при выполнении его нельзя
быть ни слабым, ни мягким.
Какой мне прок в горячих источниках? На что мне бани, в которые
нагоняют сухой пар, чтобы заставить потеть тело? От работы оно и без
них покрывается потом. Если бы мы, подобно Ганнибалу, прекратив
все дела и оставив войну, занялись согреванием наших тел, то всякий
по справедливости мог бы упрекнуть нас в опасной лености, несвое¬
временной даже для победителя, а тем более для того, кто еще только
что начал побеждать; нам менее, чем карфагенским войскам, позво¬
лительно предаваться отдыху, так как при отступлении мы подверга¬
емся большей опасности, и даже при продолжении военных действий
нам остается больше дела. С нами воюет сама судьба за то, что мы не
хотим покориться ее велениям. Мы не только не согласны подчинить¬
ся судьбе, но отвергаем ее, а для этого нужна большая храбрость. Раз
поколебавшийся, дух уже не принадлежит себе; если он уступил страс¬
ти, придется уступить скорби, труду и, наконец, бедности. Равным
образом захочет иметь над ним власть и честолюбие, и гнев, и он не
выдержит напора стольких влияний и погибнет. Наша цель — сво¬
бода; ради нее подъемлются все труды. Но в чем состоит свобода? Не

Римлянин за чтением (Проза). Художник Л. Альма-Тадема

Луций Анней Сенека
97
Письма о жизни и смерти
быть рабом никакой вещи, не зависеть ни от какой случайности, ни от
какой необходимости — быть равным самой судьбе. В тот день, ког¬
да я пойму, что я сильнее ее, она потеряет надо мной всякую власть.
А судьба станет покорна мне, если в моих руках будет смерть.
Чтобы предаваться таким размышлениям, следует избирать места
серьезные и святые. Чрезмерная живописность изнеживает душу, и,
без сомнения, местность может повлиять на упадок бодрости. Вьюч¬
ные животные легко переносят всякую дорогу, если копыта их окрепли
на жесткой почве. Напротив, животные, выросшие на мягком и боло¬
тистом пастбище, легко портят копыта. Солдаты, набранные в горных
округах, бывают выносливее. Напротив, городские жители и рабы ле¬
нивы. Руки, призываемые к оружию от плуга, не боятся никакой ра¬
боты. Руки, привыкшие к умащениям, отказываются от самой легкой.
Строгая суровость местности делает дух бодрее и способнее на великие
дела. Сципион предпочел, как место своей ссылки, Литерны Байям: в
Литернах он не мог с таким комфортом переносить свое падение. Даже
Кай Марий, Кней Помпей и Цезарь, на которых судьба впервые воз¬
ложила счастье всего римского народа, хотя и построили себе виллы в
Байских окрестностях, однако расположили их на вершине горы. Каза¬
лось, и здесь они хотели воевать и наблюдать с возвышенного поста на
далекое расстояние все расположенное внизу. Стоит обратить внима¬
ние на то, какое место выбрали они для своих вилл и какие строения в
них возвели: подумаешь, что здесь не дачи, а крепости. Не думаешь ли
ты, что в этом уголке согласился бы когда-нибудь жить Катон и считать,
сколько проплыло мимо него блудниц в галерах, сколько различных
сортов расписанных яркими красками лодок спущено на воду, сколько
роз плавает по озеру, или слушать по ночам хоры певцов? Он предпочел
бы прожить всю жизнь в палатке, раздвигая ее каждую ночь собствен¬
ными руками. Да и какой мужчина предпочтет пробуждение от звуков
мелодии пробуждению от звука военных сигналов.
Довольно, впрочем, вести тяжбу с Байями; только с пороками сле¬
дует вечно воевать. Преследуй их, о Люцилий, без конца и без меры,

иннннн
Сатурн,	пожирающий своих детей. Художник Ф Гони
r7v
. I .	. ^Лгу

ибо нет им конца и нет меры. Исторгни же пороки, которые льстят
твоему сердцу, иначе придется потом самое сердце вырвать с ними.
Особенно преследуй страсти и считай их злейшими врагами. Подобно
разбойникам, они ласково обнимают нас, чтобы поразить ножом.
Письмо ЫУ.
О приближении смерти
Давно я не подвергался никаким болезням, но на днях внезапно
заболел. «Чем же?»— спрашиваешь ты. И вопрос твой не излишен,
так как ни одна болезнь не осталась мне неизвестна. Но я как будто
обречен на страдания преимущественно от этой болезни, которую
мне не хочется, впрочем, называть ее греческим именем. Она доста¬
точно точно определяется словом «удушье». Припадки ее коротки,
но подобны бурям. Они длятся не более часа. И кто бы мог дольше
задыхаться? Я испытал многие телесные недуги и боли; но ни одна
не была для меня так тяжела, как эта. Ибо всякая другая боль —
болезнь, а эта — агония. Недаром врачи называют ее «подобием
смерти». Душа, наверно, когда-нибудь отлетит во время этих при¬
падков, как постоянно порывается сделать это.
Ты думаешь, что я рассуждаю теперь так спокойно, потому что бо¬
лезнь прошла. Было бы также неосновательно считать прекращение ее
за выздоровление, как за выигрыш процесса отсрочку судебного разби¬
рательства. Но, даже задыхаясь, я старался успокоить себя веселыми и
бодрыми размышлениями. «Что случилось?» — говорил я себе. Смерть
испытывает меня. Пускай себе. И я долго испытывал ее. Ты спросишь,
может быть, когда это я испытывал смерть? — Еще до своего рождения.
Ведь смерть — это небытие. Каково оно — я уже знаю. После меня бу¬
дет то же, что было раньше меня. Если в смерти есть какая-либо мука,
очевидно, она была уже раньше, чем мы явились на свет. Но тогда мы
не чувствовали никаких страданий. Воспользуюсь следующим сравне¬
нием. Не нелепо ли думать, что светильнику хуже после того, как его
погасят, чем до того, как его зажгут? Мы тоже загораемся и гаснем.
К1Н1«Ж1ВШЯ»
Луций Анней Сенека
Письма о жизни и смерти

г ~
'и ¿г,'!'
Римлянка. Фрагмент фрески. Помпеи

Луций Анней Сенека
101
Письма о жизни и смерти
В этот промежуток времени мы испытываем некоторое страдание.
Вне его, по обе стороны должен быть полный покой. Мне кажется, о
Люцилий, что наша ошибка в том, что мы думаем, будто смерть толь¬
ко следует за жизнью, тогда как она и предшествовала ей, и последу¬
ет за нею. Все, что было до нас, — смерть. Так не все ли равно, не на¬
чинать вовсе или перестать, если результат один и тот же — небытие?
Такого рода увещаниями, конечно, мысленными, потому что го¬
ворить я был не в силах, я не переставал себя успокаивать. Между
тем мало-помалу удушье успевало перейти в одышку, начинало пов¬
торяться через большие промежутки времени, затем одышка умень¬
шалась и наконец совсем проходила. Но и до сих пор, хотя болезнь
прошла, дыхание не пришло еще в полный порядок; я чувствую в нем
некоторое затруднение и задержку. Впрочем, и то хорошо, лишь бы
мои вздохи не тревожили души. Итак, знай теперь, что я бестрепетно
встречу последний час: я уже приготовлен к нему и не думаю о смер¬
ти. Ты же подражай тому, кому не жаль умереть, хотя отрадно было
жить. Есть известная доля доблести и в том, чтобы уйти, когда гонят.
Надо только делать вид, как будто уходишь добровольно. Мудреца же
совсем нельзя прогнать, ибо быть выгнанным значит быть насильно,
против желания, удаленным откуда-нибудь. А мудрец ничего не дела¬
ет против своей воли. Он избегает принуждения тем, что сам желает
того, к чему принуждает его необходимость.
Письмо ЬУ1.
О неприятных звуках
Я погиб бы, если бы для человека, углубленного в занятия, мол¬
чание было в самом деле так необходимо, как это кажется на первый
взгляд. Я живу как раз возле бани и в настоящую минуту вокруг меня
раздаются всевозможные звуки. Представь себе звуки всякого рода,
способные, каждый, заставить ненавидеть самый орган слуха. Тут и
шум, производимый занимающимися гимнастикой, и звуки швыря¬
ния тяжелого свинцового шара, и кряхтение работающих, или, вер-

—
Валерия Мессалина. Фрагмент. Художник X. Макарт

Луций Анней Сенека
103
Письма о жизни и смерти
нее, изображающих из себя работников; мне слышно, как они тяжело
дышат, задерживают дыхание и испускают затем хриплые, тяжелые
вздохи. Мне слышно хлопанье жирной руки по плечу умащающихся
маслом, причем по роду звука я могу различить, как ударяют, раскры¬
той или согнутой ладонью; до меня доносится треск мяча, ударяющего
в поставленные, как цель, столбы. Порой раздаются визги крики пой¬
манного вора. Прибавь к этому тех, кому нравятся звуки собственного
голоса, раздающегося в бане, наконец тех, которые прыгают в бассейн,
с великим шумом и плеском разбрызгивая воду. Кроме этих людей, у
которых, по крайней мере, хоть человеческие голоса, представь себе
еще визгливый и тонкий голос цирюльника, который, желая обратить
на себя внимание, пронзительно кричит и не умолкает до тех пор, пока
кто-нибудь не поручит ему выдергивать волосы, и тогда он заставляет
кричать за себя другого. Затем различные крики продавцов фруктов,
пряников, мяса и других разносчиков, предлагающих свои товары, вы¬
крикивая их на различные голоса. «О, — воскликнешь ты, — ты или из
железа, или глух, если рассудок твой не помутился среди столь разно¬
образных и неблагозвучных криков, тогда как стоика Хризиппа довели
до смерти одни непрерывные приветствия». Клянусь, меня этот шум
беспокоит не больше, чем журчание текущей воды, хотя, как известно,
один народ перенес свой город на другое место только из-за того, что
не мог переносить шума, производимого течением Нила. Звуки голоса,
впрочем, раздражают больше, чем неопределенный шум. Первые раз¬
влекают мысль, второй же только тревожит слух. Когда я занимаюсь,
мне нисколько не мешает грохот катящихся экипажей, стук поселив¬
шегося по соседству плотника, или кузнеца, или даже фабриканта му¬
зыкальных инструментов, настраивающего свои трубы и флейты воз¬
ле фонтана, если только он не играет, но лишь перебирает отдельные
ноты. Звуки, прерывающиеся через известные промежутки времени,
для меня неприятнее тех, которые длятся непрерывно. Но я настолько
привык и к ним, что могу равнодушно переносить даже резкий голос
управляющего лодкой, подающего такт гребцам. Я принуждаю свой

Уличный алтарь. Фрагмент. Художник Л. Альма-Тадема
';>ХЧ К 5лI•	э.I
ГА\\7
*
А\У//Л\\У/Л\\'//А\Г/
ж
Л\у//Л\\*//Д\у//Л\\^
/*
ч
я

§
А
■ щг. 		—-■-'	>■-” т*	—•—-	.41-'. )	Су щг.	-■		-■	* т* —--'	■ •ф О	С.у-ф..,'"^-—✓	чЯг Щ*	ч—-—-	.^гО	' '«Зг	—	^
Луций Анней Сенека
105
Письма о жизни и смерти
ум оставаться сосредоточенным, не развлекаясь никакими внешними
явлениями. Пусть снаружи раздаются всевозможные звуки, лишь бы в
душе не было никакой тревоги, лишь бы в ней не бушевали страсти или
страх, и не явились во взаимной вражде скупость и расточительность.
Что пользы в молчании окружающего мира, если в душе бушуют страс¬
ти. Неправду сказал поэт, будто
Тихая ночь приносит с собою спокойствие миру.
Спокойствие достигается только рассудком. Ночь возбуждает трево¬
ги, а не устраняет их и только изменяет род беспокойства. Часы бессон¬
ницы так же бурны, как и дневные. Только такое спокойствие прочно,
которое обусловлено совестью. Посмотри на человека, для сна которо¬
го необходима тишина целого большого дома. Чтобы ни единый звук
не достигал его слуха, вся толпа рабов смолкает, пока он спит, и ходит
вокруг него на цыпочках; и разве он все-таки не мечется во сне и туда и
сюда, засыпая, больным, слабым, чутким сном? Порой он жалуется, что
слышал звуки, которых на самом деле не мог слышать. Что за причина
этого, по-твоему? Дух его беспокоен. Надо его успокоить, надо укро¬
тить его мятежность. Нельзя назвать покоящимся человека только от¬
того, что тело его лежит. Самый покой может быть беспокоен.
Всякий раз, как овладеет нами тягостное чувство вялости, следу¬
ет стараться приняться за дело или заняться искусствами. Опытные
полководцы, замечая, что солдаты плохо повинуются им, задавали
им какие-либо работы или предпринимали походы. Таким образом, у
солдат не оставалось времени на пустые мысли, а известно, что поро¬
ки праздности всего лучше искореняются с помощью труда. Мы часто
видим, что общественные деятели удаляются от дел, почувствовав от¬
вращение к занятиям и досаду на свои неудачи; но в уединении, в кото¬
рое забросит их уныние и усталость, снова разгорается их честолюбие.
И это потому, что оно и раньше не исчезало, но было лишь притуплено
и подавлено неблагоприятным положением дел. То же надо сказать и о

Сцена из Дионисийских мистерий. Фрагмент фрески. Помпеи
шт
/ ми
1Маг
ШШШШШШШШШ
' гашдявмииама!1-1',1		и-

С /#> ©;Л!!к5Л1(в; ГГ< *Т><2ад»<&Ф^У£
1£Ш9|
Луций Анней Сенека
107
Письма о жизни и смерти
невоздержности, которая иногда как будто и ослабевает, но потом сно¬
ва волнует человека, ведущего уже умеренную жизнь, и среди полного
благоразумия воскресают оставленные, но не осужденные страсти, и
притом с тем большею силою, чем более их скрывали. Ибо все поро¬
ки ослабевают, когда обнаружатся; так и болезни, клонясь к выздоров¬
лению, выступают наружу и проявляют всю свою силу. Также точно и
скупость, и честолюбие и другие душевные пороки тем опаснее, чем бо¬
лее душа, зараженная ими, похожа с виду на здоровую.
Иногда, по виду, мы отдыхаем, но этого нет на самом деле. Ибо
если бы совесть наша была спокойна и если бы мы действительно
ушли от жизни, презрев прельщения страстей, то, как я сказал уже
раньше, ничто бы не развлекало нас, никакие голоса, ни птичьи, ни
человеческие не могли бы помешать нашим серьезным и глубоким
размышлениям. Нельзя назвать сосредоточенным того человека, ко¬
торый готов прислушиваться к посторонним голосам и случайным
звукам. Значит, внутри его есть еще скрытое беспокойство и частица
страха, делающая его любопытным. Вергилий говорит в одном месте:
Прежде мой дух смутить не могло никакое оружье,
Ни стоявшее против враждебное воинство Грайев.
Ныне же в трепет меня повергает ничтожнейший шорох, —
Столь я боюсь за того, с кем иду, и за то, что несу я.
В первых стихах мы видим мудреца, которого не устрашает ни звон
оружия, ни сражающиеся друг против друга густые ряды войск, ни
треск рушащихся стен осажденного города. В последних — перед нами
слабый ум, который боится за свое имущество и пугается малейшего
шороха: малейший звук он принимает за стон и дрожит, и легчайшее
движение вызывает в нем трепет. Он стал боязливым из-за своего бре¬
мени. И всякий из числа тех считаемых счастливыми людей, которые
много несут с собою и много тащат за собою, как ты легко можешь в
том убедиться, боится за того, с кем идет, и за то, что несет он.
. Ц • Ш : МШШ ЮМ
с

шт
ттшм
■ Ч :Ш '-	•>'!*
Три возраста женщины и Смерть. Фрагмент. Художник Х.-Б. Грин

Луций Анней Сенека
109
Письма о жизни и смерти
Считай за признак полного развития, если тебя не будет смущать
никакой шум, не будут волновать никакие голоса, слышатся ли в них
льстивые слова или угрозы, или просто пустые звуки. Но, сознаюсь, из
этого еще не следует, чтобы не было удобнее избегать шума. Потому
и я уеду из этого места. Я хотел только испытать себя. Нет никакой
необходимости дольше терзать свой слух, когда еще Одиссей, обере¬
гая своих спутников, придумал прекрасное и простое средство — даже
против Сирен.
Письмо ЬХ1.
Желай неизбежного
Перестанем желать того, чего мы хотели раньше. В старости я так
и поступаю: я расхотел иметь то, чего хотел в юности. Все мои дни и
ночи, поступки и помышления имеют целью покончить со старым
злом. Я стараюсь, чтобы каждый мой день походил на целую жизнь.
И притом, клянусь, я не смотрю на него, как на последний день, но
провожу его так, что он мог бы быть и последним. Я пишу тебе это
письмо, настроив себя так, как будто смерть готова похитить меня
во время самого писания. Я готов к смерти и прекрасно пользуюсь
жизнью, потому что нисколько не интересуюсь вопросом, сколько
времени она еще продлится. До старости я заботился о том, чтобы
хорошо жить в старости, о том, чтобы хорошо умереть. А хорошо
умереть — значит охотно умереть.
Старайся все делать по доброй воле. То, что кажется вынужденной
необходимостью для сопротивляющегося, не будет таким для жела¬
ющего. Верь мне: кто охотно повинуется приказаниям, тот избегает
самой неприятной стороны рабства — делать то, чего не хочешь. Не¬
счастен не тот, кто исполняет чужие приказания, а тот, кто исполняет
их против воли. Итак, настроимся желать всего того, чего требуют об¬
стоятельства. И прежде всего приучимся ждать конца жизни без печа¬
ли. Приготовляться к смерти надо раньше, чем к жизни. Судьба пода¬
рила нам достаточно много жизни, но нам все кажется мало. Всегда

Традиционный древнеримский костюм. Раскрашенная гравюра

Луций Анней Сенека
111
Письма о жизни и смерти
мы думаем и будем всегда думать, что нам чего-то недостает. Никакое
число прожитых дней или лет не заставит нас признать, что мы жили
достаточно: это может признать только разум. О, дорогой Люцилий, я
прожил уже довольно и, пресытясь жизнью, жду теперь смерти.
Письмо ЬХШ.
Не следует слишком оплакивать утраты
М не грустно, что умер твой друг Флакк, но я не хочу, чтобы ты слиш¬
ком предавался горю. Я не смею требовать, чтобы ты совсем не горе¬
вал, хотя знаю, что последнее было бы всего лучше. В самом деле, такая
твердость духа присуща человеку, возвысившемуся над самою судьбою.
Утрата друга огорчила бы его, но и только. Нам же простительны слезы,
если только они текут не слишком обильно и если мы сами стараемся
их унять. Не следует встречать весть о смерти друга с сухими глазами, но
не следует и разливаться в слезах. Можно поплакать, но не надо гром¬
ко рыдать. Тебе кажется, что я требую от тебя чрезмерной суровости, а
между тем величайший из греческих поэтов ограничил срок оплакива¬
ния всего одним днем, заставив Ниобею думать о еде в тот же день, в
который она потеряла своих детей. Ты спросишь, зачем же тогда люди
причитают и неуместно оплакивают покойников? В слезах мы ищем
доказательства горя и не столько следуем влечению скорби, сколько по¬
казываем ее другим. Никто не плачет, оставшись один. Как это ни глу¬
по, однако есть доля тщеславия в самой скорби. «Неужели же, — возра¬
жаешь ты, — я должен забыть своего друга?» Коротка же твоя память,
если она не переживет скорби, ведь ты уже теперь способен смеяться
сквозь слезы всякому пустяку. Не говорю уже о том, что будет позже,
когда скорбь смягчится, и тяжелые припадки тоски прекратятся. Едва
ты перестаешь следить за собою, печальное выражение сходит с твоего
лица. Ты сам стережешь свою печаль. Но, несмотря на твою бдитель¬
ность, скорбь прекратится и притом тем скорее, чем была острее.
Будем поступать так, чтобы нам было приятно воспоминание об
утраченных друзьях. Ведь никто не вспоминает охотно того, о чем не

шшмшм«
Император Клавдий с женой Агриппиной
Младшей, матерью Нерона. Художник П. -П. Рубенс
ваш
г\
; ай!

ЩШШШЯЯЯВШ	’	 шШШШШЯШШШШ
Луций Анней Сенека
113
Письма о жизни и смерти
может думать без огорчения. Конечно, неизбежно испытывать горечь
утраты при воспоминании о тех, кого мы любили; но в самой горечи
этой есть известного рода наслаждение. Стоик Аттал говорил: «Па¬
мять об усопших друзьях так же приятна, как бывает приятна некото¬
рая доля кислоты в яблоках или терпкость очень старого вина. Когда
же пройдет некоторое время, то все, что заставляло нас страдать, ис¬
чезнет и останется одно беспримесное наслаждение». Далее он про¬
должает: «Память о живых друзьях подобна меду или прянику; память
об усопших приятна нам, хотя и содержит в себе некоторую горечь.
Но кто станет отрицать, что порой и острое и даже терпкое способно
возбуждать аппетит?» Я не согласен с Атталом. По-моему, размыш¬
ления об усопших друзьях приятны и сладки. Когда они были живы,
я знал, что потеряю их; когда же я их потерял, я вспоминаю, что все-
таки имел их. Итак, о Л юцилий, будь благоразумен и перестань ложно
толковать благодеяния судьбы. Она отняла, но она же ведь и дала.
Мы оттого так жадно пользуемся обществом друзей, что не зна¬
ем, как долго можно будет им пользоваться. Припомним, как часто
мы покидали их, отправляясь в какое-нибудь дальнее путешествие,
как часто не видались с ними, живя в одном месте, — и мы поймем,
что мы гораздо больше не пользовались их обществом при их жизни.
Подумай также о тех людях, которые дурно обращаются с друзьями, а
затем предаются глубочайшей скорби и начинают любить только тог¬
да, когда потеряют. Конечно, они тем неудержнее предаются печали,
что боятся, как бы не возникло сомнение в том, действительно ли они
любили? В слезах они ищут запоздалого доказательства своих чувств.
Если у нас есть другие друзья, то мы слишком низко их ценим, если
думаем, что они ничего не значат при утрате одного из них. Если у нас
нет больше друзей, то, значит, мы сами причинили себе гораздо боль¬
ше вреда, чем причинила его нам судьба. Судьба отняла у нас только
одного друга, а мы не сделали себе ни одного. Наконец, человек, у ко¬
торого любви хватило только на одного, не мог и этого одного любить
достаточно сильно. Если бы кто-либо, лишившись своего единствен-

Октябрь. Художник С. В. Бакалович

Луций Анней Сенека
115
Письма о жизни и смерти
ного платья, стал бы плакаться вместо того, чтобы подумать, каким
образом защититься от холода и найти какое-либо одеяние, — разве
не показался бы тебе такой человек совершеннейшим глупцом? Ты
потерял любимого человека. Старайся полюбить другого. Благоразум¬
нее заместить усопшего друга новым, чем плакать.
Я знаю, что то, что я собираюсь тебе сказать, составляет уже из¬
битую истину, однако я все-таки повторю ее еще раз: если ты сам не
положишь конца своей скорби, его положит время. Но, по-моему,
благоразумному человеку должно быть стыдно излечиваться от горя
усталостью. Лучше самому оставить печаль, чем быть оставленным
ею. Потому оставь то, чему ты не можешь предаваться долго, даже
если бы и хотел. Наши предки назначили женщинам для траура го¬
дичный срок не для того, чтобы они носили его так долго, но чтобы не
носили его дольше. Для мужчин в законах нет указаний относительно
срока траура, потому что нет для них достаточно приличного срока.
И, однако, назови мне хотя одну женщину из числа тех, которых с тру¬
дом могли оттащить от погребального костра, едва могли оторвать от
дорогого им праха, слезы которой длились бы целый месяц. Ни одна
вещь не надоедает так скоро, как печаль. К тому же, пока она свежа,
она еще находит себе утешителей и даже привлекает к себе иных лю¬
дей; когда же она слишком продолжительна, то становится смешною,
и не без причины. Она или притворна, или нелепа.
Все это пишу тебе я, который, в свое время, так неумеренно оплаки¬
вал Аннея Серена, что попал — помимо своего желания — в число тех,
которых побеждает скорбь. Теперь я осуждаю свое поведение; для меня
ясно, что главная причина моей скорби заключалась в том, что я не ду¬
мал, что Серен может умереть раньше меня. Я помнил только то, что
он был моложе меня, даже значительно моложе; как будто смерть соб¬
людает старшинство! Поэтому всегда помни, что и ты сам, и все, кого
ты любишь, смертны. Я бы должен был в то время помнить это: «Серен
моложе меня. Но что ж из этого? Он должен пережить меня, но может
умереть и раньше меня». Я не хотел этого знать — и судьба сразила меня

Римлянка. Фрагмент фрески. Помпеи

Луций Анней Сенека
117
Письма о жизни и смерти
неожиданно. Теперь я твердо знаю, что все мы умрем и притом неизвес¬
тно когда. То, что может случиться во всякое время, может случиться и
сегодня. Итак, о Люцилий, будем думать, что и мы скоро отправимся
туда, где теперь тот, кого мы оплакиваем. И, быть может, если не пустая
басня мудрецов, что после смерти мы переселяемся в особую обитель,
тот, кого мы считаем погибшим, только послан вперед нас.
Письмо ЬХ1У.
Похвала Квинту Секстию Старшему
Вчера ты был с нами. Ты мог бы обидеться, если б я сказал только
вчера, но я прибавил «с нами», потому что со мною ты всегда неразлу¬
чен. Пришли некоторые из моих друзей, и по этому случаю по всему
дому распространился дым — не тот дым, который вырывается из глу¬
бины очага и пугает ночную стражу, но тот умеренный дым, который
бывает признаком присутствия гостей. Разговор велся о разных вещах,
как и всегда бывает на обедах, мы не исчерпывали ни одного пред¬
мета до конца, но переходили с одного вопроса на другой. Под конец
мы читали сочинения Квинта Секстия Старшего, великого, по моему
мнению, мужа и, хотя он отказывается от этого, стоика. Бессмертные
боги! Сколько в нем силы, сколько ума! Не у всякого философа най¬
дешь столько. У большинства только некоторые места изложены живо,
остальные же сухо и вяло. Они рассуждают, спорят, острят, но не дейс¬
твуют на сердце, потому что у них самих нет сердца. Когда же читаешь
Секстия, поневоле скажешь: «Вот это живой, сильный и свободный
ум, превышающий обыкновенные человеческие способности и за то
внушающий к себе полное доверие!» Признаюсь тебе: читая Секстия, я
прихожу в такое настроение, что готов вызвать на бой все превратности
судьбы, готов кричать: «Что медлишь, о судьба? Выходи на бой! Я жду».
Мое настроение подобно настроению того героя Энеиды, который
ищет, на чем бы испытать свои силы, в чем бы проявить свою доблесть,
и втайне желает, чтоб бешеный вепрь или лев бледно-желтый, с гор
соседних спустись, напал на мирное стадо.

шжтжшшшштжшжШ
Вами
Император Гальба. Античный бюст

Луций Анней Сенека
119
Письма о жизни и смерти
Мне хочется, чтобы было над чем одержать победу, было над чем
упражнять свое терпение. Ибо Секстин имеет еще то прекрасное
свойство, что он не только показывает величие блаженной жизни, но
вместе с тем не заставляет отчаиваться в возможности достижения ее.
Ясно видишь, как высока она, но в то же время чувствуешь, что при
желании можно достичь ее. Такова же у него и добродетель: и восхи¬
щаешься ею, и надеешься ее достигнуть.
Я лично готов тратить много времени на созерцание мудрости: я так¬
же восторженно созерцаю ее, как созерцал бы наш мир, если бы видел
его в первый раз. Вообще, я уважаю научные открытия и тех, кто их
делает. Мне приятно вступать в права наследства столь многих мудре¬
цов. Для меня они искали, для меня трудились. И я хочу выказать себя
добрым хозяином. Умножу полученное мною, и наследство, возрос¬
шее моими трудами, перейдет к потомкам. Еще много остается дела,
и много останется его после. Даже через тысячу веков не устранится
возможность прибавить что-либо новое к тому, что уже есть. Если бы
даже все было найдено древними, на долю живущих все-таки останет¬
ся употребление и приложение изобретенного раньше другими. Пред¬
ставь, что мы знаем уже все лекарства против болезни глаз, так что нет
необходимости открывать новые, а достаточно только пользоваться уже
известными, сообразно болезни и обстоятельствам: одним лечат воспа¬
ление глаз, другим — опухоль век, третьим — слезливость, четвертым —
улучшают зрение. Все же остается их приготовить и сообразно обстоя¬
тельствам применять в различных случаях. Пусть же найдены древними
и лекарства от пороков души: на нашу долю все-таки останется иссле¬
дование того, как применять их и когда. Много совершили те, кто жили
раньше нас, но они не переделали всего. Тем не менее они достойны
всяческого уважения и даже божеских почестей. О, я готов хранить
изображения великих людей, чтобы они наполняли душу мою востор¬
гом, и праздновать дни их рождения. Зачем не принято призывать их
имена в молитвах! Должно почитать этих наставников человечества,
оставивших по себе столько славных открытий, в такой же мере, в ка-

[I
Луций Анней Сенека
Письма о жизни и смерти
кой мы чтим наших собственных наставников. При встрече с консулом
или претором принято воздавать приличную их сану почесть: сходить с
коня, снимать шляпу, уступать дорогу. И что же? Обоих Катонов, Лелия
Мудрого, Сократа, Платона, Зенона и Клеанта я буду встречать в своей
душе без всяких знаков уважения? Нет! Я их так уважаю, что при одном
звуке их имени всегда привстаю.
Письмо ЬХУ.
Об интересе к отвлеченным предметам
Половину вчерашнего дня я провел в болезни. Все время до полу¬
дня у меня занял припадок; после полудня мне стало легче. Я попро¬
бовал тогда читать. Когда мне это удалось, я решился заставить себя,
или, скорее, позволить себе большее. Я принялся писать, и притом
сильнее напрягал свое внимание, чем обыкновенно, так как вопрос,
о котором я пишу, сложен, и я хотел разобраться в нем. Тут пришли
некоторые из моих друзей, которые развлекли меня и запретили мне
заниматься, как больному. Перо сменила живая речь; часть нашего
разговора, оставшуюся нерешенной, я сообщу тебе. Мы избрали тебя
судьей. Тебе предстоит больше труда, чем ты думаешь, так как вопрос
можно разрешить трояко.
Как тебе известно, по учению стоиков, в созидании вещей участву¬
ют два элемента: материя и причина. Материя инертна, способна при¬
нимать любую форму и мертва, пока ничто не приводит ее в движение.
Причина же, или разум, придает материи форму, дает ей, по своему
усмотрению, то или другое назначение и производит из нее различные
вещи. Итак, должно быть нечто, из чего состоит предмет, и затем то,
что создало его. Первое есть материя, второе — причина.
Искусство подражает природе. Поэтому-то, что я сказал о всем
мире, можно приложить и к произведениям человека. Так, статуя
предполагает и материю, из которой она сделана, и художника, кото¬
рый придал материи известную форму. Бронза, из которой отлита ста¬
туя, есть материя, а скульптор — причина. То же самое можно сказать

Г'
(- я
Луций Анней Сенека
123
Письма о жизни и смерти
о всех других вещах: в них два элемента: то, из чего сделана вещь, и то,
что ее произвело.
Таким образом, по учению стоиков, причина — одна, а именно то,
что производит. Аристотель же предполагает, что причина является в
трех видах. Он говорит: «Первая причина — это сама материя, потому
что без нее ничего бы не могло быть, вторая причина — творец; тре¬
тья — форма, которая придается всякой вещи, как статуе. Наконец,
четвертая, сверх перечисленных, — есть побуждение к созданию». По¬
ясню это на примере. Первая причина статуи — бронза. Ибо никогда
она не была бы сделана, если бы не было материала, из которого ее
можно было отлить или изваять. Вторая причина — скульптор. Ибо
не могла бы бронза сама по себе принять форму статуи, если бы не
были приложены к ней опытные руки художника. Третья причина —
форма. Ибо если бы не было у статуи определенной формы, она не
была бы копьеносцем, или мальчиком с повязкой, или чем-либо еще
другим. Четвертая причина есть побуждение к ваянию, ибо если бы
его не было, не была бы изваяна и сама статуя. Под этим побуждением
следует разуметь то, что заставило художника приняться за работу, то,
ради чего он ее исполнил. Побуждением могли быть деньги, если он
ваял для продажи, или слава, если он искал известности, или благо¬
честие, если он изготовлял ее в дар для храма. Конечно, и побуждение
следует считать причиной: ведь нельзя же не назвать причиной вещи
того, без чего не было бы самой вещи?
К этим четырем причинам Платон прибавил пятую — образец
(идею), который он называл «идея». Образец — это то, что созерцает
художник, когда выполняетсвой замысел. При этом, конечно, не име¬
ет особого значения то обстоятельство, где находится созерцаемый ху¬
дожником образец — вне его или только в его воображении. Бог имеет
в себе образцы всех вещей, и в его разуме содержится и число миров,
которые он хочет создать, и образы их. Словом, бог исполнен тех бес¬
смертных, неизменных, нетленных образов, которые Платон называет
идеи. Так, хотя люди умирают, но идея человека, по которой образо-

Платон. Художник П. Берругете

Луций Анней Сенека
125
Письма о жизни и смерти
ваны люди, остается бессмертна, и хотя люди болеют и меняются, она
нетленна и неизменна. Следовательно, по Платону, существует пять
причин из чего, чем, каков, ради чего и по образу чего. Всякая вещь
есть результат этих причин. Так, в статуе, взятой нами для примера,
то, из чего она сделана, есть бронза; то, чем она сделана,— скульптор;
то, какова она, — форма, которую придал ей скульптор; то, по обра¬
зу чего она сделана, — образец, по которому изваял ее художник; то,
ради чего она, — побуждение, руководившее скульптором в его ра¬
боте. Наконец, результат этих причин — сама статуя. Точно так же,
по словам Платона, и весь мир образован этими причинами: богом,
сотворившим его, материей, из которой мир создан, формою, то есть
внешним видом и мировым порядком; образцом, по подобию которо¬
го бог сотворил этот великий и прекрасный мир, и побуждением, ради
которого он его создал. Этим последним побуждением была благость
божия. Отсюда Платон заключает: «Какая причина тому, что бог со¬
творил мир? Та, что он благ. У доброго же нет недоброжелательства.
И потому он создал мир наилучшим из возможных миров».
Будь же судьей, о Люцилий, и скажи свое мнение, кто, по-твоему,
высказал самое правдоподобное предположение? Я не говорю самое
верное, потому что суждение об этом настолько превышает наши
силы, как и сама истина.
Мне кажется, что число причин, перечисленных Платоном и Арис¬
тотелем, или слишком велико, или слишком мало. Ибо если они на¬
зывают причиною все, без чего бы не было явления, то они назвали их
слишком мало. Можно бы в числе причин назвать еще время, ибо вне
времени ничего не может быть; можно назвать место, ибо если бы не
было места, то ничто не могло бы произойти; наконец можно назвать
движение: без него ничто не возникает и не гибнет, без движения нет
изменений, нет искусства. Мы же, стоики, именуем только первую и
самую общую причину. Она проста, как проста и материя. Мы зани¬
маемся лишь вопросом, какова эта причина, этот творческий разум,
или бог. Те же причины, которые названы выше, не суть отдельные и

Разница во мнениях. Фрагмент. Художник Л. Альма-Тадема

Луций Анней Сенека
127
Письма о жизни и смерти
независимые причины, но все вытекают из одной, из той, которая тво¬
рит. Ты говоришь, что форма — причина, но ее придает созданию его
творец: она часть причины, а не причина. Образец тоже не причина,
но лишь необходимое орудие причины. Образец необходим художни¬
ку, также как резец или пила. Без них не может обойтись искусство.
И, однако, никто не считает их элементами или причинами искусства.
«Но, — возражали мне, — побуждение, ради которого художник пред¬
принимает труд, несомненно, причина». Пусть так, но оно не есть ос¬
новная причина, а только привходящая. А таких привходящих причин
множество; мы же говорим лишь о главной причине. Наконец, когда
весь мир, или законченное творение, называют причиной, то тут го¬
ворят уже не с достаточною точностью, ибо большая разница между
творением и его причиной.
Итак, выскажи свое мнение или, что гораздо проще в таких воп¬
росах, скажи, что тебе все это неясно, и откажись рассудить между
нами. Ты можешь сказать: «Что тебе за охота терять время на такие
вопросы, не излечивающие никакой страсти, не искореняющие ни¬
какого желания?» Но я сам впервые занимаюсь этими вопросами с
той целью, чтобы успокоить взволнованный ум. Вообще же я думаю,
что надо прежде исследовать самого себя, а затем уже окружающий
мир. Впрочем, теперь я не теряю времени даром, как ты, пожалуй,
подумаешь. Все такого рода вопросы, если только не быть мелочным
и не вдаваться в бесплодные тонкости, возбуждают и облегчают дух,
который жаждет избавиться от гнетущего его бремени и вернуться к
тем предметам, к разряду которых он сам некогда принадлежал. Ибо
наше тело — только тяжкое бремя для души. Под давлением его она
мучается; она страждет в земных оковах, пока не придет на выручку
философия и не даст ей свободно вздохнуть, созерцая природу вещей,
и не возвысит от земного к небесному. В этом свобода души; в этом ее
освобождение. В такие минуты душа уходит из-под стражи, в которой
содержится, и возносится к небу. Как художник, утомив свое зрение
рассматриванием мелких предметов при слабом, искусственном све-

шШ
Преторианцы. Фрагмент античного рельефа
йта««

Луций Анней Сенека
129
Письма о жизни и смерти
те, выходит к толпе и дает своим глазам отдохнуть при полном блеске
дня в местности, предназначенной для народных гуляний, так и душа,
заключенная в своей мрачной и темной тюрьме, всеми силами стре¬
мится на волю и отдыхает, созерцая природу. Мудрец, равно как и тот,
кто еще только стремится к мудрости, хотя и связаны с телом, одна¬
ко лучшею своею частью не принадлежат ему и возносятся мыслью к
возвышенным предметам. Подобно воину, они считают свою жизнь
жалованьем за службу. Но у них нет ни любви, ни ненависти к жизни,
и они терпеливо переносят свое земное существование, зная, что им
предстоит затем другое, лучшее.
И ты хочешь запретить мне созерцание природы? Хочешь, отказав в
целом, заставить ограничиться частью? Я не должен стараться узнать,
что было в начале мира? кто творец вселенной? кто рассеял довремен¬
ный хаос и дал жизнь безжизненной материи? кто создал этот мир?
чьим велением такая громада подчинилась одному закону и порядку?
кто собрал рассеянное, разделил смешанное, придал вид и форму бес¬
форменной массе? откуда истекает дневной свет? огонь ли это или не¬
что более светлое? Я не должен спрашивать об этом? Я не должен знать,
откуда я пришел? буду ли я жить только один раз, или мне предстоит
возрождение? куда пойду я отсюда? какая обитель уготовлена для души,
свободной от рабства человеческой жизни? Ты запрещаешь мне ин¬
тересоваться небом и велишь жить с поникшей головой? Нет! Я выше
и рожден для высшего, чем быть во власти моего тела, на которое я
смотрю, как на оковы, связывающие мою свободу. Я отдаю его в жер¬
тву судьбе, чтобы она на нем срывала свою злобу, и не дозволю прой¬
ти сквозь него ни единой ране до меня. Лишь через тело меня можно
заставить страдать. Но в этом, подверженном всем невзгодам, жилище
живет свободный дух. Никогда ради плоти не поддамся я страху или
недостойному добродетели притворству; никогда не солгу я ради моего
тела, и когда захочу, прекращу свою совместную жизнь с ним. И теперь,
пока мы вместе, мы неравноправные союзники. Всю власть сохраняет
за собой дух. Истинная свобода в презрении своего тела.

Традиционный древнеримский костюм. Раскрашенная гравюра

Луций Анней Сенека
131
Письма о жизни и смерти
Но возвращусь к своей мысли. Этой свободе много содействует и
то созерцание, о котором мы только что говорили. В самом деле, все
состоит из материи (одухотворяющего ее) бога. Бог управляет мате¬
рией, а она, объемля его, признает в ней своего вождя и повелителя.
Но тот, кто управляет, в данном случае бог, сильнее и выше того,
кто повинуется, то есть материя. То, что для всего мира бог, — для
человека душа. То, что для всего мира материя, — для человека тело.
Итак, пусть менее совершенное служит высшему. Будем стойки в
превратностях судьбы. Не будем страшиться ни обид, ни ран, ни це¬
пей, ни нужды. Что есть смерть? Конец, или переход в иной мир.
Но мне не страшен конец, ибо это есть то, что было до начала; не
страшен и переход в другой мир, ибо нигде не буду я жить в таких
печальных условиях, как здесь.
Письмо ЬХУН.
Всякое благо желательно
Начну свое письмо по общепринятому — известиями о погоде. У нас
началась было весна, но едва она склонилась к лету, как вместо тепла
настали морозы, так что и до сих пор мы не верим весне, ибо бывает,
что в это время года возвращается зима. Я лично настолько не дове¬
ряю погоде, что не решаюсь брать ванны из свежей воды и умеряю ее
температуру, прибавляя горячую воду.
Ты скажешь, что я не переношу ни холода, ни жары. Да, мой Люци-
лий, в моем возрасте кровь недостаточно греет. Я едва могу согреться
среди лета и большую часть года хожу в теплом платье. Но я весьма
благодарен старости за то, что она приковала меня к постели. Я счи¬
таю это за большое благодеяние для себя, так как я сам не могу уже
того, чего не должен бы хотеть. Большую часть времени я провожу за
книгами. Когда же приходят твои письма, я до того живо воображаю
себе, что я с тобою, что, мне кажется, я не пишу тебе, но разговариваю
с тобой. Рассмотрим же вместе предложенный тобою вопрос, как буд¬
то ведя между собою живую беседу.

Соседки. Фрагмент. Художник С. В. Бакалович

ршшшт№^мшжшяштжщщзшштшш$ттжттшжштшжш1жтттшжштШЩ
Луций Анней Сенека
133
Письма о жизни и смерти
Ты спрашиваешь, следует ли желать всего, что хорошо? «Если хоро¬
шо, — продолжаешь ты, — мужественно выносить мучения, с твердо¬
стью подвергаться пыткам, терпеливо переносить болезнь, то, очевидно,
всего этого следует желать. А между тем, по-моему, все это недостойно
того, чтобы желать. По крайней мере, я до сих пор не знаю никого, кто
бы желал быть высеченным розгами, пытаемым в застенке или хотел за¬
болеть подагрой». Но вникни в суть дела, о мой Люцилий, и ты увидишь,
что во всем этом есть нечто достойное желаний. Я бы не хотел мучений,
но если я неизбежно должен им подвергнуться, то, конечно, желатель¬
но перенести их мужественно, твердо и бодро. Конечно, я бы не хотел
войны. Но если она случится, то желательно мужественно переносить
раны, голод и всякие лишения, сопряженные с военным временем. Было
бы безумием желать болезни, но если придется заболеть, то я не хотел
бы выказать изнеженность или нетерпение. Словом, не сами несчастья
желательны, но то мужество, с которым они должны быть перенесены.
Некоторые из стоиков думают, что не должно быть предметом же¬
ланий терпение в перенесении бедствий, а что только не следует его
избегать, потому что, по их мнению, желать можно только чистого
блага, без всякой примеси страдания. Я не согласен с ними, во-пер¬
вых, потому что не допускаю, чтобы раз вещь хороша, она бы не могла
быть предметом желаний, а во-вторых, потому что, если должно же¬
лать добродетели, а без добродетели не бывает блага, то должно желать
и всякого блага. Наконец, если допустить, что не надо желать терпе¬
ния в страданиях, то неужели же не следует желать и мужества, кото¬
рое презирает всякую опасность. Ведь лучшая и самая восхитительная
сторона мужества заключается в том, чтобы не бояться огня, идти на¬
встречу ранам и не только не избегать оружия, но даже подставлять
ему свою грудь. Если следует желать мужества, следует желать и терпе¬
ния в страданиях, ибо оно только одна из сторон мужества.
Тебе это будет вполне понятно, если ты будешь различать, как я
сказал, что предметом желаний являются не сами бедствия, но то, что¬
бы переносить их мужественно. Желательно именно это «мужествен-
1

Влюбленные. Фрагмент фрески. Помпеи

Луций Анней Сенека
135
Письма о жизни и смерти
но», которое и есть добродетель. «Но разве кто-либо желает себе даже
и этого?» Есть желания явные во всех подробностях, и, напротив, того
есть желания скрытые, подразумеваемые под одним каким-либо сло¬
вом. Так, например, желают праведной жизни. Но праведная жизнь
слагается из многих элементов: тут и темница Регула, и самоубийство
Катона, и ссылка Рутилия, и чаша яду, перенесшая Сократа из тюрь¬
мы на небо. Пожелав себе праведной жизни, я пожелал себе и всего
этого, так как иначе жизнь не была бы праведна.
О трикраты блаженны
Те, кому было дано под стенами Трои погибнуть
На глазах у сограждан.
Не все ли равно, желаешь ли чего-нибудь или признаешь это же¬
лательным. Деций принес себя в жертву за Рим; врезавшись на коне
в ряды врагов, он встретил смерть. Сын его, соревнуя отцовской доб¬
лести, повторяя обычные и ставшие уже фамильными для его рода за¬
клинания, тоже бросился в середину врагов, заботясь только о том,
чтобы быть искупительной жертвой и считая смерть за благо. Без сом¬
нения, прекрасно умереть со славой в доблестном деле.
В том, кто мужественно переносит страдания, быть может, при¬
сутствуют все добродетели, и только одно терпение у всех на виду
и бросается в глаза. Но тут играет роль и мужество с его следствия¬
ми — терпением, выносливостью и твердостью. Тут и благоразумие,
без которого не может явиться убеждение, что то, чего нельзя избег¬
нуть, следует переносить мужественно. Тут и постоянство, которое
не позволяет отказываться от намеченной цели и бросать свое место,
несмотря на все старания враждебной силы. Словом, тут весь хор не¬
разлучных друге другом добродетелей: все, что праведно, совершается
одною какою-либо добродетелью, но с одобрения всех других. Того
же, что одобрено всеми добродетелями, следует хотеть, хотя бы и ка¬
залось, что тут участвует только одна из них.

Самоубийство Катона. Фрагмент. Художник Ж. -77. Лоренс

ЙНР
шш
'р} '	^ У'' Лвч 4
ч * О ®;	си #*)
Луций Анней Сенека
137
Письма о жизни и смерти
Не думаешь ли ты, что следует желать только того, что доставляет
наслаждение и покой, что имеет праздничный характер? Поверь мне,
некоторые блага имеют мрачный характер. Так, бывают молитвы, в ко¬
торых люди выражают не благодарность, но обожание и благоговение.
Не думаешь ли ты, что Регул не хотел вернуться к карфагенянам? Вой¬
ди в положение великого мужа и отрешись на время от воззрений черни.
Постарайся представить себе, какова должна быть прекраснейшая и вы¬
сочайшая из добродетелей, которую мы должны прославлять не мирром
и цветами, но потом и кровью. Вспомни Марка Катона, вонзившего меч
в свою святую грудь и затем расширившего недостаточно глубокие раны.
Что ты ему скажешь: Того хотел ты! Мне жаль! или: В добрый час!
Не могу не вспомнить по этому случаю стоика Деметрия, кото¬
рый тихую и лишенную всяких испытаний жизнь называл «мертвым
морем». Не иметь в жизни никаких стремлений и желаний, не знать
никаких случаев, в которых бы испытывалась твердость духа, но веч¬
но пребывать в невозмутимом бездействии — это не спокойствие, а
расслабленность. Стоик Аттал говорил: «Я предпочитаю воевать с
судьбой, чем быть ее любимцем. Пусть я страдаю; но если я перено¬
шу страдания мужественно — это хорошо. Пусть я даже погибну, но
встречу смерть мужественно — и это хорошо». А если послушать Эпи¬
кура, то он прибавит еще «и сладко». Я бы, впрочем, не решился при¬
ложить такого изнеженного эпитета к столь высокой и суровой вещи.
Я бы хотел остаться непобедимым, даже если б меня пытали огнем.
Это желательно не потому, что меня будут жечь, но потому, что я ос¬
танусь непобедимым. Нет ничего прекраснее, нет ничего славнее доб¬
родетели. И все, что исходит от нее, — хорошо и желательно.
Письмо ЬХХ.
О самоубийстве
Спустя значительный промежуток времени я посетил твою Пом¬
пею. Я воротился мысленно к годам моей юности. Мне казалось,
будто я только что оставил занятия, за которыми я провел свою мо-
§ \*1 ¿аР-ог»-'с..‘ТЗ§ а х\Ъ£2?Н/ %11	ЛЗ(I/ \ *■

шшшнштшш
Й$Я№№«
.* Д. ч
Преторианцы. Фрагмент античного рельефа
|ж| :а«,!йЮ
_ т«'4-'	?‘:К?
жшштшшшш&
шшшшшшшаша

Луций Анней Сенека
Письма о жизни и смерти
лодость, но тотчас снова могу приняться за них. Так проживаем мы
нашу жизнь, о Люцилий, и подобно тому, как в морском плавании, по
выражению Вергилия, скрываются земли и грады, так, с течением ми¬
молетного времени, мы минуем сперва наше детство, затем юность,
далее зрелый возраст и, наконец, первые и лучшие годы старости. Тут
уже чувствуется приближение общего конца всех людей. В безумии
нашем мы считаем его подводной скалой; но это гавань, в которую
мы стремимся и от которой не следует отказываться. Если кто-либо
достиг ее в ранние годы своей жизни, тот не больше имеет права на
жалобы, чем тот, кто скоро совершил свое плавание. Иных ведь море¬
ходов задерживают в пути слабые ветры и порою томит скука полного
затишья; других свежее дыхание ветра доносит до места назначения
очень скоро. То же бывает и с нами: одних из нас жизнь очень скоро
доставляет туда, куда мы все равно прибудем, как бы ни медлили; дру¬
гих долго томит и мучит. А между тем, как ты знаешь, не всегда прият¬
но оттягивать конец. Ибо не сама жизнь есть благо, но хорошая жизнь.
Мудрец должен жить столько, сколько следует, а не столько, сколько
может. Он ясно видит, когда будет побежден, с кем, как и что должно
ему делать. Он всегда имеет в виду не то, как продолжительна жизнь,
но какова она. И как только наступают тяжелые обстоятельства, нару¬
шающие его спокойствие, он перестает жить. Он делает это не только
в крайней необходимости; но лишь судьба обратится против него, он
уже обсуждает вопрос, не пора ли кончить. Для него не важно, умрет
он естественною или насильственною смертью, несколько позже или
несколько раньше. Он не думает, что это составляет особую разницу:
нельзя много потерять жидкости, если она вытекает по каплям.
По существу, безразлично умереть раньше или позже; важно толь¬
ко, как умереть: хорошо или дурно. Умереть хорошо — значит, из¬
бежать опасности дурной жизни. Поэтому я считаю малодушным
изречение того родосца, который, заключенный в темницу, где его
кормили, как дикого зверя, на чей-то совет — не есть вовсе — отве¬
тил: «Пока человек жив, он может надеяться». Пусть даже это верно,

Помпеи. Фрагмент. Художник С. В. Бакалович

О
Луций Анней Сенека
141
Письма о жизни и смерти
но нельзя же покупать себе жизнь любой ценой. Пусть она великое и
несомненное благо, я не куплю его за сознание собственной гнусной
слабости. Сверх того, я думаю, что тот, кто живет, — во власти судьбы;
тот же, кто не боится смерти, избежал ее власти.
Однако, хотя смерть когда-нибудь неизбежно наступит, но если
мудрец знает, что он обречен на казнь, он не поможет ей совершиться
своей рукой. Ибо глупо умереть от страха смерти. Убийца придет сам.
Жди его. Зачем спешить? Зачем принимать на себя выполнение чужой
жестокости? Ты завидуешь что ли палачу, или, может быть, жалеешь
его? Сократ мог кончить свою жизнь добровольной голодной смертью
и, таким образом, избежать смерти от яда. Однако он провел в тем¬
нице, ожидая смерти, целых тридцать дней не потому, чтобы он рас¬
считывал на то, что в такой промежуток времени многое может пере¬
мениться, могут осуществиться многие надежды, но только для того,
чтобы выказать свою покорность перед законом и чтобы дать своим
друзьям воспользоваться последними днями Сократа. В самом деле,
было бы глупо, презирая смерть, бояться яда.
У Друза Либона, юноши знатного происхождения, но ограниченно¬
го ума, имевшего притом притязания гораздо большие тех, какие можно
было вообще иметь в то время, а тем более ему, была тетка Скрибония—
замечательная женщина. Когда Друз, больной, был отнесен из сената
на носилках, без обычной для него свиты, так как все приверженцы
бесчестно покинули его, не только как обвиненного, но как осужден¬
ного на смерть, он стал спрашивать совета, что лучше — немедленно
покончить с собою или ждать? Тут его тетка Скрибония и сказала ему:
«Что тебе за радость брать на себя чужое дело?» Однако он не послушал
ее и наложил на себя руки, впрочем, не без причины. Ибо если бы он
остался жить, то все равно через три или четыре дня, уже по воле своих
врагов, должен был бы принять на себя это «чужое дело» и умереть.
Впрочем, нельзя сказать вообще, как лучше поступить в том случае,
если посторонняя сила угрожает нашей жизни: предупредить ее или
ждать. Побочные обстоятельства могут заставить решить этот вопрос и

Луций Анней Сенека
143
Письма о жизни и смерти
в ту, и в другую сторону. Если одна из ожидаемых смертей сопряжена с
мучениями, другая же может совершиться легко и просто, почему бы не
выбрать этой последней. Как мы выбираем корабль для плавания, дом
для житья в нем, так, собираясь кончить жизнь, можем выбрать себе и
род смерти. При этом следует иметь в виду, что, как не та жизнь лучше,
которая дольше, так та смерть хуже, которая дольше. Ни в какой другой
вещи мы не должны более сообразоваться с нашими личными вкусами,
как в смерти. Пусть душа покидает тело тем путем, какой ей придется
по вкусу; прибегнет ли она к мечу, или к петле, или к какому-нибудь
яду, заражающему кровь, — все равно, лишь бы она разорвала цепи
своего рабства. В жизни мы должны сообразоваться с мнениями других
людей, в смерти — только со своим собственным. Та смерть лучше, ко¬
торая больше нравится. Глупо думать: пожалуй, кто-нибудь найдет, что
я поступил недостаточно мужественно, или слишком дерзко, или что
другой род смерти был бы прекраснее. Неужели ты думаешь, что воз¬
можен какой-либо поступок, о котором бы не судили вкривь и вкось?
Заботься только о том, как бы скорее вырваться из-под власти судьбы.
А затем, конечно, найдутся люди, которые и вообще осудят твой посту¬
пок. Даже между философами найдутся отрицающие право самовольно
кончать свою жизнь и считающие самоубийство преступлением: по их
мнению, следует ждать конца, который определен самою природой. Но
кто так говорит, не видит, что этим отрезается путь к свободе. По-мо¬
ему же, прекрасен тот закон природы, который определил нам только
один вход в жизнь и оставил множество выходов из нее. Неужели же
мне ждать мучений от болезни или от людей, когда в моей власти избег¬
нуть страданий и ненависти врагов? Единственно, за что мы не можем
пожаловаться на жизнь — она никого не держит. Все счастье человечес¬
тва в том, что если кто несчастлив, то только по своей вине. Ибо если
ему приятна жизнь — пусть живет, если неприятна — он может снова
вернуться туда, откуда пришел.
От головной боли часто пускают кровь. От излишней тучности тоже
вскрывают жилы. Итак, не надо глубоко пронзать грудь; простым лан-

Женская театральная маска. Фрагмент фрески. Помпеи

Луций Анней Сенека
145
Письма о жизни и смерти
цетом можно открыть путь к вечной свободе и в одном уколе заклю¬
чается полное спасение. И если мы медлим и тянем, то лишь потому,
что никто из нас не помышляет, что со временем его душе придется
покинуть свое бренное жилище. Так старожилы из привязанности и
привычки к своему дому живут в нем даже тогда, когда он становится
неудобным. Если ты хочешь быть свободным по отношению к своему
телу, живи так, как будто ты скоро оставишь его. Помни, что наступит
время, когда ты лишишься этого убежища, и ты будешь решительнее
перед необходимостью покинуть его. Но трудно помнить о своем кон¬
це тем, у кого без конца желаний!
Готовиться к смерти необходимее, чем к чему-либо. Ибо подготовка
ко всему прочему может оказаться излишней. Можно приготовиться к
бедности остаться богатым, закалить себя в перенесении боли— а пол¬
ное здоровье и бодрость не доставит случая выказать эту добродетель;
можно, наконец, убедить себя мужественно сносить утраты друзей, а
судьба даст всем, кого мы любим, пережить нас. Но неизбежно насту¬
пит день, в который придется употребить в дело подготовку к смерти.
Не думай, что только у великих людей хватало мужества разорвать
цепи рабства. Не думай, что на это способен только Катон, руками ис¬
торгший из своей груди жизнь, которую не мог исторгнуть меч. Люди
самого низкого класса энергично искали спасения в смерти, и если
им не удавалось умереть удобно и нельзя было по своему желанию вы¬
брать орудие смерти, они хватались за первое попавшееся и обращали
в оружие предметы, сами по себе совершенно безвредные. Недавно
один из германцев, которого готовили к утреннему спектаклю на гла¬
диаторских боях, отпросился для отправления известных потребнос¬
тей, ибо иначе его никуда не пускали без стражи. Там он взял губку,
привязанную к палке и предназначенную для вытирания нечистот, и
засунул ее себе в рот и, заткнув таким образом горло, задушил себя.
Это был дерзкий вызов смерти. Поистине, неопрятный и неприлич¬
ный род самоубийства; но, с другой стороны, не нелепо ли быть раз¬
борчивым в смерти. О храбрый германец! Он был достоин того, чтобы
1Ш
ш

ШЙ Ш Ж' шшшшшшш,
кл
ii*J V»/ ,4í\<
r(â)C|f »JS*
V Vôi
Фч?Л2>€ #f OJ^m
*> VÄi 1<У

Луций Анней Сенека
147
Письма о жизни и смерти
судьба дала ему выбор смерти. Как мужественно пустил бы он в дело
меч! Как прекрасно бросился бы он в морскую пучину или с вершины
скалы! В самом безвыходном положении нашел он и смерть, которой
искал, и оружие. Знай же, о Л юцилий, что для того, чтобы умереть, не
надо ничего, кроме желания. Пусть думают о смерти этого храброго
человека кто как хочет, но, несомненно, что самая неопрятная смерть
предпочтительнее грязной жизни.
Раз я начал с грязного примера, буду продолжать. Ибо большие тре¬
бования будут предъявлять себе люди, если увидят, что смерть может
быть презрена презреннейшими. Мы считаем вне подражания Катонов,
Сципионов и других, имена которых мы привыкли слышать с благого¬
вением. Так, я приведу из гладиаторского быта столько же доблестных
примеров добровольной смерти, сколько их было между вождями меж¬
доусобной войны. Недавно везли под стражей к утреннему спектаклю
одного гладиатора. Как будто отягощенный сном, он качался, сидя в
повозке, и наконец спустил голову до того низко, что она попала меж¬
ду колесных спиц, и держал ее там до тех пор, пока поворотом колеса
ему не свернуло шею. Таким образом он избегнул казни на той самой
повозке, в которой его везли на казнь. Вообще, при желании ничто не
мешает и уйти из жизни. Жизнь плохо сторожит нас. Кому позволяют
обстоятельства, тот может избрать себе приятный род смерти. У кого
есть выбор, тот может решить, что ему более по вкусу. Если же обстоя¬
тельства неблагоприятны, то следует считать первый представившийся
случай за лучший, как бы он ни был оригинален и беспримерен. У кого
достаточно мужества, у того не будет недостатка в изобретательности
при выборе рода смерти. Ты видишь, что даже последние рабы, когда
скорбь даст им к тому повод, настолько стремятся к смерти, что умеют
обмануть даже самую бдительную стражу. Велик тот, кто не только ре¬
шил покончить с собой, но сумел и найти смерть.
Я обещал тебе еще несколько примеров того же рода. Во время второ¬
го представления морской битвы один из пленников всадил себе в гор¬
ло копье, которое ему дали для сражения. «Почему бы, — сказал он, —

нннш
нпн
шш
«1ШП
й«««МйШм«^
шишм
Традиционный древнеримский костюм. Раскрашенная гравюра
жжж
, ■

Луций Анней Сенека
149
Письма о жизни и смерти
не избежать сразу всех унижений и страданий. Зачем буду я ждать смер¬
ти, когда оружие в моих руках?» Это зрелище было настолько славнее,
насколько лучше, по мнению людей, умирать, чем убивать. И что же?
Неужели того, что присуще самым последним людям и даже преступ¬
никам, не будет у того, кто готовился к смерти долгими размышления¬
ми, и у кою был наставником учитель всякой мудрости — разум? Ведь
разум учит нас, что хотя смерть начинается различно, но всегда прихо¬
дит к одному концу. Итак, не все ли равно, с чего она начнется. Тот же
разум учит, что, если можно, следует умирать без страданий, если же
нельзя, то следует умереть так, как представится возможность, и ухва¬
титься за первый случай, какой представится для самоубийства. Нечес¬
тно жить насилием, но умереть насилием — прекрасно.
Письмо ЬХХН.
Всему следует предпочитать философию
То, о чем ты меня спрашиваешь, было мне ясно, когда я занимал¬
ся этим вопросом. Но я давно не освежал его в своей памяти, и по¬
тому не могу разъяснить его. Я чувствую, что со мной случилось то,
что бывает с книгами, листы которых склеились от долгого лежания.
Нужно время от времени разворачивать свою память и перетряхивать
то, что в ней сложено, чтобы иметь нужные сведения всякий раз, как
они потребуются. Теперь же мы отложим этот вопрос. Он требует
слишком много труда и усидчивости. Я возвращусь к нему, как только
буду иметь возможность долго пробыть в одном месте. Ибо есть такие
вопросы, о которых можно писать в пути; другие же требуют удобного
ложа, покоя и уединения. Тем не менее даже в сплошь занятые житей¬
скими делами дни следует посвящать хоть немного времени филосо¬
фии. Ибо постоянно прибавляются к прежним новые житейские дела;
мы сеем их, и из одного вырастает несколько. Тогда мы сами бываем
вынуждены откладывать свои занятия: «вот когда я окончу это дело, я
всеми силами примусь за свои занятия» или «если улажу как-нибудь
это несносное дело, займусь философией».

Женская театральная маска. Фрагмент фрески. Помпеи

Луций Анней Сенека
151
Письма о жизни и смерти
Но заниматься философией следует не только в свободное от жи¬
тейских дел время. Надо оставить все дела, чтобы посвятить себя ей.
Для занятий философией никакое время не может считаться слишком
долгим, хотя бы наша жизнь продолжалась от детства до крайних пре¬
делов человеческого возраста. Сверх того, отложить занятия филосо¬
фией все равно что оставить их. Прерванные, они не останутся в том
состоянии, в каком ты их прекратил, но, подобно тому, как натянутая
нить возвращается к началу, так и то, что ты приобрел непрерывным
трудом, снова возвращается в прежнее состояние. Потому не надо да¬
вать житейским делам завладевать собою, не надо затягивать их, но
по возможности избегать. Кроме того, всякое время удобно для пло¬
дотворных занятий философией, а между тем многие и в свободные
минуты не занимаются тем, чем единственно стоит заниматься из бо¬
язни, что им что-нибудь помешает. Но что может помешать тому, кто
сохраняет свой дух бодрым и веселым во всех обстоятельствах? Весе¬
лье неразвитых людей может быть нарушено, но радость мудреца не¬
прерывна, и не может быть испорчена никакими случайностями, ни¬
какими превратностями судьбы. Мудрец всегда и везде спокоен. Ибо
он не зависит от других и не ждет милости ни от судьбы, ни от людей.
Его счастье — его собственное; он мог бы лишиться его, если б оно
вошло извне, но оно родилось внутри его самого. Иногда извне что-
либо напоминает ему о бренности, но это напоминание так ничтожно,
что едва задевает его снаружи. Он может испытывать некоторые не¬
удобства, но истинное его счастье прочно. Эти внешние неприятнос¬
ти можно сравнить с угрями и чирьями на здоровом и крепком теле.
Они выступают на коже, но сам организм здоров. Между мудрецом,
постигшим мудрость, и учеником такая разница, как между здоровым
человеком и выздоравливающим после тяжелой и долгой болезни;
последний принимает за здоровье возрастание своих сил. Если он бу¬
дет хоть сколько-нибудь неосторожен, он снова заболеет, и болезнь
возвратится. Мудрец же не может вернуться в прежнее болезненное
состояние, ни даже заболеть снова. Ибо телесное здоровье дается на

■	— ■	—
Император Траян. Фрагмент античного бюста

'Ш
Луций Анней Сенека
153
Письма о жизни и смерти
'Ат
время. Врач, восстановивший его, не может сделать его прочным, и
часто его зовут вторично к прежнему пациенту; душа же выздоравли¬
вает раз навсегда.
Вот определение здоровой души: душа здорова, если она довольна
собою, верит в себя и знает, что все желания смертных, все милости,
которые даются и которых просят, не имеют никакого значения для
блаженной жизни. Ибо то, к чему можно что-либо прибавить — еще
несовершенно. То, от чего можно отнять что-либо, — непрочно. Тот
же, чья радость постоянна, радуется своему. Напротив, все, чего жаж¬
дет чернь, быстротечно. Судьба ничего не дает в полную собствен¬
ность. Но и случайные дары ее могут доставлять наслаждение, если
ими пользоваться умеренно и разумно. Разум умеет извлекать пользу
даже из тех внешних даров судьбы, которыми так не умеют пользо¬
ваться люди, жадные до них.
Аттал делает следующее сравнение: «Видел ли ты когда-нибудь,
как собака с разинутой пастью ловит бросаемые ей ее хозяином кус¬
ки хлеба или мяса? Едва она поймает кусок, тотчас торопливо глотает
его целиком и опять разевает пасть в надежде получить новый кусок.
Так же поступаем и мы. Едва получим мы подачку от судьбы, как тот¬
час тратим ее без всякого наслаждения, чтобы снова насторожиться в
ожидании новой подачки».
Но не таков мудрец. Он всегда доволен. А если что выпадает на его
долю, он примет это и отложит. Он и без того наслаждается высочай¬
шей, постоянной радостью, той, которая внутри его. Тот же, у кого есть
добрая воля, есть некоторое стремление к мудрости, но еще многого не¬
достает до совершенства, тот подвержен поочередно разным влияниям,
и то возносится на небеса, то падает на землю. У людей, не развитых
и грубых, нет конца катастрофам. Они кружатся в описанном Эпику¬
ром безграничном, бесформенном хаосе. Есть еще один сорт людей,
которые склонны к философии, но не достигли ее, а только находятся
в виду ее и, так сказать, в возможности обладания ею. Они стойки, и их
не смущают превратности судьбы. Они еще не на суше, но уже в гавани.

Сцена из римской жизни. Фрагмент. Художник С. В. Бакалович

ш
Луций Анней Сенека
155
Письма о жизни и смерти
И так как между достигшими совершенства и теми, кто его не до¬
стиг, столь большая разница, и даже тем, кто только на пути к нему,
угрожает опасность снова вернуться в прежнее состояние, — не сле¬
дует заниматься житейскими делами. Надо отказаться от них: если
только они вотрутся к нам — они повлекут за собою и новые, и другие.
Следует не допускать самого зарождения их. Легче совсем не прини¬
маться за них, чем прекращать.
Письмо ЬХХ1У.
Только праведное — благо
Письмо твое восхитило меня и расшевелило мое вялое настроение.
Оно возбудило к деятельности мой ум, ставший в последнее время
вялым и ленивым. Ты прав, о мой Люцилий, что считаешь лучшим
средством для блаженной жизни убеждение, что хорошо только то,
что праведно. Ибо кто считает благом другие вещи, тот отдает себя во
власть судьбы и перестает принадлежать самому себе. Тот же, кто ду¬
мает, что все блага заключаются в праведности, счастлив сам по себе.
Один грустит о смерти своих детей, беспокоится по поводу их бо¬
лезни, печалится, видя их пороки или обиды, претерпеваемые ими.
Другой мучится любовью к чужой жене или к своей собственной. Тре¬
тьи страдают от неудовлетворенного честолюбия. Четвертых, напро¬
тив, томит обилие почестей. Наконец, громадное большинство смер¬
тных несчастны оттого, что их страшит ожидание отовсюду грозящей
им смерти. Нет такого места, где бы можно было укрыться от нее.
И им, точно в неприятельской стране, приходится осматриваться вок¬
руг и при малейшем шорохе поворачивать голову. Кто не изгнал стра¬
ха смерти из своей груди, тот живет с постоянным трепетом в сердце.
Помимо этого есть люди сосланные или лишенные своего имущества;
есть — и это самый тяжкий род бедности — бедные посреди богатс¬
тва; есть люди, потерпевшие кораблекрушение или нечто подобное
ему. Есть, наконец, люди, которых народная ненависть или зависть —
страшнейшее оружие даже для самых сильных — беззаботных и без-

Женская театральная маска. Фрагмент фрески. Помпеи

:
Луций Анней Сенека
157
Письма о жизни и смерти
мятежных — опрокинула и разбила, подобно буре, разыгравшейся при
ясном, безоблачном небе, или подобно внезапной молнии, при ударе
которой потрясается вся окрестность. Ибо как там стоявшие вблизи
от места удара цепенеют, подобно самому пораженному, так и здесь из
пострадавших от народной силы — одного подавляет само бедствие,
других же страх заставляет испытывать страдание, одинаковое с тем,
какое постигло самого потерпевшего. Души всех волнуются при виде
чужих внезапных бедствий. Как птиц пугает сам свист пустой пращи,
так мы тревожимся не только от самого удара, но лишь от звука его. Не
может быть счастливым тот, кто надеется на блага судьбы. Ибо блажен
только бесстрашный; под гнетом же страха живется плохо. Кто прида¬
ет слишком много значения дарам судьбы, у того громадный и неис¬
черпаемый источник треволнений. Есть только один путь к спокой¬
ной жизни — презирать все внешние блага и довольствоваться только
тем, что праведно. Ибо кто думает, что есть нечто лучшее добродетели,
или что, кроме нее, есть еще другие блага, тот подставляет свою грудь
под удары судьбы и с беспокойством ожидает ее стрел.
Представь себе, что судьба устраивает игры и бросает в толпу людей
почести, богатства и другие милости. Одни из даров судьбы разрыва¬
ются руками, хватающих их; другие делятся в нечестном сообществе;
третьи ловятся с большим ущербом для тех, кого достигают. Иные из
этих даров достаются более ловким, другие из-за того, что слишком
многие хватаются за них, теряются и утрачиваются в то время, пока их
жадно хватают. Но никому, даже тем, кто успел удачно захватить свою
добычу, не доставляют эти дары судьбы продолжительной радости.
Благоразум ные люди, как только увидят, что в театре бросают подарки
черни, уходят, так как знают, что при этом ничтожная вещь иногда об¬
ходится очень дорого. А между тем никто не вступит в драку с тем, кто
уходит, никто не будет на него сердиться: все ссоры происходят около
добычи. То же случается и с теми дарами, которые судьба бросает нам
свыше. Мы, несчастные, волнуемся, мечемся из-за них, хотим иметь
множество рук, смотрим то туда, то сюда. Нам кажется, что слишком
«V
И

Ж№®«'5№йЖ'«да'^^
В^ЕЯ
?Атшлшттктушшшжшж1ШАтушшшш&

Луций Анней Сенека
159
Письма о жизни и смерти
поздно посылаются нам эти дары, и желаемые всеми, выпадающие на
долю немногих, они возбуждают наши страсти. Мы жаждем идти им
навстречу, радуемся, если что-нибудь достанется на нашу долю или
если других обманула надежда на получение подачки. Словом, мы или
приобретаем ценою многих лишений и трудов ничтожную добычу,
или обманываемся в своих ожиданиях. Итак, уйдем лучше с этих игр
и уступим свое место хищникам. Пусть смотрят они на эти висящие в
воздухе блага, не имея под собою твердой почвы.
Кто хочет быть блаженным, тот должен считать благом только
праведное. Ибо если он считает за благо что-либо другое, то этим он
грешит против Провидения, так как на долю праведных людей часто
выпадают бедствия, а то, что Провидение дает нам, и кратковременно
и скудно в сравнении с вечностью и миром. Из разочарования в жизни
происходит неблагодарность наша по отношению к божеству. Мы на¬
чинаем жаловаться, что на нашу долю достаются блага и редко и мало,
и неверные и преходящие. Кончается тем, что мы не хотим ни жить,
ни умирать. Мы ненавидим жизнь и боимся смерти. Наш разум ме¬
чется, и никакое счастье не может нас удовлетворить. А причина всего
этого в том, что мы не достигли того неизмеримого и совершенного
блага, которым должно быть удовлетворено всякое желание наше, ибо
выше высшего ничего нет.
Одна добродетель ни в чем не нуждается: она довольна настоящим
и не жаждет того, чего у нее нет. Для нее много уже и того, что ей до¬
статочно. Если ты не признаешь этого, не устоит ни благочестие, ни
верность. Ибо тому, кто хочет выказать эти добродетели, приходится
претерпеть многое из того, что зовется злом, и многим пожертвовать
из того, что мы считаем благом. Не будет и храбрости, ибо она долж¬
на искать опасности; и великодушия, ибо оно не может проявиться,
если не будет презрено все, чего, как великого блага, жаждет чернь.
Не будет и милости, и благодарности, если мы будем бояться труда и
считать что-либо драгоценнее верности, заботясь не об одном толь¬
ко благороднейшем. Короче, или то, что обыкновенно зовут благом,

Трагическая театральная маска. Фрагмент фрески. Помпеи

Луций Анней Сенека
161
Письма о жизни и смерти
не благо, или человек должен считаться счастливее бога, потому что у
бога нет тех предметов, которые дарованы нам. У бога нет ни радос¬
тей сладострастия, ни пышных пиров, ни богатств и вообще ничего из
этих присущих человеку и доставляющих ему чувственное наслажде¬
ние вещей. Итак, необходимо признать, что или бог лишен блага, или
что отсутствие его у бога есть доказательство того, что это не благо.
Прибавь еще к этому, что многим, что люди считают за благо, живот¬
ные пользуются полнее, чем человек. Они с большим аппетитом едят,
меньше утомляются от половых сношений, их силы больше и равно¬
мернее, следовательно, они счастливее человека. И в самом деле, в их
жизни нет ни преступлений, ни обмана; они пользуются чувственны¬
ми наслаждениями полнее, чем люди; наслаждения эти достаются им
легче и не оставляют по себе ни раскаяния, ни стыда. Итак, рассуди
сам, можно ли называть благом то, в чем человек превосходит бога?
Будем же полагать свое высшее благо в нашей душе; оно само станет
хуже, если его перенести из лучшей части нашего существа в худшую —
в область ощущений, которые у бессловесных животных острее.
Итак, не следует полагать источника нашего счастья в нашем теле.
Истинные блага те, которые даются нам разумом: они прочны и веч¬
ны, не могут ни разрушиться, ни даже уменьшиться. Остальные бла¬
га — блага только по имени и лишь обозначаются одним словом с
истинным благом, но не имеют его свойств. Мы будем называть их
удовольствиями, или, пользуясь языком стоиков, предметами, заслу¬
живающими предпочтения. Но мы должны помнить, что они могут
принадлежать нам, но не составляют части нас самих; если они и с
нами, мы не должны забывать, что они вне нас. Хотя бы они и были
нашими, мы должны считать их за второстепенный и низшие блага, к
которым не следует особенно стремиться. Ибо нелепо вменять себе в
заслугу то, что не сам сделал. Все блага этого рода мы имеем случайно;
они не связаны с нами, и потому, если их отнимут от нас, мы должны
лишиться их без всякого сокрушения. Будем пользоваться ими, но не
будем хвалиться ими и будем пользоваться ими скупо, зная, что они

Антиной. Фрагмент античного бюста
-у ФМШ

;:ттгттах/;А/тая!ЖЩкайРЕ^^
■-»
?■»
Луций Анней Сенека
163
Письма о жизни и смерти
легко могут истощиться. Кто тратит их неразумно, не долго владеет
ими. Даже само счастье, если не умерять его, становится в тягость. Кто
доверяется преходящим благам, тот быстро их теряет, а если и не те¬
ряет, то все же испытывает огорчение. Немногим удается спокойно
перенести потерю счастья.
Большинство людей падает одновременно с падением того, что
послужило причиной их возвышения, и скоро им становится в тя¬
гость то, чего они так домогались. Итак, пусть благоразумие поможет
пользоваться этими благами умеренно и бережливо, ибо расточитель¬
ность скоро исчерпывает свои богатства, и тогда их не надолго хватает.
Необходимо сберегать их умеряющей силой благоразумия. Необходи¬
мость ее видна на примере многих городов, которые в полном цвете
погибали от роскоши и через невоздержность теряли все, что приоб¬
ретали раньше своей доблестью. Нам следует предохранить себя от
таких случайностей, и так как от судьбы нельзя оградиться никакой
стеной, то укрепимся внутри себя. Если внутри полная безопасность,
то человека можно осадить, но нельзя его взять.
Хочешь знать, в чем состоят эти внутренние укрепления? В том,
чтобы не огорчаться ничем, что бы ни случилось с нами, и знать, что
все, что, по-видимому, доставляет нам страдание, необходимо для
поддержания мирового порядка и является следствием общемирового
хода вещей, в том, чтобы согласовать свои желания с желаниями бо¬
жества и считать своей заслугой свою непобедимость, а все бедствия
ниже себя, и в том, чтобы с помощью разума, который сильнее все¬
го, возвышаться над несчастьями, горем и обидами. Люби разум! Лю¬
бовь к нему укрепит тебя против самых тяжелых испытаний. Любовь
к детенышам бросает диких зверей на подставленные им рогатины,
а необдуманная ярость делает их неукротимыми. Желание славы за¬
ставляет молодые умы презирать и железо, и огонь, а сама тень доб¬
лести ведет иных на добровольную смерть. Насколько выше всех этих
побуждений разум, насколько прочнее их, настолько вернее проведет
он через самый страх и опасности.

Традиционный древнеримский костюм. Раскрашенная гравюра

Луций Анней Сенека
165
Письма о жизни и смерти
«Но, — возразят нам, — вы ничего не добьетесь тем, что будете счи¬
тать за благо только то, что праведно; это убеждение не даст вам спо¬
койствия и защиты против судьбы. Ведь не можете же вы не признать
в числе благ хороших детей, пользующуюся благоденствием родины и
добрых родителей, а вы не будете в состоянии равнодушно смотреть
на их бедствия. Вас огорчит и завоевание отечества, и смерть ваших
детей, и рабство родителей».
Я изложу сначала то, что обыкновенно возражают на это стоики, а
затем прибавлю несколько своих собственных соображений.
В несколько особых условиях находятся такие вещи, с потерею ко¬
торых на их место приходит нечто неприятное. Так, с утратою здоро¬
вья наступает болезнь. Если отнять зрение, то вместо него мы получа¬
ем слепоту. Если у нас будут разбиты колени, то не столько будем мы
страдать от уменьшения быстроты, сколько от сменившей ее слабо¬
сти. Но такой опасности нет в тех предметах, которые мы перечислили
выше. В самом деле, если я утрачу друга, я не буду терпеть из-за этого
вероломства, и если я потеряю хороших детей, их места не займут дур¬
ные. Кроме того, тут дело идет не об утрате самих детей или друга, но
только об утрате их тел. Благо же теряется только одним путем — если
обращается во зло, а самая природа блага не допустит его до этого,
потому что всякая добродетель и всякий акт добродетели остаются не¬
изменными. Наконец, если даже и погибнут друзья и хорошие, отве¬
чающие желаниям отца дети, то есть нечто, что заменит их, а именно
их заменит то самое, что делало их хорошими— добродетель. Она не
терпит пустоты, охватывает всю душу, устраняет всякую тоску и сама
удовлетворяет себя: ибо она сама по себе источник и причина всяко¬
го блага. Так, не беда, если ручей прерывается или уходит в землю,
лишь бы был чист ключ, из которого он вытекает. Ведь жизнь будет
как при жизни, так и по смерти детей одинаково праведна, одинаково
благоразумна, одинаково справедлива, а следовательно, и одинаково
хороша. Присутствие друга не делает нас умнее, а отсутствие не делает
тупее, и, следовательно, первое не делает нас счастливее, а второе —

Император Адриан. Фрагмент античного бюста

т*Тс
I
Луций Анней Сенека
167
Письма о жизни и смерти
несчастнее. Лишь бы оставалась невредима добродетель, всякая дру¬
гая утрата остается нечувствительна.
Так что же? Окружающие нас друзья и дети не делают нас счаст¬
ливее? Почему бы и не так! Ведь высшее благо ничем не может быть
уменьшено или увеличено. Оно остается само по себе, что бы ни де¬
лала с нами судьба. Выдастся ли на нашу долю долгая старость или
безвременная кончина — мера высшего блага одинакова, хотя воз¬
раст различен. Начертишь ты большой круг или маленький, различ¬
но будет пространство — не форма. Оставь один из них надолго, дру¬
гой же сотри и засыпь песком; все-таки форма их была одинакова.
Что праведно, того нельзя измерить ни величиной, ни числом, ни
временем. Того нельзя ни продолжить, ни сократить. Сократи сто
лет праведной жизни в какой хочешь короткий промежуток време¬
ни, хоть в один день: она останется одинаково праведна. Широко
ли разливается добродетель, управляет ли она царствами, городами,
странами, устанавливает ли законы, собирает ли друзей, проявляет¬
ся ли в отношении близких и детей, или сжимается в тесном круге
бедности, ссылки, одиночества — она одна и та же. Она не уменьша¬
ется при переходе от высокого общественного положения к частной
жизни, при смещении с царского престола в унижение, при пере¬
мене видной и славной жизни на тесноту дома или угла. Она оди¬
наково велика, если даже, отовсюду изгнанная, замыкается в самой
себе. Ибо праведник всегда одинаково велик и возвышен душой,
одинаково благоразумен и неуклонно справедлив, а следовательно,
и одинаково блажен, потому что счастье всегда живет в нашем разу¬
ме и всегда величественно, прочно и спокойно, так как основано на
познании божеского и человеческого.
Перейду теперь к тому, что я хотел прибавить от себя.
Мудрец не печалится по утрате своих детей и близких, потому что
переносит их кончину в том же настроении, с каким ожидает своей.
Он столько же скорбит о первой, сколько боится последней, ибо доб¬
родетель должна быть гармонична; все дела ее согласуются с нею са-

шшшш
'л	. /.л.	' ' ■ л	•*::•• л. ; ' "¡к
дни
Вопрос — ответ. Фрагмент. Художник С. В. Бакаловин
шш

Луций Анней Сенека
169
Письма о жизни и смерти
мой, а эта гармония исчезла бы, если бы душа, которая должна быть
возвышена, поддавалась печали и тоске. Всякий страх, беспокойство
и отчаяние не совместны с праведностью, ибо праведность влечет за
собою спокойствие, бодрость, бесстрашие, готовность на бой. «Но
разве праведный не может испытывать ничего подобного волнению?
Разве он не способен меняться в лице, краснеть, бледнеть, испыты¬
вать нервную дрожь и другие подобные этим изменения, происходя¬
щие, помимо нашей воли, вследствие неожиданного напора ощуще¬
ний?» Быть может, и да. Никакое бедствие не может поколебать его
ума. Все, что мудрец делает, он делает отважно и обдуманно. Только
глупец небрежен и рассеян и дает телу следовать одной наклонности,
а душе другой, и рассеивается между различными побуждениями: раз
испытав презрение за те поступки, от которых глупец ожидал славы,
он теряет охоту приниматься и за действительно хорошие дела.
Если люди боятся чего-либо, они начинают мучиться от одного
ожидания и страдают вперед уже от страха. Как болезням предшест¬
вуют их признаки: раздражительность, вялость, усталость без всякой
причины, сонливость и озноб, пробегающий по членам, так слабый
ум страдает гораздо ранее, чем наступают несчастья. Он предыспы-
тывает их и раньше времени падает духом. А между тем, что может
быть безумнее, чем бояться за будущее и не только не избавлять себя
от мучений, но звать и приближать к себе бедствия ранее их наступ¬
ления? Если нельзя их избежать, не лучше ли отложить их? Вот до¬
казательство того, как нелепо страдать за будущее. Предположи, что
кто-нибудь узнал, что через пятьдесят лет его казнят. Он, конечно, не
будет страдать от этого, если только не будет переноситься мыслию
за этот промежуток времени и тем не заставит себя страдать оттого,
что случится спустя столько времени. То же бывает, когда старые и
забытые печали омрачают болезненный дух, охотно отыскивающий
для себя причины скорби. И того, что прошло, и того, что еще не на¬
ступило, теперь нет. Ни того, ни другого мы не чувствуем, а помимо
чувства нет страдания.

шшщ
ШШ

Письмо ЬХХУИ.
О малоценности жизни
Сегодня прибыли к нам александрийские корабли, которые посы¬
лаются вперед с известием о приближении идущего за ними флота. Это
были так называемые курьерские корабли. Вся Кампания радовалась
при виде их. На набережной в Путеолах стояла толпа народа, узнавав¬
шая александрийские корабли среди общей массы других кораблей
по роду их парусов. Ибо только на этих кораблях распускают верхний
парус. Известно, что наиболее увеличивает скорость корабля верхняя
часть парусов. С помощью их корабль движется всего скорее. Итак, как
только ветер начинает крепчать и становится сильнее, чем нужно, верх¬
ние паруса убираются; нижний ветер уже гораздо слабее. Поэтому все
другие корабли, миновав Капрею и ту гору, с бурной вершины которой
на море смотрит Паллада, оставляют одни нижние паруса. Верхние же
составляют отличительное свойство александрийских кораблей.
Смотря на суетливость, с которою все спешили на берег, я почувс¬
твовал некоторое удовлетворение от своей беспечности, благодаря
которой я не спешил узнать из ожидаемых мною писем, в каком поло¬
жении были мои дела, и вообще, что в них заключалось. С некоторых
пор ничто уже не может мне ни повредить, ни принести выгоды. Так
должен был бы я думать, даже если б и не был стар; теперь же такой
образ мыслей тем приличнее, что во всяком случае у меня более путе¬
вых запасов, чем остающегося пути, в особенности, если принять во
внимание, что я вступил уже в такой путь, который кончить не пред¬
ставляется необходимым. Путешествие нельзя считать совершенным,
если остановишься посредине пути или не дойдя до места назначения;
жизнь же, если только она праведна, — совершенна, и когда бы ее ни
кончить, лишь бы хорошо кончить, она будет завершена. Часто же
приходится кончать ее насильственным образом, и притом даже не по
очень важным причинам: не очень ведь важны и те причины, которые
побуждают нас жить.
Туллий Марцеллин, которого и ты хорошо знал, был в молодос¬
ти спокойного нрава, но скоро состарился, и когда заболел, болезнью

МК81НВВИ№
Амуры, играющие на лире. Фрагмент фрески. Помпеи
:уку ую'Н]

Луций Анней Сенека
173
Письма о жизни и смерти
хотя излечимою, но продолжительной, тягостной и сильно стесняв-
шей его, стал подумывать о смерти. Он созвал на совет многих из сво¬
их друзей; все они или отказывались дать совет по природной робос¬
ти, или из лести и угодливости старались в своих советах угадать, что
было бы приятно тому, кто спрашивал их. Тогда один стоик, прекрас¬
ный человек, и даже — отдадим ему должное — муж храбрый и стро¬
гих правил, посоветовал Марцеллину следующее и, как мне кажется,
наилучшее:
«Не думай долго, о Марцеллин, — сказал этот стоик, — как будто
ты размышляешь над очень важною вещью. В жизни нет ничего чрез¬
вычайного. Все рабы твои живут, живут и животные. Напротив того,
великая вещь — умереть праведно, разумно и мужественно. Подумай
только, сколько времени делаешь ты все одно и то же: ешь, спишь,
развлекаешься. Вся жизнь твоя проходит в этом узком круге. Желать
смерти можно не только из благоразумия, храбрости или от несчастья,
но и от скуки».
Марцеллину, собственно, был нужен не совет, а только поощре¬
ние. Но рабы не хотели ему повиноваться. Тогда стоик успокоил их и
сказал, что им предстояла бы опасность преследования только в том
случае, если б было неизвестно, добровольно ли умер их господин.
В настоящем же случае мешать господину умереть так же предосуди¬
тельно, как убить его. Затем и самому Марцеллину он напомнил, что
было бы великодушно, подобно тому как после пира остатки разда¬
ют прислуге, так и при окончании жизни дать кое-что тем, которые
прислуживали ему всю жизнь. Марцеллин был человек сговорчивый
и щедрый даже в тех случаях, когда дело шло о его имуществе, поэтому
он роздал небольшие суммы денег своим плачущим рабам и этим их
совершенно успокоил. Ему не понадобилось ни железа, ни крови; в
течение трех дней он ничего не ел и приказал поставить шатер в своей
спальне. Там он поставил ванну и подолгу сидел в ней, все подливая
теплой воды и таким образом мало-помалу совершенно истощил свои
силы, притом, как он сам говорил, не без известного удовольствия,

Больше ничего не проси. Художник Л. Альма-Тадема
Невольные признания. Художник Л. Альма-Тадема

Луций Анней Сенека
175
Письма о жизни и смерти
вроде того, какое производит легкое головокружение, испытанное,
вероятно, всеми нами, когда кажется, будто душа покидает тело.
Я рассказал эту историю не без цели. Ты узнаешь из нее, что кон¬
чина твоего друга не была ни тяжела, ни печальна. Хотя он сам лишил
себя жизни, однако скончался весьма спокойно. Сверх того, эта исто¬
рия может быть и полезна тебе: часто необходимость требует следо¬
вать таким примерам. Часто мы должны умереть, а не хотим; умираем,
и все-таки не хотим. Конечно, все знают, что когда-нибудь придется
умереть, однако, когда наступает час смерти, прячутся от него, дро¬
жат, плачут. Но разве не нелепо плакать о том, что не жил тысячей
лет раньше? И одинаково нелепо плакать о том, что не будешь жить
спустя тысячу лет. Ведь это одно и то же. Не был и не будешь. И то,
что было раньше нас, и то, что будет позже, одинаково не наше. Твое
существование ограничено одним мигом, и если бы ты мог его про¬
длить, до каких пор продлил бы ты его? К чему слезы? К чему печаль?
Все напрасно.
О, не надейся молитвой смягчить судеб непреклонность!
Судьба непреклонна, неизменна и основана на предвечной необ¬
ходимости. Ты идешь туда, куда и все идет. Что тут для тебя нового?
В этом законе ты рожден. То же испытали и твой отец, и твоя мать,
и твои предки, и все, кто жили до тебя, и все, кто будут жить после
тебя. Неразрывная и никакими силами неизменимая цепь оковала все
творение и влечет его. Сколько мертвых последует за тобой! Сколько
пойдет их вместе! Тебе, может быть, будет легче, если с тобою умрут
многия тысячи? Так знай, что в тот самый миг, когда ты задумыва¬
ешься над смертью, тысячи людей и животных отдают свой дух самым
различным образом. И разве ты сам не думал, что когда-нибудь при¬
дешь туда, куда шел все время? Всякий путь имеет свой конец.
Ты думаешь, что теперь я приведу тебе примеры из жизни великих
людей? О, нет, я приведу тебе примеры детской доблести. Есть преда¬
ние о мальчике-спартанце, который, когда его взяли в плен, твердил
на своем дорическом наречии: «не буду рабом!» — и сдержал свое ело-

Луций Анней Сенека
177
Письма о жизни и смерти
во. В первый же раз, как ему приказали исполнить обязанности раба
и притом самые унизительные, а именно, принести ночной горшок,
он разбил свою голову об стену. Так близка свобода и все-таки есть
рабы! Не предпочел ли бы ты, чтобы твой сын так умер, тому, чтобы он
дожил до старости благодаря унижениям? Так чего ж ты смущаешься,
если мужественно умереть умеет даже ребенок? Знай, что, если ты не
хочешь, ты должен будешь умереть. Так сделай своим то, что в чужой
власти. Неужели у тебя не хватит духа сказать, как тот отрок: не хочу
быть рабом! Несчастный! Ведь ты раб людей, раб вещей, раб жизни,
потому что и жизнь, если нет храбрости умереть, — рабство.
И разве у тебя есть что-либо, что может удерживать тебя от смер¬
ти? Ведь ты перепробовал все наслаждения, которые заставляют тебя
медлить. Ни одно из них не ново для тебя, всеми ты уже пресытился.
Ты знаешь вкус вина и вкус меда; так не все ли равно сто или тысяча
бутылок пройдут сквозь твое горло. Точно так же ты отведал и устриц
и раков. Благодаря твоей роскоши на будущие годы для тебя не оста¬
лось ничего неизведанного. И от этого-то ты не можешь оторваться?
Чего же еще тебе может быть жаль? Друзей и родины? Но разве ты их
ценишь хотя бы столько, чтобы ради них позднее поужинать? О, если
б было в твоей власти, ты погасил бы самое солнце! Ибо ты ничего не
сделал достойного его света. Сознайся, что ты медлишь смертью не
потому, что тебе жаль курии, форума или даже природы. Тебе жаль
покинуть мясной рынок, на котором, однако, ты все уже перепробо¬
вал. Ты боишься смерти: так отчего же презираешь ее среди своих на¬
слаждений? Ты хочешь жить: как будто ты знаешь жизнь! Ты боишь¬
ся умереть! В самом деле? А разве такая жизнь, как твоя, — не сама
смерть? Однажды Цезарь, проходя по Латинской улице, был останов¬
лен одним из стражей — стариком с огромной, до середины груди,
бородой, который просил у него смерти. На это Цезарь возразил ему:
«Да разве ты живешь?» Вот какой ответ следовало бы давать тем, кому
смерть могла бы быть только благодеянием: ты боишься умереть? да
разве ты живешь?

ин
Традиционный древнеримский костюм. Раскрашенная гравюра

Луций Анней Сенека
179
Письма о жизни и смерти
«Но, — возразят мне, — мы хотим жить, потому что живем правед¬
но: мы не хотим бросать обязанности, которые налагает на нас жизнь,
так как мы выполняем их хорошо и искусно». Как? Вы не знаете, что
одна из обязанностей, налагаемых жизнию, состоит в смерти. К тому
же, умирая, вы не оставите ни одного вашего дела неисполненным:
ведь число дел, которые вы должны выполнить, неопределенно. Всякая
жизнь коротка, если вдуматься в суть дела. Коротка жизнь даже Несто¬
ра и Статилии, которая приказала написать на своем надгробном па¬
мятнике, что она прожила девяносто девять лет. Как видишь, старушка
расхвасталась своим долголетием. Ее хвастовство стало бы совсем не¬
выносимым, если б ей удалось прожить все сто лет. Как басня, так и
жизнь ценится не за длину, но за содержание. Совершенно все равно,
когда кончить ее. Кончай, когда угодно, лишь бы конец был хорош.
Письмо ЬХХУШ.
Не следует бояться болезней
Для меня тем неприятнее было узнать, что ты страдаешь частыми
насморками и лихорадками, обыкновенно следующими за долгими и
ставшими хроническими простудами, что я сам испытал в свое время
эту болезнь. Сначала я не обращал на нее особенного внимания: бла¬
годаря моей молодости мне не было особенно тяжело переносить ее, и
вообще я еще мог пренебрегать болезнями. Но, наконец, мне пришлось
слечь, так как катар довел меня до того, что я весь истаял и страшно ос¬
лабел. Я даже стал подумывать о самоубийстве; но меня удержала мысль
о том, как я оставлю моего отца — старика, очень любившего меня.
Я принял в соображение не то, как бы прекрасно мог умереть я сам, но
как бы он не горевал слишком по моей кончине. Итак, я решил остаться
жить. Иногда ведь и остаться жить — бывает мужественным поступком.
Я опишу тебе, чем я утешался в то время, но прибавлю, что эти уте¬
шения имели для меня целебную силу. Хорошие утешения могут за¬
менять иной раз лекарства, так как то, что возбуждает дух, приносит
пользу и телу. Итак, меня спасли тогда мои научные занятия. Я обязан

у 1
Ожидание. Художник Л. Альма-Тадема
Роза роз. Художник Л. Альма-Тадема

Луций Анней Сенека
181
Письма о жизни и смерти
философии своим выздоровлением. Я обязан ей самою жизнью, и это
наименьшее, чем я ей обязан. Много содействовали моему выздоров¬
лению и мои друзья, которые облегчали меня своими утешениями,
посещениями, разговорами. О, Люцилий, ничто так не восстанавли¬
вает силы больного, как участие друзей. Ничто не устраняет в такой
1"	мере ожидания и страха смерти. Я думал, что я не весь умру, если они
переживут меня. Я думал, что я буду жить тогда, если не с ними, то че¬
рез них. Мне казалось, что я не испущу своего духа, но передам его им.
| Все это поддержало во мне желание вылечиться и терпеливо перенес¬
ти все мучения. Ведь не станет тягостнее не иметь силы жить оттого,
К что расположишься умереть.
Испытай эти лекарства и на себе. Врач тебе скажет, сколько време¬
ни ты должен гулять, сколько заниматься. Он объяснит, что не следует
предаваться бездействию, к которому клонит болезнь, что надо старать¬
ся яснее читать вслух, упражняя таким образом дыхание, пути которого
и органы поражены болезнью. Врач посоветует тебе кататься по морю,
слегка укачивая свои внутренности. Врач предпишет тебе, что есть, ког-
Й да пить вино и когда не пить, чтобы оно не возбуждало и не обостряло
;	кашля. Я же пропишу тебе такое лекарство, которое поможет не только
< в настоящей болезни, но и на всю жизнь. Не бойся смерти. Раз ты избе-
жишь страха смерти, ничто не будет для тебя тяжело,
к	Три вещи делают для нас тяжелою болезнь: страх смерти, страда-
ния тела и лишение удовольствий. О смерти я достаточно говорил уже
:	раньше. Здесь же скажу только, что страх смерти зависит не от болез-
I,	ни, но лежит в самой природе вещей. Иногда даже болезнь отсрочи-
вает смерть и является спасением для того, кто думал умереть от нее.
к Ты умрешь не оттого, что ты болен, но оттого что ты живешь. Если
к ты и выздоровеешь, все-таки ты не избежишь смерти. Выздоровление
; ;	избавит тебя от болезни, а не от смерти.
Теперь рассмотрим присущее собственно болезни зло: болезнь
сопряжена со страданием. Но страдание делают выносимым проме¬
жутки между приступами боли. Высшее напряжение боли влечет за

Луций Анней Сенека
183
Письма о жизни и смерти
собою смерть. Никто не может страдать и сильно, и долго. Природа,
в своей заботе о нас, устроила так, что боль бывает или выносима,
или коротка. Наиболее острая боль сосредоточивается в самых сла¬
бых частях тела. Всего сильнее чувствуется она нервами, суставами
и вообще всем, что более хрупко. Но зато эти органы скоро немеют
и теряют способность ощущать боль, потому ли что жизненная сила,
оживляющая и возбуждающая тело, встретив препятствие в своем
естественном пути и направленная иначе, слабеет, или потому что
влага, заключающаяся в нас, испортившись и не находя себе выхода,
застаивается и лишает чувствительности переполненные ею органы.
Так подагра и хирагра и всякая другая болезнь суставов и нервов за¬
тихает, когда окостенеют те органы, которые страдали ею. Во всех та¬
ких болезнях мучителен лишь первый приступ; с течением времени
боль ослабевает, и, наконец, болезнь кончается онемением. Так, зуб¬
ная боль, глазные и ушные болезни и даже головная боль оттого про¬
являются так остро, что развиваются на небольшом пространстве. Но
зато, если эти боли слишком сильны, они влекут за собою потерю
сознания и сон. Итак, в самой сильной боли мы имеем то утешение,
что, если она становится слишком сильна, мы совсем перестаем ее
чувствовать. Истинная же причина того, что заставляет страдать лю¬
дей, не привыкших к перенесению боли, состоит в том, что они не
привыкли довольствоваться духовной стороной и слишком привер¬
жены к телу. Напротив, мудрец отвлекает душу от тела и более зани¬
мается этой лучшей и божественной частью себя. О теле же, жалком
и хрупком, он заботится лишь насколько это необходимо.
«Но тяжело в болезни лишение обычных наслаждений: приходится
воздерживаться от пищи, жаждать, голодать». В первое время, дейст¬
вительно, такое воздержание трудно, но затем, по мере того как мы
устаем и слабеем, самое желание проходит. Аппетит становится кап¬
ризен, и то, что прежде нравилось, становится противным. Умирают
сами желания. А тогда уже совсем не трудно быть лишенным того,
чего перестаешь хотеть.

Голуби. Художник С. В. Бакалович

Луций Анней Сенека
185
Письма о жизни и смерти
Прибавь еще и то, что всякая боль прекращается и не всегда воз¬
вращается снова. Сверх того, можно уберечься от заболевания и даже
бороться с самою болезнью лекарствами. Всякая болезнь имеет пре¬
дупредительные симптомы, особенно же такая, припадки которой
возвращаются по нескольку раз. Всякую болезнь можно терпеливо пе¬
реносить, если не бояться того, чем она угрожает в худшем случае. Не
увеличивай же сам своих страданий жалобами. Сама боль легка, если
ее не преувеличивает воображение. Напротив, если ты попробуешь
успокоить себя и скажешь: «Это ничего» или «Это еще можно терпеть;
буду тверже; скоро пройдет», то ты сделаешь саму боль легче уже тем,
что будешь так думать. Ведь все зависит от нашего мнения: не только
честолюбие, роскошь и скупость зависят от того, как на что смотреть,
но и болезнь зависит от нашего воображения. Всякий чувствует себя
настолько несчастным, насколько считает себя таким.
Не следует также жаловаться на прошлые болезни и повторять:
«Никогда еще не было так худо! Какие мучения, какие боли я перенес!
Думали, что я и не встану. Родные оплакивали меня; врачи отказы¬
вались лечить. Кажется, саму пытку легче было бы вынести». Может
быть, все это так и было, но ведь это прошло. Что за удовольствие
вспоминать о прошлых несчастьях и снова страдать оттого, что ког¬
да-то испытал горе. К чему прибавлять к своим страданиям также и
то, чего не было, и лгать перед самим собою. Наконец, скорее при¬
ятно вспоминать, что бедствие уже миновало: естественно радоваться
концу страданий. Итак, избегай страха будущих страданий и воспо¬
минаний о прошлых. Последних уже нет, а первые еще не наступили.
Наконец, полезно в самых тяжелых обстоятельствах помнить, что сла¬
достно будет и это с течением времени вспомнить.
Итак, всеми силами борись с болезнью. Если сдашься, будешь по¬
бежден; если же укрепишься — победишь.
Многие сами навлекают на себя обвал, которому следует проти¬
востоять. Если ты поддашься тому, что бременит, угрожает, нависа¬
ет, оно хуже обрушится на тебя; напротив, если ты противостоишь и

Император Адриан в гончарной мастерской.
Фрагмент. Художник Л. Альма-Тадема
л/,	»3СИ УОО# ъ*

к9Лт*ЛА
Луций Анней Сенека
187
Письма о жизни и смерти
захочешь сопротивляться, то ты устранишь этим опасность. Сколько
ударов по лицу и по всему телу получают атлеты! Однако они перено¬
сят все эти мучения из желания славы и терпят их не столько потому,
что сражаются, сколько для того, чтобы сражаться. Самое их ремес¬
ло — мука. Тем более должны мы побеждать всякое страдание, что
наградою нашею будет не венок, не лавр, не глашатай, водворяющий
тишину перед чтением похвального слова в нашу честь, но доброде¬
тель, стойкость духа и мир, приобретаемый раз навсегда, коль скоро
мы победили судьбу.
«Но мне больно». Ну что же? А разве не будет больно, если ты бу¬
дешь переносить страдания малодушно? Насколько враг опаснее для
бегущих, настолько всякая неудача вредоноснее для того, кто теряет
мужество. «Но мне тяжело». Так что же? Разве мы для того сильны,
чтобы нам все было легко? Что предпочтешь ты: чтобы болезнь была
долгая или чтобы она была острая, но зато короткая? Если она будет
долгая, в ней будут периоды отдыха; раз течение болезни продолжи¬
тельно, очевидно, она будет то усиливаться, то ослабевать. Болезнь же
короткая и острая ведет к одному из двух: или к выздоровлению, или к
смерти. А не все ли равно, чего не будет, болезни или самого больно¬
го? В обоих случаях страданию конец.
Полезно также занимать свой ум посторонними размышлениями
и стараться не думать о болезни: припоминай, что было в твоей жиз¬
ни хорошего и славного. Обращайся к лучшей части своего существа.
Вспоминай о том, что тебе доставляло удовольствие. Тут на память
придут и примеры мужественного перенесения боли: тот мужествен¬
ный человек, который продолжал читать в то время, как ему вырезали
опухоль, и другой, который улыбался в то время, когда раздраженные
этой самой улыбкой палачи изощряли над ним свою жестокость. Не¬
ужели же ты не способен силой рассудка победить ту боль, которую
можно было победить смехом? Как бы ни был силен твой насморк и
как бы ни терзал твою грудь постоянный кашель, как бы ни трясла
тебя лихорадка и ни мучила жажда, как бы ни сводила судорога твоих
ш ш шт ■ ■ . '4. ч

^рЖ#Ж#ЖЖ#ЖЖ€#Ж#ХЖЖ#Ж€®Х#Ж€#ШШ>Ж#ЖЖШШШЖ#Ж#Ж€#ЖЖ#Ж#ЖЖС4р
^ ! (УД<л|
дж^&с
Сабина, жена императора Адриана. Античный бюст

Луций Анней Сенека
189
Письма о жизни и смерти
суставов, все-таки огонь, застенок и растравление едва заживающих
ран раскаленным железом — мучительнее, и однако тот, кого так пы¬
тали, не стонал; мало того — не отвечал, смеялся и притом от души.
Ты тоже мог бы после этого смеяться над болезнью.
Но — скажут — болезнь не дает ничего делать; приходится из-за нее
бросать все дела. О, нет! Болезнь завладевает только телом, а не душой.
Конечно, скороход, заболев, перестает владеть ногами, башмачник и
всякий другой ремесленник лишается рук, но если приходится пускать
в ход умственные способности, то можно размышлять, учить, слушать,
учиться, спрашивать, вспоминать... Чего же еще? Неужели ты будешь
думать, что ничего нельзя делать больному? Ты должен доказать, что
болезнь можно если не победить, то хотя бы переносить. Поверь мне,
добродетель может жить хотя бы на одре болезни. Не только оружие
и военная служба дают случаи выказать бодрость духа и презрение к
опасностям; и в мирных одеждах храбрый муж может выказать свою
доблесть. У тебя есть дело — борись с болезнью. Если ничто тебя не
расстроит и не смутит, ты явишь собою прекрасный пример доблести.
О, какой богатый источник был бы для славы, если бы нас можно было
видеть во время болезни. Смотри же сам на себя и восхищайся собою.
Есть два вида наслаждений — телесные, которым болезнь мешает,
хотя не исключает их и даже в иных случаях возбуждает: так при жаж¬
де приятнее пить, при голоде приятнее есть, и вообще все, что нам
достается после известного воздержания, ценится нами больше. Ду¬
ховные же радости, которые и лучше и прочнее телесных, не возбра¬
няются больному никакими врачами. А между тем кто предается этим
наслаждениям и хорошо понимает их, тот презирает все чувственные.
«О, несчастный больной!» Но почему? Потому что ему нельзя при¬
бавлять лед в вино? Потому что он не может обновлять свежесть свое¬
го напитка, приготовленного в глубокой чаше, прибавляя новые куски
льда? Потому что за его столом не подают лукринских устриц? Пото¬
му что за его ужином не бывает толпы поваров, приносящих к столу
самые вертела с жарким? Ибо таково изобретение роскоши, что для

■цп|в»^у» у.»^у.
Ода. Фрагмент. Художник С. В. Бакалович

Луций Анней Сенека
191
Письма о жизни и смерти
того, чтобы не простывало блюдо и не казалось недостаточно горячим
для загрубелого уже языка, на ужин тащат самую кухню. О, несчаст¬
ный больной! Он должен есть не больше, чем может переварить. Пе¬
ред его глазами не будет лежать дикий вепрь, которого отнесут потом
обратно, как недостаточно вкусное мясо, и не будут наложены груды
птичьего филея (ибо лакомкам тошно уже смотреть на целую птицу).
Но что в этом ужасного? Поужинаешь, как подобает больному, чтобы
затем снова ужинать, как здоровый.
Но если мы перестанем бояться смерти, то не трудно будет пере¬
нести и все это — невкусную похлебку, тепловатую воду и все осталь¬
ное, что кажется невыносимым неженкам, утопающим в роскоши, и
больным не столько телом, сколько духом. Но мы перестанем бояться
смерти, если познаем, что все, и хорошее, и дурное, имеет свой конец;
тогда у нас не будет ни отвращения к жизни, ни боязни смерти. Ибо
кто способен созерцать все великое, божественное разнообразие при¬
роды, тот не может пресытиться жизнью. Возненавидеть жизнь можно
только вследствие апатии и лени. Исследователю природы вещей ни¬
когда не будет скучно узнавать истину: только ложь надоедает. Напро¬
тив, если придет смерть, то будет ли она безвременная или наступит в
обычное для себя время — плоды жизни уже собраны. Природа будет
познана, по крайней мере в большей своей части. Праведность не уве¬
личится от долголетия. Но всякая жизнь коротка для тех, кто мерит ее
количеством суетных и потому бесконечно малых наслаждений.
Поддерживай же в себе силы такими размышлениями и пока чте¬
нием моих писем. Но наступит время, когда мы с тобою свидимся.
И сколько бы времени мы ни пробыли вместе, умение им пользо¬
ваться сделает его длинным. Ибо, как говорит Посидоний, один день
для образованных людей значит больше, чем длиннейшая жизнь для
невежды. Помни же и держись следующего: не падай духом в не¬
счастьях, не доверяй радостям и всякую возможную угрозу судьбы
представляй себе уже осуществившейся. То, чего давно ожидаешь,
бывает легче перенести.

Письмо ЬХХХ.
О преимуществах бедности
Сегодня я пользуюсь покоем и свободой не столько благодаря са¬
мому себе, сколько благодаря театру, на котором идет сферомахия,
привлекшая к себе всех докучливых посетителей. Никто ко мне не
врывается, никто не мешает моим размышлениям, которые, вследст¬
вие самой уверенности в ненарушимости их, развиваются смелее.
У дверей моих не раздается постоянного стука; занавес в моем каби¬
нете не раздвигается поминутно, и я могу идти один, что весьма не¬
обходимо для того, кто хочет идти сам по себе и следовать по своему
пути, так как хотя я иду по дороге, проложенной раньше меня, одна¬
ко я позволяю себе и самому находить нечто свое, изменяя и отбра¬
сывая кое-что из того, что достигнуто моими предшественниками: я
соглашаюсь с ними, но не покоряюсь им раболепно.
Однако я преждевременно выразил уверенность в тишине и уеди¬
нении без помехи: с ристалища уже доносятся до меня громкие крики,
которые хотя и не развлекают меня, однако переносят к самому месту
состязания. И подумать только, сколь многие занимаются телесными
упражнениями и как мало занимающихся духовными! Какое стече¬
ние народа бывает на представлениях и игрищах, и какое уединение
господствует вокруг храма науки! И как тупы и неразвиты бывают те,
руки и плечи которых приводят толпу в восторг!
Поневоле приходит мысль, что если тело путем постоянных уп¬
ражнений можно довести до того, что оно легко переносит и удары
в боях, и ушибы от швыряемых противниками камней и может це¬
лые дни подвергаться раскаленным лучам солнца, среди удушливой
пыли, нередко обливаясь своею кровью, то не гораздо ли легче зака¬
лить свой дух, достигнуть того, чтобы он бестрепетно переносил уда¬
ры судьбы и, даже поверженный в прах и опрокинутый, снова бодро
восставал? Ведь для того, чтобы иметь здоровое тело, нужно очень
многое; душа же растет сама по себе, сама себя питает и развивает.
Телу нужна обильная пища, вкусные напитки, умащения елеем, на¬
конец, продолжительная подготовка; добродетели же можно достиг-

Драматург. Фрагмент фрески. Помпеи

Луций Анней Сенека
195
Письма о жизни и смерти
нуть без всяких трудов и издержек. Все, что необходимо для того,
чтобы стать добродетельным, у тебя уже есть. Ибо для того, чтобы
быть добродетельным, достаточно только хотеть этого. А чего же еще
хотеть, как не того, чтобы избегнуть рабства, гнетущего всех нас?
Самые низкие рабы, рожденные в рабстве, и те всячески стараются
выйти из него. За свою свободу они рады отдать последние сбереже¬
ния свои, которые они сделали путем всевозможных лишений. Так
неужели же ты, который мнишь себя свободно рожденным, не захо¬
чешь купить свободы по какой бы то ни было цене? Что смотришь на
свой сундук? За деньги ее не купишь. Ведь та свобода, которая при¬
обретается путем внесения в цензорские списки, только звук пустой,
и ее одинаково нет ни у того, кто купил ее, ни у того, кто продал.
Истинное благо свободы ты только сам можешь дать себе — так и
требуй ее лишь у самого себя.
Прежде всего освободись от страха смерти. Он налагает на нас
первое ярмо. Затем от страха бедности. Если хочешь убедиться, что
в бедности нет ничего ужасного, посмотри на выражение лица у бо¬
гача и у бедного. Бедный улыбается чаще и искреннее. В глубине его
сердца не гнездится никакое беспокойство, а если и являются ка¬
кие-либо заботы, они проходят мимо, как легкое облако. Те же, кого
считают счастливыми, веселы лишь по виду: их радость омрачена
внутренней горечью и печалью, и им тем тяжелее, что они не могут
откровенно признаться в своих несчастьях, но должны, нося в сер¬
дце мучительную тоску, играть роль счастливцев. Я не умею лучше
выразить ту драму человеческой жизни, в которой мы все более или
менее скверно играем наши роли, как сравнением нас с тем надутым
и напыщенным театральным царем, который, гордо задрав голову,
произносит:
Я царь Аргоса, Пелопса наследник,
И вся страна, меж морем Ионийским
И Геллеспонтом, мне подвластна.

Римлянин. Фрагмент античного саркофага

Луций Анней Сенека
197
Письма о жизни и смерти
А на самом деле этот царь Аргоса — раб, получающий жалованье
пять мер хлеба и пять динариев. И он, гордо и властно и кичась созна¬
нием своих сил, произносит:
О, Менелай, приди в себя, спокойся,
Иль от руки моей умрешь, —
Получит поденную плату и пойдет спать в жалкой конуре.
То же надо сказать о тех неженках, которых носят в носилках, под¬
нимая выше голов толпящегося вокруг них народа. Их счастье только
маска. Сорви ее — и они покажутся тебе жалкими. Покупая коня, ты
прикажешь продавцу снять попону, чтобы под нею не был утаен ка¬
кой-либо физический недостаток. Точно так же не купишь ты и раба,
тело которого скрыто под одеждами: если торговец невольниками и
скрывает под украшениями то, что в рабе может не нравиться, то сами
украшения кажутся подозрительными, и если ты увидишь повязку на
колене или на локте, ты прикажешь снять ее и показать голое тело.
Потом, если ты захочешь оценить и узнать, что представляет из себя
какой-нибудь скифский или сарматский царь, ты обратишь внимание
не на пышную корону его, а на то, что под нею, — и сколько дурно¬
го увидишь ты там! Но что говорить о других. Если хочешь оценить
самого себя, ты не должен принимать в расчет ни денег, ни дома, ни
звания. Загляни внутрь себя. До тех же пор ты знаешь, каков ты, лишь
с чужих слов.
Письмо ЬХХХ1У.
О собирании книжной мудрости
Мои поездки, встряхивающие время от времени мою апатию, ка¬
жутся мне полезными как для моего здоровья, так и для занятий. По¬
чему полезны они для здоровья — это очевидно: мое пристрастие к
научным занятиям заставляет меня пренебрегать телесными упраж¬
нениями; во время же моих поездок я занимаюсь другими вещами. Но

* >".
ашааий1йш
ШШ
Римлянка у воды. Фрагмент. Художник П. А. Сведомский
Ч ? \^)М Т ^Ж) 5 ШВ*1 Г *У|®1

Луций Анней Сенека
199
Письма о жизни и смерти
поездки эти полезны и для научных занятий. Я не перестаю читать в
дороге. Ибо читать, по-моему, необходимо, во-первых, для того, что¬
бы не довольствоваться одним собою; во-вторых, чтобы, узнав, каки¬
ми вопросами занимались другие писатели, я мог судить как о том, что
уже исследовано, так и о том, что остается исследовать. Чтение питает
ум, и восстановление сил утомленного занятиями ума достигается пу¬
тем чтения. Не следует только писать или только читать. Занимаясь
исключительно писанием, мы истощим свои силы; занимаясь одним
чтением, мы можем рассеять свой ум. Надо попеременно заниматься
то тем, то другим и уравновешивать одно другим, так чтобы из того,
что мы заимствовали путем чтения, письмо создавало нечто целое.
Мы должны подражать пчелам, которые летают с цветка на цветок,
выбирая наиболее медоносные, и затем все, что они соберут во время
полета, распределяют по сотам и, как говорит Вергилий:
Мед душистый собравши,
Нектаром сладким ячейки сот наполняют...
Недостаточно выяснено, просто ли собирают пчелы цветочный
сок, который уже и есть сам по себе мед, или же они обращают в мед
собранный ими материал, примешивая к нему особую, присущую
пчелам жидкость. Ибо одни думают, что пчелы обладают искусством
не приготовления меда, но только его собирания. Говорят, что в Ин¬
дии находят мед прямо на листьях местной породы тростника и что
мед этот состоит или из росы, присущей тамошним небесам, или из
густого и сладкого сока самого тростника. Предполагают, что и наши
растения обладают такими же свойствами, хотя и менее ясно выра¬
женными. Их-то и разыскивает и открывает насекомое, обладающее
прирожденными к тому способностями. Другие, напротив, думают,
что мед образуется путем особого приготовления и перемешивания
тех соков, которые почерпаются пчелою из самых нежных зеленых
и цветочных частей растения, причем дело не обходится без особого

Луций Анней Сенека
201
Письма о жизни и смерти
рода фермента, с помощью которого различные элементы превраща¬
ются в однородную массу.
Но я уклонился в сторону. Словом, мы должны подражать пчелам,
и, подобно им, все заимствованное нами путем чтения различных авто¬
ров распределять по отделам. Ибо, когда разнородные материалы раз¬
делены, они лучше запоминаются. Затем стараниями и способностью
нашего разума мы должны слить в одно целое различные материалы,
так, чтобы хотя и ясно было, откуда что взято, но вместе было очевидно,
что это не то, что взято. Так в нашем теле поступает без нашего ведома
сама природа. Пища, которую мы приняли, пока сохраняет присущую
ей форму и в твердом виде лежит в желудке, обременяет его; когда же
она изменится под влиянием желудочных соков, то обратится в кровь и
мускулы. Так точно и духовная пища, которую мы приняли, не должна
оставаться неусвоенной, чтобы не быть чуждой нам:.
Переварим ее, иначе она будет только обременять память, не обо¬
гащая ума. Согласимся вполне убежденно с чужими мнениями и тем
самым сделаем их своими, и из многих отрывков создадим нечто еди¬
ное, подобно тому, как из различных слагаемых путем сложения в
результате получается одно число. То же должен делать и наш разум:
пусть он скроет все, что служит ему материалом, и выставляет напоказ
лишь то, что он создаст из этого материала. Если же в тебе и отразится
сходство с тем писателем, восхищение которым было особенно силь¬
но, то лучше быть похожим на него, как сын похож на отца, чем, как
бывает, похож портрет, ибо портрет все-таки вещь мертвая.
«Итак, что же? Надо ли стараться, чтобы нельзя было заметить, чье¬
му слогу подражаешь, чьему изложению, чьим мнениям?» Я думаю,
что часто этого нельзя узнать само по себе, так как талант, по какому
бы образцу ни создавал свой труд, налагает печать своего ума, и все
заимствованные им мысли сливаются в одно целое. Так, в хоре, хотя
он и состоит из многих голосов, однако в целом получается один звук,
а между тем там звучат и высокие, и низкие, и средние тона; мужчины
перемешаны с женщинами и к человеческим голосам присоединяют-

Римлянка. Фрагмент фрески «Супруги». Помпеи
^5^

Луций Анней Сенека
203
Письма о жизни и смерти
ся звуки флейт. Но все отдельные голоса скрыты, и слышен только
один общий. И это в хоре, известном еще древним. В наших же хорах
певцов больше, чем в древности было зрителей в театре. И, однако,
когда все проходы театра заполнены поющими, почетные места окру¬
жены медными инструментами, а на авансцене звучат флейты и дру¬
гие всевозможные инструменты, из этих различных звуков образуется
стройный концерт. Подобен ему должен быть и наш разум. Он должен
хранить в себе многие способности, многие знания, опыт многих ве¬
ков, но все это должно составлять одно целое.
«Но как этого достигнуть?» Внимательными занятиями и постоян¬
ным сообразованием наших поступков с требованиями разума. Если
ты захочешь руководствоваться его советами, он скажет тебе: брось
все, к чему стремится толпа. Брось богатства — они или причина
опасностей, или бремя для владеющих ими. Откажись от страстей, как
телесных, так и духовных: они изнеживают и истощают. Оставь чес¬
толюбие: это вещь пустая, суетная, неверная, не имеющая пределов,
тревожащаяся тем, что кто-нибудь следует позади нас или идет впе¬
реди. Честолюбие страдает от зависти и притом двояко, а ведь равно
несчастны и тот, кому завидуют, и тот, кто завидует.
Взгляни на дома богатых. Какая толпа спорит у их порога за честь
первым приветствовать с добрым утром. Сколько унижений надо пре¬
терпеть только для того, чтобы войти в такой дом, а когда войдешь, их
еще больше. Беги же от порогов этих богачей и их приемных с высоки¬
ми колоннами. Там ты не только будешь стоять на крутизне, но при¬
том на скользкой крутизне. Итак, беги отсюда к мудрости и вкушай от
успокоительнейших и вместе совершеннейших даров ее. То, что люди
считают значительным, в сущности ничтожно и выдается лишь по
сравнению с еще более ничтожными вещами, а между тем достигнуть
этого можно только с большими трудами и опасностями. Тернист путь,
ведущий в обиталище славы. Достигнуть же той вершины, в виду кото¬
рой бессильна сама судьба и с которой все, что считается людьми вы¬
соким, будет под твоими ногами, можно по совершенно ровному пути.

Аллегория трех Искусств. Художник П. Батони

Письмо ЬХХХУШ.
О значении свободных искусств
Ты хочешь знать, что я думаю о свободных профессиях. Я нисколь¬
ко не уважаю и отнюдь не считаю хорошим ничего, что делается для
денег. Эти продажные профессии полезны только до тех пор, пока слу¬
жат для упражнения ума, но не поглощают его целиком. Ими следует
заниматься только тогда, когда ум еще не способен ни на что большее.
На них следует пробовать свои силы, но не посвящать им себя вполне.
Называют их свободными профессиями, очевидно, потому, что они
достойны свободного человека. Однако истинно свободным может
считаться только одно занятие, делающее нас свободными, а именно
возвышенное, чистое, высокое занятие философией. Все остальное
ничтожно и мелко. Да и можно ли считать хорошею ту профессию,
которой занимаются гнуснейшие и ничтожнейшие люди? Не учиться
нам следует такому делу, а разучиваться.
Иные ставят вопрос, могут ли свободные художества сделать чело¬
века хорошим? Они даже не обещают этого и не ставят себе таких це¬
лей. Грамматики занимаются наукою о правилах речи, или, если по-
нимаютсвойпредметшире — оправилах прозы, или, наконец, всамом
широком объеме своего предмета, также и стихов. Очевидно, ни один
из этих трех предметов не ведет к добродетели. Конечно, ни наука о
слогах и словообразовании, ни содержание исторических басен или
законы стихосложения не могут устранить страх, укротить волнение
и обуздать страсти. То же можно сказать о геометрии и музыке: в них нет
ничего такого, что бы заставило перестать бояться и желать. А между
тем тому, кто не умеет этого, — ни к чему все остальное. Итак, всегда
надо обращать внимание на то, учит л и учитель добродетели или нет;
и если он не учит ей, его наука не дает ничего, если он учит доброде¬
тели, он — философ.
Хочешь ли убедиться в том, до какой степени далеки учителя сво¬
бодных художеств от обучения добродетели? Обрати внимание хотя
бы на то, до какой степени не схожи между собою их уроки; а между
тем должно бы существовать сходство между лицами, учащими од-

*\ i о

Луций Анней Сенека
207
Письма о жизни и смерти
ному и тому же. Если они, например, учат, что Гомер был филосо¬
фом, то при помощи своих доказательств они отрицают это. В самом
деле, то уверяют они, что он был стоиком и учил, что выше всего
добродетель, что следует умерщвлять страсти и не отказываться от
праведной жизни даже ценою бессмертия, то выставляют они Гоме¬
ра эпикурейцем, прославляющим мирное состояние общества, про¬
водящего жизнь среди пиров и пения, то перипатетиком, учащим о
различных родах блага, то академиком (скептиком), отрицающим
достоверность всего. Очевидно, что ничего из этого нет в том, кому
приписывается все это сразу. Ибо одно исключает другое. Но допус¬
тим даже, что Гомер был философом. Очевидно, он стал им ранее,
чем писал стихи; итак, будем лучше учиться тому, что сделало муд¬
рым Гомера.
Мне кажется совершенно неинтересным исследовать, кто был
старше, Гомер или Гесиод, отчего так скоро состарилась Гекуба, хотя
она была моложе Елены, или определять возраст Патронша и Ахил¬
ла. Неужели полезнее изучать, где блуждал Одиссей, чем заботиться
о том, чтобы не заблуждаться самому? Грамматики не ленятся ис¬
следовать вопрос, где скитался Одиссей, между Италией и Сицили¬
ей, или за пределами известного нам мира, ибо, казалось бы, нельзя
блуждать так долго в столь тесном пространстве. А между тем нас са¬
мих ежедневно носят душевные бури, а наша немощь повергает нас
во все беды, испытанные Одиссеем. Тут нет недостатка ни в чудо¬
вищах, устрашающих взор, ни во врагах. В наших блужданиях тоже
есть чудовища, упивающиеся человеческою кровью и поющие ко¬
варные льстивые речи; есть и кораблекрушения и все разнообразие
бедствий. Итак, научи меня лучше, как любить родину, жену, отца,
как приплыть к далекому берегу спасения, хотя бы претерпев кру¬
шение. К чему разбирать вопрос, нарушила Пенелопа супружескую
верность или сдержала свое слово, или, наконец, подозревала, что
тот, кого она видела, и есть Одиссей, еще раньше, чем узнала это?
Научи меня лучше, что такое целомудрие и как велико благо, заклю-

ННННРННВИР!
Император Антонин Пий. Античный бюст

Луций Анней Сенека
Письма о жизни и смерти
чающееся в нем, и должно ли оно ограничиваться телом или также
следует соблюдать его и в помыслах.
Перехожу к музыке. Ты учишь меня сочетанию высоких и низких
тонов, тому, как получается гармония двух струн, издающих разные
тона. Научи меня лучше, как добиться гармонии в моей душе, как
уничтожить разногласие в моих мыслях. Ты перечисляешь мне ми¬
норные тона, научи лучше, как не жаловаться среди несчастий.
Геометрия научает мерить землю, но из нее нельзя узнать, как от¬
мерить столько, сколько достаточно для человека. Арифметика учит
считать, приучая сами пальцы к скупости, но из нее не узнаешь, как
несущественны, как суетны всякие счеты, как мало счастлив тот,
для оценки имущества которого нужен труд очень многих счетчи¬
ков, как много у него лишнего и как бы стал он несчастен, если б его
самого заставили сосчитать его имущество. Какую пользу принесет
мне умение делить поле на участки, если я не умею делиться с бра¬
том? Что пользы в искусстве отмерять югеры с точностью до десяти
футов, если властолюбивый сосед, старающийся оттянуть у меня в
свою пользу какой-нибудь клочок земли, является источником огор¬
чений? Геометрия учит, как не терять ни фута своей земли, а я хотел
бы научиться искусству оставаться веселым, лишившись даже всего
имущества.
«Но ведь обидно, когда прогонят с земли, принадлежавшей отцу
и деду». Но знаешь ли ты, кому принадлежала эта земля раньше, чем
твоему деду? Можешь ли ты назвать мне, я не говорю уже человека,
но даже народ, который жил на ней? Ты не владелец своей земли,
а только арендатор. «Как арендатор? чей арендатор?» Да хотя бы,
если все будет благополучно, твоего наследника. Юристы говорят,
что нельзя считать собственностью то, что принадлежит всему обще¬
ству. Но то, что у тебя, то, что ты считаешь своим, — общественное
имущество, и притом такого обширного общества, как весь челове¬
ческий род. О, восхитительное искусство! С твоей помощью можно
мерить площадь круга, выражать в квадратных метрах площадь лю-

Луций Анней Сенека
211
Письма о жизни и смерти
бой формы; ты знаешь расстояние между звездами: все ты измерил
и исчислил. Но если ты поистине искусен в своем деле, измерь душу
человека. Скажи, как велика она или как ничтожна? Ты знаешь, что
такое прямая линия, но что толку в этом, если ты не знаешь, что та¬
кое прямая жизнь?
Перехожу к тому, кто хвалится астрономическими знаниями, кто знает,
Где замыкает свой путь звезда ледяная Сатурна,
И по каким путям блуждает огнистый Меркурий.
Что пользы знать все это? Чтобы тревожиться во время противо¬
стояний Марса и Сатурна или в те дни, когда вечерний закат Мерку¬
рия происходит в виду Сатурна? Не лучше ли научиться тому, чтобы
верить, что где бы ни стояли эти звезды, они всегда благосклонны
и неизменны. Они движутся по установленному от века порядку по
постоянному пути. Через известные промежутки времени они воз¬
вращаются и или производят перемены в земных явлениях, или слу¬
жат их предвестниками. Но если сами они производят все эти явле¬
ния, то какую пользу принесет нам знание неотвратимой вещи; если
же они только возвещают их, то опять-таки, какую цену может иметь
предвидение того, чего нельзя избежать? Будешь ты знать или не бу¬
дешь — все равно: чему суждено свершиться — свершится...
Если ты будешь следить за солнцем, быстро текущим
В хоре звезд остальных, никогда в грядущем обмана
Ведать не будешь и козней темной ночи избегнешь.
Но я уже раньше совершенно достаточно озаботился, чтобы быть
безопасным от козней. «И что ж! разве в грядущем тебе не предстоит
обмана? Конечно, ты будешь обманываться уже потому, что не зна¬
ешь, что случится». Действительно, я не знаю, что будет, но я знаю,
что может быть. И я не буду обольщать себя надеждой, что из возмож-

Римлянин. Фрагмент фрески «Супруги». Помпеи

■1
N
, мктухл ; лкктга ял л^т^ттгттдт
Луций Анней Сенека
213
Письма о жизни и смерти
ных бедствий какое-либо минует меня: я буду ждать всего. Если же
какого-либо из них не случится, я буду считать это за свой выигрыш.
Итак, для меня в грядущем будет обман только в том случае, если я
буду избавлен от какого-либо бедствия, но и это нельзя считать обма¬
ном. Ибо, хотя я и знаю, что все может случиться, но знаю также и то,
что не все это непременно случится. Насколько я жду благоприятного,
настолько готов встретить и зло.
Ты должен извинить мне, что тут я отступлю от общепринятых
определений. Я не нахожу оснований для причисления к разряду
свободных художников живописцев, скульпторов, ваятелей и ос¬
тальных служителей роскоши. Точно так же я не считаю свободной
профессию кулачных бойцов и вообще всякие тому подобные мас¬
ляные и грязные занятия. В противном случае, пришлось бы еще,
пожалуй, назвать свободными художниками парфюмеров, поваров
и остальных людей, прилагающих свои таланты к услаждению на¬
ших прихотей. В самом деле, объясни мне, есть ли хоть тень свобо¬
ды в этих жалких и противных людях, тела которых жирны и упи¬
таны, души же болезненны и вялы? Точно так же я не признаю за
свободные те искусства, которым наши предки обучали молодежь:
метание дротиков, упражнения с копьем, верховая езда, умение вла¬
деть оружием. Они не учили своих детей ничему из того, что полез¬
но в мирное время. Но военные искусства не питают и не развивают
добродетели. Ибо нет пользы в искусстве управлять конем и умении
пользоваться уздой, когда сам отдаешься на произвол разнузданных
страстей. Что пользы остаться победителем в кулачных и других боях
и постоянно быть побеждаемым гневом?
«Итак, свободные художества бесполезны?» Для добродетели —
да; для многого же другого они полезны. Ведь и ремесла, и ручной
труд доставляют весьма многое для жизненных удобств, но не име¬
ют никакого отношения к добродетели. «Тогда почему же учат детей
свободным художествам?» Не потому, что они способны дать добро¬
детель, но потому, что они подготовляют нашу душу к восприятию

Фаустина Старшая, жена
императора Антонина Пия. Античный бюст

Луций Анней Сенека
215
Письма о жизни и смерти
ее. Как первоначальное обучение не дает еще знания свободных ху¬
дожеств, но подготовляет к ним, так и свободные искусства не ведут
к добродетели, но приготовляют к ней путь.
Посидоний различает четыре рода искусств: народный — или ре¬
месла, декоративные, образовательные и свободные. Ремесла — это
такие искусства, в которых имеет применение ручной труд, а их цель
в доставлении тех жизненных удобств, в которых не имеется в виду
красота или подражание высокому. Декоративные искусства имеют
назначение доставлять наслаждение нашим глазам и ушам. К этому
разряду искусств следует отнести искусство механиков, изобретаю¬
щих само собой поднимающиеся подмостки и декорации, бесшумно
поднимающиеся вверх, и различные другие приспособления на теат¬
рах, с помощью которых неожиданно распадается то, что, казалось,
было прочно соединено, или, напротив, соединяются предметы,
находившиеся на расстояниях, или понемногу опускаются предме¬
ты, торчавшие вверх. Так как все это происходит неожиданно перед
глазами невежественной толпы, то зрители, не зная скрытых причин
всего этого, дивятся. Образовательные искусства имеют уже нечто
общее со свободными искусствами: это те искусства, которые греки
называют энциклопедическими. Наконец, свободные искусства, это
те, которые греки зовут свободными. Однако единственные свобод¬
ные художества, заслуживающие этого названия, те, которые имеют
целью добродетель.
«Но, возразят мне, так как философия занимается вопросами ес¬
тествознания, нравственности и логики, то и свободные художества
могут найти себе место в философии. При разборе вопросов естест¬
венно-исторических необходимо пользоваться геометрией. А раз она
необходимое вспомогательное средство в философии, она часть ее».
Однако не всякое необходимое вспомогательное средство составляет
часть самого предмета. И даже, напротив, раз, что оно часть предмета,
оно не может быть вспомогательным средством. Так, пища необхо¬
дима для поддержания тела, но не составляет его части. Философия
ххуу/дучуу/хгег:

I ...
Одинокая римлянка. Фрагмент. Художник П. А. Сведомский

Луций Анней Сенека
217
Письма о жизни и смерти
пользуется услугами геометрии, но геометрия лишь настолько необ¬
ходима для философии, насколько для самой геометрии необходим
ремесленник, работающий чертежными принадлежностями. Но как
ремесленник этот не составляет части геометрии, так и она не состав¬
ляет части философии. Кроме того, каждая из них имеет свои цели:
философ ищет причину вещей, математик исследует их число и меру.
Философ исследует причины небесных явлений и их свойства и при¬
роду. Математик вычисляет время восхода и заката светил и произ¬
водит некоторые наблюдения, относящиеся до прямого и обратного
движения планет, и до моментов их кажущегося стояния (ибо на деле
небесные тела не могут останавливаться). Философ знает, какая сила
производит отражения в зеркалах; математик же вычисляет, как ве¬
лико должно быть расстояние предмета от его изображения и какую
форму должно иметь зеркало для получения изображения известной
величины. Философ учит, что солнце велико; математик же иссле¬
дует, с помощью особых приемов и вычислений, какой именно оно
величины; но для того, чтобы открыть эти приемы, ему необходимо
усвоить некоторые теоретические данные. Такое же искусство, для
которого нужны посторонние данные, не может считаться удовлетво¬
ряющим само себя. Философия же не нуждается в данных, почерп¬
нутых из других наук; все свое знание она воздвигает на собственной
почве; напротив, математика, так сказать, возводит только верхние
этажи, строясь на чужом фундаменте. Она получает извне элементы, с
помощью которых переходит к дальнейшему. Если бы она могла сама
по себе прийти к познанию истины и постигнуть природу всего мира,
она бы могла принести известную пользу развитию нашего ума, кото¬
рый, занимаясь вопросами о небесных телах, сам становится возвы¬
шеннее. Но вполне удовлетвориться наш разум может только точным
познанием добра и зла, которому научиться можно только из филосо¬
фии; ибо никакая другая наука не занимается вопросами о добре и зле.
Рассмотрим каждую из добродетелей в отдельности. Мужество
есть презрение страха. Оно пренебрегает опасностями, грозящими
1

Жй4й^»Ж№й»№>Ж
Участница Дионисийских мистерий. Фрагмент фрески. Помпеи
1

Луций Анней Сенека
219
Письма о жизни и смерти
нам, вызывает их на бой и сокрушает. Могут ли развить его в нас
свободные художества? Верность — святейший дар человеческого
сердца. Никакими силами нельзя совратить ее к обману; ее нельзя
купить ни за какие деньги. «Жги, — говорит она, — режь, убей: я не
выдам ничего, и чем сильнее будет побуждать страдание к доносу,
тем глубже укрою я свою тайну». Разве могут свободные художества
сделать душу нашу способною к этому? Воздержанность повелевает
страстям. Одни из них она ненавидит и избегает, другие умеряет и
приводит в должные границы, и никогда не позволяет отдаваться на
произвол страстей. Она знает, что лучше желать не столько, сколь¬
ко хочешь, но сколько должен. Человеколюбие запрещает быть гор¬
дым и недоброжелательным к ближним. Оно ласково и приветливо
со всеми в речах, поступках и обращении. Оно не считает, что все
чужое — зло. Свое же благо оно любит настолько, насколько оно мо¬
жет послужить на благо другим. И разве можно почерпнуть из сво¬
бодных художеств привычки к этим добродетелям? Точно так же не
научат они ни простоте, ни скромности и умеренности, ни честности
и щедрости, ни милости, которая столь же отзывается на чужое стра¬
дание, сколько чувствительна к своему собственному, и знает, что
человек не имеет права мучить другого человека.
«Но, — возразите нам, — если вы говорите, что без помощи наук
и искусств нельзя достигнуть добродетели, то как же вы можете ут¬
верждать, что науки не имеют ничего общего с добродетелью». Но
и без пищи нельзя достигнуть добродетели, однако пища не имеет
никакого отношения к добродетели. Дерево не приносит пользы
кораблю, хотя без дерева нельзя построить корабль. Словом, нельзя
сказать, что что-либо имеет нечто общее с тем, без чего не могло бы
сделаться. Впрочем, можно даже сказать, что есть возможность до¬
стигнуть мудрости, не занимаясь науками и искусствами. Ибо, хотя
добродетели нужно учиться, однако ей учатся не с помощью наук.
В самом деле, почему бы не мог стать мудрецом тот, кто не умеет
читать, когда мудрость не состоит в грамотности. Мудрость учит де-

Традиционный древнеримский костюм. Раскрашенная гравюра
ттж

Луций Анней Сенека
221
Письма о жизни и смерти
лам, а не словам, и я не уверен даже, не будет ли та память тверже,
которая не пользуется никакими внешними пособиями.
Предмет мудрости велик и пространен. Для нее надо много вре¬
мени. Приходится учиться и человеческому и божескому, и про¬
шедшему и будущему, и преходящему и вечному; об одном времени
приходится разрешить множество вопросов: представляет ли время
нечто само по себе, может ли быть что-либо до времени или вне вре¬
мени, началось ли время одновременно с миром или, так как было
нечто и раньше мира, то было и самое время? Бесчисленны также
вопросы, возникающие о душе, — откуда она, какова, где ее нача¬
ло, долго ли она живет, переходит ли она из одного места в другое и
меняет ли место своего обитания, воплощаясь то в одни, то в другие
формы, или она живет только один раз во плоти, а затем, покинув
ее, блуждает в пространствах, есть ли у души тело или нет; что она
будет делать, когда перестанет проявляться через нас; как воспользу¬
ется своей свободой, когда убежит из этого земного плена; забывает
ли она о прошлом и начинает познавать себя лишь с того момента,
когда, разлучившись с телом, вознесется в горные страны? Словом,
какой бы области знания ты ни коснулся, всюду наткнешься на гро¬
мадное число вопросов, которые необходимо исследовать и изучать.
Для того чтобы усвоить все эти знания, надо стараться не обреме¬
нять свою память ничем лишним. Добродетель не дается узкому уму;
великое дело требует для себя простора, Все надо бросить для него.
Надо предаться ему всем сердцем. «Но приятно знать многое». Нет,
удержим в своей памяти столько, сколько окажется необходимым.
Ведь ты осуждаешь того, кто запасает себе лишние вещи и наполня¬
ет свой дом ненужными предметами роскоши; тем более должен ты
осудить того, кто собирает себе ненужную умственную утварь. Знать
больше, чем нужно, — своего рода умственное обжорство. В самом
деле, занятие науками делает нас скучными, болтливыми, неснос¬
ными, развивает в нас такое самомнение, что мы не учимся уже не¬
обходимому, потому что выучили лишнее.

Аллегория Трагедии. Фрагмент. Художник К. Ван Лоо
...В
к ышШШкш \

1^^——
Луций Анней Сенека
223
Письма о жизни и смерти
Грамматик Дидим написал четыре тысячи книг. Мне жаль его:
сколько приходилось ему читать лишнего. В этих книгах разбира¬
ются вопросы о родине Гомера, о том, кто была в действительнос¬
ти мать Энея, какая страсть преобладала в Анакреоне, пьянство или
сладострастие, была ли Сафо публичной женщиной и многие другие
вещи, о которых лучше было бы забыть, если б и знал. И после этого
еще говорят, что наша жизнь недостаточно длинна! Если обратимся
к нашим писателям, то и у них можно найти много лишнего. Какою
тратою времени, какою скукою для слушателей покупается почетное
имя ученого! Не лучше удовольствоваться более скромным эпите¬
том — хорошего человека? В самом деле! Неужели я должен читать
летописи всех народов, интересоваться вопросом, кто первый писал
стихи, считать, сколько времени прошло от Орфея до Гомера, когда
в те времена не было и календаря? Неужели я должен рыться в тех
глупостях, которые Аристарх написал по поводу чужих стихов? Ста¬
риться за изучением словообразования? Пылиться, выводя на песке
геометрические чертежи? Неужели я должен до такой степени забы¬
вать известное спасительное правило: дорожи временем? Неужели я
должен все это знать? Но тогда чего же я могу не знать?
Грамматик Аппион, объехавший при Гае Юлии Цезаре всю Грецию
и прозванный в тех странах вторым Гомером, утверждал, что Гомер,
написав обе свои поэмы, «Одиссею» и «Илиаду», присоединил к тому
из своих трудов, в котором он описал Троянскую войну, предисловие.
В доказательство такого мнения он приводил то, что первый стих «Или¬
ады» начинается двумя буквами, сумма которых определяет число пе¬
сен, заключающихся в обеих его поэмах. Тому, кто хочет знать многое,
надо знать и такие вещи! Неблагоразумно ли ввиду этого подумать о
том, сколько времени отнимают у нас болезни, исполнение обществен¬
ных обязанностей, частные дела, ежедневные потребности. Сообрази
все это с продолжительностью жизни. Ее не хватит на все это.
Я говорил о науках и искусствах. Но много лишнего и в самой фи¬
лософии. И там много ненужного. Сами философы опускаются до рас-
И>Ч»РА'«М»'

Император Луций Вер. Античный бюст

Луций Анней Сенека
225
Письма о жизни и смерти
суждений о слогах и о свойствах предлогов и союзов, соревнуясь в этом
со стилистами и математиками. То лишнее, что встречается в этих на¬
уках, философы перенесли в свою. Отсюда произошло то, что они
гораздо лучше умеют говорить, чем жить. Посмотри, сколько вреда
приносит излишняя мелочность и как опасна она для истины. Про¬
тагор говорил, что он может рассуждать за и против любого предмета
и даже о том, можно ли говорить за и против любой вещи. Найзифан
говорил, что относительно всех вещей, которые кажутся нам сущест¬
вующими, столь же верно, что они не существуют, как и то, что они
существуют. Парменид учил, что из вещей, которые кажутся сущест¬
вующими, нет ничего, кроме всего. Зенон Элеатский устранил сразу
всякие рассуждения, сказав, что нет ничего. Почти такими же вопро¬
сами занимались пиррониане, мегарики, еретрики и академики, из¬
мыслившие новый вид знания, что они ничего не знают. Все это надо
причислить к тому лишнему, что мы встречали в других науках. Одни
из этих философов сообщают вещи бесполезные, а другие отнимают
надежду познать что бы то ни было. Но лучше уж знать лишнее, чем не
знать ничего. Первое не дает света, при котором можно найти дорогу
к истине, второе совсем исторгает зрение. Если верить Протогору —
в природе все сомнительно; по Найзифану, несомненно только то, что
нет ничего несомненного; по Пармениду, нет ничего, кроме одного; по
Зенону, нет даже и этого одного. Что же мы такое? Что такое окружа¬
ющие нас предметы, которые нас питают и поддерживают? Весь мир
только неверная, обманчивая тень. Не знаю, на кого больше сердиться,
на тех ли, которые хотят, чтобы мы ничего не знали, или на тех, кото¬
рые не хотят предоставить нам даже и этого права — ничего не знать.
Письмо ХС1.
О пожаре Лугдунума
Наш друг Либералис очень огорчен известием о пожаре, уничто¬
жившем Лугдунум. Такое бедствие может огорчить кого угодно, тем
более человека, до такой степени любящего свою родину. Тут необ-

Император Марк Аврелий. Античный бюст

Луций Анней Сенека	227	Письма о жизни и смерти
ходимо искать утешение в твердости духа, и Либералис, несомненно,
упражнял свой ум бестрепетно переносить всевозможные несчастья.
Но нет ничего удивительного в том, что он не был приготовлен к та¬
кому неожиданному и неслыханному бедствию, тем более что оно
совершенно беспримерно, ибо многие города страдали от пожаров,
но ни один не сгорал дотла. Даже когда неприятель нарочно под¬
жигает селения, во многих местах пожар потухает, и хотя его посто¬
янно возобновляют, все-таки редко огонь уничтожает все селение,
так чтобы ничего не оставалось в жертву мечу. Едва ли даже зем¬
летрясение бывает когда-нибудь столь сильным и опасным, чтобы
разрушать целые города. Никогда еще не бывало такого яростного
пожара, чтобы после него ничего не оставалось на жертву другому
пожару. Сколько прекраснейших зданий, из которых каждое могло
бы служить украшением целому городу, разрушены в одну ночь, и
все это случилось во время полного мира, когда не было даже ника¬
ких оснований бояться войны. Кто бы поверил? Оружие всюду сло¬
жено; всюду царит мир, а Лугдунум, прекраснейший город во всей
Галлии, рушится. Во время общественных бедствий несчастья, по
крайней мере, не бывают непредвиденными. Все большое требует
известного времени для своего разрушения. А тут в течение одной
ночи от большого города не осталось ничего. Право, я рассказываю
тебе об этом дольше, чем все это случилось.
Все это действует подавляющим образом на Либералиса, обык¬
новенно твердо переносящего свое личное горе. И не удивительно,
что он так расстроен. Неожиданные несчастья всегда тяжелее пере¬
носить. Самая новизна бедствий увеличивает их бремя, и чем более
восхищаются чем-нибудь люди, тем более печалятся они, утратив
это. Постараемся же, чтобы для нас не было ничего неожиданного.
Будем ожидать и готовиться не только к вероятным бедствиям, но
и ко всем возможным!.. Ибо, если судьба захочет, она может отнять
все, что ей вздумается, у самых сильных и бодрых людей. Ведь она
всего чаще направляет свои удары на то, что всего ярче и блестящее.

9Я1НН1НрН1Н^ПШШ
'* 4 Йбздвдж ^ и»АЙ|	|«»Аф) ЯИ	1111 р
Аллегория Бренности. Фрагмент. Художник П. Виллиге
«««л««
ЙуйЙ&ТОйтауМуЯ^

н
Луций Анней Сенека
&$ЙЙШ»Й
Письма о жизни и смерти
Для судьбы нет ни трудного, ни высокого. Чтобы поразить нас, она
избирает разные пути: то обращает она против нас наши же руки, то,
довольствуясь своими собственными силами, измышляет бедствия,
в которых некого винить. Никогда не застрахованы мы против беды:
в самых наслаждениях кроются причины грядущего горя. Среди пол¬
ного мира разгорается война, и сам залог безопасности обращается
в источник страха. Друг превращается во врага; союзник в непри¬
ятеля. В ясную летнюю погоду разражаются бури, свирепее зимних.
Помимо нашествия врагов подвергаемся мы всем бедствиям войны,
и причины несчастья рождаются подчас от чрезмерного счастья.
Самые воздержанные люди поражаются болезнями, здоровейшие
чахнут, невиннейшие претерпевают казни и самых мирных увлекает
вихрь переворотов. Иногда судьба изобретает что-нибудь совсем но¬
вое, чтобы напомнить о своей силе забывшим ее. Что было выстроено
целым рядом человеческих усилий и бесконечною милостью богов,
судьба рушит и рассеивает в один день. И раз несчастье наступило,
то не только дня — часа, минуты достаточно, чтобы ниспровергнуть
целые царства. Для нас было бы великим утешением в наших бед¬
ствиях, если бы то, что мы созидали, рушилось так же медленно, как
и созидалось. Но всякое новое приобретение дается медленно; когда
же дело идет о гибели — все рушится быстро. Ничто не прочно, ни
общее, ни частное. Судьбы городов неисповедимы, как и судьбы лю¬
дей. Порой ужас возникает среди полного спокойствия, и когда не
предвиделось никакой опасности извне, несчастья сыплются отту¬
да, откуда их совсем не ожидали. Царства, перенесшие внутренние
раздоры и войны с внешними врагами, рушатся, по-видимому, без
всякой причины. Ни одно государство не пережило еще своей судь¬
бы. Итак, следует думать о всем этом и укреплять свой дух против
случайностей. Будь готов к ссылке, мучениям, болезни, войне, ко¬
раблекрушению. Судьба может отнять как тебя у твоей родины, так
и твою родину у тебя. Она может забросить тебя в пустыню, может
и, наоборот, то место, где ты едва не задыхался от толпы, обратить в
А1

Луций Анней Сенека
231
Письма о жизни и смерти
пустыню. Поэтому будем бестрепетно ожидать всяких случайностей,
и если мы не хотим быть подавленными исключительными событи¬
ями или пораженными еще неслыханными приготовимся не только
к тем бедствиям, которые постигают людей сравнительно часто, но
решительно ко всем, какие только могут случиться. Надо быть гото¬
вым на все.
Сколько раз погибали сразу города Ахаии и Азии! Сколько кре¬
постей Сирии и Македонии было разрушено! Сколько раз война
опустошала Кипр! Сколько раз рушился Пафос! Как часто приходи¬
лось слышать о гибели целых городов нам самим! А между тем сколь
ничтожную часть человечества мы составляем. Вооружимся же серд¬
цем против превратностей судьбы, тем более что всякое бедствие
обыкновенно еще сильно преувеличивается молвою.
И вот сгорел до основания богатый город, бывший украшением
всей страны, среди которой он был выстроен, и был виден издали
благодаря расположению на небольшом холме. Но ведь время унич¬
тожит до основания также и все другие города, которые теперь пре¬
красны и славны. Вспомни, сколько прекраснейших городов Ахаии
разрушено до основания, так что теперь не осталось даже и следов,
по которым можно было бы заключить, что они когда-то были здесь.
И гибнут не только создания рук человека и произведения искусства
и промышленности, рушатся сами хребты гор. Целые местности осе¬
дают, и страны, некогда далеко отстоявшие от берега моря, теперь
покрыты морскими волнами. Внутренний огонь изменяет вид по¬
верхности земли, уничтожает холмы, на которых он некогда горел, и
сравнивает до общего уровня высокие горные вершины, служившие
мореходам спасительными маяками. И если то, что создано самой
природой, погибнет, то тем спокойнее должны относиться мы к ги¬
бели городов. Они и строятся в той мысли, что должны погибнуть.
Ни один из них не избежит конца: или сила подземных, замкнутых
газов наконец потрясет кору земли, под которой эти газы скопляют¬
ся, или яростная сила подземных ключей разрушит и размоет все, что

Император Марк Аврелий. Античный бюст
«Шюв
и

Луций Анней Сенека
233
Письма о жизни и смерти
встретится им по пути, или ярость огня пробьет земной свод, или,
наконец, старость, от которой ничто не уйдет, разрушит мало-по¬
малу здания, или неблагоприятные перемены климата заставят жи¬
телей выселиться из города, и покинутые жилища разрушатся сами
собою. Было бы слишком долго перечислять все возможные спосо¬
бы разрушения городов. Я знаю только одно: все творения смертных
смертны, и мы живем среди вещей, которые должны погибнуть.
Такого рода рассуждениями стараюсь я утешить Либералиса,
пылающего просто невероятною любовью к своей родине. Право,
лучше бы любовь его уменьшилась теперь, чтобы потом тем сильнее
вспыхнуть в более благоприятное время. Ведь часто бедствие только
приуготовляет место новому благополучию. Многое падает лишь с
тем, чтобы стать еще выше. Тимаген, известный своею ненавистью
к Риму, говорил, что пожары этого города оттого причиняют ему
сильное горе, что он знает, что вместо сгоревших зданий будут вы¬
строены новые, гораздо лучшие. Весьма вероятно, что и в Лугдунуме
все будут стараться о том, чтобы восстановить потерянное в более
совершенном и прочном виде. Пусть их начинания произойдут при
хороших предзнаменованиях, и пусть вновь отстроенный город про¬
живет дольше прежнего. Ведь настоящему был с его основания всего
сотый год — возраст, не превышающий продолжительности иной
человеческой жизни. Построенный Планком Лугдунум вследствие
удобства своего расположения весьма значительно разросся, хотя за
время своего существования испытал несколько тяжких бедствий.
Приготовимся же понимать и переносить свою участь, тем более
что против судьбы ничего не поделаешь. Она одинаково властна над
царствами, над царями, над городами и над отдельными людьми.
Поэтому нечего негодовать. Мы живем в таком мире, в котором все
подвластно велениям судьбы. Поэтому или покоряйся им, или, если
не хочешь, уходи, куда знаешь. Негодовать можно только на то, что
несправедливо собственно по отношению к тебе лично. Но если твои
несчастья составляют результат закона, который для всех одинаков:

Мольба. Художник Л. Альма-Тадема
Сравнение. Художник Л. Альма-Тадема

\щл\
Луций Анней Сенека
235
Письма о жизни и смерти
и для высших и для низших, то примирись с судьбой, которая всем
правит. Не следует мерить людей по высоте могильной насыпи или
по пышности монументов, воздвигаемых вдоль дорог. Могила рав¬
няет всех. Мы рождаемся неравными, но умираем равными. То, что
я сказал о городских жителях, применимо и к самим городам. Ардея
и Рим одинаково подвергались разграблению. Люди различаются по
происхождению и по блеску своих имен, только пока живут. Когда же
наступает смерть, следует сказать — прости честолюбию, ибо для всех,
кто засыпан землей, существует один закон. Мы равны также и отно¬
сительно страдания: все мы одинаково хрупки и одинаково смертны.
Александр Македонский однажды принялся за изучение геометрии.
Несчастный! Он должен был узнать из нее, как ничтожна наша земля,
на которой он сам занимал весьма ничтожное место. Я говорю: не¬
счастный, потому что он должен был узнать, что не по праву присвоил
себе прозвище великого. Ибо разве можно быть великим на песчинке?
Предмет, преподававшийся Александру, был труден и требовал зна¬
чительного умственного напряжения, к которому был совершенно не¬
способен бешеный человек, направлявший свои помыслы за океаны.
Поэтому он заметил учителю: «Учи меня более легким способом». На
это ему наставник сказал: «В геометрии для всех только один способ».
То же можно сказать и о природе вещей: то, на что ты жалуешься, для
всех одинаково. Никому не бывает легче, но всякий, кто хочет, мо¬
жет сам облегчить свою жизнь путем равнодушия. Придется в жизни
испытать горе, голод, жажду, старость, если на долю выпадет долгая
жизнь, болезнь, утраты и, наконец, смерть.
Не верь только окружающим тебя: во всем этом еще нет беды; все
это можно перенести, и страх перед этим только результат предрас¬
судка. И смерть нам страшна только потому, что о ней говорят, как
о чем-то страшном. Но нет ничего нелепее, как бояться слов. Стоик
Деметрий весьма остроумно заметил, что на речи глупцов следует об¬
ращать столько же внимания, сколько на бурчание в их желудке: «Ре¬
шительно все равно, — говорил он, — раздаются ли звуки из их рта,

â й ж lU ÍZXK

Луций Анней Сенека
237
Письма о жизни и смерти
или из желудка». Нелепо бояться, что о тебе скажут дурно дурные. Но
раз вы беспричинно боитесь молвы, то боитесь и того, чего бы никогда
не боялись, если бы вас не побуждала к страху эта самая молва. А так
как хорошему человеку не должна вредить дурная слава, распускаемая
о нем, то и мы не должны думать дурно о смерти. И о ней идет дурная
слава, но никто из тех, кто бранит смерть, не испытал ее. А между тем
несправедливо и самоуверенно бранить то, чего не знаешь. Если же
ты знаешь что о смерти, так только то, скольким она была полезна,
скольких избавила от мучений, нужды, жалоб, казни, скуки. Мы не
будем подвластны никому, если смерть будет в нашей власти.
Письмо ХСШ.
О долголетии
Я бы хотел, чтобы в своем письме, в котором ты оплакивал смерть
философа Метронакта, находя, что он и мог бы и должен бы был жить
дольше, ты выказал более справедливости. Вообще, ты во всех обсто¬
ятельствах и во всех делах справедлив, за исключением только одного,
в котором, впрочем, недостает справедливости и у всех людей. Мно¬
гие отдают справедливость людям, но никто не хочет отдать ее богам.
Постоянно мы недовольны судьбой. Зачем, говорим мы, такой-то
похищен ею в самом разгаре своей деятельности? зачем, напротив,
такой-то не умирает, но влачит свою старость, ставшую давно уже в
тягость и ему самому, и окружающим? Но скажи мне: что, по-твое¬
му, справедливее, чтобы мы подчинялись законам природы или чтобы
она подчинялась нам? А если первое, то не все ли равно, когда ты ум¬
решь, раз ты во всяком случае должен умереть? Надо заботиться не о
том, чтобы долго жить, но о том, чтобы жить сколько нужно. Ибо дол¬
голетие зависит только от судьбы; между тем прожить сколько нужно
всегда в нашей власти. Жизнь долга, если она полна. Полна же она
в том случае, если наша душа получила все принадлежащие ей блага
и достигла полного обладания собой. Какой смысл прожить восемь¬
десят лет и ничего в них не сделать? Такой человек не жил, а прозя-

Сцена из Дионисийских мистерий. Фрагмент фрески. Помпеи

Луций Анней Сенека
239
Письма о жизни и смерти
бал и немного прожил, но долго. Он прожил восемьдесят лет! Но дело
в том, с какого дня считать его смерть. Он прожил восемьдесят лет!
Скорее, он существовал восемьдесят лет; разве только ты понимаешь
слово «жить» в таком смысле, в каком оно прилагается к растениям.
А такой-то погиб во цвете лет! Но зато он выполнил в своей жизни все,
что должен был, как гражданин, как друг и как сын: он не оставил без
внимания ни одной стороны жизни. И потому, хотя он не дожил до
зрелого возраста, его жизнь принесла свои плоды.
Будем жить, о, Люцилий, так, чтобы наша жизнь, как драгоценная
вещь, занимала немного места, но стоила дорого. Будем измерять ее
поступками, а не временем. Знаешь, какая разница между челове¬
ком, бодро проведшим свою жизнь, презиравшим судьбу, свершив¬
шим все наложенные на него жизнью обязанности и достигшим
высшего блага, и тем, которому в удел досталось только долголетие:
первый живет и после смерти, а второй умер ранее своей кончины.
Итак, будем хвалить и считать в числе счастливых того, кто умел хо¬
рошо распорядиться своим временем, сколько бы его ни выпало на
его долю. Такой человек познал истинный свет; он не был одним из
многих. Он жил и действовал. Иногда счастье сияло ему; иногда, как
и всегда бывает, блеск яркого светила в его жизни затмевался тучами.
Но сколько бы времени он ни жил, он жил; его имя дойдет до его
потомков и сохранится в их памяти.
Я не откажусь от долголетия, если оно выпадет мне на долю; но
если моя жизнь будет коротка, я не буду считать, что для моего счас¬
тья чего-либо не доставало. Ибо я ждал его не от своего последнего
дня, который жадная надежда отодвигает в далекое будущее, но на
всякий день смотрел, как на последний. Зачем ты спрашиваешь, ког¬
да я родился? Не думаешь ли ты, что я хочу считать себя молодым.
Я уже прожил свое. Как человек небольшого роста все же может быть
закончен, так и кратковременная жизнь может быть закончена. Чис¬
ло лет не имеет никакого значения. Общая продолжительность жиз¬
ни зависит не от меня, но от меня зависит, сколько времени я буду

Луций Анней Сенека
241
Письма о жизни и смерти
жить как человек. Итак, требуй от меня, чтобы я не влачил жалкого
существования в умственных потемках, чтобы я жил, а не прозябал.
Достаточно прожил тот, кто дожил до мудрости. Кто ее достиг,
кончина того будет, хотя, быть может, не самая поздняя, но самая
совершенная. Такой человек может по праву гордиться и возносить
благодарения богам, а в их числе себе и природе вменять в заслугу то,
что отжил. И действительно, это большая заслуга с его стороны. Он
отдал жизнь лучшую, нежели получил. Он был образцом доблестно¬
го мужа. Он показал, каким он был; и если бы он прожил еще, то и
эти годы были бы подобны прожитым.
Пока мы живем, мы находим наслаждение в познавании при¬
роды вещей: мы познаем основные законы мироздания, которыми
управляется мир; узнаем, почему происходит перемена времен года,
каким образом природа заключает и приводит к концу все сущее.
Мы познаем законы самостоятельного движения звезд, познаем, что
одна земля неподвижна, а все прочее обращается вокруг нее в непре¬
рывном движении; мы стараемся узнать, как луна опережает солн¬
це, почему она, хотя и движется медленнее, обгоняет более скорое
светило, откуда заимствует она свет и как теряет его, отчего делается
ночь и затем снова наступает день. Итак, должно стремиться туда,
где все это легче познать. «В этой надежде, — говорит мудрец, —
я тем охотнее умираю, что для меня открыт путь к моим богам. Я за¬
служил общение с ними; я даже был уже с ними: я возносил к ним
свою душу, и они нисходили ко мне». Но даже если я умру во цвете
жизни, и если после смерти от человека не остается ничего, то все-
таки я умру спокойно и бодро, хотя умру, зная, что, покинув здеш¬
ний мир, я не обрету себе другого. Пускай я не прожил стольких лет,
сколько мог. Но и небольшая книга может быть достойна похвалы
и полезна. Ты знаешь историю Танузия, как она объемиста и как ее
зовут. Подобна ей бывает продолжительная жизнь иных людей. Не¬
ужели же, по-твоему, счастливее тот гладиатор, которого убивают
под самый конец боя, чем тот, который пал в середине его. Неужели

Традиционный древнеримский костюм. Раскрашенная гравюра
шияякяШшшшяшш

Луций Анней Сенека
243
Письма о жизни и смерти
ты думаешь, что можно быть так нелепо привязанным к жизни, что¬
бы предпочитать смерть в сполиаруме смерти на арене. Мы умираем
один за другим через короткие промежутки времени. Смерть насти¬
гает всех нас: победитель следует за убитым. А потому не из-за чего
особенно беспокоиться. Не все ли равно, сколько времени уклонять¬
ся от смерти, которой в конце концов все-таки не избегнешь?
Письмо ХСУ1.
О неизбежности горя
Ты все негодуешь и жалуешься и не хочешь понять, что все зло за¬
ключается именно в том, что ты негодуешь и жалуешься. Если хочешь
знать мое мнение, то знай, что нет другого несчастья, кроме того, что
мы сами хотим считать несчастьем. Если мы чем тяготимся, то только
собою. Болезни — необходимая принадлежность жизни. Семейные
бедствия, притеснения кредиторов, имущественные потери, пресле¬
дования, раны, труды, страх —все это обыкновенно. Даже мало того —
все это неизбежно должно быть. Все это в порядке вещей, а не случай¬
ность. Хочешь ли знать, как отношусь я в глубине души к таким бед¬
ствиям. Во всех обстоятельствах, которые кажутся мне суровыми и
тяжелыми, я не покоряюсь судьбе, но стараюсь примириться с ней.
Я отдаюсь ей по собственной воле, а не по необходимости. А пото¬
му я никогда не печалюсь, что бы ни случилось. На все, о чем мы
плачем, чего боимся, я смотрю, как на известный налог, взимаемый
жизнью. И все эти налоги я плачу добровольно. И ты, о Люцилий,
не надейся и не домогайся освобождения от этого налога. Мучит ли
тебя каменная болезнь, получил ли ты неприятныя известия — все
это постоянно бывает. Даже более, если твоей жизни угрожает опас¬
ность, то знай, желая долголетия, ты сам пожелал себе ее. Все это гак
же неизбежно в жизни, как в длинной дороге пыль, грязь и дождь.
«Но приятно жить, не испытывая никаких неудобств». Такое изне¬
женное пожелание недостойно мужа. Напротив, желаю тебе от всей
души, от полного к тебе расположения, да не дадут тебе боги и боги-

Фаустина Младшая, жена императора
Марка Аврелия. Фрагмент античной статуи

'Ш,
Луций Анней Сенека
245
Письма о жизни и смерти
ни быть любимцем счастья. Подумай сам, что бы ты выбрал, если б
тебе предоставили право выбора — жизнь на войне или в съестной
лавке. А ведь жизнь, Люцилий, та же война. И те, кто готовы на вся¬
кие труды и бросаются во всевозможные опасные предприятия, те —
храбрые мужи и лучшие из бойцов. Те же, кто, видя, как трудятся
другие, сами пребывают в вялости и покое — подобны голубям, ко¬
торых никто не трогает за их слабость.
Письмо ХСУШ.
Счастье зависит от нас самих
Никогда не считай счастливым того, кто зависит от счастья. Кто
ищет радости во внешних обстоятельствах, тот доверяется непрочно¬
му: радость, пришедшая извне, уйдет обратно. То же счастье, кото¬
рое возникло само по себе, верно и прочно, способно к дальнейшему
развитию и достигнет высших пределов. Напротив, те блага, кото¬
рыми восхищается народ, преходящи, и хотя нельзя отрицать того,
что и они могут принести пользу или доставить наслаждение, однако
только в том случае, если они зависят от нас, а не мы от них. Все
дары судьбы полезны и приятны лишь в том случае, если, имея их в
своей власти, мы имеем также в своей власти и самих себя, а не сами
находимся во власти вещей. Ошибаются, о Люцилий, те, кто думают,
будто судьба посылает нам благо и зло. Она дает нам только источ¬
ник блага и зла, только зародыш вещей, которые уже в нас развива¬
ются во благо или зло. Ибо душа наша сильнее всякой судьбы. Она
сама обращает дарованные ей вещи в ту или другую сторону, и она
одна является причиной счастливой или несчастной жизни. Злой
все обращает во зло, хотя бы в его распоряжение были даны лучшие
блага; напротив, здравый и прямодушный исправляет ошибки судь¬
бы, смягчает несчастья и горести умением их переносить, принимает
удачу скромно и с благодарностью и переносит бедствия терпеливо
и мужественно. Тот, кто мудр и все делает после зрелого размыш¬
ления, никогда не попытается сделать что-либо, превышающее его
*
%•* 1
й
¡1
|.о
т
Й
$-0
Щ О
ш
Му
§ V
й
ф
$,-у
г;
|!
| 1
\ш
ГА-" X
* *

Ритуальное чтение. Фрагмент фрески. Помпеи
Ш I

Луций Анней Сенека
247
Письма о жизни и смерти
силы. Только на долю того, кто приготовился против всяких случай¬
ностей, выпадает неуязвимое, вне угроз судьбы лежащее благо.
Обратишь ли ты внимание на других людей (ибо легче быть судьей
в чужих делах) или представишь самого себя пользующимся милос¬
тями судьбы — ты убедишься и поймешь, что ни один из желатель¬
ных и дорогих для нас даров судьбы не может быть полезен, если
не быть готовым к мысли о непрочности судьбы и даров ее. Потому
при постигающих тебя бедствиях повторяй себе почаще и без вся¬
ких жалоб, что «боги судили иное». Я даже немного исправил этот
стих, чтобы он мог служить тебе лучшим утешением в тех случаях,
когда вышло что-нибудь не так, как ты надеялся: «боги судили луч¬
шее». Человек, настроенный на такие мысли, застрахован от всяких
случайностей. Для того же, чтобы настроить себя так, достаточно
иметь в виду всю непрочность земных вещей, прежде чем придется
испытать ее на себе. Так следует иметь жену, детей и имущество в той
мысли, что не всегда они будут с нами, и что если мы их лишимся,
мы не должны от того стать несчастнее. Жалок тот, кто тревожится
за будущее, и несчастен ранее самого несчастья тот, кто заботится,
чтобы приятное ему осталось с ним до конца. Всегда такой человек
тревожен и в тревоге за будущее теряет то настоящее, которым мог
бы наслаждаться. А между тем боязнь утраты не менее тягостна, чем
самая скорбь по утрате.
Из этого еще не следует, что я рекомендую тебе полную беззабот¬
ность: не мешает устранять опасности. Что можно предвидеть умом,
следует предвидеть. Старайся за много вперед угадать опасность и
отклонить ее. Для этой самой цели тебе много послужит твоя твер¬
дость и твой ум, закаленный в перенесении всяких бедствий. Кто
может переносить несчастья, может все-таки остерегаться их. Он не
беспокоится только во время истинного спокойствия. Ибо нет ни¬
чего горестнее и нелепее, как бояться вперед. Истинное безумие —
предвкушать зло. Скажу, однако, короче и в нескольких словах оха¬
рактеризую тебе несчастье тех вечно тревожных и несносных для са-

ржж«1
Ж#ЖШ1Ш
Император Марк Аврелий. Фрагмент античной статуи

Луций Анней Сенека
249
Письма о жизни и смерти
мих себя людей, которые столь же нетерпеливы в самих бедствиях,
как и раньше их: кто печалится раньше времени, страдает больше,
чем мог бы страдать. Та слабость, которая не давала ему дождать¬
ся наступления несчастья, не дает ему возможности и оценить его.
В своем неразумии он воображает, что ему на долю выпадет вечное
счастье, что все, чего он достиг, должно не только сохраниться, но
и приумножиться, и забыв о колесе фортуны, вращающей все зем¬
ные дела, он воображает, что на долю одного его выпали непреходя¬
щие блага. Прекрасно сказал Метродор в том письме, в котором он
утешает свою сестру в потере любимого ею сына, что всякое благо
смертных смертно. Здесь он говорит, конечно, о тех благах, которые
обыкновенно привлекают людей. Ибо истинные блага — мудрость и
добродетель — не умирают, но вечны и прочны. Они единственное
бессмертное — доступное смертным.
Но люди так слабы и так часто забывают, куда идут, что волнуют¬
ся по поводу отдельных дней, что недовольны, если теряют что-либо,
хотя должны будут со временем потерять все. Все, чем ты владеешь, —
только у тебя, но не твое. Непрочному не дается ничего прочного,
хрупкому — ничего вечного. Наша гибель так же неизбежна, как
и наши потери, и если пораздумать, то именно в том, что мы сами
должны погибнуть, должно заключаться утешение в наших утратах.
Еще более верное утешение заключается в том, чтобы помнить
о потерянном и не терять плодов, принесенных нам отнятым у нас
предметом. Ведь можно отнять то, чем владеем, но нельзя уничто¬
жить того факта, что мы имели его. Кто, потеряв, считает, что ни¬
чем не обязан за то, что получил, тот неблагодарен. Самая вещь мо¬
жет быть отнята у нас, но она оставила свои плоды и принесла свою
пользу, а их мы можем потерять, только бесплодно тоскуя по утрате.
Помни также, что из всего того, что тебе кажется ужасным, нет ни¬
чего непреодолимого. Кое-что из этих ужасов уже преодолели раньше
различные люди: Муций победил силу огня, Регул — креста, Сократ —
яда, Рутилий — ссылки, Катон — смертоносного оружия. И мы мо-

Смотрящая вдаль. Художник Л. Альма-Тадема
Ухаживание. Фрагмент. Художник Л. Альма-Тадема

Луций Анней Сенека
251
Письма о жизни и смерти
жем победить кое-что. Напротив, то, что чернь считает славным и
завидным, многими было презрено. Фабриций в качестве полко¬
водца презрел богатства, а в качестве цензора осудил их. Туберон,
найдя, что бедность приличествует ему и Капитолию, устроил об¬
щественный пир на глиняной посуде и этим указал, что люди могут
довольствоваться глиной, если сами боги не брезгуют ею. Секстий
отклонил от себя почести, и хотя по своему рождению он должен бы
был стремиться к общественным должностям, отказался принять от
императора Юлия сенаторскую тогу, ибо отлично понимал, что то,
что дается, может быть и отнято. И мы можем сделать нечто возвы¬
шенное; послужим и сами примером для других. Зачем отчаиваться?
К чему унывать? То, что могло быть сделано однажды, может быть
сделано и еще раз. Надо только усовершенствовать свою душу и сле¬
довать природным влечениям. Ведь страсти, страх и служение вещам
свойственны только людям, уклонившимся от природы. Надо вер¬
нуться на истинный путь, надо вполне исправиться. И мы воспря¬
нем духом, и тогда все бедствия, какие только могут случиться, будем
переносить бодро и будем смело бороться с судьбой, говоря ей: Тебе
приходится иметь дело с мужем. Посмотрим, кто победит.
Письмо 1С.
Утешение в смерти сына
Посылаю тебе письмо, которое я написал Маруллу, узнав, что
он слишком малодушно отнесся к смерти своего маленького сына.
В письме этом я отступил от общепринятого обычая, так как я не
считал нужным говорить мягко с тем, кто заслуживает скорее по¬
рицания, нежели утешения. Ибо можно быть снисходительным к
человеку, пораженному тяжким горем, хотя бы он и не очень му¬
жественно переносил свое несчастье: он успокоится, как только
пройдет первое страдание. Напротив, тех, кто хочет сделать из сво¬
ей скорби особого рода занятие, следует бранить и доказывать им,
что сами слезы их нелепы.

*7Р7Г,
£
Луций Анней Сенека
253
Письма о жизни и смерти
Ты ждешь от меня утешений? Но получишь упреки. Так малодуш¬
но переносишь ты смерть ребенка! Что же ты будешь делать, если
потеряешь друга? Ведь ты сам не знаешь, что вышло бы из твоего
умершего сына. Он умер таким еще маленьким... Положительно, мы
выискиваем себе причины горя и по пустякам жалуемся на судьбу,
как будто она не доставляет нам достаточно действительных пово¬
дов к жалобам. А между тем, клянусь, я думал, что ты выкажешь себя
мужчиной даже в случаях более серьезного бедствия, не то, что когда
ты испытал только призрак горя, оплакиваемого более по обычаю. Из
всех бедствий наибольшее — потерять любимого человека; но и в этом
случае ты должен был бы более радоваться тому, что он все-таки был
у тебя, чем печалиться по его утрате. Многие, однако, не способны
соображать, какую пользу они извлекли, какую радость уже испыта¬
ли. Скорбь в числе прочих зол заключает в себе еще и то, что она не
только излишня, но и неблагодарна. Ведь разве с утратою друга по¬
гибли и плоды дружбы? Разве в течение стольких лет самой тесной
связи, самого интимного сотрудничества ничего не было сделано?
Разве вместе с другом ты теряешь и дружбу? Ведь если ты думаешь,
что прежнее обладание не принесло тебе никакой пользы, то чего же
плакать о потере? Поверь, большая часть того, что мы любим, остает¬
ся у нас, хотя бы сами любимые нами и были отняты у нас судьбою.
Прошедшее стало нашим, и притом именно потому, что оно прошло,
оно вне всякой опасности. Надеясь на будущее, мы неблагодарны по
отношению к прошедшему, тем более что и то, что будет, как только
наступит, тотчас же станет прошедшим. Слишком мало ценит вещи
тот, кто наслаждается ими только в настоящем. И в будущем и в про¬
шедшем они могут доставлять нам радость: в будущем путем надеж¬
ды, в прошедшем через воспоминания. Но при этом первые могут не
сбыться, вторые же не могут не быть. Не безумно ли отказываться от
столь верного источника радостей? Успокоимся же на том, что мы ус¬
воили себе, если только наш разум не представлял из себя подобия во¬
ронки, через которую уходит все, что воспринимается.

Фаустина Младшая. Фрагмент античной статуи

Луций Анней Сенека
255
Письма о жизни и смерти
Бесчисленны примеры отцов, похоронивших детей и прямо от
погребального костра возвратившихся в сенат или к отправлению
другой общественной должности. И это благоразумно. Во-первых,
уже потому, что излишне печалиться, когда печалью ничему не по¬
можешь; во-вторых, несправедливо жаловаться на то, что теперь слу¬
чилось с одним, но ожидает и всех других людей; в-третьих, нелепо
жаловаться, когда тот, кто скорбит, в таком скором времени после¬
дует за оплакиваемым. Итак, мы должны тем спокойнее переносить
утраты, что и сами скоро последуем за умершими. Подумай о скоро¬
течности времени. Вспомни о краткости того жизненного поля, че¬
рез которое мы так быстро перебегаем. Посмотри, как люди следуют
один за другим к одному и тому же конечному пункту, на небольших
расстояниях, хотя бы на первый взгляд промежутки и казались зна¬
чительными. Тот, кого ты считаешь погибшим, только послан пе¬
ред тобой. Не нелепо ли оплакивать того, кто шел впереди тебя по
одному с тобою пути? Никто ведь не плачет о том, что должно было
случиться наверно; никто не плачет о том, чего не могло не быть.
В самом деле, кто сокрушается о чьей-либо смерти, сокрушается о
том, что умерший был человеком. Если же он не думал, что люби¬
мый им человек умрет, он сам себя обманывал. Всех нас связывает
необходимое условие, что тот, кто родился, должен и умереть. Есть
разница только в продолжительности жизни, но конец один и тот же.
То же, что лежит между первым и последним днем жизни, различно
и неопределенно. Если обращать внимание на горести, то жизнь по¬
кажется долгой даже для отрока; если же — на ее скоротечность, она
коротка даже для старца. Нет ничего неопределеннее, обманчивее и
изменчивее под влиянием внешних условий, чем жизнь. Все меня¬
ется и по велению судьбы переходит из одной крайности в другую, и
при такой неверности земных вещей верна только смерть. И однако
именно на нее, в которой никто не обманывается, все жалуются.
Но мальчик все-таки умер! А разве не то же случится и с тем, кто
дожил до старости? Посмотри, каковы преимущества старика. На

Луций Анней Сенека
257
Письма о жизни и смерти
много ли они выше преимуществ ребенка? Сравни его жизнь с про¬
должительностью вечности и с размерами вселенной. Наконец, то,
что мы зовем продолжительностью человеческой жизни, сравни с бес¬
конечностью, и ты увидишь, как ничтожен предмет наших желаний
и стремлений. И из этого незначительного времени сколько отнимут
слезы, беспокойство, сколько раз за это время пожелаешь себе смерти
раньше, чем она наступит. Сколько времени займут болезни, страх,
какая доля придется на незрелые, а затем на бесполезные годы. Около
половины всей жизни идет на сон. Прибавь еще труды, печали, опас¬
ности — и ты увидишь, что в самой долгой жизни на жизнь остается
немного времени. Наконец, все согласны в том, что тот, кто рано кон¬
чил путь, без усталости, тот счастливее. Жизнь же не есть благо или
зло сама по себе. Она только арена для блага и для зла.
И твой сын, в сущности, только лишился возможности кинуть
жребий, который вернее дал бы неблагоприятный результат. Он мог
бы вырасти умным и добрым, мог бы под твоим влиянием образо¬
ваться и развиться. Но — и этого тоже по справедливости можно
бояться — он мог бы вырасти подобным большинству. Посмотри,
сколько молодых людей прекрасного происхождения, вследствие
расточительности, кончали жизнь на арене, сколько бесстыдно пре¬
даются самым гнусным страстям, развращая по пути и других, и ни
один их день не проходит без попойки или еще худшего бесчинства.
Очевидно, что больше оснований бояться, чем надеяться. Итак, не
следует выискивать причин скорби или раздувать отчаянием незна¬
чительные бедствия.
Я не увещеваю тебя быть тверже и бодрее. Я не такого дурного мне¬
ния о тебе, чтобы считать, что в столь маловажном случае тебе необ¬
ходимо призывать на помощь все твое мужество. Ведь это не настоя¬
щая боль, а так, легкая царапина. А ты ее раздуваешь в целую рану. Уж
слишком часто пришлось бы применять философию, если бы к ней
приходилось прибегать для того, чтобы мужественно переносить утра¬
ту ребенка, известного кормилице гораздо более, нежели отцу.

МУЖ
		2
Традиционный древнеримский костюм. Раскрашенная гравюра

Луций Анней Сенека
259
Письма о жизни и смерти
Не думай, однако, что я проповедую суровость и что я хочу, чтобы
и на похоронах у тебя не дрогнул ни один мускул лица, и что я не могу
допустить даже малейшего душевного волнения. Нисколько. Было бы
бесчеловечно и нисколько не доблестно смотреть на похороны сво¬
их близких с такими же глазами, как и на них самих, и не принимать
участия ни в каких горестях своих родных. Впрочем, если бы я даже
и запрещал все это, то есть нечто, что само по себе дает право на это.
Хотя бы даже ты и старался удержать слезы, они потекут сами и, про¬
лившись, облегчат душу. Но мы только позволим им течь, а не при¬
кажем. Пусть они текут постольку, поскольку их вызывает горе, а не
столько, сколько требует подражание. Не будем ни прибавлять сами
лишней печали, ни раздувать ее, следуя чужому примеру.
Иногда показная печаль требует больше, нежели само горе. Не¬
многие бывают грустны для самих себя. Если знают, что их слышат,
они тяжелее вздыхают, и молчаливые и спокойные наедине, едва за¬
видев людей, поднимают новый плач. Тут они делают попытки на
самоубийство, которое гораздо легче могли бы увенчаться успехом,
пока они были одни; тут они молят себе смерти, катаются по посте¬
ли... Но с удалением зрителей печаль ослабевает. Большинство, в от¬
ношении печали, как и во многих других отношениях, подвержены
тому недостатку, что подражают примеру толпы и делают не то, что
должны, но то, что принято. Мы уклоняемся от природных влечений
и вверяем себя толпе, от которой ничего хорошего нельзя ждать и ко¬
торая столь же непостоянна в этом отношении, как и во всех других.
В самом деле, твердого в горестях она зовет нечестивым и черствым,
убитого горем и припадающего к дорогому праху она зовет распу¬
щенным и изнеженным.
Во всех обстоятельствах следует сообразоваться с разумом. Ибо
нет ничего нелепее, как заботиться о том, что скажут о нашей печа¬
ли, и находить нечто хорошее в слезах. У мудрого мужа, по-моему,
слезы могут быть двух родов: одни текут с его соизволения, другие по
его желанию. Я объясню сейчас, в чем тут разница. Когда мы только

1
Подмастерье. Фрагмент фрески. Помпеи

Луций Анней Сенека
261
Письма о жизни и смерти
что получили известие о горестной кончине, когда мы держим еще
в объятиях наших тело, которое скоро перенесут на костер, горе вы¬
зывает на наши глаза вполне естественные и необходимые слезы,
и дух наш, побуждаемый напором сильного горя, как бы потрясает
все наше тело, наполняет глаза окружающею их влагой и вызывает
слезы. Такие слезы текут помимо нашей воли. Напротив, другие мы
вызываем сами по своей воле, вспоминая о тех, кого мы потеряли.
В страданиях этого рода есть нечто сладкое, если мы вспоминаем
приятные речи, веселые разговоры, хорошее отношение к нам умер¬
ших. Тут глаза увлажняются слезами, как будто от радости. Эти пос¬
ледние слезы текут с нашего согласия, первые же побеждают нас.
Итак, незачем продолжать плакать или удерживаться от слез ради
окружающей нас толпы. Текут слезы или нет, они постыдны только
тогда, когда неискренни. Потому пусть себе текут. Плакать могут са¬
мые спокойные и уравновешенные люди. Слезы мудреца, умеряемые
его здравым смыслом, иногда могут течь так, что им нельзя отказать
ни в человечности, ни в достоинстве. Надо, говорю я, следовать при¬
родным влечениям, но сохранять при этом свое достоинство. Мне
случалось видеть на похоронах людей, лицо которых отражало ис¬
креннейшую любовь к умершему, и, однако, печаль их выражалась
без всяких раздирательных сцен. Они отдавались влечению только
искреннего чувства. Есть приличие и в горе. Его должен соблюдать
мудрец, как и всегда. И в слезах должно знать меру. Только нера¬
зумные люди бывают неумеренны в выражениях как радости, так и
скорби.
То, что неизбежно, следует переносить спокойно. И разве случи¬
лось нечто неслыханное, нечто новое! Сколько похорон уже было!
Для скольких людей уже приобретались костры! Сколь многие будут
горевать об утратах и после тебя! Всякий раз, как ты вспоминаешь,
что ты был отроком, знай, что ты человек, и, следовательно, в твоей
судьбе нет ничего верного, и судьба не наверное дарует тебе старость,
но когда ей вздумается, тогда и отнимет у тебя жизнь.

Император Коммод. Античный бюст

Улшяяшт^1г1жхяяя№г^а/гтг^г^^п^т^тл^/хяжшвяш^'аяяшя1в1аж1яшмяя
Луций Анней Сенека
263
Письма о жизни и смерти
Впрочем, говори об усопшем почаще и чти его память, как только
можешь. Ты чаще будешь вспоминать о нем, если твои воспоминания
будут лишены всякой горечи. Ибо никто не любит говорить с печаль¬
ными, а тем более о печальном. Почаще вспоминай те его речи, те его
шутки, которые тебе особенно нравились, и смело уверяй себя, что
он оправдал бы твои надежды, которые ты питал в своем отеческом
сердце. Недостойно человека забывать о своих близких и погребать
память о человеке вместе с его телом, неутешно рыдать и потом сов¬
сем не вспоминать. Так любят только птицы или животные, любовь
которых достигает почти безумия, но тотчас после смерти любимых
существ уничтожается. Это недостойно мудрого мужа. Он будет дол¬
го помнить, даже и когда перестанет горевать. Точно так же я не могу
согласиться с Метродором, который учит, что в самом страдании
есть особого рода наслаждение и что это наслаждение следует извле¬
кать в минуты горести. Вот его подлинные слова из его письма к сес¬
тре: «Есть особого рода наслаждение и в самом страдании. Им надо
утешаться во время горести». Я не сомневаюсь, что и тебе не понра¬
вится совет Метродора. Ибо что может быть постыднее, как искать
наслаждения в страдании и находить радости в горе и слезах. И это
еще говорят эпикурейцы, которые ставят нам в вину излишнюю
строгость и упрекают учение наше в суровости за то, что мы гово¬
рим, что не следует предаваться печали или, по крайней мере, следу¬
ет бороться с нею. Что в самом деле бесчеловечнее и жесточе: совсем
не чувствовать печали по утрате любимого человека или извлекать
наслаждение из самого горя? То, чему мы учим, — вполне прекрас¬
но: когда страсть излилась слезами и успокоилась, не следует долее
предаваться горю. Эпикурейцы же советуют к самому горю приме¬
шивать наслаждение. Утешение, подобное тому, как утешают детей
сластями или успокаивают их плач, давая им молоко! Эпикурейцы
не хотят остаться без наслаждения даже в те минуты, когда на кос¬
тре лежит их сын или когда их друг испускает последний вздох, но
хотят усладить себе самое страдание. Что лучше, сдерживать ли свою

Император Коммод в образе Геракла. Фрагмент античной статуи

22Х
В
Луций Анней Сенека
265
Письма о жизни и смерти
скорбь или смягчать ее наслаждением? Да что я говорю «смягчать» —
искать наслаждения и притом в самом страдании. Ведь Метродор
сказал, что в самом страдании есть особого рода наслаждение. Так
могли бы еще говорить стоики, но никак не эпикурейцы. По учению
этих последних, есть только одно благо — наслаждение, и одно зло —
страдание. Как же может быть благо во зле? Но если даже допустить
это, то этим самым разрушится основание их учения: ибо тогда вы¬
ходит, что следует стремиться и к страданиям, так как и в них может
быть нечто приятное и желательное. Есть лекарства очень полезные
в известных болезнях, но которых некоторые не могут принимать
за их противный вкус; точно так же есть средства, которыми можно
лечить раны, но которых нельзя применить вследствие места раны.
А эпикурейцы не стыдятся лечить страдания наслаждениями. Нет,
для таких ран необходимы более сильные средства. Тут, например,
лучше напоминать себе, что тот, кто умер, в силу этого самого не
будет больше чувствовать никаких страданий, ибо если бы он чув¬
ствовал их — это было бы доказательством того, что он еще жив.
Тому, кто обратился в ничто, никакая вещь не может вредить, а
если ему что-либо вредит, значит, он еще жив. В самом деле, отчего
бы он мог испытывать зло, оттого ли, что он обратился в ничто, или
оттого, что он продолжает быть чем-то? Но для него не может слу¬
жить источником страдания ни то, что он не существует, ибо тогда
ему нечем было бы чувствовать, ни то, что он еще существует, так
как в этом случае он избежал бы наибольшего зла, причиняемого
смертью, — прекращения существования. Можно также напомнить
тому, кто оплакивает и тоскует по безвременной кончине любимо¬
го человека, что все мы, юноши и старцы, если наш краткий век
сравнить с вечностью, находимся в одинаковых условиях. На долю
каждого из нас выпадает из вечности меньше, чем наименьшее, ибо
и самая малая часть все-таки часть; мы же живем бесконечно малое
время, почти один миг, и, однако, — в своем безумии — очень ши¬
роко располагаем им.

Сатурн, пожирающий своих сыновей.
Фрагмент. Художник П.-П. Рубенс

ч9; г*/ ^
Луций Анней Сенека
267
Письма о жизни и смерти
«Все это я пишу тебе не потому, что думаю, что ты ждешь от меня
запоздалых утешений, ибо я уверен, что ты сам говорил себе все, что
прочтешь в этом письме, но лишь для того, чтобы упрекнуть тебя за
промедление, которое заставило тебя потерять время, а также для
того, чтобы впредь ты был бодрее в борьбе с судьбою и упреждал все
ее удары, как будто она не только может поразить тебя, но наверное
поразит».
Письмо С1.
Будь всегда готов к смерти
Каждый день, каждый час доказывает нам наше ничтожество и ка¬
ким-либо новым способом напоминает забывшим об их бренности,
а задумавшихся о вечной жизни заставляет вспомнить о смерти. Тебе
странно, к чему это начало? Ты помнишь Сенеция Корнелия, рим¬
ского всадника, человека выдающегося и дельного. Он скоро выдви¬
нулся из низкого сословия, а затем быстро пошел по пути к почестям
и отличиям, ибо на этом пути всего труднее начало. Точно так же и
богатство растет всего медленнее, пока человек близок к бедности,
а раз он из нее вырвется, оно пойдет расти быстрее. Сенеций тоже
весьма заботился о приобретении богатства и шел к нему сразу обо¬
ими верными путями — путем приобретения и путем бережливости,
из которых одного какого-нибудь было бы вполне достаточно, что¬
бы стать богатым. Он вел притом весьма воздержный образ жизни,
заботясь не только о накоплении имущества, но и о своем здоровье.
И вот вчера, посетив меня, как всегда, утром и проведя затем целый
день до поздней ночи у постели безнадежно больного друга, а затем
спокойно поужинав, Сенеций внезапно заболел острою формой
горловой жабы, которая и задушила его к рассвету. Он скончался
в течение всего нескольких часов, хотя весьма незадолго перед тем
был в полном цвете сил и здоровья. Итак, человек, всю жизнь за¬
нимавшийся стяжанием денег на море и на суше и искавший даже
государственной службы, чтобы не оставить и этого способа приоб-
Г/У
~

¡иннвнщ

■ «• /
.,,дйЯв
§
Император Септимий Север. Античный бюст
ИММЩИКШ
НШП
инпнн
жжтжшттжт

Луций Анней Сенека
269
Письма о жизни и смерти
ретения денег, как раз в то время, когда дела его пошли особенно
хорошо, так сказать, в самый разгар денежного благополучия, вне¬
запно умер.
Насаждай же теперь виноградные лозы и груши,
О, Мелибей!..
О как глупо строить планы на всю свою жизнь, не будучи госпо¬
дином даже завтрашнего дня. О как безумны надеющиеся на отда¬
ленное будущее! «Буду приобретать, строить, пускаться в денежные
обороты, искать почестей и к старости, устав от дел и испытав все в
жизни, проведу в покое и отдыхе остаток дней своих». Так склон¬
ны рассуждать многие, но, поверь мне, даже самые счастливые люди
не могут быть уверены в успехе. Не следует ничего обещать себе в
будущем. Даже то, что уже в наших руках, нетрудно потерять, и в
любой момент может случиться бедствие. События следуют одно за
другим по установленным законам, но неизвестным для нас, а не все
ли равно для нас, известно ли судьбе то, что неизвестно нам? Мы
замышляем долгие путешествия и предполагаем вернуться домой,
объездив далекие, чужие страны; мы надеемся на выгоды и награ¬
ды за военные подвиги, мечтаем о прокуратуре и видим перед собой
ряд ступеней в служебной карьере, а между тем уже возле нас смерть.
И хотя мы помышляли до сих пор о ней не иначе, как о чем-то чуж¬
дом, время от времени, как бы уроком для нас, на наших глазах уми¬
рают люди так скоро, что мы только успеваем дивиться.
Но не нелепо ли удивляться тому, что в данный день случилось
то, что может случиться в любой день. Неумолимая судьба постави¬
ла нам предел, и только мы не знаем, насколько мы близки к нему.
А потому будем жить и думать так, как будто мы достигли этого пре¬
дела. Будем ежедневно сводить свои счеты с жизнью. Величайшее
зло в жизни состоит в том, что она несовершенна, что в ней чего-
нибудь недостает. Но тот, кто ежедневно подсчитывает итоги своей

Любовь к украшениям. Фрагмент. Художник Л. Альма-Тадема

Луций Анней Сенека
271
Письма о жизни и смерти
жизни, не нуждается во времени. А между тем страх смерти и съеда¬
ющая душу жажда будущего происходят исключительно оттого, что
для завершения жизни необходимо еще время. Сколь несчастны те,
кто, придя в жизнь, не знает, как выйти из нее.
Неразвитой ум трепещет в невыразимом ужасе при мысли о том,
сколько ему еще осталось жить и какова будет эта жизнь. Но этих
волнений легко избежать, если не строить планов на долгую жизнь,
но сосредоточивать ее цели в настоящем. Тот, для кого напрасно на¬
стоящее, зависит от будущего. Если же я выполнил все долги свои,
если, развив свой ум, я знаю, что нет разницы между днем и столети¬
ем, то я могу смотреть свысока на все, что случается в длинном ряду
дней и событий и даже о самой вечности помышлять с насмешливой
улыбкой. Ибо как может смутить меня изменчивость и непрочность
событий, если я готов на все превратности судьбы? Итак, о, Люци-
лий, спеши жить и считай каждый свой день за новую жизнь. Кто так
смотрит на вещи, кто ежедневно завершает свою жизнь, тот спокоен.
Напротив, те, кто живет надеждами на будущее, теряют все прошед¬
шее, и в погоне за грядущим становятся жертвами страха смерти, ко¬
торый не только сам по себе великое бедствие, но и все другое обра¬
щает во зло.
Оттого мне кажется постыдным желание Мецената, в котором он
не отказывается от искалечения, уродства и мук казни, лишь бы ему
была сохранена жизнь:
Я готов скорей лишиться
Рук своих и ног,
Я б горбатым быть, калекой
И беззубым мог;
И подвергнуться готов я
Мукам на кресте,
И я счастлив буду, только б
Жизнь осталась мне.

Мифологическая сцена «Дедал и Пасифая». Фрагмент фрески. Помпеи

•;^/у'ге;у;ъУ1У,£1;шямтжшгЛл.А1^
Луций Анней Сенека
273
Письма о жизни и смерти
Он согласен на то, что было бы величайшим бедствием, и вместо
жизни испрашивает себе продолжительную пытку. По-моему, жалок
тот, кто так хочет жить, что ради жизни готов подвергнуться казни на
кресте: «Калечь меня, — говорит Меценат, — лишь бы в искалечен¬
ном и бесполезном теле моем осталось дыхание жизни. Мучь меня,
лишь бы, безобразному и избитому, мне было позволено прожить
еще несколько времени. Распни, наконец, меня и предай злейшей
казни на кресте». Неужели же стоит переносить такие мучения и ви¬
сеть распятым ради того, чтобы несколько отдалить от себя то, что
составляет единственное утешение в несчастьях — конец страдани¬
ям? Неужели же дыхание жизни стоит того, чтобы переносить такие
пытки? Какого еще бедствия можно пожелать этому несчастному,
как не того, чтобы боги услышали его молитвы! Какой большей мер¬
зости можно пожелать себе после этих малодушных стихов! Какой
еще жертвы себе может требовать самый безумный ужас! Какого еще
бедствия можно ждать от жизни! Как будто Меценат никогда не чи¬
тал у Вергилия, что смерть не такое уж бедствие, право.
Меценат желает себе самых жестоких бедствий и, что всего удиви¬
тельнее, он хочет, чтобы они продолжались как можно дольше. И ра¬
ди чего? Ради продления столь жалкого существования. Но разве это
жизнь — это лишь продолжительное умирание. В самом деле, неуже¬
ли мыслим такой человек, который предпочел бы терять мало-пома¬
лу свои силы во время пыток, лишаться постепенно своих членов и,
наконец, среди этих мучений испустить дух свой, чем умереть сразу?
Неужели найдется такой человек, который захочет влачить жалкое су¬
ществование распятым на кресте, избитым, калекой с переломанными
костями и горбами на спине и на груди, словом, у которого и помимо
креста есть бесчисленное число причин желать смерти. О нет! Несом¬
ненно, что величайшее благо природы в том, что мы должны умереть.
А ведь многие готовы ради сохранения своей жизни еще на худшее: го¬
товы предать друга, готовы своей рукою толкнуть детей своих на путь
порока, лишь бы самим видеть свет, свидетеля их преступлений!

Юлия Домна, жена императора Септимия Севера. Античный бюст

шт
Луций Анней Сенека
275
Письма о жизни и смерти
Исторгни же у себя желание жизни и знай, что все равно, когда ты
испытаешь то, что все равно придется когда-нибудь испытать. Важно
жить хорошо, а не долго. Часто даже благо в том, чтобы не жить долго.
Письмо СИ.
Хорошая слава есть благо
Подобно тому, как спящему и видящему приятные сны кажется
несносным тот, кто его будит, за то, что лишает наслаждения, хотя
и призрачного, но имеющего вид действительного, показалось мне
неприятным и твое письмо. Оно оторвало меня от моих размышле¬
ний, которые, без того, пошли бы, может быть, и дальше: приятно
было размышлять о бессмертии души и далее, клянусь небом, толь¬
ко верить в него. Я охотно доверяю мнениям великих мудрецов по
этому вопросу, скорее только обещающих нам столь приятную вещь,
чем неоспоримо доказывающих ее. Я предавался надеждам на бес¬
смертие. Я уже начинал скучать своей настоящей жизнью и прези¬
рать жалкие остатки предстоящих мне дней, как человек, который со
временем будет обладать целой вечностью; и тут внезапно я был про¬
бужден твоим письмом и потерял свой прекрасный сон. Впрочем, я
возвращусь к нему и снова буду грезить, как только отвечу тебе.
Ты пишешь, что в прежних моих письмах, в которых я старался
доказать, согласно учению стоиков, что слава, выпадающая на нашу
долю после смерти, есть благо, я недостаточно выяснил этот вопрос,
а именно я не опровергнул делаемого нам возражения, что «не может
быть благом предмет собирательный; между тем слава есть предмет со¬
бирательный». То, о чем ты спрашиваешь меня, Люцилий, относится
к тому вопросу, который я отложил вместе со всеми до него относящи¬
мися, чтобы разобрать их в другом месте. Ибо ты знаешь, что часто воп¬
росы моральные перемешиваются с вопросами логическими. Я рас¬
смотрел ту часть вопроса, которая непосредственно относилась к уче¬
нию о нравственности, а именно имеет ли смысл заботиться о том,
что будет после нашей кончины, или все наши блага исчезнут вместе
то
ТО

Две римлянки с бубном. Фрагмент. Художник П. Л. Сведомский

^2Д^' ч>9 или *ч>	111 I Л \зД^ о* ^-«го «*~/
1Щ1
Луций Анней Сенека
277
Письма о жизни и смерти
с нами и потому ничего не может принадлежать тому, кто сам станет
ничем, или, наконец, быть может, из того, чего мы не почувствуем,
когда оно наступит, мы можем извлечь и получить некоторую пользу
прежде, чем оно наступит. Все это относится к учению о нравствен¬
ности и было мною изложено в своем месте. То же, что говорят по
этому вопросу софисты, мне казалось нужным отложить в сторону, и
я об их мнении тогда ничего не говорил. Теперь же, раз ты требуешь,
чтобы я рассмотрел также и все, что говорят софисты по этому воп¬
росу, я разберу их мнения по порядку. Сначала, впрочем, я должен
предпослать несколько замечаний, без которых нельзя ясно понять
оспариваемого мною возражения софистов, а именно следующие:
Предметы бывают или простыми, как, например, человек, или со¬
ставными, как, например, корабль, дом и вообще все те предметы,
которые слагаются в одно целое из отдельных частей, или собиратель¬
ными, части которых остаются независимыми единицами, как, на¬
пример, войско, народ, сенат. В самом деле, части, из которых слага¬
ются эти последние (собирательные) предметы, связаны между собою
в силу закона, или права, но по природе независимы и обособлены
друг от друга. Далее, стоики учат, что не может быть благом предмет
собирательный, ибо благо должно выпадать на долю одного человека
и управляться одною волею, и основная черта блага в том, что оно еди¬
но. Это очевидно само по себе. Но все это необходимо было предпос¬
лать возражениям, потому что тут сражаются с нами нашим оружием.
«Вы говорите, — возражают нам, — что не может быть благом
предмет собирательный; но слава есть хорошее мнение хороших лю¬
дей о нас; и так как известность не составляется речью одного чело¬
века, равно как и бесславие не составится дурным мнением одного
только человека, то и слава не зависит от одного человека. Для славы
многие знаменитые и почтенные люди должны согласиться между
собою в одном мнении. Итак, она зависит от суждения многих лю¬
дей, а следовательно, она есть предмет собирательный, и в силу этого
не может быть благом. Далее, слава есть похвала, воздаваемая хоро-
ШШШШЙ
| О«
§ й £ %

|#Ж€#Ж€#1в
ШШ#Ж
Император Септимий Север. Античный бюст

Луций Анней Сенека
279
Письма о жизни и смерти
шими людьми хорошим людям. Но похвала есть речь; речь же есть
слово, имеющее известный смысл. Слово же, хотя бы и было ска¬
зано хорошим человеком, не есть еще благо. Ибо не все, что делает
хороший человек, хорошо. Иногда он рукоплещет или свистит, но
ни рукоплескания, ни свистки, никто, как бы ни восхищался и ни
одобрял его во всем, не назовет сами по себе благом, подобно тому,
как не назовет благом его чихания или кашля. Итак, слава не есть
благо. Наконец, скажите нам, чье благо слава — того ли, кто хвалит,
или того, кого хвалят? Если вы скажете, что она есть благо того, кто
хвалит, то это будет так же смешно, как утверждать, что я здоров, по¬
тому что здоров кто-либо другой. Но хвалить достойных похвалы —
праведно; итак, слава есть благо того, кто хвалит, того, кто поступает
праведно, а не того, кого хвалят, что и требовалось доказать».
Опровергну теперь вкратце каждое из этих возражений. Пре¬
жде всего, самый вопрос, может ли быть благом предмет собира¬
тельный, не может еще считаться решенным: и то и другое мнение
имеет кое-что за себя. Затем, для славы вовсе не нужно одобрения
многих: для нее достаточно суждения одного хорошего человека,
если этот хороший человек одобряет нас. «Как, — возразят мне, —
молва может быть мнением одного человека, и бесславие не¬
доброжелательною речью также одного? Нет, мы понимаем зна¬
менитость шире; для нее необходимо согласное мнение многих
людей». Но различны условия, в которых находятся эти многие
люди и тот один хороший человек. В самом деле, если хороший
человек думает обо мне хорошо, то это все равно, что все хорошие
люди думают обо мне то же самое, так как, если только они узна¬
ют меня, они будут думать то же самое. У всех у них должно быть
одно и то же мнение. Оно должно быть основано на истине, а по¬
тому должно быть одинаково. Итак, мнение одного хорошего че¬
ловека все равно что мнение всех хороших людей, потому что они
не могут думать различно. Для знаменитости же или известности
не достаточно мнения одного человека. Для славы одно мнение

Традиционный древнеримский костюм. Раскрашенная гравюра

Луций Анней Сенека
281
Письма о жизни и смерти
могло заменить мнение всех, потому что, если бы всех спросить,
у всех было бы одно мнение. Тут же у людей несходных будут раз¬
личные мнения, различные отношения. Все будет сомнительно,
легковесно, подозрительно. Неужели ты думаешь, что у всех мо¬
жет быть одно мнение? Одно мнение не то, что мнение одного.
Для того чтобы это было все равно, нужно, чтобы мнение это было
истинно, потому что только истина всегда имеет одно значение и
одну форму. Мнения же, в которых люди могут сходиться, вообще
ложны. А в ложных мнениях нет постоянства: они изменчивы и
противоречивы.
Далее возражают, что похвала не что иное, как слово; слово же
не есть благо. Однако когда говорят, что слава есть похвала хороших
людей, воздаваемая им хорошими людьми, то это относится, конеч¬
но, не к слову их, а к мнению. В самом деле, если хороший чело¬
век и молчит, но считает кого-либо достойным похвалы, то это все
равно, как если бы он уже похвалил его. Далее, есть разница между
похвалою и похвальным словом. Последнее требует речи; так, нельзя
сказать «надгробная похвала», но говорят «надгробное слово», кото¬
рое и есть похвальная речь. Когда мы говорим о каком-либо челове¬
ке, что он достоин похвалы, то мы хотим этим сказать, что не слава
людей, но их мнения о нем благосклонны. Итак, хвалить можно и
молча, только про себя думая хорошо о человеке. Наконец, как я уже
сказал, источник похвалы есть душа, а не слова, которыми только
выражают похвалу и сообщают ее многим другим людям. Хвалит тот,
кто считает, что следует хвалить. Наш знаменитый трагический поэт,
говоря, что прекрасно быть хвалимым мужем, «который восхвален»,
хотел, собственно, сказать «достойным похвалы». В том же смысле
употреблял слово «похвала» и древний поэт, сказавши, что похвала
питает искусства. И действительно, ничто так не вредило красноре¬
чию и всякому другому искусству, предназначенному для услажде¬
ния слуха, как одобрение толпы. Итак, для известности необходимы
слова, для славы же — нет. Ибо слава, довольствуясь только мнением

Император Кара калла. Античный бюст
1
1
|ц ММ¥0МЁ^ ЛЩШ ^ Д ШИ Щ V V ч# ^ 81 $ ¥ и*П№Ь йм ч м Ц«<1 ФФЬ У м м $ ¿» \-1
БШЩЩШЩШ .у* 11
V	УМЛ/ М	ЛУАШММ.МЛ»У	:

Луций Анней Сенека
283
Письма о жизни и смерти
людей, может быть достигнута и помимо речи. Она достигается как
среди молчаливых, так и среди болтливых людей. Между славою и
знаменитостью есть следующая разница: для знаменитости нужно
одобрение многих людей, для славы — хороших.
Наконец, опровергну последнее возражение относительно
того, чье благо — слава, или, иначе, похвала, воздаваемая хоро¬
шими людьми хорошим людям, — того ли, кто хвалит, или того,
кого хвалят? Она есть благо и того, и другого. Она мое благо, если
меня хвалят, ибо от природы я склонен радоваться как тому, что я
хорошо сделал, так и тому, что нашлись люди, оценившие по за¬
слугам мои поступки. Но слава также благо и тех многих, которым
приятны мои поступки, как она и мое благо. Ибо я считаю своим
благом благо других людей, если я причина их блага. Итак, слава
есть благо тех, кто хвалит, ибо хорошо признавать чужие заслуги, и
всякое следствие добродетели благо. Другие люди не имели бы его,
если бы я не был таким. Поэтому хвалить кого-либо по заслугам
есть благо обеих сторон, точно так, как и справедливо судить есть
благо и того, кто судит, и того, кого справедливо судят. Ведь никто
не сомневается, что справедливость есть благо и того, кто ею наде¬
лен, и того, по отношению к кому она выказывается. Хвалить же
по заслугам справедливо, итак, это есть благо и того, кто хвалит, и
того, кого хвалят.
Но достаточно уже сказано в ответ этим болтунам. Наша задача
совсем не в том, чтобы опровергать их придирки и низводить фи¬
лософию с ее величия до таких мелочей. Гораздо лучше идти по от¬
крытой и прямой дороге, чем самому себе придумывать уклонения,
которые бывает затем так тягостно устранять. Ведь эти рассуждения
не что иное, как игра слов между остроумными собеседниками. Не
лучше ли говорить о том, как естественно простирать свою мысль в
безбрежное пространство. Душа человека — нечто великое и слав¬
ное. Ее пределы одинаковы с пределами божества. Уже одно то
чего стоит, что родина ее не какая-нибудь жалкая Александрия или

Серебряные любимцы. Фрагмент. Художник Л. Альма-Тадема
к

2255522555^5
Луций Анней Сенека
285
Письма о жизни и смерти
Эфес, или какое-нибудь другое густо населенное место на земле,
но все пространство, ограниченное крайнею сферою мироздания,
внутри которой заключаются моря, земли и воздух, разделяющий
и в то же время соединяющий между собою миры людей и богов, и
движутся по своим орбитам бесчисленные светила. Далее, продол¬
жительность жизни души не ограничена. «Все время, что было до
меня, — говорит она себе, — мое. Всякий век доступен великому
уму; всякое время открыто для помыслов. Когда наступит день, в
который произойдет разъединение телесного и духовного начала в
человеке, я покину это тело здесь, где я нашла его, а сама вознесусь
к богам. И теперь я не чужда им, хотя и живу в постылой земной
тюрьме». Здешняя земная жизнь только предвкушение той буду¬
щей лучшей и вечной жизни. Подобно тому, как мы проводим де¬
вять месяцев в утробе матери не для того, чтобы и впредь оставаться
там, но для того, чтобы появиться на свет уже способным дышать и
жить здесь, так точно, в течение времени от детства до старости, мы
только созреваем для новых родов. Нас ожидает новое рождение,
новый порядок вещей. В этой жизни мы можем видеть небо только
издали. Так жди же бестрепетно, когда пробьет твой последний час.
Не для души твоей он последний, но для тела. На все окружающие
тебя вещи смотри, как на обстановку гостиницы, в которой ты ос¬
тановился по пути. Нагим родился ты на свет, нагим отойдешь и в
вечность. Не только нельзя унести с собою больше, чем принес, но
даже из принесенного в жизнь придется большую часть оставить:
совлечется с тебя покрывающая тебя кожа, последнее одеяние твое;
совлечется и мясо вместе с протекающей по нему кровью; совле¬
кутся кости и нервы, составляющие опору и сосуды для жидких и
мягких частей тела. Но этот день, которого ты боишься, как послед¬
него, — день твоего рождения в вечную жизнь. Отложи страх. Что
медлишь, как будто ты не покидал еще ни разу того тела, в котором
был скрыт. Ты медлишь, скорбишь, но тогда ты был исторгнут из
утробы своей матери сокращениями ее. Ты стонешь, плачешь; так

Луций Анней Сенека
287
Письма о жизни и смерти
плакал ты и при твоем рождении, но тогда можно было простить
этот плач. Ты являлся в мир глупым, неразумным ребенком. Когда
ты появился на свет из теплого и мягкого плода, лежавшего во чре¬
ве твоей матери, тебя обвеял свободный воздух, затем причинило
тебе боль прикосновение грубых, чужих рук; изнеженный доселе
и не знавший внешнего мира, ты был подавлен множеством новых
для тебя впечатлений. Теперь же для тебя не впервые отделяться
от того, часть чего ты составлял. Итак, брось со спокойным серд¬
цем уже ненужные тебе члены и оставь это, столь долго обитаемое
тобой, тело. Оно разрушится, истлеет, уничтожится. О чем печа¬
литься? Так всегда бывает. Ведь и покровы новорожденных унич¬
тожаются. Зачем же ты дорожишь телом, как чем-то составляющим
часть твоей сущности? Ты только одет им. Придет день, и вырвут
тебя, и выведут на свет из настоящего твоего обиталища — смрад¬
ного и душного тела.
А теперь ты, насколько можешь, возносись отсюда душою и,
чуждый всяких страстей, кроме разве тех, которые неизбежно свя¬
заны с нами, размышляй о чем-либо высшем и более чистом, чем
земное. Когда-нибудь откроются тебе тайны природы, рассеется
окружающий тебя мрак, и отовсюду воссияет яркий свет. Представь
только себе, какой блеск должны производить столько светил, со¬
четающих свои лучи. Никакая тень не омрачит ясного неба. Оно
будет одинаково блистать со всех сторон, ибо день и ночь явления
земные. Ты поймешь, что раньше жил в потемках, когда увидишь
полный свет, который ты теперь смутно познаешь через посредство
своих земных очей и, однако, издали восхищаешься им. Каким же
ты найдешь этот божественный свет, когда увидишь его в самом
месте его происхождения! Сами размышления об этом искореняют
из души все грязное, низкое или жестокое. Душа признает, что боги
свидетели всему. И она хочет, чтобы богам было приятно наше по¬
ведение и чтобы мы были готовы предстать перед ними в будущем и
жить с ними целую вечность. Тот же, кто постигнет умом вечность,

1Ж#Ж«ЖЖЖ<ШЖ#Х#Ж«#Х»Х#Ж«в€#Х€#Ж#Ж«Ж#Жт#Ж€«
¡ШрШ
\ш
:
к» ужЬ:
Ж ■ .
н
У:
>§<
аж
Император Каракалла. Античный бюст
ШШЖМШМШММШШШМШММЖШШШ^ШМШММЖШЖШЖМШШМШЖШЖМШШШША
4г*%-&> -4"“>" йНЗт^^йНЙ?’-->7 *■

Луций Анней Сенека
289
Письма о жизни и смерти
тому не будут страшны ни войска, ни сигнальная труба и никакие
угрозы судьбы. Как может не быть бесстрашным тот, кому прият¬
но умереть, если даже тот, кто думает, что душа живет лишь до тех
пор, пока остается в оковах тела, а едва вырвется из них, тотчас рас¬
сеивается, старается быть полезным и после смерти? Ибо хотя он
и скроется от очей наших, однако доблесть и слава его постоянно
приходят на память.
Вспомни, какую пользу приносят нам примеры хороших людей, и
ты поймешь, что память о них так же полезна, как и само присутствие их.
Письмо СШ.
Остерегайся людей
Что ты тревожишься, опасаясь таких вещей, которые могут слу¬
читься, а могут и не случиться, вроде пожара, обвала и других бед¬
ствий, которые хотя иногда и случаются, но не угрожают нам посто¬
янно. Думай и остерегайся того, что постоянно готово поразить нас.
Случайные бедствия вроде кораблекрушения, падения из экипажа,
хотя и тяжки, зато редки. Но жди каждый день какой-нибудь беды от
людей. Укрепись против них и будь осторожен. Никакое бедствие не
случается так часто, не поражает так неожиданно, не подкрадывает¬
ся так незаметно. Гром гремит прежде, чем поднимется буря. Здания
предвещают свое разрушение с треском. Дым возвещает о пожаре.
Опасность же со стороны людей подкрадывается неожиданно, и
чем она ближе, тем тщательнее скрывается. Ты горько ошибаешь¬
ся, если веришь выражению лица людей, приближающихся к тебе.
У них только наружность людей: в душе же это звери. Но и звери
бывают опасны лишь в первый момент встречи, а раз он миновал
благополучно, они не тронут, ибо только нужда заставляет их напа¬
дать, только голод или страх вовлекает в битву. Для человека же до¬
ставляет наслаждение губить своего ближнего.
Итак, всегда помни, что тебе угрожает опасность со стороны
людей, но помни также и о своих обязанностях по отношению к

Молодая римлянка. Художник Г. И. Семирадский

Луций Анней Сенека
291
Письма о жизни и смерти
людям. Остерегайся их, чтобы они не вредили тебе, но не вреди им
сам. Радуйся удаче ближнего, сочувствуй его горю и помни, чего ты
должен опасаться и какие чувства должен выказывать сам. Посту¬
пая так, ты достигнешь если не того, что тебе перестанут вредить,
то хотя бы того, что ты не будешь обманываться.
Насколько можешь, ищи убежища в философии. Она укроет
тебя в своих объятиях. В ее святилище ты будешь если не вполне
безопасен, то все же безопаснее, чем где-либо. Ведь столкновения
с людьми возможны только в том случае, если ты будешь ходить в
одном с ними месте. Но не гордись философией. Для многих, кто
с гордостью рисовался ею, она послужила источником опасностей.
Пусть она исправляет твои пороки, но не обличает чужих. Не укло¬
няйся от общепринятых обычаев, чтобы не казалось, что ты осуж¬
даешь то, чего не делаешь сам. Можно быть мудрым без величия и
не возбуждая к себе зависти других.
Письмо СУ1.
Материальны ли блага
Я запоздал своим ответом на твое письмо не потому, впрочем,
чтобы я был слишком занят — такого оправдания ты от меня не
услышишь. У меня всегда есть время, как оно есть у всякого, кто
только захочет. Дела никого не преследуют. Сами люди ищут их и
воображают, что дела — признак их благосостояния. Но я не от¬
вечал на твой вопрос раньше оттого, что он должен войти в мое
большое сочинение. Ведь ты знаешь, что я пишу трактат по нрав¬
ственной философии, в котором постараюсь изложить все отно¬
сящиеся до нее вопросы. Из-за этого я колебался, отложить ли
ответ на твой вопрос или, хотя я еще не дошел до рассмотрения
его, следует ответить на него вне общего порядка. Наконец, я ре¬
шил, что нехорошо задерживать человека, пришедшего из столь
дальней страны. Поэтому я изложу тебе этот вопрос вне его связи
с целым рядом других подобных вопросов, а затем, если окажет-

Мифологическая сцена «Нефела»
(олицетворение облака). Фрагмент фрески. Помпеи

«С\1
Луций Анней Сенека
293
Письма о жизни и смерти
ся нужным его дополнить, я напишу тебе об этом сам, без твоей
просьбы. Вопросы эти, как и твой вопрос, относятся к разряду тех
вещей, знать которые скорее приятно, чем полезно. Ты спраши¬
ваешь, материальны ли блага? Но благо приносит пользу, следо¬
вательно, оно производит действие, а то, что действует, — матери¬
ально. Благо возбуждает душу и некоторым образом образует ее, а
это свойство материальных предметов. Блага тела — материальны.
Благо человека неизбежно материально, ибо сам он телесен. Все,
что питает человека, поддерживает, охраняет или восстанавливает
его здоровье — материально. Следовательно, и блага его матери¬
альны. Конечно, после этого ты не будешь сомневаться в том, что
и страсти материальны — я говорю уже о том, чего ты не спрашивал, —
так материальны гнев, любовь, скорбь. Если ты сомневаешься в
этом, посмотри, как они меняют выражение лица, заставляют хму¬
рить лоб, улыбаться, краснеть или бледнеть. И неужели ты дума¬
ешь, что столь явственные изменения в теле могут происходить
от причин нематериальных? Если страсти материальны, то мате¬
риальны и душевные болезни: скупость, жестокость, застарелые
пороки, пришедшие в неисправимое состояние, а следовательно,
и злоба, и все виды ее — недоброжелательность, зависть, гордость.
А следовательно, и все блага, во-первых, потому что они проти¬
воположность этим порокам, а во-вторых, потому что они про¬
являются в теле подобными же признаками. В самом деле, раз¬
ве ты не замечал, какую силу взгляду придает храбрость, какую
проницательность — благоразумие, какую скромность и безмя¬
тежность — благочестие, какую ясность — радость, какую жест¬
кость — суровость, какое спокойствие — кротость? Итак, долж¬
ны быть признаны материальными предметы, изменяющие цвети
вид тела, предметы, имеющие влияние на тело. И следовательно,
все добродетели, которые я перечислил, и все, что происходит от
них, — блага. Наконец, нет сомнения, что только тела могут вза¬
имно соприкасаться.

Традиционный древнеримский костюм. Раскрашенная гравюра

255
ш
№12
Луций Анней Сенека
295
Письма о жизни и смерти
Соприкасаться могут лишь материальные вещи, говорит Лукре¬
ций. Между тем все перечисленные мною вещи не производили бы
в теле никаких изменений, если бы не соприкасались с ним: итак,
все они материальны. Наконец, материально все то, что имеет
власть побуждать, задерживать или повелевать. Но разве страх не
удерживает от поступка, смелость не побуждает к нему, храбрость
не дает толчка вперед, осторожность не обуздывает и не останав¬
ливает, радость не возбуждает, печаль не сокрушает? Наконец, все,
что мы делаем, мы делаем в силу побуждений злобы или доброде¬
тели. Но то, что может повелевать телу, материально, что дает силу
телу, — материально. Телесные блага — материальны; благо чело¬
века есть вместе и благо его тела; итак, оно материально.
Я писал все это из угождения тебе. Но мне кажется, ты ответишь
на это: мы играем в пешки. Наше остроумие теряется по пустякам.
Такие вопросы могут сделать нас ученее, но не сделают нас лучше.
Мудрость гораздо очевиднее. Многим нравится играть словами, и
как люди вдаются в излишества в других вещах, так можно преда¬
ваться им и в философии. Мы страдаем от неумеренности во всем, в
том числе и в науках: мы учимся не ради жизни, но ради школы.
ПИСЬМО сххш.
Довольствуйся малым
Совершив путь, скорее неудобный, чем долгий, я прибыл в мое
албанское имение поздно ночью. Там я ничего не застал готовым,
кроме своего аппетита. Но я, усталый, лег в постель, отнесшись к
этой оплошности повара и пекаря довольно благодушно. Я говорил
сам с собой, что ничто не будет в тягость, если ко всему относить¬
ся легко, и что не бывает поводов для негодования, если только не
измышлять их нарочно. Нет хлеба у моего пекаря, но он должен
быть у соседних крестьян, у управляющего, у прислуги. Положим, у
них плохой хлеб. Но что ж! Подождем, и он станет хорошим. Голод
сделает вкусным даже и черный хлеб. Надо только приниматься за
.11

Актер перед выходом на сцену. Фрагмент фрески. Помпеи

'	*Г\ Уф, $	5Г|Г
ж у § \УМ! '*>*
ФЬ^ШК!^11!т *;"
:	<14
Луций Анней Сенека
297
Письма о жизни и смерти
еду не раньше, чем проголодаешься. Итак, я решил ждать и не есть
раньше, чем приготовят хороший хлеб или чем мне перестанет ка¬
заться невкусным плохой.
Необходимо привыкнуть довольствоваться малым. Часто не¬
благоприятные условия времени или места препятствуют испол¬
нению желания даже богатых и знатных людей. Никто не может
иметь все, чего захочет, но всякий может не хотеть того, чего у него
нет, и довольствоваться тем, что под руками. Умеренный аппетит и
желудок, привычный к лишениям, предоставляют нам значитель¬
ную степень свободы. Ты не можешь представить себе, сколько
удовольствия я получил от того, что усталость моя прошла сама по
себе. Мне не пришлось прибегать ни к растираниям, ни к ванне,
ни к какому другому средству, кроме времени. Те силы, которые
были затрачены на труд, восстановил отдых. Он был для меня при¬
ятнее всяких торжественных пиров. Я имел возможность испытать
себя неожиданно. А это самый простой и верный способ. Ибо в тех
случаях, когда человек готовился и решился терпеть, он выкажет
больше твердости, чем у него ее есть на деле. Самые убедительные
доказательства — это те, которые даются без подготовки. Только
они могут дать уверенность в том, что человек способен не только
хладнокровно, но даже с кротостью переносить неприятности, не
сердиться, не ссориться, что он способен, не получив какой-либо
вещи, возместить ее нежеланием ее иметь, и думает, что если ему
чего недостает в жизни, то этого недостает не ему собственно, но его
привычкам. Мы только тогда бываем способны понять, как много
у нас лишнего, когда лишимся его. Мы им пользуемся не потому,
чтобы оно было необходимо, но потому, что оно у нас есть. Сколь
много вещей мы приобретаем сами, сколь много приготовляют для
нас другие, только потому, что эти вещи есть еще у многих других.
В числе причин наших несчастий не малую роль играет то, что мы
живем по примеру других людей и образуем свою жизнь не соглас¬
но разуму, но согласно общепринятым обычаям. Тому, чему мы не

шпшш
нШВшшню
Песня без слов. Фрагмент. Художник Ф. Лейтон
ШШШШШШШШШШШЙ:

Луций Анней Сенека
299	Письма о жизни и смерти
стали бы подражать, если б это делали немногие, мы подражаем,
как только оно станет общепринятым, как будто оно сделается от
этого лучше. И вместо правды мы руководствуемся заблуждения¬
ми, лишь бы они были общераспространенными.
Так, например, теперь принято ездить в сопровождении отря¬
да нумидийских всадников и целого войска скороходов. Считается
неприличным не посылать вперед глашатаев, которые бы разгоня¬
ли встречных; считается несоответственным сану, если приближе¬
ния знатного человека не возвещают густые облака пыли. Вместе со
свитой ведут нескольких мулов, которые везут кристальные, мур-
ренские и чеканные рукою искусных художников сосуды. Счита¬
ется неприличным везти только такие вьюки, которые безопасно
могут трястись. Далее, везется целая толпа отроков с намазанными
лицами, чтобы солнце или мороз не повредили их нежной кожи.
Считается постыдным не иметь в числе отроков ни одного с такою
нежною кожей, чтобы для поддержания ее свежести были необхо¬
димы особые снадобья.
Всего этого следует избегать. Такие люди насаждают пороки и
разносят их по всему свету. Считаются гнусными люди, которые пе¬
реносят слова, но еще более низки те, которые переносят пороки.
Сама речь их уже вредна. Ибо, если она не окажет своего действия
немедленно, она оставит свои семена в нашей душе, и далее, ког¬
да мы расстанемся с такими людьми, за нами последует зло, кото¬
рое всегда может ожить впоследствии. Как после музыки остаются
в ушах музыкальные мотивы, препятствующие ясному мышлению и
серьезным занятиям, так и речь льстецов и хвалителей дурного оста¬
ется в душе и после того, как перестанешь ее слушать. Нелегко быва¬
ет вырвать из сердца эти сладкие звуки: они преследуют спустя еще
долгое время, и с некоторыми перерывами слова возобновляются.
Итак, следует затыкать свои уши от этих нехороших речей при пер¬
вых же звуках, ибо если только выслушать начало, льстецы стано¬
вятся смелее. И вот до какой проповеди способны они дойти тогда:

Император Каракалла. Античный бюст

Луций Анней Сенека
301
Письма о жизни и смерти
«Добродетель, мудрость и справедливость — пустые звуки. Все
счастье в хорошей жизни: есть, пить, расточать свое наследство —
вот в чем жизнь, вот что значит помнить, что ты смертен. Про¬
ходят дни и минует быстротечная жизнь. Что же думать? Что за
радость быть добродетельным, и в течение жизни, в которой не
всегда будут доступны наслаждения, даже и в то время, когда мож¬
но им предаваться, когда сама природа их требует, предписывать
себе умеренность, предвосхищая смерть, и заранее отказывая себе
в том, что она отнимет у нас. Нет у тебя ни любовницы, ни отрока,
который возбуждал бы ее ревность. Постоянно ты трезв, обеда¬
ешь так, как будто тебе придется показать свою расходную книж¬
ку строгому отцу. Это называется не жить, но только смотреть,
как живут другие. Не безумно ли копить имущество для своего
наследника и отказывать себе во всем, зная, что богатое наслед¬
ство только обращает друзей во врагов? Ибо, чем больше останет¬
ся после тебя, тем больше будет радоваться твоей смерти твой на¬
следник. Не ставь ни в грош этих мрачных и подозрительных цен¬
зоров чужой жизни, врагов самих себя, публичных наставников,
и не сомневайся, что приятная жизнь предпочтительнее их хоро¬
шего мнения».
Таких речей следует избегать не менее, чем сирен, плывя мимо
которых Одиссей велел привязать себя. В них та же сила. Также
заставят они забыть отечество, родных, друзей, добродетель и вов¬
лекут в самый пагубный образ жизни. Не гораздо ли лучше неиз¬
менно преследовать свою цель и вести такой образ жизни, что¬
бы лишь то, что праведно, было приятно. А это так и будет, если
мы поймем, что существует два рода вещей, из которых одни нас
манят, другие страшат: так нас манят богатства, страсти, красо¬
та, честолюбие и другие радости жизни. Напротив, нас страшат
труды, смерть, страдание, бесславие, нищета. Мы должны стре¬
миться к тому, чтобы не желать первых и не страшиться вторых.
Напротив, будем воевать с ними и будем избегать того, что нас

дауажвтегз
Танцующая вакханка. Фрагмент фрески. Помпеи
УУ<ДУЙ1>1Г<Г
шшш
Ш|
V
шщ
ШМеЩ
11
ж
ОяП
Ш

дииидиииим
Луций Анней Сенека
манит, и стремиться к тому, что нас страшит. Обрати внимание на
различие в походке тех, кто поднимается по лестнице, и тех, кто
спускается. Те, кто спускается, откидывают корпус назад; под¬
нимаясь, напротив, наклоняют его вперед. При спускании центр
тяжести перемещается вперед; при восхождении, напротив того,
он отодвигается назад. Когда мы предаемся страстям, мы спуска¬
емся; ведя трудовую и суровую жизнь, — поднимаемся. Итак, в
первом случае будем обуздывать себя, во втором — поощрять.
Впрочем, по-моему, вредны не только те, кто открыто поощ¬
ряет страсти и порицает страх и страдание — вещи сами по себе
ужасные. Не менее вредны и те люди, которые, прикрываясь име¬
нем стоиков, прельщают нас пороками. Такие люди говорят, на¬
пример: «Только мудрец и ученый может быть хорошим любов¬
ником. Только он способен понять это искусство. Только мудрый
умеет разумно есть и пить. Итак, займемся решением вопроса, до
какого возраста можно любить отроков». Все это занесено к нам
греками. Мы же послушаем лучше такие речи: «Никто не бывает
добродетельным от природы. Добродетели надо учиться.
Страсти — нечто низкое и мелкое и не имеют никакой цены: они
у нас общи с бессловесными животными и доставляют лишь нич¬
тожное, жалкое удовлетворение. Слава нечто суетное, непрочное,
изменчивое, как ветер. Бедность тяжела только для того, кто ее
боится. В смерти нет зла, она единственный справедливый и об¬
щий для всех закон. Суеверие — ребяческое заблуждение; оно за¬
ставляет бояться тех, кого следует любить, и оскорблять тех, кого
надо чтить. Ибо что хуже: не верить в богов или оскорблять их?»
Вот что следует учить и заучивать. Философия не должна зани¬
маться выискиванием оправданий для порока. Трудно надеяться
на выздоровление больного, если сам врач поощряет его к невоз¬
держности.
303
Письма о жизни и смерти

УДК 87.3(0)
ББК 94(37)
С 31
Луций Анней Сенека
Письма о жизни и смерти
Подготовка издания: В. П. Бутромеев, В. В. Бутромеев
Луций Анней Сенека
С 31 Письма о жизни и смерти / перевод с латинского Пл. Краснова / под ред. В. П. Бутромеева, В. В. Бутромеева. — М.
ОЛМА Медиа Групп, 2011. — 304 с: ил (Мир в картинках).
ISBN 978-5-373-04076-1
УДК 87.3(0)
ББК 94(37)
«Письма о жизни и смерти» римского философа Луция Аннея Сенеки (4 г. до н. э. — 65 г. н. э.) — одно из наиболее знаменитых
сочинений, в котором излагаются нравственные основы философии стоицизма.
ISBN 978-5-373-04076-1
На стр. 1: Сенека. Фрагмент картины «Смерть Сенеки». Художник П.-П. Рубенс
На стр. 2: Смерть Сенеки. Художник П.-П. Рубенс
На стр. 3: Смерть Сенеки. Художник Ж.-Л. Давид
Принципиальный макет,
серийное оформление: В. П. Бутромеев, В. В. Бутромеев
Оформление орнаментальных рамок: Н. В. Сухарева
Редактор по иллюстрациям: М. П. Сенющенкова
Корректура: И. Б. Бондарева, Г. Л. Кузнецова, Т. С. Каменева
Подписано в печать 21.02.2011.
Формат 84 х 108 У16. Гарнитура ^хуФпС. Печать офсетная.
Бумага мелованная. Уел. печ. л. 31,92.
Изд. номер ОП-11-0877-ПИК
Тираж 10 000 экз. Заказ № К0601
ЗАО «ОЛМА Медиа Групп»
129626, Москва, Проспект Мира, 102, стр. 12
Почтовый адрес: 143421, Московская область,
Красногорский район, 26-й км автодороги «Балтия»,
Бизнес-парк «Рига Лэнд», стр. 3
www.olmamedia.ru
Отпечатано в Китае
©Бутромеев В. В., Бутромеев В. П., принципиальный ориги¬
нал-макет, подготовка текста, подбор иллюстраций, внешнее
и внутреннее оформление, 2010
©ЗАО «ОЛМА Медиа Групп», издание, 2011

Электронный вариант книги
Скан, обработка, формат: тагцак1961

/
КЛАССИКА
В
ИЛЛЮСТРАЦИЯ)
ISBN 978-5-373-04076-1
«Письма о жизни и смерти» римского
философа Луция Аннея Сенеки (4 г. до н.э.
65 г. н. э.) — одно из наиболее знаменитых
сочинении, в котором излагаются нравственные
основы философии стоицизма
Система взглядов и нравственная позиция
Сенеки оказали сильное влияние не только
на его современников, но и на мыслящих
людей всех последующих поколении
Книга проиллюстрирована
ПРОИЗВЕДЕНИЯМИ ЖИВОПИСИ
785
www.olmamedia.ru

!СЬМА О ЖИ
И СМЕРТМ
КЛАССИКА
В
ИЛЛЮСТРАЦИЯ)
КЛАССИКА В ИЛЛЮСТРАЦИЯХ