И 3 Д А Т Е Л ЬСТВО
ЦК ВЛКСМ
«МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ»
19 6 5
Scan AAW

А. М и t Я1 t d
iiuiw
'j? 'И ( о & д л
ллокмаш

Вечерами, когда солнце опускалось за синюю гору,
на краю лагеря зажигали костер. Постреливая
желтыми углями, он принимался за свое веселое дело —
грел, светил. Его пламя прыгало по сухим сучьям,
раскачивалось на них, тянулось к небу. Прыгали,
раскачивались, тянулись к небу тени ребят. А сами ребята
сидели смирно, смотрели в огонь и слушали сказки.
Был двадцать один лагерный вечер, и столько же
было сказок.
Рассказывал их светлоглазый человек, знающий
множество интересных историй. Из корней дерева он
умеет сделать почти живое сказочное существо.
Увидит мыльный пузырь и расскажет, как легкомысленно
поступил тот, забыв своего отца — старое сморщенное
мыло. Он знает, как борются настоящие люди с темными
силами старого мира, знаком с мальчиком, который
сделал гордый кораблик, по имени «Аврора».
Зовут этого сказочника Анатолий Васильевич
Митяев.
Ребята слушали его и сами выбирали, кого из
героев сказок взять им в друзья, кому сочувствовать,
кому подражать.
Интересно, а какие герои больше понравятся тебе?

ГОРДЫЙ КОРАБЛИК
ил-был мальчишка, очень похожий на
тебя. Может, только озорничал чуть
поменьше. Да вот в чем еще разница могла быть: если ты
мечтаешь стать летчиком, то мальчишка мечтал плавать на
корабле. Он любил море, хотя и не видел его ни разу, любил
матросов, корабли и больше всего крейсер «Аврору».
Однажды этот мальчишка забрался на старый чердак,
всунул в ручку двери палку, чтобы мелюзга к нему со двора не
влезла, и начал что-то пилить и строгать. Когда спустился он
с чердака, то позвал с собой всех любопытных и пошел к
ручью. В руках у него был кораблик. Пятеро матросов,
вырезанных из бересты, стояли на его палубе как настоящие, широко
расставив ноги; на борту карандашом было написано:
«Аврора». И всем, кто умел читать, представился кораблик не
дощечкой с мачтой, а легендарным балтийским крейсером,
которого так боятся капиталисты.
У ручья засучил мальчишка штаны, вошел в воду и пустил
кораблик плыть. Поплыла «Аврора», а мальчишка и все, кто
был с ним, пошли по берегу.
Мелькали под корабликом стаи пескарей, кружились над
ним стрекозы, а ручей нес его на своих крошечных волнах все
5

дальше, все быстрее. Поселка, где жил мальчишка, уже не
было видно, маленькие ребята уже давно домой вернулись — все
плыла «Аврора». И мальчишка бежал по берегу.
Наконец пришло время ему возвращаться: берега ручья
стали топкими, наступишь — нога чуть не вся в черную жижу
уходит; кое-где камыш из болота торчит, шуршит на ветру,
о чем-то шепчется; вдали лес синий; белые облака над ним
стоят недвижно, словно разглядывают, что в его чаще
делается. Помахал мальчишка своему кораблику на прощание
рукой. Приказ матросам крикнул: «Нигде и никогда не
сдаваться!» — и домой пошел. Дома мальчишке от родителей попало,
чтобы в другой раз не уходил далеко.
Но на этом сказка не кончается. Начинается только.
Ночь настала — плыла «Аврора». Огибала камни,
обросшие водорослями, под упавшими деревьями проскальзывала.
Шумел по обоим берегам ручья лес. Изредка филин
страшным голосом кричал с дерева, волки в чащобе выли, но пятеро
матросов ничего не боялись и стояли на палубе твердо,
широко расставив ноги. На рассвете ручей влился в лесное озеро.
Половина дня понадобилась, чтобы пересечь его. А как
пересек кораблик озеро, подхватила его речка, вытекавшая оттуда.
Еще неделю плыл кораблик по речке до большой реки и еще
месяц по большой реке до моря.
От воды потемнел кораблик, а береста, из которой
матросы были вырезаны, стала коричневой. Казалось, что моряки
на ветру да на солнце загорели. И когда проплывали они
мимо городов, под мостами, у пристаней, люди, видевшие их,
улыбались и кричали: «Счастливого плавания!»
Пятеро матросов ничего не отвечали им — они выполняли
свою корабельную службу и думали о расставании с родными
берегами, о том, как встретят их жители неведомых земель.
...До чего же велико море! Днем матросы «Авроры»
видели только солнце, облака да волны, ночью — волны, облака
да звезды. И больше ничего. Кораблик поднимался на белую
верхушку волны, скользил по зеленому склону вниз, потом
начинал тихо взбираться вверх на другую волну и снова сколь-
6

зил вниз. Вверх-вниз, вверх-вниз — так десять тысяч раз за
день. Море есть море.
Много дней и ночей прошло, прежде чем вдали
показалась темная неровная полоска — это была земля чужой
страны. Первыми «Аврору» увидели рыбаки, поднимавшие из
моря длинные сети. Молодой рыбак, одетый в куртку из
жесткого брезента, вслух прочел название кораблика, что-то сказал
товарищам. Они оставили свою работу, выпрямились в
черных смоленых лодках и, размахивая широкими шляпами,
улыбаясь, запели песню. Даже не зная чужого языка, можно
было догадаться, что это за песня. Это была песня, в
припеве которой есть такие слова:
Москва моя,
Ты самая любимая!..
7

Что и говорить, услышать человеческие голоса после
стольких дней плавания в суровом, неспокойном море было очень
приятно. И в тысячу раз приятнее было чувствовать, что о
твоей стране знают, поют о ней. Матросам захотелось даже
сплясать «Яблочко». Но они не стали делать этого. Ведь они
стояли на бессменной вахте.
Соленые ветры не переставали дуть вдоль берега.
«Аврора» то удалялась, то приближалась к нему.
И каждый раз люди, видя ее, запевали песню, в которой
называли Москву самой любимой. Бывало, на берегу
собирались целые толпы. Тогда песня заглушала грохот волн
и провожала «Аврору» до самого горизонта. Пятеро
матросов, уплывая, видели, как удаляются от них улыбающиеся
мужчины, женщины, дети, взлетающие в воздух шляпы,
косынки, похожие на птиц моря — чаек.
Однажды ветер пригнал кораблик к скалистому островку,
а волны вынесли его на камни. На этом, возможно, и
окончилось бы плавание, если бы на острове не стоял маяк да не
было бы сторожа, а к сторожу не приехала бы в гости внучка.
Маленькая девочка, собирая раковины, увидела кораблик
и печальных матросов. Она сразу поняла, что у
мореплавателей неприятность, и побежала к дедушке.
Старый сторож сам в молодости плавал по морям. Он
и теперь носил под теплой вязаной курткой полосатую
тельняшку и курил глиняную матросскую трубку. Он взял в свои
неразгибающиеся пальцы кораблик и несколько раз прочел
его название. Потом, хотя дедушка был хромым — его
ранили во время войны фашисты, — стал приплясывать на месте.
— Здравствуйте, славные моряки! — говорил он, глядя на
команду «Авроры». — Очень хорошо, что завернули ко мне на
маяк. Для нас с внучкой этот день будет праздником... Ты
знаешь, внучка, откуда пожаловали гости? Из Советского
Союза. Там такие старики, как я, не работают на сырых маяках.
И у них очень много времени, чтобы играть с внучатами.
— Давай оставим матросов у нас. На всю жизнь, —
предложила девочка, — они мне очень понравились.
8

— Нет, — ответил старый моряк, — они не могут
принадлежать нам двоим. «Аврору» ждут все бедные люди на
берегах всех морей, всех рек, всех озер и всех океанов. Пусть
плывут они дальше. Вспомни: когда на маяк прилетает
первая ласточка, мы начинаем ждать теплых дней. И они
непременно приходят. Ласточка — вестница тепла. А этот
кораблик — вестник счастливой жизни, которая непременно
придет ко всем людям... Теперь я поставлю его на солнышко,
9

чтобы он просох получше, и матросы пусть погреются, а ты,
внучка, принеси карандаш: надо подновить название
кораблика.
Когда корабль просох, старик осторожно спустил его на
воду. Шумная волна подхватила «Аврору» и понесла в
море. Сторож маяка посадил на плечо девочку. Так стоял он,
пока кораблик не скрылся. Девочка махала рукой, а старик
пел:
Москва моя,
Ты самая любимая!..
Пятеро матросов на «Авроре» чувствовали себя
превосходно. Соленые брызги скатывались с них, крепчавший ветер
весело гудел в мачте. И не знали матросы, с жителями каких
стран предстояло еще им встретиться. Не знали они также и
того, что в это время около маяка вынырнула подводная
лодка. С нее сошел на остров человек, на морской фуражке
которого там, где у наших моряков звездочка и якорь, была
укреплена золотая змея, вставшая на хвост.
— Эй, ты! Хромая треска! — крикнул сторожу человек
со змеей на фуражке. — Не проплывал ли здесь игрушечный
корабль «Аврора»? Если ты поможешь нам найти его и
уничтожить, капиталисты дадут тебе много денег, и ты сможешь
жить в теплом доме. Если же ты скроешь что-нибудь, тебе
придется доживать жизнь в тюрьме.
— Здесь не проплывал такой корабль, — ответил сторож
твердо. — Ты, внучка, тоже не видела?
— Нет, такого корабля я не видела, — сказала девочка.
Она тут же стала играть в раковины, боясь, как бы
человек со змеей на фуражке не увидел ее волнения.
Когда лодка, похожая на громадную серую акулу, ушла
под воду, старик погладил девочку по белым волосикам и
сказал ей, что она очень хорошая внучка. Он набил свою
глиняную трубку табаком, сел на камень и о чем-то задумался.
Пятеро матросов на «Авроре» одновременно услышали
гул. Он становился с каждой минутой громче и ближе. Это
10

не был гул воды и ветра. За свое долгое плавание матросы
очень хорошо узнали все звуки моря — и когда оно
спокойно и когда бушует. Это гудели самолеты. Их было так
много, что они закрыли собой солнце, черная тень легла на море.
Самолеты, на крыльях которых были золотые изогнутые змеи,
разыскивали кораблик с гордым именем «Аврора».
В это же время с двух сторон в море появились корабли.
Над каждым из них вился флаг с золотой змеей. Как две
серые стены, надвигались они на маленький кораблик.
Нет, не испугались пятеро матросов — они помнили
приказ мальчишки, который вырезал их из бересты в поселке
у крохотного ручья: «Нигде и никогда не сдаваться!» Они
стояли на палубе, широко расставив ноги, как всегда, твердо.
Летчики со змеями на шлемах заметили их. Черные
бомбы упали из самолетов и с воем понеслись на кораблик.
Ударили с двух сторон орудия кораблей — засвистели снаряды.
Потом на мгновение все стихло. Было слышно даже, как поет
ветер в крохотной мачте «Авроры». И тут по всему морю
поднялись вдруг огромные водяные столбы.
11

Кораблик, подхваченный водяным смерчем, взлетел
высоко в воздух, потом нырнул в бушующую глубину, но скоро
вынырнул. Вся его команда — пятеро матросов — стояла,
как всегда, на местах и отважно глядела вперед. А из
самолетов падали бомбы, с кораблей летели снаряды. И белые
водяные столбы появлялись над свинцовой поверхностью моря
и рушились с грохотом. Однако кораблик оставался
невредимым.
Тогда летчики в шлемах со змеями повернули свои
самолеты и полетели сказать капиталистам о том, что ни
уничтожить, ни остановить «Аврору» невозможно. «Аврора»,
взлетая с одной волны на другую, плыла между кораблей, на
флагах которых извивались золотые змеи. Черные стволы пушек
поворачивались вслед кораблику. Но это не испугало пятерых
матросов. Широко расставив ноги, они, как всегда, твердо
стояли на палубе. Море обдавало их солеными брызгами.
Ветер весело гудел в мачте и понемногу разгонял дым
окончившегося сражения.
Наконец стало видно солнце. Ослепительным шаром
опускалось оно к горизонту, где вечернее небо соединялось с
водой. От солнца до самой «Авроры» по волнам тянулась
сверкающая дорога. «Аврора» плыла по этой дороге. Ее ждали
люди в других странах.

ШАПКА-ХРАБРЕЦОВКА
ед Иван и его внук Ваня жили на
пасеке, ухаживали за пчелами. Дед Иван
был совсем старый. Но его глаза смотрели зорко, а руки, хотя
и вспухли жилы на них и пальцы плохо гнулись, делали все
так ловко, что ни одной пчеле он ни разу крыла не помял.
Пчелы знали пасечника, не кусали его. Наверное, они
считали деда самой большой, самой трудолюбивой и самой умной
пчелой.
Ваня тоже знал пчелиные повадки. И его пчелы не
трогали. Возвращаясь из деревни на пчельник, мальчик приносил
деду поесть и рассказывал разные новости. Пчелы не любят
шума, поэтому в сторожке не было радио.
Каждый раз Ваня рассказывал хорошие новости: жизнь
кругом была хорошая. Но однажды пришел он с тревожной
вестью. В далекой стране, где теплое море с голубой водой,
где горы зеленые от подножий до вершин, фашисты решили
казнить человека, у которого было очень доброе сердце.
Мстили ему фашисты за то, что он сражался с ними во время
войны. Тогда не удалось поймать его. Схватили они его теперь.
Доброму человеку — а звали его Костас — оставалось
жить всего две недели.
13

Дед Иван и внук опечалились. Только пчелы ничего не
понимали: как светлые капли они исчезали в прозрачном
воздухе над лугами и возвращались с тяжелыми сладкими
ношами.
— Эх, дед, дед! Достать бы шапку-невидимку... Дошел бы
я до той тюрьмы, посбивал бы все замки. Выпустил бы Коста-
са на свободу. Да вот беда, нет теперь таких шапок...
Дед Иван долго молчал, а потом заговорил:
— Верно, шапок-невидимок теперь нет. Раньше были —
все сносились. Только я тебе, внук, скажу, нынче время не
такое, чтобы человек на хорошее дело шел невидимым. Ни к
чему это. Если сил у тебя хватит, дам я тебе шапку иную, шапку-
храбрецовку. Будешь ты шагать в ней, и все тебя будут видеть.
Пока шапку не снимешь, пуля тебя не достанет, сабля не
зацепит... Я по себе знаю. Когда я в этой шапке перед врагами
появлялся, бежали они от меня в страхе. Буденный мне, бойцу
своему, эту шапку дал. А шили ее женщины Красной Пресни;
место такое в Москве есть, оно кровью рабочих полито.
— Дойду, дед! — обрадовался Ваня. — Доставай шапку
скорее.
Пошел дед Иван в сторожку, вынул из окованного
сундучка шапку-храбрецовку, надел на внука. Потом обнял
Ванюшу и дал последний наказ:
— Смотри, шапку дорогой не оброни. Беда будет.
Все колхозники провожали Ваню, все желали удачи.
Ванины товарищи с горном, с барабаном, с красным пионерским
знаменем провожали его дальше всех. Остановились они на
высоком бугре. А дальше Ваня один пошел...
Не близок был путь до тюрьмы, где в узкой, холодной
темнице сидел Костас. Пересек Ваня свою страну. Потом еще
две страны — из конца в конец.
По горам, по долинам, по берегу теплого моря мальчик
торопился к тюрьме. Как еда кончалась, он заходил в любой
дом, и там кормили его. В одном доме стал он садиться за
стол, снял шапку-храбрецовку и хотел повесить ее на
вешалку.
14

— Стой! — закричал хозяин. — Откуда взялась тут
вешалка? У меня ее не было.
Замер Ваня с протянутой рукой. Смотрит, а вешалки уж
нет. Она будто растаяла.
— Берегись! — сказал хозяин дома. — Это фашист
Эсэсовец был тут. Он и камнем, и зверем, и даже человеком может
прикинуться, как прикинулся сейчас вешалкой. Его послали
за твоей шапкой.
После этого перестал Ваня снимать шапку. Знал он, что
Эсэсовец идет за ним по пятам.
Тюрьму, где Костас ждал казни, фашисты построили в
таком месте, что на сто километров вокруг не было ни души.
Деревни, какие близко к тюрьме стояли, они сожгли дотла.
Пастухов, охотников и рыбаков прогнали. У дорог и тропинок
поставили на вышках пулеметы. Около этих пулеметов и
начиналась самая трудная дорога.
Посмотрел мальчик издалека на вышки, дедову шапку
поправил и зашагал без страха и сомнения вперед. Увидели его
фашисты. Пули, как градовый дождь, ударили. Пыль на
дороге подняли. С кустов посыпались сбитые листья. Только
надежно хранила Ваню шапка, ни одна пуля его не коснулась.
Испугались фашисты, никогда они такого не видали. Кинулись
от пулеметов вниз, скрылись в лесу. А Ваня торопился
дальше — до казни Костаса оставалось три дня и две ночи.
Устал Ваня, пить ему захотелось. Услышал он — в
стороне ручей шумит. Пошел к нему. Прежде чем наклониться
к воде, осмотрелся по сторонам — Эсэсовца нигде не видно
Птицы поют в небе, над цветами жуки летают, холодные струи
в ручье тихо свиваются друг с другом, траву колышут у
берегов. Встал Ваня перед водой на колени, только хотел глоток
сделать, как плеснула вдруг мутная волна. Мальчик едва
успел отскочить в сторону — это Эсэсовец волной обратился,
хотел с Ваниной головы шапку-храбрецовку смыть.
«Нет, не буду пить из ручья, — подумал мальчик, —
терпеть надо. Шапку потеряю, не спасу Костаса». А Эсэсовец
понял, что мальчик устал, и начал ему под ноги бросаться —
15

то вывороченным корнем, то острым камнем... Только Ваня
замечал, где корни и камни настоящие, а где нет — у таких
и травка не растет и букашки не бегают, боятся. Пытался
Эсэсовец веткой обернуться и сбить с Вани шапку. Но и тут-
у него ничего не вышло. Разглядел мальчик эту ветку —
листья на ней будто из железа были, жесткие, неподвижные.
А на других ветках листочки легко качались на своих
черешках, солнышко сквозь них просвечивало.

К вечеру, когда за вершиной горы скрылось солнце,
потянуло из ущелий прохладой, и Ване стало шагать полегче.
Далекие, высокие горы — и камни на них и леса — видны были,
как днем.
А низкие горы потемнели, там легли сиреневые тени, синий
туман стал закрывать их от глаз. «До чего же хорошо тут! —
подумал Ваня. — А люди мучаются. Самого лучшего человека
казнь ждет...»

Дорога, по которой шел Ваня, стала совсем узкой. Сжали
ее с двух сторон голые скалы. Луна прорезала облака
багровым диском. Все стихло кругом. Показалось Ване, что ветер
навсегда улетел в эту ночь с земли: и деревья, обвитые
плющом, и птицы в гнездах, и бабочки под листьями, и ручьи,
падавшие с уступов, — все словно окаменело и стало таким
же тяжелым, как горы. Почувствовал мальчик, что очень
устал.
Стал Ваня думать, как войдет в темницу к Костасу, как
обнимет его, расскажет про деда, про всех людей, которые
помогали в трудной дороге. И мальчику почудилось, что
навстречу идет Костас, протягивает руки, закованные в кандалы.
Прижался Ваня к его груди, и так стало мальчику хорошо и
тепло, как никогда еще не было.
На мгновение очнулся Ваня — не Костаса он обнимал,
а край скалы, нагревшейся за день. Пронеслась тревога в
голове — не имеет он права заснуть! Но сон не боится
храбрецов. Храбрые тоже спят. И Ваня уснул. Успел только
застегнуть на крючки шапку-храбрецовку.
А Эсэсовец обернулся ржавчиной и вместе с росой выпал
на железные крючки и петли шапки. Перегрыз он их и
обернулся ураганным ветром. Пронесся ветер, прошумел над
Ваней и сдул шапку-храбрецовку. Проснулся мальчик, вскинул
руки к голове... а шапки нет. Филином захохотал Эсэсовец,
и хохот его долго еще отдавался по ущельям.
Фашисты надели мальчику стальные наручники. К
рассвету привели его в тюрьму. Бросили в темницу Костаса.
— Вот тебе твой освободитель, — сказали они, — и его
казним вместе с тобой...
Заплакал Ваня. Слезы бежали по запыленному лицу. Это
были не слезы страха. Это были слезы горькой обиды и
большой досады на самого себя. Не мог простить себе Ваня, что
потерял шапку-храбрецовку. Костас нежно гладил мальчика
по голове, тихо позванивали кандалы на его руках. И хотя
Ваня не знал языка, на котором говорил Костас, но понимал,
что зовет он его быть до конца мужественным.
18

А Эсэсовец тем временем добежал до главного фашиста
и преподнес ему шапку-храбрецовку. Обрадовался главный
фашист. Сразу решил шапку примерить. Но только он надел
ее, как скорчился весь. Показалось ему, что упала на голову
каменная глыба. Глаза у него выпучились, нос сплющился,
скулы пошли вширь. Свалился фашист на пол и на
четвереньках бросился в сторону от шапки. Не знал фашист, что
только честный и добрый человек, у которого в сердце есть
любовь к людям, мог носить ее.
Решили фашисты шапку-храбрецовку уничтожить. Взяли
топор, положили на широкий пенек и начали рубить. Но
топор затупился, согнулся, а шапка была цела. Бросили ее
в костер. Догорел костер, потухли угли, а шапке ничего не
сделалось. Тогда привязали к ней свинцовый шар и бросили
в озеро на самом глубоком месте.
Фашисты не могли скрыть радости: похвалились в своих
фашистских газетах, что Ваня в тюрьме, а его шапка
спрятана и найти ее невозможно.
...В тех горах, что окружали тюрьму, жил парнишка
Никое. Когда-то вся его семья жила там, растила виноград.
Фашисты сожгли дом Никоса, отца, мать, братьев и сестер
убили. Остался парнишка сиротой, но со своих родных мест
не ушел далеко. Он отыскал небольшую пещеру — она ему
стала вместо дома. Ел Никое грибы да орехи, из родников пил
воду со сладкими ягодами. А дел у него было много: ветки
деревьев спутаются — распрямит их; птенцы из гнезда
выпадут — подберет и в гнездо положит; рыбьи мальки после
разлива дорогу к реке не могут найти — он им канавку
прокопает.
Никое стал шапку-храбрецовку искать.
Много по берегам рек и озер ходил Никое. И вдруг он
увидел примятую траву. Что-то тяжелое тащили по траве.
«Уж не шар ли свинцовый?» — подумал он. Пошел по следу
Никое. Дошел до воды. Курточку и старенькие штаны
сбросил одним махом. И нырнул в самую глубину. Открыл он
глаза в воде. В желтом полумраке увидел водоросли, рыб и
20

у корней кувшинки шапку-храбрецовку. Свинцовый шар
в тину ушел, а шапка лежит вся на виду. Старой зазубренной
раковиной перепилил Никое веревку и достал шапку.
Никогда он таких шапок не видел. С маленьким
козырьком, с острым верхом, как у богатырского шлема. Сорвал
Никое алую гвоздику, приколол ее на шапку и тропинками,
которые были известны ему одному, заспешил к тюрьме.
Вовремя оказался у тюрьмы Никое. Фашисты уже вывели
из камеры Костаса и Ваню. Человек с добрым сердцем и
мальчик, прижавшись друг к другу, шли к месту казни.
Опешили конвоиры, когда перед ними появился Никое
в шапке-храбрецовке. Бросились наутек.
Со сторожевых вышек ударили по храбрецам из пулеметов.
Но Никое обнял Костаса и Ваню, и пули только буравили
дорогу у их ног и с визгом отскакивали от камней в стороны.
Шапка буденновского бойца надежно хранила жизнь трех
товарищей. Невредимыми они уходили в горы. Там, за горами,
ждала их жизнь, полная борьбы. И шапка-храбрецовка
должна была еще не раз сослужить им службу.

КЛЕНОВЫЙ ОСЕННИК
ногие из вас, верно, замечали, что в
самый разгар лета, когда об осени никто
не вспоминает, вдруг появится на зеленой березе желтый
лист. Если бы вы умели разгадывать тайны, вы не смотрели
бы на желтый лист в июле равнодушно: он крошечная дверца
от тайны. Я сегодня открою ее вам. Только одно условие:
не старайтесь воспользоваться ею так, как воспользовался
Кузьма Полкапли ума. О нем я вам тоже расскажу.
В последний день весны под теплым дождиком, под
веселой радугой, под раскатами грома родился осенник (у
каждого дерева, как бы велико оно ни было, у каждого кустика, как
бы ни был он мал, в конце весны рождается по одному осен-
нику). Пока осенник рос и набирался сил, он никуда не
отлучался из зарослей травы. Это не потому, что он кого-то боялся:
его не трогали ни лесные мыши, ни мохнатые гусеницы, ни
птицы. Серенький осенник был так застенчив и скромен, что
даже майских жуков считал в тысячу раз важнее и интереснее
себя.
Осенники сразу принимаются за работу. Начинают делать
краски. Желтые краски делают из солнечных лучей, красные—
из огненных отблесков молний, из лунного сияния — краски
22

бледные и нежные, как сама Луна. Только осенникам известен
секрет приготовления этих красок. А возможно, нет у них
никакого секрета, кроме секрета великого трудолюбия.
Ни один осенник за всю свою жизнь ни разу не сомкнет
глаз, не возьмет в рот ни пищи, ни воды, боясь, что труд
останется незавершенным. А жизнь у осенников совсем короткая —
от конца весны до конца осени. Вполне вероятно, если бы
спали они, пили, ели вдоволь, то жили бы дольше.
Осенник, о котором эта сказка, родился под кленом. Чтобы
не спутать его с другими, давайте звать его Кленовым.
Вообще-то у осенников нет имен и фамилий. Для них невозможно
придумать имена: ведь их понадобилось бы столько, сколько
деревьев и кустов на земле!
Кленовый осенник работал, как все, круглые сутки и
складывал готовые краски в тюбики из полых стеблей осота.
Чтобы убедиться, хороши ли краски, однажды он испробовал их,
покрасив один зеленый лист в желтый цвет. Краска легла
ровно на глянцевую поверхность, на тонкие ветвистые жилки.
Это было в июле. Не зная тайны осенников, тогда, конечно,
никто не обратил внимания на желтую звезду, вспыхнувшую
вдруг среди темной и сочной зелени.
Недолго любовался своей работой осенник. Убедившись,
что его краски — настоящие краски золотой осени, он без
передышки стал наполнять ими тюбик за тюбиком. Громадное
дерево, под которым он жил, в намеченное природой время
должно было стать желтым, оранжевым, красным — похожим
на кусок облака, плывущего ветреным вечером по небу. А стать
оно могло таким, как вы уже догадались, только с помощью
осенника.
Но пора познакомиться с человеком — по имени Кузьма
Полкапли ума. Знакомство не из приятных. Однако что
делать!
Кузьме было десять лет от роду. За это огромное по
сравнению с жизнью осенника время он ничего не успел смастерить,
ничем не порадовал родителей и товарищей. А были ли у него
товарищи? Нет, пожалуй, не было. Друзья в чем-то главном
23

одинаковы. Второго же такого лентяя, как Кузьма Полкапли
ума, не найти во всем городе.
Как-то Кузьма Полкапли ума набил карманы пиджака
мелкими камнями и пошел в парк стрелять из рогатки птиц.
Птицы знали рогаточника по коричневой кепке с пуговицей и
разлетелись, как только увидели его. Злой Кузьма Полкапли ума
постреливал в стволы деревьев, как вдруг заметил осенника.

Первым желанием рогаточника было подстрелить его. Он
резинку уже натянул, но в последнее мгновение передумал,
спрятался за деревом и, не мигая, стал следить за странным
существом. А Кленовый осенник — это был он, — ничего не
подозревая, таскал и таскал свои тюбики с краской. Около того
места, где они лежали, рабочие вырыли канаву для укладки
труб. Опасаясь, как бы краски не засыпали землей, осенник
нашел для них укромное местечко.
«Вот так чудо!» — подумал Кузьма Полкапли ума и, когда
осенник, закончив работу, присел передохнуть, бросился к
нему. Осенник вовремя заметил опасность. Он метнулся в густую
траву газона. Кузьма Полкапли ума стал бить по траве своим
пиджаком, стараясь накрыть осенника. И погиб бы
трудолюбивый мастер — не раздайся свист и не схвати сторож парка
озорника за руку.
— Да я тут ловил... — начал объяснять Кузьма Полкапли
ума, но, решив, что сторож все равно не поверит, скорчил
жалостливую гримасу и, получив помилование, пошел домой,
захватив с собой все краски осенника.
Кузьма Полкапли ума не знал, что в засохших стеблях
хранятся краски. Он обнаружил это случайно, расковыряв одну
из трубок. Тут же ему захотелось что-нибудь нарисовать. Он
подобрал голубиное перо и, орудуя им, как кистью, стал
разрисовывать афишу, наклеенную на заборе. И, странное дело,
самый небрежный мазок превращался мгновенно в золотой
кленовый лист. Скоро на месте скучной серой афиши была гора
листьев — желтых, оранжевых, чуть зеленоватых посередине,
огненно-красных по краям. Листья были так хороши, так
похожи на настоящие, что хотелось брать их за длинные упругие
черешки и собирать в большие радостные букеты.
— Это ты нарисовал, малыш? — услышал вдруг Кузьма
Полкапли ума голос. Он хотел задать стрекача, но, увидев
над собой доброе лицо человека и его ласковые глаза,
смотревшие из-под полей мягкой шляпы, остался на месте.
— Да, я... — неуверенно протянул Кузьма Пол капли ума.
— У тебя же настоящий талант, мой милый! Но почему
25

ты рисуешь на афишах? У тебя нет бумаги? Или ты просто
хотел порадовать прохожих этой солнечной картиной?
— Хотел порадовать... — буркнул Кузьма Полкапли ума
и, почувствовав себя увереннее, добавил: — Мне не жалко,
пусть смотрят.
Человек в мягкой шляпе — а это был старый художник —
написал на блокнотном листочке свой адрес и велел
обязательно прийти к нему со всеми рисунками, которые есть
у Кузьмы.
Пока художник объяснял, как к нему лучше добраться,
около осенней картины собралось много людей. Даже
троллейбус, спешивший по графику от одной остановки к другой,
пришлось остановить водителю: пассажиры, изумленные
красотой осенних листьев, попросили сделать это. Все вслух
восхищались невиданным мастерством и жалели, что нельзя
снять картину с забора и отнести в музей.
— Слышишь, что говорят люди? — улыбался старый
художник. — Они не ошибаются. У тебя великое будущее,
мальчик.
Кузьма Полкапли ума целый день рисовал на больших
листах бумаги осенние картины. Он и в школу не пошел из-за
этого. А когда к нему пришли ребята, чтобы отчитать за
прогул, встретил их с гордо поднятой головой. Школьники в
другое время дали бы крепкую нахлобучку лодырю, а теперь
молча стояли как зачарованные. Потом на цыпочках вышли
они на лестницу. Один из них проговорил:
— Вот так Кузьма! Палата ума!
Слухи о художнике Кузьме разнеслись по всему городу.
Даже из других мест стали приезжать люди, чтобы посмотреть
на картины, равных которым не было ни в одном музее мира.
С ними могли сравниться только картины самой природы.
Было решено в самом большом зале города открыть выставку
картин Кузьмы.
Последние дни лета, когда весь город жил разговорами
о необыкновенном художнике, Кленовый осенник провел
в страшном смятении. Большего горя у него не могло быть,
26

большей беды у него не могло случиться. Узнав, что
пропали краски, он сразу же принялся делать новые. Но ведь
невозможно сделать за несколько суток то, на что ушло целых
три месяца. К тому же дни стали короче и небо часто
заволакивали мглистые тучи, лили дожди — все кругом было серым
и тусклым.
И еще боялся осенник, что снова появится мальчишка и
снова начнет бить пиджаком по траве, охотясь за ним. Не знал
Кленовый осенник, что Кузьма Полкапли ума пуще всего на
свете остерегался, как бы не узнали люди происхождения
чудесных красок. Он обходил парк стороной и отговаривал
других ходить туда.
Пришла первая осенняя ночь. Все осенники — сколько их
было на земле — взяли краски и взобрались на свои кусты
и деревья. Устроившись в трещинах коры, балансируя на
тоненьких веточках, они красили листья. Вспыхнули багровым
огнем кусты жимолости, на ряды лип словно опустилось
желтое тончайшее полотно, фиолетовыми стали шары
подстриженного боярышника, вереницы берез по косогорам превратились
в золотые паруса фантастических флотилий, уплывавших
в синие дали. От этого праздника красок людей охватывали
восторг и неясная тревога.
Кленовый осенник тоже начал красить листья своего клена.
Но как мало красок было у него! Их хватило только на то,
чтобы покрасить листья около самого ствола. И клен стал
похож на огромную лампу — под высоким абажуром из
зеленых листьев горел узкий огонь из листьев желтых. Скоро
желтые листья опали с клена^ как и со всех деревьев. А
зеленые провисели, удивляя людей, до самых холодов. Только
морозный ветер оторвал их от веток и засыпал снегом.
Кузьма Полкапли ума не ходил в парк и не видел
странного клена. Об осеннике, у которого украл чудесные краски,
он и думать забыл, а с нетерпением ждал, когда откроется
выставка. Все картины в дорогих рамах уже висели на стенах
зала. Около касс, где продавались билеты на выставку,
толпилось каждый день множество людей.
28

В день открытия Кузьму первого с почетом провели на
выставку. Он к тому времени научился с достоинством кланяться
и держать себя так, как подобает знаменитому мастеру. Стоя
в распахнутых дверях, Кузьма Полкапли ума поклонился всем
и движением руки, медленным и величественным, пригласил
входить. Люди вошли. И возглас недоумения вырвался у всех.
В дорогих рамах ничего не было. Листы бумаги валялись под
ними на полу, потемневшие и скрученные. С ними случилось
то, что неизбежно случается с осенними листьями. Такое уж
свойство имеют краски, сделанные осенниками.

ТАЕЖНАЯ СКАЗКА
Маши и ее брата не было ни отца, ни
матери. Они жили вдвоем в большом
городе, в многоэтажном доме из оранжевых кирпичей. Каждый
год, как только начиналось лето, брат и сестра расставались:
Маша уезжала в лагерь, а брат отправлялся в тайгу искать
руду. Осенью они встречались в своем доме. К тому времени
пионерские лагеря закрывались. И геологам в тайге нельзя
было работать: реки там замерзали до дна, земля
затвердевала, как камень, а деревья до самых макушек заносило
снегом.
В этот раз, как всегда, геолог проводил сестренку в лагерь,
а сам поехал в аэропорт. Там он сел в самолет и полетел
в таежный город.
На аэродроме таежного города геолог пересел с большого
самолета в маленький, который летел туда, где уже работали
его товарищи. Но случилось так, что в тех местах прошли
проливные дожди. Они размыли полянку, на которой можно было
приземлиться. Пришлось летчику сажать самолет километрах
в двухстах в стороне.
Геолог оказался на берегу реки, по которой можно было
доплыть до места.
30

Из сухих бревен он связал плот, положил на него вещевой
мешок, сам встал на плот с длинным шестом в руках. И
поплыл.
Река была неширокой, неглубокой, очень быстрой. Она
весело бежала в каменистых берегах, и геолог рассчитывал
суток за трое добраться до места работы. Но чем дальше он
плыл, тем тише текла река, тем глубже она становилась.
Скоро длинный шест не стал доставать дна.
Геолог догадался, в чем дело: где-то впереди случился
обвал. Он перегородил реку, как плотина. «Ну что ж! —
подумал геолог. — Доплыву до завала и дальше пойду пешком».
Река разлилась широким озером. На ее поверхности
кружились воронки, кое-где из-под воды торчали верхушки
кустов. «Надо быть ближе к берегу», — подумал геолог. И
только так он подумал, около плота обозначилась широкая струя.
Она пересекала озеро. Геолог изо всех сил начал работать
шестом. Но плот не слушался. Через мгновение,
подхваченный течением, он мчался к противоположному берегу. Река,
не осилив завала, нашла себе другой путь: размыла
песчаные бугры и хлынула в узкую долину.
Мимо плота проносились верхушки затопленных деревьев.
Геолог хотел схватиться за них. Но не решился: он не был
уверен, удастся ли ему удержать плот. Плот с вещевым
мешком, где была еда, где были топор и спички, мог вырваться
из-под ног. Тогда геолог остался бы на дереве посреди воды
и ничто уж не спасло бы его. «Будь что будет!» — решил
геолог. Он привязал вещевой мешок к бревнам, лег на плот и
вцепился в него руками.
Поток ревел в долине. Он захлестывал плот, кружил его,
ударял о деревья.
«Только бы не порвались веревки», — думал геолог. И еще
он думал о сестренке, которая теперь может остаться совсем
одна.
День кончался. В темнеющем небе кружили испуганные
птицы. А плот все плыл и плыл неизвестно куда.
31

Когда совсем стемнело, вода стала убывать. Разлившись
по долине, она сквозь мох просачивалась в землю. И плот
остановился, зацепившись за вывороченный корень елки.
Геолог поднялся на ноги, осмотрелся. Ему показалось, что
он видит огонь. «Кажется, спасся», — вслух подумал геолог,
вскинул за плечи вещевой мешок, засунул за пояс топор и
пошел по колено в воде туда, где мерцала оранжевая точка.
Так шел он очень долго, может, половину ночи. И, наконец,
подошел к костру. Костер был похож на лесной пожар.
Жарко, с треском горели в нем целые стволы елей и пихт. На
бревне, которое лежало в развилках берез, росших по краям
костра, висел котел. Котел был так велик, что в нем целиком
поместилась бы лосиная туша. Так было и на самом деле — в
котле варился лось.
Геолог никак не мог понять, почему все такое большое.
Но если бы он подошел к костру с другой стороны, он понял
бы, он увидел бы там Последнего шамана.
Когда-то на земле было много шаманов. Они жили в
тайге, в тундре, жили по всему берегу холодного океана. Люди
должны были отдавать им лучшие меха, самых красивых
девушек шаманы брали себе в жены, каждый, в чьей упряжке
появлялся резвый олень, был обязан отвести его шаману.
Когда по холодному океану поплыли пароходы, а над
тундрой полетели самолеты, когда в тайге начали строить
заводы, люди перестали бояться шаманов. И шаманам
пришлось самим ловить рыбу, охотиться, пасти оленей. Шаманов
не стало. Остался только один шаман, Последний. Был он
злее и хитрее других, был он громадного роста. Он ушел
в безлюдные места и жил там в одиночестве.
Геолог медленно шел вокруг огня и чуть не наткнулся на
огромные подошвы стоптанных меховых сапог. Геолог
посмотрел вверх — на него смотрели два косых глаза. В них,
как в мутных зеркалах, металось отражение пламени костра.
Над глазами, закрывая лоб, возвышался чум из облезлых
шкур: он был шапкой Последнему шаману. Из подбородка
росло корявое, сучковатое дерево. У Последнего шамана не
32

было своей бороды. Чтобы быть похожим на мужчину, он еще
в молодости рассек себе подбородок и посадил на нем
ивовый куст.
Из темноты на мягких лапах вышли три рыси. Не спуская
желтых глаз с геолога, они легко прыгнули на шаманскую
бороду и замерли там, прижавшись к сучьям.
Шаман встал, ударом руки стряхнул лесных кошек на
землю и стал доставать из котла мясо. Великан разодрал тушу
лося на куски и, присев на корточки, протянул пудовый кусок
геологу. Геолог, поднатужившись, принял в обе руки
угощение.
Шаман ел мясо. Кости кидал рысям.
— Я знаю все звезды, стоящие на небе, — заговорил вдруг
Последний шаман. — Я знаю звезды, которые по ночам
падают в тайгу. А теперь я вижу летающие звезды. Скажи, тебе
приходилось видать такие?
— Да, приходилось. Это космические корабли, — ответил
геолог.
— Все может быть, — после молчания проговорил
Последний шаман. — Человек с нарт пересел на летающую звезду.
Он едет теперь не по тундре — по небу. Когда-нибудь вы,
люди, научитесь ездить по Солнцу. Но разве вы стали от этого
лучше? По моей-то тропе вы тоже ходите! Я протоптал ее по
гарям, в болотах, она начинается около вашей прямой дороги,
а кончается тут. Я слышу, и сейчас идет по ней человек.
Шаман замолчал. Он не сказал больше ни слова. Он даже
ни разу не посмотрел в сторону геолога, будто того и не было
у костра. Доев мясо, шаман тут же, где сидел, лег и уснул.
Не спали рыси, которые снова забрались в шаманскую
бороду.
И геолог не спал. Ему надо было хорошенько подумать обо
всем. Ему надо было что-то делать. Но что? К тому же сюда
шел человек. Кто он? Может быть, станет он товарищем
геологу. Двоим легче выбираться из беды.
Человек пришел под вечер другого дня. Это был охотник.
Ни ружья, ни даже ножа у него не было. Зато нес он на пле-
33

чах тяжелый тюк соболиных шкурок. Охотник сбросил тюк
у костра, примостился рядом и уснул: он был усталым и
измученным.
— Этот человек не увидел даже меня! — захохотал
Последний шаман. Он снял с костра котел, выплеснул из него
воду, взвалил на спину и, ломая кусты, пригибая молодые
деревца, пошел по тайге. Он шел в ту сторону, где поднималась
в небо гора, из вершины которой курился зеленоватый дым.
Геологу не терпелось поговорить с охотником. Но разбудить
его было невозможно. Он проснулся сам только на заре.
Увидев чужого человека, охотник бросился к тюку шкурок,
но, убедившись, что никто не трогал их, рассказал геологу
о том, что произошло с ним.
Он шел в тайгу на охоту. Как-то на свежей тропе (ему
показалось, что протоптана она медведями) он увидел
соболиную ловушку. В ней был зверек. Охотник пошел по тропе и
нашел еще соболя в ловушке, чуть дальше — третьего.
Охотник обрадовался. «Кто-то расставил ловушки и забыл про них,
конечно, — думал он. — Хорошо! Мне не придется гоняться
за зверем и мерзнуть в тайге». Так шел он по этой странной
тропе через сопки, гари, болота и все находил соболей. Их уже
было так много, что он бросил ружье и патроны. Шкурки всё
прибавлялись. Охотник валился
с ног под их грузом, и тогда, чтобы
стало легче, бросил он в болото
свой нож и трубку свою тоже
бросил: ведь она весила столько,
сколько шкурка.
— Последнего соболя я нашел
недалеко отсюда, — похвалился
охотник. — Мне одному не донести
всего. Давай пойдем вместе. Всё,
что найдем еще, мы разделим
пополам. Но за то, что я тебе покажу
эту счастливую тропу, ты поможешь
мне нести пушнину домой.
35

В это время из тайги на поляну вышел Последний шаман.
Его голова с чумом, сдвинутым на затылок, возвышалась над
деревьями. В руке, обернутой шкурой, он держал котел. Стенки
котла были красными, от них шел жар. Шаманская одежда
пахла паленым. Листья березы, оказавшиеся рядом с котлом,
вспыхнули желтыми огоньками и тут же осыпались черным
пеплом.
— Поди ко мне, удачливый охотник, — сказал шаман. —
Тебя привела сюда жадность. Эти соболи мои, это я расставил
ловушки на тропе. Ты взял шкурки, не спросив цены. И я сам
назначу цену. Цена такая — быть тебе с этого дня камнем. —
Тут Последний шаман высоко поднял котел, наполненный
жидким камнем, который он достал из глубины горы, и облил
им охотника.
Какое-то время сквозь камень было видно охотника.
Камень быстро остывал, темнел, сжимался. Скоро валялся во
мху кусок гранита с ладонь. И никто не сказал бы, что в нем
спрятан человек.
— Тебя принесла ко мне вода! — крикнул геологу
Последний шаман. — И сейчас ты не в моей власти. Но я
дождусь, когда ты покажешь свою жадность или трусость, и тогда
я оболью жидким камнем и тебя.
Геолог ничего не сказал Последнему шаману. Ему было
жалко охотника. И еще было жалко сестричку. Теперь ей
придется жить одной в доме из оранжевых кирпичей. Как только
начнется осень, она станет смотреть на улицу, по которой
бегут автобусы, будет ждать, не выйдет ли из автобуса на
остановке под липой ее брат. В ожидании пройдет зима, и тогда
скажут ей соседи, что не надо ждать брата. Он больше не
приедет домой — так случалось не однажды с геологами...
Наступила осень. В тайге осыпалась желтая хвоя с
лиственниц, хвоя елей и кедров потемнела, стала жесткой, как
проволока. Геолог готовился к зиме. Он построил землянку,
натаскал сухого валежника. С собой у него были рыболовные
лески. Он сделал из них петли и ловил птиц. И рыбу тоже
ловил в ручье, который протекал неподалеку.
36

Что бы ни делал геолог, он не переставал думать о
сестренке. Как дать ей весточку о себе? Попадались ему в петли утки,
летевшие с севера в теплые края. Геолог привязывал к лапкам
крохотные письма на березовой коре и выпускал уток на волю.
«Может быть, дойдет письмо, — думал он. — Ведь всякое
случается».
Однажды к геологу подошел Последний шаман.
— Эй, человек! Собирайся, пойдешь со мной к горе,
внутри которой кипят камни. Я начинаю мерзнуть тут. Для тебя
тоже найдется место в теплой, как печка, пещере.
— Никуда не пойду, — ответил геолог. — Мне и тут
хорошо.
— Ладно, — угрюмо произнес Последний шаман. —
Оставайся. Но ты все равно не вернешься домой. Ты смелый,
честный, и твоя совесть не даст тебе уйти отсюда до конца жизни.
Знай же: черные камни на этой поляне — люди. И этих
людей можно спасти, если очистить от лишайников и грязи
камни, а потом отнести их с моей тропы на вашу прямую
дорогу.
Шаман согнал рысей с ивовой бороды и ушел в тайгу.
Скоро шаман вернулся с черным камнем — он был больше
землянки геолога. Шаман расколол камень на мелкие куски и
разбросал их по поляне. Потом он принес котел болотной
жижи и облил ею все камни. Они стали совсем одинаковые —
и те, где были люди, и обыкновенные камни. После этого
шаман ушел к горе, над вершиной которой курился дымок. За
хозяином ушли рыси.
«Вот я на свободе, — подумал геолог, когда за сопкой
скрылась островерхая шапка-чум. — Только как же я уйду
отсюда, если тут останутся люди? Кроме меня, никто не
спасет их. И как отличить камень, в котором есть человек, от
простого камня? Остается одно — перенести все камни до
последнего на прямую дорогу. Чтобы сделать это, не хватит жизни.
Прав был шаман, когда посулил мне смерть здесь».
И все же геолог решил остаться в тайге. Пока не выпал
снег, он собрал камни в кучу. Стал отмывать их.
37

Вода в ручье была уже такой холодной, что жгла кожу на
руках, как огонь. Геолог развел костер. Грел около него руки.
Но это не помогало — пальцы у него скоро скрючились,
распухли, кожа потрескалась и стала красной, как на лапах
гусей.
Со стороны холодного океана приплыли низкие тучи. Из них
падали редкие снежинки. Снежинки были прозрачными
ледяными звездочками. Но когда они опускались на лицо геолога,
ему казалось, что это частички белого огня: так обжигали они.

Подули ветры. Берега ручья покрылись хрусткими льдинками.
На валунах, лежавших в ручье, намерзли ледяные шишки.
Мыть камни стало еще труднее.
Каждый раз, засыпая на постели из еловых веток в
землянке, геолог вспоминал свою сестренку. Часто она снилась ему.
Однажды приснилось, будто говорит он с сестрой по телефону.
Он рассказал, что случилось с ним, и просил не плакать,
набраться терпения и ждать его. А сестренка уговаривала
оставить камни в тайге и идти, пока есть силы, домой.
«Ты замерзнешь в своей одежде, — говорила сестренка,—
у тебя даже шапки нет! А какие башмаки на ногах? Подошвы
оторвались, носки выглядывают наружу. Подумай сам, когда
выпадет много снега, ты уже не сможешь ловить петлями птиц:
они попрячутся от холода. И ручей твой промерзнет до дна,
и вся рыба уйдет в далекие омуты. Что же ты будешь есть
тогда?»
«Брось всё, иди домой. Я так соскучилась по тебе, —
говорила девочка. — А дома у нас теплые батареи. А как ярко
горят электрические лампочки! Иди домой. Ты людей не
спасешь все равно, но сам погибнешь. Да и стоит ли их спасать?
Ведь они сделали что-то нехорошее, раз Последний шаман
смог облить их жидким камнем».
«Я знаю что делать! — слышался ему радостный голосок.—
Ты сразу, как дойдешь до первой деревни, расскажешь обо
всем. Тогда пойдут в тайгу охотники на широких лыжах, в
шубах, с ружьями, с собаками. Тогда полетят в тайгу вертолеты.
С них по веревочным лестницам спустятся люди и увезут все
камни до одного. Ведь правильно я говорю? Правильно? Я
теперь буду каждый день выходить на остановку автобуса и
встречу тебя скоро».
Такие были сны у геолога. И то, что будто бы говорила
ему сестренка, на самом деле он говорил себе сам. Во сне
сестренке он ничего не возражал. А наяву он возражал себе
так: да, одежда никуда не годится, да, есть скоро будет нечего.
Но пока я буду ходить за помощью, Последний шаман соберет
все камни в свой огромный черный котел и унесет неизвестно
39

куда. Тогда люди навеки останутся в камне. А ведь их вина
не так тяжела, чтобы искупать ее ценой жизни. Они
станут хорошими, когда вернутся домой, где их тоже ждут
дети.
Несколько дней геолог потратил на то, чтобы запастись
едой и починить одежду. Из шкурок зайцев он сшил себе
меховые чулки. Вещевой мешок распорол и сделал из него
накидку и капюшон, который можно было надевать на кепку.
Накидка, надетая на куртку, не пропускала ветер.
Рыбу и птиц геолог выпотрошил и подвесил на березу,
которая росла у землянки. Их сразу хватило морозом. Они могли
теперь храниться долго. Это был неприкосновенный запас.
Между тем ручей почти замерз. На середине его в узкой
трещинке еще бежала вода. Геолог топором вырубал во льду
углубление и в нем, как в тазу, отмывал камни.
Наступил день, когда ручья не стало. На его месте
сверкала извилистая полоска льда. Геолог стал оттирать грязь
снегом. Грязь примерзла к корявой поверхности камней. И тогда
геолог решил отогревать камни под курткой на груди. От
тепла человеческого тела промерзшие камни теплели. Болотная
грязь легко сходила с них.
Однажды геолог задержал в руке теплый камень. И вдруг
сквозь черные бугорки проглянули очертания маленькой
человеческой фигурки. «Очень ослаб я, — подумал геолог, — мне
начинают казаться невозможные вещи». Но когда посмотрел
он еще раз, то убедился, что это не кажется ему. Так было
на самом деле — от тепла его сердца камень, в который
Последний шаман заточил человека, стал прозрачным.
Ох, как обрадовался геолог! Теперь не надо было нести на
прямую дорогу все камни. Теперь он знал, как отличить камни
с людьми от обычных. Но греть промерзшие камни было
тяжелее, чем мыть их в ледяном ручье. От холода сердце у
геолога стало болеть. А ведь ничто не болит так горько, как
сердце!
Закружили метели над тайгой. Гнулись под напором ветра
деревья, скрипели, стонали, как живые. Все звери, все птицы
40

попрятались. А геолог, коченея сам, в землянке, обросшей
инеем, отогревал камни.
За метелями пришли крепкие морозы. Они так заморозили
деревья, что стволы лопались с треском, похожим на
выстрелы. Однажды геолог даже подумал, что идут по тайге
охотники и палят из ружей. Но это было не так. Тайга стояла
кругом дикая, и жили в ней сейчас только геолог, только
люди, замурованные в камни, да Последний шаман.
Геолог нашел еще камни с людьми. Среди них был камень
со знакомым охотником. «Потерпи, — сказал геолог и
погрозил пальцем, — сам виноват. В другой раз не польстишься
на легкую наживу, неделю побегаешь по тайге, чтобы честно
поймать соболя». Жить геологу стало веселее. Ни морозов, ни
волков, которые серым кольцом окружили землянку, он теперь
не боялся. Да и зима подходила к концу.
Когда вышло на синее небо теплое солнышко и полетели
к океану из южных стран белые лебеди, по сырой, непросохшей
от талых вод тайге пришел к геологу Последний шаман. Был
он заспанный, угрюмый. Рыси, сидевшие на сучьях его бороды,
казались злее, чем осенью. На их боках клочьями висела
шерсть.
— Ты жив, человек? — насмешливо сказал Последний
шаман. — И все надеешься освободить из камня тех, кого
я загнал туда? Напрасно стараешься. Да они и не стоят того,
чтобы смелый, как ты, погибал в тайге. Уходи отсюда, не
мешай мне жить.
— Потерпи немного. Мне надо собраться, — ответил
геолог. — Я уйду и унесу с собой вот эти камни. А гору пустых
оставлю тебе.
— Ты нашел их? — закричал Последний шаман.
Он швырнул на землю шапку из старого чума. И она
рассыпалась, подняв клубы пыли. С храбрым, честным человеком
ничего не мог поделать шаман: он не имел над ним силы.
Тогда он принялся в ярости вырывать из земли деревья.
Геолог уже отошел от землянки на добрый десяток
километров, а все еще слышал, как стонет и воет Последний ша-
41

ман. Геолог не думал о нем. Он спешил дойти до прямой
дороги, с которой Последний шаман заманил людей на свою
тропу.
Он дошел до этого места. Тогда вынул черные, корявые
камни из-за пазухи и положил их на дорогу. С легким
треском лопнула каменная скорлупа. Из нее вышли человечки.
«До чего же малы они!» — огорчился геолог. Но как только
человечки сделали первые шаги, как только вдохнули
таежный воздух, стали расти и скоро превратились в обычных
людей. Они осторожно пожали руку геологу. Даже не пожали,
чуть дотронулись до нее — рука была вся в трещинах,
распухшая, почерневшая.
Ничего не сказали люди геологу. Только поклонились ему
и пошли прямой дорогой — каждый к своему делу, до
которого не дошел. И геолог не стал их спрашивать ни о чем: он
верил, что теперь они хорошо проживут жизнь.
Геолог вернулся в свой город. Он пришел в
многоэтажный дом из оранжевых кирпичей и, не дожидаясь, пока
опустится лифт, побежал вверх по лестнице. Ему так хотелось
крикнуть сестренке, что он жив, что они снова вместе! Дверь
была заперта. Геолог постучал к соседям. Соседи очень
обрадовались, рассказали ему, как ухаживали за его
сестренкой всю осень и зиму, как проводили ее в пионерский
лагерь.
Геолог тут же поехал к сестричке.
Он сошел с электропоезда на тихой станции. С платформы
увидел голубые домики на далеком пригорке. Увидел белые
палатки и красный флаг на высокой мачте. Под этим флагом
жила его сестренка. Геолог быстро пошагал в лагерь. На
полпути встретились ему пионеры на велосипедах. И хотя
геолог видел, что они страшно торопятся и крутят педали
изо всех сил, он остановил их, чтобы спросить о пионерке
Маше.
Пионеры рассердились, но, когда услышали имя девочки,
вежливо спросили, зачем она понадобилась. Геолог ответил,
что он ее брат.
42

Пионеры повисли тогда на шее у геолога, стали целовать
его. Оказывается, эти ребята нашли в озере за лагерем
кусочек бересты, на котором геолог писал Маше письмо из тайги.
Утки, возвращаясь с юга на север, отдыхали на озере, и одна
из птиц потеряла там это необычное письмо. Пионеры теперь
мчались на почту, чтобы сообщить о беде, в которую попал
Машин брат.
Вечером в лагере был костер. Маша сидела рядом с
братом и не отводила от него глаз. Да и все ребята смотрели
только на геолога. Он рассказывал им эту историю.

ЛАМПОЧКА
С КРАСНОГО БАКЕНА
акен плавал на самой середине реки.
Был он сделан из жести, покрашен
суриком и издали походил на огромный поплавок. Чтобы не уплыл
он никуда, к его днищу была привязана цепь с якорем.
Якорь увяз в глинистом дне и надежно держал бакен
на месте.
На самой верхушке бакена жила лампочка. Обычная
электрическая лампочка, родные сестры которой есть в каждом
доме.
Лампочка родилась на заводе. После того как она
научилась гореть, ей выдали футлярчик из мягкого картона,
поместили в ящик вместе с другими лампочками и повезли.
Лампочка радовалась этому: она знала, что в любом месте, куда
бы ее ни привезли, она будет светить. А это было самым
главным, это было смыслом жизни.
Однажды ящик открылся, и лампочка оказалась в руках
бакенщика. Бакенщик положил ее в карман брезентового
плаща. Вскоре послышался тихий, мерный скрип. Скрипели тихо
и мерно, в лад взмахам весла лодки, на которой плыла она
к бакену.
44

— Ну, вот и хорошо! — сказал бакенщик, когда
установил лампочку на место.
«Да, кажется, неплохо!» — согласилась про себя
лампочка. Бакенщик уплыл, и лампочка принялась с любопытством
рассматривать все вокруг.
Далеко во все стороны, на сколько можно было видеть,
бежали низкие синие волны. Они легонько вскидывали бакен,
бакен плавно переваливался с боку на бок. От этого
постоянного качания у лампочки закружилась голова. Но то ли
потому, что скоро привыкла, то ли потому, что воздух на реке
был таким свежим, лампочка стала чувствовать себя
прекрасно.
Скоро на бакен прилетела белая чайка. Она часто
отдыхала здесь и, чтобы сразу наладить дружеские отношения,
рассказала лампочке о том, что живет у дальнего берега
в камышах, что есть у нее птенцы и что они очень любят
уклеек.
Отдохнув, чайка еще раз поздравила лампочку с
назначением на бакен.
— Очень удачно вы устроились! — крикнула она с
высоты. — Вы совсем не будете терять времени, чтобы добираться
к месту работы.
В воде под бакеном мелькали стаи рыб. На них было
интересно смотреть. Но тут из-за поворота реки, из далекой дали,
где зелень леса сливается с голубым небом, выплыл пароход.
Он был похож на белую гору. Лампочка во все глаза
глядела на него, слушала музыку, которую доносил с палубы
ветер.
Над капитанской рубкой взлетело белым шариком облачко
пара, и над рекой пронесся гудок. Пароход гудел басом. Его
голос понравился лампочке. Она даже подумала, что это при
ветствие ей. И когда бакен подскочил на волнах, катившихся
от парохода, лампочка не рассердилась, а закивала в такт
ударам волн. Ей очень захотелось, чтобы скорее наступила
ночь — тогда бы она показала, как ярко может светить,
показывая путь красавцам пароходам.
45

Ночь была тихая, лунная. Свет луны лежал на реке ровной
полоской, словно с берега до берега перекинулась светлая
тропинка. И от лампочки тоже уходила тропочка. Она то
пропадала, то возникала снова — это потому, что лампочка то
вспыхивала, то гасла. Так вспыхивали и гасли все лампочки
на бакенах, что стояли по обеим берегам реки от самого ее
истока до самого моря. А мимо этих мигающих огоньков
спокойно плыли пароходы, полные людей, и баржи, полные
товаров, и плоты — длинные, сырые, пахнущие сосновым
бором.
Под утро реку, и берега ее, и низины по берегам затянуло
туманом. Лампочка ничего не видела вокруг себя. Позади,
спереди, справа, слева, закрывая воду и небо, неподвижно
лежала сырая мгла. Лампочке, хотя она всю ночь светила и
нагрелась в работе, стало зябко. Но вот вверху начало розоветь: это
пробивались лучи солнца. Солнце поднялось высоко и грело
воздух. Потянул ветерок. Туман зашевелился, словно живой,
и стал таять.
Откуда-то издали донеслись до лампочки крики чайки.
Птица вынырнула из тумана, села на бакен.
— Ну, как дела? — спросила белая чайка лампочку.
— Хорошо! — ответила лампочка и смутилась. — Туман
напугал немножко. Было так одиноко... Я ведь первый раз
вижу туман.
— Совсем не подумала об этом, — сказала чайка, — я-то
знала, что будет туман. Мы, речные жители, чувствуем,
как изменится погода. Мне следовало предупредить тебя.
Сегодня ты можешь спокойно отдыхать: день наступил тихий,
жаркий.
Так стала жить и работать на бакене лампочка.
Однажды под вечер увидела она чайку. Чайка быстро
взмахивала крыльями, летела над самой водой. Она не села на
бакен, как это делала раньше, крикнула на лету: «Будет буря!
Берегись!» — и понеслась к далекому берегу.
«Чудно, — подумала лампочка. — Так тепло на реке!
Может, чайка спутала что-нибудь?»
46

Но тепло и тихо было не долго. Из-Sa края земли, из-за
леса вышла туча. Сначала ее черный клин был чуть виден на
светлом небе. С каждой минутой клин увеличивался, скоро
врезался он в небо и выщербил край его. Ветер пронесся над

рекой, взъерошил волны, подхватил брызги, разбил их в
мелкую водяную пыль и понес. Бакен под ударом ветра вздрогнул,
провалился на мгновение в пустоту. Налетевшая волна не
дала ему падать ниже, ударила в днище, подбросила вверх.
«Началось!» — в тревоге подумала лампочка.
Загремел гром. Вначале он гремел далеко, глухо. Потом
загрохотал над самой лампочкой. Белые раскаленные молнии
рассекали, черную тучу и исчезали в бурлящей воде. Пошел
дождь. Стало темно.
В это время из-за завесы дождя неожиданно, как-то сразу,
появился теплоход.
Огромный, с чуть наклоненной назад трубой, белый, как
цвет вишни, он спокойно плыл по пенным волнам.
Но не его увидела лампочка. Она увидела сначала
яркий свет, который шел из круглых окон теплохода. Там,
в теплых, сухих каютах, горели лампочки. Они горели под
цветными абажурами: под широкими и плоскими, как
китайские шляпы; под тонкими, округлыми, словно громадные
цветы ландыша; горели в узких абажурах, напоминавших
длинные прозрачные рога.
Лампочка загляделась на эту картину и совсем забыла, что
ей самой надо сейчас светить. Ей захотелось на теплоход,
захотелось бежать с грозной и страшной реки в большой
город, где можно попасть в праздничную гирлянду лампочек
или даже в хрустальную люстру театра.
Лампочка решилась. Она приготовилась броситься в воду,
как только теплоход поравняется с бакеном. Кто-то ведь
протянул бы ей руку с его борта! Но тут заметила она, что
теплоход движется прямо на нее, на красный бакен, на мель,
которой бугрилось здесь речное дно. Лампочка вздрогнула и
вспыхнула ярко-ярко.
Теплоход круто повернул. Его высокий белый бок оказался
совсем рядом с бакеном. Мимо лампочки проплыли круглые
светлые окна, шлюпки, закрытые брезентом, мокрый флаг на
корме — он трепетал и бился в порывах ветра. Скоро все это
исчезло в потоках дождя. Лишь вспышки молний на мгнове-
48

ние вырывали из темноты уходивший теплоход. А лампочка
с верхушки бакена, как с крохотного островка, затерянного
в бушующей воде, светила и светила.
Пусть испугалась лампочка. Но она не бросила своего
поста в страшную ночь, когда светить очень трудно. И за это
слава лампочке с красного бакена!

ЮЛЬКА + ПЕТЬКА = ЛЮБОВЬ
и Юлька, ни Петька не знали, что это
любовь. Просто им обоим было очень
хорошо оттого, что оба они живут на земле. Говорили они друг
с другом не чаще, чем с остальными ребятами двора. Но когда
встречались по дороге в булочную или в школьном коридоре,
на Юлькином лице появлялась улыбка, ямочки на щеках
становились глубже. И Петька улыбался, застенчиво, счастливо.
Будто его только что похвалил великий писатель или
космонавт.
Так бы и жили они, целые годы не зная, почему улыбаются
при встречах. Но однажды кто-то написал на стене дома
такую надпись:
С того самого часу жить ребятам стало, ох, как тяжело!
Каждый встречный — и большой и маленький — глядел на
50

них с подозрением и старался сказать что-нибудь обидное.
Казалось, что люди прочли эту надпись так:
ЮЛЬКА + ПЕТЬКА = ВОРЫ.
Теперь при встречах Петька краснел и смотрел на Юльку
озабоченными глазами. Его маленький нос в коричневых
веснушках кривился. А Юлька каждый раз отворачивалась и
старалась поскорее пройти. Юльке было хуже, чем Петьке. Его
родители только посмеялись, а Юлькина мать пустила в ход
ремни, которыми связывали чемоданы.
Что делать, Петька не знал. Знал он только одно —
поскорее замазать надпись на стене. И сделать это надо было
ночью — если бы за этим занятием кто-нибудь увидел
Петьку, то засмеяли бы мальчишку вовсе.
В угловом подъезде дома, в подвальном этаже жил дед
Семеныч. Раньше он работал дворником, а теперь был
пенсионером. Петька набрался храбрости и пошел к нему за
краской: у запасливого деда должна была сохраниться краска,
которой год назад красили дом. Дед Семеныч краску дал, но
за это пришлось Петьке рассказать все о своей и Юлькиной
беде.
Темной ночью, когда Петька замазывал надпись, в своей
комнатушке сердился дед Семеныч. Кто-нибудь скажет:
«Велика важность — старик сердился! Стоит ли на это обращать
внимание, да еще писать об этом?» Стоит, конечно. Семеныч
был не простым стариком, а волшебником. И уж если он
рассердился, то что-то должно было произойти. А сердился он на
глупых людей, которые смеялись над Юлькой и Петькой.
Это все происходило весной.
В начале лета Семеныч отправился на завод, где
работали Юлькины и Петькины родители. Он несколько раз
прошелся мимо проходной завода и вернулся домой. Этого
было достаточно, чтобы завком выделил лагерные
путевки для Юльки и Петьки в одну смену и в один и тот же
лагерь.
51

Лагерная жизнь известная, хорошая жизнь. Семеныч все
знал об этой хорошей жизни, все — от подъема флага до
спуска. Он знал даже день, когда Юлькин отряд пошел в лес за
грибами.
«Случай подходящий», — подумал Семеныч и сделал
так, что Юлька не вернулась в лагерь. Заблудилась Юлька
в лесу.
Вернулся отряд без Юльки. Поднялся в лагере переполох.
Больше всех жалел Юльку Петька. Он побежал к
начальнику лагеря и попросил, чтобы послали на поиски его, Петькин
отряд. Начальник ответил, что пионеры будут сидеть в
палатках, а в лес пойдут взрослые.
Но разве Петька мог сидеть в палатке, когда Юлька,
может быть, плакала где-нибудь в овраге или в болоте?
Дурацкая надпись на стене и насмешки людей ничего не изменили:
если хорошо было жить Петьке на земле, то только потому,
что на этой же земле жила и Юлька. Петька прокрался в
кладовую, взял там вещевой мешок, сунул в него котелок, флягу,
спички, кусок хлеба и ушел в лес.
Дед Семеныч из своей комнатушки видел все, что творится
в лагере, и был очень доволен поступком Петьки. Он выжидал
время, когда надо будет подсказать мальчику, в каком
направлении идти, чтобы встретить Юльку. «Найдет Петька Юльку
в лесу, приведет ее в лагерь, — рассуждал дед, — и тогда уж
никто не будет смеяться над ним. И даже строгая Юлькина
мама поймет, что у дочки есть настоящий друг. А за то, что
есть друг, не бьют ремнем. Радуются этому».
Но вдруг Семеныч перестал видеть лагерь и лес. Стар был
дед и не заметил, как подошла к концу его волшебная сила.
Растерялся старый дворник, стал ругать себя за все, что
натворил. Надо было идти к родителям Петьки и Юльки, сказать,
что их дети по-настоящему в лесу заблудились. Но дед
испугался и не пошел: как школьник, сидел тихо дома и ждал, чем
все это кончится.
К ночи вернулись в лагерь те, кто ходил искать Юльку.
Девочку не нашли. Пионеры старшего отряда разожгли на
52

бугре громадный костер. Пламя бушевало до рассвета и все
звало Юльку... Только пионерка была далеко и не видела
огня.
Петька, как только вышел за ворота лагеря, направился
сразу в березовую рощу. Грибы отряд собирал там. Петька
скоро нашел подтверждение этому — сбитые мухоморы и
обрезанные корешки. Правой стороной роща выходила к полю.
Тут Юлька не могла потеряться. Не могла потеряться она,
если бы все время шла прямо: девочка попала бы к реке и по
берегу сама вышла бы к лагерю. А вот слева роща смыкалась
с мокрым лесом, где росли осины и тощие елки. «Юлю надо
искать там», — рассудил Петька.
Мальчик хотел сразу идти в чащу. Но уж очень неприятно
было наступать на зеленые моховые кочки, которые, как
губки, были пропитаны водой. Петька рассердился на себя за
такие мысли, прыгнул на кочку, приготовился прыгнуть на
другую. «Нет, не здесь вошла Юля в лес, — возникла у него
догадка. — Она в тапочках была и, конечно, не полезла бы
в такую сырость!» Мальчик вернулся на сухое место. Он шел
по песчаному взгорку, заросшему жесткой травой и
брусничником с маленькими глянцевыми листочками. Слева во всю
глубину рощи белели березы, они росли по две, по три, по
четыре от одного корня. На них, как на тончайших колоннах,
высоко лежала зеленая прозрачная крыша — просвеченная
солнцем листва. Справа без ветра дрожали листья
осин. В нижних сухих ветках елок чуть слышно попискивали
крохотные серенькие синички.
Петька слушал синиц, шел по брусничнику, по жесткой
траве и не заметил, как брусничник сменился кустиками
черники, как сухая трава стала сочной, как кончился песчаный
взгорок. Веселых берез уже не было видно, кругом стояли
кривые деревья, обросшие сизым мохом. Будто бородавки,
росли на них темные древесные грибы. На половину живых
веток приходилась половина черных веток без единого листочка.
Тут начиналось болото. «Вот и Юлька так же, как я сейчас,
не заметила, что ушла из рощи в другой лес, — думал Петь-
54

ка. — Может быть, она рядом где-нибудь?» И Петька начал
звать Юльку, аукать. Но никто не отозвался.
Выбирая, где посуше да поудобнее, Петька шел дальше.
Каждый свой шаг он делал так, как сделала бы его Юлька:
куст крапивы она обошла бы, на трухлявый пенек не
наступила бы — вдруг под ним змея?
Летнее солнце долго стоит на небе. И когда наступили
сумерки, Петька валился с ног от усталости. Ночью по болоту
идти нельзя. Мальчик стал готовить ночлег. Нарезал ножом
ивняка, настелил на него камыш, собрал сухие ветки,
насшибал гнилушек. Сидя у маленького дымного костерка, Петька
отпил из фляги несколько глотков воды, отщипнул маленький
кусочек хлеба и начал думать.
Думал он о своей ребячьей жизни: о том, как здорово
влетит ему, когда он вернется в лагерь, о том, что Юлька, может
быть, уж нашлась, а если нет, то как страшно ей сейчас одной
в болоте — без огня, без хлеба и воды. И еще он думал, что
Юлька — самая лучшая девочка на свете. И пусть его
прогонят из лагеря, пусть что хотят сделают с ним — он будет
искать ее, пока не найдет. И еще одно — он сам удивлялся
своей смелости.
Туман на болоте был такой, что скрыл от глаз даже
ближнюю гриву камыша. В небе светила полная луна. Но и ее
Петька не видел, видел он на ее месте большое серое пятно, будто
кто-то незаметно поставил перед Петькой запотевшее стекло.
Шорохи, всплески, шумные вздохи и бульканье слышались со
всех сторон. Петька было подумал, что это камыш шумит и
плещут волны в болотных окнах. Но ветра не было. Это ужи
и гадюки ловили мышей в осоке, и из глубины болота
выходили на поверхность пузыри гнилого воздуха.
«Почему мне не страшно? — спрашивал сам себя
мальчик. — Может быть, потому, что Юля где-то недалеко?»
— Ю-ля! Ю-ля! — крикнул Петька, что было сил. — Ю-ля!
Ответа не было. Только стихли на минуту шорохи. Петь-
кин голос заглушило туманом, запутался голос в чаще
камыша, засосала его черная грязь в трясинах.
55

Всю ночь Петька не сомкнул глаз. Как только наступил
ранний рассвет, он пошел дальше. И снова старался мальчик
идти так, как прошла бы по этим местам девочка в тапочках:
выбирал путь поудобнее, посуше. Петька не был следопытом,
но каждый следопыт на его месте поступил бы
именно так.
Солнце, едва поднявшись над землей, начало жарить
вовсю. Над Петькой кружились роем слепни. Черными
градинами падали они на его лицо, на шею, кусали через рубашку.
Избавиться от них было невозможно. Скоро начала мучать
Петьку жажда. Пить ему хотелось как никогда в жизни. Один
раз он остановился, снял мешок, достал из него флягу с водой.
Фляга была тяжелая и холодная. Петька подержал ее около
воспаленной щеки, потуже забил пробку, сунул флягу в
мешок, завязал его двойным узлом и пошел дальше. Он берег
воду для Юльки.
Наступил полдень. Воздух над болотом звенел на разные
лады. Миллионы букашек, мух, стрекоз, бабочек, жуков
создавали этот звон своими крылышками. Поэтому Петька не
сразу услышал новые звуки, приближавшиеся к нему со
стороны далекого леса. И только когда заглушили они все,
Петька поднял глаза вверх и увидел вертолет. Он летел низко над
болотом. Петька замер на мгновение, потом снял галстук и
начал махать им над головой.
С вертолета тоже увидели мальчика. Машина стала
снижаться, пригибая к земле струей воздуха камыш и осоку.
С Петьки сдуло тюбетейку, но он не побежал за ней, а
смотрел, как летчик открыл дверцу и опустил к Петькиным ногам
веревочную лестницу. Летчик махал рукой, приказывая Петьке
подниматься.
Петька медлил. «Юлю нашли?» — кричал он летчику. Гул
мотора заглушал слова. Летчик покрутил рукой, ткнул
пальцем в свой лоб и показал Петьке большой, крепкий кулак.
Петька, все еще раздумывая, взялся за нижнюю круглую
ступеньку лестницы. «На вертолете мы ее сразу найдем!» —
решил он.
56

На Петькины расспросы летчик отвечать не стал. Когда
вертолет набрал высоту и полетел к лесу, он снова постучал
пальцем по лбу, только на этот раз по Петькиному. И
показалось Петьке, что летчик смотрит на него совсем не сердито.
Сердце у Петьки сжалось в комочек от радостной догадки и
тревожных предчувствий: конечно, Юльку нашли и, конечно,
влетит Петьке по первое число, а может быть, и еще больше.
Промелькнули под вертолетом болото, мокрый лес,
березовая роща. Петька увидел сверху, как вожатые разгоняют
ребят с футбольного поля. Больше Петька ничего не видел: ни
того, как в центре поля приземлился вертолет, ни любопытных
лиц ребят, ни лагерного доктора, ни Юлькиной матери,
которая помогала нести Петьку в изолятор.
К вечеру Петька пришел в сознание. У его постели в белом
халате сидела Юлькина мать. Петьку мучал один вопрос:
«Нашлась ли Юля?» Но он побоялся задать его. Только мать
сама догадалась, она приоткрыла дверь в коридор, и в этой
узенькой щелке показалось улыбающееся, с ямочками на
щеках Юлькино лицо. Юлька руками прижимала к пестрому
сарафану флягу и зачерствевший кусок хлеба, те самые, что
носил Петька с собой по болоту.

СОВЕТ МУДРЕЦА
виду будильник был как все
будильники. Стоял он тоже как все будильники
на этажерке. И, как у всех будильников, было у него только
одно дело: в нужное время подымать с постели хозяина.
Студент Петя каждый день заводил будильник, сдувал
с него пыль, иногда смазывал механизм машинным маслом.
Петя относился к будильнику как к товарищу, дорожил
дружбой с ним и рассчитывал, что будильник не станет его
обманывать. Пете это было очень важно: ведь студенты никогда не
высыпаются и, если улеглись в кровать, готовы спать целые
сутки.
Но что получалось на деле? Пете надо было идти в парк
сажать липы. Будильник позвонил так рано, что Петя в парке
до прихода друзей один посадил все деревья. Потом
будильник позвонил очень поздно, и Петя опоздал на свидание,
которое сам назначил студентке Тоне.
В первый раз Петя ругал будильник, но не очень. Зато
в другой раз ему досталось! Студент швырнул в будильник
букетик незабудок, топал так, что тряслась этажерка, и
ругался:
58

— Эх, ты! Врун несчастный! Бессовестный лжец! Погоди,
я тебя разделаю «под орех».
— Ты знаешь, что это значит? — спросила этажерка, когда
Петя ушел в институт. — Тебя сначала будут строгать
рубанком, потом скоблить ножом, потом тереть наждачной
бумагой, потом пропитают олифой, потом намажут краской,
потом резинкой сделают на тебе узоры, как на ореховой
доске...
— Не продолжай! — испугался будильник. Он поверил
этажерке, ведь она знала все точно, она сама была разделана
именно «под орех».
На этажерке этажом выше жил деревянный восточный
мудрец. Пете подарил его товарищ по институту, который
приехал с Востока. Мудрец день и ночь смотрел в одну точку и,
верно, в подтверждение своих мыслей все время кивал
большой головой.
— Слушайте! — обратился к нему будильник. —
Сделайте, пожалуйста, чтобы исполнилось мое желание. Не хочу я
больше быть будильником.
— Ладно, — проговорил мудрец. — Пусть желание твое
исполнится.
Как только были сказаны эти слова, будильник начал
расти. Рос, рос, вырос и стал похож на человека. Будильник
достал из шкафа Петину рубашку-ковбойку, спортивные брюки,
натянул их на толстый живот, крикнул весело «прощайте» и
вышел из квартиры.
Будильник спускался по лестнице и думал: «Хорошо, что я
догадался бросить свое будильное дело. Уж теперь-то я
избавился от упреков!»
Будильник встал у подъезда, разглядывая, что делается на
улице. На лавочке сидел пожилой мужчина. Он улыбался
прохожим, прохожие улыбались ему и иногда обменивались
несколькими словами. «Вот бы и мне сидеть так на солнышке!»—
подумал будильник. И только он подумал, человек поднялся
и ушел. Человек был пенсионером, он пошел собираться на
рыбную ловлю.
59

Будильник тут же занял лавочку, стал глядеть на прохожих
и улыбаться им. Прохожие тоже отвечали улыбками.
К лавочке подошел мальчишка в красном галстуке.
Он улыбнулся и спросил:
— Скажите, в этом доме есть ржавые кровати или
разбитые радиаторы?
Будильник тоже улыбнулся.
60

— Конечно! И ржавые кровати и разбитые радиаторы есть.
— Может, вы знаете в какой квартире? — оживился
мальчик.
— В пятьдесят седьмой, — не задумываясь, ответил
будильник.
— За мной! — крикнул мальчишка приятелям и помчался
во двор.
— Проходила здесь собака? Рыжая. С большой серебряной
медалью? — обратилась к будильнику старушка.
Она не улыбалась. Ей было не до улыбок. Но будильник
все равно улыбнулся и сказал:
— Проходила. Ее хвост только что торчал из-за газетного
киоска.
Старушка побежала к киоску. А около лавочки
остановился мужчина в тюбетейке. Мужчина был приезжий. На его
плече лежал свернутый в огромную трубу, тяжелый, как
бревно, ковер.
— Где останавливается автобус? — улыбнулся мужчина.
— Здесь, — улыбнулся будильник.
Мужчина сбросил ношу, вытер пот и стал глядеть вдоль
улицы. Пока он стоял, много автобусов проехало мимо, и ни
один не остановился.
— Что же вы меня обманули? — нахмурился приезжий.
— Что же вы меня обманули? — тут же послышался голос
старушки. Ее собака нашлась не за газетным киоском, а за
будкой, где сидел чистильщик башмаков.
— Что же вы меня... — крикнул мальчишка в красном
галстуке.
Он не сказал слова «обманули», потому что был вежлив
со взрослыми. Но все догадались, какого слова не хватало в его
фразе.
Будильник вздрогнул. «Опять меня бранят». Он вспомнил
ссоры с Петей и подумал, что человек в тюбетейке сейчас
швырнет в него пудовым ковром, а старушка натравит собаку.
Будильник встал с лавочки, обхватил живот руками и,
переваливаясь, побежал с улицы.
61

Будильник не умел пользоваться лифтом. В Петину
квартиру он подымался пешком и так устал, что упал около
этажерки. Отдышавшись, он разделся и попросил мудреца
превратить его снова в обычный будильник. «Что же мне теперь
делать? — хныкал будильник. — Может быть, вы, сосед,
посоветуете?»
Мудрец долго не отвечал. За один день он сказал столько,
сколько полагается хорошему мудрецу сказать за всю жизнь.
Но то ли ему стало очень жалко будильник, то ли просто
нельзя было мудрецу не ответить на вопрос, он произнес еще
два слова:
— Перестань обманывать.
Это действительно был мудрый совет. И будильник
перестал врать.
Теперь студент Петя не бросает в будильник цветы, не
топает ногами, не грозит разделать его «под орех».

ЗЛОЙ КОМАР
лесу, на берегу речки, под ореховым
листом жил комар. Был он длинноногий,
длинноносый и тощий, как иголка. Ничем комар не мог
похвастаться: ни видом, ни силой. Правда, на всем белом свете не
было никого злей комара. Но кто же станет хвастаться
злостью? Злые злость напоказ не выставляют.
Комар тоже злость напоказ не выставлял, прикидывался
добреньким, ласковым. Прилег как-то под ореховый куст заяц.
Комар тут как тут. Начал кружиться над ним. «3-з-заинька,
з-з-замучился. Глаз-з-зки з-з-закрывай, з-з-засыпай». Как заяц
заснул, комар тут же впился ему в ухо.
Всем в лесу опротивел комар. И был он этим очень
доволен. Стал он считать себя почти счастливым. Почему почти?
Вот почему. На речном обрыве рос дуб. С восхода до заката
держал он на солнышке свои желуди, чтобы они вызрели
хорошенько, а на комара не обращал никакого внимания, даже не
замечал его, даже не знал, что живет по соседству с ним.
Пробовал комар укусить дуб. Но только свернул нос
набок — кора у дуба крепкая, как камень. И вот, чтобы
опротиветь и дубу и стать самым счастливым на свете, придумал
комар одну подлость.
63

Как-то причалила к берегу лодка. Из лодки вышел
рыболов. Под обрывом поставил он палатку. Неподалеку развел
костер и повесил над ним на треноге чайник. Пока чай грелся,
рыболов закинул в реку удочку и стал ловить рыбу. Увидел
все это комар, подлетел к дубу и начал пищать:
— Слушай, сосед, давай спорить, кто больше шума
подымет.
Удивился дуб, хотел от комара веткой отмахнуться, но уж
очень смешным показалось ему предложение. И он согласился.
Зажужжал комар, замахал крыльями. Дуб чуть вершиной
качнул — заглушил комара.
— Победил ты меня, — запищал комар. — Ничего не
скажешь, ты сильнее шумишь. Давай теперь спорить, кто
рыболова отсюда прогонит. Ты или я?
Подлетел комар к рыболову, стал кружиться над ним.
Замахал рыболов руками, воротник поднял, кепку на уши
надвинул. Вернулся комар к дубу, сел на его корень, стал
жаловаться:
— Ух, старался я, старался. Из сил выбился. А прогнать
рыболова не смог. И ты, дуб, тоже не прогонишь.
— Да ты соображаешь, что говоришь? — громыхнул дуб.—
Да я его, знаешь, как!..
— Как? Не з-з-знаю, — пискнул комар.
Тут начал раскачиваться дуб, чтобы грохнуться с обрыва
и придавить рыболова, палатку, лодку и чайник с кипятком.
Качнулся дуб раз, другой, третий. Остановился: «А зачем же
я это буду делать?»
— Н-н-ну, з-з-забоялся! — запищал снизу комар.
«Вот ты, оказывается, какой!» — сказал про себя дуб
и с самой верхней ветки сбросил спелый желудь. Желудь попал
в комара, и от комара ничего не осталось. Даже мокрого места.

ПРОБОЧНАЯ ГОЛОВА
о дворе ребята делали снежную
крепость. Мальчишке попалась под руку
пробка. «Как бы ее пристроить в игре?» — подумал
мальчишка. Он взял веточку и насадил на нее пробку. Получился
человечек. «Будешь комендантам крепости», — сказал
мальчишка и поставил человечка на снеговую стену.
Вечером ребята ушли домой. Началась метель. С темного
неба сыпался снег. Человечек с пробочной головой все стоял
на стене. Но вот он почувствовал, что его заносит, и стал
ругаться.
— Эй, ты! — кричал он снегу. — Или не знаешь, что я
комендант? Я тебя растоплю...
А снег летел и летел. Было его так много, что он засыпал
и человечка и всю крепость.
Человечек лежал в сугробе. Настала весна. Снег вокруг
начал таять. Капли просачивались до самой земли. И по
земле под снегом побежал ручеек.
— Теперь держись! — кричал снегу человечек с пробочной
головой. — Я обещал растопить тебя, я это и сделаю...
Настал день, когда сугроб растаял. Маленький ручеек
стал большим. Волны подхватили человечка с пробочной го-
65

ловой и понесли. «Ну и натворил я дел, — восхищался
человечек собой, — хоть бы где был клочок снега! Все превратил
в воду».
По берегам ручья чернела земля. Из нее к большому
теплому солнцу тянулись травинки. Человечек с пробочной
головой жмурился и колотил по воде ногами. Делал он это ради
удовольствия. Выбраться на берег из такого бурного ручья
было невозможно. А утонуть он не боялся, он знал, что пробка
не тонет.
Ручей влился в реку. Человечка с пробочной головой tfo-
несла теперь река. Она несла его, несла и вынесла на островок.
Человечек обрадовался. Плавание ему уже надоело.. Он
вспомнил, что был комендантом крепости, и решил теперь стать
комендантом острова. Он выбрался на песок, покрепче воткнул
в него ноги и стал глядеть по сторонам.
На островок прилетел кулик.
— Здравствуйте! — пискнул он. — Я не помешаю, если
сделаю в песке гнездо и снесу пяток яиц? Я каждый год
вывожу птенцов на этом месте, и мне не хотелось бы искать
другое.
— Оставайся, — ответил человечек с пробочной головой.—
Только учти, я здесь комендант, и ты должен меня слушаться.
Снег не слушал меня, так я его весь растопил.
«Чудно, — подумал кулик, — приписывает себе то, что
сделало солнце». Но вслух этого он не сказал и согласился.
Наступили теплые дни. На острове поднялась зеленая
трава. Человечек с пробочной головой рассердился. «Что же
получается, — размышлял он, — трава такая высокая, что меня
в ней совсем не видно. А я же здесь комендант! Нет, так дело
не пойдет. Хорошо бы мне сменить короткое туловище на
длинное. Но где его взять?.. Тогда пусть трава не растет».
Трава росла, и человечек с пробочной головой стал каждое
утро обрывать ее верхушки.
— Что вы делаете? — возмутился кулик. — Ведь так
трава не даст семян. В будущем году здесь будет голое место!
— Ты, кулик, слишком высоко держишь голову, — отве-
66

тил человечек. — Опусти ее и колени согни, а то ты выше
меня. Или я выкину твое гнездо с яйцами в реку.
Испугался кулик: из яиц скоро должны птенчики
вылупиться. Опустил он голову, коленки согнул, ползает по песку на
животе. Еле дождался, когда птенцы вывелись. УплыЛ кулик
с ними вниз по реке.
На других островах выросли травы — сочные, густые,
высокие. Расцвели цветы, запахло медом. Закружили над
цветами стрекозы и пчелы. А тут ничего нет: трава засохла,
стрекозы не летают — только пробочная голова.
Однажды переходил вброд реку рыбак. Поравнялся он
с пустым островком, поглядел на него и увидел пробку. «Вот
хорошо, — подумал рыбак. — На одной удочке нет у меня
поплавка. Сделаю я из этой пробки поплавок». И сделал.
Нормальный получился поплавок: когда рыба дергает червяка на
крючке, он ныряет, когда не дергает, он плавает.
А на острове снова трава выросла.

ТУЗИК
енок Тузик жил в конуре из сосновых
досок. Крыша конуры была крепкая —
ни одному дождю не промочить, на полу лежал старый
ватник — теплее и мягче не бывает подстилки. Тузик был очень
доволен своим домом.
Однажды забрел Тузик в курятник. Раньше он там не
бывал: чтобы куры грядки не портили, курятник отделялся от
огорода проволочной сеткой. А тут проржавела сетка. Тузик
нашел в ней дыру и пролез.
Увидел щенок кур, замер от удивления. Ходят куры важно,
все время что-то говорят друг другу или сами с собой
разговаривают. Умные куры! Вдруг кто-то прокричал: «Ко-ко-ко!»
Все куры на крик бросились. Тузику даже страшно стало, но
он тоже вслед за курами направился. Видит, стоит петух и что-
то курам показывает. Оказалось, петух нашел зерно. Подумал
Тузик, что мало смысла к одному зерну всех кур созывать.
Но петух был так красив, такие великолепные перья были
в его хвосте, что Тузик встал перед петухом на задние
лапки.
Петух и куры щенка увидели, стали расспрашивать, кто
он, где живет. И когда узнали, что живет он в конуре, что нет
69

там насеста, начали жалеть его. «Иди жить к нам», —
сказала Тузику курица.
И щенок согласился.
Тузик очень огорчился, что не может разгребать мусор
лапой, как это делают обитатели курятника. Но огорчение
прошло, когда нашел он кривое петушиное перо.
— Не разрешите ли вы мне взять это перо? — спросил
Тузик петуха.
— Возьми, — согласился петух, — мне оно не нужно. Оно
износилось порядком.
Тузик поднял торчком хвост, и петух привязал к нему
мочалкой свое изношенное перо. Что стало тут с курами! От
восторга они раскричались, раскудахтались. Замолчали куры
только вечером, потому что наступило время лететь на нашест.
70

Первым на жердочку под крышей сарая взлетел петух.
На ней устроились и куры. Щенок сидел внизу и жалобно
скулил. «Кудах-ах-ах!» — заахали куры. Они слетели вниз,
взяли Тузика клювами за хвост и за уши, подняли на
насест.
Куры тут же заснули, спрятав головы под крылья. А
щенку было не до сна.
«Всю ночь я не просижу на этой палке», — подумал
тоскливо Тузик и тут же полетел вниз. Хорошо, внизу была
солома. Щенок не ушибся, встал на все четыре лапы и помчался
к себе в конуру.
Прежде чем забраться в конуру, Тузик перекусил мочалку
на хвосте и гавкнул на старое петушиное перо. Маленький был
щенок, но понял все же, что нельзя вести себя так глупо.

МЫЛЬНЫЙ ПУЗЫРЬ
ило-было мыло. Оно стирало белье.
Приходилось и другой работой
заниматься — весной и осенью мыть рамы, например.
Однажды собралась большая стирка. Белье лежало в двух
больших узлах. Мыло старалось вовсю. Уже целый таз
чистого белья был отправлен сушиться на чердак. И вот во время
такой работы в углу корыта вдруг стал дуться мыльный пузырь.
Дулся, дулся, надулся и полетел к открытому окошку.
Был ветерок. Мыльный пузырь, важно покачиваясь, поплыл
по воздуху. Долго он так плавал, всем показывал свои
прозрачные бока, на которых отражались зеленые деревья и
солнце. Когда пузырю надоело летать, он направился к
электрическому фонарю.
— Слушай-ка! — сказал мыльный пузырь лампочке. —
Освободи место под абажуром. Со мной фонарь будет
красивее.
— Ты же не умеешь светить, — ответила лампочка. —
И потом ты подумал об электрическом токе? Когда он побежит
внутри тебя, ты сгоришь.
Мыльный пузырь ничего не понял из объяснения. Но решил,
что лучше не связываться с таким опасным делом. В это время
72

облака закрыли солнце. Потемнело, похолодало. Пузырь
испугался и стал думать, куда бы ему спрятаться, пока солнышко
за облаками. Он начал метаться в стороны, то опускался почти
до травы, то взлетал до самых крыш.
— Вы что-то потеряли? — услышал он вдруг голос.
Пузырь увидел за стеклом окна куклу в капроновом
платье. Это она спрашивала его.
Мыльный пузырь не мог признаться такой красавице в том,
что ему страшно, и он ответил:
— Я ищу родственников. Вы не знаете, где они?
— Ах, это ужасно — потерять родственников, —
прошептала кукла. Ее глаза закрылись. У красавицы был обморок.
Пузырь повертелся у окна, потыкался своей легкой
головой в стекло и полетел дальше.
«Да, конечно, мне надо найти родственников, — думал
он. — С ними будет не так страшно. Но кто мои
родственники?» Как пузырь ни старался, вспомнить этого он не мог.
Удивляться тут нечему — голова у него была абсолютно
пустая.
Во дворе на кончике лавки сидел пушистый котенок.
«Это, верно, мой брат», — подумал мыльный пузырь и
подлетел к котенку.
— Нет-нет! — промяукал котенок. — Мы не родные.
Я нашу семью знаю.
Пузырь направился к георгинам, которые росли на клумбе.
— Наша родня вся тут, — ответил самый большой цветок.
Мыльный пузырь от огорчения заплакал. По его тонким
круглым щекам покатились две слезы. А может, это были не
слезы. Может быть, на пузырь упали две дождевые капли.
Облака в это время сгустились в тучи, пока еще тихо, но
грозно заворчал гром.
— Что же мне делать? Где же мои родственники? —
закричал в отчаянии пузырь.
— Я знаю твоих родственников, — донесся до мыльного
пузыря скрипучий голос. Это говорила деревянная бельевая
защепка, которая висела на веревке между столбами. — Ви-
73

дишь открытое окно? Пока его не захлопнул ветер, лети туда.
А там уж кого-нибудь спросишь, где лежит кусок мыла.
Мыльный пузырь что было сил помчался к окну. Он так
напрягся, что даже вытянулся в колбаску. В комнате было
тихо, тепло. Страх у пузыря прошел, и он громко крикнул:
— Где тут живет мыло! Пусть поспешит встретить своего
сына.
— Сыночек! — донесся в ответ усталый голос. — Иди
скорее, я обниму тебя.
Это говорило мыло. Оно лежало в мыльнице и отдыхало
после стирки. Пузырь посмотрел на говорившего, замер на
месте.
— Ты мой отец?! — возмутился мыльный пузырь. — Да ты
понимаешь, что говоришь? Ты, коричневый, сморщенный урод!
— Да, да! Это ваш отец! — смущенно зашуршали в тазу
выстиранные рубашки. — Он постарел. И у него тяжелая
работа...
— Ну и дурак! — громыхнуло корыто, стоявшее в углу.
— Ага, теперь я твердо знаю, что ты мне не отец, —
позеленел от злости мыльный пузырь. — Родной отец не позволил
бы посторонним оскорблять сына. Будьте здоровы! —
насмешливо крикнул он и направился было к окну. Но остановился:
за окном гремел гром, шел дождь.
На улицу пузырю лететь было страшно. Жить рядом с
некрасивым отцом он стыдился. Из зеленого пузырь стал серым.
От досады его круглое лицо стало принимать форму груши.
И вдруг пузырь лопнул.
Мыло заплакало, увидев, что сына не стало.
— А по-нашему, — зазвенели стекла в раме, — лучше не
иметь детей совсем, чем иметь такого сына.

ГРИППОШКИ
ой друг Фантас Выдумович Фантасов
как-то посоветовал мне:
— Побывай у гриппошек. Вряд ли ты получишь
удовольствие от встречи с ними, — сказал он, — это самые злые,
самые вредные, самые некрасивые существа на земле. Но
рассказ о них кое-кому может быть полезен. Хотя бы Гришке
Курносову. Его товарищи сейчас на спортивной площадке —
у них урок физкультуры, — а Гришка сидит в классе. Уже
в который раз он «забывает» дома тапочки. Кстати, возьми
его с собой.
Гришке делать было нечего, и он охотно пошел со мной,
благо идти недалеко — до угла в школьном коридоре, где
дежурные не убрали мусор. Фантас Выдумович превратил нас
в людей-крошек, и мы тотчас оказались нос к носу с ужасным
гриппошкой.
— Во-первых, я не простой гриппошка, — заговорило
бледное существо дребезжащим голоском, — я Гриппун, начальник,
и все мне здесь подчиняются. Во-вторых, прошу не говорить мне
вежливых слов и не благодарить. Иначе я так разозлюсь на
себя, что добровольно откажусь от своего высокого поста. Тот,
кто вызывает видом или поступком чувство благодарности, не
76

достоин быть не только Гриппуном, но и гриппошкой. Я бы
очень хотел, чтобы вы, когда будем прощаться, плюнули мне
в лицо.
Мы пообещали сделать это, и Гриппун пригласил следовать
за собой. Местный начальник был раза в четыре меньше
моего спутника (конечно, сравнение очень относительное, в это
время нас самих нужно было разглядывать в микроскоп).
Его тощее, изломанное тело покрывал, как вначале
показалось, мелкий пух. Но это был не пух, а самая обычная
пыль. Всего десяток волос торчал на его огурцеобразной
голове. Глазки фиолетового цвета так и шныряли по
сторонам, узкий рот доходил до ушей и все время ехидно
улыбался.
— Когда обогнем вон тот кусок бумаги, — произнес
Гриппун, — я покажу вам репетицию атаки «Апчхи».
— Какой атаки? — не поняли мы.
Но провожатый, видно, не любил повторяться. Он
промолчал. Мы не захотели быть назойливыми и стали разглядывать
то, что Гриппун назвал бумагой. Ни за что не подумали бы,
что это обыкновенный скомканный клок тетрадного листа!
Мы так были малы, что он казался высоченной горой,
изрезанной ущельями, изрытой пещерами. По склонам горы застыли
петли фиолетовых рек. На самом деле это были строчки,
написанные фиолетовыми чернилами.
Пришлось мимо комка бумаги отшагать не один километр
(по местным масштабам), прежде чем мы оказались около
обрывка воздушного шарика. По сигналу Гриппуна появился
гриппошка. Пискнув скрипучим голосом «раз-два», он вдруг
разделился пополам: там, где был один гриппошка, стало два.
Пара гриппошек одновременно прокричала «раз-два», и перед
остатками шара уже были четыре бледных, тощих, скверно
улыбающихся существа. Четверо тоже крикнули «раз-два», и
компания гриппошек увеличилась до восьми. «Раз-два, раз-
два, раз-два!» — кричали гриппошки, число которых росло
с поразительной быстротой. Скоро все место вокруг обрывка
шарика было занято ими.
77

События не заставили ждать. Гриппун подал новую
команду, и вся орава гриппошек, обгоняя, отпихивая друг друга,
молча бросилась в обрывок шарика. Гриппошки спотыкались,
наступали на упавших, карабкались по плечам и головам
бегущих — делали все, лишь бы быть первыми. Наконец они все
скрылись в синей оболочке. По тому, как она раздувалась,
чувствовалось, что внутри идет страшная возня.
— Скажите, откуда у них берется столько сил? — спросили
мы у Гриппуна, когда двинулись дальше.
— От злости!
— А зачем вам надо забираться в драный шар?
— Разве не ясно? Это репетиция залезания в человеческий
нос. Наша высшая цель, — задребезжал Гриппун, зажмури-
78

ваясь от удовольствия, — чтобы люди были похожи на нас —
гриппошек. Нам кажется, мы достигаем своего, когда человеку
не хватает двух носовых платков на день, когда от головной
боли у него текут слезы, когда ноют кости.
— Вы этому, конечно, радуетесь от души?
— Чувство радости нам неведомо. Мы злорадствуем.
Гриппуна охватили высокие размышления. Он выпятил
живот (выпятить грудь, которая была вогнута, как тарелка, он
не мог). Его ноги не вихлялись теперь, словно резиновые, он
ставил их гораздо тверже.
— И мы давно бы добились цели, — срываясь на визг,
выкрикнул Гриппун, — если бы не враги! Городошная бита
оставляет в рядах гриппошек пустынные долины. Мы
миллионами гибнем при каждом взмахе прыгалок, хотя прыгалки
ничем не отличаются от обыкновенной бечевки. А холодный
душ, в потоках которого тонут наши армии? Да, мы ничего не
можем сделать с людьми, которые заключили против нас
военный союз с городками, прыгалками и душем. Но не все так
мудры. И это позволяет нам злорадствовать до озноба, до
судорог. Вы сейчас сами убедитесь, что в жизни гриппошек
бывают счастливые минуты.
В это время мы приблизились к месту, которое у нас
называлось бы открытым театром. Напротив пустого участка —
сцены — расположилась огромная толпа бледных, скрюченных
злодеев. Они сидели так тесно, что были видны только их
головы-огурцы с редкими волосиками. На сцене появился
гриппошка, одетый мальчиком. Мальчик медленно прошелся
и прилег. Появилась женщина. Она принесла больному
лекарство. Как только мальчик поднес ко рту горькую микстуру,
безмолвных гриппошек будто взорвало. Они заныли, заохали,
подвывая. Их плешивые головы закачались из стороны в
сторону. Однако гриппошки стихли и стали неподвижными снова,
словно окоченели. Мы посмотрели на Гриппуна. Он тоже весь
был ожидание. Его губы растянулись так, что ушли кончиками
на самый затылок.
79

На сцене показывались новые события. К больному пришел
доктор. Он вынул шприц и стал делать мальчику укол. Тут
гриппошки завыли с новой силой. Опять их зеленые головы
закачались. «Коли еще! Коли еще!» — орали они, радуясь, что
мальчику больно. Гриппошки начали толкать друг друга
локтями, некоторые встали на свои длинные головы и мотали
в воздухе скрученными, как пружинки, ногами.
Наше внимание привлекла муха. Оглушительно жужжа,
она летела прямо на нас. Было отчего оторопеть: размерами
муха напоминала слона, которому вдруг удалось подняться
в воздух. Муха приземлилась. С ее спины спрыгнул гриппош-
ка. Было совсем диковинно: оказывается, у гриппошек есть
свой транспорт. Воздушный пассажир бегом направился
к Гриппуну. В руках гонец держал свернутую трубочкой
бумагу.
— Идите сюда! — позвал нас Гриппун. — Я получил
очередное донесение. Вот список тех, кто покорится нам.
Сказано это было таким тоном, что мы без промедления
решили ознакомиться с содержанием бумаги. Сверху было
выведено:
„Список людей, которые не состоят
в союзе с лаптой, прыгалками и мячом,
которые уходят с уроков физкультуры
и которые, следовательно, будут
побеждены нами".
Дальше шел ряд имен и фамилий. Под номером один
значился Гришка Курносов...
Я видел, как Гришка одну руку сжал в кулак, а другую
приготовил, чтобы вырвать у Гриппуна список. Но я его
остановил. В нашем положении ссориться с полчищами гриппошек
было неразумно.
...Когда мы оказались в Тришкином классе и стали
обыкновенными людьми, Гришка напал на меня:
80

— Эх, вы! Я бы ему, этому Гриппуну, так бы дал! А теперь
и список у него остался... И чего вы заторопились вернуться
оттуда?
— Я верю, ты храбрый человек, — сказал я Гришке, —
прости за то, что сделал тебя соучастником бегства. Но теперь
тебе остается одно: найти союзников. И поскорее.
— Да, уж, конечно, придется найти, — согласился
Гришка. — И других ребят предупредить надо, а то будет не
по-товарищески. Вы запомнили, кто был в списке?
Гришка вырвал из тетради чистый лист, и мы стали
вспоминать тех, на кого готовились напасть гриппошки.

РЫБАЦКАЯ СКАЗКА
от однажды что было... Ловил я плотву
на лесной речке. Плотва крупная, берет
часто. Одно плохо — комары да мухи заели. Так доняли, что
бросил на берегу удочки и кинулся в лес, в самую чащобу.
Может, отстанут. Бежал, бежал и на мухомор наткнулся.
Большой мухомор, никогда таких не видал. Больше зонтика.
Раза в два. Свалил его и, хотя тяжело было, принес к речке.
Около удочек поставил.
Сижу под мухомором. Комары с мухами еще пуще норовят
укусить, да, как до гриба долетят, тут же замертво валятся.
А я их — на крючок и рыбку спокойно полавливаю. Наловил
в тот раз — не унести!
А еще вот что было. Заплыл на лодке в омут. Думаю, тут
и раскину удочки. Чтобы течением не сносило, ставил я лодку
на якорь. А якорь у меня — шестерня чугунная на веревке.
Бросил ее в воду, стал удочку разматывать. В это время у
борта бревно вынырнуло. Взялся за весло, чтоб отпихнуть его,
а это и не бревно вовсе. Сом1
Продел рыбине веревку под жабры, привязал к корме и —
скорее к берегу. Пока рыбина в себя не пришла. Гребу и
думаю: «Спал сом на дне, а я ему шестерней в голову угодил».
82

Обзавелся я спиннингом. Закину блесну в воду, поведу ее,
а она тут же зацепится. В реке старых свай да затопленных
пеньков тьма. Все блесны за одну ловлю оставил.
Попросил у товарища. Забросил, веду. Вдруг по леске
словно ударил кто — это рыбина блесну схватила. Стал
тащить добычу к берегу. Рыбина из воды показалась. Не щука,
не окунь, не судак. Футбольный мячик, покрытый чешуей,
только с одного бока голова, с другого — хвост. Вот какая рыба!
Разрезал рыбе брюхо. Оттуда блесны посыпались. И мои
и чужие. Это она их от коряг отдирала, оттого и надулась
шаром. До сих пор «а эти блесны ловлю. Правда, чистить
приходится, потускнели они в рыбьем желудке.
Это что! Познакомился тут с одним стариком. У него
рыбацкая снасть всегда при себе — и днем и ночью. Он «на
бороду» ловит. Навяжет на самые длинные волосинки штук
двадцать крючков, насадит на крючки хлебные катышки, ляжет
на обрыве и распустит бороду по воде. Поплавков никаких не
нужно — дернет рыбка, дед подбородком чувствует.
Завидовал я ему. Но зависть — дело нехорошее, не надо завидовать.
Вот что с дедом-то случилось. Один раз попались ему на
бороду сразу несколько плотвиц, а на плотвиц кинулась из
глубины щучища. Хорошо, дед успел обхватить ногами иву на
берегу, не то кормить бы ему раков. А так легко отделался —
щука полбороды выдрала. Как увидите старика, у которого
борода с одной стороны растет, знайте — это он. Только
ничего не спрашивайте у деда, уж очень он сердится. Да я вам
все сам рассказал верно.

пингвины
есто, где произошла эта история — на
другом конце Земли, почти прямо под
нами. Там лежит странный материк — Антарктида, покрытый
льдом. Тяжелый лед с середины материка тихо-тихо ползет
к берегам и, обламываясь, падает в океаны. С грохотом, со
страшным плеском падают ледяные горы в воду. Потом они
плывут по всему свету — ведь вокруг Антарктиды сходятся
три из четырех земных океанов.
Когда у нас, на верхушке Земли, начинается зима, внизу
Земли, в Антарктиде, начинается лето. Оно чуть потеплее
нашей зимы, но все же лето, и в эту пору с океанских островов
к ледяным берегам начинают плыть стаи пингвинов. Их путь
долгий и опасный. То шторм разыграется, то акулы нападут:
пингвинам никуда от них не деться — крылья-весла не
поднимут пингвинов в воздух. Зато хорошо бывает, когда доплывут
пингвины до места. В белых рубашках и белых штанах, в
черных пиджачках толпами гуляют они по сверкающему льду, по
искристому снегу, а проголодавшись, ныряют в океан за
рыбой. Пингвины становятся хозяевами ледяной пустыни.
Можно подумать, что и плывут-то они в Антарктиду, чтобы
стать ее хозяевами. Ведь бывают глупцы, для которых смысл
84

жизни — стать хозяином чего-то. Но пингвины не такие! Они
пускаются в путешествие по океану из-за любви к пингвиня-
там. На островах у пингвинят много врагов, неспокойно расти
им на островах. А тут никто не тронет.
Среди тех, кто приплыл на ледяной берег, был пингвин,
по имени Пин-Гвин. Как и другие птицы, Пин-Гвин вскоре
снес яйцо. Он знал, что пингвиненок выведется из яйца, если
яйцу будет тепло. Пин-Гвин прижал яйцо крыльями, как
руками, к животу и стал усердно греть его. Ходить, прижимая
яйцо к животу, трудно, и Пин-Гвин больше стоял. Ему не было
скучно стоять: он стоял и думал, как появится на свет его
пингвиненок, как славно заживут они вместе.
Пин-Гвина мучил голод. Он не ел уже много дней. И Пин-
Гвин решился однажды пойти за рыбой. Он не стал бы делать
этого, если бы это было нужно только ему одному. Он делал
это для будущего пингвиненка, которого любил уже больше
всего на свете: голодная птица — холодная, а яйцу нужно
тепло.
Рядом с Пин-Гвином стоял Пын-Гвын, неуклюжий толстяк
с очень большими лапами. Он тоже грел яйцо. Пин-Гвин
попросил его присмотреть за яйцом. Тот согласился.
Яйцо лежало на льду около больших ног Пын-Гвына.
И надо же случиться такому — толстяк, переступая с ноги на
ногу, задел яйцо, и оно покатилось. Оно катилось сначала
тихо, потом все быстрее и быстрее. Пын-Гвын сначала шел за
ним, потом побежал. Но крылья у него были заняты, яйцо
упало в глубокую трещину и пропало там.
Пын-Гвын чуть с ума не сошел от горя и страха. «Что
делать, что делать?» — думал он и топтался на месте. Тут
попался ему на глаза камень. Он был такой же, как пропавшее
яйцо: овальный, гладкий. И Пын-Гвын дал этот камень
возвратившемуся Пин-Гвину.
«Как потяжелело яйцо, — думал Пин-Гвин, прижимая
к теплому животу камень. — Хороший пингвиненок, большой
и сильный, выведется у меня. Да, славно заживем мы...»
85

Пришло время, сразу во многих яичках раздался стук.
Это стучали клювами в скорлупки пингвинята, они словно
спрашивали разрешение войти в большой мир. Им, конечно,
рагоешали. И они выбирались из тесной скорлупы на
сверкающий лед, на морской воздух, под яркое солнце. «Когда же
постучит мой богатырь? — думал Пин-Гвин. — Ну, ничего, я
терпеливый, подожду». И он плотнее прижимал к себе камень.
Пингвинята заметно выросли. Они уже не картавили,
произносили все буквы, даже «Р». Многие из них научились
плавать и нырять, а некоторые сами ловили рыбу. Взрослые птицы
толпами ходили к Пин-Гвину и спрашивали, скоро ли ждать
новорожденного. «Потерпите, — отвечал он, — мой
пингвиненок неторопливый. Пригрелся там, упрямец, и выходить
на свет не хочет. Пусть еще немного понежится». Он говорил
это спокойно, а у самого сердце уже давно было полно
тревоги.
Как-то одна из птиц высказала Пин-Гвину свои сомнения:
не камень ли у него вместо яйца? Ах, как Пин-Гвин
рассердился! Он прогнал нахала и долго кричал ему вслед обидные
ругательства. А ночью, когда все пингвины рассказывали сказки
прижавшимся к ним пингвинятам, Пин-Гвин тоже стал
рассказывать сказку, он рассказывал громко, чтобы пингвиненок
услыхал ее сквозь скорлупу:
Пингвинчик выходить кз яйца не хотел.
Всю-то жизнь, упрямый, в скорлупе просидел.
Он не видел ледяные глыбы,
Не пробовал свежей рыбы.
Ветер полярный не выщипал у него перышка.
Старшим с этим птенчиком не было горюшка.
Пин-Гвин рассказал такую сказку и сам поверил, что
птенчик услышал ее. Очень радостно стало от этого Пин-Гвину.
И он первый раз за все время уснул, уснул стоя, прижимая
камень к себе крепко-крепко! Проснувшись, Пин-Гвин поковылял
с камнем к берегу океана.
86

— Слышишь этот неперестающий шум? — спрашивал
он. — Это шумит океан. Океан не твердый, — объяснял он. —
Если встать на него, провалишься и попадешь с белого света
в зеленый, к рыбам. Рыбы будто узенькие льдинки, такие же
блестящие. А есть киты. Они похожи на черные скалы. У них
из головы бьет фонтан. Тебе понятно, что такое фонтан? —
спрашивал Пинг-Гвин, наклоняясь к камню. — Это огромное
перо из воды.
Однажды Пин-Гвин положил свой камень, а он
покатился. Пин-Гвин остановил его и отшлепал, как шлепали другие
пингвины своих непослушных пингвинят.
— Я знаю, тебе не больно, озорнику. Ты в скорлупе, —
ворчал Пин-Гвин при этом. — Но запомни, выведешься —
всыплю по первое число.
Толстяк Пын-Гвын все это видел и слышал. Ему было
страшно сказать правду Пин-Гвину, и он ушел в другую стаю,
которая жила за ледяной горой.
Между тем лето кончилось. Молодых пингвинов уже
нельзя было отличить от старых. Все начали собираться в
путешествие к своим островам. Здесь стало морозно, подули ветры
со снегом. Да, надо было торопиться!
В один из дней, когда океан едва колыхался, толпы
пингвинов сошли со льда в воду и поплыли. Ледяной берег стал
снова белым-белым. Только одна черная точка была на нем —
это чернел пиджачок Пин-Гвина. Пин-Гвин не знал, что ему
делать. Он, как всякая птица, чувствовал приближение страш
ной антарктической зимы: она не щадит ничего живого. Но и
плыть было опасно: яйцо так тяжело! «Остаться на ледяном
берегу, — размышлял Пин-Гвин, — значит наверняка
заморозить пингвиненка. Поплыву я. В этом единственное спасение
для него. Да, очень жаль, что он до сих пор еще не вывелся...»
Пин-Гвин нашел место, где лед полого спускался к воде.
Он прошел медленно по этому спуску, прижал крылышками
покрепче камень и поплыл. Все тело Пин-Гвина ушло в воду,
на поверхности была только голова, только раскрытый клюв,
глотающий воздух, только два черных встревоженных глаза.
88

«Ничего, — подбадривал себя Пин-Гвин, — доплывем
потихоньку».
Он уже был далеко от берега, когда понял, что сил у него
не осталось совсем. Он повернул назад и, медленно
погружаясь в зеленую воду, устремился в сторону ледяной кромки.
Пин-Гвин знал, что никогда больше не увидит ни льда, ни
солнца. Все это осталось бы ему на многие годы, если бы
выпустил он камень. Но ведь Пин-Гвин был уверен, что у него
не камень, а яйцо с крохотным пингвиненком, еще не
родившимся, но любимым бесконечно. Вода, окружавшая Пин-Гви-
на, все темнела и темнела, будто в воду добавляли черноты.
Но черноты никто не добавлял — просто Пин-Гвин опускался
все глубже.
Стаи пингвинов, молодых и старых, были в это время на
полпути от своих островов. Плыть им было легко и весело.
С ними плыл и Пын-Гвын, неуклюжий толстяк с большими
лапами, тот самый, который побоялся сказать о пропавшем яйце
и заменил его камнем.

КРЕПЫШ И СКРЕПКА
то случилось в большой библиотеке, где
столько книг, что одному человеку не
прочесть за всю жизнь, даже если бы стал он читать по книге
в день. Там у дальней стены на верхней полке стоял словарь.
Словарь считал себя очень интересным, хотя другие книги
и даже многие люди не разделяли этого мнения. Но у словаря
для гордости кое-какие основания были: на его страницах
типография отпечатала все слова. Причем ни одно слово не
повторялось дважды!
Так вот, стали подбираться к словарю мыши, чтобы съесть
его. Конечно, бумага — это не сыр и не сало. Но мыши и ее
считали очень вкусной, потому что были они библиотечными
мышами и никогда не видели ни магазина, ни амбара.
Страшно стало словарю, начал он думать, как спастись
от гибели. Думал-думал и вспомнил, что у него в самой
середке есть страница, на которой напечатаны слова с корнем
«креп». Крепкая страница! Потряс словарь эту страницу, и вы
валилась из нее Крепость, выпрыгнул Крепыш, а вслед за ни
ми выпала Скрепка.
Крепость с бойницами, рвами, башнями окружила словарь.
У ее ворот на висячем мосту встал часовым Крепыш. В крепо-
90

стные ворота по мосту направилась Скрепка. Увидал ее
Крепыш и засмеялся: «Ты зачем сюда такая тонкая? Без тебя не
обойдемся, что ли?» Хотел он Скрепку копьем подцепить, да
Скрепка прошмыгнуть успела.
Разозлились мыши, когда пришли есть словарь. Никак
к нему не подобраться. Под крепостными стенами собрались
они на военный совет и начали думать, как Крепость
захватить. Скоро пришли на совет мыши-разведчики. «Крепка
Крепость, — сказали они, — укрепления такие, что Крепышу
никаких подкреплений не надо. Только один способ есть —
ворваться в Крепость по подземному ходу. Чтобы узнать, где
подземный ход начинается, надо иметь чертежи и планы.
А они лежат на столе в угловой башне. Окна там открыты.
Когда подует ветер, чертежи и планы сами к нам прилетят».

Уселись мыши кружком, стали ждать ветра. Крепыш
по крепостной стене ходит, грозит мышам копьем.
Тут ветер подул. Это библиотекарь открыл в библиотеке
форточку. Мыши стали улыбаться. Улыбаются они,
улыбаются, а чертежи не летят из башни. Побежали разведчики узнать,
в чем дело. Смотрят, все чертежи и планы скрепила Скрепка.
Листочки дрожат на ветру, шелестят, а с места не трогаются.
Сняли мыши осаду. Ушли в другой конец библиотеки.
А там рядом с книгой о вкусной и здоровой пище стояла
мышеловка. Мыши в мышеловку и угодили.
Крепыш отпраздновал Победу. Крепости он дал название
Крепчайшая, себя наградил орденом Укрепления первой
степени. И вернулся в словарь.
Скрепка тоже вернулась в словарь. Только вот никто не
знает, что Скрепка словарь спасла. Тонкая она, незаметная.

синичкино солнышко
самой середке Ледовитого океана жил
на льдине Сосуля. Льдина была чистая,
скользкая, как настоящий каток. Праздничным салютом
отражались в ней огни полярного сияния. Окажись на этой льдине
мальчишки, они с утра до вечера катались бы на коньках
да гоняли бы клюшками шайбу. Но Сосуля был ледяным.
Поэтому он не играл в хоккей. Поэтому, сидя на льдине, он
только и делал, что плел сети из снеговых ниток.
В конце ноября Сосуля остановил над океаном тучу,
вскочил на нее и втащил туда снежную сеть. Под грузом сети
туча опустилась низко и поплыла с океана на землю.
Полыньи и разводья во льдах замерзли. Скоро весь океан
стал одной льдиной без конца и края. Так уже в который раз
началась зима. И в который раз Сосуля решил остудить все
живое, чтобы ни в чем не осталось и капельки тепла. Сосуля
должен был бы знать, что ничего из этой затеи у него не
получится. Но, видно, его ледяная голова была беспамятной.
А может быть, на этот раз показалось ему, что солнышко,
удалившись от земли, не вернется больше к земле.
Первыми, на кого он напал, были полярники. Стены
домика у полярников изнутри покрылись инеем, в термосах застыл
93

чай, а гороховый суп, налитый в тарелки, окаменел, и стали
тарелки похожи на диски, которые бросают спортсмены на
стадионах. Но, к удивлению Сосули, полярники обрадовались.
Они обрадовались, конечно, не каменному супу, а тому, что
льдина, на которой стоял их домик, стала вдвое толще и
крепче. Теперь на нее могли садиться самолеты.
Когда в небе показался самолет, летевший к полярникам,
посиневший от злости Сосуля прямо перед ним начал
сбрасывать снеговую сеть. Хотел поймать его, как ловят рыб. Но
летчики подняли самолет на такую высоту, куда самое легкое
облачко не поднимается. При этом они зацепили крылом сеть
и оторвали от нее кусок, который потом тихо опустился на
землю и лег на ней мягкими сугробами.
В это самое время маленькая девочка Катеришка
приехала домой из деревни, где гостила у бабушки. Родители
целовали дочку, а она показывала им круглые подсолнухи в
камышовой корзине — бабушкин подарок. Когда на радостях все
уселись пить чай с пирогом, заговорило радио. Оно
передавало важные сообщения. Одно было от полярников: «Ночью
ожидается мороз, ветер северный». Так полярники известили
людей о том, что Сосуля приближается к ним.
В домах тогда затопили печи, шоферы в автобусах
включили обогреватели, продавцы мороженого обулись в валенки,
а мальчишки и девчонки стали доставать из чуланов санки,
лыжи и коньки.
Сосуля неслышно летел на туче и сбрасывал на землю
белую сеть. В темноте ночи, освещаемая далекими звездами,
сеть мерцала и покрывала поля, повисала на ветках деревьев.
Сосуля глядел ледяными глазами, где ложится сеть, и ждал,
когда попадется в нее кто-нибудь живой и начнет замерзать.
В тишине услышал Сосуля храп. Это храпел медведь в
берлоге: под куском снежной сети ему стало еще теплее. И уж
вовсе не испугались рыбы. Они поднялись из омутов к самому
льду и смотрели сквозь него, как сквозь стекло, на низкую
тучу. Но тут раздался испуганный писк. Это пищала синичка
у ствола елки. Синичка озябла и боялась попасть в белую
94

сеть. Она пискнула еще раз и ринулась из-под еловой ветки
в ночную темноту. Сосуля погнался за ней и под утро накрыл
ее сетью.
Сосуля обрадовался, Он сунул в ледяной рот два ледяных
пальца и свистнул. Его свист отозвался в печных трубах,
и люди поспешили затопить печки, остывшие за ночь. А
синичка, распластав крылья по снегу, от страха закрыла глаза. Но
Сосуля не хотел, чтобы птица замерзла сразу, он хотел долго
смотреть, как она будет терять силы, как будет коченеть, и сам
поднял сеть.
Синичка полетела. Она летела уже по улицам города, и ей
казалось, что беда миновала. А беда была кругом — Сосуля
со всех сторон окружил ее сетью.
95

В это время Катеришка вышла погулять. На бульваре
было много ребят. Они отрывали от снежной сети куски и,
комкая их в руках, делали снежки. Это было веселое занятие. Со-
суля видел, как ребята расправляются с его добром, но
ничего не мог поделать с ними.
Наигравшись вдоволь, Катеришка собралась идти домой.
И вдруг она увидела синичку. Птица замерзала. «Эх, если бы
на часок вернулось летнее солнышко! — подумала девочка. —
Птичка ожила бы!» И тут вспомнила Катеришка о
подсолнухах, которые лежали в камышовой корзине. Они были
круглые, как солнце, у них сохранились желтые лепестки, похожие
на солнечные лучики.
Катеришка сбегала домой за подсолнухом и повесила его
на ветку березы. Синичка устроилась на его круглом краю,
выщипала несколько зерен и съела их. Верно, в серых
скорлупках, как в сундучках, хранилось тепло настоящего солнца!
Синичка повеселела. Она стала летать, и снежная сеть
рвалась, будто не птица ее касалась, а зеленый камешек.
Каждую неделю вешала Катеришка на березу новое синич-
кино солнышко. Она боялась, что их не хватит до той поры,
когда снова станет теплым солнце настоящее, и очень ждала
весны.
Камышовая корзинка была пустой, когда Катеришку рано
утром разбудило большое солнце. Катеришка боялась
поверить, что пришла все-таки весна.
Но ошибки не было! Весна пришла!
Сосуля тоже увидел большое солнце и поплелся с земли
на свою льдину. Он так и не поймал никого бесконечной
белой сетью. Даже маленькую синичку не поймал.

ГОЛУБАЯ ЛЕНТОЧКА,
ПЛАСТМАССОВАЯ ДУДОЧКА
И САМОКАТ
ила девочка Туся, и был у нее дедушка
Буся. Туся относилась к Бусе очень
плохо: когда дедушка говорил ей «доброе утро», она показывала
язык, когда он звал ее обедать, она падала на пол, дрыгала
ногами и кричала, будто надо было есть не манную кашу,
а горчицу. Но Буся любил Тусю. «Пусть внучка орет, как
резаный поросенок, — думал Буся, — пусть показывает язык.
Все равно она самая красивая, самая умная, самая нежная,
самая гордая, самая, самая на земле».
Встречая соседей, знакомых и совершенно незнакомых
людей, дедушка начинал перечислять достоинства внучки. Но не
только соседи, даже совершенно незнакомые люди не верили
ему. Это сердило дедушку. С теми, кто не признавал
достоинств Туей, он переставал здороваться. Скоро во всем
городе не было человека, которому дедушка Буся согласился бы
пожать руку.
«Как же доказать, что Туся самая красивая, самая умная,
самая нежная, самая гордая, самая, самая на земле?» —
думал дедушка. Этот вопрос не давал ему покоя до тех пор, пока
детский журнал не объявил конкурс на лучший рисунок.
Узнав о конкурсе, Буся купил Тусе карандаши «Радуга», два-
97

дцать ластиков и три самых дорогих альбома. Он принес все
это Тусе и сказал: «Рисуй!» Туся обрадовалась, но рисовать
не стала. Из альбомов она сделала дом, из цветных
карандашей — забор, из ластиков выложила дорожку к дому.
Дедушка взял карандаши, чтобы очинить их. Туся упала на
пол, стала дрыгать ногами и кричать. Когда внучка
успокоилась, Буся сам нарисовал картинку, подписал внизу «Туся»
и отправил в журнал.
«Молодец, Туся! — сказал редактор журнала, получив
картинку. — Непременно надо напечатать».
Когда почтальоны принесли читателям номер журнала,
в котором была напечатана картинка, Буся вывел Тусю
во двор, стал гладить по голове и приговаривать: «Ты самая
красивая, самая умная, самая нежная, самая гордая,
самая, самая на земле». И показалось дедушке, что соседи,
знакомые и совершенно незнакомые люди начали верить
ему.
Когда радио объявило конкурс на лучшее стихотворение
детей, Буся посадил Тусю на колени и стал просить ее
сочинить какой-нибудь стишок. Буся при этом кормил Тусю
шоколадом. Внучка шоколад съела, но стишок сочинять не стала.
Тогда Буся сочинил сам, переписал стишок кривыми буквами
на бумажку и отправил на радио.
«Молодец, Туся!» — сказал редактор радио, получив
стишок, и велел диктору прочитать его на весь Советский Союз.
Дедушка Буся, когда стишок передавали по радио, открыл
окно и включил приемник на полную мощность. Стоя у окна,
он гладил Тусю по голове, приговаривая: «Ты самая красивая,
самая умная, самая нежная, самая гордая, самая, самая
на земле!» Соседи, знакомые и совершенно незнакомые
люди стали говорить: «Да, напрасно мы не верили этому
раньше».
Объявило свой конкурс телевидение. Оно попросило ребят
слепить фигурки из пластилина. Вы уже догадались, что и как
было: Буся лепил жирафа, а Туся в это время замазывала
пластилином щелки в паркете; Буся пристраивал хвост фанта-
98

стическому зайцу, а Туся пихала пластилин в носик чайника;
Буся раскатывал в ладошах хобот слона, а Туся склеивала
пластилиновыми горошинами «Домашнюю энциклопедию».
Прошло некоторое время. И однажды диктор прямо с
экрана телевизора сказал: «Молодец, Туся! За фигурку жирафа
тебе присуждена первая премия — голубая лента, за
фантастического зайца вторая — пластмассовая дудочка, за слона
с хоботом третья — самокат. Приходи завтра в студию, мы
вручим тебе награды».
Дедушка Буся обрадовался, что теперь все увидят Тусю.
Туся обрадовалась, что пойдет в телестудию, где работает
живой диктор. Обрадовались соседи, знакомые и совершенно
незнакомые люди: им было приятно, что на свете есть такой
одаренный ребенок.
На другой день дети и взрослые собрались у телевизоров.
Они увидели на экранах стол, на столе коробку с премиями,
за столом — Тусю, Бусю и диктора.
— Слово предоставляется Тусиному дедушке, — сказал
диктор.
— Туся самая красивая, самая умная, самая нежная,
самая гордая, самая, самая на земле! — сказал дедушка. —
Давайте скорее премии.
— Сейчас-сейчас, — ответил диктор, открывая коробку. —
Мы дсугжны еще обрадовать Тусю тем, что наши премии не
простые, а волшебные: ленточка сама завязывается бантом на
голове победителя, дудочка без помощи рук держится у его
губ, а самокат едет, если даже победитель не отталкивается
ногой.
Тут из коробки выпорхнула лента. Она покружилась над
столом и опустилась не на Тусину голову, как ожидали все,
а на голову дедушки. Лента сама стала завязываться бантом.
Ей не за что было зацепиться на Бусиной лысине, тогда она
завязалась на бороде. Вылетела из коробки пластмассовая
дудочка и повисла в воздухе у дедушкиных губ. Буся хотел
отмахнуться от нее, дунул, и дудочка заиграла торжественный
марш.
100

Туся, увидев это, легла на пол, стала дрыгать ногами и
кричать: «Дед! Отдай мне игрушки сейчас же!» Диктор бросился
развязывать бант на бороде. Но ему не удалось это. Под ноги
дедушки подкатился самокат и очень быстро увез Бусю
из студии.
Что было дальше, никто не знает. И я не знаю. Я тоже
сидел у телевизора в это время. А на экране после отъезда Буси
появилась табличка: «Перерыв по техническим причинам».

НА ТРОПЕ
ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ
Дырка на сарафане
утешествия начинаются по-всякому.
Бывает, люди долго готовятся к ним.
Бывает, не готовятся вовсе — хватают чемодан, прыгают в
автомобиль, потом в самолет — и путешествие началось. У многих
путешествие начинается радостным известием. А вот у
Ленки оно началось с обиды.
Ленка обиделась на свою маму.
С вечернего гуляния девочка пришла с дырой на
сарафане. Мать не стала расспрашивать, как это случилось. Всякому
известно, что в заборах полно гвоздей, а на деревьях растут
сучки. Она только вздохнула и стала искать в большом
ящике комода кусочек материи, белый в синюю горошинку,
чтобы сделать на сарафане заплатку. Лена стояла рядом,
высматривая, что может пригодиться ей из сокровищ,
спрятанных в комоде. И тут она увидела красный галстук.
Свернутый вчетверо, галстук лежал в целлофановом
пакете.
«Вот это да! — подумала Ленка. — Возьму я его себе».
— Галстук? — переспросила мама. — Я носила его
пионеркой. И он твой. Но получишь его, когда подрастешь, когда
будешь достойна быть жителем страны Пионерии. Это не так-
102

то просто! И, уж конечно, надо будет научиться беречь
одежду.
Мама починила сарафан. Лена легла спать. Только долго
не засыпала девочка. Представилось ей, будто идет она по
улице в красном галстуке, будто говорят прохожие: «Смотрите,
какая маленькая, а пионерка!» Ленке стало радостно от этих
мыслей. Но тут вспомнила она, что мама не дала галстук.
Радость прошла.
«И что это за такая за особенная страна Пионерия, —
думала девочка, — если маленькому нельзя даже немного
поносить галстук? Беречь одежду я когда-нибудь научусь.
Только разве в этом дело! Коля из пятого подъезда пионер, а
штаны изодрал так, что страшно смотреть. За что мама меня
обидела? Она, наверное, совсем меня не любит».
Ленке стало очень жалко себя. Она, прежде чем заснуть,
даже всплакнула.

Спички для печки
Утром другого дня во двор Ленкиного дома въехал
грузовик. В его кузове был кусочек молодой березовой рощи.
Шофер открыл борт автомобиля и вместе с дворником
осторожно спустил на землю деревца. Из кладовки, что в подвале
дома, высунулся пятиклассник Колька в большом прорезиненном
фартуке и крикнул:
— Эй, вы! Ребята! Идите-ка сюда за лопатами! Березы
сажать будем!
Ленка вместе со всеми пошла за лопатами, вместе со всеми
копала ямки для саженцев. А потом, когда другим надоело
сажать деревья, с Колькой вдвоем стала поливать из шланга
сухую землю вокруг берез.
Скоро работа кончилась. Колька ушел домой, а Лена
осталась одна около березок. Играть ей не хотелось. Она
принялась считать новые деревья. «Раз, два, три, четыре, пять,
шесть», — считала девочка, дотрагиваясь до каждой березки
пальцем. Вдруг у седьмого деревца в свежей лунке она
увидела что-то синее с белым ободком. Это был значок «Юный
турист». Ленка очистила от земли находку, подошла к ребятам,
игравшим в чижика, и спросила, не знают ли они, чей
значок. «Это, наверно, Колькин, — ответили ребята. — Отнеси
ему».
Колька сидел посредине комнаты в груде спичечных
коробков и складывал их рядами в картонную коробку из-под
телевизора. Он очень смутился, когда увидел в своей комнате
Лену.
— В спички играешь? — спросила Лена. — Я тоже люблю
такую игру. Только у меня никогда не было столько коробков.
— Да нет, не играю я, а складываю, — ответил Колька и
покраснел. — А тебе что нужно здесь?
— Я значок нашла. Ребята говорят, он твой.
— Давай сюда, — буркнул Колька, протягивая руку.
— А может, ты дашь мне поносить его немножко? Если
бы я не нашла, он совсем потерялся бы.
104

Колька тут же, не раздумывая, согласился, выпроводил
Ленку на улицу и запер за собой дверь на ключ.
«Надо было ей прийти, — злился Колька, — теперь
расскажет всем. А в общем-то она не виновата. Это все
бабушка! И с чего она накупила столько? Стыд какой! Сейчас же
отнесу в магазин».
Набив коробку спичками, Колька достал большой лист
бумаги, пузырьки с цветной тушью и кисточку. «Стенгазета» —
написал он крупно вверху. Пониже нарисовал старушку с
огромной авоськой, полной спичек, — свою бабушку. Подумав,
сбоку написал стихи:
Вместо дров смешные человечки
Спичками топили печки.
Газету Колька приколол кнопками в прихожей.
Босые ноги
В середине дня пришла с работы мама. Она покормила
Ленку, поела сама и снова ушла на работу. Оставшись одна,
девочка положила на стол значок и стала разглядывать его.
Тут опять вспомнилось, что мама не дала галстук. «Разлюбила
она меня, — снова подумала Лена. — За одну несчастную
дырку на сарафане».
В это время значок «Юный турист» вдруг встал на ребро.
Ленка удивленно посмотрела на него. Ей показалось, что
полотнище палатки, которая была изображена на значке, чуть
дрогнуло. Нет, это не показалось. Это было на самом деле.
Из палатки вылез крохотный мальчишка в белой панамке,
в синих сатиновых шароварах и в майке, уже добела
выгоревшей на солнце.
— Меня зовут Босые ноги, — сказал он и показал Лене
коричневые от загара босые ноги. — Люблю ходить босиком
по пыльной дороге, по речному песочку. Пыль такая мягкая,
105

теплая! Песочек чистенький, прохладненький! Вот по лесу
ходить колко. А ты ходишь босиком?
— В городе нельзя ходить без сандалий, — ответила Лена.
Голос у нее был сердитый. Это потому, что она не знала,
как разговаривать с таким необычным мальчишкой.
— Да, верно, — дружелюбно согласился Босые ноги. —
А вот на маму ты напрасно обижаешься. Она права, рано
тебе носить галстук.
— Наверно, рано, — протянула Лена. — Но уж очень
хочется!
106

— «Хочется», «хочется»! — поддразнил Босые ноги. —
Может, тебе путешествовать хочется? А то пойдем со мной
путешествовать по стране Пионерии. Сама все увидишь, все
узнаешь.
— Я-то согласна! — обрадовалась Ленка. — Мама не
отпустит.
— Отпустит. Это я улажу.
Записка маме
Босые ноги достал из кармана блокнот и вырвал из него
листок. Карандашиком, тонким как иголка, стал что-то
писать. Лена пыталась догадаться, что же это пишет крохотный
человечек. Слова должны быть волшебными, чтобы строгая
мама согласилась отпустить ее в такую далекую даль.
Исписав листок размером с клеточку в тетради по арифметике,
мальчишка положил его на стол. Листок мгновенно
увеличился до размеров обычного, и Ленка прочла по складам:
«ЛЕНИНОЙ МАМЕ.
Не волнуйтесь. Лена отправилась
путешествовать по стране Пионерии.
В сегд а готов!»
«Мама будет волноваться! — озаботилась Лена. — Нет
в этой записке таких слов, чтобы успокоили ее». Девочка
хотела сказать об этом, но тут Босые ноги достал из палатки на
значке вещевой мешок.
— Тащи-ка зубную щетку, мыло, полотенце да майку
с трусами в запас. Может быть, у вас в доме найдется карта
Советского Союза? Неси и ее.
«Как же все мои вещи поместятся в таком крохотном
мешочке?» — думала Лена, разыскивая зубную щетку.
А мешочек, как и листок бумаги, начал расти, надуваться
и стал в самую пору для вещей девочки.
107

Карта страны Пионерии
Лена положила на стол карту. Босые ноги уселся у ее
края.
Лена смотрела на карту, покрытую извилистыми
линиями— красными, синими, черными, толстыми и тонкими, — на
кружочки — большие и маленькие — и ничего не
понимала.
— Сейчас все будет ясно, — сказал Босые ноги. —
Видишь вот эту широкую розовую линию? Это граница
Советского Союза. Она отделяет его от других стран. У Советского
Союза и страны Пионерии одна и та же граница.
Босые ноги открыл коробку с пластилином, достал оттуда
коричневый кусок и стал разминать его. Крохотные руки
мальчишки были такими сильными и ловкими, что Лена не
заметила, как кусок пластилина превратился в длинную
неровную колбаску. Босые ноги ухватился за конец, потащил ее
в нижнюю часть карты.
— Тут на нашей земле горы, — сказал он Лене. — Я
сейчас сделаю их и на карте.
Он еще немного повозился с пластилином. Горы —
высокие, низкие, с крутыми вершинами, с глубокими ущельями —
встали внизу. Из зеленого пластилина Босые ноги сделал
деревца и посадил их по всей стране. Потом взял авторучку,
развинтил ее, нажал насосик, и синие чернила залили весь верх
карты и всю правую часть.
— Это моря, которые окружают Пионерию, — сказал
он. — А это реки, — и он показал на тонюсенькие ручейки,
что растекались по всему листу.
Ленка ничего не ответила, а только подумала о том, что,
если бы она развела такие чернильные моря, ей влетело
бы по первое число.
Работа на столе шла вовсю. Карта заполнялась новыми
предметами. На горах и в лесах, по которым проходила
граница, сидели в дозорах солдаты и ребята, рядом с ними
лежали собаки овчарки, серые с красными высунутыми языками.
108

Это охраняли границу Советского Союза и страны Пионерии
пограничники и пионеры из отрядов друзей пограничников.
В самом верху карты в синем холодном океане мальчишка
сделал остров, который в честь жителей Пионерии назывался
Пионер. Он заселил его пластилиновыми тюленями, белыми
медведями, песцами, чайками, гагарами: они на самом деле
жили на том далеком острове.
Внизу карты на берегу теплого моря Босые ноги построил
столицу страны Пионерии — Артек.
— Я думаю, — сказал Босые ноги, обращаясь к Лене, —
мы отправимся в нашу столицу.
— А как же мы доберемся туда? — спросила Лена.
Она посмотрела на карту Пионерии. Короткие железные
дороги, хотя было их много, нигде не соединялись одна
с другой. Пионерские теплоходы плавали по рекам на
небольшие расстояния.
Мальчишка в панаме весело рассмеялся, поняв ее
опасения.
— А почему же меня зовут Босые ноги? Только потому,
что лучшее средство передвижения для пионера его ноги. Мы
пойдем пешком. Правда, для начала немного проедем в
поезде.
Человек, по имени Жвачка
Колькина бабушка ходила в гости к своей
восьмидесятилетней подруге. Вернулась домой она в хорошем настроении.
Два больших дела сделала она сегодня: подругу навестила
и запаслась спичками ровно на три года. Не успела бабушка
закрыть дверь за собой, как ее окликнула соседка:
— Не одолжите ли коробочку спичек? Была в магазине
только что, и представьте, там нет спичек.
— Нет? — всполошилась Колькина бабушка. — И у нас
нет! Вышли все. Были бы, разве отказала?
«Ну вот, — подумала про себя бабушка, — как говорил
тот человек, так и вышло. Хорошо, купить успела».
109

В передней с большого белого листа на бабушку смотрела
нарисованная старушка. Бабушка надела на нос очки
и прочла:
Вместо дров смешные человечки
Спичками топили печки.
«Это про меня так! — догадалась бабушка и решила
задать внуку трепку. — Пусть только появится дома!»
А Колька с тех пор, как уложил спички в коробку из-под
телевизора, никуда не уходил.
— Это зачем же нам столько спичек? — напустился он на
бабушку. — Печку, что ли, топить ими? Ты небось все до
последней коробки забрала в магазине. Другим ничего не
оставила.
Колька наговорил еще много всяких других справедливых
слов. Бабушка пожалела, что сделала такую покупку и,
оправдываясь, поведала ему вот что.
Она собиралась купить несколько коробок, но тут к ней
подошел человек и тихо сказал: «Запасайся спичками,
бабуся. Международная обстановка плохая. Так что спичек скоро
совсем не будет». Человек и к другим подходил.
— А какой он из себя, этот шептун? — спросил Колька.
— Да так, человек как человек, — ответила бабушка. —
Только жует все время без перерыва. Будто во рту у него
от обеда мясная жилка осталась и ему выплюнуть ее
жалко.
Бабушка с внуком помирились. Бабушка сняла стенную
газету и бросила ее в мусорный ящик, а Колька взвалил на
плечи коробку из-под телевизора и понес спички в магазин.
Слова сильнее волшебных
В это же время мама Лены вернулась домой. Дочки дома
не было. На столе лежала записка:
ПО

«ЛЕНИНОЙ МАМЕ.
Не волнуйтесь. Лена отправилась путешествовать по
стране Пионерии.
Всегда готов!»
«Вот как! — сказала мама и вздохнула. — Видно, дочке
очень захотелось стать пионеркой и носить красный галстук».
Ей стало немного грустно. Ведь каждому бывает грустно,
если близкий и любимый человек надолго куда-нибудь
уезжает. Но мама ничуть не волновалась за дочку. Почему? Да
потому, что в записке, оставленной Босыми ногами, были слова
сильнее волшебных. И мама сразу увидела их. «Всегда
готов!» — вот эти слова.
Всегда готов прийти на помощь другу! Всегда готов вместе
со всеми делать общее дело! Тому, кто говорит «Всегда
готов!», надо верить. На того, кто говорит «Всегда готов!»,
можно надеяться. «Всегда готов!» — это клич жителей страны
Пионерии, это их клятва.
Жвачка радуется и огорчается
Как уже рассказывала Колькина бабушка, Жвачка внешне
ничем не отличался от других людей, только жевал
беспрерывно. В том, что челюсть у него ежесекундно ездила туда-
сюда, в общем-то ничего плохого не было. Бывают же люди,
которые храпят во сне, а бывают такие, что через каждое
слово говорят «значит». Эту фразу, например, они начали бы
так: «Бывают же, значит, люди, значит, которые, значит,
храпят во сне, значит».
Пусть жует человек, пусть храпит во сне, пусть говорит
невпопад «значит». Был бы он правдив! А в словах Жвачки
никогда не было правды. И ты сам знаешь, если человек не
говорит правды о себе, о своих поступках, — это плохой че-
лозек, и поступки его плохи.
111

Жвачка был рад, когда старушка в магазине скупила все
спички. Слушая, как ворчат и бранятся покупатели на
продавцов и на рабочих спичечной фабрики, он стоял у дверей и
повизгивал от удовольствия. Совсем развеселил его один
заядлый курильщик. Он бежал в магазин с незажженной
папироской во рту с дальней автобусной остановки, но купить спичек
не смог. «Безобразие!» — кричал курильщик и требовал
жалобную книгу.
Однако удовольствие Жвачки было недолгим. Сначала он
увидел мальчишку, тащившего к магазину громадную
коробку из картона, полную спичек. А через некоторое время спички
со склада привез грузовик. Скулы у Жвачки стали двигаться
медленно, и он принялся думать, что бы такое еще ему
сделать. Ничего плохого не придумав, он пошел спать.
Где спал Жвачка, неизвестно. Он никому не говорил
об этом. Этого не удалось бы узнать, даже если пойти по его
следам с розыскной собакой: Жвачка посыпал свои следы
нюхательным табаком, что очень плохо для собачьего носа.
Жадный пассажир
С рюкзаком за спиной шагала Ленка к вокзалу пионерской
железной дороги. Она далеко уже отошла от своего дома,
но ничего не боялась. У нее в кармашке сарафана лежал
значок, и она в любую минуту, стоило только захотеть, могла
спросить о чем угодно провожатого Босые ноги.
На пионерском вокзале все было так, как и на обычном.
Только не было здесь взрослых. Пионер в красной фуражке —
дежурный — наблюдал, как готовится к отправлению поезд.
Пионер-машинист смотрел вперед из окна тепловоза и ждал,
когда появится зеленый сигнал на светофоре.
Пионер-телеграфист передавал телеграммы на ближайшую станцию.
Лена подошла к окошечку кассы и протянула копейку.
Из окошечка высунулась пионерка-кассирша и сказала, что
билеты на этот поезд уже проданы, надо ждать следующего.
112

Ленку это не огорчило: следующего так следующего. Она
решила пойти в скверик, где пассажиры прыгали через
скакалку, читали книжки с картинками и удили на магнитный
крючок картонных рыб с железными носами. Но тут ее
внимание привлек шум. Около одного вагона толпились мальчики
и девочки. Туда же бежали дежурный по вокзалу, начальник
поезда, стрелочник.
Подойдя к вагону, Ленка увидела, что он пуст. Только
один мальчишка был в нем. Он никого не пускал в дверь,
показывая целую стопку билетов.

— Я купил пятьдесят билетов, и я один поеду в этом
вагоне. Вы не можете заставить меня пустить сюда других. Я же
заплатил деньги! — орал он во все горло.
Когда мальчишка переставал орать, он жевал что-то и
глядел на всех осоловелыми глазами.
— Он, наверное, больной! — предположил кто-то в толпе.
— Где это видано, чтобы один пассажир ехал в пустом
вагоне! — кричал другой.
— Дежурный по вокзалу! Это, по-вашему, порядок? —
спрашивал третий.
Дежурный двигал со лба на затылок красную фуражку
и не знал, что предпринять. Тут в вагон поднялся
пионер-кондуктор. Он взял жадного мальчишку за шиворот и тряхнул
как следует. Жадина начал сопротивляться, но у него изо рта
вдруг вылетела жевательная резинка: это ее он жевал.
Сразу глаза у него перестали быть сонными, мальчишка
покраснел, будто вареный рак.
— Ребята! — сказал он. — Простите меня. Я сам не
понимаю, почему я был таким жадным. Да я и не собирался ехать.
Возьмите эти билеты, кто хочет, даром.
Ленка и все, кто стоял около вагона, получив таким
неожиданным образом билеты, заняли места. Ленку, самую
маленькую пассажирку, пионеры посадили возле окна. Она была
счастлива — каждый знает, что это самое лучшее место. Из окна
видны телеграфные столбы и деревья, которые бегут
навстречу поезду. В окно дует ветерок. Будто ты в поезде и на улице
в одно и то же время.
«Заяц» на буфере
Пионерская железная дорога была не для того, чтобы
ездить в дальние города. Жители страны Пионерии учились
водить на ней поезда, чинить тепловозы, правильно переводить
стрелки, верно давать сигналы. Все это должно было
пригодиться им, когда они вырастут и станут работать на
железных дорогах Советского Союза.
114

Жители Пионерии — железнодорожники выполняли свои
обязанности четко. Поддерживать попядок помогали им сами
пассажиры. Поэтому не было здесь никогда безбилетников —
«зайцев», и, конечно, никто не катался на буферах вагонов.
Но в этом рейсе порядок был нарушен. На буфере «зайцем»
ехал Жвачка. Как вы помните, от магазина, где Колькина
бабушка скупила все спички, он ушел спать. Выспавшись как
следует, Жвачка пошел на вокзал пионерской дороги. Близко
к вокзалу он не стал подходить, а ходил вокруг да около.
На то, как он жует, загляделся один мальчишка. Жвачка
заметил это и дал мальчишке жевательную резинку,
завернутую, словно шоколадная конфета, в серебряную бумажку.
Мальчишка сунул резинку в рот. «Чего особенного, —
подумал он, — пожую немножко. Говорят, от этого зубы делаются
чище и развиваются мышцы на челюстях так, что кости грызть
можно».
Но как только резинка оказалась во рту, мальчишке вдруг
захотелось, чтобы всё — и вокзал с садиком, и рельсы со
светофором, и вагоны, и шпалы, и желтый песок на дорожках,
и форменная фуражка на голове дежурного — все чтобы
стало его собственностью. Он захотел еще, чтобы пионер —
дежурный по вокзалу, пионер-стрелочник и пионер-кондуктор
кланялись ему. Вот тогда-то он побежал в кассу и на деньги,
которые дали ему родители на мороженое, на лимонад и на
футбольный мячик, купил полсотни билетов. Он решил ехать
в вагоне один.
Жвачка видел, что произошло перед отправкой поезда.
Видел он, как мальчишка, раздав билеты, сгорая от стыда,
поплелся домой. Жвачка сморщился от досады. Когда поезд
тронулся, он догнал последний вагон и повис на буфере.
Ночь у костра
На конечной станции Ленка вышла из вагона. Она
спустилась с платформы по деревянным ступенькам. От ступенек
уходила тропинка, заросшая подорожником и белой кашкой.
115

Она вела через луг к лесу. Лес стоял на высоком пологом
бугре. Над ним опускалось желтое солнце. Наступал вечер.
Ленка бодро шагала по дорожке. Ей попался прутик. Она
подняла его и стала пугать им кузнечиков. С прутиком, с
кузнечиками шагалось веселей.
Жвачка тоже доехал до этой станции. Станция ему очень
не понравилась. Пионеры, дожидаясь, когда поезд пойдет в
обратном направлении, пели песни. А он терпеть не мог звонких
пионерских песен. Поэтому сразу же, как только остановился
поезд, убежал подальше от веселья, заткнул уши кусками
паутины, которая висела на кустах, и стал ждать, когда
угомонятся ребята.
Тут-то он и увидел Лену. «Интересно! Загадочно! Куда на
ночь глядя может идти такая маленькая девочка?» —
спросил Жвачка себя. Прячась за кустами, Жвачка пошел за
Ленкой.
Лес, темный и тихий, был совсем рядом, когда тропинка
привела девочку к ручью. По узеньким березовым кладочкам
Лена перебралась на другой берег. Тут в ее кармане звякнул
значок. Тоненький голосок пропищал оттуда:
— Ну-ка, вытащи меня!
Это кричал Босые ноги. Он был хорошим туристом и знал,
где лучше всего устроить привал и остановиться на ночлег.
Лена вынула значок. Босые ноги тут же сошел с него.
Палатка, что была на значке, начала надуваться, будто ее
накачивали насосом, и стала настоящей большой брезентовой
палаткой. Около нее вспыхнул костер. Ленка забралась в
палатку. Там оказалась охапка сена и одеяло. «Вот здорово!» —
обрадовалась девочка.
Босые ноги, хотя и был совсем крошечным, поймал в ручье
большущего налима. Уху из этой вкусной рыбы Ленка съела
с удовольствием. А потом принялась печь в золе костра
картошку. Босые ноги научил Лену протыкать испеченную
картошку прутиком и так чистить ее, что руки не очень жгло.
Жвачка в это время крадучись подбирался к костру.
Близко подойти он боялся. Пришлось ему сесть в болоте на коч-
116

ку. До носа Жвачки доходил запах картошки. Жвачка был
голоден. Он съел бы сейчас всю обуглившуюся кожуру,
которую Ленка и ее маленький товарищ кидали в огонь. Однако
Жвачка не мог выдать себя. Он только усиленно втягивал
ноздрями вкусный воздух. И ему казалось, что во рту у него
рассыпается горячая картошка. Вместе с воздухом он втянул
в нос комара. Комар попался злющий и укусил Жвачку.
«Зря я пошел за этой девчонкой!» — ругнул себя Жвачка.
Он хотел было вернуться к поезду, но тут Босые ноги сказал:
— Хочешь, я тебе расскажу на сон грядущий что-нибудь?
Ленка согласилась.
Остался сидеть на своей кочке и Жвачка.
Сказка о красных галстуках
— Это было и давно и не так уж давно, — начал
рассказывать Босые ноги. — Люди, родившиеся в том году, и теперь
живут, даже состариться не успели. Но маленькие, как ты,
уже не могут представить себе той жизни.
Башмаков у ребят тогда не было. Ходили в лаптях. Их
плели из лыка — липовой коры. В домах вечерами зажигали
вместо ламп лучину. Пшеницу сеяли так: вешали на бок лукошко,
брали оттуда зерно горстями и разбрасывали по полю.
Грамотных людей было очень мало. Надо человеку расписаться,
он вместо фамилии рисует на бумаге крестик. Вот какая была
тогда жизнь.
Но люди не унывали — они знали: скоро наступит жизнь
хорошая. В то время Красная Армия разбила последних
буржуев, и красноармейцы с фронтов вернулись домой.
Босые ноги передохнул немного и продолжал:
— А вернулись они не с пустыми руками. Вернулись они
с красными боевыми знаменами. Сколько было полков,
столько было и знамен. В самых жарких схватках берегли бойцы
их, сами погибали от пули вражеской, от шашки
белогвардейской, но не давали врагу даже коснуться красного полотнища.
ИЗ

Вот стали бойцы и командиры думать, где и как теперь
эти знамена хранить. Хорошо они придумали. Часть в полках
оставили, которые границы СССР берегли. У этих знамен
встали часовые с винтовками. Другую часть отдали рабочим и
крестьянам, чтобы под такими славными знаменами они
работали у станков, на железных дорогах, на морских кораблях, на
широких полях.
Узнали об этом ребята. Пришли они к бойцам и
командирам и говорят: «Дайте и нам боевые знамена. Будем мы
беречь их пуще всего на свете».
«Ладно, — ответили бойцы и командиры. — Верим, что не
дадите красного знамени в обиду и, если придется защищать
его честь, будете храбрыми и отважными. А чтобы всегда
было с вами боевое знамя — ив игре веселой, и в работе
дружной, и в ученье прилежном — дадим мы каждому из вас по
частице знамени».
Разделили они знамена на части и дали каждому
мальчишке, каждой девчонке. Стали мальчишки и девчонки носить
их на груди. Теперь называются они пионерскими
галстуками.
Босые ноги замолчал, и Ленка молчала.
— Ты не спишь? — окликнул девочку Босые ноги.
— Нет! — ответила Ленка. — Я думаю. Знаешь, о чем
я думаю? Мамин галстук — кусочек какого знамени? Может
быть, чапаевского?!
— Вполне возможно, чапаевского, — согласился Босые
ноги. — А теперь давай спать. На зорьке нам с тобой в дорогу.
Ленка знала, что возражать бесполезно, — Босые ноги
следил за порядком в пути строго. Она пригрелась в сене, и глаза
ее сами закрылись. Сквозь сон она услышала не то бульканье,
не то всхлипывание.
— Это болото хлюпает, — успокоил ее Босые ноги и тоже
уснул.
Но это не болото хлюпало. Это на болотной кочке сквозь
слезы смеялся Жвачка. Он плакал от жалости к побитым
буржуям и смеялся оттого, что придумал новое скверное дело.
119

«Поди-ка отними красное знамя у часового! Он с автоматом,—
рассуждал Жвачка. — Того страшнее похитить знамя,
которое у рабочих. Их много, от них не убежишь, нигде не
спрячешься. Поймают — голову отвернут! А вот галстук — это
другое дело. Галстук я отниму без труда. И буду я этим
галстуком чистить башмаки, когда они запылятся».
Жвачке стало очень весело. «Хорошо?» — спрашивал он
сам себя. И отвечал: «Замечательно!» — «Замечательно?» —
снова задавал вопрос. «Восхитительно!» — снова отвечал себе.
Нижняя челюсть у него стала ездить из стороны в сторону
с такой быстротой, что чуть не оторвалась. Тогда Жвачка
сломал иву, содрал с нее лыко и лыком обмотал физиономию.
Дорожные знаки
Рано утром по холодку путешественники двинулись
дальше. Солнышко сушило росу на траве. Пели птицы. Появились
шмели и бабочки. Пахло сладкими цветами и ягодами. Ленка
увидела возле тропинки сочную, розовую земляничку. Ягодка
растаяла на Ленкином языке.
— Хочешь много ягод? — спросил Босые ноги.
— Очень хочу! — ответила Ленка.
— Тогда тебе придется выучить наши дорожные знаки.
Их должен знать каждый житель страны Пионерии.
Урок был коротким. Не понадобилось ни классной доски,
ни мела для объяснений. Босые ноги острой палочкой рисовал
знаки на тропе и рассказывал, какой знак что показывает.
Лена быстро запомнила все.
Босые ноги побежал в кусты. Он нашел поляну, усеянную
ягодами, и обозначил путь к ней дорожными знаками. Ленка
по знакам быстро добралась до поляны. А уж есть ягоды она
умела! Тут учить ее не требовалось.
Жвачка, выбравшись из болота, все время следил за
путешественниками. «Может быть, удастся подслушать еще что-
120

нибудь?» — думал он. Убежищем для него было дупло
старой трухлявой осины, которая стояла недалеко от тропы.
Он еле втиснулся в него, но зато чувствовал себя в
безопасности.
Жвачка обедает
Когда Ленка двинулась дальше, Жвачка стал вылезать из
дупла. Однако это было сделать не так-то просто. Ему
пришлось грызть горькое дерево зубами, чтобы выбраться на
свободу.
Жвачка кинулся в одну сторону, в другую — девочки уже
не было видно. Жвачка писклявым голосом крикнул «ау!»
в надежде, что Ленка примет его голос за голос грибников.
Но ответа не последовало.
Блуждая по лесу в поисках девочки, Жвачка в зарослях
ольховника нашел дроздиные гнезда. Дрозды кружились над
Жвачкой, кричали. А он снимал гнезда одно за другим и,
подняв их, высыпал птичьи яйца в рот. Жвачка ел яйца со
скорлупой и скоро наелся. Тогда побрел он дальше и вышел на
просеку.
«Ага! — обрадовался Жвачка. — Просека! Значит, и
девчонка идет по просеке — других дорог тут нет...» Ноги Жвачки
не заплетались теперь, не цеплялись за корни, не путались
в траве. Они резво неслись через пни, перепрыгивали ямы и
кочки.
Жвачка не ошибся в своих расчетах. Через час впереди он
увидел девочку. Это была Ленка. Она продолжала свой путь
в столицу Пионерии Артек.
«Зачем мне эта девчонка? — размышлял Жвачка. —
Галстука у нее нет. И вообще она какая-то странная. Бродит
по лесам, где живой души нет». Думая так, Жвачка
не знал, конечно, что идет Лена по строгому маршруту,
который наметил для нее Босые ноги. Не знал он и того,
что просеку скоро пересечет широкая тропа
путешественников.
121

Ромашки у памятника
Эта тропа не зарастала. Если бы можно было спросить
у подорожника, что рос на ее краях, он бы рассказал о
тысячах жителей страны Пионерии, которые приходят в эти места.
А высокая старая сосна поведала бы о давнем времени, когда
эта тропа была партизанской и когда уходили по ней в
разведку партизанские помощники — пионеры.
Давно это было. Снарядные осколки, впившиеся в
сосновый ствол, затянуло слоями древесины. Но жители Пионерии
не забыли самых храбрых граждан своей страны. И в память
о них и для того, чтобы учиться храбрости, приходили в эти
леса.
Лена, как только вышла на тропу, сразу же повстречала
отряд пионеров. Девочка рассказала, кто она, куда идет.
Пионеры тут же предложили идти вместе до шоссейной дороги.
Там они обещали посадить девочку в автомобиль или автобус,
которые ездят до самого Артека.
Ленка почему-то сразу подружилась с высоким очкастым
пионером, которого ребята звали Энтомологом. Может быть,
потому, что уж очень доброе было у него лицо? А может быть,
потому, что из его вещевого мешка торчал сачок. Ленка хотела
похвастаться, какой у нее необыкновенный друг, хотела
показать значок, но Энтомолог сам, не переставая, рассказывал
истории о бабочках и жуках, показывал съедобные травы.
Ленка заслушалась и забыла о своем намерении.
Вскоре отряд подошел к поляне, на которой стоял
памятник. Бронзовый мальчик с бронзовыми волосами целился из
бронзового автомата. На каменном додножии памятника была
высечена надпись: «Пионер-партизан на этом месте взял
в плен фашистского генерала». Лена на минуту закрыла глаза
и увидела не бронзового мальчика, а живого. В телогрейке,
подпоясанной ремнем, вихрастого, усталого. Его голубые
глаза были строги и задумчивы. И увидела она еще фашиста
в генеральских погонах. Лицо у него было серым от страха.
Он тянул вверх дрожащие руки.
122

Лена нарвала ромашек и положила свой букетик около
памятника. И пионеры — каждый положил букет. Не стало
видно камня, на котором стоял герой. Было видно только
горку цветов.
Пионерский отряд двинулся дальше. Ребята должны были
засветло дойти до шоссейной дороги и там приготовиться
к ночлегу: поставить палатки, сварить ужин, запасти хворосту
для сторожевого костра.
Энтомолог отдал свой вещевой мешок товарищам, оставив
себе лишь сачок и банки для насекомых. Пообещав догнать
отряд на привале, он решил поохотиться в этих местах за
123

редкими насекомыми. Ленка, которая очень любила ловить
жуков и бабочек, осталась с ним. Было жарко. Она сняла
сарафан, сунула его в вещевой мешок и тоже отдала пионерам.
За поворотом тропы скрылся отряд. Ленка и Энтомолог
кончили махать панамками и принялись гоняться за
букашками.
Засада
Если бы Энтомолог и Ленка не были так увлечены своим
занятием, если бы они повнимательнее были, то заметили бы,
конечно, как качается куст на опушке леса. Почему качается
куст, когда нет ветра? Может быть, прыгает по его веткам
большая птица? Может быть, роется в корнях барсук? А может
быть, еще что? Ни Энтомолог, ни Ленка не задали себе таких
вопросов. И это было плохо — в кусту прятался Жвачка. Он
старался сидеть там как можно тише. Но челюсть,
двигавшаяся туда-сюда, выдавала его: она то и дело задевала за
ветки.
Жвачку временами пробирала дрожь. Он дрожал от
злости, страха и нетерпения. Злился он на ребят, на траву, на
солнышко. Страх одолевал его потому, что совсем недалеко
стоял пионер-партизан с автоматом, хотя Жвачке хорошо было
известно, что бронзовые автоматы не стреляют пулями. А не
терпелось Жвачке отнять галстук у пионера — частицу
боевого знамени, разорвать его на мелкие кусочки и рассеять их
как потухающие искры, по болотам, по сырым глубоким
оврагам, по гарям, где ничто не растет и где птицы боятся вить
гнезда.
Жвачка несколько раз прикинул в уме, как он будет
действовать. Теперь, когда перед ним был только длинный
неуклюжий мальчик, все было очень просто. Жвачка подойдет
к пионеру, словно спросить что-то, и рванет с его груди
галстук.
Жвачка медлил. Он ждал, когда ребята отойдут подальше
от тропы.
124

Странные жуки
— Иди скорее сюда! — закричала Ленка. — Тут такие
интересные жуки...
Ленка стояла возле старого дерева с дуплом. Возле дупла,
громко жужжа, кружились желтые с черными полосками жуки.
Они были похожи на ос. Только осы по сравнению с ними
выглядели карликами.
Энтомолог подбежал к девочке. И вовремя! Полосатые
жуки, а это были свирепые шершни, заметили девочку и
бросились на нее. Энтомолог был мастером своего дела. Он
описал в воздухе сачком восьмерку, и все шершни оказались
в марлевом мешочке.
— То-то! — сказал, обращаясь к шершням, Энтомолог. —
Теперь я не скоро вас выпущу. Придется посидеть в сачке, пока
мы не уйдем от вашего гнезда. А то, чего доброго, опять
вздумаете кусаться.
Ленка и Энтомолог успели сделать всего два шага, как на
их пути возник Жвачка. «Здравствуйте, детки!» — крикнул он
писклявым голосом и тут же с силой рванул галстук.
Тощий Энтомолог покачнулся. От неожиданности у него
с носа слетели очки. Он был очень добрым и вежливым, этот
мальчик. Он и не понял сразу, что хочет человек, челюсть
которого беспрерывно двигалась из стороны в сторону. А поняв,
крепко прижал красный галстук к груди левой рукой — в
правой он все еще держал сачок.
Ленка тоже поняла, какая беда грозит ее другу. Только как
быть ей, она не знала. Вот когда пригодилась бы помощь Босых
ног. Но он сидел в своем значке, значок лежал в кармане
сарафана, сарафан был в вещевом мешке, а вещевой мешок где-то
далеко несли пионеры.
Девочка решила вцепиться в ногу обидчика. Но в это время
мальчик изловчился и надел сачок, полный шершней, на
голову Жвачки.
Шершни толстыми и длинными, как иголки, жалами
впились в Жвачкину макушку. Жвачка взвыл и отпустил галстук.
125

Не разбирая дороги, кинулся
он в чащу. Вместе с ним,
возмущенно жужжа, умчался рой
шершней. Некоторое время из
леса был слышен стук: это
Жвачка на бегу стукался лбом
о деревья. Мальчик знал, на
что способны шершни. Недаром
товарищи прозвали его
Энтомологом, что значит — знаток
насекомых. По-настоящему-то
его звали Сашей.
Босые ноги сердится
Саша и Лена по знакам,
оставленным на дороге, нашли
отряд, расположившийся на
ночевку. Лена со всеми
подробностями рассказала ребятам,
как напал на них Жвачка и как
храбро сражался с ним Саша-
энтомолог. Пионеры кинулись
было в погоню, но раздумали:
ведь еще (никому не удавалось
догнать человека, который
убегает от шершней.
Лежа в палатке, Лена
повторила свой рассказ Босым
ногам. Пионер, дежуривший
у костра, слышал этот
разговор. Он решил, что девочка
разговаривает во сне: так
бывает с людьми, которые были
днем чем-то взволнованы.

Босые ноги отчитал Ленку за то, что она положила сарафан
со значком в вещевой мешок. «Если бы ты знала, как я
волновался! — сказал он. — Я хотел вернуться к тебе, но вещевой
мешок был так крепко завязан, что мне оттуда не удалось
выбраться».
«Я отвечаю за тебя перед твоей мамой, — добавил сердито
Босые ноги, — обещай, что до самого конца путешествия ты
меня никуда не сунешь, никому не отдашь».
Лена пообещала и тут же заснула. Спал весь отряд. Только
бодрствовал пионер у костра — костровой. Он охранял сон
своих товарищей.
* .ь *
*
На заре путешественников поднял на ноги треск,
доносившийся со стороны шоссе. По асфальту мчалась вереница
мотоциклов с колясками. Мотоциклами управляли пионеры, одетые
в темные комбинезоны и шлемы-с очками. Мотоциклисты
остановились поприветствовать путешественников. Через несколько
минут они снова покатили, выпуская из никелированных
глушителей сизый дым и оглашая окрестности треском моторов.
В коляске первого мотоцикла сидела Ленка.
Мотоциклисты дали девочке шлем и очки. Они везли ее в свою столицу
Артек. Колонна мотоциклистов делала короткие остановки,
чтобы поесть и заправить машины бензином. Пионеры
торопились на Большой Костер Дружбы.
127

НА ГОРОДСКОМ ПРУДУ
сю зиму Кряква и Селезень прожили
в теплом доме. А когда наступила весна,
их вместе с другими утками посадили в большую клетку,
погрузили в автомобиль и повезли на городские пруды. Крякву
с Селезнем выпустили в небольшой, круглый, как карманное
зеркальце, прудик. В самой середине его на крепких столбах
был устроен дощатый помост, окрашенный зеленой краской.
На помосте лежала охапка сухой травы и кучка тонких
прутьев.
— Красота! — крякнула Кряква и взобралась на помост.—
Счастливой называют такую жизнь, как наша. Ты посмотри,
Селезень, нам даже не придется хлопотать о строительном
материале для гнезда — здесь все есть.
— Благодать! Блаженство! — булькнул Селезень,
полоскавший клюв в свежей воде.
Он ловко, как веслами, заработал ногами и помчался
прямо к кормушке, в которую сторож парка с берега сыпал
пареные зерна пшеницы.
Поздней ночью весь город уснул. Не спали только
электрические фонари — они светили, не спали Кряква с Селезнем —
они вслух мечтали.
128

— Вот так и будем жить, — говорила Кряква. — Никто
нас не обидит здесь. Озорных мальчишек прогонит
милиционер. Кошка к нам не подберется. Ведь правда не подберется?
— Не подберется. Где ей подобраться, — соглашался
Селезень. — Кошки не умеют плавать, и вообще они боятся
воды.
Так говорили они до рассвета. На рассвете Селезень
принялся строить гнездо. Прутья он перемешал с травой, и гнездо
было готово. Тогда Кряква снесла в новом доме первое яйцо.
Она несла яйца всю неделю — в день по яйцу. И когда
снесла семь штук, стала насиживать их.
Деревья были зелеными, на клумбах по краям пруда
распустились большие яркие цветы, когда из яйца вылупился
первый утенок. Кряква была без ума от радости. Селезень
тоже. В восторге он сунул голову в воду, выставил из воды
хвост с завитым пером и очень долго так плавал.
За первым яичком треснуло второе, и еще один утенок
запищал в гнезде. К вечеру вывелся последний, седьмой
птенец. Кряква тут же решила устроить детям первое купание.
Она важно прошла к краю мостка и стала глядеть, как утята,
словно коричневые комочки ваты, легко опускаются на воду.
И тут чуть не случилось несчастье. Седьмой утенок сбросил
с себя только часть скорлупы, другая часть прилипла к его
хвостику. И когда он, не желая отставать от братьев и сестер,
тоже оказался в пруду, в скорлупу набралась вода. Утенок
стал тонуть. Но Селезень был начеку, он нырнул, расколол
клювом скорлупу и вытолкнул утенка из воды. У Кряквы от
пережитого страха, от радости, что все обошлось благополучно,
выкатились слезинки из глаз.
Кряква и Селезень начали учить своих детей. Первым
уроком должно было быть плавание. Но утята и без того хорошо
плавали. Тогда Селезень с согласия Кряквы первым уроком
сделал знакомство с кормушкой. Утята быстро набили зобики,
и родители, радуясь такому успеху, поставили всем семерым
по пятерке. Конечно, не в дневники, у уток дневников нет. Они
поставили им пятерки мысленно.
129

Дни проходили за днями. Утята росли. Вместо пуха их
теперь покрывали гладкие коричневые перышки. У
утят-мальчиков на зависть утятам-девочкам перья в хвостах завились
колечком.
Когда утята стайкой уплывали подальше от мостков,
Селезень шепотом спрашивал Крякву:
— Будем ли мы учить их летать? Посмотри, какие крепкие
перья выросли у них на крыльях.
— Ты с ума сошел! — шипела Кряква. — Зачем им
летать? Куда это нужно лететь от такого благополучия? Будь
это в моих силах, я бы сейчас же выщипала у каждого своего
ребенка маховые перья.
Лето подходило к концу. Листья на деревьях стали
жесткими. С цветов опали лепестки. И даже здесь, в городе, где
солнце за день успевало нагреть камень домов, зори стали
холодными. Приближалась осень.
Однажды ранним свежим утром Крякву разбудил тонкий
свист. Она открыла глаза и вздрогнула: над круглым, как
карманное зеркальце, прудиком летал ее утенок. Это в его
крыльях свистел воздух. Шестеро утят с воды, вытянув шеи, следили
за полетом. Утенок скоро устал и начал снижаться. Раскинув
крылья, выставив вперед желтые лапки, он шлепнулся в воду.
Весь окутанный холодными брызгами, утенок радостно
прокричал свое «ура». И тогда остальные шестеро сорвались
с места, замахали крыльями и лапками, побежали по воде и
тоже один за другим поднялись в воздух.
— Мама! Почему же ты не сказала нам, что мы можем
летать? — спросил Крякву утенок. — Это так хорошо! А как
далеко, как много всего видно сверху!
— Что еще придумал. — закрякала Кряква. — Пусть
летают другие, тебе незачем летать. Сколько уток в полете
разбилось о провода, сколько попало в когти соколу? Сколько
окоченело в осенних буранах? Тебе что, хочется пропасть,
как они?
— Нет, не хочется, — ответил утенок. — Я боюсь сокола,
130

а когда ты говоришь об осеннем буране, мне становится
холодно.
— То-то, — довольная, прокрякала Кряква, — вам лететь
некуда: все мы, утки с городских прудов, зимуем в теплом
доме.
Поздней осенью облетела листва с деревьев. Цветы завяли,
их стебли почернели и согнулись до земли. Вода в пруду стала
темной и холодной, как лед. Солнышко светило ярко, но
совсем не грело. В один из таких дней к пруду снова подъехал
131

автомобиль. Двое рабочих вытащили из кузова легкую лодку
и большой сачок на длинной палке. Они спустили лодку на
воду, сели в нее и поплыли на середину пруда, к мостику.
— Слушайте, — сказала Кряква, обращаясь к утятам. —
Я объясню, что надо сейчас делать. Как только люди
протянут к вам эту сетку на длинной палке, забирайтесь в нее.
Сидите там смирно, не бойтесь. Это не очень приятно, но
необходимо, чтобы попасть в теплый дом.
Лодка подплывала ближе и ближе. Утята посмотрели на
мать Крякву, на отца Селезня и вдруг ринулись в воздух.
— Куда вы? Куда? — кричала Кряква. — Смотрите, что
надо делать.
С этими словами она важно вошла в подставленный сачок.
За ней туда же забрался Селезень. Сквозь сетку они смотрели
на своих детей, круживших в прозрачном небе, и жалели,
жалели их.
Рабочие посадили Крякву и Селезня в клетку, поставили
ее в автомобиль. Они не спешили отъезжать, все смотрели на
семерых утят. А те продолжали кружиться над прудом. Круги
становились шире, выше. Наконец стайка исчезла в синем,
солнечном просторе.

КАПЛЯ
а мой плащ упала капля. Она
прокатилась по рукаву от плеча до
локтя и застряла в складке.
Дождь в это время кончился, засветило солнце. Солнце
отразилось в капле, и от этого она сама стала казаться
маленьким лучистым солнышком.
— Ну ладно, — сказал я капле, — хватит пускать мне
в глаза такие яркие зайчики. Лучше бы... Лучше бы рассказала
что-нибудь о себе. Где родилась, например...
Так я это сказал, в шутку. А капля вдруг совершенно
серьезно ответила:
— Я родилась в роднике. Видели родники в лесных
оврагах?
Мне приходилось видеть родники в лесных оврагах. Но я
промедлил с ответом, я еще сомневался, капля ли это говорит:
может, кто разыгрывает меня. Капля поняла мое молчание по-
своему и стала рассказывать, какой он родник, как бьется
на его дне водяная струйка — чистая, холодная. А струйка —
это толпа капель. Капли дружные: куда одна покатится, туда
и все бегут.
133

Рассказывая, капля звенела, журчала, а иногда в
запальчивости булькала даже. Мои сомнения рассеялись, и я задал
еще вопрос:
— А куда вы, капли, бежите?
— В море! — ответила капля и немного засмущалась. —
Всем нам, как только мы появимся на свет, почему-то хочется
быть просоленными моряками, хочется носить на себе
огромные корабли: конечно, одной капле это не под силу, но, когда
нас много, мы легко подымаем и корабли.
— Ну и как там, в море?
— Я знаю это только с чужих слов, — ответила капля. —
Вряд ли будет интересно, если рассказывать с чужих слов.
А сама я море видела с такой высоты, что оно казалось
болотцем.
— Вот как! — удивился я. — Расскажи-ка, как ты
забралась на такую высоту?
— Так уж получилось, — улыбнулась капля. — К тому
времени я уже повидала кое-что. Вместе с другими каплями
давно рассталась с родником. Мы текли в зеленых берегах.
Нас было так много, что мы назывались рекой.
Однажды на берег пришел человек. Он спустился к самой
воде и ведром зачерпнул меня и моих соседок. Сделано это
было очень бесцеремонно. Многие капли рассердились и
выплеснулись из ведра. Я, верно, тоже выплеснулась бы. Но я
была на самом дне и поэтому через минуту попала в радиатор
грузовика. Человек был шофером, он подъехал на автомобиле
к реке, чтобы долить воды.
— Сидеть в радиаторе — это не то, что журчать на
камешках! — посочувствовал я капле.
— Как вам сказать? — ответила капля. — Конечно,
пришлось попотеть. Но, знаете, это была настоящая работа. Нас
было не так уж много, а мы не дали перегреться мотору.
Мы сами почти кипели, но забирали жар у мотора и мчались
в радиатор. ТамГ, на ветру, остывали немного и снова бежали
в мотор. Когда грузовик ехал в гору и мотор стал работать
134

изо всех сил, я так нагрелась, что превратилась в пар. Тут
радиатор открыл свою круглую дверцу и выпустил меня
на воздух...
Капля умолкла, но через минуту продолжала:
— Я стала легкой-легкой, легче пушинки. Я стала
невидимой. Это было так странно, непривычно, что, пока я
приходила в себя, грузовик далеко уехал. Солнце пекло. Ветра не
было. И я летела прямо вверх. Мне было и страшно и
радостно. Я очень пожалела, пролетая мимо ястреба, парившего
в небе, что он не видит меня. Кто же заметит каплю,
превратившуюся в пар? Однако я недолго была такой. Стало вдруг
так холодно, что я превратилась в ледышку.
«Немало пришлось пережить этой крохе!» — думал я,
глядя на каплю. Капля будто угадала, о чем я думаю, и
продолжала:
— Нет, это нисколько не огорчило меня: ради того, чтобы
лететь над землей, можно пережить и не такое! Как красива
земля, знают только воздушные путешественники. Но вот что
самое важное, — тут капля так засияла, засверкала, такие
яркие огоньки вспыхнули на ней, что я понял: сейчас будет
сказано действительно что-то очень важное. — Самое
важное, — торжественно продолжала капля, — что земля
становится дороже, чем выше поднимешься над ней, чем дальше от
нее будешь. Я видела солнце и звезды не такими, как видят их
все, я видела неземной красоты утренние и вечерние зори. Но
когда я вспомнила ветлу, которая росла над нашим родником,
ее тонкие ветки, ее узкие листья, ее морщинистую кору, мне
захотелось заплакать. И хотя я была ледышкой, где-то во мне
нашлись горячие слезы. И я заплакала.
— Что же было дальше? — спросил я каплю дрогнувшим
голосом. Голос дрогнул у меня потому, что я вспомнил, как сам
летел на самолете и подумал тогда, что нет ничего
страшнее на свете, чем кружить всю жизнь высоко над землей,
видеть ее, но не иметь возможности опуститься на поляну,
заросшую белым клевером.
135

— Что было дальше? — переспросила капля. — От моих
горячих слез я растаяла и снова стала каплей. Тут я увидела
рядом другие капли: оказывается, не одна я была в небе.
Стал дуть ветер. Он закружил нас, и мы, сталкиваясь друг
с другом, обнимались от радости. Я держала в объятиях
подружку, а она меня. И мы не заметили, что начали падать
на землю.
Я посмотрел вокруг и увидел множество капель на листьях,
на травах, на заборе... На тропинке капель не было,
но были их следы — крохотные темные кружочки. Это капли
уже просочились в землю, чтобы где-то в темноте собраться
136

вместе, снова родиться в роднике и начать свой бег к морю.
Тогда я посмотрел на каплю, которая была в складке плаща.
Капли не было.
Пока я смотрел по сторонам, солнышко нагрело ее. Она
опять отправилась в путешествие над землей. Мне было
досадно, что я не попрощался с каплей, не пожелал ей счастливого
пути и скорого возвращения. Верно, капле было страшно
снова расставаться с землей. Но тут сверху я услышал вдруг
голосок. Он звенел, он радовался:
— Счастливо оставаться! Я снова лечу. Лечу...

МАСТЕР О
ыло вот что. Построили люди город.
С одной стороны его поле — что ни
посади, все вкусное да сочное родится; с другой стороны — гора
чуть не до солнца, из камней этой горы мостовые делали,
стены выкладывали; с третьей стороны — лес, полный боровиков
да подосиновиков, черники да земляники; с четвертой — луг
широкий, на нем скот пасется.
Кажется, очень хорошее место. Лучше не надо! Но это
только кажется. Воды около города не было: ни реки, ни озера,
Сколько ни рыли колодцев, ни в одном даже сырого песка не
достали. Собирали люди для питья дождевую воду. Самым
дорогим угощением считался у них чай.
Стали горожане подумывать, не уйти ли им в другие края,
поближе к воде. Послали они во все четыре стороны ходоков.
Ходоки должны были по земле ходить, новое место для города
искать.
Вернулись ходоки с трех сторон. Одни реку нашли,
вторые — озеро, третьи — целое море. Но не было ни в одном,
ни в другом, ни в третьем месте такой красоты, как здесь.
Скоро четвертые ходоки пришли. Окружил их народ, стал
расспрашивать. А ходокам самим все рассказать не терпится.
138

— Шли мы, шли, большая дорога кончилась, пошли по
маленькой, потом — по тропочке. Тропочка кончилась, скоро
другая нашлась. Звериная тропочка. По ней в одну сторону
идут звери такие, каких все привыкли видеть: еноты маленькие,
слоны большие. В другую же сторону идет слон высотой
до верхушки сосны, а рядом с ним слон не выше кочана
капусты.
Довела нас эта тропка до дороги, дорога — до города.
Красив тот город, а вместо людей живут в нем буквы. В каком
доме одна буква, в каком — целая семья. И умеют эти буквы
делать то, чего мы, люди, делать не умеем.
Впереди нас два кота шли. Коты как коты. Один хотел
таким стать, чтобы в мышиные норы пролезать. Он к мастеру
ИК зашел. Вышел от этого мастера маленький, вроде мышки,
котик. Второй мечтал с собаками за старые обиды
рассчитаться, он с мастером ИЩ сладился. Вышел от второго мастера
ростом с быка котище. «Ну, — думаем, — тут и нам помощник
найдется, который нас с водой соединит».
Два мастера в городе соединительной работой заняты — О
да Е. Нашего мастера О зовут. Веселый мастер.
— Я, — говорит, — ваш город водой обеспечу. Вы, —
говорит, — домой идите, а скоро и я у вас буду.
Кинулись люди на окраину города мастера встречать.
Смотрят, а мастер О дамбой овраг уже перегородил.
— Это, — говорит, — вам водохранилище. Дожди пойдут,
снега растают, оно и наполнится.
— Чтобы плотину не размыло, я водОслив сделаю.
И сделал, что надо.
— А сейчас будет готова водОкачка...
Построил мастер на берегу башенку.
— Теперь водопроводом займемся!..
Тут проложил мастер к каждому дому трубы.
Побежал мастер О на луг, где скот траву щипал. Выдолбил
там из осиновых бревен три корыта.
— Получился водОпой! Нет, не совсем получился. В
корыта воду налить надо, привезти ее сюда.
139

Тут схватил мастер О здоровенную бочку, на телегу ее
поставил:
— Вот вам и водОвозка готова!
Стали горожане мастера благодарить, спрашивать, сколько
работа стоит.
— Цена такая, — ответил мастер, — пусть в вашем городе
ни старый, ни малый там, где надо писать О, не пишет другой
буквы.
На том и столковались.

СОДЕРЖАНИЕ
Гордый кораблик 5
Шапка-храбрецовка 13
Кленовый осенник 22
Таежная сказка 30
Лампочка с красного бакена 44
Юлька + Петька = любовь 50
Совет мудреца 58
Злой комар 63
Пробочная голова 65
Тузик 69
Мыльный пузырь 72
Гриппошки 76
Рыбацкая сказка 82
Пингвины 84
Крепыш и Скрепка 90
Синичкино солнышко 93
Голубая ленточка, пластмассовая
дудочка и самокат 97
На тропе путешественников 102
На городском пруду 128
Капля 133
Мастер О 138

ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ!
Вот и кончилась книга сказок.
Костер лагерный догорел. Последние
искры улетели и погасли вдали.
Наступило время сумерек — самое подходящее
для того, чтобы поговорить о
прочитанном. Что понравилось? Почему? Какие еще
сказки хотелось бы почитать?
Хорошо, если вы напишете нам обо
всем этом. Наш адрес: Москва, А-30,
Сущевская, 21, издательство ЦК ВЛКСМ
«Молодая гвардия».

Митяев Анатолий Васильевич
СКАЗКИ У КОСТРА. (Для младшего и
среднего школьного возраста.) М., «Молодая
гвардия», 1965 г.
144 с , с илл. Р2
Редактор А. Алексеева
Художник Л. Токмаков
Художественный редактор В. Плешко
Технический редактор В. Лубкова
А08737. Подп. к печ. 22/UV 1965 г. Бум. 70X90Vie.
Печ. л. 9(10,53). Уч.-изд. л. 7.
Тираж 115 000 экз. Заказ 1609. Цена 49 коп.
СПХЛ 1965 г., № 975.
Типография «Красное знамя» изд-ва «Молодая
гвардия». Москва, А-30, Сущевская, 21.