ЭДУАРД
РОЗЕНТАЛЬ
ПОИСКИ»
Издательство
политической
литературы
Москва
1976

зкм
Р64
Розенталь Э. М.
Р64 В поисках идеала* М., Политиздат, 1976.
191 с. с ил.
В книге, состоящей из ряда социально-публицистических
очерков и живых зарисовок, связанных между собой единой
логической канвой, рассказывается о современном молодежи
ном движении на Западе. Ее автор, журналист Э. М.
Розенталь, в течение нескольких лет работал за границей, ветре-*
чался с представителями самых различных групп молодежи.
Наряду с личными наблюдениями автора книга включает ана^
лиз материалов зарубежной прессы, социологических
опросов. В ней дается критический разбор теорий буржуазных
идеологов, влияющих на молодежь, прослеживается процесс
роста ее политической зрелости. Рассчитана книга на широ-»
кий круг читателей.
^ 11105—114
Р 079(02)-76162~75 ЗКМ + 1ФБ
© ПОЛИТИЗДАТ, 1976 г.

Памяти Марка Моисеевича
Розенталя
...Несколько лет назад мне пришлось стать
свидетелем следующей сцены. Это произошло в
швейцарском городе Невшателе. По центральной улице
медленно продвигался белый «роллс-ройс». Именно
продвигался, ибо улица была запружена молодыми
людьми, пришедшими поглядеть на нового
«мессию»— Гуру-махараджи, который был
разрекламирован прессой как очередной носитель истины и света.
И вот он ехал в автомобиле, этот 14-летний
индийский мальчик. В белом френче и белой чалме. С
каменным лицом, которое и подобает настоящему
мессии. А его располневшая мама в сари и с
искусственной красной родинкой на лбу улыбалась собравшимся
через окно и делала ручкой.
Собравшиеся вели себя по-разному. Несколько
экзальтированных юношей и девушек преградили
дорогу автомобилю и, когда тот остановился, упали
ниц и стали целовать пыльные шины. Другие
скандировали: «Долой Гуру! Наш мессия — Иисус Христос!»
Молодые люди вовсе не принадлежали к двум
враждующим религиозным сектам, большинство из
них были неверующими. Они искали ^воего героя,
который бы указал им путь к истине...
/ Как заполнить духовный вакуум, созданный
бездушным, пронизанным меркантилизмом обществом?
Куда идти? С кем? Эти вопросы все больше
овладевают сознанием западной молодежи. Й основное, что
сближает сегодня ее представителей, независимо от
их национальной принадлежности, это, бесспорно,
поиски. Поиски социального идеала.
Они нелегки, эти поиски. Часто молодые люди
мечутся, ищут на ощупь, вслепую, переходят от одной
3

крайности к другой. Нередко такие поиски
заканчиваются трагически — наркоманией или
самоубийством. Поиски эти затруднены буржуазной
пропагандой, которая подсовывает молодежи суррогаты
идеала, направляет ее энергию в ложное русло. И все же
главное состоит в том, что поиски продолжаются.
Самой логикой исторического развития молодежь твсе
больше подводится к практической борьбе за
передовые социальные идеалы. Большую роль в этом
процессе играют рост руководящей роли рабочего класса,
деятельность коммунистических и рабочих партий.
«Коммунисты,— подчеркивалось на международном
Совещании коммунистических и рабочих партий
1969 года,— высоко "ценят подъем молодежного
движения и активно в нем участвуют. Они
распространяют в его рядах идеи научного социализма,
разъясняют опасность разного рода псевдореволюционных
идей, которые могут повлиять на молодежь,
стремятся помочь ей найти правильный путь в борьбе
против империализма, в защиту ее интересов» *.
Работая в течение ряда лет за границей, автор
книги не раз встречался со студентами, посещал
лагеря хиппи, бывал в молодежных коммунах,
беседовал с философами и социологами.
Настоящая работа — результат личных
наблюдений. Она не претендует на всеобъемлющее и
исчерпывающее изложение проблем современной западной
молодежи, а представляет собой серию очерков
журналиста-социолога, интересующегося этими
проблемами.
1 «Международное Совещание коммунистических и
рабочих партий. Документы и материалы». М., 1969, стр. 309.

«Интернационал»
по бумажке
В Женеве ломали кафе «Ландольт», что в двух шагах
от университета. Основную клиентуру кафе всегда
составляло студенчество, и поэтому хозяин
пригласил студентов отметить это событие. За его счет.
Студенты в ответ выдвинули требование: помимо
бесплатного пива разрешение бить пивные кружки.
Вдребезги. После некоторого раздумья хозяин
согласился. Он рассудил: чем больше шума, тем солиднее
реклама. К тому же на месте старого он решил
строить новое кафе-модерн и со студентами
конфликтовать не хотел. Хотя и осуждал их за то, что вечно
они чего-то требуют и ставят условия.
...Дым стоял коромыслом. Пол был усеян
осколками битых кружек. Под сводами звучали слова
старых студенческих песен. Пьянели больше не от
выпитого, а от хмельных воспоминаний. Вспоминали
студенческий май 1968 года, баррикады Латинского
квартала, факелы подожженных машин. Пили за
грядущий «Май». Один из особо захмелевших клиентов
взгромоздился на стол и, перекрывая гам, надрывно
доказывал, что еще студент Гамлет поставил перед
студенчеством вопрос ребром. И чеканил английские
слова: «То be, or not to be, that is the question». («Быть
или не быть, вот в чем вопрос»).
Мой спутник, Марсель Перикар, который
участвовал в майских событиях 1968 года в Париже, цедил
пиво молча. Он не ввязывался в общую дискуссию
и только время от времени негромко повторял:
— Быть или не быть, быть или не быть...
Потом мы долго сидели вдвоем на скамейке
Университетского парка у стены Реформации и говорили
о проблемах студенчества. Марсель пытался разоб-
5

раться в этих проблемах, а я — узнать его мнение
о них.
— Ты спрашиваешь, что я чувствовал в те дни? «—
Марсель задумчиво тер лоб, как будто хотел
разгладить морщинки.— Тогда это было чувство сплошного
праздника, необыкновенного прилива сил. Нам
казалось, что мы все можем. И мы считали себя
настоящими революционерами.
— Ну, а теперь?
— Теперь я воспринимаю май шестьдесят
восьмого как сплошной угар. Мы выдвигали лозунги,
беспрерывно дискутировали. Но никто не имел ясного
представления о происходящем. Рыжий Дани — так
мы звали нашего вожака Даниеля Кон-Бендита —
призывал протестовать против всего. Неважно, где
и как. Он убеждал, что важен сам акт протеста. Сартр
публично поддержал Дани, и это было для нас
убедительно...
Я слушал рассказ Марселя и мысленно
представлял себе толпу студентов со сжатыми кулаками и
пылающими от волнения и восторга лицами.
Преграждая полицейским вход в университет, они пели
«Интернационал». Марсель тоже пел. Но вот любопытная
деталь: как и многие другие его товарищи, он пел по
бумажке.
В семье Перикара, инженера с достатком,
пролетарский гимн не был в почете. Обучаться
революционной грамоте приходилось на ходу.
Вместе с Марселем строили баррикады и швыряли
тухлые яйца в полицейских другие дети адвокатов,
учителей, врачей, инженеров. И автомобили
поджигали часто те, кто их имел или мог иметь сам. Многие
обыватели не могли тогда понять этого
парадоксального явления и объясняли его тем, что студенты
просто «бесятся с жиру».
Западные социологи не употребляли подобной
«домашней» терминологии. Они обличали
«по-научному». Многие из них делали вывод, что студенты
тянут к прошлому, выступая против
научно-технического прогресса, и на этом основании относили само
движение к разряду реакционных. Так, американский
социолог 3. Бжезинский писал: «Революция, которая
в действительности не имеет программы и
содержания или содержание которой основывается на прош-
6

лом, но не указывает путей в будущее, по самой
сущности своей контрреволюционна». Социолог из ФРГ
Э. Топич утверждал, что студенчество ведет
арьергардные бои против научной рациональности во имя
иллюзорных идей интеллектуальной независимости.
Французский социолог Р. Арон окрестил майские
события 1968 года в Париже «бесподобной, революцией»
по аналогии с реакционной «бесподобной палатой»
Людовика XVIII.
Леворадикальные идеологи, напротив,
обнаружили в студенчестве провозвестника новой
революции и даже «новый революционный класс»,
идущий на смену якобы «обуржуазившемуся»
пролетариату. Так, французский социолог Э. Морэн считал,
что «двигателем будущих мутаций, по-видимому,
будет союз интеллигенции и молодежи в рамках
больших университетских конгломератов...».
Американский философ Г. Маркузе назвал студентов
«ферментом надежды».
Характерно здесь вот что: и те и другие в
определении существа студенческих движений 60-х годов
исходили прежде всего из лозунгов и действий самих
студентов. По этому поводу следует вспомнить
важное методологическое указание К. Маркса: «И
подобно тому как в обыденной жизни проводят различие
между тем, что человек думает и говорит о себе,
и тем, что он есть и что он делает на самом деле,
так тем более в исторических битвах следует
проводить различие между фразами и иллюзиями партий
и их действительной природой, их действительными
интересами, между их представлением о себе и их
реальной сущностью» К
Студенчество, как социальная группа, обладает
рядом специфических черт. Прежде всего все студенты
молоды, а молодости присуще «беспокойство духа»,
критическое отношение к действительности. Занятие
спортом, организованные путешествия и т. п.— все
это сближает студентов между собой, вырабатывает
определенный склад мышления. Доходы студентов
происходят из одного источника — стипендий — и по
величине примерно равны. Но даже те из них, кто
получает дополнительные доходы, скажем от бога-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 8, стр. 145.
7

тых родителей, никакими преимуществами благодаря
этому в студенческой среде не пользуются.
Учеба сама по себе отлична от других видов дея:-
тельности тем, что она не подчиняется принципам
строгого разделения труда. От студента не требуется
выполнения определенного количества работы в
определенное время, от него требуется усвоение знаний
для использования их в будущей работе. От него не
ждут научных открытий: только доказательства, что
он способен участвовать в научной деятельности.
В силу такого положения студенчества в трудовом
процессе оно относительно слабо интегрировано в
социально-политической системе общества.
Концентрация студентов в больших коллективах способствует
большим взаимным контактам и как следствие
созданию студенческих организаций. В то же время
постоянный рост информации, призванной подготовить
студентов к их будущей трудовой деятельности,
стимулирует формирование у них политического
сознания.
Все сказанное о студентах объясняет причины их
особой активности, но не объясняет ни самих причин,
вызвавших в середине и конце 60-х годов массовый
студенческий протест, ни существа идеологии «новых
левых», возникшей на базе университетского
движения.
Сосредоточивая внимание на специфике
студенческого движения, западные социологи часто
упускают из виду, что «студенчество не было бы тем, что
оно есть, если бы его политическая группировка не
соответствовала политической группировке во всем
обществе,— «соответствовала» не в смысле полной
пропорциональности студенческих и общественных
групп по их силе и численности, а в смысле
необходимой и неизбежной наличности в студенчестве тех
групп, какие есть в обществе» *. При всей своей
специфичности молодежь не существует вне классов и
социальных слоев, поэтому и молодежные проблемы
производны от более широких социальных проблем,
затрагивающих и другие слои общества.
Причины молодежного бунта, охватившего в конце
60-х годов США, Японию, Францию, ФРГ и другие
В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 7, стр. 343.
8

страны капитализма, коренятся в самих устоях
буржуазного общества, в особенностях его социально-
политического и экономического развития.
Война во Вьетнаме, расовые проблемы, инфляция,
безработица — эти и другие факторы нашли так или
иначе свое отражение в студенческом движении.
Заслуживает внимания и то обстоятельство, что
студенческое движение разворачивалось на фоне
ослабления «холодной войны», нанесшего удар по наиболее
реакционным догмам антикоммунизма. Усиление
революционной борьбы рабочего класса, всех
трудящихся, успехи стран социализма, победы в
национально-освободительном движении — все это
повлияло на умонастроение молодежи, на выдвигаемые ею
требования коренного пересмотра существующих
социально-политических структур.
Непосредственное воздействие на студенческое
движение оказала научно-техническая революция,
приведшая к небывалому росту престижа науки,
знания вообще.
Вместе с ростом новых потребностей общества
быстрыми темпами росло число работников
интеллектуального труда. Только за период с 1954 по
1962 год во Франции число инженеров и высших
технических кадров выросло на 44 процента,
преподавателей и медицинского персонала — на 32 процента,
представителей науки и литературы — на 56
процентов. Соответственно выросла и численность
студенчества— со 150 тысяч в 1954 году до полумиллиона
в 1968 году. Подобная динамика характерна для всех
развитых стран Запада.
Но вот парадокс: рост престижа знания и
численности его носителей не сопровождался ростом
престижа самого интеллектуального труда.
Напротив, инженеры, преподаватели, врачи, юристы в
основной своей массе утратили за эти годы ореол
профессиональной исключительности и пополнили ряды
армии наемного труда. В 1968 году 98,6 процента
французских инженеров и высшего технического
персонала, занятых в промышленности и на
транспорте, работали по найму.
...В детстве Марсель Перикар мечтал стать
инженером. Таким же уважаемым членом общества, как
и его отец. Студентом Марсель обнаружил, что его
9

отец превратился, по сути, в безличный винтик
огромного бюрократического механизма.
Было время, когда университетский диплом
автоматически распахивал двери общества, открывал
радужные перспективы. Сегодня он дает лишь право
участвовать в «крысиных гонках» за более или менее
прилично оплачиваемым местечком.
Отец Марселя тоже ощущает растущее
беспокойство и недовольство. Однако, обремененный
положением и семьей, он смирился с превратностями судьбы.
Для Марселя гибель жизненного идеала выливается
в настоящую трагедию. В знак протеста он воздвигал
баррикады в Латинском квартале и пел
«Интернационал». Пусть для начала по бумажке.
Студентов сегодня волнует не только и даже не
столько падение престижа их будущей профессии.
Их беспокоит, найдут ли они вообще применение
своим знаниям. Во Франции, к примеру, в 1975 году
только немногие из окончивших высшие учебные
заведения могут получить работу по специальности.
Самые слабые перспективы в этом плане у
представителей гуманитарных наук. Как подсчитали
французские социологи, из 10 студентов-социологов лишь
один, а из 10 студентов-психологов двое могут
рассчитывать по окончании учебы на работу по
специальности. Из 100 студентов, проучившихся 5 лет на
социологическом факультете Нантеррского
университета, того, что дал сигнал к началу майских
событий 1968 года, 60 не работают вовсе или работают на
маленьких предприятиях, где они не могут
использовать полученные на факультете знания.
Нынешний экономический спад в
капиталистических странах больше всего отразился на молодежи.
Вступая в самостоятельную трудовую жизнь,
молодые люди нередко оказываются перед закрытыми для
них дверями заводов, фабрик, лабораторий. В
середине 1975 года, по официальным данным, во
Франции насчитывалось 500 тысяч молодых людей, не
имевших работы. Среди безработных в возрасте
25 лет каждый второй — дипломированный
специалист.
Есть в этой проблеме не только количественная,
но и качественная сторона. Студенты, попавшие на
работу в сектор исследований, то есть наиболее удач-
10

ливые, обнаруживают, что предпочтение здесь, как
правило, отдается «рентабельным» для монополий
исследованиям. Собственно научной стороне
исследований уделяется гораздо меньше внимания. Все это
не может не сказаться на творческом характере
самой исследовательской деятельности.
Таким образом, протест студентов вызвали прежде
всего причины социально-политического и
экономического характера. Однако причины эти были
подспудны. Не будучи в состоянии самостоятельно
понять глубинных основ своего недовольства — а они
в конечном итоге заключаются в процессе прямого
вовлечения интеллигенции в конфликт между трудом
и капиталом,— студенты протестовали против того,
что лежало на поверхности. Неприспособленность
университетов к реальным нуждам экономики и
науки, недостатки университетской системы
бросались студентам в глаза прежде всего.
Это и трудности материального порядка:
стоимость высшего образования постоянно растет, что
больно ударяет по студентам из средних слоев и
рабочей среды. Стипендии очень низки, к тому же их
получает относительно небольшое число студентов.
Многим поэтому приходится сочетать учебу с
работой, что, в свою очередь, отражается на
академической успеваемости.
Это и порочная организация учебного процесса.
Формальная система экзаменов вызывает большой
отсев: студенты, получающие диплом через 4—5 лет
после их поступления в университеты, составляют
в ФРГ 60 процентов, в Италии — 63, в Голландии — 58,
во Франции — 50 процентов общего количества
зачисленных на первый курс.
Это и проблемы, связанные с
положением*.студента в учебном процессе. В университетах еще
сохраняется традиция мелочной опеки над студентами.
Короче говоря, устаревшая и изжившая себя
структура университета, одного из наиболее
консервативных учреждений современного западного
общества, была вполне достойным объектом для суровой
критики. Студенческий протест и обращался прежде
всего против этой структуры.
Резкая активизация студенчества jj критика им
университетских порядков привели к тЪму, что неко-
11

торые социологи стали делать выводы о будто бы
коренном изменении природы социальных
конфликтов и субъекта исторического действия. Французский
социолог А. Турэн, например, утверждал, что
центром системы производства все больше становится не
промышленное предприятие, а университет — «место,
где в первую очередь формируются новые
социальные конфликты». «Если верно, что знания и
технический прогресс являются сегодня движущими
силами нового общества, как вчера таковым было
накопление капитала, то не очевидно ли, что
университет занял место крупного капиталистического
предприятия, а студенческое движение выполняет роль,
которую играло в прошлом рабочее движение...
Великие конфликты возникают сейчас не на заводе, а в
творческой среде университета». А один из лидеров
французских «новых левых», О. Кастро, с гордостью
заявил, что «социальное положение студентов
позволило им подняться над экономикой и проводить в
жизнь экзистенциалистские требования».
Понятно в этом свете, почему экзистенциалист
Ж.-П. Сартр с таким восторгом приветствовал
леворадикальное студенческое движение. Он нашел в нем
практическое подтверждение своим теоретическим
положениям, зашедшим к тому времени в тупик.
Однако, беря на вооружение экзистенциализм,
студенческое движение само заходило в тупик...
Отрицай все...
...Однажды — это было осенью 1970 года — мой
цюрихский приятель повел меня в левобережный
ресторанчик, который любил посещать во время своих
приездов в Швейцарию Карл Маркс. В зале кроме
нас было всего несколько посетителей. А потом вва^-
лилась шумная ватага парней, и среди них один
маленький, с огненно-рыжей шевелюрой. Приятель
подтолкнул меня локтем и шепнул на ухо: «Это Да-
ниель Кон-Бен дит».
Лидера французских леваков (гошистов) я увидел
впервые. Но много о нем слышал и читал в период
майских событий 1968 года во Франции. Его часто
называли позером и актером, и, вероятно, визит в
12

этот ресторанчик тоже был своего рода позой —
эдакая показная дань памяти Маркса. Сам «рыжий
Дани» не раз называл себя марксистом. Правда, не
чистым марксистом, а «марксистом-анархистом». С
теоретическими концепциями Кон-Бендита полезно
познакомиться. Хотя бы вкратце. В них отражена
вся идеологическая ограниченность студенческого
бунта.
Изучая историю прошлых революций^ Кон-Бендит
пришел к выводу, что все они были не чем иным, как
цепной реакцией, ведущей к истине, каковой является
(в теории и на практике) гошизм — французская
разновидность движения «новых левых». Кон-Бендит
признается, что Маркс ему ближе, чем Прудон, но
Марксу он предпочитает Бакунина. Истинный же
эталон для подражания он обнаружил в
кронштадтских мятежниках, которые в 1921 году выдвинули
лозунг: «За Советы без коммунистов». Выше этой
премудрости «рыжий Дани» не поднялся. Все его
зажигательные речи, за которые он получил кличку
«бешеный», содержали одну идею: за массовое
движение без политического руководства.
Кон-Бендит не против руководства вообще — он
сам любил поруководить. Ему принадлежит немалая
заслуга в разжигании страстей в период майских
событий 1968 года в Париже. Правда, подняв студентов
на борьбу, он не мог им объяснить, за что, собственно
говоря, следует бороться и, главное, как бороться.
В самый критический момент событий он исчез со
сцены.
Впрочем, он не собирался и не собирается ничего
объяснять. Его теоретическое кредо — спонтанность
движения. Студенчеству Кон-Бендит отводил роль
пускового мотора, который должен был привести в
движение революцию. По принципу: «Эй, ухнем, сама
пойдет...» А для этого вовсе не требуется какой-то
особой организации. Что Кон-Бендит и констатирует:
«Как основу мы рассматриваем не действия в рамках
профсоюзов и организаций, а спонтанные движения
против современного аппарата господства».
Но что такое «спонтанные движения» ца практике?
«Рыжий Дани» отвечает на этот вопрос следующим
красноречивым обращением к читателю: «Бери
гнилые помидоры и действуй. Бери тухлые яйца и дейст-
13

вуй. Отрицай все... Найди новые отношения со своей
подругой. Люби иначе. Отрицай семью. Действуй не
для других, а с другими. Ты делаешь революцию для
себя. Сейчас и здесь!»
Сам Кон-Бендит признавал, что его концепции
были навеяны сюрреализмом, а конкретнее, одним
из его разветвлений — дадаизмом. Студенты, идущие
за ним, требовали превращения Музея современного
искусства, Домов культуры, публичных парков и
даже улиц в поля свободного творческого
самовыражения, расцвета собственного «я». Кое-кто призывал
к немедленному упразднению денег.
Протест против общества автомобилей,
холодильников, стиральных машин выражался часто в
воспевании бедности, которая одна-де поддерживает
революционный дух. Так, «Комитет действия писателей-
студентов» требовал утверждения «права на
бедность». На щит поднимались идеи Мао и «культурная
революция» в Китае.
Вся существующая социальная система
обвинялась в бездушии. При этом в нее включались школы,
казармы, «бюрократическая арматура»,
«технократический порядок труда», сюда же были отнесены
коммунистические партии и профсоюзные организации,
как якобы «придатки бюрократического
государственного аппарата».
Пренебрежение к рабочему классу и его
организациям вполне объяснимо, если учесть, что оно
исходило в основном от детей буржуа. Эти молодые люди,
жившие в материальном достатке и протестовавшие
против достатка, вели критику общества, как они
полагали, на более «высоком», «экзистенциальном»
уровне, чем те, кто оставался на уровне
материальных проблем. Не случайно гошисты обвиняли
рабочий класс в том, что его сознание якобы
блокировано тисками материальных требований, а потому не
способно подняться до требования «тотального
человека».
Этот тезис был направлен против французского
пролетариата, мощным стачечным движением
поддержавшего в майские и июньские дни 1968 года
выступления студентов, но не поддавшегося
вследствие большей политической опытности на
провокации и не пошедшего на политические авантюры, ко-
14

торые могли сыграть в тот момент на руку только
реакции.
Уход студенческого движения в область надэко-
номическйх сфер повлек с неизбежностью перекос
в направлении основного удара и в выборе
противника. Поскольку центр борьбы переносился из
области экономики в область культуры вообще, то
основной ареной сражения логически становился
университет. О нем говорили даже как о «наиболее
слабом звене капитализма». А капиталист подменялся
профессором, который «не так учит».
Кон-Бендит дал следующую схему революции.
Цель ее—«коллективное овладение управлением
общества», то есть самоуправляющийся социализм.
Средство достижения этой цели — овладение знанием,
ибо «неравенство в распределении знания затрудняет
всеобщее руководство экономикой». А так как
«власти не дают рабочему классу широкого доступа к
знаниям, то у последнего закрепляется чувство
некомпетентности и бессилия, что, в свою очередь,
примиряет его с иерархией власти». Ё таких условиях,
утверждал Кон-Бендит, «революционные студенты
способны сыграть главную роль в битве. Владея
определенным комплексом знаний, они могут эффективно
использовать эти знания и по-иному распределить их.
Задача состоит в том, чтобы превратить критический
университет в подлинно народный».
Рассказывают, что еще до майских событий Кон-
Бендит в знак протеста против того или иного
лекционного курса громко кукарекал во время занятий.
В майские дни целая студенческая «ассамблея»,
прервав заседание, в течение часа мычала «ме-е-е».
В знак протеста против университетских авторитетов.
Подобные действия студенты пытались перенести и
на промышленные предприятия. Некоторые молодые
рабочие, шедшие у них на поводу, улюлюкали вслед
директору или ведущему инженеру. В результате
революционная тактика подменялась
мелкобуржуазным скандалом.
Если же говорить об аспекте идеологическом, то
усмотрение основного рубежа классовой борьбы в
выступлениях студентов против университетской
администрации было своеобразной интерпретацией
Старого буржуазного утопизма, согласно которому
15

необходимо изменить природу человека, прежде чем
изменять условия жизни общества.
Иными словами, критику буржуазного строя
студенты пытались осуществить с помощью
буржуазной же идеологии. Ничего удивительного. Легче
порвать с буржуа-родителями, чем с их идеологией.
По своему социальному положению, условиям
быта и труда студенчество в значительной степени
подвержено влиянию индивидуализма. Отсюда
наклонность к анархизму, отрицанию политической
организации и дисциплины вообще.
По словам Г. Маркузе, студенческая оппозиция
свободна от идеологии или даже пропитана
отвращением ко всякой идеологии и выражает в одно и то же
время сексуальный, моральный, интеллектуальный
и политический протест. А лидер западногерманских
студентов Руди Дучке призывал готовиться к
«большому походу» против социальных и политических
институтов общества, в ходе которого люди
ощутят «новые радикальные потребности» и
постепенно достигнут уровня субъектов преобразования
общества.
От экстремистских требований «все или ничего!»
до неопределенного по срокам «большого похода» и
неизвестно когда, откуда и, главное, как
долженствующих возникнуть «новых радикальных
потребностей» — такова бесконечно растяжимая амплитуда
теории гошизма, столь же категоричной, сколь и
неопределенной.
Еще о схемах гошизма
Листаю свою записную книжку. Останавливаюсь
на заметках, сделанных в один из осенних дней
1969 года.
...Бурное собрание студентов Женевского
университета совместно с группой студентов, приехавших
из Франции. Дебаты были прерваны появившимися
в зале полицейскими. Один из них вышел на
трибуну и поднял руку. Когда шум голосов немного стих,
он объявил: в полицию поступил сигнал, что в зал
подложена бомба замедленного действия. В то время
подобные истории были нередки, и никакой паники
16

это заявление не вызвало. Все остались сидеть на
своих местах. Полицейские быстро прошли по рядам,
и через некоторое время объявили, что тревога
оказалась ложной и «господа студецты могут
продолжать дискуссию».
Полицейские ушли. Слово взял француз Раймон.
Председатель собрания так и объявлял
выступающих — по именам. Выступление Раймона было очень
резким:
— Вы думаете, у них был сигнал о бомбе? Враки.
Уверен, что их прислали сюда профессора, чтобы
запугать нас. Все они — одна банда. Учебные
программы — зеркало системы. Профессора —
полицейские от культуры, они фаршируют наши мозги
всякой дрянью, чтобы сделать из нас типов, готовых
к употреблению на сковородке. Таких же, как они
сами. А мы, как желторотые птенцы, разеваем
клювы и глотаем всякую чепуху. Я в этой игре
участвовать не желаю, меня на мякине не проведешь.
Я не позволю им подавлять мое свободное «я».
Или мы, или они. Третьего не дано. Университет
разрушает нас. Мы должны первые разбить этот барак.
Как это делали когда-то рабочие, пока их не
закабалили синдикаты. Наш день придет.
Заключительные слова Раймона утонули в
одобрительном гуле зала. Вслед за Раймоном выступило
еще несколько студентов: французы, швейцарцы,
англичанин, американец (в Женевском университете
учится много иностранцев). Все в том же духе. Потом
слово взял Филипп, студент из Женевы. Он говорил
негромко и неторопливо, делая паузы между
фразами:
— Ломать барак? Это проще всего. Особенно с
трибуны. Конечно, в учебных программах много
ретроградства, но ведь есть и ценные вещи,
общечеловеческие знания, культура, наследство истории.
Как бы не выплеснуть с водой ребенка. Нет спору,
нужно думать своими мозгами, критиковать,
дискутировать. Но нужно и учиться, иначе останешься
балбесом. А балбесов бьют. И не стоит преувеличивать:
не все профессора — реакционеры. Многие сами
воюют против властей, таких надо поддерживать.
Голое крушительство к добру не приведет. Позиция
абсентеизма тоже порочна. Надо добиваться участия
2 Эдуард Розенталь
17

в работе университетской администрации, отстаивать
свои права. А главное — не отрываться от рабочего
класса, выступать с ним единым фронтом. Без этого
мы ничего не добьемся.
Когда Филипп' закончил, раздались жиденькие
хлопки, которые тут же были заглушены свистом
и улюлюканьем. Основная масса присутствовавших в
зале была настроена агрессивно. А выступившая
следующей девица обвинила Филиппа и «его друзей-
коммунистов» в медлительности. Кое-кто, правда,
пытался поддержать Филиппа, но им просто не дали
слова...
Рассказанный эпизод характерен для того
времени. Породив левоэкстремистские тенденции,
студенческая среда сама была подготовлена к
восприятию гошистских теорий. К сожалению, как писал
тогда в журнале «Ринашита» Луиджи Лонго,
студенты-коммунисты не имели достаточно солидного
влияния в университетах и не смогли возглавить очень
разношерстное и разнородное движение.
Гошизм, как и другие разновидности левого
экстремизма, на практике являет собой
удивительную смесь отваги, нетерпения, глобального отрицания
существующих ценностей при почти полном
отсутствии глубоких знаний об этих ценностях.
Студенческая жизнь коротка; студенты спешили
перевернуть мир, не вникая в суть исторического
опыта прошлых революций, революционной тактики
и стратегии, не утруждая себя серьезным анализом
расстановки классовых сил.
Требуя изменения существующего строя,
студенты искренне стремились к этому. В своих
действиях они подражали революционному пролетариату,
методам и формам его бррьбы: строили баррикады,
устраивали забастовки. Но подобное подражание на
самом деле имело лишь внешнее сходство с
пролетарской революционностью.
Когда пролетариат идет на забастовку, его отказ
производить наносит реальный удар по частному
присвоению и в то же время ограничивает
возможности собственного потребления. Поэтому всякая
забастовка связана с личными жертвами ее участников.
Студенческая забастовка не ущемляет экономически
капиталиста, так как труд студента не дает приба-
18

вочной стоимости. Не требует такая забастовка
особых жертв и от самого студента.
Показательно, что в майско-июньских событиях
1968 года в Париже полицейские репрессии
обрушились главным образом на рабочих, которые
поддержали студентов. Пули были направлены не
на баррикады в Латинском квартале, а в рабочих
заводов «Пежо», в разносчиков коммунистических
плакатов в Аррасе. Государство не спешило вводить
осадное положение против студентов. Оно это
сделало, когда поднялся рабочий класс.
Образ рабочего класса как революционной силы
постоянно будоражил сознание студенчества: вот
если бы рабочие, оставаясь рабочими, были в то же
время студентами — вот это была бы революция! Так
рассуждал студент-гошист, для которого
спонтанность никак не совмещалась в сознании с
организацией, присущей рабочему классу. Когда студенты
в майско-июньские дни 1968 года убеждали рабочих
отказаться от своих организаций, они опять-таки
проецировали рабочий класс на студенчество. И не
могли понять, почему подавляющее большинство
рабочих оставалось глухо к их доводам.
Рабочие не могут отказаться от организации — это
их главная сила перед лицом объединенного
экономического, политического и идеологического аппарата
буржуазии. А студенты считают, что они могут
позволить себе подобное во имя «свободы» и
«самоуправляющейся автономии». Но вот что интересно:
сами того не сознавая, они располагают мощной
идеологической организацией в лице аппарата
образования, филиала государства. И пользуются этим
аппаратом в своей политической, в том числе (как это ни
звучит парадоксально) и революционной,
деятельности.
Аппарат высшего образования дает студентам
время (а если они получают стипендии, то еще и
оплачиваемое) дЛя политической деятельности,
которое они могут выкроить из учебного процесса.
Государственный аппарат обеспечивает им и пропаганду
их идей. Малейший протест Кон-Бендита в мае 1968
года тут же находил эхо на радио и телевидении.
Студенты, протестующие против дисциплины и
организации,— питательная среда дли идей анар-
19

хизма. И это отлично сознавали идеологи
капитализма. Организуя студентов в системе высшего
образования, помогая им «свободно» пропагандировать
свои идеи, государство способствовало тем самым
политической дезорганизации студенчества, то есть,
в конечном итоге содействовало отрыву некоторых
его групп от рабочего класса. Оторвать студента от
рабочего — значит закрепить его в рамках
капиталистической системы.
И буржуазной идеологии. В самом деле, студенты-
гошисты требовали от рабочих, чтобы те взяли власть
в свои руки, но не политическую, не
государственную, а в масштабах завода, фабрики. Иными словами,
речь шла о создании самоуправляющегося
социализма в рамках... централизованного буржуазного
государства. Это можно сделать только в
воображении. Что же касается взятия рабочим классом
политической власти, то, по утверждению гошистов, оно
означало бы создание новой бюрократической
иерархии. Оставаясь на анархо-синдикалистских позициях,
гошизм не покидал, таким образом, почвы
реформизма, то есть в конечном счете буржуазной
идеологии.
Лидеры гошизма много говорили о необходимости
союза студентов с рабочим классом, но союз этот
понимался весьма своеобразно, привилегированное
место в нем отводилось студентам.
Схема гошистов, предназначавшая студентам роль
мозгового центра, который указывает пути
революции, была поддержана и некоторыми буржуазными
идеологами. Ж.-Ж. Серван-Шрайбер уверял, что
рабочий класс сегодня выполняет «консервативную
роль», в то время как прогрессивные изменения
подготовляются «под влиянием университетской
молодежи». Уже известный нам А. Турэн заявлял: «В
начале XIX века центром системы производства была
крупная капиталистическая индустрия;
следовательно, здесь и происходил основной конфликт капитала
с рабочим классом. В нынешнем обществе во главе
угла стоят крупные аппараты социальной и
культурной интеграциии. Место накопления прибыли заняло
накопление знания. Образование, а не богатство
играет сегодня главную роль. Раньше быть богатым
означало быть образованным; теперь богат тот, кто
20

образован. И в этом следует искать причину
основных социальных конфликтов. Студенты — самая
взрывчатая категория...»
О социальном значении и соотношении богатства
и знания речь еще пойдет впереди. Здесь же следует
отметить, что богатство и знания на Западе отнюдь
не исключающие, а, напротив, предполагающие друг
друга категории. Во французские университеты
попадает 75 процентов детей промышленников и
крупных администраторов и только 5 процентов детей
рабочих. Следовательно, для того, чтобы справедливо
перераспределить знания, необходимо сначала
перераспределить богатство, то есть упразднить класс
крупных капиталистических собственников, которые
создают нужную, им университетскую систему.
Недооценка классового характера системы образования
типична для буржуазного социолога.
Выступление студентов против этой системы, за
обновление университета, безусловно, говорит об их
растущем сознании и о том, что они могут быть
серьезными союзниками- демократических сил. Более
того, многие конкретные требования французских
студентов совпадали с программой демократической
реформы образования, выдвинутой
Коммунистической партией. Это дало в свое время Р. Гароди повод
заявить, что «цели студентов в классовом смысле
совпадали с программой Французской
коммунистической партии». Однако что касается гошистского
анархизма, то его Гароди называл гримасой и
наносной пеной, которые не могли изменить истинной сути
студенческого движения.
Французские коммунисты подвергли тогда же
критике Гароди за недооценку опасности гошизма,
который на самом деле пустил глубокие корни в
студенческом движении. Они указывали ему также на
то, что он недооценивал родство гошизма с
технократизмом. И гошизм, отвергающий так называемое
«индустриальное общество», и буржуазные
технократы, превозносящие его, сходились в том, что
отрицали основное противоречие капитализма и
переоценивали роль средних слоев, интеллигенции за счет
умаления роли рабочего класса. Стихийное движение
студенчества не могло само преодолеть
технократизма, точно так же как стихийное рабочее движение
21

не могло само по себе выйти за рамки
тред-юнионизма. Недооценка Гароди указанных моментов,
объяснялась тем, что он уже тогда строил на них
свою ревизионистскую концепцию, о чем речь будет
идти особо.
Лидеры гошизма даже не считали нужным
скрывать свои привязанности к анархизму. Один из них,
А. Жейсмар, утверждал, что благодаря студенческому
движению рабочий класс якобы смог восстановить
собственные боевые традиции, и в частности
«старую мечту анархистов 1903—1905 годов о завоевании
власти путем всеобщей забастовки... даже при
отсутствии всякого контроля со стороны профсоюзных
организаций».
Впрочем, гошисты и не думали о серьезном
анализе политических и экономических целей
революции. Один из главных адептов гошизма, Ж. Соважо,
отвечая на вопрос о том, как он мыслит себе будущее
общество, которое придет на смену капитализму,
сказал: «Мы не задумываемся о политической
системе будущего. Мы утверждаем только, что хотим
систему, которая положит конец эксплуатации
трудящихся. Что касается будущего общества, то оно
образуется само по себе». Какая же будет власть?
На этот вопрос Жейсмар отвечает так: «По мере
того, как какая-нибудь структура власти падает, она
тут же заменяется другой. Когда университет остался
без ректора, тут же автоматически возникли идеи
автономии и комитеты «учащиеся — учителя»,
которые взяли руководство на себя...»
Рассуждения о множестве властей
свидетельствуют о полном отсутствии серьезного анализа
вопроса о взятии государственной власти, основного
вопроса всякой социальной революции.
А проблемы экономики? В одном из
многочисленных документов гошистов провозглашалось: «Все
предшествующее разделение труда (город — деревня,
труд умственный и физический, работа — отдых,
необходимое— излишнее) отменяется... Вся
традиционная экономика прекращает свою деятельность.
Экономические «законы» отменяются».
И это именовалось «мозговым центром»,
призванным указать рабочему классу пути и цели
революции!
22

Подвергая критике как буржуазную, так и
пролетарскую идеологию, гошизм пытался занять место
между ними или, точнее, подняться над ними.
Опытом истории, однако, давно доказано, что тот,
кто протестует одновременно против старого и
против того, что может заменить старое, тот на практике
защищает это старое. Даже если выкрикивает самые
бранные ругательства в его адрес. Ни буржуазное
государство, ни пролетарское! Никакого государства!
Абсолютизация аполитичности. А на деле такая
аполитичность способствует защите буржуазного
государства и его идеологии.
Студенческие движения 60-х годов явились
выражением реакции студентов, средних слоев общества
на современное развитие монополистического
капитализма, результатом серьезных противоречий между
ними и крупным капиталом.
«Студенческий, университетский май 1968 года,—
писал член Политбюро ФКП Ги Бесс,— это дата в
истории нашей страны, которую можно понять с точки
зрения перспективы широкого союза всех слоев
населения, испытывающих гнет монополий, союза всех
демократических сил, необходимого для
революционного преобразования общества». Это был период,
когда огромная масса молодежи приобщилась к
политической борьбе. «Около 300 тысяч студентов,—
отмечал орган ЦК ФКП «Кайе дю коммунисм»,— так или
иначе приняли участие в указанных событиях, и этот
факт трудно переоценить. Студенческие требования
вскрыли глубокий кризис буржуазной
университетской системы: социальную сегрегацию, отсутствие
необходимых материальных средств, недопустимые
условия быта, устаревшие формы обучения и методы
педагогики». Вместе с тем коммунисты указывали на
то, что студенты в своей массе не смогли
освободиться в мае — июне 1968 года от буржуазной
идеологии, это и предопределило пороки самого
движения: «Неопытность студентов, подчинение их
буржуазной идеологии и антикоммунизму позволили
буржуазии притормозить движение, ориентировать
его к тупикам гошизма».
Гошизм — это одновременно и отсутствие точной
программы действий, и авантюризм, и отказ от
стратегии и тактики, основанных на анализе расстановки
23

классовых сил, и вытекающая отсюда пышная
фразеология. Но все сказанное типично для
мелкобуржуазных демократов. «...Демократ, представляя мелкую
буржуазию,— писал К. Маркс,— т. е. переходный
класс, в котором взаимно притупляются интересы
двух классов,— воображает поэтому, что он вообще
стоит выше классового антагонизма. Демократы
допускают, что против них стоит привилегированный
класс, но вместе со всеми остальными слоями нации
они составляют народ. Они стоят за народное право;
они представляют народные интересы. Поэтому им
нет надобности перед предстоящей борьбой
исследовать интересы и положение различных классов. Им
нет надобности слишком строго взвешивать свои
собственные средства. Им стоит ведь только дать
сигнал— и народ со всеми своими неисчерпаемыми
средствами бросится на угнетателей» 1.
Это написано более ста лет назад, когда
капитализм был еще вполне жизнеспособен. Сегодня он
ведет тяжелую борьбу за продление своего
существования. Рабочий класс все более набирает силы", а средние
слои, ныне тесно связанные с крупной
промышленностью, серьезно отличаются от мелкой буржуазии
прошлого. Но и сегодня они могут прийти к
осознанию своего реального положения и места в
современном обществе не спонтанно, а руководствуясь
трезвым политическим реализмом. Интеллигенция
и её молодой отряд — студенчество — могут быть
последовательными союзниками пролетариата и в
совместной борьбе добиться реализации своих
требований. Но при одном непременном условии: если
студенческое движение будет не потрясать знаменами
различных политических цветов и оттенков, а станет
под знамя рабочего класса. И успех требований
студенчества зависит от того, какое место оно занимает
в столкновении основных сил современного
капиталистического общества.
В свою очередь пролетариат и его партия не могут
оставаться равнодушными к студенческому
движению, которое при правильной политике может стать
мощным союзником в борьбе с общим врагом —
капиталом.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 8, стр. 151.
24

В свое время В. И. Ленин писал, что в стране, где
происходит «прогрессирующее накопление горючего
материала», студенческие движения «могут легко
оказаться началом событий, идущих неизмеримо
дальше, чем мелкий и частный конфликт из-за
ведения дел в одной отрасли государственного
управления. Разумеется, социал-демократия, ведя
самостоятельную классовую политику пролетариата, никогда
не будет приспособляться... к студенческой борьбе...
Но именно партия социал-демократов есть партия
руководящего во всей освободительной борьбе класса,
она безусловно обязана использовать все и всяческие
конфликты, разжигать их, расширять их значение,
связывать с ними свою агитацию за революционные
лозунги, нести весть об этих конфликтах в широкие
массы, побуждать их к самостоятельным и открытым
выступлениям с своими собственными требованиями
и т. д.» !.
«Руж» и другие...
Еще одна запись из журналистского блокнота.
...6 ноября 1970 года женевский зал Дезовив
заполнила до отказа молодежь. Многие сидели в
проходах на полу. По стенам — красные флаги и большой
портрет Карла Маркса. Под портретом подпись: «Наш
кандидат, который не состоит ни в одном
избирательном списке».
На сцене разместился президиум. Лохматый
парень в черной фуфайке, очки в металлической оправе.
И девица с длинными распущенными волосами. Тоже
в фуфайке. Это руководители так называемой
«Марксистской революционной лиги» из Лозанны и
группы «Руж» («Красная») из Женевы. Если
отбросить названия, то и те и другие троцкисты. И собрали
они публику в зале Дезовив, чтобы послушать лидера
французских троцкистов Алэна Кривина, который
приехал в Женеву поделиться «опытом».
Кривин говорил около двух часов. Цитировал
Ленина. Исправлял ошибки своих швейцарских
коллег. Пожурил их, в частности, за подпись под
портретом Маркса. Сказал, что лозунг о неучастии в пар-
1 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 17, стр. 281.
25

ламентской борьбе смахивает на анархизм. Походя
обругал Даниеля Кон-Бендита и других
«авантюристов». Объяснил, что вопрос об участии или
неучастии в буржуазном парламенте необходимо в каждом
конкретном случае решать в зависимости от
обстановки и что парламентские выборы могут быть
отличной трибуной для пропаганды взглядов.
Как же использовал трибуну сам Алэн Кривин?
В течение двух часов своего доклада он поносил
Французскую коммунистическую партию. Эпитетов
не жалел. Если верить Кривину, то компартия
«изменила» делу рабочего класса, не повела его в майские
дни 1968 года на штурм капитала. И вывод:
необходимо во что бы то ни стало вырвать рабочий класс
и профсоюзы из-под ее влияния. Как? Путем захвата
ключевых позиций в профсоюзах. Кем? Разумеется,
«истинными марксистами» — троцкистами. Для чего?
Чтобы наконец осуществить «подлинную
социалистическую революцию».
Каким образом? Увы. Об этом Кривин не сказал
ни слова. Время его доклада истекло. Но дайте ему
еще дополнительно два часа — он все равно ничего об
этом не скажет. Как и никто из нынешних
троцкистов. Взять хотя бы итальянскую «группускулу»
«Манифесто», объединившуюся вокруг журнала с тем
же названием. Ее программа — «мировая
коммунистическая революция в самом радикальном виде».
Звонко! А по существу — отсутствие всякого
научного анализа, нетерпеливое подстегивание событий,
авантюризм.
Еще год назад большинство из тех, кто собрался
в зале Дезовив, потрясали с пылом, свойственным
молодости, флагом анархии, клеймили политику и
политиканов. Потерпев неудачу, они с тем же пылом
окунулись с головой в политику и пошли за
политиканами. За самыми крикливыми и — как их называл
Ленин — р-р-революционными.
Кривину долго аплодировали. А потом обступили
со всех сторон и закидали вопросами. Я тоже задал
ему вопрос:
— Вы говорили, что революция — это наука. Если
научно подходить к майским событиям во Франции,
существовала ли, по-вашему, тогда революционная
ситуация?
26

Кривин процитировал известное ленинское
определение революционной ситуации, когда «низы не
хотят», а «верхи не могут» жить по-старому. И
наконец ответил на вопрос:
— Объективно такая ситуация была, субъективно
ее не было.
Пришлось и мне процитировать ленинское
положение о том, что революция ъ&ощет иметь место
только при наличии объективных и субъективных
факторов.
Кривин был непреклонен и категоричен:
— Под отсутствием субъективных факторов я
имел в виду нежелание лидеров коммунистической
партии поднять народ на революций.
— Но ведь это уже не наука, а волюнтаризм.
Если бы судьбы революции зависели от желания
лидеров!
Позже я прочитал опус А. Кр^вина «Выборный
фарс». Там он вновь утверждает: «Задача
революционных марксистов — подготавливать кризис». Из
контекста явствует, что речь идет не о том, чтобы быть
готовыми или подготовиться к кризису, который
созревает в силу определенных объективных условий,
независимо от воли той или иной политической
группы, партии или даже класса, а о том, чтобы
организовать такой кризис.
Чистой воды политический авантюризм,
объединяющий троцкистов с гошистами.
Мне удалось побеседовать с некоторыми юношами
и девушками, пришедшими послушать Кривина.
Жюльен Фонжалья. 21 год. Студент физического
факультета Женевского университета. Он рассказал,
что посещает регулярно собрания троцкистов. Это
было заметно. Он выложил весь багаж троцкистских
тезисов. Вплоть до таких, например, что, заключая
торговые договоры со странами Запада, Советский
Союз тем самым якобы предает интересы мирового
революционного движения. Или что, сохраняя госу^
дарство, Советский Союз будто бы измещт
марксизму, согласно которому государственный аппарат
должен был бы давно отмереть.
Таких, как Фонжалья, на Западе немало. Они
сочетают в себе парадоксальные контрасты! с одной
стороны, тянутся к активной политической жизни,
27

с другой — в них поражает дремучая политическая
неграмотность.
...Во время президентских выборов 1974 года во
Франции троцкисты своей яростной предвыборной
кампанией, чернившей левый блок, отпугнули часть
избирателей. Выступая по радио и телевидению,
троцкистские кандидаты ограничивались
несколькими фразами с критикой кандидатов правых, а
основной огонь направляли против совместной программы
левых сил.
Кому это было выгодно? Ответ на этот вопрос
напрашивается сам собой: всякие действия,
направленные на разъединение сил трудящихся, служат только
реакции. Ультрареволюционная фраза вкупе с
оголтелыми нападками на коммунистическую партию, на
Советский Союз особенно пагубно влияют на
молодежь, которая еще не имеет достаточного
политического опыта и не освободилась полностью от
антикоммунистических предубеждений. Обещая молодым
людям скорую и «тотальную» революцию, троцкисты
отбивают у них охоту к серьезному изучению
революционного прошлого и к серьезному анализу
современной обстановки.
«Руж» и прочие троцкистские «группускулы»
мало чем отличаются от гошистов, хотя на словах
публично отрицают свое родство с ними. Кон-Бендит
отвергает всякую политическую организацию. Кривин
же выступает против самой крупной и влиятельной
организации рабочего класса.
И тот и другой готовы с этой целью использовать
любые политические силы. «Для нас нет вопроса о
создании Организации с большой буквы!» Эти слова
принадлежат Кон-Бендиту. Задача, по его мнению,
состоит в том, чтобы «облегчить создание массы
очагов недовольства, будь то идеологическая или
студенческая группа или просто банда черноблузни-
ков, которая, протестуя против существующих
порядков, тем самым ведет политическую борьбу».
Подобная политическая неразборчивость может
далеко завести. Где, скажем, гарантия, что банда чер-
ноблузников, которую Кон-Бендит поднимет на
борьбу якобы «во имя социализма», не поднимет
знамени со свастикой. Как-то у бензоколонки со мной
рядом остановился парень во всем кожаном—- не то
28

из общества «черных ангелов», не то из банды
«светлых дьяволов». Стараясь перекричать треск его
мотоцикла, я представился. В ответ он рявкнул:
— Ненавижу журналистов. Хайль Гитлер!
Если вы думаете, что это был просто нелепый
казус, то глубоко заблуждаетесь.
Правые «левые»
и левые «правые»
...С экрана в притихший зрительный зал глядели два
уголька, прожигающие насквозь. Бритый череп,
крутой лоб с татуировкой-свастикой у переносья. Волчий
оскал рта. И хотя зрители знали, что на них смотрит
актер, играющий в художественном фильме, они все-
таки внутренне сжимались под этим взглядом. Ибо
артист играл человека, который существовал на
самом деле и история которого потрясла даже
видавшую виды Америку.
Банда Чарльза Мэнсона (в нее входили в основном
девушки) ворвалась ночью на виллу известного
американского кинорежиссера Романа Поланского и
убила его супругу актрису Шарон Тейт, она была на
восьмом месяце беременности, и ее гостей. Их не
просто убили, а совершили над ними кровавый ритуал
жертвоприношения: их тела были найдены зверски
искалеченными, со множеством ножевых ран. На
входных дверях и стене кровью своих жертв убийцы
начертали слово: «Свиньи». Подобного «спектакля»
не смог бы выдумать даже сам Роман Поланский в
своих фильмах-ужасах.
О Мэнсоне написаны сотни статей, в которых
журналисты рисовали его этаким патологически
кровожадным мстителем обществу, которое долгие годы
держало его в тюрьме. Но ведь в безжизненное уже
тело Шарон Тейт продолжали исступленно вонзать
ножи и девочки из добропорядочных буржуазных
семей, которым вроде бы мстить обществу было не за
что. Говорили о наркотиках и о «сексуальном
опьянении» — все они были наложницами Мэнсона. И все же
это не объясняет совершенного злодеяния. В трезвом
состоянии они скрупулезно разрабатывали детали
следующих «операций»: намечалось совершить та-
29

кое же ритуальное убийство Элизабет Тэйлор, Тома
Джонса, Фрэнка Синатры.
Характерно следующее: и убитая Шарон Тейт, и
намечавшиеся на будущее жертвы были известными
на Западе актерами. На суде Мэнсон объяснил это
тем, что все его мишени являлись символами
существующего порядка, символами его благополучия и
успеха, каковыми они и были в действительности.
Причем символами, бросающимися в глаза. С экрана,
со сцены, с эстрады, с обложек журналов и газет.
Мы подошли к ответу на вопрос «почему?».
Девочки-убийцы заявили, что убивали они из протеста
против буржуазного обмана и лицемерия. И то, что
они попали в банду Мэнсона, было чистой
случайностью. При другом стечении обстоятельств с таким
же успехом они могли оказаться в рядах «тихих»
хиппи или буйных анархистов. Изменилась бы
форма их протеста. Суть осталась бы та же.
У Мэнсона был выработан строгий план «его»
«революции». После очередных театрализованных
убийств, которые должны были еще больше потрясти
воображение общества, Мэнсон собирался возглавить
террористический заговор в целях установления
личной диктатуры. Для этого он предполагал
мобилизовать и вооружить «во имя любви и свободы» всех
недовольных существующей системой, в том числе и
молодежные банды военизированных мотоциклистов.
Был выработан и лозунг движения: «Общество
мерзавцев может быть преобразовано только под
страхом смерти». Над методами заговора Мэнсон не
задумывался вовсе, он их позаимствовал из арсенала
нацизма: террор, смерть, насилие. Символ
«революции по Мэнсону» был вытатуирован у него и у его
подручных на лбу — свастика.
Как это ни покажется парадоксальным, но в по*
исках жизненного идеала «левые» и «правые»
довольно часто меняются местами: многие бывшие
леваки-анархисты пришли к фашизму.
У 20-летнего парня, арестованного после
провокации у помещения секции Итальянской
коммунистической партии в Лекко, был найден ежемесячник
неофашистов «Анно дзеро». В одной из его статей
содержимся программа действия: «Усилим борьбу
против этого не имеющего никаких идеалов мира,
30

против буржуазного общества, которое стало его
политическим выражением. Нужно все разрушить,
чтобы все восстановить!»
Но ведь это же лозунг гошистов! Ничего
удивительного. Гошизм может иметь не только красный,
но и черный цвет.
...Приехав во Франкфурт-на-Майне, я остановился
в гостинице под названием «Отель цум Шпессарт».
Помните фильм: «Привидения в замке Шпессарт»?
Должен огорчить любителей страшных историй — в
отеле Шпессарт привидений не было. Зато ими
кишели экспозиционные залы Франкфуртской книжной
ярмарки 1972 года.
С обложек книжных бестселлеров на посетителей
глядели Гитлер, Геббельс, Геринг и другие нацисты.
Ярмарку посетил главарь немецких неофашистов
фон Тадден. Часть присутствовавших в этот момент
в зале молодых людей освистала его. Другая часть
приветствовала. Произошла потасовка. Вмешалась
полиция. Ярмарку в этот день пришлось закрыть на
несколько часов раньше обычного.
В чем дело? Почему вдруг ожили призраки? Я
задавал этот вопрос журналистам из ФРГ. Многие из
них считали, что «призраки» смогли появиться в
атмосфере насилия, которую, подобно Америке, не
могла избежать и Западная Европа. И приводили в
пример историю с бандой Баадера.
Террористическая банда, возглавляемая Андреа-
сом Баадером и Ульрикой Майнхоф, начала
действовать в конце 60-х годов.
Ульрика Майнхоф заявляла о том, что цель «Роте
Армее Фракцион» («Фракции Красной армии») — так
именовали себя баадеровцы — «построение
социалистического общества»; сама Майнхоф участвовала в
свое время в леворадикальном движении. Изучив
труды Маркузе и других авторов, она пришла к
выводу, что капитализм вот-вот развалится и чтобы
«подтолкнуть» его, достаточно «запугать» как следует
буржуа. Молодой западноберлинский адвокат Хорст
Малер, арестованный по делу «Роте Армее
Фракцион», так изложил позицию своих друзей в письме,
переданном 14 января 1971 года в редакцию журнала
«Шпигель». «Буржуазная система пропустила свой
шанс мирной трансформаций в общество человече-
31

ского порядка...— говорится в письме.— Капитализм
должен быть побежден на всех фронтах, а этого
невозможно добиться с помощью красивых слов... Наши
действия преступны, поскольку они обращены
против господствующих законов, они революционны,
поскольку являются необходимым условием
революции... и направлены на мобилизацию масс наемных
работников с целью удовлетворения их потребностей
во всех областях». Налицо вся палитра гошизма от
«подталкивания» капиталистов др ^«подталкивания»
рабочих. При этом методы, применяемые группой,
вскоре приняли характер уголовных преступлений,
чем не преминули воспользоваться правые круги.
Газеты и журналы реакционного западногерманского
издателя Акселя Щпрингера, не, жалея красок, расг
сказывали об ограблениях банков, пожарах в
магазинах, похищениях заложников, и все это, как правило,
относилось на счет «очень рационально
организованной» банды Баадера. Щпрингеровская пресса,
разумеется, сознавала, что горстка анархистов не
способна была ничего изменить в существующей системе.
Но она сочла момент подходящим для дискредитации
всего левого движения, в первую очередь
коммунистической партии. Запугивая обывателя угрозой
общественному порядку со стороны левых и
подчеркивая слабость властей, которые не способны навести
порядок, реакционные газеты призывали к «твердой
власти», которая могла бы оградить население от
бандитизма и установить стабильность. В ряде земель
ФРГ были изданы направленные против
демократических сил постановления о недопущении
«экстремистов» в государственные учреждения.
В 1972 году Баадер, Майнхоф и другие главари
группы были арестованы. Но, даже находясь в
тюрьме, они продолжали руководить оставшимися на воле
анархистами. 24 апреля 1975 года группа анархистов
захватила здание западногерманского посольства в
Стокгольме и потребовала освобождения 26
заключенных во главе с самими Баадером и Майнхоф.
Дело, как известно, приняло трагический оборот.
Правительство ФРГ отказалось удовлетворить требования
анархистов, и те взорвали посольство. Это послужило
сигналом для новой кампании шпрингеровской
прессы против левых сил. По этому поводу газета Гер-
32

манской коммунистической партии «Унзере цайт»
писала, что «кампания провокаций и преступных
авантюр анархистов неразрывно связана с кампанией
правых в ФРГ, а выстрелы и взрывы в Стокгольме
вполне вписываются в стратегическую концепцию
ХДС/ХСС».
Так гошизм и анархизм служат на руку
реваншистам и прочим любителям «твердой власти».
На западных экранах сегодня нередки фильмы о
Гитлере и других нацистских главарях, в которых
матерые фашисты выводятся эдакими простачками.
В кинофильме «Немецкий реквием» Гитлер
фигурирует в качестве клоуна, в фильме «Фюрер сошел с
ума» — футболиста. Журналистка Колетт Годар
пишет в газете «Монд»: «Гитлер уже не пугает больше
молодежь, как будто нацизм умер вместе с ним.
В представлении молодых людей история походит
на забавную выходку мальчишки, нарядившегося
волком и так сильно напугавшего бедных маму и
папу».
В 1923 году Эдуард Эррио называл Гитлера
«опереточным персонажем». Тогда это еще можно было
понять. Сегодня изображать Гитлера клоуном по
меньшей мере неумный фарс, если не
преднамеренная акция.
«А что, если свидетельства 1974 года о нацистской
заразе, на что претендуют эти фильмы, являются
лишь бессознательно схваченным отражением некоей
предфашистской ситуации, создавшейся в нашем
обществе потребления?» Эти слова Жака Сиклие,
опубликованные в той же «Монд», верно схватывают
истинное положение вещей.
За последние годы во многих странах Запада
заметно усилилось влияние левых сил. Так, во
Франции на парламентских выборах 1973 года союз левых
сил собрал более 10 миллионов голосов, на
президентских выборах 1974 года — около 11 миллионов
в первом туре и около 13 миллионов — во втором.
Чтобы сдержать это растущее влияние,
монополистическая буржуазия прибегает к старому
испытанному оружию — антикоммунизму. Сценаристы и
режиссеры, ставящие фильмы, о которых шла речь
выше, сами чаще всего не сознают, кому и чьим
интересам служит их кинопродукция. А между тем,
3 Эдуард Розенталь
33

обеляя Гитлера, они чернят тем самым
антифашистские силы общества, действуют на руку реакции.
Реакционные круги нередко используют действия
левых экстремистов, отождествляя их со всеми
левыми организациями, для того чтобы запугать
различные слои населения «коммунистической угрозой»,
привлечь их, в том числе и молодежь, к поддержке
«твердого порядка», курса «твердой руки», к
фашистским формам правления.
...Как-то вместе с итальянским коллегой мне
довелось побывать в деревушке Предаппио, недалеко от
Флоренции, где живет вдова Муссолини — донна Ра-
кела. Она нам так и представилась: «Донна Ракела».
Маленькая седенькая старушка с головой,
повязанной деревенским платком, проводила нас в ресторан,
который содержит. По пути жаловалась:
— Бенито мостил дороги в Африке и не
удосужился сделать приличную дорогу у себя в деревне.
В мои восемьдесят лет ходить наверх по колдобинам
не так-то просто.
Ходить наверх — это на вершину холма, где когда-
то находилась летняя резиденция дуче. Сейчас здесь
ресторан «Ле Каминате». Рестораном управляет
некий Реденто Кан, бывший фашистский легионер, но
донна Ракела часто сама выходит к посетителям,
чтобы поддержать «атмосферу дуче» и привлечь
побольше иностранных туристов, любителей экзотики и
острых ощущений. Экзотики здесь действительно
немало. Нам предложили вино «де Муссолини»,
спагетти «алла Бенито» и «пети ди полло алла София»,
блюдо из курицы, названное в честь актрисы Софи
Лорен, сестра которой замужем за младшим сыном
Муссолини.
В «Ле Каминате» мы попали в спокойный день,
в зале кроме нас было всего двое-трое посетителей.
А бывает, сюда приходят молодчики в черных
рубахах, которые, подвыпив, обрушиваются с бранью на
коммунистов, горланят фашистские гимны в память
«своего» дуче.
Мы подсели к старику и молодому парню,
сидевшим за соседним столиком. Поговорили о растущей
дороговизне, о росте политических покушений в
стране. Меня интересовало их отношение к
возрождающемуся в стране неофашизму. Старик мрачно замолчал,
34

не захотел распространяться на эту тему. Парень был
более словоохотлив:
— Я католик и ненавижу всякое насилие. Но я
сочувствую ИСД *, которая хочет установить в Италии
порядок. Коммунисты и студенты несут нам анархию
и террор. Я мирный христианин, но, если бы передо
мной поставили Вальпреду, рука бы у меня не
дрогнула.
...12 декабря 1969 года в результате диверсионного
взрыва в Национальном сельскохозяйственном банке
на площади Фонтана в Милане 16 человек было
убито и около 100 получили увечья. Уже через два часа
итальянская полиция сообщила, что это дело рук
левых экстремистов. Руководитель левацко-анархист-
ского «кружка 22 марта» Пьетро Вальпреда был
брошен в тюрьму.
Вальпреда клялся в своей невиновности и
непричастности к террористическим актам. Он указывал
свидетелей, которые могли бы дать ему полное алиби,
но по странному стечению обстоятельств эти
свидетели один за другим исчезали: один покончил жизнь
«самоубийством», другой «отравился» в ресторане,
третий «попал» в автомобильную аварию и так далее.
Лишь спустя пять лет, при раскрытии
неофашистского заговора в Италии, были обнаружены документы,
неопровержимо свидетельствующие, что взрыв в
Миланском сельскохозяйственном банке был
организован студентом Марио Мерлино, членом крайне правой
итальянской организации «Национальный авангард».
Выяснилось также, что Мерлино получил от
руководства «Национального авангарда» задание примкнуть
сначала к анархистскому «кружку Бакунина», а
затем проникнуть в «кружок 22 марта». Через Марио
Мерлино неофашистский центр получал постоянную
информацию о действиях и планах крайне «левых»,
а в 1969 году Мерлино получил приказ об
организации вооруженной диверсии.
Это был период широкого демократического
движения, которое всколыхнуло всю Италию. Начали
студенты университетов. Протест молодежи отражал
общее недовольство. Студентов поддержали рабочие
1 ИСД — неофашистская партия «Итальянское
социальное движение».
35

заводов «ФИАТ», «Альфа — Ромео» и других
крупнейших промышленных предприятий, возглавляемые
коммунистами. Именно в этот момент по стране и
прокатились диверсионные взрывы — около тридцати
за шесть месяцев. Пресса монополий,
воспользовавшись анархистскими действиями экстремистов,
обвинила в терроре левые силы, а заодно и коммунистов.
В этой обстановке неофашисты, уверенные в
безнаказанности, начали готовиться к реакционному
перевороту в стране.
Таким образом, и здесь леваки сыграли свою
провокационную роль, объективно помогая реакции.
Я не знаю, на чью сторону стал сегодня молодой
католик, у которого «не дрогнула бы рука» против
анархиста Вальпреды, но схватка в Италии приняла
сейчас открытый характер, и молодые люди должны
выбирать свою политическую, классовую баррикаду.
А вот еще одна история. На сей раз
«швейцарская».
...В конце мая 1972 года федеральная полиция
Швейцарии сообщила о том, что в Цюрихе
арестовано семь экстремистов (пять молодых людей и две
девушки в возрасте от 17 до 23 лет), у которых было
найдено оружие и которые намеревались «свергнуть
путем вооруженной борьбы существующий порядок».
Несколько позже Министерство общественного
порядка уточнило в специальном коммюнике, что речь
идет о «тщательно и далеко зашедшей подготовке к
вооруженной борьбе против существующего строя».
На пресс-конференции прокурор Конфедерации Ганс
Вальзер «открыл» журналистам, что заговор в
Цюрихе— звено в более широком международном
заговоре и что цюрихские заговорщики были связаны с
бандой Баадера.
Масштабы «левого заговора» росли. Уже через два
месяца «Нью-Йорк тайме» сообщала, основываясь на
«хорошо информированных источниках», что в
Цюрихе раскрыт Центр международного левоэкстреми-
стского заговора, объединявшего японскую
организацию «Красная армия», уругвайских «тупамарос»,
турецкую «Армию освобождения» и т. п.
Подобная «легенда» не входила в планы
швейцарских властей. Попугать обывателя «красной
опасностью»— куда ни шло, но выставлять Швейцарию
36

международным пугалом — это уж было слишком.
И федеральный департамент юстиции и полиции
опубликовал категорическое опровержение этой утки
американской разведки, опубликованной в газете
«Нью-Йорк тайме», а прокурор Вальзер поспешил
заявить, что «не так страшен черт, как его малюют».
Как бы то ни было, но и эта история показала, на
чью мельницу льют воду левые экстремисты,
абсурдные идеи и действия которых, по словам газеты
Швейцарской партии труда «Вуа увриер»,
«дискредитируют подлинную борьбу против господствующей
системы».
Вот почему троцкистские, анархистские,
маоистские и прочие группы, несмотря на их
относительную малочисленность, представляют сегодня, как и в
прошлом, серьезную опасность для революционного
движения и особенно для молодежи, стремящейся к
свержению власти капитала, но еще не имеющей
достаточного опыта политической борьбы.
«Град наш
внутри нас...»
Он стоял на обочине дороги и протягивал навстречу
автомашинам лист картона с надписью «Лозанна».
Потрепанная фетровая шляпа с широкими полями,
желтая куртка из чертовой кожи, с кистями,
фиолетовые джинсы, красные боты, тоже с кистями. И
гитара. Я притормозил.
— Хиппи?
Он подхватил котомку, что-то наподобие
вещмешка, бросил ее на заднее сиденье. Гитару туда же. Сам
примостился рядом со мной. Снял шляпу, обнаружив
лысину, обрамленную жидкими прядями волос.
— Хиппи. Барри из Калифорнии.
Мне неоднократно доводилось подвозить хиппи.
Летом они буквально наводняют Швейцарию.
Хотелось узнать, что они о себе думают сами,
представители этого «прекрасного племени», как они себя
именуют. Увы. Они охотно предлагали сыграть на гитаре
или спеть. А вот говорить...
С Барри мне повезло: он оказался не только
хиппи-гитаристом, но и хиппи-философом.
37

Долго мы ехали молча. Дороги Швейцарии очень
живописны. Особенно осенью, когда деревья и
кустарники окаймляют их багрянцем и золотом.
Опрятные деревушки с аккуратными цветными
газончиками. У въезда в каждую — голубой щит из фанеры с
белым крестом. На нем расписание религиозных месс
в местной церквушке. А рядом — манекен повара в
рост человека, тоже фанерный. В его протянутой
фанерной руке листок с меню, которое предлагает
приезжему «спесьялитэ» — фирменные блюда местной
кухни. Взгляд Барри равнодушно скользил по
багрянцу, золоту и голубым щитам, но оживлялся при
виде белых фанерных поваров.
— Голодный?
Он пожал плечами.
...Перекусив в одном из придорожных
ресторанчиков, мы снова тронулись в путь.
Узнав, что я журналист, Барри вдруг предложил:
— Хотите побывать на сборе хиппи? Это в лесу,
недалеко от Лозанны. Вообще-то мы не любим, когда
посторонние лезут к нам в душу. Но терпим.
Так я оказался у ночного костра.
На опушке леса собралось человек пятьдесят.
Сидели и полулежали, почти не шевелясь. Некоторые
парочки целовались. И так застывали надолго.
Иногда кто-нибудь вставал, чтобы подбросить ветки в
костер.
Время от времени парень с девушкой отходили
от костра в темноту. Потом молча возвращались. На
руках молодой женщины спал белокурый хиппенок
лет четырех. Перед тем как заснуть, он ползал у ног
молчаливых парней, дергал их за брюки и называл
всех «дад» — папа.
Уныло бренчала гитара. Когда музыкант уставал,
его сменял другой. Только мелодия не менялась.
Монотонный набор звуков. Такое впечатление, будто
гитарист лишь настраивает инструмент и вот-вот
заиграет по-настоящему.
Вначале я чувствовал себя не в своей тарелке, но
на меня никто не; обращал внимания, и скоро я
привык к этой странной обстановке, однако старался
держаться поближе к Барри. В бликах костра он чем-
то напоминал библейского старца. А на самом деле
ему под тридцать. И днем у него молодые синие гла-
38

за. Барри стащил боты с кистями, завернул ноги в
одеяло.
— То, что вы здесь видите,— это настоящие
хиппи. Их не так уж много наберется на свете. Вон те
двое,— он указал на девушку и парня, которые
целовались,— побывали в Катманду. Это для хиппи что-то
вроде Мекки. Сейчас много развелось с длинными
волосами, которые работают под хиппи. Но одни
вечерами возвращаются домой к маме, другие имеют
чековые книжки, берут деньги в банках и ночуют в
приличных гостиницах. Я знаю и таких, у которых есть
парики с короткой стрижкой: они их надевают, когда
идут на службу. Это все не настоящие хиппи. Так,
суррогат.
— А что же такое настоящие хиппи?
— Видите ли, это не столько индивидуумы и даже
не столько движение, сколько философия. Не теория,
а философия самой жизни. Или, точнее,
жизнь-философия. Жизнь в отрыве от общества. Философия ухода
из больного общества.— Барри кивнул на мой
блокнот: — Вы зря записываете. Все равно я не смогу
передать словами то, что чувствую, а вы напишете о нас
очередную чушь. Мы не похожи на других... Дело не
во внешних признаках. У нас другой внутренний мир,
и мы, если хотите, живем совсем в другом
измерении.
Барри вытащил из-за пазухи свернутый вчетверо
листок бумаги:
— Вот возьмите, здесь изложена вся наша
философия.
Я взял листок. Барри продолжал:
— Ваш Иван Павлов называл речь второй
сигнальной системой. А мы, хиппи, обращаемся друг с
другом при помощи третьей сигнальной системы.
Очевидно, лицо мое в этот момент тоже приняло
«другое» выражение. Барри рассмеялся:
— Вот видите, я же говорил, что вы не поймете.
Но прислушайтесь.
Я прислушался. Звенели цикады, и гитаристы
продолжали настраивать гитары. Барри закрыл
глаза.
— Музыка. Она и есть третья сигнальная система.
Вы не были на фестивале в Вудстоке, а я был. Джо
Кукер, Арло Гатри, Джимми Хендрикс своей музыкой
39

спл0тили полмиллиона незнакомых хиппи. Вы бы
посмотрели, что это такое. Грандиозно!
Я начал потихоньку «заводиться». Не спорю, поп-
мУ^ыка может нравиться — все зависит от
воспитание^ культуры и прочего. Но любая музыка, будь то
Би^г Кросби или Бетховен, не может заменить
человеку слова.
— Вы ведь не хотите меня убедить, что понимаете
ДРУг друга с помощью вот такой музыки.
Честное слово, он посмотрел на меня с
сожалением.
— Я сказал, что музыка сплачивает нас. Но не
говорил, что мы понимаем друг друга. Мы не понимаем
самих себя. Я не знаю сам, чего я хочу. Я знаю, чего
я не хочу. Я не хочу участвовать во всем этом
буржуазном свинстве. И каждый из нас уходит или
пытается уйти из этого свинарника.
Барри обвел широким жестом бивак:
— Вы думаете, что мы здесь все знакомы.
Ошибаетесь. Я знаю вот этих двоих. Знаю, что здесь есть
американцы, французы, скандинавы. Но мы
незнакомы. И не имеем никакого желания знакомиться.
И все-таки мы общаемся друг с другом. В этом суть:
незнакомые, мы любим друг друга. Вчера в Базеле
кто-то мне указал место сбора — и я пришел сюда.
И другие пришли. Поодиночке, парами, группами.
А завтра так же разбредемся. Может быть, больше
не встретимся никогда. Это и неважно. Для того,
чтобы любить, не обязательно быть знакомыми. Главное,
быть свободными.
...Стало холодно. От костра шло тепло, а спина
мерзла. Я зябко поежился. Девушка, сидевшая
неподалеку, подошла и бросила мне на колени клетчатый
плед. Ни слова при этом. И вернулась на свое место.
Я закутался в плед.
— Барри, а как вы стали хиппи? И когда?
Он поморщился:
— Я сам себя об этом спрашивал. И не могу
ответить точно. Так же как не знаю, как стал лысым. Так,
по волоску. Помню, отец мне рассказывал, что
мечтал стать географом — у нас в доме было полно карт
и глобусов,— а стал коммерсантом. И не жалеет об
этом. Внушал мне, что главное в любой профессии —
бизнес, доллары. А мать, сколько я себя помню,
твердо

дила мне, что главное — чистота. Она меня все время
нюхала и спрыскивала какими-то благовониями.
Преподаватели в колледже рассказывали о величии
американской демократии и красотах Большого каньона.
Я впитывал всю эту абракадабру. Потом
университет с его эклектикой. Во время каникул я почти не
отдыхал — подрабатывал. То мыл посуду в
ресторанах, то помогал механику в гараже. Не потому, что
нуждался в деньгах. Просто было совестно терять
время. Делал бизнес — так был воспитан. Многие так
делают.
Барри усмехнулся:
— А потом понял, что все это мура. Зачем деньги?
Чтобы обзавестись домом, семьей, нарожать сопляков
и учить их бизнесу и чистоте? Рассказывать о
красотах Большого каньона? Обрыдло. Может быть, все
было бы иначе, если бы отец не бросил свои глобусы.
Не знаю.
Барри потянулся и зевнул.
— В детстве все мы думаем, что рождены для
чего-то большого. Каждый чувствует себя Гераклом,
которого ждут подвиги. А потом вдруг замечаем, что
годы проходят, а подвигами и не пахнет. Наши
дедушки, когда были молодыми, наивно тешили себя
мыслью, что все еще впереди. А нам надо спешить,
пока мегатонны не посыпались на голову. Вот мы и
бунтуем. Я тоже было начал бунтовать. Говорил
какие-то речи, бегал от полицейских. А потом и это
прошло. Послал всех к дьяволу — и вот я тут.
Было уже поздно, но спать не хотелось. Барри
меня явно заинтересовал. А он говорил снова:
— Вы спросите: а зачем я тут? Не знаю. Ни Лувр,
ни развалины Рима меня не волнуют. Разве что
только природа. Одна она естественна. Хотя и ее тоже
отравляют, как могут. Станет прохладнее — подамся к
югу. А пока и в Гельвеции недурно. Повезло швицам
с природой, красиво, ничего не скажешь. Никакие
подвиги меня больше не прельщают. Я свободен, и это
главное. Не хочу работать — и не работаю. Я свободен
в выборе созидать или отвергать. Я выбрал второе,
потому что не вижу цели созидания. Набивать себя
калориями и просиживать за рулем — это не цель.
Нас часто упрекают, что мы попрошайничаем. Ну что
же, мы ведь не требуем, а просим. Не очень, правда,
41

дают. Устраиваемся, как можем: некоторые продают
свои паспорта уголовникам; кое-кто сдает свою кровь
лабораториям — за это хорошо платят. Бывает,
воруют тоже. А бывает, что и мрут от тифа и другой
заразы.
Барри устало махнул рукой:
— Вообще-то мы, хиппи,— вымирающее племя.
Но мы горды тем, что первыми в истории отказались
участвовать в крысиных гонках за материальным
благополучием. Мы отвергаем тупое потребительство,
которое губит все живое.
Он на секунду остановился и усмехнулся:
— Хотя все пошло с Хефнера. Парадокс! Вы
слышали о Хефнере? Любопытный тип. Он перевернул
американскую психологию. Впрочем, Хефнер —
пройденный этап. Он сам продукт общества, которое
ничего не может предложить. Мы начали революцию
против этого общества, но нас никто не понимает...
Ничего, когда-нибудь поймут.
Барри вдруг осекся:
— Я, кажется, произнес речь...
Я понял, что беседа подходит к концу. А хотелось
еще услышать многое. В этот момент из темноты
вернулась очередная парочка и начала устраиваться у
костра. Я воспользовался этим.
— Барри, вы сказали, что любовь не требует
знакомства, что ей необходима свобода. Вроде этой? —
Я кивнул в сторону парочки.
Барри привстал, помахал рукой:
— Эй, рыжая, не знаю, как тебя зовут. Можно
тебя на минуточку?
Она неторопливо поднялась, подошла к нам.
Длинная как жердь. Протянула руку:
— Меня зовут Ула.
Барри хмыкнул:
— Вот журналист хочет знать, как ты
относишься к любви.
Ула не удивилась.
— Если парень — секси и нравится мне, я с ним
сплю.
— А я тебе нравлюсь?
— Нет, ты мне не нравишься.
Я вмешался. Спросил Улу, не слишком ли она
упрощенно понимает любовь?
42

Она посмотрела на меня внимательно.
— А зачем усложнять? Я давно уже освободилась
от буржуазных комплексов.
— Извините, а сколько вам лет?
— Скоро будет девятнадцать.
— Ну, а вот тот мальчуган, что спит на
коленях у матери. Ему ведь еще и четырех, наверное,
нет. А он все видит. Что с ним будет к
девятнадцати?
— Ему не надо будет освобождаться от
комплексов. И он никогда не будет занудой.
Последнее замечание относилось, вероятно, ко
мне. Разговор был исчерпан. Ула сухо кивнула нам и
вернулась к своему секси-бою, прыщавому парню в
очках и с бусами из розового сердолика на шее.
Между тем Барри занялся делом. Он
расшнуровал свой мешок. Вытащил из него какие-то
лоскутики, катушку ниток, потрепанную книжку Ганди,
наконец, небольшую алюминиевую коробку и
подмигнул мне:
— Давайте-ка лучше попутешествуем.
На языке хиппи это означало принять наркотик.
У меня было заготовлено еще несколько вопросов,
но я сдержался. Хиппи — народ незлобивый. Но есть
один верный способ рассердить хиппи — отвлекать
его, когда он готовится «путешествовать».
Барри священнодействовал. Он поддел ногтем
крышку коробки, достал из нее спрессованный
зеленый кубик.
— Это марокканский киф. Дрянь, но лучше, чем
ничего.
Отколупнул от кубика небольшой кусочек и
растер его пальцами в порошок. Ссыпал зеленоватую
пыль в бумажку, послюнявил и скрутил длинную
сигарету. Конец ее загнул кверху. Потом спрятал
коробку в мешок, достал спички и прикурил. Протянул
мне. Я потянул для приличия пару раз кисловатый
дым и вернул ему сигарету. Он зажал ее ладонями
обеих рук и медленно затянулся. Еще раз. Еще.
Закрыл глаза.
— Сейчас ноги станут тяжелыми, а голова легкой.
И краски будут яркие.— Он снова затянулся.— Очень
яркие.— Потом замолчал. Надолго.
«Путешествие» началось.
43

Я развернул листок, который мне дал Барри. Там
было всего несколько строк: «Вы свободны. Мы
свободны. Создавайте! Будьте! Не будьте создаваемыми.
Град наш надо создать внутри нас самих и быть в
нем. Свободный человек создает свой новый мир
внутри себя».
Философия «банниз»
Экстравагантность хиппи не располагает к
серьезному анализу их эксперимента. И таким анализом мало
кто занимался. В лучшем случае подробно
описывалась экзотичность этого движения. Однако за
экзотикой можно обнаружить серьезный социальный
феномен. Именно протест против так называемого
«общества потребления».
Многих наблюдателей поражала в хиппи
двойственность и противоречивость их психологии: с одной
стороны, агрессивный вызов потребительству, с
другой— обостренная чувствительность к моде, одному
из основных проявлений того же потребительства.
Оттого, что мода хиппи была своего рода антимодой
(заплаты, лохмотья и т. п.), суть дела не меняется.
Хиппи очень тщательно относились к выработке
фасонов одежды и быстро «заражались» той или иной
изобретенной моделью. Более того, они охотно
посещали лавочки ловких торговцев, которые начали
работать под хиппи, модифицируя моду в их вкусе.
Я говорю об отношении к моде как о наиболее
заметном внешнем проявлении противоречивости
психологии хиппи. Однако сюда можно было бы
добавить и их отношение к сексу, наркотикам или другим
проблемам. Всюду указанная двойственность —
отрицание и утверждение потребительства —
пропитывала образ их жизни.
И еще одно замечание: движение хиппи возникло
в Соединенных Штатах Америки, то есть там, где
раньше, чем в других странах Запада, потребление
приняло массовый, стандартизированный характер.
...В марте 1967 года Америку всколыхнула
новость: в одном из кварталов Сан-Франциско более
15 тысяч молодых людей заявили, что они «уходят»
из общества, с тем чтобы выработать «новый образ
жизни».
44

Пресса сообщила, что эти молодые люди носят
длинные волосы, в которые вплетены цветы,
эксцентрично и ярко одеты, употребляют наркотики и
весьма вольно относятся к проблемам секса.
Социологи быстро сошлись на том, что движение
хиппи состоит в отрицании традиционных ценностей,
а поскольку примерно 65—70 процентов хиппи были
представителями мелкой буржуазии, средних слоев,
то главным образом ценностей указанных
социальных слоев. Каких же? Американские социологи
Т. Парсонс и У. Уайт определили систему этих
ценностей как «активизм», согласно которому вся
деятельность соизмеряется с критерием полезности и
подчиняется принципу рациональности в
совокупности со стремлением к максимальной пользе.
Эталон личности у хиппи стал
противоположностью принятому эталону «делового человека»,
антигуманного и отчужденного, который тратит
жизненные усилия на погоню за успехом. А поскольку успех
все больше отождествлялся с потреблением, протест
хиппи был направлен и против потребления как
такового.
Это был вызов концепциям Хью Хефнера,
директора самого популярного в то время в Соединенных
Штатах журнала «Плэйбой». Того Хефнера,
которого журнал «Лондон санди тайм» включил наряду с
Эйнштейном в число тысячи граждан, «оказавших
наибольшее влияние на свой век». И того самого
Хефнера, о котором говорил Барри: «Все пошло
с Хефнера».
Об этих словах Барри я вспомнил два года спустя,
когда Хью Хефнер пожаловал в Швейцарию
собственной персоной. Именно пожаловал. Он прилетел
сюда на собственном ДС-9, который обошелся ему в
5 миллионов долларов. Рассчитанный на 144
пассажира самолет был переоборудован в воздушный
люкс на 15 человек, Хефнера и его свиту. На хвосте
самолета красовался заяц — символ «Плэйбоя». Как
всегда в поездках, Хефнера сопровождали несколько
«банниз» — «зайчих», красоток в мини-юбках с
хвостиками и в шапочках с заячьими ушками.
Хефнер прибыл в Швейцарию с целью открыть
здесь о дин из своих «Плэйбой-клубов». Однако
население горного кантона, где должен был обосноваться
45

«Плэйбой-клуб», отнеслось к этой затее
неодобрительно, и Хефнеру пришлось убраться восвояси, кляня
швейцарских пуритан, которые в то время еще не
желали принимать у себя его полуобнаженных девиц с
заячьими хвостиками.
Директору «Плэйбоя» это было досадно вдвойне,
ибо он пребывал в твердом убеждении, что все беды
человечества исходили именно отсюда, из
Швейцарии. Своим злейшим идейным врагом он считал
Кальвина, гражданина Женевы, который еще в
XVI веке издавал законы, предписывая женщинам
носить юбки значительно ниже колен и требуя за
адюльтер ни больше ни меньше как смертмой казни.
Как бы там ни было, но Хефнер со всей
серьезностью утверждал, что кальвинистское пуританство
надолго выбило человечество из колеи и создало
всевозможные психологические и социальные стрессы.
Еще будучи студентом Иллинойского университета,
Хефнер познакомился с трудами американского
сексолога Кинсея, и с тех пор его неотступно
преследовала мысль о том, что все беды человека происходят
от ущемленности сексуальной свободы.
Окончив учебу, Хефнер начал работать в журнале
«Эсквайер», но вскоре покинул его, так как редакция
не удовлетворила его требования о прибавке
зарплаты. В 1953 году Хефнер заложил всю свою мебель,
собрал вместе с друзьями 10 тысяч долларов и
бросился в авантюру: начал издавать новый журнал —
«Плэйбой». В первом номере он опубликовал
несколько фото обнаженной Мерилин Монро, самой
популярной в то время американской актрисы. Весь тираж
номера быстро разошелся. Некоторое время спустя
Мэрилин Монро покончила жизнь самоубийством,
она не вынесла статута «любимой игрушки»
общества. А Хефнер занял прочное место под солнцем
и превратился в одного из богатейших людей
Америки.
Хефнер написал серию статей под общим
названием «Философия «Плэйбоя»». В одной из них он
выразил самую суть этой «философии»: «Цель жизни —
индивидуальные поиски счастья». А само счастье —
это удовольствия, развлечения, мода, спортивные
автомобили, квартиры-люкс. Собственно говоря, в
этой тривиальной идее не было ничего оригинального
46

и нового. Но она попала на благодатную почву и в
нужный момент.
Хефнер со своим «Плэйбоем» нанес удар по
традиционной легенде о Генри Форде I — простом
механике, ставшем благодаря аскетическому упорному
труду автомобильным королем. И нанес он этот удар
именно тогда, когда сама жизнь сокрушила прежние
иллюзии.
Монополистическая стадия капитализма с конку-*
рентной битвой гигантов исключила возможность
успеха мелкой конкурентной борьбы. Вакантных мест
на тронах автомобильных, нефтяных и прочих импе-^
рий не осталось. Легенда о механике-короле стала
легендой в буквальном смысле, но легенда, не
имеющая корней в реальной жизни, становится опасной.
Ее необходимо заменить. Особенно если вместе с ле<*
гендой о королях стирается позолота с ореола
почтенных еще в недалеком прошлом свободных
профессий — адвокатов, врачей, профессоров и прочих
мелких принцев и баронов. Принц на жалованье! Это не
звучит!
Разрушив ореол индивидуального
предпринимательского труда, монополии создали взамен массовое
стандартизированное потребление. И в этот момент
явился Хефнер со своим «Плэйбоем», который уве*
рял, что смысл жизни заключается именно в
потреблении. Ведь люди трудятся, чтобы потреблять!
Выход Хефнера на арену совпал и с
усиливающимся недовольством молодежи, которая
протестовала против жизненного status quo, не сулившего ей
никаких радужных перспектив.
И этой молодежи Хефнер заявлял: счастье можно
достичь немедленно, причем здесь, в обществе, тем
самым восстановятся утраченные связи между
индивидом и обществом. Вот почему благодарная
система приняла его как своего.
Хефнер не случайно избрал символом «Плэйбоя»
«банниз». Женщина заняла ключевое место в его
«философской системе» в качестве предмета люкса, но
наряду с набором других стандартизированных
вещей — автомобилем последней модели, роскошной
квартирой, магнитофонами последней марки и
прочим. Тем, чем обладал сам Хефнер и что он
афишировал постоянно и назойливо.
4/

Этикетки «банниз» появились на модных
рубашках, на джинсах, на транзисторах и сотнях других
модных предметах ширпотреба. Программа
«освобождения секса» дополнялась на страницах «Плэй-
боя» серьезными статьями о проблемах политики,
культуры и искусства — Хефнер умел привлечь
людей с громким именем: политических деятелей,
деятелей культуры, ученых. Сам Хефнер постоянно
выступал на телевидении. Регулярно два раза в месяц
его программы транслировались 50 телевизионными
станциями. Программы эти включали в себя
театрализованные представления, музыкальные концерты
и прочие культурные дивертисменты.
Хефнер основал целую сеть «Плэйбой-клубов» —
заведений весьма примечательных. Собственно
говоря, внешне эти клубы мало чем примечательны.
Небольшие залы с притушенными огнями. Официантки
в купальных костюмах с неизменными хвостиками
и заячьими ушками. Все довольно вульгарно. И
строго. Никаких «ню» на сцене, никаких отдельных
кабинетов для уединения, никаких фривольностей в
отношении официанток — «банниз». Здесь царит правило:
«Смотрите, но не прикасайтесь». Официантки только
разносят весьма посредственное виски и
расплачиваются по счетам. Проповедуя философию
раскрепощенного секса, Хефнер умеет блюсти нравственность
и не шокировать обывателя. При всем том клубы
Хефнера имеют годовой оборот в 30 миллионов
долларов и дают прибыль в три миллиона долларов.
Основной смысл подобных заведений состоит в том, что
они представляют собой своего рода жокей-клубы не
для избранных, а для массового посетителя. Каждый
постоянный читатель «Плэйбоя» (а их до недавнего
времени было около 6 миллионов) автоматически
становится членом «Плэйбой-клуба» и имеет право
на собственный ключ от его входных дверей. Таким
образом, Хефнер приобщил «человека улицы» к
«элите».
Все сказанное позволило Хефнеру гордо заявить:
«Я дал Америке философию. Без меня она не имела
бы идеологии, отражающей потребности эпохи».
«Я дал Америке философию». Какой Америке?
70 процентов читателей «Плэйбоя» это молодые люди
в возрасте от 18 до 34 лет, большинство выходцы из
48

средних слоев, 50 процентов — студенты. Биографы
Хефнера утверждают, что он нашел общий язык с
молодежью, так как дал ей «концепцию нового типа
человека и нового типа культуры». Хефнер не
объясняет, как разрешить классовые противоречия, он
вообще не говорит о социальных различиях, все люди
для «Плэйбоя» представляют один класс
потребителей. Зато он рассказывает, как приобщиться к этому
«классу» и как освободиться от сексуальных табу.
Сам Хефнер не скрывал, что он обращается со
своей «философией» прежде всего к молодому
поколению и что он предлагает ему вместо «сомнительной
революции» модификацию системы изнутри путем
«восстановления забытых ценностей». «Мы делаем
ставку на то,— заявил он,— что мотивирует
внутреннее «я» молодого человека: секс и амбицию». Это был
довольно тонкий расчет, основанный на
психологических особенностях молодежи.
Молодежь острее всего чувствует социальную
несправедливость. Как в силу большей психологической
ранимости, так и потому, что подвергается большей
дискриминации (меньшая оплата труда, больший
процент безработицы и т. д.). Хефнер предлагает ей
следующий выход: молодым людям гораздо легче
осуществить свою свободу в области сексуальной,
чем социальной.
В то же время он считает, что амбиции молодых
людей легче всего направить именно в русло
потребительства. Действительно, учащаяся молодежь не
участвует в процессе производства материальных
ценностей, но она полноправная участница процесса
потребления. Более того, молодому поколению в этом
отношении отводится почетное место. Целые отрасли
производства специально рассчитаны на молодежь.
Молодежные журналы, грампластинки, транзисторы,
всевозможные виды одежды: мини-платья, широкие
пояса, джинсы и прочие товары — создаются для
молодых.
Полноправное участие в потреблении в сочетании
с обостренным восприятием мира делает молодежь
благоприятной мишенью для рекламы. Телевидение,
радио, кино создают в сознании молодых людей миф
потребительского счастья и успеха, направляют их
мысли, надежды и стремления к осуществлению это-
4 Эдуард Розенталь
49

го мифа. Приучая юношу или девушку к
постоянному руководству со стороны средств массовой
коммуникации, молодежные журналы, радио, телевидение
постепенно превращаются для них в необходимых
советчиков, без которых сама повседневная жизнь
становится немыслимой.
Все это, безусловно, способствует выработке у
молодежи конформистского сознания. Но часто при
соприкосновении с действительностью мифы рушатся.
И рушатся тем более болезненно, чем прочнее они
укоренились до этого в сознании.
Прежде всего представление о жизни как о
потребительстве и удовольствиях вступает в конфликт с
ограниченными материальными возможностями
молодых людей. Они могут приобрести лишь малую
толику из того, что им предлагает реклама. Правда,
недовольство по этому поводу компенсируется в
сознании перспективами «настоящей жизни» в зрелом
возрасте.
Между прочим, именно на это делал свою ставку
Хефнер. ««Плэйбой»,— говорил он,— рассчитан на
период, когда молодой человек осуществляет свои
эксперименты, которые предшествуют его
окончательной адаптации в жизни». И пояснял: «Молодой
человек, заканчивающий университет, должен провести
10 лет в поисках себя самого и своей системы
мышления, жизни, деятельности».
Тут же Хефнер дает и свою шкалу жизненных
ценностей:
от 0 до 20 лет — образование;
от 20 до 40 лет — поиски своего «я» и устройство
в жизни;
от 40 до 60 лет — удовольствия жизни;
от 60 лет и дальше — период размышлений о
прожитом.
Но где тонко, там и рвется. Молодые люди читают
«Плэйбой», готовясь к «настоящей жизни». И вот
наступает момент, когда, вступая в «настоящую жизнь»,
они вдруг обнаруживают, что она отнюдь не похожа
на картинки из «Плэйбоя». Вместо «сладкой жизни»
они сталкиваются с рациональной организацией
техники, с безудержными ритмами труда, с
непреходящей физической усталостью и постоянным нервным
напряжением. И все с той же невозможностью уг-
50

наться за модными вещами, которыми манит
реклама. А главное — они не могут получить ясный и
толковый ответ, во имя чего они должны действовать и
жить.
Для человека, не имеющего жизненного опыта,
такое «непонятное» состояние особенно невыносимо.
В этот момент в его сознании, как правило, и
происходит тяжелый психологический кризис. И
недовольство обращается прежде всего против знакомого
«общества потребления», в котором он жил и которое его
«предало», против пугающей рациональной
организации, столь не соответствующей прежним
представлениям о «свободной» жизни.
Всякая организация и дисциплина тут же
нарекаются «бюрократией». Так психологически рождается
«глобальный» протест против общества со всеми его
институтами и законами, против атмосферы пустоты,
в которой живет это общество, против существования
ради потребления, против университета, который
готовит к «пустой жизни».
Молодежь не выдерживает подобного
психологического стресса. Она бунтует против общества, где
все продается и все покупается. И в знак протеста
уходит из него, надеясь найти истину жизни в
первозданной природе. Как это сделал Барри.
И конечно же все пошло не с Хефнера. Сам Хеф-
нер со своим «Плэйбоем» — лишь одно из
многочисленных проявлений ломки буржуазных ценностей.
Хефнеры — закономерный продукт умирающего
строя, не имеющего за душой устойчивых
социальных перспектив и гармоничных идеалов.
В этом свете появившиеся в начале 1975 года в
газетах сообщения о том, что в окружении короля
«Плэйбоя» проводятся «вечера с наркотиками» и что
сам «король» подрабатывает на торговле
наркотиками, мало кого удивили. Все логично: с одной стороны,
наркотики уводят от действительности в область
грез, с другой стороны, они служат вполне реальным
источником колоссальных прибылей. И то и другое
вполне соответствует морали «Плэйбоя».
Хефнером занялось ФБР, и говорят, что он может
плохо кончить. Это не исключено. ФБР может
наказать Хефнера. Но оно бессильно против философии
«Плэйбоя», которая порождается на каждом шагу са-
51

мим обществом. Как бессильно против этой
философии и движение хиппи.
Хиппи бросили вызов обществу. Им казалось, что
они ушли из общества и отвергли его ценности, в
первую очередь потребительские. На самом же деле они
сами целиком ушли в потребительство и живут
паразитами на теле того самого общества, которое на
словах отвергают.
Эксперимент хиппи закончился неудачей, и иначе
быть не могло. «Власть цветов» (flower power), как
любили называть свое движение сами хиппи, была
властью пассивности, а пассивность никогда еще
ничего не могла изменить. В бурный период 1968—
1969 годов часть хиппи присоединилась к бунтующим
студентам, часть примкнула к многочисленным
молодежным коммунам, которые провозгласили
создание «параллельного общества» и пытаются
выработать новую «параллельную культуру». А многие
хиппи вернулись в общество и возвращают ему долги.
Я знал некоторых добропорядочных буржуа, бывших
хиппи, которые любят в холодные зимние вечера,
сидя у камина, вспоминать о своих былых
похождениях. С эдакой иронической бравадой.
«Гобидагобидибу»
«Гобидагобидибу». Этого слова нет ни в одном
словаре. Оно изобретено моим женевским приятелем —
журналистом Жан-Пьером и его друзьями,
организовавшими коммуну.
Вот как Жан-Пьер объяснял мне, почему он
вступил в коммуну.
— Потому что мне надоела иерархия в
профессиональной жизни. Патрон мой — бездарь, а я
должен ему подчиняться и писать то, что ему нравится.
То же самое и мои друзья. Вот мы и решили создать
свою собственную ячейку общества, где каждый
будет равен каждому. Независимо от возраста,
образования, интеллекта, личного дохода и прочего.
Решено — сделано.
Летом 1972 года трое молодых мужчин и четверо
молодых женщин обосновались в предместье Женевы
Труане на просторной двухэтажной вилле, принадле-
52

жавшей одному из них, Жильберу, родители
которого переехали жить за границу. На организационном
совете решили, что каждый будет вносить в «общий
котел» 500 франков в месяц. Этого достаточно для
погашения платы за бытовые услуги и закупки
провианта — обеды и ужины общие. Одежду каждый
покупает из оставшихся у него денег. В общем
пользовании два магнитофона, телевизор, автомобиль.
И сообща изобрели этот набор звуков: «гобидаго-
бидибу» — нечто вроде приветствия. Наберите в
Женеве телефонный номер 43-46-04, и вам ответят: «Го-
бидагобидибу!» И если вы тут же повторите это
слово, значит, вы если и не друг, то, во всяком случае,
свой человек.
Своим безалаберным звукосочетанием эта
абракадабра как бы символизирует отношения,
установившиеся между членами коммуны: полная свобода и
никаких авторитетов. Конечно, «коммунары» из Тру-
ане не могут похвастаться свободой в той мере, в
какой ею обладали, скажем, жители Телемской
обители, выведенной французским сатириком Франсуа
Рабле в романе «Гаргантюа и Пантагрюэль». Те, по
описанию Рабле, «вставали, когда заблагорассудится,
пили, ели, работали, спали, когда приходила охота».
У этих день строго разделен на две половины —
принудительную и свободную. Они встают рано утром и,
есть ли охота, нет ли, идут на работу. Журналист
Жильбер, архитектор Раймон, медицинская сестра
Клодиль, преподавательница Жанн-Андре и другие
отбывают свой рабочий день. Затем начинается
свободная половина. Приходят домой, совместно
стряпают обед, едят и разбредаются кто куда. Кто-то
читает, кто-то заводит магнитофон, кто-то смотрит
телевизор. Часто приглашают друзей и знакомых.
Устраиваются общие диспуты на самые различные
темы. Иногда спорят, пока в окнах не забрезжит
рассвет...
Тут самое время сообщить читателю, что
эксперимент в Труане — отнюдь не исключительное явление.
За последние годы тысячи подобных коммун заявили
о своем существовании во многих странах Западной
Европы, Соединенных Штатах Америки, Канаде.
В газетах можно найти объявления такого
содержания:
53

«Молодая женщина 30 лет присоединится к
коммуне, желательно к мужчинам и женщинам в
возрасте от 30 до 40 лет с глубоким внутренним
содержанием»;
«Создаем коммуну в количестве примерно 40
человек (можно с детьми), желающих подвергнуть
пересмотру проблемы семьи, религии, буржуазного
воспитания с ориентацией на реабилитацию внутреннего
«я» и на свободу индивидуального творчества»;
«Тысячи пустынных островов Тихого океана
пригодны для жилья. Ищу заинтересованных и имеющих
серьезные соображения на этот счет для совместного
путешествия и устройства новой жизни».
Кинофильмы нередко выставляют коммуны как
сборища молодежи, использующей новую форму
жизни в целях разврата и наркомании. Нет спору,
коммуны, провозгласившие свободу от каких-либо
сексуальных ограничений или свободу
неограниченного потребления наркотиков, существуют. Но, во-
первых, они отнюдь не делают погоды и, во-вторых,
они, как правило (это показывает статистика), очень
быстро рассыпаются. Интересы подавляющего
большинства коммун лежат совсем в иной плоскости.
Увлечение коммунальной формой жизни, над
которым часто издеваются западные журналисты,
вообще-то говоря, явление весьма серьезное. Коммуны —
далеко не простая прихоть молодежи. По сути дела,
это продолжение поисков, начатых ею в 50-е и
60-е годы. Это попытка изменить жизнь общества
изнутри. Путем изменения его структуры, начиная
с семейной ячейки.
И эта форма протеста тоже очень быстро стала
модой и, как снежный ком, обросла попутчиками.
Я встречал немало протестующих пустозвонов,
похожих на Андрея Семеновича Лебезятникова из
«Преступления и наказания» Достоевского.
Помните? Андрей Семенович хотел устроить «где-нибудь
на Мещанской улице» новую коммуну, и «на более
широких основаниях, чем прежняя». «Мы пошли
дальше в своих убеждениях,— говорил он.— Мы
больше отрицаем!» Андрей Семенович очень сожалел,
что у него нет отца и матери: «Я несколько раз
мечтал даже о том, что если бы они еще были живы,
как бы я их огрел протестом!»
54

Но я встречал и серьезных, мыслящих молодых
людей, которые читали сочинения Кампанеллы,
Оуэна и Фурье и вновь искали истину в коммунальном
эксперименте. Конечно же эти поиски утопичны. Но
в них молодежь на собственном опыте стремится
обрести политическое самосознание, пытается прийти
к истине. Пусть даже путем доказательства «от
противного».
Однако вернемся в Труане. Я бывал там. Вместе с
«коммунарами» обедал, участвовал в дискуссиях.
Говорил с каждым в отдельности. Народ довольно
разношерстный. Разный интеллект, разные характеры,
разные вкусы. Одни запоем глотают книги, другие
только слушают музыку.
Как-то я задал «коммунарам» вопрос:
— Как совместить различие ваших личных
интересов с желанием жить общей жизнью?
Получил ответ:
— Единственный наш общий интерес — не лезть в
душу друг другу, уважать и терпимо относиться даже
к тем принципам, с которыми ты не согласен. Это и
есть проявление истинной свободы.
К согласию мы не пришли. Никак не мог я понять,
зачем людям с различными интересами понадобилось
создавать одну общую семью. Совместная жизнь
должна предполагать прежде всего общность интересов.
Впрочем, в одном они все едины. На вопрос о том,
зачем, собственно говоря, они создали коммуну, все
ответили примерно одинаково: чтобы вырваться из
«закрытой» традиционной буржуазной семьи, создать
свой, пусть маленький, искусственный, но открытый
мир терпимости и бессребреничества. И еще: все они
пытаются уйти от одиночества и скуки, хотят иметь
дружески протянутую руку рядом с собой.
Клодиль: «Я с трудом верю, что могла так долго
жить в семье, где каждый день подсчитывают
сбережения и приходят в ужас, если случится нечаянный
гость: домашняя экономика выбивается из колеи.
Я ничего не имею против своих родителей, они меня
любят. Но их не переделать, пусть живут, как
привыкли. Что касается меня, то с буржуазной семьей
покончено раз и навсегда». Жанн-Андре: «Я верю в
нашу коммуну, в то, что она поможет преодолеть
многие житейские трудности, с которыми сталкива-
55

ешься повседневно; поможет обрести стабильность и
уверенность в этом шатком мире».
Н^жно сказать, что коммуна в Труане
представляет собой наиболее примитивную форму
коммунальной жизни. Примитивность ее — в полной
аполитичности. В основе здесь лежит прежде всего забота о
лучшем удовлетворении материальных потребностей,
облегчении повседневного существования. Разговоры
о духовном самосовершенствовании служат лишь для
оправдания себя в своих собственных глазах. Но есть
и другие.
...Как-то летом высоко в горах, на цветущем
альпийском лугу, я наткнулся на странное становище.
Две палатки, напоминающие индейские вигвамы.
Бронзовые от загара молодые, но с бородой люди.
Очаг, обложенный камнями. В кастрюльке кипит
какое-то варево. На большом плоском камне —
импровизированном столе — хлеб, чеснок, бутыль с
красным вином.
Я представился. Меня пригласили к столу,
вытащили из вигвама низкие табуретки. Разговорились.
Оказалось, я попал в летний лагерь-коммуну. Члены
его — четверо студентов. Один социолог, трое
естественников. Женщин оставили в долине.
— А я думал, что вы хиппи.
— Внешность обманчива,— ответил социолог, его
звали Александр.
В дальнейшем беседу вел он. Остальные ему
поддакивали.
— Видите ли, хиппи хотят уйти от общества, а мы
хотим его переделать. Они — утописты, а мы стоим
на земле обеими ногами. Впрочем, коммун сейчас
развелось великое множество, и есть среди них
такие, которые живут по законам хиппи. Назад к
природе. Руссоисты. Вы, случайно, не слышали о
коммуне «Бэрглютли» — ее возглавляет некий Урс
Шварц, она тоже обосновалась в горах? Не слышали?
Так это бездельники, поверьте мне. Они все лето
валяются на солнышке, готовят пищу из риса, пшена,
кукурузы. Собирают чернику, бруснику, съедобные
коренья. Урс мечтает основать
сельскохозяйственную коммуну. Уже и лозунг сочинил: «Нет —
машинам и химическим удобрениям! Да —лошадям и
навозу!»
56

Мой собеседник улыбнулся и развел руками, как
бы говоря: «Ну что с него возьмешь, с Урса Шварца».
Потом стал серьезным:
— Вообще я разделил бы все существующие
коммуны на две большие категории: с одной стороны,
объединяющие людей, у которых нет общего
мировоззрения, с другой — имеющие определенные
социальные цели. Первые являют собой протест
пассивный, а вторые — активный. Наша коммуна активная,
и я уверен, что будущее принадлежит именно нам.
Некоторое время мы молча хлебали варево,
пахнущее дымом,— что-то похожее на бобы с мясом —
и заедали его зеленью. Вино наливали в глиняные
кружки. Потом я спросил осторожно:
— А в чем состоит ваша социальная программа,
если, конечно, не секрет?
— Что вы, никакого секрета тут нет. Вы знакомы
с теорией прибавочной стоимости Маркса? Помните
его мысль о перевернутом характере
взаимоотношений между производителем и продуктом? О том, что
в капиталистическом обществе не трудящиеся
господствуют над продуктом своего труда, а наоборот,
в культ возводится продукт труда, который
приобретает реальную власть над живым трудом.
Капиталисты хотят закрепить это положение и превратить
всех трудящихся в одну большую галеру
потребителей. Это писатель Макс Фриш придумал выражение
«галера потребителей». Очень удачно придумал. Не
правда ли?
— Действительно, метко. А вы, следовательно,
хотите поставить все с головы на ноги?
— Да. И при этом мы не утописты. Мы не против
прогресса. Мы — за. Но мы хотим сделать этот
прогресс человечным, гуманным, вернуть ему живую
Душу.
— Ну, а конкретно? /
— А конкретно — это коммуны. Подобные нашей.
Здесь молодежь может пройти хорошую школу
коллективизма. Мы отказываемся от излишних
потребительских привычек, от эгоизма, от собственнических
чувств. Вот так постепенно коммуны могут стать
новой ячейкой общества и трансформировать его.
Я выразил сомнение по поводу того, что
разрозненные коммуны смогут что-либо изменить в системе
современного капитализма.

Александр придерживался иного мнения:
— Капитализм? Мы его разложим изнутри. В
коммуны уходят и дети капиталистов. Я лично знаю
трех парней из семей фабрикантов. Коммуны могут
переделать характер капиталистов и как следствие
самого капитализма. Главное — изменить сознание
людей...
Вот уж поистине внешность обманчива. Сначала
слова о труде, капитале, переделке общества, а
потом— об изменении характера капиталистов,
открывающем будто бы путь и к переустройству
социальной системы.
Коммуна в Труане и горная коммуна
Александра— два крайних случая. Между ними — множество
других.
Если в Труане в совместном пользовании — вещи,
то в другом пригороде Женевы, Конфиньоне,
обитатели коммуны разделяют и мысли. Большая удобная
вилла. Много комнат и обширный холл, где
молодежь проводит большую часть свободного времени.
Все чисто, прибрано. Матрацы — прямо на полу,
мебели почти никакой. Зато в каждой комнате полки,
на них книги, много книг. Здесь чтение в почете.
Члены конфиньонской коммуны — портниха,
преподавательница колледжа, аспирант университета,
механик, студент.
— Ваше кредо?
— Разрыв с традиционной буржуазной семьей,
совместный жизненный эксперимент в области как
труда, так и досуга. Мы стремимся создать свои
новые законы производства и потребления.
— А в политике?
— Традиционные политические партии нас не
интересуют. Мы посвятили себя изучению проблем
экологии, окружающей среды. Хотя мы
придерживаемся левой идеологии, нас не следует причислять к
гошистам.
— Ваше отношение к наркотикам?
— Во-первых, они дороги, а мы ведем простую и
скромную жизнь. И, во-вторых, мы против
наркотиков в принципе.
— Отношение к религии?
Дружный смех.
— Планы на будущее?
58

— Трудно сказать, долго ли просуществует наша
коммуна, но мы убеждены: это то, что нужно нашему
обществу. Она изменяет людей к лучшему. И даже
если мы в будущем будем жить вне коммуны, все
равно мы уже другие люди, не те, что были до своего
эксперимента.
Маленький скромный домик в пригороде Орне.
Обитатели — два американца и американка, француз
и француженка. Всем от 20 до 25 лет. Головы
молодых людей побриты. Только на макушке оставлена
длинная прядь. Это служители индусского бога
Кришны. Распорядок дня в коммуне суров. Ложатся
рано, встают в половине четвертого утра. День
начинается с песнопения в честь Кришны и молитв.
Затем готовится пища. Только вегетарианская. Сообща
моют посуду, стирают белье. В 10 часов утра все
отправляются на площади и улицы Женевы. С
барабанами. Читают молитвы. Песнями славят Кришну. На
сей раз на публике и для публики. Ходят от дома к
дому, вручают, а там, где можно, продают
религиозные брошюры, духи, настои трав. В 19.30 вечера —
сбор дома. Снова молитвы и песнопения. Обед.
В 21.30 — все в постелях. По воскресным дням
служители Кришны остаются дома —до позднего вечера
принимают посетителей. Разъясняют им, как найти
истину.
— В чем состоит эта истина?
— Люди — существа, созданные богом, но они
утратили сознание божественного. Мы хотим вернуть
им это сознание.
— Принципы вашей коммуны?
— Аскетизм в материальной жизни. Все
немногое, чем мы обладаем, делится поровну.
— Вы довольны своей жизнью?
— Разве это не видно? Мы счастливы, потому что
нашли цель в жизни — служение Кришне,
возвращение людям сознания бога. Мы несем духовное начало
в жизнь общества.
Разные коммуны, разные судьбы.
Зимой 1975 года мне довелось вновь побывать в
Женеве, и я поинтересовался, как живет коммуна в
Труане. Набрал знакомый номер, но никакого «гоби-
дагобидибу» в ответ не услышал. Нормальный
мужской голос произнес нормальное «алло». Узнав, в чем
59

дело, мой собеседник сказал мне, что да,
действительно, еще года два назад здесь была коммуна, но
что ее обитатели продали ему дом. Что с ними стало,
он не знает, знает только, что молодой человек,
которому по документам принадлежал дом,— да-да,
кажется, его звали Жильбер — основал агентство
путешествий, но прогорел и уехал в Перу.
В тот же день я нашел Жан-Пьера. Он работает
сейчас редактором одного из журналов
международной организации по проблемам детства и юношества.
Жан-Пьер рассказал мне о судьбе остальных
«коммунаров». Все они так или иначе покончили с
коммунальным экспериментом. Та же участь постигла и
коммуны в Конфиньоне и Орне. Сам Жан-Пьер
женился и имеет ребенка. В идее с коммуной
окончательно разочаровался. Правда, число молодежных
коммун, по его словам, не уменьшилось. Многие
коммуны самоликвидировались, но многие возникли
вновь. Просто они перестали быть сенсацией и о них
меньше пишут.
Из молодежных коммун, которые я знаю,
пожалуй, одна из наиболее стойких — коммуна в Пре-
веранже, местечке, расположенном в 9 километрах
восточнее Лозанны. Приехав в 1975 году в
Швейцарию и узнав, что коммуна по-прежнему
функционирует, я в один из дней или, точнее, вечеров побывал
в ней.
Из 13 членов коммуны в этот вечер в доме было
только пятеро: Клод Андре, которого я знал раньше,
и его товарищи Клодин, Пьер, Нелли и Марианна.
Меня интересовала эволюция этой коммуны,
которая существует здесь с 1971 года. Молодые люди
охотно отвечали на мои вопросы.
Вначале, в период образования коммуны,
большинство ее членов были воинствующими гошистами.
И сейчас еще они с удовольствием вспоминают^ как
атаковали в 1972 году здание американского
консульства, швыряли в него бутылки с зажигательной
смесью.
Клодин вспомнила, как вместе с подругами
участвовала в уличной демонстрации, требуя
упразднения такого буржуазного предрассудка, как
юбка. «Женщина равна с мужчиной. Да здравствуют
брюки!»
60

Еще одна демонстрация протеста против
повышения цен на билеты в кино закончилась потасовкой
с полицейскими, и Клод Андре даже попал на
некоторое время в тюрьму.
— Да, это был период политической эйфории,—
сказал Клод.— И так продолжалось до тех пор, пока
из коммуны не ушел Момо и не покончил
самоубийством Жан-Луи. С тех пор все пошло наперекос.
...Жан-Луи, по профессии физик, из всех членов
коммуны получал самую большую зарплату и
обладал самой хрупкой нервной системой. Он остро
переживал все перипетии коммунальной жизни,
болезненно пвггался осознать смысл подобного
существования, разобраться в беспрерывно возникавших
житейских и идейных противоречиях. Периоды активной
деятельности сменялись у него периодами тяжелой
депрессии. «Свободная любовь» и марихуана тоже
делали свое дело. В один из депрессивных моментов
Жан-Луи выбросился из окна.
С Момо — так в коммуне звали рабочего парня
Клода Мотье — я встречался еще до поездки в Пре-
веранж. Он объяснил мне, почему покинул
коммуну.
— Сначала мне было интересно. Мы все вместе
пытались осмыслить события, происходящие вокруг
нас. Много дискутировали. Выпускали свою стенную
газету, где каждый писал то, что думал. Свободные
сексуальные отношения тоже были в новинку,
казалось, что это проявление личной свободы. Даже
к тем, кто курил марихуану, относились если не
одобрительно, то, во всяком случае, вполне лояльно.
Но постепенно во мне нарастало непонятное
раздражение против такой жизни. Восемь часов я проводил
на заводе среди товарищей, которые не выдумывали
проблем, а решали действительно важные для них
вопросы. И мне было странно слушать, как мои
друзья по коммуне, совершенно не знавшие жизни
рабочего класса, требовали навязать ему свою точку
зрения. Я пытался возражать против этого, говорил, что
рабочие даже не захотят с нами разговаривать, что
им чужда подобная игра в бирюльки. В ответ меня
обвиняли в синдикализме. После одной из таких
дискуссий, я собрал свои вещи и покинул коммуну.
В конце 1974 года участвовал в учредительном съез-
61

де молодых коммунистов Швейцарии. Иногда
наведываюсь в Преверанж: судьба членов коммуны мне
небезразлична.
Об этом разговоре я вспомнил, сидя за обеденным
столом на вилле в Преверанже, в то время, как Клод
Андре с товарищами пытались объяснить мне суть
своей философии. Больше говорил Клод.
— Так вот, уход из коммуны Момо и смерть Жан-
Луи заставили нас переосмыслить жизнь в коммуне
и ее цели. Собственно говоря, основная цель наша не
изменилась, это — революция... Как ее делать?
Прежде всего, мы не можем ждать, когда поднимется
рабочий класс, хотя признаем его революционный
потенциал. Мы должны революционизировать
действительность уже сегодня, немедленно. Мы не хотим
участвовать в буржуазной системе, основанной на
неравенстве. В коммуне мы как раз и учимся равенству
всех перед всеми. Это и есть наш революционный
метод. Понятно? Если не совсем, я могу вам дать свои
записки и размышления, там обо всем этом сказано
более осмысленно и четко.
...Я прочитал на досуге записи Клода Андре. Вот
некоторые из них.
«Все вокруг приобретают и накапливают. Мы
знаем, что в Швейцарии деньги упрятывают в банки,
а жизнь — в фотоальбом. Но это все равно что
пытаться запереть воды реки в холодильнике».
«Мы создали коммуну, руководствуясь смутным
идеологическим сознанием. Мы хотим жить иначе,
чем жили до нас и живут вокруг нас, разрушить
отношения господствующей частной собственности и
изобрести новые отношения».
«Жизнь не определяется никакими принципами.
К классовому сознанию ведет только подсознание,
сложившееся еще в утробе матери».
«Наркотики — это микроскоп, помогающий нам
сконцентрироваться и обнаружить в глубине нас
самих репрессивные механизмы, сдерживающие
революционный потенциал».
Таков этот набор идей: от неприятия мещанского
общества потребления до тупиков подсознания.
Клод Андре и его друзья искренне полагают, что
осуществление подобной программы и будет
подлинной революцией. Они остро чувствуют социальную
62

несправедливость и, полные молодой нерастраченной
энергии, хотят устранить ее немедленно, без
серьезной подготовки к этому. Но такое возможно только
на словах и в воображении. Не имея за плечами ни
теоретического, ни политического опыта, они
отождествляют слова и воображение с реальной
действительностью.
Если Клод Мотье выбрал свой путь, то трудно
сказать, что станет через несколько лет с Клодом Ан-
дре и его друзьями, продолжающими свой
коммунальный опыт: придут ли они к истине или
окончательно заблудятся в чаду марихуаны? Но что они
не найдут революционной истины в своей коммуне,
в этом нет никакого сомнения.
Изолированные коммуны, будь то аполитичные
или политизированные, основанные на свободе секса
или на христианских традициях, призванные
заменить собой семейную или экономическую ячейку,
особой тревоги у властей не вызывают. Время от
времени в коммуны заглядывает полицейский. Для
порядка. Проверяет, нет ли безобразий. И не
завелись ли насекомые. Гигиена многих коммун не на
высоте.
А то, что в коммунах много дискутируют, ругают
капитализм и говорят, говорят за обеденным столом,
полицию не тревожит, ибо ничего в существующем
порядке вещей не меняет. В одной женевской
коммуне я видел плакат: «Мы говорим о настоящей
жизни, но где она, эта жизнь?»
«С деньгами спокойнее»
— Нет, нет, настоящая жизнь — это не деньги. Мой
отец трижды делал себе состояние и трижды
разорялся, а поэтому я привык и к богатству, и к нужде.
При всем том деньги — реальность, которую
приходится принимать как неизбежное зло. Если бы не
было денег, их заменили бы ракушками или
шоколадками.
Жильбер указал рукой на стол, заваленный
всевозможными яствами. В сутолоке
дипломатического приема мы беседовали с ним о смысле жизни. Нас
познакомил мой приятель, журналист («Пойдем, я
63

тебя представлю, ты ведь интересуешься хиппи»).
Пожимая мне руку, «хиппи» — это был
жизнерадостный малый средних лет — назвал себя просто:
«Жильбер».
— Так вот,— продолжал Жильбер,— раз уж
деньги имеют место, надо их рационально использовать.
У меня, например, нет по отношению к ним никаких
комплексов... Что значит рационально использовать?
Это значит использовать деньги не для
разъединения, а для сближения людей. Если бы все люди
любили друг друга, то жизнь была бы прекрасной. Это мое
кредо, и, может быть, за это меня иногда называют
хиппи.
Я поинтересовался, как же он мыслит сблизить
людей. Жильбер поправил очки в золоченой оправе:
— Я не только мыслю об этом, но и способствую
такому сближению. Я организую летние кэмпинги,
где люди отдыхают в атмосфере дружбы и
взаимопонимания. Главное — исключить воинственную
раздражительность, постоянную нервозность, которые
окружают людей в повседневной жизни больших
городов. В кэмпингах у нас нет ни графов, ни
миллионеров, все называют друг друга просто по имени.
— Но как вы создаете такую атмосферу интимной
приязни среди обитателей кэмпингов?
— Путем полного удовлетворения их
потребностей. Человек испокон веков является потребителем,
и это главное. Чтобы не быть рабами потребления, мы
в период отпусков создаем в кэмпингах полное
изобилие. Изобилие становится, я бы сказал, привычным
состоянием мышления.
Жильбер снова указал на столы с закусками:
— Если бы человек имел каждый день вот такой
обильный стол, он не набрасывался бы на еду, а брал
ровно столько, сколько ему действительно
необходимо, то есть вполне умеренно. Как следствие исчез бы
нездоровый ажиотаж и люди стали бы более
миролюбивы и приветливы друг с другом.
— Вы считаете, что ваш эксперимент удался?
— Скажем так: если за двадцать лет идея не
иссякла, то это обнадеживает. Мой идеал все еще
мечта, но мечта тоже может быть идеалом.
Я пожелал Жильберу успеха в его предприятии,
и мы расстались. К этому могу только добавить, что
64

Май 1968 г. в Париже.
На баррикаде

Молодежь протестует
против политики
империализма

Демонстранты и полиция

Хиппи в Калифорнии

Лагерь хиппи

Неонацисты в ФРГ Демонстрация молодежи
против неонацизма
Группа правой молодежи
во Франции

Акция «Плэйбоя»
Идол поп-музыки Молодежь и мода

Рок-н-ролл

Сеанс хиромантии

Абстрактная живопись

«Иисус-суперзвезда»

В религиозном экстазе

Жильбер Тригано — генеральный директор
промышленной компании, ежегодный оборот которой
составляет 80 миллионов долларов.
Тут же на приеме я беседовал с цюрихским
банкиром. И спросил его, между прочим, как он
относится к проектам Тригано. Банкир был
категоричен:
— Идеи господина Тригано — бред. Нельзя
указывать людям, как следует расходовать деньги, это
нарушение личной свободы. Каждый должен тратить
деньги, как он считает нужным сам. И вообще
проблема не в том, чтобы тратить, а в том, чтобы
накопить необходимые суммы. Нет, нет, не думайте, что
я очень люблю деньги. Просто, когда они есть, как-
то спокойнее... Вот вы интересуетесь проблемами
молодежи. Конечно, сейчас много есть молодых
людей, которые мечутся, ругают нас и наши деньги. Но
есть и много таких, которые честно трудятся и знают
истинную цену деньгам. Я думаю, что будущее
принадлежит им. Надо только создать для них хорошую
деловую обстановку... Кстати, вы никогда не были в
Лихтенштейне? Советую съездить. Там вы поймете,
о какой обстановке я говорю. И наверняка найдете
молодых людей, которые не тратят времени попусту
и которые знают, чего хотят.
...Лихтенштейн. Экзотическая мечта детства!
Помню, у нас, юных коллекционеров, почтовая марка
этого далекого княжества котировалась необычайно
высоко. Он казался таким сказочным, этот
карликовый Лихтенштейн.
И вот я в столице Лихтенштейна — Вадуце. По
центральной площади снуют туристы с
фотокамерами. Американцы, японцы, французы. Очевидно, их
тоже привлекла экзотика этого карликового
государства.
Что касается карликового, то определение это
точно: полчаса езды на машине — вот и весь
Лихтенштейн. А насчет экзотики можно поспорить. От
других карликовых стран Лихтенштейн отличается
в этом смысле не в лучшую сторону. Здесь нет
небесной синевы Сан-Марино, рулетки Монако или
памятников старины Андорры.
Но вот чего не отнять у Лихтенштейна, так это
«экзотики» банковских и промышленных прибылей,
5 Эдуард Розенталь
65

которая буквально гипнотизирует «деловых людей»
всего мира. . ><..
На улицах Вадуца поражает обилие табличек с
наименованиями иностранных торговых,
промышленных и финансовых фирм.
...Обычный вход обыкновенного трехэтажного
дома. По бокам от входных дверей 15 медных
табличек: «Дженерал импорт экспорт компани», «Эроп-
тик», «Паррена», «Кредит аншальт», «Электрик энд
пасифик грэдинг корпорейшн», «Марло интернейшнл
лимитед»... И тому подобное.
Где же они умещаются, все эти аншальты и
корпорейшн? Во всяком случае, не в этом доме. И не в
Лихтенштейне вообще. Здесь в лучшем случае бюро,
а то и просто одни таблички. Сами же фирмы
спокойно пребывают в Мюнхене, Париже, Мадриде,
Милане, Нью-Йорке...
В Лихтенштейне существует около 30 различных
формул для основания иностранных фирм.
Американская финансовая компания «Вэллс Фарго экспресс
компани», например, воспользовалась формулой так
называемого «домашнего предприятия» («Зицгезель-
шафт»). Это освобождает от уплаты налогов с
чистой прибыли. Следует предполагать, что суммы
чистой прибыли «Компани» значительно превышают
сумму выплачиваемого ею налога (1 процент с
вложенного капитала). Иначе для чего основывать свое
представительство в заокеанском княжестве.
Правда, имеется еще одно условие для создания
«домашнего предприятия»: в его административный
совет должен входить житель Лихтенштейна.
Лихтенштейнцы к этому привыкли. И, скажем,
какой-нибудь булочник из Вадуца отнюдь не
удивится, если представитель какой-нибудь фирмы
обратится к нему с просьбой занять кресло в ее
административном совете. Так же как не удивится и
представитель фирмы, если узнает, что его булочник
уже состоит членом административных советов еще
двух-трех других корпорейшн, абсолютно не ведая,
чем они занимаются.
Ведь Лихтенштейн насчитывает 22 тысячи
жителей. А иностранных компаний, как утверждают, здесь
не менее 25 тысяч. Точные цифры выяснить
невозможно. Никто, даже правительство, не имеет права
66

выяснять точные цифры. Это касается не только
количества иностранных компаний, но и их прибылей.
Остается верить им на слово.
В Лихтенштейне уважают деловых людей и не
лезут к ним в душу. Деловые люди платят
взаимностью. Гриф с гербом Лихтенштейна на почтовом
листке внушает им полное почтение. В свете
сказанного понятно, почему многие фирмы не имеют в
княжестве даже собственных бюро.
Довольствуются почтовым ящиком, табличкой или
регистрацией в местной телефонной книге. Время от времени в
газетах Европы и Америки появляются
предложения о продаже «таблички финансового предприятия
в Лихтенштейне».
Многие из владельцев «лихтенштейнских» фирм
сами в княжестве ни разу не были. Имеют там
секретарей. Ведут почтово-телеграфную переписку и
телефонные переговоры. В 1972 году поступления
государственного бюджета Лихтенштейна составили
67 333 500 швейцарских франков. Из них 7 466 500
швейцарских франков дали почта, телеграф и
телефон.
Жители Лихтенштейна любят говорить, что
жизнь у них неторопливая и спокойная. Так оно и
есть. И если все же где-то она кипит, то это именно
на почтамте. Сюда беспрерывно подъезжают
автомашины, из которых выходят молодые люди и
молодые женщины — все в строгих костюмах
(мужчины при галстуках) — с ворохами корреспонденции
для отправки. И выходят из почтамта, опять-таки
нагруженные ворохами прибывшей
корреспонденции. Вот тут, возле почтамта, я оценил слова
цюрихского банкира о настоящей жизни и молодых людях,
знающих, чего они хотят.
На улицах Вадуца молодежи почти не видно.
Она за конторками банков, в туристских офисах и в
бюро. Все предупредительны, вежливы, услужливы.
Но в определенных пределах. Общие сведения —
пожалуйста. Точные цифры — извините.
Клод К., с которым я беседовал, не составил в
этом плане исключения. Ему 25 лет. Он работает в
бюргосте. Слово «бюргост» — производное от «бюро»
и «гостиница». Бюргост — это гостиница, где люди
бизнеса могут получить все необходимое для дело-
67

вого человека, вплоть до секретаря, обладающего
знанием нескольких иностранных языков. # ^
Клод знает четыре европейских языка. Жизнью
своей доволен. На мои вопросы отвечал вежливо,
но сдержанно. Он закончил университет в Цюрихе
(в Лихтенштейне высших учебных заведений нет).
Мог устроиться на приличную работу в Швейцарии,
но решил вернуться в родной Лихтенштейн.
— Дел здесь хватает. И дела процветают. Многие
швейцарцы сами приезжают к нам работать. Чем я
занимаюсь? Всякое приходится делать. Конкретнее?
Секретарская работа... Состою ли я членом
административного совета иностранной фирмы? Это детали.
Главное, что зарабатываю вполне сносно... Доволен
ли я жизнью? Вполне. Моя мечта? Выбиться в
люди. Конкретнее? Основать собственный бюргост. Это
дело новое и очень перспективное... Ну да, в
смысле прибыльное. Где я выучил иностранные языки?
Два — в университете, один — скитаясь по миру.
Я два года был хиппи.
...Я покидал Лихтенштейн с некоторой грустью.
Расставаться с экзотическими представлениями
детства всегда немного грустно. Сказочная карликовая
страна оказалась обыкновенным «деловым раем»,
где сама мечта и идеалы предстают в виде
круглой цифры, со многими нулями. Скучно.
Скучно! Покупайте!
...Я опустил в телефон-автомат монету в 20
сантимов. Набрал номер. Ответил тихий мужской
голос:
— Служба моральной помощи «Рука друга» вас
слушает... Алло, вас слушают.
Я промолчал. Тихий голос не настаивал. Он
начал говорить:
— Я не знаю, женщина вы или мужчина. Это не
имеет значения. Ваш звонок тридцатый за
сегодняшний вечер. Некоторые тоже не отвечали.
Вероятно, вам сейчас очень нелегко. Вы устали, и вам
все наскучило... Я не буду вас ни в чем убеждать.
У каждого человека бывают минуты душевной
слабости, и тогда он способен на крайности. Но надо
68

уметь ждать. Сейчас на улице холод и слякоть.
А завтра может быть солнце. Наверняка будет.
Мужайтесь, и вы обретете...
В трубке щелкнуло, и раздался гудок. Время,
отведенное на 20 сантимов, истекло.
Не знаю, может быть, служба моральной помощи
по телефону, которая существует во многих странах
Запада, и отвлекла кого-нибудь от минутной
слабости и попытки покончить с собой. Но я читал в
газете об одной 16-летней датчанке, которая вынашивала
мысль о самоубийстве в течение трех лет. Все это
время она собирала пилюли снотворного. Три года —
и никакой минутной слабости! Она выпила стакан
воды, в котором растворила всю пригоршню
таблеток. В посмертной записке было одно слово:
«Скучно».
В одном из лицеев Лилля покончил жизнь
самоубийством Робер Жеркенс. Свое решение он
объяснил в письме так: «Я умер, не плачьте. Я это сделал
потому, что не смог приспособиться к
существующему обществу... Я это сделал в знак протеста
против насилия...» Друзья Робера опубликовали
заявление, в котором случай с их товарищем относили
не к самоубийству, а к «убийству, постоянно
осуществляемому нашим обществом». И в заключение: «Мы
обвиняем безразличное общество, в котором
невозможно жить».
Студентка Анжелика Веддеген из Кобленца
(ФРГ) покончила жизнь самоубийством. Вот как
определил причины этого поступка однокурсник
девушки, 20-летний Бернгардт: «Если хотите,
Анжелика— это в чистом виде психологическая драма
немецкой молодежи. Разрушенная страна была
восстановлена. Каждый здесь работает, зарабатывает
деньги. Все имеют свой холодильник, телевизор. Но
мы больше ни во что не верим. Вот в чем трагедия.
Мы живем, как тени, в мире, который нам не
принадлежит. И ни прекрасный автомобиль, ни
бейсбольные матчи, ни твист нас не удовлетворяют. Мы
завидуем своим ровесникам на Востоке. Они живут,
а мы не живем. Нам скучно».
Все это не может не вызывать тревоги со стороны
взрослых. Скучно! Это слово очень модно на
Западе. Несколько лет назад известный американский
69

астроном Харлоу Шапли, отведя взгляд от звезд и
понаблюдав за земной жизнью в Соединенных
Штатах Америки, пришел к выводу, что мироздание
рушится. Он назвал пять причин, которые, по его
мнению, ведут к концу света. На третье место среди них
он поставил такой феномен, как скука.
Роберт Нисбет, профессор социологии из
Калифорнийского университета, отвел скуке первое место
в ряду прочих социальных болезней Запада. От
скуки, по его утверждению, проистекает и
недовольство современной молодежи, в том числе
экстремистские движения хиппи и левых бунтарей. А скука, в
свою очередь, порождена, по мнению социолога из
Калифорнии, «чувством осуществления всех
стремлений и желаний материального порядка».
Иными словами, Р. Нисбет полагает, что молодежь
попросту «бесится с жиру». И это мнение довольно
распространенное. Было бы поэтому ошибкой
просто отмахнуться от подобной точки зрения. Она
заслуживает серьезного внимания. Тем более что
определенная связь между скукой и навязчивым
потребительским идеалом действительно существует.
Только все обстоит гораздо сложнее, чем считает
профессор Нисбет.
...Мы с женой зашли в одну из женевских
лавочек готового платья. Жена примерила макси, миди.
Хозяйка, уже далеко не молодая женщина, бойко
прыгала вокруг. Поправляла складки и восторженно
прицокивала:
— О, это модель с Лазурного берега. Шик!.. А это
парижская, потрясающе... Лионская,
сногсшибательно!
Мы заявили, что все это, увы, не то. И попросили
показать что-нибудь не сногсшибательное, а
обычное. Очевидно, она поняла, что коммерция не
состоится, и сразу как-то потухла. Сказала усталым
голосом:
— Конечно же я понимаю, что все это уродство.
Прошлый век! Но тогда чинно ходили с зонтиками,
а сейчас все бегают как оголтелые, водят
автомашины и мотороллеры. Непрактично это макси. Кстати,
вы читали? В Лугано одна девица поднималась по
эскалатору, и ее макси попало в щель конвейера.
Бедная девочка осталась в чем мама родила.
70

Я действительно.читал об этом сообщение
Телеграфного агентства Швейцарии, которое
перепечатали почти все газеты, отнюдь не сочтя нужным
поговорить о неудобствах новой моды. Между тем
хозяйка продолжала:
— Мы, владельцы лавок, говорили о том, что
макси неудобно, но нас не слушают. Моды делают
фабриканты тканей и дорогие портные. Впрочем, я
убеждена, что это ненадолго — скоро появятся новые
причуды. Ведь мода отражает свое время.
Сумасшедшее время — сумасшедшая мода.
Звякнул колокольчик. В лавку вошла стройная
девушка лет шестнадцати. Хозяйка снова
преобразилась:
— Ваше макси-пальто готово. Шик! А
шапочка — восторг!
Несколько минут спустя из-за ширмы вышла
уже не юная девица, а что-то с головы до пят
красное, очень смахивающее на кардинала Ришелье.
Хмуро посмотрела на себя в зеркало. Я не
выдержал — сработал профессиональный рефлекс — и
спросил ее:
— Извините, вам это нравится?
Девушка замахала руками:
— Что вы! Это чудовищно!
— Мода?
— Мода.
— Вам она не идет. Вы еще успеете
состариться.
— Все знаю. Но что вы хотите — чтобы все
думали, что у меня нет средств одеваться модно? Если
бы у меня был миллион франков, я ходила бы, в чем
хотела.
Она забрала и пальто и шапочку. И я бы не
сказал, чтобы эта девушка «бесилась с жиру». Дело
гораздо сложней.
Несуразицы западной моды бьют в глаза.
Магазины продают зубочистки с бриллиантом. Или
автоматические ручки с термометром. Электрочесалка с
зажигалкой. Консервы для кошек и норковые шубы
для годовалых младенцев. Невольно на ум приходит
афоризм Марка Твена о том, что цивилизация — это
непрерывное создание потребностей, в которых
никто не испытывает ни малейшей нужды.
71

Но что самое интересное: все это покупается.
И отнюдь не потому, что людям некуда девать
деньги.
...Луиджи Баллинари уже за пятьдесят. Всю свою
сознательную жизнь он работает на поприще
кинорекламы.
— Скажите, Луиджи, какова эволюция рекламы
примерно за последние десять лет.
— Мама миа! — С чисто итальянской
экспансивностью он вскинул руки вверх.— Вы еще
спрашиваете! О какой эволюции может идти речь? Это
настоящая революция! Знаете ли вы, что американские
и европейские фирмы изобрели уже больше
пятидесяти тысяч различных моделей бюстгальтеров. Не
знаете? Так вот знайте. А мне надо продать одну
модель: Моей фирмы. Раньше как делали? Звали
художника и говорили: вот тебе модель. Поломай
голову и дай предложение. Ну, он изображал этот
лифчик во всех ракурсах. И сходило. Теперь не то.
Теперь к художнику приставляют социолога,
психолога, специалиста по психоанализу, и они все
вместе ломают голову. Отвергают сотни проектов.
Наконец рожают идею, которая состоит в том, что героем
рекламного ролика должен быть не бюстгальтер, а
его ассоциация с окружающей средой... Не
понимаете? Санта Мария! Сейчас поймете. Вы сидите в
кино, в зале тухнет свет, и началось: четыре секунды
изображается этот проклятый бюстгальтер в
определенном ракурсе, и голос за кадром произносит
название фирмы. Потом десять секунд на экране —
авиалайнер. Он медленно приземляется. И снова
бюстгальтер строго в том же ракурсе. На этот раз
ему отводится всего одна секунда. Потом десять
секунд футбольного матча. Мяч в сетке, и снова — уже
полсекунды — бюстгальтер. Десять секунд
автомобильных гонок — и четыре секунды бюстгальтер.
Десять секунд прилавок с цветами — и полсекунды
бюстгальтер. Каково, а? Зрительница жует резинку
и тупо смотрит на экран. Может быть, даже думает
совсем о другом, и все равно она уже во власти
стереотипа. Увидит в небе самолет или на улице цветы,
а в мозгу у нее щелк — бюстгальтер. Условный
рефлекс. И мучает он ее, как зубная боль, пока
однажды в магазине она не наткнется на этот бюстгаль-
72

тер. Купит — и боль проходит. А он, может быть, ей
врвсе и не нужен.
Баллинари хихикнул и довольно потер руки.
Есть и тысячи других способов заставить купить.
В нашем бюро АПН в Швейцарии работает
служащим Шарль В., очень энергичный, веселый и
остроумный человек. Он заявил нам, что давно раскусил
все трюки рекламы и его на них не проведешь. Но
недавно и он был посрамлен. Ему пришло по почте
письмо, в котором было сказано, что если он вернет
это письмо парфюмерной фирме, приклеив к нему
предварительно марку достоинством в 30 сантимов,
то получит бесплатно пачку лезвий «Жилетт» для
бритья.
Шарль В. долго соображал, что бы это могло
означать. Но, так ничего и не придумав, он приклеил
марку и отослал письмо фирме. Через несколько
дней почтальон вручил ему увесистую коробку, где
было мыло, крем для бритья, помада, одеколон —
все это на 16 франков 80 сантимов, которые он
должен был выложить из своего кармана, и... пачка
лезвий «Жилетт». Бесплатно.
Баллинари и ему подобные изобретают
различные тактические уловки и с помощью условных
рефлексов заставляют людей покупать.
. Для тех, кто стоит значительно выше Баллинари,
потребление не только тактика, но и стратегия.
Парадоксы потребления
Его называют по-разному: «общество изобилия»,
«цивилизация досуга», «государство всеобщего
благоденствия» и тому подобное. Все эти пышные
ярлыки, характеризующие, по уверению буржуазных
идеологов, современный этап развития капитализма,
стали с некоторых пор разменной монетой западной
пропаганды.
Типичным примером в этом отношении может
служить разработанная американским социблогом и
экономистом Уолтом Ростоу «теория стадий
экономического роста». По утверждению ее автора, она
является «общей теорией современной истории» и
альтернативой теории Карла Маркса. Согласно взглядам
73

Ростоу, высшим этапом исторического развития
служит стадия «высокого массового потребления», в код
торую вступают страны, ликвидировавшие нужду и
предоставившие своим гражданам благополучную
материальную жизнь. Эта стадия, по словам Ростоу,
«процветает в Соединенных Штатах», в нее вступили
Канада, Япония, Западная Европа.
По существу, сходную концепцию отстаивают
Джон Гэлбрейт, Франсуа Перру, Раймон Арон и
многие другие философы, экономисты и социологи
Запада.
Теоретики потребления вынуждены отмечать
чувство неудовлетворенности жизнью, которое
испытывают трудящиеся капиталистических стран. Они
констатируют и другое: неуверенность в завтрашнем
дне, опасение остаться без работы, нервное
перенапряжение на производстве, бессмысленное
времяпрепровождение в часы досуга. И тем не менее они
считают, что рабочие Запада не осмелятся на
революционные действия, так как дорожат достигнутыми
при капитализме материальными завоеваниями и не
хотят их терять или, точнее, рисковать своим
относительным благополучием.
Это очень удобная концепция. Для
господствующего класса, разумеется. Ведь на первый план
выдвигаются вопросы потребления; производственные
отношения, то есть отношения между классами,
подменяются отношениями между потребителями,
независимо от их социальной принадлежности.
При этом нетрудно доказать, что рабочий может
питаться не хуже, а то и «получше»
капиталиста-вегетарианца, а мелкий чиновник-франт одеваться
«шикарнее» своего директора. И что и те, и другие
ездят в скромных «фольксвагенах». Чем не
равенство?
Борьба на почве потребления капитализму не
страшна, ибо потребление не больше чем
проявление его существа, которое по-прежнему коренится
в отношениях производства.
Впрочем, сама теория потребления достойна
серьезного внимания; Как с точки зрения
фактической, так и с точки зрения идеологической.
В 1966 году в Соединенных Штатах вышла книга
Жоржа Катона. Она называлась «Общество массово-
74

го потребления». Автор утверждал, что в последнее
десятилетие Соединенные Штаты стали страной, где
не отдельные лица и даже не целый
привилегированный класс, но большинство населения имеет
возможность постоянно увеличивать свою долю
потребительских благ. Однако цифры, приводимые самим
Катона, говорили о другом. По его
собственному признанию, благами потребления могут
пользоваться американцы, имеющие более 15 тысяч
долларов годового дохода. Но такие составляют лишь
небольшую часть населения Соединенных Штатов.
Во Франции выборочная социологическая анкета
показала, что 80 процентов опрошенных располагали
бюджетом меньшим, чем тот финансовый эталон,
который был признан «нормальным». Более 40
процентов ограничивают себя в потреблении мяса,
свежих овощей, фруктов.
...Помню, в Женеву приехали два наших
ленинградца, Владимир Кулаков и Александр Клементьев.
Оба молодые производственники. На заводе
сверлильного инструментария «Тарекс» осваивали
купленное оборудование. К ним приставили переводчика,
который при каждом удобном случае пытался их
«агитировать».
Однажды он заговорил о том, какая высокая
заработная плата у местных токарей. А мимо как раз
проходил пожилой рабочий. Переводчик его
окликнул:
— Послушай, Клод, сколько ты зарабатываешь в
месяц?
— 1800 франков.
— Вот я им тоже говорю, что зарплата у вас здесь
высокая.
Тогда Клод не спеша вытер о передник руки и,
раскрыв рот, показал недавно вставленный протез.
— Вот вставил три зуба — тысяча франков.
Потом полез в карман и вытащил коробку с
пилюлями:
— За лекарства заплатил в этом месяце 90
франков. И за квартиру 570 франков. А теперь
посчитайте, сколько у меня осталось от зарплаты.
Он махнул рукой и устало пошел прочь;
сконфуженный переводчик принялся рассуждать, что месяц
на месяц не приходится.
75

Буржуазные газеты много и охотно говорят о
«среднем потребителе» — этом удивительном челоп
веке, которого еще никто не видел. При ближайшем
рассмотрении «средний потребитель»
оборачивается капиталистом, рабочим, мелким ремесленником,
крестьянином одновременно. Но ведь каждый из них
потребляет и имеет возможность потреблять далеко
не одинаково. И неравномерно, что менее заметно,
хотя и не менее существенно. Национальный
институт экономической статистики Франции
опубликовал на материалах целого ряда социологических
опросов весьма любопытные данные. Отношение
между потребителями в зависимости от их социального
и профессионального положения выражается в
следующих пропорциях: в сфере потребления
продуктов питания —1:1,5; одежды—1:3; домашней
обстановки— 1: 4; транспорта— 1: 6; культуры и
отдыха—1: 7. Иначе говоря, наиболее привилегированные
категории могут тратить в 3—6 раз больше средств
на одежду, транспорт, развлечения, чем другие.
Как-то один американский журнал опубликовал
красноречивый разворот на две страницы. На одной
были изображены предметы, принадлежавшие семье
Джексона: маленький коттедж, автомобиль,
телевизор, холодильник, стиральная машина. На другой
странице были изображены предметы, за которые
семья Джексона уже расплатилась с кредиторами:
стена от дома, сиденье автомобиля, дверца
холодильника, крышка стиральной машины. А сам глава
семейства Джексон стоял в исподнем: один рукав от
пиджака, штанина от брюк, один ботинок.
Это кабала, причем не добровольная, как
представляют некоторые социологи и психологи, а
вынужденная. Отсутствие возможности снять дешевую
квартиру вынуждает покупать квартиру или дом в
кредит, отсутствие развитой сети городского
транспорта вынуждает приобретать автомашину в
кредит, отсутствие достаточного количества больниц,
яслей и детских садов вынуждает обращаться в бюро
услуг для найма сиделки, няни, домработницы с
почасовой оплатой. Все это ложится тяжелым
дополнительным бременем на бюджет трудящихся.
Погоня за прибылью сопровождается такими
«издержками», как загрязнение окружающей природной
76

среды, внедрение антисептических, красящих
химических элементов в продукты питания. Это делает
продукты более привлекательными, продлевает срок
их хранения, но одновременно снижает их качество,
а иногда и непосредственно угрожает здоровью.
Известны случаи, когда употребление патентованных
медикаментов вело к тяжелым заболеваниям и даже
к смерти.
Монополии не жалеют средств на новшества,
которые обещают принести максимум прибыли в кратт
чайшие сроки. И неохотно выделяют средства на
исследования побочных вредных действий этих
новшеств на человека, поскольку это не сулит
непосредственной прибыли.
Как-то в Цюрихе мне довелось присутствовать
на Международной конференции по рекламе.
Солидный американский бизнесмен учил своих
европейских коллег: «Продавайте товары весело! Чем веселее
покупатель, тем легче открывается его кошелек»; «Не
бойтесь создать островки потерь в океане прибыли.
Снижение цен десяти видов товара на 50 процентов
может дать 200 процентов повышения спроса на эти
товары»; «Реклама должна не только давать
информацию о товаре и не только заставлять клиента
покупать, но заставлять его купить не тот товар,
который ему нужен, а тот, который выгодно продать»;
«Реклама создает не только объект для клиента, но
и клиента для объекта».
На потребителя постоянно оказывается давление,
с тем чтобы навязать ему шкалу потребностей,
наиболее прибыльную для капиталиста. Реклама
вылепливает клиента, для которого первоочередным
становится не то, что для него истинно насущно, а то,
что выгодно в данный момент продать монополиям.
На нынешней стадии
государственно-монополистического капитализма подобная тактика имеет
совершенно определенные цели. Монополии стремятся
повысить степень эксплуатации трудящихся, что ведет
к постоянному ограничению их покупательной
способности и как следствие создает угрозу сужения
рынка сбыта. Поэтому и осуществляется постоянное
воздействие на потребности покупателя, с тем чтобы
ориентировать его на приобретение товаров, продажа
которых максимально прибыльна для капиталистов.
77

Это автомобиль, а не транспорт общественного
пользования; сфера частных услуг, а не детские сады
и ясли; индивидуальный коттедж, а не кварталы
дешевых домов.
Таким образом, идеология потребления призвана
оправдать в глазах трудящихся колоссальную
растрату материальных и человеческих ресурсов,
которую осуществляют монополисты в целях
максимального накопления капитала и личного
обогащения.
Подобная установка не исчерпывается только
цифрами растущих прибылей, она включает в себя
и идеологическую выгоду.
Идеология потребления создает условия, при
которых трудящемуся значительно легче приобрести
автомобиль в кредит, чем дать своим детям
образование или добыть денег для оплаты врача в случае
болезни его самого или членов его семьи. С другой
стороны, такая политика переносит центр тяжести
человеческих ценностей из области производства в
сферу потребления и тем самым перечеркивает одну
из важнейших социальных функций человека —
творческую.
Концентрируя внимание на приобретении
товаров длительного пользования, монополии пытаются
тем самым компенсировать неудовлетворенность
трудящихся их производственной деятельностью. При
всем ее примитивизме такая линия
психологически выбрана весьма умело. Дело в том, что
человек на капиталистическом предприятии и сам
особенно не склонен проявлять творческую активность.
Как бы ни был сложен процесс труда
технологически, он лишен для работника содержания, ибо он
не видит его общественной пользы, а потому и не
стремится вникать в него творчески.
Рабочий, по словам американского социолога
Эриха Фромма, ощущает себя товаром, который надо
повыгоднее продать на рынке, и вовсе не ощущает,
что он активный деятель, носитель человеческих сил
и способностей. Цель его — продать себя подороже.
Иначе говоря, человек не работает, а зарабатывает.
Атрофированное чувство творца имеет логическим
следствием гипертрофированное чувство
потребителя.
78

Вот почему человек на Западе подготовлен к
восприятию пропаганды, призывающей его «уйти» в
потребление.
Потребление, включая и духовное (коммерческие
фильмы, порнография, комиксы и прочие
атрибуты «массовой культуры»), призвано заполнить всю
жизнь человека труда и по возможности отвлечь его
от активного участия в общественной и.
политической деятельности. Реклама вбивает ему в голову,
что и где ему следует приобрести, как и где провести
досуг, что смотреть в кино и что читать, чтобы стать
«личностью».
При этом преследуется цель не только занять
внимание трудящихся потреблением, но и создать у
них видимость широкого выбора и как следствие
демократизации самой жизни. Фармацевтические
корпорации, например, выпускают «новые»
патентованные лекарства в зеленых, синих, желтых облатках,
которые на самом деле являются повторением уже
имеющихся лекарств, выпущенных в продажу в
оранжевых, голубых и фиолетовых упаковках. Это
не выбор, а видимость выбора.
Таким образом, не только в своей
производственной деятельности, но и в области потребления
человек превращается в винтик гигантской
промышленности. И здесь он не живет своей жизнью, а, как
образно выразился западногерманский социолог Ганс
Фрайер, «его живут».
...Мы примостились у лестницы в холле
Женевского университета. На стене кто-то крупно
вывел мелом: «Клара, жду тебя в парке». И рядом:
«Жорж — кретин». Мимо нас шмыгали студенты.
Роже П. был еще возбужден — только что он сдал
два зачета за третий курс. Ему под тридцать; он зф-
дит в студентах не меньше семи лет, и каждый
сданный зачет для него — праздник.
— Теперь опять пойду работать. Стипендии нет,
а жить надо. И за учебу платить тоже.
— А родители? Не помогают?
— Смеешься? Когда я приезжаю к ним в Нион
погостить, то плачу им за комнату. Поменьше, чем Б
отеле, но все же. Кормят, правда, бесплатно... Чещу
ты удивляешься, я их понимаю, они пытаются
сохранить свой статус. По нынешним временам это не-
79

просто. К тому же папаша мечтает о новом
автомобиле...
Роже усмехнулся:
— Выгребают против течения.
— А как инфляция, кризис? Не убивают ли они
потребительских канонов?
— Что ты, напротив, кризис еще больше
обостряет психологию потребительства. Когда вещь
трудно купить, она становится еще желаннее.
Правительство, правда, призывает к экономии, но реклама
продолжает буйствовать: покупайте, покупайте,
покупайте!
В его голосе зазвучала злость:
— Конечно же, я понимаю, что нас покупают.
Многие это понимают. И даже выступают против
потребительской психологии. Я ее давно ненавижу.
Помню, с удовольствием читал, как парижские
парни жгли автомашины в мае шестьдесят восьмого. Все
понимаю. Но когда тебя со всех сторон осаждает
гнусная реклама, то это действует, как зубная боль.
Тут хочешь не хочешь, а купишь, иначе нервы не
выдержат... И если уж быть до конца честным, то
тоже хочу автомобиль. И даже уже кое-что скопил.
За учебу заплатить не могу, а вот на автомобиль
коплю. Иногда презираю себя за это, а ничего
поделать не могу.
Роже подумал немного и добавил как бы в
оправдание:
— Наверное, потому, что нам внушили:
автомобиль — это свобода. Надо отдать им должное, это они
ловко придумали. Почему именно автомобиль?
Потому, что он лучше всех прочих вещей
символизирует прогресс. В наше время все под гипнозом
прогресса, даже те, кто его ненавидит.
...Джансанти Колуцци, сутуловатый господин
преклонного возраста, в роговых очках и с усиками,
ничем особым от прочих смертных не отличается. Но
в Лозанне его хорошо знают. И не как
потомственного графа или тайного камергера его святейшества
папы римского. А как счастливого обладателя
пятиметрового двухтонного «роллс-ройса». Стоимостью в
200 тысяч франков. Зарплата квалифицированного
рабочего за 10 лет.
Сам граф не скрывает своей гордости:
во

— «Роллс-ройс» — мечта детства.
Осуществленная... Я устраиваюсь за рулем этого монстра, и все
прочее для меня исчезает. Наступает тишина
Английского клуба. Одно легкое движение руки: клик,
и сиденье автоматически поднимается, облегает вас,
как перчатка. Комфорт! Включаю мотор, но в салоне
все та же тишина. А ведь под капотом — 8
цилиндров! Объемом в 6750 кубиков! 32 метра
гидравлических тяг, 700 метров кабеля!..
Мечта детства!
...Во весь экран — маленькие босые ножки. Они
топают по мягкому ковру, обходя разбросанные на
нем игрушки. Задерживаются около игрушечного
автомобиля. Потом решительно следуют дальше к
какой-то неведомой, но заветной цели. Стоп!
Ножки останавливаются, на сей раз прочно.
Кинокамера поднимается, и зрители видят обладателя
ножек — симпатичного малыша. Ручки его тянутся
вверх к столу, достают копилку. Малыш тщательно
засовывает в щель копилки пятифранковую монету.
Трясет копилкой над ухом. Звон монет
заглушается нарастающим ревом автомобильного мотора. И
вот он появляется, настоящий автомобиль. Могучий
перламутровый красавец с шестью цилиндрами.
Господин автомобиль! Вершина потребительской
пирамиды.
Кстати, о цилиндрах. В этом плане рекламный
фильм несколько устарел. Цилиндры жрут бензин, а
бензин пожирает бюджет. Еще недавно, до
энергетического кризиса, литр его стоил 55—60 сантимов.
Сейчас — 1 франк.
Монстры нынче слишком дороги в обращении, и
«роллс-ройс» подобен вершине Монблана, которую
вечно закрывают облака. Мечта, даже самая дерзкая,
должна сообразовываться с реальностью.
...—Ты все еще разъезжаешь на своей громадине?
Главный редактор лозаннской газеты «24 часа»
Марсель Паш поскреб подбородок:
— А куда ее деть? Она стоит о-го-го, но сегодня
ее не купят и за 5 тысяч. Глотает горючее
децилитрами. Вот загоняю ее насмерть и брошу. Куплю
малютку.
Автомобиль-малютка нынче именинник.
Господин автомобильчик! Он стоит в витрине лозаннского
б Эдуард Розенталь
81

магазина «Даймлер — Остин». Маленький
симпатичный, перевязанный голубой лентой с пышным бан^
том. Как коробка шоколада.
Невольно возникает вопрос, кто кем правит:
человек автомобилем или автомобиль человеком?
Более ста лет назад Маркс точно подметил
закономерность, согласно которой развитие прризводства при
капитализме приводит к тому, что «вместе с ростом
массы предметов растет царство чуждых сущностей,
под игом которых находится человек»1.
Потребление, лишенное своего естественного
содержания и преломленное в уродливой форме
господства над человеком, уродует и само сознание
человека, способствует выработке стереотипа личности,
замкнувшейся в собственной скорлупе и живущей
маленькими личными заботами. «Все только и
норовят ухватить удачу за хвост,— говорит Джон Гри-
нуэй, один из молодых англичан, опрошенных
социологической анкетой. — Представить только, что
значит для человека небольшой счет в банке и
теплый семейный очаг! Начинаешь думать лишь о своей
машине, о том, чтобы был ухожен твой собственный
садик, о страховом полисе, о том, чтобы купить себе
еще один телевизор, и вовсе не остается времени
беспокоиться о действительно больших проблемах
или подумать, например, о том, сколько людей
умирает от голода в Африке».
Духовный «перекос» личности не ограничивается
одной аполитичностью. Чем больше человек
поддается чувству приобретательства, тем больше он
опасается потерять то, что имеет. А это в условиях
Запада— заурядное явление. Выплаты процентов и
погашение кредита за дом, автомобиль, товары домашнего
пользования поглощают существенную долю
доходов трудящихся. Перерыв в поступлении дохода в
результате безработицы или продолжительной
болезни ведет к немедленному прекращению выплаты
долгов, и в этом случае дом, автомобиль,
холодильник могут быть отобраны. В 1972 году в
Соединенных Штатах отмечено более ста тысяч подобных
случаев.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М.,
1956, стр. 599.
82

На первый взгляд это не такая уж большая
цифра— ведь товары в кредит приобретают миллионы
трудящихся. Но драма заключается в том, что и эти
миллионы живут в постоянном нервном напряжении,
в страхе попасть в число неудачников: от этого не
гарантирован никто. Нервное напряжение и страх
подавляют личность, ведут к росту психических
заболеваний и самоубийств.
С другой стороны, страх и неуверенность
вызывают к жизни тип работника-конформиста, или, как его
называют в социологической литературе, «хорошо
обструганного человека». Он, как правило, обходит
стороной профсоюз, всячески старается подтвердить
свою лояльность предприятию, угодить мастеру, от
которого зависит получение сверхурочных, а
следовательно, и возможность подзаработать, чтобы
угнаться за рекламой.
Но это именно то, к чему стремятся монополии.
Таким аполитичным человеком, отказавшимся от
борьбы, легче помыкать, и в конечном счете его
значительно проще урезать и в потреблении путем
взвинчивания цен на предметы первой
необходимости, увеличения налогов, ущемления системы
социального обеспечения и других подобных мер.
Вот почему противопоставление потребительского
начала творческому стало сегодня, пожалуй, одним
из главных приемов буржуазной пропаганды.
В последнее время эта пропаганда принимает
все более четкие структурно-организационные
очертания.
Во многих странах Запада даже появились так
называемые организации потребителей. И не только
появились, но по масштабам своим не уступают
крупным организациям, объединяющим своих членов по
производственному принципу. Нечто вроде новых
профсоюзов. Летом 1972 года в Стокгольме состоялся
первый Международный конгресс потребителей. Он
показал, что многие национальные ассоциации имеют
компактную структуру, а руководство их состоит из
квалифицированного персонала. Цель подобных
организаций, как она рекламируется,— «борьба за
гуманизацию отношений в сфере потребления».
Как-то я присутствовал на одном из собраний
потребителей. Мадам Эрика Каррер, член комитета
83

Швейцарской федерации потребителей, очень
красноречиво говорила об этих целях. Она признавала,^
что потребители не могут влиять на динамику
образования цен, но зато в их руках, по ее словам, имеется
такое страшное орудие, как бойкот тех или иных
товаров, продукции той или иной фирмы. Долго
говорила мадам Каррер. А в конце выступления подняла
вверх палец и, многозначительно помолчав,
заключила: «Однако организации потребителей не должны
дать увлечь себя в сети тех, кто во имя борьбы
против отдельных злоупотреблений преследует другую
цель: подрыв общества и экономики свободного
рынка. Не надо забывать, что именно им мы обязаны
высоким уровнем потребления!»
Не так давно Швейцарская федерация
потребителей призвала своих членов бойкотировать говяжьи
сосиски, содержащие слишком высокий процент
фосфатов.
Пожертвовать сосисками ради поддержания
экономики свободного рынка, а заодно направить саму
борьбу трудящихся в рамки потребительства — на
это монополии идут без страха и сомнения. Другое
дело, когда рабочие требуют активного участия в
управлении производством. Тут капиталист решительно
возражает. Бороться в сфере потребления он согласен,
но в производстве, по его мнению, должен царить
мир.
Во власти концепций массового потребления
пребывают многие философы и социологи Запада. И хотя
они констатируют чувство неудовлетворенности
жизнью, неуверенности в будущем, тем не менее они
считают, что трудящиеся не хотят менять
существующего образа жизни, надеясь, по словам французского
социолога Р. Арона, на лучшее. И рассуждают так:
«Я имею шанс приобрести завтра то, чего не имею
сегодня, а если не получу этого, то получат мои дети».
Но тут-то и происходит осечка.
Нерастраченная творческая энергия молодежи
ищет применения. Ей тесно в омуте тихого
мещанского благополучия. Отсюда возникает внутренний
конфликт, зачастую не осознанный молодыми
людьми. Они бунтуют, ищут выхода из потребительского
тупика, инстинктивно тянутся к духовной гармонии.
И обращаются без разбору к различным модным фи-
84

лософским течениям: неофрейдизму,
экзистенциализму и т. п. Порой находят в них критику современной
действительности капиталистического общества. Но
ответа на коренной вопрос о том, как изменить мир,
почерпнуть из них не могут.
Отрывая духовное отчуждение от его социальной
основы, западные философы не видят путей его
ликвидации, объявляют его непреодолимым.
Американец Э. Фромм видит будущее таким: «Это
общество, где население хорошо накормлено, отлично
одето, где все желания людей удовлетворены, а
желаний, которых нельзя удовлетворить, не возникает.
Это автоматы, которые следуют куда угодно без
помощи насилия; ими можно руководить без вождей,
они создают машины, действующие подобно людям,
и людей, действующих как машины... Это
отчуждение и автоматизация ведут ко все возрастающему
безумию. Жизнь не имеет смысла, нет ни радости, ни
веры, ни реальности. Каждый «счастлив», если не
считать, что он не чувствует, не рассуждает, не
любит».
Другой американец, У. Ростоу, не зная точно, чем
будет заниматься человек в будущем, размышляет:
«Впадут ли люди в вековую стагнацию... или, может
быть, наступит скука...»
Однако полная энергии, сил молодежь не
согласна на это.
Она восстает против скуки и пустоты жизни, хотя
и не способна самостоятельно осознать истинные
причины своего недовольства. А неосознанные причины
ведут к неосознанным действиям, к поискам истины
там, где ее нет, и как следствие неудачных поисков —
к духовному тупику, к самоубийствам, наркотикам.
Наркомания стала поистине трагедией западного
общества.
SOS — наркотики!
...Это произошло в Женеве на набережной Роны в
яркий августовский полдень. Из дома выбежала
растрепанная девица. Скинув с себя одежду, она начала
перелезать через железную решетку парапета с
намерением броситься в бурную реку. Ее удержали прохо-
85

жие. Оттолкнув их, она пересекла улицу и бросилась
на стеклянную витрину. Затем, израненная оскодках
ми стекла, вцепилась в пожилого мужчину,
оказавшегося рядом, и стала объясняться ему в любви.
Госпиталь, куда ее отправили, дал короткое
заключение: вполне здорова, действовала под
влиянием наркотика ЛСД. Сама виновница происшествия,
придя в себя, объяснила, что чувствовала
необычайную легкость и собиралась побегать по волнам.
...Во Франции существует специальный номер
телефона «SOS — наркотики!». Врачи дают советы
наркоманам по телефону. Круглосуточно.
В Соединенных Штатах до 1968 года проблема
наркотиков существовала в основном в гетто и
других районах нищеты. Сегодня врачи и социологи
считают, что наркотики употребляют не менее 75
процентов учащихся университетов и колледжей. Только
в Нью-Йорке в 1970 году от потребления героина
погибло около тысячи юношей и девушек. Врачи
подсчитали, что на излечение молодых наркоманов,
состоящих на учете в американской полиции,
потребовалось бы затратить не менее 300 миллионов долларов
в год.
В конце марта 1972 года в Женеве состоялась
Международная конференция по наркотикам. В
течение двух недель представители 72 стран оживленно
обсуждали эту проблему и затем внесли в Конвенцию
о борьбе с распространением наркотиков несколько
дополнительных пунктов. За месяц до этого
Международная организация по контролю за наркотиками,
которая также находится в Женеве, опубликовала
отчет за 1971 год. Это был настоящий сигнал тревоги.
В отчете употреблялось слово «эпидемия», так
быстро растет употребление марихуаны, кокаина,
героина и других наркотиков.
Рост спроса вызывает постоянное увеличение цен,
а это, в свою очередь, стимулирует дальнейшую
нелегальную продажу наркотиков. Тревогу вызывает
не только количественный рост потребления
наркотиков, но и рост наиболее опасных форм
токсикомании. Так, было определено, что производные от
опиума гораздо эффективнее, чем сам опиум. Но
наибольший вред приносит героин, а он-то и стал в последние
годы наиболее популярным среди молодежи боль-
86

шинства стран Запада. «Маленькая страна —
маленькие проблемы» — так любят говорить о себе
швейцарцы. Швейцарию миновали войны, голод, эпидемии
болезней. Но сегодня швейцарцы признают, что и у
них появилась большая проблема — проблема
наркотиков.
«В течение последних 18 месяцев Швейцария
затоплена волной наркотиков, нелегальное
распространение которых приняло угрожающие размеры. На
учете полиции состоят тысячи наркоманов. К
сожалению, полиция не может эффективно бороться с
организованными бандами, продающими наркотики на
швейцарском рынке. Наиболее тяжелыми
последствиями чревато распространение героина, что
особенно тревожит полицейские власти». Это строки из
заявления представителя криминальной полиции
Швейцарии, которое опубликовали в марте 1971 года
почти все швейцарские газеты. По свидетельству
комиссара полиции Базеля Анслена, только за
несколько месяцев 1971 года количество молодых
швейцарцев, потребляющих наркотики, и прежде всего
героин, увеличилось на 50—60 процентов. Комиссар
оправдывался, что полиции очень трудно, почти
невозможно бороться с распространением героина, так
как он продается маленькими таблетками, которые
нелегко обнаружить.
Запрет производства сырья, используемого для
производства наркотиков, также малоэффективен.
Так, в 1971 году в Турции были введены строгие
ограничения на выращивание опиума. Однако вскоре
было отмечено увеличение производства подобного
же сырья в Юго-Восточной Азии.
Участники женевской конференции по наркотикам
тоже отнеслись весьма скептически к тому, что ее
решения могут что-либо существенно изменить в
этом плане. Приводились цифры: нелегальное
производство опиума во всем мире достигает примерно от
1500 до 2000 тонн в год. Интерпол полагает, что
полиции удается изъять только около 10 процентов этого
количества.
Полицейские меры дают мизерные результаты.
И не потому, что героин легко припрятать, а до стран,
выращивающих опиум, трудно добраться. Главным
образом потому, что производство и распространение
87

наркотиков, ведущие к «опиумной трагедии», сами
являются не причиной, а следствием. Следствием ду^
ховной неустроенности общества, которое не может
предложить своей молодежи подлинно
гуманистические идеалы.
Растущее потребление наркотиков является
своеобразным отражением отказа молодежи от
господствующих в обществе ценностей. «Мы делаем все, что
запрещено!» — заявил Джерри Рубин, руководитель
движения американских иппи (что-то среднее между
левым экстремизмом и хиппи). И далее: «Когда мы
сталкиваемся с каким-нибудь законом или правилом,
мы нарушаем их», «Америка говорит: не делай этого.
Мы говорим: делай это!», «Репрессии превращают
самокрутку марихуаны в объект для битвы».
Наркомания представляет собой, пожалуй,
единственный акт, который единодушно порицается и
запрещается во всех западных странах, объявляется
стопроцентно аморальным. По логике отрицания в
глазах некоторых представителей молодого
поколения наркотик стал как бы символом объединения
протестующей молодежи. «Мы никогда не говорим
«моя самокрутка», мы говорим всегда «наша
самокрутка»». «Наркотик освобождает спонтанные силы
группы и структурирует ее: революционер — это
человек, который, ведя осаду Пентагона, курит гашиш».
«Марихуана разрушает школы. Обучение
способствует тому, чтобы нами манипулировали. Гашиш
раскрепощает наше сознание. Школа делает нас
умниками. Гашиш превращает нас в мечтателей». Джерри
Рубин говорит об иппи, употребляющем наркотики,
как о «парящем марксисте».
Совершенно очевидно, что «парящий марксист»
это не марксист и даже вообще не революционер.
В лучшем случае больное «воображение
революционера». Как-то в женевском зале Атене я слушал
лекцию врача-психиатра Мишеля Дерие. Тема лекции —
наркотики. Под воздействием наркотика человек
переживает три физиологические стадии. Сразу после
принятия ЛСД, разновидности героина, появляются
такие симптомы, как учащение пульса, побледнение
кожных покровов. Затем наступает момент, когда
сознание затуманивается; в этот период человек
бесконтролен, он теряет всякое представление о своих
88

поступках и делается социально опасным. Наконец
Галлюцинации уступают место тяжелейшей
депрессии, и в этот момент опасность грозит самому
наркоману. Именно в депрессивный период многие кончают
жизнь самоубийством.
Особенно разрушающе наркотики действуют на
молодой, еще не сформировавшийся организм. Не
только в физиологическом, но и в социальном плане.
Наркотики тормозят, а затем и вовсе останавливают
развитие самосознания, закрепляют инфантильность.
— Наркотики убивают революцию! — этими
словами Мишель Дерие закончил свою лекцию.
Круг замыкается. Начав употреблять наркотик в
знак «протеста» против окружающей
действительности, молодой человек подходит к тому рубежу, когда
теряет всякую способность координировать свои
действия с реальной действительностью.
Однажды женевские друзья показали мне
частную квартиру, служившую прибежищем для
наркоманов. Картина была гнетущая. Зашторенные окна.
Чад от свечей. Клубы сигаретного дыма под
потолком. На столе — скатерть, вся в грязных потеках.
Початая бутылка вина и несколько несвежих
бутербродов. Вдоль стен прямо на полу сидели и полулежали
несколько человек, небритых и нечесаных,— трудно
даже было определить их возраст. Двое курили. Один
смеялся, другой что-то чертил рукой в воздухе.
Это были люди, потерянные для общества, для
всякой социальной борьбы.
Некоторые западные социологи стремятся
умалить масштабы молодежного недовольства и
протеста. С цифрами в руках они пытаются доказать, что
левый экстремизм, хиппизм, коммуны, тяжелая
наркомания, самоубийства являются уделом
относительно незначительной части молодежи, что подавляющее
ее большинство ведет нормальный образ жизни:
учится, занимается спортом, развлекается.
Конечно, с цифрами спорить трудно. И все же...
...В 1970 году газета «Трибюн де Женев» опросила
500 юношей и девушек. Вопросы касались того,
каким они видят существующий мир и свое будущее
в нем. Типичными газета признала ответы
17-летней Армеллы. Вот некоторые из них.
— Есть ли бог?
89

— Нет.
— Каков ваш идеал личного счастья?
— Когда небольшая кучка мерзавцев перестанет
эксплуатировать подавляющее большинство людей,
тогда мое личное счастье сможет быть полным.
— Считаете ли вы необходимым изменить
существующий строй? В каком направлении?
— Безусловно. Необходимо изменить
несправедливый строй. Необходимо любой ценой уничтожить
расизм, колониализм, милитаризм.
— Считаете ли вы необходимой революцию?
— Да. Революция необходима, чтобы уничтожить
социальную несправедливость.
Из сказанного видно, что Армелла настроена
прогрессивно. Но вот задается вопрос, как она
представляет свое будущее и что намерена предпринять
практически. Следует ответ:
— Когда я думаю о будущем, мне становится
тяжело. Я боюсь общества и чувствую непреодолимую
стену между ним и собой. Я знаю, что должна бы
действовать, броситься в пучину жизни, чтобы
изменить это общество. Но я знаю также заранее, что
изменить его практически невозможно, так как
каждый в этом обществе глубоко одинок.
— Как вы относитесь к наркотикам?
— Я — за. Они помогают забыть существующую
действительность.
Итак, с одной стороны, здесь сознание
необходимости социальных перемен, с другой — неверие в свои
силы и уход от действительности. Подобные
настроения характерны для большинства ответивших на
анкету. Вот некоторые ответы на вопрос о жизненном
идеале:
— Играть весь день на рояле (П. А. В., 18 лет).
— Солнце и смазливая бабенка, загорелая и с
длинными волосами (Пьер, 19 лет).
— Быть свободной и жить с парнем, который
нравится (С. Р., 16 лет).
Армелла ответила на этот вопрос так:
— Мальчик и музыка.
Эти ответы показывают, что смысл жизни многие
молодые люди рассматривают в чисто
индивидуальном плане, а единственной сферой, где они могут
сохранить свою свободу действия, они считают сугубо
90

личные отношения, прежде всего любовь. Причем
часто говорят о «свободной любви» и «раскрепощении
секса».
Армелла, согласно статистике, входит в число
«благополучных». Хотя благополучие это, как мы
видим, весьма и весьма относительное. Она, а вместе
с ней и тысячи других молодых людей видят
несправедливость существующего строя и понимают
необходимость его изменения. Но она, как и многие
другие, не видит выхода из сложившегося положения и
ищет его в музыке и любви.
Бог — любовь...
Осенью 1968 года я впервые побывал на
Международной книжной ярмарке во Франкфурте-на-Майне.
Бросалась в глаза густая толпа мужчин всех
возрастов у датского стенда. Здесь впервые открыто
экспонировались порнографические издания.
В 1969—1970 годах к датчанам «подтянулись»
западные немцы, англичане, американцы... Именно в
эти годы в странах Запада произошел, по словам
социологов, так называемый «сексуальный взрыв».
Причины? Тут среди социологов существует почти
полное единодушие. Они считают, что торговцы
нащупали новую золотую жилу и включили секс в
разряд прочих товаров «потребительского общества».
В подтверждение приводятся миллиардные доходы
от продажи порнографических журналов и проката
«смелых» (мягко говоря) фильмов.
Все это так. И все же это слишком общее
объяснение. Секс давно уже включен капитализмом в сферу
потребления. Помните у Маркса по этому поводу:
«Сколь велика сила денег, столь велика и моя сила...
Я уродлив, но я могу купить себе красивейшую
женщину. Значит, я не уродлив, ибо действие уродства,
его отпугивающая сила, сводится на нет деньгами» 1.
Случайно ли то, что «сексуальный взрыв»
последовал за взрывом молодежного недовольства в
различных странах Запада? И не следует ли предполо-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений,
стр. 618.
91

жить, что оба эти явления имеют между собой какую-
то связь? V-
(/Стремление западной молодежи к сексуальной
раскрепощенности имеет свои социальные причины
(здесь и высокие темпы жизни, порождающие
психические стрессы, и изменение положения женщины в
обществе, и прогресс медицины, фармацевтической
химии и т. п.). Но, с другой стороны, не было ли
подобное стремление молодежи использовано как своего
рода предохранительный клапан, призванный дать
«выход» ее политическому недовольству?
Подобное предположение вызвало гневный
протест со стороны известного западногерманского
социолога и «советолога» Клауса Менерта. В 1973 г.
Клаус Менерт издал книгу «Москва и «новые левые»»,
где анализирует статьи советских ученых и
публицистов, посвященные проблемам западной молодежи.
Ссылаясь, в частности, на мой очерк,
опубликованный в «Новом мире», Клаус Менерт предает тезис
о направленном манипулировании сознанием
молодежи с целью отвлечь ее\Аот баррикад к свободной
любви»к£арказму и осмеянию: «Словно пелена с глаз
упала. Как это нам самим не пришло в голову
подобное объяснение?»
При чем тут капиталисты — вопрошает социолог
из ФРГ. Если миллиардер Джон Рокфеллер
интересуется проблемами молодежи и призывает соединить в
одно целое «наш возраст и опыт, и деньги, и
организацию с энергией, идеализмом и социальным
сознанием молодых», то это еще вовсе «не является
доказательством сознательного политического оскопления
молодежи».
Вероятно, «доказательством» для Клауса Менерта
послужила бы уличная демонстрация миллионеров
под лозунгом «Долой баррикады! Да здравствует
свободная любовь!». Однако миллионеры в наше время
не любят выставлять себя напоказ. Они
предпочитают пользоваться услугами социологов и публицистов.
Было бы, разумеется, примитивным считать, что
представители капиталистического бизнеса и его
идеологи изобретают для молодежи какие-то
специальные потребности. Нет, они исходят из реальных ее
настроений и тенденций. Улавливая, а затем раздувая и
интерпретируя определенным образом подобные на-
92

строения и тенденции, они превращают их в
искусственные потребности, удовлетворение которых
должно компенсировать чувства недовольства и
психологической недостаточности.
Спонтанное и глобальное отрицание студенческой
молодежью всех авторитетов; отца, профессора,
властей— было подхвачено психоаналитиками,
неофрейдистами, которые интерпретировали май 1968 года
как проявление «эдипова комплекса», как процесс
трансформации «ущемленного полового инстинкта»
в политическую борьбу.
«Чем больше ты занимаешься любовью, тем
активнее участвуешь в революции!» Этот призыв был
выведен на стенах Сорбонны в мае 1968 года руками
молодых людей. Но помогли его сформулировать те,
кто занимался соответствующей идеологической
интерпретацией молодежного протеста. Разумеется, с
помощью издательств, редакций газет, радиостудий
и телевизионных компаний.
Тот факт, что в эскалации секса участвовали не
только торговцы порнографическими изданиями, но и
законодательные власти, которые в ряде случаев
даже несколько опережали торговцев, говорит о том,
что она носила далеко не только спонтанный и
коммерческий характер.
1968 год. Министр юстиции Дании предложил
снять цензуру на порнографические издания. Не
дожидаясь официального решения вопроса, многие
датские издательства выпустили порнографию явочным
путем. И остались безнаказанными. В июне 1969 года
датский парламент утвердил предложение министра.
147 голосами против 25. Так началась узаконенная
эскалация секса, которая буквально смела стыдливую
цензуру. Сначала в Дании, затем в других странах
Запада.
В Соединенных Штатах Америки до последнего
времени цензура на порнографию официально не
была снята. Однако разъяснение Верховного суда на
этот счет гласит, что никакое произведение
литературы и искусства не может быть квалифицировано как
непристойное, если оно наделено «социальной
ценностью».
В Англии существует цензура на порнографию. Но
директор комитета киноцензуры Джон Травельян
93

заявил в декабре 1970 года, что количество фильмов,
которые необходимо просмотреть под этим углом зре-i
ния, столь велико, что на это не хватает 24 часов в
сутки.
В ФРГ цензуры на порнографию нет. Напротив,
последняя здесь отнесена к разряду вещей полезных
и даже провозглашается некоторыми орудием
политики.
Когда исполнительницы стриптиза из ФРГ
приезжают на гастроли в Женеву и слышат от хозяев
ночных клубов, что здесь надо выступать несколько
сдержаннее, чем у себя дома, они только пожимают
плечами и говорят, что если бы они сдерживали себя
дома, то их просто уволили бы за отсутствие усердия.
Швейцария считается страной относительно
пуританской. Здесь министр юстиции предписал полиции
штрафовать владельцев табачных лавок, которые
будут выставлять в своих витринах изображения
неприкрытых девиц.
Все это, разумеется, видимость цензуры, а
попросту фарисейство. Я прихожу после работы домой и
обнаруживаю в своем почтовом ящике проспект
порнографической книги. В нем сказано, что эта книга
настолько «смела», что пускать ее в свободную
продажу немыслимо. В ней подробно рассказывается и
показывается в цветных и черно-белых
иллюстрациях «мазохизм, садизм, оргии и т. п.». Но если я
уплачу 51 франк на текущий счет номер такой-то в
одном из женевских банков, то получу эту книгу
«с полной гарантией сохранения тайны». И никто не
потребует от меня данных о моем возрасте. С таким
же успехом эту книгу может приобрести любой
юноша или любая девушка.
В швейцарском уголовном кодексе имеется статья
204, которая запрещает публикацию и демонстрацию
«непристойных» произведений. Но опять-таки — что
понимается под «непристойностью»?
В одном из кинотеатров Берна демонстрировался
фильм «Ромео и Джульетта». Фильм английского
производства. Авторы его пожелали остаться
неизвестными. Идея фильма такова: Ромео и Джульетта
были так привязаны друг к другу только потому, что
они занимались любовью на стороне. А вместе с ними
и все Монтекки и Капулетти. Все это демонстриро-
94

валось широким экраном. Кантональное
правительство запретило фильм... спустя три месяца после того,
как он вышел на экран. Решило все-таки отнести его
к разряду непристойных. Но это было более трех лет
назад. А сегодня подобные фильМы завоевали себе
право гражданства.
\/Как-то в январский вечер я прошелся по Нидер-
дорфштрассе — одной из улиц Цюриха. Неоновые
вывески ночных клубов, баров и дансингов тускло
отражались в маслянистой брусчатке мостовой. У
кинотеатра «Штюссихоф» оживление —
демонстрировался новый фильм о технике (!) любви. В кинозале
контролер, массивных размеров детина в оранжевом
пиджаке, бесцеремонно хватал публику за плечи и
спрессовывал в рядах, чтобы не оставалось
просветов,— сборы обещали быть полными.
Погас свет. Несколько жалких худосочных девиц
и упитанный малый с наглой мордой
демонстрировали маразм и пошлость. В темноте зала сопели
впечатлительные зрители. А потом зажегся свет и,
стараясь не встречаться взглядом с соседями, они
повалили к выходу.
Нидердорфштрассе и тысячи подобных ей
шумных неоновых улиц западных городов отсасывают,
как гигантские насосы, энергию, мысли, чувства
миллионов молодых людей, уводят их в мир «острых»
ощущений и «раскрепощенного секса». И в этом
смысле секс, безусловно, является политикой и
идеологией, у
Став объектом рекламы, он внедряется в
психологию потребления, как и любой другой товар. При
этом реклама часто отождествляет сексуальную
свободу с «революционным действием». В этом ей
помогают некоторые философы и социологи.
Сексологом-«революционером» на Западе прослыл
американский социолог Уильям Рейч. Согласно ему,
до последнего времени все сексуальные нормы были
репрессивными и с помощью семьи и брака
подавляли личность, служили в руках правящих классов
инструментом политического подчинения масс. А раз
так, заключает Рейч, то, только разбив оковы
сексуальных ограничений, человек сможет вернуть себе
подлинную свободу действий и одновременно стать
«естественным» человеком, который не потерпит над
95

собой никакого политического насилия. Он так и
говорит, что подлинно свободен только тот индивид,
который может дать полный выход своим
сексуальным инстинктам: тогда труд для него становится
удовольствием, а существование — радостью.
Нетрудно видеть, что свободу индивида Рейч
мыслит как отрыв его от экономической, социальной и
культурной среды. Вместе с тем теоретики
«сексуальной свободы» исходят из того, что подавление
сексуальных инстинктов имеет своим следствием
репрессивность, подавление в экономике, культуре, морали
и других областях. В этом есть определенная логика,
только она перевернута с ног на голову.
Репрессивность и подавление действительно пронизывают
собой всю жизнь западного общества, и они в серьезной
степени служат причиной разложения таких
исторически традиционных институтов, как семья и брак.
Отмечено, что и раньше периоды загнивания
общества и его социально-экономических институтов
сопровождались, как правило, эпидемиями пессимизма и
разгула «сексуальной свободы». Будучи проявлением
кризиса общества, они нередко воспринимались в
качестве своеобразного выражения потребности в
изменении природы человека, в создании нового типа
личности, как якобы основной предпосылки
изменения социально-политических отношений.
V Современное капиталистическое общество
способствует укреплению подобных иллюзий, к тому же
используя для этой цели такие мощные средства
пропаганды, как телевидение, кино, радио, пресса и т. п.
Как уже отмечалось, секс подсовывается
молодежи в качестве заменителя других важных
жизненных проблемУЯ не раз беседовал с молодыми людьми
на эту тему. Сегодня это совсем не сложно — даже
14-летние могут называть вещи своими именами.
При этом пользуются терминологией атласов секса,
которые издаются специально для юношества. И
должен сказать, что многие молодые смотрят на вещи
вполне трезво. Мне запомнились слова 18-летней
Кристины, студентки Фрибургского университета:
— Видите ли, вся беда состоит в том, что мы
теряем, как бы понятней выразиться, трепет, что ли,
присущий настоящей любви. То, что чувствовали
герои Стендаля, Толстого, Ремарка. Порнография уби-
96

вает это — трепет и тайну любви. Все вывернуто
наизнанку. Я хотела бы родиться лет двести назад.
Сегодня мы знаем гораздо больше прежних поколений
молодежи о механизме любви, о половом акте,
который описывается в книжках языком инструкций,
рассказывающих о том, как настроить телевизор. Но
мы не знаем, что такое любовь. Вы смотрели
«Сатирикон» Феллини? Жуткий фильм. Наше общество,
наверное, тоже разлагается живьем, как Древний
Рим. Так хочется иногда чего-то чистого, честного...
и как иногда жалко, что нет... бога.
Нужно сказать, что разгул порнографии все более
волнует общественность Запада, однако джинна,
выпущенного из бутылки, трудно упрятать обратно. По
свидетельству еженедельника «Экспресс», в 1975 году
четвертую часть всех доходов от проката фильмов
во Франции дали ленты эротического содержания.
Наступление порнографии продолжается.
...И бог — музыка
...С набережной Монтрё глазам открывается
великолепный вид на Женевское озеро и Ваадские Альпы.
Находясь в этих местах, Л. Н. Толстой писал в одном
из своих писем на родину:
«Не буду пытаться описывать вам всю красоту
этого края, особенно теперь, когда все в зелени и
цветах. Я вам скажу только, что невозможно оторваться
от этого озера, от этих берегов и что я провожу
большую часть моего времени в созерцании и
восхищении, гуляя или просто стоя у окна моей комнаты».
Может быть, благодаря окружающей природе
маленький городок Монтрё превратился в один из
международных центров музыкальной жизни. Здесь
почти ежемесячно проводится какой-нибудь
музыкальный фестиваль. В Западной Европе в этом плане с
ним могут сравниться разве что Монте-Карло, Ницца,
Сан-Ремо.
За последние годы Монтрё претерпел бурную
эволюцию. Из спокойного туристского городка он стал
своеобразным центром поп-музыки.
В Монтрё я наблюдал за одним из идолов поп-
музыки Сантаной. Его джаз рвал воздух безмелодий-
7 Эдуард Розенталь
97

ными синкопами, а молодежь в зале (кстати, набитом
до отказа) спонтанно дергалась.
Потом я говорил с Сантаной. Отвечая, он искал
слова, находил их гораздо медленнее, чем ритмы
своих произведений:
— Что вы хотите? Молодежи одиноко и скучно.
Ей нужна встряска. Симфоническая музыка для
этого не подходит. Она требует размышлений и
одиночества. Гитара — о'кэй!
Гитара! Один любознательный социолог провел
интересный опрос среди молодых людей с гитарами.
И оказалось, что из трех тысяч опрошенных
гитаристов только около ста умели играть на гитаре.
Остальные носили гитару просто так, как символ.
Символ особого языка.
Этот «новый и всеобщий язык» — своего рода
музыкальный гошизм, который критикует все
установившиеся нормы музыкального творчества и
восприятия музыки.
Автор статьи во французском еженедельнике «Ну-
вель обсерватёр» М. Флёре считает, что
музыкальные гошисты «ведут грандиозную работу
ниспровержения, не обходя своим вниманием ни одну из сфер
музыкальной мысли и творчества...
Последовательным нападкам подвергаются... все каноны,
ремесленнический инстинкт добросовестного исполнения,
самый труд в своем принципе».
Известный французский социолог Ж. Фридман
пришел на основании широких опросов к выводу о
том, что в последние десятилетия отмечается
противоречивое сочетание влечения к музыке с явным
упадком музыкальной культуры. Многочисленные
явления, которые на первый взгляд говорят о том,
что молодежь переросла традиционную культуру,
в частности музыкальную, на самом деле есть
свидетельство того, что она до нее не доросла.
По заключению западных социологов,
исследующих использование свободного времени, сокращение
длительности рабочего дня вызвало ничтожное
увеличение времени, уделяемого творческому, духовно
плодотворному досугу. Искусственное
стимулирование потребностей, вздуваемый престиж некоторых
товаров ведут к тому, что освободившееся время
нередко тратится на сверхурочную работу. Погоня за
98

материальными благами идет в ущерб духовному
развитию. Возрастающая физическая и нервная
усталость тоже не способствует культурному
проведению досуга. В этих условиях молодому рабочему,
скажем, проще слушать неприхотливую песенку
Сильвии Вартан, чем сонату Моцарта.
Изучив результаты опроса, проведенного среди
437 студентов Парижского университета, Ж.
Фридман пишет, что опрос показал «исключительное
преобладание интереса к авангардистским изысканиям».
Причем этот интерес «не сопровождается активно л
работой над собственным музыкальным
образованием или даже конкретным изучением методов,
которыми ведутся новые музыкальные изыскания».
И Фридман ставит вопрос: «Не является ли грубый
и резкий отказ от традиционной музыки в
значительной степени одним из аспектов грандиозной кампании
политико-культурного протеста?»
Ответ на этот вопрос может быть вполне катего-г
ричным: конечно, является, и конечно же, дело здесь
не только в музыке. И даже не столько в ней.
В американском городе Вудстоке в 1969 году
собрались сотни тысяч юношей и девушек со
всего мира, чтобы участвовать в фестивале
поп-музыки. Поле, где проходил фестиваль, было настолько
огромным, что множество юношей и девушек,
находившихся вдали от эстрады, ровным счетом
ничего не слышали и не видели. Но они оставались на
месте, несмотря на назойливый дождик, шедший без
перерыва. Ибо дело было не в музыке, а в том, что
молодые люди испытывали чувство общения с массой
молодежи, неизвестной им.
Отчего, впрочем, сама поп-музыка не приобретала
дополнительной эстетической ценности. Сказанное о
поп-музыке может быть отнесено к любому другому
виду поп-искусства.
«Килограмм искусства»
...В ноябре 1972 года кантональный музей Лозанны
устроил выставку художественных произведений
«Имплозьон-72» («имплозьон» производное от
французских слов «имаж» — образ и «эксплозьон» .—
99

взрыв). Образы действительно протестовали.
Особенно любопытной в этом смысле была экспозиция
молодого женевского художника Жеральда Дюсимета-
ера. Он выставил двенадцать «произведений»: шесть
подлинных банковских купюр достоинством 1000,
500, 100, 50, 20 и 10 франков каждая. И
одновременно — шесть фотокопий тех же купюр. Причем
настоящие деньги он продавал за полцены, а фотокопии за
двойную цену. Сам Дюсиметьер объяснил свою затею
следующим образом:
— Я хотел тем самым выразить протест против
капиталистической прибыли и ее пагубного
воздействия на нашу жизнь.
— Но есть ли это искусство? — спросили его.
— Если банковская купюра покупается не как
денежный эквивалент, а как символ его, как образ
прибыли, то да, это произведение искусства. И культуры.
Но с добавлением приставки «контр» —
«контркультуры».
Все денежные купюры и их фотокопии были
проданы.
На выставке экспонировались и другие
«произведения искусства». Например, «стол для игры в
непреодолимый пинг-понг». Сетка между двумя
половинками стола была столь высока, что перебросить через
нее шарик представлялось задачей абсолютно
невозможной. Это произведение протестовало против
«некоммуникабельности общества». Большая
скульптура из шоколада была выставлена в знак протеста
против «общества потребления».
Газеты всерьез обсуждали выставку и пришли к
выводу, что она выражает «кредо художников,
которые хотят разбить существующие внутренние
структуры, наследующие системы склеротических
ценностей и мешающие всякому свободному мысленному
анализу... Здесь мы имеем новую культуру, близкую
народу».
«Близость с народом» подчеркивалась еще и тем,
что подписи под экспонатами гласили: «Трогать
руками разрешается!» В отличие от экспонатов
обычных музеев.
По тому же пути идут и профессиональные
театры, которые все чаще строят свои спектакли в
расчете на непосредственное «участие» в них зрителя.
100

Артисты вызывают зрителей на сцену, сами
прохаживаются по рядам, заводят беседы с публикой. Все
это по законам поп-искусства, которое должно
включать в себя, по мнению его адептов, «элементы
равенства, братства, коммуникабельности».
Французская «Монд» в номере от 11 января
1972 года оставила на одной из своих полос пустое
пространство и предложила своим читателям
заполнить это пространство, как они хотят: рисунком,
надписью, чертежом. В редакцию пришло 800
«произведений», которые были скомпонованы в выставку
«свободного искусства» и экспонированы во многих
странах.
На открытии выставки «свободного искусства» в
Лозанне инициатор этой затеи журналист Ф. Форест
объяснил ее цель следующим образом: «Я думаю, что
нашему механизированному и антигуманному миру
необходимо вернуть человеческое измерение; речь
идет не об отрицании технологии, а о приспособлении
ее к нашим нуждам. Я пытаюсь разрушить
стереотип технологической системы, внеся в нее факторы
случайности и спонтанности, которые способствуют
созданию новой системы». Далее Форест заявил, что
произведение искусства, как таковое, потеряло
сегодня всякую ценность и что роль художника лишь
создавать атмосферу коммуникабельности,
возбуждать инициативу публики, звать ее к участию.
Не правда ли, очень смахивает на идеи гошистов
о роли спонтанности, стихийности, «свободной игры
инстинктов» во всяком, в том числе и
революционном, творчестве?
Однако все эти рассуждения адептов
поп-искусства, «массовой культуры» весьма далеки от
понимания подлинно гуманистической функции искусства
в обществе, его роли в духовном совершенствовании
человека.
...Морж расположен на берегу озера, между
Монтрё и Женевой. Типичный городок французской
Швейцарии. Клумбы. Церквушка. Магазины,
сверкающие свежевымытыми стеклами витрин. За
стеклами — всевозможные безделушки, шоколадные
фигурки, перевязанные разноцветными ленточками...
И вдруг среди всей этой «малиновой благодати»
разительный диссонанс: ржавое покоробленное желе-
10!

зо, пружины от старых матрацев, куски
водопроводных труб, проволочная спираль. Это не городская
свалка. Как и шоколадные изделия, железолом
размещен в витрине. За сверкающими венскими
стеклами городской художественной галереи Сен-Луи.
И под каждым куском железа прикреплена
аккуратная табличка с подписью: А. Руш «Галактика»;
А. Руш «Свобода»; А. Руш «Семейство
гиппопотамов».
За ржавым железом — портреты. Тоже
сделанные Рушем. Некоторые из них выписаны
одновременно пастелью, маслом, углем, гуашью. Среди
жирных безалаберных мазков нет-нет и мелькнет
очаровательное девичье лицо.
Художник хорошо известен на Западе. «Великий»
Сальвадор Дали сказал о нем: он еще больше
сумасшедший, чем я сам.
«Сумасшедший» — это самое простое объяснение.
А точнее, вовсе не объяснение. Сам Руш уверяет, что
он «пытается постичь не поддающиеся земным
оценкам метафизические глубины». Это тоже не
объяснение. Хотя можно ему поверить, что он действительно
ищет. Как это делают сегодня многие талантливые
мастера Запада. Музыкант, ищущий новую звуковую
архитектонику в ущерб мелодии, или кинорежиссер,
чье техническое трюкачество убивает сюжетную
композицию. Все они ищут. Отчего, однако, ржавое
железо не перестает быть ржавым железом.
Выставлена ли оно в галерее Сен-Луи в Морже или в
парижском Гран-Пале, где весной 1972 года была
организована экспозиция современных швейцарских
художников.
Собственно говоря, швейцарского, и то с
натяжкой, на выставке было представлено разве что стадо
коров, выполненных из полистера в натуральную
величину. Их странной масти могла бы позавидовать
лошадь Д'Артаньяна.
Но все же в коровах можно было узнать коров.
Остальные экспонаты: нагромождения предметов из
полихрома, гигантские надутые шины,
фантастически разрисованные части автомобильного кузова,
отпечатки подошв на кусках мостовой и прочие
«шедевры»— не отражали не только ничего
национального, но и вообще ничего.
102

И все же критики приобщили все эти
произведения к тому или иному творческому направлению:
«семиорганическая форма», «гиперструктурализм »,
«полигональный абстракционизм» и т. п.
На почве реализма остались только торговцы: как
продавать этот изобразительный товар? Кто-то
посоветовал: картины — на линейные метры, а
скульптурные творения — на кубометры.
Смех смехом, но швейцарский художник и
скульптор Петер Келлер официально представил на
рассмотрение Федерального бюро весов и мер два
новых эталона—«КК» и «ГК» — «килограмм-кунст»
и «грамм-кунст» («килограмм искусства» и «грамм
искусства»). Келлер сконструировал пирамиду весом
в 100 килограммов и разделил ее на 14 частей: 50, 20,
10 килограммов и т. д. до 50 граммов. Федеральное
бюро весов и мер приняло предложение Келлера и
утвердило эталоны, которые отныне хранятся в
Берне. Таким образом, швейцарское искусство теперь
можно точно измерять. Келлер рассчитывает, что его
эталоны будут приняты и Международным бюро
весов и мер в Париже.
При всей невозможности понять такое искусство,
его можно объяснить. Талантливые мастера (а не
халтурщики, которые видимостью поиска новых
необычных форм прикрывают свою творческую
бездарность) ищут любые пути, чтобы выкарабкаться из
засасывающей их трясины так называемой «массовой
культуры».
Телевизионные и радиопостановки самого низкого
пошиба, детективные романчики, порнографические
фильмы, назойливая реклама во всех видах — все
это плоды «массовой культуры».
В отличие от культуры в обычном ее значении,
той, что поднимает человека да определенного
уровня, «массовая культура» не обогащает свободное
время, а убивает, не развивает мозг, а отупляет.
Жерар де Виллье, автор нескончаемой серии
книжонок об агенте «0-117»,— один из ярких
представителей «массовой культуры».
— Мое писательское кредо? Пожалуйста. Я не
ищу лавров. Моя цель — развлечь читателя, дать ему
кусочек мечты, увести его хоть ненадолго из
осточертевшей ему действительности. Говорите, опиум?
f03

Пусть. Но люди сами его хотят. Доказательства?
Я преуспел. Мои книжки — нарасхват. Деньги текут
ко мне в изобилии. Когда я буду очень богат, я, может
быть, позволю себе роскошь . написать что-нибудь
серьезное, отвечающее канонам этики. Вы,
конечно, считаете меня циником. Но я не циник, я реалист.
Как я пишу? Это не сложно. Прежде всего в книге
должно быть насилие, много насилия. К этому я
добавляю долю садизма и эротики. Может быть, это и
не очень чисто, но, повторяю, я делаю то, чего ждет
от меня публика.
И ведь не откажешь де Виллье в трезвости мысли.
Все точно. Люди хотят вырваться из трясины
бездушной жизни, забыться, отвлечься, помечтать. И
нередко глотают без разбора любую стряпню. А многие
большие художники и мастера в знак протеста
против халтуры уводят свое творчество в область
поиска новых необычных форм. И, по существу, все
дальше удаляются сами от подлинной культуры.
Если же говорить о политическом и социальном
содержании «новой музыки» или «новой живописи»,
то, что бы ни говорили носители и защитники этого
искусства, являясь часто протестом против
господствующей в обществе морали, оно не только не
способно сколько-нибудь серьезно поколебать устои
этого общества, но, напротив, нередко помогает
укрепить их.
Под постоянным воздействием неприхотливого
модернизма у рядового обывателя постепенно
складывается убеждение — и это закрепляется
телевидением, кино, выставками, прессой,— что создавать
культурные ценности — раз плюнуть. И что для этого
вовсе не обязательно иметь образование, трудиться.
Известному французскому модернисту Жану Дю-
бюффе задали вопрос: кто может создавать
произведения искусства? Жан Дюбюффе ответил: «Это
может сделать любой при условии, что он интересуется
искусством и передает на картине что-то свое... От
искусства не ждут, чтобы оно было обязательно
нормальным. Чем неожиданнее творческий поворот, тем
лучше... Те, кого называют сумасшедшими, на самом
деле протестуют против обыденности. Они ищут
новые пути. Протест против социального или
политического режима — это мелко. Сумасшедший протестует
104

гораздо сильнее. Он отказывается есть суп ложкой,
ставит ботинки на голову, говорит только слогами,
короче, подвергает сомнению все ставшее обычным...»
Многие молодые люди точно следуют советам
Дюбюффе и ему подобных. Я видел студентов,
выстроившихся в цепь на широкой лестнице
Женевского оперного театра и не пускавших зрителей в зал.
Они протестовали против «устаревшего» жанра
оперы— в этот вечер давали «Трубадура». Й искренне
считали, что участвуют в революционном акте.
И еще я видел, как несколько девушек и юношей
разрисовывали интерьеры женевского Дома
молодежи. Стояли в халатах на стремянках й, обмакивая
кисти в ведре с красками, рисовали какие-то
невероятные круги, квадраты. Все это сосредоточенно и
молча.
Я разыскал администратора Дома молодежи и
спросил, что все это значит. Он ответил с
удовольствием:
— Это просто потрясающе. Я не верил, что так
может быть. Среди тех, кто приходит сюда рисовать
по субботам, воскресеньям и в будни после работы,
есть такие, которые несколько месяцев назад были
участниками чуть ли не баррикадных боев. Помните?
Швыряли камни, несли плакаты, требовали
самоуправления. Пришлось вызывать полицию. Умные
люди тогда посоветовали: дайте им творческую
самостоятельность. Вот мы и отдали им стены с первого
до седьмого этажа. Грязи, правда, многовато после
них. Но зато успокоились, не шумят.
Потом я пытался поговорить с одним из
художников. Спросил, зачем он рисует эллипсы на стене.
Он почесал бороду и ответил:
— У меня эллипсами полна голова.
Было бы примитивным рассматривать подобное
искусство, а в более широком плане, как ее часто
именуют, «контркультуру» как целиком
манипулиру емые. Вместе с тем сама «контркультура» есть
одно из проявлений духовного кризиса капитализма.
Ошибка «новых левых» в их культурной политике
состоит именно в том, что они рассматривают
нигилистические тенденции культуры как истинно
гуманистические и антикапиталистические. На самом деле
в «контркультуре», преодолевающей якобы капита-
105

диетическую культуру, предстает вывернутый
наизнанку потребительский вариант той же
капиталистической культуры.
В социальном отношении «контркультура»,
прокламируя абстрактную и бессодержательную свободу,
ведаушую в никуда, по существу, играет на руку
капиталистической системе.
Несколько слов о самом термине
«контркультура». Он отнюдь не выражает какую-либо особую
специфическую форму искусства. И реалист, и
модернист, выступающие против официальной политики в
области культуры, причисляют себя к
представителям «контркультуры».
Так объяснил мне этот феномен
критик-искусствовед Андре Кёнзи из лозаннской газеты «24 часа»
и добавил:
— Вспомните, еще лет пять назад некоторые
швейцарские художники, устраивая свои выставки
протеста, расстилали перед входом национальное
знамя и топтали его. Публика тоже должна была
входить в выставочный зал, наступая на флаг.
Сегодня все это в прошлом. Сходите на выставку
«Федеральная стипендия 1975», и вы сами убедитесь в
переменах.
Я последовал совету Кёнзи и побывал на
выставке, в которой приняли участие молодые художники,
претендующие на получение государственной
стипендии. Она была организована правительством зимой
1975 года в одном из лучших выставочных залов —
лозаннском дворце Больё. На сей раз швейцарский
флаг развевался над входом в зал, и все выглядело
вполне чинно и респектабельно.
В самом зале были выставлены самые
разношерстные произведения. С реализмом соседствовал
абстракционизм, с натуралистическими фотографиями —
металлические конструкции а ля Руш, с фигурами из
гипса — некий стеклянный сосуд, пускающий пузыри.
И вот что характерно: федеральная стипендия
была присуждена представителям самых различных
направлений, зачастую независимо от эстетической
ценности их произведений. Тем самым государство
недвусмысленно давало понять, что оно готово
принять любое творчество, абсорбировать любой
«протест».
106

И в этом смысле анекдотичная история с «кило-
грамм-кунстом» выглядит весьма символически.
«Принятие мер измерения искусства государством,—
заявил сам автор эталона Петер Келлер,— лучшее
доказательство интеграции искусства в обществе и его
социальной ценности».
Викарий-хиппи
— Вы слышали об этом чудаке из Зермата?
— Нет, а кто это?
— Эдуард Имоф, викарий из тамошнего прихода.
— А почему он чудак?
— Его считают больше хиппи, чем священником.
— А почему его считают хиппи?
— «Почему, почему». Надо читать прессу. Вы
видели последний номер «Иллюстре»?
Этот диалог я услышал в троллейбусе. Придя в
бюро, сразу взялся за лозаннский иллюстрированный
еженедельник: мне тоже не терпелось узнать, почему
викария Эдуарда Имофа обзывали чудаком и хиппи.
А когда выдался свободный день, я сам съездил в
Зермат, маленький городишко в горах, куда можно
добраться только в тряском вагончике одноколейки.
И не пожалел об этом путешествии. Викарий
Эдуард Имоф, пухленький, в очках с роговой оправой,
действительно оказался прелюбопытной фигурой.
Стоит только послушать, как он читает «Отче наш
иже еси...». В его устах это скорее эссе о текущем
моменте, чем молитва. Он говорит и о поп-музыке,
и о кинозвездах, дает советы о том, как похудеть,
критикует за бюрократизм Федеральный совет. И
даже поправляет самого господа бога.
— Хлеб наш насущный даждь нам днесь?
— Господи, хлеб портит фигуру, надо есть больше
сырых овощей.
— Да святится имя твое?
— Это бесспорно, но не менее твоего святятся
имена Брижитт Бардо и Софи Лорен.
— Не введи нас во искушение?
— О нет, господи, уж раз я родился, то хочу
испытать искушение в полной мере...
107

Молодые люди слушают чудака викария с
открытым ртом. А викарий не такой уж чудак, он знает,
что делает. Он идет в ногу со временем. Кино,
транзистор, телевизор, джаз, хоккей убивают церковную
обрядность. Что такое, скажем, обряд конфирмации в
сравнении с хорошими автомобильными гонками! Но
если автомобиль опережает бога, почему бы не
посадить бога в автомобиль? Тогда он будет для молодежи
гораздо милее и ближе.
И бога сажают в автомобиль, надевают ему
джинсы, дают в руки гитару... И вот он уже вовсе не бог, а
просто приятель.
Когда-то Колумб доставил язычникам Америки
Иисуса Христа. Сегодня Иисус вернулся из Америки.
Расхристанный и с гитарой.
...Лето 1972 года. Огромная площадь у подножия
небоскребов Далласа забита до отказа. 180 тысяч
юношей и девушек прибыли сюда из 70 стран мира,
чтобы восславить «возвращение Иисуса Христа».
Билли Грэм, инициатор этого «крестового похода»
за новым Иисусом, провозглашает с трибуны: «Приди
и помоги нам изменить мир!» Усиленный
многочисленными микрофонами, его голос гремит во всех
углах площади. И молодые люди вторят ему: «Иисус
нас любит!» Пять дней продолжалась эта встреча,
вошедшая в анналы молодежного движения под
названием «Экспло-72» (от «эксплозьон» — взрыв).
Закончилась она грандиозным представлением — «Езус
мюзикл фестивалем».
Его нашли в пыли,
Он прекрасен, и он на земле,
С длинными или короткими волосами,
В джинсах или при галстуке.
Он поет «Аве Мария».
Это очень опасный индивид —
Он намерен переделать людей
И претендует на их освобождение,
Это Иисус-Революция.
Это ария из оперы «Иисус Христос — суперзвезда»
(«супер-стар»), которую поставил нью-йоркский театр
Марка Геттингера и которая обошла затем подмостки
всего западного мира. Опера сбросила с сына бога
божественные одежды, и он предстал перед
зрителем славным и добрым парнем, который пригла-
108

шает всех в антракте присоединиться к нему и
выпить по рюмке. Мария Магдалина поет: «Это человек,
просто человек. И он похож на всех других, которых
знала я».
Как встретили подобное кощунство служители
религии?
В то время как рядовые верующие устроили
у стен театра демонстрацию протеста: «Иисус —
суперзвезда— нет! Иисус — сын бога — да!», некоторые
руководители церкви отнеслись к Иисусу — супер-
стару весьма благосклонно. 26-летний американский
проповедник Ричард Хуг заявил: «Молодежь ищет
авторитет, любовь, понимание. Иисус для нее то, чем
не смогли стать отцы». Французский кардинал Дан-
ниэлу, побывавший на генеральной репетиции оперы
в Париже, сказал: «Христос, представленный в опере,
не исключает Христа — сына бога... Возникает
вопрос: кто же он, истинный Христос?.. В настоящее
время существует множество движений вне рамок
церкви. Христа представляют даже в качестве хиппи.
В этих условиях церковь должна сделать
величайшее усилие, чтобы включиться в подобный тип
поисков... и ориентировать людей в перспективе возврата
к церкви», И кардинал заключает: «Опера — это
новое открытие Иисуса. Оно преодолевает политику».
Пастор Дюма, также присутствовавший на
репетиции спектакля, уточнил: «Это демистификация
политики, в которой человек не может проявить себя в
полной мере». Дюма сожалеет только о том, что,
в отличие от американского «полностью
аполитичного» Христа, французский Иисус «часто выступает
гошистом». И добавляет шутливо: «Супер-стар — это
Джонни Холлидей, выступающий в Шартрском
монастыре». Иначе говоря, исполнитель модных
песенок на амвоне. В этой шутке — серьезный смысл.
Прочь от политики! И это понятно: к церкви легче
вернуть людей аполитичных.
Вот почему радио и телевидение славят нового
Христа голосами Джонни Холлидея, Сильвии Вартан,
Шарля Азнавура, Шарля Трене и других знаменитых
шансонье.
Роже Мож, посвятивший Иисусу Христу
специальную передачу по французскому телевидению,
заявил: «Иисус не выступает против политического по-
109

рядка. В этом нет абсолютно никакого сомнения».
Заявление это стоило ему упреков. Но Мож, который
до этого показал серию телевизионных передач,
посвященных Мухаммеду, а также Фрейду, Ницше и
другим мыслителям, был категоричен: «Иисус
Христос не представляет никакого интереса как политик.
Он силен как мыслитель. Все решения сосредоточены
в нем. Он делает смешными и жалкими все
остальные системы мышления».
Аполитичность — это тоже своего рода политика.
А если учесть, что Билли Грэм, запустивший в
оборот вариант аполитичного Иисуса-суперзвезды, был
в то же время советником президента Соединенных
Штатов по делам религии, то станет совершенно
очевидным, что вся история с новой суперзвездой была
сама политической акцией.
Иисус Христос познал участь очередного ходового
товара «потребительского общества». Его
изображения появились на майках, джинсах и прочих
предметах ширпотреба.
Впрочем, справедливости ради следует сказать,
что «успех» Христа разделили Будда, Кришна,
Вишну и другие восточные божества. А за ними
появились шарлатаны вроде уже упомянутого Гуру-
махараджи, которые, пользуясь авторитетом того или
иного бога, создавали себе ореолы носителей истины
и света.
Многие молодые люди с упоением приобщаются
к восточной мудрости дзен. Один женевский
журналист, тоже поклонник дзена, познакомил меня
как-то со своим духовным наставником, бывшим
японским монахом. Увы, бывший монах,
бритоголовый и в теплом кимоно, так и не смог растолковать
мне, что это такое — дзен. Впрочем, он и сам заявил,
что объяснить дзен невозможно.
— Как описать легкий ветерок в солнечном свете?
Лучше посмотрите сами.
Я посмотрел. В слабо освещенном зале человек
тридцать, в основном молодых, стояли на коленях,
держа руки на манер индийского приветствия. В
абсолютной тишине. Потом они зажужжали: «зазен»,
«зазен», «зазен». И это продолжалось целый час.
Время от времени мой монах провозглашал
загробным голосом: «Зазен исключает всякую мысль...
Полно

ная прострация» — или заводил псалом на
древнекитайском языке, который никто из присутствовавших
не понимал. После жужжания все начали исполнять
кин-ин — медленную ходьбу по кругу, делая какие-то
странные упражнения, имитирующие выпады с
саблей. Потом пили чай.
— Что же такое все-таки дзен?
— Не поняли? — Монах посмотрел на меня
уныло. Но все же попытался вразумить: — Дзен — это
не догма и не философия. Это дивное единение тела
и разума. В момент «зазена» человек ни о чем не
думает, он отвлекается от своего «я». Это полная
свобода и гармония.
Спустя несколько лет мне довелось
познакомиться с книгой «Дзен — путь к просветлению».
Автор ее иезуит Эномия-Лассале тоже говорит о
том, что дзен-буддизм — это «переживание
человеком своего единения с миром» и что в основе его,
как и в основе христианства, лежит идея спасения.
А само спасение — это «просветление путем слияния
с миром» через «смерть собственного «я»». Ученый
иезуит утверждает, что на этот путь уже вступила
«наиболее чуткая» ко всему новому молодежь. Беда
только в том, жалуется он, что хиппи, левые
радикалы и прочие представители молодежной
«субкультуры» усвоили лишь «очень вульгаризованный
вариант дзена».
Честно говоря, и из книги Эномия-Лассале я тоже
не понял, что же все-таки такое дзен. Я понял,
однако, что он не только призван убить собственное «я»,
но и погасить интерес ко всему, что окружает это «я»,
увести от реальной действительности и ее
многочисленных проблем.
Нет, не такой уж он чудак, этот викарий из
Зермата.
В замке Ко
...За Монтрё дорога свернула от озера в гору. Там,
вверху, почти под облаками, показался замок Ко.
Издали он был похож на кремовый торт с
засахаренными малиновыми разводами.
Ж

С каждой спиралью горной дороги торт
увеличивался в размерах — наша машина приближалась
к штаб-квартире организации, известной под
названием «морального перевооружения».
Конференция, куда мы попали, собрала около
восьмисот человек из многих стран мира. Тут были
предприниматели и профсоюзные лидеры,
политические деятели и журналисты. Немало молодых
людей. Тема сессии — «Будущее Европы и ее задачи».
Собственно говоря, слово «конференция» не
совсем точно передает то зрелище, которое
представляют собой собрания «морального перевооружения».
Здесь не только произносят речи, но и поют, играют
на музыкальных инструментах, танцуют, смотрят
спектакли и фильмы.
Мы как раз попали на музыкальную постановку
с претенциозным названием: «Высовываться наружу
разрешается». На сцене собралась странная группа:
одни—в смокингах, другие—"в рабочих спецовках,
третьи — в индийских сари и африканских бубу.
Но, прислушавшись к словам, начинаешь лучше
понимать смысл этого маскарада. Хор молодых голосов
чеканит речитатив:
Во всем мире нас разделяют барьеры.
Муж и жена взирают на то,
Как рушится их семейный очаг.
Занавес гордыни и ненависти
Отделяет богатых от бедных.
Белые, черные, желтые бьются об этот барьер.
Нет, так не должно продолжаться.
И мы нашли лекарство от этой болезни:
Многие люди видят: если они будут честными,
То воздвигнут, камень за камнем,
Здание нового мира без барьеров,
Где все будут равны и едины.
Эти слова передают основную идею «морального
перевооружения» — движения, которое вот уже более
тридцати лет камень за камнем воздвигает
«памятник» своему основателю, американскому священнику
Фрэнку Бухману.
Первый камень заложил сам Бухман. В 1938 году
он произнес в Лондоне речь, которая и послужила
программой движения.
«Нынешнее положение в мире,-^-сказал тогда
Бухман,— порождает недовольство и беспокойство.
4(2

Усиливается вражда между народами и классами,
между трудом и капиталом... Утраченные надежды
подтачивают устои семейной жизни. Есть ли
лекарство против этого? Да, есть. Надо вернуться к
простым истинам, которые мы познали еще на коленях
матерей и которые мы часто забываем. Это четыре
моральных абсолюта: честность, чистота,
бескорыстие, любовь».
Нынешнее поколение бухманистов в точности
сохранило заветы своего духовного отца. И даже
переложило их на стихи и музыку.
...Мы сидели на открытой веранде, любовались
пейзажем, ели пирожные и слушали речи хозяев.
— Вы ведь тоже согласны, что миру нужны
честность и чистота? Как стать честным и чистым? О, это
несложно. Главное — необходимо сосредоточиться и
прислушаться к своему внутреннему голосу. Когда
человек слушает, бог ему говорит. Вы не верите в
бога? Все равно у вас есть внутренний голос.
Лучше слушать его по утрам, отрешившись от земных
забот.
— Как лекарство — до еды? И что, помогает?
— А вы поговорите с присутствующими, они вам
многое могут рассказать.
Мы последовали этому совету.
Руководство организации бережно
коллекционирует имена политических деятелей, побывавших
в Ко и прошедших здесь курсы по «моральному
перевооружению». По мягким коврам замка ступали ноги
бывшего президента международного суда в Гааге
Макса Хюбера, а также бывшего японского премьер-
министра Киси, бывшего бирманского премьера У Ну,
сына Касавубу, французского экзистенциалиста
Габриеля Марселя и многих других. Бухман умел
привлечь людей с громкими именами.
Меньше любят вспоминать о письмах Бухмана
к Адольфу Гитлеру, в которых основатель
«морального перевооружения» благословлял вождя фашистов
на крестовый поход против «антихриста —
коммунизма».
— А разве такое было? — вскинула голову
молодая индианка, сидевшая за нашим столом. Я понял,
что совершил бестактность. На меня смотрели с
укоризной: ну зачем вспоминать прошлое?
8 Эдуард Роэенталь
113

Впрочем, прошлое вспоминают здесь часто.
Рассказывают, например, что во время
экономического кризиса конца 20-х — начала 30-х годов к
Фрэнку Бухману пришел один из вожаков
британских безработных и выразил ему свой протест против
деления общества на богатых и бедных. Бухман
внимательно выслушал своего гостя, угостил его чаем,
а затем пригласил послушать внутренний голос.
Около получаса прошло в молчании. Первым прервал
его Бухман:
— Я услышал. Мне велено отдать вам половину
того, что я имею сам.
С этими словами он достал свою чековую книжку
и выписал рабочему чек на половину суммы. Потом
разделил поровну мелочь, которая нашлась у него
в кармане. Все вместе это составило 9 ливров:
«Теперь мы с вами оба социалисты».
...С господином Готфридом Анликером мы
познакомились за обеденным столом. Владелец люцерн-
ской строительной компании «Анликер АГ», он
считается по швейцарским масштабам крупным
капиталистом. Приятная внешность, спокойный голос.
Говорит вполголоса:
— Два года назад я побывал в Ко и, поверьте мне,
вернулся в Люцерн обновленным человеком. Я
повысил заработную плату рабочим, открыл детские сады
для их детишек. У нас теперь социальная
справедливость. И я, и мои работники довольны, доходы делим
поровну.
— То есть половину вам, а другую половину —
вашим рабочим? А сколько их, кстати?
— Пятьсот.
— Значит, вы лично получаете в пятьсот раз
больше своего рабочего.
— Нет, почему же в пятьсот, у меня еще два
совладельца, отец и брат.
Из дальнейшей беседы выяснилось, что, внедрив
в производство новую технику, Анликеры вытеснили
из строительной промышленности Люцерна по*гги
всех своих конкурентов и сегодня получают
значительно большую прибыль, чем два года назад, до
морального обновления.
Господин Анликер положил вилку, вытер
салфеткой губы.
114

— Прибыль меня не интересует, для меня прежде
всего важна социальная справедливость.
Идея братства труда и капитала — одна из
излюбленных у бухманистов. Если вы посетите замок Ко,
вам обязательно расскажут историю о Джоне Риффе.
Когда Джон Рифф познакомился с Бухманом, он
был секретарем профсоюза сталелитейной
промышленности Запада Соединенных Штатов,
объединявшего 5,5 миллиона рабочих. В то время он изрядно
выпивал, крупно играл в карты и был не прочь
поволочиться за женщинами. Но это — детали. Главный
его «грех» состоял в том, что он организовывал
забастовки против монополий.
Став бухманистом, Джон Рифф преобразился.
Он укрепил семейные узы и подружился с
капиталистами. По утрам он беседовал с богом, и тот
внушал ему, что классовый мир — высшая
справедливость. «Бог научил меня искать то, что справедливо,
а не того, кто прав»,— любил говорить Рифф.
Что это значит, можно понять из слов,
сказанных им одному американскому сенатору:
«Передайте Соединенным Штатам, что, когда Фрэнк Бухман
изменил характер Джона Риффа, Джон Рифф
сэкономил американской промышленности полмиллиарда
долларов». Это он подсчитал, каковы были бы убытки
хозяев, если бы он, Джон Рифф, не препятствовал
забастовочному движению. Как видим,
справедливость Рифф понимал вполне однозначно.
Стоит ли после этого удивляться заявлению,
которое сделал представителям прессы автомобильный
король Генри Форд: «Результаты, достигнутые
«моральным перевооружением», вселили в меня
уверенность в будущее нашей страны и всего мира».
Сегодня Генри Форд мог бы повторить свои слова
с еще большим основанием. Если концепция
«морального перевооружения» не изменилась, то формы и
методы этого движения стали более утонченными.
Когда во Франции вспыхнула забастовка шахтеров,
требовавших гарантированного заработка в тысячу
франков, из Индии в спешном порядке была
переброшена группа бухманистов. Они пристыдили
французов: «Как вам не совестно требовать тысячу
франков, когда наша зарплата составляет 15—20 франков
в месяц?»
115

Суммы, сэкономленные «моральным
перевооружением» капиталу, с лихвой окупают щедрые
субсидии, текущие с банковских счетов в его кассу.
А прикрывается эта нехитрая процедура громкими
речами (и песнями) об идеологии, стоящей над
классами.
Находятся, правда, простаки, которые никак не
могут понять, почему организации «морального
перевооружения» отдали такое шикарное для туризма
место, как Ко. Коммунальный советник Монтрё
Франсис Пароз возмущается:
— Присутствие в Монтрё «морального
перевооружения» — этого гостя-паразита—^ подрывает нашу
экономику. Если бы территорию Ко использовать в
туристических целях, мы получали бы
дополнительно больше 8 миллионов франков в год!
Наивный человек этот Франсис Пароз. Что такое
8 миллионов франков? Ведь Швейцария, по словам
газеты «Нойе цюрхер цайтунг», «обязана
«моральному перевооружению» столькими примерами
плодотворного сотрудничества внутри нации». Думается,
что эти слова не нуждаются в расшифровке.
Великие мира сего поддерживают «моральное
перевооружение» еще и потому, что оно
привлекает к себе молодежь, отвлекая ее от радикальных
действий.
Несколько высказываний участников конферен-.
ции в Ко 1973 года. Итальянский парламентарий Карл
Миттердорфер заявил без обиняков: «Ко привлекло
меня потому, что я почувствовал: здесь молодежи
возвращается идеал». Малькольм Маскау, министр
морского флота Австралии: «Мы должны находить
и формировать государственных деятелей, в
частности заниматься формированием молодых людей
для новой эры. Людей, прошедших школу
преобразования характера, умеющих слушать голос бога и
нести его другим».
А вот голоса самих молодых людей.
Оле Бьёрн, инженер из Норвегии: «Мы —
поколение безответственных циников, и все дело в том,
сумеем ли мы преодолеть наше отрицательное
отношение ко всему и начать действовать в позитивном
духе». Луиза Генглер, студентка из Соединенных
Штатов: «Я раньше не знала, каковы истинные цели
116

«морального перевооружения», теперь я их знаю:
люди хотят переделать мир, и прежде всего природу
человека. Разумеется, с помощью бога. Если бы вы
знали, сколько молодых в Соединенных Штатах
мечтают о создании лучшего общества. Без Уотергейтов
и без дискриминации. Теперь я понимаю, что решение
наших проблем дадут не сложные идеологии: мы
найдем это решение в критериях честности, чистоты,
любви и бескорыстия».
...Прощаясь с нами, руководители «морального
перевооружения» говорили:
— Только имейте в виду, наше движение — не
новая христианская секта, не новая религия. Голос
бога — это наш внутренний голос. Он живет в каждом
из нас. Живая идея морального
самоусовершенствования человека должна объединить и верующих,
и атеистов. Она дает то позитивное начало, которое
отвергается различными идеологиями, нигилизмом
и злобой.
Собственно говоря, если отвлечься от камуфляжа
под бога, то в этом тезисе нет ничего специфически
отличного от того, что утверждают обычно
буржуазные моралисты.
В этом смысле книга «Идеологические основы
коммунизма», написанная западногерманским
профессором Генрихом Фальком,— один из наиболее
типичных образчиков. Автор книги, начисто
отбросив социальные отношения, выдвинул концепцию,
согласно которой вся деятельность людей
регулируется их совестью. А поскольку и капиталисты и
рабочие — люди, они, следовательно, могут жить «по
совести», надо только, чтобы они сами прониклись
сознанием этой необходимости.
«Веление совести безусловно,— уверяет Фальк.—
Совесть подсказывает работодателю, что он обязан
справедливо платить своим помощникам и не имеет
права эксплуатировать их. Наемному работнику она
запрещает причинять вред своему хозяину.
Различное и даже противоположное («капиталистическое»
и «пролетарское») понимание морали может быть
только продуктом намеренно извращенной и
притуплённой совести». Отсюда и классовая борьба
является не чем иным, как продуктом «притуплённой
совести».
117

Однако это абстрактное построение не
выдерживает даже поверхностного сопоставления с
действительностью. Что, например, на практике значит
«справедливо оплачивать» труд наемных рабочих или
удовлетворять их справедливые требования? В чем
состоит сам критерий справедливости? Когда рабочие
заводов Форда требуют гарантированного годового
заработка, гарантий против увольнений и т. д., они,
естественно, считают безнравственным поведение
капиталистов, которые, получая все больше прибылей,
хотят заставить рабочих работать больше, а платить
им столько же, сколько и раньше. В то же время
капиталисты, как объявила в одной из своих передач
радиостанция «Голос Америки», считают
«аморальными» требования рабочих о гарантированном
годовом заработке, поскольку, как они заявляют,
«безнравственно» было бы платить людям за время, в
течение которого они не работали. По той же причине
предприниматели и многие конгрессмены считают
«безнравственными» требования рабочих об
увеличении оплачиваемых отпусков, о бесплатной
медицинской помощи престарелым и т. д.
Рыночные отношения, если они определяют
положение людей, извращают связи между ними, губят
высокие человеческие идеалы.
Сам факт использования человека человеком ради
возможности получить деньги, обзавестись
собственностью аморален. Но исправить это несоответствие,
обращаясь к совести эксплуататоров, невозможно.
Когда под угрозу поставлена капиталистическая
прибыль, хозяева, будь они добрыми или злыми,
мягкосердечными или жестокими, стремятся снизить
реальную заработную плату рабочим или выбросить их
на улицу. Если же какой-либо предприниматель
проявляет свою природную доброту и в угоду
филантропическим чувствам идет наперекор стихии рынка, то
стихия сметает его — он не выдерживает
конкуренции и становится банкротом.
В середине прошлого века французский экономист
и социолог Пьер Жозеф Прудон проповедовал
примирение классов, по его собственному выражению,
символ «синтеза доктрин». К. Маркс назвал концепцию
Прудона нищетой философии, а самого его —
эклектиком, который «хочет паритв над буржуа и пролета-
118

риями, как муж науки, но оказывается лишь мелким
буржуа, постоянно колеблющимся между капиталом
и трудом» *.
Призывы Прудона умерить эксплуатацию
рабочего класса, как и следовало ожидать, не нашли
отклика у капиталистов. Рабочим оставляли ровно
столько, чтобы они могли физически существовать
и приносить прибыль своим хозяевам. И сейчас
капиталисты не прочь выжать из трудящихся максимум
возможного, но рабочий класс сегодня достаточно
силен и сознателен, чтобы отстаивать свои права.
Мощное сопротивление трудящихся заставляет
монополистов лавировать. Вот тут-то им на помощь
и приходят теоретики, предлагающие устранить
противоречия между капиталистами и их наемными
рабочими и служащими путем «морального
усовершенствования» и тех и других. Классовое сотрудничество
путем совершенствования нравственной природы
людей проповедуют профессиональные идеологи и
политические лидеры, боссы правых профсоюзов и
крупные промышленники.
Под флагом «морального перевооружения»
осуществляются дела, весьма далекие от нравственного
совершенства. Гарри Трумэн, бывший одним из
друзей Бухмана, подписал в свое время между двумя
молитвами приказ об атомной бомбардировке
Хиросимы и Нагасаки. Видный бухманист Конрад
Аденауэр не только молил бога о благоденствии
Западной Германии, но и добивался для нее американских
ракет с ядерными боеголовками. Моиз Чомбе,
прочитав очередное послание Фрэнка Бухмана, залился
слезами и воскликнул: «Будем все братьями!», а
через некоторое время организовал убийство Патриса
Лумумбы.
Я остановился так подробно на «моральном
перевооружении» не случайно. Его сущность и формы,
не будучи новыми, вместе с тем отражают процесс
перестройки церкви и религии, их приспособления
к сегодняшнему дню, в частности к потребностям
современной молодежи.
Орган церковных приходов Швейцарии «Вельт-
ланд - Кирхенботе» даже призвал священников
1 К. Маркс и Ф. Эпгелъс. Соч., т. 16, стр. 28.
159

учиться у «морального перевооружения», которое
«служит той щепоткой соли, что предохраняет от
гниения; эта соль может принести большую пользу
нашей церкви».
А вот мнение служителя одного из лондонских
приходов Кенета Белдена, которое он вынес из
встречи с представителями молодежи, состоявшейся
в середине июля 1973 года в Ко. Прежде всего Кенет
Белден жалуется на то, что количество прихожан в
церкви резко снижается и что этот процесс идет
главным образом за счет отхода от нее молодежи. Можно
ли исправить такое положение?
«В результате оживленных дебатов с молодыми
людьми мы поняли, чего ждут они от церкви». Чего
же? «Как должна действовать церковь перед лицом
существующих несправедливостей? Прежде всего она
не должна поддерживать бесчеловечные системы и
режимы, иначе она сама становится их частью. Она
призвана действовать на более глубоком
«революционном» уровне и вести к «внутренней революции»...
Нам не следует допускать, чтобы христиане — эти
наиболее активные «революционеры» — показывали
себя защитниками «статус-кво». Наша задача не
усовершенствовать систему, но в корне переделать ее».
Итак, церковь должна не убеждать верующих
подчиняться системе, приспосабливаться к ней, а
способствовать «изменению» системы, приспособлению
ее к действительности. Вероятно, как это делает
«моральное перевооружение», призывающее переделать
характер миллионера и бедняка, черного и белого,
буржуа и рабочего.
Иными словами, проявить себя не в системе,
а вне ее. И отказаться от строгой церковной иерархии
и организации. Опять-таки на манер бухманистов,
которые проводят свои конференции без всяких
излишних формальностей: без официальных речей и
заключительных коммюнике. Тоже своего рода
«спонтанность», которая так близка сердцу
бунтующей молодежи.
Если церковь на Западе умирает как
государственный институт, идее бога, напротив, пытаются
сообщить второе дыхание. Когда-то эта идея была
отвергнута некоторыми представителями
поднимавшегося класса буржуазии. Во имя идеи свободного
120

предпринимательства. Сегодня идеал «бога-прибыли»
сам подвергается суровому остракизму, прежде всего
со стороны молодежи, и представители класса, уже
сходящего с исторической сцены, вновь обращаются
к идее бога, пусть под личиной внутреннего голоса
совести, пытаясь привлечь к ней внимание молодого
поколения.
Воздействуя все более активно на души молодых
людей, буржуазные идеологи не забывают, однако,
и об обработке их разума. И тут борьба идет на более
высоком, теоретическом уровне.
Почему Герберт Маркузе!
С Гербертом Маркузе я беседовал осенью 1969 года
в салоне женевского музея Пети-Пале. Во время
приема, устроенного по случаю окончания
международной встречи философов. Импозантный старик. Белый
как лунь, с медным от загара лицом. Похож на
известного американского актера Спенсера Трейси.
Мы приехали в Пети-Пале из старого города, где
в здании Сен-Пьер, что напротив знаменитого
собора,— в нем читал свои реформаторские проповеди
Кальвин — состоялась бурная дискуссия: Маркузе —
студенчество Женевы. Я задал Маркузе вопрос: чем
он сам объясняет свою популярность у определенных
слоев молодежи? Особенно ту головокружительную
быстроту, с которой возникла эта популярность.
Маркузе ответил моментально, не задумываясь. Видно
было, что этот вопрос ему задавали не раз.
— Паблисити, реклама. Истеблишмент способен
интегрировать любую теорию.
Первоначально я принял этот ответ за
профессорское кокетство. Но потом пришел к выводу, что
точнее ответа не дашь. Даже если в нем и действительно
был элемент кокетства.
Судите сами. До 196& года имя Герберта Маркузе
не значилось ни в одном справочнике. Сегодня
биография профессора Калифорнийского университета
известна любому студенту Франции, Англии, ФРГ
или Австрии. Не говоря уже о Соединенных Штатах
Америки.
Я сам; наблюдал в зале за молодыми людьми,
которые слушали его буквально с открытым ртом.
121

Хотя говорил он банальные вещи. Читал я и книги
Маркузе. Очень путаные и противоречивые.
Прочитал и многое из того, что писали о нем самом.
Говорят, что, когда Маркузе выступает перед
американскими студентами, разоблачая гнусности
капитализма, он в заключение поднимает правую руку, сжатую
в кулак. Что-то на манер «Рот-фронта». Делает он
это не случайно, ибо называет себя «марксистом»,
выступает за так называемое «обновление»
марксизма.
Анализируя во время своего выступления в
Женеве характер современных молодежных течений,
он заявил: «Необходимо изучить их заново. С
позиций марксистской теории. Я уверен, что марксизм
еще может служить теоретической базой. Своими
книгами я пытаюсь внести посильный вклад в
творческое переосмысление этой теории».
Если Маркузе — марксист, то для чего в таком
случае капиталистической рекламе понадобилось
поднимать его на щит? Капитализм никогда не был
дружен с марксизмом. Несомненно, в противовес
марксизму. С одной стороны, марксистская
фразеология Маркузе должна была привлечь к нему
ищущую молодежь, с другой — его «переосмысление»
марксизма устраивало апологетов капитализма.
И вот начинается кампания популяризации
Маркузе. Переиздаются и переводятся на другие языки
его книги. Так Герберт Маркузе был включен в
идеологическую номенклатуру «потребительского
общества».
Биографические данные Маркузе тоже оказались
вполне подходящими. К политике он приобщился
впервые в период революции 1918 года в Германии.
И даже был членом Совета солдатских депутатов.
Правда, всего три недели. Он вышел из Совета в знак
протеста, когда в него были приняты несколько
офицеров. Потом он занялся ревизией марксизма.
Причем с самого начала он делал это с помощью идей
экзистенциализма и фрейдизма. В период нацизма
в Германии Маркузе эмигрировал в США. И, таким
образом, присовокупил к своему прошлому ореол
борца против национал-социализма.
На первый взгляд в своих трудах Маркузе архи-
революционен. Он не упускает случая, чтобы обру-
122

шиться на пороки капиталистической системы,
которая, по его словам, превращает человека в
одномерное потребительское существо. Причем, в отличие от
либералов, он безоговорочно отвергает всю систему
в целом. Нужно видеть, с каким презрением он
произносит само это слово «истеблишмент» («система»).
Хотя, между прочим, сам состоит членом
демократической партии, одной из основ американского
истеблишмента, и исправно голосует за ее кандидатов.
Свою теорию Маркузе именует «Великим
отказом» от прошлого и настоящего, ведущим к
глобальной революции будущего.
«Новые возможности общества,— пишет он,— не
могут больше рассматриваться в связи с прежними,
как их продолжение в лоне одной и той же
исторической протяженности. Эти новые возможности,
напротив, предполагают разрыв исторической
непрерывности, качественное изменение». И далее: на
нынешнем этапе истории акцент следует делать «скорее
на отрицании, чем на утверждении, на качественном
отличии, а не на прогрессе».
Маркс, как известно, тоже считал новое,
коммунистическое общество качественно отличным от
капиталистического. Но, будучи ученым, он не
разрывал «исторической протяженности», а выводил
социализм из развития капитализма, которое порождает
и объективные и субъективные факторы,
способствующие ликвидации последнего.
Маркузе недвусмысленно заявляет, что
«марксистская теория социализма принадлежит к
пройденной фазе развития производительных сил».
А именно к той фазе, когда жизнь еще была
«двумерной», а не «одномерной», как сейчас. Он написал
книгу, которую так и назвал — «Одномерный
человек». Идея ее состоит в том, что действительность
превзошла и растворила в себе прежние высокие
идеалы. То, о чем когда-то мечтали люди и что
казалось несбыточным, ныне претворено в жизнь с
помощью техники. Машины, технология убили мечту,
убили духовную жизнь человека и оставили ему
лишь одно измерение — заботу об улучшении своего
материального положения. Бетховена заменила поп-
музыка, Рубенса — абстракционизм, а бои на
баррикадах выродились в твист.
123

«Коммерсализация» духовной жизни, низведение
подлинной культуры до уровня «массовой
культуры» — это, как уже было показано, одна из основных
тенденций современного капитализма. Коммерческие
фильмы, коммерческая музыка, рекламные
телепостановки и т. п. включаются в сферу культуры.
Такова тенденция. И передовые силы общества
борются против нее в защиту высокой человеческой
культуры, духовных идеалов.
Маркузе же возводит эту тенденцию в закон,
полностью растворяя духовное начало в материальном.
В условиях одномерной, бездушной
действительности, поясняет Маркузе, развитие производительных
сил уже не подрывает основы капиталистической
системы, а, напротив, укрепляет ее, способствуя
повышению жизненного уровня рабочего класса.
Последний вследствие этого «интегрируется» в системе и
теряет остатки былой революционности. При этом
Маркузе просто отождествляет конформистские
тенденции в среде рабочего класса, которые
действительно имеют место, с полной «интеграцией»
рабочего класса в капиталистической системе. Поскольку
источником «интеграции» объявляется материальное
производство, делается вывод, что пути революции
следует искать вне его.
Где же? Разорвав историческую протяженность
и перенеся будущее общество в качественно иное
измерение, Маркузе отрицает тем самым
возможности научного поиска путей к нему.
Вместо этого он обращается к так называемому
«биологическому измерению человеческого
существования», активизируемому нынешним высоким
уровнем производительных сил. Этот процесс
способствует рождению «новой морали», выработке в
человеке новых потребностей, таких, как «мир»,
«спокойствие», «красота» и т. п., и исчезновению старых
потребностей, таких, как «ненависть», «война»,
«классовая борьба» и т. п.
Таким образом, сведя индивида к одномерному
состоянию, Маркузе с помощью туманного
«биологического измерения» дает ему возможность снова
стать двумерным, но уже на базе «новых идеалов
и морали».
А чтобы его не приняли за очередного ординар-
124

ного моралиста, каких было много в истории, он
спешит пояснить: «Не бог и не христианские проповеди
изменят потребности человека, а его собственное
«творческое воображение», способствующее
осознанию того факта, что «законов прогресса» больше не
существует и что человек «сам должен дать себе
законы», которые помогут ему выбраться из трясины
репрессивного общества».
Кто же служит носителем творческого
воображения у Маркузе? Рабочий класс, как уже было
сказано, отпадает, он пребывает в одномерном состоянии
и ни о чем другом, кроме приобретения новой марки
пылесоса, думать не способен. Правда, Маркузе
делает здесь одну оговорку: «Конечно, и внутри
американского рабочего класса существует оппозиция
против условий работы, против отупляющего
паразитарного труда, против заводской иерархии, против
снижения квалификации. Но эта оппозиция изолирована
от политического движения как внутри Соединенных
Штатов, так и в международном масштабе. Только
такая солидарность могла бы явиться угрозой
системе в целом. А поскольку существует изоляция,
часто эффективно организованная, оппозиция
рабочего класса остается «экономической», иначе говоря,
она находится под контролем администрации
системы».
Напрашивается вопрос: почему бы не
содействовать ликвидации этой самой изоляции, вместо того
чтобы искать решение в некоем «новом историческом
измерении»? Маркузе даже не ставит такого вопроса.
Впрочем, и сами слова, цитируемые выше, он дает
мелким шрифтом в сноске, как бы походя.
«Одномерность» рабочего класса служит в концепции Маркузе
эдакой аксиомой, не требующей доказательств.
«Темный ты, Шарль...»
У меня были интересные дискуссии со студентами
Женевского университета именно по этой проблеме,
в связи с выступлением Маркузе в Женеве.
Особенно мне запомнились рассуждения
выпускника философского факультета Лорана В. Вот как он
объяснял «одномерность» пролетариата западных
стран:
125

— Я не догматик и трезво оцениваю последствия
прогресса в духовной жизни общества. Вы говорите
о противоречии между пролетариатом и
монополистической буржуазией. Мое мнение таково: при всем
том, что техническая революция объективно не
ослабила, а может быть, даже и усилила противоречия
между трудом и капиталом, она лишила основных
представителей полюса труда их революционного
потенциала. Я имею в виду пролетариат. Он
по-прежнему остается самым большим классом нашего
общества, но сегодня это снова «класс в себе». Был момент
в истории, когда он смог стать «классом для себя».
Это был период, когда он перешагнул стадию
нищеты, но не достиг еще своего нынешнего, скажем,
относительно благополучного состояния. Этому
периоду соответствовала теория Маркса. Сегодня это
позади, во всяком случае у нас на Западе. Рабочий
класс уже не может стать снова «классом для себя»,
его самосознание покрылось легким слоем жирка.
Слишком долго мечтал он о сносной-материальной
жизни, чтобы сейчас поставить ее под угрозу ради
сомнительных политических авантюр. Забастовки
для того, чтобы выторговать себе побольше,— это еще
куда ни шло, но что касается революции, то это дело
прошлого. У рабочих осталась еще революционная
терминология, но это больше дань традиции, чем
практическая реальность.
Помолчав немного, Лоран продолжал:
— Конечно, есть и в наших странах рабочие, чье
материальное положение еще достаточно плачевно.
Люмпен, иностранные рабочие и другие, но их
меньше, во Франции, например, втрое, чем тех, кто живет
вполне сносно и чье революционное сознание и воля
блокированы автомобилем или холодильником.
Рабочий и сегодня испытывает отчуждение и
эксплуатацию, его жизнь по-прежнему зависит от капиталиста,
но он связан сейчас с капиталистом одной цепочкой,
или, выражаясь языком Герберта Маркузе,
интегрирован в системе. Он участвует в цикле извлечения
капиталистической прибыли как партнер, пусть
мелкий, но все же партнер. Поэтому он готов бороться
в сфере потребления, но не в сфере производственной.
Как следствие он утрачивает свое классовое сознание;
ведь в сфере потребления рядом с ним,борются и слу-
126

жащий, и инженер, и врач, и любой другой
интеллигент наемного труда. Все они считают, что чем
больше будут способствовать росту производства, тем
большую долю общего пирога получат. Хотя сознают,
что за этот пирог еще предстоит повоевать с
капиталистом. Я считаю, что май 1968 года подвел итог
периоду классовой борьбы во Франции, сменив его
периодом конкурентного сосуществования классов,
которое не исключает борьбы, даже ожесточенной,
в рамках потребления. Рабочий класс продолжает
бороться, но не против капиталистической
системы, а за лучшие условия интегрирования в этой
системе.
Лоран полагает, что он «диалектик», что он
творчески проанализировал современную социальную
ситуацию в связи с изменениями в экономике. Однако
вывод о «затухании» революционности рабочего
класса он вслед за Маркузе делает, исходя лишь из
экономического фактора, к тому же сводимого к
потреблению.
Между тем Маркс и Энгельс показали, что далеко
не при всех обстоятельствах единственно
определяющим моментом пробуждения революционного
сознания и революционного действия может быть только
борьба за непосредственные материальные интересы.
Как будто обращаясь к современной молодежи,
Энгельс пояснял: «Маркс и я отчасти сами виноваты
в том, что молодежь иногда придает больше значения
экономической стороне, чем это следует. Нам
приходилось, возражая нашим противникам, педчерки-
вать главный принцип, который они отвергали, и не
всегда находилось время, место и возможность
отдавать должное остальным моментам, участвующим
во взаимодействии. Но как только дело доходило до
анализа какого-либо исторического периода, то есть
до практического применения, дело менялось, и тут
уже не могло быть никакой ошибки» 1.
Дать толчок к пробуждению революционного
сознания трудящихся может при определенных
условиях любое событие или несправедливость, будь
то в области экономики, политики или культуры.
Например, какая-либо внешнеполитическая авантюра
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 37, стр. 396.
127

монополий или то же студенческое движение,
возникшее на почве недовольства системой образования.
Нет спору, психология потребительства
способствует процессу конформизации и «интегрирования»
трудящихся в системе монополистического
капитализма. Но считать, что потребительство
окончательно убивает революционное сознание, есть чистой воды
догматизм, вытекающий из неумения диалектически
оценивать новые условия и из незнания подлинной
жизни рабочего класса.
Как-то я попросил товарищей с женевского
инструментального завода пригласить нескольких
рабочих на их усмотрение, но разных по своим
жизненным взглядам. Мы собрались в кафе «Сен-Жан»,
заказали местное «спесьялитэ»—тушеную капусту с
мясным ассорти — и пиво.
Рабочие расспрашивали меня о жизни в
Советском Союзе, слушали с большим интересом,
рассказывали о себе. Они действительно оказались очень
разными.
Шарль Т., токарь, 32 года, сразу заявил, что если
я собираюсь его агитировать, то это напрасный труд:
жизнью своей он вполне доволен, ибо на жизнь
хватает. Совсем недавно администрация завода
прибавила зарплату в связи с очередным ростом цен.
В разговор вмешался Роберто К., член
профсоюзного комитета завода, 40 лет:
— Ты ведь знаешь, Шарль, чего нам это стоило.
Мы заседали семь с половиной часов без перерыва,
администрация не хотела и слушать о пяти
процентах прибавки.
Шарль хмыкнул:
— На то вас и выбрали в комитет, чтобы вы
заседали. Ты активист, и тебе это по душе, а я люблю
покой... Что я читаю? «Трибюн де Женев». Хожу ли
в театр, на концерты? Никогда. В кино раза два в
месяц. Люблю фильмы про любовь, только сейчас
показывают не любовь, а, пардон... Еще играю в
баскетбол в заводской команде. Сколько плачу за
квартиру? 480 франков, завод сдает своим работникам
квартиры со скидкой. А всего получаю 1600. Нам с
заводом повезло. Семья? Жена, сын. Когда вырастет,
будет тоже работать на нашем заводе.
Люк В., токарь, 42 года:
128

— А я не хочу, чтобы мой сын вкалывал всю
жизнь, как я. Хочу, чтобы он получил образование.
Плата за обучение меня не смущает, сожмемся и
вытянем. Беда в другом. Университет не приспособлен
для нашего брата. Там даже говорят совсем на
другом языке, будто на Луне. Сын моего приятеля ушел
со второго курса, отсеялся. Но я все же хочу дать
своему отпрыску диплом, заставлю его ходить в
библиотеку, читать серьезные книжки, пусть привыкает.
Роберто К.:
— И у меня все началось с книжек. Книги
заставили меня действовать, потому я и стал активистом,
а деятельность требует знаний, вот и читаю все
свободное время. Его не так много, но все же. Читаю
Маркса, Ленина, люблю стихи Арагона. 10 лет назад
вступил в Партию труда. Моя мечта — дожить до
социализма в Швейцарии.
Шарль Т.:
— Моя мечта съездить на Гавайские острова,
позагорать.
Роберто К.:
— Руки у тебя, Шарль, рабочие, а мозги
буржуйские. Если бы все были такие, как ты, то социализм
был бы всегда за горизонтом. И если бы я не знал,
что ты честный работяга, то подумал бы, что тебя
купили хозяева.
Шарль Т.:
— Я сам выбираю свою дорогу. Мне «за
горизонтом» делать нечего, надо устраиваться здесь. Я ничего
против твоего социализма не имею, но, пардон, не за
счет моего кармана.
Люк Б.:
— Сквалыга ты, Шарль, хочешь на чужом горбу
в рай въехать и дальше своего носа ничего не
видишь. Темный ты.
Меня интересовал вопрос, как они сами
относятся к тезису об «интеграции» рабочего класса в
систему государственно-монополистического
капитализма. Я задал этот вопрос.
Шарль Т. ответил, не колеблясь:
— Я не знаю, как это называется, но мне система
дала гораздо больше, чем имели мой дед и отец,
и я доволен.
Люк Б. вспылил:
9 Эдуард Розенталь
129

— Если кто и интегрирован, так это Шарль.
Система дала нам больше, чем отцам? Так она из нас
и больше жил тянет. Если гнаться за всем, что они
нам предлагают, психом стать недолго. Я уже
побывал дважды у невропатолога. А насчет того, что они
нам дают, тоже подумать надо. Я хотел стать
инженером, не вышло. Буду теперь сына тянуть, но это
я сам буду тянуть, а система — она шиш поможет.
Шарль Т. бросил презрительно:
— Инженером! Командовать захотел? Поближе
к начальству? Это ты примазываешься к системе.
Люк В.:
— Вот я и говорю, что темный ты, Шарль, а
главное, тебе это нравится, ты этим даже гордишься.
Роберто К.:
:— Я думаю, что интегрированные всегда были и
будут. Пока есть хозяева, найдутся такие, которые
к ним примазываются. И у нас на заводе немало
таких, которые вьются вокруг мастера, потакают ему
во всем, зарабатывают сверхурочные. Везде они есть.
И у вас в России их было немало, но это не
помешало сделать Октябрьскую революцию. Сегодня
кажется, что интегрированных больше, потому что мы
больше знаем: радио, газеты, телевидение. Но
человек не может быть довольным, когда его
эксплуатируют. Даже если ему подбрасывают жирные куски.
Я не ручаюсь за буквальность слов, сказанных
в тот вечер тремя рабочими, но я могу поручиться
за точность смысла. За столом нас было больше, но
я выбрал этих троих, как наиболее типичных с
точки зрения их социальной психологии. Шарль Т.—
типичный представитель «обструганного» рабочего.
Люк Б. понимает ситуацию, но он надеется, что его
сын выбьется в люди при существующем порядке
вещей и что ради этого стоит жить. Роберто К.
представляет революционную часть рабочего класса, не
поддающуюся на разговоры о классовом
сотрудничестве.
Собственно говоря, перед нами шкала
социального сознания, которую хорошо прокомментировал в
свое время В. И. Ленин. Раб, не сознающий своего
рабства и прозябающий в молчаливой,
бессознательной и бессловесной рабской жизни, есть просто раб.
Раб, осознавший свое рабство и примирившийся с
130

ним,— холоп. Но раб, осознавший свое положение и
восставший против него, есть революционер 1.
На наших глазах происходит ожесточенная
борьба за «интегрирование» рабочего класса в систему, с
одной стороны, за рост революционного сознания
рабочего класса — с другой.
Подлинным марксистам всегда было чуждо
созерцательное отношение к фактам реальной жизни;
философия для них служила орудием изменения
мира. Поднимая проблему отчуждения труда, Маркс
не просто констатировал этот феномен — его
констатируют сегодня и либеральные буржуазные
профессора,— но показывал, что отчуждение труда
содержит в себе самом возможность своего преодоления.
Между прочим, в процессе роста самосознания
рабочего класса немалую роль играет тот самый
технический прогресс, который создает и возможность
для подкупа того же рабочего класса.
Научно-техническая революция — оружие обоюдоострое. С одной
стороны, рабочий старается не вдаваться в
технологические процессы производства, поскольку оно для
него лишь средство к жизни, и, по образному
выражению одного американского социолога, приходя на
завод, он оставляет мозг на вешалке вместе с
одеждой. Но, с другой стороны, все более совершенная
техника начинает требовать от рабочего ума,
смекалки и творческой мысли. А мыслящий человек
неизбежно должен задуматься не только над процессом
труда, но и над своим социальным положением —
положением наемного труженика, работающего на
чужом предприятии, во имя чуждых ему целей.
Многие западные социологи никак не могут
понять, почему растет недовольство фабричных
рабочих, которые, зарабатывая сегодня больше, чем
раньше, работают относительно меньше и живут
более комфортабельно, чем прошлые поколения
рабочих. И задают вопрос: неужели лень растет с ростом
благосостояния?
Между тем новейшие экспериментальные
исследования в области психологии труда показывают,
что дело не в лени, а в убийственно-отупляющей
работе. «Большинство американцев,— пишет историк
1 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 16, стр. 40.
131

С. Линд,— выполняет уже не черновую работу, но
по-прежнему скучную, унизительную и
недостойную человека».
Эти слова подтверждаются результатами
обширного исследования «Труд в Америке», которое было
осуществлено коллективом из 60 ученых по заданию
Министерства здравоохранения США. Ученые
пришли к выводу, что «большинство работников
наемного труда в наиболее развитых странах пожизненно
«тянут лямку», и это делает человека больным,
вызывает ненависть и отвращение к работе и
превращает его в апатичный полуавтомат». Оказалось, что
чем больше население высокоразвитых стран Запада
освобождается от бремени забот об удовлетворении
элементарных материальных потребностей, тем
невыносимее становится изнурительный труд.
Монотонность повседневного труда на конвейере
вызывает все нарастающее отвращение. Подчинение
регламенту, расписанному по минутам, почти полное
отсутствие перспектив на повышение — все это
воспринимается как унизительное принуждение, и
особенно страдают от этого молодые рабочие,
вступающие в трудовую жизнь с более высоким уровнем
образования, чем у их старших коллег. Как пишет
американский журнал «Форчун», молодые рабочие
мечтают о такой экономической структуре, которая
смогла бы им обеспечить определенную
самостоятельность в производственном процессе. Но
регламентирование трудовых процессов, с которым они
сталкиваются, является столь жестким, что могло бы
вызвать «улыбку удовлетворения у сержанта в
лагере морской пехоты».
На своем трудовом месте рабочие изготовляют,
как правило, лишь частичный продукт, значение
которого для производства в целом им по большей
части остается неизвестным. Не имея возможности
определить ценность своего труда, они склонны
оценивать его, а соответственно и свой социальный престиж
очень невысоко.
Повышение зарплаты, улучшение питания в
фабричной столовой, увеличение отпусков не смягчают
неприязни рабочих к самому труду. Из 25
предложенных критериев оценки труда (в исследовании,
о котором говорилось выше) более 1500 опрошенных
132

рабочих различных отраслей производства на первое
место поставили «стремление к интересной работе»,
затем «достаточное пособие», «больше информации»
и «самостоятельность в работе». «Хорошая оплата»
занимала лишь шестое место.
Налицо ярко выраженная потребность в
деятельности, которая давала бы ощущение удовлетворения
от того, что «производишь что-то, имеющее ценность
и для других», то есть от повышения социального
престижа труда.
Все больше рабочих начинают осознавать, что
изменить свое положение в производстве и в
обществе в целом они смогут, лишь поднявшись над
капиталистической системой, лишь в борьбе против нее.
Во многих странах рабочие переходят к
практическим действиям. Об этом свидетельствует,
например, широкая кампания профсоюзов за расширение
прав рабочих организаций, за право участвовать в
управлении производством. Разумеется, такое
участие, к тому же часто урезанное и половинчатое, не
уничтожает, а только ограничивает власть
монополий. Вместе с тем оно, как и другие демократические
мероприятия, может стать средством просвещения
рабочего класса, его мобилизации против
монополистического капитала.
...Случилось так, что, будучи в 1975 году в
Швейцарии, я снова встретил Роберто К., и мы
продолжили с ним разговор трехлетней давности. Роберто сам
напомнил мне о нем:
— Помнишь тот вечер в «Сен-Жане»? Кстати,
кафе снесли, участок купила американская
компания «Хилтон» и строит там сейчас гостиницу. И
вообще за последние три года многое изменилось. Люди
тоже изменились. Даже такие заскорузлые, как
Шарль,— припоминаешь его? Нашего завода,
правда, кризис еще не коснулся, но у рабочих есть глаза,
и они видят, что творится кругом. В часовой,
текстильной, обувной промышленности. Увольнения,
замораживание зарплаты, сокращение рабочего дня
без компенсации. Патроны обнаглели до предела. А
главный из них, Этьен Жуно, президент
Швейцарского союза коммерсантов и промышленников,
прямо призывает увольнять персонал в случаях
серьезного сокращения производства. Короче говоря,, по-
133

литике классозого сотрудничества приходит конец.
Мкогие рабочие осознают сейчас, что с
капиталистами можно разговаривать только на одном
языке— на языке классовой борьбы.
«Великий отказ»
от... марксизма
Но вернемся к концепции Маркузе. Если не рабочий
класс, то уж интеллигенции вроде бы «по штату»
положено творчески воображать. Увы, сокрушается
Маркузе, «она слишком хорошо оплачивается и
довольна системой».
Что же, в конце концов, остается? Не может
же «творческое воображение» существовать само
по себе, а «новые потребности» появиться ниоткуда,
будто по мановению волшебной палочки. Даже
гегелевский мировой разум имел своего носителя. Есть
таковой и у Маркузе. Это люмпен-пролетариат,
хиппи, члены молодежных коммун и вообще
бунтующая молодежь.
Маркузе называет эти движения интересным
феноменом, ибо они выражают отказ участвовать в
благах, которые дает им общество. Помните
листовку Барри: «Град наш надо создать внутри нас самих
и быть в нем».
Оппозиция молодежи, утверждает Маркузе,
«выражает в одно и то же время сексуальный,
моральный, интеллектуальный и политический протест.
В этом смысле она тотальна, направлена против
системы в целом, в ней презрение к «обществу
прибыли», в ней жгучее желание растоптать
правила мерзкой, кровавой игры, нежелание участвовать
больше в этой игре... Возможно, это поколение, в
котором зарождается новое сознание, новый тип
личности, с иным восприятием действительности, жизни,
счастья».
Итак, Маркузе отсылает молодежь к ней же
самой, предлагает ей самой осознать необходимость
разрыва с существующей системой.
При этом он апеллирует не столько к сознанию,
сколько к подсознанию. И здесь он прибегает к
помощи идей психоаналитика Зигмунда Фрейда, ко-
134

торого пытается соединить с... Марксом или, точнее,
«дополнить» им Маркса. «Я стремился перенести
основные понятия теории Фрейда в теорию Маркса,
поскольку убежден, что в условиях нынешнего
развитого капитализма психологическое господство над
человеком, капиталистическое манипулирование
инстинктами и инстинктивными потребностями играет
огромную роль, и оно в огромной мере ответственно
за интегрирование в систему. Именно в этом смысле,
по моему мнению, глубинная психология является
частью базиса сегодняшнего общества, а не частью
идеологии или каких-то поверхностных явлений.
Поэтому я не вижу в соединении Маркса с Фрейдом
никакого искажения и не стыжусь этого».
Нет спору, капитализм прибегает к
манипулированию человеческими потребностями на всех
уровнях, в том числе и на уровне инстинктов. Однако в
основе этого манипулирования лежат определенные
глубинные социально-экономические факторы, их
необходимо вычленить, осознать, чтобы разрушить
сам механизм манипулирования. Опуститься до
борьбы на уровне инстинктов — значит заранее обречь
себя на поражение.
Пытаясь «дополнить» Маркса Фрейдом, Маркузе,
по сути дела, опускает Маркса до Фрейда. Если,
согласно Маркузе, в основе революционного
преобразования общества лежит активизация биологической
сущности человека, то почему не свести эту сущность
к спонтанным импульсам, к фрейдовскому либидо-
половому инстинкту. Маркузе, по существу, так и
делает.
По его мнению, лежащие в основе всякой
человеческой деятельности потребности в одномерной
действительности сами становятся одномерными и,
таким образом, направляют всю деятельность людей
лишь к удовлетворению материальных нужд. Только
потребность в свободе, считает Маркузе, может
вывести человечество из тупика, вернуть ему
утраченное духовное начало. Однако эта потребность должна
стать инстинктивной, «либидоинальной».
«Корни* политической и социальной свободы
лежат в области инстинкта свободы,— пишет
Маркузе.— Веками ущемление этого инстинкта
затушевывало политический элемент эроса», сдерживало
135

«его социальную и творческую революционную
сущность». В таком ущемленном виде либидо служит
«воспроизводству агрессии и интегрируется в
меновой стоимости. И как следствие господствует
агрессивная борьба за существование в «масштабе
индивидуальном и международном».
Итак, классовая борьба против капитализма
подменяется «политическим преобразованием
эротической энергии». «Социальным выражением такого
преобразования будет сотрудничество и солидарность в
создании общества, которое, разрушив основы
господства и насилия, установит принципы мира.
Только в таком обществе жизнь станет счастьем».
Студенты по-своему расшифровали эти
положения. В период майских событий 1968 года в Париже
на стенах Сорбоннского университета появился
призыв: «Любовь — к власти!» Не в этом ли состоит
«политическое преобразование эротической энергии»?
Естественно, что для подобного «преобразования» не
нужно ни теоретических знаний, ни организации, ни
руководства со стороны политической партии. Что
Маркузе и подтверждает: «Оппозиция молодежи
«обществу изобилия» связывает воедино инстинктивный
взрыв с политической борьбой. Борьба против
системы, не поддержанная никаким массовым движением,
не инспирированная никакой эффективной
организацией и не следующая никакой конструктивной
теории, приобретает в этой связи глубокое значение,
которое компенсирует раздробленный характер и
численную слабость этой оппозиции».
Таким образом, Маркузе поет гимн
аполитичности, деидеологизации и раздробленности
молодежного движения. И тем самым уводит его из русла
сознательной массовой борьбы к индивидуальным
поискам в области подсознания.
Следует отметить, что концепция Маркузе в
последние годы претерпела определенную
трансформацию. Если студенческий взрыв 1968 года вынес
Маркузе на гребень молодежного протеста, то
неудача спонтанного студенческого движения не могла не
ударить бумерангом по самому теоретику.
После майско-июньских событий 1968 года,
продемонстрировавших истинную силу организованного
рабочего класса, а также в связи с нарастающими
136

кризисными явлениями в экономике Запада Марку-
зе заявляет, что не мыслит революции без рабочего
класса. Он говорит об этом в своей книге
«Контрреволюция и мятеж», вышедшей в 1972 году. Здесь он
признает, что рабочий класс еще может сказать свое
веское слово в борьбе за социализм. Однако сделать
это он может, основываясь не на «пролетарском
классовом сознании», которое, по Маркузе, уже не
возродить, а только приобщившись к другим
оппозиционным слоям капиталистического общества.
Теоретические метания Маркузе — следствие
практического тупика, в который зашли «новые
левые». Радикально-экстремистское движение
студенчества, самопроизвольное и спонтанное, не смогло
сокрушить систему. Это вызвало отчаяние и
крушение надежд, породило резкий спад политической
активности некоторых слоев молодежи.
«Кумир» «новых левых», еще недавно
потрясавший с кафедры кулаком и призывавший к
сокрушению истеблишмента, теперь пишет: «Нынешняя
историческая ситуация существенно изменилась для
движения «новых левых» по сравнению с первым
периодом его развития, когда оно только зародилось и
вышло на мировую арену (движение за гражданские
права, протест против войны, движения в колледжах
и университетах). Десять лет назад всем были
понятны такие призывы, как новая мораль,
эмансипация чувственности, «свобода сейчас», культурная
революция. Истеблишмент не был подготовлен к
этому. Стратегия «новых левых» могла в тех условиях
быть массовой, открытой и угрожающей». Теперь,
считает Маркузе, истеблишмент готов к борьбе, что
ставит само существование движения «новых
левых» под вопрос: «Западный мир вступил в новую
фазу развития: сейчас для защиты
капиталистической системы он прибегает к внешней и внутренней
контрреволюции», к «контрреволюционному
превентивному фашизму».
Внешняя и внутренняя контрреволюция, как
защитная реакция против революции, а также
контрреволюционный превентивный фашизм — не новость.
Как не нов и мелкобуржуазный синдром перехода от-
героики к панике при виде оскала контрреволюции.
137

Но именно этот синдром мы имеем в случае с Мар-
кузе и другими идеологами «новых левых».
Неудача первого штурма породила неверие в свои
силы и панический страх перед «системой».
Маркузе вдруг обнаружил, что одной
иррациональной «эмансипации чувств» для перехода от
одномерности к двумерности недостаточно и что
«революция — ничто без своей собственной
рациональности». Оказалось также, что самая страшная
опасность для «новых левых» заключена в идее
стихийного ниспровержения системы «корпоративного
либерализма».
А принцип «контркультуры», «контрдействия»
и прочих «контр» становится, по мнению Маркузе,
наиболее слабым звеном леворадикальной идеологии.
«Именно* эти контрценности, эти контр действия, как
объявленная война, изолируют радикальное
движение от масс». Все, что раньше казалось силой,—
«Великий отказ», «спонтанность», «маргинальность» —
теперь обращается в порок.
Конечно, признание заблуждений делает честь
Маркузе, но вопрос состоит в том, для чего делаются
эти признания: для изменения форм борьбы против
капитализма или для примирения с ним в конечном
счете. На словах Маркузе призывает «бороться
против институтов общества». Но тут же заявляет:
«Время огульного отрицания либеральных методов
борьбы прошло или еще не наступило». От подобного
тезиса до практического возвращения к
«корпоративному либерализму» — один шаг.
То, что прямо не досказывает Маркузе,
обнародовал корреспондент журнала «Диссент» М. Вальзер
в статье «Памятка для «новых левых»»: «Те, у кого
левые могут скорее всего встретить поддержку,— это
либералы с их видавшими виды гражданскими
правами и полюбовной деятельностью...»
Вместе с тем «новые взгляды» Маркузе на
революцию имеют в своей основе все ту же старую
«одномерную» базу. Он по-прежнему говорит об
изменении инстинктивных потребностей индивида как о
предпосылке пробуждения революционного сознания.
И даже уточняет: изменение в структуре инстинктов
призвано совершить искусство, которое способно
уйти от реальности и тем самым избежать интеграции
138

в капиталистическую систему. Революция, по Марку-
зе, возможна только при условии предварительного
радикального изменения человека: его культуры,
морали, чувств, подсознания.
Десять лет назад в «Одномерном человеке» сам
Маркузе признал, что не может решить проблемы
совмещения политической борьбы с воспитанием
нового человека. «Критическая теория общества,—
писал он,— не обладает концепциями, которые
позволили бы указать путь от настоящего к будущему, она
не дает обещаний... она остается негативной».
Сегодня у Маркузе налицо все тот же негативизм.
Впрочем, его «звезда» быстро идет к закату. О нем
меньше говорят, его реже цитируют. Ведь он так и не
дал и не мог дать молодежи позитивной программы
действия, а только подразнил ею.
Дебаты на улице Табазан
Это было в октябре 1972 года. В женевских газетах
появилось извещение о том, что из Парижа приехал
«известный французский философ» Роже Гароди и
что он проведет в протестантской церкви на улице
Табазан дебаты по своей последней книге
«Альтернатива». Желающие участвовать приглашались.
Желающих, главным образом молодежи,
оказалось много, и я не сразу нашел себе место.
Примостился на церковной, похожей на школьную парту
скамье рядом с парнем в розовом пледе.
Гароди и священник местного прихода сидели за
отдельным столиком под огромным тесаного дерева
крестом, уходящим под своды церкви, между
скованной медными застежками Библией на пюпитре и
оплывшими по краям восковыми свечами в
позеленевших от времени подсвечниках.
Священник представил Гароди и вкратце
рассказал о его книге. Присутствующие стали задавать
вопросы.
• Худой старик в потертом кашне спросил Гароди,
что тот думает о возможности изменения природы
современного человека. Гароди взял микрофон и
начал пространно говорить о том, что ни христианская
религия, ни социализм не смогли изменить существо
139

человеческой натуры и не привели к созданию нового
человека, гуманного, бескорыстного, честного, и что
именно поэтому человечеству нужна новая
альтернатива.
Священник спросил старика, удовлетворен ли он
ответом. Тот закивал головой:
— Мерси, вполне.
Я пришел только послушать дебаты, но тут не
выдержал. Встал и заявил, что не считаю ответ
удовлетворительным. Услышал под сводами эхо своей
«еретической» реплики и понял, что придется
выступать. Впервые в церкви.
— Мсье Гароди, я знаю, что вы бывали в
Советском Союзе. Так вот, изменился ли, по вашему
мнению, советский человек за годы социализма?
Гароди начал рассказывать о своих
многочисленных поездках по миру, встречах с молодыми
американцами, англичанами, африканцами. В том числе
и о встрече с несколькими студентами Московского
университета, которые, по его словам, не
интересовались ничем, кроме своей узкой специальности и
магнитофона заграничной марки. Можно, конечно,
поверить, что Гароди встретил в Москве нескольких
аполитичных студентов, однако трудно представить,
чтобы он не знал о существовании сотен тысяч
советских юношей и девушек, поехавших поднимать
целину, строить новые города в тайге, воздвигать
плотины на далеких реках.
Все это я высказал вслух, но Гароди перебил
меня:
— Это не политика, а романтика.
Как будто политика исключает романтику!
Гароди говорит о том, что на создание
«Альтернативы» его вдохновило молодежное движение
60-х годов. И в книге своей он обращается прежде
всего к молодежи, так как, по его словам, «быть
молодым— это значит быть способным чувствовать и
жить жизнью, совершенно отличной от той, что
существует сегодня».
А следовательно, и воспринимать модные идеи,
лишь бы они выглядели новыми. Об этом, правда,
Гароди не говорит, но явно на это рассчитывает. Он
льстит молодежи, потому что надеется найти в ней
благодарную аудиторию для своих концепций.
140

«Когда студенты Сорбонны писали на стенах
Парижа «Воображение — к власти!», они обличали
ущербность логики, экстраполяции и комбинаций в
области уже известного, чтобы изобрести будущее».
Сам Гароди утверждает, что он понял ищущую
молодежь. А поняв ее, предлагает ей свои услуги в
качестве ультрамодного интерпретатора марксизма
и коммунизма. При этом он старается доказать, будто
изменил идеалу коммунизма не он, а его бывшие
товарищи по партии, которые якобы превратили
марксизм в догму. А он, Гароди, стоит-де на позициях
творческого марксизма и по-прежнему служит
коммунистическому идеалу.
Вот только методы борьбы за коммунизм он ныне
видит в несколько ином свете. Смысл жизни он, по
его словам, обнаружил, «подвергнув сомнению саму
концепцию партии». Он теперь ставит вопрос так:
«Не создание новой партии, а создание нового духа,
который преобразует партии, профсоюзы, церковь».
И, будучи на протяжении долгого времени атеистом,
он вдруг обнаружил, что «всегда носил в душе
христианскую веру».
Никому, конечно, не возбраняется носить в душе
христианскую веру. Но, спрашивается, при чем тут
марксизм? А при том, что, откажись Гароди открыто
от марксизма, буржуазные издатели тут же потеряют
к нему всякий интерес. Ныне же, окруженный
нимбом марксиста, ищущего революционную истину в
христианской вере, он у них буквально нарасхват.
Ну, а по существу «марксизма» Гароди? Если по
существу, то странный получается у Гароди
марксизм. «Главное в наследии Маркса,— говорит он,—
это не марксизм, а перспектива. Наука и искусство
воображать будущее, а не каталоги или декалоги
экономических законов, философских принципов или
диалектических категорий, которые представляют
догматическое и позитивистское извращение этого
наследства».
Гароди явно рассчитывает на наивного читателя.
Такого, который не знает, что марксизм — это наука
о законах развития природы и общества, о развитии
революции, а развитие, будучи непрерывным, никак
не может быть отделено от перспективы и втиснуто
в узкие рамки «каталогов или декалогов».
141

Но Гароди необходимо выбросить из марксизма
конкретные научные основы и заменить их
искусством воображать будущее. При этом он спекулирует
на законном стремлении широких масс, прежде всего
молодежи Запада, вырваться из тисков
всепоглощающего потребительства и вернуть жизни, сведенной
к исчислению долларов, франков, марок, ее
творческое начало.
Без творческого воображения немыслима никакая
наука, в том числе и марксизм-ленинизм. Маркс,
Энгельс, Ленин дали миру образцы творческого
воображения, оставаясь при этом прежде всего людьми
науки. Открывая законы развития общества, они
исходили из научного анализа действительности, на
основе которого и делали научные предвидения.
У Гароди же сам Маркс (разумеется, «правильно
понятый» Маркс) становится чуть ли не утопистом.
Гароди утверждает, что Маркс, говоря о будущем
обществе, «обращался к предвидениям
предшественников-утопистов».
Маркс и Энгельс действительно высоко ценили
социалистов-утопистов (по отношению к периоду
незрелого капиталистического производства и
классовой борьбы) и их прозрения будущего. Но вместе с
тем Маркс подчеркивал: «Всякая мифология
преодолевает, подчиняет и преобразовывает силы природы
в воображении и при помощи воображения; она
исчезает, следовательно, вместе с наступлением
действительного господства над этими силами природы» 1.
Что касается социальной утопии, то Маркс был здесь
вполне категоричен: «В течение десятилетий мы с
большим трудом старались очистить головы
немецких рабочих от утопического социализма, от
фантастического представления о будущем...» 2
А Гароди снова тащит социализм от науки к
утопии. Он пытается растворить саму науку в мифах>
утопических представлениях. Поскольку «будущее —
это область бесчисленных возможностей», путь к
нему, согласно Гароди, не в основывающейся на
науке политике, а в «искусстве воображать будущее».
Необходимо, по его мнению, «изменить концепцию
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, стр. 47.
2 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 34, стр. 235.
142

политики, речь идет не о том, чтобы голосовать за
какую-либо партию или примкнуть к ней. Каждому
из нас необходимо изобрести свое будущее», путем
«раскрепощения ума».
Придя к выводу, что наука в марксизме
должна играть подчиненную роль, Гароди пытается
заполнить освободившееся место иным содержанием:
«Марксизм сможет разорвать цепи только в том
случае, если он включит в себя момент христианства,
божественный момент человека, ибо революционность
в политике, как и в искусстве, нуждается больше в
трансцендентности, чем в реализме».
В качестве примера Гароди берет книгу Энгельса
«Положение рабочего класса в Англии», в которой,
по его словам, автор «обнаружил в первозданном
хаосе основные направления будущего рабочего
движения, поднявшегося двадцать пять лет спустя
вместе с Парижской Коммуной на штурм неба».
«Не такова ли,— спрашивает он,— христианская
вера, которая в сыне человека, распятом на кресте,
охватывает как два неразрывных измерения единой
реальности неотвратимое обещание воскресения?»
И заключает: «Только такой подход к явлениям
может открыть нам глаза на то, что находится в
процессе умирания, и на то, что рождается...»
Иначе говоря, зачем обращаться к революционной
диалектике? Не проще ли заглянуть в Библию?
Но рассуждения Гароди имеют вполне
практическую земную подоплеку. В самом деле, если
новое, коммунистическое общество — плод творческого
изобретения гениальных голов на манер утопистов,
если будущее не есть «продолжение и комбинация
элементов прошлого», если вместо научного подхода,
конкретного изучения действительности
ориентироваться на «трансцендентность», тогда, разумеется,
отпадает всякая нужда в политическом руководстве
революционной борьбой и в самой партии рабочего
класса.
Для «доказательства» Гароди ссылается на
авторитет классиков марксизма-ленинизма. Послушать
его, то мысль о внесении революционного сознания
в массы была высказана Лениным только в
применении к периоду «подпольной борьбы, требовавшей
железной дисциплины», и что уже в 1905 году Ленин
141

отказался от подобного взгляда и с восторгом
приветствовал стихийно возникшие Советы рабочих
депутатов. А заодно и стихийное революционное
движение вообще. Итак, раз Советы возникли стихийно и
Ленин приветствовал возникновение Советов,
значит, Ленин — сторонник стихийности.
Гароди уверяет, что он диалектик. Но если это
диалектика, то что же тогда софистика? Гароди очень
хочется, чтобы революционное движение было
стихийным. Но при чем здесь Ленин? Само
противопоставление стихийного движения масс процессу
внесения в него научного социалистического сознания
попросту неправомерно. Ленин высоко ценил фактор
стихийного движения рабочего класса. Он говорил,
что «стихийность движения есть признак его глубины
в массах, прочности его корней, его
неустранимости» ', но он же подчеркивал, что одного стихийного
подъема недостаточно для победы революции.
Революция «без берегов»
«Революция сегодня не должна походить на
прошлые, ее модель надо еще создать»,— пишет Гароди.
При этом имеется в виду отнюдь не различие форм,
которые принимает революция в каждом конкретном
случае, а само ее содержание.
Гароди полагает, что революция сегодня ни в коем
случае не должна быть «конъюнктурной», что
«главная проблема состоит не в том, чтобы обнаружить
момент, когда сумма различных противоречий
создаст революционную ситуацию». И что вообще сама
революционная ситуация является ныне
«длительным прерывистым процессом».
Так Гароди создал еще одну концепцию «без
берегов». На сей раз безбрежной у него стала сама
революция.
Научный подход к революции, необходимость
чего неоднократно подчеркивали Маркс, Энгельс,
Ленин, требует наличия политического штаба
революционных сил в лице коммунистической партии.
1 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 34, стр. 217.
144

Не столь давно в открытом письме Жан-Полю
Сартру Гароди утверждал, что «пролетариат может
действоЛть как класс, лишь объединившись в
самостоятельную политическую партию», и что «если
рабочий отказывается от единой и сознательной
организации своего класса, то он подпадает под влияние
буржуазной идеологии».
Теперь же он пытается уверить, что концепция
внесения сознания в массы безнадежно устарела и
что подготовить революционную ситуацию можно,
«лишь покончив с этой концепцией взаимосвязи
между «стихийностью» и «сознательностью»».
Только в этом случае революция, по мнению
Гароди, приведет к созданию новой структуры
самоуправляемого социализма по Марксу. Остальные, если
послушать Гароди, действуют не по Марксу. Подобный
упрек весьма характерен. Он стал в последнее время
одним из излюбленных доводов идеологов
антикоммунизма, которые обвиняют марксистов в том, что те
действуют не по Марксу. В частности, не хоронят
государства, не упраздняют коммунистическую
партию, не вводят в жизнь сегодня же
коммунистического самоуправления.
Между тем, разбирая уроки Парижской коммуны,
Маркс писал: «Рабочий класс не ждал чудес от
Коммуны... Он знает, что для того чтобы добиться своего
освобождения и вместе с тем достигнуть той высшей
формы, к которой неудержимо стремится
современное общество в силу собственного своего
экономического развития, ему придется выдержать
продолжительную борьбу, пережить целый ряд исторических
процессов, которые совершенно изменят и
обстоятельства и людей» 1.
Целый ряд исторических процессов! Вот как
ставил вопрос Маркс. А Гароди сетует, что полвека
советской власти не привели к идеалу
самоуправляемой ассоциации людей. И не хочет, естественно,
замечать, что советский народ в процессе своей
преобразовательной деятельности изменил обстоятельства
жизни, изменяет в ходе коммунистического
строительства и самого человека, подготавливая его посте-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 17, стр. 347.
Ю Эдуард Розенталь 14$

пенно к самоуправлению во всех областях жизни
общества.
Выступая против коммунистической партии, Га-
роди ставит революционное движение в зависимость
от интеллигентов-одиночек, которые с помощью
«раскрепощенного сознания» навязывают движению
различные социальные модели.
Несколько слов о модели, построенной самим Га-
роди. Автор «Альтернативы» утверждает, что он
создал свою концепцию, расшифровав негативизм
современной молодежи и обнаружив, что «меньшинство
может разорвать цепи и открыть перспективы, дав
эскиз искомой модели».
Итак, Гароди описывает теоретически то, что
молодежь чувствует, творит, но не может объяснить.
Отказавшись, подобно Маркузе, от рассмотрения
будущего как продолжения прошлого, автор
«Альтернативы» конструирует свою социальную модель
буквально на пустом месте: «Все предстоит переделать.
Взяв проблемы в том виде, в котором нам их
оставили люди, выходившие из неолита».
Почему именно из неолита? А потому, отвечает
Гароди, что за последние семьдесят лет в технике
произошли такие же качественные изменения, какие
имели место за прошедшие шесть тысяч лет!
Особенно впечатляет Гароди разница в скоростях.
Орды варваров и войска Александра Македонского
передвигались, по его подсчетам, с такой же
скоростью, что и войска Цезаря или Наполеона. Паровоз и
первые самолеты ускорили это движение примерно
в пять раз. Другое дело теперь: сверхзвуковые
самолеты, ракеты, синхрофазотроны.
Вот это-то, считает Гароди, как никогда ранее за
предыдущие 6 тысяч лет, поставило под вопрос
проблемы церкви, школы, государства, семьи, изменило
концепции труда и собственности, политики и мора-^
ли, культуры и искусства.
Итак, коренные политические и духовные
проблемы жизни ставятся в прямую зависимость от
разницы в скоростях передвижения.
Однако история — это не физика. И, соблюдая
историческую хронологию, не так уж трудно
определить, что проблемы государства, собственности,
морали, искусства и другие стояли, и очень остро, перед
146

человечеством задолго до появления сверхзвуковых
скоростей.
Идеи о технике как панацее от всех зол
придерживаются многие буржуазные идеологи. Ж.-Ф.
Ревель, например, считает, что техника сама должна
уничтожить социальные несправедливости. В
цивилизации ЭВМ, по его мнению, в компетенции людей
останутся лишь самые общие, наиболее доступные
пониманию проблемы; они будут понятны каждому,
и никто больше не сможет, прикрываясь сложностью
техники, присваивать себе выбор — все более
простой — жизненных целей.
А раз так, то привилегированное место
технократии займут все. Чем не самоуправление? Очень
метко подметил по этому поводу французский социолог
Альфред Сови: когда у кого-нибудь возникают
неполадки с краном, зовут водопроводчика, с насморком
идут к врачу. А когда речь идет об
электронно-вычислительной технике, все становится чрезвычайно
просто. ЭВМ объявляются универсальной отмычкой
для разрешения всех социальных проблем.
В плену подобной схемы пребывает и Гароди. По
его мнению, «в отличие от машины XIX века,
которая сводила человека к роли прислужника и
средства, машина XX века может освободить человека от
всех задач, которые не касаются проблем выбора
целей».
Стратегия танца
Гароди, правда, ставит одно непременное условие,
а именно — предварительное внесение культуры в
массы. Но это опять-таки, по его мнению, может
быть достигнуто с помощью тех же ЭВМ, которые,
аккумулировав в себе все знания, накопленные
человечеством, смогут беседовать с массами, отвечать
на их вопросы.
Тут Гароди делает еще одну оговорку. О том, что
человек, со своей стороны, тоже должен быть
подготовлен к контакту с машиной XX века. Для этого, в
частности, ему необходимо пройти хорошую
эстетическую школу, которая привьет ему навыки к
творческой деятельности. «Настоящее эстетическое обра-
147

зование и есть та культура воображения, которая
одна способна установить «хороший контакт»
человека с ЭВМ».
Кто же и как подготавливает человека к
«хорошему контакту» с ЭВМ и воспитывает его
эстетически? Иначе говоря, кто и как подготовит человека к
самоуправлению?
Гароди отвечает: педагогика. «Педагогика как
практика свободы не ограничивается рамками
ликвидации неграмотности. Речь идет о применении ее на
всех уровнях. Парижский студент, как и
неграмотный житель Анд, должен проникнуться
самосознанием не применительно к другому, но исходя из
самого себя».
В майские дни 1968 года в Париже под влиянием
левацких лидеров студенты выдвигали в качестве
начала подлинной революции и основного ее условия
проведение университетской реформы, превращение
университета в народный.
И вот теперь Гароди, взявшись просвещать
молодежь относительно «подлинной социалистической
революции», ведущей к «подлинному
самоуправлению», преподносит ей ее же собственные
заблуждения в виде того же педагогического утопизма.
Самоуправление для Гароди — это «педагогика
революции и революция педагогики». Все, по его
мнению, следует начинать со школы: «Противоречивость
школьной структуры выражает и увековечивает все
прочие противоречия, такие, в частности, как
противоположность между физическим и умственным
трудом, тесно связанную с дуализмом
руководителей и подчиненных».
А раз узел противоречий сосредоточен в школе, в
образовании, значит, тут его и надо рубить.
Ликвидация всех противоречий требует, считает Гароди,
«коренного преобразования нашей школьной и
университетской системы». И поясняет: «Речь идет не
о реформе образования, но о самой культурной
революции».
При этом Гароди здесь обходит лидеров-леваков.
Он подробно останавливается на деталях этой
культурной революции. Говорит о том, например, что в
школах необходимо увеличить число уроков танцев,
музыки, рисования, труда, физической культуры —
148

предметов, которые развивают в детях творческую
жилку, что студенты должны часть своего учебного
времени заменить практическим трудом на
промышленных предприятиях, а рабочие в свою очередь
участвовать в курсах теоретической переподготовки и
общей культуры, что телевидение должно в этом
деле активно помочь и студентам, и рабочим, в
частности путем создания четвертого
«общеобразовательного» канала, и т. д.
Весь комплекс подобных мер и будет «истинной
культурной революцией», задача которой —
«позволить каждому участвовать в выработке целей нового
проекта цивилизации и в общественном
самоуправлении на всех уровнях экономики, политики,
культуры».
В 1973 году Гароди выпустил новую книгу,
которая специально посвящена танцу как особой
жизненной философии. Книга так и называется —
«Протанцевать жизнь». Танец, по мнению Гароди, способен
«передать мир сновидений, приоткрыть таинственные
связи между вещами и людьми, между человеком и
божеством».
Больше того, «танец входит в общую драму
нашего века. Танец — это образ жизни. Как и другие
виды искусства, он осужден искать свою дорогу в
одиночестве, подобно молодежи, кричащей: «Я хочу
идти своим путем, а не теми путями, которые были
пройдены до меня и без меня»». Именно в танце,
считает Гароди, возникает образ будущего, «более
совершенного» общества. И заключает: «Возрождение
танца, как формы культуры и жизни, составляет
часть общей битвы за новый образ жизни, за новый
экономический и политический режим, за нового
человека. Выбор есть, и он зависит от нас самих:
цивилизация вражды или цивилизация хорала!»
Поистине Роже Гароди неисчерпаем на
альтернативы!
Характерно, что Герберт Маркузе в своей книге
«Контрреволюция и мятеж» тоже приходит к
выводу: искусство родственно революции, и
художественное творчество, какого бы стиля артист ни
придерживался, представляет собой «создание нового
мира объектов, подчиненного принципу красоты и
149

являющегося отрицанием существующей
реальности».
На необходимости создания «универсальной
культуры» вновь акцентирует внимание и Сартр.
Все они сводят социальные, политические и
экономические проблемы к проблеме культурной
революции.
Собственно говоря, трудно что-либо возразить
против танцев и рисования в школах, против
теоретического и культурного образования рабочих
промышленных предприятий, против трудовой
подготовки студентов в университетах и т. п.
Есть только во всем этом одно маленькое «но».
Школьная и университетская система,
промышленные предприятия, пресса, радио и телевидение
принадлежат в странах Запада монополистическому
капиталу и капиталистическому государству.
Можно, конечно, допустить, что в любой из этих
стран будет создан четвертый или пятый
общеобразовательный канал телевидения и что этот канал
будет давать рабочим, служащим, студентам элементы
общей культуры. Но абсолютно ясно и то, что рядом
с этим по всем каналам будет продолжать течь поток
идеологической продукции, направленной на
манипулирование сознанием тех же рабочих, служащих,
студентов.
В социальных исследованиях последних лет на
Западе довольно часто повторяется мысль о том,
что развитие техники, математики, физики,
естественных наук вообще не только влечет за собой рост
узкотехнических знаний, но и влияет на общее
культурное развитие человеческой личности.
«Преобразуется и сам рабочий класс,— пишет Гароди,— так
как для овладения технологическими процессами
необходима общая культура, имеющая все более
важное значение в профессиональной квалификации». .
То, что бурный рост техники настоятельно
требуем от человека помимо конкретной специализации
еще общей культуры, развития инициативы,— это
факт. Но между этим объективным требованием и
его претворением в жизнь — дистанция большого
размера. И господствующий класс отнюдь не спешит
сократить эту дистанцию. Более того, снабжая
трудящихся элементами технических знаний,
необходимых для овладения технологическими процессами
150

производства, монополии оказывают одновременно
на тех же трудящихся мощное идеологическое
давление, цель которого — задержать общее культурное
развитие личности, задушить ее творческое начало,
оставить ее на положении элемента
производственного процесса, а не его активного, творчески
мыслящего участника. А вместе с тем — и в этом суть —
не допустить созревания политического сознания
личности.
Гароди говорит о необходимости решить
проблему культурной революции в условиях сегодняшней
капиталистической Франции (от того, что он считает
это делом нескорым, существо вопроса не меняется).
Но он не спросил у французских монополистов,
хотят ли они подготовить рабочий класс и его
союзников к самоуправлению и затем отдать им в
управление свою собственность.
Никакое развитие техники, никакое увеличение
скоростей не может изменить того очевидного
социального факта, что «класс, имеющий в своем
распоряжении средства материального производства,
располагает вместе с тем и средствами духовного
производства, и в силу этого мысли тех, у кого нет средств
для духовного производства, оказываются в общем
подчиненными господствующему классу» 1.
А раз так, то «против объединенной власти
имущих классов рабочий класс может действовать как
класс, только организовавшись в особую
политическую партию» 2, которая имеет «перед остальной
массой пролетариата преимущество в понимании
условий, хода и общих результатов пролетарского
движения» 3.
Так ставили вопрос Маркс и Энгельс.
Суть же модели революции по Гароди состоит в
обратном. В том, что рабочие, служащие, техники,
инженеры, ученые, проникшись антиавторитарным
духом, должны сами выбрать для себя цели и
средства движения, которое, как он считает, «по самому
своему принципу не может программироваться зара-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3, стр. 46.
2 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, стр. 30.
3 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 437.
151

нее», ибо «теоретик не может навязывать будущее
тем, кого он призывает к самоуправлению».
Идея подобной антиавторитарной революции уже
давно »отв§ргнута марксизмом. В своей статье «Об
авторитете» Энгельс писал, что антиавторитаристы
«требуют, чтобы первым актом социальной
революции была отмена авторитета. Видали ли они когда-
нибудь революцию, эти господа? Революция есть,
несомненно, самая авторитарная вещь, какая только
возможна» 1.
Говорить сегодня об антиавторитарности
революции и отрицать необходимость политической
организации рабочего класса, как это делает Роже Гароди,
равносильно призыву к капитуляции
революционных сил перед лицом политически опытного и
организованного противника.
Маркс и Энгельс создали общую стратегию и
тактику революционной борьбы; ее разработке они
придавали очень большое значение. С такой же научной
точностью, с учетом изменения реальных условий
действительности подходил к выработке
политической стратегии и тактики Ленин.
И в условиях современного капитализма научный
подход к стратегии и тактике политической борьбы
рабочего класса столь же актуален.
Даже поверхностный анализ положения в
западных странах показывает, что картина общественной
жизни не только не упростилась, но стала
значительно более сложной.
И в то же время развитие техники, концентрация
производства, сращивание монополий с
государственным аппаратом и другие явления породили ряд
опасных политических миражей.
Все чаще рабочие имеют сегодня дело не с
отдельными предпринимателями, как это было в
конце XIX и даже в начале XX века, а с огромными
акционерными компаниями, владельцев которых они
могут за всю свою жизнь и в глаза не видеть. Так
создается иллюзия, будто трудящихся эксплуатируют
какие-то отвлеченные категории: завод или
учреждение, которые превращают людей в простой элемент
своей структуры, безликое государство, которое.за-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, стр. 305.
152

мораживает их заработную плату, техника, которая
грозит лишить их работы. Один из лидеров
западногерманских правых социалистов, В. фон Кнеринген,
так и заявляет, что человек на Западе служит
объектом эксплуатации со стороны неких «анонимных сил».
А итальянский левый социалист Л. Баско, говоря о
политических последствиях подобной экономической
анонимности, сетует, что политическая власть
сегодня настолько внедрилась в социальные структуры,
что «теперь неизвестно, где находится тот Зимний
дворец, который следует брать».
Государственно-монополистический капитализм
сделал отчуждение универсальным, усилив его в
таких сферах общества, как политика, культура, в
частности мораль. Этим еще больше закрепляется
иллюзия безликости отчуждения. Стоит поддаться
этой иллюзии, забыть, что отчуждение сложилось из
отношений между людьми, как придется признать
вслед за французским социологом Ж. Эллюлем:
политические революции утратили ныне всякий смысл.
Ведь не поднимать же революцию против техники и
прочих неодушевленных анонимных сил.
Пропаганда еще больше закрепляет подобную
иллюзию. Посмотрите передачи французского
телевидения, и у вас создастся впечатление, что
подлинными героями нынешней Франции стали
различные артистические «звезды», большие и малые.
Иногда показываются по телевидению и политики. Но
рассказывается преимущественно не о том, чьи
интересы они отстаивают, а какое блюдо они больше
всего любят или каким спортом увлекаются.
Что же касается промышленников, банкиров,
владельцев большой прессы, то вы можете просидеть у
телевизора месяц и не увидеть их. Они
предпочитают пребывать в тени. Но именно они-то остаются
подлинными хозяевами жизни. Они подбирают и
выдвигают на высшие государственные посты
политиков, организуют политическую и идеологическую
обработку сознания масс.
Отрицать в этих условиях необходимость
политической партии рабочего класса есть ревизионизм
чистой воды. При всей внешней видимости различия
между позицией буржуазных идеологов, считающих,
что рабочий класс «интегрирован» в современное ка-
153

питалистическое общество, и позицией
псевдомарксистов, утверждающих, что рабочий класс сам по
себе, без политического руководства, способен
добиться своего освобождения, нет принципиальной
разницы. И те и другие обезоруживают рабочий
класс, играя тем самым на руку монополистическому
капиталу.
Супермен с лазером
Еще не столь давно развлекательные газеты и
журналы Запада были заполнены комиксами и
историями о похождениях и подвигах мускулистых тар-
занов. Сегодня супермен с бицепсами уступил
место супермену-интеллектуалу, побеждающему своих
врагов смекалкой и знанием. При помощи таких
атрибутов, как радары, электронно-вычислительные
механизмы, лазеры.
Технический прогресс не только вызвал к жизни
различные технократические концепции, но и
способствовал рождению мифа о новом революционном
классе — интеллигенции.
В последние десятилетия наблюдается быстрый
рост числа служащих, инженеров, техников, ученых,
непосредственно участвующих в производстве.
Возрос и продолжает расти удельный вес
интеллектуального труда в производственном процессе.
Производительные силы выросли настолько и
приобрели такой характер, что непосредственное
управление технологическими процессами все более
переходит в руки научно-технической интеллигенции.
Превращаясь в непосредственную
производительную силу, сама наука становится одним из
важных источников прибыли.
По мнению Гароди, именно этот феномен,
изменяя «отношения между базисом и надстройкой...
обязывает нас пересмотреть некоторые
фундаментальные категории марксистского анализа». Прежде
всего это относится, считает он, к соотношению между
составными частями способа производства: «Когда
умаляют роль развития производительных сил и
продолжают видеть только производственные
отношения, то неизбежно оказываются в плену
концепций прошлого века». Однако нетрудно увидеть, что
154

за призывами не умалять значение технического
прогресса, который налицо и который трудно было
бы оспаривать, кроется не что иное, как
фетишизация техники.
Рассуждая о формах общественного богатства,
Гароди говорит: «Раньше это была земля, потом —
капитал, а сегодня богатством все больше становятся
знания, научное образование и информация».
Подобное умозаключение допустимо, если принимать во
внимание лишь одну сторону дела. Но есть и другая
сторона. Собственность на землю давала власть
феодалам. Капитал давал власть капиталистам. Но
знание и образование не дают реальной власти ученым
и инженерам. Она остается в руках капиталистов.
В этом суть вопроса. И это уже из области
производственных отношений.
Все возрастающую роль науки в производстве
выявил в свое время Маркс. Он сделал вывод о том,
что наука превратится в непосредственную
производительную силу общества. Однако он был далек от
того, чтобы на этом основании присваивать ей
волшебную способность изменять характер капитализма
и устранять противоречия между трудом и
капиталом.
Отождествление функции фактического
управления производственными процессами с функцией
реальной власти над производством как раз и лежит в
основе всех технократических теорий, согласно
которым противоречие между рабочим классом и
капиталистами уступает сегодня место противоречию между
научно-инженерной технократией и остальными
слоями общества.
Основатель теории «революции управляющих»
(менеджеров) Дж. Бёрнхэм утверждает, что
общество, в котором основным мотивом производства
является прибыль, ушло в прошлое. Капитализм, по его
мнению, «трансформировался» в новое общество,
власть в котором находится в руках менеджеров —
элиты общества, а их управленческая деятельность
имеет тенденцию стать самостоятельной и
независимой от капиталистов.
Один из последователей Бёрнхэма, французский
социолог Р. Рюйе, даже утверждает, что конфликт
между техникой и капиталом может породить рево-
155

люцию «homo technicus» (человека техники)
против «homo economo» (человека экономики). Под
человеком техники Рюйе понимает
инженерно-техническую интеллигенцию, чиновников, профессоров
университета и студентов; человек экономики —
это капиталист. А чтобы объяснить суть такой
революции более популярно, ссылается на рассказ
барона Мюнхгаузена. Помните, Мюнхгаузен должен был
попасть срочно в Петербург, а его лошадка,
запряженная в сани, еле плелась? И вдруг сзади появился
огромный голодный волк. В тот момент, когда волк
собирался прыгнуть на него, барон пригнулся, и волк,
пролетев над ним, сожрал лошадь. Да так ловко, что
сам оказался впряженным в сани. Тут уж
Мюнхгаузену не оставалось ничего другого, как нахлестывать
резвого волка. Роль волка Рюйе отдал молодым и
энергичным государственным чиновникам и
технократам, а роль бедной лошадки — капиталистам-
предпринимателям.
Конечно, в результате отделения управленческих
функций от капитала как собственности капиталист
становится в производственном процессе как бы
лишним, на это указывал и Маркс, подчеркивая тем
самым паразитическую роль господствующего класса.
Но он говорил также и о том, что данный процесс не
меняет основы капиталистических производственных
отношений: воспроизводство капитала было и
остается в этом случае целью производства.
Реальная власть в экономике, а следовательно, и
в обществе принадлежит, как и полвека, как и век
назад, крупным частным собственникам. Они
вкладывают в сферу научного исследования все большие
суммы, они же и получают все возрастающую
прибыль от внедрения в производство
научно-технических открытий.
Ныне сложились объективные условия для того,
чтобы не только привлечь на сторону рабочего
класса отдельных представителей научной и технической
интеллигенции (это имело место и раньше), но и
создать политический союз с основной массой
интеллигенции наемного труда. И коммунистические партии
западных стран видят в этом одно из главных
условий успешной борьбы против монополистического
капитала.
156

Совпадение интересов рабочего класса и основной
массы интеллигенции — объективный процесс, но
развивается он не гладко, не без противоречий.
Ведь интеллигенция никогда не была
сколько-нибудь однородной социальной группой, к которой
можно подходить с одной меркой. Одна часть
интеллигенции примыкает по своему положению к
рабочему классу, другая — к крупной буржуазии. Разли7
чия существуют внутри одной и той же группы
интеллигенции. Они зависят от того, работают ли ее
представители на производстве, в лабораториях или
преподают в вузах, и у каждой из этих категорий
свой, непохожий на других, жизненный статут. Не
следует забывать и то, что значительная часть
интеллигенции, вышедшей из буржуазных университетов,
пребывает в идеологическом подчинении у
монополистического капитала, подвергается непрестанному
идеологическому манипулированию и сама активно
участвует в этом процессе. Правящая верхушка,
сознавая возросшее значение научно-технической
интеллигенции в жизни общества, нередко сама
привлекает ученых к непосредственному участию в
деятельности правительств с целью повысить авторитет
власти. Особенно активно такая практика
осуществляется в Соединенных Штатах Америки, где многие
правительственные советники являются
профессорами различных университетов, имеют свои учебные
кафедры и научные лаборатории.
Французский писатель Морис Дрюон, автор серии
исторических романов «Проклятые короли», заняв
пост министра культуры Франции, выступил против
деятелей культуры, которые, по его словам,
«стремятся разрушить институты нашего общества».
«Хотят они того или нет,— сказал он,— одним из
основных двигателей общества является прибыль... и
странно, что люди, желающие свободы, пытаются
опираться на иные ценности». Обращаясь к деятелям
французского телевидения, требовавшим творческой
свободы, Дрюон заявил без обиняков: если мои
условия вам не подходят, ищите себе работу в другом
месте.
Однако основная масса интеллигенции, обладая
общей культурой и сознавая свой растущий
удельный вес в развитии современного общества, не может
157

не задумываться над социальными и политическими
проблемами, выдвигаемыми жизнью.
Для многих ученых и инженеров, работающих,
скажем, в области ядерных или ракетных
исследований, вовсе не безразлично, как и где будут
применены их научные и технические открытия: для
покорения космоса или для уничтожения людей.
Сама жизнь подводит
специалистов-интеллигентов— в широком значении этого термина — к
политической деятельности, часто приводит их к
оппозиции политике монополий. Тем самым создается
объективная база для включения их в
антимонополистическое революционное движение.
И все же, в массе своей подвергаясь самым
различным идеологическим влияниям, обрести подлинно
революционное сознание сами они, как правило, не
в состоянии. Поэтому и ныне внесение в массы
теории научного коммунизма, необходимой для
обретения ими классового самосознания, остается
насущной потребностью. И потребность эту еще более
обостряет та сложная идеологическая атмосфера, в
которой живет западная интеллигенция.
Французский социолог Ж. Эллюль в книге
«Вскрытие революции» высмеивает тех «маленьких
интеллигентов», которые банальной болтовней о
революции сводят ее к одному из очередных
предметов потребления, доступных любому и всякому.
А «общество потребления» подхватывает моду и
интегрирует само понятие революции. Выпущена
новая шариковая ручка — революция. Появились мини-
юбки — революция. Новая прическа — революция.
Поп-музыка — тоже революция.
Господствующая идеология приручает это
страшное для капитала понятие, делает его карманным,
домашним и в итоге использует его как
предохранительный клапан против настоящей революции.
Эллюль подвергает в этой связи справедливой
критике маркузианство. Прежде всего за то, что
холодной рациональной организации
капиталистического государства Маркузе противопоставляет взрыв
иррациональности и спонтанности. Призыв к
освобождению личности через раскрепощение эроса, к
протесту против всего и вся: профессора, отца,
полицейского, техники, к ломке всяческих барьеров и воз-
158

движению баррикад страшен только внешне. На
самом деле спонтанный иррациональный взрыв —
признак бессилия и обреченности. Лозунг Кон-Бендита:
«Стройте баррикады, а там будет видно»
(практическая интерпретация маркузианской теории) — с
самого начала лишил движение молодежи какой бы то ни
было перспективы. Подобные бесперспективные
движения не только не страшны господствующей
системе, но, как показала историческая практика, в ряде
случаев используются ею в контрреволюционных
целях.
Спонтанной стратегии Маркузе и других Эллюль
пытается противопоставить стратегию, основанную
на точном расчете и знании.
Однако на этой правильной теоретической
посылке сам Эллюль и останавливается. Не находящая
опоры в живой практике, вся пирамида его
теоретических построений, по сути дела, сводится на нет.
Говоря правильные слова о реакционной
сущности иррациональной спонтанности, Эллюль в
действительности смертельно боится рациональной
организации. Загипнотизированный мощью
бюрократического аппарата монополий, подавляющего личность,
он, говоря на словах о его разрушении, на деле не
видит практических путей к этому. При этом для
буржуазного интеллигента нет разницы между
диктатурой монополистического капитала и диктатурой
рабочего класса. Само слово «диктатура» наводит
на него ужас.
Но если революция не ставит себе целью
изменение политической власти, то что же это за
революция? Построенная на голом отрицании государства,
она, по существу, лишается всякой позитивной
программы, если не считать таковой туманные фразы
о «коммунальном федерализме» или «антиплановом
самоуправлении ».
К тому же помимо вопроса, что ломать и что
строить, есть еще и вопрос, кто будет ломать и
строить.
Если это не рабочий класс и не его политическая
партия, не интеллигенция и не молодежь (все они, по
словам Эллюля, «интегрированы» технологическим
государством), то кто же тогда?
159

Эллюль отвечает: это сам человек, каждый
человек, все люди. И он дает совет всем и каждому:
«Если вы хотите действительно стать революционером
в этом обществе, будьте созерцателями, ибо
созерцание способно дать индивидууму мощь для
сокрушения системы».
Что можно сказать по этому поводу? Лучше
всего, пожалуй, привести слова популярной песенки
биттлов:
Ты говоришь, что хочешь революции,
Ты знаешь, что все ее хотят.
Ты просишь, чтобы я тебе помог,
Ты знаешь, что я не откажу тебе в этом...
Ты говоришь, что надо изменить общество,
Будет лучше, если ты прежде изменишь свои мозги...
Но ведь биттлы не претендовали на звание
теоретиков революции.
Что касается Ж. Эллюля, то после всего
сказанного он пришел к выводу: революция в наше время
попросту невозможна.
В своей недавней книге «От революции к бунтам»
он пишет: «Момент революции прошел. Надо было
ее начинать, пока технологическое общество не
достигло своего полного развития. Еще тридцать лет
назад это было возможно». И заключает,
перефразируя слова Маркса о старом кроте, который хорошо
роет: «Старый крот мертв». Констатация Эллюлем
смерти революции — логичный вывод из его
теоретических рассуждений.
Таким образом, даже анализ современного
«потребительского общества» и поиски выхода из него
не в состоянии привести к осознанию истинного
положения вещей, если они основаны на
индивидуалистском, надклассовом подходе.
Суть не* меняется и тогда, когда буржуазный
интеллигент признает необходимость политической
партии, причем партии самой интеллигенции. В
книге «В защиту интеллигенции» Жан-Поль Сартр,
говоря о желательности создания такой партии (или
партий), тут же делает целый ряд оговорок:
«Необходимы партии или массовые организации
интеллигенции (максимум дисциплины и минимум критики),
необходимы также интеллигенты вне партии
(минимум дисциплины и максимум критики). Между эти-
160

ми двумя полюсами, скажем оппортунистами и го-
шистами, должны находиться интеллигенты, которые
занимают колеблющуюся позицию,—
дисциплинированные беспартийные и члены партии, желающие
выйти из нее». А главное, чтобы в этом
разношерстном конгломерате существовало
«антагонистическое единство интеллигенции, то есть диалектическое
согласие на то, что противоречия необходимы».
Итак, не дай бог, чтобы в партии отсутствовали
противоречия, раздирающие ее, чтобы ее членов
связывало единство взглядов. Здесь налицо
свойственная буржуазному интеллигенту аполитичность,
неприятие пролетарской организации и дисциплины.
Мадам Солей
предсказывает
Как-то меня познакомили с крупным специалистом-
химиком, который днем проводил в своей
лаборатории научные опыты, а ночью вместе с другими
коллегами участвовал в сеансах хиромантии и вызывал
духов умерших предков.
Это отнюдь не единичный случай. В поисках
ответа на проблемы, выдвигаемые жизнью, многие на
Западе, в том числе и представители интеллигенции,
обращаются сегодня к оккультным наукам. Это
стало настолько распространенным явлением, что в
ноябре 1972 года папа Павел VI торжественно
провозгласил существование дьявола, который «многолик
и ужасен». «Тот, кто не желает признавать страшной
и мистической реальности его существования, тот не
признает библейского и церковного учения».
И что же? После этого начались гонения на ведьм
и колдунов? Отнюдь нет. Оккультизм продолжает
расцветать и шириться. Но теперь, в отличие от
средних веков, под него нередко подводится
«научная» основа.
Многие западные колледжи вводят специальные
лекционные курсы алхимии, оккультизма. В Нью-
Йоркском университете читаются лекции по
колдовству, магии и астрологии. Существует множество
астрологических кабинетов, где шарлатаны
практикуют наподобие адвокатов или врачей. Библиотека
11 Эдуард Розенталь
161

«Метафизического центра» в Сан-Франциско
продает ежемесячно литературу по оккультным наукам
на 25—30 тысяч долларов. Магазин, расположенный
рядом, специализируется на продаже ритуальных
костюмов, амулетов, сухих трав, необходимых для
окуривания алтаря во время колдовских ритуалов,
магических шаров из стекла и пр.
Переходят на продажу книг по хиромантии и
обычные книжные магазины. Роман Уильяма Блэтти
«Изгоняющий дьявола» был бестселлером 1971 года,
в 1974 году по нему был сделан фильм, в
кинотеатрах идут фильмы «Бэби Розмари», «Обладание
Жоэль Д еланей», «Другой», главный герой которых —
дьявол со всеми своими атрибутами.
В короткий срок число агентов «церкви Сатаны»
в Сан-Франциско достигло 10 тысяч, после чего
раздача членских билетов была прекращена. По
подсчетам одного западногерманского журналиста, около
3 миллионов жителей ФРГ занимаются в той или
иной степени оккультизмом.
В начале 1975 года в Женеве знакомый
журналист показал мне пригласительный билет, который
он получил по почте от «патрона трансцендентной
медитации» на торжественную церемонию открытия
«эры озарения», которая будет происходить на
специально зафрахтованном по этому случаю пароходе
в присутствии многочисленных представителей
прессы. Смешно, конечно, заметил коллега, но общество
«трансцендентной медитации» насчитывает в разных
странах Запада около миллиона членов. В Фитцнау
созданы курсы, которые готовят по две тысячи
преподавателей «трансцендентной медитации» в год.
Всевозможные спиритические общества Америки
и Западной Европы, практикующие халдейскую
мистику, спиритизм, древнюю кабалистику, астрологию,
теософию, магию и т. п., насчитывают в своих рядах
более 20 миллионов человек.
И вся эта «сатанинская» деятельность —
необходимая часть западного истеблишмента.
Мадам Солей, как и подобает даме с подобным
именем («солей» в переводе с французского означает
«солнце»), представляет собой звезду первой
величины в галактике радиопрограммы «Европа-1». Эта
грузная женщина преклонного возраста в скромном
162

темном платье с белым воротничком, очень похожая
на школьную учительницу, имеет в названной
программе свою специальную рубрику. Мадам Солей
выходит,в эфир между передачами «Сердечные дела»
и «Гороскоп». Она беседует с радиослушателями в
индивидуальном порядке. Они ей посылают письма
с вопросами. Она слушает их голоса по телефону
и по тембру голосов, а также по положению звезд и
планет определяет, что их ждет в жизни.
Говорят, что количество писем, приходящих на
имя мадам Солей, достигло действительно
астрономической цифры — 500 тысяч. В январе 1973 года она
обратилась через газету «Франс диманш» к
французам со следующим красноречивым письмом: «До сих
пор в связи с нехваткой времени я могла поделиться
талантом, которым меня наделила природа, и
астрономическими знаниями лишь с небольшой группой
людей. Сегодня благодаря неограниченным
возможностям ординатора, который я приобрела, мне
удается производить астрономические вычисления в
считанные секунды. Как следствие я имею сейчас
возможность предложить всем за скромную сумму в
50 франков то, что еще вчера я могла дать лишь
избранным. Я достигла цели, о которой мечтала: давать
людям максимум помощи и счастья. Солей».
Говорят также, что в ряде случаев мадам Солей
оказалась настоящей провидицей (о тех случаях,
когда она ударила в грязь лицом, не говорят).
Утверждают также, что между мадам Солей и ее
аудиторией стоит небольшая группка дельцов и
коммерсантов, баснословно наживающихся на интересе
публики к мадам Солей.
Этому нетрудно поверить. Можно даже точно
сказать, что без таких дельцов никакая мадам Солей
вообще не была бы возможна. Но, с другой стороны,
очевидно и то, что сами по себе они не смогли бы
возбудить подобного интереса публики к прорицаниям
гадалки.
Дело здесь значительно сложнее. Мадам Солей
в сегодняшнем западном мире — не случайность.
Если бы не было мадам Солей, ее бы придумали.
Швейцарское радио выпустило в эфир мсье
Марса. У него уже создалась солидная аудитория, и он
вещает регулярно по четвергам с 16 до 17 часов мест-
153

ного времени. Я слышал, как он убеждал некую
Кэтрин, что она вновь обретет своего неверного супруга,
как только планета Венера войдет в созвездие
Тельца.
Бред? Вне всякого сомнения. Но факт остается
фактом, люди хотят слушать этот бред.
Более двух тысяч лет назад наши далекие предки
пытались узнать свою судьбу у звезд-богов. Сегодня
их потомки также верят, что жизненные перипетии
каждого индивидуума строго спроецированы на ту
или иную планету. А почему бы и нет? Если Луна
предопределяет океанские приливы и отливы,
почему ей не предопределять судьбы человека? Многие
действительно в это верят и убеждены, что вера эта
основана на твердом фундаменте науки. Астрономы
рассказывают, что их обсерватории получают кучу
писем с просьбами составить гороскопы. Другие не
верят, но хотят верить. В своем одиночестве они
испытывают потребность получить какое-нибудь
утешение, совет. Любопытно, что сама мадам Солей
трезво смотрит на вещи. Мне удалось поговорить с
ней, когда она приезжала в Женеву «на гастроли».
Прорицала судьбу покупателям в большом
универсальном магазине Гран-Пассаж. На мой вопрос,
почему люди толпами идут к ней, она ответила:
«Потому что у них нет никого другого».
Интересная деталь. Итальянский
профессор-парапсихолог Ренато Новелли заявил по телевидению, что
все астрологические предсказания — чушь. Ибо с тех
пор, как две с половиной тысячи лет назад астрологи
Вавилона разделили звездное небо на двенадцать
зодиаков и привели каждый зодиак в соответствие
с определенными временными датами, утекло не
только много воды, но и существенно сместилась
сама земная ось. И в результате люди, считающие,
что они родились, например, под знаком Рыбы, на
самом деле должны ориентироваться на Тельца.
То, что это заявление вызвало возмущение в мире
астрологии, понятно. Любопытно другое —
возмутились и многие из тех, кто ходит к астрологам за
советами. Они не желают утрачивать иллюзии.
Астрологов дублируют другие, те, кто
предсказывают судьбу по картам, по почерку, по линиям
ладони, по стеклянным шарам и прочим атрибутам.
164

Накануне 1973 года журналист из газеты «Трибюн
де Лозанн-матэн» Кристиан Дефай взял интервью у
одной из наиболее популярных ясновидиц
Швейцарии, некоей Лидии. Лидия дала ему свои прогнозы
для газеты и заявила, что она готова встретиться с
ним ровно год спустя и ручается, что 80 процентов
из ее предсказаний сбудутся. В том, что ни одно из
этих предсказаний не сбылось, ничего удивительного
нет. Любопытно другое: год спустя «Трибюн де
Лозанн-матэн» не дала по этому поводу никаких
комментариев.
В атмосфере иррационализма трудно выступать
против иррационализма. И нужно ли? Так недолго и
потерять читателей.
Иррационализм не только не встречает активного
сопротивления на Западе, но даже находит своих
теоретиков и идеологов.
В американском журнале «Тайме» было
опубликовано эссе известного публициста М. Мэддокса.
«Человек — мыслящее животное,— пишет он,— но
сколько ни думай, а проблемы нашей жизни не
решить. Больше того: думать — значит создавать себе
еще одну проблему. Многие интеллектуалы уже
отказываются думать, как отказываются от дурной
привычки. Надо всем, что создано их разумом, они
поднимают сейчас новый и очистительный лозунг:
«Смысла нет ни в чем!» Панический вопль,
раздававшийся ранее лишь в минуты полного отчаяния,
когда все доводы в пользу жизни рассыпались в пух рт
прах, стал трюизмом повседневности. Список
антиинтеллектуальных интеллектуалов растет с каждым
днем, и стопроцентные рационалисты из кожи лезут,
чтобы изжить в себе рационализм».
Еще одна цитата из Мэддокса: «Я думаю, теперь
уже никто не решится говорить о театре абсурда как
об экзотике... Отныне эстетическим кредо искусства
стало откровенное безумие. Романисты 70-х годов
исходят в своей работе из принципа, который
французский сюрреалист Андре Бретон определил как
«бунт разума против самого себя». Английская
писательница Дорис Лессинг в своем «Путеводителе
по нисхождению в ад» утверждает, что безумцы
окажутся теми мутантами, которые перелицуют
человечество на новый лад, пионерами «внутреннего ми-
165

pa», авангардом грядущей высшей расы. Даже
традиционалист Джон Апдайк не обходится в своем
последнем романе без дежурного образа безумца,
этакого «Христа нового средневековья». Заурядный
«герой-безумец», обитавший ранее лишь в лентах
Бергмана, стал привычным и ведущим персонажем
современного кино».
Американский психиатр Д. Купер категоричен до
предела: «Истиной может быть только безумие,
которое невозможно передать словами». С этим целиком
солидарен Мэддокс: «На смену отмершим понятиям
«разум» и «логика» пришли живые слова «чувство»
и «импульс». Мышление объявляется поверхностной
формой отношения к миру, тогда как
бессознательное, иррациональное вызывает живой интерес,
считается глубоким и, как правило, истинным».
Все сказанное вызывает вопрос: почему? Почему
молодые ученые-химики выступают материалистами
в области химии и «оккультистами» в области
социальных наук. Почему, с одной стороны, они
действуют в точном соответствии с законами природы,
а с другой — ополчаются против разума.
Мэддокс дает на это следующий ответ: потому
что «здравомыслие и нормальная психика
вызывают презрение и считаются признаками
ограниченности и буржуазности».
Интеллектуальный иррационализм, или
«позитивное безумие», как его назвали Д. Купер и его
английский коллега Р. Лэнг, в какой-то степени
является своеобразной реакцией на буржуазный
прагматический рационализм, со всей полнотой
выраженный в «идеологии потребления». Коль скоро
потребительство объявляется «высшим достижением»
человеческого разума, понятно желание
ниспровергнуть и последний. Ибо тогда все развитие разума
оборачивается историей моральной деградации
человечества.
И все же подобное объяснение не может
удовлетворить, ибо оно берет явления, лежащие на
поверхности. На самом деле рассматриваемый феномен
гораздо более серьезен и сложен. Хотя и не нов.
166

Биз 1908 года
В один очень холодный январский вечер я беседовал
со своим знакомым женевским журналистом.
За зеркальными окнами бушевало Женевское
озеро, не утихая визжал на одной пронзительной
ноте ветер — биз. Огромные пенистые валы разбивались
о крутой гранит парапета, и мириады мельчайших
брызг белой дымкой окутывали деревья и скамьи
набережной. И тут же прикипали к ним
причудливым ледяным панцирем.
Почему-то считается, что климат в Женеве
мягкий, курортный. Это не так. Зима здесь довольно
долгая, очень похожая на нашу позднюю слякотную
с ветрами осень. Постоянные перепады давления
буквально терзают психику.
Об этом мы и говорили с моим знакомым. Гадали,
кончится ли биз через три дня или будет
продолжаться шесть, а то и девять. Потом заговорили о
прочитанной книге и заспорили.
Мой коллега прикурил сигарету от свечи и пошел
в наступление:
— Вот вы говорите об объективности материи. Я
этого не отрицаю. Точнее, не хочу отрицать. Все, что
существует, существует объективно. Согласен. И все
же мы, как слепые кроты, живем ощупью и не знаем,
что с нами будет завтра, а уж тем более через год
или двадцать лет... Не спорю,— продолжал он,—
история довольно стройна, в учебниках. Но ведь это мы
сами ее систематизировали и разложили по
полочкам. Разбили на главы и параграфы. То, что было,
объяснить не так уж сложно. А вот попробуйте-ка
объяснить, что будет: этого никому, увы, знать не
дано. Даже физики и те открывают каждый раз
какие-то новые явления и опровергают то, что
утверждали вчера. Но им все же легче. У них есть
формулы и уравнения. Взорвалась водородная
бомба,— значит, формула верна. В истории — ни формул,
ни уравнений, одна констатация фактов. А будущее?
Как сказал один философ, это белая страница,
которую каждый волен заполнять в меру своей
фантазии. А вот вы, марксисты, все пытаетесь вывести
законы истории, объяснить необъяснимое.
167

Мой собеседник умолк, ожидая возражений, но
я сделал ему знак продолжать. Мне вдруг
захотелось что-то припомнить. В его словах было что-то
очень знакомое. Причем это что-то странным
образом ассоциировалось и с физикой, и с непогодой за
окном.
А он между тем говорил о марксизме. Нет, он не
отрицал его начисто. Напротив, он отводил ему
почетное место в истории. Признавал, что марксизм
сыграл свою роль в развитии общества. В период
ожесточенных классовых боев, когда капиталисты
и рабочий класс выступали друг против друга с
открытым забралом. Глупо отрицать, что сто лет назад
марксизм дал импульс социальному развитию. Но
сегодня он исчерпал себя — во всяком случае в
развитых странах Запада, где противоречия между
трудом и капиталом сгладились. И капиталисты
сегодня не те, они растворяются в акционерных
обществах, и рабочие другие. Для них сегодня свобода
— это автомобиль и биржевые акции. Им есть что
терять, и они устали бороться. Да и вообще стоит
ли бороться в наш ядерный век, когда завтра все мы
можем превратиться в радиоактивную пыль?
Молодежь потеряла веру в идеалы. Отсюда волна
наркомании и порнографии, мистицизма,
богоискательства, особенно после мая 1968 года.
Я слушал и узнавал в этих словах скепсис и
пессимизм, знакомые по трудам многих современных
буржуазных философов и социологов. Но мне
хотелось припомнить и что-то другое.
— Да вы меня не слушаете! — Мой коллега
смотрел на меня удивленно.— Что-то у нас не клеится
сегодня. Может, сыграем партию в шахматы?
— Нет, нет, говорите, пожалуйста.
— А что говорить? Помните у Кафки: «Боги
устали, устали орлы, устало закрылась рана. Остались
необъяснимые скалы... Предание пытается объяснить
необъяснимое». Лучше ведь не скажешь...
Он тоже устало улыбнулся.
Устали.... Устало.... Вот оно!
...Надежда Константиновна Крупская очень
образно описала тот далекий январский вечер 7
января 1908 года. Владимир Ильич Ленин с документами
на имя повара:-финна и она с паспортом американ-
168

ской гражданки снова оказались в Женеве. В том
самом городе, где еще недавно они ждали и всеми
силами приближали приход русской революции.
Откуда они уехали осенью 1905 года в Россию
навстречу этой революции.
И вот революция разгромлена — и снова
эмиграция. «Неприятно выглядела Женева. Не было ни
снежинки, но дул холодный резкий ветер — биза.
Продавались открытки с изображением замерзшей
налету воды около решеток набережной
Женевского озера. Город выглядел мертвым,
пустынным» 1.
Ленину нездоровилось, его познабливало. Он
поежился, посмотрел на жену. «У меня такое чувство,
точно в гроб ложиться сюда приехал»,— сказал он.
Революция потерпела поражение, многие
товарищи на каторге, связи прерваны. Позднее Горький
писал, что к нему на Капри в этот период часто
приезжали русские революционеры и многие были
какие-то усталые, потерянные, сломленные. Они
говорили: «Все разбито, истреблено, сослано, посажено
в тюрьмы».
Часть интеллигенции отшатнулась от
социал-демократической партии, к которой примкнула в
период революционного подъема. Отказалась от
марксизма, который был еще недавно моден, но теперь
стал опасен. История подтверждала правоту Ленина,
который четыре года назад здесь же, в Женеве,
отстаивал принципы партийной идейности,
пролетарской организации и дисциплины против буржуазно-
интеллигентского индивидуализма. Мартов и
Плеханов обвиняли тогда Ленина в недооценке
интеллигенции. Однако Ленин воевал не с интеллигенцией,
а со свойственным ее значительной части
индивидуализмом, с интеллигентами, для которых подчинение
общей цели и дисциплине кажется ущемлением
своего «я».
Сам Ленин был интеллигентом в лучшем смысле
этого слова. И это он доказал в годы после поражения
первой русской революции. Удрученный, как и
другие, неудачей 1905 года, он не поддался, как другие,
1 Я. К. Крупская. Воспоминания о Ленине. М., 1957,
стр. 130.
169

отчаянию. В эти трудные годы он был убежден, что,
очистившись от «мещанского сора», партия выйдет
из испытания еще более окрепшей. Глубоко
ошибся бы тот, свидетельствует Н. К. Крупская, кто
подумал бы, что невеселые личные переживания
Ильича хоть в малейшей мере отразились на его
готовности к борьбе, вызвали в нем упадочные
настроения.
В январе 1908 года Ленин приехал в Женеву с
поручением большевистского центра организовать за
границей издание газеты «Пролетарий», вокруг
которой должно было вновь сплотиться ядро
пролетарской партии. Около двух месяцев напряженной
организационной работы — и вот 26 февраля вышел
очередной, двадцать первый номер этой большевистской
газеты.
В ней статья Ленина. Могучий диссонанс в
атмосфере усталости и упадничества. «Мы умели
долгие годы работать перед революцией. Нас недаром
прозвали твердокаменными. Социал-демократы
сложили пролетарскую партию, которая не падет
духом от неудачи первого военного натиска, не
потеряет головы, не увлечется авантюрами... И эта
пролетарская партия идет к победе» х.
...Вечерами после дневных забот Ленин с
Крупской уходили бродить куда-нибудь, чаще всего к
озеру. Возвращаться в холодную, неуютную
меблированную комнату, которую они снимали в квартале
часовщиков, на улице Де Пон, 17, не хотелось. А
Женевское озеро в зимние месяцы очень похоже на
море. Противоположный берег обычно затянут
туманом, и резко пахнут бурые водоросли.
Говорили обо всем, но чаще всего возвращались
к делам, к газете. Гранки, верстка, переписка о
способах нелегальной транспортировки. Ленин входил
во все детали, занимался ими сам. Все было, как
при подготовке к выпуску «Искры», а затем
«Вперед».
И все же, несмотря на успехи организационной
работы, Ленин постоянно ощущает
неудовлетворенность. Дело в том, что не только временные
попутчики, но и многие недавние товарищи по борьбе на-
1 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 16, стр. 420.
170

чали отходить от марксизма. Хотя на словах
утверждали, что они марксисты. «Очень удивляла
клоунская быстрота и ловкость, с которой знакомые
люди перескакивали с одной «платформы» на
другую»,— вспоминал об этом периоде Горький. И
главное, они подводили под свой отход от марксизма
«философскую базу», издавали философские труды,
проповедующие «обновленный» марксизм. Марксизм,
разбавленный идеалистическими теориями.
«Теперь вышли «Очерки философии марксизма».
Я прочел все статьи...— писал Ленин Горькому
25 февраля 1908 года, — и с каждой статьей прямо
бесновался от негодования. Нет, это не марксизм!» 1 С
каждой прочитанной статьей Богданова, Базарова,
Юшкевича и других он все больше утверждался в
мысли о необходимости подробного ответа на эти
статьи. Ленин еще в 1904 году выразил свое
несогласие с книгой А. Богданова «Эмпириомонизм»,
но «философией заниматься в горячке революции
приходилось мало» 2.
И вот сейчас настало время для философской
полемики. Ленин засел за книги. Более двухсот
прочитанных книг и статей — таков был итог этой
огромной работы. Так зарождался «Материализм и
эмпириокритицизм »...
Часто мы называем ту или иную книгу
«гениальным трудом», конспектируем ее, сдаем по ней
экзамены, но не даем себе труда задуматься: а почему,
собственно, она гениальная, в чем выразился гений
человека, создавшего ее? Ленинский «Материализм
и эмпириокритицизм» дал ответы на многие
вопросы не только «усталым» интеллигентам 1908 года,
он дает такой ответ и «усталому» журналисту из
женевской газеты, которого в 1908 году еще и на
свете не было. И студенту образца 1968 года,
интеллигенту-химику, физику или биологу. А не это
ли главный признак истинной гениальности
произведения?
1 В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 47, стр. 142.
2 Там же.
171

Запах старых книг
— Запомните раз и навсегда, милостивый государь,
Павел Иванович Бирюков никогда не был
секретарем Льва Николаевича Толстого. Они были
большими друзьями, и Лев Николаевич очень ценил эту
дружбу...
Так встретила меня Ольга Павловна Бирюкова,
сухонькая, нервная женщина лет под семьдесят.
— Да, это правда, Ленин бывал у нас на вилле в
предместье Онэ. Отец любил, когда у него
собирались русские эмигранты. Я, конечно, этого не помню,
мне было тогда года три, но отец рассказывал, как
в первый раз, когда Ленин, в числе других гостей,
пришел к нам, господин Бонч-Бруевич шепнул ему:
«Обратите внимание, Павел Иванович, на этого
человека-—это восходящая звезда России». Да,
действительно, отец был членом «Сосьете де лектюр» и
советовал Ленину вступить в него. Он и рекомендацию
письменную ему дал для вступления. Ленин был
очень благодарен отцу, ему понравилась библиотека
«Сосьете»...
Есть свидетельства и других современников о том,
что Ленин очень ценил библиотеку «Сосьете де
лектюр» («Общества читателей»). Да и сам он писал об
этом. Когда в 1914 году Ленин снова приехал в
Швейцарию и поселился в Берне, то в первом же письме
В. А. Карпинскому, жившему в Женеве, он, между
прочим, заметил: «Думали устроиться в Женеве,
куда тянут все старые симпатии... Если не затруднит
Вас, зайдите в Societe de lecture (GrancTRue. 11),
возьмите там их устав; надо посмотреть, не
изменилось ли что там. Меня влечет в Женеву особенно это
Societe...» !
Ленин ценил эту библиотеку за то, что в ней было
много книг и посетителей ее обслуживали четко и
быстро. За то, что члены «Общества», в основном
«старички профессора», редко посещали читальный
зал и не мешали работать. За то, что, в отличие от
других библиотек, здесь можно было ходить по
кабинету, обдумывая прочитанное и составляя в уме
план очередной статьи.
*В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 49, стр. 3.
172

В 1968 году «Общество читателей» отмечало свое
стопятидесятилетие. В присутствии мэра города и
других властей председатель «Общества» Р. Дюссэ
говорил о деятельности библиотеки, о людях,
посещавших ее. Больше всего он рассказывал о
Ленине. Зачитал несколько отрывков из воспоминаний
Н. К. Крупской. Приведу один из них: «Служащий
«Societe de lecture» был свидетелем того, как
раненько каждое утро приходил русский революционер в
подвернутых от грязи на швейцарский манер
дешевеньких брюках, которые он забывал отвернуть,
брал оставленную со вчерашнего дня книгу о
баррикадной борьбе, о технике наступления, садился на
привычное место к столику у окна... и погружался в
чтение» \
Длинная кривая улочка, названная Гранд Рк>
(Большая улица), пересекает старый город.
Вероятно, прежде она действительно казалась большой. А
сейчас весь старый город, обнесенный крепостными
стенами из потемневшего камня, сам кажется
маленьким островком в не очень большой самой по
себе Женеве. На террасе у мэрии стоят литые
средневековые пушки. В витринах магазинов — старинная
мебель, дедовские деревянные кровати и стулья с
высокими узкими спинками. Старинное оружие —
мечи, шпаги, наколенники от рыцарских доспехов,
огромные ржавые ключи от крепостных ворот,
потрескавшиеся щиты, массивные медные
подсвечники, всякие безделушки и просто хлам. Повсюду
антикварные лавки. Названия многочисленных кафе
тоже старинные: «Аркебуз», «У антиквара»,
«Подсвечник»...
«Общество читателей» почти в самом конце Гранд
Рю. Трехэтажный дом с неизменным железным
балкончиком посередине, с пятью ступеньками перед
входом.
Директор библиотеки господин Ж. Пико оказался
в отпуске. Меня встретила служащая библиотеки
мадемуазель Мария-Луиза Дальфэн. Встретила
очень приветливо. А узнав о цели моего прихода,
сказала с улыбкой:
— Вы не первый.
Я тоже улыбнулся.
! Я: К. Крупская. Воспоминания о Ленине, стр. 92.
173

— Можете не сомневаться, и не последний.
Первое, что мне бросилось в глаза, когда мы
вошли в так называемый Севрский зал, точнее, большой
кабинет, обставленный старинной мягкой мебелью,
были два седых «старичка профессора», точно
таких, каких я представлял себе по воспоминаниям
Н. К. Крупской. Мадемуазель Дальфэн пояснила:
— Ленин любил этот зал, но больше всего он
занимался в другом, вон в том. Там раньше стоял
тлобус — поэтому его называли тогда «Зал с
глобусом». А вот здесь стоял столик, за которым он
работал. Это нам показал мсье Альфонс Берну. Он член
«Общества» с 1903 года, более шестидесяти лет.
Сейчас ему за девяносто — он совсем ослаб и не выходит
из дому.
Мадемуазель Дальфэн подошла к столу, открыла
большую книгу с массивным коричневым
переплетом. Перелистала несколько страниц — указала на
фотографию старика с темными старческими
пятнами на лице.
— Это Альфонс Берну. — Перевернула еще
страницу.— А этого господина вы знаете.
На весь разворот была помещена фотография
Ленина. Довольно известная, сделанная в 1910 году.
Папка с письмами. В основном от советских
ребят. От учеников 55-й средней школы Сочи, от
учеников школы № 13 Владивостока, от 7 класса «А»
села Мокроусова Курганской области, от
коллектива Дома культуры профсоюзов Риги, из Херсона,
Абакана, Днепропетровска и многих других мест.
Все просят работников библиотеки подробно
рассказать, как работал Ленин.
Мадемуазель Дальфэн улыбнулась и
вопросительно посмотрела на меня.
— Может быть, вы выполните эту просьбу —
ответите молодым людям, а то мы не успеваем, вы
видите: нас здесь мало, да и русского языка никто не
знает.
— Согласен, но с одним условием. Разрешите
мне порыться в книгах.
Мадемуазель Дальфэн на минуту задумалась:
— Вообще-то для этого надо стать членом
«Общества». Дело несложное, но необходима
рекомендация одного из его членов. А их всего около ста пяти-
174

десяти, и вряд ли вы кого-нибудь знаете.— Она
положила папку с письмами в ящик шкафа, заперла
его на ключ.— Ну вот что, пойдемте в картотеку,
выберите, что вы хотите посмотреть.
Я полистал карточки в ящиках именного
каталога. Выбрал: А. Пуанкаре «Ценность науки», А. Рей
«Теория физики у современных физиков», Л. Уль-
виг «Эволюция наук», Ж. Сорель «Метафизические
предрассудки современных физиков».
Мадемуазель Дальфэн провела меня в
книгохранилище. От пола до потолка — стеллажи,
уставленные томиками, томами, фолиантами. К ним
прикреплены этикетки с указанием шифра и номера.
— Надеюсь, вы разберетесь. Ищите.
Я остался один на один с книгами. Полез по
стремянке вверх, под потолок за шифрами А-22 и
А-26. Потом ползал по полу, отыскивая А-61 и А-89.
И вдыхал ни с чем не сравнимый запах старых книг.
Сначала я полистал взятые книги. Может быть
именно их листал Ленин — все они упомянуты в
«Материализме и эмпириокритицизме». На внутренней
стороне одной из них сохранились даты заказов,
сделанные печаткой. Одна из дат — «20.VI.08». Как раз в
это время после небольшого перерыва (в конце
апреля он съездил на несколько дней к Горькому на
Капри, а в мае собирал недостающие материалы в
лондонских библиотеках) Ленин снова работал в
библиотеке «Общества». Следующий заказ книги датирован
только «18.Х. 16 г.».
Книга без пометок. Широко распространено
мнение, будто Ленин всегда делал на полях много
пометок. Это верно, но только тогда, когда книга была
личная. С библиотечными книгами он обращался
очень бережно. В. А. Карпинский, который в годы
эмиграции заведовал партийной библиотекой в
Женеве, вспоминал, что Ленин был «самым аккуратным
читателем», «обращался с книгами очень бережно»,
и, «если надо было сделать на страницах книги
пометки для работы, он делал их слегка карандашом,
чтобы потом можно было легко стереть пометки
резинкой». И по свидетельству Альфонса Берну,
который наблюдал Ленина за работой в библиотеке, «мсье
Ульянов обычно читал и делал большие выписки из
прочитанного материала на отдельных листках».
175

Перечитав русских эмпириокритиков и эмпирио-
монистов, Ленин задался целью выяснить, «на чем
свихнулись люди, преподносящие под видом
марксизма нечто невероятно сбивчивое, путаное и
реакционное» *. И, просматривая книги, прочитанные им,
прослеживая логику ленинской мысли и анализа^
сознаешь, насколько нелегко было тогда разобраться в
существе вопроса и найти правильное решение.
Пухленький томик Л. Ульвига. На странице 63
главка: «Исчезает ли материя?» У материи, «в
которую мы верили автоматически и инстинктивно, вдруг
обнаружилось столько различных качеств, что
определить ее суть стало невозможно. Фундаментальный
атом превратился вдруг в нечто необыкновенное».
И вывод: «Таким образом, атом, если можно так
выразиться, дематериализуется. А вместе с ним и
молекулы, и все мироздание. Материя исчезает». Ну, а как
быть в таком случае с наукой? Ульвиг так
определяет ее место в жизни: «Что касается научных
теорий, которые быстро сменяют одна другую, то мы не
можем от них требовать, чтобы они дали нам знания
о том, что имеется сверх данного нам в ощущениях...
Но, будучи подобны дыму, они все-таки не могут
игнорировать фактов и если не способны их
объяснить, то по крайней мере классифицируют их...»
Ж. Сорель считает вообще бессмысленным
«ставить вопрос о том, может ли наука познать природу».
А. Пуанкаре рассматривает революцию в физике
как «всеобщий разгром принципов» и делает такое
обобщение: «Все, что не есть мысль, есть чистое
ничто, ибо нельзя мыслить ничего, кроме мысли».
Книгу А. Рея Ленин прочитал от корки до корки.
Он ценил автора за то, что тот «тщательно и в общем
добросовестно» разобрал и систематизировал
французскую, английскую и немецкую литературу по
интересующему вопросу. Рей чувствует ограниченность
механистического материализма, который он
называет «догмой», и в то же время ему претит «общий
дух современной физики», который стремится
использовать «фидеистское и антиинтеллектуалистское
движение». Рей не согласен с тем, что «из
невозможности руководствоваться исключительно традицион-
В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 18, стр. 11.
176

ным механизмом делается вывод о невозможности
науки», и тут же делает оговорку, что и махистская
концепция материи, как комплекса ощущений, тоже
вполне логична.
Все это показывает, как трудно было разобраться
тогда в ситуации, не владея диалектической
методологией, как запутывались в противоречиях самые
добросовестные исследователи.
...Перелистаны страницы книг, которыми
пользовался Ленин, работая над своим философским
трудом. Я посмотрел в окно — серые стены домов, кое-
где из трещин пробиваются зеленые ростки.
Остроконечные крыши и флюгера. Все это видел Ленин, когда
поднимал голову от книг. Мне подумалось: вероятно,
Ленин вспоминал с благодарностью эту библиотеку
не только потому, что в ней было тихо и можно было
ходить из угла в угол, но прежде всего потому, что с
ней у него было связано самое сильное чувство —
чувство исполненного долга.
«...Раз человек партии пришел к убеждению в
сугубой неправильности и вреде известной проповеди,
то он обязан выступить против нее» 1.
Работа Ленина над «Материализмом и
эмпириокритицизмом»— яркий пример его классового чутья,
гениальной способности выбрать среди массы важных
задач ту единственную и главную, которую
необходимо решить в первую очередь.
Ленин понял, что уступки в философских вопросах
могут превратить марксизм из острого орудия
классовой борьбы в одну из многочисленных «беззубых»
теорий, а революционную практику лишить ее самого
верного компаса. Он показал, что сомнение в
объективном существовании материи логически приводит
к отрицанию объективного развития истории, этой
высшей формы движения материи, к отрицанию
законов исторического процесса. Конкретно это
проявляется в проповеди агностицизма и скептицизма,
нигилистического отношения к сознательной борьбе за
революционное переустройство общества. Ведь для
сторонника философии махизма, эмпириокритицизма
лишь символами служат не только «атом»,
«электрон», «материя», но и такие категории, как «капитал»,
1 В. И Ленин. Поли. собр. соч., т. 47, стр. 151.
12 Эдуард Розенталь
177

«труд», «рента», «прибыль», «капиталист», «рабочий».
«Объективная, классовая роль эмпириокритицизма,—
писал Ленин,— всецело сводится к прислужничеству
фидеистам в их борьбе против материализма
вообще и против исторического материализма в
частности» !.
В начале 1908 года Ленин написал для легального
сборника «Карл Маркс (1818—1883)» статью
«Марксизм и ревизионизм». В это время он уже
обдумывал вплотную план своей будущей философской
работы. И в небольшой статье есть строки, которые
могут служить вводными к «Материализму и
эмпириокритицизму»: «То, что теперь мы переживаем
зачастую только идейно: споры с теоретическими
поправками к Марксу,— то, что теперь прорывается на
практике лишь по отдельным частным вопросам
рабочего движения, как тактические разногласия е
ревизионистами и расколы на этой почве,— это
придется еще непременно пережить рабочему классу в
несравненно более крупных размерах, когда
пролетарская революция обострит все спорные вопросы,
сконцентрирует все разногласия на пунктах,
имеющих самое непосредственное значение для
определения поведения масс...»2
Приведенные слова показывают, что, берясь в
1908 году за теоретическую разработку философских
проблем, Ленин отлично понимал ее огромное
практическое значение, которое будет возрастать по мере
развития революции. И это особенно отчетливо
осознается сегодня.
У «Жоржа»
«Жорж. Либрэри д'юниверситэ» («Университетский:
книжный магазин»). Эта вывеска прилепилась между
витринами ломбарда и магазина модной одежды на
улице Корратри в Женеве.
Основатель магазина сочувствовал
революционному движению. Он был знаком с Герценом. В магазине
1 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 18, стр. 380.
2 В. И Ленин. Поли. собр. соч., т. 17, стр. 25—26.
178

в то время можно было найти книги Маркса и
Энгельса, комплекты «Колокола».
В книжный магазин на Корратри не раз
заглядывал Ленин. В его кремлевском кабинете есть книги со
штампом магазина «Жорж».
С тех пор многое изменилось. Сейчас магазин
отделан в стиле «модерн». Полированные под мореный
дуб двери открываются по приказу фотоэлемента.
Мягкая драпировка приглушает шаги. В потолок над
книжными полками вделаны плафоны дневного
света. Тихо шуршит «эйр-кондишн».
И книги тоже все больше новые. Но вот что
любопытно: нередко под новыми переплетами отнюдь не
новые мысли.
Фон Вайтзэкер «История природы», страница 43:
«Что же такое материя? В атомной физике материя
определяется той реакцией, которую она может иметь
во время опытов... Мы определяем материю как
объект, которым может манипулировать человек».
Женевский журнал «Импакт», 1968 год, № 6,
статья Ж. Лаванши, страница 11: «Эволюция
человечества не подчиняется законам истории... История
имеет ценность лишь как инструмент сравнения между
фактами прошлого и настоящего...»
Можно читать и дальше и то и дело натыкаться
на попытки устранить объективные факторы и
законы как из естествознания, так и из экономики,
социологии, истории, превратить их в символы.
«Класс», «индивидуум», «эксплуатация»... По
утверждению Г. Маркузе, «в индустриальном
обществе, которое практикует политику возрастающей
интеграции, эти категории теряют свое критическое
содержание и превращаются в описательные, опера-
циона л истские ».
Может быть, поэтому и прогресс, классовая
борьба, революция превращаются ныне, как утверждает,
например, Р. Арон, в слабые отзвуки «великих
миров». Мне неоднократно доводилось слушать
выступления Арона, одного из ведущих идеологов Запада.
Сложив большой и указательный пальцы в эдакое
колечко, он очень гладко и остроумно излагает свои
мысли перед аудиторией. Как правило, кокетничает
с Марксом, цитирует его, подчеркивая свое к нему
уважение. А потом берет одну из цитат Маркса и на-
179

чинает разбирать ее. Показывает, что в том-то Маркс
ошибся, того-то не предвидел. И подводит
слушателей к выводу о неприемлемости марксизма для
современной эпохи. «Революции, о которых говорил
Маркс, остались позади нас...»
Прием элементарный и не новый. Именно его
имел в виду В. И. Ленин, когда писал в
«Материализме и эмпириокритицизме», что сумму всех
конкретных изменений во всех их разветвлениях «не
могли бы охватить в капиталистическом мировом
хозяйстве и 70 Марксов. Самое большее, что открыты
законы этих изменений, показана в главном и в
основном объективная логика этих изменений и их
исторического развития» К
Это верно и применительно к отдельным
историческим категориям. Так, скажем, форма
капиталистической эксплуатации в середине XX столетия
отличается от формы капиталистической
эксплуатации в середине XIX века. Если отбросить сущность
этого явления и сконцентрировать все внимание на
его форме, то может показаться, что эксплуатация
исчезла. Буржуазным идеологам эксплуатация
представляется только как тяжелый, изнурительный
физический труд. В подтверждение приводится
работа Ф. Энгельса «Положение рабочего класса в
Англии». Ныне положение рабочего класса в Англии и
других развитых странах изменилось. Тяжелый
физический труд все больше берут на себя механизмы.
Отсюда делается вывод: эксплуатация исчезает.
Профессор Мичиганского университета К. Бол-
динг утверждает, например, что научно-техническая
революция сделала эксплуатацию природы настолько
выгодной, что эксплуатация человека становится
устаревшей.
Между тем сравнительная статистика говорит
о другом. Рабочий середины прошлого века работал
три пятых своего рабочего дня на хозяина и две
пятых на себя. Сегодня он тратит на хозяина две трети
своего рабочего времени и лишь одну треть — на себя.
Рабочий автомобильной промышленности
Соединенных Штатов, который имеет, скажем, возможность
раз в пять лет купить новый автомобиль, дает за это
> В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 18, стр. 345.
180

же время капиталисту семьдесят пять автомобилей.
И если он сегодня затрачивает меньше мускульной
энергии, чем раньше, то это с лихвой покрывается
значительно более интенсивной затратой его нервной
энергии. Поэтому капиталистическая эксплуатация
рабочего класса остается сегодня, как и сто лет назад,
основным источником роста его революционного
потенциала.
Новые явления
государственно-монополистического капитализма, как бы ни утверждали обратное
буржуазные идеологи, не изменяют его сущности.
Они не могут отменить того реального факта, что
эксплуатация человека человеком и эксплуататоры
остаются, пока остаются капиталистические
производственные отношения.
Буржуазные идеологи всячески стремятся
вырвать человека из социального контекста. Так,
бельгийский социолог А. Жанн считает, что следует
изучать «не человека капитализма или социализма», а
человека как индивидуума, причем оторванного от
социальной среды.
Опасность эмпиризма, и ныне господствующего
в буржуазной социологии, заключается вовсе не в
том, что эмпирики анализируют отдельного человека
или малые группы людей, а в том, что они большей
частью ограничиваются подобным узким анализом.
Известно, что аналитическим путем предмет или
явление можно свести к простейшим формам.
Борьбу рабочих за улучшение своего положения,
например, можно выразить как борьбу многосемейного
рабочего А. за устройство ребенка в ясли,
язвенника Б.— за улучшение питания в заводской столовой,
туберкулезника В.— за очищение воздуха в цехе,
здоровяка Г.— за создание спортивной базы при
заводе и т. д. Социолог-эмпирик берет за основу
исследования частную жизнь рабочего А. или группы
индивидуумов, подобных А., и приходит к выводу,
что недовольство этой группы можно легко
устранить, создав ясли при заводе. То же он проделывает и
с группой Б. и т. д. И на этом уровне простейших
связей и останавливается, объявляя их основными. Так
классовая борьба сводится к мелким конфликтам,
отражающим индивидуальные потребности и
помыслы оторванных друг от друга группок людей.
181

На выпячивании одной из сторон жизни общества,
пусть даже такой важной, как развитие техники, и
отрыве ее от глубинных социальных факторов
построены и многочисленные технократические теории,
о которых речь шла выше.
Как свидетельствуют социологические опросы,
эти теории оказывают еще серьезное влияние на умы
интеллигенции. И этим пользуются защитники
интересов капитала. В номере от 4 января 1969 года
передовая статья журнала крупных промышленников
Франции «Антреприз» обращалась непосредственно
к инженерам и техникам, которые активно
участвовали в майско-июньских событиях 1968 года. Она
обвиняла их в том, что они «слепо атаковали
изнутри индустриальное общество, то общество,
порождением которого они сами являются и в развитии
которого должны быть кровно заинтересованы». Журнал
подчеркивал, что предприниматели доверяют своим
«командирам», то есть инженерам и техникам,
осуществлять руководство технологическими
процессами и рабочими, участвующими в производстве, и
надеются, что инженеры и техники в свою очередь
будут блюсти интересы индустрии.
Интеллигентов нередко пугают и тем, что,
приняв идеологию рабочего класса, они будто неизбежно
попадут в подчиненное положение по отношению к
рабочим, а это пагубно отразится на
интеллектуальной деятельности. Однако чем выше развито
общество, тем большее значение имеет для него
интеллектуальная деятельность. Рост производительных сил,
производства в целом, само совершенствование
социальных отношений непосредственно связаны с
развитием науки, познанием объективных законов, а
следовательно, опять-таки с интеллектуальным
трудом. Освобождаясь от эксплуатации, рабочий класс,
идущий во главе других слоев трудящихся,
освобождает от эксплуатации все общество, ликвидирует не
только свое отчуждение, но и отчужденное
состояние других социальных слоев, в том числе и
интеллигенции.
Было бы, конечно, упрощением утверждать, что
капитализм отрицает интеллектуальную
деятельность. Но можно с полным основанием сказать, что
он подчиняет интеллект главным образом одной це-
182

ли — поискам путей увеличения прибыли. Это
крайне сужает рамки деятельности интеллекта, его
возможности.
Поэтому интеллигенция непосредственно
заинтересована в революционном изменении общественной
жизни. Поэтому стать на позиции пролетарской
идеологии означает для интеллигента стать на защиту
своих собственных интересов.
Буржуазные идеологи всячески препятствуют
выработке у интеллигенции ясного сознания ее роли
и места в общественной жизни, запугивают ее
«казарменной» дисциплиной, которая якобы присуща
коммунистам.
Антикоммунизм остается одним из основных и
излюбленных идеологических приемов теоретиков
буржуазии. Им активно пользуются и некоторые
идеологи леваков-гошистов.
13 мая 1968 года, в самый разгар, майских
событий во Франции, Кон-Бендит провозгласил
крестовый поход против коммунистов, призвал
ликвидировать коммунистическую партию. Надо отдать
должное политическому чутью буржуазных идеологов:
они быстро поняли, какую серьезную опору могут
найти в практике гошизма.
1 мая 1971 года гошисты организовали в Париже
демонстрацию. Ее с энтузиазмом поддержали и
всячески рекламировали радио, телевидение и «большая
пресса». Префектура парижской полиции дала цифру
участников демонстрации — 7—8 тысяч человек.
Газета «Фигаро» сообщила о 20 тысячах участников,
«Монд» — о 30 тысячах.
Энтузиазм буржуазных газет объяснялся еще тем
фактом, что 16 мая во Франции предстояла встреча
представителей троцкистских партий и групп всей
Западной Европы. В этих условиях газеты пытались
придать весомость троцкистскому движению.
19 мая 1971 года «Фигаро» писала: «Не
исключено, что положение вещей может быть изменено. Если
крайняя левая, раздробленная и разъединенная,
сможет организоваться, если мы присутствуем при
возрождении коммунизма, черпающего силу в троцкизме
и во французском романтическом социализме, то
проблема предстанет в новом свете. Появится
серьезная конкуренция коммунистической партии».
183

Буржуазия «за возрождение коммунизма», но
только в том случае, если это движение носит,
по сути дела, антикоммунистический характер, она
за организацию, способную составить конкуренцию
коммунистической партии. И она призывает гоши-
стов к созданию такой организации.
Ничего удивительного. Левацкие группы
рекрутировались раньше и рекрутируются сегодня в
основном из буржуазной и мелкобуржуазной среды. Эти
группы, почти не имеющие никакого влияния на
рабочий класс, объединяют в своих рядах студентов,
лицеистов, интеллигенцию, которые настроены против
капитализма, но проникнуты всякого рода
предубеждениями против коммунистической партии.
Оставаясь в организационных и идеологических рамках
гошизма, мелкобуржуазного революционаризма, эти
группы не страшны монополиям.
Быть или не быть
В ночь святого Сильвестра 750 молодых жителей
Цюриха собрались в коммунальном зале на улице
Урания и провозгласили «Автономную республику
Бункера». Этой же ночью была принята
«конституция» молодежной республики, в которой говорилось,
что «буржуазное общество не способно обеспечить
право на свободу и самоопределение личности» и что
«только утверждение новых форм общежития и
труда может защитить человека от эксплуатации и
угнетения». В развитие этих принципов «конституция»
торжественно провозгласила: «Автономная
республика, образованная 1 января 1971 года, не потерпит
никаких различий между социальными классами,
никакого расизма. Она защитит интересы своих
граждан, приобретая или занимая помещения, где
молодежь сможет жить и работать согласно своим
убеждениям». Первым таким помещением стал
бункер в подвале коммунального дома на Ураниаштрас-
се. Отсюда и «Республика Бункера».
Несколько дней спустя вместе с коллегой из
газеты «Тагес анцайгер» мы пытались попасть в этот
бункер. Однако были остановлены уже в подъезде
дома. Предъявили журналистские удостоверения.
184

Два очень похожих друг на друга господина средних
лет в кожаных пальто и с короткой стрижкой
вежливо попросили нас убраться восвояси. Я было начал
что-то доказывать, но приятель взял меня за рукав и
шепнул на ухо:
— Им ничего не докажешь. Полиция осадила
территорию «Республики Бункера».
Блокада продолжалась около двух недель. А
потом республика тихо угасла. Осталась только ее
«лебединая песня» «Айн, цвай, драй — бункер фрай».
Благие порывы не выдержали испытания при
соприкосновении с действительностью.
Эпизод с цюрихским бункером — один из
многочисленных примеров борьбы молодежи против
капиталистической системы. Борьбы, обреченной из-за
своей раздробленности и ограниченности на
неизбежный провал. Путь бункера — одно из ответвлений
лабиринта, по которому можно ходить долго, каждый
раз принимая очередной его изгиб за истинный путь
к свободе и каждый раз наталкиваясь на новый
тупик.
И это неизбежно до тех пор, пока молодежь будет
руководствоваться в своих поисках указаниями
«идеологов», которые увлекают ее на авантюристские
действия без четкой, подлинно революционной
политической и социальной программы.
Буржуазные идеологи и пропагандисты пытаются
сегодня делать вид, будто бурные 60-е годы были не
больше как дурным сном, когда молодые
интеллигенты— «недоучки, невротики и психопаты с
галлюцинаторными расстройствами сознания» — искали
средств самовыражения в сфере политического
насилия. Они тешат себя надеждой на то, что все это
позади и что «подавляющее большинство студентов,
молодежи сегодня занято лишь своими личными
проблемами — карьерой, деньгами, развлечениями —
подобно представителям средних классов и
истеблишмента». Иными словами, «все вернулось на круги
своя», и наступила эра социального мира и покоя.
Однако при всех своих теоретических и
политических недостатках молодежное движение 60-х годов
было мощным выступлением против системы
монополистического капитализма. Это была борьба за
идеалы справедливого социального строя. Из того,
185

что борьба эта не увенчалась успехом, не следует,
что она закончена. Неразрешенные противоречия
требуют своего разрешения и стимулируют рост
революционного самосознания и революционной
активности молодежи. А опыт молодежного движения
способствует исправлению неверных теоретических
взглядов и порочной политической практики.
«Массы учатся ведь только на последствиях своих
собственных ошибок, приобретая опыт на своей
собственной шкуре» \— писал Ф. Энгельс. Молодое
поколение Запада все больше на основе своего собственного
опыта обращает свои взоры к подлинно
революционной теории и практике, к марксизму.
...«В окружной школе города Синса группа 14—15-
летних школьников основательно изучила
«Манифест Коммунистической партии», расценила его как
единственную возможную основу нашей
швейцарской общественной системы и потребовала
выдвижения его в качестве таковой... Учащиеся кантональной
школы Аарау раздавали политический памфлет
«Рабочий контроль» перед заводом фирмы «Артур Фрей
АГ, Ванген, Ольтен»».
Эти факты привел национальный советник из
Вайнфельда Жозеф Фишер в письме, направленном
в июне 1974 года в Федеральный совет Швейцарской
конфедерации. И поставил перед последним вопрос:
«Насколько опасным и разлагающим для нашего
свободного порядка и нашего социального мира считает
Федеральный совет распространение
коммунистических настроений среди учащихся?»
...Январь 1975 года. Цюрих. Цвайерштрассе, 123.
5-й этаж. Несколько тесных комнатушек: редакция
газеты «Форвертс», органа Швейцарской партии
труда. Рене Лехляйтер, секретарь Союза молодых
коммунистов Швейцарии, лет двадцати пяти,
худощавый, с густой копной волос, беседует со мной и
одновременно разбирает поступившую почту.
— Вот, например, письмо от парня, который
проходит трудовую практику после окончания школы;
он не уверен, что сможет найти себе работу по
специальности. Молодые люди сегодня очень
тревожатся за свое будущее. Конечно, по сравнению с амери-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 37, стр. 372.
186

канской безработицей швейцарская — эта капля в
море. Но для Швейцарии, которая в течение тридцати
лет не знала безработицы, тысячи стоят
американских миллионов. Швейцарцы сейчас испытывают
настоящий психологический стресс. Все надеются не
попасть в число неудачников, и все боятся этого.
Особенно тяжело молодежи, которой приходится
начинать трудовую жизнь в период экономического спада.
А что будет завтра?
Рене указал на ворох писем на столе:
— Когда люди нервничают, они ищут. Вот, хотят
узнать, чем занимается наш Союз, получить совет,
как быть. Мы не скрываем трудностей и не утешаем.
За счастье надо бороться. Мы не скрываем и нашей
цели — социализма. В тесном контакте с Партией
труда распространяем среди молодежи идеи
марксизма-ленинизма... Не всем, правда, это по душе.
Он вытряхнул из одного конверта обгорелый
листок бумаги и пепел:
•— Одна из наших прокламаций. Сожгли и
вернули нам.— Рене усмехнулся.— Классовая борьба в
стране «классового мира»...
В Женеве я беседовал с другим руководителем
Союза молодежи коммунистов — Рене Экюйе.
Небольшого роста, с симпатичным, волевым лицом, он
будто чеканит слова:
— Конечно, нам трудно приходится в борьбе за
молодежь. Слишком отравлена духом стяжательства
вся атмосфера в стране. Крупные патроны и банкиры
не жалеют средств на идеологическую обработку
умов. И леваки портят дело. Отвлекают молодежь от
упорной учебы. Звонкие хлопушки, не больше.
Троцкисты и маоисты вносят в движение раскол. И все
же мы не унываем. Хотя нас еще немного. Главное —
это то, что все большая часть молодежи не акелает
жить по-старому. Она придет к нам обязательно.
Научный коммунизм пробивает себе дорогу через
все преграды. Все большее число людей приходит
к марксизму, к коммунистической партии. Поистине
с новой силой звучат сегодня слова Ленина:
«Коммунизм «вырастает» решительно из всех сторон
общественной жизни, ростки его есть решительно повсюду,
«зараза» (если употребить излюбленное буржуазией и
буржуазной полицией и самое «приятное» для нее
187

сравнение) проникла в организм очень прочно и
пропитала собой весь организм целиком. Если с особым
тщанием «заткнуть» один из выходов,— «зараза»
найдет себе другой выход, иногда самый
неожиданный. Жизнь возьмет свое» К
Эти слова Ленина верны и по отношению к
молодежному движению. Молодежь, студенчество,
обладающие энергией и задором, ныне, безусловно,
способны на революционные действия. Это самым
наглядным образом было подтверждено в мае 1968 года
в Париже.
«...Молодое поколение в странах капитала, в том
числе студенчество,— отметил Л. И. Брежнев,—
охвачено революционным брожением» 2.
Оно вызвано коренными
социально-политическими сдвигами, происходящими в современную эпоху,
резким обострением противоречий капитализма в
условиях, когда господство монополий и
развертывающаяся научно-техническая революция, ускоряя
процесс обобществления экономики, ведут к
«воспроизводству социальных антагонизмов в еще больших
масштабах и с еще большей остротой» 3.
Тернист и сложен путь нынешней молодежи
Запада к социализму. Но ничего необычного в этом нет.
Молодежь вынуждена приближаться к социализму
иначе, не тем путем, не в той форме, не в той
обстановке, что ее отцы.
Новые моменты в социальном положении
интеллигенции Запада не могли не отразиться на
студенчестве, «самой отзывчивой», по выражению Ленина,
ее части. Сложность этого положения породила
различные отклонения и разнообразие путей движения
молодежи. Но молодежь продолжает поиски, и в этом
главное. Ибо только в практической борьбе, на
собственном опыте возможно исправление ошибок и
прояснение истины.
Г На собственном опыте молодые люди убеждаются
в том, что ни движение хиппи, ни коммуны, ни поп-
музыка не только не могут изменить существующе-
1 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 41, стр. 86—87.
2 «Международное Совещание коммунистических и
рабочих партий. Документы и материалы», стр. 59.
3 Там же, стр. 298.
188

го общества, но даже не помогают уйти из него.
Иллюзорная свобода говорить все, что взбредет на
ум, заводить, когда захочется, магнитофон, петь на
улицах гимны в честь бога Кришны и т. п.— это не
выход. V
Выход в другом.
По словам К. Маркса и Ф. Энгельса, коммунизм —
это не разумно-нравственный идеал, с которым
должна сообразовываться капиталистическая
действительность, а «действительное движение, которое
уничтожает теперешнее состояние» 1.
«Теперешнее состояние», то есть капитализм, уже
ликвидировано на огромных пространствах земного
шара. Борьбу против этого состояния ведут сегодня
на Западе рабочий класс и его союзники.
В этих условиях идеологическое воспитание
западной молодежи происходит гораздо более
быстрыми темпами, чем раньше. Она гораздо быстрее
обретает политическое сознание и занимает место по ту
или иную сторону баррикад.
Только за полгода, с января по июль 1974 года, во
Французскую коммунистическую партию вступило
62 тысячи новых членов, преимущественно
молодежи. Из 413 новых членов партии в департаменте Лот-
э-Гаронн 16 процентов еще не достигли 18 лет, 42
процента — от 18 до 25 лет и 19 процентов — от 25 до
35 лет. В их числе 43 процента рабочих, 9 процентов
крестьян и 13 процентов студентов и лицеистов
старших классов.
УМолодежь приходит к коммунистической партии
разными путями. ^
Еще недавно настроенный антикоммунистически
Франсуа Рокэн, протестантка Жизель Руффи,
католичка Марсель Тамен, дочь кадрового военного
Марк-Аник Клеман — они еще очень неопытны, мало
знают о революционной теории и тактике. Но они
хотят знать. Они пришли к коммунистам потому, что
нигде в другом месте не смогли получить ответ на
волнующие их жизненные вопросы. Они пришли в
партию, чтобы активно бороться за новую жизнь.
Франсуа Рокэн: «Раньше я шел за буржуазной
пропагандой. О коммунистической партии у меня
1 К. Маркс и Ф* Энгельс. Соч., т. 3, стр. 34,
189

были самые превратные представления. Но уже на
первом же собрании партийной группы я был очень
удивлен: мы спорили, критиковали и были в своих
суждениях совершенно свободны. Я счастлив, что
пришел к коммунистам».
Жизель Руффи: «Вопреки проблемам, которые
ставит передо мной моя вера, я решилась в 1974 году,
потому что, честное слово, так не могло дальше
продолжаться. Речь идет не о том, чтобы подправить
существующую политику, но о том, чтобы изменить
эту политику, которая приносит столько зла. А для
этого необходимо быть сильными, многочисленными,
убежденными. Вот почему я вступила в
коммунистическую партию».
Марсель Тамен долго колебалась. Она
симпатизировала коммунистам и в течение долгого времени
наблюдала за ними, время от времени участвовала
вместе с ними в совместных акциях. И наконец она
решилась, по ее словам, вступить в эту партию
«справедливости, солидарности и братства». «Я поняла,
что в этом союзе мужчин, женщин, трудящихся
каждый представляет ценность, каждый уважаем и
каждый может внести что-то свое».
Мари-Аник Клеман: «Я дочь военного, и мне
нелегко было принять решение. Я находилась под
влиянием среды. Теперь я чувствую себя очень сильной.
Ибо теперь не другие, а я сама говорю и определяю...»
Одиночки становятся десятками, сотнями,
тысячами. В практической борьбе выковывается
солидарность молодежи с рабочим классом и его партией.
Молодость коротка, и она пролетает быстро. Но
это очень серьезный отрезок жизненного пути. Это
период становления политического самосознания
юноши или девушки, стоящих на пороге
самостоятельной трудовой деятельности.
Быть или не быть...
Примириться с обществом эксплуатации и верно
служить капиталу. Отвернуться от общества и
служить богу Кришне и прочим фетишам. Попасть в сети
неофашизма и реакции. Или вместе с рабочим
классом и коммунистической партией активно бороться
против всех видов эксплуатации, за демократию, за
светлые идеалы коммунизма.
Вот в чем вопрос.

Содержание
«Интернационал» по бумажке
Отрицай все...
Еще о схемах гошизма
«Руж» и другие...
Правые «левые» и левые «правые»
«Град наш внутри нас...»
Философия «банниз»
«Гобидагобидибу»
«С деньгами спокойнее»
Скучно! Покупайте!
Парадоксы потребления
SOS — наркотики!
Бог — любовь...
...И бог — музыка
«Килограмм искусства»
Викарий-хиппи
В замке Ко
Почему Герберт Маркузе!
«Темный ты, Шарль...»
«Великий отказ» от... марксизма
Дебаты на улице Табазан
Революция «без берегов»
Стратегия танца
Супермен с лазером
Мадам Солей предсказывает
Виз 1908 года
Запах старых книг
У «Жоржа»
Быть или не быть
5
12
16
25
29
37
44
52
63
68
73
85
91
97
99
107
111
121
125
134
139
144
147
154
161
167
172
178
184

Эдуард Маркович
Розенталь
В поисках идеала
Заведующий редакцией
B. М. Михкалев
Редактор
Р. К. Медведева
Младший редактор
О. П. Осипова
Художник
Д. А. Аникеев
Художественный редактор
C. И. Сергеев
Технический редактор
Л. К. Уланова
Сдано в набор 14 августа 1975 г.
Подписано в печать 24 ноября
1975 г. Формат 84Х108'/з2. Бумага
типографская К* 1. Условн. печ.
л. 10,92. Учетно-изд. л. 10,37.
Тираж 100 тыс экз. А00193.
Заказ Кя 4842. Цена 46 коп.
Политиздат. 125811, ГСП,
Москва, А-47, Миусская пл., 7.
Ордена Ленина типография
«Красный пролетарий».
Москва, Краснопролетарская, 13.