Author: Арутюнян В.
Tags: художественная литература строительство повести роман гражданская война трудовой героизм
Year: 1986
Text
л
LX
КАШИНЫ!
кемкмА
х Роман, повести
Перевод с армянского
МОСКВА
СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ
1986
ББК 84 Ар7
А 86
Художник СЕРГЕИ ГУЗИКОВ
Арутюнян В.
А 86 Каменные колокола: Повести. Пер. с арм.— М.:
Советский писатель, 1986. — 496 с.
В новом романс известного армянского писателя Владимира Apv-
тюпяна «Вайоц дзор» («Ущелье Вайоц») рассказывается о событиях
гражданской войны, о борьбе за советскую власть в одном из глухих
местечек Армении. В повестях «Коммуна», «Бандиты» и «Золотой ту-
ман» показаны социальные преобразования в современной деревне.
В повести «Каменные колокола» изображен трудовой героизм строите-
лей уникального горного тоннеля, соединившего реку Арпа с озером
Севан.
4702080200—164
083(02)—86
269—86
ББК 84.Ар7
© Перевод на русский язык. Издатель-
ство ^Советский писатель», 1986 г.
Кривоватые улочки сходятся на окраине Кешкенда в
узкую каменистую дорогу, которая, петляя меж гор и
ущелий, связывает Кешкенд с Ереваном. Вдоль обочины,
точно стражники, замерли чахлые деревца и кусты, то-
мящиеся по влаге. Дорога вихляет между отрогов скал,
таинственных пещер, скатываясь в глубокие пропасти и
нигде не сбиваясь в безмолвном лабиринте Вайоц дзора *.
После заката здесь объявляются хищные звери и об-
нюхивают следы путников. А в полутемных лачугах Кеш-
кенда вспоминают тех, кто ушел по той самой дороге и
больше не вернулся.
По этой дороге и добралась однажды весть до Кеш-
кенда: «Люди обезумели, скоро разрушат старый мир
до основания, чтобы построить новый...» Из уст в уста,
из дома в дом полетела новость. «Настал конец света...»
Слушали деревенские умники и поддакивали: «Нагрянул
конец... Да не новость это... Про то еще в Библии пи-
сано. ..»
Кешкенд... Прямо в центре села расположилась гар-
низонная конюшня. Возле ее входа высунулся из земли
ноздреватый каменный обломок. Люди так часто сади-
лись на него, что верх камня истерся, отшлифовался. Вот
на него-то и уселся, закинув ногу па ногу, конюх Варос,
худощавый селянин лет тридцати пяти. На узколобом
лице его с миндалевидными глазами выделяется внуши-
тельный нос. На Варосе потрепанная шинель и разбитые
трехи1 2, зато в руке роскошная серебряная трубка. Он
достал из кожаного кисета табак, набил трубку и при-
давил большим пальцем.
Долго курил Варос и раздумывал: «Это хорошо, что
1 Д з о р — ущелье.
2 Трехи — деревенская обувь, постолы из шкуры домашних
животных.
5
pi, .„ллпло! старый мир Туда ему и дорог Но каким
6уД<‘1 НОВЫЙ? . .» .. <
( о царим миром у Взросл свои счеты. Он бе т ц»мсль-
111.1Г1, ПО л о еще куда ни шло. Правое ухо Вариса длин-
нее девою. Проклятое ухо омывалось иа веселье и
грусть шевелилось и будто вытягивалось еще больше,
ню выпивало у людей безудержный смех. Варос считал
во одним m огрехов старою мира. 1 му казалось, чю
под его руинами можно будет захоронить и эту насмеш-
ку природы.
Попыхивая трубкой, Взрос воображал новый мир.
некое отдаленное селение с домом па окраине, во дворе
теле!а, в телеге —соха, в хлеву — коровы, овны, пара
упряжных волов и .. стройный вороной скакун.
Варос был убежден, что ею Де 111 пойдут лицом в маю.
()ц искренне верил в по, поюму и воззрился на самую
красивую женщину села. Опа вдова. Мужа ее убили при
невыясненных обстоятельствах. Именно ее и представлял
Варос хозяйкой своею воображаемою дома, а рядом с
пей — семерых сыновей, семерых чудесных крепышей.
♦ Пусть посмеет теперь кто-нибудь сказать: «Шевельни-
ка ухом, Варос, поглядим...» Я нм шевельну...»
Заменился Варос и очнулся 01 скрипа сапог. В его
сторону шел переводчик i арии кшного пн аба Овик Ти-
рании. Варос поднялся ему навстречу с 1 рубкой в руке,
a Kiicei остался иа каМис. Переводчик был гопколпцым
нарвем лет двадцат ниш. Он нагнулся, взял кисет и
понюхал табак.
— Хороший. Втихомолку покуриваешь? — улыбнулся
Овик.
Он протянул Kihei На росу, и тот понял, что иг ради
ран опора о i абаке добрался до конюшни штабист.
— Ваше блаюродне, хорош или плох, да юлько оста-
лось ею две HienoiKii. — ()н глубоко вздохнул и сунул
khcci в карман. — Прямо не шлю, чю н делать, когда
кончится.
— Научись воевать. За один такой кисет аскеры с
тебя шкуру бы содрали.
Подрали бы, еще как содрали, ваше благородие,
с nix нечестивцев станется.
— J вое моею па плану, а ты за бабами юпясшься.—•
Овик вынул из кармана пить бусин.— Возьми.
< наепбо, ваше блаюродне. — Варос протянул ру-
ку, и бусины скользнули в карман. —У тебя по хватает
вдовицы на рубахе. — С такой же поспешнойыо он вы-
G
пул hi кисета желтую пуговицу.—"Возьми, как р.п по-
дойдет.
Овик пуговицу в тял, сунул в нагрудный Карман. Вз-
рос лукаво улыбнулся и похлопал по своему животу.
Переводчику и без слов было ясно, на чю памекаеГ
конюх.
— Обойдешься, — сказал он.
Для Сею все равно: рухнет старый мир или все оста-
нется не тыбдемым Остерегался он равно л богача, п
бедняка, и сильного, и слабою. Он всем, кточтн скажет,
готов услужи г т»,
Самым сильным человеком Кешкепда был Сото, са-
женною роста, с крупными бугристыми плечами и рука-
ми точно бревна. О нем средн крестьян ходила шутка:
утомится Сею в пути, лошадь взваливает сю па себя,
уставе г лошадь — Сет б взваливает ее на себя. Кому нс
лент, прослыть храбрецом, публично дает Ото оплеуху,
ио ил и броврю не поведет. Он боится ножа, который
прячут в потайных карманах. Усаживается ('сто па пер-
вый поп твшнпся камень и копошится в памяти, прики-
дывая, за чю получил затрещину. И все же он доволен
и собой и миром.
Ьыл (ею церковным Звонарем. В 1918 м призвали
ею и армию. Воинскую службу нес он ревностно, беспре-
кословно подчиняясь и офицерам и солдатам. Каталось,
ничем ею нс пронятт». По беда не заставила ждать: по-
лучил однажды I ею письмо в конверте, тапгча таштое
сургучом. Как ю соседке его прислали открытку, и вы
лепилось, что национальный совет 1 требует с нее допол-
нительный налог. А тут письмо в конверте, да еще с пе-
чатью! ..
С письмом в кармане бродил (ею по улочкам Ксш-
кеттда и раздумывал: - Кою бы попросить, чтобы прочи-
тали? I рамотесв па селе много, только их как ра т и сле-
дует остерсгат т.ся».
Кстикспд... Дома местами ленятся друг к другу, ме-
стами рассыпаны врозь. Котырькн земляных кровель
грузно опираются о кривые балконные сван.
1 Национальный с о п с т — местные органы ллтнаксклй
1»ляс|н; л.нннаискля партия— лрмяииыя контррсн()лк>циоииая бур-
жуа311о-]ыц||<иыл11сГ11'1<-ская партия.
7
Древен Кешкеид. В туманных далях прошлого скры-
то его начало. В двух верстах от Кешкенда находится
Ортакенд. Это — исторический Гладзор, прекрасное по-
селение при первом армянском университете. Некогда
оттуда источался луч высокого разума, там создавались
песни, украшались орнаментами и миниатюрами книги
и армянин воздавал молитвы о вечности бытия. Вдрв-ары
разрушили сооружения, переименовали местность, горы,
а щелья, сады. И древний Егегиадзор стал называться
Кешкендом, гора Гиж— Далий-тана, Вайоц дзор Да-
ралагязом. О г Гладзорского университета сохранились
лишь руины и древние легенды.
Крестьянки еще верили, что в последний день вели-
кого поста нужно в тонпрной *, как раз под ердыком ,
поставить таз с мукой, потому что в ночной темени сюда
спускается святой Саргис на огненном скакуне, несется
по дворам, благословляя правоверных. Свидетельство
тому — следы копыт, вдавленные в муку.
Тут еще хранят поверья и скудные сведения о все-
мирном потопе, о землетрясениях и грандиозных битвах.
И ио сей день верят в оборотней, которые по ночам бро-
дят в округе, подстерегая одиноких прохожих. В дерев-
нях люди опасаются друг друга, а в горах окликают, там
человеку без человека не обойтись.
В Кешкенде днем донимает духота, и ночь также не
приносит облегчения. Выше села —голые песчаные скло-
ны, ниже — лоскуты зеленых садов, которые, цепляясь
друг за друга, сползают к берегам Арпы и сбиваются
с густым ивняком.
На противоположной стороне высится Арснасар —
гора Невеста, раскинувшаяся отрогами на несколько
верст на восток и запад и венчающаяся седловидной вер-
шинок. В любой час дня, когда ни кинешь взгляд, пу-
стынны склоны Арснасара. И та пустынность как бы
сползает с горы, перекидывается через реку, проникает
на улочки Кешкенда, в жилища, вселяя озноб в людские
души.
Тсуг пустынный озноб чует и Варос. Уселся ои на
гладкий камень у входа Тконюшии л в полудреме попыхи-
вает трубкой, а с табаком заодно дымится и время.
Снова весна, день солнечный, свет добрый. Вспомни-
лись Варосу дедовские поверья о вампирах, оборотнях |
1 Т о и п р н а я — помещение для выпечки хлеба.
2 Е р д ы к — круглое дымовое отверстие в кровле тонпрной.
8
и говорящих змеях... Очнулся Варос от тяжёлом посту-
пи Сето, направляющегося к нему, и навеянные думами
страхи исчезли.
«В последнее время он что-то часто повадился та-
скаться к конюшне,— подумал Варос. — Сдается, неспро-
ста это. Чует мое сердце, чго педолог час, когда меня
уберут отсюда, а к конюшне приставят Сето. Надо бы
шугануть его».
С лица Сето сочилась печаль. Борода его казалась
припорошенной вековой пылью. Под стать Сето был и
архалух1 его в сотне заплаток, и трехи дырявые.
«Дап-ка спрошу: Варос, ты читать-писать обучен? —
раздумывал Сето. — А вдруг окажется, умеет? Так и дать
ему прочитать письмо?.. Или не стоит?..»
Варос пыхнул трубкой и хитро покосился в сторону
Сето:
— Сето... .
•— Чего?
— Ты чертей видел?
— Нет.
— Ни разу?
— Ни разу.
Варос с удивлением хлопнул себя по колену.
— А разве ты не был звонарем?
•— Был.
— На колокольню лазил?
ч— Ага...
— И даже издали рожек там не приметил?
Варос сделал ему «козу» и тут же отдернул руку, по-
чувствовав, как шевельнулось ухо.
— Не доводилось, — вздохнул Сето. — А сам-то ты
видел?
— А то нет! — оживился Варос. — Пресловутый
черт — первый враг лошади. Тут у нас в конюшне завел-
ся один, ошивается. Присох' к вороному коню капитана
Мурада. Однажды в полночь я проснулся. Гляжу, черт
скрутил конский хвост в узел и тянет, чтобы оседлать
коня. Только я чиркнул спичкой, он тут же сгинул, как
сквозь землю провалился.
— Ты это виде/! своими глазами?
— Вот этими самыми, — Варос коснулся пальцами
обоих глаз.
1 Архалух — мужская верхняя национальная одежда в виде
кафтана.
9
Убогому воображению крестьянина Село представил-
ся ночной полумрак, черный копь, рогатый черт .. а-
рос показался ему необычным человеком, потому он и
остерегся проболтаться ему о письме. Он тяжело вс*ал
с камня,вздохнул:
— Пойду я.
_____ Иди, иди, — одобрительно похлопал его по плечу
Варос, — делом займись.
Брел Сето по кривым улочкам Кешкенда —с веко-
вым мраком в душе, с печалью в глазах. Такова бы па
судьба Сето: бежал оп — до места добирался другой,
спину гнул он — сытно жил другой, мотался юн сматы-
вал его в клубок другой. Сиротой старого мира был Сето.
Смотрел Варос на пего и хмыкал с самодовольством
человека, обмишулившего простака. «Жив еще Варос!
Рано сменять его на службе. И мы знаем, почем фунт
лиха в голодную годину. Мы тоже небось курим табак
и носим трехи...»
Занимается утро в Кешкенде сразу. Гора Гиж вен-
чается священной короной, и появляется факел солнца,
скользит по плечу горы к вершине и неспешно вплывает
во вселенную. Ликуют жалкие деревенские лачуги, этим
блаженным ликованием наполняются и людские сердца.
Первым в Кешкенде просыпается Сого и первым
встречает восход солнца. Сого — самый уважаемый че-
ловек Вайоц дзора. Его владения раскинулись по скло-
нам Арснасара и плодородным берегам Арпы.
Сого высокоросл, широкоплеч, статен. В его па ред-
кость густых и длинных бровях проглядывают редкие
седые волоски. Иосит он черную чуху1 на желтой под-
кладке. К серебряному поясу пристегнут кинжал в на-
рядных ножнах. Разговаривает, прищурив левый глаз и
весь обратившись в слух. Сого может греметь громом
в разражаться злостью как градом. Когда нужно спе-
шить, оп не мешкает, когда нужно брать, он не медлит.
Когда нужно ударить, по колеблется. Встретится ему во
пути волк, сам свернет с пути.
Сого молится в церкви, но в своих делах на бога не
(уповает. Оп крепко сросся со старым миром и в будущее
смотрит с уверенностью. Ему известны язык земли и при-
1 Чуха мужское верхнее платье в виде кафтана, перетяну-
тое в талии.
10
хоти небес. Оп сразу смекает, чего от пего ждут и о чем
задумался батрак в своем сумрачном одиночестве.
Сого уверен, что ему и ему подобным дано знать, что
сеять, чю жать, чтобы удержаться у власти, а осталь-
ные—батраки, работники, солдаты и вся эта шваль
рождена, чтобы пахать н сеять.
Немногословен Сого, ибо в Кешкенде по наберется
н десятка под стать ему. Никого не пожалеет: у жалости
нет меры н веса, а в его амбарах взвешена каждая
горсть зерна. В поместье Сого костлявая рука голода
стянула с лица молодиц покров стыда, а право хозяина
подавляет мужскую гордость батрака.
В Кешкенде снова голод, и могуществен Сого.
Несколько дней назад Сого оседлал к-оня, объехал
cbqh владения, сгреб в горсть землю, помял и решил,
что нора начинать сев. Воротился домой. /Кена, граци-
озная женщина в нарядном переднике, обшитом золоче-
ной каймой, с несколькими девушками и молодицами
хлопотала по хозяйству. Весеннее солнце прогрело степы
п крышу. Хозяйка и служанки выносили во двор провет-
рить постель, множество ковров и карпетов, развешива-
ли их по степам, просушить под солнцем. Крестьянки
работали так сноровисто, что со стороны могло пока-
заться, будто все они невестки и дочери Сого.
Единственный сын Сого, командир эскадрона кеш-
ксндского гарнизона капитан Мурад, без ремня, в рас-
стегнутой гимнастерке, прохаживался, не съодя глаз с
женщины в черном, и при каждом удобном случае воро-
нил ущипнуть ее. Крестьянка, пунцовая от стыда, стара-
лась держаться подальше, как бы не пажить себе беды.
Мурад притворялся, будто забыл о ней, но стоило жен-
щине замешкаться, как оп тут же хватал ее за руку,
шепча что-то па ухо, отчего та смущалась еще больше.
Это была статная, румяная, здоровая горянка лет
двадцати четырех. Веши опа брала в охапку с такой
легкостью, что нетрудно было представить, как она по-
тянет груженую телегу. Будучи сильной, она имеете с
тем была удивительно женственной, с прозрачной белиз-
ной рук и шеи. Перекинув через плечо тяжелый ковер,
опа прошла в полутемный коридор, как “Вдруг Мурад
заступил ей дорогу. Он хотел затащить ее в одну из пу-
стых комнат громадного дома, но женщина увернулась,
скрутив его руку с такой силой, что он вскрикнул от
боли.
— Чего тебе? — с недоумением спросила женщина.
11
— Ничего, —ответил Мурад и рассмеялся, вновь пы-
таясь обнять ее.
— Пусти, у меня есть муж.
— Твой муж погиб.
_____ Ну и что? Я не забыла его. — Молодая вдова про-
шла вперед, Мурад догнал ее. — Найди себе другую,
хотя бы дочку инженера...
— Которую?
— Шушан.
— Я видел ее два года тому назад. Она еще ребенок.
— Поглядел бы ты на нее сейчас. Красавица.
т- Шушан не лучше тебя...
Мурад протянул руку, обнял ее за спину, уговаривая
пойти с ним. Вдруг раздался громовой голос Сого:
— Что-о?! Мой дом не бардак! —Он сдернул с плеча
женщины ковер,'отшвырнул в сторону, а ее схватил за
руку и толкнул к двери. — Пошла вон!..
Вдова закрыла лицо Ладонями и с рыданиями выбе-
жала. Мурад попытался улизнуть, но отец сцапал его за
шиворот.
— Ну и сынка я вырастил! Тут светопреставление, а
ты за юбками бегаешь? Бесстыдник... Эти твои погоны
Сого на золото купил не для того, чтобы ты их бесчестил.
В своем доме я беспутства не потерплю. Найди себе
приличную девушку, женись, как все порядочные люди,
не то...
Сого замахнулся, чтоб ударить, но удержался, лишь
оттолкнул сына в сторону:
•— Убирайся! Принеси мешки, насыпь зерна... *
Отец и сын наполняли мешки золотистой пшеницей.
Мурад работал быстро. Проворным он был, сильным.
Двумя руками поднимал тугие, тяжелые кули и расстав-
лял под стенкой. Сого не отставал от сына. Поднатужась,
он выносил из амбара мешок, передавал сыну и снова
распрямлял свои могучие плечи. Никому из крестьян не
доводилось еще заглянуть в закрома Сого. Никто не мог
сказать, сколько зерна у Сого. Разглядывал Сого свои
мешки и без труда, безошибочно мог сказать, на сколько
потянет каждый из них и сколько требуется зерен на
каждую борозду.
В дверях кто-то кашлянул. Сого торопливо вышел из
амбара навстречу пришельцу. Им оказался ординарец
уездного комиссара.
12
— Здравствуй, ага ’.
— Здравствуй, с чем пожаловал?
— Осмелюсь доложить, уездный комиссар вызывает.
Нахмурились брови Сого, зашевелились усы.
— Ладно, приду...
I
Дороги тянется в разные стороны, и каждая из них
разветвляется так, что не найти ни начала ее, ни конца.
Рассекаются дороги горами, ущельями, перекрестка-
ми. Ищет человек дорогу, ведущую к счастью, и по ка-
кой бы ни довелось ему идти, мнится все,, что к счастью
ведет иной путь. А стоит кому заблудиться в лабиринте
дорог, как на него тут же нападает страшная растерян-
ность.
'По самым разным дорогам шел армянин. И-когда он
терялся, путая правую и левую стороны, то уповал лишь
на следы собственных ног и вновь обретал себя. Ушед-
шие века теперь называют стародавними временами,
древним миром, старым миром.
Старый мир в Кешкенде охраняет могучая стража —
воинский гарнизон, который подчиняется дашнакскому
уездному комиссару Япону. Япон убежден, что все за-
блуждения старого мира происходят от одного — голода.
Если страна имеет хлеб, она в состоянии содержать сол-
дат, все остальное решается силой оружия.
Япону пятьдесят лет, он маленького роста, жилистый.
Никто еще в Кешкенде не видел его улыбки, и никто ни-
когда не встречал без фуражки. Плешив Япон. Череп
его рассекает глубокий кривой шрам. По этой причине
он никогда не обнажает головы. На лице поблескивают
маленькие всевидящие глазки. Носит он военный мун-
дир из английского сукна, без погон. На одном боку по-
стоянно висит маузер, на другом — шашка.
Временное дашнакское правительство предоставило
Япону чрезвычайные полномочия. Он решает все воен-
ные и политические вопросы в уезде. Волен объявить
мобилизацию, определять налоги, вершить суд.
В молодости Япон прославился как террорист. Рас-
сказывали, что в 1912-м в Баку, Тифлисе, Ереване он
совершил несколько десятков террористических актов.
1 Ага — богатый, уважаемый человек или обращение к тако«
вому.
13
Пуло его маузера особенно метко целилось в видных
большевистских деятелей. Дашнакское правительство,
воздав должное заслугам Япона, назначило его уездным
комиссаром Кешкенда. Приступив к службе, оп кнутом
укрепил гарнизон. В 1918-м, когда русская армия, со-
гласно Б реет-Литовскому договору, отступила от Кав-
казского фронта, кещкендскпй гарнизон присвоил пушки
и провиант, оставленные русскими в Малишке.
Достаточно одного приказа Япона, чтобы пустынные
улицы Кешкенда наводнились солдатами. Его слово не
подлежит обсуждению, приказ — возражению.
Мрачный сидит Япон в своем кабинете за широким
письменным столом, покрытым зеленым сукном. Под сте-
ной по стойке «смирно» замерли в ряд гарнизонные офи-
церы. Они по очереди рапортуют о событиях дня. Япон
не в духе, в сторону говорящего он даже не смотрит и
резким взмахом руки обрывает рапорт. Офицер, согласно
уставу, поворачивается, отходит от стола, предоставляя
место следующему.
Интендант доложил, что в гарнизоне съестных при-
пасов хватит лишь дней на десять.
— Как обстоит с налогами? — не поднимая глаз,
спросил Япон.
— Уже второй месяц, как национальный совет и
ягненка одного не сдал гарнизону.
— Вызвать председателя...
Дверь кабинета тут же открылась и сразу же захлоп-
нулась. Гарнизонный интендант словно испарился. Япон
рапортов не принимает до тех пор, пока не явится пред-
седатель национального совета. Это седой человек лет
шестидесяти, худощавый, благообразный. Едва он пере-
ступил порог, как Япон вскочил с места и заорал на
него:
— Лгуны!.. Подлецы!.. Какой из вас национальный
совет?.. Где обещанное вами продовольствие? — Он схва-
тил за шиворот пожилого председателя и начал трясти.
Председатель с трудом вырвался.
— Ваше превосходительство...
Голос председателя был заглушен раскатами гроз-
ного комиссарского голоса:
Вы обрекаете гарнизон на голод, чтобы солдат
стал дезертиром!.. Вы — агенты большевиков’.. Всех
вас надо расстрелять!..
— Ваше превосходительство.,, я тебе не пехота..<
Я местная власть!.,
14
Япон, схватив колокольчик со стола, яростно затряс
им. Тут же вошел адъютант.
— Двух солдат и веревку.
Приказ был исполнен.
— Отведите и вздерните на первом суку.
Почувствовав свою полную беспомощность перед во-
енной властью, председатель национального совета взмо-
лился:
— Ваше превосходительство, у меня жена, дети...
Сжальтесь.
— А вы жалеете солдат? — угрожающе косясь в его
сторону, взревел Япон. — Шесть лет подряд под откры-
тым небом сшибаются с турками. Чем питаются, во что
одеты? Вы хоть раз спросили об этом?
— Ваше превосходительство, я шкуру сдеру с кресть-
ян, отберу у них последнее, отдам гарнизону.
— Развязать'этого осла, — приказал Япон, заметно
успокоившись, и прошел за письменный стол. Солдаты
развязали руки председателю национального совета.—•
Даю тебе сроку неделю. Или обеспечишь гарнизон про-
довольствием, или я повешу тебя на первом суку.
Председателя национального совета как ветром сду-
ло. Офицеры еще стояли по стойке «смирно», глаза их
ничего не выражали. Точно ничего не видели и не слы-'
шали.
Адъютант доложил, что пришел Сого.
— Разойдитесь, — отпустил Япон офицеров.
На пороге кабинета он любезно встретил Сого, при-
гласил сесть, только потом прошел на свое место. Ведь
Сого один из столпов старого мира, ради которого Япон
стреляет и подставляет пулям собственную грудь. Япон
почитает этот .мир как самого себя.
— Армения меж двух огней, — сразу приступает к
деловому разговору Япон. — С одной стороны нас теснят
турки, с другой — большевики. Чтобы устоять, нужны
солдаты, а солдатам нужен хлеб. Богачи только и пекут-
ся о собственной шкуре. Им плевать на то, что гарнизон
обречен на голод. Скряги вы, скряги...
— Это я скряга? — обиделся Сого. — В наш век, если
имеешь хлеб, совесть можешь потерять, а на ее месте
собаку привязать. Сейчас пшеничное зерно на вес зо-
лота ценится, но ты же видел, как я двадцать пудов по-
жаловал сиротам.
— Пожаловал... 9
'— Другой на моем месте открестился бы, сказал бы
15
нету, и все. Мой отец отличал золото от серебра. Я тоже
неплохо отличаю золото от меди.
Япон понял, куда клонит Сото.
— Получишь, — сухо бросил он.
_ цт0? — Сото прищурил левый глаз.
— Золото, — ответил Япон. — Национальный совет
примет от тебя хлеб и выдаст вексель на два года.
Сого оживился:
— Пусть приходят, десять тонн дам.
— Ячменя? п
— Пшеницы. У меня тоже есть просьба к тебе, ье-
сенний сев начался, рабочих рук не хватает. Твои сол-
даты сгтоняются без дела. Пришли, пусть поработают у
меня.
Япон пообещал отправить десять — двадцать бездель-
ников батрачить на Сого.
Динг-донг!.. Динг-донг!.,
Звонят церковные колокола. В пустынность окрест-
ных песчаных холмов и гор вползает гулкий колоколь-
ный звон.
По кривым улочкам Кешкенда спешат к вечерне кре-
стьяне. Сумерки неторопливо обволокли небо и землю.
Издали доносится заунывная песня Арпы. Эта песня
слышна лишь по вечерам, когда умолкает дневной шум
и человеческий слух обретает покой и свыкается с ти-
шиной.
Размашистыми шагами шел по улице Сето.
— Добрый вечер, Сето...
Кто-то окликает его, кто-то равнодушно проходит
мимо. Сето никого не видит и не слышит. У Сето свое
горе.
— Господи боже, пожелай мне в том письме добрые
вести, — время от времени бормочет он.
— Кыш!.. Кыш!..
Где-то старуха загоняет кур в курятник. Где-то мать
лупит дочь. В руках дочки букетик фиалок. Девчонка
терпит побои, но цветов из руки не выпускает.
— Я отправила тебя собрать лебеды на обед, дрянь,
а ты фиалок нарвала? Что мне из них сварить?.. А? Вот
тебе, вот!..
Динг-донг!.. Динг-донг!..
„Сосредоточенно шагает к церкви Тер-Хорен, невысо-
кий, коренастый священник. На нагрудном кресте его,
16
висящем на серебряной цепи, сверкает распятый Хри-
стос.
Тер-Хорен известен в уезде своей благотворительно-
стью. Его уважали и крестьяне и солдаты. О разруше-
нии старого мира он и слышать не хотел, однако знал,
что в этом старом мире не всё в порядке. Он был уверен,
что совесть человеку дана свыше и что она превыше за-
кона. Поскольку солдатня не считается с совестью, ее
призвана- оберегать церковь. Идеалом Тер-Хорена был
мир в виде огромного храма, люди — паства того храма,
а власть имущие — добрые схимники.
Печален был Тер-Хорен, чувствуя себя обремененным
горестями старого мира. Какая-то хромоножка бежала
за ним. •
— Святой отец, остановись, тебя не догнать.
Тер-Хорен остановился, женщина поравнялась с ним.
— Святой отец, мужа моего забрали в солдаты, не-
вспаханным остался кусок нашей землицы. Ни семян, ни
пахаря. А еще требуют налога, у меня ничего нет, что
им дать?
— Молись, дочь моя, может, господь услышит и сми-
лостивится. ..
Женщина воздела руки к небу:
— Господи, где твое милосердие?..
Хромоножка отстала. Сето убыстрил шаги, подошел
к Тер-Хорену:
— Святой отец, я письмо получил.
— Приходи после вечерни, прочитаю.
Тер-Хорен хотел было пройти в церковь, как вдруг
кого-то заметил в дверях. Это был большеглазый па-
рень с изуродованным лицом: верхняя губа была среза-
на, и оскал его был страшен.
«Господи, исцели отверженного», — мысленно произ-
нес священник, входя в церковь.
В медных шандалах на закопченных церковных сте-
нах, грустно покачивая огненными язычками, оплывали
свечки. Дьячок набросил на плечи священнику ризу, и
служба началась. Слух собравшихся в церкви солдат,
стариков и женщин обласкал певучий голос Тер-Хо-
рена:
— Благословен бог — отец нашего Иисуса Христа,
который своими щедрыми милостями снова внушил нам
надежду на воскрешение.
— Святой отец, на сей раз народ наш, если умрет,
уже не воскреснет...
17
Голос был мужской. Тер-Хорен взглянул в ту сторо-
ну. Как сумел тот калека с разорванной губой выкрик-
нуть эти слова? Что за глаза! Ему вспомнилось, как свер-
кают в полутьме зеленые глаза диких коз. А может, это
был вовсе не он? ..
— Во имя отца и сына и святого духа...
— Святой отец, эти невинные агнцы пришли молить
тебя о спасении...
— Уповайте на бога, бог милостив...
— И ты можешь сказать слово во спасение, если за-
хочешь?
— Не перебивай службу, не гневи бога.
— Сейчас все перебито — песня, венец, жизнь. Молви
своими устами, святой отец, велика ли Армения?
— Целым миром- была Армения, а стала с горсть.
— Не проходит и дня, чтобы люди не умирали от
голода. У крестьянина отнимают последнюю козу. При
малейшей провинности жестоко наказывают солдата и
батрака. Стали земледельцы скитальцами, осиротела
земля... •
— Умолкни! Не то прокляну.
•— А кто из нас не проклят? Весь наш народ проклят.
Никто из нас не живет благословениями Христа. Даш-
накское правительство намерено использовать кешкенд-
ский гарнизон, чтобы подавить восстание в Нор-Баязете.
Солдаты, будьте бдительны, не стреляйте в своих
братьев!..
Вход в церковь притемнился и снова высветлился.
Человек с разорванной губой исчез.
Сето снова возник перед Тер-Хореном:
— Святой отец, ты обещал прочитать письмо.
— Приди попозже, прочту.
В деннике стояла лошадь. Можно было пересчитать
ребра на ее впалых боках. Варос был внимателен к этой
больной животине. Из кормов других лошадей он вы-
крадывал сено для нее, вовремя промывал раны. Ло-
шадь чуяла весну, дух свежей зелени. Когда распахива-
лась конюшня, она выглядывала наружу. Глаза загора-
лись диким огнем. В изнуренном теле зарождалась сила,
и тогда лошадь била копытами по каменным плитам и
ржала.
Когда ездовые поспешно выводили из конюшни ло-
шадей и скрывались в неизвестном направлении, эта
18
кляча заполняла пустоту конюшни. Варос не чувство-
вал себя одиноким. Поглаживая лошадь, он говорил с
ней:
— Кляча ты моя, видит бог, как я хочу жениться, да
денег нет. Здесь валяется старое седло, это моя собствен-
ность.— Лошадь при этом слабо заржала, точно давая
понять, что она в этом ничуть не сомневается. — Из го-
рода, помнишь, кто-то приехал на кауром коне. Беднягу
• бросили в тюрьму, коня отобрали, а седло осталось. Ну,
что скажешь, не залатать ли мне его и продать, а?
Варос вытащил седло, уселся на гладкий камень и
принялся чинить. Работал он сноровисто.
Мимо конюшни прошла вдова с кувшином на плече.
Варос ее заметил не сразу. Ему даже показалось, что
вдова нарочно прошла мимо конюшни, чтобы встретить-
ся с ним. Лицо у него просветлело, губы тронула улыбка.
Он отложил седло, схватил кривобокое, почерневшее
ведро, в котором носил воду для клячи, и, позвякивая
им, побежал за вдовой. Этот звон разносился песней,
которую впервые поют. Затем ведерный звон сменился
противным скрежетом и скрипом.
Лошадь, почувствовав, что хозяин ушел, навострила
уши. В такие минуты какой-то доселе чуждый страх за-
крадывался в ее естество. Она становилась беспокойной
и настороженной. Напрягала слух и через раскрытые
двери конюшни беспокойно всматривалась в улицу.
Возле конюшни вновь показалась Арпнк. Она, раз-
махивая пустым кувшином, торопливо, сердито возвра-
щалась домой. Спустя немного явился и Варос. Его
одежда была мокрой.
Он с грохотом закинул ведро за ясли, рассмеялся,
оглядев свою одежду. Лошадь вытянула морду, стала
обнюхивать его.
Варос заговорил с ней:
— Здорово она меня, а? Что скажешь? Я ей: краса-
вица моя, давай поженимся, я за тобой буду хорошо
смотреть, а она, как молодая кобылица, вскинулась на
дыбы! Видел бы ты, как окатила меня с ног до головы
из кувшина,-До нитки промок.
Он вышел, снял верхнюю рубаху, расстелил на кам-
не, затем долго разглядывал седло.
— Эх, какой мне прок в тебе? И хозяину своему не
послужило...
Он вскинул седло на плечо, вошел в конюшню, швыр-
нул его в дальний угол. В это время кто-то грОмко по-
19
стучал кнутовищем в дверь. Это был один из младших
офицеров эскадрона.
— Варос, или как тебя там, чтобы завтра еще за-
светло явился к колодцу. Отправишься в горы.
Варос с удивлением посмотрел па пего:
— А конюшня? ..
— Заткнись. .Найдем пивали та. присмотрит за твоей
клячей. Будешь паха гь-сся ib. Людям хлеб нужен.
Сого оттащил от амбара последний мешок с пшени-
цей. ругнул про себя Япона, всех тех, кто зарится па его
закрома, и вышел во двор. Несколько женщин в жалких
лохмотьях собрались возле топпрпоп, чая, что найдут
за кусок хлеба какую-нибудь работу в доме Сого. Босо-
ногие чумазые детишки цеплялись за материнские по-
долы. «Змея уползает от мяты, а мята прорастает у
поры», — злобно заворчал Сого и, никого не удостоив
взглядом, прошел к телегам, чтобы приказать батракам
отвезти семенное зерно па пашню.
Один из работников, запыхавшись, вырос перед ним:
— Ага", волу йогу сломали.
Сказал и испуганно попятился.
— Что ты сказал? ..
— I lory, волу, ага...
— Кто сломал?
— Не я Один из солдат толкпул камень с дороги,
камень покатился и ударился о вола.
•— Какого?
— Белого.
— Ах, чтоб тебя...
Грудь Сого раздулась, он тяжело дышал.
— Что сделали с волом?
— Отвязали, лежит на обочине.
— Эй, скажите, чтоб Мурад не отлучался из дому.
Нагрузиie семена па телегу, везите сами. Если недосчи-
таюсь хоть одного зерна, кнутом забью насмерть! — за-
орал он и поспешил со двора.
Виновником происшествия был Варос. Он правил те-
легой, нагруженной двумя сохами и деревянными хому-
тами. Дорога поднималась в гору. Посреди валялся боль-
шой камень, которого пригнало весенним потоком. Варос
хотел было столкнуть камень в овраг, но нс осилил и
лишь сдвинул с места. Камень покатился вниз и ударил-
ся о воловью ногу, перешиб ее. Покалечен был вол Сого!
Солдаты и крестьяне сгрудились возле телеги. Все ждали
гпозы. Меж кустами мелькнула папаха Сого, и раздался
его голос:
— Я вас!..
У телеги, оттянув сломанную ногу, лежал вол и тихо
постанывал. Сого подошел, посмотрел на вола, потом па
Вароса.
— Так ведь, ага-джап,— начал оправдываться Ва-
рос,— я ж не нарочно. Хотел с дороги убрать камень, а
он возьми да покатись назад.
Сого не слушал. Вложив всю ярость в кулак, он об-
рушил его на Вароса. В черепе Вароса загудел колокол.
В ушах зашумело, из носа и рта хлынула кровь. Сого
сапогом молотил в ребра, в грудь. С каждым ударом он
немного отходил, успокаивался.
— Что ты делаешь, Сого, ведь человека убьешь,—
осмелился выкрикнуть кто-то из солдат.
— Да я того, кто этого ублюдка человеком назо-
вет...— Сого ударил еще раз и повернулся к собрав-
шимся:— Что, больно? А мне не больно?.. Пяльтесь.
Что — дать вам землю? Хлеба? Семян?.. Нечестивые со-
баки...
Все молчали. Волы, вытянув головы из-под ярма, об-
нюхивали землю. Варос валялся па земле. «Что со мной,
где я?» Он потерял намять и ничего нс мог сообразить.
Вокруг себя, как в тумане, оп видел лишь смутные фи-
гуры. Голосов он не различал, все заглушалось шумом
в годове. Крестьянам было жаль его, но из страха перед
Сого никто нс смел подойти помочь. Неизвестно, чем бы
все это кончилось, если б пе крикнули сверху:
— Эге-гей!..
Все обернулись. Даже Сого присмирел.
— Кого нелегкая песет? Что ни день, приползает ка-
кой-нибудь холоп, сует пос в деревенские дела, — сквозь
зубы процедил он.
Пришельцев было двое. Лицо одного из них было
обезображено косо срубленной челюстью, у второго был
грозный взгляд и лихие усы. Грудь обоих крест-накрест
была перехвачена патронташами. Из-за голенищ торчали
рукоятки кинжалов с широким клинком.
— Сагат и Левон, — сказал кто-то из солдат.
Офицеры спускались по крутому склону. Сагат, сде-
лав несколько шагов, останавливался, расставлял ноги
20
21
и, вытянув руку, оборачивался к Левону, чтобы подсо-
бить. Тот, однако, руку отводил и, ловко перепрыгивая
с камня на камень, сбегал со склона. Они подошли к со-
бравшимся, на ходу одергивая одежду.
— Что уставились разинув рты? — осерчал на кресть-
ян Сого. — Бездельники!
— Здравствуйте, добрые люди, — проговорил человек
с увечной челюстью, не обратив внимания иа окрик Сого.
— Здравствуй, — в один голос отозвались крестьяне.
— Левон, смотри, на ком земля держится. Стоит им
чуточку шевельнуться, как горы рухнут в пропасти.—
Вдруг он заметил окровавленного, растянувшегося ря-
дом с волом Вароса. — Божий человек, кто тебя так от-
делал?— Он помог Варосу встать на ноги. — За какие
грехи?
Сого, прищурив один глаз, со злобой посмотрел на
Сагата, потом на крестьян и заорал:
— А ну прочь отсюда!..
Сагат обернулся к Сого:
— Что-то заспешил ты, Сого...
— Из края в край меня все встречные-поперечные,
грешники и праведные величают «Сого-ага».
— Сого-ага, этого человека ты избил?
— Я. И не его одного. Я колошматил даже чиновни-
ка из города. И разбойника, спустившегося с гор, тоже
доводилось. С чем пожаловал, а? Говори и провали-
вай.— Он напустился на Вароса: — Змеиное отродье, ты
еще не сдох?
— Этот олух расшиб ногу белому волу, — встряв в
разговор, подольстился кто-то к Сого.
— Жаль, что только волу...
Сагат насмешливо покачал головой. Сого снова вски-
пел от ярости и назло пришельцам снова обрушился на
Вароса.
Сагат в мгновение ока вытащил маузер и вырос пе-
ред Сого:
— Слушай, свинья, я сейчас десять пуль всажу в твое
брюхо.
Неожиданно резким движением Сого вытащил кин-
жал. Казалось, никакой силе на свете не удержать его,
но в мгновение ока Левон перехватил его запястье.
— Многовато будет, Сого. Тебе от мира не причита-
ется такой доли. — Они в упор посмотрели друг на дру*
га. — Разве не знаешь, что человек из стали скроен, сло-
мается твой кинжал.
22
Никто не успел заметить, как кинжал перешел из
руки Сого к Левону. Левон сделал шаг в сторону, выдер-
нул из телеги клок сена, обернул им клинок, потом со-
гнул обеими руками и ударил плашмя по своему колену.
Клинок с треском разломался пополам. Он швырнул одну
половинку в ущелье, другую закинул на гору.
Терпению Сого пр’иходил конец. Равнодушие крестьян
доводило его до бешенства. Он всегда воображал, что
при одном его имени крестьяне, где бы они ни находи-
лись, тут же превращаются в смиренных баранов. И сей-
час был одержим лишь одним желанием: избить всех,
растоптать. Но перед ним стояли Сагат и Левон, самые
храбрые офицеры гарнизона. Каждый из них мог бы
выйти один против толпы. А когда они вместе, их осте-
регался даже Япон.
Сого повернулся к стоявшему возле него батраку,
двинул кулаком по голове, стянул шапку и ею же уда-
рил его по лицу.
— Чего рот разинул? Поживее зарежьте вола, та-
щите в телегущ мигом в деревню. — Он повернулся к
другому: — Беги во весы дух в село, скажи ханум, что
сегодня гости у нас. Сого будет пировать с теми, кто раз-
ломал его кинжал. А ну-ка живо!
Крестьянин побежал в сторону деревни. Сого уже
кричал на остальных:
— Что таращитесь? Людей не видали, что ли? Кто
бы тут ни проходил, все равно на меня работать вам.
Прочь «отсюда! — Теперь он обращался к офицерам: —
Пожалуйте ко мне, господа. Хлебом-солью поделюсь, за-
будем, что было. Дома у меня есть еще один кинжал.
За себя я постоять сумею, и мы сговоримся.
— Твоим хлебом можно подавиться, — сухо бросил
Сагат. — Я офицер, а ты посмел поднять руку на воина.
Для этого в армии существует военный трибунал.
Он приказал двум солдатам отвести Вароса в село
и кивнул Левону:
— Пошли...
Они спустились к ущелью, и крестьяне смотрели им
вслед, пока те не скрылись из виду.
Вдали с пахоты поднимался тонкий пар. Плодоносить
готовилась земля.
Два солдата, поддерживая Вароса под руки, вели его
через село. Он глухо всхлипывал:
— Что я плохого сделал? Хотел камень убрать с до-
роги, чтоб телега прошла. Ведь этот камень мог ушибить
23
меня, и никто бы не сказал, что виноват Сого. Еще меня
бы обвинили, будто нарочно ногу повредил, чтобы увиль-
нуть от воинской службы. И не’моргнув расстреляли.
Солдаты утешали Бароса:
— Ладно, ладно, будь мужчиной... Ты что,--совсем
боли не переносишь?
— Переношу, я толстокожий. Сколько бы меня ни
били, я все выдерживаю. А если и сдохну, невелика по-
теря, завернут в тряпье и сбросят в первую же попав-
шуюся яму. Я такое видел не раз...
По дороге им встретилась вдова. Заметив окровав-
ленное лицо и одежду Бароса, она прошептала:
— Да ослепнут глаза того, кто ударил... да отсохнут
руки...
— Так ведь и я мог ударить, — громко, чтобы слы-
шала Арпик, сказал он. — У меня тоже тяжелая рука.
Я за себя не отвечаю.
Солдаты довели его до конюшни и, убедившись, что
• ему не будет худо, заторопились уйти, порядком утомив-
шись его нытьем.
К стене конюшни была прибита листовка:
«Крестьяне, я, четыре года не получая налога, содер-
жал солдат. Стоящие в Нахичевани и Шаруре осман-
ские части в любую минуту могут открыть фронт. Сол-
дат не может голодным воевать. Выделите из ваших за-
пасов долю гарнизону. Пусть бедняк не открещивается,
пусть богач не бахвалится своими припасами. Турки всех
будут крестить в одной купели.
Кешкендскпй уездный комиссар
Временного дашнакского правительства — Япон».
Люди подходили, читали, отходили, считая при этом
своим долгом справиться о здоровье Бароса. Ему в конце
концов расспросы надоели, и он сорвал листовку, отнес
в прицепил к церковной стене. Из церкви как раз в это
время выходил Сето. Увидев Бароса, он подошел к нему.
Сето был грустен и бледен.
— Варос...
— Что?
Сето потоптался на месте.
— Варос...
— Ну говори же!..
Они прошли к конюшне, уселись на большой камень.
Варос достал трубку, стал набивать табаком. Сето одо-
' 24
левали горькие думы. Варос поднес трубку к глазам
Сето:
— За эту трубку мой дед двух баранов отдал. Хо-
роша?
— Да, — машинально ответил Сето и добавил: — При
хорошем ты деле. Подай копя, уведи... И паек, должно
быть, неплохой.
— Дают раз в день. Хочешь — сразу лопай, хочешь —
припаси. У кого как, это смотря по аппетиту. Я уминаю
зараз.
— Где ночуешь?
— На сене, ваше благородие. Хочешь — устраивайся
под яслями, хочешь — в яслях.
— Варос...
— Заладил... да говори же, всю душу вымотал!
— Я письмо получил. Ты умеешь читать?
— Умею.
— Если дам прочитать, сумеешь язык за зубами дер-
жать?
Дрожащими руками Сето вытащил письмо из кар-
мана и тут же пугливо оглянулся. Никого поблизости не
было. Варос взял конверт, тоже посмотрел по сторонам,
надорвал, вытащил письмо и начал читать по скла-
дам:
— «Жителю деревни Кешкенд, ныне военнослужаще-
му Сето Меликяну. В счет твоего долга, взятого в апреле
1918 года от гражданина Сого Согояна, конфискуется
принадлежащий тебе земельный участок и передается
Сого Согояну. Об этом ты был предупрежден еще гот
назад, в апреле 1919 года, в устном порядке. Просрочен-
ный долг ты не закрыл, заявив, что находишься на во-
инской службе и- вот уже второй год как не получаешь
жалованья...»
Под этим бесцеремонным текстом красовались колон-
кой Подписи именитых односельчан и свидетелей.
Во время чтения Варос часто переводил дыхание и
поглядывал на Сето. Он заметил, как быстро меняется
выражение его лица. Когда чтение подходилд к концу,
Сето неожиданно хохотнул. От этого хохотка Вароса
пробрала дрожь.
— Хорошая была земля?
— Очень. Бросишь в нее косточку, она через год де-
ревом прорастет. Эх, Сого, Сого! Разве его козы мало
травили мой огород? Я их даже не гнал, чтобы Сого,
упаси бог, не обиделся бы.
25
Расчувствовался Варос. Он искал слова и по-своему
утешил Сетей
— Сето, на что тебе этот надел? Все равно ты в сол-
датах служишь. Никто из нас не знает, где сложит го-
лову. Зачем ты влез в долги? А? ..
— В восемнадцатом прослышал я, что скоро будет
мир. Тут и подумал, зачем меня держать в армии, кому
я нужен. Решил поскорее засеять землю, собрать уро-
жай. Попросил командира отпустить меня дня иа два,
а он не разрешил. Я взял и сбежал. Выпросил у Сого
в долг два мешка семенного зерна. Но не успел засеять,
явились, схватили меня, а потом и сквозь строй провели.
Семена остались на земле, высохли незасеянные.
Сето умолк. Варосу показалось, что тот мысленно ви-
дит свой надел и семенное зерно, рассыпанное по земле.
Он положил руку ему на плечо:
— Возьми трубку, затянись.
Сето покачал головой:
— Варос, ты счастливый человек.
— Я?
-Да...
Варос грустно улыбнулся, помолчав немного, сказал:
— Сето, слышал басню про моллу и ленивого осла?
— Нет.
— Ну так послушай. Привязал молла к веревке мор-
ковку, сел на осла, а морковку свесил к его морде. Идет
осел, идет и никак не может нагнать морковку... Та мор-
ковка — мое счастье. Скольких я на своем горбу пере-
тащил! И все равно мое место оказывалось в стойле.
Он замолчал, повел глазами по окрестным горам,
глянул на хворую клячу, которая вышла из конюшни и
теперь стояла возле него, хвостом отгоняя мух.
— Ты не думай, что от роду я был ослом, — после
недолгой паузы продолжал Варос. — Первым сделал из
меня ишака мой отец: женил, когда мне и восемнадцати
не стукнуло. Он стал хозяином двух быков, а я — жены-
} родины. Она была холодна как лягушка и хитра как
лиса. Обратись она в землю, на ней ничего бы не росло.
Я взял и удрал в Баку. •
— Варос...
— Что? .
•— Ты правильно прочитал письмо?
— Да.
Сето вздохнул.
— Баку — большой город?
26
— Очень большой...
— Что ты там делал?
— Был вьючным ослом на нефтепромыслах, пока не
убедился, что проку мне в том мало. Потом лет десять
скитался по России и в конце концов осел в Кешкенде.
Моя красавица сбежала в отчий дом. Быков ее родители
ув^ли обратно. Купил я в деревне небольшой надел, по-
строил дом себе, хотел жениться, да тут война, меня за-
брали в солдаты. Не знаю даже, кто теперь пашет мою
землю, кто засеивает.., Терпи, Сето, терпи...
Муж Арпик, Арташ, несколько лет подряд фигуриро-
вал в списках подозрительных. Наконец выяснилось, что
он был участником гражданских бунтов в Сисиане. В по-
добных случаях не в правилах Япона было затевать суд.
Он пускал в ход свой излюбленный метод борьбы с вра-
гами; террор. В память об Арташе остались несколько
фотоснимков да пятилетний мальчонка, который утром
уходил к соседям, а вечером возвращался. Арпик обни-
мала его и не расставалась до следующего утра.
После того как Сого вышвырнул ее из своего дома,
вдова вернулась к себе, достала мужнины фотографии
и долго оплакивала его. Она чувствовала себя вконец
отверженной и осиротевшей. На следующий день в по-
исках работы она обошла все более или менее зажиточ-
ные дома Кешкенда. В одном месте ей отказали, в дру-
гом пообещали дать знать, как только будет нужда. Вдо-
ва нарвала в поле зелени и вернулась домой.
Дверь вдруг распахнулась, на пороге стоял Мурад.
Не в его правилах было стучаться. В Арпик закралось
дурное предчувствие, но она поспешила утаить от Му-
рада свое смятение. Она встала ему навстречу с выму-
ченной улыбкой на лице.
— Ты к Шушан?
Арпик, как утопающий за соломинку, ухватилась за
имя своей красивой соседки, простодушно пытаясь от-
влечь'Мурада от дурных помыслов, если они у него были.
— Як тебе пришел, — сказал Мурад и потянулся
к ней.
— Как пришел, так и уйдешь. В доме моего мужа ты
не посмеешь и словом обидеть меня. Собрался к Шушан,
ну и иди к ней.
Ей хотелось как можно скорее выпроводить Мурада.
27
Имя Шушан заставило Мурада задуматься. Не ска-
зав ни слова, он вышел.
В центре Кешкенда стоял обнесенный оградой дом
с жестяной крышей. У ограды протекал маленький ру-
чей, и его журчание затихало в свежих грядках за домом.
Во дворе бегал на прпйязн черный пес. Когда Мурад во-
шел во двор, Черныш злобно залаял. Мурад вытащил
маузер и, грозя им псу, приблизился к двери. И тут дверь
распахнулась и вышла Шушан, восемнадцатилетняя чер-
ноглазая девушка со смоляными косами по плечам. Му-
рад был потрясен ее красотой, сунул маузер в кобуру и
улыбнулся.
— Ну и злющий у вас пес, — сказал он.
— ’Вам кого? — растерялась Шушан.
— Тебя, красотка. Узнал, что ты приехала из Ере-
вана. .. Я — Мурад, сын Сого.
— Знаю, вспомнила.
— Мне нужно поговорить с тобой, войдем в дом.
О помыслах Мурада догадаться было нетрудно. Шу-
шан быстро вошла в дом и изнутри заперла дверь. А тут
еще пес разлаялся, заглушая все звуки. Мурад пригро-
зил псу и постучал в дверь.'
— Шушан... Шушан, открой’ дверь, я тебе ничего
плохого не сделаю...
Как ни улещивал ее Мурад, как ни божился, что ни
сулил, молчание было ему ответом. Он резко повернул-
ся, едва не сорвал злость на псе, но раздумал и вышел
со двора. Аринк стояла возле своей убогой хибары.
— Она захлопнула перед моим носом дверь, — оби-
женным тоном сказал Мурад и ударил по своему коле-
ну. — Эх!..
.— Ничего, — утешила его Арпик. — День, два, три —
а там и сама откроет, чтобы упасть тебе в ноги.
— Ангелом стала, ей-богу... Иди, я тебе что-то
скажу...
Арпик подвоха не учуяла. Они вдвоем вошли в дом.
Мурад, закрыв дверь, повернул ключ. •
Арпик рванулась было к двери, но Мурад оттолк-
нул ее.
— Вечером пришлю тебе два пуда пшеницы.
— Нет... нет... уходи... мне не нужно...
Арпик плакала, умоляла, чтобы Мурад не бесчестил
ее в доме мужа. Но Мурад не слушал ее. Он торопливо
рвал на вен платье. Арпик жалобно плакала, но не со-
противлялась...
28
После тщетных поисков заработков в Кешкенде Ар-
пик, голодная, отчаявшаяся, вернулась домой. Малыш
сидел во дворе, на каменной плите, поджидая мать.
— Ах, детка моя, — вздохнула Арпик и, обняв сына
за плечи, повела его в дом.
Не переставая проклинать людей п мир, она посте-
лила мальчику и уложила его. Подошла к двери, чтобы
запереть, и 'увидела за нею какой-то мешок. С удивле-
нием нагнулась, пощупала. Мешок наполовину был на-
бит пшеницей.
— Кто принес? — спросила она сына.
— Какой-то дядя. Сказал, что Мурад прислал.
«Мурад?» Она всем телом вздрогнула, точно тот сно-
ва объявился в ее лачуге.
«Иди, что-то скажу тебе»... «Уходи... не хватало,
чтобы в доме моего мужа ты сказал бы мне что-то дур-
ное»... «Вечером пришлю тебе пуда два пшеницы»...
Пшеницу он прислал. Потом придет опять, когда
вздумается.
К мешку Арпик не притронулась, точно оттуда могла
выползти змея и скользнуть к ребенку, к фотографии
мужа, к ней самой. Она отошла, села возле своего сы-
ночка. В душу закралось тяжелое чувство страха и не
покидало ее. Чем темнее становилось в лачуге, тем силь-
нее делался страх. Затем страх сдавил ее до дремы. Ей
привиделось, будто она находится в церкви, там же были
и уездный комиссар Япон, Тер-Хорен, Мурад и еще ка-
кие-то люди. Япон орал на солдат:
— Мерзавцы, я вас кормлю, а вам лень рукой ше-
вельнуть! Завтра опять турок нападет на нас. Учитесь
воевать?..
Тело его на глазах то раздувалось, то спадало. Прон-
зительным. взглядом оп впивался в лица людей.
-— Мерзавцы, я вас кормлю...
Солдаты, которые до того стояли по стойке «смирно»,
вдруг закричали:
— Наши жены голые, им нечем прикрыться...
— Ха-ха-ха! — Гулкая тишина взорвалась раскатами
смеха Мурада, и под эти раскаты церковь стала напол-
няться мертвецами. Шли они раненые, гневные, призрач-
ные. У всех было лицо Арташа. Со стыдливостью нагих
женщин они униженно стучали в церковные окна и двери
и вопили:
— Сжальтесь над мертвецами, сжальтесь!..
Арпик забилась в темный угол, чтобы ничьи глаза не
29
нашли ее, но Арташ заметил. Он схватил ее за руку. Рука
его была холодной. Окаменела Аринк от страха.
— Пошли отсюда...
— Нет!.. Пусти... пусти...
Полдень был в разгаре, когда Овика вызвали в штаб.
Перед входом стоял запряженный тройкой экипаж. Овик
решил, что наверняка пожаловали важные гости. Он во-
шел в штаб. В кабинете уездного комиссара сидели две
женщины. Одна из них, лет пятидесяти, была без шляпы,
с аккуратно зачесанными - и собранными на затылке в
узел волосами. На плечах ее была кружевная пелерина.
На полу, возле ног, стоял похожий на портфель малень-
кий саквояж. Вторая была молоденькой, лет двадцати —
двадцати двух от силы. Синеглазая, с приятными черта-
ми лица, также хорошо одетая. Обе скользнули взгля-
дом по лицу Овика.
— Давай-ка выясняй, с чем они пожаловали, — ска-
зал Япон. — Это американки.
Овик представился по-английски. Услышав родную
речь, женщины оживились.
— Доложите комиссару, — сказала пожилая амери-
канка,— что хотя мы говорим на разных языках, живем
на разных континентах, но объединены той же верой.
Если мировая война помешала проявить милосердие к
западиоармянским детям, то после событий последних
''двух лет мы не можем оставаться в стороне, не кричать,
не плакать. Меня и мою коллегу мисс Джейн, — она по-
казала глазами на молоденькую девушку, — привел к
вам христианский долг разделить с вами ваше горе.
Мы будем счастливы, если армянские сироты полюбят
нас и мы сможем в какой-то степени заменить им ма-
терей.
Дама вынула платок, вытерла увлажнившиеся глаза,
затем обмахнулась нм, сказав, чтобы ее слова перевели.
Япон слушал и кивал в знак одобрения.
— Мы не можем сидеть и ждать, когда умрут кре-
щенные священным миром армянские сироты. О, не при-
неди бог! Мы приехали именем Иисуса Христа и по ве-
лению своей совести. — Дама перекрестилась. — В Ере-
ване и Алекполе мы уже открыли сиротские приютьь
Намереваемся открыть приют и в Кешкенде. О, с какой
радостью мы пожертвуем наши последние сбережения
сиротам!
Когда и эти слова были переведены, Япон, растро-
ганный, обратился к переводчику:
— Скажи им: вы — ангелы! Скажи, что правитель-
ство н лично я признательны благочестивым сестрам из
миссионерского общества. Спроси, когда они приступят
к делу и что требуется от меня?
Когда Япон выговорился, пожилая американка пере-
вела взгляд на переводчика.
— Мы сами всем распорядимся! — выслушав Овика,
воскликнула миссионерка. — Только прошу гарантиро-
вать нам политическую безопасность.
Овик перевел.
— Скажи, пусть не беспокоятся, — ответил Япон,—
мы не собираемся их вербовать в дашнакскую партию.
Услышав это, американки искренне засмеялись.
— Объясните ему, что мы почувствуем себя в безо-
пасности, если в уезде будет изничтожена большевист-
ская угроза.
— Пока здесь Япон — большевикам нечего делать в
Кешкенде.
Дама подняла с пола саквояж, положила его на ко-
лени, раскрыла, вынула оттуда несколько пачек креди-
• ток и положила на стол.
— На первых порах можно на эту сумму закупить
муку и привести детей в божеский вид. Честно говоря,
я и моя коллега мисс Джейн при всем нашем желании
не в состоянии на наши средства прокормить всех уезд-
ных сирот. Все было бы иначе, будь они в Америке. Мы
можем со всеми предосторожностями переправить часть
детей в Америку. Представляю, как бы это утешило бед-
ных родителей, узнай они, в какой роскоши должны ра-
сти их дети! Благодарности мы не ждем. Не это нам
нужно. Мы — ваши сестры во Христе. — Она снова вы-
терла глаза. — Доложите господину комиссару, что мы
сегодня же готовы встретиться с детьми, составить списки
и в течение нескольких дней отправить их в Батум. На
всем пути этих счастливых детей будет охранять госу-
дарственный флаг Соединенных Штатов.
Япон натянул козырек фуражки до кончика носа.
Американки ждали ответа.
— Скажи: наших сирот мы уж сами как-нибудь вы-
ходим.
Овик перевел его слова.
— Нам очень прискорбно, — ответила дама, — что
господин комиссар не только не ценит нашу самоотвер-
31
жснпость— мою п мисс Дженн, по и нс шадпт несчаст-
ных сирот. Слава богу, мы можем, исполняя наш бого-
угодный долг, обойтись и без вас.
_ Что?! — зарычал Япон. — Выходит, они заручились
согласием правительства? Это всё проделки Смита. На-
шли Верховного комиссара для Армении!.. Гады!.. Ска- '
жи, что против приюта я не возражаю, могу им и спа-
сибо сказать. Пусть завтра же приступают. Но о вывозе
детей чтоб не слышал.
— Пожалуйста, — согласилась дама.— В таком слу-
чае мне здесь больше делать нечего. В Кешкенде откроет
приют мисс Джейн на свои средства.
И,, засунув пачки кредиток обратно в саквояж, она
встала.
— Мул! — выйдя за дверь, бросила дама по-француз-
ски в адрес Япона.
Попятное дело, Овик, по известным соображениям, не
перевел Я попу се последнюю реплику, тем более что в
ту же минуту Джейн протянула ему руку и сказала
ласковым голосом:
— Вы очень милы.
Япон и Овик проводили дам до экипажа. Какой-то
молоденький офицер подсадил женщин, а сам устроился
рядом с кучером. Зазвенели бубенцы. Мисс Джейн мах-
нула платочком.
Япон обернулся к переводчику:
•— Приходи ко мне обедать. Госпожа Магда хочет
о чем-то посоветоваться с тобой. Мы обедаем в пять.
Япон жил в двухэтажном доме, верхний этаж кото-
рого состоял из четырех комнат. Гостиная была обстав-
лена с роскошью: чудесный дубовый буфет с дорогой по-
судой, фортепиано, стол с изысканной шелковой ска-
тертью, мягкие кресла, накрытые белыми полотняными
чехлами. На веранду открывалась двустворчатая дверь-
Из гостиной вел отдельный вход в спальню, завешенный
бахромчатой гардиной. За гардиной любопытному взору
предстали бы пара никелированных кроватей на пружи-
нах, роскошное трюмо с зеркалом в человеческий рост
в нарядной резной раме, туалетный столик, на котором
стояли многочисленные флаконы с духами. Рядом со
спальней была маленькая комната, в которой вместе с
няней ночевала единственная дочка Япона девятилетняя
32
Сатеник. На том же этаже находился и кабинет Япона.
Внизу обитали денщик, повар и двое слуг.
Овик не смел и мечтать о таком приеме, которого
удостоился в доме уездного комиссара. Сначала часовой
доложил о приходе переводчика. Денщик сразу же по-
бежал наверх. Служанка, выслушав его, доложила гос-
поже и, получив от нее распоряжение, вежливо пригла-
сила в гостиную. Спустя немного времени вошла и хо-
зяйка в домашней одежде, красиво причесавшая, с кни-
гой в руках.
— Я о вас уже кое-что знаю, мне Япон рассказы-
вал,— любезно протянув руку гостю, сказала госпожа
Магда. — Честно говоря, я вас именно таким и представ-
ляла.
— Благодарю за радушный прием, — поклонившись,
ответил Овик.
— Садитесь, пожалуйста. — Госпожа Магда пригла-
сила его к столу. Они сели лицом к лицу. — Если бы вы
знали, что я читаю! —Она показала книгу. — «Эжени
Гранде»! Япон сказал, что взял ее у вас. Комиссару нра-
вится ваша честность и прямота. Вам известно, что он
терпеть не может подхалимов. Сам он нравом несколько
крут, но любит, чтобы говорили правду в лицо. Вы не
представляете, до чего -была велика моя радость, когда
узнала, что вы владеете английским. — И госпожа Магда,
повернувшись в сторону кабинета, громко позвала: —
Япон! — Тут же раздалось комиссарское: «А?» — Гость
пришел, чем ты там занят?
Магда говорила красиво, на литературном армян-
ском. Бросалась в глаза ее благовоспитанность. Пого-
варивали, что она дочь богатого промышленника и что
Япон, женившись на ней, стал обладателем крупного со-
стояния. Другие же утверждали, будто Япон, занимаясь
террором, не гнушался грабить своих жертв. Позднее он
объявил жену дочерью миллионера, чтобы ни перед кем
не оправдываться в происхождении своего богатства.
Как бы то ин было, Япон свое богатство не очень выпя-
чивал и жил достаточно скромно. Прислуга кормилась
за счет гарнизона, и при случае госпожа /Магда оделяла
их своими кухонными припасами.
в гостиной появился Япон, Овик непроизвольно встал
с места.
Садись, садись, — сказал Япон и, усевшись на
СТУД’ 33кинул ногу на ногу.
Он совершенно не был похож на того грозного 3
3 Арутюнян
33
2
комиссара, которого Овик привык видеть в штабе. Лицо
Япона было мирным, даже добродушным, хотя в глу-
бине глаз Овик подметил тот блеск, который в мгнове-
ние ока мог вспыхнуть в бушующее пламя.
— Как вы думаете, —поинтересовалась Магда, — не
легче ли выучить английский? Мне кажется, что во фран-
цузском нюансов больше.
— Как сказать. Во всех языках есть свои тонкости,—
ответил Овик. — Главное в освоении языка — упорство.
1\ак говорится, не так страшен черт, как его малюют.
— Моя Сатеник усидчивая девочка, не так ли? — об-
ратилась Магда к мужу. Тот подтвердил согласным кив-
ком.— Думаю, если она увлечется занятиями, забудет и
про еду. Но какой язык важнее: английский пли фран-
цузский? Мне кажется, в настоящее время следует от-
дать предпочтение английскому. Кто знает, что произой-
дет завтра, тем более что киликийскими событиями
Франция дискредитировала себя.
Япон предостерегающе посмотрел на жену. Магда, не
придав значения его взгляду пли же не поняв его смысла,
продолжала:
— Это очень важно выяснить. Как знать, может, за-
втра судьба нас забросит в Америку или Англию. Разве
мало кто уехал? В сложившейся ситуации я отдаю пред-
почтение английскому. Не желаете ли познакомиться со
своей будущей питомицей? Сатеник!..
В гостиную вошла няня.
— Где моя дочурка? Приведите ее.
Спустя немного представили Сатеник. Девочка была
в красном платьице, с красным бантом в волосах, в крас-
ных башмачках, в белых чулочках, с куклой в руках.
Она улыбалась так мило, как могут улыбаться лишь
дети.
Сатеник, познакомься с дядей. Он будет учить тебя
английскому.
Девочка сделала книксен, потом уже подошла и про-
тянула ручку. Овик с удовольствием пожал ее ладошку.
— Сатеник...
— А меня зовут Ованес, или просто Овик.
I оспожа Магда поспешила поправить:
— Ты должна называть его «господин Ованес».
Хорошо мамочка, —согласилась малышка.
* °С"°*а Магда’ воодушевленная возникшим настрое-
нием, решительно заявила: 1
Вы можете завтра же начать занятия.
34
Соглашение состоялось. Затем переводчика ждало
щедрое угощение.
Плоскогорье просторной террасой вторгалось в де-
ревню. С трех сторон терраса была обстроена домами п
являла собой каменистую площадь. Некогда здесь про-
исходили торжища, на которые съезжались крестьяне из
окрестных сел со своими коровами, баранами, лошадьми
и прочей живностью. Тут же стригли овец, холостили ба-
ранов. Где бы ни справляли свадьбу, празднество вы-
плескивалось на эту площадь; гремели доул и зурна *,
сзывая всех от мала до велика. Иные со своих плоских
крыш и дворов наблюдали праздничное зрелище. Здесь
объезжали лошадей. Но увечили село: лошадей «забри-
ли в солдаты», баранов давно съели, площадь стала гар-
низонным плацем. Солдаты охапками натащили лоз из
вересковой рощи, воткнули в землю в два ряда, и кава-
леристы, проскакивая между ними, срубали лозы справа
и слева. Рота проводила учения. Капитан Мурад верхом
на своем черном скакуне — на плечах бурка, на голове
папаха набекрень — гарцевал перед строем.
— Важно, значит, нанести точный удар. Саблю дер-
жите под углом, чтобы не сломать клинок.
Хотя вот уже два года служил Мурад в кавалерии,
но всегда под тем или иным предлогом отлынивал от
боевых действий. Сого поспешил определить своего сына
в военные, и сразу в офицеры. Он своевременно понял',
что военным чинам в гражданской жизни проще сделать
карьеру, чем интеллигентам с университетскими дипло-
мами Москвы и Берлина. Япон назначил Мурада коман-
диром кавалерийской роты в расчете на то, что тот из
отцовских амбаров будет оделять роту.
— Опускать саблю нужно так, чтобы не снести ухо
собственной лошади.
Селяне окружили площадь. Для бывших не у дел
стариков это было целым представлением. Они акку-
ратно расселись по камням и обсуждали достоинства и
недостатки той или иной лошади. На плоских кровлях
окрестных домов устроились молодые женщины и де-
вушки. Их внимание еще больше вдохновляло Мурада.
Стало быть, самое важное вам уже известно. Те-
1 Д о у й и зурна — восточные музыкальные инструменты,
Ударный и духовой.
перь смотрите, как рублю я. Выдергивая саблю, кричите
«ур-ра!», чтобы взбодрить лошадь.
Мурад обвел глазами всех собравшихся, ослабил по-
вод и пришпорил коня. Конь словно бы опал с боков,
вытянулся и понесся. Мурад, держа повод в левой руке,
правой поигрывая саблей, ринулся на лозы. Под друж-
ное ротное «ура» лозы упали срубленные. Мурад молод-
цевато повернул назад.
— Видали?
Кавалеристы были люди разного возраста. Среди них
даже пожилые крестьяне, которым впервые в жизни до-
велось держать в руке саблю, а где-то. ржавели их сохи
и плуги. Обряжены были кавалеристы весьма прихотли-
во— от пехотинских мундиров царской армии до грубых
домотканых шерстяных портков. Вместо фуражек кое-
кто обвязал голову белыми платками, как при полевых
работах.
Лошади были разных мастей, разных габаритов, с сед-
лами-подушками. Часть лошадей приобрели с конного
завода' Мано, который находился в пятнадцати верстах
от Кешкенда. Других забрали в порядке мобилизации
у крестьян, прихватив заодно и седла и самих хозяев.
Все это, вместе взятое, являло собой весьма потешное,
фарсовое зрелище, недостойное такого древнего народа,
чья конница исстари славилась на всем Востоке, народа,
который воздвиг великолепные сооружения и храмы, а
теперь, обессиленный, изгонял свою усталость в глино-.
битных лачугах с узкими дверцами. » %
Учения кончились. В тот день лишились по уху две
лошади. Мурад сдал роту старшине, коня — денщику и
пешком поднялся к штабу, ворча на крестьян:
— Что собрались как на свадьбу?.. Делать вам боль-
ше нечего?
Навстречу шли Сагат и Левон. После происшествия
в поле Мурад впервые сталкивался с ними лицом к лицу.
Хотя он про себя решил держаться подальше от этих от-
чаянных офицеров и рассчитаться при первом удобном
случае, но, столкнувшись с ними, не удержался, резко
повернулся к ним:
— Послушайте, почему вы не отдаете честь?
Сагат и Левон остановились.
•— Господин Мурад, — спокойно сказал Сагат, — ко-
гда ты и понятия не имел, что такое погоны, я уже был
капитаном’.
• Звания русской армии здесь не в счет, понятно?
36
— Воинское звание везде почетно, если, конечно, удо-
стоились его не воруя кошек.
. — Ого! — воскликнул Мурад. — Ты в чей огород ки-
даешь камень, криворылая собака?
Он угрожающе шагнул к ним.
Сагат покраснел:
— Когда речь заходит о защите родины, лучше, если
перекосят^ тебе рот в бою, чем на деньги отца окопаться
в мышиной дыре. Ты оскорбил меня на улице, на улице
и получал, сопляк!..
Он шагнул к Мураду. Последний потянул руку к мау-
зеру. Леврн, который до того не вмешивался в разговор,
нагнулся, чтобы из-за голенища вытащить нож, как’вдруг
грозный окрик Япона отрезвил их:
— Что за петушиный бой вы тут затеяли? Ты подни-
маешь оружие на офицера гарнизона? Я научу тебя, где
махать оружием! — Теперь Япон обращался к Левону и
Сагату: — А вы — скандалисты. Если хоть раз услышу,
что вы затеяли ссору, пеняйте на себя. Ступайте прочь!
Едва забрезжил свет и церковные колокола зазвони-
ли к заутрене, как возле дома уездного комиссара раз-
дался шум: вдова кидала камни в дверь особняка и
кричала:
— Выходи, убийца, держи ответ перед моим сиро-
той! ..
Группа крестьян и солдат наблюдала за. зрелищем.
Кто-то пытался успокоить разъяренную женщину.
— Не подходите! — кричала вдова, подняв над голо-
вой камень.
По выражению ее глаз люди поняли, что слов на ве-
тер она не бросает.
На балкон вышла Магда в цветастом халате.
— Почему бросаешь камни в мою дверь? — спросила
она. — Что я тебе плохого сделала, бесстыжая?
— Мне до тебя дела нет, — увидев ее, повысила го-
лос вдова, — скажи своему мужу, пусть выйдет. Мало
было сирот, он еще и Арташа убил, сделал беспризор-
ным мое дитя.
— Муж твой был большевиком, большевики его и
убили, — ничуть не заботясь о логике своих слов, отве-
тила Магда. — Япону с тобой не о чем говорить.
— Япон его убил на мосту Аяри. Это ты должна была
37
ходить в мерном. Если наверху есть бог, он услышит
меня...
Магда удалилась и с треском захлопнула балконную
дверь.
— Зря ты тут раскричалась, — сказал один из сол-
дат . —Япона пет дома. Давеча он с шестыо-семыо вер-
ховыми выехал из Кешкенда. Я сам видел.
Услышав это, вдова обрушила па комиссарский дом
еще грат проклятий и. так и не утолив гнева, ушла. Не
успела она дойти до своего дома, как се окружили сол-
даты. На улице был крик и плач.
— Увели Арпик, — раздался чей-то детский голосок...
Целый час кружил Сето вокруг своего надела. Вспо-
минал былые времена, когда с этой пяди земли он на
радость себе собирал урожай. Сето был доволен судьбой
и людьми. В его памяти всплыл тот день, когда он стал
дезертиром, выпросил у Сого в долг пшеницу, чтобы за-
сеять землю. Пришли солдаты, потащили его в казарму,
затем провели сквозь строй. Осталось семейное зерно на
земле. От этих воспоминаний его душа и тело заныли.
Возле пего объявился Сого:
— Сето...
Услышав голос Сого, Сото выпрямился.
— Здравствуй, ага.
— Говорят, ты в обиде на меня, это правда?
— Пустые слова, ага. Я сам на себя в обиде. Вино-
ват я один. С чего мне обижаться на тебя?
— Зайди ко мне домой, Сето, посидим, чаю попьем,
придумаем что-нибудь для тебя.
— А что тут думать, ага?
— Чем займешься, как отслужишь в солдатах?
— Не знаю.
— Ты не знаешь, и я ио знаю. Давай я тебя освобожу
от армии. Будешь пастушить \ меня. Хлеб час от часу
дорожает. i богача и батрак не умрет с голоду. Ну!
— Нет, ага-джан.
— Почему?
Что скрывать от тебя? Хочу судьбу’ попытать, от-
правлюсь-ка я в Баку.
II тебе кажется, что в Баку’ куры несут золотые
яйца? Теперь во всем мире такой переполох, что пропз*
дешь ты бездомный. Не советую тебе ехать туда.
— Советом не прокормишься, ага, это не хлеб.
38
Сого оживился: «У кого в амбарах жито, тот и прав'*.
— Так бы и сказал, божий человек, я тебе и совет
дам,и хлеба.
Сого вынул из нагрудного кармана кругленький се-
ребряный рубль, положил Сето в ладонь:
— Возьми, купишь себе кожи на трехи. Вечером за-
гляни ко мне, дам тебе и пшеницы мешок.
Сого быстрыми шагами удалился. Долго рассматри-
вал Сето серебряную монету и прикидывал: «Зачем Сого
дал мне этот рубль? Ведь оп же только обирает лютей.
Нет... Эта монета мне нс нужна..II хлеб мне не нужен.
Зачем мне опять влезать в долги? При первой же встрече
верну ему монету и скажу: забирай, не нужна она мне».
Он,, разговаривая сам с собой, шел по улице. Вдруг
обнаружил, что забрел к гарнизонной конюшне. Он очень
обрадовался: «Богу угодно, чтобы встретился я с Баро-
сом. У него всегда найдется волбха куплю-ка я на пару
трехов. Не стоит гневить ага».
В конюшне шепотом разговаривали Варос и два сол-
дата. Сото поздоровался и встал в дверях. «Незачем под-
ходить. Зачем встревать в разговор?» — подумал он.
Солдаты замолчали. Один из них покосился на СеТо.
Потом что-то шепнул товарищу. Оба они вышли из ко-
нюшни.
— Входи, — позвал его Варос.
Сето вошел.
•— Ну, чего тебе, Сето? .
— Найдется v тебя волбха? Протай мне на пару'
трехов.
.— На пару трехов?.. Значит, тебе нужна волоха...
Сето, волохи сейчас'у меня нет, как только будет, я дам
тебе. Ты почаще наведывайся...
Овика вызвали в штаб}. У входа стоял давешний эки-
паж, в котором приезжали американки. В кабинете Япо-
на на сен раз сидела только Дженн. Увидев Овика, опа
очень обрадовалась, протянула ему руку:
— Я вас не забыла. Это замечательно, что везде
встречаешь приятных людей.
— Благодарю, — ответил Овик.
Япон внимательно слушал и, пытаясь вникнуть в
их разговор, перебил:
1 Волоха — конская шкура.
39
— Скажи мисс Джейн, что я рад ее приезду.
Овик перевел.
— Я также, — сразу же ответила американка.—
Я очень полюбила вашу горную страну. Я ничуть не воз-
ражаю, чтобы пожить в этом бедном уезде год или два.
— Значит, приют открывают, — вслух предположил
Япон. — Спроси,-сколько сирот могут принять?
— Если найдется помещение и удобства, то до трех-
сот.
Япон помрачнел.
— О, неужели мало? — выразила удивление мисс
Джейн, —Мы как члены благотворительного общества
хотели бы сделать больше. Л\истер Смит полагает, что
наша помощь могла быть существеннее, если бы мы де-
тей, не попавших в приют, отправили в Америку. Не по-
нимаю, неужели в вашем положении можно требовать
большего?
— Спроси, — обратился Япон к Овику, — где она счи-
тает целесообразным открыть приют: в Кешкенде или
Малишке? В Малпшке у нас есть казарма, которую мы
можем отдать под приют.
— Удобнее в Кешкенде,— решила Джейн. — А рабо-
ты начнем с сегодняшнего дня. Кстати, я попрдшу госпо-
дина комиссара позаботиться о жилье для меня. Я не-
прихотлива, но мне прежде всего нужно чувствовать себя
в безопасности. Что касается быта, то хотя бы трижды
в неделю я должна иметь возможность, прошу проше-
ния, мыться и, еще раз прошу прощения, отдельно сто-
ловаться.
Выслушав условия Джейн, Япон мысленно перебрал
почти все зажиточные дома Кешкенда.
— Если отправим к Сого, — прикидывал вслух
Япон,— место удобное, но уж больно хамовиты. Боюсь,
как бы Мурад не выкинул коленце, не опозорил бы нас.
Девица недурна собой, а этому блуднику только того и
надо. А если к Авагянам? ..
Старшую сноху Авагянов вызвали в штаб. Япон, из-
винившись, что причиняет беспокойство «сестричке», как
он во-свойски назвал ее, объяснил ситуацию.
— Пусть приходит, у нас и комната для нее найдет-
ся, и с кем поговорить, — согласилась «сестричка» Япона.
Япон вернулся домой. Д\агда бросила на стол какой
то мятый листок:
40
— Прочти, может, обрадуешься? Повар сорвал с тво-
ей двери. Это не уезд, а бандитское гнездовье.
Листовка глаеила:
«Крестьяне и солдаты! Временное дашнакское прави-
тельство переживает агонию. В Кешкенде кончились
съестные припасы, и чем больше стискивают голод и ни-
щета, тем больше усиливается реакция. Мы дожили до
того, что в тюрьму бросают ни в чем не повинных жен-
щин.
Крестьяне, солдаты! Держите наготове оружие, что-
бы направить его против политических авантюристов и
самозванцев. Спасение уезда — в свержении дашнакско-
го правительства...»
Япон побледнел. В бешенстве разорвал листовку,
смял в кулаке, отшвырнул в сторону и потряс колоколь-
чиком.
— О господи! —в отчаянии закричала жена. — Ты
дом превратил в штаб! Что тебе нужно?
— Коня! — заревел Япон.
— Побудь хотя бы час-два. Мне нужно поговорить
с тобой.
Пока седлали коня, жена Торопливо уговаривала
Япона оставить Кешкенд и переехать в Ереван.
— Здесь никто тебя не понимает. Ради кого воюешь^
Шесть лет ты кровь проливал, кто оценил? Уедем в Ере-
ван, пора подумать о будущем нашей дочери, о ее обра-
зовании. Скоро стукнет ей десять, а что она видела: пу-
стынные горы, голодающих крестьян, комаров, малярию,
солдат, похожих на дряхлых мулов. Послушайся меня,
дорогой, послушайся. Завтра же телеграфируй, пусть
пришлют заместителя, и мы переедем...
Япон слушал жалостливые слова жены и вышагивал
по комнате.
— Ереван, — под конец заскрежетал он зубами.—
Стоит мне на один день отлучиться из Кешкенда, как уезд
продадут большевикам.
— А если большевики нападут и захватят его? Тогда
не будет пощады ни тебе, ни мне, ни Сатеник. — Жена
заплакала.
Япон расчувствовался:
— Успокойся, пока здесь Япон, вот что достанется
большевикам, — сложив пальцы в кукиш, потряс он ку-
лаком.
В штабе он собрал самых надежных офицеров и долго
совещался с ними. Листовкам решено было значения не
41
придавать, никого не обыскивать, тем более что и преж-
ние обыски были безуспешными. Более действенной мог-
ла оказаться широкая сеть агентуры, через которую мож-
но было бы выявить все каналы связи действующего под-
полья.
Не успели офицеры разойтись, как доложили о при-
ходе деревенского священника Тер-Хорена. «Явился ка-
нючить хлеб для беженцев», — подумалось Япону. Он
встал навстречу священнику.
— Благослови, святой отец. Рад видеть тебя.
Они уселись. Япон натянул на глаза козырек фураж- '
ки, словно бы для того, чтобы не видеть бороды священ-
ника.
— Не для сладкоречия я пфишел к тебе. — Малень-
кие белые ручки священника теребили набалдашник по-
соха.
— До сих пор я полагал, что в уезде лишь одному че-
ловеку дано право упрекать — тому, на чьих плечах ле-
жит бремя забот уезда.
— Это правда, — ответил священник. — В уезде рас-
поряжается военная власть. Без стражей порядка в мире
воцарилась бы анархия. Но все мы под богом ходим, все-
держителем сущим.
— Я чист перед богом, святой отец. Каждое воскре-
сенье сам хожу в церковь и от солдат требую, чтоб мо-
лились. Из того, что перепадает мне, я всегда выделяю
долю церкви. И наконец, две тысячи беженцев, которых
я приютил в уезде, сводят концы с концами, что также
богоугодное дело.
— За это господь воздаст тебе, но не об этом я при-
шел поговорить с тобой.
— О чем же, святой отец?
— О моей пастве.
— А-а!..— Япон встал, прошелся по комнате, сер-
дясь про себя па непочтительно скрипевшие в присут-
ствии христова слуги сапоги. Он сел, натянул козырек
ниже. Святой отец, в твое стадо забрались волки, того
и гляди зарежут всех твоих агнцев. Молитесь, истово мо-
литесь, потому что завтра в твой храм может проникнуть
сатана.
— Да отсохнет твой язык!..
Япон, оскорбленный, вскочил:
— Ты пришел проклинать меня? •
Тер-Хорен тоже встал:
• * Ты глаголешь нечестивые вещи. Не вижу в твоем
42
поведении ничего доброго. Зачем ты бросил вдову Арта-
ша в тюрьму?
— Вдова Арташа— не христова плакуша. Она терро-
ристка и занимается большевистской пропагандой. Что
же, по-твоёму, одобрять ее мерзкие деяния? Ко всему
прочему она еще и с солдатами путается. Пусть святой
отец знает, за кого заступается. Заступничество за шлюху
не делает чести ни церкви, ни слуге господнему.
— Сам знаешь, что большевиков я ненавижу. — Тер-
Хорен сел, Япон также. — Не выношу даже малейшего
упоминания об этих нечестивцах. А та женщина смирен-
на и богобоязненна. Посещает церковь ежедневно. А что-
бы путалась с солдатами, нет, такого я еще не слышал.
Это выдумки. Не бери греха на душу.
— Ее не раз офицеры застукивали в ивняке.
— Молчи!.. Ты бросил в тюрьму 'мать, а дитя оста-
лось беспризорным...
— У кого нет детей? Уезд переполнен сиротами. Опе-
кунский совет кормит их обещаниями. Хлеба нет и у сол-
дат, и у меня. Я даже слуг отпустил. Осталась одна нянь-
ка. Прислуживают мне армейцы. Мне всех жалко. И си-
роту Арташа жалко. Но жалостью нельзя править в уез-
де. Пусть их опекает церковь. Все церковные припасы я
раздал беженцам. Да отпусти ты, ради бога, ту несчаст-
ную. Не в правилах нашего народа так расправляться
с женщиной. Наши правнуки проклянут нас. Все село
возмущено.
— Знаешь что, святой отец, ступай-ка ты лучше со
своим вдохновением в Вагаршапат ’, выпроси у католико-
са2 немного золота, чтобы купить хлеб. Это будет бого-
угодным делом. А вопрос о женщине позволь решить мне.
У нас и веревка есть, и свинец.
— Ты не убьешь ее, побоишься расправы. Сегодня
в церкви я видел женщин, которые взломали бы тюрем-
ную дверь, не пообещай я им ради спасения вдовы Арда-
ша походатайствовать перед военными властями.
— Святой отец, ты превышаешь свои полномочия.
Я вынужден ответить тебе отказом.
— Побойся бога и народа. Я обещал... Не пошатни
мою репутацию священника.
— Каждый заботится о своей репутации. Да и к сло-
1 Вагаршапат — ныне Эчмнадзин, город, где находится
главный армянский кафедральный собор.
Католикос — глава армянской церкви.
43
ву, святой отец, я сам в обиде на тебя. Всякие проходим-
цы проникают в Кешкенд и в твоей церкви в открытую
занимаются большевистской пропагандой, а ты и не ду-
маешь известить власти.
— Я несстраж порядка, у меня нет прав арестовывать
людей.
— Сообщил бы мне, а уж я бы арестовал.
— Я не доносчик. Иуда был доносчиком, а я — слуга'
Христа.
— Ты слуга божий, а тот мерзавец ведь не посчитался
даже с твоим богослужением.
— Пусть господь бог осудит его..,
— А для чего в таком случае мы?
Тер-Хорен встал.
— Мои заслуги известны как духовенству, так и во-
енным властям. Выпусти ту женщину, не то вспыхнет
бунт...
Не дожидаясь ответа, Тер-Хорен вышел.
— Я сообщу в Вагаршапат!— угрожающе крикнул
вслед ему Япон. — Негодяи! Вместо того чтобы помочь,
они мне еще палки в колеса суют. В правительстве —
идиоты, солдаты — неблагонадежные, толпа — невеже-
ственная, церковь-.—заблудшая. Что за страна!
Он потряс колокольчиком. Меж дверных створов вы-
рос адъютант.
— Выпустите ту шлюху. Немедленно выясните, с кем
она. путается. Черт побери! Вы сегодня точно сговорились
довести меня до белого каления. Я готов эту блудницу из-
рубить на куски! Зачем ты тут торчишь, убирайся!..
Синие глаза мисс Джейн засияли от радости, когда в
дверях показалось застенчивое лицо Овика.
— Простите, мисс, мне сообщили, что вы...
— Да, да,— перебила его Джейн. — Я попросила ко-
миссара, чтобы прислали вас. Не представляете, до чего
мне скучно! Здесь живет одна старуха, своей болтовней
она извела меня. Я просто нуждаюсь в приличном собе-
седнике. Входите, пожалуйста.
Мисс Дженн была в халатике, который тесно облегал
ее фигуру. По всему, американке нравилось демонстриро-
вать на людях свою женственность.
— Сейчас я вас угощу кофе.
Она открыла шкаф, достала оттуда бонбоньерку, по-
ложила на стол и вмиг приготовила кофе на спиртовке.
44
Радушие Джейн польстило Овику, хотя он и припи-
сал его нраву американки.
— Как у вас идут дела?
— Ах, не спрашивайте. — Американка насупилась.—
Я надеялась, что все уладится. Осмотрела детей. Ужас,
до чего они истощенные, грязные, вшивые. Зря вы мне
только напомнили о них! Я близка к тому, чтобы вознена-
видеть этих маленьких существ. Знаете, тут нужны непо-
мерные усилия, чтобы привести их в божеский вид.
О любви к ник* не смею и рассуждать. Мне нужны забот-
ливые няньки, чтобы не брезговали детьми, купали их,
кормили и, главное, понимали бы меня. Там кто-то из
нанпопального совета пока оформляет списки детей. Обе-
щали дать и переводчика.
Она разлила кофе по чашкам и села к столу.
— Возьмите. Мужчинам-южанам застенчивость не к
лицу. — Чуточку помолчав, она добавила: — Мне кажет-
ся, что вы чувствительны, как барышня. Такое оедко
встретишь. Это даже может показаться слабостью. Я уве-
рена в противном: такие, как вы, бывают отважны и че-
стны и, как правило, обладают сильной волей. Тде вы
учились языкам?
— У моего брата. Потом побывал в Германии.
— Вы окончили Берлинский университет?
— Нет, я там был в плену.
У Джейн от удивления округлились глаза.
— Так, значит, вы служили в русской армии? Расска-
жите о себе, прошу вас.
— Призвали меня в армию в тысяча девятьсот четыр-
надцатом. Проучился я в спецшколе. В действующей ар-
мии дослужился до командира роты в чине капитана.
В плен попал в тысяча девятьсот семнадцатом. Взяли нас
в плен, когда поездом следовали в новый пункт назначе-
ния. В Россию вернулся в восемнадцатом, после обмена
военнопленными. Вот уже год, как я в Армении.
— Трудная была у вас жизнь.
— Да, мисс. Сейчас на земле рабство страшнее, чем
Две тысячи лет назад, и возродила его война. Рабовладе-
лец щадил жизнь раба, потому что тот был его собствен-
ностью, а пленные никому не принадлежали, huktq и по-
лушки медной не отдал бы за любого из нас. Диких ве-
шен насмотрелся я в армии и в плену. - •
Джейн настояла, чтобы он рассказал еще из своей
жизни на войне.
Вот вы какой! — воскликнула Джейн, растроган-
45
пая.—$ почувствовала бы себя счастливой, если бы хоть
чем-нибудь могла быть полезной вам. Не желаете ли вы
поработать у меня?
— Охотно, мисс, но вряд ли Япон меня ^отпустит.
А вот в свое свободное время я обучал бы детей языкам.
— Вы просто чудо! Я бесконечно рада, что вы — мой
друг.
Овик был тронут искренностью Джейн.
— Неужели вы никогда не любили? — вдруг спросила
Джейн. — В тех перипетиях вы вряд ли успели бы сде-
лать выбор. Во всяком случае...
— Для любви нужно иметь родину и быть свободным.
— Но ведь сейчас вы свободны?
— Как сказать. В мире, наверное, сколько людей,
столько и представлений о свободе. Но я не хочу скры-
вать от вас, я уже сделал выбор.
— Вот это уже к лучшему. Кто она? Из вашего уезда?
- Да.
— И красива?
— Очень.
Джейн искренне рассмеялась. Они помолчали. Джейн
выглядела чуточку расстроенной.
— Мне бы так хотелось прогуляться за деревню. Оди-
ночество невыносимо. Если бы вы согласились составить
мне компанию, я была бы чрезвычайно рада. Представ-
ляете, любуешься горами, речкой, лесами, тебя перепол-
няют чувства и мысли, а поделиться не с кем. Ощущаешь
себя потерянным человеком. Иногда мне становится так
грустно... Вы располагаете временем?
— По поручению комиссара сегодня я весь в вашем
распоряжении.
— Превосходно! Значит, решено. Идем вместе. Подо-
ждите меня на улице, пожалуйста.
Овик вышел во двор. Спустя немного времени амери-
канка вышла из дома в простеньком ситцевом платье, с
зачесанными назад волосами, в солнечных очках, с ма-
леньким зонтиком в руке.
— Пошли,—весело сказала она. Они вышли на улицу-
Вдруг Джейн остановилась. — А не пригласить ли с нами
на прогулку и вашу девушку? Приятно было бы познако-
миться. Жаль только, что мы не поймем друг друга..*
— Она довольно-таки бегло говорит по-французски,—
не без гордости заметил Овик.
— Вот оно что... Пригласите ее, пожалуйста... Ка-
кой сюрприз! Пожалуйста, пригласите непременно.
46
— Вы добрая девушка, мисс. — Овик был по-настоя-
щему тронут. — Не окажете ли любезность — пригласим
ее вместе, она тут недалеко живет.
— С удовольствием.
Дом, со вкусом обставленный, и юная хозяйка с ари-
стократической внешностью произвели на Джейн сильное
впечатление. Только американка так и не научилась пра-
вильно произносить ее имя и обращалась к ней как к Сю-
зан. С американской непосредственностью она тут же за-
явила, что Овику после мытарств, выпавших на его долю
на войне, страшно повезло с выбором такой подруги.
Все вещи в доме привлекли внимание Джейн, и она
без конца с интересом задавала вопросы: кто играет на
пианино? .. где изготовили такой чудесный шкаф? .. по-
чему диван и кресла не покрыты чехлами?.. Через не-
сколько минут все ей в доме было уже знакомо и удивля-
ло лишь одно: каким образом такая прелестная девушка
живет одна?
— Вообше-то мы живем в Ереване. В Кешкенд при-
езжаем лишь на лето,— объяснила Шушан.— Отец уехал
в Нор-Баязет, я его жду с часу на час.
Джейн подошла к пианино, недурно сыграла на нем
что-то задорное, закрыла крышку инструмента и, насви-
‘стывая ту же мелодию, покружилась по комнате, с ходу
обняла Шушан и воскликнула:
— Ты мне очень нравишься, дорогая!
Спустя немного времени они, пройдя через деревню,
спустились к реке, миновали ивняк, и тут перед ними по-
казалась полноводная Арпа. Джейн точно впала в дет-
ство. Она отшвырнула зонтик в прибрежную травку, на-
брала камушков и стала бросать в воду. Потом ей надое-
ло шалить с камушками, она взобралась на прибрежный
валун и села на него.
— О, как здесь чудесно! — воскликнула она. — Смо-
трите, как рыбки выпрыгивают из воды! Сюзан, идите
сюда, я уже охрипла от крика.
Шушан также взобралась на 'валун, села рядом с
Джейн. Американка скинула туфли, закинула чулки на
берег и, спустив ноги, стала болтать ими в воде.
— Овик, что за цветы там, у самой кромки?
— Право, не знаю, как называются...
— Не вздумайте их рвать. Я не люблю, когда рвут
Цветы. — Джейн любовалась пейзажем, рассказывала про
• СВОю родину, про страны, в которых ей довелось побывать,
потом добавила: — Не представляете, в каком я жалком
• 47
положении: я так люблю поговорить, я очень общительна,
а тут>мне приходится хуже немой. О, Сюзан, если бы вы
согласились поработать у меня, это было бы так чудесно!
Предложение было неожиданным, но понравилось и
Шушан и Овику.
— Вы мне оказываете большую честь, Джейн, — отве-
тила Шушан, — я всегда мечтала работать с детьми.
— У нас не трудно. Только нужно быть доброй, не чу-
раться детей, одевать их, кормить. Считайте себя с зав-
трашнего дня на работе. Жалованьем распоряжаюсь я.'
Овик был рад, что с Шушан все уладилось. Завтраш-
ний день пока ничего хорошего не сулил, а пока можно
быть относительно спокойным за судьбу девушки.
Джейн снова вспоминала о своей Калифорнии, о пу-
тешествии, которое совершила, о каком-то Джеймсе, ко-
торый не оставлял ее в покое, за что и получил пощечину.
Их идиллия была нарушена невесть откуда объявив-
шимся Мурадом верхом на черном скакуне. Конь едва
не растоптал зонтик Джейн. Она, не заметив смятения
Шушан, закричала на Мурада, ничуть не заботясь о том,
что тот ровным «счетом ничего не понимает в ее словах:
— Нахал, вы что, не видите зонтик?
Не удостоив американку вниманием, Мурад поехал
прямо на Овика, и едва Овик успел схватить коня за
уздцы, как почувствовал сильный удар хлыстом по спине.
— Сукин сын! — заорал Мурад. — Будешь у меня по
чужим курятникам бегать!
Овик подпустил Мурада ближе к себе и, когда тот
снова замахнулся, ловко стянул его с седла. Упав на зем-
лю, сытый, здоровый сын Сого стал отчаянно сопротив-
ляться и тут же потянулся за маузером. Девушки завиз-
жали от страха. Овик перехватил его руку и закрутил
назад. Конь вскинулся на дыбы. Сцепившись, Мурад в
Овик покатились по земле и оба свалились в воду, где их
стало уносить быстрым течением. Шушан от страха была
на грани обморока.
— Убивают, помогите! — вопила на своем родном
языке Джейн.
В воде соперники отпустили друг друга и поплыли к
берегу. Л1урад выбрался первым. Не успел он подобрать
с земли маузер, каюподъехали два всадника? Один из них
был Сагат, другой — Левон.
Оба спешились и подошли к Мураду.
— Не лезьте не в свое дело! —заорал Мурад. — Я и
на вас не посмотрю, гады!
48
— Ты малость перебрал, господин, — усмехнулся Са-
гат _Мы здесь не для того, чтобы шутки шутить.
Овик ловким движением выхватил у- Мурада маузер.
— А теперь попроси прощения у девушек.
Шушан все еще была сильно напугана, Джейн успела
успокоиться. Левон толкнул Мурада к Шушан:
— Проси прощения, сын Сого...
От бессильной ярости Мурад готов был заплакать.
Всем стало даже неловко за этого нахала.
— Убирайся отсюда,— процедил сквозь зубы Сагат.—-
И чтоб ты не смел кого-нибудь из них задеть.-
Мурад подбежал к своему коню, вскочил в седло и,
не переставая сквернословить и угрожать, поскакал к
Кешкенду. Сагат и Левон также заторопились. Попросив
у девушек прощения, они, так же неожиданно, как и по-
явились, быстро исчезли по дороге, ведущей в Кешкенд.
Япон вышагивал по кабинету. Половицы скрипели
под его ногами. Мурад, мокрый с головы до ног, жало-
вался, как его чуть было не утопили на глазах у любимой
девушки.
— Вконец озверели, скоро все друг друга перегрызут.
Мне не нужны такие офицеры! — перебив Мурада, закри-
чал Япон.
Он вызвал ординарца и велел хоть из-под земли найти
и доставить сюда Сагатащ Левона. Не успел ординарец
выйти из штаба, как дверь открылась и вошли Сагат и
Левон. Сагат положил на стол маузер Мурада и отступил
на шаг. Застигнутый врасплох, сын Сого фыркнул злобно
и чуть было не кинулся на ненавистного противника, цд
его остановил взгляд Япона.
А-а-а... изволили явиться, — усмехнулся Япон.
— Ваше превосходительство, — заговорил первым Са-
гат’~~3Ря вы за нами послали. Мы обязаны были явить-
ся. Ва?т хорошо известно, как мы чтим воинский устав.
— Как же... — с издевкой сказал Япон, — террори-
сты. .. Учиняете расправу над моими офицерами. Забрать
У них оружие!
Ординарец, не скрывая досады, подошел к ним.
Ваше оружие, господа...
Чр™ Ну'*а 0Т0»Ди в сторону, — угрожающе-^’ронзиос
ствп Н И обРатилсп к комиссару: — Ваше превосходигель-
ж ’ *ак я ПОлагаю« мир еще не скоро наступи г. Мое ору-
ж“е еще послужит мне.
49
На глазах Япона Левон ногой захлопнул дверь и
встал в угрожающую позу, положив руку на наган.
— Ия того же мнения, — встав рядом с ниу, сказал
Сагат. — Я уже шесть лет как в армии, из них четыре
года — в гарнизоне Кешкенда. Если господин комиссар
изволит вспомнить, турки за мою руку сулили большую
награду. Им нужна была моя рука вместе с оружием.
И тогда уездйый комиссар Япон попросил священника
Тер-Хорена, чтобы тот всенародно благословил мою руку
в церкви. Может. Япоиу я больше не нужен, но мое ору-
жие останется со мной, в моей руке.
— Да, — поддакнул Левон, — я не люблю выставлять-
ся со своими подвигами, но вспомните, как в девятнадца-
том я прибыл к вам со своим отрядом и преданно служу
по сей день. Раз восемь мне приходилось преследовать
бандитов. Сдать свое оружие и рассчитывать на то, что
отпрыск Сого завтра побежит в горы отбивать у разбой-
ников крестьянских коров, я не собираюсь.
Такого отпора Япон не ожидал. Он почувствовал за-
пах пороха и благоразумно решил не раздражать дерз-
ких офицеров, но виду не подал.
— Так, значит, не вы пытались терроризировать Му-
рада?
— Ваше превосходительство, за какие заслуги терро-
ризировать его? — сказал Сагат. — Террор нужно заслу-
жить.
— Мы — люди дела, — поспешил добавить Левон.—
Будь у нас на уме такое, вряд ли сегодня ему пришлось
бы просить у вас защиты.
Aly рад вскочил с места:
— Гад, не ты ли, схватив меня за грудки, тащил к
реке? Утопить хотел?
— Молчать! — заорал Япон. — Как вы ведете себя?
Вы, господа, до того унизились, что оскорбили человека
в присутствии его любимой девушки.
— Господин комиссар, — как можно спокойнее ска-
зал Сагат, — оказывается, мы не только пытались терро-
ризировать* но и оскорбляли? Это очень далекие друг от
друга вещи.
— Весьма близкие. Попытка унизить офицера — мо-
ральный террор.
— Ваше превосходительство, вы сказали: «в присут-
ствии девушки». Насколько мне известно, порядочная де-
вушка не может быть невестой одного, а возлюбленной
другого. Если он дорожит офицерской честью, пусть объ-
50
испит почему чуть было не укокошил вашего переводчика
в присутствии американки Джейн? Из ревности? Как бы
не так! Мало девиц он обесчестил в Кешкенде? Мы вме-
шались, потому что и у нас есть сестры.
— У меня свидетели, которые могут доказать, что та
девушка моя любовница! — выкрикнул Мурад с места.
— Господин, в любовных делах могут быть лишь два
свидетеля — сами возлюбленные.
— О ком идет речь, в конце концов? — строго спро-
сил Япон.
— Об ангеле, ваше превосходительство, — сказал Ле-
вон. — Не так ли, Мурад?
Мурад исподлобья взглянул на него.
— А при чем здесь мой переводчик? Я разрешил ему
сегодня погулять с американкой.
— Ас ними пошла и невеста Овика. Господину капи-
тану это было нестерпимо, он ведь не успел еще поблу-
дить с невинной девушкой. Что ты уставился на меня? Ты
ведь обманул господина комиссара. Расскажи-ка, что бы
произошло, не подоспей мы. Размахивай своим маузером
в следующий раз в своем дворе, загоняя кур в курятник,
если не соображаешь, на что он тебе вручен.
— И не стой раскорячившись в присутствии господи-
на комиссара, он тебе не твой родной отец.
Мурад подтянулся. Задетый за живое, Япон сказал:
— Господа, для меня солдат есть солдат. Я никого
среди вас не выделяю и одинаково строг со всеми. —
И вдруг напустился на Мурада:
свободны, господа.
Сагат и Левон тут же повернулись и вышли. Мураду
Япон велел остаться. Затем приказал вызвать в штаб
Сого.
Сого прошел в штаб, даже не взглянув на часового,
езко толкнул дверь в кабинет Япона. Комиссар сидел
за столом мрачнее тучи. Перед ним навытяжку стоял
УРад. Увидев Сого, Япон без всяких околичностей ска-
зал:
тп СоГ°’ на твоего сына часто жалуются. Из-за какой-
•лип КН устроил целый спектакль. Он не чтит честь мун-
ему!УлицоХОТеЛ было вставить слово, но Япон закричал
ин "не пормптп пеРе?ивать! Я посмотрю на твои rioro-
трибунал ™Т’ ЧеИ СЫН’ сквозь СТР°Й пРоведу! Полевой
* ) Шествует не только для дезертиров.
— Шкуру спущу! Вы
51
Сого был взбешен сильнее Мурада. Он вскочил с ме-
ста, сел, снова встал, заскрежетал зубами и рухнул на
стул, но так ничего и не сказал — перед ним был Япон,
самодур, облеченный неограниченной властью.
— Ты. капитан,—'продолжал Япон, — оскорбил ино-
странку. Не умеешь себя прилично вести в присутствии
гостя, так, черт возьми, соображай, что перед тобой жен-
щина! Разве мужчине, и притом офицеру, подобает вы-
таскивать маузер в присутствии женщины? — Он повер-
нулся к Сого: — Ожени его, и чтобы я больше не слышал
жалоб. Мне не хватает офицеров, и потому пока я ограни-
чиваюсь штрафом. Вы свободны, ступайте.
Сого шел домой, держа трость на весу. Шагал он так
быстро, что Мурад едва поспевал за ним. За всю дорогу
они и словом не перекинулись. Ничем Сого не выдал сво-
его гнева. Дома он подсел к столу, а сын остался стоять
возле двери.
— Сядь, — угрюмо приказал Сого.
Мурад опасливо сел поодаль и не спускал с отца глаз.
.Сого умел сдерживаться сколько угодно, но гнев свой
обрушивал внезапно, необузданно, невзирая на стоявше-
го перед ним, кто бы им ни оказался — женщина ли,
батрак, чиновник, и горе тому, кто хоть раз отведал его
кулаков! Его родная жена к своим тридцати годам уже
была беззубой. Все ему сходило с рук. Чувство раская-
ния было ему неведомо, если даже покалеченный им че-
ловек был самым безвинным в мире.
Молчание затягивалось, и это еще больше насторажи-
вало Мурада. В последние годы Сого ни разу не поднял
руку на сына при посторонних, и тот давно смекнул, что
отец в жизни радеет лишь о его, единственного чада, бла-
гополучии. Скупой, как пустыня, этот человек, способный
из-за горсти пшеницы, из-за клока овечьей шерсти убить
человека, для сына ничего не жалел. Нотаций он не чи-
тал. ограничивался лишь приказами — короткими и гроз-
ными.
Сого вздохнул, непостижимым взглядом посмотрел на
сына и наконец сказал тихим голосом:
— Выгнать тебя из дома я, твой отец, не могу. Отлу-
пить— ты уже взрослый человек, рука у меня не подни-
мается. Простить? Такое не прощается. Ты принудил
меня пойти к Япону, и теперь мне грош цена. Тебе нужна
жена, выбери —в уезде их пруд пруди. Приведи кого хо-
52
чешь. У Хачатура, старосты села Арпа, есть хорошая
дочь, пойдем сосватаем.
____ Р1е хочу, — успокоившись мирным тоном отца, от-
ветил Мурад.
— Ты знаешь кого-то получше Хачатуровой дочки?
Приведем другую.
— Никого я не знаю.
— А на кого воззрился? .. На целованную другим? ..
Тьфу!..
— На нее клевещут.
*— Значит, хочешь все же ее? .. Черт с тобой!,. Кто
она? Чья дочь?
Мурад пожал плечами, встал и вышел из комнаты.
Долго раздумывал Сого. Вдруг в нем прорвалась ярость.
С тростью в руке он вышел. В коридоре он налетел на
жеребенка, который забрел в дом и затерялся в его ла-
биринтах. Сого отвел жеребенка в денник и разломал
трость о спину батрака. Жалобно стонал растянувшийся
на земле батрак, а Сого, отведя душу, как ни в чем не бы-
вало вернулся в дом.
Мурад нуждался в пособнике. Ему нужен был человек
решительный, жесткий. Он перебрал в уме всех знакомых
и остановился на командире пехотной роты I ачате.
Тачата нашел он в доме у одного солдата, на балконе,
развалившимся на ковре. Перед ним на подносе были ва-
реная курица и вино.
— О, ты как нельзя кстати! — увидев Мурада, вос-
кликнул он. — Иди сюда, душа моя...
Был Тачат среднего роста, полноватый, с небольшой
лысинкой, тщательно скрываемой зачесанными с висков
и затылка волосами. Глаза его, слегка навыкате, порой
наливались кровью и были устрашающе беспощадными,
а когда он улыбался, выражение его глаз становилось
даже шаловливым. Тачату было лет сорок, он отличался
шегольством, но не осанкой: походка его была утиной, он
быстро уставал и потому редко слезал с редла. Улыбка
Тачата была располагающей, но он был коварен...
О старом и новом мирах у Тачата было свое непоко-
лебимое мнение: как бы ни менялся мир, единственное,
что вечно и всесильно, — золото; во всякое время и при
любых обстоятельствах он оставался зорким и дерзким
охотником за ним. К тому же был чревоугодником.
53
— Мне некогда, — отказался Мурад от приглаше-
ния. — Ты мне сегодня очень нужен.
— К твоим услугам, душа моя. Посиди, пока- я доем
курицу, не то хозяин обидится.
Спустя немного их уже можно было видеть на одной
глухой улочке Кешкенда. Мурад изливал перед ним душу,
жаловался на Овика, из-за которого могла расстроиться
его женитьба на Шушан.
— Я готов тебе помочь, — прикинув что-то в уме, со-
гласился Тачат. — А магарыч?
— Бочка вина и в придачу один баран.
— Не изволь беспокоиться, душа моя. Несколько зо-
лотых, только несколько золотых — и по рукам!
— Золотых?
— Да, душа моя, десять — пятнадцать золотых. Я не
стану стеснять тебя.
Про Тачата давно было известно, что он способен и у
лошади своей вытрясти взятку за то, что седлает ее.
Мурад сунул руку в карман.
— Давай хоть сейчас, душа моя, не помешает, — уга-
дав жест Мурада, сладким голосом проговорил Тачат и
небрежным жестом отправил в карман полученное зо-
лото.
Овик шел в штаб, когда на дороге перед ним верхом
на лошади вырос поручик Тачат. Он улыбался:
— Здравствуй, душа моя...
Он спешился, подошел к Овику, пожал ему руку. По-
ручик справился о делах, здоровье. Овик отвечал корот-
ко, уклончиво.
— Хороший ты парень, но не умеешь себя правильно1
вести, — ласковым голосом продолжал поручик. — Не по
одежке протягиваешь ножки. Мы ведь тоже люди, посо-
ветовался бы с нами: можно ли, нельзя. — Он положил
руку на плечо Овику. — Парень ты храбрый, но хочешь
не хочешь, а от девушки тебе придется отступиться.
— А вы, душа моя, насколько мне известно, очень
любите золото? — иронично спросил Овик.
— Люблю.
— Так вот, душа моя, прежде чем брать'золото у Му-
рада, вам следовало бы посоветоваться с некоторыми
людьми: стоит пли не стоит вступать с Мурадом в
сделку.
Не успел Овик договорить, как взвился дымок из ма-
узера поручика. Поручик лишь заорал:
54
По-
на-
по-
. Отступись от девушки, не то следующая пуля
шлепнется тебе в лоб.
Мисс Джейн была в хлопотах. Ей помогали люди, на-
значенные национальным советом. Часть сирот взяли под
свою опеку церковь и разные заведения. Очень немногих
приютили семьи с достатком. Помещение искали недолго,
под приют отвели ветхий военный склад, доставшийся в
наследство от русской армии. Его обновили, сделали'при-
стройки. разделили перегородками.
Джейн, воодушевленная, давала распоряжения масте-
рам. Рядом с ней стояла Шушан. Неожиданно в помеще-
ние вошел Сого. Заложив руки за спину, он прошелся по
складу, откровенно разглядывая девушек. Джейн обрати-
ла на него внимание.
— Послушай, кто это? Зачем он так пялится на нас?
— Это отец Мурада, — тихо ответила Шушан. — ~
шли домой, Джейн.
— Пошли, — согласилась американка.
От внимания Сого не ускользнуло, что его приход
сторожил девушек. Помещение он все же обошел,
стоял возле мастеров, о чем-то их расспросил и ушел.
В тот день Джейн обедала у Шушан. Она без умолку
болтала, потом попросила Шушан сыграть что-нибудь на
пианино. Шушан с удовольствием сыграла для Джейн
свои любимые вещи из армянской классики. Во дворе за-
лаял пес. Шушан перестала играть и вышла во двор. Бед-
няжка была ошеломлена, увидев стоящего у ворот Сого.
Простите, кто вам нужен? — стараясь не выдать
своего испуга, спросила Шушан.
Як тебе пришел, красавица. Мне нужно погово-
рить с тобой.
Входите, пожалуйста.
В доме инженера Сого был впервые. Обстановка и
У ранство поразили воображение деревенского богача,
н прошел к столу и, не дожидаясь приглашения, притя-
, ул к себе стул и сел. С Шушан он глаз не сводил.
Это ты играла? — спросил Сого.
Да,—- ответила Шушан.
товяп ?аВН° ТЫ пгРаеи<ь» слов нет, но тебе я бы посове-
попяти е 11ГРать в эти дин. Дочка. Люди тебя могут не так
uvnji lb. v
Датмя:ШаН бЫЛа В нед°Умении’ даже попыталась оправ-
— Меня попросила мисс Джейн.
55
— Она что-нибудь смыслит в нашем языке?
Шхшан улыбнулась, и ямочки на ее щеках стали за-
метнее.
— Джейн прекрасно владеет французским.
— А ты?
— Могу изъясняться.
— Хорошо, очень хорошо. — Сого оглянулся на
Джейн. Затем встал, еще раз осмотрел гостиную и даже
заглянул в соседнюю комнату. — Стало быть, ты дочка
инженера Бахши. Я рад. Твои отец был умным челове-
ком. II в Ереване у него есть дом. Но если спросить меня,
то он неправильно поступил, вот так вот. Да разве, имея
такую дочь, можно было связываться с большевиками? —
Core покачал головой. — Человек был инженером, имел
неплохой доход, пользовался уважением...
Шушан с ужасом посмотрела на него:
— Что вы хотите этим сказать? Что значит «был ин-
женером»? Что случилось с моим отцом?
Она побледнела, глаза ее наполнились слезами. Сого
обомлел:
— Прости меря, дочка. Я думал, что ты уже знаешь.
Тьфу... уж лучше б я ногу сломал по пути сюда.. .*
— Говорите же! — почти крикнула Шушан.
Джейн кинулась к ней. Сого бормотал какие-то слова
у гешення и еще больше терзал ее надломанную душу.
— Зачем он пошел на поводу у красных негодяев? Что
ему было делать в Нор-Баязете? Хотел изменить мир?
Поря чок в мире установлен богом, и изменить его нель-
зя. Плачь, сиротка моя. плачь, облегчи свое сердце...
Тьф\!.. Какого черта его туда понесло...
Джейн обняла Шушан, гладила по волосам, плечам.
— Сюзан, дорогая, кто этот человек'5 Что он тебе ска-
зал. почему ты плачешь?
— Папа... Его убили...
— Не может быть! Ах. что это за страна? .. Стрельба,
пальба, голод, сироты... Сюзан, родная моя. может, он
врет? Не верь ты ему... Я его сейчас выставлю за дверь.
Шушан ее не слушала. Она прижалась головой к гру*
ди Джейн и горько, безутешно рыдала.
— Убирайтесь отсюда! — закричала Джейн. — Не ви-
дите. до чего довели девушку?
Сого ничего не понял из слов американки, но по вы-
ражению ее глаз догадался, что это не слова благодаря
пости. Он встал.
— Простите меня. — Он повернулся к Шушан: — Доч-
ка. я не покину тебя, бу ду тебе отцом... Я попозже снова
зайду... приду непременно. Отдыхай пока.
По возвращении домой Сого первым делом позвал
Мурада. Не произнося ни слова, он пригладил усы, а за-
тем сказал:
— Девушку’ тебе больше искать не надо. Я нашел ее.
Пошел в своими глазами увидел. Одно только плохо: она
не знала о гибели отца и я проболтался. Ну да все равно,
узнала бы рано пли поздно.
Мурад с удивлением уставился на отца:
— Чьего отца убили?
— Э-э... я про инженера говорю.
— Кто у бил инженера?
— Ты что, с неба свалился? Всему свету известно, а
ты даже не слыхал? Мне не жаль, что его убили, нечего
было с большевиками связываться. А девица мне понра-
вилась. Видишь, и связи у нее с Америкой есть. А то. что
отец ее служил большевикам, это даже нам на руку, в
случае чего — перепишем все наше имущество на ее имя.
Свяжем по рукам и ногам. Словом, все мои расчеты
оправдываются. Я уговорю Япона не мешать мне, осталь-
ное улажу сам.
Нависло солнце над обрывом, чтобы напиться воды.
Внизу, на дне ущелья, грохотала, яростно рокотала
₽ека- ' с .
По краю обрыва тянулись руины древнего горота Lre-
гис. А повыше них, на отвесной скале, высились словно
бы заржавевшие крепостные стены Смбатаберда. на диво
высокие, на диво крепкие Склон оживлялся лишь чахлой
рощицей вымирающих деревьев. Здесь выбивались род-
ники минеральной воды. Горьковатая вода пропитала все
вокруг медноцветнои сыростью. Под деревьями адъютант
Япона свежевал тучного барана. Двое солдат помогали в
ему и время от времени присматривали за огнем в очаге.
На краю рощицы были привязаны к стволам около де-
сятка лошадей. Возлежа на ковре. Сого и Япон играли
в нарды. Матерый волк Сого выигрывал у комиссара. От
досады Япон так бросал кости, что они чуть не вылетали
за доски.
— Бывает, — успокаивал его Сего, но подыгрывать не
56
собирался^— Какая разница, кто выиграет: я или ты?
Кто бы из нас ни выиграл, победа останется при нас.
— Не притворяйся великодушным, Сого, — ответил
комиссар. — С каких пор твое становилось моим? Кто до
сих пор становился богачом, присвоив имущество дру-
гого?
Сого сжал кости в ладони и, прищурив глаз, посмо-
трел иа комиссара:
— Хочешь, чтобы мое стало твоим? Пусть будет так.
Ты, господин комиссар, владыка уезда, но не приведи бог,
если в бою сложишь голову, — кто пригреет твое един-
ственное дитя? Власти? Они созданы лишь для того, что-
бы отбирать — отбирать твою силу, твой хлеб, твои моз-
ги. Но стоит тебе лишиться чего-нибудь, как ты уже ста-
нешь обузой, тебя выбросят, и никто и не вспомнит о тебе.
А рассчитывать на народ — пустое... Нищими и сирота-
ми мощены улицы. Где народ, который даст им хлеба?
Хозяин тот, в чьих руках хлеб. Остальные — работники,
подпаски, батраки — родились, чтобы работать на него.
Хочу предложить тебе денег... Пятьсот, шестьсот. В Ай-
назуре есть хорошие земли, купи...
— Хочешь сделать из меня землевладельца? Ну и
фантазер ты!
— Я давно все продумал. Давай по-доброму: ты —
мне,-я — тебе. Стань побратимом моему Мураду. Я неве-
стку приглядел. Давай их поженим. Расходы мои, а ты
будешь сватом моему Мураду.
Япон никогда не спешил что-то обещать, а тут и вовсе
насторожился: неспроста Сого заходит издали, тут дело
нечисто, нужно выяснить.
— Чего ты от меня хочешь, Сого?
— Тебе это ничего не будет стоить, я же тебя щедро
отблагодарю. Девица, между нами говоря, очень хоро-
шая. Замешкаемся — упустим.
— А мы другую найдем.
— Нет, мир на ней клином сошелся.
-— Все двери открыты перед Японом, Сого, ио не во
всякую он войдет. *
— И я не войду во всякую.
— Кто ее родители?
— Об этом и речь. Матери у нее нет, умерла несколь-
ко лет тому назад. Отец — деловой человек, но допустил
одну оплошность. Ну да все уже в прошлом.
— Какую оплошность?
58
— Спутался с большевиками, его убили в Нор-Баязе-
" 85 SSSSSTi ™ р». »«•
ность, спросил имя девушки.
_ Зовут Шушан. Хорошее имя.
— Бросай кости, Сого.
— Ты ничего не ответил.
— После. л
— «После» говорят лентяи. Обещан сосватать ее для
моего Мурада.
— Будь я отцом девицы, я бы знал, что ответить, а
тут последнее слово за ней.
— Слово последнее за нами. Л\ы так хотим, и баста!
— Так ведь ты своими ушами слышал, что у нее есть
избранник. Не впутывай меня в это дело.
— Враки... ьракн. Я ходил к ней. проверил, выяснил.
Я тебе, братец, шестьсот обещал, проверни мне это дело,
получишь все восемьсот.
Их разговор был прерван: к речке подкатил экипаж
Япона, и из него легко вышла Джейн и помогла Магде.
К матери в объятия спрыгнула н Сатеник в красном сит-
цевом платыще, с белой ленточкой в волосах.
— Ой, какая ты тяжелая стала, — сказала Магда,—
ты уже большая девочка, а шалишь как ребенок.
— Как хорошо, здесь речка! — не обращая внимания
на слова матери, воскликнула девочка и побежала к дере-
вянному мостику, который был перекинут
щице.
Сатеник, не убегай далеко, здесь
3Mei<- —предупредила мать.
Джейн, которая ровным счетом ничего
в их разговоре,
к старой ро-
могут быть
нс понимала
стала рассматривать людей на том
берегу. Разглядев среди них Мурада, неприятно уд1
— Неужели и тот тип приехал с нами? не скрывая
досады, спросила она. <т . о пгж
— Они приехали раньше нас. Надеюсь, выбр У
ное место, — ответила Магда.
— Извините, я спрашиваю, неужели и он принима
участие в нашем пикнике?
— А как же?
— Если бы вы сказали
бы остаться дома.
Магда была удивлена:
— Неужели вам не все
об этом раньше, я предпочла
равно, кто будет с нами? Вы
59
все равно никого из них не знаете. Важно, что с вами
здесь я.
Мимо них экипаж по каменистой дороге покатил в
в ущелье. Магда и Джейн продолжали разговаривать,
стоя на обочине.
—' Мы — их гости, — сказала Магда. — Быть может,
вам интересно узнать, что этот парень хочет жениться на
одной очень приятной девушке. Отец девицы был больше-
виком, его расстреляли. Они решили уговорить Япона,
чтобы он не чинил препятствий к браку. Комиссар еще
ничего не знает. Я это вскольз услышала от кучера. Я бы
не допустила, чтобы вы в такой прекрасный день сидели
дома.
— Странно, — отозвалась Джейн. — Девушка, о кото-
рой вы говорите, по-моему, Сюзан.
— Да, да, Шушан, так и сказали! Вы видели ее?..
Говорят, она красавица. Окончила гимназию с золотой
медалью и весьма благовоспитанная.
— О, Магда, если б вы знали, до чего плохую услугу
собираетесь ей оказать! Я Сюзан прекрасно знаю, она
работает у меня нянькой. Но дело в том,'что у девушки
есть жених. Неужели вы не знаете Овика, переводчика?
О, как они привязаны друг к другу! А тот тип просто са-
модовольный, неотесанный деревенщина. Ой, что там про-
исходит?
Они спустились к речке. Джейн успела рассказать о
том, что вытворил Мурад во время их прогулки с Шушан
и Овиком. Магда внимательно слушала и взволнованно
воскликнула:
— Не могу простить Япону, что он мне ничего не рас-
сказал. Я немедленно переговорю с ним. Овик, конечно,
чудесный человек. А этот Мурад... Подумать только, ка-
кой негодяй!
— Я не желаю садиться с ним за один стол, Магда,—
сказала Джейн. — Может, вернемся или же устроимся
с вами здесь на берегу?
— Пожалуйста, как вам будет угодно, — согласилась
Магда.
Мурад, до того возлежавший на ковре возле костра,
заметив женщин, сразу же поднялся и подошел к ним.
— Как себя чувствует Джейн? — глядя в упор на аме-
риканку, спросил он у Магды.
— Джейн чувствует себя очень хорошо. Как вижу, ее
присутствие встревожило вас? — ответила жена комисса-
ра и тут же перевела разговор американке.
60
Мурад силился во что бы то мп стало добиться рас- .
положения американки и сгладить ее неприязнь.
— Вы умеете ездить верхом?
— Разумеется.
— А Джейн?
— Наверняка. А ты что же, хочешь научить нас вер-
ховой езде?
— Поедем осмотрим Смоатаберд.
— Ты обидел Дженн, а прощения еще не попросил.
____ Если нужно извиниться, то я готов, пожалуйста,
могу хоть тысячу раз! — воодушевился Мурад, не сообра-
жая, за что должен просить прощения.
Магде пришлось напомнить.
— Из-за того прохвоста? Я еще сделаю метку на его
ушах, чтобы в жизни меня не забыл.
— Что он говорит? — поинтересовалась Джейн.
Магда перевела угрозу Мурада.
— О, какой он хам! — воскликнула американка.—
Мне не нужны ни его извинения, ни его услуги. Скажите,
пусть уйдет отсюда, ради бога.
Магда сказала Мураду, что Джейн очень обижена и
прощение нужно просить немедленно.
— Сто тысяч извинений, дорогая, — расшаркался пе-
ред Джейн Мурад.
— Прежде всего нужно извиниться перед Овиком,—
ответила Джейн.
— Перед Овиком? .. В своем ли она уме? ..
Магда сочла нужным перевести Мураду то, что он и
так понял.
— Ха!.. Сегодня же, как только вернемся, побегу
просить у него прощения. Я так извинюсь перед ним, что
он на неделю сляжет.
Джейн перевод не нужен был, и так все было ясно,
едва сдерживая гнев, американка сказала, что драка еще
свежа в памяти и она сомневается, что когда-нибудь Овик
может дать себя в обиду.
сип"мЭтУ ФИФу т°т гад заморочил,— презрительно бро-
стрпп РЗД И отошел к игрокам в нарды. Он себя цочув-
с Мяг^ ?конец Униженным, когда Япон, пошептавшись
шалей °И’ подозвал адъютанта и велел оседлать двух ло-
— И ПРОВОДИТЬ женщин к развалинам Смфатаберда.
ДУпредил^н. Ы НИКТ° За НИМИ Нв Увязался- ~ громко пре-
61
Полдень был в разгаре. Магда и Джейн вернулись
после короткой прогулки. Шашлык был готов. Слуги рас-
стилали ковры, раскладывали еду. Кто-то по настоянию
Япона пел песню о неприступных скалах и коралловых
склонах.
Вдруг в ущелье проник отдаленный глухой свист, ко-
торый постепенно превращался в продолжительный вой.
Сого вскочил с места:
— Быстро, не мешкайте, укройтесь в скалах!.. Эй,
уведите лошадей в ущелье!..
Началась паника. Магда подбежала к Сатеник, ио
Япон уже успел обнять ее, схватить и Джейн за руку. Они
побежал к расселине.
Горы тряслись. Солнце исчезло, небо потемнело. От-
куда-то в ущелье заползли клубы пыли.
Смерч... Кошмар Вайоц дзора, вихрь-дракон...
Приносит его из дальних далей, и обрушивается он
на горы, раздирает самого себя па стада ветров, и разбе-
гаются они по ущельям, грозно ликуя, рыча, как тысяча
львов. Зави.хряясщ извиваясь, он бьется о скалы, силясь
вырваться из лабиринта ущелий. Отрывая глыбы со скло-
нов дряхлых, усталых гор, он швыряет их на дно ущелий
с грохотом, подобным залпу сотен пушек.
Ужасен безымянный, грозный, прожорливый, молние-
носный ветер Вайоц дзора.
— Деревья!.. Деревья!.. — кричала Магда, и голос
ее был сорван ветром и унесен, как щепка, брошенная в
мельничный желоб.
Старые деревья рощицы сгибались под колдовской
силой ветра, ломались с треском, бились друг о друга.
Ветер обрушился на костер, завихрил, разнес золу. Неви-
димые руки вскинули ковры, умчали, прибили их к ска-
лам и деревьям и начали раздирать. Никем не управляе-
мый экипаж’на противоположном берегу скатывался в
ущелье, цепляясь за камни, потом споткнулся и полетел
прямо на дно.
Сого были известны повадки этого редкого, буйного
ветра, и он спас людей, и вправду спас!
Эта страшная игра природы длилась от силы десять
минут. Горы перестали выть, трястись. Утихло все. Вы-
брались люди из своих укрытий, собрались на месте еше
мгновения назад бывшей здесь рощицы. Солдаты звали
друг друга на помощь, кто-то ушибся, кто-то сломал I
ногу. Из лошадей была покалечена одна. и I
— Не к добру все это,— вздохнул Сого.— Такой смер I
62
был еще девять лет тому назад. Погубил двести овец из
моей отары. Комиссар, как ты думаешь, с чего это он ис-
поганил нашу трапезу, а?
Япон пожал плечами:
— Не знаю, я в приметы не верю.
— И я не верю, но чует мое сердце, что услышим не-
добрые вести, принесет их не сегодня-завтра.* У меня ока-
янный нюх.
— Собирайтесь, поехали, что было, то прошло...
Варос увидел бредущего по улице Сето и тут же по-
чувствовал. что его-то и поджидает с нетерпением. Он
окликнул Сето.
— Здравствуй, Варос, — оживился Сето.
— Здорово, Сето. Не ты ли просил у меня волоху на
пару трехов?
— Да-да, Варос-джан. У меня есть деньги, я тебе за-
плачу за них.
— Входи, посмотрим, сгодится ли.
Они вошли в конюшню. Варос засуетился, все погля-
дывал на Сето, улыбаясь. Волоху вытащить все не спе-
шил. Он вынул из кармана две голубоватые бусины и по-
держал их под носом Сето.
— Возьми.
— Зачем они мне?
— Возьми, скажу.
Сето взял бусины. Ппг,п„ иият
— За рекой, возле моста Аяри, Сагат и Левон уча
солдат стрелять. Ты слышал выстрелы?
~ Ну.
— Отнеси эти бусины, отдай одну Сагату, другую
Левону. Скажи, Варос передал, мол, держите при себе от
дурного глаза.
•— Что ж, пойду, мне не трудно.
— Окажи мие эту услугу, и я дам тебе даром волоху
на пару трехов.
Сето выходил из конюшни, когда Варос удержал его
за руку:
— Если кто-нибудь спросит, куда, мол, Сето, идешь,
что ответишь?
— Ну, если спросят... — Сето замялся.
7~ Скажешь, иду на реку купаться. Ступай. Возвра-
Щаися поскорее, я тебе и мои старые портки дам.
Обрадовался Сето:
63
— Спасибо, Варос, я знал, что ты хороший человек.
Варос не сводил глаз с Сето до тех пор, пока тот не
скрылся в прибрежном ивняке. Уверившись, что все вро-
де бы обошлось благополучно, Варос запер конюшню и
вышел на улицу. Не оглядываясь по сторонам, он дошел
до дома вдовы, толкнул дверь и вошел.' Арпик, разложив
мужнины снимки на столе, жалобно плакала. Варос стоял
растерянный, в двух шагах от стола. Вдова, уголком •
платка вытерев слезы, собрала снимки в черный пакет.
Варос показался ей разбитым от усталости.
— Разве у тебя одной горе? — Он сел на стул, вынул
из кармана трубку, начал набивать. — Подумай о себе,
время лечит, незаметно забудешь о своей беде.
— Забыть такого человека, как Арташ? Уж лучше
умереть.
— Зачем умирать? Ты еще молода. Выходи замуж.
А память Арташа будете чтить вдвоем.
— Ты пришел мне такие советы давать?
Варос не обратил внимания на ее слова, пустил дымок
и как ни в чем не бывало продолжил:
— Ну, что скажешь?
— Какой приличный человек согласится взять в жены
бывшую арестантку?
— По-твоему, я не приличный человек?
— Что? — смутилась вдова.
— Я пришел за тобой. Есть ли у тебя пожитки, с ко-
торыми жаль расстаться?
Вдова ответила не сразу.
— Я не пойду с тобой.
— Дело твое. Я пришел по поручению Овика. Тебе
нельзя оставаться в Кешкенде. Скоро начнутся обыски и
аресты.
— Жизнь для меня и ломаного гроша не стоит, что я
успела повидать на своем веку, кроме голода, унижения,
страха? ..
Ты ведь разумная женщина, послушайся меня. Не
хочешь идти со мной, ладно, но с кем же ты останешься?
Кто за тебя постоит? — Арпик ни слова не проронила.—
Повяжи фартук, будто в поле за зеленью идешь. У моста
Аяри тебя встретят. Покажешь вот эту бусину. — Варос
вынул из нагрудного кармана голубоватую бусину и про-
тянул вдове: — Возьми.
— Я не пойду, — упорствовала Арпик. На бусину она
даже не взглянула.
— Пойми, у меня нет времени...
61
— Ступай куда хочешь, я не задерживаю тебя. Я...
я... боюсь жить... боюсь людей... мне ничего не нужно.
Варос насупился, вздохнул:
— Упрямая ты женщина. Я ухожу, но вернусь за то-
бой.
Долго стояла Арпик у порога, и подумалось ей, что
Варос уже никогда не вернется в Кешкенд. И ничего тут
не-поделаешь. Дай бог ему здоровья. Он ей представился
с винтовкой па плече, в горах. «Как же я не сообразила
напоить его хотя бы стаканом молока?» И тут же пред-
ставила, как Япон арестовывает Вароса и расстреливает
его. Сердце ее сжалось от жалости. Она вытянула обра-
зок из-за пазухи и поцеловала его: «О всемогущая, сохра-
ни его от всяких напастей...»
Когда Сето передавал Сагату и Левону загадочные
бусины, а Варос уговаривал Арпик уйти с ним, Овик был
в доме инженера. Утром в штабе писарь передал ему пу-
говицу, после чего Овик поспешил к Варосу и дал ему
бусины. Говорили они недолго, и Овик пошел в сторону
дома инженера.
Пес радостно залаял. В дверях показалась Шушан.
— Как хорошо, что ты пришел, я так волновалась,
мне приснился сон о тебе.
Они уселись на диван. Шушан рассказала, что видела
во сне, как едут они вдвоем с Овиком в экипаже по гор-
ной дороге. Вокруг цветы, над головой синее небо. II Овик
предложил ей выбрать дорогу, ведущую к счастью.
Тут Овик перебил Шушан, взял ее руку и поднес к гу-
бам:
—• Дорогая моя, твой сон в руку, нам предстоит раз-
лука, благослови меня.
Шушан обомлела:
— Ты уезжаешь?
— В эти тяжелые дни каждый порядочный человек
обязан находиться там, где он сможет лучше послужить
родине. Л1не необходимо уехать из Кешкенда, но я уверен,
что расстаемся мы ненадолго.
Шушан с тревогой смотрела на него глазами, полными
слез. Едва слышно она произнесла:
— И отец мой уверял, что скоро вернется. Я боюсь
а тебя. В этой ненавистной деревне у меня нет родных.
Возьми и меня с собой, прошу тебя.
3
В- Арутюнян
G5
Овику стало не по себе, и все же он решительно ска-
зал;
— Не отчаивайся, родная, мы скоро снова будем вме-
сте, и ничто нас уже не разлучит.
В дверь постучали. Шушан вытирала глаза, Овик по-
шел открывать. Раздался радостный возглас Джейн:
— Привет!
Овик пригласил Джейн в гостиную. Она занесла на
кухню сумку с продуктами и вошла в комнату. Заметив
Шушан расстроенной, Джейн кинулась к ней:
— Что с тобой, голубка?
— Ничего, Джейн, пройдет...
Овик присоединился к ним:
— Дело в том, что я ненадолго отлучаюсь из Кеш-
кенда.
— Что ж, в таких случаях говорят: терпение и спо-
койствие. Ты что, Сюзан, боишься остаться одна? До воз-
вращения Овика я переберусь к тебе. Уверяю, что со мной
ты не соскучишься.
— Спасибо тебе, Джейн, — сказал Овик.
— Когда вы намерены ехать? — поинтересовалась
Джейн.
— Сегодня. Прямо сейчас. Мне и на минуту нельзя
задерживаться.
— Понимаю, важные дела. Не беспокойтесь за Сю-
зан. Все в божьей воле... Я приготовлю завтрак.
Когда Джейн ушла на кухню, Шушан встала, подо-
шла к Овику:
— Счастливого пути, дорогой, я буду молиться за
тебя.
— Спасибо тебе, Шушан. Ну, пора прощаться...
Ночь, укрывшись черным покрывалом, неслышно сту-
пила в Кешкенд и опустилась, точно молчаливая невеста.
Гора Арснасар, настороженная, казалось, прислушива-
лась к звукам тишины. Штабной писарь в длинном паль-
то, похожем на рясу, прокрадывался во тьме, как сгусток
мрака, к дверям уездного комиссара. Часовой окликнул
его:
— Стой, кто идет?
— У меня телеграмма для господина комиссара.
— Господин комиссар спит.
— Телеграмма правительственная.
— Не могу разбудить. Передай денщику.
Денщик был занят на кухне. Он вышел на голос пи-
66
саря, взял телеграмму, взлетел на второй этаж. Япона
разбудили. Он протер глаза, передернул плечами, фырк-
нул:
— Какого черта меня подняли?
Правительственная телеграмма, ваше превосходи-
тельство.
Япон взял телеграмму, подошел к лампе и прочитал:
«Всем уездным комиссарам.
Двадцать восьмого апреля пал независимый Азербай-
джан. Власть перешла к большевикам. Центральное пра-
вительство Армении предупреждает всех уездных комис-
саров и национальные советы: будьте бдительны! Всяче-
ски выявляйте и карайте большевистских агитаторов. Мя-
тежи, если таковые будут иметь место, должны быть по-
давлены быстро и решительно. Изолируйте всех подозри-
тельных, независимо от возраста и пола. Лица, скрываю-
щие большевиков и оказывающие им ту или иную под-
держку, должны быть строжайше наказаны. Разрешает-
ся действовать самостоятельно, прибегать к любым ме-
рам наказания вплоть до расстрелов и повешения.
Центральное правительство революционной
дашнакской партии Армении».
Япон швырнул телеграмму на стол, натянул фуражку
на глаза и вышел. Ни с кем не перекинувшись и словом,
он явился в штаб, уселся в кресло, долго раздумывал и
вдруг ударил кулаком по столу. Дневальный вбежал в
кабинет.
— Вызвать всех, кто находится в штабе!
Не прошло и минуты, как все штабисты вытянулись
перед Японом.
— Чтобы через тридцать минут здесь был весь стар-
ший и младший офицерский состав?
Не прошло и получаса, как все гарнизонные офицеры
уже сидели перед Японом, уставившись на него.
— Где Сагат и Левон? — заметил их отсутствие ко-
миссар.
— Ваше превосходительство, они еще днем вышли из
казармы и до сих пор не вернулись.
— Что?! Кто им дал право?
— Неизвестно, ваше превосходительство, неизвест-
но,— со своего места отозвался поручик Тачат.
В штабе погас свет.
— У нас не собрание крыс, немедленно дать свет! —
гаркнул Япон.
»
67
На стену сразу же были навешены две лампы.
— Темно! — слова гаркнул Япон.
Все с каменным молчанием ждали, пока вешали еще
две лампы, расставляли свечи.
— Ладно, разглядим друг друга. Господа, я должен
сообщить вам неприятную весть: Азербайджан пал.—
Никто и звука не проронил. — Мусаватисты не сумели
противостоять большевикам. Очередь за нами. Красный
дьявол обратит свое обличие к Армении. Если понадобит-
ся', мы будем биться до конца. Посмотрим, чья мать раз-
родится сыном. На дорогах, ведущих в Азербайджан, рас-
ставить посты, чтобы ни одна птица не сумела перелететь
через границу. Где писарь?
— Я здесь, ваше превосходительство.
— Немедленно составь инструкцию для всех сельских
комиссаров. Удвоить число комендантов, изолировать
всех подозрительных, всех посторонних арестовать, обы-
скать, выяснить личности и цель их появления здесь.
— Слушаюсь, ваше превосходительство.
— Мурад!
— Да, ваше превосходительство!
— Получи от местной милиции список всех подозри-
тельных, изолируй их этой же ночью.
— Будет сделано, ваше превосходительство.
— Тачат!
— Слушаюсь.
. — Арестовать и допросить тех, с которыми в послед-
нее время общались Сагат и Левон. Действовать только
ночью. — И тут же заорал на штабистов: — Зачем вы раз-
весили столько ламп, слепой я, что ли?!
— По вашему приказу, ваше превосходительство!
— Оставьте две, остальные уберите.
Тачат и Мурад вышли на улицу вместе. Было уже за
полночь. Мурад сообщил поручику неприятную новость:
сбежал конюх Варос и увел с собой черного скакуна.
— Душа моя, тебе давно бы следовало коня подарить
мне. Однако ты, как вижу, скряга, но можешь утешиться:
переводчика тоже нет. Коня ты потерял, но тебе доста-
лась самая красивая девушка на свете. По поручению
Япона я должен допросить Шушан. Уступаю ее тебе как
хорошему товарищу. Ступай в дом инженера. Если обна-
ружишь там Овика, можешь дать рукам волю. Если сбе-
жал, тебе только Шушан может сообщить куда.
68
Тачат и сам не прочь был допросить Шушан, по он,
осторожный п дальновидный, предвидел, что это грозит
ему множеством неприятностей. За это благодеяние по-
ручик не потребовал с Мурада хабар.
— Ступай с богом, душа моя. Если пойдет за тебя,
значит, святая. Если откажется — помни, чТо она дочь
твоего врага.
Майское солнце уже ощущалось в пустынном Кеш-
кенде. Гордо шел по улице поручик Тачат, заложив руки
за спину. Он чувствовал себя выше ростом и мужествен-
ней. Погоны он не носил, но это ничего не значило: боль-
шинство офицеров гарнизона, в том числе и сам Япон,
начинали свою воинскую службу добровольцами или в
ополчении, где звания не присуждались, потому и в гар-
низоне сохранились офицерские звания русской, болгар-
ской и турецкой армий. Те из них, которые в 1912 году
добровольно участвовали в освободительной войне Болга-
рин, носили свои погоны, бывшие же офицеры турецкой
армии, которые во время погромов бились с турками в со-
ставе русской армии, сорвали с себя и впредь не носили
офицерских знаков отличия. Часть же кадровых офице-
ров, в том числе поручик Тачат, остерегались носить по-
гоны, потому что, по слухам, власти стали проявлять не-
доверие *к ним. Дашнакское правительство еще не утвер-
дило свои чины и регалии. Честь, отдаваемую ему
пехотинцами, поручик относил за счет своих добротных
галифе и френча из сукна защитного цвета.
За поручиком следовала группа вооруженного патру-
ля. Они остановились перед заброшенной лачугой, на
дверях которой ржавел большой замок. Из щелей глино-
битной лачуги выбивалась крапива и бурьян. По приказу
поручика замок сбили и толкнули дверь. Спустя несколь-
ко минут патрульная группа привела в порядок забро-
шенную лачугу. Сюда перетащили койку и постель пору-
чика, стол, несколько стульев. Одна комнатушка была
предназначена для ночевки, другая должна была слу-
жить кабинетом. Патрульная группа устроилась на сено-
вале за стеной. Поручик назначил часового, а сам отпра-
вился в штаб.
Япон допрашивал начальника гарнизонного разведот-
дела. Поручик подождал, пока того со связанными рука-
ми не препроводили под конвоем в тюрьму, одернул на
себе мундир и взял под козырек:
69
— Господин уездный комиссар...
— Медлишь, поручик, — перебил его Япон, все еше
не утихомирившись. — Если до полудня не выяснишь, кто
был связан...
Не успел Япон досказать, как поручик торжественно
доложил:
— Самое важное уже выяснено, ваше превосходитель-
ство.
Япон показал рукой на стул. Поручик сел.
— Ну!
— Правительственная телеграмма была получена но-
чью, а изменники исчезли из гарнизона днем. Стало быть,
содержание телеграммы стало им известно раньше, чем
вашему превосходительству.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Если это не случайное совпадение, выходит, теле-
грамму скрывали от вас до тех пор, пока изменники ор-
ганизованно не покинут Кешкенда. Будь телеграмма вру-
чена вашему превосходительству раньше и в Кешкенде
введено военное положение, разве не ясно, что улизнуть
из гарнизона было бы труднее?
Япон встал, поручик также.
— Ты хочешь сказать, что в Кешкенде действовало
большевистское подполье?
— Да, ваше превосходительство. Позвольте аресто-
вать писаря п телеграфиста.
Япон молниеносно сообразил, что если это окажется
правдой, то подпольная организация успела проделать
в Кешкенде разрушительную работу. Исчезновение всей
группы или части ее могло означать лишь одно: переход
к открытой политической борьбе. И кто оказались преда-
телями! Лучшие офицеры, штабисты! Достаточно прави-
тельству узнать об этом, как он вверх тормашками поле-
тит со своего поста уездного комиссара. Поручик в свою
очередь все взвесил. «Комиссара сместят, — раздумывал
он, — но кто потребует от меня, чтобы я в уезде навел по-
рядок?» Поручику было безразлично, кто сбежит, кто
останется. Он сознавал, что политическая карьера даш-
наков обречена. Ничего хорошего не ждал он и от боль-
шевиков. Тщательным следствием он решил выявить пре-
ступников и отдать на суд Япона. Заслужить его полное
доверие и бесчинствовать уже ради собственного карма-
на. А что им готовит завтрашний день, пускай задумы-
ваются те, чей карман оттягивает благородный металл.
Япон пристально смотрел поручику в глаза. Хотя и ни
70
слова не было произнесено, но поручик прочел во взгляде
Япона: «Осмелишься ли ты, поручик Тачат, отправить
без моего ведома какое-либо донесение в Ереван?» Пору-
чик шелкиул каблуками, что означало: «Помимо своих
прямых служебных обязанностей, я ни о чем таком и не
помышлял, ваше превосходительство».
Япон потряс колокольчиком. Вошел адъютант, затем
писарь. Япон приказал писарю отойти к стене, а адъютан-
ту— обезоружить писаря. Когда поручик и адъютант вы-
шли из кабинета, Япон вытащил из кобуры свой маузер
и, не сводя глаз с писаря, положил его на стол.
С того дня поручик Тачат стал самым доверенным ли-
цом Япона. В любое время дня ему дано было право яв-
ляться к комиссару как в дом, так и в штаб.
— Ваше превосходительство, если предатели остави-
ли в Кешкенде своего человека, у них, безусловно, дол-
жен быть связной. Им может оказаться женщина, муж-
чина, ребенок, богач, бедняк. Позвольте мне действовать
свободно.
— Действуй, — разрешил Япон.
За считанные дни Тачату удалось выяснить, кто по-
следним видел беглецов Сагата, Левона и Вароса. Ему
донесли, что накануне их побега в конюшню заходил
Сето, а позже его видели на том берегу Арпы.
— Хоть из-под земли, но найти и доставить сюда
Сето, — приказал поручик.
Сето явился. Он был бледен и грустен. На его хлами-
де был нашит какой-то нелепый карман. «Только у бедня-
ка может быть такой бездонный карман», — подумалось
поручику. Он лично обыскал его, нащупал и вынул из
кармана серебряную монету, бросил ее на стол.
— Сето, тебя когда-нибудь проводили сквозь строй?
— Да, ваше благородие.
— Мы вынуждены снова повторить экзекуцию.
— Я не выдержу, господин поручик...
Сето не поинтересовался, за какие грехи собираются
подвергнуть его жестокому наказанию. Он считал, что,
раз бьют, значит, так надо. Солдаты избаловались, бегут
из гарнизона. Нужно ведь для острастки кого-то нака-
зать? Вот и накажут его.
— Сето, уездный комиссар лично видел тебя возле ко-
нюшни, где ты разговаривал с Варосом,— начал Тачат,—
71
Л уездному комиссару нетрудно было догадаться, о чем
вы говорили...
О бегстве Вароса Сето уже было известно. Но он по-
своему объяснил себе его побег: «Варос убежал, чтобы
засеять свой надел...» И жалел Вароса, уверенный, что
семенное зерно так и останется незасеянным.
— Ваше благородие, Варос попросил меня передать
Сагату и Левону две голубые бусины.
Тачат оживился. Он не представлял себе, что даже та-
кой идиот, как Сето, в первую же минуту допроса может
сообщить столь важные сведения.
— А дальше, дальше? — подбодрил он Сето.—Это
нам 1гзвестно. Ты скажи-, где нашел Левона и Сагага ио
чем вы говорили? Чем они отблагодарили тебя? В какую
сторону побежали? ..
Сето выложил все как есть, только вот куда сбежа-
ли, этого он не знал. Поручик то угрожал ему, то улещи-
вал, хотя и в душе был уверен, что вряд ли такой хитрю-
га, как Варос, мог бы этому болвану доверить большее.
Он решил поменять характер допроса.
— Сето, где живут родные Вароса?
— Родных у него нет, ваше благородие.
— Жена, дети?
— Никого.
— С кем он был связан? Кто чаще всего наведывался
к нему? В конце концов, любил ли он кого-нибудь?
— Да, ваше благородие, он хотел жениться на вдове
Арташа.
Это также было интересным сведением, которое при-
влекло внимание поручика.
До самого рассвета он допрашивал Сето. Мучил до са-
мого рассвета, но так ничего и не добился. Устав от до-
проса, он сунул маузер в кобуру и вызвал стражника:
— Увести В' тюрьму...
Конвоиры вывели Сето. Поручик подошел к койке и
как был, в мундире и сапогах, рухнул на нее.
Забрезжило утро. Тени незаметно угасали. Тишина
была нарушена окриком Сого:
— Рассвело, а вы еще дрыхнете! Зима на носу..-
опять будете печься о хлебе... дармоеды! Вставайте!..
По утрам в Кешкенде первым просыпался Сого и бу-
дил батраков.
Сето под конвоем вели в карцер. Увидев Сого, он
72
вдруг сорвался с места и, не обращая внимания на окри-
ки конвоиров, кинулся к нему:
— Христом-богом молю, ага, спаси меня?
Конвоиры, запыхавшись, подбежали, встали в двух
шагах от Сого.
— Что случилось, Сето? Кто это такие?
— ЛАеня в тюрьму ведут, ага.
— Ты совершил кражу?
— Нет, нет, ага-джан! Монету ты сам мне подарил.
— Ты потерял ее?
— Нет, ага-джан! Варос обещал мне продать волоху
на-трехн, если я две бусины от сглаза передам Сагату н
Левону. Я отнес и отдал. Из-за этого меня хотят прове-
сти через строй, ага-джан. Спаси меня, я до конца своей
жизни буду батрачить на тебя...
Сого повернулся к конвою:
— Кто его допрашивал?
— Поручик Тачат.
Все сгрудились поодаль и слушали.
— Займитесь делом, прочь отсюда? — накричал Сого
на них. — А вы ведите меня к поручику, — обратился он
к конвою.
Поручик разлепил глаза, огляделся. В центре комна-
ты стоял Сого.
— Доброе утро. Вставай, поговорить надо.
Поручик встал с койки, неспешно одернул мундир, не
обращая внимания на присутствие Сого, перекинул поло-
тенце через плечо, собираясь выйти из комнаты, как Сого
заслонил дверь:
— Господин поручик, ты должен бы знать меня, я —
Сого. За что ты хочешь бросить моего слугу Сето в тюрь-
му?
— Сето? .. Какого еще Сето? .. Ах, да, того самого
Сето!.. На что тебе этот трус и бездельник?
— Он'трус среди вас. В горах ему равных нет.
— Если отпущу твоего молодца, что мне за это будет?
— Оказывается, ты умный человек. — Сого вынул из
кармана и бросил на стол несколько золотых монет.—
Бери.
Поручик прекрасно знал, что торговаться с Сого бес-
смысленно: цену товара тот называет сам. Поручик не-
брежно сгреб деньги со стола, прихватив заодно и сере-
бряную монету Сето.
73
Вышел Сого во двор и наорал на стоящего понурив
голову Сето:
— Айда домой! Сукин сын...
Следующей допрашивали вдову Лрташа Арпик. Кон-
воир прошел вперед, толкнул дверь и пропустил ее. По-
бледнев, вдова еще с порога увидела поручика, и мороз
пробрал се.
— Входи, сестрица, входи, — любезно пригласил по-
ручик.— Садись, душа моя, садись. — Вдова молча се-
ла.— Нашла кого облюбовать в мужья — негодяя Варо-
са! А он взял да бросил тебя, сбежал.
Вдова пожала плечами.
— Ну, выкладывай, что он тебе напоследок нагово-
рил? Куда драпанул?
Вдова снова пожала плечами:
— Не знаю.
Тачат встал, зашагал по комнате, со всех сторон огля-
дел вдову и снова сел.
— Сколько у тебя детей?
— Один, ваше благородие. Я отправила его в другую
деревню, к моим родителям.'
— Правильно сделала. — Тачат велел конвоиру уве-
сти вдову в карцер. — Пусть посидит, авось ума наберет-
ся, тогда и побеседуем. Не давать ни воды, ни хлеба...
Мало кто знал, что Япон стремится к посту военного
предводителя. Оттуда до поста президента было бы ру-
кой подать. В правительстве сидели люди, которые под-
держивали Япона и всячески поощряли действия кеш-
кендского гарнизона. Но случилось непоправимое: гарни-
зон разваливался, и организаторские способности Япона
могли быть взяты под сомнение. Нужно было любой це-
ной утаить свершившееся и новой мобилизацией попол-
нить гарнизон. Обыски и аресты можно было отнести за
счет усердного исполнения предписаний правительствен-
ной телеграммы.
Допрашивал писаря и телеграфиста уездный комис-
сар лично. Оба долгое время молчали. Первым не выдер-
жал пыток худой, болезненный писарь: после очередных
жестоких побоев он потерял сознание, и в чувство приве-
сти его так и не удалось. Телеграфиста публично расстре-
ляли перед строем. Перед расстрелом Япон произнес про-
странную речь о большевистской опасности и необходи-
мости подъема боевого духа воинов. При этом он ни ело-
74
вом не обмолвился о массовом побеге из боевого гарни-
зона большой группы военнослужащих.
Тачату и без слов стало ясно, что дело о беглецах
нужно закрыть как можно скорее. Поручик был расстро-
ен— ведь это был прямой удар по его карману! Он учи-
нил внезапные обыски, бросил в застенок около тридцати
мужчин и женщин, принудив их откупиться и обрести сво-
боду звонкой монетой. Между дел он совсем позабыл
про вдову Арташа, спохватившись лишь через несколь-
ко дней.
Был поздний час. Дневальный зажег свечу, сунул в
шаид’ал и вышел: поручик приказал ему привести вдову.
Арпик была кожа да кости. Приказам Тачата подчи-
нялась машинально. Она бросила лихорадочный взгляд
на ведро с водой, стоявшее в углу комнаты, и кружку,
блестевшую под свечой на деревянной крышке ведра.
Тачат и сам понимал, что бессмысленно с этой несча-
стной спрашивать за чужое преступление. Если даже Ва-
рос и поделился с ней кое-какими секретами, сейчас они
и гроша ломаного не стоили. Близится час, когда Япон
прикажет: «Хватит, Тачат, брось заниматься смутьянами,
которых уже не воротишь, вернись в свою пехотную роту
и займись учениями». И тогда у пего вряд ли выпадет
возможность посидеть с такой красавицей и чувствовать
себя хозяином положения. Он велел дневальному никого
не впускать, изнутри запер дверь и бросил ключ в кар-
ман.
— Ну, давай поговорим...
— Братец Тачат, вот тебе крест, я ничего не знаю. От-
пусти ты меня. Я за тебя две свечки поставлю, ей-богу.
Тачат подошел, положил руку ей на плечо.
— Братец Тачат, клянусь, я ничего не знаю.
Тачат улыбнулся:
— Встань, выпей воды.
Вдова подошла к ведру, выпила две кружки воды.
Жажды не утолила, по постеснялась выпить еще. Тачат
в ее сторону не смотрел.
— Спасибо тебе, братец Тачат.
— Подойди ко мне.
Вдова заколебалась. Тачат сам подошел к ней. По-
мертвевшая душой Арпик все поняла сразу...
Среди ночи поручик проснулся. Арпик сидела у стола
и беззвучно рыдала. Он вздрогнул, заметив свой маузер
перед ней на столе. Метнулся к столу, взяв оружие, сунул
под подушку и стал одеваться. Потом обратился к вдове:
75
— Встань.
Женщина подчинилась.
— Ступай домой...
Он, открыв дверь, подозвал часового:
— Проводи домой и возвращайся...
Япон установил, сколько бежало из гарнизона, но вида
не подавал, что .это ему известно. Поручику он приказал
держать язык за зубами. Беглецов надо было найти во
что бы то ни стало, пока они не успели улизнуть из уезда.
Среди солдат следовало провести чистку, подозритель-
ных ликвидировать и замести следы в чащобах и уще-
льях.
В штаб был назначен новый писарь, а из Еревана вы-
требован телеграфист. Всем сельским комиссарам был
разослан следующий приказ:
«.. .в уезде объявилась большевистская банда. К ней
примкнули несколько солдат и офицеров гарнизона. При-
казываю всеми способами выявить их и доложить об этом
в штаб...»
При гарнизоне был создан верховой карательный от-
ряд. Отряд был снабжен винтовками, лошадьми и зна-
чительным количеством продовольствия. Командиром ка-
рателей был назначен один из верных телохранителей
Япона.
Япон из штаба вернулся домой поздно вечером. Маг-
да ждала его. Магда опять принялась за свое: мол, Кеш-
кенд — опасное место, а солдаты — дряхлые мулы — и
умолкла лишь тогда, когда Япон заорал:
— Хватит!.. Не вмешивайся в мои дела...
• Магда, обиженная, скрылась в спальне. Спустя немно-
го времени Япон потушил свечу и последовал за женой.
Но ему ие суждено было спокойно заснуть. Дневальный
доложил, что просит приема Джейн. Магда торопливо на-
кинула халат и вышла в коридор. Американка выглядела
очень испуганной.
— Что с вами, Джейн? .. Входите, ради бога...
Магда провела ее в гостиную. Джейн попросила воды,
выпила. Япон уже успел одеться и вышел к ним. Джейн
сразу же обратилась к нему:
— Господин комиссар, я не позволю, чтобы ваши сол-
даты врывались в дом, стаскивали бы с постели женщин и
шарили под кроватью в поисках каких-то беглецов. Если
76
вы немедленно не примете меры, я буду вынуждена
уехать из уезда.
Япон оторопел.
— Узнай-ка, кто ее обидел, — сказал он жене. — Ска-
жи, что, кто бы ни оказался этот негодяй, он будет строго
наказан.
Джейн сказала, что после отъезда Овика она перебра-
лась к Шушан. Там ей было хорошо. Сегодня вечепом
вдруг в дом ворвался Мурад со своими молодчиками. Пса
во дворе он пристрелил. Не обращая внимания на при-
сутствие иностранки, он вломился в спальню и перевер-
нул все вверх дном. Его подручные сейчас ворошат дом,
а сам ЛАурад допрашивает Шушан.
Джейн успела еще заметить, что побег Овика, Сагата
и Левона ее так же испугал, как и поведение Мурада. Ей
вообразилось, что она попала в логово большевш ов.
— Пока Мурад искал в домике Овика, я не вмешива-
лась,— продолжала Джейн. — Но хамское обращение
сына Сого с женщиной возмутило меня до глубины души.
Я прошу вашего вмешатепьства, господин комиссар.
— Опять этот негодяй, — сказала Магда. — Понятно,
что он ищет в том ломе.
— Спроси Джейн,— перебил ее Япон, — почему она
перебралась к Шушан? Этот ее недальновидный шаг бу-
дет отмечен американским представительством.
Магда перевела слова мужа п добавила от себя:
— Если не хотите жить одна, можете на время посе-
литься у нас, мы вам выделим комнату.
— Благодарю, — взволнованно ответила Джейн.— Вы
очень добры. Но позвольте заметить, что в эту минуту я
прошу у вас не политического убежища, а покровитель-
ства несчастной девушке.
— Она права,— сказала Магда’—Той бедняжке нуж-
но помочь.
— А1ерзавцы! — неизвестно кого имея в виду, рявкнул
•Япон и встал.
Джейн собралась уйти.
— А вы куда? — забеспокоилась А1агда.— Ради бога,
оставайтесь у нас.
— Я бы охотно это сделала, — ответила американ-
ка,— но как мне оставить девушку одну? Я ведь миссио-
нерка н дала обет: всегда приходить на помощь челове-
ку, попавшему в беду, независимо от его политическп.х
убеждений. А Сюзан не состоит ни в одной политической
партии. Это наивная девушка, которая имела несчастье
77
родиться в семье большевика и любить приятного ей че-
ловека.
Выслушав ее, Япон строго ответил:
— Магда, скажи ей, что я не прошу ее оставаться, я
требую, чтобы она впредь не входила в тот подозритель-
ный дом. Сегодня она останется у нас, а завтра, если не
захочет жить с нами, пусть вернется в свою комнату.
Зрелище, которое предстало глазам Япоиа, превзошло
все его ожидания. Солдаты Мурада разворошили все, до
чего дотянулись их руки. Бесчинство продолжалось.
В спальне Мурад допрашивал Шушан. Девушка была в
ночной сорочке. Мурад не позволил ей даже одеться. Вы-
яснив, что накануне бегства Овик побывал в доме инже-
нера, Мурад пришел в бессильную ярость. Он готов был
уничтожить, растоптать Шушан.
— Говори, куда делся этот большевистский холуй?
Признавайся, или я тебя сейчас...
Шушан со слезами на глазах умоляла поверить, что
ей ничего не известно, просила не сквернословить. Му-
рад, казалось, не слышал. Ему хотелось терзать девушку,
и он ее терзал.
— Что здесь происходит? — загремел голос Япона,
едва он вошел.
Мурад быстро вскочил с места, встал навытяжку:
— Ваше превосходительство...
— Молчать!—перебил его Япон.— Прекратить обыск.
Уж кому-кому, а Япону было известно, до чего бес-
смысленно искать Овика под кроватью Шушан. Он велел
Мураду выйти и представить докладную о том, по какому
праву он осмелился сделать обыск без комиссарской
санкции. Один-едннственный визит Сого в штаб все бы
расставил по местам, и потому Мурад знал цену такой
докладной. Он был раздосадован лишь тем, что его ли-
шили радости мучить свою жертву. Выругав про себя
Япона, он ушел. Япон откозырял Шушан и тоже хотел
было выйти, как Шушан спросила:
— Ваше превосходительство, вы ничего не хотите ска-
зать мне. Чем все это кончится?
— Одевайтесь, — резко сказал Япон. — Я не привык
разговаривать с раздетыми женщинами.
Шушан встала, быстро нашла халат, надела его.
— В подобных ситуациях могло случиться хуже,--
сказал Япон. — Лично вы, барышня, хотели воспользо-
78
ваться покровительством Джейн, но это может плохо кон-
читься для американки.
— Это правда, господин комиссар. Но в чем моя
вина?
— Ваша связь с Овиком.
— Ваше превосходительство, дня три тому назад вы
были связаны с Овиком служебными отношениями и до-
веряли ему. Неужели моя любовь к этому честнейшему
человеку может считаться преступлением? Мне кажется,
что любовь, как и достоинство и гордость, не должна счи-
таться опасным политическим явлением. С вашей женой
и дочерью никогда Овик не стал бы обращаться так, как
ваши люди — со мной.
Япон слушал ее и внимательно рассматривал. Перед
ним стояла девушка редкой красоты.
— Барышня, я не скрываю, мне жалко вас, — отве-
тил он. — Поступок вашего отца и побег Овика прину-
ждают меня держать вас под надзором, но уверяю вас,
никто не посмеет посягнуть на вашу честь. Прощайте...
До сих пор Япону легко удавалось разгадывать на-
мерения противника. За эту способность Япона считали
неуязвимым. Но по какой причине большевистская груп-
пировка так внезапно покинула Кешкенд, не могли бы
объяснить ни Япон, ни ведущий расследование поручик.
Соображения Япона о том, что группировка перейдет
к открытой политической борьбе, не удивили бы никого,
оно и так было ясно. Эта борьба имела бы важное так-
тическое значение в подготовке всеобщего восстания в
Армении. А то, что группировка скрылась согласно тай-
ной инструкции Армревкома, было Япону невдомек.
Дашнакская партия сосредоточила значительные силы
в уездах севанского бассейна. Они всячески силились за-
душить на местах вспышки недовольства, любой ценой
помешать большевикам поддерживать связи с частями
Одиннадцатой русской армии, расквартированной в
Казахе и Агстефе. Армревком принял решение еще
Раз попытаться поднять на ноги революционные силы
1 окчи, Нор-Баязета, Дилижаиа и Каравансарая. По-
мешать мог гарнизон Кешкенда. Необходимо было
любой ценой воспрепятствовать переходу гарнизона к
1 окче.
Большевистская подпольная группировка скрылась из
Кешкенда в двух направлениях. Конный отряд в составе
79
тридцати человек, возглавляемый Левоном, стремительно
проскакал по горным тропам около пятидесяти километ-
ров и остановился в назначенном пункте. Пехотинцы,
с ними Овик и Сагат, добрались до места лишь вечером
следующего дня. Отряды соединились на лесистом плато.
Овика первым встретил Варос. С пог до головы конюх
был во всем новом. На голове его красовалась широко-
полая шляпа, которая, как зонтом, укрывала его. На ра-
достях он болтал без умолку:
— Я знал, что вы быстрее птиц прилетите. У меня все
в порядке. Когда начнут делить землю, пожалуйста, я
служил большевикам. И черного коня Мурада сам увел.
Черт с ним, с конем, продам, как только кончится война.
Вот только трубку жаль, потерял.
Овик представил, до чего тот должен быть огорчен
потерей трубки. Он пообещал ему после победы пода-
рить отличную трубку. К ним подошли Сагат и Левон,
и разговор был прерван. Друзья уселись под деревом.
Солдаты приводили в порядок свою одежду, чистили ору-
жие. Кашевар разводил огонь, готовил ужин. Местность
эта была далеко от населенных пунктов, крестьяне тут
редко показывались, забредали, изредка за хворостом в
редкий перелесок на склоне. И все же дозорные были
расставлены. Отряды разбили бивак на плато. Ни разу
раньше Овик не видел своих товарищей такими весе-
лыми.
После непродолжительного отдыха он приказал всем
собраться. Уселись кругом, кому как было’удобно. Овик,
Сагат и Левон остались в центре круга.
— Товарищи...
Это был голос Овика. В Кешкендском уезде это слово
произносилось громко и свободно впервые. Солдаты за-
хлопали. Овик поднял руку. Воцарилось молчание.
— Товарищи, в эту минуту в Вайоц дзоре зарождает-
ся новая власть — власть Советов. Мы — основополож-
ники этой власти и ее боевой отряд.
Солдаты радостно потрясали винтовками, подбрасы-
вали вверх шапки. Овик снова попросил тишины.
— Товарищи, позвольте зачитать приказ Армрев-
кома.
Овик вынул из кармана довольно-таки смятую бумаж-
ку, которая свободно могла бы уместиться в форменную
пуговицу гимнастерки, осторожно разгладил ее и зачи-
тал приказ, написанный крошечными буквами:
80
— «Подпольному большевистскому комитету Кеш-
кенда.
По всей Армении готовится всеобщее восстание. Ьез
промедления скрыться из гарнизона, поднять народ и не
допустить перехода кешкендских гарнизонных подразде-
лений к Гокче. Командиром боевого отряда назначается
Овик Тирании, комиссаром — Сагател Сагателян. ..»
Слово попросил Сагат.
— Товарищи» нас мало, — сказал он. — Оружия и
продовольствия не хватает, но мы — солдаты революции!
Только вера в победу и революционная дисциплина могут
гарантировать успех. Впереди нас ждут кровопролитные
бон. Любой ценой, ценой собственной крови и жизни мы
должны выполнить приказ Армревкома...
Решено было разделиться на три группы. Первая
группа под предводительством Левопа должна была по-
ходом пройти по всем восточным-селениям Вайоц дзора,
поднять народ против местных властей и создать впе-
чатление большого действующего боевого отряда. Им
выделили лучших скакунов. Вторая, численностью около
тридцати человек, возглавляемая Сагатом, получила за-
дание штурмовать все пограничные дозорные пункты, за-
вербовать желающих и отправить в Кешкенд ложное
донесение о передвижении отряда. Третья группа, под
командованием Овика, должна была ликвидировать даш-
накские силы в Мартиросе и Султанбеке и обсспечшь
тыл боевого отряда.
На рассвете плато опустело. I Пткто не смог бы ска-
зать, в каком направлении и с какой скоростью скрылись
боевые группы.
Мартирос, как и большинство сел Вайоц /пора, был
расположен на возвышенное!и и по числу курящихся
дымов превосходил все окрестные лергвпн С вогюкл
село окаймляли нагие высокие скалы, а с ынацл — ргд
кая цепь гор, которые, то громоздясь друг пл цр\т < ю
разбиваясь ущельями, примыкали к Вардгпиггкому хреП
ТУ- Весь край был удивительно рас ши чей, удиви н'льщ»
красив. По дну ущелья Аеигшапи, прямо под пешки
лещ ым храмом, высеченным в скале, бежал прсирлчныА
РУчеи мимо Мартироса, скатывался и I Innin чу, \pcin
Дзор, спеша смешать свой говорок < рокошм Лрпы i к ю
иыиУкрашали многочисленные родники, oiinMcnniiu» б\Д
нои зеленью.
HI
В этих краях вознаграждался труд и земледельца и
скотовода. Но щедростью природы крестьяне пользова-
лись с оглядкой, ‘зато вволю хозяйничали в горах' бан-
диты, а в селах — богатые землевладельцы. Несмотря на
свой строптивый нрав и уходящую в глубь веков склон-
ность к анархии, жители Мартироса были людьми не-
злопамятными и справедливыми, как и их природа.
По соседству с Мартиросом находится село Пашалу.
В решающие моменты все жители его приходили на по-
мощь мартиросцам. Интересы у крестьян были общие,
и обе деревни тяготели к большевикам.
В Мартиросе стояло одно из караульных подразде-
лений кешкендского гарнизона. Это был карательный
отряд из двадцати пяти человек для быстрого подавле-
ния возникших на местах бунтов. Командиром отряда
был один из бывших телохранителей Япона, лютый чело-
век по фамилии Вохнушян.
В сумерках красный отряд объехал село и укрылся
в ущелье Аствацацн. После получасового отдыха Овик
уединился с десятниками. Они обсуждали варианты на-
падения, когда к ним подошел Варос.
— В Мартирос пока не входите. Я отправлюсь туда
и вернусь, подождите меня. Мой племянник служит у
Вохнушяна. Попробую уговорить его помочь нам.
Варос поделился с ними своей задумкой. Один из
десятников сразу же одобрил предложение Вароса.
— Я возьму еще кого-нибудь, и проводим его...
Овик ответил не сразу.
— Есть ли у вас в Мартиросе другие знакомые?
— Тысяцкий, — ответил Варос.
— Что он за человек?
— В восемнадцатом отказался служить Япону...
И еще одного знаю — Левона. Тот камнем сломал ребро
помощнику Япона, прогнал из села.
Провожали Вароса трое солдат, хорошо знакомых
с местностью...
Было уже за полночь, когда двое подошли к краю
обрыва. Один из них свистнул. Снизу раздался ответный
свист. По склону стал подниматься отряд Овика. В кро-
мешной тьме люди были похожи на блуждающих при-
зраков. Они быстро вошли в деревню и по пустынным
улицам направились к казарме. Здание было оцеплено.
82
В казарму вошел Овик в сопровождении восьми сол-
дат. Освещали себе дорогу «летучими мышами». Кара-
тели спали.
— Подъем! — крикнул Овик.
Его крик подхватили остальные восемь бойцов. По-
слышались щелчки затворов. Над головами спящих точно
раздался пушечный залп. Солдаты вскочили со своих
убогих постелей. Подштанники на них были рваные, ла-
таные. Тюфяками им служили мешки, набитые соломой,
а вместо одеял укрывались своими потрепанными шине-
лями. Увидев вооруженных людей и не признав в них
еще пи своих, ни врагов,- они обалдело таращились на
пришельцев. Им и в голову не пришло кинуться к своим
винтовкам, — впрочем, зря, потому что затворов на них
не обнаружили бы.
Казарма была просторной. На широкой тахте у сте-
ны лежал какой-то худощавый человек лет сорока с ко-
ротко подстриженной бородкой. Это был сам Вохнушян.
По приказанию Япона он ночевал в казарме, чтобы ли-
шить солдат возможности даже в ночное время обме-
ниваться мыслями. Вохнушян вскочил, свесил с тахты
ноги и уставился на пришельцев.
— Не смотрите на нас как на врагов, — заговорил
Овик. — Ради бога. Просто сегодня в ночной тьме взо-
шло солнце. Солдат не имеет права' так долго спать.
Вооруженное восстание!..
Вохнушян с удивительным проворством надел штаны.
Овик заметил, как серебристо блеснул в его руке револь-
вер, и тут же Варос бросился к Вохнушяну. Со словами:
«А ты, оказывается, смельчак» — он отнял оружие и
фыркнул.
Бандиты! — закричал Вохнушян. — Эй, солдаты,
что вы носом клюете, к оружию, живо! Это предатели!
Они продали нашу независимость... К оружию!..
Никто не тронулся с места. Все уже заметили, что
затворов на винтовках нет, да и большинство из них не
желали кровопролития.
Овик сделал несколько шагов к Вохнушяну и сказал
с нескрываемой ненавистью:
Ты бы выстрелил, я не сомневаюсь. Для тебя
Убить человека — пустяк. — Он повернулся к солдатам.
Некая внутренняя сила преобразила его. Глаза метали
искры, в них были несгибаемая воля и твердость. —
И вас спрашиваю, кто станет утверждать, что мы обрели
Раи, а кишащие вокруг нас интервенты — наши ангелы-
83
хранители? Месяц назад в Киликии, как солнца, ждали
французов, а посыпался град. В восемнадцатом Англия
одной рукой вручала дашнакской партии мандат неза-
висимости, а другой — продавала Зангезур мусаватистам.
На кого вы уповаете? Великие государства порой оши-
баются, но при этом теряют лишь клочок земли. Но
мы... Еще один легкомысленный шаг. и все мы полетим
вверх тормашками.
Овик прошелся между нарами. На Вохнушяна жалко
было смотреть. Он со страхом ждал, когда Овик подой-
дет к нему. Но Овик не обращал на него внимания. Он
нагнулся, ухватился за уголок чьего-то тюфяка и потряс
им. С тюфяка поднялась пыль.
— Вот какой жизни желают они вам, — сказал он и
отшвырнул тюфяк. — На протяжении веков мы вымали-
вали жалкое подаяние у европейских государств, а турец-
ких султанов они всячески ублажали. Почему? Султа-
ны— божьи избранники?. Нет. Потому что они варвары.
Ничего не сумев создать за всю свою историю, они лишь
сжигали, уничтожали лучшие достижения цивилизации.
Потому что Турция нужна была европейским государ-
ствам как оплот против России. А что мы имеем среди
своих? Чем Сого лучше аскера? Он нас медленно умерщ-
вляет, обращая наш труд в золото. Мы обрели свою поте-
рянную родину и принесли ее вам. Принесли несгибае-
мую силу русской революции*. Мы пришли с миром и
справедливостью. Тот, кто хочет быть с нами, кто ктя-
нется высоко держать знамя революции, пусть скажет:
«Да здравствует революция!», возьмет винтовку и станет
вправо. Те. кто не уверен в своем выборе, пусть без ору-
жия отойдут влево. Мы гарантируем им жизнь. Кто пер-
вый? ..
— Я, — вскочил с места худой, долговязый парены —
Мой отец погиб в Баку, в восемнадцатом году. Да здрав-
ствует революция? ,
Он взял винтовку, встал вправо. За ним последовали
еще двое. Затем казарма наполнилась радостными воз-
гласами:
— Да здравствует революция!..
На нарах продолжал сидеть один Вохнушян. Он
с ужасом следил за происходящим и вдруг кинулся Ови-
ку в ноги:
— Хрпстом-богом прошу, не убивайте... Простите...
Овик обратился к одному из десятников:
— Уведите. /Меру наказания решит ревком.
84
Варос вытряхнул содержимое большого вещмешка, из
него выпали с лязгом па пол винтовочные затворы.
— Ну, давайте разбирайте...
Группы в два-три человека патрулировали деревен-
ские улицы. Овик ушел в сопровождении нескольких сол-
дат. Первая победа воодушевила его. Он легко л твердо
ступал по земле. Из-за каждого угла ему грозила смерть,
но’ в лицо ей он смотрел с чувством исполняемого долга.
Желтоватый свет был как бы в квадратной раме на-
вешен на степу. Это было окно сельского дашнакского
комиссара. За ним раздавался шум: кричала женщина,
н крик ее напоминал бренчание п.устых бутылок, перево-
зимых на телеге. Женщину обнаружили в канцелярии
два солдата, поставленных часовыми, которым велено
было никого не впускать и не выпускать. Выполняя в точ-
ности приказ, они и женщину оттуда не выпускали.
В помещение вошла группа Овика. На столе горела
лампа, по стенам были развешаны инструкции и инфор-
мационные листки, в которых дашнакское правительство
сообщало о политических событиях. Выяснять личность
женщины было излишне, это и так было понятно: в одной
руке держала женщина веник, в другой — ведро.
— Черт возьми, неужели вы пе можете говорить спо-
койно? — рассердился Овик на уборщицу.
— Ваше благородие, им не вдолбишь, — показала она
Бейтсом на солдат. — Я пришла вечером убрать канце-
лярию. У нашего часового, да хранит его бог, есть одна
корова и дом полон ртов. Он сказал мне: Амест, наша
корова пропала, ты покарауль за меня, я пойду поищу
Во что, Амест, — перебил ее Овик, — ступай-ка’
домой. Позже придешь, уберешь здесь, как обычно, и
оооще веди себя соответственно своему имени. (Амест
ведь означает «скромница»!)
* орщица, благословляя его, ушла.
лзпгЛ*40 еЩе спало- Слились горы и черное небо. Вайоц
рвэтт час освещался крохотным язычком пламени.
гл ап РаСС канцелярия уже была битком набита кре-
стьянами. Овик был краток:
нутся H- ~vHO вооРУжаться. Трое из моих людей оста-
поряжениям °УДете де1”,ств°вать соответственно их рас-
В ту же ночь отряд выехал из села.
85
Сагат со своим малочисленным отрядом двинулся к
Султанбеку, который был одним из отдаленных сел
В а иоц дзора.
Здесь была расквартирована конница Шамиля Зан-
гезурца, численностью в двести пятьдесят человек. Был
Шамиль рослый, здоровый, лет сорока девяти. В уезде
он прославился своими многочисленными подвигами. Он.
охранял от нашествия османских войск северо-восточные
границы Вайоц дзора.
— Опасное предприятие, — сказал один из солдат. —
Послушайтесь меня, на Шамиля нужно идти всем бое-
вым отрядом.
— У боевого отряда более важное задание, — возра-
зил Сагат. — Если суждено победить, то я одолею его и
с двадцатью солдатами. А если не суждено... Нет, отсту-
пать мы не должны...
Они пустились в путь утром, до места добрались
в полдень. Остановились в окрестностях села. В горах
нашли пастуха. Сагат расспросил его и выяснил, что
Шамиль с двадцатью конниками сегодня утром отпра-
вился в Алмалу и пастух это видел собственными гла-
зами. Он даже выпросил у них газету на раскурку.
Сагат поблагодарил пастуха, и отряд взял направле-
ние на Алмалу. Ехали они горами. До села добрались
ночью. Отряд укрылся на подступах к селу, а Сагат в со-
провождении двух солдат проник в село. Кто-кто, а мест-
ные жители были наслышаны про Сагата. «Гроза банди-
тов»— так называли его. Вокруг его имени ходили
легенды. Для того чтобы представиться Сагатом, доста-
точно было иметь перерубленную челюсть.
Необходимо было встретиться с кем-нибудь из жи-
телей села. Бедный крестьянин, увидев неожиданного
гостя с увечным лицом, растерялся:
— Ну как же так... верить ли мне собственным гла-
зам? ..
Сагата впустили в дом. Крестьянин хотел разбудить
жену, чтобы достойно попотчевать дорогого гостя, но
Сагат не позволил. Беседовали они долго. Едва забрез-
жил рассвет, крестьянин поспешил к дому старосты и
крикнул, что ему нужен Шамиль.
— Что тебе нужно от него? — спросил старший сын
старосты. — Шамиль завтракает.
— Э-э... •никто не собирается отнимать у него хлеб.
Мне нужно ему сказать кое-что и уйти.
Крестьянину разрешили пройти в дом. Он вошел и
86
передал Шамилю сложенную вдвое бумагу. Шамиль вы-
тер салфеткой пальцы, взял бумагу, взглянул на пастуха,
на бумагу, задумчиво развернул, прочитал. При чтении
глаза его расширились и лицо вытянулось от удивле-
ния. Он снова глянул на пришельца, еще раз прочитал,
словно бы не веря своим глазам, пригладил усы, волосы,
застегнул пуговицу на вороте гимнастерки.
— Ладно. — только и сказал он.
Пастух глубоко поклонился и вышел.
Солнце заигрывало с прозрачным родником ущелья
Пахадзор. Небо было безоблачным. Природа дышала
маем, пастушьим, цветущим маем. Сагат лежал у род-
ника и глядел в чистое небо. Телохранители курили.
По горной тропинке спускались шагом в Пахадзор
около пятидесяти всадников.
— Черт побери, тот мужик обманул нас.
Сагат выпрямился.
— Мужик нас не обманул. Никто не может в точ-
ности сказать, где у Шамиля люди и сколько их.
— А если он предал нас? ..
Сагат не ответил. Он встал, подбоченился, небрежно
отошел от родника.
Возглавлял отряд сам Шамиль. Они остановились по-
одаль. Шамиль спешился, бросил кому-то поводья и на-
правился к Сагату:
— День добрый...
— Здравствуй... •
Они были давнишними знакомцами. О переходе Са-
гата на сторону большевиков Шамилю было давно изве-
стно. Они недолго, но пристально посмотрели друг другу
в глаза. Сагат слабо улыбнулся и спокойно сказал:
Я пришел к тебе как к другу, Шамиль.
Вижу, — ответил Шамиль. — Явился, чтобы про-
вести большевистскую агитацию.
Мне такое и в голову не приходило. — Сагат при-
щурил глаза, широко улыбнулся. — Допустим, я — боль-
И что? Большевики, по-твоему, разбойники, что
ли Они что, взламывали двери, грабили крестьян? Ты
ерно угадал. Обойдемся и без тебя. В Алекполе наши
Л*ВаДИЛН власть- в Нор-Баязете, Кафане, Гокче идут
лоб идиннадцатая армия стоит у Казаха. Когда пона-
°НП Нам окажУт помощь. Не удивляйся, но слу-
®льшевикам больше всего нужно тебе,
ше не нужны ваши благодеяния.
87
— Дело твое, по и зла нам не чини. Это уже наше
дело.
— Это угроза?
— Отнюдь. Ты храбрый человек, Шамиль. Я и сам не
пз трусливого десятка. Поговорим в открытую. У меня
просьба к тебе. Продолжай свою честную службу, но обе-
щай, что на своих ты не поднимешь оружия.
— Предать гарнизон?
— Мы также были солдатами гарнизона. Партизан-
ские отряды получат приказ не сражаться с вами, но,
если завтра Япон велит тебе спуститься в Пашалу и стре-
лять в крестьян, потому что там каждый второй мятеж-
ник, как ты поступишь?
— Чего ты от меня хочешь?
— Приказа Япона не выполнять. Наших людей, ко-
торые появятся в этих краях с моей доверенностью, не
трогать. Не мешать действиям боевых отрядов. Когда
власть будет в наших руках, а она станет нашей, твои
воинские заслуги и гражданские права будут сохра-.
нены.
— Это пахнет торгом.
— Нет, Шамиль, это услуга. Разве ты не видишь, что
творится вокруг? Османская дивизия, расположившаяся
в Нахичевани, завтра может перейти границу. Дашнак-
ская партия уже бессильна защитить Армению. Наше
спасение в союзе с Россией. Пойми, Шамиль, это наша
судьба. Умирающий народ вновь не воскреснет. Я прошу
тебя во имя нашей истерзанной земли, наших многоты-
сячных сирот, нашей свободы. Это наш последний шанс
выжить.
Он замолчал. Шамиль не мигая смотрел на этого от-
чаянного как вихрь, увечного человека и увидел в его
глазах слезы.
— Хорошо, хорошо, — тихим голосом сказал он и за-
шагал к роднику. Опустился на колени, нагнулся, выпил
воды, сел. Сагат сел рядом с ним.
— Честно говоря, — сказал Шамиль, — я не раз за-,
думывался, чем все это кончится. Со своими двумястами
пятьюдесятью солдатами я буду воевать до последней
капли крови. Но разве в этом наше спасение? — Он по-
молчал и вдруг неожиданно спросил: — Чем еше могу
помочь?
Лино Сагата просветлело.
— Спасибо тебе, Шамиль.
Шамиль встал. Сагат за ним. Они отошли от родника
88
на несколько шагов, остановились в нерешительности,
не зная, как расстаться.
— Я ночью отправлю в ущелье Пахадзор десять че-
ловек. Опп приведут с собой тридцать лошадей. Это на-
дежные люди. Возьми их к себе в отряд. Удачи тебе.
— Спасибо, брат...
Губы Сагата искривились от радостной улыбки. Оп
пожал руку Шамилю.
Варос с несколькими солдатами вошел в маленькую
деревушку. Был поздний час. Опп двинулись прямо к
единственной деревенской лавочке, постучали в окно.
Стук, должно быть, показался лавочнику зловещим. От-
зываться он не спешил.
— Кто там? — наконец боязливо спросили изнутри.
— Открывай, — приказал Варос.
— Никого дома нет.
— Вот как? .. А ты кто?
— Кто вам нужен?
— Хозяин лавки.
— Это я.
— Послушай, как нам, не видя тебя, убедиться, ты
ли это пли нет? Открой же.
— Ив полночь нет покоя. Что вам нужно?
— Курево.
— Да... я понял, что у вас на уме. Какой еще та-
бак?.. Бандиты! Грабители! Я вам покажу!.. Жена, неси
винтовку!..
Пока лавочник шумел, дверь была взломана. Воору-
женная группа ворвалась. Лавочник упал па колени пе-
ред входом:
— Ради бога, не входите. Я сам вам дам все, что ни
потребуете.
Варос сгреб в кулак его короткую бороденку и потя-
нул, заставив подняться с пола.
— У тебя есть табак?
— Ай, ац... есть, есть...
Варос еще потянул за бороду:
— Самсун или трапезунд?
— Горе мне... горе...
~~ Скажи домочадцам, пусть принесут лампу.
С выражением ужаса на лице хозяин лавки велел
жене принести лампу. Солдаты вошли в одну из комнат,
где на уродливой стойке из иеструганых досок были раз-
89
ложепы разные товары. Здесь и там стояли ящики, бочки.
Помещение провоняло гнилым рассолом. Варос, который
вообще не переносил лавочников, начал принюхиваться,
что где лежит. Лавочник с облегчением вздохнул, когда
тот приказал:
— Ничего не трогать. Достаньте бумагу и карандаш,
составим опись.
— Побойся бога, на что у меня составлять опись?
Товаров-то кот наплакал: несколько рулонов ситца, соль,
немного спичек. А табак... всегда рады, сейчас при-
несу.
Лавочник вынул из ящика табак и в газетном свертке
передал Варосу. Варос бережно раскрыл сверток, поню-
хал.
— Ух! — с удовольствием вдохнул он и протянул свер-
ток одному из солдат: — Спервоначалу запиши табак.
Затем Варос сам приступил к делу. Он с таким удо-
вольствием переворачивал бочки, шарил в ящиках, что
можно было подумать, он в своей стихни. Обнаружилось
два мешка сухарей. Они явно были с военного склада
Малпшки. Были извлечены на свет и казенная мука, и
спички. Все продукты, а также часть спичек и керосина
были конфискованы.
— Видит бог, муку я из Грузии привез. Это для моих
родных, — молил лавочник.
Варос покосился на него и ничего не сказал. Из сосед-
ней комнаты вытащили еще шесть мешков муки.
Варос сел на стойку, подозвал лавфчника и снова
цапнул за бороду:
— Так ты говоришь, привез из Грузии?
•— Да, дорогой...
— На телеге вез или па спине тащил?
— Вагоном, дорогой... ай-ай-ай!..
— А разве в Грузии нет властей? Или хлеб уже им
не нужен? Ты ограбил военный склад, еще в прошлом
году, под носом у Япона.
— Уноси, братец... Возьми муку себе, а меня от-
пусти.
— А разве в вашем селе нет голодающих людей, раз
утаил ты муку до сегодняшнего дня? Стаканами прода-
ешь... золото собираешь, душегуб?.. Сколько в твоем
доме таких, как ты?
— Трое, дорогой, и все трое прожорливы.
Обыскали амбар. Обнаружили муку из местной пше-
ницы. Ее хватило бы на троих до нового урожая. Соста-
90
вили акт, лавочнику вручили копию. Солдаты стали на-
вьючивать на лошадей конфискованное добро. Двое оста-
лись караулить лавочника, чтобы тот не вздумал поднять
шум; остальные двинулись к дому деревенского священ-
ника.
Поднять с постели Тер-Саака оказалось делом нелег-
ким. Не помог и громкий стук в дверь. Варос сквозь
дверную щель заорал:
— Святой отец, проснись, я муку принес! Эй, святой
отец, вставай!
Тер-Саак наконец подошел к двери.
— Что за мука в полночь? Кто ты, откуда взялся?
— Я из Кешкенда, святой отец. Уездный комиссар
послал тебе пятьдесят пудов пшеницы, чтобы ты раздал
пастве. Выйди, дай нам расписку, получи муку.
— Так бы и сказал, благословенный, — ответил поп
и открыл дверь. Солдаты сразу же окружили его. Тер-
Саак завопил от ужаса.
— Цыц! — прикрикнул на него Варос. — Зашумишь,
душу выну из тебя.
Тер-Саак, едва один раз полиставший в жизни Новый
и Ветхий заветы, был редким скрягой.
— Кто вы, что вам нужно? — пролепетал поп.
— Ангелы, — ответил Варос. — С манной небесной
пришли к тебе. Пока я буду щипать твою бороденку, ты
мне скажешь, куда дел муку, предназначенную сиро-
там.
Поп насупился:
Это верно, муку мы собрали. В уезде нашлись
люди, которые помогли нам. Но где видано, чтобы по-
жертвованное божьему храму было бы вытребовано об-
ратно?
Варос схватил за поповскую бороду:
Пожертвованное храму — храмово. Я спрашиваю
про муку, пожертвованную сиротам.
Муку сироты съели. Видит бог, съели.
^тром следующего дня, как мука была получена,
вы сирот через горы отправили в Вагаршапат. Что сде-
лали с мукой?
Знать не знаю... пусти бороду.
— Где утаили муку?
В церкви.
вперёдН°ШЛП в и‘еРковь- — Варос перекрестился. — Иди
91
Тер-Саака повели в церковь. У церковной двери вы-
яснилось. что ключа нет. Варос оставил попа под надзо-
ром солдат, а сам вернулся в поповский дом. Дверь еще
была открыта, он вошел без стука. Попадья спала пра-
ведным сном. Варос разбудил -ее.
— Сестрица, спишь и не снится тебе, что из Кеш-
кенда фургон муки привезли. Батюшка просит ключи,
чтобы сложить мешки в церкви. Давай поживее.
Попадья лишь сейчас заметила отсутствие супруга.
Она поверила пришельцу, перекрестилась, благословила
пославшего муку, поискала ключи, вручила их Варосу.
Церковные двери отперли. Встал Тер-Саак в дверях,
воздел глаза к куполу и воскликнул со слезами в го-
лосе:
— Господи, помоги слуге своему. Лиходеи хотят раз-
грабить твое имущество. Да отсохнут их руки, отнимут-
ся ноги, онемеют языки!
— Господи, этот церковник — порождение сатаны,—
так же гневно воскликнул Варос. — Это у тебя пусть от-
сохнет язык, паскуда, а муку мы все равно заберем!
Солдаты, напуганные проклятиями попа, жались
у двери, не решаясь войти. Варос вошел первым, лишь
тогда солдаты последовали за ним. Через некоторое вре-
мя под крики и проклятья святого отца они вынесли из
церкви шесть мешков муки. Выходя из церкви, Варос
обратил внимание на лакированные штиблеты на ногах
попа. Он перевел глаза на свои видавшие виды трехи
и глубоко вздохнул.
Солдаты тащили мешки, навьючивали на лошадей.
Поп наблюдал за ними из дверей церкви. Варос подошел
к нему: •*
— Башмаки тебе не жмут?
— Почему они должны жать, окаянный?
— Подари ты их мне с просветленным лицом, а?
Поп рассердился не на шутку:
— Сгинь, сатана... Тьфу!
— Да падут все твои проклятия тебе же на голову,—
ответил Варос, еще раз с сожалением бросил взгляд на
штиблеты, вздохнул и приказал: — А ну-ка скинь баш-
маки.
Поп сурово посмотрел на него:
— Разграбили храм, теперь и священника грабите?
Получай... чтоб ты подавился, на!..
Варос взял ботинки в руки.
Солдатам стало неловко за Него.
92
— Варос, не к лицу тебе, а?.. Верни башмаки, не
то пожалуемся на тебя.
Помешкав малость, Варос швырнул штиблеты к но-
гам попа.
— Пошли... — сказал он солдатам.
Отряд Левона вызвал большой переполох в уезде.
Он быстрым маршем прошел через несколько деревень.
Спешно были организованы митинги, Левон сообщал на-
роду о революционных переворотах, происшедших в Ар-
мении. Воспрянули духом крестьяне в дальних горных
селениях, прослышав от редких заезжих из Кешкеида
про творящиеся в мире дела. Из уст в уста, из дома в дом
летела весть:
— Большевики идут...
Многие стали разносить слух, что Ереван уже в ру-
ках большевиков. Революционно настроенные массы во-
одушевились. Готовность разнести устои старого мира до
основания была сильнее, чем это мог даже представить
подпольный комитет.
Карательный отряд Япона ураганом носился с места
на место. Донесения из деревень были противоречивы-
ми. То давали знать, что мятежники в таком-то селе, и
каратели тут же спешили туда. Несолоно хлебавши мча-
лись совсем в другом направлении, получив опять лож-
ный сигнал. В конце концов вожак карателей разослал
агентов по уезду, а сам выбрал местом постоя деревню
Арпа. Об этом стало сразу известно боевому отряду.
— Каков умник! Мы отправим туда десяток людей,
чтобы он не заскучал, — со смехом сказал Овик.
После встречи с Шамилем Сагат успешно выполнил
боевое задание. Оба отряда воссоединились, и число пар-
тизан дошло до двухсот восьмидесяти. К ним охотно при-
соединились те, кто укрывались от службы в дашнакских
гарнизонах. Партизанская группа сформировалась в ба-
тальон, и командиром его был избран Овик. Сагат остал-
ся, как был, комиссаром, а Левон был назначен заме-
стителем командира. Первым делом состоялось заседа-
ние трибунала.
Суд происходил на открытом воздухе.
По приказу Сагата батальон собрался на небольшой
поляне. Солдаты устроились прямо на земле. Седла ло-
шадей служили стульями, большой плоский камень —
93
столом, за которым и устроились Овик, Сагат, Левон и
два десятника. Суд вел Овик.
— Солдаты, — начал он, — любое нарушение револю-
ционной законности рассматривается как антинародный
поступок. Мы должны беречь честь революционного ба-
тальона. Сегодня перед судом предстанет один из наших
боевых товарищей, не скрываю, любимец батальона и
мой хороший друг Варос. Он сделал попытку отнять
у сельского попа башмаки. Об этом письменно пожало-
вался один из солдат.
Варос опустил голову. Кто-то выкрикнул с места:
— И напрасно не отобрал! Разве за это можно судить
человека? Глядите, он ведь босой. Я против суда над
ним...
Овик перебил его:
— Вароса я знаю и люблю, как никто из вас. Мы
пережили с ним в подполье много тревожных дней. Но
что получается? Сегодня нам приглянулись поповские
башмаки, а завтра можем позариться на офицерские
штаны. Мы мародеры или солдаты революции? Мы идем
переделывать мир. Стоило ли кровь проливать, если мы
должны заступить на место жуликов и демагогов?
Один из солдат попросил слова. Он встал, кашлянул,
посмотрел на Вароса, который не поднимал головы, и
сказал:
— Все мы знаем Вароса. Он' служил в конюшне.
Я своими глазами видел, как его измордовал Сого. Каза-
лось, он больше не жилец. Но он выжил, чтобы бороться.
Дел у него еще много впереди. А теперь посмотрим, кто
такой тот поп: негодяй, который крал хлеб у сирот. По-
ступок Вароса несознательный. Я предлагаю разъяснить
ему смысл революционной морали, революционного до-
стоинства. Поставить на вид и ограничиться этим. Это
уже серьезное наказание.
— Верно говорит...
— Отпустите Вароса...
— Верните ему оружие...
Солдаты выкрикивали с мест. Овик воспользовался
моментом.
— Товарищи, командование согласно с вами. Рево-
люционным воспитанием Вароса займется батальонный
комиссар. Варос, забери свое оружие.
Варос встал, ни на кого не глядя, но все увидели, что
он плачет.
Вторым судили Вохнушяна и сельского комиссара из
94
Мартироса, в доме которого были обнаружены винтовки.
Привели обоих четыре конвоира. На Вохнушяне от стра-
ха лица не было. Из бороды был вырван клок: по-види-
мому, кто-то из солдат успел отвести душу. Вохнушян
умоляющими глазами повел по лицам собравшихся и,
как бы напоровшись на стену равнодушия, отвел взгляд
и опустил голову. Комиссар же держался спокойнее. Суд
над ним был скор. Он заявил, что винтовки были полу-
чены им до прибытия карательного отряда Вохнушяна и
он их упрятал, чтобы отвести кровопролитие. Среди сол-
дат оказались свидетели, которые подтвердили, что так
оно и было.
— Тебя оправдываем, но отпустить пока не можем,—
сказал Овик.
— А я и не собираюсь уходить, — ответил сельский
комиссар. — Дайте мне задание, может, я окажусь поле-
зен вам?..
Дело Вохнушяна было долгим. Многие засвидетель-
ствовали, сколько преступлений и убийств он совершил.
Повели его к балке четверо солдат, и немного времени
спустя грянул залп из четырех винтовок.
Всю ночь Япон не мог сомкнуть глаз. Бессонница
была мучительной. Ради осуществления созревающих в
голове планов он был готов пожертвовать всем. Лежал
Япон в кабинете на диване. На маленьком столике ря-
дом с ним постепенно пустел портсигар с английскими
папиросами. Комната освещалась язычком пламени лам-
пы, свисающей с потолка.
За последние месяцы Япон постоянно хандрил. По
малейшему поводу орал на офицеров, оскорблял их. Вы-
ходил из себя особенно в тех случаях, когда люди при-
ходили в штаб с жалобами. Офицеры шепотом сплетни-
чали, будто Япон не ладит с женой, она доводит его свои-
ми просьбами о переезде в Ереван.
Неожиданная перемена в характере Япона имела со-
вершенно иные причины. Никто так чутко не улавливал
подоплеку политических событий, как он. Он прекрасно
сознавал, что государство, созданное дашнакской пар-
тиен, крытая соломой хибара, которая займется от пер-
вой же искры, и красным ливнем смоется, унесется остав-
шаяся от нее горсть золы. Он был твердо убежден в од-
ном спасти Армению может лишь военная диктату-
ра и в глубине души вынашивал мечту о диктаторском
95
троне. Только военная диктатура — иной формы власти
он не признавал, и во главе этой власти ire представлял
никого, кроме себя.
Магда, войдя в кабинет, подошла к мужу, погладила
его, как котенка.
— Я не понимаю тебя, ты стал избегать меня. Если б
ты знал, какие у меня дурные предчувствия! Сатенпк
день ото дня. бледнеет, худеет. От комаров спасенья нет.
А ты и вовсе забыл про пас. Задумывался ли ты о том,
что будет с нами, если большевики захватят Кешкенд?..
Она не успела договорить, как в приемной раздались
шаги.
— Вот тебе на! Какая дерзость! — воскликнула Маг-
да. — Без разрешения входить в приемную. Это кто-то из
твоих офицеров. Распустил ты их...
Она вышла из кабинета. Япон с облегчением вздох-
нул. За дверью раздался чей-то голос:
— Могу я видеть комиссара?
— Он в кабинете, — бросила Магда и удалилась.
Это был штабной писарь.
— Чего тебе? — не дав ему отрапортовать, спросил
Япон.
— Ваше превосходительство, донесение от командира
карательного отряда.
— Читай.
— «Я получил достоверные сведения, что партизан-
ский отряд со всем боевым составом находится в направ-
лении Елпин — Ринда. Спешу выявить и разгромить...»
Япон поморщился, подумал немного и сказал:
— Ладно, что еще?
— Правительственная телеграмма, ваШе превосходи-
тельство.
— Читай.
— «Срочно отправить эскадрон в Гокчу для подав-
ления революционных вспышек...»
Япон вскочил с места:
— Нам только этого не хватало...
О большевистских мятежниках Япон собирал подроб-
ные сведения. Спервоначалу он думал, что их действия —
обычные волнения, с которыми могли бы запросто спра-
виться карательные отряды. Забеспокоился он всерьез,
когда волнения стали носить массовый характер. Он
направлял солдат туда, где обнаруживались следы пар-
96
тизан. Но, случалось, значительная часть солдат назад
не возвращалась или же цозвращались понурые, заявив,
что партизан нигде не обнаружили.
Самой тяжелой оказалась весть о расстреле Вохну-
шяна. Дошла она до него со значительным опозданием.
— Мерзавцы, перебили моих лучших людей. Я шкуру
с них сдеру, брошу собакам... Жив еще Япон!.. Посмо-
трим, чья мать в черное облачится!
Он уже сомневался в способностях командира кара-
тельного отряда, собирался поднять роту, два пехотных
взвода, лично ликвидировать мятежников, но...
Поздно вечером он созвал совещание в штабе. При-
сутствовали все гарнизонные офицеры. Круглое лицо Та-
чата лоснилось от одной ему понятной радости. Мурад,
хмурый, свирепо поводил глазами по сторонам, точно бык,
готовый к бою. Япон был бледен, но держался спокойно.
Пока офицеры, скрипя стульями, рассаживались, он
исподтишка всматривался в их лица, пытаясь опреде-
лить, на кого можно положиться в минуту опасности.
Шум улегся. Он почувствовал на себе выжидательные
взгляды и встал.
— Господа, большевистская Россия своим непотреб-
ным примером совратила малые народы. Азербайджан
охвачен красной лихорадкой. Зараза- перекинулась на
Армению. Вспыхивают бунты. Партизаны средь бела дня
проникают в деревни. Безнаказанными они не останутся.
Я рад, что должен воспользоваться случаем и предста-
вить к правительственным наградам группу ОТЛИЧИВШИХСЯ’
офицеров. Будут пересмотрены чины и повышены в зва-
нии несколько достойных офицеров.
Уж кому-кому, а кадровым офицерам с-фронтовым
опытом не нужно было разъяснять, что такое схватка
с партизанами. Никто из них не спешил высказываться.
•*- Предлагаю эскадрону приступить к боевым дейст-
виям, продолжал Япон, умолчав при этом о сути пра-
вительственного задания. — Мы должны обсудить кан-
дидатуру командира эскадрона. Здесь требуется опыт-
ный офицер.
Мурад с удивлением посмотрел на комиссара и вы-
крикнул с места:
Моя рота подчиняется только мне!
^а’ подтвердил Япон.— Потому что пока коман-
дуешь ты. А когда назначу другого, рота будет выпол-
нять его приказания.
Мурад
встал.
4
В. Арутюнян
97
— Ваше превосходительство... господа офицеры...
Поручите мне подавление мятежа. Я докажу, что мои
кавалеристы храбрецы... Все вы повидали войну. А ведь
и я могу кое-что доказать...
Ои был одержим чувством неутоленной мести. Мо-
мент был подходящим, чтобы разом рассчитаться за на-
несенные ему Овиком, Левоном и Сагатом обиды. Ои еще
и. прикинул, что нет ничего проще, чем таким путем до-
биться себе легкой славы и званий, к которым стремились
все офицеры.
Чутье Япоиу подсказало, что в данном случае лучше
полагаться на классовую ненависть Мурада к револю-
ционерам, чем на военный опыт, который вряд ли при-
годится в беспорядочных столкновениях с партизанами.
Но согласия своего сразу не дал, заставив Мурада чуть ли
не со слезами в глазах упрашивать себя. Кадровые офи-
церы, дорожащие своей репутацией, с облегчением вздох-
нули, избавившись от унизительной опасности схваток со
своими же соотечественниками. Несколько преувеличен-
но они поздравили Мурата с боевым заданием. Тот со-
вершенно ошалел от радости и не переставал твердить,
что расправа с мятежниками — дело чести дашнакского
офицера.
Когда совещание кончилось, Япон велел Мураду
остаться и лишь теперь известил, что следует ему соби-
раться в Гокчу, пообещав, что сразу же по возвращении
он отправит его против заклятых врагов. Они обговори-
ли час выступления эскадрона, что было военной тай-
ной. Япон ври этом дал наспех несколько советов не ню-
хавшему пороха Мураду относительно тактики передви;
жени я.
В мае тучи быстро наползают и окутывают горы. Ме-
жду вершинами вспыхивают молнии, точно стегают би-
чом. Гром гремит с такой силой, что кажется, будто от
гор сейчас останутся одни руины. Грозовые раскаты со-
трясают скалы и ущелья. Содрогаются души людей и
объятых ужасом животных. Под этот вселенский грохот
занималось огнем одинокое дерево, и зеленые ветки его
вспыхивали разом, как свечи.
Островерхие горы Вайоц дзора местами до того вы-
ветрились, что порой на глазах они могли рухнуть, пес-
чаной лавиной сползти в ущелья с адским грохотом.
98
В ненастье в Вайоц дзоре встретишь лишь редкйх пут-
ников. Отколовшиеся от скал обломки могут запросто
подмять прохожих. После ливневых дождей люди выхо-
дят на дороги очищать их от каменных завалов.
Эскадрон Мурада выехал из Кешкенда под покровом
ночи. До восхода солнца они уже доскакали до Кара-
глуха, к дороге, ведущей в Горе. Тут они наконец пере-
вели дух, уверенные, что выехали из опасной зоны. Кон-
ная рота взяла направление к Синей крепости, повыше
которой начинался перевал Селима — самые надежные и
близкие ворота, через которые можно было попасть из
Вайоц дзора па Севан.
Мурад намеревался за утро одолеть перевал, дать
эскадрону передышку на плоскогорье, а вечером въехать
в Севанский уезд. Но ливень сорвал все его планы.
Подъем по крутым опасным поворотам был почти немыс-
лим. Дождевая вода ливневым потоком неслась по скло-
ну, скатывая вниз каменную лавину. Мурад приказал
сделать привал у подножия Синей крепости. Палатки не-
медленно были разбиты. Не успели ездовые разместиться,
как в биваке раздался страшный шум. Мураду показа-
‘ лось, что ливневым потоком заливает лагерь, но тут же
его насторожили винтовочные выстрелы. Ни разу еще не
нюхавший пороха Мурад всполошился. Он почувствовал,
что обстреливают его палатку. Стоявший рядом с ним
офицер, схватившись за грудь, молча повалился на
землю.
Крики солдат, храп лошадей, громовые раскаты — все
смешалось. Мурад выскочил из палатки, что-то заорал,
стал разряжать маузер в воздух. В биваке начался не-
вообразимый переполох, каждый, кто как мог, спасал
свою голову. Люди сшибались, падали, топтали друг дру-
га, ни на кого не обращая внимания. Кто-то сбил Му-
рада с йог, он упал, ушибся о камень, почувствовав
страшную боль. Затем через пего перепрыгнула лошадь
с всадником, сильно лягнув его. Он понял, что промед-
ление кончится смертью. Собрав остатки сил, Мурад
кое-как дополз к реке и скользнул в воду. Поток подхва-
тил его и все дальше и дальше уносил от проклятой сто-
янки. Неимоверным усилием, цепляясь за прибрежные
камни, он выкарабкался из воды и, обессиленный, рас-
нулся на земле. Поток унес его не так далеко, как ему
казалось, и до его угасающего сознания дошли леде-
щие душу раскаты партизанского «ура».
99
Дождь прекратился, небо очистилось, взошло солнце.
Солнце было кроваво-красным. Залитое солнечным све- ч
том зрелпше ночного боя было жутким. Повсюду валя-
лись трупы, убитые лошади, раненые молили о милосер-
дии.
Овик обошел поле боя. Он приказал собрать ране-
ных, захоронить убитых. Партизаны все делали молча,
никто и слова не обронил. Один из десятников подошел
к Сагату:
— Что делать с пленными?
— Сколько их?
1 — Пятьдесят два человека.
Сагат с Овиком подошли к пленным. Оба выглядели
подавленными, мрачными, точно за минуту состарившись
на десять лет. Разглядывая пленных, они пристально
всматривались в них, как будто пытаясь опознать каж-
дого.
— Товарищ командир, среди пленных есть раненые,—
напомнил десятник'.
Овик смолчал. Снова прошелся перед строем и оста-
новился.
— Мы несем вам землю и равенство, а вы пришли *
убить нас, — заговорил наконец Сагат. — Чей приказ вы
выполняете? Беспутного пса Сого? .. Разойдитесь по до-
мам и образумьтесь...
Пленные с недоумением уставились иа него, не веря
собственным ушам.
— Убирайтесь! — заорал Сагат.
Пленные не стали мешкать, обретя нечаянную свобо-
ду. Сагат и Овик стояли и смотрели им вслед до тех пор,
пока не скрылся последний человек. Тут к ним подошел
Левон.
— Улизнул, живым улизнул из наших рук, и никаких
следов...
Тяжелораненых собрали в одной палатке. Их было
больше сорока. После недолгого совещания их судьба
была также решена: партизаны развезли раненых по
окрестным селам, обеспечив им там уход.
Трофеи оказались внушительными: сто сорок винто-
вок, две пушки, большое количество патронов, девяносто
лошадей, не считая разбежавшихся, за которыми отря-
дили людей.
, — Трофеи трофеями, а вот радости в такой победе
мало, — сказал Сагат. — Собрать батальон.
Батальон выстроился.
100
— Товарищи, — Овику трудно было говорить, — ноч-
ной бой подтвердил, что вы истинные сыны революции.
Старый мир разрушить нелегко. Новый мир замешен на
крови лучших наших товарищей, на наших ноющих ра-
нах. Вы давно забыли про сон и покой. Но усталость
ваша праведная. Эскадрон кешкендского гарнизона пере-
стал существовать. Однако поединок пока не окончен.
Нас ждут жестокие схватки. Счастье и независимость на-
ших родных, нашего народа мы можем добыть только
в борьбе...
Слух о разгроме кавалерии Мурада поразил Япона,
ведь он нисколько не сомневался, что эскадрон легко
преодолеет абсолютно безопасный Селимский. перевал.
От страшной вести Япон не мог опомниться, когда бук-
вально на второй день после выступления из Кешкенда,
спасаясь от красного батальона, сорок кавалеристов
с тремя лошадьми и двадцатью восемью винтовками объ-
явились в гарнизоне, ведомые неким младшим офицером.
Это были остатки разбитого эскадрона, которым удалось
за одну ночь унести ноги от Синей крепости.
— Где кавалерия?! — гремел Япон.
— Ваше превосходительство, я уже доложил.
— Какой доклад?.. Мне нужен не доклад, а кава-
лерия!..
— Она разбита, ваше превосходительство.
— Где Мурад?
— Его нигде не нашли.
— Мурад!..
Я сказал, что никто не видел его, ваше превосхо-
дительство. Быть может, убит.
Как я обманут, боже!.. Зачем я понадеялся на
этого сопляка?
Он стал что-то орать на офицеров, одному из них без
всяких видимых причин закатил оплеуху.
„ Я обманут, — шагая по комнате, выкрикивал он.
объявись вдруг Мурад в эту минуту в кабинете, Япон
не колеблясь изрубил бы его на куски.
Домой комиссар не пошел. Этот человек, закаленный
в неудачах, ни при каких обстоятельствах не отчаивался.
е потерял головы и на сей раз. Он распорядился вы-
звать председателя национального совета. Тот уже про-
слышал X) поражении кешкендского эскадрона и вызов
в штаб сразу увязал с недобрыми событиями. Он вдруг
101
явно почувствовал, как вокруг шеи затягивается висе-
личная петля. «Будь что будет, бог не выдаст, свинья
не съест», — подумал он и отправился в штаб.
В кабинете он сел подальше от комиссара.
— Когда проводилась последняя мобилизация? —
как можно спокойнее спросил Япон.
— Четыре месяца назад, ваше превосходительство.
— У вас есть списки всех мужчин уезда?
— Какого возраста? — забеспокоился председатель.
— Всех возрастов.
— В общем-то есть, ваше превосходительство.
— Мобилизовать всех.
Председатель, национального совета обалдело уста-
вился на Япона. Он не мог слова вымолвить.
— Всех! — повторил Япон. — Если не призвать их се-
годня, завтра их мобилизуют большевики.
— Даже стариков и... детей? — испуганно уточнил
председатель.
— И инвалидов, — добавил Япои. — Ты их собери в
Кешкенде, а уж я решу, кого оставить, а кого отправить
обратно. Выполняй приказ!
— Ваше превосходительство...
— В твое распоряжение предоставляю взвод сол-
дат,— перебил его Япон. — Мобилизацию провести сего-
дня же ночью, и никаких отговорок. И еще: по всему
уезду нужно собрать не меньше двухсот лошадей.
Председатель национального совета выглядел полным
идиотом. . '
— Так ведь еше в ту мобилизацию лошадей не оста-
лось.
— Осталось. Соберешь сто, остальных раздобудем
мы.
— Где их взять?
— Где хочешь, там и бери, а уж моя забота достать
остальных.
— Ваше превосходительство...
— Встать!..
Председатель национального совета вскочил со стула.
— Даю четыре дня времени. Об исполнении доло-
жишь. Если через четыре дня гарнизон не будет попол-
нен солдатами числом пятьсот человек и двумястами ло-
шадьми, тебя как изменника я публично расстреляю.
Выпроводив председателя национального совета,
Япон отправил приказ командиру карательного отряда
немедленно вернуться в Кешкенд. Покончив с официаль-
102
ными делами, он распорядился хоть из-под земли, но
найти и доставить в штаб Сого.
Сого, ни о чем не ведая, явился и с вызывающим ви-
дом встал перед комиссаром.
— Мне сказали, что ты ищешь меня. В че'м дело?
— Где твой щенок? —без околичностей спросил
Япон.
Рука Сого невольно потянулась к кинжалу, рука Япо-
на — к маузеру. Сого отвел руку. Япон также.
— Пока что я — ага, за счет которого кормится ты-
сяча собак.
— Собака ты пли ага — дело твое. Куда сбежал твой
щенок? Загубил целую кавалерию. — При этих словах в
груди Япона заныло. Упомянув о дикой, невосполнимой
утрате, он еще сильнее разъярился. — Я прикажу сейчас
же арестовать тебя, конфисковать твое имущество и ку-
пить лошадей, триста лошадей для гарнизона.
— Продай хоть всю мою вотчину, а триста лошадей
не купишь.
— Куплю. Уходи, пока жив, пораскинь-ка мозгами.
Даю тебе сроку два дня. Триста лошадей, или ты будешь
повешен.
Сого хотел что-то сказать, но Япон заорал так, точно
в кабинете пальнули из маузера. Едва сдерживая бешен-
ство, Сого вышел из кабинета, растревоженный судьбой
единственного сына.
Япон недолго пробыл в штабе. Про себя он уже при-
нял решение и иного выхода не видел, кроме как самому
возглавить поход против партизанского красного баталь-
она, разгромить, уничтожить всех до последнего чело-
века.
По возвращении домой, отобедав, Япон нацепил ору-
жие и. собирался было выйти из дома, как, что-то прики-
нув в уме, обратился к жене:
— Меня дня три не будет, ты не беспокойся.
Магде все уже было известно, но виду она не пода-
вала. Женское чутье ей подсказало, что мужа нужно лю-
оои ценой удержать от этого рокового похода, который
ог знает чем мог на сей раз кончиться, не всегда же
судьба будет благоволить к нему!
Уходи\,— со слезами в глазах взмолилась Маг-
чую ЬСЛН ть\уйдешь, мы больше не увидимся. Сердцем
лрпГ~ тысячу раз просил тебя не вмешиваться в мои
дела,-— рассердился Япон.
103
Магда была непреклонна. Она упала, обняла мужа
за ноги, стала целовать сапоги.
— Смотри, как я унижаюсь перед тобой. Умоляю,
ради нашей единственной дочери, не уходи. Ты окружен
врагами, не заметишь, кто поднимет на тебя оружие.
Родной мой, послушайся меня на этот раз.
Япон мало считался с предчувствиями. Он поднял
жену с пола, усадил ее на диван.
— Перестань, — сказал он отчаявшимся голосом.—
Не дави на меня своими слабостями. Баба я, что ли?
Умоляющие глаза Магды обезоруживали его.
— Я никогда не вмешивалась в твои дела. Была тебе
покорной женой. Твое достоинство для меня дороже все-
го на свете. Любила тебя и буду любить до гробовой
доски. Сейчас я чувствую, что творится вокруг тебя. Меня
интуиция не обманывает. Умоляю тебя, ради моей люб-
ви, ради себя, ради Сатеник, послушайся меня на этот
раз... Не уходи... не уходи...
Япон дал уговорить себя. Он пообещал отправить вме-
сто себя кого-нибудь другого, поклялся именем Сатеник,
и лишь тогда Магда успокоилась.
Долго раздумывав Япон, кому доверить ответствен-
ный поход против партизан, и наконец остановился на
поручике Тачате. За ним был отправлен адъютант. Пору-
чика велено было проводить в дом комиссара.
Тачат явился через полчаса. В приемной он слащаво
улыбнулся Магде. Та в свою очередь, зная, зачем пору-
чик вызван, любезно и п'одкупающе улыбнулась ему и
проводила к мужу.
Япон за руку поздоровался с Тачатом, пригласил
сесть. Магда отметила, что муж старается выглядеть
спокойным. Сочтя это хорошим началом, она удали-
лась.
— Поздравляю, поручик, вам представляется повод
отличиться и сделать карьеру, — заговорил наконец
Япон, предварительно справившись о его здоровье.—
Считайте, победа у вас в кармане, а за наградой дело
не постоит.
Поручик задумался всего лишь на мгновение, прики-
дывая, во сколько оценится такая победа, затем смело
спросил:
— Предложение заманчиво, но, ваше превосходитель-
ство, чем вы гарантируете, что не произойдет наоборот?
Япон был уязвлен, но виду не подал.
104
— Если случится такое, то одного нашего прошлого
достаточно, чтобы большевики вздернули нас обоих на
одном суку, рядышком. В наших руках есть шанс на
победу, и не воспользоваться им — глупо. Кстати, мне
стало известно, что красные подразделения стянуты в
Ленкорань на подавление мусаватистского восстания.
Как видишь, у них не все идет гладко. Я распорядился
обнародовать это сообщение.
— Ваше превосходительство, голод опаснее больше-
визма. Кто может гарантировать, что завтра мои сол-
даты, почувствовав в желудках пустоту, не переметнутся
к красным партизанам?
— Я и это продумал, — сразу же отозвался Япон, точ-
но ожидая этого вопроса. — В Малишке заберите припа-
сов на пять дней. Кстати, могу обрадовать,— поменял
разговор Япон, — англичане обязались помочь нам хле-
бом и оружием. Они оказались более деловыми, чем аме-
риканцы. Я вчера получил телеграмму. Скоро прибудут
в Кешкенд представители их миссии. Я уверен, что все
уладится.
Беседа кончилась согласием поручика. Япон прово-
дил его до лестницы. В приемной Магда снова улыбну-
лась ему. Смысл ее улыбки теперь уже был понятен прой-
дохе поручику. «Вы согласились?» — спрашивали глаза
Магды. «Согласился», — улыбкой на улыбку ответил по-
ручик и тут же подумал: «Будь у меня такая жена, я бы
больше ни о чем не мечтал».
Лучезарная улыбка Магды еще долго не тускнела
в воображении поручика. В ней было нечто чарующее,
что делает жизнь прекрасной. Он знал, что адресованная
ему улыбка фальшивая, а настоящей ее улыбки поручик
не знал. Люди улыбались ему только из страха.
В нем вдруг возникло непреодолимое желание в ту
минуту встретить кого-то родного, поделиться своими
Думами, и тут он со скрытым страхом отдал себе отчет,
что никого у него нет, чужой он всему свету. Чувство
одиночества было жестоким и тяготило его.
Шел Тачат по улице, кто-то здоровался с ним, кто-то
молча проходил. Тачат людей не видел, они скользили
мимо^как неодушевленные тени. Жизнь показалась ему
ип°Г°И’ ^ессмыслепн°й- Где-то витают идеи, но они для
деалистов. Все обман и иллюзия. Есть лишь одна прав-
а золото. Это оно воздвигает дворцы и темницы.
105
Навстречу ему шла под конвоем большая группа ста-
риков и женщин. Поручик сразу узнал несчастных, аре-
стованных по подозрению в связях с большевиками.
— Вон тот мерзавец! — выкрикнул кто-то из группы,
показав рукой на поручика.
Раздались проклятия женщин:
— Чтоб сдох ты, безбожник!..
— Будь проклят, собака!..
— Молчать! — заорал одни из конвоиров и хлестнул
кнутом по голове крестьянина. — Еще слово, и раздав-
лю, змея!
Тачат понял, что арестованных гонят в Ереван, дер-
жать их в Кешкенде уже опасно. Ои ускорил шаги и сам
не заметил, как очутился возле дома вдовы. Ему пока-
залось, что в отчужденности Кешкенда возникла какая-
то далекая сердечная связь между ним и этой отвержен-
ной женщиной. Опа тогда могла запросто застрелить его,
мстя за свое унижение, а он в порыве бессознательной
признательности отпустил ее па свободу. Поручик подо-
шел и постучал в дверь. Вдова вышла и, увидев пору-
чика, растерялась.
— Не .бойся, — сказал он. — Я пришел к тебе как
друг.
Он вошел в дом, окинул взглядом облупленные стены,
нищенскую утварь. На столе лежал узел.
Поручик пощупал его.
— Арпик, ты можешь петь? — неожиданно спросил
Oil.
— Что спеть, братец Тачат?
— Что? .. Песню...
. — Какую?
Тачат тихо запел:
— Как дни зимы, дни неудач недолго тут — прпдут-
уйдут...
«Боже мой,—-подумала вдова, — да ведь это была
любимая песня моего Арташа. Как могут люди любить
одну и ту же песню и стрелять друг в друга?»
Поручик умолк, посмотрел па вдову:
— Спой.
— Нет, братец Тачат, я не могу. «
Тачат вздохнул и вспомнил про узел под рукой.
— Ты куда-то собралась?
— Нет, нет! — испуганно ответила вдова.
Поручик спокойно развязал узел, увидел пару вяза-
ных мужских носков, старое женское платье, фотокар-
106
точку убитого Арташа и кусок черствого хлеба. Ои с по-
дозрением покосился на вдову:
— Ты собралась следом за Баросом?
В глазах вдовы мелькнул ужас. Поручик пристально
смотрел на нее. О чем он так долго раздумывал? В его
воображении вновь возникла чарующая улыбка Магды.
Неужели женщины могут так красиво улыбаться? И те
тоже, которые недавно проклинали его па улице... и эта
несчастная вдова... Она так улыбнется Баросу, когда
разыщет его. Почему одним дарят улыбки, а других стра-
шатся? ..
Вдова вдруг бросилась поручику в ноги:
— Не выдавай меня, прошу тебя... Никого нет, кто
постоит за меня. Что я сделала? В чем моя вина? За
что со мной так жестоко обращаются?
Поручик взял ее за руку, помог подняться с пола и
тихо сказал:
— Выслушай меня, нс уходи из Кешкенда. Тебя все
равно схватят по дороге. Есть приказ расстреливать на
месте всех подозрительных независимо от возраста и
пола. Скоро начнутся жаркие бои. Еще много женщин
овдовеют. Оставайся в Кешкенде; если тебе повезет, Ва-
рос сам придет, найдет тебя.
Он повернулся, толкнул дверь • и ушел не огляды-
ваясь.
«Пойду-ка я в казарму... пора готовиться к похо-
ду..
Командование партизанского батальона решило вос-
пользоваться всеобщей сумятицей, возникшей в Кешкен-
де, прорваться в Айназур, Елпин и поднять па ноги кре-
стьян прибрежных сел вдоль Арпы, привлекая в батальон
всех укрывшихся от службы в гарнизоне. Лазутчики до-
носили о передвижении пехотного взвода под командо-
ванием поручика Тачата. Было срочно созвано совеща-
ние.
— Япон не сунст шашку в ножны до тех пор, пока
не расправится с нами или сам не поплатится головой,
сказал Овик. — Его противник пи ira минуту не-должен
терять бдительность. А поручик Тачат — это вам не Му-
рад. Он ни одного шага не предпримет, пока полностью
не уверует в победу. У кого есть предложения?
— Япон направил пехотный взвод против конного
батальона, — сказал Сагат. — Следует воспользоваться
107
оплошностью Япона. Он запамятовал, что мы отбили ло-
шадей у его кавалерии.
— Лошадей нужно сберечь, — заметил Овик. — Гокча
в тяжелом положении. Для подавления восстания даш-
наки бросили против них большие силы, у нас есть до-
стоверные сведения. Необходимо перерезать путь даш-
накам, а это сделают наши конники.
Никто не стал возражать.
Конный ударный отряд был сформирован. Команди-
ром назначен Левон. В состав отряда включили и Вароса,
как опытного конюха. В тот же день отряд без всяких
. помех перешел Селимскнй перевал и взял направление
на Гокчу. Пехотный батальон двинулся через леса Гер-
гера и начал по пятам преследовать отряд поручика Та-
чата. Выслушав донесения своих лазутчиков, Тачат по-
спешил в ущелье Чайкенда, готовый к бою. Отряд занял
удобную позицию и замаскировался.
— Можешь пожаловать, душа моя, ты уже навер-
няка чуешь запах жареного, — потирал руки Тачат, пред-
вкушая легкую победу над бывшим штабным переводчи-
ком.
Вскоре стало известно, что партизанский батальон,
минуя засаду, устроенную поручиком, прошел к ущелью
Аствацацн.
— Котенок! — сладко улыбнулся Тачат. — Он еще ~и
хитрит.
Тачат спешил нагнать мятежников, чтобы, используя
численное преимущество, разгромить на месте, не дав им
опомниться. Плоды молниеносной победы были извест-
ны— сл^ва, золото! А после плевать ему на всех вою-
ющих, пусть хоть до последнего перебьют друг друга,
Тачата это больше не интересовало бы.
Овик хорошо знал коварного поручика. С ним следо-
вало держать ухо востро, быть осторожным и изобрета-
тельным. Отступить перед поручиком означало допу-
стить, чтобы дашнакская партия подняла невообразимый
шум, оглашая свою победу, и тем самым задушила бы
в уезде революционный дух. Батальон следовало сохра-
нить любой ценой.
Передохнуть удалось, лишь одолев Чайкендское уще-
лье, откуда двинулись к ущелью Аствацацн. Местность
была всем хорошо знакома. В батальоне царила желез-
ная дисциплина — приказы командиров выполнялись
точно и без промедления.
108
____ Здесь дадим бой, — сказал Овик на командир-
ском совете, —не то поручик может выиграть время п
обойти нас.
— Нам отступать некуда, — поддержал один из де-
сятников.
— Об отступлении не может быть и речи, — заметил
Овик. — В случае надобности можем оттянуться в Мар-
тирос, а куда денется поручик?
— Товарищ командир, никто никуда не денется. Одо-
леет сильный.
— Если многоопытный комиссар батальона с пятью-
десятью солдатами пройдет в Мартирос, он обеспечит
нам свободный проход к ущелью, а что может предпри-
нять поручик?
Десятник ничего не ответил. Знание Овиком военного
ремесла было очевидно — не зря он служил в русской
армии!
Спустя полчаса отряд из пятидесяти человек прошел
беспрепятственно в Мартирос. Остальные, заняв пози-
ции, расставили дозоры, и партизанский ба’тальон готов
был встретиться с дашнакской пехотой, возглавляемой
поручиком Тачатом. **
Тачат не заставил долго ждать. Неподалеку от уще-
лья Аствацацн его люди подкараулили и схватили одно-
го подпаска, привели к поручики. Его даже не пришлось
пытать, он сразу же выложил, что видел, как в ущелье
спустился батальон. Сведения были важными, и поручик
смилостивился над пастушонком.
Отпустите ягненка, — сказал он, — подрастет, ба-
раном станет.
Противник был обнаружен. Пехотинцы Тачата про-
брались в овраги и балки, тщательно замаскировались
н по первому же приказу готовы были ринуться в бой.
Померяемся силами, — заявил поручик, — места
тут хватит всем — и живым и мертвым.
К бою стремились и Овик и Тачат. Момент для схват-
ки назрел, и упустить его не собирались ни тот, ни дру-
гой, оба они имели почти равный военный опыт. Вна-
чале обе стороны затеяли беспорядочную перестрелку,
взаимно прощупывая боевые позиции. Первой ринулись
в атаку пехотинцы Тачата. Тщательно замаскированные
партизанские пулеметчики отбили атаку. Овик приказал
отступить и закрепиться на новых точках. Поручику нуж-
109
по было do что бы то пи стало вывести пулеметы против-
ника из строя. Он бросил к огневым точкам несколько
групп. Партизаны заманили их в глубь ущелья. Пехот
оказалась и мешке. Оставшиеся в живых сдались в
плен, поручик и глазом ис успел моргнуть, как был раз-
громлен начисто.
Контратака партизан была внезапной и ошеломитель-
ной. Пехотный отря т дрогнул, и, даже толком не приняв
бон, дашнакские вояки кинулись бежать. Взбешенный по-
ручик, выскочив из своего укрытия, разряжал маузер,
нс щадя своих. Те, кому удалось выкарабкаться из уще-
лья, на краю обрыва повали в перекрестный огонь. Пору-
чик одержим был одним желанием: любой пеной сохра-
нить хотя бы остатки разгромленной пехоты. В Мартирос
войти уже. не было возможности, но всей липни нм про-
садили путь вышедшие из укрытия партизаны. Разум-
ным было обойIи как инбудь деревню.
До позднего вечера пйртпзаиы собирали раненых, хо-
ронили своих павших товарищей и солдат противника.
Потери в батальоне оказались невелики. Уже темнело,
когда батальон вошел в Мартирос.
Тачат был взбешен молниеносным и тяжелым пораже-
нием. То и дело он разряжал маузер иод ноги взводных
и п луну, орал, ругался непотребными словами, срывая
на безропотно слушавших его подчиненных злость. Он
всю ночь нс сомкнул глаз. Взводные докладывали о по-
терях. Выли убиты, ранены и пропали без вести более
ста солдат.
— Тьфу на вас!..
В голове поручика созрел хитроумный план, который
помог бы ему одним махом н расправиться с партиза-
нами. н оправдаться перед Яноном.
Он собрал офицеров на совещание.
-г- Господа, — торжественно начал он. улыбаясь как
пн в чем по бывало, — пас обманули. Пас отправили
против банды бунтовщиков, заверни, что они собой ни-
чего по представляют. На поверку оказалось, что столк-
нулись мы с регулярной армией. Я не ошибусь, если ска-
жу, чю численность ее превышает две тысячи человек.
Хотя н наш отряд самоотверженно сражался и нанес про-
тивнику большой урон, по мы вынуждены были отсту-
пить, потеряв при лом сто солдат, протвннк же — вдвое
больше. — Он снова улыбнулся собственной лжи, точно
говоря; «Дурачки, так думаю я, а что думаете вы — мне
110
плспчть» — Об этом следует доложить п рапорте уезд-
"ому комиссару. Надеюсь, комиссар пришлет паи Диес .
„cxoriiimeii. четыре пулемета п две пушки из малшпм -
ското арсенала. Мы. друзья мои. сровняем с земл и Мар
1П1ЮС. Село Продержим в осаде, пока не прпбу ют под-
крепление. Никому не позволим улизнуть оттуда. Пае
ждет впереди жаркие бон.
На следующий день рапорт был в руках Япона. lanar
подробно расписал, сколько взводов регулярной армии
им обнаружено в как, к счастью, он вовремя заметил
подстроенную противником западню и отступил, попсе i
незначительные потери, затем окружил противника, за-
гнал в угол. Далее поручик перечислял, что требуется
для поголовною уничтожения нспрпяюля. О своих поте-
рях Гача г скромно умолчал.
Япон поверил всему, по никак не мог
о какой регулярной армии ндсг речь. Он приказал бро-
сить иа помощь поручику триста пехотинцев, четыре пу-
лемета в нескольких лучших офицеров гарнизона. Повод
Я нону представился исключительный, и потому для иско-
ренения большевистской заразы ему ничего ис было
жаль. Единственное, в чем было отказано, эю сдвинуть
взять в голк,
с места пушки.
С кошачьей осторожностью Тачат окружил село, рас-
ставил пулеметы, распределил командиров по группам.
Свон бивак разбил па террасе, окруженной скалами.
Он терпеливо выжидал, чтобы бунтовщики вылезли
из своих укреплений п предприняли контратаку. Но пар-
тизаны медлили. Тачатом были затеяны несколько лож-
ных атак с целью выманить партизан, в ответ раздались
лишь несколько одиночных выстрелов, а партизаны так
и не показались. В конце концов Тачат решил, что лучше
блокировать партизан, чем, затянув потуже пояс, шлять-
ся полуголодным по плацу кешкендского гарнизона.
Как всегда и в условиях лагерной жизни, поручик
прежде всего позаботился о себе. Жил он в легкой па-
латке. По утрам плавал в речной излучине. На завтрак
и обед ему всегда подавали шашлык, жареных кур и
Binto. (Его телохранители и ординарцы небезуспешно об-
итали в окрестных селах солдатский паек на домаш-
кп11Г11.Т°Д^К,Ь1: от,,ос,,Лн муку и сухари, приносили до-
мик m'° ПТ,,ЦУ 11 В|,,1° ) Но поскольку раз ца дню пору-
1И1Г11 ”лслси п зеркало. С тайным удовольствием одср-
могч'о ,,миастеРкУ на кругленьком животе. Со стороны
показаться, что он иодлещнвается к своему, пузу,
111
благосклонно принимавшему подношения, добытые хит-
рым языком и льстивыми словами. Тачат себя чувство-
вал в лагере уездным комиссаром.
В Кешкенде Япону было доложено, что еще две не-
дели полного довольствия пехотному отряду, осадившему
Мартирос, и гарнизон останется без припасов. Япон тут
же отправил Тачату следующую депешу: «Ликвидиро-
вать Мартирос в течение трех дней и вернуться в Кеш-
кенд».
Получив депешу, поручик и бровью не повел. Он был
не на шут„ку растревожен слухами, полученными косвен-
ным путем: пал Алекполь, вот что было важнее комис-
сарских депеш.
Тачат и не сомневался, что пока он нужен Япону
в этой ‘неразберихе, чтобы тушить за комиссара огонь,
а после — хоть трава не расти. У поручика была своя
философия: не соваться в чужие дела и избави бог нести
за что-то ответственность. Это он считал уделом непол-
ноценных людей. Если же подобная ответственность су-
лила выгоду, то он становился самому себе рабом. А в
остальных случаях рассуждал, что незачем пачкать руки:
чем он хуже тех, кто носит белые перчатки? Япону дает
золото весь уезд, и пусть даже рухнет мир, он и крупицей
его ни с кем не поделится. Так вот самому надо позабо-
титься о себе, и не медля, не теряя ни минуты, не счи-
таясь с обстоятельствами.
Поручик и не думал штурмовать ставку партизан и,
не дай бог, сложить при этом голову. Он спокойно выжи-
дал, пока от голода те сами не перегрызут друг другу
горло. Зачем рисковать самому, когда для этого сидят
на позициях опытные офицеры. А Япон все же выполнил
угрозу: урезал наполовину лагерное довольствие. Однако
это поручика не обескуражило, благо он научен был сти-
лем работы комиссара. Через своих людей он вызвал
местных старост из деревень Горадис и Алмалу и до-
вольно долго заставил их ждать перед своей палаткой,
пока не разрешил наконец войти, напустив при этом на
себя угрюмый вид. Разговор был коротким.
— Явились, предатели... мерзавцы!.. По какому пра-
ву, продажные души, вы уже второй год отказываетесь
платить налог государству?
Он потряс кулаком перед их носами и, не дав опо-
мниться, продолжил:
— Яс вас шкуру спущу, ослы... спю же минуту рас-
стреляю вас.
112
Старосты недоумевали. О поручике они только слы-
шали, а теперь он воочию предстал перед ними во все-
опужии своих полномочии.
— Стало быть, вы утверждаете, что хлеба у вас нет
как это заявили представителю национального совета.
Попробуйте-ка и меня убедить. Я из ваших трухлявых
шкур велю трехи сшить. Хлеба, видите ли, у них нет...
Меня на мякине не провести. А золото, родные мощ зо-
лото у вас есть? Хлеб мы и в Иране достанем. Войско
осталось без припасов. Завтра, самое позднее — после-
завтра чтобы каждый из вас сдал в войсковую казну
пятьдесят золотых. Понятно? Мои представители пойдут
с вами... А теперь проваливайте!..
Пятьдесят золотых были не ахти каким налогом для
деревни. Старосты, для того чтобы избавиться от мороки,
согласились и воротились в свои села в сопровождении
представителей поручика.
Вечером следующего дня Тачат сладко жмурился.
В его кармане позвякивали сто золотых. От радостного
Возбуждения он не мог ночью сбмкнуть глаз. Назавтра
возле палатки сидели старосты других деревень.
— Я вас вызвал, чтобы именно здесь, в этой палатке,
учинить расправу. Предатели!.. Голодные солдаты удер-
живают позиции, а вы и в ус не дуете? Ослов из нацио-
нального совета заверяете, что хлеба у вас нет. Тогда
дайте золото. Хлеб мы и сами в Иране купим. Завтра,
самое позднее — завтра же вечером, чтобы каждое село
внесло 100 золотых в гарнизонную казну. С вами отпра-
вятся мои представители. В случае срыва даю им право
на месте же содрать с вас шкуры. Ступайте.
Один из старост в село больше не вернулся. Как уда-
лось ему улизнуть и скрыться, осталось невыясненным,
стальные облавами, обысками, угрозами собрали тре-
уемую сумму. С кругленького лица поручика не сходила
улыока. Его золотая лихорадка усиливалась по мере
лиги’лКЭК уезды и села Армении один за другим сдава-
оольшевикам и объявлялись советскими. Мания к зо-
в fimn поручика была близка к безумию. Подлили масла
Шиуг ь И ДВа англ»йских офицера, неожиданно объявив-
шихся в лагере.
волктво 1ппЛ,»СТВ0-Арме,1ПИ откровенно выражало недо-
Американпм ™ пРав|,тельства Соединенных Штатов,
рганизовали два сиротских дома, а взамен
ИЗ
замышляли вывоз медной руды из Кафана. Им удалось
бы беспрепятственно прибрать к рукам богатство недр
армянской земли, если бы в Кафапе не установилась
советская власть. Верховный комиссар Армении мистер
Смит упрямо твердил, что первоочередной задачей пра-
вительства является освобождение Кафана от большеви-
ков. Правительство же Армении резонно замечало: для
этого требуются припасы и оружие. Американцы гаран-
тировали военное снабжение лишь при условии захвата
Кафана дашнаками. Порочный круг замыкался, союз-
ники никак пе могли договориться.
Как раз в это время Смитом была получена санкция
из Соединенных Штатов о том, что в условиях бурной
политической активизации большевиков идея получения
выгоды от Армении бесперспективна. Вкладывать какие-
либо средства в нее неразумно. Разногласия между ар-
мянским правительством и его верховным предводителем-
иностранцем катастрофически расширялись. За его спи-
ной дашнаки стали вести переговоры с англичанами, тут
же выразившими готовность выполнить все экономиче-
ские требования и помочь избавиться от большевистской
опасности.
Англичане нс привыкли упускать малейшую возмож-
ность, сулящую выгоду, и тут же схватили, как говорит-
ся, рыбу за жабры.
Было утро. Поручик только кончил завтракать и по
одному вытирал пухлые пальцы салфеткой, когда доло-
жили, что к лагерю приближается какая-то пролетка. На
подступах к лагерю пролетка была остановлена патру-
лем. Приезжих было трое, они показали документы, и их
проводили в лагерь.
— Не сойти мне с места, если это пе англичане,—
сказал один из солдат и добавил: — Сбрею усы, если это
окажется пе так.
Поручик взглянул на его густые усы и позавидовал
солдату, про себя же решил при первом же случае ощи-
пать их.
Офицеры в английских военных френчах были уже
отчетливо различимы. С самой любезной из своего арсе-
нала улыбкой на лице поручик поспешил навстречу пред-
ставителям британской миссии, приветствовал их и при-
гласил в свою палатку.
Когда расселись, одни из представителей миссии, ко-
торого звали манор Килои,сказал:
114
_ Я глубоко сожалею, господин поручик, что вы день
ото дня теряете уезды, а ваши шестьсот солдат здесь
обречены па безделье, когда в них такая нужда.
Выслушав, поручик обратился к переводчику
— Душа моя, скажи майору, что взять Мартирос
штурмом невозможно. Бунтовщиков следует обречь па
голодную смерть. Наша задача — продолжать осаду, что-
бы большевистская зараза не выползла из Мартироса.
Объясни ему, душа моя.
— Совершенно верно, — ответил майор, — в Марти-
росе обретается зараза, но, например, очаги холеры пе
блокируются, а предаются огню, сжигаются дотла.
— Сжигаются, — согласился поручик, — ио как их
сжечь, если руки до них не доходят?
— Нет ничего невозможного. Сегодня мы вместе
с вами обсудим позиции противника и сообща разрабо-
таем, так сказать, план нападения-.
До самого позднего вечера англичане изучали мест-
ность. Майор Килои искусно составил топографическую
карту, разметил возможные направления штурма и рас-
стелил карту перед поручиком.
— Уездный комиссар гневается па вас. Надеюсь, что
с этим планом вы в течение одного дня ликвидируете ло-
гово большевиков и реабилитируете, так сказать, ваш
офицерский престиж.
Проводив англичан, Тачат мельком взглянул на кар-
ту и отшвырнул, бормоча:
— Сволочи! Ведь не предложат: поручик, ты начерти
план, а уж.мы пойдем в атаку.
Он лёг на узкую походную койку и задумался. Было
• далеко за полночь, когда он вызвал к себе ординарца.
— Tbf веришь в эту войну? —без околичностей начал
ачат. Ординарец идиотски уставился на него. — Скажи
правду, душа моя, не бойся.
' Вам виднее, — уклончиво ответил ординарец.
бы и т 1|,е изве^тио’ чсм все это кончится, ио я хочу, что-
ппгя ’ 31,ал’ ВыкУРим ли мы большевиков из Mani и-
и головы',?!' DCe равио власть уже Ф'’|оит'-! • •— не Иаша.
Золото зол ”"е С"еСТ"’ еСЛИ ТЫ "е ”астоя,дий мужчина,
пиши п'п ' Лок> вот что может "ас спасти, пе то
_____________о, милок, вот что может пас спасти,
пиши пропало.
Ординарец сообразил, что у поручика на уме.
— Ваше благородие, я знаю, где взять его.
имеет в Азатеке конный завод, он получает с него круп-
Мало
115
ные барыши. Триста рысаков в год не шутка! Мне до-
подлинно известно, что он их на золото продает.
— Ну, скажем, Мано, а кто еще? ..
— Манташ из Пашалу. Я его знаю, бывал у него.
До войны у него было четыреста овец, он их распродал
в тот год, а теперь прикидывается нищим. Брадобреем
стал.
— Кому из наших ребят можно довериться?
— Позвольте подумать, ваше благородие... Есть один
такой.
— Ладно. — Поручик протянул руку: — Отныне мы
братья.
Братство было скреплено рукопожатием.
По горам и долам искал Сого сына Мурада. Обходя
селение за селением, он сталкивался с ранеными, кото-
рых выходили местные жители.
— 'Не видели моего Мурада?.. Скажите мне что-
нибудь о нем...
Кому-то было жаль Сого, кто-то с ненавистью отво-
рачивался. Но ответ у всех был один:
— Не знаем... не видели...
В ущелье, где произошла схватка с партизанами, он
переворотил каждый куст, каждый камень. Из глаз Сого
уже сочилась кровь вместо слез.
Поздно ночью брел он к деревне Горе. Залаяли со-
баки. Сого вытащил кинжал.
— Стой, кто идет!.. Эй!..
Это была патрульная группа. Солдаты подошли, уз-
нали Сого.
— Сого-ага, в этот поздний час...
— Мурада моего ищу, Мурада, — жалобно отозвался
тот.
Солдаты переглянулись.
— Пойдем с нами, ага.
Один из них провел Сого в какой-то дом. В комнате
на тахте лежал человек.
Мурад...
— Господи, жив’ мой сын!..
Сого опустился на колени у изголовья Мурада и за-
плакал.
— Господи, я на церковь плжертвую... /Кив мои
сын...
116
Мурад был ранен. Он не мог вспомнить, где и как
сломал ребра. Он чувствовал в позвоночнике страшную
боль. Решил, что ушибся, пройдет. Ходить не мог, но при
поддержке мог усесться в постели. В ту роковую ночь,
без оглядки унося ноги из пекла боя, он, кое-как пере-
кидывая тело, ползком добрался до Горса. Здесь его
подобрал патруль. Мурад умолял укрыть его и никому
не говорить, где он, посулив щедро расплатиться за
это.
— Отец, — вздохнул Мурад, — я поправлюсь...
— Поправишься, — гладя сына, ответил Сого.—
Я ведь жив еще, сынок...
На следующий день Сого отблагодарил хозяев и на
подводе перевез сына в деревню Котур, что была в версте
от Кешкенда. Препоручил его заботам одного из своих
родичей, а сам вернулся в Кешкенд.
Сого приказал слуге никого не впускать в дом. Сам
он поднялся в свою комнату, откинул разостланный на
полу ковер, со звяканьем снял связку висевших на сере-
бряном поясе ключей, сунул один из них в едва заметное
отверстие на полу и повернул. Доска отошла, и Сого лег-
ко оттащил ее в сторону. Йз открывшейся ямы пахнуло
сыростью. В тайнике на железных кольцах был прибит
жестяной тяжелый сундук. Сого нагнулся, открыл его,
вытащил из него'шкатулку, сдул с нее пыль, протер ру-
кавом и с величайшей осторожностью поднял крышку.
В шкатулке были золотые монеты. Минуту Сого был
словно околдован своим сокровищем. Там, где бессилен
язык, всемогуще золото. Ничто на свете так не правило
людскими делами, как золото. Человек часто приписы-
вал творимое на свете зло дьяволу, по и дьявол отнес бы
его на счет золота. Золото — властелин, человек — раб.
Оно способно ослепить острый глаз, притупить гибкий
ум. Кто не бранил и не искал его? Кто не терял его и не
печалился? Кто находил его и не скрывал? Золото обла-
дает спесью жрецов, жестокостью фараонов, легкомыс-
лием щеголей, наготой гарема. Ойо отнимает у сестры
брата, у мужа — жену, у родителей — сына. За пазухой
мужчине заменяет кинжал, женщине — яд.
Сого со страхом прятал золото, думал о нем а Дро-
жью.
~~ Один... пять... десять... сто...
117
Он положил монеты в кисет, спрятал в карман. Бе-
режно закрыл шкатулку, положил в сундук, задвинул
доску на место, застелил ковер и вышел.
Поступь Сого была властной, победной, самоуверен-
ной. Сого направился прямо к Япону домой. Слуга доло-
жил, что комиссар моется.
— Я подожду, — сказал Сого и, поднявшись в при-
емную, развалился на диване. Вышла Магда и присела
рядом.
— Единственное в мире, что Обладает силой, — золо-
то,— проговорил Сого, видью все еще находясь под ча-
рами своей заветной шкатулки. — Я вот рядом с тобой
сижу, а Абиссиния эвон где! Дай мне золото, я отправ-
люсь в Абиссинию и стану там королем. И мужу под-
скажи, чтобы набил мошну, пригодится.
— Япона этим не соблазнишь, — вздохнула Магда.
— Притворяется, — убежденно сказал Сого. — А ты
в душу его загляни.
Магда, сославшись на дочку, поспешила удалиться.
Сого остался один. Через несколько минут появился ко-
миссар в домашнем халате. На голове был колпак, лицо
сияло. По всему, купание подействовало на него благо-
творно, настроение у него было приподнятым.
— Назови цену свободы моего Мурада, — не глядя
на Япона, Сого сразу взял быка за рога.
— Я свободой не торгую.
— Но я готов купить. Назови цену.
Япон с подозрением вскинул голову:
— Где Мурад?
— Жив, — спокойно ответил Сого. — Ранен. Тяжело
ранен. Я нашел его и спрятал в надежном месте. Послед-
нее слово за тобой. Скажи, и я приведу его домой.
— Я прикажу, чтобы тебя немедленно арестовали.
— Ты этого не сделаешь. Если в Кешкенде ты обна-
ружишь второго Сого, можешь вздернуть меня на висе-
лицу. Нравлюсь я тебе или нет, терпеть меня ты должен,
пока Я тебе нужен. — Он вытащил кошелек и положил
на стол. — В нем пятьдесят золотых.
— Твоему сыну прощенья нет, — сердито сказал Япон
и отодвинул кошелек.
— Я ошибся, в кошельке сто золотых. — Сого толк-
нул кошелек к Япону.
— Как мне в штабе объяснить, за что я простил
его?
/
118
— Офицерам, что ли? Хозяин — ты, тебе и карты в
руки. Возьми кошелек, в нем двести пятьдесят золотых.
— Простить ему пролитую солдатскую кровь?..
А лошади? Винтовки? ..
— Я уже отправил людей в Азатек к Мано. Пригонят
пятьдесят лошадей. Пятьдесят...
— Мало...
— Комиссар, я сказал неправду, в кошельке пятьсот
золотых.
Лоб Япона покрылся испариной. Не говоря ни слова,
он протянул руку, взял кошелек и ушел в свой кабинет.
Через несколько минут вышел оттуда уже с пустыми
руками.
— Уходи.
— Спасибо тебе. — Сого направился к двери, остано-
вился, обернулся. — Я ошибся. В кошельке была тысяча
золотых.
Он вышел на улицу. Шел с высоко поднятой головой,
поступью, присущей только ему. Он теперь мог бы рас-
смеяться над безрадостными стенами жалких хибар Кеш-
кенда; он мог выпростать крылья и обнять Вайоц дзор;
он точно ступал по облакам. В тяжести собственного
тела он чувствовал силу власти. Кинжал, свисавший с
пояса, подрагивал, и это также льстило ему, было части-
цей его существа.
Он пошел домой, достал самый лучший мундир сына,
завернул его, сел на лошадь и поскакал в Котур. Вслед
за ним тронулась пролетка. Сого сам одел сына, при-
цепил погоны, поддерживая вывел, усадил в пролетку.
— Пошел! — крикнул он кучеру.
Лошади, звеня бубенцами, понеслись к Кешкенду.
Мурад с постели не вставал. Лекарь осмотрел его,
подтвердил, что сломаны коленная чашечка и одно реб-
РО, но предусмотрительно умолчал о том, что Мураду
наверняка быть инвалидом, прикованным к постели.
Тут требуется длительное лечение, — только и ска-
зал он.
~ Вылечим. Обмозгуем с тобой и вылечим.
ерез мать Мурад попросил, чтобы за ним ухаживала
Арпик, Арташева вдова.
яответил не сразу, подумал немного и сам отпра-
вился к Арпик домой. Р
~~ Я грешен перед тобой, дочка.
Арпик смолчала.
119
— Я пожилой и почтенный человек и вес же сам прн-
. шел к твоему порогу, просить у тебя прощения.
Аринк ничего пе ответила.
— До сих пор я был тебе чужим, отныне буду другом.
Встань, запри свою дверь, возьми ребенка и пойдем ко
мне домой.
Арпик заплакала. Сого ласково и настойчиво угова-
ривал се. Потом сам же запер дверь и повел Арпик в свой
дом.
. В расчетах Сого Арпик была игрушкой, которой нуж-
но было тешить ребенка, а если надоест, вышвырнуть ее
вон, успокаивая дитя: «Нету больше... птичка унесла?»
Два дня Япон нс отлучался из штаба. Телеграфный
аппарат жужжал беспрерывно, и стрекотали клавиши.
Телеграммы поступали почти изо всех уголков Армении.
Из Еревана сообщили:
«Восстание активизировалось почти повсюду. Не от-
чаиваться. Соблюдать строгую тайпу получения тон или
иной информации...»
— Какой идиотизм! — разозлился Япои. — В какой
тайне держать информацию, ослы?
Он скомкал телеграмму и швырнул в ящик стола.
— Я иду домой. — Он встал. — Все поступающие со-
общения вручишь мне завтра, — сказал он писарю.
В ту ночь он нс смог заснуть. Перед глазами маячили
партизанские отряды, которые захватывали в Армении
один город за другим. Его тревожило положение, в кото-
ром могли оказаться жена и дочь, вспыхни огонь вос-
стания в уезде.
Он с Магдой уединился в ес спальне. Было приказано
никого не впускать, невзирая на лица и неотложность
дел. Па следующее утро Магда отправила Джейн запис-
ку с просьбой немедленно зайти к иен.
Когда служанка доложила, что Джейн пришла, Маг-
да укладывала в чемодан детские вещи. Опа сразу же
встала и в дверях встретила американку: •
— О, Джейн, как я вам рада!
Они поднялись в гостиную, где Япон, развалившись
на диване, читал газету. Он встал, любезно поздоровался
с Джейн и, сев, снова взялся за газету.
— Я решила, что произошло что-то исключительное, —• •
сказала Джейн.
120
. Загляни Дженн за дверь кабинета, в котором стояли
раскрытые чемоданы и дорожные сумки, она бы такое нс
сказала. Л
____ Разумеется, кое-что произошло.— виновато улыб-
нулась Магда. — Может, вам интересно будет звать, что
разрешение на приют в Кешкенде отменено.
U Джейн опешила:
— Что вы говорите? Мы не успели даже помещение
привести в порядок, а они... Вот тебе и помощь...
— Не скрывай от нее, — отложив газету, заговорил
комиссар,— скажи ей, что положение хуже некуда. Ио
всей Армении злодействуют большевистские бунтовщики.
Наше положение повсюду пошатнулось. Солдаты бессо-
вестно предают власть. Каждую минуту Кешкенд может
взорваться. Части Одиннадцатой русской армии распо-
ложились под нашим носом и ждут малейшей просьбы
о помощи, чтобы из Азербайджана перейти в Армению.
Кешкенд не спасти никакими силами. По достоверным
слухам, турецкая армия готовится к возобновлению во-
енных действий в направлении Карса и Сарыкамыша.
Завтрашний день не сулит нам надежды.
Магда со слезами в глазах перевела слова мужа и
добавила от себя трагическим голосом:
— Ах, Джейн, вы не представляете, как я несчастна.
Эти проклятые большевики вооружены топорами. Они
вламываются в дома и перебивают всех от мала до ве-
лика. Разумеется, жену и дочь- Япона никто не поща-
дит. — 11 она зарыдала.
— Я вижу, вы уже связываете вещи? — спросила
Дженн, лишь сейчас заметив сложенные под стеной че-
моданы.
• — Да, вещи связать связали, да ума не приложим,
куда мы денемся, куда? Мы нигде не будем в безопасно-
сти. Джейн, дорогая, помогите нам! — При этих словах
агда вытерла слезы. — Всю ночь мы советовались с
лпопом и решили вместе с вами покинуть Армению.
Япона без нас хватает тут забот. С вами будет легче
ересечь границу. А если бог даст разгромить больше-
ков, мы вернемся. Ну, дружочек, неужели вы не по-
можете нам?
с гг2ТК^°Венность МагДы импонировала американке. Она
с готовностью протянула руку:
РолммЛ П0СтаРаюсь ради вас. Вот вам моя рука. На моей
caenvp-rBbI наидете пристанище в моем же доме. Но мне
У Дождаться приказа о возвращении.
121
Япон во время разговора подавал жене с беспокой-
ством какие-то знаки. Про себя он сердился на жену, но
в разговор не вмешивался, благо он шел на непонятном
ему французском языке. Магда, сияя, перевела Япону,
что Джейн готова всячески помочь нм, вплоть до предо-
ставления жилья в собственном доме. Все устраивалось
как нельзя лучше, Япон был доволен, но тут Джейн
вдруг огорошила их:
— Я считаю своим долгом помочь вам переправиться
в Америку, но при условии, что Сюзан будет также обес-
печена безопасность.
— В каком смысле, мисс Джейн?
— Я хочу попросить комиссара, чтобы он помог Сю-
зан отправиться к Овику. Говоря откровенно, мне без-
различно, кто к какой партии принадлежит, меня мало
интересуют и большевики и дашнаки. Для меня важна
любовь честной девушки к одному достойному молодому
человеку.
Эти слова Магда перевела комиссару. Глаза Япона
расширились, губы поджались, он покачал головой:
— Я категорически отказываюсь удовлетворить ее
просьбу. Достаточно солдатам прознать об этом, как они
перестанут подчиняться мне.
Джейн, казалось, была готова к отказу.
— Как я заметила, — сказала она, — армяне очень
дорожат и гордятся своим прошлым. Что ж, храбрость
дедов достойна всяческого уважения. Но до чего же об-
мельчали их потомки, если боятся помочь одной несчаст-
ной девушке. От ваших предков, простите, вам как будто
ничего не передалось. Нет ничего проще проводить Сю-
зан в Мартирос, переодев ее в американку. Я провожу ее
сама. От вас требуется лишь пропуск. Пусть ваши тело-
хранители доведут нас до села, а там Сюзан сама прой-
дет под предлогом переписи сирот.
— Поймите, обман может быть раскрыт, и меня обви-
нят в связях с большевиками, — объяснил Япон.
— Наоборот, — упорствовала Дженн, — удержать ее
в Кешкенде будет для вас большей морокой. Люди Му-
рада теперь ни перед чем не остановятся, чтобы
отомстить Овику. Жизнь и честь Сюзан, под угрозой.
Откровенно говоря, я боюсь этого Сого.
Япон задумался. ,
— Неужели это так трудно сделать? — наконец вь-
сказалась и Магда. — Джейн сделала отличное предло-
жение. Пойми, она упряма и от своего не отступите .
122
Япон беспокойно зашагал по комнате и неожиданно
спросил: тг
— Если я пообещаю, что Шушан в Кешкенде будет
в полной безопасности, вам этого не достаточно?
— Нет, — выслушав Магду, сказала, как отрезала,
Джейн.— Здесь никто не чувствует себя в безопасности.
Простите, даже уездный комиссар.
Япон резко повернулся к Магде. Джейн, испугавшись,
как бы комиссар не обиделся, поспешил^ добавить:
— Господин уездный комиссар запретил мне в ночь
облавы оставаться с Сюзан, но был не против, когда
позже я пошла к ней. С моей стороны было бы некра-
сиво'оставлять ее одну. От этого ничья политика не по-
страдала. Большевиков я ненавижу и не скрываю этого.
Я считаю их врагами и моей страны. Уверяю, вас никто
не упрекнет за Сюзан. Помогите ей, господин комиссар.
Джейн умолкла. Ее слова сильно подействовали и на
Магду, и на Япона.
— Скажи ей, что я отвечу завтра, — только и сказал
Япон.
Утром следующего дня девушки едва успели пере-
одеться и выпить кофе, когда пришел какой-то штабист
и передал записку. Записка была написана по-француз-
ски:
«Дорогая Джейн, вместе с Элли зайдите в штаб, вас
отправляют в Мартирос. Передайте, пожалуйста, Элли,
что погода неважная, пусть она оденется потеплее. При-
хватите с собою темные очки. Магда».
— Сюзан, — прочитав записку, восторженно крикну-
ла американка, — ты отправишься сегодня же!
Шушан была просто растеряна.
— Отправлюсь,— машинально повторила она, не в
силах унять охвативший ее страх, как бы все не оказа-
лось сном, когда счастье так близко!
Джейн быстро раскрыла чемоданы и выложила прямо
на постель ворох одежды. Девушки стали перебирать
^латья и наконец выбрали цветастое, а также шляпку
пером и с черной вуалью, зонтик и легкое летнее пальто.
Мнр _их ни Р^У не надевала, — сказала Джейн.—
близкие^10”’ В ЭТ°М наряде тебя не Узнают Даже самые
Мы затеяли опасное дело, Джейн.
123
— Нет лучше способа, чтобы попасть в Мартирос.
С пропуском комиссара тебя всюду пропустят. Ну, пото-
рапливайся.
Джейн почти силой заставила Шушан переодеться.
Платье оказалось несколько тесноватым и сковывало
движения, но все было скрыто под пальто. Американка
то и дело проявляла изобретательность. Она моменталь-
но оторвала от шляпки перо и пришила желтую ленточ-
ку, отчего шляпка стала более модной. Затем надела на
Шушан очки, и та стала совершенно неузнаваемой.
Спустя полчаса они уже сидели в кабинете уездного
комиссара. Япон был мрачен. Краем глаза он оглядел
переодетую американкой Шушан, ответил на приветствие
Дженн, предложил сесть и обратился к Шушан:
— Барышня, уверен,.что в переводчиках мы не нуж-
даемся. Снимите очки.
Шушан сняла очки и покраснела до.ушей. Япон ви-
дел ее второй раз в жизни и, следует заметить, был пора-
жен ее красотой.
— Знаете что, барышня, — проникновенно сказал
он, — как женщина вы достойны всяческого поклонения.
Но ваш отец прославился как большевик. Ваш возлюб-
ленньиСтакже предал- родину. — Губы Япона покриви-
лись.— Моя помощь вам неминуемо может быть рас-
смотрена как пособничество врагу, ведь речь идет не
только о защите женской чести. Во всех случаях скажите
Джейн, что я готов отправить вас в Мартирос к тому
нечестивцу, но с одним условием. С вами отправится и
сама Джейн. Здесь ее все знают. Это необходимо для
того, чтобы отвести все подозрения. С моим телохрани-
телем она вернется обратно в Кешкенд. Вас проводят
мои самые надежные люди.
Шушан взволнованно перевела слова Япона.
— Возьми себя в руки! — рассердилась Джейн.—
Перестань плакать. Скажи комиссару, что я согласна.
—-Ладно, — выслушав Шушан, сказал Япон. — Про-
пуска готовы. Через полчаса можете отправляться.
Я велю запечатать вашу дверь, и, пока я здесь, в вашем
доме все будет в сохранности. Надеюсь, все ясно?
— Вполне! — радостно воскликнула Джейн, выслу-
шав последние слова комиссара.
По распоряжению Япона отряд из двенадцати чело-'
век направился к Мартиросу. Руководил группой новый
переводчик штаба. Он оживленно беседовал с Джейн.-
Из их слов Шушан ничего не понимала и цепенела от
124
К ней с какими-то в Р ц вдруг с ходу заявила,
" ДТ ЛС₽яевХтся чХом такого религиозного общества,
которого запрещено разговаривать с мужчина-
гч1... nvrTi се оставят в покос.
м" От Кешкенда до Мартироса было около тридцати
Это расстояние можно было преодолеть за р
Хе ч™аРио они ие спешили. Ехали вначале шагом по
гужевой дороге вдоль изножия опаЛсниого склона. 1ах-
лый редкий ивняк чуть повыше дороги навевал скуку.
Наконец начался подъем.
— Смотрите, какая большая бабочка! воскликнула
Джейн, показывая на краснокрылую бабочку-великаншу
Вайоц дзора.
— Нас этим ие удивишь, — ответил переводчик с не- .
приятной заносчивостью.
— Л здесь есть хищники? — спросила Джейн.
— Конечно. Встречаются медведи, барсы...
— Ой, мне страшно... Что там такое? Куст шеве-
лится! - .
— Это люди! — испуганно вскрикнул переводчик. —
Мы в засаде.
С обеих сторон дороги на путников уставились не-
сколько десятков винтовочных дул.
— Бросить оружие! — раздался чей-то крик.
Переводчик не успел сориентироваться в обстановке
и принять какое-либо решение, как к ним кинулись с кри-
ками солдаты.
В крестьянской одежде, заросшие многодневной щети-
ной, они походили на разбойников. С ужасом Джейн на-
блюдала, как разоружили их отряд. Несколько рук одно-
временно потянулись к поводьям лошадей, на которых си-
дели девушки. Им велено было спешиться.
— Мне так страшно, — обняв Шушан,
Джейн. }
гапш НСчего бояться. Если они из кешкендского
I ’зона, нам помогут пропуска уездного комиссара
ятной »°ЛеЛН К КОМа11лиРУ- Это был молодой офицер при-
0 ним НпаРу1киости- Переводчик уже успел объясниться
вало ктоТпп „У СПСЛа успокоиться, « теперь ее интересо-
’ г>°д по ка,<ому праву их задержал.
дый солдатР7пп”1°бЪЙВЛеИО военное положение, и каж-
,,ять свой воинский "ахол”ться на своем посту и выпол-
ц долг. Нужно быть бдительным и про-
шепнула
125
верить политическую благонадежность всех. А вы к тому
же вооружены и направляетесь в зону противника, —
вежливо ответил офицер.
Джейн побледнела.
— Боже мой, вы большевики?
— Вы верно угадали. А вы, как я понял, американки
и направляетесь в Мартирос для переписи сирот?
Позвольте спросить, а как обстоят дела с переписью си-
рот в самой Америке?
Выслушав его, Джейн обиделась:
— Вы осмеиваете благодеяния, которые совершаем
мы из гуманных и христолюбивых побуждений?
Офицер ничего пе ответил. Прочитав еще раз предпи-
сания, адресованные поручику Тачату, он сказал:
— Сироты, которых собираетесь вы облагодетельство-
вать, видели, как разрубали на куски их родителей .и
близких..-В их детской памяти запечатлены зрелища, спо-
собные свести с,ума .любого взрослого человека. Вы со-
бираетесь их переправить в Америку? А откроете ли вы
им, что их ждет завтра? Они вырастут на чужбине и
лишь тогда поймут, что у них нет родины, нет близких.
Барышня, вы храбро ведете себя на чужой земле, по-
тому что чувствуете за собой силу своей родины. А че-
ловек без отчизны — раб. Грустно вспомнить, как был
упрятан американский флаг, когда нужно было спасать
их родителей...
— Замолчите! — перебила Джейн. — Немало армян-
ских политических эмигрантов нашли убежище под аме-
• риканским флагом.
— Это не политические эмигранты, барышня, а бе-
женцы, спасающиеся от турецкой резни. Убежища они
нашли и во многих других странах. Это наша боль,
осколки нашей нации. Политический эмигрант совершен-
но иное понятие. Люди, предавшие свою родину, не ста-
нут махать ангельскими крылышками в чужой стране.
А порядочный человек живет страданиями своего народа
и бывает счастлив его победами.
Шушан, слушавшая офицера стоя чуть поодаль, по-
дошла к нему и что-то шепнула ему на ухо. Офицер с
удивлением повернулся к пей. Он был растерян.
— Оставьте нас одних, — сказал он своим солда-
там. — Здесь останутся только американки.
Все разошлись.
— Позвольте спросить, кто вы?
126
Шушан рассказала все. Офицер задумался, после не-
долгого молчания он попросил перевести его слова
Джейн. '
— Барышня, вы спасли дочь моего боевого товари-
ща. Отец Шушан был выдающимся большевиком. Счи-
тайте, что с этой минуты она уже у своих друзей. Но
ввиду некоторых обстоятельств ей нельзя оставаться с
нами, а в Мартирос пройти тоже нельзя. О причине не
имею права говорить. Это военная тайна. Мы позаботим-
ся о том, чтобы укрыть Шушан в другом безопасном
месте. Что же касается вас, то, если хотите остаться с ней,
мы гарантируем вам неприкосновенность, если же ре-
шили вернуться — дорога для вас открыта.
— Буду весьма благодарна, если мне разрешат вер-
нуться в Кешкенд.
— Пожалуйста. Своим поведением вы подтвердили,
что в каждой стране есть честные люди. Спасибо вам,
барышня. От себя же лично я прошу: не хлопочите о том,
чтобы увезти наших детей в Соединенные Штаты. Вы
там можете выходить их, но дать им родину вы бессиль-
ны. .. Попрощайтесь со своей подругой.
Офицер отошел. Шушан и Джейн обнялись.
— Ох, Сюзан, наконец ты в безопасности. Я верю
этому джентльмену. А мне говорили, что большевики
умеют только убивать топорами.
— Я тебя никогда не забуду, моя дорогая Джейн.
Спустя немного отряду были возвращены лошади и
оружие. К Джейн подвели лошадь.
Прощай, Сюзан!..
— Счастливого пути, Джейн!..
Когда группа удалилась, офицер подошел У
Разговор между ними был короткий. ЛЛ-.-Л«г .>
— Барышня, позвольте почитать вас за се ру
ботиться о вас. Скажите, пожалуйста, есть ли у
ближайших селах родственники, которые могли ы
время вас Приютить?
— Никуда от вас я не уйду, — заявила Шушан.
— Я не имею права оставлять вас здесь. Мы гото-
вимся к военной операции.
— Это не имеет значения.
— Позвольте вам возразить. Скажите все же, где вы
можете чувствовать себя в безопасности?
Упорство Шушан.было сломлено.
127
— Ну, раз так нужно, то я предпочитаю укрыться у
родственников. В Пашалу у меня есть дядя. Человек он
строгий, но я уверена, что он примет меня, как родную
дочь. Проводите меня в Пашалу.
— Хорошо. Мы это сделаем ночью, чтобы никто вас
не заметил.
Глубокой ночью Шушан переоделась в солдатскую
форму, надела фуражку и в сопровождении двух бойцов
отправилась в Пашалу.
Дядя полюбил Шушан, как свою дочь. Этому оди-
нокому человеку точно засветило солнце. Отцовская лю-
бовь, пробудившаяся в нем, лишила его покоя. По ночам
он просыпался, вслушивался в дыхание Шушан. Спит ли,
не плачет, часом? Едва брезжил рассвет, он уже бывал
на ногах. Заваривал чай, готовил завтрак. Шушан так-
же привязалась к дяде, рассказывала обо всем, что с ней
приключилось. Слушал дядя и про себя то ласково по-
смеивался, то злился, проклиная Мурада, Сого и весь
свет.
У Манташа была своя жизненная философия. Он уса-
живал рядом с собой племянницу и рассуждал о жизни:
— Не люблю благочестивых, все они ханжи. Не да-
дут фунта хлеба без пуда никчемных советов. Терпеть
не могу ни благодетелей, ни подхалимов, которые из-за
куска хлеба калачиком свертываются у чужих порогов.
Шушан слушала его с интересом. Она все время ста-
ралась быть возле дяди, скрасить его одиночество и, что
самое главное, утолить тоску по своему погибшему люби-
мому отцу.
Прошла неделя. Маиташ правил бритву, а Шушан,
Занавесив окно, читала при свете лампадки. Вдруг раз-
дался стук в дверь.
— Кого нелегкая несет? Не дадут побриться, — завор-
чал Маиташ.
— Нашли время бриться. Да кто бреется при свете
лампады?
Он на всякий случай завел Шушан в соседнюю комх-
нату, набросил крючок, отошел к двери, отк’рыл ее. В по-
лумраке выросли на пороге фигуры вооруженных людей.
— Что вам нужно? — почуяв недоброе, спросил Ман-
таш.
Поручик Тачат выпятил перед цирюльником свое круг-
лое пузо и сладким голосом сказал:
128
— Ничего, душа моя, по приказу военных властен я
почжен произвести здесь небольшой обыск.
«Они явились за Шушан,-мелькнуло подозрение, и
Манташ почувствовал, как в венах его вскипает кровь и
похолодело лицо. - Никак, это Мурад?»
____ Плевал я на ваши военные власти и на тебя, л не
вор и не большевик. Зачем обыскивать мой дом?
С этими словами он захлопнул дверь и, пока поручик
не опомнился, накинул тяжелый железный засов и по-
бежал к Шушан.
— Это Мурад, — сказал он, задыхаясь.
— Дядя, спрячь меня, — взмолилась Шушан.
— Другого выхода нет, дочка, тебе нужно выскочить
в окно. Они вот-вот взломают дверь.
— Куда мне деться, куда? ..
— Подойди ко мне...
Манташ открыл окно, с^м спустился в сад и помог
Шушан спрыгнуть. Оба они побежали к балке. В двадца-
ти метрах от дома был небольшой грот. Манташ спустил-
ся к нему.
— Спрячься здесь.
В пещере было сыро и жутко. Шушан съежилась в
темноте. Манташ побежал обратно, забрался в комнату,
изнутри закрыл окна. Дверь тряслась, скрипела. Ман-
таш вытащил из-под матраца охотничью двустволку,
сунул в дуло две пули, под рубашку спрятал «нож с ши-
роким лезвием.
Нашли кого обыскивать, — заворчал он, подходя к
двери.— Не ломай дверь, сам открою, Манташ не из
трусливых.
Он приоткрыл дверь и выставил дуло.
Теперь поговорим по-людски. Чего тебе надо?
1'Оручику И в голову не приходило, что ему могут
nktotaTb с5)пР°тивление. К приманке он обычно подкра-
ппняты» бесшумно’ ние применяя насилия, опасаясь не-
Р___ х последствии. Он решил схитрить.
поикач е °СЛ°ЖНЯЙ себе дело> Манташ. Есть военный
кать до’м НУЖН° исполнять- Позволь спокойно обыс-.
~~ А что ты ищешь?
~~ Золото,
Разговор: — *
Em
6 запрещенные книги. Мы осмотрим и уйдем?
В' АРУтюняц 129
— усмехнулся поручик и тут же поменял
А что еще у тебя искать? Ты ведь всего-на-
подозрение, что ты дома
•— Ступай скажи тем, кто прислал тебя, что и я не
лыком шит. Обмануть Манташа? У меня есть и золото,
и запрещенные книги, и ружье... Уходите подобру-по-
здорову, не то прольется кровь.
Поручик притворился, будто угрозы не заметил.
— Манташ, я и не знал, что ты можешь перед гостем
захлопнуть дверь. Думаешь, нам не известно, что ты не
из книгО-Чесв. Но если на тебя поступил донос, мы обя-
заны войти и обыскать твои дом. Мы для виду войдем
и выйдем, душа моя, да? — Он повернулся к солдатам: —
Не так ли, ребята? — Те поддакнули. Тачат снова обра-
тился к Манташу:—Лучше ты уважь нас и поднеси по
стопочке водки, и забудем, что было. А ружье убери,
стыдно.
Манташ заколебался, похоже, он поверил.
— В таком случае входи ты один, а солдаты пусть
подождут за дверью. Что поднесу тебе, вынесу и им.
Разойдемся мирно.
Поручни подмигнул своим головорезам. Они подожда-
ли, пока цирюльник пе вынес им водки, выпили, стоя за
дверью, а поручик, довольный своей находчивостью, во-
шел, чтобы через несколько минут впустить их в дом и
все тут переворошить.
Впустив поручика, Манташ ловким движением запер
дверь, накинул засов и, не опуская дула, подошел к по-
ручику:
— А теперь давай поговорим. Так что тебе нужно?
Они прошли в ту комнату, где недавно пряталась
Шушан.
— Я бы посоветовал тебе не тянуться к маузеру, —
предупредил Манташ. — Берегись, как бы чего не слу-
чилось. Известно мне, что ты ищешь. На, получай...
От сильного удара поручик растянулся на полу. Ман-
таш прижал коленом его горло.
— Девушку ищешь, бесстыдник?.. Вот тебе... Вот
тебе девушка... Получай, ублюдок!..
Поручик терял сознание. Ему вдруг почудилось, что
брадобрей сошел с ума. Он попытался закричать, ио
пальцы Манташа так сдавили горло, что из пего вырвал-
ся лишь слабый хрип. Унялся Манташ лишь тогда, когда
заметил, что глаза поручика закатываются.
— Сдох, что ли, нечестивец? — пробормотал он и
начал трясти поручика.
Тот очухался. Манташ осторожно снял с него оружие,
перетащил, усадил поручика на стул и сказал:
130
— Говори, срамник, оставишь ты девушку в покое иди
ПСР^'Свихнул с°я ты, что ли, сукин сын? — буркнул Та-
чат. __ Какая еще девушка? Мне и в голову такое пе
приходило, фу... ну и лапы у тебя, мерзавец... Знать
бы, за кого меня принимаешь. Фу... — Он никак по мог
отдышаться. _
_ За того, кто есть. Разве ты пе сын Сого Мурад
Расслышав имя Мурада, Гачат сообразил, что тут пе
все чисто. Уже хотел было прикинуться Мурадом, но по-
боялся, что брадобрей снова даст волю рукам.
— Да разве я похож па Мурада?.. Фу... вонючка...
Я поручик Тачат... фу. .. Ответишь перед Дпопом...
фу...
Манташ потемнел лицом.
— Вот тебе и на... Что понадобилось вашему бла-
городию в моем доме?
— Черта лысого... У тебя хранятся запрещенные
книги. На тебя донесли, я должен сделать обыск... фу...
— Обыскивай, — вздохнул Манташ, — сожалею о
случившемся, но я пе виноват.
— Немедленно верни оружие, осел! Это дело я пере-
дам уездному комиссару. Заплатишь штраф в двести зо-
лотых и мигом поумнеешь.
— Да за весь мой дом и пожитки не дадут и двадца-
ти золотых, господин поручик. С меня взятки гладки...
Поручик встал, застегнул портупею.
— Значит, у тебя нет золота?
— Тебе нужно золото?
—- Допустим, да...
— Жаль, что позволил тебе встать... Знай я, что у
тебя на уме. ...Обыщи дом., Найдешь золото — оно твое.
Поручик, точно пе расслышав его последние слова,
встал, прошел в другую комнату, открыл дверь и впустил
— Связать этого негодяя по рукам и ногам.
Манташа Сбили с ног. Несмотря на его отчаянное со-
противление, они все же сумели связать. В доме все пе-
ревернули вверх дном, попытались даже выбить камни
тен’ Пошарили под балками кровли. Шарили бандиты
оттуда^" ОДИИ И3 ,1ИХ д°брался до грота и вдруг заорал
Ваше благородие, здесь человек прячется!
тия у)лед,,еП1,,У,° от страха Шушан выволокли из укры-
видев се, Тачат, воспрянув духом, воскликнул:
131
— Ага! Вот и вся тайна.., Дороже золота... Вот и
маленькая шпионка. ..
Ее ввели в дом. Бедняжка ужаснулась еще больше,
увидев дядю связанным. Тог катался по полу, пытаясь
освободиться от веревок.
— Эй, — закричал на Тачата Мапташ,— нс смей тро-
гать девушку, нс то!..
Тачат самодовольно улыбался. Он уже прикидывал,
сколько золотых содрать с Мурада, продав ему Шушан..
Достаточно обвинить се в шпионаже, и его все оправдают.
9ю был прекрасный повод и для объяснения самоволь-
ного обыска.
— Уведите девушку, — сказал он солдатам, недоволь-
ным тем, что вместо золота нм подсунули девицу.
— Нс смейте ес трогать, — закричал Мапташ таким
страшным голосом, что его могло услышать все Па-
шалу.
Тачат наконец догадался сунуть ему в рот кляп н лас-
ково сказал:
— Ты нс Горлан Оваи душа моя, зачем кричишь?
Лучше признайся, куда спрятал выручку за овец? Мне
и iBCCTHo, что ты до войны продал отару овен. Ну, душа
моя, н девниу мы не тронем. Хоть опа и шпионка, но мы
простим. Нам много нс нужно, триста золотых. Если
тебе трудно, скажи, где оно, мы и сами возьмем.
Он вытащил кляп изо рта Млнташа ровно иа столько,
чтобы тог смог что-то произнести.
— Ну дружок, говори же.
— Развяжи мне руки, скажу, развяжи!
— Нет уж, не было у нас такого уговора. Правду го-
воря, не хочется тебя утруждать. Скажи, где золото,
мы сами возьмем. Ты ведь скажешь, душа моя?..
— 11ет...
— Черт с тобой. Завтра будешь держать ответ перед
уездным комиссаром, почему ты прятал эту шпионку.
Я бы сам перерезал тебе горло, да вот жаль ножа. Пу,
скажешь, где золото или нет?
— Разбойник! — зарычал Мапташ.
Тача! встал, велел седлать лошадей. Потом он что-то
крикнул, раздался топот лошадиных копыт, п все стихло.
1 1 орлан Он ап — персонаж из армянского национального
эпоса «Данил Сасунскни», он обладал зычным голосом.
132
После отъезда карателен долго пришлось МаптаШу
повозиться, чтобы избавиться от ну г, но безуспешно Он
отчаянно сокрушался, никак не мог простить себе своего
легковерия.
— Я обманут... Мерзавец солгал мне... бандит, вор...
Ремесло парикмахера никогда доселе ие служило ему
такой службы: Маиташ еще катался по иолу, когда в дом
вошел какой-то парень. Он крикнул в темноте:
— Эй, дядя Маиташ!
— Иди сюда, — услышав голос, обрадовался Мап-
таш.
Парень подошел, едва разглядев в темноте лежащего
па полу человека, боязливо нагнулся над ним:
— Дядя Мапташ?
— Тебя сам бог послал, по разйс не мог ты прийти
раньше? Подними меня. За поясом у меня бритва, вы-
тащи, перережь веревку.
Парень перерезал веревки па руках и ногах Манданта,
помог ему встать. Маиташ забрал у него опасную бритву.
— Дядя Маиташ, ты ведь не сказал, что...
— Ради бога, не время разговаривать. Прихоти зав-
тра. Если обнаружишь меня живым, все расскажу.
Маиташ отправился в Мартирос. Шел он быстрым
шагом. Его окликнул патруль. Почуяв недоброе, Мап-
таш повернул назад. Патруль поднял тревогу, ему
вдогонку выстрелили, по пули уже не настигли сто.
«В Мартирос идти нет смысла, — лихорадочно раздумы-
вал оп, — я дело только испорчу. Поручик арестует меня,
кто же спасет несчастную девушку? Единственный, па
кого еще можно уповать, — Яной, только с его помощью
можно вырвать Шушан пз рук Тачата», — подумал он
и повернул к Ксшкепду.
Япон в раздумьях ходил взад-вперед из комнаты в
комнату. Останавливался перед застеленными кроватя-
ми, вспоминал жену, думал о пренилом. Ему стало ка-
заться, что все, что составляло его счастье, заключалось
в комнатке дочери и сейчас оп откроет дверь и найдет
там Магду и Сатеник. Сердце в груди трепыхалось точ-
но птица. Он кинулся к топ двери, толкнул се и... на-
толкнулся на застоявшуюся, гнетущую тишину.
Иногда заходил он в телеграфную, h достаточно было
ему не митая посмотреть на телеграфиста, как тот cpaiy
Угадывал смысл его взгляда.
133
— «Линкольн» из Батума еще не отправился, ваше
превосходительство.
— Когда ты сделал запрос?
— Сегодня.
— Спасибо, — бормотал под нос Япон и уходил в
свой кабинет. Случалось не раз, когда он в штабе и но-
чевал. Он избегал тишины собственного дома, напоми-
нающей тишину руин.
В тот день телеграфист вбежал в кабинет и радостно
воскликнул:
— Ваше превосходительство, «Линкольн» вчера от-
чалил!
Япон опечалился.
— Хорошо, — не поднимая глаз, тихо сказал он.
Он почувствовал, как воля его дрогнула. Вернулся
домой, прошел в комнату Сатеник, сел на пол и стал
перебирать ее игрушки. Трудно было в этом слабом и
растерянном человеке узнать жестокого и грозного уезд-
ного комиссара, перед которым трепетали все, невзирая
на возраст и чин.
— Проклятые, — словно бы очнувшись, пробормотал
он и разразился самыми грязными ругательствами в ад-
рес большевиков.
Снаружи раздался какой-то шум, который насторожил
его. Он вышел на балкон.
— В чем дело? — крикнул он сверху.
— Ваше превосходительство, этот человек хочет прой-
ти к вам, — стал оправдываться часовой.
— Что ему нужно?
— Ваше превосходительство, позвольте два слова,—•
взмолился пришелец. — Выслушайте меня, ваше превос-
ходительство.
— Поднимись наверх...
Это был Манташ. Он быстро поднялся по лестнице,
зашел в кабинет и упал на колени перед Японом:
— Ваше превосходительство, одному богу на небе
известно, что я впервые в жизни опустился на колени.
Ваше превосходительство, скажите, есть ли у вас дочь?
— Что случилось? — так и подскочил на месте Япон.
— Скажите, есть ли у вас дочь?
— Говори, осел, что случилось с моей дочерью?
— Ваше превосходительство, вспомните про свою
дочь и тогда поймете меня.
— Да говори же! — заорал комиссар.
134
- Ваше превосходительство, дочь моей сестры по-
хитил из моего дома поручик Тачат.
— Ты из Мартироса?
— Живу в Пашалу. Негодяй обманом ворвался в мои
дом под предлогом обыска по донесению, будто я храню
запрещенные книги. Потом он намекнул, что я могу от-
купиться золотом. А у меня золота нет, где его взять.
Связали меня по рукам и ногам, перевернули все в доме
вверх дном, ничего не нашли. И увел негодяи мою пле-
мянницу.
— Он знал про девицу?
— Понятия не имею, ваше превосходительство. Вы-
тащили ее из тайника и увезли с собой.
— А почему она пряталась?
— Ей показалось, что в дом ломится Мурад, сын Сого,
выследил ее-таки. Я отвел и спрятал ее в саду.
— Не понимаю, кто она и какое дело Мураду до
нее?
— Ах, ваше превосходительство, как же вы не помни-
те Шушан, которая с американкой должна была пройти
в Мартирос? Им не удалось. Бедняжка разыскала меня,
и я приютил ее. Пусть бы лучше я умер... Ваше пре-
восходительство, за что мне на старости лет такое бес-
честье?
Комиссар нажал кнопку на столе. Ординарец, спросо-
нок потирая глаза, вырос перед ним.
— Накормите как следует лошадей, — распорядился
Сообщите всем офицерам, чтобы собрались в
штабе. Тер-Хорена предупредите, чтобы ждал меня дома,
этого человека отведите на кухню и накормите. — Он
зубами?ЛСЯ К МаНТЗШу: — Сможешь держать язык за
- Молчание мое ремесло, ваше превосходительство.
Чем занимаешься?
Я цирюльник.
Доп7скать°₽МИТЬ “ °ТВеСТИ в карцеР- Н,,кого к иемУ не
- УвестиПРегтпп°ДИТеЛЬСТВ0’ Я буЛу "ем как Рыба,
вести, —строго повторил Япон. 1
Комиссар вышел из дома с двумя заранее пр
ленными пакетами в руках. Он направил шаги прям
Дому Тер-Хорена. Священник уже ждал его. Они запер-
лись от попадьи в соседней комнате.
135
— Святой отец,, ты единственный в уезде, которому я
полностью доверяю.
— Да простит вас бог за причиненные мне некогда
неприятности.
— Аминь. Святой отец, я часто в последнее время
поминаю бога и испытываю потребность в молитвах.
— Бог милостив и осеняет правоверных. Слушаю тебя,
сын мой.
— В одном из этих пакетов — письмо, в другом —
деньги, золотом. В случае, если со мной что-нибудь слу-
чится, отправишь моей жене. Если же богу будет угодно
и я останусь жив, вытребую у тебя пакеты.
— К чему все это, сын мой?
— Ничего не спрашивай.
— Все в божьей воле, — перекрестился Тер-Хорен. —
Я все сделаю, как пожелаешь.
Япон оставил свои пакеты у Тер-Хорена и с чувством
облегчения отправился в штаб.
По расчетам Тачата, Шушан была бесценной наход-
кой. Вернувшись в свой бивак, он приказал держать ее
в отдельной палатке и приставить караульного. Держать
ее заложницей с целью рассчитаться с Овиком было бы
недальновидно и неосторожно. Тачат благоразумно ре-
шил умножить свое золото. Он ночью приготовил письмо,
запечатал в конверт, а на рассвете с вестовым отправил
в Кешкенд Мураду.
В то же самое утро, когда поручик отряжал в Кеш-
кенд вестового со своим «строго секретным» посланием,
Япон собрал офицеров и в распоряжениях был краток.
Всего понадобилось полчаса, чтобы небольшой боевой
отряд, возглавляемый Японом, взял путь на Мартирос.
Только проехали они Малишку, как встретились с
вестовым от Тачата. Япон приказал ему остановиться и
расспросил, кто он и куда скачет.
— Ваше превосходительство, я везу официальное по-
слание от командира пехотного взвода поручика Тачата
капитану Мураду, — с готовностью выложил вестовой.
— Официальные послания прежде всего читает уезд-
ный комиссар. Дай-ка мне его.
Вестовой протянул конверт. Япон вскрыл его, прочи-
тал и прикусил губу. Словно бы не поняв, он прочитал
сшс раз:
«.. .видать, Мурад, крепко побратались мы с тобой.
136
я нашел твою голубку. Она чиста, как снег на вершине
Масиса. Один ноготок такой красавицы стоит десять зо-
лотых. Ради глаз ее любой пехотинец хоть из-под земли
достал бы сто золотых. Если товар тебе по душе, вышли
срочно в Мартирос триста золотых. Ждать буду два дня.
Пришлешь — хорошо, а на нет и суда нет, с цен справ-
люсь и сам. Терять мне нечего... П. Т.».
Япон сложил письмо, сунул в карман и сказал весто-
вому:
— Письмо в самом деле очень важное, потому и от-
пускаю тебя, цо в Кешкенд. Запрещаю тебе до моего
возвращения отлучаться оттуда.
Появление комиссара в лагере удивило офицеров, в
особенности Тачата. Он ведь не сомневался, что уездный
комиссар дорожит своей шкурой и не осмелится по-
явиться в районе боевых действий. Но факт оставался
фактом, и он по всей форме доложил ему о положении
в своем и неприятельском лагерях’. Казалось, Япон слу-
шает его, но мысли Япона были в другом месте, и это не
ускользнуло от многих.
— Хорошо, — небрежно бросил он, для виду обошел
лагерь, поговорил с солдатами, осмотрел провиант, при
этом ничем не выдал своего отношения, не сделал ни-
каких замечаний. Поверхностно рассмотрев и располо-
жение противника, Япон вернулся в лагерь и неожидан-
но для поручика высказал желание отдохнуть.
— Пожалуйте в мою палатку, ваше превосходитель-
ство.
Палаток в лагере был десяток. В одной хранился про-
виант, и находилась она в стороне. Остальные были раз-
биты в ряд. Возле одной из них Япон обратил внимание
на двух часовых.
— Странно, — сказал он,— неужели не достаточно и
одного часового на две палатки? Кто здесь обитает?
— В одной я.
— Понятно. А в другой?
— Там хранится взрывчатка, ваше превосходитель-
ство, — нашелся Тачат.
— А не боязно спать возле взрывчатки?
— Что поделаешь, ваше превосходительство.
— Я хочу взглянуть на эту взрывчатку. Приподними
брезент.
Тачату стало не по себе.
— Ваше превосходительство...
— Я хочу взглянуть на взрывчатку, — повторил Япон.
137
Полог палатки откинули. Съежившаяся в углу Шу-
шан со страхом смотрела па людей. Одежда ее была
порвана. При виде Япона в глазах ее блеснула надежда.
Япон приказал опустить полог, повернулся к поручику
и со зловещим спокойствием сказал ему сквозь зубы:
— Опасную взрывчатку держите, господин поручик.
Ваши солдаты, заглянув сюда, способны взорвать соб-
ственные позиции.
— Ваше превосходительство, эта девица — шпионка.
— Кто се обнаружил?
— Мои солдаты.
— Ее одежда порвана. По всему, ее не оставляли
одну.
— Никто ее и пальцем не коснулся, ваше превосхо-
дительство.
— Ну, в таком случае считай, что препоручил шпион-
ку мне. Палатку впредь будет стеречь мой часовой.,.
Приезд уездного комиссара внес оживление в воен-
ный лагерь, где солдаты были обречены па безделье. Все
ждали перемен.
В полдень с позиций были отозваны роты в восточ-
ный лагерь. На местах остались лишь особые карауль-
ные посты. Более пятисот солдат выстроились в две ше-
ренги па относительно небольшой террасе. Согласно
своей привычке, Япон раза два проехался верхом перед
шеренгами. Наконец он заговорил твердым, грубым то-
ном:
— Солдаты, вы вконец облепились. Ваша воинская
бдительность притупилась... Запамятовали, какой долг
привел вас сюда? В Мартиросе окопался наш заклятый
враг. Сегодня мы дадим ему решительный бой. Сегодня
вам представится возможность доказать преданность не-
зависимости родины, преданность идее, которой моли-1
тесь...
Речь держали и несколько офицеров. Наконец был
дай приказ накормить солдат. В тот день пехотинцы по-
лучили двойной паек.
Атака началась на рассвете, организованно и со все-
ми предосторожностями. Передвигались цепочками на
несколько метров, закреплялись па месте, чтобы винто-
вочным огнем подстраховывать продвижение следующей
138
цепочки. Мятежники ничем не выдавали своего присут-
ствия. Когда дашнаки вплотную приблизились к пере-
довым позициям противника, был дан приказ о всеоб-
щей атаке. Япон. окруженный телохранителями и орди-
нарцами, издали наблюдал за наступлением пехоты.
— Поручик, как вы думаете, почему партизаны не
отстреливаются?
— Они, видать, решили подпустить нас ближе, ваше
превосходительство.
— В чем дело? Наши уже проникли на их позиции.
— Ждите рукопашной схватки, господин комиссар.
Ничего не ответив поручику, Япон пришпорил коня.
Остальные последовали за ним. Они доскакали до пере-
довой липин. На позициях противника царила пустота.
— Ваше превосходительство, они в страхе разбежа-
лись. Ловко улизнули, мерзавцы, — пробормотал расте-
рянный Тачат.
Япон приблизился к пему:
— Где большевики?
— Ваше превосходительство...
— Молчать! Сдать оружие!
Поручика мигом обезоружили.
— Связать негодяя!..
По приказу Япона всех крестьян деревни Мартирос
согнали к церкви. В основном это были женщины, ста-
рики и дети.
— Куда делись большевики? — накинулся Япон иа
какого-то дряхлого старика. Тот вопросительно взглянул
на стоявшую возле него девочку лет девяти-десяти. —
Я к тебе обращаюсь! — заорал Япон.
. Старик снова повернулся к девочке:
— Что оп говорит?
— Спрашивает, где большевики! — прокричала де-
вочка ему па ухо.
— Тьфу! — плюнул Япон и обратился к кому-то дру-
гому: — Где большевики?
Старый крестьянин пожал плечами:
— Ушли...
— Куда ушли? Когда?
— Побыли тут день не то два. Не так ли? — спросит
ои рядом стоявшего.
— Да, верно, верно, — поддакнул тот. — Встали мы
утром, смотрим, а их уже и след простыл.
Япон с удовольствием забил бы их до смерти, но
кого?
139
— Сволочи!'— зарычал он и приказал ординарцу: —
Отобрать сто человек, расставить дозорных по всем до-
рогам. Остальным седлать лошадей, да поживее!
Про себя Япон поклялся, что ноги его больше не бу-
дет в этом проклятом селе. В ту же ночь пехота верну-
лась в Кешкенд. Под стражей доставили туда и Шушан
и поручика Тачата со связанными руками.
Ничто не могло так воодушевить Сагата, как успехи
батальона.
— Честное слово, — сказал он, — мои ребята храбре-
цы, это мне доподлинно известно. Но что Овик опытный
и умный командир, я мог только догадываться.
Незаметно покинув под покровом ночи Мартирос, че-
рез горы в обход, минуя населенные пункты, партизан-
ский батальон вышел на плоскогорье Айназур. Здесь к
ним присоединилась конница Левона, вернувшаяся из
Гокчи.
К Овику кинулся босой Варос:
— Как ты отощал... Тебя что, хлебом не кормили?
Овик слабо улыбнулся ему, затем вынул из-за пазухи
курительную трубку, выточенную из ясеневого дерева:
— Возьми, Варос, я не забыл своего обещания. Как
только победим, я подарю тебе другую трубку. На ней
будут вырезаны кони, вольно бегущие кони без седел и
уздечек.
— Заодно пусть будут и без подков и копыт, — раз-
глядывая свои ноги, сказал Варос.
Вокруг все засмеялись.
— Лишили беднягу поповских штиблет, — улыбнулся
Левон. — Во что ему обуться? А трубку я и сам ему по-
дарю.
— Что поделаешь, — вздохнул Варос, — я бы и сам
обулся, вон в Гокче сколько обутых свалил, да побоялся
стащить с них обувь, как бы не засудили меня, ведь кре-
ста на вас нет. Не побойся я суда, и сапога бы не оставил
на трупах дашнаков. Где это видано, чтобы в лихую го-
дину мертвецов хоронили обутыми?
За радостной встречей последовал обед, после чего
Овик зачитал письмо Армревкома:
. — «Вайоц дзор — одно из сложных звеньев всеармян-
ской революции. Во имя спасения уезда вам следует
контратаковать гарнизон Кешкенда, расчленить его и
добиться окончательной победы. Ни в коем случае не
140
прибегать к обороне. Оборонительная тактика означает
смерть для революции. Непрерывно атаковать, непре-
рывно крепить свою мощь за счет революционно настро-
енных масс. Для восполнения боеприпасов отправить
представителей в Одиннадцатую Красную армию. Да
здравствует революционный отряд Вайоц дзора!..»
Письмо Арм ревкома обрадовало всех. Это была фак-
тически инструкция для подготовки решительного наступ-
ления на Кешкенд. Оставалось достать боеприпасы в
нужном количестве.
В Агстеф была направлена делегация, там стояла
воинская часть 32-й дивизии Одиннадцатой армии.
Был полдень. Под открытым небом перед палатками
за складным столом длиной в пять метров обедали рус-
ские солдаты. Их внимание привлек караульный, направ-
ляющийся к ним. Он вел кого-то в мундире царской ар-
мии без погон.
— Новобранец успел поймать дичь, — раздался чей-
то веселый голос.
— Что за птица? — спросил другой.
Караульный, парень лет восемнадцати-девятнадцати,
самодовольно улыбался:
— Хотел сунуться в нашу кухню. Внизу и поймал.
— Разнюхал кашу.
— Эй, кашевар, дай-ка ему разок половником!
Кругом засмеялись. Засмеялся и задержанный.
— Я свой, — сказал он, когда чуточку поутихло.
— Ай-ай-ай, храни бог от таких «своих» в царских
мундирах.
К нему подошел старшина:
— Откуда ты взялся такой?
— Я направлен от Кешкендского ревкома перегово-
рить с вашим командиром, заодно и передать ему па-
кет,— довольно бегло сказал задержанный по-русски.
— Молодец, Первух, — похлопал старшина по плечу
караульного. — Отведите задержанного в четвертую па-
латку, а я доложу командиру.
Четвертая палатка отличалась от остальных лишь
большим размером. У входа стоял часовой. Старшина
как бы нырнул мимо него.
Чуть погодя он вышел, обратился к пришельцу:
— Оружие есть?
- Да.
— С вашего позволения, я отберу его.
— Пожалуйста.
141
Он вытащил из-за пазухи наган, протянул старшине.
— Будьте любезны, ваши документы.
Взяв документы, он зашел в командирскую палатку.
Па этот раз задержался дольше. «Пленнику» наконец
было разрешено войти.
В командирской палатке сидел человек с большим
открытым лбом, густобровый и длинноволосый. Защит-
ного цвета его гимнастерка была подпоясана широким
ремнем. У него были живые синие глаза. Он работал над
оперативной картой, расстеленной на столе.
Когда «пленник» вошел, он встал ему навстречу.
— Овик Тиранян,— представился «пленник».
Командир протянул ему руку:
— Аркадий Семенов. Я просмотрел ваши докумен-
ты.— В огромной ладони Семенова рука Овика казалась
нежной девцчьей рукой. Они сели друг против друга.
Командир продолжил: — Говорят, дашнаки сосредоточи-
ли большие силы в Кешкенде. Если это правда, то Кеш-
кенд представляет явную опасность для Сисиана, Гори-
са и Кафана. Расскажите, пожалуйста, что там у вас
происходит?
— Дашнаки, правда, сосредоточили значительные си-
лы в Кешкенде, по среди них паника, и они небоеспо-
собны.
— Да, да, небоеспособны, — повторил Семенов. — Тем
не менее они есть, и с этим следует считаться. Что еще
скажете?
— На сегодняшний день против кешкендского гарни-
зона достаточно бросить одну воинскую часть Красной
Армии.
— Вы точно заметили — на сегодняшний день. Но ведь
завтра Кешкенд может преобразиться в устойчивый
плацдарм. Подойдите сюда. — Овик наклонился над кар-
той.— Отступающие из Сисиана, Гориса, Нор-Баязета,
Гокчи, Камарлу и Веди дашнакские подразделения мо-
гут стянуться к Кешкенду и причинить серьезное беспо-
койство.
— Потому-то наша цель — поскорее покончить с
кешкендскнм гарнизоном, чтобы предотвратить опас-
ность.
— Что же вам мешает?
— Мы нуждаемся в боеприпасах.
Семенов сунул руку за ремень и стал ходить взад-
вперед по палатке.
— С такой же просьбой обратились к нам подполь-
142
щики Дилижапа, а ревком Каравансарая прямо проси г
нашего вооруженного вмешательства. Я уже доложит
армейскому командованию. Они в свою очередь запро-
сили Москву. Ответа ждем со дня иа день, и я не сомне-
ваюсь, что он будет положительным. Мы придем на по-
мощь большевикам Армении, это наш братский долг.
А патроны, товарищ, получите сегодня же. Однако как
вы одни их перенесете?
— Я не один, — обрадовавшись, что все складывает-
ся как нельзя лучше, сказал Овик. — Меня сопровождает
целый отряд из кешкендского партизанского батальона.
Все как иа подбор храбрые н сильные ребята.
— Вот оно что! Они укрылись поблизости, у нас под
носом, — рассмеялся Семенов. — Пожалуйста, пригла-
сите всех. Познакомимся с вашими ребятами по рус-
скому обычаю...
Война... Никогда это слово не звучало доселе так
зловеще, как в сентябре 1920 года. Повсюду царил пе-
реполох.
Кровожадные турецкие части, фактически не встре-
тив нигде серьезного сопротивления, двинулись в направ-
лении Пгднра, Олты и Карса.
Большевистское правительство в Москве еще раз пред-
ложило свою помощь. Дашнаки и па сей раз отклонили
спасительное предложение.
Япон был молчалив и бледен. Телеграфист ежеднев-
но вручал ему донесения о положении па фронте. Комис-
сар читал, истеричным жестом рвал их, швырял в сто-
рону, садился и, обхватив голову ладонями, долго ду-
мал.
Он перестал представлять в Ереван рапорты. Не при-
давал значения и получаемым инструкциям. За послед-
ние две недели он связался со столицей всего один раз н
имел лаконичный разговор с одним из доверенных ему
в правительстве людей.
«Доплыл ли «Линкольн» до Сан-Фрапциско? Что
предпринимает Америка в помощь Армении?» Ответ гла-
сил: «Два дня тому назад «Линкольн» причалил в Саи-
Франциско. Американский посол Мозер заявил: хотя
правительство Соединенных Штатов и признало Армян-
скую республику, однако не брало на себя никаких обя-
занностей по оказанию помощи армянскому народу, ни
143
военной, ни гражданской. Турки захватили Алекполь и
Каракилис, серьезно угрожают Еревану».
Вести о варварствах турецкой армии приходили еже-
дневно. Вскоре появились беженцы.
Это была агония, самая настоящая агония.
Динг-донг!.. Динг-донг!.. Обрушилась туча на голо-
ву Кёшка. Раскаты покатились, достигли самых отдален-
ных домов Кешкенда.
Пыльную площадь перед церковью беженцы поливали
водой, подметали. Возле замшелого надгробного камня
полыхал огонь. Девочка лет десяти, сидя возле костра,
плакала. Бабушка дала ей кусок хлеба, и она сразу съела
его.
— Не видели моего сыночка? — кричала смуглая,
совсем молоденькая женщина. — Только бы в ивняк-не
забежал, там его ряска засосет.
Тер-Хорен большими шагами направлялся в церковь.
Ему преградили дорогу несколько беженцев.
— Святой отец, мы подыхаем с голоду. Куда нам
деться, на кого уповать?
— Уповайте на божью милость, дети мои.
Динг-донг!.. Динг-донг!..
— Святой отец, это правда, что аскеры до Еревана
добрались?
— Да отсохнет у тебя язык!
Тер-Хорен вошел в церковь. Дьячок набросил иа его
плечи ризу.
— Благословен бог, отец нашего господа Иисуса
Христа...
— Святой отец...
— Не перебивай службу, сын мой.
* — Сейчас все перебито: песня, венец, жизнь переби-
ты. ..
Где он слышал эти слова? Быть может, здесь же, в
церкви?
— Святой отец. Османская Турция готовится к по-
следнему прыжку...
— Солдаты, я обращаюсь к вам. От вас зависит спа-
сение нашей нации. Скоро начнется наступление больше-
вистских воинских частей на Кешкенд. Бросайте оружие,
ие стреляйте в своих братьев. Только помощь больше-
144
вистской России может приостановить резню... Только
большевистское правительство России может спасти Ар-
мению. ..
Вход в церковь притемнился. Тут прихожане заме-
тили, что церковь окружена людьми. Они так же быстро,
как появились, исчезли. Тер-Хорен усталыми глазами об-
вел собравшихся и вскинул костлявую руку:
— Господи, помилуй нас, грешных...
С первыми петухами поп проснулся, встал, истово по-
молился, тем и облегчив душу. Вышел на улицу. В окне
гарнизонного штаба мелькнул огонек. Он вдруг испытал
желание увидеться с Японом и потому направился в
штаб.
Япон, натянув фуражку на лоб, облокотившись на
стол, дремал, вобрав голову в ладони. От звука шагов
он встрепенулся.
— Беспокойным ты стал, святой отец.
— Покоя нет ни на земле, ни на небе. Ты ведь тоже
не ведаешь сна.
— Пожалуй. Большевистская зараза не дает нам по-
коя.
— Чего они хотят?
— Лишить тебя креста, а там ты хоть в зурну дуй.
— Будь они прокляты.
— Чем больше их проклинаем, тем быстрее они пло-
дятся.
— Что-то глаза у тебя опухли, от бессонницы, что ли?
Почему ты тут сидишь?
— Завтра казнь.
— Большевика?
— Хуже. Расстреливаем поручика Тачата.
— В чем провинился?
-— Похитил девицу, устраивал облавы, прикармани-
вал золото, сорвал важнейшую военную операцию, да
мало лив чем!..
— Свят, свят, свят, — перекрестился поп.
— От нашего правительства дождались только одно-
го командира, да и тот оказался мародером. Ну как после
этого не ругать этих клопов, эту насквозь прогнившую
власть. Все наши несчастья исходят из того, что у нас
нет нормального предводителя...
145
Тачата со связанными руками вывели из тюрьмы.
Остерегаясь, Япон на всякий случай держался подаль-
ше. Вели Тачата два его бывших телохранителя. Оба
своих слез не скрывали. Они были из числа карателей,
которые устраивали облавы и обыски, но сейчас мало
чем напоминали тех головорезов.
На площади был почти весь гарнизон. Солдаты стоя-
ли по ротам.
Приговоренного к смертной казни провели к центру
площади, прямо к стене конюшни. Япон, верхом на коне,
прогарцевал перед шеренгами, затем остановился и про-
изнес речь:
— Солдаты, этот человек еще вчера был вашим ко-
мандиром, а сегодня вы своими руками покараете его.
Он обманул гарнизон, обманул вас и позволил больше-
вистской заразе выползти из Мартироса и охватить весь
уезд. Он побоялся вступить в схватку с кучкой смутья-
нов. Воин не имеет права быть трусом. Пощады трусам
нет. Он, нагло покинув свой командирский пост, умыкнул
девушку. Бесчестие не прощается ни солдату, ни офице-
ру. .. Расстреляйте его, нисколько об этом не жалея...
Солдаты, которые должны были привести приговор в
исполнение, уже стояли, держа наготове винтовки. Они
прицелились, но тут Тачат завопил, в страхе попятился.
— Огонь!
Залп заглушил его крик.
Шушан посмотрела в мрачное лицо Япона и опусти-
ла голову. Хотя своим спасением она и была обязана
комиссару, но его хмурый взгляд не предвещал ничего
доброго.
— Барышня, вы мне доставили уйму забот, — сказал
Япон. — По сей день я вынужден изолировать вас по
двум причинам. Во-первых, ваши показания нужны были
в ходе следствия по делу поручика. Во-вторых... Ладно,
это уже не столь важно. Надеюсь, с вами недурно обра-
щались?
— Благодарю, ваше превосходительство, нас кор-
мили.
— Этого не все арестанты удостаиваются. По неко-
торым обстоятельствам я вынужден держать вас пока
под надзором.
Этого Шушан больше всего и боялась. В словах Япо-*
146
на проглянула безнадежность грядущих дней. Взывать
к совести комиссара было бесполезно, но она все же по-
пыталась уговорить его:
— Ваше превосходительство, я бесконечно призна-
тельна вам за все, что вы для меня сделали. Но ведь и у
вас есть жена и дочь... Будьте милосердны...
«Господи, Магда... Сатеник...»
Родственные чувства заглушили в нем все прочие.
В последнее время ему постоянно виделась Сатеник ря-
дом с Овиком, за занятиями английским. Вероятно, это
и было причиной того, что в глубине души он не испы-
тывал никакой ненависти к Овику, хотя и знал, что от
него пощады ждать бессмысленно, попадись он ему в ру-
ки, без промедления будет расстрелян.
— Да, — вздохнул Япон. — Вопрос, однако, упира-
ется в интересы страны и народа. Я вынужден вас
изолировать, барышня, как это ни прискорбно для
меня.
Не дожидаясь ответа, он вышел.
Шушан окончательно почувствовала себя арестант-
кой, когда возле штабной двери к пей подошел уродли-
вый, громадный человек и добрым голосом, никак не вя-
жущимся с его могучей фигурой, сказал:
— Я должен отвести вас в карцер, барышня.
Винтовку он держал, как посох, шел, не заме-
чая вокруг ни лачуг, ни женщин и детей, провожаю-
щих их взглядом, ступая громадными шагами. Как ни
старалась Шушан идти быстрее, догнать его было не-
просто.
— Сето, иди медленнее, — попросила девушка, — за
тобой не угонишься.
Никогда доселе Сето не слышал своего имени, произ-
несенного таким нежным голосом. Он остановился.
— Ты знаешь меня?
— Конечно.
Лицо Сето расплылось в улыбке.
— Кто ты?
— Я Шушан, дочь инженера Бахшн.
— А-а!.. Ты очень выросла, я не узнал тебя...
Арестантской служила заброшенная лачуга, в кото-
рой стояла одна поломанная тахта. Пол был земляным,
кровля черная, задымленная. Маленькое окошко было
забрано ржавой решеткой.
Узниками этого карцера были Манташ и Шушан. по-
саженные под арест по приказу Япона. Манташ был уве-
147
рен, что уж девушку Япон выпустит наверняка, и заныло
в тревоге сердце старого человека, когда Шушан препро-
водили обратно в арестантскую.
— Что тебе сказал комиссар? Когда ор нас выпустит?
Сказано это было с такой душевной болью, что
Шушан бросилась к нему, уткнулась в грудь и зары-
дала:
— Дядя, родимый мой, не будет у нас больше сво-
боды. Счастье отвернулось от нас. Мы снова арес-
танты.
Раздался лязг ключей. Это Сето запирал дверь.
Взгляд Манташа скользнул по закоптелой кровле. Губы
сжались.
— Какой произвол! Мы не заговорщики и не уголов-
ники. Мы — мирные люди! Нигде в мире не найдешь
справедливости...
Долго думал Маиташ и, словно сделав открытие, ше-
потом сказал:
— Я освобожу тебя. Поверь мне, освобожу. У меня
есть золото. Шесть лет тому назад я продал баранов.
Решил куда-нибудь сбежать, на случай, если аскеры на-
падут. Вот оно. — Он пощупал под подкладкой оборван-
ного пиджака круглые монеты. — Все отдам Сето, лишь
бы выпустил тебя.
— Спасибо тебе, дядя. Не знаю, что бы со мной слу-
чилось, не будь тебя рядом.
— Радуйся, что мы вместе, дитя мое. О себе мне
незачем думать. Я немало пожил, мир повидал, спасибо
и на том.
Манташ подошел к зарешеченному окошку и по-
смотрел в него. Сето, обняв винтовку, привалился к сте-
% не лачуги, и взгляд его был отрешенным. Манташ решил
заговорить с ним.
— Господин... — как можно ласковее позвал Ман-
таш. — Эй, господин!
У Сето вскинулись брови, он подошел к окну.
— Это ты меня называешь господином?
— Раз ты солдат, стало быть, для меня господин.
Сето посерьезнел.
— Ах, любезный мой, ну какой из меня солдат? Бат-
рачил я на Сого за кусок хлеба, перебивался кое-как.
А тут и вышел приказ о мобилизации, солдат, мол, не
хватает. Пришли люди, сунули мне в руки винтовку.
Ну какой из меня солдат? Теперь то Сого зовет меня
отрабатывать тот кусок хлеба, то солдатскую служ-
ив
бу несу. Какой из меня солдат? Зовут меня Сето,
Сето.
— Сето, ты хороший человек, — подлещивался Ман-
таш. — Хочу поделиться с тобой одной тайной.
— А это не опасно?
— Нет.
— Не положено батраку знать чужие тайны.
— Это касается и тебя. Не век же тебе быть батра-
ком, почему бы не стать хозяином, а?
Сето махнул рукой и уже хотел отойти.
— Постой! — попытался удержать его Манташ. —
Разве ты не знаешь, что нужно для того, чтобы стать бо-
гачом?
— Что?
— Золото.
— Эх, сердечный, в наше время имеющий золото при-
кидывается нищим. Кто облагодетельствует Сето?
- Я.
— Ты? Будь у тебя золото, разве сидел бы ты в аре-
стантской?
— Эх, Сето, кто может знать, что потеряет, что най-
дет? Если хочешь знать, то все кругом арестанты. В этом
мире нет свободного человека. Вот погляди, за какие
грехи бросили сюда эту невинную девушку? Похожа ли
эта девушка на грешницу? А спроси, за что ее тут дер-
жат?
— За что?
— За красивые глаза. Тебе известно, почему соловья
держат в клетке?
— Нет.
— Темный человек ты, Сето. Соловья держат в клет-
ке за то, что хорошо поет. Стало быть, нам нужна сво-
бода, а тебе — золото.
— Выпускать из заключения — ие мое дело. Я всего-
навсего стражник. Мне приказано стеречь вас, чтобы вы
не сбежали.
Сказал и отошел от окна.
— Тьфу, тупица! — застонал Манташ.
Вечером стража сменилась. От арестантской Сето от-
правился прямо к Сого домой. Богача Вайоц дзора дома
не оказалось. Сето расспросил, когда, мол, хозяин вер-
нется. Все в ответ лишь пожимали плечами. Во дворе
под деревьями он увидел Мурада, сидящего на ковре.
В тот день Арпик вывела его во двор, а сама хлопотала
по хозяйству. Мурад развлекался золотыми монетами,
149
катая их по ковру. Сето только поклонился Мураду до
земли и повернулся было, чтобы уйти, как сын Сого сгреб
монеты нервным движением, откинулся на подушки и
подозвал его:
— Сето, поди сюда.
Сето подошел:
— Твой покорный слуга, ага-джан.
— Какие новости, Сето? Обо мне все еще чешут
языки?
— Нет, ага-джан, уже не чешут.
— А раньше?
— Бывало, — уклончиво ответил Сето.
— А что именно болтали?
— Откуда мне знать, родимый? Каждый рассуждал
по-своему.
— Например.
— Говорили, будто ты... нет, уж лучше пусть у меня
язык отсохнет... не могу повторить, ага-джан.
— Что я подыхаю?
— Что-то вроде того, ага-джан.
Мурад сделал истеричный жест и сам же поторопил-
ся сменить разговор:
— Сето, хорошо тебе в солдатчине?
— Нет, ага-джан, нет. Будь на то моя воля, бросил
бы винтовку подальше и перестал бы служить, да вот
боюсь, что посчитают это дезертирством и расстреляют
меня.
— Попробуй сбежать, расстреляют, да еще как...
— Вот и я говорю. Я за этим и пришел, дай, думаю,
брошусь в ноги моему господину, пусть вызволит меня из
солдат. За корку черствого хлеба буду батрачить на него
до гроба, только бы не быть солдатом.
— Что-то рановато тебе приелась солдатская служба.
— Э-э-э... Не для человека все это. Арестовали доч-
ку инженера, а меня приставили караулить, да еще при-
грозили, пусть, говорят, посмеет заговорить с тобой или
сбежит, повесим тебя. Ах, сердечный мой, девушка хо-
рошая или плохая, мне нет до этого дела. Отец ее восемь
лет кормил меня. Ведь и у меня сердце не камень, не
так ли?
— Какая дочка инженера, Сето?
— Та самая, ага-джан. Ведь о ней и были разговоры,
злые языки сплетничали, будто тЫ... Ну, та самая Шу-
шан. .. Н меня опа хорошо помнила.
150
Мураду показалось, будто все его раны вновь рас-
крылись. От боли потемнело в глазах, он не мог и слова
вымолвить.
— Ага-джан, ради бога, что с тобой?
Голос Сето доходил до сознания Мурада как сквозь
шум.
— И зачем только меня принесло сюда, кто тянул
меня за язык... тьфу!.. — растерянно бормотал Сето.
Мурад вроде пришел в себя.
— Сето, подойди ближе.
Сето наклонился к нему:
— Говори, ага-джан.
— Нагнись ниже.
Он приблизил ухо почти к губам Мурада.
— Сето, я дам тебе сто золотых, задуши Шушан.
Сето в ужасе отпрянул:
— Нет, ага-джан, не могу... нет, не могу...
— Дам двести золотых, задуши, отрежь косы, при-
неси мне.
Непонимающим взглядом Сето уставился на Мурада.
Он вспомнил черные, густые косы Шушан, представил их
в своих руках и содрогнулся. На четвереньках он отполз
от ковра.
— Нет, ага-джан, нет, я не возьму греха на душу.
Мурад хорошо знал Сето. То, что не сделал бы он ни
за какие мольбы, мог бы совершить под угрозой побоев.
В этом могучем человеке Мурад заметил неподдельную
тревогу забитого, суеверного существа.
— Если ты не придушишь Шушан, я велю забить
тебя плетьми. Брошу тебя в хлев и изрублю шашкой на
куски.
У Сето подкосились ноги, он упал на колени:
— Ага-джан, не надо... Избавь меня от этого бого-
мерзкого дела.
— Или принесешь косы и получишь двести золотых,
или я сделаю свое, если не исполнишь мою просьбу или
проговоришься.
Едва сдерживая слезы, Сото ушел.
Больше недели он не появлялся перед домом Сого.
Больше недели Манташ все делал попытки уговорить
его.
— Я дам тебе сто золотых, Сето. Помоги нам ночью
бежать, проводи до ивняка и возвращайся.
— Нет, родимый, христом-богом прошу, не говори об
этом.
151
Сето отходил от зарешеченного окошка, чтобы не слы-
шать мольбы Манташа. Приваливался к стене и разду-
мывал о том, что делается на белом свете. Ему очень
хотелось еще раз взглянуть на Шушан. Он подкрады-
вался, заглядывал через решетку, тут Манташ замечал
его и снова начинал толковать про свое.
Однажды, сидя у арестантской, обхватив винтовку
обеими руками, он в уме считал, сколько бы заработал,
если бы отправился в Баку на нефтепромыслы. Вернул-
ся бы он с заработков в Кешкенд, купил бы надел, же-
нился на красивой девушке, похожей на Шушан. До чего
ои был бы счастлив тогда!
Неслышными шагами к нему подошла Арпик:
— Сето, Мурад спрашивал про тебя.
Услышав имя Мурада, Сето всем телом вздрогнул.
— Что же мне делать?
Жалок был Сето, в глазах его стояли слезы.
— Я знаю, что у него на уме. Сето, встань, возьми
Шушан и бегите отсюда.
— Куда бежать-то?
— Куда глаза глядят. В Баку.
- Я?
— /Гы, ты. Почему все тебе встает поперек горла, не
то что иным? Поживешь человеком.
Сето покачал головой:
— Нет, я не возьму того, что не мое.
— Осел, — бросила Арпик и ушла быстрыми ша-
гами.
Сдав караул, Сето пошел в церковь. Дверь была за-
крыта. Долго молился он перед закрытой дверью, облег-
чая себе душу. Как и многим солдатам из местных, ему
разрешалось ночевать дома. В его убогой развалюхе
стоял пустой трухлявый сундук, кое-как покрытый тряпь-
ем. Сето влез на него, с удовольствием вытянулся и по-
думал, до чего было бы хорошо ослушаться Сого и вес-
ной укатить в Баку. Вспомнился ему Тер-Хорен, который
предлагал ему вернуться в церковь, служить звонарем.
Почему тот больше не заговаривал об этом?
Сето встал с сундука.
«Брошусь Тер-Хорену в ноги, умолять буду, чтобы
взял меня звонарем», — решил он и вышел из лачуги.
Тер-Хорен был дома. Сето поцеловал ему руку.
— Что случилось, сын мой?
— Святой отец, сделай меня звонарем.
152
— Поздно, сын мой, Япон отказался отпустить тебя.
В церкви уже служит новый звонарь.
Приуныл Сето. С понурой головой вернулся домой.
Снова растянулся на сундуке, размечтался о Баку. За
дверью раздались чьи-то шаги, и в лачугу заглянул одни
из батраков Сого, которого Сето знал только по именп.
Звали того Мисак.
— Сето, молодой ага зовет тебя.
Сото проняла дрожь.
— Какой молодой ага?
— Да сын нашего аги...
— Сого?..
— И-и-и... ты вконец рехнулся. Пойдешь или нет,
дело твое.
Мисак ушел.
«Какой ага?.. Мурад?.. Нет, должно быть, сам хо-
зяин зовет работать...»
Возле усадьбы Сого ему опять встретился Мисак. Тот
многозначительно оглядел его с головы до ног своими
хитроватыми глазами.
— Хозяин в верхней комнате, ступай туда.
Сето прошел через узкую прихожую, потом через не-
сколько пустующих комнат. Мисак тенью пробирался за
ним. Они поднялись в верхнюю гостиную. Мурад, отки-
нувшись на подушки, протирал шашку. Колени Сето по-
догнулись.
— Твой покорный слуга, ага-джан, ты вызывал
меня?
Взгляд Мурада стал жестким. Он крикнул:
— Мисак!..
— Да, ага-джан.
— Возьми шашку.
Мисак живо взял оружие, встал за спиной Сето. Из-
под подушки Мурад вынул наган, вынулпатроны,пересчи-
тал их и снова вставил в барабан. Поигрывая маузером,
он сказал:
— Ты сделаешь этой ночью то, что я тебе велел?
Сето рухнул на колени:
— Ага-джан, христом-богом прошу, сжалься надо
мной.
— Мисак!
— Слушаю, хозяин.
— Проучи его.
Взметнулась шашка и опустилась. Сето громко
вскрикнул и растянулся на полу. Чуть погодя он при-
153
шел в себя. Крови по было, Мисак плашмя ударил его
по плечу.
— Сделаешь, Сето, что я велел?
— Ага-джан...
— Болван! — потеряв всякое терпение, заорал Му-
рад.
Сето покачал головой:
— Нет, ага-джан, не могу.
— Мисак, бен его.
Сото бывал бит много раз. Боль сносил молча и зла
не держал. Случалось, люди раскаивались, пытались за-
молить свой грех. Но оружия еще никто па него не под-
нимал. Бил Мисак тупым краем шашки. Сото хотелось
выломать дверь, выпрыгнуть в окно, бежать отсюда. Му-
рад навел на пего наган, одно движение—и курок был
бы нажат. Мисак отделал его так, что он, потеряв по-
следние силы, упал окровавленный. Мисак был доволен,
что расправился с таким исполином.
— Сето, — снова заговорил Мурад, — этой ночью ты
сделаешь то, что я сказал. Мисак с наганом будет стоять
рядом с тобой. Иначе пеняй на себя...
Покачиваясь, Сето вышел. Брел он домой, таясь лю-
дей. Добрался до дома, ие в силах унять дрожь, снял
одежду. Он был весь в крови и перепугай не на шутку.
Рапы промыл, кровь унялась, он немного успокоился, сел
и задумался.
Ни разу еще не доводилось Сето так глубоко заду-
мываться о своей горемычной судьбе, и думал до тех пор,
пока церковные колокола нс оповестили об окончании
вечерни. Ему пора было идти к арестантской, сменить
часового. Оп встал, взял винтовку и пошел, задумчивый,
угрюмый. По пути никто ему не встретился. Возле аре-
стантской он, ин словом ие обмолвившись с часовым, стал
на караул. Часовой ушел. Караульными были назначе-
ны они двое, и уже между собой Сето и тот другой уго-
варивались о времени стояния па часах. Никто из них не
имел права без разрешения штабного командования от-
крывать дверь арестантской. Хлеб и воду узникам пода-
вали в окно. Это была настоящая тюрьма в духе того
бедственного времени.
В глубоких раздумьях был Сето, по своей привычке
привалившись к дверям арестантской. Вдруг он почув-
ствовал, что в арестантской совершенно тихо. «Может,
кто-то уже успел задушить их обоих?» — пронеслось в го-
лове Сего. Он подошел к окну. Мапташ спал. Шушан,
154
сидя возле него, заплетала косу. Сето залюбовался ею —
дочь инженера была на диво хороша! Не было ей
подобной во всем Кешкенде. Долго смотрел на нее
Сето.
Стемнело. По улицам скользили неразличимые тени,
и каждая тень напоминала Мисака. I! вдруг возле аре-
стантской появилось привидение. Оно, казалось, сколь-
зило по земле. От страха язык Сето как будто распух во
рту.
—Сото...
По голосу Сето узнал Арпик.
— Ч-ч-что? ..
— Возле Кешка сегодня патрулирует брат Арташа.
— Ч-ч-что же делать?
— Послал мне бог тупицу! Не соображаешь, что лп,
или души у тебя пет? Не ты, так другой убьет ведь эту
девушку. Бегите оба отсюда.
— К-куда?..
— К черту иа куличики... Сейчас сюда придет Ми-
сак. Этот кобель прислуживает Мураду, а сам глаз с
меня нс сводит. Я постараюсь задержать его, как только
он выйдет из дома, а ты должен успеть за это время до-
браться до Кешка. Я тоже виновата перед Шушан. Да
простит меня бог... А теперь не мешкай, поторапливай-
ся, Сето.
Привидение исчезло. Что-то оборвалось в груди Се-
то, и он, на удивление себе, вздохнул облегченно, словно
бы скинув с себя узы страха. Он впервые в жизни осоз-
нал свою силу, способную все сокрушить, устоять перед
любым напором.
«А и вправду, зачем мне оставаться в Кешкенде? Бе-
жать надо, девушку спасти». Он забыл про всякую осто-
рожность. Припал плечом к двери, надавил. Дверь под-
далась, засов соскочил. Сето ввалился в арестантскую.
Шушан испуганно вскрикнула.
— Послушайте, барышня, — сказал Сето, — вставай-
те, бежать надо.
Манташ подпрыгнул от радости, стал что-то наша-
ривать в темноте. Потом вспомнил, что нет у него с со-
бой никаких пожитков. Оп окликнул Шушан:
— Родная моя, настал наш час!
Шушан была так перепугана, что не в силах была
встать с места. Колебаться Сето не стал. Он осторожно
взял ее на руки. Такого цепного груза ему еще ни разу
в жизни не доводилось держать. Возле двери Манташ
155
споткнулся о винтовку Сето. Разумно решив, что она
им еще пригодится, он поднял ее. Быстро и не оглядыва-
ясь спустились они к предгорию Кёшка. По пути никто
им не встретился. Горе тому, кто в тот миг дерзнул бы
остановить Сето, а тем паче отнять у него его драгоцен-
ную ношу. Страшен был Сето. Казалось, он стал вдвое
могучее.
Возле Кёшка их заметили какие-то люди, но виду не
подали и отвернулись. Беглецы спустились в ущелье, во-
шли в ивняк. Только тут и перевели дух.
— Слава богу, пронесло! — с облегчением вздохнул
Манташ.
Всю ночь они были в пути. Ночная темень мешала
пм понять, куда ведут их горные тропы. А впрочем, им
было все равно, лишь бы подальше от Кешкенда! Прой-
дя порядочное расстояние, они наконец почувствовали
себя в безопасности и остановились.
— Давайте теперь подумаем, куда податься, — пред-
ложил Манташ. Он чувствовал себя хозяином поло-
жения и нисколько не сомневался в том, что корысть
побудила Сето решиться иа побег. Они присели в
укромном месте, и Манташ решил, что пора расплатить-
ся с Сето.
— Ты молодец, Сето, — пожалуй, впервые за всю
дорогу заговорил Манташ уверенно. — Ты настоящий
мужчина. Свобода — великая штука! Ух ты! — потянулся
он с наслаждением всем телом. — ТоЛько уговор есть
уговор, не помню вот, сколько я обязался заплатить
тебе?
— О чем ты, не пойму? — удивился Сето.
, — Сколько с меня возьмешь? Не даром же ты услу-
гу оказал?
— А разве я один вам помог? А Арпик, инженерова
соседка?
Манташ нахмурился. Он решил, что нужно выделить
долю и для Арпик.
— Мне до Арпик дела нет. Я рассчитаюсь с тобой,
а уж ты делись с кем хочешь.
— Чем рассчитаешься? — никак не мог взять в толк
Сето. — Я сделал так, как мне велела совесть.
И он поведал им все как было. Шушан преисполни-
лась благодарности к соседке, к которой раньше отно-
156
силась с неприязнью, к Сето, которого побаивалась, а
потом выяснилось, что он невинен, как ребенок, к дозор-
ным у Кёшка, которых не знала, а теперь и вряд ли ко-
гда-нибудь узнает. И прошептала:
— Мир не без добрых людей.
Манташ был доволен тем, что золото осталось при
нем. Он стал заискивать перед Сето:
— Ты станешь богатым человеком, Сето. Шутка ли,
помочь бежать из тюрьмы невесте большевика и ее дя-
де? За это большевики дадут тебе земли столько, сколь-
ко захочешь.
— Мне ничего не нужно. И к партизанам я не пойду.
Я лучше подамся в Баку. -
— Чокнулся ты, что ли? — рассердился Манташ.—
Теперь ты наш хороший друг. Мы не отпустим тебя.
— Не уезжайте, — ласковым голосом сказала Шу-
шан.— Скоро большевики захватят Кешкенд. Вы полу-
чите землю, построите себе новый дом. Для вас начнет-
ся новая, интересная жизнь.
— Нет, — покачал головой Сето,— мне нужно уехать.
Глядя на него, никому и в голову бы не пришло,
что он хочет убежать от Шушан, убежать подальше
от того мира, в котором ему довелось испытать столь-
ко унижений. От мира, в котором он лишь однажды
был счастлив на своем веку, да и счастье то было не
про него.
Когда рассвело, он распрощался с Шушан и Манта-
шем и, не оглядываясь, ушел куда глаза глядят. Он от-
казался даже взять с собой винтовку.
— И видеть не хочу, — сказал он про свое боевое
оружие, — какой в нем прок для человека?
— Возвращайтесь поскорее, — сказала на прощание
Шушан. — Помните, что в Кешкенде у вас есть добрые
друзья.
Сето в ответ лишь пожал плечами — непонятно было,
что он хотел этим сказать.
Беглецы молча смотрели ему вослед до тех пор, пока
его могучая фигура не скрылась за утесом. Шушан тихо
плакала, но Сето не увидел ее слез.
— В какую сторону нам теперь идти? — спросила де-
вушка, когда они остались одни. — Где искать пар-
тизан?
— Они где-то близко. Если мы их не найдем, уж они
157
наверняка найдут пас,— ответил Манташ и, вскинув вин-
товку Сето на плечо, пустился в путь.
Несколько дней они, как неприкаянные, бродили по
горам и ущельям. Манташ, крадучись, пробирался в се-
ления, добывал кусок хлеба, выведывая местопребыва-
ние партизан. Они продолжали поиски. Ко всем относи-
лись с подозрением, никому не открываясь, кто такие и
куда направляются.
Им удалось прослышать, что партизаны захватили
Караглух, Егегпс, Шатин, крестьянам там уже раздали
землю, утвердили сельские Советы и двинулись из тех
мест к Гергеру.
— Мы их найдем, — подбадривал Манташ племян-
ницу,— непременно найдем.
Им днями приходилось голодать. Шли не разбирая
пути, по кручам, ущельям, высохшим руслам горных
ручьев. Обессиленные, добрались они наконец до леси-
стого предгорья Гергера.
Быстро смеркалось. Шушан припала к какому-то де-
реву.
— Я больше не могу идти.
Башмаки ее давно износились, ступни горели, покры-
лись волдырями.
— Еще немного, радость моя, — умолял ее Ман-
таш.— Пока есть силы, будем идти. До Гергера уже ру-
кой подать. Там и хлеба попросим, может, нас пустят
ночевать.
Сумерки в лесу сгущались. Манташ заметил несколь-
ких крестьян, которые шли в их сторону, погоняя на-
вьюченных ослов. Двое из крестьян подошли к бегле-
цам.
— Могу побожиться, — сказал один из них, черно-
усый, с пронзительными глазами, — более убогих людей
мне в жизни не доводилось встречать. Кто вы будете,
куда держите путь?
И вдруг девушка воскликнула, собрав остатки сил:
— Левон, это я, Шушан!..
Она прислонилась к дереву, чтобы не упасть.
— Боже мой! Откуда ты взялась? А мы тебя эвои
где ищем!
Левон вместе с крестьянами из Гергера вез продук-
ты в партизанский лагерь. У самого лагеря, что раски-
нулся па лесной опушке, их встретили Овик, Сагат и
Варос.
— А еще говорят, что поп на дороге — к неудаче.
158
Утром я встретил попа, —значит, жди до вечера чего-
нибудь хорошего. Ну, вот и мы пришли, счастье вам при-
несли.
К ним приблизился Овик. Слов невозможно было
найти, кроме двух, чтобы выразить чувства:
— Шушан!..
— Овик!.,
Слухи были один ужаснее другого.
Тчк-тчк... — стрекочет телеграфный аппарат, не
умолкая ни на миг. Последние новости гласили:
«Всем уездным комиссарам. 16 ноября наше прави-
тельство приняло выдвинутые турецким военным ко-
мандованием условия капитуляции. На некоторых уча-
стках фронта прекращены военные действия. Больше-
вики перешли к открытой вооруженной борьбе. За самый
короткий срок ликвидировать очаги заразы и обеспечить
нормальную работу властей.
Военный предводитель правительства Армении».
Япон самодовольно потер руки:
— Наконец-то... перемирие... Я испепелю, выжгу
очаги заразы, еще как выжгу...
Вечером 29 ноября была принята самая страшная из
телеграмм. С лентой в руке телеграфист вошел в каби-
нет комиссара:
— Ваше превосходительство..,
— Говори...
Телеграфист замялся.
— Ты что, онемел?
Никогда еще у Япона не появлялось такое дурное
предчувствие.
— Читай же! — заорал он.
Телеграфист боязливо растянул ленту н дрожащим
голосом прочел:
— «29 ноября в Каравансарае создан революцион-
ный комитет Армении. Ревком провозгласил установле-
ние в Армении власти Советов. Без промедления напра-
вить эскадрон кешкендского гарнизона в Дилижан в рас-
поряжение хмбапета 1 Сепуха.
Военный предводитель правительства Армении».
’Хм ба пет — главарь вооруженных дашнакских групп —
хумбов.
159
Япон почувствовал дрожь в руках. У пего закружи-
лась голова. Такого с ним прежде никогда не бывало.
— Разбойники! — хрипло выкрикнул он. — Чью Ар-
мению провозглашаете советской? Продались русским? ..
А ну вас к...
Он выругался и, встав, бесцельно вышел из кабине-
та, потом снова вернулся, пытался вспомнить, куда со-
бирался идти, но так и не вспомнил. Он приказал вы-
звать к себе командира эскадрона. Тот вскоре явился.
Это был молодой офицер лет двадцати восьми—
тридцати.
— Собери батальон. Всем быть в боевой готовности.
Накормите как следует лошадей. У всех проверить ору-
жие. Со склада получите провиант. До наступления
рассвета выезжайте в Дилижан в распоряжение Се-
нуха.
— Ваше превосходительство...
— Выполнять приказ!
— Есть выполнять приказ!
— О готовности эскадрона доложить мне. Всё. Кру-
гом! ..
Тчк-тчк...
«2 декабря закончились переговоры между предста-
вителями турецкого военного командования и нашего
правительства. Армения, согласно договору, лишается
права содержания армии. Турции остаются оккупиро-
ванные территории. Турецкое командование обязуется
оказать помощь для подавления большевистской аван-
тюры».
— Идиоты! Так подробно излагают, точно поздрав-
ляют. Я вас... скоты... Армения потеряна.
Тррах!.. Распахнулась дверь. В проеме вырос изну-
ренный до предела человек в грязной одежде и уцепил-
ся за косяк, чтобы не упасть. Япон узнал комиссара де-
ревни С.
— Что с тобой,сукин сын!
— П-пар-тнзапы з-захватпли село.
— А сам ты где был, осел?
Раздался выстрел. Человек соскользнул, упал на по-
роге. Япон сунул в кобуру дымящийся маузер.
Тчк-тчк...
«Большевики двигаются к Еревану. Во имя спасения
родины отправьте пехотный батальон в Ереван в распо-
ряжение генерального штаба. Проведите новую мобили-
зацию, укрепите гарнизон.. .♦
160
— «Отправьте»!., «Отправьте»!.. Новая мобилиза-
ция... Кого собирать: слепых, хромых, глухих?.. Гады...
Вы пе воины, а предатели...
— Ваше превосходительство, разрешите доложить.
Это был ординарец.
— Говори.
— Ночью арестанты сбежали. Им помогли бежать.
— Каким арестантам? .. Кто помог? ..
— Той девице, ваше превосходительство. Дверь взло-
мана. Стражник исчез. Есть подозрение, что вместе с
арестованными он перекинулся к большевикам.
Япон вспомнил про Шушан. Он вдруг почувствовал
глубокий стыд за то, что в вихре роковых событий он
сводил счеты с какой-то безобидной девицей. Злобы ни-
какой нс испытал, выслушав новость, и даже почхвство-
вал облегчение, что без его вмешательства она сама оп-
ределила свою дальнейшую судьбу.
— Ступай,— приказал он ординарцу.
Тчк-тчк...
«4 декабря большевики вошли в Ереван. Любой це-
ной нужно удержать Вайоц дзор».
— Вы только полюбуйтесь па этих ослов. Вытребо-
вали эскадрой, пехоту, а теперь — удержи Вайоц дзор!
Чем удержать-то? ..
Япону показалось, что он сходит с ума. В ушах зве-
нело, и это было мучительно. Шум напоминал монотон-
ное стрекотание телеграфного аппарата.
Дверь кабинета время от времени распахивалась на-
стежь, потом ее тихо прикрывали. Часовой торчал у
двери с бесстрастным взглядом. Он выполнял лишь одну
обязанность — стеречь кабинет, а за хорошие или пло-
хие вести держали ответ перед 'Комиссаром снующие
туда-сюда штабисты.
К штабу подошел Сого. Часовой преградил ему до-
рогу:
— Не имею права.
. — Отойди, парень, я — Сого.
— Не имею права.
Сого оттолкнул его и прошел в кабинет уездного ко-
миссара.
Встретил Япон Сого далеко не любезно.
— С чем явился, Сого?
Сого молча откинул подол чухи, уселся на стул и, не
сводя глаз с Япона, заговорил:
6 В. Арутюнян 161
— Несколько месяцев тому назад я немало хлеба
дал национальному совету. Если нужно, выделю и гар-
низону триста баранов. За золото.
Резким движением Япон натянул на кончик носа ко-
зырек фуражки.
— За свою шкуру дрожишь?
— Господин комиссар, о своей-то ты давно позабо-
тился, жену и дочь вовремя отправил в Америку, и пра-
вильно сделал. Но ведь и у меня есть семья. Ну не в
Америку, а до Тавриза дай бог добраться. Купи мое иму-
щество.
— Предложи где-нибудь в другом месте.
—- А кто сможет его купить?
•— Увези в Иран.
— Мне это приходило в голову, но боюсь в горах
стать добычей бандитов.
— На нас не рассчитывай, Сого. В гарнизонной каз-
не не то что золота, но и ржавой подковы не най-
дешь.
— Кое-что найдется, — возразил Сого. — Два меся-
ца тому назад получили и до сих пор не выдали жалова-
нья офицерам...
Козырек комиссаровской фуражки опустился еще
ниже.
— Нету! — заорал он. — Каждый встречный-попереч-
ный сует нос в наши дела. Сказано тебе: нет! Жало-
ванье офицерам прислали не для того, чтобы его Сого по-
лучил.
— Раз оно так, то я даю тебе золото, а ты мне даешь
лошадей. Куплю хоть десять.
— Нет, нет, нет! — лопнуло терпение у Япона. — Вы
только полюбуйтесь на него, он готов ограбить гарнизон,
лишь бы спасти свое барахло!
Япон с уходом Сого почувствовал еще большую пус-
тоту. Он остался один. Смертельную опасность таило та-
кое одиночество. Через два часа, встревоженный, явил-
ся один из офицеров.
— Ваше превосходительство, Кешкенд окружают.
— Кто?.. — устало спросил Япон.
•— Большевики.
— Точнее, красный дракон, так и скажи.
Этого Япон давно уже ждал. Но почему сейчас, когда
он мог еще что-то предпринять?
Крах... крах!., Он вышел из кабинета.
162
По трем направлениям одновременно к Кешкенду
спускались красные подразделения. Сомнений не было,
что с местными партизанскими отрядами выступают п
части Одиннадцатой армии. На улице Япон встретил
Тер-Хорена. Тот, бледный, наблюдал за маршем крас-
ных, в уме коря и дашнаков и большевиков.
— Проклятие миру, — горестно вздохнул он.
— Проклинай, святой отец, — усмехнулся Япон.—
Ты их проклинаешь, а они поют: «Вставай, проклятьем
заклейменный...» Гляди, как лихо цокают антихристы.
А бог все видит и прощает.
Вернувшись в штаб, Япон приказал, чтобы пехота за-
няла оборонительные позиции.
Динг-донг!.. Динг-донг?..
Звонят церковные колокола. Кто в тот миг забрался
на колокольню? Кто созвал народ? Так и не узнали. Ни-
кому это и не нужно было. Женщины, дети — все высы-
пали из домов, поднялись на плоские крыши, смотрели,
как приближаются красные.
Сого, вернувшись домой, прошел прямо в комнату
сына. Мурад с вдовой играл в нарды. Увидев- Сого, Ар-
пик встала, собираясь выйти.
— Не уходи, — сказал Сого. — Хочу поговорить с то-
бой.— Он посмотрел на сына. — Фаэтон готов, вы долж-
ны отправиться в Тавриз. В Нахичевани вас встретят,
переведут через границу. Есть хорошая поговорка: в путь
пускайся с хлебом из дома, с другом-односельчанином.
Дочка, — обратился он к Арпик, — ты поедешь с моим
Мурадом.
Арпик побледнела, опустилась на колени:
— Ага-джан, позволь мне остаться.
— Зачем тебе оставаться? Кто даст тут тебе кусок
хлеба, чтобы ты прокормилась?
— Ага-джан, у меня есть ребенок.
— Ты заберешь его с собой.
— Нет, я не поеду, — стала со слезами умолять Ар-
гГик.— Расстреляют меня большевики или помилуют, все
равно, дом свой я не брошу.
— Ладно, воля твоя. Встань, — согласился Сого.
Он вынул из кармана кошелек, протянул его вдове:
— Возьми. Да хранит тебя и твоего сына бог.
Вдова не хотела брать кошелек. Она поклонилась,
163
поцеловала руку Сого, брослпа взгляд на Мурада и
ушла.
* Дниг-донг!.. Динг-донг!..
Камни, окликая друг друга, скатывались по крутым
склонам. Победоносным маршем приближались красные.
Раздавались винтовочные залпы. Пулеметы и пушки то
норовили сорваться с цепи и, прыгая по кручам, скатить-
ся вниз по склону, то цеплялись за выступы скал, отка-
зываясь катить вперед.
Земля и небо отзывались эком на их залпы.
Красная дивизия перевалила Северный Кавказ, раз-
метав на своем пути банды деникинцев. Дивизия подо-
спела на помощь большевикам Азербайджана. Жерла
дивизионных пушек угрожающе нацелились на турецкую
армию, принудив ее остановиться в Алекполе. Они могли
бы взорвать и обрушить горы Вайоц дзора в глубокие
ущелья. Сейчас они катили налегке и шалили на своих
привязях.
Япон хладнокровно наблюдал. Рядом с ним оказал-
ся Тер-Хорен.
— Святой отец, — обратился комиссар к священни-
ку,— ты должен выйти к большевикам.
Тер-Хорену показалось, что он ослышался. Прошло
немного времени, пока он опомнился.
— Слуге божьему не подобает вмешиваться в воен-
ные дела.
— Святой отец, дети, играя, преображаются то в со-
баку, то в кошку, то в петуха. Почему бы тебе не стать
парламентером ради сохранения жизни наших солдат?
Тебе сам бог велел выполнить такую миссию.
— У тебя для этого есть офицеры.
— Это тряпки, а не офицеры. Я выбираю тебя, при-
нимая во внимание твое истовое христолюбие. Да и язык
у тебя неплохо подвешен.
— Что я им скажу?
— Уговори именем твоей паствы, чтобы они не во-
шли в Кешкенд. Пусть пришлют своих парламентеров
и предложат свои условия. Кешкенд мы сдадим без
боя.
— Да поможет нам бог, — вскинув глаза к небу, ска-
зал Тер-Хорен. — Ради доброго дела я готов пойти.
164
Спустя час после ухода священника Япону доложи-
ли, что к Кешкенду приближается группа всадников с
белым флагом.
— Пропустите их, — не поднимая глаз, сказал Япоп.
Группа остановилась у входа в штаб. Это были пар-
ламентеры кешкендского гарнизона, к которым присое-
динились Овик и русский офицер. Они спешились и во-
шли в штаб. За ними торопливо шли Тер-Хорен и не-
сколько офицеров гарнизона.
Уездный комиссар принял нх не вставая с места, на-
рушив тем самым общепринятый порядок. Угрюмо кив-
нул на стулья и только теперь пристально посмотрел на
Овика.
— Его превосходительство оказался достаточно здра-
вомыслящим, предложив сдать Кешкенд без выстрела,—
сказал Овик. — Мы сами собирались сделать вам то же
предложение.
— Я решился на это, исходя из интересов населения
Кешкенда. Я хочу избежать кровопролития, а люди мои
достаточно вооружены и готовы по первому моему при-
казу открыть огонь.
— Да, ваше превосходительство, вооружены, но до-
статочно небольшой нашей атаки, чтобы они бросили
оружие и подняли руки. Повторяю, мы этого не сделаем
и отдаем должное вашему благоразумию.
— У тебя язык дипломата, подлец. Как я в
свое время не отрезал твой язык? — спокойно ответил
Япон.
— Было время, когда в моем языке нуждался его
превосходительство. А когда захотел отрезать мой язык,
руки оказались коротки.
— Ты бы так не заговорил, будь мой эскадрон под
моей рукой. Тогда бы я вам иначе ответил.
— Ваше превосходительство, спешу сообщить, что
ваш эскадрой и сейчас в Кешкенде. После небольшого
отсева ваши кавалеристы направили оружие против
вас.
На посеревшем лице Япона заиграла слабая улыбка.
Япон улыбался! Это было почти чудом!
— Замнем эту новость. Так какие у вас условия,
чтобы сдать Кешкенд без боя?
— Л\ы гарантируем жизнь всем, кто сдастся.
— А тем, кто не пожелает сдаться, но и оружия не
поднимет?
— Таким разрешим покинуть уезд.
1G5
— Ладно. Мне нужно переговорить с моими солда-
тами. Какие гарантии, что, вступив в Кешкенд, вы не от-
кроете огня?
— Лучшая гарантия тому то, что мы согласились иа
ваше предложение и сейчас ведем переговоры с вами.
Коварство — свойство трусов и слабых.
Япон прикусил нижнюю губу.
— Хорошо. Мой ответ вы получите через два
часа.
— Ровно Мерез час вы услышите пушечный выстрел.
И если через десять минут после того не получим от-
вета, мы штурмуем Кешкенд. Пусть его превосходи-
тельство не забывает, что Кешкенд окружен значитель-
ными военными силами. Небольшое недоразумение
может внести в предложенные условия большие изме-
нения.
Япон не соизволил ответить. Жестом руки он дал по-
нять, что разговор окончен. Парламентеры ушли.
Уездный комиссар приказал отступить с 'позиций и в
боевом порядке выстроиться на площади Кешкепда. По
пыльным улицам стягивалась пехота к площади. День
был погожим, но солнце словно бы им вовсе не светило.
Поступь их была старческой, беспорядочной. Боевым ду-
хогТ тут и не пахло.
Выстроились на площади по ротам. Япон потребовал
коня, вскочил в седло и поскакал на площадь.
— Господа, — раздался голос уездного комиссара,—
шесть лет мы были вместе, участвовали в боях, делили
хлеб, холод и тепло, но не роптали, перенося невзгоды.
Наш народ оказался неблагодарным. Ереван пал. Вся
Армения охвачена красной лихорадкой. Но я не отчаи-
ваюсь. Силы следует сберечь. Вот почему я без единого
выстрела сдаю Кешкенд. Дашнакские подразделения
движутся к Зангезуру. Нужно соединиться с ними, со-
средоточиться в одном месте и сжаться в единый кулак,
чтобы раздавить красного дьявола.—Он гневно потряс
кулаком в воздухе. — Нам предлагают сдаться. Условия
таковы: гарантируется свобода тем, кто сдастся, осталь-
ные могут покинуть уезд. Лично я направляюсь в Занге-
зур. Кто хочет присоединиться ко мне, пусть выйдет из
строя.
Ряды заколебались. На лицах солдат были написаны
тревога и беспокойство. Некоторые начали негромко
переговариваться друг с другом.
166
— Ну? — бесстрастно спросил Япон.
Несколько человек отделились от шеренги и стали
лицом к строю. Это были телохранители Япона. Их при-
меру последовали те, кто рьяно участвовал в облавах,
обысках и расстрелах, все те, кто прославились своей
жестокостью. Набралось возле Япона порядочно людей,
числом около пятисот. Остальные, не тронулись с места.
Стояли люди лицом к лицу, ставшие за минуту кров-
ными врагами, и с подозрением смотрели друг на
друга.
— Что думают остальные? — в голосе комиссара по-
слышалась угрожающие нотки. — Ты, например, — Япон
ткнул пальцем в пожилого солдата. — Продаться решил,
мерзавец?
Тот боязливо ответил:
— Ваше превосходительство, я устал воевать. Куда
мне деться от своей земли? Если я пойду с вами,
кто будет пахать, сеять? У меня дети, внуки, старуха
жена.
— Мы тоже, ваше превосходительство, не хотим зем-
лю бросать, — отозвались другие.
Япон угрюмо оглядел поредевшие ряды. На мгнове-
ние в нем вспыхнуло желание обезоружить их и тут же
на площади перестрелять.
— Господа, вы остаетесь, — осторожно, чтобы не вы-
дать себя, сказал он, — это ваше дело, продавайте души
свои красному .дьяволу, но оружие, что вы держите, вам
не принадлежит. Оно еще пригодится нам. Приказываю
сдать оружие немедленно.
Никто не шевельнулся с места.
— Як вам обращаюсь.
Его слов точно не слышали.
— Ваше превосходительство, — подал голос кто-то
из строя, — оружия мы не сдадим. Зачем скрывать, мы
не доверяем вам.
— Оружие! — заорал Япон.
В ответ ни звука. Глаза солдат блестели опасным
блеском. Они походили на тигров, сжавшихся перед
прыжком.
Япон уже хотел заставить их силой обезоружиться,
по благоразумие взяло верх. Он лишь зло махнул
рукой:
— А ну вас! Оставайтесь.,, подыхайте под копытами
красной сатаны... Собачье отродье, — Он повернулся к
167
своим приспешникам: — Спасибо вам, друзья. Верный
солдат узнается в час испытаний. Я верю вам как само-
му себе. Я рад, что еще имею право зваться вашим ко-
мандиром. Мы еще...
Пушечный залп заглушил его последние слова. Спа-
ряд разорвался в горах. Многовековая часовня обруши-
лась, погребя под собой белое, аккуратно расстеленное
полотно, на котором был вышит крест. Закоптелый от
пламени бессчетных свечек алтарь с сильным грохотом
покатился в ущелье. Грудь скалы разверзлась, обнажив
веками таящуюся пещеру. Солнечный свет как бы стол-
бом вбнлся в ее темень.
Егегнадзор — Джермук,
1965—1966
Живым — благословение солнца, усопшим — цветы.
Погиб единственный сын матушки Наргиз. Пошел на
охоту в горы, и вдруг снежный обвал. Ну и скинуло че-
ловека со скалы в бездну.
Стояла зима. Поэтому и не поднесли цветов усопше-
му. Однако многие плакали.
Лавочник Даниэл печально подошел к матушке Нар-
гиз, тихо промолвил слова утешения, мельком зыркнул
на ее пригожую пышненькую сноху, вздохнул и отошел.
Монархист Ваче помял меж пальцев кончик папиро-
сы, приблизился к матушке Наргиз, повздыхал, посочув-
ствовал, глянул исподлобья на молодую вдову и тоже
отошел.
Молодуха ходила в черном, слезы лила и клялась:
— Пусть хоть князь сватается, ни за кого не пойду.
А матушке Наргиз это в утешение.
— Пока Сатик есть, жив мой сын. Храни ее господь...
Разнесчастный человек Монархист Ваче. Год назад
померла у него жена, оставив дв\х ребятишек. Крестья-
не при встрече всякий раз не преминут спросить!
— Ваче, жениться не собираешься?
— Да нет...
— Ребятишек бы пожалел. Каково им без женской-то
заботы...
Ежели ночью снега навалит, Ваче нп свет ни заря во
дворе. Курит, глядит в сторону дома Наргиз. Знает: вот-
вот Сатик появится, примется снег расчищать. Ваче то-
же берется за работу и при этом тяжко вздыхает;
— Эх, дом без женщины лучше спалить...
171
Лавочнику Даниэлу уже за тридцать. Покупатели не
скупятся на советы, не забывая при этом о собственных
интересах:
— При хорошей жене, парень, и доходы твои умно-
жатся. .. Одолжи-ка пару кило сахара.
— Еще года два-три потянешь, ни одна девица за
тебя не пойдет... Налей-ка мне литров десять керосину,
деньги попозже занесу...
А Даниэлу больше всех девиц одна молодка люба —
сноха матушки Наргиз.
«Скромница — сторонится колхоза и комсомола».
Солдат Овак старательно выводит при тусклом свете
лампы:
«Уездному комитету Кешкенда. Просим разрешить
двадцати пяти хозяйствам села Арпа организовать ком-
муну. ..»
На широкой тахте лежит его жена, тоскливо глядит
на благоверного:
— Овак!
— Что?
— Правда, что ты с Сатик целовался?
— Чушь!
Но жена серчает:
— Я знаю, ты Сатик тоже в коммуну записал.
•— Ваче посоветовал.
— А ты и согласился?
— Как же я могу против воли крестьян идти?
Дом у Овака новый. Стены еще не оштукатурены.
При зыбком освещении дом кажется пустым.
— Салвизар, я отнесу заявление на подпись и вер-
нусь.
Жена беременна. Ей чудится, что Овак идет к дру-
гой, и она молча плачет.
Сатик румяная, пухленькая, росточку небольшого.
Всё дома, дома. Двор подметет и опять в дом, опять
дверь на засов. Правда, нет-нет да пошлет ее свекровь
в лавку. Сатик так платком замотается, что только гла-
зищи горят. По улице не идет, а несется, по сторонам не
глядит.
А Ваче ей вслед украдкой вздыхает. В лавке же Да-
ниэл пытается ее задержать — не спешит отпускать то-
вар.
172
Ваче высокий, ладный, ему под сорок, усы торчком
торчат. Верхняя губа коротковата, оттого он улыбчивым
кажется. В дни революции участвовал в партизанских
боях. Спросили его как-то: «За что воюешь?» Ответил:
«Армению, Грузию и Азербайджан присоединим к Рос-
сии и создадим монархию». Оговорился — хотел сказать
-«союз»1. С тех пор к нему и прилепилось прозвище Мо-
нархист.
Ваче заметный человек в селе. Биография у него что
надо и конь что надо — гнедой, резвый.
Даниэл приземистый, кряжистый. Ходит в сапогах
со скрипом. Перед тем как выйти за порог, надраивает
их до блеска. Не успеет рассвести, Даниэлу уже извест-
но, что ночью произошло. А к закату все дневные ново-
сти при нем.
В селе две лавки. Одна кооперативная, другая — Да-
ниэла. То, чего в кооперативе не купишь, у Даниэла все-
гда найдется.
Сатик белье во дворе вешала. Ваче увидал ее, сердце
у него защемило, вывел он во двор своего гнедого на
длинной веревке, взмахнул кнутом:
— Эй, красавец!
Жеребец у него молодой, упитанный, в силе — ржет,
встает на дыбы, ходит по кругу.
Сатик помедленней стала белье вешать—нет-нет да
зыркнет украдкой. Даниэл подметил это, подумал: «Вот
негодяй — Сатик завлекает». Приблизился:
— Продай коня, Ваче, я куплю.
Л Ваче вроде бы и не слышит — только в глазах заж-
глась довольная хитринка.
— Эй, красавец!
— Корову за него дам.
Даниэл говорит громко, чтоб Сатик слыхала. А Ваче
ухмыляется — вроде бы цена мала.
— Черт возьми, я и теленка дам в придачу.
— Хм...
— И кинжал с серебряной рукоятью.
1 В армянском яз"ыке сходно звучат слова, монархия миапе
тупой, союз — миутюн.
173
Тут откуда ни возьмись тронутый Бабо с хворости-
ной в руке. На нем пиджак с чужого плеча — рукава та-
кие длинные, что пальцев не видать.
Отец Бабо погиб в мировую войну, мать пожелала за-
муж выйти, только женихи всё попадались больно ста-
рые. Так в мужья никого из них и не выбрала — стала
путаться с кем придется. Бабо мал был, не понимал, от-
чего в дом к ним чужие люди ходят, засиживаются и
уходят, когда он уже спит.
Ребятишки принялись дразнить его. Стоит повздорить
с ними, обзываются:
— Шлюхин сын.
Кое-кого Бабо отлупил, еще не понимая смысла этих
слов. А когда понял, убежал из дома. Его несколько дней
разыскивали, нашли в овраге. Мать слезы лила, угова-
ривала— уломала-таки, привела домой. И столько было
боли в ее слезах, что Бабо уже не верил мальчишкам.
Обнял мать за шею и стал просить никого больше в дом
не пускать. На другой день маленькими своими кулач-
ками колошматил он пацанов — за честь матери всту-
пился. А в тех, кто пытался в их дом зайти, камнями за-
пускал. Но кое-кто к ним все-таки продолжал захажи-
вать. Мать его спать укладывала. Ложился-то он ложил-
ся, да не спалось ему. А если днем дело было, мать за
чем-нибудь отсылала. Уходил нехотя, возвратиться ста-
рался поскорее. А однажды не стерпел — избил мать, по-
правшую память павшего отца. А чего добился? Мать
его при соседях прокляла: «Один у меня сын был, да и
тот негодяй». Он нигде не работал и не учился. Тот, кто
в родной матери разуверился, в других опоры уже не
найдет. Люди перестали в их дом заглядывать: чувство-
вали, что мальчишка опасен. Кое-кто угощениями его
задобрить пытался. Угощенья-то он брал, а наставления
пропускал мимо ушей. Слабаки избегали его, сильные
лупили.
...Бабо заявился в распрекрасном настроении: раз-
махивая хворостиной, кинулся к коню. Нашел себе раз-
влечение. Конь пустился вскачь, Бабо помчался рядыш-
ком. Ваче рассвирепел:
— Пошел отсюда, сукин сын!
Бабо поднял с земли камень, запустил в Ваче и за-
дал деру. К счастью, промахнулся.
— Тьфу, такой день испортил! — подосадовал вслух
Ваче, отвел коня в конюшню, привязал.
При нэпе началась торговля. Нэпа не стало, теперь
ожидали равенства.
Кто-то вздохнул с надеждой:
•— Наконец-то!
Другой усмехнулся:
— Это все пустые разговоры. Не было равенства и
не будет. Жизнь — это торговля. Одно отдаешь, другое
берешь.
Нет, прошляпил торгаш свое время, минуты сочтены.
Равенство... Чтоб всех под одну гребенку, ряд к ря-
ду, быстро да ладно.
Жило равенство в сердцах, а теперь вот хотят его на
земном шаре утвердить.
Овак вышагивает от порога к порогу и, прежде чем
дать человеку бумагу на подпись, зачитывает ее:
— «В уездком Кешкенда. Просим разрешения осно-
вать коммуну двадцати пяти хозяйствам села Арпа...»
— Слыхал?
— Ага...
— Все домочадцы согласны?
- Да.
— Тогда подписывай.
Торгаш философствует:
— Не обманешь, не продашь — так ведь? Стало быть,
без обмана нет торговли. А без торговли нет жизни. Кто
бы власть ни взял, тот или этот, а мир на торговле как
держался, так и будет держаться.
Ночь — бессонная, бескрайняя...
Овак натянул одеяло на голову, задумался: «Попро-
сить у Ваче коня, чтоб в Кешкенд ехать, или пешком то-
пать?» Представляет себя то конным, то пешим на пути
в Кешкенд.
А у жены схватки начались.
•— Овак!
•— Чего?
— Ежели я вдруг помру, ты снова женишься?
— Ну тебя! Поумней бы чего придумала.
— Ох! — стонет жена. — Боюсь не выдержать.
А Овак уже снова мысленно на пути к Кешкенду.
— Овак-джан!
— Что?
— Спросить хочу у тебя... Только ты мне правду ска-
жешь?
175
171
•— Ага.
— Ежели помру, ты на Сатик женишься?
Овак вспылил:
— Хватит молоть пустое!
Салвизар тихо зарыдала. Овак повернулся к ней, за-
ботливо укрыл одеялом.
— Дуреха, да на что мне жизнь без тебя?
Господи, сколько тайн-то в ночи!
Бабо положил подушку на тонир, закутался в пид-
жак, съежился — спит. Мать разбудила его, велела в по-
стель ложиться. Бабо схватил подушку, запустил в мать
и снова уснул на голом полу. Мать принялась клясть его
на чем свет стоит, потом пошла спать. И вдруг предста-
вила, что Бабо умер. Сперва вроде ничего — что толку-
то от него живого! Потом ужаснулась. Он ведь мальчиш-
ка— стало быть, умереть может только от несчастья.
А всякой матери это нож в сердце. Представила, как Ба-
бо уводят в Ереван в психиатричку. Заплакала. Чего
только не передумала она в ту ночь. Вспомнила вдруг
Бабо грудным малюткой — живой был, смешливый. В гру-
ди защемило. Взяла одеяло, укрыла сына, потом уж вер-
нулась, легла в постель.
Ночь, темень. Нет у нее лица, чтоб взглянуть в него,
нет у нее длины, чтоб измерить, нет веса, чтобы взвесить,
Мысль меняет свой налаженный ход, рвется куда-то,
приспосабливаясь к фантастическому нраву ночи. Нету
цепей ни на мыслях, ни на руках — дерзай, совершай!
Горы, чудится, вот-вот двинутся, и картины сорвутся со
стен — пойдут бродить по свету. Бедный ищет богатства,
богатый — надежности. Утоляется чувство мести, торже-
ствует любовь. Наступает власть «я».
Ночь — бескрайняя, бессонная, удивительная ночь...
Узкая комнатенка. Широкая тахта. Над тахтой ков-
рик, на нем красный конь. Ничего ему не стоит сейчас
соскочить со стены и помчаться галопом, он может
вылететь из ердыка и воспарить в небе, а потом воротить-
ся и вновь прилепиться к коврику. На тахте две посте-
ли— на одной съежилось сухонькое тело матушки Нар-
гиз, на другой — ее распаленная молодостью сноха. Ма-
тушка Наргиз укуталась поплотнее одеялом — мерзнет.
Сатик вся раскрылась, н все равно ее в жар кидает. При
тусклом пламени светильника настенный конь вдруг кач-
нулся, сорвался вниз и взыграл, подобно гнедому Ваче.
176
Сатик только нынче заметила, что конь жеребец. Она
потрогала свое разгоряченное тело, погладила.
Дыхание старухи было спокойным, ровным. Сатик
вдруг вообразила, как Ваче похищает ее на своем гне-
дом красавце. Даже дух захватило от этой картины, из
груди вырвался стон. Конь мчался неведомой дорогой,
а вокруг не было ни души — безмолвие, полумгла. Ей хо-
телось, чтобы дорога эта не кончалась — все бы лететь,
лететь...
Дыхание старухи сделалось вдруг прерывистым. Она
беспокойно задвигалась, приподнялась, кликнула тре-
вожно:
— Сатик!.. — II тут же вновь рухнула на подушку.
Сатик подняла голову — видение с конем исчезло.
•— Что, мам?
Тишина.
— Что тебе, мам?
— Да что ты мне спать не даешь? Разбудила — те-
перь уж мне не уснуть.
— Да ведь это ты меня кликнула, — голос Сатик за-
дрожал.
— Ну и придумаешь! Как я могла тебя кликнуть,
ежели я спала?
— Да не знаю как...
Старуха заснула не сразу. А в снах Сатик замелька-
ли иные картины.
На заре старуха пробудилась, протянула к снохе ру-
ку, и по сердцу ее разлилось тепло. Укрыла сноху одея-
лом получше — зори холодные, не простыла бы...
Нет у ночи ни дна, ни покрышки, ни конца, ни начала.
День пестрый, ночь черным-черна, день разный, в кар-
тинках, как в лоскутьях, ночь—целая глыба. Тишина,
ни звука, безмолвие. И если вдруг крик прорежет тиши-
ну, тысяча отзвуков родится в ночи, вся необъятность
черного пространства всколыхнется.
Огромная чаша гор, а в ней — село. Один край чаши
отбит, — наверное, для того, чтоб после полудня солныш-
ко могло глянуть на другой край. Вон скала наподобие
стула с высокой изящной спинкой, днем она вся солн-
цем залита. Кто не успел надгробие поставить на моги-
лу усопшему, тот выбил крест на гладкотесаных камнях
часовни. А ребятишки с радостью увеличили число кре-
стов, нацарапав их железной проволокой. Ваче выбрал
на стене подходящий камень и тоже выбил крест. Потом
177
присел возле могилы жены, заплакал. Прежнее вспом-
нилось. Молодость жены всплыла в памяти. Потом вдруг
перед очами встала пышная сноха Наргиз — двор метет,
белье вешает.
Сперва небеса сделались темно-фиолетовыми, потом
черными. Все растворилось во мгле: и кривые улочки, и
крохотные сады, и глинобитные ограды. Арпа, колотя бе-
рега что есть мочи, раскалывала грохотом и ревом ноч-
ное безмолвие. Река неслась глубоко в ущелье, в кото-
ром были тысячи пещер, а в пещерах обитали белые и
черные чудища. Безлунными, беззвездными ночами вы-
сыпали они из пещер — наломают скал, как щепок, и да-
вай швырять в реку. То и дело всплески раздаются, вопли:
— Вуа-а-а!
Тот, кто помер молодым, восстает из гроба и приме-
шивает свой крик к ночным голосам, а потом, слившись
с тенями, преследует одиноких путников.
Ваче ле сразу очнулся. И вдруг ощутил свое полное
одиночество. Ушей его коснулся шепоток жены. Потом
шепоток перерос в шепот, который вознесся на ближай-
шее дерево. И вот уже шепот перешел в птичий крик,
сорвался с дерева’и очутился на куполе часовни. Из-за
надгробий стали выплывать тени. Крик, отлетев от ку-
пола часовни, перенесся через реку н, ударившись о ска-
лу, разбился вдребезги.
Во тьме сумрачным многоголосьем ухала река:
— Ва-ва-ва!.. Че-че-че!.. Ва-че!.. Ва-че!..
Студеный ветер хлестнул его наотмашь по лицу, по-
том прошибло. «Господи Иисусе...»
Представилось, как хоронили жену. А из-за могиль-
ных плит выступили тени и двинулись в мрачном шест-
вии. Ваче задал деру. Л толпа теней ринулась вслед за
ним.
— Ва-ва-ва!.. Че-че-че?.. Ва-че!.. Ва-че!..
Добежал до дому, увидал ребятишек, перемолвился с
ними несколькими словами и наконец-то перестал зады-
хаться. Дсг в постель, долго ворочался без сна, но потом
его все-таки сморило. И приснился Ваче такой сон: буд-
то бы Бабо вцепился гнедому в заднюю ногу и никак не
отцепится. Копь и так и сяк — то подскочит, то лягнет,
а Бабо все нипочем. Нету сил у гнедого, чтоб отпихнуть
Бабо. И бсдпос животное взывает к помощи:
— Вуза!.. Ва-че!.. Ва-че!..
Л Ваче ему ничем помочь не может.
178
Даниэл еще вечером приметил, что в кооператив то-
вар завезли. Издали наблюдал за разгрузкой. Л когда
продавец один остался, будто невзначай подошел к нему:
— Что привезли?
— Сахарч
•— Я его весь покупаю.
— А ежели меня спросят — когда продать успел?
— Ладно, два пуда себе оставь.
— Ночью забирай.
До полуночи таскал Даниэл мешки в свою лавку.
Здравствуй, доброе утро со всеобъемлющим оком!
Взошло солнышко, и исчезли кладбищенские кошма-
ры. Коричневатые камни монастыря попробовали было
рассмеяться, да ие вышло.
На берегу реки Арпы пробудилось село Арпа. Река —
длинная-предлиниая, бежит себе мимо гор и теснин. На
берегу реки село — с покосившимися развалюхами, с
кривыми ухабистыми улочками, то подымающимися верх,
то спускающимися вниз. Возле домов — крохотные па-
лисадники, огороды, небольшие сады. Ограда такая вы-
сокая, что спелых плодов с улицы не видать. Так заду-
мано— чтоб чужие глаза не зыркали, чужие руки не тя-
нулись.
В селе, как обычно, мирно, тихо. Из ердыков поды-
мается столбиками прозрачный дымок. Струйки дыма,
сливаясь воедино, заволакивают туманом гору Кап.
Река то колотится о берега, а то и выходит из них. вы-
хлестывается на дорогу, обивает с утесов камин и, кидая
друг иа друга — грох, грох! — катит их, колотит, рас-
шибает. Выворачивает деревья и волочет, волочет...
Светозарное утро Вайоца. На склонах гор журчание
вешних вод, в долине—пробуждение земли, на верши-
нах гор •— снежные звезды.
С восходом солнца ожили сельские улицы. Вон кот
несется с душераздирающим мяуканьем — к хвосту его
прилажена пустая жестяная банка. А вслед за котом с
криком, гиканьем бежит Бабо.
Кое-кто бросился догонять Бабо. Да куда там! Од-
ного он словом отбил, в другого булыжник запустил,
третьему кулаком погрозил. Короче, скрылся.
Парни его уже нагоняли, когда он влетел во двор ма-
тушки Наргиз п в ужасе завопил:
179
— Сатик!..
На крик его выскочила Сатик, впустила в дом, дверь
за ним заперла.
— Ну, балда, опять что-нибудь натворил? За что
тебя поколотить хотят?
В дверь постучали:
— Давай сюда Бабо!
— Уходите, здесь Бабо пет!
Заслышав шум, вышел из дому Ваче. Он был бледен.
Но увидал солнышко, народ и ожил.
— Эй, что вам надо? Я вас спрашиваю! — он крик-
нул нарочито громко, чтобы в доме слышали. — Пошли
отсюда! Еще раз возле этого дома увижу, вам не поздо-
ровится!
Как из-под земли вырос лавочник Даниэл:
— Кто к этому двору подойдет, со мной будет дело
иметь! Убирайтесь, сукины дети!
Сатик слыхала, как Ваче и Даниэл отогнали парней,
поздоровались друг с другом.
— Ваче, я слыхал, что ты в коммуну записался?
- Да.
— Что-то не соображу, чем коммуна от колхоза от-
личается?
— Не один ты, Даниэл, разобраться не можешь. Лю-
ди не знают, а разъяснения спросить не желают. Ком-
муна— это коммунистическое хозяйство: каждому по
потребностям. Сколько б душ ни работало, на каждую
душу и еда и одежка положена.
«Так вот почему Ваче в коммуну потянуло, — поду-
мал Даниэл. — У него двое малолеток, не сегодня завтра
женится, будет в семье четверо душ. Работник один, а
всего получать будет на четыре рта».
— Тебе, Ваче, это выгодно, — сказал Даниэл и ото-
шел.
Про себя он размышлял так: «Ну и негодяй! У тебя
двое ребятишек, и Сатик ты чуть ли не в отцы годишься.
Найди себе ровню и женись. Что молодым дорогу пере-
бегаешь?»
А Ваче пошел к себе, думая: «Ну и разбойник! Тебе
ведь ни в одном доме в невесте не откажут, потому как
ты толстосум! Что ж ты счастью моему помешать хо-
чешь?»
Они возненавидели друг друга, и каждый был убеж-
ден в том, что его ненависть справедлива.
1S0
Асатур сидел возле своего порога на камне, бородав-
ки считал на руках... пять... восемь... Он срезал ветку
ивы н продырявливал ее — сколько бородавок, столько
и дырочек на палке. Верил в то, что, когда свирель бу-
дет готова, когда она высохнет, бородавки исчезнут.
Ему было за пятьдесят. В штанах из козьей шерсти,
в ватнике. Штанины заправлены в белые вязаные носки,
перемотаны веревкой. Он вытянул ноги, чтобы прохожие
видели его новые трехи. Крупный нос красовался на не-
большом лице. Свесит голову, и вместо головы видна
папаха, вместо лица — нос.
Подошла жена:
— Асатур, давай-ка двух баранов продадим, купим
матерьялу, постели обновим.
— Ну вот еще!
— Ты ведь в коммуну записался, там тебя ннкто
спрашивать не станет, почему ты десять овец даешь, а
не двенадцать.
— Ну и зануда! Вся в мать. Та, бывало, обед поста-
вит варить, а сама за порог — лясы точить на улице.
Бедный тесть из-за нее помер.
Жена взбеленилась:
— Не скажет небось, что мать моя из-за тебя помер-
ла! Я тебе сейчас курицу принесу — зарежь. Что-то куря-
тины хочется.
— А мне, между прочим, яиц хочется.
— Завтра из коммуны придут, заберут наших кур —
поглядим, кто тебе яйца нести будет.
— Коммуну не утвердят.
— А ежели утвердят?
Асатур подумал-подумал и смягчился:
— Потерпи еще пару деньков: ежели об утверждении
всерьез толковать начнут, тогда зарежем.
Асатур просверлил дырочки на свирели, направился
в хлев, опрокинул корзину вверх дном, чтобы встать на
нее и втиснуть свирель между бревнами в потолке.
Тут появился Ваче:
— Здорово, Асатур.
Асатур протянул свирель Ваче:
— Ты поднимись — как-никак помоложе меня.
Ваче встал на плетенку, вложил свирель меж бревен,
спустился.
— Асатур, Овак и матушку Наргиз в коммуну за-
писал. Хорошо сделал — верно?
181
Асатур присел на корзину.
— Ну-ка разъясни, что сказать хочешь?
Ваче прислонился к яслям:
— Раз мы члены одной коммуны, стало быть, мы
одна семья. Так я говорю?
— Так.
— А у Наргиз, кроме тебя, другой родни нету. Ты
ей и племянник и брат. Так?
— Ну, так.
— Пойди потолкуй с ней, пусть за меня Сатик от-
даст, а уж за ней самой я, как за родной матерью, ходить
буду. А тебе за услугу я новый архалух подарю.
' Под вечер Асатур отправился к матушке Наргиз.
— Наргиз, иди в моем доме живи.
— Ну вот еще! А сноха как же?
— Она молодая, пусть себе мужа* найдет. Если за
Ваче ее отдадим, он за тобой, как за родной матерью,
ходить станет. Твое, конечно, дело...
У матушки Наргиз голос задрожал от гнева:
— Да ты что — заживо меня похоронить надумал?
Тысячу проклятий обрушила на голову Ваче, а Аса-
тура просто за порог выставила. Как только Асатур ушел,
опа на сноху с кулаками набросилась:
— Ты, потаскуха, небось с ним уже сговорилась? Са-
ма зазвала?
Сноха клялась, что ни словцом с Ваче не перемолви-
лась, Асатура же вообще давным-давно не видела. Све-
кровь ей не поверила. Долгое время после того случая
опа даже по имени сноху не называла — все окриком:
«бесстыжая» да «гулящая». Сноха отмалчивалась — тер-
пела.
Даниэл прослышал про все это — тайно порадовал-
ся: «Ну и дурак Ваче — нашел себе свата».
Овак был участником революционных боев в России.
Об этом вся округа знает. А он уж, о чем бы речь ни шла,
непременно свою революционную сознательность пока-
зать спешит.
Кто-то, к слову, сына отлупил — Овак тут как тут:
— Не подымай на ребенка руку. Нашими законами
битье запрещено. Собственность исчезнет, и все мы бу-
дем на детей работать. Все на равных...
Матушка Наргиз купила в лавке Даниэла пять лит-
ров керосина. Лавочник се па пол-литра обжулил, да
182
еще и сдачи недодал. Овак со старухой направляется к
Даниэлу:
— Ты, бесстыжий, старого человека обманул!
— Кто обманул? Что ты треплешься?
Овак берет меру, доказывает — четыре с половиной
литра.
— Вот, гляди! Ты ограбил неграмотную гражданку!
Овак сам доливает в бидон старухи пол-литра. Та во-
одушевляется:
— Ты на что денежки мои тратить собрался, ворюга?
— Мелочь возврати, — требует Овак.
Даниэл озлился:
— Да это же мой собственный товар! По какой цене
хочу, по той и продаю!
Овак рассвирепел: " *
— За нарушение правил торговли потребую закрыть
твою лавку!
Даниэл тут же делается шелковым:
— Ты ведь мне кум, Овак, не сердись. Ошибка вышла,
матушка Наргиз. Керосин тебе задаром отдаю. Вот твои
деньги, Я ведь и тебя и кума Овака очень уважаю
Овак постоянно ходит- в гимнастерке, в шинели. Ему
кажется — стоит снять военное, тут же потеряет влияние
на сельчан. Износится одна гимнастерка, другую поку-
пает.
«Надо в себе солдатскую душу блюсти, — говорит
он, — а то порядка не будет...»
Папаха на вершине горы вся в дырах — из дыр веш-
ние воды бегут. На склоне горы часовенка без купола,
стены полуразрушены. Посередке лежит черный камень,
весь в воске от свечей. Сюда по воскресеньям женщины
приходят, жгут свечи в часовенке, режут жертвенных
животных, варят их рядышком, возле ручья.
Матушка Наргиз истово молится. Чуть поодаль жен-
щина говорит ребенку:
— Поцелуи святой камень, чтоб твоя мечта сбылась.
Овак приближается к ним, тяжело печатая сапога-
ми шаг. Возмущен:
— Что вы делаете? Сами грязный камень облизы-
ваете, так вам мало, еще ребенка заставляете. Эх, тем-
нота, темнота! Не знали, так знайте, камень заразный!
— Молитву мою испоганил, — брюзжит матушка
Наргиз.
183
Однажды видят женщины, что часовенка разрушена,
их подношения богу раскиданы там и сям, а черный ка-
мень скинут с горы. В один голос решили, что это дело
рук Овака. Его за глаза проклятьями осыпать стали, а
жену его — в глаза.
— Салвизар, чтоб тебе без благоверного остаться —
он храм разрушил!
— Салвизар, чтоб тебе не разродиться, вы над верой
надругались!
•— Салвизар, десятерых детей родишь, и пусть все
десять помрут!..
Салвизар плакала. Тайком от Овака сходила к чер-
ному камню, опустилась перед ним на колени, возвела
очи к небу:
— Прости, господи, грешника...
Схватила кружевную косынку — из подношений богу
в часовенке, спрятала на груди. Утром и вечером на нее
молилась. А вскоре дитя зачала, добавила к косынке
еще и свой подарок, отнесла в часовню.
Родила двойню. Оба мальчика померли. Один корью
заболел, хворь не распознали, искупали его, он посинел
и помер. Второго в колыбели змея ужалила.
Матушка Наргиз с укорами набросилась на бабу, ко-
торая Салвизар проклинала:
— Ведьма ты! Проклятия твои сбылись! Отец вино-
ват был, а мать при чем? А дети-то при чем? Ведьма!
Та в слезы:
— Пусть на мою голову проклятье обрушится! Ведь
не вправду ж я такого хотела!
Салвизар еще одного сына родила. Матушка Наргиз
повитухой' была. А та баба, что проклятьями когда-то
Салвизар осыпала, теперь в часовенке жертву принес-
ла — черную курицу зарезала.
— Сохрани, господи, чадо Салвизар!
Малыш был еще совсем несмышленышем, когда ре-
бятишки, играя с ним, унесли его на берег речки. Там
они резвились, потом забыли про малыша. Тот потопал
к воде, набежала волна, и...
Салвизар опять понесла. Сходила к кузнецу, попро-
сила сережки сделать. Кузнец ударил по металлу семь
|)аз, протянул Салвизар сережки. Когда у нее родовые
схватки начались, Салвизар те семь ударов молота по
наковальне вспомнила: «Пусть дурной глаз меня минет».
С тех пор как забеременела Салвизар, Овак почти
перестал вмешиваться в дела сельчан. Жалкий весь ка-
184
кой-то стал — не оттого, что в проклятье поверил, а от-
того, что детишек потерял. Правда, попробуй кто-нибудь
еще раз дурное слово сказать жене, на куски разорвал
бы. Матушка Наргиз лоскут от его рубахи взяла, схо-
дила в храм, помолилась и засунула лоскут в расщелину
между камнями стены, чтоб бог простил грешного.
Овак завернул лаваш в тряпицу, положил в полевую
сумку, в нагрудный карман спрятал заявление, посмот-
рел на жену:
—- Салвизар..,
— Уходишь?
— Ага. Я живо: завтра там, послезавтра уже дома.
— Попроси матушку Наргиз со мной побыть, а то
мне одной страшно.
— Попрошу. Прямо сейчас к ней и зайду...
На улице Овака окружили члены будущей коммуны.
— Овак-джан, ты уж там получше разузнай, что нам
сдавать в коммуну, что себе оставить, чтоб после недо-
разумений не было, — наставлял его Асатур.
— Постарайся из уездкома кого-нибудь с собой при-
везти. На носу весна, земля нас дожидаться не станет,-—
посоветовал Монархист Ваче и тут же смылся, пока ни-
кто не сообразил попросить коня для Овака.
Секунда к секунде, шаг к шагу.
— Раз — смирно!
— Два — шагом марш!
Так четко дни будут двигаться.
— Будет коммуна, и наступит равенство.
— Счастливого тебе пути, Овак!
— Доброго пути тебе!..
Равенство... До равенства надо бы еще братство при-
нести в мир.
Рабочие Парижа побратались на вершинах Монтго-
мери. В сердцах их уже жила коммуна. Они наступали
на город. Опрокидывали подводы, катили бочки — соору-
жали баррикады...
Их расстреляли в Пер-Лашезе. Коммуну убили, ос-
талась простреленная Стена Коммунаров.
Рабочие Чикаго дружными рядами вышли на улицу.
— Равенство!
185
Что там прежние пожары в Чикаго! Нынче кровь по-
лыхала. Буржуй по самую глотку утопал в крови.
Сдвинулись горы, сомкнулись в дружные ряды —
объединились, образовав горные цепи. От Урала, Кав-
каза, Поволжья до самого Петрограда земля оказалась
опоясана грядами гор, рядами людей. Босое, полуголод-
ное, продрогшее, хлынуло братство неотступным рокочу-
щим потоком, заполонило Россию. Овак шагал нога в
ногу с другими, на плече винтовка. Приказали:
— Огонь по старому миру! Пли!
Дрогнула Стена Коммунаров в Париже.
По дорогам России двинулись братство и равенство.
Когда отзвук их докатился до Вайоца, гулко загро-
хотало в ущелье. И принес тот отзвук мечты о коммуне.
Никто не сомневался, кому быть председателем ком-
муны, если ее утвердят, — конечно же Оваку! Да он и
сам это знал и направлялся в Кешкенд уверенный в ус-
пехе.
Даниэл подозвал маленького мальчонку и за две
конфеты приобрел пару резвых ног.
— Узнай, куда Овак пошел.
Тот узнал, сообщил.
Даниэл присел у порога лавки и представил себя каз-
начеем в коммуне. Он мысленно взял из ящика пачку
денег и направился в свою собственную лавку. И вот
Даниэл превратился в двух Даниэлов: один покупатель,
другой продавец. И как ни пытался продавец надуть
покупателя, ничего у него ие выходило. И покупателю
не удалось обдурить продавца. Тогда оба Даниэла сли-
лись воедино, чтоб обжулить коммуну. Потом он пред-
ставил себя закупщиком на торговой базе в Ереване.
Каких только товаров нельзя было накупить от лица
коммуны, а потом.,. потом перепродать их в соседнем
селе. И увидал себя Даниэл владельцем несметных бо-
гатств— таким, как купцы в старину. Разве ж ему при
таких деньжищах в селе прозябать! Он мысленно обнял
упитанную сноху матушки Наргиз и переехал в Ереван.
«Надо бы с Оваком наладить отношения. Кто его
знает, что завтра будет».
Салвизар попросила позвать матушку Наргиз. Ста-
руха направилась к ней. Даниэл видел, как она из дому
186
вышла. «Ну, она не из тех, что скоро возвращаются».
И украдкой прошмыгнул в дом Наргиз.
Сноха прихожую подметала. Не заметила, как по-
явился лавочник.
— Сатик!..
Она испугалась, обернулась на голос, инстинктивно
запахнула рубашку на груди:
— Ой!..
На мгновение перед очами выросла старуха и тут же
исчезла.
— Сатик, а я к тебе пришел.
Голос его лился, обласкивал, заставлял кружиться
голову. В голосе было столько мужского, что дрожь про-
бежала по ее телу, дрожь охватила колени.
— Свекрови дома нет. Есть тебе что сказать, ей го-
вори, я в домашние дела не вмешиваюсь.
— Сатик, хочу, чтоб ты моей была... Честное сло-
во... Я б тебя прямо сейчас украл, ежели ты согласна...
Она окинула Даниэла взглядом, а в ушах зазвенел
крик старухи: «Потаскуха! Шлюха! Это ты его зазва-
ла!.. Где тебя Даниэл видал? Небось подмигнула ему
на улице?..»
Сатик в испуге попятилась в комнату, быстро закры-
ла дверь.
— Сатик!..
— Нет! Нет!.. Если ты не уйдешь, я отравлюсь!
— Пока ты мне не ответишь, не уйду!..
Но в ответ раздались» тихие рыдания.
Старуха успокоила Салвпзар:
— Не тревожься, у тебя еще дня четыре есть.
Поднялась Салвизар, просить стала, чтоб старуха
хоть часок у нее побыла, но старуха нашла повод, чтоб
уйти:
— У меня обед в тон и ре стоит, я сноху не предупре:
днла, чтоб последила.
Вышла с такими мыслями: «Ежели увижу, что сноха
к соседям пошла, волосы ей повыдергаю. Будь у нее муж,
другое дело».
Пришла домой — наружная дверь открыта, а дверь
в комнату изнутри заперта.
— Ты что, девка, плакала?
— А что — мне плакать не о чем?
187
«Мужа вспомнила, — подумала старуха, глубоко
вздохнула, пожалела сноху и мысленно обратилась к
небу:—Ну и черный же ты бог, раз с моими молодыми
такое сделал...»
Под вечер Сатик занемогла. Матушка Наргиз, наспех
помолившись, тоже легла. Сатик сказала, что дверь за-
перла, а то старухина бессонница ей покоя не дает. Сре-
ди ночи, того и жди, о чем-нибудь спросит. И кажется,
что наготове у нее для снохи ругань: «Потаскуха!
Шлюха!..»
Лунный луч скользнул по стенке, коснувшись неосед-
ланного красного коня. И вдруг Сатик почудилось, что
Даниэл прячется под тахтой — сейчас вскочит, распах-
нет двери, схватит ее на руки, и... поминай как звали.
«Я б тебя прямо сейчас украл, ежели ты согласна...»
Представила, как Даниэл крепко держит ее в объяти-
ях и мчится на коне Монархиста Ваче в Кешкенд. Из
груди невольно вырвался вздох. Тут старуха шевельну-
лась, потом заворочалась, задышала прерывисто и вдруг
тревожно окликнула ее;
— Сатик!..
Сатик медленно приподнялась, ощутила темноту ком-
наты и собственное одиночество — Даниэла не было.
— Что с тобой, мама?
Старуха зарыдала, обняла сноху:
— Сатик, доченька... единственная моя...
•— Мама...
— Без тебя я и дня не проживу.
— О чем ты, мама?
— Мне дурной сон привиделся...
Сатик тоже заплакала.
Дорога от Кешкенда до Арпы извилистая, вдоль
Айназура проходит.
На попутной телеге двинулся Овак в Кешкенд, на
попутном фургоне возвращался — добрался до Айназура.
В доме знакомого своего перекусил и пошел пешим хо-
дом домой. А весть о нем как на крыльях долетела спер-
ва до Чивы, потом до Арпы. Монархист Ваче встретил
его уже за околицей.
— Ваче, из уездкома приехать сюда собираются, чтоб
на партсобрании коммуну утвердить.
— Стало быть, мы с тобой теперь родня, — похлопал
Ваче его по спине не очень искренне.
188
«Хороша родня, — подумал Овак. •—Коня пожалел
дать...»
— Что же ты у меня коня не попросил, Овак, когда
в Кешкенд собрался? — будто прочел Ваче его мысли.—
В другой раз надумаешь ехать и не попросишь, смертель-
но меня обидишь.
Асатур бегом примчался в дом к Оваку. Тот сидит за
столом, перед ним хлеб, сыр и студеная вода в глиняном
кувшине, ест с аппетитом, водой запивает.
— Узнал, что коммуну утвердили. Дан тебя в лоб
поцеловать.
Обнял Овака, поцеловал.
— Садись, Асатур, перекусим.
•— А как же, надо это дело отметить.
Он сходил в лавку, купил бутылку водки. Лавочник
Даниэл, узнав про коммуну, задумался: «Коммуна, ста-
ло быть, будет. Асатур с годик проработает, а потом
заявит: мы с женой уже старые, пусть коммуна нас со-
держит. Этот своего не упустит... А кто же у них будет
казначеем?»
Он прихватил еще одну бутылку водки, сунул в кар-
ман и направился с Асатуром к Оваку.
Закусили, и Овак принялся толковать о политике:
— Мы строим социализм. Это значит, надо обобще-
ствить землю, имущество. А потом работать, строить,
чтобы у всех всего было поровну. Не по душе тебе кол-
хоз— вступай в коммуну. Вольному воля. Мы должны
окрепнуть и ударить по частному сектору. Пока частник
не исчезнет, коммунизм невозможен. По моему убежде-
нию, коммуна — самое верное оружие против частника.
Я лично за коммуну. Я и в Кешкенде говорил, и где угод-
но скажу: частную собственность надо уничтожить од-
ним махом. А то вон как землю поделили: это тебе, а это
колхозу. И каждый себе кусок побольше утянуть стара-
ется. Вот увидишь, что в конце концов победа будет за
коммуной.
Даниэл терпел эти речи скрепя сердце. Ему хотелось
послать коммуну куда подальше, но с губ срывались
лицемерные слова: «Джан коммуна!»
— Коммуна — мужественная организация. Сердце у
человека должно быть твердым, чтоб он мог сразу отка-
заться от своей собственности, а общественную собствен-
ность беречь как зеницу ока. Коммуна—это истинное
братство.
189
— Говорят, она к нам из Франции пришла. Верно?
— Верно.
Даниэл оживился:
— Кум Овак, не хочу тебе перечить, но ведь Фран-
ция— капиталистическая страна. Нам вроде бы со-
вестно ей подражать. Нужно все по-другому, по-совет-
скому обмозговать.
Асатур .изумлялся уму Даниэла: «Вылитый отец.
И тот был башковитый». Взглянул на Овака: «Давай от-
вечай».
— А ведь Даниэл верно говорит, Овак. Франция ка-
питалистическая страна, а мы — советские. Так что да-
вайте придумаем что-нибудь свое.
Овак сурово посмотрел на Асатура, и взгляд этот оз-
начал: «Туповат ты, Асатур».
— Коммуна — это идея. И француз ее принимает, и
советский гражданин. Кулака мы прогнали? Прогнали.
И, значит, можем осуществлять идею. Как только фран-
цузы своих капиталистов и помещиков уничтожат, они
тоже создадут коммуну. Всего у всех станет поровну.
Асатур обратился к Даниэлу:
— Ты вроде бы грамотный, а иной раз такое ляп-
нешь. Какое отношение имеет Франция к нашей комму-
не? Разве ж у французов есть Красная Армия? Как
французам коммуну-то создать, а? Ведь буржуи тут же
на дыбы встанут. А у нас другое дело. Мы советские.
Все равны...
В селе шло веселье. По улицам разносился аромат
мяса. До полудня из ердыков валил дым. А в полдень
раздались звуки зурны и барабана.
— Джан-джан!.. Играй, парень, туш! Ведь равен-
ство! ..
Кто-то двух своих баранов зарезал — собрал родню,
друзей.
— Бейте в барабан, ребята! Джан коммуна!'—Рас-
простерши руки, он танцевал и пел. — Будь проклят отец
того, кто не выпьет за здоровье коммуны!
Асатур увидал такое, призадумался: «Не послушал
я свою старуху, курицу резать не решился, а эти вон ба-
ранов зарезали... Эх ты, голова!..»
Он поспешил дом'ой.
— Давай, мать, нож — я козу зарежу.
— Ты что, спятил?
190
•— Ведь коммуна ж! Что ж я, в ее честь козу зарезать
не смею?
Зарезал козу, дал старухе кое-какие указания и вы-
шел на сельскую улицу.
— Народ, а у меня что же, дом не дом? Я что —не
член коммуны? Ко мне прошу пожаловать с зурной и ба-
рабаном!
Монархист Ваче украсил копя шелковыми шалями и
принялся гарцевать на сельской улице. Сынок его вел
двух ягнят.
— Зарежьте на площади, — велел он. — Пируйте, ве-
селитесь— ведь общее братство!
И посылает мясо матушке Наргиз. Матушка Наргиз
возвращает ему мясо с парой теплых слов. Ваче делает
вид, что не слышит.
— Ешь, танцуй, народ!..
Увидал все это Овак и подумал: «В счет коммуны
режут свой скот. Асатур считает, что, зарезав свою козу,
он угощает народ за счет Ваче. А Ваче — за счет Сегбо-
са. Пока из Кешкенда уездкомовцы прибудут, чтоб со-
брание провести, ни одной овцы не останется».
И вдруг он почувствовал себя в ответе за все проис-
ходящее. Крупными шагами подошел к толпе, встал в ее
центре:
— Что вы ножи повытаскивали — скот изводите?
А завтра в коммуну что сдадите? Хочешь, Асатур, всех
овец зарежь. И ты, Ваче. Режьте, режьте. А потом
шерсть понадобится — кто ее вам даст? Возле вас мо-
лодежь стоит — не сегодня завтра свадьбы предстоят.
Так ведь? На чем молодым спать? На голых паласах?
Что — завтра ваши ребятишки хлеба не попросят? Стыд
и позор! В чьем бы хлеву ваш скот ни стоял, он все рав-
но ваш. Орете о равенстве, а каждый что-то себе прикар-
манить спешит.
У Салвизар начались схватки.
— Овак, иди за повитухой.
Пошел. Заговорил тревожно, а матушка Наргиз вы-
слушала его спокойно.
— Как я и сказала... Я еще ни разу не ошиблась.'—
Потом, обращаясь то к Оваку, то к снохе, велела: — Овак-
джан, ты в мое дело не вмешивайся. Хоть ты и комму-
191
ппст, помолись про себя святому кресту. А уж от меня
требу)! здорового ребятенка... Сатик, никуда не ходи.
Запрись и сиди. Я, может статься, задержусь... Овак,
бегом домой, воды наноси, лохани наполни... Сатик,
ежели кто стучать будет, не отворяй...
Овак заспешил домой, еще двух соседок поднял иа
ноги и,-как велела повитуха, взял ведро, пошел за водой.
Матушка Наргиз направилась к роженице, деловито
приосанившись. Из окна своей лавки Даниэл увидал это
и смекнул: «Видать, ее к Салвнзар позвали». Запер лав-
ку и направился к дому Онака — поглядел издали, уви-
дал бабью суматоху и обрадовался: «Мое счастье. ПусТь
бог храпит младенца Салвнзар, а мне такого случая
упускать нельзя».
Сатик не захотелось запираться среди бела дня. Села,
прясть принялась. II до того опа себя в тог день чув-
ствовала молодой и беззаботной — прямо как в девиче-
стве. Вроде сроду и в снохах не ходила. Хоть и была су-
рова с иен старуха — ие смей и взглянуть пи иа кого,—
только разве ж запрет помеха? Задорно крутилось вере-
тено, и руки Сатик легко вспархивали в воздух, и грудь
ее вздымалась, и юная вдова испытывала блаженство
от свободы собственных движений. Ей казалось, пряди
она так вот неделю, месяц — не устанет.
II вдруг дверь распахнулась—явился Даниэл. Вдо-
вушка ойкнула, покраснела, растерялась, но... кричать
не стала, чтоб голос се, не дай бог, пе донесся до ушей
соседей, чтоб они нс пришли, пе застигли гостя...
— Зачем ты явился? .. Уходи! Уходи!..
Пет, лавочник ио затем пришел, чтоб сразу уйти. Он
чуть отступил, встал в сторонку.
— Сатик!..
Сатик поднялась. Даниэл почувствовал, что опа сей-
час соображает, как бы удрать. Преградил ей путь:
— Ты, козочка, меня не бойся. Я пришел за тобой,
украсть тебя хочу...
Сатик попятилась назад, вся съежилась, глаза се на-
полнились слезами, она взмолилась:
— 11ет, нет, ни за что... Уходи!..
Даниэл приблизился к ней. Сатик, почувствовав опас-
ность, закричала. Лавочник в испуге отпрянул.
— Я тебя все равно украду. Будь готова завтра,
послезавтра. Клянусь, что в другой раз без тебя я из
лого дома пе уйду.
Опасаясь соседей, он поспешил удалиться.
192
Сатик прижалась к печке и долгое время по могла
опомниться. Как теперь быть? Кричать, звать па по-
мощь, молчать?
Кругом было тихо.
Дома суматоха, а Овак сидит во дворе на камне, во-
брал голову в ладони, мучается: «Очаг мои проклят, это
так. По за что же все-таки дети мои помирают?»
Прислонился спиной к степе. Почудилось — степа не-
прочная, рухнуть может. Представил усопших своих ре-
бятишек подросшими. Того, что от кори помер, — в синей
одежде, худого, печального. Того, которого змея ужа-
лила,— сильным, молодым, храбрым. Л резвого болтуш-
ку-малыша, который утонул, — веселым умным студен-
том. Стоят трое за его спиной, а оп... Чем оп виноват?
Исчезли — остался он у непрочной стены один-одвнеше-
пек. И горы вроде бы заволокло какой-то мутью, и
улицы потемнели, и прохожие из людей в тени превра-
тились.
«Да отчего ж пн одно дитя мое нс выживает?»
...Салвнзар грохнулась па колени, орет:
— Помираю!.. Помираю!..
Женщины успокаивают ес:
— Тише, девка! Пе впервой рожаешь. Па улице услы-
шат — совестно.
Л она нм не внимает:
— Помираю!..
Под коленями се земля звенит, дрожит. Откуда-то из
недр земных шипение исходит. У всего есть своп голос,
и все вопит от боли.
— Помираю!..
Село живет своей жизнью. Ваче коня в ручье мост.
К нему подходит Даниэл:
— Ваче, а копя ты отдашь в коммуну?
— Чю?
— Коня, говорю, отдашь?
— Кому?
— Коммуне.
— Копя?
- Да.
— Наверно, нет.
— Заберут.
— Силой? •
— Уговорами.
— Не дам.
7
В Арутюнян
193
— Заберут. И на глазах у тебя его запрягут. Ком-
муна и впрямь хорошая штука, Ваче. Если коня потре-
буют, не перечь, отдай.
Асатур в прошлом году продал в Шаруре бычка, ку-
пил ковер — с мягким ворсом, красными да зелеными
узорами.
— Асатур-джан, спросить хочу, только ты не обижай-
ся,— благоговейным голоском начала жена, — ковер ты
коммуне отдашь?
— Что? — Асатур вроде бы не слыхал.
— Ковер, говорю, отдашь?
— Кому?
— Коммуне.
— Говоришь, ковер?
— Ага.
— Откуда знать, собрание утвердит коммуну или не
утвердит...
— А ежели утвердит?
— Тогда, может, потребуют, а может, и не потребуют.
— А ежели потребуют?
— Может, отдам, а может, не отдам, — и вдруг не-
ожиданно вскипел: — Я ведь велел тебе курицу поймать,
чтоб зарезать!..
Салвизар все еще надрывалась:
— Помираю!.. Помираю!..
— Ну потерпи еще чуток...
Земля, сделавшись вдруг малой горстью, ускользала
из-под ее колен. Что-то невыносимое, мучительное дол-
жно было вот-вот отделиться от нее и утащить половину
ее существа.
— А-а-а-а!..
Пол, потолок, стены — все обрело голос.
Дом наполнился жизнью. Прекратились содрогания
недр. Вещи заняли свои прежние места, потолок пере-
стал ее давить. Салвизар попыталась повернуться, чтобы
взглянуть на дитя. Ее поостерегли:
— Потише!..
— Свет очам твоим, Салвизар! Сынок!
Матушка Наргиз, которая напряжена была в течение
всех родов, с облегчением перевела дух:
— А ну, Салвизар, пересчитай бревна в потолке.
194
Роженица по предыдущему опыту знала, для чего
заставляют бревна пересчитывать. Попыталась испол-
нить приказ повитухи. Приподняла голову. Бревна от-
чего-то стали разбегаться. Но она все-таки принялась
считать.
— Сколько?
— Восемь?
— С восемью сыновьями за столом сидеть будешь.
Одна из женщин вышла на улицу, с хитроватой улыб-
кой подошла к Оваку:
— С тебя причитается.
И вдруг сделалось светло и солнечно, горы и ущелья
обрели положенные им краски, а прохожие из теней
превратились в людей.
— В долгу не останусь.
Он чуть было не расцеловал женщину. Та вовремя
улизнула от такого позорища. Уже ничего с него не на-
добно, только б головы не терял.
Хотела было войти в дом, да вдруг обернулась:
— Что расселся? Заберись на крышу да пальни из
ружья три раза.
— Мальчик или девочка?
— Парень!
— Джан! Пальну, да еще как пальну!
Овак знал, что из ружья стреляют, когда рождается
ребенок, для того чтоб изгнать злых духов из дому.
Сам-то он в них не верил, но решил угодить Салвизар:
«Заберусь на крышу, стану палить, Салвизар услышит
выстрелы, догадается, что я сидел возле порога, ждал,
и обрадуется».
Залез на крышу и тут же об этом пожалел: «Люди
меня увидят, нехорошо это». Спустился, завернул за
угол дома, достал наган и трижды выстрелил.
Село узнало, что родился человек.
На выстрел явился Даниэл:
— Кто, Овак, — мальчик или девочка?
— Какая там девочка, ты что! Мальчик!
— С тебя причитается.
Овак тут же позабыл, что когда-то ненавидел Да-
ниэла. Обнялись, поцеловались. И Даниэл в свою оче-
редь забыл, что хотел к Оваку подлизаться. В вообра-
жении его возникла Сатик и родила ему лучезарного
младенца. Малыш просиял улыбкой и исчез'. Даниэл
195
искренне порадовался за Овака и сшутил в своем сердце
сладость отцовства. Сбегал в лавку п вернулся с бутыл-
кой водки и стаканом. Всем прохожим протягивал ста-
кан:
— У нашего Овака сын родился, выпей и доброе сло-
во скажи. Только попробуй не выпить...
' Никто не отказался. Каждый пожелал младенцу сча-
стья расти с отом-маюрыо.
И в душе Овака плеснулось счастье.
Повитуха по спешила отрезать пуповину, чтоб ново-
рожденный жил подольше. Помазала ему течки кровью,
чтоб краснощеким рос. В люльку теплой золы насыпала,
уложила мальчика. Салвизар посмотрела на младенца —
губки его сами собой искривились. И в груди Салвизар
сладостно защемило. Опа знала, что без этого существа
только боль найдет проста пище в се сердце. Великая
нежность разлилась по всему ее телу, а по лицу улыбка,
заключавшая в себе тайпу. Опа легонько коснулась его
рукой. И в душе се родились для пего паптеплейшие
слова.
Повитуха положила па таз с мукой кусок соли, по-
крутила трижды над головой роженицы и передала таз
пробегавшему по улице босоногому пацану:
— Отнеси своим.
Буденовку Овака нахлобучила на голову Салвизар,
чтоб злые духи подумали, будто в постели лежит муж-
чина, и отступили. Сняла со степы старую кобуру, су-
нула Салвизар под подушку:
— От псе мужичин дух идет. Пусть возле тебя будет.
С гор пригнали отару. Асатур отобрал своих овец, по-
гнал домой.
«Двенадцать голов. П всех до одного заберут. У Ова-
ка сын родился. Надо ему в подарок барана дать. Не
все ли равно, из чьего он хлева, — из моею ли, из его ли—
все едино, из нашего общего».
11 погнал барана к воротам Овака.
— Салвизар!
На оклик вышла повитуха.
— Я дитю его долю выделил. Пусть растет большой,
да пе одни, а с десятью братьями-сестрами.
196
Повитуха благословила его, загнала барана в хлев
и поспешила к младенцу. Смочила пеленку в i силой подо,
обтерла новорожденному попочку, ножки и зашептала:
— Иисус Христос, святой Оганес, святой Арегак, свя-
той Лусняк, жизнь дитю этому продлите иа долгие Годы.
Велела Овака с улицы позвать. Передала новорож-
денного отцу:
— Пусть растет с отцом-матерью.
Нанизала на шампур три белых луковицы, вышла из
дома и, обратив лицо к востоку, принялась молиться:
— Я, грешная, молю тебя, господи боже, дай дитю
его долю от щедрот своих, от небес и земли пусть возь-
мет он то, что пожелает.
Вошла в комнату и осенила крестом углы:
— Да храпит тебя отчая десница.
Провела бутылкой круг, в центре которого находи-
лась роженица, чтоб злые духи пе могли проникнуть за
заговоренную черту, не могли приблизиться к матери
с младенцем.
Дала Салвизар хавиц 1 и чай с медом.
Овак наблюдал за всем этим, по по вмешивался:
«Ежели им это по душе, н>сть делают...»
Пришли женщины проведать Салвизар. Принесли ей
разной снеди. Повитуха передавала младенца из рук в
руки и брала угощение за отрезание пуповины. Кое-кто
спрашивать стал: «А с пуповиной что сделали?» Пови-
туха ответила: «Под топпром зарыли, чтоб ребенок хо-
зяйственным вырос».
Женщины это одобрили.
Лавочник Даниэл бахвалился па улице:
— У меня в лавке не меньше двадцати пуповин за-
рыто, чтоб дети к торговле пристрастились. Что там ни
говори, а торговля штука хорошая, в пей вкус и смак
жизни.
Кто-то из комсомольцев возразил:
— Хочешь — зарой пуповину, хочешь — па помойку
выкинь, а ребенок будет повторять то, что рядом видит.
, Даниэл с ним нс согласился:
— По говори зря. В Ереване у меня знакомый есть,
так его дочку с улицы в дом пе загонишь. Мать иа чем
1 Хавиц — сытное мучное блюдо. ;
197
свет стоит повитуху клянет, говорит: «Мне назло пупо-
вину на улицу выкинула».
Стемнело. Заглохли голоса на улицах, тьма погло-
тила домишки. Данпэл запер дверь лавки изнутри,
сомкнул деревянные ставни на окне, накинул железную
скобу и принялся считать недельную выручку. Раздался
стук в дверь.
— Кто там?
— Это я, Асатур!
Спрятал деньги в ящик, отпер дверь.
— Я тебе тут кое-что принес.
И кинул на прилавок ковер:
— Продаю.
Даниэл ухмыльнулся:
— Продаешь, чтоб коммуне не достался?
— Это уж мое дело.
— У меня с деньгами туго, Асатур.
— Потом отдашь.
— Да на что мне твой ковер?
«Зачем мне в это ввязываться? Узнают, пришьют еще
дело. Будет нужен мне ковер, в Ереване куплю».
Как ни настаивал Асатур, как на расхваливал.свой
товар, как ни пытался уступить его по дешевке, осторож-
ный Даниэл не поддался на уговоры. Асатур вздохнул,
свепиул ковер и ушел понурив голову.
Не успел он уйти, не успел Даниэл за ним дверь за-
переть, как явился Ваче:
— Давай с тобой столкуемся. За моего коня мне
хорошую цену дают, ты сам знаешь, но я хочу тебе его
продать. Прямо сегодня с этим и покончим.
— Да хоть даром отдавай, я все равно не возьму,
мне конь не нужен.
— Ладно, тогда пусть этот разговор остается между
нами.
Лунный луч скользнул по картине. Конь закачался,
закачался — вот-вот сорвется с картины и примется ска-
кать во дворе. И появятся Даниэл с Ваче. Вдруг раз-
дался окрик:
— Сатик!
Это был голос мужа.
198
Сатик в ужасе натянула одеяло иа голову: «Господи
боже мой... Господи боже мой...» Стала заклинать,
чтобы покойник исчез. Но он не исчезал.
Явился и засмеялся, как смеялся когда-то. Явился и
обнял ее, как при жизни. И вдруг мигом представился
ей холодным и страшным мертвецом. Сатик охватил
ужас — хоть бы был рядышком кто-то сильный и спас ее
от ночного бестелесного гостя.
— Сатик!
Голос был живой. Раздался он с крыши, из ердыка.
Глянула наверх, а там, в ердыке, голова. Сатик вздрог-
нула.
— Ты кто?
— Да не бойся, это я, Асатур. Дверь отвори.
«Может, его Даниэл подослал. А может, и сам он тут
с ним — меня похитить хотят».
— Не отворю, свекрови дома нет.
— Послушай, девка, я ковер принес, хочу, чтоб вы
у себя его подержали. Оставлю и тут же уйду.
— Все равно не отворю.
Так и не отперла. Асатур поворчал, позлился, да и
ушел ни с чем.
Матушка Наргиз выплеснула на спинку младенцу
полный кувшин воды и сказала:
— Ну, с богом!
А купая его дальше, заговорила с ним ласково:
— Это покой тебе даст, сладкий сон принесет. Во сне
к тебе святой Саргис придет, и ты ему улыбнешься. Ру-
кой коснется он тебя, ты сильным сделаешься, богаты-
рем вырастешь. Ревой-коровой не будешь...
Она завернула младенца в новую простынку, уло-
жила в новую кроватку. Зарыла возле порога золу и дра-
ное тряпье — от дурного глаза.
Явилась женщина, которая в свое время проклинала
Салвнзар, встала в дверях, послала мальчишку пови-
туху кликнуть.
— Ежели войду, Салвнзар не осерчает?
Салвнзар услыхала ее голос, ответила:
— Не приходи, пока ребенку сорок дней пе испол-
нится. Я зла па тебя не держу, только все равно лучше
не приходи.
Та домой к себе воротилась, хавиц приготовила, пере-
дала с соседкой. Салвнзар к еде пе притронулась. Зато
199
матушка Наргиз с аппетитом принялась есть и громко
нахваливать — хотела, чтоб зло ушло из сердца Салви-
зар, а то молоко прогоркнет.
Девчонка совсем еще маленькая была, а ее уже учи-
ли шерсть теребить, прясть, носки вязать. Ничего не по-
делаешь— в магазине только шелковые женские чулоч-
ки продаются. А мужчинам как же — босиком, что ли,
ходить? Магазинные чулочки непрочные, тут же рвутся,
их только весной носить можно, свекрови снохам не ве-
лят их зимой надевать. И каждая мать дочку свою на-
ставляет: «Ноги в тепле держи...»
Матушка Наргиз подслеповата, носки у них в доме
Сатик вяжет. Она опустила ноги в тонир, прикрыла ко-
лени шалью, и спицы мелькают в ее руках.
Матушка Наргиз вернулась с полным передником
всякой снеди, а в кармане ее звенели медяки. Придир-
чиво оглядела комнату — кругом чисто. Искала, к чему
бы придраться, — причина состояла в том, что больно уж
долго невестушка ее одна в доме находилась, уже одно
это злило старуху.
— Ты чего-нибудь состряпала, девка?
Сатик кивнула.
— Чай поставила?
— Ага.
— Сахар в доме есть?
— Не.
— Почему нету? Я ведь кусок в горшке припрятала.
Сноха пожала плечами — мол, не знаю.
Старуха сунула руку в горшок—пусто. Запамято-
вала, что сама сахар оттуда вынимала.
«Видать, мать ее навещала, опа се чаем поила, та
наставляла дочку...»
Поворчала, достала из кармана деньги:
— Сходи сахару купи.
У снохи сердце екнуло: «В магазин к Даниэлу? Ни
за что!»
— Ты сама сходи, мам.
Л\атушка Наргиз валилась с ног от усталости, а то
бы, конечно, сноху не посылала, чтоб та лишний раз носу
из дому не казала.
— Это тебя мать подучила. Стоит ей заявиться, тебя
как подменяют.
Невестка поникла — не пойдешь, загрызет свекровь.
200
Взяла деньги, накинула шать на голову, лицо напо-
ловину закрыла и направилась в кооператив. Спросила
сахару.
— Сахар у Даниэла...
Превозмогая себя, пошла в лавку. Завидев ее, Да-
ниэл удивился, сердце его наполнилось нежностью.
— Сатик1
Сатик лицо еще больше прикрыла, деньги протянула:
— Дан сахару.
Даниэл взял деньги. Сатик отошла от прилавка, от-
вернулась к стене, понурилась. Даниэл подумал — а мо-
жет, Сатик ради него пришла и сахар только предлог?
И поспешил заговорить:
— Сатик, солнышко мое, это хорошо, что ты пришла.
II не уходи от меня. Скажу председателю сельсовета,
что мы с тобой поженились, и дело с конном.
Сатик безмолвно двинулась к двери, приостановилась
и грустно сказала:
— Если ты мне сейчас же не взвесишь сахару, я уйду.
• Даниэл понял, что опа таки действительно уйдет.
Принес головку сахара.
— Не бойся, не тропу тебя сейчас. Подумай еще пе-
делю. Но через неделю явлюсь—хоть кричи, село созы-
вай, все равно тебя умыкну. Запомни, в среду, как стем-
неет, я у ваших дверей буду.
Сатик быстро схватила сахар, натянула платок на
лицо и вылетела из магазина, так ничего лавочнику не
ответив.
Ежели показалась в селе бричка, стало быть, кому-то
худо, из центра врача привезли. А может, просто при-
были важные ллца. И тот и другой случай возбуждал
в сельчанах любопытство. Новости прежде всего узна-
вали у возницы:
— С добром к нам прибыл?
— Председателя уездкома привез.
Пет сомнений, приехал он по делам коммуны. По-
сыльный из сельсовета принялся стучать в двери:
— Коммунисты, на собрание! Эй, партийное собра-
ние!
Пока в доме собрание идет, уездкомовский возница
у всех встречных спрашивает, кто мед продает, у кого
можно хорошего масла купить, чей сыр лучший. Не
201
упускает он случая поинтересоваться также вином и со-
леньями.
Возница за расспросами не заметил, как Бабо, при-
цепившись к колесу, пытается свернуть бричку с дороги.
Мимо шел Ваче — спешил на собрание. Заметил проказы
Бабо, подкрался сзади — и хлоп его по башке. Бабо обер-
нулся, идиотским взглядом посмотрел на Ваче. И тут
раздался женский крик:
— Бессовестный!..
Это крикнула Сатик. Она несла кувшин с водой, шла
с родника. Опустила кувшин на землю, подбежала. Воз-
ница уже заметил, что происходит. Как замахнется кну-
том! Удар пришелся по Сатик — она быстрее обняла
Бабо, чем возница успел отвести кнут. Тут уж Ваче за-
орал иа возницу:
— Ты что, сволочь, женщину бьешь? ..
Возница попытался оправдаться, пробормотал слова
извинения. Сатик даже не взглянула ни на него, ни на
Ваче. Подняла кувшин, схватила Бабо за руку и почти
силой потащила его за собой.
В это время из конторы вышел Асатур. Он был весь
взмыленный, — видать, духотища царила внутри. До-
стал из кармана пачку таба-ку, оторвал кусок газеты,
сделал самокрутку. К нему подошел Ваче:
— Ну, что там?
— Коммуну утверждают.
И оба замолчали, пытаясь сообразить, что же угото-
вит им новое хозяйство.
Собрание закончилось. Председатель уездкома вышел
из конторы под руку с Оваком.
— Друг, — сказал он ему, — вы хотели иметь комму-
ну, получайте. Но мой долг предупредить, что люди, при-
выкшие к частному хозяйству, не сразу сумеют отка-
заться от своей земли и крупного рогатого скота. Мне
кажется, многие с этим смириться и приспособиться к но-
вым условиям не смогут, начнутся внутренние разногла-
сия. Вам следует об этом подумать.
— Частный сектор надо разбивать одним ударом,—
ответил Овак. — Первые три-четыре года нам, ясное дело,
будет нелегко, а потом мы к новым условиям приспосо-
бимся. Кусок земли, который в& оставляете крестьяни-
ну, развивает в нем тягу к частной собственности. Ком-
муна — единственное истинно коммунистическое хозяй-
ство.
202
Председатель уездкома только плечами пожал:
— Ну, как знаете.
Потом он дал Оваку несколько деловых советов и
уселся в бричку.
Ваче, выскочка, на прощание руку председателю про-
тянул. Тот вежливо улыбнулся и, пожимая ему руку, по-
желал успехов. Это вызвало зависть в Асатуре. Он тоже
поспешил протянуть председателю руку.
Бричка тронулась. Но не успела она отъехать самую
малость, как появился Бабо. Он вырвался от Сатик и
затаил на возницу злобу. В бричку полетело подряд не-
сколько булыжников. Крестьяне с шумом понеслись за
Бабо, но того и след простыл. Бричка остановилась.
Председатель уездкома вышел и изумленно спросил:
— Друзья мои, в чем дело? Неужели я здесь кого-то
обидел?
Ваче, представив, как в один прекрасный день Бабо
запустит здоровенный булыжник и в его башку, поспе-
шил объяснить, что в селе есть сумасшедший мальчиш-
ка, который в кого угодно может камень кинуть, даже
малышей не щадит.
— Если он сумасшедший, почему его в больницу не
отправите?—И, подозвав председателя сельсовета, ве-
лел: — Тут же отправляйте мальчишку на лечение!
Председатель сельсовета поразмышлял-поразмышлял
и пришел к выводу, что, ежели Бабо не изолировать,
не упрятать в дурдом, про это непременно прознает пред-
седатель уездкома. А тот решит, что крестьяне села Арпы
нарочно покрывают того, кто на него покушался.
Председатель сельсовета поручил двум крепким пар-
ням достать Бабо хоть из-под земли и привести в сель-
совет.
Привели.
Парням было оказано весьма серьезное сопротивле-
ние: у одного рука была прокусана, у другого исцара-
пана физиономия. У Бабо же руки висели как плети.
Видать, жестоко их ему выворачивали. Бабо заставили
сесть на скамейку. Открыли окна — контору после со-
брания еще не проветривали. Председатель предложил
нескольким крестьянам составить акт о действиях Бабо.
Ваче написал отдельное заявление, в котором требовал,
чтобы Бабо, как опасный элемент, был изолирован. Акт
подписало человек пять-шесть. Все оправдывали себя
203
тем, что делают мальчишке доброе дело, — в копне кон-
цов надо же выяснить, болен он пли' здоров.
В конторе держать Бабо было невозможно. А отправ-
лять нынче же в Кешкенд было уже поздно. Отпустить —
означало дать ему возможность смыться. После долгих
раздумий председатель наконец нашел выход. Недалеко
от конторы, возле церкви, стояла маленькая часовенка.
В ней крестьяне обычно покойников на ночь оставляли.
А в восемнадцатом году дашнаки превратили часовенку
в .тюрьму. Несколько суток провел в ней и сам председа-
тель сельсовета вместе с еще двумя товарищами, боль-
шевиками. После двадцатого года часовенка опять стала
служить моргом. Ребятишки чурались этой мрачной по-
стройки из грубого неотесанного камня.
Председатель велел отвести Бабо в часовню и запе-
реть там, посыльный должен был ключ хранить у себя и
сообщить матери Бабо, чтоб та принесла мальчишке
хлеба и воды.
Приказание было исполнено. Бабо уже не сопротив-
лялся— видно, боялся, что ему опять начнут выкручи-
вать руки.
Посыльный явился к матери Бабо со словами:
— Сын твой спятил, стал кидать камнями в предсе-
дателя уездкома. Мы его изолировали, чтоб он тебя
ночью не придушил.
Мать его выслушала, уставилась на посыльного бес-
смысленным взглядом и вдруг, слабо вскрикнув, упала.
Пока на улице шумели и в дверную щель дневной
свет проникал, Бабо еще терпел. Даже не пытался
удрать. Руки у него страшно болели. Он прилепился
к щелке, разглядывал прохожих и плакал. Слезы при-
несли ему облегчение, тело обмякло. Он расстелил пид-
жачок на холодном каменном полу и уснул. Разбудил
его голос матери:
— Бабо-джан!..
Он в ответ ни звука. Кругом темень. Не окликни его
мать, он бы и не определил, где дверь.
— Бабо-джан, родимый мой, что стряслось-то?
И опять нет ответа. Мать, вся в тревоге, крикнула:
— Да чтоб пусто вам было, изверги! Сына живьем в
покойницкую упрятали! Бабо-джан, сыночек мой, голос
подай, не боишься ли ты там?
До Бабо вроде бы только теперь дошло, что он в ча-
совне. Сколько раз они с ребятами издали наблюдали,
как с плачем и причитаниями выносили из часовни по-
204
койника. II тут его охватил ужас. Почудилось — стоит
Р)ку протянуть, коснешься гроба. Истошно закричал:
— Ма!..
Кинулся к двери, принялся колотить в нее, скрестись.
— Откройте!.. Мне страшно?.. Мне страшно’..
Мать всей своей „силон налегала на дверь» да куда
там.
В это самое время в конторе колхоза «Землероб» про-
исходило общее собрание коммуны. Выбирали состав
правления. Асатур взял слово, предложил кандидатуру
Овака, Овак—Ваче, Ваче — Аса тура. Как все и предпо-
лагали, председателем стал Овак. Он вышел из конторы,
окруженный членами правления. До слуха его донесся
душераздирающий крик:
— Сюда, люди! Только поглядите, что они сдел. ли?..
Овак ускорил шаг, понял, в чем дело, и пер з. тс .
как мог председатель сельсовета поступить так жестоко
с больным мальчишкой.
— Бабо, отойди в сторонку, я дверь сейчас выши-
бу,— крикнул Овак и со всей силы ударил в дверь но-
гой. Отскочила одна доска. Он принялся выбивать и
остальные.
Как птаха, заключенная в клетку и обретшая вне-
запно свободу, вылетел Бабо из часовни и мгновенно
скрылся во мраке. .Мать поспешила за ним с криком:
— Бабо!.. Бабо-джан!..
Ваче направился домой, опустив голову, — будто не
в курсе происшедшего.
Бабо с ревом добежал до дома матушки Наргиз.
Схватился за ручку двери — дверь была на запоре. При-
нялся колотить в нее кулаками:
— Сатик!.. Сатик?..
Сатик отворила. Бабо влетел в дом, забрался на
тахту, съежился.
— Что стряслось, Бабо-джан?
— Меня избили, в часовне заперли... А там покой-
ник. ..
Уж кто-кто, а матушка Наргиз прекрасно знала, что
часовня пуста.
— Это тебе померещилось, Бабо-джан. Не бойся, ви-
дишь,. мы рядом. Воды попей... Сатик, воды принеси.
Сатик дала ему воды. Бабо опорожнил кружку с жад-
ностью. Потом матушка Наргиз вобрала его ладони в
свои и принялась молиться:
205
7 — Отче наш, нже еси на небесех, да святится имя
твое...
Семь раз повторила «Отче наш», увидала, что страх
мальчишку покинул, и предложила лечь спать.
В полночь в дверь снова постучали. Это была мать
Бабо, глаза заплаканные:
— Бабо у вас нету?
•— Тут он, спит.
Она вошла, грохнулась на колени и так, на коленях,
рыдая и причитая, подползла к сыну.
Бабо увидал мать, приподнялся, сел и тоже зарыдал.
На другой день матушка Наргиз встретила предсе-
дателя сельсовета на улице.
— Изверг, — сказала она ему, — до чего мать с сы-
ном довел. Наверху бог есть, он тебе этого не простит.
А вечером столкнулась с Ваче. Выпалила ему в лицо:
— Чтоб дверь твоя черной сделалась! Разрушитель
моего дома!..
Распахните дверь шире!
Равенство, которого чаяли пять тысяч лет, явилось
наконец!
Из века в век искали его те, что внизу, и душили те,
что наверху.
А теперь вот наверху говорят: отворяйте двери, встре-
чайте его! А внизу каждый свою дверь открывает на-
столько, насколько хочет.
Солнце равномерно льет свой свет на землю. Сколько
лугам и полям достается, столько же и людям. Кто хо-
чет, пользуется им. Кто не хочет, в тень прячется.
Солнце следует как дар принимать. Оно одаряет
землю, земля же — людей. Так отчего у тебя должно
быть много земли, стало быть, и солнца много, а у меня
мало? Надо все поделить поровну!
Нет, нет и нет!.. Не сажайте землю в клетку, не
оскорбляйте солнце!
— Пошли работать. Кто больше наработает, больше
и получит. А лодырь пусть голодный ходит.
— Как ндти-то?
— Дружными рядами, нога в ногу.
— Это почему ты будешь ходить в белом, а я в чер-
ном? Мы оба давай в зеленом ходить станем! Почему ты
смеяться будешь, а я плакать? Поделим поровну радость
и горе. Вместе смеяться начнем, вместе плакать.
206
— Как делить-то, если у меня дома свои заботы,
у тебя свои, у меня крыша худая да низкая, у тебя вы-
сокая да новая?
— Заботы-хлопоты у нас у всех единые станут. Вме-
сте их одолевать начнем.
— У меня пятеро ребятишек, у тебя один. Мне и
ночью вкалывать приходится. Как же мои слезы с твоим
смехом смешать?
— Объединим участки, общим будет урожай. При-
бавим пятерых твоих ребятишек к одному моему, будет
у нас шестеро общих. А когда мы состаримся, твои пя-
теро да мой один нас содержать станут.
Равенство!.. Двери перед ним пошире распах-
ните! .,
Овак свою дверь настежь распахнул:
— Начнем с моего дома. Всё выносите!
Отворили дверь хлева. Вывели одну корову, восемь
овец. Асатур, глядя на скот, подумал: «Зря я ему двух
баранов не подарил — ведь все равно наше общее».
Открыли амбар,*наполнили мешки мукой. Наткнулись
на крупу в горшке:
— Ас этим что делать?
— Забирайте! — велел Овак.
Салвизар укуталась в одеяло, подсела к окошку, на-
блюдала. Сердце у нее кровью обливалось, будто от него
кусок оторвали. Взяла на руки дитя, словно пытаясь им
восполнить исчезающее и вызвать в людях жалость.
«Не все забнрайте-то, видите, какой я крохотный...»
Нашли стакан рису:
— А это куда?
— Берите! — сказал Овак.
— Ну а ссыпать куда?
— И амбар разбирайте, выстроим новый, большой,
в нем и будем все хранить.
Асатур в панике кинулся к дому.
«Все уносят, да еще как уносят, у Овака ничего не
осталось». Свернул ковер, попытался было его в хлеву
спрятать, да не нашел подходящего места. Потом сооб-
разил: постелил ковер на голую тахту, а сверху прикрыл
рогожей. •
«Ежели принуждать станут, отдам, конечно. А так
не дам. Интересно, Ваче свой ковер сдаст? Он себе на
уме — спрячет, чтоб другие на нем не сидели. Кто бы
207
нашелся да сказал ему: «У тебя ковер вон какой боль-
шой, не то что у других! Что ж ты его не сдаешь в ком-
муну?»
У Ваче все забрали, только конь остался.
— Ваче, а конь?
Ваче же будто и пе слышит.
— Ваче!
— Не мешайте дело делать.
— Так ведь спрашиваем же...
— Говорю, не мешайте!.. Нашли время для вопро-
сов.
Один из членов коммуны выделил для общих вещей
просторную комнату. Принялись всё переносить в нее.
Кладовщик давал указания:
— Это направо. Это налево... Поосторожнее, пе раз-
бейте! ..
Со лба Ваче стекал пот. Карандаш в его руке быстро
бегал взад-вперед по бумаге.
— Из дома Исаянцев полтора кило сырого мяса.
Кладовщик не принимает:
— Его не сохранить, назад несите.
Ваче возражает:
— Порядок есть порядок, ты обязан принять.
— Ваче, а с конем как же быть? — подает голос
кто-то сбоку. _ '
Тут Ваче обрушивается на кладовщика:
— Тебе ведь велено мясо принимать! Л1ы, в конце
концов, члены правления! Раз сказано — должно быть
сделано!
Бабо слоняется по улицам. При виде подозрительного
человека прячется. С удивлением наблюдает за тем, чем
заняты люди. Суматоха ему по душе. Вон один, скрючив-
шись в три погибели, хлеб волочет, чтобы сдать на склад.
Бабо преграждает ему путь:
— Постой.
Отломил кусок, сунул себе в карман. Владелец хлеба
не сердится, зато Бабо говорит ему сердито:
— Это теперь пе только твой хлеб — коммуны!
Другой сыр несет.
— Постой.
208
Отламывает себе здоровый кусище. Крестьянин
злится:
— А ну клади иа место!
— Тебе-то что сделается? Это я у коммуны беру.
Коммуна потребует вернуть, тогда верну.
Лопает Бабо хлеб с сыром, шатается по улицам.
До поздней ночи носили люди продукты из дому на
склад. Иногда взъедались на кладовщика:
— Ты почему канистру с керосином поставил в мой
медный таз?
И другой тут же встревал:
— Гляди, парень, не поколоти моих цветастых та-
релок...
Он пытается втолковать владельцу таза, что фарфо-
ровые тарелки сдал, — неужто после этого его канистра
с керосином недостойна стоять в медном тазу? Подума-
ешь, великое дело!
И от женских глаз ничто не ускользнет.
— Что ж вы крупу-то мою с крупой Цагик Асоянц
смешали? Моя чистенькая, перебранная, мытая, зерныш-
ко к зернышку.
— Мою муку отдельно кладите, она пз отборной пше-
ницы.
Когда скот в хлев загоняли, пастух хлестнул хворо-
стиной одну корову. И тут же его схватила за ворот рука
хозяина и—хлоп!
— Что — больно? А скотине, думаешь, не больно?
Пастух принялся шуметь. Хозяин коровы стал оправ-
дываться:
— Моя корова и вон та бок о бок шли, дошли до
дверей хлева, моя вперед двинулась, та сама спешит
первой войти. Да разве ж моя пустит? Ну, и застряли
обе в дверях. А этот хворостиной мою хлещет. За что
мою-то? Почему не другую?
Кромешная тьма, ни зги не видать, а во тьме голос
тишины: «Больше нету... Нету больше...»
В амбаре безмолвие пустоты. И в сердце Асатура
опустел уголок, заполнился мраком.
Темень. А во тьме — дневные голоса.
«Ваче, а копь?»
«Что ж ты канистру с керосином в мой медный таз
ставишь?»
«У меня зернышко к зернышку».
«Что — больно?»
209
Голоса вспыхивали и гасли в сознании Асатура. Он
лежал на толстом матрасе, набитом овечьей шерстью,
укрывшись стареньким одеялом, и чувствовал отсутствие
ковра под матрасом. Припомнил, как вел телка в Шарур
иа продажу, поторговался-поторговался, да и купил
ковер на вырученные деньги. И столько в доме было ра-
дости!
Из хлева донесся какой-то звук.
«Там же пусто, в хлеву-то... А,’голуби!..»
Голуби свили гнездо под потолком хлева. Голубей не
забирали. А впрочем, куда их ни забирай, они все равно
к хозяину вернутся.
У него возникло неодолимое желание заглянуть в
хлев. На мгновение даже почудилось, будто все дневные
происшествия — мираж. Осторожным шагом двинулся
к хлеву. В темноте наступил на какую-то тварь. По визгу
понял, что это его собственный пес.
«Вай, Мурик-джан, и как это я про тебя забыл?»
Так ведь пес же весь день не кормленный!
«Сторожить нечего, — стало быть, и собака на что?..
Вай, Мурик-джан».
Асатур понимал, что пес умоляет накормить его. Но
чем?.. Асатур так разволновался, что прижал голову
пса к своей груди.
«Больше тонир разжигать ие станем, Мурик-джан.
Нету и нас больше ни овец, ни пеструшек... И хлеб печь
больше не будем. Так чего ж я тебе дать могу, Мурик-
джан? ..»
Открыл дверь.
— Иди, живи сам по себе.
Вошел в хлев, лампу зажег, оглядел все вокруг. Ясли
пустые. Небось грустит его скотина в чужом-то хлеву.
Сел иа ясли, задумался: «Что лучше — колхоз или ком-
муна? У колхозников в хлеву скотина. Хозяин ее и погла-
дит, и накормит. Председатель уездкома верно сказал,
что мы к скоту привычные, а тут одним махом дом опу-
стошили. Вай, Овак, Овак...»
Не стерпел, пошел к общему хлеву, разбудил пастуха:
— Где мою коровушку привязал?
— Отдельно ёе привязали. Она как бешеная, всех ко-
ров перебодала.
Асатур и удивился, и радость испытал:
— Ничего, браток, это же скотина, она без понятия.
Только не бей ее, христом-богом прошу.
210
Вернулся домой — пес в дверь скребется. Завидев хо-
зяина, принялся возле ног виться, руки лизать.
— Не хочешь уходить, Мурик-джан? А что ж нам де-
лать-то? Пу ладно, оставайся. Завтра из коммуны при-
несу тебе остатки еды.
Минута к минуте — ровнехонько, нога в ногу. И рас-
свет, и закат—все в едином ритме, в общем порядке.
Раз! — стройсь!
Два! — смирно!
Три! — шагом марш!
Всегда труден первый шаг, так же как первое слово.
Как ни пытался Овак научить людей шагать в ногу
стройными рядами, ничего из этого не вышло. Нашел
выход:
— Кто в армии служил, вперед встаньте.
Вперед встать поспешили многие. И не только те, кто
в армии служили, но и члены правления. Овак не решил-
ся одернуть их при народе. Велел построиться по росту.
В хвосте колонны оказались подростки.
— Шагом ма-а-арш!
Первый шаг...
Один с левой ноги пошел, другой с правой. У одного
шаг широкий, другой семенит. Ряды качнулись, покриви-
лись, однако первый шаг все-таки был сделан.
Первый шаг...
Коммуна двинулась вперед... Привет тебе, гряду-
щее!.. Привет вам, равные в будущем души!..
Обернитесь-ка. Вот те, что на нашем беспокойном
земном шаре сделали первый шаг равенства.
Мы зашагали. Было трудно. Мы кровь проливали во
имя первого шага. Пали сотни и тысячи. Души и тела
наши были в ранах. Земля горела под нашими ногами.
Но мы не знали, как внести в ряды единый ритм. И все-
таки шли...
Коммуна двинулась.
Овак шагал сбоку.
— Раз — правой! Два—левой!..
Кто-то трехом своим врезался в чужой красный но-
сок. Хозяин носка чуть опустил лопату, которую нес на
плече. Мужик в трехах испуганно отшатнулся. Крестья-
нин в сапогах крепко впечатывал в землю шаг, чтоб по-
211
слышнее было. А у впереди идущего шнурок, стягиваю-
щий шерстяной носок, развязался. Сапог вдруг как при-
давит шнурок, он и оторвался, носок сполз по самую
щиколотку.
Но коммуна продолжала идти. Слышите:
•— Правой! Правой! Ровнее! Ровнее!
Крестьяне колхоза «Землероб» собрались, глазеют.
Пу а для ребятишек великое удовольствие бежать вслед
за колонной, подражая старшим. Среди зевак кто смеет-
ся, кто советы дает:
— Мисак, правой, правой!..
— Аракел, лопату повыше держи, а то человека по-
ранишь!
Смех.
Бабо откуда-то вырос. Как врежет ногой под зад по-
следнему коммунару и тут же смылся. Встал в сторонку
и грозит кулаком тому же человеку. Гогот. Из рядов
коммуны понеслась ругань.
— Что стряслось? — спросил Овак.
Но зеваки не сказали, в чем дело, — больно уж потеш-
ное зрелище.
— Равнение, товарищи, равнение!
Люди пытаются идти в ногу, приноровиться к шагу
соседа. Кто шагал с левой, стал шагать с правой, а кто
с правой — елевой. И опять—каша.
Сузится улица, и колонна вытягивается, а если па
пути ямы-колдобииы, опа и вообще разрушается. Ко-
му-то пятки отдавили, кому-то лопатой по башке заеха-
ли. Озлились друг на друга, по стерпели, рядов не по-
кинули.
— Равнение, товарищи, равнение!
До чего же четок журавлиный клин. А коммуна толь-
ко-только в стаю собирается. Непривычны люди к строю,
каждый шагает не в склад, не в лад.
— Равнение держать! Держать равнение!
Было три отдельных участка, а нынче их объединили.
Когда-то этот кусок земли принадлежал вой тому сель-
чанину. Сельчанин волнуется:
— Получше, получше копайте, ребята!
Да, любовь к земле, тоска по ней.
Асатур не вышел на работу. Ему было поручено хлеб
работникам принести.
В селе тесто замесили, тонир разожгли, хлеб пекут.
212
Лавочник Даниэл глядит из-под ладони на дым. Из
двадцати пяти домов дым валить больше не будет, на
двадцать пять покупателей у пего теперь меньше. На
двадцать пять дворов уменьшилось для Даниэла село.
«Вай, чтоб пусто было тому, кто эту коммуну выду-
мал! /\ нам что — жить не падо? Наше ремесло — тор-
говля, так.дайте ж нам торговать по-людски!»
Даниэл непроизвольно пошел на дым. Каково же
было его изумление, когда среди женщин, пекущих хлеб,
он увидел матушку Наргиз и Сатик, раскатывающую тес-
то. Перед глазами у него поплыли зелено-красные круги.
«Нынче хлеб пеки, завтра траву коси, послезавтра...
Это все мерзавец Ваче придумал...»
Даниэл, разъяренный, стал прохаживаться взад-впе-
ред, пытаясь перехватить взгляд Сатик и дать ей по-
нять, что он ненавидит коммуну и ревнует к пей Сатик.
Но Сатик на пего так и не взглянула. В это время его
другая женщина заметила и громко крикнула:
— Иди, Даниэл, бери пару свежих лавашей!
Даниэл удалился, не произнеся пи слова в ответ.
В полдень коммунары пришли в село на обед. Столы
расставили у дверей склада — недалеко от кухни. Их
уставили тарелками с пловом. Тридцать работников —
тридцать тарелок. На запах еды собрались собаки со
всего села. Ребятишки пытались отогнать их камнями.
Женщины прислуживали мужьям. Каждая следила за
тем, чтоб ее муженек поплотнее пообедал. Женщины по-
едят отдельно, детишки отдельно.
Один сельчанин продал два года назад свой вино-
град п купил фарфоровые тарелки в цветочек. А ему
плов в глиняной миске подали. Так он к еде даже не при-
тронулся. Отстранил тарелку, поднялся. Глянул на стол,
увидал свои тарелки. Одна из его тарелок досталась
человеку, у которого, кроме глиняных горшков, и по-
суды-то никакой сроду ие было. Владелец тарелок разо-
злился, пунцовый сделался, ему захотелось расколотить
свою миску вдребезги. II громко сказал в сторону кухни:
— Я когда-нибудь Дома в глиняной миске ел? Ни-
когда. От обеда отказываюсь.
Овак поднялся, мысленно выругался, а вслух сказал:
— Равенство есть равенство. Завтра все мы будем
есть из одинаковых тарелок. Садись, брат, ешь. Считай,
что в дом твой пришли гости и ты им подал лучшие та-
релки.
Женщины сели отдельно, подальше от мужских глаз.
213
Каждая чадо свое усадила рядышком. Л те из ребят,
которые заявили: «Не хочу есть», получили затрещину.
Ясное дело почему: до вечера их уже никто больше не
накормит.
В сумерках в горах завыл ветер, йотом сорвался crop
и понесся вдоль по сельским улицам. Кто был во дворе,
вбежал в дом. Л кому требовалось из дому выйти, тог
поостерегся. Необычный был ветер: голова его драконья
в село вползла, а хвост меж макушками гор извивался.
Овак поспешил в дом войти. Устал смертельно, по
прожитым днем был доволен. Работал он со всеми на-
равне— руководители коммуны были обязаны трудить-
ся наравне со всеми. Только при чрезвычайных обстоя-
тельствах руководитель имел право оставить черную ра-
боту и заняться другим делом.
Салвизар встретила его слезами:
— Безжалостный! В доме нет пн кусочка сахара,
чтоб хоть чаю попить.
Овак снимал пиджак, да так и застыл. Ведь за де-
лами коммуны он о родной жене, о родном дите забыл!.
— А что ж, тебе из столовой коммуны так ничего и
не принесли?
— Принесли. Только мне не нужно было то, что они
принесли.
Овак снял пиджак, повесил на гвоздь, сел, погрузил-
ся в мечты о будущем. Родились дети, но уже в боль-
нице коммуны. Врач советы дает, чем кормить больного,
а кухня тут же это готовит и обслуживает больных. Для
ребятишек есть ясли, детский сад. И нег у коммунаров
поводов для огорчений. Все улыбаются, все.довольны
жизнью. Это так отчетливо нарисовалось в воображении
Овака, что он встал, подошел к жене, погладил ее по
голове:
’— Потерпи еще чуток, Салвизар. Вог увидишь: от-
кроем больницу, будет кухня матери и ребенка, ясли,
детский сад. Пойми, родная, коммуна — честное хозяй-
ство. Пока трудно, а потом...
— Я-то поняла, — невесело прервала его жена.—-
А ты ребенка спроси — он понял?
Овак замолчал. Вышел на yjftmy, ходил-ходил, на-
шел выход.
— Салвизар, где моя гимнастерка?
— Которая?
211
— Новая.
— В сундуке погляди.
Сундук Салвизар принесла в приданое. В нем она
хранила разную мелочь напоминающую ей о детстве и
юности: фотокарточки близких, подарки, несколько пи-
сем Овака и кружева, которые она вязала для своего
приданого и которые так и не пригодились. Там же хра-
нила и наган мужа, когда Овак пе брал его с собой.
Овак вытянул сундук из-под тахты, открыл, достал
гимнастерку с блестящими медными пуговицами, краше
которых Овак и представить себе не мог. Опять затолк-
нул сундук под тахту, свернул гимнастерку, сунул ее
под мышку и двинулся к двери.
— Ты куда это гимнастерку понес? — остановила его
Салвизар.
— Отдам Даниэлу, кое-чего для дома за нее возьму.
— Не смей! — закричала жена, спрыгнула с крова-
ти, выхватила у него гимнастерку. — Не дам! Не нужен
мне сахар! Да я помру, ежели его в твоей одежке увижу!
Подложила гимнастерку под голову младенцу.
Овак безмолвно сел на табурет. Глянул на малыша,
на жену и вдруг таким счастливым себя почувствовал.
Представил, что у него четверо сыновей. Который от
кори помер, в синей одежде. Которого змея ужалила,
плечистый, бесстрашный. Тот, что утонул, — умненький,
смешливый. И младший лепетун. Четверо мужчин! По-
том трое на миг исчезли. А младший вырос, возмужал,
сделался видным парнем. Тут появились и старшие трос,
встали рядом с ним. Но теперь почему-то младший ока-
зался самым старшим. А сам он, Овак, старенький-ста-
ренький...
Из-за темной черты сверкнул серебряный лучик. Мил-
лионы лет скользил он в пространстве, всего перевидал
на своем веку, но тоску по воде так и не утолил. Нырнул
в волны и рассмеялся.
А река понесла его, понесла... .
Осел хлебнул речной воды вместе с лучом, поднял
вверх морду и заревел, будто вопрошая, куда же поде-
вался блик. Только иебу-то откуда знать?..
Осел потихоньку пошел по узкой прибрежной стежке.
Навстречу ему двигались два силуэта — мужчина и
женщина.
— Там человек? — прошептала женщина.
215
— Нет, осел, — тихо ответил ей мужчина.
— Помилуй нас, господи Исусе, — вздохнула жен-
щина.
И опять луч блеснул на реке. Тысячи людей глядят,
а ведь в голову не придет вопрос: откуда быть лучу, если
нет на небе ни солнца, ни луны? Впрочем, может быть,
свет этот исходит из такой невероятной дали, что ему
пришлось проделать путь в миллионы лет? Но сейчас
главное не это, а осел, перекрывший тропку, — мужчина
ударил его ногой. Это означало: ты мешаешь нам в этом
просторнейшем мире. И осел его лягнул, что, видимо,
означало: у меня нет ни малейшего намерения спешить.
Ослам действительно торопиться некуда. Если бы они
умели удивляться, удивились бы в первую очередь люд-
ской спешке — куда спешат? зачем? И при этом еще
ослам от них покоя нет. Мужчина оказался упрямым —
толкнул осла к реке. Но и осел был упрям — он оттолк-
нул мужчину к горе. Человек чуть было не завопил в
ярости:
— Эй, ишак, дай пройти, пока нас люди jie увидали!
Сноха матушки Наргиз семенила вслед за ним с узел-
ком под мышкой — в одном глазу смех, в другом сд,е-
зы, — удирала из дома свекрови. Если бы кто-то вдруг
крикнул: «Наргиз идет!» — она на месте бы померла,
в камень обратилась. А на другой день сельчане обнару-
жили бы ее каменное изваяние. Если сейчас вдруг осту-
пится и в реку с обрыва полетит — даже не вскрикнет:
почтет это наказанием за содеянные грехи.
Ступала осторожно, будто боялась, что земля заво-
пит. Добраться б скорее, а уж там — дверь па замок, и
все. И ни падений в реку, ни бабки Наргиз. Перед ми-
ром же пусть Даниэл ответ держит. Он и есть теперь
у нее один на всем свете.
Ослу же будто шлея под хвост попала: не дает прой-
ти, и все тут. Вдруг Даниэла осенило: оседлать его надо!
Уперся обеими руками ослу в хребет. Осел почувствовал,
что сейчас его оседлают, крутанулся, путь и приот-
крылся.
Теперь Даниэл держал Сатик под руку, шли быстро.
Подошли к лавке. Даниэл выбрал угол потемнее:
— Постой тут, пока отопру.
Отпер дверь, позвал ее рукой. Сатик вкатилась в лав-
ку. Даниэл запер наружную дверь, в темноте обнял Са-
тик.
— Солнышко мое... Дай мне твою руку...
216
Взял ее вместе с узелком на руки. В темноте душа
путь ему освещала. Пронес Сатик через всю лавку в
свою комнату и дверь комнаты запер тоже.
Ослик, без седла и узды, все еще стоял на тропе
возле речки, обмахиваясь хвостом, убивая время. А луч
света все еще пробивался к речной ряби из далеких ми-
ров.
ЛАатушку Наргиз позвали в один из верхних домов
еще до заката. Хозяйка занемогла, жар никак не спадал.
Муж оседлал‘коня и прямиком в Кешкенд, за доктором.
А матушка Наргиз задержалась в сиделках до полуночи.
Л^окрое полотенце на грудь ей клала — не-помогало.
Отвар шиповника дала — не полегчало. Сырой карто-
фель очистила, кружочками на лоб больной уложила,
тело мукой натерла. И снова все без толку. В полночь
доктор прибыл. Сделал уколы, больная уснула. Матушка
Наргиз узнала, что опасности большой нет, благословила
больную и воротилась домой. Увидала на двери замок.
«Видать, кто-то за мной приходил, кликнул, а сноха
не отозвалась. Гость решил, что дом пустой, и замок
навесил. А то куда ей в такой поздний час деваться?»
Отперла дверь, вошла. В сенях тускло горела лампа,
свисавшая со стояка. Сатик обычно оставляла лампу
зажженной, когда свекровь допоздна задерживалась,—•
чтобы старуха пи на что не наткнулась, не растянулась.
Матушка Наргиз сняла со стояка лампу, вошла с нею
в комнату. Никого. Даже постель не расстелена.
— Сатик!..
Молчание.
Опустила лампу на тахту, подошла к двери хлева:
— Сатик!..
Опять тишина. Сердце ее тревожно Застучало.
— Сатик!..
«Наверно, наскучило ей одной сидеть, а может,
страшно стало, она и пошла к соседям... Бесстыжая,
что тебе у соседей в такой час^делать?»
Соседи — одни за другими — прошли перед мыслен-
ным взором старухи. Припомнила парней в этих семьях
и взъелась.
— Бесстыжая! — крикнула громко, чтоб сноха услы-
хала, если войдет. — Что ты у соседей позабыла, шлен-
дра?!
И вдруг старухе почудилось, что лампа перестала
свет испускать. Старуха поспешила вон из темноты, за-
217
сменила па улицу, стала стучать к соседям. Открыли
ей ие сразу, нехотя — час-то поздний.
. — Сноха моя не у вас?
Удивились — за полночь, а ее дома нет?
— Нет, не видали.
К другим соседям постучала.
— У нас ее нету.
Третьих через ердык расспрашивать стала.
— Нет, к нам пе заходила.
Сердце старухи разрывалось от тревоги. «Может, по
воду пошла и что-нибудь стряслось?»
Дошла до родника — ни души. Спустилась на берег
реки — пусто. «А вдруг ее течением унесло?»
— Сатик!..
«Ежели б что-нибудь стряслось, увидали.бы, ска-
зали».
Но тревога стала еще больше, она была сильнее рев-
ности. Старуха привязалась к снохе, жизни без нее себе
не представляла.
Пошла домой. «Она, наверное, уже вернулась».
Нет, не вернулась.
И все вещи вдруг утратили смысл. Остались голые
стены, сосуд пустоты. Сноха — единственный человек,
привязывавший ее к жизни. Старое сердце съежилось в
грудной клетке, не в силах вынести непривычной без-
людности комнаты.
Снова вышла на улицу. Каждое дерево, каждый столб
походили на человека. Каждая тень рождала надежду,
каждую тень спросила она:
— Сатик?..
Нет, ие было Сатик.
«Может, к родителям отправилась? — Старуха уда-
рила себя по коленям. — Что я натворила! Случалось,
ворчу на нее. А какая свекровь на сноху не ворчит? Что
мое ворчанье-то — ветер! Поругаю ее и тут же отойду.—
Вспомнила мать Сатик: — Пришла, увела!.. Молодую
сбить с толку — пустяковое дело...»
И она закачалась стоя.
Рассветало. Матушка Наргиз, измученная поисками,
слезами, в бессилии опустилась на тахту. Прикрыла ко-
лени одеялом, скрестила руки на груди — сидела без
слез, покачиваясь взад-вперед.
«Пусть вернется — ни словом ее не укорю. Святой
Саргис, святой Карапет, пусть язык у меня отсохнет,
ежели ворчать примусь...»
218
Сквозь ердык виднелись звезды. Не звезды, а целые
созвездия! Хоть бы уж рассвело поскорее. Рассвет —
а невестушки пет дома.
Нет, не нужно рассвета.
«Лишь бы воротилась. Пусть умру, если после этого
скажу ей: встань оттуда, сядь сюда. Она ведь молодень-
кая. Черт меня дернул ворчать на нее. Вот она н обиде-
лась. ..»
Звезды погасли.
Рассве/io.
Поутру Даниэл отправился к председателю сельсо-
вета. Попросил его выйти, во всем сознался. Председа-
тель после долгих раздумий заключил:
— Это не преступление. Закон позволяет вам же-
ниться по взаимному согласию. Старуху жаль, да ничего
не поделаешь, ведь и сноху жалко. Приходите в сель-
совет, зарегистрирую ваш брак.
Даниэла попросил, чтобы во избежание лишних
встреч Сатик неделю не показывалась на люди. Оформ-
ление брака отложили на неделю. Даниэл ушел от него
довольный.
Жена председателя сразу после его ухода полюбо-
пытствовала:
— Что он за товар тебе такой принес, не посовестил-
ся ни свет ни заря тебя будить? Может, что-то запре-
щенное. Гляди не влипни... .
— Он сноху Наргиз умыкнул.
— Даниэл?
— Ага.
— Сатик?
— Ага.
— Разнесчастная Наргиз, зачем ей жнть-то теперь?
Жил в селе один поганец. И хромотой, и слепотой, и
немотой его казнить мало. Отовсюду, из всех углов, он
сплетни собирал, на свой аршин мерил, а уж потом
кроил-корежил как хотел и в почтовый ящик опускал.
Если кто-нибудь ему за что-то выговорит, он в глаза
смолчит, но зато потом примется кляузы строчить на
обидчика. Чужим успехам завидовал он до зуда в теле.
Честных людей оговаривал — мол, такие-сякие, кого хо-
219
чсшь ни за понюшку табаку продадут. II скольких за-
пятнал!
Выл он гнусный, как гиена: алчен, лепив, неблагода-
рен. Одним словом, доносчик. Его мальчишка задрал
соседской девчонке подол и хохотать принялся. Та в
слезы, родителям пожаловалась. Л\ать ее рассвирепела,
отлупила в своем доме мальчишку и сказала: «Каковы
отец с матерью, таково и отродье». В тот же день на-
правляется мерзавец к председателю сельсовета и заяв-
ляет, что те-то и те-то муж с женой nqnocHT советскую
власть.
Л в сельсовете он услыхал о том, что сбежала сноха
матушки Наргиз.
Пошел домой, чтоб настрочить донос в Ереван, и
вдруг встретил матушку Наргиз. Идет, руки скрещены
на груди, вся сама нс своя.
— Наргиз, — произнес он таким тоном, будто они
с детства дружат, в песочек вместе играли, — как же это
Даниэл у тебя из-под носа сноху-то твою умыкнул? Вай,
Даниэл, Даниэл... Ну ничего, сноха твоя в хорошие
руки попала...
Матушка Наргиз подняла на него глаза и долго их
нс опускала. Ноги у псе подкосились. Она села и при-
нялась сгребать вокруг себя землю и сыпать себе па го-
лову. 11 вдруг пальцы перестали се слушаться, глаза за-
катились, она лишилась сознания.
К пей люди подошли, а кляузник поспешил смыться,
пробормотав:
— Прикидывается.
Старушку привели в чувство.
— Поплачь, матушка Наргиз, поплачь.
А у старушки и слез нет. Одна пожилая женщина,
которая в селе покойников обмывала, умела заставить
плакать женщин в скорби. Опа садилась возле покой-
ника и принималась так рыдать, что все к ней невольно
присоединялись. Сейчас ее искусство было как нельзя
более кстати. Опа присела возле матушки Наргиз и про-
шен гала ей на ухо:
— Я плакать начну, а ты подхватывай.
II вдруг как запричитает:
— Черный-черный ми-н-ир!. Надежду мою у меня
о-о-о-отпял!.. Плачь, Наргиз. Сын твой до сего дня
жив был, нынче по-о-омер!.. Сегодня мы его похоро-
ни н-или! .. Плачь, Наргиз, пла-а-ачь!..
220
Грудь матушки Наргиз заходила ходуном, и опл за-
плакала грустно, певуче. Плакальщица ей сперва чуть-
чуть подвывала, как говорится, «Вводила ое в русло»,
а потом поднялась и сказала:
— Ну, теперь уж ничего не случится. Пусть выпла-
чется, ей полегчает, а потом уж домой ее о i ведем.
По матушка Наргиз домой идти не собиралась. Она
направилась в лавку Даниэла. Женщины двинулись ря-
дом. Шла опа с проклятьями и причитаниями. Дверь
была заперта изнутри. Постучала:
— Даниэл, ты мой дом разрушил, так пусть и твой
рухнет! Чтоб радости тебе не видать! А тебе, Сатик, чтоб
без потомства век прожить... От тоски ио ди по своему
помереть, как я помираю!.. Даниэл, сколько всего я от
снохи своей вытерпела, столько и мать твоя вытерпит!..
Пытались утихомирить, успокоить старушку, она нс
успокаивалась. От лавки свернула к кладбищу. Упала
на могилу сына, плакала, рыдала, била себя, смерти
у бога молила...
Взяли ее под руки, повели домой.
Председатель селькоопа отправился в Ереван. По-
ехал налегке, а вернулся с грузом. Столько товаров для
хозяйственных нужд привез, что негде их хранить было,
пришлось комнату спять.
Даниэл вместе с другими зеваками следил за раз-
грузкой. Он впервые вышел в село после похищения Са-
тик. Ни па кого внимания пе обращал, людей пытался
сторониться. Тем паче что был озабочен. Количество
закупленного селькоопом товара его бы из себя не вы-
вело, если бы он пе увидал фабричных пакетов и специ-
альных мешков с новыми ярлыками и наклейками. Ста-
ло быть, па государственную основу поставлено произ-
водство этих товаров — и частнику скоро хана!
Даниэл постоял немного и пошел в лавку.
В дверь с силой заколотили. Даниэл со дня похище-
ния Сатик не торговал — закрыл иа время лавку. Чуть ли
не круглые сутки дверь лавки была заперта изнутри. Ни
один покупатель так дерзко никогда в дверь пе стучал.
— Открой!.— раздался голос.
— Я не торгую! — предчувствуя недоброе, отозвался
Даниэл.
221
— Л\ы от имени закона!
Перед законом дверь либо настежь распахивают,
либЪ поплотнее ее запирают. Да. что толку в запорах —
для закона нет замков с секретом. Даниэл прекрасно
знал, что благодарность выражать закон ему не станет.
«Выхода нет — дверь не отопру, через крышу проник-
нут».
Послал Сатик во внутреннюю комнату, отпер дверь.
На пороге стояли председатель сельсовета и еще двое.
— Во чудак!—слукавил Даниэл. — Что ж ты себя не
назвал? Разве перед тобой я стал бы двери запирать?
— Если причина будет, запрешь, — важно заявил
председатель сельсовета и, покачав головой, посмотрел
вокруг.
Прежде всего ему бросился в глаза бак е керосином.
— Даниэл, исключи керосин из продажи, — сказал
он, легонько постукивая по баку носком сапога. Словно
хотел по звуку определить—полный бак, не полный?
— Исключу, — скрепя сердце согласился Даниэл.
Председатель подошел к мешку с сахаром;
— Откуда сахар?
— Купил.
— Купил по дешевке, продаешь втридорога. Убирай
отсюда.
Даниэл не нашел ответа.
— Одним словом, ты имеешь право продавать только
те товары, которые сам производишь.
Такого удара Даниэл не ожидал.
— Я ничего не произвожу. Я только посредник ме-
жду производителем и покупателем, — сухо, с трудом
сдерживая гнев, произнес Даниэл.
Председатель увидал, какое впечатление на лавочни-
ка произвели его слова, и решил показать ему свои пол-
номочия.
— Спокойно! Я тебе не Наргиз, так что голоса не
повышай. Между производителем и покупателем есть
один-единственный посредник: сельский кооператив. До
нынешнего времени имелся частный производитель, и по-
тому частная торговля дозволялась. А теперь нет част-
ного производителя. Так что между кем и кем ты посред-
ник? ЛАежду государством и колхозником? Не выйдет.
Наше Государство не такое нищее, чтобы делать част-
ника посредником. Так что закрывай свою лавочку.
Последние слова прозвучали приказом. Потом пред-
седатель подтащил пустой ящик к прилавку, сел. Двое —
222
те, что сопровождали председателя, — последовали его
примеру. Даниэл, сдерживая обиду и ярость, запер дверь
изнутри. Он не намеревался портить отношения с пред-
седателем, тем более что брак его еще не был зареги-
стрирован. Кто знает, как все завтра может обернуться.
Даниэл заставил себя смягчиться.
— Неси, поглядим, что у тебя есть, — не отводя взгля-
да от лавочника, сказал председатель.
— Сейчас принесу. — Даниэл подошел к двери ком-
наты и крикнул: — Сатик, неси вино, закуски!..
Председатель растерялся:
— Чудак! Речь идет о списке товаров.
— Черт с ними, с товарами. Хочешь, все спишем.
— Мне был сигнал из уездкома, что ты подрываешь
государственную торговлю. Нет, брат, хлеб твой я есть
ие стану.
— Лавку закрою, но сердце для нашей дружбы не
закрою. Вы в дом вошли, а мы с Сатик только что по-
женились. Так неужто за это по стаканчику не опроки-
нем? Лавку я нынче не закрою, потом закрою. Но нам
из села бежать некуда, друг друга видеть придется.
Даниэл говорил убедительно. Уполномоченные пере-
глянулись между собой, потом посмотрели на председа-
теля. Тот был обезоружен.
— Верно говоришь, Даниэл. По обычаю, мы должны
были прийти поздравить вас, но, поскольку брак твой ты
еще не оформил, мы медлили. Ведь мы жцвем по за-
кону. ..
Сатик тут же принесла на стол вино, хлеб, вареное
мясо. Она стеснялась смотреть людям в глаза и выгля-
дела очень растерянной.
Поели, вина попили. И председатель сказал:
— А теперь давай товар-твой посмотрим.
Опорожнили ящики. То, чем разрешено было торго-
вать, отложили в сторону. А то, чем запрещено, уполно-
моченные старательно нагромоздили в середине лавки,
будто готовились стрелять по этим товарам, как по ми-
шени. У Даниэла сердце кровью обливалось, но на лице
при этом он изображал такую счастливую улыбку, будто
люди исполняют его желание. Затем председатель сам
составил список товаров, которыми дозволено торговать,
поставил под списком круглую сельсоветскую печать и
повесил листок на стену. Этим он как бы запрещал по-
купателям брать все, что вне*этого списка. Тут уж Да-
ниэл не стерпел.
223
— Ну как же быть? — сказал он убито. — Что мне де-
лать с оставшимся товаром? Позвольте его распродать,
и все.
— Чтоб тебе с ним не мучиться, мы его просто кон-
фискуем? И тебе спокойнее, и нам, — предложил пред-
седатель.
— Я государство не обманывал, чтоб мой товар кон-
фисковывали. Во время нэпа мне разрешили торговать,
я и торговал. Теперь не разрешают, я и не буду. Но ведь
я закупил товары до этого постановления, — значит,
имею право их распродать. А если б закупил после по-
становления, тогда конфисковывайте, ваше право.
Председатель понял, что Даниэл крепкий орешек.
Но и сам он был не лыком шит.
— А может, до постановления ты закупил целый
эшелон товара, та-к что — и при коммунизме его прода-
вать будешь? Закон есть закон. И точка. Приходите в
сельсовет, узаконю ваш брак, а то старуха жаловаться
начнет, разлучить вас придется.
Всю ночь не спал Даниэл, а на рассвете все-таки
вспомнил, что нужно идти в сельсовет. Оживился. На
миг даже позабыл об обрушившейся на голову беде. Стал
торопить Сатик. Оделись, вышли на улицу. Сатик вся
сжалась, платок на самые брови натянула, от Даниэла
ни на шаг.
В конторе она села на скамейку у стены и опустила
голову. Председатель задал ей вопрос:
— Ты по своей воле пошла к Даниэлу или он тебя
силой увел?
«Вчера пил за наше здоровье, а сегодня провокация-
ми занимается», — подумал Даниэл.
— Это я для проформы спрашиваю, — словно прочи-
тав его мысли, тихо добавил председатель. — Это моя
обязанность.
Сатик не ответила. Председатель повторил свой во-
прос, на сей раз присовокупив:
— Если ты не по доброй воле ушла к нему, Даниэла
следует судить.
Сатик кивнула.
— Значит, по доброй воле?
- Да.
Регистрация состоялась.
224
•— Ну, идите, больше никто не имеет права вас ого-
варивать, а если станут, обращайтесь ко мне, я их при-
струню.
Вернувшись домой, Сатик несколько раз перечитала
брачное свидетельство, спрятала его в сундук, заперла
на замок и подумала: «А что сейчас маре 1 делает?»
Ей хотелось сходить к матушке Наргиз, попросить
прощения, сказать: мол, я молодая, не устояла, да и
страшно бывало одной. Если бы матушка Наргиз прости-
ла ее, она почувствовала бы себя вполне счастливой.
Выбрав удобный случай, она зазвала к себе соседку:
— Как маре живет? Хоть бы весточка какая от нее...
— А что тебе до маре? — насупилась соседка —
Если б родная была-тебе, так возле б тебя находилась.
Сатик заплакала.
— Мы ведь столько лет под одной крышей жили.
Соседка смягчилась:
— После тебя исхудала вконец, кожа да кости. За-
перлась в четырех стенах, слезы льет.
Сатик зарыдала, слезы принесли облегчение.
— Возьми сахару, передай ей, только не говори, что
от меня.
«Дело доброе, — подумала соседка, — за это в селе
только похвалят».
— Трудно, что ли, — передам.
Сатик дала ей пять голов сахару. Вернувшись домой,
соседка тут же две головы припрятала, а остальные рас-
колола так, что еще пять голов, получилось. И понесла
сахар матушке Наргиз.
— Ослепнуть твоей снохе, но тебя она все-таки не
забывает. На, матушка, чаю попьешь.
— Лучше б она меня сперва отравила, а потом уж
сбегала, — простонала старуха.
Коммуна пыталась шагать в ногу.
— Раз — правой!.. Два — левой!..
Матушка Наргиз уселась на придорожный камень,
грустно смотрит на коммунаров и различает в их рядах
своего сына.
Господь с тобой, матушка Наргиз. Только в мыслях
он твоих, а рядом с тобой нету сына.
1 Маре — мама (нареч.).
8
В. Арутюнян
225
Разве ж в молодые годы помышляла она о такой ста-
рости? Все предрекали ей десятерых сыновей. Поступь
> нее была уверенная, взгляд сияющий, солнечный. Од-
нажды попытался ее было потискать соседский паренек.
Она схватила его в охапку и так стиснула, что у того
кости захрустели.
— Ступай и знай свое место, — сказала она ему.
Он ушел как побитый и даже имени ее не решался
больше вслух произносить.
Матушка Наргиз была родом из села Пахлеван. Что
В ней осталось-то от прежней стати да силы? Зачем
жить?
Из труб дым валит, на улицах голоса звенят. А ее
очаг погас, и голоса она не подает.
— Правой!.. Правой!.. Держать равнение!..
Никто не подойдет, не спросит: матушка Наргиз, за-
чем ты из коммуны ушла?
«А что у меня есть-то, чтоб к их добру добавить?
•Раньше надеялась, что сноха работать станет. На что
коммуне лишний рот?»
Вспомнилось, скольким из теперешних молодых она
пуповину отрезала, купала, молитву читала, обратив
лицо на восток. «Что ж ты меня, господи, не вознагра-
дишь? ..»
Эх, старая, разве люди думают о том, кто отрезал их
пуповину? Разве кто-нибудь брался содержать старуш-
ку, которая ему пуповину отрезала?
Один сын у нее был, целый мир у нее был, и чувство-
вала она себя матерью мира. А какая мать такой себя
не чувствует? Что есть-то у матери? Две руки. Сынок
скажет: обними — и они вкруг него обовьются. Два гла-
за. Сынок скажет: погляди на меня. И взор и слух ее
обращен на сына, она растворяется в его существе и
жить без него не в силах.
Счастлива земля: одряхлеет, а ее подкормят,- и она
снова молодая. Бессмертно материнство земли: один ее
покинет, другой с нею. Потому что грудь ее всегда полна
молока. А какой толк от иссохшей груди' старухи?
Она зашла в дом Овака, присела возле Салвнзар.
— Я одна-одинешенька на всем белом свете, — ска-
зала она. — Если коммуна хочет, пусть берет мою зем-
лю— распашут, засеют. А мне что надо-то: ломоть хлеба.
— Я Оваку скажу, — пообещала Салвизар. — Как ты
одна-то живешь, матушка?
226
— Весь день н-а улице. Гляжу-гляжу, может, негод-
ница сноха покажется, скажу ей, что думаю, на сердце
полегчает. Да на глаза мне все не попадается.
—- Не нужно ее бранить, молоденькая она, пожалей.
— А меня она пожалела? Хоть бы уж предупредила
меня, уговорила...
— Ежели предупредила бы, ты б ее все равно про-
кл’яла... Зачем* тебе одной жить? Переходи к нам. Ме-
ста всем хватит. И я все время с тобой буду.
— Нет, я уж в своем доме век доживу. Со стендми
своими говорить буду.
Сатик укладывала товары, снятые с продажи. Сахар
перетаскала в амбар. Подумала: «А у маре сахар не
кончился?» Мыло сложила в ящик: «А у маре мыло
есть?.. Да откуда ему быть?» Рулон материи спрятала
в ящик: «У маре одна рубаха, да и та, видать, износи-
лась». Взглянула на платки: «Не отослать ли один
маре?»
Осмелилась спросить:
— Даниэл, можно одни платок маре передать?
Сказала и покраснела до ушей. Словно великий грех
совершила перед небом и перед Даниэлом. Даниэл опе-
шил: не думал, что после всего случившегося матушке
Наргиз можно что-нибудь послать. Отложил в сторону
платок:
— Раз подумала, отошли. И несколько метров мате-
рии отрежь, отошли.
Сатик обрадовалась, и Даниэл приободрился.
Когда Даниэл вышел из дому, она отрезала материн,
завернула в нее конфет, сахара, мыла. Вспомнила, что
у матушки Наргиз лампа треснутая. Лампу новую взя-
ла, спичек и все это с трудом приволокла в дом к Оваку.
— Салвнзар, — сказала она, — не обижайся, что я в
дом твой пришла, не счн'гай меня бесстыжей.
И заплакала.
Это был первый дом, в который она зашла после по-
бега.
— Да почему ж я тебя бесстыжей считать стану?—•
удивилась Салвнзар. — Л1уж твой не в армии, не в тюрь-
ме, чтоб сказать: не дождалась, бросила. Какая вдова
замуж не хочет?
Салвнзар дом заперла, чтоб случайно матушка Нар-
гиз не заглянула и ие нарвалась на сноху.
227
— Даниэл хороший человек, хороший хозяин, — до-
бавила опа, — а ты терпеливая'женщина, па вес руки
мастерица.
— Салвизар, я к тебе с просьбой. Умоляю, не откажи.
Ог своего имени вог это передай маре. День и почв за
тебя молиться буду.
Салвизар взглянула иа увесистый узел:
— Доброе у тебя сердце, Сатик. Я, конечно передам.
По пройдет время, скажу, что от тебя.
— Не надо, опа обо мне слышать не хочет. Как вспо-
мнит Даниэла, и рубаху, и шаль — все выкинет.
— Ну как хочешь, — согласилась Салвизар.
Сатик быстро шла по улице — домой возвращалась.
Вдруг оклик:
— Бесстыжая! Вроде бы пе видит!.. Хоть бы уж
другой дорогой ходила!
Опа подняла глаза. Н увидала прямо перед собой ма-
тушку Наргиз. Horn у Сатик задрожали, сердце оборва-
лось, она грохнулась иа колени:
— Прости меня, марс, я молодая, нс устояла.
Из глаз ручьями полились слезы.
— Дала б мне стакан яду, а потом уж ходила, шленд-
ра! Стакана яду пожалела?
• — Маре!..
Н пе нашла больше слов.
На улице показались люди. Матушка Наргиз за-
плакала снова по покойному сыну и вся в слезах ушла.
Сатик закрыла лицо платком, побежала домой.
К Аса туру гости заявились из соседнего села. Сняли
обувь, забрались па тахту, уселись па ветхом паласе.
— А говорили, что Асатур хороший ковер купил,—
сказал один из гостей, большеротый.
Второй, у которого попп были такой длины, что вот-
вот завиваться станут, одернул сто:
— Тебе-то что? Может, и не покупал.
— Л пусть спросит, в этом дурного пег, — встряла
жена Аса тура. — Был у нас ковер,.как же не был! Аса-
тур (io пз LJIapypa привез. Но коммуну создали — и ко-
вер отобрали, и от дела пас оторвали, и от людей.
Оты сказала это таким юном, будто коммуна — раз-
бойник с большой дороги, появился ночью па пороге
228
дома Асатура, наставил ружье иа него, схватил ковер —
и поминай как звали.
— On oii-onl — покачал головой большеротый, сочтя
это большим несчастьем.
Он так п по понял, зачем понадобилось отбирать ков-
ры п у шарь, ведь веши эти нужны только в домашнем
обиходе, а теперь валяются без дела на складе.
I ри десятилетия войн и невыносимых испытаний, рез-
ня, потоки беженцев, повсеместный голот. до такой сте-
пени изнурили село, что все, что можно было продать,
крестьяне старались продать за кусок хлеба. Во время
нэпа началось некоторое оживление. Даже покупка прос-
тейшей у 1 вари говорила о том, что люди уже начинают
вставать на ноги. Ведь в течение многих лот крестьянин
по представлял, что можно купить что-нибудь, кроме
продуктов питания. И, видимо, поэтому и ковер, и другие
приобретения в их глазах обладали теперь повышенной
ценностью. Л вот взяли и во имя равенства все отобрали.
Лица гостей приняли сочувственное выражение. Они при-
шли издалека, притомились, проголодались — надо было
их угостим». Старуха беспокойно то и дело выходила, в
надежде, что муженек явится и сообразит, чем накор-
мим» гостей. Она заметила, чго гости уже начинают нс
доумевать, почему хозяйка не предлагает им поесть.
Асатур пришел поздно. Жена вызвала его в сопи и
недовольно зашептала:
— Люди голодны. Что мио делать? Пусть твои ком-
муна их накормит.
Асатур и сам понимал, что это необходимо. Пошел
к кладовщику. По тот заупрямился:
— Принеси мне письменный приказ, я тебе и хлеб
дам, и сыр, и курицу
Асатур бегом к Опаку. Тот развел руками:
— Не могу дать разрешения без согласия членов
правления.
— Стало быть, нам теперь людей избегать придется?
— В конце концов все будет хорошо. I остипицу от-
кроем, при пен будет кухня. Гости будут жить в гости-
нице, кормиться за счет коммуны. Принимать гостей мы
будем честь по чести.
Асатур вернулся домой в обиде иа коммуну и Овака.
Жена была уверена, что Асатур принесет всякой сне-
ди Опа оживленно расспрашивала гостей о том о сем,
время ог времени притворно сокрушалась:
229
— Асатур все не идет, чтоб за стол мы сесть могли.
Знаю, чго вы голодны с дороги.
Асатур явился мрачный, понурый. Это даже гости за-
метили. Сделал знак жене, чтоб вышла. Та сразу:
— Принес что-нибудь?
— Нет.
— Какой позор! — жена ударила ладонями по коле-
ням. — Что мне теперь делать?
Гости переглянулись. Оба смекнули, в чем дело.
Большеротый подмигнул товарищу, что означало: «По-
шли».
— Не стесняйся, Асатур, мы знаем, что ты член ком-
муны, и на тебя не'в обиде. На нет и суда нет. Нам надо
идти, — сказал большеротый.
Хозяева их не удерживали.
Случай этот очень подействовал на Асатура. «Ду-
рака нашли. Стройся в один ряд со вчерашними голо-
дранцами. Овак командует, а я шагай... Вай, дурная
моя голова, во что влип! Чтоб гости из дома моего уди-
рали? Опозорен я теперь на весь белый свет...»
Время — это птица, распростершая крылья, которая
в вечном полете. Не за что ему зацепиться, чтоб задер-
жаться, остановиться, не знает оно усталости, чтоб рух-
нуть на лету.
Минута к минуте, к шагу шаг. Солнце движется враз
и навсегда заведенном ритме, луна вертится по своим за-
конам.
Раз — строясь!
Два — вперед!
Пошли...
Солнце где угодно может печалиться, но в Джавахке
оно всегда смеется.
Ваче не знал, что и в Джавахке создали коммуну. Он
ие предполагал, что коммуна вообще где-либо еще мо-
жет существовать. Подобного хозяйства в Кешкендском
уезде больше нс было. Из уездкома пришло указание
послать несколько человек в Джавахк для обмена опы-
том.
Среди тех, кого послали в Джавахк, был и Ваче.
Вот что он увидал: котловина окружена горами, на
пять верст окрест луга, покрытые густой высокой травой.
230
В ней — птичьи гнезда с пестрыми яичками. Вода в ручье
не успеет пересохнуть, а птенцы, уже оперившись, ле-
тают.'Трава в человеческий рост. Из нее, зеленой, ци-
новки плетут, а сеном набивают подушки и тюфяки. Го-
ворят, если на них спать, сильным будешь и долго мо-
лодым останешься.
Здесь, среди.лугов, расположено село Сулда. Оно раз-
двоилось— разбилось на два мелких селения: одно назы-
вается Позади, второе — письменно Мясникяи, а устно
Коммуна. Жители сел — сплошная родня: кумовья да
* сватья.
Коммунары Мясникяна радушно встретили гостей.
Заявили:
— Речи потом, сперва поесть надо.
Поели.
— У вас все дома новые — с чего бы это? — спросил
Ваче.
— Государство деньги дает, вот мы и строимся, — ве-
село ответили хозяева.
— А как вы живете?
— Государство деньги дает, мы продукты покупаем,
делим между собой, так и живем.
— Ну а одежда?
— Государство материю дает, мы шьем.
•— А чем вы занимаетесь?
— Пока что дома для себя строим.
— Вот это настоящая коммуна! — воскликнул Ваче.
«Коммуна похожа па недоношенного новорожден-
ного. Не знаю, найдется ли врач, который его спасет,—
сказал во время беседы один из коммунаров Джавах-
ка. — Но раз уж вы ее создали, старайтесь беречь ее
честь».
Потом он дал совет коммунарам Арпы взять у госу-
дарства ссуду, приобрести сельскохозяйственные орудия,
открыть ясли и детский сад, сшить для членов коммуны
одинаковую форму, обувь и при необходимости помо-
гать им.
Умнее предложения невозможно было себе предста-
вить.
Гостей весело, с хлебом-солью, на конях, прово-
дили.
Когда хозяева поотстали, Ваче накинулся на
Овака:
231
— Видал, какой .коммуна должна быть? Дома —
один к одному, кругом достаток, народ веселый.
— Только вернемся, сразу ссуду просить начну. Не
откажут.
— Это почему ты будешь ходить в красном, а я в
черном?
— Оба будем в белом ходить.
Государство выделило кредит, и все коммунары оде-
лись в белое.
— Раз — стройся!..
— Два — равняясь!..
Приближалась зима. Члены коммуны более не могли
обедать на улице. А урожай выдался такой богатый, что
негде было хранить зерно.
— Раздадим всем поровну.
Раздали.
Из труб вновь повалил дым.
— Ух, — обрадовалась жена Асатура, — дом не
дом, если в нем еда не варится... Еще б буренушку вер-
нуть. ..
Соседка, запыхавшись, ворвалась в дом:
— Матушка Наргиз, Сатик помирает... Рожает, а ей
совсем худо... Человека послали в Кешкенд за докто-
ром, пока не приехал... А у нее уже сил не осталось.
Помрет...
«Помрет... Помрет... Помрет...»
У матушки Наргиз сердце оборвалось.
— Чтоб у ее похитителя глаза повылазили!..
Когда она так бежала? Когда? Давно — в молодо-
сти. ..
...Сатик по голосу матушку Наргиз узнала, не ус-
пела та порог переступить.
— Вай, похоронить мне вас, вы ж ее криво усади-
ли,— заорала матушка Наргиз на собравшихся жен-
щин. — Дальше!.. Дальше!..
Подошла, обняла Сатик. Та, захлебываясь слезами,
воскликнула:
— Помираю, маре-джан, спаси меня!..
У матушки Наргиз откуда силы взялись: выпрямила
сноху, строго сказала:
— Терпи! Разве ж я допущу, чтоб с тобой что-нибудь
стряслось? Л боль, она пройдет...
Женщинам велела.
232
— Мариам, зайди справа... Шушан, встань слева...
Нунуфар, держи Сатик...
Даниэл, закрыв лицо руками, сидел на камне и раз-
мышлял: «Не натворила б старуха дурного, еще приду-
шит моего ребенка от ревности...»
Подошел Овак, сел возле него:
— Не переживай, Даниэл. Во время родов у всех
боли. Без этого нс бывает...
— Овак, пошли к нам Салвнзар, как бы повитуха
что-нибудь с дшем не сделала.
Овак вспылил:
— Дурной ты человек, Даниэл.
Лавочник пожал плечами:
— Не знаю, Овак, может, и дурной.
Ребенок родился до приезда врача. Вышла из дома
одна из женщин, поздравила Даниэла и велела:
— Лезь на крышу, стреляй!
Даниэл никогда ружья в руках не держал. Расте-
рялся.
— Свет очам твоим, Даниэл, — обрадовался Овак и
протянул ему свой револьвер. — Тут семь патронов, все
расстреляй.
Стал .стрелять, и село узнало, что у Даниэла родил-
ся сын.
Матушка Наргиз искупала младенца и зашептала:
— Господи Иисусе, святой Оганес, святой Арегак,
святой Лусняк, сделайте долгою жизнь ребенка.
Перекрестила, спеленала, положила младенца возле
матери. _ >
На шампур нанизала три белых луковицы, вышла из
дома и, повернувшись к востоку, прошептала:
— Молю тебя, господи, я, грешная, младенцу это-
му. -.
И тут увидала Даниэла. Руки у нее задрожали, шам-
пур закачался, слова заклинания позабылись. Она на-
чала снова:
— Молю тебя, господи... »
Не смогла продолжать, бросила Даниэлу:
— Уйди с моих глаз.
Даниэл все понял, недовольный удалился.
— А\олю тебя, господи, я, грешная: младенцу этому
дай его долю, да поскорее, да побольше, пусть он полу-
чит желанное от небес и земли.
Заклинание произнесла, по с места не сдвинулась.
233
«Нет, не от души сказала. Помилуй меня, господи
Иисусе, — прими прямым то, что криво сказано».
И еще раз это повторила. Потом вошла в комнату и
бутылкой перекрестила все четыре степы.
«Да храпит тебя крест и отчая десница».
Нет, что-то не то. Переделала одно слово: «Да хра-
пит тебя крест и господняя десница».
Явились женщины навестить роженицу. Снеди ната-
щили. Повитуха должна была передавать дитя из рук
в руки и брать причитающуюся мзду. Но она денег брать
не стала. Дала Сатик нужные советы, пожелала выздо-
ровления и ушла.
Множество сказок бродит по свету. В сказках этих
есть страшные чудища. У белокожих народов чудища
черные, у чернокожих — белые. Есть чудища одноголо-
вые, есть семиголовые и даже сорокаголовые. Если герой
отрубит все головы, а одну не сумеет, чудище продол-
жает жить п приращивать к туловищу отрубленные го-
ловы.
Все чудища пожирают людей. Н живут они за семью
горами, за семью морями. Нашелся герой, который от-
рубил все до одной головы, пало чудище, парод возлико-
вал, п теперь уже пе так сложно стало одолеть семь гор,
семь морей.
Множество сказок бродит по свету. И все они — о ра-
венстве.
. Равенство...
— Даниэл, говорят, ты лавку закрыл?
•— Нынче иа торговле не заработаешь, — и глубоко
вздохнул. — Асатур, это правда, что коммуна от села
отделяется? Говорят, государство вам ссуду дает, чтоб
вы себе новые дома построили.
Асатур приосанился:
— Л как же! Ваче с Оваком в Ахалкалахе побывали,
поглядели па их коммуну, подивились: у всех там новые
дома. А мы пи одной крыши нс починили. Что ж это за
коммуна? У нас с головы до ног все должно быть повое.
— Асатур, сделайте меня казначеем. А?
— С Оваком поговори, Даниэл. Если он па правле-
нии вопрос поставит, я буду за тебя.
Даниэл поспешил к Ваче — того подготовить.
— Даниэл, — сказал тот, — что ты деньги с толком
тратить станешь, не сомневаюсь. Что товары самые луч-
231
nine купишь, тоже уверен. По в граммах и копейках нас
же обманывать станешь. Как же я, зная это, сам тебя
зазову?
— Нс буду обмалывать, Ваче.
— А ежели обманывать не хочешь, иди в поле рабо-
тай. На что тебе непременно казначейство?
— У каждого свое ремесло.
»
«
И Овак ему отказал.
— Ваче не против того, чтобы тебя вообще в ком-
муну принять. А я против. Даю слово коммуниста, я тебе
добра желаю. Но даже если мои родной брат, который
по соседству живет, скажет — выхожу из колхоза, прими
меня в коммуну, — я его пе приму. Нз пего коммунара
не выйдет.
— Хорошо, — сказал Даниэл, — как мне доказать,
что страсть к собственности, о которой ты говорил, у
меня исчезла?
— Отдай ключи от дома Ваче. Скажи: оставь в доме
только го, что мне положено, остальное забирай на склад
коммуны.
— Э, — вздохнул Даниэл, — у меня вчера ребенок ро-
дился, а «я его нынче без куска хлеба оставлю?
— А у меня что, по родился ребенок?
— Ты — это ты, а я — это я.
И ушел.
•
Матушка Наргиз купала младенца. Сатик, лежа в по-
стели, внимательно за ней следила. Так же осторожно и
ласково старуха обходится с ее дитем, как с другими,
или не так? Может, обида все еще гложет ее? Но ма-
тушке Наргиз пе в чем было упрекнуть себя. Вылила
первый ковш воды на младенца и прошептала: «Господи
Иисусе...» И испытала тот же внутренний трепет, кото-
рый всегда испытывала, выливая па голову младенцу
первый ковш.
А когда лила последний ковш, принялась ласково
приговаривать:
— Это тебе покой принесет, крепко уснешь, во сне
придет к тебе святой Саргис, коснется тебя, н вырастешь
ты богатырем.
Она вытерла ребенка, запеленала, положила возле
матери и тихо предупредила:
— Ножки покрепче да поровнее пеленай, чтоб ирн-
235
пологим ис вырос. Когда иа руки берешь, рукой спинку
поддерживай. Подушку пониже положи, чтоб у пего спин-
ка ровная была. Перед кормлением -грудь теплой водой
мой. Как только покормишь, укладывай его в люльку.
Лицо ему не закрывай, а то дышать будет печем. Если
плакать станет, грудь дай. А не угомонится, меня по-
зови. ..
Выходя из дома, она с Даниэлом столкнулась. Гля-
нула иа него исподлобья и засеменила прочь. А Даниэл
с ней даже не поздоровался. Вошел в комнату, вынул
хлеб пз сундука, принес сыру и хмуро принялся за еду.
Сатик подумала — он мрачен из-за того, что матушка
Наргиз с ним неприветлива. Попыталась успокоить
мужа:
— Ие сердись, Даниэл. Она много несчастий* па сво-
ем веку перевидала. Сердце сразу не оттает.
— О ком ты?
— О маре.
— Сдалась мне твоя маре! — разозлился Даниэл.—
На свете все вверх дном перевернулось, а ты все про
свою маре!
С улицы донесся шум. Даниэл вышел поглядеть. Там
толпилось человек десять — повздорили двое колхозни-
ков из колхоза «Землероб». Один с большим опозда-
нием на работу вышел, но потребовал, чтобы ему пол-
ный трудодень выплатили. Бригадир же пи в какую.
Колхозник кричал:
— Я вдвое больше твоего всего в колхоз сдал! Л "те-
перь разок опоздал и уже за полдня получу? Отдавайте
мою землю, я из колхоза выхожу!
Никакие уговоры не помогали. Он, может, думал, что,
если выйдет из колхоза, все* умолять его начнут вернуть-
ся, а то без пего колхоз пропадет. Однако колхозники
в свою очередь тоже оскорбились, потребовали общего
собрания.
У Даниэла тут же настроение поднялось. Вернулся в
дом веселый:
— Сатик, запомни, что я тебе скажу: и колхоз, и ком-
муна недолю проживут. Только торговля — дело основа-
тельное.
Мир — не безделушка, которую можно подарить кому
вздумается. Лишь мыслящая душа человека ощущает
его безмерность, н лишь мыслью можно объять его.
236
Но и крохотный земельный участок порой, целый мир.
Руки его обрабатывают, а сердце крадет для себя од-
ного. И человек в своем крохотном мире чувствует себя
глыбой.
Мир — это чувство. Злым словом могут отравить
душу, добрым словом заставят почувствовать себя
властелином мира.
Мир... Растяжимое понятие. Он распростерся в мил-
лионах душ. Стоит копнуть, в каждой душе он есть.
И каждый скажет: верни, он мой!
И несведущие друг о друге души спешат изменить
облик мира. Грядущие поколения об умерших скажут:
старый мир.
Отмер старый мир, а новый ой как трудно строить.
Новый фундамент, новый орнамент.
Состоялось общее собрание коммуны. Всех будора-
жила мысль о новых домах, новом селе. Вынесли реше-
ние, составили заявление, и Овак, оседлав копя Ваче,
отправился в Кешкенд.
Председатель месткома прочел заявление, отложил
его в сторону, йогом вынул из ящика циркуляр и протя-
нул Оваку:
— Читай.
Овак прочел, удивился, помрачнел.
— Что это значит?
— Это означает: разогнать коммуну и присоединить
ее к колхозу «Землероб».
Овак похолодел, потом вдруг весь взмок от пота.
— Но почему разогнать?..
Новость потрясла все село. Л колхозники «Земле-
роба» позлорадствовали:
— Во чудаки’ Чтоб в колхоз вступить, целый год
маршировать учились.
— Пока не построитесь и не гаркнете все вместе: «Да
зтравствует колхоз «Землероб»!» — мы вас к себе не
возьмем.
— Что ,для вас государство — дойная корова? Ком-
муна? Организация лодырей!
А Даниэлу это как маслом по сердцу.
— Помнишь. Сашк, что я тебе говорил?
— Эго про марс то?
— Да при чем тут маре? Про колхоз!
— Нет, Даниэл-джап, не помню
— Коммуну разгоняют! А не сегодня завтра колхоз
разгонят! Вот увидишь.
237
Пришел новый циркуляр: все село — колхоз.
Овак всю ночь глаз не сомкнул. Вспоминал, с каким
воодушевлением сколачивал коммуну. И как впервые
ряды коммунаров маршировали под гогот односельчан.
Они же, наступая друг другу на пятки, все-таки шагали.
Вспомнил, как отдавали люди последнюю горсть зерна
во имя желанного равенства, которым сам он их вдох-
новлял. Мысленно он уже осуществил большое строи-
тельство коммуны, и казалось оно столь реальным, что
невозможно было представить несостоявшимся, суще-
ствующим тол].ко в мечте — вне времени н пространства.
В конторе яблоку было негде упасть. Толпа стояла
в дверях, люди глазели в окна. А председатель испол-
кома взволнованно объяснял:
— Что мы делаем? Создаем коммуну, свободную от.
всех обязанностей. Опа только то и дело что-нибудь тре-
бует. Товарищи, поймите меня верно — мы должны уси-
лить мощь нашей армии, развить промышленность. Для
эюго в селах должно вестись коллективное хозяйство.
По частной собственности надо бить отовсюду!..
Потом оп дал слово Оваку. Для того это было неожи-
дан и остью. •
— Я нс просил слова, товарищ председатель.
— Вы один из активнейших организаторов коммуны.
Года вполне достаточно для того, чтобы увидеть все не-
достатки подобною хозяйства. Расскажите об этом.
Овак обратился к собравшимся:
— Товарищи! У коммуны один недостаток: бедность.
Через несколько лег упорного труда этот недостаток
можно одолеть. Будет возможность вернуть государству
ссуду, семена. Пе разгоняйте коммуну! С частной соб-
ственностью падо покончим, одним уларом, вырвать се.
из душ. Товарищи, я призываю вас защитить коммуну!
Председатель исполкома растерялся. По тут же со-
владал с собой и спросил сдержанно, спокойно:
— Товарищ Овак, вы коммунист?
— Да, коммунист.
— Значит, должны шагать в ногу с партией.
— А я с партией.
— Партия считает, что для укрепления советской
власти следует разогнать коммуны...
— Я вс покину коммуну...
Тут попросил слова секретарь партячейки Арпы:
238
— Товарищи, вам может показаться, что сегодня
'обычное собрание. Нет, товарищи. Сегодня мы обсу-
ждаем вопрос государственного землевладения. Мы сто-
им иа границе старого и нового мира. Старый собствен-
нический мир не оправдал себя, потому чю делал чело-
века рабом. Человек обрабатывал землю, а сам жил
впроголодь. Собственность создала такие формы правле-
ния, при которых рабочего человека держали в темноте
и невежестве. Мы разрушили эту систему. Следует со-
здать новую систему, при которой земля равным обра-
зом принадлежала бы всем. Вот какая трудная задача
легла на плечи нашего поколения. В городе рабочие из-
готовляют для нас тракторы, по трактор то за заборы
ваши пе перелезет. Ему нужен простор. А для этого надо
объединить все земельные участки. Трактор может а
год удвоил, нашу посевную площадь. Л без этого невозх
можпа окончательная победа советской власти. Овак
считает, что у человека следует разом отобрать всю соб-
ственность. А мы придерживаемся другого мнения. По-
чему у крестьянина вс должно быть личного приусадеб-
ного участка, чтоб выращивать то, что ему хочется? Ведь
планомерная обработка общей земли пе в силах учесть
вкусы каждого. Крестьянина нельзя также лишать круп-
ного рогатою скота. Дверь колхозного склада пе может
без копна открываться: ради каждого ребенка, каждого
гостя, каждой роженицы, каждого больного. Опыт ком-
муны показал, чю недовольство рождается именно из-за
этою. Я предлагаю поддержать мнение председателя
исполкома. Давайте же все как один проголосуем за кол-
хоз. ..
Слова эти ударились о темные ветхие стены и вли-
лись в людские души.
— Весь скот отымут. Надо что-то придумать. То, что
на собрании наобещали, это все вранье...
Коммуну распустили. На последнем собрании пред-
седательствовал Ваче. Большую часть скога из .агонов
и хлевов коммуны сразу же передали колхозу 'Земле-
роб.. Посуду, ковры, ра шую домашнюю утварь, которую
нс брал колхоз, было решено вернуть хозяевам. Реше-
ние правления было утверждено на общем собрании ком-
муны.
Даниил пристрастился к чгению. Сядет у стены дома,
поднесет газету к глазам и читает все подряд.
— Чго пишут, Д.ЗПП )Л?
Данни! н юбражас! оззбочеиппст ь:
— Положение сложное, В России бапдиинм. Во
Влас п. ci рели юг.
Дру| ому 1 оворп I:
— Коллективизацией многие недовольны. Взять
Арпу. ( колыю у пас народу пе хоюло в колхоз nciy
паи.? А ежели их силон ннтавляи., ничего хорошего из
ною не вындсг. А Государснм» продохнуть не дает —
Мол, немедленно всгуиаГие.
А с третьим он уже во внешнюю политику ударяется:
Скоро раскулачит!iь станут. Народ разбегаюся
lia’iiiei А англичане юлько юго и ждут...
— Ну и чю будет?
— Опсуда мне шан,? I осударсiпо мирит, впрямую
ПИЧС1 о не скажет...
— Давай матушку Наргиз к себе jioh.mcm. пусть с
нами живет.
< .пик просиял.I, обняла Даниила:
— Дапичл-джан...
Н слои пе нашла, чтоб благодарность свою ему пыкз
ла I ь.
— Это я для тебя делаю, ( а тик.'Може т, мне при дет-
ей из дому надолго отлучии.ся — чтоб ты одна дома не
сидела.
В гот же день вдвоем «оправились к матушке Наргиз.
Завидев Сноху, сларуха обрадовалась. А в еюропу Да-
ни »ла и не глянула: «Эко черный нес зачем еще в мои
дом «аявплся? Но мне соскучился?»
Дани »л «уговорил первым:
Ma i ушка Наргиз, пе сердись, чго я в твой дом
пришел. I! меня май» родила, н у меня душа есть. Ска-
жем, не сын бы (вой погиб, а я, и у меня осталась бы
молодая жена, и гной сын ее умыкнул бы. Гы б его про-
клинала laic, как меня проклинаешь?
Он юворнл так прочувс।воиаппо, чю у старушки
сердце дрогнуло.
— hoi меня пак.«зал, милый, пуси. i поя мать инки
гда такого юря, как у меня, пе увидит,
— Каждый сын ходе! возле себя мять имен». А ты
и мне и ( азик ман» Мы пришли «а гобой — заберем
тебя, живи с памп
— Iler, — отрезала матушка Парни, — нс пойду.
210
Caiпк таплакала, упрашивать ее принялась.
— I lei, — упорствовала старушка,— в лих стенах я
всегда с сыном рапонарнн.но Как мне его с собой в ваш
дом лабр.т 11.?
— Маре, — настаивал Дани «л, — шпили в церковь,
усынови меня.,.
Старушка снова покачала головой:
— Нет, не пойду. Я тебя уже и раньше простила, а
।сверь ува*кап. буду, по дом сноп Проспи, пе могу.
— Маре, а ( мели меня но месяцу, по два дома пе бу-
дет, как же ты ( .инк и внучонка своего одних оставишь-’
Гы ж нм обоим родная.
— А я к вам приду, но педелям жни. буду, по Дома
моего меня не лишайте.
Датнил больше ни па чем не настаивал, он цели сво-
ей добился.
В полночь Данн тл ра (будил жену:
— Стик, давай товар лаканываи..
— Какой товар?
— Да то, чго у нас ссп. А го придут, таберут— как
ЖпIь станем?
— Кто заберет, Датил джаи?
— Черт табсрет! lie задавай вопросов. (душ ай то,
чю говорю тебе. Гжели я в юры уйду, время от времени
весточки о себе слать стану. Но ил об лом пн iyiyl
Ясно?..
У Сатик тут же слала наполнились слетами, она та-
рыдала в не сумела сказать в ответ ни слона
Стояла ночь. Овак одиноко слонялся по улицам, Иу-
cioTii улиц перетекала в душу. Он походил па генерала,
который воодушевил солдат на бон. вел их в самое пек-
ли сражения, провел через тысячи испытаний, ценой
больших жертв отхватил высоту, еще нс утихли возгласы
победы, и вдруг прнка i отступать
11о почему?.. 11очсму?..*
Нт улице появился Ь1б<». Он стянул у кото то кожа,
ную плен., обмотал ее металлический проволокой и шел
теперь, лихо размахивая плен.то над т тловой. II вдруг
болтаю хлестнул Овака по лицу. Не придав лому ша-
чення, liaou продол жал свой ну и..
211
— Тьфу! Будь проклят твой отец! — разозлился Овак
и набросился па Бабо, чтоб отпять плеть.
Тот увернулся, задал деру. Увидев, чго Овак его уже
не догонит, он останбвился и заорал:
— А ты что на моем пути встал?
Овак рассвирепел вконец:
— Да я тебе все уши оборву!
Бабо нагнулся, поднял камень:
— А пу попробуй!
«Да ои п впрямь помешанный. Не стоит с ним свя-
зываться»,— подумал Овак и пошел дальше. Только ото-
шел на несколько шагов, мимо уха его просвистел бу-
лыжник, запущенный Бабо...
Равенство...
Дни относятся друг к другу почтительно — нс тол-
каются, не налезают друг па друга.' Потому и у недель
свой порядок. Потому и месяцы знают, когда им про-
буждаться. Потому и век, прежде чем стукнуться со сле-
дующим, должен пройти путь в сто лет, не потеряв при
этом ни одного своего мгновения.
Вот.бы обществу такой же точности и порядка — кра-
дет время у самого себя, а от бега столетий отстает.
Равенство... Шаг к шагу, ряд к ряду, в солнечном
ритме. Равенство жило в душах, и люди пытались его иа
земле утвердить.
W
Весть о роспуске коммуны несказанно обрадовала
кладовщика. Ои позвал иа склад братьев жены, запер
дверь изнутри и стал запихивать в мешки материю, кожу.
Все это велел тащить домой. Во второй заход они все
трос волокли продукты и кое-какую утварь.
И вдруг наткнулись иа Овака.
«Склад грабят», — смекнул тот. Он чуть не лопнул Ът
ярости. Преградил им дорогу:
— Сволочь! Вор! Вот с какой душонкой ты в комму-
ну вступал!
У кладовщика посыпались из-под мышки цветастые
тарелки и вдребезги разбились.
— Ты чего? Чего дерешься? — в испуге завопил кла-
довщик. — Ребята, сюда! Он меня душит...
Па крик примчались братья его жены, побросали меш-
ки. Один набросился па Овака сзади;
242
— Вот тебе, пес! Вот тебе, разрушитель храма!
И другой его ударил:
— Вот тебе, контра!
И кладовщик от них не отставал:
— На государство покушался, кулацкая бацилла?
Вот тебе!. .• %
Овак явился домой измордованный, окровавленный.
Рухнул на тахту, закрыл лицо руками и зарыдал в го-
лос. Салвизар в испуге подошла к нему:
— Овак!.. Овак-джан, что стряслось?..
— Коммуна у-мер-ла... — простонал Овак.
Каждое утро отворялась дверь хлева, и стадо коров
выходило на ухабистую улицу. Люди, которые раньше
батрачили на Сого, по одному его окрику бежали вслед
за стадом, теперь глядели на Сого как на осужденного.
Сого не имел права голоса, не мог ни избирать, ни быть
избранным, а вчерашний голодранец Еранос мог вдруг
сделаться депутатом, вмешиваться в государственные
дела и решать, как поступить с Сого.
Сого бесился. Громко ругался — а кого ругал, было
неясно. Неважно — лишь бы люди знали: живет в Сого
сила, подтверждающая, что он не ровня прочим. Все
можно утратить, кроме чувства превосходства.
Он гнал стадо заливными лугами, следил за тем, чтоб
скот не разбредался, и, опершись на палку, слушал мы-
чание коров. В такие минуты казалось, что он ничего ие
ощущает, ни о чем не думает, что он безразличен ко все-
му, касающемуся белого света и человека. А па самом
деле он уносился мысленно в Таврнз, где никогда не
был, но где жил его сын Мурад.
Сого мечтал дать своему единственному сыну торго-
вое образование — с тем, чтобы он открыл магазин в
Тифлисе, Баку, Ереване. Однако сына -прельстили воен-
ные погоны — погоны капитана. Долгое время он коман-
довал в Кешкенде эскадроном. Однажды крестьяне по-
колотили его палками за то, что он бесстыдно волочился
за сельскими девушками. К моменту прихода большеви-
ков был он уже порядком изувечен. Оседлал коня и мах-
пул в Тавриз. Два года назад один человек танком пере-
плыл Араке и принес Сого весточку о сыне: раны его
затянулись. Сого обрадовался. «Он связан с английской
разведкой». Сого возликовал. «Мурад вернется, кактоль-
10 англичане сдержат слово — начнут войну». Сого за-
смеялся и заплакал, опять засмеялся и опять заплакал.
211
Через месяц тот же перебежчик вновь появился. От
сына принес письмо. Мурад сообщал, что коллективи-
зация в России вызвала недовольство. Англичане готовы
встать на защиту раскулаченных. Скоро и сам он при-
едет домой, потому что есть у него в Армении дела. «Я все
выдержу—пусть хоть каленым железом жгут, пусть
хоть небо на голову рушат...»
Он тосковал по своим землям, подогревал чувство
мести, помнил прежние дни.
«А ты есть, есть ты, господи...»
Он возвращался домой. Во дворе, под абрикосовым
деревом, кто-то лежа-л. Это был Мисак, когда-то верный
ему слуга!..
При большевиках Мисак от Сого отдалился, чтоб по-
лучить землю и денежную ссуду. Сого упрашивал Миса-
ка вернуться в его дом, но тот проявил твердость. Съез-
дил в Ереван, купил себе каракулевую папаху, сапоги .
со скрипом, костюм, воткнул кинжал за пояс, затем мах-
нул в Кешкенд и принялся слоняться по улицам: женить-
ся надумал. Разных девиц показывали ему, да ин одна
не пришлась по душе. Захаживал он в винные лавки,
попивал вино и клял на чем свет стоит Сого. Даже при-
кончить его грозился. Вызвали Мисака в милицию, ото-
брали кинжал и отпустили.
Сого все это знал, да терпел.
Кончились у Мисака деньги. Он снова ссуду попро-
сил, на сей раз ему отказали. Потребовали, чтобы он
прежний долг погасил. Мисак вымолил себе год отсроч-
ки. Год пролетел, оп стал уговаривать, чтоб еще на два
года отсрочку ему. дали. Но пе уговорил. Из финотдела
пришла бумага — выкладывай денежки. А откуда их
взять-то? Папаха прохудилась, костюм потерся, сапоги
давно уж перестали скрипеть, он продал их за бесценок
сапожнику.
Разлегся под абрикосом в саду Сого и думает: «Еже-
ли б не было у меня долгов, я б за словом в карман не
полез, речь бы па собрании толкнул, у нас ведь страна
белняков. А я батрак...»
Мисак умел спекульнуть на том, что он неимущий. Да
вот долг проклятый...
— Мисак!
Он вскочил, низко поклонился бывшему хозяину.
— Говорят, кто государственного долга не вернул,
тому арест грозит. Это верно?
— Ведь и у меня долг, хозяин.
245
— А как тебе без долгов обойтись? У тебя за спиной
теперь нет Сого, чтоб зерном тебя нагрузить — мол, за-
бирай себе...
— Верно, хозяин, верно...
— Попаси-ка мое стадо. Потом поглядим — ежели
прижимать станут, что-нибудь с твоим долгом приду-
маем.
— Вай, спаситель ты мой!..
Сого слова лишнего не скажет — осторожный. Налог
взимают — пожалуйста. Насмехаются — молчит, терпит.
Он вообще молчун. Днем ходит как неприкаянный во-
круг своего дома, тут чего-нибудь сделает, там чего-ни-
будь приладит. А стоит прохожему объявиться, отвора-
чивается, чтоб «здравствуй» ие сказать и на «здравствуй»
не ответить. Малыши, которые только-только начинают
без матерей выходить на улицу, боятся Сого: только по-
кажется— в сторону шарахаются. Сого детей не любит.
Ненависть, которую питает к их отцам, и на детей пе-
ренес.
Однажды у него случайно палка из рук упала. Один
мальчуган быстро поднял ее, протянул Сого в надежде
услышать ласковые слова от этого мрачного деда. Лю-
бой бы сказал: «Молодец, расти большой». А Сого без-
различно взял палку и продолжал путь, погруженный в
собственные думы.
Часто его можно было видеть за околицей села — там
стояло четыре новых дома, и Сого подолцу их разгляды-
вал. Дома эти принадлежали четырем крестьянским
семьям, которые в свое время все, от мала до велика,
батрачили на Сого. После установления советской вла-
сти батраки получили землю, покинули Сого н первыми
изъявили желание создать коллективное хозяйство. Сов-
местными усилиями выстроили дома, объединили скот,
и хозяйство их стало неуклонно расти. Когда Сого смо-
трел на эти дома, его каждый раз охватывало тягост-
ное предчувствие. А глаза оставались внешне равнодуш-
ными, когда он дотошно пересчитывал коров и овец, вы-
ходящих из общего хлева, кур, кудахтавших во дворе, и
все то, что в понимании крестьянина является богат-
ством.
Прогулку за околицу села он предпринимал каждую
неделю. Потом его можно было увидеть у подножия
горы, возле полей бывших батраков. Придирчиво вгля-
246
дывался, как вспахана земля, чем засеяна. Мысленно
подсчитывал урожай и мрачно шел назад. Проходя
мимо четырех новехоньких домов, останавливался, опер-
шись на палку, и все смотрел, смотрел. У него сердце
обрывалось, когда видел, что в колхозном стаде приба-
вилось коров пли овец. Стало быть, еще одна-две семьи
в. колхоз подались. Бессловесные твари, скотина каза-
лась ему повинной в том, что собственное его хозяйство
рушится.
«Почему скот не собьется с пути, не станет добычей
волков? Почему не затянет его трясина? — исходил ядом
Сого. — Почему коршуны не летают над этими дома-
ми? ..»
Представлял, как проклятья его сбываются: с грохо-
том рушатся дома, с диким мычанием дохнут коровы,
раздается предсмертное блеянье овец, в воздухе реют
пух и перья — гибнут куры. Все — женщины, мужчины,
стар и мал — в панике, все рыдают, оплакивают свою
участь.
В такие минуты Сого ликовал. Он опять чувствовал
себя хозяином, богачом, с полей которого доносится уны-
лый оровел 1 батраков.
А потом мираж рассеивался.
Сого осознавал, что проклятия его бессильны. Без
конца проклинает, а колхозные поля зеленеют себе. Ору-
жие необходимо, оружие!
«Ах, Мурад...»
Вот-вот придет весна. На пастбищах пока скудно, го-
лодно. Не наесться там скоту, его в хлеву подкармли-
вают. В горах снег, в теснинах — бестравье.
Сого быстро шагал к магазину. Увидал фундамент
возле новых домов. Стало быть, еще одни дом вырастет.
Сого постоял, посмотрел, проворчал себе под нос: «Хо-
тел, чтоб прежние рухнули, а они новый строят?»
Показался Шаварш, председатель исполкома,— высо-
кий, горбоносый, в солдатской шинели, на голове буде-
новка, па боку револьвер. Возле него шел, что-то дока-
зывая, усач, тоже высокий, крепкого сложения, было
ему, видно, уже под сорок.
— Не дам, и все, — говорил усач, — даже ягненка ие
дам. Весь скот зарежу...
1 Оровел — песня пахаря.
247
— Дашь, — спокойно ответствовал Шаварш, — нику-
да ие денешься. А ие то раскулачим.
— Меня?
— Тебя.
— Да вы ко мне в дом войдите, взгляните...
«Это Левон, — узнал усача Сого, — партизан Ле-
вон. .. — Воздел руки к небу. — Есть ты, боже, есть!
У них промеж собой дрязги. Пусть перегрызутся...»
Стемнело. Комаров тьма-тьмущая. Мисак, хлопнув
себя по загривку, бежит к дому:
— Хозяин, раскулачивают!
Сого рассматривал обручи на бочке. Встряхнулся:
— Что ты мелешь?.. Кто кулак? Кого раскулачи-
вают?
— Тсс! Услышат.
А Сого уже вскипел. Двинул бочку ногой так, что она
покатилась. Заорал:
— Да говори же толком!
— Хозяин, только чтоб не знали, что я тебе это со-
общил... Быстро прячь все, что имеешь. Из Эривани че-
ловек приехал, заседают, решают, кого кулаком объ-
явить. Давай я часть твоего добра у себя спрячу. Мне
за это ничего не надо, хозяин дорогой, только долг мой
покрой. А добро свое, как только скажешь, я тебе верну.
— Ха-ха! Мисак Сого выручать вздумал! Ступай во-
свояси. Нету уменя добра...
Сого всю ночь не смыкал глаз. Припомнил все свое
имущество, что, когда и почем оно куплено. Даже пустые
бочки не забыл, утварь и... хлеб. У Сого еще амбар по-
лон зерна.
А утром его вызвали в исполком. Он нарочно оделся
победнее: в ветхую чуху, трехи, которые сроду пе носил.
Председатель предложил ему сесть. Он остался стоять.
— Вызвали... Зачем?
— Сого, продай лишнее зерно государству.
«Стало быть, государству туго...»
— А у меня ни зернышка нет.
— Есть.
— Бог свидетель. — Достал из нагрудного кармана
бумагу, положил на стол председателю: — Откуда быть
хлебу при таких налогах? Вон сколько отдал и еще
218
столько же должен. Откуда взять? Уменьшили б на-
логи. ..
— Налоги не я назначаю.
— В твоей власти — захочешь, уменьшишь.
— Налог утвержден в соответствии с имуществом.
Не отдашь, мы тебя раскулачим...
«Стало быть, и налог плати, и остальное зерно за ко-
пейки отдавай, чтоб они жрали да меня хаяли. Не дам!
Ни зернышка! Пусть друг друга жрут».
Ему навстречу шел отец Агван. Одно время он был
священником, имел приход. Потом стал дьяконом. От
тех дней сохранилась у него черная ряса — ей, казалось,
сносу нет. Отцу Агвану было уже около девяти десятков
лет — мрачный старец, вспыльчивый. Он ленился на при-
ветствие ответить, но ему не лень было пешим ходом до-
бираться до кочевьсв Абаны, чтоб - раздобыть свежее
масло и мацун. Если умирал кто-то из сельчан, он тут
же появлялся на кладбище и с аппетитом поедал поми-
нальное угощение. Женщины ахали: дети мрут, а отец
Агван все живехонек. Никакие извивы судьбы, никакие
случайности его пе тронули. Люди судачили: «И не упа-
дет ни разу, старый хрыч, ногу себе не сломает». Почте-
ние к старикам, неистребимое у кешкендцев, отца Агвана
не касалось. И он это знал, и все это знали. Чем больше
его проклинали, тем здоровее он становился. Советскую
власть отец Агван невзлюбил сразу, но скрывал это,
мыслями своими ни с кем не делился.
Сого поздоровался, отец Агван кивнул в ответ.
— Не знаешь, Агван, кто в селе зерно продает?
— Не знаю.
— Узнай, скажи мне. Купить хочу. Вдвойне заплачу.
— На что тебе?
— Сожгу.
Отец Агван пристально посмотрел на Сого, словно
пытаясь убедиться, не спятил ли тот. Потом, ни слова не
сказав, собрался идти дальше.
— Постои, Агван, я тебе монету дам.
Отец Агван приостановился, взял монету.
— Я тебе и десять дам... Н двадцать... И тридцать.
Возле дома у Сого имелись бурты. Оп трудился весь
лень, освобождая их от картофеля. А вечером пришел
Мисак:
— Хозяин, в горах люди объявились.
— Плевать!
— Они из Тавриза.
219
Сого оставил работу:
— Л 'ИО Я 10 МПС ИС KlHUIHf’
— Роятся, чю схватят. Говоря!: пустт. хлеб унич-
тожит.
— Ну, но старо Л повою пич(ч о не ска ыли?
•— Пег, хозяин.
'I сверь уд. они вдвоем всю ночь вкалывали, засыпая
зерно в бурил. ( верху терпо темлей «авалили. Поутру
Мисак снова в юры отравился. ( ото подметал двор, ко-
। да пришли двое и 1 г сльсовега.
— Сою, излишки «ерпа ил обязан продать тосудар
i । ву.
— А чю, государе ню с голоду помрет, ежели у Сою
хлеба пе будет?
— И без тебя выживет, по зерно ил все-гаки продай,
об я гаи.
— Нету у МеИЯ ПИ ГрЯММД. Не ВсрНТС—В ЗМбяр I.T-
Т ЛЯПП1е|
Работники сельсовета, пи слов а больше не (-казав,
удалились ( па о горшок разбил вдребезги: о! ворог ново
рот, и чтоб больше ПО( у НС ЦаЗЛЛИ1
Но серлпс ему под( ка или,ало: тихо ушли, д а шумно
вернутся.
II селах Араратской долины началось раскулачив.'!
нис. Мши их выслали неизвестно куда. II Кешкенде < о
стоялось < обратите, и творили па нем только о продаже
аерна государству, (.ото же чувствовал, что рано или
поздно заюворят и о раскулачивании, И дети. ног на-
стал.
— Рас-ку-ла чпвают I..
Первым в списке значился Сого
( ото узнал об ном еше до оно, как закончилось i о-
opaiuic. 'Раз той ночью не пришли, на рас» иен* придут,
«иоб отстать (Котину в хлеву, а хозяина дома».
( ото решительно пошел в сарай, при катив с собой
ржавый т.пил.ал, точило,.и Долю там натачивал. Кип
жал блестел вес Ярче КосИешЬСЯ ле «ВИЯ — обо/КЖеГ.
Сото про себя порадовался.
Наточил кинжал, вытер ото травой, небрежно от-
швырнул точило, кинжал спрятал под чуху и вышел но
двор Послонялся вокрут дома, б< спслтлто полнился па
крышу, посмотрел па поли, на торы, (пустился, вошел в
дом, прошелся по всем Комнатам, потом ытляпул в ам-
2.0
бар, поглядел на раскиданную там и сям ущ рь, па-
ласы. Опять ташсл 11 лом, в < вою комнату, уселся иа
J.iXiy, ПОДЛОЖИЛ ИОД ( пину подушку И со I ЫЛ.
I у г пришел Мш як.
— Поносит с юр сен.? (Прем ил ею Сою.
— Нет, ХОЗЯИН. Мне снова бум ПЛ ПрИШЛЯ, ДОЛГ тре-
буют.
— Мисак, иа рассвете будь а мостом, во 1 и- ронин, д.
/Кди меля, я тебе двести рублей привесу. Ну иди
Уже стемнело, а (лпо нее не лишался. Д яс скот в
хлев пе изгнал— оставил но я (Ю’. (идя в комнате, он
размышлял: ^Каждый Тод обкладываю! меня нилотами,
1яиут мое добро. Оюдня ИМ ИЯП.ДОСЯ! КОрОВ НОДЯВЯЙ,
а швтра двести. 3< рпо им давай, д'-ныи им давай... Да
почему/!*
И дом заполнился голосами, донесшимися и< I я ври.за
в Кешкенд: lie давай!.. Нс давай!..* Он лот рот ал i ни
жал. ' Ьудь я ис один... Хон, пято» пас 6ц т бы, /нся
юк .. армия... Ах, Мурад...»
11‘ рсд мысленным взором Сою прошли ю, кою он
прикончил бы ш рвыми, < ою машинально крутанул кин-
жал и вии<ил его на ладони.
Дв< рь со । крипом отворилась, и ил пороге пока шла< ь
сто ( lapyxa в потертом фартуке, с лампой в руках.
— Послушан, я ведь уже стара, как мш с такой ра
белой Ши пена i ь? t
— Коров подоил л?сурово прервал се < ото.
—- Подоила.
— Ов(-н. в хлев атилла?
— Заспала.
— Дай мне лампу, а сама иди спи
В старухе ШСВС 1ьпуло< Ь НСДОброе Ир‘ ДЧуВ< I ВИС Опа
с ужасом глядела в глаза ( ою, полны» сдерживаемой
ярое । и,
— Чю я тебе велел?
Старуха растерянно делила /и; двери, приостанови-
лась.
— Иди!
Пил пошла,
А пемпою иоюдя вышел в iy яс дверь и Сою Серд-
п< сто бешено колотилось. Он в своем собственном доме
Дншллтя, как вор, Ьудт<> нот нот новы» накипают из т< м-
иых углов люди и с криком иа нею навалятся. Он бы-
стро вошел л хлев, ымкпул дверь. Коровы, иривязанпыс
по две тилле яслей, жевали («что, равнодушные к Сого и
ко всему прочему па свете. А в другой стороне простор-
ного хлева, за дощатыми воротами, лежали овцы. Сого
встал посреди хлева, пристально оглядел коров, повер-
нулся, посмотрел на овец. Глядел Сого на свое добро,
будто иа самого себя.
«Эх, началась бы война...» И так ему сделалось при-
ятно от этой мысли, будто выпил он стакан шербета.
Вспомнил, как совсем недавно шла война, страшная
война. Чего только не делал Сого — деньги тратилv хлеб
раздавал гарнизону Кешкенда, людей вооружал, но го-
лытьба все-таки победила, установила свою власть. Те-
перь у них земля, дом за домом растет, и все эти дома
у дома Сого солнце отнимают. Множатся их стада, и ста-
да эти затопчут стадо Сого. Орут: «Равенство!» — и та-
щат свое добро в общий котел.
«Ничегошеньки им не дам — ни цыпленка, ни телен-
ка, ни козленка».
Сого казалось, что, если он 'своим добром не поде-
лится, колхоз погибнет. Своя рубашка ближе к телу —
над своим-то дрожишь, чтоб не пропало, не то что над
общим...
«Мне не достанется, так и вам не достанется...»
Он вошел в овчарню. Схватил первого попавшегося
барана за ноги, поднял его, грохнул спиной оземь и заре-
зал. С тем же остервенением он повалил второго, треть-
его, десятого... И ринулся к коровам. По хлеву поплыл
запах крови. Коровы замычали, забеспокоились, затряс-
ли головами, пытались разорвать веревки, которыми
были привязаны к яслям. Но Сого ничего не видел, ни-
чего не слышал. В ушах стоял звон, руки тряслись. Ка-
залось, он ворвался в чужой хлев и, за что-то мстя хо-
зяину, принялся резать скот, опасаясь, что вот-вотсюда
ворвутся люди, застигнут его на месте преступления и
учинят расправу.
Вдруг словно очнулся, взглянул на свои жертвы и в
ужасе отбросил кинжал. В этот миг угасла, безвозврат-
но исчезла его энергия, сила. Он сразу обмяк, постарел.
Неверным шагом попятился лазад, не отрывая глаз
от зарезанного скота. Вышел во двор и быстро запер
дверь. А потом еще долго стоял перед хлевом, пытаясь
осмыслить, что же такое ои сделал. Ему хотелось от-
крыть дверь, будто забыл он там нечто очень дорогое, и
вместе с тем было страшно.
Уже светало. Мутно прорисовывались очертания до-
ма. Сого вошел в спальню, разбудил жену:
252
— Жена! Проснись! Дом мой рухнул. Я коров и овец
своих зарезал!..
И плечи его заходили ходуном в рыданиях.
Потом он открыл сундук, достал шкатулку, вынул из
нее шкатулочку поменьше, отсыпал в нагрудный карман
немного золотых монет, пошел зарыл шкатулку в сарае
и вернулся в дом.
Старуха сидела на тахте окаменевшая.
— Я закопал шкатулку в сарае, в правом углу. Сверху
навозом завалил. Ежели со мной что случится, Мураду
место укажешь.
Старуха подняла голову. Сого взял се руку, поднес
к губам, поцеловал.
— Я тебя много обижал. Ты мне и женой была, и ма-
терью, и сестрой, и светлые, и темные дни со мной де-
лила.
— Хочешь оставить меня?..
— Жди... Жди, покуда ие ворочусь. Я и Мурада с
собой приведу.
И ушел. Возле двери обернулся, поглядел. У старухи
в два ручья сбегали по морщинам слезы.
— Ну, я пошел...
Старуха не проронила ни слова.
— Храни, господи, мой очаг...
Старуха не пошевелилась, не встала. Не проводила
сто в путь — окаменела.
Старик всю ночь глаз не сомкнул: слухи о бандитах
были все тревожнее, а Шаварш поехал по селам, в нет
как нет его.
Старику мерещились темные дороги. В пещерах пря-
чутся вооруженные разбойники.
«Сого ушел в горы, теперь кровь польется...»
В висках топот копыт, тело зябнет и страдает от ка-
кой-то тупой боли.
«Хоть бы кто-нибудь заглянул ко мне, что ли.. .>
Он уже третий месяц был прикован к постели. Пилил
го дворе дрова, и вдруг ему как стрельнет в поясницу —
вытянулся, будто аршин проглотил, и закричал от боли.
Его на руках в дом внесли, и с тех пор он с постели не
вставал: паралич разбил.
«Сого ушел в горы...»
Конский топот продолжал стучать в виске. Возле него
сидела добрая девушка с волосами цвета спелой пше-
253
ннцы. Не девушка — огонь. В Кешкенде злословили:
мол, она ради Шаварша старика выхаживает. А он это
мимо ушей пропускал.
— Я читаю, вы слушаете? «Был высокий столб, а на
нем гнездо. Там жили два аиста. Л1ать-аистиха перевя-
зала травинками лапки птенцам, чтоб те не вывалились
из гнезда. А они крылышками хлопают, готовятся к по-
лету. ..»
— Много тех, что в горы ушли?
— Я только про Сого знаю.
— Раз Сого в горы ушел, значит, будет кровь литься.
ЛХолния на мгновение озарила комнату. Загремел
гром. Небо извещало о наступлении весны.
— Вы верите сказке про золотой город?
— Верю. Верю в то, что фасоль будет с орех, а яч-
мень с шиповник. Люди сочинили, чтобы достичь этого...
Кто-то кашлянул в коридоре. Потом в комнату во-
шел человек в синей шинели. Девушка растерялась:
— Пап, ты? ..
Отец искоса взглянул на нее, снял мокрую шапку,
отряхнул ее.
— Хороший хозяин собаку в такую погоду не выго-
нит. .. .
— Какие новости, Симон?
— Пастухи отказываются в горы идти, хотя им дали
оружие, а твой сын храбрец из храбрецов.
— Он никогда своей храбростью не хвастался, — ска-
зала девушка.
— Что ты отцу перечишь? А еще учительница! Забы-
ваешь, что образование-то я тебе дал. Не корю за то,
что сюда ходишь, но ведь и мать твоя хворает...
Девушка поставила лампу возле старика, на табу-
рет — чтоб он мог до нее дотянуться.
Дочь ушла. Отец почувствовал неловкость.
— Назик моя — сердечная девушка, заботливая. Но
ведь сплетников полно — судачат. Вот и приходится ей
выговаривать...
— А ты не верь болтовне.
— Хочешь верь, хочешь не верь, а людям рот не за-
ткнешь. Дочку замуж никто не возьмет.
— Замолчи. Сам ведь знаешь, что они любят друг
друга.
— Так это у каждого первая любовь — соседская де-
вушка. Сейчас еще милуются, а там, глядишь, и поссо-
рились. Вам-то что — у вас сын председатель исполкома.
254
Скажете ему — другой, что ли, не найдешь? А у нас-то
не так...
— Это правда, что в комсомольца Назара стреля-
ли?— перевел старик разговор на другую тему.
— Правда. Его недавно с гор в село перенесли... Он
церковь разрушил. Я хоть и неверующий, но церкви ру-
шить не дело...
«Назара убили... Террор начинается...»
Симон ушел. Старик долго думал о Назик, Симоне,
комсомольце Назаре и о разрушенной церкви. Нет, не за
церковь бандиты с ним расправились — Назар был од-
ним из активистов колхозного движения.
Дверь вдруг с таким стуком распахнулась, что старик
вздрогнул. Ему почудилось, что рухнули разом все
окрестные скалы, а люди, прятавшиеся в пещерах, с кри-
ком, шумом принялись спасаться.
«Сого ушел в горы... А ночью ему ничего не стоит
в село спуститься...»
Старику захотелось погасить лампу, и тут раздался
оклик из коридора:
— Эй! Что — тут хозяев нет? Где председатель ис-
полкома, почему не выходит?
Все замерло на белом свете — ни шороха, ни движе-
ния.
И вдруг тишина ожила — раздался шум шагов в ком-
нате бодыюго. Вошел человек — широкоплечий, злой, с
густыми усами, в потертой шинели нараспашку, на боку
револьвер. Из грубого солдатского сапога торчала ру-
коять финки. Не обращая внимания на старика, прото-
пал по всем комнатам — людей искал. Не найдя, подо-
шел к постели:
— Ты один, старый хрыч? И дверь не заперта. Бан-
дитов не боишься? Умные люди теперь на семь запоров
запираются.
— Левой, ты?
Старик узнал пришельца, и к нему возвратилось ды-
хание.’Заговорил: *
— Откуда ты?
— С неба. Не ждал? — Снял с табурета лампу, пере-
ставил на шкаф, сел, сдвинул шапку на затылок. — По-
думал, я теперь с бандитами?
Старик вдруг заметил, что у него в крови руки, За-
кричал:
255
— Ты убил человека!..
Левон взглянул на свои руки. Видно, и сам впервые
заметил на них пятна крови. С болью покачал головой:
— Я себя убил, собственными руками. Ух, как без-
жалостно я себя убивал! Зарезал семьдесят овец и пять
коров за раз. Как я только это выдержал?
— Да в тебе теперь твоего ничего не осталось! — за-
кричал старик. — Ты мертв, человек!..
— Мертв?.. Это ты'верно сказал. Помер, да похоро-
нить забыли. Если б кто пережил с мое, теперь бы, как
бешеный пес, всех перекусал.
И замолк. Как очумелый уставился в одну точку. По-
. том сжал голову ладонями и зарыдал, зарыдал. Старик
побоялся лишним словом подлить масла в огонь. Левон
же распахнул на груди рубаху, обнажил грудь и ударил
в грудь кулаком:
— Я тебя спрашиваю — было тут сердце или нет?
— Было, — вздохнул старик.— Когда-то тут было
доброе сердце.
— Значит, было? — Он застегнул рубаху. — А боль-
ше нет... Выкрали... Друг мои выкрал! Помнишь, ста-
рик, что я имел? Две руки, нож да наган. И сражался за
эту власть. Тогда героем считался. А потом как это из
героя в кулака превратился? Припомни-ка двадцать пер-
вый год. Государство ссудило мне деньги. Купил я двух
овец и одну корову. Землю дали — сплошной камень.
Я па карачках земли туда наносил, камень засыпал,
чтоб потом уж хлеб вырастить. Тогда Шаварш мне дру-
гом был. В дом мой заходил, стакан подымал за то, чтоб
дом мой был полная чаша, чтоб добро мое удвоилось.
Да я не из тех, кто на двойном остановится. За десять
лет впятеро добро мое выросло. Кому от этого вред?
А? Овец берег, они мне всё двойни приносили. Землю
холил, опа мне х^еб рожала. А в колхоз записываться не
по душе мне было. Как мне на одном поле работать с
лодырем Ераносом и бездельником Сегбосом? Уже де-
сять лет этой власти, а они всё хвастаются, что неиму-
щие, что батраки. Есть у них стыд и совесть? Как же
вышло, что я, в поте лица трудясь, сделался кулаком,
а они, бездельничая, стали угодными власти? Я помру,
старик, от стыда помру!
— Так что ж, по-твоему, из-за двух лодырей колхо-
зов нс создавать? — сказал старик. — Ты честный чело-
век? Так первым бы вступил в колхоз, организовал дело,
приструнил бездельников. Кто- не работает, тот не ест.
256
— Я, старик, не умею зря время терять. Ни свет ни
заря уже вкалываю. Некогда мне с ераносами да сег-
босами возиться. Рядом со мной труженик мне под стать
должен быть... Ты с душой моей поговори, старик.
У меня в глазах черно — я скот свой зарезал! Жену в
кровь измордовал! Пришел с Шаваршем свести счеты,
а потом податься куда глаза глядят...
— Ты что, спятил? — вскрикнул старик. — Товарищ
в товарища чтоб стрелял?
— Товарищ!.. Сказанул!.. Да товарищ разве ж
своего честного товарища в кулаки запишет, чтоб потом
раскулачивать? Что я — иа чужом горбу добро нажи-
вал? Я—да кулак? Нажитое за десять лет в один день
по ветру пущено. Теперь я опомнился, старик, — отли-
чаю врага от друга. — И направился к двери. — Скажи
сыну — пусть в горах на меня не нарвется.
II хлопнул дверью.
— Сумасшедший!.. Сумасшедший! — раздался ему
вслед безнадежный крик старика.
Вечереет. С гор в село спускается отара. Пастух ее
понукает. Мисак спрятался за каменной глыбой, потом
кубарем скатился к отаре. Увидел ягненка, понюхал его,
лизнул и — раз иа плечо добычу! Скалы отвесные, ущелье
глубокое, по дну ущелья речка бежит, а вдоль речки —
тропка. Недалеко от тропки есть пещера. Мисак пере-
дал ягненка в пещеру, Сого его принял. Потом и самого
Мисака поглотила темная пасть пещеры.
— Мисак, Мурад мой должен этой ночью явиться.
Так что давай прибережем ягненка, при нем зарежем.
— Кто тебе сказал, хозяин?
— Архангел Габриэл мне сказал. Говорит: «Мурад
придет, и я с ним, чтоб врагов твоих придушить...» Этой
ночью, Мисак...
Наступила ночь. На небе показалась щербатая лупа,
которая вскоре заплыла в облака, и ущелье погрузилось
во мрак.
— Мисак, слышишь? Это Мурад!
Голос его донесся до бредущих во тьме фигур.
— Ах, Мурад, Мурад!..
— Отец!..
Людей было десятка три. Голос ударился о голос, ды-
хание о дыхание, сердце припало к сердцу.
— Господи!..
9 В. Арутюнян
257
Старик вспомнил солнце. Глядел, глядел, глядел на
него. Шаварш оседлал коня, ускакал. Шаварша н солнце
ciapiiK видел одновременно. Солнце стало клониться к
закату, село за церковь, и воображение старика не су-
мело вернуть Шаварша.
Небо перебирало краски — посинело, затем почер-
нело. Ночь, как*вишап|, распахнула пасть и проглотила
горы и ущелья. Старику стало одиноко, холодно. Мыс-
ленно он возвратил солнце. II Шаварш теперь вновь
седлал коня. По небо опять перебирало краски, остано-
вившись иа черной; из мрака сияла звездочка, в окошко
светил теперь месяц. Показалось, молния прочертила в
небе зигзаг. Нет, пе она. И звезда пе упала. И месяца
никакого нет, а светится щель в сторожке — там лампа
горит.
«Сумасшедший... Сумасшедший...»
Как ни пытался он воротить солнце, ничего ие выхо-
дило. Вспомнил Левона. «Сого ушел в горы—будет
кровь литься».
Представил Шаварша в комнате. II как в него целят-
ся из револьвера через окно. И как сам он бросился, за-
крыл грудью сына.
Представил Шаварша на дороге. Из-за камня ружей-
ный ствол торчит — в Шаварша метятся. Опять бросил-
ся, заслонил сына.
Скала стала рушиться. Л под ней Шаварш проходил.
Кинулся, успел сына назад оттянуть.
Гром загремел, будто копь заржал. Ружье выстре-
лило. Все будто в самом деле.
— Шаварш!..
Темнота небесная влилась в дом, и дом в ней раство-
рился, исчез. Тьма, тьма, тьма-тьмущая... И вдруг все
поглотило забытье.
В полутьме показалась вдруг буденовка — казалось,
она сама по себе висит в воздухе. По старик все же раз-
глядел под буденовкой лицо и длиннополую шинель.
Его окликнули:
— Пап!
Уже рассветало.
— Шаварш? Ты? ..
1 В и hi а п — дракой (арм).
258
Сын склонился над отцом, приложил ладонь к его
тбу; больной почувствовал, как струя жизни влилась в
тело.
...Тик-так... тик-так... Я — ты... Мы — вы...
Так, оказывается, часы все время шли...
К постели подошел коротышка:
— Еще один укол, и все пройдет.
Сделал укол, а старик и не почувствовал.
— Что со мной?
...Я— ты... Мы — вы... Тик-так... тик-так...
— Небольшой обморок. Со всяким может случ -
ся...
Часа через два он пришел в себя окончательно. Ш.з-
рарш сидел рядом и виновато смотрел на него Наз
готовила завтрак. От керосинки в комнате стало тепло.
И тепло отдавало ароматом Пазик. Она сменила старик,
постельное белье, подложила ему под голову еще одну
подушку, покормила его и ушла. Отец с сыном остались
вдвоем.
' ...Я — ты. ..Я — ты... Тик-так...
Шаварш был грустен, молчал.
Старику показалось — его что-то заботит. Сам он
был похож на сухой осенний лист — дунет ветерок, со-
рвет. Но пет, цепляется еще за древо жизни. Хоче~ся
ему увидеть своими глазами счастье сына...
— Не смей стрелять’ в Левона... Выстрелишь — ты
мне больше не сын...
Шаварш принялся нервно шагать по комнате.
— Какие вести ты принес?
— Еще один в горы сбежал. Приказано было сд*.
змеиную кожу и шкурки мышей. Он нс сдал. При'" >
зили ему лишением права голоса.
— Несправедливо...
— Я и сам против от ого налога возражал. Что мы —
кошки, чтоб мышеи тонны.’'* А если змеи нужны, пусть
такую ферму откроют,,.
— По смей в Ленона стрелять. Пи люди тебе о
ни простят, ни и-мля...
Черный как трубочш । челом к со скрипучим ветром
принес каменный уголь, ши (.шил ведро возле печки Под-
кинул кусок угля г» ш 'П у, илами р • <бушсвалось. Ребя-
тишки фыркнули.
В Кешкенде впервые жгли каменный уголь. Ребятиш-
ки собрались возле здания исполкома, чтоб стянуть по
куску угля и удивить домашних,. Шаварш увидал .их,
рассмеялся:
— Ребята, подходите, дам вам угля!
Они подбежали.
— Не топи мой рабочий кабинет. Раздай ребятне
уголь. Пусть увидят, что такое Донбасс. Без каменного
угля доменную печь не разжечь. Тут кизяком и дровами
не обойдешься.
Не успел он войти в кабинет, секретарша к нему с
известием:
— Новая беда! Жена Левона дом поджигает.
— Как так поджигает? Чей дом?
— Свой. Из милиции позвонили, она узнала, что муж
ее в банду подался...
— Чертово отродье! Взбесилась!.. И из-за чего?..
Дом Левона стоял над обрывом. Трехкомнатный, од-
ноэтажный, с плоской крышей... Неподалеку от дома
находился хлев —всякий, кто вошел бы в него, содрог-
нулся: как попало валялось семьдесят зарезанных овец.
По хлеву сновал туда-сюда некто в тряпье, обнюхивая,
как пес, жертвы, словно решая, с какой же наконец на-
чать свой пир. Отец Агван прослышал про то, что Левон
овец зарезал, и, схватив нож, бросился в его хлев воро-
вать овечьи селезенки.
Теща Левона, не баба, а ведьма, уселась у порога и,
воздев вверх руки, причитала:
— Вай, Левон-джан!.. Рухнул твой дом! Дверь его
затворилась!.. Хлев твой опустел!.. Дочь, спали дом,
чтоб люди обо всем узнали!..
Отец Агван, равнодушный к ее причитаниям, выби-
рал овцу пожирнее, вспарывал ей живот и вырезал се-
лезенку. Жена Левона яростно отбрыкивалась от мили-
ционеров, которые пытались отвести ее в милицейский
участок. Семилетний мальчишка цеплялся за подол ма-
тери н плакал. Чуть поодаль валялась керосинка. Чем
громче причитала магь, тем больше и больше свирепела
дочь. Пробовала вырваться из рук милиционеров, пла-
тье разорвалось, в прорехе белело плечо. А толпа стояла
и глазела Кое-кто сочувствовал бедной женщине. Ста-
руха это понимала и поэтому кричала уже в полный
голос:
260
— Нет у нас больше Левона!.. Нет у нас больше ота-
ры?.. Дочь, спали дом, чтоб все узнали, каково нам!..
При появлении Шаварша многие подтянулись. Даже
старуха на минуту прекратила голосить. С ненавистью
взглянула на председателя исполкома.
— Ты что разоралась? — налетел он на старуху.
— Пропал наш Левон! — нараспев заголосила ста-
руха.
— Посмей еще пикнуть! Вмиг велю тебя в тюрьму
отвести! — пригрозил ей Шаварш и обратился к мили-
ционерам:— Так вцепились в женщину, будто сам дья-
вол перед вами. Дом спалить хочет? Черт с ней, пусть
поджигает. Шантажирует советскую власть. — Придви-
нул к женщине керосинку, кинул коробок спичек: — Ну,
поджигай! Пусть зола останется. Детей твоих в приют
отдам, а тебя, скандалистку, в тюрьму посажу, чтоб тебе
там мозги вправили. Ну, поджигай!.. Хочешь, и сама
гори вместе с домом.
— И подожгу! — закричала женщина в ярости. — Но
пусть разрушится очаг того, кто мой дом порушил!..
— Расходитесь по домам! Чего рты поразинули —
цирк, что ли? — заорал на толпу милиционер, однако ни-
кто не двинулся с места.
— Мы для детей школы открываем, а вы овчарни
расширяете! — продолжал Шаварш. — А мне наплевать
на ваших овец! Дети должны посещать школу, чтобы
стать полезными членами общества, промышленность
развивать... Она дом поджигает! Шантажирует нас! Вче-
ра бы подожгла, пусть нынче дело уж сделано было бы!
— Пусть! Пусть! Пусть!.. — она ударяла при каждом
слове кулак о кулак.
И Шаварша оскорбила ее несдержанность и непочти-
тельность.
Раньше Шаварш готов был простить ее, даже если бы
она в отчаянии и впрямь подожгла свой дом.
А теперь в сердце его не было больше места для про-
щения.
Он с ненавистью посмотрел на женщину, из рук ко-
торой не раз принимал стакан с вином. Она попирает
честь его друга!
— Ах, Нот ты какая! — бросил он ей в лицо ядови-
то.— Муж твой заблудился, сбился с верного пути. Аты
имя свое позоришь! Завтра муж твой, может быть, вер-
нется, и овец новых купите, а уж доброго имени не ку-
пишь.— Повернулся к толпе: — Смотрите, что творят! •
261
Хлев в морг превратили! Такое Сого сделал — ну, там
дело понятное. Кулак — последний оплот капитализма в
нашей стране. Они организовывают антикоммунистиче-
ские выступления, выдают себя за середняков и бедня-
ков. Из-за угла стреляют в наших лучших людей. Под-
стрекают крестьян к уничтожению скота, распространяя
слух, что колхоз все равно отнимет. А крестьяне верят.
Левон поддался на провокацию. Черт с ними, с’ овца-
ми,— мы его, Левона, потеряли! Вот о чем тужить надо.
Мы предложили ему вступить в колхоз, он отказался. Это
его дело. Потребовали, чтоб он ребятишек не отрывал от
школы, — не послушал. Хотел, видно, вырастить из них
таких людей, как Сого. Жене запретил ликбез посе-
щать— мол, бабе грамота ни к чему. А кто ж, как не
мать, следить должен, чтоб ребятишки получше да по-
быстрее читать выучились? Стали ему разъяснять его
заблуждения, а он ухмыляется. Я лично ему вдолбить
пытался, что он идеи наши предает. Действительно, доб-
ро свое он потом нажил, но это же добро мешало ему
правильно жить. Я пригрозил ему раскулачиванием, а
он подался к Сого в горы. Так вот кое-кто и сбрасывает
маску, и хватается за нож. И нож этот он попытается
всадить во власть. А господа капиталисты в любую ми-
нуту готовы переправить им пушки. — Шаварш повернул-
ся к милиционерам: — Составьте акт, пусть свидетели
подпишутся, передадим дело в суд. А детей прикажу в
Эрпваиь в приют отправить.
— Господи, умереть мне за тебя! — поспешно крик-
нула старуха и обняла ноги Шаварша. — Не совершил
Левон преступления! Несколько овец зарезал, так ведь
'свои же овцы-то!.. Не таи зла!
Жена Левона, обескураженная, сгорающая со стыда,
опустилась на порог.
— Ну так придите в себя, — сказал Шаварш, — Ле-
вон не умер. Не сегодня завтра наши люди его приведут,
и, может быть, ои повинится.
— Да услышит господь твои слова! — воскликнула
старуха, обезумевшая от страха потерйть внучат.
— Не надейся, что Левон повинится, — с тихим от-
чаянием сказала жена Левона.
Шаварш то ли не слышал этого, то ли сделал вид, что
не слышит, сунул руки в карманы шинели и зашагал
своим упругим шагом.
В ту же минуту воровато смылся и отец Агван с меш-
ком на плече.
262
Молния вытянулась на миг во всю длину неба, слов-
но пытаясь его измерить. Тучи подали друг другу голос,
и ветер, подхватив его на лету, разнес на сотни верст.
И Шаварш что та молния, и у мысли его разбег вет-
ра. В Шаварше жила вера в землю, вера в родину. Зем-
ля и родина были для него тем самым безмерным не-
бом. Безграничность веры рождала безграничность ощу-
щения свободы.
Вот гектара два земли, а посреди — развалюха. Снег
растаял, оголил землю, показались кочаны капусты,
оставшиеся еще с прошлого года. Грядки свидетельство-
вали о том, что были засеяны овощами.
Шаварш постучал в дверь. На пороге показался взъе-
рошенный человек. Он еле держался на ногах — хоть под-
порки подставляй.
— Здравствуй, дядя Хачо.
— Доброе утро. Заходи в дом.
— Нет, я тебе тут скажу все, что хочу сказать. Ре-
шили тебе еще два гектара земли дать.
Хачо удивился, перекрестился:
— Когда-то день и ночь о земле молил, никто не да-
вал. А теперь у других урывают, мне дают, чтоб с кула-
ком меня сравнять.
Шаварш засмеялся:
— Земля — земледельцу, дядя Хачо.
— Эх, где мне сил взять, сынок, чтоб работать?
— А мы тебе людей дадим. Выращивай овощные
культуры. В этом году продашь колхозу семена. Ты сам
себе хозяин. Одно попробовал вырастить, — не получает-
ся, другое выращивай.
— Спасибо, сынок. Сколько хватит ума и сил, все вам
отдам, чтоб вашему делу помочь.
-Шаварш тоже поблагодарил старика, хотел уйти. По-
том вспомнил, что не все сказал:
— Дядя Хачо, за счет исполкома дом твой отремон-
тируем. Возле дома склад построим, чтоб семена не гни-
ли. Придут мастера—ты им растолкуй, как строить.
Старик повял, что Шаварш закладывает фундамент
опытной станции. Обрадовался: «Слава те господи...»
Стены кирпичные, сложены вкривь и вкось, они вро-
де самого бедняка Ераноса. Комната просторная, да пол
ухабистый, глинобитный. Потолок из закопченных бре-
вен. Икона богоматери. Тонир обложен по краям пала-
263
сами. В топпре пепел, па нем закрытый горшок, а в
горшке шорва... шорва...1
Вчера, сегодня, завтра...
Возле двери длинная тахта, покрытая узорчатым ков-
ром. Сбоку — обернутые соломой фигуры из необожжен-
ной белой глины.
Перед тахтой па полу звериная шкура: охотник хо-
зяпн-то.
В темноте расстилают сложенные на тахте постели —
в одной пяди одна от другой.
И тусклый вечер при свете керосиновой лампы. И тем-
ная безмолвная ночь.
От лика богоматери исходит свет, вырывается в двер-
ною расщелину к небу, а с неба свет проникает в дом:
хозяева набожны. В темноте шепот молитвы.
Обшарпанные степы, облупившаяся штукатурка. Со
стены доносится некий звук: полушппеипс-полупописки-
вание. Может, змея поселилась в доме? Убивать пе ста-
нут— не к добру. Ежели мышь — это забота кота. А если
птаха свила гнездо, пусть живет.
Есть и амбар. Обычный — низкий, длинный, широкий.
Па стене вырезаны цветы, листья, девушка с косами, дву-
тлавый Арарат. Амбар разделен иа трп части, одну от
другой отделяют дощатые ворота, на каждых воротах
ио три засова. Есть еще три небольших квадратных окон-
ца, закрывающиеся снизу вверх деревянными ставнями.
Из одного оконца мука сыплется, пз другого зерно,
В амбаре масло и сыр, подсолнечное масло и кар-
тошка, лаваш и мед. Ну а коли не станет всего этого —
пустота зазвенит.
Случается, ежели в доме угарно, на крыше амбара
спят.
Симон когда-то к своему большому дому пристройку
добавил. Это все ради будущих тоненьких рюмочек да
фарфоровых тарелок в цветочек. В амбаре их держать
не станешь. А с полки кошка скинет. Да много ли при-
чин надобно стеклу, чтоб расколоться? А покупка за со-
бой новую влечет.
Пазик аккуратно разместила стекло в ящики. В ам-
баре скатерть расстелила, на пей швейную машинку по-
ставила. Вокруг тетради и книжки рядком разложила.
Упросила окошко в стене прорезать. Сядет на коврик,
1 Шорва — армянское национальное блюдо.
2G4
вяжет кружева себе в приданое, чтоб .украсить в муж-
нином доме скатерти и простыни.
Мать сидит на тахте, прислонившись к подушке, чет-
ки перебирает.
Чет, нечет, чет, нечет... «Чет» — Назикнно счастье.
А все Назикнно приданое-то — небольшой старый
сундук, обитый погнувшимися жестяными обручами, да
ржавая коробочка с потрепанной книжечкой заговоров.
От деда осталась в наследство. Нет-нет да кто-нибудь по-
просит :
— Достань-ка книжку, Назик, глянь, как боль в жи-
воте лечить.
Назик загоняла в хлев коз, приостановилась: Ша-
варш шел мимо. Нарочно прикрикнула на коз. Шаварш
ее заметил. Назик пошла в сторону хлева. Мол, иди
сюда, стена нас от улицы заслонит. Шаварш поправил
кобуру на боку, сдвинул на затылок буденовку, подо-
шел к ней. Девушка запылала — щеки как маков цвет.
Да н само счастье, наверно, такого же цвета.
— А я к вам, Назик,
— Ну вот и пришел.
— Женюсь!
Девушка носком ботинка ковырнула землю.
— Старику своему сказал, что отвечу на треп моих
недругов свадебным барабаном. Он обрадовался.
Шаваршу захотелось завершить свое объяснение по-
целуем. Он обнял девушку, прижал к груди:
— Я на тебе женюсь, Назик.
Девушка вскрикнула и тут же об этом пожалела —
из хлева вышел ее отец, Симон.
— Охальник! — закричал он. — Бесстыжий!
Назик бросилась в дом, дрожащая, бросилась на
грудь матери, все ей рассказала, ища у нее защиты от
неминуемого отцовского гнева. Рассказала и расплака-
лась.
Симов зло посмотрел на Шаварша. Ему так хотелось
залепить Шаваршу пощечину, да разум удержал его.
— Что ж ты не по-людски ведешь себя? Думаешь,
раз я в твоем подчинении, так можно н дочь мою позо-
рить?
Шаварш растерялся:
— Я... я жениться хочу... Ей со мной хорошо будет.
— Тебе лучше пока голову свою поберечь.
265
•— Что?
— Сын Сого, Л^урад, из Тавриза добрался до наших
гор. Я-то уж знаю, какая это сволочь. Служил у пего
в свое время. Вот! — Он нагнул голову, задрал рубаху,
на плече обнажился глубокий шрам. — Выхватил у меня
скребок и как саданет. У такого рука ие дрогнет чело-
века убить. Может, его шайка сейчас рыщет, чтоб в тебя
пулю всадить. Сперва разряди в них наган, а потом же-
нихайся.
— Черт возьми, ты пе за меня душой болеешь! Бо-
ишься, что бандиты меня прикончат и дочка твоя вдовой
останется!
— Л как же — я отец, должен все в расчет брать.
Плохое время, а ты опасности ие чуешь. Ходишь куда
вздумается и когда вздумается.
— Я свое дело знаю, — сухо отрезал Шаварш.
— Ля свое, — так же сухо отозвался Симон.
Прибой... Души-волны, ударяясь о горы, колотясь об
утесы, разбиваются вдребезги, низвергаясь в ущелье,—
русло ищут, чтоб с морем слиться.
От их шума и гомона в ярости горы.
А души — туда-сюда, взад-вперед, взад-вперед.
Бесы, да и только, черти, да и только.
Морс кинувшие, заблудшие...
Если встретятся двое, тут же спрашивают — какие
вести с гор? Партячейки готовились начать розыски за-
говорщиков. Пастухи отказывались пасти в горах скот.
Нет дня, чтоб не пропадали овцы, коровы. Женщины
жили в тревоге за взрослых сыновей и мужей. Средь
бела дня группа вооруженных людей заходила в лавку
Гпдсваза за керосином, мылом, спичками. На дороге
требовал и у прохожих от имени милиции документы, а
потом просто грабили. Грабеж был ими доведен до сте-
пени искусства.
Шаварш полагал — достаточно напасть на след бан-
дитов, Чека их за день ликвидирует. Но па деле все ока-
залось куда сложнее.
В уездкоме собрались па тайное совещание. Из пар-
комата прибыл чрезвычайный уполномоченный. Он дол-
жен был руководить боевой операцией по ликвидации
банды.
2G6
Было принято решение вооружить уездный актив и
установить круглосуточное дежурство во всех населен-
ных пунктах.
Шаваршу пришлось побывать в нескольких селах.
II хоть села располагались далеко друг от друга, при-
няли в расчет то обстоятельство, что он там многих
знает. Это было необходимо для быстрой организации
обороны.
Был полдень. Водитель предупредил, что дорога кое-
где еще завалена снегом. Но Шаварш решил во что бы
то ни стало ехать па машине. К нему подошел чрезвы-
чайный уполпомоченный:
— Вас будут сопровождать два милиционера. Эго
необходимо. Не возвращайтесь ночью.
Отец Агван, опершись па палку, злобно смотрел иа
Шаварша. Их взгляды встретились. Отец Агван отвер-
нулся. Шаварш направился к дому.
— Пап, я уезжаю. Возле тебя будет медсестра.
По щекам старика покатились слезы.
— Ты плачешь?
— Нет, это у меня глаза слезятся...
Беседуют сердце с сердцем, голос с голосом. В каж-
дом сердце — свое слово, в каждом голосе своя печаль.
Беседуют день со днем, век с веком. Каждый день —
лишь шажок на пути, каждый век — нить от старого к но-
вому. Столетие — путник, идущий по нескончаемой до-
роге.
Шаварш отдался наплыву голосов. Ему самому было
что сказать. Шагать в ногу с временем от старого к но-
вому, верить веку. И ощущать в душе своей и новизну,
и бессмертие вечности...
Машина набрала скорость, какую только позволила
ухабистая дорога. На дороге показался отец Агван. Ша-
гал оп быстро, постукивая палкой ио булыжнику. Когда
подъехала машина, оп поднял сразу обе руки.
— Чего слоняешься, старый хрен? Сидел бы дома,—
пробурчал водитель.
Однако Шаварш велел остановить машину. Отец
Агван сел на заднее сиденье и недовольно забормотал:
— Чтоб тебе пусто было! Не мог, что ль, подальше
остановиться? Чуть не задавил меня! Нет, не осталось
в людях почтительности...
267
— Вот и делай после этого добро, — нахмурился во-
дитель.
А Шаварш спросил:
— Куда направляешься, отец?
— Да так...
— Наверняка где-нибудь барана режут, он запах .
учуял.
— Сперва я доеду, а потом уж резать начнут, — от-
ветил отец Агван:
— А баран-то жирный?
Отец Агван взглянул на Шаварша, глаза его на миг
загорелись и тут же угасли.
— Да не слишком..
Водитель, недовольный новым пассажиром, поинтере-
совался:
— Где тебя высаживать, святой отец?
— Я в Салли еду. сынок, — льстиво ответил отец
Агван, опасаясь, что его высадят из машины раньше вре-
мени.
— А мы в Егегис едем.
— Мне в Кешкенде сказали, что вы в Караглух от-
правляетесь.
— Туда позже поедем.
— Тогда ссадите меня в Шатине, оттуда пешком до-
берусь.
Егегис располагался справа от развалин старинного
города на берегу одноименной речки, притока Арпы. Реч-
ка брала начало от сорока родников. С двух сторон село
окружали горы. Справа на вершине горы по сей день
сохранились высокие крепостные стены сюникского князя
Смбата. Тут вступили в бой остатки армянской конницы,
дошедшей из Аварайра до Вайоц дзора и ищущей защи-
ты в горах. В мирное же время крепость привлекала
экскурсантов. В годы коллективизации крепость наводи-
ла на крестьян ужас. Поговаривали,* что там бандитское
логово, хотя никто туда не поднимался и бандитов там
не видел. Просто уж очень подходящим для укрытия ме-
стом она была.
Тени как только не изламывались в горах, какие
только формы не принимали. Взлетела птаха с общипан-
ным хвостом — либо мальчишки-озорники ее когда-то
поймали, либо побывала она в когтях у дикой кошки.
Пчела подлетела, будто принюхиваясь, к завязи цветка
268
шиповника н потом улетела, выискивая расцветшую фи-
алку. Пичужка прощебетала в ответ на подобный шебет.
Каждое существо искало в мире свое соответствие. Ка-
мень скатится, и тот об камень стукнется, будто найдя
его. Звезда приблизилась к звезде, росток возле ростка
проклюнулся. Вдали от леса умерло дерево. Небо глоток
воды морской выпило, воспарнлась она вверх, чтобы
после дождем опять в море вернуться.
Снова весна. Меж скал пробился родничок. Жаба
первая воду на вкус попробовала. Возле скалы цветок
распустился, змея первая его понюхала. Когда даст пло-
ды дикая груша, лучшие из них медведь сожрет.
Стоит, весна-малышка, попивает себе солнышко.
И еще походит она на девчонку в цветастом сарафане,
в котором солнечные лучи запутались. Для всего схщего
на белом свете зажглось светило.
Шаварш разглядел весну в зазеленевших горах.
А слышал безмолвие — горное, прохладное. Близ дороги
были полуразвалившиеся дома; и безмолвие казалось
окаменевшим шумом, окаменевшими голосами. Сердце у
него дрогнуло.
— Мы здесь выстроим новые города, подымутся за-
воды. Что там ни говорите, а нам еще шагать и шагать.
Так ведь, отец Агван?
Отец Агван хорошо знал Шаварша, потому и не вы-
шел в Шатине. Доехали до Егегиса. Выходя, Шаварш
велел шоферу подбросить старика' до Салли. Шофер не-
довольно повиновался и повел машину по узкой дороге,
вздымая за собой тучи пыли.
Шаварша тут же окружила толпа крестьян. Один па-
рень, с револьвером на боку, всячески старался произ-
вести впечатление делового человека. Подошел к Ша-
варшу, протянул руку:
— Я секретарь комсомола. Зовут меня Марклен.
— Как то есть Марклен? — удивился Шаварш.
Этим новым именем одарила новорожденных Ок-
тябрьская революция. Однако возраст комсомольского
вожака заставлял усомниться в том, что его родители
осмелились так назвать сына в годы реакции, — ведь это
сочетание имен двух'вождей пролетариата: Маркса и
Ленина.
Секретарь самодовольно улыбнулся:
— Меня звали Гарник, я сам себе имя сменил.
269
Шаварш попросил собрать в конторе коммунистов и
комсомольцев. Собрали.
Когда Шаварш вошел в контору, она была битком на-
бита людьми, многие стояли. Секретарь комсомола подо-
шел к мужчине средних лет и движением руки дал ему
понять, чтобы тот встал. Поправил кобуру и уселся на-
против Шаварша. Это не ускользнуло от взгляда пред-
седателя исполкома.
— Как идут комсомольские дела? — спросил он,
— Хорошо, — оживился секретарь. — Собрания про-
водим, обсуждаем важные вопросы. Вчера на собрании
окончательно выяснили, кого следует объявлять кулаком.
Шаварш сощурился:
• — И кого же?
— Тех крестьян, у которых больше двадцати кур.
— А если у кого-нибудь двадцать одна курица и ни
одной коровы, что ж, он тоже кулак?
— Конечно. Ведь это развитие частного сектора.
«Развитие частного сектора...» — мысленно повторил
Шаварш.
— И сколько вы таких частных секторов выявили?
— Две семьи. Этой ночью мы их раскулачили.
— А как поступили с людьми?
— Решением комсомольского собрания они лишены
права голоса. Председатель сельсовета, который связан
родственными уза